Беги бесплатное чтение

Лидия Евгеньевна Давыдова
Беги
Роман

Книга частично основана на реальных событиях, но некоторые сюжеты и все имена героев – плод авторской фантазии. Любые совпадения случайны.

* * *

Удар был сильный. Потеряв равновесие, она схватилась за край стола, но скатерть предательски соскользнула, и женщина рухнула на спину. Голова стукнулась о мраморный пол, внутри загудело. Она замычала, попыталась подняться, но тут же получила ещё один сильный удар в живот.

– Мамочка-а-а.

Дочка подбежала, протянула руку, но была мгновенно отброшена в сторону. Она вписалась в стену и упруго, как мячик, отскочила. Раздался пронзительный детский крик.

Женщина, несмотря на дикую боль в животе, медленно приподнялась. По губе дочки стекала струйка крови. Женщина издала звериный вопль, кинулась к окну и истошно заорала: «Aiuto!»

Через пять минут в дверь стучали соседи. Они колотили так сильно, что, казалось, дверь вот-вот сорвётся с петель.

– Не высовывайся, – пригрозил он кулаком и направился к выходу.

Как только дверь распахнулась, женщина с дочкой на руках, в пижаме, стремительно бросилась наружу.

1

Колокол терракотовой церкви пропел шесть раз и слился с глухим «оммммм». Худая жилистая йогиня сидела в позе лотоса, сложив ладони на уровне груди.

– Оммммм, – повторила Анита и сделала глубокий вдох. Она открыла глаза и медленно выпустила струйку воздуха наружу.

– Дорогие, – йогиня откинула назад свои чёрные блестящие волосы и улыбнулась женщинам, сидевшим в кругу, – начинаем делать то, чему я учила вас в прошлый раз.

Она дотронулась до низа своего живота и громко произнесла:

– Представляем, как ваша матка дышит, наполняем её кислородом. – Йогиня встала и ритмично задышала. – Давайте, давайте! – воскликнула она и подняла руки.

Йогиня поочерёдно останавливалась перед каждой участницей, чтобы помочь своим ритмичным дыханием. Кругленькая миловидная женщина с тёмным каре дышала тихо и как бы стесняясь.

Йогиня присела рядом и накрыла своей ладонью низ её живота.

– Дыши, Анита, дыши глубже, дорогая, вот так, умница, выдыхай! Тебе это упражнение особенно полезно. – Она наклонилась к уху женщины и прошептала: – Вот увидишь, с мужем всё наладится.

2

Всю ночь в стену стучали. Негромко, но заснуть это мешало. Дочка под боком тихо сопела. Галя накрылась одеялом с головой, но всё равно продолжала прислушиваться к стуку. Интересно, что это? Вроде не молоток. И не что-то тяжелое. Слегка позвякивает и шуршит. Погремушка? Скорее всего. У соседки было двое детей – четырёхлетний мальчик и годовалая девочка. Соседка была тихая и осторожная, дети, наоборот, шумные.

В двухэтажном доме жили четыре мамы с детьми. Все семьи размещались на первом этаже. На втором ночевали воспитатели и хозяйка Моника.

У Гали и Зины было по одному ребёнку. У африканки Саиды трое детей, у итальянки Федерики, той, что по соседству, двое.

Дочка спала на удивление крепко при любом шуме, а вот Галя не могла. К тому же Галю мучили кошмары. Каждый день, с того первого дня «в структуре», с той первой фразы «здесь вашим детям ищут нормальные семьи» ей снилось, что дочку уводят. Раньше она не понимала, что значит «просыпаться в холодном поту». Теперь это происходило с ней каждую ночь. По утрам ноги не держали, словно она опору под ними теряла. Хотелось упасть и лежать так долго-долго. Не падала только ради дочки.

Беатриче.

На телефоне заиграла нежная музыка. Галя мгновенно нажала на кнопку, чтобы не разбудить дочку, и встала.

Беатриче засопела и с удовольствием растянулась на всю ширину кровати. В комнате были две односпальные кровати, Галя хотела их сдвинуть, но воспитатели не разрешили, а одна Беатриче спать отказывалась.

Пять утра. Галя набросила фланелевый халат, старый, потрёпанный, но очень любимый ею, – подарок мамы на день рождения: «чтобы не мёрзла, а то ваши итальянские дома холодные даже летом». Женщина скрипнула дверью и вышла в коридор. В доме стояла непривычная тишина. Галя прокралась мимо закрытых дверей соседок, нырнула в тесную ванную комнату, плеснула на лицо тонкой струйкой воды и, чуть поскрипывая паркетом, зашла на кухню. Аккуратно закрыла за собой дверь и села у окна. На стене тикали часы, холодильник привычно урчал. За окном тёмное небо размывалось чуть заметно подступавшим рассветом.

Каждое утро Галя просыпалась раньше остальных: раньше воспитателей-надзирателей, и детей-непосед, и задёрганных мам, – чтобы посидеть в тишине. Она поставила на плиту кастрюльку с водой. Когда выйдет отсюда, первым делом купит электрический чайник. Чая в её семье пили много, отец пил и утром, и в обед, и за ужином, запивал им еду. Конечно, не чай из пакетиков. Отец ходил на рынок, долго искал, нюхал, даже жевал и покупал рассыпной чай на развес.

Привычка запивать еду чаем осталась и у Гали, но здесь пришлось от неё отказаться. Нельзя казаться странной. Воспитатели записывают каждый шаг в свои толстые тетради. И что пьёшь, и что говоришь, и как одеваешься, и как ведёшь себя с ребёнком.

Еду запивают водой.

С ребёнком говорят по-итальянски.

В пижаме к завтраку не выходят.

Больше всех записывала воспитательница с родинкой на губе. Ребекка.

Ладно сложенная, с виду милая, а на самом деле заносчивая и вредная, Ребекка была маленького роста, что мешало ей смотреть на всех свысока, и это дополнительно нервировало её так, что женщинам, попавшим под её присмотр, хотелось пригнуться, чтобы лишний раз её не злить. Ребекка носила чётко остриженную чёлку до бровей, что усложняло её собеседнику понимание того, какие эмоции она испытывает прямо сейчас, и чёрную одежду, которую разбавляла время от времени яркими брошками и разноцветными балетками. Галя сбилась со счета, сколько у неё в коллекции цветной обуви. Сама Галя яркого избегала, да и в принципе она не отдавала себе отчёт, как именно выглядит и что хочет носить. Может, это и к лучшему, всё равно прямо сейчас она не могла бы покупать себе что-то из одежды.

Через полчаса зашаркала тапками соседка. Галя тяжело вздохнула, предвидя очередной непростой день, открыла холодильник, достала сыр и масло, взяла поднос, поставила на него тарелку, сварганила по-быстрому бутерброды и шмыгнула обратно в свою тесную комнатушку. Поставила поднос на пол, раздвинула тёмные шторы, приоткрыла окно, впустив бодрящий воздух.

Беатриче открыла глаза:

– Мама-а-а, так не хочется в школу, ты не представляешь. Иди ко мне валяться, а?

Галя присела и погладила дочку по кучерявым волосам, но в кровать не легла. Беатриче поднялась и накрыла их обеих одеялом:

– Ну на минуточку, мама.

Галя сбросила тапки, забралась в кровать, обняла дочку крепко-крепко и с наслаждением вдохнула запах её волос. Если бы ей закрыли глаза и поставили перед шеренгой детей, она бы нашла свою дочку по запаху макушки.

Беатриче обхватила мать двумя руками и уткнулась лицом в её грудь. Галя почувствовала горячее дыхание.

– Мамочка, я тебя люблю сильно-сильно, как отсюда до Луны и так миллион раз, – подняла лицо Беатриче.

Галя покрыла поцелуями лоб и щёки дочки. Беатриче начала водить пальчиком по лицу Гали:

– Мама, почему у тебя бровки тоненькие, как ниточки, а у меня широкие?

Галя улыбнулась и стала объяснять про генетику и про то, что Беатриче наполовину итальянка, а у итальянцев черты лица заметней. И что светлые волосы и тонкие губы у неё от мамы, а тёмные широкие брови, длинные ресницы и кудрявость – от папы.

– Да, мама, мы с тобой, как его… бьонде, – выдала Беатриче.

– Блондинки, – поправила Галя. – Всё, котик, а теперь точно пора вставать, – резко откинула она одеяло.

Беатриче нехотя поднялась, засунула ноги в тапки-единороги, скукожившись от холода, подбежала к двери, открыла и закрыла обратно:

– Мама, туалет опять занят, я сейчас описаюсь.

Галя вздохнула, подошла к ванной, прислушалась к громкому пению и легонько постучала:

– Извини, тут дочка в туалет хочет.

– Я ещё голову мыть буду, – раздался бас молдаванки Зины.

Галя подошла ко второй ванной, но из-за двери доносились голоса итальянки Федерики и её детей.

Беатриче переминалась с ноги на ногу:

– Всё, мама, я больше не могу.

Галя забежала в комнату, выдвинула из-под кровати горшок:

– Давай сюда.

Беатриче скривила недовольную мину:

– Я же не маленькая… но писать очень хочется, – она плюхнулась на горшок с облегчением.

Галя взяла горшок и понесла его в ванную, но соседки ещё мылись. Оставила горшок в комнате и поморщилась: когда вернутся, комната провоняет мочой.

Звенели трамваи, сигналили машины, урчали мотороллеры, гремели фургоны, развозившие по магазинам товар. Милан жил своей привычной рабочей жизнью. Он, конечно, совсем не напоминал ту итальянскую деревню, где жила Галя последние годы. Да и на родной российский городок, где она родилась, похож не был.

Стремительный и многолюдный, он вызывал у Гали восхищение и зависть. Она завидовала всем этим людям, спешившим на оплачиваемую работу, и этим родителям, обладавшим возможностью покупать своим детям свежие круассаны на завтрак и красивые яркие рюкзаки в первый класс.

К школе Беатриче подъезжали машины. Хлопая дверцами, из них выбирались мамы и папы, бабушки и дедушки, которые вели детей на школьный двор. После занятий бабушки заберут детей и сделают с ними уроки, вернутся с работы родители, дети будут играть в своих комнатах. А потом они семьями будут ужинать – не на общей кухне, а на своих личных, светлых и уютных.

Беатриче подпрыгнула, вместе с ней подпрыгнул серый простенький рюкзак, и она скрылась в толпе таких же первоклашек в синих халатиках. Галя мысленно послала дочке воздушный поцелуй и вернулась на шумную дорогу. Вынула из сумки смятую бумажку с адресом и растерянно огляделась вокруг в поисках метро.

3

Анита уселась на любимое место у окна. Кафе, как обычно в обеденное время, было переполнено, играла тихая музыка, по залу неслись громкие разговоры и звон тарелок.

Анита не успела попросить у официанта воды, как дверь в кафе распахнулась. Официант с горой бутербродов на подносе запнулся, хозяин помахал в сторону двери рукой, бариста поправил и без того ровно уложенные волосы и улыбнулся.

В кафе вошла женщина, которая, где бы ни появлялась, притягивала к себе все взгляды. И дело было не в белоснежных локонах и не в высоком росте, а, скорее, в её королевской осанке и умении держать себя, будто так и должно – «смотрите на меня, явилась я». Женщина подошла к Аните:

– Здравствуй, дорогая.

Снежана развязала поясок идеального белого плаща, но не успела повесить его на вешалку рядом, как дверь кафе вновь отворилась.

В помещение уверенно влетела Кристина, эффектная девушка невысокого роста, что, впрочем, было незаметно, так как она предпочитала носить исключительно высокие каблуки. У неё была великолепная укладка в виде идеальных локонов двух оттенков, благородного шоколадного и песочного, туфли «Гуччи», плащ «Барберри» и сумка «Луи Виттон». Кристина больше походила на модель, сошедшую с рекламы в глянце, нежели на юриста, которым являлась.

Приятельницы радостно приветствовали друг друга поцелуем в каждую щёку. Двойной, а не тройной поцелуй давно стал естественной, привычной для Италии традицией.

Пока Снежана аккуратно развешивала плащ на вешалке, Кристина, небрежно кинув пальто на спинку стула, вытащила из сумки красный свёрток и протянула Аните:

– С днём рождения, дорогая! Это от нас обеих.

Внутри оказались духи. Анита не удержалась, вынула красивый флакон из коробки, сбрызнула шею и волосы, и девушек накрыла цветочная волна.

Анита закрыла от удовольствия глаза. Последний раз она покупала себе парфюм ещё до свадьбы, потом перестала: не было такого аромата, который бы не вызывал головную боль у её мужа.

– Спасибо большое, вы меня балуете, – обрадовалась Анита.

– Мы подумали, что нишевая парфюмерия Бруно понравится больше: там внутри всё натуральное, без всяких раздражающих примесей, – усмехнулась Кристина.

– Кстати, о раздражителях, а муж как тебя баловать собирается? – промурлыкала Снежана.

– Не знаю, может, в пиццерию сходим, – сказала Анита быстро, избегая взгляда подруги.

Снежана подняла свои пудровые, идеальной формы брови.

У Кристины зазвонил телефон.

– Да, да, хорошо, Франческо, я поняла, – громко ответила она.

– Как твоё дыхание маткой? – Снежана решила промолчать по поводу этого «в пиццерию сходим». Микеле подарил ей на день рождения поездку в Париж.

Анита начала взахлёб рассказывать о маточном дыхании.

– Девочки, давайте вместе ходить, а? Первая лекция бесплатно. Я себя чувствую та-а-акой вдохновлённой, – она блаженно улыбнулась.

Кристина закончила разговор и бросила телефон на стол.

– Простите, девочки, у меня бесконечные разговоры с Франческо. Он всё твердит «побудь в декрете, побудь в декрете», – Кристина закатила глаза, – а у меня там такие интриги, как оставить? – Телефон завибрировал. Она глянула, но не взяла. – Раз-два – и всё, проморгал место. А вы сами знаете, как сложно найти работу, чтобы и коллектив, и бессрочный контракт, и платили хорошо.

– Сколько сейчас Софии? – поинтересовалась Анита.

Кристина прекрасно поняла, почему она задала этот вопрос.

– Софии полгода, – деловито побарабанила она пальцами по столу, – в ясли отдавать рановато. Мама предлагает за ней присмотреть.

– Они переедут в Милан? – спросила Анита.

– Нет, заберут Софию на неделю, а я буду приезжать на выходных. Пока не пойдёт в детский сад.

Анита опустила глаза – не хотела, чтобы подруга прочла вспышку осуждения. Она вспомнила их разговор через неделю после Кристининых родов – ничего не поменялось, как она надеялась.

«Постарайся насладиться материнством, – говорила Анита Кристине, – это же уникальный для женщины момент. Постарайся замедлиться. Посвяти это время себе и ей».

«Что значит наслаждаться материнством? Сидеть целый день и любоваться ребёнком? Я не могу так», – ответила тогда Кристина.

– Ой, там шикарно! – Кристина отпила глоток вина. – На озере чистый воздух, просторная вилла с огромным садом и кучей игрушек, там ей точно будет лучше, чем в душной миланской квартире.

– Душная квартира с двумя ванными, гардеробной, террасой на крыше и видом на весь Милан, ну-ну, – улыбнулась Снежана.

– Я не представляю, как это – не видеть собственного ребёнка целую неделю, для меня это непонятно, – сказала Анита.

Она подумала о своих и на мгновение задумалась: нормально ли, что она целыми днями скучает по детям, которых через пару часов сможет забрать из школы и садика?

Кристина замолчала. Она тоже много чего себе не представляла. Например, как можно жить с человеком, мнение которого по любому, самому незначительному поводу отличается от твоего.

– Ну, знаешь, мне тоже многое непонятно, но не будем об этом… и вообще, я пока ничего не решила.

Кристина сделала ещё один глоток вина – это был уже второй бокал.

«Разве она не кормит грудью?» – пронеслось в голове у Аниты.

– Девочки, главное, чтобы каждая из нас была счастлива, – философски заявила Снежана. – Если Кристине комфортно, чтобы за дочкой присматривала мама, то на здоровье. Если Анита уверена, что дыхание маткой поможет отношениям с мужем… – Снежана осеклась.

Анита миролюбиво улыбнулась:

– Да, уверена! Ты бы сама попробовала. Мне кажется, тебе тоже… – Анита резко замолчала. – Ну, сама понимаешь.

Обычно молочное лицо Снежаны пошло красными пятнами.

– Мне ни к чему, – фыркнула она.

Кристина тайных намёков Аниты не уловила: у неё в очередной раз зазвонил телефон.

– Девочки, простите, мне надо бежать, приехал важный клиент.

Одной рукой Кристина держала телефон, второй надевала пальто. Подскочивший официант помог ей натянуть рукав.

– Совсем забыла! – Кристина огляделась и тихо заговорила: – Я вам не рассказала, какой скандал разворачивается с Наташей, ну той, что на виа Моцарт живёт. – Кристина зашептала ещё тише: – Муж узнал, что она ему изменяет, и грозится детей забрать. Не знаю, чем там всё закончится. Ладно, теперь я точно побежала.

Кристина помахала рукой хозяину Риккардо и выпорхнула из кафе.

Снежана замерла, уставившись в точку на стене. Анита дотронулась до её руки:

– Не переживай, Кристина просто ляпнула, не думаю, что она догадывается.

Официант, направляющийся с блюдом лазаньи к соседнему столику, повернул голову в сторону Снежаны и улыбнулся самой доброй и искренней улыбкой из всех, что были в его арсенале.

Снежана сделала вид, что не заметила улыбку, и раздражённо вздохнула:

– И сколько можно улыбаться? Это утомительно, в конце концов.

– Ну нравишься ты ему, – засмеялась Анита. – Снежана, а ты не думала, что есть связь между тем, что ты постоянно ищешь мужчин старше себя, и тем, что росла без отца? На последнем занятии йогиня сказала, что тот, кого мы выбираем для отношений, является отражением наших отношений с родителями в детстве.

– Бо, как говорят итальянцы, – не думала об этом.

Анита возвращалась домой, и в голове крутились слова йогини:

«Ты не думаешь, что есть связь между твоим детством и отношениями с Бруно?»

Она помотала головой, мысленно отвечая йогине. То, что случилось с мамой, здесь совсем ни при чём.

4

В девять утра Галя стояла перед стеклянной витриной с надписью Casa immobiliare («Агентство недвижимости»). Из витрины на неё смотрела уставшая сутулая фигура. Синяки под глазами, помятое лицо. Когда она успела так постареть?

Тучный мужчина с запотевшими очками предложил стакан воды и кофе. Галя с благодарностью приняла.

– Наша работа – чистое везение, зарабатываем исключительно на процентах. Не продал дом – не получил денег, – выдал толстяк, прикончив свой кофе в один глоток.

Галя мяла изношенные, словно кем-то погрызенные, ручки кожаной сумки.

– То есть нет какого-то фиссо, гарантированной ставки?

Мужчина хмыкнул:

– Я же говорю: не продал дом – денег не получил.

Галя виновато пожала плечами. Такое ей точно не подходит.

Она вышла, села на трамвай и покатилась по широкой, заполненной платанами аллее. Сквозь кроны деревьев виднелись фасады величественных зданий. В центре города не было простых многоэтажек, вроде тех на окраине, где жила Галя. Росписи, лепнина, прелестные завитушки украшали каждый фасад, выдавая домам абсолютное право называться палаццо. Она всматривалась в ускользающие детали, представляя жителей этих роскошных домов. Интересно, как они выглядят, что едят на ужин, на какую работу ходят и работают ли они в принципе.

Аллея закончилась, а вместе с ней и вереница нарядных зданий. Трамвай пересёк шумный проспект, нырнул под мост и остановился в начале современного квартала. Галя вышла и направилась к торчавшим вдалеке верхушкам небоскрёбов.

Светлый офис находился на десятом этаже одного из них. Галя забрала из тесной комнатушки со швабрами, вёдрами и тряпками тележку для уборки и тихо закатила в пустой офис. Убираться в офисах было намного проще, чем мыть унитазы в больницах.

Она вытерла пыль, прошлась по полу пылесосом. Помешаны эти итальянцы на пылесосах, у себя на родине она просто мыла полы, а здесь всегда пылесосом сначала пользуются. Галя принялась за окна. Посмотрела вниз, и голова слегка закружилась. Наверное, потому что не позавтракала.

Здесь хоть туалеты мыть не просили. Уже легче. По сравнению с тем, что ей пришлось делать в больнице, такая уборка казалась раем.

Галя вспомнила тот первый день больничной уборки. В первые пять секунд её затошнило от дикой вони и брезгливости. Она, бывший врач-стоматолог, драит туалеты. А что было делать, другого места работы она там не нашла бы.

