Он и я бесплатное чтение

Он и Я
Елена Тодорова

Пролог

Щецин, Польша,

16 км от границы с Германией.

Сердце вылетает. Тело вибрирует от нервного напряжения. Дыхание срывается. Но я не прекращаю бежать по мраморным ступеням наверх. Промахнувшись, с задушенным вскриком хватаюсь вспотевшей ладонью за перила. Замешкавшись лишь на секунду, несусь выше.

Здесь останавливаться нельзя.

Тарский следом поднимается. Нас разделяет каких-то пару пролетов. Уверена, что он зол, и прекрасно осознаю, во что это для меня выльется.

Ключ в личинку замка с первой попытки не попадает.

— Черт, черт… — отчаянно сокрушаюсь я.

— Цо ту ше, курва, джейе[1]? — гневно ворчит выглянувшая из соседней квартиры женщина.

— Гитлер капут, бабчя[2]! — запыханно выпаливаю и на нервах звонко смеюсь.

Когда, наконец, удается открыть дверь и влететь в квартиру, в безопасности себя не ощущаю. Не пытаюсь баррикадироваться или как-то прятаться. Столкновение неизбежно. Отбрасывая ключи на тумбу, скидываю куртку и ботинки. Машинально цепляюсь взглядом за тонкую «стрелку» на зеленых колготках.

Да плевать уже…

Метнувшись из стороны в сторону, выбираю между кухней и дальней комнатой все же последнюю.

Едва пересекаю спальню, слышу позади себя твердые шаги своего фиктивного супруга. Взвизгнув на эмоциях, со смехом оборачиваюсь. Сердце сжимается и замирает, когда встречаюсь с Таиром взглядом. В груди, словно после разрыва какого-то органа, жгучее тепло разливается.

— Кича-кича[3]… — дрожа от страха, умудряюсь дразнить и улыбаться.

Ничего не поделать. Голову на плаху положу так, чтобы на колени не упасть.

Спиной в шкаф вжимаюсь. Тарский же, в несколько шагов пересекая комнату, прихватывает меня за плечи и буквально вдавливает в лаковое полотнище. Кажется, еще чуть-чуть, и щепки за спиной полетят.

— Я знаю, кто ты, — с жаром предъявляю, глядя прямо в глаза.

Как будто это может послужить аргументом, чтобы пощадить меня… Нет, это движимый инструмент против. Спусковой механизм. Кроме того, он и сам в курсе, что я его раскусила.

— Лучше тебе этого не озвучивать, — предупреждает жестким и приглушенным тоном.

Мои глаза, словно в попытке наглядеться, жадно исследуют свирепое лицо. Даже сейчас больше всего на свете хочу целовать его. Разгладить пальцами залом между бровями и пройтись губами по всему лицу. А потом и ниже… Шею, плечи, грудь, живот… Он ведь мой. Весь мой.

Теперь нет. Возможность упущена. После такого отец никогда не позволит быть нам вместе. Я сама не смогу.

Мне бы помолчать… Да не могу я молчать! Внутри все клокочет.

— Если бы папа знал, никогда бы тебе меня не доверил… Он бы тебя уничтожил… Уничтожит!

— Бога ради, заткнись, Катерина, — рассекает пространство с той же затаенной яростью. — Не сотрясай зазря воздух.

— Иначе что? Меня тоже к стулу пристегнешь и горячим утюгом по лицу прокатишься? А потом пулю в лоб? Так? — лихо вопрошаю. — Когда мы ездили в Берлин… — голос на эмоциях звенит и резко срывается. — Тогда? Тогда?!

Глаза не только от страха слезятся. Хочу, чтобы Тарский обнял, к сердцу прижал, сказал, что никуда меня не отпустит. Пусть запрет, силой удерживает, память сотрет… Что угодно, только не разлука.

— Скажи уже что-то? — имею безрассудство ударить его кулаками в грудь. — Гордей… Каменная ты глыба! Отвечай! Меня тоже истязать будешь?

Крупная горячая ладонь, которая лишь несколько часов назад ласкала и доводила до сладкой дрожи, решительно обхватывает мою тонкую шею. Припечатывая к шкафу затылком, фиксирует и полностью обездвиживает.

Инстинктивно дышать перестаю, но вынуждаю себя смотреть в затянутые бурей зеленые глаза.

У него там тоже война. Меня сокрушает.

Я сдаюсь. Ну же… Забирай.

За прошедшие пять месяцев столько всего вместе пережили. Неужели для него ничего не значит?

Пока я себя на лоскутки рву, Тарский продолжает затягивать тишину. Как же это невыносимо!

— Будешь мучить, значит… — саму себя оглушаю догадкой.

Таир на какое-то мгновение прикрывает веки. А после смотрит так, что уже никаких слов не нужно.

— Разве я могу, Катенька? Тебя мне придется просто убить.

[1] Цо ту ше, курва, джейе?(польск.) — Что тут, блядь, происходит?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍[2] Бабчя (польск.) — бабушка.

[3] Кича-кича (польск.) — кис-кис.

1

Сделай мне музыку громче, да посильней…

© Инна Вальтер «Дымом лечилась»

Москва, Россия,

за полгода до событий в прологе

— Зачем это нужно, пап? — недоумеваю и интуитивно протестую.

Только не уверена, что отец слышит. Едва входим в зал ресторана, вышагивает вперед. Двое непробиваемых верзил за ним следуют. Меня оцепляет пара идентичных.

— Хочу похвастаться дочерью, — сухо информирует, когда занимаем дальний стол в левом углу зала.

В ответ на это заявление внутренне киплю и негодую. Храню молчание, хотя так и подмывает вычудить что-то из ряда вон, чтобы вся достопочтенная публика этого чертового кабака внимание обратила да надолго дар речи утратила.

Рядовые шестерки отступают, сливаются с тыловой и боковой стенами. За стол садятся только двое. Стул между мной и отцом остается свободным. Знаю, для кого он предназначен, и невольно начинаю нервничать. Ждать приходится недолго. Главный среди отцовских людей, его доверенное лицо и правая рука, появляется со стороны административной части.

Гордей Мирославович Тарский.

Бывший боксер и военнослужащий, офицер запаса.

Темноволосый и смуглый, высокий и очень крупный — такие моментально из толпы выделяются. Черты лица четкие и чуть резковатые. Взгляд пронзительный, пытливый и въедливый. Реакция молниеносная. Пока к нам идет, уверена, все помещение вниманием оцепляет.

Лучше бы на меня так смотрел…

Таир же, мазнув по мне беспристрастным взглядом, практически сразу же на отца переключается. Не расшаркиваясь в приветствиях, занимает соседний стул.

— Ну что? — негромко интересуется папа.

— Есть проблемы. Катерину лучше отправить домой, — сообщает, глядя перед собой.

Подаваясь вперед, наливает в стакан воду. Отпивая, выглядит совершенно расслабленным. Только я чувствую, что все это напускное.

Мне было пятнадцать, когда Таир впервые появился в нашем доме. Прошло три года, я так и не научилась читать его реакции. Нет, не научилась… Вместо этого я их ощущаю, сколь бы неправдоподобным это не казалось. Тарский в лице не изменится, а я точно пойму, если ему что-то не нравится.

— Даже так? Считаешь, есть риски?

— Считаю.

По словам папы, Таир — лучший из лучших. И сейчас отец недолго раздумывает: прислушиваться или игнорировать данный совет.

— Иван, отвези Катерину домой.

Я, конечно, и сама не в восторге тут находиться. Но это уже, простите, какой-то беспредел! Только вошли в зал, и вдруг домой. Да я челку дольше начесывала!

Иван отлепляется от стены и встает за моей спиной. Я поднимаюсь, но не для того, чтобы уйти. Осмеливаюсь выразить протест.

— А я не хочу домой. Танцевать буду! Вон музыканты как стараются…

Подхватив юбку одной рукой, второй изображаю причудливый пируэт и плавно выплываю в проход между столиками.

Похвастаться, говоришь, решил?

Никого не знаю, но назло отцу каждому встречному-поперечному мужчине призывно улыбаюсь. Пол под ногами не ощущаю. Такой кураж захватывает, я будто по воздуху зал пересекаю. И обратно к нашему столику причаливаю.

Продолжаю танцевать. Настроение не портит даже то, что папа, вместо того, чтобы зеленеть от злости, спокойно принимается за еду.

— Возраст, — все, что бросает, якобы в оправдание, и продолжает жевать.

— Я решу вопрос, — поднимается из-за стола Тарский.

— Давай! — смеюсь я, стратегически назад отступаю и замираю.

Все просто: выбираю расстояние, с которого нас не услышит отец. На остальных плевать.

Когда Тарский приближается и буквально врывается в мое личное пространство, сама в наступление иду. Руки ему на плечи забрасываю и юбками опутываю.

— Таи-и-и-р-р… Я тебе нравлюсь?

— Очень.

— Правда? А по виду не скажешь.

Не лицо, а хладнокровная маска. И голос без каких-либо эмоций:

— Прекрати дергаться. На выход давай. Пока я тебя силой не поволок.

— Папа против будет.

— Мне простит.

— И куда ты меня поволочёшь? Учти, пока ты ломался, невинность мою уже украли. Вторым будешь, — забавы ради, безбашенно вру.

Расходившееся сердце не слушаю.

— Вторым? — глаза Таира сужаются, губы в тонкую полоску превращаются.

— А может, и третьим, четвертым, пятым… — продолжаю смеяться. — Как говорится, каждый, кто не первый, тот у нас второй.

— Рот закрой, Катерина.

А его, напротив, открываю, чтобы выпалить очередную колкость. Да только не успеваю. Тарский сбивает меня с ног. Опрокидывает на пол прямо посреди ресторана. Оглушающая автоматная очередь открывается, прежде чем я соображаю, что происходит. Подмывает истошно завопить, только дыхания на это не хватает. Получается лишь бесцельно двигать губами и испуганно таращиться в стремительно сгущающуюся темноту зеленых глаз Таира.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Выстрелы на мгновение прекращаются. Со звенящим гомоном сыплются стекла, валится мебель, и кричат люди.

— Глаза закрой. Тихо лежи. Расслабленно. Не вздумай шевелиться, — глухо приказывает Тарский.

Поймав дрожащую челюсть, захлопываю рот и, прикладывая усилие, киваю. Едва закрываю глаза, вес его тела исчезает. Веки жжет. Один раз их разжимаю. Машинально прослеживаю за тем, как Таир опрокидывает прошитый металлом стол и, устраиваясь за ним, выдергивает из-за пояса пистолет.

Отчаянно зажмуриваюсь. Потом, ухватившись за, казалось бы, непосильную задачу, расслабляю лицо. Лежу будто мертвая, пока вокруг гремят выстрелы и продолжают лететь прямо на меня осколки, горячие брызги крови и какие-то ошметки.

Невозможно определить, сколько времени длится перестрелка. Тело успевает занеметь. Когда же все стихает, не могу понять, дышу ли я в принципе, или уже все.

— Иван, сюда иди.

От звуков этого сильного голоса в грудь хлестко бьет невообразимая волна радости. Словно дефибриллятор запускает сердце. Я резко вдыхаю и распахиваю глаза. Быстро сфокусировать взгляд не получается. Изображение плывет и множится.

Не пытаюсь подняться. На ноги меня вздергивает Тарский, так же стремительно, как до этого ронял. Пока я борюсь с отступающим шоком и непосильным ворохом разрозненных эмоций, он бегло оценивает мое лицо.

— Как ты? Идти сможешь? — вопросы задает привычным хладнокровным тоном.

Это меня всю растрясло, а он стоит, как ни в чем не бывало. Словно все происходящее мне одной привиделось! Я бы так и решила… Вот только разруха вокруг не позволяет спрятаться за этой иллюзией.

Тарский накидывает мне на плечи свой пиджак, и я на автомате затягиваю полы, чтобы прикрыть окровавленное белое платье.

— Катерина? Говорить можешь?

Киваю, однако ни одного звука так и не произвожу.

Заторможенно оглядываясь, натыкаюсь взглядом на отца. Он останавливается у тела какого-то мужчины, легко, будто брезгливо, подбивает того под бок ногой и со свойственным ему пафосом философски оглашает:

— Если власть лежит на земле, ее надо поднять.

Реакцией на это служат жуткие смешки и даже откровенный хохот.

— Гордей… — мой голос словно простуженный. — Домой хочу.

Тарский кивает и переводит взгляд на охранника.

— Иван, через «черный» Катерину выведи. Булат, Рустам и Артур — с ними. Прямиком домой. Всех собрать, усилить охрану, менять каждые полчаса. Остальным ждать меня. Столько, сколько понадобится. Найду кого-то в койке, расстреляю, на хрен.

2

Мир, в котором я живу, называется мечтой…

© Кристина Орбакайте «Мой мир»

После душа не утруждаюсь поисками одежды, в халате и с тюрбаном на голове спускаюсь на первый этаж. Оседаю на последних ступеньках лестницы и, гипнотизируя входную дверь, замираю в привычном ожидании.

Не знаю, кого сильнее увидеть хочу: отца или Тарского.

Тело еще прилично потряхивает, но страх постепенно отступает. Вместо него приходят гнев и ненавистное мне чувство отчаяния. Самое гадкое, что только можно испытывать.

Первым в дом входит отец. За ним уверенно следует Тарский. Вот, казалось бы, позади шагает, а все внимание на себя перетягивает. Не напрягаясь, удерживает, формируя внутри меня стойкое ощущение, что именно он тут главный, а не папа.

Подскакиваю на ноги так резко, что полотенце с головы слетает. Длинные влажные пряди темным тяжелым полотном рассыпаются по плечам. Отмечаю это отстраненно, не пытаясь как-то препятствовать стремительному намоканию шелковой ткани халата.

— Так и думал, что не спишь, — папа улыбается и направляется прямиком ко мне.

Приблизившись, протягивает большую охапку белых роз. А я смотрю на него и только мириады красных точек на рубашке вижу. Не помня себя от злости, принимаю цветы и, яростно размахнувшись, швыряю их в сторону. Несчастные розы с приглушенным шелестом рассыпаются по паркету.

Пока я, едва сдерживая злые слезы, гляжу отцу в лицо, он ведет взглядом по длинным цветочным стеблям и тяжело вздыхает. Обратившись ко мне, мерцающей изморозью припечатывает. Никак не комментирует мою глупую выходку. Потирая переносицу, сурово оповещает:

— Завтра в институт не поедешь.

— Опять?

— Так надо. Подождем, пока ситуация с Игнатьевым успокоится. И не вздумай истерить, Катерина. Знаешь же, что мне не до капризов.

— Меня сегодня чуть на дуршлаг не изрешетили! Могу и поистерить. Этого мне никто запретить не может. Даже ты!

— Эти люди кровью заплатили.

— Одни заплатили, другие придут. И розы… В следующий раз на могилу их понесешь.

— Ну-ну, жемчужина, — идет на примирение после небольшой паузы. Треплет меня, словно ребенка, по макушке и нетерпеливым тоном пытается убрать с глаз. — Пойди, выпей чаю и успокойся. Велю, чтобы завтра Людмила с Кариной приехали. Скучать не придется.

Это сообщение слабо утешает. Тетя Люда — приставучая и надоедливая особа, а ее дочь и по совместительству моя двоюродная сестра Карина — та еще стервозина.

Отмахнувшись от последующих указаний отца, сердито шлепаю босыми ступнями в кухню. По пути с Тарским взглядами пересекаемся. Сейчас не желаю на него реагировать, но, как обычно, стоит ему задержать на мне внимание, позвоночник током простреливает, а спину мурашками обсыпает.

Добравшись до кухни, дверь прикрываю до того, как зажечь свет. Да и потом лишь одиночное бра включаю.

Набираю в чайник воды и, водрузив на плиту, занимаю руки суетливой работой. Достаю из шкафчика чашку, любимый цейлонский сбор, сахар и заварник. Из хлебницы тяну кирпичик бородинского, из холодильника — масленицу и черную икру. Пока жду чай, пару ложек без ничего наворачиваю. Голод тотчас стихает, но я все же сооружаю два небольших бутерброда.

Расслабиться и успокоиться, как требовал отец, не получается. Особенно когда до меня доносится жесткий разбор полетов, который устраивает бойцам в бильярдной Таир. Голос практически не повышает. Однако каждое слово будто хлыстом воздух высекает. Продавливает такой силой и яростью, что даже меня лихорадить начинает.

Чайник вскипает, и я спешу залить заварку. Оставив настаиваться, на автопилоте к окну подхожу. Вцепившись пальцами в занавеску, осторожно выглядываю во двор. Никого, кроме постовых, не вижу, но, судя по воцарившейся тишине, собрание окончено.

Мои догадки, появляясь в кухне, подтверждает сам Тарский. Едва успеваю отскочить от окна.

— Ты напугал меня.

На мой визг не реагирует. Проходит примерно в центр помещения и, остановившись напротив, пронизывает меня обжигающим взглядом. С головы до ног скользит, будто кожу срывая.

Застигнутая врасплох столь пристальным изучением, на первых порах пошевелиться не могу. Возобновляю двигательные функции машинально, когда Таир бросает мне толстый и длинный кардиган. Знаю, что оставляла тот днем в гостиной, только не пойму, зачем принес его мне сейчас.

— Одевайся.

— Это еще зачем? Я и так одета.

— В халате по дому разгуливать больше не будешь. Я усилил охрану. С сегодняшней ночи несколько парней будут находиться непосредственно в доме.

— А без халата можно? — вопрошаю звенящим от напряжения голосом и, отбросив на стул кардиган, распускаю пояс.

Развожу полы и сбрасываю шелковое одеяние на пол.

— Что ты, на хрен, вытворяешь?

Как бы там ни было, Тарский не пытается отвернуться или сделать вид, что не замечает моей наготы. Смотрит… Еще как смотрит! Неторопливо и абсолютно откровенно, будто имея на то какое-то право, меня разглядывает. Медленно скатывает взгляд по груди, животу, бедрам, ногам. Возвращаясь, задерживается на треугольнике между ног. Потом обратно к бесстыдно восставшим соскам поднимается.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Такой волной жара меня окатывает, запоздало сокрушаюсь над своей безрассудностью.

— Ну, как? Пойдет? — невзирая на жгучее смущение, имею наглость покрутиться перед ним. — Мой лучший костюм.

— Немедленно оденься, Катерина.

Вместо этого шагаю к нему вплотную. Боюсь представить, что со мной произойдет, если прикоснется, но остановиться не могу. Его энергетика и без того с головой меня накрывает. Едва дыша, кладу ладони на плечи и приподнимаюсь на носочках, чтобы иметь возможность в глаза заглянуть.

— Представляешь, что будет, если папа войдет? — озвучиваю вопрос, который меня саму и пугает, и по какой-то дикой причине будоражит. — Тебя расстреляют? Свяжут, поколотят и бросят в подвал на съедение крысам? Прибьют гвоздями к креслу и заставят встать? — на нервах выдвигаю нелепейшие теории. — Ох, как же не хочется, чтобы ты преждевременно в ад отправился. Там, наверное, и сковородка еще не достаточно прогрета…

— Не волнуйся, Катерина. В ад я один не пойду. Тебя с собой заберу, — режет пространство пугающим хладнокровием. — Так что впредь думай головой, прежде чем что-то вытворять.

Сбрасывая мои руки, разворачивается и выходит.

— Черт…

Стремглав бросаюсь к кардигану и спешно прикрываю наготу.

3

Смотри, разноцветный дождь…

© Кристина Орбакайте «Мой мир»

Новый день ослепляет трезвостью ясного мышления. Долго лежу, не в силах заставить себя выползти из-под одеяла.

Таир…

Номер, который я выкинула перед ним на кухне… Это уже за гранью. Шутки шутками, но с обнаженкой хватила лишку.

Боже, как стыдно!

Воспоминания бьют по нервам едва ли не сильнее, чем предшествующие этому кадры с ужасающей перестрелкой.

Зачем я это сделала? Что на меня нашло? Господи, какая идиотка!!! Как же теперь в глаза ему смотреть?

Извиниться или корчить вид, что ничего не было? Что говорите? Гамлет предстал перед трудным выбором? Да нет же! Взгляните, будьте любезны, на меня! Ни ума, ни стыда, ни совести! Хотя нет, стыд и совесть, безусловно, в наличии. Иначе бы сейчас не грызла себя.

Прежде чем я нахожу в себе силы подняться с кровати, в комнату, словно шальной вихрь, врывается Карина.

— Все спишь, царевна! Еще бы!!!

— И тебе доброе утро.

— Вставай, давай, раз уж мне пришлось. Мама зовет к столу.

Обреченно вздыхаю и выползаю из-под одеяла. Не придавая особого значения своей наготе, изящно потягиваясь, марширую в сторону гардеробной.

— Все спишь голышом… — комментирует сеструля, следуя за мной по пятам. — Сдается мне, это первые звоночки склонности к блядству.

— Ты права. Как только представится шанс, с огромным удовольствием поблядствую.

— Ну, ты ваще! — звонко шлепает меня по ягодице и хохочет.

— А чё такого? — тоже смеюсь. — Жалко, что ли? Не убудет.

— Да-да, расскажешь, угу, — произносит Карина с нотками ярого скепсиса. — То-то ты всех отшиваешь.

— Выбрать не могу, — зачем-то включаюсь совсем не в ту игру. — Все какие-то никакие.

— Ну как? Тимур тоже? — упоминает общего знакомого.

Знаю, что сама Карина в Федоровича безответно влюблена. Только поэтому не стала бы с ним связываться. Да и без того… Вроде высокий, статный, по всем параметрам привлекательный, но чего-то не хватает. Не привлекает.

— Тимура папа не одобрит.

— Ты как будто с ним советоваться собираешься, пфф… — прощупывает дальше сеструля. — Подвернется случай… Например, на следующей неделе хоккейный матч…

— Ой, прекрати, — отмахиваюсь, теряя терпение. — Знаешь же, что я тут непонятно на сколько в заточении.

— Настоящая принцесса.

— Ага.

— А Таир — дракон!

— Он тут при чем? — выпаливаю слишком взволнованно.

Щеки вмиг жаром опаляет.

— Ну, как? Он у вас на свой лад правила устанавливает, — с каким-то непонятным пренебрежением фыркает. — Как скажет, так Александр Дмитриевич и поступит.

Не желая вступать в бессмысленную полемику, отворачиваюсь и спешно натягиваю белье. Затем сдергиваю с полки яркие блестящие лосины и белую футболку.

— У тебя в этих штанах жопа огромная, — цыкает Каринка.

— Сбрендила? У меня идеальные 90-60-90, и лосины этого испортить не могут, — самоуверенно отмахиваюсь, но сомнениям все же поддаюсь. Становясь перед большим зеркалом, придирчиво оцениваю свои габариты. — Ничего лишнего.

— Как знаешь… — многозначительно бросает и отворачивается.

С детства такие трюки вытворяет, знаю ведь. А чуть не повелась.

— Пойдем уже, эксперт, — тяну ее из комнаты.

Добравшись до первого этажа, настороженно оглядываюсь. Все еще беспокоюсь и смущаюсь при мысли, что придется встретиться с Тарским. К счастью, такой возможности нам не предоставляется.

В гостиной находятся два здоровенных лба. Их внимания мы не удосуживаемся. Слишком увлеченно рубятся в карты. В кухне сидят еще два бритоголовых шкафа. Эти и вовсе безобидно выглядят, уминая под кофе и бесперебойную трескотню тети Люды сырники с медом.

Едва заметив нас, тетка командным тоном зазывает к столу. Не мнусь и нос не ворочу. В компании этих мужланов вполне спокойно завтракаем. Не приходится даже диалог поддерживать.

Управившись, взбегаем обратно на второй этаж и выбираемся на балкон. Выглянуло солнце, настроение чуть улучшилось. Перевешиваясь через балюстраду, срываю бутон красной плетистой розы, которая густо увивает стену и металлические поручни. Вкладываю в волосы. Улыбаюсь, когда Каринка за мной повторяет.

— Смотри-смотри, — шипит мне на ухо. — Таир идет. Хорош чертяка!

— Малышева, — шикнув на сестру, сама слюни распускаю.

Заставляю себя отвести взгляд, но моментально сдаюсь. Вновь жадно таращусь.

— Как думаешь, у него кто-то есть?

— Кто? — не понимаю, к чему ведет сестра.

— Жена? Невеста? Любовница?

— Конечно, нет!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Конечно, есть!

Внутри меня волна протеста поднимается.

— Ерунда, — сглатываю, стараюсь адекватно звучать. — Он постоянно с отцом… И часто ночевать остается. Разве жена бы такое терпела? — при мысли об этом меня окатывает жгучим жаром.

Каринка щурится и вульгарно чавкает жвачкой.

— И чего ты так раскраснелась, волчица?

— Ничего не раскраснелась… Жарко…

— Угу, — ухмыляется от уха до уха. — Даже если жены нет… Что, он и вечером не отлучается? Пф-ф, чтобы кого-то трахнуть, ему целая ночь не нужна. Сечешь? — надувает огромный пузырь.

Пальцем его протыкаю.

— Все забываю, что ты универсальный эксперт!

— Но-но! Аккуратнее с ближайшей родней.

— Поговори, — бормочу приглушенно, — с балкона тебя сброшу, и по родне.

— Правда задела, значит, — снова лыбится, как полоумная идиотка.

— Ничего не задела… Вали, давай, к себе. Надоела!

— Я-то свалю… А ты что делать будешь?

Не желая смотреть на ее ехидную морду, отворачиваюсь и отхожу в самый угол длинного балкона. Вновь неосознанно Тарского ищу. Он поднимает голову. Приличное расстояние не мешает разглядеть выражение лица — озабоченно хмурится. Поднимая руку, очередную команду отдает. То ли у него проблемы с жестикуляцией, то ли у меня — с распознаванием знаков, не понимаю, что ему нужно.

Машу ему рукой, в надежде, что он, назло Каринке, поприветствует в ответ. Ни черта подобного, конечно же… Слышу со стороны сестры глухой хлопок и тихий булькающий звук. Считаю секунды до того, как эта дурочка хохотать начнет.

Вместо этого застывшую тишину прорезает грубый выкрик Тарского и громкий шлепок валящегося рядом со мной тела.

«Ложись…»

Он горланит: «Ложись».

Едва это понимаю, приседаю и прижимаюсь к теплой плитке. Малышева молодец, быстрее сориентировалась.

— Карин… Каринка…

Почему молчит? И не шевелится? Говорить ведь можно… Шепотом никто не услышит.

— Каринка…

Мысль не успевает сформироваться. От тела сестры ко мне бежит тонкая струйка крови.

Я кричу раньше, чем мозг охватывает случившееся.

4

Ты видишь в истерике?

Стой, куда ты?

Обними!

© Инна Вальтер «Дымом лечилась»

Пять дней проходят в прогрессирующем коматозе. Трое первых суток из-за успокоительного, которым меня накачивает присланный отцом лекарь. Последующие — остаточно инерционным торможением нервной системы. В полусознательном состоянии нахожусь.

Что творится с тетей Людой — описать трудно. Испытываю облегчение, когда она уезжает после похорон. Нет сил глядеть ей в глаза. Клянусь, в них горит обвинение и сопутствующее сожаление, что Карина погибла из-за меня.

Дикий озноб по коже несется, когда сама об этом думаю. Следом за теткой по каким-то делам в Тверь отчаливает отец. Нет, я не впервые остаюсь одна, но после случившегося душит такое одиночество, невозможно набрать жизненных оборотов и выгрести из мрака оцепенения.

Плохо ориентируюсь, в какое время суток окончательно прихожу в себя. Долго лежу, в надежде вновь отрубиться. Но быстро понимаю, что больше не усну. Выбираюсь из постели. Натягиваю на голое тело шорты и попавшийся под руку широкий свитер. Отодвинув краешек шторы, выглядываю на улицу и застаю ночь.

Когда выхожу из спальни, приставленный у двери охранник без слов следует за мной. Я иду медленно, он, подстраиваясь, держится на пару шагов позади.

Иду на шум голосов, а когда добираюсь до бильярдной, все присутствующие разом исключительно на мне концентрируют внимание. Я же смотрю только на Тарского. Продвигаясь в центр помещения, встаю прямо перед ним.

— Мы можем поговорить?

Ни словом, ни жестом не реагирует. Возможно, сама себя накручиваю, но кажется, что слишком долго взглядом меня сканирует. В животе тугой узел затягивается. Конечности током пробивает. Задерживается на подушечках пальцев покалывающими иголками.

Совершаю глубокий и шумный вдох. Даю понять, что не сдвинусь с места, даже если мне придется целую ночь простоять.

Тогда Тарский перебрасывает Ивану кий и, наконец, идет в мою сторону. Разворачиваюсь и первой начинаю двигаться в обратном направлении, только потому, что иначе он не пройдет между столами. За дверью Таир меня обходит, дает охраннику знак оставаться около бильярдной и так же молча выступает вперед.

Через пару минут мы оказываемся вдвоем на кухне. Очевидно, ночью это единственная нейтральная и относительно уединенная территория.

— Папа надолго уехал?

— Дня на три.

— Почему ты в этот раз не поехал с ним?

— Так надо.

— Будешь оставаться здесь все это время?

— Почти.

Замолкаем. Точнее, я прекращаю задавать вопросы, а в другой форме с Тарским общаться невозможно. Нам не о чем говорить. Нет, эмоции толкают речь, но совсем не ту, которая приемлема с ним.

Однажды Таир сказал мне, что слова — те же действия. Прежде чем болтать, следует думать. Помню об этом и никогда не слушаюсь. Сейчас пытаюсь, и не получается. Злить его не желаю. Он, конечно, не причинит физический вред. Просто… Не хочу ощущать его неприятия.

Без того уже успела в глазах Таира заработать репутацию пустоголовой и избалованной малолетки. И… мне должно быть безразлично. Мне всегда безразлично! Только с ним не получается. От того и творю глупости.

За три года, что Тарский здесь, несмотря на то, что он за день может на меня ни разу не взглянуть, его заботу ощущаю на порядок сильнее, чем отцовскую. Трудно объяснить… Просто обычно это доносят другие люди: «Таир велел тебя забрать со школы», «Таир сказал сегодня не выходить», «Таир сказал до полуночи быть дома», «Без завтрака не поедешь, так Таир распорядился», «Не бесись, Таир убедил Александра Дмитриевича. Пойдешь на свои танцы»… Мелочи, но их так много. А мне хотелось больше внимания. Непосредственно его самого.

Потому с прошлого года творила откровенную дичь. Все, чтобы задержал взгляд, запомнил, отложил куда-то в самые сокровенные закрома. Наивная дурочка, знаю.

— Можно я, пожалуйста, тебе расскажу? Больше некому.

Вновь чрезвычайно долго рассматривает. Никаких эмоций не проявляет. Кажется, его организм повсечасно, слаженно и без каких-либо перебоев работает.

