Дань памяти бесплатное чтение

Предисловие.

История, как известно, не знает сослагательного наклонения, не допускает понятия – «если- бы»! История пишет страницы, вкрапляя в события судьбы людей и подчиняет их жизни течению этих событий.

Логическая цепь обстоятельств, конкретных явлений и фактов порой очень сильно влияет на право свободного выбора, сделанного самим человеком и, вопреки личным планам, желаниям и стремлениям, резко меняет вектор движения к выбранной жизненной цели. Все происходит в конечном итоге в пространстве и времени, как происходит.

По этой причине не суждено было и моему отцу в начале избранного в жизни пути стать обладателем самой гуманной и мирной профессии, имея в дальнейшем возможность учить и воспитывать в школе детей, быть преподавателем и педагогом. Судьба уготовила ему, как и большинству представителей того поколения прошлого века- столетия, иную профессию, должность и участь – в суровый час стать воином и защитником своей славной Родины и народа, солдатом Великой Отечественной войны, развернув перед ним не школьную географическую карту планеты Земля, а военную топографическую карту-«трехверстку».

      В 1939-м году по окончании Радульской школы- десятилетки, – первого ее выпуска, – сдав успешно экзамены, отец поступил в Новозыбковский Учительский институт, на факультет естественных наук, – географии и биологии, стал студентом. Однако, учиться пришлось не долго.

Воздух Европы пропитан был гарью и порохом, все страшнее и чаще на слуху у людей звучало зловещее слово – «война».

Осенью тридцать девятого года, в месяце октябре, вместе с братом Григорием, окончившем к тому времени школу рулевых- мотористов в городе Гомеле и работавшем на Днепро – Двинском речном пароходстве по специальности, а, так же с группой своих сверстников, бывших школьных друзей и товарищей, отец был призван на действительную воинскую службу. Согласно Постановления Советского правительства о Всеобщей воинской повинности, призыву подлежали граждане, имевшие на момент призыва датой рождения 1918, 1919год. В армию стали призывать и студентов.

Срочная служба предполагала 3-х летний срок военнослужащим в сухопутных частях Красной Армии и 5-и летний для всех моряков-Краснофлотцев. Кто мог угадать и представить тогда, какие в дальнейшем недалеком будущем развернутся масштабные и трагические события, по значимости и сути своей, изменившие жизнь миллионов людей, предопределив, кому из них суждено быть погибшим, а кому уцелеть в кровавом огненном вихре войны. Никто наперед не предскажет судьбу!

Не мог предположить тогда и отец, что армейская служба его продлится на многие годы, вбирая в себя и войну, пошлет испытания пройти все ее трудности и невзгоды, и далее, на протяжении долгих шестнадцати лет, вплоть до самого зрелого возраста, станет реальным призванием, главной основой и фундаментом в дальнейшем пути его собственной жизни. Не мог знать он и то, что так же неожиданно закончится его военная карьера, армейская судьба, как когда –то стремительно и началась, повинуясь силе объективных причин и условий, в которых жила вся страна, вставшая на мирные рельсы первого послевоенного десятилетия.

Было это уже в середине пятидесятых годов. С этого момента, пожалуй, я и начну свой рассказ.

ДАНЬ ПАМЯТИ.

В документах отца, среди старых писем и фотографий, особенно ценных и хранившихся в доме отдельно, я обнаружил воинское Предписание за №101 от 4 июня 1954-го года. Форменный бланк с текстом, отпечатанном на машинке и в нескольких местах, уже от руки, исправленном штабным писарем.

      Привожу текст Предписания дословно:

Кому: Майору Казазаеву Николаю Николаевичу

Предлагаю Вам 16июня 1954г убыть в распоряжение Начальника отдела кадров Северо – Кавказского военного округа город Краснодар- зачеркнуто, – г. Ростов- на-Дону, -зачеркнуто, -далее чернилами- Киевского ВО г. Киев, для прохождения дальнейшей службы –Начальником полковой- зачеркнуто, – командиром минометного батальона вместо подполк. Товкач Срок прибытия- 25 июня 1954г. Основание: Дир. МО СССР №615530 от29.01.1954г.-зачеркнуто, -Приказ ГУК 06 0746от 12.05.54г.

Начальник отд. Кадров в /части полевая почта 11 828 Гв. майор Червоненький

Печать Подпись

      Следуя данному предписанию, в назначенный срок отец прибыл в отдел кадров Киевского Военного округа. Здесь он получил положенный, а, возможно, что и вынужденный отпуск, с дальнейшим указанием – находясь по месту проживания родителей, ждать вызова для назначения на новую должность и дальнейшего прохождения воинской службы.

Вызова не последовало. В начале сентября месяца через военкомат пришло извещение из ОК Киевского ВО об увольнении в запас по должности командир артдивизиона со званием подполковник запаса /без права ношения воинской формы/ согласно Приказа № 04367 от 2 сентября 1954 года, с обязанностью состоять на учете Запаса Первого разряда по 31- е декабря 1979 года.

В то первое послевоенное десятилетие численность армии стремительно сокращалась, расформировывались дивизии и полки, в них уже не было прежней необходимости, ставилась на хранение боевая техника, сдавалось на склады вооружение, тысячи офицеров – военнослужащих, независимо от званий и занимаемых должностей, увольнялись «в запас».

      Так к 35-ти годам, став пенсионером по выслуге лет, – двадцати одного полных года, так как год войны зачтен был за три, – отец оставил военную службу.

Не имея возможности в скором времени подыскать подходящую работу по месту жительства и дав себе отдых , -благо, свободных дней теперь было в достатке, отец взялся за написание воспоминаний, решив по свежей памяти восстановить ход событий недавно минувшей войны, передать героизм и трагизм эпизодов , происходивших на ее бесконечных дорогах , приведших его самого, солдата Великой Отечественной, от заснеженных полей Подмосковья до стен Златой Праги, освобожденной нашими войсками в победном мае 1945 года.

      Попросив брата Григория, который по демобилизации в 1946 году, в школе родного поселка преподавал уроки военного дела и физической подготовки, принести ему школьную карту, взял чернила, перо, и, предаваясь воспоминаниям, изложил весь свой пройденный путь на бумаге.

В то время отец, не взирая на возраст, был холост, не связан семейной заботой, и весь свой досуг мог свободно посвятить данной работе, как оказалось в процессе занятия, не такой уж простой.

      Четырнадцатилетним подростком в 1971-м году я впервые прочел эти записи – несколько старых школьных тетрадей, мелко исписанных ровным убористым почерком. Что- то необъяснимое произошло с этого дня в моей памяти, да и, пожалуй, в судьбе, побудило сознание работать совсем по- иному, воспринимая события тридцатилетней давности с особенной, доселе неведомой болью и остротой, на каком-то особенном уровне.

      Прежде, в детстве, слушая рассказы отца о войне, скупые, не многословные, невольно проникался волнующим чувством романтики боевых эпизодов, рискованных ситуаций и «крутых» переплетов, в которых привелось оказаться отцу, – смертельно опасных, но всегда со «счастливым» исходом, благополучным концом, -ведь «главный» участник событий, рассказчик и он же герой, оставался живым, целым и невредимым выходил из критических ситуаций, зачастую случавшихся в буднях жестокой войны. Было чуть страшно, -а, вместе с тем, – интересно и увлекательно, как бывает в военном кино со счастливым концом. Лишь потом, повзрослев, осознал, что вокруг и везде были люди, знакомые и не знакомые, солдаты, бойцы, со своими бесценными жизнями, судьбами, а у войны было жестокое жесткое право – всем этим бесценным, единственным, распоряжаться по- своему.

Теперь же я понял, физически вдруг ощутил, возможно на подсознательном, как говорят- генетическом уровне, -смерть на фронте всегда была рядом, незримо преследуя, шла по пятам, дышала в лицо, навсегда вырывая из строя, из жизни дорогих, самых близких и верных, надежных друзей и товарищей. Душевная острая боль безвозвратных потерь была неотъемлемой тайной попутчицей на бесконечных дорогах войны, незримо сопутствуя каждому действию, каждому шагу солдата, не исчезала со временем и не стиралась в сознании, в памяти, а оседала, селилась навеки в глубинах души.

      С первых прочитанных мною страниц я был потрясен описанием гибели взвода бойцов, истребителей вражеских танков, преградивших дорогу немецкой армаде, что рвалась к Москве. У разъезда, ведущего от станции Решетниково на Спас-Заулок, экипажи танкистов, направленные в окопы на данный рубеж обороны командованием, приняли свой первый неравный, единственный бой.

В сердце моем навсегда поселилось необъяснимое чувство подспудной духовной вины, не покидавшее меня с того самого дня, где бы я не находился, – ни в будни мои, ни, тем более, в светлые праздники.

      Так, почти пол века назад, находясь под впечатлением прочитанного и запавшего мне в душу «живого» материала, я взялся за непосильный труд, решив описать все происходившее там, на войне, большим и правдивым рассказом, придав некогда происходившим реальным событиям форму художественного произведения, по всем существующим канонам и правилам литературы. На бумагу легли первые строчки моего так и не написанного в детстве рассказа: «Под утро пошел крупный снег. Мягкие хлопья его скрыли черную промерзшую землю с торчавшей кое-где высокой пожухлой травой.

Все поле покрылось ровным белым покровом, и только кое- где, по резким очертаниям, угадывались невысокие холмики да не глубокие рытвины с запавшим в них снегом. Начинало светать.»

Далее следовало в детальных подробностях описать то самое роковое событие, передать весь трагизм, безысходность неравного боя, испытать, пережить самому силу чувств, ощущений почти безоружного в данной ситуации человека, противостоящего стальной, никого и ничего не щадящей машине, рвавшейся уничтожать все живое, сеять смерть и нести разрушения, сметая любую преграду, возникшую у нее на пути.

      Естественно, даже располагая из первоисточника всеми имеющимися материалами, я этого сделать не мог, -отсутствовали необходимые для этого элементарные навыки, жизненный опыт. Не могло этого попросту быть у подростка.

Теперь, когда за плечами оставлена большая часть моей собственной жизни, и мозг приобрел с годами способность работать на генетическом уровне, в силу накопленных знаний и опыта – появилась способность правильно воспринимать, анализировать и оценивать то, или иное событие, сопоставляя весомые факты, делать достойные выводы.

Изучена в мере доступности наша История, зафиксирован памятью каждый урок, каждый шаг, собраны по крупицам и сохранены подробности жизни родных наших предков, – все это мне дало возможность сейчас вернуться опять к публикации воспоминаний отца, развернув перед собой его те же тетради, заново перечитав сохранившиеся фронтовые письма, пересмотрев военные фотографии и документы, испытывая при этом то же самое душевное волнующее чувство, не покидавшее меня на протяжении всех моих прожитых лет.

Отдавая отчет себе в том, что каждая написанная строка воспоминаний отца – это живая история с реальными именами людей и ходом реальных событий, это Память, которая, сколько бы лет не прошло, не должна кануть в Лету, предаться забвению, стереться, бесследно исчезнуть в умах и глубинах сознания молодых поколений, идущих на смену достойных отцов, это личный и вечный наш Долг перед теми, кто был на войне, перед каждым из них, кто дошел до Победы, и каждым, кто с этой войны не вернулся.

Ничего не должно быть забыто, утеряно, погребено пластом времени, оставаясь в прошедшем, никогда не должно повториться, воскреснуть, явиться реальностью в будущем.

Вместе с тем, это дань светлой памяти моего отца, его боевых друзей и товарищей, случайных и постоянных спутников его военной судьбы, живых и погибших на многочисленных фронтах Второй мировой войны, Священной Великой Отечественной!

      Сохраняя стилистику слога, ничего не изменяя, не добавляя, не приукрашивая, – не имею права на малейшую вольность и выдумку. Единственное, что могу позволить себе, – дополнить скупые, лаконичные строки воспоминаний теми живыми подробностями, которые до сих пор хранит моя память, возвращающая из глубин своих сюжеты тех давних военных рассказов отца, самих по себе, по прошествии лет, уже ставших историей.

ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ.

      Прежде, чем перейти к описанию главных событий, которым посвящена эта книга, считаю необходимым коснуться детства и юности автора воспоминаний, доставшихся мне по наследству и на примере главного действующего лица попытаться создать зримый образ представителя того поколения, человека, на долю которого выпала участь лихих испытаний в общей суровой беде и жестокой кровавой трагедии, имя которой- война.

      Надеюсь, когда – ни будь дети, быть может и внуки мои, прочитав эту книгу, вернутся к истокам своим, научатся чтить и ценить свои корни, изучат все звенья семейной цепи, храня благодарную память о жизни и быте своих дальних предков, и дедов, и прадедов!

      И так, продолжаю дальнейший рассказ, излагая события в строгом определенном порядке и очередности.

      Мой дед по отцу Казазаев Николай Михеевич родился в слободе Радуль Городнянского уезда Черниговской губернии в месяце мае, 22-го дня, в 1892- году, в многодетной семье лесосплавщика.

Прадед Михей рано ушел из жизни, покинул сей мир по нелепой случайности, -убит был тяжелым бревном, рухнувшем с козел- столюг по оплошности работавших здесь распиловщиков. Рядом с домом пилили бревна на доски, на козлы- столюги работники накатывали очередное бревно. Что- то пошло не так, избегая опасности, работники отскочили в стороны, бросив работу.

Выйдя в этот момент из дома на улицу, Михей бросился было помочь поддержать разъехавшиеся столюги, да споткнулся, упал по дороге. Удар сосновой тяжелой колоды пришелся на грудь… Прадед был силы необыкновенной, не мерянной, – сам мог поднять за комель, оторвать от земли любое бревно, лишь – бы хватило рук для обхвата. Напоказ силой не хвастал, опасаясь «дурного глаза». Если и нужно было перекинуть бревно, строго смотрел, чтобы чужих никого рядом не было, и только тогда принимался за дело.

После него в доме осталось пять сыновей Иван, Семен, Николай, Михаил, и Григорий, да две дочери Пелагея и Марфа на руках у моей прабабки Евдокии. С потерей кормильца, семья пребывала в крайней нужде, во всем испытывая лишения и недостатки, но жила дружно. Рано познав бремя труда, дед мой подростком работал на лесосплаве, с юного возраста добывал тяжкий хлеб, помогая матери своей вместе со старшими братьями содержать большую семью. В артели лесосплавщиков вязали и гнали плоты по рекам Сожь, Березина, Припять, да по Днепру, вплоть до самого города Киева. В родной слободе находилась сплавная контора.

Позже, по рекрутскому набору, ушли на военную службу старшие братья Иван и Семен, служили исправно, дослужились до «унтер- офицеров», имели

чин фельдфебелей.

К двадцати годам, вместе с другими односельчанами, рекрутами- новобранцами, ушел и дед Николай на Государеву службу. Принял Присягу на Верность Царю и Отечеству, – а там- и война не заставила ждать. Служил в Гренадерском полку, и по бесстрашному «храктеру», по смышлености, расторопности, бравой хватке своей, числился любимцем у полковых командиров. –Я молодой «хвабрый» был, -говаривал дед, -за то командиры меня и любили! У солдат, бывало, и каши, и хлеба то нет, а у меня всегда есть и хлеб, и горячая каша, да чарку еще наливали, – но, если, «на смерть» куда надо было первым идти, так меня первого и посылали!

Так он при мне вспоминал о своей давней службе. – Сам командир полка называл меня ласково, словно сына, Колюнькой, и непременно всегда добавлял, завершая рассказ: -Много горюшка довелось нахлебаться народу в окопах за эту войну, будь она трижды неладна!

В 1916-м году дед был тяжело ранен, попав под пулеметную очередь. Во время подготовки очередного контр – наступления русских войск на австро- германские позиции, послали охотников делать проходы, резать колючую проволоку заграждений у неприятельских укреплений – траншей. При этом потерял одного из лучших окопных товарищей:

– Дружок у меня верный, преданный был, и клятва меж нами была –его первым убьют- я родным напишу, меня раньше убьют- он напишет… Забрала смерть моего дорогого дружка и товарища, а меня сильно тогда в ноги ранило! Было это где-то в предгорьях Карпат, красивых, величественных местах по живописной природе своей.

Жаль, что я сам не расспрашивал деда об этих подробностях, в силу, наверное, детского возраста, – мог бы о многом и многом узнать при желании, не имея возможность, естественно, сделать это теперь.

«Карпатские вершины, вас я вижу вновь, Карпатские долины, кладбища удальцов!»-запомнил я строку из старой солдатской песни, услышанной от деда.

Из полевого лазарета, с места окопных боев, деда отправили на излечение в госпиталь, в г. Киев. Дорога заняла несколько суток, в ранах под бинтами, как он вспоминал, завелись черви – повязки в пути не менялись в течение нескольких дней. Зато потом, в госпитале, за раненными «героями Отечества», наряду с сестрами милосердия, ухаживали и заботились «благородные», так – что справить при этом факте естественную нужду для тяжело раненного было неловко, что вызывало дополнительное смущение и

неудобство.

Дело на поправку шло медленно, раны долго не заживали, – видимо, дед прилагал для этого какое- то солдатское средство. Медленную поправку опережали стремительно развивавшиеся события. Произошла Февральская революция, по городу шли демонстрации, росло недовольство правительством. Лозунги- «Долой войну!», «Мира и хлеба!»– взрывали сознание, заставляли задуматься о бессмысленности дальнейшего кровопролития в изнурительной, ставшей не популярной к тому времени в народе войне. Империя доживала последние дни, на смену одним потрясениям спешили иные события.

      Едва долечившись и получив по ранению отпуск, дед сел на пароход, на пристани на Подоле, двигаясь вверх по Днепру пару суток спустя, был уже дома. Не имея желания снова идти на войну, возвращаться в окопы, «дизентировал» – выражаясь его же словами и больше не воевал, не участвовал ни в революции, ни в Гражданской войне, -«не хотел проливать больше кровушку, – ни свою, ни чужую!» Хотя мог, как я знаю, быть мобилизованным и в Белую, и в Красную армии, но у него на руках, точнее сказать – на ногах- имелся наглядный пожизненный «документ», который, супротив предложению, мог быть тут же предъявлен по первому требованию.

…Окунаясь в далекое детство, вспоминаю тот чудный «старинный» язык, на котором разговаривали и наш дед Николай, и сестра его, бабушка Поля, имея в своем лексиконе в достатке набор диалектов, смешных, но понятных, знакомых нам слов: – «Пензыя», «Импература», «Алгина» и прочее. Дед вместо «завтракать» употреблял слово «снедать», «вечерять», – что значило –ужинать, вилка-«виделка», «нехай»– вместо «пусть», «дарма»– если «ладно». Дед не говорил-выпью рюмку вина, говорил- выпью «чарку». Как – то, будучи в расположении духа, под настроение, вспомнив, наверное, молодость, стал нам с сестренкой показывать солдатскую маршировку, – отрывая тяжелые валенки от пола, сам себе подавая команды, – «ась- два, ась – два!» -и, прихватив около печки ухват для горшков, продемонстрировал тут же приемы действий с оружием, – «на кара-ул!» -«на пле-чо!»– «к но-ге!», «длинным-коли», «коротким- коли!», «прикладом- бей!», -используя воображаемую «винтовку», выполнял с ней такие «артикулы», что мы с сестренкой смеялись при этом до слез! Дед обладал чувством юмора, приговаривал: -«Я молодой- бравый был. Это сейчас «песок» с меня сыплется! Да, все прошло с зимой холодной…» На обычный вопрос – Как дела, дедушка? –отвечал неизменно: -«Хвабрюсь», мой унук, по маленьку, – добавляя при этом: – Мой день, – мой и век!» Такая у него была поговорка. Дед следил за собой, никогда не сутулился, ходил ровный, прямой, точно струнка. Зимой, даже в сильные морозы не опускал шапку- ушанку, – мог поднять воротник, не носил и перчаток. За всю жизнь никогда не болел, а занедужив после восьмого десятка прожитых лет, уже не поправился. Мне на ту пору минул пятнадцатый год.

      Никого из дедовой родни, кроме сестер, я не помню. Так сложилась судьба их и жизнь!

      В 1918-м году, в разгар Гражданской войны, где- то между Киевом и Белой Церковью, под городом Васильковым, погибли старшие братья деда Николая Иван и Семен, служившие унтер- офицерами в царской армии, оставшиеся верными некогда данной Присяге. В семье не было принято заводить разговор на непопулярную в то время, запретную тему. Мы бы так и остались в неведении этой семейной трагической тайны, если бы не рассказы бабушки Пелагеи, родной их сестры. Незадолго до этих печальных событий, братья вызвали в Киев сестру. Встретились здесь, же на пристани, на Старом Подоле. Обнялись, расцеловались.

– Сами красивые, статные, рослые серые кони у них – я таких коней и не видела, – в долгополых шинелях, до пят, в амуниции. На шинелях медали, кресты от плеча до плеча, – вспоминала бабушка Поля о братьях. Да, вот, встреча продлилась не долго! Солдаты, что были при них, занесли на пристань узлы да какие-то вещи, братья отдали провизию, деньги, какие имели с собой, собираясь прощаться: – Не мешкай, сестричка, сажайся на первый пароход, езжай домой! Завтра большой бой у нас будет под Киевом. Большевики идут в наступление, ленинцы!

–Благословила, прощаясь, я браточков своих, Семена, Ивана, каждого крестным знамением, поклонилась солдатушкам, благодарствуя сердцем за помощь, обнялись, расцеловались по православному обычаю тут же у сходней, да так навсегда и простились! Больше браточков своих я живыми не видела!

      Время спустя, -бабушка Пелагея к тому часу была замужем и в том же восемнадцатом у нее родилась дочь, – получила письмо, видимо от кого-то из сослуживцев, приблизительно с таким содержанием: –Тета Поля (такая –сякая), погибли ваши родные (тогда- то и там-то) в конной атаке смертью мгновенной.» Насколько позволяет мне память, почти дословно я вспомнил ее пересказ. Мы, дети, были благодарными слушателями, и бабушка Пелагея много смогла рассказать нам чего из своей прежней жизни. Запомнился такой вот рассказ: – Пришел старший брат Иван в отпуск с германского фронта домой, то – то радости было! Мать, прабабушка моя Евдокия, упросила соседей истопить баньку, сыну с дороги помыться, сама хлопотала в предбаннике, собирая одежду, готовя белье, а как снял сын нательную рубаху – не смогла удержаться, расплакалась: тело молодое, дородное, а по белому телу –косые рубцы да рваные шрамы глубокие! От горя и жалости болью зашлось материнское сердце!

      Коротким дополнительным сведением о Семене Михеевиче располагаю из бюллетеня Потерь по Черниговской губернии за 1914 год, найденном мной в Соц. Сети, где в общих списках значится, что таковой был ранен в августе означенного года, шестого числа. По-видимому, это произошло где-то в Восточной Пруссии, а война, как известно, началась первого августа.

Знаю по рассказам, что Григорий и Михаил служили по мобилизации в Красной Армии, Григорий был контужен, по этой причине случались припадки. В тридцатые годы Григорий вместе с семьей переехал жить то – ли в Сибирь, то –ли на юг Украины, связь с ним была потеряна.

Михаил со своей семьей проживал в городе Чернигове. Михаил был очень аккуратен, и требователен к себе, даже собираясь уезжать в сезон на плоты, всегда одевал выходной свой костюм и рубашку «под галстук». Погиб трагически, случайно – утонул в реке Десне, провалившись под лед у недостроенного нового моста, еще до начала войны. После него остались сын и три дочери, связь с их семьей, семьей бабушки Кати продолжалась у родителей на протяжении долгого времени.

      Осенью в 1943году произошел такой случай: земли Черниговщины были почти освобождены от немецких оккупационных войск, наши ударные части стремительным наступлением, били и гнали врага, оттесняя за Днепр.