– Перчатки бери потолще и с ароматом, есть такие специальные, сама купи. Здесь перчатки не выдают, – посоветовала коллега, вроде румынка. – И когда идёшь мыть туалеты, представляй, что ты где-то в лесу. Ну или на море. Я ещё наушники надеваю и слушаю музыку. У меня специальный плейлист есть «Когда я драю туалеты», – заржала она и провела в воздухе по невидимому пульту, изображая из себя диджея.

Те две недели ежедневного натирания унитазов в больнице аукнулись не только болями в спине, но и аллергией на чистящие средства. Не девочка, поди: меньше чем через год ей исполнится сорок.

Если считать, что за один час уборки платят 8 евро, то надо сделать уборку 550 раз. Тогда она покажет Ребекке, что смогла выполнить её условие. 550 уборок – это почти два года, каждый день, без выходных. Внутри заколотилось сердце, Галя остановилась.

Два года.

Как там учил психолог?.. «Считайте до десяти…» Галя размеренно вдохнула и выдохнула. Вроде успокоилась.

К социальному психологу, симпатичной женщине лет пятидесяти, Галю обязали ходить с первого дня. Психолог был частью системы, его выдавали вроде как всем. Она разговаривала спокойным ровным голосом, даже слишком спокойным, так, что иногда Галю клонило в сон.

Нет, два года она точно там не останется. Они выйдут оттуда гораздо раньше. Она, Галя, и её дочка, Беатриче.

Галя посмотрела на часы телефона. Надо успеть заскочить ещё в одно место и потом бегом в школу, сегодня Беатриче выходит раньше.

В магазине одежды долговязая чернокожая красавица смерила Галю оценивающим взглядом. Не женщина, а изящная статуэтка, вырезанная из редкого камня. Такие продавали в этнических лавках. Идеальная.

– Prego, – сказала чёрная статуэтка.

Галя старательно улыбнулась, ей очень хотелось понравиться.

– Я пришла по объявлению.

Статуэтка предложила пройти за кассу и присесть.

Через пять минут к Гале вышла директор, дорого пахнущая под стать дорогому платью.

Галя расстегнула плащ, обнажив край спортивного костюма, но, вспомнив, в каком она виде, тотчас же застегнула.

– Мы работаем с 10 утра до 19.30 вечера и в выходные тоже. Какой у вас опыт? – Директор скользнула взглядом по Галиным несвежим волосам, рукам без маникюра, заношенным колготкам и ботинкам со стёртыми носами.

– Я работала в магазине когда-то, раньше, когда была моложе. – Галя заискивающе улыбнулась, но на директора магазина её слова впечатления не произвели.

Директор наматывала свой каштановый локон на выкрашенный в бордовый цвет ноготок и смотрела на Галю беспристрастным профессиональным взглядом.

– Я… хотела спросить, – робко продолжила Галя. – Дело в том… – она поёрзала на стуле, – дело в том, что я не могу работать так поздно и в выходные тоже не могу… может, у вас есть что-то на полставки?

Директор натянуто улыбнулась:

– К сожалению, нет. Только фул-тайм, выходные обязательно. – Она говорила и продолжала улыбаться, словно получала удовольствие от того, что её собеседница не сможет работать в этом шикарном магазине.

Галя вышла на улицу и посмотрела на городские часы. Стрелки доползли до 12.00. Галя засуетилась: где тут метро? Вроде в той стороне. Она почти бежала. Нечаянно толкнув какую-то девушку, буркнула «scusi», прошла турникет, понеслась по коридору. Какой же он длинный! Эскалатор тянулся слишком медленно, и Галя, запыхавшись, бежала по нему вниз.

Со станции вот-вот отойдёт поезд! Галя стремительно втиснулась в двери. Фух, успела. Стёрла пот, облизала сухие губы. Попить бы.

Села на красное сиденье и принялась листать газетку Offerte di lavoro («Предложения о работе»). Взгляд остановился на знакомом слове pulizie. Неужели для неё не найдётся ничего, кроме уборок? В голове пронеслись слова воспитательницы Ребекки:

«У тебя должен быть прогресс. Надо искать другую работу».

Но как? Кто заберёт Беатриче из школы? Где искать работу, чтобы не до вечера и на полдня? Если бы у неё была с собой швейная машинка…

Веранда усыпана лоскутками, маленькая Галя возится между обрывками шёлка и фланели, обматывается люрексом и вдыхает запах сырости и тканей.

Поезд остановился, голос объявил «Cascina Gobba», Галя подскочила и пулей вылетела из метро, кинулась на остановку и заскочила в автобус. Отдышавшись, она встала на любимое место, к заднему окну, чтобы рассматривать дома и людей. Билет не купила: думала, так проскочит, на следующей остановке всё равно выходить. Проскочить не удалось. В передние двери зашли двое в синих формах. У одного из них, казалось, вот-вот упадут сидевшие низко, под нависающим животом, штаны.

У Гали вспотели ладони и заколотилось сердце, она сжала ручки сумки, рискуя окончательно отковырять остатки изрядно облупившейся кожи.

– Ваш билетик, – равнодушно бросил один из контролёров.

– Mi scusi, у меня ребёнок выходит из школы через десять минут. Сегодня короткий день, первая неделя, – от волнения Галя коверкала итальянский. – Она в первый класс пошла, – добавила она, пытаясь вызвать сочувствие.

– Синьора, билетик, – игнорируя её объяснение, попросил контролёр.

Галя покачала головой.

– Ясно, – сказал контролёр с падающими штанами и достал из сумки стопку с листками. – Будем выписывать штраф.

Галя посмотрела в телефон. Беатриче вот-вот выйдет.

– Я вас очень прошу!

Контролёр спросил её имя, фамилию и продолжил не спеша выписывать штраф. Галя схватила его за руку:

– Через пять минут она выходит из школы, её некому забрать, она будет там одна.

Контролёр отбросил её руку:

– Не трогайте меня.

– Что же вы за звери такие! – К горлу подкатил комок, Галя обхватила голову руками. – Господи, как же я устала! – взвыла она на русском.

Люди вокруг оглянулись. Парень с пирсингом в носу робко вмешался:

– Братан, давай я пробью за неё билетик, а?

Контролёр был непоколебим. Он выдал Гале бумажку:

– Оплатите на почте, это боллетино.

Галя выдернула листок и выскочила из трамвая. Она бежала, задыхаясь. Дом, второй, третий. Во рту всё окончательно иссохло.

Издалека виднелись школьные ворота, а за ними, внутри жёлтого здания, мелькала кудрявая голова Беатриче – дочка стояла, прижав нос к стеклянным дверям. Увидев маму, она замахала и улыбнулась полубеззубой улыбкой. Биделла, няня, с укоризной покачала головой, открыла дверь и выпустила ребёнка наружу.

Кудряшка бросилась к маме:

– Мамочка, мамочка, я уже начала волноваться.

Галя подхватила Беатриче и закружила, целуя в нежную шею. Беатриче смеялась и визжала, что ей щекотно. Галя поставила дочку на землю, достала из её рюкзака алюминиевую с розовыми узорами бутылку с водой, заглянула внутрь: на дне осталась пара капель.

– Ты не хочешь пить, солнышко?

Дочка помотала головой.

Галя жадно глотнула остатки воды, повесила школьный рюкзак себе на плечо, и они медленно поплелись в сторону приютившего их жилья.

– Мама, а можно я Аврору приглашу к нам в гости?

– Нет, малыш, вот будет у нас свой дом, тогда обязательно.

– Мама, а мы долго ещё будем в том месте? Мальчик в соседней комнате дразнится, а ещё у нас нет телевизора.

Галя легонько сжала её крохотную ручку:

– Всё у нас будет, милая, я тебе обещаю.

Недалеко от дома их неожиданно настиг дождь. Галя раскрыла сломанный зонт; с одного конца капало, и они шли, тесно прижавшись друг к другу. Один её ботинок промок и хлюпал, она уже как-то пробовала заткнуть дырку жвачкой, но не помогло. Надо бы занести к обувному мастеру, но его сначала надо найти, да и не до этого сейчас.

Они подошли близко к дому, но идти в тесную комнатушку не хотелось. Галя мученически вздохнула, словно запасаясь свежим воздухом впрок.

– Солнышко, давай ещё подышим. – Галя остановилась, прижала дочку к себе и погладила её свободной рукой по спине, укрывая зонтом.

– Мамочка, мне холодно, пойдём, а? – Беатриче дёрнула её за рукав плаща.

– Пойдём, моя хорошая. – Галя вытерла лицо рукавом.

Когда дочка уснула, Галя заперлась в ванной, включила воду, села на унитаз и тихо заплакала. Она всхлипывала, закрывая ладонью рот. Ей так хотелось закричать, громко и безудержно. Так хотелось выплеснуть наружу боль, стыд, беспомощность и чувство вины, но от того, что сделать это было невозможно, становилось ещё невыносимей. Она закрыла руками лицо и сидела, покачиваясь из стороны в сторону. Если бы не Беатриче, она вышла бы на балкон и сиганула вниз. Жаль, что здесь всего второй этаж, зато такая мысль не раз приходила в тех офисах-небоскрёбах. Там результат был бы однозначный.

Но мысль о том, что дочка останется одна или, куда хуже, станет жить с НИМ, приводила в чувство. Этого точно нельзя допустить.

Галя вернулась в комнату, стараясь не шуметь, отодвинула нижний ящик шкафа и достала коробку. То была старая коробка из-под пуговиц, которая досталась ей от бабушки. Бабушка же и научила её шить. Галя могла бы нормально заработать сейчас на шитье, но швейная машинка осталась там. В доме, откуда пришлось сбежать.

Коробка из-под пуговиц служила ей копилкой. Сейчас в ней было отложено 400 евро.

– Ты должна работать, чтобы поскорее выйти из этого проекта, – бросила воспитательница Ребекка в один из первых дней. – Будет у тебя в копилке 5000 и бессрочный контракт – выйдешь.

Восемь евро в час, пятьсот пятьдесят уборок – выходит 5000 евро.

Полная копилка и бессрочный контракт. Вот цена их с Беатриче свободы.

Фрагменты из отчёта воспитателей:

Утром вышла к завтраку в пижаме

Ночью слышали рыдания

Попросила пить чай на обед

5

Колокола церкви отбивали привычный утренний ритм. Девять утра. Дети в школе, муж на работе, можно заняться собой. Снежана улыбнулась солнцу, встала на фоне разноцветного клёна и пронзительно яркого неба, проглядывающего сквозь ветви, сделала селфи в «Инстаграм»^[1] с надписью «Жизнь прекрасна, la vita è bella».

Строители, копавшие ямы во дворе, восхищённо присвистнули и прокричали вслед:

– Ma che bella sei!

Снежана, привыкшая за десять лет жизни в Италии к постоянным комплиментам итальянских мужчин, закатила глаза, но внутренне усмехнулась. Она знала, что на местных её внешность производила гипнотическое действие.

На телефон пришло сообщение: «Когда увидимся? Я скучаю».

Снежана не ответила. Пусть пострадает.

Любовник у Снежаны появился не сразу, лишь когда дети отправились в детский сад и времени стало больше. Сначала это был не любовник, а ухажёр. Он осыпал её комплиментами, всячески нахваливал. То, чего Микеле больше не делал. Микеле изменился, начал требовать готовить, причём не просто готовить, а, как он выражался, «оптимизировать расходы». Приводил в пример свою маму. Она, мол, всегда готовит из остатков. Что за старческие привычки? – удивлялась Снежана. Вроде состоятельная семья, а оптимизируют. Снежана, выросшая в бедности, наоборот, экономить не хотела. Покупала самые дорогие продукты, часто в кулинарии (здесь это называлось gastronomia) уже готовое, стряпать не любила. Ещё чего, будет она тратить время на готовку, когда вокруг столько интересного.

Снежана миновала кружевную белоснежность собора Дуомо и свернула на Корсо Витторио Эмануэле. Из кондитерских доносились соблазнительные ароматы свежих круассанов, работники магазинов протирали витрины и готовились к очередному рабочему дню, туристы пили неоправданно дорогой кофе за столиками.

Снежана зашла в магазин детской одежды присмотреть мальчишкам школьную форму.

Оба сына пойдут в частную школу – так решил муж.

Лучшую школу в Милане, стоимость года обучения в которой обойдётся в несказанную сумму – годовую зарплату среднего миланского клерка. Зачем такие траты и почему дети не могут пойти в обычную школу, ведь это всего лишь начальная школа, первый и второй класс, Снежана не понимала. Но и не спорила. В конце концов, платит он.

Она пробежала глазами ряды костюмчиков. Надо купить синие штаны, белые рубашки и синие пиджачки, сверху нашить эмблемы школы. Муж подарил ей швейную машинку. Снежана всегда хотела научиться шить и даже метила в престижный Институт Марангони, чтобы стать модельером. Но сейчас, когда детям надо платить столько за обучение, она, пожалуй, перебьётся, да и желание поутихло.

На телефон пришло новое сообщение:

«Аморе, почему не отвечаешь?»

Сколько раз она просила не писать ей на телефон! Снежана кокетливо накрутила локон на палец и ответила, назначив свидание через два часа, пусть сводит её на обед в отель Bulgari. И тотчас стёрла сообщение.

6

Анита проснулась раньше всех, тихо вышла из комнаты, прикрыла за собой дверь в спальню и на цыпочках спустилась на первый этаж. Главное – не разбудить Бруно, у него такой чуткий сон. Она приняла душ, быстро высушила ровное каре феном и довольно разглядела своё отражение в зеркале. Как удачно её подстригли. Волосы Анита носила всегда длинные, но вдруг перед днём рождения захотелось каких-то перемен. Йогиня, она же гуру, она же астролог, решение Аниты не одобрила. По её мнению, женщина, остригая волосы, лишает себя силы. Ну а как по ней, так короткие волосы намного удобней. Анита помотала головой вправо-влево.

Она зашла в детскую и нежно прошептала:

– Котики, пора вставать.

Анита пощекотала розовую пяточку младшего, сын спрятал ножку под одеяло и что-то недовольно промычал. Анита подошла к старшей и поцеловала дочку в тёплую щёку.

Через десять минут уговоров Аните удалось отправить детей в ванную.

Пока те мылись, она накрыла на стол. Сварила кашу, подогрела молоко. Она не признавала сладкого итальянского завтрака, всех этих булочек с печеньями, и старалась готовить как дома.

Угрюмый Бруно зашёл на кухню, промычал «буонджорно» и поставил вариться кофе. Это единственное из домашних дел, которое он делал с удовольствием и регулярно.

– Гугл, включи телевизор, канал уно! – выкрикнул он.

Умный помощник выполнил команду, на экране появились ведущие новостей. Телевизор был включен в доме почти всегда, за завтраком, обедом и ужином. Анита терпеть не могла эти говорящие головы, а для мужа телевизор был такой же частью повседневности, как для многих музыка.

Дети есть не хотели, просили шоколад и ссорились из-за игрушек.

Миша ударил Катю роботом лего, та заплакала. Бруно схватил робота, откинул его и прикрикнул на обоих. Миша показал папе язык, тот приблизил свой указательный палец к раскрасневшемуся лицу Миши и сказал, что в следующий раз язык оторвёт.

Миша заплакал и кинулся к маме жаловаться. Анита пожурила сына, объясняя, что бить сестру нехорошо, стрельнула глазами в сторону удалившегося в ванную мужа – неужели нельзя обойтись без этого «оторву язык»? – но разбираться не стала: детям пора в школу-сад, ей – на работу.

Она помогла детям одеться, сама быстро натянула узкие джинсы и свитер. Ни одна из беременностей не доставила проблем в виде лишних килограммов. Лишь грудь, и без того немаленькая, увеличилась на размер. Не обвисла, всё так же упруго держалась. Бруно всегда говорил Аните, что влюбился в неё из-за «фасада», и дико ревновал, когда она носила слишком глубокое декольте.

Катя всё ещё дулась, Миша хныкал. Анита сунула обоим шоколадное печенье. Помогло.

Анита и дети вышли на улицу. Шёл дождь. Она открыла детский зонтик для Кати, большой для себя, укрыла коляску Миши от дождя, и они медленно двинулись в сторону школы и детского сада. Хорошо, что оба здания находились рядом.

– Мамочка, Люсе тоже нужен зонтик. – Дочка прижимала к груди белого игрушечного кролика с длинными ушами. Кролика звали Люся, так Анита хотела назвать дочку. Но имя Люся на итальянском звучало как Лучия, совершенно не то. Узнав об имени, которое не случилось, дочка назвала любимую игрушку Люсей. Она таскала кролика повсюду, но в школу не разрешали приносить игрушки. Поэтому она отдавала кролика маме, та несла Люсю на работу и приносила вечером домой. А вечером Катя усаживала кролика за игрушечный столик, наливала чай из кукольного чайника и расспрашивала Люсю, как прошёл её день.

Анита оставила Мишу в саду, Катю в школе и дошла до небольшого вокзала. Вот плетётся, как всегда с опозданием, поезд treno nord, упакованный сверху донизу pendolare – так называются те, кто ездит на работу в Милан из пригородов.

Анита вошла в поезд и села у окна. Мелькали кирпичные крыши и нарядный багрянец здешней осени. Пожухлые жёлтые листья не наводили тоску, в них Анита находила поэзию и хрупкую красоту. Ещё большей трогательности добавляли высаженные у изголовья виноградников кусты белых роз. По температуре здешняя осень больше походила на раннее лето в родных широтах. Хотя какие они уже родные. Восемь лет в Италии…

Анита включила музыку и закивала ей в такт. Главное, не оставаться наедине со своими мыслями, иначе придёт она.

Пустота.

Как будто внутри Аниты была дырка, через которую сквозил холодный ветер. Иногда пустота с ней говорила. Анита не всегда этого хотела. Вернее, никогда не хотела. Пустота задавала неудобные вопросы.

Сегодня, например, она не переставала спрашивать, насколько это нормально – не помнить день рождения своей жены. Анита смотрела в окно и вспоминала, как отметила свои предыдущие восемь дней рождения. В первый год Бруно дарил ей подарки. Когда появилась Катя, подарков и внимания поубавилось. Ну, хотя бы цветы покупал. Правда, она напоминала ему заранее и вообще отметила все их дни рождения в семейном календаре. Купила бумажный красочный и повесила на кухонной стене. Не помогло. Вчера он просто забыл. Работал Бруно в компании, которая продавала разную технику, и не то чтобы сильно уставал. Хотя и говорил о постоянном стрессе.

Внутри опять заныло. Анита чувствовала пустоту с самого детства, с того момента, когда не стало мамы. На тот момент Анита была возраста Кати. Шесть лет. Она поёжилась и достала из сумки Катиного зайчика. Провела игрушечными ушами по своей щеке. Какая всё-таки Катя ещё маленькая. Какой же всё-таки маленькой была она…

Полчаса, и поезд прибыл на станцию Гарибальди. Там несколько остановок на метро и сразу офис, возле метро Sant Agostino. Конечно, если по-честному, она не против поселиться где-то здесь неподалёку. Выросшая в городе, Анита оставалась горожанкой, и пусть у неё не было времени на театры и прочие культурные мероприятия, но ей нравилось знать, что они где-то там, на расстоянии вытянутой руки. Это давало ощущение знакомого. Всю жизнь она подшучивала над людьми из провинции и вот сама там оказалась.

Тортона, так назывался квартал, где работала Анита, был и дизайнерским, и модным одновременно. Там находились многочисленные студии и креативные агентства. Весной проходила Неделя дизайна, а осенью и зимой, когда Милан погружался в Неделю моды, здешние улицы наполнялись стильными моделями и продюсерами.

Зато воздух в Милане не ахти какой, а в Брианце у них дом с садом. В Милане они квартиру с садом точно не могли бы себе позволить. Деткам в Брианце раздолье: зелено, много открытого пространства, леса, не то что этот несчастный клочок зелени Parco Solare. Да и дешевле у них там. Коллега снимает квартиру за 1000 евро, они за свою в Брианце отдают 600 евро по ипотеке. Есть же разница.

Внутри кафе «Да Риккардо», куда Анита забегала выпить кофе почти каждое утро, стояло звяканье чашек и пахло свежими круассанами.

Круассаны пекли в соседней кондитерской, на высоких подставках ароматно пахли булочки и пирожные: с абрикосовым, малиновым и апельсиновым джемом, миндальным кремом, пустые, засахаренные. Круглые, рогаликами, квадратиками и треугольниками.

За барной стойкой ловко орудовали двое высоких мужчин, оба в белоснежных, идеально выглаженных рубашках. Первый – хозяин, худощавый загорелый итальянец с едва проступавшей среди чёрных густых кудрей сединой, второй – проворный симпатичный бармен помоложе, отправлявший одну за одной белые чашки гостям:

– Tre capuccino, due macchiati, uno normale.

