Алекси Лайхо. Гитара, хаос и контроль в жизни лидера Children of Bodom бесплатное чтение

Петри Силас
Алекси Лайхо. Гитара, хаос и контроль в жизни лидера Children of Bodom

…это – повесть,

Рассказанная дураком, где много

И шума и страстей, но…

У. Шекспир, перевод М. Лозинского

ALEXI LAIHO: KITARA, KAAOS & KONTROLLI

Petri Silas

Copyright © Petri Silas, 2019 First published in Finnish with the original title Alexi Laiho: Kitara, kaaos & by Werner Söderström Ltd (Johnny Kniga), Helsinki, Finland. Published in the Russian language by arrangement with Bonnier Rights, Helsinki, Finland and Banke, Goumen & Smirnova Literary Agency, Malmö, Sweden.

© Михайличенко Светлана, перевод на русский, 2022

© ООО «Издательство «Эксмо», 2022

* * *

Мне было 19 лет, когда мы впервые приехали в Россию. Мы с группой примчались на поезде, чтобы выступить в Санкт-Петербурге, черт возьми. Это был настоящий панк! Прямо во время саундчека фанаты ко всем чертям выбили входную дверь и ворвались в зал. Наверное, думали, что концерт уже начался. У нас там, конечно, была охрана. Вылитые мафиози – прямо клише, вырванные из фильмов. Оружие в кобурах, пустой взгляд и никакого знания языков. И я имею в виду не только английский. Я вообще не слышал, чтобы эти гориллы хоть с кем-то разговаривали. А по углам тогда тусовались не менее стереотипные «золотые цепи» и «спортивные костюмы». Они курили какую-то махорку и трепались между собой по-русски. Дилеры и мошенники, как мне тогда показалось.

Глава первая

в которой Алекси, будучи родом из Лапландии и Похьянмаа, очарован песней „Money for Nothing“ группы Dire Straits, а во время летних каникул он вместе со своей сестрой Анной и двоюродными братьями ищет приключений в заброшенных домах. Во время отдыха у бабушки в Соданкюля в руках у Алекси оказывается пчелиное гнездо, а дома в Эспоо из комнаты сестры до его ушей доносится звучание дебютного альбома W.A.S.P.

В возрасте пяти лет Лайхо чуть не тонет, но вскоре учится плавать и кататься на велосипеде. Читать он начинает в компании всемирно известного героя – кролика, книги о котором написала Пиркко Коскимиес. Школа же в это время не вызывает особого интереса. Но что же за чудо этот «криик-кроок»?

Свой первый крик я издал 8 апреля 1979 года в больнице Йорви, а вырос я в Эспоо. Когда я был еще совсем маленьким, наша семья несколько раз переезжала из одного района в другой. Я считаю себя выходцем из Манккаа, хотя первые годы жизни провел в трехэтажном таунхаусе где-то в другом месте. Но, так или иначе, начиная с лета 1986 года я достаточно долгое время жил в Манккаа. Мы поселились там незадолго до того, как я пошел в школу. Моя сестра Анна тогда была уже в четвертом классе. В нашем частном двухэтажном доме я жил до тех пор, пока не съехал оттуда, как и Анна несколькими годами ранее. Один из моих двоюродных братьев работает учителем музыки, но те Лайхо, которых вы можете увидеть по телевизору, не являются моими родственниками.

Мое полное имя – Маркку Уула Алекси Лайхо, так как родители решили дать мне имена моих дедушек, или хотя бы их версии. Меня никогда не называли Маркку или Макке, всегда – только Алекси. И дома тоже. Я планирую официально поменять имя, потому что на пограничном контроле постоянно происходит одно и то же: «Маркку? Кто Марк?». Жизнь станет проще, когда я позабочусь о том, чтобы в паспорте было указано имя Алекси. Этот вопрос я уже обсуждал с родителями, и это не имеет для них особого значения. Отец недавно даже сам поднял эту тему.

Из-за этой цепочки имен заполнение всевозможных документов иногда даже кажется забавным. Несколько раз бывало, что работник из-за стойки вызывал Маркку, а я не сразу соображал, что обращаются ко мне!

Родители вполне убедительно объяснили мне, что именно в такой последовательности три моих имени создают хороший ритмический рисунок: дад-да дад-да дадда-да, но у меня это не вызывает ничего, кроме головной боли. К тому же мне кажется глупым тот факт, что в череде имен моих дедушек я стою всего лишь третьим. У моей старшей сестры тоже три имени, данных по той же логике и звучащих в похожем ритме, но так как ее собственное имя, Анна, стоит самым первым, никакой путаницы не возникло.

А также в этой истории есть еще одна деталь: дедушку по отцовской линии никогда не звали Маркку, и на самом деле это даже не было его именем. Он умер до моего рождения, так что мы с ним никогда не встречались, но его всегда называли МГ – сокращение от Маркуса-Габриэла. Девичья фамилия моей мамы – Энквист, и унаследованное от нее имя Уула тоже немного изменено, потому что имя ее отца пишется как Ола. Такова история моих имен.

Музыка впервые заинтересовала меня, наверное, лет в шесть. Папа тогда через стереосистему завел песню группы Dire Straits „Money for Nothing“. Я до сих пор помню тот момент и все нахлынувшие на меня ощущения. Меня совершенно загипнотизировало звучание гитары Марка Нопфлера, я был в восторге и от дебютной пластинки, Dire Straits (1978), и от следующей, Making Movies (1980), но альбом Brothers in Arms (1975) – это был просто взрыв мозга. В следующий раз такое же абсолютное восхищение настигло меня в десятилетнем возрасте, когда Анна слушала группу Dingo. Благодаря ей я чуть позже познакомился с Kiss, W.A.S.P. и другими группами с ярким мейкапом. Я тогда перенял их манеру поведения и внешний вид и вскоре привык к тому, что на меня смотрят немного косо. Также меня в том возрасте крайне заинтересовал калифорнийский гангстерский хип-хоп. Одно время я часто слушал сольные проекты N.W.A. и Easy E.

Подводка, лак для ногтей и волосы, свешивающиеся на глаза, тогда были для меня своего рода маской, и уже в младших классах я стал крайне асоциальным. Ну, или, прямо скажем, тем еще мудаком. И в более старших классах ситуация не изменилась к лучшему. Например, на уроках рисования я мог испортить рисунки тех, кто меня раздражал. Правда, я всегда на этом попадался, потому что по своей глупости на всех размалеванных работах черным фломастером подписывался как „Allu’93“. В результате то, что меня оставляли после уроков и постоянно проводили воспитательные беседы, стало уже привычным делом.

Мой папа Хейкки родом из Лапландии, а мама Кристиина из Остроботнии, так что летние каникулы, а иногда какую-то их часть, мы проводили или у бабушки в Соданкюля, или на родине моей мамы в Хаапавеси, у родственников с ее стороны. Семья моей тети жила по соседству с бабушкой, и там часто можно было увидеться с двоюродными братьями и сестрами – это было классно. Одна из сестер, Каролиина, была нашего с Анной возраста, так что мы много времени проводили втроем. У меня осталось много хороших воспоминаний: мы бегали по лесу, лазали по деревьям, выкапывали червячков. Обычные детские забавы. И наши домашние животные всегда были рядом. У нас жили шотландский терьер Аполло, немецкая овчарка по имени Мидас и кошка Сиири.

Мне особенно запомнилось то, что нас как магнитом притягивали к себе заброшенные здания, в которых было очень интересно играть. Это казалось невероятно захватывающим и, разумеется, было совершенно запретно, что лишь добавляло очарования этим местам. До сих пор, когда я вижу заброшенное здание, перспектива забраться в него и обследовать кажется мне соблазнительной. Я то ли потому так люблю фильмы ужасов, что обожаю заброшенные дома, то ли наоборот. И если кто-то сейчас задается вопросом, имеет ли к этому отношение еще и песня группы Dingo „Autiotalo“ («Заброшенный дом» – Прим. пер.), тут я не могу сказать наверняка. Но она вышла как раз в то время.

Родители нас пугали, что в одном из этих заброшенных домов собираются наркоманы, но мы, насколько я помню, скорее обрадовались этой информации. Нам было настолько любопытно, что запугать нас, пусть даже с целью защиты, не получилось. Никаких наркоманов мы ни разу там не видели, однако несколько лет спустя в одной из заброшенных лачуг была найдена целая куча старых рецептов на препараты. Похоже, в тех историях было зерно правды.

В Кеуруу у нас, у детей, был собственный домик, и однажды летом мы увлеклись тем, что ловили сачком бабочек и всяких других летающих насекомых. В итоге кто-то поймал пару маленьких птичек и принес их в наш дом, чтобы они и там полетали. Обычно родители следили за нами не так пристально, но с этой проделкой мы все-таки попались. У взрослых наша идея не вызвала никакого восторга, так что этот проект быстро пришлось прикрыть. Оно и к лучшему.

По ночам, конечно же, нужно было спать, но это не особо нас удерживало. Мы дожидались момента, когда родители окажутся в мире сновидений, и около часа ночи тайком отправлялись на поиски приключений с карманными фонариками в руках. Мы придумывали истории о привидениях, чтобы напугать друг друга: будто в том подозрительном доме или вон на том каменистом берегу произошло что-то ужасное, ну и всё в таком духе.

* * *

Про убийства на озере Бодом я впервые услышал в начальной школе Манккаа летом после окончания первого класса. Мама одного моего одноклассника отвезла нас на пляж Ойттаа, где были большие водные горки. Я помню, что именно в той поездке я впервые осознанно услышал эту историю, но уже тогда в ней звучало что-то знакомое. Впрочем, может быть, об этом уже говорили дома или где-то еще.

В Эспоо, конечно же, все знали об этом происшествии, но остальной мир к тому времени о нем уже практически забыл. От нашего дома до места убийства было примерно 15–20 километров, так что на этот мыс мы заглядывали нечасто. Особенно потому, что Эспоо в те времена был очень хаотично застроен. Торговый комплекс в центре и домики тут и там. На самом деле он примерно таким же и остался, только застройка стала чуть плотнее.

Эта история с озером Бодом снова вспыхнула у меня в памяти, когда я увлекся фильмами ужасов. Не нужно обладать запредельной силой воображения, чтобы соотнести с произошедшими событиями серию фильмов «Пятница 13-е» с Джейсоном Вурхизом, стоящим на берегу озера с ножом в руке. И эта местная легенда довольно сильно повлияла на нас в плане творчества. Альбом Children of Bodom Hexed 2019 года открыла песня „Confessions“ (рабочее название композиции „Under Grass and Clover“, которая была первым синглом альбома, – прим. пер.), и эта композиция – наша интерпретация того, что происходит в сознании убийцы с озера Бодом.

В детстве с нами ничего страшного не приключалось. Только однажды сестра с такой скоростью бежала со скалы, что не удержала равновесие и упала, да так, что на лбу у нее была здоровенная рана и всё лицо заливала кровь. Но ничего серьезнее этого не происходило. Конечно же, у нас все ноги были покрыты синяками, а руки – царапинами, когда наша семья возвращалась в Эспоо перед началом учебного года.

Но и тогда мы постоянно носились туда-сюда, поднимая тучи пыли, и вечно что-то затевали. Только вернувшись домой, мы бежали на ближайшую стройку и воровали листы пенопласта и грузовые поддоны, из которых сооружали плоты. Мы плавали на них по ближайшим ручьям. Или это были небольшие речки… Закончиться это могло чем угодно, ведь в плавания на этих самодельных плотах мы отправлялись даже в ноябре. Вода в то время была уже чертовски холодной, а течение в некоторых местах – достаточно сильным.

Так что стройка была для нас просто отличнейшим местом. Там можно было найти множество интересных вещей, особенно если прийти туда поздней ночью.

Единственный действительно печальный случай произошел с нами в Лапландии. Однажды мы с сестрой гуляли по лесу и нашли упавший скворечник, который я, не раздумывая, тут же схватил руками. А внутри оказалось пчелиное гнездо. Черт возьми, как же эти пчелы разозлились! Мы, крича, изо всех сил побежали к бабушке, которая пришла в ужас от вида плачущих ребятишек. Наших родителей тогда не было рядом, но бабушке все же удалось нас как-то успокоить. Скорее всего, она приготовила нам жареные сосиски или еще что-нибудь вкусненькое.

У каждого было по полдюжины укусов по всему телу, и я никогда еще не чувствовал себя так плохо. Кажется, мне тогда было пять лет. К счастью, у нас не оказалось аллергии на пчелиные укусы, а то всё могло бы обернуться бедой, и пришлось бы ехать в больницу.

Плавать я научился в Кеуруу. Скорее всего, это произошло тем же самым летом… Да, кажется, мне тогда как раз лет пять было. До этого я один раз чуть не утонул. У мостков было довольно мелко, но в одном месте внезапно поджидала опасная впадина. И я, естественно, угодил в нее. Нас много раз об этом предупреждали, и даже табличка на мостках была, но это не помогло. И я ушел под воду.

* * *

Я до сих пор отчетливо помню, как совершенно оцепенел и просто смотрел наверх, медленно погружаясь на дно. Я абсолютно ничего не мог сделать. К счастью, мой старший двоюродный брат Мису заметил, что что-то не так, прямо в одежде прыгнул в воду и спас меня. Я тогда был очень близок к смерти. В первый, но точно не в последний раз. Так или иначе, это происшествие не оставило никаких травм. Я не переставал играть в воде, а вскоре научился плавать.

Следующим летом другой мой двоюродный брат уже учил меня красиво нырять с мостков вниз головой. И всё время твердил, что сперва нужно убедиться – нет ли в воде каких-нибудь затопленных бревен или чего-то еще. Нас старательно пытались этим запугать, и на то были причины. Иногда ребята получали серьезные травмы, ныряя даже в знакомых местах.

Кататься на велосипеде я начал в Манккаа, на дорожке перед домом. Думаю, что мне тогда было года четыре. Почему-то я учился кататься на велосипеде сестры, хотя по размеру он был больше моего. Анна, конечно, уже давно ездила без вспомогательных колесиков, и совершенно неожиданно и у меня тоже начало получаться. Вскоре я уже всюду гонял на своем велике. Во всю мощь! Тем же или следующим летом я получил свой первый велосипед BMX.

У нас дома было заведено так: мы, дети, получим то, о чем просим, но для этого нужно будет потрудиться. И позже я был чертовски за это благодарен. Я думаю, что мое добросовестное отношение к труду появилось именно благодаря этому домашнему правилу. Хотя в то время меня это, конечно, раздражало, и я завидовал ребятам, жившим по соседству, – мне казалось, что они получают всё будто автоматически, без каких-либо усилий. А нам приходилось мыть папину машину или помогать бабушке – таскать дрова у ее дома из точки А в точку Б. В общем, тем летом я захотел велосипед BMX, а сестра – аудиоплеер Walkman, и ради них мы работали особенно усердно. Я уже вовсю мечтал о том, как начну кататься, а сестра хотела скорее начать пользоваться новейшим изобретением 1980-х годов – плеером. Я же увлекся этой темой чуть позже, и в начальной школе тоже выпросил себе Walkman.

Свой первый скейтборд я получил в семь лет. В то время велосипед был очень важным средством передвижения, потому что в Эспоо, по сути, не было ничего, кроме леса. От нашего дома до ближайшего магазина было примерно пять километров, и как раз там на улице я увидел, что местные ребята постарше «рассекают» на чем-то странном. Я спросил у отца, что это за штука такая.

«Скейтборд», – ответил папа. Я даже произнести это слово толком не смог, и в моих устах оно прозвучало как «криик-кроок». С того дня я начал настойчиво упрашивать родителей купить мне его. Но когда они, в конце концов, приобрели доску, мне пришлось пойти на компромисс, что вместе с криик-крооком они купят шлем и другие защитные приспособления. И я должен был пообещать, что буду кататься только в них. Примерно тогда же я посмотрел фильм «Назад в будущее» (1985), который сильно повлиял на мое увлечение скейтбордингом, и некоторое время я был просто одержим всем этим.

Летом мы иногда приезжали в гости к папиному другу и однокурснику в Хаапаярви, и его сын Антти как-то подарил мне свою старую доску. Моя была дешевой, купленной в супермаркете, а это был настоящий скейт фирмы Powell! И на какое-то время Антти стал для меня настоящим героем, потому что он начал кататься раньше меня и даже знал некоторые трюки. А еще он показал мне фильм под названием «Столкновение» (1986), который я с тех пор пересматривал… даже не знаю, сколько раз. В нем же я впервые наткнулся на творчество группы Red Hot Chili Peppers. Потом и у меня начали получаться кое-какие трюки. Мне также пришлось купить зеркальные очки и гель для волос, потому что я хотел походить на моего кумира из Хаапаярви, который был меня на два года старше. Неплохо было бы встретиться с Антти сейчас, когда мы оба повзрослели, но его не стало года три назад.

И вот как раз в то время начались мои первые стычки и борьба с сестрой. Когда мы были маленькие, Анна, которая на несколько лет старше меня, всегда вставала на мою защиту. Но незадолго до начала занятий в школе уже я начал мериться с ней силами.

В детстве мы действительно всё время проводили вместе, но в подростковом возрасте у каждого начал формироваться свой круг друзей. Наши отношения постепенно ухудшались, пока мы окончательно не заебали друг друга.

Я вообще не верю в гороскопы, но при желании из них можно почерпнуть какую-то общую информацию о чертах характера. Я по гороскопу Овен, а Анна – Телец. Так что оба знака из сектора самых упрямых. И ссорились мы как самые настоящие психи. В подростковом возрасте мы с ней были совсем не подарок, как друг для друга, так и для окружающих. Когда Анне исполнилось шестнадцать лет, она переехала, и мы с ней некоторое время вообще не общались.

Пока нам не исполнилось пятнадцать, я и Анна должны были соблюдать чертовски строгий комендантский час. Зато потом, достигнув нужного возраста, мы в этом плане обрели абсолютную свободу. Ну, почти. Конечно же, за нами всё так же пристально следили, и, когда мы не возвращались в заранее оговоренное время, нас наказывали.

В нашей семье никогда никого не били, но меня несколько раз отшлепали за какие-то проступки. И за волосы трепали. Но так уж было тогда принято. Вот такой была моя жизнь начала 1980-х годов, и об этом времени у меня не осталось плохих воспоминаний. Детство было самым счастливым периодом моей жизни.

* * *

Вся наша семья любила кататься на горных лыжах, и я тоже к ним пристрастился, когда мне было то ли шесть, то ли семь лет. Мы часто бывали на склонах в Швеции и Лапландии. А летом мы обычно колесили по Европе. Наше первое путешествие по Германии, Австрии и Венгрии произошло в 1984 году. Сначала мы плыли через Балтийское море в Травемюнде на древнем пароме Finnjet, а оттуда уже отправились к автомагистрали. В Германии всё казалось таким громадным и величественным. Я сейчас говорю о Западной Германии, потому что в Восточной не было ничего подобного.

Венгрия тогда была еще коммунистической страной, и меня удивляло, когда люди собирались вокруг, чтобы полюбоваться нашей машиной. А ведь это была обычная Audi 100, никакая не достопримечательность. Но у местных жителей в основном были «Лады» или маленькие «Фиаты», и на их фоне наш автомобиль, вероятно, казался красивым и каким-то особенным. Это было забавно.

Я понятия не имею, как это удалось устроить, но примерно неделю мы жили у одной венгерской семьи. У них был большой дом для гостей, где мы и поселились. Один из супругов говорил по-немецки, другой – по-английски, а поскольку наш отец знал оба языка, им удавалось пообщаться. Вообще они достаточно хорошо поладили с нашими родителями, болтали и пили пиво вместе. В семье было два мальчика, которые приглашали нас с Анной поиграть с ними, хотя из-за языкового барьера мы не могли общаться в полной мере. Но в том возрасте это было совершенно не важно.

Кстати, это уже начинает казаться подозрительным, будто 1984 год стал решающей вехой в моей жизни, но я в пять лет еще и читать научился. Перед глазами сразу появляется четкий образ из прошлого, как я сидел вместе с мамой и сестрой на диване, а в руках у меня была книжка про кролика по имени Пупу Тупуна. Мама пыталась понемногу учить меня читать, потому что Анна тогда уже хорошо справлялась с этой задачей. И я помню, как вдруг меня осенило. Это ощущение очень ярко отпечаталось в моей памяти.

В этой книге все слова были разбиты черточками на слоги, и это помогло! Так что «привет» кролику Пупу Тупуна и «ура» черточкам!

И вот с того момента я начал читать автомобильные журналы и комиксы про Дональда Дака. Мы получали такие издания, как «Мир техники», «Мир скорости» и «Ветровое стекло», и вскоре я с головой нырнул в их омут.

Автомобили уже давно стали моей страстью. Даже в раннем возрасте я с восторгом читал про их характеристики и, конечно же, рассматривал картинки в журналах. Когда я стал постарше, я по-прежнему увлеченно читал издание V8-Magazine, и круг замкнулся в тот момент, когда осенью 2008 года в нем появился материал о моих автомобилях. К тому времени я уже дал достаточно много интервью и для Soundi, и для других музыкальных изданий и даже несколько раз побывал на обложках, но статья, посвященная моим машинам, до сих пор кажется мне чем-то особенным.

А вот к мотоциклам я всегда был равнодушен. И водить их мне не хотелось. Мне нравится их рассматривать, а большинство «харлеев», как мне кажется, и выглядят, и звучат по-настоящему круто, но у меня мотоцикла никогда не будет. Так что в этом увлечении я вдохновения не нашел, хотя, конечно, классно было, когда мои приятели гоняли на своих дьявольски ревущих байках.

* * *

В моем детстве американские автомобили были явным признаком статуса, и привлекали они меня как-то по-особенному. В середине 1980-х годов в Финляндию завезли довольно много «американцев», так что их часто можно было увидеть на улицах. И услышать. Звучание двигателя V8 уже тогда производило на меня неизгладимое впечатление. И не стоит недооценивать влияние того факта, что как раз в то время по телевизору начали показывать сериал «Рыцарь дорог». Автомобиль KITT был прекрасен настолько, что Pontiac Firebird мгновенно стал моей страстью, которая поутихла лишь годы спустя, когда я смог купить его.

Сейчас я, наверное, забегу вперед, но, когда я приобрел свою первую машину, я тут же прикрепил на солнцезащитный козырек картинку с Pontiac Firebird. И я каждый день смотрел на эту фотографию с сиденья моего BMW 320 1985 года выпуска, потому что она мотивировала меня заниматься и работать еще усерднее. Я был полон решимости заполучить эту машину. И, поэкономив пару лет, я как-то раз приехал в автосалон на BMW, а уехал на Pontiac. Это было одно из лучших ощущений в моей жизни.

И суть этой истории в том, что даже одна ничтожная фотография может стать мощнейшим мотиватором. Всякий раз, когда я чувствовал себя никчемным или на душе было дерьмово, именно мечта об этой машине заставляла меня двигаться вперед. Это была чистая визуализация. «Черт возьми, если ты стиснешь зубы и не отступишься, то скоро сможешь ездить на такой машине».

В то время я работал на стройке, и там всегда можно было легко подзаработать, выходя в дополнительные смены. У нас был хороший и сговорчивый коллектив. Мы часто менялись сменами прямо на ходу, потому что бригадиру было всё равно, кто будет работать. Главное, чтобы кто-нибудь вообще пришел. Если кто-то из работников в конце рабочей недели хотел серьезно выпить, мне легко было заполучить их безумно ранние смены, которые начинались в пять часов утра. Это был хороший способ заработать побольше деньжат. В общем, в то время моя жизнь была довольно проста. По вечерам я писал песни, которые мы репетировали с группой. А утром уходил на работу, ставил там тенты и шатры или перетаскивал разные стройматериалы с места на место.

А теперь вернемся к тому моменту, когда я впервые по-настоящему сел за руль. Раньше я бывал на месте водителя, лишь сидя на коленях у отца, но когда мне исполнилось десять лет – в 1989 году, – я научился пользоваться сцеплением, переключать передачи и рулить. В то время у нас был Alfa Romeo 164 с шестицилиндровым V-образным двигателем – не самая дерьмовая тренировочная машина.

Я начал учиться водить в Хаапавеси, там было много грунтовых дорог, свободного места в достатке, никаких деревьев – относительно безопасная территория для тренировок. Если бы я потерял контроль над управлением, то в худшем случае оказался бы на поле Похьянмаа. Мне разрешили ездить на скорости не более сорока километров в час, то есть мне нельзя было переключаться выше третьей передачи. Так я обучался основам вождения и наслаждался этим.

Я могу представить папины страдания, потому что после первой же тренировки я не отходил от него ни на шаг. Каким-то образом ему хватало терпения, и он постоянно сопровождал меня в этих поездках. Пока однажды он не заявил, что теперь я могу сам ездить по дороге перед домом туда и обратно. Путь был достаточно длинный, и я был в полном восторге.

Я не могу толком объяснить свою страсть к вождению, но она идет откуда-то из глубины души. Я всегда внимательно наблюдал за тем, как отец вел машину во время наших путешествий, как он обгонял грузовики или развлекал нас поворотами на ручном тормозе. Я увлеченно читал автомобильные журналы и иногда следил за ралли и Формулой-1.