В один из таких дней в Радуль, поселок, где проживала семья, добрался крестьянин окрестной, довольно далекой деревни, разыскал деда: –Передайте Казазаевым, мой батальон здесь, и я с батальоном! С такой просьбой обратился раненный офицер- танкист, попросил передать родным весточку.

Дед бросился на поиск в деревню, -раз это танкист, значит кто- то из сыновей-Николай, или Григорий. Однако, уже никого не нашел, не застал, ни названного офицера- танкиста, ни его батальона, стремительным было в те дни наступление.

Уже после войны определили, что, по всей вероятности, это был племянник его Михаил, сын брата Григория…

Однако, по ходу повествования внося в свой рассказ необходимые дополнительные подробности и делая отступления, я вновь возвращусь к судьбе Николая Михеевича, моего деда.

      Дед Николай, по окончании службы, точнее по возвращении из госпиталя домой, вскоре женился, взяв в жены односельчанку Костылеву Марфу Михайловну и осенью 1918 года 25 сентября родился их первенец- сын, мой дядя Григорий. В начале семья проживала на съемной квартире в своей «слободе», как тогда назывался поселок, у своих близких родичей, и родители жены, мои прадеды, после рождения первенца- внука, купили семье небольшое подворье у Патрикеев, с остатками старого сада в три яблони и маленьким домом- избушкой.

      В 1919 году 25 ноября, родился второй сын, Николай, названный при крещении именем своего небесного покровителя Чудотворца Св. Николы Угодника. Бабушка Марфа моя была очень набожна и строго соблюдала церковные правила и каноны. Поэтому и Именины у сыновей отмечались строго 13 октября, на Покров, у Григория, и 19-го декабря у моего отца, – на Николу! В честь рождения сыновей, два- три года спустя, дед посадил в саду на подворье деревце, саженец –дуб, два тоненьких прутика, растущие от одного корня, объявив: – Это – сын Николай, а это- сын мой Григорий!

      Когда Григорию исполнился год, его отдали на воспитание и содержание родителям Марфы Михайловны. Семья моего прадеда по бабушке Марфе считалась в то время довольно зажиточной, – держали и резали скот, продавая в базарные дни и на ярмарках, вели устойчивое крепкое хозяйство. Дом – пятистенок имели, видный, большой, на высоком холме, с резными карнизами, белыми ставнями. В доме- добротная мебель, предметы домашнего быта, посуда, иконы старинные. В комнате, под потолком, стеклянная керосиновая лампа под голубым абажуром, в массивной подвеске, на тонких латунных цепях, часы фирмы Павла Буре на стене. Медный большой самовар завода Почетных граждан братьев Воронцовых в Туле с десятком медалей Всероссийских и Заграничных выставок, с ликами Императоров Российских и датами проведения таковых, служил семье, не взирая на возраст. Швейная ножная машина компании Зингер на литой чугунной подставке- платформе была гордостью бабушки Саши. В чулане хранилась старинная стрелка- весы, с массой гирек и гирь, от огромной, в два пуда, до крохотной, в четверть фунта. Все это в душу запало, запомнилось братьям с далекого раннего детства. (Дом прадеда не сохранился. В 1943 году, в числе прочих домов в поселке, был сожжен немецкой зондер- командой при отступлении, бегстве за Днепр. Прим. Авт.)

*******

      Дядя Григорий воспитывался у своих дедушки с бабушкой лет до шести. Чтобы проведать старшего сына, а, за одно, и родителей, по воскресным дням и в праздники дед Николай и бабушка Марфа ходили к ним в гости.

      Мой отец вспоминал: -…Я любил, сидя у родителей на руках, закрыть при этом глаза, и по прошествии какого-то времени, вдруг очутиться на пороге гостеприимного дома, в объятиях деда и любящей бабушки Саши, души не

чаявших от радостной встречи со внуком.

      С трех- четырех летнего возраста я начал уже хорошо себя помнить. Первое чувство детского страха, которое я испытал, относится к этому возрасту. Как- то зимой, будучи лет пяти от роду, я стал проситься у матери отвести меня к деду и к бабушке, чтобы увидится с Гринькой, по которому очень соскучился. Мать долго не соглашалась, ссылаясь на непогоду, разыгравшуюся на улице, и тогда я заявил, что пойду к брату сам! Собравшись, одев пальтишко и валенки, шапку, вышел из дома, но, едва отойдя от калитки, утонул в первом глубоком сугробе, не доставая ногами до твердой земли, повис на руках, раскинув их в стороны, растерялся, не зная, как дальше вести себя и не имея возможности двигаться ни дальше вперед, ни вернуться обратно. Не видя при том, что мать неотрывно следила за мной, наблюдала, пока сама, сжалившись над беспомощностью ребенка, не вызволила меня из сугроба, из снежного плена. Этот день навсегда мне запомнился, врезался в детскую память.

Когда сыновья подросли, семья переехала в Киев, по месту работы кормильца-отца. Жили на Трухановом острове в полуподвале кирпичного старого дома. Глава семьи сплавлял здесь плоты с верховий Днепра и до Киева, так же вязали и гнали плоты по Десне и по Припяти, по рекам Березина и Сожь, будучи на сезонной артельной работе и тем добывали свой хлеб. Мать занималась детьми и домашним хозяйством.

Наступил тот период, когда детьми постигалась большая реальная жизнь, изучался таинственный окружающий мир, с его открытиями, радостями, разочарованиями и надеждами. Сильны впечатления детства, произошедшие однажды и оставшиеся в памяти навсегда.

– Как-то с матерью вышли однажды на пристань, встречать отца, и я прихватил с собой из дома пустую катушку от ниток, представляя, как брошу игрушку на воду, и она покатится по гладкой поверхности далеко- далеко, как катается по столу, так тогда думалось. Каково было разочарование, когда катушка не покатилась, как представлялось, а поплыла по воде с расходящимися в стороны кругами…

Здесь же в Киеве дети пошли в школу. Писали первые буквы, запоминали стихи, наряду с русским родным языком изучали украинский: «А я у гай ходила По квитку-ось яку! А там дэрэва люли И всэ отак зозули –Ку-ку, ку- ку, ку- ку!…» Яркие воспоминания детства, запавшие в детскую память и душу на всю жизнь, с первыми уроками, с любимой первой учительницей у школьной черной доски.

Неустроенность быта заставила семью покинуть город Киев и вернуться обратно в поселок, домой. Постоянная влага и сырость в занимаемом под жилье помещении, стала пагубно сказываться на здоровье детей, дети стали часто болеть. У Григория появился не проходящий болезненный кашель, а у младшего, Николая врачи обнаружили в начальной стадии заболевание легких. Условия жизни и быта необходимо было срочно менять, семья переехала в Радуль, вернулась в родные места.

Дети продолжали учиться и приобщались к труду. Отец вспоминал: -Десяти –двенадцати лет, мы с братом сидели уже летом в «дубе» (большая просторная лодка, служившая в качестве жилья лесосплавщикам), помогая отцу по работе. Таскали якорь, гребли на веслах, делали другую, самую разнообразную хозяйственную работу, выполняя поручения старших.

–Как- то батька прозевал, упустил момент направить по нужному руслу плоты, и сильным течением их увлекло в Черторой, – то- то, было впоследствии всем и забот, и волнений исправить оплошность!

Повзрослев, с такими же подростками, как и сами, мы выполняли уже более сложную, серьезную работу: вязали бревна в плоты, учитывая требования сортировки, а, будучи по возрасту пятнадцати лет, я уже выполнял обязанности по нормировке на лесосплаве, где занимался маркировкой леса по размерам и качеству, – измерял диаметр ствола по комлю, на срезе делал пометки, сортируя так древесину. В 1937-м году с односельчанами работал в г. Перьмь на реке Кама, а год спустя, и за Заполярным Кругом в Кандалакше и Княжой.

      Прибыв в Кандалакшу на вырубку леса с артелью односельчан, мы заблудились в лесу и долго плутали, разыскивая дорогу, ведущую на разработки. К нужному месту вышли по старым зарубкам на стволах деревьев, оставленных когда-то давно почтальоном. Здесь, как оказалось, старания наши были напрасны. Заключенные, работавшие на вырубке леса, многозначительно дали понять- место занято и делать «пришельцам» здесь нечего! Спорить было бессмысленно и не безопасно, – пришлось подыскивать новый участок работы, – не такой уж доходный, зато безопасный и свой!

С заработков возвращались через Москву, имея при себе определенную сумму денег за сезонный оплаченный труд, предполагая в столице сделать перед дорогой домой необходимые небольшие покупки. В торговых рядах огромного магазина на Красной Площади, больше напоминавшего собою дворец, собрался купить кое-что из одежды, изрядно за лето поистрепавшейся на заготовках. Брюки мои ниже колен висели лохмотьями, на ногах-полуразвалившиеся парусиновые башмаки с подвязанными бечевкой подошвами. У большого прилавка, присматриваясь и выбирая покупки, услышал взволнованный сдавленный шепот: -«Смотри, осторожно! Босяк!» Молодая, прилично одетая женщина в шляпке, дернула за рукав стоявшую рядом соседку. Стало так стыдно, неловко, с лицом, заливаемом краской стыда, ничего не купив, чуть ли не выбежал из магазина. Обидные несправедливые фразы красивой взволнованной горожанки еще долго звучали в ушах!

      С приходом осени продолжил учебу. Учился охотно, любил историю, литературу, много читал. В библиотеке брал книги Толстого и Гоголя, почти наизусть знал полюбившиеся рассказы и повести Чехова, увлекался фантастикой Жюль Верна и Герберта Уэлса, мысленно путешествуя с капитаном Гатерассом на Северный Полюс, или с капитаном Немо проплывал 20 тысяч лье под водой. Чуть позже прочитанная книга Т. Драйзера «Американская Трагедия» надолго оставила в душе и в сознании неизгладимое впечатление, незабываемый след. Но особенно полюбилась, невольно соприкоснулась с собственной жизнью повесть Ал. Неверова «Ташкент-город хлебный», поведавшая о судьбе и приключениях подростка Мишки Додонова, уехавшего в голодные годы вместе с товарищем в г. Ташкент, спасаясь от смерти, добывать горький хлеб.

– Не знал я тогда, что с этим восточным загадочным городом впоследствии, пусть не на долго, свяжет меня моя личная жизнь и судьба!

      В это же время, быть может, чуть раньше, отец написал стихотворение, в содержании его говорилось о Троцком, бывшем видном деятеле СССР, о его пребывании в политической эмиграции за границей.

      «Был я раньше за вас, а теперь – против вас, А теперь «монета гонит», я не знаю, «що робить», А буржуи только просят: – Напиши-ка про Союз!»

Стих был на злобу дня, с идеологической подоплекой, и отец показал его учительнице русского языка, втайне гордясь своим вдохновенным творением.

      Учительница за стих похвалила, сказала, что политический смысл схвачен правильно, но, вот, по форме, по рифме в стихах, до Пушкина автору, конечно, еще далеко!

Больше отец стихов не писал. Зато увлекся шахматами, и быстро научился играть. Вечерами ходил в клуб и садился за партию с таким же «гроссмейстером», как и сам, в точности повторяя все его ходы и комбинации, освоил в несколько вечеров премудрость серьезной игры. Память была превосходная. С необыкновенной радостью и большим удовольствием смотрели в переполненном сельском клубе все довоенные фильмы- Веселые ребята», «Волга- Волга», «Свинарка и пастух», «Юность Максима», «Путевка в жизнь», «Мы из Кронштадта», «Человек с ружьем», «Цирк», а потом сами с удовольствием распевали заученные наизусть понравившиеся песни. По фамилиям и именам знали любимых актеров, а, так – же, всех киногероев. Каждый такой новый фильм был великим событием! Перед фильмом, как правило, шел киножурнал: в небе, на киноэкране, летели стремительные самолеты со звездами на крыльях, мчались могучие танки, сметая врага на пути, неудержимой лавиной катилась красная конница, в атаку поднимались бойцы, грохотали орудия. Только что победоносно закончились боевые действия у озера Хасан и на реке Халхин-Гол против милитаристской Японии, о славной победе РККа торжественно повествовали страницы центральных газет, вещалось по радио. Сердца переполнялись гордостью за родную Красную Армию, с восторгом везде разносились боевые походные песни, звучавшие из репродукторов и с экранов кино.

