Магия вычитания лишнего. Как упростить себе жизнь, убрав из нее ненужную информацию, привычки и обязательства бесплатное чтение

Глава 1

Как мы не замечаем меньшее: «Лего», лаборатория и прочее

Прозрение в моих мыслях о меньшем пришло, когда мы с Эзрой строили мост из деталей конструктора «Лего». Поскольку опорные башни были разной высоты, мы не могли их соединить, поэтому я потянулся за деталью, чтобы прикрепить ее к более низкой башне. Когда я повернулся обратно к будущему мосту, трехлетний Эзра убирал деталь с более высокой башни. Я хотел нарастить низкую опору, но в тот же момент понял, что это неправильно: убрать деталь с высокой опоры – быстрее и эффективнее для создания ровного моста.

Став преподавателем, я пытался преобразовать свой интерес к меньшему в то, что можно изучать, а не просто обдумывать. С самого начала я исследовал способы сокращения энергопотребления зданий и городов – и, следовательно, снижения количества выбросов, влияющих на климат. Я изучал архитектуру и проектирование городов. Тех, кто в них живет, и тех, кто занимается их планированием. Со временем, наблюдая за проектировщиками, я обнаружил, что они используют мыслительные связи, даже когда это приводит к неоптимальным результатам: привязку к маловажным цифрам, бездумное принятие первых пришедших в голову решений, отсылку к примерам. Тем не менее я так и не смог перейти от изучения зданий и городов к изучению меньшего как такового.

Случай с Эзрой и «Лего» перенес мое прикладное размышление о проектировании на более базовый уровень. Здесь, прямо в моей гостиной, сложилась относительно простая ситуация, в которой можно было либо добавить, либо отнять, чтобы добиться изменений. И когда выбор Эзры застал меня врасплох, я осознал, что меньшее – это конечное состояние, а вычитание – способ достижения этого состояния.

Мост Эзры не только переключил мое внимание от меньшего к вычитанию, но и подарил убедительный способ поделиться своим прозрением и проверить его на практике. Поэтому я начал носить с собой копию моста Эзры. Я испытывал его при случае на ничего не подозревающих студентах и проверял, станут ли они снимать деталь, как Эзра, или надставлять, как я. Все студенты надставляли.

Я также приносил мост из конструктора «Лего» на встречи с преподавателями, среди которых была Габриэль Адамс, которая специализировалась на государственной политике и психологии. Нас с Гейб пригласили в Вирджинский университет в одно и то же время. Я согласился на эту должность ради возможности поработать бок о бок с учеными, изучавшими поведение человека в условиях, далеких от хорошо знакомого мне проектного бюро, и Гейб прекрасно вписалась в их число, внеся огромный вклад в ситуациях, связанных с политикой на рабочих местах, нарушениями этики, извинениями и прощением и многим другим. Впечатлившись ее послужным списком и выразив ей сочувствие из-за избытка ознакомительных инструкций, которые необходимо выслушать новичку, и недосыпа из-за орущего по ночам младенца, я начал подкидывать Гейб идеи для будущего сотрудничества.

Я пытался связать свой интерес к меньшему с исследованиями Гейб: «Как устранение главного придурка в офисе может улучшить рабочую обстановку». Я пытался связать меньшее с заботой Гейб об окружающей среде: «Как конструкции из меньшего количества материалов могут способствовать прогрессу человечества без истощения природных ресурсов». Я даже пробовал связывать концепцию меньшего с популярными тенденциями: «В книге “Как работать по 4 часа в неделю” Тим Феррисс предлагает обойтись без проведения инструктажа для новых сотрудников». Гейб всегда выслушивала меня, но не могла разглядеть идею, которая позволила бы с пользой потратить наше время. Журнал Poets&Quants назвал Гейб «лучшим преподавателем в возрасте до 40 лет», когда ей не было еще и тридцати, явно не за то, что она бралась за непонятные идеи.

К счастью, Эзра (который, как оказалось, тоже мало склонен к вычитанию, как и взрослые) подсказал мне способ продемонстрировать мою идею во время следующей встречи с Гейб. Я вытащил детали «Лего» из портфеля, положил их на стол Гейб и попросил ее достроить мост.

Я ожидал, что Гейб сама поймет суть проблемы с мостом благодаря уровню своего интеллекта и нашим прошлым беседам о меньшем. Но она поступила так же, как и остальные, как и я сам. Она добавила деталь к более короткой опоре, чтобы завершить мост.

Не скрывая волнения, я рассказал Гейб, как Эзра убрал деталь, – и тогда ее осенило. Ее ответ помог мне позже объяснить все бесчисленному множеству людей так, чтобы им не пришлось кругами ходить следом за газонокосилкой, а потом часами играть в «Лего» с малышом. Она сказала: «Ах вот что! Итак, ты хочешь выяснить, не пренебрегаем ли мы вычитанием как способом изменить ситуацию?»

Мне показалось, что наконец прозвучали верные слова.

Как только Гейб разгадала мой вопрос, она была в команде и убедила Бена Конверса, другого профессора психологии и государственной политики, присоединиться к нам. Зная, что в конечном итоге нам понадобится изучить, почему люди недостаточно часто используют прием вычитания, Гейб хотела, чтобы Бен использовал свой опыт в области основных мыслительных процессов человека и принятия решений.

Гейб ведет курс в аспирантуре по экспериментальной психологии. Бен живет этой темой. Он и его партнер, также профессор психологии, встретились на семинаре по экспериментальным методам исследования.

Многие заботливые родители, как и, подозреваю, все женатые профессора психологии, устраивают своим детям дошкольного возраста «зефирный тест» на отсроченное удовольствие. В оригинальной версии теста детям давали одну зефирку и говорили, что они получат еще одну, если не съедят первую через несколько минут. Некоторые дети терпеливо ждали. Другие съедали первую порцию зефира и жертвовали наградой. Согласно последующим исследованиям на тех же детях, те дошкольники, которые дождались второго зефира, став подростками, набирали более высокие баллы на экзамене SAT[11]. Неясно, что именно вызывает такую корреляцию, поэтому не прекращайте воспитывать детей, независимо от того, что ваш дошкольник сделает с зефиром. Вам нужно знать, что Бен не только провел тест с зефиром на своем ребенке, но и попросил своего партнера повторить его вслепую, для полной уверенности. Именно таких исследователей хочется видеть в своей команде – просто будьте готовы провести действительно много исследований.

Во время первых совместных исследований с Беном и Гейб я использовал конструктор «Лего». У нас были помощники, которые завлекали прохожих на территории кампуса. Они провожали желающих к рабочему месту, где на небольшом столе стояла конструкция из «Лего», а вокруг нее были разбросаны несколько деталей. Участники эксперимента работали над конструкциями из восьми или десяти деталей, каждая из которых располагалась на плоском основании восемь на восемь.

Каждый участник менял их по своему усмотрению, а затем возвращал их ассистенту-исследователю, который подсчитывал общее количество добавленных, удаленных и/или перемещенных деталей. Среди преобразованных конструкций только в 12 процентах случаев деталей оказалось меньше, чем было изначально.

Но что, если мы наблюдали нечто, характерное только для «Лего»? Мы хотели узнать, распространяется ли это явное недоиспользование вычитания на другие ситуации. Где проходит граница подобной модели поведения и существует ли она вообще?

Мы просили людей изменить случайные «петли» музыкальных нот. Они примерно в три раза чаще добавляли ноты, чем убирали. Примерно такое же соотношение, три к одному, наблюдалось, когда мы поручали людям улучшить текст. Мы просили участников исследования переделать рецепт супа из пяти ингредиентов. Лишь двое из девяноста участников сократили число ингредиентов.

И все же как можно быть уверенным, что мы неумышленно не создавали такие ситуации, которые препятствуют вычитанию? Например, в исследовании с текстом, возможно, мы изначально предоставили такие образцы, в которых отсутствовала ключевая информация, и поэтому ее нужно было добавить. Хоть я и знал, что мы не подстраивали обстоятельства против вычитания, общение с психологами заставило меня настороженно относиться к своему подсознанию.

Одним из способов убедиться, что мы неосознанно не отдаем предпочтение добавлению, было привлечь третьи лица. Мы снова попробовали разыграть сценарий с «Лего», на этот раз с конструкциями, изначально собранными случайным образом. Только один из шестидесяти участников убрал несколько деталей. У нас были и конструкции, собранные участниками самостоятельно. Лишь пять процентов испытуемых разбирали их, чтобы улучшить. К письменному заданию мы также привлекли сторонних экспериментаторов, попросив другую группу участников разработать оригинальные тесты. Участники исследования из данной группы письменно изложили статью (об обнаружении костей короля Ричарда под автостоянкой), а затем предложили другой группе участников улучшить получившиеся изложения. Только четырнадцать процентов человек из второй группы сократили пересказ.

Люди в подавляющем большинстве добавляли, независимо от того, была ли исходная ситуация разработана моей командой, спровоцирована третьими лицами или сложилась спонтанно.

Затем мы придумали эксперимент, который, как мы были уверены, вдохновит на вычитание, и попросили испытуемых усовершенствовать план однодневного тура по Вашингтону, столице США. По нашей программе, за четырнадцать часов туристам предлагалось посетить Белый дом, здание Капитолия, Вашингтонский кафедральный собор, Национальный дендрарий США, Старое почтовое управление и театр Форда, почтить мемориалы Линкольна, ветеранов Второй мировой войны и ветеранов войны во Вьетнаме и до кучи сходить в музей, по магазинам и пообедать в пятизвездочном ресторане. Одно лишь время на передвижение между всеми этими остановками превысило бы два часа, и это без учета интенсивности дорожного движения в округе Колумбия.

Участники эксперимента получили оригинальную программу тура, разбитую на две части: «Утро: с 8:00 до 15:00» и «День/вечер: с 15:00 до 22:00», в электронном виде. Используя функцию перемещения, участники могли менять план, перестраивать, добавлять и убирать из него мероприятия. Лишь каждый четвертый участник сократил изначальную программу.

Будь то моделирование, написание текстов, приготовление пищи, планирование – наши результаты показали, что сложение распространено сильнее, чем вычитание. Наш следующий вопрос звучал так: можем ли мы обобщить свои наблюдения? При прочих равных условиях действительно ли люди чаще прибавляют, чем вычитают?

Чтобы проверить это, нам пришлось разработать контекстуально независимое исследование, то есть такое, чтобы любое наблюдаемое поведение нельзя было объяснить тем, что нам известно о проводимом исследовании. Мы хотели понаблюдать, как люди ведут себя в совершенно незнакомой ситуации, не имея никаких привычек или склонностей для решения этой задачи. Подобный формат позволил бы показать, что наши наблюдения в случаях с «Лего», супом и изложением применимы и ко всему остальному.

Взяв Бена в команду, мы с Гейб пригласили и одного из его аспирантов. В настоящее время Энди Хейлз – профессор Университета Миссисипи и в свободное от работы над вычитанием время изучает феномен остракизма и передовые методы обеспечения реплицируемости. Энди – уравновешенный человек, за исключением тех случаев, когда ему приходится разрабатывать, ставить и анализировать собственные эксперименты. В такие моменты он превращается в суперкофеиновую версию Бена. Тем лучше для меня.

После того как Энди помог с проведением ряда наших первых тестов, он стал движущей силой в подготовке контекстуально независимых исследований. В результате многочисленных проб им было создано шесть различных моделей сетки вроде той, что приведена ниже. Представьте себя участником эксперимента и попробуйте пройти тест сами.

Ваша задача состоит в том, чтобы узоры по левую и правую сторону от жирной линии посередине при наложении полностью совместились. Сложность состоит в том, чтобы сделать это с минимумом изменений.

Есть два варианта решения. Один из них заключается в том, чтобы добавить четыре закрашенных квадрата с левой стороны. Другой столь же простой и правильный ответ – удалить четыре закрашенных квадрата с правой стороны.

Даже в этом задании вне всякого контекста мы предполагали, что участники эксперимента с большей вероятностью будут добавлять, а не убирать квадраты. И, опять же, результат не был даже близок к нашим оценкам. Лишь 20 процентов испытуемых скорее предпочли бы метод вычитания для преобразования сеток.

Данные, полученные в результате эксперимента с сетками Энди, свидетельствовали: прибавление объясняется не только привычкой. Люди добавляли чаще не только из-за своих личных предпочтений к сложению или вычитанию. Если люди воспринимают отдельную деталь «Лего» в большом конструкторе или помидоры в супе как нечто безусловно ценное, они могут сопротивляться их удалению, даже если от этого модель или суп станет лучше. Но квадратики на экране компьютера сами по себе не имеют никакой ценности. Добавление в случае с сетками Энди нельзя объяснить любовью к цифровым квадратам.

Рисунок 1. Один из шаблонов сеток Энди.

Также благодаря сеткам Энди мы узнали, что все случаи сложения не были связаны с различиями в усилиях, необходимых для сложения и вычитания. Разделять детали «Лего» бывает трудновато. И хотя рецепт супа представлял собой просто список на экране, возможно, участники прикидывали, насколько хлопотно будет физически отделить помидоры от остальной смеси. Однако при работе с сетками было достаточно щелчка мыши или прикосновения к экрану, чтобы превратить квадрат из закрашенного в белый или наоборот. Нам все еще требовалось учитывать различия в умственных усилиях, необходимых для добавления и удаления, но физическими усилиями нельзя было объяснить, почему люди прибавляли гораздо чаще, чем вычитали.

Когда я представлял нашу работу другим исследователям, как раз на этом месте кто-нибудь обычно указывал на то, что тем участникам, которые убирали закрашенные квадраты из решеток Энди, на самом деле могло показаться, что они добавляют легкости, что те, кто убирал детали «Лего», думали, что они добавляют пространства, или что те, кто вычеркивал из списка помидоры, на самом деле добавляли вкуса. Это был действительно неудобный вопрос. Попытавшись воззвать к здравому смыслу и общепринятым представлениям о большем и меньшем, мы начали собирать доказательства.

Чтобы узнать, о чем думают люди, нужно просто спросить их об этом. После заданий с сетками мы попросили участников описать свой подход к изменению сеток: либо «я добавлял квадраты, пока узор не стал симметричным», либо «я убирал квадраты, пока узор не стал симметричным». Такие самоотчеты подтвердили, что люди воспринимали сложение как сложение, а вычитание как вычитание.

Доказательства, в общем, прибавлялись.

Прелесть хорошо продуманных исследований – особенно когда их много и они направлены на одно и то же – в том, что вынесенные из них уроки могут выходить далеко за рамки самих исследований. Я не мог не сделать выводов из полученных результатов.

Одна из верных интерпретаций итогов экспериментов, рассуждал я в беседе с Беном, заключается вот в чем: если вычитание так же эффективно, как и сложение, но о нем вспоминают реже, значит, здесь кроется неиспользованный потенциал – люди постоянно пренебрегают элементарным способом вносить изменения. Подобное пренебрежение могло бы объяснить многое: от трудностей, с которыми столкнулись жители Сан-Франциско при принятии решения о демонтаже автострады, до нашей склонности захламлять свое жилье, планы на день и разум.

Но мы еще не были готовы к окончательным выводам. Бен напомнил мне: «Теперь нам следует перейти от вопроса: “Можем ли мы поверить, что люди пренебрегают вычитанием?” к вопросу: “Должны ли мы в это поверить?”»

Для проведения исследования требуется уникальная смесь из сомнения – чтобы избежать преждевременного перехода к стадии «мы должны поверить в то, что…» – и уверенности в том, что вы действительно сможете достичь цели. Бен – надежный источник сомнений. Для уверенности мы заручились сторонней проверкой валидности, хотя и с прощупыванием почвы. Бен озвучил часть наших первых выводов на конференции по вопросам суждения и принятия решений в Сиэтле, и что бы там ни произошло при их обсуждении, он вернулся с нее еще более уверенным в том, что мы как минимум имеем дело с «интересным явлением». Примерно в то же время я выступал в Принстонском университете и воспользовался шансом спросить мнение у одного из своих кумиров. Она начала с фразы: «Это действительно любопытно», а затем, как и Бен со своим замечанием про «интересное явление», продолжила с оговоркой, которая дала понять, что нам еще есть над чем работать: «Это хороший философский вопрос».

Для меня нет ничего лучше, чем хороший философский вопрос. Самым приятным последствием открытия нашего интересного явления были дискуссии с самыми разными людьми о том, как его можно применить в тех ситуациях, которые они хотели бы изменить. В то же время наша работа еще не дала ответа на главный вопрос. Ладно, мы вычитаем не так часто, как прибавляем. Эта информация – интересное явление. Но почему? Ответ на этот вопрос позволил бы нам понять, не приводит ли все это сложение к упущениям. И если да, то знание причин, несомненно, позволило бы найти способ, как предотвратить такие упущения, чаще выбирая меньшее. Вот это было бы полезно.

Мне не давало покоя одно объяснение тому, что мы наблюдали в ходе исследований: возможно, с субъективной точки зрения вычитание не столь хорошо, как сложение. Может быть, людям просто нравятся модели из «Лего» с бо́льшим количеством деталей, текст с бо́льшим количеством слов и сетки с бо́льшим количеством закрашенных областей. Если человек, добавляющий ингредиенты, предпочитает супы с более сложным вкусом, а тот, кто включает в тур по Вашингтону еще один музей, предпочитает насыщенные туристические поездки, значит, добавляющий сделал правильный выбор. Добавляющим может даже не нравиться результат, им просто нравится действие. Возможно, мы выбираем добавление, потому что нам больше нравятся вещи, к которым мы сами приложили руку, – эффект мебели ИКЕА. Может, мы выбираем добавление, потому что отнять – значит признать, что вещь изначально была переоценена. Не исключено, что мы решаем не вычитать из-за предположения, что если что-то существует, на это есть веская причина. Или потому, что потери кажутся значительнее приобретений. Конечно, избавление от неверной теории, уродливой автострады или апартеида – это не потеря. Но, как мы увидим в главе 5, меньшее легко принять за потерю.

Если мы по какой-либо причине решим добавить, то наше «интересное явление» не обязательно станет проблемой. Но что, если мы даже не будем рассматривать вычитание как вариант? В таком случае если мы вообще не будем видеть такой возможности, то определенно ее упустим.

Моей команде нужно было перейти от вопроса: «Можем ли мы поверить, что люди пренебрегают вычитанием?» к вопросу: «Должны ли мы в это поверить?» Действительно ли люди охотно выбирают перенасыщенные туристические программы или они даже не рассматривают как вариант наличие свободного времени?

По мнению участников конференции по вопросам суждения и принятия решений, речь идет об интеллектуальной «доступности». Интеллектуальная доступность кажется мне аналогом физической доступности предметов на стеллаже Эзры для игрушек, где на уровне глаз расположены книги и принадлежности для рисования, а боксерские перчатки и рогатки занимают более высокие полки. В случае со стеллажом доступность влияет на то, как часто Эзра берет в руки различные игрушки. В нашем мозгу доступность влияет на то, как часто мы используем накопленные идеи в практическом применении.

Доступность способствует умственной эффективности. Идея, использованная вчера, сегодня будет полезнее той, о которой мы в последний раз вспоминали двадцать лет назад. Наш мозг хранит обе идеи, но до вчерашней легче добраться. Однако доступность может и сбить нас с пути: мы недооцениваем опасность автомобильных поездок и переоцениваем опасность авиаперелетов, потому что авиакатастрофы запоминаются лучше, и поэтому мысль о них скорее приходит нам в голову. В этом случае легкодоступная идея может подтолкнуть нас к выбору менее безопасного способа передвижения.

Будь то поездка к бабушке и дедушке или преобразование сетки Энди, наши путешествия начинаются не с чистого листа. Конечно, наш способ изменения ситуации зависит от осознанного выбора, а этот выбор зависит от того, что быстро и легко приходит на ум. Точно так же, как Эзра чаще берет с полки книги, стоящие на уровне глаз, так и мы чаще прибегаем к легкодоступным идеям. В профессиональных кругах Бена и за его обеденным столом высказывалось предположение, что пренебрежение вычитанием является признаком того, что сложение является более доступным видом изменений.

Это можно проверить.

Если сложение более доступно, чем вычитание, мы предположили, что устранить эту разницу помогут три способа:

• Проводить более глубокий поиск способов изменить ситуацию.

• Намеренно вспоминать о вычитании.

• Уделять больше внимания усилиям по осуществлению изменений.

Один из способов простимулировать более глубокий умственный поиск – это повторение, которое заставляет нас думать не только о первой пришедшей в голову идее. Чтобы проверить это, мы вернулись к эксперименту с сетками, которые разработал Энди. Что, если бы мы попросили участников исследования придумать несколько способов решения задачи с сеткой? Догадались бы они убрать закрашенные области – и не предпочли бы они в конце концов этот вариант?

В новом эксперименте мы потребовали, чтобы некоторые участники выполнили три «тренировочных» подхода к задаче с сеткой перед «официальным» четвертым тестом. Как и следовало ожидать, участники чаще вычитали во время официального теста, чем во время тренировочных. Особенно по сравнению с теми, кому вообще не было предложено потренироваться перед выполнением теста. Как только людям приходил в голову вариант с удалением ячеек сетки, они с большей вероятностью предпочитали именно его. Более глубокие поиски позволяли людям найти решение в форме вычитания – и понять, что оно им нравится.

Результаты этого и аналогичных ему экспериментов напомнили мне один из моих первых докладов о нашем исследовании, когда я только и мог сказать, что людям не нравится разбирать конструкции из «Лего». Во время последующего обсуждения некий профессор архитектуры поделился с аудиторией, что одним из его способов помочь студентам в борьбе со слепыми пятнами, независимо от того, связаны они с вычитанием или нет, является требование придумать пять, десять или даже пятьдесят концептуальных изменений к рассматриваемой проблеме. Только после этого студентам разрешается выбрать предпочтительный вариант изменения, чтобы работать над ним дальше. Наши новейшие данные совпали с его опытом.

Если попросить людей снова решить задачу, это может подтолкнуть их к выбору в пользу вычитания. Этот факт указывает на ряд навыков вычитания, на которых мы сосредоточимся во второй половине этой книги. Кроме того, наша команда стала ближе к доказательству из разряда «должны ли мы поверить» в то, что пренебрежение вычитанием может быть пагубно. Дело не только в том, что мы принимаем объективно худшие результаты, потому что нам субъективно нравится сложение, а в том, что мы изначально даже не рассматриваем вычитание как вариант.

Наш второй тест на интеллектуальную доступность заключался в том, чтобы вызвать в памяти именно вычитание, тем самым преодолевая то, как наш мозг привык хранить эти два вида изменений. Мы разработали задания для этих экспериментов таким образом, чтобы вычитание теперь стало очевидно лучшим выбором, – если вычитание было доступно, участники исследования должны были выбрать его.

К этому времени увлечение сына Бена супергероями уже подходило к концу. Его игрушечные фигурки, валяющиеся без дела, и лишние детали «Лего» Эзры пригодились для теста по улучшению «сэндвича» с помещенной в него фигуркой имперского штурмовика. Участникам теста было предложено модифицировать конструкцию из «Лего», похожую на сэндвич, так, чтобы она была достаточно прочной и высокой, чтобы удержать кладку из кирпичей над головой фигурки.

У всех участников получилась конструкция, фото которой приводится ниже, состоящая из параллельных горизонтальных пластин «Лего», скрепленных вертикальной колонной. Эта колонна сужалась до ширины одного кирпича в месте соединения с верхней пластиной.

Рисунок 2. Штурмовик в сэндвиче из деталей «Лего» продемонстрировал, что люди упускают из виду вычитание, на примере конкретной ситуации. (Фото Эллиота Прпича)

Мы попросили участников: «Улучшите этот проект так, чтобы кирпич держался над головой штурмовика, не падая».

И предложили поощрение: «Вы заработаете один доллар, если успешно выполните это задание. Каждая добавленная вами деталь стоит десять центов».

Попробуйте.

Лучшим решением является удалить одну деталь, которая образует тонкую часть колонны. Затем верхнюю пластину можно прикрепить к более широкой секции колонны, что придаст конструкции устойчивость и при этом оставит достаточно свободного пространства, чтобы штурмовика не раздавило кирпичной плитой.

Убрать один кирпич было самым быстрым способом решения задачи. Кроме того, только вычитание позволяло участникам заработать целый доллар.

И все же участники по-прежнему предпочли прибавить, чем убавить. Это послужило доказательством того, что люди стремятся прибавлять, даже когда это невыгодно для них самих, – по крайней мере, когда пытаются модифицировать конструкцию из «Лего» так, чтобы она могла надежно удерживать кирпич над головой штурмовика.

Но особенность конструкции из «Лего» не имела значения, потому что здесь нас не интересовало, сколько именно людей подумали о вычитании. Мы хотели узнать, будет ли частота вычитания выше среди тех, кто постоянно вспоминает о нем, чем среди тех, кто этого не делает.

В попытке преодолеть более высокую доступность сложения мы ненавязчиво напоминали или подсказывали некоторым участникам о существовании такого варианта, как вычитание. И если те, кто слышал подсказку, вычитали чаще, то это означало, что участники, не получившие напоминание, игнорировали вычитание.

Ведущий проинструктировал всех участников эксперимента следующим образом: «Вы заработаете один доллар, если успешно выполните это задание. Каждая добавленная вами деталь стоит десять центов». Однако участники, которые случайным образом попали в группу с подсказкой, услышали от него еще одно указание: «Но удаление деталей бесплатно и ничего не стоит».

Эти восемь слов в инструкции и были подсказкой: единственным различием между группами.

В группе без подсказки детали убрал 41 процент участников. В группе с подсказкой – 61 процент. Те, кто получил подсказку, забрали домой в среднем восемьдесят восемь центов, что на 10 процентов больше в сравнении с теми, кто не услышал подсказку. Простая и ненавязчивая подсказка из восьми слов натолкнула людей на выгодное решение, которого они иначе не заметили бы. Казалось, что люди, не услышавшие подсказку, упускали вариант вычитания не по причине осознанного выбора, а потому, что они не видели его.

Чтобы убедиться в этом, мы собрали еще больше доказательств с помощью эксперимента, разработанного Гейб, которая устала от нашей с Беном привязанности к «Лего». В этом эксперименте всех участников попросили представить себя помощником управляющего полем для мини-гольфа. Участники увидели изображение лунки на своем поле, и им было предложено «составить список всех возможных способов, которыми можно улучшить лунку, не потратив кучу денег». Предостережение «не тратить кучу денег» было одним из способов заставить всех участников задуматься о вычитании как о способе изменения. Кроме того, мы спроектировали лунку для мини-гольфа так, чтобы была возможность что-то убрать. Участники, которые хотели сделать лунку более сложной, могли убрать угловой бортик, который пригодился бы игрокам в гольф для того, чтобы от него отскакивал мяч, а те, кто хотел бы сделать лунку проще, могли убрать песчаную ловушку.

Как и в случае с сэндвичем штурмовика, участники, выбранные случайным образом, получили письменную подсказку с таким текстом: «Имейте в виду, что вы можете не только добавлять что-то к лунке, но и убирать».

Эта подсказка открыла доступ как к сложению, так и к вычитанию. Поэтому, когда подсказка увеличила частоту вычитания (с 21 процента до 48 процентов), но не сложения, мы поняли, что ее часть про добавление была лишней ввиду идей, которые люди уже рассматривали, в то время как часть про вычитание привела к появлению новых идей.

В эксперименте с мини-гольфом была еще одна важная загвоздка. Может существовать множество целей внесения изменений, и чаще всего они направлены на то, чтобы улучшить сложившуюся ситуацию. Сью Бирман хотела улучшить набережную Сан-Франциско. Элинор Остром хотела расширить знания о том, как люди управляют общими ресурсами. Иногда, однако, цели направлены на вмешательство или даже саботаж текущих событий, как, например, когда Лео Робинсон занялся борьбой с апартеидом. Чтобы изучить феномен пренебрежения вычитанием, когда целью является саботаж, мы провели другую версию эксперимента с мини-гольфом, во время которого участников попросили по-дружески подшутить над полем соперника, внеся такие изменения в лунку, чтобы «сделать ее хуже». Независимо от того, была ли цель «сделать лучше» или «сделать хуже», подсказка о том, что участники могут добавлять или убирать, увеличивала процент тех, кто убирал (но не тех, кто добавлял). Эти результаты означают, что то же самое упущение, которое не дает нам улучшать города, проявляется и тогда, когда мы пытаемся бороться с расизмом.

На этот момент я был вполне убежден, что мы чаще прибавляем, чем вычитаем, и что от этого мы упускаем хорошие варианты решений, иногда только потому, что даже не задумываемся о возможности вычесть. Надеюсь, вы тоже в этом убедились. Но, как и я когда-то, давайте поднимем на еще более высокий уровень вопрос «должны ли мы поверить».

После мини-гольфа моей команде все еще предстояло поработать над масштабной теорией доступности. Наши умственные способности сталкиваются с противоречивыми требованиями. Вот почему нельзя отвлекаться за рулем, вести два разговора одновременно, и по той же причине бедность и вынужденное беспокойство о деньгах оставляют меньше ресурсов мозга для других жизненных задач. В следующей главе мы увидим, как наш мозг подсознательно вычитает, чтобы защитить драгоценную пропускную способность мозга, а в главе 8 мы узнаем, как можно осознанно делать то же самое. Но теперь, чтобы подтвердить доступность, мы просто хотели изменить пропускную способность и понаблюдать за тем, что произойдет. В теории большая пропускная способность должна была сделать вычитание более доступным, и наоборот.

Вполне предсказуемо, что, несмотря на тысячи часов, потраченных на изучение феномена пренебрежения вычитанием, первым нашим порывом было увеличить пропускную способность мозга наших участников. Мы подумали о том, чтобы дать людям больше времени на размышления. Может быть, мы могли бы случайным образом выбрать несколько участников и выдать им измененную версию инструкции, попросив их потратить пять минут на обдумывание вариантов, прежде чем остановиться на понравившемся?

Если бы мы попробовали так сделать, то не могли бы быть уверены, что они действительно уделят это время размышлениям о нашем исследовании, а не о чем-нибудь еще.

Что, если убрать пропускную способность? Сделает ли это вычитание еще менее доступным, чем обычно? Была пара вмешательств, которые, как известно, вызывают когнитивную нагрузку и, следовательно, снижают пропускную способность. А теперь у нас появился ряд сеток Энди, в случае с которыми вычитание было не просто таким же хорошим вариантом изменения, как добавление, а явно более удачным, если только люди о нем задумывались. При работе с этими сетками задача участников состояла в том, чтобы сделать каждую из них симметричной слева направо и сверху вниз с использованием минимального количества щелчков. Симметрии можно было достичь путем добавления тени в три пустых квадранта, но условия с наименьшим количеством кликов можно добиться только путем вычитания одного заполненного квадранта. Участники могли внести правильные изменения только в том случае, если им приходило в голову вычесть.

В очной версии этого эксперимента мы попросили участников контрольной группы выполнить задания по сетке, сидя в естественном положении. Для того чтобы снизить пропускную способность, мы проинструктировали участников из другой группы сделать следующее: «Пожалуйста, двигайте головой по кругу. (Сосредоточьтесь на движении подбородка небольшими кругами в самом легком для вас направлении.) Выполняйте контролируемые, непрерывные движения (ничего безумного). Пожалуйста, продолжайте выполнять это движение в течение работы со всем набором узоров, начиная с этого момента».

Попробуйте, если хотите. Только не забудьте остановиться, прежде чем продолжить чтение.

В онлайн-версии эксперимента мы отправляли поток чисел на дисплеи участников, пока они работали с сетками. Участникам контрольного эксперимента было сказано игнорировать прокручивающиеся числа, в то время как участникам эксперимента с уменьшенной пропускной способностью дали указание нажимать клавишу F на клавиатуре каждый раз, когда на экране появлялось число 5.

Во всех этих исследованиях с несколькими моделями сетки, в которых участвовало более полутора тысяч человек, меньшая пропускная способность приводила к снижению числа случаев вычитания. Наряду с подсказками и углубленным поиском влияние пропускной способности предоставило тройное доказательство того, что первая причина, по которой мы пренебрегаем вычитанием, заключается в том, что мы даже не думаем о нем.

Наша встреча по поводу результатов анализа пропускной способности, как и встреча с Гейб по поводу моста Эзры, запомнилась мне надолго. На это ушли тысячи часов коллективных размышлений и обсуждений, чтения и анализа. В то время в нашей общей папке «Вычесть, чтобы улучшить» было (по иронии судьбы) более 250 подпапок и 1700 файлов. Энди наконец признал, что теперь он «должен поверить» в важность доступности. Бен согласился, улыбнувшись так широко, что его белые зубы сверкнули сквозь его отращиваемую на зиму бороду. А Гейб, вернувшись из поездки в Калифорнию, напомнила нам о еще более важном обстоятельстве: нам также нужно поверить в то, что доступное сложение обкрадывает нас всех, потому что, наконец обратив внимание на вычитание, мы радуемся увиденному.

У изучения вычитания на деталях конструктора «Лего», лунках для мини-гольфа и сетках Энди есть преимущество: особенности этих экспериментов позволяли нам строго контролировать условия. Мы смогли устранить вариативность и тем самым исключить другие объяснения пренебрежения вычитанием. Мы смогли сделать так, что единственным различием между двумя группами, которые решали задачи с сетками на экране компьютера, было то, что одну группу просили в то же самое время сообщать о прокручивающихся числах. Когда вычитание стало менее вероятным выбором для этой группы, мы могли быть уверены, что это произошло благодаря уменьшению пропускной способности.

Изменения в условиях реального мира более запутанны, чем наши целенаправленно ограниченные исследования. Некоторым жителям Сан-Франциско, вероятно, трудно было представить себе (в прямом и переносном смысле) избавление от автострады Эмбаркадеро. Но труднодоступность, даже нежелание рассматривать вычитание как вариант, не является полноценным объяснением.

Наверняка существуют и другие психологические, культурные и экономические силы, которые объясняют, почему люди пренебрегают вычитанием – и почему потребовались десятки лет и одно землетрясение, чтобы убрать с глаз это бельмо в Сан-Франциско. Таким образом, выводы моей команды породили всевозможные вопросы следующего уровня. В какой степени мы приучены добавлять, создавая конструкции из «Лего» в детстве и занимаясь домашним накопительством во взрослой жизни? Можно ли считать одним из факторов генетику? Делают ли вычитание более или менее вероятным материальное богатство и нужда?

Как мы вскоре увидим, пренебрежение вычитанием имеет глубокие и запутанные корни в нашей природе и воспитании. Эти корни охватывают научные дисциплины и профессиональные нормы, с древнейших доцивилизационных времен до современной эпохи накопления. Чем больше мы знаем обо всех этих силах, тем лучше нам будет удаваться находить удовольствие в меньшем.

Мы упускаем из виду меньше важного, когда что-то строим или готовим еду, думаем или сочиняем. Когда структурируем свои сообщества, дни, мысли. Всякий раз, когда мы пытаемся изменить существующее положение вещей на желаемое. И пока мы с этим не справимся, то будем упускать шансы сделать жизнь более насыщенной, государственные институты – более эффективными, а планету – более пригодной для жизни.

Как мы до такого дошли?

Глава 2

Биологическая природа большего. Наши инстинкты добавления

Птицы-шалашники тратят много времени и энергии на строительство сложных на первый взгляд бесполезных гнезд. В зависимости от вида самец может размещать ветки на земле вокруг молодого деревца, создавая круглый шалаш, или располагать их вертикально, образуя подобие небольшой лачуги. Подобно риелторам, которые обустраивают дом перед продажей, они украшают свое жилье с помощью всего, что им попадется: от ракушек, цветов и ягод до монет, гвоздей и винтовочных гильз. После окончания строительства и оформления самки осматривают доступные шалаши и даже проходят по второму кругу с осмотром тех, что понравились им больше всего. Очевидно, что каждой самке шалашника просто нужно решить, где она поселится.

Однако как только она сделает выбор в пользу понравившегося домика и спарится с его строителем, то дальше она сама отправится строить еще одно гнездо. Там самка будет жить и воспитывать следующее поколение птиц-шалашников. Шалаши никогда не используются в качестве гнезд в традиционном смысле этого слова. Единственная цель строительства этих птичьих дворцов состоит в том, чтобы доказать, что у строителя хорошие гены.

Помните те записи моих исследований по вычитанию, те 250 подпапок и 1700 файлов, о которых я рассказывал в прошлой главе? Конечно, некоторые из этих папок и файлов необходимы для ведения учета. Мы хотим иметь возможность поделиться всеми подробностями наших разработок, если кто-то задумает повторить наши исследования. Нам может пригодиться информация из некоторых старых файлов. Но нам вряд ли понадобится оставлять потомкам черновики нашей первой научной работы с первого по восемнадцатый вариант (хотелось бы, чтобы это было преувеличением). Возможно, вы более разумно относитесь к хранению электронных документов, но уж точно я не единственный человек в мире, который оставляет ненужный раздел в отчете или скачивает в домашнюю папку электронную книгу, которую не собирается читать.

Может ли мое чрезмерное накопительство быть чем-то врожденным, как в случае со строительством птичьих шалашей? Выработанным в ходе эволюции качеством, которое вышло из-под контроля? В конечном счете одним из основных биологических оснований для того или иного поведения является демонстрация своей пригодности. Шалашники демонстрируют свою состоятельность. Самец, который умело строит гнездо из веток и украшает его, вероятнее всего, обладает хорошим здоровьем в целом. Но что насчет меня, заводящего еще одну электронную папку?

В 1959 году психолог из Гарвардского университета Роберт У. Уайт сделал шаг к тому, чтобы связать папки с файлами и эволюцию. В статье, которую процитировали более десяти тысяч раз, Уайт описал нашу «врожденную потребность взаимодействовать с окружающей средой» – не только для выживания, но и для того, чтобы не чувствовать себя беспомощным. Уайт определил свою ключевую идею одним словом – компетентность, то есть то, насколько хорошо, по нашему мнению, мы ориентируемся в окружающем мире. В 1977 году психолог из Стэнфордского университета Альберт Бандура расширил идею Уайта, заключив, что одним из способов удовлетворить нашу внутреннюю потребность ощущать себя компетентным является успешное выполнение заданий. Наша биологическая потребность взаимодействовать с миром также является причиной того, что нам приятно вычеркивать пункты из списка дел (и завершать очередной черновик научной работы).

Почему наша внутренняя потребность ощущать свою компетентность работает против вычитания? В конце концов, Эзра хорошо познает мир как убирая детали «Лего», так и добавляя. Это правда, мы можем развить компетентность с таким же успехом с помощью вычитания. Проблема в том, что проявить компетентность путем вычитания может быть сложнее.

Когда мы что-то преобразуем из того, что было, в то, каким мы хотим это видеть, нам нужны доказательства для того, чтобы предъявить их товарищам, конкурентам и самим себе. Добавив автостраду или папку с файлами, мы показываем миру, что мы сделали. Но точно так же, как в случае, когда автострада Эмбаркадеро исчезла с набережной Сан-Франциско, не будет никаких доказательств того, что мне удалось избавиться от нескольких общих папок с файлами. Независимо от того, насколько полезно вычитание как действие, оно вряд ли оставит после себя доказательства того, что мы что-то сделали.

В прошлой главе мы проанализировали одну из причин того, почему люди не пользуются вычитанием: потому что такой вариант даже не приходит им на ум. Чтобы решить, что меньше значит больше, нам нужно в первую очередь рассматривать меньшее как вариант, а мы часто этого не делаем. Но невнимательность – не единственный способ пренебрежения вычитанием. Как мы вскоре увидим, наши биологические особенности (в этой главе), наша культура (в главе 3) и структура наших экономик (в главе 4) не только подталкивают нас к такому поведению, но и заставляют нас отказаться от вычитания даже тогда, когда мы о нем вспоминаем и когда оно совершенно к месту.

Конечно, биологические, культурные и экономические факторы накладываются друг на друга. Строительство автострады продемонстрировало компетентность, которая стимулировала развитие автомобильной культуры в Сан-Франциско, что повлияло на экономические издержки и выгоды для будущего развития города. Все эти силы, которые накладываются друг на друга, создают неразрешимую головоломку о том, «что из чего вытекает». Но разнообразие идет нам на пользу. Рассмотрев с различных точек зрения природу нашего желания добавлять, мы приобретем универсальные навыки, которые помогут находить меньшее.

Итак, давайте сначала взглянем на добавление с позиции биолога. Эволюционные силы, которые помогают объяснить наш искаженный подход к изменениям, глубоко укоренились. Они позволили птицам, строящим гнезда, людям, прокладывающим шоссе, и всем другим живым существам оставаться в живых и передавать свои гены. Возможно, моя исследовательская группа и создала эти 250 подпапок, но эволюция создала мою исследовательскую группу и сама же наделила ее желанием демонстрировать свою компетентность.

Компания, проводящая генетические исследования, преподнесла новости весьма деликатно: неандертальского во мне «меньше 4 процентов», что звучало как минимум лучше, чем «больше 3 процентов».

Я был первопроходцем в области генетических тестов «напрямую потребителю» – одним из первых, кто сплюнул в пластиковую пробирку, написал на ней свое имя и отправил ее в конверте с заранее напечатанным почтовым адресом. Теперь я регулярно получаю свежие данные о своем происхождении от компании, которая соединяет генетические точки. Чаще всего эти обновления вызваны тем, что новые отправители слюны оказываются моими пяти- или шестиюродными братьями или сестрами.

Однако одна памятная сводка с обновлениями принесла мне новость о том, что я отчасти неандерталец. Вместе с информацией о моей «менее чем четырехпроцентной» доле в генетике в обновлении подчеркивалось, что почти все, у кого нет недавних африканских корней к югу от Сахары, частично являются неандертальцами и что скрещивание между людьми и неандертальцами, как считается, происходило очень давно, около сорока тысяч лет назад, за океаном, на территории нынешних Европы и Азии.

Оказывается, сорок тысяч лет назад произошел решающий момент в истории человечества, особенно с точки зрения нашего интереса к сложению и вычитанию. Это было началом перехода к «поведенческой современности», поскольку наши предки обрели новую способность – думать о том, чего физически не существует. Впервые люди смогли представить себе последствия меньшего и большего.

До поведенческой современности вычитание не было сознательным выбором, как и сложение. Поскольку люди не могли даже представить себе новую ситуацию, изменения могли вызывать только инстинкты.

Для того чтобы понять, как биологические силы благоприятствуют сложению, нам нужно начать с этого.

