Царские дети и их наставники бесплатное чтение

Б. Б. Глинский

Царские дети и их наставники

От автора

   Выпуская настоящую книгу вторым изданием, я сделал в ней некоторые необходимые дополнения и стилистические исправления. Кроме того, значительно увеличено число иллюстраций. В общем же книга предлагается читателям почти в том же виде, как и прежде. Не преследуя целей научного изложения, книга "Царские дети и их наставники" имеет в виду дать легкое историческое чтение нашему юношеству, находящемуся еще на школьной скамье в средне-учебных заведениях, как пособие к тем курсам отечественной истории, которые в этих заведениях проходятся. Жизнь каждого из лиц, которому посвящен очерк или глава, прослежена в ее главных чертах с момента рождения до совершеннолетия в целях показать, под воздействием каких влияний -- родительского дома, классной комнаты и окружающей бытовой обстановки -- сложились характер, наклонности и умственный кругозор этих лиц. Семена, заложенные в детскую душу, дают со временем и соответствующий плод. О качествах и недостатках этого плода в значительной мере и можно судить по его семени. Пусть же настоящие очерки, посвященные царским детям, и дадут этот ключ к уразумению дальнейших страниц из жизни этих детей, когда они, став взрослыми, приняли на себя перед страною ответственные задачи и заботы. Если в этом отношении книга будет ответствовать хоть отчасти своему назначению, автор почтет свою задачу выполненною и труд -- достигшим своей цели.

Б. Глинский

I. ПЕТР I И ЖИТЕЛИ "НЕМЕЦКОЙ СЛОБОДЫ"

I.

   Царские дети в Московский период русской истории воспитывались и обучались, как и дети боярские. О просвещении их заботились мало: после церковной азбуки выучивали только наизусть часослов, псалтырь и другие церковные книги; даже письму учили мало, и многие из царских грамотеев умели только подписывать с грехом пополам свое имя. Если царский сын и доходил до знания грамоты и возможности читать книги богослужебные, то о других науках -- математике, географии, истории -- он имел самые скудные понятия; да и книг по этим предметам, как известно, у нас тогда почти не было. Отечественная история изучалась по преданиям, а в них рассказывалось лишь о войнах и подвигах ратных людей. О жизни других народов, об устройстве вселенной, о жизни и явлениях природы они имели самые смутные представления, рассказывая о них нелепые сказки, какие ходят и теперь в темном народе.

   Однако уже прежние цари, Иоанн Грозный, Борис Годунов, понимали, что такое низкое состояние умственного просвещения нашего отечества -- явление в высшей степени печальное, и пытались положить этому предел. Иоанн Грозный завел в Москве первую типографию; Борис Годунов был озабочен образованием своего сына, который учился уже немного географии, истории и другим первоначальным наукам. Лоском польской образованности, хотя бы и поверхностной, отличался и таинственный самозванец Димитрий, столь недолго усидевший на московском престоле. Польская образованность была не чужда и царю Федору, сыну и преемнику государства Алексея Михайловича; он был учеником знаменитого западнорусского монаха Симеона Полоцкого, умел читать по латыни и по-польски, а также выучился складывать стихи (вирши). Даже сестра его София, временно захватившая в свои руки бразды правления, не чужда была польского образования, что для того времени считалось делом необыкновенным, так как светские женщины XVII столетия сплошь были неграмотны.

   Хотя и незначительны были познания детей царя Алексея Михайловича, однако уже одно проникновение в царский терем начал польской образованности свидетельствует, что тьме прежнего невежества наступал уже близкий конец и что с новыми веяниями постепенно должны были проникнуть к нам и лучи европейского просвещения. Лучшие люди понимали, что без этих знаний обойтись нельзя, что без них не могут развиваться у нас промышленность и торговля, с которыми неразрывно связаны богатство и благополучие народа, что без просвещения нельзя упорядочить и военного дела, на котором стояла крепость и мощь тогдашнего государства. Россия вела непрерывные войны с соседями, а для этих войн нужны были искусные и просвещенные полководцы, которые могли бы отражать нападения вражеских войск, правильно обученных и снабженных, в противоположность нашим войскам, усовершенствованными орудиями.

   Все эти обстоятельства и послужили толчком к привлечению в Москву иностранных, преимущественно польских и немецких, торговых и ратных людей, число которых с каждым годом увеличивалось. Вот эти-то польские и немецкие люди, не вызывавшие к себе сочувствия и любви русских старых людей, и внесли в нашу жизнь стремление к просвещению.

   Иностранцы резко разнились от наших соотечественников не только по вере и обрядам церковным, но и нравами, образом жизни и понятиями. Они не вели замкнутой жизни; женщины не сидели у них всю жизнь взаперти, но пользовались одинаково с мужчинами всеми доступными удовольствиями. Иноземные пришельцы видели много на своем веку, о многом могли рассказать и, конечно, относились с неуважением к неподвижной и отсталой во всех отношениях русской жизни. Русские люди, со своими предрассудками и преданиями старины, косились на открытый образ жизни иностранцев, на их увеселения и манеру держать себя просто и непринужденно. Отсюда произошли явная рознь и недоброжелательство между теми и другими, вследствие чего иностранцам в конце концов была отведена окраина города, где они и устроили себе особое поселение, так называемую "Немецкую слободу".

   Этой-то "Немецкой слободе" и суждено было сыграть огромную роль в жизни царя-богатыря, почерпнувшего здесь, будучи еще юношей, семена тех великих деяний, которые вывели Россию на широкую дорогу европейского просвещения и ввели ее в круг остальных европейских народов.

II.

   Царь Алексей Михайлович был женат в первый раз на девушке из боярского рода Милославских, от которой имел восемь дочерей и пять сыновей. Три дочери скончались, а оставшиеся в живых отличались крепким сложением и великолепным здоровьем; одна из них, Софья, кроме того, выделялась обширным умом, проницательностью и твердым честолюбивым характером. Что касается сыновей, то все они родились слабыми, болезненными; трое умерли еще при жизни отца, а из оставшихся двоих старший страдал разными недугами, младший же -- Иоанн, при немощах тела, был и слабоумен.

   Овдовев на сороковом году от роду, Алексей Михайлович решил вступить во второй брак, для чего, по обычаям того времени, должны были собраться во дворец девицы знатных родов, из коих государю и предстояло избрать себе вторично подругу жизни. Выбор государя сильно волновал бояр: от этого выбора зависели власть, почести, богатство того рода, из которого царь возьмет себе супругу. Близкий к государю боярин, Артамон Сергеевич Матвеев, познакомил его со своей приемной дочерью, Натальей Кирилловной Нарышкиной, и Москва вскоре узнала, на ком остановился выбор Алексея Михайловича.

   22 января 1671 года он обвенчался с приемной дочерью Матвеева, красавицей Натальей Кирилловной Нарышкиной, которая вскоре и сделалась первым лицом в государстве после царя. Род Нарышкиных и Матвеевых торжествовал: к ним перешло главное влияние на дела управления, а значение Милославских при дворе пало. Возвышение Нарышкиных и падение Милославских имело, спустя короткое время, чрезвычайно важные последствия и послужило источником многих смут и волнений.

   В ночь 30 мая 1672 года, перед рассветом, царица Наталья Кирилловна подарила своему супругу сына, известного во всемирной истории под именем "Петра Великого". Счастью родителей не было конца, и рождение сына было отпраздновано воистину по-царски: приближенные были щедро осыпаны денежными и другими наградами; пиры, праздники сменялись быстрой чередою и отличались удивительной пышностью и торжественностью. Так, например, обед 29 июня в Грановитой палате поразил всех своими затейливыми блюдами; стол, кроме яств, был загроможден всякого рода сахарами, пряниками и овощами. Большая пряничная коврига изображала герб Московского государства. Два сахарных орла весили каждый по полтора пуда, лебедь -- два пуда, утка -- полтора, попугай -- полпуда. Был сделан также из сахара целый город, кремль с людьми, конными и пешими, и другой город четырехугольный с пушками. Всем присутствовавшим на обеде гостям были розданы сахарные подарки размером сообразно значению и положению гостя в государстве.

   Первою заботою о новорожденном младенце со стороны родителей было снять с него "меру долготы и широты", и в эту меру заказать икону тезоименитого его ангела. Эта мера рождения сохраняется и поныне над гробом императора. Второю заботою было окружить новорожденного добропорядочным и надежным штатом. В мамки к Петру назначена была сначала княгиня Ульяна Ивановна Голицына, а потом -- боярыня Матрена Романовна Леонтьева; кормилицей была Ненила Ерофеева.

   Колыбель ребенка отличалась роскошью. Она была сделана из турецкого золотного бархата, расшитого затейливыми серебряными и золотыми рисунками; подкладка колыбели была рудожелтая, ремни обшиты венецианским бархатом; верхние покрышки перинки и тюфяка были сшиты из тафты, а набивкою служил пух лебединый, белый и чистый. Из пуха и тафты были сделаны и подушки. Постельные принадлежности менялись каждый год.

   Не менее богато было и одеяние Петра: когда ему минуло пять месяцев, ему нашиты были золотые парчовые кафтаны. Гардероб его был чрезвычайно разнообразен, и каждый месяц пополнялся новыми принадлежностями; у него была шапка, унизанная жемчугом и драгоценными каменьями, еще шапка бархатная с собольим околышем, несколько пар унизанных жемчугом башмаков, богатый опашень с нашивкою и кружевом, низанными крупным жемчугом (597 зерен) и с шестью изумрудными пуговицами на золотых закрепах, более десяти шелковых, атласных и парчовых кафтанов.

   Царевич со всем штатом, мамою, кормилицею и другими служебными лицами, помещался в отдельных деревянных небольших хоромах, которые внутри были обиты сукном; собственная же комната Петра обита была серебряными кожами. Когда Петру минуло два года, для него были выстроены отдельные хоромы, в которых полы, стены, оконные рамы были покрыты алым сукном. Таким же сукном был покрыт и стол. Полавочники на лавках были сшиты из багреца с каймами из белого сукна, по которому нашиты травы из сукна желтого и лазоревого. Впоследствии царевичу было сделано кресло из рудожелтого бархата с галуном и столик, расписанный красками, золотом и серебром. В то время стекло в рамах еще не употреблялось и его заменяла слюда; из слюды были сделаны и окна в комнатах маленького Петра. Искуснейший живописец, Иван Салтыков, расписал их разными рисунками: в середине был изображен орел, а по бокам -- травы. Рисунок был сделан так, чтобы из комнаты на улицу все было видно, а оттуда в хоромы ничего. По тогдашнему обычаю, все царские дети бережно скрывались от посторонних глаз, -- царевичи до тринадцатилетнего возраста, а царевны -- на всю жизнь.

   В такой роскоши и затейливом богатстве проходили первые годы Петра, впоследствии того самого царя-плотника, который в жизни всего более презирал и преследовал именно эту самую ненужную роскошь и изнеженность. Таким образом, начало жизни не оставило на его характере и последующем складе привычек никакого следа. Из этого раннего возраста он вынес лишь одно, и очень важное, -- цветущее здоровье, крепость телесную и раннее развитие физических сил. Уже шести месяцев он начал ходить по своим хоромам один или с помощью ходячих кресел на колесах, обитых на хлопчатой бумаге атласом с серебряными галунами. Но, наряду с быстрым развитием физических сил, в царевиче заметен был и поражавший всех рост сил духовных. Все свидетельствовало, что маленький Петр -- ребенок необычайный, совершенно не похожий на остальных братьев и сестер, кроме Софии, с которой у него сказывалось нечто общее в характере.

III.

   Алексей Михайлович с молодой красавицей женой души не чаяли в ребенке, окружали его роскошной обстановкой, наряжали в богатые платья и одаряли всевозможными игрушками, приходившимися царевичу особенно по нраву. Через год после рождения, к именинам, царевичу был сделан деревянный конь, или "потешная лошадка", во всем уборе. Конь был обтянут настоящей лошадиной кожей; седло со стременами, пряжками и запряжниками было вызолочено и высеребрено. Затем следовал ряд подарков -- игрушечных зверей (лошадей, львов) и пушек. Органист Гутовский устроил царевичу клавикорды-струны медные, починял ему цимбалы немецкого изготовления и сам смастерил пару цимбальцев, из коих одни имели форму книжки в сафьянном алом переплете, с золотым наводом, с застежками из серебряного с шелками галуна. Когда царевичу минуло два года, в хоромах его повесили качели на веревках, обшитых бархатом.

   Зимой царевич вволю катался в санках с ледяных гор, а летом торжественно разъезжал по улицам Москвы в потешной каретке, которую ему подарил Артамон Сергеевич Матвеев. Каретка эта была маленькая, а в ней четыре темно-карих лошадки с бархатной шлеей и вызолоченной упряжью. Окна в каретке были хрустальные, расписанные красками, и с изображениями на них царей и королей всех земель; внутри каретка была обита бархатом с разводами, а снаружи ее окружала золотая бахрома. Выезд царевича был торжественный: по бокам шествовали четыре карлика, а пятый ехал позади на крохотном иноходце.

   Кроме этих игрушек ему часто покупали в лавках серебряную столовую миниатюрную посуду, а также -- куклы в полном наряде. Художник Салтыков являл свое искусство и в расписывании красками разных принадлежностей игр маленького Петра; так, ему велено было однажды расписать гнездо голубей, гнездо канареек, щеглят, чижей и даже стадо баранов, причем баранов ему нужно было сделать так, чтобы шерсть у них была настоящая.

   Но эти мирные игрушки, не требовавшие применения живой деятельности, скоро перестали удовлетворять царевича, который, после двух лет жизни, уже стал в один уровень, по своим потребностям в развлечениях, со старшим братом -- болезненным Иваном. Так, в 1674 г. ему, наравне с восьмилетним Иваном, покупают в городе лучки и стрелы. Художники расписывают золотом и серебром детям Алексея Михайловича, для военных потешных забав, знамена, барабаны и бубны. Царевич Петр уже свободно обращается с топориками, ножами и молотками. Когда ему шел всего четвертый год, в числе его игрушек встречались маленькие пушки, пистоли (пистолеты), карабины (ружья) и пищали винтованные, с деревянными замками и стволами, а также булавы и сабли в ножнах, с золоченою оправою, палаши и пики. Все эти принадлежности военных забав требовались в достаточно большом числе, так как царевич веселился ими не только вдвоем с малоподвижным братом, но с целою толпой сверстников-товарищей, которые шумно разделяли воинские подвиги мало-Летнего Петра.

   Ровесники его, "робятки", как их называли во дворце, вербовались из детей спальников и карликов. За исключением карликов, названные сверстники набирались из детей бояр и в особенности из родственников царицы, близких и дальних. В числе робяток --товарищей Петра мы встречаем имена Нарышкиных, Головкина, Матвеева, князя Черкасского, князя Мещерского, князя Голицына; Стрешнева и других. Карликами же при нем состояли Никита Гаврилов Комар, Василий Родионов, Иван и Емельян Кондратьевы. Одеты они были в малиновые суконные кафтаны на беличьем меху, с золочеными пуговицами, и в шапки и рукавицы из того же сукна.

   Замечая в своем бойком, подвижном и энергичном сыне особенное влечение к военному делу и воинским упражнениям, Алексей Михайлович озаботился придать его играм более правильный характер: он составил для него целый полк, обмундировал его в зеленые мундиры, дал солдатикам знамена и ружья и снабдил их всяческими полковыми вещами; полк этот был назван по имени Петра -- "Петров полк", а сам царевич назначен был полковником; ему рапортовали по всем надобностям полка, от него же требовали и распоряжений. Государь лично наблюдал за приказаниями четырехлетнего полководца и руководил его действиями.

   Такое направление забав маленького Петра принесло огромную пользу: он явился, так сказать, "первым кадетом" на Руси и первый прошел основательную школу воинского дела, курс военных наук. Курс этот изучался не на основании книжек, не с голоса учителей, а на живом деле, хотя и потешном, с участием живых людей -- товарищей детства. Здесь не было школьной скуки и стеснений, но вместе с тем вся постановка полка, его упражнения и обучение требовали от царевича сдержанности, умеренности и послушания, т.е. всего того, что мы называем воинской дисциплиной.

   Алексей Михайлович лично не мог, да и не умел правильно руководить упражнениями Петрова полка, устроенного на манер настоящих европейских, преимущественно немецких, полков, почему и поручил заботу о нем обитателю "Немецкой слободы", шотландцу Менезиусу, человеку для своего времени образованному, умному, ловкому и очень много путешествовавшему. Тот же Менезиус немало содействовал и развитию при дворе Алексея Михайловича неизвестного до тех пор театрального искусства, "комедийной хоромины", как тогда говорили; он же состоял в близких отношениях и к царскому другу, Матвееву, любившему иностранцев и все иностранное.

   Вот этот-то Менезиус и поставил Петров полк на европейскую ногу и обучил полковника Петра Алексеевича всем тонкостям военного дела, в пределах, конечно, детского разумения. В его школе малолетний полковник впервые почерпнул понятия о долге, о правильных занятиях и обязанностях службы. Являясь с рапортами к отцу-государю, он чувствовал себя не просто царевичем-сыном, но обыкновенным солдатом, несущим все тяготы военной службы. Это уже было большим шагом вперед в деле воспитания царского ребенка, -- шагом, который поставил маленького Петра в совершенно иные условия жизни, нежели в каких были его дед, отец, брат в детском возрасте. Он не распоряжался только другими, капризничал или шалил, но учился слушаться, учился смотреть на себя, как на лицо, служащее своему государю. Петр уже в детском возрасте, не достигнув еще и семи лет, приучился видеть в своих военных играх не простую забаву и развлечение, но дело серьезное, требующее дальнейшего развития и усовершенствования, которым он с годами и отдал себя всецело, переходя от простых военных действий к более сложным и ответственным.

IV.

   Первые три с лишним года жизни царевича Петра Алексеевича протекали при обстоятельствах вполне счастливых и благоприятных для его воспитания. Со смертью отца, последовавшей в 1676 г., обстоятельства несколько изменились: со вступлением на прародительский престол, согласно законному порядку, старшего сына Алексея Михайловича, Федора Алексеевича, красным дням Нарышкиных пришел конец и наиболее влиятельными и близкими людьми при новом дворе являются ближайшие родственники матери юного царя, Милославские. Прямым следствием возвышения последних является ссылка умного Матвеева, имевшего несомненное влияние на воспитание Петра Алексеевича.

   С удалением Матвеева и Менезиус прекращает руководить военными играми царевича. Милославские не сочувствовали влиянию иностранцев и подражанию немецким обычаям, склоняясь своими чувствами в сторону русской старины.

   Наталья Кирилловна со всем двором, значительно сокращенным противу прежних лет, поселилась в предместье Москвы, в селе Преображенском, одном из самых любимых летних местопребываний покойного ее супруга. Здесь, вдали от царского дворца, ей было покойнее и безопаснее. Во-первых, этим удалением она избавлялась от многих обид и неприятностей, которые ей начали чинить ее падчерицы (по роду Милославских) с энергичной и властолюбивой Софией во главе, а во-вторых, тут, среди сельского приволья Преображенского, на лоне его полей, лугов и дубрав, ненаглядный ее Петруша мог вволю и без всякой опасности для жизни предаваться любимым детским играм и развлечениям, среди которых на первом месте стояли воинские упражнения.

   Несмотря на то, что род Нарышкиных находился теперь в некоторой опале, это обстоятельство не имело на первых порах особенно дурного влияния на судьбу Петра. Его не лишали возможности пользоваться уроками грамоты, не отдаляли от него товарищей-сверстников, не лишали права приобретать нужные ему и товарищам-солдатам военные доспехи.

   Время книжного учения и писания наступило для Петра Алексеевича очень рано. Уже в 1675 году, при жизни еще Алексея Михайловича, к царевичу для этого дела был определен "подьячий тайных дел" Григорий Гаврилов, который крупным почерком, от руки, написал маленькому своему ученику азбуку и часослов; первого декабря того же года, после молебна о здравии Петра Алексеевича, началось и учение. Смерть Алексея Михайловича и наступившее смутное время в жизни Нарышкиных помешали продолжению правильных занятий; они были прерваны и возобновились, по личному желанию самого государя Федора Алексеевича, весной 1676 года, когда к царевичу в качестве учителя был приставлен подьячий из челобитного приказа, Никита Моисеев Зотов, "муж кроткий и смиренный и всяких добродетелей исполнен".

   Желая лично ознакомиться с будущим учителем своего брата, царь велел привести его во дворец, не говоря ему, однако, о цели приглашения. Когда Зотов явился в приемную и ему объявили, что сам государь желает с ним поговорить, тихий и робкий Зотов совсем растерялся, "пришел в страх и беспамятство" и просил дать время прийти в себя. Узнав, что Федор Алексеевич требует его "милости ради", он успокоился, сотворил крестное знамение и затем уже решился предстать пред государем. Он был принят милостиво, его допустили даже к целованию руки, а затем подвергли экзамену, насколько он силен в грамоте, т.е. в присутствии царя заставили писать и читать книги. Симеон Полоцкий, выслушав ответы Зотова, признал его годным для должности учителя, а затем его отвели к царице Наталье Кирилловне, которая уже вместе с сыном ожидала наставника.

   Принимая Зотова, царица милостиво ему сказала:

   -- Известна я о тебе, что ты жития благого, божественное писание знаешь, -- вручаю тебе единородного моего сына. Прими его и прилежи к научению божественной мудрости и страху Божию и благочинному житию и писанию.

   -- Несмь достоин принять в хранилище мое толикое сокровище! -- воскликнул в ответ Зотов, трясясь от страха, обливаясь слезами и падая к ногам Натальи Кирилловны.

   -- Прими от рук моих, не отрицайся принять. О добродетели и смирении твоем я известна, -- милостиво сказала царица-мать, велела ему встать, позволила поцеловать ее руку и распорядилась, чтобы уже на другой день начались правильные занятия.

   На следующее утро, в присутствии царя, патриарх, сотворя обычное моление, окропив царственного отрока святою водою и благословив, вручил его Зотову. Последний, посадив царевича на скамью, поклонился сначала ему в ноги и затем приступил к учению.

   По случаю начала уроков преподаватель был щедро награжден: патриарх пожаловал ему сто рублей, государь -- "двор", государыня -- две пары богатого платья. Впоследствии к Зотову приставили еще помощника -- Афанасия Алексеевича Нестерова, которому, вероятно, было поручено обучение царевича церковному пению.

   Несложен был курс наук Петра. Главным предметом было умение читать и запоминать наизусть прочитанное из Часослова, Псалтыри, Деяний апостолов и Евангелия. Кроме этого, его обучали также и письму, к чему приступили, когда царевичу пошел уже восьмой год. Петр Алексеевич учился прилежно, охотно и легко. Самое учение происходило на особом учительном налое, вышиною 1 1/2 арш. и обитом атласом с галунами на мягкой подкладке. Вскоре царственный ученик превзошел книжное учение и поражал всех, знавших его, толковым чтением Евангелия и Апостола, которые выучил даже сплошь наизусть. Благодаря постоянному затверживанию на память, последняя, и без того богатая от природы, удивительно развилась и окрепла. В дальнейшей своей жизни и деятельности Петр особенно удивлял приближенных именно громадностью памяти, которая позволяла ему сохранять в уме самые мельчайшие события и обстоятельства, что, конечно, для всякого правителя является могучим пособием в государственных делах.

   К чести Зотова следует отметить, что он не ограничил, однако, своего учительства такими несложными предметами, как простая грамотность и учение священных книг наизусть. Он, в пределах своих средств и познаний, сумел расширить программу преподавания, введя сюда и побочные предметы, которые являлись для того времени педагогическим новшеством.

V.

   В праздничные дни Зотов рассказывал царевичу истории о жизни храбрых и премудрых царей, показывал книги с кунштами, т.е. рисунками; такие книги назывались тогда "потешными", главное назначение коих была забава, увеселение детей. Вот из этих-то "потешных книг" умный наставник и сумел сделать полезное применение для своих классных занятий с учеником. Он попросил Наталью Кирилловну поручить опытным и искусным художникам составить раскрашенные тетради ("училища") и книги, по образцу имевшихся в царской библиотеке заграничных иллюстрированных изданий. Наталья Кирилловна охотно исполнила просьбу учителя, и ему были выданы "книги с кунштами и всея России книги с рисунками градов, и книги многих знатных во вселенной городов". По этим книгам живописцы сусальным золотом и яркими красками разрисовали листы, с изображением на них разных городов, палат, зданий, армий, кораблей, воинских учений и битв. К этим иллюстрациям, сделанным занятно и разнообразно, присоединен был и текст, т.е. повествование о том, что изображено на картинках. Такая же картина была изготовлена по астрономии, с показанием двенадцати месяцев и с изображением течения небесных тел. Все эти листы были размещены по стенам разных комнат, и, когда царевич уставал учиться или начинал скучать, Зотов, взяв его за руку, водил по комнатам, подводил к той или другой картине и рассказывал разные достойные внимания исторические события, например: "о блаженных делах родителя его, царя Алексея Михайловича, и царя Ивана Васильевича, храбрые их военные дела и дальные, нужные походы, бои, взятье городов, и колико претерпевали нужду и тяготу больше простого народа, и тем коликия благополучия государству приобрели, и государство Российское распространили". Так Зотов поведал ему о царствовании и военных подвигах Димитрия Донского, Александра Невского и др., причем касался значения и содержания разных наук, присовокупляя, что "без них державным монархом невозможно быть".

   Этот способ наглядного обучения, где отдых чередовался с делом, приучал маленького воспитанника Зотова к постоянной деятельности и сосредоточенности внимания. Мальчик, таким образом, развивал свои духовные способности, оставаясь постоянно свежим, бодрым и избегая гнетущего влияния мертвых и скучных способов учения того времени. Он приобретал постепенно знания в следующем порядке: по Св. Писанию, по истории, географии и отчасти естественным наукам.

   Характер деловитости, который внес Зотов в свое преподавание, как нельзя более совпадал с характером первоначальных военных игр Петра, установленных его покойным родителем. В обоих случаях главная забота его руководителей, и Менезиуса, и Зотова, направлялась к развитию самодеятельности мальчика, его подвижности и желания во всяком случае жизни, хотя бы последний относился к забаве, искать полезность и поучение. Эти основы жизни, вложенные в душу Петра в раннем детстве, отразились на всех его последующих делах. Он именно представил собою образ монарха, искавшего всюду дела и серьезной практически-полезной его стороны, став таким образом "вечным работником на троне".

   Уже к десяти годам, когда Петру пришлось надеть царский венец, он имел основательные познания по закону Божьему и отечественной истории. Менее всего ему далось искусство письма: почерк его и орфография были из рук вон плохи, и такими они остались до конца дней его. Начав поздно, восьми лет, владеть пером, он не успел утвердить тогда же своего почерка, а впоследствии, ввиду массы иных занятий, ему уже было не до каллиграфии.

   Занятия с Зотовым не помешали продолжению военных игр цесаревича с товарищами, несмотря даже на удаление от него Менезиуса. Только игры эти теперь не обставлялись той деловитостью и серьезным направлением, которые постарался им придать покойный Алексей Михайлович. Тем не менее однажды данный толчок сделал свое дело, и Петр продолжал окружать свои военные потехи шумом и весельем. В селе Преображенском простора было достаточно, и юный воин, бывший полковник Петрова полка, уничтоженного со смертью Алексея Михайловича, продолжал резвиться, набираться физических сил и развивать свои воинские способности.

   В начале 1682 года перед его хоромами была устроена потешная площадка, на которой поставлены были потешный деревянный шатер и потешная изба; на площадке были устроены рогатки и размещены деревянные пушки, из которых, посредством особого механизма, стреляли деревянными ядрами, обтянутыми кожей. Эта площадка представляла из себя воинский стан или лагерь, где производились учения и откуда делались вылазки и нападения. В лагерь часто требовались военные доспехи и орудия, и сюда то и дело доставлялись из Оружейной палаты знамена, барабаны разной величины и пушки.

   В том же 1682 году в судьбе маленького Петра произошла перемена, и для него начался новый период жизни. Брат его, болезненный Федор Алексеевич, скончался бездетным, и десятилетний Петр был объявлен царем. Конечно, ребенок не мог лично править государством, и все распоряжения от его имени давались Нарышкиными, которые, в подмогу себе, вызвали в Москву из ссылки старика Матвеева. С этого времени на глазах малолетнего царя проходят печальные картины вражды между его родными и ближайшими родственниками, мелькают сцены народных смут, военных волнений и убийств. Взор его начинает привыкать к потокам крови, к смерти близких лиц и проявлению жестокости, которая не щадила ни старого, ни малого.

   Над светлыми днями юной жизни Петра проносятся грозные тучи и разражаются зловещие бури. В Москве вспыхивает военный бунт, тайно руководимый Милославскими, и пьяная, неистовая толпа стрельцов, на глазах царя, в его покоях, убивает Долгорукого, Матвеева, других близких ему бояр и даже родного дядю, Ивана Нарышкина. Ужас царит во дворце, кровь обильно льется по ступеням лестниц, и над жизнью всего государева семейства, а в особенности его самого и его матери, Натальи Кирилловны, грозно веет дыхание смерти...

   Весь май месяц 1682 года проходит в смутах и волнениях, которые кончаются объявлением слабоумного Иоанна, брата Петра, его соправителем. С этого момента на русском престоле восседают два царя, Петр и Иоанн Алексеевичи, а все управление государственными делами, за их малолетством, переходит в руки их сестры, Софии, которая достигает этой давно желанной ею власти при помощи стрелецких бунтов и смерти близких Нарышкиным лиц.

   25 июня совершилось в Успенском соборе торжественное венчание на царство 16-летнего Иоанна и 10-летнего Петра, среди великолепной обстановки и при громадном стечении народа. Таким образом, сын Натальи Кирилловны в самое короткое время испытал самые различные впечатления, переносившие его от грозного призрака смерти к обаянию самодержавной власти и всенародному поклонению. Эти крайние противоположные события несомненно оставили след в душе впечатлительного ребенка, приучая его к резким переменам, к необычайностям и всякого рода треволнениям. Они же развили в нем крайнюю нервность, проявлявшуюся, между прочим, в конвульсивных подергиваниях мышц лица и непроизвольных движениях рук; развили живость и смелость, граничившие с бесстрашием и неудержимой отвагой. Он рано научился смотреть смерти в глаза и сознавать безграничность своей власти. Насилия стрельцов, козни Милославских и все действия сестры Софии показали ему пример, что перед силою и властью все преклоняется и безмолвствует; неповинующимся же и прекословящим всегда могут быть противопоставлены самые крутые меры, где нет ни чувства жалости, ни милосердия.

VI.

   Смутные дни в жизни Петра Алексеевича, конечно, не могли не отзываться вредно на его занятиях и временно положили конец и его воинским забавам.

   Но вот наступил конец кровавым событиям в Москве, и Наталья Кирилловна с сыном были оставлены в покое. Софья Алексеевна, окруженная преданными людьми из стрельцов, не считала личность десятилетнего Петра для себя опасною, и он мог снова вернуться к любимым потехам. Так, все лето 1683 года маленький царь проводил в подмосковном селе Воробьеве, где его военные игры принимают уже широкие размеры и наполняют мирные сельские окрестности гулом настоящих пушечных выстрелов. Сюда беспрестанно требуются из Оружейной палаты барабаны, копья, пищали; равным образом делаются постоянные заказы на пушки, но не на деревянные, как это было прежде, а на настоящие, медные или железные, пригодные для стрельбы порохом. Эта стрельба производится здесь под руководством иностранца, мастера Симона Зоммера, а также русского капитана Шепелева. Благодаря появлению артиллерийского потешного огня, игры эти переносятся уже из дворцовых комнат в открытое поле, на живописные возвышенности Воробьевых гор. Войско царя производит здесь правильные ученья с пушками и под звуки военной музыки, для которой он выписывает из Москвы точеные дудки из кленового дерева. Будущий герой Полтавской битвы и победитель шведов, окруженный облаками порохового дыма, начинает чувствовать, в виду златоглавой Москвы, на высотах Воробьевых гор, под залпы орудий, грохот барабанов и звуки дудок, все обаяние военной славы, начинает сознавать мощь своих орлиных крыльев. Вся его любовь, вся привязанность, таким образом, складывается вдали от бородатых стрельцов и раскольников, этих типичных представителей дореформенного Московского государства.

   Только требования разных церемоний, крепко связанных с придворным бытом и обязанностями правителя, заставляют его время от времени покидать привольные поля, зеленые дубравы и возвращаться в кремлевский дворец, где все так живо напоминало ему недавнее ужасное прошлое...

   Появление его в Москве, рядом с хилым, болезненным и слабоумным братом, возбуждало удивление, вызывая восторг одних и опасения других. Эти другие были приближенные Софьи Алексеевны, начинавшие видеть в его цветущем, обаятельном образе признаки той опасности, которая со временем должна положить конец их влиянию и могуществу.

   Один иностранец, Кемпфер, удостоившийся приема у обоих царей по делам посольства, так описывает впечатление, которое произвели на него Иван и Петр Алексеевичи.

   Когда посольство, в составе которого вошел Кемпфер, было введено в Грановитую палату, он увидел обоих их величеств сидящими в серебряных креслах, на возвышении в несколько ступеней над каждым креслом висела икона; вместо скипетров они держали в руках длинные золотые жезлы. "Старший сидел почти неподвижно с потупленными совсем почти закрытыми глазами, на которые низко была опущена шапка; младший, напротив того, взирал на всех с открытым прелестным лицом, в котором, при обращении к нему речи, беспрестанно играла кровь юношества; дивная его красота пленяла всех предстоящих, так что, если бы это была простого состояния девица, а не царская особа, то, без сомнения, все должны бы влюбиться в него".

   Таково описание одиннадцатилетнего Петра, оставленное нам Кемпфером.

   Дальше он приводит один случай, показывающий проявление крайней живости Петра, которую не могли сдержать и правила тогдашнего чопорного посольского приема.

   Когда оба царя встали и должны были одновременно спросить о здравии приславшего их иноземного короля, Петр, не дожидаясь вопроса мешкотного и вялого брата, быстро спросил:

   -- "Его королевское величество, брат наш, по здорову-ль?"*

   ______________________

   * -- Здоров ли?

   Такую же живость и нетерпеливость будущий преобразователь России обнаруживал неоднократно и прежде. Так, однажды, когда ему минуло только три года, и мать его, спрятавшись с ним вместе за дверью соседней комнаты, сквозь щель смотрела на прием австрийского посольства, нетерпеливый сын, нарушая все обычаи старины, толкнул дверь, распахнул ее и тем обнаружил тайное пребывание Натальи Кирилловны, по правилам тогдашней жизни не могшей показываться перед чужими мужчинами.

   Покончив со скучными обязанностями в Москве, молодой царь еще с большим восторгом и нетерпением спешил в любимые загородные жилища -- Преображенское, Воробьеве, Сокольничью рощу, где шумные товарищи детства уже ожидали возвращения своего командира и возобновления военных забав, которые с каждым днем, благодаря участию в них некоторых жителей "Немецкой слободы", делались все занимательнее и поучительнее.

   Этим жителям слободы суждено было сыграть выдающуюся роль в военном образовании и умственном развитии первого русского кадета, каким тогда являлся Петр Алексеевич.

   Мы уже знаем, как Менезиус дал ему основные понятия о воинской дисциплине, приучил его видеть в военных играх серьезную сторону дела: но то было в очень ранние детские годы, и понятия эти, с течением времени, легко могли ослабнуть. Вот тут-то и явился вовремя Зоммер, второй житель "Немецкой слободы", которому пришлось упорядочить военные забавы Петра во втором периоде их развития. Стрельба из пушек, в которой был так искусен Зоммер, познакомила царя с артиллерийским делом и с усовершенствованными приемами европейского войскового обучения.

   Зоммер полюбился Петру; его артиллерийское искусство пришлось ему по сердцу, и он не скупился осыпать своего нового учителя-друга наградами, то денежными, то платьем. Так, в 1684 году "великие государи пожаловали капитана, огнестрельного мастера Симона Зоммера, за потешную, занятную и огнестрельную стрельбу июня 19, что в селе Преображенском, велели ему дать государева жалования... сукно английское доброе пять аршин".

   Милости, оказываемые Зоммеру, служили доброю приманкою для соотечественников последнего из "Немецкой слободы", которые и являются в местопребывание царя -- в Преображенское, Воробьево, Сокольничью рощу, охотно и в большом числе. Все они находят дело при царе; их опытность, знания и бывалость позволяют им изобретать всякие средства, чтобы позабавить Петра "на разные манеры".

   Московские бояре, желавшие заручиться расположением царя, не могли в данном случае с ними соперничать; в их распоряжении были только двоякого рода развлечения -- пиры или соколиные охоты; но для первых Петр был еще слишком молод, а вторая претила ему своей бесцельностью и отсутствием деловитости. По этому случаю, когда однажды бояре вздумали, было, отвлечь царя от воинских забав и склонить к древнерусскому способу развлечения псовою и соколиного охотою, Петр дал им хороший урок. Он согласился потешиться охотою, но пожелал внести в нее начала самодеятельности, приказав служителям передать господам в руки своры собак, а самим ехать домой. Царедворцы, привыкшие на охоте пользоваться лишь приятною ее стороною, а тяжелую черную работу возлагать на слуг, очутились в критическом положении: собаки путались, лошади начали горячиться и сбивать седоков с седел. Это зрелище беспомощности и неумения быть хозяевами дела доставило Петру немало веселья, и он хохотал до упада. На следующий день он предложил назначить охоту с птицами, но также без участия слуг. Любители охоты поняли, что им придется опять сыграть перед царем роли шутов, и отреклись от этой забавы. Тогда Петр обратился к ним с вопросом:

   -- Псарями ли лучше быть или светлыми воинами? В шкурах псовых лучше ли находить забаву, или в оружии?

   -- Нет, в оружии слава всесветлая! -- ответили сконфуженные царедворцы.

   -- А когда так, -- сказал царь, -- когда всесветлая слава в оружии, -- так зачем же к охоте от дел царских меня отвлекаете и от славы -- к бесславию? Я царь, и подобает мне быть воином, а псы приличны пастухам и им подобным.

   Так кончилась в 1683 г. неудачею попытка бояр оттеснить от Петра Зоммера и его товарищей и отвлечь государя от деловитых воинских потех в сторону праздных охотничьих забав, до которых, к слову сказать, был такой любитель Алексей Михайлович. Московская Русь в данном случае вступила в борьбу с европейским просвещением и на первых же порах потерпела полное поражение: двенадцатилетний царь отвернулся от родовитого боярства с его складом жизни и дал явное предпочтение жителям "Немецкой слободы", в лице которых Петр нашел себе по вкусу товарищей и по влечениям ума -- наставников и учителей.

VII.

   В конце 1683 года Петр вспоминает свой полк детских лет и решает составить себе в Преображенском селе новый, куда и вызывает для потешной службы желающих. Первым солдатом этого Преображенского полка явился придворный конюх, приставленный к потешным лошадям, Сергей Леонтьевич Бухвостов, который, по собственной воле, охотно отозвался на клич царя.

   Этот первый солдат будущего полка донельзя порадовал государя, который до самой своей смерти не забывал счастливого момента появления Бухвостова. Впоследствии, став уже императором, он повелел лучшему тогда художнику Растрелли, в ознаменование этого события, вылить из металла статую своего первого по времени солдата.

   Понемногу к Бухвостову стали примыкать и другие -- Данило Новицкий, Лука Хабаров, Григорий Лукин и прочие. Таким образом и составился Преображенский полк, который в нашей армии и поныне считается старейшим полком, соединяющим свое происхождение непосредственно с именем Великого преобразователя России.

   Петр, привыкший в своих воинских забавах видеть не только веселье, но и дело, решил воспользоваться существованием нового полка, чтобы основательно, во всех подробностях, пройти военную службу; с этой целью он зачислился в Преображенский полк, но не высшим чином, а бомбардиром, что требовало от него выполнения обычных правил дисциплины и знания всей тяготы солдатской службы на собственном опыте. Начальствование же, звание офицеров, было им исключительно предоставлено жителям слободы, под немецкую команду которых, вместе с царем во главе, должны были стать, наравне с конюхами, истопниками, и бояре-сверстники Петра Алексеевича.

   Теперь Преображенское село, кроме выстрелов из пушек, направляемых мастером Зоммером, наполнилось еще громкими криками учителей из немцев простого звания, которые, по требованию государя, всеми силами старались переделать неуклюжих бородатых русских придворных служителей в ловких европейских солдат, которым в будущем предстояло вступить в кровавую борьбу с отборнейшим войском Европы.

   В Преображенском Московская Русь открыто пошла на выучку к Западной Европе с тем, чтобы уже никогда не возвращаться в своем историческом развитии к седым преданиям невежественной старины. По крайней мере таково было гениальное предначертание несовершеннолетнего Петра, предначертание, которое он завещал, став уже императором, своим преемникам, как руководство во всех их деяниях на пользу и благо русского народа. И если этот завет по временам иногда и нарушался, то в этом было видно лишь отклонение от того пути, на который еще в восьмидесятых годах XVII столетия поставил Россию детским мановением гениальной руки Великий Петр.

   Основавшись с войском в селе Преображенском, Петр понимал, что постоянное пребывание в одном и том же месте не даст обильных знаний, широкого опыта, разнообразных впечатлений и наблюдений, необходимых в жизни каждому человеку и в особенности монарху-реформатору. Отчасти в этих видах, а также повинуясь впечатлениям своей подвижной натуры, он предпринимает близкие и дальние путешествия -- к Троице, в Макарьев, в Калязинский монастырь и другие места, куда всюду за ним должны были следовать и его товарищи со всяким оружием для военных потех. Эти прогулки, или "походы", как их называли, сопровождались обширнейшими требованиями из Оружейной палаты всякого рода оружия, а также приказами покупок в Москве пороха, дроби, свинца и прочих материалов, нужных для военной службы. По части мирных развлечений делались приобретения только шахмат, страсть к которым развилась в Петре еще с юных лет; этой игрою, впоследствии, он любил развлекать себя после больших трудов в любезных ему ассамблеях* "Немецкой слободы", где шахматная игра за обильными кружками пива пользовалась широким правом гражданства.

   ______________________

   * Общественные собрания.

   В 1685 году, когда войско было уже достаточно обучено "воинским артикулам", маршировке и словам команды, Петр решил, что пора приложить силы солдат к какому-нибудь более живому делу. С этою целью он приказал строить в Преображенском, на берегу Яузы, большой земляной потешный городок, чтобы научить солдат, на примере этого городка, осадному искусству, взятию крепостей и укрепленных местностей правильным штурмом. И здесь на первом плане выступили все те же жители "Немецкой слободы", коим и было поручено руководство и наблюдение за инженерными и саперными работами.

   В феврале месяце приступили к работам, и в том же году город был уже выстроен с башнями, стенами, перекидными мостами, рвами и валами; внутри города были устроены дома с комнатами, амбары и навесы для хранения оружейной казны, избы для служителей. Лука Хабаров заведовал здесь городской артиллерией, артиллерийскими и гранатными припасами, а также -- войсковой амуницией.

   Потешная крепость, воздвигнутая искусством иностранцев по иностранному образцу, получила и иностранное название -- "Пресбург". Этот городок на берегу Яузы послужил первообразом для построек Петром в позднейшие уже годы городов -- Петербурга и Шлиссельбурга. Здесь впервые проснулась и развилась в Петре любовь строиться, страсть к плотничьему и столярному делу, ремеслам, требующим от человека сноровки, глазомера, настойчивого, разумного физического труда, т.е. таких свойств, которые непременно преследуют какую-нибудь утилитарную цель, какую-нибудь практическую задачу.

   Постройка земляного города послужила для царя настоящей школой, которая позволила ему восполнить свое скудное образование, не могшее найти в лице Зотова истинного руководителя. Скромному и по-старому смиренному московскому подьячему в таком громадном деле жизни, какое поднял себе на плечи царственный отрок-исполин, непременно должен был прийти на смену бойкий, практически-образованный и искусный обыватель "Немецкой слободы", который, единственный в тогдашнем Московском государстве, мог дать царю-плотнику знания, ему недостававшие и которых он так страстно искал. Пресбург на берегу Яузы явился для Петра той школой, где он почерпнул сведения по архитектуре, по инженерному, саперному и артиллерийскому делу; прежнее его предварительное образование получило здесь, таким образом, свое завершение.

   Но, кроме этой стороны дела, тесное сближение с иностранцами в течение 1685 годе имело для Петра и другие, если еще не более важные, последствия. Оно расширило весь круг его понятий, ввело его в мир новых представлений и мыслей, которые до тех пор были совершенно чужды не только ему и его приближенным, но и всей русской жизни. Он стал здесь лицом к лицу, так сказать, с живой фотографией, хотя и очень слабой, европейской жизни, и на обывателях "Немецкой слободы" молодой царь получил возможность сделать сравнение отечественной действительности с заграничной, и конечно, не к выгоде и пользе первой из них.

   В это же время возвратился удаленный от него старый его учитель, Никита Моисеевич Зотов, которому правительством Софьи Алексеевны дано было, несколько времени перед тем, посольское поручение в заграничные земли. Зотов, свидевшись снова с учеником, не преминул сообщить ему многое интересное, виденное им у чужестранцев, и тем еще более усилить нерасположение Петра Алексеевича к обычаям и нравам старинной русской жизни. В том же настроении немало поддерживал его и приставленный к нему доктор из немцев, а также молодой Матвеев. Последний, находясь еще в ссылке, под влиянием матери-англичанки и учителя-поляка, приобрел по многим предметам обстоятельные сведения, к по преимуществу из жизни иноземных народов, о чем его царственный друг, очутившись поблизости "Немецкой слободы", начал только теперь получать отрывочные представления.

   Все эти обстоятельства служили Петру хорошей школой жизни, где он одновременно пополнял круг своих познаний, не исключая отсюда и прикладного мастерства, которые, все в совокупности, оказывали самое благотворное влияние на неимоверно быстрый рост его, и без того богатых от природы, духовных способностей. Его жажда знаний распалялась ежечасно, и не было такого случая, когда бы он не воспользовался им, чтобы приобрести те или иные недостававшие ему новые сведения. А случаи эти, на его счастье, начали представляться достаточно часто.

VIII.

   Однажды явился к Петру князь Яков Федорович Долгорукий, назначенный посланником во Францию; собираясь уже в дорогу, он пришел проститься с молодым царем. Разговорившись о постройках Петра на берегу Яузы, Долгорукий сказал, что некогда у него был такой инструмент, которым можно определять расстояния, не сходя с места, не измеряя шагами.

   -- Может ли это быть? -- спросил изумленный Петр.

   -- Верно, так, -- ответил князь Долгорукий.

   -- Дай мне этот инструмент.

   -- Да нет уж его у меня, пропал, украли.

   -- Какой же он был видом, расскажи!

   -- Устанавливался он на трех ножках, как на палках, наверху кружок, в кружке стрелка, так и ходит...

   -- Купи, купи мне такой инструмент, где найдешь, и привези. Ты обещал мне гостинец из чужих стран.

   Вот мне гостинец -- сделай милость.

   Долгорукий обещал.

   -- Смотри же, не забудь, князь Яков Федорович!

   -- Не забуду, будь покоен.

   Долгорукий уехал. Петр все поджидал обещанного чудного инструмента, который так упрощает труд людской. Но вот, наконец, вернулся боярин из своего посольства, и первый вопрос Петра был:

   -- Ну, что, привез ли гостинец, князь Яков Федорович?

   -- Как не привезти, коли ты приказал...

   -- Где же он? подавай скорее!

   Принесли громадный ящик и вынули заморский гостинец. Установили инструмент на землю, смотрят, -- наверху стрелка вертится, бегает, а что она обозначает, как управлять инструментом, никто не может объяснить любопытствующему Петру.

   -- Князь Яков Федорович, как же мерить? -- спрашивает Петр в волнении.

   -- А я почем знаю, -- отвечает тот, равнодушно поглаживая бороду. -- Ты велел купить, ну вот я и купил, а как прилаживать инструмент, именуемый астролябией, почем мне знать?

   Царь, в отчаянии, зовет доктора-немца, просит его пособить горю, но и тот отказывается лично дать необходимые указания; но зато у доктора в "Немецкой слободе" есть знакомые мастера-иностранцы, которым, вероятно, приходилось иметь дело с астролябией. Сказано -- сделано, и на другой день перед Петром явился обыватель слободы, образованный голландский купец, Петр-Франц Тиммерман.