Посетители выпивали кофе у бара залпом, быстро дожёвывали свои круассаны и убегали на работу. Кое-кто предпочитал спокойно завтракать за столиком, но таких было немного. В основном студенты и пожилые миланцы, случайно попавшие в этот утренний офисный поток.

Анита попросила свой макиато, выпила его в один глоток, положила на барную стойку евро и пятьдесят центов.

– Сдачи не надо. – Она помахала рукой бармену и толкнула дверь, впустив запыхавшуюся блондинку.

– Mi scusi, – произнесла та, нечаянно наступив на ногу Аните.

– Figurati, – ответила она, улыбнувшись, и вышла в дождливый Милан.

7

Около девяти утра толпа схлынула, начался офисный день.

Пятидесятилетний Риккардо, хозяин бара, выдохнул и сделал себе кофе. Уселся за стол и раскрыл La Repubblica. Капли барабанили по окну, стекая быстрыми ручейками.

Блондинка рассеянно огляделась, поставила сломанный зонт в специальный контейнер.

Серый плащ топорщился от неправильно застёгнутых пуговиц. Покрасневшее лицо блестело от дождя, блондинка тяжело дышала. Она подошла к барной стойке и попросила кофе. Достала из кармана мелочь, отсчитала и положила на стойку десять монет по десять центов.

– Кофе стоит евро и двадцать центов, – улыбнулся бармен.

Женщина суетливо полезла в карманы, вывернула их наизнанку, но нашла там лишь пуговицу. Она покраснела, достала кошелёк, но и там монет не нашлось. Женщина поджала губы, вынула из сумки скомканную бумажку и положила на стойку, расправляя и поглаживая.

– Простите, – обратилась она к бармену, – тут объявление… – Она достала из кармана намокший кусок газеты. – А двадцать центов, mi scusi… я не рассчитала… – Она шмыгнула носом.

Бармен поставил перед ней кофе и кивнул в сторону высокого хозяина:

– Он – босс, по работе – к нему, а насчёт центов, – бармен взял сдачу Аниты, – вот тут есть, – и улыбнулся.

Женщина поблагодарила, залпом выпила кофе, подошла к столу и робко произнесла:

– Извините…

Мужчина поднял глаза. Блондинка протянула объявление и смущённо улыбнулась.

– Ах, вы насчёт работы? Присаживайтесь, – он указал на стул. – Вы уже выпили кофе?

Блондинка молча кивнула и расстегнула плащ, из-под которого виднелась полосатая мятая рубашка.

– Какой у вас опыт?

Блондинка откашлялась.

– У меня нет опыта… именно в баре… – Она втянула голову в плечи. – Но… я быстро обучаюсь…

Вид у неё был жалостный. Хозяин осторожно произнёс:

– Конечно, лучше, если у вас есть опыт… Утром у нас большой наплыв, нужна скорость. Вы в какое время готовы начать?

Блондинка держала руки в замке и тёрла друг о друга большие пальцы.

– Вот в девять и могу.

Хозяин хмыкнул:

– Мы открываемся в шесть.

Женщина начала отковыривать с больших пальцев остатки лака, глаза бегали из стороны в сторону. Взгляд остановился в одной точке, и она тихо сказала:

– Мне очень нужна работа… Именно утром, да. – Она пробормотала это всё быстро и тихо. – Я вам всё объясню. – Голос дрожал, в глазах заблестели слёзы.

Риккардо нахмурился:

– И до скольки вы можете работать?

– До половины четвёртого.

Риккардо внимательно разглядывал женщину. Было в ней что-то пронзительное, вызывающее сочувствие, что-то, мимо чего такой сильный эмпат, как Риккардо, просто не мог пройти. Он почувствовал не жалость, нет. Скорее, обычное человеческое желание помочь.

– Ладно, – сказал он и нахмурился ещё сильней: – Приходите завтра, но в девять уже не имеет смысла. Приходите в одиннадцать, будете обслуживать обед. Как вас зовут?

Блондинка растянула губы в улыбке и протянула руку:

– Галя.

8

– Зина только и делает, что жалуется, – фыркнула Ребекка и уселась на диван в кабинете хозяйки.

Моника, тучная итальянка с волнистыми рыжеватыми волосами, стояла у окна.

– Да, сложная она. С одной стороны, чем дольше они здесь, тем нам выгодней…

Ребекка понимающе закивала. На каждую женщину таким учреждениям, как их, государство выдавало содержание. Чем дольше «беглянка» здесь находилась, тем дольше они получали на неё деньги.

– Но, с другой стороны, – Моника села за свой деревянный стол, такой же рыжий, как её волосы, – не стоит забывать о показателях. Если мы женщин не интегрируем и проекты не завершаются успешно, это плохо для нашей репутации. Кстати, – она посмотрела кое-какие записи, – Зинаида остановила меня вчера и сказала, что вы купили просроченные йогурты. Сколько раз говорила, – Моника раздражённо сделала ударение на последнем слове, – если придёт инспекция, у нас будут серьёзные проблемы.

Ребекка закатила глаза:

– Да нормальный йогурт был, мы покупали хорошие. Если их не едят вовремя, то, конечно, они портятся.

Ребекка уставилась на лаковые носки своих розовых балеток. Как же её достала эта работа. Вечно орущие дети и мамаши-эмигрантки с их психологическими проблемами. Близкая подруга, с которой они закончили вместе университет, прошла стажировку в таком же месте, плюнула и сказала, что это совсем не её. Что надо по-настоящему любить и детей, и женщин, а она не может себя заставить. Вроде продажами занялась сейчас, переквалифицировалась.

Ребекка так не думала. Почему надо обязательно любить? Можно просто выполнять работу сносно. Платят стабильно, работа несложная, ну и как-никак она здесь главная. От неё хоть что-то здесь зависит. Всю жизнь за неё принимали решения другие. Отец решал, куда она поступит, где ей работать.

– А как тебе эта, со смешным именем?

Ребекка задумалась.

– Спокойная. Вроде на работу устроилась, комнату в порядке оставляет, отвечает вежливо. Наблюдаю.

Это «отвечает вежливо» для Ребекки имело большое значение. Например, Зина ей грубит. И африканка тоже. Они не поняли, с кем имеют дело и от кого здесь всё зависит. Отчёты для социальных работников пишет она. Она, Ребекка, а не кто-то другой.

Мысль о том, что она здесь главная, что она может влиять на жизни этих заблудших овечек, наполняла Ребекку гордостью. Но было ещё кое-что. За время работы здесь она поняла, что испытывает какое-то животное удовольствие, когда женщины получают свой урок.

Пусть знают, как это – приезжать в чужую страну и занимать здесь чужое место. Это наши мужчины, наша страна, катитесь к чёрту вообще.

«Ненавижу их всех…»

9

На кухне было не протолкнуться, все семьи встали рано. Вокруг толстой африканки Саиды крутилось три ребёнка; один, совсем маленький, просился на ручки, девочка с тугими косичками, топорщащимися в разные стороны, сосала палец и хныкала, что хочет есть. Старший возил по маме крохотную машинку: вжих – вверх, фух – вниз. Мама была до того толстая, что машинка сына не доставляла ей существенного неудобства. Она крикнула им что-то на своём языке, и все трое спрятались под стол.

Вторая соседка, молдаванка Зина со всклоченными серыми волосами, достала из холодильника молоко и недовольно поморщилась:

– Опять не то, что я люблю. Я же просила купить Intero. – И она захлопнула со всей мощи холодильник, так что банки и бутылки внутри задрожали.

– Хоть какао купили. – Она налила в кастрюльку молоко и добавила две столовые ложки с горочкой.

Увидев шоколадную пудру, Беатриче, всё это время прятавшаяся за мамой, дёрнула легонько за подол халата и прошептала:

– Мама, я тоже хочу какао.

Зина протянула пачку:

– Бери.

Галя поблагодарила и сказала, что сделает обязательно, но в другой раз. Как можно варить какао в такой спешке и тесноте! Она вспомнила, как делала какао бабушка. Медленно и с удовольствием.

– Чем так воняет, – сморщилась Зина, – а, Саида?

Африканка стояла рядом с молдаванкой и мешала что-то в своей огромной кастрюле. Кухня, волосы и одежда женщин пропитались пряно-острым ароматом.

– Куркума, – ответила африканка важно.

– Куркума, х-й-те-а, – заржала Зина. – Будем теперь все вонять этим говном.

Африканка, не понимавшая Зининых шуток, продолжала помешивать еду.

– Опять они рылись в моих вещах, – пробасила она.

– И что нашли? – спросила Зина.

– Вино нашли, знакомая принесла.

Молдаванка покачала головой:

– Ты же знаешь, что это опасно, ну выйди, выпей в баре бокальчик, но зачем здесь? Сейчас эти… – Она посмотрела в сторону дверей и добавила тише: – Напишут, что ты алкоголичка.

– Суки, – процедила африканка еле слышно сквозь зубы. – Жалко, я так и не научилась чёрной магии у моей мамы – навела бы на них порчу.

Галя достала из холодильника йогурт, посмотрела срок годности, дала Беатриче и велела идти в комнату. Хорошо, что непросроченный. Недавно Галя съела просроченный, купленный воспитателями йогурт и потом сидела на унитазе несколько часов подряд, пока соседки колотили в дверь, потому что им тоже срочно надо. Стоит вообще перестать есть «казённую еду».

Зина продолжала мешать какао и смотреть в одну точку, казалось, она не слышит того, что происходит вокруг.

– Какой аромат, – прервала её раздумья Галя.

Молдаванка улыбнулась:

– Ага, – вылила какао в чашку и что есть мочи крикнула: – Маша! Иди сюда.

За чашкой прискакала худенькая девчушка, совершенная противоположность матери. Смущённо улыбнулась, схватила чашку, но тут же завизжала «ай, горячо!» и плюхнула её на стол. Какао вылилось, оставляя на чашке шоколадные разводы.

– Безру… – начала было молдаванка, потом осеклась, посмотрела на Галю, молча вытерла разводы, долила какао из кастрюльки и отдала дочке.

– АккурАтнЕнькА, бери за ручку, вот так, – терпеливо добавила она, но было видно, что спокойный тон дался ей с трудом. – Неси в комнату.

Затем она вздохнула и села за стол, подпёрла голову:

– Не видно этому всему ни конца, ни края…

– Ты сколько в этой… ну… – спросила тихо Галя.

– В этом концлагере? – хмыкнула Зина. – Да уже полтора года. – Она покачала головой: – Сначала была там, в своём городе, в Пьемонте, потом перекинули сюда. – Зина налила себе остатки какао. – Тут хоть на улицу выйти можно, а там мы вообще жили взаперти, меня никуда не выпускали, так как «каза фамилья» находилась близко от дома. Ну то есть нормально, да? Бывший муж продолжал жить в нашей квартире, гулять, развлекаться со своими путанами, а мы с дочкой оказались в бомжатнике с наркоманами и психами.

Галя хотела подбодрить Зину, сказать, что здесь, возможно, не так уж плохо, ведь тут нет ни психов, ни наркоманов, ни тараканов. И что, может быть, не стоит тогда называть это место концлагерем.

– Саида, расскажи Зине, какие тараканы были в твоём первом месте, – попросила Галя африканку.

Та оторвалась от готовки, повернулась к Зине и широко раскрыла большой и указательный пальцы.

– Ну прямо, ага, десять сантиметров, что ли? – заржала Зина.

– А пару раз тараканы падали на нас с потолка, когда мы спали. – Саиду передёрнуло от брезгливости.

Она выключила газ и вышла, трое детей ринулись за ней.

– Зина, а ты работу искать не пробовала? – робко спросила Галя.

Молдаванка усмехнулась:

– Разве только уборщицей. Куда я без языка? Да и документы я всё ещё жду, эти, – она посмотрела на дверь, – всё никак в квестуру не отвезут. А без документов кто меня на работу возьмёт?

Галя поджала губы и потёрла свои заскорузлые руки. Всё же крем для рук стоит купить. В последний раз она видела в супермаркете какой-то меньше чем за евро.

Документов, то есть вида на жительство, не было и у Гали: оказывается, бывший забыл продлить. Она всё ещё думала, что Адольфо сделал это специально, чтобы она никуда «не могла рыпнуться». Учреждение обещало помочь, но в прошлый раз воспитательница Ребекка забыла про её встречу в квестуре. И как без документов она получит бессрочный контракт? Риккардо сжалился над ней и взял по «квиточку» о назначенной встрече. Сказал, что платить будет вчёрную, и на том спасибо.

– А что ты у себя там делала? – спросила Галя у Зины.

– На заводе работала. Не то чтобы нравилось, но точно получше, чем в этом… – Зина помолчала и добавила: – Да уж, реально ГУЛАГ. – Она тяжело вздохнула: – Вот дочку в школу отведу и опять сюда возвращаюсь. А в обед здесь вообще дурдом. Ну ладно, главное – она со мной… Вроде ж дети больше не наши, когда ты сюда попадаешь. А вроде как под опекой государства. – Она зашаркала к двери, приговаривая: – Жизнь не удалась, всё криво, косо…

Галя мыла посуду и перебирала в голове всё то, что она поняла об этой «системе». Когда есть заявление о насилии в семье и женщина не в состоянии обеспечить себя и ребёнка жильём, социальные службы берут семью под опеку и определяют маму с ребёнком в приют. Родители перестают быть единственными опекунами, ребёнок становится на учёт у социальных служб. Галя жутко боялась этого «на учёт», а ещё она боялась того, что говорила ей Ребекка. Что ребёнка могут забрать в приёмную семью, если мама не сможет его содержать или снова будет насилие в семье. За насилие она не волновалась, а это «могут забрать» вновь и вновь приходило к ней во сне.

Галя закончила мыть посуду, подошла к пробковой доске возле кухни посмотреть, чья очередь готовить. Сегодня африканка. Значит, будет рис с тем пряным ароматом, заполнившим всю квартиру. Но это точно лучше, чем если бы готовили воспитатели. Однажды они сделали пасту. Голая паста, рядом вывалили консервы. Никаких тебе итальянских пасташутта с домашними соусами.

На пробковой доске висели правила структуры:

• Возвращаться не поздно

• Держать в порядке комнаты

• Уважать имущество

• Держать в тайне адрес места

Каждую женщину, попадавшую сюда, обязывали им следовать. Кажется, она даже что-то там подписала.

В комнате Беатриче рисовала розовый дом и собаку.

Стола в комнате не было. Галя подкладывала под тетрадки твёрдую папку, и дочка занималась на кровати. Когда было солнечно, они делали уроки во дворе, там стояла скамейка.

Ну ничего, скоро они отсюда выберутся.

– Мама, похожа на Стешу? – Беатриче раскрашивала собаке хвост.

Стешей звали премилую дворнягу, помесь бордер-колли с бог знает кем, бело-серого цвета. У Стеши были смешные уши и разные глаза. Правый – карий, левый – зелёно-голубой. «Чисто Воланд», – шутила Галя. Надо было так и назвать. Кто такой Воланд, конечно, знала только она. Адольфо, бывший, не то что зарубежных авторов, он и итальянских никогда не читал.

– Не знаю, как там Стеша, надеюсь, её кормят, – ответила Галя невпопад, думая о том, что, скорее всего, собаки больше нет. Адольфо угрожал убить её, если Галя уйдёт.

Беатриче дорисовала Стеше будку, хотя собака обычно спала в доме. Она заходила, шмякалась у входа и растягивалась на прохладном полу, так что вся её лохматая туша занимала половину прихожей. Беатриче нарисовала будку возле большого дерева.

– Грушевое, как дома, – объяснила она.

Вот листики, вот одна груша, вторая. Галя наблюдала за Беатриче, пытаясь забраться в её воспоминания, понять, что именно помнит дочка о доме. Наверное, не забыла то, как бегала по двору, как играла в мяч, резвилась с собакой, как Адольфо повесил качели на грушевое дерево и поставил рядом бассейн.

Беатриче высунула язык и ловко дополнила рисунок большим кругом под деревом и девочкой с кучерявыми волосами, довольно посмотрела на рисунок, быстро дорисовала девочке корону и протянула маме:

– Вот. Это принцесса в бассейне, а рядом Стеша, её собака.

Галя поцеловала Беатриче в затылок:

– Очень красиво.

– Мама, я скучаю по дому. У меня там столько игрушек… и Стеша, – заныла Беатриче. – Почему она не с нами?

Галя погладила Беатриче по голове.

Как она может объяснить, что в тот вечер успела спасти только их с дочкой? А когда потом спросила, можно ли забрать и собаку, ей сказали, что с животными «в структуру» нельзя. Галя думала про Стешу каждый день и обещала Беатриче купить собаку, когда они выйдут на свободу.

– А давай сходим погулять в парк, а? Суббота же, – предложила Галя. – Я только уберу ванную, сегодня моя очередь, и пойдём, ладно? А ты пока уроки сделай.

– И на мороженое давай сходим, ну мамочка, – и Беатриче посмотрела на неё своими большими карими глазами, обрамлёнными длиннющими ресницами. – А?

Галя встала, полезла в кошелёк. Два евро – столько стоит маленький рожок мороженого. Всего в кошельке лежало двадцать евро. Риккардо дал аванс. Она даже не просила, он просто вынул из кармана сто евро и сказал:

– Бери, в счёт первой зарплаты.

Галя сразу же отложила в копилку восемьдесят евро, оставив в кошельке двадцать. На эти деньги надо было ещё купить тетрадки в школу, набор фломастеров, карандаши и носки. Все носки постоянно сползали: совсем стали маленькими. Конечно, по-хорошему надо купить новые ботинки. Но это минимум евро двадцать, а то и все тридцать. Себе бельё тоже надо было купить, но она точно потерпит. В конце концов, можно и заштопать несколько прохудившихся трусов.

– Не знаю, любимая…

– Ну мамочка, – на глаза Беатриче наворачивались слёзы, – я мороженое не ела уже сто лет.

Каждый день Галя старалась не чувствовать вину, но удавалось так себе. Она, и только она виновата в том, где они сейчас. Если бы она ушла раньше или, ещё лучше, вообще не вышла за него замуж, не поторопилась так, уступив его спешке, если бы она не позволяла обращаться с собой как с прислугой, не закрыла глаза на тот самый первый подзатыльник, не надеялась, как идиотка, что раз сегодня он её похвалил, то завтра всё поменяется, уверенная, что он больше никогда не скажет ей обидного слова, не унизит и тем более не ударит. А потом, увидев, что это была очередная морковка (Галя постоянно вспоминала пословицу про кнут и пряник, только в итальянской версии она звучала как «палка и морковка»), она всё равно не ушла, потому что привыкла к этим эмоциональным качелям. Ей было страшно признать, что, приняв такой ненормальный уклад жизни, она подвергла опасности собственного ребёнка. Она была противна самой себе за слабость, за то, что позволила себе жить в пузыре, за то, что превратилась в какую-то покорную амёбу. О чём она думала? Что вот наконец-то пришёл настоящий мужик, который решит все её проблемы. Что наконец-то после развода и пьяных ухажёров появился кто-то приличный. Что родилась долгожданная дочка, появился свой дом, сад, огород и собака и что всё это не хочется потерять из-за какого-то там подзатыльника или пары-тройки обидных слов.

И теперь она спасла себя и дочку, но лишила Беатриче нормального детства. Своей комнаты, мороженого, нормальной обуви и… собаки.

– Солнышко, я обещаю, в конце месяца мне дадут зарплату, и я куплю тебе два мороженых сразу!

Беатриче перестала дуться и расплылась в улыбке:

– Чур, мне со вкусом шоколада и фисташки!

Галя пошла тереть ванную. Зина всё бубнила, что их не имеют права заставлять убирать общие пространства, что для этого должна быть уборщица, о чём то и дело сообщала воспитателям. Но Галя боялась спорить. В первый же день на робкую претензию, что у неё сырые простыни, Ребекка улыбнулась и ответила:

– А ты можешь быть свободна. – Сделала паузу и добавила: – Но ребёнок останется с нами.

Галя помнит, как сидела, боясь шелохнуться, словно её засунули в очень узкий проём.

Именно так она чувствовала себя все семь лет жизни с Адольфо. Страх. Он вернулся и сдавил привычными тисками диафрагму. Нет, она просто уберёт и не будет спорить.

На улице стоял солнечный октябрьский день, сухой и тёплый. Беатриче остановилась возле детской площадки:

– Мама, тут карабкалки, можно?

Галя села на скамейку. Как хорошо, что дочка говорит по-русски. Болтала сносно, правда, смешивала русские слова с итальянскими, так что выходили потешные сочетания. Вроде «сгабельчик» – от слов «стульчик» и sgabello, или «сакетик» – «пакетик» и sacchetto, «кросточка» – «корочка» и crosta.

