Франкфурт 939 бесплатное чтение

Глава 1

Лопасти мельницы поскрипывают в ночи. Рядом на берегу реки стоит хозяйский дом, на первом этаже сквозь ставни тусклый свет. В былые времена Манфред просил бы ночлега там, а в город вошёл с рассветом. Но не теперь. Теперь он рыцарь с ценной грамотой на руках. Сэр Важный. Ради него откроют ворота.

Счастливчик медленно шагает по дороге и громко выдыхает носом пар. Устал, позади долгий путь. На стенах всадника сразу приметили. Засуетились, кричат, зовут кого-то. Манфред остановился у ворот и сделал оборот на месте. Пусть разглядят плащ королевской гвардии.

На стене появился упитанный кабан. Напыщенный, грудь колесом. Спросил громко чинным голосом, словно он герольд1:

– Кто вы?

– Посланник принца Генриха. Прибыл к Его Светлости герцогу Эбергарду, – Манфред поднял вверх скрученную грамоту. Дескать, не бег весть кто, открывай давай. Долго же он заучивал слова. Вслух проговаривал у костра вечерами, когда никто не слышит, и всё равно смущался, смотрел подозрительно на Счастливчика, будто тот проболтается. Конь в ответ только глазами лупал.

Ворота распахнулись, и Манфред въехал в город. Спешился. Герольд оценил грамоту. Прищурившись, поглядел на гвардейца. Лицом тот мало походит на рыцаря, а может, чинный стражник его просто вспомнил. Всё ж Манфред долго прожил во Франкфурте. Впрочем, не важно, печать подлинная.

– Там сказано…

– Я умею читать.

«Кто бы мог подумать».

– Я выделю сопровождающего, – сказал герольд, свернул грамоту и протянул её гвардейцу. В глаза при этом не смотрит, глядит куда-то вдаль, будто думает о чём-то важном. Ну вылитый герольд. Такому только на пирах стоять у входа и объявлять гостей.

– Не надо, я хорошо знаю город, – возразил было Манфред, но тут стражник устремил на него возмущённый взор, словно его обидели.

– И речи быть не может. Вы прибыли средь ночи с вестью от принца Генриха, а значит – дело важное, и утра ждать нельзя. Не мне вам объяснять, что на войне промедление губительно.

– Я и не собираюсь медлить, лишь говорю, что сам найду дорогу.

– Нет уж, так не положено. А если с вами что случится? Что если не дойдёте? Тогда Его Светлость не узнает, какую важную весть принц Генрих хотел ему сообщить, и вся вина за это ляжет на мои плечи. Мне оно надо? Нет. На этот случай от герцога Эбергарда чёткие указания, им я и следую.

– Утомил. Давай мне своего провожатого, – нехотя согласился Манфред.

– Я сам…

– Нет, – перебил Сэр Сердитый. – Это что, тоже распоряжение герцога Эбергарда, лично таскаться туда-сюда? А если кто ещё придёт с более срочным и важным посланием? Нет уж, пусть кто-нибудь другой меня сопроводит.

Герольд насупился, втянул пузо, надул грудь пуще прежнего, окликнул кого-то из подчинённых. Пока стоял в ожидании расправил складки на тунике, подтянул ремень, ещё раз разровнял тунику. Стряхнул пыль с рукава, проверил, чисты ли сапоги – чисты. Мимоходом глянул на Манфреда, нахмурился и отвернулся. Дальше стоял неподвижный, как статуя. И так, пока к нему не подбежал подозванный стражник. Получив указания, тот повёл Сэра Грубого ко двору герцога Эбергарда.

Давненько Манфред не гулял ночью по Франкфурту. Крыши домов набрасывают тень на улицы. Здесь тишь да гладь только мерещатся. Ночью город живет особой жизнью. Он словно старая подруга. Можно не видеться с нею пятнадцать лет, но с первого взгляда поймешь – она ничуть не изменилась.

Жульё ведёт свои дела ночами. Когда жил здесь, знал всех и знал об их делах. Воры, будто сороки, тянут всё, что блестит. Днём они обворовывают людей на площадях и рынках, а ночью забираются в дома. Пока хозяин мирно спит, его богатства исчезают. Порой грабят и днём, коль домочадцев нет. Везёт тем, у кого жена за порог ни ногой.

Манфред помнит, как опустошили сокровищницу герцога Эбергарда. Весь город тогда подняли на уши. Ходили по домам, искали везде, но не там, где стоило. Воры как крысы. Не зря же их зовут «хвостатой братией» или попросту «крысами». Что умыкнут, то сразу тащат в норы. Римские канализации давно заброшены и замурованы, но тоннели никуда не делись, они у людей под ногами. И эти тропы раскинулись от реки до городских стен. Настоящий лабиринт, но тот, кто знает путь, легко минует патрули.

По слухам там залежи богатств больше, чем в королевской казне. Слухи распускают, чтобы попускать слюни, вот и преувеличивают. Крысы не грабят всех кого ни попадя по собственному разумению. Это не просто шайка. Нет, у них серьёзная организация с жёстким управлением. Мерзкие люди. Не дай бог разозлить. Навсегда сна лишишься. Какая-нибудь крыса вылезет однажды из-под кровати и перережет горло.

Неважно сколь надежно тебя охраняют, проникнуть можно всюду. Даже могущественный герцог уязвим. Он уяснил урок. Как поговаривали на ночном форуме (о нём чуть позже), Эбергард нашёл общий язык с ворами. Этим он славится, даже злейшего врага сделает союзником. Крысы не трогают его, порой и какую услугу окажут, а он отводит взор от трущоб.

Трущобы Франкфурта – кошмар для честных жителей и головная боль для стражи города. Туда лучше не суйся, покуда не готов пырнуть ножом. Всегда держи руку на кошельке – совет полезный всюду, но не там. Оттяпают всю кисть, коль приглянется твоё добро. Надёжная защита – крепкий кулак, острое лезвие и связи.

Без связей никуда. Хочешь торговать? Тебе к купечеству. Они и с ворами договорятся и стражников отвадят. Те собирают дань с ремесленников, рыбаков и фермеров. Ну, а захочешь вести тёмные дела, тебе дорога к королям трущоб. Жуткий народ, людьми не назовёшь, волки и те милее. Скольких они утопили в реке.

Во мраке ночи чёрная лодка, словно какой-то Мрачный Жнец, отчалит от берега, тихо перебирая вёслами. Ни всплесков, ни ударов о воду. Ткань поверх дерева – и шума нет. На глубине лодка остановится, через борт перекинут свёрток в человеческий рост с камнем на верёвке. Ещё один примкнёт к дружной компании неугодных. Их там, на дне, уже целое кладбище. Впору облагать церковными налогами. А как иначе? Бесплатно хоронить не позволяется. Впрочем, они вносят лепту подаяниями. Убийцы очень набожный народ. Людей убивают? Ну, да, что уж тут… Бог простит.

Грехи их часто всплывают. Повезёт – уйдут вниз по течению. Прибьёт к берегу, животные полакомятся. Не повезёт – труп угодит в сети. Тоже не беда. К тому времени рыбы, как правило, уже постарались на славу. Да и рыбаки обычно шум не поднимают. Привяжут что-нибудь тяжёлое к ноге, и вновь на дно. А что? Так проще. Привезёшь его на берег, что толку? Всё равно не поймут, кто да за что его. День потеряешь, а ещё стражники достанут, им лишняя работа не в радость. Общаются с простым трудягой хуже, чем с бандитом. Бандит-то может и припомнить, а этот чем ответит, рыбу без икры продаст? Вот и вытирают об него ноги, сколько вздумается, отводят душу.

Но эти ладно, хамят, кричат – не страшно. Хуже, когда в трущобах недовольны. Они людей не для того ночами топят, чтобы их из реки вылавливали. Нужно же уважать чужой труд. А если тобой часто недовольны, там, глядишь, и сам пойдёшь рыбам на корм. Нет, однозначно хлопот больше. Лучше топить.

В трущобах хватает предприимчивых людей. Допустим, ты не вор, но как-то раздобыл чужое барахло и хочешь от него избавиться. Продать, денег поднять. Часто ведь и вовсе не знаешь, чьи это вещи. Сунешься с ними на рынок, а там кто-то родовой перстень отца узнал. Проблем потом не оберёшься. Попробуй, докажи, что выиграл в кости. Тот гад, что его на кон ставил, твои слова не подтвердит. На рынке краденого таких бед не бывает. Заберут по дешёвке, продадут по нормальной цене где-нибудь в Майнце, Вормсе или Вюрцбурге (там у них свои люди), и все довольны. Они в наваре, а у тебя нет неприятностей.

Есть те, кто получают деньги просто так – довольствие за спокойствие. Беспокойство никто не любит. Отстёгивай и никаких проблем. А поскупишься, и стража тебе не поможет. За что им жалование платят, спрашивается? Грабёж, тройной налог! Обдирают до нитки. Они штаны протирают, наживаясь на тебе, а ты вкалываешь и собираешь крохи – вот он честный труд.

«Не нравится? А сам бы смог, хватило бы смелости?»

Грязные деньги, может, и лёгкий труд, но очень уж опасный. Не каждый захочет день за днём находиться в обществе убийц и негодяев. В трущобах убивают за деньги, из-за бабы, из злости, по пьяне и по ошибке, забавы ради или ради власти. Умереть там проще пареной репы, а убить не всякий сможет. Пусть ты здоровый, как бык – тебе и это не поможет. Нож в спину и растворились в темноте раньше, чем тело бездыханно наземь свалится.

В трущобах мало что знают о чести. Там продают невинность юных дев, а в кости ставят на кон жизни. Там лицемерию нет места. Рыцарь, священник, семьянин – всем наплевать. Можешь носить маску на людях, в трущобах в маске ты кретин. Будь ты хоть самым выдающимся вруном. О тебе знают всё. Бродяги, оборванцы, дети-сироты, простые люди, с которыми общаешься изо дня в день, все за монету донесут. Короли знают всё обо всех без исключений, и им плевать. Мораль им чужда. Тебя не осудят. Пришёл ты заказать убийство друга, хочешь продать добро ограбленных клиентов, устал трахать старуху жену, потянуло на молодых красавиц? Всё, что пожелаешь, только плати. В трущобах тот, кто никому не платит, долго не живёт. Короли – и те меняются. На смену слабым приходят сильные. Один на трон, другого в реку, куда он сам многих отправил. С каждым может случиться.

Далеко от трущоб, за кварталами купцов, ремесленников и трудяг; за тавернами, мастерскими, рынками, церквями и площадями; за вонючими выгребными канавами и гниющими вдоль дорог рыбными потрохами, есть другой Франкфурт. Сюда не каждого пускают. За высокими стенами и тяжёлыми замка́ми живёт знать. Еда здесь лучше, улицы чище и с мощением, задний двор не смердит, а благоухает – там цветник, – и люди улыбаются друг другу, даже когда убить готовы. Желают счастья и долгих лет жизни, а в сердцах проклинают. Унизят и оскорбят только публично, с изрядной долей юмора, чтобы твоя неловкость позабавила других. В глаза никто не скажет о неприязни, но подкинут свинью, едва представится возможность. Высшее общество! Все друзья и все друг друга ненавидят. Здесь правит зависть и цинизм. Не важны твои благодетели, главное – пустить пыль в глаза. Здесь соревнуются во всём без исключения. Дома, жёны, их драгоценности и пышные наряды.

Манфред бывал здесь прежде, но не вхож в круги знатных особ. Его встречали неприязнью. Смотрели сверху вниз, словно на грязь, всё норовили стряхнуть на пол. Ты на подошве можешь разместиться, но на сапог не лезь, не нужен.

Каждый дом словно небольшая крепость со своими стенами, воротами, подсобными постройками и внутренним двором. Но с ним, конечно, ничто не сравнится. Он виден отовсюду во Франкфурте – за́мок герцога Эбергарда. Будто горный монолит. Высокий, нерушимый, неприступный. Стены выше и толще городских, башни, ворота и трёхэтажные палаты лорда.

Вот уже много поколений Франкфурт значимый город для всех восточно-франкских королей. Здесь собираются графы и герцоги, прежде чем возложить венец на голову нового правителя. Немудрено, что резиденция Эбергарда выглядит ОЧЕНЬ внушительно. Живёт по-королевски. Зачем бунтует? Ох уж эта гордость. Вечно властным особам неймётся.

Когда-то замок стоял отдельно, но вскоре от города к холму потянулись богатые дома. Удобно, вельможи чуть что драпают за замковые стены. Район разрастался словно плесень после дождя, и вскоре появились новые укрепления. Ещё одна линия обороны на случай осады.

Перед воротами сделали остановку, завели Счастливчика в стойла. Замковая конюшня переполнена, да и эта не сказать что пустует. Гвардеец сам снял со скакуна узду, седло и поклажу. Погладил по гриве, распорядился, чтобы накормили, напоили. Своего коня он любит будто друга детства.

У ворот стражник перепоручил заботу о гвардейце замковому гарнизону. А те, буквально сразу же, доверили его сенешалю2.

Манфред часто глядел на замок и представлял, какой он изнутри. Что ж, изнутри замок как замок. Как все, в каких он прежде побывал. Наверно, чтобы оценить его по достоинству, нужно быть зодчим, инженером или знать что-нибудь о строительстве, либо об обороне крепостей, а если нет, так хоть родиться в замке.

Манфред родился на дороге и о дорогах знает всё. Сколько припасов взять, что нужно для ночёвки, когда выдвигаться и каким путём следовать. Не бывало такого, чтобы он заблудился или припозднился. Даже плату за проход никогда не платит. Ни королям, ни герцогам, ни графам, ни сеньорам, ни церкви, ни бандитам. Словом, дорога его вотчина. А вот за́мки – о за́мках он не знает ни черта. Что ему своды, арки, галереи? Он не оценит. Ну, хоть мучать воображенье перестанет. Нет тут ни золотых ковров, ни статуй в полный рост из изумруда.

Хоть и ночь на дворе, а герцог Эбергард не спит. Чем занимался, можно лишь гадать. Мало ли забот у человека в его положении? Голодный год, неурожай, война с королём Оттоном, всюду лазутчики маркграфа Геро, вторжения славян и венгров, да и во Франкфурте, как всегда, жизнь не сказка.

Герцог принял Манфреда в своём кабинете. Одет Эбергард по обыкновению со вкусом, но не вычурно. Не любит пускать пыль в глаза. С его-то репутацией это и ни к чему. Герцог внушает трепет. Когда он говорит, все слушают. Когда молчит, все хотят знать, о чём он думает. Его пристальный взгляд не каждый выдержит. Слово герцога – сталь, убьёт любого. Его не обдурить витиеватой речью и не смягчить сладостной лестью. Эбергард видит суть, мысли его точны, а слова взвешены.

– Что-то случилось с Генрихом? – сразу осведомился он. Узнал? Или плащ заприметил? Или уже предупредили? Конечно, предупредили. К герцогу среди ночи кого ни попадя не пустят, если сам того не захочет.

– Нет, Ваша Светлость, – гвардеец учтиво поклонился (так он думал, на деле же невнятный кивок), и прошёл вглубь комнаты, – с принцем всё хорошо. Я здесь по его поручению, – Манфред передал грамоту. Эбергард пробежался взглядом по документу, и свернул.

Герцог ведёт дела за большим столом. Таким большим, что уместятся трое, однако он и сам удачно его захламил. Груда бумаг, грамот и даже карта королевства. Один угол – где на северо-востоке Марка Биллунгов упирается в земли Славян – держит масляная лампа. Другой – на котором Бавария граничит с венграми на юго-востоке – какая-то шкатулка. Должно быть, в ней письменные принадлежности, сургуч, печать, ленты, бечёвка. На северо-западе Лотарингию прижимает к столу том сводов королевских законов, а на юго-западе, на изодранном краю карты, в Бургундию воткнут нож. Последняя, к слову, нанесена довольно детально, будто уже часть королевства.

Стол стоит в тройке шагов от среднего окна (всего их три). Между проёмами на стенах красно-белые знамёна герцогства. Окна выходят на восток, и первые лучи солнца наполняют комнату светом. Напротив входная дверь, высокая двухстворчатая. В южной стене камин, горит и сейчас. В северной – ещё одна дверь, небольшая, ведёт в покои герцога. Мебели мало. Вообще нет ничего, кроме стола и кресла. Вся прочая утварь освещает комнату. Коптит, выжигая воздух. Настольная лампа, на стенах факела. В углу между дверьми два не горят, там полный мрак, и кто-то стоит, не шелохнётся. Наверно, Гунтрам – тень герцога, его советник по «деликатным делам».

Эбергард поднялся, обошёл стол, прислонился к нему задом. Грамоту положил сверху на карту. Манфред встал погреться у камина. Ночами уже холодно, в воздухе веет осенью. Кабы не плащ поверх куртки, непременно продрог бы.

«Интересно, как там Счастливчик? Тепло ли ему в стойлах?»

– Как вас зовут? – поинтересовался Эбергард, изучающе глядя на позднего гостя.

– Манфред, – ответил он.

«Сэр Манфред», – подсказал внутренний голос, но поздно.

– Вы ведь не потомственный дворянин, не так ли?

– Вообще-то он самый. Но мне от этого мало проку, я рос вдали от высшего общества, – сухо и с кислой миной сознался Манфред. Недолго он был важной птицей. Как же ненавидит все эти светские ритуалы.

– В грамоте сказано: Оказывать содействие. Неужто Генрих думает, что я это приемлю? Отдавать мне распоряжения какой-то грамотой? Он что же, не мог обратиться ко мне с письмом? Я бы помог всем, что в моей власти, но это, – Эбергард схватил грамоту со стола, – это неприемлемо! И оскорбительно.

– Принц не знал, куда меня заведут поиски.

– Поиски? Что именно поручил вам Генрих? – грубый тон сменился удивлением и любопытством.

– Как вам известно, принца пытались убить. Убийца член языческого культа богини Нертус. У него на груди её руна выжжена. Он ведь не по собственной прихоти забрался в шатёр принца Генриха. Кто-то поручил ему убийство. Не знаю, может быть, глава культа, а может, кто ещё. Этим я и занимаюсь – ищу виновных. И след привел сюда.

– Ко мне? – возмутился Эбергард.

– Нет, во Франкфурт. К вам я пришёл за помощью.

– Чем я могу помочь? О языческих культах ничего не знаю.

– Об этом я сам позабочусь. Пока что нужна только комната, а то с ног валюсь, устал с дороги. Искать начну завтра.

– Конечно. Распоряжусь, чтобы вам выделили покои, и даже дам людей в помощь.

– Не стоит, лучше я сам. Мне так проще. Один я незаметен, а стражники привлекут внимание.

– Я что, по-вашему, вчера родился? Конечно же, речь не об отряде в доспехах и с гербами на груди.

– Может, потом, когда всё разузнаю, а сейчас – нет, лучше не стоит. Только комнату.

– Что ж, дело ваше. Если вдруг передумаете, скажите. Получите всё, что нужно. Я хочу лично распять мерзавцев, которые вздумали убить Генриха. Если найдёте их, сперва сообщите мне. За эту любезность я щедро вас вознагражу.

– Я постараюсь.

– Не нужны мне ваши старания, нужен результат. Дайте слово.

– Даю вам слово, герцог.

Неодобрительная улыбка появилась на лице Эбергарда.

– Так ко мне может обратиться король или принц. Тот, кто выше титулом. Вам должно обращаться: Ваша Светлость.

– Благодарю за совет, Ваша Светлость. Если позволите, я бы хотел прилечь. Дорога меня утомила.

– Конечно. Распоряжусь немедля.

Сэр Благодарный забрал грамоту, а после откланялся. Опять невнятно. Толи кивнул, толи стряхнул что-то с макушки.

Глава 2

Когда дверь захлопнулась, лицо герцога Эбергарда исказила неприязненная мина, а из тени в углу вышел Гунтрам. Он сам как тень, весь в чёрном с головы до ног. Часто приходится прятаться в темноте, чтобы подслушивать приватные беседы. Стоять на одном месте, не шевелясь, он может очень долго. Давно подобным занимается. Ещё с тех пор, как жил в Лотарингии. Гунтрам тогда принадлежал другому герцогу. Да-да, именно что принадлежал. Он – вещь, переходящая из рук в руки. Со своей ролью свыкся, иллюзий не питает.

Гунтрам часто врёт людям, но с собой всегда честен. Взял однажды за правило, и с тех пор с ним не расстаётся. Это серьёзно изменило его жизнь. Он признал свои слабости и недостатки и тем самым от них освободился. Его не укорить и не обидеть. Он независим от чужого мнения.

– Что скажешь? – спросил Эбергард. Голос у него недовольный. Герцог не любит, когда что-то идёт не по плану. Ночной визит гвардейца Манфреда уж точно не планировался.

– Странно, что принц Генрих взял в гвардию новоиспечённого рыцаря. Вдвойне странно, что поручил ему такое дело.

– Я не о том. Как думаешь, Генрих подозревает меня в покушении? – В панику Эбергард не впал, вопрос из числа: «Не стоит ли мне подготовиться?» – Грамота составлена так, будто принц и впрямь не знал, куда заведут поиски.

– Это и не удивительно. Подозрительно другое – зачем гвардеец показался здесь?

– Здесь – во Франкфурте?

– Здесь – во дворце. Говорит, что пришёл за помощью, но от реальной помощи отказался. Если принц Генрих подозревает вас, зачем действовать так открыто? Разве что он затевает какую-то подлость. Тогда ему нужно подобраться поближе, заручиться поддержкой, втереться в доверие. Обратили внимание на меч гвардейца? Он висит на спине, притом, не так уж и велик. Так убийцы носят. Это удобно в одном случае.

– Когда подкрадываешься.

– Верно. Ножнами ничего не заденешь, да и о ногу не бьются. А его доспех – он же из лёгкой кожи. Гвардейцы защищают членов королевской семьи от всех угроз. Они носят тяжёлую броню. Чешуйчатую или кольчугу. Лёгкий доспех не защитит от стрел. Он удобен другим – не издаёт лишнего шума.

– Он сейчас не занят охраной Генриха. Что же ему, в дорогу в кольчугу облачаться? Оделся как ему удобно.

– Да, оделся убийцей или вором.

– Думаешь, Генрих затеял пакость? Нет, мальчишка слишком правильный, он на такое не способен, – отмахнулся Эбергард. Очень уж полагается на собственное обаяние. Не мудрено, во время первого восстания Генрих был его пленником, а стал самым верным союзником.

– Принц не дурак, он понимает, кто будет править королевством, когда мы свергнем Оттона. Возможно, ищет предлог избавиться от вас. Обвинит в том, что подослали к нему убийцу, и приговорит. Может, шум поднимать и не станет, остановится на угрозах, заставит ему подчиняться. Как бы то ни было, стоит поосторожничать. Присутствие этого Манфреда осложнит нам жизнь.

Эбергард оторвал зад от стола и подошёл к камину. Остановился там, где недавно стоял гвардеец. Задумчиво уставился на огонь, погладил густую бороду.

– Будто и без него мало сложностей, – устало промолвил он. – Войну не выиграть, когда союзники тебе не доверяют, а в собственных владениях бардак. Мальчишка этого не понимает. Он думает, исход войны решается на поле боя. Пока он там машет мечом в лесах Саксонии, ублюдки Геро шарят у нас в тылу, уничтожают посевы, грабят, отрезают нам пути снабжение. Отряд Железных проник во Франкфурт. Они у нас под носом, Гунтрам. Нужно что-то менять и быстро, пока мы не запороли очередное восстание. Кто знает, кого на сей раз зарежут у церковного алтаря. Не хочу, чтобы это оказался я. Стоит извлечь урок из смерти Танкмара – сдаваться нельзя, не поможет, – герцог ненадолго задумался и в голове возник план. – Вот что, Гунтрам, пригляди-ка за этим Манфредом. Посмотрим, чем он занят. Поисками Культа – так мы не против, только за. Но если к нам подбирается – избавимся от него, а обвиним во всём прокля́тых язычников.

Гунтрам ушёл глубокой ночью. Когда ни он, ни герцог Эбергард не вспомнили, о чём общались до прихода чёртова гвардейца, стало понятно – пора спать. Однако спать Гунтрам не собирался.

Ночью замок хорош. Куда приятнее, чем днём. Тихо, безлюдно и темно. Всё, как он любит. Спят слуги, и замковой стражи в разы меньше. Пройдут, зевая, двое. Гунтрам в тень, его и не заметят. Прятаться у него вошло в привычку. Не вор, может спокойно ходить по коридорам, но он ведь тень. Ни одна уважающая себя тень не станет маячить перед глазами. Стражники скрылись за углом, вот теперь можно выйти.

Все эти шумные горлопаны, коих уже целый табун набрался, тоже спят. Герцог Эбергард собрал при дворе весьма разнообразный сброд. Несколько безмерно богатых восточных купцов, сын свергнутого багдадского халифа, родичи западно-франкских и бургундских дворян, датский принц и послы из Византии, Ломбардии, Наварры, Леона и Кастилии. Как же они друг друга ненавидят. Испанцы грызутся со всеми мусульманами, не только с маврами. Те в свою очередь и сами спорят между собой. Аббасиды при каждой встрече поминают, каким деспотом был прежний халиф. Прямо, гонения на власть. Итальянцы арабов тоже недолюбливают, но больше всего недовольны присутствием датчан. Датский принц вообще попал в опал. Против него все франки и бургунды. О нём разве что византийцы не отзываются дурным словом – всё ж постоянно пользуются услугами варяжской гвардии – но и защищать его, не защищают. Боятся, не хотят конфликтовать с остальными. Их положение и без того шаткое. Того гляди, ещё кусок от империи оттяпают. Они всех просто тихо ненавидят.

Прямо как Гунтрам. Терпеть не может никого из них. Чванливые ублюдки. Им при рождении чуть больше повезло, а гонору, будто каждый тут Александр Македонский. Паразиты, бездельники, лентяи. А может, просто наскучили своей брезгливостью и вечным недовольством. Всё им не так и до́ма лучше. Будто их тут насильно держат.

Есть, впрочем, и местные рыцари, которые поддерживают герцога Эбергарда и принца Генриха, но даже им Гунтрам не рад. Они тут ни к чему, никакой пользы не несут. Ладно бы воевали – так нет, они здесь не за этим. Не редкость, что отец хранит верность королю (может, деятельного участия в войне не принимает, но и против не выступает; где-то финансами поможет, порой провизию отправит), а сын меж тем на стороне противника. Кто бы ни победил, род процветает. Потом один из них шепнёт правителю: Мол, ты прости моего родича, ошибся он, пусть то будет наградой мне за верную службу. А может и наоборот сказать: Казни его, он своё пожил, пусть его титулы и земли отойдут ко мне. Так у них, знатных, принято. Вот и торчат подальше от сражений. Не дай Бог, ранят ненароком. Те, у кого есть честь и смелость – те сейчас в лесах с принцем Генрихом.

Гунтрам подошёл к двери – не заперто. Конечно, нет. Откуда этот страх? Ингрид лежит на кровати, в платье, не под одеялом. Глаза закрыты. Задремала. Сморило её ожидание. В последнее время Гунтрам всё чаще задерживается. Порой не поспевает вовсе.

Присел рядом и положил руку ей на колено. Плавно провёл ладонью по бедру, и вверх по животу. Она проснулась. Сперва улыбнулась, но после, будто устыдившись, спрятала улыбку и отвернулась. Легла на бок, к нему спиной. Гунтрам лёг рядом, обнял капризную особу.

– Зачем ты продолжаешь приходить? – спросила Ингрид сонным голосом и так, словно не ждала его, а в платье до сих пор лишь потому, что раздеться лень.

– Ты знаешь.

– Нет, не знаю, потому и спрашиваю.

– Я люблю тебя, – ответил Гунтрам и прижал её к себе.

– Нет, не любишь. Иначе бы, оставил в покое. Бросишь сейчас, и расставание не будет в тягость.

«Как же она этим достала. Взбредёт что в голову и начинает: «Оставь меня, нам не быть вместе». И ведь не отмахнуться от её глупых мыслей – обидится. Вот и лежишь, думаешь, как бы ответить, чтоб выкинула эту дрянь из головы».

– Молчишь и не уходишь? – продолжила Ингрид. Как же она порой назойлива. – Рано или поздно придётся прекратить. Отец выдаст меня замуж, и что тогда?

