Хранящая прах. Книга 2 бесплатное чтение

Глава 1

— Я не понимаю, почему? Почему ты не хочешь дать мне войско? Раз сам не намерен выходить из Явлича, позволь мне это сделать! — Арьян врезался взглядом в князя, прожигая его насквозь.

Данимир, что занял место напротив брата, пошевелился напряженно, оторвав взор от Арьяна, глянул на Вяжеслава. В его глазах уже потухла вся надежда на то, что разговор с отцом даст хоть какие-то плоды. Князь не отзывался ни на какие доводы Арьяна, не уступая, оставаясь верным своему суждению. И внутри уж кипело все от гнева, биться о каменную стену не было никаких сил. Уже больше седмицы изо дня в день отец избегал разговора о походе к реке Вель. Как бы Арьян его к тому ни подводил, а все без толку.

Арьян встал, не отрывая взор от отца, вышел из-за стола, казалось, бесцельно начал мерить шагами светлицу. Вяжеслав молчал.

— Если ты не дашь мне людей, я найду другой выход.

Князь выпрямился, расправив плечи, повернулся. Арьян ощутил пытливый взгляд его золотисто-янтарных глаз на себе. Данимир тревожно забарабанил пальцами по столу. Пусть перегибает палку, может, и так, но ему надоело прятаться за стенами да отсиживаться в детинце.

— Я не собираюсь ждать, пока они станут сильнее. Тогда наши потуги оборониться уж точно будут напрасными, — заключил Арьян, останавливаясь, поворачивая голову к князю.

— Это все из-за княжны? — спросил прямо Вяжеслав.

Арьян бегло переглянулся с Данимиром, тот вовсе потемнел, сглатывая напряженно.

— Не только из-за нее. Ты знаешь, что они разъезжают по нашим землям, берут в плен людей, едва не убили старшего сына Радонега и убили бы, если бы тому не удалось вовремя уйти.

Князь вдруг поднялся с кресла, прошел неспешно к Арьяну, глядя в глаза удушливо долго.

— Как оно все там сложилось, это еще проверить нужно, — сказал Вяжеслав, по-прежнему оставаясь спокойным и невозмутимым. — Я знаю, что из-за нее. Из-за девки ты голову потерял. Мало тебе одной было.

Арьян покачнулся, так в нем всплеснула холодная волна. Он сузил глаза, всеми силами сдерживая рвущееся наружу раздражение, но злость, в конечном счете, ничего не принесет. Отец совсем потерял хватку.

— Разберись прежде с одной, Арьян, — продолжал он давить.

— С Всеславой я ошибся и признаю это.

Вяжеслав только усмехнулся в темную бороду, сверкнули на дне глаз искры далекие, будто самоцветные камни. Князь отступил, подхватывая кувшин, плеснул в чару золотистой жидкости.

— Ты простишь ей измену? Она же тебя убить пыталась, — отразил он, загоняя в клетку.

— Зачем ты мне об этом напоминаешь? Мне от нее больше ничего не нужно. И жизнь ее не нужна. В том, что произошло, виноват и я.

— Только ты, — поправил его князь, отпивая, щурясь на солнечный свет, обильно льющийся в неширокий оконный проруб, невольно напоминая Арьяну самого себя.

— Так что ты скажешь. Дашь мне войско?

Вяжеслав сделал еще один большой глоток, отставил чару, посмотрел на старшего сына.

— Нет.

Арьян стиснул челюсти до скрежета зубов, рвано выдохнув через нос, осознавая, что и в самом деле устал бодаться с ним. Княжич шагнул к двери, не видя смысла более оставаться здесь, направился к выходу твердым и широким шагом. Данимир было вслед ему поднялся, но вновь упал на место, пригвожденный взглядом отца.

Минуя переходы и лестничные пролеты, Арьян спустился на нижний ярус терема, погружаясь в прохладу. Оказавшись в горнице своей, прошел к столу, опершись руками о края столешницы, свесил голову, дыша часто и глубоко. Внутри бешено мутился неприятный горький осадок от разговора. Эта была последняя попытка поговорить с ним.

Княжич напрягся весь, услышав скрип половиц и тихие шаги, и развернулся. Глаза карие девичьи сузились хитро, губ улыбка напряженная коснулась. Ордана плавно прошла к столу, поставив плошку с остывшим отваром. Все это время помощница травницы наведывалась, справляясь о здоровье, выполняя поручения Краймиры, готовя отвары целительные. Она была рядом постоянно, и княжич привык к тому. Ордана оказалась честной и искренней, ее порядочность, забота, спокойствие растопили ту мерзлоту, что сковала его на время недуга и долгого ожидания. И сейчас она влияла на него каким-то особым образом. Ее не хотелось прогнать, но и чтобы приближалась, тоже не хотелось. В последнее время взгляд помощницы стал тусклым, и сама она казалась какой-то задумчивой.

Арьян подхватил молча плошку, делая большие быстрые глотки. От крепкого травяного взвара пыл немного поутих. Он чувствовал взгляд Орданы на себе, видел, как губы еще шире растягиваются в улыбке, потом она облизала их кончиком языка, забирая из рук княжича посуду. Собралась уходить, да вдруг пальцы ее, что обхватывали пузатые стенки чаши, задрожали, как и губы, несколько капель питья упали на пол.

— Собираешься уезжать? — вдруг спросила она чуть севшим голосом.

Арьян прошел к столу и опустился на лавку, задумчиво посмотрел на клочок ясного голубого неба, видневшегося в окошке. Ордана была прозорливой и в последнее время все считывала на ходу, все его желания, помыслы, порывы. Она подошла, накрыв его руку, покоящуюся на столе, своей, слегка сжала.

— Но я только могу тебе пожелать доброго пути, — с какой-то горечью и смирением промолвила она.

Арьян скосил взгляд на ее пальцы, хотелось смахнуть ее руку, но это было бы грубо с его стороны. Ордана живет в лесу, туда и уйдет уже скоро, пути их разные, и она прекрасно это понимает. И мысли о Мирине одна за другой толкали его в пропасть, вынуждая терять терпение, гоня с места. Неведенье терзало хуже, чем рана в ребрах. Неизвестно, что за эти дни с княжной случилось, пока он тут сидел, запертый в стенах.

Ордана убрала руку, так и не дождавшись никакого ответа. А когда половица у порога привычно скрипнула, Арьян стиснул пальцы в кулаки.

Конечно, поступать против воли отца недозволительно с его стороны, но, в конце концов, это его жизнь.

Побыть в одиночестве долго не удалось. Послышались шаги, и по ним Арьян узнал Данимира. Брат ворвался в горницу, быстро пересек ее и опустился прямо напротив Арьяна, вперившись в него молчаливым взглядом.

— И что ты задумал? — наконец, спросил он.

Арьян опустил взор, разглядывая древесный узор стола.

— Поеду в Излуч.

Данимир покивал головой, будто уже вперед знал, что ответит брат, хотя догадываться тут и нечего, одни друзья у них ныне верные были.

— Нужно сказать Векуле, чтобы кметей собирал. Ждать уже нельзя, если валганы покинут Вель, мы их долго искать будем по степи.

— Завтра и выезжаем. Еще крюк делать до острога, времени много потеряем. Да еще празднества надвигаются, как бы это все не затянулось.

Арьян помрачнел. О том, что заканчиваются дни русалии и коло вешнее входит в пору зрелую, совсем позабыл. Он провел рукой по лицу, ощущая, как отвар, что дала Ордана, размягчил тело, и как клонит в сон, хоть день был в самом разгаре. Столько всего случилось за эту пору, слишком много потерь. Сначала мать, потом невеста, теперь еще и княжна.

Данимир качнулся вперед, поднимаясь со своего места.

— Пойду, оповещу наших, что выезжаем, — окинул он взглядом твердым брата.

Младший хорошо знал, как влияют на Арьяна зелья Краймиры, и сегодня была последняя чаша. Он оправился и больше ни в чем не нуждается, пусть благодарен был травнице. Арьян кивнул, отпуская брата.

— Вечером в гриднице всех жду.

Данимир ушел, оставив Арьяна сидеть за столом в одиночестве. Тишина сгущалась, и через туман в голове вливались невнятные звуки с улицы. Глаза смежались. И зачем пил это снадобье? В конце концов, княжич сдался, поднявшись и добредя до лежанки, повалился на постель, закрывая глаза. Перед глазами все вертелось-крутилось, как листья, закрученные вихрем, мысли поднимали его куда-то и уносились прочь, далеко от стен княжества, за земли воличей, туда, где была сейчас княжна Мирина.

Голубые глаза, спокойные, как заводь, бархат волос и голоса окутывал его, касаясь самого сердца. И чужие руки оплетают ее, как веревки, сдавливая. Арьян вздрогнул и проснулся. Было уже сумрачно, копошился где-то в дверях Митко, приготавливая на вечер лучин. Арьян головой тряхнул, сбрасывая наваждение, да только сердце жгло хлеще от нетерпения.

Он поднялся, в гриднице, верно, все уже собрались, сидят без него. Проклятый недуг!

Умывшись прохладной водой, что принес отрок, Арьян отерся рушником и, подпоясавшись, спустился в дружинный двор. В оконцах длинной избы уж горели лучины. Арьян, пригибаясь под низкую притолоку, вошел в горницу, полную людьми да запахом мужского духа и браги. Сразу и тесно внутри стало. Мужчины повернули головы в сторону двери, приветствуя княжича кто кивком, а кто крепким пожатием руки. Судя по распитым бочонкам да густому душному воздуху, сидели тут они уже давно. Арьян опустился рядом с Векулой-десятником с одной стороны, с другой сел Данимир, от него по левому боку опустился и Мечеслав. Все уперли в княжичей горящие взгляды, хоть в пору сейчас в седла да на валганов идти.

— Вы верно знаете, что князь против этого похода, — начал Арьян, оглядывая каждого кметя.

Числом их оказалось с два десятка, и каждого княжич знал, и каждому доверял. Не мало, но и не много, чтобы одолеть врага. Взоры их только тверже сделались, не все поддерживали правду князя, хоть в том и признаться открыто не могли. Каждый готов защищать свои земли.

— Поэтому нам нужна помощь, на рассвете отправляемся в веси Излуча к друзьям нашим давним, верным к княжичам Ериславу и Заримиру. Враг у нас общий, домами объединиться нам нужно, а там как Боги велят и рассудят по справедливости.

Мужчины закивали, глаза их еще гуще пеленой ярости затянулись. Данимир подхватил кувшин, наполнил братину глубокую, массивную до краев брагой. И пошла она по кругу, скрепляя слова и помыслы, делая их одним единым замыслом и силой для всех. И никто теперь не мог остановить это: ни указ Вяжеслава, ни даже Радьяр. Воевода не показывался в эту ночь в гриднице, чтобы не наводить раздора лишнего. Коли отец не смог старшего княжича остановить, то ему и пытаться нечего. Хотя Арьян чуял, что, если б дал князь на то согласие, воевода первым в ряду был бы.

Как рассеялись по душной гриднице первые утренние лучи, вся братия вышла во двор. Собрались споро. Для воина много ли нужно? Главное — оружие наточенное, припасов кое-каких в дорогу да плащей от сырой погоды и ночного холода. Больше пришлось с палатками возиться, скручивая их в тюки да на седла водружая поклажей бренной. Едва край златоглавого кола показался из-за темно-изумрудного лесистого окоема, как кмети дружно поднялись в седла да покинули детинец. Князь Вяжеслав не вышел, как, впрочем, и думал Арьян, да и не было в том проку — держать сыновей подле себя отец все едино не сможет. А раздувать ссору не станет, дабы у народа да старост не вызвать лишнего беспокойства.

Поднимая пыль столбом, всадники минули еще малолюдный посад да в луг выехали, а там и до Ряжеского леса рукой подать. Ближе к обеду достигли частокола елового, углубляться в него не стали, в обход повернули, в сторону Излуча, куда ныне и пролегал путь дружины.

— До острога путь до полуночи, но если не станем на отдых, то к вечеру придем, — сказал Векула-десятник, поравнявшись с Арьяном.

Княжич глянул на лазурное, чистое от облаков небо бездонное, сощурился от такой чистоты дивной, бьющий больно по глазам. Раны не переставали ныть и полосовать нещадно, да и непривычно так долго в седле быть.

— Поторопиться нужно, — согласился Арьян.

Векула только глянул на него, но настаивать не стал.

Ближе к вечеру на землю опустился грузом пекло, и воздух сделался тяжелый, раскаленный — не продохнуть. Даже трава, казалось, вяла, только редкий ветерок налетал, дразня жаждущих прохлады кметей да лошадей. Животным хуже всего приходилось, они рьяно хлестали себя хвостами, смахивая впивающихся в шкуры оводов да комаров, будто озверевших от жары. Хотелось уж свернуть к реке да прямо в воду погрузиться. Арьян и на то был готов уже, хоть русло незнакомое, и таких он отродясь сторонился. А когда потянуло душным запахом полыни, цветущим клевером да синей горечавкой, голова кругом пошла и пот покатился градом со лба да по спине. Усталость накатила страшная. Прошли еще пару верст, и коло стало как бы ниже. Кмети выдохнули облегченно, когда впереди в знойной дымке показались бревенчатые стены острога Излуч.

Излуч стоял на холме среди лиловых кустарников багульника, огибаемый плесом неширокой речушки под название Брезь. Острог поставил еще отец князя Гостивой. Бревенчатые стены, высохшие на солнце, как ребра, распинались на холме под жаром солнца. У самого подножья качались на воде ладьи, и людей ныне было много, ясная погода располагала к отбытию в большие города на торжища, да и по нуждам всяким. Последний раз Арьян приезжал сюда еще прошлым летом, потом затянула суета: уход матушки, недуг отца. Выезжать из стен и некогда было, и не зачем до того мига, как подошли к границам валганы.

С каждой саженью росла в нем тревога — застанут ли Гостивоивичей в городе, ведь если тех в Излуче не окажется, все потуги с походом напрасны. След тревоги лег и на лицо Данимира. Да и что скажет сам князь Гостивой, увидев целую ватагу кметей? О добром явно не подумает. Удача. Только удача.

Арьян вдохнул глубоко. Даже если братьев не застанут в городе, поедут по другим весям, в мелких острогах поднимать людей. Понемногу, а дружина приличная должна набраться. Так просто Арьян уже не оставит все. Уже нет. Назад, в Явлич путь отрезан обещанием, данным самому себе. И исполнит он то обещание во что бы то ни стало. Ярость разрывает на части, и она не даст покоя.

Приблизившись к посаду, послали вперед Мечеслава с кметями, чтобы упредить хозяев о гостях приближающихся. Арьян уж и не чаял на землю ступить. Боль под ребрами беспокоила все больше, в груди будто камень застрял, мешая дышать. Арьян привык не показывать своих мук перед другими да перед самим собой, держался в седле, как и все, ровно, терпеливо снося усталость и изнурительную жару.

Дымилось вдалеке капище местное. Большак, по которому ехали всадники, вскоре разветвился на множество дорог, но путники следовали прямо, проезжая выселки да постоялые дворы, людные и шумные, а ведь издали и не скажешь, что дорога непроходимой окажется. Ворота дубовые, массивные раскрылись, едва дружина проехала помост, перекинутый через глубокий ров, впуская ватагу внутрь детинца. На дворе широком суета поднялась такая, что и непонятно стало, где свой, а где чужой кметь. Встречали шумно, вышли едва ли не все, мелькали только под навесами цветные поневы женщин, да показывались молодые юркие девицы-чернавки, выбежавшие полюбопытствовать на пришлых мужчин. И тяжелый груз упал с плеч, когда Арьян, спустившись наземь, подавляя острую боль, что пронзила грудину, да передав конюху молодому своего жеребца, заметил среди столпившихся встречающих медноголового Ерислава. Но его ли, или это Заримир? Арьян с первого взгляда и не признал — близнецов так просто не отличить, да и не виделись десятый месяц к ряду, хоть мало что могло измениться в их внешности. А когда княжич, заприметив Арьна, улыбнулся широко, открыто, прищурив глаз правый, так и узнал в нем гость Ерислава. Блеснула в ухе правом и серьга золотая, вдетая еще с младенчества отцом, чтобы как-то отличать сыновей. А как оказались грудь перед грудью, обнялись по-братски, дружественно.

— Я уж, грешным делом, думал, что ты и дорогу забыл сюда, — радостно грянул Ерислав, в глаза вглядываясь. Горел в его взоре огонь удали и молодости.

— Виноват в том, не спорю, — согласился Арьян, оглядывая возмужавшего друга. — Да ты и сам не сильно радовал своим приездом, все мимо да все в спешке. А теперь я к тебе, как видишь, не один, — он повернулся к своим побратимам, подзывая Данимира, — с дружиной своей.

— Да, это трудно не заметить, — хохотнул княжич, глаза все хитро щуря.

— Эк праздник у нас затевается, надо ж! — раздался за спиной Ерислава голос Заримира.

Арьян повернулся, выхватывая взором и второго сына Гостивоя. Вихры его костром полыхнули в солнечных лучах. Тут и Данимир подоспел, и вместе друзья объятиями крепкими братскими скрепились, как цепями железными, нерушимыми. Заримир оглядел каждого долго.

— Вот и свиделись вновь.

Последняя встреча закончилась для обеих сторон весьма шумно, Арьян до сих пор помнил, как на спор пили мед из бочонка, а потом, захмелев, рвались с медведем сразиться. Закончилась эту гульба для всех весьма скорбно. Арьян еще легко отделался, а вот Ерислав поплатился клочком кожи, выдранным со спины. Ерислав на ватагу глянул, хитро щуря глаза. Он-то уж догадывался видно, что приехали вовсе не праздник плодородия гулять с двумя десятками вооруженных воинов.

— Пошли в дом, — пригласил широким жестом он, и друзья, не мешкая, последовали за близнецами.

Арьян с Векулой и Мечеславом переглянулся, десятник кивнул, давая знак, что справится со всем. Терем княжий сложен был по-иному. Имел два яруса: нижний жилой, где летом и зимой царила прохлада, и служил он больше для хозяйских нужд, и верхний жилой. Туда сразу и поднялись по крутому крыльцу, уходящему вверх едва ли не под самую крышу. Миновав множество ступеней деревянных, мужчины вошли в широкую светлицу с низким потолком и широкими столбами резными. По стенам — лавки, по верху — полати, посередине — длинный стол с лавками березовыми, и пахло здесь смолой древесной да сеном, которым выстелен был пол. Ерислав вперед к столу прошел, тут же выскочили и чернавки, поднося путникам братины полные ледяного, с погреба, сбитня — испить с дороги. Из открытых дверей виднелось другое помещение, там, дальше, женская сторона. И голоса девичьи да смешки оттуда начали разноситься, да мелькать — подолы юбок, как бывало в прошлом, когда Вячеславовичи появлялись здесь. Правда, входить пока еще никто не решался, хоть Данимир уже поглядывал в ту сторону каждый раз.

Испили холодного сбитня, и сразу легче стало. Молча рассевшись вдоль стола, друзья все переглядывались, решая, как да с чего начать.

— Как здоровье князя Вяжеслава? — начал Ерислав, который всегда брал первенство. Оно и понятно, первым на свет появился он, первый разрезал тишину криком, едва появившись из утробы матери.

— Сейчас уже лучше, — ответил Арьян. — Гостивой здесь, в Излуче? — поспешил перейти сразу главному, хоть знал, что торопится сильно.

— Тут, — кивнул Ерислав, с братом переглядываясь.

— Я приехал о помощи вас просить.

— Понятное дело, что не хороводы с девками кружить, это был бы не ты, Арьян, — ответил Ерислав, нахмурившись.

— Путь наш лежит к реке Вель, — проговорил Данимир, видно теряя терпение, да и дорога безостановочная все силы забрала.

Серые, как сталь булатная, глаза Ерислава потемнели гуще, Заримир, напротив, расправил плечи, будто все ему стало ясно, смотрел с пониманием. И теперь один от другого отличался ясно.

— По толкам людским ведомо нам, что вы уже с дружиной своей побывали там, — высказал вслух мысли Ерислав, придвигая кувшин пузатый, вливая сбитня в чару резную.

— Разведали, что и как, — уточнил Арьян. — Становище их большое, и воинов много. Нам бы еще сотню набрать.

Ерислав задумчиво огладил длинную щетину, сдвинул брови, задумчиво посмотрел перед собой, что-то обдумывая, решая. Заримир тоже взглядом неспешным скользнул по княжичам. Данимир заерзал, уж не зная, чего ждать, какого ответа. Вновь в тишине разленившейся, вязкой смешок раздался. Арьян повернул голову, но в переходе длинном, залитом огненным закатным светом, не увидел никого.

— Добровольцы будут, — наконец сказал Ерислав. — Сотню наберем, только не вовремя вы собрались. Под самый праздник. Выждать бы нужно.

Арьян опустил взор, раздумывая над сказанным. До праздника три дня еще.

— Долго, — ответил он, встречаясь взором с другом.

— В таком деле лучше не спешить, а после праздника и больше соберем. Мы и сами желаем раздавить гадов, но здесь лучше подождать.

Переглянувшись с Данимиром, Арьян ощутил лишь, как нетерпение каменеет под сердцем. Принять это решение трудно, но Ерислав прав. Тот, прочитав на лице старшего княжича хмурость, улыбнулся широко, придвигая чару.

— Пока гостями будьте, давно вас не было, потолкуем, есть ведь о чем, а потом грянем на врага, сотрем в прах.

Арьян невольно тоже улыбнулся, вторя другу, от слов утешительных легче хоть и не стало, но посветлело на душе. Поднял чару тяжелую, отпил.

— Ты расскажи вот что, — начал Заримир, пронизав княжича взглядом острым, заинтересованным. — Слышал я, ты взять в жены надумал Всеславу, дочку Варкулы.

А Арьяна в боку даже кольнуло остро от вопроса нежданного. Княжичи видно не знают о случившемся.

— Нет, Заримир, она мне больше не невеста.

— Ха! Как это? Что-то я не понял, — Ерислав обхватил чару, вновь к себе пододвигая. — Помню, как глаза твои хмелели, когда говорил о княжне зеленоглазой.

Говорить не позволили вошедшие прислужники, извещая, что баня истоплена.

— Потом расскажу, — Арьян вернул взгляд на братьев, уходя от ответа.

— Хорошо. У нас еще много на то времени, — соглашаясь, поднялся Ерислав во весь свой могучий рост. — А сейчас прошу в баньку, с дороги попариться. Людей еще расселить нужно, а вечером как соберемся, как пошумим да на весь детинец.

Поднявшись, Арьян крепким пожатием руки скрепил слова его.

Когда братия оказалась в предбаннике, солнце уже село, погружая детинец в прохладу. Поползли холодные тени, остужая нагретую за день землю, что даже трава поднялась, соком напитавшись. Пар да горячая вода еще больше размягчили тело, разморили, делая его свинцовым, неповоротливым, и уснуть бы крепким сном, да березовый веник, промоченный в варе, обрушивался раз за разом на спину, выдергивал Арьяна из полудремы. Не удалось уйти и от расспросов. Братья узрели рубцы затянувшиеся, но еще не сошедшие с кожи, да не дали долго побыть в покое. Вынудили рассказать и о Всеславе, и о том, как напал на него его же человек из дружины, и как в огненную навь едва не сошел. И от того сделалось еще тяжелее.

А после, как и обещал Ерислав, во дворе дружинном сдвинули столы широкие под открытым ночным небом, накрыли богато, возожгли костры, расстелили шкуры по скамьям, по случаю завалили секачей молодых да над огнем на вертела подвесили. Шумно стало, и о бремени своем Арьян позабыл. А потом за чарой другой, спор жаркий затеялся.

— Они страха не имеют! Думают, бесам этим дозволено все! — грянул Ерислав со своего места, сверкая одичавшим, разожженным вином горячим взором.

— Если уж на княжичей нападают, то что говорить о народе простом? Кто их защитит? — подхватил Заримир, оглядывая собравшихся мужей за столом.

Те ярились только с каждым словом, каждый понимал, что спускать такое с рук уже невозможно.

— Ждать, пока окрепнут да нападут первыми? Разве мы трусы какие или немощные, разве оружие не сможем взять в руки да показать, кто здесь хозяева? Разве не укажем на то, что земля эта наша и бесчинствовать на ней мы не позволим? Врагу не отдадим! Свое отстоим!

Мужи переговаривались, соглашаясь с каждым сказанным словом, пока новая волна гнева не обжигала сердца, не давая покоя.

Многое за этот долгий и шумный вечер было говорено. Арьян уже и сбился со счета, сколько чар медовухи и вина испил, только потяжелели руки и ноги, в голове зашумела кровь, да взор блуждающим стал. Понял, что с него довольно, когда пролил на стол брагу. Уж было Митко хотел подозвать — сам, верно, и не дойдет — как задержал его Ерислав, запястье сжал крепко, к столу пригвоздив.

— Посиди еще с нами, куда тебе торопиться?

Арьян повернулся, собираясь возразить другу, да взор его застыл, когда выхватил девицу, взявшуюся неведомо откуда. Не сразу он узнал в ней Дану, сестру княжичей. Так изменилась она, что и не признал, или выпитое виной тому?

Глаза серые, живые, с узкими зрачками. Волосы блестящие цвета золота. Тонкий нос с узкими крыльями. Маленькие губы алые, будто сок клюквенный. Она сидела с прямой спиной, расправленными плечами и взглядом спокойным — настоящая княжна. Дана была не одна, с младшей сестрой Люборадой. И понял гость, что не пьян он, что за год обе девицы изменились сильно.

Дана посмотрела на Арьяна как-то густо и долго, губ коснулась улыбка легкая и исчезла тут же. Она опустила ресницы, отводя взор, а на белой коже румянец проявился.

— Ну, здравствуйте, боярышни, — поздоровался за обоих Данимир, за ним и не убудет.

Люборада хоть и на зиму младше, но тоже девицей видной стала. Медная коса, кудрями мелкими обрамленное привлекательное лицо с серо-зелеными глазами и темными бровями. В отличие от сдержанной Даны, сестра не считала нужным как-то проявлять свое величие, подвижной и живой казалась с виду. И видимо, ее смех он слышал в горнице.

Арьян, склонившись к Ериславу, ответил:

— Данимир с вами посидит, он куда разговорчивее, чем я. Тебе ли это не знать, — поднялся, оправляя пояс, вылез из-за стола, оставляя друзей, зашагал прочь, чуть пошатываясь, направляясь в сторону хоромин, думая только об одной.

Глава 2

Погода портилась, клубились тучи над ровной гладью воды, сыпала морось, которая водяным панцирем покрывала волосы и одежду, делая ее тяжелой. Валганы сошли с ладей, когда влил дождь — он задержит на берегу надолго, потому хан распорядился поставить палатки и, чтобы не терять все же время, отправил вперед двоих всадников с приказом приготовить шатер для его будущей жены, и чтобы по приезду, встречали княжну Мирину как подобает.

Хан посмотрел в небо, лицо омыли холодные капли. До Вершуха они доберутся к обеду, хотя, если дождь не прекратится, то позднее. Всю дорогу размышлял о том, что выведал Угдэй о княжичах. Как теперь поступить? Он осознал, что нужно менять все: и место становища, и часть людей отправлять назад, в степи. Угдэй хмуро глядел на вождя и молчал. Батыр потерял покой, когда разузнал, что затеяли княжичи Явлича. Что ж, если те сколь же настырны, сколько глупы, он готов их встретить.

Дождь прекратился, и по кошме стучали редкие тяжелые капли. Вихсар смотрел на палатку, где находилась княжна, и думал обо всем, но прежде всего, о том, как поход его в земли воличей обернулся для него угрозой смертельной схватки. Разорвет глотку тому, кто попытается напасть на него, кто посмеет отнять то, что принадлежит ему. И пусть поможет ему в этом Великий Тангрин.

От княжны он старался держаться подальше, перебарывая мучительную тягу к ней, которая пожаром горела внутри, и огонь этот заполнял до самых краев, превращая его в тень. Находиться с ней рядом было опасно, и прежде всего для нее. Вихсар привык всегда получать то, что желает, он никогда не заставлял себя сдерживаться или ждать, особенно — согласия женщины. Он желал Сугар, и это доводило до безумия. Ни одну женщину он еще не вожделел с такой бешеной силой, до помутнения. Быть рядом и не сметь касаться ее — безумие. Он может сорваться, и так на грани. А это недопустимо, когда уже так близок к тому, что Сугар полностью станет его.

Пола укрытия, где находилась княжна, вдруг приоткрылась, и оттуда выглянула невольница. Девка жестом подозвала Тимина, что выскользнул наружу, как только прекратился дождь, чтобы проверить лошадей. Они о чем-то переговорили быстро, а следом отрок развернулся и прямиком побежал к палатке, где сидели Вихсар с батыром. Вид у Тимина был беспокойный, он, преклонив голову, бросил короткий взгляд на вождя.

— Говори.

— Княжне нездоровится.

Этого Вихсар и боялся. Он поднялся с расстеленных на земле шкур. Широким шагом ступая по размягченной сырой земле, прошел к укрытию. Откинув полог, нырнул внутрь. Мирину он нашел сидящей на шкурах, голова ее не покрыта была, и выбившиеся из косы волосы переливались в тусклом свете, будто снег. Одежда сухая — успела переодеться.

Пленница вжалась вся в угол, бросая опасливый взгляд на ворвавшегося хозяина.

— Оставь нас, — попросила ее княжна, и голос ее прозвучал хрипло.

Прислужница незамедлительно выскользнула из палатки наружу. Мирина, проводив девку взглядом, обратила его на Вихсара. Что ей нездоровится, было видно сразу — неестественный румянец на щеках, глаза уставшие. Вождь продвинулся вперед, пригибаясь под низкой кровлей, опустился рядом. Мирина подобрала под себя ноги, прячась под ворохом шкур, освобождая еще больше места. Хан посмотрел на сложенные руки с узкими запястьями. Мирина вдруг сжала пальцы, убирала их под шкуры. Она его остерегается, не желает, чтобы прикасался к ней. Он и не станет. Постарается.

— На счет того, что нужно брать с собой знахарку, я соглашусь. До становища осталось еще полдня пути.

— Не переживай, хан, я выдержу, не первый раз такое, — опередила его с ответом княжна, но он не стал гневаться, видя ее, такую хрупкую, трепетную, свою воинственную Сугар, которая исцеляла его, а себя не может. — Я всего лишь попросила помощницу заварить мне нужных трав, а она проболталась. Ты бы о том и не узнал.

Он все же не смог сдержаться и протянул руку, касаясь ее щеки, такой горячей, сухой и немного обветренной. Мирина не отпрянула, и острая потребность сжать ее в объятиях пронизала до самой глубины.

— Я и не сомневался, — он огладил ее шею, смотря на ее губы, тоже бордовые от поднявшегося жара. — Только… — он склонился ближе, нависая, вдыхая теплый тонкий запах, — не нужно от меня ничего утаивать, — проговорил он, лаская пальцами шею. — И называй меня по имени, когда мы одни.

Мирина задержала дыхание и не отпрянула, только дрогнули ресницы, тень от них упала на глаза, делая их цвет глубоким и мягким.

— Я хочу, чтобы ты ко мне прикоснулась, Сугар.

Княжна помедлила, раздумывая. Грудь ее поднялась во вдохе, а потом Мирина положила свою ладонь на его руку, отстраняя от своей шеи. Вихсар сжал тонкие пальцы, такие же горячие, как пылающие жаром щеки, поднес к себе, прижал к своей груди, к сердцу. Княжна сглотнула, облизывая пересушенные губы, одурманивающие не хуже вина, их влажный блеск и мягкость необоримо манили прикоснуться.

— Поцелуй меня, — попросил.

Мирина моргнула, порываясь высвободить руку, но он не позволил.

— Я не могу, — сказала, отводя взор.

Вихсар выпустил ее руку, сковав точеный подбородок пальцами, повернул ее лицо к себе, приблизился настолько, что горячее дыхание княжны опалило его губы.

— Почему нет, ты же хочешь.

— Я не знаю, — приглушенно ответила она.

Вихсар припал к ее губам сам, заставляя ее замолкнуть, касаясь и лаская их, вбирая, пробуя на вкус. Такая послушная, податливая, сводит с ума. Внутри творился настоящий огонь, он бурлил, сжигая его всего, разгоняя пламя по венам, отяжеляя и пьяня еще сильнее, сталкивая в эту разрывающую на части агонию.

— Гордая княжна, — прошептал еще тише.

Ее лицо преобразилось, и вид ее стал такой ранимый и искренний, что это причинило почти боль, он впился в ее губы снова, сочно и чувственно. Мирина и на этот раз не отпрянула. Вихсар поздно понял — лишь потому не отталкивает, что слаба сейчас. Понимание это разрушило в нем всю надежду, что получил от ее ответа, стерло его в прах. Он нехотя отстранился.

Мирина вдохнула, поднимая бархат ресниц, прояснился затуманенный взгляд.

— Отдыхай, пока есть на то время. Я знаю, ты сильная.

Вихсар поднялся, заставляя себя покинуть палатку.

Вихсар вернулся под навес и отдал приказ всем задержаться ненадолго. Тем лучше — пока можно было спокойно все водрузить на обозы, да и дорогу к тому времени обветрит. Как бы ни тянулась душа оказаться поскорее на месте, но здесь уже и не поторопишься.

Кода тучи расступились и посветлело немного, из палатки вышла княжна, вновь собранная, волосы спрятаны под покров, румянец исчез, и теперь она казалась совсем бледной. Вихсар только сейчас начал понимать, какую жемчужину нашел той зимой. И страшно становилось от одной мысли, что мог и в самом деле сломить ее, раздавить, как бабочку, своей грубостью, жестокостью. И это выворачивало наизнанку.

Собравшись вновь в дорогу, пошли по берегу неспешно. Становище завиднелось тогда, когда день перевалил за середину. Кругом было тихо, по-прежнему поднимались к небу столбы дыма от множества костров. Погрузившись в высокий бурьян, сбивая обильную дождевую росу, всадники поспешили, погнали лошадей едва ли не во весь опор. Хотелось оказаться поскорее в тепле и сухости, поесть горячей пищи. Их встречали. От внимания хана не ушло, как женщины косились на княжну, которая свободно ехала наравне со всеми, всадницей. Пусть и молчали, но скрыть свое удивление не способны были.

Много времени ушло на то, чтобы распределить всех да выслушать каждого, еще прошло время, пока Вихсар дал указание позаботиться о здоровье княжны. Настали уже сумерки, кода хан зашел в свой шатер. В нем уже горел очаг, приятно пахло горько-сладким вином. Женщины управлялись, принося воду, сухую одежду. Не успел Вихсар скинуть сапоги, а женщины — омыть ему ноги, как в шатер вошел Атлан. Батыр вернулся от отца с ответом еще два дня назад, и хан готов был его выслушать.

— Проходи, — указал ему место Вихсар.

Воин медленно прошел к очагу, устраиваясь у огня, тут же ему были поданы чаша с вином и фрукты.

Сменив одежду на сухую, Вихсар присоединился к батыру, так же устраиваясь у очага. Двигаться свободно не давала рана, которую стоило бы перевязать, но этим он озаботится потом, хотелось немедленно узнать известия от отца. Отпив терпкого вина, Вихсар глянул на молчаливого Атлана.

— Я все передал вождю, как ты велел, хан. Хан Бивсар выказал недовольство.

Вихсар вновь припал к чаше, смачивая горло теплый напитком. От отца такого и стоило ожидать, он всегда был чем-то недоволен.

— Он сказал, — продолжил Атлан, глядя в глаза, — что не даст войско. Он разочарован. И просит вернуться домой.

Вихсар выслушал батыра, признавая, что такого ответа он все же не ждал от отца. Отказ костью поперек горла встал.

— Что он еще сказал?

Атлан выдохнул.

— Сказал, что чужая земля отнимает у него сына.

Конечно, Вихсар хорошо помнил разговор, случившийся с Бивсаром, прежде чем молодой вождь покинул родной край — не враждовать с племенами Ряжеского леса. Он все это помнил. Но теперь это обещание стало невыполнимым. Он его уже нарушил, взяв княжну в свой лагерь. Нарушил еще зимой, и верил до этого мига, что свято чтит волю хана Бивсара.

Атлан припал к чаше, осушая ее до капли. Вихсар погрузился в размышления, которые стали мутными и тягучими. Он устал, и нужно было время, чтобы все хорошенько осмыслить и понять, что теперь делать дальше. Но одно виждь знал точно — он не вернется.

Полог откинулся, и в шатер вошел Угдэй. Хмуро глянув на Атлана, он прошел к костру, опускаясь напротив соратника.

— Когда нам ждать войско? — спросил он у хана, принимая из рук прислужницы чашу вина.

— Ждать некого, оно не придет, — бросил Вихсар, откидываясь на подушки, неподвижно смотря на всполохи огня.

Угдэй даже вином поперхнулся, остро глянув на Атлана, который принес плохую весть.

— Как это? — не понял батыр. — Неужели хан Бивсар…

— Отказал, — ответил Вихсар, не желая более о том говорить.

Настала тишина. Вождь прикрыл веки, слушая, как гудит огонь, а по кровле вновь застучали капли, напоминая ему о том, что нужно переговорить еще со знахаркой, которая должна быть сейчас возле княжны.

— И что теперь делать? — разорвал тишину Угдэй.

Хан открыл глаза, расплылись всполохи огня пред глазами, он бросил косой взгляд на батыра.

— Собирать людей, — проговорил в ответ. — И считай, сколько у нас своих сил.

— Нужно уходить подальше отсюда.

Вихсар резко сел, сбрасывая сонливость, взорвавшаяся боль в ребрах просыпала багряные всполохи в глаза. Вихсар врезавшись взглядом в батыра, прошипел гневно:

— Ты считаешь меня настолько малодушным, Угдэй? Думаешь, что я побегу?

— Нет, я так не думаю, — склонил батыр голову, признавая свою неучтивость. — Но я дал клятву хан Бивсару беречь твою жизнь.

Вихсар посмотрел на него долго, и батыр встретил его взгляд твердо.

— Пока что я не собираюсь покидать это место. Если княжичи желают приехать, пусть приезжают, если ворвутся с мечом, значит, отвечу тем же. Если суждено пролиться крови… От судьбы не уйдешь, Угдэй, тебе ли это не знать.

Батыр дышал шумно, обрывисто, он стиснул челюсти, и отсвет от костра залил черноту его глаз.

— И если ты так предан, — продолжил Вихсар, — не только мне, но и моим замыслам и стремлениям, то останешься со мной до конца. Решай. Либо ты служишь мне, либо отцу. Пока у тебя еще есть на то время.

Атлан, что сидел неподвижно, растерянно пошевелился, наполняя кубок вином. Огонь в глазах батыра поутих, Угдэй склонил голову.

— Я верен тебе, хан Вихсар, во всем.

— Это третье и последнее мое предупреждение, — отодвинулся хан, отставил чашу.

Угдэй помолчав, поднялся вдруг, а потом пролился по земле сквозняк. Батыр ушел. Вихсар бросив тяжелый взгляд на Атлана, тоже подобрался. Подхватив плащ, накинув его на плечи, хан поспешил покинуть шатер. Говорить больше было не о чем.

Хан вынырнул в освещенный факелами и кострами лагерь, который продолжал жить своей жизнью. Было уже темно, и по небу по-прежнему ползли тучи, клубились так низко, что казалось, цепляли высокие стяги над шатрами. Тучи сбрасывали на землю редкие ледяные капли. Они падали то на скулу, то на шею, стекая за ворот к груди, оставляя холодные следы. Пахло сыростью и горьким дымом — запах, сопровождающий всю его жизнь, запах степи и жизни под открытым небом. И небо впервые казалось таким неприветливым, чужим, враждебным и далеким. На миг Вихсару померещилось, что с глубоких недр опускается огненный смерч, готовый обрушиться на него и испепелить, стереть в пыль. Хотя Вихсар не понимал, откуда в нем могли возникнуть дурные предчувствия.

Вождь тряхнул головой, вслушиваясь в звуки лагеря, голоса разносились по всему становищу от края и до края, изредка налетающий ветер выкидывал шум в бескрайние просторы — все оставалось прежним. Только он стал другим, и что тому было причиной, хан никак не мог понять. Он глянул через морось на еще один воздвигнутый шатер в женской стороне. И все же его разрывало в клочья от одного чувства, что Сугар вновь здесь, рядом с ним, пусть еще и не обладает ею. Развернувшись, широким твердым шагом направился туда, где и пребывала сейчас Мирина. Миновав стражников и зайдя за высокий плетень, хан вошел в низкую дверь, сразу погрузившись в тепло и сухость. Запах трав окутал и расслабил. Женщины, разглядев того, кто явился к ним, преклонили головы, пряча глаза, разбежались каждая по своим делам. Среди прислужниц оказалась и Хайна. Вихсар прекрасно помнил, как до недавнего времени надсмотрщица смела поднимать кнут на Сугар.

— Что ты здесь делаешь?

Хайна еще ниже опустила голову.

— Прости, Великий Хан, я хотела помочь…

— Твое дело — смотреть за другими девками.

— Да, хозяин. Я ухожу.

Женщина поспешила выйти, пуская в шатер холодный воздух. Вихсар оглядел тканевые занавесы, освещенные глиняными светцами. Прислушиваясь, прошел вперед, отодвинул край ковра, заглядывая внутрь, в густо освещенное очагом помещение. Увидел помешивающую что-то в чугунке над костром Сагадат. Целительница повернула голову, едва Вихсар откинул полог шире, чтобы войти. Здесь запах стоял совершено иной, к травам примешивался и аромат цветочных масел, вынуждая вдыхать глубже. Мирина лежала на постели, лицо ее было отвернуто, волосы расчесаны, уложены по плечам. Грудь мерно поднималась и опускалась. Княжна не пошевелилась, когда Вихсар накрыл ее своей тенью, она спала. Укололо какое-то разочарование, что не услышит ее голоса, которого будет достаточно, чтобы уснуть спокойно. Оторвав взор от Мирины, Вихсар повернулся к Садагат. Он знал ее много лет и доверял ей, наверное, больше, чем Угдэю, хоть видел ее редко. Одета женщина была просто, в халат из серой прочной ткани, на голове налобная повязка, украшенная тремя рядами сложенных в чешую монет, что позвякивали и мерцали при каждом ее движении. Садагат была возраста преклонного, но выглядела лишь зрело, карие глаза подведены были черной краской, из-под плата выбилось несколько темных, пронизанных сединой прядей. Перестав мешать отвар, женщина сдернула с плеча рушник, ловким движением сняла чугунок с огня.