Уже потом, годы спустя, я и сам поездил на гоночной машине, когда купил себе Porsche 942 1980 года выпуска. Это, несомненно, был хороший автомобиль, хоть и изрядно побитый. Прокладка головки блока цилиндров прогорела сразу же, как только я выехал на дорогу, чтобы протестировать машину. Я починил ее вместе с одним моим другом в свободное от остальных дел время.

В любом случае, по улицам на ней ездить было незаконно, но несколько раз под покровом ночи я немного погонял вокруг нашей репетиционной базы. Как раз там я ее и храню. Так что мой долгосрочный план заключается в том, чтобы привести Porsche в идеальное состояние. На обычных автомобилях тоже можно поднажать в плане скорости, только, естественно, не там, где поблизости могут гулять дети. Нужно прислушиваться к здравому смыслу и гонять где-нибудь по дорогам сельской местности, когда стемнеет.

Я никогда не ездил на раллийной машине и даже никогда не сидел в ней. Говорят, что это впечатляющий опыт. Представьте себе поворот в заносе на скорости 200 километров в час на дороге, покрытой гравием, черт возьми. И по обе стороны трассы, всего в паре метров от тебя, растут огромные сосны.

Профессионализм этих водителей – это что-то невероятное. И в целом ралли всегда интересовали меня куда больше, чем кольцевые гонки. Мне кажется, что дрифтовать на песке куда круче, чем оставлять будто бы математически выверенные линии на асфальте. И меня даже не волнует то, что машины Формулы-1 сейчас больше похожи на космические корабли, чем на автомобили. Да, для финнов это уже давно очень важный вид спорта, но… Мне кажется, это уже какая-то клиника.

Вождение автомобиля для меня – это одна из форм терапии, и скорость при этом – отнюдь не главное. Мне так же приятно не спеша прокатиться летней ночью куда-нибудь в Порвоо или даже немного дальше и насладиться свободой. С друзьями или в полном одиночестве. Наверное, я немного беспокойная душа, потому что даже в детстве мне все время хотелось ездить куда-то на своем велосипеде BMX или на «криик-крооке».

Но вернемся от рекламы автомобилей обратно к хронологии. В 1989 – 91 годах мы проводили лето в Испании. Папино рекламное агентство неплохо пережило кризис, так что на имя своей фирмы он приобрел летний домик недалеко от Фуэнхиролы, который сдавался в аренду. Это было не очень просторное, но действительно классное место. Мы либо летели из Сеутула в Малагу, либо ехали через всю Европу на машине. Мои дедушка с бабушкой перебрались туда чуть раньше, в деревеньку под названием Лос Пакос. По сути, там жили почти одни лишь финны, и даже Каке Ранделин приехал, чтобы выступить там.

Но папу больше всего раздражало как раз то, что в Испании он постоянно натыкался на финнов, поэтому для нашего домика он выбрал место, где по соседству жили три семьи из Норвегии и одна из Швеции. Помню, в детстве я не понимал, почему на Коста-дель-Соль нельзя было встретить соотечественников, но позже мне в полной мере открылся смысл папиного решения.

К тому времени я уже достаточно хорошо катался на скейте, и с этой точки зрения место оказалось просто райским. Было множество возможностей попробовать что-то новое. Я на тот момент уже говорил по-английски и понемногу учил испанский. Летом мы проводили там целых пять недель. Зимой же о поездках дольше, чем на выходные, не могло идти и речи, потому что наши родители работали.

На машине мы объезжали ближайшие деревеньки, а также любовались крепостями, и это было здорово. Однажды мы съездили в Гибралтар, и это место действительно оказалось очень красивым. Мама с папой старались избегать «ловушек» для туристов. И со временем я тоже научился посмеиваться над глупостью групповых путешественников. Несколько раз в самолете мы видели уже ощутимо пьяных людей – они хлопали в ладоши, когда самолет приземлился. Ха-ха.

Глава вторая

в которой будущий гитарный герой обучается игре на фортепиано и скрипке. А также осваивает теорию музыки, владение которой до сих пор считается признаком настоящего музыканта. Мы узнаем про группу его папы, а также про мамины достижения в области классической музыки.

«Реквием» Вольфганга Амадея Моцарта и альбом Стива Вая Passion & Warfare производят потрясающее впечатление на ребенка. Алекси получает свою первую электрогитару Tokai Stratocaster и встречается с Яской Раатикайненом, который переезжает из Лаппеэнранты в Эспоо и становится для него самым близким другом, а также будущим барабанщиком Children of Bodom.

Мой папа играл на клавишных, в основном на электрооргане Hammond. У него в Соданкюля была своя группа, которая называлась The Beggars, и он, еще будучи подростком, играл в ней пару лет вплоть до своего совершеннолетия. В их репертуаре были песни The Rolling Stones и The Beatles и другие хиты того времени. Они слушали и разучивали новые песни благодаря радиопередаче «Поп-музыка вчера и сегодня». И схватывать новую информацию им приходилось с лету, так как ни у кого тогда не было записывающего оборудования. Вся группа раз в неделю собиралась у кого-нибудь дома перед радиоприемником и внимала горячим новинкам. Тогда это происходило немного иначе, чем в наше время.

The Beggars выступали на всевозможных школьных вечеринках, и однажды, победив на местном музыкальном конкурсе в Лапландии, они выиграли поездку с концертом в СССР. Было начало 1960-х годов, так что это оказалось шокирующим опытом. Парни из группы привезли свои усилители и другую аппаратуру, но электричество для выступления подавалось через какую-то странную, совершенно нелегальную и к тому же еще и опасную для жизни систему, состоявшую из кабелей и обломков досок. Вот таким был Советский Союз в 1964 году. Группа осталась под большим впечатлением.

В ту поездку папе было 16 лет, и, по его словам, он тогда впервые напился. Я в это не верю, но это неважно. Как бы там ни было, русские напоили весь коллектив до ужасного состояния. Папа рассказывал, что когда они возвращались на поезде в Рованиеми, то безостановочно бегали по очереди в туалет блевать. Звучит знакомо!

В молодости отец решил покинуть Лапландию и уехал учиться в университет Турку, но время от времени возвращался, чтобы поиграть со своими старыми друзьями. В то время, особенно в малонаселенных районах, была распространена следующая практика: приезжие хумппа-звезды (хумппа – жанр финской танцевальной музыки, – прим. пер.) выступали солистами в местных коллективах. Это было либо единичное выступление где-нибудь на танцах, либо мини-тур по провинции. Таким образом мой папа даже аккомпанировал самому Олави Вирта.

Мама же с детства играла на пианино и флейте, а также пела в хоре. Она некоторое время была участницей симфонического оркестра, но однажды кто-то из секции медных духовых инструментов под неудачным углом «выстрелил» звуком прямо ей в правое ухо. Этот удар серьезно повредил ей слух, и на какое-то время мама потеряла чувство равновесия. Совсем не безобидная травма. Но она продолжила играть на пианино и по сей день поет в хоре. Примерно до тех пор, пока мне не исполнилось три года, мама была домохозяйкой, а потом устроилась секретаршей в Hewlett Packard.

Сестра начала учиться играть на пианино в пять лет, и у нее чертовски хорошо получалось. Но в подростковом возрасте этот инструмент уже перестал казаться ей настолько крутым, и она забросила занятия. Однако недавно Анна купила себе цифровое пианино и по старой памяти играет на нем невероятно круто.

* * *

Когда мне исполнилось пять лет, я тоже отправился к учительнице музыки. Пожилая, хриплоголосая дама по имени Ама жила неподалеку от нас. Она курила сигареты Dunhill одну за другой, что в то время считалось нормальным явлением. Пепельница всегда стояла на крышке ее рояля, и невыносимый густой сигаретный дым наполнял всю комнату.

В какой-то момент Ама сообщила моим родителям следующее: «Ваш сын – очень музыкальный ребенок, но я думаю, что пианино – это немного не тот инструмент, который ему нужен».

Не знаю, кто и по какой причине тогда остановил свой выбор на скрипке, но в семь лет инструмент, на котором я учился играть, поменяли. И это было прекрасно, потому что музыкой в целом я действительно увлекался, но вот игра на пианино не приносила мне никакого удовольствия.

Я бы, естественно, с большим наслаждением перешел тогда на гитару, потому что после того, как я однажды услышал Марка Нопфлера, мое внимание было приковано именно к гитаристам. Но скрипка, безусловно, была шагом в правильном направлении. Почему-то она казалась мне куда более динамичным инструментом, чем пианино, и я играл на ней до двенадцати лет. Я сейчас, конечно, сам о себе это скажу, но получалось у меня довольно хорошо. Особенно учитывая возраст. Я был очень старательным учеником и закончил три практических класса, а параллельно с ними три класса по классической теории.

Потом я уже перестал слушать классическую музыку, но произведения Моцарта, в принципе, все еще поражают меня. Его «Реквием» совершенно уникален. Поистине гениальное и мрачное произведение. А вот современная камерная музыка мне не очень нравится. Атональность хороша лишь для разового эффекта, но все эти йонаскокконены (Йонас Кокконен – финский композитор, – прим. пер.) никогда по-настоящему не впечатляли меня.

Мы с сестрой почти никогда не исполняли музыку вдвоем. Дома было достаточно много места, чтобы я мог заниматься внизу, а Анна – играть на рояле в гостиной. Практические занятия на скрипке, а особенно изучение теории, невероятно пригодились мне в будущем. Я благодарен за то, что я стал заниматься всем этим в очень юном возрасте. Но многое из того, что было связано с музыкальным исполнением, в процессе занятий казалось мне ужасным принуждением. То же самое происходило позже в музыкальной школе Огели, однако я тогда так хорошо выучил все основы, что потом многое удавалось мне с легкостью.

Разумеется, вам не нужна теория для того, чтобы исполнять рок, но, с другой стороны, эта информация чертовски упростит вам работу. Я также твердо убежден в том, что вы должны знать что-то из теории, если в будущем хотите стать серьезным музыкантом. И никто не заставит меня поверить в то, что теоретические знания могут стать помехой для какого-нибудь исполнителя. Да, люди постоянно болтают о том, что парни из The Beatles даже ноты читать не умели – это сплошное бла-бла-бла, ведь никто из нас не Джон Леннон и не Пол Маккартни. Каким-то образом они умели создавать все эти крутые гармонии и по-особенному сочетать аккорды. Продюсеры, конечно, тоже сыграли свою роль в этой истории, но тем не менее. Немногие на такое способны.

Ни один вид спорта меня по-настоящему не привлекал, кроме, пожалуй, горных лыж и скейтбординга. Футбол не нравился мне даже в школе, он казался мне каким-то детским видом спорта. Очевидно, что я говорю сейчас не о профессиональном уровне. Иногда я с друзьями играл в хоккей. Но с мячом и без спортивной защиты, на открытом замерзшем поле в ближайшем парке. Это было круто.

Но в старших классах хоккей я тоже забросил. Когда подростковый возраст хорошенько ударил мне в голову, я совсем забил на уроки физкультуры. Какое-то время наш учитель просто наблюдал за тем, как я появляюсь у борта хоккейной площадки в ботинках и в кожаной куртке, но это не могло продолжаться бесконечно. И однажды он просто объявил, что Лайхо может пойти на школьный склад поперетаскивать стулья, пока все остальные играют в хоккей.

Было весело играть в баскетбол в спортзале, да и в гандбол тоже. А вот волейбол меня не зацепил. Может, потому, что там приходилось все время стоять на месте. Отец играл в теннис, и в детстве я часто тренировался с ним вместе. Я даже посетил пару базовых занятий. А еще мне удавалась и удается до сих пор игра в бадминтон, несмотря на то, что это невероятно тяжело. Пот лил с меня градом, когда я недавно, после долгого перерыва, снова попробовал поиграть. К концу бадминтонного матча ощущения у меня были как после долгой усердной работы.

Я до сих пор поддерживаю хорошие отношения с одним парнем, который в старших классах был моим лучшим другом. Энди перешел в нашу школу в девятый класс, а я тогда учился в восьмом. На спине его куртки-бомбера была нашивка Guns N’ Roses, и я сразу понял, что Энди – крутой чувак. Он был самым настоящим финном, но такое уж ему дали имя. Его семья много лет прожила в Гонконге. Мы с ним тогда сразу стали хорошими друзьями.

Если не считать ребят из группы, то Энди – единственный парень из той школьной эпохи, с кем я до сих пор остаюсь на связи. Если честно, я не чувствую необходимости искать своих старых школьных друзей где-нибудь на Фейсбуке. Я думаю так: если бы какой-нибудь чувак был мне особенно важен или, наоборот, я бы кому-то понадобился, связь сохранилась бы сама собой.

* * *

Теперь, когда мое лицо можно увидеть то тут, то там, в барах рядом со мной начали возникать персонажи из прошлого. Однажды ко мне подошел поздороваться бывший сосед из Манккаа. Это был забавный флешбэк. Внезапно передо мной оказался взрослый мужик, с которым мы вместе когда-то играли в песочнице. Крайне странное ощущение – видеть такого здоровяка и притом прекрасно помнить, как он выглядел, когда ему было десять лет.

Это избитая фраза, но моя жизнь переменилась, будто от удара молнии, однажды днем 1990 года. Папа, как обычно, приехал забирать меня из школы, но он не повез меня сразу домой, а направился к музыкальному магазину. Там-то мы и купили гитару Tokai Stratocaster и 50-ваттный комбоусилитель Marshall. Я так долго выпрашивал свою собственную гитару, и вот наконец-то она оказалась у меня в руках.

Родители ничего от меня не требовали, но были очень рады тому, что я сразу воспринял занятия на гитаре как что-то само собой разумеющееся. В глубине души они наверняка лелеяли надежду на то, что я поступлю в школу Огели. Я тогда учился в музыкальном классе, так что их ожидания были вполне естественны.

Я сразу, без промедления хотел научиться всему возможному, что было связано с игрой на гитаре. Особенно меня интересовала вселенная аккордов. Но я понимал, что в одиночку этот океан переплыть невозможно.

Именно благодаря моей увлеченности обучение потеряло привкус принуждения, знакомый мне по прошлым урокам. Эти ощущения вернулись чуть позже, когда мне пришлось разучивать джазовые песни, которые в то время казались абсолютно бесполезными, но это уже другая история.

Особенно сладким было понимание того, что гитара не была подарком на мой день рождения или на Рождество, а мы просто купили ее в самый обычный день. Наверное, это случилось тогда, когда папа понял, что по горло сыт моим нытьем.

Сначала я занимался вместе с ним дома. Папа играл на органе Hammond, а я –  на своей гитаре Tokai. Это было классно. Я еще год продолжал играть на скрипке, но, что вполне логично, вскоре мне пришлось оставить это увлечение в прошлом, потому что гитара стала занимать все мое время.

Я поступил в консерваторию Oulunkylän Pop & Jazz с первой же попытки, но для этого я чертовски серьезно подготовился к вступительному экзамену. К нему я очень тщательно выучил две композиции Джо Сатриани. К тому моменту я уже год играл на гитаре.

Однако на экзамене требовалось знать гораздо больше. Уже позднее я часто размышлял о том, что поступить в эту консерваторию было не так-то уж просто: нужно было и петь, и играть одновременно, а также выполнять различные упражнения по ритму и сольфеджио. Очень сложный экзамен. Так что это, конечно, не было решением вроде «давайте запихнем ребенка в музыкальную школу, пусть развлечется». И особенно сильно я волновался еще и потому, что был там самым младшим. А ведь когда тебе двенадцать лет, те парни, которые на три-четыре года старше, кажутся уже очень взрослыми! И у меня хватило мужества им всем, и самому себе, и преподавателям, и своим родителям показать, что у меня всё получится. Я как минимум хотел быть на том же уровне, что и все остальные.

* * *

К тому моменту родители, вероятно, уже поняли, что школа меня совершенно не интересует. Я часто попадал в неприятности, а как следствие – и на воспитательные беседы. Конечно, папа и мама были не в восторге от перспективы постоянной беготни со мной к кураторам, школьным психологам и ко всем прочим. И так как для родителей было совершенно очевидно, что эта борьба все равно не заставит меня учиться дальше, то они решили, что лучше поддержат меня в увлечении музыкой. У меня к этому была настоящая страсть. Они всё поняли и смирились с этим, как только увидели меня вместе с моим Tokai.

Ситуация улеглась, но мне поставили условие, что я пойду на работу сразу после того, как получу обязательное среднее образование. Мама даже писала в школьном журнале отсутствия какие-то сказки, когда я оставался дома, чтобы попрактиковаться в игре на гитаре. Но сначала она убеждалась в том, что я на самом деле остаюсь дома, у инструмента.

Действительно значимый поворот в моей жизни произошел, когда я услышал альбом Стива Вая Passion & Warfare (1990). Он произвел на меня неизгладимое впечатление и окончательно укрепил мое убеждение в том, что любых высот можно достичь, только неустанно практикуясь и накапливая новые знания. Такие мелодии, а особенно гармонии, никогда не возникнут на основе пьяного ора. Энергия, злость и сила панк-рока были и остаются хорошим фундаментом для сценического поведения, но в отношении музыки лишь знания и умения могут повести артиста вперед.

Относительно Вая отмечу одну крайне интересную деталь: когда вживую сталкиваешься со своими кумирами, то по какой-то причине обычно остаешься разочарованным. Но моя встреча со Стивом годами позже была действительно прекрасной. Он оказался спокойным и скромным парнем.

Еще один удар молнии пронзил мою жизнь в шестом классе, когда семья Раатикайнен переехала в наш город из Лаппеэнранты. И вместе с ними Яска. Яска – мой самый старый друг, с которым я до сих пор постоянно контактирую. И на то есть веские причины.

Когда они только приехали в Эспоо, Яска все еще играл на валторне, но однажды в музыкальном классе он просто замер на месте как вкопанный. Я тогда сидел за старенькой барабанной установкой, в самом углу зала, и оттачивал бит и тот единственный брейк, который на тот момент знал.

Эти умения я чуть раньше уже демонстрировал на ТВ. Мой одноклассник, парень по имени Юхана Каллио, однажды получил от своего учителя по фортепьяно ноты с музыкальной темой из телесериала «Секретный агент МакГайвер», а меня пригласили аккомпанировать ему на барабанной установке. Думаю, что никто, кроме меня, не понимал, как подыгрывать другому музыканту. Помимо этого мы также исполняли небольшой отрывок для детского телешоу «Pikku Kakkonen», и для радиопрограммы «Puoli kuuten», а потом еще для какой-то аналогичной детской передачи. Эти композиции мы также играли, когда со всем классом отправились во Францию. Это был какой-то обмен городов-побратимов, в котором поучаствовал и наш класс. Для этого мне пришлось научиться петь с хором композицию „Over the Rainbow“.

Яску настолько вдохновило мое скромное школьное выступление на ударных, что с тех пор он начал часто проводить перемены в музыкальном классе. Как только он открыл для себя игру на барабанной установке, то с валторной у него произошло то же, что и у меня со скрипкой. И вдруг оказалось, что за барабанами Яска чувствует себя так же круто, как и я с гитарой. Дэт-метал объединил скрипача и валторниста! Но я думаю, что он «заразился» всем этим еще в Лаппеэнранте, потому что там в то время была довольно активная метал-сцена.

Так или иначе, мы с ним сразу же крепко сдружились. И с тех пор были чертовски неразлучны. В период с шестого по седьмой класс мы очень сильно выросли как музыканты. Менее чем через год после нашей первой совместной репетиции уже началось создание собственных, новых песен. Поначалу мы играли каверы на Metallica и Guns N’ Roses, но довольно скоро я уже стал делиться своими риффами.

Условия стали получше, когда мы начали бронировать время на репетиционной точке, находившейся в подвале школы в Тапиола. Там были неплохие музыкальные инструменты, усилители, барабаны, достойная акустическая система и так далее. Некоторые из школьных приятелей иногда могли затусить с нами, но чаще всего мы находились там вдвоем с Яской. А вот басист, которого звали Самули Миеттинен, задержался с нами подольше. В младшей школе он учился со мной в одном классе и часть года проводил в США, у своего отца.

Самули, я и Яска – вот таким составом мы впервые отправились в студию. В ту самую студию в Мунккиниеми, где в то время записывали свои демо различные столичные группы.

Вокруг микшерского пульта и магнитофона суетился тогда Юкка Пуурула, который чуть позже будет играть в группе Don Huonot, и я думаю, что именно он повлиял на ход дальнейших событий. В итоге появилась кассета с нашим альбомом под названием Implosion of Heaven, а группа обрела имя.

Мы назвали себя IneartheD. Никакого глубокого смысла в этом имени не было, мы просто нашли эффектное слово. Нас в основном привлекали такие названия групп, как Entombed («Погребенный») и Possessed («Одержимый»). Мы с Яской просматривали различные словари, и на страницах одного большого тезауруса нашли выражение, означающее «заживо погребенный». То, что нужно!

На первых порах музыкальные партии у нас в коллективе распределялись по принципу «кто во что горазд», но в конце седьмого класса к нашей группе в качестве второго гитариста ненадолго примкнул Яни Пирисмаа, и это вскоре всё изменило. Лично меня кроме гитары интересовали еще и барабаны, и это потому, что Peer Günt была одной из немногих отечественных групп, которые, по-моему, чего-то да стоили, и во многом благодаря потрясающему барабанщику Твист-Твист Эркинхарью.

Важнейшим элементом для дэт-метала является двойная бас-бочка, и сначала Яска сам собрал себе двойной сет с помощью старого напольного тома. Звучало это сооружение довольно мощно, хотя Яске, конечно, было нелегко. Но он всё равно продолжал заниматься с дьявольским упорством. Так что к тому времени, когда он накопил нужную сумму для покупки кардана, он уже стал действительно хорошим, точным и быстрым барабанщиком. Было здорово и вдохновляюще наблюдать со стороны за его развитием.

Я же из тех карманных денег, которые выдавались мне на неделю, накопил столько, что купил две педали дисторшн. Первой была классическая оранжевая Boss DS-1, а второй – убогая черная пластиковая педаль Ibanez Powerlead. Сейчас, оглядываясь назад, можно сказать, что всё это – жуткое барахло, но в те времена для нас это были дорогие покупки. На школьной репетиционной точке тогда находился усилитель Fender, так что дома у меня был мой Marshall, а на базе я пользовался тем школьным. Или подключался прямо к колонкам. Иногда я использовал и басовый усилок. В целом, это, конечно, была просто роскошь, что мне не приходилось таскать свой усилитель из дома на репетиционную базу и обратно.

Почему-то в то время в большинстве школ, в домах молодежи и в других подобных учреждениях по углам всегда стояли комбо-усилители Fender Twin Reverb. Наверняка кто-то из государственного комитета официально одобрил эту модель на роль подходящего для молодежи оборудования. Поначалу казалось, что из Twin невозможно получить что-то кроме совершенно проволочного звука, напоминающего стиль Эсы Пуллиайнена, но потом я познакомился с этим устройством получше. И, когда я полностью выкрутил на ноль эффект эхо и врубил дисторшн, всё заработало именно так, как нужно.

Было несколько мест, где я встречал комбо-усилители Peavey, в которые был встроен вполне приличный эффект дисторшн. Уже потом мы приобрели басовый усилитель той же фирмы и пользуемся им до сих пор. Мы прозвали его Монстром, потому что при определенных настройках он выдает какой-то чертовски мистический дисторшн. Монстр хорошо работает вместе с педалью Powerlead. В результате можно получить вкусное дэт-металлическое звучание в стиле группы Entombed. Мрачное и рыхлое, но всё же резкое.

Примерно в то же время мы начали давать концерты. Помню, наша группа выступила во дворе перед местным рынком на каком-то крупном мероприятии в районе Тапиола, но самый первый концерт, по-моему, состоялся зимой 1993 года. В местном Доме молодежи тогда собралось примерно сто человек – на тот момент это было хорошим достижением. Годом ранее в том же самом месте я был на концерте группы Apulanta, они тогда еще играли бодрый панк-рок. Перед глазами тут же возникает картина: сигареты, выпивка и –  девушки. Полный набор. Я думаю, что почти везде это считалось нормой.

К тому моменту я уже расстался с девственностью. Это случилось, когда мне было 13 лет, вскоре после моего перехода в старшую школу в Тапиола. Моя первая так называемая подружка была очень популярной девушкой. Она училась на класс выше и почему-то запала на меня. Или я на нее, это не совсем ясно. Прибыв в новую школу, я, конечно, сразу же охотно продемонстрировал все свои музыкальные навыки, и, возможно, это как-то повлияло на ее выбор.

В любом случае, эта сделка была хороша по нескольким причинам. Восьмиклассница, идущая под руку со мной, была гарантией того, что никто не будет надо мной издеваться и что мне не придется общаться ни с одной из семиклассниц. Казалось, что все они еще только искали себя, и разница между ними и восьмиклассницами была просто сумасшедшей. А моя девушка уже чем только не увлекалась, и нам было очень классно вдвоем. Следующим летом я много времени провел вместе с ней и ее семьей – отчимом и мамой.

В нашей группе можно было выпить пива во время репетиций, но также у нас работало строгое правило, согласно которому употребление крепкого алкоголя и исполнение музыки не должны были пересекаться. Многие группы пили и на репетициях, и на концертах, но не мы. Мы, понятное дело, тогда были еще несовершеннолетними и по закону не имели права притрагиваться к алкоголю. Но, несмотря на это, мы наловчились добывать его в обход закона и потом уже могли достать выпивку где угодно.

