Пристанище для уходящих. Книга 3. Оттенки времени бесплатное чтение

Тереза Рейнер. Художник Юлиана Королева

Шон Рейнер. Художник Юлиана Королева

Пролог

«Мы снова не смогли получить официальную информацию, – деловито вещала с экрана серьезная брюнетка. Бегущая строка внизу повторяла ее слова, и между предложениями все время мелькал логотип: «Das Erste1», общественный телеканал Этерштейна. – Пока лишь известно, что принцесса находится во дворце Холлертау по приглашению своего деда, короля Фредерика. Мне, впрочем, как и всем этим людям, – камера, повинуясь жесту диктора, приблизила толпу, которая осаждала ворота дворца: журналисты и ведущие новостей наперебой вещали что-то своим операторам или заглядывали сквозь прутья решетки, – хочется знать больше. Откуда взялась эта девушка? Связано ли это событие с пожаром в Хольц-Линден и трагической смертью племянника короля?»

Курт выключил телевизор и бросил пульт на заваленный газетами диван. Журналисты явно больше ничего не раскопали, тогда их репортажи звучали бы иначе. В газетах тоже не писали ничего необычного: «Новая принцесса Этерштейна – самозванка или потерянная внучка?», «В закрытом пансионе отвергли заявление, что принцесса – их воспитанница…», «Король вписал внучку в семейное древо еще три года назад …»

Что ж, Курт не ожидал, что до этого дойдет. Предполагалось, что Тереза будет скрываться и дальше, но он недооценил Виктора. Даже несмотря на то, что Курт много лет создавал маркизу препоны, тот все равно нашел Терезу. Возможно, это к лучшему, и теперь она в безопасности. До тех пор, пока Орден веитов о ней не узнает и не придет за ее головой.

Тереза наверняка думает, что находится под защитой королевских стен, но это не так. Нужно найти способ оказаться с ней рядом в ее новом статусе. Нужно быть ближе к ней.

Курт включил аудиозапись, положил на подушку телефон и потянулся за рубашкой. Она висела там, куда он бросил ее вчера вечером – на спинке дивана.

«Обещай, что дослушаешь до конца, – произнес на записи женский голос, – хотя пойму, если не станешь. Только ты сможешь меня понять и, возможно, простить. Но это на твое усмотрение. – Послышался вздох: – Я так больше не могу».

На голубом рукаве рубашки красовалось пятно крови. Пришлось снять и взять в рюкзаке другую.

«Я хочу, чтобы все прекратилось. Я трусиха, хотя ты много раз говорил, что трусиха не решилась бы… Все, что мы делали, было бесполезно. Веиты сильнее нас, их больше, а я устала. И выживать, и надеяться, что смогу сама вырастить дочь. Тереза еще маленькая, и у меня еще есть шанс, но с каждым днем он тает. Я не хочу наблюдать, как безжалостное время отнимает мою жизнь».

Курт зашел в ванную побриться. Вчера, когда он обыскивал дом, нашел пару пистолетов, экстази и протеиновые батончики, а вот электробритвы не было, только «опаска2», помазок и пена. Варвары!

– Прости, что оставляю тебя одного… – пробормотал Курт, намазывая щеки пеной.

«Прости, что оставляю тебя одного. Если бы твоя сестра была с нами… – послышался плач, и ее следующие слова потерялись между безразличной тишиной и тихими всхлипываниями, – … не могу … ты знаешь: я тебе доверяю. Мы прошли такой путь вместе, что считать иначе … лицемерие, поэтому я надеюсь, что и ты мне доверяешь и не станешь мешать. И говорю это не потому, что надеюсь на спасение. Нет, не вздумай. Просто не хочу оставлять тебя без объяснений. Это мой выбор, и в нем нет твоей вины».

Курт смыл остатки пены, вытерся салфеткой и вернулся к дивану в поисках ботинок. Они валялись под журнальным столиком.

«Я надеюсь, с Терезой все будет хорошо, ее отец справится. Но и тебя прошу: защити ее».

Запись закончилась. В комнате снова воцарилась тишина, терзающая уши пустотой. Курт обулся и убрал телефон в карман. Оставалось маленькое дельце – Брук, пешка маркиза. Он прятался в этом доме от врагов и Интерпола, пытался залечь на дно, но наследил, названивая знакомым и приятелям. Удастся ли вытащить из него еще что-нибудь полезное, кроме того, что уже известно? Даже если и нет… Курту пришла в голову интересная идея: Брук как кость в горле для Терезы, и она будет рада от него избавиться. Вот и повод, чтобы оказаться рядом с ней.

Курт пошел на кухню. Вчера он видел пачку пакетов в одном из ящиков, пока искал вилку.

Дверь в подвал издала тихий заунывный скрип. Деревянные ступеньки молчали, лишь немного пружиня под тяжестью шагов. Тусклый свет мерцал под потолком, оставляя в тени сырые стены и углы. Пахло затхлостью и гнилью, но приторный запах пота и страха от валяющегося на полу связанного пленника все перебивал.

– Доброе утро, – произнес Курт. – Хотя для тебя – вряд ли.

Пленник распахнул незаплывший глаз, замычал в кляп и зашевелился, видимо, изнывая от желания что-то сказать. Штанины задрались, и голые пятки белели в полутьме. Курт присел на корточки за его спиной и проверил веревки: на щиколотках и запястьях они держались туго, и соединяющая их веревка не давала пленнику двигаться. Кожа на голых лодыжках покраснела, а из раны в ноге на грунтовый пол натекла кровь, как и из дыры в ладони, но это была не его работа, – Тереза постаралась. Молодец девочка.

Курт вытащил кляп и брезгливо отбросил в угол.

– У меня есть деньги. Много денег, – просипел пленник. – Я на днях выгодно пристроил одну вещичку. Сколько хочешь?

– Во сколько ты оценишь жизнь? – задумчиво поинтересовался Курт.

– Сколько хочешь отдам! Все отдам! – Брук тянул голову, пытаясь повернуть ее к Курту. – Я хочу жить…

– Не свою. Тех, кого ты убил.

– Я… Я… Да все забирай! К черту! Я же все рассказал, сказал, кто в Холлертау работал на маркиза…

– Спасибо, – ухмыльнулся Курт. – Но этого мало. Так сколько стоит жизнь Келли Эберт? – Он расправил пакет. – И Джоша Таннера? Думаешь, хватит денег? Тем более, чтобы расплатиться с принцессой.

– Я принцессу не трогал! – заорал Брук, извиваясь еще сильнее, чтобы уползти, и шипя от боли. – Она же жива! Я ее спас, вывел из горящего замка. Ты обе…

Курт надел ему на голову пакет, и крик перешел в глухие стоны, а потом и в сипение, когда затянул потуже. Он ненавидел необходимость убивать и себя ненавидел тоже, но в какой-то момент жизни осознал, что, кроме ненависти, у него ничего не осталось, и если не будет и ее, наступит конец. Но прежде нужно кое-что сделать.

– Признания мало. – От напряжения свело пальцы. – Для искупления я заберу твою голову.

Ночную улицу освещал только один фонарь, как раз над входом в забегаловку. Если бы не мигающая вывеска и пара десятков криво припаркованных машин, можно было принять вытянутое приземистое здание за амбар. Чарли Таннер сидел в джипе на парковке напротив и раздумывал – зайти или не стоит. Все-таки припортовый бар – паршивое местечко.

Час назад сюда зашел сержант первого класса Брэдшоу Уильямс Ли. Последний раз они виделись в штабе генерала Хэмстеда несколько лет назад, когда оба служили там по контракту, а до этого – на базе Храбат-Эль-Джиере3. После демобилизации Чарли даже приглашал Уильямса Ли на работу в «Сентинель», но тот отказался, сославшись на новый контракт. При Хэмстеде Уильямс Ли служил почти десятилетие.

Сегодня днем преданный пес генерала околачивался у отеля, в котором остановилась королева Этерштейна. Зачем? Конечно, после перестрелки в холле отеля там болталась добрая половина журналистов и полицейских города, не говоря о толпе зевак, но Уильямс Ли на праздного зеваку не походил: стоял на другой стороне улицы, провожая королевский кортеж цепким взглядом. Взглядом человека на задании. Сомнения укреплял тот факт, что генерал всегда проявлял нездоровый интерес к Терезе Рейнер.

Еще со времен службы в армии Чарли Таннер твердо усвоил одно правило: случайностей не бывает. Если кажется, что за Терезой следят, значит, так оно и есть.

Из дверей бара вывалилась шумная компания: три помятых мужика и парочка девчонок. Крики ввинтились в тишину, и ночь зазвенела эхом раскатистого смеха по пустой улице. Одна из девчонок повернула голову. На ее лицо упал свет, и Чарли вздрогнул. Нет, показалось. Она вовсе не похожа на Терезу. Не то чтобы Чарли ожидал увидеть ее здесь, просто за три года привык искать знакомые черты в любой девушке и каждый раз злился, когда не находил.

Вчера ночью Тереза возникла на пороге как видение из сна, галлюцинация или морок. Возникла, снова перевернула все с ног на голову признаниями и исчезла на рассвете, оставив ощущение, что это и была галлюцинация. Он бы так и думал, если бы не поехал в город и не наткнулся на заголовки газет «Визит королевы обернулся катастрофой» и им подобных. Хотя кое-что из того, что она рассказала, до сих пор казалось сном: например, история о суперспособностях.

Желание быть рядом так и не пропало, прогрызло путь к сердцу и свернулось там, все болезненнее царапая глупую мышцу. Окруженная надежными стенами королевского замка и толпой охранников, вряд ли эти три года она нуждалась в помощи, но сердце все равно ныло: с Терезой вечно что-то случается, она все время попадает в неприятности. Тогда, три года назад, он больше всего боялся, что ее отец тоже умрет. Тереза испугалась, потом погрязла в чувстве вины, а он… Он словно утратил власть над своими решениями из-за того, что случилось с Джошем, с Ронни, из-за бессилия что-то изменить. Гнева и ярости было слишком много, и он боялся, что они разрушат новую хрупкую жизнь Терезы.

Но она снова притянула его будто магнитом: с ней что-то случилось, учитывая заголовки газет и слежку.

Компашка пошумела на парковке, уселась в потрепанную «Хонду Аккорд» и укатила. Снова воцарилась тишина, и сильнее повеяло океаном – солоноватым пряным воздухом. Чарли потянулся к бардачку за сигаретами.

Двери бара открылись, и на улицу вышел Уильямс Ли. Он говорил по телефону и быстро шел по парковке.

«Наконец-то! Давай, куда же ты поедешь? Зачем следил за королевой и кто отдал приказ?»

Чарли выкинул только что зажженную сигарету в окно и приготовился. Уильямс Ли не мешкал – заскочил в неприметный седан и завел мотор.

Дороги опустели, и следить стало труднее. Среди редких машин он сам – как на ладони. Чарли выключил фары и держался так далеко, как только возможно. Уильямс Ли явно торопился, игнорируя светофоры на пустых перекрестках. Пересек мост, миновал цементный завод и двинулся вглубь промзоны. Карта в телефоне показала, что дальше склады и тупик. Чарли загнал машину в кусты и пошел пешком. Фонари здесь не горели, все тонуло во тьме, только в просветах от кустов белел бетонный забор. Чарли прошел вдоль него до конца и осторожно выглянул. Впереди у складов ярдах в пятидесяти тускло светился одинокий фонарь. Площадка перед ним была пуста.

Чарли высматривал машину или силуэт, но его отвлек шорох колес по асфальту. Он нырнул за куст, и мимо проехал старенький «Форд Эскейп», свернул перед фонарем и затих. У слившегося с ночью забора нашлась и первая машина, а вторая остановилась рядом. Двое выбрались из салонов и беззвучно двинулись дальше в темноту.

Чарли осторожно зашагал следом.

Они добрались до одноэтажного административного здания с темными окнами и разделились – Уильямс Ли пошел налево, а второй, выше и шире в плечах, «амбал», как окрестил его Чарли, – направо. Они избегали освещенных участков, шли молча, а потом достали оружие. В темноте было плохо видно, но язык тела подсказывал – Чарли слишком часто такое видел. Явно пришли не просто поговорить. Сейчас пригодилась бы двустволка, с голыми руками против двух вооруженных профессионалов не выстоишь. Но оружие осталось дома.

Амбал шагал уверенно и производил впечатление бойца. С ним в рукопашную лучше не ввязываться, а вот Уильямса Ли когда-то ранили в правую руку, можно воспользоваться старой травмой. Но заполучить ствол надежнее.

Чарли затаился у стены напротив. Тусклый фонарь освещал только площадку перед зданием и пару окон, все остальное скрывалось в темноте. Ни ночных дежурных, ни охраны. Чарли осторожно прокрался по неосвещенному участку ближе к зданию, держа окна и дверь в поле зрения. За дверью скрылся амбал, а Уильямс Ли, возможно, пошел в обход, или там был еще один вход.

В полной тишине хлопнула рама. Послышался рваный шепот и стон. Из низкого окна под фонарем выпрыгнула девушка, совсем молоденькая, с короткими темными волосами, в джинсах и грязной джинсовой куртке.

– Давай, Би Джей, я тебя держу. – Она вытянула руки, помогая выбраться парнишке. Он буквально вывалился из окна и тяжело осел. Девчонка кое-как подняла его с земли, он с трудом оперся на ее плечо. – Давай же! Надо валить!

– Я не могу, – еле слышно прохрипел парнишка, споткнувшись на ровном месте и чуть не упав. – Беги одна.

– Иди ты знаешь куда!

Из двери выскочил амбал. Чарли даже не успел обдумать, как поступить, инстинкты все сделали за него – три шага, и он перехватил руку с пистолетом. Выстрел ушел в землю, выбив фонтанчик пыли, девчонка взвизгнула. Амбал развернулся. Чарли пнул его в колено и ударил в нос. Амбал крякнул и начал оседать. Чарли выхватил у него пистолет и добавил рукояткой в висок. Противник вырубился и грузно рухнул на землю, но вряд ли проваляется долго.

Из-за другого угла высунулся Уильямс Ли. Чарли, уже не таясь, выстрелил ему под ноги, и голова исчезла.

– Бегите! – Чарли подтолкнул девчонку и махнул рукой в сторону своей машины. Им надо пробежать ярдов сто, только вот пространство открытое и придется попетлять, зато за углом всего лишь один противник, а в руках старый добрый глок люгер4. – Я прикрою.

Девчонка застыла на секунду, распахнув глазищи, а потом настороженно прищурилась и сграбастала парня, закинула его руку себе на плечо и, сгибаясь под тяжестью, потащила, куда велели. Чарли следил, не высунется ли Уильямс Ли, и быстро пятился. Привычная хромота сейчас злила, потому что делала его уязвимым. Из-за угла снова показалась тень, и Чарли выстрелил. Уильямс Ли нырнул обратно. Второй пока валялся, но он парень крепкий, скоро очухается. Вот если ему прострелить ногу… Возвращаться было поздно, счет шел на секунды, а стрелять с тридцати ярдов Чарли не рискнул, так и убить можно. Уильямс Ли больше не высовывался.

Девчонка почти доволокла парня до забора. Чарли отвлекся, и очередной выстрел выбил гравий позади – пуля прошла слишком близко. Чарли ответил и мысленно выругался. Тень опять скрылась за углом склада.

Девчонка поволокла парнишку дальше, но выдохлась и прислонила его к забору, тщетно пытаясь поставить на ноги. Чарли поднял его, на бегу закинул руку себе на плечо и обхватил за пояс. Парень пах потом и кровью, дышал часто и тяжело и с трудом передвигал ногами. На вид совсем молоденький, лет двадцати. Какого хрена бывшие военные охотятся за подростками?

Нервировала открытая спина. Каждая секунда могла оказаться последней. Прострелить бы шины противникам, ведь поедут следом, но он волок парнишку, а пистолет запихнул за ремень брюк. Достать его сейчас можно было только бросив ношу на землю.

– Куда он ранен? – У джипа Чарли подхватил парнишку под мышки и запихнул на заднее сиденье. Девчонка юркнула в салон, помогая затащить глубже.

– В плечо. Пулю вытащили, но кровь не останавливается.

Вытащили? Кто? Но на вопросы времени не оставалось. Пульс у раненого заходился неровным стаккато, на лбу блестела испарина. Чарли захлопнул дверцу, опасаясь, что для парня это словно крышка гроба. Нужен врач.

Пуля вошла в заднее стекло джипа. Девчонка взвизгнула. Раздался хруст, стекло пошло трещинами, но устояло.

– Дерьмо! – Чарли быстро забрался на водительское место и завел мотор. Казалось, машина разворачивается целую вечность и торчит посреди дороги мишенью. Глухой железный скрежет прозвучал откуда-то сбоку, и Чарли сжал зубы: похоже, пуля вошла в крыло.

– Би Джей, очнись, не отключайся, слышишь?

Парнишка невнятно прошелестел в ответ, девчонка склонилась над ним и зашептала, судя по интонациям, что-то вроде тренинга на тему «Мы никогда не сдаемся». Это было очень мужественно с ее стороны, и Чарли проникся уважением к попыткам сохранить оптимизм, но опасался, что у Би Джея критическая потеря крови и уговоры его не спасут. Физраствор сработал бы лучше.

Еще один глухой железный звук вмешался в гудение мотора: теперь пуля вошла в багажник. Чарли надавил на газ – сейчас не до штрафов за превышение скорости – и буркнул в телефон «Поиск» и «Больница». В десяти кварталах нашлась больница и травматологический центр.

Мост прогрохотал под колесами металлическим настилом, и где-то вдалеке раздался вой полицейских сирен.

Девчонка затихла.

– Эй, вы там в порядке? – Чарли позволил себе на секунду бросить взгляд в зеркало заднего вида. Девчонка положила голову Би Джея на колени и обхватила руками. Замерла неподвижно. – Эй!

– Да, – она встрепенулась, вскинулась. – В больницу нам нельзя. Там найдут.

– Зажми ему рану и держи.

Без реанимации искать будет некого.

Две машины нагоняли, и Чарли достал из-за ремня брюк пистолет. Если разделятся и зажмут с двух сторон – труба. Он выжал педаль до упора, мотор заревел, и преследователи чуть отдалились. В больницу эта парочка вряд ли сунется, если не хочет сразу получить по пуле в лоб от охраны, но до больницы еще доехать надо. Будут стрелять по колесам, подумал Чарли, когда из машины слева высунулась рука с пистолетом. Чарли вильнул, надеясь выиграть время. Пуля прошла мимо.

– Держитесь! – крикнул он. – Пристегнитесь!

Девчонка завозилась, парнишка что-то спросил, они зашептались.

– Нет! Не смей! В прошлый раз ты чуть не сдох! – раздался возмущенный голос девчонки.

Чарли выехал на освещенную фонарями дорогу и пересек трамвайные пути. Машина грохотала подвеской и подскакивала, не прекращая вибрировать на ходу, словно ехала по снятому асфальту.

– Что за черт?

Со всех сторон лежал совершенно ровный асфальт. Тогда почему не проходит дрожь? Пол не просто вибрировал, он гудел и стонал, наполняя салон шумом поезда в тоннеле, отдаваясь в руле и в руках. Шум нарастал, проникая в голову и кости, рождая ощущение, что в руках не руль, а отбойный молоток. Чарли решил, что машина разваливается на части, и на секунду запаниковал: на такой скорости пассажирам сразу наступит конец.

– Нет! – крикнула девчонка. – Не надо!

Воздух в салоне уплотнился, стал густым и душным, как в полдень на жаре. Только жары не было. Воздушная волна омыла салон и с шипением ушла назад, будто ее отнесло ветром. Уши заложило, как от перемены давления, заныли зубы, и на секунду перехватило дыхание.

Первая машина позади словно врезалась в невидимую преграду. Капот сплющило, вжало в салон, багажник задрался, как круп строптивой лошади, и спустя секунду машина со скрежетом встала задними колесами обратно на асфальт. «Форд» ехал чуть позади и успел притормозить, но ушел в занос, столкнулся с невидимой стеной боком, отскочил, подпрыгнул, перевернулся в воздухе и с лязгом приземлился на крышу. Чарли наблюдал за этим в зеркало заднего вида, но не верил глазам. Пришлось резко остановиться и высунуться в окно. От удара водителя первой машины превратило в омлет: страшно представить, что творилось в салоне, раз даже с такого расстояния виднелась кровь, размазанная по тому, что раньше называлось капотом. Водителю уже не помочь.

Зрелище казалось настолько сюрреалистичным, что разум отказывался его воспринимать, будто кадры из фильма со спецэффектами. Завораживало и ужасало.

Из-под капота «Форда» заискрило. Водитель выбил стекло и попытался выбраться через покореженную дверь, но, видимо, застрял. Уильямс Ли. По-хорошему, надо бы ему помочь, но и секунды промедления окончательно убьют парнишку. Да и не хочется сидеть здесь в ожидании очередной невиданной хрени.

– Эй, не знаешь, какого черта тут происходит?

Девчонка будто и не слышала вопрос, даже голову не подняла. Чарли с трудом отвел взгляд от развороченных машин и газанул.

Навигатор равнодушно перестроил маршрут через параллельную улицу, и, покружив по узким дорогам, Чарли выбрался на Иллинойс-стрит.

– Остановись…

Тихий голос почти потерялся в шуме мотора. Шелестящий отзвук той волны все еще гудел в ушах в бесконечном повторе.

– Стой.

– Осталось пару минут…

– Стой! Он умер.

Удар по тормозам – словно конец жизни. Чарли выскочил из машины, распахнул заднюю дверь. Девчонка сидела, уставившись в пустоту, держала на коленях голову Би Джея и машинально гладила его светлые волосы. Сонная артерия на худой, влажной от испарины шее молчала. Чарли вытащил его на асфальт, нашел точку компрессии. Тридцать надавливаний, два вдоха рот в рот, тридцать надавливаний, два вдоха. И еще раз. И еще. Когда попытки потеряют смысл? Сколько времени уже прошло? Худое тело в окровавленной одежде вздрагивало под руками, но пульса не было. Мальчишка умер окончательно и бесповоротно.

– Дьявол! Какого хрена вы тянули?! – Совершенно обессиленный Чарли сел на асфальт, не решаясь отпустить тонкую руку. Еще раз проверил сонную артерию, но пульс по-прежнему молчал. Чарли все надеялся, что случится чудо, и жизнь вернется в это тело.

– Нас нашли в мотеле… – Девчонка выбралась из машины, мелькнув перед носом грязными пятнами на коленях. Склонилась рядом, несмело протянула руку, решилась и погладила мальчишку по голове. Грязь на ее куртке оказалась кровью. – Потом в ночлежке, распугали бездомных. Би Джея там и ранили. В больнице пулю вытащили. Но и оттуда пришлось убегать. Я потом пробралась в больничную аптеку, спектакль целый устроила, антибиотики сперла… Прости…

Последнее предназначалось не ему. Она склонила голову, короткие черные волосы обреченно свесились. Чарли больше не мог смотреть на тело, аккуратно отпустил худую руку. Сегодня такое ясное звездное небо, но этот мальчик больше никогда его не увидит, как и Джош, и все остальные, кого он потерял за десять лет военной службы. Вереница лиц промелькнула перед глазами, свет звезд не мог их заслонить.

– Зато он был крут, – с придыханием произнесла девчонка. – Ты видел, что он умеет? – Они встретились взглядами, и она прикусила губу. – Умел.

– Так это он сделал?

Девчонка неожиданно жестко усмехнулась. Стало ясно, что не такая уж она и молоденькая, просто мелкая. Во взгляде светился цинизм взрослого человека. Тереза никогда так не смотрела, но глаза у них были похожи – глубокие, темно-серые, настороженные. Сходство отдалось тяжестью в груди.

Чарли не мог отделаться от назойливых мыслей. Тереза тоже кое-что умела. Возможно, выглядело это не так эффектно, но работало. Она скрывалась всю жизнь, храня тайну своего происхождения, пряталась от Виктора, но, может быть, есть и другая опасность? Кто-то отдал приказ убить этого мальчика. Знать бы кто и представляет ли он угрозу для Терезы?

– И теперь он мертв! – Чарли рискнул снова посмотреть на Би Джея. Его лицо осунулось, под глазами залегли тени. Так выглядел Джош после смерти – незнакомец с бледным лбом и чужими чертами. Не верилось тогда, что он умер, хотелось взять его за грудки и потрясти, чтобы бросил уже маяться дурью, как и сейчас этого мальчишку. Его лицо показалось смутно знакомым. – Искали вас обоих или только его?

– Ты мне скажи. – Она пыталась равнодушно пожать плечами, но вышло нервно и дергано. – Кого из нас ты искал?

– Вы оба оказались сюрпризом. – Чарли встал. Так абсурдно уговаривать себя, что мальчишка не откроет глаза. Абсурдно и больно каждый раз искать смысл в смерти, если умирают совсем молодые. Внутри поднимался гнев. – Почему они хотели вас убить? Чем вы помешали военным? Что-то натворили?

Девчонка фыркнула, потрясла головой и вскочила.

– А что, неочевидно? Они убивают таких, как Би Джей.

– Таких, как Би Джей? Военные убивают таких, как Би Джей? – Если так, то генерал знает о Терезе. Знает о ее способностях! Чарли похолодел. Генерал занимался какими-то научными изысканиями, и в этом не было тайны, за штабом числилась лаборатория, но многое имеет двойное дно. Вот почему его интересовала Тереза! – Как о нем и его способностях вообще узнали?

– Я думала, ты еще один охотник за «Мотыльком», – девчонка настороженно склонила голову, – но, судя по твоим вопросам, ты понятия не имеешь, что происходит.

– Мотыльком? Отчего-то кажется, что речь не о ночных бабочках.

– Зачем ты в это влез? Шел бы дальше по своим делам, – огрызнулась она и тут же нервным жестом вытерла пот со лба и на секунду прикрыла глаза. Наверняка пыталась понять, что делать дальше.

– И ты была бы мертва! – отрезал Чарли, но тут же смягчился. – Во что они врезались? Не в воздух же? Тебя это не сильно удивило.

– Тебя тоже. – Она дернула плечом. – Я журналист. Мне не положено удивляться, моя работа – добывать информацию. Так откуда, говоришь, знаешь о людях со сверхспособностями?

Девчонка нервничала: вздрагивала и то и дело осматривалась. Если попытается сбежать, вряд ли улучшит свое положение, а если решит напасть… Вот тут неизвестно: для нападения она слишком хрупка, причинить реальный вред не сможет, но остается вопрос со способностями – она тоже может уметь что-то такое.

– Надо убраться с дороги. – Чарли прислушивался к далекому шуму. – Полиция на месте аварии быстро разберется, в чем дело, и начнет искать еще одну машину.

Девчонка бессильно прислонилась к капоту и застыла, смерила Чарли тяжелым взглядом. Слезы высохли, она сосредоточенно смотрела, явно обдумывая стратегию сохранения жизни, и дрожала, то ли от нервов, то ли от холода.

Вдали послышались полицейские сирены, но пока темная улица пустовала. Видно, приехали к месту аварии, значит, времени совсем мало. Девчонка тоже услышала, завертела головой, заволновалась.

– Время поджимает. – Чарли шагнул к ней. – Скоро здесь будет полиция, и нам придется объясняться. Или ты можешь дождаться, когда военные отправят за тобой целый отряд. Но есть другой вариант. Мы уходим вместе, я тебе помогаю, но тогда ты все рассказываешь. Решай!

– Твой интерес в чем? – ощетинилась девчонка. – С чего мне тебе верить?

– Хотел бы, уже свернул бы тебе шею. – Чарли подтолкнул ее к машине. – Не дури и залезай. Спрячу тебя, чтобы военные не нашли.

Он захлопнул за девчонкой дверь, и она замерла, через стекло печально уставившись на Би Джея. Тело на асфальте будило у Чарли чувство вины за всех, кого он не спас, и Би Джей отныне будет частью вереницы укоризненных лиц.

Они уезжали в полной тишине, и Би Джей становился все меньше в зеркале заднего вида, пока его не скрыла темнота.

– Военные – не самая большая проблема, – тихо произнесла девчонка. – Что ты знаешь о католических монашеских орденах и веитах?

– О ком? Вообще-то я думал, мы в двадцать первом веке живем, – пробурчал Чарли. Нелепый вопрос удивил. – Монахи? Кого сейчас интересуют монахи?

– Тебя, раз хочешь узнать историю целиком! – она усмехнулась. – А ты расскажешь, зачем тебе это нужно и что об этом знаешь.

Чарли хмыкнул, раздумывая над ее словами. Зачем ему это нужно? Причина есть, но знать незнакомцам об этом пока не обязательно. И какие, к черту, монахи? Пока все указывало на генерала Хэмстеда, и если принять на веру ее заявление, то возникает много вопросов. Особенно, если поразмышлять о том, что сегодня произошло, и представить Терезу на месте Би Джея. Все это связано, осталось понять – как.

Глава 1. Охотники и жертвы

Сентябрь 2016

Настырный солнечный луч пробился сквозь кроны и осветил подлесок. Вот и нашлось идеальное место. Я уселась на зыбкой границе света и тени, с наслаждением вдыхая запах леса. Трава под ладонью холодила кожу, травинки щекотали пальцы, а на брюки налипли жирные комочки земли и листва. За спиной в ветвях пела птица. Жаворонок. Я закрыла глаза, и его песня вместе со свежим запахом леса сложились именно так, как надо – идеально. Вступив в нужный момент, в симфонию добавился шелест деревьев.

Время всегда замирало в такие моменты. Или это я замирала, боясь его спугнуть, застывала в янтарном мгновении и проваливалась в прошлое – в секунды безоблачного детства и ощущение безопасности. Именно в такие моменты рождался покой – от песни леса и вида солнечных лучей, заплутавших в листве.

Рик рассмеялся и пробежал мимо, прячась за дерево, но Чарли быстро его нашел, потому что заметил в можжевельнике певчего дрозда и хотел показать сыну. Их голоса звучали в голове, и я не открывала глаз, лелея ощущение, что они рядом. Когда безумный бег времени замирал, как сейчас, иногда приходил Чарли: смеялся или что-то рассказывал, спокойно молчал или потирал подбородок в раздумьях. Я позволила себе посмаковать чувство «Чарли» пару минут, прежде чем посмотреть правде в лицо: моя вина перед ним слишком велика, он никогда меня не простит, и мечты быть вместе так и останутся мечтами. Чарли увел Рика, рассказывая о дроздах, и видение растворилось среди деревьев, как и их призрачные голоса.

Позади треснула ветка. Я вскочила.

В нескольких шагах стоял Лагари. Мой телохранитель Курт познакомил нас три месяца назад, и с тех пор моя, пусть и сложная, но размеренная жизнь резко изменилась. У Лагари тоже были сверхспособности, и он не боялся их использовать, потому что считал даром свыше. Он числился в розыске в своей стране за незаконное проникновение и шпионаж, но все еще не сдался, продолжал попытки помочь другим. Таких, как мы, оставалось все меньше из-за веитов, которые считали своей миссией наше уничтожение.

Но нашлись и те, кто хотел это прекратить.

– Прости, я шел громко, все думал, когда ты меня услышишь, – напевно произнес он и поднял руки, будто сдаваясь, – но ты слишком задумалась.

Лагари всегда говорил так, словно ему было удобнее петь, а не произносить слова.

– Все в порядке. – Сердце все еще колотилось в груди от испуга.

– Я и мои друзья весьма польщены вашим вниманием, Ваше Величество. – Он склонился в поклоне, вроде шутливо, но кто его разберет. – Я вызывал Курта.

– Курт занят. Но ты написал, что это срочно. Что случилось? Что-то с твоими подопечными?

На красивом лице Лагари отразилось волнение. С такими правильными чертами, как у него – высокий лоб, аристократический тонкий нос, – он походил на сошедшего с портрета Дориана Грея, но не такого холодного: одним движением брови Лагари мог отразить спектр эмоций от легкого недоумения до отчаяния.

– Можно сказать и так. Вчера в Лангдорфе несколько человек рыскало вокруг дома, в котором я их спрятал, – доложил Лагари. – Свет мы не включали, сидели тихо всю ночь.

– Веиты?

– Больше похожи на военных. Говорили на английском с американским акцентом.

Я похолодела. Хэмстед?! Неудивительно, что он первым пришел в голову, но какова вероятность, что это именно он?

– С чего ты взял?

– Проследил за ними до бара и послушал, о чем они треплются. – Он показал мне фотографии на телефоне. – Знаешь кого-нибудь?