Невозмутимый. Уравновешенный. Точный. Нацеленный на конкретный результат.

— Говори.

Одно слово, и меня словно прорывает.

— Это настолько ужасно, не могу перестать об этом думать, — слезы выливаются из глаз на старте. — Все время вижу перед собой… Неужели так будет всегда??? Я ужасная сестра! Не могу начать скорбеть по Карине, потому что… Потому что зациклилась на том, что видела и что ощущала сама!

Пока я хватаю со стола салфетку и принимаюсь громко сморкаться, Таир даже не двигается.

— Естественная реакция. Ничего ужасного в этом нет.

Кажется, то, что он выказал свое отношение к ситуации, и так большой прорыв. Но… мне моментально становится мало.

— Правда?

Скажи еще что-то…

Слышала их с отцом разговор, пока они думали, что я сплю. То, что убийство произошло на территории дома — не обычная трагедия. По понятиям наших кругов — это несмываемое пятно. Вызов и унижение. Снайпера так и не поймали, а значит, и заказчик остается безголовым всадником.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Скажи же мне что-то…

— Правда? — настойчиво повторяю вопрос.

Тарского словно заморозили. Хотя, возможно, он лишь на службе такой. Я же… Я — его работа, хоть постоянно об этом забываю.

— Правда, — его голос звучит глухо и спокойно. Из-за буйствующего в висках пульса приходится прислушиваться, чтобы разобрать смысл. — Даже те, кто скорбят, чаще всего не покойного оплакивают, а самих себя, бедных и несчастных, лишившихся близкого человека.

Столько личных мыслей Тарского за один раз я никогда не получала. Тешусь, успокаиваюсь и… снова дальше рвусь.

— А у тебя… У тебя есть семья?

Сердце невольно набирает оборотов. Я не должна сейчас об этом думать. Да и позже — тоже. Но в данный момент, в сложившейся ситуации, особенно. В конце концов, это не мое дело! Не должна думать, но думаю…

Пожалуйста-пожалуйста, пусть у него не будет жены!

Так горячо взываю к небу, словно и правда верю, что мое безрассудное желание при случае способно разрушить состоявшийся факт.

— Нет.

Вспышка радости опаляет грудь. Сердце, будто нарвавшись на трамплин, куда-то летит… Плевать.

Практически сразу же мне и этого становится мало.

— Совсем никого?

— Никого, о ком бы стоило тебе рассказывать.

Шмякаюсь обратно на землю. Отрезвляюще, прямо на задницу. Но быстро справляюсь с эмоциями. Скрещивая руки на груди, задираю нос.

Следовало бы гордо удалиться. Только вместо этого…

— Ты можешь меня обнять? Мне холодно и страшно, — выдаю требовательным тоном то, что вовсе не планировала.

Сама своей наглости и смелости поражаюсь.

Таир — не плюшевый медведь. Не добрый и не отзывчивый. Рассчитывать на подобное — верх идиотизма.

— Можно, я хоть сама тебя обниму? — заметно сбавляю обороты и голос разительно смягчаю. — Ненадолго.

Да, это, определенно, выглядит так же жалко, как и звучит. Вот только, кроме него, мне больше не у кого просить поддержки.

— Две минуты.

Едва Тарский заканчивает, налетаю на него, как безумный вихрь. Обхватываю руками, вжимаюсь, пытаюсь впитать тепло и силу.

Он огромный, горячий и будто каменный. Мне нравится. Очень нравится. Лучше этого ничего не испытывала. Поднимаясь на носочки, касаюсь его шеи носом. Вдыхаю дурманящий аромат: концентрированное сочетание его собственного запаха и резковатых древесно-цитрусовых ноток парфюма.

И это слишком быстро заканчивается. Единственный раз ко мне прикасается, когда сжимает плечи и решительно отодвигает, словно ему, в самом деле, буквально невыносима близость со мной.

Стараюсь не принимать на свой счет. Для себя самой сочиняю теорию, что он так со всеми.

— Придумай что-нибудь, чтобы я могла выбраться из дома, — выпаливаю, как обычно, нахально, игнорируя заливающий щеки жар. — Иначе я сойду с ума и сама кого-нибудь пристрелю.

— Главное, не себя, — все, что он говорит, прежде чем выйти и оставить меня в состоянии очевидной растерянности.

5

Наивный взгляд, приподнятая бровь,

и губ незацелованных изгибы.

© Ирина Круг «Тебе, моя последняя любовь»

На следующий день Таир куда-то с самого утра уезжает. Я психую, естественно. Как он мог бросить меня? Даже не объяснил ничего. От нижестоящих узнала, что дела, видите ли, у него срочные возникли.

Не день, а сказка!

Алевтина, кухарка, в плов лука натерла, будто сто раз ее не просила так не делать! Снова икру ложкой приходится есть. Черный хлеб закончился, а белый — совсем не то. Без ничего наворачиваю. Такая у меня извращенная натура.

— Ой, царевна, что творишь? Живот скрутит!

— И пусть! Кормить меня нужно вовремя, — продолжая махать ложкой, непонятно кому хуже сделать пытаюсь.

— Так я же все полезное, натуральное… — жужжит обиженно.

— Угу.

— Ну, хочешь, блинов тебе напеку?

— Поздно.

Накидавшись до тошноты, резко отодвигаю банку.

— Слушай, Алевтина, а Таир не сказал, вернется сегодня?

— Ничего он не говорил, — отвечает и пожимает плечами.

Ей-то все равно. А вот я… Пригорюнившись, нервно выстукиваю пальцами по крышке стола.

Обещал ведь, что будет со мной, пока отца нет. Хоть и не было озвучено, что круглые сутки напролет. Но все же… Я просила куда-нибудь меня вывести. Как он мог проигнорировать? Я ведь правда скоро с ума сойду! Если еще не двинулась…

Господи, а вдруг он к женщине помчался?

— Ой-й-й… — неосознанно громко вздыхаю.

— Что такое? — всполошившись, оборачивается Алевтина.

— Что-то нехорошо мне, — для наглядности за живот хватаюсь. — Пойду я… — добавляю умирающим тоном.

— Мать честная… Катерина! Давай риса наварю или вот перца горошка глотни.

— Бог с тобой, Алевтина, и твоими знахарскими припарками! Отстань. Полежу, пойду. Ты пока блинов мне напеки.

Внутри действительно боль ощущаю. Только выше желудочно-кишечного тракта. Грудь жгучими кольцами опоясывает и внутренности заламывает. Так странно пульсирует, дышать полноценно не позволяет.

Что такое? Кто бы сказал?

В спальне, едва вхожу, натыкаюсь взглядом на оставленные Кариной солнцезащитные очки, и меня вдруг как будто прорывает. Да с такой силой, что страшно становится. Перед глазами все расплывается. Практически вслепую пробираюсь в ванную, включаю на всю мощность воду и рыдаю белугой.

В какой-то момент воздуха недостаточно становится. Икаю и пытаюсь ухватить побольше, но это кажется физически невозможным. Не получается нормально вдохнуть, пока не подставляю лицо под струи холодной воды.

Забираюсь полностью в душ. Долго стою. Постепенно успокаиваюсь, привожу себя в порядок и медленно бреду из ванной.

Какое же изумление меня постигает, когда в спальне натыкаюсь на Тарского.

— Почему так долго? — припечатывает требовательным тоном.

— В смысле?

— В прямом. Минут пятнадцать тут караулю. Что там так долго делать можно?

Все сказанное обращено по отношению ко мне с конкретным наездом. Я и без того в его присутствии теряюсь, а под таким напором и вовсе оторопело замираю.

Потом сержусь, конечно.

Таир, как всегда, идеально выглядит. Синяя рубашка, темные брюки. Все по фигуре сидит, идеально подчеркивая рост и внушительную мышечную массу.

Я же рядом с ним снова как мокрая курица. В сердцах сдергиваю с волос полотенце.

— Мне что, теперь купаться по какому-то особому расписанию? — в голосе все возмущение отражаю.

— Да. И с открытыми дверями.

— Ч-что? Это еще зачем?

— Чтобы я при необходимости проверил тебя, а не выносил их.

От шока рот открываю. Пока слова подбираю, вдруг замечаю, что Тарский задерживает на нем взгляд. Мимолетное мгновение… Ах, нет, я, должно быть, на эмоциях брежу. Показалось, конечно.

— Знаешь что… — обида раскурочивает в груди рану, которую я годами усиленно лечу еще после маминой смерти. Ненавижу, когда она открывается. — Утром нужно было так волноваться. Где был? — бросаюсь с ответными претензиями.

Только у Таира все по делу, а я, кажется, как обычно, истерично звучу.

— Я заходил, — холодно информирует он. — Спишь, как сурок. Пришлось даже пульс проверить.

— Что? — задыхаюсь от сумасшедшего волнения. — Ты трогал меня? Вообще уже?!

Сама не пойму, из-за чего меня так раскатывает. Несет черте куда! Берегов не вижу.

Тарский же в ответ смотрит, словно на гуляющий по двору ветер. То есть сквозь меня, абсолютно равнодушно.

— Ты просилась выйти из дома, — сухим тоном припоминает вчерашний разговор. Не сразу врубаюсь, о чем речь. — Я решил вопрос.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Так бы сразу и сказал!

Настрой кардинально меняется. Позабыв об обиде и ворохе неопознанных эмоций, подобострастно взираю на Таира. Еще и ладошки, будто перед Богом, складываю.

— Куда мы пойдем? — вопрошаю шепотом.

— В театр.

Ну… Это не совсем то, о чем я мечтаю. Но, учитывая сложившуюся ситуацию, решаю радоваться тому, что перепадает.

Пока Тарский не пихает мне в руки какую-то странную амуницию.

— Что это?

— Твой билет, — так же хладнокровно отбивает он.

— В смысле? — выдыхаю со свистом.

— Бронежилет и каска.

Он издевается?

Почему я такая дурочка? Господи, за что???

— Это шутка? — теперь шиплю, даже там, где буквы звучные.

— Похоже, что я шучу?

Мне дико хочется стукнуть его кулаками. Не знаю, каким чудом удается совладать с собой. Нервно дернув отвороты халата, с силой сжимаю их кулаками у груди.

— Я не буду… Не буду, как какой-то Дарт Вейдер, ходить! Ты меня не заставишь! Нет, нет и нет!

Пока я расхожусь в истерике, он в лице не меняется.

— Надеваешь, и едем. Нет — нет. Выбирай.

Других вариантов Тарский не предоставляет.

Слезы унижения душат горло и жгут глаза. Взращиваю внутри себя злость, чтобы как-то справиться.

— Я говорила, как сильно тебя ненавижу? — последнее почти ору ему в лицо.

В сердцах хочется еще и ногой гневно топнуть. Едва сдерживаюсь.

— Тебя, дуру, дважды чуть не пристрелили, ты это понимаешь?!

Замираю, как суслик перед песчаной бурей, когда Таир неожиданно повышает голос. С такой силой обрушивает, сквозь меня словно молнии проходят. Острыми пиками к полу пригвождают.

Конечно же, я помню о том ужасе, в который превратилось мое беззаботное существование. Как ни пытаюсь забыть, все вокруг только и делают, что напоминают, и усугубляют мою внутреннюю истерику. Макают как слепого котенка в воду, каждый раз заставляя захлебываться, но не позволяя утонуть.

— А ты понимаешь, что меня достала такая жизнь? Достала! Пусть бы уже убили!

— Рот закрой, — сурово одергивает. — И никогда так не говори.

Я и замолкаю. Просто не могу ослушаться. Тарский так смотрит, будто внутрь меня проникает. И там… в груди каким-то странным теплом все обволакивает. Не жжет, только греет и чуть-чуть пощипывает.

Приятно. Смущающе. И пугающе.

Сжимая обмундирование, на мгновение взгляд опускаю, чтобы иметь возможность дыхание перевести.

— Отлично, — проговариваю чуть погодя нарочито легкомысленным елейным голоском. — Я надену жилет и уродскую каску. Но в ложе шторы задернем, и я сниму.

— Какой смысл? Ты не увидишь представление.

— Я сама такое представление устрою, завтра во всех газетах напишут!

Тарский качает головой и медленно проговаривает:

— Ты ненормальная.

— Ага… — киваю и смеюсь. Он так долго на меня смотрит, не знаю, как скрыть волнение, кроме как растянуть с обычной дразнящей дерзостью: — Таи-и-ир…

Но даже без этого мы не ставим точку. У нас каждый раз многоточие.

6

Я и грешная, и ангел,

я лавина и вулкан.

© Ирина Круг «Цок, цок, каблучок»

— Я красивая? — спрашиваю с вызовом, когда Таир помогает мне выбраться из машины перед зданием Большого театра.

Он смеряет меня пристальным взглядом. Медленно скользит от каски, которую я словно корону несу, к стиснутой бронежилетом груди. По бедрам взгляд Тарского как будто плавнее скатывается и с ощутимой задержкой стопорится на голой ноге, которая выступает в высоком разрезе длинного вечернего платья.

— Очень, — абсолютно невозмутимо резюмирует, но в глазах какой-то огонь вспыхивает.

Он наполняет меня жаром и драйвом.

— Отлично.

Изящно подбираю пальцами подол и важно шествую за охраной к центральному входу. Таир идет чуть позади. За ним еще два бойца. С таким размахом и в подобном обмундировании мы еще в свет не выбирались. Люди разевают рты и оборачиваются, но меня внезапно это лишь веселит. Я, безусловно, подражаю Тарскому, сохраняю полное хладнокровие, ведь так мы выглядим эффектнее, но в душе смеюсь.

В фойе мое настроение изрядно портится. Виной тому какая-то блеклая скрипачка. Она здоровается с Таиром и улыбается ему. Тот отвечает сдержанным кивком, но сам факт, что они знакомы, заставляет шестеренки в моем мозгу крутиться, как жернова, в отчаянных попытках выстроить ясную картинку степени их близости.

Потеплел ли его взгляд при виде нее? Не нервничала ли она, увидев меня?

Понять что-то практически невозможно.

В царской ложе мне доводится побывать далеко не впервые. Однако прежде мы бывали здесь с отцом или тетей Людой. С Таиром — никогда. Сейчас же, когда охрана проверяет помещение, задергивает красные бархатные шторы с золотистой бахромой и выходит за дверь, знакомая обстановка вдруг ощущается необычайно интимной и волнующей.

Освоившись в полумраке, снимаю и откладываю каску.

— Жилет оставь.

Почему-то даже голос Таира в этот миг кажется другим. Таким же суровым, но вместе с тем приглушенным, вибрирующим и тягучим.

— Почему?

— Я сказал, — припечатывает с нажимом.

От такого контраста моментально завожусь.

— Сколько можно мной помыкать? Договаривались, что я тут разденусь… — от злости кулаки сжимаю. — Зачем меняешь условия?! Я тебе не дурочка со скрипкой!

Знаю, что поступаю глупо, упоминая эту девушку. Не могу сдержаться!

— Нет, ты дурочка без скрипки. В жилете и в каске.

— Пошел ты!

— Закрой уже рот, Катерина, — проговаривает Тарский после выразительного выдоха. Занимает одно из кресел, и я на автомате делаю то же самое. — Слушай. Может, вникнешь в суть, раз уж смотреть отказалась, — это он о представлении, которое, стоит заметить, уже началось.

Естественно, нрав не дает мне с первого тычка послушаться. Да и… Сдался мне этот спектакль, когда рядом ОН.

— Все равно половину додумаю. Я и при зрительном восприятии так делаю, а без него — и подавно.

— Не удивлен.

Ну что это за ответ? С легким флером пренебрежения и жирнющим слоем равнодушия. Кушай, Катерина, подавись!

Чем холоднее Тарский со мной обращается, тем сильнее зреет во мне желание подорвать его самообладание. Хоть на минуточку… Да хоть на три секунды!

— Ты сексом как любишь заниматься? Что тебе нравится?

Едва последний вопрос соскальзывает с моего бедового языка, Таир рывком сдергивает меня с кресла.

— Мамочки… — пищу инстинктивно, ощущая, как больно впиваются в шею сзади его пальцы.

Зажмуриваясь, готовлюсь шмякнуться лицом об пол. Но Тарский как-то быстро меня проворачивает и подхватывает обратно, когда я уже носом о жесткий ковер чиркаю. Следующий рваный выдох произвожу уже ему в лицо. Прочесываю жилетом белеющую в полумраке мужскую рубашку. Инстинктивно пальцами в каменные мышцы плеч впиваюсь. Только после этого полностью осознаю физическое положение своего тела — сижу на Таире верхом.

Черт меня подери…

— Зачем спрашиваешь? Есть конкретное предложение?

Почему я слышу в его голосе угрозу?

Крупная ладонь соскальзывает мне на спину и, надавив между лопатками, толкает корпус вперед. Воздух из груди выбивает. Когда его дыхание чувствую, желаю вдохнуть. Втянуть поглубже. Только не могу. Легкие не раскрываются.

— Катерина?

Понимает ли он, как действует на меня? Тело жаром вспыхивает и, вразнос с этим, мурашками покрывается. Я, конечно, вдыхаю, но так бурно и неосторожно, что сходу голова кругом идет.

Смущенно отмечаю, как между ног обильно увлажняюсь. Хочется потереться об Тарского.

Черт… Это так странно…

— Я… Да… Да-а… Я кое-что умею, — пытаюсь казаться опытной.

Знать бы, что именно, черт возьми!

Недавно мне попался эротический роман, где довольно подробно описывался половой акт. Я эту сцену так и сяк вертела, и все равно не смогла визуализировать происходящее. Решила, что нужно бы увидеть, а как раздобыть порнокассету еще не придумала.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Почему мне кажется, что ты в очередной раз нагло врешь?

— Нет. Не вру, — заверяю слишком яростно. Да, «шапка горит». Хорошо, что видим только очертания друг друга. Не заметит, что я красная, как бабушкин венгерский ковер. — Хм… Так… А что тебе нравится?

Упорно допытываюсь не только затем, чтобы отвлечь. Действительно знать хочу.

— То, что мне нравится, тебе делать нельзя.

Голос и посыл вмиг мой пыл остужают. Тот же эффект достигнуть можно, лишь вывалив на голову ведро снега.

— Почему это?

— Потому.

Нет, так дело не пойдет.

— Я думаю… Считаю, ты должен меня поцеловать! — выпаливаю неожиданно нахально и требовательно. Таир молчит. Ощущаю лишь, как мощно вздымается и плавно опадает его грудь. — Поцелуй меня, — прошу уже мягче.

Нетерпеливо подаюсь к нему, в намерении самостоятельно инициировать контакт. Едва удается мазнуть губами по плотно сжатой твердой линии рта, отталкивает. Только у меня уже реакции идут. Дрожь пробивает, и дыхание спирает.

— Твою мать, Катерина…

— Называй меня Катей… — выдаю заплетающимся языком. — Называй Катенькой… И я тебя буду… Тоже по имени… Гордей… — отчета своим мыслям и действиям не отдаю. Ласкаю голосом, будто певичка из разгульного кабака. Проще сказать, девица с условно низкой степенью социальной ответственности. — Гордей…

Когда ладонью рот мне затыкает, черт знает, чем думаю… Раскрывая губы, прохожусь по его ладони языком. Наконец, вкус его ощущаю. Насыщенный, горьковатый и терпкий.

Со стороны Таира слышу ряд грубейших матов, но мне плевать.

Хочу еще. Хочу больше.

Глухой хлопок и приглушенный вскрик — знакомые звуки. Хоть и не сразу могу дать определение, интуитивно настораживаюсь. А потом… Таир приближается, что-то шепчет и сталкивает меня на пол.

«Прячься… Тихо лежи…» — как и в прошлый раз, смысл с запозданием в сознание врывается.

Вспышка света из коридора. Чужие голоса. Ускоряющееся сердцебиение. Отбойные молоточки в висках.

Быстро перебирая ладонями, заползаю за ряд кресел. Когда воздух сотрясают выстрелы, чтобы не орать, ладонь закусываю. За громкой музыкой спектакля вряд ли их слышно дальше нашей ложи. Однако когда Тарский переваливает через балкон одного из нападающих, мелодия с протяжной и звенящей нотой обрывается. После короткой паузы тишину забивают всполошенные и истеричные крики находящихся внизу людей.

— Вставай, — проговаривает Таир и сам же меня поднимает.

— Каска… — напоминаю, когда в коридор выносит.

— Поздно.

Киваю. И за этим действием внутри, как от толчка тошноты, дребезжащая масса эмоций взмывает к горлу.

— Я сейчас закричу… — предупреждаю, ощущая сгущающуюся панику.

— Потом, — голосом и взглядом требовательно тормозит мою истерику. — Потерпи, — крепче прижимая к груди, ускоряет ход.

— Хорошо, хорошо… — зажмуриваясь, прячу лицо в изгибе его шеи.

Не позволяю себе думать и анализировать. Просто жду, пока не ощущаю на голых участках кожи теплое дуновение ветра.

Короткая пробежка, и мы уже на заднем сиденье тонированного автомобиля. Разглядеть водителя не получается, но я настолько Тарскому доверяю, что мне это не нужно.

— Смотри на меня, — ловит пальцами подбородок. Сам в лицо мое всматривается. Какие-то показатели считывает. Я и не пытаюсь сопротивляться. — Порядок? Орать будешь?

— Не знаю.

— Можешь поорать.

— Не хочу уже…

По движению грудной клетки замечаю, как переводит дыхание. Будто оковы скидывая. Расслабляется. И я за ним.

— Бедовая ты, Катя, — замечает странным тоном. Стараюсь не зацикливаться на том, как назвал. Сил на это сейчас нет. — Сидеть тебе в темнице до старости.

— Только если ты меня цепями прикуешь.

— Надо будет, прикую.

7

Я через огонь

Ярче солнца пылаю.

© Наргиз «Через огонь»

— Где? — издали улавливаю в голосе Тарского скрытую ярость.

Внутри тотчас штормовая волна поднимается и выносит к горлу колотящееся сердце.

Это же, черт возьми, катастрофа…

— В галерее[1], — басит чуть тише Иван.

На цыпочках к стене пробегаю и плавно давлю на выключатель. Теперь свет в стрелковое помещение проникает лишь из тамбура, через оставленную открытой дверь.

— Таир… Это самое… Может, не надо?

— Уйди с дороги, Иван, — голос Таира такие нотки пробивает, меня на расстоянии кнутом хлещет. — Все, на хрен, вышли.

Двигаясь вдоль стены, неосознанно притискиваю пистолет к груди. Затаив дыхание, сохраняю неподвижность, пока дверной проем не замещает высокая и крупная мужская фигура.

Черт…

Волна страха, которая поднимается внутри меня, до нереальных величин нарастает. Кроме нее еще что-то взмывает и выталкивает на вершину… Если бы была возможность анализировать, распознала бы, вот только элементарно по времени не успеваю перестроиться.

Пока Таир стоит при входе, ломаю голову, почему он не включает свет. Я ведь, когда гасила, просто забавлялась, оттягивая разговор. Никак не предполагала, что Тарский всерьез примет правила моей глупой игры и двинется в темное помещение.

Черт, черт…

Он все ближе и ближе. Конечно же, у меня нет шансов остаться незамеченной. Его зрение ведь тоже успело к полумраку приспособиться, никакого преимущества не осталось. Видит меня, несмотря на черную экипировку и защитную тканевую маску. Движется с таким расчетом, что к выходу мимо него не прорвусь.

Только я тоже не лыком шита. С детства усвоила, что лучшая защита — это нападение.

Медленно расправляю руки, наставляя на Тарского пистолет. Легкое нажатие на спусковой крючок произвожу только для того, чтобы включить лазерный прицел. Конечно же, у меня нет серьезного намерения в него стрелять. Но, едва яркий острый луч оказывается на суровом мужском лице, улавливаю в потемневших глазах вспышку удивления. Секунда, Таир быстро моргает и… смотрит так, словно голыми руками разорвать готов.

— Что творишь, Катерина?

— Не приближайся, — вырывается у меня инстинктивно.

— Что еще за блядские игры?

— Не хочу, чтобы ты меня ругал, — выдвигаю первое призрачное требование. — А ты собираешься… — самой себе киваю, ощущая, как под плотной тканевой маской потеет лицо. Да я уже вся от нервов липкой испариной покрываюсь. — Позволь мне выйти. Позже поговорим.

— Я не собираюсь тебя ругать, — жестко отрубает Таир.

— Это хорошо…

— Я собираюсь свернуть тебе шею.

— Не надо, — шепчу, на мгновение задыхаясь от ужаса. Быстро справляюсь, напоминая себе, что он не причинит мне боль. Не имеет права, в конце концов. Никто его такими полномочиями не наделял. Исключительно на нервах с губ смешок срывается. Увы, Тарский этот звук действительно за веселье принимает. Двигается на меня, несмотря на то, что держу на прицеле. Руки дрожат, лазер пляшет по его лицу. — Не надо, — повторяю более твердо. — Шея мне еще нужна.

— При учете простреленной головы, вряд ли.

— Ну же, не сердись. Я отлично справилась, — как могу, оправдываю свою сегодняшнюю вылазку в город. — Парик и очки сработали лучше, чем твои каска и жилет. Меня никто не заметил. Никто не признал!

— Я просил тебя быть осторожной. Не выходить во двор и на балкон. Оставил в доме только тех, кому на сто процентов доверяю, — по ровному тону кажется, будто Тарский остыл. И все же необъяснимую тревогу ощущаю. Никак не могу расслабиться и опустить оружие. — Знаешь, почему?

— Почему?

— Потому что нас сливает кто-то из своих.

Задыхаясь, консервирую внутри себя захваченный перед этим воздух. Он бродит и бродит в обездвиженных легких, пока я судорожно перевариваю то, что Таир сказал. Осознав, содрогаюсь всем телом и надорванно выдыхаю.

— Опусти, на хрен, этот ствол, — чеканит он, склоняя голову вниз. Из-подо лба пронизывает не хуже лазера, и это при учете того, что я все еще в маске. — Опусти, сказал.

— Никто из наших не знал, что я ушла. Это потом уже… Алевтина! Сдала меня, как только искать бросились. А так… И ты бы никогда не узнал…

Это, похоже, служит последней каплей. Тарский надвигается так быстро, лишь моргнуть успеваю, как он вырывает пистолет и срывает с моего лица маску. Зажмуриваясь, жду непонятно какого развития конфликта. Сердце начинает усиленно качать кровь. Пока я мандражирую и ломаю голову, каким будет наказание, Таир проходит к выключателю и включает, наконец, освещение.

— Нравится жизнью рисковать? — прилетает с той же затаенной яростью, которую удалось различить вначале. — Отлично, — ничего хорошего в этом слове и близко нет. — Ступай в огневую зону, — дополняет приказ взмахом руки в указанном направлении. — Катерина, — тут я откровенно паниковать начинаю, — становись перед мишенью.

— Ты чего…

— Пошла!

Меня определенно ужас охватывает, но подчиниться вовсе не он вынуждает. Я помимо того, что идиотка неисправимая, еще и шальная провокаторша. Кому и что доказать пытаюсь, когда решительно дергаю стеклянную дверь и бойко марширую к ровному ряду мишеней? Ладно, марширую я примерно треть пути, остаток преодолеваю куда менее уверенно. Жду, что Тарский окликнет и прикажет выбираться из огневой.

Но он молчит.

Он, черт возьми, молчит!

Становлюсь перед металлическим полотном. Смотрю во все глаза, как Тарский неторопливо подходит к трибуне. Взвесив в ладони пистолет, резко подбивает ребром низ рукоятки.

— Ты не до конца патронник вставила, — я, конечно же, и сама уже это поняла. — Знаешь, что это означает?

— Знаю!

Магазин выпадет при стрельбе.

Серьезно об этом беспокоиться повода нет, ведь я не собиралась стрелять. Тревожит лишь то, что происходит непосредственно в это мгновение. Таир поднимает пистолет и направляет его на меня. Ненадолго улавливаю мельтешение лазера на лице, пока он не замирает выше линии моего зрения. Предположительно на лбу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Сдавленно сглатываю и шумно выдыхаю.

— Замри. Не вздумай дернуться. Вероятность того, что я допущу промах, столь же мала, как и то, что тебя не пристрелят на улице.

— Ты… Гордей…

Он жмет на спусковой крючок. Раз, второй, третий, четвертый, пятый, шестой — без пауз по кругу обстреливает. Меня оглушает физически и эмоционально после первой же пули. Она прорывает жесткий металл где-то над моей головой. Она, черт возьми, задевает мои волосы.

Кричать хочу, а боюсь даже моргнуть.

Тарский прекращает огонь, но пистолет не опускает. Какое-то время смотрит на меня в упор. Ничего не говорит и ничего не делает. Просто держит на прицеле. Я тоже молчу, не шевелюсь и не выказываю рвущую душу истерику.

В груди с такой силой полыхает, удержать эмоции внутри трудно. Дышу надорванно и как будто через раз.

А потом… Таир стреляет еще один раз, и мое левое ухо обжигает болью. От шока резко и громко захватываю воздух. Из глаз две крупные слезы выкатываются. Сердце безумный скачок совершает и, забывая о своей основной функции, вместо тугих жизненно важных сокращений принимается душевную материю вырабатывать.

Страх… Ужас… Гнев… Боль… Удивление… Обида…

Тарский же спокойно опускает пистолет на трибуну и застывает в ожидании моей реакции.

Как он может? Как смеет? Как…

Судорожно всхлипнув, срываюсь с места. Огневую зону поразительно быстро преодолеваю. Не отдавая отчета ни своим чувствам, ни своим действиям, вырываюсь за разделительный рубеж и налетаю на Таира с кулаками.

Он же… Вдруг скручивает меня и с силой к груди притискивает. Вдохнуть не получается. Теряюсь, заторможенно осознавая, что он меня успокаивает.

Тарский меня утешает…

Несколько раз эту мысль прокручиваю. Чувствую, что его сердце так же сильно, как и мое, колотится.

Чувствую… Считаю… Чувствую… Сглатываю… Чувствую… Всхлипываю… Чувствую…

Одномоментно разбиваюсь.

Вжимаюсь лицом в изгиб его шеи и начинаю плакать.

[1] Здесь: стрелковая галерея.

8

…знаю я, что никуда

мне от тебя уже не деться…

© Татьяна Маркова «Что я в жизни натворила»

Вместо обещанных трех дней отец отсутствует десять полных суток. Его благополучное возвращение радует и вместе с тем, по неясным причинам, напрягает меня. Никогда не пыталась что-то выведать или подслушать, но тут словно сам черт толкает прокрасться к его кабинету. Прислонившись к массивной двери, без зазрения совести грею уши.

…— Положение крайне шаткое. Стоит признать, что полную безопасность Катерине в Москве обеспечить не получается, — голос отца едва-едва слышу.

