Аукцион невинности. Двойная ставка бесплатное чтение

Ольга Дашкова
Аукцион невинности. Двойная ставка

Пролог

"Аукцион невинности. Двойная ставка"

…Разбуди всех своих демонов…

— Тебе страшно?

— Нет.

Соврала, хочу, чтобы все быстрее началось и закончилось. Половина суммы уже есть на счету, вторая будет только утром, таковы условия аукциона. Обладатель лота должен убедиться лично, что я девственница.

— Почему тогда дрожат твои пальцы?

— Немного неуютно.

— Тебе приходилось продавать и предлагать себя раньше?

— Нет.

— Что же изменилось?

Мужчина слишком близко, чувствую тонкий аромат его парфюма, запах сигар. Он как раз сжимает ее своими крупными пальцами, ведет ими от кисти до локтя, вызывая еще бо́льшую дрожь внутри. Дым окутывает нас, проникает в легкие, хотя и так нечем дышать от страха.

Да, мне очень страшно.

— Можно я не буду отвечать на ваши вопросы? Мы ведь не за этим здесь собрались.

— Хм, забавную мы купили шлюху.

— Я не шлюха.

Он склоняет голову, закусывает сигару зубами, хватает за подбородок, больно, но терплю.

— Смотри в глаза.

Снова дым, но, когда он рассеивается, меня парализует. Это именно тот взгляд, который я чувствовала в клубе, не видя перед собой практически ничего, стоя обнаженной на сцене ночного клуба.

Там было много мужчин, они пожирали взглядами, имели, унижали, сулили удовольствия и боль, но я остро чувствовала именно этот.

Так смотрят люди, у которых есть все. Они устали от денег и власти. Им скучно, им нужны забавы, адреналин, драйв, острые ощущения.

Но и всем этим их не удивить.

Им нужно просто кого-то поломать, услышав хруст позвонков, увидеть слезы, услышать мольбы о помощи.

Их это тоже развлекает.

Жадно вглядываюсь в крупные черты лица мужчины, губы изогнуты, нет, не в усмешке, а так, словно он трогает что-то мерзкое, грязное. Оценивает меня, еще сильнее сжимая подбородок двумя пальцами. Темные глаза, густые брови, на носу горбинка, высокий, широкоплечий, трехдневная щетина, короткая стрижка.

Его нельзя назвать привлекательным, но та энергия, что исходит от него, валит наповал.

Сглатываю, но ком так и стоит в горле, стараюсь медленно дышать через нос, не могу отвести от него взгляд. А он словно заглядывает в душу, обволакивая липкой темнотой, прощупывая каждый уголок, каждое укромное место, где могут быть скрыты все мои тайны.

— Отпустите. Больно.

— Молчи, здесь говорю я. И мне решать, когда и как делать тебе больно или хорошо.

Спина леденеет. Я чувствую, как пахнет мой страх, который я источаю. Хватаюсь за его локоть, но сразу отпускаю.

— И ты будешь трогать меня, когда я это скажу. Ты на двадцать четыре часа наша кукла.

Прикрываю веки в знак того, что я все поняла, меня отпускают, но легче не становится. Почему я думала, что все пройдет просто и легко? Что нужно будет всего лишь лечь, раздвинуть ноги и отрешиться от происходящего. Наивная.

— Сними одежду.

— Что? — теряюсь от такого прямого приказа.

— Сними с себя все. Хочу еще раз видеть, за что мы заплатили.

Наша? Мы? Не понимаю этих фраз.

Но я совсем забыла, зачем сюда пришла. Напомнили.

Развязываю пояс пальто, затем пуговицы, не знаю, куда его деть, кидаю под ноги. У меня нет задачи соблазнить, нужно просто провести ночь и подарить, нет, точнее будет сказать, отдать купленный на аукционе товар — свою девственность.

Мужчина отворачивается, подходит к бару, наливает себе в бокал алкоголя, садится в кресло, которое ярким пятном выделяется на фоне темного интерьера и снова уничтожает взглядом.

Может, он извращенец? Сейчас на меня наденут наручники, ошейник, в рот засунут кляп, поставят раком и будут всю ночь насиловать в извращенной форме.

Я не исключаю такого расклада. Я знала, на что шла.

Пальцы начинают дрожать еще больше, не могу расстегнуть молнию на спине рабочего платья. Ушла после своей смены в гостинице, сняв только бейджики и фартук, не надев предложенный наряд после аукциона. Сердце колотится в бешеном ритме, но как-то справляюсь с замком.

Платье опускается к ногам, перешагиваю его. Господи, пусть это все пройдет быстро. Не могу смотреть на мужчину, оглядываюсь по сторонам, мы гостиной, здесь нет кровати, только диван, но он огромный, занимающий почти все пространство.

На стеклянном столике массивная пепельница, рядом коробка с сигарами, задерживаю на ней взгляд.

Стою в одном белье, самом простом, в колготках и туфлях на невысоком каблуке. Понимаю, что надо раздеваться дальше, но жду приказа, как толчка в пропасть.

Молчит.

Ждет.

Расстегиваю лифчик, бросая его в кучу вещей, заливаясь стыдом, снимаю колготки и трусики. Колотит от холода, кожа покрывается мурашками, а спина испариной.

— Опустись на колени и ползи ко мне.

Господи, за что мне все это? Я ведь хочу сделать добро. Почему для этого нужно пройти через унижения, ломая себя, втаптывая в грязь?

Я и есть грязь в его глазах.

Девка, которая продала себя подороже, даже не проститутка, те ежедневно обслуживают клиентов, это их работа. А я же нашла более легкий способ— сорвать куш.

— Ты глухая?

— Нет.

Опускаюсь на четвереньки, длинные несобранные волосы рассыпаются по плечам, задевают пол. Я передвигаю ногами и руками, двигаюсь в сторону мужчины.

Когда оказываюсь совсем близко, сажусь на колени, снова смотрю в его глаза. Становится холодно, так, что трясет, это стресс, зря не выпила коньяка, а девочки предлагали.

— Как тебя зовут?

— Зачем вам мое имя?

— Ты забыла, о чем я тебе говорил недавно? Здесь я задаю вопросы, и я решаю, что ты делаешь.

Вздрагиваю от испуга, когда в углу бьют часы, так громко, отмеряя своими ударами, сколько мне осталось еще жить.

— Александра.

Густой сигарный дым обволакивает, хочется раствориться в нем, исчезнуть. Потому что я наверняка не выберусь из этого особняка живой. Да что там, из этой комнаты.

Радует лишь то, что часть денег дошла, я сама видела переведенную сумму, мне показали устроители аукциона, что она была благополучно переведена на счет. Бабушка утром снимет, так надежней, отнесет в клинику, а там начнут шевелиться.

— Мы заплатили за твою девственность немаленькую сумму, ставки были высоки.

Мы? Снова эта оговорка. Или нет?

Сжимаю кулаки, не понимаю, отчего больше трясет: от страха или холода? Глубоко дышу, звон пряжки ремня, как щелчок предохранителя, взрывает нервную систему.

— Тебе снова говорить, что ты должна делать?

— Нет, я все поняла.

— Делала минет раньше?

— Нет.

Опускаю глаза, потому что чувствую, как он считывает мою ложь, воздух электризуется, облизываю пересохшие губы.

Не знаю, на что я надеялась, идя на эту авантюру? Мне нужны были деньги, быстро и много, очень нужны. Спонтанное решение, дурацкий план, наиглупейший, в надежде на то, что мужчина ничего не почувствует, будет пьян или под кайфом. А там я уже сымитирую, порежу палец, испачкаю себя и его.

Не поймет, что я продала пустышку.

Что я не девственница.

— Смотри в глаза.

Кусаю щеку изнутри до боли, смотрю, а у самой все обрывается внутри. Он словно гипнотизирует меня, забравшись в голову, где уже яркими вспышками мелькают картинки одна откровенней другой.

Начинаю задыхаться, хочу отстраниться, но мне не дают.

За спиной шаги, движение, оборачиваюсь, но вижу только чьи-то ноги, в мужских до блеска начищенных ботинках.

На плечо опускается рука, сухая, горячая ладонь, сильные пальцы сжимают до боли.

А до меня доходит его сказанное: «Мы».

ЧАСТЬ 1

— Ты почему так рано проснулась, солнышко?

Улыбаюсь, смотрю в сонные глаза дочери, они у нее синие с темными лучиками. Заправляю короткие пряди волос прядь за ушко, сама прикусываю губу, чтобы не заплакать, совсем недавно они были длинные и вьющиеся.

— Сон плохой.

— Это всего лишь сон, милая, все плохое осталось в нем.

Беру малышку на руки, такая легкая стала, целую, она крепко обнимает меня. Мое сердце переполняют и радость, и боль одновременно. Как можно было уготовить ей такую сложную судьбу? О мой ангел, и зовут ее Ангелина.

— А ты куда так рано уходишь?

— На работу, милая, ты будешь с бабулей, я приду поздно.

— Не уходи, мамочка.

Дочь начинает плакать, пытаюсь ее отвлечь, не показать собственных слез. Я должна быть сильной, ради нее. Ради ее сердечка.

— Смотри, какой красивый единорог, как ты его назвала?

— Сеня.

— О, какое интересное имя для сказочного существа.

Маленькую плюшевую игрушку купила вчера, в детском магазине есть корзина «Распродажа», у розового единорога с радужным длинным хвостом был оторван один глаз. Пришила две одинаковые пуговицы, дочка очень обрадовалась, такое счастье видеть ее улыбку.

— Пойдем, покажем Сеню бабуле и, конечно, покормим его кашей, чтоб он вырос в сильного и резвого скакуна.

— Он не будет таким, он же волшебный.

Дочка устроилась удобнее, вытерла слезы, погладила игрушке хвост, сделала губки бантиком, всегда так делает, когда задумывается.

— Он, когда немного подрастет, сможет выполнять любые желания, сейчас он совсем еще малыш. Даже самые заветные.

— Совсем любые?

— Да, я загадаю, чтоб больше не бывать в больницах и чтоб папа пришел ко мне. Он ведь не приходит, потому что я больная, я знаю, так говорила одна тетя, а еще, что такие дети, как я, никому не нужны.

Шею бы сломать той тете, зла не хватает. Как можно быть гадкой и бесчеловечной, чтобы говорить такое при ребенке?

— Это была очень злая тётя, не слушай никогда и не верь плохим словам. Ты моя самая лучшая девочка на свете, и все будет хорошо, осталось совсем немного.

— И мой папа ко мне придет?

Не знаю, что ответить дочери, ее папа ни разу не приходил и никогда не придет, ему не нужна дочь, никогда не была нужна.

— Обязательно придет, потому что ты самая прекрасная и сильная девочка на всем свете, да еще с волшебным единорогом Сеней. Пойдем, умоемся, бабушка сварила каши.

Идет в ванную, в маленькой бабушкиной квартире совмещенный санузел, все уже такое старое от времени. Но на ремонт не то что нет сил и времени, нет денег. Бабушкиной пенсии и моей зарплаты хватает на коммунальные услуги, скромную еду, большая часть уходит на лекарства для Ангелины.

Врачи поставили диагноз — дефект межпредсердечной перегородки. Скорее всего, Ангелина уже родилась с ним, но чем старше она становилась, чем активнее двигалась, тем симптомы данного заболевания проявлялись ярче.

Все началось полгода назад, после того как дочери исполнилось четыре года, частые простуды, сильная утомляемость, одышка. Сначала нужно было дорогостоящее обследование, затем препараты, поддерживающие хотя бы нормальное состояние ребенка.

Клиники тянули все больше денег, настаивали на операции в университетском госпитале Стамбула, стоимостью больше миллиона рублей, и, конечно, чем раньше, тем лучше. А еще деньги на перелеты, проживание, восстановление.

Голова шла кругом, руки опускались, я не знала, за что хвататься и у кого просить помощи.

— Ты сегодня опять допоздна?

Бабушка даже не смотрит на меня, разливает чай, ей тоже нелегко одной весь день с маленьким ребенком и он не понимает, почему ему нельзя бегать по парку, как всем детям, кататься на велосипеде, о котором Ангелина так давно мечтает.

— Да, возьму ночную смену, есть работа в прачечной и на кухне, я договорилась с менеджером, лишние деньги не помешают.

— Саша, ты хоть понимаешь, что такими темпами ты себя загубишь? На тебе лица нет, под глазами круги, ладно я старая, мне помирать скоро, но ты-то должна думать о будущем, ни одному ребенку не нужна замеченная мать.

— Не говори ерунды, ты будешь жить сто один год, я тебе это обещаю.

Не обращаю на ее слова внимания, редко теперь смотрю на себя в зеркало, это незачем. Мне скоро двадцать пять лет, но ощущение, что в три раза больше, от нервов совсем мало ем. Да и какая мать будет бегать бодрая и веселая со здоровым румянцем на щеках, когда ее ребенок практически медленно умирает?

— Ты бы оставила свою гордость и сходила к ее отцу.

Бабушка кивает на Ангелину, та сидит в детском стульчике, кормит единорога с ложки кашей, что-то бормочет под нос, такая забавная.

Долго смотрю на бабушку, моя самая добрая и сильная женщина на свете, только она не дала мне с ребенком окончательно увязнуть в нищете после его рождения.

Нина Павловна — мой ангел-хранитель, без нее я бы совсем опустила руки. От меня отвернулись все: мать, отчим, отец Ангелины выгнал с работы, по его же протекции отчислили из института. Долгая история и неприятная.

Поджимаю губы, отворачиваясь к окну. Да о какой гордости может идти речь? Я пять раз к нему ходила, готова была на коленях стоять у порога дома, но охрана не подпускает близко, а сейчас его вообще нет в стране.

— Я ходила, ему все равно.

Отвечаю, глядя бабуле в глаза, она понимающе кивает, медленно размешивает чай.

— Не забудь дать Ангелине лекарство, и если позвонят из клиники, запиши всю информацию, вдруг я буду недоступна, в цоколе, где прачечная, плохо ловит сигнал.

Быстро целую дочь и бабушку, в прихожей накидываю пальто и платок на голову, проверяю телефон, мелочь на проезд, хватаю сумочку. На улице только рассветает, прохожих не так много, сосед выгуливает болонку, машет рукой, улыбаюсь.

Конец октября, лужи скованы тонким льдом, он громко скрипит под подошвой, поднимаю воротник, чтобы укрыться от холодного ветра. У меня сегодня сложный день, решающий.

Оттого, как все пройдет, зависит не только здоровье дочери, но и моя жизнь. Доехав в тесной маршрутке до нужной остановки, прохожу вперед двести метров, сворачиваю к центральному входу гостиницы.

Отель сверкает огромной золотой надписью «Империал» на сером фасаде. На широком крыльце в больших вазонах декоративные ели, стекла на панорамных окнах начищены так, что кажется, стекол нет вовсе.

Два администратора за стойкой что-то сосредоточенно пишут в журнале посетителей. Начальник службы безопасности стоит рядом.

Хороший мужик, но сейчас совсем не до его ухаживаний.

Иду к служебному входу для персонала. В раздевалке переодеваюсь в униформу горничной. Да, у девочки с большими надеждами, отличницы и спортсменки были другие планы на жизнь. Александра Аверина хотела управлять такими отелями, делать комфорт еще лучше, находиться среди стекла, мрамора, живых цветов и шикарных интерьеров.

Что ж, все почти сбылось.

Но я не управляю. А чищу дорогие унитазы, заправляя на кровати белье из натуральных тканей, убирая за гостями использованные презервативы и полные пепельницы.

Из всех мест, где мне до этого довелось работать, а было их немало — от придорожных забегаловок до второсортных мотелей, этот отель самый престижный и дорогой в городе. Устроиться получилось по знакомству, тот самый сосед с болонкой, дядя Женя, здесь работает его племянница поваром.

Но сегодня мои мысли совсем не о работе, а о том, что будет вечером.

Как странно порой устроена наша жизнь, она подкидывает случайные встречи, а затем неожиданные решения. И именно от тех людей, помощь от которых ждешь в последнюю очередь.

Но недаром говорят, что благими намерениями выстлана дорога в ад.

Я ступила на нее без оглядки.

ЧАСТЬ 2

Несколько дней назад

— Аверина, ты ли это?

Иду по коридору отеля, погруженная в свои мысли, не замечая ничего и никого вокруг. Меня окликает звонкий женский голос, останавливаюсь.

Снежана Перова, одноклассница моя, строгий брючный костюм бежевого цвета, через локоть перекинуто норковое манто. Блондинка с короткой стильной стрижкой, яркие губы.

Вот именно встречи с ней мне не хватало все это время.

— Здравствуй, Снежана.

— Аверина, ты работаешь здесь? Тебе идет форма, белый фартук, черное платье, как в гимназии нашей, помнишь? А ты ведь учиться пошла на гостиничный бизнес? Решила начать с низов, так сказать?

В голосе и взгляде Снежаны нет злорадства, она просто констатирует факт того, что я бы и так ничего не добилась. Она еще со времен нашей супер престижной гимназии указывала мне на место, где я должна быть, естественно, ниже нее на несколько ступеней.

— Да, немного не вышло так, как хотелось.

— Бывает, — девушка сочувственно кивает, продолжая меня разглядывать. — А ты что сейчас делаешь? Пойдем, потрещим, наших вспомним, кто, где, что, как.

— Извини, Снежан, работы много.

Я не знаю, о чем с ней трещать, у меня больная дочь, которая не нужна собственному отцу, пожилая бабушка, я работаю в три смены. У нас не может быть никаких общих тем для разговоров.

— Обидно, да всего пара минут, кофе выпьем, я договорюсь с администратором и управляющим.

Она договорится?

Что вообще Снежана делает в нашем отеле? Она вроде как пошла по великому блату в медицину, у нее вся семья кто в гинекологии, кто в стоматологии.

— Давай, пойдем, Аверина, не будь букой, как обычно. Лёвушка и слова не скажет, у него жена на днях рожает. А угадай, где она будет рожать? Конечно, у папы в клинике.

Лев Михайлович — наш управляющий, это он тут заведует всеми делами, но горничных не касается, у нас есть своя начальница. Хозяйка «Империала» живет в Греции у нее четверо детей, прилетает раз в год, я ее так еще и не видела, но зато историй о ней наслушалась сполна.

Снежана тянет меня в сторону ресторана, не сопротивляюсь, у меня как раз обеденный перерыв полчаса. Мегера Оксана Валерьевна уехала по делам, я хотела провести его в поисках благотворительных фондов, куда можно подать данные на сбор денег для Ангелины.

А может, у Перовой занять?

Они богатые, вдруг не откажет? Ее шуба, туфли, украшения стоят как операция моей дочери. Кто сказал, что просить деньги за спасение жизни неудобно? Тому просто не дорога́ жизнь близкого.

Садимся за дальний столик, Снежана заказывает два кофе, гостей в зале немного, обед уже прошел.

— Ну, рассказывай, как жизнь? Вижу, что не особо, круги под глазами, цвет лица серый, надо к косметологу сходить и непременно съездить в Европу на воды.

— Да у меня неинтересная жизнь. Как сама, как работа? Ты ведь так хотела быть моделью, я помню, грезила подиумом и высокой модой.

Перова на самом деле была жуткой модницей и выпендрежницей, самая яркая, красивая, дерзкая, уверенная. Так, наверное, и надо воспитывать девочек, при условии, конечно, что есть деньги, которые придают им уверенность и дерзость.

Почти восемь лет прошло, как гимназию закончили, хорошие были годы, хотя тогда казалось, что ужасные. Подготовка к экзаменам, выбор вуза, мы все полны планов и надежд. Это не считаю ту, другую жизнь, что была все гимназии.

Я еще общалась с матерью и кое-как с отчимом, выбирала платье на выпускной, принимала знаки внимания первого и самого крутого парня гимназии Святослава Воскресенского и, конечно, зацепом— нападки Снежаны, которая по нему сохла.

Веселая школьная жизнь со всеми ее взлетами и падениями, событиями, которые ты принимаешь слишком близко к сердцу, и кажется, что весь мир еще немного, и рухнет.

Но рушиться он начинает по иным поводам. Жизнь учит, наказывает, делает сильнее. Но вот непонятно для чего.

— Ой, да какая модель? Разве папа позволит? Семейный бизнес — это святое. А твой-то вроде хотел, чтоб ты пошла по его стопам.

— Не хотелось, да там есть, кому идти, — поморщилась, вспоминая ежедневные скандалы, истерики матери о том, что нужно быть благодарной, дядя Витя так старается, мы должны ему помогать.

Отчим, за которого так удачно, по ее мнению, вышла мать, владел во всей области помойками и мусоровозами. Самый крупный региональный оператор, как это сейчас называется. Мусорный король Виктор Иванович Жданов.

Не хочу думать о своей семье, матери, которая отвернулась от меня, отчиме, сводных братьях, там вообще все сложно, даже мерзко и грязно.

— А ты помнишь Свята Воскресенского? Да, конечно, помнишь, у вас же был роман?

— Нет, у нас ничего не было.

— Да как же не было? Он ведь спорил с ребятами на твою девственность и выиграл.

— Выиграл? Это когда такое было?

Состояние, слегка близкое к шоковому, хотя прошло столько лет и мне абсолютно все равно, что там случилось, и кто на кого спорил. Но просто интересно, до какой степени может еще опуститься человек в своей подлости?

— Извини, лишнего сказала.

Принесли наш кофе, Снежана отпила глоток.

— Так вот, Воскресенский в столице какой-то важный банковский сотрудник, папашка ему филиал скоро подарит.

— Снежан, так я не поняла, что был за спор?

Подвинулась ближе, любопытство взяло верх. Хотя не понимаю, зачем мне это надо? Разговор с одноклассницей, которая меня открыто презирала.

— Ой, ну блин, Саш, это все детские забавы, что сейчас-то вспоминать? Дурак и Воскресенский, и его пацаны, поспорил, мол, девственности тебя лишит, и лишил.

— Кто? Святослав?

— Ну. На выпускном.

— Он не лишал меня девственности, Снежан, моим первым мужчиной точно был не он.

— Да? Ну, я же говорю, детские забавы.

Снежана мнется, ей явно неудобно и неуютно, отводит глаза, крутит пальцами чашку с кофе.

— Слушай, что расскажу, только никому.

Сижу, оглушенная предыдущей новостью, а она хочет вывалить на меня еще что-то. Вот не виделись мы семь лет, и не видеться бы дальше.

– У нас в городе раз в два месяца приводится аукцион, я тут сегодня именно по этому поводу была, обсуждали дату и время.

— Что продаете? Картины?

— Девственность.

— Шутишь?

— Девушки очень выгодно и очень дорого продают себя богатым мужчинам. Там у них свои заморочки: кто зациклен на невинности, кто просто решил вспомнить молодость, кто таким образом делает подарок партнерам.

— Ужасно. Торговля живым товаром у нас в городе?

— Так это дело добровольное, никто никого не принуждает и не ворует в подворотнях. Девушки приходят сами, мужчины их оценивают и делают ставки.

— И дорого?

В голове идея, догадка загорелась яркой лампочкой.

— Мне нельзя присутствовать на аукционе, только девушка, потенциальные покупатели её невинности и администратор. Я, как гинеколог, подтверждаю их невинность.

— Хоть примерно за сколько можно ее продать?

— Миллион, два, может, больше.

— Рублей?

— Конечно.

— А деньги дают сразу?

— Нет, часть уходит на счет в течение часа, а вторая половина только через двадцать четыре часа после того, как мужчина убедится в качестве товара.

Снежана, сама того не зная, подкинула идею. Мне, по сути, терять особо нечего, кроме дочери, за которую я готова отдать что угодно и лечь под кого угодно.

Чем я лучше проститутки? Ничем, но в отличие от нее у меня есть цель— заработать деньги на благое дело. Наверное, последнее дело — продавать себя, но если нет других способов, кто меня осудит?

— Следующий аукцион совсем скоро?

— Да, — Снежана задумалась, — через пять дней, ночью. А что?

— Я хочу принять участие.

Девушка чуть не поперхнулась сделанным глотком кофе, округлила глаза, уставилась на меня.

— Аверина, ты что, девственница? Не поверю ни в жизнь.

Она так громко смеялась, что на нас начали обращать внимание, Снежана взяла салфетку, вытерла выступившие на глазах слезы.

— Мне нужны деньги, много и как можно быстрее. Ты можешь дать в долг два миллиона?

Смотрю прямо, чувствую, как холод идет по спине, и леденеют руки. Мне не впервой просить денег, это не коробит. Но кто-то отказывает культурно, как в банке отклоняют заявку на кредит, кто-то врет, опустив глаза, что у него нет, кто-то вообще не хочет слушать. Мне не привыкать, я все понимаю и всех, но вот только меня понять не могут.

— Да на что тебе такие деньги? Хотя понимаю, нужно валить даже из этого отеля, открыть свое дело.

— Нет, мне не для этого, не могу сказать, но они очень нужны. Не прошу помочь бесплатно, двадцать процентов от суммы твои. Я все переведу, без обмана.

ЧАСТЬ 3

— Саш, ты чего сегодня такая заторможенная? Что-то случилось?

— Не выспалась, все нормально. Помоги лучше.

Вдвоем с Лидой натягиваем простыню на огромный матрас, затем одеяло, сверху покрывало. В гостинице всего пять номеров суперлюкс, здесь другой дизайн, очень красиво, роскошно.

Оксана Валерьевна, наша начальница, сука еще та, поставила меня сегодня с Лидой, ее напарница заболела, до этого я убирала более скромные номера. Лида не закрывала рот, постоянно что-то или кого-то обсуждая. Не понимаю, как с ней вообще можно спокойно работать?

Четыреста четырнадцатый — один из номеров класса люкс, стоит наверняка бешеных денег за ночь, будь я в другой ситуации и с другими мыслями, рассмотрела бы все более тщательно.

Сегодня аукцион, мне надо быть по нужному адресу в десять вечера, Снежана уже будет там. Она должна провести еще один осмотр, зафиксировать в очередной раз, что я девственница. Потом необходимо подписать бумаги, а дальше сам аукцион. Все это со слов моей бывшей одноклассницы, мол, ничего сложного и страшного. Вышла, постояла десять минут и получила деньги.

Еще три дня назад я позвонила по одному номеру, чтобы предложить свою кандидатуру, сослалась на Перову. С улицы я так понимаю, там не берут. Отбор как в престижный вуз — пятнадцать человек на место.

Смешно и горько.

Довольно приятный мужской голос задал несколько вопросов, возраст, как мое здоровье, еще что-то, уже не помню.

Был страх за то, что они начнут проверять все мои данные, узнают о дочери, обман вскроется сразу. Но чуть позже, тоже приятный голос сообщил, чтоб я должна явиться в клинику для осмотра, а потом он уже сообщит, во сколько и где нужно быть.

— Вроде все, да? Пойдем, мегера сказала подготовить триста тринадцатый, там какие-то важные гости должны приехать. Говорила так, словно Киркоров заселяется.

Качу тележку к лифту, Лида уверенно вышагивает впереди. Достаю свой телефон из фартука, смотрю на сообщения, бабуля пишет, что Ангелина покушала, снова заснула в обнимку с единорогом. Время всего десять утра, а меня начинает накрывать паника и дикий страх.

Вдруг ничего не получится?

— Аверина, я сколько раз объясняла, чтоб никаких телефонов во время работы, это отвлекает и пагубно влияет на работоспособность. Я сейчас его у тебя заберу и отдам только в конце смены.

Сука, как же я ее ненавижу.

— Извините нас, Оксана Валерьевна, я лишь посмотрела, который час, мы убирали номер час пятнадцать, а можем и быстрее, но также качественно. Надо повышать работоспособность, как вы говорите, от каждого из нас зависит успешность отеля.

Женщина, которая стоит в приехавшем к нам лифте, склоняет голову, выходит в коридор, осматривает нас с Лидой. Красиво уложенные темные волосы, легкий макияж, ей даже идет полнота. А если не знать характер и нрав нашей мегеры, то с виду вполне приятная женщина.

Но это далеко не так. Каждый день кто-то из девочек-горничных грозится уволиться, льет слезы в раздевалке, каждый день кого-то грозится уволить она и крик стоит на всю гостиницу.

— Хорошо, Аверина, врать ты умеешь складно, но чтоб в телефон играла в последний раз. И не забудь, вечером ты помогаешь на кухне, сама просила дать подработку.

— Но…

— Что значит «но»? Вот только не говори, что ты не можешь именно сегодня. Я пошла тебе навстречу, дала работу, вошла в твое положение матери-одиночки, а ты мне сейчас «но»?

Это невыносимая баба, она как танк, прет, давит, размазывает тебя, не дав сказать и не понимая сказанного.

— Я все помню, спасибо, Оксана Валерьевна.

— Работайте, — коротко бросила, как приказ собакам, и прошла по коридору.

— Нет, ты видела, что за сука?

Вошли в кабину лифта, Лида нажала на кнопку, поехали вниз.

— Тварь конченая, это баба без секса, сразу видно, ебать ее никому.

— Лида, ты не думаешь, что здесь камеры не только пишут изображение, но и звук? — показываю на мигающий огонек в углу.

— Твою мать. Надо у охраны спросить, хотя они такие все важные, к ним не прорваться, — Лида заговорила шепотом, косясь на камеру.

— Спроси.

— А может, ты? Ну, Вадим к тебе неровно дышит, как только ты у нас появилась, начальника безопасности «Империала» повело в сторону.

— Прекрати, ничего подобного.

Мне сейчас на самом деле не до ухажеров и романов, да и раньше было не до них. После рождения дочки разрываюсь между ней и работой, хорошо, бабушка помогает. Я совсем не обращаю ни на кого внимания, а уж тем более на себя и свою внешность, а мне скоро двадцать пять.

Идем к нужному номеру, Лиду понесло на любимой волне сплетен и интриг, даже глаза заблестели. Хорошая она девчонка, ровесница моя, парня вроде нет, или был, не спрашивала, меня мало волнует чья-то личная жизнь.

— Ой, как же ничего? Я же вижу, как он смотрит на тебя и слюни пускает. А ты такая неприступная, гордая, кстати, мужиков это заводит еще больше. Ему нужно покорить эту крепость, чтоб девица выбросила белый флаг и трусики.

— Где ты такого набралась?

— Романы любовные читаю, господи, какие там мужики, голова идет кругом. И почему в жизни одно мудачье, мамины сынки, или женатые придурки? О, вот это апартаменты, я понимаю, он еще круче, чем четыреста четырнадцатый.

Лида даже присвистнула, когда зашли в номер. Правда, все очень красиво, стильно, со вкусом. В том номере было больше пафоса, а здесь сдержанно и очень, словно этот номер делали под чей-то вкус.

— В этом номере хозяйка останавливается, когда приезжает с проверкой. Вот тогда здесь такой кипиш, Валерьевна седеет за одну ночь, так ей, суке, и надо, но жучит всех нас по полной.

— Ты видела хозяйку?

— Да так, мельком, с ней управляющий Лев Михайлович общается. Она красивая, как звезда Голливуда реально, я не вру.

Делаем свою работу хотя тут и так все идеально, даже пыли нет, но сказали выскоблить все до блеска.

— Полина Викторовна живет в Греции с мужиками своими и детьми.

— Как понять, с мужиками?

— Ну как понять? Богатых не поймешь, но за одним она замужем, а другой вроде как любовник.

— Шутишь?

— Вот тебе крест, говорю, что знаю, и у них все это в порядке вещей, ну, секс втроем, шведская семья. Говорят, что с этого номера все и началось. Хозяйка тогда работала ночным администратором.

Интересная карьера от администратора до владелицы гостиницы.

— Снова ты, Лида, все сочиняешь, начиталась романов, самой пора писать.

— Да я тебе клянусь, сама не поверила, а они приехали втроем последний раз в том году. Господи, я, когда увидела ее мужичков, чуть в штаны не наложила. Один такой высокий, здоровый, глаза черные. Смотрит вроде с равнодушием, но это не так, как зыркнет — колени трясутся. Второй старше, очень представительный, седина в висках, глаза ледяные, вот реально, а на кисти татуировка — голова ворона.

Смотрю на Лиду, слушаю ее сказки, качаю головой. Зря хозяйка не приехала вчера или сегодня, я бы у нее денег попросила взаймы. Все остальное мне неинтересно.

— Работай, давай, любительница романов.

Включила пылесос, физическая работа отвлекала от страха, что зарождался внутри. Не могла отрешиться или расслабиться, я ведь давно не девственница, это отдельная история моей странной жизни. А еще рожавшая, любой мужчина поймет это, наверное.

Но, может, напоить его так, чтобы лыка не вязал, сымитировать, что больно, покричать, пустить слезу, просить, чтобы все делал медленнее. Но надо как-то незаметно порезать палец, потом вымазать себя и его кровью.

Целая операция по продаже несуществующей девственности.

Время за уборкой прошло быстро, осталось принести новый букет живых цветов, спустилась на первый этаж. Взяла тяжелую вазу, медленно иду обратно, чтобы не уронить.

— Давай помогу.

Резкое движение, из моих рук берут цветы, даже вздрогнула от испуга.

— Не надо, я сама.

— Саш, ты всегда все сама, я мужчина, я могу помочь.

Начальник службы безопасности Вадим Вересов, тот самый, которого Лида мне пророчит в ухажеры. Он пришел в отель за месяц до меня, молодой, бывший мент, ушел из органов, говорят, слишком честный. Тридцать пять лет, разведен, есть сын. Чем не вариант для матери-одиночки?

Но не вариант.

— Саша, чем ты сегодня занимаешься вечером?

Чем я занимаюсь, ему так интересно?