К Беатриче подошла девочка, они стали играть вместе. Через десять минут Беатриче вернулась к маме:

– Они на мороженое идут, зовут нас, – и она жалобно посмотрела на маму.

На другой стороне площадки сидела итальянская мама. В опрятном бежевом пальто, больших очках от солнца, чёрных туфлях-лодочках. Итальянская мама помахала рукой.

Галя вздохнула. Придётся отказаться от покупки фломастеров и опять услышать от учителя, что ребёнку «нечем работать». Она распустила куцый хвост и сделала его заново. Посмотрела на свои красные шершавые руки, спрятала их в карманы.

Подбежала девочка-итальянка, вылитая мать уменьшенного размера. Бежевое пальто, туфли-лодочки.

– Ну что, идём? – спросила она у Беатриче.

Итальянская мама доброжелательно улыбнулась и протянула руку:

– Пьячере, Франческа.

Беатриче дёрнула мать за рукав. Галя, стесняясь, произнесла своё имя тихо.

Услышав, что её зовут Галина, девочка прыснула от смеха:

– Мама, мама, синьору зовут Курица.

Итальянка шикнула на дочку.

Галя виновато улыбнулась:

– Да… такое вот имя, кто ж знал, что я буду жить в стране, где Галина – это птица, а не имя.

Беатриче схватила за руку девочку, и они побежали в лавку с мороженым за углом соседнего дома.

– В какую школу вы ходите? – спросила Франческа.

Галя назвала.

– А вы?

Новую подружку Беатриче звали Анастасия, она ходила в частную английскую школу. Вообще-то жили они в квартале Боско Вертикале, а сюда приехали только чтобы навестить бабушку.

– А вы где живёте? – спросила Франческа.

Беатриче только собралась назвать их полный адрес, как Галя опередила её:

– Мы здесь, неподалёку.

– Вон в том доме, – указала Беатриче вдаль.

Мамы купили девочкам мороженое и уселись на скамейку рядом.

– У тебя сколько кукол Барби? – спросила Анастасия и, не дождавшись ответа, сообщила, что в её комнате стоит самый настоящий огромный Барбин дом, а ещё Барбин велосипед и Барбина машина.

– Зато я говорю по-русски и по-итальянски, – сказала Беатриче, надувшись.

– А в лего ты играешь? – не успокаивалась Анастасия. – У меня целых четыре коробки, и мой папа умеет строить рестораны и целые отели.

По дороге домой Галя отчитывала Беатриче:

– Ты не должна говорить, где мы живём, сколько раз объясняла. Это секрет.

Беатриче шла хмурая.

– Целый дом Барби. И машина. И папа, который строит отель из лего.

Она вырвала руку и пошла впереди Гали.

Поздним вечером, когда дочка уснула и все соседки помылись, Галя прокралась в ванную, включила воду, встала под душ и стояла, позволяя тёплой воде стекать по волосам, по лицу, по плечам. Она делала так каждый день. Другого способа успокоиться она пока не придумала.

Нельзя быть слишком эмоциональной.

Нельзя показывать, что тебе плохо.

Нельзя грубить воспитателям.

Нельзя кричать на ребёнка.

На Беатриче ей злиться не хотелось, а вот на воспитателей – да. Но ни в коем случае нельзя.

Галя стояла под водой, постепенно уходило напряжение, словно внутренняя пружина разжималась. Надо ещё что-то придумать. Что-то такое, что поможет вытащить наружу этот невыносимый сгусток нехорошего, этот бесформенный клубок. С каждым днём он становился всё больше, длинней и длинней. Надо сделать что-то, чтобы окончательно распутать его и искромсать.

10

Кристина стояла в гардеробной и задумчиво выбирала наряд. Сегодня важный день, ей наконец-то доверили значительный контракт. Она будет вести все легальные аспекты слияния двух крупных энергетических корпораций.

Во время учёбы в Университете Боккони на юридическом факультете Кристина мечтала именно об этом: стать высококлассным международным юристом. Любимыми сериалами и фильмами Кристины всегда были те, что про адвокатов.

Кристина выбрала белоснежную блузку со строгим воротником, синий костюм Max Mara и синие туфли. Достала из ящика, наполненного десятком коробочек с бижутерией, яркую брошь, купленную в Нью-Йорке во время последней поездки с Франческо.

Понятно, что Милан – лучший город в Италии для карьеры и нет другого такого по возможностям, но это, конечно, не Нью-Йорк. Совершенно не тот масштаб. Глубоко в душе Кристина мечтала жить в Нью-Йорке, конечно, на Манхэттене, чтобы и офис, и квартира обязательно с видом на Центральный парк.

– Ты просто не умеешь ценить то, что есть, – твердил муж.

Почему она не ценит? Очень даже ценит – и роскошные апартаменты с видом на миланские крыши, и работу с бессрочным контрактом и годовым бонусом, и мужа, снисходительного и нетребовательного.

Но это не мешает Кристине метить выше и брать от жизни всё. Может, когда-нибудь ей удастся уговорить Франческо переехать. Но он так привязан к Италии, что идея казалась ей сложно осуществимой. Пока.

Кристина прикрепила брошь на лацкан пиджака и окинула взглядом гардеробную. В помещении размером в полноценную комнату небрежно висели перекинутые через планки пиджаки и блузки, грустно валялись на полу вечерние платья, а куча обуви была скинута в угол. Вещи Франческо занимали меньше трети помещения. Рубашки и пиджаки, пара курток и пальто скромно висели в углу.

Да уж, не так она себе представляла гардеробную своей мечты. Здесь всё должно быть развешено по цветам, а обувь – ровненько стоять. Тогда гардеробная имеет смысл. Надо подумать, как здесь всё организовать.

Выйдя из гардеробной, Кристина остановилась возле детской и открыла дверь в пустую комнату.

Пахло детским кремом и молоком. Пахло Софией.

Кристина присела на розовый стульчик возле такого же столика с крохотным фарфоровым сервизом. Красный в белые крапинки чайник, чашечки и сахарница. На стульях рядом сидели панда и кукла Барби-невеста.

Через месяц Софии исполнится восемь месяцев. Мама говорит, что она вовсю ползает и даже пытается вставать.

Почему Кристина так боится? Все же справляются, у Аниты и Снежаны вон аж по два ребёнка. Почему ей так страшно? Можно же взять няню, да и родители Франческо живут недалеко. Отчего так страшно при одной мысли, что она станет мамой двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю? Почему она такая эгоистка и ей так сложно не думать лишь о себе? Почему так сложно поставить интересы этого маленького создания, которое полностью зависит от неё, выше своих собственных?

Нет, она не хочет быть такой задёрганной, как Анита. Никакой личной жизни, не говоря уже о массаже, театре и прочем таком, что, по мнению Кристины, у Аниты напрочь отсутствовало.

Кристина всё очень ловко делегировала, она была в этом мастер. И ребёнка она тоже делегировала. Вот уже месяц София жила с её мамой в загородном доме.

Правда в том, что Кристина не готова была до конца признаться себе, что детей она не хотела. Эта правда лежала так глубоко, что Кристина сама про неё часто забывала.

Любила ли она Софию? Конечно, любила, но если бы малышки не было в её жизни, она, Кристина, совсем бы не расстроилась.

Ей было хорошо и без детей.

Господи, неужели она child free?

Кристина вспомнила, как её мама осуждала таких женщин.

«Наша главная роль на этой земле – продлевать человеческий род».

А что, если она не хочет? Что, если она не любит детей?

Кристина закрыла лицо руками. Ужас какой! Она child free, и у неё ребёнок.

Кристина сидела так пять минут, пока не раздался телефонный звонок. Она бросила взгляд на свои золотые «Ролекс», торопливо поднялась и вышла из комнаты, закрыв за собой дверь.

Фрагмент из дневника Гали:

Психолог сказала вести дневник. Не знаю, как это делается, не вела никогда. Как есть уже, нечего терять… Опять с нуля всё, даже тут – первые страницы, и сама как ноль без палочки. Буду писать на русском, чтобы никто из «этих» не смог прочитать, если найдут.

Мне очень страшно, опять. Снова страх, страх, страх. Когда это закончится уже? Сил нет никаких, но я должна быть сильной. И хорошо, что я ноль. Так проще: согнуть голову и идти мелкими шажками в тот день, когда я смогу выйти отсюда вместе с ней. Держу эту картинку перед глазами, и только она помогает…

11

Утро началось не лучшим образом. У Миши заболели уши, у Кати появились сопли.

Анита измерила температуру обоим, проверила горло, взяла Мишу на руки.

– Иди ко мне, мой медвежонок. – Она прижала его так, чтобы больное ушко прикасалось к груди, и начала покачивать.

– Всё равно болит, – Миша хныкал ещё сильней.

Анита встала с Мишей на руках, зашла в ванную, достала из шкафчика коробку, усадила сына на край умывальника.

Вынула из коробки розовую пластмассовую колбочку.

– Высунь язык. – Миша послушно открыл рот, и Анита всыпала под язык несколько белых горошин.

Миша причмокнул:

– Вкусно, мои любимые волшебные шарики.

– Ты только не глотай, а соси, помнишь? – Она выключила свет и отнесла Мишу на кухню.

Подогрела молоко, усадила завтракать. Миша отказывался есть, Катя просила шоколадную пасту, «намазанную на хрустяшку». Анита уговорила Мишу выпить хотя бы молоко с печеньем, вытерла сопли Кате и сделала её любимый хлебец.

В кухню пришаркал сонный Бруно.

– Новости, – хлопнул он в ладоши.

– Ты мне? – отозвалась Анита.

– Нет, Гуглу, – буркнул муж. – Вот кто меня реально слушается. – Он брякнул кофеварку на плиту, сел за стол и взял одно печенье.

– Не хочу в школу-у-у, – заныла Катя, – мамочка…

Анита взяла на руки Катю, усадила на колени.

– Доешь, я тебе шарики дам потом.

– И мне, и мне шарики… – жалобно протянул Миша.

– Тебе я уже дала. Как твои ушки?

– Болят, – улыбнулся Миша хитро.

Уши у Миши болели всё чаще, знакомый натуропат сказал, что это психосоматика. Мол, когда дети часто слышат крики, их организм реагирует отитом. Но они вроде не так часто повышают голос. Или часто?..

Анита вздохнула и глянула на мужа, который смотрел новости:

– Может, пусть дома побудут? Только я сегодня не могу остаться, у нас конференция, я главный переводчик.

– Дома? – Бруно оторвался от экрана. – Я точно не могу. А температура есть?

Анита покачала головой. Хорошо, что температуры нет, они с Бруно страшно из-за неё ругались. Анита обычно температуру не сбивала, а Бруно запихивал жаропонижающие. Анита увлекалась натуропатией, гомеопатией и всем тем, что Бруно казалось ересью.

– Они болеют постоянно, потому что ты их лечишь неправильно, – заметил Бруно.

Анита закатила глаза:

– И как, по-твоему, правильно?

– Правильно то, что говорит педиатр, ты не врач. Если он говорит антибиотики, надо давать антибиотики, а не совать им эту твою хрень разную, как в прошлый раз. Отит лечить каплями. Ты вообще? – и он покрутил пальцем у виска.

Анита не стала в сотый раз объяснять, что она сделала анализы, инфекции не обнаружили, поэтому в антибиотиках нужды не было, и что в итоге она оказалась права: отит прошёл за три дня.

– Ты бы книжку про здоровье прочитал, ту, что я тебе давала. Про то, что важно давать возможность организму самому справиться с проблемой.

«Мока Биалетти» выплюнула кофе наружу с привычным хлюпающим звуком. Бруно поднялся, налил кофе в маленькую чашку. Встал у деревянной столешницы. Сделал глоток, вздохнул, сделал второй.

– Анита, с такими вещами не шутят. Педиатр лучше знает. Если с ребёнком что-то случится, то ответственность наша. Вернее, твоя. За такое, знаешь ли, и наказать могут, если лечишь неправильно. – Он допил кофе в один глоток.

Анита не стала выяснять, кто именно её должен наказать и за что. Она научилась пропускать мимо ушей его безобидные колкости.

– Ну, раз температуры нет, пусть идут, нечего. – Бруно налил себе ещё кофе.

Миша потянул носом: теперь и у него сопли. Анита взяла его за руку.

– Помоги Кате собраться в школу, я Мише нос промою, – попросила она.

Бруно вальяжно направился в детскую, Катя поплелась за ним.

– Ну давай, что у тебя тут, – зевнул Бруно и открыл шкаф. – Ого, какой бардак!

Катя вытащила колготки и уселась на кровать одеваться.

Миша ворвался в комнату, схватил конец Катиных колготок и начал тянуть. Сестра злилась и тянула обратно.

– Перестань! – строго крикнул Бруно.

– Не перестану! – капризно выкрикнул Миша.

Бруно слегка хлопнул Мишу по голой попе, тот заревел, Анита кинулась в детскую. Муж пытался натянуть на Мишу штаны, но Миша выворачивался. Тогда Бруно хлопнул по попе ещё раз. В этот раз получилось звонко.

Миша завизжал.

– Ты что, с ума сошёл?! Не смей бить детей! – выкрикнула Анита и подскочила к Мише.

– Да кто их бьёт! Шлёпать – не бить. Это воспитание. Меня в детстве постоянно шлёпали.

– Оно и видно, – огрызнулась Анита. – Иди, я сама, – она отмахнулась от Бруно.

Анита собрала детей, надела на Катю и Мишу тёплые шапки и выскочила на улицу. Как всегда опаздывает.

В поезде Анита не включила музыку, не открыла книгу. Она погрузилась в мысли, пытаясь вспомнить, когда Бруно просыпался в хорошем настроении. С утра муж разговаривал только после кофе. И то не после первого глотка, а как минимум после второго. Тогда он откидывался на спинку стула, довольно почмокивал, и лицо его принимало обычный вид.

Анита думала, что это пройдёт. Она была уверена, что дети его смягчат.

Несколько лет назад она с детьми решила сделать ему сюрприз. В тот день все в Италии праздновали День отца, 19 марта. Втихаря от Бруно они с детьми испекли ему пирог, поставили в кладовку, чтобы он не нашёл. Дети нарисовали ему самодельную книгу «Наш папа». Там было шесть страниц, на каждой нарисован Бруно. Вот он возится в саду, вот строит, вот играет с ними, и на каждой странице написано: «Наш папа – самый лучший».

То была суббота. Анита и дети встали пораньше, надули пять разноцветных шаров, взяли книжку-поделку в одну руку, поднос с кофе и пирогом в другую и торжественно отправились будить папу, тем более часы показывали десять, утро было не раннее.

Бруно, как обычно, спал с нахлобученным на ухо одеялом, укутавшись, словно на дворе стояла суровая зима.

– Папочка, поздравляем! – закричал Миша и плюхнулся на кровать, как мягкий снег на шапку.

– Buona festa di Papa! – закричала Катя радостно.

Бруно сбросил одеяло, посмотрел туманным взглядом и грубо просипел:

– Сегодня суббота! Отстаньте, а!

Махнул на них рукой, как машут на надоедливых котят, мол, вон отсюда.

И повернулся на другой бок.

Он явно не разобрал слов поздравления, по крайней мере, Анита хотела на это надеяться. Бруно просто не понял, что они пришли его поздравлять. Потому что, если бы он расслышал слова, он, конечно же, отреагировал бы по-другому. Дети же так старались.

Миша кинул самодельную книжку, Катя отпустила шарики, один из них лопнул, уткнувшись в гвоздь на потолке.

Они тихо сидели на кухне, молча завтракали. Пирог не тронули. Бруно проснулся через час, встал и, как всегда, начал громыхать кофемашиной.

– Сегодня День папы, – сказала Анита тихо. – Мы тебя поздравить хотели, дети подарки смастерили.

Бруно почесал затылок. Дети обиженно ковыряли что-то в тарелках.

Он почувствовал себя виноватым (чему Анита очень обрадовалась), подсел к детям и начал рассматривать их подарок. Смеялся и гладил их по головам. Дети, довольные, сидели у него на коленях, и Анита радостно суетилась, ставила кофе и улыбалась. Потом они вместе ели пирог.

Почти идеальное утро. Почти идеальная семья.

* * *

На обед Анита любила выходить в кафе, благо в квартале не было недостатка в заведениях. Чаще всего она ходила к Риккардо. С 12.00 до 13.00 там обедали рабочие со строек неподалёку, после часа публика менялась. На обед прибегали офисные клерки, в том числе Анита.

Риккардо получил этот бар в наследство от отца. Маленьким он крутился в семейном «Табакки» и наблюдал за тем, как завсегдатаи брали кофе или апероль и вели долгие беседы за столиками. Иногда клиенты просто забегали за сигаретами (название «Табакки» предполагало продажу табачных изделий) или за лотерейным билетиком.

За время жизни в Италии Анита не переставала удивляться тому, как настойчиво верили в свою удачу итальянцы. Чуть ли не каждый второй мечтал выиграть в лотерейный билетик, чтобы больше никогда не работать.

Риккардо, получив наследство, всё здесь переделал: сигареты оставил, лотерейные билеты убрал, сделал ремонт и превратил бар в приличное кафе с обедами и аперитивами. Риккардо умел очаровывать клиентов, кофе здесь делали отменный, готовили вкусно – а что ещё надо? У каждого итальянца есть свой любимый бар для утреннего кофе. У каждого офисного работника есть своё любимое место для обедов и аперитивов. Да, «Риккардо» мог и первое, и второе, и третье, поэтому заведение пользовалось успехом.

Анита уселась на своё обычное место у окна, глянула бумажное меню: сегодня хотелось чего-то сытного.

К столику подошла новенькая, Анита видела её пару раз и успела познакомиться. Официантку звали Галиной.

– Сегодня очень вкусная котлета. Как её… – Галя наморщила лоб, – котлета миланезе. – Она достала из кармана фартука блокнот, ручку и приготовилась записывать.

Анита улыбнулась. Кого-то ей Галя напоминала.

– Ты освоилась? – спросила Анита доброжелательно. – Как тебе здесь?

– Риккардо добрый, все здесь добрые, время удобное. Хотела бы ещё работу найти… подработку какую, – Галя неловко улыбнулась.

– Белла, как дела? – Риккардо подошёл к Аните, распахнув объятия. – Как детки? Покажи, как выросли.

Анита достала телефон и начала рассказывать, кто на фото. Риккардо всё время забывал имена, даже если она называла их раз десять.

– Большие какие, ты подумай.

Галя принесла Аните обед, заметила фотографии детей.

– Какие милые ангелочки, – улыбнулась она.

– У тебя есть дети? – спросила Анита.

Галя вытерла руки о фартук, достала из кармана телефон:

– Вот. Беатриче. Шесть лет.

– Какая кудряшка очаровательная. У меня тоже дочке шесть лет. Твоя говорит по-русски?

– Ага.

Вспомнила! Галина напоминала ей тётю Машу. Те же добрые серые глаза. Мамина сестра забрала их с братом к себе, когда мамы не стало. Сердце защемило.

– Слушай, а приходите с дочкой к нам в гости на этих выходных. Ты водишь? Даже если не водишь, можешь приехать на поезде со станции Гарибальди. Я тебя встречу.

Галя пожала плечами. Поезд. Это во сколько денег обойдётся билет туда и обратно.

– Не знаю, посмотрим.

– Давай сделаем так: я за тобой приеду. Точно! – Мысль о том, что она сможет ещё долго смотреть в тёти-Машины глаза, мгновенно подняла Аните настроение.

– Я заеду и привезу вас. Ты где живёшь?

– Лучше встретимся на станции Гарибальди, так удобней, – смущённо ответила Галя: ещё не хватало, чтобы Анита узнала адрес.

К двум тридцати миланези схлынули потоком серых и чёрных пиджаков. Сегодня быстрей обычного. Галя привела в порядок столы, сняла фартук и положила в сумку две бумажки по 10 евро, сегодняшние чаевые. И это пойдёт в копилку.

12

Анита выбежала из офиса на час раньше и стремглав кинулась к метро. Сегодня они с девочками собрались на шопинг. Ничего особенного, каких-то два часа, но сколько они не ходили по магазинам? Целую вечность! Кристина обещала выйти из офиса на час раньше, ей это несложно, она сама себе хозяйка. Снежана заберёт детей из школы и оставит с мужем.

Анита торопливо выскочила из поезда и через ступеньку побежала по лестнице вверх. Впереди мелькнул белоснежный краешек Дуомо, она подняла голову и, мысленно поприветствовав «Мадоннину» (так называли золотую верхушку собора), нырнула в галерею вдоль торгового центра Rinascente.

