Божье воинство. Новая история Крестовых походов бесплатное чтение

Родни Старк
Божье воинство: новая история Крестовых походов

© Холмогорова Н.Л., перевод на русский язык, 2022

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

Введение
Алчные варвары в доспехах?

Папа Урбан II на соборе в Клермоне призывает епископов и клириков помочь ему в проповеди крестового похода. На следующий день он сам проповедовал крестовый поход огромной толпе, собравшейся на лугу

27 ноября 1095 года папа римский Урбан II поднялся на помост, устроенный на лугу близ стен французского города Клермон, и окинул взглядом огромную толпу, окружившую помост со всех сторон. Энергичный мужчина пятидесяти трех лет, Урбан был наделен необычайно мощным и выразительным голосом, слышным даже на большом расстоянии. На этом прославленном собрании, обратившись ко множеству собравшихся людей, от бедных крестьян до знати и клира, папа произнес речь, которая изменила ход истории.

Урбан созвал церковный собор в ответ на послание византийского императора Алексея Комнина, доставленное из воюющего Константинополя. Обращаясь к графу Фландрскому, император просил его и всех его собратьев-христиан прийти на помощь византийцам против турок-сельджуков, недавно обратившихся в ислам, которые наводнили Ближний Восток, захватили Иерусалим и стояли уже менее чем в сотне миль от Константинополя. В письме император подробно рассказывал о зверских пытках, которым подвергались христианские паломники, направлявшиеся в Святую Землю, о бесстыдном осквернении церквей, алтарей и купелей. Если турки захватят Константинополь, продолжал он, то не только убьют, изнасилуют, замучают еще тысячи христиан; будут утрачены «священнейшие реликвии Спасителя», собранные в этом городе на протяжении веков. «Итак, во имя Бога… молим вас прислать в город сей всех верных воинов Христовых… если вы поможете нам, получите награду на небесах, а если не поможете – Бог вас осудит» ^[1].

У европейцев было немало причин игнорировать просьбы о помощи, исходящие из Византии. Для начала, и свою культуру, и свое христианство Европа унаследовала от Рима – а византийцы были греками; их образ жизни в Европе считался упадочническим, а тамошние «православные» христиане презирали католиков-латинян, нередко даже преследовали католических священников и верующих. Однако, прочтя это письмо, папа Урбан II твердо вознамерился ответить на него достойными деяниями – и собрал в Клермоне церковный собор, за которым последовало его знаменитое выступление ^[2].

Свою речь, произнесенную по-французски, папа начал детальным описанием пыток, изнасилований и убийств христианских паломников, осквернения церквей и святых мест, совершаемого турками (он называл их «персиянами»): «Они разрушают алтари, сперва замарав их своими нечистотами. Они обрезывают христиан и кровь их обрезания льют на алтари или в крещальные купели. Когда хотят они замучить человека насмерть, то протыкают ему пупок, извлекают оттуда внутренности и прибивают к столбу, а затем, нахлестывая кнутом, водят его вокруг столба, пока кишки не размотаются, и жертва не упадет замертво… А что сказать об отвратительном насилии над женщинами? О таком лучше молчать, чем говорить. На ком же лежит долг отомстить за эти злодеяния и возвратить захваченную землю [христианам], как не на вас?» ^[3]

Здесь папа Урбан перешел к следующей проблеме, решению которой он и его блистательный предшественник папа Григорий VII посвятили годы неустанного труда – к нескончаемым средневековым войнам. Папы старались водворить «Божий мир» среди феодальной знати, в которой многие, кажется, готовы были воевать даже с друзьями – лишь бы хорошенько подраться. В конце концов, именно этому их учили с раннего детства. И что за случай им теперь представился! «Христианские воины, вечно и тщеславно ищущие повода для войны – возрадуйтесь, ибо теперь вам открылся основательный повод… Если вас победят – вы найдете славную смерть в том самом месте, где умер Иисус Христос, и Бог не забудет, что обрел вас в Своем святом воинстве… Воины ада, станьте воинами Бога Живого!» ^[4]

По толпе начали распространяться крики: «Dieu li volt!» («Так хочет Бог!»). Многие срывали с себя плащи или другие куски ткани, вырезали из них кресты и нашивали на грудь. Все согласились на следующий год отправиться походом в Святую Землю. И так и сделали.

Таков традиционный рассказ о том, как и почему начался Первый крестовый поход. Но в наше время популярно куда более циничное и зловещее объяснение крестовых походов. Так, после уничтожения исламскими террористами Всемирного торгового центра часто можно было услышать, что именно в крестовых походах лежат корни ярости мусульман. Утверждалось, что их озлобление на жестокое обращение, которому они подверглись со стороны христианского Запада, восходит к времени Первого крестового похода. Крестоносцы, мотивация которых была далека от благочестия и от желания защитить паломников и иерусалимские святыни, написали первую – и на редкость кровавую – главу в историю безжалостного европейского колониализма ^[5].

Если конкретнее, нам рассказывают, что крестоносцы шли на Восток не из идеализма, а из жажды земель и богатой добычи; что крестовые походы организовали обезумевшие от властолюбия папы с целью расширить христианский мир за счет массовых обращений мусульман ^[6]; что европейские рыцари были варварами, жестокими по отношению ко всему, что встречали на своем пути, оставлявшими «просвещенную исламскую культуру… в руинах» ^[7]. Как утверждает Акбар Ахмед, глава кафедры исламских исследований Вашингтонского университета: «Крестовые походы создали историческую память, которая с нами по сей день, – это память о долгом натиске европейцев» ^[8].

Через два месяца после атаки на Нью-Йорк 11 сентября 2001 года тогдашний президент Билл Клинтон объявил в своей речи в Джорджтаунском университете, что «те из нас, кто ведут свое происхождение из Европы, не невинны» – с учетом крестовых походов, представлявших собой преступление против ислама; и затем вкратце пересказал средневековые сообщения о крови, пролитой Готфридом Бульонским и его войсками при взятии Иерусалима в 1099 году.

То, что крестовые походы были ужасным преступлением и должны быть искуплены – популярная тема, вошедшая в обиход еще до того, как исламские террористы врезались в небоскребы на угнанных самолетах. В 1999 году «Нью-Йорк Таймс» торжественно заявила, что крестовые походы сопоставимы со зверствами Гитлера и этническими чистками в Косово ^[9]. В том же году, отмечая девятисотлетнюю годовщину Первого крестового похода, сотни благочестивых протестантов приняли участие в «походе примирения», начатом в Германии и оконченном в Святой Земле. Участники шли в футболках с надписью на арабском языке «Прошу прощения». В их официальном заявлении говорилось о необходимости извинений для христиан:

Девятьсот лет назад наши предки во имя Иисуса Христа развязали войну на Ближнем Востоке. Воспламененные страхом, алчностью и ненавистью… крестоносцы подняли над вашим народом знамя Креста… В годовщину Первого крестового похода… мы хотим пройти по следам крестоносцев, чтобы принести извинения за их деяния… Мы глубоко сожалеем о зверствах, совершенных во имя Христа нашими предшественниками. Мы отвергаем алчность, ненависть и страх и осуждаем любое насилие, совершенное во имя Иисуса Христа ^[10].

В том же 1999 году Карен Армстронг, бывшая монахиня и популярная писательница на религиозные темы, заявила, что «крестовый поход отвечал глубокой внутренней потребности европейских христиан. Однако в наше время большинство из нас без колебаний осудит крестоносцев и назовет их нехристианами. В конце концов, Иисус повелел своим последователям любить врагов, а не уничтожать. Он был пацифистом и, пожалуй, имел больше общего с Ганди, чем, например, с папой Урбаном». Далее она писала, что «священная война – в сущности, дело вполне христианское», поскольку в христианстве, «несмотря на пацифизм Иисуса, всегда ощущалась склонность к насилию» ^[11]. Согласившись с этим, известный экс-священник Джеймс Кэррол добавил, что крестоносцы «оставили шрамы насилия, до сих пор не изглаженные ни с земли, ни из человеческой памяти» ^[12].

Эти обвинения не новы. Осуждение крестовых походов широко распространилось на Западе в эпоху Просвещения, совершенно не соответствующую своему названию, когда французские и британские интеллектуалы изобрели «Темные века», дабы прославить себя и очернить Католическую Церковь (см. гл. 3). Тогда Вольтер (1694–1778) называл крестовые походы «эпидемией ярости, продлившейся двести лет и отмеченной всеми жестокостями, всеми вероломствами, всеми бесстыдствами и безумствами, на какие способна человеческая природа» ^[13]. Согласно Дэвиду Юму (1711–1776), крестовые походы стали «самым выдающимся и самым долговечным памятником человеческой глупости всех времен и народов» ^[14]. Дени Дидро (1713–1784) характеризовал крестовые походы как «эпоху глубочайшего мрака и величайшего безумия… натравить значительную часть мира на злосчастную маленькую страну с тем, чтобы перерезать глотки ее обитателям и захватить каменистые горы, не стоящие и одной капли крови» ^[15]. Эти обличения только подкрепляли широко распространенное «протестантское убеждение, что крестовые походы были лишь еще одним выражением католического фанатизма и жестокости» ^[16]. Так, английский историк Томас Фуллер (1608–1661) писал, что крестовые походы были организованы папами, и что эта «война стала позором христианского мира», поскольку христиане пытались лишить мусульман их законных палестинских владений ^[17].

Но первым мысль, что крестоносцы были ранними европейскими империалистами, использовавшими религию как предлог для захвата и грабежа чужих земель, по-видимому, высказал немецкий лютеранский церковный историк Иоганн Лоренц фон Мосхейм (1693–1755), писавший: «Римские понтифики и европейские князья приняли участие в первом из этих крестовых походов лишь из суеверия, но со временем, обнаружив по опыту, что эти священные войны весьма способствуют увеличению их богатств и расширению власти… [тогда] в дело вступили властолюбие и алчность и усилили диктат фанатизма и суеверия» ^[18]. Взглядам Мосхейма вторит Эдвард Гиббон (1737–1794), утверждавший, что на самом деле крестоносцы стремились к «сокровищницам Востока, к золоту и бриллиантам, к мраморным и яшмовым дворцам, к пещерам, благоухающим миррой и фимиамом» ^[19].

В течение двадцатого века этот тезис о материальных интересах развился в целую «материалистическую» теорию о том, почему вообще происходили крестовые походы ^[20]. Плодовитый автор Джордж Барракло (1908–1984) писал: «Вот наш вердикт о крестовых походах: они были [проявлением] колониальной эксплуатации» ^[21]. Или, по формулировке Карен Армстронг, «это были наши первые колонии» ^[22]. Более подробное и сложное объяснение, зачем рыцари отправились на восток, сформулировал Ханс Эберхард Майер, предположивший, что крестовые походы облегчили тяжелые финансовые обстоятельства «рыцарского класса» Европы. Согласно Майеру и его единомышленникам, в это время постоянно и значительно росло число «лишних» сыновей, – тех членов благородных семейств, которые не наследовали отцовского имущества: его наследникам становилось все труднее прокормить их. Таким образом, как пишет Майер, «крестовый поход стал для рыцарского класса своего рода предохранительным клапаном… этот класс смотрел на крестовый поход как на способ решить свои материальные проблемы» ^[23]. Недавно группа американских экономистов выдвинула теорию, что крестоносцы надеялись обогатиться от потока паломников (здесь авторы сравнивают иерусалимские святыни с современными парками развлечений) и что папа отправил крестоносцев на восток в поисках «новых рынков» для церкви, которые надеялся создать, обращая в христианство мусульман ^[24]. После этого неудивительно, что ведущий вузовский учебник по истории западной цивилизации сообщает студентам: «С точки зрения папы и европейских монархов, крестовые походы предлагали способ избавить Европу от беспокойной знатной молодежи… [которая] увидела здесь возможность приобрести новые земли, богатства, статус, возможно, титулы и даже спасение души» ^[25].

Подытожим все, что услышали: во время крестовых походов захватнический, империалистический христианский мир резал, грабил и колонизировал толерантных и мирных мусульман.

На самом деле это было не так. Как мы увидим далее, крестовым походам предшествовали исламские провокации: столетия кровавых попыток колонизировать Запад, а затем – внезапные новые атаки на паломников и на христианские святыни. Хотя крестовые походы начались с воззвания папы, они не имели ничего общего с желанием обращать мусульман в христианство. Крестовые походы организовывали и возглавляли не «лишние сыновья», а главы знатнейших родов, прекрасно понимавшие, что цена крестового похода может многократно превысить довольно скромное материальное вознаграждение, которого можно было бы ожидать; большинство из них шло на огромные личные жертвы, некоторые даже сознательно разорялись, чтобы выполнить эту задачу. Более того, государства крестоносцев, созданные в Святой Земле и выстоявшие там почти два столетия, не были колониями, основанными на эксплуатации местных ресурсов – скорее, они требовали огромных субсидий из Европы.

Помимо всего прочего, крайне неразумно применять к средневековым войнам современные понятия о том, как надо вести войну; и христиане, и мусульмане тех времен воевали по иным правилам. К сожалению, даже среди самых разумных и сочувствующих крестовым походам историков многие не способны принять этот факт и впадают в неистовство от одной мысли, что война может быть «справедливой», демонстрируя пацифизм, столь распространенный в наше время в академических кругах. Наконец заявления, что мусульмане уже тысячу лет держат на нас обиду за крестовые походы – полная ерунда: претензии по поводу крестовых походов мусульмане начали высказывать лишь около 1900 года, в виде реакции на упадок Османской империи и европейскую колониальную политику на Ближнем Востоке. А сильной враждебность по отношению к крестовым походам стала лишь после основания государства Израиль. Об этом мы подробно расскажем в следующих главах.

Историки расходятся во мнениях, что именно считать крестовыми походами и, соответственно, когда эти события происходили ^[26]. Я исключаю из рассмотрения «крестовые походы» против европейских еретиков и принимаю условное определение: крестовые походы включали в себя конфликты между христианским и исламским миром за контроль над Святой Землей, военные кампании в период с 1095 по 1291 годы. Однако, в отличие от большинства признанных историков крестовых походов, я начну не с папского призыва в Клермоне, а с распространения ислама и с постоянных мусульманских вторжений на христианские территории. Вот когда все началось – в VII веке, когда исламские армии захватили значительную часть христианских земель: Ближний Восток, Египет и всю Северную Африку, затем Испанию и Южную Италию, а также многие крупные острова Средиземноморья, в том числе Сицилию, Корсику, Кипр, Родос, Крит, Мальту и Сардинию. Важно рассмотреть и христианские контрнаступления, которые начались в VIII веке и вскоре «освободили» многие захваченные территории. Именно таковы были предвестия военных столкновений в Святой Земле. Не стану я и просто перечислять битвы крестоносцев: они понятны лишь в свете более высокой материальной культуры и техники, позволившей европейским рыцарям пройти двадцать пять сотен миль, перенести по дороге множество потерь и затем разгромить мусульманские силы, намного превышавшие их численностью.

Многие превосходные историки посвятили изучению тех или иных сторон крестовых походов всю свою научную карьеру ^[27]. Я – не один из них. Моя задача – объединить результаты труда этих специалистов и представить их в виде полной картины, описав языком, доступным массовому читателю. Однако я внимательно следил за тем, чтобы воздать должное всем специалистам, труды которых использовал: некоторых упоминаю прямо в тексте, остальных – в концевых сносках.

Глава первая
Исламские захватчики

История крестовых походов восходит к VII веку, когда полчища арабов, недавно обращенных в ислам, ринулись на христианские территории

В своей прощальной речи – насколько она дошла до нас – Мухаммед дал сторонникам такое наставление: «Мне было приказано сражаться со всеми, пока не скажут они: «Нет бога, кроме Аллаха» ^[28]. Это вполне согласуется с Кораном (9:5): «Убивайте многобожников, где бы вы их ни обнаружили, берите их [в плен], осаждайте их и устраивайте им любую засаду». Исполненные этого духа, преемники Мухаммеда отправились завоевывать мир.

В 570 году – в год рождения Мухаммеда – христианский мир включал в себя Ближний Восток, всю Северную Африку и значительную часть Европы (см. карту 1.1). Но всего через восемьдесят лет после смерти Мухаммеда в 632 году новая мусульманская империя вытеснила христиан из большей части Ближнего Востока, из всей Северной Африки, с Кипра и из большей части Испании (см. карту 1.2).

В следующем столетии под власть мусульман подпали Сицилия, Сардиния, Корсика, Крит и Южная Италия. Как это произошло? Как управлялись завоеванные общества? Что случилось с миллионами живших там христиан и иудеев?

Завоевания

При жизни Мухаммед собрал достаточно военной силы, чтобы задуматься о завоеваниях за пределами Аравии. Военные экспедиции в чужие страны стали особенно привлекательны, поскольку объединение бедуинских племен в единое арабское государство, осуществленное Мухаммедом, положило конец давней традиции бедуинов облагать данью арабские города и селения, а также свободе грабить караваны. Так что внимание арабов обратилось на север и восток, где «ждали несметные сокровища, и воины могли обрести славу и богатую добычу, не рискуя миром и внутренней безопасностью Аравии» ^[29]. Рейды воинов Мухаммеда в Византийскую Сирию и Персию начались еще в последние годы жизни Пророка, а вскоре после его смерти переросли в серьезные войны.

Карта 1.1: Территории, населенные христианами, около 600 г. н. э.

Как правило, большинство историков дает воинственности ранних мусульман вполне светские, материалистические объяснения. Так, знаменитый Карл Генрих Беккер (1876–1933) писал, что «выход арабов за пределы их родного полуострова… [объяснялся] исключительно экономической необходимостью» ^[30]. А именно: говорят, что внезапно начать ряд захватнических войн арабов побудили, главным образом, демографический взрыв в Аравии и резкий упадок караванной торговли. Однако демографического взрыва попросту не было: его изобрели авторы, считавшие, что для победы над цивилизованными византийцами и персами требовались бесчисленные «арабские орды» ^[31]. На самом деле все обстояло наоборот. Как мы увидим далее, мусульманские вторжения совершали на удивление небольшие, но очень хорошо организованные и управляемые армии. Что же касается караванной торговли, на ранней стадии существования Арабского государства она могла только вырасти, поскольку караванам ничто больше не угрожало.

Карта 1.2: Территории, населенные мусульманами, около 800 г. н. э.

Основная причина, по которой арабы именно в это время напали на своих соседей, заключалась в том, что у них наконец появилась такая возможность. Прежде всего и Византия, и Персия были истощены десятилетиями войн друг с другом – войн, в которых обе стороны неоднократно наносили друг другу кровавые поражения. Не менее важно и то, что, превратившись из сборища независимых племен в единое государство, арабы теперь могли не ограничиваться разбойничьими набегами, как в предшествующие века, а вести полномасштабные военные кампании. Что же до более конкретных мотивов, Мухаммед видел в постоянной экспансии средство поддержания единства арабов: пустынным племенам она давала новые возможности – в виде новой добычи и дани. Но важнее всего было вот что: арабские завоевания планировали и проводили люди, воодушевленные идеей распространения ислама. Как подытоживает Хью Кеннеди, мусульмане «сражались за свою веру, в надежде на военную добычу и потому, что вместе с ними сражались их друзья и соплеменники» ^[32].

Все наши попытки реконструировать мусульманские завоевания ограничены ненадежностью источников. Как объясняет авторитетный специалист Фред Доннер, ранние мусульманские хронисты «собирали фрагментарные сообщения, каждый по-своему, отчего у них получилось несколько противоречащих друг другу последовательностей событий» – и невозможно определить, какая из них более точна ^[33]. Более того, как христианские, так и мусульманские хронисты склонны до нелепости преувеличивать численность армий: часто количество воинов раздувается в десять раз и более. По счастью, скрупулезная работа нескольких поколений ученых предоставляет нам более правдоподобную статистику и адекватный общий взгляд на крупные военные кампании. Вот краткий обзор мусульманских завоеваний – разумеется, лишь тех, что состоялись до Первого крестового похода.

Сирия

Первой покоренной страной стала Сирия, в то время провинция Византии (Восточной Римской империи). Сирия представляла много соблазнов для завоевателей. Это была не только близко расположенная, но и самая знакомая из чужеземных стран. Арабские купцы постоянно имели дело с сирийскими; некоторые из них приезжали на традиционные ярмарки в Мекке, проводившиеся из поколения в поколение. Кроме того, Сирия была куда плодороднее Аравии, гордилась более крупными и впечатляющими городами, прежде всего Дамаском. Сирия также представляла собой удобную мишень из-за политической нестабильности и немалого числа групп населения, в той или иной мере недовольных. После нескольких столетий византийского правления в 611 году Сирия подпала под власть персов, но около 630 года (за два года до смерти Мухаммеда) была отвоевана Византией. Во время своего правления персы разрушили институты, на которых основывалось византийское управление, и когда персов изгнали, возник вакуум власти. Более того, в течение нескольких столетий арабы переселялись в Сирию и давно уже составляли основной источник рекрутов для здешних византийских войск. К тому же некоторые приграничные арабские племена давно уже служили здесь наемниками, охраняя сирийцев от набегов своих соплеменников с юга. Однако, когда Византия восстановила контроль над Сирией, император Ираклий, обремененный непомерными долгами, отказался восстановить субсидии этим приграничным племенам – и, таким образом, в важный стратегический момент лишился их помощи ^[34]. Многие арабские обитатели Сирии также не питали особой любви к византийским правителям. Так что когда в страну вторглись арабы-мусульмане, многие арабы-защитники во время сражений переходили на их сторону. Хуже того, даже среди неарабского населения Сирии «царила такая ненависть к византийскому правлению, что арабов встречали как освободителей» ^[35]. И никто не ненавидел и не боялся греков больше, чем многие крупные христианские сообщества, например несториане, которых православные византийские епископы преследовали как еретиков.

Первые мусульманские силы вошли в Сирию в 633 году и без серьезных столкновений с византийскими войсками заняли ее южную часть. Вторая фаза началась на следующий год и встретилась с более решительным сопротивлением, однако мусульмане, выиграв серию битв, в 635 году взяли Дамаск и некоторые другие города. Такова была предыстория эпической битвы при Ярмуке, состоявшейся в августе 636 года и длившейся шесть дней. Обе стороны, по-видимому, были примерно равны по численности, что сыграло на руку мусульманам: они заняли защитную позицию и вынудили греков атаковать. Наконец византийской тяжелой коннице удалось прорвать первую линию арабов, однако воспользоваться своей удачей они не смогли: мусульмане отступили за импровизированное «заграждение» из рядов стреноженных верблюдов. Напав на этот новый оборонительный рубеж, византийцы оставили свои фланги открытыми для убийственной атаки мусульманской кавалерии. Тут греческая пехота взбунтовалась, запаниковала и обратилась в бегство по узкой долине, где многие и нашли свою смерть. Силы византийской армии были подорваны, и вскоре она оставила Сирию ^[36]. Вскоре мусульманский халиф (слово «халиф» означает «наследник», а титул «халиф» – «наследник Мухаммеда») объявил Дамаск столицей растущей исламской империи.

Персия

Тем временем другие арабские силы вторглись в персидскую Месопотамию, ныне носящую название Ирак. У персов, как и у византийцев, имелась проблема с ненадежными арабскими войсками: в нескольких ключевых битвах целые отряды персидской кавалерии, состоящие исключительно из арабских наемников, переходили на сторону мусульман. Закончилось все полным разгромом персов в битве при Кадисии в 636 году.