Трахаюсь с совершенно незнакомым мне еще мужчиной, если все пройдет хорошо, то я останусь живой, если не очень, всего лишь покалеченной. Если совсем все плохо пойдет, то лучший вариант — это турецкий бордель, худший — свалка за городом.

— Работаю я, ты знаешь.

Вадим останавливается, нас разделяет букет шикарных белых лилий, их аромат витает в воздухе.

— Саша, зачем ты так?

У него голубые глаза. Мой самый нелюбимый цвет, ассоциации плохие. Это все мои тараканы, но как ему объяснить?

— Извини, надо работать.

Никто не собирается давать ему надежду. Не до этого мне.

ЧАСТЬ 4

— А сейчас следующий лот нашего аукциона. Еще одна прекрасная нимфа, очаровательная, обворожительная девушка под номером пять.

В ушах шум, массирую виски пальцами, трясет так, что кажется, еще немного, и я сорвусь с места и просто сбегу. Но нельзя, уже нельзя. В бумагах, которые я мельком прочла, есть пункт насчет этого. Нужно будет выплатить огромную неустойку за, так сказать, моральный вред, нанесенный организаторам мероприятия.

Но я-то знаю, что никуда не сбегу. Назад дороги нет.

Я — лот номер семь. Говорят, счастливое число.

Сейчас ушла пятая, блондинка восемнадцати лет, Таня, кажется, милая, на щеках румянец, полная грудь, широкие бедра. Кто сказал, что здесь одни девушки модельной внешности? Здесь мы все очень разные.

Таня приезжая, к ней на вокзале подошел мужчина, представился, дал визитку, так она сама рассказала. Потом позвонили, пригласили, прошла все процедуры. Если честно, можно быть в ужасе от происходящего, подумав здраво. Какой-то аукцион, где тебя покупают в придачу с невинностью, как невольницу на рынке.

И ведь неизвестно, что там с тобой будет, как покупатель обойдется, какие у него странные или страшные фантазии. Что вообще будет потом? С какими травмами ты уйдешь оттуда, а вообще, уйдешь ли?

Но это выбор каждой, личный, никто не принуждает идти.

Чем не рабыня на двадцать четыре часа? Еще неизвестно, с какой поломанной психикой ты останешься и как долго потом будешь собирать себя по частям.

Я примерно знаю, что это такое.

Но у всех ведь другая картинка в голове. Приятный мужчина, постель застелена шелком, горят свечи, бокал вина, пара комплиментов. Покупатель все делает нежно, а ты получаешь первый оргазм.

Чушь.

— А ты тут как оказалась? Эй, слышишь меня?

Ко мне обращается девушка, собранные в два хвостика длинные волосы, облегающий, просвечивающийся на груди топ, короткая юбка школьницы.

— Так же, как и ты. Но у всех нас разные цели.

Не хочу ни с кем разговаривать, вслушиваюсь в голоса за дверью, но там только шум. Но этой, видимо, приспичило поговорить. Поправляю халат, что выдали, приятная белая атласная ткань, под ним на мне даже нет трусиков.

Тут у всех свой образ, я так поняла, эта — школьница, та, Таня, селянка в прозрачной сорочке и с заплетенными косами. Не аукцион, а шоу. Товар должен спеть или сплясать, ну, в крайнем случае показать себя во всей красе обнаженной.

Сейчас реально начала переживать, что слишком худая, поймала себя на этой мысли и чуть не засмеялась в голос. Бабушка вечно говорит, чтобы я ела больше, пила витамины, не убивалась на работе. А как не убиваться?

— Какая цель у тебя?

— Я не хочу об этом говорить.

— А дай угадаю. Наверное, твой папаша должен много денег кредиторам, шантажирует, бьет мать. Угадала?

— Нет.

— Новая машина, квартира?

— Нет.

— Ну судя по тому, какая ты замученная, может, наркотики? Хотя нет, я анализы сдавала, на это здесь проверяют.

Она права, был не только осмотр гинеколога Перовой, но и несколько анализов. Как еще к психиатру не повели? Нам бы он тут всем не помешал.

— А первую видела? Рыжая такая, пафосная, все руки салфетками вытирала. Ее папаша выдает за какого-то своего партнера замуж, но мол ни-ни до свадьбы. А она его терпеть не может, решила продать целку и свалить от всех, но, ставлю пять баксов, найдут.

— А эта толстушка?

Стало даже интересно, вроде мы находились все в одном помещении, а я не слышала их разговоров.

— Деревня, приехала учиться на агронома, колхоз поднимать с колен. Там мужиков, наверное, нет у них, восемнадцать, а все девочка, обычно такие молодые да ранние. Говорит, лучше так, чем кому попало и бесплатно. Циничная пошла лимита.

А она забавная, думала, что глупышка, но нет, смышленая. Девушка поправила хвостики, надула пузырь жвачки, он громко лопнул. Симпатичная, пухлые губы, веснушки, на вид точно лет четырнадцать.

— А ты здесь как?

— Денег решила заработать, у меня три брата, и да, мне почти девятнадцать, и я еще девственница. Сама понимаешь, с братьями много не погуляешь, любой мой парень ходил с разбитой рожей, после этого не появлялся.

Мои сводные братья были кончеными отморозками, но сейчас, конечно, бизнесмены, круче вареных яиц. Ненавижу их.

— Так, школьница, давай шевелись, твой выход.

В комнату заглянул мужчина, мельком посмотрел на меня, кивнул, девушка встала, поправила юбку, приклеила жвачку к зеркалу.

— Бывай, подруга, несладко тебе придется. Если что, бей в кадык резко, со всей силы.

Осталась одна.

Не хочу ничего, только чтобы это все быстрее закончилось, и моя дочь выздоровела. Разве мне жалко себя и свое тело?

Нет, ради нее нет.

Прикрыла глаза, вспоминая, какая я была раньше, веселая, беззаботная, мне нравилось, что мы с мамой жили вдвоем, нам никто не мешал. А потом, как черт из табакерки, появился ее новый мужчина, и моя жизнь, кажется, именно с этого момента покатилась в пропасть.

— Девушка, ваш выход.

— Да, хорошо.

Нервно кусаю губы, наверное, уже в кровь, чувствую ее металлический привкус, сильнее затягиваю на талии халат, иду за мужчиной. Темный коридор, считаю шаги, чтобы не сойти с ума.

Яркий свет бьет в глаза, зажмуриваюсь. Большое пространство, где-то играет музыка. Это клуб, а я на сцене, где обычно показывают шоу-программы. Передо мной лишь стул и направленные на него огни софитов.

— Как вы поняли, господа, самое сладкое мы оставили напоследок. Лот, номер семь, прекрасная, хрупкая, нежная, как цветок лотоса, девушка.

Мужчина в строгом костюме протянул мне руку, подвел к стулу, но присесть не предложил. Горло сдавило спазмами, еще немного, и не смогу дышать, так бывает, когда испытываю перенапряжение и страх.

Посмотрела в зал, практически ничего не видно, лишь густой сигаретный дым, запах алкоголя и терпкого парфюма.

— Настоящий цветок, гладкая кожа, волосы, струящиеся, словно шелк. Представьте эту девственницу в своих объятиях, как она отдает вам самое ценное — нетронутое никем лоно.

Меня презентовали как красивую куклу. Надеюсь, дорогую, иначе для чего все это?

— А сейчас лот номер семь снимет халат и покажет свое божественно прекрасное тело.

— Давай уже, не тяни, покажи, детка, сиськи, — выкрик из зала, вздрагиваю, сильнее цепляюсь за пояс.

— Минутку терпения, господа, не пугайте девушку.

Понимаю, что надо раздеться, таковы условия, медленно развязываю пояс, он из рук падает на пол, закрываю глаза, глубоко вдыхаю, стараясь унять сердцебиение.

Становится еще холоднее, когда оголяю плечи, грудь, живот, халат падает к ногам, не знаю, куда деть руки. Это как самый страшный сон, когда ты стоишь перед классом голая, над тобой все начинают смеяться, а тебе некуда деться.

Но вокруг не противные одноклассники, а взрослые, богатые мужчины, которые сейчас будут делать ставки, покупать то, чего нет.

От этого страшно еще сильнее.

Кажется, все мои рецепторы обострились, слышу чье-то тяжелое дыхание, щелчок зажигалки, льющийся в бокал алкоголь. А еще чувствую взгляды, они скользят по телу, как гремучие змеи, холодные, липкие, обвивают, душат.

Шатаюсь на высоких каблуках, открываю глаза, а меня парализует.

Кто-то смотрит, нет не так, как другие, этот взгляд лишает воли, облизываю губы, хотя не стоило так делать и провоцировать всех собравшихся.

— Даю сразу полмиллиона, — выкрик из зала.

— Миллион.

— Миллион сто.

– Миллион триста, — характерный кавказский акцент, а меня сейчас вырвет прямо на сцену.

ЧАСТЬ 5

Стараюсь выровнять дыхание, все равно ничего уже не изменить, я не могу сбежать, отказаться от задуманного.

— Миллион четыреста, — а другой голос, более уверенный, громкий.

Ведущий говорит не замолкая, нахваливая мои прелести, еще немного, одно слово, и он перешагнет грань дозволенного, за которой пошлость и грязь.

Да о чем я вообще думаю? Все здесь пошлость и грязь, а я с таким удовольствием вываливаюсь в ней.

Сжимаю кулаки, немного приводя себя в чувство болью. Глаза привыкли к яркому свету, хочу прикрыть обнаженное тело, но нельзя. Оглядываю зал, кажется, что слишком много людей.

Неужели здесь собрались такие ярые фанаты и любители девственниц? Перова говорила, что публика разная, кто-то даже делает такие подарки своим партнерам по бизнесу. Дичь несусветная. Рынок невольниц, на мне только не хватает цепей, но думаю, они еще будут.

Сигаретный дым, запах алкоголя и терпкого парфюма, все чаще доносится голос с акцентом, он называет суммы крупнее, а мой желудок продолжает скручивать спазмами.

Я чувствую взгляды каждого, они липкими щупальцами проходятся по коже, оставляя скользкий след. Я слышу мысли, каждое слов, все, что они сделают со мной. Чувствую похоть, сексуальную энергию, исходящую от каждого.

Но есть что-то еще, более тяжелое. Взгляд. Он давит, парализует, забирает последние силы и лишает воли.

— Миллион семьсот, господа, кто даст больше?

— Да никто больше не даст, закругляйся, моя девочка, да, красотка? Я сегодня всю ночь не буду вынимать свой член из твоей девственной киски.

Кавказский акцент, мерзкий смех, по спине бежит холодок, меня снова начинает трясти, зря не выпила хоть немного алкоголя перед выходом сюда.

— Миллион восемьсот, — чей-то голос из зала, без акцента, но это не факт, что мужчина окажется адекватным.

Кто знает, что у них на уме: наручники и кляп в рот, это лишь мои предположения. Не знаю, что может быть еще страшнее: изнасилование, наркотики, которыми могут меня накачать, а после всего продать как живой товар.

Просто затрахать до смерти, ведь все уплачено, кто будет разбираться и докапываться до правды? В моем случае точно это делать некому.

— Э, так не договаривались, зачем тебе вторая девчонка? Ты с одной справься.

— Я с тобой вообще ни о чем не договаривался. Сиди там и рот закрой.

— Ты это мне сказал? Это ты сейчас мне? Что за хуйня? Пойдем, поговорим.

Звон бьющейся посуды, градус агрессии начинает нарастать, я последний лот аукциона, надо полагать, что все уже пьяны.

— Господа, прошу успокоиться, иначе придется покинуть аукцион. Присядьте. Последняя ставка — один миллион восемьсот тысяч рублей.

— Два миллиона, — характерный акцент, по залу проносится гул. — Фиалочка моя, не волнуйся, ты никуда не уйдешь от папочки. Твой сладкий девственный персик сегодня будет мой, я обещаю ты будешь кричать от удовольствия и просить еще.

Два миллиона, господи, для меня это бешеные деньги, даже половина этой суммы может уже помочь Ангелине. Ладони потеют, я думаю только о перспективах, и неважно, что там будет дальше, я спасу дочь.

В такой своей недолгой еще жизни я поняла, что всем всегда нужно рассчитывать только на себя. Никто не придет, не спасет и ничего просто так не сделает. Всем плевать на твою жизнь и беды.

По условиям часть суммы после завершения аукциона и оформления бумаг в течение часа перейдет на указанный мною счет в договоре. Надо только успеть позвонить бабушке, чтобы она сняла ее и отнесла в клинику.

— Ставка два миллиона, есть желающие поднять ее?

Долгая пауза, слишком долгая, еще немного, и нервы, натянутые в тонкую струну, лопнут, а меня или вывернет на сцену, или я просто упаду в обморок.

— Не тяни уже, смотри, какая она тощая, словно прозрачная, кто даст за нее больше? Но мне нравятся ее сиськи, они что надо, да и задница. Детка, твоя попка сегодня тоже будет моей.

— Два миллиона раз, два миллиона два.

Снова эта мучительная пауза, а я уже почти свыклась с тем, что достанусь кавказцу. Он сидит, развалившись в кресле, тучный, в ярко-красном галстуке, между толстых пальцев зажата сигарета.

— Два миллиона…

— Удваиваю ставку.

Тишина.

Звон в ушах.

Голос скребет по расшатанным нервам. Он низкий с легкой хрипотцой, все вокруг замолкают.

Мой практически покупатель быстро тушит сигарету в пепельнице, залпом выпивает алкоголь из бокала, а я боюсь смотреть в ту сторону, откуда был голос.

— Четыре миллиона. Прекрасная ставка господа. Кто решится поднять?

Четыре! Четыре миллиона!

Господи, помоги мне.

Это сумасшедшие люди. Меня закатают в асфальт, если откроется обман за четыре миллиона. Сровняют с землей и даже могилы не будет.

Я, наверное, ненормальная, но, когда я слышу эту сумму, понимаю, как могу помочь дочери. Все остальное вторично, что и как со мной будет.

— Четыре миллиона раз, четыре миллиона два…

Дальше совсем ничего не слышу, чувствую кожей тот взгляд, от которого начинаю задыхаться. Не вижу своего покупателя, силуэт в кресле, широкие плечи, рука на подлокотнике, а вокруг него сигаретный дым красиво клубится в лучах прожекторов.

Кому вообще придет в голову идея купить девственность за четыре миллиона? Но это точно не совсем здоровый психически человек. А я сама ввязалась в авантюру, из которой будет трудно выбраться.

Выбраться живой.

— Четыре миллиона три. Продана.

Вздрагиваю, когда слышу удар, это деревянный молоток, который все это время держал в руках ведущий. Он ударяет им по высокой тумбе, что стоит в стороне.

— Продана. За четыре миллиона рублей, участнику номер тринадцать.

Мой номер семь оказался не таким и счастливым.

Надо бы подобрать халат, одеться и уйти со сцены, но я все стою, не в силах сдвинуться с места. Смотрю в пол, опустив голову, распущенные по плечам волосы немного прикрывают обнаженную грудь.

Что дальше? Что там говорил тот мужчина?

После аукциона, на котором покупатель в течение двух часов должен перевести половину суммы на счет девушки, при этом уплатить двадцать процентов устроителям аукциона, ее увозят в указанное покупателем место.

— Все в порядке? — ведущий задает вопрос, накидывает на мои плечи халат.

— Да, да, все хорошо. Мне нужно в туалет.

— По коридору налево.

— Спасибо.

На ходу запахивая халат, иду вперед, отталкиваю охрану, что с любопытством и мерзкими ухмылками наблюдает за мной. Не дойдя до унитаза, меня рвет прямо в раковину, все тело моментально покрывается испариной.

Мне страшно до первобытного ужаса.

Долго умываюсь холодной водой, надо успокоиться, перестать так реагировать, просто отстраниться от всего того, что будет происходить.

Мне уже не пятнадцать, и я не в доме отчима, вот кого стоило бояться еще тогда, с самого первого дня знакомства, когда мне было десять. Я взрослая девушка, я сама отвечаю за свои поступки и иду на все добровольно. А значит нечего так истерить.

Смотрю в зеркало, не узнаю девушку, отражающуюся в нем. Бледное лицо, под глазами темные круги, я смыла всю косметику, которую наносили всем нам перед выходом на аукцион.

С подбородка стекает вода, губы искусаны в кровь, мне на самом деле можно дать на пять лет меньше и принять за невинную девицу. Кожа почти прозрачная, на шее быстро пульсирует артерия.

Горько улыбнулась, чем не финал моей такой недолгой жизни? Тот мужчина, который купил меня, поймет все сразу, но, может быть, получится все объяснить.

С каких это пор я начала думать о понимании и человечности окружающих?

Наивная идиотка.

— Вас ждут.

Позади меня открытая дверь, высокий молодой мужчина в строгом костюме смотрит внимательно, но в нем нет сексуального интереса, это другое.

— Через пятнадцать минут вас ждет у входа автомобиль, прошу не задерживаться, хозяин этого не любит.

Хозяин. Как странно звучит.

Его хозяин или уже мой?

ЧАСТЬ 6

Зашла обратно в гримерную, несколько секунд просто стою, смотрю на коробку, обвязанную ярким розовым бантом.

— Что это? — обращаюсь к ведущему, мужчина отрывается от бумаг, оборачивается.

— Да, совсем забыл, покупатель просил вас одеть во что-то приличное, здесь платье и белье, туфли. Мы всегда готовы к такого рода просьбам. Примерьте.

— Какая разница, в чем я буду одета? Купили не это.

— Девушка, это прихоть покупателя, можете не одевать, мне все равно, организаторы аукциона получили свои проценты, часть суммы переведена на указанный вами счет, вы можете убедиться в этом сами.

Подхожу ближе, заглядываю в открытый на столе планшет, вижу только суммы и первые цифры счета.

— И вот еще, нужно подписать эти бумаги, что вы не имеете никаких претензий к ходу аукциона и его организации. И что организаторы не несут ответственности за дальнейшие последствия.

И о последствиях я знаю. Я не имею претензий.

Они у меня лишь к самой себе и к этой долбаной жизни, в которой нет правды и справедливости, в которой никто не может помочь в лечении ребенка. В которой мать отрекается от дочери в тот момент, когда отчим ее домогается. Когда сводные братья оказываются теми еще подонками, такими же как их отец.

Нет, у меня нет претензий к аукциону.

Сжимаю кулаки до боли в суставах, глотаю накатившие слезы.

У меня есть претензии к человеку, в которого я была влюблена как сумасшедшая, думая, что вот оно — мое счастье, судьба и свобода, но нет, любви нет тоже. Я и моя дочь никому не нужны в этом мире, разве что бабуле.

— Да, хорошо.

Подписываю бумаги практически не глядя. Ну что там еще могут придумать? Чтоб я продала вместе с девственностью и почку? Так я хотела, по критериям не подошла.

Мужчина уходит, я остаюсь одна, открываю коробку, снова смотрю, но уже на ее содержимое. Там платье цвета пепельной розы, нежная ткань, приятная на ощупь, под ним нижнее белье телесного цвета, чулки и кружевные трусики, сбоку туфли на высокой шпильке, я сто лет не носила такие.

Любая девушка придет в восторг от такого подарка, у меня таких никогда не было. Но это все не про меня и не для меня.

Оставляю коробку открытой, сама одеваюсь в свою одежду. Не хочу казаться лучше, чем я есть на самом деле, мне все равно на прихоти покупателя, не стану это надевать.

А что, если сбежать? Вот прямо сейчас? Тихо выйти, запутаться в коридорах клуба, здесь наверняка десятки выходов и входов.

Даже ладони вспотели от этой мысли. Жаль, что здесь нет окон, так бы прыгнула. Достала телефон, время почти полночь, моя девочка уже спит. На дисплее фото дочери Ангелина улыбается, держит розовые шары, это был ее день рождения, четыре года. Так люблю ее.

— Вы готовы? Хозяин не любит ждать.

Вздрагиваю от испуга, когда, выглянув за дверь, сталкиваюсь с тем мужчиной, который нашел меня в туалете.

— Да, готова.

— Тогда следуйте за мной.

Мы идем по коридорам, выходит на улицу, прохладный воздух октября приводит в чувство, вдыхаю его полной грудью. Мужчина открывает дверь черного автомобиля приглашая сесть. Внутри салона тепло пахнет кожей, играет тихая музыка.

Едем по ночному городу, мысли путаются, я не знаю, что меня ждет, что будет дальше, но мне страшно. Набираю сообщение бабуле, утром прочтет о том, что я осталась в ночную смену и приеду только завтра вечером. Приду ли, вообще неизвестно.

Я часто вспоминаю свое детство, когда была такой беззаботной и счастливой, мы жили втроем, бабуля, мама и я. И мне казалось, что нам всего хватало, я училась в обычной школе, носила обычную одежду, но моя мать, это я потом уже поняла, всегда хотела большего.

Красивая блондинка с карими глазами, она хотела урвать кусок счастья на оставшуюся жизнь. Ей было всего тридцать два, миниатюрная, с идеальной фигурой, умеющая себя подать, мама никогда не приводила в дом своих кавалеров, бабушка запрещала, я слушала их разговоры об этом. А дядю Витю привела.

Так в нашей жизни появился Виктор Иванович Жданов, крутой бизнесмен, так уже говорила мама, она заглядывала ему в рот, постоянно улыбалась и подкладывала салат.

Мне было десять лет, я отнеслась к нему настороженно, но не сопротивлялась долгожданному счастью мамы, как она сама любила говорить. Лишь бабуля была против, видя в дяде Вите гниль. То, что она была права, я пойму позже, это замечали все кроме моей матери.

Дядя Витя устроил пышную свадьбу, о которой мечтала мама и которой у нее никогда не было, мы переехали в огромный дом, и я познакомилась со своими сводными братьями. Веня и Сева, Вениамин и Всеволод Ждановы, погодки, отпрыски мусорного короля, старшему было четырнадцать, а младшему — тринадцать.

Никому не пожелаю таких старших братьев, я, как наивный и открытый ребенок, обрадовалась этому. Но меня быстро поставили на место, точнее, посадили в грязь, из которой я, по их мнению, не должна была выбираться.

— Девушка, мы приехали.

— Что? А, да, хорошо.

Как странно, я так быстро погрузилась в прошлое, которое пытаюсь забыть. Но то, что происходило в том доме, осталось горьким осадком, на него наложились другие события, более печальные и трагические для меня.

— Дальше вас проводит охранник.

Ничего не ответила, на секунду зажмурила глаза, сжала кулаки. Вышла из автомобиля, огляделась по сторонам, парковка, за ней ограда и шлагбаум, за трехэтажным таунхаусом вышка телебашни. Радует, что мы в городе, и я знаю, в каком районе.

Здесь недалеко диагностический центр, мы были там с Ангелиной рано утром, сдавали анализы, моя девочка еще удивленно смотрела на огни телебашни.

Даже хорошо, что меня отвезли не в загородный коттедж, где можно спокойно прикопать тело, после того как покупатель поймет, что я совсем не невинна. Но бежать сейчас уже не удастся, надо было раньше, выпрыгнуть из машины, а я предавалась воспоминаниям.

— Прошу идти за мной.

— Да, я поняла, хозяин ждет.

Охранник посмотрел странно, смерив меня взглядом, я не надела платок, холодный ветер растрепал волосы, забирался под пальто. Мы пошли внутрь, небольшой холл, тусклый свет, бордовые стены, пахнет чем-то сладким.

Это что, бордель? Я, конечно, никогда не была в таких заведениях, но в книжках читала и знала, что у нас в городе есть не один подобный приют сексуальных утех для состоятельных граждан.

Охранник провел меня дальше, остановился у двери, развернулся.

— Поднимите руки, я должен вас обыскать.

— Почему вы не сделали этого раньше? Вдруг я сейчас сорву чеку или нажму на кнопку, и весь дом, вместе с вашим хозяином, взлетит на воздух.

Кто меня тянет за язык? Стояла бы и молчала, но нет, нервы совсем ни к черту, несу что попало. А с другой стороны, все верно, что за горе-охрана, что проверяет людей уже в доме?

— Шутница? — мужчина склонил голову, поджал губы.

Я подняла руки, посмотрела в верхний угол, там красным огоньком мигала камера, у нас в отеле таких сотня. Охранник начал ощупывать руки, плечи, спину, ягодицы.

— Я так могу и девственность потерять, если вы продолжите меня лапать, хозяину ничего не останется.

— Телефон забираю, верну потом, — игнорирует мой выпад, телефон пропадает в его кармане. — Все, иди.

— Вы так любезны.

— Я посмотрю, как ты через сутки будешь шутить.

Его правда, я бы и сама хотела это узнать.

ЧАСТЬ 7

Он стоял у окна.

Широкие плечи, темный костюм, ровная спина, а за моей тихо щелкнул дверной замок.

Глубокий вдох, нервно сжимаю кулаки, не знаю, как себя вести в такой ситуации. Я на самом деле лишилась девственности в восемнадцать, как мне тогда казалось, с любимым мужчиной.

Он был гораздо старше меня, взрослый, уверенный, внимательный. Но я была ему интересна ровно до тех пор, пока он не узнал о беременности.

Не верю мужчинам, ни одному, с самого детства, когда десятилетней девочкой попала в дом отчима. К нему и его гадким отпрыскам.

Вот бы сейчас стать невидимкой, но это надо ждать, когда подрастет единорог Сеня, и просить у него исполнения своих желаний.

Мужчина разговаривает по телефону, продолжает смотреть в окно, даже не обернулся в мою сторону.

— Это все? — низкий голос, именно тот, что был на аукционе. — Почему ты решил, что я буду продолжать спонсировать твои загулы и разгребать то дерьмо, которое ты оставляешь после? Даже так? Не слишком самонадеянно?

Мужчина не повышал голос, по его интонации даже было непонятно, зол он или расстроен.

— ТТ не приедет и не станет этого делать, ты достаточно взрослый, чтоб решить свои проблемы сам. Я все сказал, и да, передай своей матери, чтоб не звонила и не просила ничего, у нее и так все есть. Ты меня услышал? Я приеду через неделю.

Он прервал разговор, посмотрел на дисплей телефона, снова приложил его к уху, клубы сигарного дыма окутали его фигуру.

— Максим, что там?

Долго слушает, я боюсь помешать, но ведь он точно знает, что я здесь? Это не будет выглядеть так, что я подслушиваю? Меня скоро начнут трахать, а я волнуюсь о приличиях, совсем мозгов нет.

— Пусть посидит дня три, да мне плевать, и подсунь ему пару интересных экземпляров, чтоб научили свободу любить. Нет, ты не ослышался, Макс, я что, похож на шутника? Если я его сейчас увижу, боюсь, придется вызывать реанимацию. Все, у меня дела.

А вот это обо мне.

Великие дела — потратить четыре миллиона на девственность, а теперь нужно ее получить, достать член и проверить. Черт, мой черный юмор сейчас совсем неуместен.

— Подойди.

Вздрагиваю, возвращаюсь к реальности, продолжаю смотреть в затылок мужчине, не двигаясь с места. Но вот он поворачивается, выпускает густой дым изо рта, между пальцев сигара. А я как Алиса в Стране чудес, которая смотрит на гусеницу, не в силах отвести взгляда.

Может, я тоже попала в сказку? Страшную сказку. Только в ней нет добрых волшебников и не происходят чудеса. Здесь всем головы с плеч сносят. Зазеркалье моей сказки будет иным.

Делаю несколько шагов по мягкому ворсу ковра, в пальто становится жарко. Оглядываю комнату, все дорого и красиво, но без вкуса. Точно бордель, широкий диван, хрустальные бра и яркое кресло рядом со стеклянным столиком. Хотя откуда мне знать, как оно в борделях?

Надо собраться и прекратить трястись, обратно уже ничего не вернуть. Надо было думать раньше, когда предлагала Перовой эту авантюру, когда она начала отговаривать, но согласилась.

Можно было еще отказаться от медосмотра в ее семейной клинике, а потом просто не прийти на аукцион. Но я слишком люблю свою дочь и совсем не ценю себя как женщину и личность. Разве от меня убудет? Ну, трахнут, ну, откроется обман, может, и не убьют, а ребенок будет здоров.

Смотрю куда угодно, только не на мужчину, выхожу на середину комнаты, останавливаюсь. Вот бы сейчас закрыть глаза, а открыв их, оказаться дома с бабушкой и Ангелиной.

— Тебе страшно?

— Нет.

Соврала, хочу, чтобы все быстрее началось и закончилось. Половина суммы уже есть на счету, вторая будет только утром, таковы условия аукциона. Обладатель лота должен убедиться лично, что я девственница.

— Почему тогда дрожат твои пальцы?

— Немного неуютно.

— Тебе приходилось продавать и предлагать себя раньше?

— Нет.

— Что же изменилось?

Дальше какой-то сумбур, вопросы, мои ответы, аромат парфюма, сигар, немного алкоголя, кожи и дорогой ткани костюма. Рецепторы обострились, я так отчетливо все это чувствую, словно кошка.

Мужчина отворачивается, подходит к бару, наливает себе в бокал алкоголя, садится в кресло, которое ярким пятном выделяется на фоне темного интерьера, и снова уничтожает взглядом.

Может, он извращенец? Сейчас на меня наденут наручники, ошейник, в рот засунут кляп, поставят раком и будут всю ночь насиловать в извращенной форме.

Я не исключаю такого расклада. Я знала, на что шла.

Когда он просит раздеться, теряюсь, но выполняю просьбу. Ползу на четвереньках голая, к его ногам. Нет, не как кошка, что ждет ласки от своего хозяина и рада ему, а как побитая собака, готовая кинуться в сторону от любого резкого движения.

Когда оказываюсь совсем близко, сажусь на колени, снова смотрю в его глаза. Становится холодно, так, что трясет, это стресс, надо было выпить коньяка в клубе перед отъездом.

— Как тебя зовут?

— Зачем вам мое имя?

— Ты забыла, о чем я тебе говорил недавно? Здесь я задаю вопросы, и я решаю, что ты делаешь.

Вздрагиваю от испуга, когда в углу бьют часы, так громко, отмеряя своими ударами, сколько мне осталось еще жить.

— Александра.

Густой сигарный дым обволакивает, хочется раствориться в нем, исчезнуть. Потому что я наверняка не выберусь из этого особняка живой. Да что там, из этой комнаты.

Радует лишь то, что часть денег дошла, я сама видела переведенную сумму, мне показали устроители аукциона, что она была благополучно переведена на счет. Бабушка утром снимет, так надежней, отнесет в клинику, а там начнут шевелиться.

— Мы заплатили за твою девственность немаленькую сумму, ставки были высоки.

Мы? Снова эта оговорка. Или нет?

Сжимаю кулаки, не понимаю, отчего больше трясет: от страха или холода? Глубоко дышу, звон пряжки ремня, как щелчок предохранителя, взрывает нервную систему.

— Тебе снова говорить, что ты должна делать?

— Нет, я все поняла.

— Делала минет раньше?

— Нет.

Опускаю глаза, потому что чувствую, как он считывает мою ложь, воздух электризуется, облизываю пересохшие губы.

Не знаю, на что я надеялась, идя на эту авантюру? Мне нужны были деньги, быстро и много, очень нужны. Спонтанное решение, дурацкий план, наиглупейший, в надежде на то, что мужчина ничего не почувствует, будет пьян или под кайфом. А там я уже сымитирую, порежу палец, испачкаю себя и его.

Не поймет, что я продала пустышку.

Что я не девственница.

— Смотри в глаза.

Кусаю щеку боли, смотрю на мужчину, а у самой все обрывается внутри. Он словно гипнотизирует меня, забравшись в голову, где уже яркими вспышками мелькают картинки одна откровенней другой.

Начинаю задыхаться, хочу отстраниться, но мне не дают.

За спиной шаги, движение, оборачиваюсь, но вижу только чьи-то ноги в мужских, до блеска начищенных ботинках.

На плечо опускается рука, сухая, горячая ладонь, сильные пальцы сжимают до боли.

А до меня доходит его сказанное: «Мы».

— А это кто у нас? Новая шлюха? — мужчина, который сзади, задает вопрос, продолжая с силой сжимать плечи. — Я тебя здесь не видел раньше, люблю свежее мясо.

— Мясо будет с кровью, так заявлено в меню.

Мужчина в кресле продолжает царапать взглядом душу, заглядывая в лицо, чуть склонив голову. Он все знает, он чувствует мой страх и обман, но играет свою игру.

— Шума, ты где ее взял? Хорошая попка.

— Да, попка отличная, должна быть нетронутая.

Тому, который все еще стоит за моей спиной весело, он убирает мои распущенные волосы за плечо, открывая себе обзор. Кожей ощущаю его взгляд, от него наверняка красные дорожки ожогами.

Сердце заходится в бешеном ритме, снова начинаю задыхаться. Я не была с мужчиной больше пяти лет. С того самого дня, как сообщила новость о беременности своему любимому мужчине.

Но здесь два лишних слова: «радостную» и «любимому».

Меня отпускают, шаги, звон стекла, теперь я вижу спину второго мужчины, темная рубашка, закатанные по локоть рукава. Он берет пальцами лед из ведерка, опускает в бокал с алкоголем и поворачивается к нам.

А у меня острое желание встать и убежать со всех ног. Мне не обмануть их, не споить и не прикинуться несчастной овечкой.

Мужчины с такими глазами убивают с улыбкой.

И мне кажется, я ее уже видела.

ЧАСТЬ 8

Со стороны выглядит странно: двое мужчин, один в кресле, другой стоит рядом, а у их ног обнаженная напуганная девушка.

Дико все.

— Глотаешь или сплевываешь?

Не понимаю этого вопроса, а мужчина, не дождавшись ответа, дергает меня наверх, заставляя встать. Слишком близко, задеваю сосками его грудь, а он, глядя мне в глаза, делает большой глоток алкоголя, изучает, на губах ухмылка.