Я испугалась, что увижу там Чарли или кого-то еще из прошлой жизни. На фотографиях трое незнакомых мужчин в штатском пили пиво за стойкой бара. Никого из них я точно прежде не видела, но мысли о генерале Хэмстеде все равно назойливо крутились в голове. Тогда, три года назад, когда требовалось одновременно разбираться с кучей проблем, я про него забыла. Предпочла забыть. Поднимать вопрос об американском военном, который, возможно, явился катализатором всей ситуации, выглядело ненужным риском. Доказательств его общения с Виктором у меня не было, возможно, генерал вообще ни при чем. Обвинять, основываясь на предположениях – глупо. Генерал сам вряд ли бы полез ко мне, конфликтовать с Чарли у него тоже не было причин. Все закончилось, осталось в прошлой жизни.

Но если это его солдаты, что им нужно? Зачем он следит за людьми со сверхспособностями, которых спрятали Курт и Лагари? Глупо верить в совпадение, еще три года назад генерал мог заподозрить что-то в моем поведении, начать копать, а потом… Что? Снова найти того, кто заинтересуется информацией, чтобы ее подороже продать?

– Нет, я их не знаю. – Я вернула Лагари телефон. – О чем они говорили?

– О службе, о девочках. В основном, о всякой ерунде. – Лагари будто засомневался, но все же решился. – Они упоминали мотылька. Мне показалось, это важно. Они его ищут.

– Мотылька? В смысле такую бабочку? – Упоминание в одном разговоре военных и хрупкого недолговечного существа вызвало неясную тревогу. Что может их связывать?

– Вряд ли. Мне кажется, они говорили о человеке, а это что-то вроде прозвища.

– Они ищут человека с прозвищем Мотылек? – Да уж, кем бы он ни оказался, но отчего-то остро не хотелось отдавать его военным.

– Похоже, – Лагари кивнул, – но пока не пойму, как это связано с нами и как они нас нашли. Кто знал об этом доме?

– Курт, я и ты. Никто из нас не сказал бы военным. Если это военные. Ты точно уверен?

В воздухе повисло напряженное молчание.

– С этой семьей ничего не случится, – твердо произнес Лагари.

– Не случится! – Я-то уж точно этого не хотела и лихорадочно соображала, как выйти из ситуации. – Перевези их. Документы пока не готовы, придется еще посидеть взаперти. Поезжайте на виллу на озере Лёф. Мы не выезжали туда больше года, даже смотритель бывает там раз в месяц. Я уберу оттуда садовника и отключу сигнализацию, а потом дам вам команду. Посидите там несколько дней, потом Курт привезет документы, и отвезешь своих подопечных, куда они захотят.

– Слушаюсь, моя королева. – Лагари снова поклонился и теперь, похоже, на полном серьезе, хотя я много раз просила его не тратить силы на формальности там, где они не нужны. Он выпрямился и печально улыбнулся: – Носители не должны так жить, ты ведь понимаешь?

– Не должны. Но точно должны остаться в живых, поэтому пока спрячьтесь и ждите Курта. Я обещала вам помочь, значит, помогу. Попробую выяснить что-нибудь об этих любопытствующих.

– Скоро мы отрубим голову гидре. – Лагари чуть изогнул губы, выразительно демонстрируя презрение к врагу. Гидрой он называл Орден и был одержим его уничтожением еще больше Курта. – Прошлые наводки оказались пустышками. Если у тебя есть еще кандидатуры, я буду счастлив их проверить.

– Проверь вот этого человека. – Я снова забрала у Лагари телефон и написала имя в приложении «Заметки». Обычно я все запоминала, чтобы лишний раз не копировать информацию, и уж точно не оставлять следы в моем телефоне, который постоянно мониторила служба безопасности. – Это датский замминистра иностранных дел. Он много путешествовал, пару раз его визиты совпадали с нападениями. Но мы с Куртом сомневаемся, что он может оказаться частью Ордена. Все улики косвенные.

– Веиты хорошо прячутся. Ты думаешь, что обезопасила себя, но они уже сидят в твоей гостиной, – весомо заявил Лагари, пряча телефон в карман, и я поежилась.

Эта мысль посещала меня постоянно с тех пор, как я узнала о веитах. О них не писали в учебниках, и прятаться они точно умели, вполне возможно, что у меня под носом, и это стало еще одной причиной бессонницы.

В кармане завибрировал телефон. Я ставила себе напоминания, чтобы ничего не пропустить.

– Мне пора возвращаться. Когда вилла будет готова, я или Курт напишем, и вы сразу переберетесь.

Лагари склонился в легком поклоне:

– Слушаюсь и повинуюсь, моя королева.

Как в такой ситуации он умудрялся сохранять ясную голову, оставалось загадкой. Я жила на нервах уже несколько лет и, кажется, совершенно разучилась смеяться и расслабляться. Каждый раз, когда я думала, что стало спокойнее, происходила очередная катастрофа. Рассказ Курта о том, что происходит с такими, как я, оказался не последним, а очередным испытанием самообладания.

Лагари развернулся и шагнул к дороге.

– Стой, не туда. Там водитель и охрана. – Я подняла руку, чтобы его остановить, но Лагари лишь укоризненно улыбнулся, и я сконфуженно поморщилась. – Забыла о твоих фокусах. Прости.

– Тебе пора обзавестись своими, – рассмеялся он.

– Нет уж, спасибо, – пробормотала я, ведь от них все равно никакого толка, но Лагари вряд ли услышал, шагая по подлеску к грунтовой дороге.

Я моргнула, и он исчез. Только что был у осины и в следующую секунду пропал.

На самом деле, он никуда не делся: не растворился в воздухе, не перенесся в пространстве, а просто обманул мой мозг, убедив, что передо мной никого нет. Я прислушалась: даже звука шагов не слышно. Когда Лагари хотел спрятаться, он действительно прятался. Он мог бы исчезнуть, веиты никогда бы его не нашли, но он выбрал другой путь, и я уважала его решение.

Они с Куртом искали главу Ордена уже много лет: Курт предлагал кандидатуру, а Лагари проверял – следил, слушал разговоры, чуть ли не стоя в гостиной, выяснял всю подноготную, а иногда, как я подозревала, тихо кого-то убирал. С моим доступом к информации им стало проще, но за три прошедших месяца мы не особо продвинулись.

На обратном пути в глаза бросилось старое птичье гнездо. Оно лежало в куче прелых листьев и выглядело печально: прутики торчали в разные стороны, а на дне разошлись, образовав дыру. Я оглянулась на вековые деревья и подлесок. Слишком много сухих стволов, больше, чем положено, да и лес непривычно тихий – будто осталось совсем мало птиц. Местные орнитологи писали на форуме, что некоторые виды птиц больше не прилетают в Оленбах вить гнезда. Надо спросить у специалистов, что творится с лесом. Я подобрала с земли длинную сухую палку. В Холлертау знают, что я много занимаюсь экологическими вопросами, моя озабоченность состоянием леса никого не смутит и отвлечет от вопросов о неожиданной поездке.

У грунтовой дороги ждала машина. Охранник увидел меня и сразу открыл пассажирскую дверь.

При въезде в Холлертау у ворот, как обычно, дежурили репортеры, караулили ради одного кадра. Сквозь тонированные стекла толпа вытягивающих шеи журналистов казалась ненастоящей, но я знала, сколь упорны они порой бывают. Пресс-служба много раз убеждала в бессмысленности пряток: чем больше скрываешься, тем упорнее тебя пытаются достать. Существуют ли журналисты, которые ищут правду, а не сенсацию?

Ворота Холлертау закрывались за нашей машиной, а из толпы на меня посмотрел Чарли. Я вздрогнула, сердце забилось часто-часто, но это оказался не Чарли, просто кто-то неуловимо похожий.

Тонкую фигуру на ступенях Центрального корпуса я заметила издалека. Катарина нетерпеливо переминалась с ноги на ногу и вытягивала шею, изнывая от готовности броситься в работу. Не дожидаясь, пока мы остановимся, она резво сбежала по ступенькам и, опережая водителя, распахнула мне дверь. Она представляла идеальный тип секретаря: никогда ничего не забывала, не путала и находила выход из любой ситуации. Не представляю, что бы я без нее делала эти три года.

Я выскочила из машины, собираясь ринуться в парк и хотя бы пять минут посмотреть, как играет Рик, но тут же остановилась: совет начался, а опаздывать – дурной тон.

– Ваше Величество, – Катарина прижала к себе электронный планшет и понимающе улыбнулась, – я сдвинула расписание. Совет начнется через пять минут. Но если вам нужно еще время, я предупрежу советников и канцлера, что вы подойдете позже.

– А они уже собрались? – Как же заманчиво. Я шагнула в сторону парка.

– Да, Ваше Величество. Но зато я выкроила вам два часа перед ужином – вы будете совершенно свободны.

– Спасибо, фрау Хафнер. – Дорожка в сад манила, но все же я шагнула к лестнице. Пять минут нужны как раз на то, чтобы преодолеть путь до зала заседаний. – Почему Его Светлость не открыл совет?

Отец иногда так делал, не дожидаясь меня, если предполагалась рутина.

– Его Светлость уехал в Лангдорф к Верховному судье и вернется часа через два.

Плохо, что отца не будет на совете и он не поможет, но, с другой стороны, это означает, что сегодня не планируется решение безумно важных вопросов.

Перед смертью король назначил регентом моего отца. С тех пор он сидел рядом на совете и в Парламенте, визировал все указы неопытной королевы, но еще по какой-то причине король решил, что по достижении двадцати двух лет я преисполнюсь мудрости и благоразумия, и регент мне больше не понадобится, что и зафиксировал своим наивысшим указом, а это означало, что через месяц мой период ученичества закончится.

Переход к конституционной монархии шел тяжело, в основном, из-за Шона Рейнера, который затягивал реформу изо всех сил. Он хотел сохранить абсолютную монархию, но сторонников у него было мало, потому что все стремились в Евросоюз. Я привыкла опираться на мнение отца по всем вопросам, связанным с политикой, этикетом или управлением, и иногда выходило, что это я затягиваю переход, хотя вообще-то его поддерживала. Отец не любил спорить, и я тоже, но как-то так выходило, что его мнение побеждало чаще.

Именно поэтому, из-за нежелания споров и скандалов, я до сих пор не рассказала ему, что таких, как я, убивает инквизиция. Просто не знала, как это подать.

– Позвольте забрать. – Катарина потянулась к ветке, моему оправданию выезда из Холлертау, но я отвела руку и ринулась по лестнице.

– Канцлер что-нибудь говорил по поводу моей утренней прогулки? – Я чуть сбавила темп, чтобы не ворваться в зал запыхавшейся – несолидно для королевы.

– Он сетовал, что вы взяли мало охраны, но я напомнила ему ваши слова, что у нас самая безопасная страна в Европе и что монарх обязан на собственном примере демонстрировать подданным, что им нечего опасаться и они могут спокойно погулять в лесу.

Катарина произнесла это серьезно и убедительно, наверняка даже канцлер поддался ее обаянию. Конечно, звучало так себе, но ничего лучшего я не придумала. Мне требовалась возможность хоть раз в месяц выезжать на полчаса в лес, где я могла бы побыть в одиночестве. Катарина не сдержалась и расплылась в улыбке. Мы переглянулись с полным пониманием: никто и не думал обманывать канцлера, просто легкая игра слов.

Я шагнула к лестнице, раздумывая, под каким предлогом выманить из Лёф садовника. Покрутила в руках сухую ветку и отмела эту мысль: садовник не лесник, нужно что-то, связанное с парком Холлертау. На изучение парка в шестьсот гектаров мне понадобилось два года, и сейчас я знала каждый его уголок: центральная аллея, ведущая от главного входа дворца к искусственному пруду, была скучновата – фонтаны да лужайки, погибающие под тяжестью ландшафтного дизайна; куда интереснее было скрытое от глаз: Королевская арка, аллея мемориалов, жасминовые беседки и каштановая роща. Это все пряталось за стройными рядами кленов, осин и дубов вдоль центральной аллеи. Какой же предлог найти?

– На обед придет фрау Бадер, – заговорила Катарина, сверившись с планшетом. – У вас запланировано обсуждение тем для…

Мы почти проскочили лестницу, но тут я резко остановилась на самом верху и развернулась.

– Настурция теряет цвет, вам не кажется, фрау Хафнер? – заявила я. – Наши садовники перестарались с удобрениями.

Она остановилась рядом, ахнула и уставилась на ярко-красные цветы, в изобилии растущие по бокам от лестницы. Удивления на лице не вспыхнуло, поэтому я решила гнуть эту линию дальше.

– Определенно. Настурция не любит много удобрений. Смотрите, полезла зелень. – Я изобразила капризный тон и ткнула на красно-оранжевую клумбу: лучше прослыть дурочкой, чем снова потерять хоть одного человека. – Вызовите садовника из Лёф, помню, он впечатлил меня. Ему сейчас все равно там нечего делать. Пусть займется садом Холлертау и отчитается лично передо мной.

– Конечно, Ваше Величество. – Катарина быстро набирала что-то в планшете, а потом тихо заметила: – Думаю, вы еще успеете переодеться. Костюм ждет в вашей комнате.

Черт! Переодеться! Шерстяные черные брюки и жакет поверх пуловера – не то, в чем ходят на совет. Обычно я предпочитала деловые брючные костюмы.

– Да, фрау Хафнер, благодарю.

В коридоре вытянулись гвардейцы. И как они целыми днями стоят истуканами вдоль стен? В массивных шлемах и с незаряженными ружьями в руках им наверняка тяжело и скучно. Когда-то я им сочувствовала, но теперь почти перестала замечать.

Я ускорила шаг. Центральный коридор повернул, впереди замаячила южная боковая лестница. Лучше не злоупотреблять привилегией прогулок, а то иногда казалось, что канцлер нарочно пошел мне навстречу, ожидая от юной неопытной королевы очередного прокола или глупости, чем и так была полна моя головокружительная карьера. Ох, надеюсь, он не тот веит, что сидит в моей гостиной.

– По поводу фрау Бадер. Вы обсудите темы, которые будут представлены королевской пресс-службой в следующем квартале. После обеда онлайн-конференция с Обществом организации досуга школьников, они подтвердили готовность. Завтра утром вы едете в Нойферхау. Вас ждут на открытии отреставрированного госпиталя Святой Хильдегарды. Затем в два встреча с еврокомиссаром по исследованиям, инновациям и науке герром Вальднером.

Коридор привел к очередной лестнице. Катарина снова попыталась забрать ветку, но я взлетела на второй этаж, пытаясь сообразить, под каким предлогом пробраться на пункт охраны, чтобы удаленно отключить сигнализацию.

– Это все?

– И два свободных часа вечером, – довольно сообщила Катарина.

– Фрау Хафнер, вечная вам благодарность, – крикнула я на бегу, врываясь в свои покои.

– О, вернулся Курт, – прокричала она вслед. – Ждет ваших распоряжений.

Вернулся! Вот Курт-то мне и нужен. Его присутствие в охранке ни у кого не вызовет подозрений. Так, спокойно! Дышать… Дышать! Сейчас необходимо хладнокровие. Я высунулась из двери, чтобы добавить еще одно распоряжение:

– Фрау Хафнер, пусть Курт ждет меня сразу после совета.

Девочки-ассистентки засуетились, помогая мне переодеться. Через три минуты я бежала к залу Совета. Гвардейцы распахнули передо мной двери, и я ворвалась в высокий гулкий зал с окнами на север, и оттого все время сумрачный и зябкий. Тяжелые пепельные гардины на высоких окнах и синий шелк на стенах добавляли комнате мрачности и холода.

– Заседание прошу считать открытым! – Казалось, даже мой голос превратился в осколок и отскочил от стены, как выпущенный из пращи колкий кусок льда.

Советники повскакивали с мест, а канцлер не торопясь развернулся. Наверняка только что ходил туда-сюда между окном и огромным столом и проклинал королеву за опоздание.

– Ваше Величество. – Он слегка склонил голову. В голосе явственно читалось: «Наконец-то».

– Канцлер.

Он адресовал мне красноречивый взгляд, дескать, неужели есть что-то важнее совета? Канцлер Рюдигер Баум определенно родился для своей должности: степенный и осанистый, он излучал уверенность и благодушие, под которыми таились жесткость и недюжинное упорство; он вел себя так, словно почивший король Фредерик VII оставил его своим аватаром на земле и поручил приглядывать за всем, что творилось вокруг, в том числе за юной королевой. Спорить с канцлером решался только регент, а наши с канцлером отношения за три года в Холлертау доросли до статуса настоящей войны, да и начинались нерадужно – он назвал меня шлюхой, хотя и очень вежливо и другими словами, а я собиралась отправить его в отставку. Однако мой дед, король Фредерик VII, незадолго до смерти потратил время и усилия, чтобы рассказать про Рюдигера Баума: рьяный оппозиционер абсолютной монархии, выступал идеологом нового социального строя, а при реформе власти другой кандидатуры на роль канцлера даже не обсуждалось. Выгнав канцлера, я бы сразу настроила против себя половину совета и весь парламент, который он как раз сформировал в рамках перехода из абсолютной монархии в конституционную.

Я сжала ветку, чтобы ощутить хоть какую-то опору, но она чуть не треснула под пальцами. Иссохшее хрупкое дерево сломается, если его сжать посильнее, вряд ли на эту корягу стоит серьезно рассчитывать. Почувствовать бы сейчас поддержку отца, его руку.

Я швырнула ветку на стол – она глухо стукнулась о поверхность, мелкая древесная пыль осыпалась на бумаги, в изобилии разложенные по лакированной столешнице – и уселась на свое место во главе огромного стола. Канцлер приподнял брови, с вежливым вниманием ожидая пояснений.

Все двадцать советников пялились на ветку, не решаясь нарушить тишину. Канцлер смотрел на меня, сохраняя нейтральное выражение лица. За спиной Катарина тихонько вошла в зал и остановилась у стенки.

– В двадцатом веке человечество вырубило половину мировых запасов древесины. В Европе почти не осталось реликтовых лесов, и двадцать семь процентов млекопитающих из-за этого под угрозой исчезновения. А вот так, – я ткнула в ветку, – скоро будут выглядеть наши двести тысяч гектаров Оленбаха.

Канцлер приподнял брови и серьезно изрек:

– Печальное известие, Ваше Величество. Это будет весьма прискорбно.

– Весьма! – Я следила за его лицом, ожидая первых признаков недовольства. Обычно мне становилось неуютно, когда я понимала, что раздражаю людей, но с канцлером выходило наоборот – мне нравилось его злить. Он так редко выходил из себя, что я считала своей священной обязанностью это изменить. Сейчас я совершенно точно отвлекла его от своего опоздания.

– И что же делать, Ваше Величество? – канцлер задал вопрос с такой интонацией, что его можно было принять за риторический, но в то же время проблема будто бы сильно его взволновала.

Я опустила взгляд к бумагам на столе: мертвые слова на убитых деревьях, плененная смола в чернилах.

– Для начала прекратите тратить бумагу на ненужные распечатки. – Передо мной лежала целая стопка: наверняка страниц сто с поправками к последнему законопроекту. Я подвинула кипу в его сторону. – Рассылайте ознакомительные документы по электронной почте.

– Ох, Ваше Величество, боюсь не нам с вами тягаться, – вздохнул канцлер и обвел взглядом советников. – Мы все всегда восхищались вашим умением цитировать наизусть любую строку из гражданского или уголовного кодекса, свода судебных прецедентов… К сожалению, мы не обладаем такой феноменальной памятью, как вы. Мы – простые люди.

Он сделал вид, что задумался, а я поняла, что, если тут кто и злится, так это я сама.

– Могу ли я напомнить вам о том, что мы обсуждаем уже пару месяцев?

– вежливо поинтересовался канцлер. – Планшеты.

Я вздохнула. Идея оснастить сотрудников Холлертау планшетами поднималась уже давно, но пока с ними работало только несколько человек, в том числе и фрау Хафнер. Конечно, это снизит расход бумаги, но меня смущал вопрос утилизации: батарейки с кадмием и свинцом нельзя просто выбросить на свалку, а ведь многие именно так и поступают. С другой стороны, каждый планшет может послужить лет двадцать. Это сколько же деревьев останутся жить! За это время мы точно приведем в порядок законы об утилизации.

– Так что скажете, Ваше Величество? Фрау Хафнер не тратит лишнюю бумагу, однозначно.

– Хорошо, давайте попробуем с планшетами, – кивнула я. – И еще… Поднимите все документы, которые мы готовили для процесса переговоров с ЕС. Пункт двадцать седьмой посвящен экологическим проблемам. Соберите спецкомиссию еще раз, включите туда орнитологов. Увеличьте бюджет на борьбу

с эрозией почв, нам это вполне под силу. И подготовьте мне отчет по другим инициативам: что у нас с мерами противодействия потеплению, логистикой отходов и пластиком?

По-моему, я его достала, на лице канцлера проступило легкое неудовольствие, но он выдержал удар и решительно произнес, склонив голову:

– Сегодня у нас по плану обсуждение пункта «Свободное перемещение рабочей силы», но давайте включим в повестку и орнитологов, Ваше Величество.

«Один-ноль» в мою пользу.

– Что-нибудь еще или вы готовы перейти к повестке дня? – осведомился канцлер и посмотрел на меня фирменным взглядом: легкая досада пополам с недоумением, дескать, как нас угораздило получить такую королеву, но после всех потерь, скандалов с моей беременностью, расследованием дела Ника Эберта, того самого, который предал королевскую семью, его приговором – страх перед людьми перегорел. Они могли сколько угодно прожигать меня взглядами – я их больше не боялась.

Советники застыли вдоль стола и ждали продолжения. Я только сейчас сообразила, что не давала разрешения садиться и чуть не зарычала от досады.

«Один-один».

Забавно, что поначалу я постоянно спотыкалась о грабли с этикетом: так нервничала, что даже элементарные вещи вылетали из головы – я не выказывала позволение сесть, и советники, члены парламента, да и просто посетители, стояли вокруг, выполняя волю монарха, а я боялась напутать с протоколом, и вообще боялась даже голову повернуть, не то что руками махать. За обедом сама наливала сок себе и отцу, брала что-то раньше, чем мне подадут, не придавала значения должностям и чинам, а потом не знала, как обращаться к Верховному судье (не по имени же). Вставала, когда в комнату заходили лакеи, а один раз горничная с ужасом на лице поймала меня у моих покоев: оказалось, я вышла в ночной одежде. Зачем же делать ночнушки такими красивыми и похожими на платье? Но от меня все время ждали прокола, поэтому совершать их стало даже некоей традицией. Вот как сейчас, например.

– Можете садиться, – милостиво разрешила я, сделав вид, что тянула специально. Советники с готовностью уселись и бодро зашуршали бумажками, будто боялись, что я отниму их прямо сейчас. Канцлер, как всегда, садиться не стал, а застыл напротив, ожидая моего слова. Я обратилась к протоколисту: – Советник Гермхольт, огласите повестку собрания.

Я старалась на него не смотреть, потому что в некоторых ракурсах он напоминал Чарли. Особенно когда опускал голову, и я видела только его лоб и макушку с темными, чуть вьющимися волосами.

– С вашего позволения, Ваше Величество, – советник Гермхольт с готовностью затараторил.

Под его бубнеж я медленно досчитала до десяти, пытаясь успокоиться и переключиться на совет. Подспорьем стала бы дыхательная гимнастика, а еще лучше помогли бы веселые глаза сына. В его присутствии всегда становилось спокойнее, но Рик гулял в парке, а дыхательная гимнастика не укладывалась в расписание. Тогда я попробовала по-другому: представила всю компанию в новых образах, которые вспыхивали в голове.

Канцлер-журавль вышагивал величаво, с достоинством переставляя ноги. Крылья за спиной, спина – ровно. Подумал, покачал головой для важности, подал голос. Советник-иволга запрыгал на месте, заволновался, защелкал клювом быстро-быстро. Журавль развел крылья, от возмущения длинная шея изогнулась, но потом он степенно продолжил с того места, где его прервали. В беседу вступил пересмешник, красиво подпел журавлю и застыл, удовлетворенно топорща хохолок. Советник Гермхольт, как настоящий пересмешник, обладал удивительным даром подпевать разным людям, при этом никто не знал, что он думает на самом деле. Наверное, он и сам не знал, пытаясь угодить всем подряд. Одно время я казалась себе таким же пересмешником, забывшим свои истинные желания: соглашалась со всеми окружающими ради сохранения спокойствия. Теперь желания разрывали меня на части, и я чувствовала себя птицей-песчанкой, которая бегает по берегу моря в поисках корма и периодически уворачивается от волны.

Когда советник остановился и перевел дух, канцлер повернулся ко мне с озадаченным видом:

– Что ж, Ваше Величество, как вы сами видите, деньги нужны на все. Плюс – текущие реформы. Плюс – благотворительность. И вы много раз настаивали, что поддержка медицинских проектов в приоритете. – Он застыл, делая вид, что раздумывает.

Бюджет на медицину был неприкасаем, и канцлер об этом знал, просто испытывал мое терпение. Он сам с удовольствием поддерживал развитие исследований, потому что это входило в программу научного преимущества.

Я побарабанила пальцами по твердой, чуть шершавой мертвой древесине столешницы. Хорошо, что мой сын родился тогда, когда технологии уже способны помогать глухим детям, хорошо, что он слышит мой голос, музыку, пение птиц и шелест листвы, но это все равно не успокаивало: кто знает, чего он все-таки лишился, ведь технологии не совершенны. Я ничего не могу поделать с этим и со своим бессилием.

– К тому же вашей семье помогли именно технологии. Мы с вами не хотим лишить других такой возможности, – веско заключил канцлер.

Пока он говорил, я разглядывала ветку, и мне становилось все тоскливее, словно помогать детям-инвалидам можно лишь потому, что это позволит нам вступить в Евросоюз.

Шуршание затихло, и все уставились на меня. «Два-один» в пользу канцлера. Я почувствовала себя злодейкой, только и мечтающей лишить надежды на жизнь всех инвалидов. Черт, сама себя загнала в угол! Канцлер вплел моего сына, а я терпеть не могла, когда разговор переходил на личности. Покосилась на место отца, которое сейчас пустовало, и пожалела, что его нет. И куда его понесло так некстати?

Советники сидели с непроницаемыми лицами и ждали. Чертовы лизоблюды, и не поймешь на чьей они стороне. Всегда вежливые и обходительные, они терпели все, что я творила, с этой точки зрения канцлер точно был мудрее: указывая на промахи, он делал меня лучше. Хотя иногда хотелось скинуть его с лестницы.

– Ваше Величество, как вы предлагаете решить эту проблему? Куда мы направим бюджет в первую очередь? – Канцлер застыл напротив, ожидая моего ответа.

– Давайте обсудим доклад медицинской комиссии на следующем совете, – выдавила я.

– Верное решение! – просиял канцлер и махнул стражнику, указывая на ветку, которая так и лежала на столе.

Стражник осторожно ее забрал и быстренько смылся с глаз долой. Я ему позволила, ветка свою роль уже отыграла. Вернее, проиграла.

Вряд ли мои чувства по отношению к канцлеру тянули на ненависть, все-таки он ни разу не пытался меня убить, но его многочисленные попытки нащупать границы моего самообладания подтачивали терпение. Думаю, он вовсе не пытался меня оскорбить, он служил своей стране, а я стояла у него на пути. Может, я все себе придумала, но на советах мне всегда казалось, что я ему мешаю – мешаю вести страну к светлому будущему вопросами или непониманием.

– Итак, Ваше Величество, мы потихоньку двигаемся к реформам, которые начал король Фредерик VII, ваш дед. Путь к конституционной монархии долог и тернист, но это путь прогресса. Пятнадцать пунктов из тридцати пяти мы уже проработали, остались самые сложные.

Канцлер переключился на режим мудрого наставника и заговорил о разумной экологической политике Этерштейна, переработке мусора и контроле промышленных отходов, о том, что такой подход короля Фредерика VII позволил нам легко проработать пункт «Окружающая среда и изменение климата». Делясь со мной мнением о примитивных методах американцев, он ходил туда-сюда и чуть ли не тыкал в меня пальцем, напоминая, что экологические проекты должны быть содержательны, а не походить на броскую тему для газетных заголовков.

Что-то канцлер уже не очень напоминал журавля. На новом совете примерю к нему образ козодоя: больно он важно вертит головой.

Как бы я ни старалась, никогда не стану одной из них, настоящей уроженкой Этерштейна, и канцлер с радостью будет напоминать об этом раз за разом. Иностранка на троне хуже вырубленных лесов. Мне казалось, от стресса у меня начали выпадать волосы, и проблемы со сном по сравнению с этим выглядели детским лепетом. Я придвинула к себе копию протокола: чем быстрее и эффективнее решим все вопросы, тем счастливее будем мы с канцлером.

Во время паузы, пока он читал выписку из фонда и делал в ней пометки, советники слева тихонько обсуждали новости. В Мюнхене пропало двое детей: семилетняя девочка и шестилетний мальчик исчезли из интернатов в разных концах города, и у полиции не было зацепок. Вчера я просматривала газеты и надеялась, что детей уже нашли, но, похоже, нет. Если бы дети знали друг друга, можно было предполагать, что они сбежали вместе, но эту версию отмели еще вчера. Неужели объявился какой-нибудь маньяк? Желаю ему сгореть в огне, а детям – поскорее вернуться к опекунам. Чуть ли не впервые за три года я порадовалась, что за Риком ходит толпа охранников.

Интересно, во что сейчас няня играет с Риком? Скорее всего, в мяч. Рик недавно в полной мере осознал его чудесные свойства укатываться, прыгать и отскакивать и теперь с восторгом испытывал их на стенках, лавочках, фонтанах и сотрудниках Холлертау.

Через два часа канцлер произнес:

– Закрывайте совет, Ваше Величество.

Мысли, загруженные юридическими терминами и цифрами, пока еще буксовали. Я отбросила клочок бумажки, который истрепала до неузнаваемости, и вскочила, чтобы стряхнуть оцепенение.

– Совет прошу считать закрытым! – выпалила я, не обращая внимания на укоризненный взгляд канцлера. По его представлениям королеве не полагалась такая бойкость.

У выхода из зала ждали Курт и Катарина. Курт перехватил мой взгляд и двинулся по коридору следом. Как и Катарина. Ее цель – утвердить расписание, но сейчас меня больше волновала моя – успеть к сыну до обеденного сна, потом не увижу его до вечера.

– Фрау Хафнер, будьте так любезны, узнайте у моей камер-фрау5, какое платье мне подобрали для встречи с еврокомиссаром. – Надеюсь, мой любезный тон станет ей поддержкой по дороге на другой конец Холлертау, но мне очень надо было поговорить с Куртом. – И для поездки в Лангдорф.

– Да, Ваше Величество.

Катарина ушла. Курт шагал рядом, пока мы не свернули в боковой коридор без гвардейцев.

– Лагари перевозит их в Лёф. Отключи там сигнализацию и напиши ему. Потом проверь, что они добрались. Они ждут документы.

– Хорошо. Я все сделаю.

Я отправила Курта по личной просьбе на другой континент вместо того, чтобы послать в помощь на нашу спасательную операцию. Если бы в эту ночь что-то случилось с теми, кого прятал Лагари, виновата была бы я. Моя первая попытка спасти носителя от инквизиции провалилась: Курт привел австрийского студента, но тот не захотел ждать документов на новое имя и рванул во Францию. Через неделю Курт принес мне сводку криминальных происшествий XIV округа Парижа. Веиты почти всегда узнавали, кто носитель, а кто нет. Они всегда знали. Как, черт подери, они это делали?

Курт нахмурился и подошел вплотную. Пришлось задрать голову: он почти такой же высокий, как отец. Внешне они даже немного похожи: крепкие, как древние деревья, и несгибаемые, как вереск, но, в отличие от отца, он казался более меланхоличным. Я по инерции положила руку ему на плечо, но ощутила лишь теплую, плотную, мягкую ткань, а под ней – тугие мышцы, твердые, как камень, непоколебимые. Еще когда я владела эмпатией, знала, что Курт и внутри бесстрастен, как скала. За неполные три года он не проявил эмоции ярче легкого волнения.

– Зря ты поехала на встречу одна.

– Думаешь, Лагари на меня бы напал?

– Не Лагари, – отчетливо произнес Курт.

У него сжались губы, чуть опустились кончики рта, а крылья носа затрепетали. С тех пор как я однажды проснулась и поняла, что эмпатия пропала, мне оставалось только вглядываться в лица, стараясь угадать эмоцию. Волнение явно есть и что-то еще. Страх?

– Ты сказал, что Ордену обо мне неизвестно, что данные обо мне и моей матери утеряны. С чего им нападать?

– Чем глубже ты в это влезаешь, тем больше людей узнают о тебе. Просто поумерь пыл.

Он прав, мне больше нельзя ошибаться и подводить людей, но пыл я поумерю, только когда выясню, кто убил мою мать. Три расследования подтвердили самоубийство, и Курт говорил то же самое, но не покидало чувство, что здесь что-то не сходится. Приплетать личные интересы я тоже не имею права, но все же приплела, хотя несколько раз уговаривала себя остановиться.