К тому времени дома меня особенно не контролировали, потому что, к радости родителей, моя сестра поступила в колледж. Но она в том возрасте тоже была не подарок, и, насколько я помню, не прошло и года, как Анна начала хипповать. Потом она вернулась, завершила свое обучение на вечернем отделении колледжа, получила полное образование и профессию. Так что только я остался этаким бездельником. В любом случае, у Анны всегда оценки были выше, чем у меня. И она лучше, чем я, концентрируется и воспринимает новую информацию. Это основные качества моего отца, но мне они, по-видимому, не передались. Если меня что-то не особо интересует, то оно просто проходит мимо меня.

Мой аттестат об окончании девятого класса представляет собой печальное зрелище. Математику я завалил, но учителя от меня уже, видимо, настолько устали, что решили смотреть на это сквозь пальцы. У меня никогда не было проблем с повседневной математикой, но что-то более абстрактное меня не интересовало. Все остальные пятерки и шестерки (в Финляндии действует десятибалльная система оценивания, – прим. пер.) в моем аттестате я получил вполне честно. По музыке была десятка, а по английскому – девятка. В младших классах дела шли лучше – там я учился в основном на семерки. Но потом, в средней школе, я привлек к себе нежелательное внимание некоторых типов и учителей. Так что, к сожалению, приятных воспоминаний у меня почти не осталось, кроме как о паре преподавателей музыки.

Английский язык я учил в основном по текстам песен, компьютерным играм, фильмам и музыкальным журналам. Возможно, на каком-то подсознательном уровне я уже понимал: если хочешь как-то реализовать свое творчество за пределами Финляндии, то английский знать просто необходимо. Ну и поскольку эта тема была мне действительно интересна, обучение шло как по маслу.

Некоторые тексты песен мы с Анной изучали со словарем, потому что хотели знать, о чем в них поется.

Английский язык ассоциировался с таким количеством крутых вещей! Например, с рок-звездами и со звездами кино, так что его просто обязательно нужно было выучить. Как ни странно, со шведским у меня такого не произошло.

И, конечно, это только мое личное мнение, но я все же считаю, что для рок-музыки, и в особенности для металла, никакой другой язык, кроме английского, не подходит. Eppu Normaali – это совсем другое дело, но вот в направлении от хард-рока к более тяжелым стилям это однозначно так. Конец гребаной истории.

К счастью, здесь, в Финляндии, когда-то было решено, что все фильмы будут выпускаться с субтитрами, а не с дубляжом. Многое могло бы быть иначе, если бы на киноэкране или по телевизору Джейк и Элвуд Блюз (фильм «Братья Блюз», – прим. пер.) говорили бы по-фински –  да еще и с плохой синхронизацией. Или, например, Чувак в исполнении Джеффа Бриджеса в фильме «Большой Лебовски» (1998), который потом стал для группы чертовски важной частью гастрольных тусовок в тур-автобусе.

В общем, со школой всё сложилось так, как сложилось. Меня в то время даже география не интересовала – не то что сейчас. История тогда еще тоже не вдохновляла, хотя теперь во время гастролей нам без проблем доступны все места важнейших исторических событий. Но раньше это казалось мне скучным и далеким. Зато в моей группе и в других коллективах, с которыми мы гастролируем, есть люди, лучше меня разбирающиеся во всех этих картографических вещах, и я иногда тоже хожу посмотреть что-нибудь вместе с ними.

Даже рисование после окончания младшей школы меня не увлекало. У мамы чертовски хорошо получалось, а у папы – нет. И я тоже был плох в этом, но рисовать всё равно любил.

В младших классах я в школьных тетрадках всегда изображал что-то свое: нечто среднее между комиксами и компьютерными играми. Там были задания, решив которые можно было продвинуться дальше по сюжету. Я сам придумывал персонажей, а сценарий развивался как в древних платформерах.

* * *

К нам домой доставляли комиксы про Дональда Дака, а также я следил за приключениями Бэтмена и читал некоторые журналы по вселенной Marvel. Думаю, я был где-то в младших классах, когда по телевизору стали показывать тот древний сериал про Бэтмена с Адамом Уэстом в главной роли. Папа рассказывал, что он видел несколько серий, когда их впервые крутили по телевидению в Финляндии.

Я помню старые кинокартины про Человека-паука, которые у нас были на видео. Возможно, это еще была эпоха кассет Betamax. Фильмы тогда совершенно затмили собой чтение книг.

Конечно, когда я был совсем маленьким, кино мне разрешалось смотреть только с родителями. Однажды я увидел, что у нас есть VHS-кассета с последним фильмом про Джеймса Бонда с Роджером Муром, но я был на год младше нужного возраста и не мог его посмотреть. Конечно, я тогда сильно расстроился. Обложка была невероятно красивая, с прекрасной фотографией моста Золотые Ворота. Так что после просмотра фильма «Вид на убийство» (1985) я уже был достаточно взрослым, чтобы в первый раз и, так сказать, в нужное время увидеть Агента 007 в исполнении Тимоти Далтона. Долгое время это был мой самый любимый фильм.

С Фредди Крюгером я познакомился вскоре после кинокартин с Джеймсом Бондом. У соседей была пара кассет с «Кошмаром на улице Вязов», которые я иногда смотрел с одним моим другом. Конечно же, мы делали это тайком, потому что не были достаточно взрослыми для таких фильмов. Чертовски жесткое кино. Третью часть всегда приходилось досматривать до самого конца, потому что в финальных титрах играла песня „Dream Warriors“ группы Dokken. Это было потрясающе.

Вторая часть оригинальной трилогии «Звездные Войны» была у нас на видеокассете, и мы ее много раз пересматривали. И не имело значения, что первую я так и не видел. Всю серию фильмов «Фольксваген-жук» я смотрел множество раз, и «Индиана Джонс» тоже был чертовски хорош. «Братьев Блюз» (1980) я впервые посмотрел еще в младших классах. Этот фильм навсегда останется для меня в тройке самых лучших, он очень сильно повлиял как на мой музыкальный вкус, так и на интерес к автомобилям.

Некоторые из фильмов, снятых по мотивам произведений Стивена Кинга, произвели на меня такое же сильное впечатление, как и «Кошмар на улице Вязов». Мы с Анной, наверное, раз сто посмотрели оригинальную версию «Оно» (1990). Она как минимум на полчаса длиннее, но все сцены с клоуном невероятно впечатляли. И впечатляют до сих пор.

А по телику крутили «Рыцарь Дорог» и «Секретный агент МакГайвер». Сериал «Полиция Майами: Отдел нравов» был моим абсолютным фаворитом. Яска иногда мог с энтузиазмом рассказывать о сериале «Звездный крейсер „Галактика“», но меня все эти космические истории никогда не впечатляли. Я хорошо помню, что VHS-проигрыватели тогда уже были во многих домах, но таймеры записи в них появились уже позже. Поэтому, когда «Рыцаря Дорог» начинали показывать по телевизору, то все мальчишки мчались с ледяной горки домой. А может быть, и некоторые девчонки тоже.

Глава третья

в которой приобретаются разнообразные знания, появляются новые знакомые из музыкальной школы в Оулункюля, формируется группа, и потрясающее впечатление на героя производит альбом Arise группы Sepultura. Луч повествования выхватывает парня из Вестэнда (богатый район Эспоо, – прим. пер.) по имени Хенкка Сеппяля. Он – именно тот, кого и искала возглавляемая Алекси группа, – басист, владеющий нужными стилями игры.

Кроме того, Александр Куоппала и Ансси Киппо, которые занимают в нашей саге почти такое же важное место, держатся чуть поодаль от света самых ярких софитов. Теперь, когда в словаре синонимов найдено пробивное, устрашающее название для группы, начинает обретать форму соответствующее ему музыкальное звучание.

В начале 1990-х годов по спутниковым каналам начали показывать музыкальные клипы, а в библиотеке можно было достать некоторые видеозаписи, например с клипами Bon Jovi. К тому же у Анны были друзья, которые одалживали ей кассеты. Стоили они тогда почему-то невероятно дорого. Я очень долго копил, прежде чем смог купить в магазине Musa-Fazer обучающее видео Пола Гилберта. В какой-то момент вместе со Sky Channel и Super Channel в Финляндии стали показывать британскую версию MTV. И шоу Headbangers Ball раскрыло передо мной множество новых дверей.

Ванесса Уорвик тогда только начала работать телеведущей. Именно в то время я впервые столкнулся с такими группами, как Ratt, Poison и многими другими. Большинство коллективов из этой передачи были мне незнакомы. Позднее, благодаря сестре, я познакомился с такими специализированными журналами, как Metal Hammer, Faces, Kerrang! и другими.

Потом я уже получил доступ к Guitar World и к остальным музыкальным журналам. Как-то я заметил, что в одном из выпусков была табулатура к песне Оззи Осборна, и тут же купил этот номер. Позднее я смог найти все эти издания в музыкальной школе Огели. Журнал Guitar Player был спокойным по тону, а Guitar World – более дерзким. Guitar World также представлял на своих страницах металлистов и вкладывался в визуальное оформление. Меня, например, мог привлечь тот журнал, на обложке которого был Си Си ДеВилль со взлохмаченными волосами и розовой гитарой. Но не тот, где находилась бы пафосная фотография какого-нибудь седовласого незнакомого мне виртуоза. Свой самый первый журнал Guitar World я купил в магазинчике R-kioski. И больше я ничего полезного там никогда не находил. Может, только сигареты и какие-нибудь другие журналы. Эти гребаные киоски вообще не имеют для меня никакого смысла, они даже открыты в совершенно неудобное время. Чудно́е место.

А всякую дополнительную литературу я покупал в универмаге Stockmann, в книжном магазине Akateeminen Kirjakauppa. Там же продавался Thrasher и другие издания, посвященные скейтбордингу. Музыкальные журналы были для меня чертовски полезны. На размещенных там фотографиях я мог увидеть много интересного, а тексты, в свою очередь, рассказывали о том, что мои кумиры думают о записи альбомов, гастролях, бизнесе и обо всем, что с этим связано. Я много раз подряд перечитывал важные для меня моменты, а самое главное из ответов в этих интервью я даже знал наизусть, слово в слово. Это можно было сравнить с процессом обучения в школе.

Если раньше я этого не осознавал, то к тому времени уже точно понял, что хочу стать профессиональным музыкантом. На самом деле это ощущение вспыхнуло во мне, как только я впервые взял в руки гитару. Больше всего меня интересовало то, как стать рок-звездой, и, когда в 13 лет у меня состоялась беседа с родителями на тему «кем я хочу быть, когда вырасту», я открыто рассказал им об этом. Сказал, что музыкант – это моя будущая профессия, и папа с мамой этому особо не удивились. Они поддерживали меня с самого начала.

Годы, которые я провел в Огели, оставили у меня противоречивые воспоминания, но в основном все-таки хорошие. Я только потом понял, насколько полезно было освоить тогда даже те музыкальные стили, которые казались мне совершенно нелепыми. Свою позицию по поводу изучения теории музыки я уже прояснил. Но повторю еще раз. Я бы не осмелился называть себя музыкантом, если бы не знал теорию. Серьезно. Из этих знаний песни не рождаются, но кропотливая работа с основами чертовски ускоряет творческий процесс.

* * *

Когда пришло время, я всерьез задумался о том, чтобы начать заниматься музыкой профессионально, но у меня тогда уже была работа. Кроме этого, я писал материал для нашего первого альбома. Времени не хватало, и обучение в Огели меня тогда уже немного достало. Я рассматривал возможность завершить свое обучение в Лос-Анджелесе, в Музыкальном институте, где обучение гитаристов в GIT (Guitar Institute of Technology, – прим. пер.) было настоящей «школой» для тех, кто хотел играть на электрогитаре. Но мой план потерпел фиаско из-за отсутствия денег.

Пожалуй, лучшее, что было в процессе моего обучения в Огели, – это знакомства с другими студентами. Я встретил там много интересных ребят. Мне нравилась пара школьных групп, игравших фанк, и еще те ученики, что придерживались более динамичных стилей. В одном из тех ансамблей на гитаре играл Кристиан Вальстрём, мы с ним потом еще пару раз где-то встречались, но близких друзей я тогда так и не завел. Это потом уже выяснилось, что школу Огели одновременно со мной посещал один талантливый и трудолюбивый пианист из Эспоо, но об этом чуть позже. Из преподавателей стоит упомянуть Юху Катая и Юку Путкинена, которые очень меня вдохновляли. И да, Кристиан, наверное, сейчас тоже преподает в Огели.

Летний лагерь, организованный этой консерваторией, включал в себя возможность выступить на фестивале Pori Jazz, поэтому я туда и таскался на втором году обучения. В нашем трио был адово крутой басист, Ниило Рюти. Сейчас он работает врачом, но по-прежнему остается одним из самых крутых музыкантов, с которыми я когда-либо играл. Ниило тогда был настоящим Лесом Клейпулом из Эспоо. Чертовски вдохновляющий персонаж и немного сумасшедший, как и многие из нас.

В репертуаре нашего трио была песня в стиле прог-рок, достойная собственного названия: „Tästä on leikki kaukana“ («Это далеко не игра»). Это и стало именем нашей группы: T.O.L.K. Коллектив существовал с 1994 по 1996 год. Мы отыграли несколько концертов и записали на пленку три песни в той же студии в Мунккиниеми, где работали над демозаписями IneartheD. На этот раз за пультом был Хиили Хиилесмаа, который записывал, а также, по-видимому, продюсировал альбомы для некоторых более известных групп и артистов.

Было хорошо играть с разными людьми разную музыку, но, несмотря на это, меня тогда не привлекал джаз или постоянная работа в студии. Из подобного мне действительно запомнился лишь один концерт – это выступление группы Пекки Похъёлы. Хотя это, пожалуй, был не традиционный джаз, а совершено иная музыка. Чертовски впечатляющие и запоминающиеся композиции.

В общем, атмосфера в Огели целиком и полностью отличалась от направления, в котором двигались IneartheD. Хотя бы потому, что самой тяжелой группой, которую там знали, была Metallica. Для большей части учеников, а особенно для преподавателей, наш жанр казался комедией уровня финского телешоу „Kummeli“. Поэтому я обозначил для себя четкие границы. Я решил, что в Оулункюля буду брать уроки теории и практики игры на гитаре, а в Тапиола вместе с моими лучшими друзьями исполнять музыку, близкую моему сердцу. Я уже в пятнадцать лет осознал свои сильные стороны, и они не имели ничего общего с наяриванием босса-новы. Школа Oulunkylän Pop & Jazz для многих была достаточно странным переходным периодом. Наверное, за это время уже надо было бы немного повзрослеть и начать серьезнее относиться к профессии музыканта, но…

* * *

Я не знаю, по какой причине, но некоторые ребята вдруг стали избегать занятий рок-музыкой. Они вернулись с летних каникул и внезапно начали слушать джаз-фьюжн. И это совершенно нормально. Многие из них в итоге стали вполне квалифицированными, профессиональными музыкантами, владеющими различными стилями игры, но это был не мой путь. Хотя у меня была одна пластинка Чика Кориа, потому что мне нравился его гитарист Фрэнк Гамбале. Но для меня привлекательность этого жанра в конечном счете все равно заключалась в ударных. Талантливых фьюжн-барабанщиков всегда чертовски интересно слушать, а также наблюдать за ними.

В 1995 году в нашей группе произошли большие перемены, когда «в объективе» появился Хенкка, он же Хенри Сеппяля. Он учился в той же школе что и я, но на класс младше. Как и живший по соседству со мной Отто Толонен, который получил свою первую гитару примерно в одно время со мной. В дальнейшем Отто стал самым успешным исполнителем в своем классе. Действительно прекрасное совпадение, что мы с ним оказались из одного и того же района. Помимо гитар нас с Отто также объединял скейтбординг, которым мы занимались фактически круглый год. Даже зимой мы всегда могли найти подходящую автостоянку или очистить от снега участок асфальта, чтобы можно было покататься. Хенкка тогда еще не гонял на скейте, но увлекся этим немного позже. В то время он играл и на гитаре, и на басу, но с нами – всегда только на бас-гитаре.

Мы с Яской впервые заметили Хенкку на школьной вечеринке, где они с Отто исполняли каверы. У Хенкки тогда были короткие волосы, которые он тем не менее отращивал. И это, конечно же, было чертовски важно. Особенно с учетом того, что он был гораздо младше меня и Яски. На один год. У нас в группе было четкое представление о том, что бас-гитару в руки должен взять тот, кто разбирается в метал-музыке. Конечно, все знали группу Metallica, но нам с Яской этого было недостаточно.

Хенкка хорошо играл на басу, знал тематические музыкальные коллективы, а также мог петь в стиле, походящем для дэт-метала. Очень хорошим решением стало то, что мы взяли его в группу. За двадцать с лишним лет мы ни разу об этом не пожалели. Хенкка был абсолютно погружен в атмосферу блэк-метал сцены, хоть он и из Вестэнда (богатый район Эспоо, – прим. пер.). Кроме Яски, все ключевые участники Children of Bodom – коренные жители Эспоо. В то время Хенкка вместе с Отто также работал над созданием журнала. Они взяли интервью у многих групп, но реализовать этот проект у них тогда, кажется, так и не получилось.

До появления в нашей группе Хенкки в составе побывали и другие парни, но неизменным ядром коллектива с самого начала были я и Яска. Я бы, конечно, хотел сосредоточиться лишь на гитаре, но, поскольку стабильного, серьезно настроенного вокалиста мы так и не нашли, я решил позаботиться еще и об этом. Я не мог дождаться, когда ситуация сдвинется с мертвой точки, и к тому же я меньше всех из группы сопротивлялся роли вокалиста. Так что это место осталось за мной. В каком-то смысле – к счастью. Хотя совмещать это в физическом плане гораздо сложнее, чем просто играть или орать в микрофон. А поскольку я делаю и то, и другое одновременно, думаю, что могу утверждать это. В полный голос.

Самое интересное для меня заключалось в том, что я постоянно искал и добавлял в вокальную технику что-то свое. Мне также нравилось то, как мой голос привносил в наш стиль отчетливые элементы панк-рока. Я достаточно серьезно изучал и гитару, и теорию, и в плане техники знал многое из того, что было с этим связано. Но в плане вокала – нет. Именно в этом противоречии и крылось очарование.

С точки зрения композиции и звучания у меня с самого начала было определенное ви́дение: в группе обязательно должны быть два гитариста и двойная бас-бочка в ударной установке. Это ведь стандарт, что-то само собой разумеющееся. Кроме того, я хотел получить хардкорное звучание бас-гитары с дисторшном, что в те времена было довольно редким явлением. Отчасти это было связано с моей идеей, что басист в определенные моменты поддерживал бы гитаристов, играя квинтами. И в нашей музыке это просто не сработало бы с чистым звучанием баса.

Slayer, Megadeth и треш-метал в целом сначала оказывали на нас некоторое влияние, но на первый план практически сразу вышел дэт-метал. Альбом группы Sepultura Arise (1991) был для меня настоящим прорывом и по звучанию, и в отношении музыкального направления, потому что именно на нем я впервые услышал гроул. Это буквально выбило у меня весь воздух из легких. Как кто-то вообще смог создать такую жестокую и экстремальную музыку? Чуть позже я открыл для себя и первопроходцев этого направления из Флориды и Швеции.

* * *

Сестра к тому времени уже устала от этих жанров и стала слушать группы Ratt и Poison, а я впервые пришел к чему-то новому раньше нее. Это был андеграундный блэк-метал. Пламя Gehenna («Gehenna» – норвежская блэк-метал группа, – прим. пер.) для меня почти сразу же погасло. Нигилизм и мрачность быстро превратились в сплошную клоунаду. У каждого второго был какой-нибудь нелепый, якобы сатанинский «сценический псевдоним» или, по крайней мере, футболка с надписью Burzum. Моей большой ошибкой тогда стало то, что я со многих кассет стер хард-роковые вещи, а вместо них записал какой-то норвежский рев, который было просто невозможно слушать.

Следующий визит IneartheD в студию полностью перечеркнул старую панковскую мудрость, потому что наша вторая демозапись оказалась лучше первой. К тому времени Самули уже освободил место для Хенкки, но демо Ubiquitous Absence of Remission я записывал вдвоем с Яской. Для группы это был переломный момент. Одного участника мы уволили, другой сам ушел от нас, а новые силы еще не прибыли. Студия уже была забронирована, и мы должны были вложить в нее 600 марок, накопленных нашей группой с величайшим трудом, и отступать мы не хотели.

Яска еще с тех времен, когда жил в Лаппеэнранте, знал одного парня по имени Ансси Киппо, в студию которого мы и отправились однажды летним вечером 1995 года. За исключением одной единственной измены со шведской студией Abyss, мы не уходили от Ансси вплоть до альбома Hate Crew Deathroll, который был записан летом 2002 года.

Мы все еще были несовершеннолетними, поэтому водителем тогда был папа Яски, чей Saab-900 и прицеп были забиты нашими инструментами. Прибыв на место, мы переночевали у бабушки Яски, а через пару дней Юкка приехал на своем «Саабе», чтобы забрать нас после окончания студийной записи.

Киппо долгое время был человеком, которому мы могли всецело доверить как процесс записи, так и наши живые выступления. Действительно важная фигура в истории группы. Вдобавок ко всему, на первый взгляд он производил впечатление миролюбивого хиппи, но в его глазах крылось нечто большее. По-настоящему хардкорный чувак, который всё доводил до крайности. И в работе, и в развлечениях. Ну а поскольку мы с Яской были такими же маленькими перфекционистами, то Ансси идеально дополнял нас.

Цель у каждого в нашей компании состояла в том, чтобы хоть умереть, но сделать чертовски жесткую запись. У нашего коллектива с самого начала были охрененно хорошие отношения с Киппо, и позже мы записали с ним второе – для группы третье – еще более удачное демо. У него тогда уже была приличная студия на Коулукату (центр Лаппеэнранты, – прим. пер.). Во времена записи нашего дебютного демо его первая мастерская находилась в подвале церкви в Саммонлахти. Наша группа и студия Asti росли будто в едином темпе, и это казалось нам чем-то прекрасным и значимым.

Киппо стал нашим концертным звукорежиссером, когда группа изменила свое название. Первый концерт Children of Bodom состоялся в 1997 году в Леми, недалеко от Лаппеэнранты, где Антти Хююрюнен и ребята из группы Stam1na организовали отличную метал-вечеринку. У Яски были друзья на музыкальной сцене Лаппеэнранты, благодаря которым мы сразу получили возможность выступать в тех краях. Прямо «высший балл» тем ребятам, которые умудрялись организовывать эти андеграундные дэт-метал-фестивали, где могли сыграть бог знает сколько групп за один вечер.

Мы все еще назывались IneartheD, когда впервые выступили в Лаппеэнранте в 1995 году. Самым нашумевшим коллективом той вечеринки были Vomiturition из города Вааса – группа, в которой играли Кейо Ниинимаа, Кай Хахто и их товарищи; позднее они станут легендарным коллективом Rotten Sound. Мы тогда приехали на поезде и все инструменты – кроме барабанной установки – везли с собой до места назначения. Спустя несколько лет Children of Bodom уже приедут на концерт в Леми на Honda Civic – любимой машине моей мамы. Некоторые из нас к тому времени уже получили водительские права, но и те, у кого их не было, могут сейчас сознаться, что тоже провели часть пути за рулем.

* * *

Во второй половине 1990-х годов мир во многом был другим, более примитивным, но я не могу отрицать, что иногда скучаю по тем временам. Тогда я посетил несколько концертов, но только не за пределами Хельсинки. Анна ездила смотреть на выступления групп и в Стокгольм, и в Копенгаген, но меня с ней не отпускали. На всех масштабных концертах я тогда бывал в Ледовом Дворце в Хельсинки.

Например, выступление группы Pantera тогда было сногсшибательным, но ограничение по возрасту оказалось слишком серьезным. Из-за этого я также не смог посетить выступления Guns N’ Roses и Skid Row, и меня тогда это просто выбесило. А вообще много значимых концертов проходило в клубах Lepakko и Tavastia. Вот там на входе я пробовал прикидываться совершеннолетним, и пару-тройку раз это даже сработало. В Teatro я тоже посещал какие-то блэк-метал-концерты и, конечно, чуть позже сам там играл, но вообще мы не принадлежали к той сцене. Мы больше тусовались по углам в Lepakko.

Вскоре после записи второго демо IneartheD наконец-то нашли достойного ритм-гитариста. Яска был знаком с трубачом и валторнистом по имени Александр Куоппала, который к тому же играл на гитаре. Как и Хенкка, он присоединился к нашей группе в 1995 году.

Первой композицией, которую я отрепетировал и сыграл вместе с Але, была музыкальная тема из фильма «Рокки». Не „Eye of the Tiger“, а основная тема. Это было на каком-то школьном концерте, который организовал наш учитель музыки. Он пригласил меня и Яску выступить там, потому что у Куоппалы и пары его друзей в составе группы не было барабанщика и гитариста.

С первого же взгляда мы поняли, что Александр – металлист. И всё пошло как по маслу, хотя он был на пять лет старше всех нас. Тогда возраст имел поразительно большое значение, но Куоппала всё равно пришел, чтобы отыграть с нами один концерт. И каким-то образом он задержался в нашем коллективе, хотя дэт-метал был совсем не его темой. Вместо этого он, казалось, знал каждую хард-рок-группу, имевшую какое-то значение в 1980-х годах. Так в лице Александра мы обрели умелого ритм-гитариста, нового друга, а также в некотором роде старшего брата.