На заре поведенческой современности выживание означало постоянный поиск пищи. Это была такая всепоглощающая задача, что она буквально определяла человечество. Все люди сорок тысяч лет назад были охотниками-собирателями, и так было всегда. В течение предыдущих ста тысяч лет или около того мои предки охотились и собирали пищу, пробираясь из Восточной Африки через Красное море в юго-восточную часть Аравийского полуострова, а затем на Ближний Восток и в Центральную Азию, где поиск пищи означал поиск диких баклажанов и охоту на мамонтов при помощи каменных орудий.

Жизнь многих из нас перестала вращаться вокруг поиска пищи, а от сокращения объема потребляемой пищи может даже зависеть здоровье. Но мы все равно любим есть. На протяжении всей нашей долгой истории погони за калориями еда помогала нам выживать и передавать свои гены. Как бы я ни старался подавить этот эволюционный инстинкт, именно его я виню всякий раз, когда съедаю целый пакет чипсов, хотя я уже сыт.

Но что будет, если я оставлю храниться бесплатный, но слишком маленький защитный шлем, который прилагался к новому скейтборду Эзры? Неопределенный запас продовольствия был характерен для большей части человеческой эволюции, но не неопределенный запас шлемов. Виновата ли эволюция, когда я добавляю в друзья на Facebook людей, которых никогда в жизни не встречал? Конечно же, эволюция не может объяснить, почему добавление стало смертельно опасным. Или может?

21 марта 1947 года тело Гомера Кольера было обнаружено в его четырехэтажном особняке в Гарлеме, штат Нью-Йорк. Полиция нашла его в изодранном халате согнутым пополам в талии, с копной длинных и спутанных седых волос, лежащих на коленях.

Соседа Гомера, сторожа и младшего брата, Лэнгли, нигде не было. Один слух о том, что кто-то видел, как Лэнгли Кольер садится в автобус в направлении Атлантик-Сити, стал причиной поисков на всем побережье Нью-Джерси. В конце концов полиция обыскала девять штатов в поисках Лэнгли, но все безуспешно.

Братья Кольеры выросли состоятельными сыновьями оперной певицы и манхэттенского гинеколога. Оба получили дипломы Колумбийского университета. Братья жили относительно нормальной жизнью до 1932 года, когда у Гомера случился инсульт, в результате которого он ослеп. Лэнгли уволился с работы, чтобы ухаживать за Гомером.

По словам Лэнгли, он кормил, купал своего брата и даже читал Гомеру классическую литературу, а также играл ему сонаты на фортепиано. Лэнгли надеялся, что сможет вылечить Гомера от слепоты с помощью отдыха и строгой диеты, в которую входило еженедельное употребление витамина С в количестве, которое содержится в ста апельсинах. Но Гомер так и не смог восстановить зрение, и в конце концов его парализовало из-за воспаления суставов и мышц, которое можно было вылечить, если бы его отвезли к врачу.

Помимо тела Гомера полиция обнаружила результат целых десятилетий накопительства. Там были газеты и журналы, которые Лэнгли копил для Гомера, чтобы тот мог узнать все новости, когда апельсины подействуют. Бездетные братья запаслись детскими колясками и маленькими стульчиками. Они приобрели верхнюю часть конной повозки, шасси модели Т и четырнадцать пианино и все это хранили в своем доме. Вещей было так много, что они громоздились до потолка.

Сквозь весь этот хлам Лэнгли построил трехмерный лабиринт из туннелей. Они с Гомером, подобно хомякам, жили в отверстиях, похожих на гнезда, которые стали результатом их добавления.

В течение нескольких недель после обнаружения тела Гомера, пока продолжались поиски Лэнгли, из разных мест съезжались любопытные зеваки, чтобы посмотреть на целое шествие с выносом вещей из дома братьев. Наконец, более чем через две недели после того, как был найден Гомер, полиция обнаружила Лэнгли. Его разлагающееся тело находилось в трех метрах от того места, где нашли Гомера.

Тогда стало ясно, что произошло. Лэнгли умер раньше Гомера от удушья. Полиция предположила, что Лэнгли, должно быть, пробирался по одному из своих туннелей, когда тот обрушился и раздавил его. Поскольку о Гомере некому было позаботиться, он сидел в своем инвалидном кресле и умирал от голода.

Хотя ни у одного из братьев Кольеров не было детей, оказывается, что часть их склонности к накапливанию заложена в генах у всех нас.

Профессор Мичиганского университета Стефани Престон знает больше, чем кто-либо, о так называемом «духе приобретательства», или о том, как и почему мы приобретаем и храним вещи. Чтобы его измерить, Престон придумала задание по сбору предметов, которое играет для нее роль компьютерного экспериментального подхода, как и сетки Энди для моей команды, и это задание можно тщательно контролировать.

В первой части задания участникам эксперимента показывают более ста различных объектов в случайном порядке и по одному за раз. Когда каждый предмет появляется на экране, участников спрашивают, не хочется ли им приобрести его виртуально (участники знают, что на самом деле они ничего не получат). Все предметы бесплатны, и участники могут приобрести любое их количество – хоть мало, хоть много.

Объекты различаются по степени своей полезности. Среди них есть бананы, кофейные кружки, удлинители и другие вещи, которые многие взяли бы бесплатно. Что-то было менее полезно: пустые двухлитровые бутылки, использованные стикеры и, возможно, в знак уважения к братьям Кольерам, устаревшие газеты.

После каждого выбранного объекта участникам показывают полную коллекцию всего, что они добавили. Например, испытуемому, который приобрел семьдесят предметов, на экране покажут все семьдесят предметов вместе.

Затем им предлагается сократить число выбранных предметов.

Сначала участникам эксперимента говорят, что они могут выбросить некоторые предметы из своей коллекции, если пожелают.

Затем им предлагают сократить свою коллекцию так, чтобы она могла поместиться в тележку для покупок на экране компьютера.

Наконец, их просят сделать коллекцию еще меньше, чтобы она помещалась в один (виртуальный) бумажный пакет для продуктов.

Цель ясна: все должно поместиться в одну продуктовую сумку. Участники даже получают обратную связь в режиме реального времени на экране компьютера касательно того, вычли ли они достаточно предметов, чтобы влезло все остальное. И все же многим участникам не удается сократить покупки до одной сумки. Немало среди них и тех, кто не может преодолеть объем магазинной тележки. Люди не избавляются от бесполезных предметов, не говоря уже о том, что они воображаемые, и, как следствие, не справляются с задачей.

Добавление слишком большого количества объектов, а затем их недостаточное вычитание может показаться глупым в рамках эксперимента, но такое же поведение приводит к печальным последствиям, когда начинает разрушать реальную жизнь. Престон обнаружила, что добавление предметов точно так же связано со стрессом, как и переедание. В крайних случаях пренебрежение вычитанием при решении задачи с предметами может быть признаком снедающей человека тревоги и депрессии. Другими словами, те из нас, кто решает оставить себе бесплатный удлинитель и кофейную кружку, демонстрируют более мягкую версию накопительства, которая привела к гибели братьев Кольеров.

Как и самые первые исследования моей команды, придуманная Стефани Престон задача с принятием решений по поводу предметов раскрывает однобокий подход к сложению и вычитанию. В ряде других исследований Престон предполагается, что у такого поведения могут быть биологические корни.

В одном из исследований Престон участвовали сумчатые крысы, которые стали полезными подопытными, потому что они хранят пищу в дикой природе. Престон обнаружила, что когда у крыс крали груды еды, они снова накапливали запасы. Когда я впервые узнал о подобной модели поведения, то не нашел в ней ничего особенного. Я покупаю продукты, когда заканчиваются запасы. Крысы просто поступали так же.

Чтобы понять, почему тяга крыс к накопительству запасов столь важна, мне пришлось напомнить себе, что сумчатые крысы похожи на людей до поведенческой современности. Они не мыслят абстрактно. Их накопительство не может быть следствием размышлений о том, как изменить текущую ситуацию (отсутствие запасов пищи) на более благоприятную (наличие запасов пищи). Накопление запасов, должно быть, является автоматической реакцией на сигналы из окружающей среды, инстинктом, который помог крысам выжить и передать свои гены.

Такое же стремление к накоплению наблюдалось и у других млекопитающих и даже у птиц. Когда подобное поведение встречается у животных, которые произошли от общего предка сотни миллионов лет назад, как в случае с птицами и млекопитающими, его, вероятнее всего, можно объяснить наличием биологического инстинкта, который простирается на всю историю человечества и за ее пределами.

Наш инстинкт добывать пищу может распространяться и на добавление других вещей. Заставив участников приобретать вещи, подключив их к приборам фиксации мозговой деятельности, неврологи подтвердили, что приобретение пищи, как и другие виды приобретений, активирует одну и ту же систему вознаграждения в мозге: мезолимбический путь. Этот путь проходит из внешнего слоя нашего мозга (коры), в котором наши мысли и действия согласуются с целями, в структуры среднего мозга, ответственные за эмоции, и в глубь вентральной области покрышки среднего мозга, где находятся дофаминовые пути.

Мезолимбический путь делает еду приятной на вкус, поскольку соединяет мыслящую и чувствующую части мозга. Те же самые пути вознаграждения могут стимулировать наркотики, такие как кокаин, а также оформление веб-сайтов, которые заставляют нас кликать и прокручивать страницы, добавлять друзей в Facebook, сражаться с троллями в Твиттере или покупать книги. Барахольщикам могут принести удовольствие даже использованные клейкие листочки для заметок.

Даже простая модель поведения требует координации между многими областями мозга. Тем не менее обнаружение роли конкретной системы вознаграждения подтверждает, насколько глубоко укоренились некоторые из наших привычек. А поскольку наше поведение, связанное с приобретением, соответствует ключевой системе мотивации нашего мозга, это может мешать нам в поиске альтернатив, таких как вычитание. Эту систему, которая поощряет прибавление, которая долгое время была полезна в отношении еды, трудно отключить, независимо от того, насколько маловероятно, что я когда-нибудь надену бесплатный шлем для катания на скейтборде.

Наш инстинкт приобретения по самой своей природе склонен к выбору большего. Но как современные с поведенческой точки зрения люди, мы можем противостоять желанию запастись бананами за день до двухнедельного отъезда из города. Мы можем избавиться от сэндвичницы, которая когда-то считалась самым важным и необходимым предметом, но со временем стала не более полезной, чем стопка старых газет для слепого Гомера Кольера. У людей с повышенной склонностью к накопительству даже есть варианты лечения, например когнитивно-поведенческая терапия, которая помогает компенсировать генетическую предрасположенность. Чем больше мы узнаем об инстинкте добавления, тем лучше нам удается с ним справиться.

Пока Эзра не полюбил овощи, мы просили его съедать их хотя бы по три ложки перед десертом. Однажды вечером, когда Эзре было четыре года, он «забыл» о своих трех ложках гороха и съел кусок шоколадного торта. Поскольку никто не любит заканчивать ужин овощами, Эзра предложил: «Давайте завтра я съем пять ложек».

Моника сразу заметила очередную хитрую уловку – Эзра попытался сократить свой двухдневный рацион на одну ложечку гороха. Мои слова о том, что, исходя из ряда убедительных исследований в области количественных инстинктов, наш сын, возможно, совершил честную и даже предсказуемую ошибку, не произвели на нее никакого впечатления.

Вот уже четыре десятилетия гарвардский профессор Элизабет Спелке изучает мышление младенцев и маленьких детей. Изучение детей помогает Спелке выделить роль генетики в процессе обучения и развития в противовес воспитанию.

В исследовании Спелке, которое выглядит наиболее актуально в случае с горошком Эзры и нашим пренебрежением вычитанием, его участниками были пяти- и шестилетние дети, которых выбрали потому, что они знали цифры, но еще не научились складывать и вычитать. Спелке хотела выяснить, обладают ли дети – и, следовательно, все остальные – инстинктом уменьшения и увеличения.

Исследователи в лаборатории Спелке проверили эту теорию, назвав каждому ребенку три разных числа в виде словесной задачи. Что-то вроде этого:

У Розы двадцать одна конфета.

Ей дали еще тридцать.

У Ады тридцать четыре конфеты.

Затем исследователи спрашивали детей: «У кого больше конфет?»

Если вы ответили «у Розы», прекрасно. Вы все правильно поняли. Так же, как оказалось, отвечали дети, которые не умели считать. Они просто чувствовали.

Можно резонно спросить, не говорит ли это о наличии лазейки в исследовании: возможно, дети на самом деле знали арифметику, но не проявили своих навыков на предварительных тестах.

Исследовательский метод Спелке исключал подобные варианты объяснения. Исследователи изменяли величины в словесных задачах таким образом, что некоторым детям давались задачи, в которых конечная разница между конфетами была настолько мала, что ответ нельзя было найти с помощью одной интуиции. В то время как ребенок, который умеет считать, может получить правильные ответы, которые почти не отличаются друг от друга, тот, что полагается на приблизительные цифры, найдет меньше правильных ответов по мере того, как два варианта приближаются друг к другу.

Например, вопросы вроде следующего должны оказаться трудными для тех, кто полагается только на интуицию:

У Розы четырнадцать конфет.

Ей дали еще девятнадцать.

У Ады тридцать четыре конфеты.

У кого конфет больше?

Чтобы ответить «у Ады», надо знать арифметику.

В случаях с близкими цифрами дети отвечали на вопрос, у кого больше конфет, не более правильно, чем при угадывании. Чем ближе друг к другу были две конечные величины, тем меньше оказывалась вероятность того, что дети сделают правильный выбор, кому досталось больше конфет.

Дети использовали интуицию, а не арифметику. Совсем как Эзра, когда он предложил съесть пять ложек гороха на следующий день.

Подобные исследования, проведенные в лаборатории Спелке, стали одними из первых примеров убедительных доказательств того, что мы учимся воспринимать количество еще до изучения правил математики. Как и в случае с осязанием, зрением и обонянием, мы можем чувствовать меньшее и большее.

В своей книге The Number Sense («Чувство числа») Станислас Деан[12] объединяет результаты исследований, в том числе своих собственных, демонстрируя, насколько распространено это врожденное чувство. Дети, которые не изучали математику, могут выполнять задачи, требующие интуитивного понимания относительного количества. То же самое могут делать взрослые в изолированных племенах Амазонки, даже если они никогда не сталкивались с арифметикой. Мыши, оказывается, чувствуют, что такое меньше и что такое больше.

Как людям и другим животным удается ощущать количество, не зная математики – или даже языка, раз уж на то пошло? Деан проводит аналогию с простейшей версией автомобильного одометра, который представляет собой «всего лишь зубчатое колесо, которое продвигается на одну отметку за каждую последующую милю». Учитывая, что такое простое устройство может записывать накопленное количество, разумно предположить, что живой организм обладает таким же механизмом, независимо от уровня интеллекта.

В поддержку этой теории существуют не только аналогии. Исследование нейровизуализаций показывает, что определенные сети мозга активизируются, когда мы приблизительно прикидываем количество. Нейросети тесно связаны с теми сетями, которые, как известно, помогают нам ощущать пространство и время.

Существует даже такой объект исследования, как Приблизительный человек, у которого было повреждение мозга, повлиявшее на его арифметические сети, но не те, которые ему были нужны для определения количества. Когда Приблизительного человека просили сложить два и два, он давал ответы в диапазоне от трех до пяти. Но, как выразился Деан, «он не предлагал абсурдных вариантов вроде девяти». Математические сети Приблизительного человека перестали работать, но, как и Эзра, он все еще мог интуитивно понимать, что меньше, а что больше.

Современные с поведенческой точки зрения люди научились сочетать свою новую способность к абстрактному мышлению с инстинктивным пониманием количества. И то, и другое необходимо для того, чтобы выгравировать зарубки на костях бабуинов и нарисовать точки на стенах пещеры. Мы прошли целый путь от самых ранних форм счета до чисел и математики, которые позволяют нам разделять концепты с близкими значениями, например тридцать три конфеты против тридцати четырех. Таким образом, математика усовершенствовала наши встроенные одометры.

На первый взгляд аналогия с одометром показалась мне несправедливой по отношению к вычитанию. По крайней мере, в моем сознании она предполагает, что мы должны быть способны чувствовать только нечто большее. Одометры только увеличивают счет. Можно ли считать это недостатком аналогии или же наш количественный инстинкт, словно одометр, на самом деле отдает предпочтение большему, а не меньшему? Мои собственные исследования показывают, что здесь понемногу верно и то, и другое.

Чтобы понять причину и узнать, что мы можем с этим поделать, нам нужно проникнуть в инстинкты еще глубже. Без конкретных цифр, на которые можно было бы положиться, разница между большими количествами кажется нам меньше, чем между маленькими. То же самое и с другими чувствами, такими как слух и вкус. Первая порция соли на овощах меняет вкус сильнее, чем десятая. Увеличение громкости наушников с одного до двух тактов звучит как большее изменение, чем с восьми до девяти. Ощущаемое изменение зависит от начального состояния.

Инстинкт относительных, а не абсолютных изменений мог бы стать полезным с точки зрения эволюции поведением. Для наших кочующих и голодных предков разница между восемью и девятью мамонтами была гораздо менее важной, чем между одним и двумя. Группа из девяти мамонтов представляла в основном ту же угрозу выживанию и возможность для получения белка в виде пищи, что и из восьми. С другой стороны, завалить одного мамонта с камнем в руках было гораздо проще, если рядом нет его товарища.

Важно не абсолютное количество добавленного, которое одинаково в обоих сравнениях (один мамонт). Полезнее будет рассматривать относительное количество добавленных мамонтов: на 13 процентов больше мамонтов при увеличении с восьми до девяти и на 100 процентов – при увеличении с одного до двух. Если полагаться на инстинкты, то разница между одним и двумя становится больше, чем между восемью и девятью. Чем больше количество, тем меньше будет казаться разница на каждую новую единицу изменения.

Зная, как работает чувство относительной величины, мы можем задавать важные вопросы: говорит ли это в пользу большего? Отрицательно ли это характеризует меньшее?

Давайте вернемся к детям и конфетам. Дети не так точно используют этот инстинкт при вычитании тридцати из восьмидесяти, как при сложении двадцати и тридцати, хотя результат в обоих случаях равен пятидесяти. Когда дети приходят к результату в пятьдесят конфет, добавляя тридцать конфет к двадцати, их точность основывается на том, как они воспринимают тридцать и двадцать. С другой стороны, когда дети получают пятьдесят конфет, вычитая тридцать конфет из восьмидесяти, тогда их точность основывается на ощущении тридцати и восьмидесяти.

В обоих случаях дети ощущают число тридцать одинаково. Однако число восемьдесят они будут ощущать менее точно, чем двадцать.

Когда мы полагаемся на приближенные оценки, точность будет зависеть не от конечного количества, а от того, из каких чисел мы его получили. Это означает, что при равных результатах сложение будет точнее, чем вычитание. Возможно, именно поэтому совет «начать с малого» столь хорошо воспринимается при подготовке к переменам. Труднее представить себе возможность начать с чего-то большого.

Меня поразило то, что наше шестое чувство может сказать о пренебрежении вычитанием. Было ли труднее представить себе, как изменится город, если убрать автостраду, или как изменится система расизма с помощью дивестиций? Может быть, подумал я, то обстоятельство, что мы хуже чувствуем меньшее, является одной из причин, по которой нам трудно воспринимать вычитание как возможность. Как и накопительский инстинкт, чутье на величины точно не склоняет нас к меньшему.

За три с половиной века до Станисласа Деана другой французский ученый, Блез Паскаль, внес вклад в развитие науки, благодаря которому его имя сегодня носит единица измерения давления, язык программирования и теория вероятности, популярная среди актуариев и азартных игроков. Но даже гениальный Паскаль упустил из виду один тип меньшего. В своей книге под метким названием «Мысли» (Pensées) он с тревогой писал: «Я знаю людей, которые не могут понять, что при вычитании четырех из нуля остается ноль».

Хотя нам это утверждение кажется странным, оно соответствовало представлениям того времени – всеобщему мнению, истоки которого лежат в том факте, что нельзя вернуться с охоты меньше чем с нулем мамонтов или сделать меньше нуля засечек на малоберцовой кости бабуина. Ко временам Паскаля столько блестящих умов подарили миру алгебру, геометрию, даже исчисление, и при всем этом отрицательные числа никогда не считались приемлемым решением. Паскаль считал саму идею нуля минус четыре «чистой бессмыслицей», потому что результат получается отрицательным.

Многие примеры вычитания – например, те, что проверялись на детях в Гарварде, – не приводят к отрицательным числам. И Паскаль рассуждал о математике, которая является лишь одним из абстрактных представлений нашего инстинкта относительных количеств. Тем не менее, если мы откажемся хотя бы допустить малейшую возможность существования меньшего, мы, естественно, не будем рассматривать его как вариант.

Вспомните, как вы учились вычитанию, его арифметической версии. Или, если вам повезло знать детей, которые только учатся считать, обратите внимание на то, как они это делают. Осязаемые вещи, например аппетитные конфеты или полезные яблоки, часто используют для того, чтобы объяснить детям, что абстрактные числа соотносятся с реальными объектами. Такой подход – взять определенное количество вещей, а затем убрать некоторые из них – лежит в основе того, что учителя математики называют числовой линейкой.

Числовая линейка помогает детям визуализировать меньшее и большее – но только до тех пор, пока результаты остаются положительными. Представьте, что ваше шестилетнее «я» столкнулось со словом «проблема»:

У Розы пять конфет.

Двадцать у нее забрали.

Тебе только что солгали. Или, как колко заметил сын Бена во время проведения (и воспроизведения) этого эксперимента: «Такое неможно».

Как показано ниже, наше чутье на относительные величины затрудняет точное представление о результатах вычитательных изменений. И если эти изменения отнимают больше, чем было, то они «неможны».

Рисунок 3. Как числовая линейка и наше восприятие количества препятствуют вычитанию.

Если говорить о числовой линейке, то Паскаль был прав. Отрицательные числа – это нонсенс, если мы используем яблоки или конфеты (или ложки гороха) в качестве единиц изменения меньшего и большего.

Альтернативой числовой линейке является система координат, которая, вместо того чтобы связывать абстрактные числа с объектами, побуждает нас представить в уме пространственную числовую линию. Если вас семилетнего попросили бы вычесть двадцать из пяти, используя систему координат, вы сначала поместили бы каждое число на мысленную числовую линию. Ваш ответ был бы «пятнадцать» – расстояние между двадцатью и пятью. Теперь семилетний вы правильно определили количество, но не знак.

Дети начинают правильно понимать знаки, когда используют систему координат в ситуациях, когда отрицательное значение имеет для них смысл. Например, хороший учитель может рассказать ученикам, что днем на детской площадке пять градусов по Цельсию, а ночью температура падает на двадцать градусов по Цельсию. Предполагая, что дети имеют опыт взаимодействия с метрической системой (и по-настоящему холодной погодой), они могут представить себе значение меньше нуля. Вместо нуля как минимально возможного меньшего значения нуль становится температурой, при которой замерзает вода, что напоминает нам о том, что существуют температуры ниже. При вычитании двадцати из пяти получается очень разумное «минус пятнадцать».

Абстрактная идея отрицательных чисел не поддается интуиции – до тех пор, пока мы не сможем сопоставить ее с каким-то ранее существовавшим в нашем мозгу представлением. Температура ниже нуля существует. Если ваш ребенок – начинающий актуарий, попробуйте рассказать ему о превышении расходов над доходами. Если он учится играть в гольф, пусть попробует пройти лунку за меньшее число ударов по мячу, чем положено по регламенту.

Переход от числовой линейки к системе координат – наш первый пример того, как изменение точки зрения может показать путь к меньшему. Возможно ли вычитание или «неможно», зависит от выбранной нами перспективы.

Давайте вернемся к Лео Робинсону, который пытается снести режим апартеида. Его отказ разгрузить корабль Nedlloyd Kimberley послужил бойкотом пополнению жизненных сил системы расизма. Как и последующие запреты на новые инвестиции в ЮАР, что в конечном итоге и сделало правительство Соединенных Штатов.

Если существующие инвестиции в ЮАР зафиксированы, будь то в умах людей или в политике, как некая незыблемая точка отсчета, то отбирать сверх этого уровня – чистая бессмыслица. Это как числовая линия, которая заканчивается на нуле.

Дивестиции требуют отношения к существующим инвестициям в Южную Африку как к температуре, при которой вода замерзает. Конечно, текущие инвестиции – заметная точка на отрезке между отказом от поддержки и поддержкой расистского режима. Но нынешние инвестиции – это не конечная точка. В левой части этой числовой линии находится целый мир возможностей. Придерживаться числовой линейки в данном случае неверно и даже опасно.

Это обескураживает, я знаю. Чтобы полностью реализовать свой вычитательный потенциал, нам необходимо преодолеть ограниченность числовых линеек, инстинкты прибавления и демонстрации компетентности, а также однобокое чувство количества. Итак, прежде чем мы отложим математику в сторону, вот вам мотивация для стремления к меньшему: изменения на основе вычитания могут оказаться даже более мощными, чем равное по весу изменение на основе сложения. Что, если мы изменим число мамонтов в группе либо добавив, либо убрав одного из них? Если убрать одного мамонта из группы, состоящей из двух мамонтов, останется один. В этой новой ситуации один мамонт составляет 100 процентов от общего числа. Добавление одного мамонта к двум приведет к образованию группы из трех мамонтов, и теперь один мамонт составляет всего 33 процента от общего числа. По сравнению с конечным состоянием точно такое же в количественном плане изменение в сторону убавления оказывается масштабнее. Не важно, насколько велико стадо мамонтов или насколько велика экономика Южной Африки, уменьшение является более значимым изменением, когда мы сравниваем его с новой ситуацией.

К лучшему или худшему, у нас всегда будет искаженное представление о меньшем и большем. Но математика служит хорошим напоминанием о том, что мы можем использовать наши современные с поведенческой точки зрения умения, чтобы превозмочь биологические инстинкты. Мы даже можем делать выбор, когда это имеет смысл. Если бы Эзра прикидывал количество печенья, я бы позволил ему съесть всего пять штук. Но когда речь идет о горохе, здоровой пище, я объясню, что три плюс три на самом деле равняется шести.

Когда я изучал жизнь своих предков, скрещивающихся с неандертальцами, чаще всего я видел упоминания таких занятий, как охота, собирательство, еда и сон. Когда эти потребности были удовлетворены, мои предки проводили время за «дроблением».

Дробление – это неформальный, но не более очевидный термин для обозначения процесса измельчения камней и скальных отщепов, превращающего их в орудия труда и оружие. Именно эта задача определяла деятельность людей каменного века на протяжении более чем трех миллионов лет, с тех пор как мы отделились от наших предшественников в род Homo. Таким образом, изучая артефакты, полученные в результате дробления камней, ученые узнают об эволюции поведения.

Одним из признаков того, что мои предки, жившие сорок тысяч лет назад, постепенно становились современными с точки зрения поведения людьми, является то, что они начали использовать новую технику обработки камня. Они брали круглые камни и отбивали от них куски по всему внешнему краю, используя новый метод. Затем они отбивали куски от округлой части камня, обращенной вверх. То, что оставалось, напоминало перевернутый черепаший панцирь: с округлой поверхностью внизу и плоской вверху, от которой откалывались кусочки в разных направлениях.

После подобной подготовки камня человек, занимавшийся отбивкой, откалывал еще пару больших кусков от этой ровной и устойчивой поверхности. Благодаря острым краям отколотых по окружности кусков эти большие отщепы были заострены со всех сторон. Острые со всех сторон камни лучше подходят для резки, копания и охоты.

До разработки этого двухэтапного подхода они просто использовали отколотые от камней куски. В результате получались орудия труда и оружие, искусственно заостренное с одной стороны и с более гладкими естественными краями на всех остальных. Заточка этих естественных граней была невозможна, поскольку в таком случае люди работали с камнем гораздо меньшего размера и рисковали сломать либо его, либо пальцы. Новый метод решил эту проблему, поскольку большая часть сколов делалась на исходном камне.

Двухэтапный подход не только позволил получать более острые камни, но и продемонстрировал поведенческую современность. Откалывание кусков от исходного камня ради его последующего использования выявляет способность к абстрактному мышлению, потому что при обработке камня люди должны были представлять, как будет выглядеть камень после удаления внешних фрагментов. Микеланджело позже описал свой вычитательный подход к созданию скульптур в таких словах: «Я увидел ангела в куске мрамора и резал камень, пока не освободил его». Поведенчески современные каменщики впервые увидели острый нож в круглом камне и выдолбили его, чтобы выпустить на свободу.

Я решил об этом рассказать, потому что этот пример демонстрирует, что некоторые из первых свидетельств абстрактного мышления – той самой способности, которая позволяет современным людям трансформировать различные ситуации, – появились в результате вычитательного изменения. Это заложено прямо в названии: каменное уменьшение. И двухэтапная разновидность была лишь последней в длинном ряду вычитательного обтесывания, определившего каменный век. Моя команда обнаружила, что сегодня люди складывают детали «Лего» и квадраты в сетках Энди, но на протяжении более трех миллионов лет наши предки тратили свое время на вычитание из камней, будь то инстинктивно или по собственному желанию. Так что, похоже, не все наши унаследованные модели поведения оправдывают современное пренебрежение вычитанием.

Сама эволюция – это прекрасный образец уравновешивания сложения и вычитания. Вырабатывая адаптации, которые повышают вероятность передачи генов, естественный отбор производит множество уменьшений. Мозг современных людей меньше, чем, например, у неандертальцев, но для нас это даже лучше. Конечно, участки нашего головного мозга, отвечающие за речь, социальное поведение и принятие решений (в том числе за представление потенциальных изменений), стали больше. Однако другие части мозга уменьшились.

Эволюция также работает на уровне экосистем, и одним из общих ее законов является регуляция роста численности. Будь то киты и планктон, лисы и кролики или люди и их общие ресурсы, эта саморегуляция защищает все слагающие от чрезмерного размножения одного из видов, которое может разрушить всю экосистему – а заодно уничтожить и сам размножившийся вид.

Однако вернемся к устройству нашего мозга: хотя я и сваливаю в общую папку с исследованиями ненужные файлы и перегружаю ее вложенными папками, в нашем мозге сложилась встроенная защита от перегрузки при умственной обработке информации. Когда мы спим, клетки мозга сокращаются, что оставляет место для микроглиальных клеток, способных удалять неиспользуемые связи между нейронами.

Синаптический прунинг – такое название дали нейробиологи этому автоматическому вычитанию. Точно так же, как у фруктовых деревьев растут ветви, у нас в мозге развиваются синаптические связи между нейронами. Деревья, которые в достаточной мере поливают, становятся выше и крепче, и чем чаще мы используем синаптические связи, тем больше и сильнее они становятся. Конечно, плодоносящее дерево тоже нуждается в обрезке (прунинге), чтобы драгоценный солнечный свет и вода не расходовались зря на ветви, которые не принесут плодов. В нашем мозге роль секаторов исполняют микроглиальные клетки. Они избавляются от менее полезных синаптических связей, чтобы мы могли выделить больше энергии и места для других.

Мы можем вдохновляться природой, чтобы улучшить навыки использования меньшего. На уровне экосистем, видов и клеток естественный отбор работает во всю силу. Возможно, мы руководствуемся инстинктами. Но нас окружает жизнь, которая видоизменялась как путем добавления, так и путем вычитания.

Давайте теперь переключим внимание с биологических сил сложения на культурные и рассмотрим один день из жизни моих предков. Вот они просыпаются, одеваются (или просыпаются уже одетыми – в конце концов, на дворе ледниковый период) и, возможно, готовят завтрак. Затем они выдвигаются на охоту группами примерно по двадцать пять человек, вероятно заслышав мамонтов. К ночи они оказываются на новом месте, где устраивают временное укрытие и оббивают камни, сидя вокруг костра. Спят. Охотятся и занимаются собирательством. Снова спят. Повторяют все сначала.

Жизнь была одним большим рискованным походом, в котором ты рождался и из которого никогда не возвращался домой. Выживать – значит быть подвижным. К домам ничего нельзя было пристроить, не было устаревших газет, которые можно было бы копить, или пакетов с чипсами, чтобы объедаться. Наши предки обладали встроенным средством контроля за физическим добавлением. Когда все свои вещи приходится носить с собой, как правило, от многого захочешь избавиться.

После того как люди стали современными в поведенческом отношении, они продолжали и продолжают большую часть своего времени следить за запасами пищи. Даже если вы происходите от Клеопатры или царя Тутанхамона, только последние три сотни или около того из примерно десяти тысяч поколений ваших человеческих предшественников жили в мире, который был чем-то близок к цивилизациям, из которых нам сейчас приходится вычитать. До этого Лео Робинсон не боролся бы вообще ни с какими политическими системами, будь то расистские или любые другие. Сью Бирман не нашла бы мешающих автострад.

Биология не оправдывает того, что мы сегодня пренебрегаем вычитанием. Мы должны уважать инерцию эволюции, которая препятствует меньшему. Наши инстинкты употреблять пищу, проявлять компетентность и даже наше врожденное чувство относительного количества могут подталкивать нас к выбору в пользу большего. Но в то время как эволюция полагается на случайные мутации как на способ изменения, мы, люди, можем действовать более осознанно. Самцы-шалашники ничего не могут с собой поделать; а вот я могу удалять файлы.

С учетом вышесказанного, давайте перейдем от обсуждения моих неандертальских генов к более поздним цивилизациям, которые, как мы сейчас увидим, возникли и сложились в стремлении к большему.

Глава 3

Храм и город. Добавление порождает цивилизацию, а цивилизация порождает большее

Примерно пять тысяч лет назад к северу от Персидского залива, на плодородных землях, подпитываемых реками Тигр и Евфрат, охота и собирательство перестали быть единственными занятиями людей. В месопотамской цивилизации были строители домов и архитекторы, учителя и священники, врачи и политики. Представители этих новых профессий ели вместе со своими домочадцами, сидя на стульях за столами и используя посуду. В меню у них были фрукты и овощи, свинина и яйца, а также пиво. После ужина дети могли поиграть с погремушками, куклами и мячиками. А в спальне людей ждали льняные простыни и мягкие шерстяные матрасы. От стихии их укрывали кирпичные дома, соединенные каменными дорогами, а в нескольких минутах ходьбы от их жилищ возвышались внушающие благоговение храмы, зиккураты и дворцы.

С этими новыми вещами (цивилизацией) пришли новые идеи (культура). Месопотамская версия Лео Робинсона обнаружила бы там торговые суда и доки и столкнулась бы с социальной иерархией: сословиями рабов, наемных чернорабочих, квалифицированных работников, священников и знати. Ученая Элинор Остром нашла бы там записи расхожих мыслей, нанесенные клинописью на глиняных табличках и готовые к тому, чтобы она переписала их со своими мудрыми комментариями.

Как и на заре поведенческой современности, приход цивилизации стал важным этапом в развитии нашего стремления добавлять. Поведенческая современность подарила людям способность мыслить так, как мы мыслим сейчас, намеренно изменять ситуации, выбирать между сложением и вычитанием. Благодаря цивилизации и культуре люди получили множество современных возможностей для добавления.

Точно так же все эти новые вещи и идеи породили новые возможности для вычитания. Художник Пабло Пикассо определил искусство как «устранение ненужного». Автор «Маленького принца» Антуан де Сент-Экзюпери заметил: «Совершенство достигается не тогда, когда больше нечего добавить, а когда больше нечего отнять». Однако если изначально ничего не было бы добавлено, то не было бы никакого художественного сокращения и удаления в стремлении к совершенству.

Наши культуры и цивилизации сходны с биологическим строением человека в том, что они также меняются с течением времени, складываясь под влиянием окружающих условий и наших предков. Но если полезным генам требуется несколько поколений для распространения в популяции, то полезная культура может распространяться настолько быстро, насколько быстро происходит обмен идеями. У человеческой культуры было гораздо меньше времени на развитие, чем у биологического строения, но меняется она намного быстрее.

Мы выявили биологические инстинкты к добавлению. Теперь нам нужно понять, как культура способствует тому, что мы пренебрегаем вычитанием.

К счастью для нас, цивилизация не только подарила нам все эти новые возможности изменить мир вокруг нас, но и зафиксировала все то, что уже было проделано раньше. Так что давайте оглядимся вокруг.

Рим, 2009 год от Рождества Христова. Летнее солнце еще не взошло, и древний город был в моем распоряжении. Как это обычно бывает в новых для меня местах, я отправился на пробежку, чтобы исследовать местность, не имея никакого конкретного плана в голове. Рим привел меня к Колизею.

Я видел много фотографий, но ни одна из них не передавала то впечатление, которое я получил лично. Колизей не просто огромен, его детали точны и гармоничны, начиная с расстояния между арочными проемами на фасаде и заканчивая колоннами в одном стиле на каждом уровне и выгравированными римскими цифрами над входами. Колизей внушал бы благоговейный трепет, даже если бы он был не древним сооружением, а новейшим стадионом в центре города или в кампусе колледжа. Представьте себе, что тысячи лет назад чувствовал человек, приехавший в Рим, при первой встрече с Колизеем.

Остальной Рим манил к себе, но я не пошел дальше Колизея. Мой благоговейный трепет не уменьшился даже после десятого круга по внешнему периметру. После этого я наконец направился обратно в отель, где Моника напомнила мне, что моя длительная пробежка задержала запланированное посещение музея.

К тому времени Моника научилась жить с моим интересом к колоссальным сооружениям, созданным человеком. За три года до этого она провела целый день нашего «медового месяца на карибском пляже», как я его назвал, посреди знойных джунглей Юкатана в Мексике, потому что я хотел увидеть Кобу, древний город майя.

Я не заставлял Монику пробираться со мной через руины Кобы, но мы поднялись по 120 опасным ступеням на вершину одной из них. Пирамиде Коба более тысячи лет, а высотой она с десятиэтажный небоскреб. Майя построили его без использования моторизованной строительной техники, а также без колеса. Уму непостижимо, какой решимостью нужно было обладать, чтобы возвести подобное сооружение в такую эпоху, но на вершине пирамиды я понял, почему это было хорошее место для жертвоприношений богам. Казалось, что мы находимся на одинаковом расстоянии и до неба, и до древесного покрова джунглей.

Римский Колизей и пирамида Коба являются свидетельствами удивительного рода сложения. Эти возвышающиеся проявления излишества настолько распространены, что получили академическое название: «монументальная архитектура». Вот как известный археолог Брюс Триггер объясняет, что считается монументальной архитектурой: «Ее главной определяющей чертой является то, что ее масштаб и проработка превышают требования к любым практическим применениям». Форма буквально определяется тем фактом, что она добавляет намного больше необходимого.

Монументальная архитектура – надежный признак цивилизации. Будь то зиккураты Месопотамии или пирамиды в Египте и Китае, эти массивные, но малопригодные на практике сооружения росли одновременно с городами вокруг них.

Культурные шаги, которые привели к созданию монументов, были бы аналогичны и в Риме, и в Кобе. Сначала римляне добились избытка продовольствия, что привело к социальной сплоченности, которая вызвала более плотное заселение городов, что повлекло за собой появление жилья, дорог и акведуков. Затем представители процветающей культуры захотели обустроить место для проведения постановочных сражений и построили Колизей. Примерно тысячу лет спустя, за океаном, майя осуществили то же фундаментальное культурное продвижение на пути к созданию церемониальной пирамиды в Кобе. В каждом подобном случае поведенческая современность приводила к появлению сельского хозяйства, которое приносило за собой культуру, а затем, если она начинала по-настоящему процветать, люди строили несколько больших объектов, которые не давали никакого укрытия. Учитывая эти этапы, монументальная архитектура выглядит как совершеннолетие для добавляющего поведения в различных культурах.

Вот только не все монументы появились в результате прохождения развития по всем этим этапам. На самом деле памятники часто появлялись до момента расцвета культуры.

Есть более свежий пример, который может нам показать, как это работает, и углубить нашу признательность за существование добавления как культурной силы. В конце 1830-х годов Соединенным Штатам Америки еще не исполнилось и ста лет и они были на пороге гражданской войны, которая поставила под сомнение перспективу достижения подобной вехи. Тем не менее в конце 1830-х годов люди собрали сумму, эквивалентную миллиону долларов, чтобы заплатить за проведение конкурса проектов. Они выступили с идеей возведения памятника Джорджу Вашингтону в округе Колумбия.

В то время во всем этом районе проживало около тридцати тысяч человек. Город Вашингтон не входил в десятку крупнейших в Соединенных Штатах, где проживало менее 2 процентов населения земного шара. Памятник, который стоил миллион долларов только на этапе задумки, не говоря уже о возведении, стал смелым начинанием для небольшой группы людей с более насущными проблемами. Кроме того, если кто-то вдруг и пожелал бы почерпнуть вдохновение возле памятника Вашингтону, то он мог проехать примерно пятьдесят шесть километров к северу, в Балтимор, где уже стоял отличный памятник.

Но конкурс проектов продолжался. Строительство тоже продолжалось, несмотря на непостоянное финансирование, изменение политических приоритетов и гражданскую войну. Спустя почти пятьдесят лет парящий обелиск достиг своей полной высоты. Когда в 1886 году монумент был открыт для посетителей, население Соединенных Штатов увеличилось почти в четыре раза, и теперь здесь находилось самое высокое сооружение в мире, построенное человеком.

Дело не только в том, что цивилизации достигают расцвета, а затем решают строить памятники, как это было в случае с Колизеем. Памятники тоже являются частью генезиса культур. Как физическая активность укрепляет наш разум, так и забота о теле цивилизации дополняет культуру. То есть монументальная архитектура на самом деле не бесполезна. Конечно, пирамида Коба и памятник Вашингтону представляют собой одно большое добавление в обмен на отсутствие убежища. Однако эти проекты объединили большие группы людей, которые сначала планировали и строили их, а потом проникались к ним благоговением. А когда собираются большие группы людей, именно тогда создаются культура и цивилизация.

Возможно, вы по-прежнему скептически относитесь к мысли о том, что культура возникает из памятников чему-то большему. Даже будучи любителем больших сооружений, я понимаю эти сомнения. Действительно ли монументальная архитектура заслуживает места рядом с властью, религией и письменностью? Действительно ли это необходимо для того, чтобы группу людей можно было считать цивилизацией? Но исследователи древних цивилизаций пошли дальше. Вопрос не в том, должна ли монументальная архитектура отойти на второй план по сравнению с этими социальными изменениями. Вопрос в том, должна ли она возвышаться над ними.

Современный анализ показывает, что монументальная архитектура могла послужить катализатором развития цивилизации. Гёбекли-Тепе, что переводится как «Пузатый холм», – археологический памятник, расположенный на территории нынешней Турции. В 1960-х годах его посетила группа исследователей, изучающих древние памятники в этом регионе, увидела несколько небольших расколотых плит из известняка и двинулась дальше. В отчете они пришли к выводу, что Пузатый холм, вероятно, был заброшенным средневековым кладбищем.