– Как прошла поездка?

– Все в порядке. Отчет там, где обычно, – сухо сообщил Курт. Он никогда не показывал личного отношения к моим просьбам, и даже не знаю, что услышала бы, попроси я его высказаться откровенно.

В коридоре раздались шаги. Судя по бодрости – шагал канцлер. Ну уж нет. Увидит меня и захочет что-нибудь обсудить, потом начнется официальный обед, и я снова все упущу.

Поумерить пыл, значит? Не лезть?

– Сообщи мне, когда Лагари и семья будут в безопасности. И в охранку зайди, – махнула я Курту и ринулась по коридору. – Позже нужно поговорить. Хочу влезть в это еще больше.

Глава 2. Страшные тайны о сейфах и прошлом

Няня Рика, Марилиз, всегда играла с ним у огромной, увитой плющом беседки. Я и сама полюбила эту беседку с первого взгляда: окруженная кустами жасмина, Т-образной формы, она давала ощущение уединения даже посреди оживленного королевского парка, потому что пряталась между живых сосен, а плющ так густо покрывал ее стены внутри и снаружи, что деревянные рейки терялись в листве. Правильное место среди прочего вычурного безобразия.

Марилиз кралась вдоль беседки, наполовину скрытая кустами, подбираясь к углу, за которым, видимо, прятался Рик. Раньше, чем она успела заглянуть за угол, я добежала до нее и приложила палец к губам. Марилиз присела в книксене. На ее одежде виднелись листочки жасмина и зеленые следы, значит, план по лазанию в кустах и валянию на траве выполнен. Марилиз имела степень по педагогике, специализацию по дефектологии, умела оказывать первую помощь и, кроме немецкого, еще свободно говорила на английском и французском, знала наизусть кучу сказок и, даже ползая среди кустов, сохраняла достоинство, а еще Рик в ее руках делался шелковым. Она говорила уверенно и то, чего от нее ждали, никогда не путалась в этикете и всегда пребывала в приподнятом настроении. Ее совершенство сводило с ума. Иногда я хотела оказаться на ее месте, а иногда ненавидела.

Я осторожно выглянула из-за края беседки. Рик подбирался к углу с другой стороны – глаза горят, улыбка шире лица. Уже привычным усилием я подавила боль от осознания того, как сильно сын похож на отца, и выскочила ему навстречу.

Радость разнеслась по поляне громким воплем. Я присела, и цепкие теплые пальчики обхватили шею, а носик, щекоча кожу, уткнулся в ключицу. Милый островок мира и покоя пах уютом и травой, извивался змейкой, стоило его покрепче прижать к себе, и фыркал в ухо от переполнявших чувств. Выпускать его из рук так не хотелось… Так бы и не отпускала, погрузившись в осязаемую бурлящую энергию жизни через объятия, но уже через две секунды непоседливые ножки захотели побегать. Мама, догоняй!

Мы сбегали к лирохвостам – подарок князя Люксембурга, а потом обратно, развалились на траве под жасминовыми кустами, разглядывая кроны сосен. Рик так устал, что даже не мог доползти до мяча, а только тыкал пальцем. Пора его кормить и укладывать спать.

– Скажи «мяч».

Глазки закрывались, Рик упрямо хныкал и ныл, но дефектологи запретили идти на поводу, как бы ни хотелось. Надо перенести советы на час пораньше, чтобы Рик не засыпал от усталости, когда я к нему прибегаю, а то скоро совсем забудет мое лицо или решит, что я прихожу только во сне.

– Нет, Фредерик, скажи «мяч». Скажи!

Я отодвинула мяч еще чуть дальше, но так, чтобы он мог дотянуться, и подбадривающе улыбнулась. Рик нахмурился и захныкал громче, обиженно запыхтел как паровоз.

На дорожке показался отец, видимо, вернулся из поездки в Лангдорф и теперь искал меня. За ним степенно вышагивала Марилиз.

– Мя-я-яч! – протянул Рик и довольно сжал его в ладошках.

– Какой молодец! Когда это ты успел достать мячик? Это у кого такие длинные ручки? – Я пощекотала Рику мягкий животик, сама рассмеялась от его смешного фырканья. И эмпатия не нужна, чтобы чувствовать его эмоции, казалось, они проникали сквозь кожу. Я обхватила целиком тёплый комочек счастья и прижалась щекой к его кудряшкам. – А теперь пойдем-ка спать, молодой человек.

Отец шел не спеша, словно разгуливая – обычный его трюк для непосвященных. На самом деле он собран и сосредоточен: уже в курсе абсолютно любой мелочи, что случилась в Холлертау и за его пределами, и даже того, что еще не произошло, – все продумал и распланировал. Хорошо бы при прикосновении к нему заразиться его уверенностью и спокойствием, но мне это больше недоступно.

Катарина случилась в моей жизни по его рекомендации. Не удивлюсь, если окажется, что она его потерянная сестра-близнец. Методы у них одинаковые. Даже канцлер отзывался о Катарине очень высоко, а заслужить его похвалу дорогого стоит. Для этого Катарине пришлось всего лишь семнадцать лет без единого выговора отработать в королевской канцелярии.

– Марилиз, Рику пора спать. Будь добра, – произнес отец, улыбнувшись Рику. Тот улыбнулся в ответ и ткнул в него пальцем. Марилиз резво потянулась к Рику, а я чуть отодвинулась, не дав ей его забрать.

– Я хочу сама его уложить.

– Тебя ждет фрау Бадер, – невозмутимо заявил разлучитель.

Я застыла, пережидая злость и считая до десяти, хотя частенько и счета до двадцати пяти не хватало.

Рик потянулся к Марилиз и с удовольствием перебрался к ней на руки. Конечно, она же наверняка порадует его еще одной сказкой, пока я торчу на обеде. Я сдержала порыв отнять Рика и отменить встречу.

– После обеда мы пойдем гулять на пруд, – ласково сказала Марилиз Рику и улыбнулась будто бы одному герру Рейнеру. В его присутствии она всегда преображалась: словно все ее дипломы, степени и языки становились значительнее, а сама она светилась светом тайных знаний. Герр Рейнер улыбнулся Рику. Марилиз еще подождала, глядя на Его Светлость, и ушла к Южному крылу, а Рик с ее плеча сонно помахал ладошкой мне и деду.

Каждый раз, когда нужно было уходить от Рика, накрывало чувство вины: ведь я не справилась с материнскими обязанностями еще до его рождения, но три года назад, после того как ничего не осталось, именно сын стал единственной связью с безопасным миром и напоминанием, что жизнь побеждает смерть. Что-то закончилось и что-то началось. Регламентировано было все, даже общение с собственным ребенком, и иногда я опасалась, что он назовет мамой свою няню. Периодически та или другая секунда замирала в бесконечно тянущемся времени, и тогда я оглядывалась на свою жизнь: похороны короля, коронацию, похожую на театральное представление, отца, которого не узнавала. Бремя долга перед родиной, которое он нес за нас двоих, превращало его в стрелу только для одной цели – регентства.

Но меня воодушевляли возможности положения. Клиника детского слухопротезирования работала уже больше года и вполне успешно проводила операции детям, а с открытием центра слуховой реабилитации удастся сделать еще больше. Канцлер думает, что все это делается ради соответствия институтам ЕС, но моя личная цель – помощь. Этерштейн всегда находился на передовой по вопросам охраны природы – контроль производства, переработка мусора, – но я гордилась и своим вкладом: ограничение бензинового транспорта, а также полный переход на гибридный общественный. Еще я планировала снизить налоги для предпринимателей и увеличить индекс Хенли6 для своих подданных. Долой границы – мы все граждане мира.

– Нужна новая стратегия представления королевы в СМИ. – Отец развернулся и пошагал по дорожке к Северному крылу. Я потащилась за ним. – «Сторонница прогресса» и «глас народа» уже приелись. Выходка с веткой кажется любопытной. Давай «поиграем» на экологических темах.

Его же там не было!

– Поддерживаю! – Я пыталась погасить раздражение, но топлива оказалось в избытке. – Заставишь канцлера выделить бюджет и принять законопроект на обсуждение? Тебя он послушает.

– Обсудим, когда он придет на ужин, – невозмутимо улыбнулся отец и вежливо раскланялся с советниками. – Сегодня все прошло хорошо.

– Пятнадцать пунктов из тридцати пяти. – Я наблюдала за его лицом, за реакцией на неотвратимость события.

Он сжал губы, прищурил глаза. Лишь на секунду в них мелькнул огонь, но отец сразу отвернулся.

– Что ж, процесс начал еще твой дед. – Он рассеянно рассматривал верхние этажи Северного крыла. – Машина истории неумолима: еще какой-нибудь десяток лет и об абсолютной монархии можно будет забыть.

Хмурая складка, означающая недовольство, появилась на переносице. Вступление в Евросоюз начали без его участия, он голосовал против.

– Ты готов к тому, что случится через месяц? Когда твое опекунство истечет.

– Мне кажется, этот вопрос должна задать себе ты, – спокойно произнес он. – Готова ли ты поддерживать безупречную репутацию династии Ольденбургов Эттерских и править мудро следующие лет семьдесят?

Я споткнулась на ровной парковой дорожке и остановилась. Семьдесят лет?! Семьдесят лет украдких прогулок в лесу, семьдесят лет одиночества и подсчета макушек посетителей и сановников, когда они раскланиваются; семьдесят лет вины перед Мартой за то, что ее сын умер из-за меня. Я думала о будущем и раньше, но теперь, когда отец сказал вслух, до меня словно впервые дошло.

Или веиты узнают, что я носитель гена, подарившего мне дар эмпатии, и убьют.

Отец повернулся ко мне, застыл, ожидая реакции. Такое выражение я часто видела у него, когда мы оба только начинали путь по незнакомой и пугающей дороге новой жизни в Холлертау. Он вписался быстро, а я пыталась найти равновесие и постоянно двигалась: учеба, заседания, подписания, согласования, встречи и обсуждения. Попытки найти гармонию все еще не дали результата: кто знает, как много кругов нужно пройти? В поисках опоры я часто вглядывалась в него, а он – в меня, свою дочь-чужестранку, ставшую еще большей незнакомкой, пытался разгадать мои эмоции и понять, чего я хочу. Хмурился, если меня что-то смешило, и нервничал, когда я молчала, терпеливо помогая освоить новую роль.

Этот путь я выбрала сама – из-за него и из-за Джоша, из-за осознания, что проблему не решишь, просто игнорируя. Теперь дороги назад нет. К тому же у меня столько планов, и один из них – уничтожить инквизицию. Звучит смешно, это ведь не задача по математике. От собственной самонадеянности иногда хотелось плакать и опускались руки: разве мне под силу такое? Чем дальше я влезаю, тем большему риску подвергаю себя и своих близких, но прятаться и ничего не делать я уже пробовала. Это не помогает.

Мелкий юркий камешек, попавший в обувь, царапнул ступню, когда я шагнула по дорожке. Отец немного расслабился, когда я поравнялась с ним, и вздохнул.

– Я изучила все требования и институты ЕС и вижу, какие преимущества нам это даст. Мы уже открыли границы, стали больше заниматься экологическими проектами, у нас будут налоговые льготы и новые рабочие места, да и мои подданные на референдуме проголосовали «за» Евросоюз. Все должно пройти идеально. Ты ведь на моей стороне?

– Конечно, я на твоей стороне, Тереза. – Он уверенно и серьезно кивнул, приглашая идти дальше.

Иногда мне физически не хватало его любви и заботы. Раньше я ощущала это кожей, а теперь могла ловить только выражения лица. Я коснулась его руки, но ощутила лишь тепло ладони. Отец отозвался, бережно обхватил мою кисть сильными и одновременно мягкими пальцами.

– Папа, как понять, что я делаю все правильно? Как найти мудрость для верных решений?

Он окинул задумчивым взглядом парк, прежде чем ответить.

– Не бывает правильных или неправильных решений. Любое принятое решение уже верное, если ты берешь за него ответственность, если понимаешь, что по-другому было невозможно.

– Даже если я ошибаюсь?

Отец хитро улыбнулся и вновь зашагал по дорожке, посмеиваясь.

– Кройгер уже обязал весь совет экономить бумагу. Завтра выпустит внутренний формуляр по нормам использования печатных документов. И у нас появилась новая статья расходов на планшеты для сотрудников. Никогда еще вопросы не решались с такой скоростью.

– Это всего лишь бумага, – вздохнула я.

– Твои решения влияют на жизни миллионов, это так, – в голосе отца больше не звучало иронии, – но если ты будешь бояться их принимать, то уничтожишь свободу. Страх уничтожит твою свободу выбора.

Навстречу выпорхнула стайка горничных. Увидев нас, они застыли, сделав книксен, а когда мы прошли мимо, легко упорхнули по своим делам. Я проводила их взглядом. Хотелось так же беззаботно рассмеяться, забыть обо всем плохом, расслабиться. Почему у меня так не получается?

– То есть все дело в храбрости?

– Я этого не говорил, – рассмеялся отец. – Но, пожалуй, сегодня за ужином храбрость тебе не помешает. Канцлер намерен обсудить список претендентов на твою руку и сердце.

Я фыркнула и зашагала к лестнице. Канцлер постоянно поднимал тему моего замужества, и отец в целом поддерживал эту идею, так что спастись мне от этого, видимо, уже не светило. Королеве полагалось выйти замуж, тем более королеве с незаконнорожденным ребенком. Три года назад мы вписали в свидетельство о рождении Джоша Таннера. Я пошла на это под давлением правительства, канцлера и отца, которые требовали от меня имя. Имя требовали представители пресс-службы, обозреватели, журналисты и блогеры. Ситуация сделала из Джоша национального героя, его даже посмертно наградили орденом. Такой отец как нельзя лучше подходил для наследника престола и вызывал сочувствие публики. Я ненавидела эту ложь тогда и ненавидела ее сейчас.

– Возможно, ты предпочтешь обсудить варианты сервировки и призы для гостевой лотереи? Или тебя обе темы не привлекают? – Отец шел рядом посмеиваясь.

– Это тоже нужно для новой стратегии в СМИ?

– Нет, это нужно для празднования королевского дня рождения.

Отец обсуждал мой день рождения уже не первый месяц. Судя по тому, что я слышала – специалисты-пиротехники, егери с охотничьими птицами, театральная труппа, – планировалось что-то грандиозное. В Западной части парка строился целый подиум, то ли в качестве сцены, то ли – танцплощадки, я туда не ходила и не вмешивалась. У меня были свои планы. Все заседания и деловые поездки на четыре дня праздника отменялись, поэтому я рассчитывала забрать Рика и провести это время с ним, а еще почитать и порисовать, пока он спит.

День рождения королевы считался национальным праздником, и парадные шествия планировались по всей стране: самое крупное в Далленберге – столице, поменьше – в других городах. В Лангдорфе же, ближайшем городе к Холлертау, частью шествия была сама королева. На шествии в прошлом году я провела три часа на платформе, медленно движущейся через город, махала рукой и беспрерывно улыбалась, пока не свело мышцы. Без эмпатии тот день стал удивительным опытом: я не отвлекалась и наслаждалась красотой Лангдорфа. Когда и почему пропала эмпатия, я умудрилась проворонить: просто как-то раз проснулась чудесным солнечным утром и поняла, что ее нет. Возможно, уже давно – в то утро я не смогла вспомнить, когда пользовалась ею последний раз. Все время съедали учеба, новорожденный, новые обязанности и попытки не думать о прошлом.

– Послушай, по поводу Курта.

Так и знала, что рано или поздно отец вмешается.

– Он слишком часто берет отгулы. Если у его племянника такие проблемы в Сан-Франциско, может, тому стоит вернуться к матери в Стокгольм? Туда Курту добираться гораздо ближе.

От испуга в горле пересохло, я шагнула на следующую ступеньку и еле выдавила:

– Его племянник не мой подданный. Я не могу указывать ему, что делать.

– Но можешь указать Курту. – Отец нагнал меня по лестнице. – Он твой личный телохранитель и находится на королевской службе.

– Я не буду указывать Курту, как ему общаться со своей семьей.

Мы молча миновали лестницу. Стражники распахнули перед нами двери. Я украдкой вытерла о платье вспотевшие ладони и ринулась в сумерки прохладного коридора, только чтобы не смотреть отцу в глаза. Он вполне способен раскусить ложь.

– Я понимаю твое отношение к нему…

Пришлось шагать медленнее, чтобы отец за мной успевал.

– …но для охраны существует ряд правил. Я пошел тебе навстречу, когда ты настаивала на его кандидатуре, ведь тебе кажется, что он много для тебя сделал…

– Кажется? – От возмущения потемнело в глазах, я остановилась и обернулась. – Ты уверен, что мы об одном и том же Курте?

Отец удрученно покачал головой. Он не мог простить Курту то, что он помог мне сбежать из Портленда – подделал несчастный случай на дороге, подменил ДНК и зубную карту, снабдил фальшивыми документами, а три года назад возник в Холлертау и принес «плату за вход». Тогда эмпатия еще работала, и я знала, что Курт был предан моей матери – ее смерть стала для него личной трагедией. Теперь у него осталась только я, если не считать сестру и племянника, и к моей защите он относился ответственно.

– Знаю, мы условились молчать, и я тебя поддержал, хоть и не согласен. Но пусть Курт Бирих не думает, что получил индульгенцию и теперь может нарушать правила.

У меня задрожали руки, и я сжала кулаки. Курт нарушал правила по моей просьбе, и то, что он делал, уж точно не понравится никому. Даже мне не нравится, но как отказаться? Перестану, и это меня не просто ранит, а убьет.

– Это шантаж?

– Боже мой, Тереза, конечно же нет! – Отец возмущенно отстранился. – Но ты слишком ему доверяешь.

– Хорошо, что мне есть кому доверять.

Пяти секунд наблюдения за обескураженным лицом отца хватило – тема с Куртом закрыта до следующего нарушения. Значит, придется быть осторожнее.

У входа в Голубую гостиную, где накрыли обед с фрау Бадер, ждала целая свита из секретариата и пресс-службы. И Курт. Он едва заметно кивнул, дескать, все в порядке.

– Ваше Величество, садовник из Лёф прибыл, – сообщила Катарина, – и уже приступил к работе.

– Отлично! Пусть не торопится. Все должно быть идеально.

– Конечно, Ваше Величество. Вы не желаете переодеться к обеду?

– Я ведь уже здесь. – Я стряхнула с платья листочки. – Не будем заставлять фрау Бадер ждать слишком долго.

Она руководитель моего секретариата, и в отличие от страшных тайн ждать не любит. Тайнам придется подождать, пока королева закончит рабочий день.

***

После всех встреч и консультаций наступили долгожданные свободные два часа. Мы с Риком поиграли в саду, он нарисовал мне жирафа, а после ужина я успела прочитать ему лишь самое начало сказки – он заснул, не дождавшись конца. Я посидела еще несколько минут, слушая его дыхание и рассматривая маленькие пальчики, сдерживая порыв поцеловать каждый, разбужу еще. Поправила флисовое одеяльце и поставила его любимого плюшевого жирафа так, чтобы он увидел его сразу же, как откроет глаза. Со дня рождения Рика моя воображаемая нитка янтарных бус ломилась от мгновений, которые хотелось помнить.

Генерал не выходил из головы с утра, но в хлопотах никак не удавалось поразмыслить, и лишь когда меня переодевали к ужину, в голове застучало набатом: Хэмстед! Неужели он замешан в истории со сверхспособностями? Заключил сделку с веитами? Или он и ни при чем, а я по инерции считаю его противником? Но если это его люди лезут в мою страну и хотят причинить вред моим подопечным, то пусть подумает еще. Я больше не беззащитная девочка. Главное, не доводить до публичности и не обеспечивать прессе целый ворох громких заголовков.

Я забежала в кабинет и написала запрос в миграционную службу. Он лег в стопку «В работе. Срочно», между «На подпись» и «Согласование». Это означало, что информация о любых американских гостях за последний месяц прибудет в течение трех рабочих дней. Привлекать внимание и требовать отчет сию секунду я не рискнула. Хотела позвонить Курту, но и так опаздывала на ужин, меня ждали ровно через минуту. Черт, снова придется потерять массу времени на пустую болтовню.

– Ее королевское Величество, великая герцогиня Эттерская, королева Этерштейна, – громко провозгласил мажордом в распахнутую дверь.

Отец, канцлер и советники поднялись и застыли, ожидая, пока я усядусь.

– Можете садиться.

Зашуршала одежда, задвигались стулья. Распорядитель наблюдал, а официанты принялись за работу. Нам поставили закуски. Мне – салат с рукколой, канцлеру – салат с морскими гребешками, отцу – террин7, а затем направились к советникам. Наполнили бокалы и замерли вдоль стен.

Я уставилась на салат. Если генерал работает самостоятельно, нужно узнать, чего он хочет, а если действует заодно с веитами, то мне это даже на руку: отправлю Лагари за ним следить и узнаю, с кем он общается. Лагари может пройти везде, кроме мест под видеонаблюдением: электронику он обманывать не умеет. Вдруг удастся через генерала выйти на главу Ордена?

– И между прочим, знаете, кому мы обязаны этой идеей? – воскликнул канцлер, и я очнулась от размышлений. – Полгода назад я встречался в Брюсселе с еврокомиссаром по внешним связям, а после мы разговорились с его помощником. Как же его звали?.. Крутится на языке… Как-то на «Д»… Не помню. Очень интересный человек, работал в Европейском суде справедливости. Так вот он поведал, что, оказывается, нынче входят в моду фаер-шоу. Так что через месяц вы сможете оценить театр огня на праздничном параде в Лангдорфе, – гордо провозгласил канцлер, будто лично придумал модную новинку. Его радовало все, что, по его мнению, укладывалось в стандарты ЕС. – На главной площади строят специальную сцену. Главным персонажем будет огонь. Три десятка актеров покажут настоящее огненное безумие с фокусами. Это будет грандиозно!

– Обычное огненное шоу, – пожал плечами отец, отпивая из бокала.

Канцлер возмущенно приподнял брови, но тут же нашелся, чтобы не потерять достоинство:

– Конечно, главным украшением праздника станет Ее Величество, это несомненно.

Отец хмыкнул в бокал, дескать, наконец-то я слышу истину.

– Спросим у герра Вальднера про моду на театр огня. Он много ездит по делам Комиссии, – он поставил бокал на стол, и официант мгновенно его наполнил, – а до этого часто путешествовал в рамках проектов ООН и ЮНИСЕФ.

– Елизавета II наградила его Орденом заслуг Британской империи за выдающиеся достижения по борьбе со СПИДом в странах Африки, – подхватил канцлер. – Он награжден премией мира Ремарка8, обладатель премии Дэна Дэвида9. Потрясающий человек! – Тут он помрачнел. – Только вот его возраст… Жаль, что он уже не молод.

Я сделала колоссальное усилие, чтобы сохранить на лице безразличие. Канцлер одарил меня взглядом феи-крестной, сбившейся с ног в заботах о воспитаннице, и сам себе покивал.

– Кстати, об этом! Ваше Величество, я на днях изучал рейтинги. Ваш рейтинг упал на два процента, аналитики говорят, что все дело в вашем, так сказать, личном семейном статусе. Понимаю, что адаптация к непривычному образу жизни – процесс долгий и трудный. Думаю, вам стоит серьезнее подумать над вопросом о консорте10, Ваше Величество, и мне бы очень хотелось, чтобы рядом с вами был тот, кто поддержит и поможет. Огромная ответственность за страну, масса обязанностей… Я очень за вас переживаю. Вы ведь знаете известную пословицу Этерштейна: «Глава семьи – глава верных суждений». Династия должна уверенно смотреть в будущее, а моя задача способствовать этому, призывая на помощь традиции. Вы уже посмотрели список кандидатов? – вкрадчиво поинтересовался канцлер.

Я бросила взгляд на отца и положила приборы на тарелку. Официант тут же сменил блюдо, поставив передо мной буйабес11.

– Сегодня я была слишком занята пунктом «Свободное перемещение рабочей силы».

– Может, вы посмотрите завтра?

– Завтра очень трудный день: встречи, поездки. Сомневаюсь.

Канцлер недовольно поджал губы и покосился на Его Светлость, дескать, повлияйте на свою дочь.

– Рюдигер, спешка в таком вопросе ни к чему. – Отца эта ситуация явно забавляла. – Рейтинг упал после очередного выступления этого политикана, оппозиционера, противника вступления в Евросоюз, как бишь его, Бирна? Рейтинги королевы всегда падают после его призывов к сохранению суверенитета, это мы уже проходили. Бирн вылил накопленный яд и уполз в свою дыру на пару месяцев.

– Он позволяет себе неосторожные высказывания в адрес королевы. – Канцлер недовольно поморщился. – Не пора ли его приструнить?

Бирн действительно частенько писал на грани скандала: про вопиющую неопытность королевы и ее желание переложить все сложности на ЕС. Я много раз удивлялась, как отец это терпит.

– Иногда он полезен. – Отец спокойно отпил из бокала. – Помните, как он раскрыл хищения в фонде по борьбе с раком?

– И обвинил Европейский союз бог знает в чем. – Теперь канцлер недовольно поджал губы.

– Я с ним встречался. Обычный крикун. Пусть кричит, у нас ведь свобода слова. Насколько я знаю, сейчас он занялся медициной и теперь ищет слабые места европейской системы здравоохранения. С удовольствием ознакомлюсь с результатами его деятельности.

Он будто поставил точку в разговоре, припечатал своим мнением.

– Ваше Величество, – отец обернулся ко мне, не давая канцлеру высказать свое недовольство, – если не ошибаюсь, в следующем месяце пэр Анри Бошо, тот самый культурист-диетолог, о котором мы говорили в прошлый раз, заедет к нам с полуофициальным визитом.

Хм, любопытно. Отец, что, защищает Бирна?

– С нетерпением жду этой встречи, – произнесла я громко и отчетливо, рассчитывая, что канцлер пока закроет вопрос женихов. – Уверена, что подходящий муж положительно отразится на моей репутации и поднимет рейтинги.

Я вращалась вокруг Холлертау словно луна вокруг Земли. Все, что нужно Этерштейну, нужно и мне. Я убедила себя в этом за три прошедших года, но, если задуматься, это и есть истина. Мне нужно укрепить трон, вписаться в традиции, защитить монархию. Путь сюда был горек, теперь, чтобы он не оказался пройденным зря, я сделаю все, чтобы удержаться, даже выйду замуж. Муж отнимет еще часть времени, что я могла бы провести с Риком, и последние крупицы самообладания, но, возможно, поможет стать настоящей королевой, к чьему мнению прислушиваются, потому что она вплела корни в эту землю, стала частью Холлертау.

– Надеюсь, вы хорошо проведете время, Ваше Величество. – Отец устремил на меня внимательный взгляд. Он сам предложил кандидатуру Анри Бошо, уверяя, что он невероятно обаятельный и привлекательный молодой человек, хотя мне показалось, что отцу просто нравится его образ жизни. Такая легкая ностальгия по бизнесу, которым он двадцать лет занимался в Портленде.

– Сын профессора из Парижской академии наук? – переспросил канцлер и скептически цокнул языком.

Да что такое? И обаятельный дворянин-культурист его не устроил?

– Не знаю, не знаю. Говорят, он крайне левый партиец и связан с коммунистами. А что не так с Себастианом Нассау, князем Люксембургским? Он тоже здоров, у него отличное образование, безупречная репутация, он член общества охотников, работает в налоговом департаменте…

Я закатила глаза.

– Князь Нассау – не самый лучший вариант, – сообщил отец, бросив на меня сочувствующий взгляд. – Он слишком родовит. Позже могут возникнуть споры по поводу наследия обеих королевских ветвей.

– Хм, что ж, пожалуй. – Канцлер недовольно откинулся на стуле, ожидая, пока ему меняют блюдо. – Хотя не стоит его так сразу отметать. Но у меня есть другие кандидаты. При анализе я уделял внимание важным пунктам: претендент должен происходить из дворянской семьи, иметь хорошую семейную историю и отменное здоровье, без вредных привычек…

Вот же зануда! Я адресовала отцу красноречивый взгляд.

– О, пока не забыл! – с энтузиазмом воскликнул он. – Я слышал, Ваше Величество, вам нужны орнитологи в спецкомиссию. Я как раз на днях общался с одним физиком из института Макса Планка, он орнитолог-любитель, но у него есть знакомые специалисты, которых он может порекомендовать…

Ужин тянулся и тянулся. Обсудили и предстоящий королевский праздник в честь моего дня рождения, и размыв почв в Оленбахе, и еще массу вопросов. Каждый раз, когда канцлер подбирался к теме замужества, я переводила взгляд на отца, и он вступал с новой темой. Да, рано или поздно мне придется выйти замуж, я четко это понимала, но не сейчас, только не сейчас, иначе я сойду с ума от количества проблем и эмоций, которые надо пережить, но на них просто не хватает времени.

На самом деле князь Нассау мне понравился. Мы встречались на благотворительном мероприятии ООН пару месяцев назад. Во время выступления докладчиков меня усадили в первом ряду, а князь стоял у балкона. В комнату пробивалось солнце, и его рубашка отливала на свету, каштановые волосы словно искрились, а лучезарная улыбка освещала все вокруг. Он весь сверкал и переливался, лучился энергией и хорошим настроением, радостью жизни и уверенностью в завтрашнем дне. Я позволила себе помечтать, остановив на нем взгляд дольше положенного, а потом это вылилось в заголовки «Князь Люксембургский – новая пассия королевы Эттерской». До этого мне приписывали романы с итальянским дипломатом и юристом из ЮНИСЕФ, причем последний был женат. С тех пор на официальных встречах я старалась улыбаться поменьше.

Возможно, мне выпал шанс на новую жизнь, потому что и сам князь вроде смотрел на меня с интересом, но стало противно от осознания, что это не я даю ему шанс, а мой отец, канцлер и СМИ: газеты писали любопытные вещи, например, о нашей совместной поездке на курорт, и даже прилагали фотографии. Отца, очень щепетильно относящегося к любым неточностям журналистов относительно работы правительства, такие статьи только веселили, и он уже несколько раз предлагал нам с князем Нассау совершить какое-нибудь увлекательное турне. Но, конечно, в шутку: репутация королевы не подвергается риску.

Наступило время десерта. Официанты разнесли блюда и чашки, запахло кофе, выпечкой и фруктами. Мне принесли чай: отдельная сервировка для королевы.

Сегодня чай оказался красным и очень сладким – мед и сухофрукты. Ройбуш. Я кивнула официанту: да, одобряю.

– Господа, я вас покину, – произнесла я, как только посчитала, что этикет и приличия соблюдены. – Спокойной ночи.

Все встали, зашуршав салфетками, но я уже выскакивала в коридор – тянуть и ждать было невыносимо.

Курт стоял в комнате-холле, которая считалась рабочим местом Катарины. Он разговаривал по телефону, но как только увидел меня, сразу опустил руку и открыл мне дверь в кабинет.

– Все в порядке?

– Да, – кивнул он, пропуская меня и закрывая за нами дверь. – Документы будут готовы утром. Я отвезу.

– Но мы все равно не будем уверены, что эту семью не найдут. – Я добежала до стола и включила ноутбук. – Смотри, что мне вчера попалось.

Я развернула к Курту экран с онлайн-страницей газеты «Дэйли Телеграф». На смазанной фотографии еле угадывалось лицо: девушка с распущенными светлыми волосами. Зато заголовок был ясный: «В Хэмпшире12 совершено зверское убийство. Полиция назвала его ритуальным».

– В статье написано, что соседские детишки называли жертву ведьмой. Она якобы с животными разговаривала. И вот результат. Дело рук веитов?

Курт прищурился, пробежался глазами по статье и нахмурился.

– Возможно. Это в полутора тысячах километрах от нас. Я не знаю.

Меня возмутили его слова.

– Ты называешь себя хранителем. Ты сам пришел ко мне и рассказал всю эту безумную историю. Ты должен знать – веиты это или нет. И как это остановить!

– Тереза, ты принимаешь все слишком близко к сердцу, – осторожно произнес он. – В мире много уродливого и неправильного, ты не сможешь все остановить.

– Но что могу? Ведь что-то могу? Как сделать, чтобы инквизиция не находила носителей? Как вообще они их находят?

Курт закрыл ноутбук и отодвинул подальше.

– Не знаю, – с сожалением признался он. – Одно время я считал, что по спискам. Каждый носитель, начиная с семнадцатого века, учитывался в специальном реестре, все его потомки вписывались туда же. Логично предположить, что, если речь идет о веках, этот метод перестанет работать: носители смешаются с обычными людьми, десять раз переедут, заведут детей с неясным отцовством. Но веиты продолжают находить носителей. Либо есть какой-то безотказный метод определения, о котором я не знаю, либо…

– Что?

