Неопалимая бесплатное чтение

Margaret Rogerson

VESPERTINE

* * *

Всем, кто предпочитает сидеть в углу, поглаживая собаку, а не разговаривать с людьми на вечеринке: эта книга для вас.

Глава один

Если бы я не пришла на монастырское кладбище, чтобы побыть в одиночестве, то не заметила бы серебряного блеска кадильницы, валяющейся у основания надгробия. Каждая послушница и сестра носили их с собой на цепочке, чтобы защититься от Мертвых. Эта кадильница была знакома мне по форме и черному потускневшему узору – она принадлежала Софии, одной из самых молодых послушниц, которую привезли в монастырь лишь прошлой зимой. Когда я наклонилась и коснулась ее, металл был еще теплым. Чтобы удостовериться, мне пришлось прижать к кадилу запястье, так как мои покрытые шрамами руки плохо распознавали температуру.

Я сразу поняла, что София не выронила ее, лазая по деревьям или играя среди надгробий. Она не стала бы жечь ладан, если бы что-то не напугало ее всерьез; даже дети знали, что это благовоние слишком ценно, чтобы тратить его впустую.

Я выпрямилась и посмотрела в сторону часовни. Пронизывающий ветер хлестал по лицу выбившимися прядями косы, высекая слезы из глаз. Мне понадобилось лишнее мгновение, чтобы определить местонахождение воронов, ютившихся под карнизом и прижавшихся к мшистому серому камню. Все они были черного цвета, кроме одного – тот сидел отдельно от остальных, нервно расправляя свои белоснежные перья, которые то и дело топорщились от ветра.

– Беда, – позвала я.

Нащупала в кармане корку хлеба. Ворон спустился с крыши с порывом ветра, как только я протянула ее, и приземлился на руку, а его когти вцепились в рукав. Расправившись с хлебом, птица взглянула на меня, ожидая добавки.

Он не должен был выжить. У него уже не доставало нескольких перьев, жестоко выщипанных другими птицами. Когда ворон впервые прилетел в монастырь, они превратили его в кровавый ворох пуха, бросив в крытой галерее, и тот едва не умер. Я забрала его в свою келью и каждые несколько часов кормила и поила с рук, потому что сам есть и пить он не мог. Но я стала старшей послушницей, и навалилось слишком много обязанностей – не могла присматривать за ним постоянно. Как только ворон выздоровел, я поручила его Софии. Теперь, куда бы та ни пошла, Беда следовал за ней. Даже внутрь, куда послушница брала его, скрывая в своих одеждах и неимоверно расстраивая этим сестер.

– Я ищу Софию, – сказала я ему. – Думаю, она в опасности.

Ворон распушил перья на шее и издал серию глухих щелчков и рокочущих звуков, словно обдумывая мои слова. Затем, подражая голосу маленькой девочки, произнес:

– Хорошая птичка. Красивая птичка. Крошки!

– Правильно. Можешь отвести меня к ней?

Он посмотрел на меня ясным и внимательным взглядом. Вороны были умными животными, священными для Серой Госпожи, и благодаря Софии Беда различал человеческую речь лучше, чем остальные. Наконец, похоже, поняв, что от него требуется, ворон расправил крылья и перелетел на насыпь, что подпирала заднюю стену часовни. Он спрыгнул на одну из плит и заглянул в темное пространство под ней.

Дыра. Должно быть, вчерашняя буря размыла фундамент часовни, обнажив старый проход в крипту. Птица оглянулась на меня.

– Мертвый, – прохрипел ворон.

Кровь в моих венах похолодела. София не учила его этому слову.

– Мертвый, – настаивал Беда, распушив перья.

Другие вороны зашевелились, но не стали поднимать тревогу.

Должно быть, он ошибся. Благословение освящало каждый камень монастырских стен. Наши ворота были выкованы святыми сестрами в Шантлере. И все же…

Проход зиял под бахромой свисающих корней. Я приблизилась без раздумий. Знала, что нужно делать – бежать назад и предупредить матушку Кэтрин. Но София слишком молода, чтобы носить кинжал, а кадильницу она потеряла. Времени не было.

Отцепив кадильницу от пояса и стиснув зубы, я заставила свои неуклюжие пальцы открыть крошечную дверцу и принялась возиться с кремнем и ладаном. На левой руке, там, где блестящая красная плоть, опутывавшая мою ладонь, усохла со временем и превратила пальцы в когти, шрамы были хуже всего. Я могла сжимать пальцы в неплотный кулак, но не могла разжать до конца. Разжигая огонь, я подумала о сестре Люсинде, которая носила кольцо со старым потрескавшимся рубином. Внутри него была запечатана святая реликвия, сила которой позволяла зажигать свечи простым мановением руки.

Наконец искра загорелась. Я подула на ладан, пока не вспыхнули угольки, а затем, окутанная дымом, шагнула в проход.

Меня поглотила тьма. Запах влажной земли давил, душил, словно влажная тряпка, обернутая вокруг лица. Тусклый, слабый свет снаружи померк почти сразу, но, как и все девушки, которых брали к себе Серые Сестры, я обладала Зрением.

Нити света кружились вокруг меня, подобно паутине, их призрачные формы обращались то в искаженные лица, то в протянутые руки. Тени. Они собирались группами в подобных местах, притягиваемые к могилам и руинам. Они были разновидностью духов Первого Порядка, хрупкими и почти бесформенными. Их пальцы пощипывали мою кожу, словно ища свободную нить, которую можно было бы распустить, но не представляли особой опасности. Я поспешила мимо, и дым от моего кадила смешался с их полупрозрачными силуэтами. Вздыхая, они рассеивались вместе с благовониями.

Тени были настолько привычным явлением, что Беда не отреагировал бы на них. Лишь что-то более опасное – дух Второго Порядка или выше – могло привлечь его внимание.

– София? – позвала я.

В ответ раздалось лишь эхо.

В неясном призрачном свете виднелись ниши, полные пожелтевших костей и обрывков истлевших саванов. По традиции монахинь хоронили в туннелях, окружающих крипту, но возраст этих останков удивил меня. Они были многовековыми, рассыпающимися и заросшими паутиной – более древними, чем сама Скорбь, – когда Мертвые восстали впервые, чтобы преследовать живых. Если эта часть туннеля была запечатана когда-то в далеком прошлом, то дух мог восстать из горы костей и бродить по катакомбам долгие годы.

Сквозь густую подземную тишину прохода пробился звук, настолько тихий, что его едва можно было различить. Детский всхлип.

Я побежала.

Тени проходили сквозь меня, оставляя ощущение резкого холода. Кадильница билась о рясу, пока я не обмотала цепочку вокруг руки, вытянув ее перед лицом в защитном жесте, которому научила меня сестра Айрис, боевая мастерица монастыря.

Изгиб туннеля впереди был залит светом. Когда я обогнула угол, желудок камнем рухнул вниз. София, спасаясь, забилась в нишу и сидела, уткнувшись лицом в подол рясы. Парящая чуть в стороне, на нее взирала омерзительная фигура. Макушка лысой головы виднелась над сгорбленным и узловатым позвоночником, а саван невесомо струился вокруг мертвенно-бледного тела, сияя неземным серебристым светом.

На мгновение я замерла. Последние семь лет словно растворились, и я вновь стала ребенком. Ощутила запах горячего пепла и горящей плоти; мои руки запульсировали от фантомной боли.

Но это было до того, как Серые Сестры нашли меня. Они спасли и научили давать отпор.

Кинжал выпорхнул из ножен. Дух вздрогнул и обернулся ко мне, услышав звук удара стали о кожу. У него было впалое лицо истощенного трупа. Его губы сморщились, обнажая огромные зубы, занимавшие почти половину черепа, и оскалились в вечной гримасе. Глаз не было – на их месте зияли чернотой лишь пустые глазницы.

София подняла голову. Слезы блеснули сквозь грязь на ее щеках.

– Артемизия! – закричала она.

Силуэт духа превратился в размытое пятно и исчез. Инстинкт спас мне жизнь. Я развернулась и взмахнула кадилом; дух вновь появился перед моим лицом на расстоянии вытянутой руки, но благовония не дали ему приблизиться. Из пасти призрака вырвался стон. Он снова растворился.

Прежде чем дух успел вновь обрести форму, я сделала выпад кинжалом и бросилась к нише, в которой сидела София, размахивая кадилом во все стороны. Лишь самые могущественные духи могли пройти сквозь барьер из дыма благовоний. Чтобы добраться до Софии, ему пришлось бы сначала сразиться со мной.

Теперь я знала, с чем имею дело. Обычный дух Второго Порядка, так называемый Изможденный – искалеченная душа человека, погибшего от голода. Хотя изможденные славились своей скоростью, они были хрупки. Одного хорошо поставленного удара было достаточно, чтобы с ними справиться.

И у меня имелось подходящее оружие – кинжал Серых Сестер с длинным и тонким клинком, созданным именно для таких ударов.

– София, ты ранена?

Она громко шмыгнула носом, а затем ответила:

– Кажется, нет.

– Хорошо. Видишь мой кинжал? Если со мной что-нибудь случится, обещай, что воспользуешься им. Я надеюсь, что тебе не придется, но ты должна пообещать. София?

Она не ответила. Изможденный снова появился у поворота туннеля и мелькнул ближе, приближаясь к нам зигзагами.

– Обещаю, – прошептала она. Девчушка понимала опасность одержимости. Если духу удавалось завладеть телом человека, он мог прорваться сквозь защитные барьеры и даже какое-то время ходить среди живых незамеченным. К счастью для большинства людей, лишь Зрячие были уязвимы для одержимости. В противном случае Лораэль давно бы уже заполонили мертвецы.

Еще одна вспышка. Я полоснула кинжалом воздух в тот самый момент, когда Изможденный материализовался передо мной, пытаясь ухватить костлявыми руками. Освященный клинок прочертил линию золотого огня по его савану. У меня перехватило дыхание, когда ткань растворилась в воздухе, обнажив невредимую плоть. Я зацепила лишь рукав.

Пальцы духа сомкнулись вокруг моего запястья. Ледяные иголочки пробежали по руке, вырывая непроизвольный крик из моего горла. Я попыталась освободиться, но призрак крепко держал мою кисть, прижавшись своим телом к моему. За когтеобразными ногтями я рассмотрела его лицо: когда Изможденный приближался, его огромные челюсти разжимались, словно дух втягивал в себя мою боль, пробуя ее на вкус. В любой момент мои онемевшие пальцы могли не удержать рукоять кинжала.

Я нарочно уронила его. София закричала. Когда внимание Изможденного привлек блеск падающей стали, я схватила кадило покалеченной рукой и вогнала его в грудь духа. Призрак удивленно воззрился на меня, затем выкашлял струйку дыма. Я вдавила кадильницу сильнее, не чувствуя жара металла. Изможденный пронзительно завопил – жутким, отдающимся эхом звуком, от которого по туннелю прокатилась волна холода, всколыхнувшая истлевшие саваны в нишах. Выгнувшись дугой, он пытался выцарапать когтями кадило из груди. Силуэт его начал расплываться, распадаясь на части, пока вдруг не обратился в клочья мреющего тумана.

Свет погас окончательно, все стихло, и неровное дыхание Софии осталось единственным звуком. Я знала, что должна что-то сказать, дабы успокоить ее, но едва могла пошевелиться от боли в замороженном запястье. Она вновь и вновь накатывала волнами покалываний. Там, где Изможденный осквернил мою кожу, уже появились багровые линии синяков.

– Артемизия? – Голос Софии был не громче шуршания мыши за стеной.

– Я в порядке.

Я надеялась, что говорю правду на случай, если придется сражаться еще раз, но сомневалась. От внимания матушки Кэтрин мог ускользнуть один Изможденный, но она не могла не почувствовать присутствие сразу нескольких. Я повернулась к Софии и помогла ей спуститься из ниши.

– Можешь встать?

– Я не ребенок, – запротестовала она, храбрясь теперь, когда опасность миновала. Но когда я отпустила ее, она резко ухватила меня за рясу, отчего запястье пронзила боль. – Смотри!

Впереди в туннеле, отбрасывая корчащиеся тени на стену, сочился свет. Пляска теней сопровождалась хриплым, неразборчивым бормотанием. Меня захлестнула волна облегчения. Я знала лишь одного человека, который мог бы бродить здесь, разговаривая сам с собой.

– Не волнуйся. Это не дух, а просто сестра Жюльенна.

София прижалась ко мне крепче.

– Это еще хуже, – прошептала она.

Когда сестра Жюльенна появилась в поле зрения, все еще бормоча, ее лицо скрывалось за растрепанными волосами, освещенными белым фонарем, и я вынуждена была признать, что София права.

Жюльенна была священницей. Она жила отшельницей в крипте часовни, охраняя священную реликвию святой Евгении. От ее нестиранных одежд так сильно пахло бараньим жиром, что невозможно было сдержать слез.

Широко распахнув глаза, София смотрела на нее, а затем опустилась на колени и подхватила кинжал, молча вложив в мою руку.

Сестра Жюльенна, казалось, ничего не заметила, словно мы были невидимками. Она прошаркала мимо нас к нише, из которой только что выбралась София, настолько близко, что подол ее рясы зацепился за наши туфли. Я напрягла слух, силясь разобрать, что она бормочет, приводя в порядок потревоженные кости.

– Здесь, внизу, годами слышались стенания и завывания… Теперь наконец-то тихо… Сестра Розмари, не так ли? Да, да. Тяжелый год, ужасный голод, так много мертвых…

По коже пробежали мурашки. Я не знала никого по имени сестра Розмари. Но подозревала, что найду это имя в самых старых архивах монастыря.

София потянула меня за рясу.

– Правда, что она ест новеньких послушниц? – прошептала она мне на ухо, не отрывая взгляда от сестры Жюльенны.

– Ха! – воскликнула та, поворачиваясь к нам. София задрожала. – Так вот что теперь говорят обо мне? Ну ладно! Нет ничего лучше, чем славная, вкусная послушница. Ну, идемте, девочки, идемте.

Она развернулась и зашаркала в обратном направлении, фонарь покачивался в ее морщинистой руке.

– Куда она нас ведет? – спросила София, неохотно следуя за мной и все еще не выпуская подол рясы.

– Мы должны пройти через крипту. Это самый безопасный путь обратно в часовню.

По правде говоря, это было лишь предположение, но по мере того, как сестра Жюльенна вела нас через ряд дверей, встроенных в грубо вытесанные туннели, оно казалось все более вероятным. Я убедилась в этом, когда мы подошли к последней двери – тяжелому черному чудовищу из освященного железа. Свет фонаря запрыгал по ее окованной поверхности, когда Жюльенна открыла дверь и проводила нас внутрь.

В воздухе вились ленты дыма от благовоний, настолько густого, что у меня заслезились глаза, а София закашлялась в рукав. Мы вошли в каменную залу с высокими сводами, подпираемыми колоннами. В арках между ними стояли одетые в рясы статуи, их лица скрывались в тени наброшенных капюшонов, несмотря на свечи, что поблескивали у их ног в лужах воска. София подозрительно огляделась вокруг, словно ища спрятанный в одном из углов котел или, быть может, разбросанные по полу обглоданные кости послушниц. Но камни были голыми, если не считать вырезанных тут и там священных символов, очертания которых с годами стали почти неразличимы.

Сестра Жюльенна позволила нам осмотреться лишь мгновение, затем нетерпеливо поманила вперед.

– Теперь прикоснитесь к святыне, чтобы получить благословение святой Евгении. Только быстро.

В центре крипты возвышался алтарь: белый мраморный постамент с изваянием святой Евгении в полный рост. Оно располагалось на крышке саркофага, и прекрасный каменный лик статуи нес на себе следы посмертной безмятежности. Свечи, расставленные вокруг ее тела, отбрасывали переменчивые отблески на лицо святой, придавая ему легкую загадочную улыбчивость. Она умерла мученицей в возрасте четырнадцати лет, пожертвовав собой, чтобы привязать к своим костям духа Пятого Порядка. Говорят, он был настолько силен, что сжег все ее тело дотла, кроме единственной фаланги пальца – святыни, которая теперь покоилась внутри саркофага, скрытая от людских глаз. Фаланга – это не мелкий артефакт вроде камня в кольце сестры Люсинды, годящегося, чтобы зажигать свечи. Он представлял собой высшую реликвию, которой пользовались лишь во времена крайней нужды.

София торжественно шагнула вперед, чтобы коснуться сложенных рук изваяния. Там, где к мрамору притрагивались бесчисленные паломники на протяжении последних трех столетий, он блестел.

Сестра Жюльенна на Софию не смотрела. Она наблюдала за мной, а ее глаза сверкали сквозь вуаль спутанных волос.

– Твоя очередь. Давай.

От жара свечей кожа под рясой вспотела и начала зудеть. Но эти ощущения меркли перед холодом в запястье и пульсирующей в такт биению сердца боли, которые нарастали по мере приближения к святыне. Странно, но мне не хотелось прикасаться к ней. Чем ближе я подходила, тем сильнее тело пыталось отстраниться от изваяния без моего на то согласия; даже волосы, казалось, пытались встать дыбом. Я предположила, что так чувствует себя большинство людей при мысли о прикосновении к огромному волосатому пауку или трупу. А я испытывала такие чувства при мысли о прикосновении к святыне. Может быть, со мной все же что-то не так?

Эта мысль гнала меня вперед, подобно кнуту надсмотрщика. Я шагнула на возвышение, положила руку на мрамор. И в ту же секунду пожалела об этом. Ладонь прилипла к камню, словно он был весь покрыт птичьим пометом. Я ощутила резкий толчок в живот, и крипта провалилась в темноту. Ничего не видела, ничего не слышала, но знала, что была не одна. Меня окружало чье-то присутствие… присутствие чего-то огромного, древнего и голодного. Мне показалось, что в темноте шевелятся перья, это был не столько звук, сколько ощущение – удушающая тяжесть заточения и пожирающая, мучительная ярость.

Я знала, что это было, чем оно должно было быть – дух Пятого Порядка, прикованный к реликвии святой Евгении. Восставший, один из семи когда-либо существовавших, каждый из которых теперь был уничтожен или заточен в тюрьму кем-то из высших святых, давным-давно отдавших себя в жертву.

Я почувствовала, как дух медленно, словно маяк, пробивающийся сквозь темноту, поворачивается в мою сторону. Ужас сдавил горло. Я оторвала руку от саркофага и вслепую попятилась прочь, едва не запалив рукав о свечи. Свет и звук хлынули обратно. Я рухнула бы на пол, если бы костлявая рука не схватила меня за плечо.

– Ты чувствуешь его. – Голос сестры Жюльенны прошелестел у меня над ухом, обдав щеку кислым дыханием. – Ты чувствуешь его, не так ли? – В ее голосе звучало нетерпение.

Я хватала воздух. Свечи в крипте горели ровным пламенем. София наблюдала за мной в замешательстве, начиная тревожиться. Очевидно, она ничего не почувствовала, когда касалась святыни. Я давно подозревала, но теперь была уверена – то, что случилось со мной в детстве, каким-то образом изменило меня, оставив внутри пустоту. Неудивительно, что у меня такая сильная связь с духами. Во мне уже было место для них, которое только и ждало, чтобы его заняли.

Я мрачно уставилась в пол, пока сестра Жюльенна не отпустила меня.

– Не понимаю, о чем вы, – ответила я, солгав так нагло, что щеки вспыхнули.

Я отодвинулась и взяла Софию за руку. Та выглядела по-настоящему испуганной, но когда вновь прижалась ко мне, я с облегчением поняла, что ее пугала только сестра Жюльенна.

– Как знаешь, – пробормотала старуха, прошаркав мимо нас, чтобы открыть другую дверь, за которой находилась лестница в часовню, уходящая вверх по спирали. – Но ты не сможешь скрываться вечно, девочка. Госпожа сделает с тобой то, что захочет. В конце концов, она всегда так поступает.

Глава два

Весть об Изможденном распространилась быстро. На следующий день на меня глазели все, пытаясь разглядеть метки осквернения на моем запястье. После того как мы вышли в часовню, матушка Кэтрин велела отправить нас с Софией в лазарет, но со скверной мало что можно было сделать: она заживала сама по себе, со временем медленно желтея, словно синяк. Мне дали какие-то настойки от боли, но я их не принимала. И никому не рассказала о том, что произошло в крипте.