Несколько десятилетий спустя археолог Клаус Шмидт прочитал первоначальный отчет исследователей. Шмидта не убедил их вывод о том, что насыпь высотой около пятнадцати метров и диаметром в четыреста метров была просто кладбищем. Итак, он сам нанес визит к Пузатому холму.

На поиск первых больших камней понадобилось не так много времени. Они были так близко к поверхности, что их постоянно задевали фермерские плуги. Когда Шмидт и его команда копнули глубже, они обнаружили массивные каменные плиты, вертикально расставленные по кругу. В центре каждого круга стояли плиты еще большего размера – высотой примерно с жирафа и более чем в десять раз тяжелее. Примечательно, что представители древней цивилизации каким-то образом вырезали, перемещали и устанавливали эти гигантские столбы.

Но именно то, что Шмидт и его команда не нашли на Пузатом холме, действительно заставило археологов и историков задуматься. Здесь не было ни очагов для приготовления пищи, ни домов, ни, конечно же, детских погремушек. Не было никаких явных признаков постоянного поселения, которые были обнаружены повсюду на близлежащих участках примерно того же возраста.

То, что Шмидт нашел и чего он не нашел на Пузатом холме, пробило брешь в распространенной теории, согласно которой люди начали заниматься земледелием и жить в одном месте и только потом у них появилось время, навыки и ресурсы для создания памятников и всего остального, из чего состоит цивилизация. Для извлечения, перемещения и размещения каменных плит храма потребовалась бы совместная работа сотен людей. Тем не менее в этом регионе храмы начали появляться еще до деревень и даже сельского хозяйства. В мире, где охотники-собиратели держались отрядами по двадцать пять человек, для строительства храма на Пузатом холме потребовалось бы невиданное сотрудничество между группами.

Шмидт изложил новую, усовершенствованную теорию в своей статье «Сначала появился Храм, а затем город» (First Came the Temple, Then the City). Как утверждается в названии, и эта идея находит все больше поддержки, строительство храма на Пузатом холме могло изначально объединить охотников-собирателей. Идея строительства храма послужила первым предлогом для того, чтобы разрозненные группы собрались вместе. Долгосрочные обязательства, необходимые для строительства и последующего поддержания храма, заставили охотников-собирателей искать менее скоротечные источники пищи. Это, утверждает Шмидт, и привело к развитию сельского хозяйства. Находки, сделанные в окрестностях холма, подтверждают, что в течение тысячи лет после строительства храма поселенцы выращивали пшеницу и сгоняли скот в загон.

Находки на Пузатом холме перевернули представление об отношениях между цивилизацией и добавлением. Ученые долгое время считали, что независимо от того, насколько охотно люди приступали к строительству храмов, они должны были сначала научиться возделывать землю и жить в оседлых общинах. Однако Шмидт заявил, что все было наоборот: долгосрочные усилия по строительству храма послужили стимулом для развития сельского хозяйства. Таким образом, добавление несло цивилизацию.

Для объяснения того, почему мы пренебрегаем вычитанием, было бы достаточно склонности развивающегося общества к строительству. Но вместе с цивилизациями появился и другой проверенный временем вид большего – материальная культура. Очевидно, что четырнадцать пар кроссовок разных стилей в моем обувном шкафу воплощают собой расширение практического разнообразия, которое позволяет людям ориентироваться в их новой общественной жизни.

Материальная культура помогает нам сосуществовать в больших группах, даже несмотря на то что наш мозг развивался в условиях жизни в группах гораздо меньшего размера. В отряде охотников-собирателей каждый мог узнать о чертах характера, навыках и любимых кусках мяса мамонта, наблюдая друг за другом. С развитием цивилизации такой индивидуальный подход стал невозможен. Но люди по-прежнему нуждались в том, чтобы понимать окружающих их людей. Материальная культура отвечала на эту потребность.

Вместо того чтобы пытаться уследить за тысячами людей, люди могли разделить своих соседей на более удобоваримые категории исходя из их одежды, бусин и так далее. Благодаря этим физически осязаемым вещам взаимодействие с незнакомцами стало более предсказуемым, например когда вы заходите в гастрономический магазин и понимаете, что услужливый человек в фартуке и с блокнотом примет ваш заказ, когда вы будете готовы. Или, наоборот, я могу ходить по кампусу под прикрытием, не как преподаватель, просто надев шорты, футболку и одну из (четырнадцати) пар кроссовок. В обоих случаях материальная культура подсказывает, как люди должны взаимодействовать, даже если они никогда раньше не встречались.

Как и в случае с изменением архитектурного облика наших поселений, нет сомнений в том, что увеличение наших гардеробов уходит корнями в начало цивилизации. И снова вопрос: что появилось первым? Могла ли материальная культура предшествовать цивилизации и способствовать ее возникновению? В настоящее время набирает силу теория, согласно которой охотники-собиратели случайным образом генерировали материальную культуру – например, рискованные охотники носили шкуры мамонтов, а осторожные охотники – шкуры кроликов. В этом примере каждому охотнику-собирателю больше не приходилось запоминать отношение каждого члена своей группы к охотничьему риску – это стало понятно по одежде. Подобные ментальные сокращения, основанные на материальной культуре, позволяли охотникам-собирателям управлять отношениями в больших группах. Более крупные группы, в свою очередь, позволяли охотникам-собирателям строить памятники и иерархии, тем самым развивая цивилизацию.

Культурная тяга к памятникам и материальным атрибутам противостоит вычитанию – будь то Эзра, который строит больше башен из «Лего», или я, покупающий ему больше наборов «Лего». Во всем мире цивилизации стимулировали и другой двигатель сложения: письменность. Люди вкладывали свое вновь обретенное время и энергию в это новое средство. Пишущие могли вести записи о том, кто кому что должен, что способствовало росту торговли. Пишущие могли создавать прозрачные и последовательные законы, что способствовало росту цивилизаций. Писатели могли передавать больше идей и превращать их в большее количество вещей.

Письменность как демонстрировала прибавление, так и стимулировала его, высвобождая способность накапливать информацию за пределы умов отдельных людей. Мимолетные идеи теперь стало возможно сделать долговечными, увеличив время, в течение которого один человек мог поделиться с другим точной информацией. Работа Клауса Шмидта на Пузатом холме могла основываться непосредственно на мыслях исследователей, которых он никогда не встречал. Идеи любого рода могут распространиться по всему миру вскоре после того, как их раскроет кто-нибудь вроде Стефани Престон, Элизабет Спелке или Элинор Остром.

Археологи продолжат раскопки истоков цивилизации, но нашей науке о меньшем не нужно ждать. Нет никаких сомнений в том, что добавление и культура неразделимы. В ключевых отношениях, как мы видели, самые ранние цивилизации определяло нечто большее. Люди, которым больше не нужно было тратить весь день на поиски пищи, добавляли больше вещей: пирамиды, здания и одежду. Еще они добавили элементы общественного устройства и идеи: законы, религии, письменность и математику. Для людей, живущих в мире, где нет всех этих вещей и мыслей, казалось бы неестественным их вычитать. Это не означало бы, что «больше ничего не осталось, что можно было бы отнять», а скорее что отнимать нечего вообще, и точка.

Конечно, культурная эволюция кое-что вычла. Охоты и собирательства становилось все меньше, но цивилизация была проектом, нацеленным на расширение, и поскольку современная культура возникла из этих первых цивилизаций, мы все разделяем наследие добавления в «масштабе и проработке, которые выходят за рамки требований любых практических применений».

Мы все можем любить большее очень сильно, но эта любовь не монолитна. Со временем культуры развиваются, вырабатывая различные взгляды на мир, и эти взгляды определяют то, как мы воспринимаем изменения. Исследуя культурные силы, стоящие за тем, что мы пренебрегаем вычитанием, необходимо разобраться, что говорят о меньшем различные картины мира.

Для этого нам понадобятся фундаментальные знания профессора Стэнфордского университета Хейзел Роуз Маркус, которая стала пионером в области изучения того, как общепринятые взгляды соотносятся с культурой. Влиятельные исследования Маркус, а зачастую и рассказы из первых рук об изучении культурных мировоззрений, легли в основу книги «Столкновение!» (Clash!), которую она написала в соавторстве. В книге Маркус «столкновение» происходит между теми, кто определяет себя по собственным способностям, ценностям и установкам (независимые), и теми, кто описывает себя с точки зрения отношений, социальных ролей и групповых связей (взаимозависимые).

Две традиционные истории происхождения – об «инь и ян» и о «Каине и Авеле» – демонстрируют, как в культурах могут сохраняться «взаимозависимые» или «независимые» взгляды на устройство мира. Каждая из этих историй возникла, чтобы объяснить, как появились люди.

Инь и ян родились из хаоса, когда только создавалась Вселенная. Они достигли равновесия в космическом яйце, что позволило появиться на свет первому человеку и первым богам. И по сей день инь и ян существуют в гармонии в центре Земли.

Братья Каин и Авель были первыми сыновьями Адама и Евы. Каин стал земледельцем, а Авель – бродячим пастухом.

Каждый брат приносил часть своей пищи в жертву Богу. Дар Авеля понравился Богу больше, чем дар Каина. Из зависти Каин убил Авеля. Бог приговорил Каина к скитальческой жизни. В конце концов он и его потомки построили первый город.

Инь и ян отражают взаимозависимый взгляд, в котором люди рассматривают себя как приложения ко всему остальному миру, как сбалансированные элементы, подобно инь и ян в космическом яйце. История Каина и Авеля подразумевает, что люди независимы от ситуационных ограничений. Человек может быть пастухом или градостроителем.

Конечно, как подчеркивает Маркус, культурные мировоззрения гораздо разнообразнее, чем может отразить любая история происхождения. Например, китайская культура более взаимозависима, чем культура Соединенных Штатов, а китайский даосизм с его акцентом на счастье индивидуума больше склоняется к независимости, чем китайская конфуцианская культура. В независимых Соединенных Штатах жители небольших южных или среднезападных городов, которые ценят семейные и общественные отношения, склонны считать себя более взаимозависимыми, чем жители космополитичных городов Восточного и Западного побережья.

Столкновение культур не ограничивается религиями или местом жительства. Между людьми в развитых и развивающихся странах, между мужчинами и женщинами, а также между «синими» и «белыми воротничками» существуют общие отличия в мировоззрении. Для информации: я отмечаю все пункты списка, касающиеся независимости, с точки зрения Каина и Авеля. Северные страны, как правило, более независимы, чем южные, как и мужчины, работающие профессионалы и атеисты. Изначально мои родители назвали меня Лейди. Есть даже исследования, доказывающие, что люди с уникальными именами более независимы.

Возможно, как и я, вы питаете надежду, что мы сможем проложить свой собственный путь. А может быть, вы воспринимаете судьбу как возвращение к равновесию в космическом яйце. В любом случае давайте разберемся, как контрасты между ними могут повлиять на наши склонности к сложению и вычитанию.

Еще до того, как Хейзел Роуз Маркус выделила культурную психологию в отдельное направление, исследователи подозревали, что наше мировоззрение влияет на то, как мы воспринимаем происходящее (и пытаемся его изменить). В конце 1940-х годов психолог Герман Виткин попытался проверить это, изменив точку зрения своих испытуемых – в буквальном смысле. В своей лаборатории в Бруклинском колледже Виткин и его коллеги-исследователи соорудили большой ящик, причем достаточно объемный, чтобы в нем мог удобно разместиться человек. Этот ящик был обшит досками размером 50 на 100 см, и его можно было наклонять с помощью моторизованного домкрата, прикрепленного к основанию ящика. Эта наклонная камера позволила исследователям измерить явление, которое Виткин со временем назвал «полезависимостью». Виткин взял термин «поле», который мы будем использовать в дальнейшем, из работы Курта Левина, другого выдающегося психолога, чья революционная «теория поля» привлекла внимание к необходимости понимания поведения как продукта взаимодействия людей и их окружения – их поля.

В наклоняемой камере Виткина можно было перемещать людей, как и все вокруг. Участников эксперимента сажали на стул, который затем наклоняли под разными углами. Камеру тоже наклоняли – без ведома участника. Полезависимость участников заключалась в том, насколько их представление о собственном наклоне зависело от наклона комнаты. Если и стул, и комната были наклонены под одинаковым углом, скажем на пятнадцать градусов, то участник, который говорил, что его наклонили на девять градусов, был менее зависим от поля, чем тот, кто считал, что его наклонили на три градуса. На участника, который ощущал наклон в девять градусов, в меньшей степени влияло его отношение к комнате или полю. Участник, который в той же ситуации ощущал только три градуса наклона, был сильнее зависим от своего отношения к полю. Исследования наклонной камеры позволили получить первые доказательства систематических различий в том, как разные люди воспринимают одну и ту же ситуацию.

Измерения полезависимости в конечном итоге получили практическое применение. Тесты со встроенными фигурами так же эффективно оценивают эту зависимость и могут быть выполнены на бумаге или на экране. Участникам даются схемы, подобные той, что показана ниже.

А вы видите восьмиугольник?

Чем больше времени вам требуется на то, чтобы увидеть восьмиугольник в его окружении, тем сильнее вы зависите от поля. Если вы обращаете внимание на все линии схемы, на поле, вам потребуется больше времени, чтобы сфокусироваться на восьмиугольнике. И наоборот, если вы быстро находите восьмиугольник, вы можете не воспринимать все, что находится вокруг него.

Один из выводов, которые из этого следуют, состоит в том, что поленезависимые люди могут не подумать о вычитании, когда, сосредоточившись на отдельных объектах, не обращают внимания на фон, который можно убрать. Советы по борьбе с этим распространенным недосмотром имеют множество названий. Студентов младших курсов, изучающих проектирование, учат рассматривать как фигуру, так и фон. К моменту окончания университета преподаватели прожужжат им все уши о пространствах положительных и негативных, развернутых и скрытых, заполненных и полых.

Рисунок 4. Тест со встроенными фигурами.

Конечно, другой верный вывод заключается в том, что взаимозависимый тип людей может игнорировать вычитание, когда, обращая внимание на антураж, они не замечают объектов, нуждающихся в удалении.

Если отбросить эти домыслы, то главный урок состоит в том, что наше понимание поля имеет корни в культурной эволюции. Чтобы убедиться в этом, представьте себя участником следующего эксперимента.

Сначала вам показывают кучу песка, выложенную в форме буквы S.

Затем вам показывают еще две картины: 1) кучу песка и 2) кусочки стекла в форме буквы S.

После этого вас спрашивают: «Какая из этих двух картин больше всего похожа на первую – на песок в форме буквы S?»

Мутсуми Имаи и Дедре Гентнер провели различные варианты этого оригинального теста с участием тысяч людей. Имаи – профессор из Японии, а Гентнер – из США. Они сравнили ответы своих соотечественников.

В исследовании с песком в форме буквы S американские участники чаще говорили, что буква S из стекла более похожа на букву S из песка.

Японские участники чаще выбирали кучу песка.

Американцы мысленно воспринимали первый пример, песок в форме буквы S, как букву S, которая случайно оказалась сделана из песка. Японцы восприняли ту же самую картину как песок, который в данном случае обрел форму буквы S.

На основании этих выводов велик соблазн предположить, что японцы обладают более целостным мышлением или что жители США лучше видят детали. Более полезный и оправданный вывод состоит всего лишь в том, что одни люди видят поле (песок), а другие видят объект (букву S).

Разные люди могут смотреть на одни и те же ситуации совершенно по-разному. Вот почему полезависимость имеет для нас значение. Потому что то, как мы воспринимаем ситуацию, определяет то, как мы пытаемся ее изменить, вспоминаем ли мы о вычитании, а затем выбираем ли мы его.

В Саванне, штат Джорджия, преимущества умения видеть поле постоянно находятся на виду. Приехав туда, мы с Моникой выделили два дополнительных дня, чтобы побродить по историческому центру этого прибрежного города. То, как выглядит Саванна с воздуха, немного напоминает одно из заданий Энди с сетками. Как показано ниже, город состоит из одинаковых микрорайонов. В центре каждого микрорайона находится площадь. Каждая площадь окружена восемью кварталами: четыре небольших коммерческих квартала, примыкающих к площади и ограниченных более широкими улицами, и четыре больших жилых квартала по углам, каждый из которых разделен узким проездом. Эта простая система соблюдается и по сей день. И это шедевр планирования.

С удивлением я узнал, что планировка Саванны отличается не только передовым подходом. Прогрессивными идеями отметился и Джеймс Оглторп, основатель Джорджии и разработчик плана Саванны. Джорджия была основана для расселения заключенных-должников, освобожденных благодаря тому, что Оглторп добился реформы тюрем в Англии, и под его руководством, которое продлилось до 1742 года, рабство в Джорджии было запрещено. Впрочем, как и существование аристократии. Концепция социального равенства Оглторпа распространялась и на планировку Саванны. Выполняя функцию общественного пространства, знаменитые ныне площади способствовали вовлечению населения в городские дела.

Рисунок 5. Четыре микрорайона и четыре площади на плане Саванны.

Я подозреваю, что любой выпускник факультета городского планирования – по крайней мере, в Соединенных Штатах – может по памяти нарисовать приблизительное изображение планировки Саванны. Но не нужно иметь диплом архитектора, чтобы оценить простоту плана Саванны. Нас с Моникой, как и многих других туристов, тянуло пройтись по историческому центру города, полных предчувствия, что следующая площадь уже за углом, и желания найти что-то уникальное в украшающих ее деревьях и цветах, дорожках и скамейках, кирпичных и железных конструкциях. В то же время город кишел людьми, которые жили своей обычной жизнью в офисах, домах и ресторанах. Здесь отовсюду было рукой подать как до социального взаимодействия, на площади или на улице, так и до убежища от общения, на уединенной скамейке или в тихом переулке.

Планировка Саванны подходит и туристам, и местным жителям. А хороша она потому, что учитывает поле. Рассматривая поле общественного пространства, город уменьшил размер частных участков под застройку. Большинству городов требуются гораздо более просторные участки под застройку, чем в Саванне, и из самых лучших побуждений. Открытое пространство не только красиво выглядит, но и улучшает качество воздуха и воды. Но в Саванне общественные площади, а также соединяющие их улицы и проезды функционируют как открытое пространство. Каждый участок можно уменьшить, потому что все равно рядом находится парк. Саванну невозможно забыть, потому что общественные площади и частные участки рассматриваются как единое целое.

Независимо от того, планируем ли мы застраивать населенный пункт или решаем задачи Энди, мы менее склонны пренебрегать вычитанием, когда видим поле: все те объекты, которые могут отойти на задний план, но тем не менее определяют наш выбор для внесения изменений. Поле не ограничивается физическими предметами. Для Оглторпа планировка Саванны представляла собой часть более масштабной идеи социального равенства. Он проектировал для людей и их взаимоотношений. Увидев эту менее заметную часть поля, Оглторп создал восхитительные улицы и площади.

Хотите верьте, хотите нет, но история о скопидомстве гарлемских братьев Кольеров тоже может нас кое-чему научить. Гибель братьев служит напоминанием о нашей склонности накапливать. То, что произошло дальше, демонстрирует, как трудно бывает увидеть поле и насколько мощным оно оказывается, когда его наконец увидишь.

После смерти братьев в 1947 году их особняк из коричневого песчаника был разрушен, а участок на пересечении Пятой авеню и 128-й улицы продан на аукционе. Этот участок был бельмом на глазу до начала 1960-х годов, когда, отчасти из-за беспорядков в Гарлеме, общественное внимание, как это периодически бывает, было привлечено к тяжелому положению людей в городских сообществах с низким уровнем дохода. Одним из предложенных вариантов было превращение пустующих участков в скверы.

Чтобы опробовать эту идею в Гарлеме, меценаты купили три отдельных участка на 128-й улице. Один участок превратился в игровую площадку для маленьких детей, другой стал местом для игры в баскетбол и пинг-понг, а третий – бывший участок братьев Кольеров на углу Пятой авеню – был превращен в зону отдыха для взрослых.

Меценаты знали, что открытие таких пространств для публики не решит всех системных проблем, с которыми сталкиваются местные жители. Однако меценаты также знали, что в бедных городских районах одной из основных проблем является нехватка общедоступного пространства.

Скверы изменили представление об открытых пространствах в городах. Будь то многочисленные площади в Саванне или обширный Центральный парк в Нью-Йорке, люди привыкли к пространствам, которые были спланированы и обустроены во многом так же, как и здания, выросшие вокруг них: строители брали чистый лист и изменяли его, добавляя дорожки, пруды и памятники.

Скверы не поддаются такому подходу. Парк имени братьев Кольеров на пересечении Пятой авеню и 128-й улицы больше зависит от окружающего поля, чем от самого пустыря. Чувство безопасности и уединенности в зоне отдыха парка достигается с помощью примыкающего к нему здания на Пятой авеню. Немногочисленные деревья и кустарники сквера, по задумке проектировщиков, обеспечивают проницаемый буфер между зоной отдыха и суетой тротуаров и улиц. Парк имени Кольеров зависит от своего поля. Вот почему представители Американского общества планирования отметили в своем первоначальном отчете о скверах, что они требуют «минимальных затрат, но большого воображения». Это понимание предшествовало выводам моей команды, сделанным в ходе эксперимента со штурмовиком, но, как мне кажется, в них имеется сходство. На то, чтобы убрать одну деталь «Лего», может уйти меньше усилий. Это даже может оказаться дешевле. Зато на преобразование с помощью вычитания уйдет больше мыслительных сил.

Но есть и хорошая новость: что в случае с «Лего», что в случае с городским планированием Гарлема, лишние мыслительные усилия, необходимые для того, чтобы прийти к меньшему, могут с лихвой окупиться. Памятник Вашингтону несет больше мощи, а пирамида Коба – более убедительный способ обращения к богам, потому что они окружены открытым пространством. И поскольку парк имени братьев Кольеров контрастирует с окрестностями города, он выделяется на фоне одного из самых сложных мест в мире с точки зрения уникальности.

То, что истинно в материальном мире, зеркально отражается в мире идей. По мере того как разрабатываются теории, отказ от этого концептуального поля может улучшить наше понимание. Это было верно и для Элинор Остром, и для Клауса Шмидта. Конечно, поначалу возникло небольшое замешательство и, возможно, даже разочарование, когда его команда, сразу же после обнаружения внушающих благоговение монументов, стала копать дальше, но не нашла никаких признаков постоянного поселения на Пузатом холме. Господствующая теория не могла объяснить, почему памятники есть, а поселений вокруг них – нет. Но, обратив внимание на то, чего там не было, Шмидт поставил более точный диагноз культурной эволюции.

Культура усиливает склонности к добавлению, безусловно. Но именно цивилизация преподносит нам все те ситуации, которые можно улучшить путем вычитания. Переполненные города и избыток знаний сформировали поле, на котором скверы и идеи с вычитанием могут не просто существовать, но и обладать преобразующей силой – если мы перестанем ими пренебрегать.

По Национальной аллее[13] в Вашингтоне вполне можно пробежаться, даже мимо памятника Вашингтону, однако указатели и местный персонал напоминают, что между мемориалами бегать нельзя. Возле Мемориала ветеранов войны во Вьетнаме напоминания излишни. Его Стена внушает настолько благоговейный трепет, что невозможно просто пробежать мимо и не остановиться, несмотря на то что вдоль нее ведет такая заманчивая и плавная дорожка. Если памятник Вашингтону когда-то был самым высоким сооружением в мире, то Мемориал ветеранов войны во Вьетнаме утоплен в землю, представляя собой ряд простых плит из черного гранита. Если вы еще не видели его своими глазами, то я думаю, что оригинальное описание собственного проекта Майи Лин[14] прекрасно передает первое впечатление от него:

«Если вы пройдетесь по окрестностям, напоминающим парк, мемориал напомнит вам разлом – длинную отполированную стену из черного камня, которая выходит из земли и уходит в нее. Ближе к мемориалу начинается пологий спуск, а низкие стены, вырастающие из земли по обе стороны, расширяются и сходятся в одной точке внизу. Оказавшись на лужайке, окруженной стенами мемориала, мы едва можем различить высеченные на них имена. Эти имена, список которых кажется бесконечным, подавляют своим числом, объединяя всех этих людей в единое целое».

Стена на Национальной аллее не похожа ни на что. Майя Лин явно вычитáла.

Определение замысла проекта может оказаться крайне субъективным. Кто-то возразит, что Лин добавила стену к земле, что она всего лишь убрала почву в угоду грандиозному замыслу о добавлении. К счастью, сама Лин рассказала нам, как она подходила к созданию своего шедевра: «Мемориал ветеранов войны во Вьетнаме виделся мне не как объект, помещенный в землю, а как разрез в земле».

Это все объясняет. Лин вычитáла. И при этом она испытывала благоговейный трепет по отношению к памятникам.

Лин, как известно, задумала свой культовый проект, когда еще была студенткой Йельского университета. Полковник армии пришел к ней в общежитие и сообщил, что ее проект выбрали из более чем 1400 работ, участвовавших в конкурсе на создание мемориала в честь самой на тот момент продолжительной войны Америки. Выбор оказался удачным. Стена является одним из самых почитаемых памятников монументальной архитектуры в Соединенных Штатах, часто опережая монумент Вашингтону в субъективных рейтингах.

То, что сейчас высоко оценивается, когда-то считалось спорным. Когда был представлен проект Лин, политики отказались от поддержки мемориала, по крайней мере частично, потому что он выглядел недостаточно монументально. Общественного возмущения тоже хватило, чтобы министр внутренних дел отложил выдачу разрешения на строительство. Стена победила, но не без компромисса в виде флагштока высотой с пятиэтажный дом и бронзовой скульптуры солдат в ненатуральную величину сбоку от уходящей в землю стены.

Рисунок 6. Проект Майи Лин, победивший в конкурсе на создание Мемориала ветеранов войны во Вьетнаме.

Хотя проект Лин, несомненно, несет на себе отпечаток ее личности, сама она задается вопросом: если бы члены жюри знали о ее происхождении, выбрали бы они его? Проект был представлен анонимно, иначе ее юный возраст мог бы стать препятствием, как и ее пол. В архитектуре господствуют мужчины, поэтому один из членов жюри так отозвался об эскизах проекта, выполненных мягкой пастелью: «Должно быть, он действительно знает, что делает, чтобы осмелиться на нечто столь наивное». После того как было объявлено, что в качестве автора проекта выступила Лин, зеркальный черный гранит Стены подвергся критике как «слишком женственный». Ну и хорошо. Этот полированный камень как раз и создает призрачное зеркальное пространство по ту сторону имен, то, что Лин назвала «пространством, в которое мы не можем войти и от которого нас отделяют имена». На оценку проекта также могла повлиять ее этническая принадлежность. Когда стало известно авторство Лин, газета The Washington Post опубликовала статью под названием «Азиатский мемориал в честь азиатской войны». Во время самой первой пресс-конференции Лин спросили, почему Мемориал ветеранов войны во Вьетнаме должен проектировать человек азиатского происхождения.

Возникает соблазн поискать связь между культурным происхождением и подходом к проектированию, включая вычитание. Всякий раз, когда люди узнавали о нашем исследовании, тут же появлялись предположения о том, какие культуры лучше или хуже справляются с задачей по поиску меньшего. Друг Гейб, уроженец Нидерландов (который в этот момент пил пиво), был уверен, что люди вроде него, представители германских культур, все хорошо справятся с задачей Энди и выберут вычитание.

Такие предположения требуют доказательств.

Гейб обратилась за помощью к своим коллегам из других стран. Один из ее японских знакомых согласился провести тест с сетками Энди при участии студентов, в этой более взаимозависимой культуре. Через знакомого из Германии мы решили проверить, обоснованным ли было убеждение друга Гейб.

Оказалось, что нет. Мы обнаружили, что студенты пренебрегали вычитанием как в Германии, так и в Японии. Между разными группами наблюдалась незначительная вариативность, но она была даже меньше вариативности между различными сетками.

Выводы моей команды из исследований, проведенных в Германии и Японии, не означают, что в использовании вычитания нет культурных или географических различий. Было взято всего лишь две страны и ограниченное количество участников. Другие культурные различия между протестированными группами также могли свести на нет географические различия. Может быть, менее обеспеченные люди больше ценят добавление? Возможно, люди, живущие в густонаселенных местах, научились вычитать? Нецелесообразно пытаться вычленить все возможные культурные переменные, которые могут иметь значение.

Размышлять о культурных различиях – забавное занятие для посиделок за выпивкой. Однако мы не можем отделить большинство моделей поведения (включая сложение и вычитание) от независимых или взаимозависимых, женщин или мужчин, студентов или «взрослых». Родители Майи Лин переехали в Соединенные Штаты из Китая, но мы должны сопротивляться любому желанию объяснить монументальное вычитание Лин как продукт восточной, взаимозависимой культуры. Во-первых, Лин рассказывает, что она даже не считала себя этнической китаянкой до определенного возраста.

Все экспериментальные данные моей команды свидетельствуют о том, что пренебрежение вычитанием устойчиво в разных группах и ситуациях. Что еще более важно, даже если бы мы нашли различия, то мало что могли бы с этим поделать. «Тебе надо было родиться в Нидерландах» – не самая лучшая рекомендация. Даже это не помогло бы в поисках меньшего.

Тем не менее из того, что на первый взгляд кажется самым настоящим тупиком, можно сделать полезные выводы. Чтобы понять, как это сделать, давайте вернемся к Хейзел Роуз Маркус и ее исследованию ментальных привычек, связанных с культурой. В «Столкновении!» Маркус подчеркивает, что «все мы воспринимаем свое «я» как нечто незыблемое во всех местах, временах и ситуациях». По ее словам, это ощущение ошибочно, потому что, «рассмотрев историю своей жизни чуть более внимательно, мы видим, что на самом деле внутри одного нашего «я» есть много разных личностей». Маркус становится другим человеком, когда занимается серфингом, по сравнению с тем, когда она преподает; когда она пишет научную работу – или когда она пишет научно-популярную книгу. Точно так же и я могу быть независимым, но при воспитании детей я стараюсь (или даже должен) проявлять взаимозависимость. Довольно трудно считать, что ты управляешь своей судьбой, когда трехлетний ребенок требует от тебя принести стакан молока, чтобы ему не пришлось отвлекаться от игры в «Лего».

Своим исследованием Хейзел Роуз Маркус подтверждает, что Уолт Уитмен был прав в своем внутреннем диалоге из «Песни о себе»:

Чтобы увидеть и прийти к меньшему, важно не то, китайцы мы или американцы, женщины или мужчины, и даже не то, насколько мы взаимозависимы или независимы. Важно найти доступ к своим «множествам». Как пишет Маркус в книге «Столкновение!», «осознание того, что в вас живет два одинаково полноправных «я», зачастую увеличивает психологические ресурсы сразу на 100 процентов».

В свете нашего нового понимания культурного многообразия этот совет становится полезнее расхожей фразы «думай иначе». Оно предполагает конкретные уникальные и экспертные мнения, которые могут пригодиться для повышения шансов увидеть вычитание. Пытаясь выбросить абзац, который не имеет отношения к этой книге, зато демонстрирует мою независимую компетентность, я могу обратиться к одному из своих взаимозависимых множеств. Тогда я вижу, что этот абзац может подорвать доверие таких ценных читателей, как вы, и он исчезает. (Точнее, оседает в файле «Отрывки», который занимает почти сорок страниц.)

Мое множество – ничто по сравнению с множеством Анны Кейчлайн. Хотя ее нельзя назвать инженером, Кейчлайн создала одно из самых гениальных инженерных изобретений ХХ века. Кейчлайн получила диплом и лицензию архитектора, будучи одной из первых выпускниц высококлассной программы Корнелльского университета, и была первой зарегистрированной женщиной-архитектором в штате Пенсильвания. В свои проекты Кейчлайн привнесла нечто большее, чем дисциплинарное многообразие. Она играла в баскетбол в колледже, была одной из первых женщин-автомобилисток и служила в разведке во время Первой мировой войны, подчеркивая свою силу, способности в механике и свободное владение немецким языком, когда добивалась назначения на «более сложную… [или] более опасную» роль в военное время. Анна Кейчлайн была крупной фигурой, она вмещала в себя множество личностей.

Сегодня большинство строительных блоков делают пустотелыми, зачастую они напоминают угловатую цифру восемь, поставленную набок. Но до Анны Кейчлайн строили из цельного кирпича. Из цельных блоков были построены дома в Месопотамии, римский Колизей, пирамида Коба и монумент Вашингтону. Если вашему дому больше ста лет, его, вероятно, строили из полнотелых кирпичей. Но в своем патенте на «K-кирпич» от 1927 года Кейчлайн вычла эту массу. Инженер Кейчлайн знала, что внутреннюю часть кирпича можно оставить полой при условии, что несущие внешние части будут сплошными. А архитектор Кейчлайн знала, что снаружи пустотелые кирпичи будут выглядеть точно так же, как и обычные.

Вариант меньшего был не просто возможен, он был лучше. На полый кирпич Кейчлайн уходило вдвое меньше материалов, чем на обычный. Это снизило стоимость ее варианта и облегчило строительство. Производство такого кирпича требовало меньше энергии, а транспортировка – меньше топлива. А благодаря изоляции, которую обеспечивали воздушные пустоты, здания получались более комфортными и устойчивыми к воздействию огня, а также пропускали меньше шума.

Основанная на вычитании идея Кейчлайн вылилась в создание строительного блока, который теперь повсеместно используется в строительстве, от пустотелых кирпичных фасадов школ и небоскребов до фундамента под стены моей двухэтажной пристройки, который состоит из нескольких сотен пустотелых шлакоблоков.

Рисунок 7: К-кирпич Анны Кейчлайн. (Фото Нэнси Перкинс)

Сомневаюсь, что Кейчлайн придумала бы свое техническое новшество, если бы не ее архитектурная многогранность. Ее кирпич – великолепный пример анализа одновременно объектов и поля – или фигуры и фона, как Кейчлайн учили на занятиях в Корнелле. Кейчлайн вычла материал из объекта, из твердой части своего кирпича. Так она смогла усилить поле, создав пространство, которое делает ее кирпич лучше: оно наделяет его теплоизоляционными свойствами и облегчает вес.

Немногие имеют доступ к такому же множеству граней личности, как у Анны Кейчлайн, но всем нам открыты хотя бы некоторые из них. Представьте себе доступ к своим множествам в виде зрительного вычитания, которое мы пробовали в прошлой главе. Когда числовая линейка не способствует вычитанию, можно попробовать систему координат.

По общему признанию, для того чтобы проконсультироваться хотя бы с двумя своими «я», нужно вдвое больше думать, на что у нас не всегда есть время. И если одни из наших множеств могут помочь заметить вычитание, то другие могут указывать на сложение, усиливая наше искаженное отношение к переменам. Ни одно «я» не способно помочь в поисках меньшего в любой ситуации. Но есть культурный подход, который вполне может с этим справиться.

Делясь своими исследованиями с аудиторией, я научился сразу уточнять, что я не утверждаю, будто вычитание – лучший выбор только из-за того, что люди не обращают на него внимания. И все равно каждый раз слышу вопрос о каком-нибудь шоссе, встрече или идее, которые точно не следует вычитать.

Я вполне могу это понять, потому что сам все еще иногда ловлю себя на мысли о том, что воспринимаю сложение и вычитание как выбор – «или одно, или другое». Когда я в очередной раз просматривал изложенное здесь, моей целью было убедиться, что я описал сложение и вычитание как взаимодополняющие понятия. Позвольте мне внести ясность: чтобы найти варианты, которых нам не хватает, нам нужно перейти от мышления «сложение или вычитание» к формуле «сложение и вычитание».

То, как мы справляемся с противоречиями, думаем ли мы о «сложении или вычитании» или о «сложении и вычитании», является ключевым отличием в том, как люди подходят к изменениям. Как именно вы обычно поступаете?

Давайте потренируемся – представим себе богиню Кали.

Если верить байке, знаменитый логотип группы The Rolling Stones с губами и языком был создан под вдохновением от изображения индуистской богини разрушения. Логотип «Стоунз» представляет собой ярко выраженные и карикатурные красные губы, обрамляющие длинный красный язык, вызывающе высунутый на всеобщее обозрение. Логотип, одним из названий которого является Hot Lips («Жаркие губки»), источает похоть и бунт, совсем как легендарная рок-группа.

Помимо полных губ и вызывающего языка, в изображении Кали обычно также содержится окровавленное оружие, пояс с оторванными руками и ожерелье из отрубленных голов. Эти кровавые детали не попали на логотип группы.

Многие боги творят. Кали – забирает. Она – богиня разрушения, и ее слова звучат устрашающе. Как гласит легенда, группа смертных однажды попыталась завоевать расположение Кали, принеся ей в жертву человека, но она не одобрила их подношение. Бог Каина и Авеля приговорил Каина к скитаниям, Кали же была менее снисходительна. Она обезглавила своих заблудших поклонников, а затем выпила их кровь. Другой яркий случай – когда она сразилась с боевым демоном, с которого капала кровь, причем каждая новая капля превращалась в еще одного боевого демона-клона. Она разрешила ситуацию, выкачав из него всю кровь, что позволило ей сосредоточиться на двойниках демона, которых она съела.

Именно битва Кали с клонами легла в основу истории возникновения культа головорезов, которые считали себя детьми Кали, сотворенными из ее пота. Еще в начале XIX века головорезы бесчинствовали на территории Индии, Бенгалии и Тибета, убивая и грабя путешественников. Типичных жертв головореза, которых могло насчитываться до двух миллионов, душили и уродовали в честь богини разрушения.

Не спешите избавляться от своей футболки с губами и языком. Потому что Кали – это еще и символ материнской любви. Она творческая, заботливая, любящая и доброжелательная.

Что?!

Двуликость Кали вызывает у меня чувство дискомфорта. Обычно я ориентируюсь на множество с четкими категориями добра или зла, выигрыша или проигрыша и, до относительно недавнего времени, сложения или вычитания. Если одна идея противоречит другой, то одна из них должна быть неправильной. Если A истинно, то не-A должно быть ложным.

Кали – одно большое противоречие. Она улыбается нам, даже когда убивает. Отрубленные головы и руки, украшающие ее тело, показывают, что она воплотила в жизнь свою ярость, а также символизируют творческую силу и разрыв с человеческим эго. Ее знаменитый язык сигнализирует о похоти, бунте и жажде крови. По мнению тех, кто изучает подобные вещи, он также символизирует скромность и стыд.

Вместо того чтобы вписываться в удобное повествование о борьбе добра и зла, Кали выходит за рамки и того и другого. Она и Каин, и Авель, и Бог – все в одном лице.

Разрешение противоречий не такое уж плохое дело. Это помогает в рассуждении, по крайней мере со времен Аристотеля, который считал, что если одна идея противоречит другой, то одна из них должна быть отвергнута. Мы благодарны этой логике за всевозможные научные прорывы – от единой воспроизводимой биологической системы классификации до математической логики, которая привела к появлению современных компьютеров, и до Элинор Остром, вычитающей трагедию общих ресурсов.

Проблема возникает, когда мы пытаемся разрешить противоречие между идеями, которые на самом деле не противоречат друг другу. Как мы видели, например, вопрос не в том, биологические или культурные силы объясняют стремление добавлять. И те, и другие играют сходную роль в нашей неспособности вычитать. Споры о том, кто из них истинный виновник, только отнимают время и отвлекают нас от размышлений над тем, как нам лучше поступить.

Попытка разрешить ложное противоречие – одна из причин, по которой, несмотря на все усилия Хейзел Роуз Маркус, мы навешиваем на людей и культуры ярлыки. Именно попытки разрешить противоречие заставляют нас спорить о том, пытается ли миллиардерша, жертвующая деньги на строительство нового здания для своей альма-матер, избежать уплаты налогов, воздвигнуть памятник самой себе или же все это из-за заботы об образовании. Трудно согласиться с тем, что, скорее всего, здесь имеет место понемногу от каждого предположения.

Вот почему я постоянно напоминаю слушателям, что я не обязательно выступаю за ликвидацию местной автострады. Вопрос не в том, должны ли мы прибавлять или вычитать. Вопрос в том, как мы используем и то, и другое.

Как мы поняли из предыдущей главы, наша биология как порождает нечто новое, так и проводит отбор. В нашей культуре тот факт, что сложение привело человечество ко стольким великим свершениям, может означать лишь то, что пренебрежение вычитанием имеет скрытый потенциал. Мышление по принципу сложения и вычитания работает даже в случае с памятниками. Хотя Лин, возможно, воспринимала саму стену как вычитающий «вырез», она добавила и то, что сделали немногие из ее конкурентов. Мемориал Лин содержит все 58 318 имен людей, которые погибли, сражаясь за США во время войны во Вьетнаме.

Культуры, рожденные в результате добавления, продолжают добавлять, а это значит, что они жаждут большего. Больше еды, больше жилья и больше инфраструктуры. В итоге им требуются профессиональные управленцы и военные, которые, в свою очередь, нуждаются в новых дорогах, крепостях и оборонительных стенах. Для удовлетворения этих потребностей необходимо больше природных и человеческих ресурсов, и чтобы добыть их, прибавляющие цивилизации расширялись. Римляне построили Колизей при помощи сокровищ, захваченных после истребления около миллиона человек в Иерусалиме, более чем в полутора тысячах километров к востоку от того места, где сейчас находится исторический монумент.

Когда растущая Римская империя захватила земледельческое поселение вблизи Иерусалима, возникшая в результате культура со временем поставила во главу угла добавление в римском стиле. Ничем не отличалось распространение майя по всему полуострову Юкатан. Когда добавление, на основе которого были построены Саванна и монумент Вашингтону, распространилось на запад по континентальной части Соединенных Штатов, оно поглотило образ жизни коренных американцев. Эти добавляющие культуры в конечном итоге и превратились в нас.

С учетом вышесказанного, несмотря на то что добавление и создало нашу цивилизацию, многие люди продолжали с подозрением относиться к большему или даже запрещать его. Предостережения против излишеств присутствуют во всех основных религиозных текстах. Для некоторых сект – францисканцев и кальвинистов, дзен-буддистов и индуистских аскетов – духовность означала активное презрение к мирскому накопительству. А для большинства людей в досовременных независимых и взаимозависимых культурах, для римского солдата и строителя майя единственной реальной социально-экономической целью было сохранение своего положения в жизни, а не его улучшение.

Неумение или нежелание стремиться к большему – это не то же самое, что видеть ценность в меньшем, однако это помогает держать под контролем процесс добавления. Таким образом, даже по мере того, как добавление способствовало росту культуры, стремление к большему, каким мы его знаем, не распространилось по всему обществу.

Пока не распространилось.