До Куоппалы с поста ритм-гитариста ушел один очень талантливый парень из Кауниайнена. С Яни Пирисмаа я впервые встретился в музыкальном лагере школы Огели, и в плане техники исполнения он на самом деле был лучше, чем Куоппала. Яни отыграл с нами пару ранних концертов в роли приглашенного гитариста, но в итоге принял решение уйти. Но мы с ним всё равно остались друзьями, а поскольку он в качестве хобби играл еще и на клавишных, то стал первым клавишником нашей группы.

И мы в нем определенно нуждались, потому что на нашем втором демо я и Яска уже исполняли некоторые клавишные партии. Так что к тому моменту это уже стало неотъемлемой частью звучания нашей группы, а клавишника при этом у нас в составе не было. На некоторых треках мы использовали технику игры «в четыре руки», чтобы сэкономить звуковые дорожки. А также добавили пару фрагментов с отсылкой к творчеству Саманты Фокс. В то время это было совершенно неслыханно для такого агрессивного жанра, как металл.

В плане звучания клавишных мы по большей части вдохновлялись музыкой 1980-х годов, но особенное и очень большое влияние со стороны металла на нас оказал альбом Tales from the Thousand Lakes (1994). Amorphis – это первая услышанная мною дэт-метал-группа, которая использовала клавишные в таком объеме и делала это с умом. Мне очень понравился их дебютный альбом, и в первый раз я увидел их на сцене в клубе Lepakko еще до того, как вышел Tales. В то время некоторые блэк-метал группы, конечно, использовали клавишные, и то же самое было в готик- и дум-жанрах, но в основном они делали это ради отдельных эффектов.

Так что Amorphis совершили прорыв, чтобы доказать мне и всем нам, что и в Финляндии создают дэт-метал действительно высокого уровня. Если не считать Hanoi Rocks, то рок-сцена у нас тогда была в основном в стиле Юйсе Лескинена. И совершенно нормально, если кому-то это нравилось. Но именно Amorphis, а чуть позже и Impaled Nazarene стали для нас действительно важным примером и ориентиром. До них рок и металл для меня были исключительно территорией британцев и янки. И лишь одна местная группа производила тогда достойное впечатление.

Конечно, я не шел в ногу с развитием творчества группы Stone, потому что мне было всего девять лет, когда у них вышел дебютный альбом. Но потом я послушал их диски, и у меня чуть задница не загорелась! Я сначала даже не мог поверить, что финская команда может звучать настолько жестко. Вполне на уровне Metallica. Stone легко бы обошли Testament и другие группы из программы Triple Trash Treat в шоу Headbangers Ball.

В 1996 году IneartheD вернулись в студию Astia. На этот раз нашим транспортным средством стала машина мамы Хенкки – универсал Volvo 740, – а водителем был Але. Наша третья демозапись получила название Shining, и на ней играли Яска, Хенкка, я, Але и Яни. С того момента и до сегодняшних дней все наши песни сочиняются лишь мною. Музыка тогда создавалась непрерывным потоком, и адовое множество риффов, а также результаты различных экспериментов зачастую отправлялись в мусорную корзину.

Самыми важными примерами для меня в то время были Amorphis и Sentenced, а также Cannibal Corpse и выходцы из Флориды Obituary. Из шведских команд – Entombed и Dark Tranquillity, а из норвежских – Emperor… И, конечно же, Darkthrone, особенно их первые два альбома: Soulside Journey (1991) и A Blaze in the Northern Sky (1992). Тайком, в стороне ото всех, я с удовольствием слушал музыку 1980-х и Стива Вая. И также не забывал лучшее из Dire Straits. Конечно же, вслух об этом нельзя было говорить.

Потому что даже Марк Нопфлер какое-то время в определенных кругах считался чуть ли не Антихристом из-за того, что в песне „Money for Nothing“ употребил слово «педик». Ох, скандал, конец света! Хотя группа была больше похожа на оркестр верующих и при этом играла зрелый рок на олимпийских стадионах. А потом кто-то выдумал, что Нопфлер, видимо, ненавидит геев. Настоящий, истинный гангста. Эй, успокойтесь!

На этом фундаменте мы продолжаем строительство до сих пор, но уже, конечно, со знаниями и навыками, которые пришли к нам благодаря накопленному – и продолжающему накапливаться всё больше и больше – опыту. Способность писать песни проявляется именно во время практики. Методом проб и ошибок. Как я уже говорил, многое с самого начала отправляется в мусорную корзину. Но, чем больше вы практикуетесь, тем лучше будет результат. Мне по-прежнему это нелегко дается. Я, конечно, могу на ходу сочинить какую-нибудь песню, но насколько хорошей она получится – это уже другой вопрос. Тем не менее в этом тоже есть смысл – нужно распознавать во время практики форму будущих композиций.

Именно в этом плане и происходили самые большие перемены у нас в группе. Потому что многим моим ранним композициям не хватало смысла. Я просто играл все риффы подряд. Без какой-либо структуры. В группе у всех был соревновательный менталитет. Мы могли услышать что-нибудь классное и тут же решали, что сочиним нечто похожее, но быстрее, тяжелее или еще экстремальнее. Что-то вроде: «Сделаем так же, только возведем всё в десятую степень». Если вспомнить нас в то время, ощущение такое, будто мы все находились под «спидами», хотя это был просто прилив юношеского адреналина.

Прозвучит, конечно, странно, но в конечном счете мне потребовалась храбрость для того, чтобы попытаться поставить припев сразу после куплета. Раньше между ними вечно были насильно втиснуты какие-то куски, будто взятые из прогрессив-рока. Пожалуй, песня „Hate Me“ – это лучший пример такого сознательного упрощения. Или на самом деле еще более ранний пример – песня „Deadnight Warrior“. Эти изменения – словно маленькие линии на водной глади. Ведь просто и скучно писать похожие друг на друга песни. На этот счет нет никаких научных фактов, но новые знания приобретаются лишь с практикой. Думаю, в наше время можно найти формулу на эту тему в Гугле!

Еще одна вещь, с которой всегда нужно быть очень осторожным, – это заимствования. И я сейчас не имею в виду риффы, потому что вы должны уметь отличать ваши собственные идеи от чужих. Я скорее говорю о стиле и атмосфере. Какие-то приемы или части песен могут настолько сильно напоминать, например, Slayer или ранних Sentenced, что нужно тут же отказываться от написанного.

Тем не менее уже много раз обсуждался тот факт, что зачастую люди совершенно глухи к собственному творчеству. В том числе и я, и вся моя группа. Мы можем обсуждать новую идею до тех пор, пока кто-то вдруг не сообразит, что это чуть ли не плагиат. Но случаются ситуации, когда никакого «источника» не найти или никто со стороны ничего не замечает. Кто тогда прав? Моцарт, Сальери или кто-то другой?

Глава четвертая

в которой жестокое преследование заставляет Алекси еще в несовершеннолетнем возрасте уйти из дома. Ночлег он находит то у сестры, то у друзей, то у одиноких женщин из района Каллио. Безопасным местом становится новая репетиционная точка в клубе Lepakko. Там же Алекси встречает Кимберли Госс.

Четвертым тузом в раскладе вокруг неустанно бьющегося сердца коллектива становится клавишник Янне Вирман. После выхода третьей демозаписи название группы стремительно меняется с IneartheD на Children of Bodom и Эво Похъёла из компании Spinefarm Records помогает появиться на свет дебютному альбому Something Wild.

Мне было семнадцать лет, когда я ушел из дома. Чаще всего я оставался у сестры, но иногда ночевал на репетиционной точке или у друзей на диване. Это был запоминающийся этап моей жизни. Характер не позволил мне тогда поджать хвост и вернуться обратно домой. Глупая бравада и жесткие принципы. Я, конечно, поддерживал связь с родителями и даже иногда заходил навестить их. Разумеется, они знали, почему я уехал из Эспоо. А я, со своей стороны, знал, что мама и папа беспокоятся обо мне. И не без причины.

В середине 1990-х неподалеку от моего дома я попал в лапы к сумасшедшим наркоманам. Я знал, что двое из этой банды однажды уже замочили кого-то, и я своими глазами видел то, что они сотворили с одним парнем. Они били его по голове ногами в ботинках с металлическими носами, хотя их жертва уже лежала на земле.

* * *

Отчасти самым безумным было то, что эти типы казались очень похожими на меня и в плане внешности, и по поведению. Длинные волосы и куртки-бомберы. В то время в Манккаа это был стандартный комплект одежды: куртка-пилот, камуфляжные или спортивные штаны. Часто эта «униформа» включала в себя также свитер финской сборной с изображением льва – я сейчас имею в виду хоккейную сборную. Ну или это могло быть что-нибудь другое с символикой Финляндии.

Гопники тогда обитали в районе Олари, а скинхеды в основном находились там, где продавали спиды, то есть в Кивенлахти или в Соукка. А эти психопаты приезжали из Вантаа, и казалось, будто они из моей компании. Они тогда часто бродили по Манккаа и в основном терроризировали меня.

И это все происходило на фоне совершенно безумной, выдуманной истории про ревность к одной моей подружке. Просто плод их воображения. Однажды они напали на меня на парковке на окраине Эспоо и приставили нож к горлу. Вот ублюдки! Эти типы, которые были меня всего на пару-тройку лет старше, серьезно угрожали, что убьют меня.

Так что это была достаточно веская причина, чтобы покинуть Эспоо, а Хельсинки как раз был достаточно далеко. Я знал, что эти психи не тусуются в Хельсинки, поэтому обосновался там. Я хотел убраться максимально далеко от своих родных мест. И даже спать где-нибудь в канализационном тоннеле Каллио мне казалось лучшим вариантом, чем находиться в «безопасном пригороде» Манккаа.

Для меня как для музыканта гнев всегда был важнейшим источником творческой энергии, а из-за всех этих событий я тогда чертовски обозлился. И на многое в своей жизни я стал смотреть иначе, хотя на тот момент еще даже не был совершеннолетним. Конечно, у меня случались подростковые разборки и драки, но в целом отношение к миру у меня было достаточно наивное. Или, по крайней мере, доверчивое.

Уже позднее от знакомых я узнал о том, что некоторые из этих типов уже померли. Почти все из них побывали в тюрьме. А некоторые до сих пор сидят. Но тогда у нас вся жизнь была впереди. Так я мгновенно получил четкое представление о том, каким дерьмовым и жутким может быть этот мир в худшем его проявлении. Это был хардкорный опыт, который навсегда изменил меня как личность. Иногда я думаю: отчасти даже хорошо, что подобное произошло со мной еще в юности. Но, с другой стороны, я бы не возражал получить этот жизненный урок в более старшем возрасте или даже еще позднее.

Из-за этих разборок я очень сильно ожесточился. Товарищи по группе были моими лучшими друзьями, и они знали об этой ситуации. Я также рассказал о происходящем нескольким своим подружкам. Но в основном я говорил об этом со своей сестрой, потому что она хорошо знала тех типов.

Ситуация очень быстро накалялась, и скоро всё это дерьмо привлекло внимание моих родителей. А поскольку психопаты знали мой адрес, мне пришлось быстро сваливать. Я официально переехал жить к Анне, но мне было стыдно так паразитировать. Однако родителям я сообщил, что нахожусь у сестры.

Иногда я ночевал у Яни – бывшего гитариста, а временами по совместительству и клавишника нашей группы. Его интерес к совместной работе в коллективе тогда уже угас, и для остальных участников его навыков теперь было недостаточно, но ему по-прежнему нравилась наша группа, и, возможно, поэтому он иногда мог приютить меня. Необычная ситуация, но и Яни – необычный парень. Конечно же, время от времени я отдавал ему небольшую арендную плату.

Хороший трюк, позволявший получить место для ночлега, а также парочку бесплатных кружек пива, заключался в том, чтобы составить компанию какой-нибудь женщине. Каллио в то время был еще не хипстерским, а скорее довольно мрачным районом. Там тогда не было модных кафе с круассанами и латте, лишь паршивые кебаб-ларьки, куда люди скорее ходили за дешевым пивом средней крепости, а не за чем-то, лишь отдаленно похожим на еду. В этих заведениях посреди дня всегда сидели пьяные и выглядящие немного одинокими женщины среднего возраста, к которым легко можно было подсесть. И даже не нужно было ничего говорить.

Я совсем не горжусь этим, но в возрасте 17–18 лет наступил период, когда я был этаким парнем-проституткой. Нужно было что-то придумывать, потому что я просто не мог позволить себе подойти к стойке в социальной службе и начать попрошайничать. Мой отец ни за что бы мне этого не простил.

Когда, вспоминая, рассказываешь об этом эпизоде, всё происходящее кажется ужасным, но в тех обстоятельствах это было хорошим способом выживания. И никаких травм у меня не осталось. И у тех женщин, думаю, тоже. Я тогда даже пробовал работать в телемаркетинге, так как идеи у меня уже заканчивались. Несколько раз мне приходилось таскаться в район Камппи, чтобы продавать по телефону какую-то серию справочников по Хельсинки для старшеклассников, но это ни к чему не привело. Абсолютно тупиковая ситуация.

Из этой задницы в Каллио меня спас барабанщик Томми Ниссинен, с которым несколько лет мы были очень близки. Я с ним познакомился, когда он временно играл в группе под названием Perfidious Ethnicus. Руководил ею финский швед, знакомый ещё по андеграундной сцене Эспоо, которого прозвали Стариком. Томми устроил меня на работу в фирму, которая устанавливала защитные тенты на стройплощадках или где-нибудь еще. Там я зарабатывал деньги тяжелым трудом и, по крайней мере, хоть немного встал на ноги. На эти средства я купил свою первую машину.

* * *

Опьяненный комплексом Наполеона, я постоянно громко кричал о том, что ничего, черт возьми, не боюсь, но в 1996–1997 годах, в период между третьей демозаписью и дебютным альбомом нашей группы, я начал тонуть в очень глубоких и страшных водах. Ощущения у меня были совершенно параноидальные в худшем смысле этого слова, потому что я все еще продолжал получать послания от вышеупомянутых ублюдков. Например, меня могли предупредить, чтобы я не появлялся в определенных местах, потому что там уже поджидают эти сволочи. К тому моменту я уже много раз получал по морде, так что этого я не боялся. Но несколько парней, которые крупнее тебя, находятся под действием амфетаминов и вооружены ножами, – это сочетание, от которого нужно было держаться подальше, и даже я это понимал.

Хуже всего мне было от осознания собственной уязвимости и от того, что меня преследовали. Как-то раз в одной очень мутной ситуации мне помог близкий родственник, который пришел встречать меня, вооружившись пистолетом. Это оружие было старым, и разрешение на его ношение тоже было в наличии, но использовать его, конечно, никто не планировал. Это была просто мера предосторожности. Возможно, не стоило сейчас так открыто рассказывать данную историю, но это дает неплохое представление о том, насколько серьезными были те передряги.

Конечно, я обратился в полицию и рассказал о преследованиях, но там мне ответили, что они абсолютно бессильны, потому что у них нет доказательств. И смысл, похоже, был в том, что расследование они начали бы только тогда, когда я бы уже умер от рук этих ублюдков. Их главный нападавший совершал тяжелые преступления, будучи еще несовершеннолетним и даже на протяжении нескольких лет в более старшем возрасте, – так что бог его знает, как долго будет длиться его судимость.

Я даже думать не могу о том, насколько адовой может быть жизнь современной молодежи, если – при самом плохом раскладе – кроме физических угроз на них наваливается еще и кибертравля, возникшая из-за появления смартфонов. Установить чье-то местонахождение сейчас ничего не стоит, поскольку люди постоянно делятся своими фотографиями на различных сайтах. И, когда тебя поглощает этот водоворот, стрельба в школе внезапно может показаться единственным выходом и лучшим решением.

Но да. События, своими масштабами напоминающие движения тектонических плит, случаются в очень короткий промежуток времени, и довольно большие перемены происходят в период с 17 лет до совершеннолетия. А у меня тогда, естественно, не было никаких ресурсов, чтобы справиться со всеми этими ситуациями и с чувствами, которые они вызывали. В моем характере никогда не было таких черт, как жалость к себе или склонность к нытью. Все негативные эмоции я вкладывал в музыку. Вы либо учитесь работать с подобными вещами – либо нет. Я справлялся когда с помощью пива, а когда – и водки. А если кто-нибудь из знакомых парней отправлялся на пароме до Швеции, то потом удавалось выпить с ними виски. И это был настоящий праздник.

Некоторые из ребят время от времени принимали спиды, но это была не моя история. Я только пару раз пробовал нюхать метамфетамин, но лишь из-за желания поэкспериментировать. Стимуляторы всё равно на меня никогда не действовали, а сплю я по природе своей плохо.

В любом случае это истории из разряда «Дедушка Лайхо вспоминает события двадцатилетней давности». Не современную реальность, это уж точно. Как бы то ни было, моим ядом всегда был алкоголь. И это тоже не очень-то здорово, потому что спиртное уже давно считается одним из самых «нездоровых» наркотиков. Но так уж сложилась моя жизнь. Бесполезно сейчас ныть об этом и размышлять «а вот если бы…».

В молодости я увлекся курением травки, но должен сказать, что в ближайшем окружении ничего подобного не было ровно до появления в моей жизни группы T.O.L.K. и школы Огели. Видимо, неслучайно травку называют джазовым табаком, хе-хе. Несколько раз я из-за нее погружался в достаточно странное состояние, и эта психоделия казалась мне чем-то крутым, но эффект отнюдь не длился вечно. На самом деле жаль, потому что в какие-то моменты было бы разумнее покурить травку, чем употреблять алкоголь.

Большим подспорьем для нашей группы стало то, что чуть позже мы нашли репетиционную точку в подвале клуба Lepakko. Расположение было удачным, и еще я мог временно жить там. Всё это организовал Але. Он знал парня, группа которого, съезжая, искала других плательщиков аренды. И это стало первым местом, где у нас появилась возможность играть почти сутки напролет, семь дней в неделю. И на этой точке мы провели больше времени, чем на любой другой до этого.

Клуб Lepakko во многом был для меня убежищем, и именно поэтому решение о его сносе, принятое несколько лет спустя, стало для меня сильнейшим ударом. С ним было связано много действительно эмоциональных воспоминаний. Как о группе, так и о личной жизни.

Было в этом ощущение какого-то фатализма. Когда я услышал о том, что в «Пещере Летучих Мышей» (Lepakko – с фин. летучая мышь, – прим. пер.) раньше обитали бездомные, то, находясь там, я время от времени чувствовал себя чертовски несчастным. Я потом смеялся вместе с Куоппалой над тем, что в этом все-таки что-то было. Неужели меня, когда мне еще даже не исполнилось 18 лет, действительно оставили гнить в этом пристанище для бродяг, которое скоро сравняют с землей?

Но в жизни были не только страдания. Я приходил в Lepakko на чертовски хорошие концерты, например, на Amorphis, Kingston Wall и на Waltari.

1997 год принес нашей группе очередную серьезную перемену в составе. Яни вышел из игры, но, к счастью, в гимназии Тапиола к Хенкке в класс попал Янне Вирман. Он тогда появился в самый идеальный момент. Помимо длительного обучения игре на фортепиано, Янне уже обладал крепкой джазовой и теоретической базой. У него тогда были слишком короткие волосы, но, к счастью, сообща мы это преодолели.

Янне раньше слышал что-то из хард-рока 1980-х, но, в принципе, он пришел другой дорогой, нежели все мы. Ему нравился Чик Кориа и подобный ему более современный математический джаз.

В любом случае IneartheD уже твердо решили записать свой первый альбом, и хороший человек нам бы в этом пригодился. Поскольку мы с Янне тогда еще почти не знали друг друга, то сначала обозначили его как сессионного музыканта. Вскоре выяснилась интересная деталь: я с Янне учился в Огели в одно и то же время. Но мы там ни разу не встречались.

Именно тогда произошел необычный поворот в истории нашей группы – мне пришлось записывать ноты к песням. Янне хотел, чтобы это помогло ему учить материал, и я «снял» ноты с песен первого альбома. Сначала он учил партии один, дома, и только потом пришел репетировать вместе с нами. Это было просто круто.

Позже у меня с Янне было много хороших моментов в духе занятий в Огели и работы с теорией. Мы с ним крутили какие-нибудь сочиненные мною фрагменты с помощью транспонирования аккордов до тех пор, пока всё не вставало на свои места. И, конечно, в конце концов нам это удавалось. Истинное удовлетворение ощущаешь, когда от смены тональности основная мелодия получается точно такой, как нужно.

С тех пор мне несколько раз удавалось сэкономить время для всех, записывая некоторые идеи с помощью нот или изображая на бумаге пять линий и кружочки на них. Это удобно, потому что у меня есть привычка повторять в песне одни и те же фрагменты, иногда с небольшими вариациями. Когда ребята в группе умеют читать ноты, то не нужно показывать им все на гитарном грифе, медленно, звук за звуком.

* * *

Мы старательно посылали все наши демо во всевозможные звукозаписывающие компании, а ответы нам приходили в духе того времени – бумажными письмами по почте. К сожалению, в сообщениях от лейблов всегда было только одно: «Спасибо, но не нужно». И так было до тех пор, пока к нам не проявила интерес бельгийская фирма Shiver Records, которая сейчас, скорее всего, уже не существует. Мы тут же загорелись этим и после непродолжительных переговоров получили конверт с контрактом. В итоге нам не пришлось самостоятельно издавать наш дебютный альбом!

Мы забронировали у Киппо неделю студийного времени, которое оплатили из своих собственных сбережений. Нам пришлось репетировать в достаточно плотном графике, чтобы запись прошла быстро. Возможно, Ансси в нерабочее время внес какие-то дополнительные корректировки на этапе микширования, но счет он нам выставил лишь за семь дней записи и один день сведения. Ни о каком мастеринге мы тогда еще не знали, но студия Spinefarm позаботилась об этом. А бельгийскую фирму мы сбросили со счетов.

Александр тогда работал в Эспоо в фирме Inex, как и Сами Тенетз, который знал команду лейбла Spinefarm благодаря своей группе Thy Serpent. Когда Але поведал Сами о записи альбома и о наших планах на будущее, в ответ он услышал несколько довольно странных фактов о той бельгийской фирме. Одно повлекло за собой другое, и наши новые записи оказались прямо в Spinefarm Records, в их офисе в Хельсинки, и ими довольно серьезно заинтересовался Эво Похъёла (настоящая фамилия – Рютконен). Было здорово, что мы столкнулись с ним, потому что на тот момент более подходящей фирмы мы и представить себе не могли.

Но на нашем пути оставалось одно препятствие, и довольно серьезное: контракт, заключенный с Shiver Records. Сначала нам посоветовали соблюсти условия договора и записать дебютный альбом у бельгийцев. А Spinefarm смогут вступить в игру уже потом, на втором альбоме. Мне эта идея не понравилась, и я спросил, какие варианты еще есть. Я был готов практически к чему угодно.

Мы договорились с Эво о новой встрече, на которой он сначала взял тот наш контракт, покрутил его в руках –  я в тот момент чертовски сильно нервничал. А потом он произнес: «Мое предложение может показаться вам немного сомнительным, но оно, по крайней мере, не бесчестно, как этот договор». Это был абсолютно рабский контракт, типичный для мелких фирм, который вынуждал группу брать на себя совершенно неприемлемые обязательства по принципу «артист платит» на протяжении выпуска нескольких альбомов.

Когда Эво озвучил нам свою идею, я сразу же за нее ухватился: мы сообщим бельгийцам, что группа IneartheD вдруг внезапно распалась, и поэтому никакого альбома не будет. Этот план сработал, и вскоре наш коллектив сменил свое название. Отчасти это было вынужденной мерой. IneartheD были похоронены, и из той же могилы мгновенно поднялись Children of Bodom. Мы отправились со взрывным концертом в Леми и уже заряжали пушку нашим дебютным альбомом Something Wild.

Над новым названием коллектива мы работали в офисе Spinefarm. Кроме группы там также присутствовал Эво. Как только мы решили, что слово «Bodom» прекрасно подходит для начала наших раздумий, Эво положил на стол несколько альбомных листов и попросил нас набросать свои идеи и записать все пришедшие в голову предложения. И вскоре уже все листы были заполнены самыми разными вариантами.

Родители Яски были далеко от дома, так что следующим делом мы отправились к нему, чтобы выпить домашнего вина и подумать над решением. Нам показалось, что слово «дети» каким-то образом сочетается со словом Бодом. Я думаю, что по-крайней мере у меня возникла подсознательная ассоциация с фильмом ужасов Children of the Corn («Дети кукурузы», 1984). К тому же это сочетание хорошо звучало, а если его написать, то и смотрелось классно.

Проект развивался в хорошем темпе. После микширования прошло всего несколько месяцев, а диск уже был выпущен в Финляндии в ноябре 1997 года. Изображение для обложки мы нашли в каком-то магазине плакатов или в художественной галерее, которых в то время в центре Хельсинки было достаточно много. Мы все вместе отправились на поиски картинки и в результате нашли классное изображение Жнеца, а уже персонал Spinefarm выкупил у художника право на использование этого рисунка. А сами мы с этим парнем никогда не общались.