— С ней все хорошо, завтра встанет на ноги и не вспомнит о жаре. Я ей снадобий сонных дала и трав кое-каких, чтобы жар сбить, — разъяснила знахарка после некоторого раздумья. Она перелила отвар в чашу деревянную, изрезанную символами неба и земли. Густой пар окутал Садагат.

— Я слышала, что ты хочешь сделать ее своей первой женой.

Вихсар невольно глянул на княжну, но та по-прежнему дышала ровно, глубоко. Вспомнил ощущение ее мягкой кожи на своих пальцах и след теплый на губах. Как упрямо не решалась касаться его. Она боится своих чувств, боится признать их и желать его так же, как вожделеет он ее. Ему не нужны другие, только ее тепло он жаждет чувствовать, видеть желание только в ее в синих, как небо, глазах, слышать ее лишь голос, целовать каждый раз вновь и вновь, ведь ей невозможно насытится, невозможно напиться такой чистой, прозрачной, живительной силы воды.

Не услышав никакого ответа, Садагат обернулась, щуря хитро карие глаза и от чего-то улыбаясь. Она не осуждала его решения. Вихсар никогда не считался с другими, а тем более, не согласовывал своих решений, они всегда были его личным делом, но сейчас спокойствие знахарки было ему нужно. Подняв тяжелую чару, Садагат прошла к хану, чуть склонив голову, протянула отвар.

— Это для тебя, хан, мне ведомо о твоих ранах, и я обязана позаботиться и о тебе.

Вихсар принял приготовленное снадобье, но только из уважения к целительнице.

— Правда хан Бивсар не совсем одобрит твой выбор, Вихсар.

Хотел он сказать, что ему не важно суждение отца, но промолчал, отчасти это было не совсем так. Все же был его сынам, и в жилах течет его кровь, отречься от которой и не смеет, и не может.

— Я не знаю, что будет дальше, — ответил только хан, отпивая горячего резко пахнущего взвара, вязкого и горького на вкус. Жар немного смягчал его.

Садагат вздохнула и отвела взор, обращая его к огню. Блики пламени играли в монетах на лбу и висках, лицо ее в этот миг казалось моложе и вместе с тем было задумчивым.

— Никто не знает, даже боги. Главное, быть честным со своим сердцем.

Вихсар хмыкнул. Быть честным не всегда выходит, и оставаться таковым сложно.

— Я не знаю, честен я, или нет.

Теперь пришел черед улыбнуться знахарке, глаза ее блеснули живым огнем, вовсе преображая ее лицо, сосредоточенное, мудрое.

— Об этом узнать можно только сквозь время.

— Ты говоришь загадками, Садагат.

Уголки ее губ дернулись в улыбке, она смотрела со своего низкого роста и верно о чем-то знала, только говорить не хотела. Хотя это могло ему привидеться. Вихсар отпил еще, чувствуя, как по телу разливается волна тепла. Вязкая тишина начала убаюкивать, как заботливая мать.

— Быть честным, хан, это значит не предавать себя. У этой чужачки сильное сердце, в нем живой огонь, если хочешь, чтобы она открыла его, отдай то, что принадлежит ей.

Вихсар нахмурился, догадываясь, на что указывает женщина.

— Я не отпущу ее, Садагат, — ответил он резче, чем того хотел.

Женщина покивала, соглашаясь с его намерением. Вихсар, испив взвар, вернул чашу на стол.

— Свадебный обряд будет через два дня, и я хочу, чтобы ты подготовила ее и оставалась с ней, я не могу доверить это Хайне.

— Это честь для меня, хан, — склонила голову женщина в благодарности.

Вихсар, сжав челюсти, бросил последний взгляд на княжну и пошел к выходу. Слова Садагат осели мутным осадком, пронизывая, как холодные капли, все еще падающие с неба и сулившие быть ночному дождю.

«О чем она говорила?» — думал он и не мог понять, или не хотел.

В шатре уже никого из батыров не оказалось, но очаг все горел, наполняя помещение красновато-золотым светом, очерчивая все предметы мягким туманным свечением, погружая Вихсара в спокойствие. То, что здесь он был не один, Вихсар ощутил, едва только войдя, уловив смесь густых, сладких цветочных запахов. Из вороха подушек на звук с пола поднялась одна из девушек. Костер сразу выхватил ее изящные формы в полупрозрачной рубахе до колен с вырезами по бокам, что открывали стройные ноги, загорелые, смуглые. Черные волосы водопадом струились по плечам к бедрам, золото огня переливалось в них волнами. Айма, неотрывно смотря на хана, подошла неспешно, плавно, бесшумно, босые ноги мягко ступали по ковру. За ней поднялась и Ирада, волосы той были заплетены в косы, на ней тоже была рубаха, облеплявшая приподнятые, чуть заостренные груди, но под ней виднелись просторные штаны, прихваченные на щиколотках тесьмой. Она подняла длинный сосуд с маслами и с вином, принялась разливать в чаши.

— Ты вернулся, — проворковала текучим елейным голосом Айма, едва приблизившись. — Я скучала, хан, — запрокинув голову и встряхнув шелком волос, она смотрела из-под опущенных ресниц тягуче.

— Я не посылал за вами, — ответил сухо Вихсар.

Айма моргнула, казалось, растерялось. Ирада застыла на своем месте, видно опасаясь гнева.

— Тебя так долго не было, хан Вихсар, — пролепетала Айма, прижавшись к холодному, пришедшему только с улицы мужчине трепещущим горячим телом.

За своеволие в другой раз он бы выставил их вон, обрушив на них свой гнев, но не сейчас, когда так устал и напряжен до крайности, будто зажатый в тиски тяжким бременем, не отпускавшим все эти дни. Объятия и близость наложницы расслабляли. Вихсар не оттолкнул ее, позволив обеим остаться, только лишь бы забыться на время. Айма все поняла сразу, положила ладони на твердую грудь мужчины, сняла плащ с могучих плеч, опустив его на сундук, сворачивая неспешно и бережно. Девушка села на пол перед ханом, стягивая сапоги, встав на колени, принялась расстегивать кожаный пояс, так же свернула и положила его на плащ. Все это походило на какой-то ритуал, впрочем, оно так и было. Айма поднялась на носки, потянувшись к губам Вихсара, желая одарить своей лаской. Он, ощущая колебание ее дыхания на своем подбородке, смотрел сверху, утонув в черноте глаз наложницы. Длинные темные ресницы делали эти глаза колодцами глубокими, порождающими дрожь. Из всех наложниц глаза у Аймы были самые черные, они, как тягучая вязкая смола, обливали его, обездвиживая. Это не синева чистых родниковых глаз Мирины, а топи, в которых вместо того, чтобы воспарить, камнем шел на дно. И только одно желание возникло в нем — раздавить и сокрушить, смять и подчинить.

Вихсар с напором погладил ладонями ее тело, ощущая под тканью мягкой плавные изгибы спины, талии, округлых бедер, чувствуя, как горящим сгустком падает томительная тяжесть вниз живота, вызывая острое, до багряных всполохов в глазах, скручивающее в узел мучительное вожделение, скопившееся за время пути в Ровицы. Айма пробуждала зверскую жажду и голод, порождая одно единственное желание — вторгнуться и завладеть. Вихсар одним рывком подхватил девушку под бедра, отрывая от пола, прижимая к себе, достиг очага, опрокинул девицу на выстеленные прохладные меха на полу, лег на нее сверху, прижимая весом своего тела к земле, впиваясь бешено и жадно во влажные мягкие губы, терзая их и прикусывая, проникая языком вглубь. Айма отвечала с жаром, обхватив шею, пронизывая волосы пальцами.

Собрав ткань рубахи в кулаки, Вихсар рванул края в стороны, оголяя грудь, колышущуюся под его натиском, на меха постели посыпались бляшки. Хан обхватил полные горячие груди с набухшими темными сосками, припадая к тугому узелку губами, ощущая солоновато-сладкий вкус на языке, прикусил, а потом втянул в себя, посасывая. Айма выгнулась, издав тягучий стон, бесстыдно раскрыв колени под каменным станом хана.

Наложница так просто и сразу не далась, вдруг извернулась, и теперь он оказался снизу. Девушка сползла, как горячий воск, вниз, к животу, оглаживая бедра, колени, спуская вниз ткань штанов, скользнули губы по каменной плоти, опрокидывая Вихсара в пучину блаженства. В то время со спины подошла Ирада, он почувствовал, как ее теплые нежные руки коснулись плеч, смяли, помассировав напряженные тугие мышцы.

— Ты так устал, великий хан, расслабься, — прошептала горячо Ирада.

Вихсар слышал ее уже через туман, ласки Аймы поднимали его на гребни волны, чтобы вновь опрокинуть на горячий песчаный берег, вынуждая задыхаться от жажды. Тем временем, ловкие пальцы Ирады расстегнули ворот рубахи, ворвались под ткань, огладили грудь. Рубаха быстро оказалась сдернута с него. Густое горячее масло полилось на шею, следом Ирада принялась растирать его кожу, втирая ароматные масла, сминая и оглаживая, он ощущал прохладные губы наложницы на ключице, тяжелые косы упали ему на грудь, потом Ирада скользнула языком по плечу, оставляя влажные следы. Знающие толк в ласках, умеющие угодить ему, они делали все, чтобы Вихсар смог забыть на сегодняшнюю ночь обо всем. Упругие губы Аймы на его плоти туго обхватили его, заскользили, облизывая языком, и дыхание Висара сбилось. Ирада припали к его устам, вбирая вырывающиеся из горла стоны, обрывки дыхания. Горячие волны одна за другой ударяли, топили, вынуждая задыхаться в неге, били в солнечное сплетение, и он не смог сдержать в себе рвущийся наружу смерч. Подхватив Айму с пола, он грубо опрокинул девушку на шкуры, рухнул ураганом на нее, резко вторгаясь, погружаясь твердо в горячее мягкое лоно, что приняло его целиком, окунулся в вязкую глубину. Это опьянило мгновенно. Вихсар уже не чувствовал себя, а только одно единственное желание — разжать стискивающее капканом естество, проникая в лоно наложницы беспрерывно и беспощадно, не давая время ни на передышку, ни на попытку вдохнуть. Неотрывно смотря в черные, как смоль, глаза, он видел сквозь них только одну, ту, что осталась сейчас в руках Садагат. Он окунался в глубину, опрокидываясь раз за разом в синеву ее глаз, загребая в кулаки белое золото ее волос, вдыхая сладкий запах золотисто-молочной кожи. Ускоряясь и одновременно падая в кипучую, заглатывающую в недра блажь, Вихсар взорвался на тысячи огненных языков, растворяясь и исчезая во времени. Волна блаженства сотрясла его тело, стирая все грани бытия. Он упал с края бездны прямо в пустоту, что забирала его без остатка в свои безмолвные объятия. Хан продолжал еще двигаться до полного опустошения, пока, обессиленный совсем, не выскользнул из ставшего чрезмерно влажным лона, оставляя свое семя. Распластавшись на постели, он какое-то время не видел ничего, только черноту, тишина густым киселем облила его, придавливая к земле. Он слушал бешеный грохот сердца, а потом увидел тусклые всполохи огней, ощутил тягучие запахи свершившегося соития и губы наложниц, продолжающие блуждать по его телу мягко и мокро. Над ним оказались глаза Ирады, голодные, полные желания. Именно такое же ненасытное жгучее желание он хотел видеть в глаза княжны. Взяла злость, Вихсар обхватил наложницу за талию, развернул к себе спиной, ставя ее на четвереньки, погладив по животу, бедрам, сдернул штаны, смяв жестко ягодицы с бронзовым отливом кожи, скользнул меж ног, лаская нежные складки плоти, мокрой и мягкой. Ирада, охнув, выгнулась, принимая его пальцы внутрь себя, задвигала бедрами, насаживаясь плавно и быстро, разжигая в нем вновь неуемный огонь вождения. Оно горячей лавиной прошло с головы до ног, сотрясая нутро. Вихсар подтянул девушку за бедра к себе плотнее, обхватив лодыжку одной рукой и намотав черные косы на кулак другой, проник плавно и медленно, вбиваясь твердо и жестко, размеренно дыша, закрыв глаза, слушая всхлипы. И вновь видел перед собой образ той, что разжигала в нем неутолимый огонь желания, таким близким и холодным светом сияла его Сугар.

Глава 3

День тянулся за днем мучительно долго. К вечеру, на исходе второго дня до праздника плодородия, каждый будет должен отдать дань земле и колу, принести щедрые требы и поблагодарить богов за минувший год и богатый урожай. Арьян измерил весь острог шагами, не зная, куда и примкнуться. Три раза в день собирались всеми в терме, чтобы вместе сотрапезничать да обмолвиться словом. Ерислав, как обещал, был занят сбором своей дружины. Князь Гостивой грозил лишить его всего, если тот все же осмелится пойти на валганов. Он, как и князь Вяжеслав, был против того, но разве остановишь буйную голову. Не удержишь, уж как ни старайся, но в одном Гостивой все же ограничил сыновей — увел из детинца набранных кметей, поэтому братья поступили по-иному, решив проехать по весям окрестным в тайне. И точил сердце Арьяна червь сомнения от того, что нарушает волю старших князей, да ничего не мог поделать, назад уже дороги нет, иначе он изменит самому себе, как жить потом с этим? Задумал даже испросить волю богов, да тут же и передумал — какой бы ни был знак, он не отступит.

Изредка сталкивались с братом днем. Данимир, похоже, один оставался, как и по обыкновению своему, расслабленный и даже в приподнятом духе, но только не в предчувствии предстоящей встречи с врагом. Другая у него ныне была забота, и имя ей — Люборада. Арьян в том убедился, когда ранним вечером встретил их милующихся в сумраке под яблоней. С одной стороны был рад, что братец позабыл связь с валганкой, которая оборвалась весьма скверно, но с другой, Данимир не о том думает. Хотя какая ему забота. Это Арьян весь истерзался, разрываясь на части в смятении и ожидании.

Княжич посмотрел на закат, щуря глаза от пышущего алого зарева, распростершегося по всему горизонту. Отсюда, с высоты крепостной стены, весь посад был как на ладони вместе с простирающимися до бескрайности лесами и холмами. Арьян вместе с дуновением теплого ветра уловил тихие шаги, и они не похожи были ни на шаги брата, ни на шаги братьев-близнецов, ни на шаги Мечеслава, и уж тем более, Векулы. Княжич обернулся. Дана, казалось даже сбилась с шага.

Старшую княжну он видел редко за время пребывания в Излуче, а если и сталкивался, она прятала взгляд и даже, казалось, избегала, хотя раньше дочь Гостивоя не отличалась чрезмерной робостью. И удивило, что она сейчас делает тут. За ее спиной он заметил и чернавок, что верно сопровождали молодую княжну, вступившую в пору на выданье.

— Добрый вечер, — поздоровался Арьян, когда Дана остановилась в шаге от него, опершись о брусья, устремляя взор на закат.

— И тебе доброго, княжич, — обронила она.

Сегодня княжна была особенно нарядна: в длинном, до пола, бледно-зеленом платье из парчи, расшитом бисером по вороту и рукавам, стягивающим узкие запястья, на голове венчик с подвесками разными — луницами да кольцами.

— Завтра все на реке будут костры жечь, песни петь. Весь посад соберется, — начала Дана, оглаживая, будто невзначай, рассохшееся на солнце дерево.

Арьян отвел от нее взгляд, вновь глянув вдоль крытого перехода, где стояли ожидавшие княжну чернавки. Неспроста они тут встретились, и речи она заводит неспроста такие, и волнуется, исследуя пальчиками дерево.

— Ты ведь ни разу не был на нашем празднестве, а я слышала, уезжаете сразу после ночи Купальской.

— Сразу не получится, думаю, поспать в эту ночь не выйдет, раз будет шум такой, — усмехнулся Арьян.

Тишину разрушил смешок откуда-то с дальней стены. Дана вздрогнула, испуганно глянув в тени сруба, повернулась к княжичу, остро и пронзительно вспыхнули в ее глазах последние отсветы заходящего за лесистый холм кола.

— Доброй ночи, княжич, — обронила она, отступая, торопясь уйти.

— И тебе, — ответил Арьян.

Княжна улыбнулась коротко, а потом, развернувшись, быстрым шагом, пошла к девкам.

Арьян стоял на стене, пока сумрак не опустился на острог, погружая даль в холодные сырые тени. Спустился с надвратной башни, решая найти Данимира. Брат оказался на дружинном дворе вместе с кметями, что разминались на ристалище. Двигался Данимир с изяществом молодого волка, нападая быстро, отступая проворно, вновь делая неожиданные выпады, прокручивая искусные атаки, приковывая внимание всех зевак к себе. Вон и девицы собрались, выглядывают из укрытий, наблюдая украдкой. Арьян, раззадоренный увиденным, с охотой к ним присоединился, ощущая, как в теле разжигается задор, не обращая внимания на все еще тревожащую рану. Пусть и стали движения свободными, точными, но после долгих состязаний все равно нападала усталость, и пот катился градом по спине, дрожь непонятная пронимала тело. Арьян недомогание списывал на то, что за время лежки все же растерял былую сноровку, а потому решено было почаще выбираться на побоища. А тут в самый раз, другого занятия и не было, как бока наминать да силой и удалью мериться.

После, как сошло семь потов, а колени проняла дрожь от сражений с подступающими один за другим добровольцами, в эту ночь, не предвиделось сомкнуть глаз. К тому же перед отъездом из Излуча охватило смятение, нарастало напряжение, вынуждая быть на пределе каждый миг. Арьян не стал подниматься в терем, остался в гриднице распивать после бани братину с княжичами. И тлевшие лучины, и сладко-кислый вкус браги, и запах смолы древесной с примесью настоек смородиновой да рябиновой, густо окутывающий собравшихся за общим столом витязей, и душевные разговоры друзей не успокаивали сгущающегося предчувствия предстоящей встречи с валгановским вождем. Если он… Если он что-то сделает с Мириной… Если Арьян больше никогда ее не увидит… Разотрет его в прах.

Ощущая, как неуемная, распирающая и выворачивающая наизнанку злость охватывает нутро, княжич поднялся из-за стола. Оставив друзей, сам углубился в сумрачную избу, улегся на выстеленную шкурами лавку, закрыл глаза, вдыхая тяжелый, пропитанный шерстью и теплом от огня воздух, слушал, как гудят высокие голоса мужей, смешки женские, как шумит кровь в ушах и бухает сердце. Княжич утонул в вязком, как кисель, воспоминании, возвращаясь мыслями в тот самое утро, в шатер хана. Не подозревая ничего, Арьян нашел Мирину в объятиях этого змея. Тогда его скрутило черной воронкой непонимание, удивление и вместе с тем неверие. Он даже не мог разжать пальцы, выпустить полотно, его ступни пристыли к полу, и он не смог сделать и шага, смотря на обнаженную княжну. Арьян отчетливо помнил плавные изгибы ее тела, перламутровую кожу упругих грудей, плоский живот, гладкую, как шелк, кожу бедер, икр, ее стройные ноги. Она как из сладкого сна, от которого не желалось пробуждаться, а хотелось остаться и вдоволь насытиться ею, хотя бы взглядом. Удары сердца участились, разливая по телу огненную лаву, толчками отдающуюся в ушах, одурманивающую. Мыслить уже невозможно, и воспоминания текут, как спокойная река, омывая берега и уступы, и вот возникает перед ним новый образ. Густой изумрудный лес, омытый свежим холодным светом, Мирина, оставшаяся с Векулой и Мечеславом, и последнее, что врезается в душу, это удивленный взгляд, растерянное молчание, невысказанные слова. Все это волнами бьет о грудь Арьяна, одна за другой, и вот река уже несется, набирая силы и мощь, и удержаться невозможно, мощные толчки опрокидывают его из стороны в сторону, пока не топят в самые недра. А потом холод и тишина. Пребывая во власти покоя, Арьян слышит сквозь толщу сбившиеся рваные дыхания и ударяющие в самый живот сладострастные стоны, приглушенные, тихие — видно кто-то из чернавок все же остался в гриднице, став в эту ночь кому-то усладой. Думает Арьян и проваливается в сон. Изба и стены бревенчатые погрузились во тьму, закачались, утрамбовывая мечущееся сознание в пустоту, пряча от терзающих на части чувств, ставших неуправляемыми совсем. Его терзало одно — то, что княжна в чужих руках, не в его. Чужие руки теперь ее ласкают, целуют губы… В груди начинает печь, ломить в висках, а дыхание становится хриплым. Он провалился в огненную воронку, пропадая, стираясь в пепел, оседая черным осадком на самое дно безмолвия.

Арьян открыл глаза и вскочил с лавки, будто от сильного толчка, понимая через туман, что уснул. Снилось что-то темное ужасно, втягивающее его вглубь, и он все никак не мог выбраться. Кошмары стали сниться часто. Рубец на боку заколол, и Арьян скривился — вчерашняя разминка сказывалась. Сердце колотилось бешено, и сквозь шум крови княжич, наконец, осмотрелся. Первые девственные утренние лучи брезжили в высоких прорубах. Он был здесь не один, другие мужи, что остались вчера за столом, также лежали по лавкам и еще спали, среди них Арьян мутным взором вырвал из полумрака у стен огненную голову Заримира. На его груди распласталась та самая русоволосая голая чернавка, чей голос он и слышал. Арьян пронизал пальцами отросшие волосы, шумно выдохнул, окончательно приходя в себя. Впереди еще целый день до отбытия. Целый мучительный день, и его нужно как-то пережить. Вся выдержка и терпение полетели в бездну, Арьян, наверное, впервые испытывал на себе дерущую нутро, словно тысячи когтей коршунов, ревность, от которой горело все, она не давала покоя, испепеляла жаждой, нетерпением, злостью. Теперь он знал, как пахнет безумие, какой вкус имеет ревность — вкус гари и горечи. Это изматывало страшно, источало с каждым мигом, превращая его в тень.

Поправив сбившуюся во сне косоворотку и пояс, Арьян пошатывающейся походкой вышел из своего укрытия, все еще сонный и во хмелю прошел к столу. Вчера славно посидели, голова почти не гудела, зато пересохло горло так, что язык к небу приставал.

Векула и Мечеслав его встретили приветственными кивками и рукопожатиями, усадили за стол, понимающе кивая, придвигая холодного сбитня. За время пребывания в детинце Излуча со многими сблизились, став крепкой, нерушимой братией, скованной одним замыслом. Арьян надолго присосался к чаре, глотая жадно ледяное до ломоты в зубах питье, пожар немного угас внутри, а мысли смерзлись в голове, как, впрочем, и душа.

А как запели первые петухи, проснулся детинец и посад весь, наполнился людьми да шумом. Данимир, явившийся в гридницу, в это утро был приподнят духом, и Арьяну вполне были ясны причины такого настроя и блеска в глазах да довольной ухмылки. Сегодня будет ночь длинной, и самая желанная забава — ловить своих русалок, одна из которых вдруг ненароком да княжной окажется, и уж тогда-то не отвертеться схваченной девице, если поймал ее юноша, обязательно поцеловать должна, а там и венок на голову надеть и через костер прыгнуть. Такой обряд запечатлеют и освятят сами боги и земля, скрепив союз. Так что и до свадьбы недолго.

Пробуждаясь один за другим, кмети расходились каждый по своим нуждам. И Арьян долго рассиживаться не стал, да и не дали братья. Поднялись в седла да на реку сразу, купаться. У русла, как оказалось, желающих окунутся в прохладную воду было множество. Посадские по всему берегу жгли костры, девушки венки плели, песни пели. По ясному голубому небу разносились крики и визг. Здесь, на Брези, вчетвером княжичи и пробыли до самого вечера, то ныряли в воду, то выбирались, распластавшись по зеленой траве, обсыхая. Тревога в какой-то миг покинула сердце, и легко вдруг сделалось да хорошо, спокойно.

Когда небо начало темнеть, а земля стала испускать оранжевое свечение от множеств костров, поднялся шум. Арьян не успел оглянуться, как Данимир куда-то исчез. Старший все высматривал брата в темноте, но того верно уже не сыщешь на берегу, охотится поди за своей речной девой по имени Люборада. Ерислав и Заримир уже у ристалища — сейчас как раз время для бойцовских поединков. Арьян шагнул в сторону острога, решая вернуться в терем. Хотелось побыть в покое и поразмышлять обо всем, да и не ощущал он праздника, душу заполняло совсем другое, неутолимое саднящее желание — вернуть то, что у него увели прямо из-под носа, не место в нем было для веселья резвого.

Княжич быстро шагал ввысь по холму, покидая людный берег, на котором разгорался настоящий пожар щедрого празднества, коим он так и не смог проникнуться. Поднявшись, Арьян решил сократить путь, повернул в сторону заброшенного старого сада, углубившись в заросли. Здесь было сыро и пахло мокрой листвой, роса в гущах садилась быстрее.

Тропка пустовала, но все равно отовсюду были слышны голоса, тихие переговоры, Арьян не вслушивался, даже заприметил толпу девиц, одетых в обрядовые одежды. Длинные рубахи не имели вышивки — нежить не терпит огненных знаков, сами девки были простоволосы, на головах венки. Его они, конечно не заметили, Арьян ступал почти бесшумно. Хотя уже через версту услышал позади себя едва уловимые шаги, напрягся. Запястье внезапно кто-то перехватил. Княжич успел остановиться, завернуть подкравшемуся руку, но вовремя понял, что та слишком тонка, да и жалобный писк охолонул разом. Тут же выпустил руку и, сжав плечи, развернул девку к льющемуся сквозь прорехи почти лысых крон свету, стиснул челюсти. Побелевшая Дана смотрела хоть и испуганно, но прямо, потирая запястье. Княжич, взяв в ладонь ее пальцы, принялся поглаживать, это вышло как-то само собой.

— Больно? — спросил, оглядывая княжну.

Он, наверное, ее бы не узнал, если бы Дана не стояла так близко: простоволосая, золотые пряди падали по плечам густо до самых бедер, в глазах серебро мерцало, взгляд казался растерянным и в то же время серьезным, выражал сдержанную решительность. От этого взгляда, наперекор его твердости, невозможно было оторваться, и все же Арьян сделал усилие, отвел взор, замечая, что облачена она просторную домотканую рубаху и босая совсем, только на голове не было венка из луговых цветов, как у всех девушек. Интересно, где няньки княжны, что позволили одной в саду гулять? Арьян поднял голову, выхватывая в темноте шепчущихся и хихикающих между собой девок, как бы невзначай поглядывающих из-за корявых деревцев.

— Княжне не пристало разгуливать одной. Не страшно? — спросил, наверное, грубо, но ничего с собой не смог поделать. Он был требователен, как и отец, к другим и к себе, в первую очередь.

Арьян вернул хмурый взор на княжну. Дана сжала губы рассеянно, покачала головой. Княжич, выругавшись про себя, вновь взял ее руку с вою ладонь, пальцы девичьи были холодные, ну точно русалии, и подрагивали — Дана волновалась, и это быстро размягчило его. В самом деле, зачем набрасываться на девушку?

— Иди сюда, — сказал Арьян, увлекая княжну дальше от посторонних глаз.

Хотя может случиться так, не дай боги, что увидят их вместе, слухи самые разные пойдут. Только не он один должен был о том заботиться, а и сама княжна. Арьян не заметил, как глухое раздражение все же проняло, ее безрассудный поступок остановить его здесь, в саду, возмутил. Зайдя подальше от глаз в заросли орешника и яблонь диких, Арян выпустил руку Даны. Только теперь спросил себя безмолвно, зачем сделал это, запутывая и без того беспорядочные мысли и чувства. Как ни думай, а застала врасплох. Повисло молчание, и в нем с берега докатывались голоса пирующих да хохот юношей, что остались там состязаться один на один. А еще дыхания его и княжны, и их шум каким-то образом сближал, вынуждая почувствовать себя неловко от того, что они, оказавшись так близко, сплетались воедино. Арьян невольно скользнул по стану княжны взглядом, думая о том, что все это он уже когда-то испытывал с Всеславой. Мысль о бывшей невесте обожгла, как кислота. Он даже вздрогнул от неожиданности и закаменел, видя в бледном свете звезд, как красивое лицо Даны изменилось, скованное неловкостью, а взгляд робкий и добрый застыл, и грудь замерла на вдохе. Не было в глазах серых какого-то замысла тайного, и остановила его по порыву своему первому. Это Всеслава его вечно поджидала где-то.

— Тебе лучше в терем возвратиться, — прохрипел он, настаивая на своем, не дождавшись от нее какого-то вразумительного ответа. — Поймает кто и не посмотрит, кого…

Лицо Даны вытянулось, и она отвернулась, льющийся жемчужный лунный свет выхватил и без того белые ланиты ее.

— Зови своих подружек, если хочешь, провожу вас, только дорогу покажи, чтоб никто нас не увидел.

— А ты чего ты боишься, княжич? — вдруг выпалила она резко, поворачиваясь. — Все ходишь стороной и взгляд отводишь. Неужели я не нравлюсь так тебе, что ты нос воротишь?

Арьян даже застопорился от ответа такого, помолчал. Узкие крылья носа Даны раздулись в гневе, да только злость ее и досада одно вызывали — улыбку. Увидев его ухмылку, княжна опустила плечи, и взгляд ее потух. Арьян кашлянул.

— Ты не так все поняла, княжна, — начал он да примолк. Как ни говори, да только она сейчас не поймет его слов, не поймет того, что творится у него на душе, какая буря и смятение.

— Ты очень красивая, Дана, — Арьян сжал челюсти, злясь на себя, что и слов подходящих найти не может.

— Если нравлюсь, поцелуй, — серые глаза пронизали остро до самого нутра.

— Нет.

Дана отпрянула, будто мертвеца увидела, моргнула растерянно, раскрыв губы, выпуская выдох. Развернулась резко и пустилась прочь. Арьян смял кулак, врезал по стволу корявому, упало на землю глухо вялое яблоко.

«Вот же надо такое ляпнуть?!» — чертыхнувшись, вслед бросился, все же, хоть ненароком, а обидел девушку.

— Не обижайся, Дана, — крикнул княжне, следуя через малинник высокий колючий, — о другой думаю. Дана!

Арьян, запутавшись в ветках, порвал ткань рубахи, забранился, вертясь, пытаясь выбраться из колючей ловушки, слыша, как хрустят ветки под ногами у убегающей княжны.

— Дана! — снова крикнул в сырую темноту гущи. — Дана! Вот же гадство, — буркнул, ломая зло ветки, и, вырвавшись из плена, кинулся снова за княжной.

Вылетев на едва заметную стежку, Арьян заметил Дану. Она уносилась прочь из зарослей в противоположный край от посада. Княжич снова ругнулся и пустился за ней. Подруг ее и след простыл, куда те подевались — неизвестно. Глазам открылся бескрайний луг. Арьян напряг зрение, различия в темноте женскую фигурку, устремившуюся по скату к реке. Путаясь в густой траве, Дана оскальзывалась и падала, поднималась и бежала прочь.

«Дуреха, ногу так подвернуть несложно», — княжич кинулся за ней.

С каждым ударом сердца брала злость и неуемное, кипящее возбуждение, что заставляло не чувствовать земли под собой, а только одно желание — догнать княжну. Вновь до слуха докатился шум веселья, замелькали костры, но все пролетало мимо зарницами яркими и голосами невнятными, что смешивались в одно-единственное звучание, сплетались с грохотом сердца, биением крови в висках. Девушку он настиг неминуемо. Арьян видел, как разлетелись ее огненные волосы, как мелькнули лодыжки из-под поднятого подола, который Дана сжимала в кулаках. Он ловил ее обрывистое дыхание и запах тягучий. Не знал себя, когда настиг княжну. Не помнил, как вместе рухнули в траву.

— Пусти! — пыталась вырваться Дана, грубо пихнула в грудь локтем. — Пусти, раскричусь!

— Кричи.

Уцепившись за траву, Дана попыталась высвободиться и отползти. Арьян не позволил, рывком подтянул к себе, придавил взъярившуюся княжну, ощутил, как колотится сердце, как вздымается грудь в судорожном дыхание, как щеки багрянец заливает, а глаза серые темнеют и мерцает на самом донышке этих колодцев холодный свет.

— Не злись, княжна, — проговорил Арьян и прижал девку грубее, и сам не знал зачем, но неодолимо-дикая сила управляла сейчас им.

Дана попыталась развернуться, чтобы пнуть, но ничего не вышло. Арьян зажал девичьи ноги между коленями, пригвоздил запястья к земле, грозно навис над ней, распяв. Дана заметалась, выпуская придушенное рычание, волосы опутали лицо, ноздри гневно и шумно раздувались. Девица плотно сжала губы, глядела из-под ресниц обжигая.

— Ты уже сказал мне ответ, что тебе еще нужно? — выпалила она разгневано.

— Ничего, — ответил Арьян и впился в ее горячие губы.

Дана замерла, а потом забилась сильнее, задохнулась, попыталась увернуться, Арьян захватил ее рот снова, прижался в настойчивом поцелуе, раскрыл нежные губы языком, принялся ласкать твердо. Девушка вдруг вся ослабла, и Арьян ощутил под собой мягкость стройного тела через ткань одежды. Насытившись, княжич отстранился. Дана оставалась лежать смирно, подрагивали темные ресницы и дыхание теплое трепетало.

Княжич, обвел взглядом изгибы ее тела, разгоряченный лик, почувствовал, как в штанах тяжелеет и падает камнем свинцовая волна в пах, пролилось возбуждением по телу, что голову закружило, будто багульника надышался. Арьян отстранился и отпустил руки девушки. В ушах гул крови, муть в глазах. Переведя дух, Дана шевельнулась, а затем привстала.

— Я не…

Звонкая пощечина опалила щеку, прервала его оправдания.

— Это за то, что в сердце у тебя одна, а целуешь другую, — выдохнула Дана сердито, поднялась с травы и пустилась прочь.

На этот раз Арьян не бросился нагонять, остался сидеть на земле обескураженный. Дурман трав ли перемешал чувства, или ночь заколдованная, что вырывает наружу тайные вожделения. Он думал и не мог понять, что на него нашло. Разъяренный взор Даны прожигал, на языке вкус ее губ — горько-сладкий, женский дух пробуждал неведомое в нем необузданное чувство.

Княжич тряхнул волосами, сбросил наваждение. Поднялся едва — его всего трясло. Даны не видно. «Куда понесло эту шалую девку?».

Вопли и веселый шум лился с берегов, возносился к небосводу, тревожил воздух и душу. Арьян взглянул в край острога. Сделав вдох и выдох, он развернулся и пошел к детинцу, на этот раз его никто не остановил, и княжич смог вольно добраться до светлицы, пустой и темной.

Впотьмах Арьян прошел к левому углу, лег на длинную скамью, распростершись, прикрыл веки. Ощущал, как холодок перекатывался по дымному воздуху, оглаживая кожу, утекая через окно, как волна внутреннего жара круто поднимается к груди и быстро опадает книзу живота, как рвется дыхание сбивчиво, как дразнит благоухание княжны. Щека от удара еще пламенела, а внутри распадалось на обломки былая уверенность и твердость. Какой-то необузданный звериный порыв пробудился в нем. И для чего гнался за ней? Страстно целовал? Бессмысленно как-то все получилось. Да и никогда бы так не поступил.

«Что нашло?» — наверное, это просто бесплодные старания сказывались. Столько дней отстаивал у отца разрешение идти на валганов, ожидал, не находил покоя. Все это обратилось против него.

Он все еще видел палящий взор Даны, что расплывался в плотном мареве, тускнело мерцание красной меди волос, обрамлявших матовое лицо и спадавших на узкие плечи. Арьян старался выбросить из головы рыжеволосую девку, пробовал заснуть, хоть до утра уже и недолго осталось. Но бродившие в голове мысли не давали быстро уснуть, бросая его время от времени от одной крайности в другую. Завтра в дорогу. От этой мысли сердце с новой силой содрогнулось в глухом предчувствии неизвестного. Дана окончательно растворилась, когда в память вплыл голос Мирины, чуть хриплый и глубокий, глаза небесно-голубые бездонные, косы длинные, грузные, золотистые, что мед. Летнее тепло заплескалось внутри. Она была сейчас дороже всего.

Сжав челюсти, княжич развернулся к стене и сомкнул глаза, вслушиваясь в тишину, стараясь отрешиться ото всего. Да едва это получалось, как вновь вторгались в голову помысли о дочери Радонега, беспокоя.

«Что, если все потуги пустыми окажутся?» — внутри полыхнул пожар ярости, упал гнетущим горьким осадком.

Ведать бы что с ней, проникнуть в помыслы ее, коснутся сердца, услышать желания. Грудь распирало от чувств разных и мутной тревоги. Таска возрастала, толкая его в черную пропасть, раскачивала, баюкая в пустоте. Арья не помнил в какой миг забылся. Только сквозь толщу дремоты ясно слышал, как немного погодя в хоромину ввалился Данимир. Шаг его был тяжелый, как и дыхание. Нетрезвый. Молча упал на свою постель, а после вновь пролилась тишь. Арьян же опять нырнул в болотистую заводь сна, что неподъемной ладонью легла на него, погружая во мрак. Когда в следующий раз пробудился, было уже ясно.

Несмотря, что ночь была тревожной, ощущал себя вполне сносно, хоть думал, что последствия гульбы будут скверными — проснется разбитым и вялым, но даже раны не тревожили, а в теле сила и бодрость плескалась.

Что не скажешь о Данимире. Растрепанный и помятый брат еще спал, распластавшись по сбившемуся ложу. Арьян не стал его сразу будить, велел Митко воды натаскать колодезной и одежду чистую принести, да еды какой. И когда отрок вернулся, громыхая кадками да шагами, продрал глаза и княжич.

Арьян с долей сочувствия посмотрел на него, вздохнул и прошел к ведру, зачерпнув ковш воды, вернулся, подавая питье.

— Доброе утро, — поздоровался.

Данимир, нахмурился, свел русые брови, что-то пробурчал невнятно, присосался надолго, делая большие глотки. Арьян сел напротив гуляки, смотрел неотрывно, ожидал, пока брат утолит первую жажду. Дождался. Данимир скривился — легче, по-видимому, ему не стало.

— Знатно я вчера погулял, — признался Данимир на выдохе. — Давно так не веселился. Грянули с другами на славу.

— В седло-то сегодня хоть поднимешься?

Данимир кивнул, втягивая в себя душный воздух, проведя по щетине белым рукавом, смахнул мелкие капли воды, отставил ковш. Быстро вернул взор на Арьяна. Глаза Данимира помалу прояснились от тумана хмельного.

— А ты где был всю ночь? — поинтересовался княжич.

Припомнив ночную дикую погоню, внутри с новой силой всполошилось все, забурлило, распалив в то ли гнев, то ли волнение неуместное — не разберешься. Арьян повернул голову в сторону двери, туда, где суетился сейчас Митко. Отрок готовил вещи.

— Как только вернемся в Явлич, поеду за Люборадой, — объявил вдруг братец. Приподняв в удивлении бровь, Арьян повернулся. Лицо Данимира вдруг помрачнело. — Вот ты о чем сейчас подумал? — сузил глаза Данимир, раздраженно расправив ворот помятой рубахи.

— Ни о чем. Просто не хочу, чтобы ты совершил ту же ошибку, что и я.

— Нет, тут другое… — покачал головой.

— Знаю я, что «другое» — другим местом думаешь, и кажется, что правильным.

Княжич только кинул взгляд хмурый, оперся руками о края постели, поднялся резко, обдав Арьяна кислым духом браги. Пошатываясь, Данимир, не произнесший ни слова, направился в другую клеть, а оттуда и на улицу к приготовленной Митко бадье для умывания. Грохнула только дверь за ним.

— Неужели обиделся? — крикнул вдогонку Арьян, но в отклик тишина.

Выждал, но ответа не последовало. Арьян сдавил челюсти и отвернулся. Данимир прав, не ему сейчас читать наставления, когда сам завяз в болоте с головой.

Послышали голоса зычные и топот — на пороге появился Ерислав, а за ним и Заримир.

— Ну что, в логово валганов идем! — прошумел Ерислав, заполнив собой весь входной проем, зашел в светлицу, уперся обычно острым взором в Арьяна. — Собрал я доброе число воинов.

Глава 4

Безмятежный отдых после дороги, пошел на прок. Мирина пробудилась рано и ощутила себя лучше. Жар, что взял ее в дороге, схлынул. Вот только на душе тягостное беспокойство. В полнившемся мутным светом шатре, куда поздним вечером ее привели — пусто и тихо, наверное, все еще спали, хотя валганы вставали задолго до той поры, когда небо прояснивать берется, а мужчины так и вовсе спят исподволь.

Мирина приподнялась, да не тут-то было — утренняя тошнота, что терзала ее весь речной путь, всплеснула к горлу, и княжна застыла на месте. Опустилась обратно на подушки и уставилась в низкий потолок — пережидать, когда дурнота затихнет. Все же столько дней подряд на ладье давали о себе знать.