– Я увезу тебя, он нас не найдёт, – не выдержал Гунтрам.

– И заживём как бедняки? – усмехнулась она, аж грудь дёрнулась. – Спать в хлеву, работать в поле. Так, да? Я не смогу.

– А жить без любви сможешь? Думаешь, суженый будет писаным красавцем и влюбится в тебя до беспамятства?

– А вдруг? – голос её игрив, как и у всякой стервы.

– Брось. Никто не полюбит тебя так, как я.

– Красиво говоришь. Как будто, в первый раз влюбился. И как же ты меня любишь?

– Всем сердцем. Я готов убивать ради тебя.

– Это мне и не нравится. Ты готов убивать, а умереть за меня сможешь? Отдашь свою жизнь за меня и наших детей?

– Ты прекрасно знаешь, как я хочу детей. Я полюблю их, и умру ради них, если придётся.

– Опять же, я тебе не верю. Слова твои пусты и идут не от сердца. Докажи мне свою любовь и я твоя. Уеду с тобой, буду жить в хлеву, рожу тебе детей в коровнике.

– И что мне сделать, чтобы доказать?

– Не спрашивай меня, сам думай.

Долго Гунтрам думать не смог, почувствовал, что засыпает. Взял её за плечо и развернул к себе лицом. Поцеловал, она ответила. Рука скользнула вниз от живота к бедру. Там и осталась. Она прервала поцелуй и громко выдохнула. Взглянула на него. Он любит этот взгляд. Взгляд вожделения и страсти.

Гунтрам красив, женщины так и млеют. Высокий, стройный, симпатичный; тонкие губы, аккуратная бородка вокруг рта и тонкая полоска вдоль скул до бакенбард. Волосы чёрные, как сама ночь. Всем хорош, но он из черни. Ох и угораздило его влюбить в эту ведьму знатного происхождения.

Глава 3

Рене разбудил стук. Тихий, но настырный. Ну и неженки эти святоши. Точно баба стучит. Нет бы приложиться всем кулаком, тогда бы Рене уже побежал открывать, а так – нет, ещё поваляется. Пусть лучше стараются. Вдруг он крепко спит? Не молод ведь. Этот девичий стук, что мышиный писк из соседней комнаты. Да у него жена сильнее стучала. Вот уж у кого били могучие ручища. Когда она на кухне отбивала мясо, кот прятался под кровать, а с карниза птицы разлетались.

Стук не стал громче, но и не унимался.

«Ладно, усердие нужно поощрять».

– Иду, иду! – Крикнул Рене, натягивая сапоги. Дошёл до двери, отворил. За ней священник. – Что так долбиться-то? Слышу я, не глухой.

У того взгляд испуганный, он в ужасе. Вряд ли это от грубого приветствия. Да и не так уж грубо вышло. Скорей, брезгливо.

Видно, что-то стряслось.

«Вот только этого сейчас не хватало».

– Там… там…, – священник тяжело дышит, будто задыхается. С трудом выговаривает слова, но толку от них нет.

«Чего ради так напрягаться? Возьми, отдышись, скажи всё спокойно. Ни черта ведь не понятно. Ах да, здесь это запретное слово. Но ладно, про себя можно».

– Что случилось-то? – зевнув, спросил храмовник.

– Идёмте, идёмте, – замахал руками суматошный, – Его Высокопреподобие вас зовёт. Дело срочное.

– Меч брать? – Рене нахмурил брови. Шрам над правым глазом загнулся в дугу. Старая боевая рана.

– Нет-нет-нет, не пригодится, – произнёс священник и зашагал боком, будто краб. Безотрывно глядит на храмовника, пойдёт ли следом. Рене почесал затылок, растрепав чёрные с проседью волосы, взял-таки меч, прикрыл за собой дверь, и пошёл.

Раньше он охотнее исполнял приказы. На войне было проще, там он уважал командира, бывалого вояку и хорошего друга. А здесь… Здесь даже не приказы, а распоряжения, и отдают их пугливые беспомощные ветоши. Рене таких не уважает. Не важно, служишь ты Господу, королю или герцогу, мужик должен оставаться мужиком. Бог запрещает тебе брать в руки меч? Пусть. Возьми молоток, плуг, лопату, что угодно. Займись делом, и не стони как девица, если посадил занозу. Монахи по ту сторону реки всем обеспечивают себя сами, ещё и людям помогают, а эти, городские, приучены к наёмному труду, вот и чахнут, растрачивают церковную казну на собственные прихоти.

Базилика Спасителя – главная церковь Франкфурта. Ей и ста лет нет. Раньше на этом месте стояла дворцовая капелла. С тех времен сохранился атриум и коридор, соединявший капеллу с судебным залом. Стена только со стороны дороги, а со двора – колоннада. Внутри колодец, подсобные да жилые помещения. Впрочем, это не крепость, стены не замкнуты и никаких ворот. Войти может любой, но что тут делать? В атриуме красивей, там есть скамьи и фонтан, но вот туда-то двери почти всегда закрыты для простого люда.

Ближайший вход в базилику буквально в пяти шагах от жилья. Он ведёт в трансепт3. Его Высокопреподобие викарий Руперт сидит на скамье и отбивает ногой ритм, будто какой-то менестрель. Нервничает. По лицу видно. Поди, неосознанно вспомнил навязчивую мелодию, но думает совсем о другом.

Рене прежде не видел викария таким потерянным. Не то чтобы он сопереживал, сам посмеётся вдоволь, когда эта мразь откинется. Прикончил бы его лично, кабы не давний долг, и последствия, и… нет, не прикончил бы, но смерти ему желает. Такую сволочь ещё поискать.

Руперт увидел храмовника и подскочил, засеменил к нему, шаркая по полу.

– Ваше Высокопреподобие.

– Рене, беда, – викарий взял его под руку и повёл к подвалу. – Пипин пропал куда-то.

– Меня разбудили из-за того, что малец не пришёл вас ублажить? – угрюмо спросил храмовник.

– Не смей такое говорить! – возмутился Его Высокоморальность. Остановился и притянул Рене к себе за локоть. Сутулый коротышка едва ли достаёт ему макушкой до плеча. Надув щёки, уставился на него злобно. Храмовник долго смотрел на насупившегося старика сонным взглядом, но понял, что тот не отстанет, и изобразил раскаянье. – Все эти слухи – наглая ложь. Будь выше этого, – продолжил Руперт, ступив на первую ступень винтовой лестницы.

Как же Рене устал от этого дерьма. Большую часть жизни он прожил обычным воякой, привык к простоте, честности, открытости. Мир наигранной святости и лицемерия ему противен. Он сознаётся в проступках, не отрицает их открыто в присутствии людей, которым известна правда, чтоб после громко осуждать других за менее страшные прегрешения. Ему противны толстые священники, твердящие о скромности и призывающие покаяться в алчности, или епископы в шелках, что, восседая на подушках, осуждают завистливых, злых, горделивых, которые по́том и кровью добывают себе хлеб. Легко порицать страсть к тому, что самому даётся даром. Любой не без греха, но собственные недостатки осуждать негоже. Да и зачем, когда вокруг столько чужих?

Давеча Руперт на людях пристыдил портовую шлюху за её промысел, а сам, мерзкий извращенец, уснуть не может, не засадив пареньку. Тощая потаскуха всего-то виновата в том, что протянула руку. Вот глупая, не знает, что церковь не даёт подаяний, только берёт. Другое дело если бы себя предложила. Тогда – да, могла бы заработать. Сказать: Хочу, мол, исповедаться, но в церковь приходить стыжусь, все глядят осудительно. Может, мы здесь, у меня в комнате, а? Пожалуйте за мной, Ваше Высокопреподобие. Хотя нет, этот побрезгает соваться в конуру у доков. И уж тем более – лечь на тюфяк с клопами и заразной шлюхой.

– Само собой, я разбудил тебя не ради Пипина. Дело дрянь, Рене. Архиепископ Фридрих прибудет через сутки. У тебя всего день, чтобы спасти нас. А не успеешь – нам обоим конец.

Викарий говорит загадками, но храмовник начал догадываться, в чём беда. Он тоже заволновался. Если догадки подтвердятся, то всё хуже, чем думается Руперту. Рене с первого взгляда понял, что за человек архиепископ Фридрих. Миссионерством или ссылкой в какой-нибудь захудалый монастырь он не ограничится. Оба голов лишатся.

Спустились в подвал, миновали винный погреб – на полу пятна, опять какой-то растяпа вино разлил – и подошли к толстой двери. Весь путь проделали в тишине. Она только усиливает страх. Засов щёлкнул, стальные петли скрипнули и худшие догадки подтвердились.

Глава 4

– Совсем сдурел? Знаешь, что будет? Я расскажу: Клык догадается, что кроме нас никто на такую глупость не пойдёт. Он начнёт отлавливать нас по одному, и допрашивать. Однажды к нему в лапы угожу я. Он подвесит меня за ноги и станет медленно вытягивать кишки, пока я не сознаюсь, – Брун при этом оживлённо и красочно жестикулировал, так что легко можно представить и едва ли не ощутить всё на собственной шкуре, вплоть до отёка от верёвок на ногах.

– Не будь бабой, – возразил Вигерик. – Ты же не думал, что всё будет легко? Будто добыча когда-то сама шла в руки. Всегда нужно рисковать. Риск – благородное дело. Или кишка тонка?

– Да ты вконец обнаглел, толстяк! Сидишь тут, никуда не выходишь, ни черта не делаешь, только распоряжения раздаёшь. И ты смеешь меня обвинять в трусости? Случись что, ты вдалеке от проблем и, поди, уже есть чем зад прикрыть, не так ли?

– Ты прав, я не выхожу из дома, но у меня есть то, что нужно всем – информация. Не забывай, ты сам ко мне пришёл, ты знал условия. По-твоему, я ничего не делаю? А многого бы ты добился без моей помощи? Я стою за каждым твоим успехом. И чем выше ты взбираешься, тем больше мне обязан, – сказал Вигерик и ударил по столу. От слов толстяка Брун вспылил. Громко топая, направился к столу, за которым тот сидит, а рука сама собой потянулась к рукояти клинка за спиной. Вигерик суматошно закрутил головой в поисках того, чем можно обороняться, но не нашёл и закричал, – Помогите!

Брун обошёл стол, схватил беспомощного гада за шею и приставил клинок к горлу.

– Не смей говорить, чем я тебе обязан, жирный урод. Ты свою долю получал с каждого дела, что я проворачивал, – дверь слегка приоткрылась в комнату вошла немая девочка-сиротка, а бугаи на первом этаже мольбы, похоже, даже не услышали. Шагов по ступеням уж точно нет. Брун бы услышал, у него очень чуткий слух. – Сегодня твоя поганая жизнь не прервётся лишь потому, что я решил тебя пощадить, понял? – Вигерик закивал. Брун убрал клинок и вышел. Спустился на первый этаж, окинул взглядом спящих громил.

Да уж, охранники. Вот кого грабь – не хочу.

А может, и не безумие. У Клыка такие же безмозглые недоумки. Да, есть над чем поразмыслить. Но сперва выпить. Не стоило, наверно, так с Вигериком. А впрочем, этот мягкотелый слюнтяй всё равно прогнётся. Подуется немного, да забудет.

Брун отброс этого мира, он вор, живёт в трущобах и каждый день видит смерть. Чёрт, он и сам рискует умереть или угодить в темницу. Здесь уважают силу и потому он груб и агрессивен. Запросто скажет в лицо всё, что думает. А если обстановка накалится, ударит первым.

Он вырвал из рук сонного громилы штоф – тот и теперь не проснулся, только хрюкнул – и вышел на улицу. Небо светлеет, солнце скоро встанет. К себе возвращаться не захотел, мыслей в голове слишком много. Решил пройтись.

Ночью по трущобам народу шныряет куда больше, чем днём. Обворовывать-то тут толком некого. Так, друг у друга переть. Серьёзные деньги без расправ и кровной мести – они там, где честный люд. Сюда разве что редкий дурак забредёт. Все знают, какие дела в трущобах делаются. Порой людьми честными и благородными движут мысли бесчестные и неблагородные. Кому убить, кому украсть. Самих их здесь и обворуют, а не повезёт – так и убьют. Брун как раз встретил одного везучего. Босоногий и голый идёт вдоль стены украдкой, растерянно озирается по сторонам.

Человек умный и знающий сам в трущобы не сунется. Сперва разыщет кого надо в городе, назначит встречу, переговорит, а когда придёт, все будут знать, что его трогать нельзя, он по делу. Это при удачном раскладе, но ведь бывает и иначе. Найдёшь не того человека, придёшь при больших деньгах в трущобы и всё, больше тебя не увидят. Нельзя такого отпускать. Потеряв серьёзную сумму, дурак пойдёт на глупости, чтобы её вернуть, или испортит жизнь там, где у него есть власть. Вот и выходит, что проще убить, и никаких последствий. Трясутся за своё золото, будто ничего в мире больше нет. Им кошельки дороже жизней. Сами виноваты. Ничуть не жалко.

Тех, кто с кошельком расстался, но от затеи своей не отказался, выслушают. Может, и за дело возьмутся. Мало того, что плату получат, так ещё и новые «кошельки» в трущобы припрутся. Главное – им не намекать, что можно по-другому, без унижения. И совсем неважно, к кому обратятся, в трущобах действует принцип взаимных интересов. Всё равно деньги тратятся здесь на выпивку, шлюх, краденые шмотки и украшения.

Бруна в трущобах знает каждая собака. Ещё бы, второй человек в крысиной братии, а одевается неприметно, никак не избавится от прежних привычек. Когда ты вор, полезно быть незаметным. Впрочем, примет у него предостаточно. Раковина левого уха частично откусана. В юности на него собак спустили. На шее извилистый шрам. Запутался как-то в кустах. Украшений Брун не признаёт, но золотой крест на цепочке носит.

Ему кивают в знак приветствия и уважения, а он не обращает внимания, проходит мимо. Бредёт куда-то задумчивый и хмурый, потягивает из штофа гадкое пойло. Пить противно, но Брун пьёт. На ходу высоко запрокидывает голову, вытряхивая последние капли. Не прервался даже, переступая через пьяное тело, что распласталось в грязи прямо посреди дороги. Ещё немного и лежал бы лицом в свиных какашках.

Похоже, кто-то не уследил за животиной. Выпустил вечером попастись на улицу, полакомиться мусором, а свинья забрела в трущобы. Здесь для неё много вкусного. Ну всё, считай пропала. На обед в таверне у норманна будет свежая свинина.

Сам не заметил, как ноги вывели к её дому. Брун постоял немного, шатаясь.

– А-а, к чёрту.

Выкинул штоф подальше и несколько раз ударил в дверь. Потом ещё, и ещё, и только тогда послышался приближающийся топот. Так топают от недовольства. Дверь отварились и первое, что увидел Брун – кулак, прилетевший в лицо.

Глава 5

Саид проснулся на рассвете. Прислушался – тишина. Впрочем, не удивительно, Юсуф никогда не встаёт в такую рань. Скорее, он мог ещё не ложиться, но тогда бы Саида давно разбудили женские визги. Сон у него чуткий. Нет, брат ночью не возвращался.

Такое впервые. Порой он задерживается, приходит пьяный и не один, но всегда спит в своей постели. Такая уж у него привычка. За прошедшие полгода Саид хорошо его изучил.

Поднялся с кровати. Аккуратно опустил ноги на пол и подкрался к двери. Слегка приоткрыл, заглянул – пусто. Всё верно, Юсуф не возвращался. Отворил дверь полностью, зашёл. Больше не крадётся.

У брата, как всегда, бардак, вещи разбросаны, простынь смята, кровать не заправлена. Ему бы служанку завести, да он посторонним не доверяет. Боится, что выведают его тайны. Девок средь ночи гонит проч. Даже младшего брата к себе не пускает. Ещё не научился ему доверять. Они не виделись почти двадцать лет. Юсуфу было пятнадцать, когда он отбыл в страну немытых варваров. Саид присоединился к нему не так давно. Общение меж ними никак не наладится. Слишком уж они разные. Саид организованный и аккуратный, а Юсуф небрежный и своевольный. И как он только умудряется исполнять свои обязанности? Нет, эта работа не для него.

Пользуясь редким моментом, Саид ведёт себя беспардонно в покоях брата. Порылся в сундуках, вытряхнул шкатулку с драгоценностями, перевернул всё на столе – проклятого ключа нигде нет. Подошёл к стене у кровати, отворил тайную дверцу. За ней тяжёлый железный ларец. По размерам он шире, чем отверстие в стене. Пошатал, потянул, попытался покрутить – нет, никак его оттуда не вытащить. Зря усердствует, без ключа не открыть.

Плюнул. Закрыл дверцу, сложил всё, как было. Пошёл звать за́мковую стражу. Надо ведь доложить о пропаже брата.

Глава 6

Дома проносятся перед глазами, повороты сменяют друг друга, грязь хлюпает под ногами, впереди громко пыхтит Эд. В последнее время он изрядно раздобрел, пробежка ему не в радость.

Склады и лачуги кончились, пошли опрятные жилища. Тео уже сообразил, куда они бегут. Им не в ту сторону. Впереди всех Томас, он и указывает дорогу. У этого всегда всё через жопу. А Эд, поди, думает лишь о том, как бы прям тут не рухнуть. Тео пытался докричаться – тщетно.

Обогнал Эда, схватил Томаса за плечо. Тот испугался, дёрнулся, но увидел, что это Тео и успокоился. Остановились перевести дух. Томас суматошно озирается по сторонам, будто вот-вот кто-то выскочит, а Эд согнулся в три погибели и только спина подымается при каждом вздохе на пол-локтя. А звук при этом издаёт… Даже не пыхтит – ревёт, словно, блядь, медведь какой.

– Фу-х, отдохнули? Ну всё, нужно дальше бежать, – пропищал своим противным голосом Томас.

– Куда бежать? Успокойся ты, никто за нами не гонится, – остановил его Тео, а то этот уже дёрнулся. Эд попытался что-то сказать, но не смог, лишь указал пальцем на Тео – мол, согласен – и тут же присел.

Видимость заметно улучшился, вся улица просматривается. Похоже, солнце встаёт. Здесь, в тесноте домов, не сразу поймёшь. Потёр больное колено, вспоминая, как споткнулся в потёмках и налетел на деревянную чурку. Бегать, прихрамывая – то ещё удовольствие. Чуть губу себе не прокусил, борясь с болью.

Медведь стих. Кажется, отдышался. Да уж, пора ему взять себя в руки и не жрать столько пива с чесночными булками. Надо бы намекнуть, только в этот раз понятнее разъяснить мысль, а то выйдет как с гренками.

– Проклятье, нам ведь заступать на рассвете, – вспомнил Тео.

– Блядь, – вырвалось у Эда. – Дай руку.

Тео помог ему подняться и все трое побрели к казарме.

– Мы что, просто пойдём на службу как ни в чём не бывало? – удивился Томас. Его писклявый голос разнёсся на всю улицу.

– Сука, говори тише, – в своей обычной манере упрекнул его Эд. Впрочем, так он общается только с Томасом и другими бесхребетными. Непонятно, как они вообще сдружились. – Да, мы просто как ни в чём не бывало пойдём на службу и займёмся тем, чем обычно. А если спросят, почему такие помятые, то мы всю ночь пили. Сперва дома у Тео – Матильда подтвердит – потом, чтобы не мешать ей спать, перебрались в гадюшник к Томасу. Вот и всё. Больше об этом не говорим.

– Эй, у меня не гадюшник, – возмутился Томас.

– Да я в трущобах таких засранных домов не видел.

– А кто его до такого довёл? Вы же сами у меня постоянно напиваетесь и устраиваете беспорядок.

– И ты ждёшь, когда мы убираться придём что ли? Тебе там жить, сам следи за порядком в своём доме. Мы и у Тео много раз пьянку устраивали, но сам видел, у него чисто и убрано.

– За ним жена убирает.

– А тебе кто жениться мешает?

Томас притих. Подобные вопросы всегда ставят его в тупик, но по лицу видно – что-нибудь ответить-таки хочется. Изо всех сил, на какие только способен его скудный ум, пытается придумать отговорку. Ну? Нет, не придумал.

– Я вот о чём рассказать хотел, а то со всем этим как-то из головы вылетело. Конрад опять посягает на кузнецкий переулок, – поведал Эд. – Чёртов ублюдок, всё ему мало. Уже и так половина ремесленного квартала под ним. Теперь и на нашу территорию позарился.

– И что будем делать? – встревожился Томас.

– Нельзя ему уступать, – решительно заявил Тео в присущей ему спокойной манере. Даже когда злится, он повышает голос не более чем на полтона. Лицо, скупое на эмоции, отражает сосредоточенность.

– Вся беда в том, что он пойдёт собирать барыши после смены, как раз когда мы заступаем в караул, – разъяснил Эд причину своей нерешительности.

– Уйдём с караула. Не впервой, – порой Тео не понимает, почему подобные вопросы вообще нужно разъяснять. Разве ответ не очевиден? Впрочем, это он рисковый парень. Эд любит осторожничать, а Томас попросту трусит.

– У Конрада больше людей. Как мы с ними справимся, если дойдёт до драки?

Ей богу, иногда не поймёшь, кто из них главный. Вроде бы, все дела улаживает Эд, но в проблемной ситуации и шагу сам ступить не может.

– Подумаешь, – воспользовался заминкой Томас, – Тео один стоит троих. Только покрутит в руке нож, как он умеет, те сразу в штаны наложат.

– Не спорю, с ножом Тео обращается мастерски, да и с мечом управляется лучше любого в страже, – подтвердил Эд, скривив губы, как он делает всякий раз, когда Томас несёт чушь, – вот только за мечи-ножи хвататься не будем. Они же не бандиты, не отрепье из трущоб, а такие же стражники, как мы. Нам бо́шки поотрубают, если их прикончим.

– А мы тела в реку, – нашёлся Томас.

– Те же кузницы нас сдадут лишь бы пару недель пожить без мзды. Нет, так вопрос не решить. Если драться, то на кулаках, – подытожил Эд, покосившись на Томаса. – Тут у нас загвоздка. Допустим, я возьму на себя Конрада. Тео справится с двумя, троих вряд ли потянет – без обид, – обратился он к хмурому другу. – А с остальными двумя что делать? Томас, дай Бог, хоть одного бы уложил.

– Э-э-э-эй! – возмутился оскорблённый стражник. – Я справлюсь

– Это ты сейчас так говоришь, а после будешь оправдываться. Мол, солнце ослепило, замаха не заметил или об камень споткнулся, – ухмыляясь, припомнил старое Эд.

– А если будем рядом с рынком, то его шум толпы отвлёк, – поддержал потеху Тео, и даже позволил себе слегка улыбнуться.

– Или церковный колокол.

– Или случайный прохожий.

– Смейтесь-смейтесь, – обиделся Томас. – Может, тогда без меня пойдёте? А я посмотрю, как вас отделают.

– Нет, в честном бою нам не выиграть. Нужно подстеречь Конрада одного подальше от ремесленного квартала и переломать ему все кости, – предложил Тео. Томас одобрительно закивал, а Эд напрягся в раздумьях, он сторонник мирных решений. Поди, уже думает, как бы с Конрадом договориться. Нет, с этим боровом не выйдет. Эд, конечно, попробует, но, в конце концов, сделают так, как предложил Тео.

Он человек молчаливый и лаконичный. Если и разевает рот, то лишь по существу. А если не по существу, то очень кратко. Эд же любитель поболтать. Порой так увлекается, что не заткнёшь. Речь пытается выстроить красиво, но то и дело проскакивает мат. Впрочем, говорит страстно, с душой, и оттого проникновенно.

Томас тоже всегда рад потрепаться, а по количеству брани Эда, пожалуй, переплюнет. Как выпьет, так и вовсе ругается словно пьяный паромщик под конец дня. Как правило, сказать ему особо нечего, но слово вставить очень уж охота, прямо, невмоготу, и потому он постоянно брешет. Но мозги у него куриные, к середине истории забывает, с чего начинал, и завершает невпопад. К счастью, его заткнуть намного легче, а главное – он к этому располагает.

Когда явились в казарму, уже совсем рассвело. Как не спешили, а опоздали-таки, пропустили построение.

– А этому что здесь нужно? – Томас указал на храмовника, тот общался с капитаном на дальнем конце плаца. Проговорили они недолго. Вскоре расстались, храмовник ушёл, а Бернард поправил тунику (такая уж у него странная привычка, осталась с тех пор, как служил при дворе старого короля) и уставился сердито на опоздавших. Спас положение гонец, шепнувший ему на ухо что-то неприятное. Бернард поманил их к себе рукой.

– Ну и где вас носит? Опять опоздали. Это уже в который раз? Я вот со счёта сбился, – ответа не последовало. – Так, всё, лишу вас жалования за эту неделю.

Эд и Томас завозмущались, оправдываются каждый по-своему, прощения просят. Далось им это жалование. Крохи в сравнении с тем, что получают не за службу. Главное – из стражи не вылететь.

– Заскулили как шавки безродные. Смотреть на вас тошно, – отругал их брезгливо Бернард. – Берите пример с Тео. Сразу видно – человек закалён войной, молча принял наказание, а ведь ему в отличие от вас жену кормить.

Не любит Тео лесть, не знает, как на неё реагировать. Вроде бы ответить что-то нужно, но что? Себя похвалить или Бернарда поблагодарить? Ай, не из тех он, кто так делает. Вот и молчит, отрешённо глядит в пустоту, будто не о нём речь.

– По полной бы вас отчитал, – продолжил Бернард, – но ваше счастье, мне только что доложили про труп в порту, а все, кроме вас, уже при деле. Идите, разберитесь, что там к чему. Мне в замок надо. Вернусь, доложите, – в очередной раз расправив складки на тунике Бернард хотел удалиться, но Томас его придержал.

– А что хотел храмовник? – спросил он.

Прежде чем ответить, Бернард со злостью уставился на руку, ухватившую его за локоть. Вырвался, разгладил рукав, и лишь потом ответил:

– Потеряли они кого-то. Просил не выпускать из города священников и никого другого с большой суммой на руках?

– А может, нам его поискать?

– Я вам уже дал поручение. Вот им и займитесь, а за священником пусть храмовник гоняется.

Едва Бернард ушёл, Эд со всей дури влепил Томасу подзатыльник.

– Ты что, баран, творишь? – закричал он на безмерно болтливого друга.

– Да я просто спросил.

– Просто спросил, а потом просто предложил. Ты ведь обычно так и поступаешь, да? На любую работу вызываешься добровольцем. Бернард, в отличие от тебя, не конченый кретин, сообразит, что ты странно себя ведёшь.

– Или подумает, что я не хочу с трупом возиться. И это правда. И вообще, нам в порту сейчас лучше не показываться.

– Наоборот – хорошо, что именно нас туда послали, – взял слово Тео. – Разберёмся с трупом, а потом займёмся своими делами. Бернард до обеда в замке проторчит. Как раз всё успеем.

– Тео прав, – резко подобрел Эд, и даже улыбнулся. – Скажем, что он бездомный, много раз его на улицах видели. Отвезём на кладбище и кинем в общую могилу.

Вот и Томас успокоился и просеял улыбкой.

Порт уже пробудился. Народу – не пропихнуться, хоть в реку кидай. Утром особенно многолюдно. Это потом рыбаки отчалят, паромщики перевезут на другой берег первую партию, и станет чуть свободнее. Останутся только купцы, да грузчики. Вечером всё как-то плавней, народ расходится постепенно, а утром все разом как завалятся.

Тео при такой давке сразу вспоминает штурм того злосчастного замка – как же он… а-а, неважно. Когда через ворота пробились, он в числе первых шёл. Тогда его кипящим маслом и накрыло. Вся левая рука в ожогах и изрезана. С тех пор не снимает на людях перчатку. Он сам ножом кромсал рукав, чтоб его скинуть. Щека обожжена от уха до шеи. Кабы не щит над головой, совсем уродцем бы остался. А не было бы в нём дыр от стрел, так и обойтись могло. Не обошлось и хватит об этом, ничего уже не изменишь. Щит-то скинул и рукав сорвал, но кожу жжёт неимоверно. Охота в бочку с водой нырнуть, он даже вспомнил, где в лагере стоит ближайшая, но люди, что напирают сзади, нещадно толкают в другом направлении, прямиком на врага.