   Взглянул Тиммерман на астролябию и объявил, что может научить, как ею пользоваться; он смерил взятое для примера расстояние, сделал на бумаге выкладку и сказал, на сколько сажень отстоит указанное место. Проверили его выкладку шагами, -- счет оказался верен.

   -- Научи меня мерить и считать, -- молит Петр Тиммермана.

   -- Вдруг нельзя, -- для этого знать нужно арифметику, геометрию...

   -- Так научи меня арифметике и геометрии.

   Тиммерман согласился, и царь Московский сделался, с того времени, самым ревностным его учеником, просиживая дни и ночи над тетрадями, испещряя страницу за страницею своим неровным, неуклюжим почерком. Вереницы цифр, задач, формул мелькали перед его взорами, увлекая его все дальше и дальше в глубь науки и раскрывая перед любознательным царем прелести истинных знаний, которых он был лишен в ранней юности.

   До нас дошли учебные тетради Петра, по которым он обучался у Тиммермана математике. Державный ученик, выслушав от наставника первые четыре правила арифметики, под названиями мало понятными для русского человека (напр., адицио, субстракцио, мултипликацио, дивизио), тотчас же сообразил, в чем суть дела: он сам своею рукою безошибочно и отчетливо изложил все четыре правила, пояснив их примерами, привел способы проверки, разобрал путаницу с онами или нулями, без труда понял именованные числа и перешел к высшим частям математики; скоро достиг до многосложной теории астролябии; в нескольких словах показал, как можно ею "собрать" или измерить поле, изучил подробности сооружения крепостей, затвердил все иностранные термины фортификации, вычислил размеры орудий и определил, при каких условиях, в каком расстоянии может пасть на данную точку бомба.

   Вот, например, отрывок из учебной тетради, где Петр набрасывал правила по артиллерии.

Градусы которые в низу.

   Когда стрелять, отведать перса так: сколько положишь пороху записать, так же, на скольких градусах мартир поставишь записать же, потом смерить сколь далече бомба (на опыту) пала. Потом когда хочешь на уреченное место стрелять, тогда взяв дистанцию, потом взять циркулем на таблице те градусы, которые при опыте на квадранте были, и тою мерою искать на таблице (с правой стороны) того числа сколько (на опыте) далече бомба легла, и когда найдешь, тогда по той линии искать той долины, куда бросать хочешь, и взять ту меру поставить на градусы, и сколько укажешь, столько и на квадранте ставь. Порох числом и силою б был ровен, каков был и при опыте.

   Тиммерман сделался с того времени неразлучным спутником и собеседником Петра: с ним царь охотнее всего проводил время, и он же еще теснее сблизил государя с жителями и нравами "Немецкой слободы". Здесь, в этой слободе, раскрывались перед пятнадцатилетним царем, полным энергии и жажды жизни, мало-помалу не только необъятные горизонты знаний и просвещения, но тут же находил он полную волю-волюшку, широкий простор своим рвущимся наружу богатырским силам, которым тесно и не по нутру было под строгим присмотром благочестивой матушки, в кругу скучных родных и в душных палатах царских дворцов. Нет, не сюда тянуло его, не здесь лежало его сердце! И он, при всяком удобном случае, спешил скорее вон из материнского дома на свободную пирушку приятелей-немцев, где в облаках табачного дыма под звуки веселой музыки, за стаканом доброго заморского вина, можно было вести весело беседы, поболтать о политике, о делах управления, о жизни за границею, о новостях дня. Здесь герой-богатырь, нарушая скучные дедовские обычаи и заветы русской седой старины, отводил душу нараспашку, веселился до утренней зари в кругу молодежи, среди бойких и словоохотливых немок, старательно завлекавших молодого царя в танцы, в замысловатые игры и непринужденные разговоры. Сюда же, за ним вослед, спешили и его сослуживцы по Преображенскому полку, которым нельзя было отставать от царственного бомбардира, подававшего им пример не только одного упорного труда, но и шумного веселья.

   Таким образом, если "Немецкая слобода" оказала громадные услуги умственному развитию Петра, то вместе с тем она внесла и некоторую порчу его нрава, слишком рано приучив сына Натальи Кирилловны к излишествам, которым он остался не чужд в дальнейшей своей жизни и которые несомненно значительно содействовали ослаблению его богатырского здоровья и сокращению дней его жизни. Наталья Кирилловна с грустью смотрела на сына, но оказать какое-нибудь серьезное влияние на него она не могла: орел уже почувствовал крепость своих крыл, и не ей слабыми женскими силами и узким кругом древнерусских интересов было удержать его мощный полет.

   А молодому орлу теперь становилось тесно даже на берегу Яузы, даже в "Немецкой слободе". Его потянуло дальше, к тем неведомым еще удовольствиям и забавам, в которых опять-таки со временем суждено было России найти великие сокровища, предназначено было извлечь из них неоценимые богатства.

IX.

   Гуляя однажды со своим новым другом, Тиммерманом, в селе Измайлове по лесному двору, Петр случайно спросил проводников, указывая на старый амбар, стоявший в стороне:

   -- Что это за строение?

   -- Кладовая, -- последовал ответ, -- там сложен всякий хлам, оставшийся после жившего здесь некогда Никиты Ивановича Романова.

   -- Отоприте ворота.

   Приказание было немедленно исполнено, и перед взорами царя предстала куча мусора, в котором, однако, он заметил нечто, остановившее его внимание.

   -- Что это такое?

   -- Это, по всей видимости, английский бот, -- спешит определить привычным и бывалым глазом голландец Тиммерман.

   -- Куда он пригоживается? Чем он лучше наших гребных судов?

   -- Он ходит на парусах не только по ветру, но и против ветра.

   -- Как против ветра? Может ли это быть?

   -- Верно так.

   -- Ну, так поедем.

   -- Нельзя: он поврежден, -- ответил Тиммерман, осмотрев бот во всех сторон, -- его надо прежде починить, умеючи, поставить мачту, натянуть паруса...

   -- Нет ли такого человека, который умел бы все это сделать и показать ход?

   -- Есть.

   -- Кто такой?

   -- Голландец Карштен Брант, живущий в "Немецкой слободе".

   -- Приведи его ко мне.

   На следующее утро Брант уже стоял перед нетерпеливым Петром, дававшим ему поручение как можно скорее исправить найденное сокровище. Для Бранта это поручение было пустым делом: он происходил из тех иностранцев, которые были вызваны еще царем Алексеем Михайловичем, сделавшим первую попытку в России создать парусный флот и приказавшим соорудить морские суда на Каспийском море. Но из этой попытки тогда ничего не вышло: первый выстроенный ими корабль, "Орел", был сожжен Стенькой Разиным, после чего Брант вернулся в Москву, поселился здесь в "Немецкой слободе" и начал промышлять столярной работою. И вот теперь, через двадцать с лишком лет, знания и искусство старика-голландца вновь пригодились, и ему суждено было стать созидателем нынешнего русского флота, имеющего своим прародителем таким образом починенного и воскрешенного Брантом к жизни "ботика Петра Великого", бережно хранящегося и поныне на Петербургской Стороне, в Домике Петра Великого.

   Работа нового царского знакомца из числа жителей "Немецкой слободы" вскоре была готова; ботик был спущен на тихие воды Яузы и начал плавать вниз и вверх по реке и оборачиваться направо и налево. Конечно, Петр, по живости характера, недолго оставался простым зрителем. Он приказал Бранту остановиться, причалить к берегу, вскочил на лавку ботика и начал кататься вместе с голландским мастером, управляя лично, под его руководством, парусами и рулем.

   Восторг бушевал в его горячем сердце; ко вот, неловким движением, ботик перевертывается, упирается в берег и останавливается.

   -- Отчего это так? -- спрашивает любопытный Петр.

   -- Оттого, что здесь вода мелка и река узка.

   -- Где же бы найти пошире?

   -- Ну, да вот хоть на Просяном пруде.

   -- Едем туда.

   Но скоро и Просяной пруд оказался тесен, и настойчивый Петр стал допытывать у окружающих, где можно найти больший простор своей новой потехе. И ему указали на обширное озеро, верст десять в длину и пять в ширину, расположенное за Троице-Сергием, под Переяславлем.

   Петр тут же решил побывать на этом озере; вопрос заключался только в том, под каким предлогом отпроситься туда у матушки, как отлучиться за сто с лишним верст от Москвы? Предлог скоро был отыскан: 25 июня праздновалось в Троице-Сергиевской лавре обретение мощей святого Сергия, и молодой царь, с согласия Натальи Кирилловны, отправился туда, под видом благочестивого путешествия, в сопутствии, однако, неразлучного с ним Карштена Бранта.

   Отстояв литургию, поклонившись мощам св. угодника, Петр немедленно помчался в Переяславль.

   Увидев широкое и привольное озеро, он объявил Бранту:

   -- Вот где нам плавать с тобой, старик!

   -- Хорошо бы, да на чем?

   -- Разве нельзя настроить здесь судов?

   -- Конечно, можно...

   -- А можно, так и настроим.

   Слово и дело у молодого царя шли всегда об руку. Возвратившись в Москву, он тотчас же изложил Наталье Кирилловне свое желание временно обосноваться в Переяславле для постройки кораблей, но встретил новой затее решительный отпор: мать испугалась мысли сына, опасаясь за его жизнь, и отнеслась с полным несочувствием к нестаточному для царя занятию, как плотничество, да, вдобавок, в применении к неведомому и страшному водному делу. Но Петр оставался непреклонен; Наталья Кирилловна должна была уступить его мольбам и настояниям и после 29 июня, дня его ангела, отпустила неугомонного сына, в обществе ненавистных ей немцев, в дальнюю дорогу.

   Прибыв на Переяславское озеро, Петр, при содействии и по указаниям Бранта и другого обывателя "Немецкой слободы", мастера Корта, первым делом выбрал удобное место для постройки и оснастки будущих кораблей место. Таким местом был назначен берег Трубежа, близ церкви Знамения, которая вследствие этого и поныне еще носит именование "что на кораблях" и где доселе еще сохранились вбитые в дно крепкие сваи, как памятники славного прошлого. После выбора места приступили к заготовке корабельного материала -- досок, веревок, парусины, гвоздей, скобок, а также начали сгонять сюда рабочих, которых ввиду спешности задуманных построек, потребовалось немалое количество. Вскоре работа дружно закипела над зеркальной поверхностью озера, и воздух наполнился визгом пил, стуком молотков и неизбежной при работах бодрящей русской песней...

   Но вот наступила осень, и к 26 августа, дню ангела Натальи Кирилловны, Петру надлежало вернуться в Москву. Жалко было ему расставаться с полюбившимся его сердцу раздольем деревенской глуши, где ничье наблюдательное око не могло мешать работать вдосталь и, в виде отдыха, пировать с приятелями; но делать было нечего, и Петр простился с рабочими, оставив на месте своим заместителем по руководительству постройками Карштена Бранта. Возвращение в Москву, впрочем, сулило ему не одну скуку и праздное безделье. Он получил известие, что земляной городок на берегу Яузы уже готов, что набраны уже полностью целых два полка, -- знакомый уже нам Преображенский и новый Семеновский, по имени села Семеновского, где производилась главная вербовка солдат. Новобранцы оставались без дела: пора было сделать им решительный смотр и повести их, под грохот барабанов и гул выстрелов, на приступ потешных стен Пресбурга...

X.

   Возвращение Петра в Москву сопровождалось шумными военными потехами, которые все более и более смущали правительницу Софию и ее приближенных, начинавших понемногу усматривать в действиях молодого царя те невольные и случайные черты, в которых могла сказаться со временем для них серьезная опасность. У Петра было в неотъемлемом распоряжении собственное правильно обученное и дисциплинированное войско, а в 120 верстах от Москвы строился уже флот, который также легко мог быть приспособлен к военному делу. Князь Василий Голицын, самый близкий к Софии Алексеевне человек, начинает с того времени неохотно выдавать вытребываемые царем для своих солдат воинские принадлежности; но это не смущает Петра, и он продолжает посылать одно за другим требования -- пороха, дроби, барабанов. Таким образом, осенью 1688 г. он окончательно сформировал два полка, Преображенский и Семеновский, а весной 1689 г. два корабля, не вполне, однако, еще оснащенных, красовались уже на веселых водах Переяславского озера. Петр был в восторге от успехов своих начинаний, не чувствуя, что над его головою уже собираются тучи и бури, которым суждено совершить полный переворот в его пока радостной и веселой жизни. Он делит отныне свое сердце и привязанности между селом Преображенским и Переяславлем, находясь постоянно в движении и деятельности.

   Эта подвижная жизнь приводит в отчаяние Наталью Кирилловну, видящую в занятиях сына опасность для его жизни и здоровья: жизни -- со стороны врагов, приютившихся под защитою Софии, здоровью -- со стороны шумных пиров и близости к опасному занятию, каким она считала мореплавание. Да и преданные ей люди, как, например, князь Борис Голицын, постоянно настаивали на том, что пора уже Петру Алексеевичу ближе ознакомиться с делами государственного управления, что время детства и непрерывных забав миновало.

   В этих речах была большая доля правды: Петр взял из московской жизни, с одной стороны, и жизни "Немецкой слободы", с другой, все то, чему они его могли научить. Своим развитием и знаниями он уже перерос требования, которые предъявлялись тогда к монарху, и, воссев на прародительский престол, решительно ничем не уступил бы своему деду и отцу в первые годы их царствования.

   Недоставало опытности. Но разве у его деда и отца эта опытность была спервоначалу, разве они в своих деяниях не руководились указаниями приближенных? Конечно, да. А вокруг Петра Алексеевича уже образовался кружок лиц, могший в серьезных вопросах жизни и управления дать ему необходимые советы и указания. Такими лицами были: князь Борис Голицын, человек умный, влиятельный и не без образования, и Андрей Матвеев, просвещенный и развитой 22-летний боярин, ценивший европейскую образованность, много видавший и испытавший уже на своем веку. Наконец, к Петру тяготели все иностранцы Москвы, без которых и правительство Софии не могло уже обходиться, особенно в делах военных. Такими сочувствовавшими молодому царю иностранцами-военачальниками были Гордон и Лефорт, с которыми в течение 1688 -- 1689 годов Петр Алексеевич успел коротко сблизиться и сдружиться. Таким образом, в 1689 году обстоятельства сложились настолько благоприятно для Петра, что он с лихвою мог располагать всем тем, что требовалось от московского самодержавного венценосца. Он был даже женат, по выбору матери, на смирной и благочестивой девушке из семейства Лопухиных, Авдотье Феодоровне.

   Свадьба Петра была задумана Натальей Кирилловной немедленно по его возвращении из Переяславля: этим она надеялась прикрепить своего непоседливого сына к месту, остепенить его и побудить отвернуться от приятелей из "Немецкой слободы".

   Но расчеты любящей матери оказались неверными: "Немецкая слобода" и те начинания, которыми он там запасся, настолько срослись со всем его существом, что ими уже он не в состоянии был поступиться даже ради любящей и молодой жены. "Немецкая слобода", таким образом, пересилила дворцовый терем!

   Не прошло и месяца после свадьбы (27 января 1689 года), как Петр умчался на Переяславское озеро поглядеть, что делают там старые приятели -- Брант и Корт; а во второй половине апреля он снова обосновывается здесь уже на более продолжительное время, весь поглощенный интересами мореплавания и судоходства.

   Вот его письмо к матушке с отчетом о времяпровождении:

   "Вселюбезнейшей и паче живота телесного дражайшей моей матушке, Государыне Царице и великой Княгине Наталии Кирилловне. Сынишка твой, в работе пребывающий Петрушка, благословения прошу, и о твоем здравии слышать желаю, а у нас молитвами твоими здравы все. А озеро все вскрылось сего 20 числа, и суды все, кроме корабля, в отделке; только за канатами станет: и о том милости прошу, чтобы те канаты, по семисот сажень, из Пушкарского приказу, не мешкав, присланы были. А за ними дело станет, и житье наше продолжится. Посем паки благословения прошу".

   Матушка, видя, что сын снова погрузился в свои прежние занятия, шлет с нарочным ему приказ вернуться к годовщине смерти брата Феодора; но Петру не до панихид, не до придворных обрядов, и он спешит с ответом:

   "Вселюбезнейшей и дражайшей моей матушке, Государыне Царице Наталии Кирилловне, недостойный сынишка твой, Петрушка, о здравии твоем присно слышати желаю. А что изволила ко мне приказывать чтоб мне быть в Москве, и я быть готов; только гей-гей, дело есть. И то присланный сам видел, известит яснее, а мы молитвами твоими во всякой целости пребываем".

   К просьбам матери возвратиться скорее в Москву присоединилась и молодая царица, писавшая мужу:

   "Государю моему радости, Царю Петру Алексеевичу. Здравствуй, свет мой, на множество лет! Просим милости, пожалуй, Государь буди к нам, не замешкав. А я при милости матушкиной жива, женишка твоя Дунька челом бьет".

   Такая переписка между Москвою и Переяславлем возобновлялась неоднократно. Мать, чуя своим любящим сердцем, что над головою сына скопляется гроза, усиленно зовет его домой, а он, не ведая забот и тревог, веселый и радостный, шлет ей известия о кораблях.

   "Гей, о здравии слышать желаю и благословения прошу, -- пишет он ей, -- а у нас все здорово, а о судах паки подтверждаю, что зело хороши все, и о том Тихон Никитич* сам известит. Недостойный Petrus".

   ______________________

   * Боярин Стрешнев, посланный матерью за Петром.

   Скоро, однако, царственному плотнику-подмастерью пришлось внять голосу матери, временно устраниться от любимых занятий и любезных ему мастеров "Немецкой слободы" и действительно подумать о своей дальнейшей судьбе. Притязаниям Софии наступила пора дать отпор, и настало время променять топор, пилу и барабан на единодержавный скипетр, для которого семнадцатилетняя рука его уже достаточно окрепла.

   Осенью 1689 года у него произошел окончательный разрыв с сестрою, которую, по настояниям близких ко двору Натальи Кирилловны лиц, он решил устранить от незаконного участия в управлении делами государства.

   Придя к такому решению, он писал старшему брату, царю Ивану Алексеевичу:

   "Братец государь царь Иван Алексеевич с невестушкою, и с своею супругою, и с рождением своим в милости Божьей здравствуйте. Известно тебе, государю, чиню купно же и соизволения твоего прошу о сем, что милостию Божиею вручен нам двум особам скипетр правления прородитгльного нашего Российского царствия, якоже о сем свидетельствует матери нашие восточные церкви соборное действо 190 году, также и братнем нашим, окрестным государем, о государствовании нашем известно, а о третьей особе, чтоб с нами быть в равенственном правлении, отнюдь не воспоминалось. А как сестра наша царевна София Алексеевна государством нашим учела владеть своею волею, и в том владении, что явилось особам нашим противное и народу тягость и наше терпение, о том тебе, государю, известно. А ныне злодеи наши Фетка Шакловитой с товарищами, не довольствуясь милостью нашею, преступая обещания свои, умышлял с иными ворами о убийстве над нашим и матери нашей здоровьем, и в том по розыску и с пытки винились. А теперь, государь братец, настоит время нашим обоим особям Богом врученное нам царствие править самим, понеже пришли семи в меру возраста своего, а третьему зазорному лицу, сестре нашей ц. с. а.*, с нашими двумя мужескими особами в титлах и в расправе дел быть не изволяем: на то б и твоя б государя моего брата воля склонилася, потому что учела она в дела вступать и в титлах писаться собою без нашего изволения, к тому же еще и царским венцом для конечной нашей обиды хотела венчаться. Срамно, государь, при нашем совершенном возрасте тому зазорному лицу государством владеть мимо нас. Тебе же, государю братцу, объявляю и прошу: позволь, государь, мне отеческим своим изволением, для лучшей пользы и для народного успокоения, не обсылаясь к тебе, государю, учинить по приказам правдивых судей, а не приличных переменить, чтоб тем государство наше успокоить и обрадовать вскоре. А как, государь братец, случимся вместе, и тогда поставим все на мере. А я тебя, государя брата яко отца почитать готов. А о ином к тебе, государю, приказано словесно донести верному нашему боярину князю Петру Ивановичу Прозоровскому и против сего моего писания и словесного приказу учинить мне отповедь.

   ______________________

   * Т. е. царевне Софии Алексеевне.

   Пишу в печалях брат ваш царь Петр здравия вашего желаю и челом бью".

   Столкновение с сестрой повело за собою открытую борьбу, в которой София Алексеевна, опиравшаяся исключительно на приверженцев старины, должна была уступить брату. За последнего встала молодая Москва, представители "Немецкой слободы", к которым присоединилась и вся Россия: в сентябре 1689 г. царевна София была отстранена от правления, заключена в монастырь, и Петр принял в единоличное ведение судьбу государства. Но он был еще слишком молод и неопытен, чтобы на самом деле управлять тяжелым кормилом правления. Первое время все делалось согласно указаниям его дяди, Льва Кирилловича Нарышкина; сам же молодой государь, немедленно по окончании борьбы с сестрою, снова обратился к излюбленным военным упражнениям, но уже теперь в присутствии и при участии всего двора.

   Жители "Немецкой слободы", иностранцы, проживавшие в Москве, снова выступили на правильный план, из коих любимцев Петра и человеком наиболее при нем влиятельным становится Лефорт, делающийся отныне его неразлучным товарищем, верным участником всех царских предприятий и затей. Этот блестящий представитель "Немецкой слободы" в короткое время успевает убедить своего царственного друга, что время науки исключительно в слободе миновало, что за этим временем остается лишь предание славного прошедшего, но что путь истинной славы молодого монарха лежит не в окрестностях Москвы, а за пределами государства. Лефорт раскрывает перед Петром двери Европы, и юный государь, первый из всех русских царей, по совету своего друга, решается, в целях самообразования, переступить порог отечества. Таким образом, в лице Лефорта Россия находит живое звено, соединяющее ее со всем остальным просвещенным миром, которого она так долго доселе чуждалась.

II. ПРЕЕМНИКИ ПЕТРА ВЕЛИКОГО

I.

   Петр I, поглощенный замыслами и работой на благо России, мало заботился о своем здоровье и все отлагал день ото дня, за недосугом, вопрос о духовном завещании. Поэтому когда смерть внезапно приблизилась к его изголовью, то оказалось, что Великий Преобразователь не успел сделать никакого распоряжения относительно наследия престола. Правда, за несколько часов до смерти он потребовал было аспидную доску и грифель, чтобы начертать свою волю, но быстро наступившее параличное состояние лишило его действия языком и рукою, так что намерения государя остались тайною для присутствовавших. Еще последнее дыхание не успело вырваться из груди умиравшего первого русского императора, как в одной из комнат дворца собравшиеся вельможи и сановники вступили в обсуждение вопроса, кому передать государственное наследие Великого Петра.

   Вопрос этот не так-то легко было решить. Дело в том, что еще за три почти года перед тем император законом установил, что царствующий государь имеет право избрать себе преемника по своему усмотрению, не стесняясь правом первородства. Вместе с тем, как уже сказано выше, Петр не успел назначить себе желанного преемника.

   Таким образом, когда стало очевидно, что государю осталось жить всего несколько часов или даже минут, вопрос о престолонаследии явился самым настоятельным и неотложным. Голоса сановников при совещании разделились: старинные вельможи, люди знатных родов, высказались в пользу несовершеннолетнего внука умирающего государя, великого князя Петра Алексеевича; они надеялись, что великий князь Петр Алексеевич вернет Россию к старине и отменит все новшества, установленные дедом. Лица же, вышедшие в люди собственным дарованием и милостями Петра, подали голос за овдовевшую вторую супругу Петра, государыню Екатерину Алексеевну. В числе этих лиц наиболее влиятельными были Меньшиков и Остерман, сановники опытные в делах управления, ближайшие помощники Петра; за них, в случае надобности, могла заступиться и молодая гвардия. Меньшиков и Остерман взяли верх над старыми боярами, и Екатерина Алексеевна была провозглашена первою русскою государынею и императрицею под именем Екатерины Первой, с тою же неограниченною властью, какую имел и ее супруг.

   Первая русская императрица происходила не из царского рода, а из бедной литовской католической семьи Сковорощенков (или, по-другому, Сковороцких), бежавшей из Литвы в Ливонию. Здесь она была взята на воспитание одним добрым немецким пастором и жила в городе, пока чума не прекратила дней этого доброго человека.

   Умная и добрая от природы, Екатерина, став супругою Петра Великого, всегда являлась перед императором заступницей и ходатайницей за провинившихся. Природный ум давал ей возможность легко усваивать взгляды своего державного супруга и являться подчас его советницей и помощницей. Но отсутствие образования и широкого умственного развития не позволяло ей быть самостоятельной руководительницей кормила государственного управления.

   Когда высокий жребий вручил в ее руки судьбу России, Екатерина, сознавая свои слабые силы, уступила настоящую власть Меньшикову, который от ее имени и вершил государственные дела.

   Екатерина не совершила блестящих деяний в свое царствование; зато она была нежной матерью и бабушкой, непрестанно пекущейся о воспитании и образовании как своих родных дочерей, Анны и Елизаветы, так и внука, Петра, сына несчастного царевича Алексея Петровича, лишенного престола за приверженность к старине и казненного грозным родителем (1718 г.)

II.

   Великий Преобразователь России, по словам поэта, --

   То академик,

   то герой,

   То мореплаватель,

   то плотник,

   Он всеобъемлющей

   душой

   На троне вечный

   был работник.

   Вот эта-то "вечная работа", когда приходилось постоянно ездить по стране, из конца в конец, то строить города и корабли, то собирать войска и вступать в борьбу с соседями, то самому обучаться разным наукам и заводить школы, этот-то неустанный и непрерывный труд и не позволял Петру уделять много времени на присмотр за воспитанием своих детей.

   Такое положение дел привело государя к печалькому разладу с сыном Алексеем. Царевич оставался под влиянием матери, первой жены Петра, Евдокии Феодоровны, и, не достигнув еще девятилетнего возраста, был уже восстановлен против преобразовательных стремлений державного родителя. По заключении Евдокии Феодоровны в монастырь царевич был отдан на попечение тетки, Натальи Алексеевны, и к нему были приставлены наставники-иностранцы (сначала Нейгебауер, а потом Гюйссен); но первоначальное влияние матери и ее приближенных, воспитывавших ребенка по старинке, оставило такой глубокий след в его душе, что иностранные гувернеры не могли уже пересилить первоначального влияния. Алексей Петрович сохранил неприязнь к науке, нелюбовь ко всему иноземному, к тяжелому труду и деятельному образу жизни и всем складом своих убеждений, всей жизнью и действиями представлял собою полную противоположность державному родителю, "вечному работнику на троне".

   Отправленный для довершения образования за границу, царевич Алексей познакомился близ Карлсбада с принцессою Шарлоттою Брауншвейг-Вольфенбюттельскою, на которой в 1711 году и женился. Через четыре года после свадьбы у них родился сын Петр, а через десять дней после рождения младенца Шарлотта скончалась. Таким образом, маленький Петр Алексеевич, сразу по своем появлении на свет, остался сиротою, лишенным материнской ласки и забот. Первое время о нем заботилась гувернантка, немка Роо, а впоследствии попечение о нем взяла на себя Екатерина Алексеевна. В 1718 г. маленький царевич Петр лишился и отца, которого, впрочем, почти не знал, так как в первое время по рождении сына Алексею Петровичу приходилось беспрестанно разъезжать с государственными поручениями по России, а потом, страшась гнева родительского, он проживал тайно за границей, во владениях австрийского императора. Великий Преобразователь не хотел, чтобы его великое дело, которое было для него всего дороже, погибло от руки его наследника-сына: Алексея Петровича привезли в Россию, где грозный родитель назначил над ним суд, и участь царевича была решена...

   После смерти царевича Алексея Петровича государыня Екатерина Алексеевна приняла на себя заботу о его сиротах, сыне Петре и дочери Наталии, и оказывала им всяческое внимание. Прежний гнев Петра не простирался на детей несчастного сына. Екатерина даже торжественно праздновала в Петербурге день рождения маленького Петра, хотя сам государь никогда не принимал участия в этом торжестве, так как этот день совпадал с днем одной из его побед, и это празднество он справлял ежегодно в Шлиссельбурге.

   Маленький Петр был прелестный ребенок -- живой, веселый и здоровый. Наружностью он чрезвычайно походил на мать, хотя в характере его замечались наследственные черты от деда: стремление к самостоятельности, любовь к воинским занятиям, энергичность и вспыльчивость. Все эти свойства характера очень нравились Петру Великому, и он с удовольствием смотрел, как его внук постоянно возился с ружьями, строил батареи и сам стрелял из небольших игрушечных орудий. Все эти детские игры напоминали государю его собственное детство, когда он, на глазах своего родителя, наполнял воинским шумом и гамом вместе с "робятками" покои кремлевского дворца. Петр для поощрения подарил даже внуку шпагу, которую маленький царевич дорого ценил во всю свою кратковременную жизнь.

   И Екатерина, и Петр выказывали тем более расположения к внуку, что в 1723 г. лишилось родного сына, -- Петра Петровича и у них оставались лишь три дочери -- Анна, Елизавета и Наталия.

   После смерти Петра I, а также по кончине через несколько дней за ним его дочери Наталии Петр Алексеевич, десятилетний внук Екатерины, стал еще ближе ее сердцу, и заботы об его воспитании не покидали вдовствующей императрицы. На него было обращено особое внимание, и по поводу его в 1726 г. шли даже совещания в основанном к тому времени Екатериною высшем правительственном учреждении -- Верховном Тайном Совете. Так, член Верховного Совета, барон Остерман, составил такой план: 1-е, чтобы дети покойного государя были ближайшими наследниками престола, и, 2-е, чтобы примирить враждебные партии, -- старую и новую, Остерман предлагал соединить браком принцессу Елизавету Петровну с великим князем Петром Алексеевичем, что совершенно противоречило установлениям нашей церкви.

   Однако этому плану не суждено было осуществиться, и маленькому Петру вскоре перестала грозить опасность будущего подневольного брака с родной теткой, на шесть лет при том его старшей. Но если он освободился от одной опасности, зато судьба подготовила ему иную, еще горшую: всесильный при дворе Екатерины, Меньшиков, желая навсегда упрочить свое положение в государстве, затеял женить Петра на одной из своих дочерей.

III.

   В этих видах Меньшиков настоял на том, чтобы Екатерина составила духовное завещание, по которому Петр объявлялся наследником русского престола, причем до его совершеннолетия делами государства должен был управлять Тайный Верховный Совет; в случае смерти Петра престол должен был перейти к дочерям Петра Великого, сначала к царевне Анне, а потом Елизавете. Царевнам же и Верховному Совету в этом завещании вменялось в "обязанность" стараться о сочетании браком молодого императора с дочерью князя Меньшикова. И действительно, когда Екатерина I скончалась 6 мая 1727 года, Петр Алексеевич был объявлен императором всероссийским, под именем Петра II. И тут-то Меньшиков дал полную волю своим честолюбивым планам.

   Как председатель Верховного Совета, он настоял на следующем указе: так как Петр II провозглашен императором, то в государстве не может быть иной воли, кроме его, императорской, а следовательно, пункт завещания, назначавший регентство (т.е. управление) в лице Верховного Совета, недействителен, и император должен быть объявлен совершеннолетним; но так как всякое его приказание, по законам российской империи, делалось указом, то очевидно, тот, кто мог руководить этими приказаниями, и становился регентом государства. А чтобы получить постоянную возможность руководить этими приказаниями, Меньшиков, как будущий тесть государя, взял его в свой дом, на Васильевском острове.

   Таким образом, Меньшиков самостоятельно сделался опекуном малолетнего государя и почти всевластным распорядителем судеб нашего отечества. Конечно, одиннадцатилетний Петр II не мог лично править государством, и все делалось, как то угодно было всесильному опекуну-регенту. К чести Меньшикова нужно сказать, что он, ради корыстных и властолюбивых видов, не оставил в пренебрежении дела образования молодого русского монарха. Как сам Меньшиков, так равно и остальные приближенные понимали, что со времени Петра Великого для правителя великой державы необходимо серьезное образование и всесторонние знания.

   В этих-то видах к Петру II и был приближен барон Андрей Иванович Остерман, на коего и возложена обязанность руководить научными знаниями одиннадцатилетнего русского самодержца. И должно отдать справедливость, что для такого трудного и ответственного дела никто другой, лучший, не мог быть найден. Остерман был воистину просвещенный для своего времени, умный и опытный сановник, который, при более счастливых обстоятельствах в жизни молодого государя, был бы в состоянии принести ему неоцененную пользу.

   К сожалению, Остерман не мог выполнить своей задачи: время было чрезвычайно смутное, и всякий приближенный ко двору только и думал о себе, о своем личном благе. Первый пример подал Меньшиков, а его примеру последовали и другие. Но во всяком случае, Остерман, как наставник и руководитель научных занятий царя-отрока, оставил по себе добрую память.

   Генрих Иоганн Остерман родился в Вестфалии, в семействе пастора Иоганна Остермана, и вырос под неусыпными и разумными попечениями образованных родителей умным, любознательным и прилежным юношей. Он еще в раннем возрасте удивлял всех остроумием, тонкими замечаниями о прочитанных книгах и знакомых людях, а также и обширными познаниями. На пятнадцатом году жизни Остерман поступил в Иенский университет, где со всем пылом любознательной натуры посвятил себя наукам. На несчастье, один печальный случай прервал эти занятия, и молодой студент вынужден был покинуть отечество и переехать на жительство в Голландию. Здесь он поступил на службу секретарем к известному мореходцу Корнклию Крюйсу, который в те дни уже готовился, ко уговору лично знавшего его Петра I, перейти па русскую службу. По прибытии в Россию молодой Остерман прежде всего со свойственным немцам прилежанием занялся изучением русского языка, которым в течение двух лет, благодаря отличным способностям, овладел в совершенстве, научившись не только свободно говорить по-русски, но и писать, что в те времена ценилось особенно высоко. В должности-то секретаря Крюйса и узнал его Петр Великий и сразу признал в нем такого именно подходящего человека, который своим знанием шести европейских языков и своим просвещением мог явиться достойным его сподвижником по преобразованию России.

   -- Я беру к себе твоего секретаря, он мне нужен, -- таково было решение Петра, высказанное Крюйсу.

   Вслед за тем Остерман был определен в посольство в канцелярию с жалованием по двести рублей в год; здесь трудолюбием, благонравным поведением, исполнительностью воли начальства он вскоре резко выдвинулся по службе и приобрел всеобщую любовь и уважение. Его стали принимать в богатые дома вельмож и делать участником излюбленных Петром ассамблей. На одной из таких ассамблей у князя Меньшикова вдовствующая государыня Прасковья Феодоровна, супруга покойного брата Петра, Иоанна Алексеевича, разговорилась со скромным молодым немцем.

   -- А как, батюшка, ваше имя? -- спросила она.

   -- Генрих, ваше величество, -- был почтительный ответ.

   -- Родителя вашего как звали?

   -- Иоанном.

   -- Так вам следует называться Андреем Ивановичем, -- было простодушное решение царицы Прасковьи.

   Такое решение царицы было немедленно сообщено Петру, который, от души посмеявшись переименованию своего чиновника из Генриха в Андрея, усвоил себе, однако, это переименование. Таким образом, и Остерман стал Андреем Ивановичем, и это имя так тесно слилось с его личностью, что и он сам вскоре стал подписываться под всеми правительственными бумагами новым своим именем -- Андрей Остерман.

IV.

   Государственная служба Андрея Ивановича Остермана нашла себе в лице гениального преобразователя России истинного ценителя, почему последний быстро подвигал его по служебной и чиновной лестнице и через десять лет службы произошел в тайные советники и бароны Российской империи.

   По заключении выгодного для России Ништадтского договора, в подписании которого Остерман принимал самое деятельное участие, Петр Великий, свидевшись со своим приближенным, особенно благодарил его, обнял, расцеловал и заметил:

   -- Все хорошо, Андрей Иванович, ты теперь знатен и богат, но ты в России человек чужой, не имеешь родственных связей. Я хочу посватать тебе невесту.

   Остерман, конечно, благодарил царя за попечение о нем, и, действительно, через несколько дней, по желанию Петра и с его благословения, женился на Марфе Ивановне Стрешневой, богатой девушке из дома, состоявшего даже в родстве с царственным родом Романовых.

   Мы уже знаем, что при кончине государя Остерман был одним из тех, кто подал свой влиятельный голос за провозглашение Екатерины преемницей Петра. Как бы в благодарность за это новая императрица, по ходатайству Меньшикова, пожаловала Остерману высший чин -- действительного тайного советника, андреевскую звезду, звание вице-канцлера и место главного начальника над почтами. В 1727 г., когда был учрежден Верховный Тайный Совет, Остерман был также назначен в число немногих членов этого высшего государственного учреждения; он же участвовал и в составлении духовного завещания государыни, а после ее кончины был приставлен, в качестве руководителя научных занятий, к молодому Петру II.

   Меньшиков держал Петра II под строгой опекой, следил за каждым его шагом и действием, распоряжался всевластно его денежными средствами, его временем и даже намерениями. Самой излюбленной его мечтой, осуществить которую он торопился, было -- как можно скорее женить венценосного ученика на своей дочери. Таким образом, не учение государя, не его развитие, не благо русского народа составляли предмет главной думы всесильного регента, но его брак с дочерью, брак несовершеннолетнего юноши, еще не успевшего окрепнуть физически и умственно. Отсюда становится понятою вся трудность задачи, возложенной на Остермана. Ему предстояло, с одной стороны, приготовить России монарха, способного отправлять сложные обязанности правления, а с другой стороны, приходилось делать постоянные уступки Меньшикову, который своими честолюбивыми замыслами отвлекал царственного отрока от учения. Настаивать же на необходимости усиленных классных занятий и отстранять от государя все то, что могло вредить его учебным успехам, Остерман не смел и не мог. Это было бы равносильно личной гибели, так как честолюбивый Меньшиков никогда и никого не допустил бы до вмешательства в его действия. При таких условиях учебные занятия наставника не могли принести желаемого плода и сводились на нет.

   Тем не менее Остерман, строго выполняя возложенную на него задачу, представил Верховному Совету программу занятий с государем, каковая программа и была, после обсуждения ее в Совете, утверждена в следующем порядке.

   Прежде всего Совет постановил: "Понеже часы к наукам и забавам всегда переменяться имеют, того ради в разделении оных надлежит наипаче смотреть пред полудня. И так, ежели Его Императорское Величество обыкнет порядочно от 9 или 10 часа почивать ложиться, то может паки от 7 или 8 часа вставать. И понеже ничто благословенно быть не может, что не с Богом начато, произведено и совершенно бывает, то б первое и наиважное было, чтоб Его Императорское Величество, коль скоро встанет, прежде всего чинить имел, чтоб Богу обратился и умиленною молитвою себя ему наиприлежнейше поручил. Потом, отдохнув немного, можно науки предвосириять". Далее в "предначертании" этих наук они показаны в следующей постепенности:

   Понедельник. От 9 до 10 часов читать историю и "вкратце главнейшие случаи прежних времен, перемены, приращение и умаление разных государств, причины тому, а особливо добродетели правителей древних с воспоследованною потом пользою и славою представлять". Таким способом Петр II должен был "во время полугода" пройти ассирийскую, персидскую, греческую и римскую монархии до самых новых времен. От 10 до 11 Его Величество должен был отдыхать, а от 11 до 12 вновь продолжалось прохождение древней истории, после чего наступало до 2 часов время обеда и покоя. От 2 до 3 часов следовали танцы и "концерт", а от 3 до 4 уроки географии "отчасти по глобусу, отчасти по ландкартам". В 4 часа кончались собственно научные занятия, и ученику предоставлялось гулять, забавляться и "покоиться".

   Во вторник, от 9 до 12 час, с перерывом на час, шло преподавание новой истории, а от 2 до 3 часов государю предоставлялось "забавляться игрою в волан"; в 3 часа наступали занятия "математическими операциями, арифметикой и геометрией", а в 4 часа позволялось забавляться стрельбою в мишень.

   В среду, до полудня, государь должен был присутствовать для слушания дел на заседаниях Верховного Совета; в два часа он обучался игре на бильярде, а с 3 до 4 шли занятия древней историей, после чего государь шел "забавляться ловлею на острову".

   В четверг, до 12 часов, с перерывом на час, шли занятия географией, от 2 -- 3 -- танцы, от 3 -- 4 -- новая история, от 4 до 5 -- "концерт музыческий", а вечер посвящался прогулкам, поездкам и отдыху.

   В пятницу, до 12, государь опять заседал в Верховном Совете; от 2 до 3 играл на бильярде; от 3 до 4 проходил "прочие математические части и искусства из механики, оптики" и проч., а после 4-х катался, гулял, отдыхал.

   В субботу, до полудня, решено было "по изволению то, что в географии и математике, во всю неделю учинено, творить", и на этом заканчивались занятия недели.

   Таковое распределение занятий науками было составлено на вторую половину 1727 года, причем в "предначертании" было сказано: "В каждой науке надлежит собственное краткое описание учинить, которое обучение Его Императорского Величества особливо учреждено быть имеет. Если же Е. И. В. ввечеру, в 7 часу, иль пол восьмого кушать изволить, то может после ужина, пока час к почиванию придет, паки от божественной книги что-нибудь читать повелеть, и потом, по совершении молитвы, во имя Божие, на покой идти".

   Кроме этого "предначертания" Остерманом был представлен подробнейший план учения на будущее время, составленный из XI отделений, -- об учении вообще, о новой истории или статистике, о политике, о военном искусстве, о древней истории, об арифметике и геометрии, о космографии, о физических знаниях, об архитектуре, о науке, отличность воспитания обнаруживающих, о расположении дней и часов. К этой программе Остермана известный проповедник и архиепископ Феофан Прокопович присоединил также рассуждение, "каким образом и порядком надлежит багрянородного отрока наставлять в Христианских законах".

V.

   Приведенная программа обучения двенадцатилетнего императора не отличается особенной последовательностью занятий и полнотою. Так, изучение древней истории идет об руку с новой, на языки не обращено никакого внимания. Нет в ней и плана прохождения военных наук.

   В программе встречаются такие странные часы занятий, как игра на бильярде, игра в волан, ужение рыбы. Но если мы вспомним уроки Зотова Петру I, полное отсутствие образования у Екатерины I, то нельзя не признать, что просвещение в России, твердое начало которому положил ее Великий Преобразователь, уже несомненно сделало значительные успехи. Умный иностранец Остерман, по мере сил и разумения, делал попытку дать своему царственному ученику более или менее полное образование, в духе иностранной жизни начала прошлого столетия. Он желает развить в своем ученике ловкость, любовь к искусствам и понимание всемирной истории. В этих-то видах он и отводит в программе обучения место физическим упражнениям -- танцам, играм, как равно требует от него не простого запоминания исторических событий и притом преимущественно военного характера, но объясняет ему "перемены, приращение и умаление разных государств, причины тому, а особливо добродетели правителей древних с воспоследованною потом пользою и славою".

   И действительно, мы видим, на первых порах, что старания просвещенного наставника не пропадают даром. Государь имеет здоровый вид, не по летам силен, ловок и бесстрашен; не пропадают даром и уроки истории, и государь, при содействии Андрея Ивановича, умеет извлекать из опыта прежних народов достойные образцы для подражания. Так, однажды, присутствуя в самом начале своего царствования на заседании Верховного Совета, юный государь обратился к присутствовавшим со следующею речью:

   -- После того, как Бог изволил меня, в малолетстве, всея России императором учинить, настоящее мое старание будет, чтобы исполнить должность доброго императора, то есть, чтоб народ, мне подданный, с богобоязненностью и правосудием управлять; чтоб бедных защищать, убогих и неправедно отягощенных от себя не отгонять, но веселым лицом жалобы их выслушивать и, по похвальному императора Веспасиана примеру, никого от себя печального не отпускать.

   Эта речь, с ссылкою на исторический пример доброго римского императора Веспасиана, вне всякого сомнения, отражает на себе влияние уроков Остермана и, по всей вероятности, даже целиком была продиктована ему наставником. Во всяком случае, из слов молодого императора мы можем убедиться, что он был преисполнен самых добрых намерений и воодушевлен доблестными историческими примерами, учившими его любить и заботиться о благе вверенного ему народа.

   В своем стремлении оказать благотворное влияние на ум и сердце отрока-императора, Остерман находил значительную поддержку в сестре Петра II, великой княжне Наталии Алексеевне, бывшей на год старше брата и отличавшейся удивительной сердечностью, высоким для своего времени умственным развитием и нежной, разумной любовью к брату. Она, подобно наставнику, понимала, что государю надлежит учиться и трудиться, окружать себя достойными людьми и избегать всяких развлечений не по возрасту. И нужно отдать справедливость обоим этим лицам, Наталии Алексеевне и Андрею Ивановичу, что в первое время вступления на престол Петр II охотно занимался науками, как равно проводил большую часть времени в доме Меньшикова, играя в карты с сестрою и великими княжнами, Анною и Елизаветою, а также упражняясь в воинских занятиях с приходившими к нему для этого кадетами. Этих кадет для него была набрана целая рота, и обучение ее воинским артикулам происходило три раза в неделю. Домоседству и учебным занятиям государя в значительной степени способствовало и стесненное его положение в доме Меньшикова.

   Петр II был ограничен будущим своим тестем во всем -- и в своих денежных средствах, и в выборе знакомых, и в распределении времени. Если молодой император в первое время терпел такую опеку, то лишь потому, что еще недостаточно сознавал свои силы и не имел под рукою людей, на коих мог бы опереться в желании отстранить тягостное вмешательство в его жизнь посторонних лиц. И действительно, мы видим, что когда Меньшиков перешел всякие границы в своих честолюбивых и корыстных планах, Петр Алексеевич стал к нему охладевать и начал показывать явное желание освободиться от опеки регента. На несчастье последнего, он еще не поссорился с Остерманом, который, будучи обижен временщиком, перестал ему оказывать поддержку во влиянии на воспитанника.

   Вскоре около Петра II объявился и молодой друг, который явно стал его настраивать против Меньшикова. Этим другом оказался князь Иван Долгорукий, 18-летний юноша, уже успевший много пожить в свой краткий век, человек ветреный, проводивший легкомысленно время, обращавший ночь в день и день в ночь, любивший более всего кататься и охотиться с борзыми. Долгорукий обладал, впрочем, добрым сердцем и, действуя вредно на молодого императора примером своей жизни, вместе с тем, однако, способен был оказывать и хорошее влияние на его поступки.

   Так, когда Петру II предложили однажды подписать какой-то смертный приговор и молодой государь уже обмакнул перо в чернила, чтобы дать свое согласие на смертную казнь, Долгорукий укусил своего венценосного друга за ухо, желая этим показать, как должно быть больно тому, кому отрубают голову.

   За исключением этого случая, мы не знаем следов доброго влияния на юношу-императора со стороны его ветреного друга; обратных же примеров можно указать немало. Сблизившись с Долгоруким, Петр Алексеевич стал пренебрегать занятиями с Остерманом, все чаще пропускал уроки, посвящая свое время увеселительным прогулкам за город, катаниям по улицам, а всего больше -- охоте. Охота на зайцев, лисиц и волков стала его любимым занятием и, в противоположность своему великому деду, он находил в этом препровождении времени излюбленное применение своим не по возрасту кипевшим и развившимся физическим силам.

   Отвлекая государя от занятий науками, Долгорукий вместе с тем успел настолько вооружить Петра против Меньшикова, что скоро последний должен был уступить место иным, более влиятельным, лицам. Меньшиков сначала получил отставку, а вслед за тем был сослан в отдаленный и глухой город Берегов вместе со всем семейством, а в том числе и с нареченной невестой государя.

   С падением Меньшикова, семейство Долгоруких всецело овладело государем, что во всяком случае не послужило последнему на пользу. Петр II окончательно забросил научные занятия и, преждевременно выйдя из опеки, попал во власть новых приближенных.

   Долгорукие решили, подобно Меньшикову, упрочить свое положение при помощи брачных уз и уговорили императора обвенчаться с сестрой Ивана Долгорукого, княжной Екатериною Алексеевною, бывшей на несколько лет старше своего венценосного жениха.

   Обручение с княжной Долгорукою, поездка на коронацию в Москву отдалили Остермана от государя, и доброму влиянию наставника наступил слишком быстрый конец. Тщетно, со слезами на глазах, советовал и умолял Андрей Иванович ученика подумать о будущем России, о своем здоровье и духовном развитии, грозил отказаться даже от самой обязанности наставника. В ответ Петр II обнимал только наставника, обещал исправиться, но потом снова принимался за пиры с Долгоруким, за охоту и веселье.

