Позывной – Питон! Рассказы нахимовцев бесплатное чтение

Консультант Олег Горлов

Иллюстратор Роман Акчурин

Иллюстратор Валерия Зудина

Редактор Светлана Кухарева

Корректор Татьяна Крюкова

ISBN 978-5-0056-6439-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие автора

Для несведущих слово «Питония» может показаться несуществующим, однако такое слово есть, и оно означает название удивительной страны, которой нет ни на одной географической карте, зато она есть в сердце каждого, кому посчастливилось в ней побывать.

Питонами называют себя выпускники Ленинградского Нахимовского военно-морского училища (ЛНВМУ) – страны Питонии. Существуют разные версии происхождения странного прозвища. Многие, покидая стены альма-матер, особо не разбираются в этимологии слова «питон». Достаточно самого названия и наличия на груди знака об окончании ЛНВМУ, торжественно вручённого на «Авроре» (позже – на Петроградской набережной, рядом с училищем). Меж тем словообразование весьма интересно тем, что берёт свою историю с Великой Отечественной войны и первого набора в 1944 году.

Первое воинское звание, вернее, статус учащихся пришёл из Вооружённых Сил СССР – воспитанник. В армии и на флоте плечом к плечу со взрослыми воевали дети – сыны полков и юнги. Их так называли в обиходе как юношей допризывного возраста, которые находились в составе частей действующей армии и флота, обеспечивались за счёт личного состава этих подразделений. Сведения о них в учётных документах, как правило, не отражали. Поэтому стали использовать официальный статус – «воспитанник воинской части», с оформлением всех должных документов, что позволяло на законных основаниях ставить юных воинов на все виды довольствия.

Вот какую историю удалось узнать от живого свидетеля, выпускника ЛНВМУ первого выпуска 1948 года – Державина Константина Павловича:

«Ко мне, участнику первого набора 1944 года, а принимали в седьмой класс, командиры и преподаватели обращались: «Воспитанник Державин!» – и никак иначе, строгая субординация и дисциплина. В следующие годы училище производило набор в младшие классы. Мы, как опытные старшеклассники, помогали новичкам. У каждого находились один-два подшефных, многим мальчишкам было тяжело вписаться в распорядок после вольных беспризорных хлебов. Шефство старших шло на пользу, брали на буксир и отстающих в учёбе.

В нашей роте учился Валентин Воспитанный, добрый, весёлый мальчишка. Был он ещё тем затейником, его имя всегда было на слуху, он был нами уважаем.

Валю частенько вызывали из строя, объявить очередной наряд вне очереди:

– Воспитанник Воспитанный! Выйти из строя!

Каждый раз после такой тавтологии в шеренге неизменно возникал смех. И действительно, звучало весело. Зачем воспитывать уже Воспитанного? К товарищу привязался позывной «Воспитон», в последний год обучения приставка отвалилась за ненадобностью, и стал он просто Питон. А перед самым выпуском уже не вспомню кто бросил клич:

– Да мы все – питоны!

– И точно! Мы воспитанники, воспитоны, а значит, питоны! – единодушно решила первая выпускная рота.

Традиция со странным названием выпускника ЛНВМУ пустила корни на долгие годы, и никто особо не задумывался, каким образом в шутку оно возникло. Официально звание «нахимовец» воспитанникам присвоили лишь в 1951 году».

Зародившееся с детства питонское братство – это не высокопарная фраза, а основа взаимной поддержки на долгие годы. Выпускники разных лет свободно общаются между собой. Можно обратиться с важным для сообщества или личным вопросом к питону любого года, невзирая на звания и должности, всегда получишь надёжную помощь.

Если вы взяли в руки мою новую книгу и дочитали до этих строк, надеюсь, будет интересно и само содержание.

Идея написания сборника рассказов возникла прошлым летом на встрече моих однокашников-нахимовцев на даче у Виктора Ивановича Строгова, офицера-воспитателя Нахимовского училища, в прошлом также питона 1965 года выпуска.

Неудивительно, в сборник включено большинство рассказов моих одноклассников, выпускников ЛНВМУ 1982 года. Но есть и не менее интересные истории питонов из других выпусков. Старался не сужать тему, поэтому она свободная. Решил на свой страх и риск уйти от формата публицистики, отдавая предпочтение живым художественным повествованиям о детстве, взрослении, пути в профессию, месте в жизни и, конечно, о море.

Содержание этой книги, возможно, станет назиданием для молодых людей, которые ещё не выбрали свой славный путь. Выбор дорог, связанных с морем или защитой Отечества, во все времена заслуживает уважения. Старшему поколению, надеюсь, прочитанное навеет нотки щемящей ностальгии по прошлому.

Выражаю огромную признательность от себя и пишущей братии нашим преподавателям и командирам, давшим важную путёвку в жизнь.

В книге нашли своё место удивительные рассказы выпускников разных лет. С удовольствием их представляю по годам выпуска:

Александр Калинин – 1982 год

Борис Седых – 1982 год

Валерий Сенькин – 1982 год

Виктор Строгов – 1965 год

Геннадий Ильин – 1955 год

Измаил Петров – 1982 год

Роман Акчурин – 1982 год

Сергей Подшибякин – 1982 год

Сергей Дёмин – 1982 год

Сергей Ерасов – 1971 год

Сергей Сирый – 1982 год

Сергей Смеянов – 1982 год

Спасибо соавторам, не постеснявшимся и согласившимся на издание своих рассказов в сборнике, за питонскую смелость.

Очень ценно для меня мнение любимого преподавателя, изысканной женщины, привившей своим ученикам любовь и уважение к русскому языку, Натальи Владимировны Дубровиной, преподавателя русского языка и литературы в Ленинградском Нахимовском училище. Наталья Владимировна положительно оценила подбор рассказов, большинство из которых очень понравилось, выделила отдельных авторов.

Отдельную благодарность выражаю первому читателю книги, ставшему консультантом и редактором, Олегу Александровичу Горлову, выпускнику ЛНВМУ 1970 года, архивариусу Нахимовского училища, капитану 1 ранга, командиру ПЛАТ проекта 705.

Приятного прочтения…

С уважением!

Нахимовец Борис Седых

Вступительное слово Олега Горлова

Рис.0 Позывной – Питон! Рассказы нахимовцев

Уважаемый читатель, ты держишь в руках хорошую книгу о нахимовцах, рассказанную нахимовцами разных годов выпуска. С нетерпением питоны ждут книги о себе и братьях, листая журнал «Нахимовец», ищем анонсы о таких творениях, но нас не очень-то балуют.

И вот случилось! На орбиту писателей-маринистов вырвался Борис Седых со своей уже четвёртой книгой, посвящённой альма-матер – Стране Питонии и её гражданам. Мы помним те времена, когда нас жёстко наказывали за слова «питон» и «Питония», ибо политрабочие внесли их в число запретных.

Эта книга возвращает нас в различные периоды жизни Ленинградского Нахимовского военно-морского училища, так как рассказы написаны выпускниками Питонии разных годов выпуска. Интересно повествование ещё и тем, что прослеживается их дальнейшая служба в высших училищах и на флотах. В рассказах повседневная жизнь в нужных местах заставляет задуматься о правильности деяний юных защитников или улыбнуться при освещении их выходок от воспоминаний о своих проделках.

Конечно, воспитание нахимовцев в разные годы существования Питонии было неодинаковым. Если в послевоенные годы наставничеством юношей занимались бывшие фронтовики, то уже с 1980-х годов это были послевоенные офицеры и старшины. Но, вспоминая фильм «Счастливого плавания», хочется привести слова командира роты, которого сыграл Н. Черкасов, о воспитании: «Учить, требовать, и всё это – деликатно». Мало среди наших офицеров-воспитателей и мичманов было Макаренко, Ушинских, Сухомлинских. Правда, по прошествии многих лет мы осознали их желание сделать из нас настоящих защитников Родины. Методы, конечно, были своеобразные, но действенные. История пишется всеми нами – она нужна потомкам.

Надо сказать, что первыми ласточками в освещении темы нахимовского братства были книги учителя русского языка и литературы Наталии Владимировны Дубровиной «В Нахимовском училище. Лучшие годы» и Геннадия Иванова «Дорога в Нахимовское братство» (том 1). Несомненно, редакция дневника «Вскормлённые с копья» будет готовить к изданию серию книг обо всех выпускниках Нахимовского военно-морского училища в Ленинграде и Санкт-Петербурге, материал к которым готовится с 2008 года.

Каждая книга о нахимовцах или написанная нахимовцами всегда вызывает интерес. Многие поколения нахимовцев, начиная с первых воспитанников, воспитывались на замечательных книгах. Среди них были произведения о нахимовцах Игоря Всеволожского, Иосифа Купермана (Осипов К.), Николая и Игоря Ждановых. Эти книги начали появляться в 1948 году.

К середине 1960-х книги этих авторов стали уже библиографической редкостью. Юноши, мечтавшие стать морскими офицерами, читали морские рассказы и повести Джека Лондона, Жюля Верна, Константина Станюковича, Сергея Колбасьева, Александра Грина, Александра Зонина, Григория Адамова, Леонида Соболева, Константина Бадигина, Валентина Пикуля, Виктора Конецкого, Алексея Кирносова, Александра Крона и многих других.

Юношам в разные исторические периоды интересны современные им произведения, по которым можно ориентироваться в своей будущей морской судьбе. Появились книги о службе советских моряков в 1970-1990-е годы. Среди современных авторов можно назвать Александра Золотрубова, Льва Скрягина, Владимира Шигина, Николая Черкашина, Анатолия Ёлкина, Николая Усенко, Виктора Устьянцева.

В последние два десятилетия мы увидели книги выпускников Нахимовского училища разных годов – Михаила Глинки, Николая Соколова, Виктора и Геннадия Ивановых, Владимира Мигачёва, Владимира Грабаря, Анатолия Раздолгина, Сергея Гурова, Александра Пархоменко, Сергея Павлова и многих других. В ряду творцов произведений о нахимовцах необходимо назвать книги обо всех выпускниках Тбилисского и Рижского Нахимовских училищ, авторами которых являются Валентин Максимов, Эдуард Карпов, Марк Агронский и Гарри Лойкканен.

Можно продолжить этот список именами поэтов-нахимовцев, писавших о родной Питонии и друзьях, кораблях и море: Вячеслав Солуянов, Александр Лобановский, Леонид Бекренёв, Олег Мешков, Дмитрий Свинцов, Олег Вахитов, Сергей Шабовта, Николай Андреев, Виктор Богданов, Вадим Валунский, Олег Корнеев, Владимир Пискайкин, Геннадий Толузаков, Александр Казаков, Евгений Юрга и многих других.

Выражаю надежду, что список авторов, приведённый выше, поможет юным читателям наметить себе перечень морской литературы и по их прочтении вдохновит на будущие подвиги.

Старшему поколению читателей желаю здоровья и долгих лет, а также счастливого погружения в эти рассказы для получения положительных эмоций. Возможно, прочтение книги подвигнет вас на воспоминания, и мы увидим их на страницах следующих книг.

Олег Горлов, выпуск 1970 года,капитан 1 ранга, архивариус НВМУ

Юнга подводного флота
Никогда ничего не бойся.

Борис Седых

Седых Борис Николаевич родился в 1965 году в Петродворце. В 1980 году поступил в ЛНВМУ (2 рота, 23 класс). Одним из главных результатов учёбы в Питонии считает осознанный выбор будущей флотской специализации – служить на подводных лодках. В 1982 году поступил на штурманский факультет ВВМУПП имени Ленинского Комсомола. В 1987 году направлен для прохождения службы в 41 дивизию подводных лодок КСФ (Гремиха). Проходил службу на РПКСН «К-279», проекта 667Б. В 1994 году уволен в запас. На «гражданке» работал в различных производственных предприятиях в сфере судоремонта, создания новейшей техники и оборудования для горнорудной и перерабатывающей промышленности. Увлечения – автоспорт, яхтинг. С 2018 года занимается общественной работой в Совете ветеранов Нахимовского училища. Писатель, член Российского союза писателей, награждён медалью Достоевского за вклад в развитие русской литературы в 2021 году. Проживает в Санкт-Петербурге.