В 1939 году на экраны страны вышел фильм «Трактористы». С воодушевлением, как клятву, везде повторяли напев неразлучных друзей- трактористов, мирных землепашцев и сеятелей, готовых в любую минуту по приказу Родины сесть за рычаги боевой быстроходной машины и ринуться в бой на врага.

«Гремя огнем, сверкая блеском стали,

Пойдут машины в яростный поход,

Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин,

И Первый Маршал в бой нас поведет!»

Не могли себе братья представить тогда, что и для них уже пошита военная танкистская форма. Шел тревожный 1939год!

Воспитанные на героике и патриотизме сурового времени, как и другие их сверстники, братья были не чужды и ратному подвигу. Не даром самым любимым фильмом для них оставался «Чапаев»! Фильм учил героизму и мужеству, задевая при этом самые тонкие струны души.

Вспоминается эпизод из раннего детства отца, где в то уже время у него проявились волевые, не детские твердые качества в детском характере.

      Как-то с братом Григорием обнаружили в чулане огромный глиняный горшок со сливовым вареньем, заготовленном матерью на зиму в прок. Братья тут же отведали лакомства, да так и повадились приложиться время от времени к заветному горшку, снять ежедневную пробу, аккуратно заглаживая при этом деревянной ложкой поверхность варенья, чтоб не бросалась в глаза недостача. Варенье катастрофически убывало, таяло на глазах, и вот наступил «ужасающий» день, когда «заглаживать», практически, уже было нечего. Вот тут- то мать и хватилась пропажи.

Пугающая хворостина в руках матери сулила суровое наказание, и братья, пытаясь хотя бы не устранить, а отсрочить возмездие, пустились до ночи «в бега». Днем как- то было еще ничего, но сгустившиеся сумерки, обостренное чувство не проходящего, а усиливающегося с каждым часом голода заставили все же вернуться с повинной домой.

Однако, не тут – то было! Двери дома оказались заперты изнутри, в окнах погашен был свет. Всплыло на поверхность сознания поутихшее чувство вины, страх неотвратимого наказания за данный проступок усилился. Стали стучаться, но мать не открывала, будто не слышала. Григорий уже во всю колотил кулаками в закрытую дверь, просился не робко уже, а в отчаянии-мамочка, родненькая, открой нам, пусти, мы никогда больше не будем…!

Николай стоял, точно вкопанный.

– Николка, стучись, проси мамку, чтобы открыла! Будем прощения просить!

–Не буду стучать! Я- красный партизан, а партизаны «врагу» не сдаются!

И когда услыхал, как мать отпирает засов, бросился напрочь от двери. Мать впустила Григория, и отчитав за проступок, но спокойно, уже без азарта, заперла снова дверь.

Николай постоял у порога, потоптался у запертой двери, не имея надежды на то, что его тут же пустят домой, решил подыскать себе место ночлега.       По лестнице забрался на полати в сарай, где держали корову, а на насесте устроились куры, зарылся в мягкое сено. Пахло свежим навозом, парным молоком. Слушая, как внизу возятся беспокойные куры, потревоженные его поздним «визитом», вскорости согрелся и незаметно уснул. Мать, обеспокоенная долгим отсутствием младшего сына, немного еще подождав, сама отправилась на его поиски. Звала, обыскала весь двор, огород, заглянула в колодец, -сына нигде не было. Накатилось отчаяние, стала искать по соседям, -все тщетно! Можно представить себе состояние матери, не ожидавшей такой поворот! Утром, когда отыскалась пропажа, сколько было радости, счастья, непрошенных слез от ночных пережитых волнений. Уже и речи не было о наказании. По этому случаю братья были полностью прощены, а еще, вскорости, были отданы им и остатки варенья, которое тут же было и съедено, но уже без большого на то удовольствия. В повседневной, обыденной жизни лакомствами родители детей не баловали, жили достаточно скромно, расчетливо, хоть и не терпели нужду. Бывало пойдут в гости к родным, на крестины, на свадьбу, – вот тогда принесут по конфете, по прянику, взяв для детей «со стола», тем гостинцем и радовали. Дети понимали, что все это шло не от скупости, а от меры достатка семьи, положение дел принимали, как должное.

Отец вспоминал единственную купленную в детстве игрушку, подаренную вернувшимся из Киева отцом, – качалку – коня, разрисованного вкусно пахнущей краской, с настоящей густой черной гривой и длинным, до пола, хвостом. Наигравшись бесценным подарком, игрушку сломали, – пересилило детское любопытство, захотелось узнать, что же там находилось внутри! Велико было разочарование, перемешанное с горькой обидой, что вопреки всем ожиданиям чего-то необычного, внутри оказались простые опилки…!

      В 1937-м году по окончании «восьмилетки», отец проработал лето на сплаве. Осенью, как обычно, пошел в школу, в девятый класс. Проучился месяц, чуть более, неожиданно решил оставить занятия.

Старший брат к тому времени год как учился в ФЗУ на механика- моториста в городе Гомеле, ходить одному на занятия в школу показалось скучно, не интересно. Посчитав, что полученного образования вполне достаточно для дальнейшего определения в жизни, сообщил и отцу о решении оставить учебу. Отец отнесся к принятому решению в тот момент равнодушно, ни к чему не настаивал, и он бросил школу.

Первое время, казалось, было не скучно, -находились дела по хозяйству, по дому. Потом наступили короткие дни поздней осени, – серые, хмурые, однообразные. Друзья были заняты делом, учились, кто- то работал, все жили своей собственной жизнью, – стало скучно и серо от одиночества, от не востребованности, казалось, даже какой-то ненужности. Пошел было в школу просить разрешения снова вернуться к занятиям, но в школу не взяли, -слишком много пропущено времени. В душе поселилась тревога, волнение и беспокойство. Но выбор был сделан продуманный, правильный, и, вскорости выход нашелся.

В этот период у отца было сильно застужено ухо, воспалительный процесс был довольно болезненным, длительным, так что пришлось обратиться в больницу, проходя последующий курс лечения на дому. Ссылаясь на недуг, обратился к директору школы, объяснив тем самым уважительную со своей стороны причину столь долгого отсутствия в школе. Директор принял во внимание доводы, потребовал предъявить медицинскую справку в качестве подтверждения, сказав, что при наличии таковой, можно будет вести дальнейшую речь о восстановлении и посещении школьных занятий. Справку в амбулатории выдали, законный оправдательный документ на руках дал возможность вернуться к учебе. Занятий больше не пропускал и в течение короткого времени догнал сверстников по успеваемости, подтянув пройденный материал, наверстал то, что было пропущено.

В это же время отец увлекся художественной самодеятельностью. В школе старшеклассники организовали драмкружок, под руководством опытного и столь же увлеченного данным творчеством преподавателя. Я тоже- вспоминал отец- записался сюда и в свободное время, после уроков, стал посещать занятия, репетиции.

Ставили сценки по ранним рассказам Чехова- «Хамелеон», «Злоумышленник», «Толстый и Тонкий», играли в комедии Н. В. Гоголя «Ревизор», пьесах А. Н. Островского. Инсценировали так же произведения украинских авторов пьес- Марко Вовчок, Карпенка- Карого,

Квитко-Основьяненко- «У недилю рано зилля копала», «Глитай, або ж Павук», « Поки сонце зийде-роса очи выйисть».

Особенным успехом у зрителей пользовалась комедия укр. поэта и драматурга Гулака- Артемовського «Сватання на Гончаривци», где я играл роль главного героя, деревенского парубка Стецька, эдакого малороссийского Митрофанушку. Публика в клубе «каталась» со смеха, каждую реплику героя встречала взрывом хохота, шквалом аплодисментов.

После представления долго не отпускала со сцены участников, действующих лиц, неоднократно криками «браво» вызывая их на поклон!

      В 1939 году по окончании школы- десятилетки, имея на руках Аттестат зрелости с хорошими отметками по успеваемости, отец стал серьезно задумываться о продолжении дальнейшей учебы. Выбор остановил на Новозыбковском (Орловской тогда области) Учительском институте, куда и подал документы. Занимался основательно, на подготовку уходило почти все свободное время, на отдых выкраивались короткие промежутки. Занимался и по ночам, на русской печи при свете керосинового фитилька изучал учебники, делал конспекты, читал. В результате тщательной подготовки к испытаниям, успешно сдал экзамены и был зачислен на первый курс факультета естественных наук. В сентябре начались занятия в институте. Жил на съемной частной квартире, довольно ограниченно в материальных средствах. Тратил на питание и другие бытовые потребности из расчета – рубль в день. Утром покупал у хозяйки, где снимал угол, кружку молока с черным хлебом, в обед- борщ и кашу, которые хозяйка готовила так же и для себя, вечером пил молоко, или чай. С этих же денег отчислялась плата и за жилье. Родители оказать более существенную помощь не имели возможности, приходилось помогать так же и старшему брату, а вместе с тем, растить и воспитывать младшую дочь. Из личных вещей имел мыло, полотенце, одну смену белья, пару рубах, остальное – тетради, учебники, вот все имущество. Одеяло во время сна или отдыха заменяло пальто.

Занятия шли тяжело, с трудом усваивался изучаемый материал, сказывалось переутомление нервной системы, полученное в результате общей нагрузки при подготовке к экзаменам. Как результат, появились последствия, – стала сильно болеть голова, обозначилась общая слабость, рассеянность.

По этой причине не был огорчен, а скорее обрадован полученной повестке о призыве на действительную воинскую службу. В начале октября прибыл домой, для прохождения последней призывной медицинской комиссии.

В это же время дома уже находился Григорий, работавший на Днепро- Двинском речном пароходстве, отозванный с места работы повесткой. В военкомате братьям определили команду: Николаю назначили войска связи, Григория записали в Черноморский Флот. Казалось бы, все уже было окончательно определено, оставалось вручить на руки повестки с датой отправки на службу. Вмешался «его величество» случай. Односельчанин Землянский Петр Иванович, старый большевик, член ВКПб с 1922года, находясь в составе военной комиссии, хорошо зная семью и отца, неожиданно вдруг предложил: -«Братья, а пойдете вместе служить в броне танковые войска, Средне-Азиатский Военный округ?!» Видимо, в военкоматах существовало на тот момент положение, дающее возможность не разлучать близких родственников при призыве на воинскую службу, и братья без всяких раздумий на то с радостью согласились.

Так решилась судьба, расстелив перед ними пути и дороги, ведущие далеко от родного порога, от дома, друзей и родных, вопреки ожиданиям, как оказалось в последствии, очень надолго!

ДОРОГИ и СУДЬБЫ.

      Покров Пресвятой Богородицы, церковный особенный праздник.

–Покров, Покров, покрой землю снежком, а невесту – женишком!

Так говорили в народе об этом периоде осени, плавно уступавшем место зиме. Как правило, к этому времени заканчивались сельскохозяйственные полевые работы, отдыхали люди, отдыхала земля, скот до весны закрывался по теплым хлевам и сараям, в закрома на хранение прятался собранный на полях урожай. В селах и деревнях наступала пора сельских свадеб.

      13 октября 1939 года. В канун Покрова, вопреки ожиданиям, раньше обычного, выпал обильный снег, наступили морозные зимние дни.

В этот день на рассвете, собравшись около сельсовета, небольшая группа призывников, отправлявшихся в часть на военную службу, прощалась с друзьями, родными и близкими. Прощание было не долгим. Вскорости подали лошадей и, заскрипев полозьями, санный обоз тронулся в путь.