   Вскоре Остерман лишился и последней поддержки при особе государя: великая княжна Наталия Алексеевна скончалась, и Петр II оказался во власти семейства Долгоруких. Тогда наставнику не осталось ничего, как, спасая самого себя, совершенно устраниться от воспитания и целиком погрузиться в заботы о делах государственного управления, которые к тому времени пришли в значительный упадок. Делу Петра Великого, его преобразованиям грозила большая опасность, и умный иностранец с грустью замечал, что с усилением влияния Долгоруких не только наступил последний час его доброго воздействия на государя, но и самому преобразованному государству начинает грозить опасность возвращения к прежнему допетровскому порядку вещей.

   Этому, однако, не суждено было исполниться, и как ни сильны были Долгорукие, они не смогли предупредить своей горькой участи: не успев повенчать государя с представительницей их рода, они внезапно лишились своего мощного покровителя.

   Петр II, не достигнув и пятнадцатилетнего возраста, скончался 18 января 1729 года. Он заразился оспою и, прострадав около двух недель, умер на руках действительно любившего его воспитателя -- Андрея Ивановича Остермана.

VI.

   Смерть юного Петра Алексеевича сильно встревожила членов Верховного Совета. Кому быть наследником престола? -- вот вопрос, который требовал немедленного решения. Князья Долгорукие попытались было объявить наследницею невесту Петра II, княжну Екатерину Алексеевну Долгорукую, но замысел их не встретил сочувствия остальных государственных сановников. Вскоре Долгорукие даже были лишены занимаемых ими государственных должностей и сосланы в Сибирь, в город Березов.

   Члены Верховного Совета, желая сохранить свою власть, решили устранить от престола и дочь Петра I, Елизавету Петровну, а также его внука, Петра Феодоровича, сына Анны Петровны, жившего при Гольштинском дворе, почему и остановили свое внимание на герцогине Курляндской, Анне Иоанновне, племяннице Петра Великого, дочери его покойного брата Ивана Алексеевича. В этом решении они руководствовались тем соображением, что Анна Иоанновна охотно согласится на ограничение своей самодержавной власти, лишь бы только быть возведенной на русский престол. И действительно, когда Анне Иоанновне были объявлены условия ее избрания, она приняла эти условия без возражений.

   Однако впоследствии планы "верховников" не осуществились: Анна Иоанновна, под влиянием Остермана, объявила себя, по примеру предшественников, самодержавною императрицею. Руководительство государственными делами, впрочем, государыня предоставила своему приближенному из курлян-дских дворян, Иоганну Эрнесту Бирону, который устранил от власти и влияния русских людей и дал преобладающее значение в нашем отечестве иностранцам.

   Посмотрим же, при каких обстоятельствах протекало детство новой императрицы.

   Царевна София Алексеевна, желая в свое время устранить брата Петра от престолонаследия и нанести удар Нарышкиным, решила женить болезненного и косноязычного Ивана Алексеевича. Выбор ее остановился на Прасковье Феодоровне Салтыковой, которая и объявлена была государевой невестой. Жених и невеста мало чем походили друг на друга: 18-летний жених вызывал всеобщее чувство сожаления хилым и болезненным видом; 22-летняя же невеста поражала своим пышущим здоровьем, миловидностью и ласковостью обращения. Она была высока, стройна, полна; волосы длинными густыми косами ниспадали на ее плечи; круглый подбородок, ямки на щеках, косички, красиво завитые на невысоком лбу, -- все это придавало ей привлекательный вид. В супружестве с царем Иваном Алексеевичем Прасковья Феодоровна имела пять дочерей, из коих одной, а именно четвертой ее дочери, Анне, высокий жребий сулил стать второю самодержавною императрицею в России.

   По смерти (в 1696 году) Ивана Алексеевича, царица Прасковья с тремя оставшимися в живых детьми поселилась в подмосковном селе Измайлове, где ей в собственность был отдан государем дворец, земли же Измайловские считались за нею лишь в пожизненном пользовании. Кроме того, Петр I назначил ей от казны деньгами и припасами приличное ее сану содержание.

   Здесь, в Измайловском селе, царица Прасковья зажила совершенно особою от московских порядков того времени жизнью. Преобразования, внесенные Петром I в тогдашнюю русскую жизнь, мало коснулись села Измайлова. Все порядки здесь, времяпровождение и обычаи напоминали ту московскую былую старину, с которой Великий Преобразователь вступил в жестокую борьбу. В многочисленных маленьких горницах дворца царили беспорядок, грязь, духота и ничегонеделание. Царицу окружала целая толпа богомолок и богомольцев, нищих, гадальщиц, калек, карликов, шутов и скоморохов. Эти приживальщики, в грязных изодранных рубищах, или гнусливо тянули жалобные песни, или же кривлялись, плясали, забавляя тем невзыскательную на удовольствия Измайловскую обитательницу и ее дочек. Особенным расположением здесь пользовались разные предсказатели и юродивые.

   Петр I, ломавший старые порядки России и преследовавший все, что напоминало о невежественной старине, относился, однако, к образу жизни царицы Прасковьи и порядкам в ее дворце снисходительно. "Двор моей невестки, -- говорил Петр, -- госпиталь уродов, ханжей и пустосвятов".

   Прасковья Феодоровна, в дни приезда государя, все же убирала подальше своих приживальщиков и старалась подлаживаться под вкусы царя-преобразователя. Она даже ездила, по его желанию, на немецкие ассамблеи, возила туда дочерей, когда они выросли, умела царя вкусно угостить, весело принять и не позволяла себе осуждать его новшеств. Она старалась выражать этим новшествам, в беседе с царем, сочувствие и повиновалась каждому его желанию и совету. В числе таких желаний государя было то, чтобы царица дала своим дочерям, сообразно требованиям нового времени, приличнее воспитание.

VII.

   Когда девочки -- Екатерина, Анна и Прасковья -- еще были малолетними, они были окружены обширным штатом мамушек и нянек, которые гуляли с своими воспитанницами в тенистых садах села Измайлова, посещали хозяйственные заведения, местный стеклянный завод, молились с ними по церквам, забавлялись на прудах, которых в Измайлове было до двадцати. Царевны пускали в пруды щук и стерлядей с золотыми сережками и сзывали рыб на корм по колокольчику. Дома их обучали шитью и вышиванию шелком и золотом.

   Когда царевнам наступила пора серьезного учения, Прасковья Феодоровна приказала иеромонаху Кириану Истомину, искусному составителю в то время учебников, доставить ей азбуку. Истомин преподнес царице писанный золотом и красками "букварь словянороссийских письмен со образованиями вещей и со нравоучительными стихами". Букварь этот юные ученицы стали перечитывать столько раз, что они, наконец, выучили по нему грамоту и все содержание букваря наизусть. Покончив с наукой чтения, царевны прошли также и искусство письма, заключавшееся в списывании с рукописных прописей, состоявших из кратких двустиший нравственного и божественного содержания.

   И наука чтению, и искусство письма были пройдены царевнами, согласно требованиям тогдашней педагогики, при помощи обычных наказаний, без коих, как полагали наши предки, никакая наука не может укрепиться в головах учеников. В тогдашних стихах польза наказаний так была воспета:

   "Розгою Дух Святой детище бити велит,

   "Розга убо ниже мало здравию вредить,

   "Розга разум во главу детям вгоняет,

   "Учит молитве и злых всех истязает;

   "Розга родителям послушны дети творит,

   "Розга божественного писания учит".

   По обучении царевен чтению и письму, Прасковья Феодоровна пригласила в качестве воспитателя и учителя немецкого языка старшего брата знакомого уже нам Андрея Ивановича Остермана, -- Иоганна Христофора-Дитриха. Это был очень важный, напыщенный немец, но ограниченный и малообразованный. Несмотря на то, что Иоганн Остерман был мало пригоден к ответственной должности воспитателя детей, царица Прасковья вряд ли сознавала все его недостатки и рада была, угождая великому царю, принять в свой дом даже и такого иностранца. Кроме учителя из немцев к царевнам был приглашен и преподаватель-француз, на обязанности которого лежало, за 300 р. в год, дочерей Прасковьи Феодоровны "танцу учить и показывать зачало и основание языка французского". Стефан Рамбурх -- так звали француза -- не особенно выдавался педагогическими способностями, и в течение пяти лет царевны не овладели не только французским письмом, но даже -- французской разговорной речью.

   Впрочем, преподаватели не особенно усердствовали в своем деле: скупая царица неаккуратно платила им положенное жалование, и Рамбурх только через много лет после своего приглашения получил расчет от самого государя. Равным образом не пошли царевнам впрок и уроки танцев, и только одна Екатерина Ивановна достигла в танцевальном искусстве некоторых успехов благодаря природной резвости и ловкости.

   Таким образом, мы видим, что образование царевен было скудное и они не могли похвастаться особенными научными успехами и умственным развитием. Образованность коснулась их более своей внешней стороной, по существу же они мало отличались от прежних царевен допетровского времени, вынеся из детства склонность к праздности, привязанность к шутам и скоморохам и недостаток уважения к человеческой личности. Родительский дом не выработал в них сильных характеров, требующих самодеятельности и разумного применения природных сил. Все их детство протекало в страхе перед грозным царем, в вечном стремлении угодить ему.

   По желанию Петра и согласно его выбору, Анна Иоанновна была обручена с герцогом Курляндским, Фридрихом Вильгельмом, предварительно, однако, никогда в жизни не видав своего суженого. Узнав от дяди о своем заочном сговоре с герцогом, Анна, послушная воле преобразователя, писала жениху: "Из любезнейшего письма вашего высочества, отправленного 11-го июля, я с особенным удовольствием узнала об имеющемся быть по воле Всевышнего и их царских высочеств, моих милостивейших родственников, браке нашем. При сем не могу не удостоверить ваше высочество, что ничто не может быть для меня приятнее, как услышать ваше объяснение в любви ко мне. Со своей стороны, уверяю ваше высочество совершенно в тех чувствах, что при первом, сердечно желаемом, с Божьею помощью, счастливом личном свидании, предоставляю себе повторить лично, оставаясь между тем, светлейший герцог, вашего высочества покорнейшею услужницею".

   Равным образом и герцог Курляндский не особенно рассуждал при выборе себе подруги жизни и вполне подчинился в этом отношении воле русского государя, почему выбор его и остановился, вместо бойкой, румяной и полной царевны Катерины, на смуглой, угрюмой и рябоватой Анне, которую решено было Петром Великим выдать замуж первою.

   Свадьба состоялась 31 октября 1710 года, а 9 января 1711 года молодой герцог уже скончался на мысе Дудергоф, по дороге из Петербурга в Митаву, куда он вез на постоянное жительство свою молодую супругу. Овдовев так рано и неожиданно, Анна Иоанновна, однако, из политических соображений дяди не вернулась в дом матери, а поселилась в Митаве, куда ей через двадцать лет скучной, однообразной и скромной вдовьей жизни было совершенно неожиданно привезено радостное известие об избрании ее Верховным Советом на всероссийский престол с ограничительными правами управления Россией, начертанными князем Голицыным в духе аристократической шведской конституции.

   Жизнь среди немцев мало изменила вкусы и привычки Анны Иоанновны; она даже не выучилась говорить на немецком языке, основательно забыв при этом и скудные уроки Остермана и Рамбурха. Привыкнув к лишениям и в материнском доме, и при курляндском дворе, новая русская императрица вела чрезвычайно скромный домашний образ жизни, но зато тратила очень много денег на торжественные выезды и приемы: этим она как бы вознаграждала себя за прежние годы лишений. Во дворце она в значительной степени привила привычки Измайловской усадьбы: мы видим вокруг Анны Иоанновны постоянно массу карликов, шутов и скоморохов, встречаем государыню вечно занятою или рукоделием, или игрою в карты, или развлекающей себя музыкою, а всего чаще -- пустыми кривляньями придворных шутов.

   Как некогда ее матушка в селе Измайлове доверила все хозяйство стольному Юшкову, который и распоряжался неограниченно ее средствами, так и Анна Иоанновна, став русскою императрицею, доверила управление государством своему любимцу Бирону, извлекавшему из такого положения неисчислимые для себя выгоды. Подобно матери, будучи по природе не злою женщиною, она, однако, часто давала полную волю гневу; подобно же матери, она была чрезвычайно благочестива. Оставаясь вдовою, Анна Иоанновна чувствовала недостаток в семье и приблизила к себе поэтому племянницу, дочь сестры Екатерины, известную впоследствии в истории правительницу Анну Леопольдовну.

VIII.

   Екатерина Иоанновна, старшая дочь царицы Прасковьи, была любимой дочерью матери и иначе не называлась ею, как "свет-Катюшка". Воспитанная, как мы видели выше, наравне с сестрой Анною, она отличалась от последней привлекательной наружностью, веселым, непринужденным нравом, любовью к обществу. Это была девушка, не привыкшая к делу и помышлявшая только о веселье, о гостях и развлечениях. Дядя ее, Великий Петр, однако, любил свою веселую и болтливую племянницу и был всегда рад, когда она без устали, от всей души, отплясывала на немецких ассамблеях и оглашала танцевальные комнаты остротами, шутками и смехом. В 1716 году, когда ей минуло уже 25 лет, дядя по собственному выбору выдал ее замуж за герцога Мекленбург-Шверинского, Карла-Леопольда. У них родилась дочь, ставшая впоследствии правительницей России, под именем Анны Леопольдовны.

   Сам герцог имел было намерение жениться на вдовствующей герцогине Анне Иоанновне, но Петр нашел для себя более удобным выдать за него засидевшуюся уже в девицах "свет-Катюшку". Карл-Леопольд не посмел спорить и решил:

   -- Что делать! Так судьба назначила; надобно быть довольным: Катерина, по крайней мере, любимица царицы.

   Шесть лет "свет-Катюшка" прожила с мужем, и нельзя сказать, чтобы счастливо: супруг ее был необразован и отличался грубым, вспыльчивым и сварливым характером, так что муж и жена постоянно ссорились и не ладили между собою. Наконец Екатерине Иоанновне невмоготу стала эта жизнь и она, покинув чужие края, к великой радости обожавшей ее матушки, вернулась в родное село Измайлово вместе с дочерью, Елизаветой-Христиной-Екатериной, родившейся в 1718 году. Екатерина Иоанновна уже со дня рождения дочери начала хлопотать через Прасковью Феодоровну перед государем о разрешении ей вернуться в Россию, но только через четыре года, т.е. в 1722 году, ей удалось осуществить свое заветное желание.

   Неудачное замужество дочери чрезвычайно огорчало царицу Прасковью, и она посылала ей частые письма с советами, утешениями и лаской. Трогательно-нежно относилась бабушка и к малолетней внучке, неоднократно посылая и ей свои послания, полные любви, шуток и заботы. Эти бабушкины послания, писанные тщательными каракулями на маленьких листочках, бережно и красиво обрезанных, доставляли, конечно немалое утешение дочери на чужбине. Вот два образчика этих писем.

   "Друг мой сердечный внучка, здравствуй с батюшкою и с матушкой. Пиши ко мне о своем здоровьи, и про батюшкино, и про матушкино здоровье своею ручкою. Да поцелуй за меня батюшку и матушку: батюшку в правый глазок, а матушку -- в левый. Да посылаю тебе, свет мой, гостинцы: кафтанец теплый, для того, чтобы тебе тепленько ко мне ехать. Да послана к тебе баулочка, а в ней сто золотых, -- и ты изволь ими тешиться, да досконца. Утешай, свет мой, батюшку и матушку, чтобы они не надсажались в своих печалях, и позови их ко мне в гости, и сама с ними приезжай; и я чаю, что с тобою увижусь, что ты у меня в уме непрестанно. При сем отдай поклон отцу и матери от меня. Да посылаю я тебе свои глазастарые; уже чуть видят свет; бабушка твоя старенькая хочет тебя, внучку маленькую, видеть".

   В том же (1722) году Прасковья Феодоровна опять писала внучке: "Внучка, свет мой, желаю я тебе, друг мой сердечный, всякого блага от всего моего сердца; да хочется, хочется, хочется тебя, друг мой внучка, мне, бабушке старенькой, видеть тебя, маленькую, и подружиться с тобою: старый с малым очень живут дружно. Да позови ко мне батюшку и матушку в гости и поцелуй их за меня, и чтобы они привезли и тебя, а мне с тобою о некаких нуждах тайных подумать и переговорить. При сем еще здравствуй".

   Бабушка, посылая подарки внучке, заботилась, однако, не только об одних увеселениях ее, но начинала уже помышлять об умственном развитии "махоточки-внучки". В этих видах она обучила одну из своих крепостных девушек грамоте, дабы та в свою очередь, когда настанет время, могла передать эту книжную мудрость маленькой Мекленбургской герцогине. "Которая у меня девушка грамоте умеет, -- писала она дочери, -- посылает к вам тетрадку; а я ее держу у себя, чтоб внучку учить русской грамоте".

IX.

   Переехав на постоянное жительство в родное Измайлово, Екатерина Иоанновна заняла здесь отдельное помещение, причем ее дочка спала вместе с нею, в одной комнате. Жизнь герцогини Мекленбургской потекла отныне по-старому, как это было до переезда ее за границу; жизнь на чужбине, среди иностранцев, не оставила на Екатерине Иоанновне никакого значительного следа. Она проводила целый день без дела, в вечном принимании и кормлении гостей до отвала. Обстановка ее отличалась неряшливостью; окружена она была юродивыми, шутами, калеками. Таким образом, первые годы жизни маленькой Елизаветы-Екатерины-Христины протекли при неблагоприятных обстоятельствах, не обещавших ей в будущем ничего хорошего. Несмотря на малолетство, она уже четырех лет, однако, принимала участие в весельях матери, танцевала на ее вечеринках и присутствовала на устраиваемых Екатериной Иоанновной спектаклях и концертах.

   По смерти царицы Прасковьи герцогиня Мекленбургская переехала в Петербург, а с воцарением ее сестры, Анны Иоанновны, придворное положение Екатерины Иоанновны сделалось особенно благоприятным. Вдовствующая императрица была бездетна и решила приблизить к себе племянницу, дочь Екатерины Иоанновны, с тем, чтобы в будущем передать престол ее потомству. Малолетняя герцогиня была разлучена с матерью и переведена в императорский дворец, где ее воспитание поручили надзору прусской уроженки, -- вдове генерала, г-же Адеркас. В 1733 году, с приездом к Анне Иоанновне, юная Елизавета-Екатерина-Христина была миропомазана и наречена Анною.

   Пятнадцатилетняя Анна Карловна, или Леопольдовна, -- (так ее принято именовать в истории), -- не могла получить, как мы уже видели, правильного воспитания и образования; вместе с тем она и не унаследовала бойкого и общительного характера Екатерины Иоанновны. В ней скорее проглядывали отцовские черты: она была строптива, угрюма и замкнута в себе. Наряду с таким характером, она соединяла, однако, довольно привлекательную наружность: была среднего роста, полная, с темными волосами и черными глазами. Но природная беспечность приучила ее слишком мало обращать внимания на свою внешность, не заботиться о туалете, прическе и пр.

   Что касается г-жи Адеркас, то это была чрезвычайно почтенная, пожилая женщина, много видевшая на своем веку, побывавшая вместе с мужем во Франции, Германии и Испании. Умная, любознательная и начитанная гувернантка успела, при всех недостатках своей воспитанницы, дать ей хорошее знание иностранных языков -- французского и немецкого, а также развить в ней любовь к чтению. Анна Леопольдовна очень много читала с г-жою Адеркас, причем ее любимым чтением были драматические произведения, где действующими лицами являлись угнетенные принцессы, выражающие свои чувства угнетателям. Склонность к такого рода чтению являлась в значительной степени результатом положения царственной племянницы в доме Анны Иоанновны, где ей постоянно приходилось подчиняться своевластию и распоряжениям любимца государыни, герцога Бирона. Как бы то ни было, однако, на примере Анны Леопольдовны мы наглядно видим, что книга уже проникает во дворец и светское чтение иностранных произведений получает здесь право гражданства, что в допетровское время считалось предосудительным для женщин.

   Бирон лелеял мысль женить своего сына на Анне Леопольдовне; но последняя решительно воспротивилась этому, и императрица, наперекор временщику, дала согласие на брак с принцем Брауншвейгским, Антоном-Ульрихом, воспитывавшимся вместе с нею во дворце Анны Иоанновны. Хорошенький принц, с длинными белокурыми, вьющимися локонами по плечи, был выписан на 14 году жизни императрицею из Германии, в качестве будущего супруга наследницы русского престола. Но молодые люди не сошлись характерами, и Анна Леопольдовна невзлюбила жениха; только планы ненавистного ей Бирона понудили ее дать согласие на брак с принцем Брауншвейгским, каковой и состоялся в 1739 году. От этого брака родился принц Иоанн, который и должен был стать наследником Анны Иоанновны.

   Болезненный ребенок, Иван Антонович, был немедленно по рождении отнят бабушкой у матери и всецело взят на ее попечение. Вдовствующая бездетная императрица страстно полюбила новорожденного младенца, ходила за ним, и только одной жене Бирона позволялось прикасаться к крошечному внуку.

   Но государыня недолго наслаждалась своею привязанностью: тяжкая болезнь свела ее в могилу, и в октябре 1740 года сын Анны Леопольдовны, согласно воле почившей императрицы, был объявлен императором под именем Иоанна VI. Регентом же, за малолетством императора, был назначен, согласно тому же духовному завещанию, ненавистный всем Бирон. Но дни его регентства продолжались недолго: Анна Леопольдовна, при содействии фельдмаршала Миниха, вскоре арестовала регента, лишила его всех должностей и почестей и отправила в дальнюю ссылку.

   С момента ареста всесильного прежде регента Анна Леопольдовна объявила себя, за малолетством сына, правительницей России, что на первых порах было встречено всеми радостно. Но правительница по воспитанию, по характеру и привычкам не была склонна к сложным занятиям управления; она не занималась государственными делами, не внимала советам опытных людей и вскоре восстановила против себя как русских людей, так и иностранцев. Ею были недовольны и войско, и сановники, которые в конце концов соединились дружно вокруг законной наследницы русского престола, дочери Петра Великого, Елизаветы Петровны, которая так долго, злою волею временщиков и иностранцев, была устранена от власти.

   При помощи обожавшей ее гвардии Елизавета Петровна решила, что пора положить конец власти иноземцев, а потому арестовала правительницу Анну Леопольдовну с мужем и малолетним сыном, объявила последнего лишенным престола и, при всеобщем ликовании войска и народа (25 ноября 1741 года), вступила на родительский престол.

   С этого времени может считаться прекратившимся дом Ивана Алексеевича, и на русский престол вступают законные наследники Петра Великого.

III. ЗАКОННЫЕ НАСЛЕДНИКИ ПЕТРА ВЕЛИКОГО

I.

   Из предыдущих двух очерков нам известно, каким образом законная наследница преобразователя России, Елизавета Петровна, оказалась устраненною от власти и престола своего державного родителя. Со дня смерти Екатерины I и кончая последними днями правления Анны Леопольдовны, положение Елизаветы при дворе было чрезвычайно неопределенное. Вначале ее намеревались обвенчать с несовершеннолетним Петром II, затем ей прочили в женихи некоторых иностранных принцев, наконец, в царствование Анны Иоанновны и в правление Анны Леопольдовны она впала в совершенную немилость и одно время обреталась даже совсем вдали от двора. В силу неблагоприятных обстоятельств жизни она проводила время то в селе Покровском, под Москвою, то в селе Александрове, Владимирской губернии; здесь одно время дошли до нее слухи о желании правительства постричь ее в монастырь, но от этой печальной участи ее спас знаменитый временщик Бирон.

   В дни правления Анны Леопольдовны положение дочери Петра Великого особенно ухудшилось. Хотя сама правительница и не желала обижать Елизавету Петровну, но приближенные к ней лица (Миних, Остерман), более ее дальнозоркие, справедливо видели в ней опасную соперницу, к которой рано или поздно перейдет родительский престол. Кроме права наследства, за ней было то преимущество перед Анной Леопольдовной, что ее любил народ, к ней лежали чувства гвардии, которую Елизавета не скупилась осыпать денежными наградами из своего скудного содержания: к ней же были расположены многие из сановников, русских по происхождению и чувствам, которые надеялись, что с восшествием на престол дочери Петра Великого настанет конец владычеству иностранцев в нашем отечестве. На стороне же обиженной Елизаветы Петровны стоял и влиятельный французский посол Де-ла-Шетарди, который, преследуя интересы своего правительства, желал видеть скорейший конец дням правления Анны Леопольдовны и ее министров.

   Елизавета Петровна, несмотря на часто делаемые ей намеки и даже предложения вступиться в защиту своих наследственных прав, долго не решалась перейти в открытую борьбу с правительством. Она не чувствовала себя способной и достаточно подготовленной к званию правительницы обширной монархии; больше всего в жизни она любила покой, веселье и забавы, почему и избегала настойчивых бесед о своих законных правах на родительский престол.

   Но обстоятельства сложились так, что Елизавете надо было решиться на бесповоротный шаг к перемене правительства. И она, наконец, решилась: поддерживаемая гвардейскими гренадерами, Елизавета Петровна ночью, 25 ноября 1741 г., арестовала правительницу, малолетнего императора Иоанна Антоновича и остальных членов дома Анны Леопольдовны, объявила их лишенными власти, провозгласила себя самодержавною русскою императрицею. Нечего и говорить, конечно, как велика была радость народа, увидевшего после долгого смутного времени на престоле Петра I его дочь, с именем которой связывались надежды на лучшее будущее для нашего отечества.

   Устранив от престола сына Анны Леопольдовны, отправив всю семью бывшей правительницы в почетную ссылку (в г. Ригу), Елизавета Петровна таким образом бесповоротно кончила с наследственными правами на власть рода Ивана Алексеевича и возвратила утраченный престол роду Петра Великого. Посмотрим же теперь, что вынесла из родительской семьи новая русская императрица, как провела она свою юность и насколько она была подготовлена образованием к выпавшему на ее долю высокому жребию.

II.

   Петр Великий хотя и не успел дать надлежащего воспитания своему несчастному сыну, Алексею Петровичу, тем не менее достиг полного преобразования дела воспитания царских детей вообще. Если ему удалось заставить даже царицу Прасковью дать хоть некоторое подобие образования дочерям в духе нового времени, тем более им было обращено внимание, чтобы его родные дочери, Анна и Елизавета, получили лучшее образование и не походили на безграмотных княжон и боярынь невежественной старины. В этом отношении его второй брак с Екатериной Алексеевной был чрезвычайно удачен: в ее лице, несмотря на отсутствие у нее всякого образования, он не встретил не только какого-нибудь противодействия правильному воспитанию дочерей, каковое он некогда видел со стороны Евдокии Феодоровны, но даже находил полную поддержку и безусловное послушание своей воле.

   От брака с Екатериной Алексеевной у него родилось несколько детей, но из них достигли зрелого возраста только дочери Анна и Елизавета, появившиеся на свет еще до официального объявления Екатерины русскою царицею. Между девочками была небольшая разница лет -- Анна родилась в феврале 1708, а Елизавета -- в декабре 1709 года, поэтому они и воспитывались при одинаковых условиях и имели при себе одних и тех же учителей. Любимицей Петра была Анна; ей, как сохранилось предание, государь даже хотел передать наследие престола, но это обстоятельство не наложило никакой тени на родительские чувства ко второй дочери, и она в детстве пользовалась всеми благами, предоставленными старшей сестре.

   Известие о рождении Елизаветы было преподнесено Петру I в момент его триумфального въезда в Москву, после поражения шведов под Полтавою. Обрадованный этой вестью, государь сказал приближенным:

   -- Господь Бог усугубил радость торжества в честь Полтавской победы рождением мне дочери. Того ради, отложим празднество и поспешим поздравить со вшествием в мир дочь мою, яко со счастливым предвозвещением вожделенного мира.

   Помолившись в Успенском соборе, Петр поспешил к родительнице в село Коломенское, где и последовали, один за другим, роскошные пиры в честь новорожденной и ее матери.

   После переезда в Петербург обе дочери, Анна и Елизавета, жили при родителях в только что выстроенном тогда Зимнем дворце, имея каждая для себя отдельные комнаты, отдельный штат прислуги, но собираясь к обеду за общий детский стол. Когда Екатерине Алексеевне, по желанию мужа, приходилось сопровождать его в походах и путешествиях, то главный надзор за девочками возлагался на сестру государя, Наталию Алексеевну, а когда последняя скончалась (1716 г.), то на состоявшую при государыне княжну Марию Феодоровну Вяземскую. Княжна Вяземская прекрасно исполняла свои обязанности, и Екатерина считала даже нужным посылать ей из-за границы благодарности за труды. "Уведомились мы, -- писала она княжне, -- что вы за детками нашими надсматриваете и не оставляете их, за что вам благодарствуем, и впредь о сем просим, и пребываем вам доброжелательною".

   Непосредственный присмотр за царевнами имела некто Авдотья Ильинична, мама Анны Петровны; к ней и адресовала Екатерина свои распоряжения по делам дочерей. Авдотья Ильинична не всегда, однако, умела угождать своей госпоже и получала от нее выговоры за упущения. Так, из того же заграничного путешествия государыня писала ей: "Авдотья Ильинична, слышала я, что вы царевен стали кормить не за одним столом, чему зело дивлюся, для чего не так делаете, как при нас было. Так, и вы разны стол имеете, что впредь не делайте. Так же как тебе, также же Лискине и маме Магрете хорошенько смотреть". А в письме к княгине Меншиковой Екатерина Алексеевна просила, чтоб она не допускала впредь "самовольства Евдошке".

   Вместе с Авдотьей Ильиничной при детях состояли мама Елизаветы Петровны, Лискина Андреевна и Магрет (Маргарита), мама Натальи Алексеевны. Штат прислуги при девочках был обширный; при Анне Петровне состояло семь девушек; при Елизавете, как меньшой, -- пять. Кроме того, у каждой цесаревны было по две кормилицы, а у обеих вместе еще четверо дворян, два лакея и шесть калмыков. Впоследствии, когда девочки подросли, в их штат вошли докторша Пеликала, господин Глюк, "мастер", т.е. учитель немецкого языка, три гайдука, кухминистр с поварами и четыре конюха. В 1722 году к цесаревнам была определена жена французского дворянина Латур-Лануа, обучавшая их французскому языку. Таким образом, мы видим, что Петр Великий, сам лично избегавший всякой роскоши и излишества, допускал их по отношению своих дочерей.

   Государь воспитывал цесаревен в полном довольстве, как богатых невест, на коих со временем будет обращено серьезное внимание иностранных принцев-женихов. Родители баловали дочерей, посылали им из своих путешествий подарки и внимательно следили за добрым влиянием старшей сестры на младшую. Так, когда тринадцатилетняя Анна прислала родителям письмо на немецком языке, то они, в виде поощрения, с своей стороны послали обеим дочерям в подарок по кольцу и еще ящик померанцев и лимонов, только что привезенных в Ригу с открытием навигации, причем старшей дочери был предоставлен выбор кольца и право от своего имени уже подарить меньшой оставшееся другое кольцо. Обращаясь к старшей дочери в своих письмах, Екатерина Алексеевна поручала ее вниманию младшую и просила ее обучать Елизавету Петровну испанским танцам. Любовь и внимание к дочерям выразились и в другом случае: так, художнику Людвигу Караваку было поручено написать масляными красками портрет девочек, где они должны были быть изображены в гиде гениев, с развевающимися драпировками и эфирными крылышками мотыльков за плечами.

III.

   Обе дочери составляли истинное счастье родителей, радуя их своим прекрасным здоровьем, красотой и успехами в занятиях. Только в 1717 г., во время отсутствия Петра и Екатерины из Петербурга, последние были испуганы известием об опасной болезни, постигшей детей. На них появилась оспа; сначала заболела, и особенно сильно, Елизавета, а от нее заразилась и Анна, у которой, впрочем, болезнь протекала очень легко. Девочки перенесли оспу благополучно и после болезни встали с постелей выросшими, окрепшими и еще более похорошевшими; оспа не оставила следов на их прелестных личиках.

   Обе царевны обращали на себя всеобщее внимание красотой, и иностранцы, чьи записки дошли до нашего времени, решительно не знали, какой из них дать предпочтение. Анна была брюнетка, а Елизавета -- блондинка. Французский посланник Ла-Ви, видевший вторую дочь Петра, когда ей минуло всего 10 лет, так отзывался о ней: "Княжна эта прелестна, очень стройна и могла бы считаться совершенной красавицей, если б цвет ее волос не был немного рыжеват... Она умна, добродушна и сострадательна".

   А десять лет спустя испанский посол Дук де-Лириа рисовал такой портрет царевны: "Принцесса Елизавета такая красавица, каких я редко видел. У нее удивительный цвет лица, прекрасные глаза и рот, превосходная шея и несравненный стан. Она высока ростом, чрезвычайно жива, хорошо танцует и ездит верхом без малейшего страха. Она не лишена ума, грациозна и очень кокетлива, но честолюбива и имеет слишком нежное сердце".

   Брюнетка Анна Петровна была чрезвычайно похожа на отца и также отличалась замечательной миловидностью, хотя уступала меньшой сестре в живости и грации.

   О нарядах дочерей Екатерина Алексеевна чрезвычайно заботилась. Они появлялись на гуляньях, в ассамблеях то в испанских платьях, то в костюмах, сделанных из дорогих материй и отделанных золотыми и серебряными вышивками. Особенно было обращено внимание на их прически: волосы царевен причесывались лучшим тогдашним парикмахером и обильно украшались, согласно моде того времени, массою драгоценных камней -- бриллиантами, жемчугами и алмазами.

   Петр I рано задумывался о судьбе дочерей, причем обязательно связывал их будущность с интересами государства. Когда Елизавете минуло всего 10 лет, уже тогда намечался ей в женихи французский дофин Людовик XV; за Анну же сватали одного из немецких принцев. В связи с этими планами государя и в образовании царевен замечалась некоторая разница: в то время как старшую направляли на особенно внимательное изучение немецкого языка, младшую заставляли усиленно заниматься французским. Заботы о раннем браке дочерей побуждали царственных родителей приучать детей к обществу и торжественным выходам. Перестраивая весь общественный склад, Петр I требовал, чтоб и его семья подчинялась, наравне с остальными подданными, новым порядкам: и Екатерина Алексеевна, и обе его малолетние дочери должны были обязательно посещать все пиры, вечеринки, гулянья и ассамблеи, где танцевали до упаду с шумными и веселыми кавалерами. На этих ассамблеях царевны обращали на себя всеобщее внимание грацией, легкостью и искусством в характерных танцах. Ассамблеи, заведенные Петром на иностранный манер, начинались в 3 часа пополудни; к 5 ч. приезжал государь, а за ним -- Екатерина с дочерьми, одетыми в лучшие костюмы. Бал открывался церемониальными танцами, причем музыка играла монотонный, скучный марш. Каждая пара, по очереди, делала реверансы; затем следовал польский, которым и заканчивались степенные церемониальные танцы. Дирижер (маршал) ударял жезлом и объявлял, что каждый может танцевать, как и что ему вздумается. Вот в этих-то танцах и сказывалось некоторое различие характеров цесаревен. Между тем как тринадцатилетняя Анна особенно отличалась в танцах церемониальных, одиннадцатилетняя Елизавета вызывала всеобщее удивление исполнением характерных танцев: польского, немецкого минуэта, английской кадрили. Она вносила в веселье всю свою детскую душу, выдумывала новые фигуры и являлась настоящей царицей бала.

   Кроме танцев на ассамблеях, дочери Петра принимали постоянное участие и в любимых отцом катаньях по Неве, причем на эти морские прогулки они являлись в костюмах жен саардамских плотников, т.е. одетые в канифасовые кофточки, в юбки из грубой красной материи и в небольших круглых шляпках.

   Участвовали цесаревны Анна и Елизавета также и в торжественных выходах государя, а иногда даже выступали на семейных и общественных праздниках в ролях действующих лиц. Так, когда Петр возвратился из заграничного путешествия в 1717 г. в Петербург, то обе царевны выехали ему навстречу, одетые в роскошные испанские платья. В сопровождении сановников и придворных государь вступил в Зимний дворец, и здесь, на глазах обширной публики, обе дочери сказали ему сочиненное архимандритом Феофаном Прокоповичем приветствие на славянском языке. Вслед на ними также сказал приветствие на французском языке трехлетний Меньшиков от имени двухлетнего государя, Петра Петровича, важно в это время сидевшего в передней комнате дворца на деревянном коне.

   Ознакомившись с этой показной стороной жизни царевен, посмотрим, поскольку это возможно, по дошедшим до нас скудным сведениям, как и чему учились дочери преобразователя России.

IV.

   Программа образования тогдашних женщин была очень ограниченная. От них требовалось, чтоб они, входя в комнаты, умели непринужденно кланяться, делать реверансы, знали бы наиболее распространенные танцы -- церемониальные и характерные, а также владели бы двумя иностранными языками, -- французским и немецким. Девушка, удовлетворявшая этим требованиям, считалась уже образованною, хорошо воспитанною. По сравнению с тем, что представляли собою допетровские княжны и боярышни, конечно, и эта программа образования была большим шагом вперед.

   Дочери Петра Великого стояли не только на уровне тогдашних требований, но безусловно превосходили своих сверстниц знаниями и умственным развитием. Танцевальным искусством они владели в совершенстве; посещение ассамблей приучило их держаться непринужденно в обществе. Кроме того, им знакомы были языки немецкий, французский, итальянский и шведский, не говоря, конечно, о русском и церковнославянском языках.

   Уже в раннем возрасте к ним был прикомандирован "мастер" немецкого языка Глюк и француженка Латур-Лануа; впоследствии для них была выписана итальянка, графиня Мариана Манияни и "дохтурица", гречанка Лавра Пал икала. Что касается шведского языка, то ему они, вероятно, обучались у тех бонн, шведок по происхождению, которые окружали детей с младенчества. Мы уже знаем, что из языков Анне Петровне велено было обращать особенное внимание на немецкий, а Елизавете Петровне -- на французский. Девятилетняя Анна уже настолько владела немецким языком, что могла даже переписываться с родителями на этом языке. Отвечая на послание дочери, Екатерина уговаривала ее "для Бога, потщиться писать хорошенько, чтоб похвалить за оное можно и вам послать в презент прилежания вашего гостинцы, на что б смотря и маленькая сестричка так же тщилась заслуживать гостинцы". Таким образом, добрый пример прилежания одной сестры должен был действовать на другую. Что касается непосредственно Елизаветы, то ей государыня Екатерина Алексеевна постоянно твердила, что от нее ничего так не требуется, как совершенное знание французского языка и что на это существуют серьезные причины.

   Петр внимательно следил за успехами дочерей, интересовался их выбором чтения и поощрял к занятиям. Войдя к ним однажды во время урока и застав Елизавету за чтением французских писем г-жи Ламберт, он попросил перевести ему одну страницу. Когда дочь выполнила это желание, государь, приласкав ее, сказал:

   -- Счастливы вы, дети, счастливы вы, что вас воспитывают, что в молодых годах приучают вас к чтению полезных книг... Ах! если б меня в детстве учили так, как следует, я охотно отдал бы теперь палец с руки моей!..

   Елизавета Петровна оправдала желание отца. Она овладела прекрасно всеми новыми языками, которые ей преподавались, полюбила чтение и даже могла сама очень недурно писать стихи тем самым размером, который только впоследствии первый ввел в нашу литературу Ломоносов.

   Елизавете Петровне народная молва приписывает песню, где описывает ее грустное житье в селе Покровском, во время правления Анны Иоанновны.

   Во селе -- селе Покровском,

   Среди улицы большой,

   Разыгралась-расплясалась

   Красна девица душа,

   Красна девица душа,

   Авдотьюшка хороша.

   Разыгравшись, взговорила:

   "Вы, подруженьки мои!

   "Поиграемте со мною,

   "Поиграемте теперь:

   "Я со радости -- с веселья

   "Поиграть с вами хочу.

   * * *

   "Приезжал ко мне детинка

   "Из Санктпитера сюда;

   "Он меня, красну девицу,

   "Подговаривал с собой,

   "Серебром меня дарил,

   "Он и золото сулил:

   * * *

   "Поезжай со мной, Дуняша,

   "Поезжай, -- он говорил, --

   "Подарю тебя парчою

   "И на шею жемчугом;

   "Ты в деревне здесь крестьянка,

   "А там будешь госпожа:

   "И во всем этом уборе

   "Будешь вдвое пригожа.

   * * *

   "Я сказала, что поеду,

   "Да опомнилась опять:

   " -- Нет, сударик, не поеду", --

   "Говорила я ему.

   "Я крестьянкою родилась,

   "Так нельзя быть госпожей:

   "Я в деревне жить привыкла,

   "А там надо привыкать!

   * * *

   "Я советую тебе

   "Иметь равную себе.

   "В вашем городе обычай, --

   "Я слыхала ото всех: --

   "Вы всех любите словами,

   "А на сердце никого.

   "А у нас-то ведь в деревне

   "Здесь прямая простота:

   "Словом мы кого полюбим,

   "Тот и в сердце век у нас!

   * * *

   "Вот чему я веселюся,

   "Чему радуюсь теперь:

   "Что осталась жить в деревне,

   "А в обман не отдалась!"

   Эта песня показывает ясно, что вторая дочь Петра Великого, несомненно, унаследовала от отца его даровитость, талантливость, но только, к сожалению, этим свойствам не дано было, по обстоятельствам жизни, широко развернуться и получить серьезное направление. Отцу некогда было следить шаг за шагом за образованием дочерей; мать, с своей стороны, мало что могла им дать, так как сама нуждалась в руководителе; поэтому обе девочки, с самых юных лет, несмотря на приставленных к ним гувернанток, главным образом испытали на себе невежественное влияние разных мамок, нянек и необразованных приятельниц государыни.

   Это обстоятельство наложило неизгладимый след на всю жизнь Елизаветы: она до конца дней своих была суеверна, полна предрассудков, старинных привычек и ложных страхов. Так, ложась спать, она требовала, чтоб ей рассказывали сказки, причем сказки -- непременно страшные, с разным содержанием из выдумок невежественных торговок с базарных площадей! Кроме того, спать одна она не могла, а в ее комнате, на полу, непременно должен был лежать кто-нибудь из приближенных. Она была внешне благочестива, религиозна, но вместе с тем верила в леших, домовых, русалок и тому подобные измышления народной фантазии. Ранние выезды на отцовские ассамблеи развили в ней излишнюю любовь к веселью, праздникам, балам, нарядам, приучили ее слишком легко смотреть на обязанности жизни и на права людей. Таким образом, в Елизавете Петровне, как женщине, мирно уживались рядом и добрые стороны, привитые к ней слабым подобием европейской жизни, и темные черты невежественной родной старины. Она является в истории нашего отечества представительницей переходного времени, когда люди того времени отстали уже от старого берега, но не пристали к новому.

   Смутные дни ее жизни во время царствования Анны Иоанновны и правления Анны Леопольдовны заставили Елизавету Петровну, конечно, о многом передумать и многое перечувствовать, но тем не менее не послужили хорошей школой, где бы она успела подготовиться к ответственной роли вершительницы судьбы русского народа. Живя в селе Александровском, она главным образом отдавала себя всецело псовой охоте на зайцев, причем всегда выезжала на эти охоты верхом в красиво сшитом мужском костюме. В селе Покровском она проводила время более тихо и скромно, и любимым ее развлечением было -- сближаться с народом, ходить наравне с крестьянскими девушками в хороводах, петь с ними песни, сидеть на посиделках. Здесь она глубоко прониклась духом народной русской жизни, что спасло ее от того онемечивания, которому подверглись Анна Иоанновна и Анна Леопольдовна.

   Вступив на престол, Елизавета Петровна устранила от первенства иностранцев и дала главное место природным русским людям вроде Бестужева, Шуваловых, Воронцова и др., отличавшимся действительно выдающимися способностями и ставившим выше всего благо России и интересы русских подданных. Сама править государством она, конечно, не могла, -- для этого она была и слишком мало подготовлена, и несколько ленива; но вместе с тем она, следуя заветам родителя, стремилась насаждать у нас просвещение, поощряя представителей литературы, науки и искусства. В частной своей жизни Елизавета Петровна была чрезвычайно доступна, проста и снисходительна. Не имея возможности выйти замуж по собственному выбору, когда была цесаревною, она так и осталась до конца дней своих лишенной радостей семейной жизни и всей душой привязалась к своему племяннику, Петру Феодоровичу, сыну старшей сестры Анны Петровны, а затем -- к внуку, Павлу Петровичу. Их воспитанием она близко интересовалась, стремилась готовить из них людей, которые, в качестве законных ее наследников, могли бы достойно занять русский престол. К сожалению, недостаток личного серьезного образования мешал ей, как воспитательнице, стоять на высоте задачи, что, несомненно, печально отразилось на складе умов и на выработке характеров обоих царственных отроков.

V.

   Иначе сложилась судьба цесаревны Анны, старшей сестры Елизаветы Петровны.

   Анна Петровна еще при жизни отца была просватана за герцога Голштинского, Карла Фридриха, с коим и вступила в брак 21 мая 1725 г. Брак этот, однако, не был вполне счастливым, и супружеству их не суждено было долго длиться. По рождении первенца 10/29 февраля 1728 г. Анна Петровна, еще не оправившаяся от болезни, вскоре простудилась и скончалась в г. Киле, оплакиваемая всеми, близко знавшими эту прекрасную женщину. Штеллин, воспитатель ее сына, описывает обстоятельства ее смерти так: "Между прочими удовольствиями по случаю рождения герцога Карла-Петра-Ульриха, спустя несколько дней после того, как новорожденный принц был окрещен евангельским придворным пастором, доктором Хоземаном, сожжен был перед дворцом фейерверк. При этом загорелся пороховой ящик, от чего несколько человек было убито, многие ранены, и нашлись люди, которые объясняли этой случай в радостном событии, как зловещее предзнаменование для новорожденного принца. Вскоре случилось еще большее несчастие. Герцогиня пожелала видеть фейерверки и иллюминацию, встала с постели и стала у открытого окна, при сыром и холодном ночном воздухе. Некоторые из придворных дам хотели удержать ее и убедительно просили ее закрыть окно и более беречь себя в настоящем положении. Но она засмеялась и сказала: "Мы, русские, не так изнежены, как вы, и не знаем ничего подобного". Между тем эта прелестная принцесса простудилась, занемогла горячкою и скончалась на десятый день. Ее тело набальзамировали и на следующее лето отвезли для погребения в Петербург, на том же русском фрегате, на котором герцог с герцогинею прибыли из России". В честь этой принцессы герцог учредил орден св. Анны.

   Таким образом, новорожденный Карл-Петр-Ульрих с первых же дней своего появления на свет был лишен материнских забот и ласки и остался всецело на попечении чуждых ему по крови лиц, составлявших свиту Голштинского герцога. Двор Карла Фридриха, не поддерживаемый теперь денежными средствами из России, испытывал большие лишения, нуждался даже в самом необходимом, что, несомненно, отражалось и на судьбе сына Анны Петровны. Несмотря на то, что со смертью Анны Петровны и с восшествием на престол Анны Иоанновны отношения герцога Голштинского к России были очень натянутые и даже враждебные, Карл Фридрих все же твердо помнил, что сын его, как родной внук Петра Великого, -- единственный, после Елизаветы Петровны, законный наследник русского престола, почему, утешая и ободряя окружающих, часто говаривал им:

   -- Он выручит нас из нужды и поправит наши дела!

   Иначе смотрели на дело в Петербурге. Императрица Анна, вступившая на престол, помимо законных наследников Петра, постоянно опасалась их, вследствие чего держала Елизавету под неустанным надзором и вспоминала о существовании голштинского наследника с неудовольствием и озлоблением, называя его даже заочно не иначе, как "чертушка в Голштинии".