Теперь она вновь в лагере. И вроде бы примирилась с тем, что вернулась сюда, да непросто это было сделать — принять новую, а может быть, и прежнюю жизнь. Мирина будто повисла над зияющий пропастью, где на одном краю навсегда остался отчий дом, а на другом — чужие земли. Один вопрос неуемно бился в голове — нашла бы она мирный жизнь и долю, если б не приехал за ней Вихсар? Как ни гадай — ответ не узнать. Но родное княжество далеким сделалось, и давно уже, с того времени, как умер отец — князь Радонег. Вот и застыла над черной ямой, и ухватиться бы за что-нибудь, да не за что, покачивалась в ожидании, как одинокая былинка на ветру, скованная опасением. Как отважиться шагнуть, хоть и ясно видела, что стезя только вперед вьется и обратного пути нет? Неизвестность пугала. А мысль о том, что скоро она станет женой валгановскому вождю, в голове не укладывалась. Свыклась с тем, что всегда волю его выполняет, хоть и с борьбой. Все ждала, что вот-вот вернется его прошлая грубость и жесткость, готовилась даже кинуться в схватку, но ничего такого не происходило. Это сбивало с толку, и еще подрывало то, как смотрит на нее Вихсар: то льдисто и колко, то пламенно и буйно, что разлетались все мысли разом, сокращалось сердце в комок, и снова пускаясь в галоп. Вихсар и прежний будто, но и другой внутри. Мирина в последние дни все никак понять не могла его, разгадать порывы, и напрасны потуги пробраться в душу его, кружа в ней, как в ночи беспроглядной. Взор черных, как вязкая смоль глаз становился горстями пепла, когда она видела в них свое отражение. Этот мужчина как вихрь: то неожиданно хлынет колючим ледяным потоком, сбивая, то неистово веет жаром, лаская. Мирина вспомнила, как сама покорялась грубой и дикой воли валгана. Он беспощадно свивал, перетягивал невидимыми веревками, вынуждал задыхаться. Его желание колышет все внутри. И как не упасть, чтобы не сгинуть, не сгореть в огне чувств хана?

Мирина прерывисто выдохнула, чувствуя дыхание жаркое, губы Вихсара то на своих губах, то на грудях, как слегка прикусывает зубами нежную кожу. В животе занемело, и растекалось невольно томление горячее по телу. Прогоняя воспоминания о близости с ханом, княжна скользнула взглядом на полосу света белесого, что сочился из прорези грубой ткани.

«Вихсар…», — пробовала говорить его имя. Вкушала с воздухом, когда он целовал ее, а она принимала беспощадные ласки, ощущала сладостное, как мед, и горькое, как полынь, зарождавшееся внутри нее сплетение чувств. И невозможно справиться со всем этим противоречащим разуму буйством.

Окутанная плотной тишиной, Мирина продолжала лежать на постели и бессмысленно разглядывала узор тканевого потолка. Может ли она довериться тому, кто забрал ее без дозволения и увез далеко, взял силком, принуждая… И тому, кто едва жизнь не потерял, закрыл собой от стрел, уберег от гибели?

Мирина повернула голову, не сразу заметив шевеление, и только потом услышала шорох. За пологом показался знакомый женский силуэт. Вернулась Садагат — женщина, что варила отвар целебный. Она хозяйничала за перегородкой и входить не спешила.

Княжна огляделась, разыскивая платья — сама она оставалась в рубахе просторной, да ничего не отыскала. И Немея — воличанка из веси Ровицы, которой Вихсар позволил остаться с ней, куда-то запропастилась.

«Если у Хайны, то тяжко той придется», — взяла тревога.

Полог запрокинулся, когда Мирина потянулась за гребнем, лежавшем на сундуке, обитом железными, узорчатыми пластинами. Садагат улыбнулась чуточку — поздоровалась, внеся в дланях чашу. На перстах ровных кольца разновидные из серебра и кости, одета валганка в халат, вокруг головы замысловато свит платок, что скрыл посеребренные от минувших лет волосы, только концы кос спадали из-под тяжелого длинного покрова.

— Не торопись, княжна, — остановила ее валганка, подступив, — рано еще, можно полежать спокойно. Путь длинный был, роздых тебе нужен, — речь женщины была размеренной, голос мягкий, льющийся, ко всему от нее истекало какое-то домашнее, обволакивающее тепло.

Кто служит богам и духам, того не заботят мирские хлопоты — об этом говорил отец. Они умеют распоряжаться этой силой. Они ведают пути и судьбы других. Провидцы и целители не принимают ничью сторону, но могут благоволить тому, кому посчитают потребным, в ком зрят то, что недозволенно познать иным, помогают обрести то, что пылко жаждет только сердце, а не ум, распутывают клубок жизни.

Мирина тепло приняла из рук Садагат чашу довольно тяжелую, наполненную густо пахнувшим отваром. Валганка присела подле. Мирина сделала глоток, вкушая вязкий, но чуть сладкий взвар.

— И часто с тобой такое случается? — спросила вдруг валганка.

Княжна вспомнила, как недуг пролился жаром и головокружением в постоялом дворе в городище Явлич. Тогда она заподозрила, что это возвратилась детская хворь.

— Нет, — ответила княжна, сделав еще один маленький глоток. — Переутомилась просто.

— Вот и я о том говорю, — улыбнулась женщина, — отдохнуть тебе нужно, сил набраться. Ты, должно быть, еще не знаешь — через несколько дней станешь женой хана.

Мирина едва не поперхнулась. Так скоро? Да только волнения своего постаралась не показать. Опустила взгляд в чашу, вглядываясь в отражение мутное. Все же такого скорого решения не ждала.

— Теперь ты будешь жить тут. Правда, не все еще подготовлено, вчера не успели, но сегодня уже устроится.

Садагат поднялась, прошла к стене, раскрыла один из стоявших в ряд сундуков, выудила малахитового цвета полотно, на котором мелкими стежками вышиты золоченой нитью кружевные сложные узоры. Когда валганка расправила его, Мирина невольно восхитилась необыкновенной красоте ткани. В княжестве не было таких нарядных полотен, да и не сыщешь на торгах разных самых обширных.

— Вот этим ты должна покрыть голову и носить до обряда. Чуть позже я приготовлю украшения замужней, в которых ты тоже должна выходить к людям. И одежду. Все вот здесь, — указала она на раскрытый сундук. Тебе расскажут, что должна одеть сегодня.

Мирина отпила еще отвара. О вековых обычаях валганов она мало что знала, а в нарядах их сложных и вовсе не смыслила, хоть и приходилось выстирывать когда-то. Садагат закрыла сундук и сверху положила ткань, приблизилась к княжне, забирая опустевшую чашу.

— Сегодня выберешь для себя помощниц, я тебе пришлю некоторых из них, кому сама доверяю и тебе посоветую, девушки они ладные, нестроптивые.

И тон голоса, и такие хлопоты ввергали Мирину в волнение, и в то же время и в успокоение. Княжна вдруг вспомнила о Малке, и сердце будто светом налилось, что увидит ее вновь. Даже уже находиться здесь в стенах, не хотелось, скорее выйти, отыскать ее. Только, верно, без позволения Вихсара никто не позволит взять к себе. Все же как ни прискорбно, но здесь Малка считалась пленницей.

— Я все поняла, — подняла взор Мирина на стоявшую перед ней целительницу.

— Вот и славно, — ответила валганка, одарив приветливым взглядом. — Велю тебе еду справить. Вчера ни крошки, видно, не ела, с дороги-то.

И в самом деле. Так плохо было, что о еде и думать забыла, да и сейчас не хотелось, но упрямиться не стала, все равно целительница по-своему сделает. Садагат развернулась и пошла к выходу, только слышны были тихие позвякивания украшений.

Дождавшись, когда женщина скрылась за пологом, Мирина, втянув в себя воздух, откинула шерстяное одеяло, выбираясь из постели. Недомогание после выпитого отвара отступило быстро. Прошла к сундуку, поднимая край богатого покрывала, погладив в пальцах ткань. Потом подобрала его с крышки, развернула. На вес грузная, но на ощупь воздушная. Заворожил узор, будто иней от крепкого мороза, переливался в свете утреннем. И не пугало оно ее, и внутри не плескался гнев и неприятие. Мирина, взмахнув им, покрыла голову, опустив безвольно руки вдоль стана, подошла неспешно к полотну стали, натертого до лоска, что стояло тут же рядом прямо на коробе. Заглянула в него, встав напротив. И так странно было себя видеть такую, даже не узнавала. И глаза голубые будто потемнели — искрился в них малахит, сделались, как озера лесные — глубокие, и черты лица как-то резче стали. Мирина все вглядывалась в себя и понять не могла — что с ней, что так сильно изменилось в ней? Хотя вроде и прежняя, разве только за время долгого пути и переживаний бесконечных тоньше стала, и то ненамного.

Грудь ее высоко поднялась во вдохе и опала.

«Сугар… Что означает это имя?».

Хоть раньше никогда не было ей интересно это. Мирина оторвалась от отражения, одним взглядом окинула свое пристанище уже внимательней. Садагат сказала, что здесь теперь она останется. Как обмолвилась целительница — неустроенно еще тут многое, но даже сейчас обстановка была уютная, тепло внутри и утварь богатая, ковры на земле, шкуры, повсюду занавесы из красивой ткани. Было тут еще две двери, помимо уличной. Куда они вели — Мирина еще не знала, но явно одна — к главному очагу. Такие огромные шатры могли быть в двадцать шагов окружности и разделялись на несколько частей. Мирина вдруг застыла, когда шорох услышала по другую сторону тканевой стенки. Быстро сдернула с себя покров, положила аккуратно на сундук. Теперь уже с другой стороны откинулся полог, и внутрь вошла Немея с подносом в руках. Поняла, что вход боковой для служанок предназначен.

— Доброе утро, княжна, — поклонилась она в пояс.

Мирина кивнула, давая знак пройти Немеи, внутренне радуясь, что не забрали у нее воличанку. Выглядела она бодро и свежо: волосы в косу сплетены, в платье домотканом опрятном, глаза девушки зеленые, круглые, добродушные кротость таили. Немея поставила поднос на прикроватный столик небольшой. Принялась наливать молоко парное в миску. Мирина попросила остаться ее, и девушка послушно исполнила то. Видно, что еще напугана, пребывая в местах далеких, чужих, среди народа незнакомого, но держала себя стойко, чем и вызывала уважение. О том, как произошло то, что провела она ночь с молодым мужчиной из валгановского племени, Мирина не требовала ответа, припоминая тот день, как все девки дворовые высматривали бойцов дюжих.

Съела не все, что принесла Немея — от снадобья выпитого и волнения еще мутило. Составив всю посуда и остатки еды на поднос, Немея снарядилась покинуть шатер.

— Возвращайся сразу, — попросила Мирина.

Та, кивнув коротко, убежала поспешно.

И вновь одна осталась. Теперь слышны были звуки просыпавшегося стана, все четче голоса различались, льющиеся внутрь шатра, а здесь, в стенах, все светлее делалось. День разгорался, обещал быть погожим. И проснулась вроде, а подниматься с постели не хотелось. Полежав еще немного, так и не дождавшись Немею, Мирина все же соскользнула с постели, норовя как-то расшатать себя — не спать же весь день.

Княжна прошла к сундуку, распахнула. Он полнился одеждой разной, нарядной и простой. Вынула лежащую сверху рубаху кроя бесхитростного: конопляная холстина, сложенная пополам вырезанная горловина, вшиты в боковины вставки и клинья — они как бы расширяли рубаху книзу, узкие прямые рукава, для свободы движения в них вшиты квадратные ластовицы. Нити применялись рдяные и черные, как и у воличан. Символы и узоры Мирина не смогла понять, да все же некоторые похожи на родные. Княжна присмотрелась: на груди разборчиво прорисовывалась голова, и руки воздеты как бы к небу, туловище клином, в середине которого росток — знак роженицы в нем угадывался. Ими вышиты были все рубашки замужних девиц. Самый древний оберег, имевший пользование у всех женщин племени воличей, да, видно, не только у них.

«Странно, как не замечала раньше сходства такого», — да и не особо это нужно было — присматриваться.

Мирина отложила рубаху, устало прикрыла сундук, задумчиво посмотрела на плат изумрудный, развернулась и вновь к ложу возвратилась, легла. От еды все же тяжело стало, да и выходить из шатра сегодня все равно не хотела, натыкаться на пристальные взгляды.

Едва веки прикрыла, как снова дремота утянула в кисельную вглубь. Поначалу снились боры сосновые, ветер, что ворошил тяжелые еловые лапы, шуршали они нашептываю слова непонятные слуху, а только сердцу ведомые. Затянулась где-то жалейка, протяжно, тонко, проливая звуки долгие, надрывные. Гуляла Мирина средь стволов вековых, ступая по усыпанной иглами мягкой тропке, слушая звучание волнующие. Все шла вперед, вдыхая густой запах живицы, пока не окликнул ее знакомый до щемящей боли в груди голос. Обернулась и вздрогнула невольно, увидев в косых лучах закатного солнца Арьяна. Оцепенение сковало — откуда княжич здесь взялся? Мирина и слов сыскать не могла, и он ничего не говорил, а только смотрел все, не приближаясь. Она раскрыла губы, чтобы позвать его, как звуки посторонние вытянули из сна глубокого, мгновение трепетное унесло быстро, будто дуновением ветерка легко, уж как бы она ни хотела покидать место тихое, а растворилось все.

Мирина открыла глаза и вмиг позабыла увиденный сон. Оказывается, в шатре княжна была уже не одна давно. В ярком знойном свете, что лился прямо из приоткрытого полога, суетились девушки. Мирина пошевелилась, облизав губы пересохшие. Душно так было, что липла рубаха к телу, а на лбу и шее мокро от пота, видно, полдень в самом разгаре.

Девушки не замечали пробудившейся княжны, и Мирина свободно смогла рассмотреть двоих валганок, что перекладывали одежду, о чем-то еле слышно переговаривались и бросали тихие почти беззвучные смешки. Речи их Мирина не разобрала. Даже губу прикусила досадливо, жалея, что не знает речи чужой. Айму узнала сразу — наложница хана. Запомнила ее хорошо. Она все время с Лавьей рядом ходила, тенью ее была. Но Лавья сейчас у воличанских князей. У Арьяна…

Мирина невольно занемела, припомнив свой сон, и горячее волнение с новой силой всплеснулось в груди. В памяти отчетливо всколыхнулось воспоминание позабытое, как рассталась она с княжичем в Ряжеском бору на стежке лесной. И взгляд его ореховых, таких теплых и ласковых глаз так явственно предстали перед ней, что Мирина помрачнела разом. Да о чем жалеть теперь? Видно, суждено велением Макоши расстаться.

Девушки вновь захихикали, прерывая раздумья. Мирина повернула голову — таиться уж не было смысла. Айма коротко взглянула на княжну, локтем свою сподручницу пихнула легонько, чтоб примолкла. Та резко повернулась, столкнувшись с взглядом Мирины, вмиг побледнела, глаза испуганные спрятала, продолжая свое занятие. Мирина, сжав губы пересохшие, приподнялась, обернулась на звуки, что исходили из другой половины шатра. Дверь, что вела к главному очагу, тоже была открыта. За ней сновали женщины и девки молодые — верно, как и говорила Садагат, обустраивали все, наводили порядок и уют. Вот только Немею Мирина не высмотрела. Куда та подевалась? Ведь наказывала вернуться.

Айма вдруг встала с лавки, откладывая сверток, выпрямившись и приподняв острый подбородок, к коробу прошла, где стояли кувшины разной формы и величины, подхватила один, влила в чашу воды, приблизилась с ней к княжне.

— Душно тут, испей Сугар-бийке, — проговорила голосом тонким, чистым.

Мирина даже поежилась от того, как ее назвала наложница хана. Помедлив немного, приняла чашу — жажда сушила нещадно.

— Нас прислала Турай-хатан, — Айма повернулась к своей сподручнице. — Ее зовут Ведия, а я…

— Я знаю, — вырвалось само собой. — Кто такая Турай? — спросила быстро, сделала глоток. Целительница обещала прийти к ней, но женщины, по всему, не было в шатре.

— Турай — жена предводителя Угдэя-бия.

Мирина сделала еще пару глотков прохладной ключевой воды, утоляя жажду. О Турай Мирина и не слышала и даже не знала, что у Угдэя есть жена и, наверное, дети.

Айма вдруг подобрала подол платья и присела на самый край прикроватной скамьи. Посмотрела на княжну неотрывно черными блестящими, как угли, глазами. Айма была немного моложе Лавьи — наложницы, которую Вихсар отдал в дар воличанам. Овальное смуглое лицо, черные вразлет брови, косы смоляные лоснящиеся тяжело падали по плечам узким, очертание губ яркое — она была вполне привлекательной девушкой, не случайно наложница. После Лавьи, наверное, вторая из любовниц хана. Мирина перевела взгляд на Ведию. Та тоже хороша по-своему: тонкая как тростинка, узкое лицо, такие же черные косы, маленький носик придавал ей толику какой-то детскости, как и губы пухлые, нежные. Но украшений на ней было меньше, чем у наложницы хана, всего лишь на запястье обруч кованный — видно, заслужила дорогой подарок от Вихсара или его батыров.

— Наш хан выбрал тебя первой женой, — заявила Айма.

Мирина посмотрела на валганку, сдавливая чашу крепче. Айма чуть придвинулась. Мирину окутал запах цветочный, резкий. Вновь затошнило.

Наложница продолжила:

— Ты, должно быть, понимаешь, какая это честь. Каждая из нас… — посмотрела на Ведию, у той щеки так и полыхнули от робости. — …Каждая желает стать его женой, его хатан. Он выбрал тебя, но остаться первой очень непросто, — произнесла она, погладив любовно свою косу. — Тебя ведь в твоем княжестве учили, как доставлять удовольствие своему хозяину?

От откровенных речей валганки к лицу Мирины прихлынул жар, но княжна быстро взяла себя в руки. Опустила чашу, отставив на прикроватный столик, тоже склонилась близко, так что зрачки черные валганки сузились хищно, произнесла:

— Меня учили, как любить.

Наложница застыла. Мирина пронаблюдала, как в колодцах глаз ее залегли льдины.

— Вот, — вскинула запястье Айма, открывая взгляду обручье массивное, усыпанное камнями драгоценными, — его мне вчера подарил хан, — в глазах кошачьих замерцали багряные блики, исходящие от украшения.

Мирина и дышать забыла, не нашлась, чем ответить на подоплеку наложницы.

— Что вы тут расшумелись? — незнакомый женский голос раздался с правой стороны.

Айма быстро одернула руку, уставившись в дверной проем. Мирина обернулась и напоролась на строгий взгляд женщины, устремленный в наложницу. Валганка средних лет, ростом невысокая, но красивый головной убор, расшитый бисером да серебряными круглыми пластинками, прибавлял величественности. Мирина знала, что только замужние валганки носили такое богатое убранство. Одежда тоже непростая: кафтан из тонкой парчи, также расшитый пестрыми нитями, на груди подвеска массивная, подрагивали на ней бусины. Больше всего изумили глаза женщины — не проницательно-черные, как у всех валганов, а солнечные, мягкого оливкового оттенка.

— Разбудила княжну, Айма! — набросилась на девушку, да та и ухом не повела.

— Я уже сама проснулась, — вмешалась Мирина. Недоставало еще выслушивать, как вошедшая гостья отчитывать ее возьмется.

Княжна сбросила с себя тонкое покрывало — жарко. Хорошо, что хоть полог открыли, сквозняк легкий изредка да пролетал.

Айма быстро подобралась с прикроватной лавки, кинув на Мирину немой взгляд, вернулась к прежнему делу. И что хотела наложница хана — сдружиться ли, уязвить ли острее? Хотя последнее все же удалось ей больше. О том, что у хана имеется цветник девиц, Мирина успела позабыть, хотя не раз доводилось наблюдать, как ублажали они его, но тогда княжне безразлично то было, даже на руку, потому как хан оставлял в покое, пусть ненадолго. Припомнилась вдруг последняя стычка с Лавьей, когда Мирина очередной раз возвращалась от Вихсара, ее палящий ревностный взгляд. Поджидала она за углом так порой часто, весь свой яд изливала. Мирина повела плечом от нечаянных смутных воспоминаний. Как бы там ни было, а скверно сделалось на душе от того, что Айма эту ночь с ханом провела. Княжна прочь отринула тягостные мысли, но горькая досада, признаться, осела в груди. Хотя с чего бы? Мирина нахмурилась, головой тряхнула, отгоняя горечь.

— Как ты себя чувствуешь, Сугар? — вдруг спросила участливо валганка, напоминая о себе.

Она приблизилась и внезапно подбородка коснулась, вынуждая посмотреть вверх. Мирина оторопела под окутывающим взглядом женщины, ощущая тепло пальцев, улавливая запах тонкий, кажется, яблони дикой.

Краем зрения Мирина приметила, как в остальной половине шатра другие девушки начали заглядывать — всем, верно, любопытно было посмотреть на воличанку, которую хан выбрал в жены, но только никто не осмелился войти, кроме этой женщины, по-видимому, той самой Турай, о которой успела упомянуть Айма.

— Уже лучше, — ответила.

Валганка убрала руку, обернулась на притихших наложниц, резким кивком на уличную дверь указала. Ведия вмиг поднялась, не прекословя старшей, покинула стан. А вот Айма недовольно поморщилась в ответ, но все же нехотя да поднялась. Откинув за спину косы гладкие, прошествовала плавной походкой — только заглядывайся. Ревность кольнула ненароком, зля еще больше. Закипело внутри негодование на саму себя, да ничего княжна поделать с собой не могла.

После того как ушли наложницы, сразу просторно стало и легко, даже выдох облегчения невольно вырвался из груди.

— Садагат сказала, что ты отдыхаешь, мы старались не сильно шуметь. Ох, я совсем забыла представиться, меня зовут Турай.

Признаться, Мирина и не ожидала что жена Угдэя, вполне приятной молодой женщиной окажется.

— Мне уже сказали, — отозвалась Мирина, скованно. Взгляд теплых оливковых глаз немного стеснял. Все равно она — княжна из Ровицы и пленница бывшая — здесь чужая, как ни пытайся, а помнить будешь.

— Пока есть время, я расскажу тебе о наших обычаях, — улыбнулась еще шире Турай, словно это правда не имело никакого значения. Грохот, донесшийся из другой стороны шатра, прервал валганку. Она, недолго думая, развернулась, прошла к двери, быстро опустила полог, отгораживаясь от лишнего внимания.

— Завтра времени на то, чтобы поговорить спокойно, совсем не будет, — вернулась она к разговору. — Все заняты будут подготовкой, суета поднимется такая, что не успеешь оглянуться, как вечер настанет. Хан решил настоящий пир затеять, — с торжеством в голосе, оповестила она…

Мирина вновь отвела взгляд, не зная, что ответить.

— …Не волнуйся только, — поспешила утешить Турай. — Я буду всегда рядом, — женщина прошла к очагу, принялась расхаживать по кругу, совершая маленькие шажочки, так и мелькали из-под края платья носы красных сапожек, едва слышно позвякивали украшенные концы пояса — подвески кованные. — Я полагаю, что наш родовой свадебный обряд не сильно разнится от ваших обычаев. С раннего утра к нареченной приходят все ближние женщины, они наряжают невесту, распевают песни, позже выводят к алтарю, где будет ждать жених. Старшие мужи подносят богам дары, высшие силы соединяют новобрачных узами. После справляют пир до заката. Но и там расслабляться не стоит — наступает самый жар торжества и подходит важное время для… Мужчины и женщины, — на последних словах Турай сделала передышку. — Жену провожают в уединенное место, а следом муж уходит к ней.

С каждым произнесенным словом сдавливалось все внутри, щеки вновь загорелись — жгло смущение. Мирина опустила ресницы, отклоняя взор от Турай. Сердце сбивчиво заколотилось в волнующем предчувствии.

«Ведь скоро это случиться. Желает ли того?».

Да ведь ее тут никто не спрашивает. А если бы спросили, смогла бы ответить? Все это в голове не укладывалось, в сердце не вмещалось. Все спуталось.

Прохладные пальцы Турай вдруг накрыли ее руку, сжали чуть, прогоняя метания.

— Я все о тебе знаю, Мирина. Понимаю, как волнуешься, но тебе нужно быть стойкой. Он избрал тебя, ты должна это… — валганка споткнулась на слове, но тут же нашлась: —…должна это оценить.

Мирина не пошевелилась. Не хотела, чтобы Турай видела сейчас ее глаза, не хотела казаться для других слишком уязвимой. Не привыкшая она плакаться. И доверяться, наверное, тоже. И снова воспоминания об Арьяне хлынули невольно. Где-то в глубине души все же таила надежду свидеться еще с ним. Ведь во сне явился неслучайно, верно, тоже мыслит о ней, иначе как объяснить эту незримую связь.

Турай стояла, затихнув давно, наблюдала за княжной. Показалось, что в этот миг валганка видит насквозь ее, видит все помыслы о другом мужчине.

Очнувшись, Турай выпустила пальцы княжны и отошла.

— Я буду здесь, в той части шатра, где главный очаг, если что понадобится — зови, — Турай улыбнулась ласково и тоже поспешила уйти, думая о чем-то своем.

Оставшись одна, Мирина погрузилась в тьишину, плотную, глухую. Поднялась с коровати, прошла к уличной двери, выглянула. Саолнце жгло траву и лысую, местами ввытоптанную людьми землю. Все еще тянуло сыростью после двухдневного дождя, оседал на язык прогоркший вкус влажной выделанной кожи. По двору, огороженного вокруг деревянного шатра высоким плетнем, трудились женщины и девушки: одни подметали, другие стаскивали в шатер ковры и полотнища. Турай говорила правду — и в самом деле готовили лагерь к торжеству: прямо за оградой мужчины воздвигали столбы, сооружая, видно, будущее ворота, через которые она выйдет к алтарю совсем скоро. Шумели где-то дети, протяжно ревели волы на лугах. Мирина подняла голову, щуря глаза от ослепительного яркого неба, бездонного и прохладного, омывающего свежестью с головы до ног. Ни единого облачка на нем.

«А ведь вчера воличани праздновали день плодородия», — вспомнила.

Некоторые из валганок заметили стоявшую в тени княжну, теперь посматривали в ее сторону. Мирина отступила. Нет, сегодня наружу не покажется. Вернувшись внутрь, поняла, что заняться ныне и нечем было, тогда как другие заняты делом. Она все слушала, как за пологом разговаривают женщины, различила и голос Турай. Айма и Ведия больше не появлялись. И хорошо. Мирина плечами повела, вспоминая бесстыдные глаза наложницы. И мысль о том, что та вылезла из постели хана, тяготили все же.

К вечеру вернулась Немея, и снова с полным подносом еды. На этот раз выпеченную на углях птицу и свежий хлеб, пахнущей так сладко, что в животе невольно свело. И сама от себя не ожидала, как съела все до крошки, запив пряным, горьковатым, похожим по вкусу на квас питьем. Делала глотки прямо из горла глиняного кувшина, обхватив его пузатые края руками. Немея с улыбкой на устах забрала кувшин, когда Мирина вдоволь напилась и наелась.

После того, как Немея покинула шатер унося посуду, вечерняя стынь поползла по полу холодный сквозняком. Мирина ноги подобрала на постель и, прислонившись спиной к стенке, погладила перекинутые через плечо правое волосы — сегодня даже не заплетала их, и в рубахе простой весь день. Даже под вечер женщины расходиться не думали, все шумели за стенкой тонкой, хлопоча над чем-то, верно, и ночевать будут здесь. Мирина прикрыла ресницы, слушая их. Хан так и не пришел к ней за целый день, уж кого она ныне не встречала из гостей, хотя чувствовала его присутствие рядом. Да и не знала, желает ли его видеть, все вспоминала взгляд его черных глаз. Все больше молчал он в пути, не заговаривал с ней, а как ладья примкнула носом к берегу да как пришел в палатку справиться о здоровье — и вовсе больше не видела его среди воинов.

Холодная ночь стала наползать на лагерь, погружая Мирину в полумрак. Пришла Ведия с охапкой сухих дров, разожгла быстро очаг, с княжной не заговаривала, робела, все взгляд опускала. По шатру сразу полился душок теплый, и запах смоляной густой наполнил укрытие, окутал, утешил, и так уютно стало и хорошо, что Мирину с головой накрыло ощущение, будто в княжеских родных хоромах она.

Стемнело быстро. Заплясали буйно от разгоравшегося костра отсветы золотистые, окаймляя все занавесы и стены. Вернулась Турай. Она попросила с ней пройти к главному очагу. Мирину хоть и взяло волнение, но поднялась, за ней последовав.

Войдя в другую половину стана, даже дыхание задержала от открывшейся глазам красоты, и удивляясь тому, какое богатство и убранство царило кругом. Недаром валганки здесь весь день трудились. Пол здесь был деревянный, устланный коврами расписными, яркими, посередине из камней выложен очаг круглый, он тоже горел, наполняя помещение теплом и светом мягким и обволакивающим. Под занавесами тканными — тонкими кисейными и тяжелыми бархатными — подвязанные за столбы золотистыми кручеными веревками стояли столики с красивой посудой, и кругом подушки, шкуры, у самых стен — скамьи и сундуки. Несколько женщин все еще суетились в дальнем углу, расставляя утварь. Турай повела Мирину дальше, в другу часть шатра, отгороженную плотными занавесом. За ней тоже сочился свет.

Мирина оказалась в густо освещенном отведенном, как оказалась, для купания месте. О том явно говорила высокая деревянная бадья, стоявшая посередине.

Валганка, подобрав со скамьи рушник, закинув себе за плечо, к Мирине приблизилась. Помогла стянуть с нее свободную рубаху. Турай поддержала, когда княжна вглубь опустилась плавно. Горячая вода обняла до самой груди. Мирина села на дно, вытянув ноги — настолько большая оказалась бадья. Турай же быстро смочила волосы девушки, влив на них что-то густое, пахнувшее сладко цветами.

— У тебя такие красивые волосы, Сугар, — умиротворенно проговорила валганка, вылив на голову ковш подогретой воды, мягко увлажняя пряди, втирая в кожу волос благовония. Полог вдруг приоткрылся, и внутрь скользнула Ведия, принося широкий лоскут полотна. Положив его на скамью, она тут же ушла. Мирина, проводив ее задумчивым взглядом, поинтересовалась у женщины:

— Что означает имя «Сугар»?

Почувствовала, как Турай улыбается — валганка медлила с ответом. И такая тишина пролилась, что Мирина некоторое время слушала собственное дыхание, ощущая, как пальцы заботливые ворошили волосы, вымывая остатки мыльной воды. Мирина затаила дыхание, когда ощутила веяние сквозняка и на миг дрогнули занавесы, а потом не услышала, а испытала тяжелые шаги. Прикрыла руками грудь, уставившись на дверь.

Нагнувшись под пологом, вошел Вихсар. Вся кровь к лицу так и прихлынула, когда глаза хана застыли на девушке, вводя в еще большее оцепенение. Турай отложила щетку и, скинув с плеча рушник, приклонив голову, вышла прочь. И остановить бы, но Мирина и слов не могла из себя выронить, сжало их в горле, как и все тело сковало. И так тесно сделалось, что Мирина готова была сквозь землю провалиться, только бы отгородится от этого напряженного, как глыба, мужчины, плавясь под его горячим, будто само степное солнце, взглядом.

Воздух, казалось, задребезжал от напряженного молчания. Появление Вихсара застало врасплох. Мирина, опомнившись, сбросив оцепенение, поднялась, да видно слишком резво — вода всплеснула из дубовой бадьи, пролилась на пол и рубаху, что лежала рядом на скамье. Княжна потянулась за полотном, чтобы прикрыться, но ее опередил Вихсар. Соприкоснулись ее влажная рука с его сильной, загорелой и красивой.

— Не торопись, — проговорил успокаивающе хан, развернув полотно.

От Мирины не ушло, как взгляд мужчины скользнул по стану, так, что мурашки хлынули по коже. Конечно, он знал ее и такой, но с тех пор прошло много времени, и смущение все же одолело жуткое. Хан подступил, и Мирина развернулась спиной, позволяя накрыть ее. Только ничего не последовало. Вихсар отчего-то медлил. Сейчас он волен всякое сделать. Сжалось все внутри комом, когда его горячая ладонь внезапно на влажный живот легла. Мирина затаилась, сама не своя от ожидания тревожного.

«Сейчас ничего не стоит ему на лавку уложить да подмять под себя».

Будто ощутив ее волнение, Вихсар, перехватил ее под грудью вытащил с легкостью из бадьи, опустил на пол, только под ногами Мирина не ощутила опоры, будто в вязкую трясину погрузилась, так бы и повалилась, если бы не поддерживали сильные надежные руки. Мирина не слышала ничего, кроме опаляющего дыхания Вихсара на своей шее — оно прокатывалось рвано по коже, обволакивая. Одновременно ощущала спиной, как твердая грудь поднимается во вдохе и опадает тяжело. Он будто раздумывал: отпустить или нет, да только прижал к своему телу теснее. Мирина смутилась еще гуще, когда почувствовала, как в поясницу упирается набухшая плоть. В глазах потемнело от ощущения его едва сдерживаемого напряжения и желания. И сама не понимала, отчего так взяло волнение, тугой волной пронесшееся по телу, отяжеляя.

— Слово свое не сдержишь, — выдохнула, накрывая его руку своей, силясь отстраниться.

Плечо опалил выдох хана. Мирина качнулась, и ресницы сами собой прикрылись от томления внезапного, когда руки настойчиво к бедрам скользнули. Может, просто устала за сегодня от ожидания долгого, от грядущей неизвестности, к тому же и запахи густые разморили, делая ее мягкой, податливой куклой тряпичной. Руки хана тем временем вверх поднялись — наполнились ладони грудями упругими. Он сжал, приподнимая их и вместе сводя. Мирина откинула голову назад, найдя опору на левом плече хана. Края его горячих губ скользнули по скуле, собирая с кожи капли. Мирина повернула голову, чтобы поймать их, да в подбородок уткнулась — ничего не дождалась, а следом исчезли руки, что только что ласкали и сжимали жадно. Вихсар отступил так быстро, что едва на ногах устояла. Княжна покачнулась, руками себя обхватив, а следом на плечи легло сухое полотно, длинное — до пят скрыло. И только вздрогнула, в себя приходя, как Вихсар на руки ее поднял, резко от земли оторвав.

Твердые уверенные шаги — и они оба оказались в другой половине.

Немея, что сидела у очага, вороша угли, с испуга вскочила на ноги, да поняв, что к чему, загорелась румянцем, отложила кочергу, юркнула за дверь. Вихсар прошел к ложу, опустил ношу на постель, но только уходить не спешил, закутав плотнее в ткань, склонился скалой черной. Темные волосы густые, почти до плеч, скользнули, огладив щеку Мирины. В глазах смоляных, что оказались так близко, тонули отсветы огней, грозя погаснуть совсем, поглотить княжну. Его близость и жар тела Мирина остро ощущала через влажную ткань.

И все же взгляд Вихсара спокойный, не было в них той буйной страсти, с какой смотрел на нее весь их долгий путь, стоило ей попасть в поле его внимания. И уколола внезапно досада, да так лихо, что и справиться с распиравшими в клочья чувствами выше ее сил. Да что же такое? Ревность прокралась к сердцу, как не прячь от себя и не гони. Вчера хан другой ласки дарил и смотрел на другую.

— Я уже нарушил данные себе обещания. Я должен был наказать тебя за побег, — заговорил он. — Взять с болью, — он опустил взгляд, — взять тебя прямо здесь и сейчас.

Мирина опустила ресницы, ощущая, как лицо заливает жаром, а губы набухают краской. Ее еще потряхивало от близости валгана и касаний.

— Я не могу принять уклад, чуждый мне, — проговорила хрипло, смотря неотрывно на очертание его губ.

— Можешь, — выдохнул Вихсар, склоняясь еще ближе, жесткая щетина царапнула щеку, — если попытаешь принять меня. С каждым разом убеждаюсь, что ты этого хочешь.

Хотелось кричать о том, что в ее сердце нет места для него и не будет никогда. Но порыв этот вдруг оборвался нитью тонкой — этот мужчина уже давно внутри нее. От чувств заполненности даже задохнулась, жадно вбирая в себя его запах, такой знакомый и чужой одновременно. Мирина посмотрела на его руки, загорелые, оплетенные узором вен. Против воли поднялось необоримое желание, чтобы эти руки на ее теле оказались, ласкали и сжимали, утешили, давали защиту и надежность, которое она получала, стоило оказаться в его окружении. Да пусть даже боль, лишь бы унять эту бурю.

Вихсар не шевелился, и Мирине не хотелось, чтобы он ушел. Не так скоро. И горела от стыда собственных желаний. Потянуло невыносимо коснуться его, провести кончиками пальцев по огрубевшей от ветра кожи, припасть к губам. Мирина опомнилась позже, когда поняла, что совершает это, прикоснулась пальцами его кисти, провела по выпирающим венам, понимая, что не может и не хочет останавливаться.

Вихсар перехватил ее руку, сплетая ее пальцы со своими, чуть сжимая. Бросило в дрожь от ощущения, как настойчиво и чувственно припадают его губы к тонкой нежной коже шеи, скользят к уху, вбирают и прикусывают мочку уха. Стены поплыли и потолок, когда она запрокинула голову. Горячая волна окатила все тело, сбивая дыхание, занемело где-то в глубине живота томление, разнеслось меж бедер тяжестью. Сердце Вихсара гулко забилось, и от каждого удара внутри нее что-то рвалось, падало в темноту бессилия, но руки Вихсара держали крепко — они не отпустят, теперь уже нет. Это Мирина ощутила так явственно, что невольно с губ вздох сорвался.

— Сугар, — услышала она его голос какой-то сдавленный, надломленный, волнующий.

Она обхватила его сильную шею, полотно соскользнуло с плеч, будто вторая кожа мокрым комом упало на постель, обнажая ее всю. Прохлада, как перья лебяжьи, мягко огладили плечи и спину. Вихсар обхватил ее лицо ладонью, заставляя взглянуть на него. Мирина через сгустившийся туман видела, как неистово бурлят отблески очага под тенями ресниц хана, опрокинулась в неведанную глубину. Он припал губами к ее устам, впиваясь в медленном тягучем поцелуе. Никогда ее так не целовал — упоительно, сочно, мягко. Издав грудной стон, Вихсар навис, вынуждая опрокинуться на постель. Нагая и совершенно беззащитная рядом с ним Мирина раскрылась, ощущая собой его твердое, напряженное тело.

Сквозь вату дурмана не сразу ощутила, как хан окаменел весь, но тут же до нее донеслись посторонние голоса, жестко выдергивая из неги и возбуждения, что успело опутать ее плотным одеялом. Черты лица Вихсара в тени свисающих на лицо прядей волос заострились. Он отстранился, и за долю до того, как войти внутрь Ведии, подхватил полотно, прикрыл княжну.

Наложница растерянно пригнула голову.

— Великий хан, Угдэй-бий требует тебя немедленно.

Сердце запрыгало бешено. Мирина скомкала на груди полотно, прислушалась к разговору снаружи. Вихсар поднялся, бросив протяжный взгляд, не сказав ни слова, вышел.

Глава 5

Сборы неумолимо затянулись еще на один день. Как и обещал Ерислав — собрал он добрую сотню. Многие из весей пришли, а потому ратному делу не шибко натасканы, пришлось разъяснять долго что и как. Зато все крепки телом, и гибки, что булатная сталь, рослы — таким и меч не нужен. Только и оставалось удивляться, как княжич так быстро сумел витязей собрать. Много времени отняло и то, что каждому нужно было подобрать браню по телу — за один день невозможно, тут месяцы нужны, а то целые годы, чтобы сроднится с оружием, чтобы как продолжение тебя оно стало. Потому устроили хоть какие, но поединки, что затянулись еще на целые полдня, да так мужики увлеклись — до самой зари силой мерились бы. Под пеплом солнца полуденного на ристалище, ставшем таким людном, что не протолкнуться, пыль подняли такую, что свербело в горле, оседала она на кожу, покрывшуюся испариной, потому обливались водой ведрами прямо на дворе. Арьян напряженно наблюдал, как два бугая, скрестив стали, сошлись нос к носу, покружили, как волки молодые, глазами яростными сверля друг друга, да назад ринулись, чтобы сызнова силой ударить, рубануть, подсечь, да ни один из них не уступал, бил с упрямством вола.

— Хороши, — скрестил Ерислав мускулистые руки на груди, наблюдая за разгоравшимся не на шутку боем.

Арьян, заметив движение в верхнем теремном яруса, перевел туда взгляд. Там, в глубине построек, стоял мужчина в богатом синем корзно, почти поседевший, с короткой пронизанной так же морозными нитями бородой медного отлива, что и у Ерислава — князь Гостивой, видно, не стерпел, вышел взглянуть на творящееся беспутство.

— Похоже, затея наша и твоему отцу не по сердцу.

Ерислав повернул голову туда, куда смотрел Арьян, и следом отвернулся, обратно устремляя взгляд на кружащих по ристалищу в атаке бойцов.

— Не птенцы гнездовые уже — и сами можем парить, — ответил княжич, хмурясь.

Видно, не раз затевал Гостивой разговор с сыновьями, да прока от того никакого не добился.

— Так что с княжной этой — Мириной Радонеговной из городища Ровицы? — вдруг спросил Ерислав, поворачиваясь. Арьян удивленно глаза на него вскинул — откуда узнал? — Такое-то не утаишь особо, — сузил глаза, хмыкнул.

— Это Данимир рассказал? — голос ненароком да прозвенел твердой сталью. Брат сует нос куда его не просят.

— Да какая разница, он или другой кто, — отозвался Ерислав.

Арьян не стал спорить.

— Ты, наверное, слышал, что у них в семье произошло. Княжна из дому убежала, а потом пропала на месяцы…

— Слыхивал, а как же.

— Я встретил ее в лагере валганов. Мирина пленницей была у хана Вихсара… Она сбежала с нами. Я хотел ее до Ровицы проводить, но не вышло, заминка случилась, нужно было возвращаться, отправил с людьми своими, а дома, как оказалось, ее уже ждали. Хан решил забрать ее в качестве своей невесты.

Ерислав озадаченно головой покачал.

— И кто же о судьбе ее так постарался?

— Мачеха дала согласие.

— А ты, значит, и в самом деле надумал Мирину невестой своей сделать?

— Надумал, — не стал уходить от ответа.

— Не шибко тебе везет с женщинами, Арьян, одна едва не загубила, другую украли, — усмехнулся Ерислав безоружно и горько.

— Не могу допустить, чтобы она осталась с ним.

Ерислав глянул искоса на княжича, хмыкнул еще громче, качнув головой.

— Ну что ж, дело твое. Нам главное — отстоять свое. Свои земли. Слишком надолго валганы засели на одном месте, пора и честь знать, а мы в этом деле им поможем.

И будто вторя его словам, толпа кметей взорвалась вскриками. Один из бойцов, сверженный противником, на земле лежал в пыли. Он встряхнул влажными светлыми волосами, очухиваясь от падения. Соратник прошел к нему, подал руку, помогая подняться, обнялись примиряюще и разошлись, а следом другая пара вышла.