— Так что, малышка?

— Я…я не понимаю вас, — все, что могу ответить.

Он улыбается, белые ровные зубы, четкий контур губ, щетина, загорелый, наглый, красивый. Густые черные ресницы, темные волосы и синие глаза.

А я не могу ни о чем думать, и не потому, что он очень привлекательный мужчина, во мне девяносто девять процентов страха, я пропитана им насквозь. Мозг отказывается воспринимать происходящее адекватно.

— Совсем не понимаешь?

— Нет, — не говорю, а шепчу.

А потом он достает пальцами кубик льда из бокала и ведет им по моим сухим губам вниз, по шее, до груди, продолжая смотреть в глаза. Задевает сосок, я вздрагиваю, хочу отстраниться, но не могу, фиксирует за шею другой рукой, в которой держит бокал.

Холод льда обжигает, кубик льда тает, вода стекает ниже.

— У тебя красивая грудь. Ты знаешь?

Да, может быть, я не стану утверждать. У меня не было совсем молока, когда родилась дочь, ни капли. Может поэтому она и выглядит как у некормящей женщины. Но мне сейчас не нужны его комплименты.

Холод проходит, мужчина продолжает смотреть на меня, снова кидает лед в бокал, выпивает залпом, кроша зубами его остатки, жует. Я слышу, как он крошится, этот противный звук, так, наверное, ломаются кости во всем теле.

— Захар, где ты ее взял?

— Купил.

— Ну, это понятно, мы в борделе.

— Нет, на аукционе купил.

— На хрена?

— Заебал этот жирный армянин, как его? Все время забываю имя, тот, что вино возит цистернами, у него сеть магазинов алкогольных.

— Вардан.

— Он.

— И что же тебя так возмутило?

— Просто выбесил.

— Всего лишь?

Они переговариваются, словно меня нет совсем, словно я вещь, статуэтка или так, коробка под сигары, которую купили, а теперь обсуждают, зачем это сделали, их и так полно.

Я и есть вещь, если позволила себя продать. Продалась сама, шагнула в пропасть, не думая, что будет потом, лишь бы помочь ребенку.

— Я считал, это мне свойственны импульсивные поступки, сам говорил, а сегодня ты привел в дом бездомного котенка.

— Это не дом, а бордель.

— Сколько? Девочка, сколько за тебя заплатил наш уважаемый Захар Данилович?

— Четыре миллиона.

— Ого, ну неплохо так. Моя тачка стоит дороже, но тачка — она почти навсегда, а ты, насколько наша кукла? Ты должна долго отрабатывать такие деньги.

— Сутки.

Я продолжаю стоять голая, рядом с одетыми мужчинами посередине комнаты. Все так же холодно и страшно, но эти их разговоры отвлекают.

— Господин Шумилов, в чем подвох? Что за странное, совершенно нерациональное вложение денег? Я вами удивлен.

— Она девственница.

Я не вижу того мужчину, но чувствую взгляд, от него горячо между лопаток, держу спину прямо, все мышцы напряжены.

— На кой нам девственница? Решил вспомнить молодость?

— Для разнообразия. ТТ, ты заебал, не нравится, отойди, отдай девочку сюда, она бы уже минут десять наяривала мой стояк.

Снова смотрю в лицо мужчине, которого назвали странным прозвищем ТТ. Сколько ему? Тридцать пять? Тридцать восемь? Очень яркая внешность, красавчик, которому вслед оборачиваются женщины от пятнадцати до семидесяти.

Широкие плечи, мощная шея, высокий, сейчас его брови сведены, он опять изучает меня, рассматривая как диковинного зверька. Осталось только надеть ошейник и взять поводок, и можно отправляться гулять.

— Так вот я и спрашиваю: ты глотаешь или сплевываешь? Я про сперму, котенок.

Кто-то уже так называл меня, но сейчас не вспомню.

— Не знаю, я не пробовала, — опускаю глаза, потому что мой мизерный опыт в таких ласках был с тем человеком, который является отцом Ангелины, я стеснялась. И там не было ничего такого.

— Опустись на колени.

А вот теперь его голос жестче, резкий контраст от сказанного «котенок» до прямого приказа.

Сейчас мне не надо повторять несколько раз, опускаюсь, сердце ухает в груди, падает вниз и снова подступает к горлу.

Звон бляшки ремня, слежу за тем, как он медленно расстегивает пуговицы классических брюк, как спускает их вниз вместе с бельем, как освобождает член.

Сглатываю, меня шатает в разные стороны, я как парализованная не могу отвести глаз от того, как он сжимает свой половой орган, проводит по нему несколько раз, раскрывая головку от крайней плоти.

Я видела мужские члены, и не раз, но так давно, что кажется, в другой жизни. Облизываю вновь пересохшие губы.

— Тебе подсказать, что делать?

— Нет.

— Тогда не томи, видишь, он уже почти стоит, твои сиськи творят чудеса, а я их даже еще не трогал.

Тянусь рукой, которая предательски дрожит, надо собраться, это всего лишь минет, я ведь не думала, что обойдется без него, я не до такой степени наивная.

И я не думала, что просто лягу, раздвину ноги, сымитирую боль, и все закончится? Нет, я морально была готова к этому.

Наверное.

Касаюсь пальцами члена, веду по нему вниз, потом вверх, он дергается, на моих глазах еще больше увеличиваясь в размере. Я чувствую, что мужчина смотрит, и не только он, продолжаю трогать.

Обхватываю ствол руками, он толстый, и сам член большой, вокруг все выбрито, даже свисающие яйца гладкие. Массирую, имитирую движение, поднимаю глаза, мужчина смотрит внимательно, сжимает челюсти, ждет.

Двигаюсь ближе, облизываю губы, касаюсь ими головки, веду языком, на вкус немного терпкий, но не отталкивающе. Господи, так можно сойти с ума, я рассуждаю о вкусе члена человека, которого вижу впервые в жизни и которого боюсь, реально боюсь.

— Да, да, девочка, оближи еще, сомкни на нем губы, пососи. Глубже, ох ты блядь, да, вот так, еще, соси и заглатывай. Ты точно не делала этого раньше?

Выполняю команды, как дрессированная собачка, может, именно так все быстрее закончится и от меня не будут ждать своих действий?

— А если так?

Рядом встает тот второй мужчина, которого называли Захаром, спускает брюки, обнажая свой член. Теперь их два, и каждый мне придется брать в рот.

Быстро смотрю на них, все так же продолжая стоять на коленях, вот теперь я точно проститутка, которую купили за бешеные деньги. Она обязана их отработать по полной программе, и клиенты ждут этого.

— Заебался я уже смотреть на это. Вечно ты растягиваешь удовольствие.

Захар хватает меня за шею, притягивая к себе, давит на щеки, открывая рот, быстро засовывает член, он еще больше и толще, чем тот, первый. Глубокие толчки, я хватаюсь за его бедра в попытке вырваться, но это бесполезно.

Начинаю задыхаться, шире открывая рот, рвотный рефлекс срабатывает моментально, но всем все равно. Он продолжает вколачиваться, насилуя мой рот до самой гортани, по щекам текут слезы.

— Расслабь горло, расслабь, сучка, я сказал, дыши носом, смотри на меня.

Ему нужно только подчинение и повиновение. Сквозь пелену слез я практически его не вижу, он поворачивает мою голову, делает проникновение еще глубже. Крупная головка скользит внутрь, становится больше.

Но вот меня отстраняют, жадно глотаю воздух, пульс зашкаливает, стираю слюну с подбородка. Они стоят надо мной, в глазах чернота, с возбужденными членами, тот, что моложе, расстегивает рубашку, снимает ее, откидывает в сторону.

— Запомнила, как надо сосать? Котенок, я не слышу ответ. А теперь иди ко мне. У нас этой ночью так много будет интересного.

Нет, я зря посчитала его привлекательным, он мерзок и отвратителен. А тот, кого зовут Захаром, смотрит тяжело, вот кого надо бояться. Этот задавит морально, растопчет, превратит в пыль у своих ног.

Было бы лучше, чтоб меня купил армянин.

Это край, просто край.

Бездна, в которую я буду падать двадцать четыре часа.

ЧАСТЬ 9

— Значит, ты наша новая сестренка? Это на твоей мамаше женился наш старик?

— Разве он старик?

— Конечно, все родители — старики, не знала?

Обернулась на шум, что доносился из зала, там была богатая и веселая свадьба, шел пятый час веселья и безостановочного вливания в себя алкоголя.

— Так ты не ответила.

Парнишка был старше меня, наверное, лет четырнадцать, это я потом узнала, что в таком возрасте подростки особо жестоки. Но Вениамин Жданов, старший из сыновей мусорного короля, за которого вышла замуж моя мать, всегда был подонком, независимо от возраста и ситуации.

— Я Саша, моя мама — Лиза, а дядя Витя — ваш отец?

Продолжаю сидеть на полу в коридоре ресторана, на мягкой дорожке за выступом в стене. Здесь не пахнет сигаретами, перегаром и не так шумно. Снова кричат «горько», потом считают, не могу видеть, как дядя Витя сует в рот моей матери свой язык, это мерзко.

— Веня, вот ты где, я тебя потерял.

Рядом появляется еще один парень, они похожи между собой и очень сильно — на своего отца. Оба коренастые, с русыми, чуть вьющимися волосами, глубоко посаженными маленькими глазками. Их словно сделали под копирку, два пробника дяди Вити, так мама говорила, предупреждала, что у её жениха есть двое детей. Вениамин и Всеволод.

— Снова целуются?

— Ага.

— А у нашего папашки зачетная женушка, хоть и немолодая. Помнишь ту, что была в том году? Милена, ей было всего двадцать.

— Да, Милена была классная, но наркоманка, отец не любит таких.

— А твоя мать не наркоша? Может, алкоголичка?

— Нет, ничего такого.

— Мамашка у нее сочная, у отца слабость на таких, куколок миниатюрных, а еще он любит их воспитывать. Ты понимаешь, о чем я, малявка?

— Нет.

— Тебе сколько лет? — старший задал вопрос, расстегнул пиджак и присел на корточки рядом со мной.

— Десять.

Натянула подол платья ниже, вжалась в стену, мне не нравился этот Веня, и брат его не нравился, и отец. Я хотела домой к бабушке в нашу маленькую квартиру, хотела писать список того, что надо купить к школе, выбирать юбку и блузку, а не вот все это.

— Совсем писюха.

— Веня, пошли, пока никто не видит, я стащил бутылку шампанского, — младший брат достал из-за спины бутылку, улыбнулся, показывая выбитый передний зуб.

— Ты хочешь шампанского?

— Нет, нет, я не хочу, — замотала головой.

— Ладно, Сева, пошли, давай, сестренка, бывай, еще увидимся. Жить-то нам придется в одном доме, даже учиться в одной школе.

За стеной снова раздался шум, звон бьющейся посуды, женский визг, грохот, официанты забегали мимо нас, я испуганно вскочила на ноги.

— Ну какая свадьба без драки?

— Там драка?

— Сто процентов. Сева, пойдем, узнаем, кто кому бьет рожу.

Мне хотелось провалиться сквозь землю, зажала уши ладонями, чтоб не слышать ругани и мата, но вот заиграла громкая музыка, конфликт, видимо, был разрешен, начались танцы.

Бабушка не пошла на свадьбу, сказала, что на этой вакханалии ноги ее не будет и что, если ее дочь приползет к ней побитой собакой, она ее, конечно, примет, непутевую, но высечет как следует.

Я первый раз видела свою бабушку во взвинченном состоянии, произносящую такие слова.

— Эй, ты чего?

Резко открываю глаза, подняла голову смотрю на стоящего в двух шагах от меня мужчину, убираю ладони от ушей. Он очень красивый, высокий, загорелый, темные волосы, рубашка, брюки, сверху черная кожанка. В уголках губ зажата зубочистка, в глазах интерес и насмешка.

— Шумно.

— Есть немного. Котенок, можно тебя попросить?

— О чем?

Оглядываюсь по сторонам, за стеной все еще играет музыка, официант принес четыре бутылки водки в зал.

— Иди погуляй немного во дворе, там есть пруд, а в нем рыбки.

— Мне не пять лет, мне неинтересны рыбки.

Странно, но этот мужчина не вызывает неприязнь, как Веня с братом, их отец и большинство собравшихся гостей свадьбы. Убираю за уши распущенные волосы, кусаю нижнюю губу, так всегда делаю, когда волнуюсь.

— Здесь, конечно, интересней.

— Зачем мне уходить?

— Тут сейчас будет немного шумно.

— А сейчас, по-вашему, спокойно?

Он улыбается, ровный ряд белоснежных зубов, между ними зажата тонкая зубочистка.

— Погуляешь?

— Хорошо.

— И еще.

— Что?

Вот если он мне сейчас скажет, что он Дед Мороз, только пришел чуть раньше на несколько месяцев, я поверю. Но, скорее всего, он один из приглашенных со стороны мусорного короля Виктора Жданова, а значит, такая же мерзкая тварь, как и он.

Не контролирую свои эмоции, морщу нос.

— Ничего, забудь. Иди, котенок.

Он стал серьезным, я пожала плечами, я встала, не оборачиваясь пошла в сторону выхода, но чувствовала его взгляд спиной. Странный какой-то.

На заднем дворе ресторана, на самом деле был пруд, уже стемнело, но фонари на дорожках освещали воду и плавающих в ней огромных рыб. Музыка доходила и сюда, но не так громко, и никого не было, вот это радовало.

Я боялась своей новой жизни, но в то же время была рада за маму, она такая счастливая, постоянно улыбается, рассказывает, какой Витечка замечательный. Не понимаю, что в нем замечательного, но бабушка говорит, что моя мать ослепла не от любви, а из-за денег, готова не только тело, но и душу продать за них.

Может, бабушка и права.

Но вот стало тихо, а когда громкий женский визг раздался из открытых окон ресторана, я резко обернулась, теперь вместо музыки был слышен вой, грохот, хлопки. Из здания начали выбегать люди, женщины кричали, одна даже споткнулась и упала на асфальт.

А я просто стояла и наблюдала со стороны, как народ в панике куда-то бежит, как показалось белое пятно свадебного платья мамы, она плакала, держалась за сердце, трясла за руки дядю Витю и кричала.

— Ты видела?

— Что?

Рядом, словно из ниоткуда, появились два брата, взволнованные, у младшего на лбу испарина, глаза бегают, рот приоткрыт.

— Теперь свадьба отца точно самое крутое событие года в нашем городе, о ней везде напишут.

— Почему?

— Убили Климова.

Мне казалось, что Веня шутит, но, когда Сева начал блевать в пруд с рыбами, я посмотрела на него внимательнее.

— Как понять «убили»? Это игра такая свадебная? Тамада придумал?

— Дура совсем? Убили — это всадили пулю в сердце, там столько кровищи, скорей бы в гимназию, пацаны умрут от зависти.

— Кто такой Климов?

— Папин друг, ну, как друг, депутат местный.

Послышался вой сирены, три машины с мигалками, одна скорая, стало больше суеты.

— Саша, Сашенька, господи, слава богу, с тобой все хорошо. Витя, она здесь с мальчиками, она нашлась. Я думала, что потеряла тебя, милая.

Мама прижимает меня к себе, от нее пахнет духами и алкоголем, на щеках подтеки от слез. К нам подходит дядя Витя, смотрит на сыновей, качает головой, потом на меня, садится на корточки.

— Где ты была?

— Здесь, смотрела на рыб, — показываю пальцем на пруд и все еще блюющего Севу.

— Давно?

— Нет.

— А до этого, где была?

Новоиспеченный мамин муж совсем не пьян, как положено жениху на свадьбе, он сверлит взглядом, держит меня за плечи.

— В коридоре.

— Саша, ты видела кого-то постороннего в коридоре?

— Для меня здесь все посторонние.

— Кого-то, кого ты не видела за столом.

— Нет, только ваших сыновей, они разговаривали со мной, Веня говорил, что у вас была какая-то Мила, а Сеня принес шампанское.

Не могла не нажаловаться, чисто детская глупость и обида, но кто знал, что за сказанные тогда слова мне придется долго расплачиваться. Нет, я не знала, я просто хотела жить как раньше, но как раньше уже не будет никогда.

Жданов смотрит на сыновей, снова на меня.

— Кроме мальчиков еще кто-то был?

— Доченька, просто ответь: кто заходил в зал?

— Официанты.

— И все?

— А правда там кого-то убили?

Не отвечают, взрослые теряют ко мне всякий интерес, Вениамин смотрит зло, Сеню все еще мутит.

А я не знаю, почему не сказала о том мужчине, наверное, тоже из вредности, а может, глупости. Но я не хотела его выдавать, это как секрет, большой и страшный, и если его кому-то открыть, то ты будешь проклят навсегда.

ЧАСТЬ 10

— Ты не девственница?

Вопрос в лоб, задерживаю дыхание, картинки прошлого уходят на второй план. Я все еще на коленях перед мужчинами, вытираю ладонью подбородок, взгляд мечется с одного на другого.

— Шума, сука, что за вопросы? У нас викторина намечается? Член стоит колом, яйца ломит, а ты решил задать вопрос? Ты купил ее на аукционе, где продавали чертовых девственниц. Какие нахуй могут быть сомнения?

— Тимур, помолчи, — мужчина все еще смотрит на меня, прожигая взглядом, снимает пиджак, кидает на пол, расстегивает рубашку. Теперь они оба голые по пояс, члены все так же налиты возбуждением.

Тела покрыты татуировками, но во мне столько страха, что не могу сфокусировать на них взгляд, лишь на одной, той, что на груди Захара, — лик святой Девы Марии, она сложа руки, покорно опустив глаза, замерла в молитве.

Господи, помоги и мне.

— Ты слышала мой вопрос?

— Да.

— Что «да»? — так громко, что закладывает уши. Захар дергает меня на ноги, трясет за плечи, до хруста костей сжимая их пальцами.

Но я молчу, онемев от ужаса, что сейчас вижу в его глазах, в них кромешная тьма. Он разворачивает меня, толкает вперед, падаю на большой диван, упираясь руками о спинку.

Мужчина сзади, коленом раздвигает мои ноги, давит на спину, заставляя прогнуться, все это без слов, лишь слышу его дыхание и удары собственного сердца.

Рука проходится по обнаженной плоти, вздрагиваю, хочу отстраниться, но мне не дают. Пальцы растирают, массируют половые губы, задевая клитор, дергаюсь, а он шлепает ладонью по ягодицам. Кричу от обжигающей боли, а потом еще громче — от резкого проникновения.

Слезы брызжут из глаз, мышцы сокращаются, мне на самом деле больно, член крупный, он разрывает на части. У меня не было секса почти пять лет, я уже и не помню, как это бывает.

Кусаю губы, вцепилась в обивку дивана, ломая ногти. С каждым резким толчком волна боли прокатывается по телу, спина покрывается липким потом.

А потом он выходит из меня, разворачивает обратно к себе, как тряпичную куклу, хватает за шею, сдавливая пальцами. Сразу становится нечем дышать, пытаюсь убрать его руку.

— Ты, сучка, решила меня наебать? Думала, я не пойму, целка ты или нет?

Он так близко, взгляд убивает, на виске пульсирует вена, лицо искажено гримасой гнева, губы изогнуты. А чего я ожидала? Что будет все просто и что мне удастся хоть кого-то провести? Ему достаточно сделать одно движение, чтоб свернуть мне шею, и я совсем ничего не почувствую.

Не могу сказать и слова, из горла вырываются только хрипы, слезы текут по щекам, умирать очень страшно, кто бы там, что ни говорил.

— Или тебя специально подослали? Кто, блядь? Говори кто?

Снова боль, голова дергается в сторону, я падаю на диван, жадно глотаю воздух, тру горло, левая щека горит, в висках ломит. Это всего лишь пощечина, сколько их еще будет таких за ночь?

Захар хватает за волосы, наматывая их на кулак, заставляет смотреть на себя. Он чудовище, монстр, наверняка еще и садист, и сейчас начнет выбивать из меня признание.

— Ты, тварь, язык проглотила? Что я говорил в самом начале? Повтори.

— Вам решать, когда и как мне делать больно.

— Хм…а ты смышленая, тогда отвечай, кто тебя подослал?

— Никто. Я сама, все сама. Правда.

Мужчина слишком сильно сжимает волосы, двигается ко мне еще ближе, так что я могу разглядеть морщины вокруг глаз и седину на висках и в отросшей щетине. А еще расширенные от злости зрачки, отчего глаза кажутся черными.

— Как такое возможно, что сама? Мы похожи на соседских пацанов, которых каждая девка может водить за нос?

— Нет, но я сама, правда я сама.

Нельзя говорить, что Перова мне помогла, я не могу подставлять человека, неизвестно что они с ней сделают и вообще со всеми устроителями аукциона, а они в свою очередь со мной.

— Другая девушка вместо меня, была другая на осмотре.

Он не верит ни одному слову, я бы не поверила тоже, и, наверное, может связаться с организаторами аукциона, предъявить им, а те, в свою очередь, примут меры и отзовут выплаченную сумму.

Надо как-то дотянуть до утра.

— Пожалуйста, я сделаю все, что вы хотите. Все что угодно.

Снова унижаюсь, умоляю, мне не привыкать, я последние пять лет только это и делаю.

Слишком долго рассматривает, мое сердце пропускает удары, внутри все вибрирует от напряжения и страха. Он сейчас возьмет мою голову в руки и легко вывернет в сторону, а потом моя душа покинет тело, и я никогда больше не увижу своего ангелочка.

Нет. Не поймет. Не отпустит.

— Все, говоришь? За четыре миллиона ты слишком дорогая шлюха на двадцать четыре часа. Такую сумму придется отрабатывать не один год.

— Да, да, я все понимаю, пожалуйста.

— Нет.

Вот и все.

Такой убьет и прикажет закопать на заднем дворе борделя, забудет об этом через десять минут и купит шлюху дешевле.

Зажмуриваюсь, жду удара. Вот теперь я понимаю свою мать, ее новый любимый муж избивал регулярно, а она делала вид, что ничего не происходит. Она все терпела ради красивой жизни и денег, а я сейчас, именно из-за них все терплю я.

Но я надеюсь еще на то, что бабуля прочтет мое сообщение, сходит утром в банк и снимет деньги, значит, все будет не напрасно. Слезы обжигают щеки, левая сторона лица пульсирует от боли, прикрываю глаза, не хочу на него смотреть.

— Шума, ты серьезно? Ты купил пустышку за четыре ляма? Твою же мать, ну ты придурок. До меня только сейчас дошло, что она не целка.

Второй мужчина садится рядом, делает большой глоток алкоголя из бокала, он раздет по пояс на шее массивная золотая цепь и крест, но штаны все-таки надел. Кажется, что все происходящее веселит его, в глазах блеск, он облизывает губы, продолжая смотреть на меня.

— Тимур, заткнись.

Хватка слабеет, меня отпускают, двигаюсь дальше, утираю слезы с лица, поджимая под себя ноги. Мужчина отходит, в стену летит шкатулка с сигарами, она задевает стеклянный стеллаж, тот рассыпается на осколки.

— Так это правда?

— Что?

— Что ты не девственница?

— Не девственница.

— Ахуительные дела. Котенок, ты попала, знаешь об этом?

— Да.

— Хочешь выпить?

— Да.

Меня трясет так, что зуб не попадает на зуб. Кошусь на Захара, тот сам пьет алкоголь прямо из бутылки, в комнату заглядывает охрана, он кричит на нее, чтоб та закрыла двери.

— Держи, — мне в руки засовывают бокал, проглатываю его содержимое за секунду, горло обжигает, внутри разливается тепло, зубы стучат о стекло.

— А можно еще?

— Да, помирать веселее на пьяную голову.

Он тянется назад, наливает мне еще, почти целый бокал. Снова пью, но уже медленнее, слишком крепкий алкоголь, но я терпела в надежде опьянеть на голодный желудок и вообще отрешиться от всего.

— Еще? — ему смешно, а вот мне нет.

— Достаточно.

— А теперь давай потрахаемся, раз уж тебя все равно купили, меня, если честно, напрягают девственницы, слишком много возни.

— Вы убьете меня?

Сознание слегка плывет, по телу разливается тепло, мужчина перед глазами качается, пытаюсь сосредоточиться и задержать свой взгляд на его глазах.

— Пока я буду тебя трахать нет, а Захар Данилович за это время спустит пар. У меня яйца сводит, хочу облизать твои соски, иди ко мне.

Он тянет меня на себя, заставляя сесть сверху, а я настолько пьяна, что мне все равно, что со мной будет дальше. Обнимаю мужчину за шею, чувствую, как его пальцы проходятся по раскрытой промежности. Он делает это медленно, вскрикиваю, когда начинает лизать языком соскок, а потом засасывать его губами.

Все так остро и необычно, не понимаю, отчего продолжает трясти, от страха или желания. Алкоголь кипит в крови вместе с адреналином, мужчина продолжает ласкать не так грубо, как тот, первый.

Закрываю глаза, сознание кружится в ярком калейдоскопе, веду бедрами, запускаю пальцы в его волосы, чувствую, как он сосет уже второй сосок. Надо было раньше напиться, под крепким градусом мир становится лучше, разум уходит на второй план, остаются лишь инстинкты.

Мне нельзя пить, я знаю, слишком быстро пьянею, снова кричу, прижимаясь всем телом, распахиваю глаза, когда мужчина проникает в меня пальцами и делает поступательные движения.

— Вкусный виски, да? Обожаю такие припухшие соски, да, вот так, покрути попкой, — он щипает, слегка выкручивая их, я прикусываю губу. — В твоих глаза сейчас столько блеска и разврата, что я готов спустить в штаны. А будешь и дальше так кусать губки выебу твой прекрасный ротик.

Это не я, это все алкоголь, и вся эта поганая ситуация, от которой хочется сдохнуть, но я должна жить.

ЧАСТЬ 11

— Скажи, что ты хочешь, котенок? Скажи мне.

Мужчина продолжает иметь меня пальцами, растягивая, прокручивая их внутри, задевая что-то чувствительное, отчего я вздрагиваю и кричу громче.

— Я…я не знаю…а-а-а-а-а…

— Ты течешь на мои пальцы, сучка, какая горячая. Конечно, не девственница, нахуя нам целки, когда такие классные титьки и попка. Тебя кто-нибудь трахал в попку?

— Нет, нет…никогда.

Он вынимает пальцы, дает их мне облизать, прикрываю глаза, чувствую вкус собственного возбуждения, а еще его твердый член между своих ног.

— Шума, посмотри, какая девочка, она чистый секс, надо было только дать ей хлебнуть вискаря. Да, вот так, милая, потрись об меня киской.

Я трусь, веду бедрами, и на самом деле мокрая. Шлюха-девственница, смешно и горько, зато еще живая и не покалеченная. Весь мой здравый смысл уходит на второй план, я делаю, что мне говорят, как он хочет, ведь меня купили.

От него вкусно пахнет, пряный тонкий аромат, обнимаю крепче за шею, а когда он, ухватив за затылок, притягивает к себе и целует, пьянею еще больше. Не сопротивляюсь настойчивым губам, а он с силой засасывает и кусает их.

В сознание стирается та грань, где я товар, а это мой покупатель, тело реагирует по-своему, не подчиняясь больше здравому смыслу.

Чувствую на его языке алкоголь, пальцы между ног, как он массирует ими, давит, растирает клитор. Кричу, хочу вырваться из его рук, когда меня насаживают на член. Входит лишь наполовину, он мнет ягодицы, тянет вниз, заставляя принять себя полностью.

Трезвею, кажется, моментально, на третьем толчке, который причиняет лишь боль, напрягаюсь, упираясь кулаками мужчине в грудь, смотрю в его глаза.

Он хватает за распущенные волосы, сжимает их, делает выпады, проникая членом глубже.

— Захар, иди сюда, неужели ты откажешься от этого прекрасного ротика, а потом и попки? Она там девственна, я спросил, вдруг это стоит четырех потраченных лямов?

Бесполезно дергаться и вырываться, мне никуда не уйти и не избежать того, что сейчас произойдет и будет продолжаться до завтрашнего вечера.

Меня снимают с члена, разворачивают спиной, опускают коленями на диван, теперь уже Тимур пристраивается сзади, давит на спину. Прогибаюсь, испуганно смотрю по сторонам в надежде, что тот мужчина ушел, но это не так.

Он подходит, губы плотно сжаты, взгляд злой, убирает волосы с моего лица, медленно ведет по щеке пальцем. Надо бы выпить еще, слишком рано меня отпустило.

— Сколько у тебя было мужчин?

— Один, всего один, давно очень.

— И я в это тоже должен поверить?

— Нет, но я говорю правду.

— Она пиздец какая узкая, ты ведь понял это, Шума. Может, мы уже трахнем нашу девочку четыре миллиона раз, накачаем ее спермой, а потом будем смотреть, как она вытекает?

Почему я решила, что второй мужчина добрее первого? Потому что он был добр? Но лучше открытая ненависть, чем такая «доброта».

Снова трогает меня между ног, пять минут назад мне нравились эти ласки, но сейчас уже другие ощущения. Я переживу секс, но вот что будет потом, когда они устанут? Отдадут меня охране или устроителям аукциона, чтобы они разбирались, почему покупателям подсунули бракованный товар?

Захар спускает брюки, обхватывает полувозбужденный член рукой, массирует его, при этом пристально разглядывая меня. Издаю протяжный стон, когда в меня входят сзади, не резко, но сразу глубоко, мужчина сжимает ягодицы, мнет их, делая все медленно.

— Возьми его. Возьми сама, чтоб я не делал больше больно.

Облизываю пересохшие губы, первое желание — дернуться в сторону, но стою на месте, принимая огромный член.

Захар слишком близко, приоткрываю рот, опираясь одной рукой о диван, другой беру член, делаю все, как делала до этого, облизываю, посасываю. Меня имеют сразу двое, это противоестественно, но не так страшно, как казалось.

Совершенно дикая мысль, но человек загнанный в тупик привыкает ко всему.

— Давай, девочка, подмахивай, сука, до чего сочная киска и узкая, еще немного, и спущу. Хочешь моей спермы, крошка? Я дам тебе ее много и буду давать всю ночь.

Не могу ответить на этот вопрос, Захар начинает двигаться, его член проникает в рот до самой гортани, задерживаю дыхание, чтобы не захлебнуться собственной слюной. Он периодически вынимает его и снова входит, трахая размашистыми движениями.

Ничего не чувствую, совсем ничего. Мужчины о чем-то переговариваются короткими фразами, но я практически не слышу их.

Но вот все внезапно прекращается, теряю равновесие, меня снова, как куклу, перемещают, мужчины сбрасывают с себя последнюю одежду. Теперь мы лежим на диване, я сверху Тимура, с широко раздвинутыми ногами и задранной вверх попкой.

Он заставляет меня сесть на член, опускаюсь, прикусываю губу, уже не так больно, как это было в первый раз. Тянет на себя, заставляя смотреть в глаза.

— А сейчас, котенок, самое интересное, ты ведь продала себя, малышка, можешь плакать, будет больно, Шума не умеет быть нежным.

Я понимаю, о чем он, потому что чувствую пальцы второго мужчины, он, раздвигая мои ягодицы шире, плюет на анус, растирая слюну пальцами, сразу немного проникая.

Кусаю губы, смотрю в глаза Тимуру, я помню его, прошло почти пятнадцать лет, но я помню как вчера его улыбку и зажатую между белых зубов зубочистку. Надо было рассказать о нем еще тогда.

Его член двигается во мне, мужчина обхватывает руками за талию, крепко фиксируя на себе. Мне больно даже от проникновения в анус пальцев, не хочу думать о том, как это будет, если в меня войдет его огромный член.

Но вот он толкается, опускаю голову на плечо Тимура, страх вытесняет боль, она нарастает, так же как и паника и безысходность. Хочется упасть и биться в истерике, а потом, чтобы на меня надели смирительную рубашку и накачали транквилизаторами.

— Расслабься, котенок, расслабься, — тихий шепот на ухо, совсем другая интонация, в ней нет издевки и сексуального подтекста. — Дыши, дыши глубже, девочка, это надо принять, это неизбежно. Потом будет хорошо, а сейчас ты разозлила мужика.

Пытаюсь расслабиться, но боль пронзает все тело, когда в мой задний проход входит член, без подготовки и смазки. Он разрывает на части, впиваюсь ногтями в плечи мужчины, царапаю их в кровь, задыхаюсь, мне не хватает воздуха, а сзади продолжаются толчки.

Меня имеют сразу двое, это наказание за мою глупость и самоуверенность, за обман. Я думала, что будет так, но не представляла, до какой степени это больно и унизительно.

Слезы текут по щекам, я уже не кричу, а просто скулю. Они практически разрывают меня, проникая еще глубже, сжимают бедра и талию, Захар мнет ягодицы.

Кажется, что проходит целая вечность, перед глазами все плывет, я не ощущаю свое тело, только боль в душе. Слышу хрипы, мат, они замирают, сначала Тимур, потом Захар, кончают, я чувствую теплую сперму, что покрывает мою измученную плоть изнутри.

Когда из моей попки выходит член, без сил падаю на грудь Тимуру, он гладит по спине, вырисовывая узоры, прикрываю глаза.

Это хорошо, что я столько лет к себе никого не подпускала, не хочу, чтобы вот так было всегда, даже одного мужчину не хочу. Гори они все в аду, им нельзя верить, никому, используют, предадут, вытрут ноги и выкинут на помойку.

Слышу, как размеренно бьется сердце мужчины, это успокаивает.

— Мне нужен Сафронов, передай ему телефон.

Напрягаюсь от услышанной фамилии, даже задерживаю дыхание, но мало ли сколько может быть мужчин с такой фамилией.