Ровно в 17.30 Анита стояла у дверей магазина & Other Stories. Ну где же они? Раздался телефонный звонок.

– Да, аморе, детей забрал? Молодец. Когда буду? Я только к магазину подошла. Ну, походим немного в центре, и поеду обратно. Нет, без ужина. Да, хорошо.

Кристина подошла незаметно сзади и прошептала на ухо:

– Ты ещё ничего не купила, а тебя уже просят вернуться на базу? – Она улыбнулась.

Подруги расцеловались. Анита попыталась объяснить Кристине, что Бруно трудно сидеть одновременно с двумя детьми, всё же он мужчина, и это нормально, когда мужчина не справляется, на то есть она, Анита, но не успела. Нежной кошачьей поступью приблизилась Снежана.

Подруги зашли в свой любимый магазин. Зимние скидки радовали невероятными предложениями.

– Так, девочки, только давайте все вместе ходить в примерочную и выбирать друг другу наряды, ладно?

Снежана взяла кораллового цвета пальто из новой коллекции, приложила его к себе и взглянула в зеркало.

– О, какой цвет невероятный, тебе очень идёт, – одобрила Анита, просматривая серые и чёрные свитера с высоким горлом.

– Не-е-ет, дорогая, – Кристина взяла Аниту под локоть и развернула к более фривольным моделям, – я больше не могу видеть твои наглухо застёгнутые кофты. – Скажи? – Кристина попросила поддержки у Снежаны.

– Однозначно, мне бы твои сиськи, – хихикнула та, расстегнув плащ Аниты.

Четвёртый размер груди Аниты едва прорисовывался под широкой балахонистой кофтой. Снежана не понимала, зачем скрывать такое богатство, у неё самой был чуть ли не нулевой размер, ну ладно, второй, который казался нулевым. Ей хотя бы треть Анитиного размера, и она бы гордо распахивала первые три пуговицы рубашек. Она и сейчас их распахивала, но толку-то.

Анита взяла элегантное облегающее платье василькового цвета с 70 %-ной скидкой. Кажется, здесь слишком глубокое декольте, надо посмотреть, как сядет. Подруги вместе направились в примерочную, Кристина взяла себе чёрную юбку-карандаш и пиджак, Снежана подобрала к пальто брючный костюм благородного серого цвета.

Они зашли в соседние примерочные, громко переговариваясь и обмениваясь шутками.

Первой к зеркалу вышла Анита. Платье тесно обхватывало, не слишком глубокое, но заметное декольте намекало на внушительных размеров грудь.

– Ты божественна! – всплеснула руками Снежана. – Кри, глянь.

Кристина подскочила к Аните и обняла её за талию, впившись глазами в декольте.

– Дорогая, ты такая соблазнительная, что я сама тебя хочу! – Она попыталась потрогать грудь Аниты, но та со смехом вырвалась:

– Перестань, глупая. Не-е, дорогие, оно слишком откровенное, – промямлила Анита. – Всё-таки я не девочка.

– Ага, ты не девочка, а мальчик, – закатила глаза Кристина. – Ну что ты несёшь, ты красавица, как ты этого не видишь?

Анита вертелась перед зеркалом, размышляя про себя, что скажет Бруно, когда увидит это платье. Он наверняка заметит, что на талии есть пара складок и что грудь слишком выделяется. Зачем провоцировать, в конце концов, свет клином не сошёлся на этом платье. Анита зашла в примерочную и переоделась. Они втроём подошли к кассе, Анита незаметно повесила платье на место и взяла ту серую кофту, что высмотрела вначале. Подруги расплатились за свои покупки, Анита протянула кассирше кофту.

– Так, а где платье? – Кристина остановила кассиршу жестом, сказав ей, что они кое-что забыли.

Сама галопом ринулась к вешалке, схватила оставленное Анитой платье и вернулась обратно. Кристина слегка отодвинула Аниту, протянула платье и дала кассирше свою карту:

– Я оплачу.

Анита попыталась возразить, но Кристина была непоколебима:

– Ты плати за свой мышиный прикид, а я куплю тебе роскошное платье, в котором ты богиня, и ни слова больше.

Спорить с Кристиной было совершенно бесполезно: если она вобьёт себе что-то в голову – пиши пропало. Анита покорно дала расплатиться за платье и молча приняла пакет.

– И не смей класть его в шкаф, хотя бы раз в две недели я хочу тебя в нём видеть.

Подруги вышли наружу. На улице стемнело, играли уличные музыканты, шныряли продавцы, подкидывающие в воздух светящиеся шары и разные неоновые штуки, совершенно бесполезные, но очень эффектные.

– Девочки, ну что, давайте на аперитивчик куда-то или даже на ужин? Что скажете? – предложила Кристина.

Телефон Аниты завибрировал, она прочитала сообщение и вздохнула:

– Девочки, наверное, без меня в этот раз, мне ещё на поезде до Брианцы добираться.

Кристина закатила глаза:

– Блин, ну сколько раз мы выходим, скажи? Неужели он не может дать тебе спокойно потусить, что за человек? – Она цокнула и нервно дёрнула плечами.

Никогда она не поймёт, как муж может решать за взрослую женщину, когда ей возвращаться домой.

Анита промолчала. А что ей было сказать? В конце концов, большую часть времени дочка Кристины жила за городом у мамы, а когда и приезжала сюда, то с ней возилась свекровь. К тому же Франческо совершенно всё равно, во сколько она приходит домой. Совершенно не ревнивый, не то что Бруно.

– Неужели даже на один бокальчик спритца не останешься? – промурлыкала Снежана.

Телефон Аниты вновь завибрировала, она прочитала сообщение и помотала головой:

– Нет, девочки, я пойду.

Подруги попрощались. Кристина и Снежана отправились есть пиццу, Анита торопливо вбежала в метро, доехала до станции Гарибальди и села на поезд.

Она уселась на свободное кресло, поставила на колени пакет с покупками и вытащила наружу платье, трогая нежную ткань.

…Примерочная местного ГУМа, тётя Маша стоит рядом, и они вместе выбирают наряд на школьный выпускной.

«Возьми вот это», – тётя Маша протягивает алое шифоновое платье с открытой спиной.

Анита примеряет, видит в зеркало юную красавицу, не верит глазам, что это она.

«Ты прекрасна», – улыбается тётя Маша.

Это «ты прекрасна», «ты красавица» она услышит ещё много-много раз. Услышит от тёти Маши, от подруг, от самого первого парня, в которого влюбилась на первом курсе и с которым рассталась на втором. Ей часто говорили это разные люди. Все, кроме того, от кого она хотела бы слышать эти слова больше всего.

13

– Мне кажется, что она просто не верит в то, что может быть по-другому, она словно не видит, насколько увязла в этом всём…

Итальянский психолог, лысоватый мужчина лет шестидесяти, с абсолютно круглым лицом, принимал Кристину раз в неделю. Из большого окна просторной студии виднелись элегантные палаццо Корсо Венеция.

Психолог покрутил в пальцах карандаш и начал рисовать на бумаге круги. Круглые формы – самые гармоничные. И хоть он и был психологом, даже ему время от времени недоставало дополнительной гармонии.

– Не было подходящей ролевой модели, – резюмировал психолог.

– В смысле?

– Ну, мы все живём сейчас так, как нас научили тогда, в детстве. Всё оттуда. Известный факт.

Кристина нетерпеливо фыркнула. От этой теории о том, что если ты был несчастлив вчера, то сегодня сложней жить, наступала такая непередаваемая тоска, что хотелось выкинуться из окна. Конечно, образно говоря. Кристина всегда себя контролировала и не позволила бы себе никаких суицидальных мыслей. Это просто фигура речи.

– Что ж теперь, крест на себе поставить?

Психолог терпеливо улыбнулся, он явно слышал этот вопрос много раз подряд.

– Нет, конечно, главное – признать. Если она не признаёт, отказывается смотреть внутрь проблемы, закрывает глаза, то никто другой ей не поможет. А почему, Кристина, тебя это так волнует?

Как почему, ведь Анита её подруга! Кристина не могла видеть, как та отказывает себе в лучшей жизни. Как же надо себя не любить, чтобы в упор не видеть очевидного? Иногда, когда она смотрела на Аниту, ей хотелось взять, потрясти её хорошенько и заорать ей на ухо:

«Эй, когда ты наконец проснёшься! Неужели ты не видишь, как бесполезно проживаешь свою жизнь?»

– И всё же почему тебя это так волнует? Попробуй прочувствовать это внутри.

Вот уж эти психологи, какие же они дотошные.

Кристина закрыла глаза и откинулась на спинку кресла. Перед ней возник давно забытый образ. Первый мамин муж, её отец, приходил домой в угаре, кричал и буянил, и потом мама тряслась от рыданий в тесной ванной. Кристина не выносила этого. И была так счастлива, когда он от них ушёл, а потом мать встретила профессора, итальянца, который заменил Кристине отца. Потом мама и Кристина переедут в Италию, Кристина пойдёт в первый класс в Италии, итальянский сделается её родным языком. Отчим не пил, был щедрым, вежливым, покупал маме на день рождения цветы, дарил подарки, и мама вроде бы была с ним счастливой. Вроде бы. Потому что иногда Кристина почему-то находила маму плачущей в роскошной ванной с мраморными полами и большими окнами. Почему Кристину так волнует жизнь Аниты? Да потому что женщина, чёрт побери, должна быть счастлива независимо от мужчины! Почему этот козёл Бруно должен портить ей, Аните, жизнь? Почему Анита не понимает, что живёт с козлом?!

Кристина чувствовала в этот момент, что мир жутко несправедлив.

– В конце концов, вы не можете заставить её сделать тот выбор, который, на ваш взгляд, верен. Вполне возможно, она не чувствует себя несчастливой, – сказал терпеливо психолог, выслушав монолог Кристины.

Именно это Кристина в упор отказывалась понимать. Как можно не чувствовать себя несчастной, если тебе не дарят подарки, не говорят комплименты, забывают про твой день рождения и двигают в тебя стол? Да, Кристина помнит тот случай. Но как она, Анита, может это забыть?! Нет, она никогда этого не поймёт.

Жаль, что нельзя сделать «шэринг», ну, взять и поделиться с человеком своими чувствами, опытом или мировоззрением. Например, недостаёт у подруги любви к себе – и ты берёшь и добавляешь ей свою. Не хватает мозгов – добавляешь ей свои. И так далее. Но Кристина не стала делиться этой мыслью с психологом, он точно не поймёт её «ненаучных фантазий».

14

Брианца оказалась красивым местом. Галя не ожидала от Ломбардии мягких изгибов холмов и живописного золота осени. Не хватало только любимых кипарисов и пиний.

Анита жила в трети большого жёлтого дома. В Италии такие назывались вилетта. Каждая семья владела и домом, и крохотным садиком к нему.

Навстречу выбежали мальчик и девочка, оба в разноцветных резиновых сапогах.

Девочка деловито подошла к Беатриче, взяла её за руку и сказала:

– Меня зовут Катя, я тебе всё здесь покажу.

Они зашли в дом. Галя огляделась. Вдоль стен просторной кухни-гостиной тянулись икеевские комоды с вереницей фотографий. Галя обратила внимание на одну. Статный мужчина опирался на стену, а рядом с ним стояла Анита. Она прижималась к нему, счастливая, всем телом, – казалось, вот-вот станет одним целым с ним. Мужчина стоял отстранённо, не обнимая её.

– Красивый дом, – улыбнулась Галя.

На первом этаже разместились общая с кухней гостиная и ванная комната для гостей, на втором этаже находились их с Бруно спальня, детская и ещё одна ванная.

«Две ванные комнаты! Мне бы хоть одну, но свою… Как же хочется своё гнездо, пусть маленькое, но своё», – крутилось в голове у Гали.

Всё в доме было обставлено со вкусом. Аппетитно пахло едой. В животе у Гали заурчало.

Анита порхала по кухне, рассказывала, как они всё обустроили, как она уговорила мужа поставить в одной из ванных комнат не душ, а ванну, как ей здесь нравится и какой в Брианце чистый воздух.

За окнами кухни зеленел уютный садик. Вечнозелёный жасмин, вспомнив, что нынче осень, выкрасил в бордовый пару листочков.

Дети остались на застеклённой веранде и начали дружно строить кукольный город: девочки командовали, а Миша подвозил на грузовике кубики.

Анита заварила чай, открыла шоколадку, поставила на стол клубничное варенье. Потом вспомнила, как тётя Маша накладывала варенье в нарядные вазочки, взяла мисочку, расписанную сицилийскими узорами, и выложила туда варенье.

– Давно ты здесь? – Анита добавила Гале сахар. – Ты ведь сладкий пьёшь?

– Да-да. – Галя смотрела на коричневый сахар, больше похожий на пудру. Странный какой.

В кухне повисла тишина.

– Ты где работаешь? – спросила наконец Галя.

– Я переводчик и типа офис-менеджер в одной компании. Ты давно в Италии?

– Лет семь… – Галя поджала губы и смущённо посмотрела на Аниту, по привычке убрала волосы со лба, хотя их там не было.

Анита молча разглядывала Галю. Семь лет. Тогда почему так плохо говорит по-итальянски?

– Мой муж родом с Сицилии. – Анита пристально посмотрела на Галю. Та ещё больше поджала губы.

Галя взяла печенье и обмакнула его в чай. Смущённо посмотрела на Аниту:

– С детства так люблю… Я в Милане недавно. Сейчас живу в одном месте, это не моя квартира, мы там временно.

Анита не стала расспрашивать дальше, она чувствовала, что Гале нужно время.

К столу прискакала Беатриче:

– Мамочка, а можно мне пИчИнюшкА?

– Конечно, малышка, но ешь здесь, над столом, не кроши на веранде, – погладила Галя Беатриче по голове.

Анита поманила Беатриче, протянула ей целый пакет с печеньем:

– Вот, бери, покорми компанию.

Беатриче охнула:

– О, это всё нам?

Пропищала «спасибо» и убежала играть.

Анита достала из верхнего шкафчика коробку зефира, открыла крышку и поставила на стол.

Галя с удовольствием откусила кусочек зефира, наслаждаясь тем, как треснула шоколадная поверхность. Зубы утонули в любимой с детства розовой мякоти.

– Как вкусно! – Галя запила чаем.

– Скучаешь по дому? – Анита разломала зефир, шоколадные крошки упали на стол, она собрала их указательным пальцем.

Галя держала чашку двумя руками, словно хотела согреться. Вздохнула. Пожала плечами:

– Когда-то моя знакомая вышла замуж за американца. Помню, я ещё подумала тогда, что в жизни не выйду за того, кто не знает, кто такой Чебурашка, – засмеялась Анита.

Галя пропела детским голосом:

– Я был когда-то странной игрушкой безымянной…

Галя смущённо откашлялась и поджала губы. Зачем она поёт? Сейчас Анита подумает, что она полная идиотка.

– Жалеешь? – вырвалось у Аниты.

Галя поджала губы ещё сильней.

– А ты? – перебросила она вопрос обратно, словно мячик.

Анита встала, подлила себе чаю и посмотрела на играющих детей.

– Скорее нет, всё-таки у меня здесь семья, детишки любимые… да и работа хорошая, просто иногда…

Галя приклеивала свои зефирные крошки к пальцу.

– …тоска накрывает, да? – закончила фразу Галя и посмотрела на Аниту своими добрыми серыми глазами.

Аниту этот ласковый, знакомый с детства взгляд погружал в медитативное состояние… Тётя Маша. Они с братом сидят на диване, облепили тётю Машу с двух сторон, оба дрожат, оба испуганы, и она, знакомая с детства, как островок спокойствия.

Десять лет. Столько Анита прожила у тёти Маши, пока в семнадцать не выпорхнула в институтское общежитие. Внутри что-то больно заныло. Как давно Анита не ездила в свой город? Как переехала в Италию, так и перестала. Летом у Бруно всегда в программе Сицилия. И ни о каком другом месте он слышать не хочет.

Анита очнулась:

– Да, бывает грустно. А тебе?

– Беатриче, – Галя выдавила грустную улыбку, – единственное, что радует, а так… там врачом-стоматологом работала, а здесь что… – Галя мученически вздохнула: – Здесь ничего. – Она протянула руку к коробке с зефиром: – Можно?

– Да, конечно, ешь на здоровье, я и на дорожку тебе дам, Беатриче будет рада… Ой, – вскрикнула Анита, – как ты там оказалась?

В пиале с вареньем сидела муха. Опираясь передними лапками на стенку посуды, она пыталась выбраться из затянувшего её липкого моря.

– Не выползет, если кто-то ей не поможет, – грустно произнесла Галя. – Только не убивай её – жалко.

Анита быстро схватила ложку, достала муху и открыла окно, вытряхнув наружу.

– Полетела! – радостно заявила Анита и вернулась за стол.

– Слушай, – прокашлялась она, – а ты говорила, что тебе работа ещё нужна. Помнишь моих подружек, ну, мы в кафе встречаемся, где ты работаешь?

Галя кивнула.

– Кристине надо точно по дому помогать, Снежана пошла на курсы какие-то и раз в неделю ей надо помочь детей из школы забирать. Я спрошу. Контракты они тебе вряд ли сделают, но хоть подработка.

Аните было неловко предлагать ей уборку: с чего она вообще взяла, что Галя захочет приходить убираться у Кристины?

– Спасибо тебе, – прошептала Галя.

Анита равнодушно пожала плечами, словно ничего особого не сделала. На самом деле ей было приятно думать, что она может хоть как-то Гале помочь. Дело было не только в том, что Галя напоминала тётю Машу. Галя напоминала ей себя. Анита тоже нашла работу не сразу, несмотря на свободное владение итальянским. И если бы не случайное знакомство с Кристиной, которая и помогла Аните устроиться, кто знает, на какую работу она могла бы претендовать.

– Гугл, включи свет!

Галя чуть не поперхнулась от неожиданности. На кухню вплыл Бруно:

– Чё это вы в темноте сидите?

По велению Бруно зажглись торшеры и лампочки, свисавшие на толстых верёвках с балочных потолков.

– Аморе, – пропела Анита мелодичным голосом, – познакомься, это Галя, она работает в моём любимом баре.

Муж кивнул и пробасил: «Буонасера».

– Бруно наладил нам умный дом, – улыбнулась Анита, обратившись к Гале.

– А мы есть когда будем? – Бруно окинул взглядом кухню.

Галя тихо сказала Аните на русском:

– Я, наверное, поеду, ладно?

– Да ну, перестань, – успокоила её Анита.

– А по-итальянски можно? – поинтересовался Бруно.

Галя замерла, положила печенье обратно в вазочку, стряхнула с поверхности стола крошки.

– Аморе, сейчас шесть, когда это мы ужинали так рано? Мы же раньше восьми не садимся. Я скоро отвезу Галю домой, потом приеду и приготовлю, – весело ответила Анита.

– Ты детей с собой возьмёшь? – спросил он.

– Нет, конечно. – Анита повернулась к Гале: – Хочешь ещё чаю? – спросила она на русском.

Галя замахала рукой и ответила на итальянском, чтобы Бруно точно понял:

– Спасибо, мы уже поедем.

К Бруно подбежал Миша и со всего размаху врезался ему в живот:

– Папино-о-о!

– Сколько раз говорил, не врезайся так в меня, – шикнул Бруно.

Миша показал ему язык и хлопнул отца по ягодицам. Бруно выставил вперёд указательный палец:

– Оу, допрыгаешься у меня!

Домой ехали молча, только Беатриче время от времени вела диалоги со своими куколками на русском языке.

– Мой бывший тоже не хотел, чтобы я говорила с дочкой на русском. Боялся, что мы говорим о нём плохо, – прервала молчание Галя.

– Почему ты от него ушла? – не сдержалась Анита.

В машине повисла неловкая тишина.

– Мой папа побил маму. И нас поселили в чужой дом, где мы играем с мамой в разведчиков. В комнате мы говорим по-русски, а при тёте – на итальянском, чтобы она не поняла, что мы шпионы.

Галя тяжело вздохнула.

– Но всё равно я скучаю по нашему дому, – продолжила Беатриче, – там осталась Стеша, наша собака, я её очень люблю. А ещё у меня там дом Барби.

Всю оставшуюся дорогу они ехали молча.

Фрагмент из дневника Гали:

Глаза её мужа меня испугали. Такие же, как у Адольфо. Никогда не забуду, как он орал и стучал кулаками по столу, и вдруг в глазах вспыхивала ярость, они наливались кровью…

Каждый раз, когда я говорила, что хочу пойти работать или научиться водить машину, он сжимал челюсти и говорил, чтобы я его не злила. А однажды он так стукнул по столу кулаком, что на пол упали все тарелки и бокалы, разлилось вино, и мне пришлось оттирать его полчаса, не меньше. Беатриче тогда очень испугалась. На следующий день он просил прощения и подарил мне цветы. Я поверила, что всё наладится, а через полгода он ударил меня по-настоящему.