А вот баритон Тарского звучит достаточно отчетливо:

— В область отсылать еще опаснее.

Меня в жар бросает.

Только этого не хватало! Никуда я не поеду!!!

— Да думал, на родину, в Тверь, — папа делает паузу, и я представляю, как он тарабанит по столу карандашом. — Посмотрел, проверил… Гиблое дело. Ненадежно, — вздыхает так громко, до меня долетает. — Один человек дельную идею подбросил. В общем, мозговал я долго… Трудно решение далось.

— И что же решили? — интересуется Таир.

А я неосознанно торможу поток мыслей и напряженно вслушиваюсь.

— Ты как к Катерине относишься?

Невольно замираю в ожидании ответа. Забываю, что сейчас меня должен волновать исключительно отцовский вердикт, а не этот эмоциональный отступ.

— Нормально отношусь.

— Как женщина она тебе нравится?

— В таком плане не рассматривал.

— Вот это правильно.

По голосу папы догадываюсь, что не просто одобряет, буквально радуется. Меня же жжет изнутри горечь разочарования. К горлу тошнота подступает. Конечности дрожью разбивает.

Да пошел он… Подумаешь… Без разницы…

Дальше отец понижает голос, и следующие его слова, как ни пытаюсь, разобрать не получается.

— Что скажешь?

— Неожиданно, — теперь и Тарский звучит тихо, как будто в самом деле удивление испытывает.

— Никому больше дочь не доверю.

Да к чему он это говорит? Что такое происходит?

— Кто именно вам эту идею предложил?

Может, я от непонимания слишком сильно фантазировать начинаю, но мне кажется, что в голосе Тарского сквозит какое-то напряжение.

— Из органов. Отставной. Подполковник Рязанцев. Помнишь такого? — сыплет папа непонятной для меня информацией. Впрочем, реакция Таира тоже остается загадкой. Кажется, он молчит. — С документами обещал помочь. Не какую-то липу подвальную, все по высшему разряду…

— Понятно.

Оба замолкают. Устанавливается странная тишина. Как ни хочется знать больше, под дверью сидеть дольше нельзя. Бегу на кухню, в надежде, что кто-то из них появится следом.

Не дай Бог, отец все же надумал меня куда-то сплавить, буду протестовать!

Близится вечер. Ни Тарский, ни папа из кабинета не показываются. Иван просит Алевтину отнести им ужин, вот и все вести. Ухожу из кухни ни с чем. Располагаюсь в библиотеке, пытаюсь читать, но ничего не идет. Беспокойство закручивает в сознании какие-то мудреные петли предположений и мало-мальски вероятных догадок.

Когда же меня находит Иван и сообщает, что отец вызывает к себе, волнение усиливается. Иду, словно по песку ступаю. Не ощущаю твердой поверхности, как будто опору теряю. Голова кружится. Не хватало только грохнуться без сознания.

Вхожу без стука. В ожидании неприятных новостей так на пороге и замираю. На Тарского зачем-то смотрю. Дурочка, рассчитываю, что он заступится.

«В таком плане не рассматривал…»

Едва скрывая обиду, отворачиваюсь. Вымещаю эмоции на отце.

— Я никуда не поеду, — в голосе нет уверенности. Приходится дожимать вдогонку: — Не поеду!

— Сядь, — требует папа прохладным тоном.

— Зачем?

— Я сказал, сядь!

Он редко повышает на меня голос. Как правило, отмахивается, просит оставить его в покое, рассказывает о том, сколько у него без меня забот, отделывается нелепыми шуточками и впоследствии все мои выбрыки на тормозах спускает.

Сейчас же этот демонстративный гнев пугает меня до чертиков.

Подчиняясь, вполне сознательно подбираюсь к Таиру. Он у окна стоит, а я занимаю ближайший к нему край дивана.

— Приглуши эмоции и послушай меня внимательно, — произносит отец, пригвоздив меня взглядом. — Я тебе добра желаю. Уберечь хочу, понимаешь?

— Понимаю, но…

— Никаких «но» быть не может! Вариантов не осталось, — вздохнув, отворачивается.

Заявляет о заботе, а мне кажется, я раздражаю его как никогда сильно. Очевидно, не настолько, чтобы позволить меня пристрелить. Как бы там ни было, чувствую, что решение ему действительно непросто далось.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Что это значит? Что? — на Тарского смотрю. На его лице вообще никаких эмоций не отражается. — Говорите уже!

— Через неделю вы с Таиром летите в Европу.

— В Европу?

Не думала, что настолько далеко запрет. Это лучше и одновременно хуже, чем я предполагала. И все же теперь меня волнует не сама ссылка, а компания Тарского. Точнее, его покровительство. Как иначе это назвать?

— Да, в Европу. Куда именно, сообщу перед вылетом. Таир знает, что делать. Россию покинете по поддельным документам, как граждане Германии. И… В качестве супружеской пары, — говорит и сам морщится. — Так надежнее.

У меня же картинка никак не складывается. С опозданием отцовскую речь перевариваю.

— Супружеской пары? — повторяю машинально и только после этого осмысливаю.

Подо мной словно какой-то люк открывается. Со свистом в бездонную пропасть лечу.

— Простая формальность, — заверяет отец. — Считай это летними каникулами. Отдохнешь. Все устаканится. К сентябрю вернешься в Москву.

Собиралась сражаться за свободу, на деле не могу с шоком справиться. Определиться с собственными чувствами относительно составленного плана тоже не получается. Я просто сижу и молча смотрю на отца.

На Тарского почему-то теперь не решаюсь взглянуть.

Я не интересую его как женщина… Но он готов на мне жениться? Об этом они с отцом полдня договаривались? Долго уламывать пришлось? На что польстился? Не чувством долга ведь отец его придавил… Должно быть что-то еще… Что же? Что им нужно? Что за маскарад устроили? Я — ценная жемчужина, трофей или разменная монета?

— Ситуация крайне серьезная. Думаю, ты сама понимать должна, — так странно слышать подобное от отца. До этого он, напротив, уверял, что я слишком остро на все реагирую. — Сама видела, что творится. Карина…

Словно пружина, с места подскакиваю.

— Я поняла. Можно идти?

Мечтаю как можно скорее оказаться в одиночестве и попытаться осмыслить происходящее.

— Иди.

Прикрыв дверь, зачем-то задерживаюсь. Снова подслушиваю, хоть и знаю, что таким путем ничего хорошего для себя не открою.

— Я ведь не должен говорить, что этот брак — обычная фикция? Тронешь мою дочь…

— Об этом можете не волноваться. Не проблема.

— Значит, решили.

9

Догорает сигаретка, жизни другой не дано,

За тобой я на край света, я за тобою на дно.

© Настасья Самбурская «Сигаретка»

Почему я не пытаюсь в открытую противиться воле отца? Сама не понимаю. Наверное, после всех событий в шоке нахожусь. Не могу объяснить, что именно перебило мне хребет. Из комнаты практически не показываюсь. Завтракаю, обедаю и ужинаю в одиночестве. Родной дом все больше на тюрьму походит. В самом деле, тени своей бояться начинаю.

Тарский, как я догадываюсь по скупым полуматерным выжимкам бойцов, которых мне удается то тут, то там подслушать, перед отъездом не на шутку зверствует. Весь боевой состав физически и психологически муштрует.

Измаявшись от переживаний и смутных предположений относительно грядущих «каникул», выхожу из комнаты, чтобы отправиться в библиотеку за новой книгой. Иван, подскочив с кресла, услужливо за мной плетется.

Как-то я спросила Таира, почему он приставил ко мне именно этого парня? Знаю, что не самый опытный из всех людей отца.

Ответ поразил.

— Потому что он при необходимости тебя собой закроет.

— Умрет за меня? — расхохоталась я. — Мы же не в американских боевиках…

— Надо будет, умрет.

Из-за его холодного тона почувствовала себя пристыженным ребенком.

— А как ты понял, что сможет?

— Понял.

Весь диалог с Тарским. Ничего более, как ни старалась, расспросить не удалось.

Заслышав голоса, машинально пячусь обратно за угол. Ивана за собой тяну. Прижимая палец к губам, приказываю, чтобы молчал. Он моими выходками уже шлифованный, характером — чистый рафинад.

Изначально просто на вырвавшихся чертях забавляюсь. Потом и правда интересно становится, когда слышу, что разговор обо мне, родимой, ведется.

— Все из-за бесовки паскудной, — тихо басит один из идущих громил. Я его имени не помню, но по голосу признаю. — Волкодав, понятное дело, укрыть блатную кровиночку хочет, чтобы не порешили… — громко сплевывает. — Самого Таира с ней отсылает, хотя прекрасно срубает тему: никто его тут полновесно по всем фронтам не закроет.

— А Таир, сука, тоже… Отказ дать не дал, а сам теперь гоняет свирепого. Бесится втихую. Последнюю шкуру снимает. Будто кто из нас виноват.

Меня жаром окатывает. В голову так ударяет, боль физическую ощущаю. Но молчу, не выдавая своего присутствия, в надежде услышать что-то действительно весомое.

— Девка-то — самый сок. Я бы зашлямбил…

— Думаешь, Таир ее на х** посадить не хочет?

Оба мерзким хохотом заходятся.

— Может, и хочет… Кто ж его расколет? А скажи что в глаза, душник, к херам, разберет[1]…

Разговор стихает, когда они отходят слишком далеко. Я отряхиваюсь, словно это поможет избавиться от грязи, которую на меня только что вывалили, и, не оглядываясь на Ивана, шагаю в залитый светом коридор.

— Катя… Кать… — окликает Иван.

Когда бросаю в его сторону взгляд, краснеет как мальчишка.

— Не обращай внимания. Они так обо всех говорят. Если бы Таир услышал, что о тебе…

— Мне плевать! Правда, Иван, — улыбаюсь. — Пусть болтают.

Благо долго «держать фасон» нет надобности. В библиотеке прячусь между книжными рядами и, после шумного выдоха, выпускаю наружу истинные эмоции. Рыдать, безусловно, не собираюсь. Несколько упрямых слезинок раздраженно смахиваю пальцами. Сердито сжимаю зубы. Конечно, меня задевает то, что Тарского так коробит необходимость лететь со мной в Европу. Я-то… осознаю, что только из-за него и согласилась. С кем-нибудь другим не полетела бы. По крайней мере, сопротивлялась бы до последнего.

Ладно… Переживем.

В любом случае это не продлится долго. Какой-то месяц… Максимум полтора.

Пытаясь сосредоточиться на выборе книги, задумчиво веду пальцами по корешкам. Ничего не цепляет внимание с первого взгляда. У меня хорошая фотографическая память. Никому не рассказывала, но отбираю я книги для чтения по обложкам. Все, что собрано в нашей библиотеке, когда-то принадлежало маме. Я беру лишь те, которые видела у нее в спальне. Хочу сохранить связь, а книги — все, что от нее осталось в этом мире. Картины, которые она рисовала, в расчет не беру. Их в нашем доме не найдешь. Отец после похорон все раздал. Проще сказать, избавился от маминого ощутимого присутствия.

Вытягиваю из плотной батареи книг, как мне кажется, знакомый корешок из серии романтической фантастики. Сосредоточенно рассматриваю обложку, когда слышу характерный скрип двери. Неосознанно напрягаюсь, даже дыхание задерживаю. Пока не узнаю глубокий и красивый голос Тарского:

— Свободен.

Я ничем не провинилась. Беспокоиться нет причин. Но… Волнение, которое меня в эту секунду охватывает по неясным причинам, настолько сильное, что тело контролировать с трудом получается. Разбивает непреоборимой и выразительной дрожью.

Гулкий удар захлопываемой двери. Размеренные шаги. Тягучая тишина.

Безумно ускоряющееся сердцебиение. Зашкаливающий за верхние границы пульс.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Отрывистый вздох. Резкий разворот.

Встречаемся с Тарским взглядами. Книга вываливается из рук.

Впервые замечаю, насколько узко между стеллажами. Он надвигается, методично захватывая пространство. Замещает собой свет и преграждает выход.

Я в тупике. Смотрю в его глаза, отмечая попутно, как мало в них сейчас зелени. Темные. Энергетические котлованы.

— Вылет завтра вечером.

— Завтра? — голосом своим не владею. Вместо него с губ срываются низкий шелест и затрудненное надсадное дыхание. — А как же регистрация брака?

— На бумагах все есть.

Вот тебе и фантастическая романтика. Или романтическая фантастика… Дух захватывает!

— Раз так… — яростное негодование помогает задать нужный тон. — Давай сразу обсудим правила и расставим границы. Я хочу, что бы ты…

— Ты мне условия ставить не будешь, — жестко тормозит меня Таир. — Я говорю — ты делаешь. Все остальное — моя ответственность.

Давлюсь новой порцией эмоций. Обида и злость — гремучая смесь. Прежде не раз толкала на безрассудство. Вот только Тарский одним лишь взглядом глушит присущую мне смелость.

— А как же статус супругов? — отстаиваю свои права, но весьма осторожно. — Не думаешь, что должен быть со мной нежнее?

— Не забывай, что это — пустая постанова.

Знаю, и все равно отчего-то подобное пренебрежение крепко задевает за живое.

— А я театральное не заканчивала. Мне нужна репетиция.

Реакцию Тарского визуально практически не отследить. И все же… Он лишь прищуривается, а у меня сердце подскакивает. Шагает ближе, практически вплотную ко мне становится. Нависая, склоняет голову, я же свою медленно назад откидываю. Дышу им, как дурманом каким-то, глаза прикрываю, губы распахиваю… В груди пляска. В животе жгучий вихрь.

Чересчур бурно вздыхаю.

Случилось… Таир захватывает в плен мою давнюю мечту о поцелуе. Беспокойство подтачивает преждевременный восторг. Почему? Я чем-то рискую? Нет. Страшно? Нет. Интересно? Да. Мне просто любопытно. Вот и все.

— Уверен, ты справишься.

Вот что я получаю вместо поцелуя.

Распахивая глаза, вижу его удаляющуюся спину. Волну злости и унижения перебивает бабушкин назидательный голос: «Не кажи «гоп», поки не перескочишь, Катерино[2]…»

Ой, не говори…

[1] Разобрать душник — разбить грудь.

[2] Не кажи «гоп», поки не перескочишь, Катерино (укр.) — Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь, Катерина.

10

Летать, больше ни во что не веря,

Назад не вернуться — там ничего и не было.

© Инна Вальтер «Летать»

Зальцбург, Австрия,

5 км от границы с Германией.

Первые две недели в Европе проходят под лозунгом скуки смертной. Шестнадцать дней Тарский держит меня словно пленницу. В заточении блеклых стен малогабаритной квартирки, которая, как оказалось, ждала нас сразу по прилету.

Людей вижу только через стекла зарешеченных окон. Благо второй этаж позволяет разглядеть все в деталях. Напротив нашего дома находятся небольшой продуктовый магазинчик и овощная лавка. Изо дня в день там появляются одни и те же люди, наши ближайшие соседи. Я не просто запомнила каждого из них, уже знаю, что именно они будут покупать.

После пятнадцати тридцати во двор вываливают четыре девочки-подростка. Они садятся под оранжевую стену трехэтажки, просто на мощеное дорожное покрытие, болтают и много смеются. Я хорошо владею немецким, но они говорят так быстро, разобрать удается лишь некоторые фразы. Плюс их диалект, конечно же, немного отличается от классического немецкого.

Сегодня Таира нет дольше обычного. На улице полностью стемнело. Люди разбрелись по домам. Закрылся последний магазин.

Меня разбирает тревога. За ней, как следствие, приходит глухой гнев. Я не знаю, чего ожидать. Случилось ли что-то с Тарским? Или он просто дал себе больше свободы? Вчера перестаралась с настойчивостью, убеждая вывести меня хоть куда-нибудь. Таир требовал, чтобы я изъяснялась только на немецком, и знаете, на эмоциях это звучало мощнее, чем наш родной русский.

Пытаясь отвлечься, занимаюсь привычными делами. Постелив новое белье, отправляюсь купаться. Но и после часового отмокания в ванной квартира остается пустой. Надеваю пижаму и устаиваюсь поперек кровати с плеером. Вкладываю наушники и прикрываю глаза. Кручу на повторе альбом моей любимой Мадонны. Раньше это всегда помогало мне расслабиться.

Только не сегодня… Сегодня ничего не срабатывает.

Что, если Тарский вообще не вернется?

Эта мысль врывается мне в голову, когда стрелки часов перемахивают полночь. Выдергиваю наушники и отбрасываю плеер. Сжимая дрожащие пальцы в кулаки, озираюсь по сторонам, словно впервые здесь нахожусь.

Где он?

Что мне делать?

Что, если я не смогу отсюда выйти?

Так, стоп… Стоп! Только без паники.

Подскакивая на ноги, начинаю метаться по квартире. То в одно окно выгляну, то в другое… В конце концов, я могу кого-нибудь позвать на помощь, замок вскроют, и я…

Мысль обрывается, когда в замочной скважине начинает проворачиваться ключ. Налетаю на Тарского, едва он переступает порог квартиры и прикрывает дверь.

— Ты решил от меня избавиться, заморив тоской, голодом и страхом? Так вот, учти, ничего у тебя не получится!

Поймав мои дрожащие ладони на своей груди, Таир иронично приподнимает бровь.

— Пойдем в ванную, Катерина. Мне нужна твоя помощь.

Ну, я… столбенею, безусловно. Какое-то время лишь оторопело таращусь ему в лицо. Постепенно замечаю, что он необычайно напряжен. Челюсти стиснуты, на лбу глубокие складки залегли.

Не успеваю хоть как-то совладать с эмоциями, Таир увлекает меня в сторону ванной. Впрочем, там руку мою сразу же выпускает. Открывает навесной шкафчик и извлекает из него аптечку. Вручает ее мне и принимается расстегивать рубашку.

Я никогда не видела его обнаженным и сейчас, едва он разводит темные полы, первым делом невольно ошарашенно вздыхаю. Или задыхаюсь… Не знаю, каким глаголом обозначить точнее. И дальше… Хочу спросить, что происходит, а издаю лишь странный булькающий звук.

Тарский снимает рубашку.

Я бездыханно пялюсь на его мощную грудь, битый на четкие кубики пресс, убегающую под брюки темную дорожку волос. Завороженно прослеживаю, как под гладкой смуглой кожей перекатываются объемные выпуклые мышцы.

По непонятным причинам очень сильно смущаюсь, хоть и не пытаюсь отвернуться. Уверена, на кого-то другого реакция не была бы столь острой. Кажется, я даже видела мужчин без одежды… Боже, да наверняка видела!

Почему же Таир заставляет меня так сильно волноваться?

— Достань спирт, перекись, бинт и пластырь.

— Зачем?

Интуитивно сопротивляюсь. Опуская на стиральную машину аптечку, прячу за спину руки.

Не слышу, но вижу по высокому подъему грудной клетки, как он тяжело вздыхает. Прищуриваясь, сосредотачивает на мне взгляд.

— Сейчас не время упрямиться, — произносит ровным тоном, без каких-либо скачков и зазубрин. — Давай, Катя.

Может, я ненормальная, но тут мне слышится что-то особенное. Трескучие хриплые нотки, с которыми он раскатывает мое имя у себя на языке.

Не то чтобы я собираюсь прыгать перед ним как дрессированная обезьянка… Отщелкиваю аптечку и выставляю на стиралку все, что просил Тарский.

Он тем временем тянется к полке, вынимает из пластикового контейнера зубочистку и спокойно вставляет ее между губ. Пока я растерянно наблюдаю за тем, как Таир сжимает и медленно перекатывает деревянную соломинку, он зачем-то выдергивает торчащий из моей косметички пинцет.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Обработаешь спиртом, — бросает его мне на ладонь и поворачивается спиной.

Ее я оценить не в силах. Вижу лишь кровавую рану в районе лопатки, и все. Она замещает все восприятие. Заливает меня какой-то кислотой. Внутри что-то с резким креном переворачивается. Руки начинают по-настоящему трястись.

— Что это? Что… Что… Что случилось?

— Упал неудачно.

— Да, конечно!

На этот вскрик Таир оборачивается. Смотрит мне в лицо, а я понимаю, что у меня губы дрожат.

— Катя, — одергивает, но как-то мягко. — Твоя задача: вычистить рану, залить антисептиком и закрыть бинтом. Все.

— От чего вычистить? Там… Там пуля?

— Нет, — вздыхает и слегка улыбается. Мне ведь не показалось? Где? Где? Опять сдержанная маска. Показалось? — Пули в домашних условиях только дураки вытаскивают.

— Хорошо… Хорошо, — тряхнув головой, перевожу дыхание. — Что смотреть?

— Пинцет на случай, если заметишь какие-то осколки или щепки. В целом, просто промыть и заклеить, — повторяет с расстановками. — Справишься?

Киваю раньше, чем могу озвучить.

— Думаю, да.

Это оказывается сложнее, чем я думала. Слава Богу, кровь несильно сочится, но в самой ране действительно нахожу какие-то обломки. Настолько мелкие, что трудно определить, чем они были до того, как попали в тело Тарского.

— Больно? — сто раз спрашиваю.

Он лишь сжимает зубочистку и приказывает продолжать.

Копошусь так долго, что шея и руки затекают. Он ведь высокий. Чтобы рана находилась на уровне моих глаз, приходится почти постоянно стоять на носочках. Под конец икры ноют, а ступни простреливает судорога.

— Кажется, все. Чисто.

— Промой еще раз и закрывай.

Щедро заливаю рану перекисью, подтираю потеки бинтом и, дождавшись, когда рана слегка подсыхает, заклеиваю ее большим хирургическим пластырем.

Таир оборачивается ко мне. Лицом к лицу оказываемся слишком близко. Настолько, что я ощущаю тепло его дыхания на виске, когда он произносит:

— Спасибо.

Глаза сами собой следуют на звук его голоса. Встречаемся взглядами и замираем.

Электромагнитный импульс. Томительная дрожь.

— Это все?

Молчит. Только в глазах вспыхивает что-то настолько горячее, что меня сразу же в жар бросает. И воздух стопорится в районе горла. Стук сердца имитирует гонг. С той же оглушающей силой, с теми же разрывными паузами.

— Расскажи мне, где ты был, и что на самом деле случилось?

Едва эта просьба покидает мой рот, Тарский отмирает и, сдвигая меня в сторону, выходит из ванной.

11

Когда ты зовёшь меня по имени, это как краткая молитва.

© Madonna «Like a prayer»

С утра я ощущаю новый прилив раздражения. Вместо того чтобы радоваться проникающим в окно лучикам света, словно противная старуха, хочу разразиться бранью. Перекатываясь на постели, прислушиваюсь к жизни за стенами моей тюрьмы. Люди здороваются, обмениваются какими-то новостями, желают друг другу приятного дня.

Что Таир себе позволяет? Долго еще собирается держать меня взаперти?

Где сам пропадает? Что все-таки с ним вчера произошло? Нам что-нибудь угрожает?

Вряд ли это как-то со мной связано. Это невозможно! Ну, кто меня здесь знает? Где успела официально засветиться, я прошла как уроженка Германии — Катрин Ланге.

Отец, должно быть, издевался, когда говорил, что меня ждут европейские каникулы? Или Тарский поступает так намеренно?

Не могу я здесь сидеть! Больше не могу!

Вылетаю из кровати, словно пружина. С той же резвостью пересекаю спальню, но у двери приказываю себе замедлиться. Выбравшись в коридор, на цыпочках крадусь в комнату Таира. Сама не знаю, что собираюсь выкинуть. Действую по наитию. Так же аккуратно тяну на себя дверь его спальни. Осторожно заглядываю в образовавшийся зазор. Не обнаружив Тарского, нервно прикусываю щеку изнутри.

Чтобы увидеть кровать, расположенную изголовьем к стене, нужно открыть дверь шире. Это я и делаю, морщась от тоненького скрипа. Звук очень тихий, словно писк котенка. Успокаиваю себя и шагаю через порог. Напоровшись на пустую разобранную постель, досадливо выдыхаю. На самом деле охота заорать. Только пока я набираю в легкие воздух, ощущаю крепкий захват сзади. Визжу на эмоциях, совсем незапланированно. И не так продолжительно, как мне хотелось бы. Пока одна рука, приподнимая, притискивает к твердому мужскому телу, вторая рот зажимает.

Неосознанно расширяя глаза, дергаю ступнями в попытках обратно коснуться пола. Жгучая гормональная смесь забивает вены струящимся электричеством. Пульс истерично сигналит обо всех точках своего нахождения. Виски, шея, локтевые сгибы, запястья… Мой суматошный внутренний счет обрывается, когда Тарский бросает меня на кровать и вжимает лицом в скомканное одеяло.

— Что ты делаешь, Катерина?

Предполагается, что я имею, черт возьми, возможность ответить? Вдохнуть полноценно не могу. Он же… В то время, как мое тело сходит с ума, его голос привычно беспристрастен.

Мычу какое-то ругательство. Жаль, Таир не разберет.

Так же легко отрывает меня от постели, проворачивает, пока не оказываемся лицом к лицу. Стоит ему склониться ниже, бурно вдыхаю и тотчас шумно выдыхаю.

Тарский до пояса обнажен. Моя шелковая сорочка черте в каком положении: задрана выше трусов и перекошена в сторону. Это я осознаю, конечно, немногим позже. Когда чувствую свободное прикосновение воздуха.

— Что. Ты. Делаешь?

— Сказать хотела… — частота звуков зашкаливает.

— Говори.

— Если ты… — с первой подачи не получается. Вдыхаю поглубже и, наконец, выпаливаю: — Если ты оставишь меня еще хоть на день взаперти, я открою окна и буду орать, что ты удерживаешь меня против воли и насилуешь!

— Я — твой муж.

Тон такой, что в конце без каких-либо проблем добавляется ментальное обращение «идиотка».

— А мне главное — шум поднять, херр Ланге[1]. Там дальше разбирайтесь… — крякнув, обрываю речь.

Потому как ладонь Тарского с моего плеча плавно смещается на шею. Прочесав все нервные окончания и всколыхнув табун мурашек, сжимает подбородок.

— Продолжишь нарываться на хер, получишь его. По самое не хочу загоню.

Так грубо он со мной еще не разговаривал. Теряюсь, смущаюсь и прихожу в какое-то взрывоопасное волнение. Но обида глушит все. Заливает, будто из пожарного крана.

Да как он смеет?

— Я не нарывалась! Шутила просто… Всегда просто шутила!

Сама понимаю, что не до конца честно себя веду, но задетая гордыня сильнее совести. Впрочем, Тарского фиг обманешь.

— Ты меня слышала? Потом чтоб не плакала.

— Пусти, — раздосадованно трескаю его по руке.

Это, конечно же, никакого результата не приносит. Он даже не морщится. Сжимает так же крепко. Еще и снизу наваливается. Внезапно ощущаю на своей промежности давление его члена. Внутри, вкупе с обжигающим трепетом, волна необоснованного, попросту интуитивного страха взмывает.

— Сейчас же отпусти, сказала! Папа тебя…

— Я спросил: ты меня слышала? — усиливает психологический и физический натиск.

— Слышала!

— Умница. Это первое и последнее предупреждение.

Бросив последнюю фразу, поднимается. Оставив меня распластанной на кровати, отворачивается к шкафу. Я же, стискивая ладони под грудью, бесцельно смотрю в потолок.

— Вставай. Поможешь мне со сменой пластыря.

Пытаюсь, но двигаюсь медленно, словно подтаявшее мороженое. Приподнимаюсь на локти и вдруг замечаю, что в пройме съехавшей сорочки торчит половина моей груди со сморщенным соском. Подскакивая, судорожно поправляю ткань.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Нет, Таир, конечно, видел меня голой. Но тогда это была вызывающая демонстрация, сейчас же — унизительная безалаберность.

Он спокойно идет в ванную. Я, сгорая от небывалого смущения, плетусь следом.

— Почему ты такой злой сегодня? — бубню обиженно, пока раскладываю аптечку.

Взгляд не сразу решаюсь поднять, но и помалкивать, как провинившаяся собачонка, я не умею.

— Разве я злой, Катенька? Злым ты меня еще не видела.

По спине сумасшедшая волна дрожи катится, когда Тарский, словно в назидание, зовет меня столь ласково. Зачем? Я тогда сдуру просила. А теперь не могу совладать с разбушевавшимся волнением. Мое тело словно незащищенным в зону турбулентности вошло. Черт, физически себя выдаю. Вся трясусь рядом с ним.

Зато он спокоен, будто удав во время удушения жертвы.

— А как же то, что было в тире? — припоминаю севшим голосом.

— Это не злость.

— Что же?

Я была уверена, что он в ярости.

— Не надо тебе знать.

Что еще за загадки, блин?

— Почему?

— Потому. Принимайся за работу, Катерина, — поворачивается спиной, давая понять, что разговор окончен.

Был бы передо мной кто-нибудь другой, сорвала бы этот пластырь рывком, чтобы в глазах потемнело. Но с Таиром я, конечно, так не могу. Осторожно поддеваю края, прежде чем полностью содрать. Столь же деликатно, как и вчера, обрабатываю.

— Ты не сказал мне, как это случилось? — оживаю, заканчивая промывать рану. Находясь за его спиной, без зрительного сканирования, успеваю вернуть себе самообладание. — Это связано со мной?

— Нет, — все, что он произносит.

И дальше молчит. Дую на рану, чтобы быстрее просохло. Смуглую кожу вокруг рваных краев стягивает мурашками. Это, понятное дело, естественная реакция на раздражитель, но я успеваю пофантазировать, будто подобное могло случиться исключительно на меня.

Ну, что я за дурочка?

Чтобы как-то тормознуть буйные мечты и увести мысли в другое русло, прочищаю горло и задаю новый вопрос:

— Тебе угрожает опасность?

— Нет.

— Мне?

— Нет.

Хмурясь, клею свежий пластырь.

— Тогда почему ты держишь меня взаперти? — недоумеваю.

— Так надо было.

— Было? — хватаюсь за прошедшее время.

Не могу погасить надежду.

— Сегодня сможешь выйти.

— О, Хоспади, хеарр Ханс Ланґе! — с восторгом взбиваю своим неидеальным хрипом воздух. Тарский оборачивается. Смотрит холодно, мастерски понижая температуру моего тела. Салют, озноб. — То есть… Извини-извини, — язык от волнения путается. — Я хотела просто сказать…

— Только не думай, что это результат твоих требований, — сухо вбивает мне он.

— Поняла, — в тон ему лепечу достаточно сдержанно. — Спасибо, Гордей.

[1] Если без издевательств, немецкое «herr» звучит вполне прилично. Фамилия Ланге переводится как длинный (большой).