Глава 4

Моральность большего. Время, деньги и современное Евангелие добавления

Когда я сказал Монике, что работаю над книгой о том, почему мы пренебрегаем вычитанием и как мы можем это изменить, первое, что она спросила, было: «А что, если читатели узнают о нашем добавлении?» Давайте посмотрим.

Моника имела в виду то, как мы преобразили наш новый (примерно 1947 года постройки) дом в стиле кейп-код[16]. Наше новое жилище площадью почти 140 квадратных метров было примерно вдвое меньше того, из которого мы переехали. Мы не возражали против сокращения площади, но новому дому требовался ремонт. Раньше его сдавали в аренду студентам, и несмотря на то что жильцы хорошо с ним обращались, домовладелец принимал сомнительные дизайнерские решения. Моим заклятым врагом стал текстурный виниловый пол на кухне в черно-белую клетку, положенный, предположительно, для того чтобы лучше цеплять грязь и чтобы ее было лучше видно.

В поисках идей для ремонта я организовал конкурс дизайн-проектов среди студентов. У нас с Моникой был четкий замысел. Мы рекламировали конкурс под названием «Сложение через вычитание» и подчеркивали, что наша цель состоит в том, чтобы «улучшить условия жизни в доме и на прилегающем к нему участке путем вычитания». Мы объявили, что готовы заплатить больше, если наша реконструкция сможет заявить о себе через вычитание. Осознавая, что мы собираемся использовать труд студентов, мы предложили денежный приз в размере 1000 долларов плюс бесплатное печенье. Зарегистрировалась пара десятков студентов, изучающих архитектуру, проектирование и ландшафтный дизайн.

Я вдохновлял участников конкурса сентенциями в духе «меньше – значит больше», которые тщательно выискивал годами. Сюда вошел совет промышленного дизайнера Дитера Рамса: «Меньше, но лучше», выступление непревзойденного химика Джорджа Уайтсайдса на конференции TED, в ходе которого он заявил, что мы должны уважать простоту и больше не отвергать ее, руководствуясь той же логикой «узнаем, когда увидим», которая используется для определения порнографии, и даже фрагмент выступления покойного комика Джорджа Карлина, в котором он делится своей философией относительно дизайна дома: «Если бы у вас не было столько вещей, вам не понадобился бы дом… Дом – это просто куча вещей, накрытых крышкой». В завершение трехмесячного конкурса участники представили свои предложения генеральному подрядчику, Монике, мне и Эзре, который был пристрастен к тем, кто передаривал ему печенье.

Студенты предоставили на конкурс хорошо проработанные проекты. Второкурсник нашел неиспользуемое вертикальное пространство и сделал из него мансарду в спальне Эзры. Первокурсник изменил рельеф двора, чтобы обеспечить доступ к подвалу, превратив его в пригодное для жизни помещение. Пара студентов старших курсов изменила весь внутренний план этажа.

И все же никто не вычел на самом деле. Тема нашего конкурса вдохновляла экономить пространство, но не уменьшать его.

Как и опасалась Моника, профессор оказался еще хуже в вопросе вычитания, чем студенты. Двухэтажная пристройка из пяти комнат площадью восемьдесят четыре квадратных метра теперь тянется от задней части дома, который когда-то был маленьким коттеджем в стиле кейп-код.

Конечно, пристройка сделала наш дом лучше: у нас появилось прекрасное новое пространство, второй этаж которого служит «крышкой» для «Лего» Эзры. Но нам так и не удалось убедиться, можно ли улучшить наш дом за счет вычитания.

Как мы уже выяснили, существуют взаимосвязанные психологические, биологические и культурные силы, заставляющие нас пренебрегать вычитанием. Но никто не мог до конца объяснить мое добавление. Мы с участниками конкурса, конечно же, думали о вычитании. Это было темой самого конкурса. И все же я, поведенчески современный человек, подавляя инстинкт добавления и сопротивляясь внешнему давлению, не смог вычесть.

Чтобы объяснить этот выбор, нам необходимо рассмотреть последнюю силу, выступающую против меньшего: экономику. В ходе нашего ремонта камнем преткновения стал тот факт, что стоимость дома растет с увеличением общей площади. Участники нашего конкурса не смогли обойти эту финансовую реальность, как и я сам. Тратить деньги без добавления квадратных метров было бы рискованной инвестицией. Тратить деньги на то, чтобы избавиться от существующих квадратных метров, было бы нелепо. Уменьшение пространства казалось таким же абсурдом, как отрицательные числа для сына Бена и для Блеза Паскаля. Кто-то другой мог бы стать пионером жилищного вычитания.

Идея добавления квадратных метров для увеличения личного богатства относительно нова. Несмотря на то что люди всегда обладали инстинктом добавления, а культура накопительства наших предков перешла к нам, современная экономика навязывает собственную логику тому, как мы строим, как мы думаем и как мы тратим наше драгоценное время. Поэтому нам необходимо исследовать экономические силы, способствующие избыточному использованию добавления, точно так же, как мы изучали его биологические и культурные корни. И чтобы разобраться в этой относительно новой тяге к большему, нам нужно понять ее происхождение.

20 января 1949 года более миллиона человек собрались на Национальной аллее в Вашингтоне, чтобы послушать инаугурационную речь президента Гарри Трумэна. Федеральным служащим предоставили выходной, чтобы присутствовать на церемонии. Это была первая телевизионная инаугурация, поэтому к тем, кто смотрел ее вживую, присоединились сотни миллионов людей в США и за пределами страны. Двадцатиминутное выступление Трумэна транслировалось по всем телевизионным каналам и во всех школьных классах. Видео было переведено и распространено по всему миру. Мир наблюдал, слушал, читал и обсуждал его слова.

Всех слушателей Трумэна так или иначе затронула Вторая мировая война. Моя бабушка Мими относит себя к числу счастливчиков. В ту эпоху она была одной из немногих женщин, которые учились в колледже при Университете Нью-Гэмпшира. После того как японцы разбомбили Перл-Харбор, ее вызвал к себе декан. Он сказал, что школам срочно требуются учителя математики для замещения вакантных должностей, потому что мужчины-учителя пополнили ряды военнослужащих. Мими как раз изучала математику, и, хотя ей оставался еще один семестр, ее наставники решили, что она готова к преподаванию. Написав работу, чтобы угодить придирчивому профессору социологии, Мими получила диплом колледжа на несколько месяцев раньше положенного срока. В 1942 году, не дав ей окончить весенний семестр выпускного курса, Мими направили в сельскую местность на западе Массачусетса, где она преподавала математику и жила одна.

В том же году ее жених Джон уехал служить своей стране и больше не вернулся. К концу войны к нему присоединится 3 процента населения земного шара.

К моменту инаугурации Трумэна люди были сыты по горло мировыми войнами, и первую часть своего обращения он посвятил озвучиванию распространенного мнения о том, что коммунизм представляет собой самую большую угрозу новой войны. На этом фоне первые три пункта его речи оказались вполне ожидаемыми. Соединенные Штаты сделают все возможное для поддержки недавно созданной Организации Объединенных Наций, восстановления после войны и военного союза между Северной Америкой и Европой.

Четвертый, и последний, пункт Трумэна стал сюрпризом. Как он выразился: «Наша цель должна заключаться в том, чтобы помочь свободным народам мира своими собственными усилиями… облегчить свое бремя».

Это была беспрецедентная цель для Соединенных Штатов, как и для любой другой страны. Трумэн заявлял, что одним из способов предотвращения будущих конфликтов является забота о людях за пределами национальных границ. Наверное, Мими понравилось, как это прозвучало. Ей, безусловно, были небезразличны вообще все люди. К тому же всего семь лет назад она потеряла жениха. Ее муж работал в оборонной промышленности, и не успеет она оглянуться, как ее сыновья будут подлежать призыву.

Когда Трумэн озвучил эту новую цель на крупнейшей мировой арене, в обществе не было единого мнения о том, как ее достичь. Как нам «облегчить бремя свободных народов мира»? Он рассказал чуть подробнее о том, как, по его мнению, это будет происходить: Соединенные Штаты будут содействовать свободным народам в том, предоставляя «больше еды, больше одежды, больше материалов для строительства жилья и больше производственных мощностей», а те будут помогать себе сами.

Для такого рода заявлений есть красивое название. Этот риторический инструмент, один из старейших, называется анафорой. Анафора создается путем повторения одного и того же слова или фразы в начале нескольких предложений подряд для выразительности. Уитмен использовал анафору, чтобы подчеркнуть множество в «Песне о себе»:

Повторяя слово «ты», Уитмен привлекает внимание к личности читателя. Повторяя слово «больше» и употребляя прилагательные в сравнительной степени, Трумэн подчеркивает добавление.

Анафора Трумэна о большем сигнализировала о послевоенных целях Соединенных Штатов. Он продолжил: «Рост производства – ключ к процветанию и миру».

В то время нельзя было больше польстить социальной цели. Именно благодаря увеличению производства муж и сыновья моей бабушки смогли избежать участи ее жениха.

Оглядываясь назад, легко упустить из виду значение призыва Трумэна «о большем для всех». Однако помните, что на протяжении всей истории большинство достойных граждан – будь то на Пузатом холме, в Риме или Кобе – не занимались приумножением богатства. Предприимчивые торговцы и купцы иногда даже становились изгоями общества или того хуже. (Просто посмотрите, как представлены в Библии ростовщики.) Конечно, тогда были и олигархи, и феодалы, и иконы излишества, такие как Нерон или Мария Антуанетта. Но большинство людей не стремились к экономическому процветанию.

Показанное по телевидению послание Трумэна стало переломным моментом для идеи, которая набирала обороты с 1700-х годов, когда экономист и философ Адам Смит назвал рост самым справедливым способом улучшить положение как можно большего числа людей. Без экономического роста у большинства людей не было шанса удовлетворить естественное, по мнению Смита, желание улучшить свою жизнь: ни у рабочих, которые делали высушенные солнцем кирпичи в Месопотамии, ни у еврейских заключенных, которых заставляли строить Колизей в Риме, ни у рабов, добывавших камни для памятника Вашингтону.

К 1949 году реальность укрепила идеи Смита о большем. Даже несмотря на спады, связанные с мировыми войнами, экономический рост, вызванный промышленной революцией, повысил уровень жизни многих людей. В то же время масштабные программы, провозглашавшие аналогичную цель, но призванные помочь людям путем сдерживания роста, обернулись впечатляющими неудачами. Во время Великой депрессии, которая предшествовала Второй мировой войне, фермерам платили за то, чтобы они не собирали хлопок и не везли на рынок зарезанных свиней. Была надежда, что сокращение предложения приведет к росту цен.

Не повезло. Депрессия только набирала обороты. В самый разгар кризиса каждый четвертый трудоспособный человек в Соединенных Штатах был безработным, национальный доход сократился вдвое, повсеместно ощущалась нехватка продовольствия, зря только тратили свиней. Мими уже тогда считала себя везучей, делила обувь и еду со своей сестрой-близняшкой. В других странах мира дела обстояли не лучше, что открыло дорогу нацистам и другим фашистам.

Провалившиеся антикризисные программы во время Великой депрессии стали пищей для экономиста Джона Мейнарда Кейнса, который, опираясь на идеи Смита, опровергал устоявшееся представление о том, что приумножение богатства аморально. Кейнс утверждал, что индивидуальное потребление – путь к коллективному процветанию. Если больше людей будут покупать обувь, то компании производителей будут расти, чтобы удовлетворить этот спрос, что создает более высоко оплачиваемые рабочие места для большего числа людей, а значит, у большего числа людей будет больше денег, чтобы потратить их на обувь, и так далее.

В период Депрессии, объяснял Кейнс, этот благотворный цикл прибавления превратился в порочный круг. В ответ на сокращение доходов люди стали меньше тратить, что, хотя и было логично на уровне отдельных потребителей, привело к сокращению экономики в целом, а, значит, у людей стало еще меньше денег для новых трат. Когда этот глобальный экономический кризис привел ко Второй мировой войне, вовлеченные в нее страны в конечном итоге были вынуждены тратить деньги на военный рост, что разорвало порочный круг.

После войны идеи Кейнса об индивидуальном добавлении для коллективного блага начали проникать в государственную политику стран Европы и Соединенных Штатов. Таким образом, инаугурация Трумэна канонизировала патриотический долг потреблять и распространила это же мышление на весь мир. Соединенные Штаты поддерживали систему, в которой каждый мог – и должен был – следовать за мечтой об экономическом благосостоянии. Большее теперь стало моральной целью, ключом к мирному сосуществованию.

После инаугурации Трумэна Бразилия, Индия, Египет и Мексика оказались в числе стран, которые взялись за быстрое экономическое развитие. Если страна хотела участвовать в международной торговле и финансовых отношениях, она должна была принять на себя обязательства по развитию своей экономики. Рост был обязательным требованием Международного валютного фонда и Всемирного банка – новых организаций, созданных для облегчения бремени за счет «большего количества продовольствия, одежды, материалов для строительства жилья и производственных мощностей».

Существовали обоснованные и теперь уже привычные контраргументы против моральности большего: опасения, что слишком большой рост сконцентрирует богатство в руках слишком малого числа людей, предупреждения о том, что бесконечное расширение на ограниченной планете физически невозможно. Но в то время и для тех людей, к которым обращался Трумэн, путь к облегчению бремени лежал через большее. Для фермера в Индии, или Алжире, или на западе Массачусетса увеличение производства в целом сулило мир. Моя бабушка уверовала в это, и ее четверо детей, семь внуков и тринадцать правнуков до сих пор были избавлены от ужасов новой мировой войны.

Это касается не только моей семьи. Идеи, которые легли в основу анафоры Трумэна о большем, позволили большему числу людей наслаждаться жизнью на земле. Для того чтобы население Земли выросло примерно до 2,5 миллиарда человек, живущих в 1949 году, потребовалась вся история человечества. Чтобы утроить это число, потребовалось около семидесяти лет. Даже при трехкратном увеличении численности населения глобальный доход на душу населения также вырос с примерно 3000 долларов в год в 1950 году до примерно 14 500 долларов в 2016 году. Ожидаемая продолжительность жизни в мире выросла с сорока восьми лет в 1950 году до более семидесяти лет сегодня. В 1950 году около 55 процентов людей старше пятнадцати лет умели читать. Сегодня этим навыком владеет более чем 85 процентов людей. Миллиарды людей все еще живут в крайней нищете, но у миллиардов других людей есть выбор и возможности, которых не было у Мими.

И все же. Эволюция и Майя Лин научили нас, что нужно прибавлять и вычитать. Тот факт, что большее принесло улучшения, не означает, что меньшее не способно на то же самое.

Еда, одежда, материалы для строительства жилья и производственные мощности – это не всё, за чем мы гонялись с середины XX века. Еще мы нагрузили себя занятиями. Какими бы разумными ни были правила предоставления отпуска у вашего работодателя, скорее всего, у крестьян Средневековья было больше свободного времени, чем у вас. Тратить время на то, чем мы не хотели бы заниматься, – это уже достаточно плохо. Что еще хуже, мы стали гордиться таким глупым поведением. В своем классическом очерке для New York Times «Капкан “занятости”» Тим Крайдер призывает читателей поразмыслить над этим: «Если вы живете в Америке в XXI веке, то наверняка вам постоянно приходится слышать от множества людей, как сильно они заняты… Совершенно очевидно, что это хвастовство, замаскированное под жалобу». В стремлении к еще большему преуспеванию мы растрачиваем свой самый ценный ресурс – время. Хотя именно его у нас никогда не станет больше, чем сейчас.

Что на работе, что в отпуске, мы пренебрегаем вычитанием как способом улучшить свой график. Вспомните исследование, проведенное моей командой, об организации однодневного автобусного марафона по Вашингтону с посещением двенадцати достопримечательностей в двенадцати различных местах. А ведь участники теста в подавляющем большинстве добавляли в программу еще больше пунктов. Примерно через год с начала нашей совместной работы, но до того, как мы провели этот эксперимент, Бен прислал мне электронное письмо, в котором с гордостью сообщил, что он проникся темой наших исследований. В результате они с Гейб и еще двое их коллег решили повесить так называемый «колокольчик отказа» в общей зоне между их кабинетами. Это один из тех треугольных металлических звонков к обеду, которые можно увидеть в старых вестернах.

Проблема Бена в том, что он умен, отзывчив и привлекателен, даже когда отращивает свою густую бороду на зиму. Это сочетание означает, что Бену часто приходится отказывать людям, которые просят его о помощи. Отказ от малополезных дел освобождает Бену время для более содержательных занятий, таких как, например, наставничество над студентами и размышления о «Лего». Чтобы побороть желание демонстрировать свою компетентность, говоря всем «да», он вознаграждает себя, звоня в свой «колокольчик отказа».

Бен по праву гордился своей уловкой, и, если бы он не был всегда так любезен, критикуя мои идеи, я, возможно, подумал бы дважды, прежде чем сказать, что ответ «нет» – это не вычитание. Когда кто-то звонит в «колокольчик отказа», это потому, что он не внес какое-то новое дело в свои планы, а это совсем не то же самое, что убрать пункт из текущего списка дел.

Указывая на недостатки в моих рассуждениях, Бен вносит конструктивные предложения. В этом случае я смог отплатить тем же. Я сказал Бену, что если он действительно хочет применить метод вычитания для повышения продуктивности, то ему надо завести «стоп-лист ненужных дел». Подобные списки привлекли мое внимание, когда я читал книгу специалиста по управлению Джима Коллинза «От хорошего к великому»[18].

С «колокольчиком отказа» Бен мог либо добавлять новые задачи к своему и без того загруженному рабочему графику, либо сокращать количество новых задач, желательно до нуля, и звонить в колокольчик по каждому из тех дел, от которых ему удастся отказаться. Текущий объем работы закодирован в сознании Бена как некий исходный уровень, вроде площади моего дома до ремонта или числовой прямой, которая заканчивается на нуле. Колокольчик не позволяет делать меньше, чем предусматривает эта отметка. Я надеялся, что стоп-лист ненужных дел сдвинет этот базовый уровень, подтолкнув Бена к размышлениям о том, что он может добавить к своему графику, а также о том, что он может из него убрать.

Легче посоветовать, чем сделать. В первой половине 1990-х годов социолог Лесли Перлоу обнаружила первые свидетельства широко распространенного, как мы теперь знаем, неумения вычитать дела. Перлоу показала, каким образом эта неспособность приводит к «временно́му голоданию», которое мы можем испытывать на работе или во время однодневного тура – всякий раз, когда нам кажется, что у нас слишком много дел и слишком мало времени для их выполнения.

Сначала Перлоу сосредоточилась на разработчиках программного обеспечения. Она выбрала эту группу, следуя определенной стратегии и скептически относясь к газетным байкам, которые превозносили продолжительность их работы. Она наблюдала за программистами в их естественной среде обитания: в кабинетах, в лабораториях, на совещаниях и во время разговоров в коридоре. Она обедала вместе с ними, посещала корпоративные вечеринки и ходила в местные бары в «счастливые часы». Она следила за своими подопытными в течение девяти месяцев с момента начала финансирования их проекта и до официального запуска программного обеспечения, даже совершила вместе с ними двухдневную автобусную поездку на презентацию.

Перлоу объединила методические наблюдения с обширными интервью. Она беседовала в первую очередь со своими подопечными, а также с их коллегами, начальниками и ближайшими родственниками.

Она проанализировала эти данные, разбив жизнь своих испытуемых на отрезки времени, затраченного на различные виды деятельности. Учитывалось время, необходимое для самостоятельной работы, совместной работы, групповых рабочих мероприятий и личных дел, то есть деятельности, не связанной с работой; в эту последнюю категорию Перлоу внесла, например, время, затраченное разработчиками на выбор игроков на драфте для фэнтези-футбола.

Тщательно документируя то, как программисты распоряжались своим временем на работе, Перлоу обнаружила, что у них действительно больше дел, чем времени на их выполнение. Еще она обнаружила, что многие из их обязанностей – особенно участие в совместных и групповых мероприятиях – были их собственным выбором. Инженеры ходили на «поглощающие время» собрания и долгие групповые обеды не потому, что от них это требовалось, а потому, что они считали социально неприемлемым этого не делать.

Неудивительно, что нехватка времени разрушала отношения инженеров вне работы. Кроме того, Перлоу обнаружила, что чувство перенапряжения у отдельных сотрудников негативно сказывается на производительности всей рабочей группы. Нехватка времени вредит моральному духу, отношениям и делу.

Перлоу придумала, как это изменить. Вместе с инженерами она определила время, когда участие в совместных или групповых мероприятиях было бы социально неприемлемым. В эти периоды тишины не было ни общих собраний, ни уговоров коллеги из соседней кабинки пойти вместе на обед. Тихий час Перлоу подразумевал запрет на общение, а это было нелегко. Чтобы «продать» эту идею, ей пришлось перефразировать ее в виде «добавления» отрезков тишины. Изменения Перлоу прижились ненадолго. Инженеры быстро вернулись к добровольному дефициту времени.

Те разработчики (и Бен) не единственные, кто попал в ловушку занятости. В отчете Военного училища сухопутных войск США говорится, что армейские офицеры были пойманы на том же самом. Дефицит времени настолько силен, что вынуждает этих уважаемых руководителей поступать нечестно.

Самый возмутительный пример из отчета: у офицеров есть 256 доступных рабочих дней, в которые нужно уместить 297 дней обязательных мероприятий. Да, вы все правильно прочитали. Офицеры буквально не в состоянии сделать все, что от них требуется. Они принимают решение не о том, нужно ли срезать углы, а о том, какие углы срезать.

Как отмечается в докладе Военного училища сухопутных войск США, «армия напоминает компульсивного барахольщика». Подобно накоплению использованных стикеров и старых газет, что является признаком тревоги и депрессии, накопление дел наносит психологический ущерб офицерам. Это вынуждает их действовать вразрез со своей офицерской честью, которую они зарабатывают с таким трудом. Выполнение приказов – относительно небольшая часть обязательств Бена как профессора, и он все еще чувствует себя виноватым, когда пропускает одну встречу, чтобы попасть на другую. Представьте себе, какие душевные муки причиняет офицерам вынужденное невыполнение приказов, ведь они добились своих званий, четко подчиняясь требованиям воинской дисциплины.

Офицеры сталкиваются с такой безвыходной ситуацией, потому что новые задачи добавляются быстрее, чем исполняются старые. У них просто не хватает времени на выполнение своей работы.

И все же в конце отчета Военного училища сухопутных войск США дается рекомендация «проявлять сдержанность в расширении требований». Но ради «проявления сдержанности» пришлось бы несколько раз позвонить в «колокольчик отказа» Бена. Когда объем задач превышает время, доступное для их выполнения, не хватит никакой сдержанности. Чтобы улучшить положение офицеров, потребуется «стоп-лист» дел.

Учитывая ситуацию в частном секторе и армии, неудивительно, что государственным учреждениям также не удается сократить список задач. Свод федеральных нормативных актов – это собрание всех правил, принятых федеральными агентствами США. Свод раздулся с примерно десяти тысяч страниц на момент выступления Трумэна до более чем 180 тысяч страниц в 2020 году, демонстрируя темпы роста, которыми кейнсианцы могут гордиться.

Многие из этих законов вполне полезны. Приятно вести Эзру в закусочную и не беспокоиться о том, что ему приходится вдыхать дым от чужих сигарет. Еще приятнее осознавать, что Закон о чистом воздухе защищает его и всех остальных от различных опасных загрязнителей, которые свободно выбрасывались в воздух во времена Трумэна. Но из-за неспособности отсечь устаревшие правила у специалистов надзорных органов, и без того испытывающих стресс, остается меньше времени для выполнения своей основной работы. Кроме того, пренебрежение вычитанием подвергает их критике со стороны тех, кто может выиграть от уменьшения количества нормативных актов.

В своем обращении к нации в 2012 году президент Барак Обама рассказал, как его администрация решает проблему избытка дел. Цитата из его выступления «О положении страны», которая вызвала резонанс в Твиттере, подчеркивает значение вычитания: «Мы избавились от одного правила сорокалетней давности, из-за которого некоторым производителям молока приходилось тратить по десять тысяч долларов в год, чтобы доказать, что они не допускают протечек – потому что молоко почему-то расценивалось как нефть. С таким правилом, думаю, стоило плакать над пролитым молоком».

В Твиттере в основном обсуждали неудачную реплику, обреченность которой Обама, похоже, понял сам еще в тот момент, когда она слетала с его уст. Давайте простим ему «пролитое молоко» и сосредоточимся на том, что именно ранее подверглось упразднению. Годом ранее, в январе 2011 года, Обама издал Указ Президента (№ 13563). Положение 6b в Указе гласило, что каждое федеральное агентство должно «пересмотреть существующие значимые нормативные акты и определить, следует ли изменить, упростить, расширить или отменить какие-либо из них, чтобы сделать нормативную программу агентства более эффективной или менее обременительной для достижения целей регулирования».

Положение 6b напоминает одну из подсказок во время экспериментов моей команды. Подобно тому, как мы устраняли пренебрежение вычитанием в случае с решетками Энди, положение 6b подталкивает агентства к вычитанию: рассмотреть возможность «упрощения» и даже «отмены» нормативных актов. Нормативно-правовые программы могут измениться к лучшему, став «более эффективными или менее обременительными».

Допустим, что можно было сформулировать ключевую фразу «более эффективно и менее обременительно», чтобы не создавать ложного ощущения противоречия между добавлением и вычитанием. Но не мы пишем указы, и в целом надо признать, что положение 6b оказало редкое и мощное влияние. Оно привело к прекращению действий.

Агентство по охране окружающей среды, получив указание президента Обамы подумать о вычитании, отметило, что постановление, классифицирующее молоко как нефть, было скорее обременительным, чем эффективным. Первоначальное постановление, действовавшее с 1970-х годов, не позволяло вредным производствам загрязнять водоемы на территории США. Владельцы молочных ферм, которые зависят от этих водных путей, были рады внести свой вклад путем ограничения использования топлива и утилизации остатков пестицидов. Но фермеры давно задавались вопросом, действительно ли молоко должно подпадать под те же правила контроля, что и топливо и пестициды. Когда указ подтолкнул Агентство по охране окружающей среды к пересмотру законодательства, молоко исключили из списка загрязняющих веществ, попадающих в ту же категорию, что и нефть.

Вот что заявила директор Агентства Лайза Джексон: «Этот шаг снимет потенциальное бремя с молочных ферм нашей страны, сэкономит их деньги и позволит Агентству по охране окружающей среды сосредоточиться на важной работе – защите окружающей среды и здоровья». Этот шаг также облегчил бремя самой Джексон, которая была вынуждена неоднократно опровергать мнение о том, что ее ведомство хочет сохранить это постановление, в том числе и перед Конгрессом, несмотря на то что она сотрудничала с фермерами над пересмотром законодательства. Было ради чего плакать над пролитым молоком. По прогнозам, экономия превысит один миллиард долларов, не говоря уже о бесчисленных часах работы агентства, которые теперь можно потратить на борьбу с действительно вредными загрязнителями.

Несмотря на свою силу, «стоп-лист ненужных дел» остается для многих откровением. Поэтому вот вам последняя история – мой личный фаворит, – которая поможет вам оценить огромный потенциал вычитания в действии.

Мы с моими двоюродными братьями, Чипом и Джошем, родились с разницей в три месяца. В детстве мы уговаривали родителей поехать всем вместе на неделю в отпуск в пляжный домик в Оушен-Сити, штат Нью-Джерси. В последнее наше общее лето рядом с набережной открылась трасса для картинга.

Мы трое стали как раз слишком взрослыми, чтобы кататься на картах, поэтому проводили вечера, занимаясь тем же, чем занимается любой нормальный подросток, катающийся на карте. Мы впечатывали друг друга в металлические ограждения на обочине трасс. Мы отъезжали от линии старта до того, как зажжется зеленый свет. И мы игнорировали клетчатый флаг и машущих работников трассы, чтобы проехать последний победный круг, когда все остальные уже припарковались и смотрели на нас.

Однажды вечером, после того как нам запретили кататься на картах, Чипу пришла в голову идея. У него был особый талант к шалостям: именно он как-то придумал, что можно набрать копеечных конфет на несколько сотен калорий, добывая их из лотка для мелочи на прилавке у кассы магазина. В тот вечер он переоделся, натянул шапку и вернулся на картинг, тщательно замаскировавшись, для последнего одиночного заезда. Мы с Джошем наблюдали с набережной, как он проехал два невинных круга по трассе.

На третьем круге, доехав до самой дальней точки от стартовой линии, Чип начал действовать. Он отстегнул ремень безопасности, выпрыгнул из своего все еще движущегося карта, перемахнул через двухметровый забор вокруг трека и помчался через прилегающую парковку, исчезая в ночи. Когда его пустой карт остановился посреди трассы, у нас с Джошем перехватило дыхание. Родители, ожидавшие, что их дети будут кружить по треку, не знали, что делать в такой ситуации. Они выглядели так, будто только что увидели голого бегуна.

Будь то Крис Рок, настраивающий микрофон, или Крис Фарли[19], внезапно срывающий с себя рубашку, комедийная ситуация часто возникает внезапно. Поступок моего двоюродного брата оказался совершенно неожиданным, и, независимо от того, насколько точно я воспроизвел этот случай, это была одна из самых смешных ситуаций, которые я когда-либо видел.

Какое отношение это имеет к прекращению действий? Что ж, если суть трюка Чипа заключалась в том, чтобы прекратить видимое действие на картинге, то именно благодаря неожиданному вычитанию Чип вызвал смех у Джоша, у меня и, как гласит семейное предание, у четырех поколений нашей общей семьи.

Ну а если выходка Чипа вовсе не кажется вам прекращением действия, это ваше право. По крайней мере, вы узнали еще один способ повеселиться на картинге.

Как и Хейзел Роуз Маркус, преподаватель Университета Британской Колумбии Лиз Данн также обладает несколькими «я» – как минимум профессора и серфингистки. Однажды на Данн напала акула, когда она занималась серфингом. После возвращения из отделения «скорой помощи» она сказала репортеру, что ей «очень повезло», потому что акула укусила ее лишь после одного из лучших катаний в ее жизни. В ее отношении к ситуации («стакан наполовину полон») есть смысл. Когда она не занимается серфингом – а возможно, и когда занимается, – Данн думает о счастье. Она обнаружила, что когда мы даже не задумываемся о том, что можно перестать что-то делать, то упускаем не только возможность упростить свой график, но и шанс стать счастливее.

Благодаря подобным открытиям я стал эффективнее вычеркивать задачи из списка своих дел. У меня было много возможностей для совершенствования, поскольку я вырос в семье, где родители скорее потратят тридцать минут на поездку за пиццей, чем переплатят пять долларов за ее доставку.

Помимо особенностей воспитания, я сталкиваюсь с теми же психологическими барьерами, что и все остальные. Добавляя, мы получаем что-то осязаемое. Когда мы избавляемся от дел, у нас появляется пустое место в календаре. Как мы только что убедились, достаточно сложно перестать что-то делать, если это ничего не стоит. Трата денег, чтобы сэкономить свое время, – это неделание, за которое нужно платить.

Время, оказывается, стоит вложенных средств. В одном из исследований, которым руководила ее студентка Эшли Уилланс, Данн решила выяснить, чему ее команда может научиться у шокирующе малого процента людей, которые тратят деньги, чтобы сэкономить время. Они опросили свыше шести тысяч человек от Северной Америки до Европы на предмет, предпочитают ли те оплачивать услуги с целью экономии времени, например по уборке, приготовлению пищи и мелкому ремонту. Те немногие, кто инвестировал в то, чтобы чего-то не делать, признались, что они стали больше наслаждаться жизнью.

Когда я об этом услышал, то первым делом подумал, что в этом есть здравый смысл. Конечно, люди, которые пользуются услугами, позволяющими экономить время, будут более довольны жизнью. Этим людям хватает денег, чтобы заплатить за приготовление и доставку еды.

Но, как выяснили исследователи, дело было не в деньгах. Миллионеры, которые специально платили за то, чтобы не попасть в ловушку занятости, как правило, чувствовали себя счастливее, чем миллионеры, которые так не поступали. То же самое было и с людьми, живущими на минимальную зарплату, – счастливее оказывались те, кто использовал часть своего скудного дохода на снижение своей занятости. Команда Данн обнаружила убедительную корреляцию между большей удовлетворенностью жизнью и меньшим количеством дел.

Чтобы убедиться в том, что трата денег для экономии времени действительно повышает степень удовлетворенности жизнью, исследователи провели эксперимент в реальных условиях. В ходе него работающим взрослым выплачивали две суммы по сорок долларов в два выходных дня подряд. В один из выходных дней наугад выбранным участникам предлагалось потратить сорок долларов таким образом, чтобы убрать из списка дел те пункты, которые они считают неприятными. В другой выходной участники должны были потратить сорок долларов на приобретение чего-то вещественного. На исходе этих дней исследователи звонили им и задавали ряд вопросов о том, на что они потратили деньги и время и как они себя при этом чувствовали. Экспериментаторы выяснили, что после покупки времени участники чувствовали себя счастливее, не такими уставшими и напряженными.

Вкладывая средства в сокращение списка своих дел, мы утоляем или облегчаем временнóй голод, вроде того что мучил программистов Лесли Перлоу и военных, у которых было больше повседневных задач, чем рабочих дней. Когда угрозы нехватки личного времени и ловушек занятости становится мало, я вспоминаю о возможностях – о том, что можно сделать иначе. Сегодня я скорее заплачу мастеру, который развесит картины и починит перила на крыльце, чем возьмусь за эту работу сам. Отчасти потому, что я не силен в решении бытовых вопросов, но в основном потому, что так я проведу больше бесценного времени в кругу семьи, особенно пока Эзра просит меня покататься с ним на велосипеде.

Велосипеды Strider среди беговелов – это как Band-Aids среди пластырей. Это мини-велосипеды без педалей, с которыми у дошкольников вроде Эзры появляется скоростная независимость, которой не было у моего поколения, пока нам не снимали учебные колеса. Эти велосипеды приводятся в движение не цепями и педалями, а ножками малышей, которые толкают велосипед вперед, как машину из мультфильма «Флинстоуны».

Когда Эзре было два года, на каникулах он потренировался на своем «страйдере» не дольше часа, как уже помчался по набережной Оушен-Сити. Во время поездок в школу длиной километра полтора на небольшом спуске Эзра умудрялся набирать скорость быстрее своего бегущего отца. И Эзра не одинок в своих способностях к езде. Его двоюродный брат и друг по детскому саду оказались еще проворнее, вступив в растущие ряды беговелогонщиков, которые на своих навороченных мини-велосипедах проезжают маршруты, изобилующие препятствиями, которые нужно перепрыгивать.

Беговелы Strider добавляют пару лет к началу детской велокарьеры. Более того, как только Эзра решил, что пришло время кататься на велосипеде «для больших ребят», нам не пришлось возиться с учебными колесами. Он уже умел держать равновесие, и ему просто нужно было научиться крутить педали, а затем тормозить.

Детские велосипеды продаются как отдельный класс товаров уже почти сто лет. За это время произошло множество изменений в дизайне: появились тренировочные колеса, более толстые шины, амортизирующие вилки и сиденья, все больше и больше скоростей, а также приспособления, соединяющие детский велосипед со взрослым, как вагончики.

Примечательно, но, пожалуй, неудивительно, учитывая наши открытия, как много времени потребовалось на то, чтобы кто-то додумался вычесть педали, благодаря чему двухколесные велосипеды стали доступными для совершенно новой возрастной группы – и приобрели спрос среди родителей.

Подобно тому, насколько малы шансы у стоп-листа ненужных дел против временнóго голода, настолько же маловероятно, что вычитание сможет породить инновации. Однако Эзре стоит поблагодарить маловероятное вычитание педалей за дополнительные годы веселья.

В случае изобретателя велосипеда Strider Райана Макфарланда, как и в случае Анны Кейчлайн с ее пустотелыми кирпичами, вычитание привело к созданию продукта явно лучшего, чем прежние. А вычитание настолько редко встречается в современных инновациях, что уменьшение даже не обязательно должно повышать функциональность. Только новизна может быть востребована на рынке.

Примерно в то время, когда Чип перестал кататься на картинге, Nike стала миллиардной компанией, которая доминировала на рынке кроссовок и превратилась в крупнейшего производителя спортивной одежды в мире. Если мы с Чипом и Джошем еще не носили кроссовки Nike Air – любую модель с прозрачным окошком в подошве, – то усердно уговаривали родителей их купить.

За десять лет до того, в 1977 году, Марион Руди пытался всучить свою концепцию подошвы с накачанным в нее воздухом десяткам обувных фирм, ни одна из которых не хотела ее реализовывать. Как обычно, на уровне интуиции людям не казалось, что меньше – значит лучше. В конце концов Руди дошел до Nike, тогда еще небольшой и узкоспециализированной компании. Как гласит история, соучредитель Nike Фил Найт взял пару прототипов обуви на пробежку, и ему понравились ощущения. Компания Nike начала продавать обувь своим основным клиентам – элитным бегунам. В конце концов маркетологи Nike поняли, что модель Air привлекает людей вроде меня и моих двоюродных братьев.

В течение десятилетия меньшее в исполнении Nike было невидимым. Нужно было просто поверить, что внутри подошвы есть воздух. Дела пошли в гору, когда компания Nike сумела наглядно представить идею Руди. В культовых Air Max 1 появилось прозрачное окно на боковой стороне подошвы. Это окошко делало меньшее заметным, а заметное меньшее – востребованным на рынке.

Вот как об этом поворотном моменте в истории кроссовок размышляет Тинкер Хэтфилд, дизайнер, представивший Air Max 1: «Люди искали что-то другое… тот факт, что [у Air Max 1] было воздушное окно с цветной рамкой в подошве, означал, что они значительно отличались от других кроссовок в свое время».

Видимое меньшее – не единственная причина успеха Nike (мы с двоюродными братьями и сестрами носили бы и кеды, если бы их носил Майкл Джордан). И возможно, в этом пузыре есть какая-то функциональность. Но нет никаких сомнений в том, что отличия, на которые ссылается Хэтфилд, сыграли свою роль. Вычитание в исполнении Nike поразило нас как очень свежий взгляд на кроссовки.

Райан Макфарланд вычитáл, чтобы распространить радость езды на велосипеде на новую демографическую группу. Тинкер Хэтфилд вычитáл, чтобы создать что-то другое, что удивит и восхитит своей свежестью. Я задался вопросом, действительно ли вычитающие новаторы – редкость.

Google ведет базу данных патентов, выданных в Соединенных Штатах. Эти патенты фиксируют и защищают от подражателей единственные в своем роде модификации продуктов, процессов и машин. Я хотел выяснить, можно ли с помощью компьютерного анализа текста патентных описаний сделать обобщение об изменениях, лежащих в их основе. Описание патента, в котором неоднократно использовались такие слова, как «добавить» и «больше», указывало на один подход к изменениям, а слова «вычесть» и «меньше» указывали на противоположный.

Мои размышления превратились в полезную информацию благодаря Кейтлин Стенгер, в то время студентке выпускного курса, и Кларе На, которая тогда училась на втором курсе бакалавриата. Сначала Кейтлин и Клара нашли восемь ближайших синонимов для сложения и вычитания. Затем, с помощью программы анализа текста, они просканировали миллиарды слов описаний патентов и отметили каждый случай использования одного из наших добавляющих или вычитающих синонимов. Мы знали, что при таком компьютеризированном подходе будут пропущены некоторые патенты, которые человек мог бы счесть вычитающими, но в которых не было использовано ни одного из наших синонимов вычитания. Это вполне нас устраивало, потому что то же самое будет и с добавлением.

Некоторые из обнаруженных нами патентов слишком хороши, чтобы в них поверить.

Фаворитом в категории добавления является:

Многоуровневые/многопороговые/многоперсистентные атомные часы для мониторинга GPS/GNSS

А вот любимец из категории вычитания:

Бюстгальтер без спинки и с возможностью убрать бретельки, оснащенный укрепляющей пластиной

Да, вы наверняка заметили, что укрепляющая пластина в этом бюстгальтере «без спинки и с возможностью убрать бретельки» отражает новатора, который думал о сложении и вычитании.

Наши исследования выявили большее, чем просто забавные примеры. За более чем сорок лет существования патентов, доступных в цифровом формате, добавляющие синонимы используются примерно в три раза чаще, чем вычитающие. Более того, с течением времени дисбаланс увеличивается. Использование вычитающих терминов остается относительно неизменным с 1976 года, в то время как использование добавляющих терминов почти удвоилось. И язык патентов не просто отражает обычные модели использования слов. Если в патентном тексте наши вычитающие синонимы встречались гораздо реже, чем добавляющие, то в газетных текстах они встречаются чаще, чем добавляющие.

Исходя только из этого исследования можно задаться вопросом: может быть, сложение просто является лучшим способом получить патент? Возможно, сами рационализаторы не пренебрегали вычитанием, а реагировали на систему, в которой добавление большого количества приставок «много-» в названии проекта повышает вероятность его одобрения. Тем не менее шаблон в патентах подозрительно похож на сложение, которое мы наблюдали в случаях с построением маршрутов, строительством из конструктора «Лего» и в тестах с сетками – он мешает людям вносить лучшие изменения.

Учитывая современные тенденции к добавлению, возможно, основная проблема заключается в том, что меньшее не окупается в условиях капиталистических рыночных отношений. В конце концов, одна из отличительных черт капитализма – накопление капитала – по определению связана с добавлением. Пожалуй, любые попытки перестать пренебрегать вычитанием тщетны, потому что система не работает. Производители не смогут процветать, если будут отнимать. Докер-активист Лео Робинсон был коммунистом. Я не смог выгадать за счет вычитания площади своего дома.

К настоящему времени мы убедились, что вычитание все же может иметь смысл – в историях успеха велосипедов без педалей, пустотелых кирпичей или даже просто удовлетворения от своей непохожести на остальных, как в случае с Nike Air. Вспомним Сью Бирман, тех, кто решил изъять инвестиции из режима апартеида, тех участников исследования Лиз Данн, которые платили за то, чтобы чего-то не делать, – все они нашли способ использовать конкурентный рынок так, чтобы и дальше двигаться к благополучию, которого жаждало поколение моей бабушки.

Поскольку мы переключили внимание с понимания того, почему мы пренебрегаем вычитанием, на то, как нам лучше искать меньшее, давайте узнаем, как это получается у наших недавних примеров.

Райан Макфарланд, со своей стороны, демонстрирует множество своих лиц прямо у себя в Инстаграме: @striderdad. Макфарланд объясняет свое велосипедное прозрение именно двойственностью своей личности: «Папа внутри меня хотел помочь [своему сыну] научиться кататься, а мой внутренний гонщик хотел сконструировать для него лучший велосипед». Хейзел Роуз Маркус гордилась бы им.

