Ронни Джеймс Дио. Автобиография. Rainbow in the dark бесплатное чтение

Ронни Джеймс Дио
Ронни Джеймс Дио. Автобиография. Rainbow in the dark

© С. Ткачук, перевод на русский язык 2022

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

* * *

Книга посвящается Венди и всем моим замечательным друзьям и поклонникам

Предисловие от Венди Дио

Когда Ронни начал писать свою книгу, он не собирался ее заканчивать. Рак, который в конечном итоге его одолеет, еще не обнаружили, и Ронни казалось, что будущее по-прежнему сулит много хорошего.

Это был Ронни Джеймс Дио, в которого я и влюбилась, а позже вышла замуж. Неудержимая природная стихия, для него не было ничего невозможного, даже когда судьба, казалось, плела против него заговор. Да, особенно в эти моменты.

Читая эту удивительную историю, вы увидите, что Ронни был прирожденным бойцом. Скажите ему, чего нельзя сделать; он бы горы свернул, доказав, что в этом мире возможно все. Как только Ронни на что-то нацеливался, он редко, если вообще когда-либо, не добивался поставленной задачи. Так же было и с автобиографией. Даже после того, как в 2009 году Ронни заболел, он решительно был настроен оставить после себя письменное послание. Как и свои тексты, он все написал от руки. Ронни никогда не пользовался для этого компьютером. У него был красивый почерк, он записывал воспоминания, затем передавал мне страницы, а мой ассистент их печатал.

Ронни читал запоем и был прирожденным рассказчиком. Он мог рассмешить до слез. А мог заставить вас вскочить и заплакать, рассказывая истории о непростых временах, через которые ему пришлось пройти, чтобы наконец осуществить свою мечту.

Если богатые поэтическими образами тексты песен были его поэзией, то данная книга стала его личным прощальным напутствием, написанным от сердца, без прикрас, искренне, потому что Ронни всегда был таким.

Он успел написать немало, затронув годы в Rainbow до того, как недуг вынудил его сбавить обороты. В тот момент он принялся писать заметки и планировать, как будет строиться остальная часть книги. Я смогла помочь ему набросать мысли и воспоминания почти до настоящего времени. Когда бы мы это ни обсуждали, Ронни настаивал, что история, которую он в конечном итоге хочет поведать, – о том, что надежда всегда одерживает триумф над отчаяньем; а радость и позитивные эмоции, свет и волшебство преодолеют мрак. Не бойтесь наступления ночи – рассвет всегда за горизонтом.

После смерти Ронни в 2010 году в планах было как можно скорее издать его мемуары. Тогда этого не произошло, потому что мне было ужасно тяжело пережить трагедию, я была разбита и просто не могла сесть и начать работать над тем, что было для него глубоко личным. Я всегда планировала когда-нибудь помочь довести все это до логического завершения. Ронни заслужил, чтобы его историю услышал весь мир.

Он искренне верил, что подходящий момент всегда настанет, нужно просто терпеливо ждать, когда откроется истина.

Мы с Ронни познакомились с Миком Уоллом в 1980 году, когда тот работал публицистом Black Sabbath в Великобритании и помогал продвигать их альбом Heaven and Hell – Ронни считал эту пластинку своей лучшей работой с группой. Мику было всего двадцать, и позже он, смеясь, рассказал мне, как сильно боялся Ронни, но так началась их дружба длиною в жизнь. К тому времени, как группа Ронни Dio, появившаяся после его ухода из Sabbath, ворвалась на музыкальную сцену, Мик уже многим был известен. Он стал легендарным рок-писателем и ведущим нескольких замечательных теле- и радиошоу, включая памятную документальную передачу в стиле «Дома со звездами», где зависал у нас дома, играл с Ронни в бильярд, пил с нами пиво в домашнем баре Ронни, оборудованном в стиле английского паба, и бродил по комнатам, рассматривая военные доспехи из обширной коллекции античных и готических артефактов, которые приобрел Ронни.

В середине 90-х Мик вернулся в качестве пиар-менеджера Ронни в Лондоне. А в 1998 году Мик стал креативным редактором, подарившим миру крайне успешный рок-журнал Classic Rock. Именно когда в 2006 году при поддержке журнала Classic Rock Ронни получил в Лондоне награду «Гуру металла», они с Миком снова стали друзьями.

Когда несколько лет назад Мик поинтересовался, готова ли я подумать о том, чтобы приступить к работе над мемуарами Ронни, началась долгая беседа, продлившаяся несколько месяцев, а в конечном итоге – лет. С тех пор, как не стало Ронни, прошло некоторое время, и мы наконец собрали приличный архив интервью за всю его карьеру из тысячи газет, журналов, появлений на телевидении и радио и тонны другого материала – больших интервью по поводу клипов и дополнительных материалов для различных CD и DVD. Тщательно отобрав информацию, раскладывая по полочкам жизнь, собранную из невероятных фотографий, историй и других личных реликвий, и, разумеется, его заметок и неоконченных рукописей, мы приступили к непростой задаче – завершить книгу, которая сейчас находится перед вами.

Держа в руках папки с написанными его рукой страницами, аккуратно составленными заметками и беспорядочными мыслями, старыми компьютерными распечатками, я лишний раз убедилась в том, насколько важно сделать книгу именно такой, какой ее задумывал Ронни. Я знала, что одной мне не справиться. Кроме Мика мы никого не рассматривали. Он знал Ронни тридцать лет и, бесспорно, был лучшим писателем и редактором, которому бы я доверила такую работу. Он нас не подвел, первым делом воздав должное несравненной истории Ронни, а потом уже фанатам и мне.

Мику удалось реконструировать наброски и черновики со словами Ронни и наполнить содержанием и деталями, где это целесообразно, добавив некоторые цитаты Ронни из других источников, включая собственный внушительный архив, в котором содержится множество долгих и глубокомысленных бесед с Ронни за долгие годы их знакомства.

Любой, кто хоть раз общался с Ронни, не даст соврать, что он любил разговаривать. Попробуйте его заткнуть! По-моему, он знал обо всем на свете и всегда мог поддержать любой разговор. В то же самое время Ронни любил просто находиться в компании фанатов и внимательно их слушать. Задолго до того, как он стал известным, и до конца дней своих, поиграв в трех легендарных рок-группах и продав свыше 150 миллионов альбомов, Ронни разговаривал с окружающими сутки напролет, при этом все равно выходил на сцену и пел лучше, чем любой другой рок-певец.

Когда бы мы с Ронни ни обсуждали, чем должна закончиться его книга, он настаивал, что первые мемуары должны закончиться событиями 1986 года, в тот самый вечер, когда он со своей сольной группой Dio собрал знаменитый «Мэдисон-сквер-гарден». В тот волшебный июньский вечер Ронни был всего в нескольких неделях от своего 40-летия. Прежде он дважды выступил хедлайнером в «Гарден» в составе Sabbath, но впервые хедлайнером оказалась заявлена его группа – знаковое событие для мальчишки из северной части штата Нью-Йорк, мечтавшем еще с подросткового возраста увидеть свое имя на светящейся вывеске самой знаменитой концертной площадки города. Тот вечер стал венцом славы в карьере Ронни. Его мечта исполнилась – в буквальном и фигуральном смысле. Я была с ним в тот вечер как жена, менеджер, но, прежде всего, как преданный поклонник. Я знала, насколько важно для него это шоу. Наконец-то, он взобрался на вершину высоченной горы, вопреки всему, в одиночку, без посторонней помощи. Тем вечером он сказал мне: «Если завтра моя жизнь закончится, это не имеет значения. Лучше быть просто не может».

Конечно же, Ронни прожил еще много лет и сочинил одни из величайших альбомов Dio. Он также дважды воссоединялся с ребятами из Sabbath, записавшими легендарный Heaven and Hell, выпустив еще два потрясающих альбома, включая великолепный The Devil You Know, увидевший свет за год до смерти Ронни и попавший в «десятку» хитов в Америке. Ну, а дальше уже другая история.

Он всегда отдавал всего себя ради преданных и любимых фанатов, как на сцене, так и за ее пределами. Иногда в эти годы ему было непросто, но вы увидите, что Ронни никогда не отлынивал от усердной работы и всегда выходил победителем. Лишь смерть оказалась хитрее, и он вынужден был потерпеть поражение.

Не сомневаюсь, что когда-нибудь будет написана книга о последних 25 годах жизни Ронни. В архиве у нас, безусловно, достаточно материала, чтобы однажды превратить все это в превосходную книгу, но эта история о другом. Она о том, что Ронни считал «первой частью моей жизни», написанная его собственными словами, в его неповторимом стиле. Именно таким Ронни и хотел бы нам всем запомниться: жизнерадостным, не падающим духом и поистине великолепным.

Когда Ронни начал писать эту книгу, я даже не думала, что он будет настолько откровенен с читателем. Или, как он спел в одной из своих самых известных песен:

Пролог

Пятница, 20 июня 1986 года.

Ранний вечер, я за кулисами в гримерной, в этом священном месте, после отстройки звука и перед выходом на сцену, где, если повезет и не будут донимать, можно посидеть и подумать – что почти не представляется возможным в любое другое время на гастролях.

Сегодня в городе невероятно жаркий летний вечер – такое может быть только в Нью-Йорке. Здесь бешеный ритм жизни, все куда-то спешат, но жара настигает каждого. Кажется, даже машины сигналят не так назойливо: 7-я авеню не знает, куда деться от невыносимой жары.

Но сегодня вечер пятницы и все хотят провести выходные с пользой. Сегодня вечером я выступаю в составе своей группы, Dio. Мы собрали «Мэдисон-сквер-гарден» на 20 000 человек.

На улице стоят фанаты, обезумевшие от жары, и буквально дерутся друг с другом, чтобы проникнуть внутрь. Для нас это огромное достижение. Dio – успешная группа, выступающая на аренах, практически с того самого момента, как мы выпустили первый альбом, Holy Diver, – но это «Гарден» и совершенно другой уровень реальности.

Я – парень из Нью-Йорка. Даже прожив и поработав многие годы в столь любимом мной Лос-Анджелесе, я – парень из Нью-Йорка и всегда им останусь. Я мечтал выступить на «Мэдисон-сквер-гарден» сольно с тех самых пор, как узнал о существовании этого концертного зала.

Я сижу здесь, в этот прекрасный вечер пятницы, мощный кондиционер спасает от пыли и жары, и размышляю о том, какой долгий путь прошел в музыкальной карьере, но все же как близко всегда был к этому легендарному месту. С содроганием вспоминаю, как холодным утром по понедельникам ехал 400 километров в город, чтобы пропитаться атмосферой офисного здания «Брилл» на Бродвее, где Кэрол Кинг и Джерри Гоффин написали песню «Will You Love Me Tomorrow». Надеюсь на прорыв, любой прорыв. И где так или иначе в 1960 году в свои «взрослые» 17 мне позволили записать балладу Tin Pan Alley «An Angel Is Missing». Мы назывались Ronnie Dio and the Red Caps. Песня не стала хитом. Но тогда это не остановило меня – не останавливает и сейчас.

Называйте меня старым романтиком, но я никогда не пел ради денег. Я действительно всегда счастлив или просто рад, когда мне платят за работу. Но мотивирует не это. Музыка всегда помогала преодолеть трудные времена, когда казалось, что все кончено; вдохновляла на написание лучших песен, мотивировала стараться петь на пределе возможностей и быть настоящим другом для поклонников, а не очередной картинкой в журнале.

Сидя здесь сегодня, вспоминая все это, упиваясь тем, что мне потребовалось всего каких-то двадцать пять лет, чтобы наконец добраться сюда, я могу радостно заявить: что бы ни случилось дальше, я всегда смогу сказать, что однажды собрал «Мэдисон-сквер-гарден». Наконец, я действительно достиг своей цели и благодарю богов за то, что превратили мои сны в реальность, а не в кошмары.

Играть в известной на весь мир группе – редкая победа, о которой большинство музыкантов не могут даже мечтать. Оказаться в двух известных на весь мир коллективах – это уже чуть ли не перебор. Но добиться успеха в третий раз, особенно когда делаешь это со своей группой – что ж, считаю, мне невероятно повезло.

Надеюсь, читая книгу, вы найдете ответы на все вопросы, которые, знаю, многие из вас очень долго желали мне задать. Как бы вы ни относились ко мне после прочтения книги – я это приму. Хороший. Плохой. Красивый. Это все про меня.

Но знайте одно: если завтра меня не станет, вы будете свидетелями того, что я взял от жизни все.

Подростком я практически каждую неделю проходил мимо «Гарден», смотрел на неоновую вывеску, кто бы ни выступал в тот вечер, и обещал себе:

«Однажды здесь будет висеть мое имя».

Венди сказала, что мы могли выступить на арене Meadowlands в Нью-Джерси и заработать в два раза больше, потому что «Гарден» – это профсоюзная организация. Но я ответил ей: «Я должен выступить здесь. Я мечтал об этом всю жизнь».

И сегодня, выйдя с Венди из лимузина, мы посмотрели наверх и увидели неоновую вывеску:

DIO, MADISON SQUARE GARDEN, НЬЮ-ЙОРК

Радости не было предела. Я хотел, чтобы Венди сделала на память фотографию. Но мы забыли фотоаппарат. Мне было плевать. Ни одна фотография не смогла бы передать значимость этого момента для меня. Но я до сих пор ей припоминаю. А как же?!

Ладно, пора готовиться к выходу на сцену. Слышу, как скандируют мое имя.

Мама, бабуля, я и папа

1
Юные рок-н-рольщики

Вроде бы обычная суббота. Первый день летних каникул и бейсбольный матч с соседскими ребятами. Что еще нужно для счастья? Однако неожиданно выяснилось, что день будет особенным. Именно в этот день начнется мое музыкальное путешествие длиною в жизнь.

Тем утром я сидел за столом и завтракал с родителями, как вдруг почувствовал в воздухе некое напряжение, а чутье никогда меня не подводило. Обычно это сигнализировало о наступлении какой-нибудь пока еще не известной проблемы. Затем отец изложил суть дела. Какой бы музыкальный инструмент я бы выбрал, чтобы стать, возможно, более разносторонне развитым?

Чего?

Вот уж неожиданно. Мне было всего шесть, и я пока не испытывал ни малейшего желания и стремления заниматься музыкой. Если это не мяч, который можно бросать, ловить или ударять по нему – меня это абсолютно не интересовало. Какой бы я выбрал инструмент?

– Да никакой, – ответил я. – А с чего я должен выбирать?

Мой отец Пэт – суровый и серьезный американец итальянского происхождения, не терпел возражений, а меньше всего от единственного сына – быстро и решительно проигнорировал отказ и повторил вопрос, на который, разумеется, пришлось ответить уже утвердительно. Стараясь выиграть время, я спросил его, из чего можно выбрать.

На помощь пришла мать Анна. Слушая радио и решая, какой звук мне нравится больше всего, я смог дать отцу ответ. На весь дом играло старое радио «Baby Grand» фирмы Philco, и кухню наполнили приятные звуки трубы Гарри Джеймса. Я бы хотел сказать, что в тот момент воспрянул духом и мысленно растворился в этих радостных звуках. Мне бы очень хотелось так сказать, но, черт возьми, надо было сыграть матч.

– Вот на этом, – буркнул я, хватая свою бейсбольную перчатку и собираясь уходить. К моему ужасу, на пути встал отец и заявил, что вместо бейсбола мы пойдем в McNeil Music, один из двух музыкальных магазинчиков в городе, и купим там трубу как у Гарри Джеймса. Как же я в тот момент ненавидел отца.

Мы с папой запрыгнули в машину – полагаю, женщины были в таких вопросах лишними, – и когда он сдавал назад с подъездной дорожки, с каждым поворотом колес душа моя уходила в пятки. А как же игра? Подумал я. В тот день игры закончились и началась суровая реальность.

Музыкальный магазин меня поразил. Столько странно выглядящих предметов непонятной формы и разных звуков. Но почему-то я почувствовал себя комфортно. Нас встретили братья МакНил, Дэнни и Джон, совершенно друг на друга не похожие. Дэнни низкий и лысый, а Джон – высокий и здоровый, на голове – воронье гнездо. Искрометный и прямолинейный Дэнни взял контроль над ситуацией и повел нас в отдел медных духовых инструментов. Там он, как мне показалось, встал за прилавком на колени, словно читая короткую молитву, а затем приветливым жестом показал мне предмет, который в следующие двенадцать лет станет моим ближайшим соратником – трубу Olds Ambassador. Красивая, блестящая, медно-серебристая труба лежала на бордовой бархатной подкладке. Готов поспорить, что даже у старины Гарри Джеймса не было ничего подобного.

Затем нас отвели в подвал, напоминавший больницу, и – бах! – снова меня пронзила нервная дрожь. Но волноваться не стоило, поскольку это оказались репетиционные комнаты, где продолжилось мое знакомство с музыкальным сообществом.

Нас с папой представили эрудированному с виду человеку с приветливой улыбкой. Звали его Сэм Синьорелли, и он стал моим первым учителем. Он серьезно относился к своей работе и переживал, что, возможно, труба – не мой инструмент. Он осмотрел рот, зубы, амбушюр (положение губ), и я уже ждал, что сейчас он попросит опустить штаны, отвернуться и покашлять.

По-видимому, проверку я прошел, потому что мистер Синьорелли вручил мне трубу и показал, как ее держать. Затем проинструктировал, как сжать губы и выдохнуть, сначала без трубы, после чего настал момент истины. Я дунул в эту штуковину, и через все вентили трубы медленно прошел поразительный звук, наполнив комнату. Отец светился от счастья и улыбался лучезарной улыбкой; мистер Синьорелли от удивления открыл рот. И я поставил точку в самой короткой карьере бейсболиста.

Я быстро прибавлял, и на меня стали обращать пристальное внимание.

– И откуда в нем столько сил?

– Он же совсем маленький.

– Каким образом? Труба больше, чем он сам!

Я смирился с этими комментариями, пока долгие годы играл на трубе.

Отец верил, что практика – путь к совершенству. И вообще, я думаю, он запатентовал эту фразу. Я придерживался этого правила и, под пристальным наблюдением папы, стал каждый день практиковаться на трубе по четыре часа. Четыре часа. Каждый день. И никогда не отлынивал, даже по воскресеньям. Папа ясно дал понять, что это не выходной день.

Я терпеть это не мог. Насиловал свой инструмент, а во дворе резвились и смеялись соседские ребятишки. Но постепенно, начав играть лучше, я почувствовал себя увереннее, поднялась самооценка как музыканта. Я решил, что в этом моя сверхспособность, и начал ей гордиться. И хотя тогда я этого знать не мог, но позже постепенно приобретенное умение и знание музыки здорово помогли мне как певцу, отчасти благодаря правильной технике дыхания, отчасти потому, что у трубы есть свой голос и фразировка. И сейчас я понимаю, что, если бы не годы тренировок на трубе, пел бы я совершенно иначе.

Отец, когда я практиковался, проводил со мной почти весь день. Он, в отличие от меня, был гораздо более предан этой идее. Я думал, он знает и разбирается больше, и мне никогда его не догнать. Так продолжалось первые несколько лет. Но в конечном итоге он перестал посещать мои занятия, поскольку музыка и требуемая техника становились все сложнее и сложнее. Однако первые наставления оказались бесценными, поскольку, хоть и лень было заниматься тем, что мне не нравилось, но невероятная настойчивость отца и вера в мой успех стали огромным подспорьем во всех моих будущих музыкальных начинаниях. Упорная работа, дисциплина, гордость за себя, вера в то, что ты – самый лучший, – все эти качества вложил в меня отец за те, казалось бы, бесконечные годы репетиций и обучений на чертовой трубе.

По крайней мере в моем случае все оказалось не так жестко, как у папы в детстве. Его отец, иммигрант, недавно прибывший из Италии, однажды принес в дом банджо, скрипку и кларнет. Позвал моего папу и двух его братьев, Джона и Питера, в гостиную, наугад вручил каждому по инструменту и велел играть. Папа же охотно был готов оплачивать мои занятия.

Дедушка по отцовской линии, Тони Падовано, был суровым, упертым и мощным коренастым парнем. (Мне сказали, что фамилию сменили на «Падавона» после того, как его дети пошли в школу и поняли, что так писать гораздо легче, но я никогда этого не понимал). О великих подвигах дедушки Тони легенды ходили. Он владел сталелитейным заводом, где работал вместе с целым поколением итальянских иммигрантов. Тони пришел туда, одержимый всевозможными стереотипами о переселенцах с Южной Европы. Он умел за себя постоять, никому не давал на себе ездить и не спешил показывать свои чувства и эмоции. Так он меня и воспитывал. Никаких удовольствий, а боль надо терпеть.

Жену Тони, мою бабушку по отцовской линии, звали Эрминия. Все считали ее святой, но это слишком заниженная оценка. Эрминия одинаково любила каждого из своих детей и их отпрысков. Никто не был ущемлен, и все друг с другом делились. С остальными она с трудом разговаривала на английском, да и писала на нем неважно, но я всегда ее прекрасно понимал. Кусочка ее вкуснейшей пиццы и «чашки вкусного кофе» (она произносила «кофя») всегда было достаточно, чтобы слезы детей сменились улыбкой. Для меня всегда было загадкой, как она могла уживаться с таким мужем, как дедушка. Святая женщина.

Я везде ходил с «бабулей». У Тони имелась машина, но прав не было – он купил ее для того, чтобы выпендриться перед друзьями. Поэтому мы с бабулей ходили пешком на рынок и сталелитейный завод, чтобы принести обед дедушке и его сыновьям; часто ходили в церковь и куда бабуле хотелось.

Приблизительно в то же время я стал замечать, что, когда к нам приближались незнакомцы или проходили слишком близко, бабушка делала странный жест рукой. Поднимала указательный палец и мизинец, сгибая средний и безымянный пальцы, придерживая большим. Лишь спустя годы я узнал, что это «дьявольские рога», также известные как «Знак дьявола» (итал. Mano Cornuto). Таким образом бабуля защищалась от сглаза. Подождите – защищалась от чего? Гммм. Я к этому еще вернусь.

Первое мое публичное выступление как трубача состоялось на музыкальном фестивале Нью-Йорка, который все участвующие называли просто «конкурсом». Для наших наставников это были настоящие Олимпийские игры, и меня заставляли до посинения репетировать сольные композиции, пока я не мог сыграть их с закрытыми глазами. Меня попросили сыграть композицию Рэймонда Скотта «The Toy Trumpet» («Игрушечная труба»). Красивое музыкальное произведение, но уверен, что игрушкой на сцене выглядел как раз я, а не труба. Однако этот мелкий шестиклассник, должно быть, оказался в неплохой форме, потому что я удостоился бурных оваций и хвалебной речи от судей и от переизбытка эмоций залился слезами, вызвав у пришедших мамочек и папочек еще больше охов и вздохов.

На следующий год после моего первого «конкурса» я поступил в среднюю школу Кортленда. Занятия с седьмого по двенадцатый классы проходили в огромном здании из красного кирпича, выполненном в колониальном стиле, с четырехугольным двором. Мне показали класс, и ребята сразу же рассказали, что у классной руководительницы шуры-муры со школьным библиотекарем. Эта заманчивая новость сразу же определила мой первый год образования. Если столь благородные учителя валяют дурака, вряд ли здесь все серьезно.

Школьный год стал проходить быстро и предсказуемо. Уроки у меня начинались в 9:00, а заканчивались в 15:35, и последним уроком всегда была репетиция группы. Это было мое первое столкновение с соперниками как на бейсбольном поле, так и за его пределами, и вот здесь я преуспевал. Имея такой график репетиций и прирожденный талант, я без проблем закрепил за собой место первого трубача.

Моим кумиром был сосед по имени Фил Натоли. Отличный трубач. А еще и симпатичный, поэтому его окружали красивые девушки. Может быть, я не зря в музыку подался? Я боготворил Фила до такой степени, что начал пихать в задние карманы платки, чтобы все думали, что у меня такая же упругая задница. Ну девки ведь на него велись – значит, должно сработать!

Город Кортленд в штате Нью-Йорк скрывается за семью холмами. Семь долин, наверное, напоминали итальянским иммигрантам Рим – он ведь тоже построен среди семи холмов и долин – и их непреодолимо тянуло в Кортленд.

По соседству с нами жили несколько семей: Пелличиотти, Пассалуго, Морджа, Туччи и Фабрицио. Мы были по меньшей мере сотней страниц, вырванных из итальянского телефонного справочника. Эта часть города была известна как «Восточная окраина», где по тихим улочкам разбросаны итальянские рынки. Единственную опасность представляли старики, яростно общавшиеся на своих диалектах и плутавшие по улицам. В городе была приходская церковь – церковь Святого Энтони; еще начальная школа Померой; пекарня и рестораны. Сегодня я понимаю, что у нас все было свое, потому что мы держались на почтительном расстоянии от всех остальных жителей крупного города – а они с удовольствием держались подальше от нас.

Географически мы располагались в центральном регионе штата Нью-Йорк, куда входил Сиракьюс, наш крупнейший соседний городок с населением 350 000 человек, и Итака, чьи жители могли похвастаться Корнеллским университетом и создателем «Сумеречной зоны», Родом Серлингом. Среди 20 000 жителей Кортленда были врачи, юристы, лавочники и владельцы фабрик. Остальные работали на молочных фермах или сталелитейных заводах.

Отец и дед работали на сталелитейном заводе братьев Виквайр, изготавливали гвозди и проволочную сетку. Словами не передать, как же я рад, что не занялся семейным бизнесом. Несколько раз приходил в магазин и будто оказывался в романе Чарльза Диккенса. Внутри огромного кирпичного сооружения мерцал режущий свет синеватого оттенка, едва освещавший мужиков, работавших в поте лица. Но больше всего запомнились непрерывные мощные удары – должно быть, это огромные молоты, кующие сталь. Их всегда было слышно в моей части городка, и, можно сказать, что выковывался не только металл, но и мой суровый характер.