– Либо на их стороне работает носитель, который им помогает.

Удивление вспыхнуло и угасло, когда я подумала о своей «паутине». Я ощущала людей, знала, где они, чувствовала. Что, если у веитов есть кто-то с похожей способностью? И он помогает инквизиции? В голове не укладывалось.

– За двадцать лет я распотрошил несколько десятков ячеек, но это капля в море. Ячейки просто сборище сектантов, психов и всякого сброда, они не против грязной работенки, если им хорошо заплатят. Иногда и этого не нужно. – Он кивнул на ноутбук. – Пусти слухи, подкрепи суевериями со страниц желтой прессы, натрави толпу.

– Если им помогает носитель с даром находить других носителей, значит, им известно обо мне и Рике.

Курт болезненно поморщился.

– Пока я не вижу других путей: нужно найти главу Ордена и убрать, как я и говорил, а лучше полностью их уничтожить. Это кто-то из политиков высшего уровня. Если у кого и есть шанс его найти, то только у тебя.

– Почему ты считаешь, что это кто-то из политиков?

– Это явно кто-то с достаточной властью, чтобы менять законы и судьбы. Единственная область, куда носителям вход запрещен – это политика. Все, кто пытался, мертвы.

Да уж, хорошенькое дело. Мне точно недолго осталось.

– У тебя совсем иная ситуация. – Курт смутился и принялся оправдываться. Кажется, он понял, что ляпнул. – Ты королева. Они не рискнут убить королеву…

– Но пока мы ищем, они продолжают убивать людей. Это…

– Война, – кивнул Курт.

– Геноцид!

Курт вздохнул.

– Прекрати себя изводить. Я уже начинаю жалеть, что все тебе рассказал.

– А я нет. Лучше уж знать, что моя мать была ведьмой, и я вроде как тоже.

Раньше, до рассказа Курта, я никогда не думала о себе, как о ведьме. Может, и думала пару раз, но скорее в шутку, совершенно несерьезно. Кто сейчас в это верит? Но с другой стороны, ведь все непонятное раньше называли колдовством, значит, это самое колдовство или ведьмовство, как бы странно это ни звучало, в моей крови. И не верилось, что моя белокурая изящная мать таких голубых кровей, что аж просвечивала на солнце и светилась еще ярче, когда увешивала себя драгоценностями – ведьма. Все это немного отдавало каким-то религиозным фанатизмом.

Чаще я избегала мыслей о матери, тщательно подавляла любой росток, так яростно закапывала его и утрамбовывала все воспоминания, что теперь и заглядывать туда боялась – не знала, что обнаружу. Я давно приняла тот факт, что выросла без матери, ведь у меня была Келли, но все равно ощущение, что меня лишили чего-то важного, не отпускало. Иногда я злилась на мать и тогда думала, что самыми ее чудесными способностями оказались эгоизм и докучливая назойливость, но потом вспоминала рассказы Курта и тот факт, что мы жили вместе всего три месяца. Слишком мало материала для оценки, и сейчас, спустя годы, стало ясно, что она все же отличалась от других. Я почти не чувствовала ее эмоций, она казалось пустой и легкомысленной, но я, скорее всего, чего-то не поняла. Пока эмпатия не пропала, мне пришлось касаться безумного количества людей, и каждый раз это походило на прыжок с непозволительной высоты в бурный водоворот. Даже самые холодные снаружи люди проживали внутри массу эмоций. Может, это было ее даром – закрываться от эмпатов, и даже Курт не раскусил этой способности? Почему так сложилось и кто мог предсказать, что у такой матери родится ребенок-эмпат – вообще запредельные вопросы.

– Но что я могу сделать прямо сейчас? Что?

– Тебе не обязательно что-то делать. Один твой статус может… дать надежду.

Я ждала продолжения, других слов, плана, решения, чего-то более конкретного, но Курт лишь стоял напротив и смотрел на меня. В его взгляде уж точно не светилась надежда. Укор? Усталость? Отчаяние? Если я не могу вдохновить одного человека, то какой смысл пытаться вдохновлять толпу?

Я взяла перерыв, отойдя к окну. Солнце уже зашло, но уходящий свет еще мягко покрывал каштановую рощу вдали, садовые дорожки и кусты буддлеи13, постепенно уступая место темноте, наползающей из теней и углов. Темнота будто надвигалась на мою жизнь вместе с приговором: отныне и навсегда ты и твой сын – цель инквизиции. Хорошо, что за отца можно не волноваться: в его роду носители не замечены.

– Лагари рассказал тебе, что случилось?

– Да.

– Я хочу встретиться с генералом Хэмстедом.

Курт помолчал.

– С чего ты взяла, что за этим стоит именно он? Он не единственный военный в мире. Тебе кажется, он сдал тебя маркизу, так? Вот ты себя и накрутила.

В таком случае Джош и Ронни мертвы из-за него.

– Генерал мог догадаться о моих способностях. В Сан-Франциско сложилась… ситуация, когда он мог понять… Я почти уверена, что он догадался или ему кто-нибудь рассказал, и у него было три года, чтобы накопать информацию. Я хочу знать его планы.

– А если это не он? Как ты объяснишь Его Светлости встречу королевы Этерштейна с американским генералом? А канцлеру?

– Если военные действуют заодно с веитами, это конец! Как бороться с невидимым врагом, у которого есть армия? В Этерштейне армии нет.

Я глубоко вдохнула и выдохнула, чтобы успокоить панику.

– Давай я начну с проверки его лаборатории, – миролюбиво предложил Курт. – Придется опять лететь в Сан-Франциско.

– Нет, отец и так недоволен, что ты часто в отлучках. Пусть Лагари слетает, как освободится. А ты организуй мне встречу с Хэмстедом. Неофициально. Без протокола и лучше вообще подальше от Холлертау. Или хотя бы телефонный разговор.

– Тереза, – он тяжело вздохнул, – я обещал твоей матери, что буду защищать тебя от опасностей, но как защитить от упрямства, ума не приложу.

– Просто выполни приказ!

Курт вздохнул и помолчал.

– Нужно копать дальше историю с ножом. Наверняка его забрал Брук и продал на черном рынке. – Он подошел ко мне и тоже уставился в парк.

Нож Келли пропал три года назад, в тот самый день. Только Брук, приспешник Виктора, видел, что случилось, и мог забрать нож. Вопрос: зачем? И куда он его дел?

– Нож – отличное оружие шантажа, – мягко, но настойчиво выговаривал Курт. – Если его хранили правильно, на нем остались улики. Представь заголовки газет «Королева убила конкурента на трон». Если против тебя решат действовать так, ты долго не отмоешься. Немногие готовы играть в эту игру против королевы, поэтому очень вероятно, что тот, кто решит им воспользоваться для шантажа, и есть наша цель.

Все три года я боялась каждой статьи в газете, каждой новости по телевизору и каждого блогера. Часто говорилось и писалось будто не обо мне: описывался мой вкус по платьям, которые выбирал стилист; обсуждались мои политические убеждения после того, как я зачитывала по бумажке текст, который написала пресс-служба; сообщалось о моих личных предпочтениях после того, как я на пять секунд останавливала взгляд на каком-нибудь молодом человеке. Это была я ненастоящая, и сейчас на секунду даже полегчало от мысли, что о ноже, которым я убила Виктора, станет известно, и газеты в кои-то веки напишут правду.

– Ты уже больше года его ищешь. Результата нет. И если, по твоим словам, Орден обо мне не знает, то нож им не нужен.

– Изначально он мог быть и политической уликой…

– Но за три года никто ее не использовал. Это, скорее всего, тупик. А генерал может что-то знать. Это зацепка.

Курт смотрел на меня с какой-то смесью тревоги и возмущения, хмурился и раздумывал.

– Прости, что втянул тебя в это. Ты желала знать правду, но я не хочу подвергать тебя опасности. Ты не сможешь спасти всех, и мы будем терять людей. В случае с тем студентом из Австрии нет твоей вины, ты сделала все, что могла. Иногда люди не хотят, чтобы их спасали. Мы с тобой дали шанс на новую жизнь пятерым, а за предыдущие двадцать пять лет я помог нескольким десяткам носителей. Это неплохой результат.

– Это капля в море.

Двор под окнами совсем исчез в тени: и полянка, на которой обычно играл Рик, и пестрые клумбы. Свет замер на верхушках каштановой рощи последним напоминанием о прошедшем дне. Завтра начнется новый, и он будет лучше, чем сегодняшний, потому что я узнаю что-то еще, придумаю, как быть, сделаю что-то важное: для страны, для носителей.

– Я наконец поняла, зачем моя мать пошла к Виктору. У маркиза были деньги, крепость, наемники. Он бы отбился даже от группы террористов. Она искала защиты.

– Она много лет с ним общалась, – кивнул Курт. – Переводила с его счетов деньги, чтобы я помогал носителям скрываться.

– Что, серьезно? – От удивления я открыла рот. Вот это поворот! – Наверное, поэтому ее и убили! Веиты узнали об этом и…

– Нет, это был ее выбор. – Он покачал головой.

– С чего ты так уверен?

– Когда долго общаешься с человеком, просто знаешь это.

Курт твердил это раз за разом, но звучало для меня неубедительно. Почему она сделала такой выбор? Мне не давала покоя ее смерть. Сейчас исполнилась бы ее мечта: вращаться при королевском дворе, наряжаться и блистать на балах, для которых она словно была создана. Почему она сдалась? Решила, что раз я сбежала, то не стану королевой и она не устроит свою жизнь? Вряд ли я пойму такую причину, скорее даже еще больше разочаруюсь. Может, поэтому я убедила себя, что это убийство, чтобы не разочароваться? Или потому, что не хотела бесконечно перебирать варианты, пытаясь понять причины ее поступка?

– За всей мишурой, что она на себя навешала, жила наивная мечтательница. – Курт смотрел в окно и казался особенно печальным. Он всегда печалился, если вспоминал Адаберту, а я удивлялась, чем же она задела его сердце. – Она не желала никому зла, но, возможно, ее поступки могли казаться сомнительными. Она понимала это и верила в лучшее в людях. Считала, что и сама достойна самого лучшего. Но разве это не естественно? Разве каждый из нас не стремится к счастью? Она была обычным человеком, таким же, как все.

Я попыталась представить Адаберту без вороха мишуры, но воображение буксовало, и оттого, что я никогда не узнаю ее настоящую, внутри поднималось злое и царапающее бессилие.

– Но я не понимаю, что с ней случилось потом. То, что рассказываешь ты, и мои воспоминания о ней совсем не сходятся.

Курт едва заметно поморщился, будто мои слова омрачили и его память.

– Поверь, она бы хотела, чтобы все сложилось иначе, – с сожалением заметил он и помолчал, а потом шагнул ближе, озадаченно хмурясь. – Послушай, мне не нравится, что ты беззащитна. Помнишь, мы говорили о ведьминском коктейле?

– Тот, который стимулирует способности? Но Адаберте он не помог, вы же пробовали.

– Да, но у нее способности никогда не проявлялись. Такое бывает – ген есть, а способности молчат. У тебя был активный дар, я не понимаю, почему он пропал. «Глушилка», которой пользуются веиты для подавления способностей, так не работает. Она лишает сил на время, на несколько дней, у тебя же дар молчит уже пару лет, но он тебе нужен. Нельзя подавлять дар. Я могу достать коктейль.

– Не думаю, что стоит повышать градус чудачеств королевы, – усмехнулась я. – Меня больше волнуют способности Рика.

– В таком возрасте они проявляются редко. Обычно ближе к семи-восьми годам. Не стоит пока волноваться об этом.

Я с сомнением хмыкнула. Это лишь отсрочит неизбежное.

У Курта завибрировал телефон. Он посмотрел на экран и резко выдохнул.

– Что случилось? – У меня часто-часто забилось сердце.

– Все нормально. – Курт поднял на меня совершенно спокойное лицо. – Просто проблема со сменами гвардейцев. Сейчас все решу.

– Ладно, реши, я к себе. Организуй разговор с генералом.

Курт шел следом, чтобы открыть мне дверь, и, прежде чем он снова возразил, я быстро добавила:

– Это приказ.

Курт ушел в сторону лестницы и охранки, а передо мной встала серьезная проблема: пробраться к себе, не попавшись на глаза отцу. Я и так считала каждую минуту еще с совета.

За три года огромные пустые холлы и комнаты, больше похожие на музеи, перестали пугать, а стали, скорее, расстраивать. Между ореховым комодом XIX века и секретером XVIII века, инкрустированным костью, я чувствовала себя имаго поденки14 – мои кости истлеют, а эти монументы останутся.

По дороге встретились только гвардейцы на постах, но они привыкли, что я частенько брожу ночами, и только вытягивались, прижимая ружья в приветствии, и даже голов не поворачивали. Я миновала анфиладу Больших и Малых гостиных, пустующих в поздний час: не было ни советников, ни их убивающих время родственников, ни дискутирующих представителей парламента. Отец частенько любил подстерегать меня в Малой гостиной, чтобы обсудить что-нибудь животрепещущее, но сегодня он, видимо, решил пораньше лечь. Я проскочила домашний кабинет и с облегчением захлопнула за собой дверь личных покоев.

Темно-розовые стены, огромная кровать с лиловым балдахином, тяжеловесная мебель из каштана: комната подходила мне не больше очков в роговой оправе садовому цветку, но все же оставалась единственным местом, где я могла побыть в одиночестве. Когда-то я подумывала сменить мебель и перекрасить стены, но так и не решилась: прежней Терезе, как и ее личным вкусам, здесь не место. Дверь, закрываясь, щелкнула, и навалилась привычная тяжесть, которая рассеивалась в ежедневной рутине, а вечером снова набирала силу. Боль жила внутри словно паразит и терзала тело и душу, едва я оставалась одна. Сколько раз я проклинала свою способность спать четыре часа в сутки: пока остальные пребывали в счастливой бессознательности, я каждую ночь собирала себя заново. Работа в кабинете допоздна только оттягивала неизбежное.

Я ощущала себя разбитым глиняным кувшином, но постепенно соединила осколки, склеила любовью к сыну и отцу, упрятала на дне то, о чем слишком больно думать, а сверху воткнула засушенный букет обязанностей королевы. Днем сколько угодно можно было притворяться, но ночью я точно знала, кто я – человек с разбитым сердцем.

И прямо сейчас я собиралась растоптать осколки.

В нижнем правом углу книжного шкафа среди энциклопедий по барельефам и лепнинам серая папка никому не бросится в глаза. Именно поэтому Курт оставлял отчеты там. Где же он? Пальцы нащупали тонкий пластик, и сердце чуть не выскочило из груди. Я кое-как добралась до кровати – так закружилась голова – и плюхнулась поближе к тумбочке с лампой, как обычно борясь с собой. Это же неправильно, я делаю чудовищные вещи – нарушаю неприкосновенность частной жизни и опять лгу. Будем честны – я настоящая извращенка! Да я сама бы презирала того, кто таким занимается. Если это всплывет, стыда и позора не оберешься.

Но все меркло, когда я открывала папку.

На первой фотографии Чарли стоял у джипа и смотрел на бумажку в руке. За ним – ряд машин и вывеска супермаркета. Похоже, приехал в магазин со списком продуктов. Курт сфотографировал его издалека, видимо, сидел в машине на парковке, и от лица Чарли виднелся только небритый подбородок и кусочек носа. Рубашка сверху темной футболки развевается на ветру, знакомые старые джинсы (маленькое пятно спереди под коленкой, возможно, от машинного масла, я уже видела раньше). На второй – Чарли стоит у банковского терминала. Снимает наличку? Профиль отчетливо виден на фоне солнечной улицы. На третьей – Чарли среди рядов вагонки задумчиво взирает на доски. На нем другая рубашка, но джинсы те же. На четвертой он несет в руках пакет с надписью DIY15 и смотрит прямо в камеру. Лоб чуть нахмурен, задумчивость в глазах, губы плотно сжаты, хотя под щетиной и не разберешь. О чем он думает? О сборке новой модели корабля, о ремонте дома, о Джоше? Обо мне?

В папке лежало еще несколько фотографий и список мест, которые он посещал за неделю, но пришлось остановиться – глаза затуманились и затряслись руки. Препарирование своих демонов – тяжелая задача, если днем пытаешься выкинуть их из головы, а ночью не можешь без них жить.

Я добрела до сейфа, который прятался за картиной с королевой Хильдегардой I, где она принимала норвежского посла в апреле 1775 года на подписании торговой хартии, и добавила еще одну папку к своему моральному падению. Стопка росла, как и мое отчаяние. Я разрушила этому человеку семью, бизнес и жизнь, виновна в смерти его брата. Вряд ли он вспоминает мое имя без проклятий. Сразу после окончания следствия по делу Ника Эберта и приговора, который устроил меня и который я буквально вырвала у Верховного судьи, Чарли и отец говорили по скайпу, а я подслушивала. От возмущения в голосе Чарли дрожали колонки, гнев не помещался в ноутбуке и волнами расходился по комнате: его не устроил вердикт. Я испугалась, что Чарли найдет Ника и что-нибудь с ним сделает, поэтому позвонила Маку и умоляла его проследить за благоразумием Таннера, потому что Мак был единственным, к кому Чарли прислушивался.

Историю с Ником я пережила, а другую – никак не выходило. Чарли Таннер так глубоко отпечатался во мне – жил под веками, едва я закрывала глаза, говорил со мной голосами других людей, смотрел из глубины чужих взглядов, что забыть его возможно только с ампутацией существенной части тела. Например головы. Я бы так и поступила, если бы после этого моя жизнь наладилась: спокойно растила сына, нашла бы мужа с родовитой фамилией на радость правительству и отцу, забыла прошлое. Но абсурдно жить без головы, точно так же, как и без Чарли.

Я безумно боялась, что и с ним что-нибудь случится. Собьет машина на переходе, он сам съедет с моста или просто упадет на улице и ударится головой, в него выстрелит грабитель на заправке или обнаружится неизлечимая болезнь. Человеческая жизнь слишком хрупка и ненадежна, ее так легко прервать. Что угодно могло случиться в любой день, в любую минуту, а отсюда, с другого континента, я даже не смогла бы помочь.

Если бы можно было приехать к Чарли, поговорить по-человечески, попросить прощения, убедиться, что он в порядке… Одна мысль об этом вызывала нервную дрожь – между нами выстроилась такая стена лжи, что я боялась к ней подступаться.

И Рик? Как быть с ним? За три года я миллион раз порывалась позвонить Чарли и рассказать о сыне, удивляясь, почему он сам не пытается со мной связаться? Он же наверняка знает о ребенке, но все равно молчит. Наверное, не хочет меня видеть: я напоминаю ему о боли, которую он пережил, о брате, которого потерял. Оставалось только винить себя за малодушие и набираться храбрости: в конце концов поговорить нам придется.

Я убрала папку в сейф, дотащилась обратно до кровати и рухнула без сил. Все «за» и «против» опять замельтешили в голове.

Чарли не хочет иметь со мной ничего общего, ведь иначе давно нашел бы способ связаться. Не хочу причинять ему еще больше боли, заставляя общаться со мной ради ребенка, не хочу снова вмешиваться в его жизнь со своими проблемами. Моя жизнь теперь подчинялась строгому распорядку без всяких неожиданностей – так было проще искать гармонию и находить ее у других. По крайней мере, я надеялась, что кто-то ее находит. В отчетах от Курта иногда фигурировала некая Мелани Фоссет, с которой Чарли неоднократно ездил по магазинам, ужинал в ресторане и даже оставался ночевать. Уж не знаю, каким образом Курт выяснил имя, но ее лицо долго не давало мне покоя. Последние полгода она в отчетах не всплывала, но вполне могло получиться так, что Курт просто не заставал их вместе. Может быть, у Чарли получилось начать сначала. Хотелось прибить эту Мелани, но, с другой стороны, – она молодец, раз нашла подход к упрямому скептику.

Теперь дело за малым: уговорить глупое сердце начать новую жизнь, оставив прошлое там, где ему самое место – в прошлом.

Только глупое сердце было с этим не согласно.

Глава 3. Тяжесть наследия

– Госпиталь построен в 1905 году под патронажем короля Фредерика VI, – ведущий церемонии вежливо кивнул в мою сторону, словно благодаря за славные дела предков, и снова отвернулся, обращаясь к собравшимся жителям города, – и врачи приняли более шестиста пациентов уже в первый год. Затем, во время Первой Мировой войны…

Площадь перед госпиталем святой Хильдегарды пестрела толпой молчаливых слушателей и непрерывно щелкающих камерами репортеров. За спиной стояли представители мэрии Нойферхау, моя пресс-служба и охрана, а также персонал госпиталя – врачи и медсестры. Я уже поздоровалась с обществом садоводов, коалицией сельхозработников, главой почтмейстеров, профсоюзом пекарей, а теперь мы готовились к торжественному открытию отремонтированного и оснащенного самым новейшим оборудованием госпиталя.

Ведущий рассказывал про подвиги врачей во время войны, про развитие медицины после нее и подготовку специалистов, я вслушивалась, ожидая своей очереди. Мне предстояло произнести маленькую вдохновляющую речь про важность здоровья граждан. Короткий текст я запомнила давно, но сегодня с утра не давало покоя другое: ночью, как частенько бывало, мне снился голос Чарли, всегда только голос. Он кричал: «Уведи его!» и «Бегите!», я хватала Джоша, и мы бежали в лес. Но потом я понимала, что это не Джош, а незнакомец, притворяющийся Джошем. Он смотрел на меня чужими глазами, и я просыпалась.

К этому сну я привыкла, но сегодня не проснулась сразу. Ко мне пришел Виктор и говорил какие-то гадости: про мою ничтожность на фоне сильных мира сего, про то, что я занимаю чужое место и совершенно бесполезна, что нужно избавить всех от моего присутствия. Я боялась, что, убив Виктора, открыла в себе темную сторону, и теперь она приходила ко мне в его образе и говорила то, чего я так старательно избегала в мыслях.

К черту его! Наверное, из-за вчерашнего упоминания маркиза в разговоре ожили старые страхи: новой жизни, ответственности, боязни совершить ошибку. От критических ошибок меня спасал отец, а ответственность перестала вызывать панику, когда я поняла, как все работает, и вряд ли я наворочу бед под неусыпным контролем канцлера, регента, советников и министров. Модернизация госпиталя была моей идеей, как и другие благотворительные направления, и подобными проектами после рождения Рика я занялась плотно. Это была моя вотчина, мой источник силы.

Толпа благосклонно отреагировала на последние слова ведущего и радостно захлопала в ладоши. Наступила моя очередь, я шагнула к трибуне, привычно преодолевая робость.

– Добрый день, – мой голос, усиленный микрофоном, разлетелся по площади, а в толпе раздались приветствия, – сегодня я рада оказаться здесь и вместе с вами…

Маленькая девочка в первом ряду помахала мне игрушкой. Я помахала ей в ответ и застыла. Плюшевая белка! В голову ударил жар, резко затошнило и подкосились ноги. Я сосредоточилась на том, чтобы не упасть, и вся площадь превратилась в точку на дне колодца – далекую и ненастоящую картинку в мутной воде.

Вспыхнули воспоминания: Джош рассказывает историю, как провалился в беличье дупло; я рисую тайный знак на стене склада – белку, и Джош находит меня; перед встречей с Виктором он говорит, что я белка и это мои орехи, просит не забывать.

– …открыть… дупло…

Последнее слово набатом било в уши, и никак не получалось вспомнить, что идет следом. Главное, не ляпнуть про орехи.

Девочка в первом ряду махала белкой. Рыжий хвост болтался туда-сюда, а отблески пуговок ее глаз напоминали оранжевые вспышки. Выстрелы в полутьме тоже оставляют такие вспышки, например в садовом домике.

– …чество? Ваше Величество!

Я разглядела перед собой Йоханну, пресс-секретаря, и с трудом вспомнила, что мы приехали вместе. На ее лице застыло тревожно-вежливое выражение. Ведущий церемонии смотрел на меня. Врачи и медсестры за ним вытягивали шеи. Вся толпа замерла перед королевой.

Раньше в ситуациях, когда я не знала, что делать, или начинала паниковать на пустом месте, частенько помогал изобретенный мною способ под названием «дом памяти». Нужно было развернуть перед внутренним взором последнее, что читала – утреннюю сводку мировых новостей или один из томов гражданского кодекса Этерштейна, но сейчас не помогло и это, потому что буквы, которыми были написаны законы, разлетелись в разные стороны, оставив после себя лишь чистые листы.

– Ваше Величество!

Йоханна что-то протягивала, что-то продолговатое из металлических палочек. Перед глазами всплыло слово «ножницы». Я боялась, что руки будут сильно дрожать, изо всех сил вспоминая последнее, что читала. «Лучшее молоко в Нижнем Этерштейне у дядюшки Йена». Надпись у въезда в город.

Под аплодисменты я перерезала красную ленточку, и ножницы выпали у меня из рук на асфальт. Я нагнулась за ними, но Йоханна тут же подхватила их и вернула ведущему. Ах да, мне же тысячу раз объясняли, что королева не поднимает упавшие вещи, для этого у нее есть помощники.

– А теперь прошу зайти внутрь первых посетителей… – нашелся ведущий.

Мы зашагали к дверям. Стеклянные створки открылись перед носом, и я стиснула зубы. Нет, это не больница в Бенде, куда я привезла раненого Джоша, это даже не тот континент. Воодушевление от открытия нового современного госпиталя уступило место звону в ушах и попытке сдержать дрожь. Я походила по коридорам, слушая, как топчутся за спиной пресс-служба, журналисты, сотрудники мэрии и главврач, восторгаются новым оборудованием и детским отделением с цветными наклейками на стенах, и с облегчением вздохнула, когда услышала Курта:

– Мы возвращаемся к машине, – произнес он в микрофон и отошел, чтобы дать мне пройти. – Внимание! Возвращаемся к машине.

Официальная часть закончилась. Или, скорее, он увидел, что со мной что-то не так.

В машине я сжимала брошюрку с историей госпиталя, взявшуюся невесть откуда, и пыталась привести мысли в порядок, но когда представляла, какую взбучку устроит отец за проваленную речь, они опять разбегались в разные стороны. Едва уловимо пахло ароматизатором и приторным парфюмом, но для меня машина была машиной, только если пахла бензином, маслом и кожей сидений. Тот запах ассоциировался с усталостью и восторгом после целого дня прогулки, когда Келли укладывала меня на заднем сиденье и ехала всю ночь, предвкушением от встречи с новыми дорогами и местами. Так пах Ронни.

Да что за день-то сегодня такой!

Хотелось выбежать из машины и заорать. Или пнуть что-то очень сильно. Я представила себя на тренировке, представила, как отрабатываю удары – уракэн маваси-учи16 и шуто-учи17 – и немного успокоилась. Зря я бросила карате, но и на Рика времени не хватало, какие уж тут хобби. Отдуваться пришлось брошюре. Я запихнула изодранные кусочки в карман переднего сиденья и только сейчас заметила, что в брошюре была спрятана моя речь для церемонии открытия. Черт! Йоханна же говорила. Я посмотрела на нее, сидящую рядом. Невозмутимость на ее лице лишь слегка портило настороженное возмущение в глазах.

Когда мы вернулись в Холлертау, меня сразу же начали готовить ко встрече с еврокомиссаром: переодевать, причесывать, снова читать протокол, напоминая, что я могу говорить, а что нет. Никто не ждал от формальной встречи в рамках реформы никаких сложностей, да и сам гость славился добрым нравом. Вспышки света, похожие на следы выстрелов в темноте, перестали мелькать в глазах, и я почти убедила себя, что белкофобия не серьезное заболевание, а просто неудачное стечение обстоятельств. Отец зашел за мной, чтобы отвести в конференц-зал, и я перехватила его недовольный взгляд. Он явно сдерживался, чтобы не высказать мне все и сразу, видимо, решил не накручивать перед важной встречей.

– Ее королевское Величество, великая герцогиня Эттерская, королева Этерштейна, – провозгласил мажордом, и я вошла в распахнутые двери.

В центре комнаты у стоящих полукругом обитых зеленым бархатом кресел с широкими подлокотниками уже ждали канцлер и гость из Евросоюза. Они поклонились, оператор отошел от камеры и тоже застыл в поклоне. Я прошла к своему креслу ровно посередине комнаты и уселась.

– Его Светлость, герцог Торхау.

Зашел отец. За ним потянулись секретари, их секретари, сотрудники пресс-службы и парочка советников, они выстроились вдоль стен и затихли. Пришли посмотреть на Вальднера: его послужной список и достижения впечатлили не только канцлера.

– Можете садиться.

Герр Вальднер склонился передо мной в легком поклоне, прежде чем сесть, продемонстрировав густые, чуть тронутые сединой волосы, высокий круглый лоб и две симметричные шишки над бровями. В голове появилась страница из книги по физиогномике, которую я как-то пролистала из интереса. Две симметричные шишки над бровями – знак большой власти и высокого авторитета, говорилось там. Да уж, действительно.

Пока все приветствовали друг друга и усаживались, я рассматривала Милоша Вальднера. Раньше мы не встречались лично. Он был чуть ниже отца, но еще более статен, прямо-таки гвардейская выправка, скупые точные движения, никакой суеты; на лице легкая улыбка и выражение одновременно благодарности за встречу и уверенности, что и нас облагодетельствовали. Безупречно одетый и столь же безупречный в манере себя держать герр Вальднер производил действительно сильное впечатление. Он идеально подходил на роль консорта, если не учитывать возраст. Жаль, что сына у него не было, только две взрослые дочери.

Герр Вальднер и канцлер обменивались любезностями: о том, как для Евросоюза важны наши традиции и самобытность, о том, что король Фредерик VII говорил, что традиции – это платье, по которому страну встречают на мировой арене, поэтому традиции, конечно, надо чтить, но и стремиться к изменениям, и что Этерштейн будет счастлив стать частью большой и дружной семьи и получить отличную возможность экономического и социального развития. Отец слушал их диалог с легким недовольством на лице, но только я научилась различать тонкие нюансы его эмоций, уверена, для окружающих он казался просто серьезным и сосредоточенным.

Герр Вальднер курировал национальные меры политики для государств-членов в части инноваций и медицины и намеревался помочь нам с программой по вопросам женского бесплодия и сопровождения беременности, которая уже действовала в странах ЕС. Необходимо было переоборудовать клиники и переобучить врачей. Во время обсуждения юридических тонкостей Вальднер оживился и пару раз махнул рукой, на пальцах что-то блеснуло. Похоже, кольцо или, скорее, печатка.

– Моя задача нарастить потенциал системы здравоохранения в глобальном масштабе, – говорил Вальднер, – наладить взаимодействие с научными центрами, министерствами здравоохранения и учреждениями системы ООН. Здоровые и довольные граждане – наша первоочередная задача. Когда мы обсуждали эти инициативы с покойным королем, а позже с его племянником маркизом Лауэнбургским, то пришли к соглашению, и я рассчитывал…

От неожиданности у меня будто бухнуло в голове, в ушах зашумела кровь и звуки превратились в гул. Канцлер что-то озадаченно спросил, Вальднер ему ответил, и канцлер, словно что-то вспомнив, покивал.

– …частично финансируется из фонда частных пожертвований, – зазвучал голос Вальднера, – в том числе крупных. Председатель Еврокомиссии заинтересован в вашем участии и дал мне полномочия на некоторые компромиссы. Давайте начнем с анализа юридической базы. Что скажете, Ваше Величество?

Я открыла рот, чтобы сообщить о готовности наших юристов к взаимодействию. Он переместил руку на колено, печатка теперь смотрела прямо на меня. Голубь! На печатке еврокомиссара красовалась маленькая фигурка голубя, расправляющего крылья. Почти такого же, как когда-то подарил мне Джош, того самого, которого я разбила. А потом Джош умер.

– Вы ведь планируете провести у нас пару дней, герр Вальднер? – послышался голос отца. – Я выделю вам машину, посетите исторический Эттер, озёра, оперу в Далленберге, я вышлю билеты. Через пару дней мы поужинаем и все решим.

– Что ж, спасибо, Ваша Светлость, – кивнул Вальднер, с удовольствием принимая предложение. – Рад нашему сотрудничеству. В таком случае…

– Откуда у вас эта печатка, герр Вальднер?

Все повернули ко мне головы и вопросительно застыли. Вальднер бросил растерянный взгляд на свою руку.

– Ваше Величество, польщен вашим вниманием. Это безделица, сущая ерунда. Моя бабка была родом из России и говорила, что голубь – единственное существо, облик которого не примет нечистая сила. Это что-то вроде оберега. – Вальднер изобразил смущенную улыбку. – Конечно, если верить, что нечистая сила существует. Я ношу его в знак уважения к своим корням.

В комнате повисла тишина.

– Благодарю за встречу, комиссар. – Отец встал и протянул руку Вальднеру. Тот степенно поднялся. – Вас проводят в ваши покои.