С тех пор Тео не любит столпотворений. Со злостью расталкивает всех на своём пути. Эд и Томас привыкли к подобному. Пристроились за ним, как за тараном, и идут спокойно.

Труп нашли быстро. Скопление людей, которые стоят на месте и глазеют в то время как все остальные мельтешат – явно, там что-то интересное. Вот и начальник порта Адалар рядом, общается…

– Это что, опять тот храмовник? – удивился Тео, и даже остановился.

– Да, он, – подтвердит Томас. Хоть и сутулится, он наголову выше обоих друзей. – Здесь-то он что забыл?

– Не знаю, но этот назойливый прыщ начинает действовать на нервы, – высказался Эд и первым двинулся к ним. Однако перехватить храмовника не успел, тот распрощался с Адаларом и ушёл.

– Ну, наконец-то, – не то обрадовался, не то упрекнул за нерасторопность начальник порта. – А мои балбесы где? До сих пор не пришли.

– Нам откуда знать, мы за ними не следим. Нас послали с телом разобраться, – ответил Эд. – А этот что тут делал? – спросил он, указав в ту сторону, куда ушёл храмовник.

– У них тоже что-то стряслось. Просил не выпускать из порта священников или кого другого с сундуком, полным золота.

– Что, прям, целый сундук золота? А сундук-то большой?

– Вот и я спросил. А он не ответил.

– Вечно эти святоши что-то темнят. Как о делах божьих говорить, так их не заткнёшь, а о своих помалкивают.

– У меня тут дел невпроворот, – поторопил Адалар.

– Ладно, взглянем на мертвеца.

– Расступись, – крикнул Томас, просачиваясь в толпу. Народу поглазеть собралось немало и на визгливый тонкий голосок они никак не отреагировали.

– Блядь, разойдитесь, кому говорят. Ещё шаг назад, – уже изнутри распоряжались стражники.

Пока Тео и Томас отгоняли толпу, освобождая место возле трупа, Эд и Адалар склонились над телом. Голый мужчина. На вид ему лет тридцать пять. Весь в грязи, горло перерезано.

– А я его знаю, – сказал Эд и попытался отчистить лицо от грязи. – Это же попрошайка из ремесленного квартала, только вчера его из переулка кожевников пинками прогоняли. Тео взгляни.

– Да, похож. Только не от кожевников, а от кузнецов. Думаю, надо бы первым делом к ним заглянуть.

– Ты прав, так и поступим. Вот что, – Эд обратился уже к Адалару, – везите-ка его на кладбище, пусть хоронят в общей могиле.

– Мне за свои деньги телегу нанимать? Это же ваша работа, – возмутился портовый начальник.

– Нет, мы, конечно, можем сходить, запросить у казначея денег, но его хрен разыщешь в это время, он сейчас все заставы и посты обходит. До обеда мертвец пролежит, как пить дать, а на таком солнцепёке он скоро вонять начнёт. Да и отвлекать вас лишний раз от дел. Вы ведь можете потом сделать запрос на возмещение, всё выплатят, – убеждал Эд.

– Бог с вами, на, – Адалар залез в мошну́4 и выудил из неё надломанный обол5.

– Адалар, – улыбнулся Эд, – полжизни в порту, а до сих пор не знаешь, что за перевоз трупов возницы берут полновесный?

Начальник порта скривился, но залез в кошель за цельным медяком. Его вручили Томасу и послали за телегой. Вряд ли возница получит хоть какую-то плату. В такое только наивный Адалар поверит. В обед на этот обол стражники купят два шоппена6 пива. Или даже раньше. Например, после того, как разберутся с делами в кузнецком переулке. Горло промочить уже смерть как охота. Усталость накатила, аж невмоготу. Бессонная ночь даёт о себе знать.

И всё бы хорошо, не явись в порт Гунтрам собственной персоной. Чёртова тень герцога Эбергарда. Зарубил, сука, все планы на корню.

Глава 7

Гунтрам привык не высыпаться. Готов по первому зову подскочить с кровати, быстро приходит в себя. Нет ни вялости, ни растерянности. Но, чёрт возьми, как же сладки объятия с подушкой, когда так хочешь спать. Проснуться – словно младенцу от сиськи отпрянуть.

Делать нечего, поднялся и открыл дверь. На пороге один из слуг герцога Эбергарда.

– Его Светлость велит явиться к нему, – доложил тот. Его Светлость и сам не спит и другим не даёт. Не дай Бог на старости лет таким же сделаться. Ни покоя, ни умиротворения. Нет, у Гунтрама старость пройдёт в тиши и без забот, где-нибудь на отшибе, чтобы ни души вокруг.

– Сейчас буду, – ответил он и хотел закрыть дверь, но слуга придержал её рукой.

– А ещё Саид беспокоится за брата. Юсуф ушёл ночью, да так и не вернулся.

– Если к вечеру не объявится, тогда и будем бить тревогу, – отмахнулся Гунтрам. Сейчас ему некогда заниматься подобным. Он закрыл дверь, но что-то вдруг щёлкнуло в голове. Гунтрам вышел в коридор и окликнул слугу. – Гвардеец Манфред покидал ночью свои покои?

– Не знаю, – слегка задумавшись, ответил тот. – Могу выяснить.

– Выясни.

Слуга ушёл по коридору, а Гунтрам вернулся в комнату. Облачился во всё чёрное, как и подобает тени; одел ремень. На нём в ножнах меч и нож. Ещё один засунул в левый рукав. Покинул свою комнату, отправился в кабинет герцога Эбергарда.

Днём не попадаться на глаза труднее. Сперва один из восточных купцов подсел на уши, но Гунтрам сослался на срочные дела, а после наследник какого-то мелкого графства где-то в Бургундии пожаловался на шум за стеной его спальни.

Что ни день в замке два десятка ссор между гостями. Герцогу Эбергарду надоело слушать их стенания и он поручил это Гунтраму. Что, впрочем, подразумевало разрешение конфликтов, а не прислуживание всем и каждом. К несчастью многие таки решили, что он теперь заботится обо всех хлопотах, и, как ни пытайся, переубедить их не выходит. Стоит ли говорить, что Гунтрам не рад новым обязанностям. Он и раньше-то был не в восторге от всего этого скопа, а теперь готов их поубивать. Уже продумывает план. Нет-нет, серьёзно. Уже и яд купил.

– Милорд, я верю, что вам и без моей помощи по силам разобраться с вашей проблемой. Поговорите с соседом, пожалуйтесь на шум. Вот если дойдёт до драки, тогда зовите меня.

В коридоре, за поворотом, столкнулся с Бернардом. Капитан городской стражи, как всегда, прилизан и аккуратен. Улыбнулся, подслушав их разговор.

– Да как ты смеешь?! А ну быстро пошёл и разобрался с шумом у меня за стеной, а не то голову с плеч! – пригрозил малолетний (ему двенадцать) лорд. Сейчас ему, наверно, невдомёк, что он на чужой земле в гостях у циничного и расчётливого герцога угрожает его самому доверенному и полезному человеку.

«Вот тебе подходящий жених, Ингрид. Тупой, как пробка. Сможешь вертеть им, но вряд ли он знает, что делать с тобой в постели. А ещё капризный, словно девка. Придётся его уламывать».

– Прошу меня простить, милорд. Я не хотел вас обидеть. Вот только доложусь Его Светлости – это быстро – и сразу займусь вашей проблемой, а вы пока подождите у дверей соседа, чтобы лично убедиться в моей исполнительности, – учтивым тоном, едва ли не кланяясь, пообещал Гунтрам.

– Да-да, и поторапливайся, – сказал избалованный молокосос и ушёл прочь.

– Что, и впрямь займёшься? – с недоверием поинтересовался Бернард.

– И пальцем не пошевелю.

– Ох он и разозлится.

– Плевать. Как же там его… А! Графство Форе. От нас до Вюрцбурга дальше, чем от одной границы графства Форе до другой. Я вообще в Бургундию не собираюсь. Дались мне их красоты. Горы, озёра и у нас есть. Да и виноградники их как-то не манят. После испанских вин ничьи другие пить не могу. Вот где встречу старость. Буду есть апельсины с веток и пить молодые вина.

– Там неспокойно.

– А здесь у нас рай, да? – На этом их разговор прервался, двери герцога Эбергарда за следующим поворотом. Правитель Франконии пусть и практичный человек, а родной край любит безмерно. Любой намёк на то, что жизнь в его владениях не сказка – он кипятится. А когда герцог Эбергард в дурном настроении, страдают все. Поэтому луга во Франконии самые зелёные, реки самые чистые и вся рыба с икрой.

– Ваша Светлость, – поприветствовал Бернард.

– Ваша Светлость, – поприветствовал Гунтрам.

– Проходите, – пригласил герцог. Сидя за столом, читает донесения. На вошедших не отвлёкся, даже не глянул. Оторвался, лишь дочитав.

– Про Манфреда что-нибудь есть? – спросил Гунтрам, подойдя к окну.

В проём не выглянул, прислонился к стене, смотрит вниз, на внутренний двор замка. Ничего примечательного. Конюх тащит в стойла вёдра, кухарка у колодца набирает ещё. Кузнецкий подмастерье растапливает печь, а сам кузнец на улице насвистывает мелодию, завязывая кожаный фартук. С солдатской кухни в казармы возвращаются стражники, а им навстречу идут прачки. Один ущипнул пухлую за зад, та визгнула, все засмеялись. Пышка раскраснелась, но улыбается. Прачки ушли, шушукаясь, стражники остановились, о чём-то сговариваются. Варин – капитан гарнизона – пялится на них со второго этажа. Гунтрам его не видит (он прямо над ним), просто услышал знакомое ворчание.

– Ничего. Он ещё не покидал покои, – ответил герцог.

– До сих пор спит? – удивился Бернард. – Устал с дороги?

– Тебе он вчера усталым показался? – Гунтрам отошёл от окна.

– С дороги все выглядят усталыми, сложно судить. Впрочем, с ног он не валился, не шатался, глаза у него не слипались и голос был не вялый, вполне себе бодрый.

– Вот и я о том же. Говорит, что устал, а на усталость ни намёка. Чем он таким ночью занимался, что до сих пор отсыпается? – задал вопрос Гунтрам. – И это королевский-то гвардеец.

– К чему ты клонишь? – полюбопытствовал герцог Эбергард.

– Юсуф ночью не вернулся. Впервые на моей памяти. Той же ночью, когда к нам прибыл этот Манфред. А он ищет Культ и тех, кто покушался на жизнь принца Генриха. Совпадение?

– Что? – удивился Бернард. Остальные, кажется, забыли, что он ещё не знает. – Так вот зачем он прискакал? Но Юсуф мусульманин. С чего бы приплетать его к язычникам?

– Да большинству там плевать на Нертус, у них другие цели и интересы. Притом весьма приземлённые. Этот Манфред не дурак, хоть и похож на сына лесоруба. Как-то же он отследил Культ до Франкфурта.

– И что, выпорхнул ночью из замка и убил Юсуфа? – не поверил Эбергард.

– Вспомните, как он был одет.

Герцог задумался. А как задумается, сразу гладит бороду. Ненароком Его Светлость глянули на Бернарда, тот прибывал в схожем состоянии, и даже пальцы поднёс к подбородку.

– О чем думаешь? – спросил Эбергард.

– Утром в порту нашли тело, – не сразу ответил капитан городской стражи.

– Чьё?

– Не знаю, – ответил и опять задумался. – Его к реке тащили. Явно, знали, как избавиться от трупа, но не знали – где. Упыри из трущоб отчаливают с помойного берега, а этого на главную пристань волокли. Видно, хотели с пирса сбросить. Адалар спугнул. Я это к чему: гвардеец упоминал, что знает город. Наверно, уже бывал во Франкфурте. Может, даже жил здесь прежде.

– А значит, и слухи о мертвецах в реке слышал, – подытожил Гунтрам.

– Как-то уж больно шустро. Только прибыл и сразу людей кромсать? И не понятно, как он узнал, где искать Юсуфа, – заметил герцог Эбергард. – Даже я не знал.

– С кем он встречался? – поинтересовался Гунтрам.

– Понятия не имею, встречу устроил Вигерик. Вот что, надоело гадать, сходи-ка в порт, проверь покойника, а мы с Бернардом пока обсудим, сколько людей из стражи получится взять в Андернах.

Он рад прогулке, а то уже чувствует себя призраком замка. Спешит, но людей не затаптывает, скачет лёгкой трусцой. Утром на улицах Франкфурта тесно. Какой-то кретин перегородил улицу телегой и загружает бочки. Поднял бы шум, но она даже не запряжена, конь здесь же, за уздечку к ней привязан. Быстрей будет в объезд.

В порту и вовсе мрак. Народу как мух над тухлятиной. Вот ведь злачное место.

Где труп, сразу приметил. С лошади обзор отличный, будто с дозорной вышки, а ещё длинный, как столб, стражник сразу в глаза бросается. Вот и Адалар с ним рядом. Гунтрам направился к ним. Здесь сквозь толпу идти сложней, даже перед лошадью не расступаются. Смотрят на ездока недобро, нехотя пятятся, а кто и вовсе игнорирует, даже когда кобыла грудью упирается.

Один из стражников его заметил, сплюнул и закричал во всё горло:

– Расступись! Дайте, блядь, дорогу, – указал рукой на Гунтрама. Сам двинулся навстречу, расталкивая всех бесцеремонно. – Сука, хорош глазеть. Валите по своим делам, – подошёл к Гунтраму вплотную. – Чем можем помочь? – спросил учтиво. Хороша тень, уже городская стража узнаёт.

– Где мертвец? Нужно взглянуть, – ответил Гунтрам.

– Этот бездомный? – удивился стражник. – Зачем он вам?

Гунтрам смолчал, прищурившись. От этого прищура уже по всему лбу и вокруг глаз морщины. Стражник понял намёк. Тяжело проглотил слюну, взял коня под узду, повёл к покойнику. Там Гунтрам спешился, склонился над трупом, согнув колени.

– Где ж ты встречал смуглых бродяг у нас на улицах? – негодуя, спросил у стражника.

– Так загорелый просто, весь день на солнце, – оправдывается тот.

– Баран тупоголовый, – не выдержал Гунтрам, но постарался тихо, как только возможно. Не дай Бог, кто из зевак услышит. – Да он на франка даже не похож. На нос глянь, на губы, на подбородок. И где ты видел у бродяг такие аккуратные бороды?

Понятно. К чему морока, кинул труп в общую могилу и дело с концом. Лентяи чёртовы. Вот так, не поспешил бы и всё, пропал Юсуф – старший сын аббасидского вельможи, гниёт теперь среди франкфуртской черни.

– В замок его везите, – отдал распоряжение, но дожидаться исполнения не стал. Запрыгнул на лошадь и поскакал назад, теперь уже лёгким галопом.

Народ шарахался, как перепуганный. Одного чуть не затоптал, но наплевать, достали они как-то.

Возятся под ногами, словно муравьи. Безликая серая масса. Всю жизнь бы им жрать, спать, сношаться. Других мыслей в голове нет, ничего более не нужно. А как получат всё, что просят, так снова недовольны. Теперь хотят жрать больше, спать дольше, а вместо старой жены новую, чтоб помоложе. Нет, не жаждут они понять этот мир, оставить после себя след, приобщиться к великому, стать частью значимого, снискать славу, овладеть в совершенстве ремеслом, быть в чём-то лучшим. Куда им? Лучше обсуждать других на том пути, а самим лишь жрать, спать, сношаться.

– Это он, – с порога заявил Гунтрам. Отвлёк герцога Эбергарда и Бернарда от разговора, но они, кажется, не против. По крайней мене, новая весть заинтересовала куда больше.

– Как его убили? – спросил Его Светлость.

– Горло перерезано от уха до уха. А значит – сзади, одним быстрым движением, предварительно задрав ему голову, – Гунтрам наглядно продемонстрировал, орудуя невидимым ножом по невидимой шее.

– Мы уверены, что его убил гвардеец? – поинтересовался Бернард.

– А кто ещё?

– Он ведь королевский гвардеец…

– Нет, пока что он гвардеец принца Генриха, посвящённый в рыцари на войне против короля, – уточнил герцог Эбергард.

– Я не о том. Нельзя просто казнить его по одному лишь подозрению, – не унимался Бернард. – Нужен свидетель или пусть сам сознается, но для этого придётся кинуть его в темницу и пытать.

– А если не сознается? – задал вопрос Гунтрам.

– У Вигарда все сознаю́тся. Беда в другом. – Погладил бороду герцог Эбергард. – Он во Франкфурте, чтобы найти того, кто стоит за покушением на принца Генриха. У него и грамота есть. По ней я должен ему помочь. Вот он нашёл культиста, убил, а мы схватили его, пытали и казнили. Как это выглядит? На помощь не похоже. Сам говорил, мальчишка затевает пакость. Как ты верно заметил, этот Манфред больше похож на сына дровосека. Кто бы посвятил такого в рыцари и тут же принял в гвардию? Невероятный взлёт, не находишь? Да всем плевать, казни мы простолюдина, но вот гвардейцу без последствий голову не срубишь.

– И что нам делать? – не понял Бернард.

– Да ничего. Затаились и ждём, – разъяснил герцог Эбергард. – Посмотрим на его действия. Если Манфред убил Юсуфа за то, кем тот являлся, то доложит.

– Если, конечно, он на этом остановится, а не продолжит убивать членов Культа, – подметил Гунтрам.

– И мы будем просто ждать? – опять не понял Бернард. Это начинает раздражать.

– Предлагаешь спросить, не убивал ли он Юсуфа? И как же мы узнали, что он член Культа? Нет уж, спешить нельзя. Лучше потерять ещё одну пешку, чем короля. Да, это на редкость паршивый расклад, но партия ещё не проиграна.

– Это же не шатрандж7! Пешка умрёт, – возмутился капитан стражи.

Эх, не годится он для этих дел. Пешка для него человек. Нельзя так думать, совесть заест.

Обременительный дар – замечать в других недостатки. Сперва разочаровываешься, потом свыкаешься, используешь их слабости, как хочешь. И вот, уже не видишь человека, лишь набор черт; возможности, плюсы и минусы. Ни оболочка для души, ни личность, а гвоздь, который нужно вбить в правильном месте.

– Стоит предупредить Культ.

– Совсем сдурел? – не выдержал слюнтяйства герцог Эбергард. – Нет уж, сейчас, пока в городе этот треклятый гвардеец, мы про Культ ничего не знаем, никогда о них не слышали и помощи им не оказываем. Уяснил?

– И это после всего, что они для нас сделали?

– А сколько я для тебя сделал, Бернард? Подставишь меня под удар ради поганого Культа. Запомни, пойду ко дну я, пойдёшь и ты. Сейчас слишком многое на кону, чтобы так глупо рисковать. Я и без того зол из-за дел, что они наворотили. Мне бы самому их головы выслать Генриху, но ведь я о них знать не знаю. Пусть гвардеец занимается своим делом. Мы ему не мешаем, покуда он нам не вредит. Ты меня понял?

– Да, Ваша Светлость, – униженно склонил голову Бернард.

– Значит так, я хочу знать о каждом шаге этого ублюдка. Выдели людей потолковей, пусть следят за ним, но на глаза не попадаются. Даже если сознается в убийстве Юсуфа и скажет, что это ради дела – мне плевать. Куда ходил, с кем встречался, что делал – обо всём докладывай. Если ко мне подбирается, я должен узнать до того, как он приставит нож к моему горлу. Понял? Теперь ты, Гунтрам. Выясни, что за дела были у Юсуфа ночью. Нужно понять, как гвардеец на него вышел. Всё случилось слишком быстро. Сдаётся мне, что этот Манфред тут не один. А ведь и впрямь странно, что он заявился в замок и мозолит глаза. Возможно, он просто отвлекает внимание, а кто-то другой тем временем действует у нас за спиной.

– Разберусь, – пообещал Гунтрам.

– Но сперва сходи к Саиду, расскажи ему про брата.

– Гунтрам, – остановил его Бернард, когда тот уже откла́нялся, – стражники, которых я послал в порт, сейчас, случаем, не в замке?

– Я велел им доставить тело Юсуфа. Если уже добрались, то сейчас в подземелье. Надеюсь, не им ты поручишь слежку? Они же бестолковые.

– Да, Эд и Томас именно такие, но Тео человек надёжный, на него можно положиться. – Бернард отвечал не Гунтраму, а Его Светлости. – Он воевал за вас в Лотарингии и тот саксонский замок осаждал. В первых рядах пробился через ворота. На него кипящее масло вылили, а он не остановился, не убежал, а ещё яростней ринулся на врага.

– Решение за тобой, как и ответственность, – объявил герцог.

На этом и закончили, разошлись по делам.

– Как ты с ними поступишь? – спросил Гунтрам, направившись прямо по коридору.

– С кем?

– Со стражниками. С кем же ещё?

Бернард потупил взор.

– Не понял. Они чем-то провинились?

– Они пытались выдать Юсуфа за попрошайку, лишь бы не утруждать себя работой. Ты уж там накажи их как-нибудь.

– Я и так пригрозил им утром, дескать жалования их лишу. Нельзя слишком на них давить, а то сломаются.

– И что с того? Толку от стражников, если они от обязанностей отлынивают? Сами ведут себя как уроды, а ты над ними трясёшься. Не дай бог бедняги обидятся и уйдут. Нестрашно, найдёшь других.

– Я хочу наладить дружеские отношения в гарнизоне. Конечно, слежу, чтобы они не распоясались, но перегибать тоже не стоит.

– Ты им не друг, ты их капитан. Они должны подчиняться. Если бы они тебя уважали, не подставляли бы под удар своей безалаберностью. Что проку быть добрым в компании козлов? Чего ты от них добьёшься? Хочешь, чтобы они тебя поняли, говори на их языке. Хочешь стать лучше, смотри на них, изучай повадки, пойми их, и стань выше всего этого мелочного говна, которым они живут. Ты ничего от них не добьёшься, но сам достигнешь многого. Вот и решай, что лучше, опуститься до их уровня, дабы продвигать таким людям свои идеи, или плюнуть на них. Ну, жужжат там эти мухи навозные, ворчат на тебя. Ну и что? Тебе не всё ли равно? Главное – пусть обязанности свои исправно исполняют. Так им и скажи. Слово в слово. Не надо смягчать. Будь честен и прямолинеен, так проще. Пусть уяснят, что к чему. Делай, как положено, или пинком под зад – вот. Они лишь инструмент в достижении твоих целей.

– Да, пожалуй, ты прав.

– Что, вот так запросто сдашься? Не будешь отстаивать свои убеждения? Ты ведь хотел дружескую обстановку в гарнизоне создать, чтобы тебе с ними приятнее работалось.

Бернард остановился и уставился на Гунтрама, недоумевая.

– Ты сейчас издеваешься?

– Нет, просто решил занять обе позиций.

– Ты мне этим не помогаешь.

– А ты как хотел? Думал, я найду ответы на все твои вопросы? Может, мне ещё и твою жизнь за тебя прожить? – улыбнувшись, спросил Гунтрам.

В конце коридора они разделились. Бернард отправился в подземелье, а Гунтрам искать Саида, но по пути встретил дочь Эбергарда. Обычно она к нему холодна и равнодушна, но в этот раз обожгла ненавистным взглядом. И что он опять натворил, чем заслужил подобное приветствие? Некогда ломать голову, не до неё сейчас.

Глава 8

Дом стоит на отшибе, у самых трущоб. Рядом коровник и ворота из города на луговое пастбище. Вся дорога в лепёшках. Ну и вонища. Сказавший, что городской воздух освобождает – тот ещё шутник. Владелец коровника по уши в долгах. Работает теперь не на господина в чистом поле, а на церковь в засраном городе. Да уж, освободился. Не заплатит до зимы, будет нюхать свободный воздух бесплатно, сидя с протянутой рукой на ступенях у базилики. Рядом на огороженном пятаке ячмень выращивают.

«А что, удобно, далеко за удобрением ходить не надо».

Рене постучал в дверь так, как должен стучать мужик – три мощных удара. Вышло громко, аж косяк затрещал. Открыла костлявая женщина с лицом болотной жабы. Кожа бледная с желтизной, нос крючком, подбородок острый, с бородавкой, на голове поросль сальных волос. У свиньи морда приятней. При виде Рене скривилась, словно навоза хапнула, уставилась на кулон церковного посланника у него на шее.

– Чего тебе? – спросила с такой неприязнью, будто какого-то побирушку на пороге увидела. – Мы вам ничего не должны. Со всеми долгами уже рассчитались, новые ссуды не брали и даже церковную десятину я исправно плачу. Десятая часть от ничего – это ничто. Так что нечего тебе здесь делать. Проваливай!

– Я ищу Пипина, – ответил ей Рене, не грубо, но строго.

– Не там ищешь.

– Ты его сестра?

– И что с того? Здесь этот гавнюк ни разу не появлялся. Ему плевать, как мы живём. На мать и на меня плевать. Он, поди, и не знает, что нас из дома выперли. Пришёл бы, поглядел, в какой халупе помирает с голоду его семья. Но нет, ему там хорошо под пятой Господа. Сбежал вслед за отцом к лёгкой жизни. Его кормят, одевают на те деньги, которые вы у нас забираете. Что, не помнишь меня, гад? Ты нас из дома выгнал. Нашего дома! Его мой дед построил, а вы забрали. Теперь там купец живёт со своей пухлой уродиной-дочкой. Наверно, выгодно продали, да?

Рене не любит эту часть своей работы. Ему не по душе отбирать у должников последнее имущество и выгонять людей на улицу, но что поделаешь, такие уж обязанности. Не он, так кто-нибудь другой займётся. Какая разница?

– Забрали? А когда деньги просили, думали, что отдавать не придётся?

– Сорок процентов сверху того, что взяли! Это же грабёж! – завопила на всю улицу мерзкая уродина.

– Никто вас не заставлял, – спокойно ответил Рене, хоть и хотелось осадить эту щипаную ворону.

– Но жрать-то хочется! – не унималась та. Жрать ей хочется. Рене сунул руку в кошель достал два пфеннига8. Поднял на уровень глаз. Жаба в них так и впилась жадным взглядом. Полфунта говядины, полдюжины яиц, буханка ржаного хлеба да пара лососей.

– Скажешь мне, где искать Пипина, и деньги твои, – предложил храмовник.

– Я его только на кладбище вижу. На могилу отца-то он чуть ли не каждый день ходит. Ему только до живых нет дела, – рассказала уродина покладистым голосом. Слюни так и побежали. Рене мучать не стал, протянул деньги. Жаба вырвала их, словно коршун, и хлопнула дверью перед носом.

«Вот те и благодарность. Как таких людей не любить? Так и охота к ним со всей душой, со всею добротой прийти ночью с факелом и подпалить сарай».

Храмовник постоял немного, набрал полный рот слюней, плюнул на дверь, да и ушёл. Вот незадача, кладбище на другом конце города, у ворот, что на пасеку. Выйти из этого свинарника к рынку, минуя базилику, а там через склады.

«Нет, лишний раз у церкви маячить неохота. Ещё Руперт увидит, пристанет с расспросами».

Можно мимо замка по району знатных особ, где каждый дом – собственная крепость. Сплошь стены и ворота, ровные мощёные дороги. Он сразу за амбарами с солониной и сырами. Дорога выведет к переулку пекарей, а оттуда рукой подать до кладбища, но этот путь Рене не выберет. Не хочет вспоминать, сколь многое он в жизни потерял. И так кошки скребут на душе всякий раз, как ведёт в темницу вора, посягнувшего на достояние церкви. Когда-то и он там жил. Сложись всё по-другому, сейчас бы с кубком пива грелся дома у камина.

Остаётся один путь – к реке и вдоль причалов до ремесленных кварталов. Можно и в обход города, конечно. Вдоль крепостной стены протоптанной тропой, но это долго.

В порту людей уже намного меньше. Рыбаки вышли на воду. Лодок столько, что можно реку запрудить. Плоты на переправе курсируют, возят людей на другой берег и обратно. Торговое судно ещё с рассветом прибыло, но из-за мертвеца начальник порта задержался и вон они, до сих пор не разгрузились.

Труп уже увезли.

«Быстро, однако. Наверно, Адалар подсуетился. Старик не жадный и исполнительный. Работа – его жизнь. Детей у него нет».