Я бежал от этого звука, пока однажды он меня не настиг.

2
Встань и заяви о себе

К средней школе я начал дружить с теми, кто, как и я, были неместными – из другой части города. Сначала мы защищали свою честь, ввязываясь в небольшие драки, затем стали кровными братьями навеки. Одним из моих приятелей был Пол Консрой, которого не очень приятно прозвали «Бродягой Флойдом». Не потому, что он был бездомным или беспомощным, а потому, что стал вести совершенно другой образ жизни, отличавшийся от того, который в Кортленде считался «нормальным».

Флойд был рок-н-рольщиком и бунтарем. Он познакомил меня с кожаными шмотками, революцией и музыкой, которую прежде я никогда не слышал. И у него была огромная коллекция пластинок. Новое, старое – абсолютно все. Сначала он включил мне блюз – Би Би Кинга, Папу Чарли Джексона, Мадди Уотерса… Что это было? Какое-то Вуду? Боль, слезы, смех, радость… все эмоции в одном круглом черном куске пластика. Далее еще одна поросль артистов – Литтл Ричард, Чак Берри, братья Эверли и Элвис. Настоящий рок-н-ролл. Элвис уже набрал невероятную популярность. По телевизору я видел, как он двигается на сцене, и мне были знакомы его хиты, но только теперь, услышав благодаря Флойду другие коллективы, я осознал истинное музыкальное «происхождение» Элвиса. Вот ведь как бывает!

И однажды дома у Флойда я встретился с Элвисом. Или по крайней мере кем-то очень похожим на него. Он держал гитару, и на голове этого парня она, безусловно, выглядела как помпадур Короля. Звали его Ники Пантас. Он играл на гитаре. Классно выглядел. Был рок-н-рольщиком. Я хотел быть как он.

Ники был меня на год старше, и хоть мы и ходили в одну и ту же школу, до этого ни разу там не виделись, поскольку разные классы старались держаться друг от друга подальше – за исключением, разумеется, подкатов старшеклассников к нашим девчонкам. Ник играл в бейсбольной команде питчером-левшой. Элвис умел закручивать мяч? Ничего себе! А чего-нибудь этот парень не умел?

В тот день в доме Флойда мы втроем болтали, мечтали и строили планы, при этом опустошили отцовский бар, выпили и вырубились, потом нас тошнило, и мы поклялись, что больше этого не повторится. Еще ни одного аккорда не сыграли, а уже считали себя группой.

Еще нам с Флойдом нравилось играть в «Мафию». Может быть, нам хотелось такие же крутые имена, как у тех героев. Может быть, хотелось быть крутыми хладнокровными парнями, которых прославляли по телевизору и в фильмах, и которые высмеивали авторитеты, как реальные, так и вымышленные. Мафиози были бунтарями со своими принципами, которые мы, честно говоря, не понимали, но для юных американских детишек итальянского происхождения в 1950-х эти манящие бандиты казались семейным полицейским подразделением. Когда Флойд сказал, что мне нужно сменить имя – «Невозможно стать звездой с фамилией Падавона!» – насмехался он надо мой – я решил вдохновиться различными мафиози. Мы хотели придумать фамилию из нескольких букв и, очевидно, итальянского происхождения. А потом меня осенило – Дио!

Я не был уверен на сто процентов, но хотел стать звездой и чтобы друзья поучаствовали в этой безумной авантюре, поэтому выбрал это новое имя и приготовился к битве. Ронни Дио: мафиозный музыкант.

Мы собирались стать группой, но по-прежнему приходилось посещать школу, делать уроки и каждый день по четыре часа играть на трубе. Поиски остальных музыкантов и совместные репетиции уходили на второй план, и в основном все сводилось лишь к разговорам, надеждам, желаниям и мольбам о том, что когда-нибудь все сбудется.

Однажды вечером мы завернули за угол на Дрим-стрит, и в YMCA^[1] проходили танцы. Играла молодая группа из соседнего Бингемтона, называвшая себя The Rickettes^[2]. Мы с Ники приехали пораньше, чтобы заценить их выступление. Держали дистанцию, прикидываясь равнодушными. Но у этих ребят было все: гитары, электрический бас, усилители и звуковая система. Когда они взбодрились и приступили к музыке, это было круто. Больше мы не могли притворяться, что нам все равно, и мы стояли, широко раскрыв глаза, отчаянно желая быть как эти парни.

В кружащейся в танце толпе мы стали тщательно искать ребят, с которыми можно сколотить группу. Это оказалось несложно. Музыкантов всегда находят, когда «присматриваются», восхищаясь или же ненавидя себе подобных. А выбрать было из кого – несколько барабанщиков, басист, пианист и саксофонист. С барабанщиком оказалось легче всего. Среди кандидатов была девушка, и все мы знали правила. Никаких телок! Поэтому заговорили с парнем по имени Томми Роджерс и – к радости своей – обнаружили, что у него есть барабаны и подвал, где можно репетировать.

Следующим мы взяли в оборот Джона Алкорна – он играл на басу, но доступ у него имелся лишь к одному из тех больших контрабасов, на которых играли джазмены. По крайней мере Джон умел играть, поэтому мы были ему рады и пригласили в группу. Последним взяли молодого парня по имени Джон Кейн. Джон, которого также называли Джеком, был саксофонистом и уже успел выступить живьем; солировал как ненормальный. И вдруг оказалось, что это не просто разговор. У нас действительно есть группа. Только я сомневался, что мы действительно что-то можем.

Услышав The Rickettes и их мощный звук, мы поняли, что нужны усилители более высокого качества, но поскольку деньги были проблемой, мы довольствовались старым усилком и принялись его чинить. Мой дядюшка Джонни неплохо разбирался в телевизионной электронике, поэтому мы втянули его в эту авантюру. Он чего-то покрутил внутри этой штуковины, а потом заявил, что все готово и можно проверять. Выключатель был поднят, и маленький красный огонек, мигавший и продолжавший ярко гореть, сигнализировал о первом признаке успеха. Сыграли гитарный аккорд, и трясущейся рукой Ники подрубил этого зверя. Звуки, получившиеся в тот день, безусловно, мало походили на музыку, но боже! Было громко! Есть контакт! А как мощно!

Моя роль заключалась не только в том, чтобы играть на трубе. Гитарист у нас был всего один, и я бы в любом случае не потянул. Список песен состоял исключительно из инструментальных композиций. О вокале мы стали думать только когда поняли, что не сможем составить конкуренцию ни одному из коллективов на музыкальной сцене, пока не появится певец.

Как только появлялось свободное время, мы с Ники садились на его велосипед и, держа между собой гитарный кофр, мчали домой к Томми. Там внимательно изучали его записи, чтобы подобрать правильные аккорды к песням, которые хотели исполнять. Репетиции оказались бесценными. Поскольку мы, честно говоря, не знали, что делаем, пришлось придумывать собственные музыкальные методы, позже сформировавшие наше фирменное звучание. Родители Томми очень нас поддерживали. Никогда не жаловались на шум, а шумели мы иногда здорово.

Это был для меня переломный момент – момент, когда к музыке я стал относиться с большей страстью, нежели к спорту. Ни о чем другом и думать не мог – лишь о том, как сочинять этот новый вид музыки, свободный и лишенный ограничений. Это здорово отличалось от суровой дисциплины, которую от меня требовали в школе. Я не отвергал более формальный подход, просто пытался их объединить. Меня по-прежнему поражали классические произведения, которые мы исполняли в школьной группе в Кортленде. Нашим дирижером был Бёртон Стэнли, известный всем как «Профи». Он был замечательным человеком: порядочным, терпеливым, упертым, когда это требовалось, понимающим и превосходным учителем. Но максимум, чего добились его студенты в плане «популярной музыки» – это местная танцевальная группа, известная как Stardusters.

Но даже у танцевальной группы был потенциал. Когда один из трубачей Stardusters окончил школу, Профи взял на место этого парня меня. Я этим чертовски гордился. Еще лучше, что лидером группы являлся бывший выпускник школы Кортленда по имени Фил Натоли, который на тот момент являлся моим кумиром среди трубачей. Фил ушел из выпускного класса, чтобы пойти в армию США, где быстро дослужился до сержанта – и стал первым трубачом в армейском джаз-бэнде. Фил был настолько крут, что ему поступало множество предложений играть профессионально и гастролировать по миру. Но после армии он вернулся домой и женился на Аните – любимая его дождалась.

Теперь же мне довелось воочию увидеть, как он играет. И некоторое время я не знал, сдамся ли я после такого или же наоборот воспряну духом и покажу себя как музыканта. Мне ведь ни разу не приходилось быть «на гастролях», и большинство из одиннадцати других парней в Stardusters были на пять или шесть лет меня старше, да еще и при машинах. Не то чтобы мы чего-то добились – обычно это были единичные выступления на местных свадьбах или школьных балах. Но поскольку машину я не водил, то ехал с тем, кто оставался со мной в тот вечер.

Некоторые из парней приводили своих девушек, и всю дорогу те чувствовали себя зажато и некомфортно, поскольку я сидел на заднем сиденье, пытаясь быть незаметным. Но такого никогда не было, когда ты ехал с Джо Феррисом. У Джо были скоростные тачки, и водил он как гонщик, а еще у него была Конни – выглядела она сногсшибательно. Наши совместные поездки были словно фиеста. Они врубали радио, курили сигареты, пили пиво, постоянно обжимались и целовались взасос, и мое присутствие, похоже, их совершенно не смущало. А мне это нравилось! Играла отличная музыка, и можно было мельком увидеть пикантные места Конни.

Джо рассказывал одну гастрольную историю за другой, а мне все было мало. Хотелось, чтобы и у меня были истории, опыт гастрольной жизни и все пикантные места Конни.

Единственным разочарованием было то, что мое участие в Stardusters мешало мне прогрессировать с еще не получившей название группой. Но я не мог отказаться от девяти долларов, трубя в рог и любуясь Конни. Поэтому мы репетировали с группой, когда получалось, и наконец нашли время сочинять под своим именем.

Мы отбросили несколько названий, которые не подошли. Затем кто-то упомянул Лас-Вегас, а еще кто-то сказал «Короли» – и мы стали «Королями Вегаса»! (Vegas Kings). Наспех придумали логотип, обклеили его золотыми звездами и поклялись в вечной преданности новой группе.

Мы с Флойдом не собирались отказываться от своих бунтарских корней. Мое хвастовство о пьянках с ребятами из Stardusters не прошло незамеченным, и Флойд предложил самим выковать жетоны Шерифа. Пить в Нью-Йорке разрешалось только с восемнадцати, и мы были уверены, что сможем обвести вокруг пальца какого-нибудь ничего не подозревающего бармена, и он нальет нам несколько бокалов. Отец нашего друга работал в типографии и знал, как пользоваться пишущими машинками. Мы скопировали стандартную форму, вписали туда свое имя и липовую дату рождения, подделали подпись Шерифа и приложили на карту большую печать – алюминиевую монету с выбитой по краю надписью: «Добро пожаловать в Атлантик-сити».

Когда все было готово, мы с гордостью изучили свои новые удостоверения. Теперь мы были настоящими мужиками. Официально. Легально. Наконец-то. Можно пойти и выпить…

Моя преступная карьера началась еще до авантюры с удостоверением. Однажды я нашел на улице ключи от «Бьюика» и, не раздумывая, положил в карман. В субботу после обеда мама всегда пропадала в магазине, а папа несколько раз в месяц уезжал с братьями на рыбалку, поэтому время от времени я оставался дома один. Десятилетний парнишка с грандиозными идеями, предоставленный сам себе. Что такого может случиться?

В этот день я забрел в гараж, где отец припарковал наш семейный автомобиль. Он отправился на рыбалку с братьями на одной из их машин и не стал париться и закрывать двери своей тачки. Поэтому я запрыгнул в салон, оказался перед огромным рулем и стал изучать обстановку.

Я знал о машинах достаточно много, чтобы понять, что пока не вставишь ключ в замок зажигания, она просто не заведется, а потом вспомнил про ключи, которые нашел на улице. Помчался на второй этаж дома и выудил их из ящика с инструментами, который прятал под половицей в своей комнате, затем побежал вниз в гараж и сел в машину.

Вставил ключ в замок зажигания, глубоко вдохнул и повернул его. Но он не двигался! Я сразу же ужасно расстроился. Вытащил ключ и посмотрел на него. Конечно же, у этого канавки прорезаны не так, как у настоящего ключа. Помчался обратно на кухню. Знал, что у отца есть запасные ключи.

У папы в подвале хранились инструменты на все случаи жизни, поэтому я, малолетний эксперт по замкам, спустился туда и принялся затачивать и шлифовать, пока оба ключа не стали выглядеть одинаково. После чего поднялся наверх в гараж проверить свою ручную работу. Ключ вошел. Я повернул замок зажигания и тут же был шокирован от давления в руке и голове, когда загудел мотор и завелся автомобиль.

Напуганный до смерти, я выскочил из машины и убежал, думая, что в любой момент случится нечто катастрофическое. Поборов страх, я выглянул из-за угла гаража. Двигатель все еще работал, тихо и плавно, и я, успокоившись, вернулся за руль автомобиля.

Дотянулся до педали газа и плавно нажал. Крошечный шаг для мальчишки, сумасшедший прыжок в безумие. Двигатель загудел. Я снова нажал, чуть сильнее. На этот раз он уже не гудел, а рычал. Я экспериментировал, пока не почувствовал, что контролирую ситуацию. Затем включил радио. Какое вождение без радио?! Все это знали.

Музыка наполнила воздух, и я совладал с нервами, чтобы сдвинуть этого монстра с места. Нажал на тормоз и передвинул коробку передач на букву R (задний ход). Автомобиль слегка тряхнуло, и я почувствовал, что он готов к движению. Постепенно я убрал ногу с тормоза, и машина начала крениться назад. Я прижал ногой педаль тормоза и дернул коробку передач обратно на букву P (парковка). Для первого дня достаточно. Сердце бешено билось, как двигатель, но повернуть ключ и выключить сердце я не мог.

С тех самых пор я садился за руль каждый раз, когда предков не было дома, и каждый раз смелости все прибавлялось. В конечном итоге я научился вывозить машину из гаража на подъездную дорожку. Это было не так просто, потому что, выезжая задом из гаража, был риск задеть боковую часть нашего дома, а под другим углом, в нескольких метрах, стоял соседский дом семьи Пелличчиотти. Опасное занятие.

Наблюдая, как папа маневрирует, объезжая препятствия, я научился этим небольшим трюкам, чтобы избежать аварии. Научился выезжать задом из гаража. Стал увереннее. И если бы все вождение заключалось в том, чтобы вывозить машины из гаражей – у меня бы проблем не возникло.

Моего лучшего друга в нашем районе звали Бобби «Крыс» Райтмайр (Не ведитесь на имя. Бобби тоже был американцем итальянского происхождения). Свое неоднозначное прозвище Бобби получил после того, как однажды обнаружил дом грызунов под берегом реки Тихниоги, где мы рыбачили, купались и злоупотребляли вредными привычками. Мы находились в самом сердце страны индейцев племени Ирокезов, поэтому названия вроде Тихниога встречались по всей территории.

У нас с Крысом не было друг от друга секретов, поэтому в конечном итоге я ему рассказал про свои приключения с ключом и машиной. Когда наступил следующий день и родителей снова не оказалось дома, я гордо продемонстрировал Крысу, как умею выезжать из гаража и кататься по подъездной дорожке, после чего идеально ставить машину на место.

– Дай-ка и мне попробовать, – разумеется, в какой-то момент сказал Крыс.

– Хорошо, – ответил я, вдруг осознав, какой опасности себя подвергаю. Мы поменялись местами, и я велел ему все делать медленно. Но Крыс был настоящим авантюристом, и я тут же узнал безумный взгляд в его глазах. Я задержал дыхание, когда он повернул ключ в замке зажигания, и двигатель завелся. Затем я включил радио – а что? Моя машина – мои правила!

Музыка, похоже, успокоила Крыса, и он вел себя так же аккуратно, как я, когда впервые давил на «газ». Он нажал на тормоз и медленно передвинул коробку передач на «реверс», невероятно плавно выворачивая руль влево. Слава Богу, все получится…

Затем, к моему ужасу, Крыс вдавил педаль газа в пол, и машина вылетела из гаража как ракета. Монстр заревел еще громче, разбив один угол гаража и врезавшись в кухню семьи Пелличчиотти.

Миссис Пелличчиотти только-только отошла от мойки и чудом не угодила под эту груду летящего металла весом две тонны. Из лопнувших труб хлынула вода, в воздухе парили грязь и труха, и когда я осмелился открыть глаза, то увидел, как задом мы на несколько метров въехали в соседский дом.

Крыс посмотрел на меня и произнес четыре слова, которые я никогда не забуду: «Что же мы натворили?» – прокричал он, делая ударение именно на слове мы. Времени на споры не было. Собравшаяся толпа соседей стекалась из обычно тихих домов, чтобы разузнать источник этой ужасной аварии.

Сестра моего отца, тетушка Карм, первой прибыла на место, и когда я, скрепя сердце, вылез из машины, она сообщила мне о том, что я уже и так знал: «Отец тебя убьет!». Никакого суда не будет. Сразу казнь. Именно этого я заслуживал. И прекрасно это понимал.

Миссис Пелличчиотти, прекрасная женщина, больше беспокоилась за нас, нежели за себя. Убедившись, что мы с Крысом целы, толпа неохотно стала рассасываться, а мы стояли, столкнувшись лицом к лицу со своими демонами. Двое ничего не понимающих десятилетних мальчишек, решение наших проблем было простым: продадим велосипеды, а на эти деньги починим машину, гараж и дом. И все это на следующий день, до возвращения моего отца с очередной рыбалки. Мы помчались в магазин велосипедов и предложили владельцу свои драгоценные колеса. Умело торгуясь, нам удалось раскрутить его на великолепную сумму в 23 доллара. Мы же были уверены, что на ремонт и починку хватит.

К тому времени, как я добрался до дома, мама вернулась из магазина и застыла в шоке, уставившись на новую «пристройку» к соседскому дому. Я поспешил объяснить, что проблема решена и мы продали велики. И вручил ей 23 доллара.

Не знаю, что послужило причиной – состояние соседского дома или отцовской машины, или моя невинная попытка решить проблему столь заоблачной суммой – но мама принялась рыдать. Взяв себя в руки, она подтвердила мои наихудшие опасения.

– Отец тебя убьет, – сказала она. Я снова оказался в Камере смертников.

Мы с мамой проплакали всю ночь, ожидая, что приговоренный к смерти молодой парень будет казнен ровно в полдень. Утром следующего дня через дорогу от дома моей тетушки Карм высадились рыбаки. Я прекрасно видел, как они выходили из машины, и неумолимо тающие часы я проводил в ожидании своего палача.

Когда наконец фургон подъехал к дому и, держа в ведрах чешуйчатые трофеи, высадились пассажиры, радуясь возвращению, я увидел, как тетушка отвела папу в сторону и, схватив за плечи, принялась вести серьезный разговор. Позже я узнал, что тетушка Карм сообщила эту ужасную новость отцу и умоляла не наказывать меня.

Но тогда я этого еще не знал, и когда увидел, как он, Смерть с косой, Убийца рыб, взглянул на наш дом, сердце чуть не выпрыгнуло из груди.

Строгий консервативный отец-итальянец медленно пошел в сторону дома, а я побежал, чтобы, трясясь, сесть с мамой за кухонный стол. Дверь открылась. Отец вошел и посмотрел на меня бесстрастным взглядом, затем, не сказав ни слова, вышел через заднюю дверь, полюбоваться этой «красотой».

Казалось, прошла вечность, но он вернулся в кухню и закрыл за собой дверь.

– Не все так плохо, – пожал он плечами.

Наверное, звонил начальник тюрьмы. В самый последний момент мне дали отсрочку! Я был абсолютно уверен в том, что отец – святой. Он знал, что оставить меня совсем без наказания (лишив жизни) было бы равносильно тому стрессу и абсолютному страху, который я испытал за последние бесконечные двадцать четыре часа. Молитвы о помиловании были услышаны.

Я так никому и не сказал, что в тот день за рулем был Бобби. Я знал, что отец запретит с ним общаться, а этого я вынести не мог. Любой, кто готов продать велосипед ради друга, был не таким уж и плохим. И как бы там ни было, с Крысом можно и дальше искать приключения.

Прошло несколько лет, и теперь у нас с Флойдом были билеты в рай – я про липовые удостоверения. Мы по-прежнему не были уверены, что это прокатит, особенно если как следует присмотреться. Для начала нужно было испытать их в действии. Мы выбрали бар в захолустье и были уверены, что нас никто не знает. Ловко выбрали время, когда у бармена не было ни одной свободной минуты и он не стал бы изучать наши непонятные удостоверения. Сработало!

«Два пива, пожалуйста», – сказал я этому парню, когда мы полезли за удостоверениями. Бармен просто развернулся, налил два бокала из крана, взял деньги и ушел. Мы пребывали в восторге – пока не обнаружили, что в знак доказательства нашего возраста он принял читательский билет.

Так не пойдет. Пиво было вкусным и доступным, но нужно чувство победы, что нам не откажет ни один бармен в городе. Решено было немедленно разобраться с этой проблемой.

«Таверна» была заведением, где зависали студенты университета Кортленда, местного бастиона обучения в высшей школе. Мы знали, что в «Таверне» никто не показывал барменам и официантам удостоверение и это будет настоящим испытанием для нашей липовой бумажки. Находясь у единственного входа, взгромоздившись на барный табурет, сидел хозяин заведения. Все знали, что он любопытный как легавая собака. Святой Петр у Врат, имеющий право отказать или разрешить войти в рай, находившийся за дверьми «Таверны».

Очередь желающих в этот насыщенный вечер пятницы простиралась даже за угол, и когда мы к ним присоединились, уверен, Флойд, как и я, хотел бросить эту затею, но это же не по-мужски, и никто из нас не мог ударить лицом в грязь и испортить репутацию.

Первым показал удостоверение я, и, мельком взглянув, Святой Петр сказал: «Падавона, а? А куда же делись твои отец, мать, дед и четвероюродный брат?».

Боже! Он знал всю мою семью. Что же я натворил? Затем, к моему удивлению и облегчению, он отдал мне удостоверение и махнул рукой, разрешив пройти внутрь. Флойд тоже показал свою карточку и прошел внутрь. Как легко! Но вряд ли бы мы использовали свою суперсилу в будущем.

Вскоре после того, как операция «Липовое удостоверение» была выполнена, группу The Stardusters пригласили выступить в мелкой сельской средней школе километрах в 72 от Кортленда. Решили, что я сыграю на трубе соло «The Carnival of Venice», которое прославил великий, ныне покойный, Гарри Джеймс.

Мы прибыли туда на двух автобусах еще в обед, и пришлось как-то убивать еще восемь часов. Кстати, убивать – это ключевое слово. Пока бо́льшая часть ребят в группе отдыхала и репетировала, несколько из нас (вооружившись липовыми удостоверениями) нашли один из двух баров в городке и обманным путем заказали себе изрядное количество жидкости желтого цвета.

За час до концерта мы, шатаясь, радостные вышли из паба, и тут нас хорошенько обдал холодный чистый вечерний воздух. Я сразу же пришел в себя и понял, что дело дрянь. Может, играя с целой группой, мне бы еще удалось не спалить пьяную рожу, но сольное исполнение смерти подобно.

Весь концерт я старался не блевануть и подавлял рвотные позывы. Спрятался за ребятами, а сам пытался найти в себе силу воли, о существовании которой даже не знал. Меня представили и похвалили, назвав обладателем награды, подающим большие надежды, способным поразить и изумить своим мастерством.

Я не разочаровал. Едва начал играть соло, как переполненный желудок «изрыгнул» достойный награды поток пива «Шеффер», подавая большие надежды на продолжение – еще какое продолжение. Безусловно, я поразил и изумил всех громкостью своего мастерства, и публика наградила меня охами и вздохами – и язвительными возгласами, и аплодисментами со стороны остальных музыкантов, выпивших не меньше моего.

После чего я извинился, объяснив, что мучаюсь от гриппа. Бедняга. Играл из последних сил. Какая жалость.

Мне все же удалось не упасть лицом в грязь. Но было понятно, что мои дни в роли звездного трубача в группе Stardusters сочтены.

Вдруг на смену Гарри Джеймсу пришел… эм, кто же?

Очень скоро я узнал…

3
Короли Вегаса

ТАНЦЫ! В ПЯТНИЦУ ВЕЧЕРОМ!

С 20 до 23 ЧАСОВ

ГДЕ? ЮНОШЕСКИЙ ЦЕНТР

МУЗЫКУ ИСПОЛНЯЮТ – КОРОЛИ ВЕГАСА!

Объявление ознаменовало наше первое профессиональное появление на публике. Все эти минуты кропотливого труда, которые удавалось урвать, чтобы отточить свое умение, наконец-то принесли плоды. Меня часто просят назвать несколько любимых выступлений, и все ждут, что это шоу для 100 000 человек в лос-анджелесском «Колизее» или аншлаговые концерты в «Мэдисон-сквер-гарден», или фестиваль «Монстры рока» в Великобритании. А может быть, первая поездка в Японию, где к нам относились как к «Битлз». Но я всегда отвечаю, что это именно тот вечер в молодежном центре Кортленда. Спустя все эти годы я по-прежнему могу легко представить себя на том самом первом «выступлении», как мы научились называть свои шоу. Мы были Королями Вегаса и пришли, чтобы покорить сердца ваших дочерей! Я на трубе, Ники Пантас на гитаре, другие ребята из старшей школы – на басу, барабанах и саксофоне.