Все встали, провожая королеву. Я вышла медленно, но ускорила шаг, когда свернула в Южный коридор, по которому ходили только обитатели Холлертау. Катарина шла за мной, но отстала после очередного поворота: поняла, что в делах наступил перерыв.

Марилиз подскочила на стуле, когда я распахнула дверь детской, проводила испуганным взглядом, когда я неслась к кроватке. Рик спал, подложив кулачок под щечку и сжимая другой рукой плюшевого щенка. Самое счастливое время в моей жизни – моменты наблюдения за тем, как спокойно спит мой ребенок. Я хотела дотронуться до него, но руки так дрожали, что побоялась разбудить, поэтому села рядом на пол и наблюдала, как поднимается и опускается под одеялом его грудь.

– Марилиз, пожалуйста, покиньте комнату на пару минут! – прозвучал голос за спиной, и через секунду щелкнула дверь.

Я сжала кулаки. Теперь мне нет покоя даже в детской. Согласна, я перегнула палку – потеряла равновесие и вышла из роли, которую репетировала три года. Плохих актеров увольняют, но меня уволить нельзя. Я сама буду держаться за роль из последних сил, стараясь сделать ее своим «Я», слиться с землей Этерштейна, вплести в нее свои корни.

– Ты убедила меня, что с тобой все в порядке, что ты все пережила. – Отец остановился за спиной, помолчал и заговорил тише: – Я тебе поверил. Но теперь вижу, что поторопился. Ты не справляешься. Тебе все еще нужна помощь.

Рик пошевелился во сне и тихо вздохнул. Отец отошел к балкону на другой конец комнаты, явно ожидая, что я подойду к нему.

Хотела бы я все пережить и пойти дальше, но для этого нужно слишком много и того, чего у меня нет: прощения Марты, объяснения с Чарли, прощания с Джошем.

– Что произошло в Нойферхау? – отец заговорил громко, но когда я подошла, зашептал, хоть и знал, что Рик ничего не услышит. – Тебе нужно было прочитать с бумажки три предложения. Ты их могла и без бумажки запомнить, так что дело явно не в плохой памяти. А сейчас ты просто должна была дать согласие. И все. Зачем ты спросила про печатку? В чем дело?

– Прости, я понимаю, я тебя подвела…

– Дело не во мне, Тереза. Дело в твоих подданных. Это их ты чуть не подвела. Чуть не заступила за ту самую грань, когда милые чудачества переходят в патологию. Ты правитель страны, и должна поддерживать дух нации, нести своему народу мудрость и силу. Править так, чтобы удостоиться личного портрета в галерее предков, как королева Хильдегарда.

Больше всего я боялась, что подведу Джоша, не оправдаю его надежд и опозорюсь как королева. Странно, если это случится из-за плюшевой белки или печатки с голубем. Просто случайность, что сегодня все совпало, даже не знаю, почему я так отреагировала на изображение голубя. Это будто было «стоп». Но с чего вдруг? Черт, глупо получилось. Нужно что-то делать…

– Сегодня… случился форс-мажор. Такого больше не повторится.

– Упоминания Виктора я тоже не ожидал. Это неприятно, понимаю, но мы до сих пор натыкаемся на результаты его деятельности, с этим ничего не поделаешь…

– Перестань! О Викторе мы говорили уже достаточно. Хватит!

Отец недовольно поджал губы. За последние три года наши отношения совершенно изменились. Мы с ним столько раз раскрывали друг перед другом душу, потому что иначе все, что мы пережили, не имело бы смысла, но каждый раз нам было тяжело, будто впервые. Меня до сих пор мучило чувство вины за то, что не сказала о Чарли, но зачем, если его здесь нет, и он живет своей жизнью. Если бы можно было получить прощение Марты, я бы смирилась, смогла бы начать сначала.

– Так что с печаткой? – допытывался отец. – Зачем ты об этом спросила?

Я покачала головой. Как тут объяснишь? Печатка совершенно ни при чем.

– Последнее время ты какая-то дерганая. Это связано с Куртом? – неожиданно жестко спросил он.

Я похолодела. Неужели он нашел папки и знает, чем занимается Курт в Сан-Франциско?

– С чего ты взял?

– Вы постоянно секретничаете, запираетесь. Думаешь, я не замечаю? Это уже ни в какие рамки приличия не укладывается! Не говоря уже о том, что он тебе в отцы годится!

Пару секунд я не могла понять, о чем речь, а потом меня бросило в жар.

– Папа! Ты с ума сошел!

Рик снова зашевелился. Мы одновременно посмотрели на него, затаив дыхание. Рик перевернулся на другой бок и затих, а отец схватил меня за локоть и вывел на балкон. От прикосновения ощущалась только жесткость и сила его пальцев – ни уверенности в своих решениях, ни весомости своих слов. Возможно, поэтому, без эмпатии, мне никак не удавалось найти равновесие и пережить все эмоции, прогнать всех призраков и выспаться.

– Тогда что? Когда ты рассказала, что эмпатии больше нет, я решил, что так даже проще. Но мне кажется, она пропала, потому что ты подавляла эмоции. А сейчас что-то происходит и… Что происходит, Тереза? – Отец терял терпение.

Хотелось бы его успокоить и все объяснить, но сначала нужно понять самой.

Я подставила горящие щеки ветру и попыталась сформулировать ответ. Ему дать короткую версию или сразу в подробностях? Не представляю, как он отреагирует на новость, что ген, делающий меня источником мирового зла, я унаследовала от своей матери, женщины, которую он презирал. А про Чарли? Придется признаться в обмане, хотя мы с отцом обещали друг другу не лгать.

Я уже привыкла не просто подавлять эмоции, а даже не обсуждать ничего из прошлого, только иногда, когда рядом никого не было, открывала сейф с фотографиями, но эмоции не помогали раньше, да и сейчас казались лишними. Без них гораздо проще. Когда я перестану пугаться каждой новости, ожидая сообщения о смерти очередного бедолаги, которого прятали Курт и Лагари, прекращу переживать о Чарли и ежесекундно вспоминать Джоша, то все наладится. Только когда? Я старалась найти гармонию каждый день, но все попытки будто еще больше отдаляли от конечной точки. Акт за актом я отыгрывала эту пьесу, и выхода со сцены не было – его завалило моими прошлыми ошибками, глупостью и идиотскими решениями, из-за которых умирали люди. Может, пора сделать что-то иначе? Изменить?

– Если тебе нужна помощь, давай снова позовем того психотерапевта, которая с тобой беседовала. Или доктора Шварца, он вроде нашел к тебе подход.

– Не надо никого звать, я в порядке!

Почему о каждой проблеме надо рассказывать всему миру? С какой стати выворачивать душу перед незнакомцами? Мне просто нужно время! И понимание или хотя бы прощение одного конкретного человека. Незнакомцы не подарят мне прощения, не заменят тех, кто дорог.

– Не уверен. Тереза, тебе нельзя показывать слабости. Ты живешь под лупой и должна быть образцом подражания для целой страны. Далась тебе эта печатка! Теперь меня будут донимать вопросами, что ты подразумевала, а я и сам теряюсь…

Щеки все еще горели, но теперь больше от злости. Мне выговаривают, как шкодливой девчонке. Я подавила порыв сбежать: до Мыса Дьявола бежать слишком долго, да и не факт, что там я найду того, кто примет и поймет. Это еще предстоит прояснить.

– По-твоему, я недостаточно стараюсь?

– Ты стараешься, да. Но усилия идут прахом, и я пытаюсь найти причину.

Он шагнул ближе и положил руку на плечо, но я сбросила руку и отошла. Нечего меня трогать.

– Обязанность монарха – любить свою страну, – продолжал отец, – а для этого нужно понимать, что такое любовь, и жить в гармонии с собой. Если бы ты снова полюбила хорошего человека, может, тебе стало бы легче? Попробуй больше выходить в свет, общаться…

– Странно слышать такое от тебя. Что-то я не вижу рядом с тобой пары. – Недовольное молчание в ответ должно было бы вызвать у меня стыд, но я только сильнее раздражалась. – И вообще, не представляю, как впихнуть в мое расписание любовь. – Я едко усмехнулась: – Надо дать задание фрау Хафнер, она с моим графиком чудеса творит.

– У тебя, как у человека, могут быть изъяны, но у королевы их быть не должно…

Отец говорил, как важно держать лицо в любой ситуации и не поддаваться эмоциям, а я размышляла, сколько еще граней себя надо потерять, чтобы всем хватило, чтобы я всех устроила.

– Знаешь что? Это несправедливо! – Холод перил кусал пальцы, а внутри поднималась злость. – Я делаю все, что ты от меня ожидаешь: стала королевой, живу в Холлертау, открываю и закрываю заседания, визирую указы правительства, хожу с тобой на торжественные обеды. Ты мне еще и замуж предлагаешь выйти не по любви, а потому что от меня этого ожидают?

– Не передергивай, Тереза! Ты начала новую жизнь. Ту, которая положена тебе по рождению.

– И теперь мне положено терпеть упреки за малейшие оплошности?!

Он сузил глаза – верный признак того, что мои слова его задели.

– Это не упреки, я хочу тебе помочь. Ты молодец, Тереза, правда, за три года ты проделала невероятную работу над собой. Сейчас невозможно представить, что эта изящная серьезная дама и напуганная лохматая девчонка, какой я увидел тебя пять лет назад, – один и тот же человек. Но впереди еще больше работы. Моя обязанность, как отца и как регента, уберечь тебя от ошибок. Ты должна справляться хотя бы с тем минимумом, который я никак не могу с тебя снять.

Разве я не стараюсь изо всех сил?! Такой жгучей злости вперемешку с раздражением раньше мне испытывать не приходилось. Я досчитала до десяти, чтобы не ляпнуть чего-нибудь, о чем потом пожалею, и посмотрела на кроватку Рика, которая виднелась через приоткрытую балконную дверь. Рик сладко спал и ничего не слышал. Иногда я завидовала его способности наслаждаться настоящим, уверенности, что вокруг живет чудо, и воровала это бесподобное ощущение, пока могла. У детей нет грехов и нет вины, они с радостью встречают каждый новый день, не борясь с отчаянием и безнадежностью. Детство не вернуть, но, может быть, удастся очистить душу. Давно нужно было это сделать – разобраться со своим прошлым.

«На самом деле я все та же напуганная лохматая девчонка», – пробормотала я себе под нос.

И тут меня осенило! Я ведь тоже пытаюсь выкинуть из своей жизни важный кусок, сделать вид, будто его не было – пытаюсь выкинуть Чарли. Но это не сработает. Я злюсь, что меня лишили матери, значит, и Рик может испытать когда-нибудь схожие чувства. Вправе ли я лишать его отца?

– Может, ты тоже перестанешь притворяться и делать вид, что в порядке? Я вызову психолога, – произнес отец.

И тут я поняла, что мне нужно. Вовсе не психолог.

– Все, разговор закончен! Я ухожу! Уезжаю!

– Что? – Отец скрестил руки на груди и прищурился. – Неужели попросишь отречения?

– С ума сошел! Конечно нет! – Представляю, что сказал бы на это Джош.

Надо пережить свою боль, а не избегать ее. Набраться смелости и поговорить с теми, с кем не решалась, поговорить о том, о чем боялась. Это трудно. И страшно. Но иначе я никогда не найду равновесие.

– Я лечу в Сан-Франциско.

Глава 4. Узы грусти

За три года Сан-Франциско совсем не изменился. За окнами машины раскинулся тот же оживленный холмистый город: из распахнутых дверей кафе звучала музыка, по рельсам громыхал трамвай, где-то на пирсе мяукали морские котики, и под мостом на бульваре Линкольна красовались граффити Джоша. Несмотря ни на что я была рада навестить старого друга. Даже если, кроме города, других друзей не осталось, все равно немного полегчало, хотелось выйти из машины и пробежаться по знакомым холмам, сходить на мыс Дьявола и просто побродить по улицам.

Я опустила стекло и подставила лицо прохладному ветру. Он прошелся по салону, принес запахи еды и океана, залетел за воротник блузки и привлек внимание Курта. Он демонстративно перегнулся через меня и нажал на кнопку. Тонированное стекло поехало наверх. Я неодобрительно покосилась на Курта, он ответил невозмутимым взглядом. Неужели боялся, что здесь узнают королеву с другого континента? Если убрать кортеж из трех машин с охраной и помощницей, никто в это не поверит. Я запахнула жакет и улыбнулась. Непривычно было думать о себе по-новому в старом месте, – словно смотреть на картинку в книге. Странно, но воодушевляюще.

– Генерал в Сан-Франциско?

От моего вопроса Курт застыл на секунду.

– Да.

– Прекрасно. Тогда у нас отличная возможность.

Курт помолчал, изучая улицы за окном.

– Я все выясню и сообщу тебе позже. Займись пока своими делами.

Он хмурился со вчерашнего дня после того, как я сообщила, что он снова летит через Атлантику. Он не хотел договариваться с Хэмстедом, не хотел нарушать протокол и ввязываться в аферу, а у меня словно крылья за спиной выросли, и если бы выпустили, полетела бы быстрее самолета. Черт побери, если мне суждено пасть жертвой Ордена веитов, то я хотя бы сделаю это с чистой совестью.

Хорошее настроение вмиг испарилось, когда мы свернули на Висент-стрит.

Охрану я оставила за пять домов до цели и пошла пешком. Курт наблюдал за мной, я чувствовала его взгляд. Но даже он не помогал справиться со страхом – я шла все медленнее и медленнее, а когда увидела знакомый двухэтажный домик с клумбами за низкой изгородью, так и вовсе остановилась.

Будто бы и не было этих лет. Возможно, в другой вселенной я могла жить в Сан-Франциско до сих пор, работать в частной охране, ходить в бар «Сова» и сажать аквилегию вместе с Мартой, мамой Джоша. Нет, это майский цветок, а сейчас время осеннего амеллюса. Вот же он, на клумбе сразу за забором – желтые и бордовые лепестки. Когда я выбирала Марте подарок, почему-то предпочла аквилегию. Почему? Может, из-за цвета? Двухцветные красно-белые винки18 – идеально для домашней клумбы.

Что за ерунда вертится в голове!

Надо перестать тянуть время и зайти. Если хозяева прогонят с порога и плюнут вслед, так тому и быть, но я очень надеялась на другой исход: я не имела права просить прощения, но нуждалась в нем. Для равновесия в моей жизни необходимо хотя бы попытаться.

– Господи боже ты мой, Скай! – На пороге, прижимая руку к груди, стояла Марта. Вид у нее был совершенно потрясенный. – То есть Тереза. Откуда ты… Заходи скорее, девочка моя!

***

Вечером я сидела на кровати апартаментов отеля «Ритц Карлтон» и пыталась упорядочить прошедший день: встречу с Мартой, фотографии, – на которых Джош был с друзьями из колледжа, с сестрами, с Чарли, – и все сказанные слова, но пока не получалось понять свои ощущения. Меня будто контузило в тот момент, когда Марта вышла на порог, и с тех пор я никак не могла осознать события. Или будто мне вкололи лошадиную дозу успокоительного – внимание затуманилось и реальность отодвинулась. Наверное, сработал защитный инстинкт: я боялась услышать то, от чего станет хуже. Зря, ведь теперь понятно, в кого Джош родился таким неисправимым оптимистом и непробиваемым добряком. Жить с утратой можно по-разному, и Марта показала путь, на котором утрату можно принять. Не забыть, а именно принять. Рассудок цинично убеждал, что теперь можно испытать облегчение, ведь все прошло лучше, чем я рассчитывала, но груз вины привычно затыкал все доводы. Похоже, получить чужое прощение легче, чем простить саму себя.

Или прощения Марты недостаточно. Нужно поговорить еще кое с кем.

Я переоделась в спортивный костюм и снова села на кровать. Ждала Курта. Охрана доложит Шону Рейнеру, что королева три часа провела в доме на Висент-Стрит, затем какое-то время на кладбище и вернулась в отель. Кладбище стало идеей Марты. Мне не удалось попрощаться на похоронах, а этого словно не хватало – тишины и покоя низких белых надгробий, зеленой травы и вида на океан. Я поговорила с Джошем и Ронни, и ветер унес мои слова, обещая доставить адресатам.

Марта очень хотела познакомиться с Риком. Она считала, что мой сын – ее внук. В какой-то степени он и был ее внуком, только двоюродным, поэтому препятствовать я ей не могла да и не хотела, только дальше врать ей в лицо было невыносимо. Я точно помутилась рассудком, когда согласилась вмешать сюда Джоша.

Первые месяцы в Холлертау походили на кошмар наяву, и иногда я теряла контроль. Частенько целые дни покрывались туманом. У меня спрашивали про Джоша: как давно мы знакомы, как проводили время, почему он, даже раненый, прилетел в Этерштейн, откуда его забрал Брук, что он говорил в тот день. Никто ни разу не спросил про Чарли, кроме формальной информации. Возможно, потому что он и сам мог за себя ответить, а возможно, просто потому что не видели причин. Нам не удалось побыть парой, про которую говорят «они». Никому из наших знакомых не пришло бы в голову рассматривать нас как пару. Что бы ни зарождалось, все было безжалостно уничтожено. Когда встал вопрос об имени отца в свидетельстве о рождении, я попросила поставить прочерк. Конечно, парламент и совет это не устроило, канцлер рвал и метал, и тогда всплыла кандидатура Джоша. Все отчего-то уверовали, что это он, скорее всего, из-за вмешательства моего отца. Если он поговорил с кем-то из «Сентинеля» – с Маком, Уилером, Хиксом или любым другим, все сказали бы одно и то же: на работе не расставались, вечером гуляли по городу, в бар и на семейные мероприятия ходили вместе. Да, ссорились и ругались, с кем не бывает, но стояли горой друг за друга, и ради нее Джош сбежал из больницы… Выводы напрашивались сами собой. Это я осознала гораздо позже, когда смогла здраво оценить ситуацию. Не знаю, говорил ли отец с Чарли о чем-то, кроме Эберта, но, если и пытался, тот, скорее всего, послал его к черту. Я оглянуться не успела, как созвали закрытую пресс-конференцию для прояснения вопроса с отцовством, сняли документальный фильм и напечатали стопку подтверждающих документов. На мои попытки откатить ситуацию назад и дать опровержение я неизменно получала туманные отговорки от канцлера и твердое «нет» от отца. Скандал тоже не помог: выяснилось, что всех устроил мертвый американец. Ключевое слово «мертвый».

И как я позволила убедить себя, что это лучший выход из ситуации? Как теперь сказать правду Марте? Она полна надежд, что ее сын живет в моем. А Чарли? Поэтому он и не общался со мной, думал, что я врала даже в таком. Или понимал, что не врала, а не хотел делать больно Марте? Я скорчилась на кровати, похоже, «анестезия» начала отходить, и боль снова зашевелилась внутри.

Раздался стук в дверь. Я подскочила. Зашел Курт и теперь изучал мой спортивный костюм тяжелым взглядом.

– Не передумала?

Идеальный личный телохранитель: на публике я всегда «Ваше Величество», но когда никто не слышит, он знает, кто я на самом деле.

– С чего бы?

Он протянул ключи. Я взяла связку.

– Твоя ассистентка ушла в прачечную, остальных я отправил ужинать. У тебя «окно» в пятнадцать минут. Выйдешь через черный ход. Через три квартала на юг супермаркет, на его парковке стоит бордовый «Ниссан Альтима». В шесть утра ты должна вернуть машину туда же.

Я сжала ключи, продумывая, все ли мы предусмотрели. После прачечной ассистентка уйдет спать, я отпустила ее до утра, ей незачем рваться к королеве, а охрану взял на себя Курт.

– Ты должна вернуться. – Он шагнул ко мне, сжал локоть и пристально заглянул в глаза. – Поняла? Должна быть на парковке не позже шести утра.

– Я буду. – И сейчас ему нет причин паниковать. Что за внезапные сомнения? – Буду! Нам с тобой еще Орден веитов уничтожать.

Моя жалкая попытка пошутить Курта не впечатлила, он не торопился меня отпускать, подозрительно изучая лицо, желваки играли на скулах. Если исчезну, отец добьется введения смертной казни и за первым государственным изменником далеко ходить не придется.

– Если решу сбежать, ты станешь первым, кому я об этом скажу. Поможешь выкрасть юного принца из замка.

Курт прищурился, усмехнулся и расслабился. Я же наоборот нахмурилась. Хотела пошутить, а вышло, как всегда, плачевно.

– Твой отец уже настойчиво интересовался проблемами моего племянника в Сан-Франциско. Он скоро догадается, что дело не в нем. Признайся ему хотя бы в этом.

Я представила, как рассказываю о Чарли. Отец требует подтверждения, а Чарли смотрит с экрана ноутбука как на злейшего врага. Меня затошнило. Лучше расставить точки над «и» сейчас, и если Чарли не захочет иметь со мной ничего общего, то «проблемы» племянника в Сан-Франциско закончатся, а когда-нибудь через много лет я расскажу Рику правду.

– Может, и нечего будет рассказывать.

Курт не спускал с меня пристального взгляда.

– Тереза, больше некому тебе это сказать, поэтому скажу я – ты похожа на сталкера.

Я усмехнулась, но комментировать не стала. Что тут скажешь?

– Я заберу тебя, якобы с пробежки. – Курт отпустил меня и отошел. – Если все пройдет, как задумано, никто не узнает. Чуть позже сообщу по поводу генерала. Но ты уверена, что нужно поступать именно так?

Я молча накинула капюшон и пошла к двери.

– Удачи, – донеслось вслед.

***

Острое и трепетное ощущение жизни родом из детства: из заноз в пятках, из песчинок между пальцами, запаха прелого валежника и кожи после солнца, из горького сока одуванчиков, подкашивающихся ножек недельного олененка и шума дождя по листьям, из любви ко всему вокруг, честной и искренней. Только в детстве можно так волнительно и искренне переживать каждое мимолетное чувство. Ты вырастаешь, ощущение полноты теряется, и все оставшееся время ты пытаешься его вспомнить или ищешь оттенки в событиях и людях. Возможно, мне повезло найти что-то настоящее, человека, рядом с которым появляется то самое неподдельное состояние эйфории, а счастье внутри рождается спонтанно, от его дыхания, прикосновения, голоса, запаха, просто от его присутствия. Разве не стоит за это бороться?

Все испортила ложь, значит, правда должна исправить. Осталось найти верные слова и силы на борьбу, только беда в том, что сил больше нет. Хоть я и пугалась чужих эмоций, на самом деле они наполняли меня, даже создавали, вмешиваясь в мою жизнь и преобразовывая чувства. Я словно сидела в центре паутины, тщательно подбирала ниточки к сердцам людей, наблюдала и изучала, постигая эту сложную науку, а теперь, без эмпатии, ничего не осталось. На дне разбитого кувшина валялся только хлам, и новым силам неоткуда было взяться. Часть моего сердца умерла вместе с Келли, другая – с Джошем, часть сердца осталась с Чарли. Как жить, если капризный орган стал слишком маленьким, и теперь его силы не хватает, чтобы качать кровь.

Выходит, Чарли мне нужен не только как отец моего ребенка, но и как тот, кто поможет найти дорогу к своим силам. Он нужен мне! Да дело не только в этом, дело и в нем самом: ему тоже знакомо чувство бессилия, когда, что бы ты ни делал, выходит только хуже. Если ему до сих пор больно, гложет вина или отягощают невысказанные слова, как меня, то я должна дать ему шанс пережить это и оставить позади.

Я хочу, чтобы у Рика был отец, а Чарли, я уверена, стал бы хорошим отцом. Вдруг еще не все потеряно и он не так сильно меня ненавидит, как мне кажется, но если ненавидит, я все пойму и не стану заставлять общаться со мной и ничего не попрошу. Если ему нужен покой, так и быть.

Курт сказал, что Чарли, как всегда по выходным, поехал в Форест Ноллс, поэтому я ехала туда же, надеясь, что срочный подряд на строительство или ремонт не вынудили его остаться в городе.

Через час окончательно стемнело. Я оставила машину на лесной дороге и дальше пошла пешком, отвлекая себя подсчетом метров и ярдов. Поначалу в Холлертау мне было тяжело переключиться на метрическую систему и я частенько путалась. От места, где я оставила машину, до дома Чарли полмили или восемьсот метров. Вполне хватит, чтобы собраться с духом. Или нет. Между деревьями мелькнул свет, похоже, из окон, и я так испугалась, что вспотела, а сердце зашлось в безумной дроби. Пришлось опереться на осину. Но потом стало еще хуже: внутри взвыл какой-то первобытный ужас и скрутил живот. Я прижалась к дереву в надежде, что оно поделится со мной силами, но времена, когда для спокойствия хватало запаха леса и жесткой коры под пальцами, давно прошли. Я опустилась на землю и сидела у дерева, подумывая о возвращении к машине. Если Чарли не хочет меня видеть, значит, у него есть причины. Зачем я лезу?

«Если бы у нас было время, я бы никуда тебя не отпустил. Нашел бы место, где нам не помешают… – зазвучал в голове голос Чарли. – Знаю я на пляже одно такое местечко. Тебе понравится».

«Приглашаешь на свидание?»

«Приглашаю».

От его ощущений и эмоций, которые он испытывал от близости, по коже бежали мурашки. И сейчас это чувство – ошеломительное и всепоглощающее счастье – прогнало страх. Такое не проходит просто так, не забывается, а я помнила за нас обоих, потому что воспоминания никуда не делись, и иногда по ночам мне мешали спать не кошмары о Джоше, а воспоминания о том, что я утратила с Чарли – возможное будущее.

Деревянный дом с трудом угадывался в темноте. Я была в нем один раз три года назад, но отчетливо помнила двор: справа от дома сарай с инструментами, рядом с сараем – дровница, слева, да и со всех сторон – только лес. При свете дня тут безумно красиво – высоченные сосны и дубы, которые и вчетвером не обхватишь, но сейчас деревья казались ехидными свидетелями моего дальнейшего морального падения.

На подъездной дорожке стоял джип. Капот еще теплый, значит, Чарли приехал недавно. И что теперь? Просто постучусь? Я прокашлялась, казалось, пересохшее горло больше никогда не выдавит ни звука.

В освещенном окне мелькнул силуэт, и тут мне пришла в голову банальная и совершенно логичная мысль: а что, если он не один? Что, если он проводит выходные с Мелани Фоссет? Устраивать сцены и портить жизнь Чарли еще больше я точно не собиралась. Если у них все хорошо, значит, так тому и быть.

Я подошла к дому и осторожно заглянула в окно. На глаза попался кусок кухонного стола с наваленными сверху сумками. Камин горел, но рядом никого не было. Я попыталась разглядеть всю комнату, ведь где-то определенно шумели: доносился то ли шелест, то ли тихий стук. Черт, не заглядывать же во все окна, это будет уже совершенно неприлично. Шелест раздался ближе, где-то за спиной, по стенке дома запрыгал луч фонарика.

Черт побери!

Я ринулась прочь, но обо что-то споткнулась и чуть не растянулась под окном, вжалась в стену и замерла.

– Стоять!

Свет фонаря скакнул на грудь. Перед лицом возникло дуло двуствольной винтовки.

– Тереза?! – изумился тот самый голос, который снился мне почти каждую ночь.

***

За три года дом мало изменился: те же запахи – сигареты, яблоки и дерево, тот же продавленный диван, придвинутый к камину, единственная маленькая спальня за скрипучей дверью и одна большая комната – наполовину кухня, наполовину рабочая зона, заваленная инструментами и строительным материалом. Чарли всегда любил что-то чинить и мастерить, а теперь сделал это своей работой.

Он возился у холодильника, а я застыла у входа и боялась на него смотреть – так привыкла слышать только голос, что страшно было заглянуть в глаза и увидеть там разочарование или холод. Вместо этого я уставилась на огонь в камине, слушая потрескивание дров и мучительно подбирая слова.

– Сок будешь? – Послышался звук открываемой бутылки. – Ты же не пьешь пиво, насколько я помню?

– Воды, если можно.

Звякнуло стекло, зашумела вода. Я посмотрела на Чарли как раз в тот момент, когда он шагнул в мою сторону со стаканом в руке, но передумал и поставил его на угол кухонного стола, заваленного пакетами и свертками. У него так дрожали руки, что из стакана на пол выплеснулась вода, до меня он бы, наверное, целый не донес. Его короткий взгляд развеял остатки самообладания – он меня боится.

– Спасибо.

Чарли прислонился спиной к раковине, замер между навесных шкафчиков словно между стражами, и, держа в руках бутылку пива, наблюдал, как я подхожу, беру стакан, пытаясь не расплескать воду, и делаю глоток. По его лицу совершенно ничего нельзя было понять – он застыл с каким-то сложным выражением бесстрастности, рожденным из попытки определиться с чувствами. Мы помолчали: Чарли пил пиво, я изучала стол – из пакетов выглядывали банки с консервированным мясом, кукурузные хлопья, сок, мюсли. Похоже, Чарли пополнял запасы.

– Я тебя чуть не пристрелил, – как-то слишком бодро сообщил он, и я уткнулась в стакан. Ясно, так сильно ненавидит, что был бы рад пустить мне пулю в грудь.

– К тебе, видимо, часто вламываются, раз ты так реагируешь. – Я чуть не поперхнулась водой, пришлось откашляться.

– Да, бывало пару раз. – Чарли рассеянно отпил из бутылки, избегая моего взгляда. – Бродяжки всякие. – Теперь в его тоне звучала укоризна, словно он перекладывал на меня ответственность за все выходки бродяжек, которые, оказываясь в этом районе, обязательно выбирали для взлома его дом. – Но вот королева, пожалуй, впервые, – задумчиво протянул он и сделал еще глоток.

Ощущать его присутствие рядом было сродни ожиданию грозы, когда напряжение накапливается в атмосфере так плотно, что начинает искрить воздух, а дышать остается лишь густым сиропом предвкушения. Стакан в моей руке дрожал, и я поставила его на стол. Чарли смотрел на свои кроссовки, и оттого, что я опять не видела его глаз, внутри стало пусто-пусто, как в ящике, из которого вытряхнули весь хлам. Даже в голове зазвенело.

– Чарли…

– Почему не постучала в дверь? Зачем полезла к окну?

– Не хотела мешать. Вдруг ты не один?

– А с кем? С кем бы я мог быть?

В его голосе прорвалось такое неподдельное удивление, что я даже возмутилась: что же выходит, он сюда никого не приглашает? Совсем-совсем никого? Так и сидит в одиночестве?

– Не знаю. Мало ли… С той женщиной… Мелани.

– С кем? Откуда ты?.. – Чарли вскинул голову, удивленно поднял брови.

Черт! Зачем я это ляпнула? Вряд ли у нас получится связный разговор: он даже не смотрит на меня, снова хмурясь своим кроссовкам, а я говорю совсем не то, что собиралась.

– Послушай… – Желание увидеть его глаза стало невыносимым, я шагнула к нему и тут же споткнулась о пристальный и острый взгляд, аж сердце екнуло.

Стакан, повинуясь моему неосторожному жесту и неотвратимости силы притяжения, полетел на пол и звонко встретил свою кончину.

– Черт! Прости! – Я нагнулась. – У тебя есть тряпка?

– Нет, нет, не трогай. – Чарли рванул ко мне, поймал пальцы в сантиметре от осколка и потянул наверх. – Порежешься. Черт с ним, со стаканом. И с водой.

Мы застыли в каких-то нелепых полусогнутых позах, и от близости Чарли, оттого, что он так неожиданно и резко вторгся в мое личное пространство, от его запаха и прикосновения настойчивых пальцев перехватило дыхание.

– Ты одна? – Чарли прищурился.

Тайны, спрятанные на дне его глаз, никак не хотели раскрываться, возможно, потому что отвлекало тепло его руки – он так и не отпустил мои пальцы, зажав их в ладони.

– Собираешься меня убить и не хочешь лишних свидетелей? – услышала я свой насмешливый голос и прикусила язык, зато добилась легкой осторожной ухмылки.

– Не хочу, чтобы ворвалась твоя охрана…

– Я одна! – От напряжения казалось, что каждая мышца подергивается от микроразрядов тока и изучающего взгляда, а вдохнуть так и не получалось.

Чарли выпрямился, переступил ногами, хрустнув осколком стакана.

– Зачем ты приехала? – Охрипший голос не давал подсказок.

Когда пауза стала затягиваться, я выдавила:

– Я ездила к Марте и…

Чарли совершенно не облегчал мне задачу, не меняя выражения лица, только глубокомысленно хмыкнул, будто моя фраза объясняла все на свете.

– А потом сбежала от охраны ради тайной встречи со мной? – Его интонации наконец-то дали подсказку – он рад. Немного растерян, наверняка ошеломлен, но и рад тоже. – Я не слышал шума мотора. Ты что, пришла пешком через лес?