   До семилетнего возраста внук Петра I находился на попечении женщин, а потом к нему были приставлены придворные чины из военных -- Адлерфельд, Вольф, Бремзен, которые поспешили посвятить маленького принца во все тайны военного искусства, доступные и даже недоступные его уму. Он был произведен в унтер-офицеры; учился ружейным приемам и маршировке, ходил на караулы и дежурства наравне с другими придворными молодыми людьми и разговаривал с ними только о внешних формах военной службы, отчего с малолетства так к этому пристрастился, что ни о чем другом и слушать не желал. Парады и разводы войск были его настоящим праздником, поэтому, когда его наказывали, то, в виде высшего лишения, закрывали нижнюю часть окна, откуда можно было видеть происходивший парад. С ним вообще грубые голштинские офицеры, подражавшие во всем внешнем шведскому королю Карлу XII, обращались без церемоний и подчас жестоко, ставя, например, коленями на горох; от такого получасового стояния ноги ребенка распухали и краснели. Впрочем, к таким наказаниям по отношению его прибегали лишь после смерти отца, когда он находился на попечении дяди, епископа Эйтенского.

   Мальчик, воспитываемый односторонне, рано огрубел в голштинской военной среде и вместе с тем совершенно проникся исключительными интересами этой службы. Он на всю жизнь, например, сохранил воспоминание о том дне, как наисчастливейшем, когда его произвели из унтер-офицеров в секунд-лейтенанты, считая этот день самым радостным и знаменательным из всего, что ему даже впоследствии пришлось испытать. После этого производства он еще более стал сближаться со старшими товарищами по оружию, требуя от них даже, чтоб они говорили ему ты.

   Герцог Голштинский, копируя во всех мелочах Карла XII, являвшегося в глазах разных немецких принцев идеалом воина, желал, чтоб и сын его обладал теми же знаниями, что и шведский король. Поэтому его усиленно обучали богословию и латинскому языку; но что легко далось некогда талантливому Карлу XII, то с трудом усваивал нерасположенный к умственным занятиям Петр-Ульрих. Богословие ему преподавал пастор Хоземан, а латинский язык -- ректор кильской латинской школы, г. Юль. Этот Юль вызывал глубочайшую ненависть принца и служил для него предметом постоянных заочных насмешек.

   Латинский язык, под руководством нелюбимого сухого педанта-преподавателя, опротивел Петру на всю жизнь, так что даже впоследствии, будучи уже объявлен наследником русского престола и достигнув совершеннолетия, он не выносил в своей библиотеке книг на латинском языке и решительно запрещал таковые покупать себе.

   По смерти отца (1738 г.) десятилетний принц был взят под опеку дядей, принцем Адольфом, епископом Эйтенским, возведенным впоследствии на шведский престол. В доме дяди воспитание сироты было поставлено в еще худшие условия для его умственного развития, причем носило на себе усиленно-грубый солдатский характер, каковым отличались в то время все маленькие немецкие дворы. Но здесь ему пришлось прожить недолго.

   В 1741 г., когда Елизавета Петровна заняла родительский престол, она немедленно вызвала к себе из-за границы родного племянника, которого решила подготовить к обязанностям будущего правителя русского государства и возвести его на престол Петра Великого. Благодаря этому событию четырнадцатилетний Петр явился одновременно кандидатом на два престола: по родственным связям и договорам отца он считался кандидатом на шведский трон, а по крови матери и желаниям родной тетки он был объявлен наследником русского престола.

VI.

   Встреча царственной тетки с племянником была очень трогательная. Елизавета Петровна, как женщина доброго и нежного сердца, была несказанно рада видеть около себя сына сестры и единственного представителя рода ее незабвенного родителя. Ее огорчал только болезненный, хилый вид прибывшего принца, а также поразило то обстоятельство, что мальчик до сих пор ничему серьезно не научился. Поэтому она с первого же раза поручила своим посланникам при иностранных дворах доставить ей несколько новейших планов европейского воспитания. Один из таких планов, составленный академиком Штеллиным, был ею одобрен, и она поручила этому ученому заняться образованием племянника. Представляя Штеллина Петру, государыня сказала:

   -- Я вижу, что его высочество часто скучает и должен еще научиться многому хорошему: и потому приставляю к нему человека, который займет его полезно и приятно.

   На первых порах было обращено особенное внимание на изучение русского и французского языков. Заметив в воспитаннике особенное пристрастие ко всему военному, Штеллин, чтобы приучить его в первое время к процессу занятий, поступал так. Он прочитывал с ним книги с картинами, в особенности -- изображением крепостей, осадных и инженерных орудий; делал разные математические модели в малом виде и на большом столе устраивал из них полные опыты. На урок, по временам, он приносил старинные русские монеты, причем наставник объяснял ученику древнюю русскую историю, а по медалям Петра I -- новейшую историю государства. Два раза в неделю Штеллин читал ему иностранные газеты и незаметно знакомил его с историей европейских держав; при этом занимал его ландкартами иностранных государств и показывал положение их на глобусе; знакомил с планами, чертежами и проч., рассматривал план комнат наследника и всего двора с прочими строениями, далее план Москвы вообще и Кремля в особенности. Когда Петр уставал, Штеллин разгуливал с ним по комнатам, стараясь в то же время наполнить время какими-нибудь полезными разговорами.

   Метод и приемы воспитания, выбранные для будущего наследника профессором, могли принести несомненную пользу, если бы он встречал в своих задачах поддержку со стороны окружающих. К сожалению, этого не было. Слишком шумная, наполненная весельем и забавами жизнь тогдашнего двора постоянно разлучала воспитателя с воспитанником, который, по желанию тетки, обязательно должен был принимать участие во всех балах, маскарадах и празднествах. Кроме Елизаветы Петровны, не умевшей стоять на высоте воспитательной задачи, Штеллин встречал для себя помеху и в других, приставленных к великому князю, лицах, прибывших с ним из Голштинии, в особенности -- со стороны гофмаршала Брюммера. Этот чванный и надменный немец, заправлявший всем воспитанием молодого принца, не умел расположить его к себе, оскорблял его самолюбие, обижал и не прилагал никакого старания сделать что-нибудь полезное племяннику Елизаветы.

   У последнего не было никакого хорошего общества сверстников, и все свое время, свободное от уроков или придворных увеселений, он проводил в обществе лакеев, карлика Андрея и егеря Бастиана, который обучал его игре на скрипке. Чтение, занятия науками не привлекали малоразвитого и малоспособного голштинского принца, и он, по воспоминаниям и привычке прежних лет, всему предпочитал игру в оловянные солдатики, в фантастические кукольные военные упражнения и таковые же войны. Эти игры продолжались даже после его женитьбы и по достижении им совершеннолетия.

   Профессор, не имея возможности устранить эти странные упражнения вне учебных занятий, чтоб представить их смешными для четырнадцатилетнего юноши, составил им список и, по прошествии полугода, прочитав их принцу, спросил его: "Что подумает свет о его высочестве, если прочтет этот список его времяпрепровождения?" Это, однако, не устранило пустых игрушек, и забавы продолжались по временам с разными изменениями. Едва можно было спасти от них утренние и послеобеденные часы, назначенные для чтения. Последнее шло попеременно, -- то с охотою, то без охоты, то со вниманием, то с рассеянностью. Вот краткая выдержка из дневника классных занятий, который вел аккуратно Штеллин и из коего всего нагляднее видно, куда направлялись внимание и симпатии царственного ученика.

1743

   Окт. дня

   Часы

   Уроки

   Отметки

   6

   до обеда

   после --

   составили профиль поданной линии на плане

   очень хорошо

   7

   до обеда

   начали читать о Дании

   с нуждой

   после --

   еще рисовали по староголландскому плану профили, чтоб исполнить прежнюю ошибку

   неутомимо

   8

   до обеда

   после --

   продолжали историю самозванцев с показанием выгод, какие хотели себе извлечь из России соседние державы, и частию извлекли

   совершенно легкомысленно

   9

   10

   до обеда

   по случаю позднего начатия занимались с полчаса древнею историею Дании до Вольдемара III

   буйно

   после --

   профиль с плана по Когорну

   прекрасно

   Этот дневник явно свидетельствует, что науки гражданские решительно не удовлетворяли вкусам ученика, и его исключительные симпатии лежали на стороне наук военных.

   Уроки практической математики, например, фортификации и прочих инженерных укреплений, шли еще правильнее прочих, потому что отзывались военным делом. В прочие же дни, когда преподавались история, нравственность, статистика и государственные науки, Петр был невнимателен, рассеян и капризен.

   В тот год, впрочем, из коего приведен выше отрывок учебного дневника, уроки были более упорядочены, и особенно было обращено внимание на уроки закона Божия и русской словесности, коим начали посвящать всякий день по два часа, от 8 до 10 утра. Иеромонаху Тодорскому было приказано торопиться в видах предстоящего миропомазания Петра с обучением его православному катехизису. Чтоб покончить счеты с голштинским происхождением и проистекающими отсюда его правами на шведский престол, Елизавета Петровна, решив сделать племянника своим наследником, приобщила его к православной церкви и таким образом узаконила его права на дедовский престол. Карл-Петр-Ульрих, по смерти матери, был воспитываем, как кандидат на шведский трон, в лютеранстве, а теперь, по желанию тетки, из видов политических, снова был возвращен православной церкви. Прямым следствием этого было то, что когда по смерти короля шведского представители от тамошних государственных чинов привезли великому князю предложение принять корону Швеции, такое предложение оказалось уже запоздалым и несбыточным: племянник Елизаветы оказался уже миропомазанным в православие, с наречением имени Петра Феодоровича, и объявленным прямым наследником русской государыни.

VII.

   Кроме русского языка и закона Божия, остальные предметы распределялись в программе обучения так: по глобусу проходили математическую географию, учили историю соседних государств; два раза в неделю объяснялись хронология и положение текущих государственных дел, по указанию ее величества и канцлера Бестужева; изучали любимейшие предметы великого князя -- фортификацию и основания артиллерии, с обозрением существующих европейских укреплений. Елизавета Петровна, поощряя занятия племянника, сделала ему чрезвычайно любопытный подарок. Для него был заказан фортификационный кабинет, в котором в 24 ящиках (в роде английского бюро) находились все роды и методы укреплений, начиная с древних римских до современных, с подземными ходами, минами, частью во всем протяжении, частью в многоугольниках. Для ознакомления с укреплениями русского государства великому князю выдавалась большая тайная книга, под названием "Сила Империи", где были изображены все наши крепости, от Риги до турецких, персидских и китайских границ, в плане и профилях, с обозначением их положения и окрестностей. В связи с изучением содержания этой книги Штеллин тут же давал ему сведения по истории и географии России. По вечерам, когда во дворец не было съезда, что, впрочем, случалось редко, наставник знакомил великого князя с сочинениями и любопытными рисунками гражданской и военной архитектуры, как равно со взятыми из академии наук математическими и физическими инструментами, моделями из трех царств природы. Иногда для удовольствия великого князя устраивали маленькую охоту. Он выучился при этом стрелять из ружья и дошел до того, что мог, хотя более из самолюбия, чем из удовольствия, застрелить на лету ласточку. Приучали его и к пушечному огню; но он всегда чувствовал страх при стрельбе и охоте, особенно когда должен был подходить ближе. Его нельзя было принудить подойти или пройти мимо, поближе других, к медведю, лежащему на цепи, которому каждый без опасности давал из рук хлеба.

   Не отличаясь смелостью и неустрашимостью, он не сумел развить в себе ловкости и гибкости. Его члены тела огрубели в маршировке еще на родине, и танцмейстеру Лауде стоило немалых трудов обучить его хоть как-нибудь характерным и балетным танцам, в которых была такая мастерица его тетка. Он решительно не годился в светские кавалеры, и дворцовые балы не доставляли ему никакого удовольствия; он предпочитал им военные парады и церемониальные марши.

   Не особенно успешно шли и занятия языками: преподаватель русского языка, Исаак Веселовский, почему-то ходил на уроки редко, а потом и совсем прекратил свои посещения. Это обстоятельство послужило к тому, что Петр Феодорович очень плохо усвоил себе русскую речь, не любил этого языка, предпочитая, даже будучи русским императором, читать, писать и вообще вести беседы на более ему родственном немецком языке.

   До нас дошла одна работа 15-летнего Петра, написанная сначала по-немецки и затем переведенная по-русски; отсюда можно наглядно убедиться, как слаб был молодой наследник в русской орфографии и с каким трудом давалась ему русская речь. Вот отрывок из этой работы:

Краткие Ведомости

о путешествии Ее Императорского величества

в Кронстадт.

1743. Месяца Майя.

Переводил из немецкого на русское Петр.

   "Впрошлую середу в четвертом день сего месяца, Ее Императорское Величество изволила в препровождением моем и великого числа знатных двора особ такожде детошементом конной гвардии от суда ехать в свои увеселительной замок Петергоф.

   "И когда Ее Величество в дороге к некотором приморском дворе с час времени пробыть изволила то потом во втором часу по полудни в Петергоф прибыла и из 51 тамошних пушек поздравствована.

   "Ее Императ: вел: изволила сама пересматривать комнаты и квартиры разделить. В 3-м часу, она изволила публично кушать и после того выопочивавшись во дворц. с причими забавлялась.

   "На другой день по утру все были к руки Ее Импер: вел:, и после обеда для непокойной погоды нигде не гуляли и опять для препровождение времяни играли в карты.

   "В Пятницу, после обеда государыня изволила утешаться гулением в садах и павильонах и вечеру игранием в карты во дворце.

   "В Субботу очень рано все готово было к отъезду Ее Вел: в Кронстат. В девятом часу Ее Импер: вел: изволила из Петергофу в Ораниен Боум поехать. Там изволила сесть в шлюпку двенадцать веселною и щастливо в Кронстату переехать".

   и т.д.

   Начав учиться на тринадцатом году от рождения, когда лучшее время учения уже было упущено, Петр Феодорович медленно и слабо подвигался в своем развитии. Кроме отсутствия хороших природных способностей, немалым препятствием к успешному учению служил и самый порядок жизни, установленный при дворе Елизаветы Петровны, а еще более слабость юношеского организма и склонность к частым заболеваниям; доктора, к нему приставленные, слишком произвольно и без достаточной нужды кормили великого князя сильнодействующими лекарствами, которые изнуряли и ослабляли его тщедушное тело. Наследник перенес в самое короткое время несколько изнурительных болезней -- продолжительную лихорадку, оспу, грозившие каждый раз даже прекращением его дней. Елизавета Петровна, любившая племянника, несмотря на все его недостатки и слабости, чрезвычайно тревожилась его болезненным состоянием, ходила за ним, лечила сама старинными способами и делала распоряжения о прекращении на долгое время всяких занятий. Оставаясь в эти перерывы от уроков вне доброго влияния просвещенного наставника, Петр Феодорович снова сближался с людьми грубыми и терял приобретенные с таким трудом знания. Удаление на продолжительное время от занятий имело и иные печальные последствия -- у великого князя слишком сильно и односторонне развивались воображение и фантазия, что ставило его подчас в фальшивое положение по отношению окружающих. Так, он неоднократно принимался рассказывать им о своем участии вместе с голштинскими войсками в каких-то сражениях, не имевших себе, однако, оправдания и подтверждения в фактах истории.

   Неблагоприятно влияли на характер Петра и приближенные к нему гофмаршал фон Брюммер и камергер фон Берхгольц, которые привезли с собою из Голштинии грубые приемы обращения, надменность и презрение ко всему русскому. Эти господа содействовали развитию в великом князе вспыльчивости, раздражительности и крайней нервности. Таким образом, великий князь по условиям жизни, с самого раннего детства, и в своем первоначальном отечестве, и по приезде в Россию, постоянно наталкивался на неблагоприятные обстоятельства, которые препятствовали правильному ходу развития всех его душевных способностей. Доброе влияние и полезные начинания Штеллина постоянно разбивались о беспечное и недоброе отношение к молодому великому князю других приближенных лиц. Нельзя, однако, не отметить, что, с своей стороны, Елизавета Петровна, в пределах понимания и сил, старалась поощрять учебные занятия племянника и каждый раз, видя его успехи или заставая его за работой, считала долгом приласкать, похвалить и наградить племянника.

   В 1745 г. он был обвенчан с принцессою Ангальт-Цербстскою, Софией-Августой, нареченной при переходе в православие Екатериной Алексеевной, от какового брака через несколько лет у него родился цесаревич Павел.

   В декабре 1761 г. Елизавета Петровна скончалась, передав права на престол племяннику, который и принял бразды правления под именем императора Петра III. Но его царствование продолжалось недолго. В конце июня 1762 года он отрекся от престола и вслед за тем скончался. Государыней была объявлена его супруга, Екатерина Алексеевна, которая и вступила на престол под именем Екатерины II.

IV. ЕКАТЕРИНА II И ЕЕ СЫН

I.

   21 апреля 1729 года в немецком городе Штетиие у командира прусского пехотного No 8 полка принца Ангальт-Цербстского, Христиана-Августа и его жены, Голштин-Готторпской принцессы, Иоганны-Елизаветы, родилась дочь, нареченная при св. крещении именем Софии-Августы-Фредерики. Это событие в свое время не привлекло ничьего особенного внимания, и никому в голову не приходило, что новорожденной дочке бедного немецкого принца -- прусского генерала -- суждено будет через несколько лет вступить в родство с представителями власти обширнейшей монархии, стать у кормила правления и приобрести в истории европейских народов громкое и славное имя просвещеннейшей государыни.

   Детство Софии-Фредерики прошло довольно бледно, и будущность, по-видимому, не сулила ей ничего заманчивого. Когда отец ее получил место коменданта Штетинской крепости и губернатора этого города, семья переехала на жительство в местный старинный замок, где маленькая София-Фредерика была помещена, вместе с няней и гувернанткою, в трех комнатах, рядом с колокольнею придворной церкви. Мать ее мало обращала внимания на воспитание дочери, раза два-три в день, ненадолго, видела ее, и София-Августа росла всецело на попечении своей гувернантки, г-жи Кардель, живой и умной француженки. Принцесса Иоганна -- Елизавета держала дочь в совершенной простоте, относилась к ней сурово, требуя от нее безусловного повиновения, преследуя проявления в ней заносчивости и гордости, а в особенности -- лжи. В свободное от занятий время будущая русская императрица играла в городском саду с детьми простых горожан и от души и вволю резвилась со сверстницами на городских гуляньях. Во время игр она всегда стремилась брать на себя роль коновода и предводителя, причем любимым ее занятием была стрельба.

   Наружность принцессы в то время тоже не представляла ничего выдающегося: она была хорошо сложена, отличалась благородною осанкою, ловкостью и высоким, не по годам, ростом. Выражение лица не было красиво, но очень приятно, причем открытый взгляд и ласковая улыбка придавали ей особую привлекательность.

   Надзор и обучение Софии-Фредерики были поручены француженке Кардель, придворному проповеднику Перору, учителю рисования Лорану, учителю немецкого языка Вагнеру, лютеранскому законоучителю, пастору Дове, и учителю музыки Реллигу; кроме этих лиц при ней состоял еще француз, учитель танцев. Наибольшим расположением принцессы и влиянием на нее пользовалась г-жа Кардель. Очень начитанная женщина, но сама серьезно ничему не учившаяся, гувернантка сумела приохотить свою воспитанницу к чтению французских классиков-драматургов, Расина, Корнеля, Мольера, а также выработала в ней вежливость и приветливость обращения.

   Успешно шли равным образом занятия принцессы с учителем чистописания, но зато уроки музыки у Реллига не пошли ей впрок, и будущая Екатерина II до конца дней своих так и осталась чужда этой области искусства.

   София-Фредерика относилась к занятиям прилежно, вникала в смысл бесед преподавателей, но всегда стремилась делать из приобретаемых знаний самостоятельные выводы. Это заслужило ей в глазах педагогов репутацию девушки, что называется, "себе на уме", относящейся ко всему критически и с некоторым недоверием.

   Скудная программа образования принцессы нашла себе, однако, некоторое дополнение в случайных путешествиях с родителями, которые и имели бесспорно благотворное влияние на развитие ее мыслительных способностей и на расширение ее умственного кругозора. Таких путешествий, имевших особенное влияние на ее образовательное развитие, ей пришлось в детстве сделать несколько: в Эйтен, Гамбург и Берлин. В Эйтене она, будучи десяти лет от роду, познакомилась при дворе епископа со своим троюродным братом, одиннадцатилетним герцогом Голштинским, Петром-Ульрихом, будущим русским императором и своим супругом, Петром III. Маленький герцог не вызвал особых симпатий цербстской принцессы. Он поразил ее своим болезненным, хилым видом.

   В Гамбурге на нее обратил особенное внимание племянник шведского министра, граф Гюлленборг, который, видя, как принцесса Иоганна-Елизавета посвящает мало времени своей дочери, сказал ей, что София-Фредерика -- девочка выдающаяся, развитая не по летам и что она заслуживает больших родительских попечений. Но, несмотря на такой отзыв, никто, однако, не думал, что маленькая цербстская принцесса со временем возвысится над всею роднею своим положением и своими природными способностями. В ней видели лишь холодный ум, некоторую наблюдательность, но, в общем, считали ее натурою обыкновенною, которой, вероятно, суждено будет сделаться доброю женою какого-нибудь мелкопоместного немецкого принца и окончить жизнь в неизвестности. Впрочем, тогда еще один каноник -- Менгден -- предсказал ей славную будущность, заявив матери, что он видит, по гаданию, на лбу ее дочери целых три короны. Но никто, конечно, не придал этим предсказаниям серьезного значения, пока сама судьба не сложилась, действительно, в пользу маленькой Ангальт-Цербстской принцессы.

II.

   В очерке "Законные наследники Петра I" было рассказано, каким образом Голштинский принц Петр-Ульрих занял, по воле тетки, престол своего великого деда. Вскоре по прибытии племянника в Россию Елизавета Петровна, обдумывавшая необходимость его будущего брака с одною из дочерей царского рода кого-либо из соседних держав, пожелала, чтобы Ангальт-Цербстская принцесса с дочерью пожаловала к ее двору. Русская императрица, считавшаяся в свое время невестою безвременно угасшего брата Иоганны-Елизаветы, заочно переносила на сестру своего покойного жениха чувство нежности, почему и сделала распоряжение о доставлении ей портрета тринадцатилетней Софии-Фредерики. Наружность последней пришлась по душе Елизавете Петровне, и она, несмотря на многочисленные происки приближенных, решила повенчать племянника с его троюродной сестрой, бедной Цербстской принцессой.

   Вызов ко двору могущественной русской императрицы как нельзя более обрадовал честолюбивую Иоганну-Елизавету, и она, поощряемая родными, а еще более -- прусским королем Фридрихом II, окруженная скромною свитою, зимою 1744 г. прибыла в Россию. Здесь, сначала в Петербурге, а потом -- в Москве, где в то время пребывал двор Елизаветы Петровны, она была принята воистину по-царски и по-родственному: и она сама, а в особенности ее дочь, скромная, благовоспитанная и миловидная София-Фредерика, понравились государыне, и судьба внука Петра I была решена без всякого спроса и воли его. Несмотря на то, что ни Петр Феодорович не чувствовал никакого влечения к приезжей невесте, нареченной при миропомазании, по принятии православия, Екатериной, ни последняя -- к своему жениху, бракосочетание их было совершено 25 августа 1745 г., когда Петру шел 18-й, а Ангальт-Цербстской принцессе -- 17-й год.

   Это раннее супружество во всех отношениях было несчастливым, хотя сердце Елизаветы Петровны и было порадовано рождением внука Павла, в лице которого род Петра Великого окончательно упрочился на русском престоле. Молодые супруги имели мало между собою общего и сильно различались, как по характеру и воспитанию, так и по умственному развитию и наклонностям. В то время как наследник Елизаветы Петровны, к великому огорчению любившей его тетки, решительно не желал подумать о будушем предстоящем ему положении, -- иначе относилась к деду своего самообразования и самовоспитания его молодая жена.

   Сознавая всю недостаточность полученного ею образования, она, с приезда в Россию и вплоть до вступления на престол, употребляла все силы к тому, чтобы стать достойною выпавшего ей жребия и стремилась при помощи серьезного самообразования восполнить те пробелы, которые оставили в ее развитии и знаниях скудные уроки прежних учителей и гувернантки Кардель. Успехи, достигнутые Екатериною, наглядно убеждают нас, что человек, при напряжении сильной воли и энергии, может всегда воспитать самого себя и расширить свой умственный кругозор, не прибегая для того к чужой помощи и чужому труду. Подобно тому, как некогда Петр I, сознав свое невежество, употребил все силы, чтобы выйти из мрака к свету, так и Екатерина, предоставив своему супругу времяпрепровождение посреди забав и веселья, прилежно садится за книгу и, ко времени принятия на себя обязанностей самодержавной правительницы, успевает сделаться одною из самых просвещенных женщин не только России, но и целой Европы.

   Поэтому, хотя в настоящих очерках речь идет лишь о том возрасте царских детей, преимущественно несовершеннолетнем, когда складывался их характер, под влиянием учения и классных занятий, нам, однако, о Екатерине приходится говорить в ее зрелом уже возрасте, употребленном ее на саморазвитие и самообразование, почти без всяких руководителей и наставников. Но и в этом процессе самообразования и самовоспитания резко отмечается несколько периодов, имеющих каждый особое значение и носящих различный характер.

   В первый период она, при помощи двух-трех компетентных лиц, знакомится с русской жизнью, с русским языком и православным исповеданием. Во второй период она страстно набрасывается на чтение западноевропейской беллетристики и, наконец, в третий -- знакомится с выдающимися современными иностранными учеными -- историками и философами -- и на их произведениях укрепляет свой ум и расширяет свой духовный горизонт.

III.

   Когда пятнадцатилетняя София-Фредерика покидала родительский дом, то отец ее, Христиан-Август, снабдил ее небольшою рукописью -- "На память", где изложил некоторые наставления, коими дочь должна руководиться в жизни при дворе русской государыни и в качестве будущей супруги наследника престола.

   В этой "записке" Христиан-Август говорит прежде всего о придворных отношениях дочери: "Так как жить и действовать в чужой стране, управляемой государем, не имея близкого доверенного лица, есть дело весьма щекотливое, -- пишет он, -- то, после старательной молитвы, более всего следует рекомендовать дочери, чтобы она униженно оказывала ее императорскому величеству всевозможное уважение и, после Господа Бога, величайшее почтение и готовность к услугам, как вследствие ее неограниченной власти, так и ради признания благодеяний, хотя бы и с пожертвованием своей собственной жизни, главным же образом, по правилу: делай то, что ты хочешь, чтоб с самим тобою случилось в будущем. После ее императорского величества дочь моя более всего должна уважать великого князя, как господина, отца и повелителя, и при всяком случае угодливостью и нежностью снискивать его доверенность и любовь. Государя и его волю предпочитать всем удовольствиям и ставить выше всего на свете; не делать ничего, что ему неугодно или что может причинить ему малейшее неудовольствие, и не настаивать на собственном желании".

   Остальные нравоучения отца дочери имели то же назначение -- приучить ее к повиновению чужой воле, к полнейшему отречению от своего личного "я". Но обстоятельства жизни молодой принцессы сложились так, что наставления отца оказались неприложимыми к делу. Хотя она, по своему положению, в значительной степени и подчинялась желаниям и распоряжениям Елизаветы Петровны, но, по отношению великого князя, вскоре очутилась в положении главы дома и даже государства.

   По приезде в Россию наблюдательная принцесса София вскоре поняла всю трудность своего положения при дворе Елизаветы. На первых же порах она усиленно начала готовиться к принятию новой веры и к овладению трудной русской речью. К ней приставляют тех же учителей, которые занимались и с Петром Феодоровичем, а именно: Ададурова -- для уроков русского языка и Симона Тодорского -- для православного Закона Божьего. Ученица с энергией берется за изучение этих предметов и, чтобы скорее достичь намеченной цели, по ночам поднимается с постели и, разгуливая на босу ногу по холодному полу, прилежно твердит замысловатую тогдашнюю азбуку и склады: буки-аз-ба, веди-аз-ва и т.д. Следствием таких усиленных ночных занятий было, что Екатерина сильно простудилась и слегла в постель; но это же обстоятельство, т. е. заболевание от усиленных занятий, сослужило ей и добрую службу: все окружающие, не исключая и государыни, убедились, как энергично она стремится сблизиться с новым отечеством и как серьезно и добросовестно относится к своему положению.

   Больная сочла необходимым угодить Елизавете Петровне настолько, что когда в день кризиса ей было предложено побеседовать с немецким пастором, она отказалась и пожелала, чтобы к ней был приглашен о. Тодорский. Такой поступок принцессы привел всех придворных в восхищение, и положение ее при дворе окончательно упрочилось. С этого времени о ней начали даже печатать в тогдашней газете "С.-Петербургские Ведомости" сообщения, где, между прочим, говорилось: "Молодая принцесса показывает великую охоту к знанию русского языка и на изучение его ежедневно по несколько часов употреблять изволит". Тут же было сказано о "неусыпной терпеливости" невесты наследника во время болезни.

   Все эти обстоятельства приносили желанные ей результаты, и вскоре все стали смотреть на нее с уважением и полным сочувствием. Ознакомление ее с православием совершилось быстро, и вскоре она ясно и отчетливо могла произносить русские молитвы и православный Символ веры. С неменьшим успехом шли ее занятия и русским языком у Ададурова, чему немало помогало то, что принцесса постоянно практиковалась в русской разговорной речи.

   В июне 1744 г. принцесса София была торжественно миропомазана, причем по получении от Новгородского архиепископа Амвросия благословения, она ясным и твердым голосом и чисто русским языком произнесла Символ веры, не запнувшись ни на едином слове, и на все вопросы архиепископа отвечала с уверенностью и твердостью. Своим поведением в церкви новонареченная великая княжна Екатерина Алексеевна привела всех в восторг и удостоилась в тот же день получения от Елизаветы Петровны богатых подарков.

   25 августа 1745 г. состоялось, при великолепной обстановке, ее бракосочетание с наследником русского престола, по церемониальному образцу свадьбы французского дофина в Версале и польского, Августа II, в Дрездене. Но, вступив в семью русского царственного дома, Екатерина Алексеевна оставалась здесь одинокой; она замкнулась в себе, и единственным духовным наслаждением ее в это время и явными, неразлучными друзьями сделались книги, авторы тех многочисленных произведений иностранной словесности, которые приковывали к себе внимание в то время передового заграничного общества.

IV.

   В первое время своего замужества Екатерина Алексеевна читала исключительно беллетристические произведения французской словесности, из числа которых на нее произвели особенное впечатление "Письма г-жи Савинье" своей правдивостью, веселостью и живостью изложения. От этих писем она перешла к Вольтеру. Затем, в течение 1747 -- 1748 гг., она прочитала два обширных исторических труда -- "Историю Генриха Великого" Перификса, "Историю Германии" о. Барра и записки Брантома.

   Это историческое чтение поставило ее лицом к лицу с жизнью европейских народов, познакомило с галереей портретов выдающихся людей Запада -- королей, военачальников, знаменитых дам. Ее любимым героем сделался Генрих IV, которого она считала и в позднейшие годы своей жизни величайшим полководцем, примерным государем и умнейшим человеком; с ним она мечтала встретиться "на том свете", усматривая в этом величайшую себе награду. После этих исторических трудов Екатерина Алексеевна с замечательным усердием изучает громаднейший энциклопедический словарь Беля, обнимающий собою последнее слово всех наук того времени -- политических, философских и физико-математических. Таким образом, при помощи указанного подбора чтения Екатерина успевает скопить обширный запас сведений по самым разнообразным отраслям знания. Разобраться же в этих сведениях, привести их в порядок и систему, осветить их светом философской мысли помогает ей знакомство с творениями французских ученых, чтению которых она посвящает второй период своего самообразования.

   Некогда в Гамбурге гр. Гюлленборг, в беседе с Цербстской княгиней, упрекнул ее, что она обращает слишком мало внимания на дочь, которая, по своему развитию и философскому складу ума, обнаруживает даровитость натуры. Через пять лет тому же графу пришлось снова встретиться с когда-то маленькой принцессой, а ныне великой княгиней Екатериной Алексеевной, но уже не в Германии, а в России. При встрече он поинтересовался, как идут ее занятия. Она сообщила ему программу своего чтения и вообще умственного труда, на что он заметил ей:

   -- "Философ в 17 лет не может познать самого себя. Княгиня окружена такими рифами, среди которых можно опасаться крушения, если только душа не особо высокого закала. Вашему высочеству необходимо питать душу возможно лучшим чтением, в интересах которого я беру на себя смелость рекомендовать вам прочесть "Жизнеописания знаменитых мужей Греции и Рима" Плутарха, жизнь Цицерона и "Причины величия и падения Римской республики" Монтескье".

   Екатерина попросила Ададурова достать ей из библиотеки Академии Наук эти книги, но они показались ей несколько скучными и, во всяком случае, малодоступными ее пониманию. Только через несколько лет, когда она прошла уже обстоятельную школу беллетрического чтения и легкого исторического, она обратилась к сочинениям, указанным ей графом Гюлленборгом.

   Прочитав одну серьезную книгу, великая княгиня поспешила обратиться к другой, третьей, четвертой, черпая в каждом новом сочинении целые неведомые откровения, освещавшие ей ярким светом значение событий всемирной истории. "Дух законов" Монтескье, "Летописи" Тацита, по собственному сознанию Екатерины, произвели совершенный переворот в ее голове. Первое из этих произведений она называла своей настольной книгой, какой оно должно быть, по ее мнению, "для каждого государя, обладающего здравым смыслом".

   Не менее Монтескье произвел на нее сильное впечатление и Вольтер, сочинение которого "Опыт о нравах и духе народов" окончательно уяснило ей ход исторической жизни народов. Вольтер надолго так сильно покорил ее ум, что она считала себя ему обязанной чуть ли не всем своим образованием. По этому предмету она однажды, даже впоследствии, став императрицею, писала немецкому ученому, Гримму: "Вольтер -- мой учитель; ему, или, вернее, его сочинениям, я обязана образованием своего ума и головы. Я его ученица..." А самому Вольтеру, вскоре по своем вступлении на престол, она так говорила в письме: "Могу вас уверить, что с 1746 года, когда я стала располагать своим временем, я чрезвычайно многим вам обязана. До того я читала одни романы, но случайно мне попались ваши сочинения; с тех пор я не переставала их читать и не хотела никаких книг, писанных не так хорошо, и из которых нельзя извлечь столько же пользы... Конечно, если у меня есть какие-нибудь сведения, то ими я обязана вам".

   Вообще Екатерина внимательно следила за европейской серьезной литературой и спешила приобретать все, что там выходило в свете капитального, изучая все предметы настойчиво и серьезно.

   Наряду с этими занятиями шло ее ознакомление и с русской жизнью. Она сумела постичь в совершенстве русский язык, русские нравы, историю нашего народа и ту скудную литературу, которая успела к пятидесятым годам прошлого столетия, однако, уже народиться.

V.

   По счастию, никто не мешал великой княгине пользоваться прелестью научного самообразования и уходить всецело в светлый мир идей и теорий. Муж ее почти все время бы занят забавами, Елизавета Петровна мало интересовалась ее внутренним миром, новорожденный ребенок, Павел Петрович, с первого же момента своего появления на свет был у нее взят на попечение державной бабушкой. Не принимая никакого участия в делах государственных, не зная обязанностей матери и супружеской дружбы, Екатерина Алексеевна могла вволю наслаждаться любимыми авторами, на чьих произведениях она научилась искусству управления и знания людей. Долгий и серьезный труд самообразования, без руководителей и помощников, выработал в ней сильный характер и просвещенный ум, стоявший на высоте философских требований времени. Обязанная всем исключительно самой себе, она в этом отношении в значительной степени схожа в судьбе с великим преобразователем России, Петром I. Подобно ему, она всего достигла личным напряжением воли и, с детства не подготовленная к серьезной и ответственной задаче управления обширнейшей страной, сумела, однако, с честью выйти из этого положения и явила человечеству высокий образ царственной труженицы, воистину достойной высокой жребия, который, некогда еще на родине, ей предсказал немецкий гадатель.

   В 1762 г. Екатерина вступила на русский престол с определенно сложившимися убеждениями и просвещенными целями. Поэтому-то ее царствование и является как бы непосредственным продолжением великого дела Петра I -- сближения России с жизнью и интересами остальных европейских держав, причем во всех начинаниях этого царствования сама императрица, а не ее приближенные, является личною руководительницею и законодательницею. Оставляя в стороне оценку значения царствования Екатерины II в полном его объеме, отметим только, что сама государыня сумела быть постоянно в курсе всех вопросов современной ей русской жизни, начиная со сложных политических отношений к соседним державам и кончая самыми мелкими сторонами дела внутреннего управления государством. При ней Россия значительно расширила свои владения, получила властный голос в жизни европейских народов, завела средние и высшие учебные заведения, обогатилась литературой и журналистикой.

   Благодаря прекрасному знанию русского языка государыня подавала подданным личный пример литературного и ученого труда, участвуя, как простая сотрудница, в тогдашних журналах и составляя даже занимательные книжки и учебники для внуков. Она, особенно в первое время своего царствования, постоянно поддерживала сношения с представителями западноевропейской науки и литературы, сближала их с нашим отечеством и в то же время знакомила русскую публику с лучшими произведениями европейской мысли. Она настолько сумела проникнуться русским духом, что интересы России всегда ставила выше всего и никогда не приносила их в жертву выгодам и интересам иноземцев. Многие добрые стороны ее царствования побудили русский сенат поднести ей титулвеликой и позволили западноевропейским мыслителям приравнять ее к древней мудрой царице Семирамиде. Всем этим Екатерина обязана была самой себе, своей энергии и любви к труду и просвещению, для чего она и употребила всю молодость на самообразование, на просвещение ума и сердца.

   К сожалению, ей не удалось передать накопленных знаний родному сыну, но зато она немало положила сил на воспитание внука -- Александра Павловича. Государыня надеялась, что обожаемый ею внук, которого она воспитала в лучших идеалах своего времени, достойно будет царствовать и осуществит на деле то, о чем некогда она сама, в годы молодости, мечтала. Екатерина скончалась в ноябре 1796 г., и на русский престол вступил сын ее, Павел Петрович.

VI.

   Екатерина Алексеевна порадовала Елизавету Петровну рождением внука в сентябре 1754 г. Как только его спеленали, государыня позвала своего духовника, который нарек ребенка именем Павла; вслед за тем императрица приказала повивальной бабке отнести младенца в свои комнаты и разлучила его с матерью. Только через 40 дней Екатерине позволено было взглянуть на ребенка и то ненадолго; она нашла его очень "хорошеньким", и вид сына порадовал ее; но вслед за тем Павел был опять удален от матери, и о больной великой княгине все как будто забыли. С этой минуты всеобщее внимание было приковано к колыбели царственного младенца, в лице которого усматривали опору трона и представителя царствующего дома. Елизавета Петровна была на верху счастья и со всем пылом любящей бабушки изливала в изобилии ласку и нежность на новорожденного. Это счастливое событие в семье государыни праздновалось почти целый год, и по этому случаю и при дворе, и в богатых домах вельмож шли шумные балы и маскарады. Рождение наследника престола было приветствовано Ломоносовым, высказавшим пожелание, чтобы новорожденный сравнялся в царственных делах своих со своим великим прадедом Петром Великим. Он должен был, по замыслу поэта, освобождать святые места, вокруг которых "облек дракон ужасный", и перешагнуть через стены, отделяющие Китай от России.

   Елизавета Петровна воспитывала внука по-старинному -- окружила его толпой нянек и мамушек, держала в теплоте, кутала до того, что пот лился с него градом, и не сообразовалась ни с каким правильным распределением дня; он ложился спать, когда вздумается: то в 8 ч. вечера, то далеко за полночь. Кормили ребенка тоже очень обильно: проснется Павел ночью, заплачет, потребует что-либо кушать, и ему несут это, лишь бы он утешился. Несмотря на большой штат прислуги, находившейся при нем, присмотр за великим князем, однако, не был хорош. Однажды поутру подошли к его колыбели и, к ужасу, увидели, что Павла в ней нет: оказалось, что он ночью упал на пол и преспокойно спал под колыбелью. Сама Елизавета Петровна, особенно в первое время по его рождении, по несколько раз в день и даже ночью навещала внука; но последний боялся этих посещений и при приближении бабушки буквально трясся. Это происходило от запугивания ребенка со стороны нянек именем государыни.

   Приближенные Павла Петровича обязаны были доносить Елизавете Петровне ежедневно о его здоровье. Вот как, например, рапортовал состоявший при нем врач Кондоиди от 25 мая 1755 года: "Великий князь опочивал сладко и покойно и пробудился весел. Кушать изволил иной день больше, иной меньше, молочной кашицы и, следовательно, благословением Всемогущего, в вожделенном находится здравии".

   По обычаю прежних времен, маленький Павел был окружен многочисленным штатом нянек, мамок, но, кроме них, к нему приставляют и мужчин -- гр. Скавронского и Бехтеева, при которых великий князь начинает обучаться грамоте, закону Божьему и арифметике. В видах просвещения, в 1760 г. для него специально печатают учебник -- "краткое понятие о физике, для употребления Его Императорского Высочества Государя Великого Князя Павла Петровича", где был помещен ряд статей по физике вообще, о свете, о небе и о телах небесных, о земном шаре, о натуральной истории и о самом Создателе натуры; к этому курсу по естествознанию было приложено отдельное "сокращение нравоучительной науки". Кроме этого учебника, для великого князя был напечатан особый календарь с картами Российской империи. Чтобы побудить Павла Петровича вести себя благонравнее и прилежнее заниматься, тогдашние воспитатели придумали следующий педагогический прием; они печатали особые ведомости о нем, где под заголовком "из Петербурга", в виде корреспонденции, сообщали разные, касающиеся поведения и учения великого князя, сведения, которые и давали ему для прочтения. При этом воспитатели уверяли Павла, что такие же ведомости рассылаются по всей Европе. Этот прием воспитания, куда заложены были начала лжи, не мог вести за собою добрых последствий, и в ребенке развивались ненужные скрытность и недоверчивость.

   В июне 1760 года Елизавета Петровна назначила состоять обер-гофмейстером и главным воспитателем при Павле Петровиче графа Никиту Ивановича Панина, при котором и был составлен для великого князя полный штат учителей.

   Окруженный с первых дней рождения разными няньками и бабками, великий князь был ими воспитываем в предрассудках. Они вечно рассказывали ему про ведьм и домовых, приучили всего бояться и настолько действовали на его нервы, что слабый от природы ребенок донельзя боялся грозы и прятался под стол при каждом сильном ударе дверью. Поэтому женскому персоналу была очень не по душе весть о назначении к великому князю графа Панина, человека, по внешнему виду, очень серьезного, хмурого и для своего времени чрезвычайно просвещенного. Павел Петрович был так запуган всеми россказнями нянек про своего воспитателя, что встретил его появление горькими слезами и трепетал перед ним.

   К сожалению, в первое, по крайней мере, время, Панин не сумел расположить к себе сердце воспитанника, обращаясь с ним донельзя сухо и строго. Малоподвижный воспитатель неохотно уделял великому князю свое время, пренебрегал прогулками с ним, почему ребенок обречен был на постоянное сидение в душных комнатах дворца и редко пользовался воздухом. Отсутствие прогулок и моциона Панин оправдывал дурным состоянием погоды и боязнью простуды царственного ребенка. Этот пробел в воспитании великого князя очень дурно отражался на его физическом развитии и состоянии здоровья. С течением времени, однако, отношения между Паниным и Павлом изменились, и воспитанник стал обязан многим в жизни своему воспитателю, высоко ценя его привязанность к себе, его ум и неподкупную честность.

VII.

   Елизавета Петровна, чувствуя приближение смерти, горячо просила Петра Феодоровича заботиться о сыне и, в память о ней, оказывать маленькому ее внуку любовь и ласку. В свое кратковременное, полугодичное царствование Петр III, однако, не успел окончательно выяснить своих отношений к сыну. Только однажды, посетив наследника на его половине, государь поцеловал его и сказал присутствующим:

   -- Из него выйдет добрый малый. На первое время он может оставаться под прежним присмотром, но скоро я устрою его иначе и озабочусь лучшим его военным воспитанием, вместо теперешнего женственного.

   В другой раз, по усиленным настояниям Панина и по советам голштинских принцев, он согласился побывать на учебных испытаниях наследника. Прослушав его ответы, он обратился к своим немецким родственникам с откровенным замечанием:

   -- Господа, говоря между нами, я думаю, -- этот плутишка знает эти предметы лучше нас!

   От дальнейшего присутствия на экзаменах сына Петр III отказался. Впрочем, после своего посеще ния экзамена восьмилетнего наследника он решил наградить его за примерные успехи и пожаловать Павла Петровича капралом гвардии; но Панин восстал против такой награды, представляя государю, что это вскружит голову маленькому капралу и даст ему возможность думать, что он старше своих лет. Настояния Панина имели успех, и пожалование в капралы было отложено до более зрелого возраста.

   С восшествием на престол Екатерины II положение ее сына в первые, по крайней мере, годы ее царствования мало изменилось. Она поручила его всецело заботам Панина и мало вмешивалась в дело воспитания; впрочем, государыня все-таки сделала попытку привлечь к воспитанию наследника русского престола известного французского философа Даламбера, написав ему от своего имени письмо. Даламбер не принял этого лестного предложения, и гр. Панин сохранил свое прежнее место, но самый факт обращения к французскому ученому создал Екатерине II в Европе громкое имя просвещеннейшей правительницы своего времени и самой передовой женщины.

   Доверив сына Панину и возложив на него почти всецело заботы о его умственном, нравственном и физическом воспитании, государыня, однако, приняла и соответствующие меры к тому, чтобы знать все, что делается и говорится около Павла Петровича. В этих видах к нему и были приставлены два кавалера, на обязанности которых было доводить до сведения государыни о жизни в апартаментах ее сына. Эта система соглядатайства не ускользала от взора Павла и также немало содействовала развитию в нем той подозрительности, которая так явно сказывалась в его характере впоследствии, когда он достиг зрелого возраста и вступил на престол.

   В дальнейших своих отношениях к сыну она ограничивалась тем, что изредка посещала его, а во время отлучек из Петербурга справлялась лишь о здоровье наследника. Такие холодные отношения объясняются отчасти тем, что она была разлучена с ним с первых дней его появления на свет, а отчасти и тем, что ей, действительно, в первое время было некогда, и заботы государственного и политического характера поглощали ее силы и мысли.

   Тем не менее Екатерина оказывала наследнику подобающие знаки внимания. Так, в июле 1762 года он был произведен в полковники лейб-кирасирского полка, который и был назван его именем, а 29 декабря того же года ею был издан следующий указ сенату: "Ревностное и неутомимое попечение наше о пользе государственной и о принадлежащем к ней, между иным, цветущем состоянии флота нашего, желая купно с достойным в том подражании блаженные и бессмертные памяти деду нашему Государю Императору Петру Великому верить еще при нежных младенческих летах во вселюбезнейшего сына и наследника нашего, цесаревича и великого князя Павла Петровича, Всемилостивейше определяем мы его императорское высочество в наши генерал-адмиралы".

   Кроме того, ему, как герцогу Голштинскому, было предоставлено подписывать грамоты на жалование ордена св. Анны, по назначению государыни.

   Содержание двору Павла Петровича было определено в 120000 р. в год, а также подарен ему в личное владение Каменный остров.

   Екатерина II, как уже сказано было выше, держала себя в отношении сына официально. Его духовный мир мало привлекал ее внимание, а влияние недоброжелательных к великому князю лиц более и более удаляло мать от сына. Но когда наследнику минуло 17 лет и настало, по мнению государыни, время озаботиться его женитьбою, она ближе сошлась с ним, полюбила его и стала обращать на него большее внимание; хотя и это длилось недолго, -- женитьба Павла Петровича еще более разделила интересы матери и сына. Таким образом, мы видим, что маленький внук Елизаветы, и при жизни отца, и со смертью его не имел столь необходимых в детском возрасте родительских попечений, ласки и любви и предоставлен был заботам посторонних лиц. Но и эти последние, при всем их умственном развитии и образовании, не умели подойти к делу воспитания с надлежащей стороны.

VIII.

   Получив решительный отказ от французского ученого Даламбера принять на себя воспитание Павла Петровича и оставив по-прежнему при нем малодеятельного гр. Панина, Екатерина утвердила для сына следующий штат преподавателей: Т.И. Остервальд читал наследнику историю, географию и языки русский и немецкий; С.А. Порошин -- арифметику и геометрию, архимандрит Платон -- Закон Божий, Ф.И. Эпинус -- физику и астрономию. Кроме этих лиц, при нем еще состояли учителя рисования, танцев, фехтования, музыки и актер Болич, обучавший наследника декламации.