На том княжичи и замолкли, продолжая наблюдать за сражением яростным. И как бы ни гнал от себя Арьян мысли о Мирине, все не мог отрешиться от них — казалось, чем дальше гнал, тем глубже проникали они в сердце.

«Чем дальше, тем больше дров», — сказал бы сейчас отец.

Выждав, когда последняя пара сразится, Зарислав дал команду в путь собираться. И почувствовалось, как волна возбужденности от предстоящего похода хлынула по толпе, горяча кровь. Отуманенные глаза мужчин неизбежным грядущим боем поблескивали по-волчьи. Для некоторых дорога в степь принесет славу, для других — достойную смерть. Она разделит племенные земли рекой крови. Станет началом ли новой вражды или положит конец старой — никто не сможет предсказать.

На дружинном дворе вскоре поднялось такое столпотворение, что Арьян едва отыскал Данимира и отрока своего Митко. Парень помог облачиться: стянул наручи и латы, поднес кольчугу, что опустилась на плечи привычной тяжестью, подал и начищенное оружие в кожаных ножнах. Снарядившись и поднявшись в стремя, Арьян единым взглядом окинул двор, полную кметями, да вдруг зацепился за девицу, дыхание пережало в горле, когда взглядом напоролся на взор Даны. Бледная и растерянная стояла она в тени у столба, устремляя взор на княжича. И солью осела вина за то, что так и не нашел в себе решимости попрощаться или хотя бы извиниться за содеянное. Признаться, и забыл о ней. А Дана, видно, после вчерашнего и не выходила из стана своего, родного брата даже провожать не спустилась. Арьян выдохнул. Воспоминания непрошенные ворвались в голову, и тесно сделалось в груди от того, как нехорошо вышло вчерашним вечером. Рад бы вернуться в то время и изменить все, он и другие слова бы ей сказал, отказал не так грубо, не так резко, а уж вдогонку бы и вовсе не кинулся. Какая оса его вчера укусила?

Ворота со скрипом раскрылись, и вся ватага оживилась разом. Первыми выехали княжичи Излуча, за ними рекой хлынули воины. Данимир вдруг развернул коня, назад потянул узду. Арьян проследил за ним, и сразу все ясно стало, когда брат к крыльцу подъехал, куда на порог высокий Люборада выбежала. Отвернувшись, Арьян натянул повод, поддел пятками черно-бурого скакуна, пустил к воротам, вскоре догнал и Данимир.

По большаку не погнали коней, а все вдоль стены крепостной, рва придерживаясь, а там выехали за окраину городища, минув вымоину, тянувшуюся от построек жилых. Поднимая пыль, что стелилась по земле в закатных лучах дымкой багряной, ватага устремилась к бескрайним лугам, только и видно было, как поблескивала сталь и кольчуга в багряных лучах, как плескались стяги и плащи, за конной дружиной тянулись хвостом и обозы из восьми телег, водруженные припасами, шатрами, оружием. С каждым вздохом воздух тяжелым свинцом опускался на плечи и плотнел от зноя. Сжимало горло, понуждая сердцу биться часто.

Солнце плавилось на окоеме, раскалялось докрасна, да хоть и медленно, но клонилось к земле, уже не палило так глаза — изредка стала накатывать и прохлада с низин влажных и лощин, принося желанную свежесть. Вскоре скрылись и последние редкие дворы, за перекатами холмов остался Излуч, а впереди показалась лента реки. Село солнце уже скоро, погружая в холодные тени травянистый луг и дружину, лишь только в небе сиреневыми мазками ложились на облака последние отсветы заходящего дня.

На закатном небосклоне одна за другой появлялись звезды. Как вовсе смерклось — остановились на ночлег, разбив лагерь неподалеку от русла. Возгорались костры на берегу, поползли по низинам дым и благоухание снеди.

Митко нарезал хлеба, разложил на рушнике, разлил княжичам медовухи душистой, вскоре и принесли сочных запеченных куропаток. И не успели друзья пустить по кругу братину да изречь богам благодарность за безветренный легкий путь, как началась в глубине лагеря толкотня. Арьян отставил чару, когда увидел приближавшегося с другого края становища Мечеслава.

— Что там? — приподнялся с подстилки и Ерислав.

— Еще добровольцы прибыли. Просятся в дружину. Векула с ними говорит, — Мечеслав окинул вопросительным взглядом княжичей.

Переглянувшись с братьями — близнецами, Арьян подобрался:

— Сходим, взглянем.

Последовали вместе за Мечеславом туда, куда, любопытствуя, один за другим подтягивались кмети. Данимир едва не присвистнул, когда завидел три дюжины[1] мужей, одетых отнюдь не в льняные косоворотки да порты, а снаряженых по ратному — с добротным оружием на поясках, в кожаной и стальной броне. Среди них Арьян сразу узнал Карая — княжича небольшого острога Лютич: рослый детина со смоляными бровями и такой же черной щетиной, виски выбриты, каштановый чуб падал на лоб, скрывая пронзительно синие глаза. Он тоже узнал Арьяна, обнажил ряд белых зубов, что блеснули на загорелом лице ярко, в глазах всполохнули огни, в руках — мощь.

— Возьмете? — кивнул он, не успел Арьян подступить.

Воличанские кмети разом затихли, расступаясь, пропуская княжича вперед. А он, взором обводя гурьбу прибывших, ответа давать не торопился.

— Ты бы хоть клич дал, — с какой-то обидой, и даже упреком, добавил Карай.

— Зов бы мог пустить, да время на то не было, — ответил Арьян.

— Экий ты нетерпеливый, княжич, — хмыкнул Карай.

— Я и не ожидал подмоги, — Арьян повернул голову, бросил взгляд на Ерислава и Заримира.

— Прошу к нашему костру, — отозвался тут же Ерислав, подал знак Векуле проводить остальных мужчин в стан да места всем найти.

Вернулись к кострищу, сотрапезничали в большом кругу. Разговоры вели до самой глубокой ночи о враге общем, о том, как Карай догонял дружину от самого Явлича. А потом и поутихли, укладываясь боками к огню. Но Арьяну не спалось совершенно — думал обо всем и не находил покоя. И вроде начал забываться, но не успел впасть в дрему, как нужно было уже вставать, да и усиливающийся гул пробуждавшегося лагеря не дал долго разлеживаться, кутаясь в шкуры и дыша влажным, напитанным сладким ароматом клевера и росой воздухом. Рассветало медленно, из-за окоема неспешно поднималось слепящее золотоглавый Хорс[2] постепенно согревая землю и высушивая росу. Поутренничав, засобирались. Арьян видел, как заметно прибавилась ватага, вереницами тянувшаяся по долу. Распогоживалось резво, но на этот раз облака белые потянулись с окоема, и ветер беглый приносил свежеть и холодок — не изнывая от жары идти было легче, потому уже к вечеру луговины начали сменяться лесом — сперва редким березовым молодняком, но с каждой верстой он сгущался, и вскоре конные углубились под смолистый промозглый еловый покров. Ночевать привелось в лесу, назначив строгий дозор.

Следующие день пролетел стремительно, а как начало оскудевать разнотравье и становилась каменистой и пустынной местность — засеребрила вдали долгожданная река Вель.

Арьян скривился, ладонь прижав к боку — закололо неожиданно, хоть княжич и давно забыл о ране. Внутри словно колючий ком связывался, перетягивая грудь в дурном предчувствии. Пускай и до места — Вершуха — оставалось всего треть дня пути, воины насторожились, держась скопом, хранили молчание да разглядывали места здешние. Но опасаться было нечего — никто их встречать не спешил.

— Может, оно миром все обойдется, — услышал Арьян голос Ерислава — тот с Караем разговаривал.

Арьян отвернулся и вновь обратил взор к окоему, где небо голубое встречалось с нагорьем, затуманенным сизой дымкой. Задумался. Хотел ли он, вообще, мира? В первый раз наведались они к валганам, движимые не дружескими помыслами — хан Вихсар не отдаст Мирину, и разойтись по обоюдному договору не получится.

Закат близился, потому послали людей вперед, к реке, найти место подходящее, чтобы лагерь разбить не на один день. У русла воздух был не такой сухой и жесткий, как в открытой ветреной степи. А когда остановились на выбранном месте — послали людей и окрестность разведать, не поджидает ли где опасность, приказав — если и помают кого — не убивать. Через время потянуло отовсюду дымом, он плотным слоем окутал лагерь, пополз по спокойной глади воды, утекая вдаль. Когда окончательно расположились, воздвигнув шатры, подтянулись все княжичи к общему костру.

— Сперва надо на переговоры собраться, — предложил десятник Векула.

— Послать необходимо кого-то к хану, — добавил Мечеслав.

— Договориться встретиться где-то посередине.

Арьян, выслушав каждого, все больше хмурился, думая над тем, как лучше поступить, да десятник самым правым оказался — нужно условиться на месте, поговорить, разъяснить свои права. Из-за поднявшегося шума Арьян не сразу различил оклики стражников.

— Кажется, и не надо никого посылать, — отозвался Ерислав, вытягивая шею, всматриваясь в глубину лагеря, тоже уловив какое-то движение впереди.

К ним твердой поступью в окружение кметий шли трое валганов. Свет от костров выхватывал их смуглые различимо чужие лица, окаймляя высокие скулы, изгибы сабель, пласты брони, сковавшие мощные тела пришлых.

Данимир встал рядом с братом, встречая ночных гостей и весело ухмыляясь:

— Уже пронюхали.

— Ну, вот и поговорим, — подбоченился и Ерислав, вставая по правую сторону вместе с Заримиром и Караем.

Едва валганы приблизились, Арьян угадал Найира. Припомнил явственно, как этот самый посланец от хана, прибыв в Явлич, вынудил оставить Мирину в лесу и вернуться в город. По лопаткам прокатилась колючая зябь, окуная княжича не в слишком приятные воспоминания, и ясная картина, как застал Всеславу с гриднем в полутемной клети, против воли предстала обрывком воспоминания. И вновь остро кольнуло под ребрами, от злости перед глазами будто посыпались искры.

Валганы остановились в паре шагов от мужчин. Повисла тишина, наполненная дымом, молчаливо прорезаемая острыми, как лезвия, взглядами. Окружившие чужаков кмети, скованные напряжением, сжимали в кулаках рукояти, но никто не шевелился — приказа ослушаться никто не смел, разве только люди Карая — за них Арьян не мог наверняка заручиться. Пока что не мог.

Хищные глаза Найира сузились под меховой каймой островерхой шапки.

— Вот и снова свиделись, Найир, — поприветствовал его первым Арьян. — С чем пожаловал?

Валган приподнял подбородок, посмотрев надменно и с высока.

— Это мы хотели у тебя узнать, — ответил Найир, обводя накаленным взглядом собравшуюся толпу.

Арьян покачнулся, ощущая, как внутри вскипает ярость. Вспомнил, как тот ему зубы заговаривал, пока его великий хан княгиню обхаживал, выпрашивая Мирину.

— Передай хану, что пришел я за своим подарком, который он обещал мне еще три седмицы назад. А как отдаст ее, пусть собирается и уходит с этих земель…

Валган, видно, не понял о чем идет речь, чуть склонил голову набок, обдумывая сказанное.

— …А если, — продолжил княжич, — если не исполнит он своего обещания, — Арья приблизился и проговорил уже глуше, — сожгу.

В колодцах глаз Найира блеснул холодок. Валган ухмыльнулся дерзко в черные длинные усы.

— Я передам все, — ответил он тоже негромко, но твердо.

— Передай, — вмешался Ерислав, — а коли что, если пожелает, сам пусть приезжает, тут и поговорим. Но только пускай поторопится, а то бойцы у нас горячие, молодые, слишком порывистые. Набалуют еще что малость.

Найир придавил Ерислава свинцовым взглядом, раздувая ноздри, но смолчал. И такая тишина повисла, что слышно было как гудит огонь кострищ и трескаются сучья. Найир все же отступил, подавая своим людям знак уходить. Арьян кивнул Мечеславу, чтобы тот проследил. Кметь согласно моргнул и тоже мягко отступил, поспешив вглубь лагеря.

— Лихо ты его, — хлопнул похвально в ладони Ерислав. — Как ты думаешь, каков ответ будет? — спросил княжич, погладив короткую рыжую бороду, долго смотря в спины удалявшихся мужчин.

— Их гораздо меньше, чем нас, — отозвался вместо Арьяна Данимир, отлепляя взор от скрывшихся в толпе валганов.

— Хотелось бы верить в удачу, но валганы — очень опытные воины, — Арьян, повернулся к костру, выдохнул надсадно, уставившись в пламя и ощущая, как волны жара осушают лицо и грудь.

[1] Дюжина — мера, равная 12.

[2] Хорс — в славянской мифологии бог Солнца.

Глава 6

Вихсар, обнаженный по пояс, сидел на волчьих шкурах со скрещенными ногами в полном одиночестве, мягко окутаный теплым светом очага, что наполнял шатер пряным тягучим запахом можжевельника. Найир задерживался, и Вихсар терял терпение, порываясь послать вслед еще людей. Было ожидаемо, что воличи так просто не отступят, не отпустят княжну, и слух о том, что Арьян в поход собрался — подтвердился. Вихсар немедленно послал Найира в становище валганов, узнать, что нужно княжичу из Явлича, хоть и без того все ясно — он пришел за Мириной. Все это очень несвоевременно, но отступать хан не собирался, а уж тем более откладывать обряд. По словам дозорных, чужаков собралось под лихие две сотни. Его войско уступало войску Явлича. Вспомнил невольно отца, и тут же охватило дикое разочарование — он ощущал на языке его пресный вкус: хан Бивсар отказал в просьбе дать войско, а лучшие его воины остались лежать в лесу Ровицы.

Взгляд его безутешно блуждал по высокой костяной фигуре божества, опустился на алтарь, где были возложены дары: в кубке серебряном — сладкое вино, в чаше — фрукты. Вихсар втянул глубоко в себя сладкий аромат, невольно вспомнив, как совсем недавно сжимал Мирину в объятиях, вбирая жадно ее запах, ощущая на устах вкус ее губ. Требовательное желание поднялось из глубины, окатило горячей волной буйное возбуждение. Как же он хотел сейчас оказаться между ее стройных ног, проникнуть, ощутить себя в ней, погрузится в мягкое тепло ее лона, смотреть в родниковую прохладу глаз и вбирать с ее губ прерывистое дыхание, обрывки стонов…

Вихсар утомленно закрыл глаза, ощущая, как его покачивает от вихря чувств и изнуряющей жажды неутоленного желания. Он некоторое время слушал, как кровь тугим напором стучит в ушах, а дыхание становится неровным. Мысль о том, что Арьян доберется до княжны, оплетала терновыми стеблями его тело, острые шипы цапали и глубоко бороздили сердце и душу. Теперь, когда он узнал, что Мирина зачала от него ребенка, чувства стали острее и безжалостней. Он знал, что Сугар зачала от него, явственно ощутил это, когда застал ее обнаженной в воде. И ее запах влажной кожи, такой дурманный, глубокий, сбил напрочь всю его устойчивость.

«Почему знахарка не сказала этого сразу?» Тогда бы он прогнал прочь Айму и Ираду. Садагат ждала до утра, принеся ему эту весть с первыми лучами солнца. По словам ее, Мирина сама еще не ведает о том. А он не сдержался, пришел к княжне вечером — ноги сами привели его к ней, хоть дал себе обещание не появляться у невесты до обряда. И если бы их не прервали…

Вихсар, не желая того, вынырнул из задумчивости в полнившийся золотистым светом шатер, окутанный ночной тишью спящего лагеря. Открыл глаза, наблюдая за колыхавшимся густыми всполохами полымем, как оно дрожит неровным светом на коврах, тканевых занавесах, на костяном гладком лике божества. Вихсар разжал кулак: кованый оберег, нагретый до жара в его руке, попав под пламя очага, вспыхнул в ладони разящим светом, проливая на загорелую кожу хана холодные отсветы. Сугар носит в себе плод — его частичку, и он убьет любого, кто попытается завладеть ею. Всматриваясь в потемневшие прорези начертанных рун на железе, хан ощущал, как от разрозненных переполнявших чувств внутри начинает все бурлить, вскипать, скручиваясь в один-единственный ядовитый клубок — смятение.

За стеной послышался шум: голос Найир Вихсар различил сразу. Хан, расправив цепочку, продел через голову, потянулся за кафтаном. Полог откинулся, и внутрь вошел Угдэй. Вглядываясь в дымный полумрак, батыр молча прошел к очагу. За ним, снимая шапку, обнажив смоляную голову — Найир. Угдэй поглядел на хана тягостно, Найир — потерянно и остро. Просунув руки в рукава, Вихсар запахнулся, смотря на мужчин через рябящий полуседыми струйками дыма воздух.

— Их две сотни, — сел Найир подле вырытого в земле и выложенного камнем очага. Он продел руку в распахнутый ворот суба[1], вытер испарину на смуглой шее.

— Что они хотят?

— Княжичей там целая свора собралась, лагерь развели на берегу Вель. Братья Ерислав и Заримир из Излуча. Карай из Лютича. Но из них только княжич Арьян Вяжеславович говорил со мной, — не помедлил с ответом Найир. — Сказал, что приехал за своим подарком, который ты, хан, обещал ему еще три седмицы назад. А как отдашь, так чтобы уходил с этих земель подобру, или он сожжет наше становище.

Угдэй громко хмыкнул в черные усы:

— Княжич возомнил, что эти земли принадлежат ему? — спросил он, скорее, у самого себя.

Вихсар сосредоточил взгляд на жарких языках пламени, вспомнил их с княжичем ту первую встречу, которая и породила новый раздор, вспомнил, как угощал вином гостей, пригласил наложниц ублажить чужаков, говорил добрые речи. Тогда он не задумывался, что его гостеприимство и щедрость могут обернуться против него. Хан поднял взор на Угдэя — в глазах батыра плескался гнев, но валган усилием удерживал хладнокровие.

— Арьян приглашает тебя, великий хан, к себе в лагерь, — продолжил Найир, — он желает говорить с тобой.

Наверное, раньше Вихсар бы рассмеялся им в лицо, но теперь не до веселья — сковало железной хваткой опасение не за свою — за чужие жизни.

— Воличей хоть и много, но некоторые воины совершенно неподготовленные, другие, верно, и оружие держат впервые. Снарядили кузнецов да пахарей одних, — съязвил Найир.

— Недооценивать их не стоит, — огрызнулся в ответ Вихсар, распаляясь от такой дерзости отпрыска Вяжеслава. — Хорошо, я стану говорить с ними, но сначала будет обряд…

Угдэй даже вытянулся весь, порываясь осудить его решение.

— …Ты, Угдэй сейчас же начни поднимать воинов, — опередил его хан. — Ты, Найир, завтра к обеду поедешь обратно в лагерь воличей и скажешь княжичу Арьяну, что хан принимает его приглашение. Скажешь, что готов услышать его. Но уговорись на следующее утро у горы Верхуша.

— Может, разумнее отложить обряд, — перебил все же Угдэй. — Как бы они не нагрянули раньше.

Вихсар проколол его жестким взглядом.

— Ничего я не собираюсь откладывать — такова моя воля, Угдэй, — прошипел сквозь зубы Вихсар, хотя мысль о том, что женщин и детей после обряда нужно все же отправить в степь, укоренилась.

Батыры замолкли. Каждый ушел в свои хмурые думы. Да и сказать больше было нечего.

— Можете идти, — бросил Вихсар, усмиряя раздражение.

Найир, чуть склонив голову, поднялся, прошел к выходу, бронзовые бляшки на сапогах поблескивали под суконным длинным кафтаном. Угдэй, помедлив немного, тоже подобрался, поправляя широкий кожаный пояс.

— Кого в лагере будем оставлять? — спросил друг.

— Атлана, — Вихсар лег набок, вытягивая ноги, так и не подняв взгляда на батыра, всматриваясь в трепыхавшееся пламя огня.

Нельзя показывать свои внутренний надрыв, что возник в нем так некстати. Угдэй ушел. А земля, на которой хан лежал, на миг показалась жерлом костра, в которую он погрязал все сильнее, по телу катился удушливый дымный жар, покалывало кожу ладоней и стоп, сжимало горло. В голове возник вдруг тот тревожный сон, что стал являться к нему так часто. Бросило в пот от воспоминания того, когда Вихсар вот так лежал на жертвенном каменном алтаре и весь тлел.

«Чем обернется эта стычка — только одному всевидящему небесному оку Тенгри известно». И как теперь скинуть с себя эту поганую разъедающую душу тревогу? Вихсар стиснул зубы, щурил глаза на огонь и видел теперь только багряные всполохи. Он — младший сын Великого Хан Бивсара — не допустит, чтобы эта волчья свора воличей сломила его.

Вихсар, не найдя утешения, так и уснул у очага на меховой подстилке.

Разбудили его мягкие, почти беззвучные шаги. Он мгновенно пробудился, сознавая, кто его утренние гостьи и зачем они пришли — женщины принесли свадебную одежду.

Вихсар поднялся, скинув с себя всю одежду, прошел в другую часть шатра, где уже была приготовлена для омовения бадья. Погрузился в воду, пахнувшую травами, теми, которые придавали мужчине силы. Из наложниц хан оставил только Ведию, она и вымыла волосы и помогла перевязать рану. После и ее отправил заняться другими важными делами. К тому времени с улицы уже доносились звуки просыпавшегося лагеря. А вскоре загудели в шатре голоса собравшихся мужчин. Вихсар вышел к ним. В прорези, что были сегодня открыты для приглашения добрых духов и душ предков, вливались белесые лучи солнца, окутывая сидевших вокруг очага мужчин. Пришли все: Угдэй, Найир, Анталак, Бадгар и еще двое нукеров[1] — Гай и Токай. Они переговаривались, разливая в деревянные ритуальные чаши катак — отвар, пряно пахнущий гвоздикой и бадьяном — от злых духов. Завидев хана, каждый поприветствовал его, приглашая к очагу. Вихсар присоединился, принимая деревянную чашу, отпивая густо пахнущий напиток сладко-горький на вкус. Говорили о разном и только праздном, стараясь не упоминать о нависшей угрозе, вызывая расположение у богов, сохраняя священность утра, да совсем уж умолчать не выходило, обговорив коротко о том, что воины — какие есть в ауле — собраны и снаряжены.

Пока распивали не по одной чаши катака, подошло время и для сборов, а там уже скоро ехать за невестой, хоть та и была в ста шагах от жениха. Мужчины разошлись, оставив Вихсара, но стоило тем уйти, как бесшумно вошла Айма. Вихсар, затягивая тесьму на штанах, равнодушно скользнул по нежданной гостье взглядом, ощущая, как раздражение все же всплеснуло внутри. Подхватил куйнак[2], просунув голову через ворот — мягкость ткани легла на тело успокаивающей прохладой.

Айма растерялась было, не зная, как вести себя и чего ожидать, да тут же нашлась — бросилась за шелковой рубахой, подавая хану и скромно опустив взгляд. Вихсар принял его, отворачиваясь. Ощущая, что девушка все еще стоит за спиной в ожидании.

— Уходи, Айма.

— Хан, позволь помочь, — пролила просьбу елейным голосом девушка, потянувшись и за кафтаном.

Вихсар мгновенно перехватил ее руку, заметив на запястье подарок, который он вручил ей прошлой ночью.

— Мне не нужна помощь, не вынуждай меня повторять дважды.

Айма долго посмотрела на него. Несомненно, красива — молодая, с упругим телом, бархатными губами, сверкающим, как родник взглядом, она вызывала только плотское желание, она не проникала в душу, не волновала и не грела, как грела, разжигая целое пламя, Сугар, едва только помыслил о ней. А Айма? Стоит наложнице покинуть его постель, тут же забывал о ней. И нужно бы вернуть их обратно брату или, отдать в жены кому-нибудь из батыров. Айма будто прочла в его взгляде что-то, отступила, поджав губы, и, развернувшись, пошла прочь.

Оставшись в полном одиночестве, Вихсар облачившись в обрядовые многослойные одежды, подпоясался длинным кушаком, на котором по обычаю подвесил рог, ритуальный кинжал с изогнутой рукоятью, доставшийся ему от хана Бивсара. Хан, изъяв его из ножен, задумчиво осмотрел растительный узор на нем, широкое острое лезвие из дымчатой стали. Конечно, Вихсар должен получить благословения от родителей, но отец был сейчас далеко, как и братья, а матушка жила в сердце и, казалось, была согласна с любым его желанием.

Вихсар вложил его в ножны, выглянул в прорезь, щуря глаза на солнце. Огненный диск уже поднялся над бескрайней степью, затихло все в ожидании, даже птицы петь перестали. Внезапно послышался звон молота о железный щит, созывающий народ к священному огню, и поднимая в Вихсаре волну глухого волнения— это была первая его свадьба, первая и единственная — другой и не желал. За стенами шатра заслышались и голоса, и утренние хвалебные воспевания потянулись с холма. Вихсар мыслями вернулся к княжне — Мирине приходится сейчас куда страшнее, но он был спокоен за нее, ведь Садагат и Турай рядом. Невольно он представил ее в изумрудной длинной кадфе[3], ее глаза, полнившиеся утренней девственной прохладой, смотрят на него открыто…

Вихсар, одев шапку, вышел из шатра к ожидавшим его снаружи нукерам.

На улице оказалось прохладно, но воздух был настолько свеж и сладок, что невозможно и напиться им. Ослепительно-голубое небо бездной простиралось над головой, дул легкий ветерок, колыша стяги, ленты, вышитые рушники на столбах ворот. Не успел хан появиться, как раздались со всех сторон радостные возгласы приветствий собравшегося со всего аула народа. Священный огонь уже полыхал за высокой изгородью, и дым клубился в небо, расползаясь и сливаясь с его чистотой. Вокруг ограды на четыре стороны возвышались осиновые в три человеческих роста столба с вырезанными лицами — щелки глаз и прорезь губ, будто сами предки, сохраняя нерушимое покой, взирали в туманные дали, охраняя нынче всех людей и священнодействия, что вскоре произойдут здесь. Между истуканами протянуты шесты, на которых колыхались ткани и атласные ленты, позвякивали грозди монет. К этим воротам хан должен привести невесту.

Вихсар обвел толпу взглядом, наскакивая на настороженные взоры Угдэя и Найира, что ждали его чуть в стороне, держа под уздцы лоснящихся вороных жеребцов, украшенных цветастыми рушниками. Хан развернулся к ним, зашагал широко, вскочил в село подведенного к нему скакуна, пришпорил спесивого под бока, вместе со своими нукерами ринулся к шатру невесты.

***

— Остались только украшения, — Турай закрепила на затылке венец, сотканный из серебряных цепочек, украшенный камнями драгоценными, на лоб он ложился коваными листочками подвески, скрывая брови. К венцу по обе стороны цеплялись длинные невообразимо красивые височные украшения, спускавшиеся до самых плеч. На запястья женщина надела браслеты разной ширины и величины. Мирина бы их рассматривала вечность — так они притягивали взгляд, но перед глазами все плыло от волнения.

Спала она нынче плохо, можно сказать — совсем не спала, а пребывала в какой-то кисельной гуще. И снилось разное: то родные края, то обжигающая пустынная степь, и сама она все куда-то бежала и пряталась от кого-то, озиралась по сторонам, будто где-то притаилось что-то страшное, неведомое. То шла по следу Арьяна, то вдруг сбивалась с пути и оказывалась в дремучем лесу, где было холодно и сумрачно. От того встала она разбитой совершенно, а когда шатер наполнился посторонними, напоминая ей для чего они сегодня здесь — тут уж совсем подурнело, и снова накатила тошнота и вялость, и хотелось одного — закрыть глаза и оказаться где-нибудь в другом месте далеко-далеко отсюда, подальше от степи, от Вихсара. Но сегодня она станет его женой. Мирина ощутила это так явственно, что даже стены поплыли от волнения дикого.

Закончив, наконец, Турай накинула на голову тот изумрудного цвета платок, который Садагад оставила Мирине. Турай называла его кадфой. Все было княжне непривычно: и мягкая, почти невесомая обувь из кожи, и многослойные цветные одежды непривычного кроя, слишком просторного, свободного, с чуждой вышивкой. И между тем ощущала Мирина себя в них по-иному, необычно, и не сказать, что не нравилось ей это.

Закончив, Турай подвела княжну к стальному листу. Чувствуя на себе восхищенные взгляды помощниц, что затихли на скамьях, Мирина глянула на свое отражение, да так и застыла. Это была не она, и в тоже время черты голубоглазой девушки выдавали в ней княжну из Ровицы. И уж это точно был не сон, а самая настоящая Явь, где она выходила замуж за валганского хана. Мирина подняла руки, на которых тяжестью висели обручи, коснулась холодных массивных височных подвесок, погладила две туго сплетенные косы, падавшие тяжело по бедрам, концы которых были тоже украшали накосники-полумесяцы, чем-то напоминаашие лунницы. Турай подступила, поправив ниспадавшую по спине кадфу.

— От тебя глаз невозможно оторвать, Сугар, — голос женщины был взволнованный. — Тебе самой нравится?

Мирина посмотрела на валганку, взгляд той был до того искренний и участливый, да и столько добра сделала для нее жена Угдэя за это короткое время, что не ответить она не смогла.

— Да, нравится, — вернула взгляд на отражение, привыкая к себе новой.

Конечно, Турай не ведала обо всех ее душевных переживаниях и стенаниях. Если бы спросили ее, желает ли она этой свадьбы, то ответила бы не задумываясь, что тянет домой со страшной силой. Неизвестность пугала — она здесь совершенно чужая, эти люди другие, сможет ли она им довериться? Сжиться? Внутри от этих мыслей душу рвало в клочья.

Земля вдруг задрожала, будто по ней табун скачет, оказалось, и в самом деле так. С улицы послышался шум, ржание коней и веселые возгласы девиц, а еще мужские грудные голоса. Девушки разом повернулись на звук. В полог влетела всполошенная Ведия.

— Приехали. Хан приехал за невестой! — на одном дыхании выпалила она взволнованно.

Стены так и качнулись, Мирину будто с ног до головы окатили холодной водой, вся кровь отлила от лица и пальцы поледенели. И как бы ни пыталась сей же миг взять себя в руки — уж чего ей теперь страшится, столько пережила — а смятение и страх обуяли душу, сжав терновым стеблем.

— Немея, воды подай, — увидев бледноту княжны, приказала Турай, поддерживая за руку. — Все хорошо, — утешительно погладила по плечу. — Надо было все же Садагат попросить трав успокоительных заварить, но теперь той сейчас и некогда снадобье готовить.

— Не надо ничего, — выпустила из побелевших губ Мирина, слыша, как на улице поднялась настоящая сумятица — там явно что-то происходило.

Вернулась Немея, поднося ковш воды.

— Присядь, — попросила Турай, перехватывая ковш из рук девушки, вручила княжне.

Да только какой там пить — зуб на зуб не попадал. А как раздался уже в шатре мужской раскатистый голос, так и вовсе подпрыгнула на месте, едва ковш не выронив, чуть не облив нарядную одежду. Вот уж плоха была примета — воду расплескать, счастье. Хорошо — ловкая Турай поймала, отставив его от греха подальше. Хотя какое тут уж счастье…

— Не волнуйся так, — сжала она руку крепче.

Легко сказать, от волнения даже горло сжало, и голова не соображала совершенно. Мирина не разбирала, о чем они там сейчас за тонкой стенкой договариваются, но выходить отсюда ей ни за какие уговоры не хотелось.

— Посиди, немного, я сейчас, — Турай выпустила руку и вышла.

Мирина посмотрела ей вслед сама не своя. Ожидание затягивалось, и валганы все не затихали. Девушки разошлись каждый по своим делам, что раздали с самого утра старшие женщины. Из-под уличного полога густо падал утренний свет, вычерчивая на полу жемчужные блики. До слуха Мирины через звон в ушах стали пробираться голоса со двора. Княжна обратилась вся в слух, да из говора чужого не понимала ни слова, только отчего-то они были тревожные, беспокойные. Мирина, что хоть как-то унять волнение, поднялась со скамьи и бесшумно прошла по ковру — только позвякивали глухо украшения, чуть одернула занавес, выглядывая наружу.

Во внутреннем дворе собрались старшие женщины — жены, в повоях, нарядных одеждах, в украшениях, что на солнце мерцали празднично. Они продолжали обсуждать что-то, не замечая княжну. Так и не поняв ничего, Мирина уж хотела было назад вернуться, но одна из валганок вдруг указала куда-то в сторону, слух резанул знакомые слово «воличани», так отчетливо, что сердце зашлось. Мирина напряглась вся, скомкав в пальцах занавес, замерла, слушая дальше. Показалось, а может быть, и нет, проскользнуло из уст их имя — Арьян. Мирина сама не своя дернулась было потребовать ответ, да ее опередили — вернулась Турай. Вошла не одна, а вместе с другими несколькими замужними разных возрастов женщинами — их Мирина еще не видела.

— Сугар, что-то случилось? — Турай пошла к ней.

Мирина, сообразив быстро, отошла от двери.

— Душно тут, — отозвалась княжна.

Турай улыбнулась краями губ.

— Нам пора выходить. Хан ждет тебя, — протянув руки, накрыла княжну кадфой с головой.

Окутал сумрак. Мирину будто отделили от внешнего мира, погребли под покровом темноты. Сердце, пропустив удары, запрыгало бешено, и стало сразу жарко, хоть и пальцы рук по-прежнему оставались ледяные. Мирина слышала, как раскрылся занавес и женщины, взяв невесту под локти с обоих сторон, повели через весь шатер на улицу.

О чем говорили валганки во дворе? Хотя, конечно, догадаться несложно — видно, обсуждали ее — чужачку, которую хан пожелал назвать своей первой женой. Об этом ведь говорила и Айма. Но откуда знать им про Арьяна? Мирина беспомощно зажмурилась, сжав кулаки, задышала туго, и по движению воздуха и по тому как окутала ее тишина, поняла, что они вышли к воротам. Голос Вихсара прозвучал, как глухой раскат грома. Колени вовсе подогнулись, благо Турай продолжала поддерживать, не выпуская ни на миг ее руку — та верно чувствовала, как проняла ее дрожь, погладила утешительно. Другая валганка, что поддерживала ее с другой стороны, отозвалась на речь хана, и толпа разом грянула громким смехом. Они еще долго о чем-то переговаривались и вновь смеялись. Невольно, а желание узнать обо всем, зародилось внутри. Княжна сжала руку Турай и та, склонившись, объяснила:

— Выкуп состоялся, и хан теперь вправе забрать тебя с собой. Вы поедите к Огню, где вас ждет Садагат.

Турай замолкла. Мирина почувствовала всем нутром, что к ним приближался Висхар, ощутила его силу и мощь, от которой даже воздух задрожал, накрывая Мирину с головой латунной тяжестью. Потекли мгновения, растягиваясь в бесконечность. Она видела, как его взгляд скользил по ней, всматриваясь и испепеляя кадфу. Турай отпустила руку невесты, и тут же Мирина будто в пропасть ухнула, не почувствовав опоры — так закружилась голова, когда Вихсар скользнул по ее руке кончиками пальцев, таких сильных и нежных, так заботливо умевших касаться. Мирина закрыла глаза, благо, что не видел никто сейчас ее волнения дикого. Хана погладил ее руку ласково, чуть сжал пальцы.

— Такая холодная Сугар, — пророкотал его голос близко. И пусть смотрели сейчас все на них, а будто и не было рядом никого, только они вдвоем. — Пойдем, — он переплел ее пальцы со своими, увлек за собой: оставалось только довериться.

Мирина шла почти вслепую, видела только землю под ногами да носы своих кожаных сапожек. Отовсюду полились голоса женские и девичьи — затевали песню. Вихсар провел ее через ворота, и дальше по дороге — через постройки разные и шатры. Наконец, хан остановился, собрав концы кадфы, поднял, запрокидывая назад за спину княжны. Мирина часто поморгала от обилия света — даже глаза заболели. Хан спасительно заслонил собой от солнца, и княжна смогла вдохнуть свежий воздух, горячо ощущая кожей внимательный взгляд черных глаз Вихсара. Мирина подняла взгляд на мужчину в богатой одежде, вышитой по вороту, плечам и подолу. Загорелая кожа статного вождя валганов отливала медью, из-под шапки, отороченной мехом, свободно спадали темные блестящие с золотистым отливом волосы. Его сильная шея, широкие плечи, пояс, перетянутый широким кушаком, выделяли узкие бедра — обрядовая одежда только подчеркивала его совершенное тело. Мирина даже дыхание потеряла, понимая, насколько он красив. И от наблюдения того, что она стала самой великой его ценностью, душа утонула куда-то в глубину. А взгляд его пугал: боялась этого огня, этого буйства чувств, шторм, боялась отдаться ему полностью и погибнуть в нем.

Забили в нагары, выводя княжну из оцепенения. Вихсар так и не сказал ни слова — тех и не требовалось, повел невесту в сводчатые, смастеренные из тонких осин ворота, украшенные луговыми цветами, и только тут через туман в голове и круговерть Мирина смогла разглядеть целую толпу разодетых и вооруженных батыров, стоявших по обе стороны от входа, а за ними и остальных валган в праздничных нарядах. Возвышались над ними высокие столбы с вырезанными на них ликами, струился дым костра.

Вместе ступили по выстеленной пред ними дорожке из цветастых ковров, что тянулась к самому огню. Садагат встретила их. Знахарка тоже была нарядна: в шапке, похожий на повой, только с пришитыми в ряд мелкими монетами, по бокам спускались тканные полоски, вышитые бисером и украшенные на концах тонкими медными кольцами разных размеров, одета эта шапка была на белый платок, концы его обернуты вокруг шеи, расшитое платье из беленого льна, и на груди тяжелая мониста. Садагат одарила невесту теплой улыбкой, от которой на душе легче стало. Женщина приблизилась, велев молодоженам опуститься перед огнем на колени — отдали поклон. Потом им вручили караваи, их поочередно нужно было преподнести духу: сначала Вихсар, потом и Мирина возложили на костер. Другие мужчины, постарше, произнесли речь, видно, направленную высшим силам. А как закончили, Вихсар подступил и подхватим с легкостью Мирину на руки, понес, неспешно ступая вокруг костра. Она только и видела голубое небо, в которое поднимались клубы дыма, чувствуя силу и крепость рук хана. Пройдя три круга, видимо, для того, чтобы освятить союз, Вихсар, чуть помедлив, сжимая ее крепче, опустил все же невесту на землю. Дым костра на время окутал их, скрывая от глаз толпы, оставляя на языке терпкую горечь. Садагат подступила с чашей, в которую, макнув можжевеловый веник, окропила их водой, произнося какие-то слова, а быть может, напутствия. Закончив, Садагат остановилась перед Вихсаром, женщине пришлось задрать подбородок, чтобы смотреть тому глаза, губы ее улыбались, она что-то сказала. Вихсар долго смотрел на знахарку, потом чуть приклонил голову и ответил. Что именно — Мирина оставалась в неведении, но, судя по просиявшему лицу женщины, ответ угодил валганке. С одной стороны, Мирина и радовалась тому, что не понимала валгановского говора, но с другой — любопытство точило изнутри. Княжна уронила взгляд, когда Вихсар повернулся к ней.

— Пошли, Сугар, — ощутимой тяжестью ладонь Вихсара бережно легла на поясницу, и хан повел обратно к воротам.

И Мирину все еще потряхивало от волнения, хоть, по-видимому, все уже закончилось. Вот так: быстро и легко, только внутри легко не было. Теперь, выходя из святилища, впредь она звалась его Хатан — его женой. Ему кланялись, и Мирина сквозь дикое волнение и муть в голове видела улыбающиеся лица и полные радости глаза, и поняла, что кланялись и ей. Несмотря на то, что первая невеста хана чужих кровей и устоев — с его волей они согласны. Под веселый шум вышли в степь, где прямо под открытым небом были расставлены длинные столы, рядам жгли костры и повеяло пряностями — готовилась праздничная снедь.

Мужа и жену отвели в особое место, приготовленное для них во главе длинного стола под цветастыми тканными навесами, украшенными цветами и монетами. Шумное застолье и многочисленные напутствия на долгое время увлекли Мирину, что она и думать не могла ни о чем, кроме как наблюдать за пиршеством, с головой вовлекаясь во всеобщее веселье. Солнце покатилось к окоему. Распив не одну чару вина да браги, начали устраивать игрища: женщины шумели и танцевали, мужчины поднимались в седла и устраивали состязания. Мирина в присутствии хана пребывала все это время в напряжении, наблюдая краем глаза за ним, как сжимает он сильными пальцами чару, как припадает к ней устами. Он был тоже отчего-то весь напряжен и, казалось, насторожен и в то же время сидел спокойно, взирая на всех как бы издали. К нему то и дело подходил Угдэй и Бадгар и еще незнакомы Мирине ближники вождя, за шумом она не слышала, о чем те переговаривались, да если бы и слышала ничего бы не разобрала. А потом батыры и вовсе пропали из вида, и до самых сумерек Мирина их не видела. А Вихсар так и не принял участие ни в одном из состязаний, как и Мирину никто не тянул пуститься в пляски — тем и лучше. Верно, хан отдал такой приказ — кто знает? Не успела Мирина оглянуться, как край кола утонул за холмы, полились по равнине красно-бурые лучи, заливая аул багряным смогом.

Вихсар вдруг поднялся, покидаю Мирину, затерявшись где-то в толпе. Тревога, разродившаяся с самого утра, с новой силой всколыхнулась внутри. Мирина беспокойно блуждала взглядом по пирующим валганам, ища Немею или Ведию, но так и не выискала никого из них, будто сквозь землю провалились.

— Пошли за мной, Сугар.

Мирина аж вздрогнула — откуда взялась Турай? Но та и слова не дала сказать, потянула ее. Княжна поднялась с мягких подушек, да покачнулась — ноги занемели от сидения и волнение всплеснулось в груди, комом к горлу подступив. Но, подавив его, послушно направилась за валганкой, она повела уж теперь жену хана обратно в аул: стойбище пустовало — все теперь на лугу. Турай повернула в сторону шатра Вихсара. От ворот до самого дверного проема земля была выстелена коврами и мягкими подушками.