Чарли будто не мог поверить в такой поворот, удивлялся, как же такое возможно и чем он заслужил. Мы стояли так близко, почти вплотную, и тепло его тела казалось жаром от камина. Он выпустил мои пальцы, чтобы поставить на стол бутылку, а я чуть не задохнулась от ужаса и схватила его за плечо, потому что желание не просто прикоснуться, а сделать из наших тел одно стало сильнее меня – инстинкт самосохранения и спасение от гипоксии. Бутылка полетела вслед за стаканом, зашипела пролитым пивом и откатилась под стол. Чарли смотрел только на меня, и через бесконечную секунду медленно поднял руку и провел горячими пальцами по моей щеке. Будто пробуждающим заклятьем коснулся – тяжесть в груди растаяла, ошеломила легкость, я наконец-то вдохнула полной грудью, и вдох все длился и длился, вмещая в себя целый мир.

– Нам нужно поговорить… – Я замолчала, когда Чарли перевел взгляд на мои губы и застыл словно в трансе.

– Думаешь? – Он чуть нахмурился, будто с трудом понимая смысл слов, и одновременно властным и несмелым жестом притянул меня поближе.

– Я приехала извиниться. – От его близости, запаха, взгляда кружилась голова и путались мысли, а в местах прикосновения горела кожа. Если так пойдет дальше, я забуду собственное имя. – Наверное, это глупо… но я хочу попросить у тебя прощения. Глядя в глаза, а не проигрывая диалог день за днем в голове.

Я попыталась отступить, но Чарли не отпустил и удивленно моргнул. Закралось подозрение, что он считает меня галлюцинацией и теперь изумляется ее чрезмерной болтливости.

– Вот как? Извинения предполагают искренность, так ведь?

– Да, и… – Фраза рассыпалась с резким выдохом, когда Чарли прижал меня к столу и навис сверху. Под пальцами пронеслись рубашка, щетина, лохматые волосы; под кожей – щекотка. Что же такое происходит? Что бы ни происходило, пусть не прекращается.

– Хочешь искренности? – С неожиданной яростью он смахнул со стола один из пакетов и, не отрывая взгляда от моих губ, рывком посадил меня на столешницу. Что-то снова упало, но звук затерялся в нашем дыхании. – Тогда лучше молчи.

От знакомого и такого родного вкуса Чарли перед глазами поплыли звездочки, а жар растекся по всему телу. Кто-то из нас застонал, и все стало неважно, словно на сцене вокруг выключали свет, пока не осталось только самое важное в центре, и Чарли яростно стаскивал с меня одежду, одновременно прижимая к себе крепче. Спортивные штаны никак не хотели сниматься с лодыжек, и Чарли так сильно дернул, что я полетела со стола, но он меня подхватил и посадил около раковины, а я посильнее вцепилась в его плечи. Он зарычал мне в ухо и что-то прошептал, но я не услышала – вокруг грохотала посуда, мешалась или тыкалась в спину. Я закрыла глаза, чтобы сосредоточиться на Чарли, на горячих и яростных прикосновениях, пугаясь напору и восторгаясь одновременно, отвечая ему, потому что тоже злилась. Злилась на каждый прожитый раздельно день, на каждый поцелуй, который не случился, на каждое прикосновение, которое не достигло цели, на все несказанные слова, которые затерялись в череде скучной рутины, и теперь эта ярость искала выход.

Мне не понравилось не видеть Чарли. Хотелось прочувствовать все до последней секунды, и я распахнула глаза. Он смотрел так, будто обнаружил перед собой что-то невыразимо прекрасное и боялся отвести взгляд, но это я видела нечто пленительное: мужчину, который дарил мне свою любовь. Чарли снова собрался меня куда-то нести, я попыталась найти опору… Что-то увесистое свалилось откуда-то сверху. Ох, больно же!

– Черт! Ты как? – встрепенулся Чарли, подхватывая меня на руки.

– Лучше молчи. – Я обхватила его бедра ногами, и он усмехнулся.

Я растворилась в дыхании Чарли и зелено-карих глазах, стала шепотом на коже и вкусом яблок на языке. Если я – галлюцинация, то и черт с ним. Главное – не исчезнуть, не раствориться, оставив его одного. Но исчезаю не я, исчезает пространство и время, а мы все еще вместе…

***

…щекотка за ухом. Чарли перебирает мои волосы.

– …отросли. Ты выглядишь, как в день нашей встречи.

Щетина под пальцами тоже стойка и упряма, как и ее обладатель.

– Ты тоже. Такой же колючий. У тебя фобия на вежливость?

Чарли смеется…

– …Кажется, я понял, о какой Мелани шла речь. Это моя клиентка. Я делал ремонт в ее доме. Ты про нее? Откуда о ней знаешь?

В затухающем свете камина его насмешливые глаза кажутся совсем черными, а скулы словно вырезанными искусным резчиком.

– Наводила справки. – Чувство вины растворяется в его смехе.

– Так вот почему у меня иногда возникало ощущение, что за мной следят. Ты действительно невыносима, знаешь об этом?

Из цепких рук вырваться не выходит, да не очень-то и хочется.

– Ты у нее ночевал.

– Чтобы рано утром начать работу…

От груди щекотка его дыхания спускается ниже.

– В новостях писали про твои свидания с каким-то белобрысым князем. Расскажи-ка про это.

Пытливые глаза смотрят из уютной полутьмы…

…Знакомый запах Чарли вызывает целую гамму воспоминаний. Удивительно, каким триггером может стать запах.

– А ты точно не галлюцинация? – спрашивает он, рассматривая мою пятерню на фоне камина. Так она и правда кажется полупрозрачной и зыбкой, колеблющейся в свете огня. – Я был в этом уверен, пока ты не начала извиняться, но теперь снова сомневаюсь…

Легонько ударяю его в грудь и, вывернувшись из цепких объятий, забираюсь сверху. У меня есть и корыстный интерес: поправить под нами плед, сброшенный на пол с дивана. Чарли явно не озадачивается тщательной уборкой, и по всему полу раскидана деревянная стружка и гвозди вперемешку с клубами пыли.

– Галлюцинация не стала бы тебе говорить, что ты неряха, – шепчу ему на ухо и вижу в свете камина, как у него поднимаются волоски на руке. На меня это действует как добрая порция афродизиака, и время снова перестает иметь значение…

…Ночь застыла в янтарном мгновении. Как впихнуть в нее три года разлуки? Мы столько не сделали, столько не обсудили, но в разговорах о прошлом слишком много горечи. Особенно, если речь о тех, кого больше нет с нами.

– Я все прокручиваю последние слова, которые он от меня услышал. – Чарли смотрит в потолок. Он тоже заложник воспоминаний. Теперь груза стало больше: не все моменты мы хотели бы помнить.

– Не надо… – умоляю словно сама себя: последние слова Джоша звучат в голове: «Не забывай…» Лучше говорить о том, что мы можем исправить. – Убеди Марту принять подарок.

– Счет имени Джоша Таннера? – Чарли тяжело вздыхает.

Имя Джоша, произнесенное вслух, срабатывает как удар плеткой по спине.

– Девочкам надо в колледж.

Мы слушаем тишину и разделяем тяжесть на двоих…

…Огонь в камине собирается умереть, и Чарли спасает его от смерти – бросает поленья и смотрит, как они разгораются. От камина идет тепло, как и от Чарли, он садится рядом, отнимая кусок пледа, и смотрит на огонь.

– Я не имел на тебя прав. Я был твоим боссом, я старше тебя. Сейчас ты королева, а я беру подряды на ремонт домов.

Глупые предрассудки.

– Важнее, кто мы друг для друга. Мы просто мужчина и женщина, которым хорошо вместе. И если мы захотим, так и останется.

Он улыбается, и в темных глазах танцует благодарный огонь…

– Ох, у тебя, похоже, будет приличный синяк. – Чарли легонько касается моих волос и виновато рассматривает лоб.

– Синяк? С чего? – Удивляюсь, при чем здесь лоб, это спиной я все натыкалась на что-то жесткое – то ли продукты, то ли ручки шкафчиков.

– На тебя с верхней полки термопот упал и угодил ручкой по лбу. Ты не заметила? – Он сдерживает смех, а я вспоминаю и хихикаю: значит, в тот момент искры из глаз у меня летели не от переизбытка чувств. – Давай лед принесу, хотя уже поздно, надо было сразу.

– Не надо, – останавливаю его порыв встать, – не уходи.

Скоро все равно придется разрушить уютное уединение этой комнаты и уйти, но пока у нас есть еще несколько минут. Чарли вздыхает и обнимает крепче, удобнее устраиваясь рядом.

Время тает, растворяется вместе с уходящей ночью, умирает от страха перед приближающимся солнцем, но пока мы в уютной полутьме камина, а мир вокруг застыл в капле янтаря…

***

Огонь потух, и воцарилась мягкая тишина, которая бывает лишь когда точно знаешь, что прервать ее может только птичье пение или шум дождя. В больших комнатах Холлертау я часто убеждала себя, что наконец нашла дом и можно остановиться, складывала слово так и этак – «д-м-о», «м-о-д», «о-м-д», но все время выходила какая-то бессмыслица. Хижина Чарли в Форест Ноллс больше походила на настоящий дом, такой, в котором хочется остаться.

Чарли запротестовал, когда я начала выбираться из его объятий.

– За водой схожу.

Сразу за диваном валялась кастрюля, а дальше пачка макарон и банка кукурузы, на полу у стола так вообще лежали целые груды. Я осторожно обошла разбитый стакан и пооткрывала шкафчики в поисках целого. Из-под ноги выкатился термопот и остановился рядом с упаковкой одноразовых стаканчиков, дальше на полу поблескивала какая-то посуда, а в раковине валялась тряпка. Нет, тюлевая занавеска. Наверное, она попалась мне в руки, когда я искала опору. В тусклом предутреннем свете комната выглядела даже загадочно, но представляю какой кошмар откроется взору, если зажечь свет.

– У тебя теперь есть повод прибраться, – сообщила я Чарли, протягивая одноразовый стаканчик с водой. Еще я захватила по коробке крекеров и кукурузных хлопьев – они валялись у плиты – и разложила на пледе импровизированный пикник.

Чарли хмыкнул, выпил воды, потом молча пожевал крекер и уставился в стакан, будто нашел там что-то подходящее для раздумий. Судя по тому, что между нами случилось, не похоже, что он меня ненавидит, а значит, надежда на нормальные отношения еще есть, но чем дольше он молчал, тем зыбче она становилась, и я чуть не подавилась крекером, когда от очередного здравого взгляда на ситуацию сжало горло.

– Так зачем ты приехала на самом деле?

Усталый голос Чарли разрушил последнее янтарное мгновение.

Наверное, не очень правильно начинать серьезный разговор, когда из всей одежды на нас только плед, но, казалось, что одежда снова нас разделит, сделает колючими малознакомыми людьми, такими, какими мы встретились пару часов назад.

Я на секундочку закрыла глаза. Нужно разрушить еще один бастион лжи.

– Слушай, я должна тебе кое-что сказать. Должна произнести вслух, потому что это очень-очень важно.

Чарли вскинул заинтересованный взгляд.

– У тебя есть сын.

Целую минуту он молчал, застыв с пачкой хлопьев в руках.

– Ага! – произнес он и затих. – Сын, значит. У меня. Точно?

– Да, господи, Чарли! Я что, не по-английски говорю? У тебя есть сын. Фредерик, ему два года.

Он отбросил хлопья и рывком поднялся на ноги, сметя разложенные на пледе крекеры и чуть не опрокинув меня.

– Знаешь, я уже вышел из того возраста, когда мною играли! – Он нашел за диваном свои джинсы и ринулся к кухонному столу, видимо, за футболкой, но обо что-то споткнулся и чуть не упал. – Я уже не мальчишка! Перестань врать наконец!

– Я не вру! – Я подскочила вслед за ним.

Чарли на секунду остановился, а потом как был, без футболки, ринулся к комоду в противоположном углу, еще сильнее припадая на левую ногу. Курт раскопал все. Теперь я знала, почему Чарли хромает, и что именно произошло с его коленом. Наверное, вся его бездна сожалений родилась под завалом в Алеппо после артиллерийского обстрела, когда погиб весь его отряд, а он выжил. Выжил, чтобы корить себя. Вчера я надеялась, что сообщение о сыне если и не сделает его счастливым, то хотя бы немного обрадует, но, видимо, зря. Он мне не верил.

– И отец – не Джош? – съязвил Чарли, рывком выдвинул нижний ящик комода и достал блок сигарет.

– Нет! Ты – отец моего ребенка, – твердо произнесла я. Руки дрожали, но я испытала колоссальное облегчение, что наконец сказала об этом.

– Ты уверена? – Зашуршала целлофановая обертка.

– Сложно забеременеть от кого-то, с кем ни разу не спала!

Возмущало, что он настолько в меня не верил, думал, будто после того, что было у нас, я могла пойти и повторить это с кем-то еще. Возмущало и причиняло боль.

– Вот как?! – Чарли дернулся, вытащил пачку из блока и направился к двери. – Об этом, видимо, неизвестно в Этерштейне. Я видел фильм про отца принца, и там звучало не мое имя.

– Ужасно, что так вышло. Я не знаю, как это исправить. Все, что я могу, это сказать правду тебе. – Закружилась голова, и пришлось ухватиться за диван. – Ты – отец Рика.

Чарли остановился у двери, повернулся:

– А Марта? Как же Марта? Зачем ты с ней так?.. – Он схватил куртку, на ходу надел и выскочил наружу. Чиркнул зажигалкой, и, прежде чем дверь закрылась, в комнату успел залететь сигаретный дым.

В наступившей тишине стало слышно, как капает кухонный кран. На полу красовалась лужа: Чарли разлил воду из пластиковых стаканчиков. Я включила свет и, стараясь не обращать внимания на бардак, отправилась на поиски полотенца.

В голове не было ни одной дельной мысли, разум не понимал, как ему реагировать. Я отряхнула плед и накинула его на диван, плюнула на поиски веника, отжала полотенце в раковину и повесила его на край столешницы.

Мой спортивный костюм валялся на единственном стуле среди табуреток.

Чарли курил на крыльце, накинув куртку прямо на голое тело, настороженно покосился, когда я вышла, и снова уставился в темноту. Свет из открытой двери падал на деревянный настил и усыпанную хвоей землю и казался единственным источником тепла во всем мире.

– Между мной и Джошем ничего не было, только дружба, но нужно было имя. Это моя вина. Тогда меня убедили, что так лучше, но это неправда… – Мой голос растерянно затих. Разве можно оправдать такую глупость?

Чарли усмехнулся и покачал головой, потер ладонью лоб, словно собирался с мыслями. Рассудок наконец отреагировал – грусть, вот что я чувствовала.

– А ведь твой отец мне звонил. Поздравил с рождением племянника. У меня грешным делом возникла мысль, что он прав, потому что как иначе такое могло произойти? Ты постоянно врала, – он ткнул в меня сигаретой, – а теперь выходит, скрывала от меня беременность. Разве отцу ребенка не сообщают о таком?

Черт побери, зачем отец полез! Я сжала кулаки. Не представляю, что в тот момент пережил Чарли.

– Прости. Все это не имеет отношения к нам. Это чертова политика. Недоразумение, – выдавила я.

– Недоразумение – это когда в кинотеатре на твое место кто-то сел, а тут речь не только о нас двоих. Марта мне все уши прожужжала, чтобы я съездил навестить племянника, а твой отец, похоже, действительно считает, что это сын Джоша. И я так считал! Не думал, что ты сможешь врать и о таком! – Сигарета в его руках переломилась, он раздраженно затушил ее о деревянный поручень и полез за новой. – И что теперь прикажешь делать?

– А чего ты хочешь?

Он изучил меня с головы до ног словно музейный экспонат сомнительной ценности и отвернулся. Теперь, в темноте, да еще сквозь дым не было видно его лица, приходилось полагаться на голос – ошеломленный и растерянный.

– Прости, не думала, что отец станет тебе звонить. Мне казалось, он рад оставить ту историю в прошлом.

– Вы там с ним что, вообще не разговариваете? – возмутился Чарли.

– Разговариваем. О законопроектах и поправках.

Он фыркнул и сломал вторую сигарету, огонек упал на веранду и погас под кроссовкой. Чарли взял из пачки еще одну, но сам же ее переломил и растер между пальцами. Крошево осыпалось пеплом с руки, сверкая в свете из открытой двери.

– Но о том, как отмазать Эберта, вы нашли время поговорить. – Чарли смотрел на растерзанные сигареты, и голос его теперь звучал бесцветно. Рассеянный свет из окна падал на веранду, слабо освещая его кроссовки, хвоинки и шишки вокруг ног.

– Никто его не отмазывал. Его осудили, и приговор сломал ему жизнь.

– Не думаю, что запрет работать чинушей или охранником его сильно сломал. По крайней мере, его дети при нем.

Меня била дрожь. Возможно, это просто холод, ведь на улице градусов тринадцать, а возможно, такой эффект дает горечь, когда заполняет тебя с головой. Я прислонилась к дверному косяку, чтобы ощутить хоть немного опоры.

Когда я думала, что Чарли что-нибудь сделает Нику, явно тоже была не в себе. Приговор кажется ему несправедливым, но самосуд не в его стиле. В нем и так живет куча сожалений.

– Мы расстались, ты уехал. Я не могла…

Тогда я вообще ни с кем не хотела говорить. Ни с кем и ни о чем.

– А телефоном пользоваться так и не научилась! – Чарли шагнул из темноты ближе. – Или просто не хотела мне говорить. Как обычно, решила все сама. Испугалась, что я приеду в Этерштейн, и тебе придется с этим что-то делать? Мертвецу не предъявишь претензий, что он не граф и не виконт. Но в моем случае тебе пришлось бы признаться всему двору, что спала с безработным инвалидом, к тому же американцем!

– Чушь! Дело вовсе не в этом! – Даже затошнило от возмущения. – Неужели не понимаешь? Твой брат погиб из-за меня! Разве я могла смотреть тебе в глаза? Я решила, что ты и говорить со мной не станешь!

Чарли фыркнул и яростно затряс головой.

– Говорить не стану… – пробормотал он и шагнул в дом, заканчивая на ходу: – Я взял то, что мне не принадлежало, и меня наказали.

– Чарли…

Страхи загоняют нас в клетки, и мы проводим всю жизнь в поисках ключей к свободе.

– Закрой дверь, на улице холодно, ты замерзла.

Он двинулся к кухне, а я на секунду решила, что он просит меня закрыть дверь с той стороны.

– Будешь чай? Я как-то раз попробовал вот такой, – он достал из шкафчика и показал мне желтую банку, – мне понравилось. Не фонтан, конечно, даже, скорее, бурда, но если его делать со льдом, а не как здесь написано – с кипятком, то терпимо.

Чарли растерянно оглядывал учиненный беспорядок, а я закрыла дверь и подошла поближе, рассмотреть банку. На этикетке красовалась надпись «растворимый напиток».

– Это не чай, – я поставила банку обратно, – это и правда бурда. Выкини…

– Ты не оставила мне выбора, понимаешь? – Чарли поднял замученный взгляд. – Пришлось согласиться с отцовством Джоша. Разве я мог разочаровать Марту или спорить с регентом?

Да я и сама сегодня не решилась признаться Марте, а уж спорить с регентом… Чарли на ходу скинул куртку, подхватил с дивана свою рубашку, надел, застегнул пуговицы и оперся на диван. Я больше не видела его глаз, только пальцы, сжимающие мягкую спинку, и казалось, пальцы мнут мою душу, оставляя синяки и кровоподтеки. Пропустить бы фазу, когда о боли надо говорить вслух, превратить слова в птиц, выпустить на волю, но каждая минута этих трех лет копила боль, теперь от нее так просто не избавишься.

– Ты ни в чем не виноват. – Пришлось опереться на стол, каждое слово забирало силы. – Если бы я могла сейчас это изменить, не вмешивать Джоша, я бы так и поступила, но тогда… Наверное, я сошла с ума, раз меня удалось уговорить. Но и тебя я не хотела ни к чему принуждать. Не хотела, чтобы на твою жизнь влияли события на другом континенте. Двадцать три года назад маркиз убил наследного принца. Меня тогда на свете не было, но я уже оказалась заложницей ситуации. Я не хотела, чтобы ты стал еще одной случайной жертвой. – Я остановилась, набираясь сил от звучащей птичьими криками тишины. – Твои решения должны быть только твоими. Ты должен делать что-то только потому, что сам этого по-настоящему хочешь.

Чарли долго молчал, а потом поднял голову.

– Знаешь, почему я тебя нанял?

Напугала смена темы, будто за ответом последует что-то страшное.

– Да, профсоюз наседал, да, женщинам после армии у нас неинтересно. Но я взял тебя на работу, потому что ты ничего о ней не знала. Как Джош. За два года после колледжа он сменил пять мест. Я взял его к себе, надеясь, что он успокоится, но ему было скучно. Он просто умирал от скуки в окружении молчаливого груза. И тут в мой кабинет зашла ты. Из всех кабинетов мира ты зашла в мой. – Чарли уставился в погасший камин. – Салага, желторотик, которой все нужно было объяснять с нуля. Да на твоем фоне Джош выглядел суперпрофи. И я подумал: «То, что нужно. Для нее он станет авторитетом. У него появится цель». И решил – барахтайтесь вместе. Выплывите, так выплывите.

Я была нужна Джошу так же сильно, как и он мне.

– И я его подвела…

– Нет, это я его подвел, – оборвал Чарли, – когда позволил сесть в самолет, потому что твой отец этого ожидал. Так что не говори мне ничего о плохих решениях. Я и тебя подвел. И Марту, и Бенсона. Всю команду!

Келли считала, что вся наша жизнь – цепочка решений, которые делают нас теми, кто мы есть. Но если наши благие намерения приводят к чьей-то смерти, делает ли это нас плохими людьми?

– Не подвел. Это не твоя вина…

– Думаешь, твоя? – Чарли бросил на меня короткий яростный взгляд и опять уставился в диван. – Не ты спустила курок, но, видимо, сделала все, чтобы отомстить.

На меня словно холодным ветром подуло, и на щеках пролегли горячие дорожки – даже не знала, что плачу.

– Отомстить?

– Через месяц мне позвонил американский посол из Вены и сказал, что нашли тело Гермута Брука. Убийца неизвестен. Европол разыскивал Брука живым или мертвым, но мне любопытно, почему его нашли мертвым?

Эта тема – как прогулка по тонкому льду. Тайны, которые я не имела права разглашать, не потому что не хотела, а потому что не могла. Брук убил Джоша и он же, скорее всего, стрелял в Бенсона, и я подозревала, что он убил мою мать, хотя Курт и твердил о самоубийстве.

– Какая разница? – Я попыталась равнодушно пожать плечами, но вряд ли вышло. От испуга сковало все тело. Если Чарли спросит прямо, придется признаться, ведь я собиралась говорить правду. – Он мертв. Неужели скорбишь по психу и убийце?

– Хочу понять, как в этом замешана ты.

– Думаешь, после маркиза я вошла во вкус? – Мне стало смешно, видимо, истерика. – Убила кучу народу и не вздрогнула?

– Я не знаю, что о тебе думать, Тереза. Ты не даешь возможности разобраться.

Наверное, отец прав. Мне нужна помощь специалиста, того, кто умеет чинить души. Общение с окружающими только из-за расписания встреч или строчки в законопроекте превратило меня в еще большую дикарку, чем во времена Келли. Вспомнилась дурацкая размолвка перед поездкой, но отец не вся моя семья, Чарли важен не меньше.

– Я понимаю, почему ты злишься, правда. Я лгала тебе в Сан-Франциско, и мне очень стыдно. Если бы я могла это изменить… Теперь тебе известно о сыне и, возможно, ты захочешь что-нибудь сделать… Мне от тебя ничего не нужно: ни алиментов, ни внимания, можешь меня ненавидеть. Я только хочу, чтобы у Рика был отец.

– Да господи! – Чарли стремительно пересек комнату и прижал меня к себе. – Иногда мне хотелось тебя придушить за упрямство и своеволие, но никогда, слышишь, никогда я бы тебя не возненавидел!

Я уткнулась в его рубашку, которая теперь пахла мной. Сердце переместилось к горлу и мешало дышать. Защекотало ладони, как когда-то, от предвкушения прикосновения к целому миру, но эмпатия так и не вернулась, хотя было предположение. Зато облегчение прокатилось по телу – может быть, у нас есть шанс.

– Прости, что все так вышло. И за все остальное тоже прости. Хотя можешь не прощать, если не хочешь…

Чарли только тихо вздохнул. Мы постояли, а потом он отстранился и заглянул мне в глаза.

– Знаешь, – виновато улыбнулся он, – у тебя жуткая шишка на лбу и синяк. Не представляю, как ты это объяснишь…

– Брука убил бывший телохранитель моей матери. Теперь он мой телохранитель. Он сам пришел ко мне и признался. Мы с отцом договорились молчать о его причастности. Теперь ты четвертый человек, который об этом знает. – Слова торопились и перебивали друг друга, но спокойное внимание Чарли давало силы. – Я эмпат. Была эмпатом. Когда дотрагивалась до человека, ощущала то же, что и он. И еще у меня было что-то вроде карты в голове, я знала о перемещении людей, даже тех, кого не видела физически. Ты сам догадался, что у меня есть… дар. Тогда в лесу, в Оленбахе, нам помог именно он. Я увидела, что люди Виктора берут нас в кольцо. И в Остер Пойнт…

Чарли молчал и просто слушал, наверное, пытался уложить все в сознании. Слова об эмпатии его не смутили – он все так же обнимал меня за плечи.

Если бы я понимала, что делаю, и управляла «паутиной», то в Хольц-Линдене спасла бы Джоша. Не знаю как, но я бы справилась. Выследила Брука, успела бы раньше… После смерти Келли почти каждый день моей чертовой жизни можно было бы прожить лучше. За исключением дней с Риком и Чарли.

Как сказать про инквизицию? Про мои попытки помогать носителям? К Чарли все это не имеет отношения, он не обязан в это влезать, но будет справедливо, если он узнает о моем прошлом.

Пока мы пили – он кофе, а я странную бурду под названием «чай», – я рассказала про Келли и нашу кочевую жизнь, про смерть Келли и первый настоящий дом в Портленде, и про то, почему пришлось его покинуть.

– Никто не должен был умереть. Только я. Исчезнуть из жизни отца, из Портленда, будто меня и не было. Герцогиня Эттерская должна была умереть по-настоящему. Тогда ничего плохого не случилось бы.

– Но не случилось бы и ничего хорошего.

Хриплый голос Чарли напугал и сбил. Он крутил в руках пустую чашку, а теперь наконец поставил ее на стол и поднял на меня взгляд.

– Да… Тогда я не встретила бы тебя. Но я встретила и полюбила, – признаться оказалось легко, легче, чем представлялось, – и на свет появился Фредерик. И я очень люблю сына, и хочу, чтобы два важных для меня человека знали друг о друге. И тоже любили друг друга.

Чарли тихо вздохнул. Я до боли в сердце сожалела, что у меня больше нет эмпатии и я не чувствую того, что чувствует он, не разделяю с ним его груз.

– Значит, ты знала все, что я испытываю? – В его голосе слышалось ошеломление, даже смущение. Он ведь признался мне в любви еще раньше, просто без слов.

– В тебе не было ни одной фальшивой ноты.

– Расскажи про нашего сына. Я видел фотографии в интернете. Он похож на… Марту. – Чарли напряженно и задумчиво прищурил глаза – ждал ответа.

– Он похож на тебя, – улыбнулась я. – Особенно когда недоволен. Зато добрый, как Марта.

Кажется, Чарли был благодарен за то, что не прозвучало имя Джоша. Наш сын походил на Джоша, потому что они с Чарли всегда были похожи.

Фото Рика лежало в кармане ветровки. Одну фотографию я отдала Марте, но оставалась еще одна. На ней Рик сидел на траве у куста жасмина и задорно улыбался. Не знала, дойдем ли мы с Чарли до этого, но он выхватил фотографию, как только я ее принесла, и долго и жадно рассматривал. В интернете он наверняка натыкался на официальные фото, но они всегда немного искусственны. Чарли выслушал про манеру Рика, как и у отца, долго и пристально смотреть в глаза тому, кто его чем-то не устроил, словно изучать; про манию Рика к бумаге – он просто обожал рвать на мелкие кусочки все бумажное и шуршащее, что попадалось под руку.

– Почему Фредерик?

– В честь прадеда. Королевское имя Этерштейна.

Чарли нахмурился, и наш сын стал казаться далеким и недостижимым артефактом на другом континенте.

Часы сжались до минут, минуты спрессовались в секунды. Последняя закончилась с проблесками зари. Полпятого утра.

Прошедшие сутки забрали все силы, выжали, как я вчера полотенце. Вина и облегчение – невозможные соседи – никак не могли договориться и рвали на части. Уходить оказалось тяжело, но и оставаться больно: любое неосторожное слово Чарли разобьет с трудом склеенный кувшин, сухие цветы упадут на землю, и тогда он увидит, из чего я состою на самом деле – из притворства и разочарования в себе, из кошмарных снов и призраков прошлого. Только не так!

– У меня есть еще пару минут. Хочешь помогу немного прибраться?

Чарли молча покачал головой. Когда все слова успели стать птицами и улететь? Или у нас уже просто не осталось сил на разговоры.

Мы вышли и пошагали в лес по мягкому дерну. Перерыв закончился, и я вспомнила о встрече с генералом. Провалиться бы ему в ад, но сначала пусть расскажет все, что знает, если, конечно, он действительно в этом замешан. Чарли мог бы помочь в разговоре, он знает генерала лучше, чем я, знает его людей. Может, показать ему фотографии из бара? Они остались в моем телефоне, а телефон в багажнике машины. Но тут в голове снова закрутилось: имею ли я право его вмешивать, раз ему и так досталось; и насколько эта информация усложнит наши и без того сложные отношения, учитывая, что я пытаюсь все исправить.

Чарли молчал и хмуро изучал землю под ногами, но поднял взгляд, когда я на него посмотрела. В его глазах читалась растерянность, словно от меня ожидали, что при несмелом свете ранней зари я все же растаю в воздухе. Заметив между деревьями бордовую машину, Чарли замедлил ход, а потом и вовсе остановился.

– Куда же пропали твои волшебные способности?

Он будто хотел спросить что-то другое, но не решался или сам еще не понял, что именно стоит спросить.

– Не знаю. Они просто исчезли.

Внутри отозвалась тоска – словно вырезали часть тела.

– Ничего не исчезает без следа. – Он поразмышлял над потерей: – Скучаешь?

– Да.

Он задумчиво нахмурился. Эмпатия подсказала бы, как он настроен: ищет предлог, чтобы не отпускать, или причину, чтобы уйти. Нам с ним нужно больше времени, больше разговоров, больше прикосновений, больше возможностей. Зато теперь совершенно ясно, что мои чувства к Чарли – это мои чувства, а не отражение его эмоций. И без эмпатии ясно: прикосновения к нему – лучшее, что со мной случалось.

– Мне пора. – Так не хотелось уходить, но иначе никак. Прошедшая ночь казалась сказкой, тающей на первых лучах солнца, и любые слова делали ее еще призрачнее. Остается надеяться на чудесные изобретения человечества – телефон и скайп.

Чарли поймал меня за руку и притянул поближе, внимательным взглядом сказал без слов: «Останься». Я ответила ему: «Не могу». Он вздохнул. Проклятая заря сжигала последние секунды.

– Ты изменилась, – он провел пальцами по моей щеке, – и не изменилась одновременно. Три года спокойной жизни должны были убрать из твоих глаз беспокойство, но оно все еще там. Ты будто снова от чего-то бежишь. Или нет. За чем-то. За чем ты бежишь, Тереза Рейнер?

– Пытаюсь впихнуть все в расписание, – улыбнулась я. – Через месяц мой день рождения, и в Холлертау планируется грандиозный праздник. Никто из вас не пришел на мою коронацию, и парни, наверное, не захотят и в этот раз, но… – я вздохнула, ведь встреча посреди шумного праздника – сомнительное удовольствие, – …познакомишься с Риком.

– Через месяц? – Чарли озадаченно приподнял брови.

Конечно, мне тоже не хочется ждать так долго.

– Нужно все сделать правильно. Существует ряд процедур: проверка службой безопасности, медиаплан для прессы. Я направлю тебе приглашение, пришлю билет на самолет. Это займет какое-то время, может быть, и меньше месяца.

Еще надо придумать повод, выдать канцлеру и прессе подходящую легенду.

– Ясно. – Чарли потер бровь костяшкой пальца. – Что еще?