12

Смотришь в небо, полететь бы,

Высоко-высоко, высоко-высоко…

© Светлана Лобода feat. Emin «Смотришь в небо»

Задрав голову, смотрю на солнце, пока не начинают слезиться глаза. Невероятно, как сильно, оказывается, можно скучать по таким естественным явлениям. Ветерок слабо проходится по моим голым плечам и шаловливо залетает под юбку. Когда останавливаемся с Тарским на мосту, металлические перила которого завешаны разноцветными замками влюбленных пар, незаметно, но вполне осознанно расставляю ноги чуть шире, чтобы лучше ощущать приятное щекотание воздуха.

Внутри меня бродит вязкое и головокружительное волнение. Четко обозначить, чего именно сейчас добиваюсь, не могу. Но это желание усиливается, когда обращаю взгляд на суровый профиль своего фиктивного мужа. Знакомым жаром наполняюсь. Знакомым, но все еще недостаточно конкретизированным.

Сознание забивают яркие воспоминания.

Тепло и твердость тела… Тяжесть… Запах… Взгляд… Губы… Руки…

Трогать его желаю. Вдыхать. Обнимать. Вес принимать.

Страшно…

Почему? Что за морок?

Душно на улице, конечно же. В этом вся проблема? Между лопаток испарина скапливается. Как только Тарский в рубашке и брюках выдерживает? Минут десять назад вышли из прохладного помещения кафе, а организму уже охота сознания лишиться.

— Красиво здесь, — произношу на немецком, уводя взгляд на тиховодную реку.

Таир, как и весь предыдущий час, никак не реагирует на мои слова. Не пойму: его в принципе ничего не интересует, или настолько неприятна именно моя компания? Повезло ему, что я, в отличие от него, пребываю в отличном настроении.

— А я красиво сегодня выгляжу? — когда встаю прямо перед ним и касаюсь ладони, медленно сплетая свои пальцы с его, вынужден на меня посмотреть. — Зацени мою прическу, — взглядом и жестом указываю на свой объемный пучок. — Похожа я на ту актрису из «Завтрак у Тиффани»? Только не говори, что ты его не смотрел! — Глядит в мое лицо, не мигая. — Ты живешь вообще? Таи-и-р-р…

— Нет, Катерина, не похожа. У тебя глаза совсем другие.

— Какие? Как у кого?

Я не только меломан, книголюб, фантазер и романтик, но еще и заядлый киноман. Постоянно себя с кем-то сравниваю, повторяю прически и подражаю в каких-то фишках.

— Ни на кого. Таких больше ни у кого нет.

На какое-то мгновение его тон и взгляд позволяют мне почувствовать себя особенной. Лишь на пару секунд… Потом я напоминаю себе, что это Тарский, который в принципе непонятно как ко мне относится. То морозом окатит, то жаром поразит, то обнимет на минуту, то оттолкнет на века… Вербально и вовсе, как железная скребница, мастерски кожу сдирает.

— Это очень скучно, — сглатывая, выдергиваю руку из его ладони.

Отвернувшись, совершаю несколько шагов в сторону. Пока в голову не ударяет очередная волна дурости.

Резко оборачиваюсь и выпаливаю:

— Я думаю, ты солгал моему отцу!

— В чем именно?

— Когда сказал, что не видишь во мне женщину, — щеки горячим смущением обдает, но я продолжаю. — Это опровергает хотя бы то, что было утром. Да много случаев это опровергает!

Таир молчит. Смотрит на меня и молчит. Никакой реакции. По лицу тоже ничего понять невозможно. То ли он соглашается, то ли ему попросту плевать, что я думаю… Но я ведь права! Внезапно ощущаю абсолютнейшую уверенность. В груди тотчас все в движение приходит. Сжимается и пульсирует, создавая впечатление неконтролируемого и пугающего внутреннего бунта.

Как у него получается так долго смотреть прямо в глаза собеседнику? Во мне сто тысяч лампочек загораются и коротят, грозя пожаром. Мне дико некомфортно, и все же отвернуться я попросту не в силах.

Пока хватаю ртом горячий воздух, Тарский прищуривается, поджимает губы и слегка склоняет голову на бок. Разглядывает меня как какую-то диковинку заморскую.

— Смертоносный демон ты, Катерина, — заключает привычно ровным тоном. — Глупый, избалованный, не умеющий контролировать свою силу.

Мое сердце раздувается, заполняя собой всю грудную клетку. Мешает функционировать другим органам и невыносимо утяжеляет собственную работу. Впервые сомневаюсь, что понимаю немецкий язык достаточно хорошо. Возможно, я устала и перевираю смысл сказанного?

В любом случае, буду идти вслепую!

— Зачем же мне ее контролировать, если она у меня есть? — обидчиво задираю подбородок.

— Чтобы не сжечь все вокруг.

— Пусть горит!

Челюсти Таира сжимаются плотнее. Ноздри на очередном вдохе жестко раздуваются.

— Прогулка закончена, — оповещает так холодно, кажется, физически мою разгоряченную кожу промораживает.

— Но я еще не хочу домой…

— Сейчас, — делает глубокую паузу, — лучше тебе не испытывать мое терпение.

Плохо соображаю. Мозги, и правда, будто выжарились на солнце. Теряя волю и решительность, разворачиваюсь и добровольно плетусь в направлении нашего дома.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Лишь в спасительной прохладе фойе сознание кое-как на место встает. Хотя, возможно, дело в том, что с притоком знакомых лиц наше относительное уединение прерывается, и напряжение спадает.

Консьерж сообщает Таиру, что нам пришло письмо. Радуюсь, полагая, что весточка из дома. Откуда еще? Неужели ссылка моя закончилась?

— Это от папы? — налетаю, как только оказываемся в квартире.

— Нет.

— Как… — растерянно моргаю. — А от кого? Кому?

— Не тебе.

Мой рот открывается и отказывается захлопываться. Тарский, естественно, никаких пояснений не дает. Уходит в свою спальню и плотно прикрывает дверь.

Чудесно!

Я думала, мы здесь находимся инкогнито. А ему вот письма приходят! Лично ему!

Что за ерунда, черт возьми? От кого? Зачем? Почему не по телефону? Что такого срочного? И неужели для него какую-то важность несет? Да где же он? Почему не выходит?

Часы движутся словно месяцы. Брожу по гостиной, раздраженно выстукивая пятками. Жду, когда этот равнодушный душегуб покажется из своей комнаты. Медленно и неотвратимо закипаю. Ближе к ночи крышку с котелка окончательно срывает.

Ах, так…

Входную дверь, конечно же, обнаруживаю закрытой. И ключа нигде не видно. Только меня уже такие эмоции разбирают, не удержит ничего. Шмыгнув в спальню, закрываюсь на щеколду. Не особо перебирая одежду, сменяю летний костюм на куда более откровенное платье. Выдергивая шпильки, распускаю волосы. Пару мазков туши, подводка, яркая помада. Все в целом оцениваю и остаюсь довольной.

Еще какое-то время надеюсь, что он меня остановит. Выберется из своей берлоги и поинтересуется: не умерла ли я тут от тоски? Но нет!

Ну и ладно!

Открываю окно и направляю взгляд вниз, на железный каркас крыльца. Страх горячим спазмом подбивает сердце к горлу. Сглатываю и, вцепляясь пальцами в прутья, взбираюсь на подоконник. Все еще с сомнением смотрю на расстояние между арматуринами. Затем с той же ущербной надеждой — на дверь.

Тишина.

Сердито вздыхаю.

Если застряну, стыда не оберусь.

Эта мысль мелькает, когда уже ногу просовываю. Так боюсь, что не удастся пройти — слишком быстро и яростно проталкиваюсь. Эластичная ткань платья скатывается, бедро резкой болью продирает.

Морщась, распахиваю в немом стоне рот. Слезы из глаз выкатываются.

Черт… Как же больно…

Просовываю верхнюю часть тела и, наконец, вгрызаясь зубами в нижнюю губу, протаскиваю бедра. Через несколько мучительных секунд повисаю на решетке с обратной стороны. Хоть и понимаю, что невысоко, прыгать вниз страшновато.

— Мамочка, помоги… — шепчу и разжимаю пальцы.

Приземляюсь на задницу с крякающим выдохом. Вдохнуть обратно не сразу получается, но долго валяться я себе не позволяю. Перемещаюсь дальше и спрыгиваю на мощеное дорожное покрытие. Оттягиваю задранное платье и, не мешкая, без плана и какого-либо логического понимания идти начинаю.

Куда? А если заблужусь? Если беда какая? Если не смогу вернуться?

Новые обоснованные волны страха приливом в голову ударяют.

Тарский сказал, что мне ничего не угрожает. Это главное, решаю я.

Буду вести себя естественно. Немного развеюсь и вернусь. Далеко не пойду, конечно. На звуки музыки в ближайший бар тащусь.

Ламбада. Синеватый сумрак. Цветные бокалы с коктейлями. Заинтересованные взгляды. Ритмичные и заводные движения на танцполе.

Весело… Должно быть весело.

13

Она жаждет новых ощущений,

И романтических впечатлений…

© Ricky Martin «Livin’ la vida loka»

Черт, это же какой-то австрийский Мулен Руж! Местная группа очень круто играет, поет и подражает оригинальным исполнителям. А на танцпол будто профессиональные дэнсеры затесались. Ладно, на эмоциях, возможно, слегка преувеличиваю. А может, и не совсем слегка. Людям весело, а я уж и вовсе очень-очень давно так не отрывалась. Забываю о сосущем душу неудовлетворении, страхах и даже жгущем задницу порезе.

Во мне бурлят жизнь, молодость и три «Маргариты», конечно. Угадайте, чего все-таки больше?

На бедра ложатся крепкие ладони моего нового случайного партнера. Не оборачиваюсь, чтобы его увидеть, мне безразлично, как он выглядит. Предусмотрительно стараюсь ни с одним мужчиной надолго не задерживаться. Лишние иллюзии в этом котле разгоряченных тел раздавать ни к чему. Без конца перемещаясь по залу, красноречиво транслирую, что меня интересуют только танцы, ничего более.

Мужчина гладит мои бедра. Я, закладывая руку на затылок, ускользаю в сторону. Он вышагивает следом. Синхронно движемся в заводных ритмах латиноамериканской музыки. Я физически и душевно кайфую. Легкая ткань платья при каждом движении мягко струится по бедрам. Мышцы приятно ноют от непривычной нагрузки и горячего напряжения. Волосы тяжелым каскадом рассыпаются по плечам.

— Ты способна покорить весь мир, — выкрикивает австриец мне в ухо.

Обдавая его влажным дыханием, прикасается губами к коже. Это вызывает во мне мгновенную брезгливость и глухое неприятие. И все же прочесывает нервные окончания вовсе не это вальяжное обращение. Мой блуждающий взгляд будто магнитом тянет в сторону, пока мне не приходится напороться им на Тарского. Он возвышается над другими. Он превосходит их по комплекции. И он направляется прямиком ко мне.

Воздух из груди выбивает. Обратно втянуть с трудом получается.

Но я, конечно же, храбрюсь. Оставляя своего партнера, лечу навстречу наказанию. Это случится потом, а сейчас я, верная своему взбалмошному характеру, пытаюсь извлечь из ситуации что-нибудь положительное.

Замираем с Тарским посреди площадки. Друг напротив друга.

Запрокидываю голову, чтобы столкнуться с его тяжелым взглядом. Сейчас он необычайно густой и крепкий, будто концентрированный, незнакомый моему организму дурман. Врываясь в меня, не просто ломает волю. Подавляет работу всей нервной системы. Поражает, словно радиация. Я волнуюсь и вместе с тем испытываю неизъяснимое мятежное наслаждение. Оно вспышками разносится по моему телу. Раскручивается в груди подобно кипящему водовороту.

Боюсь шевелиться, словно загнанная зверем жертва, и все же поднимаю руки. Очень медленно, в надежде, что это не послужит раздражителем, кладу ладони на твердые плечи Таира. Он не двигается, и я, не разрывая тягучего визуального контакта, скольжу выше, пока не сцепляю дрожащие пальцы на затылке.

Едва это происходит, Тарский шагает на меня. Отступаю ровно настолько, насколько он вынуждает. Рвано выдыхаю, когда ощущаю на талии стальное давление сильных рук.

— Сначала потанцуй со мной! Потом убьешь, — прошу с вибрирующим смешком.

Понимаю, что это не игра, но не могу сдержать эмоции.

Музыка все так же ударными ритмами качает зал. Люди продолжают плясать и выделывать замысловатые петли. Лишь мы неподвижно стоим. В самом центре. Задерживаю дыхание, когда голова начинает кружиться. И дело ведь не в «Маргарите»… В попытке поймать такт, виляю сначала плечами. Дальше уже по инерции тело само ведет: чувственно извиваясь, задеваю Таира грудью.

Когда его руки оживают и медленно скользят по моим бокам вверх, усиленным порывом возобновляю дыхание. Меня хлещет жаром и мелкой дрожью. Пока он не затискивает мне ладонями ребра. Резко и грубо останавливает лишние движения моего тела. Затем снова шагает, вынуждая отступать. Тогда меня реально треплет, словно чучело на ветру.

Естественно, он не собирается поддаваться на какие-либо провокации. Не после того, как я сбежала. Да и в принципе… Пора привыкнуть, что ему плевать на мои чувства. Пока я глупо надеюсь на какую-то эмпатию с его стороны, он просто выполняет свою работу.

— Ты меня переломишь, — шиплю, ощущая трескучую смену эмоций. — Больно… — затыкаюсь, когда стихает музыка.

С удивлением отмечаю, что народ начинает расходиться. Трудно предположить, который сейчас час, но, кажется, я не на шутку загулялась.

— Поверь, Катерина, это еще не больно, — голос Таира звучит негромко и в то же время будто грохочет. Камнями меня бьет. — Быстро домой. Впереди меня, чтобы я хребет тебе не вынул, — с силой пальцы вдавливает, пока у меня не вырывается булькающий всхлип. — Посыл понятен?

Можно, конечно, продолжать дуть щеки и нарываться на подавляющую грубость. Узнать, что же значат его заверение: «Злым меня ты еще не видела». Только я не совсем потерянная дурочка, чтобы добиваться этого намеренно. Мне без того уже страшно.

— Понятен…

Едва произношу это слово, Тарский убирает руки. Пока обхожу его, ловлю на себе липкие взгляды невольных свидетелей. Жар гнева, обиды и унижения жгучими языками лижет кожу лица и шеи. Но я склоняю голову и стремительно движусь на выход. Домой практически бегу. Плевать, если это выглядит смешно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍У двери все равно приходится ждать. Скрещивая руки на груди, прислоняюсь спиной к стене. Постукивая носком туфли, шумно и возмущенно дышу.

Да где он? Специально, что ли, ждать заставляет?

Пока Таир поднимается, у меня последние краны свинчивает. Встречаю его свирепым взглядом. В ответ на мою демонстрацию, лишь слегка сощуривает глаза.

Ну, и ладно… Ну, и хорошо…

Дождавшись, когда откроет дверь и пропустит меня внутрь, в прихожей в нервах разуваясь, едва не заваливаюсь на пол.

Хорошо, что можно уйти в спальню и как минимум до утра не видеть его каменное лицо. Делаю несколько шагов, когда Тарский дергает меня за локоть и грубо тянет в сторону своей комнаты. Зажмуриваюсь, потому что в какой-то момент мне кажется, будто он дверь моей головой открывать собирается. К счастью, соприкосновения с твердой поверхностью не ощущаю.

Глухое щелканье замка. Тихий скрип. И Таир буквально забрасывает меня внутрь. По его точным расчетам плашмя на кровать лечу. Лицом с матрасом встречаюсь. Дыхание спирает, в груди больно становится. Барахтаясь, неуклюже сражаюсь с застилающими видимость волосами и одновременно пытаюсь одернуть задравшееся выше поясницы платье. Секунды уплывают, страх выталкивает ближе к горлу удушающий ком. Если бы не он, уже бы завизжала. А так физически не могу.

И в конечном итоге выбирая меньшее из двух зол, признаю поражение перед платьем. Перекатываюсь на спину и разгребаю волосы, чтобы иметь возможность встретиться лицом к лицу с источником своей паники.

Тарский, судя по позе, все это время равнодушно наблюдал за моей возней. Это, знаете ли, так же бездушно, как стоять и смотреть, пока черепаха качается на панцире и не может перевернуться!

— Чего тебе надо? — вопрошаю хрипящим голосом.

Чувствую, что с ног до головы краснею. Кожу огнем опаляет.

— С этого дня ты спишь здесь. В моей кровати. Рядом со мной.

— Э-э… Хм-м…

Я от такого заявления способность по-человечески изъясняться теряю. Выдыхаю какие-то нечленораздельные звуки, и на этом все. Неосознанно вновь одёргивать платье принимаюсь. Пока Таир не выбивает у меня остатки воздуха новым заявлением:

— Сними эту блядскую тряпку.

14

Охвачены дрожью все клеточки кожи…

© Лариса Долина «По встречной»

Может, мне и поздно скромничать и как-то честь оправдывать. Только настроением сейчас таким располагаю, что не до игр по соблазнению каменного Таира. Я смущена, напугана и крайне сильно расстроена.

— Не буду я… — голос глохнет, когда в лицо прилетает футболка.

Машинально ловлю ее руками, успевая ощутить, что пахнет она им. По телу новый табун мурашек несется. Черт, с Тарским я скоро начну сбрасывать отслоившиеся кожные покровы.

— Переодевайся и ложись спать. Завтра обсудим твою вылазку.

Не знаю, каким Таир может быть в гневе, но первые всполохи его ярости чувствую прямо сейчас, как бы мастерски он их не гасил и не пытался выглядеть привычным каменным монолитом.

— И что? Наказание тоже будет?

Господи, что я творю? Тело безостановочно мелко дрожит, внутри все замирает от страха, а я намеренно тычу палкой злому хищнику под ребра.

— Если не хочешь проблем, делай, что я сказал.

— Проблем? И кому ты хуже делаешь? Спать с тобой?! Отлично! — выкрикиваю на эмоциях. — Влюблюсь в тебя, получишь тогда проблемы!

— Это ты мне сейчас угрожаешь?

— Именно!

Как бы нелепо ни звучало, именно это и делаю. Наверное, потому как сама осознаю вероятность подобного и то, что в нашем случае это действительно может принести трудности.

— Зря.

— Что зря?

Молчит.

Как он злит своим хладнокровием!

— Что зря? Таи-и-и-р-р?

— Не ори ты по-русски, — вся реакция с его стороны.

Меня тут рвет на части, а он… Да, я не заметила, в какой момент переключилась.

И пусть! Достало все!

Сейчас… Сейчас устрою ему, раз он такой непробиваемый!

— Захочу, по-китайски буду, — заявляю ехидно. — Захочу, церковным пением…

Поднимаясь на ноги, качаюсь на мягком матрасе, едва удерживая равновесие. Со стороны, наверное, выглядит, будто мне срочно нужно в туалет. Плевать! Сердито подбираю пальцами подол платья и срываю его с себя. Как он меня назвал? Смертоносный демон… Значит, жестокое испорченное существо? Как еще понимать?

Упирая руки в бока, пытаюсь скрыть дрожь.

Грудь напоказ. Лобок условно прикрыт тонким черным кружевом. Вся на виду.

— Знаю, что нравлюсь тебе, — говорю, мелодично растягивая слова. — Знаю, что тебе меня трогать нельзя. Амэн[1].

Реакцией на мою выходку служит опасный прищур и грубое ругательство, брошенное не мне, а как будто себе же под ноги, прежде чем начать двигаться.

Стремительно сокращая расстояние, Таир в один момент оказывается возле кровати и сдергивает меня, словно тряпичную куклу, на пол. Перед глазами все плывет, пока к себе прижимает.

— На что ты рассчитываешь, когда идешь на подобные провокации? Думаешь, я не посмею к тебе прикоснуться? Уверена? — кто-то другой все эти вопросы выдавал бы криком. Тарскому же не нужно повышать голос, чтобы подавить оппонента. Без того под его напором плавлюсь, словно кусок дешевой пластмассы. — Что молчишь? Проверим?

Надрывно дыша, пытаюсь выдерживать его взгляд. Достоинство превыше всего. Только долго сохранять его Тарский мне не позволяет. Дергая за локоть, подтаскивает к шкафу. Сначала я думаю, что он найдет новую футболку и силой оденет меня. Потом, когда, толкая, заставляет соприкоснуться грудью с прохладной поверхностью зеркала, успокаиваю себя тем, что просто в очередной раз хочет напугать.

Потерпеть… Отпустит… Сейчас… Сейчас…

Дыхание с шумом срывается, когда правая ладонь Тарского давит мне между лопаток, а левая, скользнув по бедру, ложится на голый живот.

Глаза на максимум расширяются, но я ими ничего не вижу. Даже свое отражение. Все расплывается.

— Моя маленькая наивная девочка, — выговаривает за моей спиной снисходительно и остерегающе, прежде чем поддеть пальцами тонкую резинку белья.

Сглатывая, размыкаю губы, чтобы иметь возможность жадно вдохнуть кислород. Резко с хрипом вдыхаю. Горячие пальцы Таира уверенно движутся вниз. Моргнуть не могу, сказать что-то — тем более.

Все жду, что он остановится. Нет, не надеюсь… Просто жду. Потому как привыкла, что Гордей держит дистанцию, что бы я ни вытворяла и как бы безбожно его не провоцировала. И сейчас просто не верю, что его предупреждение обратится в действие.

Вот только он, похоже, намерен стереть свое же негласное правило. Минуя крохотный треугольник волос, касается моих половых губ. Я инстинктивно привстаю на носочки и замираю.

Все еще не осознаю, что это происходит в реальности.

Бред… Очередное сновидение… Грязные мечты…

Таир, раздвигая чувствительные складочки, скользит туда, где до этого бывали лишь мои собственные пальцы. Первые ощущения парализуют. Я не знаю, что чувствую. Я даже понять не могу, что должна чувствовать. Первоначальной вспышкой есть лишь то, что для меня это ново. Прикрывая глаза, со свистом выдыхаю скопившийся в легких воздух. И только после этого, спустя несколько затянувшихся секунд, примешивается физическое узнавание.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Тарский… Тарский…

Внизу живота внезапно становится невыносимо тяжело. Из влагалища обильно выделяется теплая влага. Чувствую, как Таир встречает ее пальцами и медленно растирает между складок.

Боже…

Когда я пристыженно дергаюсь, он лишь усиливает натиск на лопатки. Смещая руку, располагает поперек моей спины все предплечье. Надавливая, плотно фиксирует у нагревшейся и влажнеющей под моим телом поверхности.

Черт… Черт…

Начиная паниковать, отбрасываю привычный гонор.

— Гордей… Прости, прости… Я тебе лгала… — сбившееся дыхание врезается в запотевшее зеркало и обжигает лицо. — Я девственница…

Ощущаю острую необходимость предупредить. Вовсе не для того, чтобы остановить. Однако мне кажется это важным и правильным.

— Я знаю, — отвечает он почти мягко.

Хотя, наверное, это во мне какая-то деформация происходит. Она все искажает. Мне даже кажется, что дыхание Таира тоже утяжеляется.

Но откуда он знает? Я ведь старательно убеждала в обратном. Вела себя отвратительно… Боже, его пальцы вновь приходят в движение, и я больше ничего не могу анализировать.

Сквозь тело проходит жаркая волна трепета. Концентрируясь внизу живота, клубит и кипит. Скручивается тугими и ноющими витками. Кружит так, что ноги слабеют. Если бы Гордей не держал, рухнула бы на колени.

— Пожалуйста… Пожалуйста…

Мне хочется, чтобы контакта с его телом было больше… Чтобы прижался сильнее, коснулся губами, голой кожей… Сказать об этом, конечно, не могу. Поэтому не знаю, как он понимает. Вскрикиваю, когда грубо толкается в мои ягодицы бедрами. Невзирая на слои его одежды, четко ощущаю очертания возбужденного, поразительно большого и очень твердого пениса.

— О-о-о, мамочки… Таи-и-ир-р… Еще…

— Еще, блядь? Еще тебе? — его голос настолько хриплый, кажется, будто физически мою липкую от пота кожу прочесывает.

Я трясусь и не пытаюсь это контролировать.

— М-д-да… — мычу в ответ, зажмуриваясь от удовольствия.

И он толкается… Толкается так, словно хочет войти в мое тело. Если бы не брюки, я бы умерла от бури новых ошеломительных ощущений. Господи, я и так умираю… Влаги становится еще больше. Каждое движение пальцев Тарского формирует хлюпающие звуки. Помимо того, в воздух примешивается запах моего возбуждения. Понимаю, что он тоже его чувствует и вдыхает. Смущаюсь и завожусь еще сильнее.

Мне все еще страшно. Но это не чистый ужас. Это что-то инстинктивное. Подспудная боязнь утратить контроль над своим телом. Она не мешает получать удовольствие. Напротив, делает его острее.

Уже знаю, что запомню это на всю жизнь. Пальцы Тарского, касания, характерные движение, фактура — все это останется со мной навсегда. Я чувствую и осязаю лишь его. Ничего кроме него. Абсолютная темнота — это глаза вновь закрываются. Каждая мышца, каждое нервное волокно, каждая клетка в моем теле напрягается и увеличивается в объеме. Удары сердца множатся и гудящим эхом расходятся по организму.

Хрипя и постанывая, втягиваю кислород с такой частотой, словно грядет конец света, и он скоро закончится, а у меня есть шанс набрать с запасом на несколько лет.

А потом… Тарский прижимается к моей шее лицом. Прихватывая зубами, целует. Еще и еще. Быстро, грубовато и влажно. От его губ словно высоковольтное электричество льется. Оно проникает в мой организм. Заряжает. Опасно перегружает. Содрогаюсь настолько сильно, что, несмотря на крепкие тиски мужских рук, тело бесконтрольно и нездорово трясет.

Давление со спины в тот же миг усиливается. Движение пальцев становится быстрее. Мой чистый высокий стон переходит в затяжное мычание и гортанное бульканье. Глаза закатываются.

Ослепительный миг. Яркие разноцветные вспышки. И мне кажется, словно мое тело взрывается.

Кричу, не распознавая всей мощи своих ощущений. Спазмы удовольствия настолько сильные, что в какой-то мере даже болезненные. Неосознанно на самом пике начинаю всхлипывать. Из глаз проливаются самые настоящие слезы.

Кажется, что это не закончится никогда. Пронизывает и пронизывает, расплавляя мышцы и кости.

Тарский не дает мне отдышаться и как-то прийти в себя. С зычным влажным отзвуком отрывает мое тело от зеркала. Круто разворачивает, усиливая внутреннее давление и головокружение.

Встречаю нереально темное мерцание глаз Таира, и пульс забивает остатки ясного пространства в мозгу.

— Ты… Ты лишишь меня невинности?

Хочу быть готовой. Хотя как тут подготовишься?

— Опустись на колени, — низко режет его голос вместо ответа на мой вопрос.

Если бы все мое тело не продолжало пылать, сейчас бы определенно загорелось. Не могу выполнить этот приказ, просто потому, что он застревает где-то в сознании, не доходя до той части мозга, которая отвечает за движения.

Тарский помогает. Жестко давит мне на плечи, пока я не занимаю требуемое положение у его ног.

Закройте глаза и уши… Он распускает ремень.

[1] Амэн (нем.) — аминь.

15

Огнем первобытных

Желаний и рифм внутри разливаешься…

© Лариса Долина «По встречной»

Высвобождает ремень из петли, отщёлкивает пряжку, поддевает пальцами металлическую пуговицу… Я за всем этим неотрывно слежу. Моргнуть не могу. Если внутри — пожар и революция, то внешняя оболочка словно бы заржавела.

Неужели он вынудит меня сделать… это… это…

Да-да, я должна проговорить это слово хотя бы мысленно. Должна… Знаю ведь, зачем женщин в таких ситуациях ставят на колени.

Он… Он… Он хочет, чтобы я сделала ему минет?

Стоит ли говорить, что я не ожидала ничего подобного? Впрочем, к тому, что Тарский будет откровенно меня трогать, тоже готовой не была… Даже сейчас не уверена, что могу это осмыслить. Да и нужно ли? Сработает ли в положительную сторону?

Лучше так, наверное…

Да, лучше быстро и неожиданно.

Давай…

С повышенной остротой воспринимаю все сопутствующие звуки: бряцанье и шорох предметов одежды, шум и частоту мужского дыхания, собственные рваные глотки воздуха, тихое поскрипывание половицы, когда Таир чуть отступает и тут же шагает обратно ко мне… Шагает и убирает руки с пояса. Замирает неподвижно, а я, судорожно вдыхая воздух, под действием стремительного внутреннего порыва поднимаю взгляд к его лицу.

Он… смотрит, будто на прицеле держит. Растягивает неизвестность. Понимаю, что делает. Понимаю и злюсь. На очередном вдохе высоко вздымаются плечи. С выдохом дрожит и звенит от напряжения голос:

— Испугать меня решил, да? Не получится.

Конечно же, по привычке храбрюсь. Нагло и отчаянно, едва отдавая отчет тому, что за слова из меня вырываются. Я их слышу как будто с оттяжкой. Позже, чем сам Тарский.

Трудно различить все, что творится в душе. Возбуждение нервное и плотское, будто два зверя, сходятся в бешеной схватке. Уж не знаю, что сильнее… Да и размышлять об этом некогда. Мое тело от этой внутренней боевой пляски снова трясет внешне.

— Вставай, — требует Таир, взглядом и голосом обрушивая на меня все свои эмоции.

Впервые чувствую с его стороны столь сильную реакцию. На первых секундах восприятия она пугает. А потом, едва стирается граница разумной осознанности, такой ураган внутри меня поднимает… Не могу упустить возможность пробраться к нему в душу. Только сейчас ощущаю, что это реально.

Прежде чем понимаю, что творю, вцепляюсь пальцами в пояс мужских брюк.

— Нет, — заявляю слишком громко. Собственный слух режет это решительное отрицание. — Не встану. Делай, что хотел. Давай… Давай же!

Пальцы не слушаются. Неловко выполняют команды, которые я им подаю. Нейронные связи работают с перебоями. Не думаю о том, что делаю и что ощущаю. Сама не знаю, каким чудом удается ухватиться за бегунок молнии и оттянуть его вниз. Раскрываю брюки, сминаю ткань рубашки вверх по каменному животу и спотыкаюсь взглядом на смуглой полоске кожи с той самой будоражащей темной порослью, которая убегает под резинку низко сидящего белья. Сквозь белую ткань отчетливо прослеживаются слишком впечатляющие очертания возбужденного пениса.

Неосознанно, скорее всего, нервно, облизываю губы и застываю в каком-то глупейшем оцепенении. Смущаюсь настолько, что все шевеления прекращаю. Обрывается даже дыхание. Лишь сердце за все органы работает. Кипятит кровь. Чувствую, еще чуть-чуть, и меня попросту разорвет на куски.