Жизнь шла своим чередом, за исключением пристальных взглядов, которые я ненавидела, хотя и привыкла к ним. Я научилась избегать их, выбирая запутанные маршруты по узким мощеным дорожкам, что петляли между зданиями монастыря, пока занималась своими делами. Иногда другие послушницы вскрикивали при моем появлении, словно я специально пряталась поблизости, чтобы напугать их – к этому привыкла тоже.

Но я не могла избегать их вечно. Три раза в неделю мы тренировались в закрытом дворике монастыря. Сестра Айрис следила за нами, словно ястреб, пока мы отрабатывали стойки с кадилами и кинжалами. В часовне ежедневно читались молитвы. Затем, каждое утро, открывались монастырские ворота, чтобы впустить в центральный двор повозки с трупами.

Последние триста лет священную обязанность по уходу за мертвыми выполняли Серые Сестры. Души, не получившие необходимых обрядов, в конце концов разлагались и становились духами, вместо того чтобы естественным образом перейти в загробный мир, как это было до Скорби. Когда прибывали повозки с трупами, наиболее разложившиеся тела немедленно доставляли в ритуальные покои часовни, где они исчезали за освященной дверью, окутанной дымом. Те, что не требовали подобной срочности, отправлялись в фуматориум, где их омывали и оставляли ожидать своей очереди.

Фуматориум был назван так за вечный туман из благовоний, который замедлял процесс разложения. Нижний уровень, где хранились тела, был построен под землей подобно погребу – сухой, прохладный и темный. На надземном уровне были установлены большие мансардные окна, заполняющие выбеленный зал потоками света. Здесь, в длинной комнате, заставленной столами, которая очень напоминала трапезную, где мы ели, проходили еженедельные занятия. Однако я держала это сравнение при себе, потому что столы были завалены трупами.

На этой неделе мне достался молодой человек, возможно, восемнадцати или девятнадцати лет, всего на год или два старше меня. Слабый запах гнилостного разложения витал над ним, смешиваясь с ароматом благовоний, просачивающимся сквозь половицы. Некоторые послушницы морщили носы и пытались убедить своих напарниц заняться наиболее отвратительными аспектами осмотра тел самим. Лично я не возражала. Я предпочитала компанию мертвых живым. Хотя бы потому, что они не сплетничали обо мне.

– Как думаете, она пройдет аттестацию? – Маргарита говорила шепотом, или, по крайней мере, думала так. Я прекрасно могла слышать ее через два стола от себя.

– Конечно, пройдет, хотя все зависит от того, позволят ли ей это сделать, – прошептал в ответ кто-то другой. Это была Франсин.

– А почему бы и нет?

Я открыла рот мертвеца и заглянула внутрь. Франсин позади меня еще сильнее понизила голос.

– Матильда пробралась в канцелярию на прошлой неделе и прочитала учетную книгу матушки Кэтрин. Артемизия действительно была одержима до того, как появилась здесь.

За этим заявлением последовало несколько вздохов ужаса. Маргарита пискнула:

– Чем? Там было написано, убила ли она кого-нибудь?

Несколько человек одновременно шикнули на нее.

– Не знаю, – сказала Франсин, когда шум стих, – но я бы не удивилась.

– Я уверена, что она кого-то убила. – Голос Маргариты звенел убежденностью. – Что, если именно поэтому семья никогда не навещает ее? Быть может, она прикончила их всех. Наверняка она убила много людей.

К этому моменту я уже перевернула труп на живот – с трудом, без чьей-либо помощи – и осматривала его ягодицы. Не хотела это слушать и размышляла, что бы такого можно было ответить, чтобы они прекратили. Наконец, в глубокой тишине, наступившей после рассуждений Маргариты, я произнесла:

– Хотела бы сказать, сколько, но я не считала.

Позади меня раздался хор вскриков.

– Девочки!

Все разом смолкли, кроме Маргариты, которая издала последнее неуверенное блеяние, прежде чем Франсин зажала ей рот рукой. Я видела, как это произошло, потому что подняла голову – проследить, как сестра Айрис спускается к нам из другого конца зала. Она шла, расправив плечи, строгая, в простом сером одеянии, без украшений, если не считать серебряного кулона с окулусом на шее и маленького кольца с лунным камнем, сверкавшего на фоне темно-коричневой кожи. Сестра Айрис вызывала всеобщий страх и уважение среди послушниц. И чем старше мы становились, тем больше к ужасу перед ней добавлялось и восхищения. Большинство из нас поняли, что, несмотря на ее суровые манеры и испепеляющий взгляд, она была доброжелательной. Однажды, когда Матильда тяжело заболела потницей, Айрис всю ночь просидела в лазарете, вытирая ей лоб и, вероятно, стращая девушку загробными тяготами, чтобы та не умирала.

Теперь она перевела взгляд на нас, задержав его на мне на пару секунд. Она благоволила мне, но знала, что крики устроили из-за меня. Я была виновата почти всегда.

– Позвольте напомнить вам всем, что через месяц из Бонсанта прибудет священник, чтобы оценить каждую из вас на предмет принятия в Круг. Возможно, вы захотите использовать свое время более разумно, потому что второго шанса покинуть Наймс у вас не будет, – заявила она резко.

Девушки переглянулись. Никто не хотел остаться в Наймсе и провести остаток жизни, ухаживая за трупами. Кроме меня.

Если бы меня избрали для получения высшего образования в Круге, мне пришлось бы разговаривать с людьми. Затем, после завершения обучения, меня посвятили бы в жрицы, что подразумевало бы общение с еще большим количеством людей, а также попытки разрешить их духовные проблемы. Это звучало ужасно – вероятно, я заставляла бы их плакать.

Никто не мог отрицать, что роль Серой Сестры подходила мне гораздо больше. Проведение посмертных ритуалов было важной работой, более полезной, чем безделье в золоченом кабинете в Бонсанте или Шантлере, которое только создавало лишнее беспокойство. Была у Серых Сестер еще одна обязанность, к которой я с нетерпением ожидала приступить. Они изучали доклады о детях со Зрением.

Я потерла шрамы на руках, уделив особое внимание тем местам, где ничего не чувствовала. Это напоминало прикосновение к ремню или чужой коже. Если бы кто-то искал повнимательнее, если бы меня нашли раньше…

Завалить аттестацию намеренно было бы сложной задачей. Едва ли священник сможет вытащить меня из Наймса силой.

Сестра Айрис наблюдала за мной так, словно точно знала, о чем я думаю.

– Я вижу, вы закончили осматривать тела. Артемизия, расскажи мне о своих заключениях.

Я посмотрела вниз.

– Он умер от лихорадки.

– Да?

– На его теле нет никаких следов, указывающих на смерть от травм или насильственных действий.

Я чувствовала, как другие девушки смотрят на меня, некоторые склоняются друг к другу, чтобы обменяться замечаниями. Я могла догадаться, что они говорят. Они обсуждали мое каменное, неулыбчивое выражение лица, мой ровный безэмоциональный голос.

Мало кто знал, что альтернатива была не лучше. Однажды я уже пробовала улыбнуться в зеркало, и результат оказался крайне плачевным.

– И? – спросила сестра Айрис, бросив на послушниц взгляд, который сразу же заставил их замолчать.

– Он молод, – продолжила я. – Вряд ли он пережил пароксизм сердца. Он был бы худее, если бы умер от истощающей болезни или дизентерии. Его язык и ногти не обесцвечены, так что отравление маловероятно. Но в его глазах есть лопнувшие вены, а железы опухли, что указывает на лихорадку.

– Очень хорошо. А что насчет состояния его души?

Шепот возобновился. Сестра Айрис резко развернулась.

– Маргарита, не хочешь ли ты ответить?

Щеки Маргариты запылали красным. Она была не такой бледной, как я, но ее светлая кожа могла демонстрировать впечатляющее разнообразие цветов – как правило, оттенки розового, но иногда и яркий багровый румянец, и интересный зеленоватый оттенок, когда то, что я ей говорила, вызывало у нее приступ тошноты.

– Не могли бы вы повторить вопрос, сестра Айрис?

– В какой дух превратилась бы душа этого человека, – отрывисто произнесла сестра Айрис, – если бы Сестры не очистили ее до того, как она поддалась разложению?

– В тень, – промолвила Маргарита. – Большинство душ превращаются в духов Первого Порядка, независимо от того, как они умерли. Если она не стала бы тенью, то…

Девушка бросила панический взгляд на Франсин, но та избегала встречаться с ней взглядом. Она тоже не слушала.

В келейной я жила с Маргаритой в одной комнате, настолько тесной, что наши жесткие, узкие койки почти соприкасались. Каждый вечер перед сном она осеняла себя знамением «против зла» и все время многозначительно на меня посматривала. По правде говоря, я не винила ее. В основном мне было ее жаль. Будь на моем месте кто-то другой, я уверена, что тоже не захотела бы жить с ней в одной комнате.

В последнее время мне было жаль ее еще больше, чем обычно: я не думала, что она пройдет аттестацию. Не могла представить, что она станет монахиней, и не менее трудно мне было вообразить ее в качестве сестры-мирянки, несущей на себе бесконечное бремя монастырской стирки, готовки, садоводства и ремонта. Но если бы она не справилась, то ей остались бы лишь эти два варианта. Госпожа даровала ей Зрение, а это означало жизнь, посвященную служению. Никто из нас не смог бы выжить без защиты монастырских ворот, благовоний и освященных кинжалов, предоставляемых нам Кругом. Риск одержимости был слишком велик.

Сестра Айрис стояла ко мне спиной. Когда отчаянный взгляд Маргариты сместился в мою сторону, я подняла руку ко лбу, имитируя проверку температуры. Ее глаза расширились.

– Лихорадочным! – воскликнула она.

Губы сестры Айрис поджались. Она бросила на меня подозрительный взгляд.

– А к какому Порядку принадлежат Лихорадочные, Артемизия?

– Третий Порядок, – послушно по памяти повторила я. – Порядок душ, погибших от болезней и чумы.

На это последовал отрывистый кивок, и сестра Айрис перешла к опросу других послушниц. Я слушала с пристрастным вниманием, пока те описывали причины смерти: заражение, голод, дизентерия, случай утопления. Ни один из предоставленных нам трупов не погиб насильственной смертью; эти души могли превратиться в духов Четвертого Порядка, и их сразу же перемещали в часовню.

Трудно представить себе время, когда духи Четвертого Порядка были не самой большой угрозой в Лораэле. Но духи Пятого Порядка были в разы опаснее. Во время Войны Мучеников семь Восставших пронеслись над страной подобно урагану, делая безжизненными целые города. Смертельная жатва не оставляла шанса ничему живому. В скриптории висел гобелен, изображавший святую Евгению, стоящую перед связанным ею Восставшим, ее доспехи сверкали на солнце, а белый конь встал на дыбы. Картина была настолько старой и выцветшей, что Восставший выглядел словно неясное облако, поднимающееся над холмом, края которого были выделены истертой серебряной нитью.

Я все еще ощущала его голод, ярость и отчаяние от того, что он связан. Мне казалось, что если внимательно прислушаюсь к тишине, что зияла под будничной суетой монастыря, то смогу почувствовать, как он гноится во тьме своего заточения.

– Есть еще вопросы?

Голос сестры Айрис вернул меня к реальности. Нас собирались отпустить. Когда все остальные в предвкушении потянулись к двери, уже начиная шептаться между собой, раздался мой вопрос.

– Из-за чего душа становится духом Пятого Порядка?

Тишина опустилась на комнату, словно топор палача. Все повернулись, чтобы взглянуть на меня, а затем на сестру Айрис. За все годы, что мы пробыли послушницами, никто не осмелился спрашивать об этом.

Сестра Айрис поджала губы.

– Это справедливый вопрос, Артемизия, учитывая, что наш монастырь – один из немногих, где хранится высшая реликвия. Но ответить на него нелегко. Правда в том, что мы не знаем наверняка.

И снова поднялся шепот. Послушницы обменивались неуверенными взглядами. Сестра Айрис не смотрела на них. Она изучала меня, слегка нахмурившись, словно снова знала, что было у меня на уме. Мне стало интересно, рассказала ли сестра Жюльенна кому-нибудь о том, что произошло в крипте.

Когда сестра Айрис продолжила, лицо ее не выражало никаких подсказок.

– Однако вне всяких сомнений, что со времен Скорби Богиня смилостивилась, и ни один Восставший больше не оживал. – Она начертила на своем лбу четырехконечный знак окулуса – третий глаз, олицетворяющий Госпожу и ее дар Зрения. – Ученая Жозефина Биссалартская считала, что их появление связано с катаклизмом, что принесла Скорбь, – древним магическим ритуалом, проведенным Королем Воронов.

Все затаили дыхание. Все мы знали, как появилась Скорбь, но эта тема обсуждалась редко и потому носила оттенок запретности. Когда мы были младше, среди нас было популярно осмелиться стянуть книгу по истории из скриптория и прочитать вслух отрывок о Короле Воронов в темноте при свечах. Когда-то Франсин убеждала Маргариту, что если трижды произнести его имя в полночь, то можно его призвать.

Я была уверена, что сестра Айрис знает обо всем этом. Она завершила свою речь, перекрывая суровым голосом возобновившийся шепот.

– Ритуал разрушил врата Смерти и изменил законы естественного мира. Возможно, некоторые души были настолько сильно осквернены этим актом, что превратились в Восставших. Жозефина была права во многих других вопросах, – тут она устремила взгляд на перешептывающихся послушниц, – и я полагаю, что нам не стоит опасаться повторения, особенно пока все вы своевременно выполняете свои ежедневные обязанности.

Несколько недель спустя я сидела в монастыре, рассматривая белые облачка своего дыхания. Прохлада каменной скамьи просачивалась сквозь рясу и касалась бедер. Меня окружали десятки других послушниц моего возраста, и их нервная болтовня наполняла предрассветный сумрак, подобно пению птиц ранним утром. Некоторые приехали на аттестацию издалека, из Монтрпрестра, и солома в телегах, служившая им постелью, все еще виднелась в их волосах. Девушки с благоговением оглядывали монастырь и разглядывали рубин на пальце сестры Люсинды, скорее всего, гадая, действительно ли это реликвия, как утверждала послушница, сидевшая по соседству. Большинство северных монастырей были настолько малы, что лишь их настоятельницы носили реликвии, да и то только по одной. Матушка Кэтрин же носила целых три.

Маргарита сидела рядом со мной, сгорбившись и дрожа. В попытке сидеть как можно дальше от меня она едва ли не падала со скамьи на пол. Я отодвинулась, чтобы дать ей побольше места, но не думаю, что она обратила на это внимание.

– Я никогда никого не убивала, – сказала я. Вслух это прозвучало менее обнадеживающе, чем в моей голове, потому я добавила: – И никого серьезно не покалечила. По крайней мере, не навсегда. Полагаю, все они уже оправились.

Маргарита подняла глаза, и на какое-то ужасное мгновение я решила, что она действительно попытается заговорить со мной. К такому я не была готова. К моему облегчению, в этот момент появился священник; раздались звуки бодрых шагов по камню, и мы повернули головы, чтобы увидеть его величественную фигуру, вышагивающую по центру прохода. Я успела заметить надменно струящуюся черную рясу и вспышку золотых волос, прежде чем он исчез в вихре ткани в оценочном зале.

Как только дверь закрылась, благочестивая тишина, охватившая монастырь, растворилась в хихиканье.

– Девочки, – спокойно промолвила сестра Люсинда, однако приглушенный шум продолжился, даже когда в комнату позвали первую послушницу.

Хихиканье резко прекратилось, когда спустя минуту или две девушка вышла оттуда, побелевшая, с лицом, выражавшим недоумение. Сестре Люсинде пришлось взять ее за плечи и направить в сторону трапезной, где на полу были разложены соломенные тюфяки для приезжих послушниц. Спотыкаясь, девушка уткнулась лицом в ладони и расплакалась.

Все широко распахнутыми глазами смотрели, как она уходит. Маргарита наклонилась к Франсин, сидевшей на скамейке напротив нас.

– Тебе не кажется, что все прошло слишком быстро?

Все действительно случилось стремительно. Этого времени не было достаточно, чтобы успеть ответить даже на несколько беглых вопросов, а уж тем более пройти аттестацию. Словно священник оценил ее способности с первого взгляда. Скрытые ото всех, мои руки сжались в кулаки.

Пока быстро пустели скамейки, в монастырь прокрался рассвет. Его розовое сияние струилось по каменным стенам двора, вспыхивало в окнах и било мне по глазам. К тому времени, когда свет разлился по утрамбованной траве, где мы отрабатывали позиции, нас осталось меньше четверти. Последние послушницы выходили одна за другой, пока не остались лишь мы с Маргаритой. Когда сестра Люсинда назвала ее имя, я попыталась придумать что-нибудь ободряющее, но и в лучшие времена у меня это выходило из рук вон плохо. Я все еще пыталась подобрать слова, когда через несколько секунд дверь распахнулась, и она пронеслась мимо меня, стоящей в ожидании; ее пунцового цвета лицо было залито слезами.

Сестра Люсинда взглянула ей вслед и вздохнула. Затем кивнула мне. Я переступила порог, и мои глаза с трудом привыкали к обстановке. Теперь, когда взошло солнце, помещение казалось темным, даже несмотря на жарко натопленный очаг и несколько зажженных светильников, расставленных вокруг и отбрасывающих дрожащие отблески на зеркала и полированное дерево.

– Это та самая девушка? – спросил силуэт перед огнем.

– Да, Ваша Светлость.

Щелкнула дверная задвижка. Сестра Люсинда заперла меня внутри. Теперь я могла видеть лучше – достаточно хорошо, чтобы разглядеть священника. Его бледное, суровое лицо будто парило в темноте над высоким воротником строгой черной рясы. Он был высок, осанка безупречна, а щеки выглядели впалыми в тени острых скул. Его взгляд уже вернулся к учетной книге матушки Кэтрин, на потрепанных страницах которой теснились записи о каждой девочке, принятой в монастырь. Не поднимая глаз, формальным жестом он указал на свободный стул перед столом. На руке сверкнуло кольцо с крупным драгоценным ониксом.

– Сядь, дитя мое.

Я повиновалась, благодарная за свое вечно пустое выражение лица. Я привыкла к тому, что меня называла «дитя» седовласая матушка Кэтрин, но священнику никак не могло быть больше двадцати – почти ровесник нам, послушницам. Это объясняло хихиканье.

Он поднял голову.

– Что-то случилось? – спросил он холодным и властным тоном.

– Простите меня, отец. Вы первый мужчина, которого я увидела за семь лет. – Когда он лишь уставился на меня, уточнила: – Первый живой мужчина. Я видела множество мертвых.

Он сузил глаза, приглядываясь ко мне заново, будто я была чем-то непонятным и подозрительным, что он только что соскреб с подошвы своего ботинка.

– Правильное обращение ко мне «Ваша Светлость». Я клирик, а не аббат.

Учетная книга с шумом захлопнулась, поднимая в воздух клубы пыли.

– Артемизия, – произнес он с неодобрением в голосе.

– Это имя не давали мне при рождении, Ваша Светлость. Матушка Кэтрин выбрала его для меня, когда я прибыла в монастырь. Это имя…

– Легендарной воительницы, – перебил он, выглядя слегка раздраженным. – Да, я в курсе. Почему ты не назвала имя, данное тебе при рождении?

Я не хотела отвечать. Не была готова сказать незнакомому человеку, что не хочу носить свое имя, потому что людям, которые дали мне его, я была не нужна.

– Не могла, – произнесла наконец. – Я не разговаривала больше года после своего прибытия сюда.

Священник откинулся назад, пристально изучая меня, но – к моему облегчению – больше не задавал никаких вопросов. Вместо этого достал из своей рясы шелковый платок, с помощью которого выбрал из стопки на столе небольшую деревянную шкатулку с замысловатой резьбой. Быстро вытолкнул ее между нами, словно желая покончить с этим как можно скорее, и я увидела в зеркальной инкрустации на ее поверхности свое отражение: белое, словно труп, с неряшливой черной косой, перекинутой через одно плечо.