Персидская армия, по-видимому, достигала численности в тридцать тысяч и включала в себя боевых слонов. Мусульманские силы были меньше числом и не так хорошо вооружены, однако обладали заметным позиционным преимуществом: с фронта перед ними протекал рукав Евфрата, слева было озеро, справа болото. Позади простиралась пустыня. В первый день схватки носили пробный характер; попытка персов получить преимущество с помощью боевых слонов была отражена арабскими лучниками. Примерно так же прошел и второй день. На третий день персы пошли в мощную лобовую атаку, пустив слонов вперед. Снова их встретил дождь стрел, и два ведущих слона были ранены. В результате они бросились бежать, натыкаясь на других слонов, те последовали за ними, и все стадо устремилось назад через ряды персидского войска. Начался хаос; в дело вступила арабская кавалерия, и битва была выиграна – с огромными потерями со стороны персов ^[37].

В дальнейшем после недолгой осады мусульмане взяли столицу Персии Ктесифон. Так они покорили территорию, ныне составляющую Ирак, а Персия сжалась до того, что мы сейчас называем Ираном. Вскоре и Иран был завоеван мусульманами, однако не без яростного сопротивления, и весь следующий век персы не прекращали восставать против исламской власти. Когда Персия была в достаточной степени усмирена, халиф аль-Мансур перенес столицу мусульманской империи из Дамаска в новый город, который построил на реке Тигр в Ираке. Официально он назывался Мадина-ас-Салам («Город мира»), но все называли его Багдад («Дар Божий»).

Завоевав Персию, мусульманские силы двинулись на север, где покорили Армению, и на восток, где в конечном итоге заняли долину Инда (нынешний Пакистан). С этой платформы мусульмане в течение многих столетий продвигались вглубь Индии.

Святая Земля

Палестина была частью Византийской Сирии, и после сокрушительного поражения греческих сил в битве при Ярмуке Святая Земля осталась под защитой лишь местных гарнизонов. В этот период, хотя управляли Палестиной греки-христиане, население ее было в основном еврейским. По-видимому, победы мусульман над Византией были поняты некоторыми евреями как знак скорого прихода Мессии; возможно, этим объясняются сообщения, что евреи приветствовали мусульманских захватчиков ^[38]. Мусульманские отряды вторглись в Палестину в 636 году, и в 638 году, после долгой осады, Иерусалим покорился халифу Омару, который въехал в город на прекрасном коне, ведя за собой верблюда. Омар разрешил византийцам-христианам продолжать жить в Иерусалиме, но запретил это евреям ^[39], тем самым продолжив политику, проводимую на протяжении столетий византийскими властями ^[40]. Впрочем, через несколько лет этот запрет был с евреев снят.

Египет

Египет также был провинцией Византии, так что поражения, понесенные греческими силами на северо-востоке, подорвали и его обороноспособность. В 639 году халиф Омар отправил в район дельты Нила отряд численностью около четырех тысяч человек. В ответ византийские силы обороны укрылись за стенами городов, непреодолимыми для скромных сил противника. Так что в 640 году в Египет прибыло мусульманское подкрепление численностью около двенадцати тысяч человек, и два отряда расположились в Гелиополе. Напасть на мусульманские войска, когда они были еще разделены, византийцам не удалось, так что они решили теперь выступить и дать бой. Ночью арабскому командиру удалось спрятать два отряда в засаде по обоим флангам поля боя. После того как основные арабские силы схватились с греками, эти фланговые отряды выскочили из засады, прорвали византийский строй, и «великое множество было заколото и зарублено торжествующими мусульманами» ^[41].

Затем, желая выманить из-за стен и втянуть в открытый бой другие византийские гарнизоны, мусульмане ворвались в незащищенный город Никиу и вырезали его обитателей, а затем сделали то же самое с немалым числом сел и деревень в округе ^[42]. К этому времени большая часть оставшихся византийских гарнизонов, «сохраняя боевой порядок, удалилась под защиту стен Александрии» ^[43]. Арабы последовали за ними, попытались взять город штурмом, и зря – они потерпели очень тяжелое поражение. Удалившись от стен города на расстояние, недостижимое для стрел и снарядов катапульт, арабы разбили лагерь.

Далее должна была последовать безнадежная осада: ведь Александрия была портовым городом, и византийский флот, полностью контролировавший море, мог с легкостью снабжать город продовольствием так долго, как только потребуется. Будучи вторым по величине городом во всем христианском мире ^[44], Александрия «была окружена массивными стенами и башнями, против которых показали полную неэффективность все снаряды арабов… Такой город можно было осаждать годами» ^[45]. Однако по причинам, которых нам узнать не суждено, в 641 году Кир, новый правитель Египта, всего месяц назад прибывший сюда морем, вышел из города на переговоры с мусульманским командующим и сдал ему Александрию и весь Египет.

Но это был еще не конец. Четыре года спустя в Александрийской гавани внезапно появился византийский флот в триста судов; на берег высадилась значительная армия и быстро выбила из города мусульманский гарнизон в тысячу человек. Снова греки заняли неуязвимую позицию за мощными городскими стенами; однако их командир, человек надменный и неумный, вывел армию из города, чтобы встретиться с арабами в бою, и потерпел поражение. И даже после этого в город сумело вернуться немалое число византийцев, достаточное для того, чтобы успешно его оборонять – но тут помешало предательство одного офицера, открывшего ворота арабам. По одним сообщениям, его подкупили; по другим, это был христианин-копт, желавший поквитаться с греками за то, что они преследовали его единоверцев. Так или иначе, ворвавшись в город, мусульмане занялись «резней, грабежами и поджогами… [пока не] уничтожили полгорода» ^[46]. Кроме того, они срыли городские стены, чтобы избежать повторения этой истории.

Необходимость брать Александрию дважды заставила мусульман задуматься о том, как нейтрализовать силы Византии на море. Египетские корабельные верфи работали по-прежнему, и мусульмане заказали там строительство кораблей, а в качестве моряков завербовали коптских и греческих наемников. Уже в 649 году с помощью этого нового флота они захватили Кипр; за ним последовали Сицилия и Родос. Теперь могучая мусульманская империя владела большей частью Ближнего Востока и готова была распространяться по североафриканскому побережью.

Но тут мусульманские завоевания были остановлены жестокой междоусобной войной, разразившейся внутри исламского мира и продлившейся много лет. Спор разгорелся из-за того, кто же является истинным преемником Мухаммеда: кузен и зять Мухаммеда Али воевал против Муавии, двоюродного брата убитого халифа Усмана. После обильного кровопролития Али был убит, и халифом стал Муавия, но в результате ислам оказался навсегда разделен на суннитов и шиитов (поддержавших Али). Лишь в 670 году мусульманская армия продолжила свое продвижение по берегам Северной Африки.

Северная Африка

Весь северный берег Африки, как и Египет, находился под византийским правлением. Поскольку все крупные города здесь были портовыми и имели гарнизоны, арабский командующий прошел мимо городов на запад, в пустыню, устроил здесь сухопутную базу и воздвиг большую мечеть; в дальнейшем на этом месте вырос город Кайруан, сейчас третий по святости мусульманский город (после Мекки и Медины) ^[47]. Опираясь на эту базу в Магрибе (так арабы называли Северную Африку), мусульмане сперва начали войну с берберами, обитателями пустыни, многие из которых уже давно обратились в иудаизм ^[48]. Несмотря на отчаянное сопротивление, особенно со стороны обитателей Атласских гор, возглавляемых харизматичной иудейкой по имени Кахина, мусульмане в конце концов взяли верх, а затем сумели превратить берберов из врагов в союзников ^[49]. Тем временем новая мусульманская армия, предположительно числом в сорок тысяч человек обрушилась на прибрежные города и в 698 году взяла Карфаген. Однако, как и в случае с Александрией, греки сумели высадить войска в карфагенской гавани и отбить город обратно. В ответ мусульмане собрали флот и еще одну армию, включавшую значительное число берберов, и в 705 году Карфаген был «стерт с лица земли, а большинство его обитателей убиты» ^[50]. Теперь, когда у мусульман появился многочисленный и надежный флот, судьба прочих прибрежных византийских городов была предрешена ^[51].

Испания

В 711 году армия численностью от семи до десяти тысяч мусульман из Марокко пересекла Средиземное море в самой узкой западной точке и высадилась на испанском берегу, у подножия горы, нависающей над морем. Позднее эта гора была названа именем мусульманского командира, бербера Тарика ибн-Зийяда – Скала Тарика, то есть Джабаль-Тарик, или Гибралтар ^[52]. Высадка мусульман застала испанцев врасплох. Король Родерих спешно собрал армию и двинулся из столицы – Толедо – на юг, однако был разбит в битве при реке Гвадалете; сам Родерих утонул, убегая от резни. Так в первый раз мусульмане встретились с христианами-невизантийцами: сейчас перед ними были вестготы, захватившие римскую Испанию около 500 года. Как обычно, числа, которые приводят современники, совершенно бесполезны. Гиббон, опираясь на эти цифры, приписал Родериху армию в сто тысяч человек и уверял, что мусульмане, хоть и победили, потеряли в бою шестнадцать тысяч. Скорее всего, в армии Родериха и десяти тысяч человек не было. Несомненно, что Родерих проиграл бой, и Тарик отослал то, что счел его головой, в соляном растворе халифу в Дамаск ^[53].

Затем последовала семилетняя кампания, в которой мусульмане поставили под свой контроль весь Аль-Андалус (так они называли Испанию), кроме небольшого района на севере, откуда не удалось выбить христиан. Об этой кампании по завоеванию Испании неизвестно почти ничего, кроме того, что народ не сопротивлялся мусульманам, поскольку коррумпированный и скорее жестокий вестготский режим вызывал всеобщую ненависть у местного населения. То же население называло мусульманских завоевателей маврами, то есть народом из Марокко, и это название прижилось. Свою столицу мавры учредили в городе Кордова – и тут же возвели там, на месте бывшего христианского собора, огромную мечеть. Поначалу Аль-Андалус был частью мусульманской империи, но в 756 году стал независимым эмиратом.

Сицилия и Южная Италия

Первое мусульманское вторжение на Сицилию состоялось в 652 году и окончилось неудачей. За ним последовали неудачные нападения в 667 и 720 годах. Последующие попытки были отложены из-за междоусобных войн в Северной Африке, в которые оказались вовлечены как берберы, так и арабы. Мусульмане явились снова в 827 году и высадили на берег десятитысячное войско. Местное византийское командование отбивалось отчаянно, и для окончательной победы мусульманам потребовалось более семидесяти лет, «множество битв и бесчисленные убийства» ^[54]. Так, хотя Палермо пал после долгой осады в 831 году, Сиракузы не сдавались вплоть до 878-го, а Таормина, последняя византийская крепость на острове, держалась до 902 года.

Едва укрепившись на Сицилии, мусульмане переправились оттуда в Южную Италию: в 840 году они взяли Таранто и Бари, разрушили Капую и заняли Беневенто. В 843, а затем еще раз в 846 году они являлись в Рим: все знаменитые церкви города были разграблены, папы принуждены платить огромную дань. Вернувшись на юг, мусульманские командиры разделили Южную Италию на несколько независимых эмиратов.

Оккупация Сицилии и Южной Италии длилась более двух столетий.

Крупные острова

О захвате мусульманами крупных средиземноморских островов почти не пишут: быть может, историки считают эти события слишком незначительными. Однако владение такими островами, как Крит или Сардиния, имело важное стратегическое значение для мусульманского флота. Следовательно, падение Кипра (653), Родоса (672), Сардинии (809), Майорки (818), Крита (824) и Мальты (835) стало для Запада серьезной потерей.

Война по-мусульмански

Как удалось арабам так быстро и, по-видимому, легко восторжествовать над своими противниками? Многие историки, незнакомые с искусством войны, считают это необъяснимым. Они спрашивают: как удалось горстке варваров из пустыни победить большие, хорошо обученные армии «цивилизованных» империй?

Как мы уже отмечали, многие приписывают победы мусульман их огромному численному превосходству: якобы орды арабов, явившись из пустыни, смяли и растоптали меньшие по численности византийские и персидские войска. Но пустыни никогда не отличались многолюдностью; и на самом деле мусульманские силы, как правило, были меньше тех «цивилизованных» армий, которым наносили поражения. Отсюда многие историки переходят к следующему объяснению: мусульмане побеждали, поскольку «византийцы не смогли верно оценить новую силу, которую придал арабским войскам мусульманский религиозный пыл» ^[55]. При этих словах перед глазами у нас встают толпы фанатиков, нападающие на врагов с криком: «Смерть неверным!». Наконец некоторые историки винят в поражениях излишнюю цивилизованность византийцев и персов в сравнении с бесстрашием исламских дикарей. В сущности, такое объяснение предлагал уже знаменитый исламский мыслитель Ибн Хальдун (1332–1406), писавший: «Следует знать, что… дикие народы, без сомнения, храбрее прочих» ^[56].

На самом деле мусульманские воины не менее византийцев или персов готовы были обращать к противнику тыл и бежать, если удача на поле боя им изменяла. Их победы легко понять на основе обычных военных приемов и технологий.

Первое, что необходимо осознать: более «цивилизованные» империи не обладали каким-то выдающимся вооружением, за исключением осадных машин, от которых нет толку при отражении нападений. Все в тогдашнем мире сражались мечами, копьями, топорами и луками; все носили щиты, те, кто мог себе это позволить – еще и какие-то доспехи (хотя в «цивилизованных» армиях доспехи встречались чаще) ^[57]. Однако в это время в имперских силах Византии и Персии служили уже не прежние «воины-граждане», дисциплинированные и преданные своей стране. Солдат набирали отовсюду, откуда могли; в основном это были «чужеземцы», служившие главным образом за плату, что налагало ограничения и на их верность, и на их храбрость. Мы уже упоминали, что значительную часть рядового состава и в византийской, в персидской армии составляли арабы, и многие из них во время войн переходили на сторону мусульман.

Нельзя сказать, что «профессиональные» армии Персии и Византии были лучше обучены. Напротив, по большей части это были «гарнизонные солдаты», используемые прежде всего для стационарной обороны укрепленных пунктов, таких как окруженные стенами крепости или города: к маневренному бою эти войска были малопригодны ^[58]. Хуже того: постоянный недостаток военной силы приводил к невозможности поддерживать сеть гарнизонов, достаточно густую, чтобы помешать противнику нападать неожиданно. Ни у персов, ни у византийцев не было и конницы в достаточном количестве, чтобы возместить этот недостаток плотности быстрой и скрытной разведкой; к тому же, как мы уже отмечали, кавалерийские отряды состояли в основном из арабов, склонных в критический момент дезертировать. Более того, в отличие от персидских и греческих солдат, набранных в основном из крестьян, пустынные арабы с малых лет предавались воинскому искусству; в бой они ходили, разбившись на племена, плечом к плечу, рядом с каждым сражались его родичи и давние друзья – в таком положении каждый находился под сильнейшим социальным давлением, заставлявшим его быть отважным и воинственным.

Возможно, самым важным преимуществом мусульманских захватчиков стало то, что все они ездили на верблюдах: даже кавалерия передвигалась с места на место на верблюдах, ведя коней в поводу. Использование верблюдов превращало арабов в своего рода «механизированные части», намного более быстрые, чем византийские и персидские войска, передвигавшиеся пешком ^[59]. Такая повышенная мобильность позволяла арабам быстро находить и атаковать слабозащищенные места, избегая прямых столкновений с основными персидскими и византийскими силами, пока те не будут достаточно ослаблены. К тому же «единственное средство передвижения по пустыне – верблюд, а на этот род транспорта у арабов была монополия. Ни византийская, ни персидская армии не могли пересечь пустыню» ^[60]. Таким образом, учитывая географию этих мест, мусульмане всегда могли обойти имперские силы какими-нибудь пустынными тропами, а при необходимости и вовсе скрыться в пустыне и избежать битвы. Такая способность давала арабам огромное преимущество не только на Ближнем Востоке: неоценима оказалась она и при завоевании Северной Африки. Как Эрвин Роммель, немецкий «лис пустыни», часто отправлял свои танки через пустыню и таким образом огибал британские силы, пытавшиеся не дать ему вторгнуться в Египет – так же и арабы использовали верблюдов, чтобы обойти византийские войска, обороняющие прибрежные поселения.

В противоположность обычному мнению, серьезное преимущество арабов составлял небольшой размер их боевых частей; в одной армии редко собиралось более десяти тысяч человек, а чаще всего арабы обходились силами от двух до четырех тысяч ^[61]. Их успехи против имперских армий, значительно превосходящих их числом, объяснялись так же, как любой успех быстрого, энергичного, маневренного агрессора против огромного, неповоротливого противника: вспомним, как часто в древней истории маленькие греческие армии разбивали в пух и прах огромные силы персов. По иронии судьбы, именно благодаря небольшой численности силам арабских захватчиков часто удавалось превзойти противников числом в конкретном бою: благодаря высокой мобильности они нападали на отдельные части противника и успевали разбить их до того, как подойдет подкрепление. Имперские силы, пытаясь за ними поспеть, либо выматывали себя бесконечными переходами, либо растягивались, стремясь оборонять все разом, и становились уязвимы. Это была не только тактическая проблема, с которой столкнулась византийская армия в этом случае, но и проблема стратегическая: византийские силы были «размазаны» по огромной имперской территории. В результате, когда арабы концентрировали все силы для атаки, например, на Сирию или на Египет, десятки тысяч греческих воинов скучали вдали от поля битвы, где-нибудь в гарнизонах Южной Италии или Армении ^[62].

Несомненно, у арабов были отличные командиры. Не племенные вожди, а офицеры, избранные из «новой исламской правящей элиты оседлых жителей Мекки, Медины или аль-Таифа» ^[63]. Все средние и высшие чины набирались из элиты: это были люди, прекрасно понимавшие принципы управления, в том числе принцип «командной вертикали», и способные одновременно с тактическими задачами держать в уме общие стратегические цели. Наконец, назначение и продвижение офицеров в этих ранних мусульманских армиях осуществлялось в первую очередь благодаря заслугам, в то время как в византийской и персидской армиях командные посты нередко занимали некомпетентные люди, получившие должность благодаря происхождению.

Управление

Поначалу завоеванные страны считались провинциями мусульманского государства и управлялись наместниками, которых назначал халиф. Со временем центральный контроль ослаб и, как мы уже упоминали, многие провинции сделались независимыми мусульманскими государствами, «чьи правители, как правило, считали халифа имамом или исламским главой, однако не признавали за ним светской власти в своих владениях» ^[64]. Поэтому, когда Запад начал ответные атаки, сопротивление ему ограничивалось силами, находящимися в распоряжении того или иного конкретного властителя; другие мусульманские государства, как правило, не слали ему подмогу.

Поначалу арабы-завоеватели составляли небольшую элиту на территориях, населенных немусульманами, большинство из которых, как мы увидим далее, оставались необращенными в течение столетий. Правящие мусульманские элиты по распоряжению халифа размещались в их собственных городах-крепостях. «Это позволяло им удерживать военный контроль и препятствовало ассимиляции и потере религиозной и культурной идентичности» ^[65]. Разумеется, это была палка о двух концах: самоизоляция мусульман мешала обращать в ислам местных жителей. Отношения с подданными в сущности ограничивались запретом на некоторые действия, например, на строительство церквей или верховую езду и на сбор значительных налогов, которые всегда должны были платить немусульмане.

Покоренные страны

Невероятные горы чепухи написаны о толерантности мусульман: якобы, не в пример христианам, безжалостным к евреям и еретикам, ислам демонстрировал примечательную терпимость к покоренным народам, относился к ним с уважением и позволял беспрепятственно исповедовать свою веру. Началось это, видимо, с Вольтера, Гиббона и других авторов XVIII века, стремившихся изобразить Католическую Церковь в как можно более черных красках. Но правда о жизни под властью мусульман звучит совсем иначе.

Верно, что Коран запрещает насильственное обращение в ислам. Однако это правило не раз обращалось в пустую юридическую уловку: подданные «свободно избирали ислам», когда альтернативой была смерть или рабство. Именно такой выбор обычно предоставляли язычникам; иудеи и христиане зачастую сталкивались либо с такими же, либо с чуть более мягкими условиями ^[66]. В принципе, как «люди Книги» иудеи и христиане должны были бы встречать со стороны мусульман терпимость и дозволение спокойно исповедовать свою веру. Однако и им предписывались серьезные стеснения: любого мусульманина, обратившегося в другую веру, ждала (да и сейчас ждет) казнь. Запрещалось строить новые церкви и синагоги. Иудеям и христианам не дозволялось молиться или читать свои священные писания вслух – даже в собственных домах, церквях или синагогах – там, где их могли случайно услышать мусульмане. Кроме того, как отмечает видный историк ислама Маршалл Дж. С. Ходжсон (1922–1968), с очень ранних времен исламские власти начали применять широкий спектр унижений и наказаний к дхимми – иудеям и христианам, отказывающимся обращаться в ислам. Официальная политика заключалась в том, что дхимми должны «чувствовать себя низшими и… знать свое место… [согласно мусульманским законам] христиане и иудеи, например, не имели права ездить верхом на лошадях, а только, в лучшем случае, на мулах, а находясь среди мусульман, обязаны были носить на одежде определенные отличительные знаки своей религии» ^[67]. В некоторых местах немусульманам запрещалось носить одежду, схожую с мусульманской, и оружие ^[68]. К тому же с немусульман взимались серьезные дополнительные налоги ^[69].

Такова была норма жизни для иудейских и христианских подданных мусульманских государств; однако часто дела обстояли намного хуже. В 705 году мусульманские завоеватели Армении согнали всю местную христианскую знать в церковь и там сожгли ^[70]. Подобных случаев известно множество, в дополнение к тем массовым убийствам христиан, о которых мы уже упоминали, говоря об истории мусульманских завоеваний. Первая резня евреев мусульманами состоялась в Медине, когда Мухаммед приказал обезглавить всех взрослых мужчин-евреев (около семисот человек), сперва заставив их выкопать себе могилы ^[71]. К несчастью, со временем массовые убийства христиан и евреев происходили все чаще. Например, в XI веке известно множество случаев массовых убийств евреев: всего в Марокко в 1032–1033 годах погибло около шести тысяч и по крайней мере столько же – во время двух вспышек насилия в Гранаде ^[72]. А в 1570 году мусульманские завоеватели вырезали десятки тысяч мирных христиан на Кипре ^[73].

Я не хочу сказать, что мусульмане отличались повышенной жестокостью и нетерпимостью в сравнении с христианами или иудеями: нет, жестокими и нетерпимыми были тогдашние времена. Но речь о том, что попытки изобразить средневековых мусульман просвещенными сторонниками мультикультурализма по меньшей мере невежественны.

Обращение в ислам

Много-много лет прошло, прежде чем покоренные территории сделались мусульманскими не только по названию. Правда в том, что в завоеванных странах очень немногочисленная мусульманская элита правила немусульманским (в основном христианским) населением. Это противоречит широко распространенному мнению, что за исламскими завоеваниями вскоре следовали массовые обращения в ислам.