Эта удивительная история произошла с моим товарищем. Возможно, в Советском Союзе она была не единственной, но точно редкой и захватывающей, благодаря отчаянному папе Вале. Делюсь от первого лица.

Валентин Яковлевич, мой отец, в то время служил в Севастополе флагманским штурманом 153-й бригады подводных лодок. Тот день – 27 сентября 1976 года – мне запомнился на всю жизнь. У одиннадцатилетнего пятиклассника случилось приключение, повлиявшее на дальнейшую судьбу и определившее жизненный выбор.

Вечером в воскресенье, после очередного рабочего дня (тогда служили без выходных) папа Валя пришёл домой и объявил:

– Завтра в школу не идёшь, подъём в два часа ночи, отведу тебя на подводную лодку.

Ура! Не в школу. Тут-то я сразу подводный флот и полюбил. Вышли из дома как договаривались. Папа меня взял за руку и повёл в сторону бригады.

– Я тебе обещал показать подводную лодку, запомни, Андрей, обещания всегда надо выполнять, только тогда ты вырастешь настоящим мужчиной.

– Хорошо. Очень хотелось посмотреть, только немного боюсь. – Я засеменил рядом с отцом.

– Никогда ничего не бойся. Я же не боюсь, – ответил отец, и мы ускорили шаг.

С высоты сегодняшних лет трудно вспомнить детали того дня в подробностях. Помню, переживал. Несмотря на то, что город был покрыт тёмной осенней ночью и дорогу лишь изредка освещали тусклые фонари, спать совсем не хотелось. Был в возбуждённом состоянии, предвкушая спуск на настоящую боевую подводную лодку, и меня слегка потряхивало.

В бригаду прошли через УТС (учебно-тренировочная станция), проходную отец решил миновать, чтобы на вопрос «чей мальчик?» не делать удивлённого вида «какой мальчик?».

Отец оставил меня за УТС и пошёл на корабль проверить, чист ли фарватер. Дело нешуточное – ребёнку показать секретное оружие Черноморского флота. Флагманский штурман дружил с командиром лодки проекта 641Б с тактическим номером «Б-498» Солодовым Фёдором Савельевичем.

Накануне Валентин Яковлевич как бы невзначай спросил у командира:

– Фёдор, давай сыну моему покажем, как и где мы воюем.

– А давай, приводи своего балбеса. Подрастающую смену надо взращивать с малых лет. Будет подводником! – согласился командир без каких-либо сомнений в правильности принимаемого решения.

Я терпеливо простоял в укромном месте, как мне казалось, больше часа. В малолетнюю бестолковую голову лезли противоречивые мысли. Судьба благосклонна – и давала мне шанс отказаться от экскурсии, приведя аргумент: «Мне это не пригодится никогда в жизни! В железную бочку не полезу!»

Но детское любопытство подмывало, сдуру решил, что надо. Прибежал отец.

– Фарватер чистый, бежим, скоро отходим.

Слово «отходим» пропустил мимо ушей. Спускаюсь через верхний рубочный люк, как в неизвестность, словно в пасть гиене, которая источает запах дизельных газов, проспиртованного хлеба, гнилой картошки и прочего смрада – специфическое отвратительное зловоние утробы. Не Гагры! Тяжёлый воздух ударил сначала в нос, потом в голову, вызвав головокружение. Меня спешно положили на пропахший, далеко не чистый матрас. Чуть погодя привык и немного ожил. Тем временем лодка в 05.00 отошла от причала, к чему, честно сказать, не был готов морально и психологически.

Оказывается, Валя и Федя решили меня взять на выход в море. Даже представить себе сложно, как и чем рисковал Фёдор Савельевич, узнай об этой авантюре его начальники. Я поднялся на мостик, проветрился. Вроде адаптировался.

Командир отдал приказ, не терпящий возражений:

– Поступаешь в моё распоряжение, назначаю тебя юнгой подводного Черноморского флота. Слушать мои команды и немедля их исполнять, – и он добавил крепкое словцо, не то «глядь», не то «медь», но тут же извинился: – Ой, забыл, что на борту дети.

– Так я не знаю ничего, я же первый раз, – было заскулил я по-щенячьи в поисках мамкиной сиськи.

– Первый раз – не водолаз, – сострил командир, – не переживай, сынок, все мы когда-то имели первый раз, потом рождаются такие вот несмышлёныши. Научим, подскажем, наказывать не будем, – и добавил вскоре ставшее сакральным: – Куда ты денешься с подводной лодки?

Подводный корабль курс держал в море. По корме берег вместе с Севастополем потихоньку уходил в небытие. Стоял я на мостике, обдуваемый лёгким бризом, рядом с командиром, созерцал гладь Чёрного моря, отражавшего зарево зарождающегося рассвета. Картина чёткой линии горизонта, отделяющего свинцовое море от красных лучей, светившихся откуда-то из-под воды, запечатлелась в цепкой детской памяти чёрно-белых фотографий моей детской жизни. Распирало грудь от гордости, что нахожусь на боевом корабле и буду участвовать… пока сам не знаю, в чём, но точно в чём-то важном и захватывающем. Командира все беспрекословно слушались, сыпались бесперебойно доклады и команды, в которых я ничего не понимал. Стоять рядом с таким человеком и быть в его распоряжении посчитал за великую честь, отчего грудь ещё больше наполнялась воздухом фанаберии. Несмотря на суровость и грубоватость настоящего морского волка, вперемешку с «глядь и медь» из его уст магически изливалась уверенность, передаваясь экипажу и мне, малолетнему пистону. Береговая черта окончательно скрылась за горизонтом. Накрыло удивительное романтическое ощущение одиночества в открытом море.

Но ненадолго. Вдруг командир обратился ко мне:

– Вниз! Находиться в центральном посту!

– А зачем? – по своей бестолковости пятиклассника спросил я, не подумав.

Командир рявкнул:

– Ёперный театр! Нужно ответить: «Есть!» – и тут же выполнить приказ беспрекословно! Ой, извините, забыл, что дети на борту, – и потом спокойным тоном добавил: – Сейчас всё увидишь. Чтобы не затоптали!

Уже в центральном посту услышал голос командира:

– Все вниз! Срочное погружение!

Пронзительно зазвучал ревун частыми короткими сигналами. Все, кто находился на мостике, гроздьями посыпались сверху в центральный пост. У меня учащённо заколотило сердечко: «Блин, мы ещё погружаться будем? Круто!»

Начали погружаться, через верхний рубочный люк заструилась забортная вода. Я испугался – вода проникает внутрь, а они ничего не делают. Морские слёзы маленькими ручьями стекают куда-то в трюм, а всем пофигарю. Утонем же! В то время я этого не знал, а бывает так, что через верхний рубочный люк при погружении допустимы небольшие протечки, потом давление обожмёт метрах на девяти, и течь прекратится.

Погрузились на глубину сорок метров. Отработали важный манёвр «срочное погружение» с оценкой «отлично». Через несколько часов всплыли в надводное положение, курс взяли к берегу, в полигон близ Фиолента. Пришли, куда планировали, погрузились под перископ, уже не боялся ручейка из рубочного люка. Начали проходить какую-то «мерную милю». Папа мне ранее рассказывал про морскую милю, и я знал, что она равна 1852 метрам. Стало очень интересно, как и зачем они будут «мерить» её?

Один офицер стоял на перископе и командовал:

– Створные знаки номер один. Товсь!

Затем:

– Ноль!

Командир разрешил мне посмотреть в окуляр перископа.

– Видишь, справа по борту створные знаки на берегу? Один стоит повыше другого и подальше.

Удивительно, но я их нашёл и доложил:

– Так точно! Один треугольник далеко на холме, другой у берега, чуть ниже.

– Молодец, юнга! Теперь дуй в штурманскую рубку, Валентин Яковлевич тебе расскажет, чем мы здесь занимаемся. Запоминай, буду спрашивать!

– Есть! – бодро выпалил я.

Ученье даётся быстро, когда интересно. Теперь я понял, что на подводной лодке вопрос «зачем?» задают полные идиоты. Другой офицер в штурманской рубке нажимал на секундомер, потом по команде: «Створные знаки номер два. Товсь! Ноль!», – останавливал секундомер и вносил записи в бланк: количество секунд между створными знаками и скорость по приборам. Затем ложились на обратный курс, и всё повторялось. Сколько раз ёрзали туда-обратно, не помню. Тем временем папа в подробностях рассказал, что и зачем мы делали. Я был счастлив – мне доверили два раза пощёлкать секундомером, сделать замеры.

Валентин Яковлевич, флагманский штурман бригады, пошёл в море проконтролировать, как штурмана работают на мерной линии, заодно и меня научил азам навигацких наук. Затем всплыли в надводное положение. Теперь один офицер стоял у пеленгатора, контролировал визуально момент совмещения створных знаков по вертикали. Когда один вставал над другим, давал команду по внутренней связи в штурманскую рубку: «Ноль».

Фёдор Савельевич, показывая мне на створные знаки, распорядился:

– Докладывай, зачем мы проходим мерную милю?

– Узнать ошибки, то есть поправки к показаниям скорости по приборам подводной лодки.

– Как мы узнаем истинную скорость?

– По формуле: расстояние, пройденное между створными знаками номер один и два, делим на время, измеренное секундомером.

– Хорошо, – ответил командир, – а зачем делаем это несколько раз?

– Больше ёрзаем, точнее рассчитаем поправки.

– Великолепно, молодец, юнга. Иди, отдохни в штурманской. Не пропусти команду «второй боевой смене обедать» и руки перед едой помой обязательно.

Незабываемый получился выход в море! Даже трюмный меня научил, как гальюном пользоваться. Запомнил сразу и навсегда очерёдность открытия и закрытия клапанов и вентилей. Кому хочется испражнениями умыться, если что перепутаешь? Обедал и ужинал в кают-компании вместе со второй боевой сменой и папой. Поход по времени занял почти сутки. Вернулись в 01.00 28 сентября. За всё время удалось поспать всего четыре часа, ещё ночь перед походом не спал.

«Было очень интересно, я был такой гордый, что ты! Жаль, похвалиться было не перед кем. Папа строго-настрого предупредил: „Не болтать, иначе капитана 2 ранга Фёдора Савельевича снимут с должности и разжалуют в лейтенанты“. Удивительно, что никто не заложил, видать, экипаж сплочённый. Странно, такой факт утаить невозможно. Но Валю после моего участия в буднях подводников не вызывали в политотдел и особисты не беспокоили. А через год назначили выше – флагманским штурманом 14-й дивизии Черноморского флота», – так закончил рассказ Андрей Валентинович. После этого похода Андрей, сын Вали, не представлял иного жизненного пути, нежели служение Отечеству на подводных лодках. Согласно теории чисел в судьбах людей, ровно через 11 лет, отучившись в Нахимовском училище и штурманском факультете ВВМУ подводного плавания имени Ленинского Комсомола, Андрей в качестве лейтенанта, командира группы БЧ-1, вступит на борт такой же лодки проекта 641Б, только в славном городе Полярный на Северном флоте. Андрей непомерно благодарен отцу, Валентину Яковлевичу Шнееру, и с теплом вспоминает своего первого командира подводного корабля – Фёдора Савельевича Солодова.