— Для чего это? — не сдержала любопытства, когда Турай подвела к дорожке.

— Для того, чтобы жизнь с мужем легкой, как облако была, и мягкой, как пух, постель, — ответила она задорно.

Мирина не стала больше ничего спрашивать, решив молчать — лучше, когда ничего не знаешь, легче. Но не успела она войти за порог, как и там поджидала неожиданность. Оказывается, ее внутри уже ожидали — посыпалось на нее горстями просо да серебряные и золотые монеты, женщины сыпали щедро да все приговаривали радостно что-то, но тут уж не сложно догадаться, что для богатой жизни. Турай поднесла питье Мирине, и та отпила, чувствуя сладкий вкус душистого меда, потом, забрав чашу, провела за тканевый полог. Мирина так и остолбенела, когда увидела за ней постель из меховых шкур. Она возвышалась до колен, смастеренная из тесовых досок — Мирина потянула в себя смолянистый сосновый дух вдруг представила себя в чаще лесной.

— Нам здесь теперь оставаться нельзя, — Мирина вздрогнула, позабыв о валганке, которая все еще стояла за спиной.

— Хорошо, — рассеянно ответила.

Турай улыбнулась коротко, больше не сказав ни слова, отошла за занавес, задернула его плотнее, оставив княжну в полутьме и одиночестве. Еще некоторое время Мирина слышала глухие полушепоты и смешки, а потом и они стихли — валганки покинули шатер. Мирина, будто сквозь вату, слышала собственное гулкое сердцебиение, шум в голове, биение нагар, обрывки все еще не утихавшего гуляния, веселые возгласы, бой в нагару, голос Садагат и Вихсара — они вспышками проносились в голове, закручиваясь в одно-единое биение.

Тяжесть дня разом навалилась на плечи. Мирина сложила руки, унимая дрожь, и огляделась лучше. Кроме ложа здесь висели на опорах зажженные глиняные светцы, они разбавляли полумрак золотисто медовым светом. Рядом стоял кувшин с водой и кубки, круглая расписная чаша с изюмом и курагой. Мирина протянула руку, погладив мягкий соболиный мех, источавший запах шалфея. Застыла, когда ткани будто вздрогнули, качнулись языки в светцах, и она сквозь гул услышала тихие шаги. Невольный выдох сорвался с губ, и дыхание исчезло из груди, а сердце заколотилась так, что норовило выскочить.

Тень Вихсара с каждым шагом наползала на занавес, рисуя очертания его тела все четче. Мирина опустила взгляд вниз, увидев в щели полога посверкивавшие бляшки на его сапогах.

Он приоткрыл одну сторону полога, пригибая голову под низкой перекладиной, вошел внутрь. Уже без шапки и ворот распахнут, взъерошены волосы, но взгляд неподвижно спокоен, как безветренный вечер. Мирине пришлось опереться ладонями в мягкую пастель, когда он приблизился, нависая, сбивая своей безудержной волей, не выпуская из-под тягучего взгляда, которым пленил и обездвижил.

Вихсар молча протянул руку, погладил сухой и горячей от рукояти сабли ладонью ее щеку, волнуя так, что потемнело в глазах, а сердце в груди всполошилось, забилось отчаянно, как испуганная птаха. Мирина опустила ресницы, когда Вихсар задумчиво тронул украшения, а потом не медля расстегнул на затылке венец, откладывая его в сторону. Его твердые движения не давали и повода думать, что он отступит. В каждом читалось власть — теперь она его по праву, и он пришел взять свое неотвратно. Подобрав длинные косы с плеч, хан пропустил их через ладони до самых концов, сдергивая подвески. Мирина, сглатывая подступивший ком, смотрела на него пристально: казалось, отведи она глаза — этот огненный вихрь обрушится на нее и сметет, сокрушит, раздавит.

Вихсар, вопреки ожиданиям, не торопился завладеть ею, опустился на колени, снимая с ее ног сапоги, поглаживая твердо ступни и икры — мурашки пошли по плечам. Мирина вспомнила наставления Турай: она должна развязать пояс хана. Потянулась, выполняя то, что было велено, хоть чувствовала лютую скованность и, наверное, волнение и страх. Пальцы не слушались, но княжна тщательно пыталась развязать тугой замысловатый узел сбоку, не оставляя попыток.

— Давай помогу, — проговорил Вихсар, и мягкость голоса, и спокойствие разжали крепкие тиски.

Справившись и размотав длинный тканный пояс, смотря ей в глаза, стал расстегивать ряд петель кафтана на своей широкой груди. Мирине отвернуться бы, да не могла, завороженная напряженным взглядом темных глаз, движением сильных рук. Он вновь поднялся с пола, чтобы скинуть с себя верхнюю одежду, следом за ними полетели сапоги — остался в одних шароварах и шелковой рубахе. В распахнутом вороте мерцала связка оберегов, на запястьях хана, так же, как и у нее, висели обручья, только куда более массивные и узор другой, Мирине не до того было — разбирать.

Вихсар вновь навис давящей гранитной скалой, опершись руками о края ложа, жадно завладел ее губами, лаская настойчиво, безудержно, оставляя пряный вкус на языке. Придерживая за спину, уложил Мирину на мягкую постель, покрывая поцелуями шею и грудь, собирав подол платья в кулаки, потянул вместе с исподнем, сдергивая, обнажая тело. Косы уж растрепались все, Вихсар распустил их совсем, пронизывая пальцами оттягивая, загребая пригоршнями, одновременно накрывая губы, не давая и передохнуть — такая буйная сила из него рвалась, сокрушая и неизбежно побеждая. Горящий взгляд огладил всю ее и, казалось, набросится зажмет в тиски, пронизав когтями орлиными, ворвется, но он продолжал смотреть, медленно проведя ладонью по талии, опуская руку, жадно обхватив пальцами бедро, проделав влажную дорожку от шеи к ложбинке меж грудей, прихватил губами завязавшийся в комок сосок. Чуть посасывая, смял потяжелевшие груди пальцами.

Мирина блаженно закрыла глаза, в животе разлилась тяжелая горячая волна, обдавая все тело негой, она загустела, собираясь между бедер, делая ее внутри влажной. Вихсар то мягко ласкал губами, то прикусывал горошины сосков, вызывая новую вспышку блаженства. Он отстранился, резко сорвав с себя рубаху — звякнули амулеты упав на загорелую покрытую темными волосками грудь, и Мирина так и задеревенела, увидев в них знакомый. Приподнялась на локти, чтобы рассмотреть, но не успела ничего и сделать, как Вихсар развязал тесьму штанов, сдернул с себя ткань, обнажая налившуюся силой плоть. Мирина стыдливо отвела взор, чувствуя, как вся кровь приливает к щекам — хоть и видела его таким не раз, а все не привыкнуть. Хан, обхватив ее затылок, вынудил смотреть на него. Дыша ей в губы тяжело и протяжно, склонившись, скользя краями губ по ее губам, успокаивая.

С того мига, когда она была в постели с ним, прошло много времени, но тело помнило его. Воспоминания, когда первые встретилась с Арьяном, ворвались неожиданно, пронзив и коробя, словно сухая вспышка молнии. Мирина задохнулась даже и, одеревенев вся, невольно сжала бедра — попытка оказалась напрасной.

— О чем ты думаешь, Сугар?

Спросил, но ответа не требовалось — он будто видел ее насквозь. Даже самая черная ночь, какой бы ни была пугающей, не шла в сравнения с чернотой глаз Вихсара — такой живой, полыхающей. Взор безвозвратно проникал в душу и сердце. Мирина так и не смогла ответить, окутанная терпким запахом Вихсара, объятая его жаром, чувствуя, как вся горит от прикосновений его могучего тела и безудержного возбуждения, и позабыла обо всем.

— Ты — моя, — проговорил охрипшим голосом. — Моя, никто тебя не заберет у меня, — прошептал, опаляя кожу у виска.

И так нестерпимо захотелось коснуться его, что руки занемели от напряжения. Мирина все же дотронулась до его щеки, уколола ладонь щетина. Она несмело погладила, запуская руку в волосы, убирая их с лица, пропустила через пальцы пряди, такие гладкие, густые.

Вихсар не прерывал, видно, опасался спугнуть. Они некоторое время так и лежали, сплетенные телами, дыша часто и глубоко, лаская друг друга. Мирина привыкала к нему снова, только на этот раз по-другому все, она не пленница для него, а жена. И вроде тот же он, беспощадный привыкший брать свое валгановский вождь, который подобрал ее в лесу и взял, едва прибыв в становище. Взял грубо, не заботясь о ней совсем, не задумываясь, кто она, не жалея. Он так же порывист, так же настойчив, он побеждал, проникая все глубже в душу, оседая на самое дно — он тот же, но уже другой для нее.

Мирина и сама не поняла, в какой миг впустила его в себя. Затаилась, когда твердью каменной он заполнил ее, туго проникая. Мирина отчаянно обняла его налитые, обожженные степным солнцем плечи, спасительно прильнув к нему всем телом, сотрясаясь от дикого волнения и новых ощущений, которые Вихсар дарил ей, а как нашла опору, впустила глубже. Поплыло все, завертелось, закачалось под сначала плавным скольжение, а потом твердыми толчками. Рвано дыша через раскрытые губы, Мирина цеплялась за него, ощущая под ладонями, как кожа спины становится влажной, и сама она от усилий уж покрылась испариной.

Вихсар задышал сбивчиво в шею: горячим комом катилось его дыхание, окутывая — мелкие завитки волос на шее Мирины становились мокрыми, облепляли. Скользнул губами по открытой для поцелуев белой шее княжны, и обхватив за бедра, притянув теснее, Вихсар задвигался быстрее, непрестанно проникая в лоно. Мирина, обхватив его взмокшую сильную шею, посмотрела в глаза, пока не потемнело все кругом, всхлипывая, запрокинула голову, отчаянно поддаваясь бедрами ему навстречу, пока всю ее не затопило теплой волной, разом отяжеляя тело, опрокидывая княжну в пропасть. Сотрясаясь под глубокими проникновениями, Мирина смотрела из-под потяжелевших от влаги ресниц в глаза Вихсара, наблюдая, как в черных безднах буйно зажигались костры, густо, жарко, а потом их заволокло — на лицо хана лег след сладострастной муки. Одновременно что-то горячее заполняло ее изнутри. Вихсар выпустил бедра, опершись мускулистыми руками по обе стороны княжны, продолжал неумолимо проникать до конца, наслаждаясь ее обессиленной влажной теплотой.

Мирина под его сокрушающими ласками дрожала вся: руки и ноги потяжелели и, казалось, не сдвинется и с места. Вихсар склонился еще ниже, амулеты легли ей на грудь прохладной тяжестью. Но все же нашла в себе силы и провела ладонями по тугим дрожащим от натуги буграм мышц рук и шеи.

Он закрыл глаза и остановился, уронив голову, приникнув к высушенным огненным дыханием губам. Оставаясь внутри, целовал проникновенно и нежно, смакуя ее губы, чуть прикусывая, собирая растекшуюся по телу блажь, потом покинул ее лоно. Мирина явственно почувствовала излишнюю влагу. Тело вновь приняло его, и семя его теперь внутри нее. Теперь ей не нужно было пить трав.

— Иди ко мне, — он лег рядом, притянул княжну к себе, укладывая на грудь утешающе, как маленькую девочку, повел ладонью по волосам. — Ты устала, Сугар, тебе нужно отдохнуть.

Мирина сбросив тяжесть, все же обняла его за пояс, чувствуя под ладонями ткань повязки, слышала, как сердце неровно колышется под его ребрами. Закрыла глаза, кровь шумела в голове, дрожь не отпускала, горячие объятия хана разнежили еще больше, и едва Мирина сомкнула глаза, как упала в пуховую перину сна, слыша его унимающееся дыхание уже на краю небытия.

[1] Суб — мужская рубаха.

[1] Нукер — умелые воины, всегда готовые к бою.

[2] Куйнак — мужская и женская рубаха, одевается сразу на голое тело и носится навыпуск.

[3] Кадфа — свадебный женский платок.

Глава 7

Небесное око слепило мятежно и холодно, выглядывая из-за окоема, взирая на вереницу всадников гневным прищуром старца, опаляя затянувшийся низкими тучами небосвод пепельным вересковым светом. Поднявшийся сухой ветер ревниво лохматил облака, разрывал их в клочья, трепал плащи гридней и гривы жеребцов, уносил прочь в пустынные дикие дали дым костров оставшегося позади лагеря, а еще обрывки слов и запах снеди — живой дух, которым покормится бескрайнее раздолье. Степь волновалась. Воины из десяти всадников во главе княжичей ехали молча. До Вершуха оставалось недолго — обогнуть излучину, пройти пологие курганы и выйти к уговоренному месту. Арьян вспомнил, как вчера вновь вернулся Найир с ответом от хана о том, что согласен он встретиться. Заримир и Карай остались в лагере.

«Булаты куском войлока начищать», — как усмехнулся тот, не обижаясь, что не взял его Ерислав с собой. Да и чем еще заняться в этой пустоши, на никем не обжитой земли, кроме как ласкать оружие в руках в ожидании лютой схватки, за одно и на нужный лад настроиться. Конечно, одни без подмоги не поехали — и позади еще дюжина лучников во главе Векулы. Прикроют на тот случай, если сеча развяжется — кто знает, до чего договорятся и во что встреча эта выльется.

— Сварог[1] ныне возмущен, — Ерислав напряженно поводил глазами по занимавшемуся рассветом простору. — Не к добру.

Арьян вновь глянул ввысь — только вчера было ведрено, а ныне и на дождь.

— Не нравится мне, что заставили ждать так долго, — намотал на кулак узду Ерислав — тревожился.

Арьян сохранял ледяную твердость, хоть это и давалось ему с трудом. Знать, что княжна рядом, но не иметь возможности поехать и забрать ее, вырвать из волчьей стаи, едва ли не на части разрывало: спал плохо, все думал о том, что станет говорить валгановскому вождю, ведь надеяться, что он добровольно отдаст Мирину было напрасно. Когда конные стали огибать неширокое скальное русло, пуская лошадей по высокому берегу, Арьян, поддев пятками соловой масти скакуна, поторопил отряд. Хотелось уж послушать хана, что ответит он на его требование — дать обещанный подарок. Не успели выехать за курганы, как показались валгановские нукеры в мехах и островерхих шапках, поблескивали холодно пластины брони, среди них имелись и лучники. Арьян насчитал с десяток. Приостановив коня, издалека напряженно вглядывался в лица, выискивая хана, хотя его найти было легко: по богатому снаряжению да упряжи, ко всему со статностью соперничать тоже было не с кем. Ближник его Угдэй, которого Арьян уже не раз видел, держался по правую сторону от вождя.

— Припозднились мы маленько, — усмехнулся Данимир, приблизившись. — Говорил я тебе, Гайша, кашу не есть, семеро одного ждали, — повернулся он к гридню.

Мужчины захохотали. Гайша — парень из отряда Карая — покраснел, как рак вареный.

— Так не почуял, что кислая была.

Арьян хмуро глянул на брата — он, как всегда, нашел время шутить.

Хан, отделившись от своего отряда, пустил жеребца вперед. Арьян, сжав кулаки, напрягся до предела.

— Может, я с тобой? — попросился Данимир. — Все же тоже причастен. Могу, коли что, подтвердить.

— Оставайтесь здесь, — велел Арьян, глянув твердо на Ерислава. Тот кивнул в ответ, опуская ладонь на рукоять булата, сжал.

Давая знак своим воинам оставаться на месте, Арьян развернул скакуна, рванул вперед. Приостановил солового, когда поравнялся с ханом. Понадобилось много воли, чтобы внешне оставаться спокойным, когда внутри кипело, как в жерле вулкана. Вихсар осмотрел его спокойно и непритязательно.

— Думаю, здороваться теперь уж не станем, — начал Арьян, переводя взгляд на окоем. Щуря на солнце глаза, краем глаза наблюдал за вражеской ватагой.

— Мне передали, что ты приехал требовать то, что я когда-то пообещал тебе. Хотя о мире говорить теперь уже сложно, но раз я дал обещание, то готов выслушать. Что ты хочешь?

— Ты знаешь что. Я приехал за княжной Мириной. Отдашь добровольно, значит, разойдемся, и я постараюсь сохранить согласие, а не отдашь…

Вихсар рванулся, резко приближаясь. Арьян кожей ощутил, как всколыхнулись воины с обеих сторон.

— Разве ты еще не понял? — заговорил хан, въедаясь гневным взглядом в противника. — Она принадлежит мне. И впредь запомни — ты ее никогда не увидишь. Сворачивай свой лагерь и возвращайся в княжество. Зря ты сюда приехал, да еще привез на верную смерть людей своих, пожелав вернуть то, что тебе никогда не принадлежало.

— Ты не понял меня, хан, — потеряв покой, зарычал Арьян. — Мирина принадлежит нашим землям, ее дом за Ряжеским лесом, и туда она должна вернуться. Ты забрал ее против воли.

— Я сохранил ее от холодной смерти. Теперь ее жизнь и дом рядом со мной и здесь, — Вихсар сжал кулак, ударил в свою грудь в область сердца.

Скрипнув зубами, Арьян помолчал, размышляя, теряя здравомыслие.

— Спроси у нее хан, чего она желает, — вырвались слова сами собой.

Вихсар сдавил кулаки — видно, не по нраву пришлось сказанное.

— Забудь о ней, — хладнокровно ответил вождь. — Мирины больше нет, а есть Сугар — моя жена.

Арьян выдохнул резко, будто в грудь ударили булыжником, потемнело вокруг разом. Жерло, что кипело в нем до сего мига, полилось жидким огнем через края, отяжеляя тело. Какое-то время, Арьян испепелял хана взглядом, осмысливая сказанное им через поднявшуюся внутри бурю. А ведь еще вчера дозорные принесли донесения, что валганы затеяли что-то: жгли костры, в степь выходили. Тогда он не придал тому значения.

Воздух сделался таким сухим, что стянуло горло. Ветер ворошил волосы и шерсть на загривках коней, приглаживал траву и распылял гнев. Через тонкую скважину оцепенения просачивалось холодное желание отсечь ему голову, прямо здесь, даже ладонь зажгло схватить рукоять меча.

— Значит, я убью тебя, и она станет моей, — Арьян выждал оглушенный собственной яростью звон, а потом так ударил коня пятками, что тот, всхрапнув, рьяно развернулся, спесиво пустился обратно, чуя угрозу, исходившую от своего хозяина.

Арьяна качало, как на ладье в бурю, в грудине вихрилось пылью смятение. Глаза жгло от гнева, что он почти не видел ничего перед собой. Воздух вокруг плавился, сгущался и заворачивался воронкой, утягивая на самое дно разверзшегося под ним жерла — такая жгучая ярость его объяла, что кулаки затряслись от натуги, а выплеснуть его было некуда.

— Быстро ты с ним потолковал, — встретил Данимир, — видно, не совсем дружелюбно.

Валганы с гиканьем разворачивали вороных жеребцов, запоздало докатывались их окрики — уходили, поднимая зыбкий слой пыли.

— Что сказал? — Ерислав тоже посмотрел вдаль на уносившихся прочь нукеров.

Говорить о том, что княжна стала женой валгановскому вождю не хотелось. Да и зачем? Это ничего не меняет.

— Уступать он не собирается, как и уходить с этих земель, — ответил Арьян.

— Храбрый, — Ерислав вновь глянул в сторону, где только недавно были всадники, хмыкнул. — Посмотрим теперь, чья возьмет.

— Возвращаемся, — отдал приказ воинам Арьян и пустил жеребца по склону.

Обратная дорога пронеслась быстро. Присоединились и лучники, что следовали сокрыто. Встречать вернувшийся отряд вышли Заримир и Карай, те сразу по угрюмым лицам поняли, что ничего утешительного княжичи не принесли. Митко тут же протиснулся через толпу витязей, перехватывая поводья из рук Арьяна. Княжич вместе с остальными прошел к костру. Воличи, завидев прибывших и бросая свои дела, одним за другим подтягивались к очагу.

— Что делать будем? — подступил Ерислав.

Заримир встал рядом с братом, широко расставив ноги, тоже готовый слушать. Арьян оглядел собравшихся: Векула смотрел сурово, Мечеслав, сложив руки на груди, тоже ожидал распоряжений, Карай, как скала, стоял ближе всех от огня. И скажи сейчас отступать назад в княжество — растерзают, не для того собирались, чтобы разойтись, и этот вихрь уже не остановить — это Арьян понял отчетливо. Да и самого при мысли об отступлении коверкало всего, душу из тела, как корень тугой, выворачивало. И сейчас бы прямо в бой, но нельзя — сначала забрать Мирину из лагеря, увезти на безопасное расстояние, спрятать. Пока этого не сделает, пока она не окажется рядом с ним, пока не заглянет ей в глаза — идти на валганов безрассудно.

— У них в лагере есть дети и женщины, — начал Арьян, поглядев на Карая, перевел взгляд на хмурого Векулу и Ерислава. — Нужно сделать так, чтобы они ушли. Не хочу смерти их.

— Да как это сделать, если они и с места не двигаются, да, похоже, и не собираются покидать обжитое, — возмутился кто-то из толпы.

— Задача непростая, — хмыкнул Еарислав в рыжие усы, задумчиво посмотрев в землю под ногами.

— Дать Хан Вихсару ложный бой, подобраться как можно ближе к аулу, — предложил вдруг Данимир. — Ему придется свернуть свои шатры.

Арьян глянул на брата, заинтересованно приподняв бровь.

— А ведь верно, — стоявший до этого в задумчивости заговорил Карай — видно, по душе пришлась эта затея. — Так или иначе ему придется это сделать. Вождь не станет подвергать свое племя опасности, позволить, чтобы его людей поджарили, как гусей на вертеле.

— Значит, разделимся на два лагеря, — сообразил Заримир.

— На три, — поправил Арьян, подхватывая его мысль. — Одни останутся в степи для вида, другие нападут на лагерь, а третьи… — Арьян замолк, раздумывал, глянув сквозь дымный дрожащий от огня воздух на стоявшего напротив Мечеслава. Дружинник понял его замысел с одного взгляда, качнул головой. — Третий отряд пустить вперед, чтобы перехватить княжну, — не стал таить ото всех Арьян свой замысел, да и не тайна уже, каждый в лагере знал из-за чего такая брань поднялась.

Разлилось молчание среди мужей, только и слышны посвист ветра, да треск сушняка в костре. Холодные порывы подбирали дым, расстилали его по всему становищу, развеивали по раздолью.

— Только не догадается ли об этой уловке Хан. Он, верно, с княжной пошлет лучших своих воинов, — прервал затянувшееся молчание Заримир.

— Если и пошлет, то и не так много, сейчас у него каждый на счету, каждым дорожит, перебить и не так сложно будет.

Арьян хмыкнул:

— Нужно еще помнить, что у них дозорные кругом. Надо так разделиться нам, чтобы никто и не заметил.

— Я знаю, как, — Карай вскинул на Арьяна горящий взгляд.

— Говори, — подбоченился Ерислав оживляясь, готов внимательно слушать, да и не только он один, а все гридни.

— Знаю эту реку, как линии на своей ладони, — продолжил Карай, — знаю все отходящие истоки и протоки, куда и как текут. Два отряда пойдут по одному такому пути, о котором и отец Стрибожич[1] не ведает, — хитро сощурил княжич Лютича глаза. — Одни поднимутся на берег и выйдут к лагерю с той стороны, что хан и не ожидать не будет. А остальные дальше по реке пойдут — путь тайный в степи расскажу, ни один зоркий глаз их не приметит.

— Хорошо ты обещаешь и складываешь, Карай. Только где мы лотки возьмем, поблизости ни одной сосны ровной, годной, — вмешался Векула.

— Сосны может и нет, а деревца где растут — тоже знаю, да и не плыть же нам через все степи.

— Это верно, — вмешался Ерислав. — Что скажешь Арьян? — обратил княжич на побратима глаза.

Арьян, щурясь на едкий дым, что пахнул в лицо, обвел мужчин единым взглядом, останавливаясь на улыбающейся физиономии Данимира — вот кому ни забот, ни хлопот. Бой кровавый на носу, а он как озорной мальчишка. Хотя его бодрый дух был понятен Арьяну — там, за лесом, ждала его отрада, за которой он клялся приехать. Арьян вернул взор на братьев-близнецов.

— Когда наступаем?

[1] Стрибог — бог ветров в славянской мифологии.

[1] Сварог — бог неба у славян.

Глава 8

Буря ворочала свинцовые тучи, они низко стелились над землей, сгущались на другом краю неба, давно поглотив солнце, облачая степь в цвет скорби. Где-то вдалеке громыхало, поднимая вокруг мятеж. Ветер скользил волнами по траве, скручивал, лохматил и рвал в логах на шматки кусты терна и шиповника. По весне кустарники покрываются лиловым соцветием, а по склонам цветет сизый котовник — они благоухают сладко и душно. Вихсар вспомнил, как две зимы назад пришел в этот край и как его очаровала эта дикая суровая красота, как очаровала Мирина — ее белая кожа и холодные с мороза розовые, как лепестки шиповника, губы.

Ветер упругими холодными потоками катился по склонам, бил в спины всадников, несшихся скопом по открытому раздолью, подстегивая и без того взволнованных грозой жеребцов. Вихсар жалел об одном — что впустил в свой лагерь княжича из Явлича, позволил сесть у очага. Гнев внутри камнем давил на грудь, крушил, разламывая тело на куски. Хан призвал все свое хладнокровие, чтобы не утолочь в землю этого паскуду. В груди жгло так, будто насыпали в них тлеющие угли, глаза щипало, онемевшие руки как иглами кололо. Вихсар сдавил в кулаках узду, ладони зудели — хотелось задушить княжича прямо там, у Вершуха, перебить до единого воличей. Пожалел, что не взял с собой войско — выкосить чужаков, сжечь, растоптать…

Ветер ударил в грудь, словно невидимый кулак великана, ледяной поток перекрыл дыхание, но кровь стыла от вихря чувств — ослепленный бешенством, Вихсар не видел ничего перед собой, только чувствовал, как глухо бьется сердце, как хлещет изнутри неведомая сила, готовая разорвать его на части. Хан резко выдохнул в тот миг, когда понял, что не может выдержать такого напора.

Проносилось сплошным месивом окружение. Свирепо врезались копыта скакунов в землю, поднимая комья и срезанную траву в воздух. Мышцы животных горели, а дыхание распирало грудину. Нукеры, загоняя коней, обогнув длинный тянувшийся по равнине кряж, пустились к окутанному вихрями дыма лагерю, проносясь мимо загонов и хозяйских построек. Валганы уже трудились внизу у русла. Издали были видны и пленницы, что выстирывали одежду на подмостках. Прошло всего две зимы, но племя успело обжиться и укоренится здесь — у кряжа Вершуха.

Пролетев в сердцевину стойбища, Вихсар слетел с седла, вихрем пронесся к шатру, где ждали его Найир и Атлан. Батыры поднялись столбами со своих мест, когда Вихсар ворвался в шатер, в два широких шага оказался возле них.

— Собери десять воинов дозорных и отправь к реке Вель, — приказал хан Атлану, — рассредоточь по всему краю, чтобы ни одна гнида не пробралась сюда. И прикажи, чтобы в случае, если заподозрят что неладное, немедленно, сей же миг донесли. Бери в плен любого, кто приблизится, если попытаются бежать — убивай.

— Я все понял, хан, — склонил голову Атлан, обернувшись на Найира, бросая тревожный взгляд, зашагал прочь из шатра, проходя мимо вошедшего вслед за ханом встрепанного ветром Угдэя.

Вихсар прошел к кувшину с тонким носиком, подвешенному прямо на оси шатра, испил из него, смачивая дерущее горло. Но даже ледяная вода не погасила в нем ярости — она вливалась в кровь ядом при одной мысли о том, что этот паскуда имеет такую дерзать— забрать у него Сугар. Угдэй, стоявший в напряженном молчании, прошел к костру, стягивая с себя сбившуюся ветром меховую шапку. Вихсар, бросив кувшин, вернулся к батырам, опускаясь на деревянный настил. Сдавил кулаки, слушая, как бухает кровь, как вспыхивает кровавыми вспышками перед глазами ярость, и пропуская через себя горечь. Найир вопросительно глянул на Угдэя, тот неутешительно покачал головой.

— Даже если мы выиграем этот бой, нам все равно придется уйти, — заговорил Угдэй, разрывая тишину. — Если умрет княжич — придут другие, и их будет еще больше. Всех их не перетоптать.

Вихсар поднял голову, пронизав взглядом. Батыр выдержал его давление, опустился рядом с Найиром. Хан отвел взгляд, уставившись на огонь. Ярость постепенно сошла с него, когда предстал в памяти вчерашний день: как вышла к нему Сугар, и как вел ее к священному огню, как откинул с лица кадфу… Его Сугар… Он перестал дышать, видя ее облаченную в свадебные одежды. Мерцание украшений спорили с мерцанием ее голубых глаз, ее растерянный взгляд, холодные пальцы, взволнованное дыхание горячили кровь. Теперь княжна — его жена. От этой мысли его штормило, и воздух не вмещался в грудь. Он брал ее, стараясь не напугать, не причинить боли. Ее тонкие стоны под ним сводили с ума, пьянили, заставляли биться сердце неистово горячо, он никогда не ощущал такого прилива сил, такого подъема. Теперь, когда нависла такая угроза, когда она носит его плод — особенно сейчас он желал ее до безумия. Вихсар ощутил, как плоть оживает. Слушал, как ветер ворошит ткани, как громыхает железо под натиском ненастья, тоскливо скрипят деревянные оси. Он проснулся сегодня перед восходом. Сугар спала в его объятиях, окутанная теплом очага и его запахом. Его ладонь скользила по девичьим изгибам тела, упругой груди, покатым бедрам, Вихсар не знал, как нашел в себе силы не разбудить ее и взять снова, чтобы вновь ощутить, как она становится вся влажная в его руках, услышать ее голос, почувствовать мягкость губ и шелк волос в своих ладонях — все это он хотел до алых вспышек в глазах, тянула камнем желания наливающая силой плоть. Вихсар остро чувствовал ее запах на своем языке, вкус меда ее губ, аромат струящихся волос. Они окутывали ее стройное гибкое тело в орел золота. Он не потревожил. Отступил. Хоть не хотел отходить ни на шаг, выпускать из рук.

Пусть и была растеряна и зажата — его Сугар все еще чего-то боялась, но когда-нибудь она даст волю своему телу и чувствам — он постарается.

Не отпускавшее желание заходило по телу горячими волнами.

«А теперь этот ублюдок возомнил себе, что может забрать ее!» — Вихсар стиснул зубы, горло сжал вновь подступивший гнев. Разорвет на части, глотку перегрызет, пусть осмелится только подобраться.

До ломоты в костях хотелось ее увидеть, обнять, сжать в тисках и не выпускать никогда. Она, верно, еще спит. Она — его дар неба, дар великого Тенгри.

— Найир, — позвал он батыра, вырываясь из плена душившей его ярости, расстегивая петли ворота. — Собирай всех женщин и детей, и тех, кто не способен взять саблю в руки, — скинул с плеч плащ, принялся расшнуровывать наручи. — Ты поведешь их в степь, на родину.

Батыр замялся.

— Пусть Тимиркай, я и тут сгожусь, — обиделся было он.

Бросив на плащ наручи, Вихсар поднялся во весь рост, нависая над батыром.

— Ты, потому что доверяю тебе. Ты поведешь в степь Сугар, мою жену.

Батыр закаменел на миг, вдруг поднялся, почтенно склонил голову, приложив ладонь к груди.

— Твоя воля, хан. Для меня часть исполнять твой приказ. Я благодарен за такое доверие.

— Вот и хорошо. Отберешь себе воинов и поутру покинете становище. Пойдешь вдоль северного кряжа. Женщинам нужна вода, потому старайся придерживаться рек. Останавливайся в деревнях по пути. Присматривай за всеми.

Найир, выслушав, твердо кивнул.

— Если Отец Неба соблаговолит, значит успеем вас нагнать.

— Я все сделаю, как ты велишь, хан Вихсар, — склонился Найир.

— Иди, у тебя время есть до завтра.

Найир не заставил вождя повторять дважды, зашагал к выходу. Хлынул и исчез скудный поток света — батыр вышел. Вихсар надолго замолк, задумавшись. В мысли прокралась крупица сомнения — останется ли он жив, но тут же закопал ее глубоко-глубоко. Никакое сомнение не должно его одолевать: если допустить ее, пустить в сердце, считай — бой проигран. Наверное, раньше он бы он ни доли не сомневался в победе — его сердце не знало это чувство. До того времени, как поселилась в нем Сугар, по-настоящему, глубоко. Что станет с ней, если он…

Вихсар глянул на притихшего у очага Угдэя. Хан, больше не сказав ни слова, развернулся и вышел из сумрачного укрытия.

Свинцовое брюхо туч, отяжелев дождем, медленно ползло над аулом. Еще не единой капли не упало на землю — может, и обойдется. Окинул взглядом стойбище: сновали повсюду воины, женщины, закутанные в платки, заняты хозяйскими делами, чуть вдалеке, где высились островерхие шатры, Вихсар различил Хайну. Давно он не встречал ее. С того времени, когда Мирина сбежала в третий раз, пленницы его больше не интересовали, да и смотреть на них Вихсар приходил только из-за нее — Мирины. Она среди остальных сияла чистым алмазом, слепила своей красотой. Только Вихсар этого не осознавал тогда, просто забавлялся. А теперь понимал, насколько заблуждался. Насколько глубоко смогла прокрасться в его сердце.

Хайна, переговорив с одной из наложниц, собралась было уходить, но, заметив хана, застыла. Даже издали Вихсар ощутил, как пробуравил сухой взгляд надсмотрщицы. А ведь когда-то он доверил ей Сугар. Если княжна и ненавидела его, то совершенно справедливо. Вихсар развернулся и направился в свой стан. Только ноги несли его по другой дороге, он и сам не помнил, как оказался в женской стороне, войдя в обогретое очагом жилище. До слуха донеслись тихие женские голоса, один из которых — Вихсар различил сразу — принадлежал Мирине. Значит, уже проснулась. Едва хан появился в дверях, девушки притихли, повернув головы в сторону вошедшего мужчины. Вихсар сразу выхватил и пленил взглядом княжну, теперь уже хатан — его жену.

Сугар растерянно сжала пальцами ткань, что лежала у нее на коленях. Турай, опомнившись первой, улыбнулась Мирине, поднялась с подстилки, собрав складки платья, склонив голову, поспешила к выходу, за ней поторопились и остальные девицы. Уже скоро в шатре не осталось никого. Мирина, разжав пальцы, выдохнула, возвращая взгляд на ткань, принимаясь старательно что-то рассматривать. Вихсар усмехнулся — его Сугар выглядела трогательно. Он прошел вперед, приближаясь к огню, отмечая, что княжна только недавно проснулась: волосы, наскоро заплетенные в косы, в домашней платье-рубахе из беленого льна, подпоясанная, как и полагает, алым цветом маков тканным кушаком в три оборота, широкие рукава скреплены латунными обручами, на груди подвеска. Она, как блик от солнца на водной глади, ослепляла не только глаза, но и рассудок.

— Ты не желаешь меня встретить, Сугар?

Мирина отложила ткань, поднялась и тут же оказалась сжата его руками, он придавил к своей каменной груди ее мягкую и упругую грудь. Вихсар припал к тонкой шее губами, жадно вбирая запах кожи. Чувствуя на языке цветочную горечь, мгновенно воспламенился. Он быстрыми рывками расплел ее шелковые косы. Обхватив затылок, прижался к ее губам, упиваясь их сладостью, раскрывая их, целуя ее сонную, теплую, мягкую. Нежную и хрупкую посередине этой бури. Желание скрутило его до багряных вспышек в глазах. Не в силах держать себя, помня, что со вчерашней их ночи должен дать ей время отдохнуть, освоится, привыкнуть, но благоразумие тлело с каждым ударом сердца. Слишком распален утренней стычкой. Сугар была необходима, как глоток ключевой воды, который он так жаждал испить, вожделея ее до безрассудства.

— Обними меня, — прохрипел он, оглаживая изгибы спины. Придет время и ему не нужно будет об этом ее просить. Когда-нибудь…

Мирина подчинилась и обхватила его шею, едва дотягиваясь. Невыносимо нежная, легкая, как снег. Расплетя узел пояса, Вихсар сорвал его, подхватил княжну, укладывая на меха рядом с очагом. Справился со своей одеждой, содрал с отвердевшей до предела плоти, собрал подол платья на пояс Вихсар, обхватил ее ногу, закинув себе на плечо, вторгся в теплое, ждавшее его влажное лоно. Какой бы холод не был в глазах Мирины, но тело княжны горело в его руках, таяло, вожделея его так же, как он ее. Как же он хочет, чтобы она забыла все тревоги. Тлевшее в ее глазах желание под его ударами на время затмевало все ее мысли, Мирина, открывалась для него, позволяя проникать до упора. Мощными размеренными рывками он врывался в узкое лоно до глубины, сминая грудь, прихватывая края ее сухих губ, собирая с уст всхлипы и стоны.

Мирина трепетала, сжимая в пальцах шкуру, опускала ресницы, тянула в себя воздух, и Вихсара накрыла свинцовая кипящая волна. Хан жестко толкнулся еще несколько раз, и его вышибло из собственного тела, опрокидывая в бескрайнюю горячую глубину, растворявшуюся в тугих волнах золота. Он выждал, когда ум прояснится и возьмет вновь способность воспринимать все, дыша часто и глубоко, вынырнул из полузабытья, выдохнул в ее подрагивающие губы, все еще покачиваясь, оставляя до капли свои соки. Остановился, продолжая безмолвно смотреть в глубокие омуты, в которых так безвыходно тонул, где-то там на самом дне оставляя часть своей души. Он покрывал ее всю ласками, собрал с ее губ дрожь — остатки утихавшего трепета.

Мирина тихо поддавалась его рукам, поцелуям, страсти. Как же жаждал, чтобы она стала еще ближе, чем сейчас, чтобы заговорила, позвала его, но Сугар непоколебимо молчит. Вихсар слышал лишь сбивчивое дыхание, ощущал жар тела и запахи сочащихся соков, смешавшихся в один тонкий аромат, который все еще дурманил голову. Хан пронизывав пятерней мягкие пряди у виска, убирая их с лица Мирины. Глаза княжны закрыты, длинные ресницы подрагивают, губы раскрыты. Вихсар оглаживал ее плечи, тонкие ключицы, собирая ладонями с ее тела дрожь.

Лежали еще некоторое время в ворохе цветных шелковых тканей, объятые теплом светом очага, как вдруг первые капли ударили о крышу, забарабанили часто, глухо.

Вихсар лег рядом, увлекая Мирину за собой, прижимая к себе. Отсюда он не выйдет до самого утра.

— Я слышала, что воличи пришли, — вдруг произнесла Сугар, укладываясь рядом.

Рука хана закаменела на ее плече.

— Да пришли, и завтра вы отправитесь в Кроидан.

Княжна, казалось, перестала дышать, надолго замолкла, а потом пошевелилась, подняла голову, заглядывая в глаза хана, спросила:

— А ты?

Вихсар посмотрел на нее долго. Голубые глаза, что еще миг назад полыхали, остыли — прежний бледный лед затвердел в них.

— Я остаюсь здесь, Сугар, — хан поднял руку, провел костяшками пальцев по ее гладкой щеке. — С вами отправится Найир.

Ресницы княжны дрогнули, она опустила их, и густые тени ранимо легли на щеки, брови нахмурились, и между ними легла нить складки. Дождь припустился хлеще, заполняя повисшую тишину, затопив лагерь. Как бы он хотел забраться в ее голову и узнать о чем она мыслит.

— Ты думаешь о нем?

Мирина молчала. Вихсар мог прижать к постели снова и взять так, чтобы она не думал ни о ком, кроме него. Но с Сугар так не хотелось поступать, его разрывало на части от собственных противоречий. Впрочем, слов и не требовалось — он был прав. Вихсар убрал руку, словно обжегся об лед — такая холодная казалась сейчас Сугар, отрешенная, что даже горечь собралась во рту.

Мирина, выждав, приподнялась — хотела что-то сказать. Вихсар и сам не понял в какой миг яд ревности все же всплеснул в нем, мгновенно ослепив, вонзив в сердце острый серп ярости. Горло сжало — одним рывком оплел княжну руками, захватил, развернув к себе и опрокинул ее на постель, навис сверху и, не дав толком понять ничего, впился в раскрывшиеся в оханье губы, терзая их и сминая. Мирина уперлась руками о его гранитную грудь — пыталась отстранится, наверное, что-то сказать.

— Ничего не отвечай. Думай только обо мне, Сугар, — хрипел он, целуя ее безудержно, ненасытно, горячо и отчасти свирепо, не в силах справится с пробудившейся бурей внутри.

Мирина убрала преграду, ослабив руки. Такая покорная — это причинило ему не меньше боли, чем, то, кто сейчас занимал ее мысли. Он ненавидел и презирал себя за несдержанность, за грубость, но пожар охватил его целиком, заполнив до краев свинцовым сплавом. Вихсар прошелся губами по тонкой коже шеи, слыша, как срывается ее дыхание, и когда его рука скользнула под край подола, а пальцы впились в бедро, Сугар затаилась под ним: то ли в страхе, то ли в ожидании чего-то. Ощущая дрожь горячей вены под своими губами, хан выдохнул рвано — она боится. Он отстранился, заглядывая в лицо Мирины. Холодный взгляд княжны — как ушат ледяной воды — погасил его пожар быстро. Стиснув челюсти до скрежета зубов, Вихсар поднялся, высвобождая княжну из плена. Лучше ему держатся подальше сейчас от нее — не хочет причинить ей боль.

Едва хан приподнялся чтобы уйти, как девичьи руки оплели стан — Сугар прильнула грудью к его крепкой спине, уткнулась в шею, всхлипнула.

— Китмә сорэээйм [Не уходи, прошу], — протянула горячо и сдавленно на его родной речи. Сердце вдруг обожгло: мягкое звучание теплом расползлось по всему телу, мгновенно взбудоражив его естество.