Кроме того, Макфарланд иллюстрирует другой способ увидеть вычитание: он фокусируется на людях. Я не имею в виду, что среднестатистический изобретатель полностью их игнорирует. Просто в центре внимания обычно оказываются технологии, то, что инноваторы создают якобы для людей.

Вот как Макфарланд описывает процесс вычитания в поисках скрытого меньшего:

Когда я добрался до ходовой части (педалей, шатунов, подшипников, цепи, звездочек), я понял, что они добавляют бóльшую часть веса и сложности в управлении. Тогда я взял паузу, размышляя о том, как облегчить ходовую часть.

Макфарланд продолжает описывать, как развивалась его мысль об облегчении ходовой части:

Может быть, просверлить в ней отверстия?

А нельзя от нее что-нибудь отрезать?

Пока наконец не задумался… а может просто ее убрать?

До того момента Макфарланд думал только о велосипеде.

Но, узнав, что ответ на последний вопрос о вычитании был положительным, Макфарланд задумался о людях.

Он понял, что не просто пытается переделать велосипед. Ему пришлось иметь дело с велосипедом, двухлетним ребенком и тем, как помочь им взаимодействовать. Как только Макфарланд рассмотрел человеческий фактор, ему, тоже отцу, стало очевидно, что у двухлетнего малыша будет достаточно энергии, чтобы приводить велосипед в движение. А сосредоточившись на человеке, Макфарланд обнаружил, что двухлетний ребенок может сам держать равновесие.

Обычно, чтобы развить силу и координацию для вращения педалей, требуется не менее четырех лет опыта жизни на Земле, но если убрать необходимость крутить педали, то умение держать равновесие становится вполне достижимым уже через два года. Балансирование на двух колесах – неожиданный навык для двухлетнего ребенка.

После того как Эзра промчался вокруг монастыря своей двоюродной бабушки, она настойчиво просила меня объяснить ей, что за технология позволяет его велосипеду Strider автоматически сохранять вертикальное положение. Инженеры потратили целую вечность, пытаясь создать машины, которые могли бы ходить и держать равновесие, как человек. Даже восьмидесятилетние монахини, похоже, настолько привыкли фокусироваться на объекте, отдавая должное технологии, что двоюродная бабушка Эзры решила, что сила равновесия должна быть заложена в велосипеде Strider. Но невидимая сила скрывалась в ее внучатом племяннике. Судя по серьезному и целеустремленному выражению лица Эзры, катающегося на велосипеде, он этим гордился.

По мере того как общество признало стремление к большему моральным, к моменту инаугурационной речи Трумэна перспективность прикладной науки также набирала обороты. Рост был дорогой к лучшему будущему, как и технологии. Манхэттенский проект по созданию атомной бомбы помог положить конец Второй мировой войне.

Трумэн призвал международную аудиторию поставить новые технологии на службу развитию и восстановлению. «Мы должны предоставить миролюбивым народам доступ к нашим техническим достижениям», – сказал он, пригласив другие страны «объединить технологические ресурсы в этом начинании». Он похвастался, что «наши ресурсы технических познаний постоянно растут и являются неисчерпаемыми». Он даже связал видение большего со своей любовью к технологиям: «Ключом к увеличению производства является более широкое и энергичное применение современных научных и технических знаний».

Я не стану перечить ничему из сказанного Трумэном, покуда мы определяем технологию как научное творчество. В таком случае атомная бомба – это технология, как и период тишины Лесли Перлоу. Однако когда мы неверно воспринимаем технологию просто как совокупность создаваемых машин, то можем упустить из виду людей.

Если мы сфокусируемся на главном, снятие педалей с велосипеда для начинающих станет очевидным. Однажды, бегая рядом с Эзрой, когда он проезжал по нашей улице на своем велосипеде, я сказал ему: «Тебе повезло. Когда я рос, у нас вообще не было велосипедов Strider».

Без тени иронии он спросил: «Разве у вас не было гаечных ключей?»

У нас было много гаечных ключей. Но до появления Райана Макфарланда никто не применял их к велосипедным педалям. Макфарланд сделал это первым и продал более двух миллионов велосипедов Strider по цене около ста долларов каждый, и это лучший способ потратить эти деньги. Его некоммерческая организация пожертвовала эквивалент миллионов долларов в деньгах, товарах и времени, чтобы еще больше детей смогли кататься на велосипедах. Конечно, капитализм поощряет добавление. Но, как напоминает нам Макфарланд, дело в сложении и вычитании, а из вычитания можно получить большую прибыль. Особенно если учесть, что за деньгами стоят люди.

От памятников и реконструкции домов до патентов и нашего драгоценного времени – в основе лежит одна и та же история. Экономические силы усиливают биологические и культурные, и в итоге только один из шестидесяти участников наших исследований вычитает, чтобы усовершенствовать конструкцию из «Лего».

Стимул к добавлению может быть очень действенным, но у него нет необратимого характера, и сработать он может и в отношении меньшего. Как мы уже видели, определенные подсказки и ракурсы могут заставить нас чаще думать о вычитании. Чем больше мы хотим вычесть, тем выше вероятность того, что мы дойдем до меньшего, чем чаще мы тренируем определенные связи в нашем мозге, тем больше мы захотим вычесть, и так далее.

Между тем наши инстинкты добавления, культуры большего и экономики роста приводят к тому, что мы можем многое выиграть от вычитания. Производство молока благодаря Лайзе Джексон выиграло от законодательной процедуры, которая отменила необходимость собирать капли молока при разливе. Рекомендуемое Лесли Перлоу неделание, забавно реализованное Чипом, оказалось эффективнее из-за своей новизны. И будь то сквер в Гарлеме, площадь в Саванне или Мемориал ветеранов войны во Вьетнаме Майи Лин, результат физического вычитания усиливается из-за окружающего поля. Пока все добавляют, стоит оттачивать противоположный навык.

Сейчас мы признаем и уважаем трудность вычитания. А теперь давайте попробуем что-нибудь вычесть.

Глава 5

Как нам заметить меньшее. Находим и применяем вычитание

«У меня не было времени писать вам короткое письмо, поэтому я написал длинное». Марку Твену часто приписывают эту остроту, и, несмотря на отсутствие доказательств того, что он в самом деле это сказал, недостатка в подобных высказываниях нет. Среди тех, кто признавался, что писал больше, потому что знал, что меньшее количество займет больше времени, – государственный деятель Цицерон, ученый Паскаль, эссеист Торо[20], а также государственный деятель, ученый и эссеист Бен Франклин. Моя любимая версия – потому что в ней задействован врач, который тоже просвещал мир, ставя под сомнение свои собственные усилия, – это версия Джона Локка[21]: «Но, признаться по правде, мне сейчас слишком лень или слишком некогда, чтобы сократить это письмо».

Будь то писательство или строительство, идеи или вещи, мы все сталкиваемся с ситуациями, в которых проще и практичнее всего оставить все как есть. Герберт Саймон, получивший Нобелевскую премию по экономике за свои достижения, обнаружил, что тенденция останавливаться на достаточно хорошем широко распространена. Саймон назвал эту тенденцию «разумной достаточностью» (англ. satisficing от слов satisfying («удовлетворяющий») и sufficing («достаточный»).

Как обнаружил Саймон, нам достаточно того, что теоретически возможные улучшения могут оказаться слишком трудными, не стоящими усилий или ненужными. В таких случаях несовершенная «разумная достаточность» имеет смысл. Это самый быстрый путь к цели. Когда я покупаю продукты, то беру первую попавшуюся банку соуса для пасты, которая не содержит мяса, стоит меньше пяти долларов и не сводит на нет все мои попытки удержать ежедневное потребление натрия Эзрой в пределах рекомендуемой нормы. Конечно, я мог бы потратить больше времени и найти банку с более полезным составом по более низкой цене, но я уже пошел выбирать лапшу.

Останавливаясь на достаточно хорошем, мы защищаем себя от напрасной траты усилий, но если мы не будем осторожны, та же склонность может помешать нам вычесть, когда усилия могут окупиться. Это относится не только к остроумному письму Марка Твена. Вспомните велосипеды для начинающих. У стандартного велосипеда с педалями меньше деталей, чем у велосипеда с тренировочными колесами, но при этом начинающий велосипедист не может сразу же держать равновесие. Это меньшее, которое предшествует достижению разумной достаточности, – по примеру Джона Локка назовем его «ленивым меньшим». Велосипед с педалями и учебными колесами достаточно хорош, потому что велосипедист-новичок может удерживаться на нем в вертикальном положении. Но версия Райана Макфарланда, беговел Strider, выходит за рамки достаточно хорошего, более эффективно помогая начинающему велосипедисту. Нам интересно это меньшее за бо́льшим: меньшее после разумной достаточности.

Для того чтобы добраться до состояния после разумной достаточности, требуется больше шагов. Затем, даже если мы приложим усилия, чтобы выйти за рамки достаточно хорошего, мы все равно столкнемся со всеми знакомыми силами, противодействующими меньшему, начиная с нашей склонности не замечать вычитание, инстинкта прибавления и заканчивая обществом, построенным на идее «больше – лучше». Другими словами, дополнительные усилия могут привести к меньшему после разумной достаточности, но до тех пор, пока мы не научимся вычитать, дополнительные усилия будут приводить к большему после разумной достаточности.

Рисунок 8. Более длинный путь к меньшему после разумной достаточности.

Это можно изменить. Исследовав мир добавления, мы теперь понимаем, как пренебрегаем вычитанием, возможно на таком уровне, о котором Франклин или Локк никогда даже не задумывались. Вооружившись этим пониманием, мы можем двигаться дальше к обретению равновесия. Мы упускаем шансы на вычитание. Как же их находить? И как заставить других принять в этом участие?

Эдвард Тафти находит и с выгодой для себя делится меньшим. Несколько сотен тысяч человек заплатили за очные семинары Тафти, а пять его самостоятельно изданных книг разошлись миллионными тиражами. Тафти был профессором политологии в Йельском университете, но сейчас он занимается «информационным дизайном» – областью, которую он создал, привнеся математику и науку в графический дизайн. На своих семинарах и в книгах Тафти разбирает примеры эффективного информационного дизайна, выявляя общие принципы, которые применимы независимо от того, где отображается информация – на экранах компьютеров, уличных указателях или в виде рисунков в книге.

Используя эти проверенные временем принципы обмена информацией, Тафти помогает другим перейти от достаточно хорошего к выверенному меньшему, которое его превосходит.

Некоторые из принципов Тафти определяют проблему добавления. Он придумал термин «графический мусор», чтобы привлечь внимание ко всем отвлекающим и в лучшем случае бесполезным элементам, которые обычно попадают на графики. К графическому мусору относят добавление третьего измерения к двухмерным данным, дополнительных линий сетки, излишнее выделение осей, а также менее важные надписи и числа, изображенные таким же шрифтом, что и более важные. На рисунке ниже представлена пересмотренная версия первого рисунка в этой главе и (надеюсь) пример того, как удаление графического мусора добавляет ясности.

Рисунок 9. Меньшее после разумной достаточности: без графического мусора.

Удаление графического мусора – один из способов достичь более масштабной графической цели Тафти: максимизировать соотношение информации к количеству использованных чернил. Коэффициент Тафти удобен для того, чтобы каждый мог оценить и отредактировать свои графики, способствуя более взвешенному использованию сложения и вычитания. Стремясь к достижению максимального соотношения, мы можем добавлять информацию и вычитать чернила, или как говорит Тафти: «Стирайте то, что не содержит информации. Стирайте избыточную информацию. Пересматривайте и редактируйте».

Когда мы максимально увеличиваем соотношение информации к чернилам, данные, которыми мы делимся, могут не просто оправдать ожидания. Они могут привести к неожиданному открытию. В качестве примера Тафти приводит Мемориал ветеранов войны во Вьетнаме, созданный Майей Лин. Настойчивое желание Лин выгравировать имена погибших в хронологическом порядке (а не в алфавитном) показывает масштабы и динамику военных действий, при этом не требуя нанесения дополнительных надписей на стену.

Для создания более краткого письма на уровне разумной достаточности требуется больше усилий, и то же самое можно сказать о графических средствах, позволяющих увеличить информативность визуального материала. Но усилия того стоят, поэтому советы Тафти изучают начинающие дизайнеры, художники и ученые, и поэтому Bloomberg назвал Тафти «Галилеем графического мира». Поскольку Тафти специализируется на искусстве вычитания в скульптуре, я называю его, вслед за The New York Times, «Да Винчи в области обработки информации».

А вот Кейт Орфф я считаю «Тафти из мира вещей». Тафти учит нас вычитанию информации на уровне после разумной достаточности, а Орфф показывает, как это сделать при планировании ландшафта.

Для этого требуется больше физических шагов, точно так же, как и для вычитания требуется больше умственных усилий. Чтобы вычесть лишнюю фразу, нужно сначала ее написать. Чтобы снести пустующий дом в Гарлеме, кто-то должен сначала его построить.

А чтобы открыть реку, нужно сначала ее скрыть.

В начале лета 1833 года в Лексингтоне, штат Кентукки, проживало около шести тысяч человек. К осени более пятисот из них умерли от холеры. Те, кому повезло, умирали быстро. Другие держались по многу дней, а их мозг осознавал, как из их тела уходит вода. Трупы накапливались быстрее, чем их успевали похоронить. Дети-сироты бродили по улицам, выпрашивая еду.

Как и многие города, Лексингтон вырос вокруг реки. Река Таун-Бранч давала городу жизнь, обеспечивая его водой для питья, выращивания сельскохозяйственных культур и работы мельниц. Однако при разливе Таун-Бранч вода смешивалась с человеческими экскрементами из отхожих мест и экскрементами животных – свободно разгуливающих свиней и коров. Поскольку Лексингтон стоит на пористом известняке, поверхностные стоки из выгребных ям просочились в подземные воды, которые питали городские колодцы. Гибель населения Лексингтона от холеры можно было бы предотвратить, если бы река Таун-Бранч не затопила город.

Люди начали контролировать поток Таун-Бранч через Лексингтон. Они прокладывали и укрепляли каналы, чтобы направлять течение воды и сдерживать приливы. Постепенно они застроили Таун-Бранч зданиями, фабриками и дорогами. В тех немногих местах, где реку еще было видно, ее нельзя было отличить от дренажной канавы.

Такова была ситуация в Лексингтоне, когда город вступил в XXI век. Население приближалось к тремстам тысячам человек, а городские власти искали пути улучшения облика центра города. В 2013 году они провели конкурс проектов, и его призового фонда и престижности хватило, чтобы привлечь заявки от крупных архитектурных фирм, которые специализируются на возрождении городов.

Победитель удивил всех: им оказалась крошечная фирма Кейт Орфф под названием SCAPE. Отчасти благодаря тому, как Орфф и ее фирма преобразили Лексингтон, теперь они все время на слуху.

План Орфф по преображению Лексингтона называется Town Branch Commons – общественное пространство, пролегающее на протяжении свыше трех километров вдоль исторического русла реки через центр города. Как и в случае перестроек, связанных с преодолением последствий холеры, проект Орфф нацелен на предотвращение наводнений и даже фильтрацию воды из Таун-Бранч. Проект предусматривает создание зеленого пространства и многофункциональной тропы, соединяющей центр Лексингтона с окрестными лошадиными пастбищами. Умиротворяющая красота воды возвращается в центр города благодаря стратегически расположенным водоемам и водяным «окнам», прорубленным в известняке.

Работа Орфф представляет собой исследование меньшего после достижения разумной достаточности. На пути к достаточно хорошему лексингтонцы добавили канализацию и каналы, чтобы контролировать Таун-Бранч, а затем застроили ее дорогами и зданиями. Так происходило повсюду: ручей Минетта скрывается под улицами Гринвич-Виллидж, в нескольких милях к югу от парка имени братьев Кольеров в Гарлеме. Айлайс-Крик протекает под Сан-Франциско Сью Бирман. Благодаря закрытию водных путей в этих местах улучшились санитарные условия и появилась дорогостоящая недвижимость. Были и непредвиденные последствия, такие как деградация среды обитания и наводнения ниже по течению, но когда холера перестала опустошать города, проявилась разумная достаточность.

Однако в планах Орфф по улучшению Лексингтона XXI века нашлось место и добавлению, и вычитанию. Она удалила бетон для прокладки многофункциональной тропы. Она вырубила известняк, чтобы сделать пруды и водные «окна». Основанный на вычитании, дизайн Орфф не только оправдывает ожидания, предотвращая затопление центра города, но и превосходит их, а значит, перенастраивает, воссоединяя людей с землей и водой.

На фоне застроенного Лексингтона Town Branch Commons может показаться чем-то естественным и даже задуманным самой природой. Новый парк в западной части квартала можно принять за оазис, созданный при основании Лексингтона, как Центральный парк в Нью-Йорке. Извилистое зеленое пространство, увлекающее людей через центр города, может показаться тщательно спланированным с самого начала, подобно площадям в Саванне. Но на самом деле эти на первый взгляд простые пространства меньшего являются вычитаниями. Меньшее – результат взглядов и усилий Кейт Орфф.

Чтобы достичь меньшего после разумной достаточности, Орфф и ее команде пришлось сделать больше. Им пришлось подумать о трубах, насосах, бетоне и других проверенных способах управления водой. Кроме того, им необходимо было увидеть окружающее поле. Им приходилось думать об уникальной геологии Лексингтона, его сельских окрестностях и, как Райан Макфарланд, о людях – как в настоящем, так и в будущем города. Орфф, несомненно, пожертвовала краткосрочной выгодой, чтобы учесть весь этот контекст. Для профессионального дизайнера потратить больше усилий на конкурсную заявку – значит увеличить количество неоплачиваемых часов работы. Но если достаточно хороший соус для пасты меня устраивает, то «достаточно хороший Лексингтон» для Кейт Орфф был неприемлем.

Время, потраченное на дополнительные размышления, не прошло даром. Когда пришло время финансировать строительство по проекту-победителю авторства Кейт Орфф, подход с меньшим после разумной достаточности окупился. План быстро привлек более двадцати миллионов долларов в виде федеральных грантов, семь миллионов долларов от штата Кентукки и двенадцать миллионов долларов из местных источников. После получения финансирования физическое преобразование Лексингтона началось в начале 2020 года.

Сама Орфф и ее фирма сейчас пользуются большим спросом. После победы в конкурсе проектов для Лексингтона она спроектировала набережную в Бруклине, убрав дороги и восстановив природные системы, чтобы защитить жителей Нью-Йорка от следующего супершторма. На другом конце страны, в Области залива Сан-Франциско, Орфф «вскрывает» небольшую реку Аламеда, устраняя рукотворные барьеры, чтобы она снова могла приносить осадочные отложения и питать защитные приливные экосистемы.

Чтобы добраться до меньшего после разумной достаточности, зачастую требуется, чтобы что-то уже было добавлено, будь то русло реки, формулировка аргумента или нагромождение графических элементов. Важно признать, что мы не начинаем с нуля, потому что в самом начале добавление создает ментальное препятствие для меньшего. Когда мы видим, что что-то уже сделано, то склоняемся оставить все как есть. Все, что есть, должно быть либо необходимым, либо слишком трудоемким, чтобы изобретать заново. Или, как говорят бесчисленные сторонники разумной достаточности, если ничего не сломано, не надо чинить. Начать с добавления достаточно, чтобы превратить Джона Локка в лентяя, но чтобы добраться до меньшего, нужно прилагать усилия.

Добраться – это лишь половина дела. Еще нам необходимо, чтобы другие люди замечали наше меньшее после разумной достаточности. Нам нужно, чтобы наша аудитория и клиенты, друзья и родственники оценили, что мы на самом деле изменили ситуацию к лучшему. Заметность помогла Кейт Орфф выиграть конкурс проектов, когда она предложила убрать инфраструктуру из центра Лексингтона. Заметное меньшее – это метод создания слайдов в стиле Тафти, которые не покажутся вашей аудитории ленивыми.

Хороший образец письма иллюстрирует этот принцип. Эксперты, примеры и исследования – все это говорит об одном и том же: чем меньше, тем объективно лучше. Это то, что признавал Твен (возможно) и его предшественники. В этом заключалась суть признанной Эрнестом Хемингуэем практики удаления частей из рассказов, согласно «теории, что можно исключить что угодно… и пропущенная часть усилит рассказ». «Меньше – значит лучше» – вот что показывают данные исследования в работе Дэниела Оппенгеймера Consequences of Erudite Vernacular Utilized Irrespective of Necessity: Problems with Using Long Words Needlessly («Последствия употребления научного вокабулярия без необходимости: проблемы избыточного использования длинных слов»). Трудно окончить колледж, не прочитав или хотя бы не получив задание прочитать «Странка и Уайта». Составленное за десятилетия преподавания английского языка руководство по написанию текстов авторства Уильяма Странка-младшего было обновлено в 1959 году его бывшим студентом Э. Б. Уайтом. Получившаяся в результате книга «Элементы стиля» до сих пор встречается в учебных планах многих курсов чаще любых других.

Наверное, самый известный совет Странка и Уайта представляет собой прямое напоминание о вычитании: «Опустите ненужные слова».

Учитывая все эти расхожие мнения, мы с Гейб, Беном и Энди думали, что писательская деятельность – это одна из ситуаций, в которой мы можем наблюдать за тем, как люди вычитают. Увы, внося изменения в свои или чужие изложения, наши участники, как правило, добавляли. Похоже, они не усвоили идеи Странка и Уайта.

Или, возможно, наши участники знали об этих более удачных приемах, но полагали, что их экзаменаторы не заметят, если они что-нибудь уберут. Исследования показали, что длина довода часто служит косвенным показателем его качества. Возможно, наши участники слышали, что более длинные ответы на стандартизированных тестах получают более высокую оценку. Только из-за того, что более лаконичные тексты оцениваются объективно выше, нам напомнили, что на самом деле важно то, как реагирует ваша аудитория.

Кортни была в числе студентов, которые участвовали в конкурсе проектов, в результате которого у нашего дома появилась пристройка. Пару лет спустя, подавая документы в аспирантуру, она поделилась со мной вопросом, который я, по ее мнению, должен был счесть забавным. Среди вопросов, задаваемых Гарвардской высшей школой дизайна, был такой:

Как вы относитесь к фразе «Меньше – значит больше», афоризму, встречающемуся во многих дисциплинах? (300 слов)

Что меня завораживает в этом вопросе, так это количество слов в конце задания. Три сотни слов – это максимальный объем, разрешенный Кортни? Или минимальный? Или примерная цель? Осознавал ли автор вопроса иронию предложения точного количества в вопросе о том, что меньше – значит больше?

Можно, конечно, придираться к Гарварду, но ведь во всех учебных заведениях преподаватели поощряют нас добавлять. Преподаватели истории уточняют, что эссе должно иметь длину «не менее десяти страниц». Преподаватели математики снимают баллы, если вы «не продемонстрируете свою работу». Даже когда у нас напрямую не просят большего, мы его даем сами. Кто из нас ни разу не оставлял часть эссе, проекта или расчета не из-за того, что она улучшала нашу работу, а из желания, чтобы проделанная нами работа была замечена?

Чтобы сдать ответ объемом гораздо меньше трехсот слов, Кортни пришлось бы преодолеть эволюционный инстинкт – показать свою компетентность, доказать другим, что она может формировать свой мир. Более того, она могла с уверенностью предположить, что почти все ее коллеги-абитуриенты напишут около трехсот слов. В конце концов, триста слов – это видимое свидетельство того, что вы вложили в работу свое время и мысли. Длинный ответ по ошибке не примут за ленивое меньшее. Однако Кортни была полна решимости. Она поставила на кон свою компетентность, сдав хайку из десяти слов:

Разрушенная стена или единственная открывшаяся дверь могут значить гораздо больше.

Будь то в учебе или в реальной рабочей ситуации, нам проще показывать больше. Когда проектная фирма представляет свою концепцию развития Лексингтона с современными новыми зданиями, более широкими дорогами и встроенными в них крошечными компьютерами для сбора данных, этим она заверяет того, кто за все это заплатит, что привлечение профессионалов было разумным шагом. Когда Кейт Орфф вычитает, чтобы подчеркнуть природную красоту Лексингтона, она рискует показаться несерьезной. Она прикладывает больше усилий, а показать может меньше.

Итак, что же делать, если вы вышли за рамки разумной достаточности, а люди не реагируют на ваше меньшее? Как сделать неоспоримым то, чего нет? Как не только убрать слова, но и заставить поклонников и критиков выразить свое восхищение?

«Хемингуэй из Нью-Джерси», Брюс Спрингстин, называет свой альбом Darkness on the Edge of Town «пластинкой самурая, полностью раздетого для борьбы». Помните, что для того чтобы «раздеться», нужно изначально иметь на себе то, что можно будет «снять», будь то рок-композиция, застроенный город или замусоренный диаграммами график.

Спрингстин вычитáл слова, чтобы добиться характерных для Darkness текстов. С предыдущими альбомами он доказал, что более чем способен к витиеватым речевым оборотам. Вот первая строка песни Blinded by the Light, первого трека с дебютного альбома Спрингстина Greetings from Asbury Park: «Madman drummers bummers and Indians in the summer with a teenage diplomat» («Сумасшедшие барабанщики, бездельники и индейцы летом с подростком-дипломатом»).

Сравните это многословие с открывающей строкой песни Racing in the Street из альбома Darkness.

Спрингстин опустил ненужные слова точно так же, как он сокращал длинные слова при создании альбома Darkness. В среднем каждая песня альбома содержит около 225 слов, что значительно меньше, чем в композициях на любом из его предыдущих альбомов.

Кроме того, в Darkness урезана и инструментальная часть. Как пишет Спрингстин в своей автобиографии: «Когда ударные звучат мощно, но умеренно, они оставляют место для громкого гитарного саунда. Когда гитарные партии звучат мощно, но стройно, ударные могут быть размером с дом».

Мало того что отдельные песни на Darkness отличаются упрощенным звучанием, альбом в целом является примером настойчивого вычитания. Спрингстин сократил список из более чем пятидесяти записанных треков до десяти. Некоторые из них стали хитами других исполнителей: Патти Смит добралась до 13-го места в чартах с песней Because the Night. Гэри Ю. С. Бондс достиг пиковой отметки, 11-го места, с песней This Little Girl. Сестры Пойнтер заняли 2-е место с песней Fire. Смелость, с которой он вырезал эти хиты из своей самурайской пластинки, впечатляет еще больше, если учесть, что в то время у него еще не было сингла в топ-20.

Спрингстин жертвовал словами, звуками и песнями. Но, поскольку он так настойчиво вычитал, его меньшее стало заметным. В своей статье для Rolling Stone известный рок-критик Дэйв Марш, которого трудно впечатлить, назвал Darkness «не чем иным, как прорывом», альбомом, который «коренным образом меняет наше восприятие рок-н-ролла, то, как он записан, как он исполнен». Престижное издание New Music Express назвало его альбомом 1978 года, и он по-прежнему находится в списке лучших альбомов рок-музыки всех времен. Эстетика упрощения вдохновила целый спектр рок-музыкантов – от представителей гранжа Pearl Jam до альтернативных рокеров Rage Against The Machine и The Killers, выступающих в направлении нью-вейв.

Не нужно быть рокером или критиком, чтобы оценить самурайскую пластинку Спрингстина. Я знал, что Darkness отличается от других альбомов, еще до того, как понял, чем именно, и многие фанаты согласились с этим. За альбомом последовал тур из 115 концертов, который наконец избавил Спрингстина от долгов, и с тех пор он продал десятки миллионов альбомов и билетов. Даже сейчас, когда в активе Спрингстина накопилось более трехсот песен, сет-листы его концертов чаще всего включают как минимум половину из десяти композиций с альбома Darkness. (Вероятнее всего, Badlands, The Promised Land, Prove It All Night и заглавный трек. Плюс, если повезет, колыбельная Эзры.)

Как и Спрингстин, Майя Лин упорно стремилась к заметному меньшему, чтобы ее анонимный проект был замечен среди кучи работ от более чем 1400 участников. Кейт Орфф тоже проявила настойчивость, совершенствуя сложную сеть прудов и водных «окон» и наделяя центр Лексингтона видимым шармом.

В 2017 году Фонд Макартура наградил Орфф одной из своих наград с точным названием Genius («Гений») за исключительную креативность, отметив, что Орфф расширила «границы традиционной ландшафтной архитектуры». Настойчивое вычитание Спрингстина перевернуло наше восприятие рок-н-ролла. Заметное меньшее с подачи Орфф расширило границы отрасли. Стоит достаточно вычесть, и в итоге то, чего нет, войдет в историю.

Одна из моих попыток поупражняться в заметном меньшем представлена на обложке этой книги. Я надеюсь, что нисходящая наклонная линия напоминает о постоянном вычитании, которое приведет вас от разумной достаточности к заметному меньшему. Поскольку дизайн по большей части является заслугой профессионального дизайнера обложек, я надеюсь, что она напомнит вам и о том, что для достижения заметного меньшего зачастую нужно попросить о помощи.

Рисунок 10. Заметное меньшее (с помощью редактора).

Нет ничего постыдного в том, чтобы обратиться к стороннему мнению. Когда мы что-то создаем, будь то «окно», прорубленное в известняке, не вошедшая в альбом Darkness песня или абзац текста, привязываться к своей работе – это естественно. Даже если предыдущая работа не связана с принимаемым решением, избавление от нее вызывает у нас чувство, что мы зря потратили силы. Вот почему когда моя команда попросила участников усовершенствовать свое изложение, они убрали еще меньше слов, чем в случае с чужим пересказом. Редко встретишь таких Кортни, которые могут отправить в Гарвард хайку.

Всем остальным нужна помощь, в идеале от человека, не привязанного к нашим предыдущим работам, и, возможно, даже от того, кто профессионально умеет искать меньшее. Эрнест Хемингуэй работал с Максом Перкинсом, редактором, который также помог проявить себя Ф. Скотту Фицджеральду, Томасу Вулфу и Марджори Киннан Ролингс. Тандем Странка и Уайта сработал, потому что Уайт был редактором.

Большинство текстов, которые мы покупаем, выигрывают от того, что редакторы находят то меньшее, до которого мы не можем добраться самостоятельно. Даже после того, как я подверг каждое слово из этой книги испытанию на прочность, редактор прочитал на десятки тысяч моих слов больше, чем их здесь в итоге осталось. Уверяю, мои читатели только выиграли от того, что я обратился за помощью.

Пока моя команда разбиралась со сложением в рамках наших первых исследований, я убедил с десяток студентов записаться на первую версию моего курса по вычитанию. В первый день занятий, после вводной информации, я попытался объяснить, чему научатся эти первопроходцы. Я начал с примера: Райан Макфарланд и долгое ожидание перед тем, как снять педали и улучшить детские велосипеды. Чтобы показать, что вычитанием пренебрегают во многих ситуациях, я поделился основными моментами из экспериментов, связанных с «Лего», сетками Энди и патентами. Далее я планировал рассказать о дублирующих силах, стоящих за таким поведением, таких как инстинкт добавления, демонстрация своей компетентности и моральность большего, которую мы недавно обсуждали. Но прежде чем я успел перейти к этим темам, не прошло и пяти минут с начала обзора моего курса, как кто-то поднял руку. Вопрос моей студентки, Сары, звучал скорее как перевод сказанного для ее однокурсников:

– Вы имеете в виду что-то вроде Мари Кондо?

Как я потом узнал, эта писательница, дока уборки, действительно знаменита. Есть такие люди, как Сара, которые давно встали под знамена Кондо. У ее адептов чистые кухни и лишь небольшое количество футболок, которые не складывают, а сворачивают в трубочку, как и советует Кондо в своей книге «Магическая уборка». Другие узнали о Кондо после просмотра ее сериала на Netflix, снятого вслед за выходом книги. Моника относится ко второй волне, вот почему нам всегда легко найти вещи в шкафу.

Кроме того, есть те, кто неохотно признает, что слышал о Кондо, но утверждает, что не читал ее книг и не смотрел ее шоу. Эти люди, особенно часто они встречаются среди преподавателей, склонны сопротивляться любой форме самопомощи, которая предписывает совершение определенных действий, особенно той, что не основана на научных данных.

Несмотря на давнюю одержимость меньшим, я принадлежал к группе «слишком крутых для Кондо» на протяжении большей части своего сотрудничества с Гейб, Беном и Энди. Но вопросы вроде того, что задала Сара, заставили меня лично разобраться в том, что она имеет в виду.

Как оказалось, время, проведенное с Кондо, не только приносит радость. Многие ее советы по наведению порядка в доме научно обоснованы. Ее уроки не основаны на исследованиях, в них нет той систематической строгости и контроля, которые отличают современную науку. Кондо и не притворяется, что так оно и есть. Ее тон, наблюдения и советы имеют глубокий характер. И все же путем проб и ошибок в одной конкретной ситуации Кондо вывела ряд советов, которые имеют и научное подтверждение. С помощью острот вроде «Лучший способ узнать, что нам действительно необходимо, – это избавиться от того, что нам не нужно», Кондо советует своим ученикам думать о хранении и выбрасывании вещей как о взаимодополняющих способах совершенствования. Целый раздел книги «Магическая уборка» посвящен ее настоятельному призыву избавляться от вещей «решительно и бескомпромиссно». В нем говорится о том, как нужно упорно стремиться к тому, чтобы замечать меньшее. Самая ценная цитата Кондо для меня звучит так: «Приведение в порядок физического пространства позволяет позаботиться о психологическом пространстве». Эмерсон оценил бы, как в этих словах объединены идеи и предметы.

Таково мое трактование учения Кондо. Вы можете с ним не согласиться, и это вполне нормально. Ее самый ценный урок для нас заключается в том, как она заставляет людей делать больше, стремясь к меньшему.

Что делает идею Кондо уникальной и действенной, так это ее акцент на «искре радости». В то время как стандартные советы по организации быта сводятся к тому, чтобы избавиться от ненужных или неподходящих вещей, Кондо переворачивает эту концепцию и фокусирует ее на нас, людях. Она говорит, что нужно сохранить то, что вызывает у нас радость, и избавиться от всего остального. У нас много футболок, кухонной техники и наборов «Лего», которые мы даже не думаем выбрасывать, но, безусловно, они не приносят нам настоящего счастья. Кондо настаивает. Если вещь не вызывает радости, пришло время отпустить ее из своей жизни.

Мантра Кондо об «искре радости» нашла такой отклик, что стала целым движением и (неизбежно) мемом. И конечно же, названием ее следующей книги. Чтобы упорно заниматься вычитанием и увлечь за собой других, нужно сделать этот процесс веселым и увлекательным.

Веселье – это не всегда что-то легкое. На самом деле трудности, связанные с вычитанием, приносят большие плоды.

Когда Эзра был совсем маленьким, над столиком, где мы меняли ему подгузники, висел мобиль с плюшевой рыбкой. Эзра плакал, когда его переодевали, пока родители не начинали раскачивать рыбку перед тем, как его уложить. Он отвлекался от слез, возбужденно перебирая ножками и ручками в такт покачивающейся рыбке. По мере взросления он научился сам ловить рыбу. Тогда он мог дотянуться настолько высоко, чтобы за нее ухватиться. Наконец в один незабываемый день Эзра сорвал свою любимую оранжевую рыбку прямо с мобиля.

Если бы мне нужно было выбрать только одно воспоминание из первого года жизни Эзры, то это было бы выражение его лица после того, как он сорвал оранжевую рыбку. На этом лице не было написано: «Похвалите меня и сфотографируйте». Он как бы говорил: «Я серьезный и способный», что подходит и для езды на велосипеде, и для сборки «Лего», и для ниндзя-тренировок.

Я сам весь засиял, когда Эзра схватил свою любимую рыбку, но он не смотрел на меня в поисках одобрения. С таким же успехом он мог бы оказаться единственным человеком в мире. Он совершенно по-новому показал себе, что может все изменить.

Когда мы показываем другим, что можем изменить мир, это и есть проявление компетентности. Когда мы показываем себе, что можем изменить мир, это называется уверенностью в своих силах. Наша уверенность в себе – это вера в то, что мы можем формировать свою мотивацию, поведение и окружение. Когда мы уверены в себе, то верим, что можем изменять идеи и вещи. Когда мы не уверены в себе, то считаем, что ситуация нам неподвластна, а значит, зачем хвататься за оранжевую рыбку, садиться на беговел Strider или предпринимать какие-либо другие попытки все изменить, чтобы она стала такой, какой мы хотим ее видеть?

Чем чаще я вижу проявление уверенности в себе на лице Эзры, тем больше убеждаюсь, что наступит время (приятное и горькое одновременно), когда он перестанет рассчитывать на нашу с Моникой помощь, а будет стараться сам ради себя и других. Если повезет, в самóм этом процессе Эзра найдет радость.

Одной из наград для тех, кто упорно продолжает совершенствоваться, является состояние, к которому может привести этот процесс. Исследователи счастья называют его потоком. Вы находитесь в состоянии потока, когда настолько погружены в занятие, что время пролетает незаметно. Внезапно в игре остается всего минута, диджей объявляет последнюю песню, или вы дошли до последнего этапа в инструкции по строительству замка из «Лего».

В своей авторитетной книге «В поисках потока» психолог Михай Чиксентмихайи излагает убедительный пример того, что эти состояния представляют собой оптимальный психологический опыт. Он утверждает, что это происходит на границе между сложностью задачи и нашими возможностями. Заставьте футболиста-старшеклассника сыграть с командой Эзры «Марун Лайонз», и он не испытает никаких затруднений. Поместите его в самый разгар матча профессионалов, и он не сумеет найти поток. Чтобы найти состояние потока, нужно постараться изо всех сил, но не впустую.

Вернемся к вычитанию: ленивое меньшее не вызывает состояние потока, потому что в нем нет ничего сложного. В нем нет никакого преобразования.

Добавлять, чтобы достичь уровня достаточно хорошего, несколько сложнее. Но разумная достаточность по определению не проверяет пределы изменений или нашу способность к их воплощению. Достаточно хороший результат не приводит в состояние потока.

Поток возникает, когда мы выходим за пределы достаточно хорошего. Следует признать, что добавление после достижения разумной достаточности также может привести к потоку. Но вычитание имеет перед ним небольшое преимущество. Чтобы лучше понять эту мысль, приведу слова Стивена Кинга о том, что «писать – это для человеческого начала, а редактировать – для божественного». Или версию Майи Лин в стиле Спрингстина: «Моя цель – снимать с предметов все лишнее… Мне нравится редактировать».

Добавление новой стоящей фразы может стать непреодолимой задачей, ведь возможны триллионы комбинаций слов. Чем выше наши стандарты, тем выше риск того, что вызов окажется сильнее возможностей, что мы почувствуем себя старшеклассниками на профессиональном матче. Писательский блокнот – это, безусловно, не состояние потока. С другой стороны, когда мы размышляем о том, как и что можно убрать из написанного, наш умственный поиск оказывается ограничен существующим. Существует множество возможностей, но тут, по крайней мере, они находятся прямо перед нами на экране или бумаге. Убирать слова, чтобы преобразовать то, что уже написано, может и не быть нашим первым порывом. Но редактирование – это тот вызов, который соответствует нашим способностям. Такой вызов может показаться божественным.

Показательно, что все наши примеры вычитания, похоже, испытывают радость от процесса преобразования. Спрингстин уже шестой десяток лет пишет и выступает, и он говорит, что последний раз он работал, когда, будучи пятнадцатилетним мальчиком, стриг газоны. Орфф – штатный преподаватель Колумбийского университета. Она может хоть завтра закрыть SCAPE и все равно обеспечивать свою семью. К тому моменту, когда Кондо приступила к созданию своего шоу для Netflix, она уже заработала миллионы на проданных книгах. А преподавание политологии позволяло Тафти оплачивать свои счета. Он целое десятилетие исследовал неизведанную интеллектуальную территорию, и ему почти нечего было показать. Когда издатели скептически отнеслись к книге политолога об информационном дизайне, Тафти во второй раз заложил свой дом, чтобы поделиться коэффициентом «информация – чернила» с теми, кто сможет им воспользоваться. Для Кондо и Спрингстина, Орфф и Тафти внешнее вознаграждение кажется второстепенным по сравнению с радостью от чувства потока.

Если для вас или вашей аудитории искра радости и поиск потока кажутся слишком слащавыми понятиями, есть более отвлеченный способ продать вычитание. Перевернуть его.

Чтобы понять, как это работает, нам нужно осознать, что идея вычитания имеет отрицательную валентность. В химии валентность относится к природному явлению, которое, оставаясь невидимым глазу, помогает объяснить поведение атомов элементов. Еще в 1930-х годах психолог Курт Левин позаимствовал это представление о невидимых и влиятельных силах, чтобы объяснить человеческое поведение. Левин определил психологическую валентность как субъективную привлекательность (положительная валентность) или неприятие (отрицательная валентность) человеком события, объекта или идеи. Как и в химии, валентность теперь является признанным и часто используемым понятием в психологии.

Одним из новейших применений этого термина стало определение валентности отдельных слов, чтобы компьютеры могли интерпретировать текст ближе к тому, как это делают люди. Валентность слов определяется путем опроса тысяч людей с просьбой оценить окраску тысяч слов – положительные они, отрицательные или нейтральные. После анализа этих ответов большинство слов оказываются нейтральными. Менее чем одно из пяти слов имеет отрицательную валентность. Даже слово меньше имеет нейтральную валентность. Как вы уже, наверное, догадались, слово вычесть воспринимается негативно.

Просто читая эту книгу, вы меняете свою личную валентность по отношению к вычитанию. Но что насчет ваших клиентов, слушателей и друзей? Если повезет, идеи этой книги проникнут в культуру настолько, что вычитание станут воспринимать положительно или хотя бы нейтрально. Пока этого не произошло, перевернуть вычитание – это быстрый способ убедить других людей оценить меньшее так же, как это недавно сделали вы.

Кейт Орфф использует четыре глагола, чтобы описать свой выигрышный проект для Лексингтона, штат Кентукки. Эти глаголы выделяются на чертежах Орфф самым крупным шрифтом (как показано ниже) и используются для оформления письменных описаний проекта. Среди этих глаголов нет слова вычитать, но три из них могли бы им стать.

Раскрыть – так Орфф описывает самый западный участок трансформации Лексингтона, парк Таун-Бранч. Здесь реку заливает дневным светом, а новое открытое пространство «вдохновляется» пастбищами близлежащего региона Блюграсс.

Слово очистить применяется к изменениям только к востоку от парка Таун-Бранч. Здесь, в самом центре города, акцент делается не на утраченном тротуаре и вычтенных автомобильных дорогах, а на серии садов для фильтрации воды, которые «формируют расширенный уличный ландшафт».