Иногда я думаю, что ведь он ударил меня сильно всего один раз, может, больше не будет. И эти мысли меня пугают. Страшно, что я всё ещё допускаю, будто он может исправиться.

15

Бруно ввалился на кухню, наступив на розовую свинку, та жалобно присвистнула.

– Папа, папа, ты придушил мою Пинки. – Катя подобрала свинку и прижала её к груди. – Бедненькая, я сейчас буду тебя жалеть, иди ко мне.

– Нефиг игрушки разбрасывать где попало, у вас полно места в детской. Я вообще всё на хер выброшу, – буркнул Бруно и шмякнулся на диван.

Анита нарезала цукини к ризотто.

– Ты мог бы помягче выражаться, всё-таки здесь дети, – сказала Анита как можно более нежным голосом. Хотя в этот раз нежный голос дался ей с трудом.

Миша подлетел к папе с игрушечной саблей и со всего разбегу бросился к нему на живот:

– Папино-о-о!

Бруно вскрикнул от боли: сын попал саблей ниже пояса.

– Так, все ушли к себе в комнату! – рявкнул Бруно.

– Дорогой, всё хорошо?

Бруно вздохнул:

– Да, всё хорошо, папа устал.

Анита хотела сказать, что он просто достал своим плохим настроением каждый день и что он только и делает, что отдыхает, благодаря тому, что вся домашняя работа на ней помимо основной занятости, но решила не усугублять.

Все уселись ужинать и ели в тишине. Анита всё порывалась спросить, как дела на работе у Бруно, но понимала, что её вопрос может ещё больше его разозлить. Миша ковырнул пару ложек ризотто и выкрикнул:

– Всё, я закончил! – и выпрыгнул из-за стола.

– А ну сядь обратно! – зарычал Бруно.

Миша уселся, взял ложку и ляпнул по ризотто так, что брызги попали в Бруно и на стены кухни:

– Плохое ризотто, плохое, вот тебе, вот тебе!

– Не играй с едой, ешь, я сказал! – прорычал Бруно.

Сын заныл:

– Мама, я не хочу это.

Анита погладила сына по руке:

– Ну и не надо, оставь.

Радостный сын выскочил из-за стола во второй раз.

– А ну марш сюда! – выкрикнул Бруно так громко, что Катя закрыла уши и испуганно посмотрела на отца.

– Папа, ты злой, – прошептала она.

Бруно стукнул по столу кулаком, тарелки подскочили, из стаканов вылилась вода.

– Так, всё, хватит! Вы меня достали все, я сказал, быстро за стол!

Миша подошёл к отцу и закричал:

– Я не хочу это есть!

Бруно схватил сына за руку, взял ложку с ризотто и грубо сунул ему в рот. Зажал Мишин рот обеими руками так, что Миша оказался словно в наморднике.

– А ну ешь, я сказал!

Миша начал вырываться. Анита выскочила из-за стола, выхватила сына из рук Бруно и закричала:

– Ты что, с ума сошёл? Ты хочешь, чтобы ему плохо стало?!

Миша выплюнул всё, что было во рту, весь красный прижался к матери, его душили слёзы, он икал. Анита взяла сына на руки.

– Нельзя заставлять детей есть! – не унималась она.

Рассвирепевший Бруно толкнул стул ногой и громко заорал:

– В моём детстве все всё ели, ты их избаловала! Они должны делать то, что я им говорю!

Аните казалось, что в ней вот-вот взорвётся бомба, которая снесёт не только дом, но и все дома по соседству. И обязательно покалечит Бруно. Только его.

«Дыши, Анита, дыши… ты слишком эмоциональна…»

Она закрыла глаза и сделала пару глубоких вдохов.

Жалобный скулёж Кати вернул в сознание:

– Мамочка… – Она сидела сгорбившись, на тарелку падали слёзы.

Анита с Мишей на руках подскочила к дочке:

– Что, солнышко?

Катя смотрела в пол:

– Я описалась…

Анита дотронулась до совершенно мокрых штанишек.

– Я не знаю, как это получилось, – пробормотала Катя, – я не мале-е-енькая…

– Ты видишь?! – прошипела Анита.

Бруно что-то прорычал и вышел в сад, хлопнув дверью с такой силой, что задребезжали окна.

Катя зажмурилась. Анита стиснула челюсти, отвела детей в комнату, помогла Кате переодеться в сухое. Посадила Мишу перед мультиком, Кате вручила свой телефон, смотреть видео «когда она была маленькая».

– Побудьте пока здесь, ладно? Маме с папой надо поговорить, и я скоро приду вас укладывать, хорошо?

Анита вернулась на кухню. Бруно стоял у холодильника и откупоривал пиво. Убедившись, что детей рядом нет, Анита подошла ближе и тихо отчеканила:

– Только попробуй ещё раз так пихать еду в рот МОИМ детям.

– Это и мои дети. И я их воспитываю так, как считаю нужным, а будешь мне угрожать, для тебя это плохо закончится. – Он поднёс к её лицу палец и процедил сквозь зубы: – Не забывай, что это не твоя страна. – Он сделал глоток пива и направился к дивану.

Сколько раз она слышала от него эти «ты не отсюда», «ты не знаешь законов». Обычно он говорил это тогда, когда злился, и со временем Анита привыкла пропускать его слова мимо ушей.

– Ты видел, что Катя описалась? Она боится тебя! – выкрикнула Анита и подскочила к дивану.

– Пусть боится. Я тоже своего отца боялся. Бояться – значит уважать, – равнодушно произнёс Бруно и сел на диван.

…Она, маленькая, сидит и плачет. Рядом брат. Страх, ледяной и дикий, сковывает каждую часть тела.

Анита поёжилась. Внутренняя пустота заныла.

– Ты не знаешь, что значит бояться. Страх в детстве – это плохо, у детей хрупкая психика. Я помню, как это – бояться, – дрожащим голосом произнесла Анита.

Бруно включил телевизор.

– А как дети в войну жили? Боялись, но выросли как-то. Всё, аморе, начался матч.

Анита глубоко вздохнула и шумно выдохнула, успокаиваясь. Молча вышла из комнаты. Дети не дождались и уснули. Катя прижимала зайку Люсю, Миша лежал, раскинув широко руки и открыв рот. Катя помогла ему надеть пижаму – наизнанку. Анита поцеловала обоих и вышла, погасив ночник.

Сквозь окно мансарды, расположенное на потолке, струился лунный свет, оставляя белый круг на одеяле. Анита любила их мансарду именно за это окно, за исключением ночей, когда лунный свет мешал уснуть.

В такие ночи ей казалось, что она спит в лесу, как в детстве. Далёкие воспоминания были совершенно размыты, но она помнила тёмное-тёмное небо, звёзды, яркую луну и мамино дыхание. Тётя Маша рассказывала про лесные походы и как они с мамой спали в одном спальном мешке. Брат хотел спать самостоятельно, а она, наоборот, только с мамой.

В груди привычно засвербело.

Анита встала. На небе светила ярко-белая луна, похожая на огромный шар.

«Умывайтесь лунной энергией», – звучал в голове голос йогини.

Анита закрыла окно специальной шторкой, легла в кровать, повернулась на бок и заснула.

Ей снились трамваи, просторная комната и чашка в ромашках с отколотым краем, из которой пила чай мама. Где-то вдалеке звучал родной с детства голос тёти Маши:

«Девочка моя, я рядом…»

16

– Они решили нас голодом морить? – Зина захлопнула створки пустого шкафчика.

На кухню зашла Ребекка. Голубые балетки, на платье розовая брошка-фламинго. Она брякнула на стол пакет с надписью Lidl.

– Разложите сами? Надеюсь, – сказала Ребекка.

Она окинула тяжёлым взглядом Зину, всё ещё сидевшую в пижаме, и добавила:

– Если бы кое-кто начал работать, то покупал бы печенье сам. – Она повернула голову к Гале: – Правда?

Галя закусила нижнюю губу и слегка поёжилась, втянула голову в шею.

«А ты можешь быть свободна, но ребёнок останется с нами…» – отзывались эхом слова Ребекки.

«Катись к себе в страну, а Беатриче останется со мной», – вторили обрывки слов Адольфо.

Она падает, кровь из губы Беатриче.

Там её били, здесь спасали. Галя и Беатриче – жертвы насилия. Они сбежали от опасности. Что бы ни говорила Ребекка, хуже не будет. Если понадобится, Галя вымоет все унитазы Милана, но они выйдут отсюда как можно скорей.

Галя сжала чашку с молоком так сильно, что казалось, она вот-вот треснет.

Ребекка вышла, а Зина открыла пакет. Две пачки сока, два банана, помидоры, салат, гель-душ.

– Они явно на нас экономят. Этот, как его, Lidl, самый дешёвый супермаркет. У Маши аллергия от этого дурацкого дешёвого гель-душа, – Зина швырнула флакон на стол.

– Хочешь – возьми мой, – прошептала Галя.

Зина помотала головой:

– Они обещали Машу к педиатру отвезти, дерматит показать, третью неделю прошу, всё не допрошусь. Ну не дряни?!

Галя молча вздохнула. Она вспомнила, как попросила у Ребекки пачку прокладок, ей выдали пять. Пять штук.

«Этого мне вряд ли хватит». – Как же она тогда покраснела!

Неужели надо объяснять таким же, как она, женщинам, сколько прокладок уходит за одни месячные?

Когда те пять штук она использовала, новые ей так и не привезли, пришлось сворачивать туалетную бумагу в несколько слоёв и подкладывать в трусы. В итоге всё бельё испачкалось, и у неё осталось только две пары трусов. Она стирала их поочерёдно и сушила феном.

– Молокососки, – прошипела Зина. – Им едва по тридцать лет, а контролируют нас, сорокалетних и пятидесятилетних женщин, указывают, что делать. Как разговаривать с детьми, что есть на обед. Да что они, бездетные, незамужние, знают о жизни, ненавижу сук! – Зина сжала кулаки.

Галя достала из своей части шкафчика купленное недавно любимое печенье Беатриче. «Пан ди Стелле». На коричневом фоне упаковки белели звёздочки, на самих печеньях тоже.

– Хотя бы здесь покупают всё вместе и кладут в буфет. В первом месте выдавали по печенью в день, – попыталась успокоить Зину Галя.

Тогда она отдавала Беатриче своё печенье, а соседка, у которой было трое детей, тайком засовывала печенье в лифчик, в трусы и уносила в комнату. Одно печенье в день на ребёнка. Смешно.

Галя поставила пачку с «Пан ди Стелле» на стол, чтобы Зина могла взять себе.

– Как думаешь, – робко спросила Галя, – если я попрошу забрать Беатриче из школы, они согласятся? Хочу ещё по вечерам подработку найти.

Зина помотала головой:

– Ага, счас, они тебе нанялись, что ли? Хотя чё им стоит? Забрать из школы и завести домой, но не-е-ет, блин. Знаешь, сколько стоит час их работы? Ну точно не меньше 40 евро. Будут они на тебя своё время тратить, ты же им не можешь заплатить.

Зина обмакнула Галино печенье в молоко.

– Вчера ко мне Анджела приходила.

Анджела была социальной работницей. Воспитатели отдавали социальным работникам свои еженедельные отчёты, те анализировали, как продвигается процесс адаптации женщин структуры, и вызывали подопечных на беседы.

– О чём говорили? – поинтересовалась Галя.

– Ой, я жаловалась на воспитателей. Что продукты покупают с истёкшим сроком годности и вообще. Достали, – фыркнула Зина. – И что с ребёнком не разрешают по-русски говорить. Какого хрена вообще?

На кухню вбежала дочка Зины, худышка с полубеззубым ртом, протянула руку к пачке «Пан ди Стелле», но тут же получила по рукам от мамы. Девочка отдёрнула руку, захныкала и убежала обратно.

В двери опять зашла Ребекка.

– Сегодня завезём твоего ребёнка к педиатру, будь готова. И пижаму сними, – шикнула она.

Галя встала, одёрнула рубашку, смела со стола крошки.

– Мне пора на работу.

Ребекка снисходительно улыбнулась:

– Браво, Галина! Бери пример, Зинаида, Галя вон тоже молдаванка, но вы такие разные.

Галя хотела сказать Ребекке, что вообще-то она не из Молдавии, но промолчала. Она подумала, что Ребекке совершенно всё равно. «Молдаванка» было для Ребекки метафорой, удобным определением восточноевропейского происхождения.

Все они были для Ребекки молдаванками.

– Сейчас она ещё будет говорить мне, что делать, малолетка сраная, – пробасила Зина.

– Зина… может, ты… – попыталась в который раз Галя.

– Я не буду под них прогибаться, – шикнула Зина. – Они зарплату получают, потому что мы здесь. На нас государство им деньги выделяет, поэтому главные не они, а мы.

Галя только молча поджала губы. В конце концов, Зина взрослая, пусть сама решает.

17

Ребекка зашла в свою комнату. Здесь она оставалась ночевать, когда была её очередь дежурить.

Аккуратную комнату Ребекка запирала на ключ и не позволяла заходить сюда «этим». Она привезла из дома плюшевый розовый плед, удобную подушку, чёрно-белое постельное бельё и неоновую дизайнерскую лампу – светящиеся буквы яркого синего цвета dream merda.

По вечерам Ребекка укутывалась в плед, заваривала травяной чай и читала комиксы «Марвел».

«Ты – мой супергерой», – говорила она бывшему.

Ребекка уселась за белый стол и раскрыла свою тетрадь цвета хаки, куда записывала подробно всё то, что случилось сегодня в «каза фамилья». Она знала, как они боятся её записей, как трепещут. Ну, во-первых, такие правила. Она должна фиксировать прогресс каждой женщины. У каждой мамочки свой проект, своё досье. Любая проверка могла потребовать показать, как происходит ежедневная «интеграция в нормальную жизнь».

Главная цель каждого, кто входил в систему, а значит, попадал под внимание социальных служб, – выйти в нормальную жизнь и стать независимым; главная цель социальных работников и всех тех, кто принадлежит системе, включая такие вот «каза фамилья», – проследить за тем, что мама делает всё возможное, чтобы обеспечить своего ребёнка нормальными условиями. Самое важное, о чём заботились социальные службы и волновался суд по несовершеннолетним, – это дети.

Ребекка тщательно выводила каждую букву: у неё был ровный разборчивый почерк, и она писала лучшие отчёты. Ей это и хозяйка Моника говорила, мол, её записями все зачитываются – и сама хозяйка, и социальные работники. Это не просто отчёты, а произведения искусства. Когда-то она и книгу мечтала написать. Она много о чём мечтала. Ребекка достала из нижнего ящика маленькую коробочку, вынула оттуда кольцо с крохотным бриллиантом, надела его и покрутила вправо-влево.

Смелости выбросить так и не хватило.

Рядом с кольцом лежала фотография. Она и он на яхте. Сардиния, северное побережье.

Всё было бы у них хорошо, если бы не та русская…

Дописав отчёт, Ребекка довольно отложила тетрадь, сняла розовые балетки, устроилась поудобней на кровати, подложив под изголовье подушку, взяла с тумбочки рядом с кроватью комиксы и села листать журнальчик, хрустя чипсами.

Фрагменты из отчёта воспитателей:

Зина

На просьбу не говорить с дочкой на своём языке огрызнулась

Убирать ванную отказалась

С дочкой говорит грубо

Ворует печенье

Работу всё ещё не нашла

18

Воздух наполняли благовония, на полу и подоконниках мерцали свечи.

– Намасте, – произнесла йогиня, сложив руки на уровне груди.

Анита сидела на пёстрых мягких подушках и благоговейно смотрела, как йогиня раскладывает перед собой карты Таро.

– Что же, давай посмотрим, – она нежно дотронулась до карт.

Пальцы йогини были унизаны кольцами с какими-то символами. Серебро колец блестело в мерцании свечей.

– У тебя вот что, – она взяла одну из карт. – Эта карта означает войну. В тебе слишком много мужской энергии. Ты продолжаешь дышать маткой?

Анита кивнула.

– Да, но я не думаю, что это как-то может повлиять, – Анита постаралась говорить самым своим женственным голосом. – Позавчера он запихнул ризотто сыну! – Она поёрзала на подушке взад-вперёд, изо всех сил пытаясь не нарушить гармонию этого наполненного светлой энергией места своими сомнениями.

Йогиня глубоко вдохнула и выдохнула, одарив Аниту умиротворённой улыбкой:

– Помни, дорогая, любой ситуации можно избежать, если не провоцировать. Огонь можно погасить задолго до того, как он возник. Я пропишу тебе одну сильную медитацию. Она будет наполнять тебя ещё большей женственностью и спокойствием. Ведь именно женщина ответственна за атмосферу в доме.

Йогиня уселась в позу лотоса.

– Омммммм, – произнесла она.

Анита попыталась наладить дыхание.

– Омммммм, – повторила она за ней.

Звук завибрировал внутри.

Анита дышала и представляла те образы, которые описывала йогиня.

Она пыталась следить за дыханием, но в голове прыгали мысли.

В ней правда слишком много мужской энергии, а у Бруно на работе проблемы. Поменялся начальник. Старый, тот, что взял Бруно ещё стажёром, ушёл на пенсию. Новый тип оказался совершенно больным на голову. Устраивает проверки каждую неделю, просит строчить бесконечные отчёты. Даже контроль входов и выходов наладил. Теперь, чтобы зайти и выйти, надо было пользоваться специальной карточкой. Бесконечным кофе-паузам пришёл конец. Бруно уже сделали два замечания, ещё одно – и его могут уволить. Остаться без работы, когда у тебя ипотека, кредит на машину и семья, категорически нельзя.

Возможно, она и правда его провоцирует. У него такой сложный период. Она постарается быть ещё мягче, чтобы её женская сила наполнила дом светлой энергией.

Они справятся.

Постепенно Аните удалось отмахнуться от бубнящего голоса и погрузиться в медитацию. И вот уже она поднималась над землёй и устремлялась в поток золотого сияния.

19

Галя отвела Беатриче в школу и отправилась в центр.

Первые месяцы жизни в Милане она не могла поверить, что вот так спокойно передвигается по городу.

Может выйти сама за продуктами.

Может сама отвести и забрать дочку из школы.

Может говорить с незнакомыми прежде людьми.

Галя привыкла, что без Адольфо шагу ступить не может. Он отвозил её в супермаркет, потому что Галя не умела водить, а пешком до магазинов в их деревне было не добраться. Она хотела научиться водить машину, но нужно было учить правила в местной школе вождения, конечно, по-итальянски. Галя на нём кое-как говорила, но не настолько, чтобы всё понимать в автошколе.

Адольфо ходил с Галей почти во все места, где надо было улаживать бытовые вопросы. Разве что к семейному доктору или педиатру Галя выбиралась сама, потому что оба находились в десяти минутах ходьбы.

«Он так о тебе заботится», – говорила ей мама.

Галя тоже так думала. Она была уверена в этом в первый год жизни Беатриче. Но когда дочка начала ходить и Галя стала чаще бывать на детской площадке и общаться с местными мамочками, когда кто-то из них начал звать её в гости, она увидела, что у Адольфо постоянно находились какие-то дела именно в тот вечер, когда она хотела пройтись или выпить кофе с новыми знакомыми. То его родители внезапно звали их на ужин, то к ним вот-вот придёт друг Адольфо и Галя должна готовить, то именно в этот вечер он страсть как соскучился и не хочет её отпускать. Не говоря уже о том разе, когда Галя, познакомившись с владелицей маленького магазина, получила внезапное предложение подрабатывать по утрам. (Как удачно! Ведь Беатриче как раз пошла в детский сад.) Но где там! Адольфо так разозлился: «А кто будет готовить мне обеды?», что Галя решила не усугублять. Деньги ей особо были не нужны, она просто хотела начать с кем-то дружить и втянуться в эту новую итальянскую жизнь, которая успела сузиться до их дома и дороги в детский сад.

Постепенно знакомые перестали звать её в гости, а одна русскоговорящая подруга перестала приходить сама, ведь Адольфо терпеть не мог, когда кто-то говорил на языке, который он не понимал.

Когда Галя впервые спустилась в миланское метро, она испытала детский восторг. Как будто ей, маленькой, доверили сходить за продуктами самостоятельно, дали при этом много денег и сказали, что она может оставить сдачу себе.

Да, в «каза» ей надо было сообщать воспитателям, где она. Приходить домой вовремя, уважать правила, но это всё не могло сравниться с той тотальной изоляцией и состоянием страха, в котором Галя жила последние шесть лет.