В итоге Жнец поджидал группу за каждым углом и присутствовал на обложках всех альбомах COB в том или ином образе. В Европе Nuclear Blast запланировали выпуск нашего первого диска на март.

Первый серьезный концерт на родине прошел у нас в клубе Lepakko на вечеринке в честь Хеллоуина в 1997 году. Тем вечером Ансси Киппо уже во второй раз был нашим концертным звукорежиссером. Мы тогда играли на разогреве у норвежцев Dimmu Borgir, о музыке которых я до этого не имел четкого представления. Я слышал только первый их альбом, но он открывал совершенно иные виды на творчество коллектива, чем их третья пластинка Enthrone Darkness Triumphant (1997). Я знал про эту группу лишь то, что эта она чертовски популярна. Также я понимал, насколько важным это событие станет для нас. Все билеты были распроданы заранее, и на этот концерт должна была прибыть практически вся финская метал-сцена.

Этот вечер был особенным еще и потому, что на первом концерте я побывал именно в Lepakko, когда мне было 13 или 14 лет. На сцену тогда вышли Kyyria и Amorphis, у которых в то время только вышел первый альбом (The Karelian Isthmus, 1992).

Творчеством группы Dimmu Borgir я действительно серьезно увлекся только после этого Хэллоуина и люблю эту банду до сих пор. И именно на этом концерте я, так сказать, встретил свою будущую жену. Кимберли Госс тогда играла на клавишных в Dimmu Borgir, и в тот вечер мы с ней нашли друг друга. А поженились только четыре года спустя. И в основном мы это сделали из-за того, что ей требовался вид на жительство в Финляндии. А не наоборот, как иногда думают. Это не было каким-то хитрым маневром, который совершают парни вроде меня, чтобы получить грин-карту.

Все эти визы, разрешения на работу и прочее всегда казались мне каким-то странным и хлопотным делом. Я довольно долго мотался в США с отдельными годовыми разрешениями на работу и до сих пор не пытался получить грин-карту или что-то более постоянное.

С выпуском альбома Something Wild связано очень приятное воспоминание. Мы втроем: я, Яска и Але часто ездили вместе на Honda Civic – машине моей мамы, –  когда по радио транслировали программу Metalliliitto. В этом было что-то волшебное: поездка вместе с лучшими друзьями и хорошая новая музыка в эфире. Однажды вечером мы решили поехать на берег озера Бодом, так как узнали, что Клаус Флэминг впервые поставит нашу музыку в своей программе. Незабываемый момент, положивший начало традиции каждую неделю ездить в одно и то же место, чтобы послушать эту передачу.

По крайней мере, именно так я хочу об этом помнить. Возможно, что всё это происходило и раньше, но сейчас я просто вытащил из кармана карточку с легендой. Это очень хорошее воспоминание. А сейчас новые дороги проложили таким образом, что на машине туда уже никак не добраться. Отчасти, конечно, жаль, но в то же время это действительно круто. Будто озеро помещено в капсулу времени.

У Spinefarm тогда уже было хорошее лицензионное соглашение с немецким лейблом Nuclear Blast, и благодаря этому Эво смог распространить альбом в континентальной Европе. Обложка и звук были немного скорректированы, но Киппо было приятно, что дело его рук, в принципе, осталось нетронутым. На издании Nuclear Blast был другой логотип нашей группы, и из всех возможных людей в этом мире его нарисовал именно Янне Сова – вокалист группы Barathrum. В наши дни эта версия альбома – настоящая редкость.

Как раз в то время я дал свои первые телефонные интервью журналистам из Европы, и поначалу это казалось мне странным занятием. Я тогда ходил в офис Spinefarm и оттуда общался с репортерами. Вся эта обстановка была непривычной, потому что раньше я никому не давал интервью даже в Финляндии.

Кроме того, звонки по стационарному телефону в то время чертовски дорого стоили, что еще больше накаляло ситуацию. Я думаю, что Metal Hammer был первым из «нефинских» журналов, где появилась статья о Children of Bodom. Во время туров, естественно, с нами проводилось еще больше интервью, а когда вышел второй альбом, то количество запросов на них возросло вдвое, а то и втрое.

Особенно хорошо мне запомнилась оценка от финского музыкального журнала Soundi. Мы получили четыре звезды, и горели они для нас действительно ярко. Было очень приятно, когда критик похвалил нас за то, что мы делаем что-то по-настоящему новое. Но я эти статьи нигде не храню. У мамы есть довольно большой архив газетных и журнальных вырезок, и, насколько я понимаю, у мамы Яски тоже. Помню, что таблоиды и подобные им издания очень долго нас игнорировали. В том же году свои дебютные альбомы выпустили HIM и Nightwish, и их имидж и музыкальный стиль, думаю, лучше вписывались в мейнстрим.

Я думаю, что на публике к похвалам и наградам нужно относиться спокойно, но для меня не проблема признать то, что я горжусь каждой из них. Да, у меня дома на стенах висят золотые диски, а на полках – различные награды и плакаты. С другой стороны, я очень хорошо понимаю и тех, у кого другая точка зрения. Все трофеи одного из участников нашей группы пылятся в картонных коробках на репетиционной точке. У каждого свой подход, и это нормально.

Насколько я помню, впервые на церемонию Emma Gaala нас пригласили уже с альбомом Something Wild, но рассказывать об этом особо нечего. Сначала мы расположились в Lepakko, а затем направились в Vanha, чтобы круто провести время и развлечься. В то время еще можно было курить где угодно, так что мы, напившись и заскучав, устроили спичечный турнир. Чья-то салфетка загорелась настолько эффектно, что пришлось окунуть ее в бокал красного вина Вилле Пусы (известный финский поп / рок музыкант, – прим. пер.), который сидел с нами за одним столом. К счастью, он воспринял это с юмором.

Уже за полночь мы оказались на еще более крупной вечеринке, где Куоппала затеял драку с какими-то чуваками. Кажется, на самом деле это были его друзья, точно уже не помню. И я, конечно же, тоже полез в этот замес, из принципа «защищай своего друга всегда и до самого конца». Але той ночью по какой-то причине напился до безумия и был абсолютно не в себе. Мы дрались там до тех пор, пока кто-то не вызвал полицию, и нас с Але отвезли в полицейский участок, чтобы установить причину этой разборки.

Глава пятая

в которой Children of Bodom впервые приезжают в Европу. Всей группой, а особенно ее лидером, изучаются правила этикета, принятые в туре. Также коллектив знакомится с очень важным для них человеком – шведом Петером Тэгтгреном.

Алекси рассказывает о вытатуированном у него на руке льве с финского герба, а вместе с тем представляет и другие образы, увековеченные на его теле. Также у Алекси появляются симптомы, вызванные драматическими событиями, описанными в предыдущей главе. Получение водительских прав приводит героя к внутреннему конфликту. Несмотря на то что свобода передвижения важна для Алекси, она также дает ему возможность совершать поступки, продиктованные суицидальными и тревожными мыслями.

После выхода альбома Something Wild события на концертном фронте начали разворачиваться совсем в ином темпе. Мы провели два тура по Европе, а летом отыграли на достаточно большом количестве фестивалей. На наши первые гастроли мы отправились в марте 1998 года вместе с такими группами, как Hypocrisy, Kovenant и Benediction.

Янне не мог поехать с нами из-за каких-то дел по учебе или по работе, так что нам пришлось быстро искать ему замену. Один из моих друзей рассказал нам о татуированной девушке из группы Lordi, которая, по слухам, справлялась с исполнением любых, даже самых тяжелых партий.

Мы связались с Эрной Сиикавирта, провели с ней несколько репетиций и остались очень довольны. Она оказалась действительно опытной клавишницей и особенно искусно играла на фортепиано. Пол не имел для нас никакого значения, потому что всё решало мастерство. И после пары концертов в Финляндии мы с ней отправились в турне. По словам Эрны, она никогда раньше не пила ни капли алкоголя, но достаточно скоро ситуация изменилась.

Три группы разогрева находились в одном автобусе и каждый вечер закатывали беспощадные вечеринки. Нас достаточно сильно удивлял тот факт, что после концертов за кулисами всегда было безграничное количество еды и выпивки.

И, конечно, мы тогда даже понятия не имели о правилах и этикете, существующих в туровом мире. Из-за этого случались разные инциденты. В первую же ночь в автобусе мы подумали, что можно лечь спать на любые приглянувшиеся койки, и заняли спальные места ребят из Hypocrisy. Нам повезло, что они просто посмеялись над этим и рассказали нам о некоторых основных правилах поведения в туре. Однако звукоинженер группы упрямо решил проявить свой гнев, поэтому я демонстративно улегся спать на пол.

Участница одной из групп тогда решила выручить меня и пустила переночевать к себе на полку. Так определенно было лучше, хотя на родине я привык спать на полу, так что такой вариант мне бы тоже подошел. И этой девушкой была не Эрна, о чем, безусловно, корректно упомянуть отдельно.

У нас не было тур-менеджера, который мог бы позаботиться обо всем, и даже усилители мы тогда не взяли. Только гитары. И, конечно, вскоре выяснилось, что всю концертную аппаратуру нужно было везти с собой.

К счастью, мы были одной из основных групп в туре, и у нас четверых на разогреве выступало несколько рандомных, менее известных коллективов. Так что мы поговорили с немецкой группой Disbelief, которая открывала первый концерт этого тура, и они позволили нам использовать их оборудование.

Замес на концерте в Эспоо быстро стал достоянием общественности, и в выпуске немецкого издания Rock Hard тут же написали о нас статью. Подобно ему, журнал Terrorizer послал своего репортера из Англии, чтобы он проследил за всем, происходящим в туре, и особенно за нами. Все это привело к тому, что в Великобритании появилась первая статья о нашей группе.

Думаю, команда лейбла Nuclear Blast знала, как правильно продвигать группу с самого начала ее карьеры, именно поэтому у журналистов не было абсурдных и ложных представлений о нас или о нашей музыке. Конечно, самым утомительным было каждый раз заново рассказывать про убийство на озере Бодом. И о Финляндии в целом. Многие европейцы, похоже, считали, что мы родом с Северного Полюса и живем среди белых медведей.

* * *

Пожалуй, больше всего меня удивляло то, что нас чертовски сильно хвалили за наше музыкальное мастерство. Это было здорово, но я всё равно удивлялся, потому что определенный уровень техники исполнения всегда казался мне чем-то само собой разумеющимся. Много внимания репортеры уделяли проявлению ярости в нашем творчестве. И еще тому, что мы создали новый музыкальный стиль. Первое казалось нам естественным, но о втором мы не имели ни малейшего понятия.

Hypocrisy были из Швеции, Kovenant – из Норвегии, а Benediction – из Британии, так что общим языком для нас стал английский. Я понимаю шведский, Хенкка и Янне тоже хорошо на нем говорят, но лучше всего, конечно, общаться на языке, который понятен каждому участнику беседы.

Все группы в этом туре принадлежали к Nuclear Blast, и Benediction якобы являлись хедлайнерами, хотя, по сути, самыми известными были Hypocrisy. Я так хорошо поладил с их лидером Петером Тэгтгреном, что через некоторое время он в качестве продюсера уже работал над записью нашего третьего альбома.

Только закончились наши первые гастроли по Европе, а впереди уже ждал следующий похожий тур. Хедлайнером тогда стали шведы Dismember, а нас повысили до звания второй выступающей группы. Также в 1998 году мы впервые вышли на сцену фестиваля Wacken Open Air и отыграли еще на нескольких немецких и финских фестивалях.

Кстати, первые татуировки появились у меня в том же году. В Эстонии мы с Кимберли сделали одинаковые тату с нашими инициалами, а еще я набил себе змейку на пальце. Она символизировала собой обручальное кольцо. Позднее я размышлял о том, что мне, вероятно, следовало бы перекрыть те инициалы, но это казалось мне чем-то неправильным. Татуировки – это часть меня и моей жизни. Затем на правой руке я набил тату с фрагментом обложки альбома Something Wild. Над ней в Лаппеэнранте поработал Яри Синкконен – барабанщик группы Kotiteollisuus, который к тому же является опытным тату-мастером. Мне нравится его стиль, он такой панковский! По сути, Яри «сделал» мне всю правую руку. В этих татуировках есть что-то от стиля Ханса Рудольфа Гигера и не только. Разумеется, эти тату набивались не за один раз, а на отдельных друг от друга сеансах. На пальцах вытатуировано COBHC и HATE.

Лев с финского герба на моей руке – это способ почтить память моих бабушек и дедушек, а также силу их поколения. В наше время эту тату легко можно истолковать как нечто расистское, ну и похер. Суть не в этом. Я набил ее однажды в Лос-Анджелесе, когда местный мастер пожелал сделать мне татуировку на халяву. Я тогда задумался на мгновение, потом достал из кармана паспорт и сказал, что набивать будем с него. И эта татуировка действительно чертовски крута. Многие иностранцы, которые смотрели на нее именно как на рисунок – то есть ничего не зная ни про какой герб, – хвалили ее и проявляли искреннее любопытство.

Надпись «End of fuckin’ story» тоже была сделана в Лос-Анджелесе. Однажды я со стаканом коктейля в руке прямо посреди дня валялся на диване перед телевизором вместе со своим другом Аланом Стиллгрейвом, и именно тогда он сказал, что мне следует сделать татуировку с этой фразой, потому что я постоянно ее повторяю. Я ответил, что не имею ничего против, но лишь при условии, что и он сделает то же самое. Какое-то время мы подначивали друг друга, и ситуация быстро накалилась. Через пару часов этот слоган был вытатуирован на коже у обоих. Мне было все равно, но так как Алан занимался обслуживанием клиентов в ESP Guitars, то он получил на работе несколько комментариев относительно этой выходки.

Аббревиатура «E.V.V.K.», которую никому в Финляндии не нужно объяснять (Ei voisi vähempää kiinnostaa – «Мне абсолютно наплевать», – прим. пер.), – это результат одного из выходных дней в уже более позднем туре по Южной Америке. Когда мы были в Бразилии, нам сообщили, что парень, который, между прочим, делал тату Даффу из Guns N’ Roses, – большой фанат COB. И поэтому он предложил всем нам набить бесплатные татуировки.

Участники группы не горели желанием выстраиваться в очередь, но я подумал, что E.V.V.K. настолько идеально соответствует нынешнему этапу моей жизни, что сейчас я набью хотя бы это. Я решил, что и для публики это станет чем-то новеньким, раз уж ничего другого у меня для них пока нет. По всему миру люди высказывали свои догадки по поводу этого сочетания букв, и, естественно, всегда смеялись, когда узнавали их истинное значение.

Звезды хаоса относятся к колдовским историям, которые я изучал во время создания альбома I Worship Chaos, в 2015 году, и для меня эти татуировки имеют особое значение. Однажды в какой-то статье я наткнулся на термин «arms of chaos» и начал смеяться от мысли, что мои руки, или «arms», – это настоящее оружие хаоса. (В английском языке слово «arms» переводится не только как «руки», но еще и как «оружие», – прим. пер.) Естественно, эту шутку нужно было довести до конца и позаботиться о том, чтобы набить на своих руках звезды хаоса.

Изображение Кали, богини смерти в индуизме, которую я считаю свои личным ангелом-хранителем, находится рядом со звездой хаоса. Эти татуировки мне набил Танели Ярва из группы Sentenced, еще один финский музыкант, у которого чертовски хороший стиль тату-работ. Помимо этого на моей руке есть надпись, которая имеет для меня особое значение, – она набита в память о моем дорогом друге Тонми Лиллмане: «TL Rest In Peace».

Фраза «Trashed, Lost & Strungout», конечно же, связана с нашим одноименным EP-альбомом 2004 года. Это тоже дело рук Яри Синкконена, как и изображение чувака, выглядывающего из-за стены. Под одеждой у меня татуировки не спрятаны, они есть только в моей душе и на руках. Одна из них у меня покрыта так называемым рукавом, а на другой находятся тату, выполненные в духе воспоминаний моряков о долгих путешествиях. Я отношусь к татуировкам совершенно иначе, чем к созданию музыки, то есть они не должны быть идеальными или продуманными до мелочей. Они – мой сайд-проект в стиле фри-джаз!

* * *

Шрамы от порезов, конечно, тоже служат воспоминаниями о моем жизненном путешествии. Когда смотришь на них, многое оживает в памяти. Я начал резать себя, как только уехал из Эспоо, – это был крайне хреновый период моей жизни. Когда мне исполнилось 18 лет, я получил водительские права, что, конечно, было чертовски здорово. Это означало, что я мог хоть как-то передвигаться по окрестностям, оставаясь при этом в безопасности. Ведь если я ходил пешком, то постоянно нервничал из-за мысли о том, что на меня могут напасть те наркоманы.

Моя подружка в то время жила в Матинкюля, и когда однажды я ехал к ней из Манккаа, то обнаружил хорошую уединенную гравийную дорогу, проходившую вблизи Кокинкюлянтие.

Это и стало местом, где я останавливался и резал себя. Кто-то делает перерыв в пути, чтобы перекурить, а у меня было немного по-другому. На какое-то время это стало для меня успокаивающей привычкой, но, к счастью, я смог остановиться до того, как произошло что-то действительно серьезное. Суть заключается в том, что если бы я задел сухожилие, то все закончилось бы крайне плохо, и я бы уже не смог играть. А попадание лезвием по вене положило бы конец и всему остальному…

Глава шестая

в которой Алекси рассказывает об улучшении звучания группы и о появлении у него первого профессионального инструмента – гитары марки Jackson, ранее принадлежавшей Йири Ялканену. Знакомство с влиятельной фигурой в сфере музыкального импорта по имени Кай Саарикко предвещает группе светлое будущее.

Встречи с музыкантами групп Sentenced, Amorphis и Stratovarius выступают в роли неких обрядов посвящения и заставляют Алекси поверить в то, что он на верном пути. И как раз в то время ему удается поиграть в составе группы Impaled Nazarene. Также мы узнаем о том, как Алекси, на тот момент еще не достигший двадцатилетия, впервые посещает Россию и Мексику.

Когда я начал работать над альбомом Something Wild, звучание моей гитары всё еще было довольно расщепленным. На дебютной записи и последующих концертах я использовал другую мою гитару, Ibanez RG550. Я продал Tokai, подаренный моим отцом, накопил недостающую сумму и купил Ibanez. Не высший класс, конечно, но, по крайней мере, у этой гитары был 24-ладовый гриф и рычаг тремоло.

Она стоила 3000 марок, потому что была подержанной. На самом деле это невообразимо большая сумма для гитары такого уровня. А усилитель у меня был, одним словом, отстойный – всё тот же 50-ваттный Marshall.

К счастью, у Киппо в студии находилась современная и многофункциональная «голова» Peavey 5150, через которую я записал все гитарные партии для нашего альбома.

Сначала я планировал как можно скорее обновить свой усилитель перед записью второго диска, но потом в магазине Downtown Guitars я наткнулся на бывшую гитару Йири Ялканена, гитариста группы Stone.

Модель от Jackson Custom Shop была инструментом высочайшего уровня и стоила очень дорого – 9000 марок, но я знал, что ее быстро продадут, поэтому мне пришлось действовать сразу. Я на время оставил идею с покупкой усилителя, занял примерно половину нужной суммы и купил гитару всей моей жизни.

Еще большую значимость всему происходящему придавал тот забавный факт, что Ялканены, то есть семья Кари Тапио, жили на той же самой улице, что и моя семья, когда я был маленьким. Поскольку Йири был почти на десять лет старше меня, я так и не смог узнать его получше. Зато с его младшим братом Йоона мы были друзьями. Мы вместе катались на скейтбордах и всё такое.

В какой-то момент я сказал Йири, что его инструмент попал в мои руки. Думаю, это произошло как раз в то время, когда мы перенесли репетиционную точку из Lepakko в Nosturi. Тогда Йири можно было найти в закоулках неподалеку от тех мест – в очень странное время, иной раз даже посреди дня, и при том совершенно пьяного. Насколько я помню, он сказал, что это просто здорово, что инструмент теперь находится у меня.

Во время покупки гитары Jackson я познакомился с Кайтсу Саарикко, который позже стал для нас важным деловым партнером благодаря фирме Musamaailma. Уже позже, когда была окончена работа над нашим вторым альбомом, мы пришли к нему, чтобы представиться и узнать о спонсорских сделках.

Совет на эту тему нам дал гитарист группы Amorphis –  Эса Холопайнен, который в то время работал в Spinefarm. Он сказал нам взять все газетные вырезки с упоминанием нашей группы, какие мы только сможем найти, и смело отправляться на переговоры с Кайтсу. И, конечно же, Musamaailma начали вкладываться в нас. Естественно, бесплатно они нам ничего не отдавали, но мы получали струны и многое другое с хорошей скидкой. Это было чертовски серьезной помощью с их стороны, и Саарикко, кстати, впоследствии достиг значительных успехов в поддержке начинающих групп.

Вместе с подсказкой Эсы мы в самом начале нашего творческого пути получили хорошие советы от обоих Тимо из группы Stratovarius. И Толкки, и Котипелто очень помогали нам и отвечали на все наши глупые вопросы. Это было действительно очень круто, потому что Amorphis и Stratovarius были группами, на которые мы смотрели с почтением и восхищением. Я и сам до сих пор стараюсь помогать всем, кто приходит ко мне за советом.

А еще после выхода альбома Something Wild я впервые встретился с парнями из группы Sentenced, которых очень ценю. Они только что выпустили альбом Down (1996), успех был колоссальным, и билеты на их концерты повсюду раскупались в один миг. Мы получили возможность разогреть публику перед их концертом в клубе Tavastia, что, конечно, было чертовски круто. Но при этом мы так сильно нервничали, что после нашего собственного саундчека взяли и тайком свалили оттуда. Я знал, что Sentenced – очень известная группа, и мне было неловко назойливо оставаться там ради того, чтобы потусоваться с ними.

Я с самого начала придерживался позиции, что если выступаешь на разогреве, то хедлайнеров нужно оставлять в покое. Это правило для нас приравнивается к закону. Некоторым людям такой подход может показаться грубым, особенно за границей, но работа есть работа. Никому на рабочем месте не нужны юниоры, которые будут задавать вопросы, суетиться и выражать свой восторг.

Наше непринужденное общение с Sentenced началось с сигарет. Гитарист Сами Лопакка был заядлым курильщиком и он, по крайней мере, казался более общительным, чем другие участники его группы. Я тоже курил сигареты одну за другой, так что и первый разговор у нас завязался во время перекура.

И примерно в то же время Вилле Лайхиала за кулисами обратил внимание на мою «стрелу» и спросил, не гитара ли это Роопе Латвалы? Он, конечно же, откуда-то знал парней из группы Stone. Я ответил, что это не совсем она, но к истине он близок, потому что это бывшая гитара Йири.

Когда он попросил у меня разрешения поиграть на ней, я с некоторой неохотой протянул ему инструмент. Лайхиала был вокалистом группы, и я не знал, что он так хорошо умеет играть на гитаре. Я был просто ошеломлен, когда он начал выдавать свипы и тэппинги. Он со знанием дела смотрел на гриф и на какое-то время будто бы стал совсем другим человеком. Правда, лишь до тех пор, пока он снова не начал наигрывать что-то обычное и элементарное. Это был прекрасный момент, потому что между нами установилась связь и мне удалось чуть лучше узнать, что за люди эти парни из Sentenced.

* * *

В течение нескольких следующих лет мы с ними часто играли на одних и тех же фестивалях в Европе и еще лучше узнали друг друга. Финны собирались вместе, напивались, смеялись над шведами, ну и так далее. Стандартный набор. Было на самом деле приятно находиться в компании, где тебя не напрягают болтовней. Мы просто могли сидеть все вместе в абсолютной тишине. Это, черт возьми, очень финская тема, которая устраивает всех наших людей.

Также Sentenced косвенным образом связаны с классическим рок-н-ролльным моментом моей жизни: с погромом, устроенном в гостиничном номере. Однажды у нас был недельный тур по фестивалям в Южной Европе. И, кроме этого, COB должны были отыграть несколько концертов в Средиземноморских странах совместно с Sentenced и Dimmu Borgir. В Греции у нас был запланирован двухдневный перерыв. И тут внезапно приходит сообщение о том, что Dimmu Borgir вообще не смогут приехать, а Sentenced ввязались в какие-то неприятности. Или все было наоборот… В любом случае новость об отмене выступлений мы получили за день до старта этого мини-тура.

Мы мгновенно поняли, что начался гребаный ад, не иначе. Так что нам уже ничего не оставалось, кроме как пойти в супермаркет на углу, погрузить в тележку гору бутылок виски Jameson и водки, а также приобрести всем нам ружья для пейнтбола и как следует затариться патронами.

Когда мы вернулись в отель, мы, естественно, сразу же протестировали наше оружие, и оно оказалось чертовски классным. Всевозможные стаканы, а также кое-какие бутылки мы разнесли в хлам прямо по ходу дела. А потом мы устроили невообразимое тотальное разрушение, спровоцированное алкоголем и разочарованием. Я и несколько парней из нашей дорожной команды разгромили весь наш этаж, в то время как Янне и его собственная банда вели безжалостную партизанскую войну в саду у бассейна отеля.

Утром наш тур-менеджер пришел будить меня и сказал, чтобы я быстро бросал свои вещи в сумку и бежал отсюда нахрен. Полицейские уже караулили нас в холле, в то время как мы проскользнули через черный ход в переулок, прямо к дверям поджидающей нас машины, и тут же погнали в аэропорт на скорости сто километров в час. Нам удалось сбежать, но чуть позже нам пришел счет… Каждый должен был отдать около трех тысяч евро.