Отчасти эта вера в скоропалительные массовые обращения связана с неумением отличать «договорное обращение» от реальных изменений в личной вере и религиозной практике. Племена, подчинявшиеся Мухаммеду, часто заключали с ним договор, в котором выражали принятие его религиозных убеждений – однако многочисленные отступничества среди этих племен после смерти Мухаммеда ясно показывают, что никакого реального религиозного значения такие договоры не имели. Схожие «договорные обращения» продолжались и во время мусульманских завоеваний: яркий пример – берберы. Во время нападения мусульман на Северную Африку некоторые берберские племена были язычниками, другие иудеями, третьи христианами. Но после поражения Кахины и ее войска берберы подписали договор, в котором объявили себя мусульманами. Возможно, для некоторых так оно и было. Но, хоть Маршалл Ходжсон и писал о «массовом обращении» берберов ^[74], скорее всего, это было именно «договорное обращение», обязывающее берберов участвовать в последующих завоевательных кампаниях и дающее им право на свою долю военной добычи. Истинное обращение берберов в новую веру было долгим процессом, длившимся несколько столетий.

Помимо путаницы между «договорным» и реальным обращением историки ошибочно полагают, что как только какой-либо народ попадал под власть мусульман, в нем «должны были» начинаться массовые обращения в ислам. Вообще это «должны были» – одно из самых ненадежных выражений в академическом словаре. Социологи, изучающие религиозные обращения, возразили бы на это: вовсе не «должны», поскольку массовое обращение, где бы то ни было и когда бы то ни было – вообще явление очень сомнительное! Все наблюдаемые нами случаи обращения оказываются индивидуальными актами и происходят постепенно, по мере того как людей втягивают в ту или иную религию уже обратившиеся родные и друзья ^[75]. Применительно к нашему случаю эта модель «постепенного втягивания» выглядит вполне достоверной, поскольку известно, что даже обращение в ислам половины завоеванного общества потребовало нескольких столетий.

Ричард У. Баллиет предоставляет убедительные данные по обращениям в ислам в различных покоренных регионах ^[76]. По неизвестным для нас причинам мусульмане с древнейших времен составляли множество расширенных биографических словарей, куда входили все известные люди той или иной местности, причем со временем выпускали обновленные издания. Постепенно Баллиет собрал и изучил данные по более чем миллиону людей. Ценность этих данных заключается в том, что Баллиет мог отличить мусульман от немусульман по именам. Таким образом, взяв все биографические словари в данной местности и рассортировав десятки тысяч людей, указанных в них, по годам рождения, Баллиет смог вычислить процент мусульман в населении на различные даты, а затем, основываясь на этих данных, составить график обращения в ислам для пяти крупных областей. Поскольку в словари включали только людей, чем-либо выдающихся, эти результаты несколько преувеличивают и скорость, и объем распространения ислама в сравнении с населением в целом: очевидно, что, поскольку мусульмане занимали господствующее положение, в элите их было больше. Поэтому Баллиет разработал весьма убедительную процедуру конвертации этих данных в графики обращения для населения в целом.

В таблице 1.1 показано число лет, потребовавшихся для обращения в ислам пятидесяти процентов населения каждой из крупных завоеванных территорий. В Иране с момента завоевания до обращения в ислам половины местного населения прошло 200 лет. В других четырех областях тот же срок составил от 252 лет в Сирии до 264 лет в Египте и Северной Африке. На вопрос, почему в Иране это произошло несколько быстрее, чем в других местах, возможно, отвечают два соображения. Первое и, быть может, самое важное: в течение более ста лет после поражения иранцы постоянно восставали против власти мусульман и порой достигали значительного успеха, так что кровавые битвы и жестокие репрессии были здесь не редкостью. Эти конфликты могли привести к значительному снижению числа немусульманского населения, не имеющему ничего общего с обращением. И во-вторых, атмосфера страха, несомненно, сопровождавшая разгром восстаний, вполне возможно, побуждала одних иранцев обращаться в ислам ради безопасности, а других – бежать из страны.

Так или иначе, несмотря на обременительные условия существования дхимми, завоеванные народы обращались в ислам достаточно медленно. Даже в конце XIII века очень значительные сегменты населения мусульманских империй за пределами Аравии (куда немусульмане не допускались) оставались христианами или иудеями. Более того: большая часть того, что обычно именуют мусульманской культурой, указывая на ее превосходство над культурой христианской Европы, представляло собой не что иное, как домусульманскую иудео-христианско-греческую культуру завоеванных территорий, которую мусульманские элиты лишь очень медленно и очень несовершенно усваивали (об этом см. гл. 3).

Заключение

Многие критики крестовых походов, как видно, полагают, что после того, как мусульмане захватили значительную часть христианского мира, это следовало проигнорировать или забыть: некоторые даже прямо пишут, что христианам следовало подставить вторую щеку^[77]. Такой взгляд на вещи очевидно нереалистичен и, возможно, неискренен. Византийцы не просто потеряли большую часть своей империи: враг стоял у ворот Константинополя. А потеря Испании, Сицилии и Южной Италии, как и множества средиземноморских островов, тяжело переживалась в Европе. Вот почему, как объясняет британский историк Дерек Ломакс (1933–1992): «Папы, как и большинство христиан, считали войну против мусульман оправданной отчасти потому, что последние силой захватили земли, когда-то принадлежавшие христианам, отчасти потому, что они угнетали христиан, которыми управляли, и те христианские земли, на которые совершали набеги ради грабежа, захвата рабов и удовольствия от разрушения»^[78]. Настало время нанести ответный удар.

Таблица 1.1

ЧИСЛО ЛЕТ, ПОТРЕБОВАВШИХСЯ ДЛЯ ОБРАЩЕНИЯ В ИСЛАМ 50 ПРОЦЕНТОВ МЕСТНОГО НАСЕЛЕНИЯ В ПЯТИ ОСНОВНЫХ РЕГИОНАХ РАСПРОСТРАНЕНИЯ ИСЛАМА

Глава вторая
Христианский мир наносит ответный удар

В 732 году крупная мусульманская армия, выйдя из Испании, двинулась на север, во Францию, однако была отбита франкскими войсками под предводительством Карла Мартелла. Начиная с этого времени, мусульманских захватчиков стали постепенно выдавливать из Европы

Хоть мусульманам и удалось быстро собрать огромную империю из земель, захваченных у персов, византийцев и вестготов, исламские армии не были непобедимы. Забредя далеко от родных пустынь, оставив верблюдов и встретившись с надежными и решительными христианскими войсками, «свирепые» и «неодолимые» исламские захватчики оказались довольно-таки уязвимыми и, пожалуй, ущербными в отношении как вооружения, так и тактики. Первое серьезное поражение мусульмане потерпели под Константинополем, затем в Галлии. Вскоре после этого мусульманский прилив начал сменяться отливом в Испании, а затем мусульмане были вытеснены из Сицилии и Южной Италии.

Поражения при Константинополе

Разбив византийские армии в Сирии и Египте и начав успешную кампанию по захвату принадлежавшего Византии северного побережья Африки, в 672 году халиф Муавия решил поразить своего врага в самое сердце. Из своей новой столицы в Дамаске халиф отправил флот с целой армией на борту через Дарданеллы (узкий пролив, соединяющий Средиземное море с Мраморным). Войско халифа численностью около пятидесяти тысяч захватило полуостров Кизик на противоположном берегу по отношению к Константинополю, превратило его в свою твердыню и, укрепившись там, начало осаду византийской столицы.

Если бы мусульманам удалось взять город, им открылся бы путь в Европу через Балканы. Но Константинополь легко выдержал осаду и нанес мусульманам серьезное поражение на море. Флот арабов был уничтожен: теперь они сами оказались, по сути, в осаде и начали голодать. Скоро в лагере разразилась эпидемия дизентерии, от которой умерли тысячи мусульманских солдат. Хуже того: очень немногие мусульмане прежде встречались со снегом и льдом, так что, когда началась зима, они оказались совершенно к ней не подготовлены. Не имея теплой одежды, многие замерзли насмерть. Однако мусульмане оставались там несколько лет; ряды их редели, а сытые и тепло одетые византийцы дразнили их из-за стен Константинополя. Наконец, видя, что его армия оказалась в тупике, «разочарована и деморализована», Муавия принял византийское «предложение мира на условиях, которые еще несколько лет назад счел бы немыслимыми: уход с Эгейских островов, совсем недавно им захваченных, плюс ежегодная дань императору [Византии] в пятьдесят рабов, пятьдесят коней и три тысячи фунтов золота» ^[79]. Через год Муавия умер, и новый халиф скоро прекратил платить ежегодную дань.

Западные историки давно уже называют эту победу «поворотным пунктом в истории человечества» ^[80]. Византинист русского происхождения Георгий Острогорский (1902–1976) охарактеризовал атаку на Константинополь как «самое свирепое нападение, когда-либо предпринятое неверными на христианскую твердыню; византийская столица оставалась последним препятствием на пути мусульманского вторжения в Европу. То, что она устояла, спасло не только Византийскую империю, но и всю европейскую цивилизацию» ^[81]. Или, как писал об этом известный историк Византии виконт Джон Джулиус Норвич: «Случись им взять Константинополь в VII веке, а не в XV, вся Европа – и Америка – была бы теперь мусульманской» ^[82].

Как же византийцам удалось победить? К сожалению, арабские источники по этому вопросу «так бессвязны, что не имеют никакой ценности» ^[83]. Таким образом, с мусульманской стороны нам известно очень мало, а греки наблюдали за мусульманской армией только издалека, из-под защиты надежных укреплений. Впрочем, это, быть может, и не так важно, поскольку, как ни странно, крупных боев в этой кампании не было. Победа стала плодом западных технологий – неприступных оборонных сооружений ^[84] и секретного оружия нападения ^[85].

Городские стены не только защищали Константинополь с суши, но и окружали его с трех сторон, выходящих в море, так что даже в Константинопольскую гавань можно было проникнуть лишь через массивные ворота. Это были не просто стены, а чудо фортификационной техники: массивная внешняя стена с башнями и высокими зубцами, а за ней – еще более прочная внутренняя, в сорок футов высотой и пятнадцать футов толщиной, с еще более надежными зубцами и башнями. Как будто этого было недостаточно, со стороны суши имелся огромный ров – а с трех остальных сторон, разумеется, подобраться к стенам можно было только на кораблях. Против этого чуда фортификации арабы смогли выставить лишь довольно примитивные, даже по тем временам, осадные машины, неспособные нанести таким стенам вреда страшнее выбоин и царапин. Даже тяжелая артиллерия в XV веке не смогла разрушить стены Константинополя, и город пришлось брать штурмом.

Разумеется, мусульмане могли бы осадить Константинополь и голодом принудить его жителей сдаться, если бы сохраняли превосходство на море. Но тут вступило в дело секретное оружие.

Предание гласит, что около 670 года греческий архитектор или инженер по имени Каллиник из Гелиополя изобрел нечто, впоследствии названное «греческим огнем», и привез его в Константинополь. Греческий огонь представлял собой очень легко воспламеняющуюся жидкость, нечто вроде напалма, которую невозможно было затушить водой; входя в контакт с водой, она начинала гореть еще интенсивнее. Рассказ о ее изобретении выглядит легендарным: более вероятно, что греческий огонь создали «константинопольские химики, унаследовавшие наработки Александрийской химической школы» ^[86]. Во всяком случае, формула его хранилась в строгой тайне и была утрачена позже, во время Четвертого крестового похода, принесшего членам константинопольской правящей элиты много безвременных смертей ^[87]. Современным ученым так и не удалось вполне разрешить загадку греческого огня ^[88].

Обладание греческим огнем позволяло византийцам уничтожать вражеские корабли и приводить в ужас вражеские армии. Распространялся греческий огонь по-разному, чаще всего при помощи катапульты или насоса. Катапульту заряжали стеклянным или глиняным сосудом с греческим огнем и метали в цель с расстояния в четыре-пять сотен ярдов. Попав в цель, сосуд разбивался и мгновенно вспыхивал, разбрызгивая пылающую жидкость на значительное расстояние – возможно, до семидесяти пяти футов в диаметре. Метание греческого огня из-за стен Константинополя оказалось необычайно эффективно: скоро мусульмане стали бояться подплывать близко к городу. Однако катапульты не слишком пригодны для использования на кораблях. Поэтому византийские инженеры изобрели примитивный огнемет – насос, выпускавший под давлением струю горючей жидкости из трубы, стоящей на борту гребного судна. (Часто этим трубам придавали вид голов различных животных.) Бил такой «огнемет» не очень далеко, но для ближнего морского боя подходил как нельзя лучше. Вооруженные «огнеметами», плюющимися греческим огнем, византийцы на своих судах подплывали к мусульманским кораблям и обращали их в пепел ^[89].

В 717 году мусульмане попробовали еще раз. На этот раз они прибыли под стены Константинополя еще в большем количестве на восемнадцати сотнях галер. Греки заманили их в Босфор, убрав тяжелую цепь, перекрывавшую пролив; стоило мусульманскому флоту столпиться в узком проливе, как появились византийцы с насосами, заряженными греческим огнем, разрушили большую часть кораблей, убили или утопили большинство солдат на борту. Следующей весной мусульмане прислали новый флот. И снова византийцы встретили их греческим огнем. Нескольким мусульманским судам удалось бежать, но на обратном пути они попали в жестокий шторм. В итоге только пять мусульманских кораблей вернулись домой ^[90].

Битва при Туре/Пуатье

Как не раз случалось в истории, Пиренеи стали барьером, задержавшим продвижение мусульман в Северную Испанию – на несколько лет. Однако в 721 году Аль-Самх ибн Малик аль-Хавлани, мусульманский правитель Испании, повел войска на север, вознамерившись захватить герцогство Аквитанское в Южной Галлии (ныне Франция). Первым его шагом стала осада Тулузы. Через три месяца, когда город был уже на грани сдачи, на помощь прибыл герцог Эд Аквитанский с франкской армией. Пока Эд вдали от театра военных действий собирал войска, мусульмане, ободренные отсутствием сопротивления, впали в легкомыслие: это и привело их к сокрушительному поражению. Они не строили укреплений вокруг лагерей, не высылали разведчиков, способных предупредить о надвигающейся угрозе, возможно, даже не выставляли часовых. Нападение франков стало для них полной неожиданностью, и мусульмане бежали, многие – побросав оружие и доспехи; большая их часть погибла во время бегства от мечей франкской кавалерии. Сам Аль-Самх ибн Малик аль-Хавлани получил смертельное ранение.

В 732 году мусульмане под предводительством Абд-аль-Рахмана предприняли вторую попытку, теперь с намного большими силами. Мусульманские источники приписывают Абд-аль-Рахману армию в несколько сот тысяч бойцов, а христианская «Хроника Сен-Дени» уверяет, что триста тысяч мусульман полегли в битве! Более реалистичную оценку численности армии приводит Пол К. Дэвис – восемьдесят тысяч человек ^[91], а Виктор Дэвис Хэнсон полагает, что в ней было всего около тридцати тысяч ^[92]. Во всяком случае, что бы ни говорили некоторые историки, стремящиеся минимизировать значимость этого предприятия ^[93], это был не простой разбойничий набег и не разведывательная вылазка. Мусульмане явились с большой армией и вторглись глубоко на территорию Галлии: битва произошла всего в 150 милях к югу от Парижа, хотя точное ее место неизвестно. Самое большее, что мы знаем – что враги сошлись вблизи слияния рек Клен и Вьенна, между Туром и Пуатье. Поэтому одни историки называют ее битвой при Туре, а другие – битвой при Пуатье.

Поначалу по пути из Испании на север мусульманам сопутствовала удача. Группа франков, пытавшихся оборонять Бордо, была разбита, и город разграблен. Еще одно небольшое христианское войско мусульмане разгромили в битве при реке Гаронне. По пути мусульмане опустошали окрестные земли и селения, и скоро оказались тяжело нагружены военной добычей.

В это время, согласно рассказу современника, Исидора Паценского, мусульманский полководец «жег церкви и воображал, что сумеет разграбить базилику святого Мартина Турского» ^[94]. Однако сперва он остановился для перегруппировки сил. Мусульмане по-прежнему лучились самоуверенностью. Согласно анонимному арабскому хронисту: «Сердца Абд-аль-Рахмана, его офицеров и его людей были полны ярости и гордости» ^[95]. Так что они снова не высылали вперед разведчиков – и не заметили, как подошел Карл Мартелл, фактический правитель Галлии, во главе армии закаленных в боях франков.

Мартелл, незаконнорожденный сын короля Пипина^[96], был необычно высоким и обладал мощным телосложением; он славился своими ратными подвигами. Даже если бы он не сталкивался с мусульманскими захватчиками, Мартелл все равно остался бы в веках за то, что, выиграв множество битв с баварцами, алеманнами, фризами и саксами, основал империю Каролингов (названную по его имени) – империю, которую позже довел до совершенства его внук Карл Великий. Теперь же, собрав войска, Мартелл двинулся на юг, чтобы отразить мусульманскую угрозу.

Застав мусульман врасплох, Мартелл получил возможность сам выбирать поле битвы: он расположил свою хорошо вооруженную пехоту плотными рядами на возвышенности, с лесом с обоих флангов, так что мусульмане вынуждены были или отказаться от битвы, или попытаться подняться на холм. Мусульмане приняли бой – и полезли в гору.

Одна из аксиом военной науки гласит: кавалерия не может преуспеть против хорошо вооруженной и дисциплинированной пехоты, если только значительно не превосходит ее числом ^[97]. Конница наиболее эффективна, когда необходимо преследовать пехоту, бегущую с поля боя, когда ее ряды прорваны. Но когда пехота настроена решительно и стоит плечом к плечу, загородившись стеной щитов и выставив вперед длинные копья, ей легко отражать кавалерийские атаки; лошади часто отказываются скакать на копья и выходят из повиновения. В нашем случае войско мусульман полностью состояло из легкой кавалерии «с саблями и копьями, по большей части без щитов и в очень легких доспехах». Против них стояла армия, «почти полностью состоящая из пехотинцев в кольчугах и с щитами» ^[98]. Силы были явно неравны. Как писал в своей хронике Исидор Паценский, франкские ветераны-пехотинцы не дрогнули перед арабской кавалерией: «Стояли твердо, плечом к плечу, словно сплавившись в единую ледяную глыбу» ^[99]. Снова и снова мусульманская кавалерия бросалась на линию франков – и каждый раз те отбрасывали ее назад с серьезными потерями; все больше раненых или потерявших седоков лошадей увеличивали смятение на поле битвы.

Наконец, когда день уже клонился к вечеру, по рассказу арабского хрониста, многие мусульмане начали «опасаться за целость добычи, сложенной в их шатрах, и по рядам их пронеслась ложная весть, что враги ворвались в их лагерь и его грабят; тогда несколько эскадронов мусульманских всадников поскакали прочь, чтобы защитить свои шатры» ^[100]. Другим отрядам показалось, что те отступают; в результате действительно началось отступление, а франки бросили на бегущих мусульман свою тяжелую кавалерию ^[101] и нанесли им серьезный урон; погибло не менее десяти тысяч, включая и самого Абд-аль-Рахмана, который был несколько раз пронзен франкскими копьями ^[102].

Даже когда враг побежал, франкские пехотинцы предоставили кавалерии его преследование, а сами сохраняли дисциплину: они продолжали стоять на позиции, и там же провели ночь. Наутро мусульмане не появились. После тщательной разведки, проведенной в мусульманском лагере, франки обнаружили, что ночью мусульмане бежали, бросив пустые шатры.

Многие историки считают битву при Туре/Пуатье ключевой для выживания западной цивилизации. Эдвард Гиббон полагал, что, случись мусульманам победить при Туре, они бы вскоре захватили «пределы Польши и горы Шотландии… а арабский флот без боя вошел бы в устье Темзы. И, быть может, теперь в Оксфорде изучали бы толкования Корана, а с кафедр проповедовали бы обрезанному народу святость и истину Магометова откровения» ^[103]. Вслед за ним многие западные авторы приняли взгляд на эту битву как на поворотный пункт истории: так, немецкий военный историк Ганс Дельбрюк (1848–1929) писал, что «в мировой истории не было более важного сражения» ^[104].

Как и следовало ожидать, некоторые относительно недавние историки поспешили заявить, что битва при Туре не имела никакого или почти никакого значения. Согласно Филипу Хитти, «…на поле битвы при Туре не решилось ничего. Нашествие мусульман… просто истощилось и достигло естественного предела» ^[105]. А Франко Кардини писал, что и битвы-то никакой не было – все это была «пропаганда франков и Рима» ^[106]. При этом ссылаются на то, что битва не произвела никакого впечатления на самих мусульман – по крайней мере, на тех, что остались в Дамаске. По словам Бернарда Льюиса, мусульманские историки о ней почти не упоминают, а те, что все же упоминают, изображают ее «сравнительно незначительной стычкой» ^[107].

Учитывая примечательный провинциализм мусульман, их сознательное нежелание знать что-либо об иных обществах ^[108], вполне возможно, что из Дамаска поражение под Туром/Пуатье виделось чем-то незначительным. Но не так была воспринята эта битва в Испании. В отличие от мусульманских вождей в других местах, испанские мусульмане прекрасно знали, кто такой Карл Мартелл и какую роль он сыграл в отношении их планов. Это поражение наглядно объяснило испанским мусульманам: франки – не оседлый народ, которому служат гарнизоны наемников, но и не варварская орда. Они тоже строят империю, а их армия состоит из прекрасно обученных граждан-добровольцев, чье вооружение, доспехи и тактика превосходят мусульманские ^[109]. В самом деле, когда в 735 году мусульмане снова попытались вторгнуться в Галлию, Карл Мартелл и франки задали им такую трепку, что больше мусульманские силы уже не совались на север. А сорок лет спустя внук Мартелла присоединился к длительному процессу изгнания мусульман из Испании.

Отвоевание Испании

Хоть мусульмане предпринимали атаки на Францию, завоевать Испанию целиком им так и не удалось. Отступив перед начальными ударами мусульман, испанская знать дошла до Бискайского залива на северном побережье полуострова; дальше бежать было некуда, и укрепилась в области под названием Астурия, защищенной с трех сторон горами, а с севера морем. Эта область стала христианским королевством Астурией; и с самого начала астурийцы были преданы идее отвоевания Испании. Так, в 741 году, когда мусульманскую Испанию разоряли восставшие берберы, Астурия присоединила к себе Галисию, территорию на западном побережье. Но следующий шаг испанской Реконкисты был инициирован самими мусульманами.

В 777 году, более чем через шестьдесят лет после мусульманского вторжения в Испанию, исламский правитель Барселоны обратился к франкскому императору Карлу Великому за подмогой в борьбе против своего соперника, эмира Кордовы, предложив в обмен на его помощь «Сарагосу и другие [северные] города» ^[110]. Весной 778 года Карл собрал две армии и отправил их в Испанию. Одна армия перешла Восточные Пиренеи и приблизилась к Барселоне. Вторую Карл сам повел через Западные Пиренеи на Памплону. Как ни странно – ведь Памплона принадлежала христианам-баскам, а Карл был благочестивым христианином, – дойдя до Памплоны, он приказал взять город. Затем, соединившись со второй армией, Карл повел свои войска на обещанную Сарагосу; по дороге ему сдались еще несколько городов. Однако, дойдя до цели, он обнаружил, что мусульманский правитель передумал и отказывается сдать ему город ^[111].

В это время Карлу сообщили, что саксы восстали против его правления, так что собрал войска и поспешно повернул на север усмирять мятежников. Арьергард его армии, переходя Пиренеи по узкому Ронсевальскому ущелью, был атакован из засады соединенными силами мусульман и басков – последних разъярило взятие Памплоны. Франкский отряд оказался в ловушке и был перебит, причем среди погибших оказался и племянник Карла, герцог Роланд Бретанский – главный герой «Песни о Роланде», знаменитой средневековой эпической поэмы, посвященной этому событию.