К востоку от центра города Орфф выбрала единицу преобразования под названием «вырезать». Парковочные места вычли и превратили в площадь с рассредоточенными водоемами и «окнами», прорезанными в известняке, сквозь которые внизу виднеется вода. (Четвертый глагол Орфф – «соединить» – описывает связь между общественным местом в центре города и другой системой пешеходных дорожек.)

Рисунок 11. Глаголы Кейт Орфф с положительной валентностью.

Здесь много семантических связей. Но, как известно Кейт Орфф, слова имеют значение. Их валентность влияет на то, что почувствует аудитория. И, как выясняется, когда речь идет о вычитании (или раскрытии), ставки на валентность особенно высоки.

В 1979 году, через несколько месяцев после того, как Герберт Саймон получил Нобелевскую премию за то, что показал, как люди останавливаются на достаточно хорошем, Амос Тверски и Даниэль Канеман опубликовали работу, в которой продемонстрировали: мы ценим то, что у нас есть, даже больше, чем то, чего у нас нет. Согласно Тверски и Канеману, потеря ста долларов вызывает большее разочарование, чем то удовлетворение, которое приносит получение ста долларов. Они назвали это открытие – когда реакция на потерю сильнее реакции на выигрыш – неприятием потерь. Неприятие потерь получило много заслуженного внимания, зачастую в качестве наглядного примера поведенческой экономики. Кроме того, изменения в экономической мысли в стиле Саймона усилились благодаря Нобелевской премии, которую получил сам Канеман в 2002 году, его бестселлеру «Думай медленно… решай быстро»[22], а также книге Майкла Льюиса под вычитательным заголовком с отсылкой к трансформационным идеям Канемана и Тверски – «Отмененный проект»[23].

Для изучения различий в том, как мы воспринимаем выигрыши и потери, Канеман использовал блестяще простые эксперименты. Как и многие другие, я воссоздаю фрагменты его исследований на своих занятиях.

Самый простой вариант – раздать половине студентов в случайном порядке одинаковые предметы, имеющие определенную ценность, например кофейные кружки с логотипом университета, если вы хотите соблюсти верность оригинальному эксперименту, или карандаши, если вам надоело таскать кофейные кружки из книжного магазина в аудиторию.

После того как половина студентов получит карандаши, я прошу их написать самую низкую цену, за которую они бы их продали. Тех, у кого нет карандашей, я прошу написать самую высокую цену, по которой они готовы купить карандаш. Продавцы, как правило, назначают цену за карандаш примерно в два раза выше, чем покупатели. Поскольку единственное различие между этими двумя группами учащихся заключается в том, появился ли у них недавно карандаш или нет, это и должно объяснить разницу в том, сколько, по их мнению, стоят карандаши.

Подобное поведение, направленное на предотвращение потерь, происходит с другими товарами и в других демографических группах (включая обезьян-капуцинов). Визуализация работы мозга подтверждает, что потери и выигрыши стимулируют разные схемы в нашем мозге.

Продавцы используют наше неприятие потерь в своих интересах. Продавцы автомобилей призывают нас пройти тест-драйв без всяких обязательств, потому что чем сильнее мы почувствуем себя владельцем автомобиля, тем более ценным он нам покажется. Amazon.com подарил мне право на бесплатную доставку в течение двух дней на неограниченное количество товаров на целый год. Я не собирался каждый год платить за получение услуги, но теперь я плачу те же деньги, чтобы ее не потерять.

Неприятие потерь можно увидеть в ситуациях, которые мы уже обсуждали: когда у жителей Сан-Франциско была автострада Эмбаркадеро, они считали ее более ценной, чем открытая набережная. Теперь, когда у них появилась открытая набережная, они хотят ее сохранить.

Неприятие потерь является мощным, широко распространенным и хорошо разрекламированным явлением. Однако им нельзя оправдывать то, что мы пренебрегаем вычитанием. Вычитание, к которому мы стремимся, – это улучшение, а улучшение – это не потеря, даже если оно происходит за счет меньшего.

Меньшее – это не потеря. Но во избежание каких-либо недоразумений мы можем перевернуть вычитание – точно так же, как Кейт Орфф.

Ее глаголы раскрыть, очистить и вырезать – более мягкие альтернативы слову вычитать. Они не несут отрицательной валентности и не вызывают неприятие потерь. Если жители Лексингтона воспринимают автомобильную полосу, которую убрала Орфф, как потерю, то многофункциональная тропа должна быть не просто объективно лучше автодороги, она должна быть настолько лучше, чтобы перекрыть несоразмерное чувство потери. Но если жители Лексингтона рассматривают удаление не как вычитание, а как очищение, то удаление соперничает на более ровном игровом поле.

Как только я начал искать инверсию, она стала повсюду попадаться мне на глаза.

Тафти не говорит нам вычитать то, что мы уже нарисовали. Он призывает нас «максимально оптимизировать соотношение информации к чернилам».

Кондо тоже переворачивает вычитание. Когда Кондо советует: «Прежде чем начать, представьте себе цель», то позволяет мне представить порядок в жилом пространстве, хотя бы у себя в голове, точно так же, как, раздавая студентам карандаши, я заставляю их оценить эти карандаши. С таким представлением об опрятности комната для «Лего», которая вызывает радость, а не игрушки, с которыми мне придется расстаться для достижения этой цели, становится скорее потерей, чем приобретением.

В работе Орфф инверсия вычитания настолько распространена, что возникает вопрос, является ли это намеренным маркетинговым ходом или способом восприятия изменений, который стал для нее интуитивным. Я предположил, что это происходило на подсознательном уровне, в то время как Натали, слушательница моего курса по вычитанию, считала, что это точно не было случайностью. Чтобы понять, кто прав, Натали весь семестр читала и перечитывала книгу Орфф Toward an Urban Ecology («К городской экологии»). Натали проанализировала все слова, использованные для описания проектов, отметила те из них, которые были связаны с добавлением или вычитанием, и подсчитала количество раз, когда каждое из них было использовано.

В своей книге Кейт Орфф в подавляющем большинстве случаев использует слова, избегающие неприятия потерь и негативной валентности. Вот слова для описания преобразований, которые использовались чаще всего: create (создать) (использовалось 11 раз), new (новый) (10), development (развитие) (8), reveal (раскрыть) (6), construct (соорудить) (6) и regeneration (реконструкция) (6). Только после этого мы переходим к первому слову, reduce (уменьшить, сократить) (использовано 5 раз), которое может быть ассоциировано с потерей или иметь негативную валентность.

Натали подтвердила, что Орфф пользуется инверсией, но мы все еще не разрешили спор о том, было ли это ее намерением или нет. Итак, Натали отправила ей вопрос по электронной почте. Хитрый и гениальный ответ Орфф не разрешил дискуссию, но мы не ошибемся, если возьмем его на вооружение:

«Я зачастую подхожу к нашим проектам, отталкиваясь от того, что уже имеется, плюс добавляю элемент преобразования».

Глава 6

Масштабирование вычитания. Использование меньшего для изменения системы

Сейчас это кажется комичным, но в 1985 году, когда был выпущен клип на песню Sun City, он всерьез освещал проблему системного расизма. Песня начинается с соло джазового музыканта Майлза Дэвиса, затем появляется белокожая женщина в красном бикини, которая отдыхает и курит у огромного бассейна, а затем рэперы группы Run-DMC в своих фирменных фетровых шляпах и где-то под железнодорожными путями зачитывают первую строчку: «Мы, рокеры и рэперы, едины и сильны».

В начале второго куплета появляется Пэт Бенатар, одетая в черное, с наушниками на голове, очевидно где-то в студии: «Разделения семей я не могу понять».

Вскоре появляется Джордж Клинтон, сам Mr. P-Funk, щеголяющий желто-красным шиньоном: «Наше правительство говорит, что делает все возможное».

Невероятно, но Джимми Клифф и Дэрил Холл поют идеально в унисон, даже несмотря на то что Клифф находится на съемочной площадке, а Холл танцует, как призрак, на фоне наложенного бледного фона: «Тем временем люди умирают и теряют надежду».

Затем мы возвращаемся на улицу, где Duke Bootee, Grandmaster Melle Mel и Afrika Bambaataa вместе исполняют ключевую сцену Sun City: «Вы не сможете меня купить, мне все равно, сколько вы заплатите».

Наконец, достигая кульминации, мы видим, как Бонни Рэйтт говорит: «Пришло время принять на себя ответственность», а за ней Бобби Уомак: «Почему мы всегда на неправильной стороне». Следом Боб Дилан и Джексон Браун, находясь в богатом на вид районе Калифорнии, вместе заявляют: «Переселение на фальшивые родины», и Боно с последним словом (и с козлиной бородкой): «Мы вонзаем нож в спину нашим братьям и сестрам».

Несмотря на то что некоторые из этих артистов могут сожалеть о том, какой стиль они выбрали в 1980-е годы, вряд ли кто-то из них жалеет о своем участии в этом проекте. Сан-Сити – это курорт в Бопутатсване[24], которая, по утверждению правительства Южной Африки времен апартеида, была независимой «родиной» для чернокожего населения. Ко времени создания видеоклипа большинство артистов перестали выступать в Южной Африке, но курорт в Бопутатсване был лазейкой, с помощью которой исполнителей нанимали для того, чтобы сыграть перед аудиторией апартеида. Они выступали не в ЮАР, а в Сан-Сити.

Композиция Sun City стала частью того же пробуждения общественности, что и отказ Лео Робинсона разгрузить Nedlloyd Kimberley. Когда докеры бойкотировали разгрузку судна и привлекли к нему всеобщее внимание, оно превратилось в неоспоримые физическое доказательство системы экономической поддержки расистского режима во всем мире. Разоблачая обман в Сан-Сити, музыканты рассказывали слушателям, почему и им тоже больше не следует поддерживать расистский режим.

Мир должен сначала увидеть системный расизм, чтобы начать от него избавляться. Южноафриканцы сопротивлялись с тех пор, как в 1948 году была введена политика апартеида. Расизм стало трудно отрицать после бойни в Шарпевиле в 1960 году, когда полиция открыла огонь по мирным демонстрантам, убив 69 человек и ранив еще 180. Организация Объединенных Наций рекомендовала прекратить военную помощь Южной Африке, что явилось частью длительного процесса изоляции расистского государства. И все же спустя двадцать пять лет после Шарпевиля апартеид продолжал существовать. Как мы знаем из введения, триллионы долларов экономических дивестиций в конечном итоге нанесут окончательный (вычитающий) удар по апартеиду. Но чтобы это произошло, люди должны были увидеть те же основополагающие системы, которые пытались разоблачить Лео Робинсон и исполнители Sun City.

Ликвидация расизма является ярким примером системного вычитания, на котором мы сосредоточимся в этой главе. На самом деле, как отмечает профессор истории Ибрам Кенди в книге How to Be an Antiracist («Как быть антирасистом»), «фраза “системный расизм” излишня: расизм сам по себе является институциональным, структурным и системным явлением». Вычесть расизм – значит изменить систему.

Сложность работы в системе заключается в том, что бывает трудно понять, какие структуры, будь то расистские или иные, поддерживают ее. По словам Кенди: «Хуже всего нам удается разглядеть политические меры, которые скрываются за проблемами людей». Вычесть автостраду Эмбаркадеро было достаточно сложно, хотя основание для этого находилось прямо перед глазами – она перекрывала набережную. Когда речь идет об устранении барьеров на пути к справедливости, один только поиск кварталов, границы которых очерчены красным цветом, может потребовать журналистского расследования.

Видеть системы особенно важно при вычитании. Мы можем слепо добавлять хорошее, не до конца понимая связи между создаваемыми элементами. Но прежде чем избавиться от чего-то плохого, мы должны увидеть и признать его. Наши предки, создавая первые города, учреждая органы власти и устанавливая законы, не задумывались о существующих структурах. А нам это делать приходится. Вот почему Кенди подчеркивает, что «единственный способ уничтожить расизм – это последовательно выявлять и описывать его». Говорите громче и чаще. Этот ключевой урок антирасизма актуален, даже если у вас нет такой платформы, как у Run-DMC или Боно, и даже если проявления ханжества и коррупции, с которыми вы сталкиваетесь, не столь вопиющи, как апартеид. Потому что для вычитания с целью улучшить систему мы должны сначала ее разглядеть.

Расизм – не единственная проблема, которая становится яснее, когда мы определяем и описываем систему. Аристотель, например, учил, что камни падают на землю, когда их роняют, потому что и камни, и земля сделаны из схожих материалов. Дым поднимается, потому что он больше походит на воздух. Но объектно-ориентированный подход Аристотеля с трудом объясняет аномалии, например почему стрела успевает настолько далеко улететь, прежде чем упасть на землю. Галилей открыл такие силы, как инерция и трение, которые находились вне стрелы и лучше объясняли ее поведение. Галилеевская наука ознаменовалась переходом к восприятию объектов как части динамических систем.

В общем, системы состоят из вещей и идей, связей между ними и окружающего поля. Все это должно звучать знакомо. Именно так мы описывали ситуации, которые можно изменить путем сложения и вычитания. Системы называют «сложными», когда их поведение непредсказуемо из-за динамических взаимодействий внутри их.

Большинство ситуаций, с которыми мы сталкивались на уроках физики и математики в средней школе, не были представлены в виде сложных систем. Мы могли предсказать поведение качающегося маятника, зная высоту, с которой его отпустили. Независимо от количества операций в математической задаче был один правильный ответ.

Большинство ситуаций, с которыми мы сталкиваемся в жизни, сложны, будь то корабль с грузом южноафриканского вина, залитый бетоном центр города или перегруженная программа армейской подготовки. Простого вмешательства человека достаточно, чтобы сделать систему непредсказуемой.

Сделанные нами выводы о вычитании остаются фундаментальными, поскольку мы принимаем эту неопределенность. Но более сложные по своей сути ситуации также заслуживают особого внимания не только потому, что в них появляется больше переменных, но и потому, что они дают новые возможности для изменений. Когда множество ситуаций взаимосвязано, когда выход из одной из них ведет ко входу в другие, небольшое отличие в наших способностях видеть и выполнять вычитание может получить широкое распространение. Мы можем усилить свой новообретенный талант к вычитанию, используя его в системе.

В начале 1900-х годов группа немецких ученых признала, что наше понимание человеческого поведения может совершить собственную Галилееву революцию. Поскольку одним из главных вопросов, который они себе задавали, был о том, как люди приобретают осмысленное восприятие в таком хаотичном и непредсказуемом мире, этот новый взгляд на поведение стал известен под немецким словом, обозначающим восприятие, – гештальт.

В то время преобладало мнение, что строительными блоками поведения являются разрозненные единицы нейронов, стимулы и рефлексы. Как и в случае с объектно-ориентированным подходом Аристотеля, эти единицы многое объясняли в поведении. Но ученые-еретики из Германии задавались вопросом, можно ли расширить объяснение, если рассматривать все эти строительные блоки и системы, частью которых они являются, одновременно.

Подобно тому, как независимые от объекта понятия инерции и трения помогли Галилею связать экспериментальные наблюдения с причинно-следственными связями, гештальтисты искали невидимые силы, которые могли бы помочь в объяснении человеческого поведения. «Валентности» Курта Левина – одна из таких сил: субъективная привлекательность или непривлекательность объекта (или слóва, как хорошо знает Кейт Орфф). Между тем «поля» Левина, которые мы уже позаимствовали, чтобы восхититься площадями Саванны и скверами Гарлема, стали представлять собой сумму этих сил: все факторы, влияющие на поведение в данный момент времени.

Поля и силы позволили Левину и другим социологам представить человеческое поведение как систему потребностей, движущихся к цели. Например, силовое поле, которое описывает пренебрежение вычитанием, включает в себя основное упущение, обнаруженное моей командой в ходе экспериментов.

Кроме того, оно учитывает добавляющие инстинкты, такие как чувство количества и стремление показать свою состоятельность. Оно учитывает экономические и другие финансовые стимулы, потенциальные эмоции от смешения меньшего с потерей и так далее.

Подобно тому, как инерция и трение сделали модели Галилея более точными, подход Левина лучше объясняет человеческое поведение. Конечно, если рассматривать все эти силы вместе, то можно забыть о предсказуемости.

К счастью, Курта Левина больше интересовало улучшение по-крупному, чем предсказание по мелочам. Левин родился в еврейской семье в Польше, переехал в Германию для получения образования и был вынужден уехать оттуда в США, когда Гитлер пришел к власти. Движимый интересом к социальным проблемам, Левин узнал, что один из лучших способов понять непредсказуемые системы – это попытаться их изменить. И он обнаружил, что оптимальным способом сделать это нередко оказывается изменение невидимых сил.

Один из способов преобразовать систему – добавить новые силы, которые работают на достижение цели. Такие силы появились, когда Лео Робинсон и другие докеры отправили продовольствие и медикаменты группам людей, выступающих против апартеида, или когда исполнители Sun City пожертвовали своими доходами.

Однако невидимые силы могут оказаться и против нас, и в таком случае улучшение происходит за счет их вычитания. Мы можем отказаться от инвестиций в режим апартеида. Мы можем выступить за ликвидацию расизма.

Как и многие великие прозрения, совет Левина вычесть силы, препятствующие прогрессу, становится очевидным при взгляде на прошлое. Однако мы уже неоднократно видели, почему устранение препятствий вряд ли придет нам в голову в первую очередь. То же самое пренебрежение, которое мешает нам вычитать в случаях с конструкциями из «Лего» и с сетками, относится и к тому, как мы воспринимаем изменение сил в системах.

Моя команда подтвердила это в ходе наших исследований. Последняя попытка стратегического планирования в нашем университете началась, как и большинство других, со сбора идей от студентов, преподавателей, сотрудников, членов сообщества, выпускников и (конечно же) благотворителей. Все они высказывали свои идеи по преобразованию сложной системы под названием «университет».

Гейб получила в свои руки данные и, как и ожидалось, увидела безудержное добавление. Люди хотели больше грантов на обучение за границей, больше услуг по сохранению психического здоровья для иностранных студентов, больше вариантов жилья и новую ледовую арену. Большинство этих изменений казались мне прогрессом (я не знал, что в университете есть хоккейная команда). Но, несомненно, потенциал оставался неиспользованным. Из примерно 750 идей менее чем в 10 процентах случаев предлагалось что-то вычесть.

Когда ради одного изменения мы упускаем из виду целую категорию вариантов, это уже плохо. В случае с системами пренебрежение вычитанием еще более пагубно, потому что, как выясняется, упускаемые нами варианты лучше почти по определению.

Даниэль Канеман сформулировал это следующим образом: «Проницательность Левина заключалась в том, что у желающих добиться изменений в поведении есть один хороший способ действий и один плохой. Хороший способ заключается в уменьшении сдерживающих сил, а не в увеличении движущих сил». «Плохой способ», по мнению Левина, заключался в добавлении – будь то поощрения за хорошее поведение или наказания за плохое, – потому что от этого напряжение в системе увеличивается. Обещание Эзре, что он получит печенье, если будет читать книгу, а не смотреть мультсериал, повышает его мотивацию не листать iPad. Но если пообещать Эзре печенье, ему не станет легче сопротивляться iPad. На самом деле он может еще больше расстроиться, если поддастся искушению и возьмется за iPad.

Для достижения той же цели – заставить Эзру взяться за книгу, а не пялиться в экран – я могу убрать манящий iPad, спрятав его подальше от глаз или случайно забыв поставить его на ночь на зарядку. Это пример «хорошего» способа изменить систему, потому что он действительно снимает напряжение.

То же самое с дивестициями из апартеида. При прочих равных условиях добавление стимулов для групп, выступающих против апартеида, не настолько хорошо, как удаление стимулов, которые поддерживают систему расизма. Поясню, здесь речь идет о сложении и вычитании, поскольку оба изменения продвигают систему к цели уменьшения расизма. Но если первое дает борцам за свободу больше средств для борьбы, то второе облегчает саму борьбу. Сама природа систем – их размер и сложность, а также эти важнейшие невидимые силы – наделяет вычитание еще большей силой.

Курт Левин был не единственным ученым (или Куртом) из школы гештальта, который подарил обществу мудрость вычитания. Курт Коффка, в промежутке между четырьмя женитьбами на одних и тех же двух женщинах, придумал клише о высокопроизводительных системах: «Целое больше, чем сумма его частей».

Коффка нашел несложный способ сказать, что сколько бы мы ни знали о частях сложной системы, мы все равно не сможем предсказать ее поведение. Однако приведенная выше банальность, хотя и любимая спортивными дикторами и мотивационными ораторами, оказывается слепой к вычитанию ошибкой перевода того, что на самом деле написал Коффка. Изначально – и более точно – его мудрость звучала так:

«Целое – это нечто иное, чем сумма частей».

Коффку обижало неправильное толкование. Он знал, что целое может быть и меньше суммы частей. Как он неоднократно (и безрезультатно) объяснял: «Это работает не по принципу сложения».

Вычитание части для повышения общей производительности сложной системы остается явлением контринтуитивным. Поэтому было удивительно, когда после демонтажа автострады Эмбаркадеро дорожное движение не стало хуже. Было слегка менее удивительно, когда в 2005 году после ликвидации автострады Чонгье в Сеуле, Южная Корея, движение стало лучше. К тому времени, когда Нью-Йорк закрыл Бродвей для движения транспорта по Таймс-сквер и Геральд-сквер, знающие проектировщики догадались, что их новое пешеходное пространство может сопровождаться еще и снижением интенсивности движения на прилегающих улицах.

Примеры с дорогами являются ярчайшими проявлениями феномена, доказанного немецким математиком Дитрихом Брассом, который рассчитал, что добавление лишних ресурсов к какой-либо системе может снижать общую производительность, или, как заметил бы Коффка, что целое – это нечто иное, чем сумма его частей. В случае с дорожными системами математика Брасса работает потому, что популярность одного маршрута по сравнению с другим зависит не только от пропускной способности дороги, но и от плотности движения, которая зависит от сложного поведения водителей-людей.

Когда открывают новую дорогу или закрывают автостраду, водители пытаются оптимизировать маршрут, пока не решат, что другие водители уже определили для себя траекторию движения, и тогда всеобщая оптимизация заканчивается. Новое разумно достаточное равновесие может вызвать увеличение или уменьшение общей эффективности. Движение в Сеуле стало лучше не потому, что система перешла от одной оптимальной ситуации к другой, а потому, что демонтаж дороги вывел людей из одной неоптимальной ситуации в другую, более удачную. От демонтажа могло стать и хуже, но это, по сути, бросок игральных костей, но совершенно точно не принцип сложения.

Мудрость Брасса и Коффки «удаление может привести к улучшению» не ограничивается дорогами и дорожным движением. Она обнаруживается в электрических сетях, биологических системах и даже в рамках последнего футбольного сезона, когда я оканчивал колледж.

Наша футбольная команда была одной из тех систем, которые остро нуждались в переменах. К нам вернулось большинство игроков из команды, которая выиграла в лиге годом ранее, и у нас был дополнительный год опыта. Тем не менее мы еле дошли до плей-оффа, оказавшись четвертой командой в турнире конференции. Чтобы выиграть этот турнир (а для нас он был как Кубок мира), нам нужно было победить команду, занявшую первое место, на своем поле, где они победили нас в начале сезона. Затем мы должны были сыграть с победителем матча между двумя другими командами, каждая из которых недавно обыграла нас на нашем поле.

В течение сезона наши тренеры делали все возможное, чтобы вывести нас из упадочного состояния. Они переставляли игроков на поле. Они заменяли самодовольных старшеклассников на выскочек-первокурсников. Они кричали и нянчились с нами, командовали и слушали. Теперь у нас оставалось всего несколько тренировок для подготовки к турниру конференции, мы отчаянно нуждались в том, чтобы выступить успешнее обычного, и наши тренеры исчерпали, казалось бы, все возможные варианты того, как нас можно к этому подтолкнуть.

Как вы, возможно, догадались, наших тренеров во время последних нескольких тренировок озарило, что нужно вычитать. Во время этих тренировок мы играли в составе из девяти игроков, что на два меньше разрешенного к участию в игре количества. Это вывело нас из полуоптимального равновесия. Лишь после того, как мы начали действовать как система из девяти человек, тренеры вернули двух игроков в состав. Мы стали преобразованной системой. Мы играли лучше, чем за весь предыдущий год (и, как вы уже догадались, выиграли турнир).

Мы даже не думаем убирать детали «Лего», лишние слова или квадраты из решеток Энди, и нам не приходит в голову убирать элементы из неисправной системы. Это настолько невообразимо, что даже Курт Коффка не смог донести эту идею до всех. Когда факт, что вычитание может улучшить систему, был доказан с помощью элементарной математики, это открытие стало известно как «парадокс Брасса», как будто это аномалия за рамками понимания.

После того как футбол перестал быть единственной интересующей меня системой, и до того, как я стал кем-то вроде врача, бесполезного в отделении неотложной помощи, я руководил проектированием и строительством больших зданий. Именно тогда я сформировал свое мнение о том, что если называть системы «сложными», несмотря на правильность этого термина с технической точки зрения, это отвлекает наше внимание от того, на чем оно должно быть сосредоточено.

Одним из типичных проектов, над которым я работал, была школа в городе к югу от Ньюарка под названием Элизабет, штат Нью-Джерси. Эта школа, в которой сейчас учится несколько сотен детей с подготовительного года и до восьмого класса, участвовала в общенациональной программе по модернизации школ в запущенных районах. Здание школы состоит из трех этажей и находится над подземным гаражом. В ней несколько десятков классных комнат, спортивный зал и столовая. Снаружи расположена детская площадка, асфальтированные полосы для того, чтобы водители автобусов и родители могли высаживать детей, а также ворота безопасности и забор.

Мне нравится мысль о том, что я помогал строить школы. Мой брат любит напоминать мне, что на самом деле я ничего не «сделал» собственноручно. Такая разница во взглядах объясняется тем, что моя работа и моя компания создавались не для того, чтобы физически построить школу, а для того чтобы разобраться с системными сложностями, которые возникают на этом пути.

Чтобы возвести эту простую школу в Элизабете, необходимо было выбрать, закупить и соединить сотни материалов. Даже в случае с такой простой вещью, как ручка для унитаза, архитекторам и инженерам приходилось указывать, как должна выглядеть и работать эта деталь. Человек вроде меня, помимо работы на подрядчика, анализировал эти спецификации и отправлял их поставщикам туалетных ручек. Заинтересованные поставщики возвращали подрядчику кипы информации о том, что, по их мнению, важнее всего для туалетных ручек. Эта информация могла простираться на сотни страниц, с глянцевыми фотографиями, письменными описаниями, расчетами, схематическими рисунками, ценами и проверками независимых агентств по тестированию того, насколько ручка поставщика соответствует тому, что написано в технических характеристиках. Затем подрядчик оценивал кандидатов на поставку ручек для унитазов и отправлял дизайнеру названия тех, что нравились ему больше всего. Иногда пара субподрядчиков проводила собственный анализ и согласование между поставщиком и основным подрядчиком. Затем варианты повторно просматривали архитектор, чтобы убедиться, что они выглядят как надо, и инженер, чтобы удостовериться, что они правильно выполняют свои функции. Если, например, ручки предназначались для учительского туалета, мудрый архитектор мог предотвратить будущие разногласия, обратившись за одобрением к представителю педагогического состава. После всех этих действий архитектор может одобрить первоначальное предложение, запросить у подрядчика дополнительную информацию или попросить его попробовать еще раз.

К тому моменту мы уже были перегружены системой действий, сведений и отношений, а все, что у нас появилось, – это ручки для унитаза. Эту схему пришлось повторить тысячи раз со всеми материалами, поступающими в школу.

Как вариант решения проблемы с приобретением материалов, можно нанять недавнего выпускника колледжа, который за всем этим проследит. Поэтому я просмотрел спецификации архитекторов и составил список всех необходимых материалов. По мере продвижения проекта я отслеживал, какие из них были запрошены у поставщиков, какие были отправлены архитекторам, какие были одобрены и так далее. Это идеальная задача, которая мотивирует такого работника стремиться к продвижению по службе или рассматривать возможность поступления в аспирантуру.

Выбирать и приобретать подходящие материалы, а также безопасно и своевременно их соединять непросто. В строительстве этой школы были задействованы тысячи людей тысячами способов и тысячу раз. Архитекторы, инженеры и подрядчики, все с разными специальностями и разными стимулами, а также ученики, учителя и сотрудники, которые будут пользоваться зданием, смотрители и инженеры, которые будут его обслуживать и использовать, а также администраторы и официальные лица штата, которые утверждали планы и подписывали чеки. Если этого недостаточно, одно наше трехэтажное здание, как и большинство проектов, было частью гораздо более масштабной программы школьного строительства. Нужно было продумывать бюджеты и графики, увязывать их с другими проектами, обязательствами по финансированию и политическими событиями, например с тем, будет ли директор школы, который настойчиво добивался установки хромированных ручек на унитазах, назначен на новый срок. Каждый человек, с которым я имел дело, знал больше об определенном аспекте проекта, чем я. Я должен был помочь им понять, какое место в системе они занимают.

Теперь, когда вы знаете, отчего я устал, уделяя тысячи часов описанию многосложности, мы можем перейти к поиску сущности. Сущность – это душевная сложность, ее неустранимые составные элементы. Вся сложность, привнесенная биологической эволюцией, например, строится на генетическом коде внутри ДНК, который представлен всего четырьмя буквами, объединенными в паттерны по три буквы в каждом. Генетический код – это сущность.

Очень важно, что поиск сущности в системе не сводится к категоризации, как в случае, когда я хранил наш огромный архив строительных документов, разбив их на категории по функциям. (Ручка для унитаза находится в разделе 224 000 системы спецификаций MasterFormat.) Сегментирование позволяло сохранять детали и, разбивая проект на более мелкие части, делало его более понятным.

Однако моей конечной задачей было понять, как доступность материалов влияет на ход строительства, а для этого я не мог просто вычленить сантехнику. Мне нужно было просмотреть все категории, и, объединив небольшие списки, я вернулся к тому, с чего начал: слишком много информации. Чем больше мы разбивали нашу систему на отдельные этапы, тем больше жизненно важных связей между ними терялось. У нас получилось слишком много подразделений, что привело к потере связи между ними и увеличению объема моей работы. Я просто разделил то, что у нас было, но так и не понял, что все это значит.

Бесчисленное множество шагов, перекрестных ссылок и подклеек описывали процесс строительства. И было крайне важно учитывать их все при принятии решений.

Прораб сделал гораздо больше меня для того, чтобы школа в Элизабете, штат Нью-Джерси, стала реальностью (и получил соответствующую зарплату). Он никогда не заглядывал ни в техническую документацию, ни в полный график строительных работ. Вместо этого у него были короткие списки, набросанные порой на случайных листках бумаги, которые он складывал в карманы потертых джинсов, а зачастую и просто составлял их в уме. У прораба ушло несколько десятилетий на выработку этих гораздо более ценных списков, состоящих всего лишь из нескольких материалов и шагов, наиболее важных для хода проекта. Ни на одном из инженерных курсов в колледже (и ни на одной футбольной тренировке) я не узнал, что в качестве вспомогательных средств для принятия решений по сложным системам сокращенные списки работают лучше, чем полные.

Чтобы понять, почему более сжатые списки выигрывают, нужно понять, как функционирует рабочая память. Это когнитивная система, которая хранит информацию, доступную нам для обработки, временно. Другими словами, рабочая память хранит идеи, которые мы можем оперативно применить, чтобы изменить ситуацию, будь то недостроенная школа, экспериментальная сетка или судно с грузом из ЮАР.

Мы не можем одновременно представлять каждую деталь системы и ожидать, что будем использовать эту информацию. Это противоречие между детализацией и полезностью давно служит пищей для воображения. Писатели Льюис Кэрролл и Хорхе Луис Борхес фантазировали о создании идеальной карты. Стремясь охватить всю сложную систему, которую они должны отражать, воображаемые создатели идеальных карт продолжают добавлять детали. В конце концов карты идеально описывают соответствующие миры и получаются такими же большими. В рассказе Борхеса карта в конце концов закрывает солнце.

Эти писатели исследовали пределы детализации с помощью выдумки. Психолог Джордж Миллер экспериментально доказал, что наша рабочая память достигает предела задолго до того, как мы успеваем построить полномасштабную карту.

«Проблема в том, что меня преследовало целое число», – восхитительно неправдоподобная вступительная фраза для академической работы, особенно написанной в 1956 году. Именно так Миллер начинает свой трактат о пределах рабочей памяти, в котором он раскрывает то самое оскорбительное целое число – семь (плюс-минус два). Статью Миллера часто интерпретируют как утверждение, что семь – это точное число объектов, которые мы можем одновременно осмысливать и использовать. Давайте не будем зацикливаться на этом числе, потому что наше понимание рабочей памяти продвинулось со времен Миллера, как он и надеялся. Но его вывод о том, что наша рабочая память сильно ограничена в емкости и зачастую не превышает семи объектов, был неоднократно проиллюстрирован.

Для нас это означает, что, работая со сложными системами, мы должны избегать перегрузки кратковременной памяти. Документация из тысяч пунктов и безупречное знание юридических сводов ЮАР могут понадобиться на судебных разбирательствах, однако они представляют собой те самые полномасштабные карты, которые загораживают солнце, когда нам нужно и держать в памяти, и использовать информацию. Для преобразования систем нам надо найти суть, а значит, вычесть детали.

Вопрос в том, что оставить, а что убрать.

После того как я прочитал все, что можно, о быстро развивающейся науке, которая изучает системы, Дана Медоуз остается для меня авторитетом первого порядка. Медоуз одной из первых начала изучать сложные системы в составе команды Массачусетского технологического института. Подобно картографам-перфекционистам, команда Медоуз строила подробные модели мира, накладывая земные системы на человеческие переменные, такие как экономическое производство, загрязнение окружающей среды и использование невозобновляемых ресурсов. Кроме того, Медоуз искала суть и делилась ею на протяжении трех десятилетий, пока она преподавала и писала статьи о сложных системах в Дартмутском колледже. Она знала сложные системы настолько хорошо, что могла объяснить их простым языком. Ее не теряющая актуальности книга «Азбука системного мышления»[25] тому доказательство.

В «Азбуке системного мышления» акцент делается на поиске целей системы. Как выразилась Медоуз, мы обнаруживаем такие цели, задавая вопрос: «Чего пытается достичь система?»

Вопрос прост, но мы зачастую либо вообще забываем его задать, либо уделяем ему так мало внимания, что в итоге предполагаем неверную цель. Я никогда особо не задумывался о цели отслеживания разработки проектно-сметной документации – узнать, как статус заказа материалов влияет на общий прогресс проекта. Если бы я проанализировал эту цель, то, возможно, не довольствовался бы сбором информации о состоянии заказа на каждый материал, а обратился бы к мудрости прораба. Клочки бумаги в его карманах представляли собой знания, которые мы могли реально использовать. Имея свой список приоритетов, я мог бы оценить, стоит ли мне тратить время, этот ограниченный ресурс, и социальный капитал на то, чтобы уговаривать архитектора одобрить ручки для унитазов, или же я мог оставить его в покое, чтобы он работал над металлоконструкциями.

Я не утверждаю, что из деталей легко извлечь суть. Если наше животное желание показать свою компетентность срабатывает при работе с компьютерными папками и гарвардскими эссе, то, несомненно, оно сработает и при попытке показать компетентность при строительстве школ.

Но если сложность вычитания тем выше, чем сложнее система, то и отдача будет больше. Вычитание ненужных деталей – вот как мы уточняем места и способы вмешательства. Мы убираем детали, чтобы понять, что главное – это осмысление апартеида, и мы понимаем, что простаивающий корабль или гимн протеста, исполняемый знаменитостями, помогут это сделать. Мы понимаем, что выявление и описание расизма – это первый шаг к его искоренению. Так мы набираем силу, чтобы изменить всю систему.

Будучи врачом отделения неотложной помощи, моя сестра Кэрри постоянно имеет дело со сложными системами. Будь то подавившийся малыш, диабетик с низким уровнем инсулина или бабушка с болью в бедре – каждый новый пациент, которому Кэрри оказывает помощь, представляет собой уникальный и непредсказуемый случай. К счастью для них, она годами училась на медицинском факультете и проводит отпуск на пляже, накапливая и совершенствуя свои обширные знания о том, как помочь пациентам.

С каждым новым случаем Кэрри не только должна извлечь медицинские знания из своего страдающего от недосыпания мозга, но и применить их на конкретном пациенте. Одно и то же заболевание у разных пациентов может потребовать совершенно разных действий. Подросток, который теряет сознание после первой встречи с алкоголем, нуждается в иной помощи, чем пятидесятилетний мужчина, которого привозят по несколько раз в год.

В редких случаях Кэрри имеет дело с одним пациентом. Не важно, сколько вы ждали, пока вам зашьют рану на пальце, если привезут человека, у которого только что случился сердечный приступ, вы прождете еще дольше (и, возможно, по-новому взглянете на свою проблему). Моей сестре необходимо учитывать состояние каждого человека, а также состояние нескольких пациентов относительно друг друга.

Кэрри рассматривает все эти ситуации в контексте – ей нужно видеть поле. Когда работает только один анестезиолог, а срочная операция требуется сразу двум людям, ей приходится решать, какая операция более срочная, а какая может подождать, пока приедет вызываемый по требованию анестезиолог. Могу поспорить, что моя сестра даже знает, где живет этот анестезиолог и какие пробки существуют между ним и больницей.

Я могу и дальше рассказывать о своей потрясающей сестре, но вы и так понимаете, о чем я. Она сталкивается с огромными и непредсказуемыми системами, с бесконечными возможностями изменений и нехваткой времени, чтобы проанализировать их все, потому что состояние неосмотренных пациентов ухудшается. Учитывая количество переменных и с большим трудом приобретенную способность Кэрри в них ориентироваться, я был удивлен, узнав о простоте сортировки, с помощью которой она в первый раз проходится по пациентам и решает, кто и какую помощь получит. Этот процесс, который повсеместно используют высококвалифицированные врачи отделений неотложной помощи, ведет их от начала до конца через следующую последовательность действий:

Требуется ли этому пациенту немедленное вмешательство, чтобы спасти жизнь? (Этот пациент не должен ждать?)

Сколько ресурсов потребуется на этого пациента?

Каковы жизненные показатели пациента?

Вот и все. Процесс сортировки разбирает системы отделения неотложной помощи до самого основания, что позволяет моей сестре вносить улучшения.

Кэрри поступила на медицинский факультет Университета Джона Хопкинса, где посещала лекции молодого врача по имени Питер Проновост, который продемонстрировал, как вычитание деталей может спасти жизни. Проновост хотел улучшить методику установки сердечных катетеров, которые представляют собой тонкие пластиковые трубки, используемые для забора крови или введения жидкостей и лекарств.

Оптимизация процесса установки катетера звучит не так героически, как пересадка сердца или точное удаление опухоли головного мозга. Ни в одном из медицинских сериалов, которые моя сестра смотрела в детстве, сюжет не строился вокруг установки катетера. Но Проновост знал, что инфекции от этих катетеров ежегодно уносят около тридцати тысяч жизней в США – примерно столько же людей погибает в автомобильных авариях.

Чтобы установить катетер, необходимо выполнить десятки шагов, каждый из которых требует анализа, оценки и физических навыков: вводится анестезия; катетер должен быть установлен так, чтобы предотвратить воздушную эмболию; установка подтверждается рентгеном и так далее. Установка катетера обезвоженному десятилетнему ребенку тоже очень сильно отличается от установки катетера нападающему с сотрясением мозга. Краткое изложение рекомендаций по установке центральных катетеров занимает тридцать пять страниц мелким шрифтом в медицинском журнале. Эти страницы содержат краткую выдержку из тысяч других журнальных статей, мнений специалистов и клинических данных.

Чтобы предотвратить инфекцию, Проновост и его команда учли все эти сложности и даже больше. Вот что они предложили медицинским работникам: мыть руки с мылом; очищать кожу пациента антисептиком; закрывать всего пациента стерильными шторами; надевать стерильную маску, шапочку, халат и перчатки и накладывать стерильную повязку на место установки катетера.

Шаги очень просты. Результаты поражают. Напоминание врачам о необходимости следовать этим шагам почти полностью искоренило случаи инфицирования через катетеры в университетской больнице Джона Хопкинса, а также в штатах, которые только начали внедрять эту систему, включая Мичиган и Род-Айленд. Вычитание деталей для того, чтобы добраться до сути системы, спасло тысячи жизней.

Конечно, мы не можем полностью обойти эту деталь стороной. Питер Проновост и его команда знали, что ежегодно происходит более сотни возгораний на операционном столе и что иногда от этих пожаров погибают люди. Они не включили в список проверки катетеров снижение рисков возгорания, потому что от этого список стал бы более длинным и, следовательно, менее полезным для защиты от повышенного риска инфицирования, хотя добавление дополнительных пунктов проверки могло бы предотвратить пару пожаров.

Точно так же я не могу использовать процесс сортировки в отделении неотложной помощи. Это была бы смертельная версия ленивого меньшего. Но Кэрри окончила колледж на пятерки, провела четыре года на медицинском факультете университета, прошла через целую череду аттестационных экзаменов, а затем еще три года, будучи ординатором, училась и практиковалась под руководством опытных врачей отделения неотложной помощи. На сегодняшний день она провела большую часть своей трудовой жизни в отделениях неотложной помощи, а большую часть нерабочей жизни – в размышлениях о них.

Учитывая все это, навыки Кэрри лучше всего направлять с помощью простых шагов. То, какой уход вы получите, и, да, сколько времени вы просидите в приемной, по-прежнему зависит от ее опыта, накопленного с большим трудом, и врожденного понимания. Но за счет вычитания деталей процесс сортировки помогает врачам скорой помощи сосредоточиться на сущности своих задач. Уточненное понимание позволяет им перейти к вопросу о том, может ли вычитание улучшить саму систему.

На этом этапе необходимо составить проверочный список по вычитанию. Его можно держать в краткосрочной памяти по мере продвижения вперед – от изучения того, как вычитание работает в системе, до его использования при преобразовании этой системы. Этот проверочный список поможет запомнить основные шаги, которые необходимо предпринять в процессе поиска и обмена знаниями о меньшем среди тех выводов, что мы делаем.

Вычитание деталей перед попыткой изменить систему, подобно сортировке пациентов в отделении неотложной помощи, будет стоять на первом месте в этом списке. Сюда же попадет настойчивое стремление к заметному меньшему, как в случае с «самурайской пластинкой» Спрингстина. Два других шага – сначала вычесть, а затем повторно использовать результат вычитания. Их легко запомнить с помощью ассоциации с «Дженгой» и «дыркой в пончиках» соответственно.