Она вышла из трамвая и остановилась перед нарядным зданием. Здесь, в Италии, она привыкла, что здания называют палаццо. Чудно как. Галя робко прошла сквозь широкую арку распахнутой деревянной двери. Из окошка слева выглянула пожилая женщина с аккуратными седыми локонами:

– Синьора, вы кого-то ищете?

Услышав имя, женщина, оказавшаяся консьержкой, указала на лифт. Лифт был старинным, с металлической сеткой и плюшевым красным диванчиком внутри. Не хватало только человека в белых перчатках, который нажимает на кнопки.

Кристина в чёрном пиджаке, алой блузе с пышным бантом, юбке-карандаше и с голыми загорелыми, на редкость стройными и худыми ногами (интересно, неужели она пойдёт в офис без колгот?) пыталась вдеть в ухо серёжку.

Из дверей вышел молодой мужчина с залысинами. Он улыбнулся, протянул Гале руку и представился:

– Франческо, piacere, – чмокнул в щёку Кристину, попрощался, взял пальто и вышел.

– Я вам всё покажу. Давай на «ты»? – предложила Кристина.

Она провела Галю по длинному коридору в детскую.

– Ох, у вас детишки? – спросила Галя.

Кристина улыбнулась:

– Да, София. Мы забираем её на выходные, а вообще она за городом живёт, так лучше, здесь такой воздух, – и она сморщила свой красивый носик.

Кристина показала спальню, студию мужа, две ванные комнаты и главное своё богатство – отдельную гардеробную.

– Вот здесь мне нужна сегодня помощь…

Гардеробную размером с бар, в котором работала Галя, заполняли ряды обуви, пиджаков, платьев, курток, шуб. Такие комнаты она видела только в фильмах.

– Это всё ваше? – робко спросила Галя.

– Ну, тут затесалась пара вещей мужа, но в целом здесь только моя одежда. Мы, собственно, из-за этой гардеробной и купили квартиру. – Она засмеялась, но потом осеклась и быстро заговорила:

– Мне нужен человек для… – Кристина потёрла переносицу, пытаясь подобрать слова, – порядка, вот! – улыбнулась она. – Каждое утро, пока мы на работе, было бы идеально. Ну, там… вешать бельё, гладить, влажная уборка, всякое такое. Анита сказала, что у тебя есть пара часов перед баром, так? А если иногда у тебя получится что-нибудь на вечер приготовить – вообще хорошо. Ты умеешь готовить?

Галя перечислила всё, что умела. Каждый день Адольфо требовал новое блюдо, и она научилась всем его любимым домашним рецептам.

Услышав слово «борщ», Кристина закатила глаза.

– Не, вот борщ мой муж точно не поймёт. – Кристина посмотрела на свои «Ролекс». – Ключи можешь приносить потом в бар, я всё равно там обедаю сегодня. И у меня есть ещё запасные. Всё, мне пора.

Галя осталась одна и принялась за уборку. Подняла разбросанные вещи и аккуратно сложила. Грязную одежду отнесла в специальную комнату. Пространство со стиральной машиной и сушилкой было размером с их комнатушку, там пахло свежестью. Какие-то вещи сушились на металлической штуке, какие-то крутились в ещё одной стиральной машине, или нет, это не стиральная машина, а сушилка, точно. Как здорово, целая отдельная комната для белья!

Галя зашла в ванную комнату, вытерла зеркала, прошлась по мебели из благородного розового камня. По краю ванны стояли баночки, шампуни, груды твёрдого разноцветного мыла, ароматные свечи в стеклянных держателях. Убирать такую роскошную ванную было одно удовольствие. Это тебе не больница.

Итальянские дети, включая дочку Кристины, живут в красоте, а Беатриче вынуждена ютиться в убогой коммуналке, по-другому и не скажешь. О коммуналке Галя знала не понаслышке. Она до двенадцати лет в такой жила. Сиденье на унитаз у них было личное, съёмное. В ванной они с семьей не мылись: ездили к бабушке. Только душ.

В абсолютно белоснежной спальне Кристины белой оказалась не только мебель, но и постельное бельё, ковёр, занавески и люстра.

Галя застелила кровать и принялась вытирать огромное зеркало белого шкафа. Она отошла на пару шагов назад и мельком глянула на свои ноги. Сегодня Галя надела свою единственную юбку, вообще она юбки не любила.

«Ноги у тебя немного кривоватые, но ничего, это редко, когда у женщины и правда стройные красивые ноги», – говорила мама, подшивая Гале очередное платье, прикрывающее коленки.

Галя не обижалась на маму за «кривоватые ноги», особенно когда поцеловалась раньше своей длинноногой подруги. Раз у неё есть парень, значит, она имеет ценность, значит, кому-то нужна, даже с кривыми ногами.

Она смела пыль с комода, аккуратно протёрла стекло свадебной фотографии Кристины и Франческо. Такой приятный муж. Он казался Гале очень вежливым, улыбался. Порой она слышала в баре, что Кристина была им недовольна, но почему, понять не могла. Франческо уважал Кристину, разговаривал спокойно. А вот сама Кристина – нет. Закатывала глаза, говорила, что он ничего не понимает, а когда секретничала с подружками, жаловалась, что он скучный.

По мнению Гали, скучный – это самое то. Значит, ты точно знаешь, чего от него ожидать. Он явно Кристину не бил, скорее всего не изменял, по крайней мере, на его рубашках следов от помады Галя не обнаружила. У Адольфо такие случались. Пару раз она смолчала, но когда следы появились в третий раз, она не выдержала и сказала ему об этом.

Галя закрыла глаза. Дикая боль в животе. Беатриче скулит. Они выбегают из дома…

Сушилка запищала, Галя вытащила ароматные вещи и начала гладить. Закончив уборку, она прошлась ещё раз по квартире, поправила вазу на столе, взбила подушки на диване, усадила мишек и слонов на детской кроватке. Вроде всё, уложилась в два часа.

За два часа каждое утро Кристина обещала платить 30 евро. Если учесть, что приходить надо пять раз в неделю, в конце месяца приличная сумма получалась. 600 евро.

Галя шла на работу в кафе и пыталась вспомнить свои подсчёты. Сколько именно не хватало до заветных пяти тысяч.

Фрагмент из отчёта воспитателя:

Нашла ещё одну работу, покупает свою еду. У ребёнка дырявые кроссовки. Утром завтраком не покормила, повела сразу в школу.

20

Кристина, как всегда, ворвалась, Снежана вплыла, Анита спокойно зашла. Девушки устроились у окна. Галя заметила и кивнула. Сегодня её поставили на бар учиться делать кофе, а заодно резать фрукты для мачедонии, так назывался фруктовый салат. С самого первого дня в Италии Галя благоговела перед кофемашинами – стильными мощными конструкциями и перед бариста, которые ими управляли.

Её завораживало то, с какой скоростью они вынимали стальные штуковины под названием «рожки», затем стряхивали ненужный кофе, утрамбовывали свежий и вставляли обратно. Нравилось наблюдать, как в белые чашечки капает тоненькая струйка орехового цвета. Хотелось понять, от чего зависит вкус кофе: от воды, качества зерна или ещё чего. В общем, Галя хотела научиться всем кофейным премудростям. Раз в медицину она вряд ли вернётся, может, ей стать барменом?

Подруг обслуживал тот самый «влюблённый в Снежану» официант. Заметив Снежану, он изменился в лице, поправил волосы, выпрямился и нарочито сексуальным голосом рассказал, что сегодня в меню. Снежана смотрела в окно и делала вид, что не слышит. После слов «а на десерт…» она прервала его:

– Десерт потом. Мне салат. Обычный. И огурцы положите. Спасибо.

– Девочки, вы не поверите, – зашептала Кристина, – помните, я говорила про Наташу, ну ту, с виа Моцарт? Там же случилась катастрофа, муж всё-таки отобрал у неё детей. Её лишили родительских прав.

Анита неловко задела вилкой бокал:

– Как это отобрал детей? А разве так можно? В Италии же закон на стороне женщины. Вроде бы, – добавила она уже менее уверенно.

Кристина принялась красочно обрисовывать ситуацию, словно выступала в суде перед присяжными. Муж узнал, что она изменила, разозлился, собрал доказательства, что она никудышная мать.

– Общая знакомая рассказала, что на суде он даже её фото из «Фейсбук» показывал: то она позирует с коктейлем, то на фоне клуба.

– И что? При чём здесь фото из клуба? – вырвалось у Снежаны.

– При том, что он обвинил её в алкоголизме, ну и добавил, что она не очень хорошо себя вела – гуляла, дебоширила, о детях не заботилась, изменяла. Короче, видимо, судья посчитал её… – Кристина наклонилась и прошептала: – ПУТАНОЙ, – и она со звуком потянула любимый коктейль, придерживая розовую соломинку пальчиками с маникюром цвета «Феррари».

– С ума сойти, – покачала головой Снежана.

Обычно бледное лицо Снежаны вспыхнуло нежно-розовым румянцем. Мысль о том, что измены могут так сильно испортить красивую жизнь, никогда не приходила в её прекрасную голову.

– Какой же он стронцо, – покачала головой Анита. – И неужели никто не мог доказать обратное?

– В том-то и дело! – воскликнула Кристина. – Она работала на фрилансе на русском языке, итальянский язык не знала, с мужем говорила по-английски, ни с кем из итальянцев не дружила, в школьном чате детей не состояла, жила в каком-то своём мире. Никто не может доказать её социальную адекватность и состоятельность как матери.

– Ну так о любой из нас можно сказать – «несовершенная мать», – пожала плечами Снежана.

– Да, девочки, – затараторила Кристина, – меня бы точно посчитали никудышной, если бы узнали, что я Софию по выходным только вижу.

Анита зажевала нижнюю губу. Сколько раз Бруно кидал ей: «Какая из тебя мать». Сколько раз она пыталась сказать ему, что эти слова разрушают их семью.

Снежана смотрела в одну точку. Она увлекалась то живописью, то фотографией, вопрос «пойти на работу» у неё никогда не стоял. Она тоже живёт в пузыре. Снежана выпрямила спину. Нет, за Микеле она совсем не волновалась. С самого первого дня он был обходительным, жутко галантным, с элегантными манерами. Обращался к ней исключительно «принцесса», возил на несусветно пышные приёмы.

«Тогда зачем ты ему изменяешь?» – внутри что-то болезненно задрожало.

– В общем, надо быть всё время на стрёме, – сказала Кристина, подёргивая плечами. – Я всегда говорила, надо в ежовых рукавицах мужиков держать. И быть независимой, что бы там ни было. Всё-таки хорошо я сделала, что на работу вышла. Никогда не знаешь, как жизнь повернётся.

Она постучала пальчиками по своему новому ежедневнику в крокодиловой обложке.

– Ой, да ладно, Франческо мухи не обидит, – подбодрила её Анита.

– Так я его воспитывала все эти годы, – засмеялась Кристина.

– И правильно. Мужчин надо воспитывать, – вторила эхом Снежана, – и сразу замечать стронцо. Вы помните Надю, красивенькую такую, модель? Представляете, её новый бойфренд начал говорить, что она набрала пару килограммов. А она, чтобы вы понимали, иде-аль-ная. И что? Она, бывшая мисс чего-то там, начала сомневаться в своей внешности, в том, что она вообще на что-то способна. Антидепрессанты даже начала пить, ну ты подумай.

Анита сделала глоток воды, но тот встал в горле комом.

«Аморе, не пора ли тебе на диету сесть, смотри, брошу тебя ради модели какой». Бруно так шутил. Иногда ей казалось, что Бруно совсем не думает, что говорит, слишком импульсивный. Сицилиец, наверное, поэтому. Если бы он правда задумался, он, конечно, понял бы, что Аниту эти слова обижают.

Кристина продолжала тараторить:

– У Франческо куча недостатков, но он никогда не позволил себе меня унизить. Я вообще считаю, что самодостаточный мужик никогда не будет самоутверждаться за счёт женщины.

– Получается, мужчинам надо обязательно нами восхищаться, – улыбнулась Анита. – А если не говорит комплименты, то он стронцо?

– Комплименты может и не говорить, но он не должен тебя обесценивать, – деловито заявила Кристина.

Пусть бы только Франческо попробовал её обесценить.

К столику подошла Галя. Она принесла подругам кофе.

– Вот ты, Галя, как считаешь, каким должен быть муж? – спросила Кристина и подмигнула.

– Оставь её, – зашипела Анита.

Галя промолчала, собралась было уходить, но обернулась и тихо произнесла:

– Не знаю… Но… – она помедлила, – муж не должен тебя обижать… и если это происходит, нельзя молчать. Особенно если он… – Галя закусила нижнюю губу и произнесла ещё тише: – …бьёт тебя или детей…

Над столом повисла тишина. Плотная, её можно было нарезать кусками.

– Девочки, а где живёт Галя? Что за квартира? Так всё загадочно… – спросила шёпотом Снежана, когда Галина ушла к другим клиентам.

– Я знаю только, что её побил муж и после этого она, видимо, оказалась в каком-то месте для таких женщин… ну, вроде жертв домашнего насилия. – Анита проговорила это всё быстро, стараясь не развивать дальше тему.

– Как можно дойти до такой степени, чтобы прямо из дома бежать, не понимаю. Неужели раньше уйти нельзя было? Как можно терпеть абьюз? – возмущённо потрясла головой Кристина.

Слово «абьюз» вводило Аниту в задумчивое состояние. Она прочитала недавно статью, что насилие бывает не только физическое, но и психологическое. Считается ли насилием то, что Бруно не разрешал ей говорить с дочкой на русском языке? Или то, что он запретил ей в самом начале носить каблуки и декольте? Или то, как он кидает ей фразочки вроде «не забывай, что ты эмигрантка»? Считается ли насилием, когда толкают? И должна ли она рассказать кому-то про то, как он двинул в неё, беременную, стол?

– Не суди, да не судим будешь, – назидательно произнесла Снежана, скользнула взглядом по Кристининому ежедневнику, стараясь не смотреть ей в глаза.

Так же как Кристину возмущали сценарии обесценивания, временами Снежану бесила Кристинина самодостаточность: она выросла здесь, получила европейское образование, родители Франческо помогли найти престижную работу в крутой миланской компании. Кристине не надо было устраиваться, всё ей преподнесли на золотом блюде.

– Я так и поняла, что Гале очень работа нужна, и чем больше, тем лучше. Хорошо, что мы ей помогаем, – сказала Кристина быстро, поняв, что, возможно, повела себя недостаточно эмпатично. Наличие эмпатии было для Кристины важным качеством и признаком европейской культуры, ей не хотелось, чтобы кто-то думал, что она повела себя не «по-европейски».

Снежана кивнула:

– А я попросила её забирать мальчиков из школы по средам, когда у меня уроки акварели.

– Девочки, кстати, о мужьях. – Кристина подняла бокал. – Вы все приглашены ко мне домой праздновать сорокалетие Франческо. Подарков не надо. Я делаю вечеринку-сюрприз. Позвала Галю в помощь. Приходите с мужьями, естественно.

Фрагмент из дневника Гали:

Всё чаще мне кажется, что я навсегда проиграла, что я ничтожество, ни на что не годное, ущербное, никчёмное… вот она, моя настоящая часть… Поэтому в свои сорок я на дне, а такие, как они, свободны. Они живут, а я карабкаюсь со дна глубокой ямы к свету, и эта моя ничтожная часть говорит, что я не справлюсь.

И я ещё больше наказываю себя за это, за то, что оказалась на дне этой ямы… До сих пор по привычке скручиваю бумагу в несколько слоёв вместо прокладок… Пусть мне будет неудобно… Может быть, Адольфо был прав и я не заслуживаю лучшей жизни.

21

В тот вечер на ужин в «каза фамилья» остались и Ребекка, и сама хозяйка Моника.

Моника давно упрашивала Галю сделать борщ.

«Обожаю этот ваш красный суп».

– Ты что, будешь готовить суп для этих… – фыркнула Зина, не закончив фразу.

Но Галя поняла, что должно было быть в конце фразы. Зина ненавидела хозяйку, воспитателей, она ненавидела всю эту «прогнившую», как она выражалась, систему и каждый день при первой же возможности ярко демонстрировала своё отношение.

Галя не видела ничего плохого в том, чтобы приготовить суп и вместе поужинать. В конце концов, это место так и называется: communità, вроде общины. Тем более по борщу она и сама соскучилась. Конечно, возни с ним невпроворот, поэтому свёклу она взяла готовую. Вместо сметаны купила греческий йогурт; разумеется, он не сравнится с настоящей сметаной, но всё равно неплохо.

Деньги на продукты дала ей Моника.

– И не думай на свои покупать, это же я тебя попросила.

Галя нарезала свёклу, морковку, картошку и вспоминала, как Адольфо просил добавить в борщ красного перчика. Он любил везде его добавлять и громко хохотал потом, что ночью ей мало не покажется. Она почувствовала, каким горячим становится её лицо. Перед глазами пронеслись их с Адольфо ночные сцены. Несмотря на всё, что он сделал с ней, несмотря на все мучения, которые она испытывала последний год, скитаясь по этим местам, иногда она всё ещё чувствовала возбуждение, когда думала об этом.

Хотеть своего же мучителя? Абьюзера? Насколько это нормально?

Галя испытала свой первый оргазм, уже разведясь. Первый оргазм с мужчиной. Так-то она приноровилась. Первый оргазм случился совершенно случайно, с соседом по дому. Галя развелась тогда, жила одна, сосед пришёл починить кран и… починил не только его. Галя думала, что с ней что-то не так, а оказалось, бывший просто не умел.

Скоро сосед уехал насовсем в другой город, и ещё год Галя жила, как раньше. Пока не познакомилась с Адольфо.

Она тряхнула головой и почувствовала себя ужасной падшей женщиной. Галя презирала себя за то, что должна ненавидеть его, но ненавидеть не могла, словно физическая сторона их отношений стирала для неё несовершенство повседневности. Ведь Адольфо умел доставить ей гарантированное регулярное наслаждение, как никто в её жизни.

Галя резала свёклу и вспоминала, как часто, пока Беатриче играла в гостиной, а они заканчивали ужин, он начинал трогать Галину шею сзади, слегка сжимая, забирался под лифчик и мял её грудь. Галя смущённо шептала перестать, ведь ребёнок мог увидеть, а Адольфо трогал Галин пах и показывал глазами в сторону ванной комнаты.

Галя вставала, шла в ванную, Адольфо подходил к телевизору, трепал дочку по волосам и включал мультики. Беатриче радостно садилась на диван глазеть. Адольфо заходил в ванную, закрывал за собой дверь, грубовато поворачивал Галю задом к себе, поднимал халат, одной рукой брал её за волосы, другой хлопал по голой ягодице, шептал на ухо непристойности, от которых Галя ещё больше заводилась, хлопал по заду ещё сильней. Галя вскрикивала, Адольфо зажимал ей рукой рот и начинал делать с ней то, что перечёркивало страх и чувство несвободы.

Галя закрыла глаза… Казалось, что Адольфо стоит сейчас сзади неё, она чувствовала, как низ живота наливается теплом, а где-то на уровне сердца расползается привычный стыд…

Всё это казалось Гале настолько гнусным, мерзким, что она не скажет об этом совершенно никому. Она не скажет об этом воспитателям, не скажет социальным работникам, не скажет никому, даже дневнику.

На первом же приёме социальный психолог объяснила, что у них с Адольфо созависимые отношения. Галя перевела это потом, сразу не поняла. Ей вообще были сложны новые итальянские слова: violenza («насилие»), maltrattamento («жестокое обращение»).

А ещё психолог произнесла тогда слово vittima. Жертва. Она, Галя, вроде как добыча, а Адольфо вроде как охотник.

Разве могла она предположить, что этот здоровяк, который явился к ней из Италии в её родной город так быстро, всего через два месяца переписок онлайн, с подарками, вином и сыром, такой чуткий и нежный, знающий, как там всё у неё устроено, в отличие от первого мужа, обзывающего фригидной, что он окажется охотником. Не только в этой их, физической, стороне жизни. Что он в принципе окажется охотником, а она жертвой, слабой и беззащитной.

– Почему вы не обратились сразу? Почему вы не искали помощи? – спросили её в тот день, когда она попала в больницу со сломанными рёбрами.

Тогда Галя не знала ответа на этот вопрос. Она пожала плечами и тихо произнесла:

– Каждый раз я думала, что это последний раз…

Маме она рассказать такое не могла, никому не могла. Это была неудобная ситуация. Да и зачем? Мама тоже никогда не думала, что живёт со злым человеком. Да он и не был злым, просто мог иногда накричать на мать, дать ей, Гале, подзатыльник. Несильно, нечасто. Иногда. Когда Галя рассказала матери, что попала в больницу, та спросила, не преувеличивает ли она.