Теплые ладони княжны скользнули на грудь. Вихсар туго потянул в себя воздух, ощущая, как все тело наливается силой, тяжелеет и ломит в паху от безумной тяги, от ее отчаянной ласки, осторожной просьбе. Но он не смог сдвинутся с места: объятия Сугар — сродни клейма — прижгли и надорвали. Перехватив ее дрожащие пальцы, Вихсар снял с запястий обручи — сначала с одного, потом — другого, одно движение — Мирина оказалась сверху, спиной к нему. Ощущение ее стройного тела в его руках пьянили. Оно волновало и Сугар, когда княжна поняла, в каком капкане сейчас оказалась. Стащил с нее рубаху: золотистые пряди скользнули по голому стану, струящимся жидким шелком окутали изгибы спины, бедер. Вихсар огладил плечи, охватил груди, тяжелые, упругие, соски затвердевали и упирались в его ладони. Он опустил руки на талию, такую тонкую — пальцами охватить. Скользнул ладонью вниз, накрывая влажное горячее лоно. Мирина выгнулась навстречу, сжимая бедрами его, положив голову на его плечо, волосы огладили прохладой грудь.

В глазах хана ослепло пятнами, когда его пальцы скрылись во влажных складках. Вулкан, что так глухо и опасно бурлил в нем до сего мига, взорвался, едва не разрывая жили на лоскуты. Вихсар убрал руку, крепко сжал пальцами ее бедра, плавно насадил на себя, туго входя. Пронизав пальцами его волосы, княжна приняла его до конца. На некоторое время их оглушил шелест дождя, к нему прибавились и влажные звуки шлепков вонзавшейся твердой плоти в узкое сочившееся влагой желания лоно. Тогда, теряя терпение, он плотнее сжал ее в кольцо рук, одним рывком опрокинул на постель, нависая глыбой сверху.

Потемневшие глаза в тусклом свете блестят, как гладь воды под луной, дыхание дрожит в неровном шелесте и губы сжаты упрямо. Склонившись над ее грудью, Вихсар втянул набухший сосок в рот, прикусил его и тут же огладил губами, заставляя Мирину прогнутся. Развел ее колени шире, вторгаясь плотью в самую сердцевину, раскрывшуюся под ним лотосом. Всхлипнув, Сугар застонала, вонзая пальцы в стальные мышцы мужчины, схлестываясь с ним, поддаваясь бедрами ему навстречу и хватая ртом воздух. Вихсар, сплетя пальцы с пальцами Мирины, сжал их крепко над ее головой, содрогаясь, натужными рывками вонзался в нее, скользив беспрерывно, завладевая ею. Окружение быстро поплыло от накатывающего блаженства. Вихсар вскоре начал срываться с края, проваливаясь в пропасть, приближаясь, но еще не достигая предельного накала, что толкали его с каждым рывком в огненные недра небытия. Да пусть даже самого пекла!

Сугар отдавалась ему с такой же страстью, как и он. Даже через эту глухоту хан ловил каждый вздох ее, каждый стон, срывавшийся с горячих нежных губ. Она сводила с ума, его Сугар. Раскаленный огненный смерч закручивался в грудине, разрывая душу в клочья. Княжна изгибалась тугим прутом, стеная под ураганом, обрушившимся на нее, тонкие пальцы до боли вонзились в предельно напряженные мышцы спины. В глазах меркло, Вихсар испустил то ли стон, то ли саднившее горло рычание, содрогаясь под накатившим волнами наслаждением. Они то нахаживали, когда она поддавалась навстречу, разнося дрожь по телу, то замирали, позволяя насладиться тягучими раскатами неги, что рвали на части его сердце.

Мирина, не в силах больше вынести этой муки, судорожно цеплялась за него, прижималась всем телом, сотрясаясь под твердыми толчками, приподнимая бедра ему навстречу, слепо впиваясь в его губы, находя в них желанное спасение или гибель. Вихсар, не помня себя, взорвался на сотни огненных всплесков, до огненных всполохах в глазах, до звона в голове, разлетаясь в разные концы разверзшейся под ним пропасти: невыносимо бескрайней, глубокой. Сугар ахнула, когда он проник до упора, она стонала, крепче обхватывая его бедра ногами, сжимая в себе его плоть. Вихсар, опустошая себя, когда мир почти погас вокруг него, и где-то на краю сознания и, в то же время, прямо в груди он чувствовал, как непроглядная бездна сузилась до ничтожной горошины — его затопило блаженство от с головы до ног от одного ощущения, что Сугар отдалась ему так отчаянно страстно.

Хан очнулся не сразу, постепенно в слух проник шелест дыхания Мирины. Он разомкнул до этого наглухо сплетенные пальцы и вышел, ощущая, как весь выжат ею до капли. Он никогда не позволял ничего подобного своим наложницам, всегда прежде всего первым брал свое. В постели он никогда не показывал предела своего наслаждения, которого в полной мере, до такой глубины, достиг с Сугар. Такого яростного взлета и сладостного изнеможения он никогда не испытывал ни с одной из искусных в любовных утехах наложниц, ни одна не доводила его до такого опустошения, очищения, испепеляющего его изнутри. Мирина вызывал в нем безумный голод с того мига как нашел ее в лесу, как припал к холодным от мороза губам, как заглянул в этот твердый, будто подернутый инеем прозрачный лед глаз. С того мига он воспламенился вожделением, уничтожавшим его изнутри. Он жаждал отогреть этим огнем ее. Он этого достиг. От этого осознания Вихсар чувствовал себя неправильно хорошо. Слишком.

Сугар пошевелилась, уткнувшись в его плечо, охватила шею. Жемчужная кожа блестит в свет огня, волосы налипли на грудь и плечи, хан огладил ее покрывшуюся испариной спину.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он, когда горло окрепло, приобретая возможность издавать звуки, пропуская почти болезненные спазмы.

Ладони Мирины переместились с шеи хана на плечи, возвращая новый приток сил — он слишком долго жаждал, чтобы эти руки прикасались к нему так, ласкали так, дарили тепло и нежность именно так. Края губ Сугар приподнялись в ослабленной улыбке.

— Хорошо.

Дыхание давило на грудь от этой хрупкой робости, которая зачастую раздражала в других, но не в ней. С Сугар ему хотелось делить воздух, сейчас, когда она носит ребенка под сердцем. Его ребенка.

Вихсар потянулся за тканью, накрывая ею княжну, прижимая к себе теснее. Сейчас ни о чем больше не хотелось думать: ни о войске воличей, что сидят по ту сторону кряжа и точат мечи, готовые в любой миг ринулся грозной волной, ни о том, что с Сугар придется расстаться, на время ли, на совсем — об этом не хотелось ему думать, только смотреть в морозный узор ее голубых глаз, чувствовать трепет ее разгоряченного после длительного соития тела, ощущать льняную мягкость волос на своей коже, вдыхать сладко-горький аромат, водить пальцами по сухим, налившимся малиновым соком губам, снова пить их сладость припадая в поцелуе, задыхаться от прокатывающихся по телу тяжелых огненных волн желания, пьянеть от того чувства, что она рядом с ним. Его, и ничья больше. Целиком. И телом, и душой. Мирина прижималась к его боку животом, там, где билась еще одна жизнь. Вихсар, стиснув зубы, откинулся на постель и закрыл глаза, отвергая раздиравшую на части тревогу, погружаясь в тепло, в несмелые, усталые объятия Сугар.

— Давай уйдем вместе, — заговорила она тихо.

Вихсар провел ладонью по ее спине укрытой тканью, открыл глаза, уставившись в верхушку потолка. Княжна ждала ответа, Вихсар чувствовал на себе ее взгляд.

— Нет, Сугар.

Мирина перестала дышать и замолкла.

— Они отступят, если мы уйдем, — попыталась она настоять.

— Я сказал тебе свое решение, ты должна исполнять его, — ответил резко хан, хоть не хотел того, и лежать стало невыносимо — как на ножах. Он нахмурился и резко поднялся, прошел к очагу, потянулся за поленьями кидая их в сердцевину очага.

Мирина молчала, он не хотел сейчас на нее смотреть, не смог бы оставаться спокойным, видя в ее глазах то, что могло сейчас отравить его душу. В груди будто дикий табун пронесся, беспощадно втаптывая его в землю, ломая кости — бессильный перед ее чувствами, которые, как бы он ни желал, не смог изменить.

Глядя, как занимается пламя, Вихсар повел лопатками, разминая плечи. Усталость имеет свойства накапливаться и давать о себе знать не в то время. Каждая мышца сейчас горела, и тело требовало отдыха — в последнее время он мало спал, эту ночь и вовсе не сомкнул глаз, наблюдал за сном Мирины, мысли бушевали, желание тлело в нем при виде, как подрагивают ее ресницы, и тени под ними колыхались от беспокойного сна, он наслаждался тем, как прижимается она к его боку, обхватив пояс, Сугар, которая вчера стала его хатан. Княжна Мирина, которая однажды встретилась ему на пути и изменила его судьбу. Теперь волнуется. За него ли? Знать бы. Вихсар подумал о Садагат, ощутив острую потребность переговорить со знахаркой, услышать какие-то ответы. Сомнения вгрызлись в него, как голодные волки в добычу, терзая сердце на ошметки — одни только алые реки в глазах и ярость, и дикая безутешная ревность, снедавшая его изнутри.

И эти глаза — когда он открыл ее лицо — такие чистые, яркие, как степь в ясный весенний день. Вихсар понимал, как глубоко она засела в сердцевину его существа, что теперь вырвать можно разве только с плотью и жилами. Только не смотреть сейчас ей в глаза — не видеть в них другого мужчину — это его смерть. И знал бы княжич из Явлича, что убить хана сможет не мечом вовсе, а…

В голову словно плугом врезались слова Арьяна — спросить Мирину о том, желает ли она остаться с ним. Этот вопрос грузом ворочался на языке, норовя сорваться с уст, горчил и жег небо, наполняя глубины сердца соком яда. Если она выберет его, это не избавит его от мук, и ее тоже, он не даст ей свободы — он пойдет и убьет этого ублюдка, распорет глотку за одно только то, что она предпочла его, она не станет от этого счастливей, а он найдет избавление в смертельном бою. Нет, он не станет ничего спрашивать, уж лучше гореть от неведенья.

Но как бы ни отгораживался, ни гнал прочь мрачные мысли, ревность стянула путами, безжалостно словно тащила через высушенную солнцем степь, не давая ни глотка воды, ни отдыха. Ревность меняла его, превращая в ожесточенного зверя, озлобленного и свирепого.

Вихсар задышал глубоко, ощущая, как застилает его ум пелена и сам он весь каменеет. Ревность сковывает в цепи, так что сердце начинает драть бороздами боли, дробить на часть грудь.

Мирина пошевелилась. Прикрываясь тканью, подошла тихо. Вихсар извернулся, рванул ее на себя, обхватив за пояс, сковал затылок и страстно впился в ее губы, не позволяя говорить. Не ожидая того, княжна охнула только, подчиняясь его безудержным порывам.

— Он хочет забрать тебя, — прошипел хан сквозь зубы в горячие губы княжны, — но ты — моя, и я хочу, чтобы ты заклеймила это на своем сердце. Ты — моя, Сугар, — он вновь захватил ее губы. Терзая.

И когда понял, что своим яростным пылом пугает ее, отстранился резко, слыша, как она дышит часто и тяжело, упираясь в его грудь ладонями. Беспомощная растерянность в глазах княжны отрезвила разом. Вихсар, сотрясаясь, выпустил ее из стальных тисков. Шуршание ткани — Мирина мягко прильнула к нему, прижимаясь щекой к его спине. Вихсар закрыл глаза. Это просто пытка какая-то. Хан напрягся весь до боли в мышцах, до скрежета зубов.

— Я боюсь, — сдавленно прошептала она, оплетя его пояс руками.

Он проклял себя за эту тупую глупую злость. С Сугар он не должен так поступать. Поклясться, что никогда не причинит ей боли.

— И не хочу смертей. Крови ничьей не хочу, — приглушенно сказала она и замолкла. Надолго. Так и стояла, прислонившись к нему, уставшая и напуганная.

Вихсар успокоившись, взял ее ладонь, прижался губами, целуя мягко каждый пальчик. Он бы мог сказать, чтобы она не боялась, но кровь прольется.

— Они знают, на что идут, Сугар. Путь мужчины — это путь воина, мы рождены, чтобы сражаться не важно с чем — со смертью или с жизнью. Мы должны охранять свои семьи и защищать. Весь наш путь — это борьба, предел ее — кровь и боль, а потом очищение, видеть заново как рождается небо… слышать, биение земли… — Вихсар смолк, вспоминая, как говорил ему это хан Бивсар…

— А путь женщины у вас каков?

Вихсар переплел ее пальцы со своими, развернул княжну к себе. Такая маленькая, хрупкая, он провел ладонями по плечам, сминая мягкое тело, забираясь ладонями под ткань, ощущая, как желание с новой силой обуревает им, умом понимал, что ей нужен отдых, и ему тоже, но… Утром она уйдет в степь, и он не сможет к ней больше прикоснуться.

— У женщины нет пути. Нет никаких дорог. Ее удел — хранить очаг, хранить огонь своего мужчины, его жизнь хранить в себе…

Хан склонился, втягивая тонкий запах ее кожи, прижал к себе плотнее, и земля качнулась под ним, опрокидывая в пропасть — не устоять. Мирина встрепенулась в его руках, ткань выскользнула из ее пальцев и упала на пол, обнажая ее гибкое и молодое, как росток, тело. Вихсар смотрел на нее с высоты своего могучего роста, наблюдая, как глаза ее затуманиваются, как раскрываются губы в ожидании, выпуская бесшумное горячее дыхание. Холодная гордая пташка растаяла в его руках. Хан склонился, касаясь мягких губ. В стихающем шуме дождя прорезались звуки, вынуждая насторожиться. Выругавшись, глянул в сторону выхода.

Вихсар, выпустив Мирину, подхватил ткань и укрыл ею княжну прежде, чем за стенами раздались голоса Найира и Бадгара.

Подобрав суб и штаны, оделся быстро — Мирина только наблюдала со стороны. Молчала. Подступив к ней, пронизал пятерней волосы, захватив ее губы ртом, и невозможно было оторваться от них, ощущая их сладость спелых ягод.

— Тебе нужен отдых, — прошептал он через рваный стук сердца. — Постарайся поспать немного, а вечером, — скользнул губами по ее виску, — если Тенгри будет угодно, я приду к тебе.

Вихсар отступил, слыша, что шум на улице становился все громче — какая-то суматоха поднялась там. Он на миг задержался у двери, быстро глянув на княжну: Мирина так и осталась стоять, завернутая в ткань, у очага, выхваченная пламенем света, сияла, как драгоценность. Хан вышел быстро, покидая нагретый и наполненный древесными и их собственными запахами шатер.

Холод окатил колючей волной. Не прекращавшийся дождь шелестел, бил по войлоку, листве, железу, лужам, что превратили землю в хлябь, заливал весь лагерь, погружая становище в серую муть, только тускло виднелись где-то под навесами факела и небольшие костры. Никого из женщин — они сидели в укрытии в ожидании, отправятся завтра. Одни мужчины, снаряженные сталью и стрелами. Как только хан показался на улице, стражники вручили ему плащ. К нему вышел Найир. Ливень промочил его насквозь, заливая лицо и глаза, одежда забрызгана грязью. Не успел он приблизиться, поспешили и остальные.

Батыр склонил голову, понимая, что не в подходящее время пришел, да видно случилось что-то из ряда вон, раз он здесь, у женского шатра.

— Говори.

— Напали воличи, хан Вихсар, подобрались прямо к пройме.

— Раненых двое, трое мертвы, — подхватил Бадгар.

Вихсар схватил его за шиворот, рывком дернул на себя.

— Я же сказал дозорных разослать! Как они смогли пробраться? Где Атлан? Я же его поставил, как мог кого-то пропустить? — мгновенно вскипел он.

— Видно, они знали другой путь, — вмешался Найир.

Вихсар ощутил, как на него будто кувалда свалилась, припечатав к земле, он выпустил Бадгара, повернувшись к нему.

— Какой путь они знают, батыр? — гневно сузил глаза. — Что они могут знать лучше, чем мы?

Найир стиснул челюсти, не находясь с ответом.

— Мы так же в смятении хан… — со сталью в голосе произнес он.

— Где они теперь? Угдэй где?

— Княжичи ушли. Мы зацепили пятерых их воинов, но они мертвы, допросить некого, — выдавил из себя батыр. — Угдэй там остался, пытается взять след.

Вихсар выпрямился, свысока глянув на батыра. Дождь быстро омочил его лицо, стекая струями по волосам, катился по спине, но на грудь будто тлевших углей высыпали.

— Коня мне, — кинул Вихсар нукерам, широким шагом направился в общий шатер, чтобы облачится в броню. Он должен собственными глазами увидеть все и понять, как эти паскуды смогли подобраться к нему так близко.

Приказав Найиру собрать еще дюжину нукеров, Вихсар вместе с Бадгаром вошли в шатер. Батыр помог облачится в куяк[1], подав хану и секиру. Вихсар, подпоясавшись, вышел наружу, одевая шлем. Ждали вооруженные лучники.

— Бадгар, — обратился хан к батыру. — Бери полсотни и езжай к окрестностям. — Найир, повернулся хан к ближнику. — Бери десять воинов и выдвигайся немедленно из лагеря, уходите в степь.

Найир кивнул.

— Прикажу Садагат собрать женщин, — он развернулся, подал знак готовым к отбытию воинам.

Вихсар глянул в сторону шатра княжны — сегодня уже не увидит ее.

— Гай! Катак! — выкрикнул имена нукеров. — Берите остальных и за мной к пойме.

Вихсар пустил жеребца прочь из лагеря, вся ватага, выехала споро вместе, разделившись только за окраиной аула.

Дождь к тому времени, как войско подобралось к пойме, прекратился, трава от ливня поднялась, налившись соком — не было столько грязи. Если по утру еще проблескивало солнце, то теперь затянуло все. Ветер гонял холодные потоки по долам, хлестал порывисто, шевеля все кругом — неладная погода грозит растянуться на много дней. Отправив дозор вперед, хан с остальным войском спустился к берегу, где сновали его войны.

Приблизившись к насыпи, поросшие полусухими чахлыми деревцами, обвел взглядом дальний сырой берег. Сама река была не широкой — вброд можно перейти, извилистым рукавом тянулась к ближним холмам, терялась где-то в равнине. И он понять не мог, как воличи смогли прокрасться по ней незамеченными. Хан глянул в серо-зеленую муть. Ветер оглушал почти, поглощая собой все звуки. Конечно, его воины не могли услышать даже всплески воды.

— По равнине есть много озер и притоков, — приблизился Гай разглядывая местность. Это русло как раз из Ряжеского леса тянется.

— Возможно, они проложили путь через них, — следом предложил Катак.

Вихсар, глянув на него, тронул пятками коня, проехал вперед. Нукеры расступились, пропуская хана. На расстеленных плащах лежали трое мертвых его воинов: Октай — с пробитой головой, Лугай и Наран — с перерезанными шеями. Вихсар стиснул зубы, скользнул взглядом в сторону. На земле, поодаль, где брюхом к верху лежала лодка, вряд сложены воличи с мертвенно бледными, измазанные грязью и кровью лицами.

— А вон и Угдэй возвращается, — указал Гай в сторону взгорка.

К берегу и впрямь приближался отряд, пуская в галоп лошадей, едва завидев нукеров. По хмурому выражению батыра Вихсар понял, что погоня не принесла никаких плодов.

— Сколько их было? — потребовал Вихсар у Угдэя, когда тот приблизился к хану.

— Их насчитали с два десятка, но многие видели больше.

Вихсар напряженно глянул на своих нукеров, злясь еще больше, хотя его воины обучены, умело сражаются на земле — они опытные лучники, винить их в том, что кмети ускользнули на сколоченных лодках, было не справедливо.

— Я отправил Атлана на другую сторону кряжа, — Угдэй запахнул сбившийся плащ плотнее, уклоняясь от пронизывающего ветра.

Вихсар кивнул, одобряя его решение, оглядел своих воинов взглядом, произнес:

— Теперь, когда они первые пролили кровь, мы вправе идти в наступление. И пусть наши отцы видят справедливость в том.

Угдэй решительно кивнул, в глазах остальных влажный огонь сверкнул.

— Отвезите погибших в лагерь, — приказал Вихсар, посмотрев в сторону убитых. — Трупы врагов сожгите. Не хватало еще марать свою землю скверной.

Вихсар краем глаза заметил движение и почувствовал дрожь земли, прежде, чем увидел, что к берегу несется во весь опор всадник.

— Хан Вихсар, воличи! Полсотни! У лагеря! — голос Тимиркая разорвал оцепенение воинов.

Внутри такой яд всплеснул, что даже во рту горько сделалось. Расправив сжимающий руке хлыст, Вихсар стегнул по крупу коня, посылая его вверх по берегу. Ринулся по взгорку весь арбан[2] нукеров. С приближением к вооруженному лагерю, все явственней ощущал, что напасть с двух сторон от аула — это уловка.

Ослепленный злостью, хан не заметил, как минули четыре версты, за недолгий путь небо темнеть стало — надвигался вечер. Недалеко от горящего десятками костров становища разошлась сеча. Мелькали алыми пятнами, как капли крови, плащи чужаков, обрывками доносились лязг стали, громкие крики. В сгущавшихся сумраках и не сразу разобрать, где свой, а где чужой, но по приближению это стало видно отчетливо: островерхим шлемам да кольчужной броне — снаряжение воличей. Там же был и вовремя подоспевший Бадгар.

Арбан нукеров налетел на кметей ураганом, подсекая воинов острыми, как бритва, саблями, словно траву.

Хан устремился в самую гущу, настигая первого на пути недруга. Стиснув древко копья, что на ходу выдернул из земли, обрушил, попадая между лопаток, оборачивающегося на всадника воина. Острие пробило насквозь широкую грудину, напрочь пригвоздив кметя к земле.

Вихсар рванул оружие — сабля со злым шелестом вышла из ножен. Хан с плеча обрушил ее на другого. Удар о кольчугу отозвался болью в локоть, но тяжелое острое лезвие прорубило все же тонкие кольца прочной защиты, вонзаясь глубоко в плоть. Из раны брызнула кровь. Высвободив саблю, хан ударил всадника. Светлобородый воин отринул, а потом с остервенением пнул пятками коня налетел, делая сокрушающие удар. Вихсар увернулся, но тут же схватился за луку, когда скакун под ним внезапно ухнул наземь. Всадника опрокинуло, выбило из седла, удар спиной о твердь вырвал дыхание из груди — от боли обожгло внутренности, потемнело в глазах на миг. Обретя дыхание вновь, Вихсар перекатился по влажной траве, когда на него пошла стеной чья-то фигура, вскочил на ноги. Пока светлобородый шел на него тараном, двое обходили с разных сторон. Валган вскинул секиру, отвел меч одного. Пырнул им другого — достал, пока Вихсар добил первого, всадив выхваченный из-за пояса нож в глаз. Подоспел и светлобородый. Сжимая меч, он с ревом прыгнул на Вихсара, занося булат. Хан отразил атаку, развернувшись, рубанул саблей вновь, откидывая в сторону просвистевший в воздухе вражеский клинок. Воздух наполнился стоном стали, Вихсар наступал, обкладывая точными подсечками врага, не давая ему ни шага в сторону, ни передышки. Еще один рывок — мощный удар железа раскидал в стороны противников, и вновь сошлись неустанно вскидывая клинки, и те сверкали, как вспышки молнии. Размахи врага широкие, они быстро его измотали. Вихсар, захватив локтем шею кметя, развернул вокруг себя, швырнув прочь. Кметь, сделав оборот по кругу, заскользив сапогами по влажной траве, едва устоял на ногах, но короткой заминки хватило, чтобы нанести удар сверху по беззащитно открывшейся для острой сабли шее. Воин беззвучно рухнул наземь, захлебнувшись рудой. Рубя недругов, Вихсар потеряв счет времени, мышцы горели и горло саднило от запаха крови и железа.

Только потом Вихсар смог перевести дыхание, когда и рубить стало некого. Жар в груди и яркие пятна в глазах не помешали настигнуть последнего в его окружении. Воин отразил первый удар Вихсара, но второй выбил меч из его рук. Перехватив кметя за запястья, хан опрокинул детину навзничь: мог бы всадить в череп лезвие — добить, но отступил, позволив тому подняться. Ненадолго. Сокрушающий взмах клинка — слетели с гладкой стали алые брызги — кровь сверженного воина.

— Вихсар! Уходят! — Угдэй взмахнул, словно перстом саблей, указывая в сторону степи.

Громкие победные кличи валган затерялись в потоке ветра.

Нукеры давили воличей. Ряды их скудели на глазах, все больше застилалась земля телами. Оставшаяся кучка сражались до конца, прикрываясь щитами, тесня спины друг другу — бежать им теперь некуда. Кто бросился прочь — почти всех догнали пущенные лучниками стрелы.

Вихсар обернулся, скользнул взглядом по творившемся вокруг кровавом месиве, выискивая своего скакуна — нашел, да только прока уже было от него мало — не вставал на перебитые ноги.

— Уходят! — грянул Угдэя.

— Уходят! — послышалось с другого конца поля.

— Догнать! — Вихсар кинулся к первому попавшемуся скакуну, прыгнул в седло, развернув его, рванул, пускаясь в погоню, потеряв чувствительность к распухающим болью мышцам. Лишь только бы настигнуть — вогнать клинок в спину врага.

Но погоня длилась недолго: хлынул с неба дождь, и потемнело все разом — ничего не разобрать на полсажени вперед, будто не дождь, а смола пролилась.

— Вот паскуды! — выругался крепко Бадгар.

Нукеры приостановили коней, бросив попытки догнать беглецов. Батыр щурил налитые гневом глаза, впрочем, как и Бадгар, и Тимиркай, и Атлан, и все остальные, раздосадованные тем, что Тенгри не позволил убить всех.

Вихсар стиснул челюсти, и в глазах потемнело от застилающей ярости и хлеставших в лицо тугих дождевых струй. Со сдержанной яростью вернул саблю в ножны. Сжав в пальцах поводья, оторвав от чернеющего окоема взгляд, приказал:

— Возвращаемся.

Темнело стремительно. Вихсар глянул в непроглядный окоем. Найир должно быть уже далеко.

Он снял шлем, встряхнул дробящей болью головой, приходя в себя. Нужно, чтобы успели подобрать воинов, павших в сражении. На этот раз их число достигло больше десятка…

Припустившийся стеной ливень промочил волосы и одежду быстро, отяжеляя, будто сейчас на нем не один пуд железа. Вихсар поморщился, приложив ладонь к шее, накрывая неглубокую, но рваную борозду, ощущая липкую влагу — все же задели. Угдэй приблизился, но ничего спрашивать не стал. Хан покосился на мертвые тела, прибитые дождем. Ворочающийся внутри гнев подступил к горлу, задушил.

— Княжич Арьян подсылает своих приспешников и не является сам. Кто их возглавлял?

— Карай, княжич Лютича. Его взяли. Десятерых повязали, — батыр указал в сторону, где воины собирали уже оружие и мертвых.

Хан направил коня к холму, куда собрали пленных.

— Кто? — спросил с высоты Вихсар, подъезжая, обводя взглядом в ряд стоящих на коленях воинов, со связанными за спинами руками.

Найир кивнул, указав жестом на чернобородого. Вихсар внимательно оглядел княжича. Крепкий, молодой, дождь смывал кровь с глубокой раны на голове, заливая рубаху и грудь бурым цветом. Спешившись, Вихсар приблизился к нему.

Княжич сильно раненный, вяло поднял голову, в сгущающихся сумраках острым осколком вонзился злобный взгляд волича. Рот, обрамленной темной кроткой бородой, искривился в оскале. Удар в челюсть стоявшего рядом нукера опрокинул пленного на землю, наказывая за подобную дерзость. Пошатывающегося и сплевывающего кровь Карая вздернули вновь, поставили на колени.

Вихсар, не раздумывая, схватил первого попавшегося под руку за волосы, выдернул его из ряда, толкая на землю. Обнажив саблю, подступил. Витязь тряхнул головой в непонимании, когда двое нукеров вновь поставили его на колени лицом к соратникам и сразу отошли. Мгновения текли, как холодные дождевые струи за ворот — неприятно и колко. Вихсар сжал крепко в мокрых ладонях холодную рукоять, медленно занес саблю. Резкий выдох — один точный удар молниеносно разрубил жилы, голова полетела с плеч, покатилась по земле. Кто-то из воличей дернулся, когда горячие брызги крови из раскрытых жил хлынули реками, мазнув лица пленных. Приставленные к горлам клинки вынудили их не шевелиться. Обезглавленное тело глухо рухнуло в траву, все еще дергаясь и истекая рудой. Исходящая паром кровь вместе с дождем жадно впитывалась в набухшую землю.

— Такая же участь ждет и остальных, — обратился Вихсар к плененным. Они молчали, мрачно смотря на палачей.

Глянул на Угдэя хан и приказал:

— Всех казнить. Оставить только его, — указал Вихсар окровавленным клинком на одного из воличей, ткнув в грудь Карая. — Пока я оставлю тебе жизнь, княжич, за то, что ты изо всех отправился первым на верную погибель, оказался смелым самым. Ты будешь смотреть, как одного за другим убивают твоих соратников. А потом, как не станет никого из ваших воинов, я отсеку тебе руки и выколю глаза, чтобы ты последнее, что видел в своей жизни — это кровь своих братьев, и отпущу на волю. Ты будешь рассказывать всем, что Хан Вихсар — сын Великого Хана Бивсара — не потерпел предательства.

Карай, стиснув челюсти, посмотрел налитым лютой злобой взглядом на хана, содрогаясь. Промолчал.

— Выполняйте, — отдал приказ Вихсар своим нукерам, пряча вымытый дождем клинок в ножны, отошел поодаль.

В груди разверзалась черная пустота, когда одна за другой катились головы пленных.

И как только с последним пленным было покончено, Вихсар отдал приказ собрать тела и сжечь их.

Хан поравнялся с Караем. Княжич, повесив голову, содрогался неведомо от чего — то ли под гнетом ливня, то ли от потери сил.

— Я предупреждал — мой гнев обрушится на каждого, до кого я доберусь.

— Тебе не выстоять, — отозвался Карай севшим, но крепким голосом. Нукер дернулся было к пленному чтобы заставить того замолкнуть, но Вихсар взглядом остановил его, сделав шаг к пленному.

— Наши отцы поклялись не затевать распри, но видно вам плевать на их заветы. А если вам плевать на их заветы, то и мне вдвойне не ценны ваши жизни.

— Это говорит тот, кто нарушил первым их слово, уведя насильно княжну?

— Я спас ее от гибели. Я поступил честно, и приехал за ней, как за будущей женой.

Карай стиснул челюсти, тяжело поднял разбитую голову, потухший взгляд застыл. Он промолчал. До ломящей боли корежило не только тело, но и всю душу. Вихсар перевел взгляд на Гая, давая ему знак увести пленного. Сегодня уже никто не явится. Темно, и дождь хлещет с такой силой, будто намеревался смыть все с земли.

— Вернулись еще дозорные, — нагнал Угдэй, когда хан спустился на поле сражения. — Все тихо. Княжич Арьян так и не появился.

Скверное чувство да закрылось вглубь.

— От Найира еще не было посланника?

— Нет.

— Прикажи усилить дозор и стражу, — бросил Вихсар, подбирая с земли секиру, что потерял в бою.

То, что воличи хотели застать врасплох, напав с обоих сторон — это было ясно. Хотя разумней было ударить всем скопом, тогда… Тогда Вихсару не одолел бы их — как ни надейся на опытность воинов, а против такого числа княжеских кметей ему не выстоять. И это было прискорбно. Думать о том не хотелось.

Не успел Вихсар присоединиться к остальным, как поднялась суета. В темноте почти ничего не разобрать, а в сырость даже факелы не горели.

— Что там? — окликнул он приближавшегося Бадгара.

— Плохие известия, хан Вихсар, Найира разбили.

Вихсара на короткий миг оглушило, а потом земля под ним дрогнула, и воздух сжался.

— Что значит «разбили»? — прошипел он, сдавливая кулаки, и по телу прошла холодная дрожь.

— Он мертв. Садагат вернулась. Знахарка сказала, что на них воличи напали, перебили всех до одного мужчин и… — Бадгар замолк, переглянувшись с Угдэем. — …Сугар-хатан забрали, великий хан.

Вихсар сузил глаза, их защипало, будто ему пепла в лицо кинули. Он развернулся и, поймав жеребца, прыгнул в седло, гаркнул и пустился к аулу. Только потом он заметил скачущих в след Угдэя и Бадгара. Промчавшись вброд через мелкую, вышедшую из берегов от дождя речушку, Вихсар ворвался в пустеющее становище, где еще совсем недавно текла жизнь, а теперь шатры пустовали, многие из них уже собирали. Он резко повернул коня к своему шатру, свирепо дернув поводьями.

Этого просто не может быть! Этот выродок, молокосос украл у него жену! Убить Найира?! Внутри все лютовало, клокотало, мир провалился, завертелся беспорядочно, бушевало смятение, и одному небу известно, как с этим он мог справиться! Он ворвался в шатер коршуном, в два шага достиг стоявшей у очага знахарки. Вихсар долго вглядывался ей в глаза, стараясь охладить рассудок, но внутри разверзлась бездна, утягиваю его в кипящее огнем жерло.

— Прости, Вихсар, — устало и надломлено отозвалась женщина.

Вихсар стиснул зубы и качнулся, обращая взор на всполохи огня, над котором кипел чан.

— Тебе не нужно просить у меня прощения, — отозвался Вихсар, втягивая туго запах дыма, — ты ни в чем невиновата. А виноват… Я! — Вихсар с силой пнул котел ногой, выбив колья и горящие поленья. Чан выплеснулся весь, в облаке искр отлетел прочь, грохнувшись о сундук. Хан запустил пятерни во влажные волосы, продирая их. В глазах все заполнились алым тягучим светом. Наверное, он мог сейчас снести этот шатер к проклятой матери, разорвать его в клочья, пуститься в погоню и порубить воличей всех до одного. Грудь хана вздыбилась судорожно, и больно разошлись ребра во вдохе, сгусток ядовитой желчи оседал на самое дно души, отравляя кровь. Садагат так и стояла, вздернув подбородок, но плечи ее дрожали.

— Будь он проклят! — прорычал хан через стиснутые зубы. — Я должен был вас отправить еще утром. А я этого не сделал, — громыхал его голос, разрывая связки от усилия сдавить, задержать простреливающий гнев.

Откинулся полог, и показался Угдэй, кинулся тушить занявшийся огнем ковер. Вихсар заметался по шатру, передергивая плечами, сдавливая до ломоты в костях кулаки.

— Убью, паскуду. Уничтожу, — его словно разрывала на части стая волков, вонзая в плоть острые клыки, рвала куски с его костей. Невыносимо. Невыносимо находится тут, зная, что она у него.

— Надо отправить людей за погибшими, — слова Угдэя, как крюки, вонзились в самую душу.

Хан косо глянул на него, потом на побелевшую женщину. Всем им требовался отдых — Вихсар это понимал, и ему нужен отдых, но теперь не уснуть.

— Отправь, — отозвался хан. — Только скажи, чтобы поторопились. Пойдем на воличей.

Угдэй склонил голову и вышел.

— Скажи мне, Садагат, — повернулся Вихсар к знахарке. — Она сама согласилась уйти с ним?

— Не знаю, Вихсар. Мы как раз разбили лагерь на ночь, Турай оставалась вместе с княжной.

[1] Куяк — общее название монгольских доспехов из твердых материалов (чаще всего — железа)

[2] Арбан — монг. десяток.

Глава 9

К горлу вновь подкатила дурнота, Мирина поднялась и опрометью бросилась из шатра. За ней кинулась Немея с кувшином проточной воды.

— Опять плохо, — пролила воды на подставленные ладони.

Умывшись и ополоскав рот, княжна выпрямилась. Окоем уже светлел, разбавляя холодный влажный воздух молочными лучами. Лагерь полнился кметями, собиравшимися и шумевшими у общего костра.

— Что же творится-то?! — заскулила Немея. — Трав бы каких…

Мирина строго глянула на девушку, бросив ей рушник. Столько случилось всего, что голова кругом, и плохо так — сил нет. Но снаружи было куда легче, чем в душном шатре.

— Принеси одеться.

— Сейчас, княжна, я быстро, — Немея кивнула, поставила рядом кувшин, бросилась обратно в укрытие.

Запах дыма, нахлынувший на Мирину, вновь вынудил скорчиться, и жжение одолело. Теперь она ясно поняла, что понесла. И не понимала княжна, почему Садагат сказала ей о том так поздно, да и она сама не подозревала ни о чем: столько переживаний — все списывала на это. Да и не могло с ней такое случиться. Пила ведь травы, что давала ей Хайна. Правда, упустила, что в тот день, когда приехал княжич Арьян, она прямо из постели хана бежала из аула, позабыв обо всем. Но теперь уже не важно. Теперь ничего сделать нельзя.

Вернулась Немея, накидывая на плечи княжны кафтан. Мирина все пыталась сопоставить в голове, но мысли путалась, а внутри такой клубок, что и не распутать вовек. И вроде обрадовалась, что княжич явился, обрадовалась видеть его живым и невредимым, а теперь… В голову невольно воспоминания прорвались, как смотрел он на нее долго и молчал. И не могла она слова сказать простые, не пойти с ним не могла. Не могла!

Не могла и Вихсара оставить. Мирина сжала в пальцах ворот, стягивая его плотнее на груди. Такая тоска нахлынула, тревога. Уезжая, то и дело смотрела в сторону степи: увидеть хотела Вихсара — и не увидеть, желала, чтобы оставил ее — и бросился за ней, забрал. И скрыть от себя ничего не могла, и коробило всю, будто оставила где-то частичку души — она стонет и зовет назад, как младенец брошенный. Глаза зажгло, защипало, и пелена взгляд застелила — расплывался окоем, в которой княжна неотрывно смотрела. Иногда испуганно оглядывала ватагу воинов, что здесь таилась, пока в душе пустота разливалась — не выстоять Вихсару против них. В клочья от мысли скверной душу рвало. И не должно такого быть с ней, думать о нем. Не должна! Он же ее терзал, она смерти его хотела, ненавидела, проклинала, что жизнь ей всю сломал. Не должна была ничего испытывать к нему, а должна радоваться, что на свободе оказалась!

Уголки губ Мирины дернулись в горькой ухмылке, а внутри гадко от самой себя сделалось. И, как назло, против воли начали вкрадываться воспоминания одно за другим, вонзались в сердце острыми шипами. Как Вихсар ласкал ее, как любил, что она, позабыв обо всем, поддалась его страсти порыву, позволяя ему врезаться в горячем поцелуе, что дрожь проходилась по всему телу теплой волной, заглушая разом, тая в сильных руках. Мирина судорожно втянула в себя воздух — сжималось все в животе от одного представления минувшей близости, такой бурной, ненасытной распинающей своей мощью, что не оставляло в голове и внутри ничего, кроме единения, такого, что и в холод бросало, и в жар.

Немея стояла рядом в ожидании, побледневшая и дрожащая, смотрела без конца на княжну.

— Губы то белые какие, кожа скоро с землей сравняется. Может, княжичу сказать? Найдется тот, кто в знахарстве толк знает…

— Не нужно ничего говорить, — отрезала резко.

С Арьяном она не успела поговорить. Как сказать, чтобы он повернул войско обратно, видя их звериный блеск в глазах? Не выйдет ничего и назад уж дороги нет — это Мирина поняла отчетливо. Беспокойно скользнула взглядом по палаткам. В который раз порывалась послать отрока Митко за княжичем и передумывала, не находя в себе решимости, смелости вновь заглянуть Арьяну в глаза. Да и не до нее ему сейчас было — готовились мужчины к сражению.

Холодный ветер рванул кошму на крыше шатра, хлестнул по лицу Мирину, сорвав прозрачные капли с ресниц. Неумолимо светлело грозное, полное смятением небо, еще не оправившее от ночной бури. Наверное, впервые Мирина не желала такого скорого рассвета.

— О чем они там разговаривают? Немея, разузнала бы… — устремив взгляд вглубь лагеря.

— Так ведь… — девушка запнулась.

Мирина вонзила в нее острый взгляд.

— Говори.

— Княжич Лютич Карай, говорят, бой принял. И победу бы одержали, если бы не подоспел хан со своим войском. Валганы разбили их, в плен взяли княжича-то Лютича. А остальных… казнил, девятерым головы отсек. А теперь они готовятся в степь выходить да покончить со всем.

Мирина схватила ее за плечо, сжала, когда земля под ногами качнулась.

— Что, плохо? — засуетилась она. — Пойдем, ляжешь, ведь не отдыхала еще совсем, глаз не сомкнула — поспать бы надо…

— Оставь, — сдернула Мирина ее руки с себя.

Еще утром она проснулась женой Вихсара, его хатан, не успела привыкнуть к тому, как Турай ей рассказала о том, что княжич Арьян прибыл со своим войском к кряжу. Мирина взволновалась так, что места себе не находила, и зуб на зуб не попадал. Турай попыталась отвлечь ее, показывая ткани богатые, да все лепетала о чем-то, пока не пришел Вихсар. И когда увидела его, поняла, что жаждет прикоснуться к ней, сгореть в его руках, позабыв обо всем, разума лишиться и таять под беспощадным взглядом черных глаз, в которых вихрилось желание и, одновременно, холодность, нежность и грубость. Он поднял в ней такую бурю — несдержанную, пылкую, что и не узнавала Мирина себя совсем, и это пугало еще больше.

А когда увидела Арьяна — все чувства будто притупились, вновь обратились в лед, и правил ей страх один и оцепенение. До сих пор в голове она слышала, как позвала ее Трурай, но оклик валганки ударился будто о толщу, так и не проникнув внутрь…

Княжна рьяно отбросила эти воспоминания — сердце воспротивилось всему. Может, этому суждено быть? Ведь она не должна была стать женой валгана — Сугар, которая хранит в себе его частичку.