– Формат аттестации может показаться тебе странным поначалу, но уверяю, это очень простой процесс. – Его голос звучал скучно, с оттенком раздражения. – Все, что тебе нужно сделать, это провести рукой над шкатулкой, вот так.

Он продемонстрировал, а затем отстранился, наблюдая за мной.

Я не понимала, как это могло быть настоящим испытанием. И подозревала, что он, должно быть, смеется надо мной. С опаской я протянула левую руку вперед, не обращая внимания на то, как пристально он взглянул на мои шрамы. По мере того, как мои пальцы приближались к шкатулке, воздух становился все холоднее, как вдруг…

Я погрузилась в холодную воду; из моего горла в беззвучном крике вырвалось бульканье. Я задыхалась от вонючей речной грязи, отчаянно нуждаясь в воздухе, и не имела возможности вздохнуть. Увлекая меня вниз, вокруг моих лодыжек обвивались скользкие водоросли; и по мере того, как я погружалась на глубину, пульс, бьющийся в моих ушах, становился все медленнее и медленнее…

Я отдернула руку. Поток ощущений тут же угас, сменившись бодрым потрескиванием огня и теплом камина. Я сосредоточилась на столе, желая ничего не показать на своем лице. В коробке находилась священная реликвия. Я почти видела ее: древняя, трухлявая кость, покоящаяся на бархатном ложе, бурлящая призрачной энергией. Я догадалась, что сущность, связанная с нею, была Утопшим, духом Второго Порядка того, кто когда-то утонул.

Теперь я поняла. Нас проверяли на способность ощущать реликвии. Священнику удалось так быстро отсеять других девушек, потому что для них шкатулка казалась совершенно обыкновенной, так же как большинство людей, касающихся усыпальницы святой Евгении, ощущали лишь безжизненный мрамор. Неудивительно, что та, первая, послушница выглядела такой растерянной.

– Не нужно бояться. Оно не может причинить тебе вреда. – Он наклонился вперед. – Просто держи руку на месте и скажи мне, что ты чувствуешь. Как можно более подробно.

Теперь он казался напряженным от сдерживаемой энергии, подобно хорошо вышколенной борзой, пытающейся не показать своего волнения из-за присутствия поблизости белки. Я припомнила его разговор с сестрой Люсиндой и ощутила тихий погребальный звон предчувствия. Сейчас он казался очень уверенным в том, что я стою его времени, хотя ранее, когда я только присела, это было не так.

Медленно я снова протянула руку над коробкой. На этот раз, пока в моих чувствах бултыхалась захлебывающаяся агония Утопшего, мне удалось удержать внимание на комнате.

– Ничего не чувствую, – соврала я.

– Совсем ничего? Ты уверена?

Краем глаза я заметила, как он провел пальцами по своему кольцу с ониксом.

– Ты можешь быть честна со мной, дитя.

– Я… – Это было все, что мне удалось вымолвить, прежде чем захлопнуть рот. Я почти сказала ему правду.

Хуже того, мне было бы приятно рассказать ему правду. От желания сделать то, что он хочет, быть добродетельной и хорошей, мой желудок наполнился успокаивающим теплом – и это было совсем на меня непохоже.

Камень кольца сверкал в свете свечи, словно панцирь жука. Отполированный черный самоцвет превосходил даже большой янтарный кабошон матушки Кэтрин. Ранее священник назвал себя клириком. Ранг священнослужителя определялся типом реликвии, которой он владел, и каждая из них даровала различные способности в зависимости от вида духа, привязанного к ней. Нетрудно было догадаться, какой силой владел он.

Осторожно, стараясь не выдать своего осознания, я встретилась взглядом со священником. Это мне никогда не нравилось, не казалось естественным. Я ненавидела попытки постичь негласные правила того, как долго нужно смотреть в чьи-то глаза и насколько часто можно моргать. У меня всегда получалось неверно. С точки зрения Маргариты, я была склонна к чрезмерности: слишком прямо глядела людям в глаза, что заставляло их чувствовать себя неловко. Вот только она обычно не говорила об этом, а все время плакала.

– Я уверена, – сказала я.

Удивительно, но священник никак не отреагировал. Я не могла сказать, был ли он изумлен или разочарован.

– Очень хорошо, – только и ответил он. – Давай продолжим.

Он убрал первую шкатулку и выдвинул на стол другую.

На этот раз, когда я протянула руку вперед, меня окутали миазмы болезни: запах несвежего пота, кислого дыхания и нестиранного белья. В моей груди послышались хрипы, а на языке появился неприятный привкус. Мои конечности ощущались слабыми, хрупкими, подобно палкам под тяжелым покрывалом.

«Третий Порядок», – подумала я. Скорее всего, это был Увядший – душа человека, умершего от изнурительной болезни.

В отличие от Восставшего в крипте, он, похоже, не осознавал своего заточения. Как не осознавал и Утопший. Это было бы полезным наблюдением, которым можно поделиться со священником, поймала я себя на мысли; он может быть впечатлен моей проницательностью, моей способностью ощущать духа Пятого Порядка…

Я ущипнула себя за бедро.

– Ничего, – ровном тоном доложила я.

Он улыбнулся, словно моя несговорчивость его порадовала. Когда он пододвинул ко мне третью шкатулку, я быстро провела рукой над ней – и поплатилась за свою ошибку.

Вокруг меня заревело пламя, лижущее мою кожу. В удушливой, наполненной дымом темноте вихрились угольки. А еще был знакомый жар, боль, вонь горящей плоти – безрассудный ужас смерти от огня.

Я дернулась от стола прочь. Когда мое зрение прояснилось, я обнаружила, что мое кресло отъехало по полу на расстояние вытянутой руки, а ногти впились в дерево подлокотников.

– Пепельный. – Священник поднялся со своего места, в глазах его сверкал триумф. – Тот же тип духа, что овладел тобой в детстве.

Запах горелого мяса все еще стоял у меня в носу. Я закрыла рот и продолжила сидеть в вызывающем молчании, судорожно втягивая в себя воздух. Если я не признаюсь ни в чем, аттестация не может считаться пройденной.

– Нет нужды притворяться, Артемизия. Я знаю о тебе все. Все есть прямо здесь, в учетной книге. – Он обошел стол и навис надо мной, сложив руки за спиной. – Признаюсь, поначалу я сомневался, что твоя история правдива. Большинство детей не переживают одержимость, особенно на протяжении такого количества времени, как указано в твоей записи. Но те, кто это делает, часто демонстрируют необыкновенный талант владения реликвиями. Хоть это и ужасно, но принуждение к практике сопротивления воле духа в столь юном возрасте дает свои результаты.

Когда я отказалась встречаться с ним взглядом, он присел на корточки, и наши лица оказались на одном уровне. Я впервые заметила, что его глаза были светящегося изумрудно-зеленого оттенка, цвета витражного стекла, пронизанного светом.

– Ты чувствовала, что он боится огня, не так ли? – выдохнул он. – Вот почему ты жгла себя. Это был твой способ подчинить его, не дать ему причинить вред кому-либо еще.

До этого я не доверяла священнику. Теперь же я презирала его: его красивое лицо, руки без мозолей, каждый его сантиметр, не отмеченный невзгодами, – именно таким человеком я никогда не хотела бы стать.

Он, казалось, не заметил моей ненависти. Да и не смог бы; мне говорили, что все выражения моего лица выглядят более или менее одинаково. Я продолжила хранить молчание, а он грациозно поднялся, отошел к столу и начал упаковывать шкатулки с реликвиями в сумку.

– Почти каждый может овладеть реликвией, связывающей какого-нибудь обычного призрака Первого или Второго Порядка. Сестры – достаточное тому доказательство. Но твой талант находится в совсем другой области. У меня нет сомнений, что ты предназначена для великих свершений. В Бонсанте тебя обучат владению…

– Я не собираюсь в Бонсант, – перебила я. – Я собираюсь остаться в Наймсе и стать монахиней.

Он остановился и уставился на меня так, словно я произнесла полную чушь. На его лице медленно появилось выражение изумленного отвращения.

– Зачем тебе это вообще нужно?

Я не стала пытаться объяснить. Знала, что он не поймет.

– Разве мне не нужно пройти аттестацию, чтобы быть принятой в Круг? – спросила я вместо этого.

Он посмотрел на меня еще мгновение, а затем его губы растянула снисходительная, почти горькая улыбка.

– Сестры предупреждали меня, что ты можешь намеренно попытаться провалить экзамен. Настоящим испытанием была не способность читать реликвии. Оно состояло в проверке того, достаточно ли ты сильна, чтобы противостоять моей.

Мой взгляд остановился на его кольце.

– Реликвия святой Лилианы, – пояснил он с еще одной короткой, неприятной улыбкой. – Она связывает дух Четвертого Порядка, называемый Кающимся. Это дает мне силу извлекать истину из уст нежелающих говорить правду, среди… среди прочего. – Бодро застегнув пряжки сумки, он развернулся, чтобы уйти. – К счастью, этот вопрос зависит не от тебя, и Круг должен быть оповещен как можно скорее. Я попрошу Сестер собрать твои вещи. Мы отправляемся в Бонсант сегодня вечером.

– Нет.

Я увидела, как он остановился, держа руку на дверной ручке.

– Если я способна сопротивляться вашей реликвии, то вы не можете заставить меня говорить правду. Как вы докажете кому-либо, что я прошла аттестацию?

Он замер, а когда ответил, то говорил тихо и с убийственным спокойствием.

– Мое слово против твоего. Думаю, ты поймешь, что мое слово стоит дороже.

– В таком случае, – сказала я, – полагаю, будет неловко, если вы привезете меня в Бонсант, а Круг обнаружит, что я совершенно безумна.

Медленно он повернулся.

– Сестры подтвердят твое здравомыслие. Письменно, если это необходимо.

– Нет, если это будет что-то новенькое. Все уже знают: со мной что-то не так. Нетрудно будет притвориться, что шок от столкновения с Пепельным духом во время аттестации стал последней каплей. – Я подняла глаза, встречая его взгляд. – Увы, похоже, что воспоминания о моем прошлом оказались слишком сильны.

Мне стало интересно, когда ему бросали вызов в последний раз. Священник отбросил сумку в сторону и сделал несколько больших шагов по направлению ко мне, глаза его словно наполнились ядом. Я подумала, что он сейчас ударит меня. Но он весьма быстро овладел собой.

– Это не доставляет мне никакого удовольствия, – заявил он, – но ты не оставляешь мне выбора. Знай, что это для твоего же блага, дитя. – И клирик сжал ладонь на своем кольце.

Поначалу я ничего не почувствовала. А потом вдруг задохнулась. Сокрушительное давление сжало сердце, легкие. Спустя ошеломляющее мгновение я поняла, что это была не физическая сила, а эмоциональная – отчаянное, разрушительное чувство вины. Мне хотелось рухнуть на пол в страданиях, рыдать и умолять священника о прощении, хотя я и знала, что была недостойна искупления – недостойна даже милости Госпожи.

Кающийся.

Я стиснула зубы. Я уже сопротивлялась его реликвии раньше, и у меня получится сделать это снова. Если он хотел, чтобы я ползала по земле и каялась, то надо сделать наоборот. Пересиливая боль, встала, борясь с каждым своим суставом, а затем подняла голову, чтобы встретиться с ним взглядом.

Влияние реликвии рассеялось. Священник сделал шаг назад, схватившись за стол, чтобы удержать равновесие. Он тяжело дышал и смотрел на меня взглядом, который я никак не могла истолковать, на его лоб налипла прядь золотистых волос.

Раздался громкий стук в дверь. Заливая комнату дневным светом, она распахнулась прежде, чем кто-либо из нас успел среагировать. На пороге стояла не сестра Люсинда, а испуганный молодой служка, сжимающий в руках сложенное послание.

– Клирик Леандр, – заикаясь, произнес он. – Срочные новости, Ваша Светлость. Одержимые солдаты были замечены в Ройшале. Вас просят о помощи…

Священник оправился достаточно, чтобы вырвать пергамент из рук служки. Он расправил письмо и мельком его просмотрел, а затем скомкал, словно раздавил мерзкое насекомое.

Я никогда не слышала, чтобы солдаты Круга были подвержены одержимости. Лицо священника стало бескровно белым, но не от удивления или даже шока; он выглядел разъяренным полученными известиями. Вдохнул и выдохнул, глядя прямо перед собой.

– С тобой я еще не закончил, – бросил он мне.

Клирик провел дрожащими пальцами по волосам, чтобы привести их в порядок, а затем вылетел прочь за дверь в вихре черных одежд.

Глава три

Никто из сестер ничего мне не сказал, но они должны были понимать: я что-то натворила, даже если и не знали, что именно. Несколько дней я не высовывалась, оцепенев от недосыпа и с ужасом возвращаясь в келейную.

У Маргариты была богатая тетка в Шантлере, которая присылала ей письма и рисунки последних веяний моды, или, по крайней мере, так было раньше – со временем письма стали приходить реже, а затем и вовсе прекратились без объяснения причин. Годами она прикалывала их к стене над своей кроватью, чтобы смотреть на них каждую ночь. Вернувшись в нашу комнату после аттестации, я обнаружила, что она сорвала их все. Стоя в куче скомканного пергамента, она посмотрела на меня красными глазами, полными осуждения.

– Я лучше умру, чем проведу остаток жизни в Наймсе, – заявила она.

Следующие несколько ночей мне не давал уснуть ее плач, длящийся до тех пор, пока колокол не звенел на утреннюю молитву. Однажды я попыталась поговорить с ней, что оказалось кошмарной идеей: результаты были настолько ужасными, что я сбежала ночевать в хлев, благодарная за то, что не могу нанести эмоциональную травму козам и лошадям – по крайней мере, такого еще ни разу не случалось.

Потом пришли новые вести из Ройшала, и об аттестации больше никто не думал, даже Маргарита. Когда первые холодные зимние дожди омыли камни монастыря, шепот заполонил залы, словно тени.

В один момент все представлялось обыденным, а в следующий миг я услышала нечто, что выбило меня из колеи. Склонив головы, послушницы в трапезной испуганно шептались о том, что был замечен дух Четвертого Порядка – Расколотый, чего не случалось в Лораэле с самого нашего рождения. На следующий день, проходя через сады, где сестры-мирянки собирали последние жухлые осенние овощи, я нечаянно услышала, что город Бонсант поднял свой большой разводной мост через Севр, чего не происходило уже сто лет.

– Если Божественная боится, – прошептала одна из сестер, – разве не должны и мы?

Божественная Бонсанта управляла северными провинциями из своей резиденции в Ройшале, граница которого находилась всего в нескольких днях пути на юг. Когда-то в Лораэле правили короли и королевы, но их порочная династия прервалась на Короле Воронов, и, восстав из пепла Скорби, их место занял Круг. Теперь правили Божественные. Самой могущественной была Архибожественная Шантлера, но, по слухам, ей было около ста лет, и она редко распространяла свое влияние за пределы города.

Нынешняя Божественная Бонсанта уже однажды бывала в нашем монастыре, сразу после своего посвящения, во время паломничества к усыпальнице святой Евгении. Мне тогда было тринадцать. Местные жители собирались целыми толпами, чтобы увидеть ее, разбрасывая весенние полевые цветы на дороге и взбираясь на деревья за стенами монастыря для лучшего обзора. Но самое большое впечатление на меня произвело то, как молодо выглядела Божественная и как была печальна. На пути к крипте она казалась сломленной; одинокая фигура, потерявшаяся в своем великолепии. Сопровождающие несли за ней шлейф и поддерживали ее за локоть так, будто она была сделана из стекла.

Я гадала, как она чувствует себя сейчас. Насколько могла судить, самым худшим из происходившего в Ройшале, было то, что никто не знал, чем это вызвано. Духи не нападали в таком количестве уже более ста лет, а в прошлом это всегда происходило после каких-то определенных событий, таких как чума, голод или пожар в городе. Но на этот раз явной причины не просматривалось, и даже у Круга, похоже, не имелось этому объяснения.

В тот день, когда беда достигла Наймса, я возвращалась с монастырского скотного двора, неся пустое ведро от помоев. После случая в прачечной, когда мне было одиннадцать лет, сестры не поручали мне никакой работы, которая могла бы травмировать мои руки. В тот день я ошпарилась щелоком и никому не сказала – сначала потому, что не почувствовала, а потом потому, что не видела в этом смысла. Я все еще помнила: когда кто-то наконец заметил мои волдыри, воцарилась тишина, а сестры воззрились на меня глазами, полными ужаса, которого я не понимала. Затем одна из них кликнула матушку Кэтрин, которая отвела меня в лазарет, нежно коснувшись моей руки. С тех пор мне поручили работу с животными.

Рядом с участком, где мы выращивали овощи, был разбит небольшой декоративный садик. Летом здесь цвели розы, их разросшиеся соцветия почти погребали под собой полуразрушенную статую святой Евгении. А в это время года живая изгородь вокруг сада становилась коричневой, листья начинали опадать. Вот почему, проходя мимо, я мельком увидела, что внутри кто-то есть. И это была не приезжая паломница – там сидела матушка Кэтрин, ее пушистая белая голова склонилась в молитве.

Она выглядела болезненной. Это наблюдение обрушилось на меня неожиданно. Почему-то я не заметила, как она постарела, – словно стерла пыль с картины и увидела ее четко впервые за много лет, после того как годами забывала просто на нее взглянуть.

– Артемизия, дитя, – сказала она терпеливо, – ты следишь за мной? Подойди сюда и присядь.

Я оставила ведро и присоединилась к ней на скамейке. Она ничего больше не сказала и даже не открыла глаз. Мы сидели в тишине, слушая, как ветерок шелестит сухими листьями и шумит в живой изгороди. Темные облака клубились над стенами монастыря. В воздухе стоял тяжелый запах дождя.

– Я никогда их не чувствовала, – сказала я наконец. – Ваши реликвии.

Она протянула свою руку. Драгоценные камни блестели на ее пергаментной коже: крошечный лунный камень, почти такой же, как у сестры Айрис, мутный сапфир со сколом на грани, и самый большой – янтарный овал, который притягивал свет, освещающий мелкие недостатки внутри него. Они были лишь украшением для настоящих сокровищ: реликвий, запечатанных в лакунах под ними. С осторожностью я дотронулась до янтаря и не ощутила ничего, кроме обычной гладкости камня.

– Ауры духов становятся тусклее, когда кольца запечатаны, – объяснила матушка Кэтрин. – Это не влияет на нашу способность использовать их силу, но делает реликвии гораздо более удобными для ношения.

Она внимательно взглянула на меня одним своим голубым глазом, и в этот момент совсем не казалась мне такой хрупкой. Я мало что помнила о ночи экзорцизма, но никогда не забуду ощущение ее молитв, пронизывающих мое тело и втягивающих Пепельного духа в гневный вихрь дыма и серебряных углей. Позже сестры рассказали мне, что это заняло всю ночь, а когда матушка Кэтрин закончила, то даже не воспользовалась кинжалом. Она просто подняла руку и уничтожила духа одним словом.

– Зуб святой Беатрис, – продолжила она, постучав по лунному камню. – Это реликвия, которую я использую, чтобы ощущать близость духов. Возможно, это всего лишь связанная тень, но я считаю, что часто именно скромные реликвии оказываются наиболее полезными. – Следующим она коснулась сапфира со сколом. – Костяшка святой Клары, которая связывает Замерзшего. Со временем он ослаб, но его сила помогает облегчить холод в моих костях в студеные зимние ночи, и за это я его очень люблю. А этот… – Она провела пальцами по янтарному камню. – Ну, скажем так, я больше не могу владеть им так, как могла когда-то. Боюсь, что, когда сила реликвии превосходит силу человека, носящего ее, существует опасность, что дух одержит верх над своим владельцем. Я удовлетворила твое любопытство, дитя? Нет? Если ты хочешь узнать больше, все эти вещи можешь изучить в Бонсанте.

Последнюю фразу она произнесла многозначительно, ярко блеснув глазами.