По крайней мере, я тогда узнал, что любое место можно разгромить в хлам и сбежать, но это только сначала. Я думаю, это одна из тех вещей, которые нужно испытать на собственном опыте, но на самом деле, это совершенно бестолковая тема, потому что в итоге вам придется самим платить за каждую разбитую лампу. Если вы не хотите тратить доходы от концертов на оплату гостиничных счетов, то я не советую вам так делать.

* * *

Со своих же гонораров я наконец-то купил свой первый достойный комбоусилитель, а точнее гитарный стек с преампом Lee Jackson GP 1000, и еще педали и процессор эффектов от Rocktron. В студии я постоянно «пытал» Ансси разговорами по поводу гитарного звучания и узнал, что ребята из Stone использовали похожее оборудование. А они, в свою очередь, явно переняли это у Megadeth. Из-за названия я поначалу думал, что этот производитель как-то связан с Jackson Guitars, но это было не так.

Lee Jackson долгое время олицетворял собой мой идеал тона, и с этим комплектом я записал все наши альбомы, вышедшие до Relentless Reckless Forever, то есть до лета 2010 года. Плюс всё остальное оборудование, которое обычно используется в процессе. Характерной чертой этого устройства было то, что эквалайзер не имел ни верхнего, ни нижнего предела – честно говоря, я не понимаю, что творилось в голове у проектировщика. Но именно эта особенность и помогла вывести на первый план сильное, насыщенное звучание. Как на записи, так и вживую.

Тыловые микрофоны, резкие средние частоты и активное использование гейн-буста – такова была рабочая комбинация. Уникальное потрескивание в звучании Lee Jackson в конечном счете стало настолько важным элементом нашего стиля, что я с разных концов света заказал себе еще несколько таких в довольно хорошем состоянии. Как говорится, на всякий случай, потому что с конца 1990-х годов эта аппаратура не выпускалась уже много лет.

* * *

Позже я узнал, что гитарное звучание одного из моих великих кумиров – Слэша имело то же происхождение. Несмотря на то что стиль Guns N’ Roses формировался в иной среде, чем у Stone, у нас или Megadeth. Поди разберись.

Иногда я замечаю, что до сих пор ищу похожее звучание. Даже несмотря на то, что усилители Marshall, которые я сейчас использую и рекламирую, предоставляют мне множество различных опций. Они лучше с точки зрения вариативности звучания и по своим возможностям уж точно находятся в особой лиге.

Я начал использовать усилители Marshall для работы в студии только с 2012 года, с записи альбома Halo of Blood. Конечно, продукция этой фирмы была нам уже знакома. Где-то с 2004 года у нас в райдере появился пункт, который обязывает организаторов выступлений предоставлять нам несколько запасных усилителей Marshall JCM 900. Они до сих пор являются основой стилистики тяжелого рока и своего рода стандартом, а также выдают действительно хорошее звучание даже с обычной педалью дисторшн.

* * *

В начале нашего творческого пути мы работали в очень жестком темпе. Мне было 19 лет, когда мы впервые приехали в Россию. Мы с группой примчались на поезде, чтобы выступить в Санкт-Петербурге, черт возьми. Это был настоящий панк! Прямо во время саундчека фанаты ко всем чертям выбили входную дверь и ворвались в зал. Наверное, думали, что концерт уже начался. Это было осенью 1998 года, и в то время в Россию приезжало так мало западных групп, что прием был хорошим как со стороны публики, так и со стороны промоутеров.

У нас там, конечно, была охрана. Вылитые мафиози – прямо клише, вырванные из фильмов. Оружие в кобурах, пустой взгляд и никакого знания языков. И я имею в виду не только английский. Я вообще не слышал, чтобы эти гориллы хоть с кем-то разговаривали. А по углам тогда тусовались не менее стереотипные «золотые цепи» и «спортивные костюмы». Они курили какую-то махорку и трепались между собой по-русски. Дилеры и мошенники, как мне тогда показалось.

Знатный опыт мы тогда получили. Эта страна для меня до сих пор остается одним из тех мест, куда я вряд ли поеду не по работе. Потому что, по крайней мере, в таких делах там обо всем предусмотрительно заботится какой-нибудь местный гангстер. С другой стороны, я не представляю себе, как бы я справлялся, будучи туристом. Например, мотивация местных ремонтников на обслуживание оборудования группы зависит только от того, насколько хороший «кусок» им удастся заполучить с этой сделки.

Мы поехали в Санкт-Петербург еще раз в том же 1998 году, когда у нас был небольшой совместный тур с Impaled Nazarene. Вот тогда-то, после концерта и пьянки, я и присоединился к Impaled. Фронтмену группы из Оулу – Мике Луттинену – нужен был глоток свежего воздуха для коллектива, и он тогда уже присматривался к одному гитаристу. Но выбрал меня. Мы знали друг друга, меня воспринимали как истинного блэк-металлиста, и вся группа знала, что я их фанат. И до сих пор остаюсь им. В том возрасте было действительно здорово присоединиться к их коллективу!

В начале 1999 года вместе с Impaled я впервые в своей жизни отправился в Мексику. Нам предложили поехать в трехнедельный сет, и я быстро принял решение. «Стрелу» в руки, все вещи в рюкзак, и вперед. Думаю, мне тогда еще двадцати лет не исполнилось, а в то время для меня и море было по колено. Хотя, оглядываясь в прошлое, могу сказать, что поездка тогда выдалась суровой. Мы обосновались в столице, где, конечно же, было полно разных причудливых мест. Оттуда мы на несколько дней выезжали в разные уголки страны с концертами.

Каждое утро в Мехико-Сити начиналось с того, что между восемью и девятью часами Луттинен начинал стучать мне в дверь и орать: «Молодежь, подъем!» Я до сих пор не понимаю, откуда этот парень черпал энергию, но утром он уже стоял у меня на пороге с открытой бутылкой текилы в руке. Так начинался день. Ярно Анттила и Рейма Келлокоски, дольше меня игравшие в этой группе, естественно, уже уяснили, когда от Луттинена нужно прятаться, но я ничего не знал об этом, и мое утро начиналось с того, что мне приходилось пить с ним.

Мы слонялись по городу туда-сюда, и Луттинен, казалось, всегда знал, где располагаются все эти рынки и магазины, в которых можно было купить ножи-бабочки, ножи Рэмбо и прочее крутое холодное оружие. И еще он каждый раз находил там продавцов, торгующих нацистскими памятными вещами, которые он коллекционировал.

То же самое происходило пару лет спустя в Греции, весной 2000 года, где я выполнял двойную работу, потому что у COB и у Impaled было несколько совместных концертов. Луттинену всегда как-то удавалось находить эти гребаные магазинчики со свастикой. И я уверен, что Мика все еще с легкостью это проделывает, потому что он, скорее всего, и сейчас коллекционирует эти вещицы.

Худшим местом в том нашем путешествии стал штат Оахака, самый бедный уголок Мексики. Когда мы отправились туда, промоутер предупредил, что сейчас условия могут стать для нас по-настоящему суровыми. Я подумал: что бы это могло значить по мексиканским меркам, потому что вся поездка и так была не из легких. И когда промоутер по имени Карлос… уже не помню его фамилию – нанял нам телохранителя, я начал что-то подозревать. И был прав: получилось так, что в Оахаке меня и Рейму пытались ограбить. Прямо гребаный рай для карманников. Без этой гориллы это всё могло реально плохо закончиться.

Место проведения концерта находилось в каком-то песчаном карьере. Там нас ждала сцена, построенная из грузовых поддонов, 40-ваттный усилитель Marshall и барабанный сет, больше напоминающий детскую ударную установку. Бас-гитара была подключена к той же линии портативной акустической системы, что и вокал. Черт-те что.

На концерт пришло много народу, и в толпе даже можно было увидеть футболки с принтом нашей группы. Но само выступление было очень странным, потому что толпа больше фанатела не от нашей группы, а от того, что было на нас надето. Чужие кроссовки и новые джинсы казались этим людям невероятно классными, как и украшения, кстати. Эти ребята очень старательно их у нас клянчили.

В целом, я могу вытерпеть многие выходки поклонников, но вот тут нервы у меня сдали. Один парень разговаривал со мной, пока его друг пытался открепить мою цепочку для ключей, чтобы украсть с нее пропуск за кулисы. Завязалась небольшая потасовка, которая быстро закончилась, когда вмешался тот телохранитель. Он явно наговорил им чего-то достаточно жестокого, потому что эти пацаны мгновенно и без единого звука сбежали тогда ко всем чертям.

В наши дни поездки в Мексику – это уже совсем другое дело, но в то время я не испытывал ничего более странного. Путешествие закончилось тем, что Яска, Хенкка, Але и Янне быстро, как ужаленные, вылетели в Мехико-Сити, потому что концерт Children of Bodom прошел там с аншлагом. И в тот раз уже Вирман и Куоппала попали в беду после того, как решили бросить вызов судьбе. В то время мы часто ходили по запущенным закоулкам и подворотням, чтобы посмотреть, что там происходит.

Вот тогда-то к ребятам и подошли «побеседовать» чуть более суровые местные мужики. К счастью, ситуация быстро наладилась, и всё закончилось тем, что они вместе пили пиво в каком-то гараже. Любой другой обычный парень получил бы по морде и лишился бы бумажника, но финские металлисты, согласно местной идеологии, всегда были для них классными ребятами.

Я до сих пор очень горжусь тем, что играл на одном из альбомов Impaled Nazarene, и могу привести множество примеров их влияния на песни, которые я сочинил для Bodom. Nihil был записан у Киппо осенью 1999 года и выпущен следующей весной. Было безумно круто, что в итоге на этот диск попали две моих песни. И невероятно здорово, что „Cogito Ergo Sum“ и „Zero Tolerance“ до сих пор часто появляются у Impaled в их концертных сет-листах.

Глава седьмая

в которой повествуется о том, как Children of Bodom записывают свой второй альбом Hatebreeder и впервые посещают Японию и США. Стиль COB теперь щедро приправлен тремя жанрами: треш-, дэт- и блэк-металом, хотя деловые партнеры из Европы хотят сделать акцент на пауэр-метале.

Также в этой главе рассказывается о том, как Алекси приходит в состав группы Sinergy и записывает с ними три альбома. Вместе с тем он знакомится с Тонми Лиллманом, который станет для него близким другом. Также мы узнаем о попытке самоубийства Алекси, произошедшей в Гётеборге, и о проблемах с психическим здоровьем, с которыми он сталкивался до и после этого случая.

Помимо Impaled Nazarene за мое время также боролись Sinergy, но практически всё мое внимание тогда было сосредоточено на Bodom. Мы действительно репетировали каждый день. И поскольку в то время сон был для меня еще менее важен, чем сейчас, то по ночам я сочинял песни.

Мы записали первый диск в 1997 году, и прошло не так уж много месяцев после нашего хэллоуинского концерта в Lepakko, а уже началась студийная суета с нашим вторым альбомом. Hatebreeder сразу занял отличные позиции, потому что сингл „Downfall“ оказался на первых местах в чартах и получил золотой статус. В качестве бонусного трека, или так называемого би-сайда, мы записали кавер на песню группы Stone „No Commands“, который был очень хорошо принят поклонниками.

В начале 1998 года в дичайший мороз мы сняли наш первый клип на песню „Deadnight Warrior“. Мне он до сих пор нравится – он такой атмосферный. Над видео работали Мика Линдберг и Юка Ярвинен, которые и сейчас вместе крутятся вокруг своих камер.

Кстати, клип снимали на кладбище Хиетаниеми, куда можно было заехать на машине, если дождаться, когда часы пробьют полночь. Всё прошло хорошо, мы ничего там не сломали и после съемок просто должны были уехать оттуда. Я чуть быстрее, чем было нужно, сдавал назад на маминой «Хонде», как вдруг услышал, что Линдберг, Але и Юка хором кричат: «Аллу, черт возьми, осторожно! Труп!» Я и не знал, что там, оказывается, были горизонтальные надгробия. Так что, хоть и с опозданием, но я приношу вам свои извинения, мертвецы кладбища Хиетаниеми. Я не хотел вас обидеть.

Я думаю, что если мое тело, когда придет время, повезут на любой другой тачке кроме «Кадиллака», то я обещаю, что буду являться всем вам, неотступно преследовать и жаловаться на это! «Кэдди» был прекрасным служебным автомобилем для Кекконена и нескольких следующих президентов. И также все помнят Рему, Hurriganes и «Кадиллак»… (Речь идет о группе Hurriganes, их вокалисте Рему Аалтонене и их песне „Cadillac“, – прим. пер.)

На самом деле на роль катафалка мне бы вполне подошел и Chevrolet Caprice Classic или что-то похожее. Но существует ли вообще такой эффектный похоронный транспорт? Не знаю. Ну, надеюсь, что меня не запихнут в какую-нибудь жалкую «Шкоду».

Во время записи нашего второго альбома я поставил перед собой личную цель. Hatebreeder должен был всех уложить на лопатки, и я думаю, что мы с этим справились. Музыкальные способности каждого участника COB росли прямо на глазах, и мы уже чувствовали вкус крови. Мы хотели показать всему миру, на что мы способны, – именно поэтому Hatebreeder в итоге можно сравнить с мощнейшим ударом.

На Something Wild мы еще не использовали метроном, но ко второму альбому все придерживались того мнения, что, раз уж великие музыканты записывают свои треки под метр и звучат точно и слаженно, то COB должны делать точно так же. В то время это было неким стандартом в звукозаписывающем бизнесе. Думаю, что изначально именно Киппо нам это и предложил.

Я довольно быстро привык к звону ковбелла в наушниках, хотя поначалу ощущение было, конечно, немного странное. Но когда ты молод, то всё усваиваешь быстрее и легко учишься новому. Кроме того, упражнения под метроном были мне знакомы благодаря годам, проведенным в Огели. Hatebreeder был записан с помощью рекордера ADAT, а также студия Astia в то время уже использовала одну из компьютерных программ для аудиоредактирования, предшествующую Pro Tools.

* * *

Мы знали, на что мы способны и что наше звучание совершенно уникально. В то время дэт-метал больше чем когда-либо нуждался в развитии техники и мелодичности. В общем, наша миссия заключалась в том, чтобы сделать наше творчество намного более экстремальным, чем у всех остальных. В этом составе мы с самого начала придерживались мнения, что хотим стать самыми крутыми. И если мы сталкивались с какой-нибудь группой, которая казалась угрозой на нашем пути, то начинали репетировать с еще большим упорством, чем прежде. Мы решили, что отчасти пойдем на разъеб ради того, чтобы играть чуть быстрее, тяжелее и жестче других.

Пауэр-метал тогда был на подъеме, и нас тоже усердно пытались загнать в эти рамки. Я всегда был против навешивания ярлыков. Хотя этот стиль хорош тем, что в нем скрывается несколько действительно виртуозных музыкантов.

И, конечно же, решающим фактором, который подтолкнул меня к стилю Ингви Мальмстина или группы Stratovarius, стали занятия классической музыкой и игра на скрипке в подростковом возрасте, а также их совместное влияние. Но всё же… у нас в звучании был Моцарт, уравновешенный бласт-битами, что было совсем нетипично для неоклассического хеви.

Кроме того, на нас с самого начала сильно повлиял панк-рок, а для пауэр-металлистов это была болезненная тема. Если бы я в тех кругах начал нахваливать Sex Pistols, то очень быстро остался бы в одиночестве.

Nuclear Blast, как я уже потом узнал, очень надеялись на то, что мы более энергично двинемся в направлении пауэр-метала. Они в то время всерьез размышляли о том, как бы здорово, черт возьми, поднялись продажи группы, будь в ней нормальный вокалист. К счастью для всех сторон, я тогда этих высказываний не слышал. Каждый из нас теперь может поразмышлять о том, каким идиотским было бы то решение. Мы на это, конечно же, не согласились. Данное предложение могло привести к серьезному расколу и плохим последствиям для будущего нашего коллектива.

В конце 1990-х годов мы, несомненно, были единственной в мире группой, которая в основном работала в жанрах экстремального металла, то есть дэта, блэка и треша, но еще добавляла в свои песни гитарные риффы в стиле Джейка И. Ли или мелодии и припевы в духе Mötley Crüe и W.A.S.P. Поистине специфическое смешение.

Нужно снять шляпу перед ребятами из Spinefarm за то, что они поддерживали нас в процессе работы над всеми этими безумными вещами. Правда, альбом Hatebreeder они предложили назвать именем другой песни, но мы ясно дали понять, что не согласны с этим. А Nuclear Blast хотели, чтобы на обложке альбома находилось что-то вроде изображения волчьей головы, молнии или какое-нибудь другое пауэр-металическое клише. Но, конечно же, на ней оказался жнец из Финляндии, а не какой-то гребаный воин в медвежьей шкуре и с мечом!

Я отчасти понимал, по какой именно причине у Spinefarm был интерес к подобным вещам. В то время у них записывалась группа с севера, участников которой, видимо, приходилось специально предупреждать, что на следующую промосъемку не стоит приходить в спортивных штанах и с поясной сумкой, купленной где-то в Ситимаркете. А мы и так выглядели как рок-группа, и нас избавили от подобных указаний.

Что касается контракта, то, насколько я понимаю, с нами с самого начала обращались честно. Договор со Spinefarm был довольно типичный, и в документах он шел под названием «один плюс два» (контракт на один альбом с возможным продлением на запись еще двух дисков, – прим. пер.). То есть, хорошие условия по сравнению, скажем, с тем, что Sentenced подписали с Century Media рабский договор с фиксированной процентной ставкой на запись пяти альбомов. Не говоря уже про печально известную сделку Amorphis с компанией Relapse. Также у нас сразу был прописан пункт о том, что, едва продажи превысят определенную отметку, наше роялти тоже повысится. Это была честная игра, потому что сами бы мы не додумались, что можем претендовать на эти дивиденды. А поскольку официального менеджера у нас не было, Эво давал нам советы и помогал в переговорах с Nuclear Blast.

Рику Пяяккёнен тоже участвовал в этом, но чаще всего о наших делах заботился Эво. Их действия всегда казались простыми и уверенными. Они разглядели в нас что-то, чему были готовы помочь в развитии.

Nightwish пошли тем же самым путем. Не каждый музыкальный коллектив мог совершить прорыв сразу, но каждый имел право на то, чтобы продолжать бороться. В наши дни в звукозаписывающем бизнесе работает следующая система: если заключается контракт с лейблом, то группа сразу же должна начать приносить чертову прибыль. А иначе уволят.

Когда мы работали над первыми двумя дисками, кроме меня на встречах со звукозаписывающей фирмой иногда присутствовал Яска, а чуть позже и Куоппала. Поскольку Але был немного старше, он знал, как притормозить в нужных местах. Иначе мы бы непрестанно бились головой об стену. Личный менеджер, немец Геральд Уилкс, появился у нас только после четвертого альбома.

Hatebreeder вышел весной 1999 года и сразу попал на пятое место в чартах. По сравнению с откликом на альбом Something Wild это был довольно большой рывок вперед. Диск был выпущен в то время года, когда начинался сезон концертов под открытым небом: финские фестивали и вдобавок к ним большое количество мероприятий в Германии, Бельгии, Голландии и тому подобное. А затем мы впервые отправились в Японию.

У Spinefarm был заключен неплохой лицензионный контракт с японским лейблом Toy’s Factory, и, как только продажи нашего альбома преодолели отметку в 10 000 экземпляров, нас пригласили в Японию с выступлениями. Тур состоял из нескольких концертов, на которых вместе с нами выступали In Flames и Sinergy. Так что я тогда выполнял двойную работу. Первыми играли Sinergy, затем Bodom, а хедлайнерами, конечно же, стали In Flames. Это был тот самый шанс, которого мы так долго ждали, и результат превзошел все наши ожидания. Предупреждения об истеричных фанатах и о том, что у нас будет настоящий культурный шок, оказались абсолютной правдой. Хоть нам и рассказали об этом заранее, некоторые японские обычаи показались нам достаточно странными.

Я испытал одно из самых необычных ощущений в своей жизни, когда мы за кулисами ждали начала нашего первого концерта в Японии. Там все очень сдержанны и не терпят никаких беспорядков, но нам всё равно казалось очень странным то, что в зале тогда царила абсолютная тишина. Со стороны публики не доносилось ни звука. Черт возьми, как же нам было не по себе от той атмосферы. В Европе в преддверии концерта публика буйствует, орет, дерется или кто-то блюет, а из колонок в это время звучит какой-нибудь рок-альбом. К этому мы уже привыкли.

А в Осаке не было слышно даже шепота. Помню, Янне или кто-то другой, нервничая, выглянул в зал через щелочку в занавесе. Я тогда уже начал сомневаться, что хоть кто-то из зрителей удосужился прийти. Но, когда мы вышли на сцену и зажегся свет, в зале разразился настоящий ад. Больше всего из толпы выделялись бизнесмены, забросившие галстуки на плечо, – пройдешь мимо них на улице и ни за что не догадаешься, что они фанаты металла. А то, как они кричали, казалось нам каким-то безумием.

Мы играли там летом, а альбом Tokyo Warhearts, записанный на двух выступлениях в Club Citta, вышел в октябре того же года. На первом концертном альбоме мы, кроме наших собственных песен, также исполнили кусочек темы из сериала «Полиция Майами: Отдел нравов» и фрагмент классической песни группы Loudness „Crazy Nights“, и это всё происходило в Японии.

Мы никогда раньше не останавливались в таких шикарных отелях, а обслуживание тогда было на самом высоком уровне. Промоутер каждый вечер отвозил нас на ужин в какой-нибудь ресторан высшего класса, а путешествия между городами мы совершали на японских поездах-пулях. Визит в Японию на тот момент был одним из самых ярких событий в нашей карьере.

В то же время появился и Тимо Исоахо, который тогда только начинал свою карьеру и написал о нас прекрасную статью под названием «Бодом покоряют Японию» для журнала Soundi. IC (прозвище Тимо Исоахо, которым подписано большинство его репортажей и фоторабот, – прим. пер.) – это немного необычный персонаж, который постоянно возникал будто бы из ниоткуда. Сейчас я уже ничуть не удивлюсь, даже если он выскочит со своей камерой из кустов где-нибудь в Казахстане.

Сразу после выступлений в Японии в начале осени у нас начались гастроли по Европе вместе с In Flames, Dark Tranquillity и Arch Enemy. Так что мы отправились в путь в очень хорошей компании. Тот тур организовали Nuclear Blast, и в нем нас ждали более крупные площадки и атмосфера стала получше. In Flames снова были хедлайнерами, а остальные просто меняли очередность выступлений по ходу тура. Кстати, а не тогда ли мы дали свои первые концерты в Британии?

Мы также собирались поехать в Америку, но Nuclear Blast неожиданно закрыли свой филиал в США. И наш долгожданный первый тур по Северной Америке сорвался. В любом случае, несколько концертов мы все-таки отыграли.

В Монреале была очень хорошая атмосфера, а на фестивале Milwaukee Metalfest и на паре родственных ему мероприятий – нет. Затем у нас был еще один тур по Европе и множество концертов в Финляндии.

Объем рекламной работы стал для нас абсолютной неожиданностью еще во время выхода дебютного альбома, но это было ничто по сравнению с суматохой вокруг Hatebreeder. Мы много дней подряд давали интервью в офисе Nuclear Blast и побывали на нескольких фотосессиях.

И об этом, конечно, не следует говорить вслух, но 25 звонков от журналистов подряд – это слишком большая доза. Потому что все они в основном повторяли одни и те же чертовы вопросы. И от этого никуда не деться, ведь кто-то же должен общаться с изданиями. А если при этом тебе не дают сделать нормальный перерыв, то сначала ты устаешь от собственного голоса, затем – от своих мыслей и, наконец, – от жизни.

К счастью, есть журналисты, сведущие в музыкальной индустрии, знакомые с творчеством группы, и именно они, как правило, высказывают в своих работах интересные наблюдения. Мне сразу на ум приходит Карл Бегай, который писал для сайта канадского журнала Bravewords и которому я в итоге дал множество интервью. В то время в Канаде наши диски были доступны только благодаря импорту, но мы нравились Карлу, и он всегда очень старательно готовился к общению с нами. Он и Марк Громен, который тоже писал для Bravewords, чертовски нам помогли.

Самое интересное, что в работе японских СМИ первостепенно важно, чтобы на интервью помимо журналиста всегда присутствовал переводчик. У нас там почти с самого начала была одна и та же женщина-переводчица. Журналисты немного говорят по-английски и в основном всё понимают, но, вероятно, наличие переводчика при общении с иностранцами – это часть их культуры.

* * *

Благодаря группе Sinergy я познакомился не только с гитаристом In Flames Еспером Стрёмбладом, но еще и с басистом коллективов Arch Enemy и Mercyful Fate Шарли Д’Анджело. Изначально группа Sinergy была совместным проектом Кимберли и Еспера. Что касается меня, то все началось будто бы немного исподтишка. Едва я вернулся домой из тура, где Bodom после выпуска дебютного альбома играли на разогреве у Dismember, как я уже полетел на репетиции Sinergy в Гётеборг и поселился там с Кимберли.