В городе активно готовятся к войне. Это на каждом углу, стоит пройтись по улицам. Только вчера Рене пинками сгонял агитатора со ступеней базилики, а тот грозил ему расправой лично от герцога Эбергарда. Сегодня он в порту. Узнал храмовника, но отвёл взгляд. Сделал вид, что не заметил. Таких, как он много, и не только во Франкфурте. На площадях и людных переулках, в полях близь городов и деревнях, у врат и у церквей, а по тавернам и тюрьмам ходят вербовщики. Вступил в ополчение – получай прощение! Ты умелый убийца, незаметен и хитёр, у тебя кулак, что кувалда? Ты бы и рад дальше разбойничать, но попался и ждёшь казни? Не отчаивайся – на войне пригодишься! И с такими ублюдками доброму рыцарю воевать бок о бок? Ни чести, ни отваги, ни доблести.

Ремесленники тоже не сидят без дела. Вот уж кто рад войне. Плотники строят новый корабль, кожевники штопают доспехи сутки напролёт, кузнецы куют мечи и топоры, оружейники вырезают щиты, луки и стрелы, даже сапожники при деле. Все вносят свою лепту. Налоги возросли, а в амбарах запасают провиант. Всё, что отбирают, идёт на содержание войска. Ах вот откуда ноги растут, вспомнил Рене. Когда служил, терпеть не мог фуражи.

Будка смотрителя сразу у входа на кладбище, но самого его не видно.

– И где этого пьяницу носит, – подумал вслух Рене. – Может, могилу роет?

«Себе он могилу роет беспробудным пьянством. Ещё утро, а он уже со штофом в руках».

Идёт со стороны ворот. Как пить дать, с пасеки, и значит, в штофе медовуха. Храмовник за него переживает. Карл (так его зовут) служил под началом Рене. Он-то и устроил его на кладбище. Боялся, что от безделья сопьётся, а он спивается, не отрываясь от работы. На войне ему палицей по затылку врезали. Теперь чуть головой тряхнёт, и корчится от боли.

– Сэр Рене, – удивился он.

– Я больше не рыцарь.

– Не знал, что можно отказаться от титула. Это из-за того, что церкви служите? – указал он на отворот доспеха, с вышитым на нём крестом. – До меня доходили слухи.

– Да, от титула можно отречься, но у меня его отобрали королевским указом.

– За что?

– Карл, хватит прикидываться, ты же всё знаешь, – сорвался Рене. – Я убил… человека благородного происхождения. Мне верная дорога на эшафот, кабы викарий не спас.

– Так это правда? – удивился смотритель. Кажется, искренне. – Я просто не верил. Помню, вы с Сэром Робертом были не разлей вода, а тут такое.

Убить бы Карла за подобное. Рене изо всех сил пытается похоронить воспоминания о прошлом, но то и дело какая-нибудь мелочь или чрезмерно болтливая скотина напоминает о былом.

– Пришли своих проведать? Тяжело вам, наверно, было.

– Прекрати меня лелеять, Карл. Я ведь не девица, – грубо упрекнул друга храмовник. Он вовсе не прочь рассказать всем вокруг о своей трагедии, но отнюдь не потому, что хочет жалости. Просто, все должны знать, отчего он такой грубый. Он всё потерял, ему можно. – Я ищу священника. Говорят, он могилу отца чуть ли не каждый день навещает. Худой такой, сутулый, бледный. Зовут Пипин.

– Да-да, брата Пипина я знаю, он тут часто. Вчера приходил, сидел дольше обычного. Я решил, он отправляется на войну с войском герцога Эбергарда.

– Это ещё почему?

– Ну, так долго на кладбище торчат, если прощаются. Обычно перед войной, когда на новое место перебираются или просто надолго уезжают.

«Всё хуже и хуже. Чёрт возьми, Пипин, что ты затеял? И где теперь тебя искать?»

Рыбацкий квартал. Здесь всё воняет рыбой. Рядом лодочная пристань и помойный берег, на соседней улице коптильня, а чуть дальше через дорогу друг от друга два ледника, заваленные рыбой под завязку, и в каждом погребе, сарае и кладовой – везде бочки с рыбой, а под ногами рыбьи потроха. Если сравнивать рыбацкий квартал с трущобами, так там хоть дышать приятней. Опасней, но приятней.

Таверна «Пивной Когг» уже третья по счёту. В первых двух его нет. Точнее, не было. Возможно, сейчас есть, а вернёшься, его уже не будет. Всё равно, что за мышью гоняться. Только под стол нырнула – ты за ней, а она уже у сундука.

Благо, Гвидо легко найти в толпе. Он здоровый, как бык, на две головы выше любого. Ещё в пятнадцать таким вымахал, и, заходя в двери, конечно же, бился лбом об косяк. С тех детских лет у него привычка пригибать голову на пороге. И не важно, дверь таверны это или ворота замка.

Как-то раз так кивнул неудачно и стукнул шлемом лошадь, которая шагала рядом. Лошадь-то ничего, а вот двести фунтов надменного говна, что на ней, сильно оскорбились и стукнули Гвидо хлыстом. Это он зря, великан вспыльчив и не сдержан. Стащил щенка с кобылы и отлупил при всех. И это на торжествах по случаю победы в Лотарингии. Герцогу Эбергарду сей конфуз местная аристократия припоминала в шутку все два года, что он там торчал. Так ещё и папашка мелкого ублюдка, граф Гессена, шуму поднял.

Гвидо хоть и сам из благородных, но пятый сын в семействе. На него всем начхать. Братья такие же здоровые лбы. Жрут за троих, кормить их накладно. Отец безмерно радовался, когда избавиться от тринадцатилетнего пацана, и с той поры о нём не вспоминал. Только Рене с Робертом за него и заступились. Но что слово двух рыцарей против графской обиды? Два меча против пятисот. От наказания Гвидо не отвертелся, в колодках посидел и со службы попёрли, а ведь должны были со дня на день в рыцари посветить. Теперь он напивается в тавернах, где ищет новобранцев. Война – единственное, что он знает, но махать мечом ему не дают. Хоть так пристроили, а то давно бы уже сгинул от безделья или бандитом стал.

Кто-то скажет: «Не так уж плохо», – но для Гвидо это мука. Он настоящее орудие убийства. Славяне, венгры, датчане, норманны, союзники чехи, моравы, собратья франки – со всеми повоевал. А сейчас прикончить может разве что кружку пива. У него в венах бурлит кровь, он в западне.

Внутри в таверне тесно, столы слишком близко друг к другу. Вот подлое тело не послушается спьяну, обольёт пивом соседа и драка неминуема. Странно, что мебель вся цела, будто ни разу не битая. Возможно, Рене что-то упустил. Давно не пил в тавернах, всё чаще дома. Слишком уж шумно и воздух спёртый.

Всё помещение для посетителей в виде подковы. Справа зажжён камин. С другой стороны лестница на второй этаж. Прямо от входа стойка, за ней хозяин таверны – костлявый мужик с брезгливым взглядом, ровесник Рене. У него за спиной в несколько рядов пивные бочки и дверь на кухню. Там мельтешит худая девчушка. В углу рядом с камином сидят стражники.

«Они разве не должны город патрулировать? И ладно бы поесть зашли, на столах нет еды, только кувшин. В нём ведь, наверняка, не морс. На что идут налоги, спрашивается?»

Уж кто бы жаловался. Рене, как служитель церкви, последние несколько лет налоги вовсе не платит, только взымает.

За соседним со стражниками столом пусто, а через стол играют в кости. Раньше Рене и сам грешил. Бывало, всё жалование проигрывал. Ох и получал взбучку от жены, даже домой идти боялся. Да, она была из тех женщин, что с мужским характером.

В остальном в таверне никого примечательного. Разве что восточные купцы. Оголодали в пути, полный стол еды навалили. Здесь и кабанчик, и колбасы, и лосось, и сыр, и пирожки, и чёртов пресловутый виноград. Из всех угощений именно он вызывает аппетит. Он, сука, запал в душу. С кабана ещё стекает жир, пироги только с печи, от них пар идёт, а лосось источает аромат, но нет, блядь, зелёные гроздья так и манят. Вот хоть купцов за виноград убей. И что их занесло в эту дыру? Они же обычно на постоялом дворе или в таверне «У Причала». Там куда чище и народ приятней.

Гвидо сидит в углу под лестницей. На лице странная ухмылка.

– Здравствуй, Гвидо, – поприветствовал его храмовник, присаживаясь за стол.

– Рене, – ответил вербовщик сквозь ухмылку. – Не ожидал тебя увидеть. Неужто нет более важных дел? Или ты отложил их ради встречи со мной? Что ж, я польщён. Нет, честно.

– Из-за чего этот сарказм?

– Даже не знаю, дружи-и-ище. Мы пару лет не виделись, а ведь живём в одном городе.

– Ты тоже не спешил меня найти.

– Зачем искать? Я пару раз в месяц хожу в церковь. Знаю-знаю, прилежный христианин ходит чаще, не осуждай. Так вот, видел тебя, ты демонстративно смотрел в другую сторону.

Не врёт. Рене не хотел общаться ни с кем из старой жизни, и прикидывался, будто не замечает здоровенного громилу, который в толпе людей, как дуб средь чисто поля.

– Ладно, не объясняй, я понимаю, – продолжил Гвидо. – После того, что ты натворил…

– Что Я́ натворил?! – вспылил Рене и прокричал на всю таверну. Привлёк внимание, даже обжоры-купцы от еды оторвались. – Мои жена с дочкой от голода погибали, а этот гад тем временем по балам разъезжал.

– Роберт-то чем провинился? Он же с тобой на войне был.

– Он смирился, ничего сынку своему, ублюдку, не сделал. Нет, он новую невесту ему подыскивал. Строго говоря, я его не тронул. Даже захотел бы, не смог.

– Какая разница, убил ты его собственными руками или довёл до того, что он горло себе перерезал? Ещё хуже вышло, теперь его душа в аду. И всё потому, что ты не смог унять злость.

– Ты ведь никогда не был женат, Гвидо. У тебя нет детей. Ты не поймёшь, что я чувствовал. Как унять злость, когда все, кого ты любил, умерли? Да, я взбесился, чёрт возьми! Эти люди мне каждый день улыбались, сопляк в глаза смотрел, когда обещал о жене и дочке позаботиться. Я воевать-то пошёл, чтобы на приданое насобирать, и вот что вышло. Я скучаю по моим девочкам. Каждое утро с болью просыпаюсь и жалею, что не могу ещё раз его убить.

– И вместо одной семьи разрушено две. Молодец. Я как-то видел жену Роберта. Она в мусоре рылась. Выглядела, как одна из тех, с помойного берега. В каких-то лохмотьях, вся грязная. Хотел ей денег дать, а она убежала.

– Мне её пожалеть теперь? Она заслужила свои страдания.

– Да кто ты такой, чтобы судить? Сам-то ведь получил прощение.

– Из-за чего теперь мучаюсь, служу редкостной сволочи. Мне от моих обязанностей тошно. Не искупаю я грехи, лишь новые зарабатываю.

– Ты это мне рассказываешь? Я людей подбиваю короне изменить, – рассмеялся вербовщик. Самое время сменить тему.

– И как?

– А ты толпу желающих не видишь? – он обвёл рукой пустоту. – Я и сам не в восторге от всей этой грызни. А знаешь, что самое паршивое? Из-за восстания к нам Чёрный Шабаш не приедет.

– Чёрный Шабаш? – растерянно переспросил Рене.

– Валлийские барды. Да ты чего? Неужто не слышал?

– Нет.

– Даже у нас в тавернах поют Балладу о Железном Человеке. Песнь о рыцаре, – разъяснил Гвидо.

– Да ну их в жопу, не люблю всяких заморышей.

– Вот и зря, отлично поют.

– Понять бы ещё, о чём.

– Да какая разница? Это ж музыка, ею наслаждаться можно и не зная слов.

– Ага, потом узнаешь, а там какая-нибудь дичь.

– Нормально там всё. Тексты уже давно на наш перепели. Они всю Бургундию объездили. И к нам собирались, но из-за войны передумали.

– А церковь не против, что они себя так называют?

– Да они кипятком писают. Всё костром грозят. Но народ их любит, а лорды на праздники ко двору зовут. Ни черта им не сделают.

– Мы давно на Бургундию поглядываем. Глядишь, как с бардаком у себя разберёмся, пойдём их захватывать. Может, там и валлийских бардов приберём.

– Ха, было бы неплохо. Если их в суматохе не порвут, конечно. После истории с ублюдками маркграфа Геро у герцога Эбергарда опять приступ паранойи и новая бредовая идея – понабрать помойного сброда и создать отряд по типу Железных, этаких лютых вояк, кровожадных головорезов. Пусть делают, что хотят, но без меня. Я единственный из вербовщиков не хожу по темницам. Нет уж, ни за какие деньги. Сам знаешь, как с этими отбросами потом воевать. Ни чести, ни морали.

«И это говорит пьяница и задира. Его-то за былые прегрешения на войну не берут, а узников – убийц, насильников, воров – запросто. Как тут не возмущаться? Да, герцог Эбергард знает толк в наказаниях».

– Ты, поди, лучший вербовщик, – сказал Рене с иронией. – И как тебя ещё не пнули?

– Шутишь? Я на хорошем счету. Все, кого привёл, действительно сражаются, а не бегут, поджав хвосты; не воруют и не дезертируют. Я сразу вижу, когда передо мной боец. А остальные пекарей и пастухов приводят, да по темницам всякое отрепье собирают. Кстати, мне вот вдруг стало любопытно, викарий-то понятное дело, поддерживает Эбергарда и ты с ним, но как думаешь, кто прав? – И тут же, не дожидаясь ответа, продолжил. – Признаться, во время первого восстания я решил, что герцоги выиграют. Король на востоке увяз по уши в войне со славянами и венграми, а тут ещё и мы с баварцами против короны поднялись. Не знаю, правда, можно ли назвать нынешнее королевство единой державой, учитывая насколько самостоятельными стали лорды. Не суть важна, – отмахнулся Гвидо, решил не отклоняться от прежней темы. – Танкмар [кровный родич короля] действовал весьма дерзко. Принц Генрих [он тогда был на стороне Оттона] захвачен в плен, ряд уверенных побед и всё, казалось бы, безоблачно. Эх, кабы гарнизоны не струсили и не отворили ворота при виде королевского войска, кто знает, может, Танкмар сумел бы удержать осаду [он в Эресбурге ожидал союзников]. Но вместо этого его убили прямо у церковного алтаря, а Оттон перебросил силы в Баварию. К слову, разве церковь не осуждает то, что человека голубых кровей убили в стенах священного храма, когда он добровольно сложил меч? Или в тот момент, когда он опустил на алтарь золотую цепь [символ королевского рода] в знак отречения от всяческих притязаний, стал обычным смертным, и божья кара престала нависать над головой его убийцы? Я не силен в таких премудростях. Думал, ты разъяснишь.

– Говорят, Оттон казнил убийцу Танкмара.

– Да ладно? Что, прям, при толпе голову срубили или так, втихую прирезали?

– Откуда мне знать, меня там не было.

– А-а, не важно, та война проиграна. Но сейчас мы сильней, с нами принц Генрих и Лотарингия. Уж кто-кто, а Гизельберт знает толк в кознях. Не божьей же волей он отделался от власти запада. Нет, ему помог старый король [Генрих Птицелов]. Отец Гизельберта в своё время подобным образом добился независимости от нашего монарха. Похоже, самое время непокорной Лотарингии вновь сменить сторону. Не стоило королю ссориться с герцогом Эбергардом, когда тот был ему верен. Ну, подумаешь, разрушил замок какого-то саксонца. Тот ведь сам виноват. Как по мне, так Эбергард действовал по закону. Отбившихся от рук вассалов нужно карать. Оттон и сам занят сейчас примерно тем же. Но вместо банального упрека король назначил наказание. И ладно бы денежной выплатой ограничился. Ты ведь слышал, нет? Он обязал всех его военачальников принести на руках в Магдебург к королевскому двору по дохлой псине. Это ведь унизительно. Не думал же он, что герцог Эбергард стерпит такую выходку? Видимо, правду гласит молва, Оттон свои родовые связи с саксонцами ставит выше сюзеренитета.

– Ты агитируешь что ли? На кой мне всё это рассказал? Я и сам слышал, что народ на площадях кричит. А толку? Как узнать, что всё было так? Может, они на балу виноград не поделили.

– Рене, ты меня удивляешь. Все в курсе, из-за чего конфликт, и только ты не веришь.

– У нас все знают, потому что друг другу пересказывают одно и то же, а у саксонцев другие байки ходят. Меня всегда удивляет, с какой уверенностью люди утверждают, что как было. Спорят, бьют в грудь и говорят: Нет, ты не прав! Я лучше знаю, я там был. Ой, подожди-ка, не был. Но тот, кто мне поведал – вот он точно видел всё своими глазами.

У Рене мрачный взгляд на вещи. Он ко всем относится с недоверием, а каждое сказанное ему слово заведомо считает враньём. Впрочем, за неимением иного, вынужден на это враньё полагаться в надежде, что со временем вся ложь отсеется, останется лишь истина. Уж что-что, а отстаивать мнение, сложенное из баек и домыслов, он не станет.

– Я не пойму, на чьей ты стороне, Рене? Осторожней со словами, за такие разговоры в темницу кидают.

– Да что ж такое, уже и высказаться против нельзя? Или хвали, или молчи? Ты ведь и сам его за паранойю критикуешь. Я не во всём согласен с герцогом Эбергардом, но буду за него сражаться, коли придётся. Не хочу, чтобы в город вошло войско короля. Сам знаешь, что начнётся.

– Брось, город ни осаждать, ни разорять не станут. Собратья всё же, как-никак.

– Тогда герцог Эбергард очень хитро спрятался. Может хоть до второго пришествия тут просидеть, если запасы кладовой позволят. Войско Оттона в город не войдёт, а жителей река прокормит.

– Смейся, смейся.

– Собратья уже два года друг друга режут. Если захотят, Франкфурт с землёй сравняют. Не веришь? Ты как один из тех, кто надеется, что всё обойдётся, даже когда над головой свистят снаряды требушетов9. Не будь наивным, и худшее порой случается. Тебе ли не знать?

«Так, всё, нормы приличия соблюдены, о всяком потрещали, повспоминали старое, пора бы к делу, а то до вечера проторчать можно. У Гвидо темы для бесед не иссякают. За годы по тавернам скопил баек столько, что на пару томов хватит. Он трепаться может даже о яичной скорлупе».

– Я к тебе, собственно, по делу.

– Я догадался, что не пиво пить. Выкладывай.

– У нас священник сбежал. Хотим вернуть.

– Ух ты, церковь снова рабство узаконила? Поговори с теми ребятами, – Гвидо указал на восточных купцов, – думаю, сведут с кем-нибудь с варварского берега [побережье стран Магриба – Алжир, Тунис, Марокко]. Про Джаляль-аль-Хиляль слышал [небольшая, но стратегически важная база мусульманских пиратов в Провансе]? Говорят, за благородных девиц большие деньги платят, но и образованного святошу можно выгодно продать.

– Кто говорит, очередной пьяница, который за ворота Франкфурта ни разу не ступал? Не удивлюсь, если Джаляль-аль-Хиляль всего лишь восточный рынок, а на варварском берегу продают разве что скотину.

– А евреи не делают обрезание и едят свинину. Ладно, от меня-то ты что хочешь?

– Сведи меня с Вигериком.

Гвидо не выдержал, заржал как конь.

– Как я тебя сведу? Я и сам его в глаза не видел.

– Но у тебя же есть связи в трущобах.

– Да, пара скупщиков и шлюх. За кого ты меня держишь? Я добропорядочный горожанин, с серьёзным жульём не общаюсь.

– Ты сказал шлюх? Старая матрона должна знать Вигерика.

– Я не знаком со старой матроной. Пару раз её видел, но мы не общались.

– А ты мог бы? Дело срочное.

– Нет, не мог бы. Нельзя просто прийти в трущобы и начать расспрашивать. Тебя там первые встречные прирежут. Вот что, не нужна тебе матрона, не нужен Вигерик. Есть одна девица. Если должник скрылся, идут к ней.

– Девица? – брезгливо уточнил Рене.

– А тебе не всё ли равно, болтается у неё член между ног или нет? Город она знает лучше прочих.

– Ладно. Как её найти?

– У неё дом недалеко от луговых ворот. На двери нацарапано «злая сука». Там ещё церквушка рядом, ты должен знать.

– Да, знаю.

– И, Рене, не спрашивай ни у кого дорогу, сам ищи. Одну руку всегда держи на мече, другую на ноже.

– Я вот всё забываю, идти нужно по центру дороги или с краю.

Гвидо ответил притворным «ха-ха».

– Под окнами иди, а то давно тебе на голову ночной горшок не выливали. Я не шучу, в трущобах опасно. Твой крест может и сослужит службу, но всё равно будь настороже. Жулики, конечно, набожный народ, священников не трогают, а вот насчёт тебя не уверен. С девкой тоже не расслабляйся. Какой бы миловидной не казалась, она в трущобах одна без защиты и до сих пор жива. Держи ухо востро, опасная девица.

– Да понял я, понял.

– Она берёт недёшево. Тебе платят по солиду10 в день, как прежнему храмовнику, или как рыцарю?

– Нет, мне платят двенадцать пфеннигов. Ты сам-то солид когда в последний раз в руках держал?

– У меня при себе есть византийский.

– Ты им расплачиваться что ли собираешься? Не глупи, его продать дороже. Сейчас из золота почти не чеканят.

– Не, я его на счастье ношу.

– Ладно, Гвидо, пора мне, – произнёс Рене, поднимаясь из-за стола. – Рад был повидаться. Честно. Спасибо за помощь.

– Ну, коль так рад, в следующий раз не делай вид, будто нашёл на стене базилики что-то любопытное. А ещё лучше сам заходи, теперь и ты знаешь, где меня найти. Я сейчас только тут сижу, перестал с места на место бегать.

– Обязательно. Пожелал бы удачи, но ведь ни к чему, у тебя же монетка.

В дверях столкнулся с человеком. Одет небедно, даже богато. На нём добротный кожаный доспех.

«И с чего вдруг зачуханная таверна в квартале рыбьих потрохов пользуется такой дикой популярностью среди приличного народа?»

У Рене, конечно, доспех получше. Он своей бронёй гордится. Кольчуга до пояса и до локтей, звенья тёмного цвета; спереди треугольный вырез, края соединены цепочкой, отворот на груди украшен вышивкой в виде креста; нижний слой из чёрной кожи, рукава до кистей, подол до бедра. Единственная услада на службе храмовником. А к доспеху ещё мощные кожаные перчатки и сапоги. В правом припрятан нож.

Незнакомец застыл в дверях, ни пройти. Смерил Рене странным взглядом. Особо заострил внимание на кулоне церковного посланника. У самого на безымянном пальце левой руки серебряное кольцо с языческими письменами.

«Ну понятно, вероотступник. Отважный, однако. Давно таких наглых не встречал. Ещё бы идола на плече таскал».

– Отойди, не до тебя сейчас.

Глава 9

– Ненавижу это место, – всякий раз спускаясь в темницу, Эд говорит одно и то же, слово в слово.

В детстве ему довелось побывать здесь гостем, когда отец поймал на воровстве. Старый стражник решил показать сыну, что бывает с ворами, но толку вышло чуть. Эд пошёл по стопам отца, но от тяги к лёгкой наживе не избавился.

Впрочем, сам по себе визит в темницу произвёл сильное впечатление. Эд люто невзлюбил это про́клятое место, о чём не устаёт напоминать. Кто вообще может полюбить сырые стены, мерзкий запах, крики-стоны людей? Разве что Вигард.

Ходячий ужас, вот уж кем детей пугать. Лицо само по себе уродливо, так ещё и обезображено, всё в шрамах. Наверно, он специально бреет голову, чтобы все видели рубцы на затылке и макушке. Зубы гнилые, а изо рта смердит, словно от выгребной ямы. Как улыбнётся, так блевать тянет. Взгляд злобный и пустой. Души там нет, давно сгнила, как его зубы.

Не то чтобы Тео боялся, но в дом к себе его не пригласит, да и во владениях тюремщика не расслабляется. На поясе огромный нож длиной в два лезвия. Почти короткий меч (такой, как римляне носили), по толщине и ширине. Один удар – и всё, с такой дырой не выживают. Так вот, рука всегда на поясе, у рукояти.

Думается, Вигард сам здесь пленник. Его спрятали, дабы честный люд не пугал. Кому охота, чтобы подобный выродок по улицам разгуливал. Нет, он из подземелья не вылезает. Забыл, поди, что такое солнечный свет. Да и зачем ему? Он здесь, как дома. Тут и живет. Вопли людей ему словно арфы мелодия, зловония – душистый аромат цветов, а вечный мрак и сырость подземелья приятней солнечных лучей и свежего воздуха.

– Где эта горгулья? – брезгливо поинтересовался Эд.

Оставив тело Юсуфа, они наведались к тюремщику. Нужно зайти, коль уж оказались этажом выше. Он, конечно, мразь редкостная, но общенье с ним приносит пользу. У каждого узника свои тайны, а Вигард умеет развязывать язык.

Горгулья появилась из ниоткуда. Обхватив шею Эда рукой, согнул его так, что голова стражника оказалась у него подмышкой. Издал зловещий хохот. Зловонье его глотки окатило смердящей волной. Из сточной канавы аромат куда приятней. Он ел на завтрак гниль, ну не иначе.

– Горгулья, говоришь?

– Блядь, Вигард, отпусти, – прокричал Эд обиженным тоном. Лицо уже как у рака. Пытается вырваться, но не выходит. Руки у Вигарда словно клещи.

Тео на помощь другу не спешит. Сам напросился, нельзя ведь озвучивать первое, что придёт в голову. Да и вряд ли тюремщик ему навредит, он от них зависит. Так, подурачится, да отпустит. Пускай.

Ослабил хватку и Эд мигом вырвался из объятий.

– Ты совсем охренел? – всё ещё скорей обиженный, чем злой. Как быть, когда и оскорбить боишься, и лицо потерять не охота? Вот что-то такое, нелепое, и выходит.

Вигард отошёл и встал у жаровни, прислонившись к стене плечом. Ну и походка у него, конечно. Сильно прихрамывает на обе ноги, из-за чего горбится и со спины похож на какого-то тролля с картинок. Такой: сгорбленный, весь в бородавках, мерзкий и зелёный.

– Я просто О-ОЧЕНЬ рад тебя видеть, – ответил тролль и широко улыбнулся, явив скудный набор чёрных зубов.

– А по-другому радоваться не умеешь? Ну там – по плечу хлопнуть.

– Ай, раскудахтался. Считай, что я проверял твою реакцию. Она, кстати, ни к чёрту. И как тебя ещё не прирезали?

– Стараюсь.

– Да как-то незаметно. Тео, поди, за двоих старается, а ты опять филонишь. Совсем расслабился. Вон, уже и жиром заплыл.

– А его ты не рад видеть, да? – по-дружески перевёл разговор Эд.

– Тео что ли? У него-то с реакцией всё в порядке. Пырнёт ещё своим ножищем. Ну его.

Тео польщён, аж слегка улыбнулся. Даже такой страшный ублюдок, как Вигард, его опасается. Это чего-то да стоит.

– А чахлый где? – спросил Вигард, подразумевая Томаса. Он может и оскорбляет недотёпу, но по какой-то нелепой причине всегда его защищает. И вообще, проявляет к нему чрезмерный интерес.

– По делам ушёл, скоро придёт.

– Ладно. С чем пожаловали?

Эд достал из-за пазухи свёрток и швырнул тюремщику. Сутки его с собой носил. Хотели передать ещё вчера, но Вигард был занят. Когда пытает людей, отвлекать его нельзя, а то ведь и сорваться может.

– Кольца, серьги, ожерелья. Наш парень, похоже, грабил только дамочек.

– Всего одну леди, которую он трахал. Её муж денег дал за его член.

– Ты что, его отрезал? За воровство? – поморщился Эд, а Тео ощутил между ног холод.

– Его не на воровстве поймали. Не глупи, ко мне приводят тех, кому уже не выйти.

– А пленники герцога Эбергарда? – поинтересовался Тео.