Неужели так бывает всегда?

Готова отступить?

К счастью, никогда этого не узнаю. Стоит мне потеряться в дыму подгорающего сознания, действует Гордей. Он… Сейчас как никогда очевидно, что он дико на взводе. Отбрасывает мои дрожащие руки, сдергивает через голову рубашку и спускает вниз брюки с бельем.

Я кашляю, потому что в попытке вдохнуть давлюсь собравшейся во рту слюной.

Он большой… Гораздо больше, чем я предполагала. Как же обманчивы наши ощущения! Никакой полноты. Хотя что я, черт возьми, знаю о пенисах? Понимаю лишь то, что было бы странно, если бы у такого верзилы, как Таир, был маленький прибор. Да, у него большой член, и прямо сейчас, под силой своей тяжести, он раскачивается непосредственно перед моим застывшим в изумлении лицом.

Господи… Я смотрю на член.

Я смотрю на член Тарского!

Я себя живой не ощущаю. Все процессы стопорятся. Как только удается пошевелиться, первым делом зажмуриваюсь в надежде, что это поможет перевести дыхание.

Дрожащий вдох. Сиплый выдох.

Новый жадный вдох. Рваный выдох.

Когда открываю глаза, вижу, как Таир обхватывает пенис ладонью. Мое тело вспоминает, что умеет отчаянно краснеть. Пылаю, будто в огне. Кажется, что не перед обнаженным мужчиной на коленях валяюсь, а в аварийной близости от костра.

Вспоминаю о своей наготе, когда замечаю направление взгляда. Глядя на мою грудь, Тарский совершает по члену движение, словно передергивает затвор.

О-о-о… В этом ему наверняка нет равных.

А мне что делать?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Я вновь задыхаюсь. Смотрю то на перевитый выпуклыми венами ствол, то на яркую и крупную головку, то на тонкую кожицу, которая движется во время всех этих порочных манипуляций, то на покрывающие пах короткие и с виду жесткие волоски, то на пальцы, которые, оказывается, кроме всего прочего, имеют обособленное место в разделе моей фотографической памяти… И все же больше всего смущаюсь, когда вскидываю лицо и встречаю взгляд Таира.

Хищный. Гипнотический. Уволакивающий в свои темные и опасные глубины.

Стараюсь, конечно, не подавать вида, как он действует на меня. Только, если честно, сомневаюсь, что получается.

Тарский не пытается приблизить член к моим губам. Никаких действий от меня не ждет и уж тем более не требует. Он просто… Он стоит надо мной, смотрит на мое обнаженное тело и пылающее лицо и занимается самоудовлетворением.

Я впервые наблюдаю за подобным процессом. Господи, да я в принципе впервые вижу член!

Все это настолько же реально, насколько нереально.

Таир так близко… Я чувствую его запах — насыщенный и одуряющий. Могу в подробностях разглядеть каждый сантиметр его кожи, каждый волосок, каждую пульсирующую венку, каждый видимый капилляр… Выхватываю все это какими-то урывками и как будто набиваю ими память, потому что сию секунду полноценно охватить не способна. Захлебываюсь впечатлениями, которые Тарский на меня производит.

Мое сердце принимается толкаться яростнее. В животе зарождается новый огненный клубок. Ничего не могу поделать с тем, насколько быстро он спускается ниже. Мое белье все еще сдвинуто в сторону, влажных половых губ волнующе касается прохладный воздух, и мне дико хочется потрогать себя там пальцами… Но еще сильнее я желаю прикоснуться к Гордею.

Наверное, я надеялась, что он меня об этом попросит. Потребует сделать хоть что-нибудь. Но нет, Тарский сохраняет минимальную дистанцию и справляется сам.

Стоит ли скрывать, что меня охватывает огорчение?

Мечусь взглядом от лица Таира к его члену. Раскатываю по его обнаженному телу свое голодное нетерпение. В какой-то момент буквально подвисаю. Внутри собирается и разрастается безумный энергетический шар. Зрительное восприятие искажают вспышки. Кажется, будто кто-то играет выключателем. В действительности же барахлит на коротком замыкании лишь мое сознание.

Едва ли соображаю, что в этой ситуации можно сделать, но вместе с тем теряю последние крохи выдержки, чтобы сохранять неподвижность. Я хочу принимать в этом непосредственное участие!

Хочу трогать. Хочу целовать… Целовать его всего.

Дыхание Тарского учащается. Движения становятся резкими. Больше не смотрю ему в лицо. Не могу оторваться от члена. Это завораживает и крайне сильно возбуждает. Чтобы облегчить пульсирующее томление, ерзаю по паркету коленями в непроизвольной попытке стиснуть бедра и издаю приглушенный стон.

Сразу же за этим следует протяжный и хриплый, как будто вибрирующий, мужской стон. Едва я понимаю, что этот звук удовольствия принадлежит Тарскому, он, прекращая движения, сжимает основание головки и выплескивает мне на грудь семя. Ошарашенно прослеживаю за тем, как горячие белые струи забрызгивают подернутую мурашками кожу и скрученные соски.

С громким оханьем вздрагиваю. Дергаюсь всем телом и поднимаю взгляд, словно Таир меня позвал. Однако стоит установить зрительный контакт, он прикрывает глаза.

Лицо Тарского больше не кажется высеченным из камня. Хоть он и лишил меня возможности гореть в жгучем энергетическом потоке своего взгляда, схожу с ума и от того, что получаю с ограничениями.

Опускаю взгляд обратно вниз. Его ладонь вновь движется, сперма выстреливает мягче и в гораздо меньшем количестве.

Внутри меня происходит какой-то странный и бурный толчок. Он выбрасывает на поверхность переполнивший меня страстный огонь. Подаюсь к Гордею ближе и, накрывая его пальцы своими, тем самым непреднамеренно останавливаю движения. Действуя исключительно на инстинктах, обхватываю его член губами, прежде чем осмысливаю подобное желание.

Чувствую, как резко Тарский вздрагивает и прикрывает от удовольствия глаза. Махнув языком по головке, пробую незнакомый вкус — терпкий и солоноватый. На него отзываются какие-то неведомые мне рецепторы. Не могу заявить, что это вкусно в привычном смысле слова. Понимаю лишь то, что у меня не получается остановиться. Продвигаюсь дальше. Вбираю глубже. То, что я делаю, и то, что получаю, пьянит до дрожи и сумасшедшего головокружения.

Фокусируюсь исключительно на своих ощущениях, пока не возобновляются хриплые стоны Гордея. Они сыплются на меня сверху. Немыслимым образом захватывают все органы восприятия. Кажется, что я осязаю их даже кожей.

Тарский кладет мне на затылок ладонь, давит и одновременно толкается навстречу. Практически нанизывает на свой член. Упирается им в заднюю стенку горла, пока я не начинаю давиться. Из глаз брызгают слезы, лишь после этого он выдергивает из моего рта член.

Я закашливаюсь. Задыхаясь, беспомощно хватаю ртом воздух. Когда удается втянуть первую спасительную порцию кислорода, с шумом и хрипом выравниваю дыхание. Какое-то время просто пытаюсь прийти в себя — физически и эмоционально.

Вот только чувство, будто на меня обрушилось небо, никак не рассеивается.

Таир не уходит. Все так же стоит надо мной. А я вдруг запоздало стыжусь встретиться с ним взглядом. Внутри меня все еще горит желание и какой-то оглушающий восторг, но вместе с тем я злюсь на него за то, что он намеренно пугает и наказывает меня.

Ничего у тебя не получится!!!

Смыкая губы, подношу к лицу ладонь. Плевать, что пальцы дрожат. Демонстративно собираю с подбородка остатки семенной жидкости и резко вскидываю к Таиру взгляд. Только он ведь тоже ждет… Сталкиваемся как несущиеся друг другу навстречу локомотивы.

На максимальной скорости. Вдребезги.

Что бы Тарский позже не сказал, как бы не отрицал… Это происходит.

Мы разбиваемся. Оба.

16

Почему не улыбаешься?

Ты же так меня с ума сведешь

Суровостью своей…

© Инна Вальтер «Мой бандит»

Я провела ночь с мужчиной. Ночь с Гордеем Тарским. Утром это трудно осмыслить. Он спал, дышал, находился со мной под одним одеялом… Мм-м… А трудно все это уложить в сознании, потому что я ничего не помню! Так злюсь на себя за то, что уснула до того, как Таир вернулся из ванной.

Я эгоистка и жадина, подобное с укоризной не раз прилетало от Карины и тети Люды. К счастью, только эти двое могли себе позволить подобные высказывания. Должна согласиться, так и есть. Ведь у меня остались ошеломительные воспоминания о том, что происходило до того, как Гордей перешел из обжигающе-горячего состояния в свое обычное — каменно-ледяное, а я хочу еще помнить и то, как мы спали вместе. При свете дня ночные события обрушиваются с особой остротой. Ослепляют и приводят в состояние необычайного волнения. Внутри такие перевороты и шквалы совершаются, кажется, что я чем-то больна. Причем неизлечимо. Смертельно.

Я не буду себя ругать. И стыдиться тоже не собираюсь. Таир может относиться к произошедшему как ему, черт возьми, угодно! Это не поменяет моего собственного мнения.

Наверное, следовало бы закрыть глаза и отправиться досматривать радужные сны… Только уже понимаю, что, несмотря на раннее утро, не смогу уснуть.

После близости мы так и не заговорили. Неловкость весьма быстро рассеялась, но эмоций оставалось так много, что я не знала, куда себя деть и как с ними справиться. А Тарский явно не собирался мне помогать. Подобрал брюки и ушел в ванную.

Я поднялась. Стянула трусы, так как они были мокрыми, и это ощущалось некомфортно. Обтерлась валявшейся на полу рубашкой и натянула футболку, которую он мне изначально швырял, предлагая прикрыться.

Резко разнылись сердце и задница. Это хорошо… Хорошо, что та ужасная царапина вовремя дала о себе знать. Можно было пройти в ванную, отыскать в аптечке какую-то успокаивающую мазь, но мне не хотелось, чтобы Таир решил, будто я за ним таскаюсь. Поэтому я забралась под одеяло, немножко пострадала и не заметила, как уснула.

Сейчас же наблюдаю за Тарским, пока он спит, и вновь не могу поверить, что нахожусь в реальности. Кровать большая, мы не соприкасаемся. Но я ощущаю его тепло и запах, могу разглядывать лицо, плечи и грудь так же детально, как вчера — член, руки и действия.

Жаль, не так долго, как мне бы хотелось. Таиру на пейджер падает сообщение. Чертов приёмник так громко и неожиданно пищит, что я подскакиваю. Нет возможности притвориться спящей. Буквально пару секунд спустя приходится встретиться с пронизывающим взглядом зеленых глаз.

— Доброе утро! — выпаливаю машинально.

— Доброе утро, — отбивает в своей обычной манере, без каких-либо эмоций.

Я к этому готовилась, расстраиваться не собираюсь. Ну, разве что самую малость… Тарский садится и подхватывает с тумбочки пейджер. Мне остается лишь молчаливо созерцать его широкую мускулистую спину, пока он возится со своим прибором… Пейджером, в смысле. Смотрю и невольно громко вздыхаю.

— Мне нужно выехать за город по делам. Буду отсутствовать первую половину дня, — произносит Таир и поднимается.

— Ну да, конечно… Дела… Да, безусловно… Уходи… — ворчу раздраженно.

Плевать, как расценит. Я расстроена, что мне вновь придется провести день в одиночестве. Я же знаю эти его отлучки. Вернется затемно и даже ничего не объяснит.

Прежде чем скрыться в ванной, Тарский вдруг оборачивается и сосредоточенно изучает меня. Я его тоже, конечно, рассматриваю. Изначально в отместку, а после уже потому, что не могу оторваться.

— Можешь выйти погулять.

У меня челюсть от неожиданности отвисает. Я даже забываю, что должна хоть как-то скрывать то, что шарю глазами по его полуголому телу. У него снова эрекция. Не собираюсь из-за этого краснеть! Не собираюсь, но краснею.

Черте что!

Сейчас не время думать о том, что я видела его член и то, как он кончает. Я помню его вкус… Кажется, прямо сейчас ощущаю на языке.

Господи!!!

Почему человек не способен блокировать какие-то моменты своей жизни и извлекать их по мере необходимости? Почему воспоминания обрушиваются бесконтрольно?

Переключайся!

— Можно, пожалуйста, прояснить? — лицо продолжает пылать, но мне все же удается смотреть ему в глаза. — Вот так просто выйти? Выйти из квартиры одна? Одна? И идти, куда хочу?

Пока я тарахчу, Тарский поджимает губы и склоняет голову на бок. Мышцы на его шее напрягаются, образуя красивые линии, по которым мне хочется провести пальцами… или языком. Он этого, конечно же, не понимает. Ну, я, по крайней мере, на это надеюсь.

Выразительно вдыхает через нос и коротко выдыхает:

— Да.

— Прости, я, наверное, все же туго соображаю после сна… — бормочу дальше слишком быстро и эмоционально. — Почему до этого нельзя было? Почему, когда я ночью ушла, ты разозлился? Почему сейчас можно? Почему…

— Ты ушла через окно. И ушла ночью. Считаешь, это может быть безопасным, даже если тебя не держат на прицеле?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Значит, вчера ты все-таки разозлился? — цепляюсь за самое важное.

Хочу, чтобы подтвердил, что мне удалось пробиться через броню его привычного хладнокровия.

— Этого я не говорил.

— Но и не отрицал.

В следующую секунду Тарский припечатывает меня таким взглядом, что становится страшно. Возникает подспудное желание свалиться на пол и забраться под кровать.

— Разозлился я только после того, как мы вернулись домой.

Даже если бы у меня нашлось, что ответить, выговорить все равно не смогла бы. Все время, что Таир держит меня на прицеле своих глаз, дышать с трудом удается. Поэтому, когда он уходит, я только радуюсь возможности передохнуть.

Злость — очень сильная эмоция. Теперь я знаю, что она может преобразоваться в другие не менее сильные эмоции. Размышляю об этом, пока гуляю по улочкам города. Пытаюсь переключаться на местные красоты, наслаждаться долгожданной свободой, откладывать в памяти что-то характерное, представлять, как рассказываю об этом по возвращению друзьям.

И все же мысли то и дело утекают к Тарскому. Не могу о нем не думать.

Какие у него дела? Куда пропадает? Чем ему здесь заниматься? Думает ли обо мне? Хоть немного скучает? Что, если нашел себе кого-то сразу по приезду? К ней мотается?

Нет… Нет, Гордей бы так не поступил. Он всегда заботится обо мне. Всегда.

А то, что пугает и отталкивает намеренно… Тут что-то другое. Я же вижу, что нравлюсь ему. Чувствую.

Возвратившись, как ни удивительно, застаю Тарского в квартире. Стараюсь не выдавать своей радости, что так рано вернулся, но помимо воли все равно вовсю улыбаюсь. Выражение лица Таира, конечно же, от этого никак не меняется.

— Мы уезжаем. Собери вещи, — огорошив, уходит в комнату.

Сразу же за ним бросаюсь. Даже сандалии забываю снять.

— Домой?

Не могу определить, какой должна быть моя реакция. Мне радоваться или огорчаться?

— Нет. Пока не домой. Переезжаем. Дальше, — все это сообщает, не оборачиваясь.

Ответ получен, а у меня все та же дилемма: радоваться или огорчаться?

— Очень информативно, Гордей, — нахожу выход в раздражении.

— Собирайся, если не хочешь продолжить путь налегке.

Наконец поворачивается ко мне лицом. Очень странные ощущения испытываю. Контакт с его глазами успокаивает и одновременно приводит меня в отчаянную злость. Просила же себя, убеждала целое утро не реагировать на эту его показную холодность. Только не могу… Не могу я!

— Может, скажешь, куда мы переезжаем? И главное, зачем? Ты говорил, тут спокойно и…

— Я не обязан давать тебе какие-то пояснения, — жестко останавливает меня Тарский. — Если делаю что-то — значит, вижу в этом необходимость.

Я взлетаю, как ракета.

— Когда ставил меня вчера на колени, тоже видел в том необходимость?

В здравом уме и ясной памяти никогда бы не апеллировала подобным способом. Таир, должно быть, впервые со времен нашего знакомства не находится с ответом. Только порадоваться у меня не получается. Одним взглядом до дрожи доводит. И самое смешное то, что я не могу понять: страх это или возбуждение? Осознаю лишь то, что напряженно слежу за каждым его движением. Опасаюсь того, что двинет ко мне. Опасаюсь и жду.

— Никуда я не поеду, Гордей, — голос рассекает воздух фальшивой сладостью. — Езжай сам. А мне и здесь отлично. Я остаюсь. Подхватишь на обратном пути. Никому не расскажу…

Безусловно, добиваюсь своего. Он шагает ко мне, заставляя отступать. Останавливаюсь, когда ноги упираются в изножье кровати. Приходится напрячь все тело, чтобы не завалиться назад, когда его бедра, сминая воздушное платье, вжимаются в мои бедра.

И снова у него эрекция. Это вообще нормально? Как часто это происходит? Как он с этой дубиной передвигается?

— Обязательно тебе, Катенька, постоянно испытывать мое терпение?

— Не понимаю, о чем ты…

Я действительно слегка потерялась в своих мыслях, когда Тарский подошел. Сейчас смотрю в его глаза только потому, что он удерживает пальцами мой подбородок.

— Не понимаешь? Или не хочешь понимать?

— В голове не укладывается лишь то, что делаешь ты!

— Не укладывается, я уложу.

— Да… — выдыхаю, ощущая, как мое дыхание отбивается от его губ, настолько близко он в какой-то момент подбирается. — Да? — только со второй попытки получается придать голосу нужную интонацию.

— Да. Как только прибудем на место, — заверяет почти мягко, и у меня по коже мурашки бегут. — А сейчас собирайся. Посадка на рейс меньше чем через два часа.

Отпускает и отходит к шкафу, а мне едва удается устоять на ногах.

Хороший крючок. Я заинтригована. Разве пояснения Тарского не стоят того, чтобы отправиться в…

— Куда мы там летим? — интересуюсь уже совсем другим тоном.

— На месте узнаешь, Катенька.

— Оф, — надувая щеки, возвращаюсь в свое обычное состояние. — Какой ты трудный!

— Собирайся.

— И перестань меня дразнить «Катенькой»! В шутку тогда просила, хватит издеваться.

Таир поворачивает голову и вновь пригвождает меня взглядом. Мой рот инстинктивно захлопывается. Да так резко, что зубы стучат.

Только сейчас, имея возможность без давления собственных эмоций вглядеться непосредственно в его глаза, понимаю, что я ошибалась. Смотрит он сегодня совсем иначе.

— Собирайся, — повторяет и отворачивается.

А я заторможенно моргаю и словно в трансе выхожу из комнаты.

17

Лети, лети, как ветер поднимает облака,

Лети, как птицы улетают на юга…

© Инна Вальтер «Лети»

Карловы Вары, Чехия,

35 км от границы с Германией.

— Можешь не распаковываться, — раздает указания Таир вечером того же дня, после заселения в гостиницу. — Мы здесь ненадолго. Максимум три дня, и дальше двинем.

— Дальше — это куда?

Раздраженно проталкиваю ногой ставший на моем пути чемодан и пробираюсь к окну. Снова чувствую себя узницей. За стенами высотного здания жизнь, красота и свобода. А я рассматриваю все это через стекло. Решеток нет, зато этаж убийственный. Если сигануть наружу, не только руки-ноги сломаешь, но и хребет.

— Мы договорились, что таких вопросов ты не задаешь, — ознобом на спине оседает суровый голос Тарского.

Дергаюсь и нервно сжимаю штору, прежде чем круто обернуться к нему.

— Мы договорились? Что-то я не помню такого! Помню лишь то, что ты собирался мне по прилету все объяснить.

Таир на мое выступление реагирует в своей обычной манере — холодно и безразлично.

— Вернусь, поговорим.

— Что? Ты уходишь? Прямо сейчас? Куда?

— Возникли неотложные дела.

— Ну-ну… Ни минуты покоя! Херр Ланге-стальные яйца! — сердито бросаю в его невозмутимое лицо. Прежде чем следует какая-то реакция, не скрывая возмущения и едкого сарказма, добиваю вопросом: — Ты правда думаешь, что я стану сидеть здесь и покорно ждать твоего возвращения?

Немного побаиваюсь очередного столкновения. Однако этот страх гуляет где-то на периферии сознания. Другие эмоции, куда более обширные и безумные, не позволяют ему пробиться на поверхность.

Чего угодно жду, но только не того, что происходит в реальности.

Этот железобетонный монолит Тарский приближается, обвивает руку вокруг моей талии, притискивает к груди, делает несколько широких шагов и забрасывает меня на кровать. Все это идет по знакомому сценарию, но дальше… Дернув мою руку вверх, прижимает запястьем к кованому изголовью.

Холод по коже. Давление. Щелчок.

Приоткрывая губы, заторможенно гляжу в пляшущее в зеленых глазах пламя.

— Ты… — выдохнув, замираю.

Метнувшись взглядом к руке, со свистом вдыхаю.

Черт подери! Так и есть! Тарский приковал меня наручниками.

— Ты в своем уме? — эмоции взрывной волной из груди выталкивает. Вновь на русском распинаюсь, ломая всю конспирацию. Голос с каждым словом повышается. — Представляешь, на что нарываешься? Да я тебя… Я тебя… — так как вторую мою руку Таир удерживает там же, рядом с пристегнутой, добраться к нему могу лишь зубами. Слабо соображая, что творю и чего добиваюсь, пытаюсь укусить за щеку или подбородок. Однако едва удается скользнуть по колючей щетине, Таир отстраняется. — Устрою тебе после этого… — намереваясь задеть ногами, лишь воздух ступнями толкаю. — На всю жизнь запомнишь! Меня! Меня одну на всю жизнь запомнишь! Имя мое проклятьем считать будешь!

Больше всего злит, что он никак не реагирует. Спокойно отстраняясь, оставляет меня биться в жалких и бесполезных потугах освободиться. Проходит к багажу и принимается там что-то искать. Я все это время не прекращаю выкрикивать угрозы. Когда же слова заканчиваются, от бессилия визжу. Зажмуриваясь, задействую весь допустимый диапазон.

Не замечаю, когда Тарский возвращается. Чувствую лишь то, как прогибается матрас… От неожиданности умолкаю и, сдавленно сглатывая, хватаю воздух. Резко распахивая глаза, сталкиваюсь с потемневшим взглядом. Ощущаю жесткое давление пальцев на подбородке. Два отрывистых удара сердца, и на мой рот ложится плотная клейкая лента.

Несколько секунд просто смотрю на Гордея. Точнее, до жжения в глазных яблоках и боли в мышцах таращусь. Он же без слов вновь отступает и, не глядя на меня, выходит из спальни.

Пока я пытаюсь отдышаться и хоть как-то упорядочить происходящее, в гостиной звонит телефон.

— На месте. Не очень. Нет. Я говорил, что она станет проблемой. Да… Да. Нет. Разберусь.

Может ли человеческий гнев быть сильнее?

Познаю неизведанные высоты. Я в бешенстве!

Тарский же возвращается в спальню и придавливает мое расплывающееся сознание скупым и равнодушным указанием:

— Постарайся не дергаться.

В ответ могу лишь пронизывать его свирепым взглядом и прерывисто, с отчаянной злобой дышать. Не дергаюсь только потому, что тело в каком-то оцепенении находится. Мышцы будто задеревенели, налились горячей тяжестью, сделали меня остывающей гипсовой куклой.

— От наручников ты самостоятельно не избавишься. Никто тебя не услышит. Никто в номер не войдет. Продолжишь дергаться, серьезно поранишься.

О, если бы я только обладала телекинезом[1] или недюжинной силой, способной сдвинуть с места эту проклятую кровать… Я бы, не раздумывая, причинила ему физическую боль, разрушила все на своем пути! Я бы здесь все разбомбила! И его!

Но, увы, ничего сверх обычных человеческих умений мне неподвластно. Поэтому Тарский беспрепятственно гасит свет и в полном здравии выходит. Спустя пару минут покидает номер — слышу, как хлопает входная дверь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Я остаюсь беспомощно лежать в темноте.

Прикованная, словно животное. Взбешенная. Смертельно обиженная.

Не знаю, сколько проходит времени. Сначала я всеми известными способами мысленно распинаю Таира. Выдумываю самые изощренные пытки, стараясь не скатываться к сексуальным. Что я об этом знаю? Только то, что когда я встаю на колени, он теряет опору.

Ненавижу его! Ненавижу ведь!

Сильнее всего на свете! Сильнее просто некуда! Я его… сильнее, сильнее… Сильнее!

Чуть погодя, когда эмоции идут на спад, разбиваюсь в противоречивых переживаниях.

Куда он ушел? Вернется? Чем занимается?

Сгинул бы!!!

Ой, Господи, пожалуйста, пусть все будет хорошо!

Однако едва слышу щелчки замков и приглушенный удар двери, возвращаюсь к первоначальному состоянию злости. С каждым приближающимся шагом она нарастает.

А может, это что-то другое?

Такое сильное, свирепое, голодное?

Неважно!

Тарский не включает свет. Заставляя мое сердце безумно колотиться, движется в темноте. Ни одно из клокочущих внутри меня чувств не похоже на страх. Точно знаю, что его сейчас нет.

Высчитываю Таира по характерному стуку шагов, силуэту, дыханию… Едва я успеваю изумиться тому, насколько плотно его образ сидит во мне, он наклоняется и срывает с моего рта скотч.

Молчит. А я-то не могу… Ощущаю, как внутри что-то взрывается и, осыпаясь горячими искрами, разрастается, словно грибы после дождя. Не справлюсь с этими чувствами, если не заполню тишину словами.

— Повеселился? Проблемой меня называешь? Устрою я тебе проблемы… Устрою!!! Теперь точно… Я тебя… Теперь я тебя точно… Точно я тебя… Я тебя…

Гордей молча отстегивает наручники, и я задыхаюсь от боли. Невольно вскрикиваю и на коротких вдохах поскуливаю. Конечно же, я не пыталась сохранять неподвижность и стерла кожу запястья.

— Тихо. Молчи.

Сердце реагирует на звук его голоса, словно бешеная обособленная зверюшка. Истекая кровью, разбивается о ребра.

Да что такое?

Нежную кошечку в жопу! Злобу наружу!

Пока я сражаюсь со своими эмоциями, Тарский подтаскивает меня к краю кровати и поднимает на руки.

Куда он меня несет?

Хочу грубо вытрясти из него ответ, но дыхание в очередной раз перекрывает, и все связные звуки застревают где-то в горле.

Жмурюсь, когда оказываемся в ярко освещенной ванной. Проморгаться удается, лишь когда Таир опускает меня на ноги. Схватив за руку, он недолго изучает кровавые борозды на запястье, тяжело вздыхает и… принимается меня раздевать. Учитывая, что сарафан на завязках, каких-то особых умений и усилий для этого не требуется. Уверена, проходит не больше полминуты, прежде чем я остаюсь в одних трусах.

Все еще молчу. И не предпринимаю попыток шевелиться. Когда Тарский начинает снимать одежду с себя, лишь учащенно дышу и ошарашенно наблюдаю.

Мне, конечно, нравится на него смотреть, но мыться вместе — далеко за гранью моих мечтаний. Тем более сейчас, когда я так злюсь.

Я ведь злюсь?

Я должна злиться!

И, тем не менее, ничегошеньки произнести не получается. Молчу, пока Таир не оказывается полностью обнаженным.

У него снова та же проблема! Полная боевая готовность!

Только зачем? И почему?

Шлялся ведь где-то полночи! Скотина гулящая… Даже если по делу, плевать!

Вскрикивая, прикрываю грудь. Когда же Тарский, невзирая на сопротивление, начинает заталкивать меня под летящие струи воды, разражаюсь крутой бранью, которую удалось подцепить у его же братков.

— Не трогай меня… Я не буду… Не буду с тобой…

— Что?

— Ничего! Выпусти! Сейчас же!

Я сбита с толку всем, что внутри происходит. Всегда, конечно, была эмоциональной и впечатлительной, но это уже чересчур. Какой-то ураган и хаос — срывает все заслонки.

Я не выдерживаю!

Шагая вбок, пытаюсь протиснуться мимо Тарского, но он ловит меня и прижимает к себе. Естественно, к подобному тактильному шоку я оказываюсь не готовой. Контакт моего мокрого и дрожащего тела с его сильным и горячим вызывает моментальное закорачивание всей внутренней нервно-волокнистой проводки. Кожу жжет и колет, пронизывает огненными иголками.

Я распахиваю губы, чтобы вновь накричать на Гордея. Но сделать этого не могу.

Что он делает?

Беспомощно ловлю воздух, а вместо него захватываю воду.

— Почему ты такой большой? — первый вопрос, который я ему задаю, когда удается восстановить способность говорить, лишен всякого смысла и хоть какой-либо логической последовательности.

Кажется, что Тарский усмехается, но оценить это я не решаюсь. Все еще слишком остро перевариваю обрушившиеся на меня ощущения.

— Замри.

— Сам замри.

— Я не двигаюсь. Перестань дергаться.

— Сам…

— Черт возьми, Катерина…

На самом деле я даже не осознаю, что, продолжая вырываться, лишь усиливаю трение. Все мое тело пылает, будто в лихорадке. С него словно верхний защитный слой содрали, сделав чересчур чувствительным и восприимчивым. Я — сплошная рана. Хочу, чтобы Гордей меня отпустил. Но он, естественно, действует по собственным соображениям. Разворачивая меня, притискивает к себе спиной.

— Это не помогает… — сиплю, но пошевелиться не могу.

Его мощные предплечья скрещиваются поверх моей груди и заставляют неподвижно замереть.

— Завтра пойдем, куда захочешь, — губами к уху прижимается.

На мгновение теряюсь от этого действия. Низ живота скручивает тугим спазмом. Грудь горячей волной окатывает. А потом по всему телу под кожей ток разливается. Щекотно, сладко и горячо.

— Не пытайся меня умаслить… — голос звучит совсем не так, как мне бы хотелось. Слишком мягко и как будто задушенно. Хоть я и пытаюсь вызвать внутри себя убежавшую куда-то злость. — Я не перегорю… Ночка тебе предстоит весёленькая… Ах… ха… — за эти звуки и вовсе не отвечаю. Что это такое? — Да…

— Прекрати.

— Что?

— Провоцировать меня.

— Ты же сам меня… Ты меня… — не могу озвучить все, что между нами происходило, происходит и, я уверена, еще не раз будет происходить.

— Ты не знаешь, кто я такой, Катя, — выдает Тарский, не меняя тона, но мне отчего-то кажется, будто он что-то важное отдает.

Возможно, только потому, что он вновь называет меня по имени… А возможно, причины гораздо глубже. Это то, что я не могу осмыслить, лишь чувствую.