До сих пор помню лица наших одноклассников, которые освещала жутковатая иллюминация от наших самодельных садовых светильников. Кружащиеся в танце подростки, сопровождающие их взрослые, заткнувшие уши пальцами, пытаясь не слышать этого музыкального штурма, и косые взгляды девушек в толпе. Это был действительно памятный вечер. Первый раз я мельком взглянул, какой может быть настоящая звездная слава. Но мечтал я, скорее, о признании.

За тот первый вечер нам заплатили шестнадцать долларов. Каждому по три доллара и двадцать центов или, другими словами, один доллар и шесть центов за час. Весьма неплохая сумма для шайки школьников. Однако дело было не в деньгах. С тех самых пор на первом месте для меня всегда будет музыка. Радости от выступления и особенного чувства достижения цели уже и так было достаточно, и мне везло, потому что зачастую на деньги рассчитывать не приходилось.

Этот первый музыкальный опыт открыл нам двери, и посыпались предложения выступить. Стало совершенно обыденным играть в переполненных залах один, а то и два раза в неделю. Но мы знали, что в музыкальном плане чего-то не хватает. Мы пригласили на свое выступление кучу народа, но, как только начали играть, зрители стали бродить по клубу и заниматься своими делами. Мы превратились для них в музыкальный фон.

Ответ пришел от слегка подвыпившего одноклассника. Как и всем, кто примет на грудь, ему хотелось петь. Мы сопротивлялись до тех пор, пока он не схватил микрофон, объявил себя и выбор своих композиций и принялся петь. Мы переглянулись. Можно было вышвырнуть его со сцены и прервать шоу, либо составить ему компанию. Мы решили играть вместе с ним. Эффект оказался моментальным. Подростки повалили к сцене, хлопая в такт нашему гостю. Мы снова переглянулись. Царила какая-то магия.

Тогда я понял, что тебе, как музыканту, интересны инструментальные композиции, но стоить дать выкрикнуть толпе слова и спеть мелодию, и вы становитесь единым целым: музыканты, солист и публика. Мы некоторое время работали с нашим новым фронтменом, пока не поняли, что его музыкальные способности ограничены. Для пьяного певца он смотрелся потрясающе. Но совсем не двигался по сцене.

Затем друг рассказал о парнишке по имени Билли Де Вульф, который, поговаривали, был классным певцом и чувствовал себя расковано. Мы его прослушали, и он оказался хорош. Голос подходящий, и двигаться он умел. Более того, он сочинил две песни. Для нас это был большой шаг вперед. Мы переиграли все хиты, существовавшие на радио, и стали лучшим «музыкальным автоматом» в городе. Теперь у нас имелся козырь про запас.

Появились возможности. Школы и другие молодежные центры в окрестностях Кортленда стали регулярно приглашать Vegas Kings на выступления. Небольшие города с очевидными римскими и греческими названиями: Цинциннати, Ромулус, Вирджил, Гомер, Итака, Марафон, Форсолия и несколько гибридов – Киллоог и Апулия Стейшен. Мы выступали во всех этих местах и много где еще.

Одна из песен Билли, «Lover», всегда хорошо заходила публике и заставила нас серьезно подумать о том, чтобы выйти на новый уровень. Мы хотели записывать свой материал, чтобы нас воспринимали как серьезную амбициозную группу. А для этого требовался менеджер. Далеко ходить не пришлось. Брат Ники, Джим, держал музыкальный магазин «Дом из воска» и всерьез намеревался расширить свою «империю», перебравшись в музыкальный менеджмент. Мы стали его первыми клиентами.

Джим занимал единственную студию звукозаписи в районе, в 64 километрах, в Бингемтоне, штат Нью-Йорк. Там стоял пульт на две дорожки, место принадлежало джентльмену, который по профессии был фотографом. А в качестве сторонней деятельности он записывал в подсобке своего магазина различные джинглы^[3] для радио – там-то мы и «высекали» свои первые песни. Выглядело это, конечно, ужасно примитивно, но нам нравилось.

Обе стороны нашей первой сорокопятки^[4] были готовы менее чем за два часа, но мы засиделись пока нас не попросили за дверь. Мы с Ники (особенно Ники) мурыжили нашего «продюсера» по каждому аспекту его студийной работы. Хотелось всему научиться. Мы уже решили, что следующая студийная сессия Vegas Kings будет проходить только под нашим чутким руководством.

Мы помчались домой с лентой и ацетатным диском^[5]. Музыка записывалась на диск из ацетатного материала, который имитировал виниловую пластинку, и его можно было прослушать на виниловом проигрывателе, поскольку магнитофоны в то время считались редкостью. Ацетаты были шумными, и с каждым последующим прослушиванием качество записи значительное ухудшалось. Но проигрыватель был включен, и дрожащими руками, боясь поцарапать, мы опустили иголку и услышали свою запись.

Мы слушали пластинку весь следующий день, а потом еще один, пока звук на ацетатном диске вместо музыки не превратился в какой-то треск. Но нам все равно нравилось, как звучит.

Джим, которого мы почему-то всегда называли Джонсом, отправил мастер-ленту на пресс, чтобы из нее сделали круглые плоские кусочки черного винила диаметром 7 дюймов и его можно было прослушать на проигрывателе на скорости 45 оборотов в минуту – и следующие несколько недель мы нервно ожидали и вздрагивали, как детишки в канун Рождества, которым жуть как не терпится скорее распаковать подарки.

Казалось, прошла целая вечность, но наконец винилы привезли. 500 копий потрясающей, как нам, безусловно, казалось, записи: песня Билли «Lover» на первой стороне в качестве инструменталки, а на обратной – наша «Conquest». Мое первое авторство! Ну я же ведь автор песен. Легче легкого!

Для пластинки Джонс предложил изменить название группы. «Короли Вегаса» для крутой молодой рок-н-рольной группы в конце 1950-х звучало немного… ну, как-то «по-вегасовски». На самом деле Джонс сказал, что стоит полностью отказаться от этого названия. Поэтому сначала мы стали Rumblers («Драчуны»), после хита Дуэйна Эдди «Rumble». Затем промоутер в Джонсон-Сити^[6] решил, что слово «Rumblers» слишком жестокое, и не хотел провоцировать драки, поэтому, лишь с небольшой отсылкой к Джину Винсенту и The Blue Caps, которых мы любили, мы стали… Ронни и The Red Caps! Подражать кумирам – пустая трата времени.

Джек придумал классное соло в песне «Lover», и, вкупе с его энтузиазмом, мы оставались чертовски довольны таким изменением. Состав, кроме меня, Ники и Билли, постоянно менялся. Остальные парни приходили и уходили. А я взял на себя обязанности басиста.

Появилась компания Sears Roebuck. Мы с Ники часто пускали слюни, разглядывая в каталоге раздел с гитарами, и решили скинуться и заказать электрический бас Silvertone. Когда приехал мой новый инструмент, а свой старый контрабас я забросил, мы перешли к более традиционному рок-н-рольному формату. Теперь мы с Ники лучше понимали друг друга в музыкальном плане – две гитары – и принялись в срочном порядке сочинять песни. Материал получался отвратительным, но постепенно мы изучали формулу.

Тогда же я впервые столкнулся с творческим эго. Билли постоянно диктовал, в каком направлении нам двигаться, поэтому выбор музыки стал настоящей битвой, в которой предстояло выжить. Мы созвали собрание, не пригласив Билли, и вдруг остались без вокалиста. Мы не собирались идти на поводу у этого зазнайки, который даже на инструменте не играл! Кем он себя возомнил? Но мы понимали, что необходимо найти певца.

Ники знал слова каждой песни Элвиса, поэтому стал нашим очевидным выбором. Но сам Ники себя в этой роли не видел. Он лишь хотел играть на гитаре, и мы уважали его решение, поэтому попробовали найти ему замену из своих источников. Попробовали всех, кто изъявил желание, но безуспешно. И Ники пришлось встать за микрофон, чего он жутко не хотел.

Следующие несколько месяцев все мы, включая Ники, страдали от его попыток петь живьем. Петь он умел и на кассете звучал хорошо, но живьем не справлялся. Слишком слабые голос и техника. Когда мы решили, что нужно продолжить поиски вокалиста и рассмотреть другие варианты, Ники выдохнул с облегчением.

Несмотря на все мои протесты, выбрали меня. Вокального опыта у меня не было. Я спел в школьном хоре на спектакле, но был уверен, что этого явно недостаточно, чтобы встать за микрофон. Однако будучи участником группы, мне пришлось подчиниться решению коллектива. К нашему общему удивлению (больше всего – моему!), как только я открыл рот и начал петь, стало слышно, что у меня получается – и дается довольно легко.

Я был поражен, что мой певческий голос настолько мощный и справляется с песнями, которые мы исполняли на шоу. Хоть я, как и Ники, предпочитал играть лишь на своем инструменте, жребий был брошен. Теперь я стал еще и вокалистом. Понял, что могу имитировать почти любого певца и достаточно умен, чтобы оставить и усовершенствовать лучшие фишки каждого из них. Это оказалось проще всего.

Теперь мне пришлось быстро научиться быть фронтменом. Как только я понял свои вокальные возможности, сразу же целиком посвятил себя новой роли, забыв обо всем на свете. Вдруг мы смогли экспериментировать, и оказалось, стали привлекать гораздо больше внимания, и мне повезло, потому что все для меня могло сложиться совершенно иначе. Когда в 1960 году я окончил школу Кортленда, мы с Поли Консройем поступили в университет Баффало изучать фармакологию. И я считал, что смогу заниматься группой, не бросая при этом учебу. И однажды, осенью 1960-го, во время поездки из Кортленда в Баффало, Поли пришла в голову идея назвать группу Ronnie Dio and The Prophets – как мне казалось, такое название выделялось на фоне всего остального. Спустя несколько месяцев я ушел из колледжа, потому что реально хотел попытать счастья с группой. Убедил родителей, что, если ничего не выйдет, я всегда смогу вернуться к учебе.

Стараясь делать для группы все возможное, в свободное время я вел себя далеко не как ангел. И пусть даже бо́льшую часть времени я тратил на репетиции и уроки, но на озорство и хулиганство время находил всегда. Флойд жил рядом с автосалоном, и прямо за ним можно было срезать через переулок к его дому. За главным корпусом в переулке всегда было припарковано десять или двенадцать машин, и наше любопытство неизбежно привело к тому, что захотелось увидеть их поближе. Мы обнаружили, что почти во всех машинах ключи уже в зажигании, и сразу пришла в голову прекрасная мысль. Мы решили, что стоит более тщательно изучить обстановку.

Автосалон закрывался в 5 часов вечера, и, как обычно, все предусмотрев и продумав наперед, мы прождали еще один час, а потом только пошли в переулок. Поначалу мы подумали, что ключи вытащат, а машины закроют, но нет – ключи оказались на месте! Прямо-таки поймали удачу за хвост!

Мы хоть и считали себя умными, но нам все же не хватило мозгов понять, почему все машины, стоявшие за автосалоном, разной марки и моделей. Это же все-таки автосалон «Шевроле», но стояли «Форды», «Доджи», «Бьюики» – не имеющие отношения к «Шевроле». Ответ нашли, когда было уже почти поздно.

Спустя несколько дней мы вернулись туда и снова принялись дежурить. И снова в 5 часов погас свет и рабочие разбрелись по домам. Одиночный фонарь на крыше здания мы проблемой не считали и залезли всей компашкой в ближайшую машину – «Форд». Учитывая мой предыдущий опыт «вождения», я проскользнул за руль и завел эту малышку. С небольшим усилием повернул ключ, двигатель «закашлял», и машина была приведена в движение. Флойд врубил радио, и теперь мы оказались на колесах.

Мы взяли машину прокатиться по пустым вечерним улицам. Время позднего обеда в Кортленде. Затем отвезли ее обратно к автосалону, после чего побежали домой к Флойду и поднялись к нему в комнату, чтобы поздравить себя и насладиться пережитыми невероятными приключениями.

Настало время придумать план. Мы узнали, что в субботу утром гараж «Шевроле» открывался на полдня, а потом его закрывали до 9 часов утра понедельника. Мы решили, что следует воспользоваться ситуацией и можно взять тачку на весь вечер пятницы, но пришлось бы вернуть ее до открытия. И потом, когда они закрывались в субботу на обед, мы смогли бы снова ее забрать и кататься до вечера воскресенья. Все это напоминало какой-то кинофильм мечты. Но мы бы, разумеется, так не поступили. Верно?

В следующую пятницу мы колесили по улицам Кортленда, на этот раз – в «Додже». Слишком велик оказался соблазн. Мы осторожничали и не спешили, и поначалу никому не рассказывали о столь интересной тайне.

За несколько месяцев до этого эпизода с машиной некоторые из нас организовали уличную банду с шайкой старшеклассников. Они были больше нас и старше, но наша тусовка была гораздо умнее всех в округе. Они носили выкидные ножи, но мы заморочились и смастерили самодельное огнестрельное оружие. Сегодня такое можно увидеть в интернете. Но тогда пришлось идти в местную библиотеку. Сегодня я понимаю, что это было невероятно опасно, но мы считали себя крутыми перцами.

И теперь требовалось какое-нибудь место для сходок. Однако мы не стали использовать чей-то дом или задний двор, а построили большое двухэтажное сооружение на маленьком изолированном участке в двух шагах от реки Тихниоги. Возвели прочный, легко обороняемый мост через стремительные бурные воды и использовали речной сток для питания генератора. У нас было множество дурных мыслей, но мы называли себя Ангелами. Кстати, ничего общего с «Ангелами ада»^[7]. Мы относились к себе с иронией.

И как только мы регулярно стали брать машины «напрокат», нам с Флойдом не терпелось рассказать об этом остальным Ангелам. Теперь мы садились в машину небольшими группами и катались в одной из свободных тачек. Мы стали уезжать все дальше, подбираясь все ближе к соседней Итаке, где можно было наткнуться на другие молодые банды и послушать музыку местных групп, выступавших на вечеринках.

Однажды в воскресенье после обеда мы с Флойдом и Тони Минелли, еще одним Ангелом, решили доехать до центра молодежи в Итаке, чтобы увидеть свою любимую группу и главных конкурентов, Bobby Comstock and The Counts. Мы «арендовали» еще одну машину и ехали навстречу солнцу. На полпути между Кортлендом и Итакой находится крошечный городок Драйден, единственной впечатляющей особенностью которого был невероятно длинный обрывистый холм, ведущий к единственному светофору в Драйдене, у подножия склона. Флойд крутил баранку, Тони – на заднем сиденье, а я сидел рядом с водителем.

Мы начали спускаться к приближающемуся городку, и Флойд решил слегка ускориться на повороте. А когда мы стали набирать скорость, Флойд потерял управление, и мы полетели прямо на огромный дуб, занимавший бо́льшую часть поворота. До сих пор стоит пред глазами, как Флойд выворачивает руль влево, а машину заносит вправо. Флойд по ошибке нажал на «тормоз» и заднюю часть развернуло в сторону дерева. Мы проскользили по камням на обочине и с ювелирной точностью умудрились проехать буквально в сантиметре от мощного дуба.

Съехав с холма, Флойд сбросил скорость, и мы доползли до обочины, оказавшись метрах в девяти от светофора. Только мы, казалось бы, выдохнули с облегчением, как в зеркале заднего вида увидели полицейскую машину штата Нью-Йорк, плавно остановившуюся позади нас. Первое, что пришло в голову – открыть двери и бежать сломя голову, но после поездки, во время которой мы едва не отправились на тот свет, мы боялись пошевельнуться и вцепились в сиденья.

Офицер медленно обошел нашу машину, пока мы, охваченные паникой, неподвижно сидели. Он сунул голову в окно со стороны водителя и сообщил, что спустило колесо. Он предположил, что именно из-за него мы чуть не разбились. Офицер спросил, есть ли у нас запаска. А мы понятия не имели, что лежит в багажнике – может быть, труп. Хуже быть уже не могло.

Мы открыли багажник и обнаружили покрышку (трупа не было), но она тоже была проколота. Я уже никогда не узнаю, почему коп не потребовал водительское удостоверение или регистрацию у столь очевидно несовершеннолетних ребят, или почему позвонил в сервис, а затем уехал, но было именно так. По крайней мере теперь стало понятно, почему все машины, которые мы брали покататься, разных марок и моделей. Они все на ремонте. В любой момент могло что-нибудь отказать, и наша поездка легко оказалась бы последней. Мы чудом избежали смерти и не покалечились.

Колесо меняли, а мы тем временем внимательно следили за тем, когда вернется офицер и скажет, что проверил регистрационный номер нашей машины и пришел арестовать нас за угон. Но как только колесо поменяли, мы, обалдевшие, сели в машину и уехали домой. Итаке пришлось бы приехать к нам. Всю дорогу до Кортленда Флойд тащился как черепаха, а мы медленно приходили в себя после случившегося.

Но веселье в тот день не закончилось. Мы уже подъезжали на парковку возле переулка, как вдруг Флойд выдал: «Твою мать!» и нырнул под руль. Мы ехали прямо на встречную приближающуюся машину, и когда Тони смог со своего места схватить руль и выровнять, прячась под сиденьем, я увидел выражения лиц предков Флойда и его младшей сестренки Джинни, пристально смотревших в наши окна. Это было уже чересчур. Мы отошли в сторону, и пока другие не видели и не слышали, поклялись с Флойдом, что с нас довольно и мы прекращаем эту авантюру. И каждый раз, когда мы брали новую тачку, приходилось клясться заново.

Все шло к развалу. И вскоре он произошел. Двое из более хулиганистых Ангелов тайно планировали грабануть семейную овощную лавку. Прямо перед закрытием один из них отвлек внимание посетителя, а другой быстро спрятался в подсобке. После того, как владельцы заперли магазин и отправились домой, тот, что внутри, вышел из укрытия и открыл второму дверь. Денег они не нашли, но забрали фотоаппарат, несколько наручных часов и брюлики.

На следующий день они отправились на автобусе в Сиракьюс, чтобы заложить награбленное. О воровстве тут же сообщили, и, вооружившись серийным номером украденного фотоаппарата, закладчик позвонил в полицию, и обидчиков арестовали. Каждому дали год в исправительно-трудовой колонии Эльмиры, штат Нью-Йорк, и, хоть происшествий было гораздо больше, чем я рассказал, на этом наши зловещие проделки закончились.

Нам несказанно повезло, но приговор двух бывших Ангелов заставил взяться за голову. Все это для нас было всего лишь развлечением. Никакого вреда, никто не пострадал, но двое парней, которые еще вчера смеялись вместе с нами, теперь оказались в местах не столь отдаленных, и я решительно был настроен не отправиться вслед за ними.

Теперь меня интересовала только моя группа.

4
Дядюшка Джонни

Настало время перемен и нужно было присоединиться ко всеобщему параду. Ритм, под который мы маршировали, представлял собой возникшее буквально в одночасье так называемое «Британское вторжение». Когда «Битлы» попали на первую строчку американского хит-парада с песней «I Want to Hold Your Hand», мне был 21 год. Я, как и двадцать три миллиона американцев, смотрел, как воскресным вечером 1964 года эта ливерпульская четверка дает жару на шоу Эда Салливана. Впоследствии, как и каждый второй молодой парень, смотревший тем вечером шоу с участием Брюса Спрингстина, Билли Джоэла, Джими Хендрикса, Джима Моррисона и Стивена Тайлера из Aerosmith (если назвать лишь немногих), превратившихся потом в великих звезд – я хотел не просто побольше узнать о «Битлз», а быть ими. Мы имитировали их говор, поведение и внешний вид.

Даже Боб Дилан, которого уже считали «представителем целого поколения», психанул и хотел походить на «Битлз». Меньше чем за год до появления «Битлз» на шоу Эда Салливана Дилан бросил петь свои ранние протестные фолк-песни и «ударился в электричество», добавив сюрреалистичных текстов и надев солнечные очки.

«Битлз» фактически начали Британское вторжение: длинноволосые группы поддерживали новую музыкальную формулу, состоявшую из вокальных гармоний и инструментальной музыки, исполняемой самими певцами. Песни и аранжировки были почти настолько же освежающими, как внезапный ливень и дерзкий характер музыкантов. У групп были странные и наглядные названия. Так же, как и Великолепная четверка – Джон, Пол, Джордж и Ринго – появились The Yardbirds, The Animals, The Rolling Stones, The Dave Clark Five, The Hollies, The Kinks… И действительно казалось, что мы стали свидетелями музыкальной и культурной революции – света настолько яркого, способного пробиться через грязное болото скучной имитации ритм-энд-блюза. Белые деревенские подростки чувствовали связь с этой музыкой, и Кортленд, безусловно, не стал исключением. Аккордовые прогрессии были простыми и интересными, а в песнях пели о юношеской любви, близкой каждому из нас. Помощь пришла откуда не ждали.

Потеряв саксофониста, мы сменили название группы – опять – на Ronnie Dio and The Prophets. Его заменили еще одним гитаристом, Диком Ботоффом, который также умел петь и помог нам с Внешним видом и Звучанием – мы уже поняли, что эти два атрибута являются в рок-н-ролле тремя наиболее важными. Третьим было Восприятие.

Дик был на несколько лет старше остальных ребят в группе и мог похвастаться настоящим водительским удостоверением, и нам впервые не пришлось полагаться на предков или друзей, чтобы передвигаться по городу. И теперь мы могли расширить гастрольный маршрут, прокатившись в более крупные соседние города. В большинстве из них находились колледжи и университеты с огромным количеством приезжих и сотнями женских и мужских сообществ на территории кампуса. Несколько выходных в году братья и сестры этих общин закатывали вечеринки, что стало своего рода рассадником для появления местных групп. Годы спустя в фильме «Зверинец» (1978) показали почти идеальный портрет вечеринок и тусовок, происходивших в любом колледже в Северной части Нью-Йорка в начале 60-х.

Для нас, музыкантов, это означало подготовку, наказание и оплату.

К примеру, начиная с нашей домашней базы в Кортленде, мы загружали оборудование в машину и отправлялись, иногда в бурю и метель, по замерзшей сельской местности в Корнелльский университет. Когда погода была совсем ужасной, мы выезжали минимум за четыре часа до выступления, чтобы не спеша проехать 35 километров в Итаку и Корнелл. Кампус представлял собой лабиринт суматошных дорог, на которых в жаркий солнечный день трудно сориентироваться, но почти невозможно проехать по снегу, льду, не застряв в густой глубокой грязи. Но мы очень редко не доезжали до выступления. Кстати, однажды ехали на концерт в сильную метель и вьюгу, добравшись туда, чувствовали себя героями, а потом обнаружили, что город закрыт до утра!

Мы приезжали в мужское общежитие, и обычно нас провожали в открытый угол библиотеки, переделанный в сцену – или, может быть, столовую, где, как правило, имелась лишь двойная розетка для переменного тока. Если братья были классными, то сначала отводили нас в бар. Хотя обычно мы сами затаскивали инструменты и оборудование в клуб и пробирались на сцену через изрядно надравшуюся толпу, по дороге успевая ответить на глупые вопросы тех, кто понятия не имел, что мы собой представляем. Большинство студентов по-прежнему считали рок-н-ролл сомнительным выбором будущей профессии, и на нас смотрели, скорее, как на неумелых музыкантов, нежели равных себе.

Обычно мы играли четырехчасовую программу, и каждый сет состоял из сорока пяти минут музыки и пятнадцатиминутного перерыва. К нам относились как к наемным работникам, но нас это устраивало. Однако, когда уровень «Пурпурного Иисуса» (домашний напиток, сделанный чаще всего из водки и виноградного сока, перемешанного и налитого в пивной стакан) понижался, показатель шума и угара повышался, и в результате, как мы говорили, начиналась Атака засранцев! Они почти всегда были большими и здоровыми, и настаивали, что надо орать в микрофон, и пели, не попадая в ноты, а сами при этом заливали тебе в глотку пиво, пока ты пел, хватали гитары, дубасили по барабанам или «переворачивали» наполненную пивом кружку, выливая содержимое в усилитель. Это была школа Атаки засранцев. И я не сомневался, что, если бы в колледже можно было выбрать этот предмет профильным, курс пользовался бы бешеным спросом и успехом. Если ты мог реагировать на все это тактично и дипломатично, допуская в свой адрес незначительные оскорбления и небольшой ущерб, нанесенный твоему оборудованию, существовала большая возможность, что ты вернешься в этот клуб, да тебе еще и заплатят.

Мы исполняли все популярные песни того времени, но довольно рано поняли, что, если сыграть песню «Shout» The Isley Brothers и «Peanut Butter» группы The Marathons, и любой другой хит, который мог «заразить» публику, за вечер можно было не беспокоиться. Кстати, про заразить. Действительно был такой танец «Жук»: раздвигаешь руки и болтаешь ими, будто ты… эм… насекомое. При таких обстоятельствах братья из общаги придумали себе прекрасное оправдание падать и корчиться на скользком от пива полу (чтобы понять, о чем речь – посмотрите нестареющую классику Джона Уотерса «Лак для волос» [1988]).

Это в значительной степени прибыльное дело и возможность постоянного заработка предоставлял крупный рынок общины, где по всему Центральному Нью-Йорку плодились сотни однотипных групп, таким образом неожиданно быстро поднимая уровень конкуренции. К счастью для нас, действительно талантливые ансамбли добились успеха. Благодаря усердной работе и преданности любимому делу, мы оказались в высших эшелонах местных групп. Мы пользовались таким спросом, что, бывало, давали даже три концерта в пятницу, три в субботу и еще два – в воскресенье, иногда зарабатывая за выходные не менее десяти тысяч баксов.

У некоторых групп такой уровень успеха вызывал самодовольство. Это была легкая жизнь без хлопот, и, разумеется, все они думали, что так будет длиться вечно. Некоторые из нас смотрели шире и имели более серьезные запросы. Мы теперь хоть и могли сами диктовать условия, но сразу же отбросили идею просто нажиться на своей популярности на вечеринках среди студентов, поэтому сразу начали играть по клубам, что позволило нам по спирали двигаться все дальше и дальше, затрагивая остальные части света.