— Твои шлюхи совсем оборзели, хватают трубки. Или ты решил слиться по-тихому, Андрей Эдуардович?

Услышав имя, зажмуриваю глаза, стараюсь дышать, но получается плохо. Тимур вышел из меня, но все еще продолжает гладить по спине, удерживая на груди.

Внутри меня обида, боль, непонимание, а еще ненависть.

— А вот я не рад тебя слышать, но приходится. Ты заставляешь меня нервничать, а когда это происходит, пиздец приходит всем.

Знакомое имя, знакомая фамилия. Так знакомая мне ненависть к этому человеку. Радует лишь то, что он явно ниже по статусу и положению моего покупателя, если так позволяет с собой разговаривать.

ЧАСТЬ 12

— Мне нужно в душ.

— Тебя проводить? — снова наглая ухмылка, но я выдерживаю взгляд.

— Нет, я сама.

— Он там.

Тимур указывает нужное направление, встаю, ноги совсем не держат, мне стыдно и противно, и все еще страшно одновременно. Не знаю, как себя чувствуют жертвы насилия, наверняка хуже, чем я сейчас, я шла на это все добровольно и прекрасно представляла, что и как будет.

Делаю несколько шагов, по бедрам теплой струйкой стекает сперма, в промежности жжет. Надо принять таблетку, специально купила экстренный контрацептив, она лежит в пальто, которое так и валяется на полу.

Включив свет, захожу в просторную ванную, в огромном зеркале сразу вижу отражение девушки. Длинные спутанные волосы, опухшее от слез лицо, левая сторона немного ноет от пощечины, но она точно была сделана в неполную силу, искусанные в кровь губы.

Невысокая, такая худая, что видны ребра, тонкая талия, высокая грудь, мне много кто говорил, что у меня хорошая фигура, а еще невинное личико, но совсем непокорный взгляд. Этот контраст тянет согрешить, особенно отчим любил это потерять, иногда смотрел на меня так, что хотелось спрятаться в дальний угол и стать невидимой.

На шее несколько засосов, а может, это следы от пальцев, а вот на груди точно засосы, синяки на талии и бедрах. Снова всхлипываю, сдерживаю рвущееся из груди рыдание, зажимая рот рукой.

Не время для жалости, а так хочется, чтоб это кто-то сделал, хоть один человек кроме бабули прижал к себе, сказал, что он рядом, что он не оставит и не бросит. Но такого человека нет.

Включаю душ, встаю под горячий поток воды, пытаюсь расслабиться, но выходит плохо. Вспоминаю дочь, бедная моя девочка, я так люблю ее, с самых первых дней, как узнала, что беременна, я уже любила ее безгранично.

Она все, что у меня есть, самое светлое, доброе, чистое на этой планете, полной грязи, лжи и порока, в которую я сама залезла. Но синяки пройдут, память отодвигает в далекий уголок все воспоминания, а душу — с ней я как-то договорюсь.

Трясущимися руками взяла флакон с гелем, выдавила, нанесла на кожу. Между ног слишком влажно и скользко, начала смывать сперму, хорошо, хоть нет крови, он мог просто порвать меня там. Делаю все медленно, я сама сейчас словно в густом тумане, иду на ощупь и не знаю, куда выберусь, и что будет дальше.

Снова вспоминаю дочь, ее улыбку, как она радуется, если я прихожу раньше с работы и она еще не спит. Не хочу плакать, но слезы текут сами, их смывает вода, сажусь на дно душевой, поджимаю под себя ноги, все никак не могу согреться, тело бьет озноб.

Резкое движение, вскидываю голову, в открытой двери душевой Захар, я инстинктивно двигаюсь к стене, он обнажен, внимательно меня рассматривает.

— Я до такой степени страшный?

Конечно, страшный, а еще опасный и непредсказуемый, но не отвечаю, рассматриваю стоящего перед собой мужчину.

Не сказать, что он накачанный, но здоровый и широкоплечий, совсем нет жира, мышцы играют под кожей, несколько заметных шрамов. На груди немного темных волос и смущающая меня татуировка Девы Марии. Также дорожка темных волос тянется от пупка к паху, крупный половой орган в спокойном состоянии.

Резко отворачиваюсь, не хочу смотреть. Он для меня воплощение порока и боли, а эта татуировка совсем не вяжется с его образом и наверняка насквозь пропитанной грехом жизнью.

— Тебе плохо?

Все еще молчу. Зачем ему вообще со мной разговаривать и задавать вопросы? Я — купленный лот номер семь на аукционе, меня надо иметь, а не вести беседы, но, может, так и лучше, и за разговорами он не будет бешеным и диким.

— Я задал вопрос.

— Да. Мне плохо.

— А ты думала, будет хорошо?

— Нет, я ничего не думала. Вы спросили, я ответила.

Снова рассматривает.

— Встань.

Делаю, что говорит, приподнимаюсь, опираясь о стену, не закрываюсь и не отворачиваюсь. Что он там во мне еще не видел? Заходит в душевую, сразу становится тесно, пар от горячей воды окутывает наши тела. Рядом с этим мужчиной, чувствую себя еще меньше, едва достаю макушкой до плеча.

Все еще не могу поверить в то, как он имел меня. Они оба имели. Но тело выдержало. Наступив на горло страхам и гордости, я в конце концов отдала ему свою девственность, пусть и иначе.

Заставляет смотреть в лицо, поднимая мое за подбородок. Не понимаю, что он там все пытается разглядеть или увидеть?

— Кто тебя послал?

— Никто, я же говорила.

— Я так не считаю, — он сдерживает себя, я вижу это и чувствую.

— Для чего меня к вам подсылать?

— Причин может быть много.

— Я не знаю ни одной.

— Тогда зачем ты здесь?

Теперь его пальцы медленно скользят по коже, задевая шею, ключицы, грудь, обводит ее, спускается вниз, я прерывисто дышу, прикрыв глаза, мышцы живота сокращаются.

— Вы сами купили меня и привезли сюда.

— Ответ неверный. Зачем ты здесь?

— Я…мне нужны деньги.

— Всего лишь?

Это ему всего лишь, а для меня и моей дочери — это будущее и цена маленькой жизни. Не хочу говорить ему об этом, только не ему. Какая вообще разница, зачем мне деньги?

Его пальцы накрывают промежность, он не давит и не делает больно, но я жду этого каждую секунду.

— Смотри в глаза.

Вода стекает по нашим телам, мужчина все так же напряжен, он не верит ни одному моему слову. Губы плотно сжаты, во взгляде легкое презрение, а пальцы уже между половых губ, растирают, массируют клитор. Хочу отстраниться, но не дает, ухватив за талию.

Не знаю отчего, но по телу идет легкая вибрация, цепляюсь за его руки, он очень нежно и медленно ласкает меня там, так делал, только один мужчина, тот, кого мне казалось, я любила.

Мое тело давно не откликалось на ласки, не чувствовало удовольствия, а сейчас, здесь, с этим мужчиной оно странно реагирует на касания после того, что произошло совсем недавно.

Дышу открыв рот, вода с губ стекает на язык, облизываю губы, а он все продолжает ласкать меня, именно ласкать, так что веду сама бедрами. Крупная ладонь накрывает грудь, сдавливает, но это приятно, а когда Захар неожиданно наклоняется и вбирает в рот сосок, вскрикиваю, впиваясь в его кожу ногтями.

Прикрываю глаза, все ощущения на грани, легкая боль в промежности, в попке, но острое удовольствие растекается по измученному телу от прикосновений между ног и на груди.

Он кружит подушечками двух пальцев, обводит клитор, нежно надавливает, зажимает его между ними, снова растирает. Уже покусывает набухший сосок, жадно втягивая его в рот, потом лижет и опять кусает.

Я словно натянутая тонкая струна, еще немного, и она лопнет, разрывая на части сознание. Так не должно быть, не с этим мужчиной, но мозг зацепился за первую возможность забыть все, что было, подменить воспоминания чем-то ярким, а тело ему помогает.

— Разбуди своих демонов, — громкий шепот на ухо.

Я резко открываю глаза, кричу, кажется, срывая голос до хрипа, когда внутренние мышцы скручивает болезненными спазмами удовольствия. Я кончаю на его пальцы, от стимуляции клитора, от ласк ставшей такой чувствительной груди.

Всхлипываю, меня колотит, но уже не от холода, это так невероятно остро, не хочу открывать глаза, но мужчина, словно специально продолжает ласкать клитор, продлевая мой первый за несколько лет оргазм.

— Если бы я сам не проверил, то не поверил бы, что ты не девочка. Ты словно сама невинность, но с пороком в глазах. Потрогай меня, или я войду, но будет больно.

Киваю, сердце все еще вырывается из груди, беру рукой его возбужденный член, провожу несколько раз, оттягивая крайнюю плоть. Смотрю только на него, какой он огромный, синие выпирающие вены под тонкой кожей, крупная багровая головка, поджатые яйца. Помогаю второй рукой, кручу, сжимаю, у меня совсем нет опыта, что и как делать.

Захар давит на плечи, заставляя встать на колени, каждая мышца в его теле напряжена, ноги широко расставлены.

— Открой ротик.

Он обхватывает мою руку, которая сжимает его член, делает несколько резких движений. Я словно в ступоре, смотрю на то, как он кончает, и сперма мощными толчками вырывается наружу, на мое лицо, губы, грудь.

— Блядь…сука…твою же мать.

Захар глубоко дышит, матерится, все так же тяжело смотрит на меня, размазывая по моим губам свое семя.

— Стой и не двигайся, руки вверх. Руки, я сказал, вверх.

Сзади Захара открылась дверь душевой, он напрягся еще больше, человек в камуфляже с черной маской на лице уперся ему в спину автоматом.

— Выходи медленно и без резких движений.

Мой покупатель лишь повел головой на этот приказ, криво ухмыльнулся, снова посмотрел на меня, в глазах вспыхивает гнев и презрение.

— У меня всего двое, Шумилов и шлюха.

Шлюха, какое точное попадание в мой образ, я на коленях, и вся в сперме. Ну а кого они могли еще встретить в борделе?

ЧАСТЬ 13

— Саша, ты в порядке?

Испуганно дергаюсь в сторону, я последнее время только и делаю, что шарахаюсь от любого звука, вопроса и резкого движения. На пол из рук падает стопка чистого постельного белья. В помещении шумно, работают стиральные машины и центрифуги.

Смотрю в лицо мужчины и реально несколько долгих секунд соображаю, кто передо мной. Вадим взволнован, держит меня за локоть, перевожу взгляд на его руку.

— Не трогай, — почти шепотом, но он слышит, отступает на шаг.

— Саша, что с тобой? Тебе плохо?

Понимаю, так нельзя с человеком, смотрю в его голубые глаза, на четкий профиль, он на самом деле переживает за мое состояние. Со стороны я точно выгляжу больной и забитой.

— Извини, просто задумалась, ты напугал.

— Иди домой, смена почти закончена.

— Да, хорошо, — подбираю упавшее белье, Вадим помогает.

— Хочешь, подвезу тебя, мне по пути. Ночка была жаркой. Слышала, из четыреста четырнадцатого украли портмоне и женскую сумочку? Почти всю ночь общались с полицией, истеричной дамочкой и ее мужем.

— Нет, не слышала.

У меня тоже, можно сказать, ночка была горячей. Как вспомню, покрываюсь липким потом от страха. А еще перед глазами тот взгляд Захара, полный презрения и недоверия и нескрываемой ненависти.

Он не поверил мне, ни одному слову, и то, что в номер ворвался отряд ОМОНа и уложил обоих мужчин, голыми, лицами в пол, он считает, что в этом есть мое прямое участие.

Если бы у меня было чуть больше времени, я бы объяснила, что я обычная горничная и мне нужны деньги на операцию дочери, и весь этот маскарад не моих рук дело. Но я так и не успела ничего сказать, просто не посчитала, что это вообще нужно говорить.

Прикрываясь тогда полотенцем, проходя мимо мужчин, жалась к стене, они оба лежали на полу, широко расставив ноги и убрав руки за голову. Вот тогда я разглядела еще несколько татуировок.

На спине Захара — крест и распятый на нем Иисус, что за странная слабость криминала к религии? А вот у Тимура — два пистолета на лопатках, расположенные так, словно это крылья.

— Шума, что за хуйня? Когда последний раз нас так красиво принимали, ты не помнишь?

— Лежать тихо и не двигаться, — бойцы в бронежилетах и с автоматами стоят рядом, я такое видела только в криминальных новостях.

— Парни, вы хоть намекните, за что страдаем? А то, как назло, ни наркоты, ни левого ствола, ни чемодана денег с собой, нет даже трупа в ванной.

Тимуру было весело, а вот Захар молчал, лишь крепче сжимал пальцы в замок на затылке. Я подобрала свою одежду, тихо отошла в угол, начала быстро одеваться.

— Что с ней делать?

Один боец спросил у другого, я напряглась, кое-как справилась с платьем, речь шла обо мне.

— Да черт знает, всех шлюх загнали в одну комнату, отведи и эту туда.

Рядом оказался мужчина, сложив руки на автомат и склонив голову, начал разглядывать меня. Я застегнула сапоги, взяла пальто, пусть меня лучше отведут в комнату к другим проституткам, все лучше, чем оставаться здесь и ждать, чем закончится это веселье.

Никто ничего не делал, не было никакого обыска или допроса, мои покупатели так и лежали на полу, Тимур шутил, ему закрывали рот, тот огрызался еще больше.

Но, когда я проходила мимо, Захар повернулся, не хотела смотреть на него, но пришлось, он полоснул меня взглядом, снова криво так улыбнулся.

Нет, наша встреча с ним не окончена, вот что он хотел сказать.

— Еще увидимся, котенок, — веселый выкрик вслед, спина напряглась. — Парни, кстати, классная девочка, дорогая пиздец как. Да, Шума?

Чертов шут.

А ведь он киллер, я поняла: тогда, на свадьбе именно он убил одного из гостей, какого-то важного депутата. Веня был прав, о свадьбе мусорного короля и моей матушки говорили не один месяц в городе, но убийцу так и не нашли.

Ему не пистолеты на спине нужны, а изображение Веселого Джокера.

— Постой тут, я проверю коридор, — на его плече затрещала рация, отдали приказ.

Кивнула, боец скрылся, но ждать его никто не собирался тихо, по стеночке, быстро пошла в другую сторону, здесь должны быть с десяток черных ходов, это же бордель.

Мой старенький телефон так и остался у шофера, который привез меня сюда, к своему хозяину, вообще неизвестно, увижу ли я его. Фотографии в нем жалко, там Ангелина с самого рождения, а номера можно восстановить.

Остановилась, услышав шум, снова пошла, толкнула одну дверь, вторую, лишь третья оказалась открытой. Это кухня, снова никого, действительно, наверное, всех согнали наверх.

Прошла дальше, свернула, у массивной двери остановилась, прислушиваясь к звукам за ней. Вдруг там взвод ОМОНа и овчарки, которых в любую секунду могут спустить с поводков.

Дверь с трудом, но открылась, холодный ночной воздух, вдохнула, сделала шаг на улицу, странно, но никого не было. Пошла вдоль здания, стараясь не стучать каблуками, свернула за угол, в пятидесяти метрах стояло две машины, лаяла собака.

Сердце вновь замерло в груди, я, как воровка, под покровом ночи убегаю с места преступления, но мне, что удивительно, это удалось. Оказавшись на другой стороне улицы, уже побежала к центральной дороге, почти не чувствуя холода, махнула рукой, поймала такси.

— Куда торопишься, дочка? — спросил пожилой мужчина за рулем.

— За лекарством к подруге надо, ингалятор дочки забыла у нее, а все аптеки уже закрыты.

Вру вполне правдоподобно, на приборной панели время два часа ночи, назвала адрес отеля, надо вернуться туда, в раздевалке осталась сумка, в ней паспорт и немного денег, с собой взяла пару купюр, телефон и таблетку. Достала ее, проглотила не запивая, откинула голову на сиденье.

Господи, помоги мне.

Мужчина что-то рассказывал, тихо играло радио, было тепло. Неужели вот такая спокойная жизнь бывает?

В отеле тоже была суматоха, хоть и ночь, сразу ушла на цокольный этаж, где была прачечная. Лишь там, сев в угол, распустила собранные в пучок влажные волосы, немного взяв себя в руки, начала работу.

Только бы все удалось, и я беспрепятственно сняла деньги со счета. Если мужчин задержали и не отпустят до утра, и они не успели связаться с организаторами аукциона, то у меня есть все шансы помочь дочери, а значит, все мои страхи и боль были не зря.

— Так тебя подвезти, Саша?

— Мне утром в банк надо, он открывается в девять, спасибо, но я сама.

— Я могу подождать.

Как сейчас объяснить человеку, что мне совсем не до его ухаживаний? Зря я во всех вижу одно — лишь сексуальный подтекст, а не простое человеческое участие.

— Спасибо, если тебе нетрудно.

— Мне нетрудно. Ты очень красивая, — Вадим поднимает мое лицо, убирает волосы в сторону, взгляд напрягается.

Черт.

— Кто тебя ударил?

— Никто, о чем ты говоришь?

— Левая сторона, отек на скуле и чуть видный синяк.

— На кухне, вечно у них эти двери, что открываются в разные стороны, официант шел навстречу.

— Саша, я бывший мент и далеко не дурак, могу отличить удар от двери и руки.

Тяжело вздыхаю, отхожу в сторону, кладу белье на стол, собираю волосы резинкой.

— Не хочешь, не верь, я не обязана ничего тебе доказывать, дай пройти, мне надо доделать работу.

— Саша, постой, извини, я был слишком резок.

О, это ты еще не знаешь, как бывают резки мужчины, Вадим Иванович Вересов, они бьют наотмашь и смотрят тяжело, не как ты сейчас — с состраданием и жалостью.

— Не надо так на меня смотреть.

— Как?

— Как единственный спаситель. Меня не надо спасать и жалеть, мне слишком дорого раньше эта забота обходилась.

Вышла в коридор, чувствую, как во мне болит каждая мышца, как сердце обливается слезами, но я сильная, я со всем справлюсь. Но совсем недавно хотела, чтоб меня кто-то пожалел и взял все заботы на себя, но чудес не бывает.

Два часа прошло в работе, Вадим больше не подходил, его не оказалось и на стоянке, не стала ждать, пошла на остановку. Даже если бабушка прочитала сообщение, я все равно опережу ее, счет открыт на нас двоих, я сама могу снять деньги.

В холле банка было безлюдно, милая девушка-оператор, взяв мой паспорт, начала проверять данные. А у меня тряслись руки, как у алкаша, которому необходимо срочно похмелиться.

— Александра Дмитриевна, доброе утро? — имя и отчество что написано в паспорте девушка смотрит на меня. — Чем я могу вам помочь?

— Мне необходимо снять все, все что есть на счету.

— Хорошо. Сумма для снятия — четыреста тысяч рублей.

— Как четыреста? Должно быть больше, проверьте внимательнее.

— На вашем счету всего четыреста тысяч рублей, я не могу вас обманывать.

Девушка смотрит строго, а у меня внутри все обрывается.

ЧАСТЬ 14

Раннее утро, солнце еще не взошло, но я и так знаю, что оно покажет мне, осветив своими лучами.

Это будут облезлые крыши домов в историческом центре города, кривая аллея старого парка с высокими, обронившими листву тополями. И одинокой скамьей, которую так было хорошо видно пятнадцать лет назад из окна кабинета начальника местного управления уголовных дел.

Ненавижу этот город, все, что с ним связано: места, людей, события, которые, как раковые клетки, начинают делиться, поражая все, что осталось во мне живым, но все никак не могут добить окончательно.

Ненавижу этот город, я родился в нем, вырос, поднялся, а потом мне помогли упасть и посоветовали уехать. Пока не натворил дел еще хуже, которые пришлось разгребали целый год, подмазывая, заминая, давая, кому надо, взятку, чтоб все закрыли рты и глаза. Забыли всё, что случилось.

Но я не забыл.

Глубокая затяжка, сигареты, конечно, полное дерьмо, но курить хочется смертельно. Прикрываю глаза, вижу, словно в реале, такой же сухой октябрь, но яркое солнце пробивается через просветы гонимых ветром черных туч на синем холодном небе.

Ветер развевает темные волосы девушки, я чувствую, как она смотрит на меня, хотя не знает точно, на каком я этаже и за каким окном. Она всегда меня чувствовала, но я дурак, понял это только потом.

Тонкая фигура, светлое пальто, хочу, чтоб она прикрыла голову, холодно ведь, может простыть. У нее безумно красивые, карие, с серыми прожилками глаза, маленькая родинка на левом виске и вкусные мягкие губы.

— Захар!

Открываю глаза, темное окно, снова делаю глубокую затяжку.

— Шума, ты долго будешь медитировать? Мы второй час здесь торчим.

— А ты все узнал и во всем разобрался?

Не поворачиваюсь к Тимуру, не могу уже сегодня видеть его и слышать. Начальник управления полиции по городу сидит в своем кресле, поначалу он глотал корвалол, сейчас — дорогой коньяк.

— А хули тут разбираться? Ты сам привел девчонку, а теперь вешаешь на нее отряд ОМОНа. Ты вообще помнишь, какая она? Думаешь, она засланный казачок? Мата Хари без трусов? Я тебя умоляю, Захар Данилович, кончай фантазировать.

Да, привел я ее сам, в этом ТТ прав. Но мои, как выразился Тимур, фантазии далеко не беспочвенные.

— Я вот не пойму, у тебя там, на том аукционе, мать его, сука, у меня даже не укладывается в башке, что ты пошел, смотрел на весь этот сброд и купил куклу-девственницу. А представь, Семен Васильевич, — Тимур обращается к полковнику. — Девица оказалась с браком и не так невинна, как было заявлено. Ты вообще в курсе, главный мент этого королевства, что у тебя творится в палатах белокаменных? Или откат имеешь? Процент с целок?

ТТ понесло, но за его милым, с первого взгляда невинным стебом и подколками, доводящими всех до бешенства, скрывается продуманный, жесткий и в чем-то жестокий человек.

Он сейчас может все валить на своего босса, сейчас как раз тот случай, когда мой же начальник службы безопасности, друг, брат, пусть не по крови, имеет полное право тыкать носом господина Шумилова в его же дерьмо.

А дерьмо вырисовывается слишком красивое и складное.

— Тимур Георгиевич, какие откаты? О чем вы говорите?

— Ну да, конечно, менты узнают все в самую последнюю очередь, кого я спрашиваю. Вы тут сидите в своих кабинетах, чаи гоняете, а спецподразделения гоняет, на кого пальцем покажут. У нас в городе такой же бардак.

Отошел, наконец, от окна, присел в кресло напротив Тимура, тот лениво качает ногой, ковыряется в телефоне, словно он сюда зашел пожелать доброй ночи и не было никакого ОМОНа, нас не принимали мордой в пол.

А может, на самом деле ничего и не было? И девчонки тоже?

— Тимур.

— М-м-м.

— Она была похожа на нее.

Тимур медленно поднимает голову, смотрит, считывая все мои скрытые эмоции. А меня начинает трясти, тремор поднимается изнутри, чувствую, как левая рука начинает бить по подлокотнику кресла, сжимаю его до ломоты в суставах, сжимая до скрежета зубов челюсти.

Хочется разнести все вокруг, ведь я понял это с самого первого мгновения, как увидел девочку, голую, в свете искусственного освещения.

И я купил ее не потому, что, сука, какой-то Вардан пускал слюни и практически стучал членом о стол.

Я не мог ее не купить.

— Ты ошибся, нет ничего общего, — короткий отрезвляющий ответ друга. — Ты бы не дал мне ее трахнуть.

Сука, вот умеет он отрезвлять и поставить мозг на место.

Конечно, это не она, не понимаю только, отчего взбесился, чуть не придушил ее, а еще выебал, расписав на двоих. Она лишь жалкая тень той женщины, которую я любил, сам того не понимая, очень давно.

Взорвался именно от этого, что она не та, готов был реально придушить, за обман, за ложь, за то, что окунула в прошлое, а еще за то, что купил пустышку, так легко повелся на эмоции.

Все сошлось в одной с виду невинной девушке с глазами, на дне которых порок и похоть, с совершенным телом. Откровенным оргазмом на моих пальцах и эмоциями, которые она не могла скрывать, потому что просто не умеет.

— Это все что ты можешь сказать?

— Я думаю.

— Тогда скажи мне, мой задумчивый друг, откуда она взялась именно сейчас? Почему появилась в том клубе, куда я не собирался идти? Почему, хоть и смутно, она похожа сам знаешь на кого? Бордель, группа захвата, нахуя все это? Мы второй день в этом сраном городе, а уже так весело.

Двигаюсь ближе, тушу окурок в полной пепельнице, Тимур смотрит, хмуря брови, стучит пальцами по поверхности стола.

— Мне кажется, я видел ее давно, в другой жизни.

— Говори.

— Не сейчас, должен проверить. Но наш глубокоуважаемый Семен Васильевич говорит, что поступил анонимный звонок, якобы по адресу нашего борделя террористы удерживают заложника.

— Что за бред? Говорил я тебе, надо было в гостинице жить.

— Может, там и правда кто был, или какая-то шлюха взяла в заложники нижнего и, засунув в глотку кляп, жарила его страпоном, а, Семен Васильевич? А вы, не проверив, поторопились, людям весь кайф обломали, ребят подняли.

— На такие вызовы есть определенная инструкция, мы обязаны реагировать оперативно.

Беру новую сигарету, прикуриваю, выпуская дым в потолок. Да, все вышло складно, девочка ушла. Конечно, ее не проблема найти, но на это уйдет время. Смотрю на полковника, тот вроде расслаблен, но нервно ведет подбородком, выпивая залпом свой коньяк.

Тимур сам это замечает, двигается к нему ближе.

— Семен Васильевич, а чего ручки трясутся? Мы, конечно, люди левые в вашем городе, но ведь есть и те, кто может спросить иначе, не так ласково.

В словах скрытый подтекст, но заметно, как Тимура все заебало за эту ночь. Как там говорится? Бывших киллеров не бывает. Но ТТ убрал ствол, надел крест, сказал, что больше в поле не выйдет.

Сказал — сделал. Щемит конкурентов, наказывая словом, иногда кулаками.

— Да жена решит, что я к любовнице сорвался среди ночи.

— Всего лишь? Так ты сорвись, наверняка в борделе в Савицком переулке ты частый гость, Тихон говорил, что там принимают тебя как родного.

Полковник ничего не успел ответить, дверь кабинета резко распахнулась.

— Привет всем не спящим и повязанным, а вы чего не в камере, а коньяк хлещете? Совсем оборзели эти приезжие, да, товарищ полковник?

Здоровый мужчина в черном пальто нараспашку, входит в кабинет, оглядывает всех собравшихся. Его раскатистый громкий бас разрывает тишину, когда он смеется.

— Да вот, пригласили нас господин Покровский в местную ментовку, грех было отказать хорошим людям с автоматами.

— Рад видеть тебя, Захар, Тимур.

Поднимаюсь, жму руку старому знакомому, Тихон прижимает к себе, хлопает по плечу, здоровается с Тимуром.

— Извини, раньше не мог, запара в области. Пойдем, выпьем, все расскажешь. Где охрана ваша?

— В обезьяннике загорает.

— Пойдем вызволять.

Обратил внимание, как полковник стоит по стойке смирно перед этим высоченным, похожим на викинга здоровяком. Все знают, даже он, чей это город, кто тут хозяин, царь и бог.

Спускаемся, на первом этаже шум, какая-то девица поливает отборным матом двух молодых сержантов.

— Убери от меня руки и не трогай, я сказала, не трогай, тварь позорная. Сука, да не лапай меня.

Останавливаемся втроем, смотрим на то, как девушка в кожаных облегающих штанах, на высоких каблуках, в короткой кожанке, накинутой на черную майку, отбивается от полицейских.

Длинные темно-рыжие волосы закрывают лицо, но вот она резко поворачивается в нашу сторону, обводит всех взглядом. Замолкает, делает шаг назад. Она сразу успокаивается, запахивает на груди куртку, обнимая себя руками.

— Что здесь происходит? — Тихон рычит на все отделение.

— Да наряд ее привез, задержали на вокзале, с проститутками дралась. Ни документов, ничего нет, имени не называет. Расцарапала лицо, дрянь такая.

— Уведи в кабинет, чтоб там никого не было, приеду, сам разберусь. Сержант, ты понял меня?

— Да.

Девушка молчит, отворачивается, словно сожалея о том, что находится в это время и в этом месте.

— Хороший город, проститутки классные. Шума, может, останемся на недельку, устроим каникулы? Помнишь, как в Рязане, сауна сгорела?

ТТ продолжает шутить, я не отвечаю, через минуту забывая о рыжей, когда выпускают наших парней, отдавая им их вещи. Макс и Паша, ребята хорошие, но сейчас, с разбитыми лицами, выглядят забавно.

— Захар Данилович, она ушла, я видел, просто вышла, ее никто не заметил.

Едем в машине, за Тихоном, Паша за рулем, Тимур снова копается в телефоне, но я знаю, что он внимательно слушает Максима, тот показывает телефон.

— Это ее, забрал, когда запускал в номер.

— Проверил, что там?

— Нет, указаний не было.

— Тимур, проверь, хочу знать, кто такая эта лживая сучка.

ЧАСТЬ 15

Вышла из банка, на ватных ногах дошла до сквера, холодный ветер сорвал платок с головы, растрепал волосы. Села на скамейку, совсем не чувствуя ничего, кроме тупой боли, прожигающей меня насквозь. Смотрю в одну точку, на желтый осенний лист, что застыл в луже, скованный льдом.

Я, так же как он, застряла, и выбраться не представляется никакой возможности, силы на пределе. Сколько уже Господь мне может давать испытаний? Чем я так его прогневала?

Слезы обжигающими дорожками текут по щекам, хочется рыдать в голос, проклиная всех на свете, а больше всего саму себя, за собственное бессилие и глупость.

Чертовы законы. Лживых людей, продажных матерей. Зацикленных на себе мужчин, для которых ты кусок мясо, а чувства — они никому не нужны.

Есть только моя девочка, мой любимый ангелочек, ради нее я дышу, живу, пытаюсь быть хорошей мамой.

Прикрываю глаза, надо успокоиться, считаю до десяти, утираю слезы. Сколько их было в моей жизни, и не сосчитать. До боли в пальцах сжимаю сумку, где лежат деньги. Не могу пока понять, как так вышло: это организаторы отозвали сумму или все изначально было обманом. Но Снежана говорила, что все честно.

Номер счета.

Он был другим.

Перова.

Встаю, быстро иду к остановке. Вспоминая, как ведущий показывал на экране планшета переведенную сумму и номер счета.

Снежана, только она могла изменить цифры, она имела доступ к бумагам, я, конечно, их оставила в гримерке.

Господи, какая же я все-таки беспросветная дура. Жизнь ничему меня не учит. Пока еду, полна решимости, в автобусе до клиники мой бывшей одноклассницы, прошу у женщины телефон, чтобы позвонить бабушке.

— Бабуля, это я. Как Ангелина? У меня все хорошо, телефон сел. Как моя девочка? Лекарство пили? Я вчера тебе писала, ты в банк не ходи, я там уже была. Не переживай, потом расскажу, сейчас по делам, буду позже. Все, целую.

Отключаюсь, благодарю женщину, которая разрешила позвонить, выхожу через три остановки. Название частной клиники Перовых переливалось на солнце золотом, толкнула стеклянную дверь, светлый холл, вокруг стерильная чистота, а я не надела даже бахилы.

— Я могу вам чем-то помочь? Вы записаны?

Не факт, что Снежана сейчас здесь, но ее домашнего адреса я не знаю.

— Мне нужна Снежана Перова, в каком кабинете она принимает?

Спрашиваю уверенно, смотря в глаза девушки-регистратора, если она меня сейчас не пустит, я пойду сама искать эту лживую тварь.

— Снежана Витальевна начнет прием чуть позже, но если у вас не назначено, придется записаться на другой день и время.

— Я подожду.

Но, как только я отхожу от стойки регистратора, дверь открывается, со звонким смехом в холл входит моя одноклассница. На ней белоснежное укороченное пальто, черные брюки, высокие каблуки, модная сумочка в руках. Позади нее шел молодой мужчина, пропуская свою спутницу вперед.

— Аверина, снова ты? — Перова удивлена, оборачивается к мужчине. — Павлик, спасибо за завтрак и что проводил, я позвоню.

— А ты не ожидала, что мы увидимся снова? Думала, что я живой не выберусь? Ты ведь на это рассчитывала, обкрадывая меня и вписывая другой номер счета?

— Не понимаю, о чем ты говоришь. Ксюша, где охрана? Девушке не назначено, ее нужно проводить на выход.

— А хочешь, тебя проводят в другое место? — Хватаю эту лживую дрянь за локоть, больно сжимаю его, ярость поднимается изнутри, она обманула не меня, моего ребенка, мою девочку. — А если я сейчас пойду в тот клуб и расскажу, как именно ты дала липовое заключение о моей девственности? Мне, конечно, могут не поверить, но сомнения возникнут, а с такими людьми быть врагами себе дороже.

Перова быстро смотрит по сторонам, на ее лице уже нет той наглой ухмылки, отступает в сторону, за декоративный цветок. Вот теперь передо мной ее настоящий облик: капризной, злобной, избалованной девицы.

— Ты правильно решила, что тебе не поверят. Кто ты такая? Девка с улицы, они тебя знать не знают и вышвырнут, как бездомную шавку. Это очень серьезные дяденьки, и играть с ними в такие игры не стоит. Но тебя можно поздравить, не ожидала, что ты легко отделаешься. Покупатель не заметил, что ты давно не девочка?