      Марфа Михайловна, провожая в дорогу двоих сыновей, двигалась вслед за санями, стараясь не отставать от обоза, прибавляя по ходу движения шаг, и выйдя уже за околицу, долго махала рукой вслед уезжающим по первопутку, пока сани и их седоки вовсе не скрылись из вида. Незаметно, в заботах промчалась для матери эта последняя ночь!

      Ранним утром, собирая котомки в дорогу, вынула из сундука льняной домотканый рушник, кружевной, с вышитым по краю узором, -давнишнее свое девичье приданное рукоделие, – разрезала рушник пополам: – То –Николаю, а та половина-Григорию! Как будто бы разделила единую жизнь сыновей на две равные части, две новых дороги, две новых судьбы. Дарить полотенце в народе считалось к разлуке!

      Лежа на полке вагона, Николай вспоминал эту ночь накануне отъезда из отчего дома. Перед дальней дорогой спалось, не спалось, время как будто бы замерло, остановилось. Засыпая, почти в забытьи, слышал, как мать, прикрутив фитилек керосиновой лампы, собирает в дорогу нехитрый пожиток, стараясь ничего не забыть, по возможности больше вместить на дорогу им с братом продуктов. Потом прилегла, так и не уснув до утра, вздыхала «про себя», тихо шептала молитвы. Ближе к рассвету домой возвратился Григорий. Не притронулся к позднему ужину, выпил кружку воды, разведя со сливовым вареньем и сняв сапоги, не раздеваясь прилег на кровать. Сегодня Григорий отметил свои именины, в кругу самых близких друзей ходили потом по поселку, прощались с родными местами. По неписанной старой традиции «квитались» с обидчиками, «раздавали долги». Спать не хотелось, да и в окна уже начинал пробиваться рассвет…

      Глядя в окошко вагона, Николай предавался раздумьям. Воспоминания коротали дорогу, а путь впереди предстоял им не близкий. Разговаривать и общаться ни с кем не хотелось, тем паче накануне отправки, в бане на сборном пункте, серьезно поссорились, а потом подрались с такими же призывниками из Михайло – Коцюбинска, и, хоть будучи в численном меньшинстве, не позволили одержать над собой верх. Победа сия не принесла никому удовольствия, скорее оставила в душе неприятный осадок. Это потом, находясь уже в части, перезнакомились с земляками, с которыми провели не один день в пути, сблизились по обстоятельствам, установив самые дружеские отношения, связанные одной общей воинской службой. Все это было потом.

      А пока за окном протянулись бескрайние степи, сменяя привычный для взора обычный пейзаж. Линия горизонта обрамляла отары овец, колышущиеся по степи, будто волны, табуны лошадей, перегоняемые на новые пастбища одинокими всадниками. Все чаще у железнодорожного полотна можно было увидеть пасущихся осликов, кажущихся игрушечными с высоты мчавшихся мимо вагонов, степенных невозмутимых верблюдов. На телеграфных столбах вдоль полотна тут и там восседали огромные грифы- стервятники, беспристрастно взирая на окружающий мир, или парили, едва различимые в небе.

      Оставались позади полустанки и станции. До места ехать было еще далеко, город Кушка- самая южная точка великой страны- Николай это помнил по карте. Было время подумать о будущем и вспомнить прошедшую жизнь, все двадцать лет, оставленных далеко за плечами, неповторимых, дорогих, безвозвратных …

      Под убаюкивающий монотонный стук вагонных колес вспоминалось прошедшее детство, с его проказами и безвинными шалостями, яркими, как вспышка, короткими радостями, недолгими огорчениями от случайных детских обид, мимолетных, уходящих в прошлое, как растаявший дым. Казалось, что это все с ним происходило только вчера…

      …Вот бабушка Саша, взяв внуков на ярмарку, повела их кататься на карусели, напоив перед этим малиновым квасом в торговых рядах. Как плохо потом ему стало, ребенку, получившему вместо ожидаемой радости неприятное ощущение и испытание, запомнившееся на всю дальнейшую жизнь: неожиданно закружилась голова, и все, что было вокруг, поплыло перед глазами. Качалась под ногами земля, люди качались вокруг и деревья… На протяжении многих, уже взрослых лет, неотвязно преследовал призрачный привкус и запах малины, вызывая неприятные ощущения, если случалось попробовать данную ягоду, или конфету с такой же начинкой.

      Лежа на полке, с невольной улыбкой еще вспоминал, как будучи маленьким пел «хулиганские» песни, «жалостные», или смешные, «лихие» частушки на потребу собравшейся уличной публики, не вдаваясь особо в подробности текста и смысла того, что имелось в репертуаре.

– Когочка, спой про Лазаря! – просила неугомонная публика, – и маленький, смуглый, как цыганенок, он пел, старательно исполняя куплеты, выводил строку за строкой, оставаясь при этом серьезным, сосредоточенным, чем еще больше смешил, раззадорив, веселую, взрослую публику. Иногда получал за это в награду к неописуемой радости горсть семечек, яблоко, пару конфет.

Бывало по праздникам, или в воскресные дни, носился по улице с ватагой сверстников – сорванцов, подбегал к разодетым нарядным гуляющим парам, кампаниям девушек, совершающих прогулку с букетом в руках: – Дай цветочек! – Ты сам, как цветочек! – и, получая отказ, старался незаметно подкравшись, вырвать вожделенный цветочек из рук, да еще подразнить, убегая, смеясь над угрозой поймать сорванца и надрать ему уши!

      Прошедшее детство не изобиловало наличием ценных подарков, желаемых приобретений, многие из которых так и остались неосуществленной мечтой.

Не щадя своих собственных ног, вот так – же гонялся, когда – то за новеньким велосипедом, купленном одному из товарищей, мечтая хоть раз у всех на виду промчаться по улице, втайне завидуя обладателю счастливой и –увы- недоступной забавы.

      А вот в чем никогда не имел недостатка, так это в хороших и верных друзьях и товарищах. Самыми разнообразными в ту пору и интересными были совместные игры и развлечения. Дружили большой общей кампанией, где были ребята гораздо моложе, и лет на пять, на семь постарше. Летом лазали на колокольню гонять голубей, забираясь под самый купол, где висели старинные многопудовые колокола. Отсюда открывалась великолепная панорама живописной округи, видны были старое озеро, лента широкой реки.

Летом на озеро ходили ловить окуней, сквозь толщу прозрачной воды выбирая экземпляр покрупней, подводили крючок с наживкой к самому носу ленивой не пуганной рыбы. Притаившихся в тине щурят вытаскивали из воды специальной удавкой- силком, мастерски изготовленной из конского волоса.

Чтобы сделать оснастку, в базарные дни пробирались в торговых рядах, прячась за возами- телегами, незаметно стараясь вырвать пучок из конского хвоста, или гривы, избегая при этом попасть под «горячую» руку возницы- хозяина. Не успевшим удрать доставалось кнутом.

Здесь же на озере дети купались. Старшие следили за младшими, разрешая плескаться у берега, на мелководье. В раннем детстве на озере произошел такой случай: кто-то из старших подростков бросил у берега палочку, объявив:

– кто достанет ее из воды, тот и будет царем! Не давая минуты себе на раздумья, Николай побрел за брошенной палочкой, уплывавшей все дальше и дальше от берега. Вот вода дошла до груди, поднялась до подбородка, а потом и вовсе накрыла с головой. Не успев испугаться и толком понять, что случилось, широко раскрытыми глазами увидел мелькнувшую рядом тень, цепко сумел за нее ухватиться руками. Так и был вытащен на берег старшим товарищем, пасшим неподалеку овец, и только тогда испугался, когда понял, что все могло закончиться очень плачевно!

      Зимой, той же самой ватагой, ходили на озеро к дальнему хутору, где на устоявшемся льду взрослые играли в бабки, азартное увлечение, чем -то напоминавшее игру в городки. Ловили и подавали игрокам биту – кованку, собирали выбитые на кону точным броском бабки, получая в конце игры от удачливых игроков то пять копеек, а то – целый гривенник. За шесть копеек тогда можно было купить большую конфету в торговой лавке, а к ней, в придачу, колоду игральных карт…

      …Мерно стучали колеса вагона, ход мыслей тянулся своим чередом. Душа наполнялась непрошенной грустью. С горечью вспоминались утраты, потери, уход дорогих и любимых людей. Память вернула к прощанию с дедом, покинувшим мир и родных, – с той поры пронеслось уже несколько лет. Дед Михаил беззаветно любил своих внуков, благодарность к любви и заботе, опеке его, поселилась в душе навсегда. Как–то в грибную осеннюю пору собрались в дальний лес побродить по заветным, ему одному лишь известным местам, да уже, возвращаясь, попали под ливень. Озябли, промокли до нитки. К тому же, хотелось и кушать. Чувство голода чем дальше, тем больше давало о себе знать. Зашли в небольшую деревню, где в крайней крестьянской избе, проявив беспокойство, на имевшийся захваченный из дому ножик, дед выменял у хозяйки ржаные горячие коржики, накормив ими досыта внуков. Дед помнил рассказы далекой седой старины, и тешил рассказами этими внуков. И в доме у деда и бабушки Саши еще сохранились старинные вещи. Среди прочих вещей оставалась в наследство тарелка от прадеда, тонкого благородного фарфора с надписью по кайме – Наши деды жили просто, зато лет по сто! Прадед, тоже Михаил, служил капитаном речного парохода. Тучный, дородный, силу в руках имел необыкновенную, легко мог сломать лошадиную подкову, в пальцах свернуть медный пятак. Мало прожив на земле, умер в молодом еще возрасте, как говорили тогда, от ожирения сердца.

      …Мелькали за окном разъезды и полустанки, пролетали мосты. Степная равнина постепенно сменилась холмистым ландшафтом, где, меж холмов, там и здесь пролегали овраги. По линии горизонта вдали возвышались высокие горы. Поезд останавливался на больших редких станциях, остановки были достаточно долгими. Можно было на время покинуть вагон, подышать свежим воздухом, здесь же размяться. Заодно и набрать кипятку из горячего куба- титана в буфете на станции, заварить себе чай. К вагонам подходили смуглые люди, мужчины и женщины, в бараньих шапках и тюбетейках, пестрых платьях и стеганных ватных халатах. Предлагали лепешки, сушеные фрукты, кишмиш. Потратив небольшую сумму денежных средств, можно было не только дополнительно сытно поесть, но еще и полакомиться. Продавали пахучие дыни за рубль, по единой цене, за большую и малую. Из кожаного мешка- бурдюка в круглые чашки- пиалы наливали кумыс, и те, кто попробовал, этот напиток хвалили.

–Гриша, выпьешь кумыс?

–Кумыс?! Что это?!

–Кобылье молоко!

–Нет, кобылье молоко пить я не буду!

…Воспоминания, воспоминания!

Когда в голодные тридцатые годы воры свели со двора, из сарая, корову- кормилицу, Марфа Михайловна для младшей дочери, их любимой сестренки, стала брать у соседей на день по кувшину козьего молока. Предлагала и братьям, но Николай и Григорий пить козье молоко никак не хотели, упрямо отказывались. Потеря коровы для целой семьи в это тяжкое время была равносильна трагедии, но именно в этот момент, как бы в знак компенсации, обрелась в доме музыка. Отец Николай Михеевич работал по селам с артелью своих земляков, пилили материал, возводили в хозяйствах жилые постройки. Под расчет, вместе с деньгами и хлебом, получил как- то в виде части оплаты за труд расписной граммофон да десяток пластинок. Из широкой латунной трубы, скорее похожей на дивный цветок, зазвучали народные песни. Соседи сходились посмотреть на диковинку, просили завести «Есть на Волге утес», то про Стеньку, то «Барыню» …

-На барыне черна свита, любит барыню Никита!

А на барыне чепец, любит барыню купец!

Барыня ты моя, Сударыня ты моя!

Барыня угорела, много сахару поела,

Барыня, барыня, Сударыня-барыня! …

Кто –то хотел слушать «Блоху»,или «Пряху», «Дубинушку», кто-то –разудалого Комарицкого:-Ах, рассукин сын, Комарицкий мужик, Задрал ноги да по улице бежит…… И на печке усы, и под печкой усы, Золотым кольцом сковали друзья молодость мою, – были на пластинках и такие песни! Заводя на граммофоне пластинки с раскатистым бархатным басом, Николай Михеевич многозначительно поднимал палец в верх, произносил благоговейно-Шаляпин …!