Однажды летом мы решили устроить концерт на территории отдыха под названием «Озеро Джордж»^[8]. Маленькая красивая деревушка, спрятавшаяся в горах и окруженная водной гладью, в честь которой и назван этот городок. Эти изумительные места привлекали семьи, и ночные клубы магнитом притягивали выпускников школ и студентов колледжей. Мы там не выступали, но уверенно принялись искать хоть какую-то работу. Как только они увидели нас в деле, как нам можно было отказать?

Кто-то заприметил огромную сувенирную лавку на окраине города, и мы зашли туда и увидели резиновых крокодилов, пластмассовые томагавки и длинные прилавки с бирюзовыми ювелирными украшениями, которых в таких местах, казалось, всегда было в изобилии. Мы заприметили машину с трейлером, стоявшим на парковке магазина, и вычислили, что, очевидно, приехала еще одна группа. Мы заговорили с ними, и они с гордостью сказали, что уже два года выступают в клубе Airport Inn, а наши шансы работать здесь, в Лейк-Джордж, равны нулю. Такое не сильно вселяет надежду, но тем не менее мы решили, что мы здесь, и, если не просить – ничего и не будет, поэтому мы въехали в город и остановились в первом же приглянувшемся нам баре, зашли внутрь и спросили, не хотят ли они, чтобы крутая группа помогла им привлечь посетителей. Выяснилось, что с этим у них проблем нет, поэтому они просто нам отказали.

Так нам отвечали в каждом втором заведении, куда мы заходили в тот день. Нет, нет и еще раз нет! По-видимому, парни из другой группы не шутили. Чтобы избежать полного провала во время поездки, мы решили прокатиться вокруг озера и оказались прямо перед клубом Airport Inn, где другая группа якобы выступает уже два месяца. Мы об этом знали, но все равно зашли спросить.

На сцене в подсобке лежали инструменты какой-то группы, и мы правильно предположили, что это добро принадлежит нашим друзьям из сувенирной лавки, а другая сцена – пустовала за баром. Клуб получил свое название в честь легкого двухместного самолета, парившего над пустой сценой. В это время в баре было почти безлюдно, и мы легко определили владельца – его звали Чарли Уэйд. Мы спросили Чарли, мрачного и угрюмого, не мог бы он подкинуть нам какую-нибудь работенку, и, к нашему удивлению, он сказал, что уделит нам 30 минут своего времени, чтобы подготовить наши инструменты и пройти прослушивание в его заведение.

Мы выбежали на улицу и схватили свое оборудование, быстро все установили и сыграли для Чарли две песни. Он нас полюбил! Обсудили денежный вопрос, и нам предложили 650 долларов за 45 минут выступления, семь вечеров в неделю, а также трехчасовой дневной концерт в воскресенье после обеда, прямо под корпусом аэроплана. Нас разместили в крошечных избенках, а из еды на выбор была арахисовая паста или бутерброд с колбасой, и так после каждого полночного концерта. Разумеется, мы согласились на такие условия, но поинтересовались, что он будет делать с двумя группами. Чарли просто велел нашим конкурентам собирать шмотки и проваливать. Ого! Извините, ребята! Но послушайте! Мы нравились Чарли и, вероятно, были единственными, кто мог встать под этот самолет над сценой.

Все лето мы играли в клубе «Аэропорт», и нас попросили вернуться через год. График был изнурительный, но мы многому научились и настолько прекрасно провели время, что, не думая, тут же согласились приехать на следующий год.

В начале следующего лета мы, теперь уже самодовольные и надменные, приехали в Лейк-Джордж, как никогда в себе уверенные. Большинство наших коллег-работников в клубе вернулись с несколькими новичками. Одним из них был бармен, который недавно перебрался из Майами, и где-то в середине лета он, должно быть, узнал имя Dio благодаря своему пребыванию во Флориде. Оказалось, он знаком с именем Джонни Дио, на то время главарем мафии из Майами. Однажды бармен спросил меня, какое отношение я имею к этой мафии. Я мог бы ответить, что это мое ненастоящее имя, но, учитывая давнюю связь и любовь к бандитам, выпалил: «Джонни – мой дядя». Да, так и сказал. И о чем я только думал?

Подробностей я в то время не знал, а это все равно что я напугал бы себя до смерти, но Джонни Дио был явно не тем, с кем стоило шутить. Его настоящее имя – Джованни Игнацио Диогуарди – если коротко, то Джонни Дио. Он был рабочим рэкетиром из группировки и немало сделал для того, чтобы помочь Джимми Хоффе стать генеральным президентом Профессионального союза. Но все это выяснилось позже. В то время Джонни Дио был больше всего известен тем, что по его наводке в 1956 году журналиста газеты Виктора Ризеля облили кислотой, отчего тот ослеп. Джонни арестовали и предъявили обвинение, а позже освободили после того, как основной свидетель таинственным образом отказался от дачи показаний. Кто бы мог подумать?

Именно таким «дядюшкой» я хвастался перед своим новым приятелем-барменом. Я до самого нашего отъезда чувствовал себя параноиком и испытывал невероятный стресс. Бармен сказал, что стольничий в отеле Фонтенбло в Майами-Бич, его хороший друг по имени Марио, был давним товарищем моего «дяди». Он предложил позвонить Марио, чтобы тот сообщил Дядюшке Джонни о том, где находится его талантливый юный племяшка. Может быть, приедет и посмотрит наше выступление? Я тут же отверг эту идею, объяснив, что хочу добиться успеха сам, а не с помощью влиятельного дядюшки Джонни. Похоже, бармен купился и отстал от меня, но я вдруг с ужасом понял, что стал опутывать себя паутиной лжи, и однажды мне придется за это ответить.

Спустя несколько недель после нашего разговора про мое происхождение бармен огорошил меня новостью: Марио, его друг-официант из Майами, в городе и планирует приехать в клуб, чтобы навестить своего старого друга – остановиться, поздороваться со мной, племяшкой его хорошего приятеля Джонни Дио. Я мог бы все прекратить и просто признаться во вранье, но не мог упасть лицом в грязь, поэтому паутина лжи стала еще толще, а я улыбался и говорил, что с удовольствием жду встречи. Когда он приехал в клуб, Марио, официант из Майами, не стал терять времени и тут же спросил меня про генеалогическое древо. Зная, что фамилия Дио сицилийского происхождения, я упомянул имена некоторых своих друзей, у кого в роду были родственники из Сицилии, и утверждал, что мы из одной семьи. Для юного парнишки я показал, как говорится, немаленькие яйца. Но сейчас вздрагиваю лишь от одной мысли о том, что моя стратегия могла закончиться весьма плачевно.

Похоже, связь с Сицилией Марио устроила, и он предложил связаться с моим дядей, рассказать ему, как прекрасно поживает его племянник из Кортленда. Я еще раз озвучил свое желание добиться успеха без посторонней помощи, но Марио и слушать не желал. Он обещал предупредить «семью» в Майами и уверил меня, что, как только вернется домой во Флориду, кое-кто приедет в Лейк-Джордж.

До возвращения в Кортленд оставалось всего пару недель, и последние несколько дней я был на измене. Пока мы играли, я постоянно искал в толпе угрюмых и серьезно выглядящих персонажей; в комнате можно было сдохнуть от духоты, но открыть окно я не рисковал, боясь, что за мной придут среди ночи.

Наконец, настал последний день. Оставалось лишь отыграть дневное шоу (это было воскресенье) и финальное вечернее выступление, и этот кошмар бы закончился. Мы приближались к окончанию нашего последнего дневного шоу, как вдруг я их увидел. Прислонившись к перилам бара, стояли трое человек, и я был уверен, что они – бандиты. Выглядели как настоящие «братки», да и одеты так же, и, похоже, устроили между собой заговор – разумеется, объектом их подозрительного поведения и внимания являлся я.

Эх, если бы только тот самолет, висевший над сценой, работал, – подумал я. – Я бы немедленно улетел отсюда, и никто бы меня больше никогда не увидел! Пришла в голову мысль уносить ноги через черный вход, но я поборол страх и смог кое-как доиграть остаток выступления. К моему удивлению и невероятному облегчению, когда мы закончили шоу, тех типов и след простыл, но в тот вечер нам предстояло сыграть еще один раз. Изначально мы планировали уехать утром, но после того, как я все выложил остальным ребятам, мы пересмотрели свои планы и решили свалить сразу же после последнего выступления.

В перерыве между выступлениями я очень переживал и в полночь даже отказался от традиционной арахисовой пасты и сэндвича с джемом, ожидая, что в любой момент откроется дверь и появятся настоящие приспешники Дио. Но ночь продолжалась, и братва не явилась, и я стал надеяться на неожиданное помилование.

«Спасибо за прекрасное лето, увидимся в следующем году!» – прокричал я толпе. Все закончилось. «Весь этот сценарий я придумал?» – задавался я вопросом, уходя со сцены, – «или же в будущем меня по-прежнему ждут решетка и кандалы?». Мы загрузили оборудование и чемоданы и попрощались с работниками клуба, с которыми зависали последние два месяца.

И как только собрались уезжать, я отыскал бармена, который любезно решил свести меня с бандитами из Майами, просто чтобы подтвердить либо усыпить подозрения. Он сказал, что ни с кем из Майами он тем днем и вечером не разговаривал, за исключением Марио, который беседовал с моим дядюшкой Джонни – а дядя передал мне привет и сказал, что, если понадобится помощь, я всегда могу к нему обратиться.

Стоп! Что он только что сказал?

Я ушам не мог поверить. Снял с себя подозрения! Достаточно сказать, что больше я никогда не злоупотреблял такими «родственными» отношениями. Да и на Озеро Джордж не возвращался.

Той осенью, когда мы вернулись в Кортленд, Ники был серьезно настроен на запись после того, как вложился в оборудование, и мы смогли записать вечерний концерт в любимом рок-клубе Кортленда «Домино». Записью стал альбом под названием Dio At Domino’s, и, уверен, разошлась она тиражом лишь 1500 копий, но за многие годы я видел в продаже гораздо больше экземпляров. Чертовы пираты!

После приезда с Озера «Ронни Дио и Пророки» потеряли Томми, нашего первого барабанщика. У него была постоянная девушка, постоянная работа, и он приобрел первую машину. Томми решил, что гастролей и путешествий с него хватит, хотя я всегда подозревал, что завязал он из-за истории с дядюшкой Джонни Дио. Через музыкальное сообщество мы рассказали, что нам требуется новый барабанщик, и принялись прослушивать тех, кто выходил с нами на контакт. Несколько ребят были приемлемыми, но каждый протянул не больше пары месяцев, поэтому поиски продолжились. Затем Ники рассказали о потрясающем молодом барабанщике из Итаки, и Ники договорился, чтобы тот приехал и исполнил с нами несколько песен на студенческой вечеринке. Меня раздражало, что чувак опоздал на несколько часов – но как только я увидел его девушку, тут же обо всем забыл. Он встречался с азиаткой. Ничего себе! Да этот парень уже сам по себе крут. Выглядел он, несомненно, стильно. Если он еще и на барабанах умеет играть, то он в деле.

Парень сел за установку и убрал бо́льшую часть томов и другие помпезные навороты, оставив лишь самый базовый вариант. А затем принялся играть. Обалдеть! У него невероятное чувство ритма, и он играл потрясающие сбивки. У него не всегда получалось задуманное, но было здорово за этим наблюдать.

Так в моей жизни появился Гэри Дрисколл. Блондин с детским лицом и почти блаженно невинный. Однажды он заказал себе очки, и ему обещали, что предметы в них будет видно вверх ногами, и Гэри был убежден, что сможет задирать платья девушек, тем самым любоваться их обнаженными частями тела. Вечером перед нашим первым европейским туром он упал в деревянных башмаках и сломал лодыжку. В другой раз он ткнул себе в глаз барабанной палочкой и играл с повязкой, потом решил закапать капли, но попал не в тот глаз и еще неделю ничего не видел. Список его травм все продолжался, но парень привнес в группу серьезное отношение к делу, а вместе с ним добавил энтузиазма.

Наконец-то, мы были на пути к новым совершениям – снова.

5
Месть паука

Теперь в роли менеджера нам помогали брат Ники Джим, и организатор выступлений из Итаки по имени Джон Периалас. Джон был успешным, пробивным, имел связи и, что меня больше всего впечатлило, был менеджером моего кумира, молодого певца по имени Бобби Комсток. Бобби был местным парнишкой из Итаки примерно моего возраста, чья запись, «Tennessee Waltz», попала на радио в Топ-40, он записал ее со своей группой Bobby Comstock and The Counts. Я ни капли не сомневался: если Джон Периалас работал с Бобби Комстоком, значит, этот парень знает толк.

Также Джон считал, что надо сразу переходить к источнику, поэтому мы направились в Нью-Йорк – надеясь, что выпала прекрасная возможность. Мы с Джоном и Бобби ехали 400 км в город и посещали офисы и студии, вдоль Бродвея, в первую очередь – «Брилл Билдинг»^[9] по адресу 1619 на Бродвее, на углу 48-й улицы, названное в честь магазина мужского белья, который когда-то располагался на первом этаже здания.

Именно там Нил Седака и Говард Гринфилд написали «Breaking Up Is Hard to Do»; Кэрол Кинг и Герри Гоффин сочинили «Will You Still Love Me Tomorrow»; Барри Манн и Синтия Уэйл придумали «On Broadway»; множество невероятно талантливых писателей, певцов и музыкантов сочиняли эти и десятки других безвременных хитов, которым суждено было бесконечно звучать на радио, в телерекламах и саундтреках к фильмам, и молодые поколения артистов регулярно их перезаписывали.

В 1960 году мы выпустили сингл, на этот раз назвавшись Ronnie and The Red Caps: сопливая баллада «An Angel Is Missing», написанная вместе с Клинтом Баллардом-младшим и Фрэдом Тобиасом, у которых только появился хит Джимми Джонса «Good Timin’», разлетевшийся миллионным тиражом. Нужно ли говорить, что наша песня миллионным тиражом не разошлась, но растущее чувство уверенности, безусловно, укрепила.

Теперь, будучи Ronnie Dio and The Prophets, и при помощи и поддержки Джона Периаласа, открывшего нам двери в мир звукозаписи, каждый понедельник мы, как ненормальные, носились по Нью-Йорку в поисках песни, которая, возможно, принесет нам хит. Затем, во вторник, изможденные, ехали долгой дорогой домой, делясь мыслями и впечатлениями, взвешивая все за и против. Останавливались в преимущественно «черном» отеле рядом с оживленным вокзалом Пенн, все трое кое-как втиснулись в вонючий номер стоимостью шесть долларов за ночь. Стены были покрыты плесенью.

Я ненавидел офисы музыкальной индустрии. Все знали Бобби благодаря его хиту в Топ-40, и пока я ждал и бил баклуши, они с Джоном толпились в чьем-нибудь кабинете. Время от времени меня кому-то представляли, просто из вежливости, а затем, пока взрослые разговаривали, незамедлительно отодвигали меня на задний план. Мне даже не давали сесть и послушать, пока издатели включали различные демо-записи. Несколько раз, когда в офисе мне включали демо, вскоре я понял, что это полный отстой – только человеку моего статуса могли включить такой шлак. Я знал, что лучше не сжигать мосты, а оставить дверь открытой, и однажды я вернусь, сказал я себе. И они еще увидят, кто кого.

Тем временем мы выпустили ряд синглов на различных давно забытых звукозаписывающих лейблах вроде Swan, Lawn, Derby, Stateside, Valex, Zapp и Parkway, в том числе такие отборные треки как «The Ooh-Poo-Pah-Doo» (в 1960 году хит Джесси Хилла попал на третью строчку, но для нас оказался провалом), «Will You Still Love Me Tomorrow» (в 1960 году стал хитом The Shirelles, но у нас провалился), «Say You’re Mine Again” (в 1954 году хит Перри Комо, попавший на третью строчку, но ставший для нас провалом), и «Love Potion No. 9» (в 1964 году хит группы The Searchers, попавший на вторую строчку, но опять же провал для нас). По крайней мере мы были стабильны. Я даже выпустил одну из своих песен, «Mr. Misery», вышедшую в 1963 году, сентиментальную попсовую балладу в таком же стиле, как и другие наши релизы, и, как и следовало ожидать, она тоже не стала хитом.

В то же самое время состав The Prophets снова претерпевал изменения. Наш гитарист Дик женился, и ему пришлось найти нечто стабильное, а не перебиваться на гроши, играя с нами. Поскольку он решил покинуть группу за пару дней до первого выступления нашего шестинедельного пребывания в Майами, пришлось быстро найти ему замену.

Приблизительно за 30 часов мы проехали 2400 километров по шоссе от Кортленда до Южной Флориды и заселились в номер мотеля рядом с клубом Par-Tree Lounge, где должны были выступить следующим вечером. В поездке приходилось сидеть буквально друг у друга на голове, и было ужасно некомфортно, поэтому мы с нетерпением ждали приезда, чтобы как следует выспаться – разумеется, за исключением Гэри. Его друг учился в Майами, и они планировали весело покутить.

Остальным же не терпелось отправиться на боковую. Отсутствие Гэри в течение нескольких часов, безусловно, сулило нам более спокойный сон. И, несколько раз напомнив Гэри по возвращении закрыть дверь на замок, мы отпустили его тусоваться, а сами, видимо, спали без задних ног, потому что, проснувшись, обнаружили, что нас обчистили. Бумажники пропали, часы забрали, а Гэри спал и храпел, и у него никто ничего не украл. Мы разозлились, хотя никто особо и не удивился. Гэри нужно было все объяснить и тысячу раз разжевать, но мы были слишком уставшими, чтобы заморачиваться.

По дороге в клуб мы наткнулись на огромнейшего паука, ехавшего на переднем сиденье рядом с водителем. Все тут же громко закричали! Затем мы все (и водитель) подскочили на спинки кресла и завизжали как маленькие девочки, пока не остановились, въехав на стоянку рядом с клубом, и пулей вылетели из машины на тротуар.

По-прежнему боясь эту гигантскую восьминогую ошибку природы, мы побежали ко входу в клуб, надеясь войти внутрь и закрыть за собой дверь, но дверь была заперта. Что же теперь? Может быть, звучит глупо, но никто из нас ничего подобного еще не видел. В Кортленде таких насекомых не водилось! Поэтому мы ждали возле машины, периодически вглядываясь в логово монстра.

Джон, наш менеджер, наконец приехал и, выслушав безумный рассказ, вооружился банкой «Рейда», закрыл все отверстия и окна, и побрызгал весь салон. Когда все закончилось и зверь был убит, мне стало его жалко. Смотря на высохшее тельце паука, лежавшего прямо рядом с вентиляционным коробом и издавшего лишь последний вдох, я не знал, радоваться мне или грустить. Мы за это еще поплатимся.

Во время пребывания в Майами мы были заявлены просто как The Prophets, чтобы избежать контакта с семьей Дио, и таким образом нам удалось остаться вне их досягаемости и увезти домой чемодан, набитый суммой 3000 долларов. Когда мы заметили, как из болота, расположенного за клубом, достают несколько мертвых тел, я сразу представил, как плачевно все могло для меня закончиться. Начальник охраны клуба, прежде работавший следователем отдела убийств в Майами, сказал, что эпизоды имеют характерный почерк бандитских разборок, и в этом районе такое не редкость.

Спустя шесть недель Дик решил улететь домой, поэтому мы с Ники, Гэри, нашим другом/роуди Джо Смитом уехали из Майами и добрались на машине до Восточного побережья. Меня первым выбрали крутить баранку нашего роскошного микроавтобуса «Понтиак», который стал даже больше, когда на крышу мы прикрепили большой фанерный ящик. Спустя несколько часов мы с Джо поменялись местами и продолжили путь из Флориды, проехав небольшую часть штата Джорджии, после чего въехали в Южную Каролину. Раньше шоссе не проходило вдоль побережья, поэтому дорога представляла собой двухполосную неразделенную транспортную магистраль, по бокам которой простирался густой темный лес.

Убедившись, что Джо не спит и смотрит за дорогой, я задремал на переднем сиденье, но тут же проснулся от крика Джо «Берегись!». Машинально я схватил подушку за головой и уткнулся в нее лицом, когда мы увидели на дороге большой объект. Когда нас развернуло на обочину, лобовое стекло влетело в салон машины. Открылся капот, и из двигателя повалил дым или пар. Из-за столкновения чемоданы и инструменты в задней части фургона вылетели на переднее сиденье, завалив Гэри с Ники. Приглушенный голос сзади сказал: «Выключи зажигание, пока мы не взлетели на воздух». Я тут же выключил, затем открыл одну из задних створок и стал толкать эту груду на заднее сиденье, а двое остальных парней выкарабкались наружу. Вокруг – кромешная тьма.

Похоже, никто из нас – с Гэри и Ники – не пострадал, все живы, но Джо кричал, что ослеп. Мы подбежали к нему и увидели, что глаза у него в крови. Кто-то схватил из машины полотенце, и мы дали его Джо, боясь подходить слишком близко, осознавая ужасную реальность происходящего. Джо, возможно, ослеп! Он вытер глаза, несколько раз поморгал и засмеялся. Из раны на лбу лилась кровь и затекла ему в глаза, поэтому он и «ослеп».

Первым делом мы спросили Джо, во что он врезался. На дороге мы ничего не видели, кроме нашего разбитого «Понтиака», и когда Джо ответил, что это была лошадь, мы все еще были озадачены. Если он сбил лошадь, то где же она? Посмотрели вокруг. Никакой лошади.

Времени на дальнейшее расследование не было, потому что из леса вышли человек шесть-семь и направились в нашу сторону. Ники стал громко орать, что сейчас достанет из бардачка «пушку», и то ли его глупый блеф, то ли свет от фар, вдруг появившийся на дороге, прогнал непрошенных гостей, испугав их.

Мы пытались остановить приближающиеся машины, но они пролетали мимо нас на бешеной скорости, и мы снова оказались одни во мраке ночи. Каждая проезжающая машина или грузовик и внимания не обращали на машущие человеческие фигуры, стоявшие вокруг дымящейся груды металла.

Вдруг позади нас из-за деревьев вышел человек с огромной немецкой овчаркой. На этот раз мы не рассчитывали, что трюк с «пистолетом в бардачке» испугает животное, поэтому стояли как вкопанные, пока эта огромная грозная собака и незнакомец молча изучали нашу машину. Мужик нагнулся, чтобы посмотреть государственный номер, а затем спросил: «Че, все из Ну-Йорка?».

Мы неохотно признались, нервничая, как на такую новость отреагирует суровый охотник на юге с собакой-людоедом. К нашему огромному удивлению и облегчению, он широко улыбнулся, заявив, что сам из Бруклина. И вдруг мы побратались. Он пообещал вызвать нам полицию, а сам ушел в глубь леса. Нам слабо верилось, что он пришлет за подмогой, поэтому мы продолжили голосовать на дороге, хотя машин в столь поздний час было крайне мало.

Наступила полночь, когда наконец подъехала машина и водитель высунулся из окна и спросил, требуется ли нам помощь. Он вез маленькую дочь в больницу в городе Флоренс. Ему, вероятно, не стоило останавливаться, но, когда он узнал о нашей дилемме, то предложил вызвать полицию. Затем развернулся и поехал обратно. Остановился, сказав, что видел по дороге местный полицейский участок и скоро прибудет подмога, а затем он поехал в больницу. Я часто задавался вопросом, что же за болезнь была у его дочери, и надеялся, что они живут долго и счастливо. Спасибо тебе еще раз, незнакомец.

Мы прождали приезда полиции и выдохнули с облегчением, когда увидели, как вдали приближаются мигающие сирены. За нашей тачкой остановились две патрульные машины, и я побежал к ним, чтобы попросить офицеров вызвать скорую для нашего истекающего кровью друга Джо. Шериф и его помощник проигнорировали меня и стали разговаривать друг с другом. Мы узнали, во что врезались, когда я услышал, как один из них со смехом сказал: «Пахоже, эти придурки сиводня пригатовят на ужин мула».

Они отошли на некоторое расстояние от машины. Мы последовали за ними, и, разумеется, там, на обочине, лежало большое похожее на лошадь животное. Я повторил просьбу вызвать «скорую помощь», и на этот раз мне велено было «заткнуться». Это был Дальний Юг^[10], а нас, Янки, потчевали ужасными рассказами об этих ре́днеках^[11], чтобы знать, как себя вести и понимать, что лучше действительно немедленно «закрыть хлеборезку».

Мы ответили на их вопросы и достали все документы, чтобы развеять подозрения этих диких грубиянов. Наконец, они вызвали тягач и посадили нас в одну из полицейских машин, а затем отвезли в больницу Флоренс. Помощник офицера вдавил педаль газа в пол, и мы, под визг покрышек, помчались со скоростью в несколько сотен километров в час. Я был до смерти напуган, особенно сразу же после недавней аварии, но помнил, что шериф велел «диржать чортоф рот на замке».

В довершение всех бед он настойчиво пытался с нами разговаривать и постоянно, отвлекаясь от дороги, поворачивался к нам, пока мы летели как пуля. В какой-то момент он в шутку спросил, а не мы ли те парни, которые «грабанули банк» в Мэннинге (ближайшем городке) на сумму 3000 долларов; и какое совпадение, что именно эта сумма у нас и была при себе. Мы представляли себя в роли каторжников, а потом приходили в себя, а коп нес какую-то непонятную чушь, пребывая в своем мирке.

Нам сделали прививку от столбняка и вытащили из разных частей тела большие куски стекла. Лобовуха превратилась в крошечные осколки, которые посыпались на нас с такой силой, что еще долгие месяцы мы находили их в одежде. Нам сказали, что мы сбили мула и бедное животное влетело в лобовое стекло, а затем зверя отбросило. Он подлетел в воздухе, потому и пропал из нашего поля зрения. Теперь все понятно.