   Панин заведовал всем двором Павла Петровича, имел общий и главный надзор за обучением наследника. Он посещал великого князя ежедневно, постоянно обедал с ним вместе и приглашал к этому обеду разных придворных должностных лиц и вельмож. Отвлекаемый постоянно заботами по министерству иностранных дел, он не мог иметь большого влияния на своего воспитанника, предоставив в данном случае первое место своему помощнику, кавалеру двора наследника, подполковнику гвардии Семену Андреевичу Порошину.

   Это был человек чрезвычайно образованный, знавший прекрасно иностранные языки, математику и принимавший деятельное участие в литературе, как оригинальными, так и переводными трудами. Порошин, приглашенный к преподаванию наследнику, горячо привязался к ученику, не отходил от него ни на шаг, старался вселить в него любовь к отечеству, ко всему русскому, стремился развить в нем охоту к серьезному труду, честному исполнению обязанностей и спокойному, беспристрастному отношению к окружающей действительности. Будучи еще очень молодым человеком, -- когда судьба приставила его к такому ответственному делу, как воспитание наследника, ему всего лишь было 21 год от роду, -- и обладая притом чрезвычайно мягким характером и добрым сердцем, Порошин не в силах был противодействовать слабым сторонам характера маленького Павла, относился слишком снисходительно и уступчиво к его поступкам, намерениям и словам. Доброе влияние на умственное развитие ребенка уничтожалось, таким образом, недостаточным руководством в воспитании его характера и наклонностей. А характер Павла Петровича был чрезвычайно сложный, требовавший за собою тщательного ухода и испытанного педагогического воздействия.

   Окруженный с малых лет постоянно взрослыми, недостаточно его любившими и мало о нем заботившимися, он слишком рано привык прислушиваться к таким разговорам, которые не могли иметь на него доброго воспитательного влияния и которые преждевременно раскрывали перед ним разные стороны жизни человеческой, доступной только пониманию взрослых.

   Кроме Порошина на Павла Петровича имел влияние архимандрит Платон, посещавший часто своего ученика и сумевший на всю жизнь развить в нем высокое чувство религиозности. Ход занятий с великим князем и отношения законоучителя к ученику обрисованы Платоном впоследствии так: "Что касается преподавания Закона Божия, -- повествует он, -- то положено было учение великому князю преподавать три раза в неделю, по часу, а по воскресеньям и праздникам, перед обеднею, читать священное писание с объяснением, сколько время дозволит". Итак, призвав Бога на помощь, начал учение Платон с великим князем 30 августа 1763 года, сказав речь, в коей, объяснив пользу его учения, увещевал высокого ученика, "чтоб прилагал к тому великое внимание и прилежание". Великий князь был горячего нрава, понятлив, но развлекателен. Разные придворные обряды и увеселения немалым были препятствием учению. Граф Панин был занят министерскими делами, императрица самолично никогда в сие не входила. Однако высокий воспитанник, по счастию, всегда был к набожности расположен и рассуждение ли, или разговор относительно Бога и веры, были ему всегда приятны. Сие, по примечанию, ему было внедрено с млеком покойною императрицею Елизаветою Петровною, которая его горячо любила и воспитывала приставленными от нее весьма набожными женскими особами. Но при этом великий князь был особо склонен и к военной науке и часто переходил с одного предмета на другой, "не имея терпеливого к одной вещи внимания, и наружностью всякого, в глаза бросающегося, более прельщался, нежели углублялся во внутренность".

   Любовь к военным занятиям, о которой говорит Платон, развилась, собственно, в великом князе позднее, так как в первое время, до 1766 года включительно, он, по желанию Панина, не любившего военного ремесла, отдалялся от всего, что напоминало военную службу.

   Что касается Порошина, то он, имея возможность в течение 3 1/2 лет наблюдать великого князя, оставил нам о ходе своих занятий с ним, а также о развитии его характера чрезвычайно любопытные сведения, которые как нельзя лучше рисуют маленького Павла Петровича со всеми добрыми и слабыми сторонами природы.

IX.

   Порошин рисует Павла мальчиком остроумным, находчивым, наблюдательным, но непостоянным в своих симпатиях, вспыльчивым и с очень нежным сердцем. Более всего из уроков он любил математику, в которой делал быстрые успехи и которою занимался особенно охотно. Но и занятиям науками, и вообще отношениям с людьми великому князю особенно вредила его крайняя нетерпеливость и поспешность: он спешил вставать, спешил кушать, спешил ложиться спать. "Перед обедом, за час еще времени или более до того, -- говорит в своих воспоминаниях Порошин, -- как за стол обыкновенно у нас садятся, засылает тайно к Панину гоф-фурьера, чтоб спросить, не прикажет ли за кушаньем послать, и все хитрости употребляет, чтобы хотя несколько минут выгадать, чтоб за стол сесть поранее. О ужине такие же заботы. После ужина камердинерам повторительные наказы, чтобы как возможно они скорее ужинали, с тем намерением, что, как камердинеры отужинают скоро, так, авось, и опочивать положат несколько поранее. Ложась, заботится, чтобы поутру не проспать долго. И это всякий день почти бывает".

   Эта торопливость, скорость в поступках особенно наглядно наблюдались в отношениях Павла Петровича к приближенным. "Его высочество, будучи весьма живого сложения, -- говорит Порошин, -- и имея наичеловеколюбивейшее сердце, вдруг влюбляется почти в человека, который ему понравится, но как никакие усильные движения долго продолжаться не могут, если побуждающей какой силы при том не будет, то и в сем случае крутая прилипчивость должна утверждена и сохранена быть прямо любви достойными свойствами того, который имел счастье полюбиться. Словом сказать, гораздо легче его высочеству вдруг понравиться, нежели навсегда соблюсти посредственную, не токмо великую и горячую от него дружбу и милость".

   Существенным недостатком Павла было и его упрямство, которое учителям и воспитателям чрезвычайно мешало в их занятиях с наследником. "Его высочество имеет за собою недостаточек, -- говорит Порошин, -- всем таким людям свойственный, которые более привыкли видеть хотения свои исполненными, нежели к отказам и терпению. Все хочется, чтобы делалось по-нашему. А нельзя сказать, чтобы все до одного желания наши таковы были, на которые бы благоразумие и общей пользе попечение всегда соглашаться дозволяли".

   Эти "недостаточки" чрезвычайно огорчали горячо любившего великого князя Порошина, и он однажды по этому поводу сказал своему ученику:

   -- Будучи вооружены сами лучшими намерениями, Вы заставите себя, Ваше Величество, все ненавидеть в жизни,

   Распределение дня Павла Петровича было достаточно однообразно. Вот как описывает один из таких дней (27 ноября 1764 г.) Порошин.

   "Государь изволил встать, -- осьмого часу было четверть. За чаем изволил расспрашивать меня о вчерашнем маскараде и шутить кое о чем. Во время обувания примеривали Его Высочеству парик для наступающего праздника св. апостола Андрея Первозванного, и при сем случае разговаривал я с Государем об этом празднике и о учреждении ордена. Во время убиранья волос читал я Его Высочеству Вольтерову историю о Государе Петре Великом, приключения 1706, 1707 и 1708 годов. Очень я доволен был вниманием Его Высочества при сем чтении. Изволил притом и рассуждения свои делать. Особливо в тех местах изволил показывать крайнее свое отвращение от свирепства, где о бесчеловечных поступках шведского генерала Штейнбока и других упоминается; также сердился Его Высочество, что польский король, Август, нарушил данное свое слово Государю Петру Великому. О Саксонии говорить изволил, что она во всех войнах тамошних стран весьма много терпит, и что в географии нет почти ни одного в верхнем саксонском округе места, при котором бы не упоминалось: "тут Саксонское войско разбито; тут сдалось Саксонское войско военнопленным". Убравшись, изволил Его Высочество пройтись со мною в желтую комнату; там с рапирой кругом изволил попрыгивать и представлять себе третьягоднишнюю оперу. В 10 часов сел учиться. После учения точил, и на канапе в желтой комнате изволил поваливаться. Сели за стол. Из сторонних обедал у нас только г. Сальдерн. Никита Иванович изволил кушать у братца. Г. Сальдерн и Остервальд разговаривали, что в немецкой земле весьма много фамилий Миллеров, Шмитов, Брунов и Фишеров. Я говорил, что и здесь очень много таких простонародных фамилий есть, например: Волковы, Львовы, Голицыны, Долгоруковы. Доносил я при том Его Высочеству, что в Герольдии всем фамилиям есть списки, также и о многих родословное показание от тех еще времен, когда Россия раздроблена была на многие разномастные княжения. Государь приказал, чтоб я сию книгу достал для него. По сем зашла речь о старинном состоянии здешнего войска, и я сказывал, что имею у себя часть курса военной науки, писанного с лишком сто лет назад, при государе царе Алексее Михайловиче; что в той части заключается учение пехотное; что всем обращениям приложены планы. Сказывал я о некоторых там заключающихся важных правилах и командах, точно тем старинным штилем, как там написано. Его Высочество изволил тем забавляться. Доносил я еще государю о Магницкого арифметике и о находящихся там стихах:

   "О, любезнейший прочитатель!

   Буди о Христе ты снискатель,

   Да наукой сей будешь доброе почтен

   И к ученым людям в совет причтен", и проч.

   Изволил Его Высочество очень охотно вслушиваться, и после сам повторял. Спрашивал при том, кто был Магницкой, и в которое время жил. Доносил я Его Высочеству о нем и о Сухаревой башне, где он там, как в первостатейном тогдашнем училище, был учителем. Приказывал государь, чтоб я означенную книгу показать к нему привез. Также изволил приказать, чтоб я привез и письменную на русском языке Историю о государе Петре Великом, которую я имею и которую прежде еще показывал я Его Высочеству. После обеда, попрыгавши, изволил государь точить. Потом сел учиться. У меня хорошо учился. К концу только несколько заупрямился, о чем я ему и выговаривал. К вечеру приказал принести себе из столярной пилку и пилил ею у токарного станка.

   Потом в учительной на канапе, обложившись подушками, изволил поваливаться. За ужином разговаривали мы о комической опере "on ne savise jamais de tout", которой сегодня на театре была проба. Говорили мы также о Иване Ивановиче Шувалове, о котором носился слух, будто скоро сюда будет. После ужина, через полчаса времени, изволил государь лечь опочивать; десятый час был в половине".

X.

   Приведенный отрывок из дневника вполне наглядно рисует нам распределение дня великого князя и те беседы, какие он вел с просвещенным наставником. Мы видим, что Порошин, со своей стороны, старался быть полезным ученику и оказывал доброе влияние на его умственное развитие. К сожалению, однако, не все дни протекали мирно, подобно описанному выше. К обеду обыкновенно собирались одни взрослые, среди которых и происходили нередко разговоры, слышать которые великому князю было преждевременно; равным образом, и вечера протекали не в мирной беседе с наставником, а посвящались, по большей части, театральным представлениям, где давались, сплошь и рядом, комедии и водевили слишком вольного содержания. Появлялся наследник и на маскарадах и балах государыни, где слишком рано становился в положение взрослого человека. Возвращаясь после танцев домой, Павел Петрович обыкновенно еще долго находился под влиянием весело проведенного вечера, по поводу которого тут же делился с наставником своими впечатлениями. Последний не имел достаточно характера, чтобы прерывать эти разговоры и слишком снисходительно относился к легкой болтовне царственного отрока. В этом обстоятельстве сказывался значительный недостаток в педагогической системе Порошина.

   Не мог он достигнуть и более правильного распределения учебных занятий Павла Петровича, план которых страдал крайней путаницей и недостаточной обдуманностью. Панин не оказывал в настоящем случае никакого влияния на преподавателей и не озабочивался привести их уроки к какому-нибудь единству; он соглашался с представлением каждого в отдельности, требуя лишь, с своей стороны, чтоб великий князь "из славных французских авторов некоторые места наизусть выучивал, где заключаются хорошие сентенции", а также, -- чтоб он "выучил несколько сцен из какой-нибудь французской трагедии и декламировать научился".

   Беспорядочность в плане обучения наследника особенно наглядно проявлялась на математических уроках, которые были поручены совместно Эпинусу и Порошину. После некоторых препирательств, оба названные преподавателя пришли к такому заключению, удостоившемуся одобрения Панина: по окончании курса арифметики Порошин должен был читать геометрию теоретическую и практическую, потом -- фортификацию и артиллерию и начальные основания механики и гидростатики, наконец, -- генеральные правила о тактике. Эпинус же, независимо от математики, должен был проходить физику, а когда ученик утвердится в геометрии у Порошина, то математическую часть физики, пространную механику, правила оптики и астрономии, основанные на геометрии; тогда же Эпинус должен был начать и курс алгебры.

   Такое распределение частей математических наук, конечно, не могло дать добрых результатов, почему, например, уроки физики и сошли на развлечение и забаву. Но, как бы то ни было, пока Порошин состоял при Павле Петровиче, учебные занятия последнего проходили не без успеха, и наследник был в состоянии приобрести от добросовестного и трудолюбивого наставника немало полезных и основательных сведений.

   Иначе пошло дело, когда Порошин был удален от занимаемой должности и наиболее близким человеком в классной комнате наследника сделался Григорий Николаевич Теплов, человек для своего времени и очень образованный, но отнесшийся к возложенной на него задаче без сознания важности порученного ему дела. Удаление Порошина состоялось в начале 1766 г. и произошло, главным образом, потому, что Екатерина II узнала о дневнике, который наставник ее сына вел изо дня в день и где заносились, между прочим, интимные события придворной жизни. С увольнением Порошина на дело воспитания наследника начинает оказывать наибольшее влияние преподаватель истории и русского языка, Остервальд, главная забота которого заключалась в увеселении великого князя. Этот наставник, в педагогических целях, не мог предложить лучшей меры, как "чтобы на половине великого князя всякую неделю два раза были куртаги, дабы публика его узнавала, и он бы к обхождению привыкал".

   Правильной и систематической проверки его познаниям и успехам в науке не производилось и только при торжественной обстановке ему учинен был экзамен по Закону Божию в присутствии императрицы, который он выдержал вполне удовлетворительно.

   1767 год был для Павла Петровича неблагоприятен; он сильно хворал, хотя болезни и не оставили по себе на его организме разрушительных следов.

   В 1768 г., когда наследнику минуло 14 лет, решили "учинить особое рассуждение, каким способнейшим образом приступить к государственной науке, т.е. к познанию коммерции, казенных дел, политики внутренней и внешней, войны морской и сухопутной, учреждений мануфактур и фабрик и прочих частей, составляющих правление государства". Вот этот-то курс наук и был поручен Теплову. По неизвестной причине, однако, Теплов не пожелал поставить своего курса надлежащим образом и, вместо интересного чтения лекций, приносил великому князю огромные кипы процессов, производившихся в сенате. Чтение этих бесконечно длинных дел наводило страшную скуку на ученика и убило в нем всякую охоту к познанию государственных и политических наук, благодаря чему он явился наиболее слабым в этой необходимой ему, как будущему правителю, области знания.

   Одновременно с Тепловым в классной комнате великого князя появляются три образованных и причастных к литературе лица -- Левек, Николаи и Леферньер. Благодаря из урокам Павел Петрович прекрасно ознакомился с сокровищами европейской литературы и приобрел основательные познания во французской изящной словесности. Благодаря своей прекрасной памяти он легко усваивал произведения западноевропейских классиков и легко цитировал их в своих беседах с приближенными.

   Испытаний и ежегодных экзаменов великому князю не делалось. Государыня лишь побывала на устроенном сыну экзамене по Закону Божьему, а остальные предметы были предоставлены Паниным бесконтрольному ведению самих преподавателей.

XI.

   С уходом Порошина значительно понизился уровень учебных занятий Павла Петровича. Около него уже мы не видим человека, глубоко ему преданного, нежно его любящего, который всеми силами старался бы благотворно влиять на его умственное развитие и душевную мягкость. Препровождение времени делается более рассеянным, наполняется излишними удовольствиями и развлечениями. Зато в наследнике просыпается страсть к военному делу, которая в детских годах усиленно подавлялась Паниным и которая впоследствии, когда наследник возмужал, поглотила его всецело и отдалила его от других интересов.

   До Панина великий князь ежедневно учил ружейным приемам своих служителей; по назначении этого сановника на пост воспитателя ружейное обучение окончилось, и Павел Петрович старательно удалялся от всего, связанного с военным бытом. Только морская часть, где он числился генерал-адмиралом, не была изъята из его ведения, и он принимал живое участие в жизни кадет морского корпуса, посещал это учебное заведение, бывал в классах и слушал здесь на лекциях преподавание морской тактики и корабельной архитектуры. Каждую субботу, кроме летних навигационных месяцев, в нему являлся за ординарца и с рапортами из Кронштадта кадетский офицер. Кадетский корпус был единственным почти местом, где юный Павел соприкасался с молодежью й сверстниками. Остальное время он проводил постоянно среди взрослых, и только иногда к обеду или на короткое время между уроками его посещали, для товарищеских игр, сыновья придворных чиновников -- кн. А.Б. Куракин и гр. А.К. Разумовский.

   Но вот в 1770 году приезжает в Россию принц прусский Генрих, успевает сблизиться с шестнадцатилетним наследником русского престола и получает необыкновенную власть над его симпатиями и наклонностями. Юноша нервный, легко увлекающийся, Павел был очарован рассказами о военных доблестях короля прусского, Фридриха II, о быте прусского двора и состоянии тамошних войск. Как некогда Петр III, так ныне и его сын избирает себе состояние прусского королевства идеалом, стремится ввести при своем дворе прусские порядки и старается подражать во всем Фридриху II. Но, конечно, находясь еще в зависимости от матери и под опекой Панина, он не мог дать полной воли пробудившимся наклонностям. Они нашли себе осуществление и применимость к делу лишь после его женитьбы и с образованием ему отдельного двора в Гатчине и окрестностях Петербурга.

   В 1773 году, с наступлением совершеннолетия Павла Петровича, его обучению настал конец, и бывшие при нем воспитатели и учителя получили иные государственные должности. Тогда же объявлена была свадьба сына Екатерина II с принцессою Гессен-Дармштадтскою, Вильгельминою, нареченною при миропомазании, по принятии православия, великой княгиней Наталией Алексеевной.

   Брачная жизнь молодых была недолга, и уже в апреле 1776 г. Павел Петрович овдовел, лишившись одновременно и супруги, и новорожденного младенца; но уже через несколько месяцев наследник нашел себе утешение в иной привязанности, обвенчавшись в сентябре того же 1776 года с принцессою Виртембергскою, Софией-Доротеей, нареченной, при принятии православия, Марией Феодоровной, оставившей такой неизгладимый след в русской жизни своими заботами о развитии у нас дела благотворительности и просвещения. Действующие и о сию пору так называемые учреждения императрицы Марии неразрывно связаны с именем второй супруги Павла Петровича и являются лучшим памятником жизни этой просвещенной и умной государыни.

V. АЛЕКСАНДР I И ЛАГАРП

I.

   Через год с небольшим, по вступлении в замужество, а именно декабря 1777 года, великая княгиня Мария Феодоровна разрешилась первенцом, которому, по желанию императрицы, дано было при св. крещении имя св. Александра Невского. Это событие в жизни Павла Петровича чрезвычайно утешило Екатерину II, которая в лице новорожденного внука надеялась в будущем видеть достойного преемника престола Петра Великого. Извещая своего приятеля, немецкого ученого Гримма, об этом радостном для нее событии, она писала ему: "Я бьюсь о заклад, что вы вовсе не знаете того господина Александра, о котором я буду вам говорить. Это вовсе не Александр Великий, а очень маленький Александр, который родился 12-го этого месяца в десять и три четверти часа утра. Все это, конечно, значит, что у великой княгини только что родился сын, который в честь св. Александра Невского получил торжественное имя Александра и которого я зову господином Александром. Но, Боже мой, что выйдет из мальчугана? Я утешаю себя тем, что имя оказывает влияние на то, кто его носит: а это имя знаменито. Его носили иногда матадоры... жаль, что волшебницы вышли из моды; они одаряли ребенка, чем хотели; я бы поднесла им богатые подарки и шепнула бы им на ухо: сударыни, естественности, а уже опытность доделает почти все остальное".

   Екатерина Великая была чрезвычайно озабочена правильным воспитанием и образованием маленького Александра. В этих видах отчасти она удалила обоих внуков, Александра и Константина, родившегося через полтора года после брата, от родителей, великого князя Павла Петровича и его супруги Марии Феодоровны, с коими государыня не сходилась во взглядах по многим общественным вопросам, в том числе и по вопросу о задачах воспитания детей.

   Поэтому оба мальчика жили постоянно при бабушке, и к ним на первых порах детства были приставлены, по выбору самой императрицы, воспитательница и гувернантка -- жена генерал-майора Банкендорф и англичанка Прасковья Ивановна Гесслер, женщина редких достоинств, сумевшая передать первые хорошие привычки и наклонности своему царственному питомцу. Он именно от нее приобрел любовь к порядку, простоте и опрятности. Иногда, раз или два в неделю, к своей державной матери приезжал из Гатчины великий князь Павел Петрович с супругою, и тогда только родители получали возможность, в присутствии посторонних лиц или под наблюдением самой Екатерины, видеться с детьми, приласкать их и сделать им скромные подарки. Редкая встреча с родителями внесла в сердца детей некоторое отчуждение, и последние дарили всю свою привязанность и любовь бабушке, находившейся при них неотлучно.

   Внуки Екатерины значительно разнились между собою и внешним видом, и характерами. В то время как Константин был некрасив и крайне настойчив, Александр, в противоположность брату, представлял собою очаровательного ребенка. Красивой наружности, стройный и ловкий, он умел располагать к себе сердца окружающих и сделался во дворце бабушки всеобщим маленьким кумиром. Приближенные к государыне, зная ее чувства к старшему внуку, наперерыв спешили угодить ее любимцу, заслужить его любовь и расположение. Это обстоятельство, несомненно, наложило отпечаток на складе характера маленького Александра Павловича: он слишком рано стал распознавать слабости людские, научился пользоваться этими слабостями и обращать их в свою пользу.

   В обиходе внуков Екатерина требовала возможной простоты. Они всегда почивали под ситцевыми одеялами, и за ними строго следили, чтобы они не мучили и не истязали птиц и насекомых. Мальчики не любили игрушек и всему предпочитали книжки и легкие учебные занятия; поэтому, когда они чересчур расшалятся, у них отбирали любимые книги и заставляли забавляться именно игрушками.

   Стремясь развить в детях, и главным образом в Александре, здравые понятия, вкус к изящному, Екатерина сама составила для них "Бабушкину азбуку", а также сочиняла, в тех же видах, сказки, из коих до нас дошла сказка -- "Царевич Хлор". К такого рода работе государыню побуждало убеждение, что существовавшая тогда детская литература очень плоха и не удовлетворяет своему назначению.

   Когда Александру Павловичу пошел седьмой год, государыня решила, что уже наступила пора поручить его воспитание мужчинам и уже время отстранить от него влияние нянек и гувернанток.

   Екатерина, находившаяся в то время под влиянием выдающихся европейских писателей, очень интересовалась вопросами воспитания. В области этих вопросов на нее оказали сильное впечатление сочинения французского философа Руссо "Эмиль" и английского ученого Локка "О человеческом разумении". Под влиянием, главным образом, названных ученых мыслителей она выражала и в своих письмах к знакомым европейским писателям, и в беседах с окружающими придворными, что в деле воспитания на первом плане должно стоять "знание людей и жизни, благоволение к роду человеческому, снисхождение к ближнему, познание вещей, как они должны быть и каковы они на самом деле".

   По предмету воспитания внука Александра она постоянно сносилась с известным немецким писателем Гриммом; она сообщала ему всякие подробности о своем любимце и ставила его в известность о всяком шаге и разговоре маленького великого князя.

   Вот что писала государыня Гримму, когда Александру шел всего второй год: "Что касается будущего венценосца, я намерена держаться с ним одного плана: воспитывать его как можно проще; теперь ухаживают за его телом, не стесняя тела ни швами, ни теплом, ни холодом и ничем чопорным. Он делает, что хочет, но у него отнимают куклу, если он дурно с нею обращается. Зато, так как он всегда весел, то исполняет все, что от него требуют; он очень здоров, силен и крепок, и почти гол; он начинает ходить и говорить. После семи лет мы пойдем дальше, но я буду очень заботиться, чтоб из него не сделали хорошенькой куклы, потому что не люблю их".

   На следующий год Екатерина опять писала Гримму: "Вот уже два месяца, как я, продолжая законодательствовать, начала составлять, для забавы и на пользу г. Александра, маленькую азбуку изречений, которая постоит за себя. Все, видевшее ее, отзываются о ней очень хорошо и прибавляют, что это полезно не для одних детей, но и для взрослых. Сначала ему говорится без обиняков, что он, малютка, родился на свет голый, как ладонь, что все так родятся, но потом познания и образование производят между людьми бесконечное различие, и затем, нанизывая одно правило за другим, как бисер, мы переходим от предмета к предмету. У меня только две цели впереди: одна -- раскрыть ум для внешних впечатлений, другая -- возвысить душу, образуя сердце.

   Моя азбука начинена картинками, но все это наглядно ведет к цели".

   Когда Александру пошел всего четвертый год, то вот как бабушка описывала его времяпрепровождение: "Он складывает из букв слова, он рисует, пишет, копает землю, фехтует, ездит верхом, из одной делает двадцать игрушек; у него удивительное воображение, и нет конца его вопросам. Намедни он хотел знать, отчего есть люди на свете, и зачем сам явился на свет или на землю? Я не знаю, но в складе ума этого мальчика есть какая-то особенная глубина, и притом он чрезвычайно весел; поэтому я очень берегусь, чтобы ни в чем не напрягать его: он делает, что хочет; ему не позволяют только вредить себе и другим".

   Как шло его развитие в том году, мы узнаем опять-таки из обстоятельного письма Екатерины Гримму: "Намедни г. Александр начал с ковра моей комнаты и довел мысль свою по прямой линии до фигуры земли, так что я принуждена была послать за глобусом эрмитажной библиотеки, -- писала государыня. -- И когда он его получил, то принялся отчаянно путешествовать по земному шару и через полчаса, если не ошибаюсь, он знал почти столько же, сколько покойный г. Вагнер пережевывал со мною в течение нескольких лет. Теперь мы за арифметикой, и не принимаем на веру, что дважды два четыре, если мы сами их не сосчитали. Я еще не видала мальчугана, который так любил бы спрашивать, так был бы любопытен, жаден на знания, как этот. Он очень хорошо понимает по-немецки, знает порядочно по-французски и по-английски. Он любит рассказывать, вести разговор, а если ему начнут рассказывать, он весь -- слух и внимание. У него прекрасная память, и его не проведешь. При всем том он вполне ребенок, и в нем нет ничего преждевременного, кроме разве только внимания".

   На пятом году жизни великий князь пристрастился к занятиям, и мы встречаем его постоянно на детской работе, идущей на пользу его физического и духовного развития: он красит, оклеивает обоями, чистит мебель, выделывает всякие математические фигуры, учится самоучкой читать, писать, рисовать, считать, приобретать всякого рода сведения, откуда и как случится. Бабушка была в восторге от успехов в занятиях своего любимого внука и продолжала сообщать Гримму утешительные о нем сведения. "Читать он так любит, что поутру, только что откроет глаза, также и после обеда уже бежит к своей книге. Это лето он часто говорил своим приставницам, вскакивая с постели: -- "я теперь хочу тотчас почитать, а то после мне больше захочется гулять, чем читать, и если я теперь не почитаю, то день у меня пропадет". -- Заметьте, что никогда его не заставляли читать или учиться; но сам он смотрит на это, как на удовольствие и на долг. Он прочел свои четыре книжки и прочел их по нескольку раз; такое повторение он любит, и оно его забавляет. Кроме того, Александр -- сама доброта; он столько же послушен, как и внимателен, и можно сказать, что он сам себя воспитывает. Нынче осенью ему пришла охота ехать смотреть фарфоровую фабрику и арсенал. Рабочие и офицеры были озадачены его вопросами, его вниманием и вдобавок -- вежливостью: ничто не ускользает от этого мальчугана, которому нет еще пяти лет; его ребяческие выходки даже очень интересны, и в его мыслях есть последовательность, редкая в детях. Я приписываю это его превосходной организации, потому что он прекрасен, как ангел, и удивительно строен".

   Развитию ловкости, проворства и мускульной силы в Александре, главным образом, содействовало то, что Екатерина обращала тщательное внимание на физические упражнения своих внуков. В этих видах они копали в саду землю, сеяли горох, сажали капусту, пахали сохой, боронили, ловили сетью рыбу, правили лодкою и учились грести. Эти физические упражнения летом в Царском Селе или Петергофе имели наилучшие результаты: уже шести лет великий князь Александр легко надевал на себя панцирную рубашку и бегал в ней; а рубашка эта была настолько тяжела, что бабушка с трудом поднимала ее одною рукою.

II.

   Но вот Александру Павловичу минуло шесть лет, и Екатерина решила, что пора детских забав для него миновала, что наступило уже время подумать о серьезном и правильном распределении его занятий. Тогда она отстранила от него воспитательницу Ливен и няньку Гесслер и поручила его воспитание главному надзору и попечениям гр. Р.И. Салтыкова, который и должен был подыскать своему царственному воспитаннику подходящих учителей. Сам Салтыков не представлял собою опытного и сведущего воспитателя и отвел себе очень скромную роль: следил, чтобы великий князь Александр и его брат не простужались, не болели, знакомил их с придворными обычаями и светскими манерами, а также служил посредником между императрицею и учителями. Помощником Салтыкова был назначен Протасов, человек глубоко религиозный, вполне русский и строгий хранитель дворянских преданий. Впоследствии он имел значительное влияние на великого князя Александра, вызывая его милосердие и добрые чувства.

   Из учителей на первое же время были приглашены: по Закону Божьему -- протоиерей Самборский, по русскому языку -- небезызвестный писатель М. Муравьев, особенно увлекавшийся изящной французской литературой и ее лучшими представителями. Что касается новых языков, и в особенности французского, то подысканием для этих предметов опытного наставника Екатерина была очень озабочена и просила своего советчика и друга, Гримма, рекомендовать для этого подходящего человека. Зная настроение государыни, ее любовь к философии и уважение к просвещенным выдающимся деятелям Европы, он остановил свое внимание на швейцарце, Фридрихе-Цезаре Лагарпе, который только что очень удачно выполнил возложенное на него поручение семьи генерала Ланского.

   Фридрих-Цезарь Лагарп происходил от небогатых родителей Ваадтского кантона в Швейцарии и уже с детских лет обращал на себя внимание учителей своими выдающимися способностями, любознательностью, прямотою характера и правдивостью. Он рано начал чуждаться детских игр, сообщества сверстников; любимое его времяпрепровождение было -- удаляться в одиночестве в горы и глухие места, уноситься в мир грез и пылких мечтаний. Наибольшею привязанностью мальчика пользовался его отец, почтенный швейцарский патриот, который много рассказывал своему сыну о бедствиях их отечества и о народных героях. Эти беседы с отцом имели сильное влияние на молодого Лагарпа, и он тогда впервые понял уже цену свободы и поклялся любить справедливость и простой народ. Бродя по живописным берегам Женевского озера, Фридрих-Цезарь любил воскрешать перед своими умственными взорами картины древнеримской и древнегреческой жизни, воображал себя деятелем Афинской или Римской республик, видел себя свидетелем великих событий из жизни классических народов и в особенности таких, среди которых ему как бы приходилось являться защитником слабых и угнетенных.

   Получив основательную подготовку дома, он поступил сначала в Ролльдкий пансион, а оттуда перешел в учебное заведение философа Наземана -- в Гальденштейнскую семинарию, которая была устроена наподобие Римской республики: воспитанники представляли собою здесь народ и избирали из своей среды должностных лиц: консулов, трибунов и т.д. По окончании семинарии, которая своим своеобразным устройством имела громадное влияние на склад его убеждений, он переехал в г. Женеву, где и погрузился в изучение вопросов философии и педагогики. Получив от местного университета звание "доктора прав", двадцатилетний Лагарп посвящает себя адвокатской деятельности в г. Лозанне. Общество широко открывает перед ним двери лучших провинциальных домов, и он сходится здесь с самыми выдающимися швейцарскими писателями и учеными. Но вскоре ему пришлось поссориться с некоторыми представителями высшего общества и правительства, и его положение в отечестве сделалось небезопасно: он должен был удалиться из Швейцарии и потерять доходную деятельность адвоката. На счастье Лагарпа, ему почти тут же предложено было место у Ланских, а затем -- и при дворе Екатерины II.

   Нечего и говорить, с каким трепетом сердца, с какою радостью прибыл швейцарский гражданин и вольный мыслитель в таинственную северную русскую столицу, про которую на родине пришлось слышать столько сказочных страшных вещей: возбуждала его любопытство и Екатерина Великая, которая своим просвещенным умом, своей решительной и твердой политикой так много заставляла говорить о себе всех выдающихся людей Западной Европы. Ла-гарп знал об ее близких, дружеских отношениях с писателями -- Вольтером, Гриммом, слышал много про ее смелые начинания в области законодательства и государственного управления и горел желанием поскорее предстать пред очи "северной Семирамиды". К действительно, вскоре по своем прибытии в Петербург, Лагарп был представлен Екатерине, обласкан со свойственною ей очаровательностью, но -- и только: об определенных занятиях с великими князьями, о сущности его обязанностей при них ему ничего не было сказано, и он оставался довольно долгое время в неведении, что же ему делать и не лучше ли уехать для поисков себе более подходящих и определенных занятий.

   Между тем Екатерина, озабоченная в то время воспитанием своего возлюбленного внука, составила руководство этого воспитания, в основание которого положила взгляды английского философа Локка. Это руководство состояло из семи наставлений касательно: 1) здоровья и его сохранения, 2) наклонностей к добру, 3) добродетели, 4) учтивости, 5) поведения, 6) знания и 7) обхождения наставников с воспитанниками. В этом наставлении отведено много места познанию России и условий ее жизни, а также обращено особенное внимание на изучение русской грамоты. "Русское письмо и язык надлежит стараться, чтобы знали, как возможно лучше", -- писала она. Прочим языкам предположено учить не иначе, как в разговорах, "но чтобы притом не позабывали своего языка русского, и для того читать и говорить с детьми по-русски и стараться, чтоб говорили по-русски хорошо". Екатерина указывает далее на необходимость изучения законов российских, "ибо, не знав оных, и порядка, коим правится Россия, знать не могут". В наставлении предписано "употреблять по несколько часов в день для познания России во всех ее частях", так как "сие знание столь важно для их высочеств и для самой Империи, что спознание оной главнейшую часть знания детей занимать должно; прочие знания, лишь применяясь к оной, представить надлежит, и для того приказать по временам составить таблицы частей, водя их высочества от части до части. Карта всей России и особо каждой губернии с описанием, каковы присланы от генерал-губернаторов к тому служить могут, чтоб знать: слой земли, произрастания, животных, торги, промыслы и рукоделия, также рисунки и виды знаменитых мест, течение рек судоходных с назначением берегов, где высоки, где поемны, большие и проселочные дороги, города и крепости знаменитые, описание народов, в каждой губернии живущих, одежда и нравы их, обычаи, веселия, вера, законы и языки". Точно также и историческим судьбам родной земли в своем наставлении отводит она широкое место, в целях изучения каковых она и приступила самолично к составлению по летописям своего рода учебника отечественной истории, стараясь отыскать в событиях русской исторической жизни тот нравственный смысл, в котором иностранные историки ей отказывали, стараясь внушить в маленьком внуке любовь и уважение к былой отечественной старине. От воспитанников она требовала безусловной покорности, а для наставников считала непозволительным допускать в своем обращении с детьми льстивость, вмешиваться в их игры и смущать их неуместными и бесполезными выговорами.

   Лагарп, ознакомившись обстоятельно с руководством Екатерины, ответил на него памятной запиской о воспитании, которую и представил через Салтыкова на благоусмотрение государыни.

   В своей записке он часто ссылается на руководство Екатерины, разъясняет порядок преподавания наук и вводит в учебный курс новый предмет -- преподавание философии, которая, по его мнению, должна быть знакома каждому человеку, если только он стремится к истинному просвещению. Екатерина осталась чрезвычайно довольна запиской Лагарпа и положила на ней решение: "Действительно, кто составил подобную записку, тот способен преподавать не один только французский язык". Таким образом, судьба швейцарского гражданина была решена: он был сделан помощником Салтыкова и ему поручено главное руководство учебными занятиями обоих великих князей -- Александра и Константина.

III.

   Лагарп ревностно принялся за уроки с великим князем Александром Павловичем. В этих занятиях он видел особенное покровительство к себе судьбы, которая дает ему возможность воспитать наилучшим образом будущего монарха обширной империи, столь нуждавшейся в просвещении. Мечтаниям его не было конца и границ; но он, как умный человек, конечно, понимал, что на первых порах более всего необходимо заслужить расположение своего царственного ученика, привязать к себе его сердце. А это было не так легко сделать, так как Александр Павлович был очень конфузлив, робок и главное -- плохо понимал своего наставника. Великий князь с трудом вникал во французскую речь, а Лагарп решительно ничего не понимал по-русски. Но вскоре они научились понимать друг друга, и занятия получили правильное течение. Учитель и ученик полюбили друг друга, и их уроки носили на себе не только серьезный характер, но и печать задушевной беседы. То же самое можно сказать и про их совместные прогулки по Английской улице, во время которых Лагарп сообщал своему царственному воспитаннику любопытные события из истории, древней по преимуществу; знакомил его с состоянием Швейцарии, с выдающимися лицами европейской общественной жизни. Великий князь скоро поборол свою конфузливость, стал относиться к своему воспитателю запросто и часто давал даже лишнюю волю своим шалостям. По природе несколько ленивый, рассеянный и небрежный, он часто выводил Лагарпа из терпения, так что тот вынуждаем был покидать классные занятия и уходить домой. Удаление любимого наставника очень огорчало Александра Павловича, и он спешил послать ему вдогонку извинительную записку и письменное покаяние.

   Так, однажды, когда Лагарп, недовольный занятиями своего ученика, ушел огорченный домой, последний* поспешил прислать ему следующее письменное извинение: "2-го марта, когда меня спрашивали о том, чему меня учили в предыдущий урок истории, я не только не старался отвечать, но довел беспечность и лень до того, что даже и не хотел вспомнить о том, отчего и вышло, что я говорил, не зная, что говорю".

   ______________________

   * Ему было тогда 9 лет.

   А вот письменное признание великого князя в своих поступках, когда ему минуло 13 лет: "Вместо того, чтобы себя поощрять и удвоивать старания воспользоваться остающимися мне годами учения, я день ото дня становлюсь все более нерадив, более неприлежен, более неспособен и, с каждым днем, все более приближаюсь ко мне подобным, которые безумно считают себя совершенствами, потому только, что они принцы. Полный самолюбия и лишенный соревнования, я чрезвычайно нечувствителен ко всему, что не задевает прямо самолюбия. Эгоист, лишь бы мне ни в чем не было недостатка, мне мало дела до других. Тщеславен, мне бы хотелось выказываться и блестеть на счет ближнего, потому что я не чувствую в себе нужных сил для приобретения истинного достоинства. Тринадцать лет я такое же дитя, как в восемь, и чем более я подвигаюсь в возрасте, тем более приближаюсь к нулю. Что из меня будет? Ничего, судя по наружности. Благоразумные люди, которые будут мне кланяться, будут из сострадания пожимать плечами, а может быть, будут смеяться на мой счет, потому что я, вероятно, буду приписывать своему отличному достоинству те внешние знаки уважения, которые будут оказываться моей особе. Так-то кадят идолу, смеясь над подобной комедией".

   Иногда Александр Павлович доводил своими шалостями и рассеянностью Лагарпа до того, что он вынуждаем был удалять его из комнаты. Дабы предупредить на будущее время повторение таких строгих мер наказания, великий князь, по распоряжению воспитателя, вывешивал на стене классной комнаты следующего содержания журнал дня: "Великий князь Александр читал так дурно и невнимательно, что принуждены были заставить его читать по складам, как восьмилетнего ребенка. Никакого рвения, никакого прилежания, никакого истинного желания учиться. Этот памятник вывешен, как доказательство".

   Но, кроме шалостей и рассеянности, Александр Павлович часто огорчал Лагарпа своим упрямством. Так, когда однажды наставник явился на урок, великий князь объявил ему:

   -- Я ходил далеко гулять и теперь хочу есть.

   -- Еще не время, -- спокойно заметил Лагарп. -- Возьмите вашу тетрадь арифметики и продолжайте прерванные занятия.

   -- Мне очень хочется есть. Когда же я съем свой хлеб?

   -- Окончим занятия.

   -- Но уже поздно. Я голоден. Скоро ли я получу свой хлеб?

   -- Вы получите его после урока.

   -- Так я не буду больше ничего делать, кроме того, что вы мне строго прикажете.

   -- Мне кажется, вы не в духе. И, право, это того не стоит. Если вы намерены ничего не делать для самого себя, кому же вы повредите как не себе же?

   Спокойная речь наставника, его непреклонная воля оказали, наконец, на великого князя доброе влияние: он принес повинную и чистосердечно записал в своем дневнике: "Я, нижеподписавшийся, солгал, чтобы скрыть свою лень и выпутаться, уверяя, что мне некогда было исполнить того, что мне было задано уже два дня, тогда как брат мой исполнил то же самое и в то же время; я, напротив, шалил, болтал и вел себя с самого начала недели, как человек, лишенный рвения, нечувствительный к стыду и упрекам, Я утешаюсь, впрочем, будучи убежден, что всегда буду знать столько же, сколько люди равного со мною положения, которых я не захочу обижать слишком большими с моей стороны познаниями".

IV.

   Немало хлопот доставлял Лагарпу и другой его ученик, очень вспыльчивый Константин Павлович. И на долю последнего выпадали наказания, однородные с его братом, т.е. высылки из класса, прекращение урока и вывешивание неудовлетворительного журнала на стене. Когда наставник, рассерженный, уходил домой, прекратив свои занятия, или высылал ученика из классной комнаты, Константин спешил, подобно старшему брату, которому он старательно в детстве во всем подражал, послать Лагарпу письмо. "Господин де-Лагарп! -- писал он ему. -- Умоляю вас взять меня к себе. Я очень желаю исправиться. Я очень чувствую, что сделал дурно, противореча вам. Буду стараться вести себя хорошо. Примите меня, пожалуйста; вы можете делать со мной, что угодно. Прошу вас, возьмите меня к себе учиться, окажите мне эту милость". В другой раз он прислал своему учителю следующую записку: "Умоляю вас прочесть мое письмо. Будьте снисходительны ко мне и подумайте, что я могу исправить свои недостатки; я сделаю усилие, не буду мальчишкой, ослом -- "Asinus" и пропащим молодым человеком. Прошу вас пустить меня прийти учиться. Я могу быть в комнате с тем даже, чтобы вы мною не занимались, но мне нужно будет слушать, что вы будете говорить брату".

   А вот образчик того, как великий князь Константин Павлович каялся в своих провинностях.

   "С тех пор, как я на даче, мне не было другого дела, как выучить наизусть имена провинций и главных городов Испании, и хотя мне не поручили никакого другого занятия, такова моя небрежность и таково равнодушие ко всему, что есть образование, что я ничего не сделал из того немногого, что мне было задано; поэтому неудивительно, что меня не хотят знать и что меня оставляют на произвол печальной судьбы, ожидающей меня, В двенадцать с лишком лет я ничего не знаю..."

   Насколько великий князь Александр высказывал всем своим поведением, наклонностями и характером любовь к мирным занятиям, к чтению, к мечтательности, настолько брат его, Константин, проявлял воинственный пыл и пристрастие ко всему военному. Это очень огорчало Лагарпа.

   В отношениях Лагарпа к своим ученикам сплошь и рядом проглядывала неровность; в то время как к старшему он относился скорее снисходительно и, во всяком случае, с сердечной теплотой, младший встречал со стороны наставника более строгое, холодное отношение. Наставник, в данном случае, поддался общему дворцовому настроению, где великий князь Александр утопал в потоках ласки и баловства. Сюда еще присоединились для Лагарпа особенные чувства: он надеялся в лице Александра Павловича видеть осуществление своей мечты, а именно: он хотел образовать из него такого монарха, действиями которого будут исключительно руководить понятия законности, любви и милосердия. Он раскрывал перед ним картины древней жизни, где все казалось столь прекрасным, заманчивым и увлекательным. В горячем потоке речи учитель учил его любви к простому народу, ко всем несправедливо обижаемым судьбою: развивал в нем ненависть к насилию, к беззаконию, к себялюбию и роскоши. Слова наставника глубоко западали в душу ученика, и он с восторгом внимал всякому его выражению, вникал во всякую его мысль и поучения. Пылкие проповеди Лагарпа падали на благодарную почву: великий князь переживал мысленно, вместе со своим воспитателем, все им любимые исторические события и преклонялся перед его излюбленными героями.

   Екатерина II была чрезвычайно довольна ходом занятий и успехами своих внуков, в особенности -- старшего.

   В одном из своих писем к заграничному другу державная бабушка сделала следующую характеристику своего возлюбленного внука:

   "Господин Александр телесно, сердечно и умственно представляет редкий образец красоты, доброты и смышлености. Он жив и основателен, скор и рассудителен; мысль его глубока, и он с необыкновенной ловкостью делает всякое дело, как будто всю жизнь им занимался. Он велик и силен для своего возраста и притом -- гибок и легок. Одним словом, мальчик этот соединяет в себе множество противоположностей и потому чрезвычайно любим окружающими. Ровесники его легко соглашаются с его мнениями и охотно следуют за ним... Он очень сведущ для своих лет: он говорит на четырех языках, хорошо знаком с историей всех стран, любит чтение и никогда не бывает празден. Он охотно предается всем удовольствиям своего возраста. Если я с ним заговорю о чем-нибудь дельном, он весь -- внимание, слушает и отвечает с одинаким удовольствием; заставлю я его играть в жмурки, он и на это готов. Все им довольны, и я также. Воспитатель его, Лагарп, находит, что он -- личность замечательная. Теперь он сидит над математикой, которая ему так же легко дается, как и все остальное. Одним словом, я представляю вам господина Александра как личность замечательную между ему подобными, потому что если этот не будет иметь успеха, то я не знаю, кто после того может рассчитывать на успех. Заметьте еще, что когда Александр болен, или ему нездоровится, или он утомлен, что не часто случается, а также когда день его приходит к концу, -- то он окружает себя изящными искусствами, и тогда он развлекается эстампами, медалями или разными камнями".

   Государыня внимательно следила за уроками Лагарпа и с интересом прочитывала его учебные записки, а также -- дневники учеников, представляемые ей Салтыковым. Государыня показывала эти записки некоторым своим приближенным, и все наравне с нею хвалили швейцарца-учителя.

   -- Начала, которые вы проводите, укрепляют души ваших учеников, -- сказала она ему однажды, -- я читаю ваши записки с величайшим удовольствием и чрезвычайно довольна вашим преподаванием.

   В другой раз, когда до ее сведения дошло, что Лагарп продолжает сноситься со своими швейцарскими и французскими друзьями, которые не пользовались у себя на родине расположением и любовью правительства, Екатерина сказала наставнику своих внуков:

   -- Я знаю, что вы честный человек, и этого мне довольно; оставайтесь при моих внуках и ведите свое дело так же хорошо, как вели его до сих пор.

   Этими словами государыня показала Лагарпу и всем его недругам, что его положение при ее дворе вполне прочно и что никакие злые наветы не могут поколебать ее доверия к воспитателю. Так продолжалось до 1794 года, когда во взглядах Екатерины на европейские дела и в ее чувствах к представителям французской литературы и философии произошел значительный перелом.

V.

   Отношения великого князя Александра к своему наставнику с каждым годом носили все более сердечный характер, и он решительно на все смотрел глазами Лагарпа.

   Однажды он бросился на шею своему дорогому учителю и был осыпан пудрою с его парика.

   -- Посмотрите, любезный князь, на что вы похожи? -- заметил ему, ласково улыбаясь, Лагарп.

   -- Все равно; никто меня не осудит за то, что заимствую от вас. От вас ничто дурное ко мне не пристанет! -- пылко воскликнул Александр.

   Но скоро великому князю пришлось уделить значительную долю своих душевных чувств другому лицу, ставшему к нему, по выбору его державной бабушки, ближе всех на свете.