Пытаться скрыть что-либо от матушки Кэтрин было пустой тратой времени. Поначалу это меня пугало. Внутри меня поселилась уверенность, что если она сможет заглянуть в мою душу, то решит, что я не подхожу для монастыря, и отправит обратно домой. Но она этого не сделала, и потом, в один прекрасный день, к скотному двору прибилась пугливая козочка, которую бил ее прежний хозяин. После того, как мне наконец удалось убедить ее поесть с моих рук, матушка Кэтрин спросила меня, виню ли я козу за все те случаи, когда она кусала меня, и думаю ли, что мы должны отдать ее обратно. Я так разозлилась, что чуть сама не укусила ее в ответ. Затем матушка Кэтрин одарила меня понимающей улыбкой, и после этого я уже не боялась ее.

Теперь я чувствовала на своей косе руку, поглаживающую ее так же ласково, как мои пальцы когда-то гладили ту козу. Не была уверена, что мне это нравится, но и не хотела, чтобы она останавливалась.

– Не думаю, что Бонсант так ужасен, каким ты его себе представляешь, – сказала она. – Но если ты так сильно желаешь остаться в Наймсе, то, возможно, такова воля Госпожи. Вполне может быть, что ты понадобишься ей здесь, а не там.

Я уже открыла рот, чтобы опровергнуть это, но меня прервал крик Софии.

– Матушка Кэтрин! Матушка Кэтрин!

Она мчалась через сад, а ее ряса задралась до колен.

– Артемизия, – добавила она, затормаживая под беседкой.

Из складок ее одежд высунулся клюв Беды.

Матушка Кэтрин сделала вид, что рассматривает грязь и царапины на коричневых ногах Софии; поджала губы, скрывая улыбку.

– Ты снова лазала по деревьям, дитя? Ты же знаешь, что это не дозволено.

София не выглядела раскаивающейся.

– По дороге идут солдаты, – выдохнула она. – Могу я помочь Артемизии позаботиться об их лошадях? Я могу носить ведра с водой и солому, чтобы их почистить. И притащить морковь… – Она остановилась, увидев выражение лица матушки Кэтрин.

– Ты уверена в том, что видела? Солдаты? Сколько их?

София бросила на меня неуверенный взгляд, словно у меня могло найтись объяснение внезапной настойчивости матушки Кэтрин.

– На них доспехи, – ответила она, – и их много – достаточно, чтобы заполнить всю дорогу. Перестань, – бросила она Беде, беспокойно трепавшему ее рясу своим клювом.

Затем она, вскрикнув, высвободила ворона и отступила назад от его бьющихся крыльев.

– Мертвый! – каркнул он, кружа над нами.

С крыши черной грозовой тучей вспорхнули остальные вороны монастыря.

– Мертвый! Мертвый! Мертвый!

Матушка Кэтрин встала, ощупывая свое кольцо с лунным камнем.

– София, Артемизия, в часовню. Сейчас же!

Я никогда не слышала, чтобы она говорила таким тоном. Потрясение от этого заставило меня вскочить со скамьи. Дрожащая рука Софии вцепилась в мою, и мы побежали.

Зазвонили колокола часовни, а в промежутках между звоном раздавались резкие выкрики воронов. Сестры присоединились к нам на дорожке, ведущей к центральному двору, откуда все устремились вверх по мощеному холму к часовне, придерживая рясы на ветру. Воздух, принесенный бурей, пах сырой землей, и лица сестер вокруг меня побледнели от страха.

Как только мы с Софией достигли часовни, монастырь погрузился во мрак. Внезапный укол холода ужалил меня в голову, затем в щеку. На булыжниках расцвели темные пятна.

– Иди, – сказала я, выпуская руку Софии.

Она попыталась возразить, но одна из сестер схватила ее и потащила внутрь, подняв на руки, когда та попыталась сопротивляться.

Я забралась на обвалившиеся камни разрушенной внутренней стены, что когда-то окружала часовню, вырывая плющ руками, пока в поле зрения внизу не показались монастырские ворота. Они были в два человеческих роста высотой, а их черные шпили вздымались в небо, словно ряд копий. По другую сторону копошились фигуры: испуганные лошади и громоздкие силуэты людей в броне.

Я никогда раньше не видела солдат. Мальчиков со Зрением воспитывали в монастырях, и большинство из них становились солдатами или монахами. Лишь некоторые, подобно тому священнику, добивались высот в духовных рядах Круга.

Завеса дождя неслась вперед, сбивая с булыжников туман, но я не двигалась. Сквозь пелену дождя проследила, как один человек перекинул веревку через пику ворот и дернул за нее, чтобы затянуть петлю. Его движения были странно дергаными. Пытаясь освободиться, позади него пронзительно ржала лошадь; она была привязана к другому концу его веревки. Впереди нее, образуя цепочку, стояли еще несколько лошадей.

Я почти не ощущала, как ливень пропитывал одежду. То, что я видела, казалось невозможным. «Конечно, – подумала я, – освященное железо должно выдержать». Но ворота были предназначены защищать нас от духов, а не от физической силы живых людей.

В отдалении раздался треск, и лошади рванули вперед. Монастырские ворота застонали. Их пики деформировались, выгибаясь наружу. Сначала я решила, что ворота выстоят, что они погнутся, но не сломаются, но потом раздался мучительный вскрик металла, и они вылетели из петель. Створки опрокинулись вперед, словно опущенный разводной мост. Через несколько секунд их прутья были втоптаны в грязь.

Солдаты ворвались в монастырь. Они бросились к зернохранилищу, их мечи рубили и кололи с нечеловеческой силой. Дверь разлетелась на щепки. И пока они врывались внутрь, один человек остановился, чтобы взглянуть в сторону часовни. Сквозь дождь его глаза отливали серебром.

– Всех посчитали, матушка Кэтрин, – раздался голос сестры Айрис позади меня.

Не обращая внимания на холодные струйки дождя, стекающие по спине, я продолжила наблюдать, прижимаясь к камню так, словно у меня были корни. Меня мягко ухватили за руку и потянули прочь. Вниз со стены, в часовню.

То была матушка Кэтрин.

Должно быть, мы вошли последними, потому что за нами сразу же со стоном захлопнулись двери. Пол дрогнул, когда на место опустился тяжелый засов. Стук дождя стих и превратился в приглушенный барабанный бой. Меня обволокло тепло часовни, но кожа все еще была покрыта мурашками. Матушка Кэтрин оглядела сгрудившуюся толпу девушек и женщин, испуганные лица которых были пепельными, а мокрые волосы свисали вниз.

– Солдаты одержимы.

С моей рясы капало на ковер.

– Одержимы?

Она сжала мою руку.

– Жди здесь. Ты мне понадобишься.

Я повиновалась, охваченная чувством нереальности происходящего, пока она отводила младших послушниц к алтарю, а затем раздавала указания сестрам-мирянкам молиться и возжигать ладан. Под руководством Айрис Серые Сестры достали свои кинжалы и образовали оборонительную линию. Я не думала, что это сильно поможет. Сестры не были экипированы для сражения с живыми, к тому же с солдатами Круга, облаченными в доспехи и владеющими мечами.

В воображении я увидела церковные скамьи, разрубленные на щепки. Ткань, сорванную с алтаря, и пламя, лижущее ее бахрому.

Матушка Кэтрин вернулась, держа в руках зажженный светильник. Она ненадолго прикрыла глаза. Затем кивнула, убеждаясь в чем-то. Ее лицо омрачила скорбь, когда она передала свечу мне.

– Артемизия, у меня есть для тебя задание. Ты должна спуститься в крипту и предупредить сестру Жюльенну. Она знает, что делать.

Не говоря ни слова, я устремилась вдоль прохода. Мой разум оцепенел, пока я спешила мимо высоких витражных окон, украшенных изображениями духов и святых, их умиротворенные лица были склонены. Где-то плакала молодая послушница, а сестра пыталась ее утешить. Вокруг меня поднимался и затихал шепот молитв.

– Богиня, Госпожа Смерти, Мать Милосердия, дай нам силы…

– Наша плоть слаба, но сердца наши подобны железу в служении воле Твоей…

– Госпожа, не оставь нас. Пожалуйста, не бросай нас…

Огонек моей свечи перестал колебаться и стал совершенно неподвижным. Пламя остальных свечей, расставленных по часовне, замерло точно так же. Волосы на затылке встали дыбом. Госпожа слушала наши молитвы.

Но это не значило, что Она спасет нас. Она не могла – чтобы исполнить Свою волю в физическом мире, Она полагалась на смертных. Будем ли мы жить или умрем, зависело от нас, и, возможно, Госпожа пришла, чтобы мы не умерли в одиночестве.

Я добралась до кованой двери, встроенной в стену поперечного нефа. Приподнимая промокшую рясу, чтобы спуститься по лестнице, ощутила, как замирает надежда в моей груди. Матушка Кэтрин, должно быть, планирует обратиться к реликвии святой Евгении. Сестра Жюльенна – обучали ли ее владению святыней? Я никогда не задумывалась о том, преследовала ли ее жизнь, проведенная в лишениях и одиночестве, какую-то высшую цель.

Под землей молитвы стихли вместе с отдаленным стуком дождя. Из глубин вырывался дым, который вился вокруг моих ботинок и клубился при каждом движении. Звуки шагов эхом отражались от стен.

– Сестра Жюльенна? – позвала я.

Слабый свистящий вздох пронесся по лестничной клетке, точно сквозняк.

Я помчалась к последнему повороту и замерла. Крышка с саркофага святой Евгении была снята. Рядом, прислонившись к нему, лежал солдат, из его горла торчал сестринский кинжал. Рана пузырилась розовой кровавой пеной. Мертвый или умирающий. Как он проник внутрь?

Разлом. Отверстие было заделано, но фундамент все еще нуждался в ремонте. Должно быть, проход снова размыло дождем.

Еще один сдавленный вздох потревожил неподвижный, удушливый воздух крипты. Я бросилась за плиту и обнаружила сестру Жюльенну, распростертую на камнях, сжимающую в руках маленькую шкатулку, отделанную драгоценными камнями. Когда я склонилась над женщиной, она с трудом приоткрыла глаза. Кровь пропитала ее одежды, превратив в багровые простыни.

Я выронила свечу и прижала руки к ее животу, где зияла рана, оставленная мечом. Между моих пальцев струилась горячая кровь.

– Не засыпайте, сестра Жюльенна. Еще немного. Я приведу целительниц.

Говоря это, я осознавала всю бесполезность этих слов. Ни один целитель уже не мог помочь сестре Жюльенне.

Ее глаза распахнулись. Стремительно, словно нападающая гадюка, она вцепилась в мое запястье. Ее пальцы были смертельно холодны.

– Артемизия, – прошептала она, – возьми реликварий.

Шкатулка. Усилием воли я заставила себя не отшатнуться. Ее позолоченная поверхность сверкала опалами, огненные отблески проступали сквозь пятна крови.

– Взять ее куда?

Ее затуманенные глаза искали мои блуждающим и расфокусированным взглядом, словно она смотрела сквозь меня в иное пространство.

– Мы охраняли реликвию святой Евгении три сотни лет. Она не должна попасть в руки неживого. Они знают, что Восставшего нельзя освободить, лишь уничтожить. Поэтому ищут его, чтобы уничтожить. Это наше главное оружие, и без него у нас нет защиты.

– Не понимаю, – сказала я. – Мне нужно отнести реликварий матушке Кэтрин, или вы имеете в виду, что я должна бежать, скрыться с ним из монастыря?

– Нет, – прохрипела она.

Мои плечи опустились от облегчения. Я не могла представить, чтобы мне пришлось бежать, бросив Софию и остальных на произвол судьбы, даже если остаться здесь означало умереть вместе с ними. Но то, что она сказала дальше, стерло мое облегчение.

– Я передаю свой долг тебе, Артемизия Наймская. Ты должна принять реликвию святой Евгении. Такова воля Госпожи.

Крипта вдруг оказалась невообразимо далеко. В глазах потемнело, а уши заполнил звон.

– Меня не обучали, – услышала я свой голос, пугающе спокойный даже для моих собственных ушей. – Я не знаю как.

– Мне жаль, – прошептала сестра Жюльенна. Ее глаза закрылись. – Богиня, помилуй нас всех.

Ее рука соскользнула с моей.

Туманные мысли расползались в голове. Долгое время я не могла пошевелиться. Затем вспомнила обо всех, оставшихся наверху в часовне – напуганных, ожидающих и беспомощных. Я рванула вперед, стиснув в бесчувственных пальцах ткань рясы.

У меня не было привычки молиться в одиночестве. Каждый день я читала вслух молитвы сестер вместе со всеми, но это было совсем другое, легче, чем придумывать свои собственные слова. Я едва могла разговаривать с людьми, а пытаться разговаривать с Богиней казалось наихудшей идеей. Но мне нужно было знать.

«Госпожа. Пожалуйста, если это действительно воля Твоя, дай мне знак».

Случилось сразу две вещи. Раздался стук металла о камень, и что-то прохладное и твердое коснулось моего колена. Реликварий выпал из ослабшей ладони сестры Жюльенны и оказался прямо напротив меня, а в глубине опалов блеснул свет свечи.

В это же время на расстоянии вытянутой руки от меня труп солдата выдохнул. Из его глазниц, носа и рта потоками заструился туман, собирающийся в тень, нависшую в воздухе над ним. Он умер, и дух, что овладел им, покидал тело. Как только он вновь сформируется, то нападет.

У меня больше не оставалось времени на размышления, колебания, сомнения. Госпожа ответила мне – не один раз, а дважды. Сглотнув желчь, я подняла реликварий и открыла его замки.

Глава четыре

Мгновение ничего не происходило. Внутри реликварий был обит малиновым бархатом, настолько старым, что местами потемнел и стал гладким, и от него удушливо пахло пылью. Кость пальца святой Евгении была вставлена в углубление, почерневшая, словно от огня.

Я не увидела никаких признаков того, что к ней привязан Восставший, и, что еще более тревожно, ничего не ощутила.

Когда уже начала задаваться вопросом, было ли что-то, что мне следует сделать – провести ритуал или прочитать благословение, – туман, поднимающийся от костей, вскипел, и мой мир взорвался болью.

Иногда перед рассветом я сидела на крыше келейной и наблюдала за возвращением летучих мышей с окружающих полей и лугов. Днем они гнездились в колокольне часовни, а перед самым рассветом опускались на нее огромным клубящимся черным облаком. Именно это я и почувствовала, когда впускала Восставшего в свое тело – будто его сущность ворвалась в меня вихрящимся, кричащим облаком, слепящей тьмой за моими веками и градом ударов по ребрам от тысячи крыльев. Это было слишком. Я не могла вместить его полностью.

Из горла вырвался крик. Конвульсии охватили тело. Сквозь красные полосы агонии я ощутила, как мой позвоночник выгибается, а пятки впечатываются в пол. Внутри меня что-то завыло, и мои собственные мысли распались перед его натиском. Пальцы дернулись, а затем скрючились в подобие уродливых птичьих лап.

Я никогда не думала, что это будет ощущаться так – словно снова стать одержимой. Было в тысячу раз хуже, чем с Пепельным духом. Я припомнила слова матушки Кэтрин, сказанные в саду. Я не подходила для высшей реликвии; Восставший пытался завладеть мной.

Этого я не могла допустить. И заставила сопротивляющуюся руку опуститься вниз, сантиметр за сантиметром, чтобы дотянуться до кинжала. Извлекла его из ножен и прижала плоскостью лезвия к запястью.

Кожа зашипела в том месте, где ее коснулся освященный металл. Кинжал выпал из обессиленных пальцев, и я рухнула, почувствовав облегчение, когда сила Восставшего ослабла. Но судороги все еще сотрясали мое тело, и я не могла ничего поделать, кроме как дергаться и задыхаться, лежа на каменных плитах.

Тогда я услышала голос.

– Вставай, человек. – Хриплые команды приходили отовсюду и из ниоткуда, вклиниваясь между моими мыслями. – Ты собираешься сдохнуть? Вставай!

Я подумала, что сошла с ума. Духи не умеют разговаривать. Даже овладев мной, Пепельный проявлял себя лишь в виде простых порывов, вспышек ярости и голода, которые я едва могла отличить от своих собственных желаний. Большую часть времени он даже не ощущался как отдельная сущность. Но я прикасалась к изваянию Евгении и помнила, насколько по-другому ощущался Восставший по сравнению с менее сильными духами…

– Если ты не встанешь, я тебя заставлю. Я разорву твой разум на части, если будет необходимо.

Да, он мог говорить. Я услышала свой смех – ужасное беззвучное хрипение.

– Что это с тобой? – прошипел голос. – Ты сошла с ума? Это как раз то, что мне нужно, – ненормальная монашка в качестве сосуда. – А затем: – Шевелись!

Восставший дернулся откуда-то изнутри меня. Я перевернулась вовремя, чтобы успеть увидеть, как призрачные когти духа полоснули воздух там, где мгновение назад было мое лицо. Инстинктивно я потянулась к кинжалу.

– Нет, – скомандовал Восставший. – Не это. Возьми меч мертвого солдата.

Меч лежал в пределах досягаемости. Шатаясь, я взглянула на тяжелый стальной клинок.

– Я никогда не…

– Неважно. Поднимай. Сейчас же!

Я не собиралась исполнять приказы духа, но ощущала движение где-то поблизости и знала, что медлить нельзя. Бросилась за оружием, только затем, чтобы увернуться, когда оказалось, что меч в моей руке был невероятно легок, почти невесом. Обычно ослабленные мышцы моей руки не были способны удержать такую тяжесть, но, похоже, это нисколько не мешало Восставшему.

– Развернись, – приказал он.

Я повернулась, стараясь не потерять равновесие. Дух плыл ко мне по воздуху, подобно кипящему облаку пара, приобретая все более отчетливые очертания по мере приближения. Я разглядела перекошенное лицо, черты которого оплывали, словно воск, и глаза – лихорадочные искры света в запавших глазницах. Лихорадочный.

– Замахнись.

Сквозь мое тело пронеслась неземная сила. Меч прочертил стремительную дугу, и в свете свечи сверкнула сталь. Это было так легко, что сначала я подумала, будто промахнулась. Затем увидела, что Лихорадочный замер, разрубленный почти надвое, и его половинки соединяют лишь несколько тонких нитей пара. И его лицо… Я никогда еще не видела, чтобы дух выглядел испуганным.

– Еще раз.

Один заключительный взмах, и Лихорадочный развеялся в ничто. Я почувствовала удовлетворение, которое свернулось внутри меня тугим теплым комком, словно кошка, довольно вылизывающая усы после миски сметаны. Я сжала рукоятку меча. Это чувство принадлежало Восставшему, не мне.

– Возможно, ты не так уж бесполезна. Тем не менее, в тебе есть что-то странное – ты слушаешь меня, например… О, а это что?

Краем глаза я заметила натекшую кровь сестры Жюльенны, переливающуюся в свете свечей багровым. Я отвернулась, но было уже поздно. Восставший видел моими глазами.

– Мертвая претендентка? А что тогда представляешь из себя ты? – Последовала изумленная пауза. – У тебя вообще нет никакой подготовки, не так ли?

– Замолкни. – Говорить было больно, горло саднило от крика.

Я опустила меч и склонилась, чтобы подобрать кинжал.

– Сомневаюсь, что ты вообще знаешь, как вернуть меня обратно в реликвию, – продолжил он недоверчиво. – Ты хоть понимаешь, в какой опасности находишься, человечишко? Это лишь вопрос времени, когда я овладею твоим телом и отправлю его в долгий, веселый…

Его голос оборвался шипением. Я снова шлепнула кинжалом по руке, и на коже расцвел еще один багровый след. В наступившей тишине я ощутила во рту медный привкус. Когда провела пальцами по губам, на них осталась свежая кровь. Должно быть, прикусила язык во время конвульсий.

Кровь выглядела неестественно алой, почти пульсирующей в неверном свете свечей. Она была не только моей, по большей части принадлежала сестре Жюльенне. Как только возникла эта мысль, перед глазами все поплыло, а ноги подкосились.

Слабость была недопустима. Делая размеренные вдохи через нос, я убрала кинжал в ножны и спрятала реликварий под мышкой, убедившись, что он плотно закрыт, перед тем как ступить на лестницу. Хотя Восставший отступил, я все еще ощущала, как он оценивает меня, кружа вокруг, словно лиса у курятника. Стоит мне ослабить бдительность, как он попытается овладеть мной снова.