      Долгие дни путешествия располагали к знакомствам. Уже запросто общались с другими призывниками и тут же в вагоне заводили себе новых товарищей. С улыбкой теперь вспоминали недавнюю ссору, произошедшую перед отправкой. Неприятные воспоминания и томящие ощущения в отношениях у новобранцев улетучились сами собой.

Одинаково постриженные, в общей массе своей, они стали похожими друг на друга, сближены едиными мыслями и настроением, предстоящей совместною службой и общей армейской судьбой.

АРМЕЙСКАЯ СЛУЖБА.

Средне – Азиатский Военный округ, город Кушка.

За плечами остался многодневный, длительный путь. Конец пути-и неожиданный, и долгожданный: -Выгружайся, ребята! Приехали! …

      Жизнь в полковой танковой школе протекала своим чередом, в особенном, строго очерченном русле, обозначенном теми условиями, которые являли собой подчинение главной поставленной цели, задаче учиться военному делу, армейскому ремеслу, готовясь к защите страны, своей славной Родины.

      Вереницей тянулись недели, шли месяцы. На фоне происходящих событий ужесточались, а порой кардинально менялись и требования. Война с белофиннами показала, что прежняя тактика ведения боя в современных условиях во многом устарела, требовала иного подхода. Лозунг- «Больше пота в учении, меньше крови в бою» давал себя знать. Курсантов танковой школы стали обучать тому, что требовалось на войне. Боевой подготовке уделялось особое внимание, ежедневные занятия занимали, как правило, 10-ть, 12-ть часов отведенного времени. Выезжали на полигон, учились действовать в боевых условиях при взаимодействии подразделений, частей, проводили при том боевые учебные стрельбы. Зачастую проводили занятия и без техники, – «пеше по конному». Попутно изучали тактику и маневр, а, так – же, военную топографию, – способ ориентировки по карте на местности при помощи компаса, в ночное время- по азимуту, относительно расположения небесных светил. Не последнее место отводилось строевой подготовке. Строгий боевой распорядок, воинская дисциплина помогали преодолеть тяготы суровой армейской службы, которая становилась не только сносной, терпимой для каждого, но и приятной. С особенным интересом и увлечением изучали материальную часть вверенной техники, вооружения, занимались вождением. По мере продвижения службы возрастала, увеличивалась и физическая нагрузка. Гимнастика предусматривала ряд упражнений на спортивных снарядах, -упражнялись на турнике и на брусьях, прыгали через «коня». Фактическим испытанием выносливости для всех стал марш –бросок имени Тимошенко, поочередный шаг- бег на расстояние 36-ти километров дистанции, при чем – с полной выкладкой. Зачет определялся по последнему военнослужащему, совершавшему кросс, так что многих обессиливших товарищей ближе к финишу пришлось не то, что вести под руки, но и тащить на себе. Все это закаляло боевой дух и тело, очень пригодилось в последствии.

      Кушка- самая крайняя южная точка страны, своеобразный форпост с иностранными сопредельными государствами, требовалось ежечасно держать боевую готовность, быть всегда на чеку. На границе еще случались вооруженные стычки с белогвардейскими группами, с отрядами басмачей, налетавшими из-за кордона и учинявшими здесь провокации.

      Так еще не зажившей болезненной раной оставался недавний набег басмачей. Банда вырезала бойцов пограничной заставы. Основная часть пограничников в данный момент находились на проведении плановых оперативных учений. В расположении части оставался немногочисленный личный состав.

Спастись удалось одному только повару, сумевшему спрятаться в пустом котле полевой, в тот момент не растопленной кухни…

      Значительная часть учебного времени уделялась полит-подготовке.

В свободное личное время, как правило, по выходным, курсанты смотрели кино, слушали радио, читали газеты, писали письма домой. Внимательно изучали Устав Караульной и Внутренней службы.

Кроме того, имелся дополнительный ряд обязанностей по поддержанию должного внешнего вида курсантов, а, так – же, чистоты и порядка, как в расположении, так и на прилегающей к нему территории. Несли караульную службу, назначались во внутренний наряд и на кухню.

Будучи дневальными, занимались уборкой казармы, – ровняли койки и тумбочки, чистили пыль, мыли и натирали полы. Обязанность вымыть полы между собой в шутку называли «вождением». Находясь в карауле, Николай то ли по неопытности, то – ли, не придав должного значения положению из Устава, не допускающем на посту не оговоренных действий, киркой выбил на кирпичной стене бензоколонки, которую охранял, аршинными буквами свою фамилию, причем старательно «трудился» над этим в течении нескольких дней. Это было одним и единственным грубым его нарушением за весь срок личной службы. А вот брату Григорию, напротив, в силу своенравности характера, с этим сильно «везло». Создавалось впечатление, что «приключения» сами искали героя. Как-то, находясь на технической территории бронетанкового дивизиона, производя там уборку, Григорий вступил в словесную перепалку с часовым автобатальона, несшего на сопредельном посту караульную службу. Когда словесные аргументы у обоих были исчерпаны, в ход пошли действия. Григорий схватил валявшийся у проволочного ограждения фаянсовый изолятор от телеграфного столба, и запустил им в обидчика. Удар запущенного метательного снаряда пришелся по клапану кобуры револьвера системы Нагана, привел в действие курок оружия. Произошел самопроизвольный выстрел, пуля часовому на сапоге оторвала каблук. На пост прибежала смена вместе с начальником караула, который и вызвал наряд. Проступок был из разряда серьезных, повлек за собой суровое наказание. Обоих нарушителей отправили на гауптвахту. Николай на «губу» понес вечером брату матрац. В списке допущенных нарушений то был не единственный случай.

–Курсант Казазаев, наведите порядок возле уборной, соберите бумажки! -Майор Харлов особенно был щепетилен в вопросах, если дело касалось порядка и чистоты. – А как это сделать, товарищ майор?! Я навряд ли сумею…

–А, вот так, и –вот так! Политрук части Харлов личным примером показал курсанту, как справиться с «трудной» задачей.

–Товарищ майор! Так и продолжайте, а я не рожден для того, чтобы за всеми грязные бумажки подбирать!

– Курсант, трое суток ареста!

– Так не за что, товарищ майор!

– Десять суток ареста!

–Не имеете права, товарищ майор, не положено по уставу!

–Пять суток ареста за пререкание со старшим по званию! Повторите приказание!

–Есть пять суток ареста! …

Многие «шалости», допущенные вне строя, сглаживались, нивелировались, попросту говоря, сходили Григорию «с рук». Видимо сказывалось общее отношение к его непосредственности, своеобразному характеру и нраву, умению вовремя пошутить, что так же вызывало к нему чувство внутренней невольной симпатии.

Была у майора Харлова привычка, – в минуты волнения, или, когда отпускал над собою контроль, -с шумом втягивал в себя сквозь сжатые зубы воздух.

–Вы что, замерзли, товарищ майор?! – участливо, на полном серьезе интересовался Григорий, – (это в жару-то, при температуре воздуха за плюс сорок градусов.) Сдержанная улыбка в ответ. А ведь совсем недавно имел место случай, когда двое бывших до службы студентов, видимо на какую-то допущенную грубую несправедливость в их адрес, вспылили, позволили себе в пререкании с начальством фразу, таившую политическую многозначительную подоплеку: – …Мы здесь не на Беломорском Канале! – что стало в итоге фатальным предлогом дальнейшей судьбы … Не удивительно, – два –три года назад каток репрессий безжалостно прокатился и по высшему командному составу, в личных делах командиров, напротив фамилий и должностей, стояла короткая запись – Уволен… Уволен… И дата-1937-1938-й год.

Уже в сороковом году, возможно, что в начале 41-го, из части удалили несколько поволжских немцев, проходивших здесь со всеми армейскую воинскую службу. (Прим. АВт.)

Год службы прошел незаметно. За минувший период учебы курсанты не раз получали поощрения и благодарности от командования танковой школы, а особенно отличившимся при обучении, было присвоено звание младших сержантов соответственно, с повышением в должности. Кто-то получил должность помкомвзвод, кто –то –командир отделения, командир экипажа.

Получили звания Григорий и Николай, о чем дополнительно было сообщено в благодарственном письме от командования части на родину.

Братья так же не преминули сообщить в письмах родителям о достигнутых в службе успехах, о присвоении сержантского звания, должности замком взводов, выслали фотографии. Еще-бы, – на общем торжественном построении школы особенно отличившихся поздравлял сам генерал, лично жал каждому руку!

      Николай Михеевич не раз пересказывал знакомым, соседям это письмо, гордился успехами своих сыновей, которых, отметив по службе, – «уж чуть ли не самих произвели в генералы»! Дед умел и любил иногда «сгустить краски»!

Во время оккупации, через несколько лет, кто-то из «доброжелателей» не раз припомнит ему эти слова: – Молчи, Николай Михеевич, у тебя двое сынов- комсомольцев в Красной Армии служат! Так, что, уж, держи язычок за зубами… Но пока еще шел предвоенный, сороковой приснопамятный год! Братья носили на гимнастерках полученные на гражданке значки ГТО-Готов к Труду и Обороне, рядом со знаком «Ворошиловский Стрелок». Потом всем сказали: – Нужно зарабатывать новые! Был еще дорогой комсомольский значок, напоминавший далекую школьную юность, а, так – же, и историю необычайного его получения. В 1937-м году группа старшеклассников, юношей, а вместе с ними, и девушек, отправились в Любечь, райцентр, пешком за восемнадцать километров, готовясь быть принятыми в ряды КИМ- Коммунистического Интернационала Молодежи. На обратном пути неожиданно повалил сильный снег, поднялась метель. Пробиваясь домой по сугробам, молодежь в беспросветной пурге потеряла дорогу, и выбиваясь из сил, по заснеженной целине продолжали тяжелый свой путь, пока не вышли к знакомой деревне, находившейся в трех километрах от дома.

Обессилев, не имея возможности двигаться дальше, приняли решение до утра переждать непогоду, остаться и заночевать в этой деревне, тем более девушки совсем уже не могли дальше идти, их ребятам пришлось вести под руки… Случилось это почти за год до праздника, двадцатилетия со дня рождения комсомола. Так навсегда и остался в памяти тот незабываемый торжественный день!

… Город Кушка. Город Мары! 33-й бронетанковый дивизион, Средне-Азиатский Военный округ! Год и восемь месяцев службы оставлены за плечами.

КАК НАЧИНАЛАСЬ ВОЙНА.

22 июня 1941года. Долгожданный воскресный день в гарнизоне начался как обычно, -более поздний подъем, физзарядка на спортгородке, вкусный завтрак в армейской столовой. Солдатский рацион в выходные дни и по праздникам предусматривал более разнообразный ассортимент в обычном ежедневном питании. Кроме каш и пюре из сушеной картошки, в обед повара готовили плов, к ужину на столах появлялись салат, винегрет, с неизменным куском порционной селедки, или жареной рыбы. В достатке имелся дополнительный, так называемый «подножный корм», – как в шутку прозвали между собой местные бахчевые овощи, фрукты, которыми изобиловал щедрый летний период.

      Минувший субботний день –один из самых длинных в году- день летнего долгого солнцестояния, был плодотворным, насыщенным. Размеренный распорядок в воинской части шел по обычному своему расписанию. До обеда проведены занятия по боевой части, обслуживанию единиц штатной техники. Наведен идеальный порядок в техническом парке, в казарме, на территории. Во внутренний наряд, в караульную службу назначены военнослужащие. Личному составу, не задействованному в нарядах, вечер предвещал долгожданный активный, насыщенный отдых. В личное время стирали, гладили, приводили в порядок обмундирование, начищали до блеска ременные пряжки и пуговицы, подшивали свежие воротнички. Читали газеты и книги, слушали радио, писали письма. Великим праздником для каждого было событие получить из дома письмо, узнать подробности о жизни своих близких, родных, и тут же, в ответном письме, описать свою личную жизнь, сообщить об успехах в ответном послании. Вершиной счастья считалось вложить в конверт свою фотографию, в полной армейской форме, а что, как не форма, могла подчеркнуть идеальную выправку уже настоящих, бывалых солдат!