— Так расскажи мне.

— Нет.

— Почему? — этот короткий вопрос вмещает все давнее и отчаянное стремление.

— Ты не должна знать.

— А я хочу!

Он так долго молчит, я едва не теряю связь с реальностью. В этой душевой мы словно в вакууме, далеко за пределами всего того безумия, что творится вокруг нас.

— Я делаю свою работу, — голос Гордея становится ощутимо жестче. — Как только она будет выполнена, все закончится.

— Что именно? — с трудом сглатываю.

Безошибочно улавливая скрытый посыл, начинаю крайне сильно волноваться. Разбиваясь во внутренней панике, громко и часто дышу. Пытаюсь развернуться, чтобы посмотреть Гордею в лицо. Но он не позволяет.

— Ты уйдешь? Совсем? Навсегда?

Как же это ущербно… Я ведь готова разрыдаться!

И Тарский не отвечает. Прижимается губами к моим волосам и молчит. Я зажмуриваюсь. Слушая свободно спадающий шум воды, пытаюсь восстановить сорванное дыхание.

Ничего не получается.

Распахивая глаза, судорожно вдыхаю, чтобы хоть как-то заполнить легкие.

— А ты не знаешь, кто я. Не знаешь, на что я способна, — выдаю тихо, но твердо. — Но когда-нибудь обязательно узнаешь.

[1] Телекинез — термин, которым в парапсихологии принято обозначать способность человека одним только усилием мысли оказывать воздействие на физические объекты.

18

Ты со мной, как под гипнозом — я могу околдовать…

© Ирина Круг «Цок, цок, каблучок»

Мне никак не удается унять дрожь. Потряхивает даже после того, как выходим из ванной и расходимся в разные стороны номера — Гордей в гостиную, а я в спальню. Тщательно промокнув волосы, натягиваю сорочку и тянусь за подготовленным халатом. Однако быстро соображаю, что он мне не поможет.

Дрожу ведь не от холода. Никакая одежда не усмирит эту тряску.

Бросаю пестрый шелк обратно на кровать, как раз когда появляется Тарский. На нем надеты свободные спортивные штаны, торс обнажен. А я помимо воли вдруг задумываюсь: надел ли он трусы.

Сумасшедшая!

Зачем мне это знать? Я, между прочим, все еще злюсь! И вместе с тем тревожусь относительно информации, которую Таир мне недодал в душе. Если я правильно поняла, он собирается уходить от отца после нашего возвращения из Европы.

Почему? Что теперь? Что мне делать? Как я буду без него?

Не хочу об этом сейчас думать. Не желаю волноваться заранее. Потом… Все потом, иначе не справлюсь.

— Ложись спать, Катерина, — привычно суровым тоном выводит меня из раздумий.

— Снова пытаешься от меня отделаться? Не получится! — проговариваю нараспев. — Я ведь обещала тебе звездную ночь. Не сопротивляйся, хуже будет.

Чуть склоняя голову, Тарский сводит брови и пронизывает меня мрачным взглядом. Могу лишь предположить, насколько достала его.

— А что мы такие недовольные, я не пойму? М-м? — вновь расхожусь в эмоциях. — Бешу тебя, да? Поступаешь со мной плохо, творишь все эти жестокие вещи, ведешь себя как сволочь… А теперь удивляешься, что я ответ «пишу»?! Наручники — это красная карточка! Сто прогулок тебе не помогут. Полет в космос не реабилитирует! Нельзя вот так вот взять и пристегнуть Катерину Волкову к кровати!!! Может, ты привык к особому контингенту баб, — бурно перевожу дыхание. Лишь одно упоминание о предполагаемых связях подкидывает дров в трескучий костер моих эмоций. — Да, наверное, пристрастился к своим лярвам… Но со мной так нельзя! И только мне решать, как теперь будем восстанавливать справедливость и ловить баланс. Именно сейчас и будем!

— Смени направление, Катерина.

По взгляду кажется, Тарский готов свернуть мне шею.

Вау! Отлично! То, что мне нужно.

— А то что? — уточняю ангельским голоском.

Сознательно накаляю.

— А то быть беде.

— И пусть!

Всем своим видом показываю, что напугать меня больше не получится. Точно не сейчас.

— Как знаешь, — отрубает Тарский неожиданно равнодушным тоном и выходит обратно в гостиную.

Я, естественно, за ним волочусь.

Мне нужны зрители. Мне нужен именно он!

Гордей садится за стол, а я останавливаюсь перед ним.

— Ты оставил меня без ужина. Я проголодалась.

— Что заказать? — спокойно уточняет и снимает телефонную трубку, чтобы позвонить на ресепшн.

— Клубнику, сливки и шампанское!

«Не слишком ли охренела твоя царская задница?», — вот, что в глазах его вижу.

Но вслух не комментирует. Лишь приподнимает брови и выдыхает, когда я подгоняю:

— Давай, давай…

Невозмутимо повторяет мой заказ администратору и возвращает трубку на корпус аппарата. Упирая локти в стол, скрещивает руки в замок и опускает на них подбородок. Смотрит на меня в ожидании дальнейших действий.

— Как насчет легкого аперитива?

Не дожидаясь ответа, воодушевленно всплескиваю ладонями и направляюсь к мини-бару. Впрочем, никакой реакции от Тарского не следует, даже когда я выхватываю первую подвернувшуюся бутылочку и свинчиваю с нее крышечку. Так же беспрепятственно опрокидываю внутрь себя небольшую часть янтарной жидкости. После первого же глотка жадно хватаю воздух. Могу предположить, что на вкус эта элитная бадяга не лучше, чем средство для чистки унитаза. Внутренности обжигает, на глазах выступают слезы, и я просто стараюсь не расплакаться.

Однако, продышавшись, делаю еще один глоток.

Пролог

Щецин, Польша,

16 км от границы с Германией.

Сердце вылетает. Тело вибрирует от нервного напряжения. Дыхание срывается. Но я не прекращаю бежать по мраморным ступеням наверх. Промахнувшись, с задушенным вскриком хватаюсь вспотевшей ладонью за перила. Замешкавшись лишь на секунду, несусь выше.

Здесь останавливаться нельзя.

Тарский следом поднимается. Нас разделяет каких-то пару пролетов. Уверена, что он зол, и прекрасно осознаю, во что это для меня выльется.

Ключ в личинку замка с первой попытки не попадает.

– Черт, черт… – отчаянно сокрушаюсь я.

– Цо ту ше, курва, джейе[1]? – гневно ворчит выглянувшая из соседней квартиры женщина.

– Гитлер капут, бабчя[2]! – запыханно выпаливаю и на нервах звонко смеюсь.

Когда, наконец, удается открыть дверь и влететь в квартиру, в безопасности себя не ощущаю. Не пытаюсь баррикадироваться или как-то прятаться. Столкновение неизбежно. Отбрасывая ключи на тумбу, скидываю куртку и ботинки. Машинально цепляюсь взглядом за тонкую «стрелку» на зеленых колготках.

Да плевать уже…

Метнувшись из стороны в сторону, выбираю между кухней и дальней комнатой все же последнюю.

Едва пересекаю спальню, слышу позади себя твердые шаги своего фиктивного супруга. Взвизгнув на эмоциях, со смехом оборачиваюсь. Сердце сжимается и замирает, когда встречаюсь с Таиром взглядом. В груди, словно после разрыва какого-то органа, жгучее тепло разливается.

– Кича-кича[3]… – дрожа от страха, умудряюсь дразнить и улыбаться.

Ничего не поделать. Голову на плаху положу так, чтобы на колени не упасть.

Спиной в шкаф вжимаюсь. Тарский же, в несколько шагов пересекая комнату, прихватывает меня за плечи и буквально вдавливает в лаковое полотнище. Кажется, еще чуть-чуть, и щепки за спиной полетят.

– Я знаю, кто ты, – с жаром предъявляю, глядя прямо в глаза.

Как будто это может послужить аргументом, чтобы пощадить меня… Нет, это движимый инструмент против. Спусковой механизм. Кроме того, он и сам в курсе, что я его раскусила.

– Лучше тебе этого не озвучивать, – предупреждает жестким и приглушенным тоном.

Мои глаза, словно в попытке наглядеться, жадно исследуют свирепое лицо. Даже сейчас больше всего на свете хочу целовать его. Разгладить пальцами залом между бровями и пройтись губами по всему лицу. А потом и ниже… Шею, плечи, грудь, живот… Он ведь мой. Весь мой.

Теперь нет. Возможность упущена. После такого отец никогда не позволит быть нам вместе. Я сама не смогу.

Мне бы помолчать… Да не могу я молчать! Внутри все клокочет.

– Если бы папа знал, никогда бы тебе меня не доверил… Он бы тебя уничтожил… Уничтожит!

– Бога ради, заткнись, Катерина, – рассекает пространство с той же затаенной яростью. – Не сотрясай зазря воздух.

– Иначе что? Меня тоже к стулу пристегнешь и горячим утюгом по лицу прокатишься? А потом пулю в лоб? Так? – лихо вопрошаю. – Когда мы ездили в Берлин… – голос на эмоциях звенит и резко срывается. – Тогда? Тогда?!

Глаза не только от страха слезятся. Хочу, чтобы Тарский обнял, к сердцу прижал, сказал, что никуда меня не отпустит. Пусть запрет, силой удерживает, память сотрет… Что угодно, только не разлука.

– Скажи уже что-то? – имею безрассудство ударить его кулаками в грудь. – Гордей… Каменная ты глыба! Отвечай! Меня тоже истязать будешь?

Крупная горячая ладонь, которая лишь несколько часов назад ласкала и доводила до сладкой дрожи, решительно обхватывает мою тонкую шею. Припечатывая к шкафу затылком, фиксирует и полностью обездвиживает.

Инстинктивно дышать перестаю, но вынуждаю себя смотреть в затянутые бурей зеленые глаза.

У него там тоже война. Меня сокрушает.

Я сдаюсь. Ну же… Забирай.

За прошедшие пять месяцев столько всего вместе пережили. Неужели для него ничего не значит?

Пока я себя на лоскутки рву, Тарский продолжает затягивать тишину. Как же это невыносимо!

– Будешь мучить, значит… – саму себя оглушаю догадкой.

Таир на какое-то мгновение прикрывает веки. А после смотрит так, что уже никаких слов не нужно.

– Разве я могу, Катенька? Тебя мне придется просто убить.

Глава 1

– Зачем это нужно, пап? – недоумеваю и интуитивно протестую.

Только не уверена, что отец слышит. Едва входим в зал ресторана, вышагивает вперед. Двое непробиваемых верзил за ним следуют. Меня оцепляет пара идентичных.

– Хочу похвастаться дочерью, – сухо информирует, когда занимаем дальний стол в левом углу зала.

В ответ на это заявление внутренне киплю и негодую. Храню молчание, хотя так и подмывает вычудить что-то из ряда вон, чтобы вся достопочтенная публика этого чертового кабака внимание обратила да надолго дар речи утратила.

Рядовые шестерки отступают, сливаются с тыловой и боковой стенами. За стол садятся только двое. Стул между мной и отцом остается свободным. Знаю, для кого он предназначен, и невольно начинаю нервничать. Ждать приходится недолго. Главный среди отцовских людей, его доверенное лицо и правая рука, появляется со стороны административной части.

Гордей Мирославович Тарский.

Бывший боксер и военнослужащий, офицер запаса.

Темноволосый и смуглый, высокий и очень крупный – такие моментально из толпы выделяются. Черты лица четкие и чуть резковатые. Взгляд пронзительный, пытливый и въедливый. Реакция молниеносная. Пока к нам идет, уверена, все помещение вниманием оцепляет.

Лучше бы на меня так смотрел…

Таир же, мазнув по мне беспристрастным взглядом, практически сразу же на отца переключается. Не расшаркиваясь в приветствиях, занимает соседний стул.

– Ну что? – негромко интересуется папа.

– Есть проблемы. Катерину лучше отправить домой, – сообщает, глядя перед собой.

Подаваясь вперед, наливает в стакан воду. Отпивая, выглядит совершенно расслабленным. Только я чувствую, что все это напускное.

Мне было пятнадцать, когда Таир впервые появился в нашем доме. Прошло три года, я так и не научилась читать его реакции. Нет, не научилась… Вместо этого я их ощущаю, сколь бы неправдоподобным это не казалось. Тарский в лице не изменится, а я точно пойму, если ему что-то не нравится.

– Даже так? Считаешь, есть риски?

– Считаю.

По словам папы, Таир – лучший из лучших. И сейчас отец недолго раздумывает: прислушиваться или игнорировать данный совет.

– Иван, отвези Катерину домой.

Я, конечно, и сама не в восторге тут находиться. Но это уже, простите, какой-то беспредел! Только вошли в зал, и вдруг домой. Да я челку дольше начесывала!

Иван отлепляется от стены и встает за моей спиной. Я поднимаюсь, но не для того, чтобы уйти. Осмеливаюсь выразить протест.

– А я не хочу домой. Танцевать буду! Вон музыканты как стараются…

Подхватив юбку одной рукой, второй изображаю причудливый пируэт и плавно выплываю в проход между столиками.

Похвастаться, говоришь, решил?

Никого не знаю, но назло отцу каждому встречному-поперечному мужчине призывно улыбаюсь. Пол под ногами не ощущаю. Такой кураж захватывает, я будто по воздуху зал пересекаю. И обратно к нашему столику причаливаю.

Продолжаю танцевать. Настроение не портит даже то, что папа, вместо того, чтобы зеленеть от злости, спокойно принимается за еду.

– Возраст, – все, что бросает, якобы в оправдание, и продолжает жевать.

– Я решу вопрос, – поднимается из-за стола Тарский.

– Давай! – смеюсь я, стратегически назад отступаю и замираю.

Все просто: выбираю расстояние, с которого нас не услышит отец. На остальных плевать.

Когда Тарский приближается и буквально врывается в мое личное пространство, сама в наступление иду. Руки ему на плечи забрасываю и юбками опутываю.

– Таи-и-и-р-р… Я тебе нравлюсь?

– Очень.

– Правда? А по виду не скажешь.

Не лицо, а хладнокровная маска. И голос без каких-либо эмоций:

– Прекрати дергаться. На выход давай. Пока я тебя силой не поволок.

– Папа против будет.

– Мне простит.

– И куда ты меня поволочёшь? Учти, пока ты ломался, невинность мою уже украли. Вторым будешь, – забавы ради, безбашенно вру.

Расходившееся сердце не слушаю.

– Вторым? – глаза Таира сужаются, губы в тонкую полоску превращаются.

– А может, и третьим, четвертым, пятым… – продолжаю смеяться. – Как говорится, каждый, кто не первый, тот у нас второй.

– Рот закрой, Катерина.

А его, напротив, открываю, чтобы выпалить очередную колкость. Да только не успеваю. Тарский сбивает меня с ног. Опрокидывает на пол прямо посреди ресторана. Оглушающая автоматная очередь открывается, прежде чем я соображаю, что происходит. Подмывает истошно завопить, только дыхания на это не хватает. Получается лишь бесцельно двигать губами и испуганно таращиться в стремительно сгущающуюся темноту зеленых глаз Таира.

Выстрелы на мгновение прекращаются. Со звенящим гомоном сыплются стекла, валится мебель, и кричат люди.

– Глаза закрой. Тихо лежи. Расслабленно. Не вздумай шевелиться, – глухо приказывает Тарский.

Поймав дрожащую челюсть, захлопываю рот и, прикладывая усилие, киваю. Едва закрываю глаза, вес его тела исчезает. Веки жжет. Один раз их разжимаю. Машинально прослеживаю за тем, как Таир опрокидывает прошитый металлом стол и, устраиваясь за ним, выдергивает из-за пояса пистолет.

Отчаянно зажмуриваюсь. Потом, ухватившись за, казалось бы, непосильную задачу, расслабляю лицо. Лежу будто мертвая, пока вокруг гремят выстрелы и продолжают лететь прямо на меня осколки, горячие брызги крови и какие-то ошметки.

Невозможно определить, сколько времени длится перестрелка. Тело успевает занеметь. Когда же все стихает, не могу понять, дышу ли я в принципе, или уже все.

– Иван, сюда иди.

От звуков этого сильного голоса в грудь хлестко бьет невообразимая волна радости. Словно дефибриллятор запускает сердце. Я резко вдыхаю и распахиваю глаза. Быстро сфокусировать взгляд не получается. Изображение плывет и множится.

Не пытаюсь подняться. На ноги меня вздергивает Тарский, так же стремительно, как до этого ронял. Пока я борюсь с отступающим шоком и непосильным ворохом разрозненных эмоций, он бегло оценивает мое лицо.

– Как ты? Идти сможешь? – вопросы задает привычным хладнокровным тоном.

Это меня всю растрясло, а он стоит, как ни в чем не бывало. Словно все происходящее мне одной привиделось! Я бы так и решила… Вот только разруха вокруг не позволяет спрятаться за этой иллюзией.

Тарский накидывает мне на плечи свой пиджак, и я на автомате затягиваю полы, чтобы прикрыть окровавленное белое платье.

– Катерина? Говорить можешь?

Киваю, однако ни одного звука так и не произвожу.

Заторможенно оглядываясь, натыкаюсь взглядом на отца. Он останавливается у тела какого-то мужчины, легко, будто брезгливо, подбивает того под бок ногой и со свойственным ему пафосом философски оглашает:

– Если власть лежит на земле, ее надо поднять.

Реакцией на это служат жуткие смешки и даже откровенный хохот.

– Гордей… – мой голос словно простуженный. – Домой хочу.

Тарский кивает и переводит взгляд на охранника.

– Иван, через «черный» Катерину выведи. Булат, Рустам и Артур – с ними. Прямиком домой. Всех собрать, усилить охрану, менять каждые полчаса. Остальным ждать меня. Столько, сколько понадобится. Найду кого-то в койке, расстреляю, на хрен.

Глава 2

После душа не утруждаюсь поисками одежды, в халате и с тюрбаном на голове спускаюсь на первый этаж. Оседаю на последних ступеньках лестницы и, гипнотизируя входную дверь, замираю в привычном ожидании.

Не знаю, кого сильнее увидеть хочу: отца или Тарского.

Тело еще прилично потряхивает, но страх постепенно отступает. Вместо него приходят гнев и ненавистное мне чувство отчаяния. Самое гадкое, что только можно испытывать.

Первым в дом входит отец. За ним уверенно следует Тарский. Вот, казалось бы, позади шагает, а все внимание на себя перетягивает. Не напрягаясь, удерживает, формируя внутри меня стойкое ощущение, что именно он тут главный, а не папа.

Подскакиваю на ноги так резко, что полотенце с головы слетает. Длинные влажные пряди темным тяжелым полотном рассыпаются по плечам. Отмечаю это отстраненно, не пытаясь как-то препятствовать стремительному намоканию шелковой ткани халата.

– Так и думал, что не спишь, – папа улыбается и направляется прямиком ко мне.

Приблизившись, протягивает большую охапку белых роз. А я смотрю на него и только мириады красных точек на рубашке вижу. Не помня себя от злости, принимаю цветы и, яростно размахнувшись, швыряю их в сторону. Несчастные розы с приглушенным шелестом рассыпаются по паркету.

Пока я, едва сдерживая злые слезы, гляжу отцу в лицо, он ведет взглядом по длинным цветочным стеблям и тяжело вздыхает. Обратившись ко мне, мерцающей изморозью припечатывает. Никак не комментирует мою глупую выходку. Потирая переносицу, сурово оповещает:

– Завтра в институт не поедешь.

– Опять?

– Так надо. Подождем, пока ситуация с Игнатьевым успокоится. И не вздумай истерить, Катерина. Знаешь же, что мне не до капризов.

– Меня сегодня чуть на дуршлаг не изрешетили! Могу и поистерить. Этого мне никто запретить не может. Даже ты!

– Эти люди кровью заплатили.

– Одни заплатили, другие придут. И розы… В следующий раз на могилу их понесешь.

– Ну-ну, жемчужина, – идет на примирение после небольшой паузы. Треплет меня, словно ребенка, по макушке и нетерпеливым тоном пытается убрать с глаз. – Пойди, выпей чаю и успокойся. Велю, чтобы завтра Людмила с Кариной приехали. Скучать не придется.

Это сообщение слабо утешает. Тетя Люда – приставучая и надоедливая особа, а ее дочь и по совместительству моя двоюродная сестра Карина – та еще стервозина.

Отмахнувшись от последующих указаний отца, сердито шлепаю босыми ступнями в кухню. По пути с Тарским взглядами пересекаемся. Сейчас не желаю на него реагировать, но, как обычно, стоит ему задержать на мне внимание, позвоночник током простреливает, а спину мурашками обсыпает.

Добравшись до кухни, дверь прикрываю до того, как зажечь свет. Да и потом лишь одиночное бра включаю.

Набираю в чайник воды и, водрузив на плиту, занимаю руки суетливой работой. Достаю из шкафчика чашку, любимый цейлонский сбор, сахар и заварник. Из хлебницы тяну кирпичик бородинского, из холодильника – масленицу и черную икру. Пока жду чай, пару ложек без ничего наворачиваю. Голод тотчас стихает, но я все же сооружаю два небольших бутерброда.

Расслабиться и успокоиться, как требовал отец, не получается. Особенно когда до меня доносится жесткий разбор полетов, который устраивает бойцам в бильярдной Таир. Голос практически не повышает. Однако каждое слово будто хлыстом воздух высекает. Продавливает такой силой и яростью, что даже меня лихорадить начинает.

Чайник вскипает, и я спешу залить заварку. Оставив настаиваться, на автопилоте к окну подхожу. Вцепившись пальцами в занавеску, осторожно выглядываю во двор. Никого, кроме постовых, не вижу, но, судя по воцарившейся тишине, собрание окончено.

Мои догадки, появляясь в кухне, подтверждает сам Тарский. Едва успеваю отскочить от окна.

– Ты напугал меня.

На мой визг не реагирует. Проходит примерно в центр помещения и, остановившись напротив, пронизывает меня обжигающим взглядом. С головы до ног скользит, будто кожу срывая.

Застигнутая врасплох столь пристальным изучением, на первых порах пошевелиться не могу. Возобновляю двигательные функции машинально, когда Таир бросает мне толстый и длинный кардиган. Знаю, что оставляла тот днем в гостиной, только не пойму, зачем принес его мне сейчас.

– Одевайся.

– Это еще зачем? Я и так одета.

– В халате по дому разгуливать больше не будешь. Я усилил охрану. С сегодняшней ночи несколько парней будут находиться непосредственно в доме.

– А без халата можно? – вопрошаю звенящим от напряжения голосом и, отбросив на стул кардиган, распускаю пояс.

Развожу полы и сбрасываю шелковое одеяние на пол.

– Что ты, на хрен, вытворяешь?

Как бы там ни было, Тарский не пытается отвернуться или сделать вид, что не замечает моей наготы. Смотрит… Еще как смотрит! Неторопливо и абсолютно откровенно, будто имея на то какое-то право, меня разглядывает. Медленно скатывает взгляд по груди, животу, бедрам, ногам. Возвращаясь, задерживается на треугольнике между ног. Потом обратно к бесстыдно восставшим соскам поднимается.

Такой волной жара меня окатывает, запоздало сокрушаюсь над своей безрассудностью.

– Ну, как? Пойдет? – невзирая на жгучее смущение, имею наглость покрутиться перед ним. – Мой лучший костюм.

– Немедленно оденься, Катерина.

Вместо этого шагаю к нему вплотную. Боюсь представить, что со мной произойдет, если прикоснется, но остановиться не могу. Его энергетика и без того с головой меня накрывает. Едва дыша, кладу ладони на плечи и приподнимаюсь на носочках, чтобы иметь возможность в глаза заглянуть.

– Представляешь, что будет, если папа войдет? – озвучиваю вопрос, который меня саму и пугает, и по какой-то дикой причине будоражит. – Тебя расстреляют? Свяжут, поколотят и бросят в подвал на съедение крысам? Прибьют гвоздями к креслу и заставят встать? – на нервах выдвигаю нелепейшие теории. – Ох, как же не хочется, чтобы ты преждевременно в ад отправился. Там, наверное, и сковородка еще не достаточно прогрета…

– Не волнуйся, Катерина. В ад я один не пойду. Тебя с собой заберу, – режет пространство пугающим хладнокровием. – Так что впредь думай головой, прежде чем что-то вытворять.

Сбрасывая мои руки, разворачивается и выходит.

– Черт…

Стремглав бросаюсь к кардигану и спешно прикрываю наготу.

Глава 3

Новый день ослепляет трезвостью ясного мышления. Долго лежу, не в силах заставить себя выползти из-под одеяла.

Таир…

Номер, который я выкинула перед ним на кухне… Это уже за гранью. Шутки шутками, но с обнаженкой хватила лишку.

Боже, как стыдно!

Воспоминания бьют по нервам едва ли не сильнее, чем предшествующие этому кадры с ужасающей перестрелкой.

Зачем я это сделала? Что на меня нашло? Господи, какая идиотка!!! Как же теперь в глаза ему смотреть?

Извиниться или корчить вид, что ничего не было? Что говорите? Гамлет предстал перед трудным выбором? Да нет же! Взгляните, будьте любезны, на меня! Ни ума, ни стыда, ни совести! Хотя нет, стыд и совесть, безусловно, в наличии. Иначе бы сейчас не грызла себя.

Прежде чем я нахожу в себе силы подняться с кровати, в комнату, словно шальной вихрь, врывается Карина.

– Все спишь, царевна! Еще бы!!!

– И тебе доброе утро.

– Вставай, давай, раз уж мне пришлось. Мама зовет к столу.

Обреченно вздыхаю и выползаю из-под одеяла. Не придавая особого значения своей наготе, изящно потягиваясь, марширую в сторону гардеробной.

– Все спишь голышом… – комментирует сеструля, следуя за мной по пятам. – Сдается мне, это первые звоночки склонности к блядству.

– Ты права. Как только представится шанс, с огромным удовольствием поблядствую.

– Ну, ты ваще! – звонко шлепает меня по ягодице и хохочет.

– А чё такого? – тоже смеюсь. – Жалко, что ли? Не убудет.

– Да-да, расскажешь, угу, – произносит Карина с нотками ярого скепсиса. – То-то ты всех отшиваешь.

– Выбрать не могу, – зачем-то включаюсь совсем не в ту игру. – Все какие-то никакие.

– Ну как? Тимур тоже? – упоминает общего знакомого.

Знаю, что сама Карина в Федоровича безответно влюблена. Только поэтому не стала бы с ним связываться. Да и без того… Вроде высокий, статный, по всем параметрам привлекательный, но чего-то не хватает. Не привлекает.

– Тимура папа не одобрит.

– Ты как будто с ним советоваться собираешься, пфф… – прощупывает дальше сеструля. – Подвернется случай… Например, на следующей неделе хоккейный матч…

– Ой, прекрати, – отмахиваюсь, теряя терпение. – Знаешь же, что я тут непонятно на сколько в заточении.

– Настоящая принцесса.

– Ага.

– А Таир – дракон!

– Он тут при чем? – выпаливаю слишком взволнованно.

Щеки вмиг жаром опаляет.

– Ну, как? Он у вас на свой лад правила устанавливает, – с каким-то непонятным пренебрежением фыркает. – Как скажет, так Александр Дмитриевич и поступит.

Не желая вступать в бессмысленную полемику, отворачиваюсь и спешно натягиваю белье. Затем сдергиваю с полки яркие блестящие лосины и белую футболку.

– У тебя в этих штанах жопа огромная, – цыкает Каринка.

– Сбрендила? У меня идеальные 90-60-90, и лосины этого испортить не могут, – самоуверенно отмахиваюсь, но сомнениям все же поддаюсь. Становясь перед большим зеркалом, придирчиво оцениваю свои габариты. – Ничего лишнего.

– Как знаешь… – многозначительно бросает и отворачивается.

С детства такие трюки вытворяет, знаю ведь. А чуть не повелась.

– Пойдем уже, эксперт, – тяну ее из комнаты.

Добравшись до первого этажа, настороженно оглядываюсь. Все еще беспокоюсь и смущаюсь при мысли, что придется встретиться с Тарским. К счастью, такой возможности нам не предоставляется.

В гостиной находятся два здоровенных лба. Их внимания мы не удосуживаемся. Слишком увлеченно рубятся в карты. В кухне сидят еще два бритоголовых шкафа. Эти и вовсе безобидно выглядят, уминая под кофе и бесперебойную трескотню тети Люды сырники с медом.

Едва заметив нас, тетка командным тоном зазывает к столу. Не мнусь и нос не ворочу. В компании этих мужланов вполне спокойно завтракаем. Не приходится даже диалог поддерживать.

Управившись, взбегаем обратно на второй этаж и выбираемся на балкон. Выглянуло солнце, настроение чуть улучшилось. Перевешиваясь через балюстраду, срываю бутон красной плетистой розы, которая густо увивает стену и металлические поручни. Вкладываю в волосы. Улыбаюсь, когда Каринка за мной повторяет.

– Смотри-смотри, – шипит мне на ухо. – Таир идет. Хорош чертяка!

– Малышева, – шикнув на сестру, сама слюни распускаю.

Заставляю себя отвести взгляд, но моментально сдаюсь. Вновь жадно таращусь.

– Как думаешь, у него кто-то есть?

– Кто? – не понимаю, к чему ведет сестра.

– Жена? Невеста? Любовница?

– Конечно, нет!

– Конечно, есть!

Внутри меня волна протеста поднимается.

– Ерунда, – сглатываю, стараюсь адекватно звучать. – Он постоянно с отцом… И часто ночевать остается. Разве жена бы такое терпела? – при мысли об этом меня окатывает жгучим жаром.

Каринка щурится и вульгарно чавкает жвачкой.

– И чего ты так раскраснелась, волчица?

– Ничего не раскраснелась… Жарко…

– Угу, – ухмыляется от уха до уха. – Даже если жены нет… Что, он и вечером не отлучается? Пф-ф, чтобы кого-то трахнуть, ему целая ночь не нужна. Сечешь? – надувает огромный пузырь.

Пальцем его протыкаю.

– Все забываю, что ты универсальный эксперт!

– Но-но! Аккуратнее с ближайшей родней.

– Поговори, – бормочу приглушенно, – с балкона тебя сброшу, и по родне.

– Правда задела, значит, – снова лыбится, как полоумная идиотка.

– Ничего не задела… Вали, давай, к себе. Надоела!

– Я-то свалю… А ты что делать будешь?

Не желая смотреть на ее ехидную морду, отворачиваюсь и отхожу в самый угол длинного балкона. Вновь неосознанно Тарского ищу. Он поднимает голову. Приличное расстояние не мешает разглядеть выражение лица – озабоченно хмурится. Поднимая руку, очередную команду отдает. То ли у него проблемы с жестикуляцией, то ли у меня – с распознаванием знаков, не понимаю, что ему нужно.