Он думал, что у него был шанс.

– Что случится с тобой, если меня убьют, Восставший?

– Ничего, – ответил он чересчур поспешно.

– Ты вернешься в реликвию, – догадалась я. – Если это случится, ты будешь беспомощен, и духи, напавшие на нас, тебя уничтожат. Чтобы защитить себя, ты должен сохранить мне жизнь. Поэтому и помог мне.

– Не твоего ума дело, никчемная монашка, – огрызнулся он.

– Очень даже моего, потому что ты продолжишь помогать мне, – мрачно заявила я. – У тебя нет выбора.

На полпути наверх я снова услышала молитвы, приглушенные слоями камня. Еще несколько шагов, и сверху раздался крик и треск дерева. Остальную часть лестницы я преодолела бегом. В часовне меня встретила картина полного смятения: послушницы рыдали, а сестра Айрис отрывисто отдавала приказы монахиням. Она стояла, охраняя матушку Кэтрин, преклонившую колени у алтаря и погруженную в молитву. Двери все еще держались, но уже с трудом; когда я взглянула на створку, в дереве появилась новая трещина, пробитая клинком.

Сестра Айрис развернулась, услышав, как я вошла, и на ее лице проступило облегчение. Которое, впрочем, моментально улетучилось.

– Артемизия? Где сестра Жюльенна?

Я представила, как, должно быть, выгляжу со стороны – вся в крови и с мечом в руке. Я заперла дверь крипты и протянула реликварий.

– Пожалуйста, сохраните это.

Кровь отхлынула от лица сестры Айрис.

– О, Артемизия…

Я не могла вынести ее взгляда. Поверит ли она мне, если скажу, что не одержима? Я не знала. Поэтому молча отвернулась от нее и побрела через неф, между скамьями, осознавая, как затихают молитвы и плач по ходу моего приближения. Я мельком увидела Маргариту, на лице ее застыл шок. Дверь впереди содрогалась от непрерывных ударов. В засове появилась очередная трещина.

– Восставший, – произнесла я, не обращая внимания на взгляды, впившиеся в меня при этом, и испуганные шепотки. – Направь меня.

– Я не твой слуга, – прошипел он. Затем нехотя добавил: – Снаружи десятки обращенных. Будь готова.

Двери потряс еще один удар. Затем они взорвались вспышкой разлетающихся обломков.

Так много мужчин… Поток их, смердящих в своих забрызганных грязью кольчугах, с глазами, сияющими серебристым призрачным светом, хлынул в пролом. Для них я, должно быть, выглядела жалкой преградой, одиноко стоящей на пути. Серое одеяние ничем не выделяло меня среди других сестер. Я почувствовала, как ветер обдувает лицо туманом дождя, когда воины приблизились.

Восставший дернул меня за руку, подобно тому, ка кукловод дергает за ниточку. Я подняла ее ладонью кверху. Сила взревела во мне, словно лесной пожар – всепоглощающая, неостановимая. Толчок, и солдаты замерли, будто бы натолкнувшись на невидимый барьер. Поворот, и все до единого упали на колени, сведенные судорогой. Их рты широко распахнулись; из них хлынули потоки пара. Тела дергались, дрожали, а затем наконец рухнули на пол без сознания.

Я качнулась вперед, когда последние остатки силы Восставшего вытекли из моего тела. Земля дрогнула под ногами, а перед глазами расцвели темные пятна. Я оперлась на меч, острие которого утонуло в ковре нефа.

Изгнанные духи клубились над солдатами в корчащейся, хаотично мечущейся массе. Некоторые из мужчин зашевелились и застонали. Уцелевшие, но не настолько, чтобы вступить в бой.

– Сейчас они слабы. Хватит медлить и уничтожь их, пока не очухались. Или моя сила слишком велика для тебя, монашка?

В ответ я упрямо подняла меч и, пошатываясь, двинулась вперед. И ощутила краткую вспышку изумления Восставшего с примесью одобрения. В мои конечности хлынула сила, заставляя перейти с шага на бег. Меч сверкнул в воздухе, без труда располосовав ближайшего духа на ленточки, как только тот начал обретать форму.

– Слева!

Я развернулась, перехватывая Изможденного, почти воплотившегося возле меня. Его когти чиркнули по моей щеке, но прикосновение оставило лишь слабый холодок вместо обжигающего мороза скверны. Второй удар разнес его в клочья.

Восставший, должно быть, почувствовал мое удивление.

– Я могу защитить тебя от скверны, если не стану пытаться делать все одновременно. Но на этом все. Мечи, стрелы, топоры – все, что принадлежит физическому миру, может причинить вред твоей жалкой плоти.

Вероятно, он говорил правду, но в тот момент я ощутила себя неуязвимой. Духи падали передо мной, словно пшеница под косой. Мои чувства обострились: я ощущала каждый удар сердца, каждый вдох; чуяла запах дождя и камня, что приносила буря снаружи. Даже липкий жар кожаной рукояти меча заиграл какими-то новыми и поразительными ощущениями. Я никогда не осознавала, какое это чудо – просто иметь тело, быть живой, чувствовать.

Восставший. Это было наслаждение Восставшего, текущее через меня и ощущаемое моими человеческими чувствами.

Где-то сбоку мелькнуло движение. К битве присоединились сестры, их кинжалы сверкали подобно ртути. Теперь, когда закованные в броню тела пали, нашлось дело и для них.

В дверях часовни толпилось еще больше обращенных. Я повернулась к ним. В руке снова скопилась сила Восставшего, и на этот раз тело мое было готово к толчку, повороту и опустошающему выбросу его мощи. Однако я едва не споткнулась, пока пробиралась вперед, огибая бесчувственные тела, распростертые на полу.

Странная пульсация в воздухе была моим единственным предупреждением о том, что что-то не так. Затем часовню прорезал нечеловеческий вопль, и боль расколола череп. Я согнулась пополам, звук звенел в моих ушах, не переставая. Сквозь дымку агонии видела, как колеблются от призрачного ветра драпировки на стенах. Пламя свечей отклонилось и погасло. Сестры упали, держась за головы.

Из мешанины духов поднялась бледная фигура, окутанная серебристым сиянием. Вокруг ее тонкого силуэта вихрились бесцветные одежды. И хотя у духа оказалось холодное красивое лицо, его глаза были ужасны, суровы и яростны. Вопль, исторгавшийся из его губ, продолжался и продолжался без остановки.

– Яростный, – прошипел Восставший с той же горечью, какую испытывала и я. – Твоя голова… Я уже забыл… – Он прервался, охваченный болью.

По позвоночнику пробежал сковывающий холод. Пульсация в голове стала терпимой, но ужас не ослабевал.

Никогда в своей жизни я не думала, что увижу Яростного. Они были духами Четвертого Порядка, порожденными из жертв убийств. На уроках истории мы читали о том, как во время Войны Мучеников один Яростный уничтожал целые роты солдат, выводя людей из строя своим парализующим криком.

Яростный поднял тонкую руку и указал в направлении задней части часовни. Быстрее, чем я успела среагировать, масса вновь изгнанных духов пронеслась мимо меня, преобразуясь в узнаваемые формы и бурля над скамьями. Впереди стаи мелькнули Изможденные, снующие туда-сюда и выискивающие тропинки между завитками ладана. Я поспешила к ним, но мышцы оцепенели. Восставший во мне напрягся.

– Оставь их. Командует Яростный. Это главная цель.

– Но…

– Ты можешь сражаться в дюжине мест одновременно? – прорычал он. – Уничтожь Яростного, и остальные последуют за ним.

Восставший был прав. Сестры не смогут защитить себя, пока не прекратится крик. Но я физически не могла заставить себя отвернуться от послушниц. Лишь сестра Айрис и сестры-мирянки оставались достаточно близко к алтарю, чтобы укрыться за ним. София нашла подсвечник и сжимала его в качестве оружия, ее лицо исказилось от боли. В любой момент духи могли отыскать путь через благовония, а их было так много…

Я совсем забыла о матушке Кэтрин. Та спокойно поднялась со своего места, где преклоняла колени у алтаря, и коснулась янтарного кольца.

На один хаотичный миг почудилось, будто на том месте, где она стояла, появились две фигуры: матушка Кэтрин – седовласая и хрупкая – и возвышающийся над ней громадный, закованный в броню силуэт, в кирасе которого сверкали обломанные копья и стрелы. В руках он держал огромный выщербленный меч, который с размаху опускал вниз, словно палач над плахой.

Когда оружие ударилось об пол, от места соприкосновения прокатилась ударная волна, нещадно разрывая первую волну духов и отбрасывая остальных. Ударившись о висящую кадильницу, один Изможденный испустил крик и растворился в дыму.

– Насмотрелась? Теперь шевелись!

Я уже отворачивалась от сестер на бегу. Яростный не обращал на меня внимания до тех пор, пока меч не просвистел вблизи от него. Он устремил на меня свой гневный взгляд и сместился ровно настолько, чтобы клинок пролетел мимо, не причинив никакого вреда, и глубоко вонзился в церковную скамью. Только уперевшись в сиденье ногой, я смогла вырвать клинок.

– Сзади. Подожди, прикрой глаза!

Как раз в тот момент, когда Восставший выкрикнул свое предупреждение, вопль Яростного превратился в оглушительный вой. Я выбросила перед лицом руку, защищаясь, когда окна часовни взорвались, заполнив пространство сверкающими осколками цветного стекла. Яркий росчерк боли полоснул по шее; другой пронзил лодыжку чуть ниже рясы. Когда вой оборвался последним жалким всхлипом, я услышала чей-то крик.

Я узнала этот голос. Сестра Айрис.

Яростный жадно взглянул в сторону алтаря. В мгновение ока он скрылся из виду, пронесясь над нефом. Я помчалась за ним. Под моими ботинками хрустело разбитое стекло. В проходе бушевал ветер с дождем, разгоняя дым благовоний. Рухнувшую у алтаря матушку Кэтрин держала сестра Айрис, судорожно ощупывающая ее лицо.

– Мой реликварий, – прошипел Восставший.

Тот валялся на полу, никем не охраняемый. Именно к нему и устремился Яростный. Но сестры вокруг него не собирались сдаваться просто так. Одни уже лежали и залечивали оскверненные раны, в то время как другие, все еще держась на ногах, защищали тех от духов, наседающих со всех сторон.

Восставший не видел ничего из этого, я чувствовала – его внимание было приковано к реликварию, словно вокруг больше ничего не существовало. Мечущиеся эмоции и мысли духа заставили мои внутренности сжаться в плотный до тошноты комок. Реликвия святой Евгении была для него одновременно и древней, ненавистной тюрьмой, и единственной хрупкой защитой от забвения.

Я бросилась в бой. Меч сражал одного духа за другим, но их было слишком много. Я не могла настичь Яростного, что кружил теперь над алтарем и жадно присматривался к раненой девушке, лежащей на полу, ее каштановые волосы рассыпались по ковру. Маргарита. Ослабленная, она стала идеальной мишенью для одержимости.

– Как только Яростный овладеет этой девчонкой, он использует ее тело, чтобы уничтожить мою реликвию, – в бешенстве прорычал в моей голове Восставший.

Я срубила Лихорадочного, возникшего на пути.

– Тогда не дай ему шанса, – сквозь стиснутые зубы ответила я. – Выдави его из ее тела, как ты сделал это раньше.

Где-то поблизости закричала сестра, которую атаковали сразу несколько духов.

– Он будет сопротивляться. Мы потеряли преимущество неожиданности – на этот раз он запустит в нее свои когти.

Паника заскребла по моим ребрам. Я не могла отличить нарастающее отчаяние Восставшего от своего собственного.

– Дай мне больше контроля, монашка. Дай мне покончить с этим. У меня есть сила; тебе нужно лишь позволить мне использовать ее.

Краем глаза я увидела, как София замахивается на парящего духа своим подсвечником. Металл не был освящен и не возымел никакого эффекта, кроме того, что привлек его внимание. Дух оказался Замерзшим, с его заиндевевшего лица, словно борода, свисали сосульки.

Я не была уверена, что снова смогу усмирить Восставшего, если высвобожу его. Но у меня не оставалось времени. И выбора. Яростный над моей головой собирался с силами, чтобы атаковать. Замерзший потянулся к Софии.

– Давай, – сказала я и отбросила свой меч в сторону.

Ликование Восставшего обожгло меня, подобно пламени. Зрение затуманило серебристое сияние. Я почувствовала, как расправляется моя спина и за ней поднимаются, разворачиваясь, огромные крылья. Все лица – духов и людей – повернулись и в страхе воззрились на меня.

Мое тело лизало призрачное пламя. Крылья с хлопком ударили по воздуху, и серебряный огонь взметнулся вверх, полыхнув по полу, по скамьям и стенам, взвившись танцующим вихрем под балки сводчатого потолка. Когда все духи вспыхнули ярким пламенем, словно клочки бумаги в огне, сестры вскрикнули и отпрянули назад. А затем пылающие призраки погасли, поглощенные, пока Восставший все выл и выл.

Это не заканчивалось. Пламя поднималось выше. Я ощутила, как призрачный огонь выплескивается сквозь разбитые окна на земли монастыря. Я чувствовала, как он рвется сквозь крипту, сквозь извилистые туннели катакомб, пожирая каждую задержавшуюся тень на своем пути. Я чувствовала все это так, словно огонь стал продолжением моего собственного тела.

И я чувствовала жизнь. Траву, деревья, когда пламя вырвалось наружу, солдат, лежащих без сознания на полу, монахинь, трясущихся передо мной. Даже червей и жуков, что незримо ползали под почвой. В моей груди зиял голод. Я могла поглотить их всех.

Нет. Этого жаждал Восставший, не я.

– Нет, – сказала я вслух.

Призрачный огонь исчез. Я упала на пол, агонизируя в наступившей темноте. Восставший метался в моем теле, словно животное в клетке. Мои пальцы рвали мою собственную кожу, ковер, хватали битое стекло, рассыпанное вокруг. Я уступила контроль над левой рукой, чтобы сосредоточиться на правой, и, потянувшись вниз за своим кинжалом, сжала его изо всех сил.

– Я не вернусь, – шипел Восставший, и его злобный голос был пропитан ядом. – Знаешь, каково это – быть запертым в реликвии на сотни лет? Я убью каждую жалкую монашку в этом месте, прежде чем позволю им вернуть меня обратно! Я заставлю их тысячу раз пожалеть о том дне, когда они заключили меня в заточение.

Сантиметр за сантиметром я подтягивала кинжал к груди. Ощутила, как сознание Восставшего зацепилось за оружие. Он презрительно засмеялся.

– Это больше не сработает, монашка. Это тело – мое. Все, что ты можешь сейчас, это задержать меня, но что бы ты ни попыталась сделать, это причинит тебе такую же боль, как и мне…

Кинжал коснулся кожи – сверкающее, холодное жало. Восставший замер.

– Ты не сделаешь этого, – произнес он.

Я надавила. Кровь струйкой потекла по животу.

– Ты блефуешь.

Я изучала анатомию под руководством Серых Сестер и точно знала, под каким углом нужно направить лезвие, чтобы оно вошло между ребер прямо в сердце.

– Прекрати, – рявкнул Восставший, безуспешно пытаясь овладеть моей рукой. – Я сказал, хватит!

– Ты не овладеешь мной. – Голос едва ли напоминал человеческий. – Если мне придется лишить себя жизни, чтобы остановить тебя, я сделаю это.

– Слабоумная! Ты понятия не имеешь, что делаешь. Если ты умрешь, пока я в твоем теле, наши души переплетутся – ты будешь заперта вместе со мной в реликварии!

– Тогда мне тебя жаль, Восставший.

– Что? – прорычал он.

– Ты будешь заперт со мной навечно. И через несколько дней станешь умолять уничтожить реликвию, только чтобы избавиться от меня.

– Ты спятила! – завыл он.

И обрушился с новой яростью, но я знала, что победила. Поэтому держалась с мрачной решимостью, пока он бился против своей судьбы. Потом борьба сменилась бешеным царапаньем, скрежетом и бессловесными гневными воплями. И когда мое сознание померкло, я крепко ухватилась за Восставшего и забрала с собой в темноту.

Глава пять

Я сгорала от лихорадки. Была разделена на две половины, и обе пытались поглотить друг друга. Я ворочалась в мокрых от пота простынях, видя над собой искаженные лица монахинь, а мое тело снова и снова удерживали их сковывающие руки. Молитвы жалили уши; ладан жег легкие, словно яд. Мне открывали рот, чтобы влить в горло горький сироп. После этого тело мое успокаивалось, и мысли странно метались взад и вперед.

Я любила монахинь, но в то же время презирала их. Было что-то ужасное в том, чтобы оказаться их пленницей. Они заперли бы меня в темном ящике и оставили там навсегда. Иногда они даже молились о милости Госпожи, пока этим занимались. Жалкие монашки! Все, что меня волновало, это не возвращаться в ту коробку. Я бы сделала все, все что угодно…

– Я сделаю все, – стонала я вслух. – Пожалуйста…

Надо мной нависло лицо сестры Айрис. На лбу у нее был порез, что заставило меня вспомнить об осколках стекла, летящих в воздухе. Как давно это произошло? Порез уже затянулся и начал заживать.

– Я знаю, Артемизия, – сказала она, убирая с моего лица потную прядь волос. – Оставайся сильной. Помощь уже в пути.

Часть меня яростно цеплялась за эти слова, а другая думала о том, как бы укусить монашку за руку. Она ушла, прежде чем я успела принять решение. Вскоре мне дали еще сиропа, и больше мне уже ни о чем не нужно было думать.

Пока внутри бушевала битва, время потеряло свое значение. Иногда мир был темным. Иногда светлым. Но в конце концов я заметила кое-что иное: ощущение движения, толчки и дрожь, моя голова качалась на мягкой поверхности, слишком плоской, чтобы быть подушкой. В ушах стучали копыта лошадей, а пространство вокруг издавало легкие скрипы дерева, металла и кожи, подпрыгивая и толкаясь.

Горячий, удушливый воздух. Это не могла быть телега. Карета? Я попыталась сосредоточиться, но мысли ускользали при попытке их ухватить, зыбкие и неуловимые. Вкус сиропа все еще ощущался на языке, но я уже уплывала прочь.

Позже меня разбудили крики.

Сознание возвращалось медленной струйкой ощущений, каждое из которых было более неприятным, чем предыдущее. Голова раскалывалась. Кожа была сальной и зудела под рясой. Теперь карета ехала медленнее, чем раньше, тошнотворно натыкаясь на каждую кочку и камень на дороге. Я моргала до тех пор, пока не увидела перед собой нечто из темной, потрескавшейся кожи. Пахло затхлостью и ладаном. Вместе с этим ощущался другой, более слабый запах, напоминающий вонь старого мяса вперемешку с грязными монетами. Кровь.

На коже виднелись четыре длинные прорези, будто кто-то провел по ней ногтями.

– Не подходить! – приказал мужской голос. – Очистить дорогу!

Я полностью очнулась, сердце заколотилось. Этот голос был мне знаком. Когда я приподнялась, раздался тяжелый металлический звон, и мои запястья дернулись, встретив сопротивление. Взглянув вниз, обнаружила на них железные кандалы, испещренные выгравированными священными символами. Прикрепленная к ним цепь с мощными звеньями лежала у меня в ногах. Я была в карете, но не в обычной. Изнутри она выглядела как исповедальная кабинка. Высокие узкие стены облицованы потускневшим металлом с тиснением, создававшим впечатление витиеватой лепнины, а единственное арочное окно слева от меня закрыто перфорированной перегородкой, сквозь которую проникал мрачный красный свет. Дверь на противоположной стороне кареты была заперта. Провисшая часть цепи вела к лебедке, утопленной в середине пола. Насколько я могла догадаться, цепь можно было затянуть, чтобы удержать меня.

Я знала, что это такое. Дормез – карета, которая была распространена более века назад и предназначалась для перевозки одержимых; обычно их использовали для самых опасных случаев, когда для проведения обряда экзорцизма требовалось участие Божественной. Я знала о дормезах только потому, что видела иллюстрации в книгах скриптория. И не предполагала, что они еще существуют.