   Когда Александру Павловичу минуло 15 лет, Екатерина Великая решила, что уже пора подыскать ему подругу жизни; ее выбор остановился на сверстнице ее внука, хорошенькой баденской принцессе, Луизе-Августе, нареченной, при принятии православия, Елисаветой Алексеевной. Сватание великого князя, а затем бракосочетание сопровождались пышными праздниками, на которые, между прочим, съехались многие знатные европейские принцы. Последние, узнав, что при дворе Екатерины живет Лагарп, которого они не любили, стали вооружать против него государыню. Это оказало влияние на Екатерину, и она стала относиться холоднее к Лагарпу. Его имя даже было вычеркнуто из списка награжденных по случаю бракосочетания Александра Павловича.

   Лагарп понял, что дни его во дворце сочтены и что лучше всего -- самому откланяться государыне, нежели ждать оскорбительной отставки. Поэтому он решил написать объяснительное письмо Екатерине, каковое и было передано ей Салтыковым. Вот что писал государыне наставник ее внуков: "Я прибыл бедняком ко двору; благодаря благодеяниям ее величества я жил в достатке. Если я должен покинуть двор бедняком, то делаю это без сожаления и угрызения совести, с душою столь же честною, но с сердцем более разбитым, чем во время приезда... Слава Богу, что я был наставником русских великих князей, и воспоминание о лестной доверенности ее величества надолго будет для меня достаточным вознаграждением, которое поможет мне мужественно перенести самые тяжкие лишения... Да будут только мои труды плодотворны для славы ее царствования, да падет на мою долю невыразимое удовольствие узнать, что их императорские высочества удовлетворяют намерениям относительно меня. Каково бы ни было решение ее императорского величества, оно не может быть недостойно ее великой души, и я всегда буду счастлив, что заплатил мой долг человечеству".

   Екатерину тронуло это письмо; она назначила Лагарпу личное свидание, пробеседовала с ним около двух часов, осталась чрезвычайно им довольна, и, таким образом, его удаление из дворца было отстрочено на неопределенное время.

   Занятия его с великими князьями продолжались, но уже не с прежней аккуратностью и последовательностью. Александр Павлович все чаще пропускал уроки, отвлекаемый от них семейными обязанностями, и наставник, сплошь да рядом, получал от ученика следующего рода записки: "Причина, помешавшая мне возобновить с вами мои занятия, вам известна. Вы очень хорошо понимаете, что, особенно будучи недавно женат, я не могу оставлять жену больную одну; это значило бы -- отталкивать ее расположение. Но что вы говорите о праздности, то, уверяю вас, что я никогда не празден. Так как здоровье ее гораздо лучше, и она выйдет в пятницу -- в Крещение, то с будущей недели я -- ваш; я думаю, -- не стоит начинать в субботу, потому что в пятницу будет бал в Тронном зале, и я не ручаюсь, что на другой день не буду долго спать". В другой раз он опять, ссылаясь на болезнь молодой жены своей, просит отложить урок и пишет наставнику: "Любезный господин де-Лагарп, прошу у вас миллион извинений; ныне опять не могу сдержать слова. Надеюсь, что вы меня простите, ибо это происходит от того, что жена моя больна, должна принимать лекарство, и я не желал бы ее оставлять одну... Прошу вас отложить до другого раза. Я тем более рассчитываю на вашу снисходительность, что вы сами человек женатый и потому знаете, как должно заботиться о жене".

   Конечно, Лагарп и не думал сердиться на своего шестнадцатилетнего ученика, который, сделавшись, по воле бабушки, в столь раннем возрасте семьянином, нежно заботился о своей молоденькой супруге и берег ее здоровье. Он радовался его семейному счастью, надеясь со временем быть полезным и великой княгине Елисавете Алексеевне. Но тучи, которые уже однажды грозно висели над его головою и которые ему удалось в свое время рассеять личным объяснением с государыней, снова собрались над ним, и уже на этот раз он ничего не в состоянии был сделать в свою пользу.

   Государыня, которой наскучили постоянные сплетни относительно Лагарпа, решила с ним распроститься и поручила Салтыкову, в исходе 1794 г., объявить наставнику, что он должен прекратить свои занятия с ее внуками и покинуть Петербург. Салтыков, явившись с этим печальным решением Екатерины, застал Лагарпа в обществе Александра Павловича. Не желая расстраивать великого князя, он вызвал учителя в другую комнату, где и объявил ему волю государыни. Но чуткое сердце юного ученика подсказало ему, что над его дорогим г. де-Лагарпом стряслась беда. Когда тот, смущенный, вернулся в классную комнату, Александр Павлович порывисто бросился к нему навстречу с тревожным вопросом:

   -- Ну, что ж?

   -- Позвольте, ваше высочество, поговорить об этом в другой раз, -- спокойно ответил Лагарп, не желая никакими сторонними разговорами прерывать урока.

   -- Ах, неужели вы думаете, что я не знаю всего, что делается для того, чтобы удалить вас?

   И с этим восклицанием великий князь, обливаясь горючими слезами, бросился обнимать своего любимого наставника, к которому за десять почти лет знакомства так сильно привязался.

   Лагарп просил, как милости, позволения пробыть в Петербурге еще несколько месяцев, чтобы устроить свои семейные дела (он женился на девушке из рода Бетлинг) и окончить великому князю и его супруге курс истории. На это последовало согласие Екатерины, и он поспешил в несколько месяцев пройти с Александром Павловичем основательно еще раз весь курс политической и общественной нравственности, который и должен был лечь в основание всех распоряжений и деяний будущего русского монарха.

   Великие князья, а также Елисавета Алексеевна были глубоко огорчены предстоящим скорым отъездом Лагарпа; особенно убивался Александр Павлович. Он спешил насладиться последними часами беседы с наставником, заставлял повторять себе любимые Лагарпом взгляды на исторические события и деяния королей, крепко запоминал его нравоучения и посылал ему самые нежные письма. Даря ему на память осыпанные бриллиантами портреты свой и жены своей, великий князь писал ему накануне его отъезда: "Прощайте, любезный друг; что мне стоит сказать вам это слово! Помните, что вы оставляете здесь человека, который вам предан, который не в состоянии выразить вам свою признательность, который обязан вам всем, кроме рождения. Примите от жены, от брата и от меня эти знаки нашей общей признательности. Будьте счастливы, любезный друг, это -- желание любящего вас, уважающего и почитающего выше всего. Я едва вижу, что пишу. Прощайте, в последний раз, лучший мой друг, не забывайте меня".

   В день отъезда Александр Павлович потихоньку от всех проехал в Таврический дворец, где жил Лагарп, чтобы в последний раз обнять своего наставника и сказать ему последнее "прости". Бывший воспитатель с трудом, сам весь в слезах, вырвался из объятий рыдавшего юноши и поспешил скорее покинуть Петербург.

   Екатерина также сожалела в душе об отъезде Лагарпа и, щедро наградив наставника своих внуков, на прощание ласково заметила ему, чтобы он берег себя на родине. С отъездом Лагарпа можно считать законченным образование великого князя Александра; но личные их сношения не прекратились, и швейцарскому республиканцу еще суждено было сыграть некоторую роль в жизни Александра Павловича вторично.

VI.

   Александр Павлович сильно скучал по отъезде Лагарпа, и при всяком удобном случае спешил послать ему весточку о себе. "Вас мне недостает ужасно, -- писал он ему в одном из писем, -- каждое местечко напоминает мне о вас, особенно -- Английская улица, потому что я чаще всего там гуляю, и это прогулка меня трогает. Наконец, я доволен, зная, что вы счастливы и спокойны. Вы доставили мне несказанное удовольствие описанием вашего жилища, которое, должно быть, прелестно. Когда же, -- о, великий Боже! -- я буду так счастлив, что увижу вас там. О! я твердо убежден, что Господь, столь милостивый и праведный, услышит, наконец, мои желания и сделает меня счастливым".

   Письма другого ученика Лагарпа были более сдержанны и отличались более описательным характером, но и в них слышится неподдельное чувство любви и привязанности к наставнику: "Я бы желал, когда буду женат, приехать на целый месяц к вам с женою, и надеюсь это исполнить, -- писал Константин Павлович. -- Прощайте, любезный де-Лагарп, не забывайте меня, я очень вас люблю, и будьте уверены, что вы мне всегда будете очень дороги".

   В 1801 г. не стало Павла Петровича, и на родительский престол вступил молодой его сын, воспитанник Лагарпа, Александр Павлович. Воцарение нового государя было встречено всеми с радостью. Отовсюду сыпались ему благопожелания и выражения сочувствия. Разумеется, и старый наставник прислал своему ученику сердечное поздравление и пожелание долгих и счастливых лет царствования. Государь поспешил ответить Лагарпу в самых теплых выражениях:

   "Буду стараться, -- писал Александр I, -- сделаться достойным имени вашего воспитанника и всю жизнь буду этим гордиться... Почему вы не можете быть здесь, чтоб руководить меня вашею опытностью и ограждать от ловушек, в которые я могу попасть по милости и, может, по неведению испорченных душ... Вот, любезный друг, почему просвещенный и опытный в знании людей друг есть величайшее сокровище".

   Лагарп, конечно, поспешил откликнуться на приглашение своего державного воспитанника, и в августе 1801 г. мы видим его снова в Петербурге, при дворе Александра I.

   Встреча ученика и учителя, после шестилетней разлуки, носила на себе самый сердечный характер, и Александр Павлович с восторгом сообщил ему о тех преобразованиях, которые он, при содействии нескольких своих молодых друзей и приближенных, собирался внести в управление государством. Но наставник, к величайшему его удивлению, не поспешил поддержать его восторженного настроения и начал давать молодому государю советы осторожности и терпения.

   -- Я, -- сказал ему при первом же свидании Лагарп, -- радуюсь, что судьба обширного государства ныне в руках монарха, который убежден, что человеческие права -- не призрак и что глава народа есть его первый слуга. Вам предстоит теперь применить на деле те начала, которые вы признаете истинными.

   -- Я надеюсь, что наши отношения не изменятся, -- ответил Александр, -- и я вполне рассчитываю на ваши советы, которые будут мне столь полезны на таком ответственном месте, как мое, и которое я решился цринять только в надежде быть полезным моей стране и предотвратить от нее в будущем новые бедствия.

   -- Я воздержусь давать вам советы; но есть один, мудрость которого я уразумел в несчастные 18 месяцев, когда я был призван управлять своим отечеством. Он состоит в том, чтобы внимательно ходить за делами, избегая насильственных перемен. Искренно желаю, чтобы человеколюбивый Александр занял видное место в летописях мира между благодетелями рода человеческого и защитниками начал истины и добра.

   -- Более всего мне доставляет труда заставить окружающих забыть о личном довольстве и направить их силы исключительно на благо страны и народа.

   -- Главное -- твердая и непоколебимая власть! Выслушивайте с вашею обычною снисходительностью различные мнения, взвешивайте их и затем произносите вашу волю. Совещайтесь с вашими сотрудниками, вникайте в их деятельность, но держите их в почтительном отдалении, оставляя за собою последнее слово, и не только не допускайте и тени их влияния, но действуйте так, чтобы они не могли ни предвидеть вашего решения, ни отгадать вашей тайны.

   -- Вы непременно должны участвовать в нашем кружке, где уже в настоящее время задумываются и обсуждаются мероприятия по разным преобразованиям. Я рассчитываю на ваше деятельное участие в наших послеобеденных заседаниях.

   Этим закончилась первая сердечная встреча молодого государя с наставником.

   Во время своего пребывания при дворе Александра Павловича Лагарп много работал, так как государь посылал все записки и письменные предложения, по предмету управления и по вопросам законодательства, на просмотр своему бывшему наставнику. И последний внимательно прочитывал поступавшие к нему бумаги, делал на них свои замечания и подавал ответные записки.

   Касательно, например, дела просвещения он высказывал такой взгляд:

   -- Пусть в больших городах учреждаются университеты, гимназии и другие училища, но, вместе с тем, пусть откроются и сельские школы, в которых будут учить, по крайней мере, читать, писать и считать.

   Подготовительные работы по вопросам преобразования шли неустанно; но вскоре явилось разногласие во взглядах между Лагарпом и членами кружка государя, что огорчало последнего, и ему было больно слышать, как его приближенные подсмеивались над бывшим наставником; но вместе с тем он сознавал, что советы Лагарпа слишком нерешительны, а подчас и ошибочны. Продолжая питать неизменное чувство любви и уважения к своему наставнику, Александр I, рядом с этим, не мог не тяготиться его вечным вмешательством во все дела, массою представляемых им записок и постоянным несогласием с молодыми членами кружка. Лагарп и сам вскоре понял, что он -- лишний при дворе государя, и в апреле 1802 г. покинул Петербург, чтобы навсегда поселиться в своем имении Плесси-Пике, недалеко от Парижа.

   Александр Павлович нежно поблагодарил его за помощь, советы и щедро одарил своего бывшего наставника.

   Живя в имении, Лагарп знакомил своего державного друга со всеми выдающимися европейскими событиями, новостями литературы и в значительной степени содействовал первому сближению России с Северо-Американскими Соединенными Штатами.

   А тем временем Россия переживала тревожные события -- достопамятную борьбу с Наполеоном и великую отечественную войну 1812 г. Наконец, эта борьба кончилась к полному благополучию нашего отечества: французы были изгнаны из России, войска Александра I победоносно прошли всю Европу и заняли Париж. Здесь Александр Павлович снова встретился со своим старым наставником и радостно заключил его в объятия.

   -- Париж в восторге от вашего величества, -- приветствовала государя жена Лагарпа.

   -- О! -- воскликнул Александр, -- всем, что располагает людей ко мне, я обязан моему воспитателю-наставнику, вашему мужу! Если бы не было Лагарпа, не было бы и Александра.

   С 1814 по 1816 г. государь почти не расставался с Лагарпом; последний постоянно находился около него в Париже, в качестве ближайшего советчика, а в Вене, во время знаменитых конгрессов, -- в роли представителя интересов трех швейцарских кантонов. Под влиянием Лагарпа Александр Павлович потребовал от конгрессов, чтобы швейцарские дела были разрешены, как на том настаивал его бывший наставник. Таким образом, державный ученик щедро отблагодарил отечество Лагарпа: он даровал Швейцарии вечный нейтралитет среди европейских государств; кроме того, ей было даровано самоуправление, в коем принимали равное участие представители всех кантонов. Это был воистину царский подарок, который с избытком вознаграждал Лагарпа за все понесенные им на пользу русского государя воспитательные труды и заботы.

   В 1824 году мирный обыватель Плесси-Пике был обрадован посланною ему величайшею наградою от государя: ему даровали осыпанные бриллиантами знаки Андрея Первозванного при лестном рескрипте. Но зато следующий год принес ему горестную весть. Его обожаемого воспитанника не стало: он скончался от простуды на юге России. Лагарп поспешил выразить чувства соболезнования вдовствующей императрице, от которой вскоре получил ответное письмо:

   "Из всех, разделяющих со мною глубокую скорбь, -- писала ему Елисавета Алексеевна, -- воспоминание о вас, милостивый государь, в эту жестокую минуту, уверяю вас, милостивый государь, в эту жестокую минуту, уверяю вас, для меня самое драгоценное. Мне отрадно бы было оплакивать вместе с вами обожаемого человека, коего прекрасная душа вам была известна; вы следили за его развитием, вы способствовали оному... никто поэтому лучше вас не может понять всей громадности моей утраты и говорить мне тем языком, которого более всего жаждет мое сердце. Вы знаете, милостивый государь, что он любил сознавать, чем он вам обязан, и я нахожу утешение в повторении этого. Вы говорите, что остаток жизни вашей расстроен нашим несчастием, и я этому верю; но вспомните о непосредственном влиянии, которое вы имели на его молодость, о благе, которое вы этим принесли ему и вообще человечеству, и вы еще найдете утешение в этом воспоминании..."

   И остальные члены царствующего дома, как равно и новый государь, Николай Павлович, не оставили Лагарпа своим вниманием: все они прислали ему соболезнующие письма, где не поскупились на выражения чувств признательности за все им некогда соделанное на благо покойного Александра I. Особенной теплотой и сердечностью дышали письма его второго ученика -- Константина Павловича.

   В память дружбы его с Александром царствующий брат его возвратил Лагарпу все его письма и записки к покойному государю. Сознавая важность этих исторических памятников, Лагарп снял с них копии, а подлинники возвратил Николаю Павловичу, прибавив сюда еще копии с писем к нему Александра Павловича.

   Лагарп пережил своего воспитанника на 13 лет, храня о нем до последних минут своей жизни восторженное воспоминание. Он скончался в 1838 г., восьмидесяти четырех лет от роду, окруженный обширной семьей, и еще бодрый и крепкий. Соотечественники поставили на небольшом острове местечка Ролле, близ берега Женевского озера, скромный памятник Лагарпу, как благодарную дань его великим заслугам. Когда его хоронили, все в один голос повторяли: "Много он потрудился для родины, -- имеет право и отдохнуть".

VI. НИКОЛАЙ I И ГЕНЕРАЛ ЛАМСДОРФ

I.

   Дни Екатерины Великой уже клонились к концу, когда 25 июня 1796 г. она была извещена о рождении третьего внука. В ее присутствии духовник государыни на половине великой княгини Марии Феодоровны совершил над новорожденным младенцем молитву, с наречением его небывалым еще в царствующем доме Романовых именем Николая. Извещая об этом событии своего заграничного друга, философа Гримма, Екатерина II так описывала наружность новорожденного: "Голос у него бас, и кричит он удивительно: длиною он -- аршин без двух вершков, а руки немного поменьше моих. В жизнь мою -- в первый раз вижу такого рыцаря. Если он будет продолжать, как начал, то братья окажутся карликами перед этим колоссом".

   А через две недели она опять писала все тому же Гримму: "Рыцарь Николай уже три дня кушает кашку, потому что беспрестанно просит есть. Я полагаю, что никогда осьдневный ребенок не пользовался таким угощением, это неслыханное дело. У нянек просто руки опускаются от удивления: если так будет продолжаться, то я полагаю, что придется, по прошествии шести недель, отнять его от груди. Он смотрит на всех во все глаза, голову держит прямо и поворачивает не хуже моего". В тех же письмах Екатерина, точно предугадывая будущее новорожденного, говорит: "Я стала бабушкой третьего внука, который, по необыкновенной силе своей, предназначен, кажется мне, также царствовать, хотя у него и есть два старших брата".

   Предсказание бабушки сбылось, -- и, по кончине в 1825 году бездетного Александра I, Николай Павлович, согласно воле своего почившего старшего брата и живого второго брата, Константина Павловича, отрекшегося от престола, был коронован и вступил на прародительский престол под именем Николая I.

   Из очерка об Александре I нам известно, сколько любви и внимания было положено Екатериною II в дело воспитания старшего внука, и как последний с первых же дней рождения, по воле державной бабушки, был устранен от близости и влияния родителей. Иначе сложились детские и юношеские годы третьего ее внука, "рыцаря Николая", который, в противность первым своим двум братьям, вырос, окреп и умственно развился в родительском доме под непосредственным наблюдением отца и, главным образом, матери, и, в значительной степени, согласно их воспитательным взглядам и понятиям.

   Екатерина II успела при жизни лишь сделать выбор Николаю Павловичу штата нянек, гувернанток и прочих придворных лиц, долженствовавших состоять при третьем внуке. Главный надзор за воспитанием был поручен Шарлотте Карловне Ливен; гувернантками были назначены -- г-жи Адлерберг, Синицына и Панаева; в няньки же была взята англичанка, Евгения Васильевна Лайон (Jane Lyon), а кормилицею -- красносельская крестьянка, Евфросиния Ершова.

   Кроме этих лиц, согласно положению, при великом князе состояли две камер-юнгферы, две камер-медхен, два камердинера, доктор, аптекарь и зубной врач.

   Все названные должностные лица не представляли собою ничего выдающегося и достойного внимания историка; исключение составляли лишь няня-англичанка, или, точнее, шотландка, дочь лепного мастера, вызванного Екатериною II в Россию, Лайон, "няня-львица", как ее называл, несколько переделывая ею фамилию, Николай Павлович.

   Лайон была женщина характера смелого, решительного и энергичного, вспыльчивая до чрезвычайности, она вместе с тем была необыкновенно добра и нежна в своих отношениях к детям и окружающим вообще. Семь лет жизни, которые она провела около порученного ее попечениям царственного ребенка, положили резкий след на его склад характера и даже отчасти -- на образ мыслей. Так, по обстоятельствам личной жизни, она, испытав в свое время много неприятностей от поляков, сильно ненавидела эту народность; и это чувство, по собственному признанию впоследствии Николая Павловича, именно "няня-львица" передала на всю жизнь своему питомцу.

   Она, несмотря на свое английское происхождение и различие с великим князем по вере, первая заложила в его сердце семена религиозности, научила его по-русски молитвам "Отче наш" и "Богородица", показала ему первая, как следует складывать, во время молитвы, по-православному персты для крестного знамения. Будучи, как уже сказано выше, характера смелого и независимого, Лайон неоднократно шла в своих действиях наперекор не только графине Ливен и гувернанткам, но и самой матери-императрице Марии Феодоровне, когда полагала, что правда и истина -- на ее стороне. Последствия ее самовольных действий, однако, ни разу не выходили дурными, и императрица, видя добрые, вытекающие отсюда результаты для здоровья сына, не переставала оказывать энергичной няне-англичанке свою любовь и доверенность. Действительно, под неусыпным наблюдением Лайон великий князь Николай, будучи и от рождения богатырского сложения, вырастал, всем на диво, в чудо-богатыря, поражавшего окружающих пышущим здоровьем и решительным характером.

II.

   Не считая Лайон и гувернанток, на дело воспитания малютки -- великого князя имели значительное влияние его родители, которые получили возможность, за смертью Екатерины, стать к меньшим детям в более близкие отношения, нежели к старшим. Таким образом, великие князья, Николай и Михаил, как равно их сестра, Анна, почти всецело выросли на глазах Марии Феодоровны и Павла Петровича, причем на долю державной родительницы выпала особенно большая доля влияния на умственное и физическое развитие детей.

   Павел Петрович, человек очень доброго сердца, отзывчивый на ласку, которой, с своей стороны, был лишен совершенно в детстве, страстно любил сыновей, постоянно ласкал их и называл не иначе, как "мои барашки, мои овечки". Он часто, особенно в последнее время своего царствования, навещал детей на их половине, играл и возился с ними тут, причем был особенно щедр на ласки Николаю Павловичу. Являясь в детскую, государь сбрасывал с себя обычную строгость и напускную суровость и обращался в самого обыкновенного любящего родителя, который не только умеет нежно относиться к родным детям, но также -- дарить вниманием и признательностью тех лиц, которые стоят на страже здоровья и интересов этих детей. Так, он всегда дозволял няне сидеть в своем присутствии, держа Николая Павловича на руках, попросту с нею разговаривал и даже поднимал с полу упавшие из рук ребенка или няни вещи и игрушки.

   Иначе держала себя в отношении детей и лиц, при них состоящих, государыня Мария Феодоровна.

   Женщина сама по себе очень добрая, оставившая по себе в России светлую память многочисленными деяниями на пользу бедных и на благо просвещения, -- она почему-то, однако, в особенности в первое время своей близости к детям, после смерти Екатерины II, относилась к ним холодно и сухо, как равно была чрезвычайно строга, взыскательна и высокомерна в обращении с нянями и гувернантками. Она требовала соблюдения до мелочей правил придворного этикета и не находила возможным допускать по отношению себя какой-либо тени фамильярности или интимной близости. Мария Феодоровна даже в детской держала себя не простой любящей матерью, но государыней-императрицей, в присутствии которой и малыши-дети должны чувствовать страх и почтение. Эта черта, совершенно несвойственная духу русской жизни, но служившая неотъемлемою принадлежностью тогдашних немецких дворов, на первое время являлась сильнейшим препятствием к сближению державной матери с детьми. Лишь с течением времени, когда последние перешли в возраст отрочества и юношества и когда в положении самой Марии Феодоровны, со смертью Павла Петровича, произошли перемены, -- она значительно смягчила свою манеру держать себя с сыновьями, и они нашли в ее лице действительно любящую мать, простую и откровенно-нежную, сердцу которой всего дороже интересы, чувства и желания родных детей.

   Государыня в первое время по рождении Николая Павловича навещала его в детской ежедневно по вечерам, оставаясь здесь всего минут десять или пятнадцать; впоследствии, когда ему минул год, она прекратила свои посещения, и его всякий день приносили или привозили на половину императрицы; для последнего случая служила колясочка, обшитая зеленою тафтою, с такою же бахромой и с вызолоченными металлическими частями. Несколько позже была также в употреблении небольшая комнатная карета, обитая зеленым бархатом, золотым газом, сафьяном и вызолоченная. С этих пор великого князя приводили или привозили к родителям два раза в день: один раз утром, в промежуток от 8 до 12 часов, а в другой раз -- вечером, между 6 и 9 часами. Здесь ребенок, в зависимости от программы дня или вечера государыни, оставался иногда по получасу, а иногда -- до двух часов времени. Обратно Николая Павловича увозили с великою княжною Анною Павловною или с братом Михаилом. Кроме визитов к государыне-матери, он ежедневно покидал детскую для прогулок на свежий воздух, не исключая даже зимнего времени. Эти полезные здоровью прогулки начались очень рано в жизни младенца -- великого князя, когда ему минуло всего несколько месяцев от рождения.

   Обязанности представительства, согласно тогдашнему придворному этикету, начались для Николая Павловича на втором году от роду. Уже тогда он участвовал, по составленному заранее церемониалу, с сестрою, Анною Павловною, в танцах (в "польском"). В парадных выходах он также принимал участие, присутствуя, например, при поздравлениях родителей с рождением великого князя Михаила, как равно при крещении последнего.

   Оставшись после кончины отца четырех лет с лишком от роду, Николай Павлович, несмотря на этот детский возраст, был отвезен в 1801 году, вместе с прочими членами Императорского Дома, в Москву для присутствования и участия в коронации старшего брата, Александра, и делал там немало выездов.

   Когда великому князю только что минуло пять лет, ему подарена была лошадь, на которой он и начал ездить верхом. Тогда же ему впервые были куплены золотые часы.

   Сохранились любопытные сведения о детских туалетах великого князя Николая. В первое время по рождении он носил канифасовые платья, а также -- розовые атласные, пунцовые, поплиновые, с шелковыми кистями. Кушаки на платье были из лент разных цветов. Шубки для гуляния делались ему атласные розовые, на собольем меху, черные, на горностаевом меху и на тафтяной подкладке; шапочки у него были венгерские, черные с собольими околышками. Все эти части туалета имели богатые украшения; кроме того, на нижнее платье шло немалое количество лент к драгоценных кружев.

   Из предметов, служивших к увеселению Николая Павловича, раньше всех прочих ему были приобретены маленькое фортепиано из красного дерева и гармоника. Музыкою его забавляли гувернантки и члены царской семьи, которые все много занимались этим искусством. Что касается игрушек, то первою в его руки попало, когда он немного подрос, деревянное ружье, купленное ему за 1 р. 50 к. Тогда же (1799 г.) один придворный лакей поднес ему разные чучела птиц; затем, ему по очереди покупались литавры, деревянные шпаги и разные игрушки с механическими приспособлениями, сделанными руками брата мисс Лайон. Любимою же его забавою была комнатная собачка, поднесенная ему одним конюшенным капитаном, которая, при ошейнике с замочком, всегда находилась при нем. С этого времени Николай Павлович пристрастился к собакам, которых любил держать около себя, даже будучи уже императором.

   В апреле 1799 года он выздоровел от привитой ему натуральной (а не телячьей, как это делается теперь) оспы и, по выздоровлении, в первый раз облекается в военный мундир. Это был мундир малиновый гарусный, по цвету -- офицерский вицмундир лейб-гвардии Конного полка, коего он с рождения был назначен шефом. Первому батальону этого полка было присвоено его имя, и, в звании полковника, он, будучи пяти месяцев от роду, получал следуемое ему жалованье. В 1800 году он уже не надевает мундира Конного полка, а носит зеленый с золотыми петлицами мундир Измайловского полка, шефом которого был тогда назначен. Вместе с мундирами, по распоряжению Павла Петровича, он начинает носить и орденские знаки, ленты, звезды св. Андрея Первозванного и св. Иоанна Иерусалимского.

III.

   С 1802 года началась пора учения великого князя, и он переходит из рук женских в ведение гувернеров, носивших тогда название "кавалеров". Гувернантки и нянюшки, хотя и остаются на несколько месяцев при воспитаннике для того, чтобы не дать ему ощутить слишком быстрого перелома в привычках и обращении, -- однако он видится с ними все реже и реже, и к 1803 году уже совершенно остается под надзором одних мужчин.

   Главный надзор за воспитанием Николая Павловича был поручен, еще при жизни императора Павла Петровича, бывшему начальнику 1-го кадетского корпуса, генералу Матвею Ивановичу Ламсдорфу. Назначение его состоялось при следующих условиях. Однажды рано утром Ламсдорф был приглашен в Зимний дворец, где встретивший его государь обратился к нему по-немецки со словами:

   -- Я выбрал вас воспитателем моих сыновей.

   -- Вполне чувствую великую милость ко мне Вашего Императорского Величества, но не смею принять столь лестного поручения из опасения, что не сумею исполнить его с тем успехом, которого от меня вправе ожидать, -- ответил генерал.

   -- Если вы не желаете исполнить моего желания ради меня, то должны это сделать во имя России. Но предупреждаю вас, чтобы вы из моих сыновей не сделали таких повес, каковы, по большей части, немецкие принцы.

   Этот разговор решил дело, и генерал Ламсдорф вступил в отправление своих Ответственных обязанностей.

   Лица, хорошо знавшие нового воспитателя великих князей, были чрезвычайно удивлены выбору Павла Петровича и Марии Феодоровны. За Ламсдорфом не было ни широкого образования, ни педагогической опытности, ни каких-нибудь определенных общеобразовательных или воспитательных взглядов. Это был просто хороший служака, строгий формалист, выше всего ставивший подчинение и повиновение. При этом его грубый, жестокий характер, холодное сердце и незнакомство с потребностями и влечениями детской души никоим образом не обещали в будущем привязанности к нему со стороны великих князей, их любви и послушания, основанных на уважении и доверчивости.

   Вероятными причинами назначения Ламсдорфа были, с одной стороны, родительская неопытность императора и императрицы в деле воспитания, с другой -- родственные связи генерала с Лагарпом, бывшим наставником их старшего сына, Александра. Так или иначе, но в 1803 году мы видим Николая Павловича устраненным от нежно любившей его Лайон, окружавшей своего воспитанника атмосферой любви и заботы, и отданным в полную власть сурового Ламсдорфа, который и поспешил как можно скорее заменить прежние мягкие начала воспитания строгими приказаниями, выговорами, распеканием и жестокими наказаниями, где не последнее место занимали даже побои.

   В своих отношениях к воспитаннику Ламсдорф ставил себе главною целью идти наперекор всем его наклонностям, желаниям и способностям, стремился всеми средствами и силами переломить его на свой лад. Поэтому шестилетний великий князь находился постоянно как бы в железных тисках, не смея свободно и непринужденно ни встать, ни сесть, ни ходить, ни говорить, ни предаваться обычной детской резвости, шаловливости и естественной шумливости; его на каждом шагу останавливали, исправляли замечаниями и наказаниями, преследовали нравоучениями и угрозами. Этого жестокого порядка, установленного Ламсдорфом и одобренного Марией Феодоровной, держались и остальные приставленные к великим князьям кавалеры, хотя и пытавшиеся внести сюда, зависевшими от них средствами, некоторую умеренность и снисходительность.

   Кавалерами при Николае Павловиче в первое время были: генерал-майор Ахвердов, полковники Арсеньев и Ушаков, лица значительно более развитые и более образованные, нежели главный воспитатель, и способные преподавать разные языки и учебные предметы.

   О времяпрепровождении, поведении, учебных занятиях как великого князя Николая, так и Михаила подавались ежедневно Марии Феодоровне рапорты, где Ламсдорф считал нужным всегда обращать внимание императрицы на дурные наклонности и недостатки характера ее сыновей, причем указывались те наказания (до ударов шомполом включительно) и те меры строгости, которыми наставники надеялись искоренить эти недостатки. Эта-то откровенность указаний и действовала на государыню, полагавшую, что если от нее не считают нужным скрывать мер строгости и наказаний, следовательно, они действительно нужны, и дети ее на самом деле одарены какими-то пороками, которые только и можно искоренить крутыми взысканиями. Вместе с тем Николай Павлович, при некоторой природной вспыльчивости и упрямстве, унаследованных им от отца, рядом с этим обладал мягким, нежным сердцем, жалостливостью, застенчивостью и необыкновенной робостью, не позволявшей ему в детском возрасте без испуга и содрогания слышать ударов грома, пушечной пальбы и шума от пускаемого фейерверка. Только с годами эти приступы испуга и трусливости стали у него проходить, и уже в 1802 году он хладнокровно встречал грозу, присутствовал при фейерверках и упражнялся в стрельбе из пистолета. Но если с этими недостатками ему удалось справиться, то одного неприятного физического ощущения он не сумел превозмочь даже в позднейшем возрасте, а именно, он никогда не мог смотреть ни с какой высоты или стоять на узком пространстве, не подвергаясь головокружению и невольному паническому страху.

   Нежные свои чувства Николай Павлович с особенною наглядностью проявлял в отношении няни Лайон, памяти рано скончавшегося отца к, главным образом, брата Михаила. Объятия и ласки няни были для него убежищем от несносной, придирчивой строгости воспитателей, были вознаграждением за те обиды, которые приходилось терпеть от Ламсдорфа. Когда ему кавалеры, в силу распоряжения делать все наперекор желаниям великого князя, запрещали самые невинные вещи, то он с обычной уверенностью говаривал: "Ну, хорошо, так мне это няня, наверное, позволит".

   Любовь к младшему брату была в нем так сильна, что у него навертывались слезы на глаза, когда казалось, Мария Феодоровна должна рассердиться или наказать расшалившегося или разупрямившегося маленького Михаила.

IV.

   День великого князя начинался между 7-ю и 8-ю часами утра. В эти часы он вставал и одевался, что делал почему-то всегда лениво и медленно. Утром он пил чай, за обедом кушал обыкновенно немного, а за ужином довольствовался куском простого черного хлеба с солью. При таком умеренном питании он всегда, однако, проявлял крайнюю торопливость, запихивал в рот огромные куски и спешил глотать их, из-за чего у него бывало немало столкновений с кавалерами. Спать его отправляли в 10 часов вечера, а перед сном он должен был писать свой дневной журнал, что делал тоже с неохотою, почти машинально, точно желая, чтобы дежурный кавалер за него подумал и сделал эту работу.

   С самого утра великий князь с братом, едва вставши с постели, принимались за военные игры. У них были в большом количестве оловянные солдатики, которые, в случае недостачи, пополнялись такими же фарфоровыми. Когда нельзя было выходить со двора, по случаю холода или дурной погоды, они расставляли свои армии в комнатах, по столам. На воздухе же игры в солдатики сопровождались постройкою земляных редутов и крепостей. Из прочих военных игрушек у них были еще ружья, алебарды, гренадерские шапки, деревянные лошади, барабаны, трубы и зарядные ящики.

   Все эти игры были очень шумные, оглушительные, так что Ахвердов, не терпевший вообще никакого шума и никаких воинственных упражнений, нередко приказывал им прикрывать барабаны платками, чтобы заглушить нестерпимый для него треск. Борьба с военными наклонностями воспитанников, их пристрастием ко всему военному, особенно с внешней его стороны, составляла одну из главных забот наставников. Мария Феодоровна всегда настаивала, чтобы сыновья ее возможно больше уклонялись от военного воспитания и больше занимались науками; она даже выражала желание, чтобы мальчики носили преимущественно штатское платье. Но эти взгляды императрицы-матери не встречали сочувствия старшего ее сына, Александра, вступившего уже тогда, за смертью Павла Петровича, на престол. Равным образом и Константин Павлович преследовал всегда насмешками мирное и гражданское направление в воспитании братьев. Таким образом, Ламсдорф и кавалеры оказывались часто в фальшивом положении. С одной стороны, надо было подчиняться велениям Марии Феодоровны, с другой -- им не хотелось идти вразрез со взглядами молодого государя-императора. Вот почему, в значительной степени, их попытки отвлекать внимание великих князей от усиленных военных занятий и упражнений не имели успеха, и детская половина постоянно оглашалась треском барабанов, воинскими криками и шумом битв, устраиваемых великими князьями между собою и товарищами их детских игр.

   Из числа последних наиболее частыми гостями царских детей были -- Владимир Адлерберг, принц Адам Виртембергский, Фитингоф, Панаев, два брата графы Завадовские, графы Апраксины, два брата Ушаковы (сыновья кавалера Ушакова) и племянники кавалера Ахвердова. Ушаковы и Ахвердовы приходили попеременно в те дни, когда были дежурными их дядя или отец. Из всех этих товарищей особым расположением Николая Павловича пользовался Владимир Адлерберг. Но самыми лучшими друзьями и участниками его игр были брат Михаил и сестра Анна.

   С первым он тешился военными играми: они вместе строили крепости (в комнатах -- из стульев, в саду -- из земли), атаковали их своими солдатами и впоследствии, когда прошел отмеченный выше их страх к выстрелам и огнестрельному оружию, стреляли по ним из пистолетов. У Николая Павловича до того было на уме все военное, что когда он строил дачу или дом из стульев, из игрушек или из земли для няни Лайон или для других гувернанток, -- то всегда считал нужным укреплять эти жилища пушками "для защиты".

   В характере мальчиков замечалась значительная разница: насколько старший любил строить, укреплять, любил рисовать модели крепостей и построек, настолько младший питал удивительное пристрастие к разрушениям и уничтожению воздвигнутых Николаем сооружений. Михаил Павлович отличался с детства остроумием, насмешливостью, наружным блеском и ловкостью; Николай Павлович, будучи лишен всех этих качеств, держал себя вне игр всегда серьезно, задумчиво и несколько властно. Он, точно чувствуя свое внутреннее превосходство над сверстниками и братом, постоянно в играх оставлял за собою начальствование и командование и с самоуверенностью хвалил одного лишь себя. Подстрекая брата к насмешкам по отношению окружающих, он, когда доходило дело до него лично, не сносил никакой шутки, казавшейся ему обидною. Поэтому его игры с товарищами часто переходили в драку и редко заканчивались миролюбиво. Он был до крайности вспыльчив и неугомонен, когда что-нибудь или кто-нибудь его сердили и выводили из себя. Что бы с ним ни случилось, падал ли он, или ушибался, или считал свои желания неисполненными и себя -- обиженным, он тотчас начинал браниться, рубил своим топориком барабан, игрушки, ломал их, бил палкой или чем попало товарищей игр, несмотря на всю привязанность к ним.

   Раз, еще при жизни отца, когда он, испуганный пушечной пальбой, спрятался за альков и когда маленький Адлерберг, отыскав его там, стал над ним насмехаться, как над трусом, он с такою силою ударил своего друга ружейным прикладом, что у того навсегда остался от этого удара след.

   Ссоры великих князей были не долговременны. Обыкновенно их разлучали, зачинщика или виноватого ставили в угол или на колени; отсылали на день в его комнату, где он должен был пить чай или ужинал один; сажали посреди комнаты на целый час на стул, а иногда, для устыжения Николая Павловича за дурное поведение перед посторонними, сто заставляли являться перед каким-нибудь посланником при короткой шпаге его брата. Наказания эти и разлука вели, однако, часто к тому, что наказанный вызывал сожаление своих товарищей и желание с их стороны заступиться за него.

   Минуя мелкие ссоры и драки, столь обычные в детском возрасте, должно заметить, что, в общем, младшие дети Марии Феодоровны жили между собою дружно, любили друг друга, причем особенною нежностью отличались отношения братьев между собою. Эта трогательная нежность доходила до того, что когда один из них бывал болен, то другой ни за что не хотел выходить из своей комнаты, даже на приемные вечера императрицы, где обыкновенно бывало очень весело. Равным образом братья при ссорах, потасовках с сестрою Анною Павловною всегда брали сторону друг друга, но не сестры.

   Несмотря на отмеченную разность в характерах, они как нельзя более сходились в одном, а именно, во вкусах ко всему военному. Нередко по утрам один из них ходил будить другого, надев гренадерскую шапку, с алебардою на плече, для рапорта. Иногда же, подражая часовым, которых всегда во дворце было немало, они по целым часам стояли на часах и даже, случалось, для этой цели, несмотря на строгий запрет наставников, вскакивали ночью с постелей и становились с ружьем у плеча на караул.

   С сестрою их игры носили более мирный характер. Анна Павловна всего более любила представлять императрицу. Для этого братья устраивали ей карету из стульев, великая княжна садилась сюда, а они скакали по сторонам верхом на воображаемых конях, как бы конвоируя катающуюся императрицу. После коронации Александра I у детей, побывавших в Москве, осталось в памяти воспоминание о тогдашних пышных празднествах, и потому они часто представляли коронацию. Императрицу представляла Анна Павловна, а императора, по обыкновению, Николай Павлович. Они навешивали на себя все куски материи и платья, какие только можно было найти в их гардеробах; для изображения же бриллиантов срывали с люстры стеклянные украшения. Эти фантастические костюмы и должны были заменять собою пышные коронационные одеяния -- мантии, короны и проч.

   Летом дети нередко работали в отведенных им садиках: возили землю в тачках, копали гряды, сажали цветы, овощи и т.п. Стрельба из лука и ужение рыбы было также одним из любимых ими времяпрепровождений.

V.

   Из числа мирных занятий и забав Николай Павлович охотнее всего посвящал время рисованию. Не проходило дня, чтобы шестилетний великий князь по несколько часов не сидел над этим занятием. В первое время он заставлял кого-нибудь из кавалеров (по большей части, Ахвердова) или герцога Лейхтенбергского нарисовать что-нибудь карандашом, а сам раскрашивал рисунок красками или цветными карандашами; впоследствии же он обходился без всякой помощи и отлично справлялся с контурами рисунка самолично. Эти свои произведения карандаша он посылал в подарок или Марии Феодоровне, или кому-нибудь из гувернанток, и в особенности обожаемой Лайон. В противность брату, Михаил Павлович никогда не имел терпения довести рисунок до конца и ограничивался тем, что попусту измазывал бумагу и рвал ее.

   После рисования Николай Павлозич особенно любил шахматную игру, в которой всего сильнее сказывался его характер: он спешил как можно скорее перейти в атаку противника и предпочитал осторожной и обдуманной игре брата систему натиска. Кроме шахмат, он с детства играл в бостон, причем когда проигрывал, то горячился и выходил из терпения.

   Первыми уроками великому князю Николаю были уроки танцев, которые с 1802 года давал ему знаменитый в то время французский учитель, Лепик. В 1807 году Лепика сменил Юар. В первое время маленький ученик чувствовал к этим урокам, происходившим по три и по четыре раза в неделю, необыкновенное отвращение, но, с исхода 1804 года, это настроение изменилось, и оба великие князья стали часто танцевать на половине императрицы под орган контрдансы, полонезы и англезы. Танцы эти происходили не только запросто, в домашней детской обстановке, но и в присутствии многочисленной публики, на парадных балах и маскарадах, к которым, в особенности, пристрастился великий князь Николай.

   Но если с уроками танцев Николай Павлович примирился и нашел в них одно из самых любимых своих развлечений, то нельзя того же сказать о музыке. Уроки музыки, которые в 1804 году были поручены Тепперу, стали ему ненавистны с самого начала, и ненависть эта дошла до того, что Теппера скоро вынуждены были отпустить. На этих уроках великий князь не обращал никакого внимания на преподавателя, дурачился до невозможности и только и делал, что шалил с педалью. Никакие наказания и дурные отметки в журнале не могли побудить его отнестись к этим занятиям прилежнее. Несмотря на это, он от природы был одарен хорошим слухом и музыкальною памятью, так что впоследствии, в зрелом возрасте, даже играл на корнет-а-пистоне и принимал живое участие в домашних концертах. В детстве же наклонность к инструментальной музыке оказалась, таким образом, в нем слаба; зато ему очень нравилось пение придворных певчих, и он с особенным вниманием присутствовал на тех богослужениях, в состав которых входило много хорового пения. В остальных случаях великий князь держал себя в церкви рассеянно, не вникая в смысл богослужебного чтения. Впоследствии, став уже взрослым, он так отзывался об отношениях, своих и брата, к религии:

   -- В отношении религии моим детям лучше было, чем нам, которых учили только креститься в известное время обедни, да говорить наизусть разные молитвы, не заботясь о том, что делалось в нашей душе.

   Уроки закона Божьего начались в 1803 году под руководством духовника императорской фамилии, о. Павла Криницкого, а на следующий год Николай Павлович в первый раз исповедовался.

   Уроки французского языка взяла на себя с 1802 года лично Мария Феодоровна, и занятия эти продолжались ежедневно, с большою аккуратностью, но не особенно успешно, так как великий князь Николай почувствовал к французским урокам, как и к занятиям музыкою, необыкновенное отвращение. Благодаря этому, будучи уже семи лет, он с большим трудом мог связать и выговорить французскую фразу.

   Первые занятия русским языком начались еще при Лайон, но правильно поставлены они были лишь с 1802 года Ушаковым, и с тех пор всякий день давал русский урок тот из кавалеров, чья очередь была дежурить при великом князе. Немецким языком с значительным успехом занимался с ним известный ученый, Аделунг, который впоследствии давал ему уроки латинского и греческого языков. Но к этим последним предметам ни Николай Павлович, ни младший его брат -- не чувствовали никакой склонности, и кавалерам доставляло немало труда побудить великого князя правильно проспрягать хоть один глагол. Это нерасположение к классическим языкам внедрилось в великого князя так глубоко, что, став отцом семейства, он исключил эти предметы из программы воспитания своих детей. Русской истории и русской географии давал уроки Ахвердов; всеобщей истории, всеобщей географии -- Дю-Пюже, и притом -- на французском языке. С половины 1804 года Николай Павлович стал брать уроки арифметики также у Ахвердова, с 1806 -- геометрии, с 1808 -- алгебры и начал инженерного искусства у Крафта. Математические уроки великий князь брал неохотно.

   Уроки физики давал с 1807 года статский советник Крафт. Эти занятия, напротив, заинтересовали ученика и пользовались его любовью.

   Рисованию, к которому он с детских лет чувствовал влечение, обучал его с 1804 года профессор Акимов, и эти уроки, в противность многим другим, протекали вполне успешно.

   Уроки верховой езды, под руководством берейтора Эггера, начались с 1803 года, и здесь великий князь не чувствовал никакого приступа былой трусливости.

   Из рапортов кавалеров, поданных императрице Марии Феодоровне, видно, что в восьмилетнем возрасте Николай Павлович занимался следующими предметами и знал из них следующее: по-французски -- читал, писал под диктовку, списывал из книг, заучивал наизусть идиллии Дезульер, пассажи из Флориана, Геснера, из "Маленького Лабрюэра" (сочинения Жанлис) и т.д. По-русски занимался чтением церковной печати (по Псалтыри), арифметикою, из которой знал четыре правила; чтениями из естественной истории и из повествований в стихах и прозе; проходил географию российского государства, русскую грамматику и сочинял (у обоих учителей) небольшие письма по-русски и по-французски. Упражнения в сочинении мало нравились великому князю, так что даже в 1806 году, когда его заставляли писать какое-нибудь сочинение, он начинал тяжко вздыхать и уверять, что это для него самое трудное занятие, и не прекращал этих вздохов и жалоб во все продолжение писания.

   Первыми книжками его библиотеки (1804 года) были "Magasin des enfants", "Индостанские виды", рисунки Чесменского сражения, а также какая-то книжка, подаренная ему государыней, где представлены были сцены храбрости австрийских солдат во время войны 1799 года французами, азбука французская, азбука натуральной истории, книга для чтения -- Шредера, открытие Америки (3 т.), натуральная история с оловянными фигурами, деяния Петра Великого -- Голикова, естественная история Бюффона, сочинения Ломоносова, пространное землеописание, грамматика немецкая; на французском языке; географический лексикон Потри, исторический лексикон, сочинения: Лафонтена, мадам Дезульер, Гомера, Беркена, извлечение из Плутарха. Кроме того, в качестве классных принадлежностей в комнате имелись ландкарты и глобусы.