– Нужно найти подходящий момент и… – Станет легче, когда скажу отцу правду. Я представила выражение лица канцлера, когда он узнает про отношения королевы с американским строителем, и задрожали ноги. Канцлер не успокоится, пока сто раз его не унизит. Пожалуй, у монархии есть шанс остаться абсолютной, тогда мне не надо будет защищать свои решения, но реформы экономики идут уже пять лет. Не могу же я послать это к черту? – Я придумаю, как представить тебя ко двору, чтобы ничьи интересы не ущемлялись. И… – Скорее всего, я пожалею о том, что собираюсь сказать, но бесполезно подслащивать пилюлю. – Помнишь, мы планировали быть честными? Так вот, все не так просто, как хотелось бы. От меня зависят люди, мои решения влияют на других. Ты должен понимать, что нельзя просто заявиться в Холлертау и сказать всем: «Эй, привет, это мой парень, он будет часто приезжать в гости». Всю твою жизнь разберут по косточкам, изучат под лупой каждую оплошность, допущенную прежде или в моменте, подвергнут сомнению мотивы, чувства, честность.

Так произошло со мной когда-то: перетряхнули всю мою личность, все мое «Я», вытащили на свет потаенные желания и страхи, отфильтровали через мнения ведущих ток-шоу, журналистов, авторов светских обзоров, блогеров, досужих сплетников и обывателей. После даже я сама не понимала, что из всего этого обо мне, а что – суждения незнакомцев. Для Чарли все это может быть тяжело, ведь он привык к одиночеству и тишине, к тому, что над ним есть только он сам.

Чарли слушал, скрестив руки на груди и хмуро рассматривая лес. Когда пауза стала затягиваться, я не выдержала:

– Так что скажешь?

– Знаешь, наверное, я не до конца представляю ситуацию, – медленно произнес он. – Все действительно изменилось. Ты королева, живешь на другом континенте, говоришь на другом языке, и я не имею ни малейшего представления о твоих ежедневных занятиях. Нужно все взвесить.

– Да, понимаю. – Даже ожидания, что меня пошлют к черту с порога, не помогали пережить что-то вроде разочарования. – Все так неожиданно…

Чарли задумчиво нахмурился, и я замолчала, опасаясь сказать что-то, что напряжет его еще больше.

– У меня есть твой номер. Я позвоню.

– Да… Хорошо… Мне пора.

У нас получилось что-то вроде формального рукопожатия на прощанье, и я чуть не дала по тормозам, когда одинокий силуэт отразился в зеркале заднего вида, но подумала о Рике и смогла уехать. Через пару миль, когда на совершенно пустой дороге я чуть не съехала в кювет, остановилась. Руки на руле дрожали, пришлось спрятать их подмышками. Слезы пусть текут, нельзя их вытирать, а то глаза покраснеют.

Какая же я идиотка! Напридумывала, что у нас все получится, позволила себе надежду. С какой стати я вообще решила, что он согласится на такие серьезные перемены? Просить его оставить Марту и девочек я не буду, и как в таком случае ему общаться с сыном? По скайпу? И кататься на велосипеде он его будет по скайпу учить?

Это моя вина. Я все испортила. Напугала Чарли сложностями, лишила Рика возможности обрести отца и зря размечталась о том, что еще можно что-то наладить. Мы с ним словно по разные стороны зеркала – можем вечно тянуться друг к другу, но никогда не окажемся вместе.

Солнце пробивалось сквозь деревья, но его холодные лучи не грели через стекло, а просто освещали еще один день в череде таких же однообразных дней. Я досчитала до двадцати пяти.

Пора возвращаться.

И тут я увидела в зеркале свой синяк! Черт подери, даже пудра не поможет, которой у меня все равно нет. Ссадину и шишку на пол-лба сложно спрятать. У меня и челки-то нет. Хайди, персональной ассистентке, придется сказать, что упала в ванной, а Курта отправить на поиски гримера. Ох, нет, про ванную не вариант, отец уволит Хайди за ротозейство, лучше придумать что-нибудь еще. Я полезла в бардачок за телефоном.

Светилась «СМС» от Курта: «Ты срочно нужна! Возвращайся немедленно!»

Глава 5. Обмани себя, если сможешь

На пустую парковку перед супермаркетом я заехала без двух минут шесть. Курт стоял у пластиковой будочки с тележками, но, увидев машину, сразу зашагал навстречу. Я подъехала к нему и выскочила из «Ниссана». По пути в голову лезла куча всяких катастроф, в основном связанных с

Риком. И отцом.

– Что случилось?

Курт собирался что-то сказать, но остановил взгляд на моей проклятой шишке и опешил, возмущенно округлив глаза.

– Какого дьявола? Откуда это? – просипел он, будто простыл.

– Ничего страшного. Это случайность. – От смущения запылали щеки.

– Кто это сделал? – Он откашлялся и грозно завершил: – Мне им заняться?

– Я же сказала – неважно. Что случилось? Что-то с Риком?

Курт покачал головой, вгляделся в меня, поиграл желваками.

– Надеюсь, у того, кто это сделал, синяков больше? Судя по твоему лицу, все прошло не слишком гладко.

– С Риком точно все в порядке?

От страха застучало в голове. Курт забрал у меня ключи от «Ниссана» и повел вдоль парковки.

– С Риком все отлично. Какой-то псих устроил перестрелку в отеле. Нужно скорее вернуть тебя на место, пока какой-нибудь идиот не решил, что это связано с королевой.

– Боже мой! – Вот уж такого я точно не ожидала. – Перестрелку?

– Да, в холле у ресепшен. Вокруг отеля уже толпа репортеров.

Отец будет психовать, когда узнает. Даже если слухи еще не поползли, он все равно узнает. Скрывать историю с Чарли мне помогал Курт, но тут кое-что сложнее.

– Надо позвонить отцу.

– Я уже позвонил и сказал, что ты в порядке. – Курт тянул меня дальше и нервно оглядывал улицу. – И вызвал сотрудника посольства. Пусть уладит вопрос. Встречу с генералом придется отложить, сейчас самое главное – твоя безопасность.

Он снова прокашлялся, будто что-то в горле ему мешало.

– Ты заболел?

– Нет. Пошли.

Мы добежали до Буш-стрит. До отеля мы планировали добраться пешком, чтобы уличные камеры не засекли арендованный «Ниссан» и выходящую из него королеву. Королева просто вернулась с пробежки.

Курт отодвинул меня в сторону, и бегун в спортивном костюме промчался мимо. Курт проводил взглядом убегающую фигуру. Он уж больно пристально вглядывался в прохожих, но вокруг не было ничего подозрительного: навстречу брели две заспанные женщины, на другой стороне дороги открывали кофейню.

– Это был просто псих с оружием? Или это и правда связано со мной?

Мы опять понеслись по тротуару, Курт даже не давал возможности перевести дух.

– Твоя безопасность важнее всего, а мне из-за тебя пришлось нарушить протокол. Я всю ночь не спал, придумывая способ встретиться с генералом и надеясь, что ты вернешься. А теперь нужно придумать достаточно убедительную легенду про твою шишку на лбу. Знаешь, как все это выглядит со стороны?

Курт несся так быстро, что я боялась не удержаться на ногах и полететь на асфальт. Может, правда, шлепнуться? Вот вам и шишка, хотя толку не будет – здесь нет камер, чтобы заснять падение. Все действительно выглядело паршиво. Любой вывод, который полиция сделает на основании видимых фактов, будет неверен.

Представляю выражение лица отца, когда выводы начнет делать он, но он тоже не приблизится к истине и только зря потратит силы на выговор. Отличное завершение безумных суток.

При повороте на Пайн-стрит я споткнулась о неровность на асфальте. Курт схватил меня за локоть и удержал, и перед носом мелькнули содранные костяшки его правой руки. Курт увидел, куда я смотрю, и убрал руку.

Смеяться резко расхотелось. Моя безопасность – прямая обязанность Курта, ведь только что речь шла о психе, а на носителей нынче объявлена охота. От ужаса я чуть не задохнулась: все, что я так старательно строила, всю мою жизнь может легко разрушить один человек с оружием. Не этот, так следующий.

Даже перед черным ходом дежурили репортеры, а еще двое полицейских. Я накинула капюшон и спряталась за спиной Курта, надеясь, что никому не придет в голову фотографировать потную от бега лохматую девчонку в спортивном костюме.

– Пропустите сотрудника отеля! – гаркнул он на журналистов, и они отступили. Полицейские просто кивнули, видимо, они его ждали, и открыли перед нами дверь. Журналисты ринулись следом, пытаясь заглянуть внутрь. Полицейские перегородили им путь, и дверь захлопнулась, резко отрезав гомон. Курт протащил меня мимо ресепшен, откуда на нас печально и растерянно взирал администратор. На полу лежало два тела, прикрытых брезентом, и к ним никого не подпускали. Я не успела ужаснуться, Курт подтолкнул меня к лифтам, где стояла еще одна толпа полицейских и моя охрана. Все засуетились, заспорили. Курт пихнул в лифт сначала меня, потом свою команду, и заскочил следом, нажал на кнопку нашего этажа и застыл передо мной, глядя в одну точку и закрывая ото всех. Я бессильно привалилась к стене, разглядывая тонкую красную полоску у него на шее, прямо под кадыком. Кто-то душил его удавкой.

Удивления или страха не было, напротив, голос внутри нашептывал что-то вроде: «я так и знала». Я посмотрела на лицо Курта. Он бесстрастно поправил воротник рубашки, спрятав полосу. Так мы и доехали до нашего этажа, молча разглядывая друг друга.

***

В отель никого не впускали и не выпускали, наш этаж перекрыли. Полицейские опрашивали постояльцев других этажей и рвались к моей охране. Посол зашел убедиться, что я жива и не похищена, и что никаких происшествий у меня в комнате не происходило, заверил, что проблем не будет, и убедил, что пусть лучше полиция задаст моей охране пару стандартных вопросов и исчерпает инцидент. Всю беседу я сидела к нему боком, подбирая перед маленьким зеркалом цвет помады – я была готова на любые жертвы, только чтобы он не увидел мой лоб.

Посол организовал что-то вроде круглого стола между полицией и моей охраной, и вопросы к охране сняли после того, как они подтвердили, что всю ночь провели на этаже рядом с моим номером, а я вышла на пробежку в пять утра в сопровождении Курта через другой выход и буквально за несколько минут до перестрелки. Не представляю, что Курт сделал с записями камер на нашем этаже и что именно произошло в отеле ночью, но не нашлось времени толком это обдумать: все усилия уходили на то, чтобы контролировать выражение лица и заставлять руки не дрожать.

Я сделала челку, но она получилась кривой, потому что кроме дрожащих рук мешал отец, который ежеминутно названивал, не давая толком взяться за ножницы, а Хайди причитала над синяком, раздражая суетой. Я прогнала ее собирать вещи, но в какой-то момент посреди всего этого хаоса я заснула. Помню, как Курт выводил меня из отеля, но потом в машине я опять вырубилась, чтобы проснуться, когда пришла пора садиться в самолет, а в самолете я опять оказалась в лесу, где голос Чарли кричал: «Уведи его! Бегите!», и я искала Джоша, но вместо него вокруг зияла только пустота – листья замерли на деревьях и воздух застыл тяжелым желе страха. Без Джоша все превратилось в небытие из недвижимых крон и темного неба. Реальность остановилась, мне некуда было бежать.

Предчувствие беды кололо виски и кончики пальцев.

Я подскочила на разложенных самолетных сиденьях, и эхо крика поглотил мерный шум двигателей. Курт возник в проходе и застыл, ожидая приказаний. Хайди вскочила с кресла напротив, готовая помочь.

За шторкой иллюминатора оказалась чернильная темнота и сотни километров, разделяющих нас с Чарли. Он, наверное, спит, а если не спит, то разжигает камин или пьет кофе. Когда он, интересно, уберет бардак? Я долго не могла сообразить, который час, потом посчитала: в Сан-Франциско разгар дня, а вот в Холлертау глубокая ночь. От моей кожи пахло Чарли, и это было невыносимо. Тревожило послевкусие последнего сна, приправленное ощущением угрозы: поездка изменила не только наши с Чарли отношения, но и что-то еще. Что-то решительно изменилось, в хорошую или плохую сторону, и теперь предстояло разбираться с последствиями.

Пришел Курт и устроился напротив. Я откинулась на спинку, рассматривая его. Он сидел прямо, спрятав шею под высоким воротником и сложив руки так, что левая ладонь накрыла костяшки правой. Я уже позволила истории с Бруком стать компромиссом с совестью, поэтому приготовилась к тому, что Курт причастен к произошедшему в отеле. Возможно, он защищал мою жизнь. Или свою. Напал первым, потому что увидел угрозу.

Хайди принесла чай с закусками и поставила поднос на откидной столик.

– Можешь отдохнуть, – улыбнулась я ей. – Ты мне пока не понадобишься.

Она быстро поклонилась и ушла в другой конец салона. Я осторожно высунулась, наблюдая. Хайди надела на глаза маску и откинулась на сиденье, похоже, собиралась подремать. Даже если и нет, вряд ли она услышит нас через весь самолет.

– Расскажешь, что случилось? – вопрос первой задала я, но, казалось, Курт хотел спросить то же самое.

Он тоже посмотрел на Хайди, а потом поразмышлял с чего начать, пару раз порывался что-то сказать, но обрывал сам себя. Я пила чай и не торопила, самой было о чем подумать. Чай отдавал горечью: какая-то новая смесь – непривычно терпкая и слишком насыщенная. Кудин?19 Курт молчал, и я выжидающе на него посмотрела.

– Как мы объясним синяк твоему отцу? – Он будто опасался начать с главного.

– Королева не обязана объясняться. – Я поправила челку. – К тому же о синяке известно только тебе и Хайди. Пусть так и останется. Ты расскажешь, что случилось в отеле?

Курт дождался, пока я сделаю еще один глоток и поставлю чашку на блюдце.

– Этот человек ночью пытался пробраться на твой этаж. Спер где-то бейдж и выдавал себя за работника отеля. Я его узнал, сталкивался с ним много лет назад, когда работал на шведскую службу безопасности. Он активист террористического движения, которое называет себя «Око». Я его отогнал. В холле он решил поиграть в ковбоя, охрана отеля его застрелила.

От ужаса я перестала дышать. Вот веиты и добрались до меня.

– «Око»?

– У веитов много личин. Это простые исполнители.

– Как он пронес в отель пистолет? Там же металлодетекторы.

– У отеля навсегда испорчена репутация. – Курт усмехнулся, но тут же поднял взгляд на мой лоб. – На вас напали или Таннер позволил себе…

– На нас не нападали, все нормально! – Надежды, что после происшествия в отеле воспоминания о Чарли померкнут, станут не такими болезненно-острыми, провалились, но я специалист по обману самой себя, как-нибудь уговорю тоску заткнуться. Курт тоже не верил и смотрел с сомнением, однако спорить не стал. – Зачем он это сделал? Он же знал, что будет полно охраны.

– Представления не имею. Я надеялся, он пойдет к своим или позвонит, выдаст свою ячейку, и я распотрошу их как куриц. Но он понял, что я пойду следом, напал, а когда не вышло убрать и меня, решил привлечь внимание перестрелкой.

– Чье внимание? Других ячеек?

– Скорее всего. Рассчитывал, что кто-нибудь доведет дело до конца. Или просто осознал, что ему не выбраться.

Вместо всепоглощающего страха внутри зарождалась холодная злость и решимость. В конце концов, угрозой смерти меня уже не удивишь и не испугаешь, веитам придется найти другой способ вывести меня из игры.

– Почему сразу не рассказал?

– Когда нервничаешь, ты болеешь. – Курт склонил голову набок, словно изучая мое состояние. – К тому же ты не умеешь врать и скрывать эмоции. Посол, полиция и сотрудники отеля убедились, что королева ни при чем. Инцидент исчерпан. Нам не нужны слухи из-за твоего испуганного вида и ссадины на лбу.

– А у меня испуганный вид? – холодно поинтересовалась я, делая глоток чая.

Курт поизучал мое лицо и усмехнулся.

– Скорее, злой.

Теперь усмехнулась я.

– Думаю, что сказать отцу про нападение.

– Почти все публичные люди рано или поздно оказываются в такой ситуации, – заметил Курт. – Это издержки твоего статуса. Поздравляю с боевым крещением и предлагаю гадания оставить для аналитиков, прессы и сплетников. Я сделал все, чтобы отвести от тебя удар. Прямой связи с тобой нет.

Чай обычно действовал на меня успокаивающе, поэтому я делала глоток за глотком и обдумывала его слова. Связь есть, и кто-нибудь когда-нибудь о ней догадается.

– Ты говорил, что инквизиции обо мне не известно, но очевидно, что это не так. Очевидно, что и об Адаберте им было известно. Ты ошибался.

Курт упрямо поджал губы. Мои слова причинили ему боль, она залегла в скорбных складках вокруг губ, в глубине глаз, а я сама себя не узнавала: холодная ярость подсказывала странные решения и вкладывала в мои уста непривычные слова.

– Нам нужен союзник. Что с генералом?

– Вряд ли он подойдет на эту роль.

– Мы не знаем. С ним нужно поговорить.

Курт застыл безмолвной скалой, на лице – упрямая решимость. Я попробовала по-другому.

– Лагари не отчитался. Я просила его проверить еще одного человека и последить за лабораторией Хэмстеда.

Я так внимательно в него вглядывалась, что даже заметила родинку на левой щеке, которую не замечала раньше. Он поморщился и чуть прищурил глаза. Что не так?

– Что? Думаешь, Лагари меня сдал?

От такого предположения в груди неприятно екнуло. Курт чуть склонил голову, будто взвешивая возможность, и мне показалось, что в его глазах мелькнул страх.

– Да говори уже!

– Ты делала запрос в миграционную службу. Пришел ответ…

Он полез в карман, достал фотографию и положил ее передо мной на столик. С фотографии смотрел коротко стриженный бесстрастный мужчина с квадратной челюстью и в военной форме. Он был на тех фото из бара, что показывал Лагари. Внизу стояло имя.

– Это один из тех, кто следил за носителями в Лангдорфе.

– Брэдшоу Уильямс Ли, – кивнул Курт, – сержант первого класса, он служит в штабе генерала Хэмстеда. Ты была права, подозревая именно его.

Поговорить бы с Ником, он много лет работал в полиции и точно подсказал бы как поступить, но ему, согласно приговору, до конца жизни запрещалось общаться с членами королевской семьи и приезжать в Этерштейн. Он предал королевскую семью, из-за него погибли люди и чуть не умер мой отец, но я никогда не винила его, потому что он спасал свою дочь. Несколько месяцев назад я попросила Курта его разыскать, но не беспокоить. Оказалось, что он и его семья живут в Пенсильвании, Ник работает на лесопилке. Не об этом он мечтал, но, по крайней мере, все были здоровы.

– Связь действительно есть, – нехотя признал Курт, – но Хэмстед нам не союзник.

– Почему ты так думаешь? Ты не знаешь…

– На Лагари и семью напали. Лагари позвонил мне два дня назад, накануне твоего отъезда. Они были в Лёф, в пустом поместье с отключенной сигнализацией и неработающими камерами. Но их всё равно нашли. Прости, не стал говорить тебе сразу, не хотел расстраивать.

В ушах застучала кровь. Как же так? Несмотря на все меры предосторожности, ничего не вышло? Курт сейчас скажет, что все мертвы, и это будет моя вина, именно моя, потому что помочь обещала я. Стыд, ужас, гнев – все смешалось в ожидании страшных слов.

– Что с ними? – выдавила я.

– Лагари получил «глушилкой», но ему удалось всех вывести. Он не сказал, куда они поехали, и я не спрашивал. Теперь они сами по себе.

Я отпустила подлокотник, когда свело пальцы. Семья чуть не погибла. Как, черт побери, это вышло?! Про «глушилку» я знала только со слов Курта, и выходило, что это очень гадкая вещь, вырубающая у носителя способности, не навсегда, а на время, и имеющая кучу побочек. Но веитов это, конечно, не волновало.

– Когда ты отключал сигнализацию, в охранке…

– Я был один, – оборвал Курт. – В журнал отметку не ставил. Не знаю, как они выследили.

Я вспомнила, как Курт занервничал в моем кабинете, но быстро взял себя в руки.

– То сообщение тебе… Это был Лагари?

Курт кивнул.

– Я не успел передать им паспорта. Оставил в ячейке на вокзале. Лагари заберет. Но теперь он выпал на несколько дней.

Его отчаяние выплескивалось короткими злыми словами, а мое готовилось прорваться слезами, но этим делу не поможешь. Нужно решение. Нужно понять, как они находят носителей.

– Значит, у генерала есть преимущество. Или кто-то с суперспособностями работает на него. Его люди совершили преступление на территории моей страны. Я не могу это проигнорировать. Я хочу знать, как он нашел это место. Мы можем действовать через международный суд, но это долго, и вряд ли там генерал выложит все карты. Со мной он поговорит, и тогда решим, что делать.

– Ты подставишь себя! – Курт подался вперед, перегнувшись через откидной столик, и неожиданно резко произнес: – Я говорил тебе: чем глубже ты влезаешь, тем больше о тебе узнают. Сейчас нужно отступить, затаиться…

– Ты и не собирался устраивать встречу! – Возмущение больше не удавалось сдерживать. – Привык прятаться, ты делаешь это двадцать пять лет, но прятаться больше не вариант.

Курт злился, злился по-настоящему, и непривычные эмоции делали его незнакомцем, соседом по ряду, который летит в том же самолете, что и я.

– Что ты собираешься делать? Подрядить армию наемников? Рассказать всему миру о носителях? – В его прищуренных глазах застыл протест и решимость сделать все, чтобы этого не произошло.

– Не знаю! Но хочу сделать хоть что-то. Ты пришел за помощью к королеве…

– Я пришел защищать тебя! Тебя, Терезу Рейнер, потому что об этом просила твоя мать. Будь ты хоть поломойкой! – Впервые Курт позволил себе повысить на меня голос, но он сам спохватился и добавил уже спокойнее: – Ты мой самый главный приоритет, я сделаю все ради твоей защиты.

Уверенность зародилась в воздухе и сгустилась между нами словно подпись под его словами. На долю секунды показалось, что вернулась эмпатия, даже кончики пальцев защекотало, но это всего лишь сформировалось ощущение безграничной веры в его слова, потому что он сам был убежден в сказанном. Я видела это в его глазах – без колебаний и без сомнений он сделает для меня все, что потребуется.

Курт спокойно сидел напротив, и только чуть опущенные уголки рта говорили о том, что он переживает. Если сейчас затаиться, будет только хуже: я не выполню своих обещаний, подведу носителей, в том числе тех, кого еще не знаю, а еще потеряю из-за стресса остатки волос. Нужен противник, реальный настоящий противник, с которым можно сразиться. Курт с опаской встретил мой взгляд, нахмурился в ожидании.

– Но я королева. Звони генералу.

Сначала пришлось дождаться, пока самолет снизится на пять тысяч метров, чтобы заработала связь, а потом Курт набрал номер, поговорил две минуты, поставил передо мной ноутбук и нажал вызов. Хэмстед принял звонок на бегу: он заходил в кабинет и закрывал дверь, потолок покачался и пропал, экран явил сначала вполне банальный офисный шкаф для бумаг, потом не менее банальный вид на закрытые жалюзи, а следом довольное лицо, при взгляде на которое первым порывом было захлопнуть крышку и больше никогда не видеть этого человека. Вспыхнула ненависть, горячая и болезненная, от нее заболела голова и затошнило. Хэмстед хотел власти или денег и сейчас захочет того же самого, он манипулирует людьми, как солдатиками, и способен растоптать кого угодно ради своих целей. Чтобы играть с ним на равных, надо стать такой же. Под силу ли мне это? Под силу ли игнорировать факт, что Джош и Ронни мертвы из-за его действий?

– Ваше Величество, невероятно счастлив вас приветствовать. Отлично выглядите, вас просто не узнать.

Он выбрал дружеский тон, будто созвонился со старым приятелем. Со мной так уже давно никто не разговаривал, и интонации резанули по ушам. Спасибо ему за такое начало: я осознала, что больше не та испуганная девочка, которую можно шантажировать, а действительно другой человек.

– Зато вы совсем не изменились, генерал. По-прежнему везде суете свой нос.

Хэмстед усмехнулся. Разговор со мной явно его радовал, и это пугало.

– Признаться, ваш звонок не был для меня неожиданностью, Ваше Величество. Я ждал и надеялся на ваше внимание, – произнес он вкрадчиво.

– Чем же вы хотели привлечь мое внимание? Нападениями?

– Нападениями? – Он искренне удивился. – На кого же я напал, по-вашему?

– Ваши люди в моей стране. – Я протянула руку к Курту, сидящему напротив, и он вложил в мои пальцы фотографию, которую я развернула к экрану. – Вот этот человек и его друзья двое суток назад следили за моими людьми, а потом совершили нападение на королевскую резиденцию. Мой человек пострадал. Как вы это объясните?

У генерала растерянно вытянулось лицо.

– Позвольте поправить вас. Не слежка, а наблюдение, наблюдение я не отрицаю. Но нападение… Уверяю, мои люди тут ни при чем. Тем более на королевскую резиденцию. Когда, вы говорите, это случилось?.. В тот момент Уильямс Ли и еще двое моих военнослужащих уже вернулись на базу в Сан-Франциско после короткого отпуска, я могу показать вам билеты и даже поднять записи с камер. Искренне сожалею, что ваш человек пострадал, но я к этому не причастен.

Я посмотрела на Курта. Он скептически склонил голову. Если генерал не врет, и на Лёф напали веиты, все равно остается вопрос, как военные нашли носителей.

– Пришлите, пожалуйста, билеты и записи с камер, хочу убедиться. В любом случае это была слежка. Давайте называть вещи своими именами. Что ваши люди делали в отпуске в Этерштейне? Только не рассказывайте мне о совпадениях.

Хэмстед улыбнулся.

– О, нет, это не совпадение, а результат трехлетних поисков информации. И навели на это меня, между прочим, вы, Ваше Величество. Как вы знаете, я курировал ряд исследовательских лабораторий Пентагона. Больше всего меня интересовали проекты в области психологии, точнее нейропсихологии и психофизики, если проще – скрытые возможности мозга. Но, как оказалось, я искал не там, вернее, среди не той выборки. Наша с вами встреча подтолкнула меня в нужном направлении, и я вам на самом деле благодарен.

Я опять покосилась на Курта, дескать, ну вот, генерал что-то накопал.

– В таком случае вы не откажетесь ответить на мои вопросы. Или мне действовать через официальные каналы?

Генерал хитро улыбнулся и покачал головой.

– Давайте не будем ходить вокруг да около. Я знаю, зачем вы позвонили.

– Удивите меня.

Даже стало любопытно, какую карту он разменяет. У него их наверняка целая колода.

– Вас интересуют люди будущего, ведь вы одна из них. Вы хотите знать, что мне об этом известно.

Он застыл, чуть покачиваясь на офисном стуле туда-сюда. Генерал начал полнеть: брыли под щеками вот-вот лягут складками на воротник мундира, а пальцы, которые он сложил домиком у себя перед носом, скоро покажутся сардельками. Сколько же лет он сидит в штабе и перекладывает бумажки? Удивительно, что раньше я его боялась, похоже, тогда я вообще боялась всего подряд.

– Простите, вы сказали «люди будущего»?

– Это моя вольная интерпретация. Возможно, вам привычнее слово «ведьмы». Но оно отдает архаикой и не до конца отражает суть.

Мы с Куртом снова переглянулись. Он всем видом показывал, что разговор стоит прекратить. Может, он и прав. В том случае, если бы речь шла только о королеве. Королеве Этерштейна вести этот разговор с американским военным не подобает, как не подобает даже в мыслях допускать намек на сотрудничество. Генерал сунул нос очень глубоко, настолько глубоко, что мог оказаться как могущественным союзником, так и опасным противником. Теперь все упиралось в то, сможем ли мы договориться.

– Продолжайте, генерал.

Он оживился:

– Ваше Величество, скажите, будьте так любезны, вам известна концепция сверхчеловека?

– Вы хотите обсудить со мной Ницше?

– Ницше, Руссо, Дидро… Многие задавались вопросом о сверхсуществе. Но, по сути, название всего лишь метафорический концепт, просто слово, которое описывает человека, отличающегося от других. То есть человека с качествами, недоступными остальным. Например, со способностью к левитации или к телепатии. К предсказаниям. – В его улыбке проскользнуло лукавство. – Именно их издревле называли ведьмами.

Курту не нравилось то, что он слышал, как и мне, но пока звучали лишь пустые слова, а вот докопался ли генерал до чего-то конкретного? Я подвинула ноутбук, чтобы напряженное лицо Курта не маячило над экраном.

– Удивительно слышать такое от человека вашего статуса. Что вы подразумеваете, используя слово «ведьма»?

– Признаться, я всегда считал себя материалистом, но потом столкнулся с тем, что нельзя было объяснить, а ответ «магия» меня не устраивал. Пришлось провести расследование, в том числе покопаться в архивах инквизиции. Вот, к примеру, из интересного. В середине семнадцатого века в Бамберге, городе в верхней Баварии, инквизитор Иоанн Георг жег ведьм. Много сжег, около тысячи. Якобы они двигали предметы, лечили взглядом или убивали им же, разговаривали с животными, управляли водой. Во время казни одна из ведьм, Агнета Хаукссон, продемонстрировала то, что видели больше сотни человек, собравшихся на площади. Ее привязали к столбу, разожгли огонь, но тут в воздух поднялись бочка с водой, двое детей, две телеги и лошадь. Думаю, на фоне страха близкой смерти и шока у Агнеты обострились способности.

– Или это массовая истерия, о которой историки умолчали. Это произошло более трех веков назад, если вообще произошло. Что, по-вашему, это доказывает?

Генерал поднял указательный палец, дескать, еще не все.

– Салемский процесс. Массачусетс, тысяча шестьсот девяносто второй год. Арестованы три женщины, их обвинили в том, что они насылали порчу на детей. Дети болели и страдали. Процесс был шумный и скандальный, казнили более тридцати человек, прежде чем общественная паника сошла на нет. Через несколько лет это явление – способность манипулировать чужим телом, жизненными силами и энергией, химической или клеточной структурой – была подтверждена официально. В Манчестере буквально через два десятилетия задержали юношу. – Генерал не скрывал восторга в тоне. – Его подозревали в колдовстве. Один из тех, кто его допрашивал, умер прямо во время допроса. У него пошла горлом кровь.

– Язва желудка? – Пока генерал меня не впечатлил. Кажется, это называется селективное восприятие, когда человек принимает только те факты, которые согласуются с его личным взглядом на мир. – Зачем ваши люди прилетели в Лангдорф? Что они искали?

Или, вернее, кого?

– Еще минуту терпения. Давайте обратимся к более свежей информации, раз история вас не убедила, – усмехнулся генерал. – Что вам известно о медицинской организации «Новая жизнь»?

– Я не знаю. Довольно банальное название. Оно должно мне о чем-то говорить?

– Может, и нет. Зависит оттого, как глубоко вы сунули свой нос, Ваше Величество. Клиника занималась искусственным оплодотворением и была довольно известна в девяностых и начале двухтысячных. Сотни счастливых клиенток, филиалы по всему миру, какой-то инновационный прорыв в медицине. Однако потом они переживали кризис за кризисом: конкуренция, нарушение хранения биологического материала, парочка скандалов в руководстве… Они закрылись около десяти лет назад, а вот дети, которым они помогли появиться на свет, отлично себя чувствуют и по сей день.

– Какое отношение это…

– Это был генетический эксперимент мирового масштаба. Удивительно, что он проводился на самом виду, но не встретил сопротивления. Или оно было умело подавлено. В конце концов, если речь идет о способностях, которые могут перевернуть представления о природе человеческого мозга, то можно немного перенастроить моральный компас, не находите?

И тут до меня начало доходить, о чем он говорит.

– Не может быть! Все эти дети?!..

– Ну, все, не все… За два десятилетия работы клиники по всему миру родилось около пяти тысяч детей, и я смог отследить часть из них. Понимаю, в глобальных масштабах цифра кажется маленькой, но если представить потенциал каждого по отдельности… Это завораживает, вы не считаете?

– Кто проводил эксперимент? Где они брали генетический материал?

– Все официальные владельцы, спонсоры и ведущие специалисты уже мертвы. Туманная история. А вот про генетический материал вопрос хороший. Я бы сам хотел это знать.

Так, может, и веиты находили носителей именно таким способом? По записям из клиник? Не было носителя, который помогал инквизиции убивать таких же, как он. Я посмотрела на Курта, но он просто внимательно слушал.

– Я проверю ваши слова про клинику. А сейчас просто ответьте, зачем вы за ними следите?

Генерал многозначительно улыбнулся, словно радуясь наконец-то верному вопросу.