Должно быть, Восставший все еще находился во мне, даже несмотря на то что я его не чувствовала. Вероятно, это дормез загнал его в укрытие.

Я вдыхала и выдыхала раскаленный воздух, борясь с тошнотой, вызванной беспрестанным движением повозки. Легче стало только когда подтянулась к окну и выглянула сквозь решетку. И едва не отшатнулась назад, увидев снаружи толпу – десятки, сотни людей, все они стояли вдоль обочины и напряженно глазели. Лица их были покрыты пылью долгой дороги и искажены страхом.

Спустя мгновение, поняв, что они не могут различить меня за перегородкой, я немного расслабилась. Они таращились лишь на проезжающий мимо дормез. Но облегчение не продлилось долго: я наткнулась взглядом на потухшие от голода глаза детей, грязь, покрывающую колеса груженных сверх меры повозок, мертвого мула, что лежал в канаве, облепленный мухами. За перегородкой клубился дым, струившийся из курильниц для благовоний, закрепленных на крыше кареты. Заходящее солнце озаряло его розовым светом и окрашивало толпу, отбрасывающую длинные тени на изрезанное колеями поле, в зловещие багряные оттенки.

Пока я смотрела, мое внимание привлекла одна женщина из толпы. Она прижала к себе ребенка и перекрестилась. На ее руке ярко выделялась темная метка скверны.

Эти люди, должно быть, бежали из своих домов, что означало, мы проезжаем через Ройшал. Я слышала истории о том, как семьи покидали свои деревни, спасаясь от духов и одержимых солдат, но сколько бы времени ни прошло с момента нападения на Наймс, ситуация явно ухудшилась.

Подняв один из тяжелых браслетов, я задрала рукав. Раны, оставленные освященной сталью моего кинжала, зажили, превратившись в бледные розоватые полосы. Я пробыла в беспамятстве по меньшей мере неделю.

– Очистить дорогу! – снова раздался голос. – Дайте нам проехать, властью Ее Святейшества Божественной!

Я сдвигалась до тех пор, пока в поле зрения не появился владелец голоса, восседающий перед дормезом на великолепном сером жеребце. На его черных одеждах не виднелось ни следа грязи.

Лица, обращенные в его сторону, выражали одновременно и страх, и отчаянную надежду. Мое внимание привлек мужчина, спорящий со своей семьей. Мысленно я умоляла его не совершать того, что он собирался сделать, но он выскочил на дорогу и побежал трусцой, стараясь не отставать от жеребца. На фоне сурового великолепия всадника крестьянин выглядел грязно и неопрятно.

– Пожалуйста, Ваша Светлость, нас изгнали из наших домов и развернули на мосту в Бонсанте…

Высокая золотоволосая фигура медленно повернулась и взглянула на него сверху вниз, пока тот бессвязно продолжал говорить, не подозревая о нависшей опасности.

– Мы держим путь на север. Ходят слухи о святой в Наймсе. Говорят, в бою она использовала реликвию святой Евгении и одолела целый легион духов… И что у нее есть шрамы, что мы узнаем ее по шрамам. Прошу вас, скажите, это правда?

Вместо ответа всадник сделал едва заметный жест. Мужчина упал на колени, словно сраженный топором. В толпе кто-то закричал. Когда дормез подъехал ближе, я увидела, что лицо мужчины исказилось от мучительного чувства вины, а сам он беспомощно цепляется за булыжники на дороге.

– Простите меня, – всхлипывал он снова и снова, пока повозка с грохотом проезжала мимо, обдавая его грязью из-под колес.

С тех пор, как я видела его в последний раз, священник изменился. Бледное, властное лицо застыло холодной твердостью мрамора, а под глазами залегли черные тени синяков. Он держался в седле прямо и неподвижно, словно боясь потревожить рану, скрытую под одеждой. На шее на цепи висела реликвия святой Евгении, опалы реликвария неистово сверкали в свете угасающего дня.

Мужчина на земле не узнал ее. Он понятия не имел, что реликвия находится прямо перед ним или что человек, которого они ищут, закован в цепи внутри дормеза, следующего мимо них в противоположном направлении.

По воле случая священник в этот момент обернулся, и наши взгляды пересеклись сквозь прутья решетки. Его руки крепко сжали поводья. Не выказав ни единой эмоции, он пришпорил своего коня и скрылся из виду.

Клирик Леандр. Так назвал его служка. Я не смогла забыть, что он говорил прямо перед тем, как использовал на мне свою реликвию. Так же пыталась убедить себя и по поводу кандалов, дормеза и замков на двери. «Это для твоего же блага».

– Восставший, – сказала я в темноту. Ответа не последовало.

Часами я пыталась дозваться его. Опустилась ночь, и мы наконец-то миновали последние повозки беженцев. Но лучше от этого не стало – за окном потянулись брошенные деревни, крыши чернели на фоне темнеющего неба. Незапертые двери домов болтались на петлях, а улицы были завалены мусором и изредка – трупами. Я знала, что священник тоже должен их видеть, но дормез не сбавлял хода.

Никто не собирался освящать эти тела. А значит, вскоре их души восстанут в виде духов.

После этого я поняла: что бы ни происходило в Ройшале, Круг не мог этого остановить. Возможно, сначала они посылали солдат на помощь, но те лишь становились одержимыми и убивали еще больше людей, что означало больше духов, и затем еще больше солдат, необходимых для сражения с этими духами, и еще больше обращенных. Все становилось только хуже.

– Восставший, – вновь попыталась я.

Тишина.

В конце концов мы сделали остановку, чтобы сменить лошадей. Я мало что увидела, потому что вскоре после того, как дормез остановился, по стенам разнесся мучительный скрежещущий звук, возвещающий о закручивании лебедки. Как только цепь натянулась, прижав меня к полу, кто-то просунул в щель в нижней части двери тюремный горшок и жестяную кружку с водой. Я воспользовалась и тем, и другим, а затем подтолкнула ботинком обратно к щели. Рука, достававшая их, была облачена в перчатку из освященной стали. Через несколько мгновений мы вновь начали движение. Попытавшись забыть о неудобствах, я закрыла глаза, стараясь сосредоточиться. Это было нелегко, так как карета подпрыгивала на каждой кочке, заставляя мои зубы клацать, а цепь звенеть. Я сконцентрировалась на том, чтобы вспомнить, что ощущал Восставший – бурлящую тьму, кипящий гнев, уколы раздражения и скупого одобрения – пьянящий прилив его силы, текущей сквозь меня.

Вот. Присутствие таилось глубоко в моем сознании, словно оброненная на дно колодца монетка. Он не шевелился. Осторожно я представила, как мысленно тыкаю его палкой.

– Прекрати, – слабо прошипел Восставший. – Это больно.

Мои глаза распахнулись.

– Что с тобой произошло? – требовательно спросила я.

– Это все ты, – ответил он. – Но сейчас… оковы, что на тебе надеты. Это Старая Магия. Созданная для меня… для Восставших.

Меня пронзил ужас. Пульс участился, я подняла тяжелые, звенящие кандалы и изучила их в оранжевом свете, пробивавшемся сквозь перегородку, что отбрасывал фонарь, качающийся снаружи. Медленно мое сердцебиение успокоилось. Восставший должен был быть в замешательстве. Оковы выглядели старыми, но гравировка…

– Это святые символы, – объяснила я.

– Как скажешь, монашка.

Я ожидала, что он будет спорить со мной. Вместо этого его голос звучал безразлично, подавленно. По какой-то причине мне это не нравилось. Я почти пожалела, что разбудила его.

– Мне нужно поговорить с тобой. – Я придвинулась обратно к окну, чтобы у Восставшего был вид на проплывающий мимо ночной лес. – Мне необходимо знать, что там происходит.

– Откуда мне знать? Я был заключен внутри затхлой старой реликвии последнее столетие. – Наконец я уловила нотки раздражения в его слабо звучащем голосе. – Ты просто глупа, раз пытаешься что-то узнать у меня.

Возможно, так и было, но в тот момент у меня не было лучших вариантов. Даже если бы он мне солгал, я могла узнать что-то полезное.

– Ты ничего не чувствуешь?

Ответом мне послужило лишь колючее молчание. Скорее всего, кандалы слишком сильно подавляли его способности.

Разочаровавшись, я начала отворачиваться от решетки – и тут кое-что привлекло мое внимание. Во тьме леса расцвел дрожащий свет. За ним, подобно призрачным свечам, зажженным невидимой рукой, последовали другие огни. И они продолжили появляться, распускаясь перед дормезом и освещая лес своим бледно-серебристым сиянием. Мне показалось, будто мы присоединились к одной из легендарных похоронных процессий Шантлера, во время которых на улицах зажигались тысячи молельных свечей, чтобы проводить скорбящих на их пути.

Но огни принадлежали виспам, духам Первого Порядка, что просыпались, когда мы проходили мимо, потревоженные жизнью и движением повозки. Виспы восставали из душ умерших детей и являлись единственным видом духов, которые были абсолютно безвредны. Даже тени вызывали головную боль и недомогания, если собирались в достаточно большом количестве – но никто ни разу не пострадал от виспов.

Расцветало все больше и больше огней. Я никогда не видела их столько в одном месте. В воображении возникли худые, испуганные лица на обочине дороги, тела, брошенные в городах. Дети умирали. Они умирали без благословения, в таком количестве, какое я не могла представить.

– Монашка. – Голос Восставшего звучал настойчиво. Не уверена, как долго он пытался привлечь мое внимание. – Этот металл освящен. Монашка? Ты слушаешь?

Я почувствовала странное покалывание в ладони и поняла, что прижала ее к решетке. Когда я отняла руку и взглянула на нее, Восставший пропустил по ней волну дрожи.

– Ты калечишь себя! – прошипел он.

– Нет.

Вот как это обычно выглядит. Я показала ему другую руку: шрамы, опутывающие ее паутиной, блестевшие в тусклом оранжевом свете дормеза.

Наступило долгое молчание. Восставший, должно быть, не замечал моих рук, пока они были покрыты кровью, в часовне. Я ожидала, что он станет насмехаться надо мной, но он лишь произнес странным тоном:

– Теперь волдыри появятся. Не делай так больше.

– Не буду, если ты поможешь мне, – ответила я.

Он замолк, пораженный. Затем его ярость взвихрилась подобно буре – черное рычащее облако обиды и злобы. Но он не мог ничего сделать, пока мое тело было в кандалах. Я почувствовала, как его гнев бессильно разбивается о меня и затихает словно отхлынувшая волна.

– Выгляни в окно, – бросил он, сдаваясь. – Если я и смогу что-то ощутить, то только через твои жалкие человеческие глаза.

– Мы движемся на юг через Ройшал, – объяснила я, снова повернувшись к перегородке. – Встретили множество беженцев.

Вкратце я поведала о некоторых подробностях, которые заметила, – например, о следах скверны и трупах в деревнях.

– Я слышала рассказы в Наймсе, но все хуже, чем предполагала – и быстро становится еще хуже.

Я ощущала, как Восставший осматривается. Он не пытался контролировать движения моих глаз, но я чувствовала странную удвоенную настороженность, пока он делил их со мной, и каким-то образом знала, что он замечает больше, чем была способна увидеть я сама. Его внимание привлекла вспыхнувшая в отдалении серебряная линия. Лунный свет отразился от широкой ровной ленты, извивающейся по холмам.

– Это, должно быть, то, что вы, люди, зовете Севр, – пробормотал он про себя. – Всегда ненавидел эту реку… Такой широкий участок проточной воды трудно пересечь даже Восставшим…

Он замолчал, оглядываясь по сторонам, чтобы разглядеть что-нибудь еще.

– Ну, я не вижу ничего полезного, – сообщил он мне наконец с каким-то неприятным весельем. – Печально.

Медленно я подняла руку к решетке.

– Стой! Ладно! Будь по-твоему, монашка. Есть одна вещь, которую я знаю наверняка. Нападение, которое мы отбили, – духи нацелились на ваш монастырь не случайно, и даже не для того чтобы убить нескольких монашек, как это ни прискорбно. Они были посланы туда, чтобы уничтожить мою реликвию.

Я резко села, выпрямившись.

– Что?

– Мне нужно говорить медленнее, чтобы твой жалкий мясной мозг не отставал? Они были посланы туда, чтобы уничтожить мою реликвию. Почти наверняка потому, что я был ближайшим достаточно сильным существом, чтобы остановить их.

В моем животе разверзлась яма. «Посланы туда», – утверждал Восставший. Что-то отправило их в Наймс, как командующий управляет армией. Я вспомнила, как одержимые привязали своих лошадей к монастырским воротам, взаимодействуя друг с другом так, словно выполняли отданный приказ.

Я набралась смелости.

– Яростный…

– Это был не Яростный. Яростные – одиночки по своей природе; он не стал бы вмешиваться, если бы кто-то его не заставил. И кто-то сделал это силой – от этих духов смердело Старой Магией.

– Это невозможно.

– Ты просила моей помощи. Не моя вина, если тебе не нравится то, что я говорю.

– Старая Магия не применялась уже сотни лет. Это чушь.

– Как и болтовня с Восставшим, но ты, похоже, прекрасно справляешься с этим. – Его голос сочился сарказмом.

– Я не это имела в виду. – В горле пересохло. – Никто не стал бы заниматься Старой Магией после Скорби. Никто не был бы так…

– Глуп? Если на что я и могу всегда положиться, так это на ободряющую вечность человеческого идиотизма. Дай твоему виду столетие или чуть больше, и они с радостью повторят те же самые ошибки, что едва не уничтожили их всех несколькими поколениями ранее. Духи смердели Старой Магией; это все, что я знаю. Что ты будешь делать с этой информацией, зависит только от тебя.

Я молча уставилась в окно, наблюдая, как сверкают среди деревьев виспы. Восставший ошибся насчет кандалов. Может быть, заблуждался он и насчет всего остального?

Но что, если это было не так?

Круг потратил десятилетия после Войны Мучеников на то, чтобы очистить Лораэль от всех следов Старой Магии. Даже после того, как война была выиграна – духов изгнали обратно, а семерых Восставших заключили в тюрьмы – причина Скорби осталась. Оставь все как есть, и это может произойти вновь или перерасти в еще большую катастрофу.

Самое страшное в Скорби было то, что она возникла случайно. Король Воронов так сильно боялся смерти, что усомнился в обещаниях Госпожи о загробной жизни. Он попытался провести ритуал, дарующий бессмертие, но вместо этого по неосторожности разрушил врата Посмертия. Тем самым он даровал земное существование всем, кто уже перешагнул этот предел. То же бессмертие, в своем роде ужасное небытие, проклятая полужизнь. Таково было зло Старой Магии. Она издевалась над теми, кто прибегал к ней, воплощая их желания самым худшим способом, который только можно себе вообразить.

Может, Восставший не был сбит с толку, а пытался обмануть меня. Но ему нет выгоды лгать. Мы были врагами, ставшими товарищами по несчастью, скованными одной цепью.

И если он прав…

– Предположим, ты говоришь правду. Зачем кому-то заставлять духов нападать? Какую пользу это принесет им?

– Зачем люди вообще что-то делают? – огрызнулся он в ответ. – Ты гораздо лучше меня можешь ответить на этот вопрос.

Я не была в этом уверена. Уже сейчас мне казалось, что с Восставшим легче вести беседу, чем с Маргаритой или Франсин. Решив не озвучивать эту удручающую мысль вслух, я взглянула на свои кандалы.

– После того как тебя изгонят из меня, что с тобой будет?

Ответ казался очевидным.

– Твоей реликвией будет владеть кто-то другой, да? Кто-то, кто имеет подготовку и сможет вернуться сюда и остановить все это.

Он долгое время не отвечал. У меня появилось плохое предчувствие.

– Сколько лет было претендентке, которая умерла в вашей крипте? – спросил он.

Претендентка – он уже использовал это слово для описания сестры Жюльенны прежде.

– Я не знаю. Она была стара. – Перед глазами всплыл ее образ, шаркающий по катакомбам, похожим на паутинку волос, свисавших до пояса. – По меньшей мере восемьдесят.

Я ощутила странную боль со стороны Восставшего, укол какой-то безымянной эмоции, быстро подавленной.

– Возможно, она была последней. Не думаю, что Круг по-прежнему готовит для меня сосуды. Последние два – или три – были почти бесполезны. Подозреваю, что со временем знания о том, как владеть мной, были утрачены.

Я понятия не имела, когда в Лораэле в последний раз использовали высшие реликвии. Сотни лет назад, возможно, больше. Со временем необходимость в них отпала. Круг мог счесть, что подготовка новых претендентов не стоила риска.

Если не было никого другого…

– Эти люди двигались на север из-за меня, – услышала я свои слова. – Они прознали о том, что произошло в Наймсе, и думают, что я могу им помочь. Они думают, что я святая.

– Возможно, они правы. Ты достаточно мерзкая и раздражающая. Насколько могу судить, это одно из требований.

Я едва слышала, что он бормочет. «Такова воля Госпожи». Так сказала мне сестра Жюльенна в крипте. Что, если она имела в виду не только спасение монастыря? Это не казалось совпадением: люди нуждались в помощи, а я была здесь, проезжая мимо них, единственный человек в Лораэле, который владел высшей реликвией за последние несколько веков.

Но я не была святой. Меня даже не обучали. Я отрывками помнила несколько последовавших после битвы дней, но этого было достаточно, чтобы понять, что Восставшему по меньшей мере удалось частично завладеть моим телом. А без усилий сестер он уже взял бы контроль надо мной полностью. Сделай он это, и последствия были бы катастрофическими. Я ощущала его жестокие намерения так, словно они – мои собственные. Он без раздумий умертвил бы сестер.

В моих воспоминаниях преобладала еще одна его эмоция, более сильная, чем ярость, обида и голод, – сильнее, чем все они вместе взятые.

Страх.

Я смотрела, как свет отбрасывает переменчивые узоры на стену дормеза, прокручивая в голове идею, словно лезвие кинжала, когда изучаешь его на предмет зазубрин и царапин.

– Восставший, это правда, ты сделаешь все, чтобы не возвращаться в свой реликварий? – спросила я наконец.

Глава шесть

– Этот идиот священник понятия не имеет, что делает, скача с моим реликварием под открытым небом, – произнес Восставший на следующее утро, глядя сквозь решетку. – Видишь, монашка? Нас преследуют.

Снаружи над верхушками деревьев сияло восходящее солнце, сгоняя туман, укрывающий дорогу. Еще не очнувшись ото сна, я помедлила мгновение, прежде чем понять, что он имеет в виду: рябь в тумане, похожую на завихрения, взбаламученные проезжающими лошадьми. Всмотревшись, я разглядела полупрозрачную фигуру, украдкой скользящую в отдалении.

– Изможденный, – уточнил Восставший. – Его используют как разведчика. Они скоро атакуют. Лучшего шанса для побега у нас не будет.

Леандр ехал впереди, окруженный рыцарями в освященных доспехах. Было не ясно, кому принадлежал укол неприязни, который я ощутила при виде него, – мне или Восставшему.

После того, что я разузнала вчера, казалось очевидным, что духи будут продолжать попытки уничтожить реликвию святой Евгении. Но в отличие от меня, Леандр не бодрствовал полночи, допрашивая Восставшего.

Я склонилась к решетке, пытаясь разглядеть его кольцо с ониксом.

– У него есть мощная реликвия – она связывает Кающегося. Разве он не заметит, что что-то не так? Предупредит ли его дух?

Восставший глухо рассмеялся.

– Нет, до тех пор, пока человек сам не позовет его, а я сомневаюсь, что он может позволить себе использовать духа случайно. Посмотри, как сидит священник. Чтобы контролировать реликвию, ему приходится истязать себя.

– Ему приходится что?

От Восставшего донеслось краткое удивление, а затем последовала настороженная пауза, словно он размышлял, не раскрыл ли случайно слишком многого.

– Это то, что делают люди, когда духи, привязанные к их реликвиям, пытаются им противостоять, – наконец ответил он. – Существует огромное количество различных техник. Плети, власяницы, терновые пояса. Раньше было очень популярно спать на гвоздях. У меня был один сосуд, который часами стоял на коленях на щебне, читая молитвы – как я понял, исключительно чтобы одолеть меня скукой. – В его тон вкралось подозрение. – Разве ты не прибегала к укрощению, когда использовала на себе кинжал в крипте?