Помощник шерифа забрал нас из больницы показать раскуроченную машину на свалке автомобилей, куда ее отвезли на тягаче, и мы с глубоким восхищением наблюдали, как сторожевая собака бегала за копом по территории, вынудив его залезть на гору старых покрышек. Хороший песик.

Мы продали свою груду металла за пару сотен долларов, наше оборудование отвезли на железнодорожный вокзал, а на утро доставили в Кортленд. Товарный поезд отбыл за несколько часов до нашего выступления, поэтому надо было где-то убить время. Напротив вокзала находился старый кинотеатр, и мы решили, что именно там и проведем остаток дня.

Когда мы пришли в уже в темный зал, сев на места на последнем ряду, свет в кинотеатре уже потух и на экране показывали фильм. Его называли вестерном, и нам не терпелось увидеть, как Джон Уэйн и Рой Роджерс накостыляют плохим парням. Вместо этого Сидни Пуатье^[12] с неистовой силой косил белых ковбоев, под аккомпанемент безумных зрительских выкриков одобрения, а каждый его противник хватался за грудь и падал на землю. В этой сельской южной части по-прежнему действовала сегрегация, а мы выбрали кинотеатр для черных. Не помню, чтобы нам кто-то угрожал, но как же мы радовались, когда Сидни «вырубил» очередного бледнолицего.

Поезд по дороге в Вашингтон останавливался везде, и, доехав до столицы, мы пересели на экспресс-поезд до Нью-Йорка, а там и до Кортленда. Спустя 36 часов оказались дома, страдая от боли в пояснице, расстроенные, разочарованные и потерявшие группу – по крайней мере, до тех пор, пока не нашли на место Дика нового гитариста. Паук-монстр из Майами все-таки нам отомстил!

Но когда настало время искать нового гитариста, нам улыбнулась удача. Не пришлось искать дальше собственной семьи. У моего двоюродного брата, барабанщика, была своя группа, но он хотел играть на гитаре. Он, кстати говоря, здорово играл на барабанах, но хотел выражать себя другим музыкальным способом. Как гитарист он имел множество недоработок, но быстро учился и помог привнести в нашу музыку столь необходимую агрессию. Звали его Дэвид Файнштейн, но мы стали называть его «Рок», потому что сочетание весьма странное. «Рок» прижилось. Под влиянием Рока мы стали играть более мрачную и мощную музыку, но по-прежнему продолжали исполнять чужой материал, чтобы зарабатывать на жизнь.

Благодаря связям нашего менеджера Джона из Нью-Йорка мы выбили участие в туре в качестве разогрева для нескольких коллективов, включая и хедлайнера, Джина Питни, который колесил с прощальным туром по Востоку. На гастроли с Питни мы добавили в состав два саксофона, клавишные и двух трубачей, и одним из трубачей стал ваш покорный слуга. Я все это ненавидел, но нам платили и позволяли сыграть несколько песен на нормальном оборудовании. Можно было и потерпеть. Я следовал за мечтой, но, чтобы добиться своих целей, приходилось платить по счетам.

Ники около года мучился от болей в желудке, и медицинское обследование выявило язву. Бо́льшую часть времени он страдал от ужасной боли из-за нашего образа жизни, поскольку мы слишком отрывались и почти постоянно гастролировали. Врач, естественно, посоветовал Нику не ехать в следующее турне. Я был опустошен. Это ведь наша общая мечта, и, казалось, у нас наконец-то начинает получаться, и я не мог представить этого без Ники, но он убедил меня продолжать без него. Обещал вернуться здоровым и готовым к следующему музыкальному штурму.

Теперь требовалась замена, и легче всего было пройтись по многочисленным местным группам в Кортленде. Мы практически сами смогли выбрать себе музыканта. Выбор пал на свободолюбивого парня по имени Даг Талер. Даг приехал в Кортленд студентом колледжа и сразу же остался там на постоянке. Сколотил группу с остальными студентами, а затем вступил в местный коллектив Brian’s Idles. Мы много раз видели, как они выступают, и решили, что Даг нам идеально подойдет. Мы пригласили его, и он тут же согласился.

Первые несколько выступлений прошли в смятении. Мы играли перед основной массой клубной публики, которая пришла, ожидая более попсовых песен, а не Дага, одетого как Пульчинелла^[13], в широченных джинсах-клеш, и кричавшего на публику, что они идиоты. У Дага было музыкальное видение, и он не считал свои выходки чем-то из ряда вон выходящим. Мы же, с другой стороны, едва ли говорили публике хоть слово, предпочитая прятаться за стеной звука. Но как ни странно, контакт с пришедшими был установлен. Подросткам уже осточертели слащавые сентиментальные коллективы, считавшиеся интересной и увлекательной молодежной музыкой.

Гастролировали мы на двух автобусах, один – для Джина Питни, другой – для остальных групп, заявленных в программе. С нынешними автобусами в плане удобств и комфорта, конечно, не сравнить. Ни кроватей, ни балок, ни телевизоров, лишь вызывающие боль в спине сиденья из искусственной кожи и отвратительные дороги. Это была середина 1960-х, и мы привыкли гастролировать налегке.

В автобусе мы подружились с группой из Австралии. Назывались они Easybeats, и у них был большой хит благодаря пластинке Friday on My Mind. Мы решили, что круче них нет никого. Они были уверенными в себе профессионалами с огромным опытом, поскольку много лет играли рок-н-ролл в злачных барах и клубах Австралии. Их гитаристы, Харри Ванда и Джордж Янг, сочиняли большинство песен. Спустя несколько лет, когда я вышел на сцену с AC/DC, было видно, что Джордж оказал влияние на своего младшего брата, Ангуса Янга.

Стоя сбоку сцены, мы каждый вечер завистливо за ними наблюдали. Они не просто не испытывали проблем со старой местной публикой, пришедшей увидеть одного лишь Джина. Они ни разу не дали слабину, какими бы ни были условия, и мы изучали каждое их движение и повадки. Вернувшись в Кортленд, мы уже были ими.

Предыдущая группа Дага, The Idles, заменила его, пока он гастролировал с нами, и обратно уже не взяла. Мы чувствовали вину из-за того, что он потерял работу, но тайно благодарили судьбу, что они отпустили его, и теперь он мог официально стать участником нашей группы. Даг бросил гитару и стал новым клавишником. В составе Easybeats он сочинял песни еще до встречи с нами, но, попав под их чары, стал развиваться дальше, вышел на новый уровень сочинительства, и мы начали вставлять в свои выступления все больше интересных песен его авторства.

По всему центральному и южному Нью-Йорку рядом с густонаселенными университетами начали появляться концертные площадки на 1000+ мест. Это были экономно построенные амбары с бетонным полом и стенами, обшитыми волнистой тканью. В интерьере преобладали сцена и бар. Идеальное сочетание: пьяная молодежь и рок-н-ролл.

Одно из таких заведений было построено в самых мрачных и злачных частях штата: в особенности, деревушка Уэллсвилл. Площадка называлась The Heater. Если повезет, на тебя могло прийти 1500 человек, а везло часто. Университет Альфреда находился прямо под рукой, но приходили туда в основном местные ребята, и они умели отрываться.

Девчонки из соседних городов заселялись в номера мотелей, где останавливались мы, чтобы сходить на концерт, а потом до утра пьянствовать в наших номерах. Девчонки простецкие, хотели веселья и не знали запретов. У них были прозвища: Амазонка, Викинг и Топорное лицо (не скажу, почему). Выступление прошло отлично, но о наших тусовках потом легенды ходили.

Некоторыми нашими клиентами были представители байкерского клуба «Шабаш». Поначалу их было немного, но в конечном счете они стали приходить и с каждым нашим успешным выступлением вели себя все более отвязно. Стали добродушно угрожать нам, что похитят в свое логово в горах, но мы всегда отшучивались. И однажды, в субботу вечером, после нашего финального выступления, «Шабаш» напал на «Пророков». Они схватили нас, каждого посадили на заднее сиденье мотоцикла и увезли во мраке ночи.

Они привезли нас, и везде вокруг домов стояли мотоциклы, мы вошли, и нас представили их грозно выглядящим главарям и «любовницам». Ребята передавали выпивку по кругу и требовали, чтобы мы пили столько же, сколько и остальные. Некоторые девчонки подкатывали к нам, но приходилось их отшивать, поскольку мы боялись, что нам прилетит от парней. Когда мы все прилично надрались, нам сказали, что это чистейший спирт. Последнее, что я помню с той ночи, до того, как вырубился, это как десять или двенадцать байкеров вспахивали лужайку, колеся на своих безумных «Харлеях», устроив массовые соревнования друг с другом.

Проснулся я с ужасного похмелья и рядом с чьей-то «любовницей» в постели. О, нет! Что же я натворил?! Думаете, рассказы про бандюганов дядюшки Джонни – это страшно? А вы попробуйте проснуться с дикого похмелья в доме, полном «Ангелов ада», поняв, что только что переспали с одной из их девушек.

«Что же мы наделали?» – ненавязчиво поинтересовался я. К счастью, оказалось, что эта молодая девушка была совершенно не против. Она уверила меня, что все хорошо, и члены клуба сами ее под меня подложили. А, ну тогда ладно. Может, оно и так.

Я пришел в себя и тут же помчался в туалет, где хорошенько порыгал, видимо, лишившись последних мозгов!

Ну что? Все готовы к веселью?

Ники Пантас, я и мой двоюродный брат, Дэвид «Рок» Файнштейн, во время записи в небольшой студии Ника

6
Электрические эльфы

Под вывеской Ronnie Dio and The Prophets с 1962 по 1965-й год мы выпустили десять синглов. И, хотя ни один из них не попал в хит-парад, радиоэфир, который нам предоставили местные станции Восточного побережья, позволил продолжать расширять список возможных концертных площадок для выступлений. Одним из таких мест был город Уотербери, штат Коннектикут, и поездка туда навсегда изменит мой жизненный уклад.

Уотербери – прозванный «латунным городом», поскольку является центром изготовления меди в США – был зажиточным городом с населением примерно сто тысяч человек, расположенным на юго-западном сегменте штата, в 120 км от Нью-Йорка и в 386 км от Кортленда. Когда мы там впервые выступили, нас определили в клуб под названием «Сахарный домик», и во время каждой паузы какой-то парень по имени Брюс, утверждавший, что может выбить приличный гонорар, договорившись о концертах на других местных площадках, продолжал нам докучать. Мы дали ему от ворот поворот, но он все равно вручил нам свою визитку, и когда спустя несколько недель мы снова вернулись туда с концертом, Брюс, разумеется, тоже пришел.

Брюс Пейн был прирожденным музыкальным бизнесменом. Он рубил фишку, умел добиваться своего и верил в нас. Чем больше он говорил, тем больше мы думали, что, может быть, стоит его послушать. Мы были преданы нашим первым менеджерам, Джонсу и Джону, но стало ясно, что они не смогут вывести группу на следующий уровень. К 1967 году стало очевидно, что наши мечты и самоотверженность превосходят их стремление, поэтому мы связали свою судьбу с Брюсом.

Контркультурная революция была в самом разгаре, перейдя на политику, моду, науку и, больше всего, музыку, которая всем им служила голосом – King Crimson, Pink Floyd, Deep Purple, Джими Хендрикс, Black Sabbath и, разумеется, Led Zeppelin. Стали появляться великие боги гитары. Музыканты вроде Ричи Блэкмора, Джимми Пейджа, Джеффа Бека и Эрика Клэптона привнесли в свои песни продуманную, но в то же время инстинктивную музыкальность. Все они были англичанами и одержимы американским блюзом, но также очень хорошо знакомы с классическими и фольклорными темами. Певцы тоже все друг от друга отличались – Стив Марриотт, Пол Роджерс, Ян Гиллан, Род Стюарт и Роберт Плант – вокалисты с невероятно мощным голосом и экспрессией. Я оказался в настоящем раю. Теперь и я наконец мог использовать свой голос таким образом.

То была эра, когда синглы превосходили альбомы в качестве основного источника интереса для покупателей; впервые в рок-н-ролле первостепенное значение приобрело сочинение собственных песен, умение экспериментировать и показывать свои способности, нежели гнаться за хитами. Чтобы подчеркнуть, насколько серьезно мы были настроены развивать группу, мы снова сменили название, на этот раз на Electric Elves. Даг всегда называл нас с Роком «эльфами», поэтому мы стали электрическими лепреконами.

Ники также оборудовал небольшую студию звукозаписи, планируя расширяться, когда мы наконец «добьемся своего», и мы видели, насколько он станет классным и опытным звукоинженером. Теперь требовался лишь тот, кто понимает, чего мы хотим и куда нужно двигаться.

Мы решили, что это Брюс. Помимо того, что он поддерживал наши планы стать более «альбомной» группой, он также обещал удвоить наш заработок с выступлений. Оставаясь верным своему слову, Брюс повел нас вперед, и в Коннектикуте мы действительно стали зарабатывать серьезные деньги. Один из успешных концертов состоялся в Guggie’s, клубе, который держал замечательный здоровый американец итальянского происхождения по имени Фрэнк Гульельмо. Брюс всегда договаривался сразу о неделе концертов, и нам это нравилось. Брат Фрэнка, Анджело, или Оги, как мы его называли, работал в этом клубе барменом, но одно время судил матчи Национальной лиги, а теперь слегка выгорел. Его так достали постоянные «ауты», что он от балды стал выкрикивать «Сейв!» или «Аут!». Нам с Ники очень с ним повезло, ведь мы оба преданные фанаты бейсбола, и между концертами мы зависали с Оги и часами слушали его завораживающие истории.

Последний концерт на той неделе в клубе Guggie’s мы закончили в воскресенье в восемь часов. В Коннектикуте в Христианский Шаббат алкоголь после восьми уже не продавали, поэтому мы обычно сразу же ехали домой в Кортленд. За несколько месяцев до этого мы купили новый, чересчур длинный фургон и теперь могли ездить с комфортом, а не сходить с ума во время поездок. Язва Ники по-прежнему не давала ему употреблять алкоголь, и, хоть никто из нас в тот день не напился, разумеется, крутить баранку выбрали Ники. Гэри с Роком уселись сзади, я занял место рядом с водителем, а Даг сидел на моторном отсеке, расположенном в грузовике между мной и Ником. Мы ехали на север по двухполосной трассе 8 из Уотербери, собираясь выехать на ближайшую автостраду.

Той ночью мы едва ли видели на дороге другие машины, как вдруг заметили, что издалека на нас движутся фары. Когда они приблизились, мы поняли, что машина, которая мчит навстречу, едет по нашей полосе, и мы закричали и запаниковали, предупреждая Ники об опасности. Он сбавил скорость примерно до 40 км/ч, но все равно казалось, что нас тянет к этим фарам, словно два гигантских магнита. Ники свернул на встречную полосу, пытаясь избежать столкновения, но и водитель другой машины сделал то же самое. Ники попробовал вильнуть вправо, но результат был тот же; другая машина тоже петляла с одной полосы на другую, а потом вдруг… темнота.

Я слышал, как до меня доносятся голоса, и почувствовал, что меня кто-то трясет. Открыл глаза и увидел – какой-то парень пытается вытащить меня из фургона. Даг был серьезно ранен и кричал, лежа рядом со мной, а Ники бездыханно лежал на руле. Я дотронулся рукой до лба, а когда убрал, чтобы проверить, по ней ручьем лилась кровь. Во время столкновения Рока выбросило вперед, и он разбил лицо об угол моторного отсека. Сломал лодыжку, а сам лежал без сознания на полу. Гэри всего трясло, но он был цел.

Я хотел помочь Дагу. Он мучился от ужасной боли, но Гэри и какой-то парень вытащили меня из фургона и посадили в машину к этому незнакомцу. В дыму и ярком искаженном свете фар я увидел, как к нам, шатаясь, идет какая-то фигура – это был водитель той машины. Он просунул голову, где я сидел, все еще пребывая в шоке, и с широкой ухмылкой спросил: «Как ты, приятель?». От него разило алкоголем. Я вышел из себя. В глубине души я понимал, что Ники мертв, и я не могу успокоить Дага, во всем виноват этот пьяный придурок, а ему наплевать. Я пошел за ним, наверное, это происходило в замедленном эффекте, потому что, не успел я вылезти, как меня обратно затолкали в машину, а потом мы куда-то помчали.

Меня, Рока и Гэри отвезли в больницу через границу, в Сандисфилд, штат Массачусетс. Когда две машины столкнулись, меня мотануло вперед, и я пробил лобовое стекло. Однако вмешалась физика и меня втащило обратно в салон. И в больнице врачи сказали, что у меня рассечен скальп и сотрясение мозга. Я сломал лодыжку, и у нас с Роком порезы вокруг глаз.

Нас срочно отвезли в отделение реанимации, где мне обрезали длинные волосы и пытались успокоить. Я лежал и ныл, чувствуя дискомфорт, и беспокоился за Ники и Дага. Полицейский штата Массачусетс пришел с еще одними носилками, на которых лежал водитель врезавшейся в нас машины, и я снова потерял над собой контроль. Меня успокоили, согласившись с моим требованием проверить этого ублюдка на содержание алкоголя в крови. Я знал, что винить во всем будут патлатых, только если не окажется какого-либо доказательства его вины, даже несмотря на то, что, услышав его невнятную речь, все в палате убедились, что парень конкретно пьян.

Врачи колдовали надо мной несколько часов, затем в кресле привезли в палату, где также лежал Рок. Когда я приехал, он крепко спал. Нога его была в гипсе и подвешена на весу, а вокруг глаз виднелись швы, лицо распухло и было в синяках. Мне дали обезболивающее, и я тут же забылся в беспокойном сне.

Утром я проснулся и инстинктивно потянулся потрогать травмированную голову. О Боже! Она была огромной. Казалось, пока я спал, она стала размером с пляжный мяч. Я позвал медсестру и увидел, как она вошла в комнату и сосредоточила взгляд на моем округлом куполе, и с лица ее пропала радостная улыбка. Она спешно выбежала и вернулась через пару секунд, приведя с собой целую команду одетых в белые халаты медицинских работников, которые окружили мою койку и начали охать и ахать. По-видимому, прямо перед тем, как мне наложили швы, одна из медсестер пролила перекись водорода мне на скальп, и в результате этого ночью ситуация усугубилась. У врачей было два варианта решения этой проблемы. Они могли снять пятьдесят три шва, державшие мой скальп, и начать зашивать заново, либо принести соляные таблетки, чтобы попробовать уменьшить распухшую голову. Я голосовал за таблетки, и врач, похоже, согласился. Принесли таблетки, и через несколько часов голова стала почти прежнего размера.

Однако мне пока еще никто так и не удосужился рассказать, что с Ники и Дагом, поэтому вечером я стал пытать медсестру. Боль, исказившая ее милое личико, стала столь нужным нам ответом, и она аккуратно рассказала, что случилось с нашими друзьями. Ники умер на месте, его раздавило рулем. Ноги Дага, болтавшиеся над моторным отсеком, оказались зажаты между двигателем и незащищенной передней частью фургона. Пришлось вызвать два тягача, чтобы достать его из-под груды обломков, и к тому времени его ноги почернели от отсутствия циркуляции крови. Медсестра сказала, что, скорее всего, ноги ампутируют, а самого Дага увезли в больницу в Хартфорде, штат Коннектикут, где есть необходимое оснащение. Мы с Роком отвернулись друг от друга и, заплакав, уснули. Может быть, мы проснемся и окажется, что весь этот кошмар – лишь дурной сон. Но нет, наступил следующий день, и мы с ужасом осознали, что произошло. На душе становилось только хуже.

Неделю за нами ухаживали и лечили, а потом выписали. Отец Рока, пробывший с нами в больнице весь период нашего восстановления, отвез нас домой. Я решил, что дорожных поездок с меня хватит. Я потерял лучшего друга, и все наши мечты в одночасье рухнули на той злосчастной дороге после аварии, превратившей нашу машину в груду металла, и мне не хотелось это вспоминать. Становилось невыносимо от одной мысли об этом.

В течение следующих нескольких дней я замкнулся в себе, выйдя на связь лишь для того, чтобы услышать замечательную новость: Даг все-таки не лишился ног. Изначально ему прогнозировали ампутацию, но, когда его привезли в больницу Хартфорда, там находился замечательный мануальный терапевт, который настаивал, что ноги надо оставить. Прошло несколько часов операции и три месяца в Хартфорде, и врач оказался прав. Еще несколько месяцев в гипсовой повязке и терапия, и Даг снова встал на ноги. В физическом плане он восстановился. Даже подумать страшно, какую он пережил психологическую травму.

Тем временем сам я выглядел как монстр Франкенштейн – лысая коренастая башка, которую украшали десятки швов, и почерневшие глаза да синяки, будто каждый раз, когда я набирался смелости взглянуть на себя в отражение, на меня таращится Майкл Майерс из фильма «Хэллоуин». Боясь, что меня увидят, я никуда не мог выйти.

К сожалению, выйти все же пришлось, и это были похороны Ники. Его брат Джим любезно организовал запоздалую церемонию прощания специально для нас с Роком, ведь на первой мы, разумеется, присутствовать не могли. Впервые с момента той ужасной аварии выжившие участники группы были вместе (Даг все еще восстанавливался). Даже покинув нас, Ники смог вновь разжечь в нас огонь и возродить мечту. В ту же минуту мы с Роком и Гэри решили, что будем продолжать, если не ради себя, то ради нашего падшего товарища.

Мы принялись репетировать втроем, но знали, что в конечном итоге понадобится еще один музыкант. Как минимум еще полгода Даг был не в состоянии к нам присоединиться, и мы не знали, захочет ли он снова во все это ввязываться, но дверь для него оставили открытой.

И снова мы стали присматривать себе кандидата среди местных музыкантов и обратили внимание на певца/пианиста, возглавлявшего собственную группу Mickey Lee and The Persians. Он напоминал «хонки-тонк-пианистов»^[14], которых копировал, особенно своего кумира Джерри Ли Льюиса^[15]. Мы сомневались, что пианино впишется в нашу музыку, но по крайней мере это было что-то новое и нам это нравилось. Когда мы сыграли с ним первые концерты, опасения отпали – мы знали, что снова готовы к работе.

Звали его Мики Ли Соул, и он идеально нам подходил. Они с Гэри инстинктивно тянулись друг к другу, поскольку любили тусовки и вечеринки. Наслаждались женщинами и жизнью, и не было этому наслаждению ни конца ни края. Благодаря им мы не чувствовали границ. Мики Ли выглядел как молодой Пол Ньюман^[16], а перед его, казалось бы, застенчивым поведением и голубыми глазами не могла устоять ни одна женщина, с которой он знакомился. Каждый раз, когда мы где-то выступали, с завистью смотрели, как Мики Ли уходит домой с самой красивой женщиной в клубе.

Однако было несколько случаев, когда мы совершенно точно не хотели оказаться на его месте. Например, в Олимпийской деревне на Лейк-Плэсид, штат Нью-Йорк. Мы выступали «У Фредди», единственном настоящем рок-клубе в небольшом курортном городке, чье население увеличивалось, как только выпадал снег. Группы девушек приезжали на пару недель провести зимние каникулы, прокатиться по склонам гор Адирондак, а также искали себе развлечения на ночь. Для Мики Ли это была настоящая нирвана, и каждую ночь он проводил с какой-нибудь девицей.

Клуб «У Фредди» выделил нам двухэтажную лачугу, где можно было поспать, да еще и рядом с клубом – когда концерты заканчивались, место превращалось в настоящую вечеринку. К моменту нашего выхода на сцену в клубе, как правило, яблоку негде было упасть, поэтому с выбором спутницы на вечер проблем не возникало. И Мики Ли заметил за столиком несколько ничем не примечательных девушек, но одна на их фоне здорово выделялась, и как только мы отыграли свой первый сет, Мики пулей помчался к ней за столик. Она была красива, и мы никогда не видели, чтобы Мики Ли так долго пытался завоевать внимание женщины. Он всю ночь угощал ее и ее подруг выпивкой и без устали флиртовал с ней. И когда в конце вечера он объявил нам, что «вписан», мы ни капли не удивились.

После нашего финального выступления свет еще около получаса всегда оставался приглушенным, и когда свет наконец включили, наступило время забирать гонорар и уходить в дом рядом с клубом. Все девушки за столиком Мики Ли, за исключением «той самой», встали. Он терпеливо ждал, пока встанет и она, а когда она этого не сделала, он сказал: «Слушай, я тут через стенку живу. Ты со мной?». Разумеется, она сказала, что идет, и вот тогда-то мы и заметили, что все это время она стояла на ногах. Прославленный дамский угодник Мики Ли снял карлицу!

Будучи бесчувственными идиотами, мы чуть не легли со смеху, когда она быстренько потопала своими ножками, стараясь поспеть за Мики Ли, который заметно ускорил шаг, пытаясь убежать подальше от этого красивого гнома. Карлица вдруг принялась бежать, перекашиваясь на одну сторону, и все же настигла его, когда он замешкался, пытаясь открыть ключом входную дверь. Мики был обречен. По крайней мере нам так казалось. Но он обожал женщин и, безусловно, не стал отказываться. Утром они расстались, довольно улыбаясь и обещая друг другу воссоединиться следующей ночью, но к вечеру, разумеется, Мики уже заприметил другую.

Пока мы ждали, когда Даг восстановится, новый состав продолжал получать все больше денег. Нам по-прежнему было где выступить, и концерты помогли слегка притупить боль, полностью забыть которую все равно невозможно. Несмотря на упорство и гордость, пришлось расставить приоритеты, и мы с радостью исполняли чужие песни везде, где нам платили, время от времени разбавляя программу собственным материалом. Только так в те дни можно было остаться замеченным. Улучшать репертуар, проверяя на публике свои песни, и, если они не заходили – исключать их, но при этом раскручивать хиты, которые реально пользовались спросом.