Но на этом испанская кампания Карла Великого не закончилась. Несколько лет спустя он послал в Испанию новую армию и оттеснил мусульман на юг от Барселоны. Новая отвоеванная область христианской Испании получила название «Испанская марка» (Marca Hispanica). После смерти Карла в 814 году франкский контроль над этой областью ослабел, и христианская часть Испании «распалась на крохотные практически независимые государства» ^[112]. Действуя поодиночке, а иногда и вместе, эти христианские государства продолжали теснить мусульман на юг. Их усилиям способствовала находка в 835 году в Галисии, как полагали, мощей святого Иакова. Обнаружение этой святыни «чрезвычайно вдохновило христиан»; к тому же в часовню святого Иакова при кафедральном соборе Сантьяго де Компостела немедленно потянулись паломники, «что принесло Галисии немалый доход» ^[113]. Затем в 1063 году местные силы получили подкрепление с севера.

В 1062 году папой римским стал Александр II, один из череды пап-реформаторов, вернувших папскому престолу власть и общее уважение. Через год после своего избрания Александр объявил, что рыцари, которые помогут освободить Испанию от мусульман, получат отпущение грехов: так он начал, по удачному выражению Менендеса Пидаля, «крестовый поход до крестового похода» ^[114]. Отклик был очень скромным. По-видимому, в Испанию отправилась лишь горстка франкских рыцарей; возможно, их участие помогло отвоевать новые мусульманские территории, однако серьезные битвы с их участием нам неизвестны.

Стоит отметить: папа был очень озабочен тем, чтобы рыцари, отправлявшиеся на войну с мусульманами, по дороге не нападали на евреев. Он специально приказал защищать их, а затем писал: он рад слышать, «что вы защищаете евреев, живущих среди вас, дабы не убивали их те, кто направляется в Испанию на войну против сарацин… ибо положение евреев совсем не таково, как у сарацин. Война против тех [сарацин] справедлива, ибо они преследуют христиан» ^[115].

В 1073 году папа Александр II скончался, и на его место встал другой пламенный реформатор, также благоприятствовавший отвоеванию Испании. Немедленно после своего избрания папа Григорий VII написал рыцарям, желающим ехать в Испанию, пообещав «наградить испанскими землями всякого француза, который завоюет их в бою» ^[116]. И снова результат был очень скромен – но, по всей видимости, достаточен, чтобы подбодрить местные христианские силы, так что 25 мая 1085 года они взяли Толедо. Падение Толедо стало «бедствием для мусульман» ^[117], как стратегически, так и психологически. Этот город, находящийся в самом центре Испании, был резиденцией одной из самых процветающих мусульманских династий, здесь располагался пышный двор нескольких поколений ее представителей. А еще прежде Толедо был столицей вестготской Испании. И теперь он вернулся в руки христиан.

Затем в 1092 году Альфонсо VI, король Леона и Кастилии, вернул из изгнания самого знаменитого испанского рыцаря. Родриго Диас де Вивар, широко известный как Эль Сид, c дозволения короля собрал войско и после двухлетней осады 16 июня 1094 года взял Валенсию. Мусульмане не теряли времени – уже в декабре они отправили к Валенсии огромную армию. К их удивлению, Сид не стал ждать осады, а вышел им навстречу и встретил мусульманскую армию у Куарте, города близ Валенсии. Сид был блестящим тактиком, не проигравшим ни одной битвы с мусульманами: и на этот раз он предпринял дерзкую ночную атаку, повлекшую за собой сокрушительное и кровавое поражение врага. Вскоре после этого Сид подавил мятеж мусульман в Валенсии, изгнал мятежников и отомстил, превратил девять валенсийских мечетей в христианские церкви. В январе 1097 года Сид разбил новую мусульманскую армию, посланную против Валенсии, встретив ее у города Байрен, а затем взял еще множество городов в этой области.

Славные победы Сида над превосходящими силами противника «показали другим испанским христианам, как можно бить мавров» ^[118]. Хотя в дальнейшем исламские армии несколько раз выигрывали, прилив сменился отливом. Исламская Испания постепенно отступала на юг.

Отвоевание Италии и Сицилии

Быть может, самой примечательной чертой исламских территорий был почти нескончаемый внутренний конфликт: сложные заговоры, предательства, убийства сменяли друг друга в кровавой мыльной опере. Северную Африку постоянно раздирали мятежи, внутренние исламские войны и завоевания. Испания превратилась в лоскутное одеяло из враждующих мусульманских режимов, часто заключавших союзы с христианами друг против друга. Вспомним, что именно мусульманский правитель Барселоны пригласил в Испанию Карла Великого, а Сид провел часть своей славной карьеры как блистательный командир-наемник на службе у мусульманского «короля» Сарагосы, воюя против других мусульман. Отсутствие единства среди мусульман сделало Испанию уязвимой для христианской реконкисты. Аналогичной была ситуация в Италии и Сицилии.

В 873 году византийский император Василий I, убив своего соправителя и изгнав мусульман со всего Далматинского побережья (напротив Италии), решил вывести и Южную Италию из-под мусульманского владычества ^[119]. Он высадил свои войска на «каблуке» Апеннинского полуострова и вскоре принял капитуляцию города Отранто. Три года спустя под его контроль перешел Бари, а в течение следующего десятилетия «почти во всей Южной Италии была восстановлена власть Византии» ^[120].

Однако Италия не стала мирной провинцией. Время от времени здесь повторялись мятежи и заговоры, возникали новые режимы; все это – в дополнение к постоянным интригам и переворотам в самом Константинополе. Однако византийское правление преобладало, а в 1038 году, решив покончить с мусульманскими пиратами и налетчиками, базирующимися в сицилийских портах, итальянские византийцы начали свое вторжение на Сицилию, переправившись через узкий Мессинский пролив. Время они выбрали самое подходящее: между арабскими эмирами на Сицилии как раз началась очередная междоусобная война. В сущности, аль-Акхал, мусульманский правитель Палермо, прислал в 1035 году посла в Константинополь с просьбой к Византии помочь ему против его врагов. Император согласился прислать ему подкрепление, но тут аль-Акхала убили, «так что исчез прекрасный предлог для высадки на остров» ^[121]. Впрочем, междоусобная война между сицилийскими арабами только разгоралась, и ясно было, что они не смогут оказать византийцам серьезного сопротивления.

Так что в 1038 году Георгий Маниак, самый известный византийский полководец того времени, переправил свою разношерстную армию через Мессинский пролив. Маниак, хоть и носил греческое имя, возможно, по происхождению был монголом^[122]: «Настоящий медведь: мощный, безобразный, пугающего вида… в столице весьма ценили его военное дарование, однако ему, человеку прямому и откровенному, трудно было выживать там, где более всего ценились дворцовые интриги и коварство» ^[123]. Его войска состояли из лангобардов, завербованных в армию насильно, нескольких регулярных византийских частей и разнообразных наемничьих отрядов: среди них отряд норманнских рыцарей, выделявшихся как необычной политической сознательностью и амбициями, так и ростом и статью; по происхождению они были скандинавами. (Само слово «норманн» происходит от старонорвежского Northmathr – «норвежец».)

Вторжение началось в конце лета и имело немедленный успех. Мессина пала почти сразу. Затем захватчики выиграли крупные сражения при Рометте и Троине, «и в течение двух лет им подчинились более дюжины крупных крепостей на востоке острова, а также город Сиракузы» ^[124]. Но дальше все рассыпалось. Для начала Маниак лишил норманнов их доли добычи, и они, «разозленные, обиженные и опасные» ^[125], вернулись в Италию, оставив византийское войско без его самого эффективного отряда. К тому же между Маниаком и командиром флота, зятем императора Стефаном, бездарным полководцем, но человеком с большими амбициями, разгорелась вражда. Когда Стефан по глупости позволил мусульманскому флоту ускользнуть из византийского окружения, Маниак совершил ошибку: в гневе ударил его и обозвал изнеженным сутенером ^[126]. В отместку Стефан отправил императору донос, в котором обвинил Маниака в измене. Маниак был отозван в Константинополь и брошен в темницу, а командование сицилийской операцией передано Стефану; тот привел все в беспорядок, а затем умер. Его заменил придворный евнух по имени Василий, «оказавшийся ничем не лучше» ^[127]. Византийская армия начала медленно отступать. В этот момент в Апулии, самой южной провинции на «каблуке» Италии, взбунтовались лонгобарды. Армию поспешно отозвали туда подавлять мятеж, а Сицилия вновь оказалась полностью в руках мусульман.

Для норманнских наемников все это приключение оказалось весьма познавательным. Прежде всего они узнали, что Сицилия очень богата; затем – что там есть обширное христианское население, готовое поддержать вторжение извне, а мусульмане безнадежно разделены. Кроме того, они обнаружили, что Константинополь слишком далеко и слишком погряз в интригах, чтобы эффективно поддерживать свою власть на Западе. Так что вместо того, чтобы подавлять лонгобардское восстание за плату, норманны решили его возглавить. В 1041 году норманнские рыцари незаметно перешли через горы и спустились в Апулию.

Норманнов возглавлял Вильгельм Отвиль, героическими деяниями на Сицилии заслуживший прозвище «Железная Рука». Норманны быстро захватили город Мелфи, удобно расположенный в холмах и хорошо укрепленный, и сделали его своей базой. Оттуда в течение нескольких недель они подчинили себе все окрестные города, успешно представив себя сторонниками мятежа. Византийский правитель был слишком опытен, чтобы сидеть сложа руки и позволить норманнам и мятежникам захватывать новые территории. Собрав армию значительно большую, чем у его противников, он встретился с ними на реке Оливенто. Здесь он отправил в норманнский лагерь герольда, предложив норманнам на выбор беспрепятственно уйти на лангобардскую территорию – или драться. Историки согласны в рассказе о том, каков был ответ: огромный норманнский рыцарь, державший под уздцы коня герольда, в гневе так стукнул его по голове бронированным кулаком, что конь рухнул замертво ^[128]. Герольду дали другого коня и отослали обратно в византийский лагерь, а на следующий день состоялась битва.

Хоть византийцы и значительно превосходили своих противников числом, норманны одержали победу: большинство византийцев были убиты в бою или утонули, пытаясь переправиться через реку. В ответ византийский правитель вызвал из Константинополя многочисленное подкрепление и сошелся с норманнами и их союзниками-лангобардами у Монтемаджоре. Норманны, снова под командованием Вильгельма «Железной Руки», истребили и эту новую византийскую армию. Но и тогда византийцы не признали поражение: они собрали новую армию и дали врагу сражение при Монтепелозо. И снова «Железная Рука» и его норманны вышли победителями: они даже взяли в плен самого византийского правителя и отпустили его лишь в обмен на выкуп. Больше византийцы с норманнами в Италии не встречались в открытом бою: вместо этого они отсиживались в укрепленных городах и крепостях. Таким способом им удалось избежать дальнейших военных катастроф, однако и Южную Италию они потеряли; постепенно она превратилась в норманнское королевство.

Тем временем норманны не утратили интерес и к мусульманской Сицилии. В 1059 году, после того как Роберт Гвискар, герцог Южной Италии, в письме к папе Николаю II назвал себя «будущим [повелителем] Сицилии», норманнские планы начали принимать определенную форму. Гвискар был человек выдающийся. Византийская царевна Анна Комнина говорит о нем как о «доблестном», «властолюбивом характере» и «мерзкой душе». Далее она пишет: «Он был большого роста – выше самых высоких людей; у него была розовая кожа, белокурые волосы, широкие плечи», однако «отличался изяществом» ^[129].

В 1061 году Гвискар, его брат Рожер и с ними избранные норманны ночью высадились в Мессине, а утром обнаружили, что город покинут. Гвискар немедленно укрепил город, а затем заключил союз с Ибн ат-Тиннахом, одним из враждующих сицилийских эмиров, и захватил большую часть Сицилии, после чего вернулся в Италию, чтобы не оставлять тамошние дела без присмотра. В дальнейшем его действия по расширению контроля над Сицилией были незначительны; основное внимание он уделял взятию оставшихся византийских крепостей в Южной Италии и наконец в 1071 году окончательно выдавил из Италии греков. На следующий год он вернулся на Сицилию, захватил Палермо и скоро уже владел всем островом. В 1098 году старший сын Роберта Гвискара, Боэмунд, возглавлял силы крестоносцев, взявших город Антиохию, и стал правителем Антиохийского княжества. Затем в 1130 году племянник Гвискара Рожер II основал норманнское Сицилийское королевство (включавшее в себя и Южную Италию) ^[130]. Оно просуществовало всего около века, но с мусульманским правлением в этих краях было покончено.

Контроль над морем

В 1920-х годах бельгийский историк Анри Пиренн (1862–1935) прославился на весь мир, заявив, что «Темные века» сгустились над Европой не из-за падения Рима или вторжения северных «варваров», но из-за того, что вследствие контроля мусульман над Средиземным морем Европа оказалась в изоляции. «Прежде, – писал он, – Средиземное море было практически озером Рима – теперь же стало мусульманским озером» ^[131], а Европа, отрезанная от торговли с Востоком, превратилась в скопище деревенских хозяйств.

В поддержку своего мнения Пиренн приводил фрагментарные свидетельства того, что в конце VII века морская торговля резко снизилась и оставалась ничтожной вплоть до начала Х века. Много лет тезис Пиренна пользовался большим влиянием, однако со временем утратил правдоподобие: исследователи убедительно показали, что снижение объема торговли, на котором основывал свою теорию Пиренн, сильно преувеличено. Возможно, в первые пятьдесят лет мусульманской экспансии морская торговля с Востоком иногда прерывалась; однако свидетельства показывают, что чрезвычайно активная средиземноморская торговля скоро была восстановлена, в том числе между Европой и исламскими странами ^[132].

Странно, что историки не обратили особого внимания на самое фундаментальное и легко проверяемое из предположений Пиренна: о контроле мусульман над Средиземным морем ^[133]. Трудно понять, как Пиренн пришел к такому мнению. Возможно, просто поверил Ибн Хальдуну (1332–1406), который писал: «Мусульмане получили контроль над всем Средиземным морем. Сила и господство их были неоспоримы. Нигде в Средиземноморье христианские государства ничего не могли сделать наперекор мусульманским флотилиям. Волны морей несли мусульман к новым победам» ^[134]. На самом же деле, хотя обладание некоторыми стратегически расположенными базами на островах и давало мусульманам определенное преимущество, полной властью над морем они никогда не пользовались.

Верно, что вскоре после завоевания Египта мусульмане обзавелись мощным военным флотом и в 655 году нанесли поражение византийскому флоту у берегов Анатолии. Но всего двадцать лет спустя византийцы уничтожили огромную мусульманскую флотилию греческим огнем, а в 717-м сделали это снова. Затем, в 747 году, «огромная арабская армада, состоявшая из тысячи доненов [галер], являющая собой цвет сирийских и египетских морских сил», встретилась с намного меньшим византийским флотом близ Кипра – и лишь три арабских судна пережили эту встречу ^[135]. Мусульмане так и не смогли полностью восстановить свои морские силы, отчасти потому, что страдали от хронического недостатка «корабельного дерева, смолы и железа» – у византийцев же всего этого было в избытке ^[136]. Таким образом, Средиземное море вовсе не превратилось в исламское озеро: правда в том, что скорее уж Восточное Средиземноморье стало озером Византии, поскольку византийский флот, «самый эффективный и хорошо обученный, какой только видел мир, постоянно патрулировал берега, следил за порядком в открытом море и нападал на пиратские суда сарацин везде, где их встречал» ^[137]. Верно, что в VIII–IX веках мусульмане были в силах заниматься вторжениями с моря на земли западного Средиземноморья, вдали от византийских морских баз, однако уже к Х веку западные флоты, как и флоты обновленной Византии, теснили мусульман.

Слабость мусульман на море, по-видимому, всегда была очевидна. Для начала мусульмане быстро поняли, что не должны держать свой флот в открытых гаванях, где он подвергается опасности быть разрушенным в ходе внезапной атаки. Например, когда был покинут Карфаген, стоявший там флот переведен в Тунис, в глубину страны, куда был прорыт от берега специальный канал для соединения с морем. Очень узкий – между его берегами не умещалось больше одной галеры – этот канал представлял собой хорошую защиту от любого вражеского флота ^[138]. Схожим образом и египетский флот был убран из Александрии и перемещен вверх по течению Нила. Это были вполне разумные шаги, однако они демонстрировали слабость.

То, что контроля над морями мусульманам недоставало, очевидно и из того, что византийцы с легкостью безнаказанно перевозили по морю свои войска – например, доставляли и высаживали на берег целые армии, чтобы изгнать мусульман из Южной Италии. Не могли мусульмане помешать и чрезвычайно активной морской торговле итальянских городов-государств, таких как Генуя, Пиза и Венеция ^[139]. Еще в XI веке, задолго до Первого крестового похода, итальянские флотилии не только нападали на мусульманские корабли, но и неоднократно и успешно разоряли мусульманские морские базы на северном берегу Африки ^[140]. А во время крестовых походов итальянские, английские, франкские, даже норвежские флотилии с легкостью путешествовали в Святую Землю и обратно, перевозя на себе тысячи крестоносцев и все необходимые припасы. Наконец, как мы покажем в следующей главе, утверждение Пиренна, что мусульмане, преградив путь морской торговле, вызвали этим наступление «Темных веков», неверно, поскольку «Темных веков» попросту не было!

Заключение

Все эти победы христиан произошли до Первого крестового похода. Следовательно, западноевропейские рыцари, которые добирались сушей или морем в Святую Землю, уже довольно много знали о своих противниках-мусульманах. И прежде всего – знали, что их можно победить.

Глава третья
Западное «невежество» и восточная «культура»

Несмотря на частые утверждения обратного, мусульманская техника сильно отставала от западной. Рыцари на рисунке вооружены арбалетами, стрелявшими куда точнее и смертоноснее, чем мусульманские луки. Мусульманским стрелам редко удавалось пробить кольчуги, которые носило большинство крестоносцев (в том числе изображенные на рисунке), но лишь немногие мусульмане

Давно общеизвестно, что, пока Европа спала тяжелым сном «Темных веков», на исламском Востоке процветали наука и образование. Как пишет в своем недавнем исследовании известный автор Бернард Льюис, ислам «достиг высочайшего на тот момент уровня в естественных науках и искусстве… [интеллектуально] средневековая Европа была ученицей исламского мира и в определенном смысле зависела от него» ^[141]. Но затем, продолжает Льюис, европейцы вдруг начали развиваться «огромными скачками, оставив научное, техническое, а со временем и культурное наследие исламского мира далеко позади» ^[142]. Отсюда вопрос, вынесенный Льюисом в заглавие книги: «Что пошло не так?»

В этой главе вы найдете ответ на вопрос Льюиса: все шло как надо. Убеждение, что когда-то мусульманская культура была выше европейской – в лучшем случае иллюзия.

Культура Дхимми

В той степени, в какой арабская элита была способна усвоить утонченную культуру, она усваивала ее от покоренных народов. Как пишет Бернард Льюис (по-видимому, не вполне осознавая следствия из этого), арабы унаследовали «знание и навыки древнего Ближнего Востока, Греции, Персии и Индии» ^[143]. Иначе говоря, высокоразвитая культура, которую так часто приписывают мусульманам (обычно называя ее «арабской»), была в сущности культурой завоеванных народов: иудео-христианско-греческой культурой Византии, примечательной ученостью христианских еретических сообществ, таких как копты и несториане, обширными знаниями зороастрийской (маздеистской) Персии и величайшими математическими достижениями индусов (вспомним ранние и обширные исламские завоевания в Индии). Это ученое наследие, прежде всего греческая его часть, было переведено на арабский, и отдельные его части вошли в арабскую культуру, однако даже в переводах эту «ученость» хранили и воспроизводили в первую очередь дхимми, живущие под арабской властью. Например, «древнейшей научной книгой на языке ислама» стал «медицинский трактат, принадлежащий сирийскому христианскому священнику из Александрии, переведенный на арабский персидским врачом-евреем» ^[144]. Как видно из этого примера, большая часть «арабской» науки не только происходила от дхимми; те же дхимми брали на себя труды по ее переводу на арабский ^[145]. Но это еще не делало эти знания частью арабской культуры. Скорее, как отмечает Маршалл Ходжсон, «те, кто изучал естественные науки, по-видимому, склонны были сохранять верность своим прежним религиям, даже если писали свои работы по-арабски» ^[146]. Если так, понятно, почему по мере постепенной ассимиляции дхимми большая часть пресловутой высокоразвитой арабской культуры растворилась без следа.

Хороший пример этого (пусть и не относящийся к интеллектуальной культуре) – исламское мореходство. Проблемы, связанные со способностью Византии нападать с моря, заставили древних арабов задуматься о собственном флоте. В дальнейшем исламские флотилии нередко хорошо себя проявляли в морских боях с византийскими и западными – казалось бы, вот оно, свидетельство в пользу высокоразвитой исламской культуры! Но, приглядевшись внимательнее, мы обнаруживаем, что флотилии были вовсе не «мусульманские».

Арабы, обитатели пустынь, ничего не понимали в кораблестроении; они обратились на новоприобретенные и по-прежнему работающие корабельные верфи Египта ^[147] и портовых городов побережья Сирии (Тира, Акры, Бейрута) и заказали там нужное количество кораблей. В морском деле и навигации они тоже не разбирались, так что на свой египетский флот наняли моряков-коптов ^[148], а на персидский – наемников, прежде служивших на византийских судах. Немного позже, когда свой флот потребовался и Карфагену, мусульманский «правитель Египта прислал тысячу коптов-корабелов… чтобы построить флот в сотню боевых кораблей» ^[149]. Поскольку сведений о мусульманских кораблях или моряках почти не сохранилось (и это само по себе намекает, что мусульманские авторы с ними почти не сталкивались) ^[150], у нас есть все основания полагать, что мусульмане так и не взяли на себя ни постройку кораблей, ни управление ими: всю работу за них выполняли дхимми. Так, в 717 году, во время последней попытки арабов напасть на Константинополь с моря, решающим фактором в их поражении стал «переход множества христиан, составлявших команду мусульманских судов, на сторону византийцев» ^[151]. Наконец, когда в 1571 году огромный мусульманский флот был потоплен европейцами в битве при Лепанто, «обе флотилии возглавляли европейцы. Сам султан предпочитал видеть адмиралами итальянских перебежчиков» ^[152]. Более того, арабские корабли не только копировали европейский дизайн. «Их строили для султана высокооплачиваемые наемники» ^[153], «корабелы из Неаполя и Венеции» ^[154].

Пресловутая арабская архитектура тоже оказывается в основном достижением дхимми, адаптацией персидских и византийских образцов. Когда халиф Абд аль-Малик возвел в Иерусалиме знаменитый Купол Скалы, восхваляемый как один из величайших шедевров исламского искусства – он нанял византийских архитекторов и ремесленников ^[155]; вот почему Купол так сильно напоминает Храм Гроба Господня ^[156]. Также и в 762 году, когда халиф аль-Мансур основал Багдад, планировку города он поручил зороастрийцу и иудею ^[157]. В сущности, множество знаменитых мусульманских мечетей изначально были христианскими церквями; чтобы превратить их в мечети, мусульманам оставалось лишь пристроить минареты и поменять внутреннее убранство. Как пишет признанный специалист по исламской архитектуре и искусству: «Купол Скалы – яркий образец того, что мы сегодня считаем мусульманским искусством, хотя далеко не всегда это искусство создавали мусульмане… точнее сказать, это искусство, созданное в обществе, где мусульманами было большинство – или, как минимум, большинство влиятельных людей» ^[158].