— Зубы мне не заговаривай, это мои деньги, это я их заработала, пройдя через унижение и боль.

— А ты, Аверина, оказывается, меркантильная и жадная. Думала, что будет так легко? Как в школе, стоит только взмахнуть ресницами — и все парни у твоих ног. А вот то время прошло.

О чем вообще она говорит? Школа, ресницы, парни, вроде утро и Снежана не должна быть пьяной.

— Ты вернёшь мне мои деньги, иначе я на самом деле пойду в тот клуб и расскажу, какую махинацию ты провернула, подговорив меня.

— Слушай, Аверина, ты точно больная. То, что происходит в том клубе, этого не существует, тебя никто не станет слушать. Это в лучшем случае, а в худшем — просто запрут в одном из борделей Тихого, и никто о тебе не узнает. И не будет нашей прекрасной девушки Саши. Ненавижу тебя с гимназии, с самого первого дня, как ты явилась к нам, такая вся правильная и гордая, и Воскресенского никогда тебе не прощу и не забуду.

Снежана не говорила, а выплевывала мне в лицо каждое слово, сейчас она похожа на мерзкую гиену.

— Ты в своем уме? Какой Воскресенский? Это было семь лет назад, между нами ничего не было.

Я реально в шоке, сейчас речь шла о здоровье моей дочери, а Перова вспоминает прошлое и детские обиды.

— Я всегда в своем уме. Считай, ты спонсировала мне покупку новой тачки, поработала пизденкой и ротиком. Хорошо тебя отымели? Вижу, что шикарно, у мужика тяжелая рука, да?

А вот это уже перебор. Левая скула действительно болит, на секунду прикрываю глаза, чтоб справиться с яростью, но не получается. Я не верну деньги, это уже точно, все будет бесполезно, мне никто не поверит.

Взмах руки, звонкий удар, кожу обжигает, но на душе становится хорошо. Голова Снежаны откидывается в сторону, она хватается за щеку, в глазах удивление, а еще страх. Вот это самое ценное.

— Это тебе, сука, сдача, чтоб ты, тварь, сгорела заживо в своей новой тачке. И да, Воскресенский рассказывал, какая ты фригидная, когда мы с ним трахались.

Ложь, чтоб сделать больно, я и близко не подпускала этого придурка к себе.

— Ах ты дрянь, — Снежана раскрывает рот, как рыба, выброшенная на берег.

Ухожу, хочется разнести эту стерильную клинику вдребезги, но из меня вышли последние силы. За спиной суета, Перова что-то кричит мне вслед, показываю ей средний палец. Устала смертельно за эти сутки.

На улице холодный ветер, застегиваю пальто, хочу домой, принять душ, поцеловать свою малышку, заснуть, крепко обнимая. Улыбаюсь, лишь моя девочка дает силы, дарит счастье и радость.

Долго добираюсь до дома в темном автобусе, прижимая к груди сумку с деньгами, пусть это будет аванс, чтобы Ангелину внесли в списки, назначили дату, я обязательно что-то придумаю.

В магазине у дома купила немного продуктов и фруктов, в квартире пахло выпечкой, бабуля приготовила свои фирменные булочки с изюмом.

— Ну наконец-то, Саша, я уже заволновалась.

— Мама, мама пришла, — Ангелина выглянула из кухни, в одной реке булочка, в другой — единорог Семён, расцеловала ее в теплые щечки.

— Мама в душ, а потом будем обниматься, бабуль, держи пакет.

Хочу смыть с себя все то, что произошло за ночь. Горячая вода расслабляет, клонит в сон, из последних сил вытираюсь, кутаясь в халат. Ангелина смотрит мультик на диване, ложусь рядом, обнимая свою девочку.

Я обязательно что-то придумаю, я найду деньги. Надо будет, снова пойду к отчиму и матери, мне теперь ничего не страшно. После минувшей ночи «мусорный король» дядя Витя — всего лишь тихий извращенец.

ЧАСТЬ 16

— Саша, ты почему не ешь?

— Нет аппетита.

— Лиза, ты бы хоть следила за дочерью, она худая, что кости торчат.

— И ничего у меня не торчит.

Мать отпивает глоток из бокала, смотрит поверх него на меня, потом на своего мужа.

— Милый, не лезь к ней, это переходный возраст, она делает специально всем назло, особенно мне.

— А у тебя уже есть месячные? — Всеволод громко задает вопрос, сам же смеется, его брат смотрит, а я хочу, чтоб все они сдохли.

Ковыряюсь в тарелке, мучаю бедного убиенного кролика под сливочным соусом. Вот уже пятый год, как мы живем в доме маминого мужа, и каждое воскресенье у нас семейные обеды.

Я не понимаю, откуда у Жданова такая любовь и тяга к семейным традициям. Насколько я знаю, и слышала от прислуги, их хозяин воспитывался матерью-алкоголичкой, которая непонятно от кого залетела по молодости.

В детстве она его чуть не утопила в ванне, а потом била шлангом от стиральной машины за любую провинность. Пока он в шестнадцать лет не толкнул ее с лестницы, случайно естественно. Женщина упала, сломала позвоночник, стала инвалидом, прикованным к постели на всю жизнь,

Но как говорят на кухне, Виктор Иванович поднялся и, разбогатев, не забыл о матери, которая все это время была в доме инвалидов, перевел в другое место и навещает каждый месяц.

Не верю в его доброту, ни одному слову и поступку. Человек с глазами мерзкой крысы не может быть милосердным, и падение матери наверняка неслучайно. Это он так отомстил ей за все побои, я в больше чем уверена в этом.

Веня с Севой те еще крысеныши, копии папаши, но пакостей делают не меньше, тут и сплетни слушать не надо.

— Сева, некорректный вопрос, — его одернул старший брат.

— А что такого я спросил? Титьки-то вон у нее уже выросли.

— Надо спросить так, трахалась она уже с кем-то или нет?

Всеволоду почти семнадцать, а ума как у отсталого в развитии, но он студент местного университета, учится на платной основе, а вот Вениамину уже девятнадцать, он живет отдельно, учится в столице управлять бизнесом. Но больше бухает и трахает баб, ну, как трахает, насилует.

Все мои познания о жизни этих нежеланных родственников тоже сводятся к пересудам прислуги, случайно услышанным разговорам, и тому, как Жданов орет на весь дом на своих непутевых сыновей. Но на людях это очень приличная семья, они считают, что я ничего не замечаю.

Но это не так.

— Сашка, так ты уже трахаешься?

— Молчи, придурок, — Веня отвешивает Сене подзатыльник, чувствую на себе взгляды всей мерзкой троицы Ждановых, хорошо, что у меня фамилия осталась прежняя.

— Саша, чем ты хочешь заниматься на каникулах? Может, поедем все вместе в Турцию? — Жданов старший задает вопрос.

Странно, что у меня спрашивают. Нет, я не хочу в Турцию, я хочу к бабушке, отметить с ней свои пятнадцать лет и приготовиться выживать еще два года в элитной гимназии, где отпрыски богатых и влиятельных людей получают знания, а заодно разлагаются морально.

Я стала изгоем с первого дня, как появилась там, спасибо моей маме, которая не захотела оставлять дочь в обыкновенной школе, ведь мы же теперь живем не в старой маленькой квартире с бабушкой, мы почти элита общества.

Мать полна иллюзий приправленных алкоголем.

А также отдельное спасибо Вене и Севе, они учились в классах старше, но успели рассказать, кто я такая и из какой кучи дерьма их отец подобрал мою мать, отмыл и нарядил в дорогие шмотки.

Слушать все это было мерзко, но приходилось.

Нет универсального способа, как выжить в террариуме с гадами, ты не приспособишься, не станешь такой же гнидой, потому что ты изначально другой. Я не пыталась, я просто уходила в себя, но меня периодически вытаскивали из уютной скорлупы и снова окунали в грязь.

— Можно я каникулы проведу с бабушкой?

— Конечно нельзя, мы одна семья и должны быть вместе в отпуске.

Хочется рассмеяться в голос. Семья — самое странное слово, оно не подходит нашему сборищу, у нас каждый сам за себя, и все боятся вожака.

Мать пьет уже второй бокал вина, а время только час дня, Жданов смотрит на нее, сжимая плотно губы, а в руках — вилку.

Я не удивлюсь, если каким-нибудь солнечным утром или тихим вечером моя мать полетит с лестницы, ломая хребет. Но это ее выбор — быть с этим человеком, терпеть побои, а еще оскорбления. То, как он ровняет ее с плинтусом, это отдельная история.

Она так отчаянно хочет забеременеть и родить ему ребенка, но против даже небеса, три выкидыша — это знак, что от этого ублюдка рожать нельзя. Сейчас она заливает свое горе и несостоятельность как женщины.

Глупая, мне ее жалко.

Мне скоро пятнадцать, я хочу, как все девочки моего возраста, гулять в парке, знакомиться с мальчиками, но у меня нет ни одной подруги и компании, где можно быть настоящей и вести себя раскованно.

Перова, наша королева класса, постоянно находит новые способы достать меня, Воскресенский, который пришел в их класс совсем недавно, строит глазки, от чего Перова звереет еще больше.

Мне пятнадцать, а я уже устала жить. Радует то, что я окончу школу, поступлю в университет и съеду из этого зыбкого болота дерьма.

— Саша, с тобой все в порядке? — дядя Витя сжимает мое запястье, у него сухая и горячая ладонь, ведет большим пальцем по коже, словно лаская, а меня обдает жаром и страхом. — Что с тобой, детка?

Детка? С каких пор я стала для него деткой?

— Все…все хорошо, — я словно парализованная, не в силах отдернуть руку. Мать ничего не замечает, Веня с Сеней залипают в телефонах.

— Ты бледная, иди к себе, я вызову доктора.

— Не надо доктора, все хорошо.

Мою кисть сжимают сильнее, наконец, выдергиваю ее из рук мужчины, встаю, медленно выхожу из гостиной. Сама больше не хочу находиться с этими людьми.

— Да что с ней может быть, Виктор?

— Она горячая, наверное, температура. Тебе налить еще вина?

— Да, конечно, любимый.

— А давай мы поиграем с ней в доктора, эй, Сашка, я вылечу тебя от всех болезней, — Веня кричит вслед. Идиот несчастный.

— Закрой свой рот и ешь, — это уже грозный приказ его отца и удар кулаком по столу. — Ты мне сейчас расскажешь про свои успехи и про тот случай с наркотой в клубе. А ты Всеволод, о то, как поцарапал новую машину.

Но отчего-то даже то, что Сеня и Веня сегодня получит хорошую взбучку, меня не радует. Сижу в своей комнате, за окном майский дождь, у Жданова красивый дом, но совсем нет вкуса: белые колонны, позолота, ковры, хрусталь.

Детские комплексы, выращенные на нищете, дали о себе знать, он хочет все и сразу, заполнить свою жизнь дорогими, но не всегда красивыми вещами. Моя мать как раз одна из таких вещей, только в спальне, теперь у нее накачанные губы, грудь третьего размера и ни одной морщины на лице.

Не заметила, как задремала, а проснувшись, поняла, что я не одна.

— Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо.

Дядя Витя сидит на краю кровати, я одергиваю задравшееся платье. Сколько он вообще здесь находится?

— Что вы здесь делаете?

Не отвечает, лишь включает лампу, он точно не пьян, осознанный, но странный взгляд, сухие губы, он сглатывает, кадык дергается на шее. Я двигаюсь по кровати выше, убирая распущенные волосы с лица.

— Где мама?

— Ты очень красивая девушка. Ты знаешь об этом?

Я не хочу отвечать на его вопросы.

— Подвинься ближе, я тебя не обижу.

— Нет.

— Ты ведь знаешь, что моем доме никто не говорит мне слово «нет».

— Я буду кричать, не трогайте меня.

— Конечно, будешь, еще сильнее, чем твоя мать, когда я ебу ее в зад.

А вот сейчас я вижу его настоящее лицо: извращенца, насильника, морально больного чудовища. В глазах блеск, бледное лицо, руки дрожат.

Мужчина дергает меня за ноги на себя, высоко задирает платье, рвет трусики. Я реально ничего не успеваю сделать, вскрикиваю, но горло сдавило спазмами, страх парализовал все тело.

Мне бы кричать, звать мать хоть кого-нибудь, но я лишь хриплю и отбиваюсь как могу. Платье задирается до самого горла, Жданов накрывает ладонями грудь, другой рукой раздвигая ноги, трогая бедра.

— Ты не представляешь, как я давно хотел это сделать. Сука, как озабоченный придурок, хотел видеть грудь своей падчерицы, трогать ее, ласкать, целовать. А ведь у меня может быть любая баба, самая красивая, на все согласная. А я, закрыв глаза, вижу тебя.

— Не надо, не трогайте меня. Пожалуйста.

Чувствую, как по щекам текут слезы, как немеют пальцы и напрягается каждая мышца в теле.

— Сама виновата, ну давай же, девочка, я знаю, ты уже девушка, месячные были, давай, я все для тебя сделаю, все на свете.

— Нет…нет…не надо.

Резко просыпаюсь, сажусь, тру горло, вытираю слезы, часто дышу. Давно не было этого сна, почти целую вечность.

Включаю ночник на будильнике семь часов, дочки нет в своей кроватке, откидываю покрывало, вся спина мокрая, хочется пить.

— Саша? Ты проснулась? — в комнату заглядывает бабушка.

— Да, где Ангелина?

— Саша, там пришел мужчина, говорит, что с работы.

— Мужчина?

ЧАСТЬ 17

Двадцать три…двадцать четыре…двадцать пять.

Мышцы наливаются, чувствую легкую боль, еще два подхода, и можно в душ. Зажав крест зубами, отжимаюсь от пола, смотрю в одну точку, в узор на ламинате, имитирующий дерево.

Физическая нагрузка делает голову ясной, а мысли — чистыми. Три дня, а меня уже задрал этот город и головняк Захара. Как вспомню, что было пятнадцать лет назад, так рука тянется к стволу, которого у меня нет.

Вот странное совпадение, Тимур Тагиров, начальник службы безопасности огромного финансового холдинга, в подчинении которого куча народа, от охранников в офисах до личных телохранителей генерального директора, а без оружия.

Тридцать восемь…тридцать девять… сорок.

Легко поднимаюсь, разминаю кулаки, пот стекает по спине, мышцы гудят, большими глотками пью воду из бутылки.

Снова беру телефон нашей супердорогой проститутки, хотя нет, она на нее изначально не тянула, а уж после той информации, что удалось собрать в короткие сроки, все становится запутаннее и интереснее.

Никакой блокировки экрана, старый смартфон, в нем куча фотографий ребенка, маленькой девочки. От самого ее рождения — в розовом конверте и веселых ползунках с утятами, до последнего снимка, где она с остриженными до плеч волосами обнимает плюшевого единорога.

Глаза у девочки красивые, синие, но грустные. А все ее фото вперемешку с больничными выписками, заключениями, рецептами. Кое-где с ней пожилая женщина, и совсем мало фото с мамой, я насчитал три.

Красивая девушка, тонкие черты лица, темные волосы, карие глаза, трогательная и ранимая.

Твою же мать.

Вот когда смотрю на нее, на душе, которую я чувствую крайне редко, становится очень хреново.

Из нее проститутка или шлюха, как из меня выпускник консерватории, а уж тем более подсадная утка для Шумилова. Что она вообще может? Что она должна была сделать, если уж она именно та, за кого ее принимает Захар?

Откладываю телефон, еще два подхода. Думай, думай Тимур, тебе голова нужна сейчас, чтоб не в прицел винтовки пялиться, а соображать, не принимая поспешных решений.

Аукцион, господи, как Шума вообще забрел туда? Из всего дерьма он выбрал самое интересное. Сафронова нет в городе, летит с курорта, а сам, сука, говорил, что все у него схвачено. Сбежала крыса.

Захар все моментально связал в одну цепочку: девчонку, Сафронова, накаты на бизнес, последние провальные сделки и упущенные тендеры. Никому не верит друг, ни одной живой душе на этой земле, думаю, даже мне.

Горячая вода расслабляет, закрываю глаза, опираюсь о стену душевой.

Я помню ее глаза, в них было любопытство и ни капли страха. Девочка лет десяти с распущенными темными волосами. Она сидит в углу, на полу, пафосный ресторан, свадьба, я предложил ей посмотреть рыбок.

Улыбаюсь.

Что она ответила?

Напрягаю память, я помню каждый свой заказ, каждого клиента, число, дату, человека и маленькое отверстие между глаз.

Август, двадцатое число, ресторан «Столица», Климов. Свадьба Жданова Виктора Ивановича, «мусорного короля», он и сейчас в этом бизнесе.

Что же она ответила?

«Мне не пять лет, мне неинтересны рыбки».

Взгляд любопытный, ее совсем не заинтересовало мое предложение, но она согласилась.

Котенок.

Точно, вот почему у меня вырвалось это слово. Сейчас она больше похожа на затравленную мышь, пятнадцать лет назад была смелее.

Что же с тобой случилось, девочка?

Парни роют информацию, чтоб собрать ее всю, уйдет не один день, потом полный расклад, с кем, что, как, расскажут мне. А вот моя задача — выдать ее Шумилову дозировано, чтоб не устроил вновь разборки с кровью, как в тот раз.

Он может.

Сука, как же все выходит запутанно.

Выхожу из душа, Захара нет, с Тихоном решают дела, хоть бы еще кого не купил. Бросаю полотенце на пол, рад, что съехали из того борделя. Номер хороший, да и гостиница не из дешевых, в мое время ее еще не построили.

Да и тогда меня мало интересовал комфорт, плевать было, где и с кем спать.

Мне двадцать пять, холодная сталь винтовки или пистолета грела лучше любой шлюхи. Кровь кипела, постоянно на драйве, мне не нужны были наркотики и алкоголь.

Только женщины и ствол.

Только секс и заказы.

Иначе съезжал с катушек.

Молодым был, глупым, дерзким, ощущал себя вершителем судеб, великим чистильщиком всего того дерьма, что разрушает наш мир. Хренов Робин Гуд, но, в отличие от этого сказочного персонажа, деньги я любил на третьем месте после винтовки и женщин.

— Извините, я думала, в номере никого нет.

Оборачиваюсь, в дверях стоит горничная в руках полотенца, рот приоткрыт, она разглядывает меня, но отворачивается краснея. Не знаю, как часто ей приходится видеть голых мужиков, но эта оказалась скромницей.

— Я только оставлю в ванной полотенца, вы позволите?

— Позволю.

Рассматриваю сам ее, тонкая талия, темное платье, светлые волосы, собранные в низкий хвост. Девушка быстро идет в ванную, возвращается. Я так и стою, не двигаясь с места и не пытаясь даже ничем прикрыться.

— Может быть, вам что-то нужно?

Она снова смотрит, уже более увереннее, облизывает губы. Высокую полную грудь обтягивает тонкая ткань черного фартука.

Вот же шлюшка.

На ее бейджике имя «Лида».

— Как ты думаешь, что мне нужно?

Она теряется от вопроса, смотрит в район моего паха, снова в глаза. Странно, но меня эта особа никак не волнует, и мой член тоже. Разве что…

— Моя смена заканчивается только вечером, — уже не смущается.

Рассматриваю девушку. Сколько таких было? Имена и лица, которых я не запомнил, они все слились в одну большую массу. А вот ночная покупка Шумилова — в ней есть что-то особенное.

— Отсосешь?

— Что?

Какие же они все непонятливые с первого раза, прикидываются непонятливыми, хотя все прекрасно понимают.

— Отсосешь прямо сейчас? — сжимаю свои яйца, провожу несколько раз по члену, ей, безусловно, придется потрудиться и поработать, чтоб поднять его и удовлетворить меня.

— Но я не…

— Что «не»? Не умеешь? Не хочешь?

— Господи, Тимур, ты снова. Где бы мы ни были, ты готов засунуть свой член кому-то в рот.

— Кто бы говорил.

Захар заходит в номер, бросает пиджак на кресло, достает сигареты, прикуривает. А вот то, что он начал снова курить обыкновенные сигареты, а не свои любимые сигары, это тоже плохой знак.

— Извините, но в этом номере нельзя курить.

— Ты кто? — низкий голос Шумилова, девушка вздрагивает. — Пошла вон, я сказал, вали отсюда. Живо!

Сажусь в кресло, прикрываюсь брошенным на пол полотенцем, девушка убегает.

— Сука, вечно ты разводишь бордель в порядочном месте.

— Это я его развожу?

— Что выяснил? — Шумилов не любит долго вести пустые беседы, он всегда резок, иногда несдержан, не прощает предателей и лжецов, его боятся, уважают.

— Девочку зовут Александра Аверина.

— Я и без тебя с ней познакомился в ту ночь.

— В телефоне ничего подозрительного, никаких порочных фото, даже ни одного мужика. Ты вообще как забрел на тот аукцион?

— Не твое дело.

— О, как интересно, я разгребаю за ним, можно сказать, дерьмо, и это все не мое дело?

— Армянин позвал, пошли, говорит, я покажу тебе классных сосок.

— И ты у него из подноса такую классную соску увел.

— Это все подстава, я нутром чую. Ты знаешь, меня оно никогда не подводит.

— Раз подвело.

Не удержался, даже поморщился от сказанного. Не надо сейчас вспоминать прошлое и будить зверя, неизвестно что Шумилов может предпринять и как поступит с девчонкой.

Захар глубоко затянулся, сжал переносицу пальцами. Я сам чувствую его боль, все эти годы чувствую, не представляю, каково ему.

— Да, раз подвело. Надо было убить его тогда и спать спокойно.

— Ты бы не спал.

— Ты прав, мой друг, прав. Так что ты мне хотел сказать?

— Был один заказ, депутат, как раз перед выборами. За срочность платили отдельно. Пришлось идти на свадьбу, я уверен, что видел эту Сашу там, еще девочкой лет десяти, не больше.

— Когда это было?

— За два месяца до тех событий.

Захар матерится, ухожу в комнату, одеваюсь, беру из бара бутылку коньяка, разливаю по бокалам.

— Выпей.

— Спасибо.

— Что Сафронов?

— Говорят, ищет денег и поддержки, хочет купить свою жизнь. А сам утверждает, что он не при делах.

— Посмотрим, что из этого выйдет.

— Сука, не могу здесь, давай быстрее ищи ту девку. Я хочу с ней поговорить.

— Знаю я, как ты умеешь разговаривать, но мне уже и самому хочется взглянуть на нее снова.

ЧАСТЬ 18

Слишком долго умываюсь в ванной, держу и без того холодные пальцы под ледяной водой. Не знаю, кто бы мог прийти ко мне домой с работы. Смотрюсь в зеркало, приглаживая волосы, на скуле все еще отек, но хорошо, что нет синяка и бабушка не заметила.

— Саша, ну где ты там? — бабуля кричит из кухни, выхожу, поправляю футболку.

Сразу ловлю взгляд Вадима, он сидит за столом, кружка чая, выпечка. На нем футболка и джинсы, так непривычно видеть его в простой одежде, а не в строгом костюме.

— Саша, привет.

— Здравствуй, что ты тут делаешь?

Мужчина поднимается, занимая все пространство маленькой кухни, Ангелина сидит напротив, внимательно смотрит на него, выковыривая из булочки изюм.

— Пойдем, деточка, мультики включим, пойдем, милая, — бабушка берет дочку на руки. — А вы поговорите, на то вы и люди, чтоб говорить. Кстати, Вадим Иванович очень приятный молодой человек, обрати, пожалуйста, на него внимание. Моя Александра практически ни с кем не общается, а девушке в ее возраста это необходимо.

— Спасибо, Нина Павловна, а ваши булочки превосходные, ничего вкуснее сто лет не пробовал.

Мы остаемся вдвоем, отворачиваюсь, чувствую спиной его взгляд, наливаю чая, сажусь рядом.

— Зачем ты пришел?

— Извини, что так вышло, что не подвез, как обещал, жена бывшая позволила, сын в школе подрался. Да и твоя жизнь, конечно, не мое дело, но мне так больно на тебя смотреть сегодня было. Хотелось убить того, кто поднял на тебя руку.

— Больно— не смотри.

Вадим вздыхает, крутит в руках чашку, у него красивые руки, крупные ладони и пальцы, на запястье далеко не дешевые часы. Я видела почти такие же на страницах модного журнала в холле отеля.

— С тобой очень трудно, Саша, я ведь ничего и не делаю еще, а чувствую, что уже виноват.

Пью свой чай, смотря в темный квадрат окна, за ним идет дождь. Я нравлюсь Вадиму, это очевидно — то, как он пытается ухаживать, даже обижается на мои слова.

Но он меня совсем не трогает и не волнует. Мне никак рядом с ним.

— Так зачем ты пришел?

— Извиниться. Узнать, как ты живешь, что тебя тревожит.

— Извиняться не за что, но тебе лучше не знать ничего из этого.

У меня очень увлекательная жизнь в поисках уже несправедливости, а денег, в борьбе за здоровье дочери. Я позволяю себя продать, использовать, я имею сексуальную связь сразу с двумя мужчинами, меня обманывают, но я иду вперед. Интересно, на сколько меня хватит?

— У тебя прекрасная дочь.

— Спасибо.

— Почему ее отца нет рядом?

Смотрю на Вадима, у него глаза такого же цвета, как у того, кто был моей первой любовью. Взрослый мужчина, уверенный, сильный, я ошибочно надеялась, что мои чувства взаимны, что я дорога ему.

Но вышло все так отвратительно и некрасиво, что вспоминать противно.

— Потому что она не нужна своему отцу. Тебя удовлетворит этот ответ? Она не нужна никому, кроме меня, даже моей матери.

Всю свою ненависть и обиду я сейчас выплескиваю на этого ни в чем не виноватого мужчину. Надо было раньше быть смелой и дерзкой, кричать о том, что меня домогается отчим, рассказать все матери, а не прятаться в скорлупу, развивая комплексы еще больше.

Жданов ничего тогда не успел сделать, в комнату вошли его сыновья, хотели напугать меня, придумали очередную гадость. Сказать, что они были очень удивлены, это не сказать ничего, все прекрасно поняли, что происходит между мной и их отцом.

Именно тогда Жданов залепил пощечину Вениамину у всех на глазах, после того как тот назвал меня швалью и пообещал трахнуть после него. Отчим тогда озверел, а Вениамин стал презирать меня еще больше, хотя больше, мне казалось, уже некуда.

— Извини, я слишком груба, нервы, Ангелина болеет, сердце, долго объяснять, нужна операция.

— Я могу чем-то помочь?

Горько улыбаюсь, Вадим милый, смотрит с тревогой, бабуля права, может, хватит ставить крест на себе и пора кому-то открыться. Но не могу, не верю, ничего хорошего не выйдет.

— Тебе пора, поздно.

— Саша, я серьезно, у меня есть деньги немного, я могу дать.

— Вадим, не надо ничего давать и приходить ко мне больше не стоит, я еще раз объясняю, мне не нужна жалость. Я сама со всем справлюсь, да мне и отдавать нечем.

— Господи, да как ты не понимаешь! — Вадим повышает голос, но тут же переходит на громкий шепот: — Я хочу искренне помочь. Почему ты видишь во всем тайный смысл и никому не веришь? Что вообще с тобой происходит? Ночная отлучка, твое лицо. Скажи, кто он? Кто тебя ударит?

Как объяснить человеку, что я не верю в благородные порывы? За все, в том числе за них, придется платить. Я готова, но только без чувств, без всей той мишуры, что отравляет жизнь и рождает несбыточные иллюзии.

Сказать ему кто? Вересов непохож на бессмертного, хоть и бывший мент. Крутым быть и казаться — это разные вещи. Вот те мужики крутые и очень опасные.

Даже вздрогнула от воспоминаний.

— Вадим, не надо, вот точно не надо. Я не жертва и не терпела побои от мужа, у меня просто нет мужика. А это правда вышло все случайно, те двери на кухне сам знаешь, какие коварные.

Говорю как можно мягче надо быстрее выпроводить Вадима, хочу побыть с дочкой, а не выяснять отношения, которых нет.

— Тебе пора.

Не дождавшись ответа, иду в коридор, Вадим идет за мной, берет свою куртку с вешалки, из комнаты бабушки слышен мотив любимого мультфильма Ангелины.

— Завтра увидимся?

— Да, у меня смена вечером.

— Нет, я не про работу, давай днем сходим куда-нибудь погуляем.

— Я подумаю и позвоню, — улыбаюсь, понимая, что номер Вадима в утерянном телефоне, да я и так ему звонить не собиралась.

— Я сам наберу.

— Хорошо.

Пролог

Разбуди всех своих демонов.

– Тебе страшно?

– Нет.

Соврала, хочу, чтобы все быстрее началось и закончилось. Половина суммы уже есть на счету, вторая будет только утром, таковы условия аукциона. Обладатель лота должен убедиться лично, что я девственница.

– Почему тогда дрожат твои пальцы?

– Немного неуютно.

– Тебе приходилось продавать и предлагать себя раньше?

– Нет.

– Что же изменилось?

Мужчина слишком близко, чувствую тонкий аромат его парфюма, запах сигар. Он как раз сжимает ее своими крупными пальцами, ведет ими от кисти до локтя, вызывая еще большую дрожь внутри. Дым окутывает нас, проникает в легкие, хотя и так нечем дышать от страха.

Да, мне очень страшно.

– Можно я не буду отвечать на ваши вопросы? Мы ведь не за этим здесь собрались.

– Хм… забавную мы купили шлюху.

– Я не шлюха.

Он склоняет голову, закусывает сигару зубами, хватает за подбородок, больно, но терплю.

– Смотри в глаза.

Снова дым, но, когда он рассеивается, меня парализует. Это именно тот взгляд, который я чувствовала, не видя перед собой практически ничего, стоя обнаженной на сцене ночного клуба.

Там было много мужчин, они пожирали взглядами, имели, унижали, сулили удовольствия и боль, но я остро чувствовала именно этот.

Так смотрят люди, у которых есть все. Они устали от денег и власти. Им скучно, им нужны забавы, адреналин, драйв, острые ощущения.

Но и всем этим их не удивить.

Им нужно просто кого-то поломать, услышав хруст позвонков, увидеть слезы, услышать мольбы о помощи.

Их это тоже развлекает.

Жадно вглядываюсь в крупные черты лица мужчины, губы изогнуты, нет, не в усмешке, а так, словно он трогает что-то мерзкое, грязное. Оценивает меня, еще сильнее сжимая подбородок двумя пальцами. Темные глаза, густые брови, на носу горбинка, высокий, широкоплечий, трехдневная щетина, короткая стрижка.

Его нельзя назвать привлекательным, но та энергия, что исходит от него, валит наповал.

Сглатываю, но ком так и стоит в горле, стараюсь медленно дышать через нос, не могу отвести от него взгляд. А он словно заглядывает в душу, обволакивая липкой темнотой, прощупывая каждый уголок, каждое укромное место, где могут быть скрыты все мои тайны.

– Отпустите. Больно.

– Молчи, здесь говорю я. И мне решать, когда и как делать тебе больно или хорошо.

Спина леденеет. Я чувствую, как пахнет мой страх, который я источаю. Хватаюсь за его локоть, но сразу отпускаю.

– И ты будешь трогать меня, когда я скажу. Ты на двадцать четыре часа наша кукла.

Прикрываю веки в знак того, что я все поняла, меня отпускают, но легче не становится. Почему я думала, что все пройдет просто и легко? Что нужно будет всего лишь лечь, раздвинуть ноги и отрешиться от происходящего. Наивная.

– Сними одежду.

– Что? – теряюсь от такого прямого приказа.

– Сними с себя все. Хочу еще раз видеть, за что мы заплатили.

Наша? Мы? Не понимаю этих фраз.

Но я совсем забыла, зачем сюда пришла. Напомнили.

Развязываю пояс пальто, затем расстегиваю пуговицы, не знаю, куда его деть, кидаю под ноги. У меня нет задачи соблазнить, нужно просто провести ночь и подарить, нет, точнее будет сказать, отдать купленный на аукционе товар – свою девственность.

Мужчина отворачивается, подходит к бару, наливает себе в бокал алкоголя, садится в кресло, которое ярким пятном выделяется на фоне темного интерьера, и снова уничтожает взглядом.

Может, он извращенец? Сейчас на меня наденут наручники, ошейник, в рот засунут кляп, поставят раком и будут всю ночь насиловать в извращенной форме.

Я не исключаю такого расклада. Я знала, на что шла.

Пальцы начинают дрожать еще больше, не могу расстегнуть молнию на спине рабочего платья. Ушла после своей смены в гостинице, сняв только беджики и фартук, не надев предложенный наряд после аукциона. Сердце колотится в бешеном ритме, но как-то справляюсь с замком.

Платье опускается к ногам, перешагиваю его. Господи, пусть это все пройдет быстро. Не могу смотреть на мужчину, оглядываюсь по сторонам, мы в гостиной, здесь нет кровати, только диван, но он огромный, занимающий почти все пространство.

На стеклянном столике – массивная пепельница, рядом коробка с сигарами, задерживаю на ней взгляд.

Стою в одном белье, самом простом, в колготках и туфлях на невысоком каблуке. Понимаю, что надо раздеваться дальше, но жду приказа, как толчка в пропасть.

Молчит.

Ждет.

Расстегиваю лифчик, бросая его в кучу вещей, заливаясь стыдом, снимаю колготки и трусики. Колотит от холода, кожа покрывается мурашками, а спина – испариной.

– Опустись на колени и ползи ко мне.

Господи, за что мне все это? Я ведь хочу сделать добро. Почему для этого нужно пройти через унижения, ломая себя, втаптывая в грязь?