– Смеёшься? У них в замке отдельное крыло. Там камеры с тюфяком и окошком. Меня и близко к ним не подпускают. Важных узников содержат с удобствами, а они, поди, всё ноют: А-а-а, в темни-и-ицу бросили! Ко мне б их на денёк. Им бы тюфяк королевским ложе показался. Тех, что здесь – не жалко, на них всем плевать. И коль уж муж-рогоносец хочет и себя порадовать, и жену проучить так, чтоб не уродовать шалаву – почему бы нет? Мне его хрен срезать не в тягость. Удовольствия от того, что я его клещами взял, он не получил, уж поверь. Так мне за это ещё и денег дали! – и снова рассмеялся.

– То есть, ты с него дважды поимел? – уточник Эд. – Пора бы пересмотреть нашу долю. Треть – это слишком мало. Нас трое, ты один.

– Чёрта с два, – тюремщик резко стал серьёзным, а Тео скрестил руки на груди и теперь пальцами касается рукояти. – Всю сложную работу делаю я, а вам только и остаётся, что тайник обчистить.

– Сложную работу?! – возмутился Эд. – Это ведь мы в дома вламываемся и по трущобам ходим.

– А ты думаешь так просто выудить все их тайны? Нет, тут тонкая грань между надеждой и обречённостью. Убить-то всякий сможет, а вот пытать… Сперва они думают, что ещё могут выбраться. Какое-то чудо произойдёт и они окажутся на воле, и все ценности им там пригодятся. Нужно забрать ЭТУ надежду, но аккуратно, чтоб не убить раньше времени; причинить боль, а не вред. Сперва-то они гордые, считают, что всё стерпят. Ну и вот когда муки станут невыносимы, стоит намекнуть, что можно положить им конец, но придётся заплатить. Главное – они не должны распознал обман, ведь я в любом случае продолжу их пытать. За этим они здесь – чтобы страдать. А если будут быстро умирать, то герцог Эбергард во мне разочаруется. Короче, сложное это ремесло, вам его не постичь, а вот я вас заменю с лёгкостью, алчных стражников во Франкфурте словно котов бездомных. Либо остаётся треть, либо вовсе кормушка прикроется. Выбирайте.

Попробуй теперь сохрани лицо. Или встать на коленки, поцеловать уродца в зад и уползти побитой псиной, или лишиться лёгких денег. Зря Эд смотрит на Тео, он-то унижаться не станет. Он тут безучастный наблюдатель.

«Сам заварил кашу, сам и расхлёбывай. Жадность тебя сгубила, дружище».

– На что тебе столько? Ты же отсюда не выходишь, – не сдаётся Эд. Пытается заболтаться Вигарда. Ну ладно, хоть не заскулил как сучка.

– На за́мок коплю, – выдал тюремщик. Эд от неожиданности хрюкнул.

– Построить замок – это пять-шесть тысяч фунтов. А ты сколько скопил, около ста? Хоть на полбашни хватит? – спросил он с ехидной улыбкой на устах. Тео и тот едва сдержался, чтоб не рассмеяться.

Судя по выражению лица, Вигард обиделся. Он тут душу изливает, мечтой поделился, а его нещадно высмеяли.

– Идиоты, я же не собираюсь его строить. Деньги нужны, чтобы купить рыцарский титул. Дальше женюсь на какой-нибудь толстой уродливой баронской дочке, от которой отец и рад избавиться. Мне и приданого не нужно. Потом убью всех наследников и та-да – встречайте барона Вигарда, – тюремщик сделал широкий жест руками. Он бы смотрелся куда эффектней, если бы Эд и Тео так откровенно не хихикали. Вроде, и складно рассказал, но до чего же, блядь, бредово. Трудно представить этакого ублюдка в шелках, в приличном обществе и с дамой под руку. Барон Вигард. Вот ведь умора. Тюремщик Франкфурта – от такой славы не отмоешься. А в качестве герба на щите нарисует дыбу. И что за отец решится так поиздеваться над дочуркой? Да и высокородные лорды не любят, когда их вассалов убивает всякая погань с низов.

– А содержать его какая морока. Слуг целый табун, куча ремесленников, воинов гарнизон. Всех корми, всем плати. На случай осады держи запас еды, стрел, мечей и копий, соломы и хвороста, камней, досок, гвоздей, глины, масла, смолы. У нас вон в казарме и то этого добра вечно целая куча, – поделился Тео.

– А то я не в курсе. Если вы не заметили, я, между прочим, в замке живу.

– Да ты ж из подземелья не вылезаешь, – заметил Эд.

– Зато ко мне многие захаживают.

– И это хорошо, если заранее знаешь, – продолжил Тео, – тогда подготовиться успеешь, а то ведь могут и внезапно напасть. Чтобы такого не сучилось, или сторожевые посты возводи или конный отряд без устали по округе гоняй. А после осады, когда ползамка в руинах, всё латать, а то и заново отстраивать.

– Во-во, ещё и следи, чтоб слуги ничего не упёрли, – вставил Эд.

– Пусть попробуют, сразу в темнице окажутся.

– Так, может, тебе сразу здоровенную темницу построить, а не замок?

– Да не собираюсь я его строить!

– Как станешь бароном Вигардом, найми меня капитаном гарнизона, – предложил Эд, борясь со смехом.

– Да на кой ты мне нужен? Ты стражник-то скверный. Какой из тебя к чёрту капитан гарнизона?

– Такой же, какой из тебя барон, – парировал Эд. – Ой, – вытер слёзы, – ладно, треть так треть. Уже и самому интересно, что у тебя выйдет. Новая наводка есть?

– Нет!

– Да ладно ты, не обижайся.

– Нет ничего, – огрызнулся тюремщик, но немного попыхтел носом, да передумал. Ему тоже лишние заморочки ни к чему, он только пугает. Эд, Тео и Томас с Вигардом давно сработались, и уж его-то всё устраивает. Они аккуратно дурят, помаленьку. Тут колечко, там пара монет. Он и не замечает. – Ещё одного по доносу привели. Говорят, Железным помогал. Мол, свёл их с Зигфридом. Вот уж кого давненько не видел, так это породистую крысу. Одна шпана попадается.

– Ну и что он, и впрямь помогал? – поинтересовался Тео.

– Помогал-помогал, не о том речь. Деньги, которые за помощь получил, у него сразу отобрали, они теперь в казне герцога Эбергарда. Пойдут на военные нужды. Я о другом узнал. Железные, прежде чем канули в Лету, успели раздобыть оружие и доспехи. По городу ходили налегке, чтобы не привлекать внимания, а всё добро припрятали. Этот тщедушный недоумок рассказал, где тайник. По его словам там двадцать пять комплектов доспехов, семнадцать мечей, топоры и луки. Всего они на двадцать фунтов серебра отоварились.

– Хм, – призадумался Эд, – получается, где-то фунтов пять подымем.

– Больше. Они уже пользованные покупали, так что вернём почти за те же деньги. Думаю, фунтов пятнадцать, если вообще продать получится, – поправил его Тео и тут же пожалел, что так бездарно отказался от двух третьих выручки. – Двадцать пять комплектов брони, семнадцать мечей, и всё за двадцать фунтов серебра – это какой-то хлам, а не доспехи.

В чём-чём, а в доспехах Тео разбирается. Ему-то часто приходилось снимать с поверженных врагов броню. Он знает, как ценится качественная кольчуга. Если короткая, то новая стоит где-то шестьсот пятьдесят пфеннигов. Длинная и вовсе все девятьсот. Если доспех с шоссами (кольчужные штаны), то ещё около шести сотен, да рукавицы порядка семидесяти пяти серебряных.

В среднем вместе с гамбенезоном (поддоспешник), шлемом, щитом, ремнём, сапогами, кожаными перчатками, штанами, туникой, гербовым сюрком и прочей ерундой доспех обходится рыцарю в десять фунтов серебра. Конечно, всё зависит от качества изделия и украшений. Бывают рыцари бедные, бывают богатые. Тут цены разнятся. Военное облачение барона, графа, герцога, принца или короля, конечно же, дороже. Тео слышал, что герцог Эбергард заплатил за свою броню тридцать семь, а церемониальный доспех Оттона стоит баснословных две сотни фунтов чистого серебра. Ну, а доспех франкфуртского стражника обходится казне в каких-то жалких три с половиной фунта.

Поддержанная броня дешевле, а уж с дырками, снятая с врага, так и вовсе. При продаже скинешь цену, и неслабо. В лучше случае перепадёт треть первичной стоимости, но чаще куда меньше. Кузнец всё перекуёт, подлатает, отполирует, да продаст с небольшой уценкой. Получит раза так в два, а то и в три больше, чем дал тебе.

Не обязательно идти к мастеру. Можно, и самому продать трофеи в том виде, в каком есть, но это лишняя морока. Если на рынке, то придётся заплатить взнос за торговлю, да стражников задобрить, а не то укажут пальцем местному жулью и тебя обворуют. Нередко приторговывают у фонтанов, памятников, возле храмов, да на мостах. Бесплатно, но частенько разгоняют.

К счастью, Тео и сам теперь стражник, так что ничего никому платить не станет, да и не прогонят, конечно же. Однако стражник, продающий комплекты брони, привлечёт к себе ненужное внимание. И при любом раскладе придётся тратить время на утомительное занятие. Тео лишь раз попробовал и понял, это не для него. Эд тоже не захочет, а поставишь Томаса, так он всё запорет, как обычно.

Впрочем, всегда можно подсунуть свой товар торговцу и попросить продать, пообещав часть выручки. Тут велик риск нарваться на мошенника. Либо исчезнет, прихватив твоё добро, коль смелый или шибко шустрый, либо заявит, что знать тебя не знает, да и денег твоих у него нет, коль полный идиот или недавно в городе. Тео такие редко попадались, но всё равно надёжней отнести всё скупщику. Тот, впрочем, заплатит не намного больше, чем ремесленник, но и у него за двадцать фунтов серебра двадцать пять комплектов приличной брони, семнадцать мечей, луки и топоры не купишь. Разве что у бродяг с помойного берега всякую дрянь, что из реки вынесло. Окутанное тиной, с разбухшим древком, напрочь тупое и проржавевшее до дыр. Или крестьянской работы мечи за шесть пфеннигов, которые ломаются от одного сильного удара. Нет, с таким оружием замковую стражу не перебить.

Нормальный меч – это пятьдесят-семьдесят пфеннигов, а их семнадцать, итого где-то тысяча. Добротная секира стоит около сорока. А их там сколько, три-четыре? Не много. В коридоре топором особо не помашешь, но в бою с дверьми – страшное оружие. Ещё плюс сто. Луков, наверное, два-три, не больше. Они дешёвые – двенадцать-пятнадцать пфеннигов. Плюс пять – колчан. Ещё два – тетива. Стрелы – пятнадцать за десяток. И бронебойные наконечники – три серебряных за штуку. Другие не подойдут, у замковой стражи хорошая кольчуга. Итого триста пятьдесят, а всё вместе полторы тысячи. Почём сейчас фунт серебра, по двести сорок? Значит, у них четыре восемьсот. Минус оружие, три триста остаётся на броню. На двадцать пять комплектов! По сто тридцать за каждый. Про щиты и кольчуги лучше сразу забыть. За эти деньги только старое кожаное рваньё и купишь. Если они их покупали, конечно же.

– Откуда он эту цифру взял, из головы что ли? Железные при нём расплачивались или он краем уха что-то где-то услышал? – спросил Тео.

– А я откуда знаю? Он не уточнял. Сходите, да проверьте.

– Если там хлам, как Тео говорит, то мы же его продавать замучаемся. По всему городу носиться, телегу брать.

– Ты опять цену набиваешь? Сам ведь хотел увидеть, какой из меня выйдет барон. Так быстро передумал, а, капитан моего будущего гарнизона? Если Тео прав, то там пятнадцать фунтов серебра!

– И из них мы получаем только пять? А на троих это по…

– Четыреста, – подсказал Тео.

– Четыреста фунтов – тфу, блядь – пфеннигов на брата. В то время как тебе достанется в шесть раз больше.

– А-а, ну если ты не хочешь…

– Да давай-давай, барон жлоб, говори уже, где нычка.

– В вороньем переулке…

– Где?!

– В вороньем переулке!

– Это вообще во Франкфурте?

– Да-а!

– Возле кладбища что ли, где все деревья мёртвые?

– И чего вот умничаешь, если знаешь, что его так называют?

– Ну так ты объясняй нормально, чтобы сразу всё понять. Вечно наговоришь какой-то ахинеи, а мы потом ходим гадаем, что же ты имел в виду.

– Как мне объясняют, я так и передаю. Слушай и не перебивай! В вороньем переулке есть мёртвое дерево…

– Да неужели?! В квартале, где куча мёртвых деревьев, ориентир мёртвое дерево? Как удачно! Ни с чем не спутаешь!

– Ты дашь мне договорить или нет?

Эд помахал рукой. Мол, давай-давай.

– Мёртвое дерево растёт вплотную к дому…

– Там таких не меньше полудюжины, – вновь перебил Эд. Вигард от злости весь сжался и закатил глаза. Похоже, нервы уже не выдерживают. Как бы не дошло до драки.

– Кладбище у тебя сзади, смотришь на дерево и поворачиваешь налево. Идёшь по переулку до сгоревшей таверны…

– А ты не мог сразу со сгоревшей таверны начать? Она одна во всём городе.

– Блядь! Сука! Да ты заткнёшься или нет?! Я откуда знаю, где что? Ни разу там не был. Ещё хоть слово вставишь, клянусь, я твою башку тупую об стену размажу, – пригрозил Вигард и, пожалуй, готов сдержать обещание. – Я не шучу! Молчи! – добавил он, едва губы Эда зашевелились. Стражник сдержался, не произнёс ни звука.

Когда тюремщик закончил с подробным, путанным и непонятным объяснением, они быстро простились. Тео поторопил, боялся, что дойдёт до драки, если Эд снова что-то ляпнет. Порой он перегибается палку. Не понимает, когда пора бы замолчать.

Наверху, где они оставили тело, их ждал Бернард. Мотался, заглядывал в соседние комнаты. Услышал их, резко одёрнулся. Обычно он так себя ведёт, когда куда-то опаздывает.

– Где вы были? Почему вас всё время нужно искать? – нервно спросил он.

– Вниз спускались, – ответил Эд.

– В темницу? – с недоверием уточнил Бернард. Будто там ещё что-то есть. – Зачем?

– С тюремщиком поболтали.

– С этим ненормальным?

– Он ведь тоже человек. Ему там скучно одному, он всегда рад компании.

– Вам не за болтовню жалование платят, – Бернард опомнился. Оглядел себя, подтянул пояс, поправил тунику. – Томас где?

– Сейчас придёт. Желудок прихватило.

– Работа для вас есть.

– Уф-ф, а мы как раз хотели на сегодня отпроситься.

– Че-го? – протянул Бернард. При этом скривился, будто горсть барбариса съел.

– Со здоровьем проблемы.

– У всех троих разом?

– Нет, только у Матильды, – нашёлся Эд. Знает, что к Тео Бернард хорошо относится. – Ему бы за ней приглядеть, а мы с Томасом по хозяйству поможем. Мы и утром, честно говоря, из-за этого задержались. Тео не хотел её одну оставлять.

Вот ведь урод! Что ж ты меня подставляешь? – едва не вырвалось у Тео. Да уж, хорош друг. Говорил бы за себя, так нет, нужно обязательно его приплести.

– Дело срочное, а под рукой только вы. Потом найду, кем вас сменить, и Тео может идти домой. Только Тео!

– Но, капитан, – хотел было возразить Эд, однако Бернард усмирил его сердитым взглядом.

Изложив суть дела, он отвёл Тео в сторону. Не хочет, чтобы Эд подслушал его напутствие.

– Держись ты подальше от этих недоумков, от них одни проблемы, – начал он. – Хочешь, переведу тебя в другую смену? У тебя есть будущее в страже, Тео, а по ним темница плачет.

Бернард снова и снова предлагал и убеждал согласиться, а Тео на всё отвечал вежливым отказом. Потом устал и пообещал подумать, иначе тот не отстал бы. И что он докопался? Всё надеется сделать из Тео честного стражника с окладом в пять пфеннигов в день. Нет, он давно понял, что служба в страже не для него. Слишком много правил и обязанностей, ему бы что попроще и спокойней. Хочет срубить денег и уехать из Франкфурта. Увезти с собой Матильду, поступить на службу к какому-нибудь графу или барону (только не к Вигарду). Благо человеку его умений всегда найдётся место в замке.

«А это окончательное решение? Уверен? Может, тоже купить рыцарский титул? Тогда дети родятся благородными. Глядишь, кто из потомков собственным замком разживётся. Да, есть над чем подумать. Сколько на это нужно денег? Много. В замковом гарнизоне столько не платят. Рано пока меняться к лучшему, нужно ещё немного в дерьме поплавать».

Забавно, а ведь сперва он не хотел заниматься незаконным промыслом. Помнится, чуть не поссорились с Эдом, когда он в первый раз предложил. Его тогда вполне устраивал скудный оклад. Учитывая, что они с женой в неделю проедают лишь двенадцать-пятнадцать серебряных, у них ещё и сбережения копились. Но дом, в котором сейчас живут, себе позволили бы нескоро. Тысяча восемьсот тридцать пфеннигов Тео за него заплатил, да всяческая утварь ещё на две сотни. Два этажа, широкая кровать, дубовый стол, четыре здоровенных сундука и один красивый для Матильды. Такой, узкий, высокий, на ножках, с узорной вырезкой и дверцами вместо крышки. Дом почти в самом центре города, до Базилики Спасителя рукой подать. В планах: выложить крышу черепицей и укрепить на первом этаже глиняные стены камнем. После, глядишь, на втором этаже камин в спальне появится.

А раньше жили на отшибе в халупе из двух комнат. Зато тогда друг к другу были ближе. Из-за секретов меж ними выросла стена, а ещё она всё никак не может забеременеть. Но Тео её не разлюбил, нисколько, всё также ласков и заботлив, цветы ей носит, одежду покупает. А толку-то, в общении холод и пустота. Она прекрасно понимает, на что они живут, но вопросов не задаёт, лишь тревога и укоризна во взгляде появились. Вот и выходит, что ни о работе поболтать, ни о хозяйстве, ни о житейских мелочах, а пустой трёп Тео никогда не давался.

У Эда лучше получается, вот они и общаются как старые друзья. Даже немного обидно. С Томасом и то порой перекинется парой слов, а ведь он разговаривает с ней как с мужиком, хоть и провожает жадным взглядом. Глаза бы ему выколоть, но чёрт с ним, пусть глазеет и завидует, большего не получит. Матильда Тео не изменяет, нет. Не с Томасом уж точно, а Эд не так глуп, чтобы злить лучшего друга. Друга с очень большим ножом.

Такое чувство, что они втроём на ней женились. Эд ей собеседник, с Тео она спит, а Томаса нянчит. Надо бы прекращать, а то Садом какой-то.

Томас, кстати, уже вернулся и о чём-то шепчется с Эдом, а Бернард всё убеждает Тео завязать с грязными делишками. Потом капитан стражи ушёл. На вновь прибывшего не обратил внимания, даже когда тот поздоровался.

– Что он хотел? – спросил Томас.

– Узнавал, какие цветы ты любишь. Думаю, хочет приударить, – с каменным лицом ответил Тео, из-за чего Томас и впрямь поверил. Смутился, даже испугался, но когда Эд засмеялся, понял, что шутка, и с облегченьем улыбнулся. Потом сообразил-таки, что это издёвка, и нахмурился. Хм, уже должен бы пропищать что-то в отместку, а он молчит. На него не похоже.

– Ну что, забрал? – поинтересовался Тео.

– Эм-м… Тут такое дело, – замямлил он. – Их там нет.

– В смысле нет?! – взревел Эд.

– В смысле там, где мы их спрятали, пусто.

– Идиот, и какого хрена ты мне тут рассказывал про какую-то девку со здоровенными сиськами? Это, по-твоему, важнее?!

– Я ждал пока Бернард уйдёт! – обиженно закричал в ответ Томас. Опять никто не оценил его стараний.

– Пи…ц, – только и смог выдавить из себя Эд, закрыв глаза рукой.

Глава 10

Саид позавтракал в общей трапезной. В это время здесь только военачальники герцога Эбергарда. В основном, безземельные рыцари, вторые и третьи сыновья баронов, да графов. Сражаются в надежде получить надел. Сейчас они никто, ещё не стали надменными и властными, а значит – с ними проще подружиться.

Ещё был Сигурд, но уже ушёл. Датский принц вообще встаёт ни свет ни заря. Ест со свитой в дальнем углу и ни с кем более не общается. А если поймаешь его взор, того гляди, подавишься. Он при дворе непопулярен. Разве что у женщин. Как поговаривают, многих мужей сделал рогоносцами. Тех женщин можно понять, Сигурд суров, могуч, отважен, в глазах звериный блеск, а их мужья обрюзглые или никчёмные, в постели ни на что не годны, да и храпят во сне. Словно спать со свиньёй.

Свиньи скоро проснутся. Пока умоются и приведут себя в порядок, будет ближе к полудню. Набьётся их тут полный зал, и понеслось. Крики, споры и поросячий смех. И всё между собой на родном языке под боком у того, о ком говорят. Франки с франками, испанцы с испанцами, арабы с арабами, а византийцы с византийцами. Саид лишь раз лицезрел этот балаган и с тех пор ест отдельно. В обществе рыцарей ему приятней. Он, как второй сын аббасидского вельможи, их прекрасно понимает.

Герцог Эбергард в общий зал не спускается. Ест в кабинете, если вообще ест. Саид думает, что он как лилу11 пьёт жизненные соки из людей, тем и живёт.

Фернан тоже приходит рано. Порой кажется, что у них с Саидом состязание. Сегодня помощник посла Наварры проиграл. Саид уже покидал трапезную, когда встретился с ним.

Эх, завозился после утренней молитвы. Мог бы избежать неприятной встречи. Любой испанец люто ненавидит мусульманина и наплевать, что тот отродясь не бывал в Иберии [Пиренейский полуостров] и вообще подданный совсем другого халифа12. Все арабы для них на одно лицо, даже те, кто не арабы вовсе, а сицилийцы или греки. Похожи, да и ладно.

Пару дней как до Франкфурта донеслась вести о победе войск Наварры, Арагона, Кастилии и Монсона над кордовским халифом Абд ар-Рахманом в битве при Симанкасе. И с тех пор Фернан – гордый, будто сам одержал ту победу – не упускает возможности напомнить о скором изгнании всех мавров из Иберии. Можно подумать, Саиду есть дело.

– Уже написал письмо семье, Саид? Сколько твоих родичей гниёт в братской могиле возле Симанкаса?

– Ни одного. Мой старший брат со мной во Франкфурте, а младший, сёстры, родители, дядья и бабка – все живут в Дамаске.

– И до Дамаска доберёмся, – бездумно бросил Фернан.

– Он в Сирии.

– Думаешь, я не знаю? Сгоним вас со всех земель, сбросим в море, где вам самое место.

– Ловлю тебя на слове, – сказал Саид, улыбнулся раздражающе и зашагал прочь поспешно, пока этот провидец ещё чего не выдал.

До Дамаска он дойдёт. Иберию сперва отвоевать попробуй. Одна победа, и он гордый, будто Тигран Великий.

«Да проклянёт Аллах этого надменного шакала!»

Но надо признать, смелости ему не занимать. Мало кто в замке так легко и открыто выскажется напрямую, чаще через посредника. Один шепнул второму, второй – третьему, третий – четвёртом, так и пошёл слух, набирая с каждым новым ухом свежие подробности. Когда его перескажут тому, о ком он пушен, большая часть, конечно, уже вымысел, но вымысел очень обидный и постыдный. Игнорировать его нельзя, достанут ведь вопросами «А это правда?» и «Как же ты мог?». И все эти косые взгляды, которые так и кричат – вон он идёт, этот ублюдок. А завтра точно так же выслушают о себе и: «Нет! Я не такой! Я так не мог! Только не я! Не здесь! Наверно, это тот урод на меня наговаривает. Я слышал он…». И чаще всего «тот урод» никто инок, как Сигурд, который слухи отродясь не распускал. Не в его натуре. Он, скорей, треснет кулаком, если поймёт, о чём ты. Датчанин за годы на чужбине изучил с два десятка слов, на том и бросил, ему хватает.

На верхних этажах встретил дочь герцога Эбергарда. Злится и о чём-то очень живописно думает. Её лицо так и бурлит эмоциями, и оттого картина в голове почти что зрима. Саид прижался к стене, пропуская разгневанную леди, и чуть склонил голову, как и положено у них при встрече с благородной дамой. Та пронеслась мимо, даже не заметив. Из носа выдыхает пар, будто дракон какой-то, и топает аналогично. Зверинец, а не замок. Сплошь петухи, ослы, козлы, бараны, свиньи, да прочая, более редкая живность.

Вернувшись к себе, Саид сразу почувствовал чьё-то присутствие. Дверь в комнату брата приоткрыта.

Неужто Юсуф вернулся?

Зашёл к нему – нет, не Юсуф.

– Гунтрам?

Его и со спины можно узнать. Весь в чёрном, стоит у окна, прислонившись плечом к стене. Что тень герцога делает в покоях брата? Он ни о чём не просил, Саид тоже.

– Здравствуй, Саид, – Гунтрам поприветствовал и обернулся. – Есть разговор.

Он не скрывает эмоции, у него на лице написано: Я не хочу здесь быть, мне всё это не в радость. Похоже, разговор не из приятных. И как иначе, если твой брат пропал?

– Это из-за Юсуфа?

Гунтрам слегка приподнял бровь и чуть скривил губы. Пару раз вдохнул-выдохнул, а потом:

– Чёрт, так сразу и не скажешь. Да, ночью его убили.

– Кто?

– Не знаю, тело нашли в порту.

Гунтрам глядит на него, словно чего-то ждёт. Не дождался, стал каким-то подозрительным.

– Что ты на меня так смотришь? Мне истерично завопить и слезу пустить?

– Ты мог бы притвориться для приличия. Тебе брата совсем не жалко?

«Когда это мы перешли на «ты»? Мы разве ровня? Или твоё особое положение при герцоге даёт привилегии и поднимает на одну ступень со знатью?»

– Ещё как жалко, но чем ему помогут мои стенания?

– А, понятно. Вот только не надо этого. Не ищи убийцу брата, Саид. Я сам разберусь. Найду мерзавца и прослежу, чтобы его казнили.

– Я должен свершить кровную месть.

Гунтрам устало вздохнул.

– У нас тут не халифат. Ты гость чужого королевства, где свои законы. Уважай их и у нас не будет проблем, – он слегка задумался. – Давай так: перед казнью ты нанесёшь ему смертельную рану, а палач чуть помедлит, прежде чем срубить голову. Убьёшь его ты, а мы казним труп. Годится?

– Годится, – приободрившись, ответил Саид.

Гунтрам, довольный исходом беседы, на радостях удалился. Саид проводил его и призадумался. Думает он быстро, но поспешных решений не принимает, всё дважды взвешивает, подходит к вопросу с разных сторон. Закончив, он скинул с себя тюрбан, халат и сандалии. Одежда, безусловно, удобная в замке для выхода в город не подходит. Надел остроносые сапоги, камизу13 и котту14 без рукавов, но с капюшоном. Штаны, что уже на нём, менять не стал, сгодятся. Жаль, нет одежды грязных варваров, но да ладно, искать её некогда, и всё равно не похож лицом. А так с виду простой торговец из-за моря. Сойдёт.

Саид обитает в высшем обществе. Здесь все улыбки поддельны, а слова фальшивы, но честь нужно беречь, а бесчестие прятать. Любыми средствами сохранить лицо – оно самое ценное, что есть. Не отомстить за брата – недостойно. Любой это знает, и араб, и франк, и герцог Эбергард.

Вылез в окно и ловко, словно обезьяна, спустился по стене. Успел, Гунтрам только-только вышел во двор. Вот было бы забавно, задержись он в замке. Не страшно, тогда бы Саид просто прогулялся в порт. Но Гунтрам здесь и идёт в город. Отлично. То, что нужно. Лишь бы он там искал убийцу, а не развеяться пошёл к храму продажных блудниц.