Мама

Сергей Смеянов

Смеянов Сергей Георгиевич родился в 1965 году в Ленинграде. Коренной петербуржец. В 1980 году закончил специализированную школу с углублённым знанием английского языка, занимался плаванием, игрой на фортепьяно, борьбой самбо. В 1982 году закончил Ленинградское Нахимовское военно-морское училище. 1983 – 1985 годы срочная служба в Советской Армии. За усердие премирован отпуском на время сдачи вступительных экзаменов в ЛВИМУ. После успешной сдачи экзаменов, вернулся в часть для прохождения дальнейшей службы. В 1991 году закончил ЛВИМУ имени Макарова, судоводительский факультет. 1991—2005 годы – работа в отечественных и иностранных Судоходных компаниях: Германии, Греции и Бельгии. Регионы плавания – Атлантический, Индийский, Тихий океаны с сопредельными морями. С 2005 года и по настоящее время – работа в Российских и Европейских компаниях менеджером, ведущим специалистом-инспектором по качеству «Экспорт-Импорт» с территорией охвата от берегов Тихого до Атлантического океана.

Первый раз мы с ней встретились давно. Для меня это было полной неожиданностью, в отличие от неё. Точнее, она почему-то уже знала, что мы встретимся, а я – ещё нет.

Какой была первая встреча, знает лишь она. Я тогда лишь озирался вокруг и не мог понять, где нахожусь, как сюда попал и кто меня окружает. Все чему-то подозрительно радовались. А я не мог постичь чему. С этого момента у меня развилось странное чувство подозрения к людям в белых халатах. Но я почему-то сразу осознал, что Она – именно та, которой точно можно доверять. Поэтому я старался быть рядом с ней, крепко держа её за руку. Она была высокой стройной красивой смуглянкой с большими чёрными глазами. Идя рядом с ней, я чувствовал себя в безопасности, но всё время задумывался: почему она такая высокая, а я такой маленький?

Вскоре я узнал, что есть взрослые и дети. Правда, никто мне тогда не смог объяснить, чем они отличаются.

Некоторые из взрослых людей мне казались большими детьми. Они подходили ко мне и сюсюкали, думая, что мне это нравится и теперь я их понимаю. А тогда я не мог понять, что они хотят от меня. Правда, некоторые, вроде тёти Тани, конкретно мне напевали: «Серёжка, Серёжка, пойдём копать картошку!». Что такое картошка и почему я её должен копать, мне тоже не объяснили. Вопросов было много. Некоторые же из них вообще думали, что я игрушка. Это были две сестрички. Одну звали Алла, а другую – Марина. Правда, на них я смотрел снисходительно. Ведь они были в стадии развития между детьми и взрослыми.

Были и другие интересные личности. Одного звали дедушкой Гришей. Тот не сюсюкал, а сразу сказал, что он принял меня в юнги военно-морского флота… Так что в детский сад я пришёл уже в морской форме, как служивый моряк… Он сразу показал мне, как здороваются настоящие моряки, как – разведчики и лётчики. Морское рукопожатие мне сразу понравилось. Это было весело…

Моя же высокая любимая защитница почему-то очень доверяла этому странному Грише, разрешая ему забирать меня в разные поездки, где я весело проводил время в компании с матросами и их командирами. Этот дед мне почему-то сразу понравился! На перекурах он делился со мной своим пайком (хлеб с салом), как при взятии Кёнигсберга во время войны, по его рассказам. Мы ели эту вкусняшку в «походных условиях», прямо на ступеньках автобуса, который он водил. Этот автобус потом, годы спустя, напомнил того «Фердинанда», что показывали в кинофильме «Место встречи изменить нельзя». Наверное, так и было. С дедушкой мы встречались у автобуса в автопарке ВВМУ имени Фрунзе. Там меня все уже знали наравне с ним. Находясь в любом конце двора, я боковым зрением обозревал весь двор и появляющегося деда на нашей конспиративной точке.

Была ещё бабушка Маруся. Насколько я понял тогда, её главной задачей было бранить дедушку Гришу. Кроме того, она много времени уделяла и мне. Постоянно прибегала с работы посмотреть, что я делаю дома один. И успокаивалась, когда находила меня мирно сидящим на диване и разглядывающим книжки.

Помимо них меня окружали и другие близкие люди. Это была странная неразлучная пара: Коля с Люсей. Появлялись они редко. Коля служил командиром-подводником. Мне всегда нравилась его чёрная форма с золотыми погонами и нашивками, фуражка с крабом, сидевшая лихо и слегка наискосок. Когда они приходили, то вечно смеялись и шутили со мной.

Через несколько лет мне объяснили, почему они были такие счастливые при встрече со мной. Оказалось, что именно я стал причиной их знакомства.

Это произошло летом, в конце 60-х годов прошлого века, в Александровском саду, рядом с Адмиралтейством, где находилось Высшее военно-морское училище имени Дзержинского. Пока мама была на работе, её младшая сестра Люся гуляла со мной по саду. Точнее, я бы сказал, что это я гулял с Люсей. Идя по песчаной дорожке, я держался за коляску, вернее, тащил за собой коляску вместе с Люсей, которая лишь держалась за ручки. Навстречу двигался красивый брюнет в чёрной офицерской форме. Встретившись с ним глазами, я сразу понял, что мы будем друзьями. Дальше всё было просто. Очарованный мной странник в золотых погонах обратил внимание на Люсю. Дело было в шляпе. Мне оставалось лишь отойти в сторону и дать развиваться событиям дальше.

А однажды они появились необычайно радостные, притащив с собой небольшой свёрток. Я уже предчувствовал, что там вкусняшки или подарки. Но радость моя была преждевременна. Развернув пакет, они сказали, что принесли мне братишку, которого зовут Коля.

Я очень удивился! С чего они взяли, что у меня есть братишка? Насколько я помнил, мелких родственников у меня не было. И тут вдруг появился этот самозванец, неизвестно откуда!

Сурово посмотрев на Люсю и Колю, спросил прямо:

– Где вы его взяли? Если нашли, то верните обратно. А лучше сдайте в милицию. Мало ли кто потерял?

Те почему-то не согласились, а только рассмеялись.

С этого момента моя жизнь изменилась. Масса внимания взрослых теперь переключилась на новоявленного малыша. Это не радовало. К тому же с этим так называемым братишкой у меня начались проблемы, стоило ему немного подрасти. Сидя рядом, он долго и внимательно следил, как я строю домики из кубиков. И как только я заканчивал свой титанический труд, он одним взмахом руки рушил постройки, которые я так усиленно возводил, что меня сильно раздражало.

Если честно, то он мне казался каким-то недоразвитым. Я вообще сомневался, что он гомо сапиенс. По-моему, в лучшем случае он напоминал неандертальца. Наверное, Коля с Люсей приобрели этого карапуза где-то, где они продавались с большой скидкой. Взрослые, правда, ещё говорили, что таких малышей разносят аисты-почтальоны. Видимо, этот аист был подслеповат и перепутал адрес.

Но это было только моё мнение. Так называемые взрослые думали иначе. Они говорили, что тот будет ещё расти. Я был просто в ужасе. Если этот маленький неандерталец уже сейчас громит мои домики, что будет, когда он вырастет?

Правда, дружба с этим родственничком имела и свои плюсы. Теперь я ел фруктов в два раза больше. Когда взрослые приносили яблоки или груши, то я сразу подбегал со словами:

– Мне на двоих. На меня и Колю.

К этому времени я уже знал, что братишка совершенно не ест фрукты. Это была положительная сторона нашей дружбы. Хоть какой-то толк был от него. Жизнь порой преподносила массу сюрпризов, загадок и тайн.

А что же насчёт моей любимой женщины? Она неизменно оставалась красавицей и умницей. У неё лично лечились известные на весь СССР актёры и певцы: Игорь Дмитриев, Эдита Пьеха и другие. К ней было не так просто попасть. Иногда она брала меня с собой во дворец, который был обозначен красивым названием «Институт Красоты» (бывший особняк М. В. Кочубея). Этого заведения давно уже нет, с 90-х годов. Там действительно было необычайно красиво. Мы долго подымались по мраморным ступеням, ведущим в главный зал. В углах большого расписного зала с высокими потолками располагались две красивые маникюрши. Это были её подруги, к которым я попадал в руки сразу, когда моя Венера отлучалась по делам. Насколько я понял, главной их обязанностью было присматривать за мной. И они успешно с этим справлялись. Даже если они работали с клиентами, их глаза непрерывно следили за мной. Когда им нечем было заняться, они занимались моим внешним видом. Каждая из них желала сделать мне маникюр. Сидя за их столиками, я представлял себя маленьким Лордом Виндзорским, который готовится к коронации.

Но больше всего было интересно и даже забавно наблюдать, как они умудряются делать маникюр на моих крохотных ноготках. Правда, если они были очень заняты, им было сложно уследить за мной. А я этого только и ждал, чтобы отправиться в путешествие по Дворцу на поиски Маруси, которая тоже где-то здесь находилась. Когда мне удавалось её найти, она необычайно радовалась нашей встрече, будто сто лет меня не видела.

Много времени утекло с тех пор… Окружённый с детства мужчинами в морской форме, о другом пути я не мечтал. И первой ступенькой стало поступление в Нахимовское училище, а потом – взросление, мужание, разные дороги, походы и моря. Но, вспоминая о дарованном мне счастливом детстве, хочется, чтобы нежная и прекрасная защитница была со мной ещё многие годы, оставаясь такой же красивой и жизнелюбивой, какой и была в день нашей встречи!

Питонская юность

Геннадий Ильин

Ильин Геннадий Георгиевич – капитан 1-го ранга в отставке, инженер. Родился в 1938 году в Ленинграде. Специалист в области энергетики и проблем обитаемости кораблей ВМФ. Окончил Ленинградское Нахимовское училище (1955) и Высшее военно-морское инженерное училище имени Ф. Э. Дзержинского (1960). Проходил военную службу на Тихоокеанском, Северном флотах (ПЛА «К-33»). Кандидат технических наук (1968), доцент кафедры автоматики и контроля корабельных энергетических установок. С 1981 по 1987 год – начальник кафедры кораблестроения. С 1987 по 1992 год – заместитель начальника училища по научной и учебной работе. Награждён медалью «За службу Родине с детства» и орденом «За службу Родине в ВС». Доктор технических наук (1988). Профессор (1988). Член-корр. СПб инженерной академии, академик Международной энергетической академии. До 1992 года являлся членом Координационного совета по обитаемости Министерства обороны СССР, с 1988 года по 2014 год – член экспертного совета ВАК РФ по проблемам флота и кораблестроению. Проживает в Санкт-Петербурге.

Родился я в известной в нашем городе «Снегирёвке». В своё время позже там же на свет божий появился мой старший сын. Маму со мной на руках в апреле 1938 года отец отвёз в помещение большой конюшни, располагавшейся на углу улиц Дегтярной и 3-й Советской, там извозчики выделили нам небольшой уголок.

В блокаду здание конюшни разобрали на дрова, а нас переселили на пустующую жилплощадь в коммунальной квартире неподалёку. В 1945 году меня повели в первый класс. Передо мной фотография – сорок постриженных наголо одинаковых мальчишек… Вот как мы тогда жили? Школа с измочаленными, вечно озабоченными нервными учителями, потом – улица, точнее, пятачок между 2-й и 3-й Советскими и Дегтярной. Там мы пинали ногами всё, что как-то напоминало мяч. С одной стороны этого пространства был фасад дома, в котором мы жили. На его втором этаже располагалась квартира известных в нашем городе бандитов Глазовых. На лестничной площадке чёрного хода – дверь в дверь. Напротив, через дорогу – боковой фасад здания Института переливания крови. Уже гораздо позже я узнал, что примерно в это время завхозом института был всемирно известный Герой Советского Союза Александр Иванович Маринеско. Спустя годы мне довелось ухаживать за его могилой на Богословском кладбище (Двинская дорожка).