Мы сразу начали работать в довольно быстром темпе, и уже через десять дней у нас была целая куча песен для будущего альбома. Beware the Heavens, вышедший в 1999 году, был записан осенью предыдущего года в Гётеборге, в легендарной студии Studio Fredman, которая по масштабу оказалась несколько иного калибра, чем все другие студии звукозаписи, которые я когда-либо видел. Это был настоящий студийный комплекс со множеством комнат и коридоров тут и там.

Было приятно находиться вдали от Хельсинки, потому что в моей памяти все еще были свежи эпизоды с постоянными преследованиями. Мне было девятнадцать лет, моя собственная группа развивалась в прекрасном темпе, и к тому же теперь я оказался частью такого превосходного коллектива. Но эта радость, конечно, длилась недолго. Я изо всех сил старался избежать срыва, пока меня не сломила кое-какая мелочь. В тот момент я и так был на грани, поэтому никакой сверхъестественной причины не потребовалось.

Однажды вечером мы тусовались на улице с местной группой Whore, и Ким ушла домой раньше меня, а я продолжил гулять по городу с ребятами. Как раз тогда и случилось нечто такое, из-за чего я бросился домой вслед за Ким, заперся в ванной и засыпал в рот все таблетки, которые смог найти в аптечке. Мне хотелось со всем покончить, так что после я запил всё это виски. Я чувствовал, что больше просто не выдержу.

Я пришел в себя в квартире Еспера, когда кто-то спросил, в порядке ли я? Это была его подружка, которая, к счастью, работала медсестрой. Она знала, как правильно поступать в таких случаях, и следила за тем, чтобы я не переставал дышать. В ту ночь она спасла мне жизнь. Так мне сказали. Им тогда пришлось еще и выломать дверь в ванную, потому что я запер ее изнутри.

Я понятия не имел о том, как я попал от Ким к Есперу. Возможно, Ким позвонила ему, потому что не знала ни слова по-шведски. Да и в такой панике она, скорее всего, не смогла бы вызвать скорую. В любом случае Ким была там, когда я очнулся, но она практически сразу же ушла и была очень зла на меня. Мы не разговаривали примерно три дня, и это превратило запись альбома в настоящее испытание.

Следующий день в студии прошел для меня не очень бурно. Шарли во время перекура заметил, что не все сейчас находятся в хорошем состоянии. И, когда он спросил, я поведал ему всю цепочку событий. Сначала он долго молчал, но потом сказал, что никогда не слышал, чтобы хоть один гитарист в 19 лет играл так здорово, как я сегодня.

Вспоминая это, я могу сказать, что он тогда чертовски хорошо разрулил ситуацию, аккуратно и мудро. По возвращении в Финляндию я отправился «отдохнуть» в больницу Йорви и спустя долгое время снова начал посещать психиатра. Я уже заходил к ним раньше, чтобы поговорить о своих проблемах, но с предыдущего раза прошло достаточно много времени. С первыми психиатрами я тогда вообще не поладил и просто посылал их куда подальше. Я по-прежнему считаю, что они тоже были неправы, потому что мой случай тогда был очень сложным – я пребывал в крайне подавленном состоянии. Меня ничего не интересовало, от всего было тошно. И именно из-за этого в Гётеборге все окончательно полетело под откос.

Какое-то время я находился в открытом отделении психиатрической больницы. Но когда я оттуда вышел, то впал в еще более депрессивное состояние, чем до этого: я напился и, потеряв контроль, начал полосовать себя всевозможными ножами, включая финский нож пуукко. Мне тогда безумно повезло, потому что внезапно рядом оказался Куоппала. Он решил зайти и посмотреть, как у меня дела. И ему открылось не самое приятное зрелище.

Але сразу же отвез меня в больницу и заставил пообещать, что я обращусь к психиатру, если врачи посчитают это необходимым. Мне действительно выписали направление, и мы наконец-то нашли специалиста, с которым можно было всё хорошенько обсудить. Казалось, что ситуация нормализовалась, но затем у меня случился тревожный приступ во много раз сильнее и серьезнее, чем все предыдущие. Я отправился к своему психиатру, и она практически сразу вызвала скорую, лишь увидев, насколько я близок к психозу. Я был в таком состоянии, что на некоторое время даже попал в закрытое отделение. Там меня накачали успокоительным и снотворным, из-за чего я в итоге беспробудно проспал несколько дней подряд.

Процесс выздоровления начался с того, что я понял: нужно направить всё это дерьмо и свою злость в музыку. Может, мне все же стоит играть с друзьями, а не резать себя ножом-бабочкой в темноте в полном одиночестве? У меня было еще несколько рецидивов, но глубочайшая депрессия и приступы тревоги, к счастью, остались в прошлом.

* * *

Сначала Nuclear Blast рекламировали Sinergy как многонациональную супергруппу, играющую скандинавский дэт-метал, но наш второй альбом To Hell and Back (2000) приобрел больше финского колорита благодаря обновлению состава: Марко Хиетала стал бас-гитаристом, Роопе Латвала – вторым гитаристом, а Тонми Лиллман – барабанщиком. Большинство песен я написал, основываясь на моих с Кимберли идеях. За пианино она была довольно артистична и хорошо импровизировала, но мне нужно было работать с ее идеями, чтобы подогнать их под метал.

Я тогда впервые играл с Марко, и это было что-то совершенно новое. Он невероятно крутой чувак. Я раньше ни у одного басиста не видел такой скорости. На самом деле не многие гитаристы могут так играть. А еще Марко постоянно привносил множество идей. Он был парнем, который всех нас очень вдохновлял, как и Латвала в то время. Мы втроем были очень слаженной командой.

Первый барабанщик Sinergy, Ронни Милианович из Швеции, был этаким немного пугливым парнишкой, которому просто нравилось играть в хеви-героя. Фактически он вполне подходил для своей работы, но с самого начала мысль о его замене, казалось, висела в воздухе. Поэтому однажды в баре я спросил у Эво, знает ли он каких-нибудь крутых барабанщиков.

Spinefarm тогда только-только подписали контракт с новой группой, и это очень воодушевило Эво. Это были Mary-Ann, которые потом станут коллективом To / Die / For, и про их барабанщика ходили слухи, что он мог одинаково убедительно играть как в стиле Hanoi Rocks, так и в манере Slayer.

Я тут же заинтересовался этой информацией, мы с ним договорились о встрече и пошли ебашить в подвал клуба Lepakko. И в итоге всё сработало просто охрененно. Этот чувак играл как Томми Ли, но при этом обладал безумной техникой исполнения. Он настолько хорошо выглядел и звучал, что сразу стало понятно: мы смотрим на нового участника Sinergy. Это был один из самых крутых составов за все время существования коллектива.

* * *

Тонми был абсолютно уникальным. Он мог налажать, но сделать это каким-то очень привлекательным образом, а еще он был крайне суматошным. Ужасно жаль, и это действительно страшная трагедия, что он умер в 2012 году, прежде чем о нем узнал весь мир. Ну, Тонми, конечно, какое-то время играл в группе Lordi, но это – совсем другая история. Над диском To Hell and Back мы работали в студии Astia вместе с Киппо, и вскоре пришло время потрудиться над третьим альбомом.

Мы начали записывать песни уже с обновленным составом, и в то же время перебрались репетировать из Lepakko в Nosturi. Для следующих сессий звукозаписи мы снова выбрали студию Fredman, куда отправились в конце лета 2001 года. Мы погрузили гитары, гитарное оборудование и чемоданы в «Понтиак» и вместе с Ким и Роопе поехали в сторону Гётеборга.

Это была уже упомянутая ранее тачка из сериала «Рыцарь дорог», Firebird 1988 года выпуска, с 305-м двигателем и ручной коробкой передач. Я до сих пор не могу понять, как три человека и такое количество вещей поместились в машину, но мы как-то с этим справились. Марко и Тонми добирались до места назначения на самолете.

Но, естественно, автопутешествие нашей компании не обошлось без происшествий. Поездка на пароме прошла хорошо, но по мере приближения к Гётеборгу с маршрутом произошла какая-то путаница. Конечно, ни о каком GPS или любых других навигаторах тогда еще не знали, и уже после того как я пару раз пересек один и тот же гребаный длиннющий мост, я попросил Ким позвонить кому-нибудь и узнать дорогу. Но к тому моменту, когда ей ответили, мы уже снова были посреди этого моста, и, естественно, ехали не в том направлении. Внизу было, кажется, шесть трамвайных рельсов, но я тогда уже настолько заебался, что решил развернуться там. Я убедился, что трамваи не едут и что ближайшие к нам «Вольво» находятся на достаточном расстоянии.

Как только я повернул руль, с заднего сиденья раздался вскрик и грохот. Роопе не успел сориентироваться и на вираже получил по голове гитарным кейсом. Ким чертовски сильно разозлилась и начала орать на меня, потому что я должным образом не предупредил Латвалу об этом развороте. Пререкания продолжались всю дорогу, и когда уже я вспылил и начал орать на Ким, то Роопе даже попытался стать для нас арбитром. Всё это напоминало какой-то ситком.

Кстати, эту историю следует рассказать Рему, потому что недавно мистер Аалтонен в каком-то своем интервью поведал о том, что у рок-группы должна быть приличная тачка, а не какой-нибудь гребаный «велосипед». По его мнению, современные группы не уделяют должного внимания своему имиджу. Я, по крайней мере, готов пообещать Рему, что никогда не откажусь от машин с движком V8.

Когда мы добрались до студии, то сначала расставили наше оборудование и немного поработали над материалом, прежде чем пришло время подняться этажом выше и лечь спать.

Было чертовски здорово снова оказаться в студии Fredman. На следующий день мы уже начали работать всерьез, и всё пошло своим чередом. Правда, меня с самого начала предупредили, что в этих краях время от времени промышляют угонщики иностранных автомобилей, но я всё равно испугался, когда однажды ночью проснулся от странного шума.

Я ринулся к окну и увидел целую банду парней, набросившихся на мою тачку. Невероятный грохот и скрежет разносились по всей улице. Я распахнул окно и заорал во все горло, что вызываю полицию. В тот же миг я уже с бешеной скоростью бежал вниз по лестнице с ножом в руке, но успел увидеть только, как эта банда запрыгнула в свою сраную «Мазду» и умчалась.

Мою Firebird изнасиловали целиком и полностью. Это было ужасное зрелище, потому что если мужчина способен любить машину, то я свою очень любил. Я чувствовал себя так, будто мою женщину избили до полусмерти.

Были бы они хотя бы профессионалами, но нет. Эти гребаные любители, во-первых, разнесли в хлам обе дверные ручки, а во-вторых, выкрутили цилиндровый механизм замка. Однако эти обезьяны даже не смогли пробраться внутрь. Зачет Детройту и «Понтиаку». В результате у моей машины открывалась только пассажирская дверь, и то не до конца. И капот был весь исцарапан, но даже его они не смогли взломать.

Не знаю, было ли это чистым совпадением, но позже я увидел связь произошедшего с фильмом «Угнать за 60 секунд» (2000). У моего «Понтиака» тоже вырвали провода из-под фары. Но к успеху это не привело. В то время как в фильме этот трюк отключал охранную сигнализацию, в моем случае они просто вывели из строя фару со стороны водителя.

Черт возьми, я был просто в бешенстве, когда лишь подумал о том, насколько дорогим окажется ремонт. И из-за всех этих повреждений возвращение домой тоже стало для нас настоящим испытанием.

* * *

У нас впереди оставалось еще больше половины сессий записи, и я к тому моменту стал таким параноиком, что решил следующей ночью спать в машине. Я нашел большую палку, которую взял с собой в качестве оружия, и на закате дня устроился на водительском сиденье. Я кипел от ярости и мысленно заклинал: «Давайте, ублюдки, попробуйте еще раз, и посмотрим, что с вами будет».

Впрочем, достойного стража из меня, похоже, не получилось, потому что за завтраком Марко и Тонми рассказали, что ночью они приходили к машине, громко изображали иностранную речь и стучали по крыше. А я благополучно спал. Уже позже, вспоминая эту историю, парни смеялись над тем, что с этой палкой я напоминал какого-нибудь гнома из фильма «Властелин колец». Вот ведь гребаные черти. С такими друзьями кому вообще нужны враги?

После выхода альбома Suicide by My Side (2002) Ким хотела уволить Тонми, и я

ALEXI LAIHO: KITARA, KAAOS & KONTROLLI

Petri Silas

Copyright © Petri Silas, 2019 First published in Finnish with the original h2 Alexi Laiho: Kitara, kaaos & by Werner Söderström Ltd (Johnny Kniga), Helsinki, Finland. Published in the Russian language by arrangement with Bonnier Rights, Helsinki, Finland and Banke, Goumen & Smirnova Literary Agency, Malmö, Sweden.

© Михайличенко Светлана, перевод на русский, 2022

© ООО «Издательство «Эксмо», 2022

* * *

Мне было 19 лет, когда мы впервые приехали в Россию. Мы с группой примчались на поезде, чтобы выступить в Санкт-Петербурге, черт возьми. Это был настоящий панк! Прямо во время саундчека фанаты ко всем чертям выбили входную дверь и ворвались в зал. Наверное, думали, что концерт уже начался. У нас там, конечно, была охрана. Вылитые мафиози – прямо клише, вырванные из фильмов. Оружие в кобурах, пустой взгляд и никакого знания языков. И я имею в виду не только английский. Я вообще не слышал, чтобы эти гориллы хоть с кем-то разговаривали. А по углам тогда тусовались не менее стереотипные «золотые цепи» и «спортивные костюмы». Они курили какую-то махорку и трепались между собой по-русски. Дилеры и мошенники, как мне тогда показалось.

Глава первая

в которой Алекси, будучи родом из Лапландии и Похьянмаа, очарован песней „Money for Nothing“ группы Dire Straits, а во время летних каникул он вместе со своей сестрой Анной и двоюродными братьями ищет приключений в заброшенных домах. Во время отдыха у бабушки в Соданкюля в руках у Алекси оказывается пчелиное гнездо, а дома в Эспоо из комнаты сестры до его ушей доносится звучание дебютного альбома W.A.S.P.

В возрасте пяти лет Лайхо чуть не тонет, но вскоре учится плавать и кататься на велосипеде. Читать он начинает в компании всемирно известного героя – кролика, книги о котором написала Пиркко Коскимиес. Школа же в это время не вызывает особого интереса. Но что же за чудо этот «криик-кроок»?

Свой первый крик я издал 8 апреля 1979 года в больнице Йорви, а вырос я в Эспоо. Когда я был еще совсем маленьким, наша семья несколько раз переезжала из одного района в другой. Я считаю себя выходцем из Манккаа, хотя первые годы жизни провел в трехэтажном таунхаусе где-то в другом месте. Но, так или иначе, начиная с лета 1986 года я достаточно долгое время жил в Манккаа. Мы поселились там незадолго до того, как я пошел в школу. Моя сестра Анна тогда была уже в четвертом классе. В нашем частном двухэтажном доме я жил до тех пор, пока не съехал оттуда, как и Анна несколькими годами ранее. Один из моих двоюродных братьев работает учителем музыки, но те Лайхо, которых вы можете увидеть по телевизору, не являются моими родственниками.

Мое полное имя – Маркку Уула Алекси Лайхо, так как родители решили дать мне имена моих дедушек, или хотя бы их версии. Меня никогда не называли Маркку или Макке, всегда – только Алекси. И дома тоже. Я планирую официально поменять имя, потому что на пограничном контроле постоянно происходит одно и то же: «Маркку? Кто Марк?». Жизнь станет проще, когда я позабочусь о том, чтобы в паспорте было указано имя Алекси. Этот вопрос я уже обсуждал с родителями, и это не имеет для них особого значения. Отец недавно даже сам поднял эту тему.

Из-за этой цепочки имен заполнение всевозможных документов иногда даже кажется забавным. Несколько раз бывало, что работник из-за стойки вызывал Маркку, а я не сразу соображал, что обращаются ко мне!

Родители вполне убедительно объяснили мне, что именно в такой последовательности три моих имени создают хороший ритмический рисунок: дад-да дад-да дадда-да, но у меня это не вызывает ничего, кроме головной боли. К тому же мне кажется глупым тот факт, что в череде имен моих дедушек я стою всего лишь третьим. У моей старшей сестры тоже три имени, данных по той же логике и звучащих в похожем ритме, но так как ее собственное имя, Анна, стоит самым первым, никакой путаницы не возникло.

А также в этой истории есть еще одна деталь: дедушку по отцовской линии никогда не звали Маркку, и на самом деле это даже не было его именем. Он умер до моего рождения, так что мы с ним никогда не встречались, но его всегда называли МГ – сокращение от Маркуса-Габриэла. Девичья фамилия моей мамы – Энквист, и унаследованное от нее имя Уула тоже немного изменено, потому что имя ее отца пишется как Ола. Такова история моих имен.

Музыка впервые заинтересовала меня, наверное, лет в шесть. Папа тогда через стереосистему завел песню группы Dire Straits „Money for Nothing“. Я до сих пор помню тот момент и все нахлынувшие на меня ощущения. Меня совершенно загипнотизировало звучание гитары Марка Нопфлера, я был в восторге и от дебютной пластинки, Dire Straits (1978), и от следующей, Making Movies (1980), но альбом Brothers in Arms (1975) – это был просто взрыв мозга. В следующий раз такое же абсолютное восхищение настигло меня в десятилетнем возрасте, когда Анна слушала группу Dingo. Благодаря ей я чуть позже познакомился с Kiss, W.A.S.P. и другими группами с ярким мейкапом. Я тогда перенял их манеру поведения и внешний вид и вскоре привык к тому, что на меня смотрят немного косо. Также меня в том возрасте крайне заинтересовал калифорнийский гангстерский хип-хоп. Одно время я часто слушал сольные проекты N.W.A. и Easy E.

Подводка, лак для ногтей и волосы, свешивающиеся на глаза, тогда были для меня своего рода маской, и уже в младших классах я стал крайне асоциальным. Ну, или, прямо скажем, тем еще мудаком. И в более старших классах ситуация не изменилась к лучшему. Например, на уроках рисования я мог испортить рисунки тех, кто меня раздражал. Правда, я всегда на этом попадался, потому что по своей глупости на всех размалеванных работах черным фломастером подписывался как „Allu’93“. В результате то, что меня оставляли после уроков и постоянно проводили воспитательные беседы, стало уже привычным делом.

Мой папа Хейкки родом из Лапландии, а мама Кристиина из Остроботнии, так что летние каникулы, а иногда какую-то их часть, мы проводили или у бабушки в Соданкюля, или на родине моей мамы в Хаапавеси, у родственников с ее стороны. Семья моей тети жила по соседству с бабушкой, и там часто можно было увидеться с двоюродными братьями и сестрами – это было классно. Одна из сестер, Каролиина, была нашего с Анной возраста, так что мы много времени проводили втроем. У меня осталось много хороших воспоминаний: мы бегали по лесу, лазали по деревьям, выкапывали червячков. Обычные детские забавы. И наши домашние животные всегда были рядом. У нас жили шотландский терьер Аполло, немецкая овчарка по имени Мидас и кошка Сиири.

Мне особенно запомнилось то, что нас как магнитом притягивали к себе заброшенные здания, в которых было очень интересно играть. Это казалось невероятно захватывающим и, разумеется, было совершенно запретно, что лишь добавляло очарования этим местам. До сих пор, когда я вижу заброшенное здание, перспектива забраться в него и обследовать кажется мне соблазнительной. Я то ли потому так люблю фильмы ужасов, что обожаю заброшенные дома, то ли наоборот. И если кто-то сейчас задается вопросом, имеет ли к этому отношение еще и песня группы Dingo „Autiotalo“ («Заброшенный дом» – Прим. пер.), тут я не могу сказать наверняка. Но она вышла как раз в то время.

Родители нас пугали, что в одном из этих заброшенных домов собираются наркоманы, но мы, насколько я помню, скорее обрадовались этой информации. Нам было настолько любопытно, что запугать нас, пусть даже с целью защиты, не получилось. Никаких наркоманов мы ни разу там не видели, однако несколько лет спустя в одной из заброшенных лачуг была найдена целая куча старых рецептов на препараты. Похоже, в тех историях было зерно правды.

В Кеуруу у нас, у детей, был собственный домик, и однажды летом мы увлеклись тем, что ловили сачком бабочек и всяких других летающих насекомых. В итоге кто-то поймал пару маленьких птичек и принес их в наш дом, чтобы они и там полетали. Обычно родители следили за нами не так пристально, но с этой проделкой мы все-таки попались. У взрослых наша идея не вызвала никакого восторга, так что этот проект быстро пришлось прикрыть. Оно и к лучшему.

По ночам, конечно же, нужно было спать, но это не особо нас удерживало. Мы дожидались момента, когда родители окажутся в мире сновидений, и около часа ночи тайком отправлялись на поиски приключений с карманными фонариками в руках. Мы придумывали истории о привидениях, чтобы напугать друг друга: будто в том подозрительном доме или вон на том каменистом берегу произошло что-то ужасное, ну и всё в таком духе.

* * *

Про убийства на озере Бодом я впервые услышал в начальной школе Манккаа летом после окончания первого класса. Мама одного моего одноклассника отвезла нас на пляж Ойттаа, где были большие водные горки. Я помню, что именно в той поездке я впервые осознанно услышал эту историю, но уже тогда в ней звучало что-то знакомое. Впрочем, может быть, об этом уже говорили дома или где-то еще.

В Эспоо, конечно же, все знали об этом происшествии, но остальной мир к тому времени о нем уже практически забыл. От нашего дома до места убийства было примерно 15–20 километров, так что на этот мыс мы заглядывали нечасто. Особенно потому, что Эспоо в те времена был очень хаотично застроен. Торговый комплекс в центре и домики тут и там. На самом деле он примерно таким же и остался, только застройка стала чуть плотнее.

Эта история с озером Бодом снова вспыхнула у меня в памяти, когда я увлекся фильмами ужасов. Не нужно обладать запредельной силой воображения, чтобы соотнести с произошедшими событиями серию фильмов «Пятница 13-е» с Джейсоном Вурхизом, стоящим на берегу озера с ножом в руке. И эта местная легенда довольно сильно повлияла на нас в плане творчества. Альбом Children of Bodom Hexed 2019 года открыла песня „Confessions“ (рабочее название композиции „Under Grass and Clover“, которая была первым синглом альбома, – прим. пер.), и эта композиция – наша интерпретация того, что происходит в сознании убийцы с озера Бодом.

В детстве с нами ничего страшного не приключалось. Только однажды сестра с такой скоростью бежала со скалы, что не удержала равновесие и упала, да так, что на лбу у нее была здоровенная рана и всё лицо заливала кровь. Но ничего серьезнее этого не происходило. Конечно же, у нас все ноги были покрыты синяками, а руки – царапинами, когда наша семья возвращалась в Эспоо перед началом учебного года.

Но и тогда мы постоянно носились туда-сюда, поднимая тучи пыли, и вечно что-то затевали. Только вернувшись домой, мы бежали на ближайшую стройку и воровали листы пенопласта и грузовые поддоны, из которых сооружали плоты. Мы плавали на них по ближайшим ручьям. Или это были небольшие речки… Закончиться это могло чем угодно, ведь в плавания на этих самодельных плотах мы отправлялись даже в ноябре. Вода в то время была уже чертовски холодной, а течение в некоторых местах – достаточно сильным.

Так что стройка была для нас просто отличнейшим местом. Там можно было найти множество интересных вещей, особенно если прийти туда поздней ночью.

Единственный действительно печальный случай произошел с нами в Лапландии. Однажды мы с сестрой гуляли по лесу и нашли упавший скворечник, который я, не раздумывая, тут же схватил руками. А внутри оказалось пчелиное гнездо. Черт возьми, как же эти пчелы разозлились! Мы, крича, изо всех сил побежали к бабушке, которая пришла в ужас от вида плачущих ребятишек. Наших родителей тогда не было рядом, но бабушке все же удалось нас как-то успокоить. Скорее всего, она приготовила нам жареные сосиски или еще что-нибудь вкусненькое.

У каждого было по полдюжины укусов по всему телу, и я никогда еще не чувствовал себя так плохо. Кажется, мне тогда было пять лет. К счастью, у нас не оказалось аллергии на пчелиные укусы, а то всё могло бы обернуться бедой, и пришлось бы ехать в больницу.

Плавать я научился в Кеуруу. Скорее всего, это произошло тем же самым летом… Да, кажется, мне тогда как раз лет пять было. До этого я один раз чуть не утонул. У мостков было довольно мелко, но в одном месте внезапно поджидала опасная впадина. И я, естественно, угодил в нее. Нас много раз об этом предупреждали, и даже табличка на мостках была, но это не помогло. И я ушел под воду.

* * *

Я до сих пор отчетливо помню, как совершенно оцепенел и просто смотрел наверх, медленно погружаясь на дно. Я абсолютно ничего не мог сделать. К счастью, мой старший двоюродный брат Мису заметил, что что-то не так, прямо в одежде прыгнул в воду и спас меня. Я тогда был очень близок к смерти. В первый, но точно не в последний раз. Так или иначе, это происшествие не оставило никаких травм. Я не переставал играть в воде, а вскоре научился плавать.

Следующим летом другой мой двоюродный брат уже учил меня красиво нырять с мостков вниз головой. И всё время твердил, что сперва нужно убедиться – нет ли в воде каких-нибудь затопленных бревен или чего-то еще. Нас старательно пытались этим запугать, и на то были причины. Иногда ребята получали серьезные травмы, ныряя даже в знакомых местах.