Порывы ветра донесли обрывки грубых мужских голосов, поднимая внутри новую волну тревоги.

— Пошли, — велела Мирина Немее, вместе возвращаясь в укрытие, куда и привез ее княжич.

Скинув кафтан, княжна села ближе к огню на расстеленные шкуры — за многое время пребывания у валганов привыкла тянутся к огню и к земле. Да не успела она расположиться, как шум поднялся на улице, раздавшиеся голоса стражников заставили всколыхнуться. Мирина кивнула Немее, та подобралась, выглянула наружу и тут же развернулась испуганно.

— Княжич Арьян здесь.

Мирина уставилась на полог, а сердце запрыгало бешено.

Княжич не спешил входить, все разговаривал с кем-то. Воздух накалился и давил с такой силой, что Мирина дышать не могла. И мысли градом посыпались на нее, ударяя одна больнее другой, обращая душу в паническое бегство, а сердце в бешенный галоп. Что-то не так, что-то не то с ней. Мирина опустила руку на живот и замерла. Если бы Садагат сказала раньше, она бы успела свыкнуться с мыслью о ребенке. Выходит, знал и Вихсар… И не сказал. Почему? Жалел? Опасался чего-то?

Паленья сухо и зло трещали, пуская брызги искр, взъярившийся огонь безжалостно сушило лицо, но Мирина и пошевелиться не могла. Мысли метались роем, но и они начали подниматься куда-то ввысь, а ее втягивало в клокочущую жаром воронку, пока не осталось гулкое, замедлявшееся биение сердца. Пробился мужской крик, и пролитая, будто из рога, река крови, затопила княжну, заставив задохнуться в ужасе. Мирину глушит стон боли, стынет душа от опустевших и поблекших черных глаз, устремленных в разверзшуюся бездну, и она над ним, будто курган сырой земли, теперь уже далекая…

Образ сверженного Вихсара, пробившийся через корку льда, предстал перед Мириной так явно, что холод поднялся от стоп к коленям, пополз выше, сжимая сердце в кулак, выжимая остатки сомнений до капли. Мирина с силой сомкнула веки и сжала до бела пальцы в кулаки, когда поняла, что падает с обрыва в пропасть, и свет гаснет в голове, а в ушах один дробящий грохот. Она мгновенно распахнула ресницы, очухиваясь от коробящего беспощадного видения, вскочила на онемевшие ноги и тут же пошатнулась, едва не упав от головокружения. Немея быстро оказалась рядом, княжна схватила ее за ворот.

— Вещи собирай, — процедила сквозь зубы.

Та хлопнула ресницами, осоловело на нее вытаращилась.

— Как? — выпустили побледневшие губы.

Мирина оттолкнула, ее сжав губы, бросилась к сундукам, сгребая в охапку теплые вещи. Пальцы похолодели, как и нутро все, от внезапного решения. Нужно возвращаться. Немедленно. Сейчас же.

— Живо, Немея, ты не слышала, что я тебе сказала, — подстегнула она девушку.

Немея, стоявшая в растерянности, кинулась за плащами.

Мирина, не помня себя, собрала кадфу, рьяно пихнула в сумку. Мысли понесли ее потоком по каменным уступам, сотрясая. Какую ошибку совершила, покинув степь! Ругала себя беспощадно. Успеть бы теперь вернуться, увидеть Вихсара. Почему это стало таким важным, жизненно необходимым, что от одного представления того, что не успеет, стыла кровь в жилах?

Нутро дрогнуло, когда полог вдруг откинулся, спиной ощущая, как княжич вошел. Уперся в нее взглядом. Мгновение, другое — схватил за запястье, к себе развернул. Прикосновения ужалили, как и непонимающий взгляд его янтарных глаз. Немея вскрикнула, испугавшись.

— Что ты делаешь? — потребовал княжич.

Мирина вырвавшись из его захвата, отшатнулась. Вытянулась вся, как прут, только и качались стены от ударившей в голову крови. Арьян напряженно скользнул по ней взглядом протяжно и долго. Она сквозь туман в голове оглядела его лучше. Вроде и прежний он был, таким, каким видела его в последний раз: волосы теплого орехового отлива чуть взъерошены от ветра, на загорелом лице такие же теплого цвета глаза, щеки, заросшие щетиной. Только теперь вместо спокойствия и безбрежной тишины во взгляде клубилось что-то дикое, колючие, холодное. Ожесточил его, верно, поход этот на валганов, предчувствуя лютую битву.

Арьян стиснул челюсти, качнулся, как камыш на ветру, в ее сторону. Мирина вновь отпрянула, обошла его стороной, быстро вернувшись к сборам.

— Что с тобой? Что случилось? — сдавленный непониманием голос княжича сотряс сгустившийся воздух, камнем упал на самое донышко.

— Ничего. Собираюсь, — ответила сухо княжна, не показывая своего волнения, сгребла в горсть украшения, те, что Вихсар ей подарил на день свадебного обряда.

Только Немея, как полог откинулся и внутрь вошел княжич, с места так больше и не сдвинулась.

— Как собираешься? — подступил он. Крылья носа княжича вздыбились в ярости, глаза оледенели. — Куда?

— Обратно.

— Ты разве не рада меня видеть, Мирина? Не рада, что вернулась? Я шел за тобой. Собрал людей, — зашептал он взволнованно и приглушенно, но почему-то голос его оглушил. Мирина старалась держать себя твердо и решительно. Хотя из самой души рвался крик отчаяния, чтобы оставил ее в покое, чтобы не трогал, чтоб забыл. Что не хотела она ничьих смертей и его никогда не любила и не полюбит уже.

— Бери вещи и выходи, — бросила Мирина девушке, что так и остолбенела у входа.

Немея вздрогнула, взяла нагруженную котомку с бурдюком воды, поспешно вышла, оставив ее наедине с княжичем. И стало так тесно внутри, так неуютно от разбившегося молчания, что вгрызалось в душу. Она уже никогда не станет той прежней княжной из Ровицы.

— Остановись. Я не отпущу, — схватил ее за плечи Арьян, к себе разворачивая, вонзая туманившиеся гневом взгляд.

Мирина, поежившись, будто ее оплели стебли шиповника, одернула его руки.

— Почему вы все за меня решаете, что мне делать?! Почему у меня никто не желает спросить, чего хочу я?! — вскрикнула она, срываясь, не в силах остановится, такой яд в ней закипел. — Это было моей ошибкой, что я пошла с тобой, Арьян! Мне не нужно было! Я стала женой хана. Я зачала ему наследника. Нам не по пути вместе, — проговорила, смотрела княжичу в глаза, чувствуя, как слабеет, как истрачивает остатки самообладания.

Княжич молчал, стоял истуканом помрачнев разом, губы смокнулись в одну жесткую линию, туже натянулись и вздулись жилы на шее. Мирина сжала губы, отвернулась, подхватив вещи, обойдя стоявшего в оцепенении княжича, направилась к выходу, но остановилась на полушаге, повернулась. Еще совсем недавно она представляла их встречу, а теперь ее желание сыпется пеплом сквозь пальцы, таким хрупким оно оказалось, ненастоящим.

— Нам не нужна такая война. Кровь не нужна. Уходи, Арьян, с кряжа, подумай о народе и побереги их и себя. Не накликай беды на земли.

Арьян глянул на нее из-за плеча — взгляд его обжег пустотой, напугал.

— Я убью его, клянусь. И ты вернешься.

Слова его вонзились раскаленным железными зубцом в сердце.

— Если ты его убьешь, то разрушишь и меня, — выплеснула она с гневом.

Лицо княжича вытянулось, дрожали вены на его висках, он сощурился, проглотив ее слова, не найдя взамен других, они просто растворились пылью. Мирина, сжав сухие губы, развернувшись, вышла наружу. И о чем она только думала, отправляясь с ним за Вершух? Зачем пошла? Какая же глупая. Растравила только его напрасно. На улице пробрала такая лютая дрожь, что колени подгибались и дурно вновь сделалось. Закружилось все.

— Княжна, — подступила Немея.

— Где лошади наши?

— Вот, так я уж отроку приказала вывести.

— Пошли.

Небо, затянутое кучевыми облаками, все больше прорезал свет, все больше внутри мутное смятение закручивалось, ввергая в черную яму. Мирина зажмурилась, сбрасывая слезы с ресниц, подставляя распаленное лицо промозглому ветру. Как скверно все вышло. Водрузившись в седла, покинули лагерь быстро, лишь немногие заметили удалявшихся всадниц, но никто не попытался остановить их. И хорошо.

Становище, заполненное кострами, уж осталось позади, но Мирина все гнала лошадь, боясь, что Арьян погонится за ней. Страшилась того, что не успеет увидеть Вихсара. И слова вдруг вспомнились, те, что хан ей говорил еще утром, обожгли сердце горячей кровью.

«У женщины нет пути. Нет никаких дорог. Ее удел — хранить очаг, хранить огонь своего мужчины, его жизнь хранить в себе…» — Мирина обратила всю себя на хранящуюся внутри нее крупицу живую, сполна ощущая, что прокатилась по телу согревающая волна, разом избавляя от всех тревог и терзаний, ставшая такой бесценной, такой дорогой, что дыхание перехватило. Грудь, налившая живительным жаром, отяжелила ее всю от наполненности, а на глаза навернулись нестерпимо жгучие слезы. Мирина ничем не могла объяснить их появления, ее просто тянет с огромной силой к нему. К Вихсару. И этой силе она давала волю с каждым ударом сердца, осознавая, насколько туго и долго держала в себе все чувства, захлебывалась от их огромной бездонной мощи. И они теперь не пугают ее до липкой дрожи, а питают, как дерево через корни.

Сквозь рваные тучи показался край солнца, пуская полоску света на землю, ослепляя на миг. Мирина прищурилась, встрепенулась и пустила лошадь быстрее по взгорку, все реки придерживаясь — успеть бы.

Поднявшись на очередной холм, дыхание оборвалось, когда лагерь развернулся перед глазами пустой чашей — ушли. Усилием воли Мирина сдержала себя в руках, и то сияющее пространство, в котором она миг назад купалась, сузилось до могильной ямы.

Мирина, сжимая в бесчувственных пальцах поводья, задышала глубже, прогоняя мрачные мысли, скользнула взглядом от одного шатра к другому в надежде увидеть хоть кого-нибудь. Клубится сизый дым от кострищ в небо — значит, ушли не так давно. Всегда полнившийся народом стан теперь пустовал. Мирина беспомощно глянула на Немею, да только спрос с той небольшой. И куда они ушли? Во все стороны — холодные просторы. Такое бессилие накатило, что хотелось просто разрыдаться.

— Смотри княжна, там кто-то есть.

И в самом деле — показалась фигура мужская, и, скорее, мальчишечья. Мирина пригляделась, и внутри всплеснуло все от радости — Тимин. Припустила лошадь вниз по склону. Тимин заметил всадниц уже скоро. Встретил, забирая лошадей, да все в недоумении отводил глаза — смотреть не смел прямо на хатан, а уж спрашивать о чем-то и вовсе.

— Где они? — огляделась и спросила Мирина, хотя в душу уже закрадывалась тревога.

— К кряжу ушли, — скупо ответил он, хмуря брови, бросая скованные взгляды на спешившуюся с лошади Немею.

Во рту так горько сделалось, будто полыни наелась, хлестала досада жгучая от того, что малость не успела. И теперь одним богам известно, чем все это закончится. Клятва Арьяна убить хана холодила сердце, и беспокойство только нарастало.

— Ты здесь один, выходит? — сбрасывая с себя объявшую слабость, обратилась вновь к отроку.

Мальчишка помрачнел, Мирина отметила, как за это время повзрослел он, и взгляд такой твердый и серьезный — степь накладывает след заставляет крепнуть быстро: слабых убивает, а стойких делает еще сильнее. В этом Мирина убедилась теперь.

Тимин тряхнул головой:

— Садагат здесь.

Оставив управится с вещами Немею, Мирина свободно прошла вглубь, ступая медленно по дороге, кутаясь от пронизывающего ветра в меха и кадфу. Раньше не проехать здесь всадником так легко, а сейчас табун пронестись может, не сметя остатки построек. Мирина остановилась, обводя взглядом брошенные юрты. Трепыхались на столбах еще полотна свадебные и цветы опавшие, звенели колокольчики и обереги разные. Закрыты были ворота к священному огню, где вчера Вихсар пронес ее три раза по кругу. Почему-то казалось, что это было так давно, словно они связали узы не вчера утром. Очень давно.

— Ты сделала правильный выбор, — раздался голос за спиной княжны.

Мирина обернулась резко. Садагат стояла в дверях одного из шатра, взирая на гостью, чуть прищурив от ветра темные, как угли глаза.

— Давно они уехали?

— Не успел еще котел вскипеть, — дернулись уголки губ в сухой улыбке.

Мирина пустила взгляд в вытоптанную еще влажную землю, кулаки сжала, не зная, что и делать. Садагат молчала, испытывая ее и так шаткую уверенность, а потом подступила.

— Пошли внутрь, простынешь еще, а нам беречься сейчас нужно, — поманила она, и ее слова были последней каплей — слезы обожгли глаза, потекли безудержно по щекам.

Мирина слепо прошла за знахаркой на подгибающих ногах — усталость разом навалилась, подкашивая. Садагат провела к огню. Внутри пахло знакомо пряно.

— Ты ведь даже не смыкала глаз за эту ночь. Ложись, поспи немного.

— Не хочу, — возразила, противясь. — Как тут можно уснуть? Там ведь сейчас… Княжич меня не послушает, не уйдет, — пролились бессвязные слова, и горло свело от душащих слез.

— Хан Вихсару духи и сам Тенгри благоволит, тебе не нужно в его покровительстве сомневаться, — проворчала Садагат, ставя котел на огонь. — Ты должна веру хранить. И просить благодетельницу Омай сохранить его жизнь, — вернулась валганка к княжне, помогла стянуть просыревший кафтан, снять украшения. — Садись. В одеяло кутайся. Дрожишь вся, как былинка на ветру. Сейчас я тебе взвара ягодного приготовлю, и ноги бы нужно погреть в теплой воде.

Мирина на то промолчала, не решаясь спорить со знахаркой, потянула на себя шерстяное покрывало. Вернулась Немея. Девушка молча принялась помогать знахарке. Вылила в чашу воды горячей, разбавив с ключевой, поднесла княжне. Мирина опустила ноги в горячую, но терпимую воду, поднял взор на Садагат, та молча приготавливала отвар.

— А Турай где?

— Они дальше в степь пошли.

— Найир…

— Он мертв.

Мирина опустила глаза. Сожаление крапивой обожгло. Как вышло все скверно. Княжна об Арьяне подумала — лишь бы нашлось в нем благоразумия, хотя не стоило на то надеяться.

— Возьми, — протянула знахарка исходившую паром деревянную плошку.

Мирина пряла ее, вбирая сладкий брусничный запах с примесью кислого — смородиновых листьев, только сладость не чувствовала.

— Почему ты мне сразу не сказала о ребенке?

Немея, что следила за огнем, развешивая сырые вещи сушиться, обернулась.

— Потому что всему должен быть свой срок. Ты должна была это понять сразу, но не желала и мысли такой допускать, и, узнав, учинила бы вред.

Княжна даже губы обожгла от слов грубых, но тут же усмирилась — права она. Хотя не знала как поступила бы, и теперь не узнает. И не нужно.

Глава 10

Как только вернулись Атлан и Бадгар с места боя, разожгли костры — предали огню погибших воинов. Никому и в голову не приходило, что возносить на огнище их некому будет, если полягут все у кряжа. Никто об этом и мысли не допускал, хоть каждый понимал, что силы неравны — верили в неизбежную победу, следуя за твердой волей хана. Вихсара же люто жгло нетерпение наказать того, кто так дерзко обошелся с ним, выпотрошить и повесить на какой-нибудь чахлой березе на корм воронью. Потому, справившись со всеми надобностями, едва только зажелтел окоем, собрались споро воины, в путь тронулись, покинув аул. Решили не идти врагу под копья, а со стороны зайти, чтобы не ожидали — так еще можно выгадать для себя пользу, а потому путь длиннее стал — пришлось огибать кряж. Земля хоть и обветрилась, но местами коварная — оскальзывались кони, едва не ломая себе ноги, потому двигались медленно. Громкая брань сотрясала чистый степной воздух, когда чей-то конь все же оступался, спугивала стаи ворон, что парили над погибшим в непогоду зверьем. Вихсар, наблюдая за тревожным кружением, не заметил, как приблизился Угдэй. Батыр стал молчаливее, чем когда-либо, хотя его мысли Вихсару были видны насквозь.

— Эти места не приняли нас, — только и сказал он.

— Рано ты делаешь выводы, — отозвался хан. — Бой еще не наступил, а я уже слышу разочарование в твоем голосе.

Угдэй посерьезнел, Вихсар хмыкнул — спорить с ним не было никакого желания. Нужно беречь и силы, и терпение, коего осталось на самом дне. Степь с ним сыграла злую шутку. Вихсар, найдя здесь сияющий алмаз, потерял его — боги решили испытать, проверить, достоин ли хан обладать таким сокровищем — его Сугар.

— Чем бы все ни закончилось… — все же ответил ему Вихсар. — Видно ему так угодно, — только далось сказать это с трудом.

Трудно собраться воедино, зная о том, что Мирина сейчас в руках другого мужчины. Мысль об этом застилала ум багряной пеленой, заставляла сжиматься сердце и стыть крови в венах, и гнев от собственного бессилия раздирал на куски и травил душу, от того, что не может выдрать ее из плена чужаков немедленно, от того, что она ушла с ним… Поднимался в нем черный илистый осадок до помутнения в глазах, да только нужно сохранять ясный ум и держать голову в холоде.

— Вихсар! — возглас Атлана, замыкавшего вереницу, выдернул хана из мрачных раздумий, заставил обернуться.

Батыр указал куда-то в сторону. Вихсар обратил взгляд к окоему и только тут заметил мчащееся по степи войско, словно наползавшая тень от туч. Да еще какое войско! Числом три сотни — не меньше.

— Во истину, сила великого Тенгри велика! — прозвучал голос Угдэя рядом. — Это наше благословение, хан Вихсар.

Беспокойство растаяло, заменяясь, скорее, удивлением, нежели радостью. Вихсар не мог не угадать даже издали своего родного брата. Воины, поняв кто к ним приближается, оживились заметно, приободрились, и теперь кто-то начал вскрикивать, посылая знаки приближающим нукерам. Они грозовой волной нахлынули на остановившихся в ожидании всадников, смешиваясь с ними.

Айшат, смеясь, вырвавшись вперед, приблизился к спешившемуся с жеребца брату. Долго друг на друга смотрели, изучая. Старший сын хана Бивсара за годы не изменился ничем, разве что оброс малость за время пути, усы длинные отрастил.

— Я, конечно, знал, что ты безумец, Вихсар, и твоя кровь будет погорячей самого жаркого пекла, но не настолько, чтобы броситься в руки смерти, — он не договорил, заключая в братские объятия Вихсара, скрепив приветствие крепким рукопожатием.

— И все же поверить не могу, что отец отпустил тебя из города, помню, он не одобрил моего решения прийти к Ряжеским лесам. И отказал мне дать войско.

— Отец, конечно, кипел поначалу, но ты знаешь его — нас не оставит в беде.

— Видно, не совсем знаю, — усмехнулся Вихсар, оглядываясь на батыров, что переговаривались с прибывшими воинами.

— Хан Бивсар ждет тебя. Конечно, хвалить не будет. Поэтому нужно обойтись малыми потерями.

Вихсар сжал зубы. Айшат еще не обо всем знал. О том, что княжна Мирина стала его женой — не знает. И то, что кровь пролита уже — тоже. Вихсар скользнул взглядом по толпе и вдруг приметил Тимина — помощника, что оставил в лагере, нахмурился — а он откуда тут взялся?

— Что ты тут делаешь? — позволил топтавшемуся в ожидании неподалеку отроку приблизиться.

— Ааа, так он… — усмехнулся Айшат, сверкнув белыми зумами — мы на твой пустеющий лагерь наткнулись. — Вот, Садагат попросила с собой взять с каким-то важным посланием к тебе — мне не доверила, — с лучившейся на устах улыбкой сказал он, прищуриваясь хитро и будто в досаде на женщину.

Тимин, приблизившись, скупо и растерянно глянул на Айшата.

— Пойду с Угдэем поздороваюсь, — кивнул он Вихсару, понимая все, не вмешиваясь в тайну, что передала женщина Тимину.

— Ну, говорили, — перевел взгляд от удаляющейся могучей фигуры брата на отрока.

— Хатан Сугар вернулась, — произнес быстро Тимин, сбрасывая то и дело волосы с лица, что падали на лоб едва хлынет ветер.

Вихсар отчетливо расслышал каждое слово, да будто не услышал ничего.

— Вернулась?

— Да, хан. Со своей помощницей вдвоем, с восходом. Она сейчас у Садагат.

Вихсара будто с двух сторон каменными плитами придавило. Он молчал, испепеляя Тимина взглядом, пытаясь через застилающую пелену злости взвесить каждое слово, а тот все больше вжимал голову в плечи. Билось, как в набат, это известие, да только Вихсар и не знал, какое желание разжигалось в нем сейчас острее: вернуться немедленно в лагерь, сжать княжну в тиски, чтобы никуда она больше не делась от него, чтобы сбежать не смогла — привязать, запереть на семь замков, или сдавить в своих руках этот хрупкий и острый алмаз, причиняющий такую боль, задушить за то, что смогла оставить его, за то, что ушла так легко с другим, или прогнать прочь в степь… Вихсар скупо втянул в себя воздух, расслабляя сжатые до камня кулаки, глянул на своих нукеров, подозвал взглядом Бадгара.

— Возвращайся в лагерь, — велел ему.

На лице батыра отразилось непонимание.

— Смотри, чтобы оттуда ни одна живая душа не смогла уйти. Возьми с собой еще воинов, в оба смотри за Сугар.

— Я все понял, хан, — кивнул он и отступил, окрикивая воинов.

— Возвращайся с ними, — бросил хан отроку.

Мальчишка затерялся в толпе быстро.

Воздух вдруг накалился, и стало тяжело дышать. Вихсар, оставшись стоять один, сорвал с себя шлем, что давил на виски, запустив пятерню в смоляные волосы, смотря невидящим взглядом в землю. Оберег княжны, висевший на шее хана, внезапно напомнил о себе, до дыры прожег грудь, отпечатываясь на самой душе. Желание немедленно вернуться ослепило его. Вторгнуться в шатер, сорвать с княжны всю одежду и прижать ее к своему обнаженному горячему телу, так страстно желавшему ее, вторгнуться рывком и добиться от нее клятвы, обещания, что не поступит с ним больше так, чтобы навсегда стала его, смять до боли, до слез, до крика, оставляя на ее теле свои следы, заклеймить горячими поцелуями каждый клочок молочной кожи — только его Сугар. А потом… Вихсар окаменел — впервые за всю жизнь он не знал, что ему надо сделать, как поступить. Такое не оставляют в его роду женщинам безнаказанным, и он бы не оставил…

— Что делать будем, Вихсар? — разорвал полотно чувств, что успели скрутить его наглухо, голос Угдэя.

Повернувшись к нему, Вихсар оглядел стоявших в ожидании нукеров. Вперед вышел Айшат, приблизившись почти вплотную.

— Здесь только тебе решать, — сказал он. — Я и наши воины готовы к атаке.

Охватив взглядом то число людей, которое было у него теперь, хан задумался. Бадгар, отделившись с частью, устремился прочь от войска.

— Я не буду гневить Тенгри… и мыть свои руки в крови, — ответил Вихсар, глядя в глаза брата. — Я позволю княжичу выбирать, пусть и должен лишить его жизни, что с такой дерзостью посмел забрать у меня то, что принадлежит мне. Дважды посмел.

И выбор этот даст лишь за то, что княжич Явлича однажды помог понять, насколько Сугар оказалась ценной для него. В ней вся его жизнь. Вихсар одел шлем, отыскал глазами Угдэя, подал ему знак поднимать воинов в седла.

Солнце поднялось уже высоко, сухой ветер обжигал степь жесткими порывами, слезил глаза. Едва выехали за кряж, как открылись просторы с затянутым серыми тучами небосклоном. Напряженно оглядывая пустошь, слушал, как завывает ветер, что качал высокий ковыль и пускал по глади реки Вель беспокойную рябь. Ждать пришлось долго — на окоеме никто не торопился появляться. И когда уже воины за спиной начали недовольно ворчать, вдали показались княжеское войско. Видно, и не спешили, зная, что победа останется за ними, да только коней своих попридержали, увидев число воинов, что встали стеной, держа наготове сабли и стрелы. С приближением кметей поднимался шум, и земля от множества копыт подрагивала. Остановились, не доезжая полсотни шагов. Пестрили, как красные маки, плащи и стяги, глаза напротив потухшие — будто бесцветными стали.

Айшат хмыкнул, любовно провел грубой ладонью по рукояти сабли, оглядывая немногочисленную ватагу, которая совсем недавно была для воинов хана смертельной угрозой, да теперь потеряла свои силы.

Из ряда мужей выдвинулся княжич. Вихсар, переглянувшись с Айшатом, бросил короткий предупреждающий взгляд на Угдэя, тронул с места коня. Пришлось собрать всю волю, чтобы оставаться хладнокровным. Княжич Арьян держался перед тем количеством валганов, что распростерлось перед ним — надо отдать должное — стойко. За его спиной поглядывали сурово и беспокойно старшие дружинники.

— Как видишь, терпение мое безгранично, раз ты и твои воины еще живы. Но все же оно имеет предел, — сказал Вихсар, врезаясь острым взглядом в княжича.

Княжич не спешил с ответом.

— Советую собрать свое войско и отступить. Благодари Сугар, что она вернулась ко мне.

Арьян плотно сжал челюсти, в его темных глазах завихрилась злость.

— Я пришел не только из-за нее. Они… — широким жестом он указал на свое войско, — …хотят твоей смерти хан. И я желаю того же.

Вихсар раздул ноздри, стыло дыхание в груди — этот напыщенный молокосос даже теперь, под копьями, не перестает дерзить.

— Твое желание не может быть исполнено, оно несправедливо, — ответил хан, сохраняя спокойствие. — Эти земли принадлежат не тебе, а тому, кто живет здесь. Ты пришел ко мне с мечом, убил моих людей. Я обязан вознести тебе по заслугам. Впрочем, считай, что мы расчете — девять твоих воинов казнены. Караю я сохранил жизни. И, если ты желаешь забрать его, заплати мне выкуп…

Грудь княжича вздыбилась, с каждым произнесенным словом темнели глаза, но Арьян молчал, бросая короткие одичалые взгляды на валганов.

— …Я дам тебе время подумать до полудня, — продолжил Вихсар, берясь за поводья, разворачивая коня. — Если ты вступишь в бой, я задавлю не только твое войско — я сожгу княжество.

С этими словами он пустил коня обратно, выхватывая взглядом лицо Айшата, которое вдруг стало меняться, и словно через толщу воды ворвался, как упавший на дно булыжник, окрик Угдэя.

— Хан, берегись!

Вихсар успел вскинуть щит, и его тут же пробило пущенное Арьяном копье, ударилось в грудь так, что раскроилось древко надвое, вонзаясь в броню. Тупой, но мощный удар выбил из седла. На мгновение голову залила чернота, оглушая и лишая зрения, и скрутило сухожилия, но следом жизнь вновь хлынула удушливой волной, ударив по слуху режущим свистом стрел.

Вихсар тронул грудь, ощупывая пробитые диски брони — копье хоть и прорубило ее, но не прошло через ребра, поцарапало грудь. Сильный ушиб затруднил дыхание, будто камень в горле застрял, во рту сделалось солоно. Да только разлеживаться не время. Вихсар рванулся, перекатываясь на бок, попытался встать, но разлившаяся по груди свинцовая боль снова пригвоздила к земле.

— Арьян! — сквозь туман лязгнул другой голос, знакомый.

Вихсар выхватил мутным взглядом княжича — из его груди торчали стрелы, и он, завалившись набок, тяжело рухнул с коня. Вопль раздался с обеих сторон, схлестываясь и закручиваясь воедино, волной прокатился по степи, оглушая. Вихсар видел, словно сквозь стоячее болото, как к Арьяну мчался младший княжич, как, соскочив с седла, побежал к брату, спотыкаясь, рухнув перед ним на колени, а в следующий миг его скрыл от глаз взъярившийся табун…

В глазах помутилось, Вихсар с силой сомкнул веки, пытаясь очухаться, злясь, что силы разом оставили его.

— Цел? — опустился рядом Айшат, закрывая собой хмурое небо.

Вихсар, сбросив боль, с натугой поднялся, хватаясь за рукоять сабли, да только пускаться в бой было уже поздно — кметей нукеры давили, как щенят. Земля под ханом дрожала и, казалось, стонала от боли, слышались крики и лязг стали, смешиваясь в один грозовой грохот — бой завязался стремительно, валганы, как волчья стая, дикая, необузданная, рвали в клочья тех, кто посмел ступить на их землю. Остервеневшие воличи с ожесточением бросались прямо на подставленные вперед копья, напарываясь на сабли. Наверное, Вихсар никогда не испытывал такого дикого смятения, видя, как мужи с обреченным отчаянием мстили за своего вождя.

И все же пятерых он успел положить, бился наравне с остальными, только все больше в груди расходилась горячая боль, и сабля ходила не так легко и ловко в его руках. И уже когда окружили его свои воины, Вихсар отер клинок от крови, но возвращать в ножны не спешил.

— Кто это сделал? — повернулся он к Атлану, что пытался растолкать лошадь, но попытки были напрасны — ноги кобылы покалечены. — Кто убил княжича?

— Угдэй пустил первым стрелы, — опередил батыра Гай, сдергивая я себя шлем.

Вихсар огляделся, выискивая взглядом батыра, да не так просто оказалось найти его среди многочисленных воинов. Через толпу пробрался Катак, спеша, видно, с каким-то поручением.

— Айшат, зовет тебя хан. Спрашивает, что делать будем с пленными, среди них младший княжич.

Вихсар прошел за нукером. Уцелевших оказалось немного. Младший княжич стоял со связанными руками, вьющиеся волосы падали на окровавленное лицо. Когда хан подошел, он даже не поднял голову — смотрел в землю. Айшат оголил саблю, подставив под подбородок волича холодную сталь, вынуждая поднять взгляд. Затянутые пеленой покрасневшие глаза княжича застыли на хане, смотрели через слипшиеся от крови волосы, не выказывая ничего. Вихсар помнил его еще с того мига, как сидели они за общим очагом в его шатре, как одна из его наложниц — Лавья — на тот миг его лучшая любовница, ублажила его, и он и подарил ее княжичу.

— Ты сидел за моим очагом, — начал Вихсар. — Ты с братом говорил мне о мире. А ныне вы пришли, чтобы лишить меня жизни и уничтожить моих воинов…

Данимир пожевал челюстями, сглатывая сочившуюся из разбитых губ кровь.

— …Вы не хотите держать клятву ваших отцов, и впредь не стану и я. Княжич Арьян поступил глупо, положив стольких воинов на этой равнине.

Щенок молчал. Воин постарше с рыжими волосами и бородой, что стоял рядом с княжичем, сверкал волчьим взглядом. Остальные пленные, раздавленные и истерзанные, смотрели в землю.

— Степь — это всегда место для сражений, она меряет силу людей. Арьян поступил так, как посчитал нужным, — процедил осипшим голосом княжич.

Бадгар и стоявшие рядом нукеры встрепенулись. Айшат остановил их взглядом. Вихсар, окинув взглядом горстку воличей, неспешно приблизился к Данимиру — стройному, как камыш, молодому и такому же дерзкому, как и его брат. Остановившись, посмотрел свысока в глаза, так, что увидел в их серости свою грозную тень.

— Я бы мог тебе осечь башку, княжич, — прошипел Вихсар. — Так, как я это сделал с остальными твоими соратниками. Ты мнишь себя храбрецом, но что будет, если я на твоих глазах казню твоих?..

Данимир сглотнул, но все же сумел выдержать давящие слова.

— …Ты и твое войско шли за Арьяном, как волки за вожаком, а теперь ты потерял брата и его людей, ты остался ни с чем. Мне жаль твоего отца. Если я убью еще и тебя, у него не останется наследников, а, как мне помнится, князю Вяжеславу нездоровится, и потеря сыновей для него удар — его жизнь пройдет впустую. Из уважения к старшим — меня этому учили с детства — я оставлю тебе жизнь. Возвращайся и целуй ему ноги. Пусть князь узнает мою милость и мою жестокость…

Данимир сжал челюсти, в глазах зажегся огонь ненависти — этот взгляд Вихсар за свою жизнь видел много раз.

— …Караю я не оставлю жизнь, я обменяю ее на твою и твоих сговорщиков. Так будет справедливо. Если вы вернетесь, то моя милость не будет столь щедрой. Я убью каждого, кто придет ко мне.

Вихсар подал знак Бадгару, велев поднимать воинов. Тут же подвели коня. Хан поднялся в седло, грудь разламывало от боли, но насколько поврежден — узнает, когда окажется в лагере. Хан глянул сверху на пленных. Закружили вокруг них всадники. Пленные встревожились, только одному младшему княжичу было безразлично все, глазами темнее клубившихся над головой грозовых туч все смотрел на удалявшихся валганов.

Оставаться на поле брани не было надобности — потерь на этот раз не было, потому покинули кряж споро. Обратная дорога была быстрой — еще полдень не наступил, как въехали в брошенный аул.

Взгляд Вихсара холодно скользил по опустелым шатрам и стылым углям давно прогоревших кострищ. Трем сотням нукеров еще нужно было разместиться, хотя оставаться здесь надолго Вихсар не был намерен. Сердце билось тяжело, и каждый удар гулко отдавался в поврежденных ребрах.

От повреждения ли? Или ощущения княжны, ее присутствия, что Мирина где-то здесь, рядом. И все же брала ядовитая горечь, что она, став его женой, пошла за другим. И рад бы от нее избавиться, да никуда это снедающей ревности и жгучей злости не деться. Лучше не видеть ее сейчас.

Встретил Бадгар, доложив, что степь чиста кругом, как пустынная целина. А после поднялась в ауле суета, возжигались заново костры, сооружались шатры: небольшой отдых — и снова в седла. До ночи нужно покинуть эти места. Здесь уже не будет спокойной жизни. Хоть не нравилось Вихсару, что придется уходить.

Стянув с себя наручи и наспех умывшись в холодной воде, хан поднял голову, посмотрев на шатер, где, по словам Тимина, находилась княжна вместе с Садагат. От него и узнал, что спит она. Полог вдруг откинулся, и оттуда в белом платье, закутанная в шерстяной платок, вышла Сугар — видно, гомон все же разбудил ее.

И как бы Вихсар не отгораживался, но внутри будто все скрутило в веревки от вида ее. Она заметила его не сразу, взгляд ее выискивал его, а когда выхватила — замерла, с затаенной тревогой смотрела на него. Княжна, которая смогла покинуть его с другим. Вихсар отвернулся, зло сорвав полотно, отерся им.

— Эта и есть Сугар? — подступил брат, глядя в сторону шатра на женщину, которая, по-видимому, все еще стояла на улице — Вихсар больше не смотрел.

Хмуро глянул на Айшата.

— Значит, вот кто затмила твой разум, — усмехнулся брат. — Понятно.

— Пошли, — ответил только Вихсар, направившись к своему шатру и ощущая спиной взгляд Мирины.

И не должна она стоять одна, да к тому же с непокрытой головой, но он не станет ей ничего говорить. Как сказала Садагат «отпустить ее» — и он даст ей эту свободу, пусть и горит от ревности.

Внутри уже горел очаг, и поставлен чан с водой. Айшат уселся на шкуры и присвистнул, когда Вихсар стянул с себя броню, увидев одежду, пропитанную кровью.

— Надо знахарку, — повернул Айшат голову к выходу, что позвать кого-нибудь.

— Не нужно, — остановил его Вихсар.

Тот еще и не знал, какие хан получил ранения. Вихсар опустился перед огнем, едва разместился, как полог откинулся, и вошел Угдэй. Получив от хана тяжелый взгляд, прошел вглубь, за ним Бадгар и Атлан.

— Что будем дальше делать? — прервал тягостное молчание Айшат. — Здесь теперь оставаться нельзя.

— Я не пес блудливый, чтобы шарахаться по степи, — огрызнулся Вихсар на его слова, хоть тот был и прав, но признать себя таковым было скверно.

— Ты недооцениваешь воличей. Они сильней, чем кажутся.

— Я знаю, — подобрав чашу с квасом, Вихсар припал надолго. — Я знаю, на что они способны, Айшат, — ответил хан, отставляя опустелую чарку, пронизывая его взглядом.

— Нужно возвращаться в город.

Вихсар качнул головой.

— Нет, туда я не вернусь.

Айшат приподнял черные, как смоль, брови и тут же глаза его остыли.

— Куда же ты пойдешь?

— На север-восток, — сказал Вихсар, глянув на молчаливого и угрюмого Угдэя.

Айшат покачал головой каким-то своим мыслям, потянулся за питьем.

— Ты можешь взять мое войско, думаю, оно тебе необходимо больше, чем мне.

Людей Вихсар потерял и в самом деле изрядное число и потому отказываться не стал.

Глава 11

Мирина вернулась в шатер. Садагат внутри не было, когда княжна проснулась от внезапного шума, ржание коней и чужих мужских голосов. Немея оставалась внутри, следила за очагом — валганка наделила ее и какой-то работой, и девушка тихо сидела у огня, что-то шила, тревожно поглядывая со своего места на княжну. Мирина, молча вернувшись на свое место, стянула с плеч накинутый платок и застыла — расползалось внутри волнение стылое, будто жидкий лед разлилось, сковывая сердце, от того, как Вихсар посмотрел на нее холодно, колюче, будто не знал ее… И подходить не стал. И что там случилось у Вершуха — так и осталось гадать, хотя лучше и не знать вовсе.

— Откуда столько воинов прошло? — спросила у Немеи, поднимая на нее взгляд.

Та повернула голову.

— Я так поняла, княжна, это приехал брат хана.

У Вихсара есть брат? Она растерянно моргнула — ничего о нем она не знает, да и не спрашивала никогда ни о чем. Внутри совсем все смерзлось. И все же оставаться в неведении мучительно.

— Оставь работу, Немея, и ступай, найди отрока Тимина, разузнай все у него, что там случилось и что намерен делать хан.

Девушка, отложив работу, поднялась, и уже через миг ее в шатре не было. Мирина, постояв на прежнем месте, прошла через тканевые занавесы вглубь, к постели, легла на мягкую, как пух, подстилку, уставившись невидимым взглядом в купол. Вихсар знает, что сама она ушла с Арьяном, и возращение ее нисколько его не порадовало, Мирина только теперь поняла, что совершила по отношению к нему скверный поступок. Поняла, да все равно не такой прохладной встречи ждала. Простить такое замужней неприемлемо. Ему. Хану Вихсару.

Мирина закрыла глаза, дыша часто и глубоко, сознавая теперь все явственно, что наделала, да только ничего теперь не исправить.

Немея не возвращалась, и знахарка куда-то делась. Среди большого числа воинов она осталась одна. Что, если Вихсар не захочет теперь ее видеть? Эти мысли заполонили до краев, вытеснив все, разбившись внутри вязкой чернотой. До сего мига об этом не думала, в сердце надеясь, что он примет.

Снаружи стало тихо — похоже, заночуют здесь.

По тому, как всколыхнулись ткани от сквозняка, Мирина поняла, что кто-то вошел. Сердце дрогнуло в груди, и пальцы похолодели, проняла дрожь — волнение взяло, но ожидания оказались напрасными — вернулась Садагат. Мирина поднялась, вышла к очагу. Женщина встретила ее короткой приветливой и ласковой улыбкой, выставляя на низкий столик приготовленные яства.

— Садись, тебе нужно поесть, — велела, укладывая подушки на шкуры, приглашая сесть.

Мирина не стала перечить, хотя есть совсем не хотелось. А чуть позже вернулась Немея. Глянув осторожно на валганку, тихо прошла на свое место, побледневшая и хмурая — значит, вестей добрых не ждать.

Задумчивая Садагат не стала ничего рассказывать, лишь сказала о брате Вихсара — Айшате и его людях, и сухость была в ее словах — видно то, что Вихсар не зовет княжну, не радовало ее. Когда женщина вновь покинула шатер, подсела Немея.

— Войско воличей разбили. Говорят… — она запнулась, брови нахмурились, — …княжич Арьян погиб…

Мирина даже плошку с квасом выронила из ослабевших пальцев. Поплыло все.

— …Хан даровал жизнь младшему княжичу, — продолжила говорить девушка, хотя Мирина слышала уже через туман, — …отпустил с пленными.

— Хватит, Немея. Не говори больше ничего, — становила княжна, сжимая холодными пальцами свое горло, в котором будто камень застрял.

Хоть и знала, чем все это могло закончится, а такое известие сложно принять душой. Воздух вокруг будто сгустился, давил на грудь, вытесняя из глаз слезы, но, сжав губы и виски пальцами, Мирина заглушила в себе отчаяние. Пусть никто не видит ее такой — слабой и раздавленной.

Видно, слова ее и просьбы для Арьяна ничего не означали. Зачем он пришел?! Боги, зачем? Мирина поднялась и, оставив Немею, ушла к себе. Разные мысли то наплывали холодными волнами, заставляли дрожать и вспоминать многое, то покидали, обращая ее сущность в пустоту. Она и не заметила, как приблизился вечер. Поняла это только по поднявшемуся шуму на улице — видно, валганы собирались вокруг костров. Не в силах больше разлеживаться до ломоты в костях — как бы ни горько было на душе, черно и больно, а жизнь продолжалась, поднялась, ощущая себя хуже некуда, смахнула с уголков глаз застывшие капли, пригладила волосы. Вихсар так и не послал за ней никого. И это окончательно расшатывало ее всю и подрывало. Пусть бы грозил чем угодно, погнал, сжег бы яростным взглядом, но только не такое изматывающее молчание, равнодушие. И что ей делать — не знала. Мирина потянулась за платком, накинула на плечи, решая все же спросить совета у знахарки — она ведь тоже, поди, не слепая. Может, научит чему, знает же хана, или хотя бы скажет, что ждать ей. Больше у нее здесь никого и не было, кроме Садагат.