– Можете назвать меня меркантильным человеком, но я всего лишь хочу укрепить армию своей страны за счет людей со сверхспособностями. Не убивать, а изучать. Безответственно уничтожать такой потенциал, а мне нужны добровольцы. Но в Лангдорфе мои люди потеряли след и вернулись на базу. Они никак не могли напасть.

– То есть вы тоже хотите проводить эксперименты? Впрочем, в настройке вашего морального компаса я никогда не сомневалась.

– Боюсь, вы не до конца представляете масштаб проблемы. Мои генетики провели исследования и приблизительную корреляцию. Скорее всего, еще полтысячелетия назад таких вот, с вашего позволения, ведьм было больше, чем обычных людей, но последние несколько сот лет их количество сокращается, возможно, сейчас их осталось меньше пятидесяти тысяч. И если ничего не делать, они просто исчезнут из генофонда, уничтоженные людскими предрассудками. Это самое настоящее истребление. Массами руководит страх, и это прискорбно.

– И все же какое вам дело до этих людей, генерал? Они не ваши подопытные крысы.

– Я вижу перспективы. Вижу решения проблем. Такой охранник станет в разы эффективнее, никто не посмеет напасть на груз, который он перевозит. Полиция, состоящая из людей будущего, побьет все рекорды по снижению преступности. Армия станет непобедима.

– Шпионаж, заказные убийства, угрозы соседним государствам, – перебила я. Конечно, я и сама думала об этом, к примеру, Лагари вышел бы идеальным шпионом.

– Перспективы могут быть разными, – спокойно кивнул генерал. – Все зависит от того, куда направить эту силу. В наших с вами руках повернуть ее в верном направлении.

Он замолчал, давая мне возможность додумать мысль самостоятельно. Я не планировала собирать армию сверхлюдей, но если это даст нам возможность обороняться и выжить…

– Вы сможете предоставить защиту тем, кто согласится участвовать в ваших экспериментах? И их семьям?

– Безусловно. – Генерал кивнул. – Я планирую долгосрочный проект и уже выделяю ресурсы. Лаборатория вдали от населенных мест, обустроенный поселок с инфраструктурой, коммуникации, охрана… Оазис будущего.

Звучало слишком волшебно, но ведь генералу нужны добровольцы для экспериментов, а значит, их надо чем-то привлекать и удерживать. Черт, сама я вряд ли увижу этот чудо-город, что там делать королеве Этерштейна? Интересно, Курт не будет против еще одной командировки? Пока я не проверю, насколько слова Хэмстеда соответствуют делу, никого туда не отправлю.

– Что вы ждете от нашего сотрудничества?

Генерал застыл на пару секунд, а потом осторожно произнес:

– Скажем так – умения убеждать. Я столкнулся с ситуацией недоверия к солдатам. Да, они могут действовать силой, но мне не нужны напуганные испытуемые. Мне нужны лояльные и преданные подчиненные.

– Вы хотите, чтобы я их уговаривала?

– Вас послушают, – улыбнулся генерал, – а я позабочусь о сохранности людей будущего, ведь в моем распоряжении армия. Представьте только размах: вы станете первой в мире страной, которую защищают люди со сверхспособностями! Никто не посмеет вам навредить!

– Смотрю, вы все продумали.

Размах действительно впечатлял. Пока я судорожно пыталась спасти отдельные семьи, генерал мыслил масштабами страны, но это и смущало: делать из носителей оружие вряд ли хорошая идея. Сила рождает сопротивление, а носителей и так боятся.

– Несомненно! – смиренно согласился генерал. – Еще момент… Скажите, вам известен рецепт ведьминского коктейля?

– Откуда вы о нем знаете?

– Информация в наше время всего лишь товар, за который можно назначить цену. Я знаю, что такой коктейль есть, но его рецепт засекречен. Он мне нужен.

– Думаете, создавать сверхлюдей по щелчку? Но это генетика. Таким нужно родиться. Никакой волшебной сыворотки нет.

– Разве вы ученый? У меня целый штат генетиков, и уж простите, они говорят другое. Вашу мать убили из-за подобных секретов. Разве вы не хотите восстановить справедливость?

Я досчитала до пяти и проигнорировала возмущение Курта.

– Моя мать покончила с собой.

– Вы уверены? – спокойно уточнил генерал. – Я понимаю, было несколько расследований, и все твердили одно и то же, но, как известно, историю пишут победители. Я владею информацией, которая раскрывает правду на тот инцидент.

– С какой стати мне вам верить? – Я не дала Курту захлопнуть ноутбук и не узнала свой голос: хриплый и прерывистый. – Вы этого не заслужили. Радуйтесь, что три года назад я вас не засудила.

– Плохая идея, – поморщился генерал. – Я слишком много о вас знаю, и большая часть из этого может повредить репутации королевы. А как поживает наш друг Чарли Таннер?

– Не смейте! Даже не заикайтесь о нем! Вы на волоске. Мне ничто не мешает обвинить вас в преследовании и шантаже.

– Понимаю, Ваше Величество, но мне не нужна ссора с вами. У нас общий враг, и этот враг повинен в смерти вашей матери и истреблении людей будущего. А еще нападение в отеле. Хотите это остановить?

Крышка ноутбука захлопнулась, смахнув с откидного столика салфетки и обдав меня порывом воздуха. Курт навис сверху, для надежности прижимая крышку пятерней, в глазах сверкали молнии.

– Он врет! Пользуется тем, что ты не знала свою мать, и внушает всякую чушь. Он тебе угрожал! Может, это он подослал убийцу в отель, чтобы потом прикинуться спасителем.

Я выдохнула и разжала кулаки.

– А про клинику тоже врет?

Курт выдохнул и сел на место.

– Так врет или нет?

– Я сжег их архивы десять лет назад и был уверен, что они уничтожены. Единственная копия была у меня.

Он выглядел удивленным и раздосадованным, поэтому я просто глубоко подышала, чтобы успокоиться.

– Видимо, нет. Возможно, вот и ответ. Возможно, именно так носителей находят веиты. Нужно забрать эти списки у генерала и инквизиции. Нужно больше человек. Можешь привлечь кого-нибудь еще, кроме Лагари?

– Ты действительно хочешь сотрудничать с Хэмстедом?

Я потерла виски и вздохнула. Конечно, я не хотела. Если от короткого разговора по скайпу я вымоталась так, словно выкопала шахту на милю, то что же будет, встреться мы лично? Три года отец твердил, что тем, кто управляет людьми, нужно сдерживаться и уповать только на логику и факты, и пусть я не всегда соглашалась, ведь люди не роботы, но все равно каждый раз старалась подавить эмоции при оценке ситуации. Сейчас не помешала бы холодная голова.

– Мы все еще не знаем, кто напал на Лёф. – Я пыталась рассуждать логически. – Люди генерала могли бы обеспечить защиту.

Курт вздохнул, прищурился и побарабанил пальцами по подлокотнику.

– Ошибкой будет давать генералу рецепт, который стимулирует сверхспособности.

– Конечно я не дам ему рецепт! Поищи на него компромат. Хочу подстраховаться.

Хайди принесла мой телефон с сообщениями от Катарины: согласования документов, изменения в расписании праздника, график следующего мероприятия ЮНИСЕФ.

Я устала от такого количества эмоций за последние несколько часов. Страх встречи с Мартой, облегчение, которое больше жило в голове, чем в сердце, краткий миг спокойного счастья с Чарли и опять сомнения, разочарования, генерал: меня перемололо и выкинуло обратно к жесткому расписанию и соблюдению протокола.

Курт напряженно размышлял.

– Возможно, ты была права, настаивая на разговоре с генералом. Я все думаю по поводу клиники…

Тема с клиникой и у меня не шла из головы. Кто мог запустить такой мегапроект? Финансирование, реклама, филиалы по миру. Кто-то либо очень богатый, либо очень влиятельный пытался искусственно увеличить количество носителей, и кто-то этому помешал. Не менее влиятельный.

Кажется, генерал дал нам наводку!

– Вальднер!

Курт вопросительно склонил голову.

– Он курирует всю медицину Евросоюза уже лет двадцать, – начала я, и он меня понял, напрягся и резко выдохнул.

– Я его проверю!

***

– То есть я должен поверить в эту чушь?!

Отец швырнул на стол газету с заголовком «Королева Этерштейна чуть не стала жертвой маньяка с оружием» и грозно уставился на Курта. Тот невозмутимо вытянулся по струнке. Перед встречей Курт переоделся, явно специально разыскав среди своего гардероба рубашку с самым высоким воротом и длинными рукавами.

Я топталась у окна. Из моего рабочего кабинета виднелся кусочек поляны, на которой гуляли Рик и Марилиз. Они вот-вот должны были показаться. Я рассчитывала посмотреть хотя бы издалека.

– Что именно вы считаете чушью, Ваша Светлость? – спокойно поинтересовался Курт.

– Всю лапшу, что вы вешаете мне на уши! Как псих проник в охраняемый отель? Как он умудрился застрелить кого-то прямо под носом у охраны, если королева была всего лишь семью этажами выше? Что там произошло?

– С Ее Величеством абсолютно ничего. Вы же знаете, как пресса любит преувеличивать, Ваша Светлость. – Курт сохранял спокойствие. – Не обращайте внимания на заголовки.

– Это твоя рекомендация как ее телохранителя? Не обращать внимания? – Отец прожигал его взглядом, но броня невозмутимости Курта не поддавалась. – Откуда у нее синяк?

Откуда об этом узнали газеты, вопрос интереснее. Я была уверена, что тщательно прятала его от папарацци.

– Прошу прощения, но, возможно, о синяке королева расскажет сама. – Курт перевел взгляд на меня, а я сжала зубы.

Отец повернулся ко мне и вопросительно поднял брови.

– Упала на пробежке.

И он закатил глаза.

– Должность личного телохранителя, – теперь он адресовал Курту уничижительный взгляд, – предполагает некий уровень навыков и умений, но если телохранитель не может обеспечить королеве безопасность, то встает вопрос о необходимости такого работника!

Тут уже разозлилась я. Мало того, что он лезет в мою личную жизнь, решает, кто отец моего ребенка, звонит его родственникам, обрекает Чарли на годы сомнений, так еще и критикует мой выбор сотрудников!

– Курт отлично выполняет свои обязанности! Не ищи поводов!

– Ты чуть не влипла в международный скандал! И это, по-твоему, не повод?

– Я навещала Марту. Моя поездка не имеет к произошедшему в отеле никакого отношения! Полиция не нашла связи. Что тебя не устраивает?

– Откуда синяк?

– Споткнулась и упала. Курт не обязан водить меня за ручку.

Отец поиграл желваками, прищурился сначала на Курта, потом на меня.

– Надеюсь одного посещения Сан-Франциско тебе хватило, потому что больше ты туда не поедешь!

– Это мы еще посмотрим! – В конце концов, самолет принадлежит мне, а на пилоте куртка с надписью «Служба королевы», а не «Служба регента». Еще три недели, и мое слово будет весомее его.

– Я вызову тебе стилиста. Пусть исправит то, что ты сделала со своими волосами. И тебя ждет ужин с герром Вальднером. – Отец обернулся от двери и проговорил сквозь зубы: – Будь добра, не испорти все и в этот раз.

Он вышел из кабинета, а я пыталась унять злость. Из-за его выходки со звонком Чарли я в ближайшее время не смогу спокойно с ним разговаривать. Надо погулять с Риком, сбросить напряжение, иначе не доживу до вечера.

Курт молча стоял у стола, ожидая моих распоряжений. В голове крутился разговор с генералом.

– Ты все еще утверждаешь, что моя мать сама себя убила?

– Тереза, – печально усмехнулся Курт, – генерал тобой манипулирует.

– Допустим. Но еще он предлагает решение для носителей. Ты его отвергаешь?

– Это не решение. Это рабство. И я верно расслышал, что он угрожал Таннеру? У него ничего нет, он блефует, пытаясь выудить из тебя информацию. Если он попытается втянуть тебя в свои планы – я его убью.

Неожиданная резкость Курта напугала. Вряд ли он ответит, если я спрошу про «Новую жизнь», очень уж болезненно реагирует.

– Займись Вальднером и выясни, как дела у Лагари.

– Хорошо. А ты даже не думай о сотрудничестве…

Дверь открылась, и Курт сразу замолчал. На пороге возникла Катарина.

– Прошу прощения, Ваше Величество. Я вам нужна?

– Да. – Я выдохнула. – Скажите, где сейчас гуляет Рик?

– Они с няней у жасминовых беседок, Ваше Величество.

– Спасибо. Иди отдыхать, Курт.

Он ушел, а я отправилась в парк. Хорошо, что сегодня нет важных встреч, проведу время с сыном. Или есть? Странно, что Катарина молчит.

Я остановилась и обернулась. Она тоже застыла: в руках неизменный планшет, на лице – незнакомое выражение.

– Что на сегодня со встречами?

Катарина растерянно моргнула, будто я спросила что-то неожиданное, подумала и сообщила:

– Герра Вальднера Его Светлость пригласил на несколько дней, поэтому сегодня только официальный ужин с ним. Остальное я перенесла, потому что не знала точно, когда вы вернетесь.

Вот что не так с ее лицом: она расстроена. Никогда раньше она не поджимала губы до такой степени, что на щеках образовывались складки, и не хмурила брови так сильно, что на переносице морщилась кожа. Наверняка получила выговор от отца, уж не знаю за что, но он так злился, когда выходил из кабинета, что вполне мог, встретив Катарину в коридоре, испортить настроение и ей.

– Что делал герр Вальднер эти два дня? – Я все никак не могла выкинуть из головы мысль, что он имеет отношение к инквизиции. Он же практически ходячая легенда. Или мне стоит поумерить фантазию и перестать подозревать всех подряд? Катарина чуть нахмурилась, словно не понимая до конца, какого ответа от нее ждут, и я смягчила вопрос: – Он хорошо провел время?

Она перечислила все места, где он побывал, вздохнула с облегчением и даже слегка улыбнулась, когда я благодарно кивнула. Ничего себе! Что за взбучку ей устроил отец? Такое ощущение, будто теперь она опасалась увольнения за малейшую провинность. Где же ее приветливая улыбка и привычная легкость? Катарина сама на себя не похожа.

– Что-то случилось, фрау Хафнер?

– Нет, Ваше Величество, прошу прощения. Я не совсем хорошо себя чувствую. Возможно, сегодня вам стоит вызвать мою помощницу фрау Лёгер. – Катарина натянула извиняющуюся улыбку на бледные губы.

– Конечно! Отдохните, на вас лица нет.

Она благодарно склонила голову.

– Садовник из Лёф закончил. Как вы желаете принять его работу? – Катарина шмыгнула носом и склонилась еще ниже.

– Фрау Хафнер, отправляйтесь скорее к теплому пледу и горячему чаю. Я сама найду его в парке.

Она ушла, а я срезала путь и проскочила через маленькую незаметную дверь в кухне для прислуги, потому что та вела прямиком в сад. Рик рассмеялся, когда я выскочила из-за куста жасмина и подхватила его на руки. Привычная родная тяжесть и щекочущие нос кудряшки сработали как лучшее тонизирующее средство во всем мире. Мелькнула кощунственная мысль ускользнуть с ним вглубь сада и затеряться среди каштанов и живых изгородей.

– Ма! – Рик вручил мне букетик, состоящий из прутиков, веточек, бутонов чайной розы и земли. Комочки глины рассыпались по моему платью.

– Значит, клумбы обрываем? – Я пощекотала Рику шейку, и он довольно зафыркал. – А знаешь, что цветочкам больно?

Марилиз присела в легком книксене:

– Ваше Величество.

Я поставила Рика на землю, сделала «ку-ку», отчего он залился счастливым смехом, и заявила:

– Ты во́да!

Когда Рику надоели прятки, он понесся между каштанов, расставив руки в стороны, видимо, изображая самолет.

Садовник из Лёф подошел к вопросу ответственно: за настурцию теперь можно было не волноваться, как и за лобелию и георгины. Я нашла его в парке и битый час расспрашивала о жизни, интересах и друзьях, отстав от бедняги, когда он уже начал испуганно заикаться от такого внимания. С эмпатией удалось бы разобраться – искренен он или нет, хотя, слушая его бесхитростные рассказы и смотря в прозрачные светло-серые глаза, подозревать его было решительно не в чем.

Потом Марилиз развлекала Рика запуском воздушных змеев, и над нашими головами болтался уже с десяток фигур разных форм и размеров. Марилиз даже привлекла в помощь работников парка, организовав целое соревнование. Наш с Риком змей – сороконожка с зелеными лапками – сначала все норовил спикировать вниз, как и у других, потому что ветер утих, но потом взлетел выше всех. Рик залился восторженным смехом и замахал руками, чуть не выбив у меня из пальцев моток с нитками. Остальные змеи упали на землю, но наш попал в поток и мотался где-то над каштанами.

Если Чарли приедет, я покажу ему Королевскую арку, жасминовые беседки и сад – мои любимые места. А если нет… У меня на тумбочке лежит целый список претендентов из дворянских семей с хорошей семейной историей, отменным здоровьем и без вредных привычек…

От злости я чуть не зарычала. К черту всех претендентов! И Чарли туда же! Не хватало еще заставлять кого-то со мной общаться. Зачем им вечно занятая королева с ворохом смертельных тайн? Ну вот, теперь глаза на мокром месте.

– Господа, вам всем нужно больше тренироваться, – Марилиз забрала у меня из рук нитки, чуть задержав на лице внимательный взгляд, – и у вас выйдет лучше в следующий раз. Но пока победа вот за этим молодым человеком: его змей взлетел выше всех.

Рик зафыркал от удовольствия, спрыгнул у меня с рук и ринулся к мячу в траве: теперь ему захотелось показать всем, как ловко он умеет с ним обращаться. Марилиз быстренько сунула моток ниток одному из садовников и побежала за Риком, который рванул к фонтану.

«Я догадался, почему он так любит фонтаны, – явственно послышался голос Чарли. – Из-за звука воды».

Яркое дежавю чуть не сбило с ног. Чарли стоял рядом, на долю секунды я была в этом абсолютно уверена: ощущала тепло его руки в своей, колебания воздуха от движений, запах. Его голос все еще звучал в голове.

– Вы что-то сказали? – спросила я у стоящего рядом человека, по-моему, мажордома. С чего бы ему болтаться по парку?

– Ветер, говорю, утих, Ваше Величество. – Он скатывал моток ниток, подтягивая валяющегося на земле змея. – Удивительно, как у вас получилось.

Разглядывая поджарого мажордома, похожего на гончую, я упустила чувство по имени «Чарли», оно рассеялось в воздухе как рассветный туман. Но если вдуматься – это какое-то сумасшествие.

– А вы?.. – Я засомневалась. Может, это не мажордом.

– Я Лиам, Ваше Величество. Мажордом. – Он склонил голову и застыл.

– Ах да, я вас вспомнила. – Действительно, мы частенько сталкивались в коридорах. – Вы отвечаете за жилые покои.

– За все Южное крыло, Ваше Величество, – кивнул Лиам, улыбнулся и подхватил змея с травы. – Но сегодня меня вызвали в помощь на соревнования. Как тут откажешь?

Я рассмеялась. И правда, невозможно отказать. Лиам замер в поклоне, провожая королеву.

В Малой гостиной на официальном ужине герр Вальднер блистал той же безупречностью, что и прежде. Он даже суп ел элегантно, тонкими пальцами поднося ко рту ложку и по-прежнему ровно держа спину. Отец и канцлер задавали тон беседе, интересуясь модой на огненные шоу и состоянием медицины в мире. У меня на лице было столько косметики – замазали синяк на лбу, – что я боялась крутить головой, чтобы ничего не отвалилось, только изучала реакции Вальднера на разные темы и разглядывала его руки. Печатку он снял, уж не знаю почему, а ни один его ответ подозрений не вызывал: безукоризненно вежлив и предупредителен, в меру позитивен и слегка остроумен. Мне даже показалось, что он тщательно следит за своими шутками, чтобы не дай бог не перешутить Его Светлость или канцлера, но и это ощущение прошло, потому что я осознала, что готова забивать голову чем угодно, только бы не думать о Чарли, но скоро ночь, и придется остаться в своей комнате наедине с сейфом и мыслями.

Я раздумывала, спросить ли герра Вальднера, как он относится к некоторым традициям, к примеру, раздельного обучения девочек и мальчиков, династических браков и сжиганию ведьм на костре, но пару раз натыкалась на взгляд отца, колючий, как репейник за нашим садом, и не решалась. Да и разговаривать с ним желания не было, как и аппетита. Ломило за ушами, и затылок наливался свинцом. У меня редко болела голова, только если нервничала, и сейчас ответ очевиден: злополучная поездка в Сан-Франциско. И зачем только я это затеяла? Хорошо, что с Мартой все прошло гладко, и как-нибудь я сяду в тишине и попытаюсь принять эту ситуацию, но сейчас очень хотелось поговорить с генералом о списках детей из клиник. Где он их раздобыл? У Курта тоже были какие-то списки, и разобраться в них мог только он сам. Идея записывать носителей в списки мне не нравилась. Мы с Риком тоже где-нибудь учтены? Он мой сын, а Курт говорил, что потомков всех носителей веиты учитывают, а потом начинают охоту. Когда-нибудь очередь дойдет до нас… Филиалы клиники «Новая жизнь» закрылись десять лет назад, значит, последние дети еще не выросли…

Приборы канцлера звякнули о тарелку так громко, будто он их швырнул. Я дернулась, но канцлер и не думал злиться – он спокойно ждал перемены блюда. Мысль убежала, потревоженная громким звуком.

Передо мной поставили второе блюдо, но я даже смотреть не стала, только допила сок. Встала, и остальные тоже поднялись.

– Господа, вынуждена вас покинуть. Приятного аппетита.

Каждый шаг отдавался гулом в голове, а перед глазами плясали звездочки. В тишине я добралась до дверей и вышла в коридор, отметая по дороге мысль позвать врача. Это нервы и утомление, нужно просто немного отдохнуть.

Курт ждал у детской, но я не стала заходить, а свернула в арку к балкону и вышла на воздух. Не хочу, чтобы Рик видел меня в таком состоянии, когда я с ног валюсь и покрыта толстым слоем штукатурки, за которым и лица-то не видно.

– Лагари вышел на связь. У них все хорошо. – Курт свернул следом и отчитывался на ходу. – Он попросил еще пару дней, после займется датским замминистром по внешним связям и комиссаром Вальднером. У комиссара квартира в Брюсселе и дом под Женевой, понадобится время, чтобы все обыскать. Я пока изучаю его контакты и перемещения. У него много знакомых в ведущих научных центрах, он в курсе всех медицинских и научных инноваций.

– Хорошо. Сейчас он – наша самая веская зацепка.

– Да, – кивнул Курт. – Одно из его ведомств занимается сертификацией лекарственных препаратов. В прошлом году они выдали сертификат на глазные капли. Кроме тетрагидрозолина в составе есть еще одно вещество, и вместе они выглядят подозрительно.

– Почему?

– Это часть рецепта «глушилки».

– Так, у меня же не паранойя? Все указывает на Вальднера.

– Но, с другой стороны, это просто глазные капли, они продаются в аптеке и применяются при конъюнктивите, а подозревать можно кого угодно: в ведомствах Вальднера работают тысячи сотрудников.

Я добрела до балюстрады и вцепилась в поручни. Каштановая роща в сумерках превратилась в одно смазанное пятно, будто я внезапно стала близорукой. Поморгала, и вроде прошло. Какой ужас! Надо перестать так нервничать.

– …лаборатории Хэмстеда активность. Там горит свет даже по ночам, и постоянно кто-то приезжает…

Голос Курта наплыл будто издалека, проявляясь постепенно, но когда я сосредоточилась, эффект прошел.

– В «Локвуд Ресерч»? Откуда ты знаешь?

– Лагари не смог, но я попросил кое-кого пошататься вокруг.

– Ох, надеюсь не своего племянника? Не вмешивай Теодора. – Еще не хватало вытаскивать его из очередных неприятностей, на этот раз настоящих.

– Нет, у меня там есть люди. Тео не отвечает на вызовы. Дозвонюсь, устрою втык.

Тео частенько не брал трубку или отвечал дурашливыми сообщениями на автоответчик. Пару раз он приезжал в гости, но в Сан-Франциско ему явно нравилось больше.

– Со мной на связь вышел один человек, – начал Курт, потом как будто передумал продолжать, но все же решился: – Среди носителей поползли слухи о том, что на троне одна из них. Они собираются приехать на праздник и поддержать тебя. Это паршиво.

– Почему?

– Не стоит носителям собираться в одном месте. Это всегда плохо заканчивается. Я просил тебя не лезть, а теперь, похоже, ты главная тема обсуждений всех новостей, – с досадой закончил Курт.

Во мне вспыхнуло раздражение.

– И что ты хочешь от меня? Я королева, черт тебя дери, и постоянная тема обсуждений! Ты занимаешься безопасностью королевского парада. Сделай так, чтобы ничего не случилось.

– По поводу разговора с генералом, – произнес Курт после паузы. По тону стало ясно, что он собирается сказать еще что-то неприятное. – Не принимай решение сейчас. Генерал манипулятор, он сказал то, что ты хотела услышать, и подвесил тебя на эмоциональный крючок. Твои суждения не объективны.

– А твои? – На воздухе стало легче, голова прояснилась, и возмущение ярко полоснуло по нервам. – Ты варишься в этом всю жизнь. Ты явно переживаешь из-за смерти моей матери и бог знает скольких друзей ты потерял за это время, а еще вынужден думать не только о моей защите, но и о безопасности сестры и племянника. Если бы я не настояла на разговоре с генералом, у нас бы сейчас не было зацепок. Ты должен решить, что для тебя в приоритете: я как королева или я как носитель. И если последнее, то не мешай.

Курт застыл, напустив на лицо безразличие, но ему было совсем не все равно: желваки ходили ходуном, губы превратились в тонкую ниточку.

– Слушай, я не отдам генералу рецепт. – Я пошла на мировую. – Неизвестно, что его ученые с ним сделают. Но надо забрать у него списки. Пять тысяч потенциальных носителей, за которыми идет охота? В голове не укладывается!

– Я был уверен, что все уничтожил, а выходит, все это время охота продолжалась.

Курт сразу переключился на деловой тон, с облегчением закрывая главу про чувства, но сами чувства подавить не смог: он злился на себя и на ситуацию.

– Веиты могут пользоваться теми же списками. Или какими-то другими. Их тоже нужно найти и уничтожить. Нам нужны еще люди. Носители с любыми способностями, которые могут помочь.

Курт долго смотрел на меня то щуря глаза, то морщась в раздумьях.

– Попробую собрать. У меня много знакомых по обе стороны закона, а нам пригодятся все пути.

– Тогда займись.

– Придется уехать из Холлертау, – неохотно заключил Курт. – Не хочу оставлять тебя без присмотра.

Я вздохнула.

– Не переживай, до праздника я буду сидеть в Холлертау, а если и поеду куда-нибудь, то в окружении охраны. Мне нужна пауза, нужно вернуться в прежнее русло. Не хочу подводить отца, он и так на меня уже волком смотрит.

– А что с Таннером? Он приедет на праздник?

– Не знаю. Это… Не знаю. – Проще решить, стоит ли поднимать налоговую ставку для иностранных компаний, чем ответить на этот вопрос. – Собирай команду. Где видео из отеля? Служба безопасности обещала прислать его еще перед ужином.

– Ты уверена, что хочешь это смотреть?

– Личность террориста вы установили, хорошо, но я хочу знать, что там произошло.

– Есть довольно четкая запись с потолочной камеры.

– Вот и покажите мне ее!

Курт едва слышно вздохнул.

– Она у нашего безопасника. Напиши ему.

Я полезла за телефоном. Курт мешкал и не уходил.

– Что-то еще?

– Ты кажешься бледной. – Он озабоченно нахмурился. – Ты хорошо себя чувствуешь?

– Все нормально. Просто устала после перелета.

Курт ушел, а я осталась вглядываться в сумерки над парком Холлертау и оттягивать неизбежное, то есть не уходить к себе, чтобы остаться одной. В такие моменты все средства хороши, особенно самоедство.

Обычно мысли крутились вокруг матери, а сейчас появилось много новой информации. Я попыталась выстроить все последовательно.

Род дер Ланге вел свою историю с конца XV века от профессора первого шведского университета Густава Ланге. Во времена правления Карла IX Шведского род Ланге породнился с королевской семьей через очень дальнего внучатого племянника короля, но все же получил аристократическую приставку к фамилии. Затем дер Ланге стали активистами Реформации, участвовали в тридцатилетней войне и счастливо существовали, плодясь и размножаясь. В начале XIX века семья разорилась после строительства Гёта-канала20 и будто потеряла тягу к жизни. Детей в семье стало рождаться меньше, и, несмотря на демографический бум в Швеции, к середине XX века в роду остался только мой дед – Алмут дер Ланге. Он женился на датчанке, и в 1970 году у них родилась единственная дочь Адаберта.

В голову закралась мысль: может, это не детей стало рождаться меньше, а их убивали веиты за ген носителя, который вкрался в род? Хотя умершие все равно должны быть записаны в генеалогическом древе. Сейчас род дер Ланге угас, и хоть я и считалась его наследницей, но не ощущала морального права претендовать на их имущество, духовное семейное наследие и память рода. Меня больше волновало, когда в роду появился ген носителя, и являлись ли другие мои предки ведьмами и колдунами. Видимо, нужно будет выкроить время и съездить в старый особняк дер Ланге в Стокгольме, покопаться в семейных альбомах, письмах, пообщаться с соседями. Я могла бы вырасти в том доме, говорить на шведском и никогда не побывать в США, он мог бы стать домом моего детства. Маловероятно, что такой вариант бы осуществился, но помечтать о нем было волнительно.

Если бы, спасаясь от «Ока», мать не пошла к Виктору, кто знает, как сложилась бы моя судьба. Может быть, нас с ней убили бы, а может, я бы выросла, понимая свои способности и умея ими пользоваться. Все могло сложиться иначе, если бы я уделяла этой части себя больше внимания. Так много времени потеряно зря: в Портленде было не до этого, в Сан-Франциско я пыталась выкинуть все из головы, притворяясь другим человеком, а в Холлертау вообще избегала думать о способностях, потому что они меня подвели. Или я их. Поначалу было слишком больно, а потом – некогда. Странно, но меня одолевала вина: если бы моя способность оказалась человеком, я бы попросила у нее прощения – за то, что подвела; за то, что где-то в высших инстанциях меня сочли достойной такого дара, а я его не уберегла.

Поздно сожалеть об утрате дара, о том, что он мог бы спасти Джоша и Ронни, если бы три года назад я умела им управлять. К тому же дело не только в даре: можно было убить Виктора еще раньше, можно было лучше узнать свою мать, можно было…

Телефон тихонько тренькнул, оповещая о сообщении. Я вздохнула, нажимая «Открыть».

На экране застыла картинка. В черно-белом цвете не сразу узнавался холл отеля, в котором я останавливалась в Сан-Франциско. В камеру попадал почти весь коридор с лифтами и дверью, которая, наверное, вела на лестницу, кадки с растениями, ковер и стойка ресепшен. Администратор копался за стойкой, и с минуту ничего не происходило. Из-за беззвучной картинки создавалась иллюзия немого черно-белого кино. На экране распахнулась дверь на лестницу, оттуда вывалился мужчина, застыл на пару секунд, покачнулся и привалился к стене, будто ему стало плохо. Администратор оторвался от своих дел и посмотрел на мужчину. Между ними было метров десять, и, видимо, мужчина что-то говорил или администратор решил, что ему нужна помощь, во всяком случае, он вышел из-за стойки и направился к нему. Мужчина стоял спиной, я не видела его лица. Чем ближе подходил администратор, тем больше волновался мужчина: отскочил от стены, размахивал руками, наверное, кричал и, когда администратор уже почти подошел, быстро достал что-то из кармана и направил на него. Администратор упал, по груди расползалось темное пятно. Мужчина заметался по холлу, сшибая напольные кадки с цветами, обернулся, разевая рот в беззвучном крике, направил пистолет на кого-то, кто не попал в кадр, и в следующую секунду упал прямо на одну из кадок с цветами. Когда тело окружила охрана отеля, картинка застыла.

Лицо человека, которого через секунду застрелили, стояло перед глазами. Зачем он это сделал? Чего хотел добиться? Я заставила себя отпустить поручень и выдохнула.

«Что он кричал?» – Вопрос в мессенджере получил офицер службы безопасности Дитмар. Ответ пришел через минуту: «Мир принадлежит людям».

Даже так?

«Выясните, где еще и кем использовалась эта фраза».

«Слушаюсь, Ваше Величество».

Осталось сложить фрагменты пазла воедино и понять, почему террорист забрел в мой отель именно сейчас. Неужели охота на королеву-носителя началась?