Чуть позже мы доросли до игр на участке за домом под названием Пустырь. Там уже и настоящий мяч стал иногда появляться! И, конечно же, тебе не хочется оказаться хуже, слабее других. Изредка полуторка проезжала мимо нашего пятачка, тогда все сразу гнались за ней с крюками в руках. Зацепился, прокатился на коньках, настоящая отвага играет в крови. Когда стали регулярно ходить трамваи по 2-й Советской, можно испытать удачу на «колбасе» или на ходу спрыгнуть с подножки трамвая…

Забегая вперёд, скажу, много позже, когда я уже был нахимовцем, помню, собрался по дворовой привычке «совершить прогулку» по улице Куйбышева на подножке попутного трамвая. Перед поворотом на Чапаева спрыгнул на ходу. Поскользнулся, упал, и пола моей шинели попала под заднее колесо, на которое и стала медленно наматываться. Положение, прямо скажем, безвыходное. Трамвай перед поворотом ход замедляет, но шинель неумолимо наматывается на колесо. Пытаюсь сообразить, делать-то что? Лихорадочно стараюсь освободиться от шинели и только ещё больше осознаю свою неспособность что-либо предпринять…

Ощущение от своего бессилия ещё долго будет преследовать меня по жизни. Как некий предупреждающий сигнал: не забывай об опасности! Ты не всё можешь! Кто-то из прохожих поднял крик, трамвай с металлическим скрежетом затормозил. Меня вытащили сначала из шинели, потом – из-под колеса шинель и помогли дойти, свернув перед мостом Свободы на набережную, до здания училища…

В общем, тяжёлое это было время. После четвёртого класса кто-то рассказал маме о Нахимовском училище. За окном 1949 год. Мне от роду одиннадцать лет, четвёртый год без войны. Район, прямо скажу, бандитский – улица Дегтярная, Лиговка, Московский вокзал. Из моего класса в 159-й школе, что на 8-й Советской (в 158-й школе в это время учился будущий чемпион мира по шахматам Борис Спасский), случилось так, что все мальчишки из класса прошли через тюрьму или погибли уже в мирное время. Теперь понимаю, почему заплакала моя мама, когда однажды я принёс из школы на вырванной из тетрадки в косую линейку страничке похвальные слова, подписанные Прасковьей Трофимовной, классной руководительницей.

Наши мамы – это отдельная и очень непростая тема. Нам трудно представить себя на их месте, ведь было им тогда всего около тридцати годков! Моя мама всю блокаду проработала в осаждённом Ленинграде, награждена медалью «За оборону Ленинграда», отец с войны не вернулся. На руках у мамы, кроме меня, остались ещё двое малолетних детей и её больная мать. Тут ей кто-то и посоветовал отдать меня в Нахимовское училище.

Оказалось, не всё так просто. Нужно было сперва сдать экзамены за четвёртый класс в школе, потом ещё раз в районе, потом отобранные из разных районов сдавали экзамены в городе, и, наконец, собранные со всей страны – в училище. И каждый раз вопрос: проходишь, не проходишь. Конкурс, однако… Напомню, было нам тогда по одиннадцать лет. Моему внуку сегодня чуть больше. Он по-настоящему одарённый мальчик, а вот сумел бы выдержать такое?

Ленинградское Нахимовское военно-морское училище расположилось в здании известного Городского училищного дома имени Петра Великого на Петроградской набережной, где на вечном приколе пришвартован легендарный крейсер «Аврора». В связи с этим кораблём вспоминаются два эпизода, первый и очень яркий – погрузка угля на крейсер революции. Мы с азартом таскали на спине мешки с углём и через какое-то время превращались в подобие негров, на лицах которых были видны только белки глаз и белозубые улыбки. Было весело!

Второй – карантин по случаю гриппа, уже ближе к выпуску. Нас поселили в кубриках «Авроры», где мы проживали довольно длительное время. Рундук и подвесная койка у иллюминатора. По утрам – построение на верхней палубе вдоль борта на утренний осмотр… Эх, какие замечательные были времена!

Когда я поднимаюсь на борт «Авроры» с внуком, прохожу мимо этого места, ощущаю те же чудом сохранившиеся запахи – мокрого брезента, шаровой краски на переборке и близкой воды за бортом.

Обучение в училище, безусловно, отличалось от школьного. В 1944 году наверняка где-то обсуждалась и выбиралась общая система подготовки. Между прочим, сейчас по прошествии такого непростого времени мне кажется, что в её основу было положено многое от схем, известных в глубокой древности. Например, известный алгоритм подготовки в Древней Спарте. Ну и, конечно, качество. И не только потому, что среди учителей преобладали мужчины, многие при погонах. Нас пытались приобщать к искусству! Так у меня в руках побывали и балалайка, и баян, а закончилось всё бубном. Я должен был держать на нём ритм, но мне это не нравилось, причём на сцене я стеснялся и испытывал страшную неловкость. Потом были постановочные спектакли. Запомнились «Мальчик из Марселя», почему-то «Ревизор» по Гоголю. В «Мальчике из Марселя» мне дали роль бандита Хэлча, наверное, потому что было во мне ещё что-то от предыдущей среды. Рассматриваю старые фотографии – вот в «Ревизоре» для того, чтобы я выглядел толстым, мне на живот подложили подушку, и я всё время боюсь, что она выпадет прямо на сцене. Серёжа Коковкин из этих постановок потом прямым ходом проследовал в театр комедии имени Акимова.

Были ещё самые разнообразные кружки – шахматы, судомодельный, фортепьяно и, конечно же, обязательное участие в хоре. И ещё были олимпиады – училищные, городские, всесоюзные. Похвальные грамоты победителю с портретом вождя в профиль сохранились у меня до сих пор.

Олимпиады были разные. В некоторых приходилось участвовать иногда и вовсе даже не по собственному желанию. Однажды мне дали поручение подготовить реферат для участия в олимпиаде по географии! Тему обозначили: «Маршруты Семёна Дежнёва». Здесь я отвлекусь от некой последовательности воспоминаний. Только по прошествии лет стали понятны сложности работы, которую делали наши воспитатели. Мальчишки ведь, по своей сути, собранные в одном месте и, конечно же, с точки зрения наших, особенно младших, командиров, совершающие постоянно массу мелких и не только мелких проступков. Суть их работы, стало быть, состояла в том, чтобы эти мелкие нарушения предупреждать и как-то реагировать. Старшины рот вели фиксацию в виде записей в своих блокнотиках, которые всегда были при них. А в конце дня после вечерней поверки по совокупности всех накопившихся проделок перед строем объявлялось наказание! Оно заключалось в объявлении количества минут штрафного стояния лицом к стенке вдоль длинного коридора в спальном корпусе. Один из старшин сидел за столиком со списком проштрафившихся и следил за исполнением вынесенного наказания. Мрак, конечно, вспоминать не хочется. Потому как стыдно!

Такие суровые меры запомнились ещё и вот почему. Стоя лицом к стене в позорной шеренге, я пытался представить те самые маршруты Семёна Дежнёва и вообще – как такое могло происходить на самом деле? Судёнышки чуть больше только что изученных нами на практике ялов, метров пять-семь, не более – один такой, как напоминание, и сейчас стоял на втором этаже учебного корпуса перед входом в актовый зал… Северный Ледовитый океан, морозы 40 градусов и очень приблизительное представление, куда они вообще движутся! Я не говорю о сложностях пропитания, быта и полном отсутствии связи! Боюсь утверждать, но попытки, понять, как такое можно создать в реальности, причудливым образом вспоминались потом и при обучении на кораблестроительном факультете, и в дальнейшей работе на кафедре проектирования и постройки корабля. Потрясение маленького человечка, наказанного за мелкие проступки, застывшего в строю таких же нарушителей… А Семён Дежнёв? Я зачитывался тогда Джеком Лондоном, и он долгое время был моим любимым автором. Семён Дежнёв его вытеснил, и был он, конечно, круче.

Но, наверное, самым сложным для учителей было заставить нас просто нормально учиться. Я считаю гениальной придумку нашего классного воспитателя капитана Кошелева, который придумал, как использовать мальчишескую страсть к борьбе, к соревнованию. Он взял лист миллиметровки, написал внизу каждого из нас пофамильно. Успехи оценивал по среднему баллу за неделю и переставлял вверх маленькие красные флажки. Получалась ломаная, чем-то напоминающая известную всем нам тогда линию фронта. Класс состоял из трёх отделений, и от твоего результата зависел успех отделения со всеми вытекающими последствиями.

Лично мне эта рукотворная ведомость неожиданно помогла при одной неприятности. Нам только что выдали новые яловые ботинки, почему-то в нашей среде имеющие наименование «гады». И надо же такому случиться, в первый же день на пустыре перед зданием училища – там сейчас расположен красивый фонтан – вместо удара по мячу я попал по торчавшему из земли камню! Новенькая подошва отвалилась сразу.

«Гады» меня подвели, и маму вызвали к командованию училища. Мелких нарушений у меня накопилось предостаточно, и несмотря на слёзы матери отчисление, пожалуй, было неминуемо. Вот здесь мне помог наш воспитатель капитан Кошелев. Он просто показал самодельную ведомость успеваемости со своими комментариями, где я был постоянно среди лидеров.

Продолжение у этой истории было. Чтобы сберечь подошвы «гадов», пришлось уйти на более мелкую по сравнению с предыдущей площадку. Она начиналась практически сразу от выхода из нашего спального корпуса, что на улице Пеньковой. Того красивого дома тогда ещё не было, он был построен позднее для избранных (например, квартиру в нём получили наши олимпийские чемпионы Л. Белоусова и О. Протопопов и народный артист СССР Кирилл Лавров). Далее по правой стороне площадки проходила решётка сквера вокруг домика Петра Первого. Кстати, сам домик впечатления никакого не производил и находился в полуразрушенном состоянии. Слева – торец большого дома, в котором тоже проживали, скорее всего, избранные. По верху этого дома красовались огромные буквы «СЛАВА КПСС», которые были хорошо видны с другого берега Невы от Летнего сада. Заканчивалась эта площадка широким спуском к Неве. По бокам ступеней спуска возвышаются загадочные сфинксы. Площадка всем удобная, кроме одного – если мяч был пробит нескладно, он улетал к спуску и мог попасть в реку. И далее поплыть к Кировскому мосту, тогда выловить его уже было практически невозможно!

О наших учителях можно рассказывать долго и с превеликой благодарностью. Я расскажу лишь об одном из них. Преподаватель английского языка лейтенант Фрадкин Марк Шлёмович. Он был при красных армейских погонах и в очках с выпуклыми стёклами.

Он почти ничего не видел – до сих пор слышу его возмущённый голос:

– Григорьев! Вы опять мне подсунули чистый лист тетради! – это после того, как он в течение нескольких минут, приблизив очки вплотную к чистому листу, пытался найти на нём хоть какие-то строчки домашнего задания.

Иногда он приглашал двух-трёх учеников к себе домой. Мы расценивали это как поощрение. Со Славкой Евсеевым приходили к нему играть в шахматы. У него была небольшая, метров двенадцать-четырнадцать, комната в огромной коммунальной квартире. Окно без каких-либо занавесок выходило на улицу Пестеля. От солнца защищали прикреплённые кнопками газеты. Из мебели была армейская кровать, застеленная синим одеялом – как в Смольном у Владимира Ильича Ленина, и шкаф, который почему-то называли шифоньером. На его боковой поверхности виднелись какие-то цифры, наверное, инвентарный номер. Посредине комнаты стоял стол, на нём чай с сухарями и шахматы – всё это для нас было каким-то редкостным ощущением домашнего, неизвестного нам уюта. Преподаватель отдавался своему предмету полностью. Для меня это дало о себе знать самым неожиданным образом уже через много-много лет, когда довелось работать в Швейцарии. Основным языком – помимо немецкого на бытовом уровне – использовался английский. Все детали, дискуссии, рабочая документация – всё по-английски. Русской речи вокруг не было слышно вовсе. Благодаря Марку Шлёмовичу разобраться и общаться для меня не составляло никакого труда.