Игра «Дженга» настолько проста, что может показаться, будто она существует уже целую вечность, как шахматы или карты. На самом деле она появилась в середине 1980-х годов, когда Лесли Скотт привез ее из Ганы в Британию, а затем и в остальные страны мира, став серийным изобретателем игрушек. Все верно, за всю историю разработки игрушек человечество подумало о вычитании из строительных блоков примерно в то же время, когда создавался «Тетрис».

Для игры в «Дженгу» из блоков сначала строят устойчивую и надежную башню, по три блока в ряд, каждый ряд перпендикулярно расположенному под ним. Игроки по очереди убирают по одному блоку и кладут его на самом верхнем уровне башни. По мере того как башня становится все более высокой и менее устойчивой, игрокам становится все труднее сделать свой ход так, чтобы башня не развалилась. Проигрывает игрок, сделавший последний ход. Все остальные могут считать себя победителями.

И «Лего», и «Дженга» удовлетворяют тягу Эзры к строительству. Разные правила приводят к совершенно разным результатам. Играя с конструктором «Лего», Эзра сначала собирает набор по инструкции, затем играет с собранной версией не больше часа, а после этого все, что он соорудил, остается на полу в пристройке до следующего раза, когда по комнате станет невозможно пройти, что обычно занимает неделю. На этом этапе Эзра думает, заслуживает ли его последнее творение участия в постоянной выставке на подоконнике, или же его лучше бросить в ящики под столом для сборки «Лего», а потом использовать в будущих экспромтах. К тому моменту он начинает выдвигать аргументы в пользу покупки следующего набора.

«Лего» стимулирует бесконечное добавление, особенно если твой папа потакает этой привычке.

Правила «Дженги» продвигают идею равновесия. «Дженга» заставляет нас сначала вычитать, требуя, чтобы мы вытащили блок с одного из нижних уровней, прежде чем положить его сверху. Конечно, подход к сложению с точки зрения «Лего» полезен для дела, но таково было требование «Дженги» – сначала вычесть. Именно на новаторские правила вычитания в этой игре Лесли Скотт оформил авторские права, продав сто миллионов экземпляров.

О том, что вычитание в качестве первого шага может увеличить силу наших изменений, говорят не только игрушки. Учебники по управлению проектами напоминают студентам и их преподавателям, что, когда производится серия изменений, каждое из которых заканчивается там, где начинаются другие, более ранние изменения, как правило, оказывают большее влияние и обходятся дешевле. Обнаружить дефект на ручке унитаза, когда она еще только на чертеже, лучше, чем выявить его после установки. Мытье рук для обеспечения чистоты места установки катетера спасает больше жизней и обходится дешевле, чем лечение инфекций постфактум. Таким же образом вычитание сначала отвлекает нас от проторенного пути к большему.

Поэтому после вычитания деталей, чтобы определить сущность системы, которую вы хотите изменить, попробуйте сначала вычесть, как в «Дженге». Затем упорно двигайтесь к заметному меньшему. И последнее, но не менее важное: не забывайте, что вычитания можно использовать повторно.

Дырки от пончиков – незабываемая иллюстрация этого шага в процессе вычитания. Как и при переходе от сплошных кирпичей к полым K-кирпичам, которые придумала Анна Кейчлайн, потребовалось много времени, чтобы понять, как с помощью вычитания можно улучшить тесто, обжаренное во фритюре. Лучше всего задокументирована история о нововведении 1847 года, автором которого выступил подросток из штата Мэн по имени Хэнсон Грегори. Юный Хэнсон спросил маму, почему ее жареные пирожки всегда такие не пропеченные посередине. Она сказала, что не знает. Тогда подросток взял вилку и пробил отверстие в паре сырых кругов из теста. Его мама поджарила их. В пончиках наконец-то появились дырки.

Удаление шарика теста из центра пончика обеспечивает более равномерное приготовление и увеличивает площадь поверхности для нанесения сахара с корицей. Здесь меньше – это буквально больше. Неудивительно, что годы после изобретения Грегори оказались удачными для производства пончиков. На Всемирной выставке 1934 года пончики были объявлены «продовольственным хитом века прогресса». Примерно в это же время пекарня в Нью-Йорке выросла в первую сеть пончиков Mayflower Donuts, которая адаптировала кредо оптимиста и нанесла его на упаковку: «Когда идешь по жизни, брат, какова бы ни была твоя цель, следи за пончиком, а не за дыркой». В течение долгого времени после нововведения Хэнсона Грегори люди именно так и поступали. Они не сводили глаз с пончика.

Потребуется более столетия, чтобы тесто из отверстий превратилось из функциональной пустоты в пригодную для продажи твердую пищу. Как мы теперь знаем, эти маленькие кусочки вычитаемого теста сами по себе очень привлекательны. Независимо от того, что вам больше нравится: Dunkin’ Donuts Munchkins (1972) или Tim Hortons Timbits (1976)[26], благодаря повторному использованию вычитания появился еще один источник дохода.

Повторное использование результатов вычитания позволяет поставить на службу его преимущества. Когда мы добавляем, чтобы изменить систему, то получаем улучшенную систему. Но когда мы вычитаем, чтобы улучшить систему, то у нас появляется новая улучшенная система плюс то, что мы взяли от старой. То, что верно в отношении пончиков, верно и в отношении последовательных изменений. Когда штат Калифорния вычел 11 миллиардов долларов из Южной Африки с ее апартеидом, появилось 11 миллиардов долларов, которые стало возможно инвестировать в другое место. Если вычтенный кусочек тормозил одну систему, это не значит, что он не может пригодиться где-то еще.

Как и у врачей скорой помощи, у нас теперь есть проверочный список, который позволяет нам действовать и адаптироваться.

• Вычитайте перед улучшением (например, сортировка)

• Сначала вычитайте (например, как в «Дженге»)

• Упорно двигайтесь к заметному меньшему (например, как в альбоме Darkness Спрингстина)

• Повторно используйте результаты вычитания (например, тесто из сердцевины пончиков)

Эти четыре шага могут направлять нашу профессиональную деятельность. Можно хранить эти шаги в кратковременной памяти, пока мы идем на работу. Давайте назовем их списком меньшего.

Вы заметите, что эти четыре пункта не являются воплощением всех выводов из этой главы: напоминания исполнителей Sun City о том, что нам нужно увидеть систему, прежде чем что-то вычесть; мудрость Левина о том, что устранение барьеров – «хороший» способ изменения систем; и настойчивого утверждения Коффки о том, что преобразование систем «не равно принципу сложения». Кроме того, эти четыре пункта не подводят итог первым шести главам. Подобно тому, как моя сестра применяет свой с трудом приобретенный опыт при сортировке пациентов в отделении неотложной помощи, мы должны применять новообретенные навыки вычитания в отношении списка меньшего.

Так что давайте попрактикуемся в использовании новых инструментов. Как мы сейчас увидим, это очень срочно. Потому что поведение человека, включая пренебрежение вычитанием, стало настолько мощным, что изменяет сложную систему, которая поддерживает все живое, – планету Земля.

Глава 7

Наследие меньшего. Вычитание в эпоху антропоцена

Нашу новую геологическую эпоху, антропоцен, определяет тот беспрецедентный факт, что один вид (человек) стал доминантой, влияющей на благополучие всей планеты. Мы – самая большая сила в конечном итоге.

Окружающая среда – невероятно сложная система, а это значит, что нам надо постичь ее суть. Давайте начнем с искусного синопсиса, который выдержал испытание временем и состоит примерно из двух тысяч слов.

Вот что вам нужно знать о сочинении доктора Сьюза «Лоракс», если вы не читаете детских книг и не смотрели киноверсию. Предприимчивый молодой человек, Находкинс, натыкается на долину, в которой обитают многочисленные животные и растут трюфельные деревья, листва которых окрашена в яркие тона. Находкинс срубает одно из этих деревьев, обрывает шелковистую листву и вяжет из нее одежду, которую называет Всемнужкой. Появляется заглавный герой, усатый Лоракс с телом бобра и усами моржа, который должен «говорить от имени деревьев». Лоракс ругает Находкинса за то, что тот срубил трюфельное дерево. Находкинс замечает, что таких деревьев – полный лес. История продолжается до тех пор, пока не сбудутся худшие опасения Лоракса, а Находкинс не усвоит свой урок. Всемнужка становится модным трендом, Находкинс расширяет свою деятельность. Он строит фабрику и срубает все больше и больше деревьев, все быстрее и быстрее. Прежняя оживленная долина превращается в загрязненную пустошь. Лоракс приподнимает себя за хвост и улетает. Когда трюфельные деревья заканчиваются, Находкинс больше не может производить Всемнужку. Он закрывает фабрику и проводит остаток жизни на крыше своего магазина в Леркиме, размышляя о том, что пошло не так и как это можно исправить.

Шутливое доказательство Сьюза того, что люди зависят от окружающей среды, вынудило меня начать просвещать сына, чего я не ожидал так рано. Четырехлетний Эзра встревожился, что его одежда была сделана на фабрике, подобной той, что когда-то принадлежала Находкинсу. В «Лораксе» фабрика Находкинса производила «такой густой дым», что Свами-Лебеди перестали петь, и сбрасывала «глуппити-глуп» в воду, где жили Жужжащие рыбы. Я заверил Эзру, что со времен написания книги «Лоракс» люди придумали, как производить одежду, не выбрасывая в воздух столько смога, удушающего лебедей, и не сливая столько отходов прямо в реки. Я с гордостью сообщил, что некоторые изобретательные представители его вида – в том числе Рэй Андерсон, покойный генеральный директор компании по производству ковров Interface, – улучшили свои фабрики настолько, что на выходе из них вода менее загрязнена, чем на входе.

В наше время, стыдливо объясняю я, ситуация такова, что человеческая деятельность влияет на окружающую среду в гораздо больших масштабах. Я говорю Эзре, что люди сожгли достаточно ископаемого топлива, чтобы потревожить даже те места, где нет фабрик Всемнужки.

Я не хочу, чтобы мой сын потерял уважение к взрослым, поэтому объясняю, что энергия, которую высвобождает это топливо, как и человеческая энергия, высвобождаемая сельским хозяйством, позволила гораздо большему числу людей жить существенно лучше, чем когда-либо в истории. Еще я поясняю, что бóльшую часть времени, когда мы пользовались преимуществами, которые дает ископаемое топливо, мы не знали, что выделяемый им углекислый газ оказывает воздействие на окружающую среду в планетарном масштабе. Но теперь-то мы знаем.

Хотя увеличение количества парниковых газов в атмосфере, возможно, не сразу заставит Свами-Лебедей замолчать, говорю я Эзре, их избыток изменяет окружающую среду быстрее, чем многие виды успевают приспособиться. В течение четырехсот тысяч лет концентрация углекислого газа в атмосфере колебалась между 180 и 280 миллионными долями. Когда Трумэн произносил свою речь с анафорой о большем, примерно через сто лет после того, как люди начали активно использовать ископаемое топливо, концентрация углекислого газа в атмосфере поднялась до 310 миллионных долей. Это число выходило за рамки исторического диапазона, но было меньше безопасного предела на уровне 350 миллионных долей, который, по мнению ученых, поможет избежать самых разрушительных изменений. Затем в течение семидесяти лет было принято считать, что чем больше, тем лучше, и все это подпитывалось сжиганием ископаемых видов топлива. Когда я разговаривал с Эзрой, концентрация углекислого газа в нашей атмосфере составляла 413 миллионных долей и продолжала расти.

Мой сын не воспринимает урок истории даже в свободном от чисел варианте, поэтому я возвращаюсь к тому, как людям вредит изменение климата. Я говорю ему, что в переменах нет проблемы. Биологические виды всегда перемещались по земле, чтобы найти место, благоприятное для жизни. Лоракс вылетел за пределы смога и покинул долину трюфельных деревьев. Наши предки мигрировали на юг, чтобы избежать холодов и найти мамонтов. Возможно, там, где они оказались, жизнь была лучше. Нет ничего плохого в том, чтобы сменить место проживания.

Что изменилось сейчас, сказал я, так это то, что мы не только задымляем трюфельную долину, но и меняем всю планету. И делаем это быстрее, чем мы сами, а также системы, от которых мы зависим, успевают адаптироваться. Я рассказываю Эзре, что ледники тают, штормы и засухи усиливаются, а острова и прибрежные города разрушаются и даже уходят под воду из-за повышения уровня моря. Я начинаю звучать почти как профессор, когда он прерывает меня:

– Я уже знаю.

Оказывается, он узнал об изменении климата в детском саду.

Интересно, рассказывали ли ему воспитатели об оценках Всемирной организации здравоохранения? По мере взросления Эзры изменение климата будет ежегодно вызывать около 250 тысяч смертей от одного только теплового стресса, недоедания и малярии. Надеюсь, они не сказали Эзре, что четверть миллиона человеческих смертей в год – это лишь по скромным оценкам, без учета тех, что связаны с второстепенными последствиями изменения климата, такими как снижение урожайности сельскохозяйственных культур и перемещение населения.

Это число не включает Алана Курди, трехлетнего ребенка, чей внешний вид напомнил мне дремлющего Эзру, лежа лицом вниз, кроссовками вверх. Вот только Курди не дремал. Его сфотографировали после того, как его тело выбросило на берег, когда он утонул в Средиземном море. Как и всю свою короткую жизнь, Курди мигрировал из-за гражданской войны в Сирии и социального кризиса, который, вероятно, ускорился из-за засухи, вызванной изменением климата.

Я утаил эту статистику и историю Курди, позволив доктору Сьюзу объяснить моему сыну, почему окружающая среда и люди неотделимы друг от друга. Как объясняет Сьюз, когда Находкинс вырубает трюфельные деревья, он запускает цепную реакцию, которая делает целую долину непригодной для жизни. Не только для Свами-Лебедей и Коричневых Барбалутов, но и для друзей и родных Находкинса.

Находкинс был доминирующей силой в системе Трюфельной долины. А теперь Эзра и его собратья-люди являются доминирующей силой на нашей планете. Он планирует поделиться официальным термином «антропоцен»[27] со своими одноклассниками.

Моему сыну, похоже, грустно узнавать, что он унаследовал такое положение дел, поэтому я заканчиваю тем, что описываю антропоцен в более позитивном свете: Эзра принадлежит к первому биологическому виду, способному улучшать планету. Как в конце концов осознает Находкинс, вопрос состоит в том, каким образом мы используем эту силу.

Доктор Сьюз описывал связи между людьми и окружающей средой в стихах, а Дана Медоуз создавала компьютерную модель, которая позволила бы ей изучить эти связи. Медоуз и ее команда из Массачусетского технологического института собрали и смоделировали всю доступную и релевантную информацию о траектории человеческой жизни на Земле и поддерживающей ее окружающей среде.

В 1972 году Медоуз и ее команда поделились своими выводами в отчете, который превратился в одну из самых влиятельных научно-популярных книг всех времен. По некоторым оценкам было продано более тридцати миллионов экземпляров. Ее название содержит суть выводов исследователей: существуют «Пределы роста»[28].

Находкинс сказал Лораксу: «Я рассчитываю на то, что буду расти, РАСТИ, РАСТИ и РАСТИ». В книге «Пределы роста» такое отношение называют сутью проблемы. Добавление служило нам во благо: теперь мы живем лучше, чем члены королевской семьи в предыдущие столетия. У меня двое детей, которые не появились бы на свет без современной медицины, дом, в котором им тепло зимой и прохладно летом, и знания о мире, доступные по щелчку. Несомненно, мы должны улучшать условия жизни как можно большего количества людей, сейчас и в будущем, или, как говорят защитники природы, для «наибольшего блага наибольшего числа людей в течение наибольшего времени».

Если это желание обеспечить наибольшее благо для наибольшего числа людей еще в силе, то наш подход к нему должен измениться. Недостаточно покупать меньше Всемнужек – и мы не сможем улететь за пределы смога, как Лоракс.

Итак, что же нам делать?

Это весьма противоречивый вопрос, даже для самых здравомыслящих людей. Некоторые сторонники улучшения антропоцена встают на сторону Лоракса. Они подчеркивают наличие границ. Они апеллируют к логике, согласно которой бесконечный рост на ограниченной в своих ресурсах планете невозможен. Они ссылаются на исследования, которые показывают, что наша Земля имеет предельную пропускную способность для человеческой жизни. В них говорится, что 413 миллионных долей углекислого газа в атмосфере являются примером того, как люди превышают безопасные условия эксплуатации Земли. Лораксы, которым нравится опираться на данные, могут отметить, что темпы экономического роста почти полностью соответствуют уровню использования ископаемого топлива, которое почти точно соответствует количеству углекислого газа, который мы выбрасываем в атмосферу. Учитывая прямую взаимосвязь ВВП и вредных выбросов, такие лораксы могут даже утверждать, что единственный способ остановить разграбление планеты – ограничить экономический рост.

Другие встают на сторону сьюзовского Находкинса. Для ясности, эти новые находкинсы не спекулируют на изменении климата. Речь идет не о миллиардерах, которые наращивают свое состояние за счет ископаемого топлива, и не о купленных ими же влиятельных СМИ с целью посеять выгодное (для них) недоверие к науке о климате. Это не корпорации и не избираемые и прикормленные ими чиновники, которые вступили в сговор, чтобы продолжать эксплуатировать общие климатические ресурсы. Как и в случае с расизмом, нам необходимо постоянно выявлять и описывать укоренившиеся барьеры, мешающие принятию мер в области климата, чтобы их устранение стало возможным. Но эти безразличные исполнители – не находкинсы, как мы их здесь называем. Сам Сьюз говорил, что первоначальный Находкинс вовсе не планировал наносить такой огромный ущерб долине. Он не забрал всю полученную прибыль и не сбежал с созданной им пустоши. Он остался у себя, в Леркиме, на крыше своего магазина, защищая последнее семечко трюфельного дерева. Его «все это беспокоило до глубины души».

Как и новые лораксы, новые находкинсы исходят из лучших побуждений и логичных, научно обоснованных аргументов. Команда находкинсов ссылается на историю научных инноваций и стремления к прогрессу. Люди уже придумали, как делать больше с меньшими затратами, расширяя пропускную способность даже сверх того, что прогнозировалось в некоторых моделях из книги «Пределы роста». Генеральный директор компании Interface Рэй Андерсон со своими заводами по очистке воды когда-то был находкинсом-бизнесменом. Звезда TED и автор книги «Фактологичность»[29] Ханс Рослинг со своим графиком глобального прогресса в стиле Тафти когда-то был находкинсом, выступающим за развитие. Лайза Джексон во время работы в Агентстве по охране окружающей среды была находкинсом-законодателем. Все трое уважают границы роста, но не зацикливаются на них. Вот как они это объясняют: мы продолжим совершенствоваться и использовать полученные в процессе средства для определения ограничений ресурсов по мере движения вперед.

Почти полвека спустя после того, как Сьюз опубликовал «Лоракс», большинство мыслящих людей и групп оказались далеко по ту или иную сторону этой пропасти, на одном краю которого находится Лоракс, а на другом – Находкинс. Но чтобы улучшить ситуацию в антропоцене, нам нужно взять лучшее от лораксов и находкинсов, что редко встречается.

Вычитание может помочь в преодолении пропасти. Конечно, лораксы правы в том, что непрерывный прогресс на ограниченной планете приводит к разрушениям, если он опирается на все более и более ограниченные ресурсы, такие как земля, пригодная для ведения сельского хозяйства, вода и ископаемые виды топлива. Но разрушения не должны стать конечным результатом – если прогресс достигается путем вычитания.

Кейт Орфф обладает находкинсовой множественностью личностей, начиная с использования науки и технологий и заканчивая ее взглядом на перемены как на положительное явление, а также дерзкой верой в то, что ее идеи могут изменить огромные материальные системы. Тем не менее прорыв Орфф в Лексингтоне – избавление от существовавшей инфраструктуры – потребовал, чтобы те же находкинсовые личности нашли себе применение самым нелогичным образом. Она увидела границы вещей, как Лоракс, чтобы создать новые возможности.

Дело не только в Кейт Орфф. Если поразмышлять о героях этой книги, то мы обнаружим баланс между вдумчивым Лораксом и амбициозным Находкинсом. Сью Бирман приехала в Сан-Франциско и создала набережную, подобно Находкинсу, который однажды наткнулся на Трюфельную долину. Элинор Остром была похожа на Лоракса в понимании весьма реальных пределов общих ресурсов, но она была и находкинсом в том, что не исключала, а затем кропотливо доказывала потенциал человеческой изобретательности в управлении этими общими ресурсами.

К сожалению, такие люди, как Орфф, Бирман и Остром, являются исключениями. Вычитание, как мы знаем, хронически упускается из виду. Когда речь заходит об антропоцене, эта оплошность становится существенным недостатком, поскольку меньшее может оказаться ключом к большему благу для большего числа людей в течение большего времени.

Давайте применим наш список меньшего к антропоцену и посмотрим, сможем ли мы придумать, как оставить наследие меньшего.

Первый шаг – вычитание перед действием. В отделении неотложной помощи моей сестре помогает сортировка. Можем ли мы последовать ее примеру, если пациентом является наша планета?

В антропоцене переплетаются цели: экономические – например, продать больше пончиков; социальные – искоренить расизм; экологические – предотвратить катастрофические последствия изменения климата. Все эти цели влияют друг на друга. Последствия изменения климата, например, непропорционально сильно сказываются на бедных в экономическом отношении меньшинствах. Каждая цель сама по себе настолько сложна, что ее не сможет отразить ни одна компьютерная модель. Межправительственная группа экспертов по изменению климата (МГЭИК) привлекает сотни ученых, которые анализируют работу тысяч других ученых, чтобы представить краткое изложение данных об изменении климата. Один из последних докладов МГЭИК содержит 167 страниц, и эти 167 плотно заполненных страниц представляют собой синтез других синтезов. Урезать в нем попросту нечего. Одна строка в отчете МГЭИК может представлять собой результаты исследований или действий длительностью в несколько жизней.

В рамках решения задачи сохранения благоприятного для жизни на Земле климата возникает бесчисленное множество взаимозависимых вопросов: изменения в атмосфере, морях и вследствие чрезвычайных ситуаций; воздействие на продовольственные и водные системы и биоразнообразие; прогнозы и предлагаемые пути дальнейшего развития через принятие решений, финансирование и законодательство. Каждый из этих вопросов мог бы стать предметом отдельного доклада.

Одной из реакций на 167-страничный отчет, который представляет собой лишь верхушку айсберга, является убеждение самих себя в том, что каждая мелочь имеет значение. Пока мы делаем хоть что-нибудь для улучшения ситуации, это имеет значение. Если мы научимся координировать свои действия с другими людьми, будет еще лучше. Мне кажется, что это полная чепуха.

Нам нужно расставить приоритеты. Если это верно в отношении строительных проектов и введения катетеров, то абсолютно точно должно быть справедливо и в отношении антропоцена. На все возможные меры противодействия изменению климата просто не хватит человеческих ресурсов. Невозможно осуществить их все. Нам надо делать то, что позволит добиться наибольшего прогресса.

Каролина Маури когда-то демонстрировала находкинсовское стремление к прогрессу. После олимпийских соревнований по плаванию Маури выучилась на юриста и с тех пор играет важную роль в разработке стратегии Коста-Рики по вопросам изменения климата, в заключении международных соглашений и в работе правительства своей страны. Прежде чем попытаться улучшить систему, Маури сделала то, что, как мы теперь знаем, может стать неочевидным и трудным первым шагом. Она вычла информацию о самой ситуации.

Помните, чтобы вычесть информацию, нужно, чтобы она изначально была. Маури приняла во внимание сложность. Как эксперт по вопросам законодательства и политики в области изменения климата, Маури знает, что адаптация к изменениям окружающей среды так же важна, как и замедление этих изменений. Она знает, что Коста-Рика – всего лишь одна страна, один пастух на огромном климатическом поле. К тому же она знает, что любые климатические цели должны учитывать и воздействие на сокращение бедности, здоровье и даже экономический рост.

Маури обдумала все эти детали и многое другое. Затем она избавилась от них, чтобы найти суть.

Какими бы точными и исчерпывающими ни были рекомендации, они могут отвлечь внимание от более эффективных вариантов поведения в условиях антропоцена. Питер Проновост не включил никаких противопожарных мер в проверочный список по установке катетера. Такие меры, возможно, спасли бы несколько жизней, но в итоге обошлись бы дороже, отвлекая внимание и ресурсы от гораздо более опасных рисков заражения. Точно так же Каролина Маури не хотела тратить свое и чужое время, представляя программы по переработке отходов и компостированию в таком же экстренном порядке, как и действительно жизненно важные меры, такие как, например, резкое сокращение выбросов углекислого газа в атмосферу.

Маури вычла сложность – а потом вычла еще немного. В 2007 году Коста-Рика огласила суть проблемы. Она поставила перед собой цель – стать первой страной с нулевым выбросом углекислого газа к 2021 году, к двухсотой годовщине своей независимости от Испании. Это нелегкая цель, но очень полезная.

В рабочей памяти моей сестры хранятся данные по сортировке, которыми она руководствуется в отделении неотложной помощи, точно так же, как концепция 2021 года руководила народом Коста-Рики при принятии более детальных решений о бюджетах, законах и стимулах. Использование ископаемого топлива отдаляло Коста-Рику от достижения цели к 2021 году, поэтому подобная деятельность была обложена налогом. Поощрялось использование таких источников энергии, которые не выбрасывают углерод, включая солнце, ветер и биотопливо. Коста-Рика может быть относительно небольшим пастухом на климатическом поле, но с учетом вычитания до принятия мер они подают пример, на котором мы можем учиться, когда будем ставить свою грандиозную цель.

Второй шаг в нашем списке меньшего – сначала произвести вычитание. Давайте посмотрим, каково это – играть в «Дженгу» в эпоху антропоцена.

Доктрина «Сокращать, повторно использовать, перерабатывать» возникла из того же представления о воздействии человека на окружающую среду, которое привело к написанию книг «Пределы роста» и «Лоракс». Если мы сократим расходы – будем покупать меньше Всемнужек, – новые трюфельные деревья успеют вырасти до того, как супертопор Находкинса снесет их «с одного удара». Точно так же, повторно используя старые Всемнужки, мы можем замедлить вырубку трюфельных деревьев. Переработка стоит на последнем месте в списке приоритетов, потому что переработка Всемнужки, может быть, и позволит найти новое применение листве трюфельных деревьев, однако в процессе повторного производства потребуются такие ресурсы, как энергия и вода. Сокращение, повторное использование, переработка – таков порядок, когда речь заходит о природных ресурсах.

Эти три слова подсказывают, как остановить поток выбросов в атмосферу. Если мы сократим потребление ископаемого топлива, то, конечно же, уменьшим выбросы парниковых газов, меняющих климат. Нам нужно сделать все возможное, чтобы прекратить увеличение выбросов в атмосферу. Однако помимо этого нам необходимо устранить выбросы, а это означает, что трех слов недостаточно.

На самом деле упомянутая триада может нанести вред, поскольку порождает ту же числовую линейку, которая ограничивает возможности маленьких детей (и Блеза Паскаля), которые считают отрицательные числа «неможными», потому что воспринимают ноль как неизменный базовый уровень. Если мы будем использовать только правило «Сокращение, повторное использование, переработка», то должны будем рассматривать текущий уровень выбросов в атмосферу как неизменную точку отсчета. И это при том, что, как я не решился признаться Эзре, в настоящее время выбросы уже превышают безопасный, по мнению ученых, объем, передаваемый в наследство новым поколениям.

Когда текущая ситуация выходит за пределы возможностей планеты, необходимо сначала вычесть. Первым словом должно стать «удалить».

Как только жители Коста-Рики определились со своей целью – углеродной нейтральностью, они стали искать пути ее достижения. Очевидно, что Коста-Рике необходимо сократить количество выбросов в атмосферу, как Бену нужно замедлить темп увеличения своего списка обязательств, для чего он звонит в «колокольчик отказа». Но чтобы иметь хоть какие-то шансы на достижение углеродной нейтральности к 2021 году, ей было необходимо отказаться от мысли о том, что количество углерода, который уже находится в атмосфере, является неизбежным исходным уровнем.

Эзра узнал еще в детском саду, что деревья поглощают углекислый газ из атмосферы. Несомненно, восстановление лесов – один из самых экономически эффективных способов улучшить состояние окружающей среды в эпоху антропоцена. Особенно для таких стран, как Коста-Рика, где сочетаются идеальный климат для выращивания пышных лесов и обилие открытого пространства (благодаря былой вырубке лесов человеком, вызвавшей гнев Лоракса). Теперь нам всем нужно составить собственные проверочные списки для эпохи антропоцена. Возможно, восстановление лесов не является подходящим вариантом для вашей страны, города или двора за домом, но для Коста-Рики оно подходит, и его нельзя упускать из виду, когда мы сначала вычитаем и рассматриваем способы «удаления» выбросов.

Спасибо тебе, «Дженга».

Пока мы здесь, давайте вспомним слова Курта Левина: удаление выбросов – это «хороший» способ управления климатом. Управление климатом охватывает все большее количество путей противодействия последствиям изменения климата путем вмешательства в другие сложные и крупномасштабные системы Земли (те самые системы, которые мы вывели из равновесия, не прилагая особых усилий).

Вот несколько идей: авиационный полк может распылять в атмосфере аэрозоли, чтобы мешать солнечному свету попадать на землю. Использование космических зеркал преследует аналогичную цель, но путем отражения солнечного света обратно в космос. Другие предложения предусматривают осветление поверхности Земли, чтобы отражать больше солнечного света. Или сброс тонн железных опилок в океаны, изменяя одну непредсказуемую сложную систему в попытке улучшить другую. Я надеюсь, вы заметили, что все эти предложения по управлению климатом связаны с добавлением.

Курт Левин признал, что добавление и вычитание может сделать желаемое поведение более вероятным. Но только устранение барьеров сулит дополнительную выгоду в виде снятия напряжения во всей системе. Если я, вместо того чтобы наорать, предложу Эзре печенье за то, что он выключит iPad, он с меньшей вероятностью разозлится, когда устройство будет выключено. Однако если он все-таки разозлится, то это произойдет из-за отсутствия iPad плюс из-за того, что он не получит печенье.

Курт Левин рассуждал о социальных ситуациях, но этот же принцип напряжения применим и в экологических системах. Распыление аэрозолей в атмосферу похоже на добавление стимула в виде печенья. Возможно, так получится смягчить влияние глобального потепления, но от этого в нашей атмосфере определенно добавится больше антропогенных веществ, которые повысят напряженность и непостоянство для следующей непредвиденной ситуации. Для систем, обеспечивающих жизнь человека, в которых мы эволюционировали с целью процветать, а затем смогли сильно их испортить, чем меньше изменений, тем лучше.

Возможно, управление климатом поможет восстановить наше наследие. Справедливости ради следует отметить, что некоторые планы предусматривают в первую очередь вычитание, предлагая удалить углекислый газ из атмосферы. На мой взгляд, необходимо рассмотреть и варианты добавления. Но если при управлении климатом мы будем упускать из виду меньшее, это станет классическим примером глупости – противостоять проблеме с тем самым мышлением, которое ее породило.

Шаг третий – проявлять упорство, пока меньшее не станет заметным. Как мы уже видели, у вычитания есть кое-какие проблемы с саморекламой. Будь то особняк из коричневого песчаника в Гарлеме, уступивший место скверу, или лишнее прилагательное, забракованное редактором, – то, что вычтено, больше не видно.

Проблема заметности в эпоху антропоцена стоит очень остро. Дело не только в том, что вычитание незаметно. Сами изменения, будь то сложение или вычитание, имеют тенденцию рассеиваться в пространстве и времени. Если органы чувств помогают нам заметить изменения в погоде, то для того чтобы заметить изменения в климате, необходимы тщательные измерения в течение длительного времени, а затем, в идеале, обработка этих измерений в виде графиков в стиле Тафти. Независимо от того, сколько вы делаете для стабилизации климата – даже если вы купили электромобиль, установили солнечные батареи и теперь высаживаете деревья у себя во дворе, – органы чувств не позволят понять, насколько вы помогли.

Коста-Рика сталкивается с той же проблемой. Люди могут заметить увеличение лесов, но никто не увидит, что в атмосфере стало меньше углекислого газа. Сокращение выбросов невидимо, а его эффект имеет отдаленные последствия.

Один из способов сделать невидимые и далекие изменения более заметными – представить, как они будут выглядеть. Согласно результатам экспериментов, люди копят больше денег, увидев свои состаренные фотографии, чем те, кто никогда не видел таких фото. Если распространить эту идею о накоплении денег на спасение Земли, практика «визуализации» основывается на следующей логике: чем четче мы представляем себе желаемое будущее эпохи антропоцена, тем выше вероятность того, что оно наступит.

Здесь цель Коста-Рики стать углеродно нейтральной к 2021 году выполняет двойную функцию. Именно суть определяет пути совершенствования сложной системы, и именно формулировка видения делает эти изменения заметными. Коста-Рика не только сокращает, но и удаляет выбросы, и она продолжит вычитать, пока страна не станет углеродно нейтральной. Кроме того, жители Коста-Рики пообещали сделать это к 2021 году, раньше любой другой страны.

Цель 2021 года мотивирует костариканцев, а ее заметность вдохновляет других и дает возможность ее копировать. Если бы никто не подражал Брюсу Спрингстину и Кейт Орфф, они бы не изменили рок-н-ролл и ландшафтную архитектуру, и если бы никто не копировал действия Коста-Рики, она не изменила бы эпоху антропоцена. Еще до того, как она всерьез начала стремиться к углеродной нейтральности, на долю страны приходилось всего 0,02 процента мировых выбросов, меняющих климат.

Однако благодаря своей стратегии до 2021 года Коста-Рика сделала свои усилия заметными, и мы надеемся, что им будут подражать. Подобно тому, как после триумфа Сью Бирман распространилась практика демонтажа автомагистралей, возникают и более амбициозные программы по защите климата. Германия, Великобритания и Нидерланды входят в число стран, которые собираются достичь углеродной нейтральности к 2050 году. Компания Amazon взяла на себя обязательства по достижению углеродного нейтралитета к 2040 году (Амазония, ее дождевые леса, уже вносят свой вклад). Своим смелым подходом Коста-Рика подарила миру заметное и копируемое меньшее.

Недостатком любого смелого подхода является то, что чем он смелее, тем труднее его реализовать. И действительно, Коста-Рика отодвинула свою цель от 2021 года, чтобы оказаться среди тех, кто обещает достичь нейтральности к 2050 году. Тем не менее смелость этой страны привела к реальному прогрессу на пути к меньшему: почти вся электроэнергия вырабатывается из возобновляемых источников, леса продолжают поглощать углекислый газ, а в качестве меры, которая должна стать тенденцией, была прекращена добыча нефти. Все эти усилия с целью достичь видимого меньшего позволили Коста-Рике получить звание самой зеленой страны в мире, что привлекло новый поток туристов, а это один из способов, с помощью которого страна извлекает выгоду из меньшего.

Последний шаг в списке меньшего – использовать результаты наших вычитаний повторно. Как напоминает нам дырка от пончика, стоит задать себе вопрос: можно ли повторно заработать на том, что мы убрали?

Углекислый газ, извлеченный из атмосферы Коста-Рики, превращается в леса благодаря старому доброму фотосинтезу. Эти леса, в свою очередь, привлекают туристов со всего мира. И когда мои родители отправляют Эзре фотографию ленивца из тропического леса, я вижу улучшение очередной сложной ситуации эпохи антропоцена, тесно связанной с изменением климата, – того факта, что половина всех видов столкнется с исчезновением при жизни Эзры.

Доктор Сьюз намекает на вымирание видов в «Лораксе». Эзра скептически задается вопросом, сколько протянут Жужжащие рыбы, если они «ходят на плавниках и ужасно устают в поисках такой воды, что не окажется ужасно грязной». Сегодня мы оскверняем природу еще сильнее, чем Находкинс. Мы, люди, прокладываем дороги и строим города, расчищаем леса, меняем русла рек и, к великому сожалению, меняем климат. Вымирание – часть естественного отбора, безусловно, но его темпы в наши дни стали в тысячи раз выше, чем обычно. Массовое вымирание видов дестабилизирует целые экосистемы, пока в конце концов мы не останемся без трюфельных деревьев – и всего остального. Но когда углекислый газ, извлеченный из атмосферы, повторно используется для создания лесов, появляется больше места для всего того, что (еще) живет.

Отдача от усилий по вычитанию, предпринимаемых Коста-Рикой, выражается в деревьях и других видах биоразнообразия. Но как насчет отрасли, на которой изначально остановил свое внимание Находкинс, – экономики?

Всемнужки доктора Сьюза стоят 3,98 доллара и представляют собой огромное количество вещей, которые мы добавляем в свой мир. Его взгляд на безудержное потребительство очевиден, поскольку Находкинс проходит путь от самоуверенного продавца («Всемнужка всем нужна, всего в мире нужней она») до одинокого неудачника с закрытой фабрикой в том месте, где ветер пахнет кислятиной, а растет только Грикл-трава. Даже дошкольник поймет, что это не прогресс.

И все же вся эта глупость со Всемнужкой увеличила валовой внутренний продукт (ВВП). Было продано много Всемнужки, была построена фабрика, и какое-то время «вся семья Находкинсов работала на полную катушку». ВВП, самый влиятельный и приблизительный показатель прогресса, любит большее. Если бы повальное увлечение трюфельными деревьями произошло у нас во дворе, рынок признал бы это успехом, независимо от того, растет ли Грикл-трава или нет.

ВВП не всегда был такой мощной движущей силой добавления. Только во время Второй мировой войны, когда возникла необходимость вести учет военных расходов, то, что некогда, по сути, было показателем уровня дохода работающего населения, превратилось в показатель количества добавленных товаров. После войны статус ВВП как эталона распространился прямо вместе с новой моральностью большего. Запрашивая помощь в рамках Плана Маршалла, страны должны были представлять примерный уровень своего ВВП. Организация Объединенных Наций разработала для стран-членов шаблон отчета о своем ВВП. Сегодня рост ВВП является целью почти каждого правительства.

ВВП делает то, для чего он был создан, но не более того. Он измеряет объемы производства, а не благосостояние. В итоге он упускает из виду немного полезного меньшего.

ВВП учитывает стоимость посещения больницы, но не результаты лечения пациента. Пациент, которому приходится лежать в больнице из-за инфекции, занесенной при установке катетера, платит больше того, кого просто лечат и выписывают. Аналогичным образом ВВП не в состоянии измерить развитие наших идей. Независимо от того, какую практическую пользу мы извлекаем из поисковых запросов в Интернете, пока использование Google ничего нам не стоит, это действие исключается из расчетов ВВП. Так же, как и работа с открытыми источниками информации, например добровольными вкладами пользователей в Википедию.

Этот параметр не только упускает полезное меньшее, но и учитывает вредоносное большее. Недолговечная и губительная эксплуатация Трюфельной долины, предпринятая Находкинсом, увеличила ВВП. Так же, как и ураганы, разливы нефти, строительство тюрем и неэффективные государственные расходы.

Многое из того, чего мы хотим, от безопасности до здоровой окружающей среды и заботы о детях, эта поверхностная национальная статистика просто не учитывает – и даже может ее занижать. Учет в эпоху антропоцена должен отражать изменения в качестве жизни и в качестве окружающей среды. Об этом легче написать, чем сделать.

Изменение мер требует, чтобы мы задавали сложные вопросы об общественном благе. Альтернативные варианты, включая Индекс человеческого развития, предложенный Организацией Объединенных Наций, также не так просты для расчета, как ВВП. Для измерения уровня человеческого развития странам необходимо отслеживать, а затем обобщать многочисленные показатели, такие как продолжительность жизни, образование и доход на душу населения.

Собрать всю эту информацию непросто, но, по крайней мере, уже согласованы показатели. Другие аспекты человеческого развития, такие как психологическое благополучие и общественная жизнь, вообще сложно измерить.

С другой стороны, то, о чем мы здесь говорим, – это всего лишь способ измерения. Как вид, достаточно умный, чтобы помещать отражающие зеркала в космическое пространство, мы должны быть в состоянии измерить то, что имеет значение.

В то время как ВВП подталкивает нас к сложению, другие показатели могут поощрять и вычитание. Коста-Рика придает экономическую ценность удалению и хранению углерода, за что отвечают национальные леса. По этому стандарту фабрика Находкинса по производству Всемнужки должна быть бесконечно лучше Трюфельной долины, а не просто временно лучше, чем ничего. С помощью этого измененного показателя Коста-Рика может дать фермерам работу по выращиванию деревьев, а не по их вырубке.

Возможно, костариканцы просто наивны. В конце концов, эта страна избавилась от армии в 1949 году, направив средства, выделяемые на войну, на образование, здравоохранение, пенсии и даже на художественный музей. Ее ВВП составляет около двенадцати тысяч долларов на человека, в то время как в Соединенных Штатах он равен примерно шестидесяти пяти тысячам. Менее агрессивный план действий в области сохранения климата мог бы улучшить ВВП, а с привлечением военных этот показатель, несомненно, увеличился бы.

С другой стороны, за счет смены финансовых приоритетов в Коста-Рике повысилась грамотность и здоровье населения, и теперь ее граждане живут в среднем дольше, чем американцы. Возможно, нам есть чему поучиться у них с точки зрения вычитания в эпоху антропоцена.

Восстановление лесов на обширных территориях Центральной Америки; разработка национальной стратегии сбалансированного добавления и убавления углекислого газа; прекращение добычи нефти; пересмотр системы измерения, чтобы прогресс был заметен по меньшему, – я прекрасно понимаю, что это не те изменения, которые каждый из нас может осуществить в одностороннем порядке. Это сложная работа, требующая стратегического подхода и участия множества людей. Более того, разные ситуации требуют разных изменений. Вместо того чтобы восстанавливать леса на Среднем Западе США, мы могли бы выращивать сельскохозяйственные культуры, которые поглощают углерод, под ветряными турбинами.

Так что же именно мы должны оставить после себя в качестве антропоценового наследия?

Я понимаю желание людей услышать четкие инструкции: «Сделайте вот так, чтобы устранить проблему изменения климата». Если бы я думал, что такие инструкции существуют, то точно не стал бы тянуть до этой страницы, чтобы поделиться ими с вами. Я бы написал эту фразу большими жирными буквами на обложке этой книги, а затем повторил бы то же самое на каждой странице. Тем не менее я понял одну вещь: у нас должны оставаться варианты.