В итоге Даг, хромая, вернулся в группу и снова взял в руки гитару, а Мики теперь отвечал за клавишные. Также Даг принес с собой песни, которые написал, пока был прикован к постели. Из-за травмы одна нога у него почти не сгибалась, отчего он стал выглядеть еще более чудаковатым.

В дороге мы теперь останавливались в отелях вроде Marriot, Holiday Inn и Howard Johnson’s. Заодно начали привлекать на свою сторону дорожных техников и роуди. Сначала они катались с нами, чтобы предаться ночным развлечениям и погреться в лучах славы. Многие воспринимали это как подработку. Путешествовать с группой было просто прикольно. Большинство наших техников оказались способны лишь пить пиво и свернуть косяк, поэтому приходилось постоянно искать замену.

Игорь был типичным новеньким неопытным роуди. Звали его на самом деле не Игорь; его настоящее имя мы так и не узнали. Просто все так его называли из-за неуклюжести и большого роста, сплюснутого носа и кривого рта, а голос у него был как у Ларча из «Семейки Адамс». Но парень милейший. Игорь был классным. К сожалению, классный парень – это не профессия. Гэри – кто же еще? – подружился с Игорем в ночном баре и настолько классно провел время, что предложил парню зависнуть с нами в обмен на то, что будет загружать и устанавливать нам оборудование. Дважды Игоря уговаривать не пришлось, и вдруг у нас появился еще один работник.

Игорь работал на нас (мы поняли, что дешевле ему платить, чем его кормить) около года, когда мы наконец смогли купить новый грузовик. Наши предыдущие автомобили всегда были подержанными колымагами, дорогими в содержании и ненадежными, поэтому представьте себе, как мы радовались, когда у нас появилась эта новая красавица. Игорь привозил грузовик с оборудованием за несколько часов до выступления, а позже мы приезжали на машине. Затем, в конце вечера, мы менялись местами: сначала уезжала машина с группой, а потом – грузовик с оборудованием.

И вот, в один прекрасный день (ночь и раннее утро), пребывание Игоря в группе подошло к концу.

Мы выступали в Heater в Уэллсвилле – была суббота, – но на ночь остаться не могли и сразу же после концерта пришлось ехать домой. Мы оставили Игоря, чтобы он собрал оборудование и забросил в грузовик. Пока Игорь был занят делом, он не на шутку втрескался в одну из многочисленных девушек, столпившихся возле служебного входа. Завязался разговор, бедняга влюбился, и когда девица сказала, что хочет поехать в Кортленд – увидеть Гэри, – но не на чем, Игорю пришла в голову блистательная идея. Отвезти ее на грузовике. Девчушка визжала от радости.

Рано утром, возвращаясь домой в Кортленд, Игорь и его новая девушка колесили по району в поисках Гэри. Как обычно, остальные спали, и снились нам новые контракты с компаниями звукозаписи. А Гэри, естественно, где-то тусовался, и Игорь пытался найти его, желая обрадовать новую пассию. Парочка искала Гэри несколько часов. Бесполезно.

Наконец, около шести часов утра, Игорь признал поражение и галантно предложил отвезти расстроенную девушку обратно в Уэллсвилл, причем инструменты и оборудование так и не выгрузил. Отвез ее, а потом, рядом с клубом Heater, где все и началось, утверждал, что перед ним пробежал олень, и, пытаясь избежать столкновения, Игорь свернул с дороги, заехав на бетонный бордюр. Днище пробило, и машина со скрежетом скользила по бетонным сваям, и перед тем как врезалась в столб электропередач, огромный алюминиевый кузов, где лежало наше драгоценное оборудование, разрубили деревья, и его частично оторвало от борта грузовика.

Тем солнечным воскресным утром около десяти часов у меня зазвонил телефон. Это был Игорь. Он спросил, планируем ли мы репетировать в понедельник, и когда я сказал, что да, он проинформировал меня, ворча словно маньяк, что никакой репетиции не будет, потому что, объяснил Игорь глубоким загробным голосом, он только что разбил грузовик и уничтожил все его содержимое. Еще одна дорожная авария, связанная с группой. Сколько же это будет продолжаться? Я спросил у Игоря, все ли с ним в порядке. По его голосу сложно было сказать, ведь он звучал как никогда низко и обреченно. Игорь заверил меня, что все в порядке, сам он отделался парой царапин и синяками.

Когда он сказал мне, что это случилось в Уэллсвилле, я спросил, почему он не позвонил вчера вечером. «Тебя не хотел беспокоить», – сказал Игорь. Само очарование.

Я отчаянно хотел узнать состояние нашего оборудования, но Игорь сомневался на этот счет. Я позвонил Дагу, и мы арендовали грузовик, чтобы привезти Игоря вместе с оборудованием обратно в Кортленд. Даг вызвал тягач, и мы собирались встретиться с Игорем на свалке автомобилей, чтобы посмотреть, что осталось от нашего средства к существованию. Когда мы приехали, отчасти травмированный Игорь отвел нас посмотреть на грузовик, большими руками он открыл задние двери, чтобы мы увидели масштаб бедствия. Мы посмотрели, и сердце замерло. Остались одни куски, как будто в кузове произошел взрыв. И снова мы были разбиты. Ни грузовика, ни инструментов, а теперь и работы нет.

Обратно в Кортленд мы ехали очень долго, и Игорь признался, рассказав правду. Мы с Дагом молчали, но внутри все закипало. Я отвез Дага домой, обещал ему позвонить и поехал к Игорю. Остановился возле его дома и медленно ждал, пока тот откроет дверь и выйдет из машины – никогда больше не возвращаясь. Неугодный. Изгнанный. Мы его простили. Навсегда. Выходя, он повернулся ко мне и спросил: «Означает ли это, что моя работа в опасности?». Ну разве он не милый?!

Из ребят, работавших со мной и нашей группой и действительно чего-то добившихся как профессиональные роуди, самым лучшим был Раймонд Д’Даррио. Раймонд стал нашим звуковиком и мастером на все руки, и в конечном итоге остался со мной на долгие годы, когда я играл в последующих группах. Он серьезно относился к своей работе, а также был еще и музыкантом. Надежность Раймонда перестала вызывать вопросы, когда по дороге на концерт у него нашли немного травы, но, даже проведя несколько часов в участке, он все равно устроил выступление. Раньше за хранение травы – пусть ее было совсем чуть-чуть – могли запросто посадить. И то, что Раймонд прямо из участка приехал на концерт и все нам установил, не делая из этого большого события, многое говорило о парне, который нужен тебе на гастролях, где все, что может пойти не так, обязательно случится, и не один раз.

Раймонд был настолько крут, что мы разрешили ему при необходимости нанимать и увольнять помощников, пока он не нашел ветерана Вьетнамской войны по имени Дэвид Нидл, ставшего неотъемлемой частью нашей большой и дружной семьи. Дэвид был бывшим фронтовым врачом, и время от времени, когда перебирал с алкоголем, страдал контузией. Но после всех «барных войн», которые мы прошли как группа, Дэвид казался нам вполне нормальным и очередным хорошим парнем, который поможет в трудные времена.

Все же в нашем парадизе назревали неприятности. По-прежнему задаваясь вопросом: «Как можно не хотеть заниматься музыкой вечно?», я не заметил музыкальные разногласия, возникшие между Гэри и Роком – и Дагом. Даг по-прежнему стабильно мог сочинять свои песни и показал несколько почти готовых композиций, к которым уже придумал аранжировки.

Наш первый сингл в качестве Electric Elves прилично задрал планку; гимну подобный номер, к которому Даг написал и придумал аранжировки, назывался «Hey, Look Me Over». Написан он был под вдохновением от песни The Who «Substitute», ставшей хитом в Великобритании и нескольких других странах – но не в Штатах. Может быть, если бы она стала хитом у нас, The Who сказали бы, что «вдохновлялись» группой Electric Elves. The Who ведь в тот же самый год впервые приехали в Америку. Только хитом песня не стала. Как и следующий сингл, еще одна песня Дага под названием «She’s Not the Same». Скорее, оркестрованная попсовая баллада, скорее, Walker Brothers, нежели The Who, но опять же – не хит. Несмотря на неудачу, в качестве следующего сингла мы записали еще одну песню Дага, еще одна бодрая оркестровая попса, в этот раз напоминавшая больше The Monkees, под названием «Amber Velvet» – «Красивое имя для красивой девушки…». Опять же, не хит.

Тем временем мы сократили название группы до The Elves (Эльфы). Даг решил составлять концертную программу, где были наши песни, но акцент по-прежнему делался на композиции, полюбившиеся публике. Он расписывал и выкладывал нам сетлисты. Нам же нужно было лишь их выучить, отрепетировать, затем прогнать перед выступлением. Когда выпадало несколько выходных, нельзя было сочинять и придумывать аранжировки или даже слишком много думать о музыке. Дагу идея понравилась, и мы были ему благодарны. Но не собирались весь день сидеть в четырех стенах, сочиняя или выбирая сетлисты. Не тогда, когда могли куда-нибудь пойти и отрываться как ненормальные! Разве не ради этого мы сколотили группу?

Но я даже не предполагал, что Рок, самый недовольный из всех, уже некоторое время бренчал на гитаре и придумывал идеи для песен, но нам об этом не сказал, поэтому мы продолжали играть материал Дага и кавера, которые он выбирал для шоу. Под музыкальным попечительством Дага мы достигли довольно неплохого статуса и могли исполнять целый альбом каверов вместо того, чтобы играть избранные хиты. Могли от начала до конца исполнить альбом The Who Tommy. В той же манере был исполнен альбом The Beatles Abbey Road. Даг сочетал в часовой программе разные темы. Публика восторгалась нашим трудолюбием и амбициями. Да и мы сами были потрясены и, как обычно, демонстрировали неплохой уровень.

Но постепенно сгущались темные тучи.

Существовало правило: в первую неделю репетиций можно принести любую чужую или свою песню. И однажды Рок принес альбом группы Humble Pie с участием замечательного бывшего фронтмена Small Faces Стива Марриотта и потрясающего нового гитариста Питера Фрэмптона (недавно ставшего «Самым горячим мужчиной» в Англии). Рок включил нам трек с этого альбома и думал, что мы, возможно, захотим сыграть «Stone Cold Fever», дерзкий сочный рок-боевик от одной из наиболее фанковых рок-групп – и Даг вышел из себя. Просто негодовал. Даг предложил Року убить медведя, который тому на ухо наступил – мол, это пустая трата времени, сидеть и учить этот кусок дерьма. Даг еще несколько минут негодовал, грозно испепелил взглядом Рока, который, как и все мы, ошалев от такой реакции, замолк, затем поковылял вверх по ступенькам и вышел, выдвинув нам таким образом ультиматум. Либо будет, как хочет Даг, либо никак!

Дверь захлопнулась, и, потрясенные, мы уставились друг на друга.

Гэри первым громко озвучил то, о чем думали все остальные. «Что же мы натворили?»

Гэри, заядлый тусовщик, столь неожиданно для всех нас четко сформулировал ситуацию в этот кризисный момент.

– Ну и пошел он на хер! – сказал Гэри. И мы с ним согласились.

Elves: я, Рок, Гэри, Мики Ли и Даг Талер

7
Пурпурное безумие

Если и был определяющий момент, ставший проводником в мое музыкальное будущее, то случилось это, когда Даг Талер покинул Electric Elves, а мне пришлось помочь ребятам придумать свой материал. Было нелегко. Эту роль уверенно выполнял Даг, и мы стали от него зависимы. Теперь же полагаться оставалось только на себя.

В музыкальном плане мы все упростили, и оказалось, что так нам работается лучше всего: мы стали мощным трио с пианино «хонки-тонки». На дворе стоял 1971 год, и в моде были бескомпромиссные рок-группы, умевшие завлечь, обладавшие музыкальным мастерством и – хотелось бы надеяться – писавшие хорошие песни. Мы знали, что Року такое нравится, когда он включил нам тот самый альбом группы Humble Pie. Также мы следили, в каком направлении развиваются группы вроде Led Zeppelin, Deep Purple и The Faces. Даже группы вроде The Stones и The Who, в 1960-х добившиеся успеха синглами, теперь охотно демонстрировали свою музыкальную силу, поигрывая мускулами. Музыка стала более тяжелой, блюзовой и раскованной.

Первым делом, как обычно, мы решили изменить название – с Elves на простое Elf. Во всяком случае, нам казалось, что Elf звучит тяжелее, более коллективно и самоуверенно, нежели Elves. Типа: «Эй, а чего ты такое слушаешь? Elf? Класс! Да, все котируют Elf, чувак».

У нас было все необходимое для того, чтобы протоптать новую дерзкую музыкальную тропу. Все – кроме песен. Рок сказал, что у него есть несколько наметок, над которыми он работает, но прежде не решался показать их нам, боясь, что саркастичный Даг его раскритикует. «Не неси чушь», – говорили мы ему. – «Давай послушаем!». Когда он сыграл нам свою первую наработку, мы молча поблагодарили судьбу за то, что Даг этого не слышал. Одного названия было бы достаточно, чтобы у Дага случился эмоциональный срыв. Называлась она «Sit Down Honey (Everything Will Be Alright)» – «Присядь-ка, дорогуша! (Все будет в шоколаде»). Но для нас это не имело значения. Именно простота мелодии, аккордовых прогрессий и исполнения дала нам возможность свободно выразить как себя, так и группу, чего ни один из нас прежде не испытывал. Случись бы такое пятью годами ранее, нам бы не хватило мастерства столь внезапно сменить музыкальное направление, которое предлагала песня Рока.

Мы, наверное, часами сидели над этим первым треком, придавая ему форму, доводя до ума и кайфуя от результата. Это как Rod and The Faces вперемешку с Humble Pie, с каждым исполнением улыбка становилась все шире. У Рока была еще одна замечательная композиция, «Dixie Lee Junction», опять же, очень похожая на ранний Faces и Humble Pie – блюз, но с множеством элементов хард-рока. Рок придумал ей название, наугад ткнув пальцем на карту США и оказавшись в маленьком городке Теннеси с тем же названием. Опять же, мы играли ее снова и снова, получая от процесса огромное удовольствие, после чего решили, что на сегодня хватит. Остаток вечера провели за эмоциональным обсуждением и строя планы насчет следующей музыкальной атаки в местном баре. Решили, что отныне будем играть только свои песни. Таким образом мы не смогли играть долгий сет, не повторяясь, зато всем показали дерзость и напор в музыке.

Теперь, когда заходила речь о сочинении материала, я как соавтор чувствовал себя гораздо комфортнее. У Рока была своя фишка, поэтому мы с Мики Ли стали сочинять вдвоем. Мы написали немалое количество композиций, используя электрическое пианино фирмы Wurlitzer. Было это в глухом захолустье в номере мотеля, где жил Мики Ли. Из-за теплого, более мягкого звучания инструмента становилось сложнее сочинять композиции, основанные на гитарных блок-аккордах^[17], но зато я здорово научился представлять в голове, как будут звучать инструменты, особенно гитара. Этот навык пригодится мне в дальнейшем, когда я буду работать с одними из лучших гитаристов в мире.

Нам нравилось то, что получалось у Мики Ли, но электрическое пианино звучало неуместно и терялось на фоне гитары Рока, моего баса и барабанов Гэри. Нам рассказали, что звук акустического фортепьяно можно усилить с помощью звукоснимателей, и, чтобы не бежать впереди паровоза, мы купили кабинетный рояль на передвижных ножках, и, перевернув набок, его легко можно было положить в грузовик (если, конечно, у вас задний борт с гидроприводом). Мы нашли звукосниматель, купили его и – чудо чудное – он заработал! Теперь звук пианино шел через усилители на сцене.

Приблизительно в это же время изменился и мой голос, стал чуть грубее, и я запел в своем стиле. Такой вокал подходил нашей музыке, и чем больше я двигался в этом направлении, тем естественнее и правильнее звучал. Как будто я пел так, как и должен был, по моему мнению, звучать певец в то время. Я вдруг стал сомневаться, как мой голос должен звучать, поэтому для самовыражения решил использовать свой настоящий голос, не ставя никаких рамок. Впервые в жизни я пел от сердца.

К этому времени у нас было уже достаточно материала, чтобы продержаться на сцене еще как минимум шестьдесят минут, но нужно было проверить свои силы, впервые исполнив новый материал живьем. Решили снять оружие с предохранителя: никаких чужих песен.

Мы приняли предложение от клуба за пределами Бингемтона под названием The Inferno. За пару лет до этого мы там уже играли и знали, что в этом месте по-прежнему любят танцевать. Также мы вспомнили, что владелец клуба обладал очень тонким слухом. Подготовив три четверти сета и предвкушая возможную враждебную реакцию со стороны публики, мы вышли на сцену, не зная, чего ожидать. С первых секунд все было превосходно. Столы отодвинули, и публика, скрестив ноги, сидела на полу. Они пришли слушать. Серьезные лица. Помню, подумал: «Ничего себе! Что же мы такого натворили?».

Мы врубили усилители, проверили, включены ли у Мики Ли и Гэри инструменты, и незамедлительно перешли в наступление. Реакция не заставила себя ждать – волшебно, невероятно, но больше всего – дерзко. Тогда все злоупотребляли этим словом, но это действительно было дерзко – что стало определяющим моментом в моей жизни: первая искренняя связь с публикой. Мол, не нравится – не ешь. Больше мы не прикрывались чужими песнями, а играли исключительно свои, и как же приятно, что наше детище сразу же пришлось по вкусу. Невероятно!

Но мы только начали. Одной из любимых групп Рока были Blue Cheer, чья напоминавшая Хендрикса композиция «Summertime Blues» стала теперь настоящим рок-гимном. Живьем они звучали настолько мощно и громко, что, когда выступали в Нью-Йорке, их было слышно даже в Лондоне. К сожалению, дальше дела не пошли, но зато вы понимаете, на какой невыносимой громкости любил играть Рок.

Я был не прочь играть на максимальной громкости, но хотел, чтобы звук был сбалансированным и нас по-прежнему было отчетливо слышно. Поэтому мы не пожалели денег на восемь усилителей Marshall мощностью 200 Вт и четыре басовых комбика Marshall мощностью 200 Вт, а к ним купили двадцать кабинетов 4×12. А когда и этого оказалось недостаточно, отправились на консультацию к мастеру, Джону Стиллуэллу.

Доук, как он просил себя называть, был гуру инструментов и прекрасно разбирался в настройках усилителей. Он и сам любил безумную громкость. Любой, кто приходил к нему советоваться по поводу оборудования, сначала подвергался обязательным испытаниям. Если ты играл громко и хотел звучать еще громче, то, вероятно, его это устраивало, но если ты – мягкий и скромный музыкант – берегись! Он ругал тебя, называя «банальным» (одно из самых оскорбительных слов Доука, если у тебя очень слабый уровень звука и кроткое поведение) и бесцеремонно отправлял домой. Можно только представить, как он нас обожал.

Доук немедленно взял на себя обязательство разогнать все наши усилители с 200 Вт до 375 Вт. Они так сильно нагревались, что каждый усилитель требовал два специально установленных вентилятора, чтобы аппарат не вырубился. Доук смастерил нам систему громкой связи, которая выдерживала невероятный звук, лавиной обрушивавшийся со сцены, и настроил бустер мощности, назвав его «Боров». Все для того, чтобы помочь Року достигнуть цели – рубить музыку на адской громкости.

Где бы Elf ни выступали (за исключением сцены ограниченного размера), мы всегда ставили двадцать четыре кабинета. В более мелких клубах звук, исходивший от двадцати четырех вентиляторов, сам по себе был громким, но шепотом по сравнению с тем, каким получался звук. Лилипуты звучали как гиганты.

Наряду с изменениями в музыкальном направлении – и названии – сменился и наш внешний вид. Мы довольно далеко ушли от опрятного образа первой половины 60-х, как и все остальные в Америке, кому не было тридцати. Все же, выглядели мы довольно убого. Мы с Гэри и Роком носили бороды, сочетавшиеся с чрезвычайно длинными волосами, а одевались в уличное (рваные джинсы и футболки). В Великобритании преобладал глэм-рок и помпезность, но до нашего уголка мира эта мода еще не дошла – и слава богу! Нам потребовалось немало времени, чтобы отрастить такую шевелюру. Мы совершенно не спешили ее отрезать и начинать наносить подводку для глаз, красить губы и румянить щеки.

Мы продолжили играть на вечеринках в колледжах, но вскоре стали в тех же самых университетах устраивать концерты. В колледже Коннектикута договорились выступить на разогреве у быстро набирающего популярность Элтона Джона и его группы, и это было незабываемо. Гитарист Дэйви Джонстоун, басист Ди Мюррей, барабанщик Найджел Олссон и Элтон были на пике формы и потрясли каждого своими великолепными гармониями, замечательным восприятием музыки и потрясающими песнями. Я пришел к выводу, что, если это своего рода стажировка, то сама работа должна быть еще интереснее и увлекательнее.

Наш менеджер Брюс устроился в Нью-Йорке сотрудником влиятельного рок-агентства ATI (American Talent International), что позволило ему без труда договариваться насчет выступлений Elf, но мы считали, что следующим шагом должны записать свои замечательные песни на пластинку, поэтому Брюс принялся выбивать нам контракт. Устроил прослушивание в офисе тогдашнего президента Columbia Records Клайва Дэвиса.

Клайв являлся самым популярным руководителем лейбла в музыкальном бизнесе. С тех пор, как летом 1967-го он посетил поп-фестиваль в Монтерее, штат Калифорния, Клайв лично подписал Дженис Джоплин, Лору Ниро, Electric Flag, Карлоса Сантану и приблизительно в то же время, когда вел переговоры с Брюсом по поводу Elf, Клайв собирался подписать никому не известную новую группу из Бостона под названием Aerosmith, и еще менее известного неряшливого певца-композитора из Нью-Джерси по имени Брюс Спрингстин. И хотя справедливо будет сказать, что умение Клайва все превращать в золото в случае с Elf не сработало, встреча повлекла за собой цепочку совершенно неожиданных событий, которые вскоре приведут меня к следующей фазе моего музыкального путешествия.

Начало определенно было оптимистичным. В октябре 1971-го Deep Purple собирались в тур по США, как вдруг вокалист Ян Гиллан заболел гепатитом, вынудив отменить гастроли на три месяца. Басист Роджер Гловер и барабанщик Ян Пейс, прежде чем вернуться домой в Англию, решили на несколько дней остаться в Нью-Йорке. Брюс занимался в ATI организацией концертов Purple, поэтому тесно дружил с парнями и спросил, не хотят ли они прийти и прослушать одну из его групп, после чего заключить контракт с недавно появившимся лейблом Deep Purple, Purple Records. Разумеется, если Роджеру и Яну понравится то, что они увидят и услышат. В конце концов, из-за переноса гастролей заняты они были несильно.

За несколько минут до нашего появления Брюс сказал, что нас приедут заценить два наших музыкальных кумира, а также сам импозантный Клайв Дэвис. Да ерунда! Мы как ненормальные, на нервяке, прогнали свои лучшие песни. Не успели опомниться, как уже рьяно пожимали друг другу руки, улыбаясь во весь рот. Роджер щедро нахваливал наши песни и исполнение, с уверенностью говоря о том, что в Великобритании надо подписать группу Elf на лейбл Purple, а Клайв спонтанно подписал нас на свой дочерний лейбл Columbia, Epic Records, который выпустит альбом Elf в Америке. После чего мы забронировали студию звукозаписи.

После того, как я годами вкалывал, пытаясь поймать удачу за хвост, и меня не остановили ни автомобильные аварии, ни раздутые эго, ни сама смерть, с небес свалился контракт на запись альбома, и все произошло настолько быстро, что я стал сомневаться в том, что желания и мечты осуществились в полной мере. Еще пять лет назад я бы посчитал, что наконец-то своего добился, но теперь мне было почти тридцать, и вместо того, чтобы, смакуя, наслаждаться воспоминаниями о том, как я к этому пришел, сразу же стал мыслить наперед и интересоваться, что еще нужно для успеха. Когда ты мотивирован – сложно усидеть на месте. Я знал, что крупный лейбл – лишь начало, и впереди долгий путь.

Но, разумеется, всю дорогу домой я вместе с группой праздновал это знаменательное событие. Более 400 км по снегу в метель, в машине без обогревателя, да и тормоза плохие, но мы представили, что едем на «Роллс-Ройсе» и «Питербилте». Следующим утром мы договорились встретиться в местном клубе The Midway, чтобы как следует отпраздновать и похвастаться перед остальными ребятами в местных коллективах, которым повезло не так, как нам. Гэри попросил бармена подсчитать, сколько понадобится бутылок шампанского, чтобы угостить всех клиентов, и выставил в ряд на баре. Затем выпивал и разбивал, расхаживая по клубу и напевая странную мантру: «Сладкая жизнь, сладкая жизнь!». Все неприятности оказались в прошлом, и на нашей улице настал праздник.

Первый альбом мы решили записывать в Антанте, штат Джорджия, в Studio One, которая на самом деле находилась в Доравилле, пригородной деревушке к северо-востоку от Атланты. Большинство из нас ни разу не летали, но с предвкушением ждали предстоящих событий, поэтому совершенно не парились. Вот и дурачки! Откуда мы могли знать, что свой первый полет не забудем никогда?