Кататься на велосипеде я начал в Манккаа, на дорожке перед домом. Думаю, что мне тогда было года четыре. Почему-то я учился кататься на велосипеде сестры, хотя по размеру он был больше моего. Анна, конечно, уже давно ездила без вспомогательных колесиков, и совершенно неожиданно и у меня тоже начало получаться. Вскоре я уже всюду гонял на своем велике. Во всю мощь! Тем же или следующим летом я получил свой первый велосипед BMX.

У нас дома было заведено так: мы, дети, получим то, о чем просим, но для этого нужно будет потрудиться. И позже я был чертовски за это благодарен. Я думаю, что мое добросовестное отношение к труду появилось именно благодаря этому домашнему правилу. Хотя в то время меня это, конечно, раздражало, и я завидовал ребятам, жившим по соседству, – мне казалось, что они получают всё будто автоматически, без каких-либо усилий. А нам приходилось мыть папину машину или помогать бабушке – таскать дрова у ее дома из точки А в точку Б. В общем, тем летом я захотел велосипед BMX, а сестра – аудиоплеер Walkman, и ради них мы работали особенно усердно. Я уже вовсю мечтал о том, как начну кататься, а сестра хотела скорее начать пользоваться новейшим изобретением 1980-х годов – плеером. Я же увлекся этой темой чуть позже, и в начальной школе тоже выпросил себе Walkman.

Свой первый скейтборд я получил в семь лет. В то время велосипед был очень важным средством передвижения, потому что в Эспоо, по сути, не было ничего, кроме леса. От нашего дома до ближайшего магазина было примерно пять километров, и как раз там на улице я увидел, что местные ребята постарше «рассекают» на чем-то странном. Я спросил у отца, что это за штука такая.

«Скейтборд», – ответил папа. Я даже произнести это слово толком не смог, и в моих устах оно прозвучало как «криик-кроок». С того дня я начал настойчиво упрашивать родителей купить мне его. Но когда они, в конце концов, приобрели доску, мне пришлось пойти на компромисс, что вместе с криик-крооком они купят шлем и другие защитные приспособления. И я должен был пообещать, что буду кататься только в них. Примерно тогда же я посмотрел фильм «Назад в будущее» (1985), который сильно повлиял на мое увлечение скейтбордингом, и некоторое время я был просто одержим всем этим.

Летом мы иногда приезжали в гости к папиному другу и однокурснику в Хаапаярви, и его сын Антти как-то подарил мне свою старую доску. Моя была дешевой, купленной в супермаркете, а это был настоящий скейт фирмы Powell! И на какое-то время Антти стал для меня настоящим героем, потому что он начал кататься раньше меня и даже знал некоторые трюки. А еще он показал мне фильм под названием «Столкновение» (1986), который я с тех пор пересматривал… даже не знаю, сколько раз. В нем же я впервые наткнулся на творчество группы Red Hot Chili Peppers. Потом и у меня начали получаться кое-какие трюки. Мне также пришлось купить зеркальные очки и гель для волос, потому что я хотел походить на моего кумира из Хаапаярви, который был меня на два года старше. Неплохо было бы встретиться с Антти сейчас, когда мы оба повзрослели, но его не стало года три назад.

И вот как раз в то время начались мои первые стычки и борьба с сестрой. Когда мы были маленькие, Анна, которая на несколько лет старше меня, всегда вставала на мою защиту. Но незадолго до начала занятий в школе уже я начал мериться с ней силами.

В детстве мы действительно всё время проводили вместе, но в подростковом возрасте у каждого начал формироваться свой круг друзей. Наши отношения постепенно ухудшались, пока мы окончательно не заебали друг друга.

Я вообще не верю в гороскопы, но при желании из них можно почерпнуть какую-то общую информацию о чертах характера. Я по гороскопу Овен, а Анна – Телец. Так что оба знака из сектора самых упрямых. И ссорились мы как самые настоящие психи. В подростковом возрасте мы с ней были совсем не подарок, как друг для друга, так и для окружающих. Когда Анне исполнилось шестнадцать лет, она переехала, и мы с ней некоторое время вообще не общались.

Пока нам не исполнилось пятнадцать, я и Анна должны были соблюдать чертовски строгий комендантский час. Зато потом, достигнув нужного возраста, мы в этом плане обрели абсолютную свободу. Ну, почти. Конечно же, за нами всё так же пристально следили, и, когда мы не возвращались в заранее оговоренное время, нас наказывали.

В нашей семье никогда никого не били, но меня несколько раз отшлепали за какие-то проступки. И за волосы трепали. Но так уж было тогда принято. Вот такой была моя жизнь начала 1980-х годов, и об этом времени у меня не осталось плохих воспоминаний. Детство было самым счастливым периодом моей жизни.

* * *

Вся наша семья любила кататься на горных лыжах, и я тоже к ним пристрастился, когда мне было то ли шесть, то ли семь лет. Мы часто бывали на склонах в Швеции и Лапландии. А летом мы обычно колесили по Европе. Наше первое путешествие по Германии, Австрии и Венгрии произошло в 1984 году. Сначала мы плыли через Балтийское море в Травемюнде на древнем пароме Finnjet, а оттуда уже отправились к автомагистрали. В Германии всё казалось таким громадным и величественным. Я сейчас говорю о Западной Германии, потому что в Восточной не было ничего подобного.

Венгрия тогда была еще коммунистической страной, и меня удивляло, когда люди собирались вокруг, чтобы полюбоваться нашей машиной. А ведь это была обычная Audi 100, никакая не достопримечательность. Но у местных жителей в основном были «Лады» или маленькие «Фиаты», и на их фоне наш автомобиль, вероятно, казался красивым и каким-то особенным. Это было забавно.

Я понятия не имею, как это удалось устроить, но примерно неделю мы жили у одной венгерской семьи. У них был большой дом для гостей, где мы и поселились. Один из супругов говорил по-немецки, другой – по-английски, а поскольку наш отец знал оба языка, им удавалось пообщаться. Вообще они достаточно хорошо поладили с нашими родителями, болтали и пили пиво вместе. В семье было два мальчика, которые приглашали нас с Анной поиграть с ними, хотя из-за языкового барьера мы не могли общаться в полной мере. Но в том возрасте это было совершенно не важно.

Кстати, это уже начинает казаться подозрительным, будто 1984 год стал решающей вехой в моей жизни, но я в пять лет еще и читать научился. Перед глазами сразу появляется четкий образ из прошлого, как я сидел вместе с мамой и сестрой на диване, а в руках у меня была книжка про кролика по имени Пупу Тупуна. Мама пыталась понемногу учить меня читать, потому что Анна тогда уже хорошо справлялась с этой задачей. И я помню, как вдруг меня осенило. Это ощущение очень ярко отпечаталось в моей памяти.

В этой книге все слова были разбиты черточками на слоги, и это помогло! Так что «привет» кролику Пупу Тупуна и «ура» черточкам!

И вот с того момента я начал читать автомобильные журналы и комиксы про Дональда Дака. Мы получали такие издания, как «Мир техники», «Мир скорости» и «Ветровое стекло», и вскоре я с головой нырнул в их омут.

Автомобили уже давно стали моей страстью. Даже в раннем возрасте я с восторгом читал про их характеристики и, конечно же, рассматривал картинки в журналах. Когда я стал постарше, я по-прежнему увлеченно читал издание V8-Magazine, и круг замкнулся в тот момент, когда осенью 2008 года в нем появился материал о моих автомобилях. К тому времени я уже дал достаточно много интервью и для Soundi, и для других музыкальных изданий и даже несколько раз побывал на обложках, но статья, посвященная моим машинам, до сих пор кажется мне чем-то особенным.

А вот к мотоциклам я всегда был равнодушен. И водить их мне не хотелось. Мне нравится их рассматривать, а большинство «харлеев», как мне кажется, и выглядят, и звучат по-настоящему круто, но у меня мотоцикла никогда не будет. Так что в этом увлечении я вдохновения не нашел, хотя, конечно, классно было, когда мои приятели гоняли на своих дьявольски ревущих байках.

* * *

В моем детстве американские автомобили были явным признаком статуса, и привлекали они меня как-то по-особенному. В середине 1980-х годов в Финляндию завезли довольно много «американцев», так что их часто можно было увидеть на улицах. И услышать. Звучание двигателя V8 уже тогда производило на меня неизгладимое впечатление. И не стоит недооценивать влияние того факта, что как раз в то время по телевизору начали показывать сериал «Рыцарь дорог». Автомобиль KITT был прекрасен настолько, что Pontiac Firebird мгновенно стал моей страстью, которая поутихла лишь годы спустя, когда я смог купить его.

Сейчас я, наверное, забегу вперед, но, когда я приобрел свою первую машину, я тут же прикрепил на солнцезащитный козырек картинку с Pontiac Firebird. И я каждый день смотрел на эту фотографию с сиденья моего BMW 320 1985 года выпуска, потому что она мотивировала меня заниматься и работать еще усерднее. Я был полон решимости заполучить эту машину. И, поэкономив пару лет, я как-то раз приехал в автосалон на BMW, а уехал на Pontiac. Это было одно из лучших ощущений в моей жизни.

И суть этой истории в том, что даже одна ничтожная фотография может стать мощнейшим мотиватором. Всякий раз, когда я чувствовал себя никчемным или на душе было дерьмово, именно мечта об этой машине заставляла меня двигаться вперед. Это была чистая визуализация. «Черт возьми, если ты стиснешь зубы и не отступишься, то скоро сможешь ездить на такой машине».

В то время я работал на стройке, и там всегда можно было легко подзаработать, выходя в дополнительные смены. У нас был хороший и сговорчивый коллектив. Мы часто менялись сменами прямо на ходу, потому что бригадиру было всё равно, кто будет работать. Главное, чтобы кто-нибудь вообще пришел. Если кто-то из работников в конце рабочей недели хотел серьезно выпить, мне легко было заполучить их безумно ранние смены, которые начинались в пять часов утра. Это был хороший способ заработать побольше деньжат. В общем, в то время моя жизнь была довольно проста. По вечерам я писал песни, которые мы репетировали с группой. А утром уходил на работу, ставил там тенты и шатры или перетаскивал разные стройматериалы с места на место.

А теперь вернемся к тому моменту, когда я впервые по-настоящему сел за руль. Раньше я бывал на месте водителя, лишь сидя на коленях у отца, но когда мне исполнилось десять лет – в 1989 году, – я научился пользоваться сцеплением, переключать передачи и рулить. В то время у нас был Alfa Romeo 164 с шестицилиндровым V-образным двигателем – не самая дерьмовая тренировочная машина.

Я начал учиться водить в Хаапавеси, там было много грунтовых дорог, свободного места в достатке, никаких деревьев – относительно безопасная территория для тренировок. Если бы я потерял контроль над управлением, то в худшем случае оказался бы на поле Похьянмаа. Мне разрешили ездить на скорости не более сорока километров в час, то есть мне нельзя было переключаться выше третьей передачи. Так я обучался основам вождения и наслаждался этим.

Я могу представить папины страдания, потому что после первой же тренировки я не отходил от него ни на шаг. Каким-то образом ему хватало терпения, и он постоянно сопровождал меня в этих поездках. Пока однажды он не заявил, что теперь я могу сам ездить по дороге перед домом туда и обратно. Путь был достаточно длинный, и я был в полном восторге.

Я не могу толком объяснить свою страсть к вождению, но она идет откуда-то из глубины души. Я всегда внимательно наблюдал за тем, как отец вел машину во время наших путешествий, как он обгонял грузовики или развлекал нас поворотами на ручном тормозе. Я увлеченно читал автомобильные журналы и иногда следил за ралли и Формулой-1.

Уже потом, годы спустя, я и сам поездил на гоночной машине, когда купил себе Porsche 942 1980 года выпуска. Это, несомненно, был хороший автомобиль, хоть и изрядно побитый. Прокладка головки блока цилиндров прогорела сразу же, как только я выехал на дорогу, чтобы протестировать машину. Я починил ее вместе с одним моим другом в свободное от остальных дел время.

В любом случае, по улицам на ней ездить было незаконно, но несколько раз под покровом ночи я немного погонял вокруг нашей репетиционной базы. Как раз там я ее и храню. Так что мой долгосрочный план заключается в том, чтобы привести Porsche в идеальное состояние. На обычных автомобилях тоже можно поднажать в плане скорости, только, естественно, не там, где поблизости могут гулять дети. Нужно прислушиваться к здравому смыслу и гонять где-нибудь по дорогам сельской местности, когда стемнеет.

Я никогда не ездил на раллийной машине и даже никогда не сидел в ней. Говорят, что это впечатляющий опыт. Представьте себе поворот в заносе на скорости 200 километров в час на дороге, покрытой гравием, черт возьми. И по обе стороны трассы, всего в паре метров от тебя, растут огромные сосны.

Профессионализм этих водителей – это что-то невероятное. И в целом ралли всегда интересовали меня куда больше, чем кольцевые гонки. Мне кажется, что дрифтовать на песке куда круче, чем оставлять будто бы математически выверенные линии на асфальте. И меня даже не волнует то, что машины Формулы-1 сейчас больше похожи на космические корабли, чем на автомобили. Да, для финнов это уже давно очень важный вид спорта, но… Мне кажется, это уже какая-то клиника.

Вождение автомобиля для меня – это одна из форм терапии, и скорость при этом – отнюдь не главное. Мне так же приятно не спеша прокатиться летней ночью куда-нибудь в Порвоо или даже немного дальше и насладиться свободой. С друзьями или в полном одиночестве. Наверное, я немного беспокойная душа, потому что даже в детстве мне все время хотелось ездить куда-то на своем велосипеде BMX или на «криик-крооке».

Но вернемся от рекламы автомобилей обратно к хронологии. В 1989 – 91 годах мы проводили лето в Испании. Папино рекламное агентство неплохо пережило кризис, так что на имя своей фирмы он приобрел летний домик недалеко от Фуэнхиролы, который сдавался в аренду. Это было не очень просторное, но действительно классное место. Мы либо летели из Сеутула в Малагу, либо ехали через всю Европу на машине. Мои дедушка с бабушкой перебрались туда чуть раньше, в деревеньку под названием Лос Пакос. По сути, там жили почти одни лишь финны, и даже Каке Ранделин приехал, чтобы выступить там.

Но папу больше всего раздражало как раз то, что в Испании он постоянно натыкался на финнов, поэтому для нашего домика он выбрал место, где по соседству жили три семьи из Норвегии и одна из Швеции. Помню, в детстве я не понимал, почему на Коста-дель-Соль нельзя было встретить соотечественников, но позже мне в полной мере открылся смысл папиного решения.

К тому времени я уже достаточно хорошо катался на скейте, и с этой точки зрения место оказалось просто райским. Было множество возможностей попробовать что-то новое. Я на тот момент уже говорил по-английски и понемногу учил испанский. Летом мы проводили там целых пять недель. Зимой же о поездках дольше, чем на выходные, не могло идти и речи, потому что наши родители работали.

На машине мы объезжали ближайшие деревеньки, а также любовались крепостями, и это было здорово. Однажды мы съездили в Гибралтар, и это место действительно оказалось очень красивым. Мама с папой старались избегать «ловушек» для туристов. И со временем я тоже научился посмеиваться над глупостью групповых путешественников. Несколько раз в самолете мы видели уже ощутимо пьяных людей – они хлопали в ладоши, когда самолет приземлился. Ха-ха.

Глава вторая

в которой будущий гитарный герой обучается игре на фортепиано и скрипке. А также осваивает теорию музыки, владение которой до сих пор считается признаком настоящего музыканта. Мы узнаем про группу его папы, а также про мамины достижения в области классической музыки.

«Реквием» Вольфганга Амадея Моцарта и альбом Стива Вая Passion & Warfare производят потрясающее впечатление на ребенка. Алекси получает свою первую электрогитару Tokai Stratocaster и встречается с Яской Раатикайненом, который переезжает из Лаппеэнранты в Эспоо и становится для него самым близким другом, а также будущим барабанщиком Children of Bodom.

Мой папа играл на клавишных, в основном на электрооргане Hammond. У него в Соданкюля была своя группа, которая называлась The Beggars, и он, еще будучи подростком, играл в ней пару лет вплоть до своего совершеннолетия. В их репертуаре были песни The Rolling Stones и The Beatles и другие хиты того времени. Они слушали и разучивали новые песни благодаря радиопередаче «Поп-музыка вчера и сегодня». И схватывать новую информацию им приходилось с лету, так как ни у кого тогда не было записывающего оборудования. Вся группа раз в неделю собиралась у кого-нибудь дома перед радиоприемником и внимала горячим новинкам. Тогда это происходило немного иначе, чем в наше время.

The Beggars выступали на всевозможных школьных вечеринках, и однажды, победив на местном музыкальном конкурсе в Лапландии, они выиграли поездку с концертом в СССР. Было начало 1960-х годов, так что это оказалось шокирующим опытом. Парни из группы привезли свои усилители и другую аппаратуру, но электричество для выступления подавалось через какую-то странную, совершенно нелегальную и к тому же еще и опасную для жизни систему, состоявшую из кабелей и обломков досок. Вот таким был Советский Союз в 1964 году. Группа осталась под большим впечатлением.

В ту поездку папе было 16 лет, и, по его словам, он тогда впервые напился. Я в это не верю, но это неважно. Как бы там ни было, русские напоили весь коллектив до ужасного состояния. Папа рассказывал, что когда они возвращались на поезде в Рованиеми, то безостановочно бегали по очереди в туалет блевать. Звучит знакомо!

В молодости отец решил покинуть Лапландию и уехал учиться в университет Турку, но время от времени возвращался, чтобы поиграть со своими старыми друзьями. В то время, особенно в малонаселенных районах, была распространена следующая практика: приезжие хумппа-звезды (хумппа – жанр финской танцевальной музыки, – прим. пер.) выступали солистами в местных коллективах. Это было либо единичное выступление где-нибудь на танцах, либо мини-тур по провинции. Таким образом мой папа даже аккомпанировал самому Олави Вирта.

Мама же с детства играла на пианино и флейте, а также пела в хоре. Она некоторое время была участницей симфонического оркестра, но однажды кто-то из секции медных духовых инструментов под неудачным углом «выстрелил» звуком прямо ей в правое ухо. Этот удар серьезно повредил ей слух, и на какое-то время мама потеряла чувство равновесия. Совсем не безобидная травма. Но она продолжила играть на пианино и по сей день поет в хоре. Примерно до тех пор, пока мне не исполнилось три года, мама была домохозяйкой, а потом устроилась секретаршей в Hewlett Packard.

Сестра начала учиться играть на пианино в пять лет, и у нее чертовски хорошо получалось. Но в подростковом возрасте этот инструмент уже перестал казаться ей настолько крутым, и она забросила занятия. Однако недавно Анна купила себе цифровое пианино и по старой памяти играет на нем невероятно круто.

* * *

Когда мне исполнилось пять лет, я тоже отправился к учительнице музыки. Пожилая, хриплоголосая дама по имени Ама жила неподалеку от нас. Она курила сигареты Dunhill одну за другой, что в то время считалось нормальным явлением. Пепельница всегда стояла на крышке ее рояля, и невыносимый густой сигаретный дым наполнял всю комнату.

В какой-то момент Ама сообщила моим родителям следующее: «Ваш сын – очень музыкальный ребенок, но я думаю, что пианино – это немного не тот инструмент, который ему нужен».

Не знаю, кто и по какой причине тогда остановил свой выбор на скрипке, но в семь лет инструмент, на котором я учился играть, поменяли. И это было прекрасно, потому что музыкой в целом я действительно увлекался, но вот игра на пианино не приносила мне никакого удовольствия.

Я бы, естественно, с большим наслаждением перешел тогда на гитару, потому что после того, как я однажды услышал Марка Нопфлера, мое внимание было приковано именно к гитаристам. Но скрипка, безусловно, была шагом в правильном направлении. Почему-то она казалась мне куда более динамичным инструментом, чем пианино, и я играл на ней до двенадцати лет. Я сейчас, конечно, сам о себе это скажу, но получалось у меня довольно хорошо. Особенно учитывая возраст. Я был очень старательным учеником и закончил три практических класса, а параллельно с ними три класса по классической теории.

Потом я уже перестал слушать классическую музыку, но произведения Моцарта, в принципе, все еще поражают меня. Его «Реквием» совершенно уникален. Поистине гениальное и мрачное произведение. А вот современная камерная музыка мне не очень нравится. Атональность хороша лишь для разового эффекта, но все эти йонаскокконены (Йонас Кокконен – финский композитор, – прим. пер.) никогда по-настоящему не впечатляли меня.

Мы с сестрой почти никогда не исполняли музыку вдвоем. Дома было достаточно много места, чтобы я мог заниматься внизу, а Анна – играть на рояле в гостиной. Практические занятия на скрипке, а особенно изучение теории, невероятно пригодились мне в будущем. Я благодарен за то, что я стал заниматься всем этим в очень юном возрасте. Но многое из того, что было связано с музыкальным исполнением, в процессе занятий казалось мне ужасным принуждением. То же самое происходило позже в музыкальной школе Огели, однако я тогда так хорошо выучил все основы, что потом многое удавалось мне с легкостью.

Разумеется, вам не нужна теория для того, чтобы исполнять рок, но, с другой стороны, эта информация чертовски упростит вам работу. Я также твердо убежден в том, что вы должны знать что-то из теории, если в будущем хотите стать серьезным музыкантом. И никто не заставит меня поверить в то, что теоретические знания могут стать помехой для какого-нибудь исполнителя. Да, люди постоянно болтают о том, что парни из The Beatles даже ноты читать не умели – это сплошное бла-бла-бла, ведь никто из нас не Джон Леннон и не Пол Маккартни. Каким-то образом они умели создавать все эти крутые гармонии и по-особенному сочетать аккорды. Продюсеры, конечно, тоже сыграли свою роль в этой истории, но тем не менее. Немногие на такое способны.

Ни один вид спорта меня по-настоящему не привлекал, кроме, пожалуй, горных лыж и скейтбординга. Футбол не нравился мне даже в школе, он казался мне каким-то детским видом спорта. Очевидно, что я говорю сейчас не о профессиональном уровне. Иногда я с друзьями играл в хоккей. Но с мячом и без спортивной защиты, на открытом замерзшем поле в ближайшем парке. Это было круто.

Но в старших классах хоккей я тоже забросил. Когда подростковый возраст хорошенько ударил мне в голову, я совсем забил на уроки физкультуры. Какое-то время наш учитель просто наблюдал за тем, как я появляюсь у борта хоккейной площадки в ботинках и в кожаной куртке, но это не могло продолжаться бесконечно. И однажды он просто объявил, что Лайхо может пойти на школьный склад поперетаскивать стулья, пока все остальные играют в хоккей.

Было весело играть в баскетбол в спортзале, да и в гандбол тоже. А вот волейбол меня не зацепил. Может, потому, что там приходилось все время стоять на месте. Отец играл в теннис, и в детстве я часто тренировался с ним вместе. Я даже посетил пару базовых занятий. А еще мне удавалась и удается до сих пор игра в бадминтон, несмотря на то, что это невероятно тяжело. Пот лил с меня градом, когда я недавно, после долгого перерыва, снова попробовал поиграть. К концу бадминтонного матча ощущения у меня были как после долгой усердной работы.

Я до сих пор поддерживаю хорошие отношения с одним парнем, который в старших классах был моим лучшим другом. Энди перешел в нашу школу в девятый класс, а я тогда учился в восьмом. На спине его куртки-бомбера была нашивка Guns N’ Roses, и я сразу понял, что Энди – крутой чувак. Он был самым настоящим финном, но такое уж ему дали имя. Его семья много лет прожила в Гонконге. Мы с ним тогда сразу стали хорошими друзьями.

Если не считать ребят из группы, то Энди – единственный парень из той школьной эпохи, с кем я до сих пор остаюсь на связи. Если честно, я не чувствую необходимости искать своих старых школьных друзей где-нибудь на Фейсбуке. Я думаю так: если бы какой-нибудь чувак был мне особенно важен или, наоборот, я бы кому-то понадобился, связь сохранилась бы сама собой.

* * *

Теперь, когда мое лицо можно увидеть то тут, то там, в барах рядом со мной начали возникать персонажи из прошлого. Однажды ко мне подошел поздороваться бывший сосед из Манккаа. Это был забавный флешбэк. Внезапно передо мной оказался взрослый мужик, с которым мы вместе когда-то играли в песочнице. Крайне странное ощущение – видеть такого здоровяка и притом прекрасно помнить, как он выглядел, когда ему было десять лет.

Это избитая фраза, но моя жизнь переменилась, будто от удара молнии, однажды днем 1990 года. Папа, как обычно, приехал забирать меня из школы, но он не повез меня сразу домой, а направился к музыкальному магазину. Там-то мы и купили гитару Tokai Stratocaster и 50-ваттный комбоусилитель Marshall. Я так долго выпрашивал свою собственную гитару, и вот наконец-то она оказалась у меня в руках.

Родители ничего от меня не требовали, но были очень рады тому, что я сразу воспринял занятия на гитаре как что-то само собой разумеющееся. В глубине души они наверняка лелеяли надежду на то, что я поступлю в школу Огели. Я тогда учился в музыкальном классе, так что их ожидания были вполне естественны.