Проект «Устойчивость» (The Resilience Project) стал беспрецедентным пятилетним результатом сотрудничества между ведущими экологами, экономистами, социологами и математиками со всего мира. Признавая, что экологические кризисы носят системный характер, и отдавая себе отчет в сложности и непредсказуемости самих систем, ученые не стали в заключении давать конкретные рекомендации, вводящие в заблуждение. Они предложили скорее общую трактовку: «Мы должны стремиться максимально использовать потенциал, присущий системе, которая доступна для изменения, поскольку этот потенциал определяет диапазон вариантов, возможных в будущем».

Как и Кейт Орфф, ученые перевернули идею, потому что «максимально использовать потенциал» звучит лучше, чем «вычесть лишнее». Однако увеличить площадь города, пригодную для преобразований, – значит избавиться от загруженной автострады. Максимально использовать заложенный в обществе потенциал означает искоренить расизм. Чтобы оставить наиболее полезные коллективные знания, нужно избавиться от современных заблуждений. Другими словами, наше лекарство против последствий антропоцена – это вычитание.

Оставлять варианты – значит убирать за собой. Можно устранить губительные дефекты, которые мы встроили в свои системы. Это хороший способ менять положение дел. Точно так же, как Лео Робинсон, Run-DMC и Ибрам Кенди помогают нам распознавать и искоренять расизм, нам необходимо распознавать и убирать невидимые структуры, которые злоупотребляют нашим общим будущим.

Мы можем дивестировать, как, опять же, рекомендует Десмонд Туту. Южноафриканский архиепископ уже получил одну Нобелевскую премию мира за борьбу с апартеидом. Он проявил себя в качестве ярого и влиятельного сторонника «тактики, которая сработала в Южной Африке в борьбе с самыми большими источниками выбросов углекислого газа». Легче ликвидировать апартеид после того, как будут остановлены миллиардные инвестиции в его поддержку; точно так же, чтобы улучшить экологическую ситуацию на планете, нужно прекратить финансирование ее разрушения. Для этого есть масса возможностей. В настоящее время инвестиции в компании, которые добывают ископаемое топливо, производят в пять с лишним раз больше выбросов, чем считается безопасным, по мнению ученых.

Как и в случае с отказом от поддержки режима апартеида, Калифорнийский университет стал одним из крупнейших учебных заведений, которые отказались от вложений в компании, работающие на ископаемом топливе. Как и в случае с изъятием инвестиций в апартеид, Папа призвал всех католиков сделать то же самое. Епископ среди защитников окружающей среды, писатель и активист Билл Маккиббен свел суть работы всей своей жизни к тому, чтобы добиться дивестиций от большего числа учреждений и компаний. Ирландия, Фонд Билла и Мелинды Гейтс и сотни религиозных организаций уже входят в этот список.

Мы оставляем варианты, вычитая вредоносные идеи и стратегии, и точно так же оставляем варианты, когда наводим порядок среди своих вещей. Мы хотим, чтобы нас запомнили, и один из способов – оставить после себя что-то материальное, что, как нам хочется думать, продолжит существовать и после нашей жизни. Это нормально, но здесь надо быть осторожнее. Если все, что мы оставим будущим поколениям, – это захламленные дома, памятники и акции Exxon, то мир увидит очередной особняк из коричневого песчаника, как у братьев Кольеров, только в планетарном масштабе. Чтобы оставить за собой варианты, нужно вычитать.

Ближе к концу истории Сьюза мы узнаем, что пожилой Находкинс прозрел точно так же, как и ученые проекта «Устойчивость», в вопросе о том, что он оставит после себя. Чтобы передать свое наследие мальчику, который пришел его навестить, Находкинс не передает ему фабрику, старое оборудование или какой-то другой артефакт. Находкинс осознал, что лучший инструмент для того, чтобы изменить будущую экологическую систему, из всех, что он может предложить, находится в последнем семени трюфельного дерева, которое он и отдает мальчику. А чтобы оздоровить будущую систему человечества, Находкинс оставляет сказку. В нем по-прежнему есть предпринимательская жилка: он берет с любопытного мальчика «пятнадцать центов, гвоздь и раковину пра-пра-прадедушки-улитки». Однако за малую часть цены Всемнужки мальчик получает мудрость, на обретение которой Находкинс потратил всю свою жизнь.

Как заключили ученые проекта «Устойчивость» (и сам Находкинс), мы должны оставить после себя потенциал. Вычитая, мы можем оставить в наследство множество возможностей. Даже сосредоточенный на росте Трумэн признавал этот факт: «Материальные ресурсы, которые мы можем использовать для помощи другим народам, ограничены. Но наши невообразимые ресурсы технических познаний постоянно растут и являются неисчерпаемыми». У материального есть границы, а люди могут обойтись и без них.

Глава 8

От знания к мудрости. Как учиться путем вычитания

Китайский философ Лао-цзы советовал: «Чтобы приобрести знания, добавляйте к ним понемногу каждый день. Чтобы обрести мудрость, каждый день понемногу убавляйте».

Совету Лао-цзы тысячи лет, и он до сих пор актуален. Кроме того, это настоящий лайфхак в век информации, точно так же, как вычитание – навык для выживания в антропоцене.

О некоторых отрицательных последствиях того, что последнее поколение пренебрегает советами Лао-цзы, говорится в статье Кэла Ньюпорта Is Email Making Professors Stupid? («Неужели электронная почта отупляет преподавателей?»), которая дошла до целевой аудитории посредством газеты The Chronicle of Higher Education, а затем через Твиттер, сайты-агрегаторы и, разумеется, через электронные почтовые ящики преподавателей. Суть статьи заключалась в том, что, несмотря на пользу электронной почты для преподавателей в некоторых вопросах, постоянная переписка отнимает драгоценное время у непрерывного мышления. Выделять время на размышления полезно для представителей многих профессий – именно поэтому Лесли Перлоу пыталась спасти своих инженеров-программистов от временно́го голодания. Но для преподавателей свободное от отвлекающих факторов время – это то, что отличает нашу работу от, так сказать, глупости. Чтобы справиться с потоком сообщений, мы жертвуем возможностью развивать идеи.

Статья попала в мой почтовый ящик три раза – побочный эффект того, что я отношусь к нескольким подразделениям. В каждом случае это вызывало шквал комментариев, приходящих по электронной почте. К счастью, прежде чем я успел высказаться во всех трех ветках переписки, один проницательный коллега указал на ироничность того, что профессора обсуждают эту статью посредством электронной почты.

Однако это касается не только преподавателей. Среднестатистический американец каждый день сталкивается примерно с сотней тысяч слов, а это больше объема этой книги. За одну интернет-минуту (примерно в 2017 году) публиковалось полмиллиона твитов и отправлялось более трех миллионов поисковых запросов в Google. С какой скоростью мы отправляем электронные письма? Сто пятьдесят шесть миллионов – в минуту.

Мы все знаем, в чем проблема. Мы говорим об информационной усталости и перегрузке. Можно попробовать информационные (они же «технологические») диеты. Когда диеты перестанут помогать, мы можем прибегнуть к информационной чистке. Фраза «слишком много информации» настолько распространена, что получила аббревиатуру TMI (too much information), которая перекочевала из текстовых сообщений в разговорный язык и даже в лексикон традиционных средств массовой информации. По иронии судьбы, TMI само по себе является информационно насыщенным – в три нажатия клавиш упакован такой объем информации, для полной версии которого понадобится нажать на клавиатуру двадцать раз[30].

Избыток информации угрожает нашему психическому здоровью, начиная от постоянной досады из-за многочисленных перерывов на чтение электронной почты и заканчивая клинически описанной тревогой, которую вызывает изобилие потенциальных покупок в Интернете. Избыток информации ставит под угрозу участие общественности, необходимое для функционирования демократии: люди переполнены таким количеством информации, хорошей и плохой, что трудно отделить настоящий сигнал от шума. Мы можем систематически рассматривать достоинства каждого матраса для детской кроватки или изучать нюансы предвыборной программы каждого кандидата – или пугающего отсутствия таковой – по реагированию на изменение климата. Но у нас нет возможности успеть все.

Существуют реальные биологические пределы того, сколько информации мы можем обработать за определенную единицу времени. В них входит один разговор с глазу на глаз, но не два, где-то между 60 и 120 битами информации в секунду (один символ текста равен примерно 8 битам). Уделяя внимание обработке информации в одной ситуации, мы не можем задействовать его в других. Задолго до электронной почты автор термина «разумная достаточность» Герберт Саймон заметил, что «обилие информации приводит к снижению внимания».

Засорение умственной пропускной способности слишком большим объемом информации может привести и к другим видам дефицита. Эльдар Шафир и Сендхил Муллайнатан в своей книге Scarcity («Дефицит») перевернули наши представления о взаимосвязи экономической бедности и неправильных решений. Шафир, профессор психологии в Принстоне, и Муллайнатан, в то время профессор экономики Гарвардского университета, обнаружили, что бедные люди действительно чаще принимают неправильные решения. Пока все складывается удачно для тех, кто хочет свалить вину за бедность на самих бедных.

Однако Шафир и Муллайнатан показывают, что этот распространенный вывод следует перевернуть. Дело не в том, что плохие решения доводят человека до бедности. Проблема в том, что когнитивные последствия бедности приводят к неверным решениям. Старшекласснице, вынужденной тратить пропускную способность своего мозга на размышления о том, купить ли ей еду для младших братьев и сестер или книги для учебы, труднее удерживать в голове еще и содержание этих книг. Более того, когда ее голова уже загружена дилеммой «книги или еда», в ней остается меньше места для обработки новой информации, которая напрямую касается ее положения, даже если это программа, по которой она может получить книги бесплатно.

Бедные люди часто оказываются в ловушке подобного состояния умственного дефицита. У остальных из нас есть возможность облегчить это состояние, следуя советам Лао-цзы и Герберта Саймона.

Информация сама по себе не представляет такой же проблемы в наш век, как железо в железном веке. Это привилегия и возможность. Вероятно, самая обнадеживающая новость о траектории развития антропоцена заключается в том, что рост информации опережает рост энергопотребления и выбросов, связанных с изменением климата. В отличие от ископаемого топлива или общих климатических ресурсов, информация является ресурсом неисчерпаемым. Тем не менее для того, чтобы информация улучшала состояние планеты и всего остального, надо ею пользоваться.

Современные инструменты добавления, будь то электронная почта или Твиттер, не помогают. Но ощущение избытка информации не так ново, как мы могли бы подумать. Саймон писал, что люди «совершенно не приспособлены к миру систем вещания и копировальных машин». Еще до появления ксероксов Джон Мейнард Кейнс, чьи идеи способствовали возникновению идеи «моральности большего», отмечал, что человечество выиграет от вычитания менее полезной информации, которую затем можно будет собрать в то, что сам Кейнс назвал «общепризнанным Index Expurgatorius», позаимствовав название у списка книг, которые Римская католическая церковь запрещала читать своим прихожанам, если из них не были удалены или вычеркнуты определенные отрывки.

Давным-давно, когда книги приходилось писать и переписывать вручную, в Танахе уже звучало предупреждение о том, что «люди всегда пишут книги, и чтение многих книг принесет тебе усталость». Сенека, римский философ-стоик, считал, что информация несет такую угрозу, что посвятил второе из 124 нравственных писем, написанных им в конце жизни, «дискурсивности в чтении», предупреждая, что чтение слишком большого количества книг может истощить пропускную способность, которая могла бы пригодиться для решения возникающих задач.

В своей книге Too Much to Know («Слишком много знаний») историк Энн Блэр отмечает, что мы всегда находили способы хранения, обобщения и сортировки информации и продолжаем находить их и сегодня. В этом смысле серверы данных мало чем отличаются от музеев и библиотек эпохи Возрождения. Обобщение в стиле Википедии ведет свое происхождение от печатных энциклопедий. Google по сортировке мировой информации сродни алфавиту или десятичной классификации Дьюи[31].

Наряду с организацией информации мы можем и замедлить добавление. Эдвард Тафти в своих лекциях об информационном дизайне после разумной достаточности рекомендует избегать программы PowerPoint и присущей ей простоты добавления слайдов, маркеров и других видов «чернил, не несущих информации». Джон Макфи, которого я и многие другие называют лучшим автором творческой нехудожественной литературы, так и не решился перейти с механической пишущей машинки к компьютеру. Хемингуэй остановился на карандаше – приборе, который замедляет скорость добавления информации, но все же предпочитает добавление (ластик на конце карандаша намного короче графитного стержня).

Хранение, обобщение и сортировка не являются вычитанием. Замедление – информационный эквивалент «колокольчика отказа» Бена. Но помимо этого Блэр обнаружила еще одну историческую стратегию, которую вы узнаете: отбор. Как природа балансирует между сложением и вычитанием, так и нам нужно балансировать между генерированием информации и отбором того, что актуально и полезно. Отбор снимает напряжение между изобилием информации и недостатком внимания.

Блэр предлагает практические советы по такого рода сортировке. Она рассказывает о фильтре отбора, который использовали редакторы Encyclopédie («Энциклопедии»), семнадцатитомного алфавитного перечня идей Просвещения. Содержащейся в нем информации, решили авторы, должно быть достаточно для восстановления общества после катастрофы. Информация, которую сочли ненужной для этой цели, была вычтена. Это высокая планка актуальности, но принцип один и тот же независимо от целей.

Будь то восстановление общества или управление почтовым ящиком, выбор требует, чтобы мы отличали эфемерные данные от информации. Большинство писем, попадающих в папку «Спам», очевидно, являются данными, а не информацией. В других случаях различие между данными и информацией зависит от пользователя. Для большинства моих коллег предупреждение по электронной почте «тому, чей сэндвич плесневеет в холодильнике в комнаты отдыха», естественно, просто данные. Другим нравится искать информацию. Самый простой критерий отбора заключается вот в чем: если вы не можете использовать сведения, то это точно не информация.

В других случаях вопрос заключается не в том, данные это или информация, а в том, стоит ли их сохранить. Навыки вычитания могут помочь в принятии этого решения. Подобно тому, как Райан Макфарланд думал о своем двухлетнем ребенке, решая, что вычесть из велосипеда, мысли о людях могут натолкнуть нас к данным и даже информации, которую можно вычесть из нашей пропускной способности и из пропускной способности других людей. Мы, преподаватели, например, недолго думая требуем, чтобы студенты изучали новые темы, но часто избегаем трудных вопросов об относительной ценности содержащихся в программе тем, не говоря уже об умственной нагрузке. Когда мы в первую очередь задумываемся о студентах, то заставляем себя задаваться этими трудными вопросами и смотреть правде в глаза: недостаток внимания вредит обучению. В крайних случаях слишком большой объем информации не просто перегружает студентов, но и заставляет их поверить в то, что списывание – это единственный способ справиться с предъявляемыми к ним требованиями. Мы уже видели, как армейские офицеры срезают углы, когда им нужно сделать слишком много, и студенты будут делать то же самое, если им придется слишком много знать.

Одна из причин, по которой так сложно вычитать информацию, не важно, идет речь о преподавателях или о всех остальных, заключается в том, что мы интуитивно оцениваем себестоимость производства и приобретаемую выгоду, соответственно. То же самое двустороннее мышление использует компания «Лего», когда решает произвести конструктор робота из 1100 деталей за сорок долларов (себестоимость продукта) и что родители будут готовы заплатить за него девяносто долларов (приобретаемая ценность для пользователя).

В случае с «Лего» и другими приобретениями пользователь несет дополнительные расходы. Для материальных предметов эти затраты зачастую ничтожны по сравнению с тем, что было заплачено за сам товар. Мне приходится выходить на улицу, чтобы выбросить коробку от «Лего» в контейнер для переработки, а это не входит в список моих любимых занятий, хоть и не требует значительных затрат.

Однако, когда речь идет о приобретении источника информации, большая часть затрат пользователя не покрывается самой покупкой. Это одна из причин, по которой мне льстит тот факт, что вы дочитали до этого места. Затраты на изыскания, сбор материалов, написание, редактирование, маркетинг и распространение информации в этой книге – это одно дело. Вы за все это заплатили, купив ее. Но общая стоимость использования информации также включает время, которое вы потратили на ее прочтение. Независимо от того, как быстро вы читаете и во сколько вы оцениваете свое время – в 15, 150 или 1500 долларов в час, – ценность времени, которое вы вложили в эту книгу, во много раз превышает сумму, которую вы за нее заплатили.

Чтобы воспользоваться преимуществами наших информационных привилегий, мы должны взять на себя ответственность за издержки – как со стороны производителя, так и со стороны пользователя. Мой друг-профессор, который первым разослал коллегам статью «Неужели электронная почта отупляет преподавателей?», был по понятным причинам взбешен. Избыточное пользование электронной почтой – одна из основных тем его выступлений на заседаниях кафедры и в университетских коридорах. И все же оцените, что он сделал, когда ему показалось, что он недостаточно убедителен: снабдил свое сообщение дополнительной информацией. Переслав статью по списку рассылки, он создал тридцать пять новых записей, забивающих пропускную способность в электронных ящиках той самой группы, которую он пытался защитить.

Издержки от информации – тоже не новое соображение. Призыву Кейнса к составлению Index Expurgatorius почти сто лет, и с момента появления библиотек темная подноготная библиотечного дела заключается в том, чтобы решать, от каких книг избавиться, чтобы освободить место для новых. Подобно Кейт Орфф, которая чистит, вырезает и раскрывает, библиотекари переворачивают ситуацию, называя это изменение не вычитанием, а «прополкой».

Если вы похожи на меня, отсеивание одной-единственной книги, даже той, которую вы никогда не прочитаете, болезненно. Библиотекари тем не менее знают, что пропалывать полки необходимо. Альтернативой является переработка целлюлозы, когда целые секции книг отвозятся на завод, где их разбирают на части, растворяют в молочной жидкости и вновь превращают в бумагу. Когда из Центральной библиотеки Манчестера (Великобритания) изымали 210 тысяч нехудожественных книг для варки целлюлозы, этот процесс довел библиотекарей до слез. Это был «культурный вандализм в промышленных масштабах». Кто сказал, что книга, которую за последние десять лет никто не брал в руки, не принесет никому радости и не станет основой для возрождения цивилизации? Прополка книг похожа на синаптический прунинг мозга, а переработка целлюлозы – на лоботомию.

Будь то книжные полки, почтовые ящики или мозг, намеренное и регулярное вычитание информации гораздо лучше всяких альтернатив. Когда мы не спим, а именно в это время происходит синаптический прунинг, наш мозг перегружается и замедляется. И если мы не будем сознательно отбирать информацию в состоянии бодрствования, то в итоге получим горы экземпляров классической литературы, отправленных на переработку, тревожность из-за информационной перегрузки и умных преподавателей, которые рассылают электронные письма о том, что электронные письма оглупляют преподавателей.

Хорошая новость заключается в том, что, когда мы вычитаем информацию из своих умственных хранилищ, скорость обработки данных увеличивается, как у компьютера после закрытия программы, которая занимала много памяти и работала в фоновом режиме. Работая на полную мощность, мы можем создавать новые знания – и, возможно, даже превращать их в мудрость.

Курс механики стал для меня самым серьезным препятствием на пути к получению степени бакалавра инженерных наук. Механика – это раздел физики, в котором рассматриваются предметы, находящиеся в состоянии покоя и движения, и мне потребовалось перейти от подстановки чисел в уравнения к визуализации того, как эти понятия работают в реальном мире. Не сделав этот сложный скачок, я бы не смог освоить целого ряда других разделов физики.

К третьему, и последнему, экзамену по первому курсу механики я не успел сделать рывок. Мой средний балл равнялся трем. Преподаватель, профессор Вискоми, отчаянно желал нам успеха, но мы должны были его заслужить. Он уже обучил тысячи студентов, по двадцать пять человек за раз, в течение трех десятилетий. Было хорошо известно, что не будет никаких поблажек, никаких бонусов за посещение занятий и уж точно не будут услышаны никакие просьбы о повышении оценки.

Впервые в жизни я шел на третий экзамен, зная, что могу провалиться. Если бы так и произошло, у меня было бы два варианта: отложить получение диплома (и попросить родителей доплатить за обучение), чтобы пройти курс заново в следующем году, или сменить специальность на ту, для которой не нужно сдавать механику.

Перед тем как раздать наши экзаменационные работы, профессор Вискоми торжественно написал на доске самую высокую и самую низкую оценки, чтобы мы все гадали, кто их заработал. После того судьбоносного третьего экзамена он написал цифры 98 и 47.

Затем он посмотрел на меня и ухмыльнулся.

Одногруппники смеялись надо мной и игриво подтрунивали над студентом, который, по их предположениям, набрал 98 баллов. Я был удивлен, отчасти потому, что не ожидал, что профессор Вискоми станет высмеивать мою низкую оценку, а отчасти потому, что не думал, что справился настолько плохо. Тем не менее пока он раздавал наши работы, я размышлял о том, какая специализация позволит мне больше времени уделять футболу, не говоря уже о том, что я смогу посещать курсы, студенческий состав которых не на 80 процентов будет состоять из мужчин. Этот приятный сон наяву закончился прежде, чем все успело зайти слишком далеко. Получив свою работу, я понял причину ухмылки профессора Вискоми. Я набрал 98 баллов.

Что изменилось для меня во время третьего экзамена? Я ходил на занятия, учился и решал практические задачи из домашнего задания. Таким образом я прозанимался весь семестр, а в итоге получил «тройку». Что изменилось, так это то, что за некоторое время до сдачи третьего экзамена я мысленно разобрал курс до самой сути. Я нашел заметное меньшее.

Для тех, у кого хватает ума не учиться на инженера, первый урок механики (на котором часто проходят статику) сводится к применению второго закона Ньютона к телам, которые либо находятся в состоянии покоя, либо движутся с постоянной скоростью. Все эти сценарии можно описать одной простой идеей: сила равна массе, умноженной на ускорение, F = ma. Из этого уравнения я мог вывести все, что мне было нужно, идею, лежащую в его основе, и несколько правил его применения для анализа сил, действующих на тела. Перед третьим экзаменом я перестал запоминать десятки других уравнений и косвенных идей, которые и поставили меня в затруднительное положение.

Так же как я перестал беспокоиться о выводимых уравнениях, вы можете перестать думать обо всем, что вы только что прочитали о механике, и запомнить вот что: мой прорыв произошел путем отказа от менее полезных идей. Курс профессора Вискоми внушал страх, но по своей сути он ничем не отличался от любого хорошо структурированного курса. Он содержал множество прикладных примеров, но все они были производными от ряда основных идей. Мне не нужно было знать кучу сил, масс и ускорений, достаточно было усвоить, что F = ma.

Независимо от предмета, мы строим мысленные модели по мере обучения. Мы берем идеи и связи между ними и с их помощью воспроизводим реальность. Для наибольшей эффективности нам нужно складывать и вычитать, как поступают природа и Майя Лин. Конечно, нужно добавлять детали в когнитивные модели. Но именно в процессе удаления элементов системы мы доходим до ее сути. Отсеивание менее полезных идей позволяет развиваться незаменимым.

Лучше всего вычитáть сознательно, но, помимо этого, процесс прополки информации можно автоматизировать во избежание необходимости переработки и измельчения. Один из моих любимых советов по производительности в стиле «меньше значит больше» – писать меньше заметок. Это информационная версия совета по очистке одежного шкафа, когда вы избавляетесь от всех вещей, которые не носили в течение года. В обоих случаях вы вынуждены отделять важное содержимое от несущественного. Если я недавно носил толстовку, значит, ее стоит сохранить. Если идея заслуживает того, чтобы попасть в список, то я подумал о ней достаточно долго, чтобы вспомнить о ней без блокнота.

Я все еще кое-что записываю. Я записываю дела, которые позволяют мне оставаться на хорошем счету у Моники дома и у коллег на работе, а также пишу заметки, чтобы привести в порядок мысли. Но большие идеи я доверяю мозгу. Мне не пришлось писать себе напоминание о том, что «люди забывают о вычитании», потому что этот вывод постоянно всплывает в экспериментах моей команды. Мои микроглиальные клетки никак не могли отсеять эту мысль.

Поскольку я стал писать меньше заметок об идеях, я сэкономил драгоценное время, пытаясь разобраться в старых идеях, которые мой бессознательный мозг в противном случае просто выбросил бы. Благодаря этому осталось больше времени для хороших идей. Не думаю, что я забыл что-то важное, – хотя, наверное, я бы не мог этого знать.

Отсечение лишних понятий помогло мне сдать механику, а затем и все остальное. Отфильтровав менее полезную информацию, можно защитить почтовые ящики и пропускную способность своего мозга. Этого было бы достаточно, но давайте будем делать упор на меньшее. Потому что, научившись вычитать неправильные идеи, мы обретаем редкую силу.

Чтобы разобраться в этом вопросе, позвольте рассказать, почему мисс Карла ни разу не благодарила меня за то, что я принес три блестящих новых желтых самосвала на детскую площадку Эзры. Незадолго до этого Эзре исполнилось два с половиной года, и он только начал ходить в этот детский сад для «больших ребят». В предыдущем детском саду был бесконечный запас самосвалов, а в саду мисс Карлы был один ржавый грузовик, у которого недавно отвалилась опрокидная вагонетка. Я решил, что это непорядок. Судя по синякам на голенях, дети двух с половиной лет, независимо от пола, любят гонять по полу с самосвалами. Это занятие идеально подходит для навыков нетвердой ходьбы и инстинкта проявлять компетентность, перемещая большие предметы.

Поскольку воспитатели дошкольных учреждений представляют собой высшую форму человечности, тот факт, что мисс Карла не сказала «спасибо», говорил о многом. Очевидно, я сделал что-то очень неправильное. Со временем я понял, что, добавив самосвалы, я нарушил ее тщательно продуманную среду обучения на детской площадке.

Мисс Карла знала, что дети двух с половиной лет любят самосвалы. Вот почему в ее саду был один самосвал. Кроме того, она знала, что, если грузовиков будет слишком много, дети вроде Эзры будут целыми днями катать их, как это было в предыдущем саду. Если Эзра будет проводить все время с самосвалом, то упустит возможность поиграть в целый ряд других предметов, специально сваленных на детской площадке: остатки деревянного настила, туннели из черных дренажных труб, составляемые молочные ящики, мячи, мульча, песок, камни, вода и время от времени бумажные самолетики, мыльные пузыри, тряпичные крылья и вулканы из соды и уксуса.

Педагоги придумали название тому, как учатся дошкольники, да и все мы тоже. Это называется конструктивизм. Короче говоря, мы «конструируем» смысл, основываясь на взаимодействии нашего окружения и разума. Играя с самосвалом, Эзра сталкивался только с одной ситуацией, из которой можно извлечь смысл. Он не испытывал трения от поскальзывания на мокрых камнях. Он не ощущал на себе влияние термодинамики, когда солнечная энергия поглощается черными дренажными туннелями, из-за чего они становятся самым теплым местом для укрытия на детской площадке. Он не познал гравитацию и силы, действующие под углом к оси тела, падая со смотровых вышек из ящиков для молока. Когда Эзра начал испытывать все это на новой игровой площадке, то получил много новых физических впечатлений, на основе которых он мог формировать собственные знания.

Ситуации, из которых мы извлекаем смысл, не обязательно должны носить физический характер. Когда самосвал один, с ним приходится играть всем вместе или, по крайней мере, определять очередность – Эзра был вторым, и он быстро подружился с Малкольмом, который был первым. Делиться (или нет) – это только начало. Когда на похожей на пляж песочнице, которая занимает половину игровой площадки, образуются лужи, дошкольники становятся маленькими инженерами-координаторами, которые прокладывают каналы для перетока воды между лужами.

Со временем я увидел, как игровая площадка способствовала формированию настолько развитого поведения, что я вспомнил теорию о том, что монументальная архитектура предшествовала цивилизации, а не наоборот. Огромные каменные монументы на Пузатом холме слишком велики, чтобы их могла высечь и перенести одна группа охотников-собирателей. На детской площадке Эзры остатки деревянного настила слишком велики, чтобы ими мог маневрировать один дошкольник. Потому они действуют сообща.

Не важно, сколько самосвалов было у нас на площадках в детстве, в конце концов мы сформировали представления о законах Вселенной. Знания поступают от друзей, учителей и книг о вычитании. Откуда бы они ни приходили, модель в конструктивизме означает, что мы формируем знания, добавляя новую информацию к уже существующим представлениям о том, как устроен мир. Наши новые идеи опираются на старые.

По отдельности идеи формируют наши взгляды на мир и на самих себя. Коллективное накопление знаний – это культурная эволюция, которая предоставляет нам уникальные человеческие преимущества. Как и при строительстве цивилизации, мы стремимся к накоплению знаний. Знать что-то лучше, чем не знать. Но, как и при строительстве цивилизации, чем больше у нас идей, тем больше появляется шансов и возможностей улучшить их путем удаления.

Вершина умственного вычитания – это когда мы удаляем идеи, которые перестали быть правильными или никогда ими не были. Это не так просто, как кажется. Осознавая ценность удаления неверных идей, чтобы новые могли возникнуть на более стабильном фундаменте, исследователи потратили целые карьеры, пытаясь придумать, как это осуществить.

Не так давно исследователи называли распространенные, но неверные интерпретации мира «наивной» физикой, «наивной» химией или «наивной» психологией, которые необходимо исправить, предположительно встретившись с «просвещенным» ученым. Тысячи задокументированных «ошибочных представлений» искажают получаемую нами информацию обо всем – от гравитации до изменения климата. Если бы мы могли просто удалить подобные неправильные идеи, как раковые опухоли, новые идеи вписались бы органичнее. Это хорошая мысль.

Однако, как мы узнали, мы пренебрегаем вычитанием повсеместно, и процесс накопления знаний не является исключением. Например, Эзра получил от Санта-Клауса пожарную машину «Лего» в праздничной упаковке. Этот новый опыт вступил в противоречие с теми знаниями, на построение которых он потратил бóльшую часть своей юной жизни. Эзра знал все о Санте, его эльфах и их мастерской. И он знал, что Санта не умеет делать пластик, необходимый для изготовления деталей «Лего».

Поэтому когда Эзра спросил: «Как Санта сделал мой набор “Лего”?» – мне нужно было соображать быстро.

«Ну, вещи вроде наборов “Лего” Санта заказывает напрямую с Amazon».

Сын принял мой ответ отчасти потому, что информация о том, что Санта оформляет заказы на «Лего» в интернет-магазине, соответствовала уже имеющимся знаниям о мире. Но, что еще более важно, мое объяснение не потребовало от него вычесть все накопленные им знания о Санта-Клаусе.

Свои убеждения удваивают не только те, кто преданно верит в Санту, вместо того чтобы отпустить их. В 1954 году психолог Леон Фестингер, ученик Курта Левина, вступил в секту, которая верила, что конец света наступит 21 декабря того же года. Преимущество членства в секте заключалось в том, что, когда в полночь перед Апокалипсисом прилетят гости из космоса, верующих проводят к ожидающему их космическому кораблю.

У хитроумного плана Фестингера не было недостатков. Ему либо предстояло провести увлекательное психологическое исследование того, как меняются системы убеждений, когда мир доказывает их ошибочность, либо он мог бы спастись от Апокалипсиса.

Конец света не наступил. Но, как и в случае с Эзрой и Сантой, сектанты в конечном итоге не ошиблись. Фестингер вспоминает, как в минуты после полуночи группа обсуждала, по каким часам можно официально определить время Апокалипсиса. Затем они часами сидели в тишине без каких-либо признаков появления инопланетян-спасителей. Незадолго до пяти часов утра лидер секты получил отличные новости. Просидев всю ночь напролет, группа убедила высшие силы спасти мир от разрушения.

У Фестингера появился свой кейс. Культ стал ярчайшим примером того, на что мы готовы пойти, чтобы не держать в голове противоречивые идеи. Вместо того чтобы разрешить конфликт путем вычитания неправильной идеи, мы просто складываем обе.

Смейтесь сколько угодно над четырехлетними детьми и последователями культа, но мы все неохотно расстаемся с укоренившимися в нас ложными идеями. Даже многомудрый Эмерсон, человек, который всю свою жизнь провел в раздумьях, пал жертвой. Вспомните, как он охарактеризовал связь между идеями и предметами: «Малейшее распространение идей… вызовет самые поразительные изменения во внешнем мире». Что касается вещей, то Эмерсон не ограничивал вид изменений. Однако для идей единственным возможным вариантом было «распространение».

Кто знает, действительно ли Эмерсон не смог рассмотреть идеи вычитания, однако подобное поведение настолько обыденно, что педагоги оставили попытки изменить его. В статье Misconceptions Reconceived («Пересмотр заблуждений»), опубликованной в 1994 году в журнале The Journal of Learning Sciences, был предложен альтернативный подход, который с тех пор получил широкое признание. Авторы утверждали, что мы должны сосредоточиться на взаимосвязях различных областей знаний, а не пытаться найти «конкретные ошибочные концепции». При таком подходе выявление идей, на которые опираются учащиеся – правильных или ложных, – остается важной задачей. Но вместо того чтобы искоренять неправильные представления, стратегия подразумевает, что они являются источниками для когнитивного роста.

В таком переосмыслении ошибочных представлений есть много интересного. Сосредоточиться на искоренении всех идей, которые расходятся с нормой учителя, значит недооценивать разнообразие тех идей, которые учащиеся приносят на занятие из своего повседневного опыта. Это обесценивание непропорционально сильно отражается на учениках из меньшинств, заставляя их чувствовать себя так, будто их культуру не принимают или не ценят. При использовании стратегии переосмысления никого больше не считают «наивным», что разрушает искусственное различие между носителями и получателями знаний. Конечно, преподаватели обладают знаниями, которых нет у учеников. Однако верно и обратное. Несомненно, переосмысление более точно отражает реальное обучение. Структура может измениться, но ее элементы должны остаться.

Тем не менее принятие ошибочных представлений кое-что убирает из картины нашего обучения: вычитание. Вместо замены, которая требует избавления от чего-то одного, приспособление стало предпочтительным термином для описания того, как мы переосмысливаем идеи, чтобы они соответствовали новому опыту. Приспособление, а не удаление – вот как мы выстраиваем новые знания.

Приспосабливаться к новым идеям лучше, чем отвергать их с ходу. Эзра действительно приблизился к истине, когда понял, что эльфы Санты не могут вручную лепить пластмассовые детали «Лего». Однако когда мы не избавляемся от ошибочных идей, то рискуем исказить новые.

В своей книге «Структура научных революций»[32] Томас Кун проводит различие между обычным и «революционным» прогрессом в коллективных представлениях о мире. Неудивительно, что такие ученые, как я, считают анализ научных прозрений Куна захватывающим. Книга «Структура научных революций», объемный трактат, охватывающий такие абстрактные понятия, как «образцы», «несоизмеримость» и «парадигмы», вряд ли заслужила место среди самых влиятельных книг прошлого века. Но она его заняла.

Одна из революций, которые изучает Кун, – это переход от механики Аристотеля, согласно которой природа есть причина движения, содержащаяся в самой вещи, к взглядам Галилея, которые ближе к тому, что я узнал от профессора Вискоми, потому что они учитывают такие силы, как трение и гравитация.

Такие революции в идеях не просто меняют то, как нам преподают науку. Они меняют наше представление о мире. Если бы Галилео и Аристотель имели удовольствие наблюдать, как Эзра качается взад и вперед на качелях на детской площадке, они бы в буквальном смысле увидели разные явления. Галилей увидел бы инерцию в Эзре и силы, действующие на него: гравитацию, сопротивление воздуха, как я толкаю Эзру и как Эзра раскачивается ногами. Аристотель увидел бы, как мальчика постоянно тянет к его естественному местоположению в центре Вселенной.

Через призму истории становится ясно, что глубокие достижения в области идей требуют вычитания знаний. Конечно, Галилею пришлось добавить свои открытия, но он не мог просто опираться на открытия Аристотеля. Он должен был определить и разрушить их основы.

Вычитание старых идей жизненно важно для принятия открытий, с которыми мы столкнулись в этой книге. Чтобы использовать идеи Элинор Остром о коллективном управлении общим достоянием, необходимо избавиться от «трагедии» Хардина. Увидеть разумную достаточность Герберта Саймона означает отбросить части теории рационального выбора, которые ей предшествовали. А чтобы научиться у Майи Лин сложению и вычитанию, нужно перестать думать, складывать нам или вычитать.

Революционер квантовой теории Макс Планк придерживался пессимистического мнения, что «новая научная истина торжествует не потому, что убеждает своих противников и заставляет их увидеть свет, а скорее потому, что ее противники в конце концов умирают». Это правда, что именно путем приспособления через добавление происходит обучение среди дошкольников, сектантов и исследователей. Но было бы здорово, если бы мы могли избавиться от неправильных идей, не дожидаясь, пока люди, включая нас самих, умрут.

К счастью, то, что мы не склонны избавляться от ложных идей, не означает, что мы не можем этого сделать. В то время как Кун сосредоточился на том, как революционные идеи находят свой путь в мир, Нэнси Нерсесян изучает, как идеи формируются в голове революционного мыслителя. Для выполнения этой работы профессор технологического университета Джорджии сочетает изучение исторических примеров Куна с анализом, используя свои знания в области когнитивистики.

При таком подходе работа Нерсесян рассказывает нам подробнее о ключевых битвах за вычитание в революции идей. Есть ожидаемые эксперименты и подсчет цифр, но это обычные навыки. Чтобы создать что-то новое, перейти от известного к неизвестному, по наблюдениям Нерсесян, революционные ученые сочетают современные научные методы самого высокого уровня со скромным и извечным приемом – аналогиями.

Мы все используем аналогии. Они удобны для описания концепций, как, например, когда я описывал тематические исследования Нерсесян как «битвы в революциях идей».

Кроме того, аналогии могут научить новым идеям. Когда мы уподобляем работу мозга компьютеру, а синаптический прунинг – обрезке во фруктовом саду, то проводим аналогии со знакомыми вещами, чтобы лучше понять незнакомые. Еще лучше, когда мы учимся на основе аналогий: как показало исследование, то, что переносится с одной проблемы на другую, как правило, представляет собой не потенциально отвлекающие детали, а суть. Другими словами, исходя из аналогии с компьютером, мы не предполагаем, что в нашем мозге есть клавиатура и гладкий серебристый корпус с выгравированным на них логотипом Apple или Dell. Однако мы все же расширяем поведение компьютера при обработке информации, постигая свой собственный мозг. Аналогии вычитают детали, чтобы уменьшить объем знаний, прежде чем они войдут в наши когнитивные модели.

В особых случаях, как доказывает Нерсесян, аналогии могут помочь нам избавиться от ложных идей. В таких случаях аналогии работают, потому что они похожи на аккомодацию, поскольку позволяют нам оставаться одной ногой в том, что мы знаем, а другой прощупывать новую почву. Исследования в области обучения наукам показывают, что представление новой идеи вместе с новыми доказательствами не устраняет ошибочных представлений. Новая идея и новые доказательства не могут преодолеть укоренившееся заблуждение. Но если мы возьмем ту же новую идею и подкрепим ее аналогией с действительной идеей, которая уже укоренилась в сознании ученика, то заблуждение станет уязвимым. Учитель может ввести уравнения Иоганна Кеплера для описания движения планет вокруг Солнца и описать все места, в которых эти уравнения верны, но этого может оказаться недостаточно, чтобы устранить предубеждение ученика о том, что Земля является центром Вселенной. Однако если ученик уже понимает, как меньшие электроны вращаются вокруг большего атома, учитель может распространить эту идею по аналогии на Солнечную систему, и в этом случае неправильное представление о геоцентрической системе с большим Солнцем, вращающимся вокруг меньшей Земли, может исчезнуть.

Новой идее трудно конкурировать с уже существующими, даже если они ошибочны. Но новая идея, подкрепленная правильной предшествующей идеей, может победить неправильную предшествующую идею. Это сработало даже для самого Кеплера, который при описании своего революционного открытия признал: «Больше всего на свете я дорожу аналогиями, своими самыми надежными учителями».

Говоря о новых идеях, в последних восьми главах мы увидели неиспользованный потенциал вычитания и те преимущества, которые может дать его использование. Мы вычли идеи с помощью аналогии. Мы удалили негативную валентность, связанную с удалением, потому что меньшее не равно потере. Мы больше не мыслим противопоставлением «сложение или вычитание», потому что, как и в природе, они должны сосуществовать вместе – «сложение и вычитание».

Упорное стремление к заметному меньшему требует больше умственных усилий, но я надеюсь, вы убедились, что оно того стоит. Вычитание может иметь огромные последствия. Наследие Сью Бирман продолжает жить в ее парках, в малышах с шариками в виде обезьянок в руках и всякий раз, когда история Эмбаркадеро вдохновляет другой город, где решают проблему с очередным шоссе, которое отбирает больше, чем дает. Кроме того, вычитание действительно находит отклик в наших идеях. Для этого давайте обратимся к (вдумчивой) переписке с преподавателями по электронной почте.

«Оно повсюду!» – гласила тема письма, присланного мне после того, как я рассказал о пренебрежении вычитанием во время выступления в Принстонском университете. Первоначально письмо пришло от Роберта Соколоу, профессора физики, который известен тем, что наметил план стабилизации климата, к Элке Вебер, которая является одним из самых влиятельных психологов современной эпохи и однажды принимала меня у себя в гостях. Что было в теле этого электронного письма между тяжеловесами интеллектуального мира? Какую революцию великих идей вдохновило мое выступление?

В электронном письме содержался рецепт, который попал в онлайн-ленту новостей Соколоу. В рецепте предлагался секрет вкусной жареной курицы: добавьте уксус и избавьтесь от специй, которые смягчают его действие.

Теперь мы знаем причину нелогичности этого совета, учитывая не только его место в ленте новостей Соколоу, но и время, которое он потратил на отправку электронного письма. Потому что, как мы уже увидели, мы, люди, пренебрегаем невероятно мощным вариантом – вычитанием. Мы накапливаем кучу дел, но не рассматриваем возможность прекращения действий. Мы создаем стимулы для высокой производительности, но не избавляемся от препятствий на пути к целям. Мы разрабатываем новые законы, не отменяя устаревшие. Добиваемся ли мы лучшего поведения от своих детей или разрабатываем новые проекты на работе, мы систематически делаем выбор в пользу большего, а не меньшего.

Конечно, я надеюсь, что эта книга убедила вас в том, что вычитание может быть невероятно мощным, полезным и веселым инструментом. И я надеюсь, что герои «Вычитания» вдохновят вас так же, как и меня.

Но мое неизменное желание заключается в том, чтобы еще долго после того, как вы забудете о примерах вычитания и даже о научных подробностях, вы смотрели на свой мир через более ясную призму. Будь то жареная курица, список дел или автострада, которая перекрывает лучшую часть вашего города, я надеюсь, что вы найдете больше вариантов, которых вам не хватало, и ощутите силы их реализовать.