Схожими примерами полны и интеллектуальные области, вызывающие привычное восхищение арабской ученостью. Так, в своей прославленной книге, написанной с целью признать «огромный» вклад арабов в естественные науки и инженерное дело, Дональд Р. Хилл отмечает, что очень немногие изобретения и открытия действительно имеют арабское происхождение, и признает, что большей частью из них мы обязаны покоренным арабами народам. Например, Авиценна, которого «Британская энциклопедия» наградила званием «самого влиятельного из числа мусульманских философов-ученых», был персом. То же верно для знаменитых ученых Омара Хайяма, аль-Бируни и ар-Рази, перечисленных рядом с Авиценной. Еще одного перса, аль-Хорезми, называют отцом алгебры. Аль-Уклидиси, введший дроби, был сирийцем. Бахтишу и Ибн Исхак, ведущие фигуры «мусульманской» медицинской науки, были христианами-несторианами. Машаллах ибн Асари, знаменитый астроном и астролог, был иудеем. Этот список можно расширить на несколько страниц. Должно быть, многих историков ввело в заблуждение то, что все эти представители «арабской науки» носили арабские имена и публиковали свои труды на арабском – «официальном» языке своей страны.

Возьмем математику. Так называемые арабские цифры – полностью индусского происхождения. Более того, даже после того, как великая индийская система счисления, основанная на понятии нуля, была переведена на арабский, ею начали пользоваться лишь математики; прочие мусульмане продолжали использовать свою громоздкую традиционную систему. Многие другие математические открытия также приписаны «арабам» ошибочно. Например, Сабит ибн Курра, известный многочисленными открытиями в геометрии и теории чисел, обычно называется «арабским математиком», хотя он принадлежал к языческой секте сабиев. Разумеется, встречались и прекрасные математики-мусульмане – возможно, потому что абстрактный предмет исследований надежно защищал исследователей от любой религиозной критики. То же можно сказать об астрономии, хотя и здесь пальма первенства принадлежит не арабам, а индусам и персам. «Открытие», что земля вращается вокруг своей оси, часто приписывают персу аль-Бируни, но сам он признавал, что узнал об этом от Брахмагупты и других индийских астрономов ^[159]. Кроме того, аль-Бируни не был в этом уверен; в своем «Масудском каноне» он писал: «Неважно, примем ли мы, что движется Земля или небо. В любом случае это не окажет на астрономическую науку никакого влияния» ^[160]. Еще один знаменитый «арабский» астроном аль-Баттани был, как и Сабит ибн Курра, членом языческой сабийской секты (сабии поклонялись звездам, чем и объясняется их особый интерес к астрономии).

Многочисленные утверждения, что арабские достижения в медицине намного превышали медицину предшествующих культур, ^[161] так же ошибочны, как и в случае с «арабскими» цифрами. «Мусульманскую» или «арабскую» медицину на деле разрабатывали христиане-несториане; даже ведущие мусульманские и арабские врачи прошли обучение в огромном несторианском медицинском центре в сирийском городе Нисибисе. Там обучали не только медицине, но и всему спектру тогдашних научных знаний, как и в других учебных заведениях, организованных несторианами, например, в персидском Гондишапуре, который видный историк науки Джордж Сартон (1884–1956) назвал «величайшим интеллектуальным центром того времени» ^[162]. Таким образом, несториане «скоро заслужили у арабов репутацию великолепных вычислителей, архитекторов, астрологов, банкиров, врачей, купцов, философов, ученых, писцов и учителей. В сущности, до IX века почти все ученые люди [на исламских территориях] были христиане-несториане» ^[163]. Именно христианин-несторианин Хунайн ибн Исхак аль-Ибади (по-латыни его имя передавалось как Иоанниций) «собрал, перевел, пересмотрел и отредактировал переводы греческих рукописей, особенно Гиппократа, Галена, Платона и Аристотеля, на сирийский и арабский» ^[164]. Даже в середине XI века мусульманский автор Насир-и-Хусрау сообщал: «Поистине, писцы здесь, в Сирии, как и в Египте, все христиане… и самое обычное дело для врача… быть христианином» ^[165]. В Палестине при мусульманском правлении, согласно фундаментальному историческому труду Моше Хиля, «христиане обладали огромным влиянием и очень сильными позициями во власти, прежде всего благодаря даровитым администраторам из тех, кто занимал правительственные посты, несмотря на мусульманский закон, запрещавший назначать христиан [на подобные места], или тех, кто был частью тогдашней интеллигенции благодаря своим выдающимся познаниям в естественных науках, математике, медицине и так далее» ^[166]. Важную роль чиновников-христиан признает и Абдул-Джаббар, писавший около 995 года, что «цари Египта, аль-Шама, Ирака, Джазиры, Фариса и всех окрестных земель полагаются на христиан в вопросах бюрократии, управления и распределения средств» ^[167].

Даже многие из самых промусульманских историков, включая и знаменитого англичанина, обратившегося в ислам, переводчика Корана Мармадьюка Пиктхолла (1875–1936) ^[168], согласны, что высокоразвитая мусульманская культура ведет свое начало от покоренного населения. Однако при этом обычно упускают из виду следующее: закат этой культуры и неспособность мусульман держаться наравне с Западом связана именно с тем, что мусульманская или арабская культура была в значительной мере иллюзией, покоящейся на сложной смеси культур дхимми, а следовательно, ее было легко утратить и еще легче объявить еретической. Поэтому, когда в XIV веке мусульмане затоптали на Востоке почти все ростки религиозного нонконформизма, на первый план вышла отсталость мусульманства как такового.

Ислам и Аристотель

Мнение, что мусульмане были более образованны и высокоразвиты, чем христианский Запад, основано на убеждении, что общество, неискушенное в греческой философии и литературе, пребывает во тьме! Так, на протяжении последних столетий множество европейских авторов подчеркивали, что арабы знали классических греческих писателей, полагая при этом, что благодаря доступу к продвинутой «мудрости» древних ислам обладал более высокой культурой. Хотя средневековые европейские ученые были знакомы с «классиками» куда лучше, чем принято считать, верно, что благодаря присутствию в большинстве покоренных арабами стран византийской/греческой культуры самые образованные арабы в самом деле лучше знали классических греческих авторов, таких как Платон или Аристотель. Менее известно то, что доступ к греческой науке оказал на арабскую науку скорее негативное влияние.

Труды Платона и Аристотеля стали доступны арабам в переводах на сирийский – в конце VII века, а затем в переводах на арабский, сделанных сирийцами – возможно, в IX веке. Однако вместо того, чтобы увидеть в этих трудах попытки греческих ученых ответить на разнообразные вопросы, мусульманские интеллектуалы скоро начали читать их так же, как читали Коран – как твердо установленные истины, которые следует принимать без вопросов и возражений; так что если мусульманские мыслители и анализировали эти труды, то лишь для того, чтобы разрешить их кажущиеся внутренние противоречия. Со временем их внимание сосредоточилось на Аристотеле. Как объясняет уважаемый мусульманский историк Цезарь Фара: «В Аристотеле мусульманские мыслители нашли себе великого наставника; для них он стал “первым учителем”. Приняв это априори, в последующие столетия вся мусульманская философия развивалась, предпочитая продолжать в том же ключе и расширять Аристотеля, а не вводить новшества» ^[169]. Со временем это привело философа Аверроэса и его последователей к позиции, согласно которой физика Аристотеля полна и безошибочна, а если фактические наблюдения не соответствуют какому-либо из учений Аристотеля, значит, эти наблюдения ошибочны или иллюзорны ^[170].

Такой подход не позволял исламу восполнить и закрыть те пробелы, что оставались у греков в их поисках знания. Ранних христианских схоластов, напротив, изучение Аристотеля побуждало к экспериментам и открытиям. Тогда, как и сейчас, несогласие с известными знаниями, стремление их дополнить или исправить улучшало репутацию ученого, что мотивировало схоластов искать у греков ошибки ^[171]. И ошибок обнаружилось немало.

Книги и библиотеки

Как мы уже отмечали, центральный мотив во всех заявлениях о превосходстве мусульманской культуры – множество переводных книг классических авторов. Но книги необходимо где-то хранить, а большие книжные собрания – независимо от того, принадлежат ли они частным лицам или представляют собой государственные учреждения, призванные собирать и хранить книги – можно назвать библиотеками. У нас достаточно свидетельств, указывающих на существование в исламе, с самого раннего его периода, библиотек обоих типов. На всем Ближнем Востоке и на северном побережье Африки мусульманским завоевателям постоянно встречались библиотеки. Одни из них сохранились с языческих времен; другие были созданы христианами или евреями. У коптов в Египте «в каждом монастыре, возможно, даже в каждой церкви имелось когда-то собственное собрание рукописей» ^[172]. По всей Византии православное духовенство держало библиотеки. Христиане-несториане в своих учебных центрах также хранили огромные собрания книг. В рассказе о несторианском монахе, который каждую неделю брал из монастырской библиотеки новую книгу и почти все время, с перерывами лишь на еду и сон, читал ее и заучивал наизусть, по-видимому, не было ничего особенно необычного ^[173]. Так ранние мусульмане увидели, что «если хотят получить пользу от многообразных знаний, которым они сделались наследниками, то им необходимы книги, предпочтительно по-арабски, и книги эти следует хранить в безопасных местах и сделать доступными для чтения» ^[174].

Однако представление, что мусульмане ценили библиотеки, полностью противоречит другому историческому утверждению – о том, что они сожгли огромную библиотеку в Александрии ^[175]. Рассказывают, что после завоевания Александрии мусульманский командующий послал к халифу Омару в Дамаск спросить, что делать с огромной библиотекой, содержащей сотни тысяч свитков. Омар, как говорят, ответил: «Если то, что в них написано, согласно с Книгой Божьей [Кораном], то они не нужны; если не согласно – они вредны. Так что уничтожь их» ^[176]. Тогда полководец распорядился топить этими свитками четыре тысячи городских бань, и такого топлива хватило на шесть месяцев.

Эта история вызывает у многих сторонников ислама гневные отповеди, несмотря на то что ведущие западные историки (включая Эдварда Гиббона) ее отвергают; большинство удовлетворяется преданием, согласно которому библиотека сгорела случайно, когда Египет захватывал Юлий Цезарь. И все же Асма Афсаруддин гневно заявляет, что эта история отражает лишь ненависть христиан к мусульманам ^[177], не обращая внимания на то, что впервые мы встречаем ее в XIII веке в сочинении мусульманского египетского историка! Затем ее повторяли и другие мусульманские авторы, в том числе знаменитый Ибн-Хальдун ^[178]. То, что обвинение халифа в сожжении великой библиотеки выдвинули и поддерживали сами мусульмане, не делает его более правдоподобным; в конце концов, оно впервые прозвучало лет через шестьсот после самого предполагаемого события. Но то, что в эту историю поверило столько мусульманских интеллектуалов, открывает нам нечто куда более интересное: оказывается, многие мусульмане, включая глав государств, относились к книгам и учению враждебно!

Эта антиинтеллектуальная позиция выглядит очевидной, если читать не отчеты о достижениях исламской науки, а политическую историю ислама. Из нее мы узнаем, например, что в 847 году, едва став халифом, Мутаваккиль «начал преследовать независимое мышление и научные исследования и усилил давление на религиозных диссидентов» ^[179]. Так же поступали и его преемники. Затем халифат рухнул, и невозможно было уже проводить никакую политику, ни «репрессивную», ни «просвещенную»: мусульманская империя раскололась на мозаику эмиратов, постоянно воюющих друг с другом. С тех пор некоторые мусульманские правители относились к ученым, книгам и обучению толерантнее прочих, но особенной терпимостью не отличался никто. Так, Саладин, знаменитый мусульманский герой XII века, вызывающий такое восхищение у западных авторов, закрыл государственную библиотеку в Каире, а книги выбросил на свалку ^[180]. Все это наводит на мысль, что между высокоразвитой культурой дхимми, так называемой «мусульманской», и реальной культурой мусульманских элит преобладало напряжение.

Мифические «темные века»

Мнение, что мусульмане обладали более высокой культурой, строится также на иллюзиях о культурной отсталости христианского мира – на широко распространенном, но ни на чем не основанном убеждении, что после падения Рима Европа погрузилась в «Темные века» и утратила свое культурное наследие, по-прежнему процветавшее в исламе. Вольтер (1694–1778) утверждал, что после того, как пал Рим, «варварство, суеверие и невежество омрачили чело мира» ^[181]. Согласно Руссо (1712–1778), «Европа впала в варварство древнейших времен. Люди в этой части света… прожили несколько столетий в состоянии худшем, чем простое невежество» ^[182]. Эдвард Гиббон (1737–1794) также объявил эту эпоху «триумфом варварства и религии» ^[183].

Неудивительно, что такое мнение стало общепринятым. Так, в свой бестселлер «Открытия» (1983) известный историк, лауреат Пулитцеровской премии и директор Библиотеки Конгресса Дэниел Дж. Бурстин (1914–2004) включил главу под названием «В темнице христианских догматов», в которой заявил, что «Темные века» начались еще до падения Рима. «Христианство покорило Римскую империю и большую часть Европы. Затем мы наблюдаем распространившийся по Европе феномен забвения знаний, поразивший весь континент с 300 г. до по крайней мере 1300 г. н. э.». Это произошло потому, что «вожди ортодоксального христианского мира выстроили на пути научного прогресса непреодолимую стену» ^[184]. Говоря словами другого выдающегося историка, Уильяма Манчестера (1922–2004), это была эпоха «нескончаемых войн, коррупции, беззакония, одержимости странными мифами, почти непреодолимой бездумности… “Темные века” были поистине темны – во всех своих аспектах» ^[185].

Некоторые из этих заявлений откровенно лживы, и все поразительно невежественны. Начать с того, что германским племенам, захватившим Рим, как и мусульманским завоевателям, открылась сокровищница великой культуры, которой необходимо было овладеть, чтобы соответствовать своим предшественникам. Но к их услугам было не только множество римлян, готовых наставлять и направлять их; у них была Церковь, бережно поддерживавшая и развивавшая культуру, унаследованную от Рима ^[186]. Что еще важнее, эпоха, несправедливо названная «Темными веками», стала «одной из эпох, полных великих открытий»; в эти столетия новые технологии развивались и внедрялись «в невиданном прежде объеме» ^[187]. В сущности, как мы увидим далее, именно в период «Темных веков» Европа совершила огромный технологический скачок, оставив позади весь остальной мир ^[188]. Сейчас это так хорошо известно, что отказ от концепции «Темных веков» как от безосновательного мифа фиксируется в тех же респектабельных словарях и энциклопедиях, что еще несколько лет назад принимали и пропагандировали этот миф. Так, если более ранние издания «Британской Энциклопедии» относили пять или шесть столетий после падения Рима к «Темным векам», пятнадцатое издание, вышедшее в 1981 году, отвергает этот «неприемлемый» термин, поскольку он неверно характеризует эту эпоху как «период интеллектуального мрака и варварства».

Как мы уже видели, заявления о превосходстве и большей утонченности мусульманской культуры часто основаны на ее «интеллектуальности». Однако культура далеко не сводится к книгам или «книжному учению». Читая Платона или Аристотеля, не научишься возделывать землю, плавать по морям и выигрывать битвы. Технологии в самом широком смысле слова – вот основа реальной жизни, вот что определяет, хорошо ли живут люди и могут ли себя защитить. И независимо от того, что знали или не знали мусульманские интеллектуалы о научных взглядах Аристотеля и политических теориях Платона в сравнении с учеными христианскими схоластами, исламские технологии решительно отставали от технологий Византии и Европы.

Технологические контрасты

Сравнение христианского мира с исламским в терминах технических достижений в наше время затруднено; дело в том, что в этой области доминируют мусульманские авторы, склонные к самым абсурдным заявлениям. Так, один из них «открыл», что «в 800-х годах уроженец исламской Испании Ибн Фирнас изобрел, сконструировал и проверил на деле летательную машину» ^[189]. Судовой руль, оказывается, изобрели не христианские, а мусульманские судостроители (какие?). И компас изобрели не китайцы, а мусульмане. И так далее, и тому подобное ^[190].

Транспорт

Одно нам известно совершенно точно: после захвата мусульманами Египта, прочей Северной Африки и Испании со всех этих территорий исчезло колесо! ^[191] На протяжении столетий здесь не было ни телег, ни повозок. Все грузы носили на плечах или перевозили на спинах лошадей, ослов, верблюдов. Это произошло не потому, что арабы не знали колеса, но потому, что не видели в нем особого смысла. По их понятиям, для колесных повозок требовались дороги. А верблюд и пешеход везде пройдут! Более того, учитывая их пренебрежение колесом, вряд ли мусульмане представляли, как должна быть устроена упряжь, позволяющая запрячь в повозку тягловых животных.

В Европе, напротив, еще в начале «Темных веков» был изобретен хомут и упряжь, позволяющая запрягать в тяжелые повозки лошадей, а не волов – что позволяло заметно увеличить скорость передвижения. Одна лошадь в правильной упряжи способна везти груженую повозку весом около двух тысяч фунтов ^[192]; для переноски того же груза на спине требуется четыре-пять верблюдов ^[193]. Тягловая способность европейских лошадей еще увеличилась, когда в VIII веке были изобретены, а в IX веке вошли в широкое употребление подковы. Они не только защищают лошадиные копыта от износа и стирания, особенно на твердых поверхностях, но и помогают лошади не скользить и увеличивают силу сцепления копыта с почвой. Кроме того, в X веке европейцы впервые изобрели упряжь, позволяющую запрягать несколько пар коней или быков в повозку колонной, а не шеренгой. Это позволяло использовать большое количество тягловых животных для перевозки сверхтяжелого груза, например, гигантских катапульт или осадных башен.

Возможно, в колесном транспорте арабов не устраивало то, что повозки, бывшие в ходу во время мусульманских завоеваний и до того, имели фиксированную переднюю ось, из-за которой с трудом поворачивали. Кроме того, у них не было тормозов, так что на крутых спусках они представляли серьезную опасность. Но европейцы не позднее IX века разрешили эти проблемы; у их повозок появились и поворачивающиеся передние оси, и адекватные тормоза. В крупной военной кампании, проходящей более чем в двадцати пяти сотнях миль от дома, это оказалось серьезным преимуществом. Считается, что во время Первого крестового похода каждая армия везла с собой не менее двух тысяч повозок.

И наконец, хотя арабские скаковые жеребцы были лучшими в мире, мусульманам недоставало крупных тягловых лошадей, какими пользовались европейцы. Использование повозок вместо вьючных верблюдов было для них затруднено еще и в этом отношении. Разумеется, мусульмане, как и европейцы, прекрасно умели разводить лошадей, так что эти различия были вопросом выбора.

Земледелие

Крупные тягловые лошади играли ключевую роль и в земледельческой революции, преобразившей Европу в период «Темных веков». Резко возросло производство продуктов на душу населения. Отчасти причина была в том, что лошади могли тянуть плуг вдвое быстрее волов; следовательно, перейдя на лошадей, крестьянин мог за то же время вспахать вдвое больше земли. Но не менее важно было то, что крупные крестьянские лошади эпохи «Темных веков» тянули серьезно усовершенствованный плуг.

Вплоть до VI века даже самые продвинутые крестьяне по всему миру использовали не что иное, как разные варианты сохи – набор острых зубьев, расположенных на плоской поверхности. Соха не переворачивает почву, а просто царапает ее поверхность; между неглубокими бороздами почва остается непотревоженной, из-за чего нередко требуется поперечная вспашка. Даже для тонкого и сухого почвенного слоя Средиземноморья такая вспашка не очень подходит – и становится совершенно недостаточной в тяжелых, часто влажных, но чрезвычайно плодородных почвах большей части Северной Европы. Здесь был необходим очень тяжелый плуг с крупным, широким и острым лемехом, способным переворачивать почву и проводить глубокие борозды. К нему был добавлен второй лемех, расположенный под углом к первому, чтобы разрезать пласт почвы, перевернутый первым лемехом. Следующим нововведением стал плужный отвал, полностью переворачивающий изрезанную почву. И наконец к плугу добавились колеса, чтобы облегчить его перевозку с одного поля на другое и иметь возможность поднимать и опускать лемех. Готово! Земля, которая прежде считалась непригодной или почти непригодной для обработки, неожиданно начала давать богатые урожаи, и даже на более тонких почвенных слоях использование тяжелого плуга с отвалом повысило урожаи вдвое.

В течение VIII века был сделан следующий шаг в земледельческой революции: принятие трехпольной системы, в которой сельскохозяйственные земли, принадлежащие каждой деревне, были разделены на три части, и каждый крестьянин имел по наделу на каждом из трех полей. Одно поле засеивалось озимыми, например пшеницей; второе – яровыми, например овсом (этот злак стал особенно важен с тех пор, как основным тягловым животным сделалась лошадь), бобовыми (бобами, горохом) или овощами; а третье поле оставалось под паром (незасеянным). На следующий год поле, ранее бывшее под паром, засевалось озимыми, второе поле – яровыми, а то, на котором в прошлом году росли яровые, оставалось под паром. На паровых полях выпасали скот; это не только помогало бороться с сорняками, но и удобряло землю и весьма повышало ее производительность.

В результате начиная с «Темных веков», большинство европейцев питались гораздо лучше, чем простые люди где бы и когда бы то ни было. Возможно, средневековые европейцы стали первой группой людей, чей генетический потенциал не был подорван плохим питанием; в итоге они стали в среднем крупнее, здоровее и энергичнее обычных людей во всех остальных частях света.

Рассказ о технологических прорывах европейцев в период «Темных веков» можно продолжать еще долго, и я уже сделал это в другой книге. Здесь же, пожалуй, достаточно будет сравнить военную технику европейцев и мусульман и на этом закончить.

Военная мощь

Задумаемся вот о чем: в 732 году, в самой, как считается, глубине «Темных веков», у тяжелой кавалерии Карла Мартелла были седла с высокими спинками и стременами, позволяющие всаднику в тяжелых доспехах и с длинным копьем сохранять равновесие и не падать от резких движений. Мусульманская конница, напротив, скакала без седел (или, в лучшем случае, на тонких мягких седлах) и без стремян, так что их вооружение ограничивалось саблями и топориками, в точности как у всех предыдущих кавалерий, включая римскую и персидскую. Мусульманская кавалерия могла обогнуть тяжелые ряды западных конных рыцарей, могла от них бежать – но противостоять им не могла.

К тому же мусульманам недоставало не только крупных тягловых лошадей, способных тащить плуг или везти тяжелогружёную повозку, но и крупных строевых лошадей, необходимых тяжело вооруженным рыцарям – проблема, впервые ставшая очевидной в битве при Туре/Пуатье и так и не преодоленная. В эпоху крестовых походов европейские рыцари восседали на конях, весивших 12–13 сотен фунтов, в то время как мусульманская кавалерия скакала на конях весом в 700–800 фунтов. Это давало крестоносцам значительное преимущество в ближнем бою: всадник на более крупном и высоком коне мог бить противника сверху вниз, а его лошадь легко оттесняла лошадь противника. Важно и то, что сам средний кавалерист-крестоносец весил намного больше своего противника-мусульманина. Начнем с того, что сам он был крупнее. Но основной фактор составляла разница в вооружении.