– Не специально, – откликнулась я, глядя на заживающие следы на запястье. – Просто предположила, что тебе это не понравится.

– Какая прелесть. Быть мерзкой для тебя, должно быть, естественно.

Я безразлично пожала плечами. Тогда мне в голову уже закрались мысли о том, чтобы сделать кое-что похуже. Несмотря на соглашение, которое мы заключили прошлой ночью, я знала, что не могу доверять Восставшему в его части сделки. Теперь, когда у меня больше нет кинжала, возможно, придется прибегнуть к другим мерам, чтобы удержать его под контролем. Я была уверена, что смогу что-нибудь придумать. В конце концов, спать на кровати из гвоздей ненамного хуже, чем в одной комнате с Маргаритой.

Восставший продолжил говорить, но я уже перестала слушать, изучая Леандра. Мне и в голову не приходило, что его жесткая поза и прямая спина могут иметь физическое объяснение. Он выглядел так еще в Наймсе.

Он казался слишком молодым для владельца такой мощной реликвии. Уже один этот факт заставлял меня задуматься, не был ли он одним из немногих людей, способных контролировать ее. Если бы реликвия могла достаться кому-то старше и опытнее, то, скорее всего, так бы и случилось. Я мало что знала о Кающихся, только то, что они были редкостью даже для духов Четвертого Порядка – настолько, что их не включали в наши уроки. Реликвии, связывающие их, очевидно, еще более редки; Круг, вероятно, прилагал большие усилия, чтобы найти подходящих кандидатов для владения ими.

Я вспомнила, с каким презрением Леандр отзывался о менее значимых реликвиях. Иронично, но, если бы он не был слишком высокомерен, чтобы пользоваться реликвиями Первого Порядка, как матушка Кэтрин, то смог бы легче совладать со своей и почувствовал бы Изможденного, что шпионил за нами.

Матушка Кэтрин. Без предупреждения в моей голове промелькнуло воспоминание: крик сестры Айрис и матушка Кэтрин, обмякшая в ее руках. Ни в одном из моих отрывочных воспоминаний о том, как я потом лежала в постели в лихорадке, не было ее, лишь сестра Айрис и другие монахини. Матушка Кэтрин должна была находиться там. Если бы она могла, она бы пришла.

Я не могла думать об этом, не сейчас. Отмахнулась от мыслей и пристально всмотрелась в свои руки, повернув их ладонями вверх, вызывая воспоминания о жаре и агонии и позволяя им захлестнуть меня волной, сжигая все остальное в пепел.

– О чем ты думаешь? – ворвался в мои ощущения голос Восставшего, звучавший низко и ехидно.

Я поняла, что молчала несколько минут.

– Ни о чем.

Мне действительно не хотелось говорить об этом.

– Ты лжешь, – прошипел он. – В твоем отвратительном монашеском мозгу всегда что-то происходит. Ты собираешься предать меня, не так ли? Ты уже думаешь о том, чтобы нарушить свое обещание.

– Что? – Сначала обвинение Восставшего меня просто удивило. Затем горло сжалось от гнева. – Нет, не думаю!

– Если ты вообразила, что сможешь одурачить меня…

– Ты провел последнюю неделю, пытаясь завладеть моим телом. Из нас двоих я должна больше беспокоиться о предательстве.

– Ха! – Восставший неприятно напомнил о себе снова. Я чувствовала, как он мечется внутри моего разума, словно зверь в клетке. Затем он злобно зашипел. – Ты даже понятия не имеешь, что мне предложила. Ты обещала, что если я помогу тебе, то сделаешь все, что в твоих силах, чтобы я не вернулся в свой реликварий. Действительно осознаешь, что это значит? Чем жертвуешь?

К сожалению, я осознавала. Это означало, что мы застряли с этим Восставшим очень надолго. Моя душа никогда не познает покоя. Я буду страдать от жалкого, нечестивого, оскверненного существования, постоянно опасаясь одержимости, отравленная благовониями и освященной сталью.

Но это было правильно. Возможно, я еще не осознала самого страшного. Когда делала предложение, не знала, что Восставший окажется настолько болтлив.

Он все никак не замолкал и в данный момент злорадно ворчал.

– Раньше ты использовала перспективу вечного заточения в твоей компании, чтобы угрожать мне.

– Я знаю, что ты чувствовал, когда мы сражались в часовне, – произнесла я сквозь стиснутые зубы. – Ты скучаешь по тем ощущениям. Тебе нравится находиться в человеческом теле.

– Это не значит, что я хочу находиться в твоем!

Последние остатки моего терпения испарились.

– Тогда мы можем забыть о прошлой ночи. – Мой голос звучал ровно и мрачно, словно зачитывал приговор. – Ты можешь вернуться в свой реликварий. Быть может, у тебя больше никогда не будет другого сосуда. Как ты думаешь, сколько времени потребуется реликвии святой Евгении, чтобы окончательно сгинуть? Еще сотни лет, возможно. Это долго, особенно если ты заключен внутри…

– Прекрати! – закричал Восставший. Я ощутила болезненную царапающую хватку, словно он вонзил свои когти в мои внутренности. – Хватит, – прошипел он снова, на этот раз тише, несмотря на то что я уже остановилась.

Я подождала немного.

– Ты закончил? – спросила я.

– Оковы, – пробормотал он после паузы. – Когда духи нападут, мы должны избавить тебя от этих оков, иначе оба будем почти беззащитны. И мой реликварий – его тоже нужно вернуть. Если людишки сочтут, что я овладел тобой, они могут решить уничтожить его.

Я открыла было рот, чтобы возразить; Кругу никогда бы в голову не пришло уничтожить высшую реликвию. Затем мой взгляд упал на священные символы кандалов, и я проглотила свои слова.

Восставший мог вести себя не так, как я ожидала, но в свое время он уничтожил тысячи людей. Десятки тысяч, целые города. Он с удовольствием повторил бы все это, если бы завладел моим телом. Разрушения в Ройшале были лишь тенью того ужаса, что он сеял во время Войны Мучеников. Чтобы предотвратить повторение, Круг уничтожил бы реликвию святой Евгении, не задумываясь, но только в самом крайнем случае.

С силой Восставшего я могла спасти всех. Но если потеряю контроль, то, возможно, сожгу весь мир дотла.

Мне было трудно поверить, что это действительно то, чего хотела Госпожа. По всей вероятности, нет, и ей просто пришлось обходиться тем, что у нее было. И к несчастью для всех, этим чем-то оказалась я.

Я зашла уже слишком далеко, чтобы начать сомневаться. Нам действительно необходимо забрать реликварий, и не только по той причине, о которой говорил Восставший. Если он снова попытается овладеть мной, я смогу сопротивляться его силе достаточно долго, чтобы в крайнем случае уничтожить реликвию самостоятельно. Кость выглядела старой и достаточно хрупкой, чтобы раскрошиться в моей руке.

– Ладно, – произнесла я вслух, прежде чем эти размышления смогли бы вызвать подозрения у духа. – Я придумаю, как заставить священника подойти к нам поближе. Он единственный, у кого есть ключ.

Каким-то образом я знала, что это была правда. Леандр не доверил бы ключ никому другому.

Солнце уже достигло зенита, а я так и не придумала, как заманить Леандра в дормез. Восставший становился все более нетерпеливым, вышагивая в моей голове взад и вперед, указывая на каждого духа, которого замечал в тумане.

– Что бы ты ни планировала сделать, поторопись. Они достаточно близко, чтобы я мог ощущать их даже в этих проклятых кандалах.

Я размышляла, стоит ли наконец признать, что у меня нет плана, когда снаружи раздалось грозное карканье ворона. Заржала лошадь, и один из рыцарей выругался. Я выпрямилась на своем месте. Что-то в криках ворона показалось знакомым. Выглянув через решетку, я не увидела ничего дельного: вплотную к повозке подъехал рыцарь, и его доспехи перекрыли весь обзор. Пока я смотрела, он поднял руку, словно отбиваясь от нападения. Последовал еще один шквал хриплого карканья.

– Это просто птица, – бросил Леандр. – Держать строй.

Рядом захлопали удары крыльев.

– Красивая птичка! – вызывающе крикнул ворон.

Я попыталась подняться на ноги, но цепи рывком заставили меня опуститься обратно.

– Беда.

– О, ты так думаешь? – прошипел Восставший. – Предстоящее нападение духов, к которому мы совершенно не готовы, уже не в счет?

– Нет, это имя ворона. Беда. – Мне показалось неслучайным то, какое время выбрала птица для появления. – Должно быть, Госпожа послала его нам на помощь.

– Мне было бы интересно узнать, по сколько часов вы, монашки, тратите каждый день, вдыхая благовония. Очевидно, они влияют на ваши мозги.

Я проигнорировала его, внимательно прислушиваясь к недовольным крикам рыцарей и хаотичному позвякиванию их доспехов. Судя по звукам, Беда пикировал с неба, пугая лошадей.

Я не беспокоилась о нем. Моей любимой книгой в скриптории был сборник притч, описывающих ужасные судьбы тех, кто провинился, оскорбив Госпожу, причинив вред ее священным птицам. Даже рыцари не посмели бы обидеть ворона. Когда рыцарь, загораживающий обзор, проскакал мимо, я увидела другого – он размахивал в воздухе ножнами, тщетно пытаясь отогнать Беду.

Их усилия были напрасны. В конце концов, разозлившись, Леандр отдал приказ остановить кортеж. Пока все тормозили, я услышала, как он отдал еще несколько неразборчивых команд. Громкое, скрежещущее вибрирование лебедки заглушило все остальное. Я спустилась на пол и замерла там, наблюдая за тем, как стучат звенья в механизме.

После того, как лебедка затихла, металлическая щель в двери распахнулась, и внутрь проскользнула жестяная кружка. Я подтянула ее ногой и глотнула холодной воды с металлическим привкусом. Когда рыцарь снова приоткрыл щель, пустая чашка его не ждала.

С другой стороны появились глаза, затененные и неразличимые за забралом шлема. Я пододвинула кружку по полу поближе к нему, чтобы он почти смог дотянуться.

– Мне нужно поговорить со священником.

Рыцарь надолго замолчал. Вероятно, ему было приказано не разговаривать со мной. Я продвинула кружку к самой решетке.

– Мне нужно кое в чем признаться.

Он забрал посуду. Глаза исчезли, и щель закрылась.

Я ждала, надеясь, что Леандр не устоит перед соблазном. Мое ожидание было вознаграждено мгновение спустя, когда засов на двери начал отворяться.

– Есть кое-что еще, – быстро произнес Восставший. – Ты не должна допустить, чтобы кто-то узнал, что мы разговариваем друг с другом, или что я добровольно помогаю тебе. Если нас когда-нибудь поймают, притворись… – Я почувствовала, как он ощетинился, борясь с собой. – Притворись, что ты подчинила меня, и я под твоим контролем.

Я предпочла бы так не поступать. Стоит сделать подобное заявление, и люди действительно уверуют, что перед ними святая. Но он прав – если кто-нибудь узнает, что мы были в сговоре, не только Восставший со мной, но и в обратном направлении, экзорцизм станет наименьшей из моих проблем. Меня могут даже сжечь на костре за ересь. Я кивнула.

Дверь распахнулась, заливая дормез светом. Я поборола инстинктивное желание отпрянуть в тень и слезящимися глазами разглядела стоявшую передо мной фигуру. Даже сквозь пелену слез безошибочно поняла, что высокий, стройный силуэт принадлежал Леандру. Мне стало интересно, что, в свою очередь, увидел он. От моей одежды воняло по́том, а незаплетенные волосы свисали до пола. Несомненно, он нашел эту картину удовлетворительной. Он хотел видеть меня смиренной у своих ног в Наймсе, и наконец ему это удалось, хотя, чтобы подчинить меня, ему и потребовались цепи и кандалы.

Карета просела под его весом, когда он шагнул внутрь. Его одежды загораживали солнце. Мое внимание привлекло кольцо с ключами, что висело на поясе рядом с кадилом. Один из них выглядел старым и потускневшим, возможно, подходящим для кандалов.

– Тот самый, – подтвердил Восставший.

– Можешь говорить, – заявил Леандр таким тоном, словно я ждала его разрешения. – Что ты желаешь сказать мне?

Его голос звучал спокойно, но я заметила, что священник держится чуть поодаль – там, где цепь уже не позволила бы мне дотянуться до него. Мой взгляд поднялся от кольца с ключами, миновал сверкающие драгоценности реликвария святой Евгении и, наконец, достиг его лица. Когда я встретилась с глазами Леандра, в их глубине мелькнуло какое-то чувство; оно то появлялось, то таяло, подобно блеску рыбьей чешуи, исчезающей в мутном водоеме.

– Хватит тратить время, – прошипел Восставший. – Каков твой план? Только не говори мне, что ты придумываешь его на ходу.

Я ломала голову, что сказать, и мои мысли неизбежно возвращались к крику сестры Айрис, к виду матушки Кэтрин, замершей перед алтарем.

– Я хочу знать, что случилось с сестрами в Наймсе. Кто-нибудь из них пострадал во время нападения?

– Я говорю с Артемизией или с Восставшим? – ответил Леандр холодно.

– Вы не можете ответить?

Мы все еще пристально смотрели в глаза друг другу. Он отвел взгляд первым.

– Кажется, ты владеешь собой, но порой сказать наверняка бывает трудно. Духи изучают мир людей через свои сосуды, становясь все коварнее с каждым человеком, в которого вселяются.

Сверху раздался хриплый бубнящий звук. Беда уселся на дормез. Его когти заскребли по крыше, и Леандр напрягся; владей он собой чуть хуже, мог бы и вздрогнуть. Что бы священник ни увидел в последние недели в Ройшале, это было настолько неприятным, что подействовало даже на него. Синяки под его глазами казались темнее из-за сумрака в повозке. Несмотря ни на что, клирик продолжал спокойным тоном.

– Если дух, такой древний и опытный, как Восставший, завладел бы твоим телом, он мог бы выдавать себя за тебя так искусно, что даже сестры, воспитавшие тебя, не были бы способны уловить разницу. Пока он не прекратил бы игру и не убил бы их.

– Маловероятно. Я бы предпочел провести еще сто лет в моем реликварии, чем пытаться изображать тебя. Я начал бы убивать сразу.

У меня появилось ощущение, что мне придется привыкать игнорировать его во время важных разговоров.

– Даже если бы я была одержима, что опасного в том, чтобы рассказать мне? – процедила я сквозь стиснутые зубы.

– Говорить с тобой – это вообще риск.

– Но ты все равно пришел.

Рука Леандра дернулась – та, на которой он носил кольцо с ониксом. Он снова взглянул на меня, выражение его лица было абсолютно нечитаемым. Затем ответил низким голосом, отчеканивая каждое слово.

– Прямо сейчас ты должна была проходить обучение в Бонсанте. Ты могла бы иметь все, чего захотела. Вместо этого ты закована внутри дормеза, терзаемая духом, которого однажды ты могла бы научиться контролировать.

– Ты понятия не имеешь, чего я хочу, – возразила я.

– Ты не видела ничего на свете, кроме монастыря и жалкого городка, в котором родилась. Я думаю, что, возможно, ты сама не знаешь, чего ты хочешь.

Я посмотрела на него ничего не выражающим взглядом.

– Скажи, что случилось с сестрами.

Забывшись, он сделал шаг вперед.

– Ты должна была послушать меня, – сказал он. – Если бы пошла со мной…

– Монашка, – вмешался Восставший нетерпеливо.

В этот же момент я рявкнула:

– Все в моем монастыре были бы мертвы!

Я бросилась к нему, но цепи натянулись, удерживая меня.

Он отпрянул назад, вздрогнув. Я почти дотянулась до него – почти коснулась ключей. Его рот искривился в непроизвольном защитном рыке, словно у загнанного в угол зверя, обнажающего зубы, но затем он с усилием вернул самообладание.

– Мне не следовало приходить.

Он резко развернулся и направился к выходу.

– Монашка! Они здесь!

Мои волосы занавесом упали на лицо. Пряди дрожали от дыхания.

– Ваша Светлость, – окликнула я. – Разве ты не хочешь услышать мое признание?

Он остановился, держась одной рукой за раму двери.

– Ключ! Монашка, ключ!

– Я собираюсь сбежать, – сообщила я ему.

Он медленно повернулся, его лицо ничего не выражало. Сквозь занавес волос я встретила его взгляд.

– Говорю тебе это, – закончила я, – потому что ты ничего не сможешь сделать, чтобы остановить меня.

Инстинктивно он потянулся к своей реликвии. Ворчание Беды над нами стихло. Теперь ворон произнес одно четкое слово.

– Мертвый.

Леандр поднял голову, на лице его отразился ужас.

– Монашка, держись!

Это единственное, что я услышала перед тем, как повозка взорвалась.

Глава семь

Я и глазом не успела моргнуть, как оказалась на полу, оглушенная, посреди обломков дерева. В ушах звенело, а в нос била вонь грязи и меди. Вокруг царил хаос; в опасной близости от моего лица промелькнули копыта, солнце отразилось от их металлических подков. Ржание лошадей, вопли мужчин и резкий окрик Беды «Мертвый!» звучали искаженно и далеко, словно мою голову засунули под воду.

Небо выглядело невероятно голубым. Свет казался слишком ярким, а тени – чересчур темными. Я видела, как по воздуху летят комья грязи.

– Вставай, монашка!

Чувства внезапно обрушились на меня в потоке звуков. Я перевернулась. Цепь заскользила вместе со мной, освобожденная от обломков дормеза. Одна из лошадей, впряженных в экипаж, валялась на дороге мертвой, скрюченная. Духи пролетали мимо, окутывая рыцарей, подобно клубам тумана.

Я наполовину перевалилась, наполовину перелезла через сломанную раму дормеза. И почти рухнула на Леандра, лежащего оглушенным посреди обломков. Из угла его рта стекала струйка крови.

– Мой реликварий. Сначала забери мой реликварий. Где-то поблизости Расколотый. Он приближается…

Это объясняло, что произошло с повозкой. Расколотые были духами Четвертого Порядка, они поднимались из убитых в бою воинов и обладали редкой способностью воздействовать на мир живых мощными ударами, способными расколоть дерево и раздробить кость. Без силы Восставшего я вряд ли могла надеяться выжить.

Первым делом необходимо было раздобыть ключ, но голос Восставшего звучал испуганно. Я сорвала цепь с шеи Леандра и надела на себя. Недолго думая, заправила реликварий под рясу, где толстая шерстяная ткань скрывала его очертания.

Леандр застонал, затем закашлялся. Он уже приходил в себя, и сознание возвращалось в его пустые глаза. Я неуклюже возилась с кольцом для ключей на его поясе. Вытащить нужную отмычку из связки было непростой задачей для моих неловких пальцев, которые стали еще более непослушными после нескольких дней, что я не работала руками. Тревога Восставшего носилась по моей голове подобно бешеной летучей мыши, пока крошечный ключик раз за разом выскальзывал из моих пальцев. Наконец я сдалась и дернула все кольцо, сорвав кожаный ремешок, крепящий его к поясу.

Моя победа длилась лишь мгновение, прежде чем рука Леандра сомкнулась на моем запястье.

– Сзади! – завопил Восставший.

Я бросилась в сторону, увлекая за собой Леандра. Место, где он лежал до этого, взорвалось разлетающейся землей и обломками дерева. Щепки дождем обрушились на меня и застучали по останкам кареты.

Я взглянула вверх, а потом еще чуть выше. Дух, возвышавшийся над нами, ростом оказался почти вдвое больше обычного человека. Он был облачен в потрескавшиеся, разбитые доспехи, из его тела торчали сломанные стрелы и копья, как из туши гигантского медведя, которого пытались убить многие охотники, но так и не смогли. В огромных прорезях его шлема светились два огонька.

Меня поразило осознание одного факта – это тот же самый тип духа, что призвала матушка Кэтрин в часовне, тот, что был привязан к ее янтарному кольцу.

Расколотый поднял меч для очередного сокрушительного удара. Меня прижало к одному из колес дормеза, и я не могла пошевелиться. Леандр, находившийся рядом, бросил на меня быстрый испуганный взгляд и потянулся за одним из обломков. Он все еще не отпустил моей руки.