Машу ему рукой, в надежде, что он, назло Каринке, поприветствует в ответ. Ни черта подобного, конечно же… Слышу со стороны сестры глухой хлопок и тихий булькающий звук. Считаю секунды до того, как эта дурочка хохотать начнет.

Вместо этого застывшую тишину прорезает грубый выкрик Тарского и громкий шлепок валящегося рядом со мной тела.

«Ложись…»

Он горланит: «Ложись».

Едва это понимаю, приседаю и прижимаюсь к теплой плитке. Малышева молодец, быстрее сориентировалась.

– Карин… Каринка…

Почему молчит? И не шевелится? Говорить ведь можно… Шепотом никто не услышит.

– Каринка…

Мысль не успевает сформироваться. От тела сестры ко мне бежит тонкая струйка крови.

Я кричу раньше, чем мозг охватывает случившееся.

Глава 4

Пять дней проходят в прогрессирующем коматозе. Трое первых суток из-за успокоительного, которым меня накачивает присланный отцом лекарь. Последующие – остаточно инерционным торможением нервной системы. В полусознательном состоянии нахожусь.

Что творится с тетей Людой – описать трудно. Испытываю облегчение, когда она уезжает после похорон. Нет сил глядеть ей в глаза. Клянусь, в них горит обвинение и сопутствующее сожаление, что Карина погибла из-за меня.

Дикий озноб по коже несется, когда сама об этом думаю. Следом за теткой по каким-то делам в Тверь отчаливает отец. Нет, я не впервые остаюсь одна, но после случившегося душит такое одиночество, невозможно набрать жизненных оборотов и выгрести из мрака оцепенения.

Плохо ориентируюсь, в какое время суток окончательно прихожу в себя. Долго лежу, в надежде вновь отрубиться. Но быстро понимаю, что больше не усну. Выбираюсь из постели. Натягиваю на голое тело шорты и попавшийся под руку широкий свитер. Отодвинув краешек шторы, выглядываю на улицу и застаю ночь.

Когда выхожу из спальни, приставленный у двери охранник без слов следует за мной. Я иду медленно, он, подстраиваясь, держится на пару шагов позади.

Иду на шум голосов, а когда добираюсь до бильярдной, все присутствующие разом исключительно на мне концентрируют внимание. Я же смотрю только на Тарского. Продвигаясь в центр помещения, встаю прямо перед ним.

– Мы можем поговорить?

Ни словом, ни жестом не реагирует. Возможно, сама себя накручиваю, но кажется, что слишком долго взглядом меня сканирует. В животе тугой узел затягивается. Конечности током пробивает. Задерживается на подушечках пальцев покалывающими иголками.

Совершаю глубокий и шумный вдох. Даю понять, что не сдвинусь с места, даже если мне придется целую ночь простоять.

Тогда Тарский перебрасывает Ивану кий и, наконец, идет в мою сторону. Разворачиваюсь и первой начинаю двигаться в обратном направлении, только потому, что иначе он не пройдет между столами. За дверью Таир меня обходит, дает охраннику знак оставаться около бильярдной и так же молча выступает вперед.

Через пару минут мы оказываемся вдвоем на кухне. Очевидно, ночью это единственная нейтральная и относительно уединенная территория.

– Папа надолго уехал?

– Дня на три.

– Почему ты в этот раз не поехал с ним?

– Так надо.

– Будешь оставаться здесь все это время?

– Почти.

Замолкаем. Точнее, я прекращаю задавать вопросы, а в другой форме с Тарским общаться невозможно. Нам не о чем говорить. Нет, эмоции толкают речь, но совсем не ту, которая приемлема с ним.

Однажды Таир сказал мне, что слова – те же действия. Прежде чем болтать, следует думать. Помню об этом и никогда не слушаюсь. Сейчас пытаюсь, и не получается. Злить его не желаю. Он, конечно, не причинит физический вред. Просто… Не хочу ощущать его неприятия.

Без того уже успела в глазах Таира заработать репутацию пустоголовой и избалованной малолетки. И… мне должно быть безразлично. Мне всегда безразлично! Только с ним не получается. От того и творю глупости.

За три года, что Тарский здесь, несмотря на то, что он за день может на меня ни разу не взглянуть, его заботу ощущаю на порядок сильнее, чем отцовскую. Трудно объяснить… Просто обычно это доносят другие люди: «Таир велел тебя забрать со школы», «Таир сказал сегодня не выходить», «Таир сказал до полуночи быть дома», «Без завтрака не поедешь, так Таир распорядился», «Не бесись, Таир убедил Александра Дмитриевича. Пойдешь на свои танцы»… Мелочи, но их так много. А мне хотелось больше внимания. Непосредственно его самого.

Потому с прошлого года творила откровенную дичь. Все, чтобы задержал взгляд, запомнил, отложил куда-то в самые сокровенные закрома. Наивная дурочка, знаю.

– Можно я, пожалуйста, тебе расскажу? Больше некому.

Вновь чрезвычайно долго рассматривает. Никаких эмоций не проявляет. Кажется, его организм повсечасно, слаженно и без каких-либо перебоев работает.

Невозмутимый. Уравновешенный. Точный. Нацеленный на конкретный результат.

– Говори.

Одно слово, и меня словно прорывает.

– Это настолько ужасно, не могу перестать об этом думать, – слезы выливаются из глаз на старте. – Все время вижу перед собой… Неужели так будет всегда??? Я ужасная сестра! Не могу начать скорбеть по Карине, потому что… Потому что зациклилась на том, что видела и что ощущала сама!

Пока я хватаю со стола салфетку и принимаюсь громко сморкаться, Таир даже не двигается.

– Естественная реакция. Ничего ужасного в этом нет.

Кажется, то, что он выказал свое отношение к ситуации, и так большой прорыв. Но… мне моментально становится мало.

– Правда?

Скажи еще что-то…

Слышала их с отцом разговор, пока они думали, что я сплю. То, что убийство произошло на территории дома – не обычная трагедия. По понятиям наших кругов – это несмываемое пятно. Вызов и унижение. Снайпера так и не поймали, а значит, и заказчик остается безголовым всадником.

Скажи же мне что-то…

– Правда? – настойчиво повторяю вопрос.

Тарского словно заморозили. Хотя, возможно, он лишь на службе такой. Я же… Я – его работа, хоть постоянно об этом забываю.

– Правда, – его голос звучит глухо и спокойно. Из-за буйствующего в висках пульса приходится прислушиваться, чтобы разобрать смысл. – Даже те, кто скорбят, чаще всего не покойного оплакивают, а самих себя, бедных и несчастных, лишившихся близкого человека.

Столько личных мыслей Тарского за один раз я никогда не получала. Тешусь, успокаиваюсь и… снова дальше рвусь.

– А у тебя… У тебя есть семья?

Сердце невольно набирает оборотов. Я не должна сейчас об этом думать. Да и позже – тоже. Но в данный момент, в сложившейся ситуации, особенно. В конце концов, это не мое дело! Не должна думать, но думаю…

Пожалуйста-пожалуйста, пусть у него не будет жены!

Так горячо взываю к небу, словно и правда верю, что мое безрассудное желание при случае способно разрушить состоявшийся факт.

– Нет.

Вспышка радости опаляет грудь. Сердце, будто нарвавшись на трамплин, куда-то летит… Плевать.

Практически сразу же мне и этого становится мало.

– Совсем никого?

– Никого, о ком бы стоило тебе рассказывать.

Шмякаюсь обратно на землю. Отрезвляюще, прямо на задницу. Но быстро справляюсь с эмоциями. Скрещивая руки на груди, задираю нос.

Следовало бы гордо удалиться. Только вместо этого…

– Ты можешь меня обнять? Мне холодно и страшно, – выдаю требовательным тоном то, что вовсе не планировала.

Сама своей наглости и смелости поражаюсь.

Таир – не плюшевый медведь. Не добрый и не отзывчивый. Рассчитывать на подобное – верх идиотизма.

– Можно, я хоть сама тебя обниму? – заметно сбавляю обороты и голос разительно смягчаю. – Ненадолго.

Да, это, определенно, выглядит так же жалко, как и звучит. Вот только, кроме него, мне больше не у кого просить поддержки.

– Две минуты.

Едва Тарский заканчивает, налетаю на него, как безумный вихрь. Обхватываю руками, вжимаюсь, пытаюсь впитать тепло и силу.

Он огромный, горячий и будто каменный. Мне нравится. Очень нравится. Лучше этого ничего не испытывала. Поднимаясь на носочки, касаюсь его шеи носом. Вдыхаю дурманящий аромат: концентрированное сочетание его собственного запаха и резковатых древесно-цитрусовых ноток парфюма.

И это слишком быстро заканчивается. Единственный раз ко мне прикасается, когда сжимает плечи и решительно отодвигает, словно ему, в самом деле, буквально невыносима близость со мной.

Стараюсь не принимать на свой счет. Для себя самой сочиняю теорию, что он так со всеми.

– Придумай что-нибудь, чтобы я могла выбраться из дома, – выпаливаю, как обычно, нахально, игнорируя заливающий щеки жар. – Иначе я сойду с ума и сама кого-нибудь пристрелю.

– Главное, не себя, – все, что он говорит, прежде чем выйти и оставить меня в состоянии очевидной растерянности.

Глава 5

На следующий день Таир куда-то с самого утра уезжает. Я психую, естественно. Как он мог бросить меня? Даже не объяснил ничего. От нижестоящих узнала, что дела, видите ли, у него срочные возникли.

Не день, а сказка!

Алевтина, кухарка, в плов лука натерла, будто сто раз ее не просила так не делать! Снова икру ложкой приходится есть. Черный хлеб закончился, а белый – совсем не то. Без ничего наворачиваю. Такая у меня извращенная натура.

– Ой, царевна, что творишь? Живот скрутит!

– И пусть! Кормить меня нужно вовремя, – продолжая махать ложкой, непонятно кому хуже сделать пытаюсь.

– Так я же все полезное, натуральное… – жужжит обиженно.

– Угу.

– Ну, хочешь, блинов тебе напеку?

– Поздно.

Накидавшись до тошноты, резко отодвигаю банку.

– Слушай, Алевтина, а Таир не сказал, вернется сегодня?

– Ничего он не говорил, – отвечает и пожимает плечами.

Ей-то все равно. А вот я… Пригорюнившись, нервно выстукиваю пальцами по крышке стола.

Обещал ведь, что будет со мной, пока отца нет. Хоть и не было озвучено, что круглые сутки напролет. Но все же… Я просила куда-нибудь меня вывести. Как он мог проигнорировать? Я ведь правда скоро с ума сойду! Если еще не двинулась…

Господи, а вдруг он к женщине помчался?

– Ой-й-й… – неосознанно громко вздыхаю.

– Что такое? – всполошившись, оборачивается Алевтина.

– Что-то нехорошо мне, – для наглядности за живот хватаюсь. – Пойду я… – добавляю умирающим тоном.

– Мать честная… Катерина! Давай риса наварю или вот перца горошка глотни.

– Бог с тобой, Алевтина, и твоими знахарскими припарками! Отстань. Полежу, пойду. Ты пока блинов мне напеки.

Внутри действительно боль ощущаю. Только выше желудочно-кишечного тракта. Грудь жгучими кольцами опоясывает и внутренности заламывает. Так странно пульсирует, дышать полноценно не позволяет.

Что такое? Кто бы сказал?

В спальне, едва вхожу, натыкаюсь взглядом на оставленные Кариной солнцезащитные очки, и меня вдруг как будто прорывает. Да с такой силой, что страшно становится. Перед глазами все расплывается. Практически вслепую пробираюсь в ванную, включаю на всю мощность воду и рыдаю белугой.

В какой-то момент воздуха недостаточно становится. Икаю и пытаюсь ухватить побольше, но это кажется физически невозможным. Не получается нормально вдохнуть, пока не подставляю лицо под струи холодной воды.

Забираюсь полностью в душ. Долго стою. Постепенно успокаиваюсь, привожу себя в порядок и медленно бреду из ванной.

Какое же изумление меня постигает, когда в спальне натыкаюсь на Тарского.

– Почему так долго? – припечатывает требовательным тоном.

– В смысле?

– В прямом. Минут пятнадцать тут караулю. Что там так долго делать можно?

Все сказанное обращено по отношению ко мне с конкретным наездом. Я и без того в его присутствии теряюсь, а под таким напором и вовсе оторопело замираю.

Потом сержусь, конечно.

Таир, как всегда, идеально выглядит. Синяя рубашка, темные брюки. Все по фигуре сидит, идеально подчеркивая рост и внушительную мышечную массу.

Я же рядом с ним снова как мокрая курица. В сердцах сдергиваю с волос полотенце.

– Мне что, теперь купаться по какому-то особому расписанию? – в голосе все возмущение отражаю.

– Да. И с открытыми дверями.

– Ч-что? Это еще зачем?

– Чтобы я при необходимости проверил тебя, а не выносил их.

От шока рот открываю. Пока слова подбираю, вдруг замечаю, что Тарский задерживает на нем взгляд. Мимолетное мгновение… Ах, нет, я, должно быть, на эмоциях брежу. Показалось, конечно.

– Знаешь что… – обида раскурочивает в груди рану, которую я годами усиленно лечу еще после маминой смерти. Ненавижу, когда она открывается. – Утром нужно было так волноваться. Где был? – бросаюсь с ответными претензиями.

Только у Таира все по делу, а я, кажется, как обычно, истерично звучу.

– Я заходил, – холодно информирует он. – Спишь, как сурок. Пришлось даже пульс проверить.

– Что? – задыхаюсь от сумасшедшего волнения. – Ты трогал меня? Вообще уже?!

Сама не пойму, из-за чего меня так раскатывает. Несет черте куда! Берегов не вижу.

Тарский же в ответ смотрит, словно на гуляющий по двору ветер. То есть сквозь меня, абсолютно равнодушно.

– Ты просилась выйти из дома, – сухим тоном припоминает вчерашний разговор. Не сразу врубаюсь, о чем речь. – Я решил вопрос.

Так бы сразу и сказал!

Настрой кардинально меняется. Позабыв об обиде и ворохе неопознанных эмоций, подобострастно взираю на Таира. Еще и ладошки, будто перед Богом, складываю.

– Куда мы пойдем? – вопрошаю шепотом.

– В театр.

Ну… Это не совсем то, о чем я мечтаю. Но, учитывая сложившуюся ситуацию, решаю радоваться тому, что перепадает.

Пока Тарский не пихает мне в руки какую-то странную амуницию.

– Что это?

– Твой билет, – так же хладнокровно отбивает он.

– В смысле? – выдыхаю со свистом.

– Бронежилет и каска.

Он издевается?

Почему я такая дурочка? Господи, за что???

– Это шутка? – теперь шиплю, даже там, где буквы звучные.

– Похоже, что я шучу?

Мне дико хочется стукнуть его кулаками. Не знаю, каким чудом удается совладать с собой. Нервно дернув отвороты халата, с силой сжимаю их кулаками у груди.

– Я не буду… Не буду, как какой-то Дарт Вейдер, ходить! Ты меня не заставишь! Нет, нет и нет!

Пока я расхожусь в истерике, он в лице не меняется.

– Надеваешь, и едем. Нет – нет. Выбирай.

Других вариантов Тарский не предоставляет.

Слезы унижения душат горло и жгут глаза. Взращиваю внутри себя злость, чтобы как-то справиться.

– Я говорила, как сильно тебя ненавижу? – последнее почти ору ему в лицо.

В сердцах хочется еще и ногой гневно топнуть. Едва сдерживаюсь.

– Тебя, дуру, дважды чуть не пристрелили, ты это понимаешь?!

Замираю, как суслик перед песчаной бурей, когда Таир неожиданно повышает голос. С такой силой обрушивает, сквозь меня словно молнии проходят. Острыми пиками к полу пригвождают.

Конечно же, я помню о том ужасе, в который превратилось мое беззаботное существование. Как ни пытаюсь забыть, все вокруг только и делают, что напоминают, и усугубляют мою внутреннюю истерику. Макают как слепого котенка в воду, каждый раз заставляя захлебываться, но не позволяя утонуть.

– А ты понимаешь, что меня достала такая жизнь? Достала! Пусть бы уже убили!

– Рот закрой, – сурово одергивает. – И никогда так не говори.

Я и замолкаю. Просто не могу ослушаться. Тарский так смотрит, будто внутрь меня проникает. И там… в груди каким-то странным теплом все обволакивает. Не жжет, только греет и чуть-чуть пощипывает.

Приятно. Смущающе. И пугающе.

Сжимая обмундирование, на мгновение взгляд опускаю, чтобы иметь возможность дыхание перевести.

– Отлично, – проговариваю чуть погодя нарочито легкомысленным елейным голоском. – Я надену жилет и уродскую каску. Но в ложе шторы задернем, и я сниму.

– Какой смысл? Ты не увидишь представление.

– Я сама такое представление устрою, завтра во всех газетах напишут!

Тарский качает головой и медленно проговаривает:

– Ты ненормальная.

– Ага… – киваю и смеюсь. Он так долго на меня смотрит, не знаю, как скрыть волнение, кроме как растянуть с обычной дразнящей дерзостью: – Таи-и-ир…

Но даже без этого мы не ставим точку. У нас каждый раз многоточие.

Глава 6

– Я красивая? – спрашиваю с вызовом, когда Таир помогает мне выбраться из машины перед зданием Большого театра.

Он смеряет меня пристальным взглядом. Медленно скользит от каски, которую я словно корону несу, к стиснутой бронежилетом груди. По бедрам взгляд Тарского как будто плавнее скатывается и с ощутимой задержкой стопорится на голой ноге, которая выступает в высоком разрезе длинного вечернего платья.

– Очень, – абсолютно невозмутимо резюмирует, но в глазах какой-то огонь вспыхивает.

Он наполняет меня жаром и драйвом.

– Отлично.

Изящно подбираю пальцами подол и важно шествую за охраной к центральному входу. Таир идет чуть позади. За ним еще два бойца. С таким размахом и в подобном обмундировании мы еще в свет не выбирались. Люди разевают рты и оборачиваются, но меня внезапно это лишь веселит. Я, безусловно, подражаю Тарскому, сохраняю полное хладнокровие, ведь так мы выглядим эффектнее, но в душе смеюсь.

В фойе мое настроение изрядно портится. Виной тому какая-то блеклая скрипачка. Она здоровается с Таиром и улыбается ему. Тот отвечает сдержанным кивком, но сам факт, что они знакомы, заставляет шестеренки в моем мозгу крутиться, как жернова, в отчаянных попытках выстроить ясную картинку степени их близости.

Потеплел ли его взгляд при виде нее? Не нервничала ли она, увидев меня?

Понять что-то практически невозможно.

В царской ложе мне доводится побывать далеко не впервые. Однако прежде мы бывали здесь с отцом или тетей Людой. С Таиром – никогда. Сейчас же, когда охрана проверяет помещение, задергивает красные бархатные шторы с золотистой бахромой и выходит за дверь, знакомая обстановка вдруг ощущается необычайно интимной и волнующей.

Освоившись в полумраке, снимаю и откладываю каску.

– Жилет оставь.

Почему-то даже голос Таира в этот миг кажется другим. Таким же суровым, но вместе с тем приглушенным, вибрирующим и тягучим.

– Почему?

– Я сказал, – припечатывает с нажимом.

От такого контраста моментально завожусь.

– Сколько можно мной помыкать? Договаривались, что я тут разденусь… – от злости кулаки сжимаю. – Зачем меняешь условия?! Я тебе не дурочка со скрипкой!

Знаю, что поступаю глупо, упоминая эту девушку. Не могу сдержаться!

– Нет, ты дурочка без скрипки. В жилете и в каске.

– Пошел ты!

– Закрой уже рот, Катерина, – проговаривает Тарский после выразительного выдоха. Занимает одно из кресел, и я на автомате делаю то же самое. – Слушай. Может, вникнешь в суть, раз уж смотреть отказалась, – это он о представлении, которое, стоит заметить, уже началось.

Естественно, нрав не дает мне с первого тычка послушаться. Да и… Сдался мне этот спектакль, когда рядом ОН.

– Все равно половину додумаю. Я и при зрительном восприятии так делаю, а без него – и подавно.

– Не удивлен.

Ну что это за ответ? С легким флером пренебрежения и жирнющим слоем равнодушия. Кушай, Катерина, подавись!

Чем холоднее Тарский со мной обращается, тем сильнее зреет во мне желание подорвать его самообладание. Хоть на минуточку… Да хоть на три секунды!

– Ты сексом как любишь заниматься? Что тебе нравится?

Едва последний вопрос соскальзывает с моего бедового языка, Таир рывком сдергивает меня с кресла.

– Мамочки… – пищу инстинктивно, ощущая, как больно впиваются в шею сзади его пальцы.

Зажмуриваясь, готовлюсь шмякнуться лицом об пол. Но Тарский как-то быстро меня проворачивает и подхватывает обратно, когда я уже носом о жесткий ковер чиркаю. Следующий рваный выдох произвожу уже ему в лицо. Прочесываю жилетом белеющую в полумраке мужскую рубашку. Инстинктивно пальцами в каменные мышцы плеч впиваюсь. Только после этого полностью осознаю физическое положение своего тела – сижу на Таире верхом.

Черт меня подери…

– Зачем спрашиваешь? Есть конкретное предложение?

Почему я слышу в его голосе угрозу?

Крупная ладонь соскальзывает мне на спину и, надавив между лопатками, толкает корпус вперед. Воздух из груди выбивает. Когда его дыхание чувствую, желаю вдохнуть. Втянуть поглубже. Только не могу. Легкие не раскрываются.

– Катерина?

Понимает ли он, как действует на меня? Тело жаром вспыхивает и, вразнос с этим, мурашками покрывается. Я, конечно, вдыхаю, но так бурно и неосторожно, что сходу голова кругом идет.

Смущенно отмечаю, как между ног обильно увлажняюсь. Хочется потереться об Тарского.

Черт… Это так странно…

– Я… Да… Да-а… Я кое-что умею, – пытаюсь казаться опытной.

Знать бы, что именно, черт возьми!

Недавно мне попался эротический роман, где довольно подробно описывался половой акт. Я эту сцену так и сяк вертела, и все равно не смогла визуализировать происходящее. Решила, что нужно бы увидеть, а как раздобыть порнокассету еще не придумала.

– Почему мне кажется, что ты в очередной раз нагло врешь?

– Нет. Не вру, – заверяю слишком яростно. Да, «шапка горит». Хорошо, что видим только очертания друг друга. Не заметит, что я красная, как бабушкин венгерский ковер. – Хм… Так… А что тебе нравится?

Упорно допытываюсь не только затем, чтобы отвлечь. Действительно знать хочу.

– То, что мне нравится, тебе делать нельзя.

Голос и посыл вмиг мой пыл остужают. Тот же эффект достигнуть можно, лишь вывалив на голову ведро снега.

– Почему это?

– Потому.

Нет, так дело не пойдет.

– Я думаю… Считаю, ты должен меня поцеловать! – выпаливаю неожиданно нахально и требовательно. Таир молчит. Ощущаю лишь, как мощно вздымается и плавно опадает его грудь. – Поцелуй меня, – прошу уже мягче.

Нетерпеливо подаюсь к нему, в намерении самостоятельно инициировать контакт. Едва удается мазнуть губами по плотно сжатой твердой линии рта, отталкивает. Только у меня уже реакции идут. Дрожь пробивает, и дыхание спирает.

– Твою мать, Катерина…

– Называй меня Катей… – выдаю заплетающимся языком. – Называй Катенькой… И я тебя буду… Тоже по имени… Гордей… – отчета своим мыслям и действиям не отдаю. Ласкаю голосом, будто певичка из разгульного кабака. Проще сказать, девица с условно низкой степенью социальной ответственности. – Гордей…

Когда ладонью рот мне затыкает, черт знает, чем думаю… Раскрывая губы, прохожусь по его ладони языком. Наконец, вкус его ощущаю. Насыщенный, горьковатый и терпкий.

Со стороны Таира слышу ряд грубейших матов, но мне плевать.

Хочу еще. Хочу больше.

Глухой хлопок и приглушенный вскрик – знакомые звуки. Хоть и не сразу могу дать определение, интуитивно настораживаюсь. А потом… Таир приближается, что-то шепчет и сталкивает меня на пол.

«Прячься… Тихо лежи…» – как и в прошлый раз, смысл с запозданием в сознание врывается.

Вспышка света из коридора. Чужие голоса. Ускоряющееся сердцебиение. Отбойные молоточки в висках.

Быстро перебирая ладонями, заползаю за ряд кресел. Когда воздух сотрясают выстрелы, чтобы не орать, ладонь закусываю. За громкой музыкой спектакля вряд ли их слышно дальше нашей ложи. Однако когда Тарский переваливает через балкон одного из нападающих, мелодия с протяжной и звенящей нотой обрывается. После короткой паузы тишину забивают всполошенные и истеричные крики находящихся внизу людей.

– Вставай, – проговаривает Таир и сам же меня поднимает.

– Каска… – напоминаю, когда в коридор выносит.

– Поздно.

Киваю. И за этим действием внутри, как от толчка тошноты, дребезжащая масса эмоций взмывает к горлу.

– Я сейчас закричу… – предупреждаю, ощущая сгущающуюся панику.

– Потом, – голосом и взглядом требовательно тормозит мою истерику. – Потерпи, – крепче прижимая к груди, ускоряет ход.

– Хорошо, хорошо… – зажмуриваясь, прячу лицо в изгибе его шеи.

Не позволяю себе думать и анализировать. Просто жду, пока не ощущаю на голых участках кожи теплое дуновение ветра.

Короткая пробежка, и мы уже на заднем сиденье тонированного автомобиля. Разглядеть водителя не получается, но я настолько Тарскому доверяю, что мне это не нужно.

– Смотри на меня, – ловит пальцами подбородок. Сам в лицо мое всматривается. Какие-то показатели считывает. Я и не пытаюсь сопротивляться. – Порядок? Орать будешь?

– Не знаю.

– Можешь поорать.

– Не хочу уже…

По движению грудной клетки замечаю, как переводит дыхание. Будто оковы скидывая. Расслабляется. И я за ним.

– Бедовая ты, Катя, – замечает странным тоном. Стараюсь не зацикливаться на том, как назвал. Сил на это сейчас нет. – Сидеть тебе в темнице до старости.

– Только если ты меня цепями прикуешь.

– Надо будет, прикую.

Глава 7

– Где? – издали улавливаю в голосе Тарского скрытую ярость.

Внутри тотчас штормовая волна поднимается и выносит к горлу колотящееся сердце.

Это же, черт возьми, катастрофа…

– В галерее[4], – басит чуть тише Иван.

На цыпочках к стене пробегаю и плавно давлю на выключатель. Теперь свет в стрелковое помещение проникает лишь из тамбура, через оставленную открытой дверь.

– Таир… Это самое… Может, не надо?

– Уйди с дороги, Иван, – голос Таира такие нотки пробивает, меня на расстоянии кнутом хлещет. – Все, на хрен, вышли.

Двигаясь вдоль стены, неосознанно притискиваю пистолет к груди. Затаив дыхание, сохраняю неподвижность, пока дверной проем не замещает высокая и крупная мужская фигура.

Черт…

Волна страха, которая поднимается внутри меня, до нереальных величин нарастает. Кроме нее еще что-то взмывает и выталкивает на вершину… Если бы была возможность анализировать, распознала бы, вот только элементарно по времени не успеваю перестроиться.

Пока Таир стоит при входе, ломаю голову, почему он не включает свет. Я ведь, когда гасила, просто забавлялась, оттягивая разговор. Никак не предполагала, что Тарский всерьез примет правила моей глупой игры и двинется в темное помещение.

Черт, черт…

Он все ближе и ближе. Конечно же, у меня нет шансов остаться незамеченной. Его зрение ведь тоже успело к полумраку приспособиться, никакого преимущества не осталось. Видит меня, несмотря на черную экипировку и защитную тканевую маску. Движется с таким расчетом, что к выходу мимо него не прорвусь.

Только я тоже не лыком шита. С детства усвоила, что лучшая защита – это нападение.

Медленно расправляю руки, наставляя на Тарского пистолет. Легкое нажатие на спусковой крючок произвожу только для того, чтобы включить лазерный прицел. Конечно же, у меня нет серьезного намерения в него стрелять. Но, едва яркий острый луч оказывается на суровом мужском лице, улавливаю в потемневших глазах вспышку удивления. Секунда, Таир быстро моргает и… смотрит так, словно голыми руками разорвать готов.

– Что творишь, Катерина?

– Не приближайся, – вырывается у меня инстинктивно.

– Что еще за блядские игры?

– Не хочу, чтобы ты меня ругал, – выдвигаю первое призрачное требование. – А ты собираешься… – самой себе киваю, ощущая, как под плотной тканевой маской потеет лицо. Да я уже вся от нервов липкой испариной покрываюсь. – Позволь мне выйти. Позже поговорим.

– Я не собираюсь тебя ругать, – жестко отрубает Таир.

– Это хорошо…

– Я собираюсь свернуть тебе шею.

– Не надо, – шепчу, на мгновение задыхаясь от ужаса. Быстро справляюсь, напоминая себе, что он не причинит мне боль. Не имеет права, в конце концов. Никто его такими полномочиями не наделял. Исключительно на нервах с губ смешок срывается. Увы, Тарский этот звук действительно за веселье принимает. Двигается на меня, несмотря на то, что держу на прицеле. Руки дрожат, лазер пляшет по его лицу. – Не надо, – повторяю более твердо. – Шея мне еще нужна.

– При учете простреленной головы, вряд ли.

– Ну же, не сердись. Я отлично справилась, – как могу, оправдываю свою сегодняшнюю вылазку в город. – Парик и очки сработали лучше, чем твои каска и жилет. Меня никто не заметил. Никто не признал!

– Я просил тебя быть осторожной. Не выходить во двор и на балкон. Оставил в доме только тех, кому на сто процентов доверяю, – по ровному тону кажется, будто Тарский остыл. И все же необъяснимую тревогу ощущаю. Никак не могу расслабиться и опустить оружие. – Знаешь, почему?

– Почему?

– Потому что нас сливает кто-то из своих.

Задыхаясь, консервирую внутри себя захваченный перед этим воздух. Он бродит и бродит в обездвиженных легких, пока я судорожно перевариваю то, что Таир сказал. Осознав, содрогаюсь всем телом и надорванно выдыхаю.

– Опусти, на хрен, этот ствол, – чеканит он, склоняя голову вниз. Из-подо лба пронизывает не хуже лазера, и это при учете того, что я все еще в маске. – Опусти, сказал.