Второй выход в город. Первый был полгода назад, когда Саид приехал во Франкфурт. От ближайших врат до замка всего несколько кварталов. Считай, город он и не видел. Хотя, несколько раз поднимался на башню и озирал весь муравейник с высоты. Но улицы это совсем другое. Сверху всё здорово, красивый вид, а тут и грязь, и вонь, и трещины в стенах, и псы бездомные, но хуже всего люди. У всех дела и все спешат. Кислые лица, недовольные, брезгливые, но любопытные, оценивают тебя, делают выводы. Обувь изрядно сношена, сам неопрятный – разгильдяй. Грязный, немытый; штаны с дырками – нищий. Одет весь с иголочки, украшенья блестят; идёшь, задрав нос – большой человек, надо пропустить.

Сперва дома знатных господ, если ряды плотно примыкающих друг к другу сторожек можно так назвать. Вот ведь безвкусица. От кого они отгородились? От воров? Так те всегда найдут лазейку. От захватчиков? Если стены падут, жалкие заборы им не помогут. От простолюдинов? Обезумевшая толпа ничем не хуже армии захватчиков, а просто так здесь по улицам они не ходят, не пускают. Герцог Эбергард сам спускается в город раз в неделю, чтобы выслушать прошения и вершить суд. Получается – друг от друга прячутся. Не дай Бог, сосед увидит, чем ты там занимаешься.

Здесь прятаться непросто, улицы широкие, людей мало, а араб, украдкой выглядывающий из-за угла, привлекает взоры. Благо, одет прилично, на шее цепь, на пальце перстень и серьга в ухе. Не какой-нибудь там проходимец. Можно расслабиться, сторожки в безопасности.

Ну ладно, эти улицы он со стены неплохо разглядел. Что дальше? А дальше за ворота и сразу амбары, за ними лачуги. Под ногами коровьи лепёшки, никаких мощёных дорог, разумеется; телеги, повозки и люди. Люди другие, но с виду всё те же. Вельможи за кошельки переживали, а этим он просто не нравится. Вырядился тут, павлин. Ходит, задрав хвост. Как у себя дома. В амбар зашёл, поглазел да вышел. Прислонился к телеге, нагнулся, сапог поправил. Чужого коня погладил, к людям жмётся, к стенам прилипает. То землю под ногами изучает, то вдаль куда-то смотрит. Вот ненормальный.

Миновал коровник и оказался у врат. Стражник глянул на него и вытянул вперед ладонь.

– Стой-стой-стой. Тебе туда не надо.

– Надо. Мне лучше знать, – ответил Саид и попытался пройти, но стражник его остановил.

– Поверь, ничего хорошего там нет. Ты заблудился? Куда ты идёшь?

– Туда, – Саид указал пальцем за ворота.

– Послушай, мне не охота потом впотьмах искать тебя в трущобах, когда забьют тревогу. Честно, там чёрт ногу сломит. Что ищешь, девок? На стыке рынка и купеческого квартала дом с красными колоннами – сходи туда. А если хочешь подешевле, то в порт. Но только не в трущобы. До заведения старой матроны ты не дойдёшь, да и не стоит оно того, слухи всё приукрашивают.

– Я рискну, – ответил Саид, улыбнувшись. Стражник горько вздохнул и отошёл.

Гавнюк заботливый. Из-за него Гунтрама упустил.

«Да ниспошлёт аллах ему проказу!»

Проклятие. Вот и куда теперь идти? Тут настоящий лабиринт. Трущобы – Саид о них наслышан. Одни лишь гадости, конечно. Что Гунтрам здесь забыл? Юсуфа убил кто-то из трущоб? Ну, прям, злой рок. Такого не должно было случиться.

Ринулся наугад. Прямо, налево, прямо, направо. Петлями по ломаным улицам. Вокруг ни души, все будто вымерли, и только тени скользят за спиной, да недобрые взгляды следят из окон, укрывшись темнотой в глуби уродливых домов.

Это действует на нервы. Может, кто посмелей покажется?

Бойся своих желаний. Показались. Два тупых бугая – два помойных жука. В голове пустота, но с виду чем-то довольны. Ещё один гнус со спины подбирается, усердно старается не шуметь.

Рука сама по себе потянулась, но ничего не нащупала.

Ах, шайтан! Оружие-то не взял, ни ножи, ни саблю. Совсем расслабился, привык к безопасности в замке. Или надеялся, что здесь всё по-другому? Дамаск, Генуя, Франкфурт – бандиты есть везде.

И что теперь делать? Так, можно отобрать оружие у того, что сзади. Главное подпустить поближе, но не через чур. Эти-то двое подходить не спешат. Стоят, лыбятся о чём-то перебалтываются. Вроде, и язык знакомый, но без вина не разобрать. Коверкают его. Будто на особом наречии общаются.

Всё, пора.

– Твою ж мать, – тихо выругался Саид. Ну и конь. Чем его в детстве кормили? Те два пня и рядом не стояли. Низкорослый Саид и вовсе жёлудь у подножья дуба.

Оружие-то где? Хотя, зачем такому меч? Кулаки что кувалды. Руками, поди, сталь согнёт. Замахнулся. Саид нырнул под руку, оказался за спиной. Ударил промеж ног. Дуб пошатнулся. Саид ему ещё раз, тот в ответ отмахнулся, как от комара. Удар внушительный, Саид отлетел в сторону. Поднял голову – видит, что враг на коленях, кувалдами держится за больное место, но дружки уже подлетели. Набросились, давай мутузить. Он прикрылся, пытается встать, но после четвёртого удара по затылку потерялся, всё поплыло.

– Ар-р, моё ухо!

– Забирай свой обрубок и проваливайте. И немощного прихватите.

– Сука! Ты за это ответишь!

– Где меня найти, знаете. Буду ждать.

Перед глазами возникло женское лицо. Саид уже успел привыкнуть к местным женщинам. Это лицо красивое, светлые волосы, голубые глаза. Взгляд жестковат, не женский. Его не изменишь, а в остальном – заплести косы, одеть в платье (долой штаны и куртку), отмыть, и красота.

– Ты как там, в порядке? Чё лыбишься?

Э-э, нет, не выйдет. Платьем и косами тут не отделаться.

– Поднимайся, – она протянула руку.

Саид резким рывком встал на ноги и аж зажмурился от боли. Чувство, будто, мозги лезут через уши.

– Ну ты и идиот. Зачем сунулся в трущобы? Тебя же предупреждали.

– Предупреждали? Ты за мной следила?

– Нет, за тем вторым, за которым ты шёл. Там, куда он идёт, мне не рады. Так что… Твоё счастье, я перстень заметила, когда ты у телеги сапоги разглядывал.

– Мой перстень? – удивился Саид. Зачем он ей?

– Нет, блядь, мимо пахарь проходил. У него на пальце перстень увидела, сразу поняла – знак свыше, надо тебя спасти.

Она залезла в кошель, вытащила что-то и бросила Саиду. Он поймал. Разжал кулак – на ладони оказался родовой перстень брата. Такой же, как на пальце у Саида.

Она что, издевается?

– Ты его убила?

– А потом спасла тебя, и всё лишь бы похвастаться. Ха-ха-ха, я убила твоего брата.

Что за мерзкая натура? Так: отмыть, переодеть, заплести косы, зашить рот. Хм, некрасиво. Долой косы и христианское распутство. Примет ислам, наденет никаб15.

– Смотри голову не сломай, – продолжила издеваться. – Напрягся весь от раздумий. Расслабься, не трогала я твоего брата.

– Я не говорил, что мы братья.

– Ну, в сыновья ты ему не годишься. Он тебе или дядя, или брат.

– Если не ты убила, откуда у тебя перстень?

– Нашла в тайнике, вместе с другими вещими, а потом услышала про тело в порту. Там этот тип появился, за которым ты следил. Хотела обменять сведенья на услугу, а потом тебя заметила. Что-то подсказывает, с тобой мы скорей договоримся.

– То есть, ты просто обшаривала город и случайно нашла вещи брата?

– По-твоему, я похожа на нищенку, которая в мусоре роется? Я знала, где искать. И знаю, кто его убил. Я расскажу, но не задаром.

– И как же ты узнала?

– Во сне явился святой дух и обо всём поведал. Моё терпенье не бесконечное. Тебе нужна помощь или сам попытаешь счастье?

– Сколько?

– Не нужны мне твои деньги.

– А что нужно?

– Я уже сказала – услуга. Ты вообще меня слушал? Тебе, похоже, последние мозги выбили.

– Что за услуга?

– А ты точно мусульманин? Очень уж похож на наших святош. Те тоже зададут пятьсот вопросов, прежде чем дать один ответ.

Саид громко вздохнул. Он зарекался никогда не соглашаться на то, чего не понимает. Однажды дорого заплатил за подобную небрежность. Теперь из-за неё вдали от дома, и собирается совершить очередную глупость.

– Согласен.

– Да неужели? Ты уверен? Может, ещё что спросишь? На завтрак я ела яйца, мать звали Бертой, а возле пупка у меня родимое пятно в виде лошадки. Хотя, все видят разное.

Все? Кто эти все и почему разглядывают её пупок?

– Пошли, я тут рядом живу. Посмотрим, что у тебя с головой, а то крови больно много. Как бы не помер.

Пошли по узкой петляющей дороге вдоль одинаково уродливых лачуг, с виду больше похожих на курятники, чем на жилища людей.

– Ты его дважды по яйцам ударил, у него ведь теперь детей не будет.

– А как же мои дети?

– У тебя есть дети? – удивилась грубиянка.

– Нет, а если какой бугай пришибёт, то и не будет.

– Тоже верно, но всё равно подло.

– Подло? – недопонял Саид. – А нападать втроём на одного не подло?

– Ты вообще понимаешь, куда попал? В трущобах нет понятий чести и благородства, но есть правило: мужик мужика по яйцам не бьёт. Лупить вас промеж ног привилегия женщин.

– Это ещё почему?

– У нас-то яиц нет, не отыграетесь.

Будто, нет других способов.

– Стой! – она схватила Саида и утащила за угол дома.

Дальше по улице в дверь низкой обветшалой хибары долбится человек. Стучит громко и напористо.

– Пришёл свести счёты? – поинтересовался Саид.

– Нет, просто незваный гость.

– Это твой дом? – спросил брезгливо.

– А ты ожидал увидеть один из особняков, как возле замка?

– Возле замка? Постой-ка, ты следила за нами. А как ты попала в верхний район? Я думал, таких, как ты, не пускают.

– Каких таких? – оскорбилась трущобная дама.

– Ну, ты поняла.

– Нет, не поняла. Скажи прямо – отбросам, вроде меня, в районе знатных господ не рады.

– Я не о том. Мне просто любопытно.

– Со стражником договорилась. Не знаю, как у вас, а во Франкфурте деньги открывают двери. Вот идиот! Что же ты делаешь?

Саид догадался, что она не ему. Стук стих. Выглянул, посмотрел. Дверь нараспашку, на пороге человек. О чём-то болтает с незваным гостем, отсюда не расслышать.

– А это кто?

– Тупой кретин, которому в детстве не объяснили, что нельзя открывать двери незнакомцам. Особенно, если это двери чужого дома. Хотя, чего ещё ожидать от крысы? Ну, хоть внутрь его не пустил. Ай, молодец. Давай-давай-давай, проваливай. Прижмись, – она дёрнула Саида обратно к стене. – Чёрт. Он нас заметил?

Саиду-то откуда знать? Вот и не ответил, а она, кажется, и не ждала. Краем глаза заглянула за угол.

– Хм, уходит. Слепой что ли? Всё, идём.

Женский командный голос. Саид к нему быстро привык. Есть в нём что-то возбуждающее. Порой охота, чтобы всё было просто, понятно и решено за тебя.

«Да, моя госпожа, слушаюсь и повинуюсь. Воплощу все ваши развратные желания».

Сильная женщина – а может, это то, что нужно? Не просто украшенье или свиноматка. Баба с характером. Что бы рот открывала не по указке и не несла всю ту однообразную чушь, которую благородным девицам с детства в головы вдалбливают. Пусть говорит всё, что взбредёт, и тем смущает окружающих. Разве что тонкости ей не хватает, больно груба. А ещё, конечно же, отмыть, переодеть, заплести косы. В ислам обращать и прятать лицо под никаб, так и быть, не станем. Рот зашивать, пожалуй, тоже. Теперь дом Саида – Франкфурт, надо подстраиваться. Глядишь, через пару поколений потомков и не отличишь от франков.

Ссора началась с порога. Будущая мать едва не вышибла дверь собственного дома. Бедные дети, с такой мамкой не разгуляешься. Так, всё, завязывай. Вот ведь навязчивая привычка – с любой едва знакомой, приглянувшейся девчонкой выстраивать в голове картину будущей семьи.

– Ты зачем дверь открыл, ублюдок? – меж тем прозвучало изнутри, когда Саид только подходил к порогу.

Учтиво прикрыл за собой дверь и огляделся. Ну и срач. Тут, словно, нет хозяйки. Немытая посуда на столе, на стуле и на подоконнике, заплесневелый хлеб, рядом кувшин. Запах скисшего молока, должно быть, от него. В углу гора грязной одежды. Какой-то таз с водой, над ним мухи. И всякая-всякая-всякая ненужная, непонятная ерунда. Она же мешает нормально ходить по комнате. Заставлено всё, будто в кладовой. Старьё сплошное, полусгнившая мебель, поблекшая утварь, протёртый до дыр ковёр, больше похожий на половик. А это что, чучело для учебного боя? Зачем оно на кухне? Зачем кухня в прихожей? Это ведь кухня?

Посреди в одних штанах мужик с волосатой грудью. Зависть сразу накатила. Саид всё мечтает о подобной мохнатости, но пока что усердно срезает свои пять волосинок. Говорят, чем чаще бреешь, тем больше растёт. Врут, похоже.

Бедняга аж опешил от такого штурма, а как Саида увидел, ещё и покраснел от злости.

– Он упорно долбился.

– Да-да, я заметила. Открыл-то ты, блядь, зачем?!

– Любой бы уже понял, что никого нет дома, но стук не стихал. Вот я и подумал, ты мстишь за то, что разбудил тебя утром. Ты так уже делала, Гайя.

– Впредь можешь не смущаться и ссать в штаны. Ты так уже делал.

– Когда это?

– В младенчестве.

– Что ты взъелась-то? Ничего не случилось.

– Брун, ты идиот? А если бы меня убить пришли?! Мало ли кому я вчера дорогу перешла!

– Мне бы они что сделали?! И хватит орать! – огрызнулся мохнатый, а потом добавил, – Голова болит.

– Чего он хотел?

– Узнать, когда на исповедь придёшь. О душе твоей беспокоится.

– А ты?

– А про меня не спрашивал. Наверно, уже не спасти.

– Что ты ответил?!

– Сказал, у тебя всё схвачено. Ещё два года во грехе, а после в монастырь.

В трущобах все друг с другом так общаются? Их бы ко двору, вот будет потеха.

– Хватит идиотничать.

– Я идиотничаю? Ты зачем этого домой притащила? – он указал на Саида.

– Мой дом – кого хочу, того и таскаю. Это Саид, – Гайя положила руку ему на плечо. Она это специально. Сама-то улыбается, а Брун испепеляет его взглядом. Того гляди, набросится. Ревнует. – У него брата убили. Он отомстить хочет, я помогаю.

– Сука! – рявкнул Брун.

– Следи за словами, – встал на защиту девушки Саид.

– А не то что?

– Ты с ним поосторожней, Брун, он с голыми руками пошёл на мясников, на всех троих разом. Те тоже сперва ухмылялись, потом улепётывали. У одного уже никогда не будет детей, а у другого уха. Восточная хитрость, – Гайя улыбнулась и подмигнула Саиду.

Брун, ругаясь себе под нос, сгрёб в охапку вещи и ушёл. Напоследок громко хлопнул дверью. Со стены что-то свалилось.

– Кто он? – полюбопытствовал Саид.

– Не бери в голову, – отмахнулась грубиянка. – Но если что-то пропадёт, не ищи под кроватью. Давай поглядим, что там с твоей головой.

Саид молил Аллаха, лишь бы она не промывала раны той водой, что в тазе, и Аллах услышал. Она поставила ковш с чистой питьевой водой (без мух) на стол возле чего-то, отдалённо напоминающего еду. Кажется, яичница с… салатом? Или это уже выросло.

– Ай.

– Да не скули ты.

Сама грубая, а руки нежные. Приятное прикосновение.

– Где остальные вещи брата?

– У меня. Тебе они нужны? Там больше ничего ценного.

– Маленький чёрный ключ. Неприметный такой, с палец размером.

– Не было.

– Уверена?

– Да, уверена. Сам потом проверишь. Денег при нём тоже не нашла. Если он носил ключ в мошне, то его забрал убийца. Что он отпирает? Маленький. Наверно, шкатулку с драгоценностями.

– Не бери в голову.

– О, как напрягся. Похоже, этот ключ для тебя важнее брата.

– Чему тут удивляться? Я так и не обрёл брата во Франкфурте. Мы друг другу чужие люди. Я для него лишь морока, навязанная отцом. Он не посвящал меня в дела, держал на расстоянии. У него своя жизнь, в которой мне нет места.

– Я не просила рассказать слезливую историю твоей несчастной жизни. Держи подробности при себе. Зачем ты ищешь его убийцу?

– Он ведь мой брат, я должен отомстить. Если кто украдёт вовсе ненужную тебе вещь, но всё же ТВОЮ, ты скажешь: Ну и пусть, не жалко?

– Ещё чего! Найду ублюдка и переломаю все пальцы.

– Вот видишь.

– А если этот человек сильней тебя?

– И что?

– Ты же умрёшь.

– А жить с презрением к себе, чем лучше?

– Ты мне кое-кого напомнил.

Саид не видит лица, но знает, она улыбается. Голос выдаёт эмоции.

– Отведи меня к месту, где убили брата.

– Зачем?

– Хочу поискать ключ, он важен. Не переживай, наш уговор в силе.

Глава 11

По тесным улицам не гуляет ветер, а солнце печёт голову. Манфред не надел плащ – слишком приметный – но и без него жарко. Людей на улицах полно. Всё как обычно. На площадях и рынках вовсе мрак. Шум-гам, столпотворения. Франкфурт всех не вмещает, в нём тесно. Приходится пихаться, расталкивать массы локтями. Раздолье для воров.

Этот город пробуждает воспоминания о тех весёлых временах. Молодость, наивность, глупость – вот черты счастливого человека. Как же давно это было, будто другая жизнь. Прошла и не вернуть.

Церковный колокол оповещает – уже полдень.

«Ты завозился, Манфред, заспался на мягкой кровати».

Еле поднялся. Сон отбивал прохладной водой, но бестолку, до сих пор зевает на всю улицу. Немудрено, что попрошайки налетели скопом (возле базилики их всегда полно). Одежда новая, кожа блестит на солнце, и рукоять меча отполирована, будто купил только вчера, а раз зевает, значит – позволяет себе выспаться. Такой может пожертвовать монетку.

Нет уж! Работайте, бездельники, а не просиживайте зад у церкви. Солнце припекает, нагревает каменные ступени, сиди так хоть до поздней осени. Устроились тут на бесплатные харчи. Народ снуёт мимо, и внутрь постоянно кто-то входит. Щедрых хватает. И дураков, которые считают, будто им на том свете зачтётся, если раздать крохи от собственных нечестно нажитых богатств. К тому же, Манфред знает, кому идёт большая часть выручки. Его кормить не собирается, и так толстый.

Всех распихал, довольно грубо. Один даже споткнулся и упал. Тихо себе под нос шепчет проклятия. Громко не скажет, боится. Злой скупердяй уже причинил боль. Зачем злить ещё больше? Костей потом не соберёшь. Ему и так воздастся. Бог позаботится. Он знает, как с такими поступать.

За церковью Манфред, злостный грешник, свернул к реке. Здесь разгружаются торговые суда, парусники и шлюпы. В доках на страже речных путей стоит военный корабль. Моряки на нём томятся от безделья. Одни загорают на палубе, другие играют в кости или купаются. Кто-то даже работает. Свисая на канатах с ведром и щёткой, чистит корпус от грязи. Провинился, поди.

Адалар расхаживает весь из себя важный и деловой. С пером и книгой, пересчитывает товары на разгрузке. Рядом при нём крутятся двое стражников. Всё без конца болтают и смеются. По сторонам вовсе не смотрят. Важный толстяк на них порой поглядывает недовольно, но ничего не говорит.

Изрядно же он постарел. Под глазами морщины, из-за работы часто щурится. Манфред до сих пор помнит распорядок его дня. Вот кончит здесь с товарами, пойдет считать бочонки с рыбой. Перед обедом проверит, сколько денег насобирали на переправе. Потом поест в таверне «У Причала» – у него там свой стол (хозяин держит его свободным перед обедом и ужином) – а после вновь на разгрузку.

Плоты переправляют людей и товары на другой берег и обратно. Порой очередь желающих тянется аж до ремесленных кварталов. Что тут сказать? Переправа не справляется. Некоторых за деньги перевозят рыбаки. Незаконно, но Адалар закрывает глаза, он понимает. Приятный человек. Нудный до жути, но честный. Счёт любит больше, чем жену. Может, потому у них и нет детей.

Рыбацкий причал дальше всего от центра города. Негоже порядочным людям морщить нос от запаха рыбы. Да и внешне рыбаки – ободранные хмурые мужики – мало чем приятны. Многих смутит, как они сваливают рыбу на землю, а после грязными руками пихают её в бочки. Нет, такое зрелище лучше держать подальше от глаз покупателей. За стеной, например. Она делит рыбацкий причал надвое. Когда-то город здесь кончался, но Франкфурт очень любит рыбу, ест её столько, что в реке скоро не останется. Когда население растёт, растёт и спрос, но стены не полнеют. Рыбаков нужно больше, а разместить их негде. Вот и нашли им место за стеной. Лачуг выросло столько, что из них штук двадцать осадных башен можно сколотить. Кто-то умный прикинул, да и огородил их ещё одной стеной. Причал-то общий, но на нём только лодки, а что там дальше не видать. Пройти никто не мешает, но вонь желающих отпугивает.

Манфред не из пугливых. Преодолел пристань, а когда та закончилась, не вернулся к тесноте улиц, а побрёл дальше по берегу. Сюда прибивает весь городской мусор, рыбьи потроха и разбитые надежды. Крысы, коты, птицы и бездомные, что чураются трущоб, облюбовали это место. Живут в шалашах. Собирают их из обломков мебели, прогнивших досок, да рыбацких снастей. Помойка, как не назови. И люди здесь выброшенные судьбой. Никому они не нужны, по ним не горюют. Умрут – никто и не заметит. Часто, когда ищут какого-нибудь незатейливого дурака, стража первым делом идёт сюда. Громят ветхое жильё, переворачивают всё вверх дном. Обычно никто не жалуется, все мирно терпят. А будешь возмущаться, прирежут и делов. Тут у людей прав нет.

Манфреда сторонятся даже кошки. В обычный день приличный человек сюда не сунется. Сегодня их тут уже четверо. Гвардеец заметил их ещё на площади. Тогда это только предчувствие, но Манфред к нему прислушался. Петлял по городу, чтобы проверить. На рынке и у церкви краем глаза их поймал. И вот сейчас последние сомнения развеялись – за ним следят.

Таверна «Пивной Когг» поблизости, как нельзя кстати. Манфред раньше в ней жил. Очень удобный чердак и крыши все на одном уровне, а главное – бесплатно. Оказал хозяину услугу в обмен на проживание. Тот думал, это ненадолго, а Манфред считал, что навсегда.

В дверях столкнулся с человеком. Хмурый вид, мешки под глазами, морщины у висков, острая борода с частой проседью, а на груди кулон церковного посланника. Годов на пятнадцать старше, но с виду вылитый отец. Так бы он выглядел, доживи до этих лет.

Храмовник уставился на доспех. Узнал символику королевской гвардии? Да не, куртка – не плащ, нет герба во всю спину и броского узора спереди. Так, мазня на груди, но при таком свете не разглядишь.

Теперь пялится на руку. У Манфреда на пальце кольцо с руной. Выменял в Бремени за волчью шкуру и сапоги из телячьей кожи. Там у портовых торгашей полно подобных безделушек. Снимают их с мёртвых северян, погибших при набеге. Кольцо магически действует на всех служителей Христа. Как увидят, так сразу закипают.

Не то чтоб Манфред ярый еретик, у него и крест есть. Носит его глубоко под одеждой. Он ясно видит разницу между верой и церковью. Хранит Бога в сердце, а не выпячивает напоказ.

– Отойди, не до тебя сейчас, – пробасил храмовник. Гвардеец отошёл. Почему нет? Повод, конечно, идеальный, но слишком уж близко к порогу.

Утром и вечером в таверне кто-то пьёт. Одни чуть-чуть, другие больше, а третьи здесь, чтобы нажраться до свинского состояния в кругу друзей, знакомых, первых встречных, да кого угодно. Это неважно, когда ты пьян. Общество, может, и пестрит, но как напьются, всё – долой различия. Словом, завести здесь знакомство или напороться на неприятности можно всегда и с легкостью.

Спертый воздух и стойкий аромат еды, смех, голоса людей, удары глиняной посуды о стол, топот, лязганье кольчуги, журчание пива, чавканье и прочие менее приятные звуки. Ничего не изменилось. Не то чтобы в других тавернах всё совсем иначе, но тот, кто в них живёт, всегда заметит разницу.

Есть причина, почему гвардеец заглянул именно в эту. Хозяин её, подлый мерзкий гад, наклеветал на Манфреда. И то, что всё до последнего слова – правда, ничуть его не оправдывает. Он изменился – поседел, схуднул, щёки обвисли. Едва увидел на пороге гостя, онемел, застыл, не шевелится, забыл даже про пиво. То полилось через край кружки на стойку, а оттуда на пол.

«Узнал, значит, старый козёл. С тебя сегодня взыщется. Даже не думай об обратном, и не надейся, не молись».

Из кухни показалась его дочка. Ого как выросла. Выбежала с двумя тарелками похлёбки, отнесла её стражникам. Один в благодарность ущипнул её за ляжку – получил в ответ смачный шлепок по руке. Друзья заржали, а девчонка-то улыбается. Ну, понятно. Похоже, в мамку пошла. Та ещё потаскуха. Где она теперь, интересно? Из-за неё, пожалуй, Манфред тут и не прижился. Даже несмотря на его успех, жена к хозяину таверны не вернулся, и он нашёл виноватого в том, кто мешался.

Дочка меж тем уже метнулась на кухню и вернулась ещё с двумя тарелками для стражников. Ох уж эти стражи таверны. Манфред-то знает, что они не на службе у города. Хозяин где-то раздобыл доспехи франкфуртской стражи. Поит и кормит четырёх бездарей, лишь бы те сидели и изображали из себя закон. Так спокойней, никто не дерётся под носом у стражников.

Через стол от них жулики. Раздевают очередного дурака. Только кретин подумает, что там решает случай. Нет, ловкость рук и хитрость. Эти ребята с детства кидают кости, они в этой игре собаку съели. Если ты новичок, тебе дадут выиграть. Вошёл во вкус? Играешь по-крупному? Попрощайся с деньгами. Зато у них за столом всегда весело.

Что за громила в углу? Обычно там сидят вербовщики. Щуплые или увечные. А этого хоть в плуг запрягай, все руки-ноги на месте. И Манфред велик, широк в плечах, но не настолько. Наверно, верзила съел вербовщика, чтобы занять удобное место. Или сел на него и раздавил. Гвардеец скорей поверит в подобный бред, нежели в то, что этакого бугая отправили поднимать ополчение. Он-то знает, как не хватает людей принцу Генриху.

«Ого, вот это да!»

Манфред с трудом сдержал смех, когда увидел стол восточных купцов. Он и не сомневался в том, к кому подсесть. Беспардонно занял свободное место на скамье, отщипнул от кабана, отпил прямо из кувшина. Купцы уставились на него, недоумевая. Да и не только они, вся таверна обратила внимание. Манфред вписался в их компанию как ворон в стаю голубей. Голуби переглянулись, и давай дальше уплетать за обе щёки, будто всё как надо.

Сэр Наглый меж тем отведал лосося, заел сыром, запил пивом. Громко отрыгнул и поставил кувшин с такой силой, что брызги разлетелись во все стороны. Попало и на купцов. Те вновь оторвались от еды. Теперь уже не столько растерянные, сколько недовольные. Ну ещё бы.