В отличие от современности, в те времена у армий не было «стандартного снаряжения». Иногда знать снабжала свои войска оружием и доспехами, однако это было не типично; большинство сражающихся добывали себе вооружение сами. Следовательно, сравнение христианского и мусульманского вооружения будет гораздо менее точным, чем, например, сравнение обмундирования американского и японского солдата во Второй мировой войне. Но с учетом этого все же можно сказать, что крестоносцы имели больше оружия и доспехов, и оно было лучшего качества, чем у их мусульманских противников. Впрочем, не думайте, что европейцы того времени были закованы в сплошные рыцарские латы вроде тех, что сейчас можно увидеть в каждом музее. Такие латы появились позже, и носили их даже в тяжелой кавалерии далеко не все, поскольку они отличались опасной непрактичностью. Рыцарь в латах не мог сам сесть в седло – его поднимали с помощью лебедки; если его выбивали из седла, он не мог подняться на ноги и продолжить бой. Большинство кавалеристов в период крестовых походов вместо лат носили кольчуги, достаточно прочные, чтобы отбивать все, кроме самых сильных ударов мечом и топором, и шлемы, прикрывавшие голову, шею и иногда части лица. Так же защищала себя и пехота, составлявшая основную часть любой средневековой западной армии.

Кольчуга представляла собой сплетение крохотных железных колец, каждое из которых соединялось с четырьмя другими, и имела форму длинной «рубахи, в паху расщеплявшейся на несколько «лоскутов», прикрывающих бедра до колен. Эти лоскуты можно было обвязать вокруг ноги, но чаще их оставляли болтаться, как своего рода юбку с разрезами». Некоторые крестоносцы носили также кольчужные штаны или даже «чулки», прикрывавшие и ступни.

Кольчуга была хорошо известна и на Востоке, однако применялась нечасто. Вместо нее использовались железные пластинки, нашитые на войлочные или кожаные куртки – разновидность доспеха, на Западе «давно вышедшая из моды». Более простой и легкий доспех делал мусульманских воинов быстрее и подвижнее, но и намного уязвимее, когда дело доходило до ближнего боя. Кольчуга, используемая франками, отличалась примечательной прочностью. Например, мусульманские стрелы пробивали ее лишь частично, «зачастую не достигая тела. Иногда можно было услышать, что те, кто вышел из-под атаки турок… напоминали дикобразов». Рауль Канский в своем сочинении о Первом крестовом походе верно отражает суть дела, когда отмечает, что сарацины «полагались на свою численность, мы же – на свои доспехи».

Однако никакому доспеху, даже латному, не устоять против изобретения, сделавшего крестоносцев опаснейшими противниками – арбалета. Хотя крестоносцы широко использовали это оружие, упоминаний о нем примечательно мало, поскольку стрелять из арбалета в бою считалось постыдным, даже греховным. В 1139 году Второй Латеранский собор запретил его использование (кроме использования против неверных) «под страхом анафемы, как оружия, противного Богу и христианам», а затем папа Иннокентий III подтвердил этот запрет. Однако европейские армии не обращали внимания на церковные запреты и широко использовали арбалет, пока появление огнестрельного оружия не вывело его из употребления. Так, например, гарнизон тамплиеров в крепости Сафед на севере Галилеи в 1260 году состоял из пятидесяти рыцарей и трехсот арбалетчиков.

«Моральные» возражения против арбалета были скорее классовыми; это революционное оружие превратило необученных крестьян в опасных противников для обученных профессиональных военных. Рыцарю приходилось учиться много лет; то же было верно и для лучника. Только на то, чтобы научиться натягивать длинный лук, уходило несколько лет тренировок – что уж говорить о меткости стрельбы? А арбалетом мог овладеть практически кто угодно меньше, чем за неделю. Хуже того, даже начинающий арбалетчик стрелял на расстояние в 65–70 ярдов заметно точнее умелого лучника. Это связано с тем, что из арбалета целишься, как из винтовки, и когда нажимаешь на спусковой крючок, болт (тяжелая стрела) летит по прямой именно туда, куда было нацелено оружие. Хотя из длинного лука можно выпускать стрелы чаще и дальше (благодаря очень высокой дуге), с меткостью арбалета длинный лук сравниться не может. Снаряды, выпускаемые из арбалета, именовались «болтами», поскольку были намного короче и тяжелее стрел для обычных луков. Это снижало дистанцию поражения, однако делало арбалет гораздо опаснее на небольших расстояниях. Благодаря тому, что арбалет почти не требовал тренировок, большую армию арбалетчиков можно было собрать очень быстро: так, генуэзцы несколько раз выводили на поле по двадцать тысяч арбалетчиков в одной битве.

Против арбалетов крестоносцев мусульмане использовали короткий составной лук, бьющий на куда меньшее расстояние и с куда меньшей поражающей силой. Мусульманские стрелы были эффективны против врагов в легких доспехах – например, других мусульман; но в крестоносцев им приходилось стрелять в упор или целить в незащищенные доспехами части тела. Напротив, арбалетный болт, выпущенный с расстояния 150 ярдов или меньше, успешно пробивал даже латы. Как сообщает византийская принцесса Анна Комнина (ок. 1083–1153) в своей «Алексиаде», выдающемся историческом труде о правлении ее отца, арбалет «бьет с такой силой и свирепостью, что снаряды его невозможно отбить; они пробивают щиты, проходят насквозь через тяжелый железный доспех и выходят на той стороне».

В армиях крестоносцев, например, в армии, организованной Ричардом Львиное Сердце, арбалеты обслуживала команда из трех человек: один прикрывал всех большим щитом от вражеских стрел и снарядов, второй заряжал арбалеты и подавал их стрелку, третий стрелял. Такие команды стреляли около восьми раз в минуту – примерно с той же скоростью, что и один лучник, однако с куда большими результатами.

Арбалетчики в первых рядах и надежная, хорошо вооруженная пехота у них за спиной составляла смертоносное сочетание: предприняв атаку, враг сначала нес тяжелые потери от арбалетов, а затем сталкивался с нетронутыми линиями пехоты. Особенно тяжело приходилось мусульманским армиям, поскольку они состояли в основном из легкой кавалерии, плохо приспособленной к атакам на решительно настроенную пехоту в отсутствие серьезного численного превосходства. Серьезные потери, понесенные от франков в VIII веке, задолго до появления арбалетов, могли бы натолкнуть мусульманских лидеров на поиски более подходящей стратегии. Однако в таких вопросах трудно переломить традицию: арабы всегда были легкой кавалерией – и именно легкой кавалерии обязаны всеми блистательными победами своего раннего периода. Все попытки мусульман пересмотреть свою полную зависимость от кавалерии, возможно, последовавшие бы за их постепенным выдавливанием из Европы, были подорваны в XI веке, когда арабским Ближним Востоком завладели турки-сельджуки, недавно обращенные в ислам. Турки были кочевниками, ездили верхом, а пехоту презирали. Так что полная зависимость мусульман от легкой кавалерии оставалась серьезной тактической и технической проблемой, сыгравшей важную роль во время крестовых походов. И в Святой Земле снова и снова, несмотря на значительное численное превосходство, мусульманская кавалерия терпела поражения от христианской пехоты. Даже христианские рыцари часто сходили с коней и сражались пешими, а в их частях обязательно имелось множество команд арбалетчиков.

Арбалеты не только несли смерть на поле боя, но и были весьма эффективны как при обороне крепостей, так и при штурме. Важную роль играли они и в морских сражениях.

В сравнении христианских и мусульманских военных судов необходимо прежде всего обращать внимание на то, что последние были копиями первых, и строили их, как и управляли ими, христианские перебежчики и наемники. Из этого следует, что команды мусульманских кораблей были далеко не так преданы своему делу, как на христианском флоте. Так, после того как Саладин в 1180-х годах перестроил мусульманский флот, он был полностью уничтожен в 1187 году, когда стоял на якоре близ Тира, осажденного войсками Саладина, чтобы не дать крестоносцам оказать городу помощь с моря. По рассказу египетского источника, моряки Саладина, застигнутые врасплох появлением кораблей крестоносцев, покинули свои суда без боя.

Кроме того, мусульманские суда, построенные христианами и скопированные с христианских кораблей, всегда были несколько устаревшими. Следовательно, помимо мастерства команды и боевого духа христианский флот превосходил мусульманский «размерами и техническими возможностями своих судов». В частности, христиане набивали «башни» своих галер арбалетчиками, что давало возможность наносить серьезные потери галерам противника на расстоянии – примерно так же, как немного позже английский флот отказался сближаться с Испанской армадой и разгромил ее на расстоянии своими пушками. Кроме того, христиане устанавливали на палубах галер сверхтяжелые арбалеты и с их помощью метали в противников тяжелые снаряды, иногда сосуды с греческим огнем. Еще одним техническим достижением стали особые галеры, позволявшие христианскому флоту перевозить тяжеловооруженных рыцарей вместе с их огромными боевыми конями и высаживать их на вражеский берег уже верховыми и готовыми к бою.

Заключение

Даже если мы согласимся, что арабы лучше знали классических авторов, что среди них встречались выдающиеся математики и астрономы, это не изменит того, что они серьезно отставали от Европы в таких жизненно важных технических новшествах, как седла, стремена, подковы, телеги и повозки, тягловые лошади и упряжь, эффективные плуги, арбалеты, греческий огонь, кораблестроение, морское дело, продуктивное земледелие, эффективные доспехи и обученная пехота. Не стоит удивляться, что крестоносцы были способны преодолеть более двадцати пяти сотен миль и, высадившись на чужой берег, разбить врага, сильно превосходящего их числом – и продолжали делать это, пока Европа готова была их поддерживать.

Глава четвертая
Паломничество и преследования

Вход в Церковь Гроба Господня, возведенную, как считается, на месте, где был погребен Иисус Христос. Изначальную церковь построил Константин между 326 и 335 гг., но она была снесена в 1009 году по приказу халифа Египта. Нынешняя церковь возведена на руинах первой; строительство началось в 1037 году

Призывая европейских рыцарей вступать в воинство Божье, папа Урбан II мотивировал это тем, что, после нескольких столетий терпимости, мусульмане начали осквернять христианские святыни в Святой Земле и чинить жестокие обиды христианским паломникам. Это была правда? Или, может быть, папа все выдумал? Чтобы оценить эти его заявления, нам стоит проследить историю христианского паломничества и посмотреть, как изменялась с течением времени реакция на него мусульман.

Первые паломники

В I веке христианских паломников не существовало; да если бы они и были, не очень понятно, куда бы могли ходить. В конце концов, почти все свое служение Иисус провел в Галилее, а Иерусалим ненадолго посещал лишь несколько раз ^[194]. И тем не менее потенциальные святые места в Галилее не особенно привлекали христиан. Со временем Назарет, Кана и некоторые другие места начали притягивать паломников, в честь произошедших там событий были возведены церкви и монастыри. Но это произошло позже. Главные святыни располагались в Иерусалиме; но этот город был уничтожен римлянами при Тите в 70 году и вновь снесен с лица земли Адрианом в 135 году, после восстания Бар-Кохбы. Так что, хотя ранние христиане, несомненно, разделяли с иудеями особое почитание Иерусалима – о том, когда они начали посещать свои святыни, нам известно очень мало.

Мы знаем, что паломники с Запада всегда составляли лишь «тоненькую струйку» в сравнении с «потоком паломников в Иерусалим с Востока» ^[195]. К сожалению, почти все конкретные сведения о византийских паломниках утрачены: о «тоненькой струйке» мы кое-что знаем, но почти ничего не ведаем о толпах, приходивших в Иерусалим из христианских земель на Востоке.

Одним из древних восточных паломников был Мелитон (ум. ок. 180), епископ Сардийский, оставивший нам древнейший известный христианский канон Ветхого Завета. Мелитон посетил Иерусалим и в своем труде «Peri Pasha» («О Пасхе», открыт лишь в 1930-х годах) перечислил основные святыни этого города. Еще одним посетителем стал прославленный александрийский богослов Ориген (ок. 185–254): он путешествовал по Святой Земле и писал о «желании христиан пройти по стопам Христа» ^[196]. Но, хотя Палестина и находилась недалеко от крупных византийских городов, у нас нет свидетельств о том, что в древности паломничество в Иерусалим было массовым ^[197].

Все изменилось с обращением Константина. Его мать, императрица Елена, была прославлена во святых после посещения Иерусалима, где обнаружила множество священных реликвий и выяснила, что здесь сохранились предания о расположении различных важных святынь. Важнейшим из них было предание, что гробница Христа скрыта под храмом Венеры, который выстроил на этом месте Адриан, чтобы надругаться над христианами.

За этим последовала одна из первых в истории археологических раскопок, прекрасно описанная церковным историком Евсевием (ок. 263–339) в «Жизни Константина» ^[198]. Евсевий начинает с замечания, что инженеры Адриана, по всей видимости, «умыслили скрыть» гробницу «от взора людей… Употребив много трудов, они навезли откуда-то земли и завалили ею все то место. Потом, подняв насыпь до некоторой высоты, замостили ее камнем, и под этой высокой насыпью полностью сокрыли священную пещеру». На вершине этой насыпи римляне возвели «мрачное жилище для мертвых идолов».

Константин, – продолжает Евсевий, – «повелел очистить упомянутое место… По силе этого повеления убежище обмана тотчас разрушено сверху донизу, жилище заблуждения со всеми статуями и демонами ниспровергнуто и раскопано… Когда же снимали слой за слоем, вдруг… сверх всякого чаяния, показалось… Честное и Всесвятое Знамение спасительного Воскресения Спасителя… священнейшая пещера… вышла на свет». По всей видимости, рабочие, занимавшиеся раскопками, нашли высеченную в скале гробницу, соответствующую библейскому описанию.

Константин приказал возвести над этим местом Храм Гроба Господня, и Евсевий, тогда епископ Кесарийский, присутствовал при его освящении. Кроме того, Константин выстроил большие церкви в Вифлееме и на Масличной горе. Открытие того, что считалось Гробом Господним, и другие строительные проекты Константина положили начало быстро растущему потоку паломников.

Первый известный нам паломник с Запада был человек из Бордо (Франция), совершивший путешествие в Святую Землю в 333 году, когда Константин заканчивал свои постройки. Его имени мы не знаем, но он оставил подробный путеводитель, дошедший до наших дней. Значительная его часть посвящена маршруту и тому, где можно остановиться по дороге. Путешественник перешел через Альпы в Италию и затем во Фракию, прошел через Византий, пересек Босфор и по побережью дошел до Палестины. По его оценке, он преодолел приблизительно 3250 миль и 360 раз менял лошадей ^[199].

Перейдя к рассказу о Святой Земле, автор описывает церкви Константина и местонахождение различных святынь: «Слева от тебя [если подходить к городу с юга, к Дамасским воротам] холм Голгофский, где был распят Господь, и на расстоянии броска камня оттуда гробница, где лежало его тело и откуда восстал он на третий день. По приказу императора Константина там ныне возведена базилика… а за ней бассейн дивной красоты, и позади него баптистерий, где крестят детей» ^[200].

В 1884 году один итальянский ученый открыл в монастырской библиотеке рукопись – часть письма женщины по имени Эгерия (или Этерия), в период с 381 по 384 года совершившей паломничество в Святую Землю. Хотя некоторые историки считают Эгерию монахиней, кажется гораздо более вероятным, что это была богатая мирянка, рассказавшая о путешествии и о своих впечатлениях подругам, оставшимся дома (возможно, на атлантическом побережье Галлии). Сохранившаяся часть ее письма скопирована в XI веке монахами из Монтекассино. Без сомнения, она была сочтена ценной, поскольку описывала монахов Святой Земли и их богослужебные обычаи. Но, кроме этого, сохранившаяся часть письма Эгерии рассказывает о посещении многочисленных святых мест и о поездках в Египет и на гору Синай.

В 385 году Блаженный Иероним (340–420) возглавил группу римских паломников в Святую Землю. Среди них были епископ Павлин Антиохийский, богатая вдова Павла и ее незамужняя дочь Евстохия, а также подруга Павлы вдова Марцелла. Павла была римская матрона из высшего общества, обладательница огромного состояния, давно принадлежавшая к окружению Иеронима (что даже навлекало на них порочащие слухи). Посетив святые места, Иероним и его спутницы отправились в Египет. Однако в 388 году они вернулись и поселились вблизи Вифлеема, в монастыре, который построила и содержала Павла. Последние тридцать два года жизни Иероним прожил здесь; здесь он и перевел Библию с греческого и еврейского на латынь.

Странно сказать, но Иероним, кажется, вовсе не считал паломничество в Святую Землю важным для каждого, а многие ранние отцы Церкви осуждали или высмеивали эту практику. Блаженный Августин (354–430) осуждал паломничества, святой Иоанн Златоуст (ок. 344–407) над ними насмехался ^[201], святой Григорий Нисский (ок. 335–394) указывал, что в Библии нигде не говорится о паломничествах и что Иерусалим сам по себе – город весьма непривлекательный и греховный. Иероним с ним соглашался, отмечая, что Иерусалим «полон блудниц… [и] здесь собирается отребье со всего мира» ^[202].

Но публика не обращала на это внимания. В 440 году, когда в Иерусалиме поселилась императрица Евдокия (ок. 401–460), он сделался модным местом; в первых рядах паломников теперь можно было видеть знатных женщин ^[203]. Более того, большинство паломников по-прежнему приезжали с византийского Востока; ехать в Иерусалим с Запада было очень долго и дорого. Даже путь из Константинополя в Иерусалим по римским дорогам составлял более тысячи миль ^[204]. Но число паломников все росло, и к концу V века в одном только Иерусалиме уже более трехсот гостиниц и монастырей предлагали приют паломникам ^[205]. Если предположить, что каждое такое место могло принять двадцать гостей, получится, что Иерусалим мог принять ежедневно шесть тысяч гостей, что наводит мысль о весьма тяжелой судьбе города, количество постоянных жителей которого в то время едва достигало десяти тысяч ^[206].

Увеличение притока паломников продолжалось и в VI веке, причем все больше их прибывало с Запада по морю. Среди них был и Антонин Мученик, около 570 года прибывший из Италии на Кипр, а затем на побережье Палестины. В своем рассказе он подробно описывает красоту еврейских женщин, а также первым упоминает о трех церквях на горе Фавор в Нижней Галилее – его рассказ подтверждают дошедшие до нас развалины ^[207]. Храм Гроба Господня он посетил спустя более двухсот лет после его постройки, и, согласно его описанию, этот храм постоянно украшали благочестивые посетители: «Камень, которым была завалена гробница… изукрашен золотом и драгоценными камнями… украшений на нем не счесть. На железные прутья нанизаны обручья, браслеты, цепочки, ожерелья, венцы, пояса, перевязи, императорские короны из золота и драгоценных камней, а также множество украшений, дарованных императрицами. Вся гробница… отделана серебром» ^[208].

Украшение Иерусалима продолжалось и при знаменитом византийском императоре Юстиниане (483–565), который также расширил византийские территории, «вернув» Северную Африку, Сицилию и часть Южной Испании, захваченные различными «варварами». Юстиниан возвел или восстановил столько зданий в самых разных частях империи, что древний историк Прокопий (ок. 500–565), придворный Юстиниана, написал об этих постройках целую книгу ^[209]. Самой монументальной из них стала Новая церковь Богородицы, обычно называемая просто «Новая церковь», возведенная в Иерусалиме, возможно, для противостояния памяти о Соломоновом Храме. Она была выстроена из огромных каменных блоков; согласно Прокопию, с этим храмом Богородицы «никакой другой сравнить невозможно» ^[210]. Некоторые современные археологи Святой Земли полагают, что Новая церковь служила прежде всего для хранения сокровищ Храма, похищенных римлянами в 70 году, которые, как говорят, византийцы в эти годы вернули в Иерусалим ^[211]. Так или иначе, огромный комплекс зданий включал приют для паломников и был весьма привлекателен.

Но затем всему этому пришел конец.

Мусульманский Иерусалим

В 636 году в Палестину вошла мусульманская армия, и в 638 году Иерусалим был сдан. Вскоре после триумфального въезда в Иерусалим халиф Омар обратился к населению города с посланием, содержащим заверения:

Вот завет, данный рабом Бога Омаром, вождем верующих, народу Иерусалима: Он дарует безопасность каждому человеку и имуществу его, и церквям их, и крестам их, больным и здоровым, людям всякой веры. Мы не станем размещать в их церквях мусульманских воинов. Мы не будем разрушать церкви или вредить имуществу их, или крестам их, или чему-либо, относящемуся к ним. Мы не будем принуждать народ Иерусалима отречься от веры его и не причиним ему никакого вреда ^[212].

Звучит гуманно и разумно, не правда ли? Однако следующая фраза этого послания гласит: «Ни одному иудею не позволим мы жить среди них в Иерусалиме».

Странный запрет – тем более, что, по словам арабских источников, местные евреи в Палестине приветствовали приход мусульман и часто оказывали им помощь ^[213]. Некоторые считают, что это просто продолжение византийской политики, запрещавшей евреям жить в Иерусалиме; о том, что евреям «запрещено входить в Иерусалим» ^[214], писал еще Блаженный Иероним. Интересно отметить, что и византийцы просто продолжали политику императора Адриана, впервые запретившего евреям селиться в Иерусалиме после подавления мятежа 135 года ^[215]. То, что этот запрет подхватили и мусульмане, вполне согласуется с запретом евреям жить в Аравии и с преследованиями евреев в Медине, проведенными Мухаммедом ^[216]. Во всяком случае, через несколько лет мусульманские правители отменили этот запрет и позволили евреям вернуться в город. Впрочем, однозначно радостным событием это не назовешь: ведь ни христианам, ни иудеям не было позволено жить в Иерусалиме – да и где угодно еще под мусульманским правлением, – если они не принимали подчиненную роль дхимми и не были готовы терпеть презрение и даже иногда преследования, которые предполагала эта роль. «Поколение за поколением христианские авторы описывали те преследования и притеснения, иногда вплоть до разрушений и убийств, которые терпели христиане от рук мусульманских правителей» ^[217]. Во многих случаях сообщения – не только из христианских, но и из мусульманских источников – утверждают, что в нападениях на христиан участвовала и иудейская община ^[218].

Во всяком случае, массовые убийства христианских монахов и паломников были обычны. Несистематический список, основанный только на огромном труде Моше Хиля «История Палестины 634–1009 гг.», включает следующие события:

• В начале VIII века семьдесят христианских паломников из Малой Азии казнены правителем Кесарии; исключение сделано для семи, согласившихся обратиться в ислам.

• Вскоре после этого шестьдесят паломников, также из Малой Азии, распяты в Иерусалиме.

• В конце VIII века мусульмане напали на монастырь Святого Феодосия близ Вифлеема, вырезали монахов и разрушили две близлежащие церкви.

• В 796 году мусульмане сожгли заживо двадцать монахов из монастыря Мар-Саба.

• В 809 году мусульмане предприняли множество нападений на различные церкви, обители и монастыри в Иерусалиме и его окрестностях, причем было совершено много изнасилований и убийств.

• В 813 году эти нападения возобновились.

• В 923 году, в Вербное воскресенье, разразились новые погромы; мусульмане разрушили несколько церквей и убили множество народу.

Эти события ставят под сомнение утверждения о мусульманской религиозной толерантности.