   Уроки с учителями и кавалерами у великого князя далеко не всегда протекали мирно и благополучно. Он постоянно вступал с преподавателями в споры, даже насчет предмета преподавания. Например, с Ахвердовым он спорил об орфографии некоторых русских слов еще в 1804 году, с учителем чистописания -- как надо держаться во время писания и как расстанавливать строки и т.д.

   В 1805 году штат кавалеров при нем был усилен, и было приглашено еще новых три человека: действительный статский советник Дивов, коллежский советник Вольф и майор Алединский.

VI.

   Когда великий князь Николай перешел в отроческий возраст, то на совещании императрицы Марии Феодоровны с Ламсдорфом было решено, что сообщество товарищей детства (Адлерберга, Панаева, Ушакова и других) приносит лишь вред занятиям великого князя, развивает в нем неуместную грубость и содействует укреплению в нем склонности к военному делу, -- склонности, против которой государыня-мать считала нужным бороться всеми силами. По этим соображениям маленькие друзья Николая Павловича были удалены из дворца и помещены в казенные учебные заведения. Желание пробудить в детях научную пытливость наводило одно время Марию Феодоровну на мысль об определении их в лейпцигский университет; но этому, однако, решительно воспротивился император Александр Павлович; взамен такой заграничной посылки ему пришла идея основать в Царском Селе лицей, где бы младшие братья его могли слушать публичные лекции.

   Действительно, в 1811 году такое высшее учебное заведение было основано под непосредственным попечением государя императора. Для лицея отведено было даже помещение в дворцовом флигеле, соединенном с главным корпусом дворца галереею. Но грозные политические события начала текущего столетия не позволили осуществить плана определения великих князей в гражданское высшее учебное заведение, из программы которого исключены были всякие военные предметы и главное назначение которого было -- подготовлять молодых людей из дворянского сословия к занятию высших государственных должностей.

   Пробовала Мария Феодоровна удаляться с детьми в Гатчину, в надежде, что тишина и уединение наиболее повлияют на развитие гражданского вкуса великого князя, в ущерб военному. Но все эти планы, предположения и предначертания успеха не имели, и оба великие князя оставались верны своим наклонностям детства. Их любимыми развлечениями продолжали быть забавы военного характера, а учебными предметами -- те, которые так или иначе имели касательство к военному ремеслу Мальчики неохотно надевали штатские платья, заведенные в их гардеробе государыней-матерью, и предпочитали им военные куртки, шинели и прочую амуницию, которая никоим образом не связывалась с представлением о мирном образе будущей жизни.

   В 1809 году программа обучения великого князя Николая значительно расширяется и, по желанию Марии Феодоровны, прежний гимназический курс заменяется новым курсом, схожим с университетским, для чего, в дополнение к прежним учителям, приглашают и профессоров. При этом по составленным самой государыней программам обучения распределение дня Николая Павловича устанавливается в таком порядке, чтобы этот день был совершенно лишен свободных часов для игр и забав и целиком был посвящен книгам, тетрадям и научным предметам.

   Военные события того времени побудили прежде всего обратить внимание на серьезное преподавание наук военных -- инженерного искусства, артиллерии, тактики, фортификации и др. Для надзора за общим преподаванием наук был приглашен известный в то время инженер, генерал Опперман, а самое преподавание поручено полковникам Джанотти и Маркевичу, которые, оставаясь сами довольны успехами великого князя, в свою очередь пользовались его расположением и вниманием. Но наибольшую любовь и привязанность чувствовал великий князь к профессору живописи, Шебуеву, под умелым руководством которого Николай Павлович успел значительно усовершенствовать проявленные им еще в детстве способности к рисованию. Свои рисунки и гравюры крепкой водкой, видеть которые можно и в настоящее время в С.-Петербургской Императорской публичной библиотеке, великий князь подписывал обыкновенно следующей монограммой

"",

   означавшей "Николай третий Романов" (т.е. третий из сыновей императора Павла).

   Насколько просты были отношения царственного ученика к своему наставнику живописи, явствует из следующих его писем. В одном он писал:

   "Милый мой Вася, пришли мне, пожалуй, с посланным рисунки французской армии, а ежели есть у тебя готовые рисунки, так можешь и их прислать:, я за тобой не шлю за Невой, боюсь, простудить моего дорогого кота заморского. "<"

   А в другой раз:

   "Здравствуй, мой милый Вася, сожалею, что Нева препятствует мне тебя видеть, я очень желал с тобой поговорить и поздравить друг друга, как должно товарищам. Что делают наши рисунки; если что готово, пожалуй чрез нарочного, также найти мне, пожалуй, какого-нибудь хорошего рисовщика, который бы мог снять вид из моих окон; да порядочно, водяными, ты меня тем очень одолжишь. Прощай. Чмок. Николай".

   Из преподавателей наук гражданских к 1813 году мы видим при великом князе Николае следующих преподавателей-профессоров: Шторха, читавшего политическую экономию, Кукольника -- естественное право и Балугьянского, преподававшего энциклопедию или историю права. Обо всех этих трех наставниках Николай Павлович сохранил довольно печальные воспоминания, и вот что он, став впоследствии императором, передавал близким ему лицам об означенных представителях университетской науки:

   "Я помню, как нас (т.е. его самого и великого князя Михаила Павловича) мучили отвлеченными предметами два человека, очень добрые, может статься, и очень ученые, но оба -- несноснейшие педанты: покойный Балугьянский и Кукольник. Один толковал нам о смеси всех языков, из которых не знал хорошенько ни одного, о римских, о немецких и, Бог знает, еще каких законах, другой -- что-то о мнимом "естественном праве". В прибавку к ним являлся еще Шторх, с своими усыпительными лекциями о политической экономии, которые читал нам по своей печатной французской книжке; ничем не разнообразя этой монотонии. И что же выходит? На уроке этих господ мы или дремали, или рисовали какой-нибудь вздор, иногда -- собственные их каррикатурные портреты, а потом, к экзаменам выучивали кое-что вдолбяшку, без плода и пользы для будущего. По-моему, лучшая теория права -- добрая нравственность, а она должна быть в сердце независимо от этих отвлеченностей и иметь своим основанием -- религию".

   Из этих признаний Николая Павловича видно, что университетские курсы, читанные ему так неумело и скучно, не могли, конечно, вызвать его любознательности, и он остался совершенно равнодушен к науке о праве. Равным образом, до конца периода учения, он не мог примириться с изучением мертвых языков -- латинского и греческого. Нерасположение к этим предметам было в нем так глубоко, что он простер это чувство даже на личность того, коему было поручено их преподавание, т.е. -- Аделунга. Желая сделать последнему какую-нибудь неприятность, великий князь, как сказано было в одном из рапортов, стал к преподавателю, для видимости, ласкаться и вдруг укусил его в плечо, затем стал наступать ему на ноги и повторял такие проказы несколько раз.

   Не особенно ему нравилось и изучение английского языка, преподавание которого, когда ему минуло 17 лет, было возложено на учителя Седжера. Хотя он впоследствии ясно и правильно произносил английские слова, он изъяснялся на этом языке с большим затруднением.

VII.

   По первоначальному плану, обучение великого князя должно было кончиться по достижении им семнадцатилетнего возраста; но когда этот срок наступил, Мария Феодоровна выразила желание, чтобы учение сына продолжалось еще некоторое время. Поэтому-то она и воспротивилась тому, чтобы как Николай, так и Михаил Павлович приняли участие в освободительной войне 1813 года, и отпустила их на театр военных действий лишь тогда, когда, собственно, война была закончена и Париж уж был занят союзными войсками. Необходимо заметить, что Николай Павлович страшно был опечален своим вынужденным бездействием во время отечественной войны 1812 года. На просьбы обоих сыновей отпустить их на театр военных действий Мария Феодоровна отвечала:

   "Ты, Михаил, слишком молод, чтобы стать солдатом, а тебя, Николай, несмотря на твое нетерпение, которое я вполне понимаю и за которое тебе благодарна, берегут для других надобностей. Святая Русь, дети мои, не будет нуждаться в защитниках".

   Этот разговор не охладил, однако, пылких стремлений старшего великого князя, и он обратился с письмом к государыне, где умолял ее позволить ему исполнить долг русского подданного, вступив в войско Его Величества, тем более, что он был шефом Измайловского полка и чувствовал себя способным начальствовать над своим полком. "Я стыжусь, -- писал он государыне, -- смотреть на себя, как на бесполезное существо на земле, которое даже не годно к тому, чтобы умереть храбрецом на поле битвы".

   Александр Павлович счел долгом успокоить и утешить брата в личной беседе, причем заметил ему, что та минута, когда он, великий князь, будет поставлен на первом плане, наступит, может быть, скорее, чем это можно предвидеть*.

   ______________________

   * В этой беседе Александр I в первый раз сделал намек на то высокое предназначение, которое неминуемо должно пасть на великого князя.

   "Пока же, -- заключил он свою речь, -- у тебя есть другие обязанности, -- доканчивай свое воспитание, будь достоин, насколько можешь, того места, которое ты впоследствии займешь; это будет услуга для нашего милого отечества, которую наследник престола обязан оказать".

   Этот разговор произвел сильное впечатление на великого князя и заставил его глубоко задуматься над своим поведением и отношением ко всему окружающему. Он стал удаляться от младшего брата, стал сторониться шумных забав и делался все более и более степенным, тихим и рассудительным. Эта резкая перемена в настроении и характере поразила приближенных и особенно взволновала Михаила.

   -- Мне кажется, что ты думаешь быть отшельником, -- обидчиво заявил он брату. -- Мы, кажется, еще вчера были товарищами, а сегодня ты мечтаешь повыситься в чинах и держишь себя, как старший брат, т.е. как благоразумный человек, как философ...

   -- Михаил, -- с огорчением прервал его Николай Павлович, -- ты не стал бы, вероятно, шутить и насмехаться, если бы знал чувства и мысли, меня волнующие. Я думаю о том, что неприятель в Москве, а меня держат заключенным в Петербурге.

   С этого времени он с особенным усердием посвятил себя теоретическим занятиям по военному искусству и много читал древних и новых сочинений, посвященных жизни и деятельности выдающихся полководцев; с особенным же вниманием стал вникать в "Комментарии" Цезаря, которыми до тех пор пренебрегал.

   Позднее прибытие великих князей в столицу Франции в значительной степени объясняется тою медленностью, с которою вез их туда генерал Ламсдорф, поступивший так, вероятно, не без указаний государыни-матери. Отпуская детей в заграничное путешествие и в первый раз расставаясь с ними, Мария Феодоровна сочла долгом напутствовать их кратким материнским поучением, которое и изложила им на французском языке, согласно тогдашнему обычаю, в письме от 5 февраля 1814 года. Благословляя сыновей на новый жизненный путь, государыня-мать в трогательных, сердечных выражениях завещала им быть в жизни верующими и уповающими на милосердие Божие, просила их быть послушными воле наставников и старшего брата-императора, рекомендовала быть добрыми и снисходительными с низшими, не быть заносчивыми с равными, быть трудолюбивыми; работать над своим самообразованием, сторониться мишуры жизни и искать в предстоящей им военной карьере не внешнего блеска, а разумного служения потребностям дела и интересам отечества. Она просила их почаще перечитывать ее наставления и обещала за них денно и нощно возносить свои горячие материнские моления перед престолом Всевышнего.

   В путешествии великих князей сопровождали Ламсдорф, Соврасов, Алединский, Арсеньев, Джанноти и доктор Рюль.

VIII.

   Великие князья прибыли в Париж в момент, когда слава их старшего брата, как умиротворителя смутных дней жизни Западной Европы, достигла высшего расцвета и у всех парижан только и было на языке имя Александра I, великого русского императора, победителя грозного Наполеона. Николай и Михаил Павловичи поселились вместе с государем в отеле Инфонтадо, являлись с ним вместе на всех пышных тогдашних торжествах и были свидетелями беспрерывных оваций, которыми парижане и союзные войска повсюду встречали русского императора.

   Николай Павлович усердно посещал в те дни выдающиеся учебные и общественные заведения столицы Франции -- Политическую школу, дом Инвалидов, казармы, госпитали и проч., и проч.

   Всюду он встречал самый радушный привет и имел неоднократно случаи выказать свое доброе сердце материальной помощью некоторым, пострадавшим на войне, а также -- представительством в нуждах некоторых, обиженных судьбою, перед лицом государя. Нечего и говорить, что во все время пребывания в Париже великий князь постоянно переписывался с августейшею матушкой и давал ей обстоятельные отчеты о своем времяпрепровождении, своих впечатлениях, действиях и планах.

   На обратном пути в Россию, согласно воле императора, оба его брата посетили многие германские государства и здесь, на месте, проверяли, так сказать, те сведения, которые ими были, в годы юности, почерпаемы из учебных книг и научных сочинений. Путешествие их по Германии протекало довольно медленно: великие князья беспрестанно сворачивали с большой дороги, чтобы побывать на полях сражения, где русские войска боролись, с большим или меньшим успехом, с полчищами Наполеона. Николай Павлович, на основании сведений из книг и рукописей, объяснял брату стратегические движения войск и тактику генералов, причем эти живые лекции великого князя вызывали несказанное удовольствие не только Михаила Павловича, но и сурового Ламсдорфа, которому на этот раз оставалось лишь любоваться достигнутыми успехами строптивого воспитанника, столь блестяще пользующегося приобретенными им военными знаниями.

   Очутившись однажды между двух курганов, осененных двумя деревянными крестами с надгробными надписями, Николай Павлович воскликнул с чувством глубокого волнения: "О, здесь десять тысяч храбрецов легли за честь нашего знамени! Война -- страшная необходимость. Я только перед этими знаменательными могилами понимаю, какою славою покрыл себя наш августейший благодетель, даровав мир Европе".

   Путешествуя по Европе, великие князья встретили в Швейцарии короля прусского, Фридриха Вильгельма, пребывавшего там инкогнито. Король принял братьев Александра Павловича очень радушно и пригласил к себе в гости, в Берлин, для встречи прусских войск, участвовавших во французской кампании.

   Когда великие князья заявили ему в ответ, что они по настоящему предмету ждут указаний из Петербурга от государя императора, то Фридрих заметил:

   -- Я хвалю послушание. Император Александр заменяет вам отца, и я советую вам делать все, что от вас зависит, чтобы удовлетворить его. Он имеет особенные виды на ваше императорское высочество, -- добавил он, обращаясь с дружескою улыбкою к великому князю Николаю, -- он передавал мне о них и нашел меня вполне готовым споспешествовать им, насколько могу.

   Виды эти, на которые намекал король прусский, состояли в том, что уже в те дни Александр I задумывал женить своего брата на принцессе Шарлотте, дочери короля Прусского, славившейся своею особенною красотою и прозванною за красоту "перлом прусской короны". Действительно, когда молодые люди встретились в Берлине, то полюбили друг друга, и то, что было решено между двумя дворами в интересах политических, нашло себе также оправдание в чувствах влюбленных.

   По возвращении в Петербург великий князь Николай Павлович снова засел за прерванные научные занятия и, по преимуществу, по предметам военного знания; но эти занятия не были уже столь систематичны, как прежде. Ему было дано гораздо больше воли, и он стал принимать деятельное участие в парадах, разводах и воинских учениях, т.е. во всем том, что так старательно преследовалось прежде.

   Возгоревшаяся война с Наполеоном снова вызвала наши войска за границу, и на этот раз уже оба великие князья получили беспрепятственное разрешение от Марии Феодоровны -- находиться при штабе армии. Снова, как и в первый раз, государыня-мать напутствовала сыновей длинным посланием, где еще раз преподала им требуемые в их положений правила поведения, причем с особенною настойчивостью советовала во всем уповать на милосердие Божие.

   По окончании похода Николай Павлович в течение первых месяцев 1816 года еще прошел несколько курсов с прежними профессорами, напр., курс науки о финансах, курс русской истории и, преимущественно, относящейся к царствованиям Иоанна Грозного, Феодора Иоанновича и Бориса Годунова; курс военной историк по сочинениям Жиро и Ллойда о разных кампаниях, в том числе и кампаниях 1814 и 1815 годов. Вместе с этим он посвящал немало времени изучению бывшего тогда проекта "об изгнании турок из Европы".

   Летом 1816 года великий князь Николай совершил обширное путешествие по России, согласно заранее составленной самою державною родительницею инструкции, имевшее своим назначением -- пополнить сведения и знания великого князя из области отечествоведения. Во время своей поездки по внутренним губерниям отечества царственный путешественник вел журнал в двух отделах: один под названием "Общий журнал по гражданской и промышленной части" и другой -- "Журнал по военной части". В первую часть великий князь заносил быстрые и краткие описания отдельных городов, общие обзоры губерний и свои впечатления о тех или иных встретившихся по пути неустройствах нашей тогдашней общественной жизни.

   В военную же часть он вносил замечания, относящиеся к внешностям военной службы, одежде, выправке, маршировке и пр., не касаясь существенных частей военного устройства, управления или морального духа войска.

   По окончании трехмесячного путешествия по России он, в конце того же лета 1816 года, еще раз посетил Германию, главным образом для свидания с невестою, принцессою Шарлоттою, а через несколько дней, по достижении им гражданского совершеннолетия, состоялась и его свадьба с названною принцессою, нареченною при св. миропомазании Александрою Феодоровною. Вместе с этим событием жизни положен был предел его учебному воспитанию и надзору кавалеров, которые все были отпущены, осыпанные наградами. Наивысшие, однако, почести достались на долю генерала Ламсдорфа, который был возведен в графское достоинство и пожалован двумя табакерками, из коих на одной, пожалованной государем императором, значилась надпись: "Бог благоволил их выбор", а на другой, осыпанной драгоценными камнями, эти последние расположены были в таком порядке, что составляли слово "Reconnaissance" (Признательность). Табакерка с такою надписью была пожалована Ламсдорфу Марией Феодоровной.

VII. АЛЕКСАНДР II И В. А. ЖУКОВСКИЙ

I.

   На Пасхе, 17 апреля 1818 года, двести один пушечный выстрел возвестил жителям Москвы о радостном событии в семье наследника-цесаревича, великого князя Николая Павловича: супруга его, великая княгиня Александра Феодоровна, родила на свет сына, первенца, нареченного Александром. По этому случаю счастливый отец соорудил в церкви Нового Иерусалима придел во имя св. Александра Невского, как "смиренное приношение счастливого отца, поверяющего Отцу Всемогущему свое драгоценнейшее благо: участь жены и сына... Пускай перед алтарем, воздвигнутым благодарностью отца, приносятся молитвы и о матери, и о сыне, да продлит Всемогущий их жизнь для собственного их счастья, на службу государю, на честь и пользу отечества".

   Рождение великого князя Александра, будущего Царя-Освободителя, было встречено членами царской семьи, иноземными родственниками и русскими простыми людьми, как событие чрезвычайной важности. Точно прозревая грядущие судьбы царственного младенца и нашего отечества, поэт Василий Андреевич Жуковский, состоявший тогда учителем русского языка при Александре Феодоровне, приветствовал царственную ученицу-мать следующими вдохновенными стихами:

   "Да встретит он обильный честью век,

   Да славного участник славный будет,

   Да на чреде высокой не забудет

   Святейшего из званья: человек!

   Жить для веков в величии народном,

   Для блага всех -- свое позабывать,

   Лишь в голосе отечества свободном

   С смирением дела свои читать!..."

   В этих приветственных стихах ясно сказался голос истинно русского человека, который указывал будущему верховному вождю России то, что ожидает от него отечество: всеобщего блага, свободы родины и истинно человеческого отношения к подданным. Уважай в людях прежде всего их святейшее звание "человек"! -- таков был завет поэта первенцу наследника, -- завет, который впоследствии, как будет показано в нашей статье, лег основанием всего воспитания юного великого князя.

   Нечего и говорить, какою любовью, ласкою и вниманием был окружен "маленький Саша" со стороны родителей с первых дней своего появления на свет. Неопытная еще в деле воспитания и руководительства детскими шагами, великая княгиня Александра Феодоровна охотно пользовалась в этом деле советами и указаниями вдовствующей императрицы Марии Феодоровны. Державная бабушка души не чаяла в маленьком внуке и взяла на себя выбор для него бонн и гувернанток. Из числа последних главное наблюдение над его воспитанием было поручено Ю.Ф. Барановой. Кроме г-жи Барановой при великом князе состояла, в качестве надзирательницы, Н.В. Тауберт, а в качестве бонн-англичанок -- А.А. Кристи, М.В. Коссовская и Е.И. Кристи.

   Когда Александру Николаевичу минуло шесть лет и наступила уже пора подумать о более серьезном обучении, а главнейше -- о военном воспитании, -- к нему был приставлен, в роли главного воспитателя, боевой офицер, герой войн 1805 и 1807 годоз, капитан Карл Карлович Мердер. 12 июля 1824 г. последний вступил в отправление своей ответственной должности и с тех пор, вплоть до своей смерти (1834 г.), он считал главною целью жизни -- быть полезным воспитаннику, принимая живейшее участие в его детских играх и научных занятиях, не оставляя его без надзора ни днем, ни ночью. Это дало возможность Мердеру внимательно наблюдать за нравственным развитием будущего русского императора и деятельно помогать главному наставнику великого князя, В.А. Жуковскому, в его заботах об умственном и духовном просвещении воспитанника.

   Великий князь Николай Павлович был чрезвычайно доволен воспитателем своего сына и уже в сентябре того же 1824 года писал Мердеру из-за границы: "Добрые вести о сыне моем меня душевно радуют, и я молю Бога, дабы укрепил его во всем добром. Продолжайте с тем же усердием, с которым вы начали новую свою должность, утвердите и оправдайте мое о вас мнение. Мне весьма приятно слышать, сколь матушка довольна успехами Александра Николаевича и вашим с ним обхождением".

   Равным образом и великая княгиня Александра Феодоровна неоднократно, с первого же времени вступления Мердера в исправление своих обязанностей, выражала ему свое удовольствие. Так, подобно Николаю Павловичу, она писала наставнику из заграничного путешествия:

   "Не могу достаточно благодарить вас за ваши повременные отчеты, которые кратко, но полно содержат в себе все, что мне желательно знать о моем милом Александре. Бог благословит вас за все труды и заботы, которыми вы теперь должны быть обременены; восхищаюсь вашим терпением; только оставайтесь верны себе и не давайте другим вводить вас в заблуждение; рассчитывайте на содействие Божие, ибо без Него ничто человеческое не может удасться, и верно любите моего мальчика, обещающего нам столько прекрасного. Ваши отчеты составляют всю мою радость, и потому я прошу о продолжении. С удовольствием вижу, что так хорошо идет лазанье и упражнения в устойчивости".

   На это милостивое и сердечное письмо Карл Карлович отвечал:

   "Августейшая великая княгиня! Вашего императорского высочества милостивое письмо я имел счастие получить. Вы благодарите меня, августейшая великая княгиня, за все труды и заботы, теперь часто выпадающие мне на долю. Видит Бог, что сокровеннейшее мое желание и единственное мое стремление заключается в том, чтобы прежде всего доставить доверенному мне и сделавшемуся столь дорогим моему сердцу ребенку столько счастия, сколько это ребенку возможно. Поэтому я стараюсь доставить ему все радости, дозволенные в его возрасте: он играет, забавляется и шутит со мною, а я чувствую себя обрадованным и счастливым уже тем, что все, кому дано счастие видеть маленького великого князя, находят, что он сильно переменился в свою пользу..."

   В тот же день Мердер писал и великому князю Николаю Павловичу:

   "Тщетно старался бы я изъяснить вашему императорскому высочеству чувство, с каковым приемлю изъявляемую мне в письме вашим высочеством благодарность за точное исполнение моей обязанности. Бог видит сердце мое; Ему известны чувства мои и пламенное желание -- быть полезным Александру Николаевичу. Всевышний милостив, Он укрепит меня в силах и поможет исполнить в полной мере Им и вами на меня возложенное. На него полагаю всю мою надежду".

   Сделавшись в 1825 году, по восшествии Николая Павловича на прародительский престол, наследником престола, "маленький Саша" -- так звали великого князя Александра Николаевича в семье -- продолжал вести прежнюю жизнь под надзором Мердера и швейцарца Жилля, лишенную всякой роскоши и чопорности. Так, когда однажды французский посол, согласно обычаям своей родины, просил позволения представиться восьмилетнему великому князю, Николай Павлович отклонил эту просьбу следующими словами:

   -- Вы, значит, хотите вскружить ему голову? Какой прекрасный повод к тому, чтобы возгордиться этому мальчугану, если бы стал выражать ему почтение генерал, командовавший армиями! Я тронут вашим желанием -- его видеть, и вы будете иметь возможность удовлетворить его, когда поедете в Царское Село. Там вы встретитесь с моими детьми. Вы посмотрите на них и поговорите с ними; но церемониальное представление было бы непристойностью. Я хочу воспитать в моем сыне человека, прежде чем сделать из него государя.

   Действительно, посол отправился в Царское Село, где в одном из парков нашел великого князя с сестрами, Марией и Ольгой Николаевнами. Наследник привел в восхищение гостя своей ловкостью, находчивостью и живостью. Когда вся компания садилась в лодку, последняя случайно накренилась и зачерпнула воды. Другой ребенок в таком случае испугался бы, вскрикнул, но Александр Николаевич смело схватил багор, поспешно оттолкнул лодку от берега и спокойно стал грести.

   Умение держать себя в обществе, на людях -- было отличительною чертою маленького наследника. Так, во время коронации государя в Москве, летом 1826 года, он приводил в неописуемый восторг жителей Первопрестольной, когда, в лейб-гусарском мундире и на арабском коне, появлялся в свите своего родителя или участвовал на парадах в строю гусар. Народ с восторгом встречал и провожал всюду восьмилетнего великого князя, и громкое "ура" беспрестанно оглашало улицы, когда он появился.

   Вот что повествует Мердер по случаю появления Александра Николаевича в один прекрасный день среди населения Москвы. "Едва показался он, раздалось радостное "ура!" Народ толпою бросился к коляске, власть полиции исчезла; все уступает толпе радостного народа; подобно морскому валу, воздымающемуся, лезут друг на друга, падают, вскакивают, бегут, хватают за колеса, рессоры, постромки; крики: -- "Ура! Александр Николаевич, наш московский князь" Ура! Ура!" Трогательная картина! Но далее ехать было трудно, из опасения раздавить кого-нибудь из народа. Возвратились назад".

   Когда приближенные выражали государю свой восторг и удивление перед поведением наследника и умением его с достоинством держать себя, Николай Павлович с уверенностью говорил всем:

   -- Я покоен насчет моего сына, он в хороших руках.

   Уверенность державного родителя, что сын его находится на попечении людей, которые употребят все силы к тому, чтобы верховный вождь России оправдал возлагаемые на него народом надежды, -- имела своим основанием высокие нравственные качества этих людей.

II.

   Главным воспитателем, как уже сказано выше, был назначен К.К. Мердер. Это был человек высокой честности, мягкий, просвещенный и любознательный. Он сам постоянно трудился над своим самоусовершенствованием, приобретая разнообразные сведения, чтобы впоследствии поделиться ими со своим воспитанником. Не довольствуясь личным взглядом на дело воспитания, он изучал по этому предмету лучших отечественных и иностранных писателей, заимствуя у них все лучшее, что могло быть полезно великому князю. Мердер говорил всегда чистую правду в глаза наследнику и его родителям, был точен в исполнении своих обязанностей, тверд в достижении целей и умел ласкою и убеждениями заставлять не всегда покорного воспитанника делать то, что ему приказывают и что от него требуют.

   Выше было отмечено по письмам Мердера к августейшим родителям воспитанника, как последние были довольны наставником сына, и сколь ответственным считал он сам порученное ему дело. Он ставил себе задачею как бы слиться душою с великим князем и сделаться его истинным другом. В этих видах он оставался при ребенке безотлучно, разделял все его игры и удовольствия и приучал великого князя видеть в нем не начальника, а ласкового и веселого товарища. Вместе с тем он добился от ребенка величайшей откровенности; в привычку Александру Николаевичу вошло, таким образом, по вечерам, перед молитвою, рассказывать Карлу Карловичу все то, что он делал и думал в течение дня без всякой утайки и вполне чистосердечно, как на исповеди. Такое отношение к делу воспитания великого князя требовало со стороны Мердера громадного самообладания и выдержки, причем всякая строгость, всякое наказание и грубая насильственность были устранены. Поэтому нельзя не заметить, что условия воспитания, в которые был поставлен шестилетний Александр Николаевич, были во много раз лучше тех, в коих находился его августейший родитель в свое время, как мы это видели, так много натерпевшийся от суровости генерала Ламсдорфа.

   Многие придворные, считавшие строгость и систему наказаний неотъемлемой принадлежностью дела воспитания, смотрели на отношения Мердера к своему воспитаннику недоверчиво и выражали явное опасение, что он испортит и погубит ребенка. Но императорская семья посмотрела на эти отношения с более просвещенной точки зрения. Обе императрицы, великая княгиня Александра Феодоровна, великий князь Николай Павлович и сам государь император поддерживали Карла Карловича, ожидая от его гуманного обращения с ребенком самого лучшего. И это гуманное отношение было тем более необходимо, что юный великий князь был ребенком чрезвычайно впечатлительным, на которого строгость и крупные наказания могли произвести слишком угнетающее впечатление.

   Своим ласковым обращением с Александром Николаевичем Мердер успел в самое короткое время заслужить его доверие, его привязанность и любовь. Так, только что научившись письменным буквам, великий князь уже спешит написать своему наставнику письмо, где изъясняется ему в любви и которое тот получает в виде небольшого клочка бумажки, где на одной стороне написано: "Карл Мердер 1 февраля 1825 г.", а на другой -- "люблю Мердера моего".

   Поэтому и наставнику не оставалось ничего иного, как только в своих письменных донесениях Николаю Павловичу и Александре Феодоровне отмечать добрые свойства ребенка. "Чрезвычайно счастлив, -- писал он Александре Феодсровне, -- что могу сообщить вашему императорскому Еысочеству только добрые вести о моем маленьком великом князе. Его доброе сердце, его наклонности, -- словом, все его качества и притом любовь, с которой он относится ко мне, -- ручаются мне, что я (если Господь сохранит мне жизнь) увижу его однажды истинным украшением и радостью семьи его августейших родителей. Эту неделю погода стояла благоприятная, и мы ежедневно дважды выходили на прогулки. К моей великой радости, Александр Николаевич сделался неутомимым пешеходом, и когда он бегает с разрумянившимся от воздуха лицом, с него -- хоть картину писать".

   Сумев стать в наилучшие отношения с воспитанником и его родителями, К.К. Мердер пользовался высоким уважением и любовью и своих помощников по воспитанию великого князя, причем особенно дружественные отношения у него установились с В.А. Жуковским, на коего возложено было руководство учебными занятиями великого князя. Сам Мердер, прежде чем приступить к одобрению составленных преподавателями программ обучения Александра Николаевича, внимательно ознакомился с разнообразными иностранными педагогическими сочинениями, посвященными вопросу о воспитании, и составил себе полное представление о том, по какому пути надлежит вести доверенного ему царственного отрока и каков конечный идеал воспитываемого им будущего монарха России. На склад педагогических воззрений Мердера имели сильное влияние ученые работы известного немецкого педагога Арндта, прославившегося своими патриотическими сочинениями, значительно содействовавшими подъему немцев против Наполеона и освобождению Германии от французов. Мысли Арндта легли основанием в воспитательную систему Мердера, примененную им по отношению великого князя, со всеми ее сильными и слабыми сторонами, причем, к сожалению, русский воспитатель слишком мало обратил внимания на требования национального характера в деле воспитания, которым, с своей стороны, немецкий педагог придавал такое видное значение.

   Николай Павлович признавал необходимость серьезных и обширных преобразований для России, но оставлял их осуществление на долю сына, которого именно и желал видеть хорошо для того подготовленным. В этих преобразованиях будущего времени немалую роль должны были играть веление доброго сердца и настроение ума, проникнутого высокими идеалами человеколюбия. Вот на долю Мердера и его помощников, с согласия и по указаниям августейшего родителя и его супруги, и возложена была задача развития этих добрых чувств, этого высокого человеколюбия. Пути к таковому развитию в значительной мере им были заимствованы из работ немецкого историка-педагога Арндта, книга которого "План воспитания и наставления монарха" и была рекомендована Мердеру государыней императрицей Марией Феодоровной.

   Помощником Мердера по обучению Александра Николаевича военным наукам был назначен подполковник С.А. Юрьевич, выбор которого был сделан самим Карлом Карловичем, видевшим в лице своего помощника человека, разделяющего его убеждения. Что же касается общего преподавания наук и руководства всем обучением великого князя, -- то на эту ответственную должность был призван известный писатель, Василий Андреевич Жуковский, пользовавшийся особым расположением обеих императриц, Марии Феодоровны и Александры Феодоровны, а также успевший себе приобрести громкую известность, как один из самых замечательных русских поэтов начала текущего столетия.

III.

   В. А. Жуковский -- сын помещика Бунина и турчанки Сальхи, взятой в плен при штурме крепости Бендер. Будущий наставник наследника русского престола родился 29 января 1783 года в селе Миненском, Тульской губернии; восприемником его при св. крещении был дворянин Андрей Григорьевич Жуковский, постоянно живший в доме богатого помещика Бунина и давший свое имя новорожденному младенцу. Получив в доме Бунина первоначальное воспитание, маленький Жуковский был определен сначала в пансион Роде, в г. Туле, затем -- в тамошнее же народное училище. Но тогдашние плохие учителя и неудовлетворительные способы обучения не развили в живом и впечатлительном мальчике любви к наукам, и он вскоре даже был исключен из училища "за неспособность". После такого неудачного начала обучения родственники пытались определить его на военную службу; но и это как-то не удалось, и, наконец, в 1797 г. мы встречаем его в числе воспитанников лучшего тогда в Москве "Благородного университетского пансиона". Несмотря на то, что обучение наукам (особенно математическим) и здесь давалось ему не легко, он, однако, вскоре выделился среди товарищей своим учением и поведением. Особенно отличался он в занятиях русскою словесностью: его стихи обратили на себя даже внимание известных тогда писателей, И. Дмитриева и Карамзина, из коих первый и поспешил приблизить к себе и ввести в свой дом даровитого юношу. Тогда же, на 16-м и 17-м году от рождения, он начал уже печатать свои произведения в некоторых журналах.

   Необходимо заметить, что из родительского дома Жуковский вынес основательное знание иностранных языков (немецкого и французского); это обстоятельство помогло ему рано познакомиться с лучшими европейскими писателями и, уже на школьной скамье, приступить к переводу некоторых из них на русский язык.

   По окончании пансиона Жуковский сначала поступил чиновником на государственную службу, но вскоре бросил эту службу, потому что предпочел вернуться в родное село Мишенское и заняться здесь пополнением своего образования. Особенное внимание стал он уделять в те дни изучению немецких писателей -- Шиллера, Гёте и других поэтов, и вскоре даже очень удачно перевел одно из стихотворений Грея под заглавием "Сельское кладбище". Перевод этот был напечатан в журнале "Вестник Европы" и обратил на себя внимание публики. С этого времени (1802 г.) он не перестает печатать одно произведение за другим и приобретает имя выдающегося поэта. Писатели спешат завести с ним знакомство, вводят его в свой круг; а в 1808 т., по настояниям известного историка Карамзина, уговаривают даже взять на себя руководительство "Вестником Европы". В тяжелую для России годину нашествия Наполеона Жуковский переменил свое мирное звание на звание воина и записался в московское ополчение; участвовать, однако, в Бородинской битве ему не удалось, и единственным следствием пребывания его в рядах войска было написанное им стихотворение "Певец во стане русских воинов", обратившее на себя благосклонное внимание государыни Марии Феодоровны. Вскоре после этого Жуковский, по случаю окончания похода 1813 г., написал второе стихотворение -- "Послание императору Александру I, спасителю народов", которое и послал в Петербург своей царственной почитательнице, вдовствующей императрице.

   Эти два стихотворения имели решающее значение в жизни нашего поэта: он стал известен при дворе государя, был вызван в Петербург и назначен чтецом при Марии Феодоровне; а когда в северную столицу прибыла невеста Николая Павловича и сделалась его супругою, Жуковский был приставлен к ней в качестве учителя русского языка. Отсюда становится понятным выбор Жуковского на должность наставника и руководителя учебных занятий вел. кн. Александра Николаевича. И мать, и бабушка, высоко почитавшие его как человека и писателя, единодушно решили, что лучшего наставника "маленькому Саше" невозможно найти, что Василий Андреевич -- тот именно человек, которому, без всякого страха и боязни, можно доверить нравственное и умственное развитие будущего русского государя. Действительно, Жуковский блестяще оправдал возложенные на него надежды и сумел влить в душу своего воспитанника и ученика все то светлое, человеческое, доброе, что в таком изобилии заключалось в его собственной природе, в его литературной деятельности, и что проглядывало во всех деяниях и реформах покойного Царя-Освободителя.

   В начале настоящего очерка были приведены стихи, коими поэт приветствовал рождение великого князя; мы видели, что автор особенно ударяет на то, чтобы будущий государь прежде всего усматривал в каждом из людей его святейшее звание человека и чтобы он, для блага подданных, забывал самого себя. Эти указания обязанностей государя, сделанные в качестве независимого поэта, Жуковский впоследствии, став наставником Александра Николаевича, непрестанно проводил через все свое руководительство его занятиями. И доброе семя, брошенное умелою рукою просвещенного наставника в душу ученика, дало впоследствии, действительно, прекрасный плод. Вступив на престол, Александр II осуществил в жизни завет Жуковского: он освободил десятки миллионов русского населения от крепостной зависимости, т.е. даровал России свободу; таковую же свободу он даровал силою оружия единоверным нам болгарам, положил в нашем отечестве начало гласности и создал одинаковый для всех суд, т.е. дал возможность всякому русскому гражданину уважать в себе, прежде всего, именно то "святейшее звание -- человека", о котором сказано было в приветственном стихе его наставника-поэта.

IV.

   Получив лестное назначение наставника при великом князе, Жуковский стал деятельно готовиться к предстоящим занятиям. Здоровье его в то время было не особенно крепко, и, для поправления своих слабых сил, он взял продолжительный отпуск за границу, в течение которого изучил приемы обучения лучших педагогов Западной Европы, а также составил обширный "план учения" Александра Николаевича. Каково было его душевное настроение в те дни, явствует из следующих слов его письма к государыне Александре Феодоровне: "Да, у меня не осталось уже ничего личного! -- писал он державной родительнице своего ученика. -- Всякая добрая мысль при своем зарождении уже имеет свой особый интерес. Слова: долг, религия, любовь к отечеству, -- словом, все, что присуще духовной природе человека, -- уже не останавливает на себе моего внимания исключительно ради меня самого, но столько же ради того, в душе которого эти высокие мысли должны принести благодетельные плоды для человечества. Для меня явление истории люди, составившие счастие или несчастие своего времени, не служат более простыми предметами любопытства; но я вижу в них уроки, которые могут быть предподаны, образцы, которые могут быть предложены, опасности, которых следует избегать, -- и занятия утратили для меня свой определенный характер: они всегда могут иметь свое полезное приложение. Я был бы совершенно счастлив, если бы мысль о моей неопытности не тревожила меня так часто".

   Еще рельефнее рисуются нам его чувства и образ мыслей, изложенные в письме к К.К. Мердеру. "Поздравляю вас от всего сердца с новым годом, бесценный мой Карл Карлович!.. -- писал он главному воспитателю из Дрездена. -- Завтра для нас он начнется. Дай Бог, чтобы и начался, и кончился счастливо. Дай Бог счастья России. Говоря это, желаю в одном слове счастья всем нам и, в особенности, нашему государю*. Слово "счастие России" -- великое слово. Оно для нас с вами, особенно, представляет главную цель наших мыслей и нашей деятельности: надобно, чтобы душа нашего великого князя получила всю способность, которой суть вложила в нее природа, для постижения всего великого смысла этого слова. Поневоле возьмет страх, когда подумаешь о необходимой обязанности, которая теперь лежит на нас. Поистине может успокаивать нас только мысль, что мы истинно, бескорыстно будем стремиться к этой цели, забыв все собственное, уничтожив самое самолюбие с готовностью на великое пожертвование. Так разумею вас и уверенность в этом есть для меня также источник истинного счастья и спокойствия душевного... Работаю теперь над древней историей и древней географией. Постараюсь в течение своей дрезденской жизни кончить и таблицы, и исторические карты древней истории; также постараюсь приготовиться и к тем урокам, которыми надобно мне будет заниматься непосредственно по приезде моем в Петербург. Не могу вам сказать, как меня все эти занятия, мирные, порядочные, обращенные к одному предмету, делают счастливым, как душа спокойна, довольна настоящим и весело глядишь на будущее. Теперешнего положения своего не променяю ни на какое в жизни; то, что может быть человеку нужно в жизни, это -- иметь вполне деятельность".

   ______________________

   * Письмо писано в 1827 г., когда уже на престол вступил Николай Павлович, о коем и идет здесь речь.

   После долгих приготовлений и основательного ознакомления с сочинениями известного педагога Песталоцци, Жуковский осенью 1826 года представил государю выработанный им за лето план учения великого князя Александра. Согласно этому плану, воспитание вообще и учение в особенности должны иметь целью -- "образование для добродетели". Эта цель достигается развитием добрых качеств, данных природою, образованием из сих качеств характера нравственного, предохранением от зла, искоренением злых побуждений и наклонностей; учение образует для добродетели, знакомя питомца: 1) с тем, что окружает его; 2) с тем, что он есть; 3) с тем, чем он должен быть, как существо нравственное; 4) с тем, для чего он предназначен, как существо бессмертное.

   Предполагая, что учение его высочества продолжится от 8 до 20 лет, Жуковский делит его на три главных периода: отрочества, от 8 до 13 лет, в какое время он учение считает подготовительным; юности -- от 13 до 18 лет -- учение подробное, и первых лет молодости, от 18 до 20 лет -- учение применительное. Наставник сравнивает первое время учения с приготовлением к путешествию: надо ученику дать в руки "компас", под которым он подразумевает первоначальное развитие ума и сердца, посредством усвоения религиозных правил; познакомить с "картою", сообщив ему вкратце, ясно и в последовательной связи, те знания, которые будут впоследствии преподаваться в подробностях; снабдить его "орудиями" для приобретения сведений и для открытий в пути, т.е. обучить его иностранным языкам и развить в нем природные дарования. В следующее время (13 -- 18 л.), ученик, по образному выражению Жуковского, предпринимает уже самое путешествие: компас у него в руках, он умеет с ним обращаться; карта перед ним раскрыта и им изучена; дороги на этой карте обозначены, -- ему не грозит опасность заблудиться. Ум его приготовлен, любопытство возбуждено, и он смело пускается в дорогу. Дабы избегнуть смутности и беспорядка в понятиях, ученику необходимо преподавать в отдельности науки, нужные ему, как члену просвещенного общества, и более подробно те, которые ему нужны по его жизненному назначению. К первым относятся те науки, кои имеют предметом человека (науки антропологические): история, география, этнография, политика, философия; ко вторым -- науки, имеющие предметом вещь (онтологическая): математика, естественная история, физика. Наконец, наступает время окончания путешествия (18 -- 20 л.): сведения собраны, остается их привести в порядок и определить, какое должно из них быть сделано употребление. Наставник должен в это время возбудить в ученике самодеятельность, и последний, не занимаясь уже никакою наукою в отдельности, сам составляет себе коренные правила жизни, как произведение того, что дали ему воспитание и учение. Пособием для этих правил служит чтение классических книг, преимущественно тех, кои знакомят его с его высоким положением и страною, которой он должен посвятить свою жизнь. В это время занятия должны идти в следующем порядке: 1) обозрение знаний, приобретенных в возрасте 13 -- 18 лет; 2) взгляд на место, занимаемое человеком в обществе, и на обязанности, с ним соединенные; 3) отчет в самом себе, перед самим собой и утверждение в правилах добродетели; 4) выяснение общего значения человека в жизни и государя -- в особенности.

   В дальнейшем изложении своего плана Жуковский разъясняет значение каждой науки, входящей в тот или иной круг преподавания, размещает их в определенной последовательности и, наконец, останавливается на обозрении, при каких условиях должно идти обучение великого князя. Дверь учебной комнаты, по его мнению, во все время уроков должна быть неприкосновенная; никто не должен позволять себе входить в нее, пока царственный ученик занят с учителями; из этого правила не должно делать исключений даже для родителей, т.е. для государя и государыни. Благодаря этому Александр Николаевич приучился дорожить своим временем, так как будет видеть, что им дорожат другие и что в порядке часов учения соблюдается строжайшая точность. Его высочество в продолжение своего воспитания должен привыкнуть почитать выше всего свои обязанности. Далее наставник нападает на вред, которому подвергаются царские дети благодаря частым переездам с места на место. "Нам надобно иметь одно местопребывание -- в Петербурге зимою и одно, такое же, вне Петербурга, летом, -- говорит он в своем "плане". В противном случае, порядок нарушается, и нельзя отвечать за успех учения. Переезды будут мешать и вредить вниманию, будут препятствовать полноте и необходимому спокойствию упражнений; вместо устроенной учебной комнаты, будем иметь одни станции, в которых нельзя иметь под рукою всех предметов учения; все это произведет привычку к непостоянству и беспокойную охоту переменять место, весьма вредную для будущего.

   Самим наставникам нельзя будет действовать, как бы они желали: могут ли они всюду перевозить с собою все вещи для приготовления своего к лекциям? Могут ли иметь везде простор, необходимый для собственных занятий? А это -- не безделица: здесь о наставниках так же нужно думать, как и о воспитаннике. Бесполезно требовать от них невозможного".

   Большое значение придавал Жуковский прогулкам: с ними, по его мнению, должна быть соединена цель наставительная. Ученик должен на этих прогулках обозревать публичные здания, ученые учреждения, кабинеты, промышленные заведения. Чтобы родители наследника могли давать себе ясный отчет о ходе его занятий, Жуковский предполагал установить экзамены ежемесячные и полугодовые; ежемесячные должны производиться в присутствии государыни императрицы, полугодовые -- в присутствии самого государя.

V.

   Обращаясь к вопросу об отношениях державного родителя к сыну, Жуковский говорит: "Смею думать, что государь император не должен никогда хвалить великого князя за прилежание, а просто оказывать свое удовольствие ласковым обращением. Таковое выражение должно быть предоставлено для немногих случаев. Чем будет оно реже, тем более будет иметь цены, тем сильнее будет действие. Великому князю надлежит привыкать видеть в исполнении своих обязанностей простую необходимость, не заслуживающую никакого особенного одобрения: такая привычка образует твердость характера; каждый отдельный хороший поступок весьма маловажен, одно только продолжительное постоянство в добре заслуживает внимания и хвалы. Его высочество должен приучиться действовать без награды: мысль об отце должна быть его тайною совестью. Тогда только одобрение отца будет для него благодетельным счастием и действительным поощрением к новым усилиям. То же самое можно сказать и о выражении родительского неодобрения. Его высочество должен трепетать при мысли об упреке отца. Государь будет знать всегда о его мелких поступках; но пускай это будет тайною между Его Величеством и наставниками; пускай воспитанник чувствует вину свою, и сам наказывает себя тягостным своим чувством. Но испытывать явный гнев отца -- должно быть для него случаем единственным в жизни. Если когда-нибудь дойдет до такой крайности, то лекарство будет спасительно, и исцеление -- несомненно".

   Чтобы родителям легче было следить за ходом занятий сына, дабы ученик мог лично судить об успехах или недостатках своего учения, Жуковский решил завести на классном столе особую книгу -- журнал, куда учителя по окончании урока должны ставить отметки -- как за успехи, так и за поведение.

   Что касается взглядов Жуковского на обязанности великого князя в настоящем и будущем, когда он наследует прародительский престол, то они прекрасно выражены в следующих словах его "плана" обучения Александра Николаевича. "Его высочеству нужно быть не ученым, а просвещенным, -- говорит он. -- Просвещение должно познакомить его только со всем тем, что в его время необходимо для общего блага и, в благе общем, для его собственного. Просвещение в истинном смысле есть многообъемлющее знание, соединенное с нравственностью. Человек знающий, но не нравственный, -- будет вредить, ибо, и с добрыми намерениями, не будет знать способов действия. Просвещение соединит знание с правилами. Оно необходимо для частного человека, ибо каждый, на своем месте, должен знать, что делать и как поступать. Оно необходимо для народа, ибо народ просвещенный более привязан к закону, в котором заключаются его благоденствие и безопасность. Оно необходимо для народоправителя, ибо одно оно дает способы властвовать благотворно. Сокровищница просвещения царского есть история, наставляющая опытами прошедшего, ими объясняющая настоящее и предсказывающая будущее. Она знакомит государя с нуждами его страны и его века.