– Прощу прошение, Ув́жяемый… – заговорил с сильным акцентом один из них.

– Нет, не прощаю, – перебил Сэр Грубый. Обычно Манфред не такой. Он наблюдательный, в беседах рассудительный и сдержанный. А если нагрубил, значит – так надо.

– Нам не нужно проблема, – вставил второй, которому германский язык даётся легче.

– А мне нужно, – разъяснил гвардеец. Обжоры занервничали. – Откуда вы?

– Из римский империя, – ответил всё тот же.

– Нет такой страны. Может, ты имел в виду Византию?

– Да-да, Визант́ью, – подтвердил первый довольным голосом. Говорят только эти двое, ещё трое просто молчат. Языка не знают?

– Так вы греки?

– Именно та́к, – кивнул второй.

– Какие вы, к чёрту, греки. Сразу ведь видно – нехристи.

– Чё те надо? – высказался третий, до сели хранивший молчание. Акцент ни разу не византийский, а хорошо знакомый – трущобный.

– Ну, наконец-то, а то ваш ломаный германский уже утомил. Да вы, прям, мастера маскировки. Хоть бы дырки на одежде прикрыли. И чем вы лица вымазали, дерьмом что ли?

«Восточные купцы» завертелись по сторонам. А вдруг кто-то услышал? Да всем плевать! Хоть ты в короне голым тут сиди и называйся Карлом Великим. Платишь, и ладно. А-а-а, стражники и этот странный громила в углу?

– Так чё те надо? – повторил тот же тип – главарь, наверно – и потянул руки под стол.

– Вот не поверишь – справедливости, – гордо заявил Манфред, и даже сам себе поверил.

– Ты кто, стражник?

– Нет, что ты, я королевский гвардеец.

Чёрт, как звучит-то, а. Эти аж затряслись от страха.

– И какое тебе дело до кучки купцов? Разве гвардейцы не охраной короля занимаются?

– А ещё защищают престиж короны, – разошёлся Сэр Гордый.

– Чего ты хочешь, денег?

– Хочу, чтобы ваши головы насадили на колья у городских ворот, и всякой твари впредь неповадно было резать гостей из далёких стран. Из-за таких как вы, все думают, что мы тут сплошь дикари да варвары. Мне обидно, знаешь ли.

Главарь бросился было на гвардейца, но Манфред наготове. Он под столом пнул гада в живот и тот вернулся на скамью, завалил её и всех, кто на ней сидел. Гвардеец без промедлений локтем врезал своему соседу, а поднявшись, ещё и стукнул его головой об стол. Угодил между колбасами и виноградом. Как раз, где лежала кучка обглоданных костей. Одна вонзилась в щёку. Убийца купцов завизжал, как порось, а Манфред уже взял кувшин и врезал последнему, кому ещё не досталось.

Дальше, как в любой пьяной драке – куча мала. В каждой таверне время от времени такое происходит. Здесь – впервые, и Сэр Злопамятный очень рад. Битая посаду, мебель, погром, неразбериха.

Один из купцов улетел на стол к играющим. Сломал его, кости и деньги во все стороны. Одни бросились собирать монеты. Даже те, кто не играл. Другие – их отгоняют. У них там своя драка.

Ещё один ряженый гад получил кулаком в лоб и чудно попятился. Будто он с наковальней на руках внезапно потерял равновесие. Угодил в угол вербовщика, завалился к нему на стол, опрокинул кувшин. Тот глянул грозно, улыбнулся и добавил ему полбу. После встал, откинул стол к стене и с рёвом ринулся в толпу.

Хозяин мельтешит то тут, то там, всё пробует угомонить народ, но получил сапогом в челюсть и уполз на кухню. Стражи таверны втянулись последними. И то долго думали, как бы улизнуть. Мебель, кружки, тарелки и кувшины очень быстро кончились. Что странно, никто не хватался за ножи. Всё правильно, пока это просто драка, всем плевать, а вот убьёшь кого, будут искать.

Сэр Буйный уже получил по роже пару раз, но уложил троих и горд собой. Однако вот он встретился лицом к лицу с верзилой-вербовщиком. Этот ломает людей будто хворост. Швыряет их, словно мешки с пухом, сгибает в подкову или в крендель скручивает. Манфред увернулся от гигантской руки и дважды стукнул в бок, но бугай только усмехнулся. Схватил его, будто кота плешивого, и поднял над собой. Кот-то не растерялся, уцепился когтями за балку и прилип к потолку. Руки с него соскользнули, громила такого не ожидал. Уставился наверх, а Сэр Цепкий уже летит ему навстречу и со всего маху коленом по макушке. Великан пошатнулся и свалился на пол, подняв такой грохот, словно стена рухнула.

На шум сбежались стражники. Не эти ряженые, а настоящие. Вломились, будто за дверью поджидали. Раздался лязг стали и громкий командный голос. Что было дальше, гвардеец не видел. Как, впрочем, и его в таверне «Пивной Когг» никто не наблюдал. Манфред знает, как незаметно улизнуть через чердак. В суматохе никто и не заметил его, скользнувшего по лестнице наверх.

Теперь он спокойным шагом покидает рыбацкий квартал, а хвост остался в таверне, разбирается с тем бардаком, что он устроил. А ещё там погром и убытки для одного скверного старика, и, наверно, неприятности для всех прочих. Об этом гвардеец как-то не подумал. Да ладно, там сплошь негодяи да подонки.

А Манфред – Манфред не гад и тому целый ряд обоснований. Он не берётся за любое дело, у него свой моральный кодекс – женщин и детей не трогать. Он вежлив и приветлив, если не грубят, и помогает людям, коль не сильно занят. Не так давно, с месяц назад, вступился за юную девушку. Её избивал отец. У него умерла жена, а он, нет бы радоваться, что хоть дочь при нём, вымещал на ней злость. Манфред сломал ему пальцы, выбил зубы. Не скоро сможет девчонку ударить. Странно, но та благодарности не выразила. Наоборот, умоляла оставить их с отцом в покое.

Ещё как-то спас семью от грабителей на дороге. Те, правда, тоже сволочами оказались. За бандитов награда полагалась. Манфред не знал, да и спешил. А ведь ему сразу странным показалось, что спасённые не хотят с ним до Нюрнберга доехать. Позже-то он узнал о вознаграждении, захотел получить, а ему пинок под зад. Дескать, бандитов до него уже убили и даже головы в доказательство принесли. Глянул – головы те самые. Нашёл этих героев, потребовал деньги. Ни в какую делиться не хотят. Пришлось напомнить им о благодарности.

Из города уезжал в спешке. И чего такой шум подняли? За воровство испокон веков руки отрубают. Ох и выдал тогда галоп Счастливчик. Да, он может. Манфреду с ним повезло. Быстроногий конь в его промысле неоценим. А ведь раньше ездил на этом ужасном вороном скакуне. Ещё и купил его втридорога. До чего же был глупый конь. Глупый и капризный. Зато, блядь, красавец писаный. Такого только на парад. Манфред в парадах не участвовал, а вот Сэр Манфред непременно будет, но Счастливчика на безмозглого жеребца – покрасоваться дабы – не променяет. Лучшего друга у Манфреда нет. Он вырастил его с жеребца. Чуть не умер из-за него, ещё до того, как тот родился.

К слову, весьма занятная история. Манфред – тогда ещё просто Манфред, не рыцарь и уж точно не член королевской гвардии – обменял в Боппарде вороного породистого скакуна на беременную гнедую кобылу. Не самая, конечно, выгодная сделка, но чёртов непослушный конь так одолел, что Манфред был готов сменять его даже на мула. Справедливости ради стоит сказать, что сделка прошла не совсем по обоюдному согласию. Ну, то бишь, проще говоря, Манфред украл кобылу, оставив чёрную заразу в утешение. Когда жутко спешишь, некогда сделки заключать. Просто берёшь, что нужно. А если продавец и вовсе говорить не может, так как лежит в речном порту, оглушённый веслом, то уж тем более нет смысла с ним трепаться.

Манфред тогда ночью удирал из города – поссорился с серьёзным человеком, сломал тому челюсть, а днём ранее переспал с его дочерью. Что тут сказать? Он хорош собой, высокий, стройный и красивый, и оттого, возможно, неразборчив в связях. Чуть заподозрит, что на него положили глаз, сразу тащит девку в постель. Потом, как правило, проблемы.

Но в тот раз боров сам напросился, получил сполна. Ещё одна особенность натуры Манфреда, из-за которой его часто хочется придушить – он безоговорочно верит, что даже из самой безнадёжной ситуации всегда есть выход, и он найдётся, стоит лишь взяться за дело. Руководствуясь этим догматом, даже самую безрассудную мысль он никогда не обдумывает дважды. Боится впасть в сомнения и оттого не любит размышления, предпочитает им метод «проб и ошибок».

Всякий, кто пытался разубедить его и доказать, что правильнее принимать взвешенные решения, не понимает проблемы Манфреда. Стоит ему поддаться ереси и начать крутить в голове какую-либо мысль, как та из лёгкой, прямой, незатейливой становится запутанной и сложной. Начав думать, он уже не остановится, провалится в мысли, словно в трясину. Увязнет в бесконечной череде догадок и предположений. Одно ведёт ко второму, к третьему, к четвёртому, и так до бесконечности, пока он уже и не вспомнит, с чего начинал.

Нет, ему проще исправить последствия неправильных решений, чем думать наперёд. К примеру: сломать челюсть бургомистру16, прихватить в качестве обещанной платы первое, что попалось под руку, а потом удирать со всех ног. Гербовая печать – штука красивая, но бесполезная за пределами города; дорогая, но просто так не продашь, ибо за решётку кинут, если с ней поймают. И нужный человек-то, наверняка, есть в Боппарде, но туда лучше не соваться, пока жив бургомистр. На редкость злопамятная сволочь, награду за Манфреда объявил. Да и не к чему, печать давно переплавил и продал по дешёвке.

Так вот, та кобыла, отобранная у стражника в порту, оказалась беременной, из-за чего он и застрял в ближайшем городе, докуда смог на ней добраться, а то был Оксенфурт. Впрочем, тогда это даже сулило выгоду, стоило лишь продать жеребца. Вот только конюх, согласившийся принять роды, его надежд не разделял. Он хотел сам купить помёт по низкой цене. Манфред готов поклясться, что предприимчивый старик с жидкой козлиной бородой самый настоящий колдун. Как бы ещё он отвадил от конюшни ВСЕХ? Загон был полон лошадей, когда Манфред только приехал в Оксенфурт, а после даже псы обходили его стороной. Колдовство, не иначе.

На время родов он поселился в таверне за городскими стенами, где кров, пропитание и выпивка дешевле, а риск лишиться кошелька или оказаться с ножом в спине во время пьяной драки куда меньше. Крестьяне и лесорубы тоже любят вечером насладиться прохладой хмельных напитков. Есть и свои задиры, конечно, но они не чета городским бандитам. Чего уж говорит о Манфреде? Все вмиг затихали, когда он показывался на пороге, боялись даже поглядывать на него, а кое-кто и вовсе вспоминал, что дома ждет жена с детьми, и тут же удалялся восвояси.

Да уж, Манфред, обвешанный оружием, словно ходячий арсенал, выглядит устрашающе. Меч за спиной, нож на ремне, ещё два на груди, из сапога тоже торчит и главная гордость – маленький незаметный в бляхе ремня. Лезвие умещается между пальцами. Вроде бы, кулаком ударил, а кровь хлещет.

Кто-то там сразу же смекнул, чем именно он занимается. Ему предложили работу, и Манфред не раздумывая согласился. Следующим утром покусанного волками и с ножевой раной в груди его нашли монахи. Чёрт, он бы скорей сгинул, чем принял их помощь, но те не спрашивали, а Манфред не мог сопротивляться. Взяли обед безбрачия – всё, смотрят на других сверху вниз, будто те гады пресмыкающиеся, а они в виду принятых ими решений возвышенные одухотворённые фигуры. Любят осуждать других за то, что те не придерживаются их моральных устоев. Да, такое не только у монахов, все люди грешат подобным. У святош просто это отчётливее проявляется. Воротят нос, словно сами безгрешны. Может, по их канонам так и есть, но Манфред следует другим принципам. Чужих ему не нужно, но и свои никому не навязывает. Кто им сказал, что их порядки лучше? Пусть после смерти Бог рассудит.

Едва встал на ноги (через пару недель) и сразу же сбежал. Козлобородый конюх, решив, что он уж не объявится, на радостях продал кобылу и, кто знает, явись Манфред днём позже, возможно, сбагрил бы и жеребца. Как раз тогда старый король пошёл против славян, вся движущая живность в королевстве мигом возросла в цене. Старик же отдал за гнедую всего сто двадцать три пфеннига. Сущая мелочь, кобыла и в худшие времена стоит вдвое дороже, а уж при тех-то обстоятельствах, когда хромые клячи шли по цене добротных меринов, только самый безмозглый конюх мог продать лошадь за такие деньги. И таки да, стоило пригрозить ножом, сумма увеличилась в четыре раза. Вот только ездовую живность на неё уже не купишь, всю разобрали. Пришлось довольствоваться жеребцом. Назвал его Счастливчиком. Чёрт, десять лет прошло.

Сегодня, перед выходом в город, Манфред навестил его, скормил морковь и яблоко. Его бы помыть, а то с дороги весь в пыли. С собой не взял, на улицах Франкфурта тесно. Только ублюдки ездят верхом и те, что на самом деле слишком важные – короли, герцоги, графы, епископы да архиепископы. Хотя и многие чинуши рангом ниже мнят себя птицами высокого полёта и хотят тех же привилегий.

Впрочем, туда, куда гвардеец направляется, они вряд ли когда-либо поедут. Манфред переживал, что Счастливчика попросту съедят. Коней там не держат, разве что в виде колбасы и солонины.

Глава 12

Ещё при первой встречи Гунтрам понял – они не поладят. Этот человек слишком много знает. Он враг, опасность для того, кто хоть что-то скрывает. Но порой полезен, а для кого-то жизненно необходим. Вечная недосказанность. Никому не давай всей информации разом, у неё есть цена, и в розницу продавать выгоднее. Скрытность и осторожность, даже в собственных мыслях.

В нём всё, что Гунтрам ненавидит. Толстый, надменный ублюдок. Его одежда, манера поведения, даже голос, чёрт возьми, омерзительный. И он держит кота. Такого же жирного урода. Повсюду шерсть и царапины на мебели. Вечно валяется на подоконнике. Ходить-то ещё не разучился? Гунтрам не видел, чтобы он сам шевелился.

«Полюбуйся, Ингрид, ещё один завидный жених. Толстый, обрюзглый и с котом. Такой тебя скорее съест, чем трахнет. И ласка твоя ему ни к чему, у него же кот – он мягкий и пушистый».

На второй этаж проводила немая девочка. На первом остались бугаи. Те уже приросли к сундукам, лавкам и тюфякам. Лишь косо глянули на гостя и сразу забыли. Они тут для устрашения и только. Скорее, мебель, чем защита.

За столом напротив Вигерика стул. Гунтрам не сел. Никогда не садится. Нашёл тёмный угол, и занял его. У Гизельберта был похожий стол без задней стенки. Хозяин – рука под столом – напротив гость, который совсем позабыл о приличии. Когда беседа накалится и полетят угрозы – щёлк – арбалетный болт пронзает брюхо.

Нет, спасибо, в тёмном углу уютнее. Гунтрам настолько породнился с темнотой, что ему не комфортно на виду. Ему нравится, когда мрак окутывает тело. На душе сразу спокойно и легко. Спрятаться в тень – будто окунуться в озеро в разгар знойного дня. Уйти под воду с головой. Тишь, спокойствие и свежесть.

Вигерик молчит, изучает Гунтрама взглядом. Тот тоже не спешит открывать рта. Это момент, когда можно понять, что на уме у собеседника, нервничает он или рад твоему визиту. Жирдяя так просто не проймёшь, он эту игру знает. Уставился, изображает любопытство, а на устах едва заметная ехидная ухмылка. Она так и твердит: Я вижу, что ты делаешь. Не пытайся, не получится.

– Ну? С чем пожаловал?

«Ть, пожаловал. Ага, за податью пришёл. Что ж не спросил: Зачем припёрся?»

– Уже слышал про Юсуфа?

– Да. Печально, – ответил Вигерик, из которого печаль так и сочится. Ответил и замолчал. Глупо. Он же не думает, что Гунтрам наобум к нему зашёл.

– С кем он встречался?

«Подумай хорошо, жирдяй. Неправильный ответ дорого тебе обойдётся».

– Обычно я не делюсь информацией бесплатно, – Вигерик постучал пятернёй по столу.

«Да-да, и дальше делай вид, что рука просто так лежит на колене. Дескать, ей там удобно».

– Ладно, случай исключительный. Его зовут Пипин, он священник.

– Священник? – удивился Гунтрам. – И кого он хотел убить?

– Мне не сказал. Скрытный парень.

– Парень? Молодой?

– Весьма.

– А раньше приходил?

– Нет, впервые.

– Он точно священник?

– Конечно. Я его проверил. Он уже пару лет прислуживает викарию.

– Пару лет? То есть, примерно со времен первого восстания?

– Хм, да, – растерянно произнёс толстяк. – О чём задумался?

– Ни о чём, – невозмутимый Гунтрам зашагал к выходу.

– И это всё? Ты только за этим приходил?

– Да.

– Вот так просто уйдёшь? – выпалил жирдяй. Не любит, когда кто-то знает больше, чем он. – Даже руки не пожмём?

Гунтрам скорей уж с прокажённой поцелуется.

– Руки не жму.

– Испачкать боишься или в руке нож?

Гунтрам застыл в дверях.

Нет, нож в рукаве. Вспороть бы им толстое брюхо.

– Ладно, пожму тебе руку, если подойдёшь.

– Нет, не хочу доставлять неудобство.

Гунтрам никогда не понимал, зачем нужна подобная ложь. И дураку понятно, что этот немощный ублюдок не в состоянии вытащить зад из-за стола. Зачем врать, если ясно, что врёшь? Нет, ложь должна служить цели, содействовать интересам, быть правдой в глазах тех, кого хочешь обдурить, сбить с толку, направить по неверному пути. Ложь – мощное оружие, а не забава.

Трущобы просыпаются к обеду. Ночью разгул и шатания, а утром пустота на улицах. Те, кто не занят делом, отсыпаются, а прочие в порту и на рынках, в купеческих и ремесленных кварталах. Тут гадить больше негде, вот местный сброд и ходит в районы почище.

«Откуда в тебе столько зла и желчи?» – спросил внутренний голос, но Гунтрам сразу же его заткнул.

«Что за глупость? Вполне естественно испытывать злобу к мерзким и неприятным людям. К чванливым – пренебрежение, а к самолюбивым – отвращение. Разве нет?»

Если кто вдруг убедит в обратном, Гунтрам послушает. Он не из тех упёртых мудрецов, которые гнут свою линию, даже когда их логика трещит по швам. Он открыт для чужих мыслей, любит слушать людей. И если чья-то философия придётся по душе, он обязательно переймёт её, но лишь до той поры, пока не найдёт что-то лучшее. У него есть и собственное мнение, он всё обдумывает и анализирует. Его убеждения – не стена, которой он отгородился от других. Они – река, в которую впадает множество притоков. И пока что течение бурлит и пенится в каменистом ложе трущоб.

Спалить к чертям этот рассадник скверны, и начать прям отсюда, с ночного форума. Форум… Кто его так назвал? Пустырь с иссохшим фонтаном на пересечении пяти дорог. Сюда к закату стекается жульё, ворьё, убийцы и прочее отрепье. Кудахчут о своём, продают краденное, напиваются и дерутся, а после тащат к Майну трупы. Из-за них, сволочей, Гунтрам перестал есть рыбу. А он любит рыбу. В Меце только ею и питался. Хоть что-то приятное о службе герцогу Гизельберту осталось в памяти. Противный человек, надменный и самолюбивый. С ним рядом находиться неприятно, найти общий язык и вовсе невозможно.

Думал пройти через рыбацкий квартал. Нет, слишком большой крюк ради ностальгии по еде. Вышел у свинарника. Кто-то скажет, что свиньи грязные животные, но от них чистоты больше, чем от людей. Они-то мусор поедают, а не выкидывают.

Любимый район Гунтрама – площадь между судом и базиликой. Ни с рынка, ни с причала шум не долетает. Впрочем, сейчас он негодует. Судебный день лишь послезавтра. Какого чёрта вербовщик у дверей суда? Сейчас там только городские чинуши, а вся публика – те, кто пришёл с жалобами. Этих в ополчение не загонишь. В судебный день иначе. Куча разгорячённого народа. К ним-то и нужно обращаться. Агитатор, баран пустоголовый, сегодня должен стоять возле базилики. Планы хороши в теории, когда каждая шестерня на своём месте и вращается. Но не всё идёт по задумке, у шестерни ведь есть мозги. Пустые, набитые бредовыми мыслями, но свои. Кто-то умный ляпнул, что думать нужно собственным умом, и толпы идиотов поняли совет буквально. Вот бы у каждого из них замки́ дома отпирались и запирались сами по себе, а не по воле хозяина.

Влился в толпу, прислушался. Речь так себе. Гунтрам бы на такую не поддался.

– Да на кой чёрт оно нам нужно? – выкрикнул он и тут же вместе со всеми завертелся по сторонам, выискивая крикуна. Не найдя, сместился в сторону.

Вербовщик в ответ что-то там понёс о долге.

– А разве Оттон не наш король? – поинтересовался Гунтрам и опять давай с подозрением во взгляде пялиться на соседей. Да где там этот крикун? Не ты ли?

– И что этот король для нас сделал? – возразил кто-то из толпы.

– К чёрту короля! – поддержал Гунтрам.

– Да! – одобрили остальные.

– Герцог Эбергард нам что ли много помогал? – спросил вдруг Гунтрам, уже с другого края. – Только налоги с его приездом возрастают.

Послышался как гул возмущения, так и одобрительное мычание. Толпа разделилась.

– Он наш сюзерен! – заявил один.

– И что теперь, помирать по его прихоти? – спросил второй.

– А Оттон наш король! – завопил третий, перекрикивая второго.

– Трус! – заорал Гунтрам на второго.

– Только одна война закончилась, тут же вторая, – верно подметил четвертый.

– И ради чего? – вопросил пятый. – Мне вот без разницы, кто там на троне, Оттон или его брат.

– Вот-вот, – согласился Гунтрам с четвёртым. – А если и сейчас ничего не добьётся, будет и третья.

– Друзья! Друзья! Не ссорьтесь! Приберегите эту злость для боя, – напомнил о себе вербовщик.

– А ты сам-то в бой пойдёшь? – спросил из толпы Гунтрам.

Вербовщик замешкался. Вид у него сейчас, будто у мальца, который отлынивал от работы, прячась в амбаре. Там-то его и застукали за этим дело. И вот он изо всех сил пытается придумать убедительную отговорку, но в голову от волнения ничего путного не лезет, лишь судорожно бегает глазами по сторонам в поисках подсказки, а её всё нет и нет.

– Так я и знал, – подытожил Гунтрам.

Толпа наградила пустозвона дружным неодобрением и тут же о нём забыла, а вот спор о сильных мира сего разгорелся с новой силой. Кто б знал, что в городе так много недовольных герцогом Эбергардом. Того гляди, в драку перерастёт или вообще в резню. Да и чёрт с ними, Гунтрама совесть не замучает, он уже спокойно себе шагает к базилике. На последствия ему плевать. Люди сами виноваты. Нечего быть тупым стадом. Своей головой надо думать, а не слушать, что там выкрикивают всякие горлопаны. Если когда и стоит, то сейчас.

В базилике Гунтрама проводили к покоям Руперта. Как оказалось, викарию нездоровится. Он сутра не выходит из комнаты. Вид у него и вправду болезненный, лицо бледное, взгляд усталый. Будто всю ночь в порту судно разгружал. Нет, Руперт в жизни не поднимал ничего тяжелей буханки хлеба.

«Как тебе такой жених, Ингрид? Не думай, что это почтенный мудрый старец, который ведёт с девами беседы о высоком. До платонической любви ему нет дела, у него на уме другое. Руперт тот ещё мерзкий похотливый старикан. Уж будь уверена, изо дня в день будет мять простыни, пока прям там, на ложе, не окочурится».

– Ваше Высокопо-до-бие… Вы-со-ко-пре-по-до-бие, – обратился к нему Гунтрам.

И кто выдумал духовным эти титулова́ния? Сатана, не иначе. Чёрта трижды помянешь, пока выговоришь: Ваше С-с-святей-шество или Ваше Прео-с-с-священство и Выс-с-око-преос-с-священство. С-с-сука, нужно быть святым, чтобы не запнуться. Толи дело у дворян: Ваша Величество, Ваше Высочество, Ваша Светлость – легко и звучно. А у духовенства всё не слава богу, лишь бы выделиться своей Высокотитулованностью.

– Гунтрам, – произнёс Руперт тихо и осторожно, даже испуганно.

Если ты что-то скрываешь, увидеть на пороге тень герцога Эбергарда – дурной знак. У викария за душой много гнусностей. Понять бы из-за чего сейчас трясётся и где надавить.

– Отравление?

– Что? А! Нет. Голова болит, не выспался.

– Говорят, плохо спит тот, у кого совесть не чиста.

Сильнее побледнеть Руперт не мог. С трудом сглотнул, сильно поморщившись, будто камень по горлу пропустил. На лбу выступил пот, а ведь в комнате холодно и по полу сквозит.

– Совесть меня не мучит.

– Жар?

– Нет, – ответил викарий хриплым голосом с явным недовольством.

Гунтрам меж тем подошёл к окну. Теперь лицо не видно – можно улыбнуться. Снаружи ничего интересного – городская жизнь кипит, порт видно и военный корабль на якоре, – но паузу выдержать стоит.

– Странная болезнь, – подытожил он и обернулся, уставился на Руперта пронзительным взором. – Она, случаем, не лечится покаянием?

– В чём же, по-твоему, я должен покаяться?

– А какой ваш самый страшный грех?

– Тебе-то что? Пусть за грехи меня судит Господь.

– Но есть и такие, за которые придётся ответить при жизни. Измена, например.

– Измена? – Руперт едва не поперхнулся словом.

– Если кто-то вершит злодейство чужими руками, это не снимает вины, не так ли?

– Хватит говорить загадками, Гунтрам.

– Хватит уходить от ответа, викарий. Выкрутиться не выйдет. Брат Пипин у нас.

– Он в замке? – перепугался викарий. Дальше пугаться некуда, только могила.

– В темнице, в гостях у Вигарда. Он человек общительный, любит компанию.

– Я тут вообще никаким боком.

– Прям-таки никаким? Тогда откуда вам известно о его участии?

– О его участии? – удивился Руперт. – А кто бы ещё… Постой, как он попался?

Чёрт, промашка… Похоже, нажил нового врага. Да и пёс с ним, не привыкать.

– Какая разница, Викарий? Главное – мы знаем, что вы сговорились с Оттоном и помогли маркграфу Геро притащить в город его ублюдков, чтобы они убили герцога Эбергарда.

– Что?! – у Руперта чуть глаза из глазниц не выпали. – Это бред!

– И этой ночью ведь что-то случилось.

– Да ничего такого.

– Вы себя выдали, викарий. В первый раз, когда я нагло наврал, вы искренне оскорбились, мои обвинения вас возмутили, а сейчас… Неубедительно, викарий, очень неубедительно. Сознайтесь. Не стоит отсрочивать неизбежное. Сэкономьте мне время, облегчите нам обоим жизнь. Я ведь рано или поздно найду Пипина, и он всё подтвердит.

– Какого чёрта?! Ты же сказал, что Пипин у вас.

«Твою ж мать!»

– И вы поверили?

Испуг как рукой сняло. Улыбкой просиял, будто только с горшка после недельного запора. Даже порозовел.

– Очень глупо – врать мне, Гунтрам.

– Что вы скрываете, викарий? Я ведь узнаю.

– Убирайся! – и махнул рукой на дверь.