Я и есть грязь в его глазах.

Девка, которая продала себя подороже, даже не проститутка, те ежедневно обслуживают клиентов, это их работа. А я же нашла более легкий способ сорвать куш.

– Ты глухая?

– Нет.

Опускаюсь на четвереньки, длинные, не собранные волосы рассыпаются по плечам, задевают пол. Я, передвигая ногами и руками, двигаюсь в сторону мужчины.

Когда оказываюсь совсем близко, сажусь на колени, снова смотрю в его глаза. Становится холодно, так, что трясет, это стресс, зря не выпила коньяка, а девочки предлагали.

– Как тебя зовут?

– Зачем вам мое имя?

– Ты забыла, о чем я тебе говорил недавно? Здесь я задаю вопросы, и я решаю, что ты делаешь.

Вздрагиваю от испуга, когда в углу бьют часы, так громко, отмеряя своими ударами, сколько мне осталось еще жить.

– Александра.

Густой сигарный дым обволакивает, хочется раствориться в нем, исчезнуть. Потому что я наверняка не выберусь из этого особняка живой. Да что там, из этой комнаты.

Радует лишь то, что часть денег дошла, я сама видела переведенную сумму, мне показали устроители аукциона, что она была благополучно переведена на счет. Бабушка утром снимет, так надежнее, отнесет в клинику, а там начнут шевелиться.

– Мы заплатили за твою девственность немаленькую сумму, ставки были высоки.

Мы? Снова эта оговорка. Или нет?

Сжимаю кулаки, не понимаю, отчего больше трясет: от страха или холода? Глубоко дышу, звон пряжки ремня, как щелчок предохранителя, взрывает нервную систему.

– Тебе снова говорить, что ты должна делать?

– Нет, я все поняла.

– Делала минет раньше?

– Нет.

Опускаю глаза, потому что чувствую, как он считывает мою ложь, воздух электризуется, облизываю пересохшие губы.

Не знаю, на что я надеялась, идя на эту авантюру? Мне были нужны деньги, быстро и много, очень нужны. Спонтанное решение, дурацкий план, наиглупейший, в надежде на то, что мужчина ничего не почувствует, будет пьян или под кайфом. А там я уже сымитирую, порежу палец, испачкаю себя и его.

Не поймет, что я продала пустышку.

Что я не девственница.

– Смотри в глаза.

Кусаю щеку изнутри до боли, смотрю, а у самой все обрывается внутри. Он словно гипнотизирует меня, забравшись в голову, где уже яркими вспышками мелькают картинки, одна откровеннее другой.

Начинаю задыхаться, хочу отстраниться, но мне не дают.

За спиной шаги, движение, оборачиваюсь, но вижу только чьи-то ноги, в мужских, до блеска начищенных ботинках.

На плечо опускается рука, сухая, горячая ладонь, сильные пальцы сжимают до боли.

А до меня доходит его сказанное: «Мы».

Глава 1

– Ты почему так рано проснулась, солнышко?

Улыбаюсь, смотрю в сонные глаза дочери, они у нее синие с темными лучиками. Заправляю короткие пряди волос прядь за ушко, сама прикусываю губу, чтобы не заплакать, совсем недавно они были длинные и вьющиеся.

– Сон плохой.

– Это всего лишь сон, милая, все плохое осталось в нем.

Беру малышку на руки, такая легкая стала, целую, она крепко обнимает меня. Мое сердце переполняют и радость, и боль одновременно. Как можно было уготовить ей такую сложную судьбу? Она – мой ангел, и зовут ее Ангелина.

– А ты куда так рано уходишь?

– На работу, милая, ты будешь с бабулей, я приду поздно.

– Не уходи, мамочка.

Дочь начинает плакать, пытаюсь ее отвлечь, не показать собственных слез. Я должна быть сильной, ради нее. Ради ее сердечка.

– Смотри, какой красивый единорог, как ты его назвала?

– Сеня.

– О, какое интересное имя для сказочного существа.

Маленькую плюшевую игрушку купила вчера, в детском магазине есть корзина «Распродажа», у розового единорога с радужным длинным хвостом был оторван один глаз. Пришила две одинаковые пуговицы, дочка очень обрадовалась, такое счастье видеть ее улыбку.

– Пойдем, покажем Сеню бабуле и, конечно, покормим его кашей, чтобы он вырос в сильного и резвого скакуна.

– Он не будет таким, он же волшебный.

Дочка устроилась удобнее, вытерла слезы, погладила игрушке хвост, сделала губки бантиком, всегда так делает, когда задумывается.

– Он, когда немного подрастет, сможет выполнять любые желания, сейчас он еще совсем малыш. Даже самые заветные.

– Совсем любые?

– Да, я загадаю, чтобы больше не бывать в больницах и чтобы папа пришел ко мне. Он ведь не приходит, потому что я больная, я знаю, так говорила одна тетя, а еще, что такие дети, как я, никому не нужны.

Шею бы сломать той тете, зла не хватает! Как можно быть гадкой и бесчеловечной, чтобы говорить такое при ребенке?

– Это была очень злая тётя, не слушай никого и не верь плохим словам. Ты моя самая лучшая девочка на свете, и все будет хорошо, осталось совсем немного.

– И мой папа ко мне придет?

Не знаю, что ответить дочери, ее папа ни разу не приходил и никогда не придет, ему не нужна дочь, никогда не была нужна.

– Обязательно придет, потому что ты самая прекрасная и сильная девочка на всем свете, да еще с волшебным единорогом Сеней. Пойдем, умоемся, бабушка сварила кашу.

Идет в ванную, в маленькой бабушкиной квартире совмещенный санузел, все уже такое старое от времени. Но на ремонт не то что нет сил и времени, нет денег. Бабушкиной пенсии и моей зарплаты хватает на коммунальные услуги, скромную еду, большая часть уходит на лекарства для Ангелины.

Врачи поставили диагноз – дефект межпредсердечной перегородки. Скорее всего, Ангелина уже родилась с ним, но чем старше она становилась, чем активнее двигалась, тем ярче проявлялись симптомы данного заболевания.

Все началось полгода назад, после того как дочери исполнилось четыре года, частые простуды, сильная утомляемость, одышка. Сначала нужно было дорогостоящее обследование, затем препараты, поддерживающие хотя бы нормальное состояние ребенка.

Клиники тянули все больше денег, настаивали на операции в университетском госпитале Стамбула, стоимостью больше миллиона рублей, и, конечно, чем раньше, тем лучше. А еще деньги на перелеты, проживание, восстановление.

Голова шла кругом, руки опускались, я не знала, за что хвататься и у кого просить помощи.

– Ты сегодня опять допоздна?

Бабушка даже не смотрит на меня, разливает чай, ей тоже нелегко одной весь день с маленьким ребенком, и он не понимает, почему ему нельзя бегать по парку, как всем детям, кататься на велосипеде, о котором Ангелина так давно мечтает.

– Да, возьму ночную смену, есть работа в прачечной и на кухне, я договорилась с менеджером, лишние деньги не помешают.

– Саша, ты хоть понимаешь, что, работая такими темпами, ты себя загубишь? На тебе лица нет, под глазами круги, ладно, я старая, мне помирать скоро, но ты-то должна думать о будущем, ни одному ребенку не нужна замученная мать.

– Не говори ерунды, ты будешь жить сто один год, я тебе это обещаю.

Не обращаю на ее слова внимания, редко теперь смотрю на себя в зеркало, это незачем. Мне скоро двадцать пять лет, но ощущение, что в три раза больше, от нервов совсем мало ем. Да и какая мать будет бегать бодрая и веселая со здоровым румянцем на щеках, когда ее ребенок практически медленно умирает?

– Ты бы оставила свою гордость и сходила к ее отцу.

Бабушка кивает на Ангелину, та сидит в детском стульчике, кормит единорога с ложки кашей, что-то бормочет под нос, такая забавная.

Долго смотрю на бабушку, моя самая добрая и сильная женщина на свете, только она не дала мне с ребенком окончательно увязнуть в нищете после его рождения.

Нина Павловна – мой ангел-хранитель, без нее я бы совсем опустила руки. От меня отвернулись все: мать, отчим, отец Ангелины выгнал с работы, по его же протекции отчислили из института. Долгая история и неприятная.

Поджимаю губы, отворачиваясь к окну. Да о какой гордости может идти речь? Я пять раз к нему ходила, готова была на коленях стоять у порога дома, но охрана не подпускает близко, а сейчас его вообще нет в стране.

– Я ходила, ему все равно.

Отвечаю, глядя бабуле в глаза, она понимающе кивает, медленно размешивает сахар в чае.

– Не забудь дать Ангелине лекарство и, если позвонят из клиники, запиши всю информацию, вдруг я буду недоступна, в цоколе, где прачечная, плохо ловит сигнал.

Быстро целую дочь и бабушку, в прихожей накидываю пальто и платок на голову, проверяю телефон, мелочь на проезд, хватаю сумочку. На улице только рассветает, прохожих не так много, сосед выгуливает болонку, машет рукой, улыбаюсь.

Конец октября, лужи скованы тонким льдом, он громко скрипит под подошвой, поднимаю воротник, чтобы укрыться от холодного ветра. У меня сегодня сложный день, решающий.

Оттого, как все пройдет, зависит не только здоровье дочери, но и моя жизнь. Доехав в тесной маршрутке до нужной остановки, прохожу вперед двести метров, сворачиваю к центральному входу гостиницы.

Отель сверкает огромной золотой надписью «Империал» на сером фасаде. На широком крыльце в больших вазонах декоративные ели, стекла на панорамных окнах начищены так, что кажется, стекол нет вовсе.

Два администратора за стойкой что-то сосредоточенно пишут в журнале посетителей. Начальник службы безопасности стоит рядом.

Хороший мужик, но сейчас совсем не до его ухаживаний.

Иду к служебному входу для персонала. В раздевалке переодеваюсь в униформу горничной. Да, у девочки, подающей большие надежды, отличницы и спортсменки, были другие планы на жизнь. Александра Аверина хотела управлять такими отелями, делать комфорт еще лучше, находиться среди стекла, мрамора, живых цветов и шикарных интерьеров.

Что ж, все почти сбылось.

Но я не управляю. А чищу дорогие унитазы, заправляю на кровати белье из натуральных тканей, убираю за гостями использованные презервативы и полные пепельницы.

Из всех мест, где мне до этого довелось работать, а было их немало – от придорожных забегаловок до второсортных мотелей, этот отель самый престижный и дорогой в городе. Устроиться получилось по знакомству, помог тот самый сосед с болонкой, дядя Женя, здесь поваром работает его племянница.

Но сегодня мои мысли совсем не о работе, а о том, что будет вечером.

Как странно порой устроена наша жизнь, она подкидывает случайные встречи, а затем неожиданные решения. И именно от тех людей, помощь от которых ждешь в последнюю очередь.

Но недаром говорят, что благими намерениями выстлана дорога в ад.

Я ступила на нее без оглядки.

Глава 2

Несколько дней назад

– Аверина, ты ли это?

Иду по коридору отеля, погруженная в свои мысли, не замечая ничего и никого вокруг. Меня окликает звонкий женский голос, останавливаюсь.

Снежана Перова, одноклассница моя, строгий брючный костюм бежевого цвета, через локоть перекинуто норковое манто. Блондинка с короткой стильной стрижкой, яркие губы.

Вот именно встречи с ней мне не хватало все это время.

– Здравствуй, Снежана.

– Аверина, ты работаешь здесь? Тебе идет форма, белый фартук, черное платье, как в гимназии нашей, помнишь? А ты ведь учиться пошла на гостиничный бизнес? Решила начать с низов, так сказать?

В голосе и взгляде Снежаны нет злорадства, она просто констатирует факт, что я и так ничего не добилась бы. Она еще со времен нашей суперпрестижной гимназии указывала мне на место, где я должна быть, естественно, ниже нее на несколько ступеней.

– Да, немного не вышло так, как хотелось.

– Бывает… – Девушка сочувственно кивает, продолжая меня разглядывать. – А ты что сейчас делаешь? Пойдем, потрещим, наших вспомним, кто, где, что, как.

– Извини, Снежан, работы много.

Я не знаю, о чем с ней трещать, у меня больная дочь, которая не нужна собственному отцу, пожилая бабушка, я работаю в три смены. У нас не может быть никаких общих тем для разговоров.

– Обидно, да всего пара минут, кофе выпьем, я договорюсь с администратором и управляющим.

Она договорится?

Что вообще Снежана делает в нашем отеле? Она вроде как пошла по великому блату в медицину, у нее вся семья – кто в гинекологии, кто в стоматологии.

– Давай, пойдем, Аверина, не будь букой, как обычно. Лёвушка и слова не скажет, у него жена на днях рожает. А угадай, где она будет рожать? Конечно, у папы в клинике.

Лев Михайлович – наш управляющий, это он тут заведует всеми делами, но горничных не касается, у нас есть своя начальница. Хозяйка «Империала» живет в Греции, у нее четверо детей, прилетает раз в год, я ее так еще и не видела, но зато историй о ней наслушалась сполна.

Снежана тянет меня в сторону ресторана, не сопротивляюсь, у меня как раз обеденный перерыв полчаса. Мегера Оксана Валерьевна уехала по делам, я хотела провести его в поисках благотворительных фондов, куда можно подать данные на сбор денег для Ангелины.

А может, у Перовой занять?

Они богатые, вдруг не откажет? Ее шуба, туфли, украшения стоят как операция моей дочери. Кто сказал, что просить деньги на спасение жизни неудобно? Тому просто не дорога́ жизнь близкого.

Садимся за дальний столик, Снежана заказывает два кофе, гостей в зале немного, обед уже прошел.

– Ну, рассказывай, как жизнь? Вижу, что не особо, круги под глазами, цвет лица серый, надо к косметологу сходить и непременно съездить в Европу на воды.

– Да у меня неинтересная жизнь. Как сама, как работа? Ты ведь так хотела быть моделью, я помню, грезила подиумом и высокой модой.

Перова на самом деле была жуткой модницей и выпендрежницей, самая яркая, красивая, дерзкая, уверенная. Так, наверное, и надо воспитывать девочек, при условии, конечно, что есть деньги, которые придают им уверенности и дерзости.

Почти восемь лет прошло, как гимназию окончили, хорошие были годы, хотя тогда казалось, что ужасные. Подготовка к экзаменам, выбор вуза, мы все полны планов и надежд. Это не считая ту, другую жизнь, что была вне гимназии.

Я еще общалась с матерью и кое-как с отчимом, выбирала платье на выпускной, принимала знаки внимания первого и самого крутого парня гимназии Святослава Воскресенского и, конечно, зацепом – нападки Снежаны, которая по нему сохла.

Веселая школьная жизнь со всеми ее взлетами и падениями, событиями, которые ты принимаешь слишком близко к сердцу, и кажется, что весь мир, еще немного, и рухнет.

Но рушиться он начинает по иным поводам. Жизнь учит, наказывает, делает сильнее. Но вот непонятно для чего.

– Ой, да какая модель? Разве папа позволит? Семейный бизнес – это святое. А твой-то вроде хотел, чтобы ты пошла по его стопам.

– Не хотелось, да там есть, кому идти, – поморщилась, вспоминая ежедневные скандалы, истерики матери, что нужно быть благодарной, дядя Витя так старается, мы должны ему помогать.

Отчим, за которого так удачно, по ее мнению, вышла мать, владел во всей области помойками и мусоровозами. Самый крупный региональный оператор, как это сейчас называется. Мусорный «король» Виктор Иванович Жданов.

Не хочу думать о своей семье, матери, которая отвернулась от меня, отчиме, сводных братьях, там вообще все сложно, даже мерзко и грязно.

– А ты помнишь Свята Воскресенского? Да, конечно, помнишь, у вас же был роман?

– Нет, у нас ничего не было.

– Да как же не было? Он ведь спорил с ребятами на твою девственность и выиграл.

– Выиграл? Это когда такое было?

Состояние, слегка близкое к шоковому, хотя прошло столько лет, и мне абсолютно все равно, что там случилось и кто на кого спорил. Но просто интересно, до какой степени может еще опуститься человек в своей подлости?

– Извини, лишнего сказала.

Принесли наш кофе, Снежана отпила глоток.

– Так вот, Воскресенский в столице какой-то важный банковский сотрудник, папашка ему филиал скоро подарит.

– Снежан, так я не поняла, что был за спор?

Подвинулась ближе, любопытство взяло верх. Хотя не понимаю, зачем мне это надо? Разговор с одноклассницей, которая меня открыто презирала.

– Ой, ну блин, Саш, это все детские забавы, что сейчас-то вспоминать? Дурак и Воскресенский, и его пацаны, поспорил, мол, девственности тебя лишит, и лишил.

– Кто? Святослав?

– Ну. На выпускном.

– Он не лишал меня девственности, Снежан, моим первым мужчиной точно был не он.

– Да? Ну, я же говорю, детские забавы.

Снежана мнется, ей явно неудобно и неуютно, отводит глаза, крутит пальцами чашку с кофе.

– Слушай, что расскажу, только никому…

Сижу, оглушенная предыдущей новостью, а она хочет вывалить на меня еще что-то. Вот не виделись мы семь лет, и не видеться бы дальше.

– У нас в городе раз в два месяца приводится аукцион, я тут сегодня именно по этому поводу была, обсуждали дату и время.

– Что продаете? Картины?

– Девственность.

– Шутишь?

– Девушки очень выгодно и очень дорого продают себя богатым мужчинам. Там у них свои заморочки: кто зациклен на невинности, кто просто решил вспомнить молодость, кто таким образом делает подарок партнерам.

– Ужасно. Торговля живым товаром у нас в городе?

– Так это дело добровольное, никто никого не принуждает и не ворует в подворотнях. Девушки приходят сами, мужчины их оценивают и делают ставки.

– И дорого?

В голове идея, догадка загорелась яркой лампочкой.

– Мне нельзя присутствовать на аукционе, только девушка, потенциальные покупатели её невинности и администратор. Я, как гинеколог, подтверждаю их невинность.

– Хоть примерно за сколько можно ее продать?

– Миллион, два, может, больше.

– Рублей?

– Конечно.

– А деньги дают сразу?

– Нет, часть уходит на счет в течение часа, а вторая половина только через двадцать четыре часа после того, как мужчина убедится в качестве товара.

Снежана, сама того не зная, подкинула идею. Мне, по сути, терять особо нечего, кроме дочери, за которую я готова отдать что угодно и лечь под кого угодно.

Чем я лучше проститутки? Ничем, но, в отличие от нее, у меня есть цель – заработать деньги на благое дело. Наверное, последнее дело – продавать себя, но если нет других способов, кто меня осудит?

– Следующий аукцион совсем скоро?

– Да… – Снежана задумалась. – Через пять дней, ночью. А что?

– Я хочу принять участие.

Девушка чуть не поперхнулась сделанным глотком кофе, округлила глаза, уставилась на меня.

– Аверина, ты что, девственница? Не поверю ни в жизнь.

Она так громко смеялась, что на нас начали обращать внимание, Снежана взяла салфетку, вытерла выступившие на глазах слезы.

– Мне нужны деньги, много и как можно быстрее. Ты можешь дать в долг два миллиона?

Смотрю прямо, чувствую, как холод идет по спине и леденеют руки. Мне не впервой просить денег, это не коробит. Но кто-то отказывает культурно, как в банке отклоняют заявку на кредит, кто-то врет, опустив глаза, что у него нет, кто-то вообще не хочет слушать. Мне не привыкать, я все понимаю и всех, но вот только меня понять не могут.

– Да на что тебе такие деньги? Хотя понимаю, нужно валить даже из этого отеля, открыть свое дело.

– Нет, мне не для этого, не могу сказать, но они очень нужны. Не прошу помочь бесплатно, двадцать процентов от суммы твои. Я все переведу, без обмана.

Глава 3

– Саш, ты чего сегодня такая заторможенная? Что-то случилось?

– Не выспалась, все нормально. Помоги лучше.

Вдвоем с Лидой натягиваем простыню на огромный матрас, затем одеяло, сверху покрывало. В гостинице всего пять номеров «суперлюкс», здесь другой дизайн, очень красиво, роскошно.

Оксана Валерьевна, наша начальница, сука еще та, поставила меня сегодня с Лидой, ее напарница заболела, до этого я убирала более скромные номера. Лида не закрывала рот, постоянно что-то или кого-то обсуждая. Не понимаю, как с ней вообще можно спокойно работать?

Четыреста четырнадцатый – один из номеров класса «люкс», стоит наверняка бешеных денег за ночь, будь я в другой ситуации и с другими мыслями, рассмотрела бы все более тщательно.

Сегодня аукцион, мне надо быть по нужному адресу в десять вечера, Снежана уже будет там. Она должна провести еще один осмотр, зафиксировать в очередной раз, что я девственница. Потом необходимо подписать бумаги, а дальше – сам аукцион. Все это со слов моей бывшей одноклассницы, мол, ничего сложного и страшного. Вышла, постояла десять минут и получила деньги.

Еще три дня назад я позвонила по одному номеру, чтобы предложить свою кандидатуру, сослалась на Перову. С улицы я так понимаю, там не берут. Отбор как в престижный вуз – пятнадцать человек на место.

Смешно и горько.

Довольно приятный мужской голос задал несколько вопросов, возраст, как мое здоровье, еще что-то, уже не помню.

Был страх, что они начнут проверять все мои данные, узнают о дочери, обман вскроется сразу. Но чуть позже тоже приятный голос сообщил, что я должна явиться в клинику для осмотра, а потом он уже сообщит, во сколько и где нужно быть.

– Вроде все, да? Пойдем, мегера сказала подготовить триста тринадцатый, там какие-то важные гости должны приехать. Говорила так, словно Киркоров заселяется.

Качу тележку к лифту, Лида уверенно вышагивает впереди. Достаю свой телефон из фартука, смотрю на сообщения, бабуля пишет, что Ангелина покушала, снова заснула в обнимку с единорогом. Время всего десять утра, а меня начинают накрывать паника и дикий страх.

Вдруг ничего не получится?

– Аверина, я сколько раз объясняла, чтобы никаких телефонов во время работы, это отвлекает и пагубно влияет на работоспособность. Я сейчас его у тебя заберу и отдам только в конце смены.

Сука, как же я ее ненавижу!

– Извините нас, Оксана Валерьевна, я лишь посмотрела, который час, мы убирали номер час пятнадцать, а можем и быстрее, но также качественно. Надо повышать работоспособность, как вы говорите, от каждого из нас зависит успешность отеля.

Женщина, которая стоит в приехавшем к нам лифте, склоняет голову, выходит в коридор, осматривает нас с Лидой. Красиво уложенные темные волосы, легкий макияж, ей даже идет полнота. А если не знать характер и нрав нашей мегеры, то с виду вполне приятная женщина.

Но это далеко не так. Каждый день кто-то из девочек-горничных грозится уволиться, льет слезы в раздевалке, каждый день кого-то грозится уволить она и крик стоит на всю гостиницу.

– Хорошо, Аверина, врать ты умеешь складно, но чтоб в телефон играла в последний раз. И не забудь, вечером ты помогаешь на кухне, сама просила дать подработку.

– Но…

– Что значит «но»? Вот только не говори, что ты не можешь именно сегодня. Я пошла тебе навстречу, дала работу, вошла в твое положение матери-одиночки, а ты мне сейчас «но»?

Это невыносимая баба, она как танк, прет, давит, размазывает тебя, не дав сказать и не понимая сказанного.

– Я все помню, спасибо, Оксана Валерьевна.

– Работайте, – коротко бросила, как приказ собакам, и прошла по коридору.

– Нет, ты видела, что за сука?!

Вошли в кабину лифта, Лида нажала на кнопку, поехали вниз.

– Тварь конченая, это баба без секса, сразу видно, ебать ее никому.

– Лида, ты не думаешь, что здесь камеры не только пишут изображение, но и звук? – показываю на мигающий огонек в углу.

– Твою мать! Надо у охраны спросить, хотя они такие все важные, к ним не прорваться. – Лида заговорила шепотом, косясь на камеру.

– Спроси.

– А может, ты? Ну, Вадим к тебе неровно дышит, как только ты у нас появилась, начальника безопасности «Империала» повело в сторону.

– Прекрати, ничего подобного.

Мне сейчас на самом деле не до ухажеров и романов, да и раньше было не до них. После рождения дочки разрываюсь между ней и работой, хорошо, бабушка помогает. Я совсем не обращаю ни на кого внимания, а уж тем более на себя и свою внешность, а мне скоро двадцать пять.

Идем к нужному номеру, Лиду понесло на любимой волне сплетен и интриг, даже глаза заблестели. Хорошая она девчонка, ровесница моя, парня вроде нет или был, не спрашивала, меня мало волнует чья-то личная жизнь.

– Ой, как же ничего? Я же вижу, как он смотрит на тебя и слюни пускает. А ты такая неприступная, гордая, кстати, мужиков это заводит еще больше. Ему нужно покорить эту крепость, чтобы девица выбросила белый флаг и трусики.

– Где ты такого набралась?

– Романы любовные читаю, господи, какие там мужики, голова идет кругом. И почему в жизни одно мудачье, мамины сынки или женатые придурки? О, вот это апартаменты, я понимаю, он еще круче, чем четыреста четырнадцатый.

Лида даже присвистнула, когда зашли в номер. Правда, все очень красиво, стильно, со вкусом. В том номере было больше пафоса, а здесь сдержанно и очень уютно, словно этот номер делали под чей-то вкус.

– В этом номере хозяйка останавливается, когда приезжает с проверкой. Вот тогда здесь такой кипиш, Валерьевна седеет за одну ночь, так ей, суке, и надо, но жучит всех нас по полной.

– Ты видела хозяйку?

– Да так, мельком, с ней управляющий Лев Михайлович общается. Она красивая, как звезда Голливуда, реально, я не вру.

Делаем свою работу, хотя тут и так все идеально, даже пыли нет, но сказали: выскоблить все до блеска.

– Полина Викторовна живет в Греции с мужиками своими и детьми.

– Как понять, с мужиками?

– Ну как понять? Богатых не поймешь, но за одним она замужем, а другой вроде как любовник.

– Шутишь?

– Вот тебе крест, говорю, что знаю, и у них все это в порядке вещей, ну, секс втроем, шведская семья. Говорят, что с этого номера все и началось. Хозяйка тогда работала ночным администратором.

Интересная карьера от администратора до владелицы гостиницы.

– Снова ты, Лида, все сочиняешь, начиталась романов, самой пора писать.

– Да я тебе клянусь, сама не поверила, а они приехали втроем последний раз в том году. Господи, я, когда увидела ее мужичков, чуть в штаны не наложила. Один такой высокий, здоровый, глаза черные. Смотрит вроде с равнодушием, но это не так, как зыркнет – колени трясутся. Второй старше, очень представительный, седина на висках, глаза ледяные, вот реально, а на кисти татуировка – голова ворона.

Смотрю на Лиду, слушаю ее сказки, качаю головой. Зря хозяйка не приехала вчера или сегодня, я бы у нее денег попросила взаймы. Все остальное мне неинтересно.

– Работай давай, любительница романов.

Включила пылесос, физическая работа отвлекала от страха, что зарождался внутри. Не могла отрешиться или расслабиться, я ведь давно не девственница, это отдельная история моей странной жизни. А еще рожавшая, любой мужчина поймет это, наверное.

Но может, напоить его так, чтобы лыка не вязал, сымитировать, что больно, покричать, пустить слезу, просить, чтобы все делал медленнее. И надо как-то незаметно порезать палец, потом вымазать себя и его кровью.

Целая операция по продаже несуществующей девственности.

Время за уборкой прошло быстро, осталось принести новый букет живых цветов, спустилась на первый этаж. Взяла тяжелую вазу, медленно иду обратно, чтобы не уронить.

– Давай помогу.

Резкое движение, из моих рук берут цветы, даже вздрогнула от испуга.

– Не надо, я сама.

– Саш, ты всегда все сама, я мужчина, я могу помочь.

Начальник службы безопасности Вадим Вересов, тот самый, которого Лида мне пророчит в ухажеры. Он пришел в отель за месяц до меня, молодой, бывший мент, ушел из органов, говорят, слишком честный. Тридцать пять лет, разведен, есть сын. Чем не вариант для матери-одиночки?

Но не вариант.

– Саша, чем ты сегодня вечером занимаешься?

Чем я занимаюсь, ему так интересно?

Трахаюсь с совершенно незнакомым мне мужчиной, если все пройдет хорошо, то я останусь живой, если не очень, всего лишь покалеченной. Если совсем все плохо пойдет, то лучший вариант – это турецкий бордель, худший – свалка за городом.

– Работаю я, ты знаешь.

Вадим останавливается, нас разделяет букет шикарных белых лилий, их аромат витает в воздухе.

– Саша, зачем ты так?

У него голубые глаза. Мой самый нелюбимый цвет, ассоциации плохие. Это все мои тараканы, но как ему объяснить?

– Извини, надо работать.

Никто не собирается давать ему надежду. Не до этого мне.

Глава 4

– А сейчас следующий лот нашего аукциона. Еще одна прекрасная нимфа, очаровательная, обворожительная девушка под номером пять.

В ушах шум, массирую виски пальцами, трясет так, что кажется, еще немного, и я сорвусь с места и просто сбегу. Но нельзя, уже нельзя. В бумагах, которые я мельком прочла, есть пункт насчет этого. Нужно будет выплатить огромную неустойку за, так сказать, моральный вред, нанесенный организаторам мероприятия.

Но я-то знаю, что никуда не сбегу. Назад дороги нет.

Я – лот номер семь. Говорят, счастливая цифра.

Сейчас ушла пятая, блондинка восемнадцати лет, Таня, кажется, милая, на щеках румянец, полная грудь, широкие бедра. Кто сказал, что здесь одни девушки модельной внешности? Здесь мы все очень разные.

Таня приезжая, к ней на вокзале подошел мужчина, представился, дал визитку, так она сама рассказала. Потом позвонили, пригласили, прошла все процедуры. Если честно, можно быть в ужасе от происходящего, подумав здраво. Какой-то аукцион, где тебя покупают в придачу с невинностью, как невольницу – на рынке.

И ведь неизвестно, что там с тобой будет, как покупатель обойдется, какие у него странные или страшные фантазии. Что вообще будет потом? С какими травмами ты уйдешь оттуда, а вообще, уйдешь ли?

Но это выбор каждой, личный, никто не принуждает идти.

Чем не рабыня на двадцать четыре часа? Еще неизвестно, с какой поломанной психикой ты останешься и как долго потом будешь собирать себя по частям.

Я примерно знаю, что это такое.

Но у всех ведь другая картинка в голове. Приятный мужчина, постель застелена шелком, горят свечи, бокал вина, пара комплиментов. Покупатель все делает нежно, а ты получаешь первый оргазм.

Чушь.

– А ты тут как оказалась? Эй, слышишь меня?

Ко мне обращается девушка, собранные в два хвостика длинные волосы, облегающий, просвечивающийся на груди топ, короткая юбка школьницы.

– Так же, как и ты. Но у всех нас разные цели.

Не хочу ни с кем разговаривать, вслушиваюсь в голоса за дверью, но там только шум. Но этой, видимо, приспичило поговорить. Поправляю халат, что выдали, приятная белая атласная ткань, под ним на мне даже нет трусиков.

Тут у всех свой образ, я так поняла, эта – школьница, та, Таня, селянка в прозрачной сорочке и с заплетенными косами. Не аукцион, а шоу. Товар должен спеть или сплясать, ну в крайнем случае показать себя во всей красе обнаженной.

Сейчас реально начала переживать, что слишком худая, поймала себя на этой мысли и чуть не засмеялась в голос. Бабушка вечно говорит, чтобы я ела больше, пила витамины, не убивалась на работе. А как не убиваться?

– Какая цель у тебя?

– Я не хочу об этом говорить.

– А дай угадаю. Наверное, твой папаша должен много денег кредиторам, шантажирует, бьет мать. Угадала?

– Нет.

– Новая машина, квартира?

– Нет.

– Ну судя по тому, какая ты замученная, может, наркотики? Хотя нет, я анализы сдавала, на это здесь проверяют.

Она права, был не только осмотр гинеколога Перовой, но и несколько анализов. Как еще к психиатру не повели? Нам бы он тут всем не помешал.

– А первую видела? Рыжая такая, пафосная, все руки салфетками вытирала. Ее папаша выдает за какого-то своего партнера замуж, но, мол, ни-ни до свадьбы. А она его терпеть не может, решила продать целку и свалить от всех, но, ставлю пять баксов, найдут.

– А эта толстушка?

Стало даже интересно, вроде мы находились все в одном помещении, а я не слышала их разговоров.

– Деревня, приехала учиться на агронома, колхоз поднимать с коленей. Там мужиков, наверное, нет у них, восемнадцать, а все девочка, обычно такие молодые да ранние. Говорит, лучше так, чем кому попало и бесплатно. Циничная пошла лимита.

А она забавная, думала, что глупышка, но нет, смышленая. Девушка поправила хвостики, надула пузырь жвачки, он громко лопнул. Симпатичная, пухлые губы, веснушки, на вид точно лет четырнадцать.

– А ты здесь как?

– Денег решила заработать, у меня три брата, и да, мне почти девятнадцать, и я еще девственница. Сама понимаешь, с братьями много не погуляешь, любой мой парень ходил с разбитой рожей, после этого не появлялся.

Мои сводные братья были кончеными отморозками, но сейчас, конечно, бизнесмены, круче вареных яиц. Ненавижу их.

– Так, школьница, давай шевелись, твой выход.

В комнату заглянул мужчина, мельком посмотрел на меня, кивнул, девушка встала, поправила юбку, приклеила жвачку к зеркалу.