   Она должна быть главною наукою наследника престола. История, освещенная религиею, воспламенит в нем любовь к великому, стремление к благотворной славе, уважение к человечеству и даст ему высокое понятие о его сане. Из нее извлекает он правила деятельности царской. Сих главных правил немного. История познакомит наследника престола с судьбою народов и, объяснив причины их бедствий и благоденствия во всех временах, должна сказать ему в заключение: -- верь, что власть царя происходит от Бога, но верь сему, как верили Марк Аврелий и Генрих Великий, сию веру имел и Иоанн Грозный, но в душе его она была губительною насмешкою над Божеством и человечеством. Уважай закон и научи уважать его своим примером: закон, пренебрегаемый царем, не будет храним и народом. Люби и распространяй просвещение: оно -- сильнейшая подпора благонамеренной власти; народ без просвещения есть народ без достоинства; им кажется легко управлять только тому, что хочет властвовать для одной власти; -- но из слепых рабов легче сделать свирепых мятежников, нежели из подданных просвещенных, умеющих ценить благо порядка и законов. Уважай общее мнение: оно часто бывает просветителем монарха: оно -- вернейший помощник его, ибо строжайший и беспристрастный судья исполнителей его воли; мысли могут быть мятежны, когда правительство притеснительно или беспечно; общее мнение всегда на стороне правосудного государя. Люби свободу, то есть правосудие, ибо в кем -- и милосердие царей, и свобода народов; свобода и порядок -- одно и то же, любовь царя к свободе утверждает любовь к повиновению в подданных. Владычествуй не силою, а порядком: истинное могущество государя -- не в числе его воинов, а в благоденствии народа. Будь верен слову; без доверенности нет уважения, неуважаемый -- бессилен. Окружай себя достойными тебя помощниками: слепое самолюбие царя, удаляющее от него людей превосходных, предает его на жертву корыстолюбивым рабам, губителям его чести и народного блага. Уважай народ свой: тогда он сделается достойным уважения. Люби народ свой: без любви царя к народу нет любви народа к царю. Не обманывайся насчет людей и всего земного, но имей в душе идеал прекрасного, -- верь добродетели! Сия вера есть вера в Бога! Она защитит душу твою от презрения к человечеству, столь пагубного в правителе людей".

   "План" Жуковского был одобрен царскою семьею, как равно состоялось приглашение остальных преподавателей, согласно указаниям наставника и главного воспитателя К. Мердера. В числе таковых надлежит отметить -- Флориана Антоновича Жилля, учителя французского языка и географии; Ивана Павловича Шамбо -- немецкого языка, Альфри -- английского, Юрьевича -- польского, Эдуарда Давидовича Коллинса -- арифметики. Более всего заботил Василия Андреевича выбор преподавателя Закона Божьего. К. Мердер рекомендовал на эту должность ученого священника, протоиерея Андреевского собора, Герасима Петровича Павского, который, сообразуясь с "планом" Жуковского, и представил записку, где изложил свои мысли о законоучении. Записка эта произвела самое лучшее впечатление на наставника, и он писал, по поводу ее, государыне Александре Феодоровне:

   "Мы можем поздравить себя со сделанным выбором. Павский кажется мне человеком, способным иметь прекрасное влияние на сердце нашего дорогого отрока. Если искать только ученого богослова, учителя в науке, -- мы ничего в нем не найдем. Для вероучения, для нашего отрока, для будущего его жребия, -- нужна сердечная вера, нужна высокая идея о Промысле, управляющем его жизнью, просвещенная вера и терпимость, сохраняющая уважение к человечеству".

   В письме же к Мердеру он так отзывался о почтенном о. Павском. "Не могу вам изъяснить, как я рад нашему почтенному Павскому. В исполнении его системы виден человек честный, твердый, христианин в прекрасном смысле этого слова, он будет не простым учителем догматов, он будет действовать на характер нашего питомца и в этом отношении он будет одним из главных действующих лиц в нашем воспитании. Я рад ему не как товарищу, но более -- как наставнику, с которым весело будет советоваться. Его религия не в его сане и одежде, а в его правилах, которыми руководствуется земля наша. Религия для всех одна: то же влияние, какое она имеет на скромную жизнь частного человека, должна она иметь и на высокую судьбу государя. Надобно, чтобы она вошла в душу, сделалась источником деятельности, осветила нравственность. Религия, в истинном смысле, -- друг просвещения, хранительница свободы, страж блага народного и частного. Она одна во все времена; она не противится нуждам времени; она -- явный враг притеснения, понудитель образования, не боится вести человека вперед; напротив, сама летит вперед с светильником просвещения, ибо чем более света, тем яснее благо религии. Вот что я прочитал в прекрасных мыслях нашего Павского и поблагодарил со слезами на глазах Бога за то, что Он приблизил такого человека к душе нашего расцветающего наследника России".

   Таким образом, ко времени начала серьезного обучения великого князя Александра состав учителей был уже окончательно набран, и притом таких, которые соединены были общностью убеждений, чувств и сознанием важности возложенной на них задачи. Все они одинаково призназали, что прежде всего надлежит употребить силы к тому, чтобы образовать из будущего повелителя русского народа человека просвещенного, нравственно развитого, достойного своего века, скромного и уважающего законы страны. Все учителя прониклись "планом" Жуковского и поставили во главу порученного им Дела развитие человечности в своем царственном ученике.

VI.

   Сообществу детей Жуковский, как равно и К. Мердер, придавал в деле воспитания большое значение. В этих видах, он предлагал даже на летнее время составить для великого князя потешный полк из ста или двухсот хорошо воспитанных детей и снабдить этих маленьких воинов всеми принадлежностями вооружений армии. Всякое лето, по его плану, должно было составить полную кампанию, и каждая кампания могла бы иметь предметом особенную часть военного искусства: например, первая кампания служила бы для изучения фронтовой службы, вторая -- полевых укреплений, третья -- артиллерии и, наконец, четвертая -- морской службы. Царскосельский пруд, в видах последней кампании, должен бы был обратиться во всемирный океан, на котором две маленькие яхты, в один всего день, могли бы совершить целое кругосветное путешествие. При таком прохождении военной службы Жуковский ставил, однако, одно необходимое условие -- "чтобы сии военные наставительные игры принадлежали исключительно одной эпохе года и нисколько не вмешивались в остальное учение, которое, в противном случае, расстроят совершенно, ибо уничтожат внимание!" Главною целью этих военных игр должно было быть не одно приобретение сведений в военном деле, но и укрепление сил физических, а также -- нравственное образование. "Великому князю, -- говорил Жуковский, -- должно быть не простым солдатом, а мужем, достойным престола России. И здесь цель состоит не в одном знании фронтовой службы, но и в деятельном пробуждении высоких человеческих качеств -- смелости, терпения, расторопности, присутствия духа, осторожности, решительности, хладнокровия, -- словом всего, что составляет война в истинном, прекрасном значении сего слова. Великий князь был бы в толпе людей, имел бы товарищей, наравне с другими нес бы тягость долга и службы: все это самым благодетельным образом могло бы действовать на его ум и сердце, развернуло бы в нем все чистое, человеческое. Само собою разумеется, что начальство над таким корпусом должно быть поручено человеку искусному, который мог бы из игрушки сделать наставление полезное и умел бы забавою действовать на душу, пробуждая в ней спящие высокие качества".

   Предложению Жуковского, однако, в отношении потешного полка не суждено было осуществиться. Государь не нашел его удобным и, вместо того, зачислил сына в списки кадет I корпуса, причем обучение Александра Николаевича военной службе в рядах этого корпуса, в должное время, отложено было до исполнения ему одиннадцати лет. Вместе с тем, чтобы не лишать его сообщества товарищей, к нему были взяты во дворец для совместного прохождения полного курса наук два сверстника -- граф Иосиф Виельгорский и Александр Паткуль.

   Расписание дня для маленьких учеников было составлено в следующем порядке: дети должны вставать в 6 часов утра, читать утреннюю молитву, завтракать и приготовляться к занятиям. В 7 часов уже начинались классы и кончались в полдень, с промежутком от 9 до 10 часов для отдыха. После двухчасовой прогулки в два часа садились за обед, затем до 5 часов гуляли, играли или отдыхали. От 5 до 7 часов снова происходили занятия в классах, от 7 до 8 -- гимнастика и разные игры. Вечер после 8 час. должен был посвящаться обозрению истекшего дня и писанию дневника. В 10 часов дети уже ложились спать. В воскресные и праздничные дни часы учения посвящались частью назидательному чтению, частью ручной работе, гимнастическим упражнениям и посещению замечательных ученых и промышленных заведений.

   Сам Жуковский преподавал детям русский язык, общую грамматику, начальные понятия по физике и химии. В своих занятиях он неизменно держался следующего правила: лучше мало, но хорошо, чем много и худо, так как, -- пояснял он, -- "мы не гонимся за блестящим успехом, а должны сообщить ученику ясные понятия в последовательной связи и приохотить его к занятиям". Особенное значение придавал он прохождению наследником естественных наук, как подготовительной ступени для правильного понимания истории.

   "Ребенок, -- утверждал Жуковский, -- всегда лучше поймет то, что видят его глаза, нежели то, что действует лишь на его разум. Рассуждая о физическом опыте, представляешь нечто реальное, осязаемое, и приучаешься к размышлению, заинтересовываешь внимание и возбуждаешь свое любопытство. История не может быть столь же привлекательна для ребенка, как физика и естественная история. Ум его недостаточно развит, чтобы заинтересоваться судьбами людей и народов, которых он видел лишь в воображении, тогда как явления физические и химические -- у него перед глазами, произведения природы -- налицо, и он легко может найти случай применить то, чему его учат, к тому, что его окружает".

   В отношении детей и государь с государыней, и воспитатель Мердер, как равно Жуковский и прочие наставники, держались одинаково ровно, предъявляли к ним одни общие требования и не допускали ни в чью пользу исключений или послаблений. Таким образом, великий князь приучался с детства к равенству и нес одинаковые обязанности, как и его маленькие товарищи. Кроме Виельгорского и Паткуля к наследнику по большим праздникам, а также в рекреации летом приглашали и других товарищей из семей, лично известных государю, а иногда приводили и кадет. Эти шумные сборища в Зимнем дворце доставляли немало удовольствия "маленькому Саше" и приучали его к правилам товарищества, обходительности и внимания к гостям.

   Все перечисленные меры обучения и воспитания великого князя, выработанные Жуковским, были чрезвычайно полезны, в особенности -- для Александра Николаевича. При всех достоинствах и добрых качествах его природы в нем наблюдались и такие отрицательные свойства, которые возбуждали серьезные опасения родителей и руководителей. В нем не наблюдалось достаточной решительности действий, постоянства, твердости воли, а подчас и справедливости. Малейшая неудача приводила его в отчаяние, заставляла опускать руки, ослабевать в своих добрых стремлениях, падать духом; желание отличиться заставляло его прибегать к маленьким хитростям, уловкам, которые огорчали наставников. Конечно, эти недостатки в характере, свойственные часто детскому возрасту вообще, не содержали в себе признаков порока; но тем не менее Жуковский и Мердер считали нужным бороться с ними, прибегая, как увидим дальше, к мерам строгости. Их искреннее желание было -- сделать из Александра Николаевича человека в самом возвышенном смысле слова, освобожденного даже от тени недостатков и погрешностей, могущих вредно отозваться на его характере и будущей деятельности как правителя России.

   Борьба с этими недостатками не представляла особенных трудностей: по своей природе наследник был богато одарен способностями; учение давалось ему легко; а любящее, мягкое сердце было доступно словам внушения, увещаниям и доказательствам несправедливости сделанного. В этом отношении наставники широко пользовались примерами товарищей, их успехами и поведением, в особенности маленького Виельгорского, который отличался прилежанием и добронравием.

   Могучим орудием в борьбе с недостатками великого князя служила в руках Жуковского и Мердера горячая его привязанность к родителям и бабушке, огорчить которых или вызвать их гнев было для "маленького Саши" истинным наказанием. Подобно нежному цветку, его прекрасное сердце не выносило грубого прикосновения и постоянно требовало лишь ласки и ухода любящей руки. Прекрасным подтверждением сказанного служат слова и действия великого князя во время разлуки весною 1828 г. с родителями, когда он остался на попечении бабушки в Царском Селе. Мысль о родителях в первый день отъезда государя и государыни не покидала его. Во время прогулки, увидав полевой цветок, он побежал сорвать его со словами: "Я его пошлю маме!" Проходя по комнатам дворца, он с грустью вспоминал: "Вот тут папа и мама обедали, здесь сидел папа, а тут мама. Где-то они теперь?"

   Первый свободный час в этот день был употреблен им на писание писем к матери и сестре, Марии Николаевне, причем в конверт он вложил и сорванные цветы. Игры с товарищами не развлекали его, и вечером он записал в свой дневник: "27 апреля -- день для меня памятный; милая моя мама и Мери уехали в Одессу. Я много плакал". Высказывал свою сердечную привязанность великий князь и к крохотному своему брату Константину. Так, когда во дворце получено было известие о взятии нашими войсками турецкой крепости Анапы, Александр Николаевич бросился к своему братишке, стал его горячо обнимать и радостно поздравлять с успехами русского оружия.

   Как только наследник научился писать по-русски и по-французски, он с радостью посылал отсутствовавшим в то время родителям и родственникам маленькие письма, где спешил излить свою ласку и поделиться с ними чувствами и впечатлениями. Так, первое его письмо было адресовано государыне Александре Феодоровне, где он писал: "Дражайшая мама, скоро ли ты приедешь? Кланяйся папе и скажи, что я ему пришлю улана. Целую тебя, папа, и навсегда буду вам послушным сыном. Саша".

   Следующее письмо в том же 1828 г. он послал в Таганрог государю императору. "Благодарю тебя, бесценный дядя, за присланные рисунки, которые я получил от Аполинина. Они доставили и доставляют мне много удовольствия; я их часто рассматриваю и буду беречь. Поцелуй за меня тетю, обнимаю вас обоих мысленно и навсегда буду сердечно вас любящим Александром".

VII.

   Первый экзамен был назначен наследнику и его товарищам в июле 1828 года. По обыкновению, они проводили лето в Павловске у вдовствующей императрицы Марии Феодоровны, которая, конечно, не скупилась на удовольствия и развлечения своих маленьких гостей.

   Да и как было не веселиться в этой дачной местности, где сама природа приготовила детям столько простора для разнообразных прогулок! Вот, например, как проводили воскресные дни маленькие обитатели дворца государыни. Утром читалось Евангелие под руководством протоиерея Павского; затем великий князь с товарищами слушали обедню. После обеда к ним приходили другие товарищи, Барановы, Трубецкие, Карамзины, и вся маленькая ватага, одев походную амуницию, шла брать штурмом известную в Павловске крепость, выстроенную Павлом Петровичем. Вот прозвучала в воздухе команда Мердера, и маленькие воины с громкими криками -- ура! и штыками наперевес мигом взбирались на стену крепости, обращая воображаемого грозного врага в трепет и позорное бегство. Радости победителей нет границ; но их торжественное настроение вдруг сменяется неудержимыми, веселыми раскатами хохота. Оказывается, что под тенью крепости мирно почивали, прячась от знойных лучей летнего солнца, несколько собак и уток. Воинственное "ура" победителей приводит спящих животных, действительно, в ужас, и собаки, с пронзительным лаем, а утки -- с гоготаньем, громко хлопая крыльями, спешат наутек от шумных нарушителей их мирной тишины.

   После взятия крепости компания, как была в походной амуниции, весело направляется пить чай в Розовый павильон, где любящей рукой бабушки приготовлено вкусное угощение храбрым победителям крепостных уток. Смех, говор наполняют собою аллеи Розового павильона; одна игра сменяется другою; но вот уже солнце клонится к закату: пора купаться!

   Купание и плавание были любимыми развлечениями великого князя, и он чувствовал себя в воде, как рыба. Однажды Мердер, в шутку, предложил воспитанникам прыгнуть в воду с перил купальни, никак не ожидая, чтобы его слова были приняты всерьез; но каково же было его удивление, когда наследник в одно мгновенье очутился на самом опасном и высоком месте и оттуда бросился в воду. Товарищи последовали его примеру, но выбрали для себя более безопасные места.

   Кроме этих развлечений, дети ловили в Павловских прудах рыбу, стреляли в цель, катались вперегонку на лодках. Иногда они ездили в кадетский лагерь после развода, играли с воспитанниками в мяч; предпринимали они иногда и прогулки в экипажах на крестьянские пасеки, где Мердер давал им разъяснения об устройстве ульев и о жизни пчел.

   Так проводили дети каникулярные дни отдыха, когда, по расписанию, они были свободны от занятий; в остальные же дни они правильно, в размеченные часы занимались науками и готовились к предстоявшим, в присутствии государыни Марии Феодоровны, экзаменам. Мердер был очень доволен своими маленькими воспитанниками, и так аттестовал их в своем дневнике, который имел обыкновение вести изо дня в день.

   "Я чрезвычайно доволен Виельгорским: благородное его поведение, милая детская веселость, искренняя дружеская привязанность к великому князю Александру Николаевичу и Паткулю, всегдашняя бодрость и необыкновенная точность в исполнении обязанности внушили к нему любовь и уважение обоих товарищей и родили в них похвальное чувство соревнования. Великий князь, от природы готовый на все хорошее, одаренный щедрою рукою природы всеми способностями необыкновенно здравого ума, борется теперь со склонностью, до сих пор его ододевавшею, которая, при встрече малейшей трудности, малейшего препятствия, приводила его в некоторый род усыпления и бездействия. Я теперь почти уже не имею надобности беспрестанно его понуждать. Он теперь только начинает убеждаться в истине, что веселость и чистое удовольствие сердца -- имеют источником точное исполнение обязанностей. Вот неоценимая польза, которую приносит великому князю товарищ его, Виельгорский. Великий князь любит Паткуля и любим взаимно; но Паткуль не любит заниматься, даже в играх не имеет ничего постоянного. Впрочем, он -- доброго сердца, одарен хорошими способностями, в особенности памятью, и он может их усовершенствовать, ежели приобретет более постоянства в исполнении обязанностей и будет находить только в этом удовольствие".

   В июле месяце начались, согласно "плану учения", в присутствии государыни Марии Феодоровны полугодовые испытания и продолжались четыре дня. Из русского языка, общей грамматики и физики экзаменовал Жуковский, из французского языка и географии -- Жилль, из Закона Божьего -- протоиерей Павский, из арифметики и географии -- Коллинс, из языков немецкого, английского и польского -- Эртель, Альфри и Юрьевич. Государыня осталась чрезвычайно довольна успехами, оказанными в перечисленных предметах великим князем и его товарищами. Она не только хвалила учащихся за ответы, излагаемые с живостью, точностью и ясностью, но одобряла постоянное их внимание. Чтобы устранить всякую тень пристрастия, экзаменационные баллы ставились ученикам следующим образом. Сделан был ящик и в нем три отделения, в которые опускался белый шарик, если экзаменующийся давал удовлетворительные ответы на несколько предложенных сряду вопросов; если же кто был не в состоянии дать удовлетворительного ответа и отказывался от заданного вопроса, тому не опускалось вовсе шарика; если же кто отвечал неосновательно, тот получал черный шар, уничтожающий один белый. По такому порядку великий князь и Виельгорский получили из физики по 21 баллу, а Паткуль -- 17, из общей грамматики -- Виельгорский -- 24, Александр Николаевич -- 23, а Паткуль 21 балл. По окончании испытаний оказалось, что наследник и Виельгорский идут достаточно ровно, но третий их товарищ отстает.

   О результате экзаменов Жуковский сообщил государыне Александре Феодоровне, причем написанное по этому предмету письмо он нарочно, в видах назидания, прочел великому князю.

   "Не могу не отдать справедливости великому князю, -- писал Жуковский, -- он во все время был чрезвычайно внимателен; доказал, что может владеть собою; выражался с живостью, ясностью, -- словом, хотел сделать, что должно, -- и сделал.

   Я поблагодарил его от всего сердца. Но в то же время я должен был сказать ему, что четыре дня, в которые прекрасно была исполнена должность, весьма мало значат в целом счете его жизни; что он не должен слишком много радоваться, если те дни, которые им предшествовали, не таковы, как эти... Я радуюсь нашим экзаменам. Они короче познакомили меня с великим князем. Я теперь гораздо больше на него надеюсь, вижу, что он имеет ум здравый; что в этом уме все врезывается и сохраняется в ясном порядке; вижу, что он способен к благородному честолюбию, которое может повести его далеко, если соединится с ним твердая воля; вижу наконец, что он способен владеть собою, почему и имею право надеяться, что он, как скоро поймет всю важность слова важность, будет уметь владеть собою... В этом отношении не могу не сказать, что великий князь заслужил за экзамен полное одобрение ваше и государя императора. До сих пор он только знал, что все мы, которые окружаем его, которым государь и вы с такою доверенностью поручили его, любим его искренно, что его счастье составляет существенную цель нашей жизни; он это видит на опыте, но теперь он почувствует, что наша любовь для него недостаточна, что ему должно стараться, наконец, заслужить и наше уважение; оно дается только за постоянство в добре... Кажется, можно теперь за него поручиться. Кажется, можно предсказать, что мы в будущий экзамен, похвалив его за хорошие ответы, прибавим к этой похвале и другую, гораздо важнее: похвалу за постоянство и деятельность".

   Жуковский нарочно подробно остановился в письме на рассмотрении качеств наследника, а также отметил, чего ему недостает и к чему он должен стремиться. Письмо было им прочитано своему царственному ученику и должно было подействовать -- как на чувство его честолюбия, так равно й на сыновнее чувство любви к родителям. Великий князь узнавал отсюда, чем он может доставить истинное удовольствие государю и государыне и на какие стороны своего характера ему надлежит обратить особенное внимание.

VIII.

   Наступила осень. Наследник с товарищами простились с государыней Марией Феодоровной и милым Павловском и переехали на жительство в Зимний дворец, куда к тому же времени прибыли и августейшие родители. Занятия продолжались здесь уже в большем количестве, с меньшими перерывами для прогулок и притом под наблюдением самого Николая Павловича. Государь вообще любил детей и по вечерам почти ежедневно устраивал во дворце игры наследника и его друзей в своем присутствии. Иногда он приказывал сыну с Виельгорским маневрировать, командовать воображаемыми армиями, вести эти армии в атаку, причем сам лично себя зачислял начальником штаба того или другого из маленьких полководцев.

   Александр Николаевич огорчался до слез, когда жребий указывал на его товарища, как на начальника государя, но на это никто не обращал внимания, и Николай Павлович самым серьезным образом продолжал нести обязанности руководителя штаба при Виельгорском, исполнял его распоряжения и сплошь и рядом разбивал наголову войска своего сына. Когда впоследствии дети подросли и к ним в гости стали приводить кадет, то и тут государь охотно принимал участие в шумном веселье молодежи.

   Так, например, однажды к наследнику были приглашены на вечер по два кадета из каждого корпуса. Веселье началось с игры в жгуты. Затем, в семь часов, все маленькое общество отправилось на половину великих княжон, где на столе были положены два хлеба, из которых в каждом было запечено по бобу. Когда хлебы были разрезаны на кусочки, всякий из присутствующих взял по куску, и те, кому в кусочке достался боб, должны были изображать из себя короля и королеву бала. Жребий пал на наследника и великую княжну Марию Николаевну. После того для короля и королевы бала устроили трон, перед которым стал почетный караул под начальством П. Баранова. Обязанности барабанщика исполнял сам Николай Павлович. Когда из другой комнаты вышли юные величества, король и королева, в сопровождении блестящей свиты, появление это было встречено радостными криками, военными почестями и барабанным боем. Поместившись на троне, их величества раздавали награды, провозглашаемые громким голосом кн. Голицыным, Когда главные должностные лица были назначены, королева велела начать бал. Государыня Александра Феодоровна, изображавшая оркестр, села за фортепиано, ударила по клавишам, и молодежь весело пустилась в пляс.

   Но не только зимою принимал государь участие в забавах своего сына и его товарищей; он любил руководить играми молодежи и летом, заставляя толпу мальчиков брать приступом фонтаны Петергофа.

   Шумно текут пенистые волны по отлогим ступеням Самсона, и, по колени в воде, сверху донизу обрызганные волнами, скользя по мраморным скатам фонтана, карабкаются дети, по команде государя, вверх, где на террасе их ожидала уже государыня с призами. Наследник не отставал от товарищей и также с успехом проделывал трудности восхождения на высокий Самсон.

   Если Николай Павлович умел развлекать своего сына, любил одаривать подарками, то вместе с тем он иногда строго наказывал его за нерадение, шалости и непослушание наставникам. Так, Александр Николаевич, по распоряжению государя, частенько оставался за обедом при одном супе или уходил спать, не удостоившись со стороны родителей прощения на сон грядущий. Впрочем, по большей части наставникам удавалось предотвратить наказания домашними, так сказать, взысканиями или достижением от наследника исправления своего поступка, принесением повинной и вторичным уже ответом хорошо выученного урока.

   Так, однажды великий князь стал особенно небрежно и дурно вести себя на уроке Закона Божия.

   Мердер сделал ему замечание и велел встать, что тот и исполнил, но с таким угрюмым и недовольным видом, будто хотел показать этим воспитателю свое неудовольствие. Тогда он был удален из класса, ему велено снять куртку и облечься в солдатскую шинель.

   -- Я весьма сожалею, великий князь, что вы себя таким образом разжалываете, -- заметил ему воспитатель. -- Вместо того чтобы сознаться в вине вашей, быть благодарным, что вас останавливают, вы показываете свое неудовольствие против людей, достойных вашей благодарности. Сегодняшнее ваше поведение растерзало мое сердце, тем более, что никогда от вас я ничего подобного не ожидал.

   И почтенный о. Павский, с своей стороны, указал наследнику на неблагопристойность его поведения. Эти замечания оказали доброе влияние на князя: он был смущен и сознал свою вину; но этим дело не окончилось. Как раз в это время вернулся в город государь и, узнав о дурном поведении сына, встретился с ним холодно и запретил даже подходить к себе. Только заступничество добрейшего Мердера смягчило гнев Николая Павловича, и он простил сына.

   Узнав однажды о дерзком ответе наследника Мердеру, государь грозно объявил Александру Николаевичу:

   -- Уходи! Ты недостоин подойти ко мне после такого поведения: ты забыл, что повиновение есть долг священный, и что я все могу простить, кроме неповиновения.

   По требованию его величества, воспитатель должен был перечислить главные недостатки цесаревича: надменность, род сопротивления при исполнении приказаний и страсть спорить, доказывающая желание быть правым. Все эти недостатки проистекают, по объяснению Мердера, от гордости. Государь, выслушав воспитателя, решил, что Александр Николаевич лишится права носить мундир по воскресеньям, если когда-нибудь еще покажет малейшее непослушание. Впрочем, эту меру наказания не пришлось применять, и наследник с тех пор тщательно избегал случая огорчать отца.

   В другой раз великий князь вел себя дурно на уроке Жуковского: играл руками, шевелился и не хотел слушать увещеваний наставника и воспитателя. Жуковский выразил удивление, что великий князь остается хладнокровным к советам любящих людей, и эти простые слова оказали свое действие: Александр Николаевич застыдился и чистосердечно просил у наставника прощения.

   Когда наследник пытался ввести в обман учителей, то, чтобы положить конец его уловкам и уничтожить в зародыше дурную наклонность, наставники устранили самый повод к обману. По классным правилам, заведенным Жуковским, каждая дурная отметка ученика уничтожалась хорошей его работой, сделанной по собственному почину. И вот Александр Николаевич и Паткуль, воспользовавшись этим правилом, начали плохо готовить заданные обязательные уроки, а полученные по этим предметам дурные отметки покрывали в конце недели несколько хорошо выполненными, по собственному почину, переводами из произведений иностранных писателей. Заметив эту хитрость, Мердер и Жуковский отменили правило об исправлении отметок и объявили, что собственные работы будут засчитываться не еженедельно, а по полугодиям. Таким образом, соблазн к обману был устранен, и великому князю с товарищем не оставалось ничего другого, как ежедневно уже заботиться о заданных уроках.

   Главным образом было обращено серьезное внимание на то, чтобы наследник не злоупотреблял своим положением и не обижал своих товарищей. Каждый раз, когда он позволял себе несправедливость по отношению к ним, был вспыльчив или резок, Мердер и Жуковский останавливали его выговорами, делали строгое замечание и разъясняли всю несправедливость его поступка. Нужно, однако, заметить, что и маленькие друзья его не давали себя особенно в обиду и ставили на вид отсутствие товарищества великому князю.

   -- Вы не знаете, -- воскликнул однажды Александр Николаевич, обращаясь к наставникам, -- какое доказательство дружбы мне дал сегодня Виельгорский! Г. Жилль сказал, что ему никогда не приходится по вторникам и пятницам аттестовать Паткуля отлично. Я ему ответил на это, что знаю причину тому: Паткуль терпеть не может этих уроков потому, что один заниматься не любит. Когда мы остались одни, Виельгорский заметил мне, что дурно выдавать товарища и передавать то, о чем его не спрашивают.

   Этот маленький урок товарищества, преподанный Виельгорским наследнику, показывает, что правы были лица, на попечение коих возложено было воспитание, когда, в видах пользы великого князя, установили его совместное обучение со сверстниками. В этом сообществе он почерпал драгоценные правила дружбы, равенства и справедливости.

   На полугодовых экзаменах, в присутствии самого государя, дети не посрамили своих наставников и всеми силами старались отличиться перед Николаем Павловичем и заслужить его царское "спасибо".

IX.

   После одного из таких экзаменов, когда наследник особенно отличился, государь, обратившись к Жуковскому, милостиво сказал ему:

   -- Мне приятно сказать вам, что я не ожидал найти в сыне таких успехов. Покойная матушка* писала мне об этом, но, зная ее любовь к внуку, я полагал, что она была слишком к нему снисходительна. Все у него идет ровно, все, что он знает, -- знает хорошо, благодаря вашему "плану" учения и ревности учителей; примите мою искреннюю благодарность.

   ______________________

   * Мария Феодоровна скончалась в 1829 г.

   -- Экзамен доказал вашему величеству, -- отвечал Жуковский, -- что в состоянии сделать великий князь; я вижу сам, что экзамен был хорош, но по рапортам, которые ваше величество получить изволили, вы могли видеть, что из числа 26 недель у великого князя было отличных всего две, за учение и поведение. У Виельгорского 5, а у Паткуля 1. Это доказывает, что эти господа, как в учении, так и в поведении, имеют мало настойчивости, единственное качество, которое достойно уважения и без которого невозможно им дозволить приобрести прилежанием и поведением права на обещанные им суммы для бедных; мы будем, однако же, просить ваше императорское величество сделать им какое-нибудь удовольствие.

   -- Охотно соглашаюсь; но надеюсь, что в остальные шесть месяцев эти господа покажут более постоянства и заслужат обещанную награду.

   После этого разговора Жуковский обратился к детям со следующей речью, которая отлично обрисовывает нам симпатичный и светлый облик наставника, а также выясняет те правила, которые он преподавал своим маленьким ученикам, как основание всей их будущей жизненной деятельности.

   -- "С прошедшим годом, можно сказать, окончилось ваше ребячество, -- сказал он; -- наступило для вас такое время, в которое вы можете готовиться быть людьми, т.е. стараться заслуживать уважение. До сих пор, по ребячеству, вы не могли еще понимать, что такое уважение; оно не есть одобрение за один или несколько отдельных хороших поступков, но -- одобрение за постоянно хорошую жизнь и в то же время уверенность, что эта хорошая жизнь всегда такою и останется. Теперь мы начнем заниматься историею; она будет для нас самым убедительным доказательством, что уважение приобретается одними постоянными добродетелями. Вы, великий князь, по тому месту, на которое назначил вас Бог, будете, со временем, замечены в истории; от этого ничто избавить вас не может; она скажет о вас свое мнение пред целым светом и на все времена, -- мнение, которое будет жить в ней и тогда, когда вас и нас не будет. Чтобы заслужить уважение в истории, начните с детства заботиться о том, чтобы заслужить его в кругу ваших ближних. Теперь ваш свет заключен для вас в учебной вашей горнице и в жилище вашего отца и государя: здесь все вас любят, все живет для вас, вы для нас -- прекрасная, чудная надежда. Знаю, что вы верите нашей любви; будучи уверены в ней, думаете о том, чтобы ее стоить. Знайте, какова будет ваша жизнь здесь, в маленьком вашем свете, перед вашим семейством, перед вашими друзьями, такова она будет и после, перед светом и целою Россиею. Что будем думать о вас мы, то, со временем, будет думать о вас отечество. Мы начали любовью к вам, но, по этой же любви к вам, мы обязаны вас судить строго. Отечество прежде начнет судить вас строго и потом уже станет любить вас, если вы это заслужите. Чтобы строгий суд отечества мог, со временем, обратиться в любовь, думайте о том, чтобы наша любовь обратилась в уважение, а на это одно средство: владейте собою, любите труд, будьте деятельны, тогда будете иметь все, ибо за ваше сердце мы вам отвечаем смело. То же, что я говорил великому князю, могу сказать Виельгорскому и Паткулю, с тою, однако, великою разницею, что их будущая обязанность маловажна в сравнении с обязанностями великого князя. Но обязанность -- быть достойным уважения -- для всех одинакова. До сих пор вы еще не могли понимать совершенно, для чего вы здесь и что значит для вас быть товарищами великого князя. Теперь вы уже это понимать способны. Государь, приблизив вас к своему сыну, благоволил тем объявить свою надежду, что будете ему полезны, будучи сами достойны уважения чувствами, мыслями, поступками. Быть товарищами великого князя не значит -- жить с ним под одною кровлею, делить с ним и труд, и забавы. Нет! Будьте товарищами души его, будьте сами прекрасны душою так, чтобы, со временем, государь и отечество, видя, что вы сделались людьми отличными, могли порадоваться, что в младенчестве и в молодости вы были приближены к наследнику престола. Скажу, одним словом, великому князю -- владей собой, будь деятелен! Виельгорскому -- будь постоянен и откровенен! Паткулю -- не будь легкомыслен! А всем трем -- будьте покорны вашим наставникам, которые теперь представляют для вас и закон ваш, и ваши обязанности. Сия покорность есть не иное что, как уважение правила. Привыкнув теперь повиноваться нам, по доверенности к любви нашей, вы и тогда, когда мы вас покинем, останетесь с привычкою повиноваться закону, а это -- главное в жизни как для собственного счастья, так и для пользы другим. Успешный экзамен, на котором все вы отличились, доказывает только, что вы способны исполнять свою должность, когда на это решитесь, а не то, чтобы вы ее постоянно исполняли, ибо годовой расчет не совсем соответствует экзамену. Чтобы подобного не могло случиться с вами в будущее время, берегите в сердце одно: благодарность к государю, который, пожертвовав вашему экзамену двенадцатью часами своей царской жизни, сделал более, нежели сколько нам ожидать было позволено.

   Вы заслужили одобрение его величества, отличившись на экзамене; мы надеемся, что в конце следующего года получите право и на его уважение своим постоянством. А этого мы имеем право от вас ожидать: какими вы лично были произвольно в течение шести дней экзамена, такими можете вы быть также произвольно и, следовательно, должны быть в течение целого года".

   На подобные темы Жуковский часто беседовал с учениками, изъясняя им их будущие обязанности, роль в жизни и возбуждая их к работе, повиновению, самодеятельности и самообладанию. Эти беседы наставника имели большое влияние на развитие великого князя и находили себе в его мягком и благородном сердце полный отклик и добрую почву. Слова умного и просвещенного руководителя учебных годов наследника прочно запечатлелись золотыми буквами на складке убеждений царственного ученика. Он явил собою нашему отечеству тот возвышенный образ монарха, у которого благо народное стояло выше всего, любвеобильное сердце которого всегда было доступно горю и нужде.

X.

   Следы влияния добрых наставников замечаются в словах и действиях наследника еще в раннем возрасте. Так, он всегда утверждал, что "должно неотменно прощать обиды, делаемые нам лично; но обиды, нанесенные законам народным, должны быть судимы законами; существующий закон не должен делать исключений ни для кого". В этих детских словах, содержание коих в значительной степени совпадало с тем, что неоднократно повторял и Жуковский, несомнение, виден уже будущий благородный законодатель, даровавший нашему отечеству гласный суд, скорый, правый и милостивый, перед которым сравнялись люди знатного происхождения и большого богатства с представителями бедноты и низших слоев.

   Старание наставника развить в ученике чувство милосердия и быть всегдашним заступником обиженных и обездоленных увенчалось также полным успехом и проявилось даже тогда, когда наследнику шел всего тринадцатый год. Так, узнав, что офицер Слепцов скончался от ран, полученных при взятии Варшавы, он, весь в слезах, бросился в объятия Мердера со словами:

   -- Бедная г-жа Слепцова, как она несчастлива! О, как я сожалею о ее сыне: я уверен, что она будет неутешна!

   -- Да, мой милый великий князь, -- ответил Карл Карлович, -- вы справедливо говорите, что Слепцова несчастлива; кроме ужасного удара, понесенного ею, ей предстоит еще другой: она может потерять все свое состояние.

   -- Как так? -- с тревогой в голосе спросил наследник.

   Мердер удовлетворил его любопытству, объяснив вкратце, что есть судебный процесс, который семьею Слепцовых хотя и выигран, но не может быть приведен в исполнение, причем прибавил:

   -- Вы хорошо сделаете, если передадите все слышанное государю императору.

   Александр Николаевич поспешил выполнить совет воспитателя. Государь узнал всю правду, помог своей властью бедной Слепцовой, и благосостояние ее было спасено.

   Кроме таких единичных случаев помощи нуждающимся, в план воспитания нарочно был введен отдел благотворительности, о коем и упоминал Жуковский в беседе с государем. Дело в том, что из сумм наследника, по заведенному обычаю, всегда уделялась некоторая доля на оказание помощи нуждающимся. Мердер совместно с Жуковским устроили среди своих учеников особую "кассу благотворения", которая составлялась из взносов, соответствовавших успехам в науках и поведении всех трех воспитанников, соразмерно полученным ими отличным отметкам. Два раза в год, после каждого экзамена, подводился итог, сколько кем собрано денег на какое-либо благотворительное дело.

   Таким образом, великий князь и его товарищи только хорошими успехами и добрым поведением должны были заслужить "право делать добро". Такая касса действовала во все время воспитания наследника, и последний, благодаря ей, познал истинную цену делам добра, цену работе на пользу страждующих и нуждающихся.

   Но не только к имущественным недостаткам ближних чувствовал наследник соболезнование; он скорбел о всяком тяжком их положении, и всякое чужое горе становилось ему понятно. Вот едет государь в Варшаву, на станции сгоняют лошадей; Александр Николаевич жалеет крестьян и понимает, как тяжело им, в рабочее время, отрывать лошадей от пашни. Посещает ли он фабрики, ему становится грустно за малолетних рабочих, вынужденных проводить целый день среди шума и грохота машин. Во всех, даже маленьких, случаях жизни он, действительно, в каждом ближнем прежде всего спешит разглядеть то "святейшее звание -- человека", о коем ему так много всегда говорил поэт-наставник.

   Посылая однажды своему царственному ученику картину, изображающую Александра Невского, Жуковский писал ему: "Александр Невский жил для блага своих современников; Александр Невский жив и для блага потомков, ибо мы, его потомки, и по прошествии нескольких веков, с благодарностью подходим к его гробу. Пример добрых дел есть лучшее, что мы может даровать тем, кто живет вместе с нами; память добрых дел есть лучшее, что можем оставить тем, кто будет жить после нас. Но память этого Александра, любезная для всех потомков его вообще, должна быть любезна особенно для вас; вы названы его именем; ему вверены вы при рождении; он -- ваш невидимый на земле товарищ; он особенный, тайный свидетель и судья наших поступков. Не забывайте же своего товарища! Старайтесь быть достойным носить на себе его имя".

   В другом письме из-за границы, когда наследнику уже минуло 14 лет, наставник говорил ему: "Знайте только одно, что в наше бурное время необходимее, нежели когда-нибудь, чтобы государи своею жизнью, своим нравственным достоинством, своею справедливостью, своею чистою любовью блага были образуемы на земле и стояли выше остального мира. Нравственная сила непобедима; она в душе государей хранит народы в мирное время, спасает их во времена опасные и во всякое время влечет их к тому, что назначил им Бог, то есть к верному благу, неразлучному с человеческим достоинством. Толпа может иметь силу материальную, но сила нравственная в душе государей; ибо они могут быть деятельными представителями справедливости и блага".

   Привлекая своего ученика постоянно к делам добра, Жуковский делал его посредником по этим вопросам между собою и государем. Так, по случаю Бородинской годовщины, он просил его ходатайствовать перед отцом за провинившихся и впавших в немилость. "Вы сами -- мой добрый ангел, и добрым ангелом для всех стоите у трона отцовского, итак, я все выскажу, что рвется из души моей в эту минуту. Еще бы одно благое дело в день Бородинского праздника: дело милосердия и, прибавлю, царской признательности этому дню приличны! В Бородине дрался Коновницын, а Коновницын был честью русского войска. Дочь его, в молодости лет, выпила всю чашу горести за чужую вину; эта дочь умоляет государя великодушного взглянуть с благоволением на преступного мужа ее, который не жалел жизни в сражении, чтобы загладить вину свою и заслужить ту милость, которая уже была ему оказана по просьбе наследника престола. Нарышкин представлен за храбрость в офицеры; быть может, и рано еще получить ему эту награду; но день Бородинский, день Бородинский громко вопиет к царю: помяни милосердием храброго Коновницына!" Далее он ходатайствовал о помиловании и облегчении участи сосланного в Сибирь Муравьева.

XI.

   Так быстро пролетели годы юности, и наступила пора зрелой молодости. Наследник достиг уже совершеннолетия, принял присягу, и в 1837 году, для довершения своего обучения, в сопровождении Жуковского и некоторых других наставников, предпринял, по желанию государя, длинное путешествие по России. Это путешествие Василий Андреевич сравнивал с чтением книги.

   -- Книга эта -- Россия, -- говорил поэтическим языком Жуковский, -- но книга одушевленная, которая сама будет узнавать своего учителя. И это узнание есть истинная цель путешествия. В настоящее время, бегло останавливаясь в каждом городе, он знакомится лишь с содержанием этой занимательной книги, по наименованиям каждой главы. После он внимательно изучит эти главы.

   В первом же письме с дороги наставник писал следующее государыне: "Я не жду от нашего путешествия большой жатвы практических сведений о состоянии России: для этого мы слишком скоро едем, имеем слишком много предметов для обозрения, и путь нам слишком определен; не будет ни свободы, ни досуга, а от этого часто -- и желания заняться, как следует, тем, что представится нашему любопытству. Мы соберем, конечно, много фактов отдельных, и это будет иметь свою пользу; но главная польза -- вся нравственная, та именно, которую теперь только можно приобрести великому князю; польза глубокого, неизгладимого впечатления. В его лета, в первой свежей молодости, без всяких житейских забот, во всем первом счастии непорочной жизни, не испытав еще в ней ничего иного, кроме любви в недре своего семейства, он начинает деятельную жизнь свою путешествием по России, -- и каким путешествием? На каждом шагу встречает его искреннее радушное доброжелательство, тем более для него трогательное, что никакое своекорыстие с ним не смешано; все смотрят на него, как на будущее, прекрасно выражающееся в его наружности; никто не думает о себе, все думают об отечестве, и, в то же время, все благословляют отсутствующего заботливого государя. Как могут такого рода впечатления не подействовать благотворно на свежую молодую душу, которую и сама природа образовала для добра и всего высокого? Я вижу беспрестанно перед собою пленительную картину. Народ бежит за ним толпами, и не одна новость влечет его и движет им. Чувство высокого, ему самому не ясное, но верное, естественное, оживотворяет его: народ видит перед собою представителя своего счастья. Масса толпы кричит, волнуется, мчится, но в этой толпе многие плачут и крестятся. И чем далее подвигаемся, тем сильнее движение... Таким образом, в продолжение предстоящих четырех месяцев, великий князь будет счастлив самым чистым счастьем, и это счастье будет плодотворно для его будущего и для будущего России".

   Выехав из Петербурга 2 мая 1837 года, наследник вернулся домой только 10 декабря того же года, посетив в эти семь месяцев тридцать губерний, и первый из членов царствующего дома побывал даже в Сибири. За все время путешествия наследнику было подано до 16000 просьб, большею частью о денежных пособиях и помиловании. Для удовлетворения просителей, губернаторам выдавалось по 8000 рублей, а наиболее важные серьезные ходатайства отсылались великим князем при его личном письме к государю императору. Много добра удалось за это время сделать Александру Николаевичу: многим несчастным возвратил он их благополучие, многих вернул из ссылки и дал возможность не одному семейству горячо вознести за него молитвы перед Господом Богом. Эта поездка, названная Жуковским на его поэтическом языке "всенародным обручением с Россией", должна была завершить предначертанный наставником круг образования наследника. Оставалось посвятить будущего русского самодержца в тайны государственного управления, т.е. дать ему те знания, которые уже не входили в круг ведения Жуковского и для преподавания которых были приглашены барон Жомини, барон Бруннов и министр финансов Канкрин.

   Но на этом не прервались еще сношения наследника с наставником. Последнему пришлось, опять-таки согласно "плану обучения", сопутствовать своему ученику в его путешествии по Европе и помочь ему ознакомиться с жизнью соседних народов. Пребывание за границею дало возможность наследнику прибегнуть к лечению водами в Зальцбрунне для поправления своего здоровья. И в иноземных государствах, как и у себя на родине, Александр Николаевич своей прекрасной наружностью, ласковым обращением, просвещенным умом и отзывчивым сердцем успел заслужить общую любовь и сочувствие. "Везде поняли его чистоту духовную, его прямой высокий характер, -- писал о нем Жуковский вел кн. Марье Николаевне, -- везде его милая наружность, так согласная с его нравственностью, пробудила живое, симпатичное чувство, и все, что я слышал о нем в разных местах от многих, было мне по сердцу, ибо я слышал не фразы приветствия, а именно то, что соответствовало внутреннему убеждению". В заключение письма поэт-наставник говорит: "Несказанно счастливою минутою жизни моей будет та, в которую увижу его возвратившимся к вам, с душою, полною живых впечатлений и здравых ясных понятии, столь нужных ему при его назначении. Дай Бог, чтоб исполнилось и другое сердечное мое желание, -- которое в то же время есть усердная молитва за него Богу, -- то есть чтобы в своем путешествии нашел он для себя то чистое счастье, которым Бог благословил отца его".

   Желание наставника осуществилось: в Дармштадте наследник встретился с принцессою Марией; молодые люди полюбили друг друга, и 4 апреля 1840 г. состоялась их помолвка, соединившая на всю жизнь судьбу будущего русского государя с младшею дочерью великого герцога Гессен-Дармштадтского Людвига II.

   Заграничная поездка сыграла, однако, выдающуюся роль не только в жизни одного наследника русского престола: подобно своему ученику и седовласый наставник его, на 56-м году своей жизни, встретил в давно знакомом ему семействе Рейтерна то тихое, безоблачное счастье, которое окружило поэтическим ореолом последние одиннадцать лет его жизни; он также стал женихом дочери Рейтерна, и 21 мая 1841 г. обвенчался с нею в церкви русского посольства в Штутгарте. Остальные годы жизни, вплоть до своей кончины, последовавшей 12 апреля 1852 г., Жуковский провел за границею, сохранив до последнего вздоха самые лучшие чувства к своему царственному ученику и его семейству и пользуясь также с их стороны неизменною любовью, уважением и благодарностью за все то, что он некогда сделал для "маленького Саши".

--------------------------------------------------------------------

   Впервые опубликовано отдельным изданием: "Царские дети и их наставники" М., 1899;

СОДЕРЖАНИЕ:

I. Петр I и жители "Немецкой слободы"

II. Преемники Петра Великого

III. Законные наследники Петра Великого

IV. Екатерина II и ее сын

V. Александр I и Лагарп

VI. Николай I и генерал Ламсдорф

VII. Александр II и В. А. Жуковский..