      Когда еще, как не в личное время, можно было вне строя пообщаться и между собой, завести разговоры не только о службе.

Многие из старших товарищей, отслужив положенный срок, готовились к предстоящей демобилизации. Ждать до нее оставалось не долго, всего лишь, каких – то несколько считанных месяцев. Задушевно велись разговоры о доме, вспоминали невест и родных, делились мечтами и планами о долгожданной гражданской жизни…

      Длинный день, нескончаемый! В предвыходной полагался более поздний отбой. Перед отбоем в гарнизонном клубе шел новый фильм «Истребители», о неразлучных друзьях- военлетах, охраняющих мирное небо, их службе, учебе, их жизни. И хотя это был совершенно другой, не похожий на танковый, род и вид войск, что- то вместе с тем незримо объединяло героев картины со всеми, кто сейчас находился в переполненном зале. С экрана проникновенно звучала лирическая песня в исполнении Марка Бернеса, главного героя картины, отважного летчика лейтенанта Кожухарова:

«…Пройдет товарищ сквозь огни и войны,

Не зная сна, не зная тишины.

Любимый город может спать спокойно,

И видеть сны, и зеленеть среди весны!»

      В казармы возвращались в приподнятом настроении, оживленно обсуждая только-что просмотренный фильм. Кто-то напевал про себя мотив полюбившейся песни. И, вот, наконец, долгожданный отбой, молодой крепкий сон в ожидании нового летнего дня и воскресного отдыха!

В казарме царил безмятежный покой. В раскрытые створки окон струилась ночная прохлада. Личный состав отдыхал. Бодрствовал, не спал лишь наряд из дневальных, выполняя обязанности по несению внутренней службы.

Все были молоды, все были счастливы, все были живы!

*******

      …Воскресное жаркое утро наступившего нового дня до предела заполнило Красный Уголок Ленинской комнаты. Относительно было прохладно, благодатную тень здесь давала зеленая крона густых низкорослых деревьев. Работало радио. Свободного места в это время не найти за столом, каждый, кто присутствовал здесь, отдавал свой досуг полезным занятиям, личным делам, увлечениям.

Григорий, присев за столом у окна, писал письма домой, делился новостями армейских будней, справляясь о делах и здоровье родителей, младшей сестренки. Вместе со всеми поднялся из– за стола, приветствуя, как того требует Устав, вошедшего майора Харлова: – В кои веки у Вас выходной, товарищ майор, а Вы, ни с того-ни с сего, вместо законного отдыха, спозаранку на службу!

– С вами отдохнешь, разгильдяями! Вы на глазах- мне спокойнее…! Излишнюю строгость серьезного тона майор, поставив все на места, смягчил неизменной в такие моменты, едва уловимой улыбкой.

      Часы судьбы беспристрастно отсчитывали свое время.

Пройдет короткий срок и Григорию придется пережить расставание с братом, с друзьями по службе, с привычными местами города Кушка, которые стали впоследствии, как оказалось, родными по воспоминаниям о многих проведенных здесь месяцах службы. Изменится и сама служба, а с нею –и жизнь, потребовавшая в силу сложившихся чрезвычайных причин, обстоятельств, ношения чужой формы, под чужим именем, при пребывании на территории чужого сопредельного государства. Семнадцатый Семеновский белогвардейский полк под командованием незнакомого еще генерала Усенко, фактически особое диверсионное подразделение. Личное оружие в оперативной тайной кобуре, универсальный нож, изысканная цивильная форма, – кожаная куртка, элегантная шляпа, идеально отутюженная рубашка с накрахмаленным воротником и зашитой в нем ампулой с цианистым калием. Всему этому будет предшествовать серьезная, жесточайшая комиссия по отбору в спецгруппу на основании личных моральных, физических данных и качеств, где единственной помехой, ограничением для него явится сделанная еще в юности татуировка на левой руке-обнаженная женщина, -от локтя до запястья, – на которую, не сумев вывести, вытравить даже змеиным ядом, командование махнет рукой: – «Сейчас во многих странах, не только у нас, делают татуировки!»

      Будет прощание с братом на железнодорожной станции города Кушка, крепкие напоследок объятия под пронзительные перед отправкой свистки готового вот –вот тронуться в путь паровоза, обоюдные обещания писать, где бы сам не находился, ежедневные подробные письма. И – щемящее чувство в душе неизвестности и тревоги…

      Все это будет потом, а пока, оторвав взгляд от письма, Григорий со стороны наблюдал, как за соседним столом Артынский Михаил и Костылев Дмитрий, с которыми вместе когда- то призывались на службу, разыгрывали шахматную партию, и майор Харлов, с интересом склонившись над игроками, оценив ход «баталии», предлагал спасительный вариант, помогая одному из них избежать «критической» ситуации на игральной доске.

Все трое окажутся в первом бою в двадцатых числах ноября 1941года недалеко от деревни Завидово, у разъезда станции Решетниково, ведущего на Спас-Заулок, преградив дорогу немецким танкам, рвавшимся в направлении города Клин. Погибнет под гусеницами машин Костылев Дмитрий. Майор Харлов, прибыв на занимаемые позиции проверить состояние и боевой дух своих бойцов, к наступлению сумерек, незадолго до начала трагедии, так же погибнет в этом бою.

Артынский Михаил еще до начала боя будет ранен осколком мины в ногу и эвакуирован в госпиталь. Погибнет в 1943-м…

В Красном Уголке Ленинской комнаты царила непринужденная обстановка общения «вне строя», допускаемая субординацией, не нарушаемая в данный момент присутствием командира, старшего по званию. Азартно резался в шашки, в «поддавки» со своим сослуживцем Георгий Венедиктович Доманов, – сосед, друг детства и юности, одногодок и одноклассник Григория. Георик Денин, по далекому школьному прозвищу.

Будет дальнейшая служба, и Георгия «спишут» из бронетанковой части во время Иранского похода через пески Кара- Кум, в кавалерию. Укачивало в боевом отсеке, – не выдерживал в данных условиях организм, находясь за броней раскаленной на солнце до невозможности техники.

Никто из них не знал тогда, что увидеться, встретиться вновь им придется спустя много лет, уже на родине, в 1946-м году, по демобилизации из армии Григория. С Николаем судьба пошлет еще одну встречу на дорогах войны во время зимнего контрнаступления наших войск под Москвой, во время освобождения города Клин. Неожиданной, радостной и до обиды короткой будет эта встреча: – Николай, пойдем ко мне, у меня сахар есть!

Время распоряжалось по-своему, и для такой радостной встречи отпущены были минуты недолгого счастья военного.

Будет приказ, будет бой. В наступление вместе с пехотой пойдет кавалерия. За минуту до боя Георгий скормит с ладони своему боевому коню кусочки пиленого сахара, а тот аккуратно и вежливо подберет их губами с вспотевшей ладони. Лавиной помчит по заснеженному полю конница, в белом вихре метели утопая по бабки в еще не слежавшемся, рыхлом снегу. Всадники-с шашками «на голо», мины то там, то там поднимают кустами по полю разрывами вздыбленный снег. Встречный удар -и в глазах опрокинулось небо, поменялось местами с землей. Красным окрасился снег. Последнее, что заметил Георгий, падая из седла и теряя сознание- его собственный конь в общей лаве коней, так же несется по снегу вперед, не чувствуя под собой седока, развевая по ветру свободные стремена и поводья…

      Николай так же был в том бою, и вошел в город Клин «на плечах» передовых частей пехоты и конницы, гнавшей без остановки противника.

Военная фронтовая судьба повенчала его с артиллерией, и он выполнял боевые, иные обязанности, соответственно занимаемой нынешней должности – командира взвода наземной и противовоздушной обороны батареи реактивных установок «Катюш», не виданного доселе на фронте оружия.

Все это будет потом, в морозном заснеженном декабре, а пока листок отрывного календаря над тумбочкой у дневального показывал обычный воскресный день, 22 июня 1941года.

С началом нового дня, сразу- же после завтрака, Николай уйдет с водителем Падалка в технопарк проверить вверенную под его начало технику, при необходимости, провести, согласно регламента, мелкие дополнительные работы. В марте текущего года Николай закончил ускоренные курсы младших командиров артиллерии, и теперь, имея лейтенантские кубики в петлицах и должность командира взвода броневых автомобилей БА-20, был облечен повышенной ответственностью за находившуюся под его командованием бронетехнику и личный состав. Проходя спортгородок, невольно задержались у площадки с гимнастическими снарядами, где красноармеец Юртов, раздевшись до пояса, в свободное личное время занимался излюбленным делом, физической подготовкой «для здоровья духа и тела», легко подбрасывая над собой двухпудовые, в его руках казавшиеся невесомыми гири. На ходу перебросились парой приветственных фраз.

Юртов, богатырь двухметрового роста, выделялся среди сослуживцев спортивной, особенной выправкой, держал себя в форме. Не даром специальным распоряжением командования части в солдатской столовой всегда получал двойную усиленную норму питания, доппаек.

      Всего лишь полгода спустя, ему одному суждено уцелеть в первом неравном бою под гусеницами вражеских танков, одному из пятидесяти шести человек, занявших оборону на танкоопасном направлении, прикрывая собою дорогу на Клин у деревни Завидово … Но сейчас был обычный воскресный, прожаренный солнцем безоблачный день, буграми перекатывались мышцы под кожей блестящего потом здорового тела…

      Время в тех-парке прошло незаметно, солнце, перевалив за полдень, приближало дело к обеду.

Водитель Падалка, собрав инструмент, протерев руки ветошью, закрыл капот бронемашины, проведя ладонью, похлопал ее по борту, как треплет хозяин стоящего в стойле коня по спине, или гриве на холке. Николай еще пошутил, имея в виду броневик -Ты с ним, как с живым обращаешься…!

Менее, чем через пол – года, броневик комвзвода л-та Казазаева будет им подожжен собственноручно в ходе боя у дер. Завидово, чтобы в качестве трофея не достаться противнику.

В 1942-м году под Великими Луками на Северо- Западном фронте боевой друг-товарищ, прекрасный водитель бронемашины БА- 20 Падалка погибнет, – подорвется на вражеской мине- лягушке…

Тревожные будни.

22 июня, воскресение, время по полудни.

      .. В проеме ангара появился Григорий. Взволнованный. Без головного убора.

–Коля! –выдохнул прямо с порога, – Война…!

По связи только что приняли сообщение-фашистская Германия без объявления войны напала на Советский Союз. Бои идут по всей линии Западного Особого Военного Округа. Атакованы пограничные заставы, передовые части советских войск. Утром немецкая авиация бомбила военные стратегические объекты, аэродромы, мирные спящие города. Брест, Минск, Каунас, Смоленск, Киев. По радио сейчас должны передать обращение, нужно идти слушать Москву…!

      Воскресный, самый длинный летний день в году по общему природному календарю. Воскресный день из ряда обычных дней, в единый миг ставший новой точкой отсчета во времени и в судьбе, в жизни и службе для каждого. День, разделивший жизнь на понятие недалекого прошлого и неизвестного будущего, определив тем самым понятие на все то, что происходило «до», и всего того, что случится, произойдет, «после».

      Ожесточенные боевые действия развернутся на многие тысячи километров по всему фронту западной советской границы на протяжении от Балтийского до Баренцева морей. Кровопролитные тяжелые бои частей Красной Армии, Флота, происходящие на суше, необъятном водном пространстве и в воздухе.

Основные удары превосходящего по силе врага на главных трех направлениях, -Центральном, Южном и Северном, имеющих целью захватить основные советские города- на севере- Ленинград, на юге- Украину, стратегически важные земли Кавказа, и главный центральный удар, нацеленный на Москву.