Нет, она не преувеличила и прислала снимок двух сломанных рёбер.

Скучала ли Галя по Адольфо? Нет. Она скучала по тому физическому состоянию, которого он умел добиваться от её тела, и ненавидела себя за это. Но когда думала о дочке, об их жизни здесь, сразу же в голове что-то переключалось, словно там появлялись человечки в красной форме, как в какой-то странной видеоигре, и начинали махать флажками, предупреждая об угрозе. И большая машина с мигалками катилась внутри, сирена гудела. Она не могла подвергать опасности Беатриче.

Материнский инстинкт был сильнее животного инстинкта самки.

Зачем она думает об этом сейчас?

– Вкусно как, – Моника с удовольствием уплетала борщ с чёрным хлебом.

Зина к ужину не вышла, сослалась на головную боль. На самом деле она просто не хотела.

– Буду я ещё с ними есть вместе, много чести, – сказала она, пока Галя резала капусту. Взяла из холодильника йогурт и удалилась к себе.

– А дочка Зины не хочет разве есть?

– Она йогурт ей дала, – сказала Ребекка и как-то странно посмотрела на хозяйку.

Ребекка отправила в рот ложку супа и кисло улыбнулась:

– Неплохо.

Борщ. Что за странный вкус? Вот и Он теперь наверняка борщ ест или что она там ему готовит. Ребекка перекрутила большим пальцем тоненькое кольцо на правой руке.

Иногда она всё ещё носила его кольцо.

* * *

Когда Ребекка вернулась в родительский дом и хорошенько прорыдалась, то взяла телефон, чтобы позвонить ему и спросить: «Почему ты предпочёл её? Чем она лучше?»

Ребекка позвонила, но он не ответил.

Она встретила их вместе пару месяцев спустя в галерее Витторио Эмануэле. У той русской сверкал на безымянном пальце гораздо больший по размеру бриллиант. Раз в пять крупней, чем её. Ребеккин бриллиант был размером с песчинку, бриллиант той русской – с горошину. Не мелкую, а крупную.

Запершись в тот вечер в комнате, Ребекка в сердцах швырнула подаренное им кольцо с балкона во внутренний двор. Поревела, а потом целый час искала кольцо в розовых кустах. Исколола все руки, но нашла. Она не хотела признавать, что новая пассия бывшего и правда хороша. Ей, Ребекке, никогда не стать такой изящной… Тонкие запястья, локоны… У Ребекки даже промелькнула мысль, что, если бы она была мужчиной, она бы тоже предпочла её, а не себя. Признать это было неловко и странно, и позже Ребекка отмахивалась от этой мысли, как могла. Но она очень хорошо запомнила своё состояние, когда смотрела на ту русскую. У Ребекки не было шансов. Не было шансов и у бывшего. Как он мог устоять? Это было совершенно невозможно.

Но ведь у них было столько общего!.. Ребекка даже познакомила его отца со своим, она вырезала из каталога любимое платье и сделала свадебный коллаж. Она присмотрела церковь и выбрала имя для их дочки.

* * *

После ужина, когда все разошлись по комнатам, Ребекка достала кастрюлю с борщом из холодильника – там хватило бы на добрые три порции, – зашла в туалет и спустила весь этот «русский деликатес» в унитаз.

Какое же она получила удовольствие. Она представляла, что держит внутри унитаза голову той русской. Пусть бы она захлебнулась в этой воде, как захлёбывалась в слезах она, Ребекка.

– Можно мне добавку? – Беатриче пришла на кухню и протянула свою тарелку.

Ребекка как раз ставила кастрюлю в умывальник. Она поправила волосы и натянуто улыбнулась.

– А нет больше твоего борсчааа, – Ребекка с трудом выговорила это их дурацкое «щ». Что за идиотский язык!

Беатриче растерянно посмотрела на пустую кастрюлю и вернулась в комнату.

– Она твой суп в унитаз вылила, я голодная… – заныла Беатриче.

Галя молча вздохнула и полезла в шкаф, достала оттуда коробку с зефиром. Анита отдала в прошлый раз нетронутую упаковку.

– Вот, держи.

Беатриче, не веря своему счастью – всё-таки зефир она любила больше, чем борщ, – жадно впилась в мягкую розовую поверхность и слопала аж три штуки.

22

Домой Анита возвращалась через центр, маленький и обычный для итальянской провинции. Главная площадь, церковь и несколько кафе.

В шесть вечера центр заполняли любители аперитива и жаждущие общения местные жители. Прямоугольная площадь, выложенная мраморными плитами терракотового и серого цветов, делилась на две части. Слева, у кафе с чёрной вывеской, улюлюкала молодежь, справа, у бара с надписью «Табакки», беседовали и тихо играли в картишки почтенные взрослые жители. В основном «синьори», то есть мужчины.

Анита быстро пересекла площадь, успев помахать рукой соседке и её мужу, забежала в булочную за последним багетом, захватила молоко и яйца, грустно бросила взгляд на городское веселье и заторопилась домой.

Когда они куда-то выходили? Лет семь назад. Сходить на свидание проблем не было: те почтенные супруги, которым Анита помахала рукой, жили одни, своих детей не имели. Соседи только и ждали повода, чтобы понянчить её малышей.

Но Бруно терпеть не мог «выбрасывать деньги» на эти cazzate. Предпочитал есть дома: «Неясно, что именно кладут в блюда, какие продукты и какого качества». А ведь дело совершенно не в еде, а в самом ритуале. Выйти куда-то без детей, посмотреть друг другу в глаза и поговорить. Этого «поговорить» Аните катастрофически не хватало.

Дома её ждали немытые тарелки, засыпанный крошками и лего кухонный стол.

– Я их покормил, не выдержали. Где ты ходишь? – Бруно возлежал на диване.

– Ты забыл? У меня по средам йога.

Анита не объясняла, на какую именно йогу ходит, что она дышит маткой и пытается стать ещё более женственной, чтобы спасти их семейные отношения. Анита положила тарелки в посудомоечную машину, вытерла стол, разложила игрушки.

Миша начал бегать перед телевизором и кричать, что он футболист, загораживая Бруно экран. Отец недовольно шикнул. Тогда младший подбежал к папе и кинул в него плюшевого мишку. «Го-ол!» – закричал он.

Бруно схватил сына за руку и грубо отодвинул в сторону. Сын яростно завизжал, что руке больно. Старшая бросилась к Мише оказывать медицинскую помощь, наклеивать ему пластырь. Анита раздражённо шикнула:

– Зачем так грубо?

Муж плюхнулся обратно на диван и продолжил смотреть матч. Анита вымыла детей, отвела их в комнату. Уставшие малыши отрубились мгновенно.

Она подсела к Бруно на диван. Интересно, футбол разве не сезонная игра? Каждый месяц какой-нибудь матч. То отбор в чемпионат, то лига, то национальная, то европейская.

– Что за матч? – Анита выдала самый нежный голос и очаровательную улыбку из своего арсенала.

– Хороший матч. Ты мне пивка не принесёшь, а? – Бруно почесал её пальцем ноги.

– Что, Гугл твой не принесёт? – подмигнула Анита.

– Аморе, когда Гугл сможет приносить мне пиво, я тебя уволю, – загоготал Бруно.

Анита хмыкнула, поднялась, взяла из холодильника пиво, открыла, достала из шкафчика чипсы, высыпала их в пиалу, взяла полотенце, чтобы не крошить на диван, и отнесла мужу.

– Грация, аморе, – Бруно послал ей воздушный поцелуй и принялся хрустеть чипсами.

Анита уселась на другой конец дивана и принялась терпеливо листать журнал.

– Бруно, – начала она аккуратно, – ты не думаешь, что мы с тобой мало разговариваем?

– Аморе, как это мало? Нормально мы разговариваем, – сказал он, одним глазом отслеживая, как игрок любимой команды забросил гол во вражеские ворота. В этот момент Бруно подорвался, закричал «Гол!» и начал подскакивать на одном месте.

Анита не помнила, чтобы он выражал по отношению к ней чувства так же восторженно.

Её муж, здоровый такой, стоял посреди комнаты с вытянутыми вверх руками, так что майка обнажала его «пивной» живот, и громко, как на стадионе, скандировал:

– Брави, брави! Бра-ви-сси-ми!!

Анита улыбалась, старательно изображая радость. Она привыкла к тому, что её радовали другие вещи. Первая улыбка их детей, первый выпавший зуб, первые шаги.

Или хотя бы природная красота. То, как робко подступает итальянская осень; то, как окрашивается в красный их вечнозелёный жасмин; то, как иногда – очень редко, но случается – выпадает в Брианце первый снег: он больше похож на порошок и тает мгновенно, но Анита любит такие моменты, потому что они напоминают ей о доме и о «зимушке-зиме». Ещё её трогала музыка, литература. Красота метафор и оборотов. Свежие книги, особенно на русском языке, которые она заказывала пару раз в год на немецком сайте и радовалась, как ребёнок, когда приходили томики Маяковского, сказки Чуковского и всё то, что когда-то обожала её мама, а потом она и тётя Маша.

Со временем Анита смирилась с тем, что им с Бруно нравились разные вещи. Она приняла, что они были совершенно разными, ведь это нормально: не так-то просто найти мужчину, который будет умиляться тому же, чему умиляешься ты. Главное, что он хороший муж и отец.

Как только начался перерыв в игре, Анита робко продолжила:

– Бруно, может, нам к психологу опять сходить?

Муж оторвался от экрана и удивлённо нахмурился:

– Зачем нам психолог?

Анита вздохнула и отложила журнал:

– Затем, что у нас проблемы.

Бруно наклонился к Аните и положил ей руку на грудь.

– Это всё потому, что мы любовью редко занимаемся, давай, пока перерыв, м-м? – Он быстро поднял брови несколько раз и дотронулся пальцем ноги до её бедра.

Анита отодвинулась:

– Ты считаешь, что у нас нет проблем? Иногда ты говоришь, что оставишь меня ради модели, орёшь на детей. Мы не выходим никуда, мало общаемся.

Бруно пожал плечами:

– Не, ну я шучу насчёт модели, ты что, аморе, я же тебя люблю. – Он переместился на её часть дивана, притянул к себе и поцеловал в губы. – Аморе, – он потрепал её короткие волосы, – у нас всё хорошо, это называется семейная жизнь. Проблемы бывают у всех. И кстати, ты мне больше нравилась с длинными волосами. – Он вернулся на свою половину дивана и глотнул остатки пива.

– У Франческо с Кристиной нет проблем, – сказала тихо Анита.

– Аморе, ну ты даёшь. Думай головой, – Бруно стукнул себя по лбу. – У них что ни день, то медовый месяц. Живут в центре, ребёнок у мамы, денег куры не клюют. Живи не хочу. Конечно, у них нет проблем. Что ты хотела?

– Я хотела, чтобы мы уважали друг друга, – вздохнула Анита.

– Так я тебя очень уважаю, а ты не спорь со мной и увидишь, что у нас всё наладится. Всё, давай, начинается, – и Бруно вновь принял горизонтальное положение.

Анита поднялась в комнату, наполнила ванну тёплой водой, добавила соль, накапала туда эфирного масла лаванды для расслабления. И масло жасмина добавила, йогиня советовала для усиления женственности. Она лежала в ванне и чувствовала, как тёплая вода ласкает тело.

Анита открыла книгу «Пять языков любви». Интересно, какой язык любви у Бруно.

Сначала она думала, что он любит поступками. Бруно позвал её замуж на третьем свидании, и Анита ошалела от такой романтики. Она закончила тогда лингвистический университет, и её попросили переводить встречу одной строительной компании из Италии. Там она встретила Бруно.

Они с тётей Машей обожали итальянские фильмы, именно она, милая тётя, впервые стала называть свою маленькую племянницу Анечку Анитой, в честь актрисы Аниты Экберг из фильма «Сладкая жизнь» Феллини.

Бруно показался Аните воплощением образа «того самого итальянца». Да ещё и замуж сразу позвал.

Разумеется, Бруно её любит. Иначе разве был бы рядом, разве решился бы на второго ребёнка? А тот случай, тот вечер, после которого он просил прощения на коленях, ничего не значит. Где-то она прочитала: «Решать не из неудачного прошлого, а из своего хорошего будущего». Она будет думать из «будущего» и верить, что у них всё наладится.

В ту ночь Анита ещё раз убедилась, что Бруно любит её поступками. Не словами, не подарками, а именно действиями. Он действовал так же страстно, как в первые месяцы их знакомства, и Анита только и успевала, что закрывать свой рот подушкой, чтобы не разбудить детей.

23

К встрече с социальными работниками Галя готовилась заранее. Встречи проходили один раз в неделю, иногда раз в две. Галя составляла план и репетировала. Ей важно было показать, что она делает всё возможное, чтобы стать «нормальной» и выйти из структуры.

Социальная работница, седоволосая дама с крупными серёжками и красной оправой, по имени Анджела, внушала Гале спокойствие. Рядом с ней Галя по-настоящему начинала верить, что всё будет хорошо. Возможно, из-за того, что на обычный её вопрос «Галина, расскажи, как у тебя дела?» она начинала заранее отрепетированное повествование на тему «Как прошла моя неделя». Для того чтобы структурировать разговор, Галя записывала во вторую тетрадочку всё хорошее, что происходило с ней каждый день. Писала по вечерам. Она называла эти записи «дневником благодарности».

И этот «дневник благодарности» вкупе с проговариванием планов на будущее вселял в Галю ощущение спокойствия.

Галя рассказала с улыбкой, как ей повезло, и как она довольна своей новой работой, и как Беатриче довольна школой. Что у неё есть новая подработка по утрам. Потом Галя перешла к планам. Рассказала, что собирается искать ещё подработки, но не стала жаловаться, что с ребёнком некому будет сидеть. Она рассказала, что хочет научиться делать кофе, а потом, возможно, пойти учиться в медицинское училище, чтобы вернуться к медицине. Рассказала, что надеется получить контракт.

Анджела всё это время что-то записывала, покачивая головой.

– Отлично. Как воспитатели? Как место? Ты довольна?

Галя ответила, что очень довольна. Это правда было так. Да, ей поставили, казалось бы, невыполнимое условие – копилка в 5000 евро, но про это Галя промолчала.

По сравнению с первым местом в чистом поле здесь оказалось вполне сносно. Первое место находилось в том же регионе, где они с Адольфо жили, но в другой провинции, в крохотной деревушке. Жили в том месте по расписанию. Подъём в 7 утра, завтрак в 8, обед в 13, ужин в 19. Отбой в 22. Единственная работа, которая нашлась, – уборка в больнице.

Галя гуляла вместе с Беатриче до остановки, потом они ехали до больницы на автобусе. Платили копейки, хотя предложили дежурить медсестрой по ночам. Но с кем оставить Беатриче? Никто из воспитательниц не нанимался в няньки, так ей сказали. Если бы поблизости был большой город, она бы нашла больше возможностей. Там бы Беатриче пошла в школу, а в том селе школа была у чёрта на куличках, и надо было ехать на автобусе час, терять полдня. А когда работать?

Помог случай. Или Бог. Наверное, Бог.

Их выследил бывший.

Вообще такое, как потом оказалось, случалось очень редко. Место проживания женщины, которая подверглась домашнему насилию, всегда засекречено.

В тот день Галя мыла полы в больнице и оставила дочке телефон поиграться. По глупости не стёрла номер с именем Адольфо, там почему-то сохранилась его фотография. Дочка увидела картинку и нажала. Дальше было дело техники. Папа спросил, где они. Беатриче рассказала про больницу и что они здесь каждый день.

В следующий раз, когда Галя вышла из больницы, там стоял он. Галя быстро кинулась обратно, позвонила воспитателям. За ней приехали, а через пару дней их перекинули в другой регион. К счастью, Ломбардия. К счастью, Милан. Большой город, о котором она просила Бога. Им просто повезло.

Адольфо мог её убить. Она жива. Беатриче с ней. Есть где жить.

Поэтому она довольна. И благодарна.

Фрагмент из дневника Гали:

А что, если, когда увижу его, пойму, что меня всё ещё тянет? Прошёл год. Но всё равно мне страшно увидеть его снова… страшно, если осталась эта зависимость. Ведь каждый раз, когда я вспоминаю эти сцены, то… по-прежнему чувствую сильное желание, меня заводит от воспоминаний о том, что он со мной делал.

Как я могу думать об этом, перестань, перестань, ты с ума сошла…

24

– Мама, а почему мы должны забирать чужих детей?

Галя погладила Беатриче по волосам, поправила резиночки на косичках.

– Потому что маме дают за это денежку, и мы можем с тобой что-то купить.

– Например, айпад? – Глаза Беатриче загорелись.

– Дался тебе этот айпад, – покачала головой Галя.

Айпад нужен был не только для мультиков, но и для занятий. Учительница по английскому просила выполнять задания в специальном приложении. Беатриче получала заметки в дневнике о невыполненной работе.

– У нас нет айпада, – объясняла Галя изумлённой учительнице. Та долго стояла, разводя руками, не понимая, как можно нынче жить без айпада, и обещала распечатать задания.

Они миновали витрину роскошной пастичерии, кондитерской, на Корсо Маджента.

– Мама-а-а-а, – Беатриче дёрнула Галю за рукав, – смотри…

В богато украшенной витрине лежали разноцветные печенья, ягодные торты, изящные пирожные и… ряды эклеров.

– Шоколадные. – Беатриче поскребла пальчиком по стеклу, будто хотела проделать в нём дырочку.

Эклер стоил целых два евро. Им ещё домой ехать на метро, а это как раз два евро.

– Беа, не до эклеров сейчас, к тому же это дорогущая кондитерская, а ещё мы опаздываем, дети вот-вот выйдут, – проговорила Галя нетерпеливо.

Дочка вздохнула и грустно засеменила за матерью.

Галя остановилась перед зданием школы, всматриваясь в толпу школьников, чтобы не пропустить детей Снежаны. Уже одно то, что можно забрать их вместе с Беатриче, хорошо. Вечером её оставить точно не с кем. Она пыталась поговорить с Ребеккой – бесполезно.

«Это твоя проблема, дорогая».

Могла бы не добавлять это своё лицемерное «дорогая». Зачем?

А вообще Гале очень повезло. Грех жаловаться. Она нашла одну работу днём, вторую в обед, обе, когда Беатриче училась. И повезло, что школа до 16.30. В Италии часто занятия оканчивались в 13.30. Сегодня Гале пришлось уйти из бара раньше обычного, сломя голову нестись за Беатриче на другой конец города (хорошо, что транспорт не подвёл), быстро забрать её и приехать сюда.

Дети высыпали сине-красной стайкой из престижной миланской школы. Снежанины погодки, один учился в первом классе, другой во втором, оба с матовой белоснежной кожей, как у Снежаны, подскочили к Гале. Она видела их всего один раз.

– Мы запомнили вас по серому плащу. Чао! – сказали они по-итальянски и улыбнулись.

Беатриче смущённо прижалась к матери.

Квартира Снежаны находилась рядом с Дуомо. Галя и подумать не могла, что кто-то может вот так просто жить рядом с этим сказочным собором. Каждый раз, минуя Дуомо, она останавливалась и замирала перед ним минут на десять. Внутрь собора Галя никогда не заходила, она молилась снаружи. Разглядывала фантастические кружева и благодарила, что оказалась в этом городе.

– Мамочка, какой красивый домик и что-то сияет на верхушке. – Беатриче остановилась и задрала голову кверху.

– Это не дом, котик, это собор такой, церковь, Дуомо называется.

– Дуомо, как дома. Может, сюда жить переедем? – Беатриче улыбнулась.

Галя нервно хихикнула:

– Переехать вряд ли, но однажды мы обязательно заберёмся с тобой на крышу, и ты увидишь всю эту красоту вблизи.

Оказавшись в квартире, мальчишки кинули рюкзаки и позвали Беатриче с собой.

Гале надо было покормить детей полдником и дождаться шести, когда Снежана вернется после уроков акварели. В гостиной стояли картины, размытые и нежные, еле уловимые, как сама Снежана.

Гостиная была уставлена старинной мебелью. Вдоль самой длинной стены тянулся книжный шкаф, сверху донизу уставленный книгами. Рядом стояло фортепьяно орехового цвета, на окнах висели тяжёлые портьеры похожего оттенка. В целом интерьер показался Гале довольно мрачным и несовременным, явно квартиру обставляли какое-то время назад. Скорее всего, она досталась мужу Снежаны в наследство, как это часто бывает в Италии.

– Как, у тебя нет айпада?! – удивились мальчики. – У нас у каждого по айпаду, и у мамы один, и у папы свой.

Мальчики притащили свои айпа