Вышла к очагу, потянуло дымом и свежестью вечера, растекались в сгустившемся воздухе шелест огня и гулкие мужские голоса. Садагат, к разочарованию, не оказалось внутри — по словам Немеи, которая все это время так и оставалась сидеть у очага сторожем, знахарка не появлялась больше. Нехорошее чувство все же овладело, кольнуло в глубине живота остро. Мирина какое-то время смотрела на огонь, опрокидываясь в пропасть, а потом вдруг резко повернулась к девушке.

— Принеси мне кадфу и украшения, — велела строго и сухо, так, что девушка, не мешкая, поднялась и сей же миг скрылась в тканевых занавесах.

Если хан не желает звать ее, она сама придет к нему. В неведенье сидеть и ждать, не зная чего, было невыносимо…

Немея помогла со сборами, расчесала волосы, вплела в косы тяжелые кованые подвески, одела на лоб сенсилл[1], покрыла голову кадфой. Вновь став Сугар, вышла Мирина из шатра, велев воличанке идти с ней. Нужно было дождаться Садагат, да кто знает, как скоро та вернется. На улице уж потемнело, и воздух осел тяжелым дымным смогом от множеств кострищ, что разожгли воины. И вроде напоминало все прежний аул, полнившийся неспешной жизнью, но не так, как было раньше. Тоскливо вдруг сделалось от того, что пришлось покидать людям обжитые места, снова отправившись в путь.

Возле шатра хана мужчин много — пара стражей у входа, а дальше полыхали огни, и тени мелькали тут и там, тянулись из глубины становища голоса, да только речи валган не разобрать. И каково же было удивление Мирины, когда из шатра хана вдруг вышла Садагат — так вот где была весь вечер! Она что-то сказала подошедшему мужчине, сильному и статному.

— Это и есть брат хана, — шепнула притихшая рядом с княжной Немея.

Мирина оглядела его лучше: черноволосый, смуглый, с острыми скулами — тусклого света хватало разглядеть его, только схожести с Вихсаром мало, что-то неуловимое только: линия носа, очертание бровей и лба. Выслушав знахарку, Айшат опустил голову и некоторое время смотрел в землю, потом поднял взгляд на валганку и, что-то ответив, пошел обратно вглубь становища. Знахарка же, посмотрев в его сторону, все еще не замечая княжну, подняла взгляд к небу, долго смотрела в недра черноты, и какая-то тревога читалась в ее облике — случилось что? Волнение всколыхнулось внезапно.

— Ступай назад, Немея, если долго не будет меня — можешь не ждать, — велела Мирина и вышла под свет факелов.

Знахарка повернулась.

— Что-то случилось, Садагат?

Женщина оглядела ее тепло.

— Раны открылись, и жар поднялся. Я иду трав сварить — это должно помочь, — ответила как-то устало.

— Он один?

Женщина только задумчиво кивнула, и Мирина, виновато отведя взгляд, шагнула за полог.

Внутри было натоплено, густо пахло травами и какими-то маслами. Мирина сразу различила некоторые из них — целебные, она и сама их пила. Нехорошее предчувствие обуяло ее еще больше, и этот уставший вид Садагат… Не может с ним что-то худое случиться, ведь видела его в здравии, или…

Даже дурно стало. Мирина тихими шажками прошла к входу, отодвинула занавес, и нахлынуло вдруг волнение — вдруг прогонит? Не захочет видеть? Она откинула прочь дурные мысли и, набрав в грудь воздуха, так, что голова закружилась, шагнула внутрь.

Увиденное пригвоздило к месту: Вихсар, обнаженный по пояс и прикрытый одним лишь покрывалом, лежал на постели недвижимо. Всполохи огня играли на бронзовой коже, очерчивая его тугие налитые мышцы. Глаза хана закрыты, потому бесшумно вошедшую княжну он не услышал и не заметил. Но так ей только показалось — он услышал, почуял ее сразу. Грудь поднималась и опускалась в неровном дыхании, и страшная багровая ссадина рассекла грудь.

Мирина бросилась к нему.

— Стой там, где стоишь, — слова Вихсара, как преграда, выросла перед Мириной, заставив замереть на месте, льдом прокатились по рукам и спине — так жестко они прозвучали, будто не княжна пришла, а чернавка какая, посмевшая пересечь недозволенную ей черту. Мирина, совладав с собой, расправила плечи, стараясь не показать своего волнения и возмущения. Вихсар открыл глаза, повернул голову, пронзая потемневшими глазами, опрокидывая Мирину в густую черноту, вязкую и беспощадную, в коей оказалась впервые. — Зачем ты пришла? — голос его звучал тяжело, видно, знахарка дала ему сонных трав или какое-то снадобье, чтобы заглушить боль — рана на груди такая, будто плугом пробороздило.

— Пришла поговорить, — нашлась Мирина с ответом, да только не решилась подойти ближе. — Садагат сказала…

— То, что она говорит, не должно тебя касаться, Мирина.

Княжна даже вытянулась вся — Вихсар назвал ее родным именем. Мирина, сглатывая подступившую горечь, скользнула взглядом по телу хана, с виду расслабленному. Да только так казалось снаружи, внутри он был весь обращен в камень, в кулаке что-то с силой сжимал, раскрывая свое напряжение. Мирина, собравшись с духом, шагнула к нему, проламывая невидимую преграду, что выстроил он изначально. Хан грозно качнулся, поднимаясь, опуская ноги на пол. Шаткая уверенность княжны рассыпалась, как пыль сквозь пальцы. Вихсар смотрел из-под черных бровей, глаза его холодно сверкали, повязка, что лежала на его поясе, соскользнула, открывая кровоточащие раны. И внутри сердце холодом облилось от их вида.

— Вихсар, не надо так…

Хан смотрел на нее пристально, и вдруг усмехнулся.

— Я должен тебе приказывать, а не ты мне. Ты хотела свободы, княжна Мирина, теперь ты ее получишь, — он вдруг поддался вперед, взяв Мирину за запястье, дернул на себя — и в следующий миг в разжатых пальцах княжны оказалось что-то горячее, обжигающие.

Мирина, ничего не понимая, замерла: на ладони лежал ее оберег, подаренный когда-то отцом — князем Радонегом. Она про него и думать забыла. Сталь холодно сверкнула в свете огней, так неприветливо, каким-то глубинным светом, таким далеким, напоминая о прошлом — и оно все это время находилось у Вихсара, вся ее жизнь, которая теперь вновь оказалась в ее руках.

— Иди к себе, — голос его стал мягче, хоть и такой же прохладный по-прежнему, неумолимо чужой.

— Позволь помочь, — сделала последнюю попытку.

— Нет, — Вихсар закрыл глаза на миг, ноздри его раздувались яростно, а потом он потянулся к ковшу с водой, кривясь от боли.

Мирина поддалась было вперед, но он остановил одним лишь взглядом. Припал к ковшу, делая большие глотки, грудь рвано поднималась в дыхании, от усилия проступили капельки пота на висках и шее. Жар поднимался, а Садагат все не возвращалась. Вихсар больше не обращал на нее внимания. Мирина поежилась от ощущения ненужности. Она лишняя тут. А чего хотела? Хан прав.

— Я хотела всего лишь узнать, — начала робко, да только слова рассыпались, как крупа сквозь прореху мешка, не подбирались те, что нужны были, хотя и сказать было нечего — она сделала большую ошибку, которую и не знала, как теперь исправить — да и можно ли? Очнувшись, Мирина, не желая примиряться ни с чем, пересилив обиду, подошла к нему, когда Вихсар отложил опустевший ковш. — Я пошла с ним, потому что хотела узнать, поговорить, мне нужно было понять, — ноги подгибались от пронявшей слабости перед неодолимой скалой, и Мирина опустилась на колени, заглядывая в глаза валгана. И такая волна чувств нахлынула, что остановиться уже не смогла. — …Мне нужно было понять, мне тяжело, понимаешь… тяжело, — сдавлено проронила, не надеясь на понимание — ей уже все равно, только бы не отталкивал. — Я скучаю по дому, а он пришел… Я не могла не пойти… Это тоска… она сильнее меня, — Мирина где-то на краю здравого рассудка понимала, что говорит несуразицу.

Взгляд Вихсара, обращенный на нее, темнел, густело в них что-то огромное, поглощающее — она утонула в его глубинах, задыхаясь, пока не ударилась о каменное дно его неприступности — до его сердца ей уже не добраться. Теперь уже поздно.

— Ты — моя жена, пошла с чужаком на глазах у моего народа, — прошипел он сквозь зубы, и черты лица его исказились, заострились, и взгляд, как у зверя стал — острый, пронзительный, губительный. Он прожигал — ощущала, как тлеет ее одежда. — Я бы мог простить тебя, если бы он увел тебя силой… — голос сокрушал, как раскаты грома, пробирал до нутра, обрушивался на плечи беспощадно, прибивал к полу. — Что они обо мне подумают? Что первая жена хана Вихсара оказалась неверной, что его выбору не стоит доверять? Я говорил тебе, что удел женщины — хранить огонь. Ты не способна на это.

Мирина сквозь муть пред глазами смотрела с ошеломлением на Вихсара, а в груди все леденело от его слов, вонзающихся в самое сердце. Она отчаянно замотала головой, противясь услышанному.

— Нет-нет, все не так. Я не хотела этого. Нет.

— А как? — рявкнул он, вонзаясь взглядом, сминая постель. — Как, Сугар? Откуда мне знать, что ты не хотела его? Побежала на его зов, как гулящая сука, — сжал зубы.

Мирина даже всколыхнулась от грубых слов, отшатываясь, и хотела уже уйти прочь, но сквозь горячее волнение здравые мысли начали просачиваться в голову, сознавая все то, что сделала, и как ее поступок видели другие. Вихсар не сводил с нее глаз.

— Уходи, — на этот раз это прозвучало устало, и эта его просьба оборвала последнюю нить.

Мирина, рассеянно оглядевшись перед собой, ища хоть какую-то опору в себе, сознавая, что все еще сидит на ковре перед ханом, поднялась на ноги, сжав губы, и, не глядя в его сторону, пошла прочь, коря себя за это малодушие и слабость, что убегает, как чернавка, которую прогнали за провинность. Но только ничего с собой не могла сделать — в груди жгла обида, она росла и распирала изнутри, разламывая ребра и горло — терпеть ее не было сил.

Княжна слепо ворвалась в шатер, широким шагом прошла в свой стан. Немея, что сидела на полу, подскочила было, но, увидев ярившейся взгляд княжны, осела тут же, не решаясь ничего спрашивать. Оказавшись сокрытой от глаз, Мирина рухнула на постель, уткнула лицо в подушку, сжимая кулак, в котором до сего мига — забыв совсем — держала оберег: в ледяных пальцах Мирины сталь остыла, став куском льда. Она посмотрела на него затуманенным взглядом.

Снова она совершила ошибку, снова непоправимую. В голове шумело, словно раскаты грома звучал голос Вихсара, отдаваясь по всему телу, сотрясая. Княжна втянула в себя воздух, задышала глубоко и часто, да только боль внутри все не унималась — и отчего она? Такая едкая — выдернуть бы ее из себя и выкинуть, да невозможно. Сожаление, что ничего теперь уже не исправить, накрыло с головой, безжалостно утопив ее. А ведь раньше только и грезила о том, чтобы быть свободной. А теперь что? Почему, когда свобода открылось перед ней ровной дорогой, Мирина с остервенением отвергает ее?

Ее забило в ознобе, хоть и душили нещадно слезы, но глаза оставались сухими. Неверие, что Вихсару она стала не нужна, билось в голове, как волна о скалу. Он прогнал ее, и это рвало душу в клочья, точило и изъедало нутро.

Сколько Мирина пролежала так — потеряла понимание. Воспаленная от раздумий голова отяжелела, и глаза резало от бессонницы. Мирина вздрагивала на каждый звук и шорох, тая надежду, что Вихсар просто решил так проучить ее и вот-вот позовет назад, обнимет и утешит… Но так и не дождалась ничего.

Только под утро ожидания рассеялись, как туман, когда белесый свет начал заполнять шатер, очерчивая тусклым светом ткани и утварь. Измучив вконец, ее одолела усталость. И стоило смокнуть глаза, как река безвременья поглотила ее, утянула на мягкое дно, накрывая глубоким сном.

— Княжна! Мирина!

Сквозь липкий сон голос Немеи вонзился в черноту плугом, вынуждая застонать и вдавиться в подушку.

— Они уходят, все.

Тревожный голос и внезапное известие вынудили встрепенуться.

— Уходят? — рассеянно повторила Мирина, соскальзывая с постели.

Княжна так и осталась во вчерашней одежде и украшениях, кадфа помятая слетела с нее, как и сенсилл. Она схватила оберег с постели, расправляя косы, свела гневно брови. Растерянная Немея сидела на краю, уже собранная.

— Утро уж к полудню близится. Почему ты меня не разбудила раньше! — накинулась на нее, что та даже голову пригнула от яростного взгляда — и что взять с нее?!

Мирина бросилась к узкой прорези, закрытой сеткой, да только за ней не увидела ничего, только слышала гомон воинов, ржание лошадей, топот копыт. Сердце задергалось судорожно и рвано, казалось, разорвется — неверие нахлынуло ледяным потоком, отяжеляя разом все тело.

Уходят…

Глаза вдруг защипало, Мирина сжала подрагивающие губы и остолбенела, оглушенная собственным отчаянием, будто в землю вросшая, стояла и не верила ничему. Не верила, что Вихсар ее оставляет, что не увидит его больше никогда.

Уходят…

Развернувшись, резко бросилась к выходу.

— Княжна, одеться бы надобно, холодно там! — догнала Немея, но Мирина не остановилась, выскочила наружу.

«Не может Вихсар так поступить» — билось в голове настойчиво, да только как ни тверди, а многие уже были в седлах и костры почти все потушены. Мирина взволнованно скользнула взглядом по становищу, уклоняясь от пронизывающего ветра, что поднялся ныне, мятежно волнуя степь, только его она не замечала. Приметила Угдэя, который дал уже указания части своего войска выдвигаться. Угдэй был здесь, а Вихсара — нет.

«Ушел…» — оборвалось все, и разочарование опалило, как дыхание огня, и такая боль в груди обожгла, будто рана, открывшаяся, заточила резью нещадно. Княжна слепо побрела вдоль построек к шатру Вихсара, только вокруг было пустынно, и полог раскрыт настежь, зияя чернотой. Онемевшая, некоторое время стояла, смотрела на него, пока зябкая дрожь не прокатилась по плечам, заставляя сжаться. Еще одна часть воинов стала подниматься в седла, оставшееся войско заметно редело, а внутри сердце по кускам выдирало. Не зная, что делать, Мирина завертела головой в растерянности, да только что тут можно сделать, коли все решено? Княжна развернулась и пошла обратно, видя, как Угдэй поднялся в седло, тревожно посматривая в ее сторону. Она не станет его ни о чем просить и спрашивать. Не станет!

Губы Мирины предательски дрогнули, во рту встала липкая горечь, и сделалось так холодно вдруг — невыносимо. Осмотрев в который раз постройки, надеясь найти Садагат, которая со вчерашнего вечера так и не появлялась, Мирина остановилась. Крутила головой, выискивая Тимина, будто это могло что-то решить, и взгляд ее застыл, когда увидела средь построек фигуру хана — неужели тоже искал ее? Губы сами собой дрогнули в улыбке и тут же слиплись. Вихсар выглядел, как и прежде, будто и не лежал ночью в лежке с открытыми ранами, не мучал его жар. Он увидел ее, качнул головой, что-то сказав будто самому себе — Мирина не услышала, но поняла, что ругательства — и направился к ней. Земля под ногами качнулась, а воздух нагревался с каждым шагом хана. Взгляд его оставался гневным, он рывком сорвал с веревки колыхающиеся на ветру узорное покрывало, оставленные кем-то из валган, приблизился стремительно. Взмахнув им, расправляя, накрыл плечи княжны, закутав плотно.

— Теперь ночи будут холодные. Осень близится. Одевайся теплее, — сказал он так, как будто ничего и не случилось, как будто не говорил вчера резких слов, не прогонял, как будто он никуда не собирается уезжать, да только в нетерпении вскидывали кони головы, роя землю копытом — торопили хозяев.

Ветер то и дело отбрасывал на его лицо черные пряди, ворошил мех на одежде, трепал полы плаща.

— До осени еще далеко, — вспомнила Мирина, что только прошло празднование плодородия, но повернуло все же в сторону холодов.

— В степи все по-другому. Она сурова… — глаза хана вдруг сделались мягче будто, задумчивее. Мирина замерла в ожидании, раскрыла губы, чтобы говорить, да только не нашла никаких слов, не понимая ничего — что ожидать. Внутри все трепетало, ходило ходуном ее хрупкая уверенность, такая шаткая, что дотронься — и просыплется жухлой листвой. — Я оставлю тебе часть своих людей, они проводят тебя до Ряжеского леса. А дальше ты пойдешь с Караем. Я оставлю ему жизнь… Ради тебя.

Уголки губ Мирины медленно поползли вниз. Она опустила ресницы, не в воле удержать подступившие к глазам слезы обиды — не ждала никак такого.

— Ребенка… заберу, когда родится…

Его заявление, как пощечина, даже нет — хуже, плетью по лицу. Мирина захлебнулась в ярости, и поток ветра затолкнул обратно едва не сорвавшиеся с губ грубые слова. Да только хан был прав — не самая лучшая участь ждет наследника великого хана в родном княжестве. Она сомкнула губы, подняв подбородок. Вихсар отступил.

— Иди в шатер, — велел он.

Мирина едва не подчинилась бездумно такой короткой брошенной ей воле хана. Да только с чего бы теперь его слушать?! Охваченная диким пламенем то ли злости, то ли боли — не понять, осталась стоять, хоть не чувствовала земли под ногами — пропасть.

— Иди.

Никуда она не пойдет! И немой крик застыл куском льда в горле, царапая. Сначала с трудом выдерживала его взгляд, а потом что-то начало крепнуть в ней, врастая корнями глубоко в самую душу. Разлилось ядовитое отчаяние. Не повинится, хоть и хотелось бежать прочь без оглядки, подальше от него, не видеть его невыносимо правильных черт, невыносимо метких слов, что догоняли ее бегущую прочь душу и сердце. Тишина разлилась вокруг, и ветер перестал свирепо налетать, замер. Видя, как в глубине глаз Вихсар вспыхивает слепой огонь — он не напугал, но заставил похолодеть и, наверное, качнуться в отступлении. Но не успела княжна опомниться, чтобы хотя бы отбиться, как резкий рывок вынудил охнуть — она мгновенно оказалась припечатана к телу Вихсара, его объятия оплели стальным кольцом, взгляд обрушился огненными стрелами, опаляя беспощадно, губя. Горячие дыхание на своих губах и слова заглушили вспыхнувшую ярость.

— Почему ты такая упрямая, Сугар?! Почему? — ладонь Вихсара охватила затылок. — Гордая, непокорная Сугар… Никогда не делаешь того, что я тебе велю… — сжал крепко, обжигая поцелуями губы, жадными, одержимыми, какими-то мучительными. — Я проклял себя, когда встретил тебя в лесу. Полюбив холодную, суровую, как зима, княжну. Отец был неправ — это не земля отобрала меня у него, а ты. Ты моя — Сугар. Не отпущу тебя никуда, слышишь! Умру и не отпущу… Скажи, что ты этого больше не сделаешь, обещай, что не уйдешь? Обещай, Сугар, — требовал он, покрывая лицо поцелуями. — Обещай, потому что никогда тебе такого больше не прощу, потому что ты никогда не будешь свободна. Ты… Моя, Сугар.

— Не уйду… — ответила, но голос предательски дрогнул, слова вместе со слезами оцарапали шипами горло.

Вихсар стиснул ее крепко, обнимая горячими ладонями, прижимая к своему телу теснее, вжимая в себя, что голова закружилась от терпкого запаха мужского тела, от его жара и мощи. Мирина еще никогда не ощущала себя такой несчастной и счастливой одновременно, брошенной и самой желанной на свете. Ее душу рвало, как парусину в шторм, заставляя метаться, биться, сорваться обессиленно в его объятия, спасительные, желанные, горячие. Щеки обожгло влагой, Мирина слышала каждое слово хана, распадаясь на сотни льдин-осколков в его горячих сильных руках.

Раздалось громкое гиканье — еще одна часть пустилась из становища во главе теперь уже Бадгара. Вихсар сильнее сжал Мирину, будто боялся выпустить, потерять, словно княжна еще могла упорхнуть из его рук. Мирина охнула, когда хан подхватил ее с земли, что былинку, пошел прочь от посторонних глаз в шатер, где осталась ждать Немея. Девушка, увидев вошедшего хана, вскочила на ноги, метнулась к выходу, склонив низко голову.

Вихсар опрокинул Мирину на постель, обрушился сверху, вдавливая в постель, впиваясь в жаждущем поцелуе, завладевая губами, будто путник до этого так сильно мучавшийся жаждой, наконец, смог испить воды. Испить ее. Мирина под тяжестью его тела затрепетала, отвечая на поцелуи порывисто, рвано, впервые сама, как могла, целуя в нетерпении с каким-то диким отчаянием и упоением, цепляясь за его налитые плечи, как за жизнь. Вихсар, мучительно выдохнув, заставил себя отстраниться, чтобы освободиться от мешающей одежды, рывком сдернув с себя пояс, распутав шнуровку на боках, отрывая от своего могучего тела сшитый из кожи панцирь, следом полетела остальная одежда, открывая глазам княжны статное, сотканное из мышц тело. И когда он избавлялся от преград — все это время неотрывно смотрел на Мирину, и она расплавлялась, как железо в огненном жерле, под взглядом, видя, как в каждом его движении рвалась наружу необузданная дикая страсть, пламя степного солнца и горячего ветра скрутили в вихре.

Мирина приподнялась, стягивая с себя платье верхнее, потом нижнее, открывая ему свое тело, самозабвенно, целиком, срывая с кос украшения. Вихсар обнаженный, статный и гибкий, как ясень, навис над ней, пронизывая пальцами косы, расплетая их до конца, тянул, впивая губами ее губы, кусая и терзая, обжигая шею, грудь и живот поцелуями. То желание, что натянулось между ними тетивой до предела, вот-вот уже лопнет, взорвется, осыпаясь на тела искрами, прожигая тлевшим пеплом кожу. Вихсар, опустившись к животу, обхватил колени, припав губами к мягкому сочившемуся соками лону. Постель под Мириной поплыла, сама она нырнула в теплые недра блаженства, которые тут же сомкнулись над ней ватным одеялом, заглушая все звуки вокруг — так бы и утонула, но с наружи подхватывали заботливые надежные руки хана. Он ласкал, обжигал, заставлял выгнуться дугой и бессильно откидывать голову на постель в исступлении. В промежутках этого безумства просыпался ум, и Мирину захлестывало смущение, тогда она невольно сжимала колени, но тут же была зажата крепче Вихсаром, прикосновение его горячих губ вновь лишали ума, поднимая новую бурлящую негой волну, что проливалась огненным сплавом от пальцев рук до стоп.

И когда Мирина сжала зубы, сдерживая рвавшийся наружу крик и погрузив пальцы в волосы хана, чтобы не сорваться с вершины, Вихсар, обхватив за запястья княжны, запрокинув руки, придавливая к постели, навис над распластавшейся в изнеможении Мириной, заполнил ее до самого упора собой, накрывая раскрывшиеся в шумном выдохе нежные губы поцелуем, толкаясь в ее, пуская Мирину на неведанный доселе путь наслаждения, раскачивая до головокружения, до потемнения в глазах. Мирина то всхлипывала, выпуская стоны и имя мужа, то стонала, попадая в водовороте тягучего всепоглощающего блаженства, отвечая на буйный напор этого мужчины, принимая его целиком. Видя его темные, как ночь, глаза, загорелые скулы, правильность его мужественных черт и совершенность тела, созданное будто самой степью и предназначенное для нее. Чтобы растопить этот лед в душе. Талая вода — Мирина чувствовала, — проникла в самую глубь, оживляя глубинные недра ее тела. Дыша одним единым дыханием, слились как две бурные реки, растекаясь глубоким озером, упоительно и самозабвенно, растворяясь друг в друге.

— Хочу только тебя… Тебя одну… И больше никого, — вырывались рывками вместе с его стоном горячие слова, заставляя трепетать всю, как листву от дождя. — Ты возрождаешь мою жизнь, стираешь в прах и снова обжигаешь. Я хочу, чтобы ты… цвела для меня… всегда, — шелест голоса Вихсар забирался под самую кожу, — Сугар, — скользнул губами по соленым губам княжны, собирая растекающуюся по телу негу, провел большим пальцем по ее горящим от поцелуев губам, проникая в нее быстрее и резче.

Мирина почувствовала, как горячо сделалось между бедер и влажно, охватила его ногами, приподнимая бедра, чтобы ощутить его полнее в себе. Захлестнула сладкая волна, проливаясь нектаром от живота одновременно вверх и вниз, растекаясь дрожью по всему телу. Губы Вихсара опустились по подбородку к шее, накрыли трепыхавшиеся жилки, собрав проступившую сладкую испарину, ладони скользнули на бедра, сжали — Вихсар огладил живот, а потом с несдержанной дробящей дрожью в руках с силой прижал княжну к своему разгоряченному до накала телу, остановился.

Какое-то время Мирина лежала недвижимо, слыша шум внутри себя и биение сердец. А потом Вихсар пошевелился, и они сплелись, как два стебля на ветру, вцепившись друг в друга, вжимаясь и лаская, и больше не выпуская.

Мирина все еще вздрагивала, томительно тянуло между бедер, она уткнулась в грудь Вихсара, тщательно перемотанную лоскутами и густо пахнувшую целебными травами. Коснулась ткани осторожно, но тут же ее руку перехватил Вихсар, поднес к своему лицу. Мирина ощутила горячее сухое прикосновения его губ на своей пальцах, чувствуя, как на подушечках дрожит дыхание мужчины. Он выпустил их, огладил ее скулу, подбородок, склонился в полумраке, поймал ее губы.

— Я никогда не приручу тебя, — обожгло его дыхание, края его губ скользнули по щеке, оставляя жгучий след, Мирину будто закружило листопадом. — Ты всегда будешь для меня гордой княжной, моей Сугар.

Мирина тихонько хмыкнула.

— Что означает это имя? — огладила его шею, тронув пряди темных волос, перебирая их пальцами, такие гладкие, пахнущие степными травами.

— Так называют звезду, что мерцает на севере.

Мирина снова хмыкнула — как просто, а она и не догадалась даже, хотя много раз он заговаривал о том.

— Спи, тебе нужно отдохнуть. Иначе… — он провел широкой ладонью по талии, соскользнув вниз живота, — не удастся.

Мирина и не хотела спать — от его прикосновений завязалось внутри живота желание, опалив и растекшись по бедрам.

— А ты?

Она ощутила, как его губ коснулась легкая улыбка, хотела поднять голову, чтобы заглянуть в его глаза, но не смогла, все тело разомлело и отяжелел в его руках.

— Я буду оберегать твой сон.

— Они ведь ждут, — сказала Мирина, слыша глухие голоса, что просачивались внутрь натопленного до жара шатра.

Вихсар погладил ее плечо мягко.

— Пусть, об этом ты не должна волноваться.

Мирина все гладила его руку, очерчивая бугорки вен и шрамов, больших и не очень. Вбирая его тепло, и сама не заметила, как провалилась в сон, на этот раз безмятежный, спокойный в его руках, охраняемый его заботой, и что-то новое, едва уловимое зарождалось внутри нее, в еще не осознающем усталом уме. Впервые она ощущала себя в надежности, как дома, в спокойствии. Закрыла глаза всего на миг, а когда открыла было уже темно шатре, горели повсюду в глиняных светцах огни, что играли мягким светом на тканях и деревянных распорках. Мирина хотела было пошевелиться, чувствуя спиной жар тела Вихсара, как он вдруг огладил ее плечо, прошелся костяшками по скуле, и жаркое дыхание обожгло шею — хан так и не сомкнул глаз, словно стерег, когда она проснется, и от этого стало тесно в груди — она действительно ему нужна. Зарывшись в волосах, он втянул в грудь их аромат, прерывисто выдохнул — в этом жесте читалось скрытое, едва сдерживаемое желание.

В солнечном сплетении разлилось что-то теплое, хлынув к рукам и ногам, что даже ступни и ладони закололо. Вихсар понял уже, что она не спит, убрал налипшие волосы с ее шеи, прильнув губами. Мирина прикрыла ресницы от прокатывающего от его поцелуя удовольствия — так хорошо ей еще никогда не было. Он обхватил ее щеку ладонью, пронизывая у виска волосы, вдавился бедрами в ее поясницу. Мирина сполна ощутила его возбуждение — это было красноречивей всяких слов.

— Проснулась?

— Да.

— Лежи так.

Остатки сна слетели с нее, как капли воды, когда Вихсар сдавил ее грудь, прижал Мирину к себе плотнее. Она, прильнув к нему спиной, выгнулась призывно — тело само поступало так, как того требовалось, отзываясь на его страстное, полное огня желание. Вихсар подхватил ее под колено, она явственно ощутила его вздрагивающую в возбуждении плоть на своем лоне, и следом легкий толчок — он заполнил ее. Мирина откинулась на постель, позволяя Вихсару сначала плавно и скользяще проникать в нее, потом быстрее, доводя до бурного всплеска — такого яркого, ослепляющего, что окружение на миг исчезло, оставив только растекающуюся по телу негу. Вихсар склонился, прижавшись губами к шее сзади, оставляя на плечах россыпь мурашек. Томительное погружение было глубоким и упоительным, оно растянулась в бесконечность. За пеленой тумана она слышала рваное дыхание Вихсара, его порывистые твердые движения, под напором которых сложно было удержаться, запрокинула руку ему за шею, притягивая к себе плотнее.

— Сугар… — выдохнул он, в исступлении продолжая двигаться, вбиваясь в ягодицы пахом, проникая до влажной глубины. Она прильнула к его губам, вбирая не стон, а глухое рычание, ощущая, как удовольствие тугой волной прокатилось по его сильному и твердому, как сталь, телу. Он сдавил ее талию и остановился, дыша рвано и судорожно, а она с упоением вбирала его дробящую свинцовой тяжестью блажь.

Прошло какое-то время, пока Мирина через густой туман различила посторонние звуки за хоть и стенкой, но тонкой — наверняка было слышно многое. Сжалась. Забыла совсем про Немею, да и голос знахарки раздался следом. Вихсар тихо засмеялся, и Мирина совсем опешила, от того, что слышала его волнующий поддевающий изнутри смех так редко. На опутанном темными прядями лице сверкнули белые зубы, он охватил ее за плечи, переместившись так, что она мгновенно оказалась под ним — откуда столько силы в нем с такими увечьями? И раньше замечала эту мощь со стороны, теперь она будто сквозь нее проходила, пронизывая до нутра. Обхватила его широкие плечи, огладив спину, ноги их сплелись, и кожа: ее — гладкая и его, от волос колючая — щекотно. Вихсар, глядя на нее, вдруг перестал смеяться, и красивая улыбка его таяла, а глаза, напротив, загорелись огнем, хоть Мирина и понимала, что это отражаются языки пламени из светцев, да только так завораживали, что забылась на миг, растворяясь в этом пламени.

— Пугливая, скромная Сугар, — уголки его губ дрогнули в легкой усмешке, обезоружили совсем, она потянулась к нему, погружаясь в черные омуты, а Вихсар обхватил ее затылок, прижался в поцелуе горячем, чувственном, что, не успев остыть, княжна зажглась вновь огнем, не чувствуя утомленности.

— Скоро утро, — прошептала она, слыша поднявшуюся суету женщин.

Вихсар пригладил за ее ухо льняную прядь, смотрел, не отрываясь. Не успел хан ответить, раздался голос Садагат — отвечала кому-то, а после Мирина различила голос Угдэя. Вихсар глянул в сторону двери.

— Собирайся, — прижался к губам, срывая еще один поцелуй. — Я пришлю людей за вещами.

Вихсар поднялся, Мирина осталась лежать на постели, наблюдая за ним. А ведь раньше и представить себе не могла, что станет вот так любоваться им, наслаждаясь его красотой, молодостью и силой. Он одарил ее еще водопадом поцелуев прежде, чем покинул ее. Мирина откинулась на постели, закрыв глаза, ресницы вздрагивали, а губы сами собой растянулись в улыбке, и тут же легла на душу тяжесть того, что произошло здесь, в степи. И вспыхнувшее было блаженство осыпалось мелкой пылью. Она положила на грудь руку, нащупав оберег. Гладкий, теплый. Символ крутящегося колеса, не прекращающего своего движения. Наверное, так будет всегда — Вихсар вновь растопит затянувшийся лед, возродив из слоя тлена новую жизнь. На пропитанной кровью земле вырастут цветы.

Голос Садагат стал еще громче — та возлагала утренние задачи Немее. Мирина полежав еще немного, поднялась, решая приняться за сборы, и, натянув на себя рубаху, вышла к очагу.

Женщина сразу захлопотала, выставив яства, чтобы постранничать. Мирина не отказалась.

— Садагат, — позвала она знахарку, та подняла голову готовая внимательно выслушать. Немея, что сидела тихо, тоже обратилась в слух.

— Скажи мне, как забыть прошлое?

Женщина посмотрела на нее внимательно, раздумывая, а потом выдохнула, расправляя рушник на коленях.

— Его нельзя забыть, хатан, — ответила она. — Почему ты задаешь такие вопросы? Тебя что-то беспокоит?

— Я… — Мирина запнулась, мотнула головой. — Нет… просто скучаю по дому.

Садагат покачала головой, продолжая смотреть на нее.

— Я могу провести обряд один, он поможет твоему перерождению. Для этого собери всю свою старую одежду, все, что носила раньше.

Раздумывать Мирина долго не стала — поднялась, вернулась к себе, вновь окунаясь в теплые запахи, оставленные ею и Вихсаром совсем недавно. Одевшись теплее в шерстяные платья и меха, Мирина открыла сундук и перебрала свои одежды, откладывая льняные рубахи и платья, что привезла из Ровицы, высыпала все украшения, свернула в узел, остался только один оберег на шее, подаренный отцом — Мирина сжала его в пальцах и, быстро сорвав с шеи, бросила к остальным украшениям… Собрала все в охапку, вынесла к очагу.

Садагат, раскрыв шире отверстие в куполе шатра, молча забрала у Мирины вещи, велев Немее подбросить углей в очаг и выйти, сама подвела княжну ближе к костру, так, что тепло огладило ее лицо. В многослойной одежде сразу стало жарко.

Женщина, торопливо высыпав в железный ковш с мелкой сеткой сухие травы, опустила его в огонь — они быстро затлели. Губы Садагат зашевелились — она что-то произносила почти шепотом, не разобрать, поднялась, круговыми движениями помешала горящую траву, от которой пошел обильный дым. Знахарка неспешно двинулась вокруг очага, обойдя и княжну, окуривая и очищая дымом. Запах чабреца и шафрана плотно окутал, так, что голова сразу закружилась и стала тяжелой, а грудь наполнилась густотой. Окутанная дымом, Мирина поначалу и не видела перед собой ничего, а когда тот рассеялся, Садагат уже бросала в огонь одну за другой вещи. Понадобилось немало стойкости, чтобы наблюдать за тем, как огонь мгновенно их схватывал, прожигая, и те горели и обугливались, истлевая. Стало еще жарче — пришлось отступить на шаг. Знахарка продолжала класть подношения огню с сосредоточением. И когда те закончились, взяла в руки украшения.

— Это нужно отдать воде, — объяснила она, откладывая в сторону. — Вель заберет их.

Мирина кивнула, неотрывно наблюдая, как белые всполохи все поднимались выше, обжигали кожу. Казалось, что огонь переметнулся и на нее, и вот-вот вспыхнут подол и косы. А потом страх испарился, исчезло окружение, а потом вдруг привиделось, будто Мирина стоит внутри огня. В какой-то миг она поняла, что огонь оказался внутри нее — метался и бурлил, выжигая, словно слепленный из глины кувшин, опалял стенки, а казалось — края ее души, сжигал все лишнее, делая поверхность гладкой, нутро крепло и твердело. И вот она уже стоит, обтекаемая, горячая, и еще не взятая руками мастера.

Княжна не заметила, как за спиной открылся полог, но когда за ним появился хан, она это почуяла. Отрываясь от пламени, повернулась к нему лицом. Вихсар, наблюдая за происходящим, медленно прошел вглубь, прикованный к княжне взглядом. Он подступил так близко, что Мирина видела, как в черных глазах заиграло неукротимое пламя, в сердцевине которого стаяла она — Сугар, отраженная в его зрачках, как в жерле очага — накаленным слитком. Все это время Вихсар был тем, кто так тщательно, иногда грубо, жестоко, против воли обжигал ее, делая той, кем она должна стать, и только он мог коснуться раскаленной души княжны и не обжечься: он — хан Вихсар, предназначенный ей чей-то волей.

Вихсар молча поднял руку, коснулся ее щеки, нависая, притянул ее, пышущую жаром, к свой горячей груди, коснувшись сухими губами ее губ, и вся угольная пыль, что окутывала ее, слетела, как от дуновения ветерка, взвиваясь в воздухе, и она, наконец, засияла чистым алмазным светом. Вихсар углубил поцелуй, сводя темные брови в какой-то мучительной слабости перед ней. Его дыхание сплелось с ее, сплелись и души, загоревшись пламенем. Мирина коснулась высокой скулы, зная каждый порез на его коже, каждую бьющуюся жилку на шее — она успела узнать его всего за то время, когда он лепил ее своими руками, обжигая в огненном жерле своей души.

Хан, шумно выдохнув, отстранился, ласково погладив большим пальцем ее подбородок, всматриваясь в нее сверкающие льдом глаза.

— Моя Сугар, — прошептал он.

— Мой Вихсар, — прошептала она в ответ.

Огненная ладонь сжала ее горячую, вместе они направились к выходу, где их уже ждали.

***

Короткие тихие стоны разносились по наполненной утренней мглой хоромине, растворяясь в полупустых, еще сумрачных углах. Ордана, раскинувшись под княжичем, вздрагивая от грубых быстрых толчков, держалась за края стола. Она была хороша в постели. Горячая. Арьян ощутил, как тело скоро налилось знакомой тяжестью, стиснул полные девичьи груди, припал к белой шее, прикусил кожу, от чего девка вскрикнула. Приближая пик наслаждения, он сжал ее бедрами и задвигался яростней. Он брал ее жестко, да только той, похоже, это и нравилось. Ордана, изнемогая, подтянулась, облепив руками его шею. Лицо оказалось так близко, что ее глаза так некстати утянули в ласкающую синь, будто шагнул в зиму, только там увидел он не душу Орданы, а ту душу той, чьи волосы серебрятся звездной пылью, и жгут нещадно голубые глаза, настолько ледяные и чужие, что полоснуло стужей внутри, едва сдерживаемым гневом. Он вышел из Орданы, развернул ее грубо спиной, намотал на кулак толстую каштанового цвета косу и, пристроившись сзади, вторгся резко, горячо огрев девку парой увесистых шлепков по мягкому месту для пущего возбуждения. На время хоромина наполнилась влажными звуками вперемешку с вырывающими женскими вскриками. Пусть кричит, здесь, на заброшенной вежи их никто не услышит. Ягодицы ее сделались свекольно-красные, Арьян смял их, насаживая девушку еще яростней, смотря из-под полуопущенных ресниц. Ордана вдавилась грудью в ходивший ходуном стол, едва удерживаясь на весу. Полные кувшины воды и сбитня, что стояли на нем, плескались через края, текли ручейками на пол. В глазах вскоре потемнело, и его облила желаемая тягучая, как горячая смола, волна, вынуждая всего вздрогнуть от вплеснувшегося из недра его зажатого очерствелого существа наслаждения. Правда, в полной мере испытать того не вышло — забилась боль в едва затянувшихся ранах на шее и плече. На шее острее. Насквозь. Как и прошла стрела…

Он выскользнул, позволив вспотевшей Ордане отдышаться, наблюдая, как ее пышная грудь с острыми сосками вздымалась и опадала рвано. Она свела колени, приподнялась, оплела шею княжича — бесстыжие глаза загустели туманной пеной. Но возиться с ней Арьяну больше не хотелось — ощущал, как слабеет после длительной лежки еще не окрепшее тело. Да так пусто и гадко внутри, что ее проявленная нежность противной казалась. Хоть благодарен был. Все это время, когда княжич был прикован к постели, девка выхаживала, от постели не отходила, и он сам не понял, в какой миг Ордана вновь и вновь оказывалась в этой самой постели.

Арьян отстранился, убирая ее руки, завязал тесьму, подхватил кувшин, делая большие жадные глотки терпкого сбитня. Пыл немного поутих. Ордана, облизывая губы, приластилась рядом, любуясь им, терпеливо оглаживая его шею и скулу, пока он пил. Напившись, он отдал ей крынку, та с жадностью припала к краю. Пальцы ее, что обхватывали пузатые стенки, подрагивали, как и губы, с них капала вода на ложбинку между грудей. Напившись, она посмотрела на княжича жарко.

С того мига, как его притащили в княжество полуживого, прошло больше месяца, и уж землю покрыло белым платом, и раны все поджили. Только не заживала одна — воспоминания о княжне из Ровицы распарывали ее вновь, вынуждая душу скручиваться веревкой вокруг глотки. И такая злость брала, что порой приходил в себя только после буйной близости с помощницей травницы.

— Данимир со своей женой из Излуча скоро вернутся, — отставила она пустую крынку в сторону.

Бросил на Ордану хмурый взгляд Арьян, промолчал.

— А ты не надумал? — потянулась она к нему.

Арьян смахнул ее руки, посмотрел на нее так, что та поежилась, невольно прикрывая рукой грудь. Княжич схватил рубаху, сжав в кулаке, направился к выходу, бросил на ходу:

— Нет.

[1] Сенсилл — женское украшение наподобие венца, из цепочек и подвесок.

КОНЕЦ