Когда меч опустился, священник вскинул деревяшку, судя по всему, отколовшуюся от одного из колес повозки спицу. Меч ударил по ней и растворился в порыве тумана, что пронесся над нами, обжигающий холодом, словно зимний ветер.

Расколотый озадаченно посмотрел на рукоять, зажатую в его окостеневшей руке.

Ну конечно – тот, кто построил эту повозку, старался избежать всяческих рисков. Даже колеса были освящены.

Леандр вскочил на ноги, шатаясь и задыхаясь. Сначала он, диковато вращая глазами, направил спицу на меня, а затем на Расколотого, чей меч уже вновь сформировался и плыл к духу по воздуху.

Зазубрины ключей, зажатых в моем кулаке, впились в ладонь. Пока Леандр был занят Расколотым, я перелезла через сломанное колесо и затаилась позади, тыча ключиком в столь же крошечную замочную скважину на левом браслете.

– Поторопись, – рычал Восставший.

– Я пытаюсь.

– Дай я сделаю! – Я почувствовала рябь разочарования. – Неважно, я не могу, не в кандалах… Просто поспеши, монашка.

Я продолжала яростные попытки. Краем глаза заметила, как духи роятся вокруг рыцарей, мечущихся из стороны в сторону, тряся головами, словно вепри, облепленные мухами. Некоторые еще оставались верхом на лошадях; другие же были сброшены, их лишенные седоков скакуны лягались и вздымались на дыбы в окружающем хаосе. Освященные доспехи рыцарей защищали их от скверны и одержимости, но духи давили числом. Несколько человек уже лежали на земле без движения.

Наконец замок щелкнул, и первая скоба упала. Сила Восставшего стремительно всколыхнулась, только чтобы сразу же схлынуть обратно со вспышкой боли, от которой у меня перед глазами заплясали пятна. Сжимая зубы, я принялась за второй браслет.

Неподалеку Леандр продолжал сражаться с Расколотым. Он каким-то образом сумел разжечь свои благовония и теперь бился кадилом вместо подобранного обломка. Мне не давала покоя мысль, сумеет ли священник выжить, до тех пор пока он не сделал резкий жест свободной рукой и из воздуха не материализовались призрачные цепи, которые обмотались вокруг духа, словно живые.

Каждая реликвия Четвертого Порядка даровала способность, которую можно использовать в битве. Цепи, вероятно, были силой Кающегося. Они затянулись туже, и по доспеху Расколотого побежали трещины. Он осел, кренясь на бок.

Леандр мог сокрушить его без труда, если бы не другие духи, наседавшие на него и стремящиеся отвлечь. Он развернулся, чтобы замахнуться своим кадилом на Лихорадочного, подкравшегося со спины, а затем на Изможденного с другой стороны. Клирик сжал руку с реликвией в кулак, и появилось еще больше цепей, связывающих сразу несколько духов.

Я не видела ничего подобного раньше, даже на монастырской тренировочной площадке. Леандр двигался так, словно битва была танцем, его движения оказались стремительными и безжалостными, а каждый удар смертоносен в своей точности. Но этого было недостаточно. Пока священник сосредоточился на других, Расколотый освободился от ослабевших пут. Он неумолимо продвигался вперед, заставляя Леандра отступать.

– Монашка.

Восставший окликнул меня приглушенно, словно опасаясь, что его могли подслушать. Я оглянулась вовремя, чтобы увидеть, как скользит серебристый узловатый позвоночник позади сломанных спиц колеса. Над разбитыми остатками кадила для благовоний показалась лысая голова второго Изможденного, скалившаяся огромными зубами в омерзительной ухмылке. Духи нашли меня.

Ключ скользнул в скважину. Сила Восставшего взревела, подобно горящему пламени, и на мгновение ее обжигающая мощь ослепила меня. Когда зрение прояснилось, я увидела, что второй браслет лежит в грязи, треснувший и дымящийся. А оба духа исчезли, уничтоженные: там, где они были прежде, из обломков вырывались клочья пара.

Я вскочила на ноги. Лодыжка вывернулась, когда я перенесла на нее вес. Сила Восставшего устремилась вниз, поддерживая меня, и с его помощью я выпрямилась, поднимая склоненную голову.

Ближайшие духи мгновенно замерли. Их взгляды были прикованы ко мне. А затем кинулись прочь, ринувшись от дороги к деревьям, беспорядочно мелькая над вытоптанной землей и распростертыми телами рыцарей.

Остальные духи ничего не заметили. Они были слишком заняты, тесня оставшихся рыцарей и кружа вокруг Леандра. Он был прижат к заросшей сорняками канаве на обочине дороги, борясь за свою жизнь против неустанных ударов Расколотого и полудюжины других духов, окруживших его. Независимо от мастерства, одного удара оказалось бы достаточно, чтобы покончить со священником, потеряй он равновесие.

– Оставь их, – произнес Восставший. Он направил мой взгляд в сторону леса.

У кромки деревьев настороженно стоял, прижав уши и раздувая ноздри, и наблюдал за сражением пятнистый жеребец Леандра. Потеряв своего всадника, он сбежал.

Я сделала шаг в противоположном направлении.

– Что ты делаешь?

– Я не собираюсь оставлять кого-то умирать. Даже того, кого ненавижу.

Леандр пошатнулся. Каким-то образом он услышал меня, и голос отвлек его больше, чем атакующие духи. Следующий удар Расколотого застал его врасплох. Он споткнулся, когда земля рядом с ним вздыбилась фонтаном грязи и камней. Духи послабее устремились к нему.

– Жалкая монашка, – прорычал Восставший. Видя, что я не собираюсь менять своего решения, он быстро произнес: – Остерегайся ударов Расколотого. От них я тебя защитить не смогу.

Выбираясь из-под завала, я задержалась, чтобы выдернуть еще одну спицу из сломанного колеса. Ее отколовшийся конец волочился по земле позади меня, прочерчивая борозду среди обломков. Духи при моем приближении разбегались, словно испуганные тени.

Расколотый высоко поднял свой меч над Леандром, готовый повторить палаческий удар, какой нанес дух из реликвии матушки Кэтрин в часовне. Будучи занятым борьбой за свою жизнь с другими духами, священник не замечал его до тех пор, пока клинок не начал опускаться. Его взгляд устремился к мечу, словно у смертника, ожидающего исполнения приговора.

Я не успевала. Подхватила спицу, замахнулась с плеча и метнула. Она пронеслась по воздуху и пробила фигуру Расколотого, оставив дыру, из которой заклубился пар.

Меч духа замер. Голова в шлеме медленно повернулась.

– Ах, потрясающе. Прекрасное оружие. А я-то думал, что вас, монашек, учат сражаться.

Я приготовилась уклониться от следующего удара. Но прежде чем он обрушился, вокруг тела Расколотого обвились цепи, приковывая его к месту. Затем рядом со мной оказался Леандр, на его скуле темнела полоска скверны. Это все, что я успела заметить, прежде чем он сунул мне в руки кадильницу и развернулся, чтобы обратить свою реликвию против духов позади нас.

Не раздумывая, я заняла атакующую позицию. Без кинжала моя левая рука была пуста, но теперь он был мне не нужен. Освященное серебро кадильницы, струившееся дымом благовоний, тоже своего рода оружие. Когда я взмахнула ей отработанным движением, в мои конечности хлынула сила Восставшего. Кадила могли использоваться как для защиты, так и для нападения, хоть Серые Сестры и считали этот стиль боя безрассудным и редко демонстрировали его на уроках.

Скованный цепями Леандра, Расколотый представлял собой слишком легкую мишень. К тому времени, когда они начали распутываться, растворяясь звено за звеном в дымке, мое кадило уже сделало свое дело. Дух опустился на одно колено, опираясь нематериальным весом на меч. Его тело рассекли огромные раны, испускавшие пар. Он изо всех сил пытался встать или хотя бы просто поднять голову, дрожа от усилий.

Это выглядело настолько по-человечески, что я засомневалась. Когда-то ведь он был человеком, солдатом, что сражался, защищая живых. Возможно, умер именно в этой позе, до последнего отказываясь сдаться. Даже оскверненный, даже превратившись в то самое чудовище, против которого сражался, он оставался отголоском своего прежнего «я».

– Прикончи его, – зарычал Восставший. Затем сделал паузу и добавил менее жестко: – Прекрати его страдания.

Последний взмах, и Расколотый рухнул, а по земле разлился поток тумана, обдав прохладой ноги. Меня охватило необъяснимое чувство потери. Никто не знал наверняка, возвращаются ли духи к Госпоже после их уничтожения, или же их души просто исчезают, уходят навсегда.

Когда я подняла глаза, Леандр смотрел на меня, окруженный дымкой рассеивающихся духов. На его лице отражались противоречивые эмоции. Остановившись, чтобы перевести дух, он поднял руку, чтобы коснуться пятна скверны на скуле. Затем выражение его лица ожесточилось.

– Артемизия, – сказал он холодно, – Восставший слишком могущественен. Ты не сможешь контролировать его долго.

Я крепче стиснула цепочку кадильницы.

– У тебя нет выбора. Сдавайся.

– Нет, – ответила я.

В ответ Леандр потянулся к своей реликвии.

Я швырнула в него кадилом. Прежде чем священник успел прийти в себя, пока стоял, ошеломленный, с ладаном, покрывающим его одежды, я ринулась по траве и толкнула его в канаву. Он со всплеском упал в густую жижу на дне. Поскальзываясь в грязи, я устремилась за ним вниз. Стоило священнику вынырнуть на поверхность, отплевываясь, как я сорвала с его пальца кольцо с ониксом и зашвырнул так далеко, как только смогла. Оно устремилось вглубь леса, сверкнув напоследок, и исчезло где-то среди листвы.

Леандр в ярости ухватился за стебли травы и подтянулся из грязи. Но одного удара ботинком в грудь хватило бы, чтобы он снова оказался под водой, и, судя по выражению его лица, он это знал.

– Держите ее, – приказал он.

Оставшиеся в живых рыцари собрались вокруг канавы, их мечи были опущены. Они посмотрели друг на друга – выражения лиц скрывались под забралами, а затем снова на меня, колеблясь.

Я вылезла из канавы и побежала.

После недели неподвижности мое тело, казалось, должно и ходить с трудом, не то что бегать, тем более быстро. Но я понеслась по высокой, побуревшей от осени траве быстрее, чем когда-либо прежде, почти невесомая благодаря силе Восставшего. Он наслаждался ощущениями от нашего полета – солнцем, припекающим мои волосы, спутанной травой, что рвалась под ногами, даже грубыми царапинами от репьев, цепляющихся за мои одежды. Все остальное растаяло вдали. Мы живы и свободны.

За спиной раздались крики. Но рыцари были недостаточно проворны, и мгновение спустя я подхватила болтающиеся поводья пятнистого жеребца и вскочила в седло. Очевидно, конь не питал особой преданности к своему прежнему хозяину, потому как развернулся для побега так, словно ждал этой возможности всю свою жизнь. Я склонилась к его холке, и мы вместе нырнули в заросли, подняв за собой вихрь опавшей листвы.

К концу дня последние признаки погони исчезли.

– Я больше их не ощущаю, – заметил Восставший. – Они либо потеряли наш след, либо сдались. Священника с ними не было.

Хорошая новость. Моему воображению предстал Леандр, ползающий в подлеске на четвереньках и ищущий свою реликвию.

Я направила лошадь прочь из ручья, по которому мы шли, чтобы скрыть следы, слушая, как влажный плеск под копытами жеребца превращается в стук по твердой земле. В монастыре я училась верховой езде на спокойных старых ломовых лошадях, и теперь сидеть верхом на боевом коне оказалось захватывающе интересно. Он нес меня галопом чуть ли не час, прежде чем мы наконец сбавили скорость, следуя по извилистым оленьим тропам через холмы.

Мне нужно было как-то называть его.

– Погибель Священника, – на пробу произнесла я и с интересом проследила, как он дернул ушами. Конь фыркнул, что я приняла за одобрение. Похлопав его по шее, всмотрелась вперед в поисках белой вспышки среди деревьев. Заметив Беду, пробивающегося сквозь голые ветви, я скорректировала наш маршрут.

В мою голову ворвался презрительный голос Восставшего.

– Только не говори, что все еще следуешь за этим вороном.

– Я думаю, он ведет нас куда-то. Птица летит на восток, а значит, мы направляемся вглубь Ройшала.

– Ты же понимаешь, что в воронах нет ничего мистического? Они собираются в монастырях не потому, что посланники вашей богини. Они приходят, потому что именно туда люди привозят трупы.

– Отлично. Если он ведет нас к трупам, то это то, что мне нужно.

– Да ты, должно быть, пользуешься огромным успехом на ваших монашеских вечеринках. Просто интересно, у тебя хотя бы есть друзья?

Я крепче вцепилась в поводья. София могла бы считаться моим другом, но ей было восемь лет, так что признаваться в этом вслух было неловко.

– А у тебя? – спросила я без обиняков.

– Я провел в заточении реликвии последнее столетие. А какое оправдание у тебя?

– Ребенком я была одержима Пепельным. – Мой голос прозвучал резко и отвратительно. – Когда мне было десять лет, я сунула руку в огонь, чтобы он не убил мою семью. Другие послушницы думают, что это я убила их. Вот почему.

На последних словах кровь прилила к лицу. Это было гораздо больше, чем я собиралась произнести вслух. От Восставшего исходило глубокомысленное молчание.

– Не хочу об этом говорить, – добавила я, прежде чем он успел придумать еще какой-нибудь способ поиздеваться надо мной.

К моему облегчению, он надолго замолчал.

В конце концов деревья поредели. Погибель рысью вбежал на поляну, которая была затянута туманом, отливающим золотом заходящего солнца. Я не поняла, что мы достигли цивилизации, до тех пор, пока не спугнули стадо пасущихся овец, с блеянием разбежавшихся по округе. Их хвосты были пропитаны грязью.

Я придержала Погибель, пока их силуэты растворялись в тумане. Впереди вырисовывались крыши города, пугающе молчаливые, тогда как в это время детям полагалось кричать, собакам – лаять, а воздуху – благоухать дымом вечерних костров.

– Восставший, можешь что-нибудь учуять?

Казалось, вопрос вывел его из задумчивости. Я озаботилась, не замышляет ли он следующую попытку овладеть мной.

– Ничего, кроме нескольких теней, населяющих склепы этих зданий.

– Подвалов.

– Что?

– Когда они находятся не под часовнями, их называют подвалами.

– Мне все равно, – прошипел он. – В любом случае людей впереди нет. По крайней мере, – неприязненно добавил он, – ни одного живого.

Беда уже устремился вперед, заметный, словно неяркий лучик, пробивающийся сквозь дымку. Я заставила Погибель тронуться с места.

Добравшись до дороги, мы заметили следы поспешного бегства из города. Изрытую колеями землю устилали куриные перья, обрывки ткани и комки соломы. В канаве копался сбежавший боров, усердно похрюкивающий, пока мы проезжали мимо. Первым зданием на нашем пути стала старая каменная кузница, над дверью которой виднелось темное пятно там, где ранее была прибита освященная подкова для отпугивания духов. Кто-то оторвал ее и забрал с собой для защиты.

Я напряглась, когда здания по обе стороны дороги сомкнулись. Двери и окна домов были распахнуты. Заходящее солнце окрашивало обращенные на запад фасады в ослепительно красный цвет, все остальные утонули в тени.

Я не бывала в городе ни разу с тех пор, как матушка Кэтрин семь лет назад привела меня в монастырь. Этот город был значительно больше, чем деревня, в которой я выросла и которую деревней-то можно было назвать с натяжкой. До сих пор вижу заброшенные ветхие хижины, спускающиеся вниз по склону, становящиеся все меньше и меньше, пока монастырская повозка увозила меня прочь.

Несмотря на то, что это место было совсем не похоже на мою деревню, все равно хотелось убраться отсюда как можно быстрее. Глядя прямо перед собой, я сжала бока Погибели пятками.

– Нам нужно найти место для отдыха, – возразил Восставший. Когда я не ответила, он спросил: – Ты же не собираешься ехать ночью?

Я промолчала. Еще не думала об этом.

– Тебе необходимо остановиться. Твое тело страдает. – Было что-то резкое в его голосе.

Я представила себе виспов, сверкающих вдоль дороги.

– Это не имеет значения.

– Для меня имеет, – огрызнулся Восставший. – Что бы ты ни испытывала, я вынужден делить эти ощущения с тобой. Ты понимаешь, что весь день не останавливалась, чтобы поесть или попить? Ты несколько раз давала лошади сунуть морду в ручей, так что я знаю, что ты по крайней мере в теории знакома с этими понятиями.

Я уже собиралась пропустить его слова мимо ушей, но взглянула на Погибель. Я едва узнала в нем того коня, на котором ехал Леандр в начале дня. Его пятнистая шкура потемнела от пота, а грива покрылась колючками репейника. Чувство вины пронзило меня подобно ножу.

Направив лошадь к окраине, я стала подыскивать место для привала.

Чтобы вытащить ботинки из стремян, ушло куда больше времени, чем я ожидала. Когда удалось наконец выскользнуть из седла, удар о землю отозвался такой болью в ногах, что в глазах потемнело. Когда же зрение вернулось, я прислонилась к седлу. Конь вытянул голову, исследуя обстановку, и его горячее дыхание обдало мои волосы.

– Сказал же, – произнес Восставший.

– Почему ты не помогаешь мне в этот раз? – Я скрежетнула зубами.

– Я не могу одалживать тебе свою силу слишком часто. У твоего тела есть пределы, и неумение ощущать их опасно. Если ты зайдешь слишком далеко… – Он поколебался, а затем мрачно продолжил: – У меня был один сосуд, сердце которого разорвалось. Она едва успела отправить меня обратно в реликвию. У другой начались судороги – после этого она не смогла мной владеть.

– Сколько именно твоих сосудов погибло?

– Уверяю тебя, ни один из них не умер по моей вине, – огрызнулся Восставший. – Я предупреждал их каждый раз, но они не слушали.

Он действительно казался расстроенным из-за того, что его сосуды гибли, но, опять же, это вполне логично, если после их смерти ему приходилось возвращаться в реликварий.

– Ты не можешь винить нас в этом, – заметила я.

Удостоверившись в том, что могу держать равновесие, я заковыляла к ближайшей конюшне. Если бы Восставший задал вопрос, я бы сделала вид, что выбрала ее наугад, но на самом деле предпочла ее, потому что она не напоминала о моей деревне.

– Ты только и делаешь, что обзываешься и разглагольствуешь об убийстве монахинь.

– Да что ты, неужели это все, чем я занимаюсь? – прошипел Восставший. А затем исчез из моего сознания с каким-то сердитым грохотом, словно покинул комнату, хлопнув за собой дверью.

Я пожала плечами. Погибель послушно шел следом, низко опустив голову и, казалось, задремав под размеренный цокот собственных копыт. Засов разбух от дождя и сдвинулся с места со скрипом, а дверь распахнулась с треском, только когда я несколько раз пнула ее ногой. Внутри царил полумрак и витал затхлый запах мышей и лошадей.

Сначала я сняла с Погибели сбрую, пошатываясь под тяжестью седла, и оставила коня внутри. Затем набрала воды из колодца, наполнила корыто в стойле и насухо протерла коня пучками соломы. Обнаружив на чердаке сено, я проверила, не заплесневело ли оно, прежде чем сбросить его вниз. Работая, ощутила, как Восставший медленно прокрадывается обратно в мое сознание.

– Ты обращаешься с животным лучше, чем с собой, – кисло прокомментировал он, наблюдая, как Погибель зарывается мордой в кучу сена.

– Он – хороший конь. Вез меня весь день. Он не заслуживает страданий из-за того, о чем я его прошу.

– А ты когда-нибудь задумывалась о том, что твое тело тоже тебя носит?

Я не знала, что на это ответить. Пока стояла и наблюдала за Погибелью, свет, пробивающийся сквозь щели в стенах, скользнул вверх и исчез, погружая конюшню во тьму. Должно быть, солнце опустилось ниже уровня крыш снаружи.

Продолжение книги