Особую роль в процессе обучения всегда играет время вне занятий. Первым памятным местом стало Нахимовское озеро, где располагался летний лагерь. Жили мы в палатках, несли наряды. Самым интересным было дежурство на шлюпочной базе. Лениво плещется вода о помост, и очень остро пахнет чем-то незнакомым. Это запах дорогой кожи и лака, которым покрыты детали швертботов, подаренных училищу после войны. Подсменные в свои палатки не уходили, спали в каюте. Прикосновение этой кожи к щеке я как будто ощущаю до сих пор. Потом будет Балтийское море и практика на учебных кораблях. Их имена – «Учёба» и «Надежда». Всё как на нормальных парусных кораблях – кубрики с подвесными койками, пробковые матрасы, распорядок дня. День начинался с зарядки – нужно было подняться по вантам минимум до первой реи и пройти по ней, держась за леер, на другой борт, там спуститься по вантам вниз. Всего-то, но даже небольшая качка с высоты мачты воспринималась очень обострённо.

В конце похода однажды мы оказались в Кёнигсберге. Города как такового не было – груды битого кирпича, остатки домов. Нас водили к могиле Канта, много позже я узнал, кто это такой. На обратном пути несколько раз останавливались около небольших брошенных людьми островов. Вот там дома стояли не разрушенными, на столах даже виднелась какая-то посуда, но вокруг никого не было. Было тихо и странно…

Всё рассказанное мной так или иначе связано с усилиями старших товарищей по воспитанию нас, несмышлёных. А мальчишки, тем более сведённые воедино, живут по своим неписаным законам. Эти законы не всегда справедливые и часто бывают достаточно жёсткими. При этом чуть ли не главным является физическая сила, соревновательность, спорт. В нашей роте было несколько ребят – детей высокопоставленных отцов. Один из них – сын секретаря Президиума Верховного Совета Пегов – довольно высокий и очень полный мальчишка, он почему-то оказался в четвёртом взводе нашей роты. Чтобы утвердиться в коллективе, стал обижать тех, кто слабее. В их числе был и я в своём первом взводе, он стал добираться и до меня. Место в коллективе приходилось отстаивать в кулачных поединках, проводившихся в перерывах между занятиями в ротном туалетном помещении…

Конечно же, у меня был выбор, кстати, и окончательное решение вызревало и во время той самой коридорной «вынужденной медитации». Главное было – преодолеть свой страх… Огромное значение имеет ещё и чей-либо пример. Пример может быть отрицательным – что бывает очень часто. Тот же Пегов, стремившийся по-своему «быть в авторитете». И положительным – для меня таким примером стал Вадим Кулешов. Он был чуть старше, но всё равно обитал в нашей среде. Очень спортивный, здорово играл в волейбол. Миша Глинка тоже любил волейбол, он лихо играл в кружке любителей на пляже около Петропавловской крепости. Миша, не прыгая, бил с такой силой по мячу, что редко кому удавалось принять его подачу. Вадим тоже бил сильно, но он был командным игроком. И если у Миши порой получалось как-то немножко коряво, Вадим всё делал с какой-то удивительной грацией. Это был от природы «золотой мальчик» – он всё, что можно, заканчивал с золотой медалью. Я вот только удивляюсь, как это не заметил академик Прянишников, с которым мы встречались в Доме учёных на набережной Невы, куда и я, и Вадим, и Мишка тоже – это я помню точно! – периодически приходили играть в пинг-понг.

Я считаю, что мне очень повезло, когда произошёл важный виток в моей судьбе – я поступил в Нахимовское училище и навсегда связал свою дальнейшую жизнь с военно-морским флотом. Горжусь тем, что и сыновья продолжили мой путь: Игорь – капитан 2-го ранга и Александр – капитан 1-го ранга.

Пишу в назидание нынешним воспитанникам Нахимовских училищ и кадетских корпусов. Вы сделали правильный выбор в своей жизни – служение Отечеству. Цели свои надо достигать, у вас всё для этого есть.

Теория цифр

Виктор Строгов

Строгов Виктор Иванович родился в 1947 году в Ленинграде. По окончании четвёртого класса поступил в Ленинградское Нахимовское военно-морское училище. В 1965 году закончил ЛНВМУ, приказом ГК ВМФ распределён в ВВМУ имени Фрунзе по специальности «военный инженер, гидрограф». В 1970 году направлен на КТОФ, Камчатка. Назначен в в/ч 4289 (торпедное вооружение). В 1978 году переведён в Нахимовское училище на должность офицера-воспитателя (23-й класс). Затем – командир 1-й роты. Выпустил более 500 нахимовцев, ставших в будущем офицерами ВМФ. В 1993 году в звании капитан 2-го ранга уволен в запас с должности начальник строевого и отдела кадров ЛНВМУ. Скончался 26 августа 2022 года. Захоронен на Серафимовском кладбище на Алее героев ВМФ.

На жизненном пути нередко появляются календарные даты, как столбы на дороге скорого поезда «Жизнь человека», мелькают важными событиями биографий людей. Развитие мира и нас, грешных, происходит по принципу спирали. Современные научные доктрины с традиционной преемственностью буксуют последнее столетие, возникает противоречие. Классическая наука теорию цифр в судьбе человека всерьёз не воспринимает, однако привела мир к цифровизации и глобализации, той ещё заразе современного мира.

Родился я в Ленинграде 5 июля 1947 года, со временем узнал, что явился на свет в день рождения Павла Степановича Нахимова. Возможно, именно такое совпадение повлияло на мою жизнь, которая в полной степени состоялась так, как дал Всевышний. Сам к теории с цифрами отношусь скептически, но тем не менее нашлись числа и в моей жизни, обозначенные особыми датами.

Мой отец Иван Трофимович Строгов родился в 1900 году на Волге. В деревне недалеко от города Хвалынска. Сейчас это Пензенская область. Я появился на свет, когда ему было 47 лет – достаточно зрелый возраст. Его отец, рождённый в середине позапрошлого века, верой и правдой служил царю-батюшке рекрутом в Варшаве положенные 25 лет. Когда деда Трофима призвали в армию, он в пешем порядке строем прошёл от Хвалынска до Варшавы. Такой переход занял три года жизни.

Семьёй дед Трофим обзавёлся после исполнения воинского долга, вернувшись на родину. Немудрено, что отец оказался поздним ребёнком, рождённым, когда деду исполнилось 47. К истории России отношусь с интересом. Благодаря моим ближайшим родственникам и автобиографическим записям отца появилась возможность эпохальные события за последние сто пятьдесят лет воспринимать как личные.

От первого брака у отца были две девочки, от моей мамы – ещё две. Все они рождены были до войны, и только я – после Великой Отечественной. Отец в 30-х годах прошлого века окончил исторический факультет Ленинградского государственного университета. Во время войны служил политруком: начинал в Эстонии, в формировании Балтийского флота, где сейчас находится город Палдиски. В недавние советские времена там действовал Учебный центр подготовки подводников. Отец был награждён орденом Красной Звезды, медалями «За оборону Ленинграда» и «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.».

Я родился и учился я в Ленинграде. В 1958 году окончил четыре класса школы, собрался поступать в Ленинградское Нахимовское военно-морское училище. После просмотра фильма «Счастливого плавания» о послевоенных воспитанниках Нахимовского училища по-другому не представлял свою будущность. Хотел быть похожим на мальчишек в форме, безупречно разбирающихся в силуэтах кораблей и флажном семафоре. Тем более узнал, почему на гюйсе три белые полоски, отчего у матросов штаны клёш и с клапаном, а не с ширинкой, зачем фланка такая широкая. И для чего шнурки на рабочих ботинках – «гадах» – сделаны из кожи. А вы знаете?

На тот момент ситуация в училище складывалась так, что его собирались прикрывать после ликвидации Рижского и Тбилисского.

Существование Тбилисского и Рижского НВМУ было недолговечным. Первое прекратило своё существование в 1955 году (директива главкома ВМФ от 10 сентября 1955 г. №1065), а Рижское – ещё раньше (директива НГШ ВМС от 5 сентября 1953 г. №56714).

Беспризорников в стране больше не стало. Дети погибших отцов выросли, свою задачу училища выполнили. Всё находилось в подвешенном состоянии, заявления на новый набор не принимали. И вдруг где-то уже в конце лета было принято решение о продолжении жизни училища. Новый набор начали принимать ближе к осени.

Об этом мы с отцом не знали. Но волею случая нам помог его однокурсник Филипп Степанович Криницын, с которым они поддерживали отношения и дружили. Друг семьи, дядя Филя в начале 50-х служил в Нахимовском училище старшим преподавателем по истории и географии и был в курсе дел.

Дядя Филя спрашивает у отца:

– Твой сын будет поступать? Набор открыли. Бегом заявление несите, возможность такая появилась.

Отец серьёзно у меня спросил:

– Ты не передумал? Ещё хочешь пойти в Нахимовское училище?

У меня в памяти были настолько свежи впечатления от фильма о первых нахимовцах, что я без тени сомнения выпалил:

– Конечно, хочу!

Прошёл медкомиссию, успешно сдал экзамены и поступил.

21 августа 1958 года меня зачислили в Нахимовское училище, так появился нахимовец Строгов!

Интересный факт: в этот же день у меня родился племянник Вадим. И вообще, эта дата в моей жизни встречается несколько раз, знаменуя осевые и значимые моменты.

Забегая вперёд, скажу, что в этот день начался отсчёт моего 13-летнего жизненного цикла – 21 августа 1965 года был успешно зачислен в ВВМУ имени Фрунзе на гидрографический факультет, а 21 августа 1978 года подписан приказ о моём переводе с Камчатки в альма-матер, Нахимовское училище, где вступил в должность офицера-воспитателя 23-го класса…

Белый пароход

Виктор Строгов

Рис.1 Позывной – Питон! Рассказы нахимовцев

В Нахимовском училище морская практика была организована очень интересно. Тогда, в 60-х годах прошлого века, учебных кораблей и катеров ещё не построили, поэтому ходили на крейсере «Киров» проекта 26, который по окончании славного боевого пути превратился в учебный корабль.

Нахимовцы – ребята резвые и любознательные. Через час, как зашли на борт, объявили боевую тревогу. Почему? Потому что юные последователи дела адмирала Нахимова, как обезьяны, забрались на мачты. Одного смельчака обнаружили на самом топе! Другие расползлись по любимым местам – везде, где им быть не положено. Всех немедля построили и шустренько привели в чувство. Изучение корабля началось не стихийным методом знакомства со шхерами, а как положено. Расписали «тараканчиков» по БП (боевым постам). Меня расписали на БП во вторую башню главного калибра. Башни с того знаменательного крейсера сейчас находятся в качестве музейного экспоната на Морской набережной Васильевского острова в Санкт-Петербурге.

Первыми учителями на крейсере оказались матросы или старшины, они рассказывали о боевом расписании на корабле, боевых частях, по которым нас распределили, о технике – в целом, что да как. Наставники могли ответить на любой вопрос любопытных практикантов. Мы с интересом вели конспекты, изучали тактико-технические данные корабля, характеристики оружия и технических средств. По окончании сдавали зачёты.

На «Кирове» проходили практику несколько раз, поэтому со многими матросами и старшинами возникли приятельские отношения. По прибытии на третью практику некоторые умудрились сдать на классность и допуск к несению вахты. Подходы проходили весьма серьёзные, никому бить баклуши и прятаться в шхерах корабля не удавалось, ребята старались. Для мальчишек занятия в море оказались полезными при выборе дальнейшей специальности на флоте.

На крейсере выходили в море для отработки курсовых задач. Нам везло – период практики совпадал со временем, когда на флоте начиналась боевая подготовка. Ходили на стрельбы из главного калибра 180 мм, из универсального калибра 100 мм и из зенитных автоматов В-11. Расписанным на зенитках нахимовцам повезло, им удалось лично пострелять. И не только в этом. После стрельб остаются гильзы, которые положено сдавать, учёт ведётся скрупулёзный. Выявилась недостача. Все молчат как партизаны. В результате проведённого шмона у некоторых товарищей обнаружили пропажу. Досталось им по полной. У меня намного позже, не помню как, оказалась точно такая, в качестве бронзового сувенира со срезом наискосок – настольная подставка для карандашей и авторучек.