– Бывай, подруга, несладко тебе придется. Если что, бей в кадык резко, со всей силы.

Осталась одна.

Не хочу ничего, только чтобы это все быстрее закончилось и моя дочь выздоровела. Разве мне жалко себя и свое тело?

Нет, ради нее нет.

Прикрыла глаза, вспоминая, какая я была раньше, веселая, беззаботная, мне нравилось, что мы с мамой жили вдвоем, нам никто не мешал. А потом, как черт из табакерки, появился ее новый мужчина, и моя жизнь, кажется, именно с этого момента покатилась в пропасть.

– Девушка, ваш выход.

– Да, хорошо.

Нервно кусаю губы, наверное, уже в кровь, чувствую ее металлический привкус, сильнее затягиваю на талии халат, иду за мужчиной. Темный коридор, считаю шаги, чтобы не сойти с ума.

Яркий свет бьет в глаза, зажмуриваюсь. Большое пространство, где-то играет музыка. Это клуб, а я на сцене, где обычно показывают шоу-программы. Передо мной лишь стул и направленные на него огни софитов.

– Как вы поняли, господа, самое сладкое мы оставили напоследок. Лот номер семь, прекрасная, хрупкая, нежная, как цветок лотоса, девушка.

Мужчина в строгом костюме протянул мне руку, подвел к стулу, но присесть не предложил. Горло сдавило спазмами, еще немного, и не смогу дышать, так бывает, когда испытываю перенапряжение и страх.

Посмотрела в зал, практически ничего не видно, лишь густой сигаретный дым, запах алкоголя и терпкого парфюма.

– Настоящий цветок, гладкая кожа, волосы, струящиеся, словно шелк. Представьте эту девственницу в своих объятиях, как она отдает вам самое ценное – не тронутое никем лоно.

Меня презентовали как красивую куклу. Надеюсь, дорогую, иначе для чего все это?

– А сейчас лот номер семь снимет халат и покажет свое божественно прекрасное тело.

– Давай уже, не тяни, покажи, детка, сиськи! – Выкрик из зала, вздрагиваю, сильнее цепляюсь за пояс.

– Минутку терпения, господа, не пугайте девушку.

Понимаю, что надо раздеться, таковы условия, медленно развязываю пояс, он из рук падает на пол, закрываю глаза, глубоко вдыхаю, стараясь унять сердцебиение.

Становится еще холоднее, когда оголяю плечи, грудь, живот, халат падает к ногам, не знаю, куда деть руки. Это как самый страшный сон, когда ты стоишь перед классом голая, над тобой все начинают смеяться, а тебе некуда деться.

Но вокруг не противные одноклассники, а взрослые богатые мужчины, которые сейчас будут делать ставки, покупать то, чего нет.

От этого страшно еще сильнее.

Кажется, все мои рецепторы обострились, слышу чье-то тяжелое дыхание, щелчок зажигалки, льющийся в бокал алкоголь. А еще чувствую взгляды, они скользят по телу, как гремучие змеи, холодные, липкие, обвивают, душат.

Шатаюсь на высоких каблуках, открываю глаза, а меня парализует.

Кто-то смотрит, нет, не так, как другие, этот взгляд лишает воли, облизываю губы, хотя не стоило так делать и провоцировать всех собравшихся.

– Даю сразу полмиллиона! – Выкрик из зала.

– Миллион!

– Миллион сто!

– Миллион триста! – Характерный кавказский акцент, а меня сейчас вырвет прямо на сцену.

Глава 5

Стараюсь выровнять дыхание, все равно ничего уже не изменить, я не могу сбежать, отказаться от задуманного.

– Миллион четыреста! – Другой голос, более уверенный, громкий.

Ведущий говорит не замолкая, нахваливая мои прелести, еще немного, одно слово, и он перешагнет грань дозволенного, за которой – пошлость и грязь.

Да о чем я вообще думаю? Все здесь пошлость и грязь, а я с таким удовольствием вываливаюсь в ней.

Сжимаю кулаки, немного приводя себя в чувство болью. Глаза привыкли к яркому свету, хочу прикрыть обнаженное тело, но нельзя. Оглядываю зал, кажется, что слишком много людей.

Неужели здесь собрались такие ярые фанаты и любители девственниц? Перова говорила, что публика разная, кто-то даже делает такие подарки своим партнерам по бизнесу. Дичь несусветная. Рынок невольниц, на мне только не хватает цепей, но, думаю, они еще будут.

Сигаретный дым, запах алкоголя и терпкого парфюма, все чаще доносится голос с акцентом, он называет суммы крупнее, а мой желудок продолжает скручивать спазмами.

Я чувствую взгляды каждого, они липкими щупальцами проходятся по коже, оставляя скользкий след. Я слышу мысли, каждое слово, все, что они сделают со мной. Чувствую похоть, сексуальную энергию, исходящую от каждого.

Но есть что-то еще, более тяжелое. Взгляд. Он давит, парализует, забирает последние силы и лишает воли.

– Миллион семьсот, господа, кто даст больше?

– Да никто больше не даст, закругляйся, моя девочка, да, красотка? Я сегодня всю ночь не буду вынимать свой член из твоей девственной киски.

Кавказский акцент, мерзкий смех, по спине бежит холодок, меня снова начинает трясти, зря не выпила хоть немного алкоголя перед выходом сюда.

– Миллион восемьсот! – Чей-то голос из зала, без акцента, но не факт, что мужчина окажется адекватным.

Кто знает, что у них на уме: наручники и кляп в рот, это лишь мои предположения. Не знаю, что может быть еще страшнее: изнасилование, наркотики, которыми могут меня накачать, а после всего продать как живой товар.

Просто затрахать до смерти, ведь все уплачено, кто будет разбираться и докапываться до правды? В моем случае точно это делать некому.

– Э… так не договаривались, зачем тебе вторая девчонка? Ты с одной справься.

– Я с тобой вообще ни о чем не договаривался. Сиди там и рот закрой!

– Ты это мне сказал? Это ты сейчас мне?! Что за хуйня?! Пойдем, поговорим!

Звон бьющейся посуды, градус агрессии начинает нарастать, я – последний лот аукциона, надо полагать, что все уже пьяны.

– Господа, прошу успокоиться, иначе придется покинуть аукцион. Присядьте. Последняя ставка – один миллион восемьсот тысяч рублей!

– Два миллиона! – Характерный акцент, по залу проносится гул. – Фиалочка моя, не волнуйся, ты никуда не уйдешь от папочки. Твой сладкий девственный персик сегодня будет мой, я обещаю, ты будешь кричать от удовольствия и просить еще.

Два миллиона, господи, для меня это бешеные деньги, даже половина этой суммы может уже помочь Ангелине. Ладони потеют, я думаю только о перспективах, и не важно, что будет дальше, я спасу дочь.

В своей недолгой еще жизни я поняла, что всем всегда нужно рассчитывать только на себя. Никто не придет, не спасет и ничего просто так не сделает. Всем плевать на твою жизнь и беды.

По условиям часть суммы после завершения аукциона и оформления бумаг в течение часа перейдет на указанный мною счет в договоре. Надо только успеть позвонить бабушке, чтобы она сняла ее и отнесла в клинику.

– Ставка два миллиона, есть желающие поднять ее?

Долгая пауза, слишком долгая, еще немного, и нервы, натянутые тонкой струной, лопнут, а меня или вывернет на сцену, или я просто упаду в обморок.

– Не тяни уже, смотри, какая она тощая, словно прозрачная, кто даст за нее больше? Но мне нравятся ее сиськи, они что надо, да и задница. Детка, твоя попка сегодня тоже будет моей.

– Два миллиона раз! Два миллиона два!

Снова эта мучительная пауза, а я уже почти свыклась с тем, что достанусь кавказцу. Он сидит, развалившись в кресле, тучный, в ярко-красном галстуке, между толстых пальцев зажата сигарета.

– Два миллиона…

– Удваиваю ставку.

Тишина.

Звон в ушах.

Голос скребет по расшатанным нервам. Он низкий, с легкой хрипотцой, все вокруг замолкают.

Мой практически покупатель быстро тушит сигарету в пепельнице, залпом выпивает алкоголь из бокала, а я боюсь смотреть в ту сторону, откуда был голос.

– Четыре миллиона! Прекрасная ставка, господа! Кто решится поднять?

Четыре! Четыре миллиона!

Господи, помоги мне.

Это сумасшедшие люди. Меня закатают в асфальт, если откроется обман за четыре миллиона. Сровняют с землей, и даже могилы не будет.

Я, наверное, ненормальная, но, когда я слышу эту сумму, понимаю, как могу помочь дочери. Все остальное вторично, что и как со мной будет.

– Четыре миллиона раз! Четыре миллиона два!

Дальше совсем ничего не слышу, чувствую кожей тот взгляд, от которого начинаю задыхаться. Не вижу своего покупателя, силуэт в кресле, широкие плечи, рука на подлокотнике, а вокруг него сигаретный дым красиво клубится в лучах прожекторов.

Кому вообще придет в голову идея купить девственность за четыре миллиона? Но это точно не совсем здоровый психически человек. А я сама ввязалась в авантюру, из которой будет трудно выбраться.

Выбраться живой.

– Четыре миллиона три! Продана!

Вздрагиваю, когда слышу удар, это деревянный молоток, который все это время держал в руках ведущий. Он ударяет им по высокой тумбе, что стоит в стороне.

– Продана! За четыре миллиона рублей, участнику номер тринадцать.

Мой номер семь оказался не таким и счастливым.

Надо бы подобрать халат, одеться и уйти со сцены, но я все стою, не в силах сдвинуться с места. Смотрю в пол, опустив голову, распущенные по плечам волосы немного прикрывают обнаженную грудь.

Что дальше? Что там говорил тот мужчина?

После аукциона, на котором покупатель в течение двух часов должен перевести половину суммы на счет девушки, при этом уплатить двадцать процентов устроителям аукциона, ее увозят в указанное покупателем место.

– Все в порядке? – Ведущий задает вопрос, накидывает на мои плечи халат.

– Да, да, все хорошо. Мне нужно в туалет.

– По коридору налево.

– Спасибо.

На ходу запахивая халат, иду вперед, отталкиваю охрану, что с любопытством и мерзкими ухмылками наблюдает за мной. Не дойдя до унитаза, меня рвет прямо в раковину, все тело моментально покрывается испариной.

Мне страшно до первобытного ужаса.

Долго умываюсь холодной водой, надо успокоиться, перестать так реагировать, просто отстраниться от всего того, что будет происходить.

Мне уже не пятнадцать, и я не в доме отчима, вот кого стоило бояться еще тогда, с самого первого дня знакомства, когда мне было десять. Я взрослая девушка, я сама отвечаю за свои поступки и иду на все добровольно. А значит нечего так истерить.

Смотрю в зеркало, не узнаю девушку, отражающуюся в нем. Бледное лицо, под глазами темные круги, я смыла всю косметику, которую наносили всем нам перед выходом на аукцион.

С подбородка стекает вода, губы искусаны в кровь, мне на самом деле можно дать на пять лет меньше и принять за невинную девицу. Кожа почти прозрачная, на шее быстро пульсирует артерия.

Горько улыбнулась, чем не финал моей недолгой жизни? Тот мужчина, который купил меня, поймет все сразу, но, может быть, получится все объяснить.

С каких это пор я начала думать о понимании и человечности окружающих?

Наивная идиотка.

– Вас ждут.

Позади меня открытая дверь, высокий молодой мужчина в строгом костюме смотрит внимательно, но в нем нет сексуального интереса, это другое.

– Через пятнадцать минут вас ждет у входа автомобиль, прошу не задерживаться, хозяин этого не любит.

Хозяин. Как странно звучит.

Его хозяин или уже мой?

Глава 6

Зашла обратно в гримерную, несколько секунд просто стою, смотрю на коробку, обвязанную ярким розовым бантом.

– Что это? – обращаюсь к ведущему, мужчина отрывается от бумаг, оборачивается.

– Да, совсем забыл, покупатель просил вас одеть во что-то приличное, здесь платье и белье, туфли. Мы всегда готовы к такого рода просьбам. Примерьте.

– Какая разница, в чем я буду одета? Купили не это.

– Девушка, это прихоть покупателя, можете не одевать, мне все равно, организаторы аукциона получили свои проценты, часть суммы переведена на указанный вами счет, вы можете убедиться в этом сами.

Подхожу ближе, заглядываю в открытый на столе планшет, вижу только суммы и первые цифры счета.

– И вот еще, нужно подписать эти бумаги, что вы не имеете никаких претензий к ходу аукциона и его организации. И что организаторы не несут ответственности за дальнейшие последствия.

И о последствиях я знаю. Я не имею претензий.

Они у меня лишь к самой себе и к этой долбаной жизни, в которой нет правды и справедливости, в которой никто не может помочь в лечении ребенка. В которой мать отрекается от дочери в тот момент, когда отчим ее домогается. Когда сводные братья оказываются теми еще подонками, такими же, как их отец.

Нет, у меня нет претензий к аукциону.

Сжимаю кулаки до боли в суставах, глотаю накатившие слезы.

У меня есть претензии к человеку, в которого я была влюблена как сумасшедшая, думая, что вот оно – мое счастье, судьба и свобода, но нет, любви нет тоже. Я и моя дочь никому не нужны в этом мире, разве что бабуле.

– Да, хорошо.

Подписываю бумаги, практически не глядя. Ну что там еще могут придумать? Чтобы я продала вместе с девственностью и почку? Так я хотела, по критериям не подошла.

Мужчина уходит, я остаюсь одна, открываю коробку, снова смотрю, но уже на ее содержимое. Там платье цвета пепельной розы, нежная ткань, приятная на ощупь, под ним нижнее белье телесного цвета, чулки и кружевные трусики, сбоку туфли на высокой шпильке, я сто лет не носила такие.

Любая девушка придет в восторг от такого подарка, у меня таких никогда не было. Но это все не про меня и не для меня.

Оставляю коробку открытой, сама одеваюсь в свою одежду. Не хочу казаться лучше, чем я есть на самом деле, мне наплевать на прихоти покупателя, не стану это надевать.

А что, если сбежать? Вот прямо сейчас? Тихо выйти, запутаться в коридорах клуба, здесь наверняка десятки выходов и входов.

Даже ладони вспотели от этой мысли. Жаль, что здесь нет окон, так бы прыгнула. Достала телефон, время почти полночь, моя девочка уже спит. На дисплее фото дочери. Ангелина улыбается, держит розовые шары, это был ее день рождения, четыре года. Так люблю ее.

– Вы готовы? Хозяин не любит ждать.

Вздрагиваю от испуга, когда, выглянув за дверь, сталкиваюсь с тем мужчиной, который нашел меня в туалете.

– Да, готова.

– Тогда следуйте за мной.

Мы идем по коридорам, выходим на улицу, прохладный воздух октября приводит в чувство, вдыхаю его полной грудью. Мужчина открывает дверь черного автомобиля, приглашая сесть. Внутри салона тепло, пахнет кожей, играет тихая музыка.

Едем по ночному городу, мысли путаются, я не знаю, что меня ждет, что будет дальше, но мне страшно. Набираю сообщение бабуле, утром прочтет, что я осталась в ночную смену и приеду только завтра вечером. Приду ли, вообще неизвестно.

Я часто вспоминаю свое детство, когда была такой беззаботной и счастливой, мы жили втроем – бабуля, мама и я. И мне казалось, что нам всего хватало, я училась в обычной школе, носила обычную одежду, но моя мать, это я потом уже поняла, всегда хотела большего.

Красивая блондинка с карими глазами, она хотела урвать кусок счастья на оставшуюся жизнь. Ей было всего тридцать два, миниатюрная, с идеальной фигурой, умеющая себя подать, мама никогда не приводила в дом своих кавалеров, бабушка запрещала, я слушала их разговоры об этом. А дядю Витю привела.

Так в нашей жизни появился Виктор Иванович Жданов, крутой бизнесмен, так уже говорила мама, она заглядывала ему в рот, постоянно улыбалась и подкладывала салат.

Мне было десять лет, я отнеслась к нему настороженно, но не сопротивлялась долгожданному счастью мамы, как она сама любила говорить. Лишь бабуля была против, видя в дяде Вите гниль. То, что она была права, я пойму позже, это замечали все, кроме моей матери.

Дядя Витя устроил пышную свадьбу, о которой мечтала мама и которой у нее никогда не было, мы переехали в огромный дом, и я познакомилась со своими сводными братьями. Веня и Сева, Вениамин и Всеволод Ждановы, погодки, отпрыски мусорного «короля», старшему было четырнадцать, а младшему – тринадцать.

Никому не пожелаю таких старших братьев, я, как наивный и открытый ребенок, обрадовалась этому. Но меня быстро поставили на место, точнее, посадили в грязь, из которой я, по их мнению, не должна была выбираться.

– Девушка, мы приехали.

– Что? А да, хорошо.

Как странно, я так быстро погрузилась в прошлое, которое пытаюсь забыть. Но то, что происходило в том доме, осталось горьким осадком, на него наложились другие события, более печальные и трагические для меня.

– Дальше вас проводит охранник.

Ничего не ответила, на секунду зажмурила глаза, сжала кулаки. Вышла из автомобиля, огляделась по сторонам, парковка, за ней ограда и шлагбаум, за трехэтажным таунхаусом вышка телебашни. Радует, что мы в городе, и я знаю, в каком районе.

Здесь недалеко диагностический центр, мы были там с Ангелиной рано утром, сдавали анализы, моя девочка еще удивленно смотрела на огни телебашни.

Даже хорошо, что меня отвезли не в загородный коттедж, где можно спокойно прикопать тело, после того как покупатель поймет, что я совсем не невинна. Но бежать сейчас уже не удастся, надо было раньше выпрыгнуть из машины, а я предавалась воспоминаниям.

– Прошу идти за мной.

– Да, я поняла, хозяин ждет.

Охранник посмотрел странно, смерив меня взглядом, я не надела платок, холодный ветер растрепал волосы, забирался под пальто. Мы пошли внутрь, небольшой холл, тусклый свет, бордовые стены, пахнет чем-то сладким.

Это что, бордель? Я, конечно, никогда не была в таких заведениях, но в книжках читала и знала, что у нас в городе есть не один подобный приют сексуальных утех для состоятельных граждан.

Охранник провел меня дальше, остановился у двери, развернулся:

– Поднимите руки, я должен вас обыскать.

– Почему вы не сделали этого раньше? Вдруг я сейчас сорву чеку или нажму на кнопку, и весь дом, вместе с вашим хозяином, взлетит на воздух.

Кто меня тянет за язык? Стояла бы и молчала, но нет, нервы совсем ни к черту, несу что попало. А с другой стороны, все верно, что за горе-охрана, что проверяет людей уже в доме?

– Шутница? – Мужчина, склонив голову, поджал губы.

Я подняла руки, посмотрела в верхний угол, там красным огоньком мигала камера, у нас в отеле таких сотня. Охранник начал ощупывать руки, плечи, спину, ягодицы.

– Я так могу и девственность потерять, если вы продолжите меня лапать, хозяину ничего не останется.

– Телефон забираю, верну потом, – игнорирует мой выпад, телефон пропадает в его кармане. – Все, иди.

– Вы так любезны.

– Я посмотрю, как ты через сутки будешь шутить.

Его правда, я бы и сама хотела это узнать.

Глава 7

Он стоял у окна.

Широкие плечи, темный костюм, ровная спина, а за моей тихо щелкнул дверной замок.

Глубокий вдох, нервно сжимаю кулаки, не знаю, как себя вести в такой ситуации. Я на самом деле лишилась девственности в восемнадцать, как мне тогда казалось, с любимым мужчиной.

Он был гораздо старше меня, взрослый, уверенный, внимательный. Но я была ему интересна ровно до тех пор, пока он не узнал о беременности.

Не верю мужчинам, ни одному, с самого детства, когда десятилетней девочкой попала в дом отчима. К нему и его гадким отпрыскам.

Вот бы сейчас стать невидимкой, но это надо ждать, когда подрастет единорог Сеня, и просить у него исполнения своих желаний.

Мужчина разговаривает по телефону, продолжая смотреть в окно, даже не обернулся в мою сторону.

– Это все? – Низкий голос, именно тот, что был на аукционе. – Почему ты решил, что я буду продолжать спонсировать твои загулы и разгребать то дерьмо, которое ты оставляешь после? Даже так? Не слишком самонадеянно?

Мужчина не повышал голос, по его интонации даже было непонятно, зол он или расстроен.

– ТТ не приедет и не станет этого делать, ты достаточно взрослый, чтобы решить свои проблемы сам. Я все сказал, и да, передай своей матери, чтобы не звонила и не просила ничего, у нее и так все есть. Ты меня услышал? Я приеду через неделю.

Он прервал разговор, посмотрел на дисплей телефона, снова приложил его к уху, клубы сигарного дыма окутали его фигуру.

– Максим, что там?

Долго слушает, я боюсь помешать, но ведь он точно знает, что я здесь? Это не будет выглядеть так, что я подслушиваю? Меня скоро начнут трахать, а я волнуюсь о приличиях, совсем мозгов нет.

– Пусть посидит дня три, да мне плевать, и подсунь ему пару интересных экземпляров, чтобы научили свободу любить. Нет, ты не ослышался, Макс, я что, похож на шутника? Если я его сейчас увижу, боюсь, придется вызывать реанимацию. Все, у меня дела.

А вот это обо мне.

Великие дела – потратить четыре миллиона на девственность, а теперь нужно ее получить, достать член и проверить. Черт, мой черный юмор сейчас совсем неуместен.

– Подойди.

Вздрагиваю, возвращаюсь к реальности, продолжаю смотреть в затылок мужчине, не двигаясь с места. Но вот он поворачивается, выпускает густой дым изо рта, между пальцев сигара. А я как Алиса в Стране чудес, которая смотрит на гусеницу, не в силах отвести взгляда.

Может, я тоже попала в сказку? Страшную сказку. Только в ней нет добрых волшебников и не происходят чудеса. Здесь всем головы с плеч сносят. Зазеркалье моей сказки будет иным.

Делаю несколько шагов по мягкому ворсу ковра, в пальто становится жарко. Оглядываю комнату, все дорого и красиво, но без вкуса. Точно бордель, широкий диван, хрустальные бра и яркое кресло рядом со стеклянным столиком. Хотя откуда мне знать, как оно в борделях?

Надо собраться и прекратить трястись, обратно уже ничего не вернуть. Надо было думать раньше, когда предлагала Перовой эту авантюру, когда она начала отговаривать, но согласилась.

Можно было еще отказаться от медосмотра в ее семейной клинике, а потом просто не прийти на аукцион. Но я слишком люблю свою дочь и совсем не ценю себя как женщину и личность. Разве от меня убудет? Ну трахнут, ну откроется обман, может, и не убьют, а ребенок будет здоров.

Смотрю куда угодно, только не на мужчину, выхожу на середину комнаты, останавливаюсь. Вот бы сейчас закрыть глаза, а открыв их, оказаться дома с бабушкой и Ангелиной.

– Тебе страшно?

– Нет.

Соврала, хочу, чтобы все быстрее началось и закончилось. Половина суммы уже есть на счету, вторая будет только утром, таковы условия аукциона. Обладатель лота должен убедиться лично, что я девственница.

– Почему тогда твои пальцы дрожат?

– Немного неуютно.

– Тебе приходилось продавать и предлагать себя раньше?

– Нет.

– Что же изменилось?

Дальше какой-то сумбур, вопросы, мои ответы, аромат парфюма, сигар, немного алкоголя, кожи и дорогой ткани костюма. Рецепторы обострились, я так отчетливо все это чувствую, словно кошка.

Мужчина отворачивается, подходит к бару, наливает себе в бокал алкоголя, садится в кресло, которое ярким пятном выделяется на фоне темного интерьера, и снова уничтожает взглядом.

Может, он извращенец? Сейчас на меня наденут наручники, ошейник, в рот засунут кляп, поставят раком и будут всю ночь насиловать в извращенной форме.

Я не исключаю такого расклада. Я знала, на что шла.

Когда он просит раздеться, теряюсь, но выполняю просьбу. Ползу на четвереньках голая, к его ногам. Нет, не как кошка, что ждет ласки от своего хозяина и рада ему, а как побитая собака, готовая кинуться в сторону от любого резкого движения.

Когда оказываюсь совсем близко, сажусь на колени, снова смотрю в его глаза. Становится холодно, так, что трясет, это стресс, надо было выпить коньяка в клубе перед отъездом.

– Как тебя зовут?

– Зачем вам мое имя?

– Ты забыла, о чем я тебе говорил недавно? Здесь я задаю вопросы, и я решаю, что ты делаешь.

Вздрагиваю от испуга, когда в углу бьют часы, так громко, отмеряя своими ударами, сколько мне осталось еще жить.

– Александра.

Густой сигарный дым обволакивает, хочется раствориться в нем, исчезнуть. Потому что я наверняка не выберусь из этого особняка живой. Да что там, из этой комнаты.

Радует лишь то, что часть денег дошла, я сама видела переведенную сумму, мне показали устроители аукциона, что она была благополучно переведена на счет. Бабушка утром снимет, так надежнее, отнесет в клинику, а там начнут шевелиться.

– Мы заплатили за твою девственность немаленькую сумму, ставки были высоки.

Мы? Снова эта оговорка. Или нет?

Сжимаю кулаки, не понимаю, отчего больше трясет: от страха или холода? Глубоко дышу, звон пряжки ремня, как щелчок предохранителя, взрывает нервную систему.

– Тебе снова говорить, что ты должна делать?

– Нет, я все поняла.

– Делала минет раньше?

– Нет.

Опускаю глаза, потому что чувствую, как он считывает мою ложь, воздух электризуется, облизываю пересохшие губы.

Не знаю, на что я надеялась, идя на эту авантюру? Мне были нужны деньги, быстро и много, очень нужны. Спонтанное решение, дурацкий план, наиглупейший, в надежде на то, что мужчина ничего не почувствует, будет пьян или под кайфом. А там я уже сымитирую, порежу палец, испачкаю себя и его.

Не поймет, что я продала пустышку.

Что я не девственница.

– Смотри в глаза.

Кусаю щеку до боли, смотрю на мужчину, а у самой все обрывается внутри. Он словно гипнотизирует меня, забравшись в голову, где уже яркими вспышками мелькают картинки, одна откровеннее другой.

Начинаю задыхаться, хочу отстраниться, но мне не дают.

За спиной шаги, движение, оборачиваюсь, но вижу только чьи-то ноги в мужских, до блеска начищенных ботинках.

На плечо опускается рука, сухая, горячая ладонь, сильные пальцы сжимают до боли.

А до меня доходит его сказанное: «Мы».

– А это кто у нас? Новая шлюха? – Мужчина, который сзади, задает вопрос, продолжая с силой сжимать плечи. – Я тебя здесь не видел раньше, люблю свежее мясо.

– Мясо будет с кровью, так заявлено в меню.

Мужчина в кресле продолжает царапать взглядом душу, заглядывая в лицо, чуть склонив голову. Он все знает, он чувствует мой страх и обман, но играет свою игру.

– Шума, ты где ее взял? Хорошая попка.

– Да, попка отличная, должна быть нетронутая.

Тому, который все еще стоит за моей спиной, весело, он убирает мои распущенные волосы за плечо, открывая себе обзор. Кожей ощущаю его взгляд, от него наверняка красные дорожки ожогами.

Сердце заходится в бешеном ритме, снова начинаю задыхаться. Я не была с мужчиной больше пяти лет. С того самого дня, как сообщила радостную новость о беременности своему любимому мужчине.

Но здесь два лишних слова: «радостную» и «любимому».

Меня отпускают, шаги, звон стекла, теперь я вижу спину второго мужчины, темная рубашка, закатанные по локоть рукава. Он берет пальцами лед из ведерка, опускает в бокал с алкоголем и поворачивается к нам.

А у меня острое желание встать и убежать со всех ног. Мне не обмануть их, не споить и не прикинуться несчастной овечкой.

Мужчины с такими глазами убивают с улыбкой.

И мне кажется, я ее уже видела.

Глава 8

Со стороны выглядит странно: двое мужчин, один в кресле, другой стоит рядом, а у их ног обнаженная напуганная девушка.

Дико все.

– Глотаешь или сплевываешь?

Не понимаю этого вопроса, а мужчина, не дождавшись ответа, дергает меня наверх, заставляя встать. Слишком близко, задеваю сосками его грудь, а он, глядя мне в глаза, делает большой глоток алкоголя, изучает, на губах ухмылка.

– Так что, малышка?

– Я… я не понимаю вас. – Все, что могу ответить.

Он улыбается, белые ровные зубы, четкий контур губ, щетина, загорелый, наглый, красивый. Густые черные ресницы, темные волосы и синие глаза.

А я не могу ни о чем думать, и не потому, что он очень привлекательный мужчина, во мне девяносто девять процентов страха, я пропитана им насквозь. Мозг отказывается воспринимать происходящее адекватно.

– Совсем не понимаешь?

– Нет, – не говорю, а шепчу.

А потом он достает пальцами кубик льда из бокала и ведет им по моим сухим губам вниз, по шее, до груди, продолжая смотреть в глаза. Задевает сосок, я вздрагиваю, хочу отстраниться, но не могу, фиксирует за шею другой рукой, в которой держит бокал.

Холод льда обжигает, кубик льда тает, вода стекает ниже.

– У тебя красивая грудь. Ты знаешь?

Да, может быть, я не стану утверждать. У меня не было совсем молока, когда родилась дочь, ни капли. Может, поэтому она и выглядит как у не кормящей женщины. Но мне сейчас не нужны его комплименты.

Холод проходит, мужчина продолжает смотреть на меня, снова кидает лед в бокал, выпивает залпом, кроша зубами его остатки, жует. Я слышу, как он крошится, этот противный звук, так, наверное, ломаются кости во всем теле.

– Захар, где ты ее взял?

– Купил.

– Ну, это понятно, мы в борделе.

– Нет, на аукционе купил.

– На хрена?

– Заебал этот жирный армянин, как его? Все время забываю имя, тот, что вино возит цистернами, у него сеть магазинов алкогольных.

– Вардан.

– Он.

– И что же тебя так возмутило?

– Просто выбесил.

– Всего лишь?

Они переговариваются, словно меня нет совсем, словно я вещь, статуэтка или так, коробка под сигары, которую купили, а теперь обсуждают, зачем это сделали, их и так полно.

Я и есть вещь, если позволила себя продать. Продалась сама, шагнула в пропасть, не думая, что будет потом, лишь бы помочь ребенку.

– Я считал, это мне свойственны импульсивные поступки, сам говорил, а сегодня ты привел в дом бездомного котенка.

– Это не дом, а бордель.

– Сколько? Девочка, сколько за тебя заплатил наш уважаемый Захар Данилович?

– Четыре миллиона.

– Ого, ну неплохо так. Моя тачка стоит дороже, но тачка – она почти навсегда, а ты, насколько наша кукла? Ты должна долго отрабатывать такие деньги.

– Сутки.

Я продолжаю стоять голая, рядом с одетыми мужчинами посередине комнаты. Все так же холодно и страшно, но эти их разговоры отвлекают.

– Господин Шумилов, в чем подвох? Что за странное, совершенно нерациональное вложение денег? Я вами удивлен.

– Она девственница.

Я не вижу того мужчину, но чувствую взгляд, от него горячо между лопаток, держу спину прямо, все мышцы напряжены.

– На кой нам девственница? Решил вспомнить молодость?

– Для разнообразия. ТТ, ты заебал, не нравится, отойди, отдай девочку сюда, она бы уже минут десять наяривала мой стояк.

Снова смотрю в лицо мужчине, которого назвали странным прозвищем ТТ. Сколько ему? Тридцать пять? Тридцать восемь? Очень яркая внешность, красавчик, которому вслед оборачиваются женщины от пятнадцати до семидесяти.

Широкие плечи, мощная шея, высокий, сейчас его брови сведены, он опять изучает меня, рассматривая как диковинного зверька. Осталось только надеть ошейник и взять поводок, и можно отправляться гулять.

– Так вот я и спрашиваю: ты глотаешь или сплевываешь? Я про сперму, котенок.

Кто-то уже так называл меня, но сейчас не вспомню.

– Не знаю, я не пробовала, – опускаю глаза, потому что мой мизерный опыт в таких ласках был с тем человеком, который является отцом Ангелины, я стеснялась. И там не было ничего такого.

– Опустись на колени!

А вот теперь его голос жестче, резкий контраст от сказанного «котенок» до прямого приказа.

Сейчас мне не надо повторять несколько раз, опускаюсь, сердце ухает в груди, падает вниз и снова подступает к горлу.

Звон бляшки ремня, слежу за тем, как он медленно расстегивает пуговицы классических брюк, как спускает их вниз вместе с бельем, как освобождает член.

Сглатываю, меня шатает в разные стороны, я, как парализованная, не могу отвести глаз от того, как он сжимает свой половой орган, проводит по нему несколько раз, раскрывая головку от крайней плоти.

Я видела мужские члены, и не раз, но так давно, что кажется, в другой жизни. Облизываю вновь пересохшие губы.

– Тебе подсказать, что делать?

– Нет.

– Тогда не томи, видишь, он уже почти стоит, твои сиськи творят чудеса, а я их даже еще не трогал.

Тянусь рукой, которая предательски дрожит, надо собраться, это всего лишь минет, я ведь не думала, что обойдется без него, я не до такой степени наивная.

И я не думала, что просто лягу, раздвину ноги, сымитирую боль, и все закончится? Нет, я морально была готова к этому.

Наверное.

Касаюсь пальцами члена, веду по нему вниз, потом вверх, он дергается, на моих глазах еще больше увеличиваясь в размере. Я чувствую, что мужчина смотрит, и не только он, продолжаю трогать.