Самолет взлетел с аэродрома Хэнкока в Сиракьюс и не спеша взял курс на аэропорт им. Джона Ф. Кеннеди, а мы тем временем заправлялись бесплатными напитками, которые в старые добрые времена подавали на дешевых внутренних рейсах. Мы пересели на самолет до Нью-Йорка, поменяв кукурузник на прекрасный мощный самолет. Спустя четыре часа мы пристегнули ремни безопасности и затушили сигареты, и самолет приготовился идти на посадку в Атланте. Мы выглянули в иллюминатор, и внизу виднелся аэропорт, но, казалось, самолет кружил над ним целую вечность. Наконец, заговорил пилот и объяснил, почему мы до сих пор не сели. Шасси заклинило, а без них сесть мы не сможем. Прекрасно! Смерть снова приглашает меня на танец. Нам велели снять ботинки и опустить голову между ног, и пока мы молились, самолет начал судорожно покачиваться. На взлетно-посадочной полосе распылили пену, и, казалось, мы скользили брюхом целую вечность, прежде чем огромная железная птица перестала трястись и наконец остановилась. Никто не пострадал. Группа была в порядке. Наше время еще не настало. Все-таки еще альбом писать.

Мы заселились в мотель, взяли тачку в аренду и поехали прямо в студию. Все было именно так, как я и ожидал: гигантская комната для записи с передвижным отсеком для барабанов, а комната с микшерным пультом настолько огромная, что там уместился бы космический корабль. Продюсер/автор по имени Бадди Буи держал Studio One, быстро ставшую «звучанием Атланты», создателями которого стали группы вроде The Classics IV и, позже в том же году, The Atlanta Rhythm Section. Музыканты этих групп всегда зависали в студии, привнося очень позитивную энергию, и все вокруг будто оживало.

Роджер с Яном провели в студии почти весь первый день, пытаясь настроить звук инструментов, а уже вечером мы смогли поиграть и записать песню от начала до конца. Мы поместили ее на пленку и считали, что трек довольно классный. Мы записали всю группу, как будто это живое выступление, и именно так мы записали почти весь остальной альбом.

По выходным ездили в Атланту вкусить ночной жизни, знакомой Роджеру и Яну по недавним гастролям Deep Purple в этом районе. Мы выбрали клуб Finocchio’s, где живая музыка и множество живых женщин, которые, как обычно, хотели провести вечер только с Мики Ли.

На запись альбома ушло чуть больше месяца. Тридцать с лишним дней нирваны, во время которых родились восемь самых блюзовых, качовых и рок-н-рольных треков, какие знал мир. Ну, по крайней мере нам так казалось. Были там, разумеется, «Sit Down Honey (Everything Will Be Alright)» и «Dixie Lee Junction». Наряду с пятью другими треками, подходившими в плане энергии, «сырости» и грязноватого рока а-ля Free, Faces, Humble Pie и других. А также один трек, «Never More», который демонстрировал неслабый потенциал группы. Построенный на фортепиано, обнажающий душу эпик авторства Рока и Мики. Это наша попытка добавить серьезности и глубины в репертуар, доказать, что под шутовским прикидом Elf были настоящими и могли похвастаться сменой ритма, крещендо и «глубокомысленными» текстами, написанными мной: «Огонь и ад в небесах горят / теперь я вижу, что такое вечность…».

Ладно! Это, конечно, не «Stairway to Heaven»^[18], но, как нам казалось, песня показала, что мы на верном пути. Вооружившись шедеврами, мы, нервничая, улетели обратно в Нью-Йорк и ждали, что же будет дальше. Дальнейших планов не строили. Однако, к счастью для нас, их строил Брюс. В Британии и Европе наш первый альбом, изобретательно названный Elf, выйдет на Purple Records, а в Штатах – на Epic Records. Счастливые и уверенные, заручившись поддержкой Клайва Дэвиса, мы пребывали в диком восторге от того, что нас подписал лейбл самих Deep Purple. Роджер с Яном с гордостью забрали с собой в Англию музыку, которую продюсировали для нас, и включили Джону Лорду, Яну Гиллану и Ричи Блэкмору, а те решили, что подписали нас не зря. Потрясающе! Вот она, сладкая жизнь!

Далее предстояло определиться с обложкой для конверта пластинки. Как никогда убежденные в своей цели, мы с Роком решили, что справимся лучше остальных. Решили, что нужно изображение – внимание! – эльфа. Разумеется, не просто эльфа. Не такого, который в остроносых башмаках, шляпе и ишачит за обувной скамейкой или помогает Санте с подарками. Не зря мы так назвали группу. Мне этот персонаж представлялся в виде таинственного создания, сторонившегося людей. Эльф, представляющий опасность. Не обязательно злой, но при встрече с которым дважды подумаешь, а стоит ли с ним связываться.

Когда ребята предложили нарядить меня в эльфа, я согласился. Фронтмен как-никак! Кто если не я? Мы с Роком отправились в магазин в Нью-Йорке купить сценический макияж и превратить меня в Эльфа. Купили тонну грима и пудры для лица, носа и ушей, и я приготовился к перевоплощению. Смастерили длинный острый нос, и такие же уши, чтобы прикрепить к моим. И все это делалось на полном серьезе. Когда работа была завершена, и я посмотрел в зеркало, жуткий страшный образ, таращившийся на меня в отражении, получился именно таким, как мы задумывали – злобный и устрашающий с виду эльф.

Мы загрузили фотооборудование Рока в его машину и отправились на поиски безлюдного места в лесу (в Кортленде с этим проблем нет), чтобы сделать фото. Все еще находясь в городе, мы могли сильно напугать любого, кто останавливался рядом с нами, и в очередной раз доказать себе, что создали монстра. Поняли, что одежда эльфу ни к чему. Клетчатая рубашка и потертые джинсы просто не подходили, поэтому я снял футболку и штаны. Сгорбился и зловеще посмотрел в камеру. Рок сделал фото, которое навечно станет нашим логотипом.

Теперь мы ждали, когда появится обложка и готовый альбом напечатают и разошлют – казалось, это длилось вечность, поэтому терпение заканчивалось. Мы докучали Брюсу вопросами: Что будет, когда альбом наконец выйдет? Куда поедем с гастролями? И как? Сами или на разогреве у какой-нибудь крутой группы? А если так, то какой? Когда? Что? Как? Но важнее все же, когда? Тем временем мы продолжали давать очередные концерты. Снова и снова, по клубам и площадкам, которые знали вдоль и поперек.

Затем, в июле 1972-го, Deep Purple выступали в Провиденсе, штат Род-Айленд, всего километрах в 480 от Кортленда, и, по сравнению с некоторыми нашими долгими утомительными поездками, относительно близко. Роджер Гловер и Ян Гиллан пригласили нас на шоу, чтобы мы снова увидели их и познакомились �

© С. Ткачук, перевод на русский язык 2022

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

* * *

Книга посвящается Венди и всем моим замечательным друзьям и поклонникам

Предисловие от Венди Дио

Когда Ронни начал писать свою книгу, он не собирался ее заканчивать. Рак, который в конечном итоге его одолеет, еще не обнаружили, и Ронни казалось, что будущее по-прежнему сулит много хорошего.

Это был Ронни Джеймс Дио, в которого я и влюбилась, а позже вышла замуж. Неудержимая природная стихия, для него не было ничего невозможного, даже когда судьба, казалось, плела против него заговор. Да, особенно в эти моменты.

Читая эту удивительную историю, вы увидите, что Ронни был прирожденным бойцом. Скажите ему, чего нельзя сделать; он бы горы свернул, доказав, что в этом мире возможно все. Как только Ронни на что-то нацеливался, он редко, если вообще когда-либо, не добивался поставленной задачи. Так же было и с автобиографией. Даже после того, как в 2009 году Ронни заболел, он решительно был настроен оставить после себя письменное послание. Как и свои тексты, он все написал от руки. Ронни никогда не пользовался для этого компьютером. У него был красивый почерк, он записывал воспоминания, затем передавал мне страницы, а мой ассистент их печатал.

Ронни читал запоем и был прирожденным рассказчиком. Он мог рассмешить до слез. А мог заставить вас вскочить и заплакать, рассказывая истории о непростых временах, через которые ему пришлось пройти, чтобы наконец осуществить свою мечту.

Если богатые поэтическими образами тексты песен были его поэзией, то данная книга стала его личным прощальным напутствием, написанным от сердца, без прикрас, искренне, потому что Ронни всегда был таким.

Он успел написать немало, затронув годы в Rainbow до того, как недуг вынудил его сбавить обороты. В тот момент он принялся писать заметки и планировать, как будет строиться остальная часть книги. Я смогла помочь ему набросать мысли и воспоминания почти до настоящего времени. Когда бы мы это ни обсуждали, Ронни настаивал, что история, которую он в конечном итоге хочет поведать, – о том, что надежда всегда одерживает триумф над отчаяньем; а радость и позитивные эмоции, свет и волшебство преодолеют мрак. Не бойтесь наступления ночи – рассвет всегда за горизонтом.

После смерти Ронни в 2010 году в планах было как можно скорее издать его мемуары. Тогда этого не произошло, потому что мне было ужасно тяжело пережить трагедию, я была разбита и просто не могла сесть и начать работать над тем, что было для него глубоко личным. Я всегда планировала когда-нибудь помочь довести все это до логического завершения. Ронни заслужил, чтобы его историю услышал весь мир.

Он искренне верил, что подходящий момент всегда настанет, нужно просто терпеливо ждать, когда откроется истина.

Мы с Ронни познакомились с Миком Уоллом в 1980 году, когда тот работал публицистом Black Sabbath в Великобритании и помогал продвигать их альбом Heaven and Hell – Ронни считал эту пластинку своей лучшей работой с группой. Мику было всего двадцать, и позже он, смеясь, рассказал мне, как сильно боялся Ронни, но так началась их дружба длиною в жизнь. К тому времени, как группа Ронни Dio, появившаяся после его ухода из Sabbath, ворвалась на музыкальную сцену, Мик уже многим был известен. Он стал легендарным рок-писателем и ведущим нескольких замечательных теле- и радиошоу, включая памятную документальную передачу в стиле «Дома со звездами», где зависал у нас дома, играл с Ронни в бильярд, пил с нами пиво в домашнем баре Ронни, оборудованном в стиле английского паба, и бродил по комнатам, рассматривая военные доспехи из обширной коллекции античных и готических артефактов, которые приобрел Ронни.

В середине 90-х Мик вернулся в качестве пиар-менеджера Ронни в Лондоне. А в 1998 году Мик стал креативным редактором, подарившим миру крайне успешный рок-журнал Classic Rock. Именно когда в 2006 году при поддержке журнала Classic Rock Ронни получил в Лондоне награду «Гуру металла», они с Миком снова стали друзьями.

Когда несколько лет назад Мик поинтересовался, готова ли я подумать о том, чтобы приступить к работе над мемуарами Ронни, началась долгая беседа, продлившаяся несколько месяцев, а в конечном итоге – лет. С тех пор, как не стало Ронни, прошло некоторое время, и мы наконец собрали приличный архив интервью за всю его карьеру из тысячи газет, журналов, появлений на телевидении и радио и тонны другого материала – больших интервью по поводу клипов и дополнительных материалов для различных CD и DVD. Тщательно отобрав информацию, раскладывая по полочкам жизнь, собранную из невероятных фотографий, историй и других личных реликвий, и, разумеется, его заметок и неоконченных рукописей, мы приступили к непростой задаче – завершить книгу, которая сейчас находится перед вами.

Держа в руках папки с написанными его рукой страницами, аккуратно составленными заметками и беспорядочными мыслями, старыми компьютерными распечатками, я лишний раз убедилась в том, насколько важно сделать книгу именно такой, какой ее задумывал Ронни. Я знала, что одной мне не справиться. Кроме Мика мы никого не рассматривали. Он знал Ронни тридцать лет и, бесспорно, был лучшим писателем и редактором, которому бы я доверила такую работу. Он нас не подвел, первым делом воздав должное несравненной истории Ронни, а потом уже фанатам и мне.

Мику удалось реконструировать наброски и черновики со словами Ронни и наполнить содержанием и деталями, где это целесообразно, добавив некоторые цитаты Ронни из других источников, включая собственный внушительный архив, в котором содержится множество долгих и глубокомысленных бесед с Ронни за долгие годы их знакомства.

Любой, кто хоть раз общался с Ронни, не даст соврать, что он любил разговаривать. Попробуйте его заткнуть! По-моему, он знал обо всем на свете и всегда мог поддержать любой разговор. В то же самое время Ронни любил просто находиться в компании фанатов и внимательно их слушать. Задолго до того, как он стал известным, и до конца дней своих, поиграв в трех легендарных рок-группах и продав свыше 150 миллионов альбомов, Ронни разговаривал с окружающими сутки напролет, при этом все равно выходил на сцену и пел лучше, чем любой другой рок-певец.

Когда бы мы с Ронни ни обсуждали, чем должна закончиться его книга, он настаивал, что первые мемуары должны закончиться событиями 1986 года, в тот самый вечер, когда он со своей сольной группой Dio собрал знаменитый «Мэдисон-сквер-гарден». В тот волшебный июньский вечер Ронни был всего в нескольких неделях от своего 40-летия. Прежде он дважды выступил хедлайнером в «Гарден» в составе Sabbath, но впервые хедлайнером оказалась заявлена его группа – знаковое событие для мальчишки из северной части штата Нью-Йорк, мечтавшем еще с подросткового возраста увидеть свое имя на светящейся вывеске самой знаменитой концертной площадки города. Тот вечер стал венцом славы в карьере Ронни. Его мечта исполнилась – в буквальном и фигуральном смысле. Я была с ним в тот вечер как жена, менеджер, но, прежде всего, как преданный поклонник. Я знала, насколько важно для него это шоу. Наконец-то, он взобрался на вершину высоченной горы, вопреки всему, в одиночку, без посторонней помощи. Тем вечером он сказал мне: «Если завтра моя жизнь закончится, это не имеет значения. Лучше быть просто не может».

Конечно же, Ронни прожил еще много лет и сочинил одни из величайших альбомов Dio. Он также дважды воссоединялся с ребятами из Sabbath, записавшими легендарный Heaven and Hell, выпустив еще два потрясающих альбома, включая великолепный The Devil You Know, увидевший свет за год до смерти Ронни и попавший в «десятку» хитов в Америке. Ну, а дальше уже другая история.

Он всегда отдавал всего себя ради преданных и любимых фанатов, как на сцене, так и за ее пределами. Иногда в эти годы ему было непросто, но вы увидите, что Ронни никогда не отлынивал от усердной работы и всегда выходил победителем. Лишь смерть оказалась хитрее, и он вынужден был потерпеть поражение.

Не сомневаюсь, что когда-нибудь будет написана книга о последних 25 годах жизни Ронни. В архиве у нас, безусловно, достаточно материала, чтобы однажды превратить все это в превосходную книгу, но эта история о другом. Она о том, что Ронни считал «первой частью моей жизни», написанная его собственными словами, в его неповторимом стиле. Именно таким Ронни и хотел бы нам всем запомниться: жизнерадостным, не падающим духом и поистине великолепным.

Когда Ронни начал писать эту книгу, я даже не думала, что он будет настолько откровенен с читателем. Или, как он спел в одной из своих самых известных песен:

• Мир полон королей и королев
• Что крадут твои сны, ослепляя глаза…
• И они скажут тебе, что черное – на самом деле белое
• А луна – лишь солнце в ночном небе.
• И когда войдешь в золотые залы
• Постарайся не просыпать золото.
• Это Рай и Ад.

Пролог

Пятница, 20 июня 1986 года.

Ранний вечер, я за кулисами в гримерной, в этом священном месте, после отстройки звука и перед выходом на сцену, где, если повезет и не будут донимать, можно посидеть и подумать – что почти не представляется возможным в любое другое время на гастролях.

Сегодня в городе невероятно жаркий летний вечер – такое может быть только в Нью-Йорке. Здесь бешеный ритм жизни, все куда-то спешат, но жара настигает каждого. Кажется, даже машины сигналят не так назойливо: 7-я авеню не знает, куда деться от невыносимой жары.

Но сегодня вечер пятницы и все хотят провести выходные с пользой. Сегодня вечером я выступаю в составе своей группы, Dio. Мы собрали «Мэдисон-сквер-гарден» на 20 000 человек.

На улице стоят фанаты, обезумевшие от жары, и буквально дерутся друг с другом, чтобы проникнуть внутрь. Для нас это огромное достижение. Dio – успешная группа, выступающая на аренах, практически с того самого момента, как мы выпустили первый альбом, Holy Diver, – но это «Гарден» и совершенно другой уровень реальности.

Я – парень из Нью-Йорка. Даже прожив и поработав многие годы в столь любимом мной Лос-Анджелесе, я – парень из Нью-Йорка и всегда им останусь. Я мечтал выступить на «Мэдисон-сквер-гарден» сольно с тех самых пор, как узнал о существовании этого концертного зала.

Я сижу здесь, в этот прекрасный вечер пятницы, мощный кондиционер спасает от пыли и жары, и размышляю о том, какой долгий путь прошел в музыкальной карьере, но все же как близко всегда был к этому легендарному месту. С содроганием вспоминаю, как холодным утром по понедельникам ехал 400 километров в город, чтобы пропитаться атмосферой офисного здания «Брилл» на Бродвее, где Кэрол Кинг и Джерри Гоффин написали песню «Will You Love Me Tomorrow». Надеюсь на прорыв, любой прорыв. И где так или иначе в 1960 году в свои «взрослые» 17 мне позволили записать балладу Tin Pan Alley «An Angel Is Missing». Мы назывались Ronnie Dio and the Red Caps. Песня не стала хитом. Но тогда это не остановило меня – не останавливает и сейчас.

Называйте меня старым романтиком, но я никогда не пел ради денег. Я действительно всегда счастлив или просто рад, когда мне платят за работу. Но мотивирует не это. Музыка всегда помогала преодолеть трудные времена, когда казалось, что все кончено; вдохновляла на написание лучших песен, мотивировала стараться петь на пределе возможностей и быть настоящим другом для поклонников, а не очередной картинкой в журнале.

Сидя здесь сегодня, вспоминая все это, упиваясь тем, что мне потребовалось всего каких-то двадцать пять лет, чтобы наконец добраться сюда, я могу радостно заявить: что бы ни случилось дальше, я всегда смогу сказать, что однажды собрал «Мэдисон-сквер-гарден». Наконец, я действительно достиг своей цели и благодарю богов за то, что превратили мои сны в реальность, а не в кошмары.

Играть в известной на весь мир группе – редкая победа, о которой большинство музыкантов не могут даже мечтать. Оказаться в двух известных на весь мир коллективах – это уже чуть ли не перебор. Но добиться успеха в третий раз, особенно когда делаешь это со своей группой – что ж, считаю, мне невероятно повезло.

Надеюсь, читая книгу, вы найдете ответы на все вопросы, которые, знаю, многие из вас очень долго желали мне задать. Как бы вы ни относились ко мне после прочтения книги – я это приму. Хороший. Плохой. Красивый. Это все про меня.

Но знайте одно: если завтра меня не станет, вы будете свидетелями того, что я взял от жизни все.

Подростком я практически каждую неделю проходил мимо «Гарден», смотрел на неоновую вывеску, кто бы ни выступал в тот вечер, и обещал себе:

«Однажды здесь будет висеть мое имя».

Венди сказала, что мы могли выступить на арене Meadowlands в Нью-Джерси и заработать в два раза больше, потому что «Гарден» – это профсоюзная организация. Но я ответил ей: «Я должен выступить здесь. Я мечтал об этом всю жизнь».

И сегодня, выйдя с Венди из лимузина, мы посмотрели наверх и увидели неоновую вывеску:

DIO, MADISON SQUARE GARDEN, НЬЮ-ЙОРК

Радости не было предела. Я хотел, чтобы Венди сделала на память фотографию. Но мы забыли фотоаппарат. Мне было плевать. Ни одна фотография не смогла бы передать значимость этого момента для меня. Но я до сих пор ей припоминаю. А как же?!

Ладно, пора готовиться к выходу на сцену. Слышу, как скандируют мое имя.

Мама, бабуля, я и папа

1

Юные рок-н-рольщики

Вроде бы обычная суббота. Первый день летних каникул и бейсбольный матч с соседскими ребятами. Что еще нужно для счастья? Однако неожиданно выяснилось, что день будет особенным. Именно в этот день начнется мое музыкальное путешествие длиною в жизнь.

Тем утром я сидел за столом и завтракал с родителями, как вдруг почувствовал в воздухе некое напряжение, а чутье никогда меня не подводило. Обычно это сигнализировало о наступлении какой-нибудь пока еще не известной проблемы. Затем отец изложил суть дела. Какой бы музыкальный инструмент я бы выбрал, чтобы стать, возможно, более разносторонне развитым?

Чего?

Вот уж неожиданно. Мне было всего шесть, и я пока не испытывал ни малейшего желания и стремления заниматься музыкой. Если это не мяч, который можно бросать, ловить или ударять по нему – меня это абсолютно не интересовало. Какой бы я выбрал инструмент?

– Да никакой, – ответил я. – А с чего я должен выбирать?

Мой отец Пэт – суровый и серьезный американец итальянского происхождения, не терпел возражений, а меньше всего от единственного сына – быстро и решительно проигнорировал отказ и повторил вопрос, на который, разумеется, пришлось ответить уже утвердительно. Стараясь выиграть время, я спросил его, из чего можно выбрать.

На помощь пришла мать Анна. Слушая радио и решая, какой звук мне нравится больше всего, я смог дать отцу ответ. На весь дом играло старое радио «Baby Grand» фирмы Philco, и кухню наполнили приятные звуки трубы Гарри Джеймса. Я бы хотел сказать, что в тот момент воспрянул духом и мысленно растворился в этих радостных звуках. Мне бы очень хотелось так сказать, но, черт возьми, надо было сыграть матч.

– Вот на этом, – буркнул я, хватая свою бейсбольную перчатку и собираясь уходить. К моему ужасу, на пути встал отец и заявил, что вместо бейсбола мы пойдем в McNeil Music, один из двух музыкальных магазинчиков в городе, и купим там трубу как у Гарри Джеймса. Как же я в тот момент ненавидел отца.

Мы с папой запрыгнули в машину – полагаю, женщины были в таких вопросах лишними, – и когда он сдавал назад с подъездной дорожки, с каждым поворотом колес душа моя уходила в пятки. А как же игра? Подумал я. В тот день игры закончились и началась суровая реальность.

Музыкальный магазин меня поразил. Столько странно выглядящих предметов непонятной формы и разных звуков. Но почему-то я почувствовал себя комфортно. Нас встретили братья МакНил, Дэнни и Джон, совершенно друг на друга не похожие. Дэнни низкий и лысый, а Джон – высокий и здоровый, на голове – воронье гнездо. Искрометный и прямолинейный Дэнни взял контроль над ситуацией и повел нас в отдел медных духовых инструментов. Там он, как мне показалось, встал за прилавком на колени, словно читая короткую молитву, а затем приветливым жестом показал мне предмет, который в следующие двенадцать лет станет моим ближайшим соратником – трубу Olds Ambassador. Красивая, блестящая, медно-серебристая труба лежала на бордовой бархатной подкладке. Готов поспорить, что даже у старины Гарри Джеймса не было ничего подобного.

Затем нас отвели в подвал, напоминавший больницу, и – бах! – снова меня пронзила нервная дрожь. Но волноваться не стоило, поскольку это оказались репетиционные комнаты, где продолжилось мое знакомство с музыкальным сообществом.

Нас с папой представили эрудированному с виду человеку с приветливой улыбкой. Звали его Сэм Синьорелли, и он стал моим первым учителем. Он серьезно относился к своей работе и переживал, что, возможно, труба – не мой инструмент. Он осмотрел рот, зубы, амбушюр (положение губ), и я уже ждал, что сейчас он попросит опустить штаны, отвернуться и покашлять.

По-видимому, проверку я прошел, потому что мистер Синьорелли вручил мне трубу и показал, как ее держать. Затем проинструктировал, как сжать губы и выдохнуть, сначала без трубы, после чего настал момент истины. Я дунул в эту штуковину, и через все вентили трубы медленно прошел поразительный звук, наполнив комнату. Отец светился от счастья и улыбался лучезарной улыбкой; мистер Синьорелли от удивления открыл рот. И я поставил точку в самой короткой карьере бейсболиста.

Я быстро прибавлял, и на меня стали обращать пристальное внимание.

– И откуда в нем столько сил?

– Он же совсем маленький.

– Каким образом? Труба больше, чем он сам!

Я смирился с этими комментариями, пока долгие годы играл на трубе.

Отец верил, что практика – путь к совершенству. И вообще, я думаю, он запатентовал эту фразу. Я придерживался этого правила и, под пристальным наблюдением папы, стал каждый день практиковаться на трубе по четыре часа. Четыре часа. Каждый день. И никогда не отлынивал, даже по воскресеньям. Папа ясно дал понять, что это не выходной день.

Я терпеть это не мог. Насиловал свой инструмент, а во дворе резвились и смеялись соседские ребятишки. Но постепенно, начав играть лучше, я почувствовал себя увереннее, поднялась самооценка как музыканта. Я решил, что в этом моя сверхспособность, и начал ей гордиться. И хотя тогда я этого знать не мог, но позже постепенно приобретенное умение и знание музыки здорово помогли мне как певцу, отчасти благодаря правильной технике дыхания, отчасти потому, что у трубы есть свой голос и фразировка. И сейчас я понимаю, что, если бы не годы тренировок на трубе, пел бы я совершенно иначе.

Отец, когда я практиковался, проводил со мной почти весь день. Он, в отличие от меня, был гораздо более предан этой идее. Я думал, он знает и разбирается больше, и мне никогда его не догнать. Так продолжалось первые несколько лет. Но в конечном итоге он перестал посещать мои занятия, поскольку музыка и требуемая техника становились все сложнее и сложнее. Однако первые наставления оказались бесценными, поскольку, хоть и лень было заниматься тем, что мне не нравилось, но невероятная настойчивость отца и вера в мой успех стали огромным подспорьем во всех моих будущих музыкальных начинаниях. Упорная работа, дисциплина, гордость за себя, вера в то, что ты – самый лучший, – все эти качества вложил в меня отец за те, казалось бы, бесконечные годы репетиций и обучений на чертовой трубе.