Со временем Иерусалим приобрел для мусульман большое религиозное значение, но поначалу было иначе. В Коране Иерусалим не упоминается, хотя вначале Мухаммед и учил, что во время молитвы надо обращаться лицом к Иерусалиму; позже, когда иудеи отказались принять его как пророка и этим разочаровали, он предписал молиться лицом к Мекке. Однако постепенно сложившееся уважение мусульман к Иерусалиму как святому городу связано с его центральной ролью в знаменитом «Ночном путешествии» Мухаммеда.

Мусульмане верят, что в 620 году, приблизительно за десять лет до смерти, Мухаммед спал в доме своего двоюродного брата в Мекке, когда его разбудил архангел Гавриил, взял за руку и посадил на крылатого коня, на котором они оба мгновенно перенеслись в Иерусалим. Там Мухаммед познакомился с Адамом, Авраамом, Моисеем и Иисусом, а затем они с Гавриилом взлетели на небеса, где Мухаммед прошел все семь небес, поднялся еще выше и удостоился чести увидеть Аллаха, явившегося ему в виде

© Холмогорова Н.Л., перевод на русский язык, 2022

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

Введение

Алчные варвары в доспехах?

Папа Урбан II на соборе в Клермоне призывает епископов и клириков помочь ему в проповеди крестового похода. На следующий день он сам проповедовал крестовый поход огромной толпе, собравшейся на лугу

27 ноября 1095 года папа римский Урбан II поднялся на помост, устроенный на лугу близ стен французского города Клермон, и окинул взглядом огромную толпу, окружившую помост со всех сторон. Энергичный мужчина пятидесяти трех лет, Урбан был наделен необычайно мощным и выразительным голосом, слышным даже на большом расстоянии. На этом прославленном собрании, обратившись ко множеству собравшихся людей, от бедных крестьян до знати и клира, папа произнес речь, которая изменила ход истории.

Урбан созвал церковный собор в ответ на послание византийского императора Алексея Комнина, доставленное из воюющего Константинополя. Обращаясь к графу Фландрскому, император просил его и всех его собратьев-христиан прийти на помощь византийцам против турок-сельджуков, недавно обратившихся в ислам, которые наводнили Ближний Восток, захватили Иерусалим и стояли уже менее чем в сотне миль от Константинополя. В письме император подробно рассказывал о зверских пытках, которым подвергались христианские паломники, направлявшиеся в Святую Землю, о бесстыдном осквернении церквей, алтарей и купелей. Если турки захватят Константинополь, продолжал он, то не только убьют, изнасилуют, замучают еще тысячи христиан; будут утрачены «священнейшие реликвии Спасителя», собранные в этом городе на протяжении веков. «Итак, во имя Бога… молим вас прислать в город сей всех верных воинов Христовых… если вы поможете нам, получите награду на небесах, а если не поможете – Бог вас осудит» [1].

У европейцев было немало причин игнорировать просьбы о помощи, исходящие из Византии. Для начала, и свою культуру, и свое христианство Европа унаследовала от Рима – а византийцы были греками; их образ жизни в Европе считался упадочническим, а тамошние «православные» христиане презирали католиков-латинян, нередко даже преследовали католических священников и верующих. Однако, прочтя это письмо, папа Урбан II твердо вознамерился ответить на него достойными деяниями – и собрал в Клермоне церковный собор, за которым последовало его знаменитое выступление [2].

Свою речь, произнесенную по-французски, папа начал детальным описанием пыток, изнасилований и убийств христианских паломников, осквернения церквей и святых мест, совершаемого турками (он называл их «персиянами»): «Они разрушают алтари, сперва замарав их своими нечистотами. Они обрезывают христиан и кровь их обрезания льют на алтари или в крещальные купели. Когда хотят они замучить человека насмерть, то протыкают ему пупок, извлекают оттуда внутренности и прибивают к столбу, а затем, нахлестывая кнутом, водят его вокруг столба, пока кишки не размотаются, и жертва не упадет замертво… А что сказать об отвратительном насилии над женщинами? О таком лучше молчать, чем говорить. На ком же лежит долг отомстить за эти злодеяния и возвратить захваченную землю [христианам], как не на вас?» [3]

Здесь папа Урбан перешел к следующей проблеме, решению которой он и его блистательный предшественник папа Григорий VII посвятили годы неустанного труда – к нескончаемым средневековым войнам. Папы старались водворить «Божий мир» среди феодальной знати, в которой многие, кажется, готовы были воевать даже с друзьями – лишь бы хорошенько подраться. В конце концов, именно этому их учили с раннего детства. И что за случай им теперь представился! «Христианские воины, вечно и тщеславно ищущие повода для войны – возрадуйтесь, ибо теперь вам открылся основательный повод… Если вас победят – вы найдете славную смерть в том самом месте, где умер Иисус Христос, и Бог не забудет, что обрел вас в Своем святом воинстве… Воины ада, станьте воинами Бога Живого!» [4]

По толпе начали распространяться крики: «Dieu li volt!» («Так хочет Бог!»). Многие срывали с себя плащи или другие куски ткани, вырезали из них кресты и нашивали на грудь. Все согласились на следующий год отправиться походом в Святую Землю. И так и сделали.

Таков традиционный рассказ о том, как и почему начался Первый крестовый поход. Но в наше время популярно куда более циничное и зловещее объяснение крестовых походов. Так, после уничтожения исламскими террористами Всемирного торгового центра часто можно было услышать, что именно в крестовых походах лежат корни ярости мусульман. Утверждалось, что их озлобление на жестокое обращение, которому они подверглись со стороны христианского Запада, восходит к времени Первого крестового похода. Крестоносцы, мотивация которых была далека от благочестия и от желания защитить паломников и иерусалимские святыни, написали первую – и на редкость кровавую – главу в историю безжалостного европейского колониализма [5].

Если конкретнее, нам рассказывают, что крестоносцы шли на Восток не из идеализма, а из жажды земель и богатой добычи; что крестовые походы организовали обезумевшие от властолюбия папы с целью расширить христианский мир за счет массовых обращений мусульман [6]; что европейские рыцари были варварами, жестокими по отношению ко всему, что встречали на своем пути, оставлявшими «просвещенную исламскую культуру… в руинах» [7]. Как утверждает Акбар Ахмед, глава кафедры исламских исследований Вашингтонского университета: «Крестовые походы создали историческую память, которая с нами по сей день, – это память о долгом натиске европейцев» [8].

Через два месяца после атаки на Нью-Йорк 11 сентября 2001 года тогдашний президент Билл Клинтон объявил в своей речи в Джорджтаунском университете, что «те из нас, кто ведут свое происхождение из Европы, не невинны» – с учетом крестовых походов, представлявших собой преступление против ислама; и затем вкратце пересказал средневековые сообщения о крови, пролитой Готфридом Бульонским и его войсками при взятии Иерусалима в 1099 году.

То, что крестовые походы были ужасным преступлением и должны быть искуплены – популярная тема, вошедшая в обиход еще до того, как исламские террористы врезались в небоскребы на угнанных самолетах. В 1999 году «Нью-Йорк Таймс» торжественно заявила, что крестовые походы сопоставимы со зверствами Гитлера и этническими чистками в Косово [9]. В том же году, отмечая девятисотлетнюю годовщину Первого крестового похода, сотни благочестивых протестантов приняли участие в «походе примирения», начатом в Германии и оконченном в Святой Земле. Участники шли в футболках с надписью на арабском языке «Прошу прощения». В их официальном заявлении говорилось о необходимости извинений для христиан:

Девятьсот лет назад наши предки во имя Иисуса Христа развязали войну на Ближнем Востоке. Воспламененные страхом, алчностью и ненавистью… крестоносцы подняли над вашим народом знамя Креста… В годовщину Первого крестового похода… мы хотим пройти по следам крестоносцев, чтобы принести извинения за их деяния… Мы глубоко сожалеем о зверствах, совершенных во имя Христа нашими предшественниками. Мы отвергаем алчность, ненависть и страх и осуждаем любое насилие, совершенное во имя Иисуса Христа [10].

В том же 1999 году Карен Армстронг, бывшая монахиня и популярная писательница на религиозные темы, заявила, что «крестовый поход отвечал глубокой внутренней потребности европейских христиан. Однако в наше время большинство из нас без колебаний осудит крестоносцев и назовет их нехристианами. В конце концов, Иисус повелел своим последователям любить врагов, а не уничтожать. Он был пацифистом и, пожалуй, имел больше общего с Ганди, чем, например, с папой Урбаном». Далее она писала, что «священная война – в сущности, дело вполне христианское», поскольку в христианстве, «несмотря на пацифизм Иисуса, всегда ощущалась склонность к насилию» [11]. Согласившись с этим, известный экс-священник Джеймс Кэррол добавил, что крестоносцы «оставили шрамы насилия, до сих пор не изглаженные ни с земли, ни из человеческой памяти» [12].

Эти обвинения не новы. Осуждение крестовых походов широко распространилось на Западе в эпоху Просвещения, совершенно не соответствующую своему названию, когда французские и британские интеллектуалы изобрели «Темные века», дабы прославить себя и очернить Католическую Церковь (см. гл. 3). Тогда Вольтер (1694–1778) называл крестовые походы «эпидемией ярости, продлившейся двести лет и отмеченной всеми жестокостями, всеми вероломствами, всеми бесстыдствами и безумствами, на какие способна человеческая природа» [13]. Согласно Дэвиду Юму (1711–1776), крестовые походы стали «самым выдающимся и самым долговечным памятником человеческой глупости всех времен и народов» [14]. Дени Дидро (1713–1784) характеризовал крестовые походы как «эпоху глубочайшего мрака и величайшего безумия… натравить значительную часть мира на злосчастную маленькую страну с тем, чтобы перерезать глотки ее обитателям и захватить каменистые горы, не стоящие и одной капли крови» [15]. Эти обличения только подкрепляли широко распространенное «протестантское убеждение, что крестовые походы были лишь еще одним выражением католического фанатизма и жестокости» [16]. Так, английский историк Томас Фуллер (1608–1661) писал, что крестовые походы были организованы папами, и что эта «война стала позором христианского мира», поскольку христиане пытались лишить мусульман их законных палестинских владений [17].

Но первым мысль, что крестоносцы были ранними европейскими империалистами, использовавшими религию как предлог для захвата и грабежа чужих земель, по-видимому, высказал немецкий лютеранский церковный историк Иоганн Лоренц фон Мосхейм (1693–1755), писавший: «Римские понтифики и европейские князья приняли участие в первом из этих крестовых походов лишь из суеверия, но со временем, обнаружив по опыту, что эти священные войны весьма способствуют увеличению их богатств и расширению власти… [тогда] в дело вступили властолюбие и алчность и усилили диктат фанатизма и суеверия» [18]. Взглядам Мосхейма вторит Эдвард Гиббон (1737–1794), утверждавший, что на самом деле крестоносцы стремились к «сокровищницам Востока, к золоту и бриллиантам, к мраморным и яшмовым дворцам, к пещерам, благоухающим миррой и фимиамом» [19].

В течение двадцатого века этот тезис о материальных интересах развился в целую «материалистическую» теорию о том, почему вообще происходили крестовые походы [20]. Плодовитый автор Джордж Барракло (1908–1984) писал: «Вот наш вердикт о крестовых походах: они были [проявлением] колониальной эксплуатации» [21]. Или, по формулировке Карен Армстронг, «это были наши первые колонии» [22]. Более подробное и сложное объяснение, зачем рыцари отправились на восток, сформулировал Ханс Эберхард Майер, предположивший, что крестовые походы облегчили тяжелые финансовые обстоятельства «рыцарского класса» Европы. Согласно Майеру и его единомышленникам, в это время постоянно и значительно росло число «лишних» сыновей, – тех членов благородных семейств, которые не наследовали отцовского имущества: его наследникам становилось все труднее прокормить их. Таким образом, как пишет Майер, «крестовый поход стал для рыцарского класса своего рода предохранительным клапаном… этот класс смотрел на крестовый поход как на способ решить свои материальные проблемы» [23]. Недавно группа американских экономистов выдвинула теорию, что крестоносцы надеялись обогатиться от потока паломников (здесь авторы сравнивают иерусалимские святыни с современными парками развлечений) и что папа отправил крестоносцев на восток в поисках «новых рынков» для церкви, которые надеялся создать, обращая в христианство мусульман [24]. После этого неудивительно, что ведущий вузовский учебник по истории западной цивилизации сообщает студентам: «С точки зрения папы и европейских монархов, крестовые походы предлагали способ избавить Европу от беспокойной знатной молодежи… [которая] увидела здесь возможность приобрести новые земли, богатства, статус, возможно, титулы и даже спасение души» [25].

Подытожим все, что услышали: во время крестовых походов захватнический, империалистический христианский мир резал, грабил и колонизировал толерантных и мирных мусульман.

На самом деле это было не так. Как мы увидим далее, крестовым походам предшествовали исламские провокации: столетия кровавых попыток колонизировать Запад, а затем – внезапные новые атаки на паломников и на христианские святыни. Хотя крестовые походы начались с воззвания папы, они не имели ничего общего с желанием обращать мусульман в христианство. Крестовые походы организовывали и возглавляли не «лишние сыновья», а главы знатнейших родов, прекрасно понимавшие, что цена крестового похода может многократно превысить довольно скромное материальное вознаграждение, которого можно было бы ожидать; большинство из них шло на огромные личные жертвы, некоторые даже сознательно разорялись, чтобы выполнить эту задачу. Более того, государства крестоносцев, созданные в Святой Земле и выстоявшие там почти два столетия, не были колониями, основанными на эксплуатации местных ресурсов – скорее, они требовали огромных субсидий из Европы.

Помимо всего прочего, крайне неразумно применять к средневековым войнам современные понятия о том, как надо вести войну; и христиане, и мусульмане тех времен воевали по иным правилам. К сожалению, даже среди самых разумных и сочувствующих крестовым походам историков многие не способны принять этот факт и впадают в неистовство от одной мысли, что война может быть «справедливой», демонстрируя пацифизм, столь распространенный в наше время в академических кругах. Наконец заявления, что мусульмане уже тысячу лет держат на нас обиду за крестовые походы – полная ерунда: претензии по поводу крестовых походов мусульмане начали высказывать лишь около 1900 года, в виде реакции на упадок Османской империи и европейскую колониальную политику на Ближнем Востоке. А сильной враждебность по отношению к крестовым походам стала лишь после основания государства Израиль. Об этом мы подробно расскажем в следующих главах.

Историки расходятся во мнениях, что именно считать крестовыми походами и, соответственно, когда эти события происходили [26]. Я исключаю из рассмотрения «крестовые походы» против европейских еретиков и принимаю условное определение: крестовые походы включали в себя конфликты между христианским и исламским миром за контроль над Святой Землей, военные кампании в период с 1095 по 1291 годы. Однако, в отличие от большинства признанных историков крестовых походов, я начну не с папского призыва в Клермоне, а с распространения ислама и с постоянных мусульманских вторжений на христианские территории. Вот когда все началось – в VII веке, когда исламские армии захватили значительную часть христианских земель: Ближний Восток, Египет и всю Северную Африку, затем Испанию и Южную Италию, а также многие крупные острова Средиземноморья, в том числе Сицилию, Корсику, Кипр, Родос, Крит, Мальту и Сардинию. Важно рассмотреть и христианские контрнаступления, которые начались в VIII веке и вскоре «освободили» многие захваченные территории. Именно таковы были предвестия военных столкновений в Святой Земле. Не стану я и просто перечислять битвы крестоносцев: они понятны лишь в свете более высокой материальной культуры и техники, позволившей европейским рыцарям пройти двадцать пять сотен миль, перенести по дороге множество потерь и затем разгромить мусульманские силы, намного превышавшие их численностью.

Многие превосходные историки посвятили изучению тех или иных сторон крестовых походов всю свою научную карьеру [27]. Я – не один из них. Моя задача – объединить результаты труда этих специалистов и представить их в виде полной картины, описав языком, доступным массовому читателю. Однако я внимательно следил за тем, чтобы воздать должное всем специалистам, труды которых использовал: некоторых упоминаю прямо в тексте, остальных – в концевых сносках.

Глава первая

Исламские захватчики

История крестовых походов восходит к VII веку, когда полчища арабов, недавно обращенных в ислам, ринулись на христианские территории

В своей прощальной речи – насколько она дошла до нас – Мухаммед дал сторонникам такое наставление: «Мне было приказано сражаться со всеми, пока не скажут они: «Нет бога, кроме Аллаха» [28]. Это вполне согласуется с Кораном (9:5): «Убивайте многобожников, где бы вы их ни обнаружили, берите их [в плен], осаждайте их и устраивайте им любую засаду». Исполненные этого духа, преемники Мухаммеда отправились завоевывать мир.

В 570 году – в год рождения Мухаммеда – христианский мир включал в себя Ближний Восток, всю Северную Африку и значительную часть Европы (см. карту 1.1). Но всего через восемьдесят лет после смерти Мухаммеда в 632 году новая мусульманская империя вытеснила христиан из большей части Ближнего Востока, из всей Северной Африки, с Кипра и из большей части Испании (см. карту 1.2).

В следующем столетии под власть мусульман подпали Сицилия, Сардиния, Корсика, Крит и Южная Италия. Как это произошло? Как управлялись завоеванные общества? Что случилось с миллионами живших там христиан и иудеев?

Завоевания

При жизни Мухаммед собрал достаточно военной силы, чтобы задуматься о завоеваниях за пределами Аравии. Военные экспедиции в чужие страны стали особенно привлекательны, поскольку объединение бедуинских племен в единое арабское государство, осуществленное Мухаммедом, положило конец давней традиции бедуинов облагать данью арабские города и селения, а также свободе грабить караваны. Так что внимание арабов обратилось на север и восток, где «ждали несметные сокровища, и воины могли обрести славу и богатую добычу, не рискуя миром и внутренней безопасностью Аравии» [29]. Рейды воинов Мухаммеда в Византийскую Сирию и Персию начались еще в последние годы жизни Пророка, а вскоре после его смерти переросли в серьезные войны.

Карта 1.1: Территории, населенные христианами, около 600 г. н. э.

Как правило, большинство историков дает воинственности ранних мусульман вполне светские, материалистические объяснения. Так, знаменитый Карл Генрих Беккер (1876–1933) писал, что «выход арабов за пределы их родного полуострова… [объяснялся] исключительно экономической необходимостью» [30]. А именно: говорят, что внезапно начать ряд захватнических войн арабов побудили, главным образом, демографический взрыв в Аравии и резкий упадок караванной торговли. Однако демографического взрыва попросту не было: его изобрели авторы, считавшие, что для победы над цивилизованными византийцами и персами требовались бесчисленные «арабские орды» [31]. На самом деле все обстояло наоборот. Как мы увидим далее, мусульманские вторжения совершали на удивление небольшие, но очень хорошо организованные и управляемые армии. Что же касается караванной торговли, на ранней стадии существования Арабского государства она могла только вырасти, поскольку караванам ничто больше не угрожало.

Карта 1.2: Территории, населенные мусульманами, около 800 г. н. э.

Основная причина, по которой арабы именно в это время напали на своих соседей, заключалась в том, что у них наконец появилась такая возможность. Прежде всего и Византия, и Персия были истощены десятилетиями войн друг с другом – войн, в которых обе стороны неоднократно наносили друг другу кровавые поражения. Не менее важно и то, что, превратившись из сборища независимых племен в единое государство, арабы теперь могли не ограничиваться разбойничьими набегами, как в предшествующие века, а вести полномасштабные военные кампании. Что же до более конкретных мотивов, Мухаммед видел в постоянной экспансии средство поддержания единства арабов: пустынным племенам она давала новые возможности – в виде новой добычи и дани. Но важнее всего было вот что: арабские завоевания планировали и проводили люди, воодушевленные идеей распространения ислама. Как подытоживает Хью Кеннеди, мусульмане «сражались за свою веру, в надежде на военную добычу и потому, что вместе с ними сражались их друзья и соплеменники» [32].

Все наши попытки реконструировать мусульманские завоевания ограничены ненадежностью источников. Как объясняет авторитетный специалист Фред Доннер, ранние мусульманские хронисты «собирали фрагментарные сообщения, каждый по-своему, отчего у них получилось несколько противоречащих друг другу последовательностей событий» – и невозможно определить, какая из них более точна [33]. Более того, как христианские, так и мусульманские хронисты склонны до нелепости преувеличивать численность армий: часто количество воинов раздувается в десять раз и более. По счастью, скрупулезная работа нескольких поколений ученых предоставляет нам более правдоподобную статистику и адекватный общий взгляд на крупные военные кампании. Вот краткий обзор мусульманских завоеваний – разумеется, лишь тех, что состоялись до Первого крестового похода.

Сирия

Первой покоренной страной стала Сирия, в то время провинция Византии (Восточной Римской империи). Сирия представляла много соблазнов для завоевателей. Это была не только близко расположенная, но и самая знакомая из чужеземных стран. Арабские купцы постоянно имели дело с сирийскими; некоторые из них приезжали на традиционные ярмарки в Мекке, проводившиеся из поколения в поколение. Кроме того, Сирия была куда плодороднее Аравии, гордилась более крупными и впечатляющими городами, прежде всего Дамаском. Сирия также представляла собой удобную мишень из-за политической нестабильности и немалого числа групп населения, в той или иной мере недовольных. После нескольких столетий византийского правления в 611 году Сирия подпала под власть персов, но около 630 года (за два года до смерти Мухаммеда) была отвоевана Византией. Во время своего правления персы разрушили институты, на которых основывалось византийское управление, и когда персов изгнали, возник вакуум власти. Более того, в течение нескольких столетий арабы переселялись в Сирию и давно уже составляли основной источник рекрутов для здешних византийских войск. К тому же некоторые приграничные арабские племена давно уже служили здесь наемниками, охраняя сирийцев от набегов своих соплеменников с юга. Однако, когда Византия восстановила контроль над Сирией, император Ираклий, обремененный непомерными долгами, отказался восстановить субсидии этим приграничным племенам – и, таким образом, в важный стратегический момент лишился их помощи [34]. Многие арабские обитатели Сирии также не питали особой любви к византийским правителям. Так что когда в страну вторглись арабы-мусульмане, многие арабы-защитники во время сражений переходили на их сторону. Хуже того, даже среди неарабского населения Сирии «царила такая ненависть к византийскому правлению, что арабов встречали как освободителей» [35]. И никто не ненавидел и не боялся греков больше, чем многие крупные христианские сообщества, например несториане, которых православные византийские епископы преследовали как еретиков.

Первые мусульманские силы вошли в Сирию в 633 году и без серьезных столкновений с византийскими войсками заняли ее южную часть. Вторая фаза началась на следующий год и встретилась с более решительным сопротивлением, однако мусульмане, выиграв серию битв, в 635 году взяли Дамаск и некоторые другие города. Такова была предыстория эпической битвы при Ярмуке, состоявшейся в августе 636 года и длившейся шесть дней. Обе стороны, по-видимому, были примерно равны по численности, что сыграло на руку мусульманам: они заняли защитную позицию и вынудили греков атаковать. Наконец византийской тяжелой коннице удалось прорвать первую линию арабов, однако воспользоваться своей удачей они не смогли: мусульмане отступили за импровизированное «заграждение» из рядов стреноженных верблюдов. Напав на этот новый оборонительный рубеж, византийцы оставили свои фланги открытыми для убийственной атаки мусульманской кавалерии. Тут греческая пехота взбунтовалась, запаниковала и обратилась в бегство по узкой долине, где многие и нашли свою смерть. Силы византийской армии были подорваны, и вскоре она оставила Сирию [36]. Вскоре мусульманский халиф (слово «халиф» означает «наследник», а титул «халиф» – «наследник Мухаммеда») объявил Дамаск столицей растущей исламской империи.