Запомнилось из походов на «Кирове», как заходили в Лиепаю, стояли на рейде в Риге. Однажды ходили до датского острова Борнхольм, что западнее Калининграда на 200 миль (~370 км), считай, всю седую Балтику пересекли. По возвращении особо впечатлила швартовка в Купеческой гавани Кронштадта без буксиров. Крейсер длиной почти в 200 метров, этакая махина, швартовался кормой к Усть-Рогатке без посторонней помощи. Ювелирная работа, чёткая и аккуратная!

В целом учиться было интересно, порой сложно. Руководством училища всегда подбирался сильный преподавательский состав. В процессе обучения происходил «естественный отбор». Так, с нашего набора за семь лет учёбы со ста двадцати до выпуска добрались только тридцать девять нахимовцев.

С теплотой вспоминаю наших преподавателей, помню всех. Особенно запала в голову учитель алгебры и геометрии Груздова Нина Александровна. Она всегда требовала при ответах военной чёткости и определённости. Отчего мы её называли Строевичка. Английский язык преподавали Певцов Валентин Васильевич и Диже Владимир Александрович, географию – Макарова Елена Фёдоровна, ВМП (военно-морскую подготовку) – капитан 2-го ранга Чумаков Николай Ефимович, физику – Аксельрод Геля Самуиловна. Русский язык и литературу – Дубровина Наталия Владимировна. Она до сих пор поддерживает с нами отношения, всегда присутствует на встречах нашего выпуска, а ей уже 95 лет. Учителя часто строго требовали знания предметов, но проявляли справедливость и заботу. Прекрасные педагоги обучали не только наукам, но и жизни. Огромное им спасибо, нам всё это пригодилось в дальнейшем. И очень приятен тот факт, что многие мои преподаватели обучали уже моих подопечных через 17 лет, когда работал наставником в Нахимовском училище.

За семь лет обучения командирами рот помню капитана 2-го ранга Осипенко Кондрата Филипповича и капитана 2-го ранга Оверченко Николая Павловича. Выпускал роту капитан 2-го ранга Румянцев Вячеслав Михайлович., в дальнейшем он преподавал историю. Многие выпускники последующих лет с уважением вспоминают занятия Румянцева, которого называли Иисус.

Удивительное замечание, что долгожителями за время обучения оказывались сами нахимовцы-семилетки, а отцы-командиры менялись чаще. Так и начальниками училища у нас были контр-адмирал Грищенко Григорий Евтеевич (1949—1961) и контр-адмирал Бачков Николай Мефодьевич (1961—1963). Наш 17-й выпуск в 1965 году осуществлял контр-адмирал Бакарджиев Вячеслав Георгиевич.

Последним офицером-воспитателем, выпустившим наш класс, был капитан 3-го ранга Пименов Владимир Петрович, по образованию гидрограф, окончивший ВВМКУ имени М. В. Фрунзе. По долгу службы он находился с нами от подъёма до отбоя. Мы слушали его увлекательные рассказы про гидрографию. Мудрёная наука изучает характер вод океанов и морей, прибрежных районов, озёр и рек с основной целью обеспечения безопасности навигации и для поддержки всех остальных видов морской деятельности. На тот момент мало кто из нас представлял, что существует такая специальность. Служба, по его рассказам, представлялась особенно интересной! У мальчишек, как всегда, в мыслях авантюрное и экстравагантное, тяга к путешествиям, желание посмотреть мир. Мне захотелось попасть на штурманско-гидрографический факультет, чтобы потом служить на белом пароходе.

Так и вышло, после хорошей Нахимовской школы поступил куда хотел. Учились в одной роте со штурманами. Во Фрунзе тогда было четыре факультета: первый – штурманско-гидрографический, второй – артиллерийский, впоследствии ракетно-артиллерийский, третий – минно-торпедный, или противолодочный, четвёртый факультет готовил политработников. Затем «политрабочих» перевели в Киев.

Практику после первого курса опять проходили на крейсере «Киров».

По окончании ВВМКУ имени М. В. Фрунзе подготовленным специалистом я уехал на Камчатку, где меня ждал белый пароход и оправдание надежд на романтику кругосветных путешествий…

Путь в моря

Александр Калинин

Калинин Александр Евгеньевич родился в 1965 году в городе Новокузнецк Кемеровской области в семье военнослужащего. Полковник юстиции запаса, кандидат юридических наук с 2001 года, Государственный советник Российской Федерации 3 класса. Женат, отец двух дочерей и сына. Награждён восемью государственными и ведомственными наградами. В 1980 году закончил с отличием 8 классов в Группе советских войск в Германии, в 1982 году выпустился из Ленинградского Нахимовского военно-морского училища, в 1987 году закончил Высшее военно-морское училище радиоэлектроники имени А. С. Попова (радиоинженер) в Ленинграде – Петродворце, в 1995 году – юридический факультет Военного университета с отличием в Москве. В 1987—1992 гг. проходил военную службу на кораблях Северного флота – ТАКР «Киев» проекта 11—43 и ЭМ «Расторопный» проекта 956. С 1995 года служил в Главкомате ВМФ юрисконсультом, старшим юрисконсультом, заместителем начальника и с 1998 года начальником Юридической службы ВМФ – помощником Главнокомандующего ВМФ по правовой работе. С 2002 года в запасе, по настоящее время – работа в Федеральной комиссии по рынку ценных бумаг России, различные коммерческие компании и банки, АО «Объединённая двигателестроительная корпорация».

Первый свой «морской» опыт я получил на всегда холодной, могучей и стремительной сибирской реке Енисей. Я тогда проживал с родителями в столице Тувы Кызыле, где служил отец. В то время город, окружённый невысокими, но очень живописными Саянами, был очень чист, зелен, уютен, преимущественно с русским населением. А наш двухэтажный деревянный восьмисемейный дом на улице с непонятным названием Чульдум, был расположен всего в пятидесяти метрах от берега реки, протекающей через город. Естественно, массу времени мы с другом детства Клабуковым Сергеем проводили на берегу. Ловили мальков банками с хлебом, закрытыми крышками с вырезанным отверстием, привязав их верёвкой, чтобы не унесло течением. Бросали в воду плоские камешки, соревнуясь, у кого будет больше «блинчиков», купались и любовались рекой со смотровой площадки на крыше своего «штаба», построенного с помощью родителей во дворе нашего дома между стволами громадных тополей.

Кроме того, в уютном дворике, окружённом со всех сторон трёхметровым деревянным глухим забором, зачем-то стоял большой заброшенный катер с каютой, отданный на потеху местной малышне, то есть нам. Позже я узнал, что этот катер построил отец моего дружка Серёги, дядя Юра, но, не обладая специальными знаниями и не являясь моряком, ошибся с расчётами и катер получился неустойчивым (мог легко опрокинуться на волне), поэтому и был брошен во дворе как бесперспективный для плавания.

Рядом с домом, за нашим забором располагалась средняя школа №1, на дворовой территории которой располагались кружок моделистов и картинговый клуб. Не заметить этот клуб в то время было невозможно, так как частенько тишину нашего двора нарушал рёв двигателей летающих авиамоделей на спортивной площадке перед школой и маленьких, вёртких, но довольно шумных машинок – картингов – простейших гоночных автомобилей без кузова. В эти секции мы с Серёгой не подошли по возрасту – принимали только школьников. А вот Сергей Шойгу наверняка мог пользоваться их услугами, он к тому времени заканчивал нашу школу. Так что с будущим Министром обороны РФ мы росли в одном дворе.

Наконец-то нам с Серёгой повезло, причём крупно, так как нас взял «матросами» на борт капитан патрульного катера, по совместительству Серёжкин родственник. Катер имел экипаж всего в несколько человек, которые зачем-то занимались взятием образцов забортной воды в разных местах многоводного Енисея для отправки этих проб на проверку. Мы с другом сидели в каюте и наблюдали в бинокль за проплывающими за бортом береговыми красотами. Порой даже участвовали в швартовых операциях, одна из которых и послужила трагическим основанием для «списания» нас на берег из экипажа за потерю здоровенной и «очень ценной» рукавицы «верхонки», свалившейся за борт с моей малюсенькой руки при выборе троса.

Офицером флота я твёрдо решил стать уже в третьем классе средней русской школы №2 города Ахалкалаки Грузинской ССР, в госпитале военного городка которого проходил военную службу мой отчим Анатолий Евграфович. Этот грузинский городок располагался высоко в горах и был населён исключительно армянами. От дивизии военный городок отделяло глубокое ущелье с небольшой горной речушкой, через которую был перекинут навесной мост, по нему каждый день мы, дети офицеров гарнизона, ходили в школу и обратно.

Ещё была жизнь в отапливаемых буржуйками бараках, мальчишеские игры в рыцарей с массовыми театрализованными побоищами между «кланами» на стадионе городка, вечное скрытое пребывание на танковом полигоне, выменивание у солдат на отцовские значки патронов и взрывпакетов – необходимых каждому настоящему мальчишке вещей. Изготовление и подрыв самодельного боезапаса на основе незаменимого карбида, стрельба уже в 10 лет из многих видов оружия, включая танк. Битвы с армянскими мальчишками, перекрывавшими нам после уроков выход на мост. Вечные ссадины, ушибы, ожоги. О многих наших проделках родители не догадываются и до сих пор!

Кажется, что может навить у сына офицера-врача, служащего в горах Кавказа, на высоте около 3500 метров над уровнем моря, мысль о военной службе на ни разу не виданном море?

Но пути Господни неисповедимы. Когда в третьем классе в семью школьного товарища Карена Сиродегяна вернулся со срочной службы старший брат, подаривший Карену бескозырку, а мне – флотский ремень, с которым потом не расставался, мы сразу же твёрдо решили стать моряками и посвятили свободное время чтению книг о людях флотской профессии.

Вскоре вернулся со срочной службы и мамин родной брат дядя Боря, выдал и мне, наконец, чёрную бескозырку, почему-то удивительно маленького размера (мне тогда она была в самую пору) с ужасно длинными лентами с надписью «Тихоокеанский флот» и очень вкусным запахом, если нюхать внутри.

Когда я учился в пятом классе, отчима перевели служить заграницу, в группу советских войск, и мы с мамой отправились к нему, в далёкую Германию. Прекрасная русская школа №121 ГСВГ, школьные друзья, очаровательное курортное место городок Бад-Эльстер (переводится как «Сорочьи ванны» или «Купающаяся сорока»), кстати, снова в горах! Только уже в Альпах. Тишина, покой, размеренный и такой благоустроенный немецкий быт. Боже мой, как же жизнь в социалистической Германии отличалась от советской! Другой мир, отсутствие проблем. И опять никаких водоёмов, даже речушки.

Но к тому времени я уже знал о море многое, постоянно носил тельник, подпоясанный флотским ремнём, и от своего желания отказываться не собирался. Поэтому, когда я случайно в седьмом классе, в какой-то газете прочитал о наборе в Нахимовское училище, незамедлительно поставил родителей в известность, что собираюсь туда поступать, а если понадобится, то сбегу из дома. Отец не стал со мной спорить, а в ответ выдвинул ультиматум – окончить школу только на отлично и подтянуть физическую подготовку.

Тут же был мобилизован на помощь родителям, не желающим меня отпускать от себя так рано, отдыхающий в нашем военном санатории капитан 1-го ранга Купустин. Отец дружески попросил капраза отговорить меня от затеи с поступлением в нахимовцы. Папа хотел, чтобы я стал военным врачом, а мама – инженером.

Капустин убедительно рассказывал о трудностях и превратностях флотской службы, на прощание подарил чёрный ремень для ношения кортика и великолепную чеканку с мчащимся на всех парусах корабликом. Не удивительно, что его миссия была успешно провалена.