Обхватываю ствол руками, он толстый, и сам член большой, вокруг все выбрито, даже свисающие яйца гладкие. Массирую, имитирую движение, поднимаю глаза, мужчина смотрит внимательно, сжимает челюсти, ждет.

Двигаюсь ближе, облизываю губы, касаюсь ими головки, веду языком, на вкус немного терпкий, но не отталкивающе. Господи, так можно сойти с ума, я рассуждаю о вкусе члена человека, которого вижу впервые в жизни и которого боюсь, реально боюсь.

– Да, да, девочка, оближи еще, сомкни на нем губы, пососи. Глубже, ох ты блядь, да, вот так, еще, соси и заглатывай. Ты точно не делала этого раньше?

Выполняю команды, как дрессированная собачка, может, именно так все быстрее закончится и от меня не будут ждать своих действий?

– А если так?

Рядом встает тот второй мужчина, которого называли Захаром, спускает брюки, обнажая свой член. Теперь их два, и каждый мне придется брать в рот.

Быстро смотрю на них, все так же продолжая стоять на коленях, вот теперь я точно проститутка, которую купили за бешеные деньги. Она обязана их отработать по полной программе, и клиенты ждут этого.

– Заебался я уже смотреть на это. Вечно ты растягиваешь удовольствие.

Захар хватает меня за шею, притягивая к себе, давит на щеки, открывая рот, быстро засовывает член, он еще больше и толще, чем тот, первый. Глубокие толчки, я хватаюсь за его бедра в попытке вырваться, но это бесполезно.

Начинаю задыхаться, шире открывая рот, рвотный рефлекс срабатывает моментально, но всем все равно. Он продолжает вколачиваться, насилуя мой рот до самой гортани, по щекам текут слезы.

– Расслабь горло, расслабь, сучка, я сказал, дыши носом, смотри на меня.

Ему нужны только подчинение и повиновение. Сквозь пелену слез я практически его не вижу, он поворачивает мою голову, делает проникновение еще глубже. Крупная головка скользит внутрь, становится больше.

Но вот меня отстраняют, жадно глотаю воздух, пульс зашкаливает, стираю слюну с подбородка. Они стоят надо мной, в глазах чернота, с возбужденными членами, тот, что моложе, расстегивает рубашку, снимает ее, откидывает в сторону.

– Запомнила, как надо сосать? Котенок, я не слышу ответ. А теперь иди ко мне. У нас этой ночью будет так много интересного.

Нет, я зря посчитала его привлекательным, он мерзок и отвратителен. А тот, кого зовут Захаром, смотрит тяжело, вот кого надо бояться. Этот задавит морально, растопчет, превратит в пыль у своих ног.

Было бы лучше, чтобы меня купил армянин.

Это край, просто край.

Бездна, в которую я буду падать двадцать четыре часа.

Глава 9

– Значит, ты наша новая сестренка? Это на твоей мамаше женился наш старик?

– Разве он старик?

– Конечно, все родители – старики, не знала?

Обернулась на шум, что доносился из зала, там была богатая и веселая свадьба, шел пятый час веселья и безостановочного вливания в себя алкоголя.

– Так ты не ответила.

Парнишка был старше меня, наверное, лет четырнадцати, это я потом узнала, что в таком возрасте подростки особо жестоки. Но Вениамин Жданов, старший из сыновей мусорного «короля», за которого вышла замуж моя мать, всегда был подонком, независимо от возраста и ситуации.

– Я Саша, моя мама – Лиза, а дядя Витя – ваш отец?

Продолжаю сидеть на полу в коридоре ресторана, на мягкой дорожке за выступом в стене. Здесь не пахнет сигаретами, перегаром и не так шумно. Снова кричат «горько», потом считают, не могу видеть, как дядя Витя сует в рот моей матери свой язык, это мерзко.

– Веня, вот ты где, я тебя потерял.

Рядом появляется еще один парень, они похожи между собой и очень сильно – на своего отца. Оба коренастые, с русыми, чуть вьющимися волосами, глубоко посаженными маленькими глазками. Их словно сделали под копирку, два пробника дяди Вити, так мама говорила, предупреждала, что у её жениха есть двое детей. Вениамин и Всеволод.

– Снова целуются?

– Ага.

– А у нашего папашки зачетная женушка, хоть и немолодая. Помнишь ту, что была в том году? Милена, ей было всего двадцать.

– Да, Милена была классная, но наркоманка, отец не любит таких.

– А твоя мать не наркоша? Может, алкоголичка?

– Нет, ничего такого.

– Мамашка у нее сочная, у отца слабость на таких, куколок миниатюрных, а еще он любит их воспитывать. Ты понимаешь, о чем я, малявка?

– Нет.

– Тебе сколько лет? – Старший задал вопрос, расстегнул пиджак и присел на корточки рядом со мной.

– Десять.

Натянула подол платья ниже, вжалась в стену, мне не нравился этот Веня, и брат его не нравился, и отец. Я хотела домой к бабушке в нашу маленькую квартиру, хотела писать список того, что надо купить к школе, выбирать юбку и блузку, а не вот все это.

– Совсем писюха.

– Веня, пошли, пока никто не видит, я стащил бутылку шампанского. – Младший брат достал из-за спины бутылку, улыбнулся, показывая выбитый передний зуб.

– Ты хочешь шампанского?

– Нет, нет, я не хочу, – замотала головой.

– Ладно, Сева, пошли, давай, сестренка, бывай, еще увидимся. Жить-то нам придется в одном доме, даже учиться в одной школе.

За стеной снова раздались шум, звон бьющейся посуды, женский визг, грохот, официанты забегали мимо нас, я испуганно вскочила на ноги.

– Ну какая свадьба без драки?

– Там драка?

– Сто процентов. Сева, пойдем, узнаем, кто кому бьет рожу.

Мне хотелось провалиться сквозь землю, зажала уши ладонями, чтобы не слышать ругани и мата, но вот заиграла громкая музыка, конфликт, видимо, был разрешен, начались танцы.

Бабушка не пошла на свадьбу, сказала, что на этой вакханалии ноги ее не будет и что, если ее дочь приползет к ней побитой собакой, она ее, конечно, примет, непутевую, но высечет как следует.

Я в первый раз видела свою бабушку во взвинченном состоянии, произносящую такие слова.

– Эй, ты чего?

Резко открываю глаза, подняла голову, смотрю на стоящего в двух шагах от меня мужчину, убираю ладони от ушей. Он очень красивый, высокий, загорелый, темные волосы, рубашка, брюки, сверху черная кожанка. В уголках губ зажата зубочистка, в глазах интерес и насмешка.

– Шумно.

– Есть немного. Котенок, можно тебя попросить?

– О чем?

Оглядываюсь по сторонам, за стеной все еще играет музыка, официант принес четыре бутылки водки в зал.

– Иди погуляй немного во дворе, там есть пруд, а в нем рыбки.

– Мне не пять лет, мне неинтересны рыбки.

Странно, но этот мужчина не вызывает неприязнь, как Веня с братом, их отец и большинство собравшихся гостей свадьбы. Убираю за уши распущенные волосы, кусаю нижнюю губу, так всегда делаю, когда волнуюсь.

– Здесь, конечно, интересней.

– Зачем мне уходить?

– Тут сейчас будет немного шумно.

– А сейчас, по-вашему, спокойно?

Он улыбается, ровный ряд белоснежных зубов, между ними зажата тонкая зубочистка.

– Погуляешь?

– Хорошо.

– И еще.

– Что?

Вот если он мне сейчас скажет, что он Дед Мороз, только пришел чуть раньше на несколько месяцев, я поверю. Но, скорее всего, он один из приглашенных со стороны мусорного «короля» Виктора Жданова, а значит, такая же мерзкая тварь, как и он.

Не контролирую свои эмоции, морщу нос.

– Ничего, забудь. Иди, котенок.

Он стал серьезным, я пожала плечами, я встала, не оборачиваясь, пошла в сторону выхода, но чувствовала его взгляд спиной. Странный какой-то.

На заднем дворе ресторана на самом деле был пруд, уже стемнело, но фонари на дорожках освещали воду и плавающих в ней огромных рыб. Музыка доходила и сюда, но не так громко, и никого не было, вот это радовало.

Я боялась своей новой жизни, но в то же время была рада за маму, она такая счастливая, постоянно улыбается, рассказывает, какой Витечка замечательный. Не понимаю, что в нем замечательного, но бабушка говорит, что моя мать ослепла не от любви, а из-за денег, готова не только тело, но и душу продать за них.

Может, бабушка и права.

Но вот стало тихо, а когда громкий женский визг раздался из открытых окон ресторана, я резко обернулась, теперь вместо музыки были слышны вой, грохот, хлопки. Из здания начали выбегать люди, женщины кричали, одна даже споткнулась и упала на асфальт.

А я просто стояла и наблюдала со стороны, как народ в панике куда-то бежит, как показалось белое пятно свадебного платья мамы, она плакала, держалась за сердце, трясла за руки дядю Витю и кричала.

– Ты видела?

– Что?

Рядом, словно из ниоткуда, появились два брата, взволнованные, у младшего на лбу испарина, глаза бегают, рот приоткрыт.

– Теперь свадьба отца точно самое крутое событие года в нашем городе, о ней везде напишут.

– Почему?

– Убили Климова.

Мне казалось, что Веня шутит, но когда Сева начал блевать в пруд с рыбами, я посмотрела на него внимательнее.

– Как понять «убили»? Это игра такая свадебная? Тамада придумал?

– Дура совсем? Убили – это всадили пулю в сердце, там столько кровищи, скорей бы в гимназию, пацаны умрут от зависти.

– Кто такой Климов?

– Папин друг, ну, как друг, депутат местный.

Послышался вой сирены, три машины с мигалками, одна из них «скорая», стало больше суеты.

– Саша, Сашенька, господи, слава богу, с тобой все хорошо. Витя, она здесь с мальчиками, она нашлась. Я думала, что потеряла тебя, милая.

Мама прижимает меня к себе, от нее пахнет духами и алкоголем, на щеках подтеки от слез. К нам подходит дядя Витя, смотрит на сыновей, качает головой, потом на меня, садится на корточки.

– Где ты была?

– Здесь, смотрела на рыб, – показываю пальцем на пруд и все еще блюющего Севу.

– Давно?

– Нет.

– А до этого где была?

Новоиспеченный мамин муж совсем не пьян, как положено жениху на свадьбе, он сверлит взглядом, держит меня за плечи.

– В коридоре.

– Саша, ты видела кого-то постороннего в коридоре?

– Для меня здесь все посторонние.

– Кого-то, кого ты не видела за столом.

– Нет, только ваших сыновей, они разговаривали со мной, Веня говорил, что у вас была какая-то Мила, а Сеня принес шампанское.

Не могла не нажаловаться, чисто детская глупость и обида, но кто знал, что за сказанные тогда слова мне придется долго расплачиваться. Нет, я не знала, я просто хотела жить как раньше, но как раньше уже не будет никогда.

Жданов смотрит на сыновей, снова на меня.

– Кроме мальчиков еще кто-то был?

– Доченька, просто ответь: кто заходил в зал?

– Официанты.

– И все?

– А правда там кого-то убили?

Не отвечают, взрослые теряют ко мне всякий интерес, Вениамин смотрит зло, Сеню все еще мутит.

А я не знаю, почему не сказала о том мужчине, наверное, тоже из вредности, а может, глупости. Но я не хотела его выдавать, это как секрет, большой и страшный, и если его кому-то открыть, то ты будешь проклят навсегда.

Глава 10

– Ты не девственница?

Вопрос в лоб, задерживаю дыхание, картинки прошлого уходят на второй план. Я все еще на коленях перед мужчинами, вытираю ладонью подбородок, взгляд мечется с одного на другого.

– Шума, сука, что за вопросы? У нас викторина намечается? Член стоит колом, яйца ломит, а ты решил задать вопрос? Ты купил ее на аукционе, где продавали чертовых девственниц. Какие, на хуй, могут быть сомнения?

– Тимур, помолчи. – Мужчина все еще смотрит на меня, прожигая взглядом, снимает пиджак, кидает на пол, расстегивает рубашку.

Теперь они оба голые по пояс, члены все так же налиты возбуждением.

Тела покрыты татуировками, но во мне столько страха, что не могу сфокусировать на них взгляд, лишь на одной, той, что на груди Захара, – лик святой Девы Марии, она, сложа руки, покорно опустив глаза, замерла в молитве.

Господи, помоги и мне.

– Ты слышала мой вопрос?

– Да.

– Что «да»?! – Так громко, что закладывает уши.

Захар дергает меня на ноги, трясет за плечи, до хруста костей сжимая их пальцами.

Но я молчу, онемев от ужаса, что сейчас вижу в его глазах, в них кромешная тьма. Он разворачивает меня, толкает вперед, падаю на большой диван, упираясь руками о спинку.

Мужчина сзади, коленом раздвигает мои ноги, давит на спину, заставляя прогнуться, все это без слов, лишь слышу его дыхание и удары собственного сердца.

Рука проходится по обнаженной плоти, вздрагиваю, хочу отстраниться, но мне не дают. Пальцы растирают, массируют половые губы, задевая клитор, дергаюсь, а он шлепает ладонью по ягодицам. Кричу от обжигающей боли, а потом еще громче – от резкого проникновения.

Слезы брызжут из глаз, мышцы сокращаются, мне на самом деле больно, член крупный, он разрывает на части. У меня не было секса почти пять лет, я уже и не помню, как это бывает.

Кусаю губы, вцепилась в обивку дивана, ломая ногти. С каждым резким толчком волна боли прокатывается по телу, спина покрывается липким потом.

А потом он выходит из меня, разворачивает обратно к себе, как тряпичную куклу, хватает за шею, сдавливая пальцами. Сразу становится нечем дышать, пытаюсь убрать его руку.

– Ты, сучка, решила меня наебать? Думала, я не пойму, целка ты или нет?

Он так близко, взгляд убивает, на виске пульсирует вена, лицо искажено гримасой гнева, губы изогнуты. А чего я ожидала? Что будет все просто и что мне удастся хоть кого-то провести? Ему достаточно сделать одно движение, чтобы свернуть мне шею, и я совсем ничего не почувствую.

Не могу сказать и слова, из горла вырываются только хрипы, слезы текут по щекам, умирать очень страшно, кто бы там что ни говорил.

– Или тебя специально подослали? Кто, блядь?! Говори кто?

Снова боль, голова дергается в сторону, я падаю на диван, жадно глотаю воздух, тру горло, левая щека горит, в висках ломит. Это всего лишь пощечина, сколько их еще будет таких за ночь?

Захар хватает за волосы, наматывая их на кулак, заставляет смотреть на себя. Он чудовище, монстр, наверняка еще и садист и сейчас начнет выбивать из меня признание.

– Ты, тварь, язык проглотила? Что я говорил в самом начале? Повтори.

– Вам решать, когда и как мне делать больно.

– Хм… а ты смышленая, тогда отвечай, кто тебя подослал?

– Никто. Я сама, все сама. Правда.

Мужчина слишком сильно сжимает волосы, придвигается ко мне еще ближе, так что я могу разглядеть морщины вокруг глаз и седину на висках и в отросшей щетине. А еще расширенные от злости зрачки, отчего глаза кажутся черными.

– Как такое возможно, что сама? Мы похожи на соседских пацанов, которых каждая девка может водить за нос?

– Нет, но я сама, правда я сама.

Нельзя говорить, что Перова мне помогла, я не могу подставлять человека, неизвестно, что они с ней сделают и вообще со всеми устроителями аукциона, а они, в свою очередь, со мной.

– Другая девушка вместо меня, была другая на осмотре.

Он не верит ни одному слову, я бы не поверила тоже, и, наверное, может связаться с организаторами аукциона, предъявить им, а те, в свою очередь, примут меры и отзовут выплаченную сумму.

Надо как-то дотянуть до утра.

– Пожалуйста, я сделаю все, что вы хотите. Все что угодно.

Снова унижаюсь, умоляю, мне не привыкать, я последние пять лет только это и делаю.

Слишком долго рассматривает, мое сердце пропускает удары, внутри все вибрирует от напряжения и страха. Он сейчас возьмет мою голову в руки и легко вывернет в сторону, а потом моя душа покинет тело, и я никогда больше не увижу своего ангелочка.

Нет. Не поймет. Не отпустит.

– Все, говоришь? За четыре миллиона ты слишком дорогая шлюха на двадцать четыре часа. Такую сумму придется отрабатывать не один год.

– Да, да, я все понимаю, пожалуйста.

– Нет.

Вот и все.

Такой убьет и прикажет закопать на заднем дворе борделя, забудет об этом через десять минут и купит шлюху дешевле.

Зажмуриваюсь, жду удара. Вот теперь я понимаю свою мать, ее новый любимый муж избивал регулярно, а она делала вид, что ничего не происходит. Она все терпела ради красивой жизни и денег, а я сейчас именно из-за них все терплю.

Но я надеюсь еще на то, что бабуля прочтет мое сообщение, сходит утром в банк и снимет деньги, значит, все будет не напрасно. Слезы обжигают щеки, левая сторона лица пульсирует от боли, прикрываю глаза, не хочу на него смотреть.

– Шума, ты серьезно? Ты купил пустышку за четыре ляма? Твою же мать, ну ты придурок! До меня только сейчас дошло, что она не целка.

Второй мужчина садится рядом, делает большой глоток алкоголя из бокала, он раздет по пояс, на шее массивная золотая цепь и крест, но штаны все-таки надел. Кажется, что все происходящее веселит его, в глазах блеск, он облизывает губы, продолжая смотреть на меня.

– Тимур, заткнись.

Хватка слабеет, меня отпускают, двигаюсь дальше, утираю слезы с лица, поджимая под себя ноги. Мужчина отходит, в стену летит коробка с сигарами, она задевает стеклянный стеллаж, тот рассыпается на осколки.

– Так это правда?

– Что?

– Что ты не девственница?

– Не девственница.

– Ахуительные дела. Котенок, ты попала, знаешь об этом?

– Да.

– Хочешь выпить?

– Да.

Меня трясет так, что зуб не попадает на зуб. Кошусь на Захара, тот сам пьет алкоголь прямо из бутылки, в комнату заглядывает охрана, он кричит на нее, чтобы та закрыла двери.

– Держи. – Мне в руки засовывают бокал, проглатываю его содержимое за секунду, горло обжигает, внутри разливается тепло, зубы стучат о стекло.

– А можно еще?

– Да, помирать веселее на пьяную голову.

Он тянется назад, наливает мне еще, почти целый бокал. Снова пью, но уже медленнее, слишком крепкий алкоголь, но я терпела, в надежде опьянеть на голодный желудок и вообще отрешиться от всего.

– Еще? – Ему смешно, а вот мне нет.

– Достаточно.

– А теперь давай потрахаемся, раз уж тебя все равно купили, меня, если честно, напрягают девственницы, слишком много возни.

– Вы убьете меня?

Сознание слегка плывет, по телу разливается тепло, мужчина перед глазами качается, пытаюсь сосредоточиться и задержать свой взгляд на его глазах.

– Пока я буду тебя трахать, Захар Данилович за это время спустит пар. У меня яйца сводит, хочу облизать твои соски, иди ко мне.

Он тянет меня на себя, заставляя сесть сверху, а я настолько пьяна, что мне все равно, что со мной будет дальше. Обнимаю мужчину за шею, чувствую, как его пальцы проходятся по раскрытой промежности. Он делает это медленно, вскрикиваю, когда начинает лизать языком сосок, а потом засасывать его губами.

Все так остро и необычно, не понимаю, отчего продолжает трясти, от страха или желания. Алкоголь кипит в крови вместе с адреналином, мужчина продолжает ласкать не так грубо, как тот, первый.

Закрываю глаза, сознание кружится в ярком калейдоскопе, веду бедрами, запускаю пальцы в его волосы, чувствую, как он сосет уже второй сосок. Надо было раньше напиться, под крепким градусом мир становится лучше, разум уходит на второй план, остаются лишь инстинкты.

Мне нельзя пить, я знаю, слишком быстро пьянею, снова кричу, прижимаясь всем телом, распахиваю глаза, когда мужчина проникает в меня пальцами и делает поступательные движения.

– Вкусный виски, да? Обожаю такие припухшие соски, да, вот так, покрути попкой. – Он щипает, слегка выкручивая их, я прикусываю губу. – В твоих глазах сейчас столько блеска и разврата, что я готов спустить в штаны. А будешь и дальше так кусать губки, выебу твой прекрасный ротик.

Это не я, это все алкоголь, и вся эта поганая ситуация, от которой хочется сдохнуть, но я должна жить.

Глава 11

– Скажи, что ты хочешь, котенок? Скажи мне.

Мужчина продолжает иметь меня пальцами, растягивая, прокручивая их внутри, задевая что-то чувствительное, отчего я вздрагиваю и кричу громче.

– Я… я не знаю… а-а-а…

– Ты течешь на мои пальцы, сучка, какая горячая. Конечно, не девственница, на хуя нам целки, когда такие классные титьки и попка. Тебя кто-нибудь трахал в попку?

– Нет, нет… никогда.

Он вынимает пальцы, дает мне их облизать, прикрываю глаза, чувствую вкус собственного возбуждения, а еще его твердый член между своих ног.

– Шума, посмотри, какая девочка, она чистый секс, надо было только дать ей хлебнуть вискаря. Да, вот так, милая, потрись о меня киской.

Я трусь, веду бедрами и на самом деле мокрая. Шлюха-девственница, смешно и горько, зато еще живая и не покалеченная. Весь мой здравый смысл уходит на второй план, я делаю, что мне говорят, как он хочет, ведь меня купили.

От него вкусно пахнет, пряный тонкий аромат, обнимаю крепче за шею, а когда он, ухватив за затылок, притягивает к себе и целует, пьянею еще больше. Не сопротивляюсь настойчивым губам, а он с силой засасывает и кусает их.

В сознании стирается та грань, где я товар, а это мой покупатель, тело реагирует по-своему, не подчиняясь больше здравому смыслу.

Чувствую на его языке алкоголь, пальцы между ног, как он массирует ими, давит, растирает клитор. Кричу, хочу вырваться из его рук, когда меня насаживают на член. Входит лишь наполовину, он мнет ягодицы, тянет вниз, заставляя принять себя полностью.

Трезвею, кажется, моментально, на третьем толчке, который причиняет лишь боль, напрягаюсь, упираясь кулаками мужчине в грудь, смотрю в его глаза.

Он хватает за распущенные волосы, сжимает их, делает выпады, проникая членом глубже.

– Захар, иди сюда, неужели ты откажешься от этого прекрасного ротика, а потом и попки? Она там девственна, я спросил, вдруг это стоит четырех потраченных лямов?

Бесполезно дергаться и вырываться, мне никуда не уйти и не избежать того, что сейчас произойдет и будет продолжаться до завтрашнего вечера.

Меня снимают с члена, разворачивают спиной, опускают коленями на диван, теперь уже Тимур пристраивается сзади, давит на спину. Прогибаюсь, испуганно смотрю по сторонам в надежде, что тот мужчина ушел, но это не так.

Он подходит, губы плотно сжаты, взгляд злой, убирает волосы с моего лица, медленно ведет по щеке пальцем. Надо бы выпить еще, слишком рано меня отпустило.

– Сколько у тебя было мужчин?

– Один, всего один, давно очень.

– И я в это тоже должен поверить?

– Нет, но я говорю правду.

– Она пиздец какая узкая, ты ведь понял это, Шума. Может, мы уже трахнем нашу девочку четыре миллиона раз, накачаем ее спермой, а потом будем смотреть, как она вытекает?

Почему я решила, что второй мужчина добрее первого? Потому что он был добр? Но лучше открытая ненависть, чем такая «доброта».

Снова трогает меня между ног, пять минут назад мне нравились эти ласки, но сейчас уже другие ощущения. Я переживу секс, но вот что будет потом, когда они устанут? Отдадут меня охране или устроителям аукциона, чтобы они разбирались, почему покупателям подсунули бракованный товар?

Захар спускает брюки, обхватывает полувозбужденный член рукой, массирует его, при этом пристально разглядывая меня. Издаю протяжный стон, когда в меня входят сзади, не резко, но сразу глубоко, мужчина сжимает ягодицы, мнет их, делая все медленно.

– Возьми его. Возьми сама, чтобы я не делал больше больно.

Облизываю пересохшие губы, первое желание – дернуться в сторону, но стою на месте, принимая огромный член.

Захар слишком близко, приоткрываю рот, опираясь одной рукой о диван, другой беру член, делаю все, как делала до этого, облизываю, посасываю. Меня имеют сразу двое, это противоестественно, но не так страшно, как казалось.

Совершенно дикая мысль, но человек, загнанный в тупик, привыкает ко всему.

– Давай, девочка, подмахивай, сука, до чего сочная киска и узкая, еще немного, и спущу. Хочешь моей спермы, крошка? Я дам тебе ее много и буду давать всю ночь.

Не могу ответить на этот вопрос, Захар начинает двигаться, его член проникает в рот до самой гортани, задерживаю дыхание, чтобы не захлебнуться собственной слюной. Он периодически вынимает его и снова входит, трахая размашистыми движениями.

Ничего не чувствую, совсем ничего. Мужчины о чем-то переговариваются короткими фразами, но я практически не слышу их.

Но вот все внезапно прекращается, теряю равновесие, меня снова, как куклу, перемещают, мужчины сбрасывают с себя последнюю одежду. Теперь мы лежим на диване, я сверху Тимура, с широко раздвинутыми ногами и задранной вверх попкой.

Он заставляет меня сесть на член, опускаюсь, прикусываю губу, уже не так больно, как это было в первый раз. Тянет на себя, заставляя смотреть в глаза.

– А сейчас, котенок, самое интересное, ты ведь продала себя, малышка, можешь плакать, будет больно, Шума не умеет быть нежным.

Я понимаю, о чем он, потому что чувствую пальцы второго мужчины, он, раздвигая мои ягодицы шире, плюет на анус, растирая слюну пальцами, сразу немного проникая.

Кусаю губы, смотрю в глаза Тимуру, я помню его, прошло почти пятнадцать лет, но я помню как вчера его улыбку и зажатую между белых зубов зубочистку. Надо было рассказать о нем еще тогда.

Его член двигается во мне, мужчина обхватывает руками за талию, крепко фиксируя на себе. Мне больно даже от проникновения в анус пальцев, не хочу думать о том, как это будет, если в меня войдет его огромный член.

Но вот он толкается, опускаю голову на плечо Тимура, страх вытесняет боль, она нарастает так же, как паника и безысходность. Хочется упасть и биться в истерике, а потом, чтобы на меня надели смирительную рубашку и накачали транквилизаторами.

– Расслабься, котенок, расслабься. – Тихий шепот на ухо, совсем другая интонация, в ней нет издевки и сексуального подтекста. – Дыши, дыши глубже, девочка, это надо принять, это неизбежно. Потом будет хорошо, а сейчас ты разозлила мужика.

Пытаюсь расслабиться, но боль пронзает все тело, когда в мой задний проход входит член, без подготовки и смазки. Он разрывает на части, впиваюсь ногтями в плечи мужчины, царапаю их в кровь, задыхаюсь, мне не хватает воздуха, а сзади продолжаются толчки.

Меня имеют сразу двое, это наказание за мою глупость и самоуверенность, за обман. Я думала, что будет так, но не представляла, до какой степени это больно и унизительно.

Слезы текут по щекам, я уже не кричу, а просто скулю. Они практически разрывают меня, проникая еще глубже, сжимают бедра и талию, Захар мнет ягодицы.

Кажется, что проходит целая вечность, перед глазами все плывет, я не ощущаю свое тело, только боль в душе. Слышу хрипы, мат, они замирают, сначала Тимур, потом Захар, кончают, я чувствую теплую сперму, что покрывает мою измученную плоть изнутри.

Когда из моей попки выходит член, без сил падаю на грудь Тимуру, он гладит по спине, вырисовывая узоры, прикрываю глаза.

Это хорошо, что я столько лет к себе никого не подпускала, не хочу, чтобы вот так было всегда, даже одного мужчину не хочу. Гори они все в аду, им нельзя верить, никому, используют, предадут, вытрут ноги и выкинут на помойку.

Слышу, как размеренно бьется сердце мужчины, это успокаивает.

– Мне нужен Сафронов, передай ему телефон.

Напрягаюсь от услышанной фамилии, даже задерживаю дыхание, но мало ли, сколько может быть мужчин с такой фамилией.

– Твои шлюхи совсем оборзели, хватают трубки. Или ты решил слиться по-тихому, Андрей Эдуардович?

Услышав имя, зажмуриваю глаза, стараюсь дышать, но получается плохо. Тимур вышел из меня, но все еще продолжает гладить по спине, удерживая на груди.

Внутри меня – обида, боль, непонимание, а еще ненависть.

– А вот я не рад тебя слышать, но приходится. Ты заставляешь меня нервничать, а когда это происходит, пиздец приходит всем.

Знакомое имя, знакомая фамилия. Так знакомая мне ненависть к этому человеку. Радует лишь то, что он явно ниже по статусу и положению моего покупателя, если так позволяет с собой разговаривать.

Глава 12

– Мне нужно в душ.

– Тебя проводить? – Снова наглая ухмылка, но я выдерживаю взгляд.

– Нет, я сама.

– Он там.

Тимур указывает нужное направление, встаю, ноги совсем не держат, мне стыдно, противно и все еще страшно одновременно. Не знаю, как себя чувствуют жертвы насилия, наверняка хуже, чем я сейчас, я шла на это все добровольно и прекрасно представляла, что и как будет.

Делаю несколько шагов, по бедрам теплой струйкой стекает сперма, в промежности жжет. Надо принять таблетку, специально купила экстренный контрацептив, она лежит в пальто, которое так и валяется на полу.

Включив свет, захожу в просторную ванную, в огромном зеркале сразу вижу отражение девушки. Длинные, спутанные волосы, опухшее от слез лицо, левая сторона немного ноет от пощечины, но она точно была сделана в неполную силу, искусанные в кровь губы.

Невысокая, такая худая, что видны ребра, тонкая талия, высокая грудь, мне много кто говорил, что у меня хорошая фигура, а еще невинное личико, но совсем не покорный взгляд. Этот контраст тянет согрешить, особенно отчим любил это повторять, иногда смотрел на меня так, что хотелось спрятаться в дальний угол и стать невидимой.

На шее – несколько засосов, а может, это следы от пальцев, а вот на груди точно засосы, синяки на талии и бедрах. Снова всхлипываю, сдерживаю рвущееся из груди рыдание, зажимая рот рукой.

Не время для жалости, а так хочется, чтобы это кто-то сделал, хоть один человек, кроме бабули, прижал к себе, сказал, что он рядом, что он не оставит и не бросит. Но такого человека нет.

Включаю душ, встаю под горячий поток воды, пытаюсь расслабиться, но выходит плохо. Вспоминаю дочь, бедная моя девочка, я так люблю ее, с самых первых дней, как узнала, что беременна, я уже любила ее безгранично.

Она все, что у меня есть, самое светлое, доброе, чистое на этой планете, полной грязи, лжи и порока, в которую я сама залезла. Но синяки пройдут, память отодвигает в далекий уголок все воспоминания, а душу – с ней я как-то договорюсь.

Трясущимися руками взяла флакон с гелем, выдавила, нанесла на кожу. Между ног слишком влажно и скользко, начала смывать сперму, хорошо, хоть нет крови, он мог просто порвать меня там. Делаю все медленно, я сама сейчас словно в густом тумане, иду на ощупь и не знаю, куда выберусь и что будет дальше.

Снова вспоминаю дочь, ее улыбку, как она радуется, если я прихожу раньше с работы и она еще не спит. Не хочу плакать, но слезы текут сами, их смывает вода, сажусь на пол душевой, поджимаю под себя ноги, все никак не могу согреться, тело бьет озноб.

Резкое движение, вскидываю голову, в открытой двери душевой – Захар, я инстинктивно двигаюсь к стене, он обнажен, внимательно меня рассматривает.

– Я до такой степени страшный?

Конечно, страшный, а еще опасный и непредсказуемый, но не отвечаю, рассматриваю стоящего перед собой мужчину.

Не сказать, что он накачанный, но здоровый и широкоплечий, совсем нет жира, мышцы играют под кожей, несколько заметных шрамов. На груди – немного темных волос и смущающая меня татуировка Девы Марии. Также дорожка темных волос тянется от пупка к паху, крупный половой орган в спокойном состоянии.

Резко отворачиваюсь, не хочу смотреть. Он для меня воплощение порока и боли, а эта татуировка совсем не вяжется с его образом и наверняка насквозь пропитанной грехом жизнью.

– Тебе плохо?

Все еще молчу. Зачем ему вообще со мной разговаривать и задавать вопросы? Я – купленный лот номер семь на аукционе, меня надо иметь, а не вести беседы, но, может, так и лучше, и за разговорами он не будет бешеным и диким.

– Я задал вопрос.

– Да. Мне плохо.

– А ты думала, будет хорошо?

– Нет, я ничего не думала. Вы спросили, я ответила.

Снова рассматривает.

– Встань.

Делаю, что говорит, приподнимаюсь, опираясь о стену, не закрываюсь и не отворачиваюсь. Что он там во мне еще не видел? Заходит в душевую, сразу становится тесно, пар от горячей воды окутывает наши тела. Рядом с этим мужчиной чувствую себя еще меньше, едва достаю макушкой до плеча.

Все еще не могу поверить в то, как он имел меня. Они оба имели. Но тело выдержало. Наступив на горло страхам и гордости, я в конце концов отдала ему свою девственность, пусть и иначе.