Персия

Тем временем другие арабские силы вторглись в персидскую Месопотамию, ныне носящую название Ирак. У персов, как и у византийцев, имелась проблема с ненадежными арабскими войсками: в нескольких ключевых битвах целые отряды персидской кавалерии, состоящие исключительно из арабских наемников, переходили на сторону мусульман. Закончилось все полным разгромом персов в битве при Кадисии в 636 году.

Персидская армия, по-видимому, достигала численности в тридцать тысяч и включала в себя боевых слонов. Мусульманские силы были меньше числом и не так хорошо вооружены, однако обладали заметным позиционным преимуществом: с фронта перед ними протекал рукав Евфрата, слева было озеро, справа болото. Позади простиралась пустыня. В первый день схватки носили пробный характер; попытка персов получить преимущество с помощью боевых слонов была отражена арабскими лучниками. Примерно так же прошел и второй день. На третий день персы пошли в мощную лобовую атаку, пустив слонов вперед. Снова их встретил дождь стрел, и два ведущих слона были ранены. В результате они бросились бежать, натыкаясь на других слонов, те последовали за ними, и все стадо устремилось назад через ряды персидского войска. Начался хаос; в дело вступила арабская кавалерия, и битва была выиграна – с огромными потерями со стороны персов [37].

В дальнейшем после недолгой осады мусульмане взяли столицу Персии Ктесифон. Так они покорили территорию, ныне составляющую Ирак, а Персия сжалась до того, что мы сейчас называем Ираном. Вскоре и Иран был завоеван мусульманами, однако не без яростного сопротивления, и весь следующий век персы не прекращали восставать против исламской власти. Когда Персия была в достаточной степени усмирена, халиф аль-Мансур перенес столицу мусульманской империи из Дамаска в новый город, который построил на реке Тигр в Ираке. Официально он назывался Мадина-ас-Салам («Город мира»), но все называли его Багдад («Дар Божий»).

Завоевав Персию, мусульманские силы двинулись на север, где покорили Армению, и на восток, где в конечном итоге заняли долину Инда (нынешний Пакистан). С этой платформы мусульмане в течение многих столетий продвигались вглубь Индии.

Святая Земля

Палестина была частью Византийской Сирии, и после сокрушительного поражения греческих сил в битве при Ярмуке Святая Земля осталась под защитой лишь местных гарнизонов. В этот период, хотя управляли Палестиной греки-христиане, население ее было в основном еврейским. По-видимому, победы мусульман над Византией были поняты некоторыми евреями как знак скорого прихода Мессии; возможно, этим объясняются сообщения, что евреи приветствовали мусульманских захватчиков [38]. Мусульманские отряды вторглись в Палестину в 636 году, и в 638 году, после долгой осады, Иерусалим покорился халифу Омару, который въехал в город на прекрасном коне, ведя за собой верблюда. Омар разрешил византийцам-христианам продолжать жить в Иерусалиме, но запретил это евреям [39], тем самым продолжив политику, проводимую на протяжении столетий византийскими властями [40]. Впрочем, через несколько лет этот запрет был с евреев снят.

Египет

Египет также был провинцией Византии, так что поражения, понесенные греческими силами на северо-востоке, подорвали и его обороноспособность. В 639 году халиф Омар отправил в район дельты Нила отряд численностью около четырех тысяч человек. В ответ византийские силы обороны укрылись за стенами городов, непреодолимыми для скромных сил противника. Так что в 640 году в Египет прибыло мусульманское подкрепление численностью около двенадцати тысяч человек, и два отряда расположились в Гелиополе. Напасть на мусульманские войска, когда они были еще разделены, византийцам не удалось, так что они решили теперь выступить и дать бой. Ночью арабскому командиру удалось спрятать два отряда в засаде по обоим флангам поля боя. После того как основные арабские силы схватились с греками, эти фланговые отряды выскочили из засады, прорвали византийский строй, и «великое множество было заколото и зарублено торжествующими мусульманами» [41].

Затем, желая выманить из-за стен и втянуть в открытый бой другие византийские гарнизоны, мусульмане ворвались в незащищенный город Никиу и вырезали его обитателей, а затем сделали то же самое с немалым числом сел и деревень в округе [42]. К этому времени большая часть оставшихся византийских гарнизонов, «сохраняя боевой порядок, удалилась под защиту стен Александрии» [43]. Арабы последовали за ними, попытались взять город штурмом, и зря – они потерпели очень тяжелое поражение. Удалившись от стен города на расстояние, недостижимое для стрел и снарядов катапульт, арабы разбили лагерь.

Далее должна была последовать безнадежная осада: ведь Александрия была портовым городом, и византийский флот, полностью контролировавший море, мог с легкостью снабжать город продовольствием так долго, как только потребуется. Будучи вторым по величине городом во всем христианском мире [44], Александрия «была окружена массивными стенами и башнями, против которых показали полную неэффективность все снаряды арабов… Такой город можно было осаждать годами» [45]. Однако по причинам, которых нам узнать не суждено, в 641 году Кир, новый правитель Египта, всего месяц назад прибывший сюда морем, вышел из города на переговоры с мусульманским командующим и сдал ему Александрию и весь Египет.

Но это был еще не конец. Четыре года спустя в Александрийской гавани внезапно появился византийский флот в триста судов; на берег высадилась значительная армия и быстро выбила из города мусульманский гарнизон в тысячу человек. Снова греки заняли неуязвимую позицию за мощными городскими стенами; однако их командир, человек надменный и неумный, вывел армию из города, чтобы встретиться с арабами в бою, и потерпел поражение. И даже после этого в город сумело вернуться немалое число византийцев, достаточное для того, чтобы успешно его оборонять – но тут помешало предательство одного офицера, открывшего ворота арабам. По одним сообщениям, его подкупили; по другим, это был христианин-копт, желавший поквитаться с греками за то, что они преследовали его единоверцев. Так или иначе, ворвавшись в город, мусульмане занялись «резней, грабежами и поджогами… [пока не] уничтожили полгорода» [46]. Кроме того, они срыли городские стены, чтобы избежать повторения этой истории.

Необходимость брать Александрию дважды заставила мусульман задуматься о том, как нейтрализовать силы Византии на море. Египетские корабельные верфи работали по-прежнему, и мусульмане заказали там строительство кораблей, а в качестве моряков завербовали коптских и греческих наемников. Уже в 649 году с помощью этого нового флота они захватили Кипр; за ним последовали Сицилия и Родос. Теперь могучая мусульманская империя владела большей частью Ближнего Востока и готова была распространяться по североафриканскому побережью.

Но тут мусульманские завоевания были остановлены жестокой междоусобной войной, разразившейся внутри исламского мира и продлившейся много лет. Спор разгорелся из-за того, кто же является истинным преемником Мухаммеда: кузен и зять Мухаммеда Али воевал против Муавии, двоюродного брата убитого халифа Усмана. После обильного кровопролития Али был убит, и халифом стал Муавия, но в результате ислам оказался навсегда разделен на суннитов и шиитов (поддержавших Али). Лишь в 670 году мусульманская армия продолжила свое продвижение по берегам Северной Африки.

Северная Африка

Весь северный берег Африки, как и Египет, находился под византийским правлением. Поскольку все крупные города здесь были портовыми и имели гарнизоны, арабский командующий прошел мимо городов на запад, в пустыню, устроил здесь сухопутную базу и воздвиг большую мечеть; в дальнейшем на этом месте вырос город Кайруан, сейчас третий по святости мусульманский город (после Мекки и Медины) [47]. Опираясь на эту базу в Магрибе (так арабы называли Северную Африку), мусульмане сперва начали войну с берберами, обитателями пустыни, многие из которых уже давно обратились в иудаизм [48]. Несмотря на отчаянное сопротивление, особенно со стороны обитателей Атласских гор, возглавляемых харизматичной иудейкой по имени Кахина, мусульмане в конце концов взяли верх, а затем сумели превратить берберов из врагов в союзников [49]. Тем временем новая мусульманская армия, предположительно числом в сорок тысяч человек обрушилась на прибрежные города и в 698 году взяла Карфаген. Однако, как и в случае с Александрией, греки сумели высадить войска в карфагенской гавани и отбить город обратно. В ответ мусульмане собрали флот и еще одну армию, включавшую значительное число берберов, и в 705 году Карфаген был «стерт с лица земли, а большинство его обитателей убиты» [50]. Теперь, когда у мусульман появился многочисленный и надежный флот, судьба прочих прибрежных византийских городов была предрешена [51].

Испания

В 711 году армия численностью от семи до десяти тысяч мусульман из Марокко пересекла Средиземное море в самой узкой западной точке и высадилась на испанском берегу, у подножия горы, нависающей над морем. Позднее эта гора была названа именем мусульманского командира, бербера Тарика ибн-Зийяда – Скала Тарика, то есть Джабаль-Тарик, или Гибралтар [52]. Высадка мусульман застала испанцев врасплох. Король Родерих спешно собрал армию и двинулся из столицы – Толедо – на юг, однако был разбит в битве при реке Гвадалете; сам Родерих утонул, убегая от резни. Так в первый раз мусульмане встретились с христианами-невизантийцами: сейчас перед ними были вестготы, захватившие римскую Испанию около 500 года. Как обычно, числа, которые приводят современники, совершенно бесполезны. Гиббон, опираясь на эти цифры, приписал Родериху армию в сто тысяч человек и уверял, что мусульмане, хоть и победили, потеряли в бою шестнадцать тысяч. Скорее всего, в армии Родериха и десяти тысяч человек не было. Несомненно, что Родерих проиграл бой, и Тарик отослал то, что счел его головой, в соляном растворе халифу в Дамаск [53].

Затем последовала семилетняя кампания, в которой мусульмане поставили под свой контроль весь Аль-Андалус (так они называли Испанию), кроме небольшого района на севере, откуда не удалось выбить христиан. Об этой кампании по завоеванию Испании неизвестно почти ничего, кроме того, что народ не сопротивлялся мусульманам, поскольку коррумпированный и скорее жестокий вестготский режим вызывал всеобщую ненависть у местного населения. То же население называло мусульманских завоевателей маврами, то есть народом из Марокко, и это название прижилось. Свою столицу мавры учредили в городе Кордова – и тут же возвели там, на месте бывшего христианского собора, огромную мечеть. Поначалу Аль-Андалус был частью мусульманской империи, но в 756 году стал независимым эмиратом.

Сицилия и Южная Италия

Первое мусульманское вторжение на Сицилию состоялось в 652 году и окончилось неудачей. За ним последовали неудачные нападения в 667 и 720 годах. Последующие попытки были отложены из-за междоусобных войн в Северной Африке, в которые оказались вовлечены как берберы, так и арабы. Мусульмане явились снова в 827 году и высадили на берег десятитысячное войско. Местное византийское командование отбивалось отчаянно, и для окончательной победы мусульманам потребовалось более семидесяти лет, «множество битв и бесчисленные убийства» [54]. Так, хотя Палермо пал после долгой осады в 831 году, Сиракузы не сдавались вплоть до 878-го, а Таормина, последняя византийская крепость на острове, держалась до 902 года.

Едва укрепившись на Сицилии, мусульмане переправились оттуда в Южную Италию: в 840 году они взяли Таранто и Бари, разрушили Капую и заняли Беневенто. В 843, а затем еще раз в 846 году они являлись в Рим: все знаменитые церкви города были разграблены, папы принуждены платить огромную дань. Вернувшись на юг, мусульманские командиры разделили Южную Италию на несколько независимых эмиратов.

Оккупация Сицилии и Южной Италии длилась более двух столетий.

Крупные острова

О захвате мусульманами крупных средиземноморских островов почти не пишут: быть может, историки считают эти события слишком незначительными. Однако владение такими островами, как Крит или Сардиния, имело важное стратегическое значение для мусульманского флота. Следовательно, падение Кипра (653), Родоса (672), Сардинии (809), Майорки (818), Крита (824) и Мальты (835) стало для Запада серьезной потерей.

Война по-мусульмански

Как удалось арабам так быстро и, по-видимому, легко восторжествовать над своими противниками? Многие историки, незнакомые с искусством войны, считают это необъяснимым. Они спрашивают: как удалось горстке варваров из пустыни победить большие, хорошо обученные армии «цивилизованных» империй?

Как мы уже отмечали, многие приписывают победы мусульман их огромному численному превосходству: якобы орды арабов, явившись из пустыни, смяли и растоптали меньшие по численности византийские и персидские войска. Но пустыни никогда не отличались многолюдностью; и на самом деле мусульманские силы, как правило, были меньше тех «цивилизованных» армий, которым наносили поражения. Отсюда многие историки переходят к следующему объяснению: мусульмане побеждали, поскольку «византийцы не смогли верно оценить новую силу, которую придал арабским войскам мусульманский религиозный пыл» [55]. При этих словах перед глазами у нас встают толпы фанатиков, нападающие на врагов с криком: «Смерть неверным!». Наконец некоторые историки винят в поражениях излишнюю цивилизованность византийцев и персов в сравнении с бесстрашием исламских дикарей. В сущности, такое объяснение предлагал уже знаменитый исламский мыслитель Ибн Хальдун (1332–1406), писавший: «Следует знать, что… дикие народы, без сомнения, храбрее прочих» [56].

На самом деле мусульманские воины не менее византийцев или персов готовы были обращать к противнику тыл и бежать, если удача на поле боя им изменяла. Их победы легко понять на основе обычных военных приемов и технологий.

Первое, что необходимо осознать: более «цивилизованные» империи не обладали каким-то выдающимся вооружением, за исключением осадных машин, от которых нет толку при отражении нападений. Все в тогдашнем мире сражались мечами, копьями, топорами и луками; все носили щиты, те, кто мог себе это позволить – еще и какие-то доспехи (хотя в «цивилизованных» армиях доспехи встречались чаще) [57]. Однако в это время в имперских силах Византии и Персии служили уже не прежние «воины-граждане», дисциплинированные и преданные своей стране. Солдат набирали отовсюду, откуда могли; в основном это были «чужеземцы», служившие главным образом за плату, что налагало ограничения и на их верность, и на их храбрость. Мы уже упоминали, что значительную часть рядового состава и в византийской, в персидской армии составляли арабы, и многие из них во время войн переходили на сторону мусульман.

Нельзя сказать, что «профессиональные» армии Персии и Византии были лучше обучены. Напротив, по большей части это были «гарнизонные солдаты», используемые прежде всего для стационарной обороны укрепленных пунктов, таких как окруженные стенами крепости или города: к маневренному бою эти войска были малопригодны [58]. Хуже того: постоянный недостаток военной силы приводил к невозможности поддерживать сеть гарнизонов, достаточно густую, чтобы помешать противнику нападать неожиданно. Ни у персов, ни у византийцев не было и конницы в достаточном количестве, чтобы возместить этот недостаток плотности быстрой и скрытной разведкой; к тому же, как мы уже отмечали, кавалерийские отряды состояли в основном из арабов, склонных в критический момент дезертировать. Более того, в отличие от персидских и греческих солдат, набранных в основном из крестьян, пустынные арабы с малых лет предавались воинскому искусству; в бой они ходили, разбившись на племена, плечом к плечу, рядом с каждым сражались его родичи и давние друзья – в таком положении каждый находился под сильнейшим социальным давлением, заставлявшим его быть отважным и воинственным.

Возможно, самым важным преимуществом мусульманских захватчиков стало то, что все они ездили на верблюдах: даже кавалерия передвигалась с места на место на верблюдах, ведя коней в поводу. Использование верблюдов превращало арабов в своего рода «механизированные части», намного более быстрые, чем византийские и персидские войска, передвигавшиеся пешком [59]. Такая повышенная мобильность позволяла арабам быстро находить и атаковать слабозащищенные места, избегая прямых столкновений с основными персидскими и византийскими силами, пока те не будут достаточно ослаблены. К тому же «единственное средство передвижения по пустыне – верблюд, а на этот род транспорта у арабов была монополия. Ни византийская, ни персидская армии не могли пересечь пустыню» [60]. Таким образом, учитывая географию этих мест, мусульмане всегда могли обойти имперские силы какими-нибудь пустынными тропами, а при необходимости и вовсе скрыться в пустыне и избежать битвы. Такая способность давала арабам огромное преимущество не только на Ближнем Востоке: неоценима оказалась она и при завоевании Северной Африки. Как Эрвин Роммель, немецкий «лис пустыни», часто отправлял свои танки через пустыню и таким образом огибал британские силы, пытавшиеся не дать ему вторгнуться в Египет – так же и арабы использовали верблюдов, чтобы обойти византийские войска, обороняющие прибрежные поселения.

В противоположность обычному мнению, серьезное преимущество арабов составлял небольшой размер их боевых частей; в одной армии редко собиралось более десяти тысяч человек, а чаще всего арабы обходились силами от двух до четырех тысяч [61]. Их успехи против имперских армий, значительно превосходящих их числом, объяснялись так же, как любой успех быстрого, энергичного, маневренного агрессора против огромного, неповоротливого противника: вспомним, как часто в древней истории маленькие греческие армии разбивали в пух и прах огромные силы персов. По иронии судьбы, именно благодаря небольшой численности силам арабских захватчиков часто удавалось превзойти противников числом в конкретном бою: благодаря высокой мобильности они нападали на отдельные части противника и успевали разбить их до того, как подойдет подкрепление. Имперские силы, пытаясь за ними поспеть, либо выматывали себя бесконечными переходами, либо растягивались, стремясь оборонять все разом, и становились уязвимы. Это была не только тактическая проблема, с которой столкнулась византийская армия в этом случае, но и проблема стратегическая: византийские силы были «размазаны» по огромной имперской территории. В результате, когда арабы концентрировали все силы для атаки, например, на Сирию или на Египет, десятки тысяч греческих воинов скучали вдали от поля битвы, где-нибудь в гарнизонах Южной Италии или Армении [62].

Несомненно, у арабов были отличные командиры. Не племенные вожди, а офицеры, избранные из «новой исламской правящей элиты оседлых жителей Мекки, Медины или аль-Таифа» [63]. Все средние и высшие чины набирались из элиты: это были люди, прекрасно понимавшие принципы управления, в том числе принцип «командной вертикали», и способные одновременно с тактическими задачами держать в уме общие стратегические цели. Наконец, назначение и продвижение офицеров в этих ранних мусульманских армиях осуществлялось в первую очередь благодаря заслугам, в то время как в византийской и персидской армиях командные посты нередко занимали некомпетентные люди, получившие должность благодаря происхождению.

Управление

Поначалу завоеванные страны считались провинциями мусульманского государства и управлялись наместниками, которых назначал халиф. Со временем центральный контроль ослаб и, как мы уже упоминали, многие провинции сделались независимыми мусульманскими государствами, «чьи правители, как правило, считали халифа имамом или исламским главой, однако не признавали за ним светской власти в своих владениях» [64]. Поэтому, когда Запад начал ответные атаки, сопротивление ему ограничивалось силами, находящимися в распоряжении того или иного конкретного властителя; другие мусульманские государства, как правило, не слали ему подмогу.

Поначалу арабы-завоеватели составляли небольшую элиту на территориях, населенных немусульманами, большинство из которых, как мы увидим далее, оставались необращенными в течение столетий. Правящие мусульманские элиты по распоряжению халифа размещались в их собственных городах-крепостях. «Это позволяло им удерживать военный контроль и препятствовало ассимиляции и потере религиозной и культурной идентичности» [65]. Разумеется, это была палка о двух концах: самоизоляция мусульман мешала обращать в ислам местных жителей. Отношения с подданными в сущности ограничивались запретом на некоторые действия, например, на строительство церквей или верховую езду и на сбор значительных налогов, которые всегда должны были платить немусульмане.

Покоренные страны

Невероятные горы чепухи написаны о толерантности мусульман: якобы, не в пример христианам, безжалостным к евреям и еретикам, ислам демонстрировал примечательную терпимость к покоренным народам, относился к ним с уважением и позволял беспрепятственно исповедовать свою веру. Началось это, видимо, с Вольтера, Гиббона и других авторов XVIII века, стремившихся изобразить Католическую Церковь в как можно более черных красках. Но правда о жизни под властью мусульман звучит совсем иначе.

Верно, что Коран запрещает насильственное обращение в ислам. Однако это правило не раз обращалось в пустую юридическую уловку: подданные «свободно избирали ислам», когда альтернативой была смерть или рабство. Именно такой выбор обычно предоставляли язычникам; иудеи и христиане зачастую сталкивались либо с такими же, либо с чуть более мягкими условиями [66]. В принципе, как «люди Книги» иудеи и христиане должны были бы встречать со стороны мусульман терпимость и дозволение спокойно исповедовать свою веру. Однако и им предписывались серьезные стеснения: любого мусульманина, обратившегося в другую веру, ждала (да и сейчас ждет) казнь. Запрещалось строить новые церкви и синагоги. Иудеям и христианам не дозволялось молиться или читать свои священные писания вслух – даже в собственных домах, церквях или синагогах – там, где их могли случайно услышать мусульмане. Кроме того, как отмечает видный историк ислама Маршалл Дж. С. Ходжсон (1922–1968), с очень ранних времен исламские власти начали применять широкий спектр унижений и наказаний к дхимми – иудеям и христианам, отказывающимся обращаться в ислам. Официальная политика заключалась в том, что дхимми должны «чувствовать себя низшими и… знать свое место… [согласно мусульманским законам] христиане и иудеи, например, не имели права ездить верхом на лошадях, а только, в лучшем случае, на мулах, а находясь среди мусульман, обязаны были носить на одежде определенные отличительные знаки своей религии» [67]. В некоторых местах немусульманам запрещалось носить одежду, схожую с мусульманской, и оружие [68]. К тому же с немусульман взимались серьезные дополнительные налоги [69].

Такова была норма жизни для иудейских и христианских подданных мусульманских государств; однако часто дела обстояли намного хуже. В 705 году мусульманские завоеватели Армении согнали всю местную христианскую знать в церковь и там сожгли [70]. Подобных случаев известно множество, в дополнение к тем массовым убийствам христиан, о которых мы уже упоминали, говоря об истории мусульманских завоеваний. Первая резня евреев мусульманами состоялась в Медине, когда Мухаммед приказал обезглавить всех взрослых мужчин-евреев (около семисот человек), сперва заставив их выкопать себе могилы [71]. К несчастью, со временем массовые убийства христиан и евреев происходили все чаще. Например, в XI веке известно множество случаев массовых убийств евреев: всего в Марокко в 1032–1033 годах погибло около шести тысяч и по крайней мере столько же – во время двух вспышек насилия в Гранаде [72]. А в 1570 году мусульманские завоеватели вырезали десятки тысяч мирных христиан на Кипре [73].

Я не хочу сказать, что мусульмане отличались повышенной жестокостью и нетерпимостью в сравнении с христианами или иудеями: нет, жестокими и нетерпимыми были тогдашние времена. Но речь о том, что попытки изобразить средневековых мусульман просвещенными сторонниками мультикультурализма по меньшей мере невежественны.

Обращение в ислам

Много-много лет прошло, прежде чем покоренные территории сделались мусульманскими не только по названию. Правда в том, что в завоеванных странах очень немногочисленная мусульманская элита правила немусульманским (в основном христианским) населением. Это противоречит широко распространенному мнению, что за исламскими завоеваниями вскоре следовали массовые обращения в ислам.