Однако при предварительном производстве рентгеновского снимка в военном госпитале Плауэна (древний южно-саксонский город, основан славянами в XII веке) выяснилось, что у меня есть затемнение в одной из гайморовых пазух, и мне поступить в военное училище не случится. Но разве это остановит мальчишескую мечту?! В ответ тут же был использован безупречный снимок моего школьного друга Танакова Алексея, параллельно поступавшего в суворовское училище, и заменён на мой (кстати, после этого при производстве многочисленных медосмотров к моему здоровью у врачей претензий не было никогда, вплоть до определения годности к плавсоставу на пятом курсе высшего училища).

Итак, восьмилетняя школа закончена с отличием, и из шести мальчишек нашего маленького выпускного класса трое поехали поступать в суворовские и нахимовские училища (поступили двое, но, к сожалению, доучился до выпуска только я один).

А потом было жаркое олимпийское лето 1980 года, омрачённое безвременной кончиной моего любимого поэта Владимира Высоцкого. Залитая лучами летнего солнца Петроградская набережная, вечно многолюдная и поэтому шумная от обилия туристов, величественный легендарный крейсер «Аврора» на многоводной и кажущейся всегда неподвижной Неве, и итог моих устремлений – грациозное бело-голубое пятиэтажное здание со шпилем и сорокапятимиллиметровыми салютными пушками у парадного входа (в дальнейшем мы любили крутить ручки наведения, проходя мимо них строем в спальный корпус). Кто знал тогда, как дорог станет моему пылкому сердцу однажды и на всю оставшуюся жизнь этот «теремок», ведь «бывших» питонов не бывает!

Незабываемо первое посещение Нахимовского училища! Мой чрезвычайно деятельный и энергичный отец добился приёма у начальника училища Льва Николаевича Столярова, которого, как я потом узнал, ласково называли «Слон» за его отцовскую доброту и внушительную комплекцию. Подобные прозвища, порой довольно неблагозвучные, по традиции, присваивались нахимовцами почти всему командованию и преподавателям: «Пиллерс», «Мормон», «Анкерок», «Мама», «Дядя Слава», «Джон», «Слониха», «Бес». Наряду с ними одноклассники тоже имели шуточные прозвища. Например, в 23-м классе были такие персонажи: «Ляпис», «Гном», «Пит», «Кокос», «Чук», «Жора» и «Седов».

Это было 9 июля 1980 года. Освещённый с набережной лучами летнего солнца просторный кабинет на первом этаже, с моделями кораблей, картинами маринистов и другой флотской атрибутикой, напоминал небольшой музейный зал. За массивным столом сидел целый контр-адмирал, да ещё и со Звездой Героя Советского Союза на груди!

Лев Николаевич вышел из-за стола, обменялся с отцом рукопожатием и, выслушав его, сразу же обратился ко мне, обрушив град вопросов: к чему стремлюсь, что читал о флоте, каковы впечатления от прочитанного. Тут я немного растерялся, потому что за свою маленькую жизнь преимущественно в горах ни разу ещё не видел настоящего моря, но Сергиев-Ценский, Соболев, Колбасьев, Конецкий, Хемингуэй, Пикуль и другие выдающиеся писатели лучше всех мне поведали о выбранной профессии. Выслушав, начальник училища достал из стола вариант контрольной работы по математике и тут же посадил меня за стол для решения.

Пока отец разговаривал с адмиралом, я решал задачи, а по окончании Лев Николаевич, сверившись с вариантами ответов, произнёс: «Не волнуйтесь, поступит!». Я выполнил обещание отцу, школу закончил с похвальным листом, и мне предстоял только один экзамен по математике, который я предварительно успешно прошёл.

Я попал в 3-ю роту, 18-ю группу, 1-е отделение.

Вскоре, пятнадцатого июля был настоящий экзамен по алгебре, двадцать первого – медкомиссия, жуткие минуты ежедневного изучения списка отчисленных, при построении во внутреннем дворе учебного корпуса. Двадцать третьего июля прошла мандатная комиссия, на которой капитан 1-го ранга сделал мне замечание по поводу джинсов, не приветствовавшихся в СССР, являя собой «тлетворное влияние Запада». Но всё-таки я поступил и попал снова в 3-ю роту! В этот же день парикмахер всех поступивших постригла налысо. Я был, мягко говоря, не в восторге от полной потери растительности на голове, и даже стеснялся выходить после этого по-гражданке в город, и только через несколько дней мы получили первую собственную настоящую военную форму – рабочее платье из грубого материала светло-синего цвета без погон, флотский ремень, с вечно темнеющей и требующей постоянной чистки бляхой, тельняшку, берет с кокардой и тяжеленные ботинки, ласково именуемые на флоте «гадами». В награду мы получили завистливые взгляды ещё не принятых в училище мальчишек (я оказался зачислен в первую волну).

И вот я в рядах доблестного 33-го класса (получившего вскоре красную табличку лучшего класса в училище) у опытного и строгого офицера-воспитателя Владимира Васильевича Надеждина, следую с вещмешком за плечами, в сопровождении более трёх сотен своих новых товарищей на Финляндский вокзал для отбытия в первый лагерь на Карельском перешейке – Нахимовский.

Путёвка во взрослую жизнь получена. Путь в моря начался!

Нахимовское озеро

Александр Калинин

У моряка нет трудного или лёгкого пути,
есть только один путь – славный.
П. С. Нахимов

Успешно сдав вступительные экзамены и будучи зачисленными воспитанниками в славное, единственное на то время Ленинградское Нахимовское военно-морское училище, мы в начале августа 1980 года с гордостью убыли с Финляндского вокзала в военный летний лагерь. От станции Каннельярви организованной колонной в пешем порядке, преодолев за два часа десять километров, вошли в ворота нашей детской мечты, пришли в лагерь ЛНВМУ.

Он расположен в восьмидесяти четырёх километрах на северо-запад от Ленинграда в сторону Выборга, на Карельском перешейке, на западном берегу Нахимовского озера, которое ранее носило название Суола-Ярви (в переводе с финского «северное озеро»).

Финское название было переименовано в честь адмирала Павла Степановича Нахимова, благо на его берегу расположена летняя учебная база Нахимовского училища.

Водная гладь вытянулась узкой полоской в двенадцать километров и была в наиболее широкой своей части всего два.

В 1948 году на противоположном берегу появились первые переселенцы, приехавшие в разрушенную и опустошённую войной финскую деревню Кауколемпияля, на месте которой и выросло нынешнее Цвелодубово, рядом с уже организованным пионерским лагерем Северного флота. Пионеры вместе с вожатыми иногда приплывали с другой стороны озера к нахимовцам с концертами.

Запомнилось, как девочка со старшего отряда без аккомпанемента пела тонким пронзительным голосом песню «Крылатые качели летят, летят, летят». Она, одинокая, с пионерским галстуком на груди, стояла на сцене. Лысые, одетые в робы нахимовцы внимательно слушали в полной тишине идеальный голос. Девочка закончила петь, тишина затянулась, она смутилась и убежала. И тут зал взорвался овациями.

Нам сразу понравился нахимовский лагерь в живописном бору, с высокими корабельными соснами и, кажется, с самым удобным на озере песчаным пляжем, оборудованным деревянным пирсом, позволяющим швартоваться даже катерам.

Возле пляжа расположились несколько строений и шкиперский ангар базы военно-морской подготовки. Там мы осваивали азы военно-морской науки, изучая устройство, вооружение нашего первого боевого корабля – вытащенного на берег маленького 4-весельного яла с поднятыми парусами, кливером и фоком. Предстояло сдавать зачёты по флажному семафору, клотику – азбука Морзе, освоить простейшие такелажные работы и вязать витиеватые морские узлы.

Шлюпочная база, наряду со столовой и казармой, стала нашим любимым местом в лагере. Но к пирсу тянуло особенно, все испытывали нескончаемый запас своей флотской романтики, задора, юношеского максимализма и оптимизма. Ведь мы, по сути, были ещё дети. Юные пятнадцатилетние капитаны, будущие лихие командиры боевых кораблей и подводных лодок славного военно-морского флота.

В служебной характеристике на Павла Степановича Нахимова командир фрегата «Крейсер» Михаил Петрович Лазарев, русский флотоводец, адмирал, один из первооткрывателей Антарктиды, написал: «…Душою чист и любит море». Эту крылатую фразу можно было применить к большинству из нас. «Солнышко светит ясное, здравствуй, страна прекрасная!» – слова из задорного марша нахимовцев характеризовали наше настроение.

Таинство приобщения к флотской службе начиналось с пирса: на него можно было ступить только босиком, аккуратно поставив свои «гады» у его корня. Даже по казарме ходишь в ботинках, а по пирсу – строго босиком!

Пирс, как и наши шлюпки, содержался в идеальной чистоте и порядке, наши офицеры-воспитатели любили стирать на нём хозяйственным мылом жёсткими щётками свои кремовые рубашки. Нам же позволено было стирать только в уличных открытых умывальниках, с покатыми крышами на голубых столбах, расположенных слева от казармы 2-й роты.

Так как я решил стать флотским офицером ещё в третьем классе, а поступать в Нахимовское – в седьмом, то отец, офицер медицинской службы военного санатория городка Бад-Эльстер Группы советских войск в Германии, мечтавший, чтобы я поступал в Военно-медицинскую академию, поставил передо мной условие – свидетельство о восьмилетнем образовании с отличием и крепкая физическая форма.

Эта подготовка и позволила мне сразу в карасёвском лагере попасть в состав спортивной шлюпки 3-й роты.

Подобные спортивные шлюпки были организованы и в соседних, 1-й и 2-й ротах от 12-го и от 21-го классов. Однако моей подготовки хватило только на занятие места гребца №5 – правого бакового, тем более что с моим ростом 185 и весом аж в 82 кило на место старшины шлюпки на книце правого борта я претендовать ну никак не мог. Для этого величавого трона у транцевой доски была подготовлена целая плеяда флотоводцев – Олег Гущин, Костя Павлов, Володя Чушкин, Юрик Подунов, которые великолепно справлялись со своими обязанностями. Однако мне льстило то, что баковыми назначаются наиболее ловкие и проворные военморы.

Итак, сформировалась группа спортсменов 33-го класса: загребные – приморские товарищи из Крыма: монументальный Костя Федотко, старшина нашего 33-го класса, и великан Серёга Клименко, будущий бессменный знаменщик нашего училища, командир 1-го отделения класса; средние – ленинградцы, спортсмены-перворазрядники Юра Алексеев и гребец Андрей Романовский; ну а баковыми пристроились я и хоккеист Олег Длугоборский.

Как я уже упоминал, из команд нахимовцев нашего набора по итогам общеучилищных гонок были отобраны три, от каждой роты по одной, показавших наилучшие результаты, которым и был присвоен статус спортивных. Это позволило нам раз в день в определённое время самостоятельно тренироваться на озере и использовать спортивный ял.

Спортивная шлюпка представляла из себя обычный шестивёсельный ЯЛ-6, из которого были убраны для уменьшения веса все рыбины и часть решётчатых люков, а также рангоут, парус с рейком и другие элементы вооружения. Для гребцов были смонтированы вместо упоров для ног специальные подставки в виде кожаных башмаков, в которые вставлялись стопы. На штатных баночках были оборудованы специальные неподвижные высокие фанерные сидения, обитые пластиком голубого цвета. Но главное – это особые вёсла: лёгкие, совсем без вальков и с расширенной лопастью. В таком исполнении ял был значительно легче, и установленную дистанцию два километра мы проходили гораздо быстрее. Что позволило нам в питонском лагере через год выполнить норматив 1-го спортивного разряда по гребле.

Но у удовольствия ходить на спортивном яле была и обратная сторона: трудовые мозоли. Они, само собой, были на руках, причём раньше я себе даже не представлял, что мозоли можно натереть не только на коже у оснований пальцев, но и на ладонях, и на большом пальце. Внутренняя сторона кисти поначалу представляла собой сплошную рану сорванных мозолей, которую мы обильно заливали йодом после каждой тренировки. Но что делать с мозолями на пятой точке? В отличие от академических лодок, где сиденье-слайд перемещается вместе с гребцом по специальным направляющим, по фанерным сидениям яла нам всё время приходилось ездить на собственных задницах. Что приводило к неотвратимому образованию болезненных водяных мозолей. Кожа там, естественно, была более нежная и заживала медленно. И тогда наши сообразительные средние Юра и Андрей придумали способ врачевания – они уходили в укромное место лагеря и загорали по форме 0, выставив пострадавшие «сахарницы» солнечным лучам. Раны подсыхали. А на руках со временем образовались мозолистые наросты, которые вскоре стали под стать вёслам – заскорузлыми.