– Никто из наших не знал, что я ушла. Это потом уже… Алевтина! Сдала меня, как только искать бросились. А так… И ты бы никогда не узнал…

Это, похоже, служит последней каплей. Тарский надвигается так быстро, лишь моргнуть успеваю, как он вырывает пистолет и срывает с моего лица маску. Зажмуриваясь, жду непонятно какого развития конфликта. Сердце начинает усиленно качать кровь. Пока я мандражирую и ломаю голову, каким будет наказание, Таир проходит к выключателю и включает, наконец, освещение.

– Нравится жизнью рисковать? – прилетает с той же затаенной яростью, которую удалось различить вначале. – Отлично, – ничего хорошего в этом слове и близко нет. – Ступай в огневую зону, – дополняет приказ взмахом руки в указанном направлении. – Катерина, – тут я откровенно паниковать начинаю, – становись перед мишенью.

– Ты чего…

– Пошла!

Меня определенно ужас охватывает, но подчиниться вовсе не он вынуждает. Я помимо того, что идиотка неисправимая, еще и шальная провокаторша. Кому и что доказать пытаюсь, когда решительно дергаю стеклянную дверь и бойко марширую к ровному ряду мишеней? Ладно, марширую я примерно треть пути, остаток преодолеваю куда менее уверенно. Жду, что Тарский окликнет и прикажет выбираться из огневой.

Но он молчит.

Он, черт возьми, молчит!

Становлюсь перед металлическим полотном. Смотрю во все глаза, как Тарский неторопливо подходит к трибуне. Взвесив в ладони пистолет, резко подбивает ребром низ рукоятки.

– Ты не до конца патронник вставила, – я, конечно же, и сама уже это поняла. – Знаешь, что это означает?

– Знаю!

Магазин выпадет при стрельбе.

Серьезно об этом беспокоиться повода нет, ведь я не собиралась стрелять. Тревожит лишь то, что происходит непосредственно в это мгновение. Таир поднимает пистолет и направляет его на меня. Ненадолго улавливаю мельтешение лазера на лице, пока он не замирает выше линии моего зрения. Предположительно на лбу.

Сдавленно сглатываю и шумно выдыхаю.

– Замри. Не вздумай дернуться. Вероятность того, что я допущу промах, столь же мала, как и то, что тебя не пристрелят на улице.

– Ты… Гордей…

Он жмет на спусковой крючок. Раз, второй, третий, четвертый, пятый, шестой – без пауз по кругу обстреливает. Меня оглушает физически и эмоционально после первой же пули. Она прорывает жесткий металл где-то над моей головой. Она, черт возьми, задевает мои волосы.

Кричать хочу, а боюсь даже моргнуть.

Тарский прекращает огонь, но пистолет не опускает. Какое-то время смотрит на меня в упор. Ничего не говорит и ничего не делает. Просто держит на прицеле. Я тоже молчу, не шевелюсь и не выказываю рвущую душу истерику.

В груди с такой силой полыхает, удержать эмоции внутри трудно. Дышу надорванно и как будто через раз.

А потом… Таир стреляет еще один раз, и мое левое ухо обжигает болью. От шока резко и громко захватываю воздух. Из глаз две крупные слезы выкатываются. Сердце безумный скачок совершает и, забывая о своей основной функции, вместо тугих жизненно важных сокращений принимается душевную материю вырабатывать.

Страх… Ужас… Гнев… Боль… Удивление… Обида…

Тарский же спокойно опускает пистолет на трибуну и застывает в ожидании моей реакции.

Как он может? Как смеет? Как…

Судорожно всхлипнув, срываюсь с места. Огневую зону поразительно быстро преодолеваю. Не отдавая отчета ни своим чувствам, ни своим действиям, вырываюсь за разделительный рубеж и налетаю на Таира с кулаками.

Он же… Вдруг скручивает меня и с силой к груди притискивает. Вдохнуть не получается. Теряюсь, заторможенно осознавая, что он меня успокаивает.

Тарский меня утешает…

Несколько раз эту мысль прокручиваю. Чувствую, что его сердце так же сильно, как и мое, колотится.

Чувствую… Считаю… Чувствую… Сглатываю… Чувствую… Всхлипываю… Чувствую…

Одномоментно разбиваюсь.

Вжимаюсь лицом в изгиб его шеи и начинаю плакать.

Глава 8

Вместо обещанных трех дней отец отсутствует десять полных суток. Его благополучное возвращение радует и вместе с тем, по неясным причинам, напрягает меня. Никогда не пыталась что-то выведать или подслушать, но тут словно сам черт толкает прокрасться к его кабинету. Прислонившись к массивной двери, без зазрения совести грею уши.

… – Положение крайне шаткое. Стоит признать, что обеспечить Катерине полную безопасность в городе не получается, – голос отца едва-едва слышу.

А вот баритон Тарского звучит достаточно отчетливо:

– В область отсылать еще опаснее.

Меня в жар бросает.

Только этого не хватало! Никуда я не поеду!!!

– Да думал, на родину, в Тверь, – папа делает паузу, и я представляю, как он тарабанит по столу карандашом. – Посмотрел, проверил… Гиблое дело. Ненадежно, – вздыхает так громко, до меня долетает. – Один человек дельную идею подбросил. В общем, мозговал я долго… Трудно решение далось.

– И что же решили? – интересуется Таир.

А я неосознанно торможу поток мыслей и напряженно вслушиваюсь.

– Ты как к Катерине относишься?

Невольно замираю в ожидании ответа. Забываю, что сейчас меня должен волновать исключительно отцовский вердикт, а не этот эмоциональный отступ.

– Нормально отношусь.

– Как женщина она тебе нравится?

– В таком плане не рассматривал.

– Вот это правильно.

По голосу папы догадываюсь, что не просто одобряет, буквально радуется. Меня же жжет изнутри горечь разочарования. К горлу тошнота подступает. Конечности дрожью разбивает.

Да пошел он… Подумаешь… Без разницы…

Дальше отец понижает голос, и следующие его слова, как ни пытаюсь, разобрать не получается.

– Что скажешь?

– Неожиданно, – теперь и Тарский звучит тихо, как будто в самом деле удивление испытывает.

– Никому больше дочь не доверю.

Да к чему он это говорит? Что такое происходит?

– Кто именно вам эту идею предложил?

Может, я от непонимания слишком сильно фантазировать начинаю, но мне кажется, что в голосе Тарского сквозит какое-то напряжение.

– Из органов. Отставной. Подполковник Рязанцев. Помнишь такого? – сыплет папа непонятной для меня информацией. Впрочем, реакция Таира тоже остается загадкой. Кажется, он молчит. – С документами обещал помочь. Не какую-то липу подвальную, все по высшему разряду…

– Понятно.

Оба замолкают. Устанавливается странная тишина. Как ни хочется знать больше, под дверью сидеть дольше нельзя. Бегу на кухню, в надежде, что кто-то из них появится следом.

Не дай Бог, отец все же надумал меня куда-то сплавить, буду протестовать!

Близится вечер. Ни Тарский, ни папа из кабинета не показываются. Иван просит Алевтину отнести им ужин, вот и все вести. Ухожу из кухни ни с чем. Располагаюсь в библиотеке, пытаюсь читать, но ничего не идет. Беспокойство закручивает в сознании какие-то мудреные петли предположений и мало-мальски вероятных догадок.

Когда же меня находит Иван и сообщает, что отец вызывает к себе, волнение усиливается. Иду, словно по песку ступаю. Не ощущаю твердой поверхности, как будто опору теряю. Голова кружится. Не хватало только грохнуться без сознания.

Вхожу без стука. В ожидании неприятных новостей так на пороге и замираю. На Тарского зачем-то смотрю. Дурочка, рассчитываю, что он заступится.

«В таком плане не рассматривал…»

Едва скрывая обиду, отворачиваюсь. Вымещаю эмоции на отце.

– Я никуда не поеду, – в голосе нет уверенности. Приходится дожимать вдогонку: – Не поеду!

– Сядь, – требует папа прохладным тоном.

– Зачем?

– Я сказал, сядь!

Он редко повышает на меня голос. Как правило, отмахивается, просит оставить его в покое, рассказывает о том, сколько у него без меня забот, отделывается нелепыми шуточками и впоследствии все мои выбрыки на тормозах спускает.

Сейчас же этот демонстративный гнев пугает меня до чертиков.

Подчиняясь, вполне сознательно подбираюсь к Таиру. Он у окна стоит, а я занимаю ближайший к нему край дивана.

– Приглуши эмоции и послушай меня внимательно, – произносит отец, пригвоздив меня взглядом. – Я тебе добра желаю. Уберечь хочу, понимаешь?

– Понимаю, но…

– Никаких «но» быть не может! Вариантов не осталось, – вздохнув, отворачивается.

Заявляет о заботе, а мне кажется, я раздражаю его как никогда сильно. Очевидно, не настолько, чтобы позволить меня пристрелить. Как бы там ни было, чувствую, что решение ему действительно непросто далось.

– Что это значит? Что? – на Тарского смотрю. На его лице вообще никаких эмоций не отражается. – Говорите уже!

– Через неделю вы с Таиром летите в Европу.

– В Европу?

Не думала, что настолько далеко запрет. Это лучше и одновременно хуже, чем я предполагала. И все же теперь меня волнует не сама ссылка, а компания Тарского. Точнее, его покровительство. Как иначе это назвать?

– Да, в Европу. Куда именно, сообщу перед вылетом. Таир знает, что делать. Страну покинете по поддельным документам, как граждане Германии. И… В качестве супружеской пары, – говорит и сам морщится. – Так надежнее.

У меня же картинка никак не складывается. С опозданием отцовскую речь перевариваю.

– Супружеской пары? – повторяю машинально и только после этого осмысливаю.

Подо мной словно какой-то люк открывается. Со свистом в бездонную пропасть лечу.

– Простая формальность, – заверяет отец. – Считай это летними каникулами. Отдохнешь. Все устаканится. К сентябрю вернешься домой.

Собиралась сражаться за свободу, на деле не могу с шоком справиться. Определиться с собственными чувствами относительно составленного плана тоже не получается. Я просто сижу и молча смотрю на отца.

На Тарского почему-то теперь не решаюсь взглянуть.

Я не интересую его как женщина… Но он готов на мне жениться? Об этом они с отцом полдня договаривались? Долго уламывать пришлось? На что польстился? Не чувством долга ведь отец его придавил… Должно быть что-то еще… Что же? Что им нужно? Что за маскарад устроили? Я – ценная жемчужина, трофей или разменная монета?

– Ситуация крайне серьезная. Думаю, ты сама понимать должна, – так странно слышать подобное от отца. До этого он, напротив, уверял, что я слишком остро на все реагирую. – Сама видела, что творится. Карина…

Словно пружина, с места подскакиваю.

– Я поняла. Можно идти?

Мечтаю как можно скорее оказаться в одиночестве и попытаться осмыслить происходящее.

– Иди.

Прикрыв дверь, зачем-то задерживаюсь. Снова подслушиваю, хоть и знаю, что таким путем ничего хорошего для себя не открою.

– Я ведь не должен говорить, что этот брак – обычная фикция? Тронешь мою дочь…

– Об этом можете не волноваться. Не проблема.

– Значит, решили.

Глава 9

Почему я не пытаюсь в открытую противиться воле отца? Сама не понимаю. Наверное, после всех событий в шоке нахожусь. Не могу объяснить, что именно перебило мне хребет. Из комнаты практически не показываюсь. Завтракаю, обедаю и ужинаю в одиночестве. Родной дом все больше на тюрьму походит. В самом деле, тени своей бояться начинаю.

Тарский, как я догадываюсь по скупым полуматерным выжимкам бойцов, которых мне удается то тут, то там подслушать, перед отъездом не на шутку зверствует. Весь боевой состав физически и психологически муштрует.

Измаявшись от переживаний и смутных предположений относительно грядущих «каникул», выхожу из комнаты, чтобы отправиться в библиотеку за новой книгой. Иван, подскочив с кресла, услужливо за мной плетется.

Как-то я спросила Таира, почему он приставил ко мне именно этого парня? Знаю, что не самый опытный из всех людей отца.

Ответ поразил.

– Потому что он при необходимости тебя собой закроет.

– Умрет за меня? – расхохоталась я. – Мы же не в американских боевиках…

– Надо будет, умрет.

Из-за его холодного тона почувствовала себя пристыженным ребенком.

– А как ты понял, что сможет?

– Понял.

Весь диалог с Тарским. Ничего более, как ни старалась, расспросить не удалось.

Заслышав голоса, машинально пячусь обратно за угол. Ивана за собой тяну. Прижимая палец к губам, приказываю, чтобы молчал. Он моими выходками уже шлифованный, характером – чистый рафинад.

Изначально просто на вырвавшихся чертях забавляюсь. Потом и правда интересно становится, когда слышу, что разговор обо мне, родимой, ведется.

– Все из-за бесовки паскудной, – тихо басит один из идущих громил. Я его имени не помню, но по голосу признаю. – Волкодав, понятное дело, укрыть блатную кровиночку хочет, чтобы не порешили… – громко сплевывает. – Самого Таира с ней отсылает, хотя прекрасно срубает тему: никто его тут полновесно по всем фронтам не закроет.

– А Таир, сука, тоже… Отказ дать не дал, а сам теперь гоняет свирепого. Бесится втихую. Последнюю шкуру снимает. Будто кто из нас виноват.

Меня жаром окатывает. В голову так ударяет, боль физическую ощущаю. Но молчу, не выдавая своего присутствия, в надежде услышать что-то действительно весомое.

– Девка-то – самый сок. Я бы зашлямбил…

– Думаешь, Таир ее на х** посадить не хочет?

Оба мерзким хохотом заходятся.

– Может, и хочет… Кто ж его расколет? А скажи что в глаза, душник, к херам, разберет[5]…

Разговор стихает, когда они отходят слишком далеко. Я отряхиваюсь, словно это поможет избавиться от грязи, которую на меня только что вывалили, и, не оглядываясь на Ивана, шагаю в залитый светом коридор.

– Катя… Кать… – окликает Иван.

Когда бросаю в его сторону взгляд, краснеет как мальчишка.

– Не обращай внимания. Они так обо всех говорят. Если бы Таир услышал, что о тебе…

– Мне плевать! Правда, Иван, – улыбаюсь. – Пусть болтают.

Благо долго «держать фасон» нет надобности. В библиотеке прячусь между книжными рядами и, после шумного выдоха, выпускаю наружу истинные эмоции. Рыдать, безусловно, не собираюсь. Несколько упрямых слезинок раздраженно смахиваю пальцами. Сердито сжимаю зубы. Конечно, меня задевает то, что Тарского так коробит необходимость лететь со мной в Европу. Я-то… осознаю, что только из-за него и согласилась. С кем-нибудь другим не полетела бы. По крайней мере, сопротивлялась бы до последнего.

Ладно… Переживем.

В любом случае это не продлится долго. Какой-то месяц… Максимум полтора.

Пытаясь сосредоточиться на выборе книги, задумчиво веду пальцами по корешкам. Ничего не цепляет внимание с первого взгляда. У меня хорошая фотографическая память. Никому не рассказывала, но отбираю я книги для чтения по обложкам. Все, что собрано в нашей библиотеке, когда-то принадлежало маме. Я беру лишь те, которые видела у нее в спальне. Хочу сохранить связь, а книги – все, что от нее осталось в этом мире. Картины, которые она рисовала, в расчет не беру. Их в нашем доме не найдешь. Отец после похорон все раздал. Проще сказать, избавился от маминого ощутимого присутствия.

Вытягиваю из плотной батареи книг, как мне кажется, знакомый корешок из серии романтической фантастики. Сосредоточенно рассматриваю обложку, когда слышу характерный скрип двери. Неосознанно напрягаюсь, даже дыхание задерживаю. Пока не узнаю глубокий и красивый голос Тарского:

– Свободен.

Я ничем не провинилась. Беспокоиться нет причин. Но… Волнение, которое меня в эту секунду охватывает по неясным причинам, настолько сильное, что тело контролировать с трудом получается. Разбивает непреоборимой и выразительной дрожью.

Гулкий удар захлопываемой двери. Размеренные шаги. Тягучая тишина.

Безумно ускоряющееся сердцебиение. Зашкаливающий за верхние границы пульс.

Отрывистый вздох. Резкий разворот.

Встречаемся с Тарским взглядами. Книга вываливается из рук.

Впервые замечаю, насколько узко между стеллажами. Он надвигается, методично захватывая пространство. Замещает собой свет и преграждает выход.

Я в тупике. Смотрю в его глаза, отмечая попутно, как мало в них сейчас зелени. Темные. Энергетические котлованы.

– Вылет завтра вечером.

– Завтра? – голосом своим не владею. Вместо него с губ срываются низкий шелест и затрудненное надсадное дыхание. – А как же регистрация брака?

– На бумагах все есть.

Вот тебе и фантастическая романтика. Или романтическая фантастика… Дух захватывает!

– Раз так… – яростное негодование помогает задать нужный тон. – Давай сразу обсудим правила и расставим границы. Я хочу, что бы ты…

– Ты мне условия ставить не будешь, – жестко тормозит меня Таир. – Я говорю – ты делаешь. Все остальное – моя ответственность.

Давлюсь новой порцией эмоций. Обида и злость – гремучая смесь. Прежде не раз толкала на безрассудство. Вот только Тарский одним лишь взглядом глушит присущую мне смелость.

– А как же статус супругов? – отстаиваю свои права, но весьма осторожно. – Не думаешь, что должен быть со мной нежнее?

– Не забывай, что это – пустая постанова.

Знаю, и все равно отчего-то подобное пренебрежение крепко задевает за живое.

– А я театральное не заканчивала. Мне нужна репетиция.

Реакцию Тарского визуально практически не отследить. И все же… Он лишь прищуривается, а у меня сердце подскакивает. Шагает ближе, практически вплотную ко мне становится. Нависая, склоняет голову, я же свою медленно назад откидываю. Дышу им, как дурманом каким-то, глаза прикрываю, губы распахиваю… В груди пляска. В животе жгучий вихрь.

Чересчур бурно вздыхаю.

Случилось… Таир захватывает в плен мою давнюю мечту о поцелуе. Беспокойство подтачивает преждевременный восторг. Почему? Я чем-то рискую? Нет. Страшно? Нет. Интересно? Да. Мне просто любопытно. Вот и все.

– Уверен, ты справишься.

Вот что я получаю вместо поцелуя.

Распахивая глаза, вижу его удаляющуюся спину. Волну злости и унижения перебивает бабушкин назидательный голос: «Не кажи «гоп», поки не перескочишь, Катерино[6]…»

Ой, не говори…

Глава 10

Летать, больше ни во что не веря, Назад не вернуться – там ничего и не было.

© Инна Вальтер «Летать»

Зальцбург, Австрия,

5 км от границы с Германией.

Первые две недели в Европе проходят под лозунгом скуки смертной. Шестнадцать дней Тарский держит меня словно пленницу. В заточении блеклых стен малогабаритной квартирки, которая, как оказалось, ждала нас сразу по прилету.

Людей вижу только через стекла зарешеченных окон. Благо второй этаж позволяет разглядеть все в деталях. Напротив нашего дома находятся небольшой продуктовый магазинчик и овощная лавка. Изо дня в день там появляются одни и те же люди, наши ближайшие соседи. Я не просто запомнила каждого из них, уже знаю, что именно они будут покупать.

После пятнадцати тридцати во двор вываливают четыре девочки-подростка. Они садятся под оранжевую стену трехэтажки, просто на мощеное дорожное покрытие, болтают и много смеются. Я хорошо владею немецким, но они говорят так быстро, разобрать удается лишь некоторые фразы. Плюс их диалект, конечно же, немного отличается от классического немецкого.

Сегодня Таира нет дольше обычного. На улице полностью стемнело. Люди разбрелись по домам. Закрылся последний магазин.

Меня разбирает тревога. За ней, как следствие, приходит глухой гнев. Я не знаю, чего ожидать. Случилось ли что-то с Тарским? Или он просто дал себе больше свободы? Вчера перестаралась с настойчивостью, убеждая вывести меня хоть куда-нибудь. Таир требовал, чтобы я изъяснялась только на немецком, и знаете, на эмоциях это звучало мощнее, чем наш родной русский.

Пытаясь отвлечься, занимаюсь привычными делами. Постелив новое белье, отправляюсь купаться. Но и после часового отмокания в ванной квартира остается пустой. Надеваю пижаму и устаиваюсь поперек кровати с плеером. Вкладываю наушники и прикрываю глаза. Кручу на повторе альбом моей любимой Мадонны. Раньше это всегда помогало расслабиться.

Только не сегодня… Сегодня ничего не срабатывает.

Что, если Тарский вообще не вернется?

Эта мысль врывается мне в голову, когда стрелки часов перемахивают полночь. Выдергиваю наушники и отбрасываю плеер. Сжимая дрожащие пальцы в кулаки, озираюсь по сторонам, словно впервые здесь нахожусь.

Где он?

Что мне делать?

Что, если я не смогу отсюда выйти?

Так, стоп… Стоп! Только без паники.

Подскакивая на ноги, начинаю метаться по квартире. То в одно окно выгляну, то в другое… В конце концов, я могу кого-нибудь позвать на помощь, замок вскроют, и я…

Мысль обрывается, когда в замочной скважине начинает проворачиваться ключ. Налетаю на Тарского, едва он переступает порог квартиры и прикрывает дверь.

– Ты решил от меня избавиться, заморив тоской, голодом и страхом? Так вот, учти, ничего у тебя не получится!

Поймав мои дрожащие ладони на своей груди, Таир иронично приподнимает бровь.

– Пойдем в ванную, Катерина. Мне нужна твоя помощь.

Ну, я… столбенею, безусловно. Какое-то время лишь оторопело таращусь ему в лицо. Постепенно замечаю, что он необычайно напряжен. Челюсти стиснуты, на лбу глубокие складки залегли.

Не успеваю хоть как-то совладать с эмоциями, Таир увлекает меня в сторону ванной. Впрочем, там руку мою сразу же выпускает. Открывает навесной шкафчик и извлекает из него аптечку. Вручает ее мне и принимается расстегивать рубашку.

Я никогда не видела его обнаженным и сейчас, едва он разводит темные полы, первым делом невольно ошарашенно вздыхаю. Или задыхаюсь… Не знаю, каким глаголом обозначить точнее. И дальше… Хочу спросить, что происходит, а издаю лишь странный булькающий звук.

Тарский снимает рубашку.

Я бездыханно пялюсь на его мощную грудь, битый на четкие кубики пресс, убегающую под брюки темную дорожку волос. Завороженно прослеживаю, как под гладкой смуглой кожей перекатываются объемные выпуклые мышцы.

По непонятным причинам очень сильно смущаюсь, хоть и не пытаюсь отвернуться. Уверена, на кого-то другого реакция не была бы столь острой. Кажется, я даже видела мужчин без одежды… Боже, да наверняка видела!

Почему же Таир заставляет меня так сильно волноваться?

– Достань спирт, перекись, бинт и пластырь.

– Зачем?

Интуитивно сопротивляюсь. Опуская на стиральную машину аптечку, прячу за спину руки.

Не слышу, но вижу по высокому подъему грудной клетки, как он тяжело вздыхает. Прищуриваясь, сосредотачивает на мне взгляд.

– Сейчас не время упрямиться, – произносит ровным тоном, без каких-либо скачков и зазубрин. – Давай, Катя.

Может, я ненормальная, но тут мне слышится что-то особенное. Трескучие хриплые нотки, с которыми он раскатывает мое имя у себя на языке.

Не то чтобы я собираюсь прыгать перед ним как дрессированная обезьянка… Отщелкиваю аптечку и выставляю на стиралку все, что просил.

Тарский тем временем тянется к полке, вынимает из пластикового контейнера зубочистку и спокойно вставляет ее между губ. Пока я растерянно наблюдаю за тем, как он сжимает и медленно перекатывает деревянную тростинку, зачем-то выдергивает торчащий из моей косметички пинцет.

– Обработаешь спиртом, – бросает его мне на ладонь и поворачивается спиной.

Ее я оценить не в силах. Вижу лишь кровавую рану в районе лопатки, и все. Она замещает все восприятие. Заливает меня какой-то кислотой. Внутри что-то с резким креном переворачивается. Руки начинают по-настоящему трястись.

– Что это? Что… Что… Что случилось?

– Упал неудачно.

– Да, конечно!

На этот вскрик Таир оборачивается. Смотрит мне в лицо, а я понимаю, что у меня губы дрожат.

– Катя, – одергивает, но как-то мягко. – Твоя задача: вычистить рану, залить антисептиком и закрыть бинтом. Все.

– От чего вычистить? Там… Там пуля?

– Нет, – вздыхает и слегка улыбается. Мне ведь не показалось? Где? Где? Опять сдержанная маска. Показалось? – Пули в домашних условиях только дураки вытаскивают.

– Хорошо… Хорошо, – тряхнув головой, перевожу дыхание. – Что смотреть?

– Пинцет на случай, если заметишь какие-то осколки или щепки. В целом, просто промыть и заклеить, – повторяет с расстановками. – Справишься?

Киваю раньше, чем могу озвучить.

– Думаю, да.

Это оказывается сложнее, чем я предполагала. Слава Богу, кровь несильно сочится, но в самой ране действительно нахожу какие-то обломки. Настолько мелкие, что трудно определить, чем они были до того, как попали в тело Тарского.

– Больно? – сто раз спрашиваю.

Он лишь сжимает зубочистку и приказывает продолжать.

Копошусь так долго, что шея и руки затекают. Он ведь высокий. Чтобы рана находилась на уровне моих глаз, приходится почти постоянно стоять на носочках. Под конец икры ноют, а ступни простреливает судорога.

– Кажется, все. Чисто.

– Промой еще раз и закрывай.

Щедро заливаю рану перекисью, подтираю потеки бинтом и, дождавшись, когда поврежденная плоть слегка подсыхает, заклеиваю ее большим хирургическим пластырем.

Таир оборачивается ко мне. Лицом к лицу оказываемся слишком близко. Настолько, что я ощущаю тепло его дыхания на виске, когда он произносит:

– Спасибо.

Глаза сами собой следуют на звук его голоса. Встречаемся взглядами и замираем.

Электромагнитный импульс. Томительная дрожь.

– Это все?

Молчит. Только в глазах вспыхивает что-то настолько горячее, что меня сразу же в жар бросает. И воздух стопорится в районе горла. Стук сердца имитирует гонг. С той же оглушающей силой, с теми же разрывными паузами.

– Расскажи мне, где ты был, и что на самом деле случилось?

Едва эта просьба покидает мой рот, Тарский отмирает и, сдвигая меня в сторону, выходит из ванной.

Глава 11

С утра я ощущаю новый прилив раздражения. Вместо того чтобы радоваться проникающим в окно лучикам света, словно противная старуха, хочу разразиться бранью. Перекатываясь на постели, прислушиваюсь к жизни за стенами моей тюрьмы. Люди здороваются, обмениваются какими-то новостями, желают друг другу приятного дня.

Что Таир себе позволяет? Долго еще собирается держать меня взаперти?

Где сам пропадает? Что все-таки с ним вчера произошло? Нам что-нибудь угрожает?

Вряд ли это как-то со мной связано. Это невозможно! Ну, кто меня здесь знает? Где успела официально засветиться, я прошла как уроженка Германии – Катрин Ланге.

Отец, должно быть, издевался, когда говорил, что меня ждут европейские каникулы? Или Тарский поступает так намеренно?

Не могу я здесь сидеть! Больше не могу!

Вылетаю из кровати, словно пружина. С той же резвостью пересекаю спальню, но у двери приказываю себе замедлиться. Выбравшись в коридор, на цыпочках крадусь в комнату Таира. Сама не знаю, что собираюсь выкинуть. Действую по наитию. Так же аккуратно тяну на себя дверь его спальни. Осторожно заглядываю в образовавшийся зазор. Не обнаружив Тарского, нервно прикусываю щеку изнутри.

Чтобы увидеть кровать, расположенную изголовьем к стене, нужно открыть дверь шире. Это я и делаю, морщась от тоненького скрипа. Звук очень тихий, словно писк котенка. Успокаиваю себя и шагаю через порог. Напоровшись на пустую разобранную постель, досадливо выдыхаю. На самом деле охота заорать. Только пока я набираю в легкие воздух, ощущаю крепкий захват сзади. Визжу на эмоциях, совсем незапланированно. И не так продолжительно, как мне хотелось бы. Пока одна рука, приподнимая, притискивает к твердому мужскому телу, вторая рот зажимает.

Неосознанно расширяя глаза, дергаю ступнями в попытках обратно коснуться пола. Жгучая гормональная смесь забивает вены струящимся электричеством. Пульс истерично сигналит обо всех точках своего нахождения. Виски, шея, локтевые сгибы, запястья… Мой суматошный внутренний счет обрывается, когда Тарский бросает меня на кровать и вжимает лицом в скомканное одеяло.

– Что ты делаешь, Катерина?

Предполагается, что я имею, черт возьми, возможность ответить? Вдохнуть полноценно не могу. Он же… В то время, как мое тело сходит с ума, его голос привычно беспристрастен.

Мычу какое-то ругательство. Жаль, Таир не разберет.

Так же легко отрывает меня от постели, проворачивает, пока не оказываемся лицом к лицу. Стоит ему склониться ниже, бурно вдыхаю и тотчас шумно выдыхаю.

Тарский до пояса обнажен. Моя шелковая сорочка черте в каком положении: задрана выше трусов и перекошена в сторону. Это я осознаю, конечно, немногим позже. Когда чувствую свободное прикосновение воздуха.

– Что. Ты. Делаешь?

– Сказать хотела… – частота звуков зашкаливает.

– Говори.

– Если ты… – с первой подачи не получается. Вдыхаю поглубже и, наконец, выпаливаю: – Если ты оставишь меня еще хоть на день взаперти, я открою окна и буду орать, что ты удерживаешь меня против воли и насилуешь!

– Я – твой муж.

Тон такой, что в конце без каких-либо проблем добавляется ментальное обращение «идиотка».

– А мне главное – шум поднять, херр Ланге[7]. Там дальше разбирайтесь… – крякнув, обрываю речь.

Потому как ладонь Тарского с моего плеча плавно смещается на шею. Прочесав все нервные окончания и всколыхнув табун мурашек, сжимает подбородок.

– Продолжишь нарываться на хер, получишь его. По самое не хочу загоню.

Так грубо он со мной еще не разговаривал. Теряюсь, смущаюсь и прихожу в какое-то взрывоопасное волнение. Но обида глушит все. Заливает, будто из пожарного крана.

Да как он смеет?

– Я не нарывалась! Шутила просто… Всегда просто шутила!

Сама понимаю, что не до конца честно себя веду, но задетая гордыня сильнее совести. Впрочем, Тарского фиг обманешь.

– Ты меня слышала? Потом чтоб не плакала.