В полнейшей тишине выслушивались тревожные, неутешительные сводки от Советского Информбюро о кровопролитных боях на линиях обороны, о вынужденной сдаче советских городов превосходящим силам противника. Пал город Смоленск. Железные колеса немецкой военной машины докатились до Вязьмы. Тяжелые оборонительные бои шли под Тулой. Части Красной Армии отступали, с боями, вынужденно оставляя врагу большие города, населенные пункты. Горькие ежедневные новости сопровождались тягостным, гнетущим молчанием, нарастающим беспокойством за жизни близких, родных, находящихся за тысячи километров, там, где пылали пожары, лилась кровь, гибли мирные люди многих сел, городов, деревень, бойцов Красной Армии.

      Скоротечность реальных событий происходила со стремительной быстротой. Отъезд брата Григория с немногочисленной группой бойцов, отобранных спецнабором в команду частей НКО. Разрешение от командования части лейтенанту Казазаеву проводить брата до станции, прощание под пронзительные гудки паровоза, заглушающие обрывки последних перед разлукой немногочисленно сказанных фраз, – и полная неизвестность, перемешанная с тревогой, волнением за судьбу брата: -«Ничего еще точно не знаем, куда и зачем отправляемся, будем проходить подготовку на станции Сары-Озек Турксибской железной дороги, точный адрес при первой возможности сразу же тебе сообщу!» Два- три письма от Григория, полученных с адреса неизвестной, затерянной станции железных дорог некогда бывшей Российской Империи, которую Николай так и не смог отыскать на подробнейшей карте, дальнейшее, более чем полугодовое пугающее молчание, поиск его места нахождения через военное розыскное бюро и радостное долгожданное первое ответное письмо на все посланные уже с фронта многочисленные короткие сдержанные письма, полученное в мае месяце 1942года под Великими Луками.

      А пока дни, недели и месяцы для Николая сольются в томительное ожидание скорейшей отправки на фронт. За этот недолгий период останется за плечами Иранский поход, когда через пески Кара-Кум пойдут кавалерия и бронетехника, выполняя оперативную боевую задачу, поставленную перед войсками Ставкой Верховного Главнокомандования, базирование в составе воинских частей на территории иранского города Мешхед в августе – сентябре месяце сорок первого года, последующее возвращение в часть по выполнении поставленной перед ними задачи. И вновь в течение пока еще, вдалеке от войны, «мирной службы»– томительное ожидание писем от брата, растущее с каждым днем волнение о судьбах семьи, родителей, матери и отца, сестренки- подростка, родных, близких родственников.

В сентябре падут города Киев, Чернигов, родные окажутся на оккупированной врагом территории. Какова их судьба, живы ли сами, смогли ли, успели эвакуироваться, если да, то на новом пристанище есть ли теперь для них крыша и дом?! Есть ли хлеб?! Всяческая связь с ними безнадежно потеряна…

Но воинский долг обязывал целиком отдавать службе все силы, все мысли, все действия. До отправки на фронт оставались недолгие дни.

      Бронированная машина фашизма, покорившая всю Европу, неся большие потери под ударами наших войск, не считаясь с потерями, рвалась вглубь Советской страны. Красная Армия в смертельной схватке с врагом перемалывала, уничтожала одну за другой вражеские дивизии, под натиском превосходящего в силе врага отходила на восток. Потерпев неудачу в ходе летнего наступления стремительным броском овладеть Советской столицей, как было задумано в планах разработанных Гитлером директив, враг в октябре сосредоточил огромные силы на центральном фронте, начал свое генеральное наступление на Москву.

В этот тяжелый для Родины час правительство обратилось к народу с лозунгом- «Все для фронта, все для победы!»

Вопрос стоял о жизни или смерти Советского Государства!

Часть вторая.

(От автора)

Продолжая дальнейший рассказ, с этой самой страницы перехожу к основным, непосредственным рукописям воспоминаний отца, излагая события в той реальной последовательности, в которой они развивались, происходили, соблюдая порядок фамилий, имен, званий и должностей, перечисленных мест с хронологией действий. Сохраняя авторский слог и стилистику воспоминаний, дальнейшее повествование буду вести от первого лица, используя возможность дополнить описание теми живыми подробностями по рассказам отца, которые хранит моя память.

На фронт.

Средне -Азиатский Военный Округ. Город Кушка.

2 ноября 1941 года наше соединение получило приказ: – Третьего ноября в полном боевом составе погрузиться в эшелоны и выехать на фронт. К девяти часам утра следующих суток наш эшелон был готов к отправке. Мы покидали свою воинскую часть. Предстоял дальний путь.

Поезд без остановок, день и ночь, на большой скорости спешил доставить нас на линию боев, где рекой текла человеческая кровь защитников сердца нашей Родины. Эшелон за эшелоном шли на восток встречные поезда с до предела нагруженными раненными бойцами вагонами.

– Как дела на фронте?!– спрашивали мы у раненных.

– Плохи, – отвечали те, -скорее мчитесь на помощь!

– Эй, братцы, да у вас техника не больно то грозная! – посмотрев на наши броневики, говорили раненные. Вашей пищи не хватит и на завтрак фашистскому зверю!

В слабости наших броне – машин мы не сомневались. Бронебойная пуля, не говоря уже о снарядах, пробивала броню боевой машины во всех местах корпуса.

      Через несколько суток пути, к средине ноября, наш эшелон прибыл в город Клин. Перед вокзалом эшелон остановили, так как на станции Клин еще не ликвидированы были последствия после недавнего налета вражеской авиации. Незадолго эшелон подали к разгрузочной площадке.

Только приступили к разгрузке, как 3 самолета Ю-88 опять налетели на станцию. К нашему счастью станцию они не бомбили, а только обстреляли из пулеметов и ушли на запад. В течение короткого времени эшелон был разгружен, и мы увели свою технику в город Клин, где рассредоточили ее между жилых домов, замаскировав подручными средствами.

В Клину стоять нам долго не пришлось. Командир дивизиона капитан Колесников, прибывший с рекогносцировки, поставил перед нами, командирами взводов, задачу – совершить марш и сосредоточиться в кустарнике на окраине деревни Решетниково. К вечеру того же дня мы прибыли в означенную деревню. Проторив дорогу к олешнику, поставили свои броневики на определенной дистанции, заняв боевую позицию, организовали охрану.

Весь наш командный состав собрался в крайней избе. Старшие командиры начали изучать сложившуюся обстановку, по имеющимся данным наносить пометки на карту, готовясь к утру вступить в первый бой. Всю ночь провели в подготовке к предстоящему бою. На рассвете мы должны были отбыть в район деревни Завидово, где шли тяжелые оборонительные бои.

      Авиация противника всю ночь висела в воздухе, неся свой смертоносный груз на Москву. В деревне Решетниково хорошо наблюдалось, как небо Москвы вспарывали мощные лучи прожекторов, прорезали серии вспышек зенитных снарядов, преграждая путь фашистским стервятникам к городу. И все же заградительный огонь зенитных батарей не мог полностью противостоять массированному воздушному налету упоенным победами вражеским ассам. Многие из них достигали окраин оборонявшегося города, обрушивая смертоносный бомбовый груз на головы мирного населения. То там, то здесь возникали пожары. Москва горела, освещая линию горизонта полыхающим заревом.

Утром с исходных позиций, совершив марш, мы прибыли в деревню Завидово, где получили приказ- срочно отправиться под город Волоколамск. Трудный путь лежал нам на г. Волоколамск. Танки, прошедшие на кануне, совершенно уничтожили проезжую часть дороги. Вся дорога состояла из груд смерзшегося грунта, перемешанного с дорожным строительным камнем. Мы двигались очень медленно, расчищая ломами и лопатами себе путь. Над нами висели вражеские «мессершмиты», поливая нас свинцовым дождем. На нашем пути много убитых и раненных лошадей, а так – же, бойцов- кавалеристов.

К вечеру мы прибыли в город Волоколамск к предписанному месту назначения.

Панфиловская дивизия ценой жизней многих бойцов, получивших приказ стоять на смерть, сдержала натиск врага, в бой нам вступить не пришлось.

Враг обессилел и больше в этот день не предпринимал попыток наступать на этом направлении. Получив отпор под Волоколамском, противник сосредоточил бронированный кулак на Ленинградском шоссе и к вечеру того же дня достиг западных окраин деревни Завидово.

Не успела еще походная кухня сготовить обед для бойцов, как получили приказ довольствоваться продуктами питания с «НЗ», находящихся у нас в вещевых мешках и выступить в район дер. Завидово, где войти в состав 30-й Армии, которой командовал генерал Люлюшенко. На рассвете мы прибыли в Завидово.

Бой у деревни Завидово.

Полки 18-й горно- кавалерийской дивизии, оставив свою конницу в ближнем тылу, заняли оборону. В деревне сосредоточился танковый полк, имевший на вооружении танки Т-34 и наш броне – танковый дивизион, состоящий из броневиков БА-20, БА- 3 и БА-6. Во взводе, которым командовал я, было 4 машины БА-20. Пятую машину еще на кануне отъезда под Волоколамск оставили в сарае, где опытный шофер Кузьменко должен был отремонтировать мотор.

Я, находясь в подчинении командира 46-го кавалерийского полка полковника Никифорова, объезжал с ним боевые порядки.

      Полковник Никифоров, если сказать, не был преклонного возраста, – вспоминал впоследствии отец, – но в минуту знакомства таким старым он мне показался! Короткая стрижка «под бобрик» густых седоватых волос, глубокие борозды темных морщин на худощавом, продолговатом лице, пронзительный взгляд темных глаз, которые видели больше, как мне показалось, чем можно бы было увидеть.

– Как зовут тебя, лейтенант?

– Николай, товарищ полковник.

– Буду звать тебя Колькой! Поступаешь в мое подчинение. Будешь находиться при мне, выполнять мои распоряжения и приказы!

9-й и 10-й полки нашей дивизии стойко обороняли свои позиции. Весь день вместе с полковником мы были на передовой. К вечеру (– по всей вероятности 20-го ноября- прим. авт.) наши части предприняли наступление, в бой пошли и наши броневики БА-3.

Уже заведены были моторы, экипажи бронемашин были готовы занять боевые места. Полковник Никифоров, вскочил на подножку броневика, пытаясь напутственным словом воодушевить личный состав, направляемый в бой, взмахом кавалерийского клинка указывая в сторону противника: – … Не посрамим дела чести отцов, старших братьев своих. Час пробил! Будем бить врага, как били они! По- Сталински! По- Ворошиловски! …

Заурчав моторами, боевые машины ринулись в бой!

      Не доходя до переднего края, термитными снарядами были подожжены броневики младшего лейтенанта Похомкина, л-та Деева. Бой закончился для нас не удачно. Нашим частям пришлось отступить. Те, кто остался живой, вернулись к исходным позициям.

Ночью с поля боя были вытащены на буксире броневики, в которых находились трупы наших товарищей. Из восьми человек обеих экипажей чудом удалось уцелеть одному, водителю, который перед боем не закрыл дверку боевой машины, полагаясь на страх свой и риск. Взрывной волной его выбросило из подбитой машины. На поле его подобрала пехота. Лицо и руки у него обгорели, сгорела одежда. Фамилия его Иванчихин.

      К исходу дня того же числа мы потеряли еще 55 человек наших товарищей из бронетанкового дивизиона – танковой роты. История их гибели такова: Из Кушки по пути к фронту мы остановились в г. Ташкенте. Так как танки были у нас старые, командование получило приказ оставить все танки в г. Ташкенте для ремонта. И вот танковый эскадрон прибыл на фронт бить врага без техники. Командование дивизии, в силу сложившихся обстоятельств, решило использовать личный состав танкового эскадрона в качестве бойцов- истребителей вражеских танков, что и было сделано. На дороге, ведущей от станции Решетниково на Спас-Заулок, бойцы заняли оборону, имея при себе по одной связке гранат и на четверых человек штатного экипажа, танковый пулемет ДТ.