Вот так увлекательно и стремительно началась наша питонская жизнь в нахимовском лагере, по прошествии лет вызывающая щемящую ностальгию.

Ночные приключения

Александр Калинин

Находчивость и храбрость, отвага и удача,
В беде не растеряться, вот главная задача.

Эту незатейливую песенку Барон Мюнхгаузен весело поёт, отважно пересекая голубой, большой океан. Для свежеиспечённых «карасей» океаном стало Нахимовское озеро.

В тот августовский день спортивный 33-й класс Нахимовского училища исполнял обязанности дежурного взвода по лагерю. Около трёх часов пополуночи дневальный по казарме 3-й роты разбудил меня и товарищей по шлюпке с распоряжением одеваться для следования на шлюпочную базу лагеря.

На стоящих в казарме 3-й роты в один ярус койках мирно посапывали мои одноклассники, до подъёма было ещё прилично, команду нашей шлюпки в дежурство ещё никогда никуда не привлекали, и стало непонятно, что происходит. Но приказ есть приказ, и его мы обязаны выполнить быстро, точно и в срок. Хотя мы ещё не военнослужащие, но зато самые счастливые на свете парни, вот уже пару недель носящие гордое имя нахимовцев. Окончательно не проснувшись, мы тем не менее быстро оделись и побрели по дороге между сосен, мимо столовой, к шлюпочной базе, размышляя о том, что очень хочется обратно, под уютное синее, с тремя чёрными полосками в ногах, шерстяное одеяло. Удивило, что рулевого нашей спортивной шлюпки Юру Подунова приказано было не брать, а взять с собой бушлаты. На руле пойдёт помощник офицера-воспитателя 34-го класса мичман Виктор Иванович Болбас.

Была тихая звёздная ночь, лицо приятно обдувал бодрящий ветерок, разметавший полчища прожорливых, всем известных своей кровожадностью карельских комаров, в лагере было спокойно. Хоть и в лесу, он был обнесён глухим двухметровым деревянным забором, а на КПП под смешными четырёхугольными грибками, как над стандартными детскими песочницами в советских дворах, чутко несли службу наши братья: нахимовцы, вооружённые противогазами и военно-полевыми телефонами ТАИ-57 образца 1957 года, созданными на базе трофейных немецких полевых телефонов.

На пирсе Виктор Иванович скомандовал погрузить в шлюпку рангоут, что ещё больше внесло замешательство в наши головы. Зачем рангоут, мы что, ночью в темноте будем под парусами ходить, да ещё при таком свежем ветре? Парни накануне лихо выполнили поворот фордевинд посредине озера, а фок не свернули к мачте вовремя, потом долго болтались в воде, пока их не выловили! Было у нас, конечно, подозрение об их искусственном «кораблекрушении», так как свободно купаться нам не разрешали, а погода стояла жаркая, таким образом, наши перевёртыши наплескались в тот день вдоволь! Но это было днём, вода тёплая, на пирсе куча наблюдателей, а сейчас ночь, не видно ничего, вахтенный прячется в рубке на срезе пирса и либо дремлет, либо с комарами воюет, за вахту он набивал их до трёхсот! Может, это такой вид тренировки? Ведь нахимовцу, даже в карасёвском звании, море по колено! А почему тогда паруса не берём? Вопросов стало больше, а мичман молчит и какой-то взволнованно-деловой.

Чувствуем, рассусоливать некогда, готовимся к отходу.

Спустившись в шлюпку, я сел на свою банку. Полетели команды: «Протянуться», «Оттолкнуть нос», «Уключины вставить», «Вёсла разобрать» и, наконец, команда «Вёсла». Я поднял своё весло с тремя зелёными кольцами на вальке и вставил его в уключину.

Командир скомандовал: «На воду!» – и мы заученным движением, одновременно, равняясь по загребным, занесли лопасти к носу, развернули их и – быстро, резко – одновременно опустили в воду. Наш ял нехотя и тяжело начал приподнимать свой нос над водой и заскользил в неизвестность и темноту, к противоположному берегу.

В лучах фонаря пирса я пытался всмотреться в лицо мичмана, чтобы понять цель нашего похода.

Виктор Иванович, в чёрной пилотке и оранжевом спасательном жилете без рукавов, сидел на кормовой баночке, держа румпель. Лицо его было спокойно, решительно и серьёзно. Когда мы дошли до середины озера, поднялась волна с гребнями, брызги полетели через планширь, ял начало мотать и крутить, сон прошёл окончательно, и я ненароком вспомнил о крутом, коварном и непредсказуемом нраве Суола-Ярви, о котором слышал от старожилов лагеря: «Бывает так – озеро вроде гладкое, как зеркало, на небе ни облачка, в воздухе – ни ветерка. И вдруг – будто черти куролесят: из ниоткуда поднимаются огромные волны – метра полтора-два высотой. Озеро кипит и неистовствует – такие шторма даже в Финском заливе редкость. А потом враз успокаивается – и снова как зеркало. Страшно! Тут и обделаться не стыдно, когда тебя вместе с лодкой на противоположный берег выкидывает, прямо на сосны».

На самом деле на озере порой происходили непредсказуемые случаи. Вдруг меня осенило: одна из трагедий произошла в такой же августовский день ровно тридцать пять лет назад, когда в гости к нахимовцам переправлялась делегация девочек из старших пионерских отрядов лагеря Северного флота, куда мы сейчас держали курс. Когда лодка достигла бурной части, из-под её носа начали лететь обильные брызги, девочки испуганно бросились на корму к мотористу. Корма зачерпнула воду, и не обладающая запасом плавучести лодка стремительно затонула.

По спине у меня неприятно побежали предательские мурашки.

Стоп! Мы не кисейные барышни, а военные моряки, у нас надёжный добротный ял, у всех белые пенопластовые жилеты, утонуть в которых невозможно и вдвоём!

Тревожные мысли улетучились. Однако эта минутная слабость отвлекла меня от основного нашего занятия – гребли, а «море» этого не прощает, и я, потеряв ритм, поймал на волне «щучку», просвистел лопастью своего весла над средним и загребным вёслами моих товарищей и на обратном ходу, несмотря на то что баковым достаются самые короткие вёсла, больно толкнул его рукоятью в спину Андрея Романовского.

Андрюха недовольно что-то пробурчал, полуобернувшись ко мне, но и без этого я поспешно выровнял весло и присоединился к общим усилиям. «Два-а-а-а-а-а – раз, два-а-а-а-а-а – раз».

Быстро мы преодолели привычное расстояние в пару километров, и вот они уже совсем близко, огни пионерлагеря.

Подходим к берегу. И во всей красе наконец обозреваем причину нашего ночного опасного морского предприятия.

Недалеко от берега из воды торчали трубы старого пирса, настил с которого давно сняли. Поэтому трубы возвышались из воды совсем незначительно, максимум на полметра, части их уже совсем не было, некоторые были под водой.

Вот на эту военно-морскую подставу активно, с флотским задором, набирая ход мощным шестицилиндровым мотором, налетел училищный восьмиместный деревянный катер типа «Стриж», отходя от берега. Труба пробила днище совсем рядом с креслом незадачливого капитана.

Катер основательно сидел на «копье судьбы», как баран на шампуре. Корма притоплена, из воды торчал только бак. Вредоносный предмет представлял собой сваренные вместе три полые трубы, так что вполне подошёл бы на роль тарана пентеконтора древних греков. Непрошеная гостья вероломно вошла внутрь судна на пятьдесят сантиметров. На удивление, катер не затонул. Это произошло потому, что труба крепко застряла между его шпангоутов, между тем глубина под ним была не меньше двух метров.

Любителя ночных приключений на поверженном «крейсере» не оказалось.

С берега нас окликнул капитан-лейтенант Муравьев, впоследствии наш любимейший преподаватель кафедры военно-морской подготовки – Владимир Игоревич, он стоял среди нескольких местных жителей, и мы, подойдя к берегу, взяли его на борт.

Наш мичман с ходу предложил попробовать сдёрнуть катер с трубы. Работа закипела. Мы привязали за нос катер к шлюпке и начали проявлять свои недюжинные способности в виртуозном обращении с веслом. «Утопленник» даже не предпринял попытки сделать вид, что собирается куда-то перемещаться с гостеприимного цвелодубовского «насеста».

Но нахимовцы никогда не сдаются и своих не бросают! Поэтому из нашего лагеря вскоре подошла подмога – вторая шлюпка 33-го класса с нахимовцами Сергеем Ковалёвым, Олегом Мацулевичем, Мишей Кошкиным, мичманом Караваевым, боцманом нашего лагеря, и капитаном Коровным, Геркулесом с кафедры физподготовки, мастером спорта, настоящим советским богатырём, бицепс которого был размером с две-три наши хлипкие ножки вместе взятые, позже он преподавал нам приёмы рукопашного боя и показывал каты карате, которые в его исполнении выглядели наизабавнейше.

Прибывшие на подмогу товарищи с округлившимися глазами тут же включились в работу. Недаром мы взяли с собой рангоуты, ведь ещё древние египтяне, что уверенно описывают историки, кантовали палками тяжёлые камни на пирамиды по специальным настилам. Теперь в этой героической роли предстояло выступить и нам. Мы стали по бортам катера и загнали под него рангоуты, положив их на планшири, чтобы приподнять предателя, стянуть с полюбившейся ему трубы и вывести наконец на чистую воду. Идея была гениальная, но в «морских» условиях непростая в исполнении. Неустойчивые и лёгкие ялы никак не хотели замереть на месте, а набравший воды их старший брат только посмеивался над нашими тщетными попытками. Подъёмной силы явно не хватало, рангоут был слишком короток и скользил по планширю. Горизонт над соснами розовел, появились первые признаки приближающейся зари.

Училищный Геркулес в специальном гидрокостюме мокрого типа ловко перебрался на утопленника с целью осмотра артефакта пирсостроения и степени казуса. Степень была значительная, даже очень. Рассвет приближался с неумолимой скоростью, предвещая с первыми звуками горна обесславить отважных последователей адмирала Нахимова не только перед всем пионерским сообществом, но и перед суровыми цвелодубовскими рыбаками, местными пенсионерами и дачниками всех мастей. И только перед прелестной половиной человечества при умелой травле произошедшую неловкость легко можно было выдать за героические реалии военно-морской службы!

Поняв, что фиаско неминуемо, наш древнегреческий герой бросается в воду и начинает нелёгкое дело перепиливания ножовкой ненавистной трубы. Его периодически сменяет мичман Караваев.

Позже на флоте не раз слышал байку от бывалых моряков, что над «молодыми» часто подшучивали, отдавая им приказ напильником (заточить) отпилить лапу от одно-двухтонного якоря. Как-то раз молодой, но ловкий салага для выполнения «мудрого» приказа, вооружившись автогеном, отхватил эту самую лапу. Скандал был нешуточный. «Посмеялись» от души все: боцман, помощник и, конечно же, старпом! Разница в том, что этот салага не был героем, а наш Геркулес – был!

Между тем время шло, пионерлагерь проснулся, на берегу периодически стали появляться зеваки. Пленник упорствовал, мы старались.

Наш ночной поход на вёслах, как стало понятно, не состоял в плане боевой и политической подготовки лагеря, и мирно посапывающее командование узнало о столь героических усилиях по спасению реноме училища только после подъёма. Поэтому вскоре после этого эскадра спасателей пополнилась ещё одной шлюпкой.

Продолжение книги