По крайней мере в моем случае все оказалось не так жестко, как у папы в детстве. Его отец, иммигрант, недавно прибывший из Италии, однажды принес в дом банджо, скрипку и кларнет. Позвал моего папу и двух его братьев, Джона и Питера, в гостиную, наугад вручил каждому по инструменту и велел играть. Папа же охотно был готов оплачивать мои занятия.

Дедушка по отцовской линии, Тони Падовано, был суровым, упертым и мощным коренастым парнем. (Мне сказали, что фамилию сменили на «Падавона» после того, как его дети пошли в школу и поняли, что так писать гораздо легче, но я никогда этого не понимал). О великих подвигах дедушки Тони легенды ходили. Он владел сталелитейным заводом, где работал вместе с целым поколением итальянских иммигрантов. Тони пришел туда, одержимый всевозможными стереотипами о переселенцах с Южной Европы. Он умел за себя постоять, никому не давал на себе ездить и не спешил показывать свои чувства и эмоции. Так он меня и воспитывал. Никаких удовольствий, а боль надо терпеть.

Жену Тони, мою бабушку по отцовской линии, звали Эрминия. Все считали ее святой, но это слишком заниженная оценка. Эрминия одинаково любила каждого из своих детей и их отпрысков. Никто не был ущемлен, и все друг с другом делились. С остальными она с трудом разговаривала на английском, да и писала на нем неважно, но я всегда ее прекрасно понимал. Кусочка ее вкуснейшей пиццы и «чашки вкусного кофе» (она произносила «кофя») всегда было достаточно, чтобы слезы детей сменились улыбкой. Для меня всегда было загадкой, как она могла уживаться с таким мужем, как дедушка. Святая женщина.

Я везде ходил с «бабулей». У Тони имелась машина, но прав не было – он купил ее для того, чтобы выпендриться перед друзьями. Поэтому мы с бабулей ходили пешком на рынок и сталелитейный завод, чтобы принести обед дедушке и его сыновьям; часто ходили в церковь и куда бабуле хотелось.

Приблизительно в то же время я стал замечать, что, когда к нам приближались незнакомцы или проходили слишком близко, бабушка делала странный жест рукой. Поднимала указательный палец и мизинец, сгибая средний и безымянный пальцы, придерживая большим. Лишь спустя годы я узнал, что это «дьявольские рога», также известные как «Знак дьявола» (итал. Mano Cornuto). Таким образом бабуля защищалась от сглаза. Подождите – защищалась от чего? Гммм. Я к этому еще вернусь.

Первое мое публичное выступление как трубача состоялось на музыкальном фестивале Нью-Йорка, который все участвующие называли просто «конкурсом». Для наших наставников это были настоящие Олимпийские игры, и меня заставляли до посинения репетировать сольные композиции, пока я не мог сыграть их с закрытыми глазами. Меня попросили сыграть композицию Рэймонда Скотта «The Toy Trumpet» («Игрушечная труба»). Красивое музыкальное произведение, но уверен, что игрушкой на сцене выглядел как раз я, а не труба. Однако этот мелкий шестиклассник, должно быть, оказался в неплохой форме, потому что я удостоился бурных оваций и хвалебной речи от судей и от переизбытка эмоций залился слезами, вызвав у пришедших мамочек и папочек еще больше охов и вздохов.

На следующий год после моего первого «конкурса» я поступил в среднюю школу Кортленда. Занятия с седьмого по двенадцатый классы проходили в огромном здании из красного кирпича, выполненном в колониальном стиле, с четырехугольным двором. Мне показали класс, и ребята сразу же рассказали, что у классной руководительницы шуры-муры со школьным библиотекарем. Эта заманчивая новость сразу же определила мой первый год образования. Если столь благородные учителя валяют дурака, вряд ли здесь все серьезно.

Школьный год стал проходить быстро и предсказуемо. Уроки у меня начинались в 9:00, а заканчивались в 15:35, и последним уроком всегда была репетиция группы. Это было мое первое столкновение с соперниками как на бейсбольном поле, так и за его пределами, и вот здесь я преуспевал. Имея такой график репетиций и прирожденный талант, я без проблем закрепил за собой место первого трубача.

Моим кумиром был сосед по имени Фил Натоли. Отличный трубач. А еще и симпатичный, поэтому его окружали красивые девушки. Может быть, я не зря в музыку подался? Я боготворил Фила до такой степени, что начал пихать в задние карманы платки, чтобы все думали, что у меня такая же упругая задница. Ну девки ведь на него велись – значит, должно сработать!

Город Кортленд в штате Нью-Йорк скрывается за семью холмами. Семь долин, наверное, напоминали итальянским иммигрантам Рим – он ведь тоже построен среди семи холмов и долин – и их непреодолимо тянуло в Кортленд.

По соседству с нами жили несколько семей: Пелличиотти, Пассалуго, Морджа, Туччи и Фабрицио. Мы были по меньшей мере сотней страниц, вырванных из итальянского телефонного справочника. Эта часть города была известна как «Восточная окраина», где по тихим улочкам разбросаны итальянские рынки. Единственную опасность представляли старики, яростно общавшиеся на своих диалектах и плутавшие по улицам. В городе была приходская церковь – церковь Святого Энтони; еще начальная школа Померой; пекарня и рестораны. Сегодня я понимаю, что у нас все было свое, потому что мы держались на почтительном расстоянии от всех остальных жителей крупного города – а они с удовольствием держались подальше от нас.

Географически мы располагались в центральном регионе штата Нью-Йорк, куда входил Сиракьюс, наш крупнейший соседний городок с населением 350 000 человек, и Итака, чьи жители могли похвастаться Корнеллским университетом и создателем «Сумеречной зоны», Родом Серлингом. Среди 20 000 жителей Кортленда были врачи, юристы, лавочники и владельцы фабрик. Остальные работали на молочных фермах или сталелитейных заводах.

Отец и дед работали на сталелитейном заводе братьев Виквайр, изготавливали гвозди и проволочную сетку. Словами не передать, как же я рад, что не занялся семейным бизнесом. Несколько раз приходил в магазин и будто оказывался в романе Чарльза Диккенса. Внутри огромного кирпичного сооружения мерцал режущий свет синеватого оттенка, едва освещавший мужиков, работавших в поте лица. Но больше всего запомнились непрерывные мощные удары – должно быть, это огромные молоты, кующие сталь. Их всегда было слышно в моей части городка, и, можно сказать, что выковывался не только металл, но и мой суровый характер.

Я бежал от этого звука, пока однажды он меня не настиг.

2

Встань и заяви о себе

К средней школе я начал дружить с теми, кто, как и я, были неместными – из другой части города. Сначала мы защищали свою честь, ввязываясь в небольшие драки, затем стали кровными братьями навеки. Одним из моих приятелей был Пол Консрой, которого не очень приятно прозвали «Бродягой Флойдом». Не потому, что он был бездомным или беспомощным, а потому, что стал вести совершенно другой образ жизни, отличавшийся от того, который в Кортленде считался «нормальным».

Флойд был рок-н-рольщиком и бунтарем. Он познакомил меня с кожаными шмотками, революцией и музыкой, которую прежде я никогда не слышал. И у него была огромная коллекция пластинок. Новое, старое – абсолютно все. Сначала он включил мне блюз – Би Би Кинга, Папу Чарли Джексона, Мадди Уотерса… Что это было? Какое-то Вуду? Боль, слезы, смех, радость… все эмоции в одном круглом черном куске пластика. Далее еще одна поросль артистов – Литтл Ричард, Чак Берри, братья Эверли и Элвис. Настоящий рок-н-ролл. Элвис уже набрал невероятную популярность. По телевизору я видел, как он двигается на сцене, и мне были знакомы его хиты, но только теперь, услышав благодаря Флойду другие коллективы, я осознал истинное музыкальное «происхождение» Элвиса. Вот ведь как бывает!

И однажды дома у Флойда я встретился с Элвисом. Или по крайней мере кем-то очень похожим на него. Он держал гитару, и на голове этого парня она, безусловно, выглядела как помпадур Короля. Звали его Ники Пантас. Он играл на гитаре. Классно выглядел. Был рок-н-рольщиком. Я хотел быть как он.

Ники был меня на год старше, и хоть мы и ходили в одну и ту же школу, до этого ни разу там не виделись, поскольку разные классы старались держаться друг от друга подальше – за исключением, разумеется, подкатов старшеклассников к нашим девчонкам. Ник играл в бейсбольной команде питчером-левшой. Элвис умел закручивать мяч? Ничего себе! А чего-нибудь этот парень не умел?

В тот день в доме Флойда мы втроем болтали, мечтали и строили планы, при этом опустошили отцовский бар, выпили и вырубились, потом нас тошнило, и мы поклялись, что больше этого не повторится. Еще ни одного аккорда не сыграли, а уже считали себя группой.

Еще нам с Флойдом нравилось играть в «Мафию». Может быть, нам хотелось такие же крутые имена, как у тех героев. Может быть, хотелось быть крутыми хладнокровными парнями, которых прославляли по телевизору и в фильмах, и которые высмеивали авторитеты, как реальные, так и вымышленные. Мафиози были бунтарями со своими принципами, которые мы, честно говоря, не понимали, но для юных американских детишек итальянского происхождения в 1950-х эти манящие бандиты казались семейным полицейским подразделением. Когда Флойд сказал, что мне нужно сменить имя – «Невозможно стать звездой с фамилией Падавона!» – насмехался он надо мой – я решил вдохновиться различными мафиози. Мы хотели придумать фамилию из нескольких букв и, очевидно, итальянского происхождения. А потом меня осенило – Дио!

Я не был уверен на сто процентов, но хотел стать звездой и чтобы друзья поучаствовали в этой безумной авантюре, поэтому выбрал это новое имя и приготовился к битве. Ронни Дио: мафиозный музыкант.

Мы собирались стать группой, но по-прежнему приходилось посещать школу, делать уроки и каждый день по четыре часа играть на трубе. Поиски остальных музыкантов и совместные репетиции уходили на второй план, и в основном все сводилось лишь к разговорам, надеждам, желаниям и мольбам о том, что когда-нибудь все сбудется.

Однажды вечером мы завернули за угол на Дрим-стрит, и в YMCA[1] проходили танцы. Играла молодая группа из соседнего Бингемтона, называвшая себя The Rickettes[2]. Мы с Ники приехали пораньше, чтобы заценить их выступление. Держали дистанцию, прикидываясь равнодушными. Но у этих ребят было все: гитары, электрический бас, усилители и звуковая система. Когда они взбодрились и приступили к музыке, это было круто. Больше мы не могли притворяться, что нам все равно, и мы стояли, широко раскрыв глаза, отчаянно желая быть как эти парни.

В кружащейся в танце толпе мы стали тщательно искать ребят, с которыми можно сколотить группу. Это оказалось несложно. Музыкантов всегда находят, когда «присматриваются», восхищаясь или же ненавидя себе подобных. А выбрать было из кого – несколько барабанщиков, басист, пианист и саксофонист. С барабанщиком оказалось легче всего. Среди кандидатов была девушка, и все мы знали правила. Никаких телок! Поэтому заговорили с парнем по имени Томми Роджерс и – к радости своей – обнаружили, что у него есть барабаны и подвал, где можно репетировать.

Следующим мы взяли в оборот Джона Алкорна – он играл на басу, но доступ у него имелся лишь к одному из тех больших контрабасов, на которых играли джазмены. По крайней мере Джон умел играть, поэтому мы были ему рады и пригласили в группу. Последним взяли молодого парня по имени Джон Кейн. Джон, которого также называли Джеком, был саксофонистом и уже успел выступить живьем; солировал как ненормальный. И вдруг оказалось, что это не просто разговор. У нас действительно есть группа. Только я сомневался, что мы действительно что-то можем.

Услышав The Rickettes и их мощный звук, мы поняли, что нужны усилители более высокого качества, но поскольку деньги были проблемой, мы довольствовались старым усилком и принялись его чинить. Мой дядюшка Джонни неплохо разбирался в телевизионной электронике, поэтому мы втянули его в эту авантюру. Он чего-то покрутил внутри этой штуковины, а потом заявил, что все готово и можно проверять. Выключатель был поднят, и маленький красный огонек, мигавший и продолжавший ярко гореть, сигнализировал о первом признаке успеха. Сыграли гитарный аккорд, и трясущейся рукой Ники подрубил этого зверя. Звуки, получившиеся в тот день, безусловно, мало походили на музыку, но боже! Было громко! Есть контакт! А как мощно!

Моя роль заключалась не только в том, чтобы играть на трубе. Гитарист у нас был всего один, и я бы в любом случае не потянул. Список песен состоял исключительно из инструментальных композиций. О вокале мы стали думать только когда поняли, что не сможем составить конкуренцию ни одному из коллективов на музыкальной сцене, пока не появится певец.

Как только появлялось свободное время, мы с Ники садились на его велосипед и, держа между собой гитарный кофр, мчали домой к Томми. Там внимательно изучали его записи, чтобы подобрать правильные аккорды к песням, которые хотели исполнять. Репетиции оказались бесценными. Поскольку мы, честно говоря, не знали, что делаем, пришлось придумывать собственные музыкальные методы, позже сформировавшие наше фирменное звучание. Родители Томми очень нас поддерживали. Никогда не жаловались на шум, а шумели мы иногда здорово.

Это был для меня переломный момент – момент, когда к музыке я стал относиться с большей страстью, нежели к спорту. Ни о чем другом и думать не мог – лишь о том, как сочинять этот новый вид музыки, свободный и лишенный ограничений. Это здорово отличалось от суровой дисциплины, которую от меня требовали в школе. Я не отвергал более формальный подход, просто пытался их объединить. Меня по-прежнему поражали классические произведения, которые мы исполняли в школьной группе в Кортленде. Нашим дирижером был Бёртон Стэнли, известный всем как «Профи». Он был замечательным человеком: порядочным, терпеливым, упертым, когда это требовалось, понимающим и превосходным учителем. Но максимум, чего добились его студенты в плане «популярной музыки» – это местная танцевальная группа, известная как Stardusters.

Но даже у танцевальной группы был потенциал. Когда один из трубачей Stardusters окончил школу, Профи взял на место этого парня меня. Я этим чертовски гордился. Еще лучше, что лидером группы являлся бывший выпускник школы Кортленда по имени Фил Натоли, который на тот момент являлся моим кумиром среди трубачей. Фил ушел из выпускного класса, чтобы пойти в армию США, где быстро дослужился до сержанта – и стал первым трубачом в армейском джаз-бэнде. Фил был настолько крут, что ему поступало множество предложений играть профессионально и гастролировать по миру. Но после армии он вернулся домой и женился на Аните – любимая его дождалась.

Теперь же мне довелось воочию увидеть, как он играет. И некоторое время я не знал, сдамся ли я после такого или же наоборот воспряну духом и покажу себя как музыканта. Мне ведь ни разу не приходилось быть «на гастролях», и большинство из одиннадцати других парней в Stardusters были на пять или шесть лет меня старше, да еще и при машинах. Не то чтобы мы чего-то добились – обычно это были единичные выступления на местных свадьбах или школьных балах. Но поскольку машину я не водил, то ехал с тем, кто оставался со мной в тот вечер.

Некоторые из парней приводили своих девушек, и всю дорогу те чувствовали себя зажато и некомфортно, поскольку я сидел на заднем сиденье, пытаясь быть незаметным. Но такого никогда не было, когда ты ехал с Джо Феррисом. У Джо были скоростные тачки, и водил он как гонщик, а еще у него была Конни – выглядела она сногсшибательно. Наши совместные поездки были словно фиеста. Они врубали радио, курили сигареты, пили пиво, постоянно обжимались и целовались взасос, и мое присутствие, похоже, их совершенно не смущало. А мне это нравилось! Играла отличная музыка, и можно было мельком увидеть пикантные места Конни.

Джо рассказывал одну гастрольную историю за другой, а мне все было мало. Хотелось, чтобы и у меня были истории, опыт гастрольной жизни и все пикантные места Конни.

Единственным разочарованием было то, что мое участие в Stardusters мешало мне прогрессировать с еще не получившей название группой. Но я не мог отказаться от девяти долларов, трубя в рог и любуясь Конни. Поэтому мы репетировали с группой, когда получалось, и наконец нашли время сочинять под своим именем.

Мы отбросили несколько названий, которые не подошли. Затем кто-то упомянул Лас-Вегас, а еще кто-то сказал «Короли» – и мы стали «Королями Вегаса»! (Vegas Kings). Наспех придумали логотип, обклеили его золотыми звездами и поклялись в вечной преданности новой группе.

Мы с Флойдом не собирались отказываться от своих бунтарских корней. Мое хвастовство о пьянках с ребятами из Stardusters не прошло незамеченным, и Флойд предложил самим выковать жетоны Шерифа. Пить в Нью-Йорке разрешалось только с восемнадцати, и мы были уверены, что сможем обвести вокруг пальца какого-нибудь ничего не подозревающего бармена, и он нальет нам несколько бокалов. Отец нашего друга работал в типографии и знал, как пользоваться пишущими машинками. Мы скопировали стандартную форму, вписали туда свое имя и липовую дату рождения, подделали подпись Шерифа и приложили на карту большую печать – алюминиевую монету с выбитой по краю надписью: «Добро пожаловать в Атлантик-сити».

Когда все было готово, мы с гордостью изучили свои новые удостоверения. Теперь мы были настоящими мужиками. Официально. Легально. Наконец-то. Можно пойти и выпить…

Моя преступная карьера началась еще до авантюры с удостоверением. Однажды я нашел на улице ключи от «Бьюика» и, не раздумывая, положил в карман. В субботу после обеда мама всегда пропадала в магазине, а папа несколько раз в месяц уезжал с братьями на рыбалку, поэтому время от времени я оставался дома один. Десятилетний парнишка с грандиозными идеями, предоставленный сам себе. Что такого может случиться?

В этот день я забрел в гараж, где отец припарковал наш семейный автомобиль. Он отправился на рыбалку с братьями на одной из их машин и не стал париться и закрывать двери своей тачки. Поэтому я запрыгнул в салон, оказался перед огромным рулем и стал изучать обстановку.

Я знал о машинах достаточно много, чтобы понять, что пока не вставишь ключ в замок зажигания, она просто не заведется, а потом вспомнил про ключи, которые нашел на улице. Помчался на второй этаж дома и выудил их из ящика с инструментами, который прятал под половицей в своей комнате, затем побежал вниз в гараж и сел в машину.

Вставил ключ в замок зажигания, глубоко вдохнул и повернул его. Но он не двигался! Я сразу же ужасно расстроился. Вытащил ключ и посмотрел на него. Конечно же, у этого канавки прорезаны не так, как у настоящего ключа. Помчался обратно на кухню. Знал, что у отца есть запасные ключи.

У папы в подвале хранились инструменты на все случаи жизни, поэтому я, малолетний эксперт по замкам, спустился туда и принялся затачивать и шлифовать, пока оба ключа не стали выглядеть одинаково. После чего поднялся наверх в гараж проверить свою ручную работу. Ключ вошел. Я повернул замок зажигания и тут же был шокирован от давления в руке и голове, когда загудел мотор и завелся автомобиль.

Напуганный до смерти, я выскочил из машины и убежал, думая, что в любой момент случится нечто катастрофическое. Поборов страх, я выглянул из-за угла гаража. Двигатель все еще работал, тихо и плавно, и я, успокоившись, вернулся за руль автомобиля.

Дотянулся до педали газа и плавно нажал. Крошечный шаг для мальчишки, сумасшедший прыжок в безумие. Двигатель загудел. Я снова нажал, чуть сильнее. На этот раз он уже не гудел, а рычал. Я экспериментировал, пока не почувствовал, что контролирую ситуацию. Затем включил радио. Какое вождение без радио?! Все это знали.

Музыка наполнила воздух, и я совладал с нервами, чтобы сдвинуть этого монстра с места. Нажал на тормоз и передвинул коробку передач на букву R (задний ход). Автомобиль слегка тряхнуло, и я почувствовал, что он готов к движению. Постепенно я убрал ногу с тормоза, и машина начала крениться назад. Я прижал ногой педаль тормоза и дернул коробку передач обратно на букву P (парковка). Для первого дня достаточно. Сердце бешено билось, как двигатель, но повернуть ключ и выключить сердце я не мог.

С тех самых пор я садился за руль каждый раз, когда предков не было дома, и каждый раз смелости все прибавлялось. В конечном итоге я научился вывозить машину из гаража на подъездную дорожку. Это было не так просто, потому что, выезжая задом из гаража, был риск задеть боковую часть нашего дома, а под другим углом, в нескольких метрах, стоял соседский дом семьи Пелличчиотти. Опасное занятие.

Наблюдая, как папа маневрирует, объезжая препятствия, я научился этим небольшим трюкам, чтобы избежать аварии. Научился выезжать задом из гаража. Стал увереннее. И если бы все вождение заключалось в том, чтобы вывозить машины из гаражей – у меня бы проблем не возникло.

Моего лучшего друга в нашем районе звали Бобби «Крыс» Райтмайр (Не ведитесь на имя. Бобби тоже был американцем итальянского происхождения). Свое неоднозначное прозвище Бобби получил после того, как однажды обнаружил дом грызунов под берегом реки Тихниоги, где мы рыбачили, купались и злоупотребляли вредными привычками. Мы находились в самом сердце страны индейцев племени Ирокезов, поэтому названия вроде Тихниога встречались по всей территории.

У нас с Крысом не было друг от друга секретов, поэтому в конечном итоге я ему рассказал про свои приключения с ключом и машиной. Когда наступил следующий день и родителей снова не оказалось дома, я гордо продемонстрировал Крысу, как умею выезжать из гаража и кататься по подъездной дорожке, после чего идеально ставить машину на место.

– Дай-ка и мне попробовать, – разумеется, в какой-то момент сказал Крыс.

– Хорошо, – ответил я, вдруг осознав, какой опасности себя подвергаю. Мы поменялись местами, и я велел ему все делать медленно. Но Крыс был настоящим авантюристом, и я тут же узнал безумный взгляд в его глазах. Я задержал дыхание, когда он повернул ключ в замке зажигания, и двигатель завелся. Затем я включил радио – а что? Моя машина – мои правила!

Музыка, похоже, успокоила Крыса, и он вел себя так же аккуратно, как я, когда впервые давил на «газ». Он нажал на тормоз и медленно передвинул коробку передач на «реверс», невероятно плавно выворачивая руль влево. Слава Богу, все получится…

Затем, к моему ужасу, Крыс вдавил педаль газа в пол, и машина вылетела из гаража как ракета. Монстр заревел еще громче, разбив один угол гаража и врезавшись в кухню семьи Пелличчиотти.

Миссис Пелличчиотти только-только отошла от мойки и чудом не угодила под эту груду летящего металла весом две тонны. Из лопнувших труб хлынула вода, в воздухе парили грязь и труха, и когда я осмелился открыть глаза, то увидел, как задом мы на несколько метров въехали в соседский дом.

Крыс посмотрел на меня и произнес четыре слова, которые я никогда не забуду: «Что же мы натворили?» – прокричал он, делая ударение именно на слове мы. Времени на споры не было. Собравшаяся толпа соседей стекалась из обычно тихих домов, чтобы разузнать источник этой ужасной аварии.

Сестра моего отца, тетушка Карм, первой прибыла на место, и когда я, скрепя сердце, вылез из машины, она сообщила мне о том, что я уже и так знал: «Отец тебя убьет!». Никакого суда не будет. Сразу казнь. Именно этого я заслуживал. И прекрасно это понимал.

Миссис Пелличчиотти, прекрасная женщина, больше беспокоилась за нас, нежели за себя. Убедившись, что мы с Крысом целы, толпа неохотно стала рассасываться, а мы стояли, столкнувшись лицом к лицу со своими демонами. Двое ничего не понимающих десятилетних мальчишек, решение наших проблем было простым: продадим велосипеды, а на эти деньги починим машину, гараж и дом. И все это на следующий день, до возвращения моего отца с очередной рыбалки. Мы помчались в магазин велосипедов и предложили владельцу свои драгоценные колеса. Умело торгуясь, нам удалось раскрутить его на великолепную сумму в 23 доллара. Мы же были уверены, что на ремонт и починку хватит.

К тому времени, как я добрался до дома, мама вернулась из магазина и застыла в шоке, уставившись на новую «пристройку» к соседскому дому. Я поспешил объяснить, что проблема решена и мы продали велики. И вручил ей 23 доллара.

Не знаю, что послужило причиной – состояние соседского дома или отцовской машины, или моя невинная попытка решить проблему столь заоблачной суммой – но мама принялась рыдать. Взяв себя в руки, она подтвердила мои наихудшие опасения.

– Отец тебя убьет, – сказала она. Я снова оказался в Камере смертников.

Мы с мамой проплакали всю ночь, ожидая, что приговоренный к смерти молодой парень будет казнен ровно в полдень. Утром следующего дня через дорогу от дома моей тетушки Карм высадились рыбаки. Я прекрасно видел, как они выходили из машины, и неумолимо тающие часы я проводил в ожидании своего палача.

Когда наконец фургон подъехал к дому и, держа в ведрах чешуйчатые трофеи, высадились пассажиры, радуясь возвращению, я увидел, как тетушка отвела папу в сторону и, схватив за плечи, принялась вести серьезный разговор. Позже я узнал, что тетушка Карм сообщила эту ужасную новость отцу и умоляла не наказывать меня.

Но тогда я этого еще не знал, и когда увидел, как он, Смерть с косой, Убийца рыб, взглянул на наш дом, сердце чуть не выпрыгнуло из груди.

Строгий консервативный отец-итальянец медленно пошел в сторону дома, а я побежал, чтобы, трясясь, сесть с мамой за кухонный стол. Дверь открылась. Отец вошел и посмотрел на меня бесстрастным взглядом, затем, не сказав ни слова, вышел через заднюю дверь, полюбоваться этой «красотой».