Вниз никто не провожал, сам нашёл дорогу. Кажется, стены храма чувствуют настроение викария, и сейчас злы на Гунтрама. Лестница винтовая, но окна лишь с двух сторон башни, есть тёмные углы. Тень мрака не боится, но сколотая ступень – это подло. Так вот споткнёшься, и кубарем четыре пролёта в узком жёлобе, как жёлудь по водостоку. Все кости переломаешь. Гунтрам не стал проверять, пожалел свои рёбра, схватился за что-то. Пощупал – факел. И не горит. Они что, воздух экономят?

Вышел и повернул направо. От базилики по главной улице до мельничных ворот и чуть налево. Недалеко, но, чёрт их всех дери, как медленно. Широкая и ровная дорога – откуда тут заторы? Из-за всяких баранов, которые телеги оставляют. И всем приходится тесниться. Им, видите ли, так удобней. Бросил, где захотел и ушёл по делам. У остальных-то дел нет, им спешить некуда. Пора рубить головы за подобное.

Одна с горкой нагружена мешками, аж стенки округлились. Гунтрам достал нож из рукава и порезал мешки, их содержимое посыпались на землю, в самую грязь. Следующая телега – клетки с курами. Схватил одну, размахнулся и об стену. Дерево в щепки, птица свободна. Кудахча, убежала в подворотню.

«Только в трущобы не беги, там тебя не ощипывая слопают».

Кинул ещё парочку. Откуда-то выбежал возмущённый хозяин кур.

– Ты что творишь, урод? – и бросился с кулаками.

Не боец, сразу видно. Как петух машет крыльями и прыгает. Народ вокруг расступился и замер в ожидании потехи. Гунтрам заломал руку, врезал коленом под дых, схватил за волосы и лбом об край телеги. Всё, потехе конец, пошёл дальше, не оборачиваясь на крики-угрозы. Стража? Да он и сам к ним идёт.

Казарма – пятак у крепостной стены, огороженный подсобными постройками и приёмной. С жалобами и обвинениями – туда. Гунтрам обошёл со стороны и попал на плац. Ворота никогда не закрывают, даже ночью.

Вот в самом деле, кто нападёт на стражу? Разве что – Железные! Войдут ночью и тихо всех перережут, откроют городские ворота и впустят войска Оттона. Ещё одна шестерня со сломанным пазом в проржавевшем механизме.

– Эй! Ты кто такой? Сюда нельзя.

– Капитан где? – Гунтрам на молодого стражника глянул лишь вскользь.

– Я те чё сказал? Нельзя сюда. Проваливай. Иди как все, через приёмную.

Да, так куда приятнее, когда тебя не знают. Может, подыграть? Выйти, покрасться тайком, отыскать Бернарда самому.

Ребячество.

– Ты знаешь, кто я?

– Ещё один сынок Арнульфа? Сколько ж вас расплодилось.

У главы объединённого купечества пять сыновей и дочь, но в них ни капли сходства с Гунтрамом. Те рыжие, курчавые и конопатые, а у него чёрные прямые волосы и ни одной веснушки.

– Сюда смотри – перстень тайного советника. Сообразил? Да-да, это я. Где капитан?

– Его нет.

– Так значит, передай стражникам, чтобы разыскали в городе священника по имени Пипин.

– Его и так ищут. Вы уже второй, кто просит.

– А первый кто?

– Храмовник Рене.

– Да ладно! Вот что, разыщи-ка мне и его тоже. А капитану передай, что он нужен в замке. Ах да, Пипина найдёте, ведите ко мне, а не в храм. Понял? Молодец. Выполняй.

Возле приёмной опять столкнулся с куроводом. Тот закудахтал, что есть мочи, но получил кулаком в живот и по морде. Продолжил надрывать горло, лёжа в грязи.

– Это он! Это он!

«Об этом что скажешь, Ингрид? Парень-то занятой и, видимо, не трус, но, похоже, тот ещё засранец. Получил по роже и сразу жаловаться побежала. Ни чести, ни самоуважения. Как тебе мужики, которые не могут за себя постоять и зовут на помощь? Ах да, ещё он вспыльчив. Такие любят бить жён. Сможешь терпеть побои?»

На шум выбежали стражники.

– Вон тот гад!

Гада окликнули, а кто-то даже метнулся следом, но Гунтрам заранее, не оборачиваясь, поднял руку, выставил средний палец. На нём перстень с гербом Франконии.

Может, поэтому так часто узнают на улице?

– Стражник, – обратился он к подбежавшему, – задержать этого человека и взыскать десять пфеннигов.

– В чём он виновен?

– В заторе на главной улице, – ответил Гунтрам, не сбавляя шаг. – Он оставил телегу на дороге.

– Нет такого запрета.

– Ты со мной споришь? Ставить телеги на дороге можно лишь для погрузки-разгрузки. С остальных взымать десять пфеннигов и гнать взашей. Не может уплатить – отобрать товар. Нет товара – забрать телегу. К вечеру получите распоряжение, а пока начинайте разгонять. Завтра проверю, чтоб ни одна не мешалась на дороге. Понял?

– А где их оставлять-то?

– На пустырях и в подворотнях. Да где угодно, лишь бы не на дорогах. Хоть за стеной.

– Только что был на главной улице. Телеги уже в два ряда ставят, ходить невозможно. Надо их разгонять. Если товар грузят – пусть, а остальных наказывать монетой. Думаю, десять пфеннигов в самый раз.

Герцог Эбергард отвлёкся от записки и уставился на Гунтрама.

– Лет двадцать назад что-то такое уже предлагали. Знаешь, почему я тогда отказался?

– Купечество возмущалось?

– И они тоже. А ещё ремесленники, скотоводы, пахари и окрестные бароны, которые продают Франкфурту свой урожай. У города огромный товарооборот. Загруженность дорог неизбежна. Издержки перенаселения. Нельзя запрещать стоянку телег, где взбредёт. Появится много недовольных. Городская аристократия и без того часто возмущается, бургомистра хотят назначить. Но это всё ерунда. Заторы на улицах пригодятся, если будем оборонять город. Сам видел – конница там не пройдёт. Оттон лишится главного преимущества.

Сегодня явно не день Гунтрама.

– Ладно, – Эбергард отложил записку, так и не дочитав, – что ты узнал?

– Бернарда бы подождать.

– Да сколько можно? Уже бы пришёл, если б его разыскали. Есть у меня подозрение, – герцог погладил бороду.

– Культ?

– Да, думаю, побежал им докладывать. Бернард, Бернард. Зря мы ему стражу доверили. Он им верен, не мне. Рассказывай.

– Когда принц Генрих был вашим пленником, Руперт приходил его исповедовать, а за ним попятам таскался тощий паренёк. Как его звали?

– Ты думаешь, я помню каждого священника во Франкфурте?

– Вигерик свёл Юсуфа с братом Пипином.

– Священнику понадобился убийца?

– Ну, или убийце понадобился Юсуф. Идеальная возможность выманить его из замка. Хотел пообщаться с этим Пипином, но не тут-то было. В храме его нет, как сквозь землю провалился, а викарий Руперт внезапно «приболел».

– Руперт? Считаешь, он замешан?

– Он темнит и что-то недоговаривает.

– Уже есть теория? Выкладывай.

– Вот, скажем, викарию понадобились услуги Юсуфа. Что он сделает?

– Да просто придёт в замок.

– Именно! А если его цель выманить Юсуфа?

– Хм. Тогда кто-то другой должен назначить встречу в городе.

– Да.

– Ну и зачем ему это? Зачем предавать меня ради мальчишки? Зачем убивать Юсуфа? Культ не одобряет, когда адепты режут друг друга. Ему отомстят.

– Юсуф такой же член Культа, как и мы. Да и от вас он зависит куда больше, а все убийцы ему подчиняются беспрекословно. Что если Культ это устроил?

– Поясни.

– Вы с ними в последнее время не ладите. Юсуфа от них отвернули, переманиваете Бернарда, а архиепископа Фридриха публично оскорбили. Тот, кстати, очень злопамятная сволочь, а ещё гордый донельзя. Но он стерпел обиду и сменил сторону. Был у Оттона эрцканцлером, а стал… Что мы ему такого предложили? Да ни хрена!

– А ведь Культ поддержал меня, якобы потому, что их Оттон не устраивает. Ты прав, я для них немногим лучше. А кто в самый раз?

– Податливый мальчишка.

– Именно. Восстание в самом разгаре, Генрих – его символ и цель, а теперь и Лотарингия с нами. Я им не нужен, и без меня доведут до победы. Оттон уже паникует, отправил Фридриха с предложением о перемирие.

– Что он пообещал, когда переметнулся?

– Убить Оттона.

– Исполнил? Нет! Покушение провалилось. Он сам нашёл убийцу, так? Что потом? Потом гвардейцы ловят язычника на попытке зарезать принца. Кто-то, может, и скажет: Да это Оттон решил отомстить, – но Генрих знает, что брат его не убьёт. И на кого он подумает?

– Не на меня же.

– А на кого ещё?

– На Фридриха.

– Который сейчас с ним и, наверняка, рассказывает, как ему жаль, ведь он не хотел подсылать убийц к Оттону, это всё злой герцог Эбергард его надоумил. И тут во Франкфурт приезжает гвардеец Манфред. Той же ночью погибает Юсуф, который отправился на встречу со священником, а тот – вот совпадение – испарился. Руперт подчиняется архиепископу, да и привязался он к Генриху, они много общались.

– С твоих слов – все вокруг против нас. Нельзя же рубить головы лишь по подозрению. Слишком уж много «если». Может, Руперт и не причём. Этот Пипин тоже встречался с Генрихом.

– Он не из Культа. Откуда простому святоше знать, кто предоставляет нам убийц и как с ним связаться?

– Священники бывают в трущобах, у них там церковь. А о Вигерике разве что глухой не слышал. Он и рассказал про Юсуфа. Да и Руперт мог сболтнуть лишнего.

– Разумное предположение, если не знать, что Юсуф мёртв, викарий нервничает, а Пипин пропал и теперь его по всему городу ищет храмовник.

– Постой-ка, храмовник Рене?

– Да.

– Бернард и Адалар в донесениях о нём сообщают. Он просил не выпускать из города никого из священников и любого с крупной суммой на руках.

– Про деньги я не знал, – задумался Гунтрам. – Ну да, с убийцами ведь благословеньем не расплатишься. Как заставить молчать человека, которому известна твоя тайна?

Эбергард провёл пальцем по горлу.

– А если этот человек не дурак и понял, что его ждёт? У него куча денег и вся жизнь впереди. Я бы на его месте слинял. Однако ночью город заперт, а утром стража у ворот и в порту наготове. Вот почему викарий бледный, а по городу шарит храмовник. Нужно его разыскать и тогда гадать не придётся.

Стук, двери распахнулись, в кабинет ворвался Бернард.

Как много складок на тунике. Почему он носит этот нелепый доспех с открытой грудью? От чего он защищает, от безвкусия? Носил бы тогда уж церемониальную кольчугу. Её разглаживать не нужно. А, нет, он бы тогда надел поверх сюрко, а с ним всё те же хлопоты.

– Ваша Светлость.

– Где тебя черти носят? Рассказывай. Как отреагировал Культ?

Бернард заметно сбавил шаг. К столу уже подкрадывался, а не летел. Растерянное выражение лица, будто застали за постыдным делом. В глазах испуг. Герцог Эбергард – обладатель самого мощного взгляда в королевстве, суров и холоден, как бронзовая статуя – своим призрением даже быка остановит.

Гунтрам молчит. Знает, когда заткнуться и не встревать. Бернард, конечно,.. м-м-м… друг? – но своя шкура дороже. Нет, друг – это сильно сказано. Гунтрам живёт в мире интриг, коварства и вероломства. Здесь никому нельзя доверять, в любом благом поступке искать тайный умысел, а действия продумывать на пять шагов вперёд. Дружба – непозволительная роскошь. Возможно, завтра друга придётся убить.

– Странно отреагировали, – осторожно проговорил Бернард. – Ничего не рассказали, но засуетились, меня прогнали.

– То есть ничего полезного ты не узнал?

– От Культа нет, но Адалар кое-что прояснил.

– Ты и ему растрепал?

– Он давний адепт Культа, многое знает. Он помог.

– Чем?

– Рассказал интересную историю. Двенадцать лет назад, когда вы были в Лотарингии, здесь, во Франкфурте, перебили почти всех членов Культа. Их заперли и подожгли дом.

– Да-да, помню.

– Человек пять уцелело – Арнульф, Руперт, Адалар…

– Да я понял. Дальше.

– Мой предшественник – царство ему небесное – нашёл виновных.

– Крысы. Я помню.

– Они сдали своих, десять голов мы срубили, но главного так и не поймали, тот сбежал из города. Его звали Манфред.

Герцог Эбергард потянул пальцы к бороде.

– Думаешь, гвардеец тот самый Манфред?

– Не знаю, но нервные перешёптывания начались, едва я произнёс имя. Тут же меня спровадили.

– Гвардеец говорил, что раньше жил во Франкфурте, – вспомнил Гунтрам.

– Тогда понятно, откуда Генрих узнал про Культ и где начать поиски, – сообразил Эбергард.

– Но не ясно, как во всё это вписывается Пипин.

– Пипин? Брат Пипин, которого ищет храмовник? – поинтересовался Бернард.

– Да.

– Мы ведь о языческом культе говорим. Двенадцать лет назад крысы тоже не по своей прихоти пожар устроили. Их священник надоумил. Бандиты очень набожный народ.

– Пипин знаком с Генрихом, – напомнил герцог.

– Руперт-то адепт Культа. Ему какой прок? – спросил Гунтрам.

– Хочет спасти парню жизнь. Сам говоришь, тот за ним хвостом таскается. Привязался к нему викарий. И тут узнает, чем этот кретин ночью занимался, решил вразумить, а Пипин сбежал.

– И викарий послал постороннего? Рене не из Культа.

– И что? Мы с тобой тоже. Да и кого ещё ему послать? Чёрт, Гунтрам, завязывай, от твоих теорий уже голова кругом. Всё, что мы знаем – гвардеец ищет Культ, а они его. Чем это чревато?

– Они его убьют, Генрих огорчится.

– Хотите помешать? – испуганно поинтересовался Бернард.

– Нет! Мы ведь знать не знаем об опасности! Пусть гвардеец сам разбирается, – сердито ответил герцог. – Где он сейчас? Ну? Что молчишь?

– Мои люди его потеряли. Он устроил драку в таверне в рыбацком квартале и улизнул, – нехотя пробубнил капитан стражи и опустил глаза. Увидел сколько складок на тунике и хотел расправить, но благоразумно сдержался.

– Тебе хоть что-то можно поручить? Ты вообще способен исполнять приказы?

– Я многим обязан Культу и не мог поступить иначе. Я решил…

– Решил? У нас тут не тинг17, решения принимаю я, а ты исполняешь.

Эбергард не кричит. Голос его – спокойный и ровный, но злой – режет нервы без всякого крика.

– Скройся с глаз.

Бернард поклонился и вышел из кабинета.

– Мне бы с ним переговорить.

– Иди.

– Гунтрам, – уже у дверей окликнул его герцог, – не смей его успокаивать. А ещё лучше намекни, что он так скоро поста лишится. Пусть задумается, кому хранить верность.

– Конечно.

Ну и дал он галоп. Гунтрам заметил Бернарда на первом этаже, у выхода. Позвал, но капитан стражи не остановился, вылетел во двор и едва не сбил Варина. Ни слова не сказал, помчался дальше, слушая о себе гадости. Ругань старого брезгуна привлекла внимание. Отвлеклись солдаты, рубившие чучела тупыми мечами, кузнец и его подмастерье решили передохнуть и послушать – а вдруг дойдёт до ссоры, – с кухни вышла кухарка с тазиком пирогов, да так и замерла в проходе, и только конюх, не обращая внимания, тащит к стойлам сено.

– Да стой ты, – Гунтрам схватил его за плечо.

– Что тебе? – сорвался Бернард.

Гунтрам не любит привлекать внимание, пусть и немногим ранее раскидывался курами на главной улице. Зато потом эффектно скрылся. Растворился в толпе, смешался с массой. Вот и сейчас ему неловко оттого, что все пялятся. Ни одна уважающая себя тень не притягивает взоры.

Оттащил Бернарда в тёмный угол. Да, так лучше. Капитан стражи вырвался и самое время поправить тунику.

– Говори уже, что нужно.

– Эй! На мне злобу не вымещай, я тебе ничего не сделал.

– Да? А чей был совет «поступай, как знаешь»?

– Ты разрешение на глупость спрашивал, чтобы потом на меня ответственность переложить, так что ли? Я не советовал тебе идти наперекор герцогу Эбергарду, а после оправдываться.

– Вот такой я человек – не могу поступить вопреки совести.

– Засунь совесть куда подальше, она тебя погубит.

– А как же вся та чушь про признание своих недостатков?

– Признаваться надо себе, а не другим. Герцогу Эбергарду нет дела до твоей совести.

– То есть с собой честен, а всем остальным врать?

– Сам решай, кому, что и сколько сказать. Бернард, нет идеального совета для всех случаев сразу. Жизнь – слишком сложная штука, чтобы обойтись одним единственным правилом. Особенно здесь, – Гунтрам указал на палаты лорда.

– Ладно, мне надо отдохнуть, пока нет дел. Всю ночь не спал, уже ни черта не соображаю. Буду в казарме.

– Погоди, – придержал его Гунтрам. – Я велел страже отчистить улицы от телег. Думал, герцог Эбергард одобрит.

– Не одобрил?

– Нет.

– Ах вот как оно нужно. Теперь твой совет чуть понятней. Передам парням, чтобы расслабились.

На втором этаже столкнулся с назойливой бургундской мухой. Не повезло. Он ведь почти мимо прошёл, но увидал на лестнице Гунтрама и остановился, замер с поднятой ногой, как идиот.

«Иди дальше!»

Нет, шаг назад.

– По-твоему, это смешно? – зажужжал он.

– Я всё уладил.

– Что? – малолетний лорд аж потерялся от неожиданности.

– Прошу простить, милорд. У герцога Эбергарда было для меня срочное поручение. Разобравшись с ним, я тут же занялся вашей проблемой. Шум вас больше не побеспокоит.

– А ты молодец. Прими мою благодарность, – и снисхождение. – Я тебя как-нибудь отблагодарю.

Сундук с пустыми обещаниями уже полон, но ладно, при следующей встрече визг, выпученные глаза и слюни бешеного молокососа во все стороны – чем не радость?

Вернулся в кабинет герцога Эбергарда и застал гостя.

– Саид. Что с тобой?

– Да ерунда, побывал в трущобах, – он улыбнулся и аккуратно потрогал затылок.

– Я обдумаю твоё предложение, Саид, – произнёс герцог Эбергард и многозначительно замолчал.

Смышлёные эти парни с востока. Сразу понял намёк, поклонился и вышел.

– Он проследил за тобой до трущоб?

– Да. Я думал, стража его остановила. Ещё задержался у ворот, подождал на всякий случай.

Увидел, как вошёл в трущобы, понаблюдал за ним, убедился, что он влип в неприятности, а после довольный отправился к Вигерику с мыслью – одним брезгливым ханжой меньше.

– Что он хотел?

– Занять место брата. Считает, что сможет возглавить убийц.

Глава 13

Брун позабыл, когда вставал раньше полудня. Сейчас ведь утро? Судя по головной боли – утро. Для бандита его уровня день – предвкушение заката. Брун бы и рад вставать раньше – военная служба приучила – да только, что днём делать? Все спят? Можно бить себя в грудь и говорить, что нельзя подстраиваться под других, но это всё херня. Те, кому нужно, давно проснулись и уже где-нибудь на площади, в порту или на рынке срезают кошельки. А ему что делать? В трущобах сейчас никого. Высокое положение позволяет отоспаться.

– Всё что имею – заслужил.

В детстве шпаной приходилось крутиться, чтоб не сдохнуть с голоду. Воровали с Зигфридом на рынке с лотков и с телег на разгрузке. Схватил буханку хлеба и дал дёру. Юркий шкет в толпе, как рыба в реке – руками не поймаешь.

Порой и в предместье прямо с полей урожай воровали. Как-то раз из-за пары яблок чуть не удавился. Застукали его на яблоне, схватили, хотели страже сдать, но Брун сбежал в лес. За ним, поди, уже и не гнались, когда он запутался в кустах с завязанными за спиной руками. Стебли вокруг шеи обвились, даже на помощь не позвать. Дышать и то трудно. Деваться некуда, боролся с погаными растеньями. Вырвался, но стебли так глубоко впились в горло, что чуть кровью не истёк. Его ещё и в город не сразу пустили, боялись помрёт на улице приличного района. Пришлось обходить до трущобных врат.

Брун не родился в трущобах, его отец был рыбаком. Лачуга у самого помойного берега. Покосившаяся крыша и трещина в дымоходе. Да, и тогда жилось паршиво, но воспоминания о детстве всегда приятные и радостные. Ровно до того дня как отец пьяный перевернул лодку, запутался в снастях и утонул.

«И что, блядь, так настырно долбиться? Каждый удар, как молотом по голове. Ну и стерва же ты, Гайя».

Резко встал на ноги и тут же пошатнулся. Поймал равновесие и, спотыкаясь, пошёл к двери.

– Ну что ты как…

Нет, не Гайя.

– Рене, – удивился Брун, и скрестил руки на груди. – Да заплатим мы, заплатим, не переживай.

– Ты ещё кто?

«Нормально, да? Платишь им каждый месяц, а они даже не знают, как ты выглядишь. И ладно бы всё этим ограничивалось, но ведь нет. Хорош командир, своих солдат не узнаёт. Жаль, тебе голову не отрубили».

– Брун.

– Вор? – уточник храмовник, будто сотни других Брунов тоже задолжали.

– Учитывая, сколько мы платим церкви, вор тут ты.

– Давай-ка проясним, во-первых, лично я с вами дел не имею, а во-вторых, вы не платите церкви, а жертвуете деньги на благое дело, чтобы вашим поганым душам вход в Рай не закрыли.

– И как это действует, викарий Руперт передаёт Господу списки благодетелей или у него ключ от райских врат припрятан? Мы ведь воры, ключ можем и украсть. Церковь не обеднеет?

– Замо́к поменяем.

– Что нужно-то?

– Злую суку ищу.

Руки-то на груди развязались и уже гнутся в кулаки.

– Не называй её так.

– У неё даже на двери нацарапано. Раз уж не любит, когда её так зовут, отчего не закрасит?

– О, она обожает это прозвище. Я не люблю.

– Понятно. Дома?

– Нет. И она жутко занята. Что тебе нужно?

– От тебя? Ничего.

– Я не последний человек в трущобах. Могу помочь в обмен на списание долгов. Ой, прости, на освобождение от пожертвований за прошлый месяц.

Храмовник задумался.

Ох уж эти церковные, у них денег куры не клюют, а трясутся за каждую монету, которой ещё нет.

– Ладно.

– Уверен? Может, с викарием или с Господом согласуешь?

– Ещё одно богохульство и я обеспечу тебе встречу с Всевышним.

Зря он так, Брун угрозы не любит, реагирует на них неадекватно. Он очень гордый, пусть и вор. Для него честь – не пустой звук, но представление о ней своеобразное. Он не позволит себя оскорблять, коль может дать отпор. Но если всё-таки стерпел, промолчал в ответ на унижение, значит – затаил обиду и ждёт момента, чтобы поквитаться. Он та ещё расчётливая сволочь.

– Понял, понял, не горячись. Рассказывай. Что тебе нужно?

– У нас пропал священник, брат Пипин. Где-то в городе прячется. Бледный, худой, вечно сутулится, будто горб растёт. Ему лет двадцать пять, кажется. Если найдёшь, сам его не хватай, позови меня.

– Да ты не понял, не буду я его искать, помогу тебе советом. Скажу, куда сходить, где посмотреть.

– И за это я должен списать долги?

Так всё-таки долги? Храмовник, похоже, даже не заметил. О чём думает, и гадать не нужно, всё на лице написано. Брун непреклонен. Цену назвал, а дальше дело за покупателем. Не нравится – иди к другому продавцу.

– Хрен с тобой. Согласен.

– Где ты уже был?

– У его семьи и на кладбище.

– Что ж, впопыхах его не похоронили – уже здорово. Уверен, что семья его не прячет?

– Уверен. Ты помогаешь или тратишь время впустую?

– На помойном берегу смотрел? Угу, видимо, нет. Глянь, там часто прячутся те, кому податься некуда. По ночлежкам ходил?

– Там стража проверит.

– В трущобы они не сунутся. На ночном форуме стоит одна. Она бесплатная, но за место нужно драться.

– Это не для Пипина.

– Тогда поищи на старой свиноферме. Она заброшена, там тоже часто прячутся. От неё вонь, народ обходит стороной. Само то, чтоб затаиться. Я бы с неё и начал.

Ну что за человек? Даже спасибо не сказал, просто ушёл. А вскоре явилась она. Залетела в дом, будто пчела в штаны, и ужалила в самую задницу. Притащила с собой смуглого мальца. А как разговаривала – так женщина с мужчиной общаться не имеет права. Что вот за натура? Непременно нужно оскорблять при посторонних? Ты к ней с чистым сердцем [и грязными мыслями], а она…

– Что вот она делает? Вечно пытается поставить меня на колени. А я на колени не встану! Я мужик! Я гордый! – заявил он на всю улицу.

– Да мужик ты, мужик, – ответил кто-то, хихикнув. Брун уставился на него угрожающе, улыбка вмиг сменилась испугом. – Прости, Брун.

Брун ничего не сказал, просто побрёл дальше по улице. От Гайи ушёл, едва этот молокосос открыл рот. Сгрёб вещи и удалился. А руки-то так и чесались достать любимые клинки и порубить в капусту прокля́того нехристя. Его брат получил по заслугам.

Да что ей нужно? Брун один из самых влиятельных людей в трущобах. Денег хватит на роскошную старость в Риме. Силён, могуч, и не урод, борода как у Юпитера. Чего ей не хватает? Вечно тянет на каких-то смазливых кретинов.

Трущобы во Франкфурте со времен основания города. Старинный квартал, он почти не изменился. Бедняки есть всегда, и им тоже надо где-то жить. Отбросы – никто не хочет видеть их под носом. Их дома на самом отшибе города, а когда-то и вовсе стояли за городской стеной. Тогда трущобы Франкфурта ещё не обладали дурной славой. Там жили люди бедные, но честные и трудолюбивые. Они приехали сюда в поисках новой жизни, тех благ, что сулил молодой город. Он быстро развивался, нуждался в крепких руках. Люди жили надеждой и не щадили сил, а от них отгородились стеной. Богачи получили свои дома, священники церкви, ремесленники мастерские, торговцы рынки. Им этого хватало. Зачем строить дома строителям? Они и сами справятся.

Но нет, без твёрдой руки, материалов и оплаты дело встало. Трущобы, возведенные на время, превратились в постоянный дом. Сейчас это развалины, лачуги, покосившиеся дома. Обгорелые сваи, прогнившие доски, раскрошившийся камень. И грязь. Грязь здесь всюду, куда ни глянь. Франкфурт и сам не то чтоб чист, ну а трущобы вообще свинарник.

Пожары, болезни и убийства бросали тень на репутацию города. Люди грызлись между собой, но всё ещё молили властей о помощи. Те видели в них лишь назойливых мух. Со временем нехотя стены передвинули, и старый район стал частью города. Однако поздно, он прогнил. Теперь живущие в трущобах уже не надеются на власть имущих, лишь на себя. Они отбросы города, как прежде, но более не беззащитны.

В трущобах нет и не было римских канализаций, крысы сами прорыли ходы, когда нашли тоннели под городом. Здесь настоящий муравейник. Убежище. Дома в виде пещер и улицы сродни помойным стокам. Есть даже своя площадь и свой дворец, где живёт свой король – король крыс. Это владения Зигфрида.

Дворец, конечно, сильно сказано. Наспех сколоченный забор от пола до потолка, а за ним вереница ходов. Один из них ведет в просторный зал, где стоит кресло из обеденной герцога Эбергарда. Однажды старый король сидел на нём за ужином. Чем не трон? Ещё есть несколько колонн из разной кладки и балкон над входом. С него отличный вид на площадь подземелья. Ни ветра, ни слепящего солнца. Стреляй в спины недругов, как по кроликам в загоне.

Брун всегда проходит через балкон, а вниз спускается за тронным залом. Обычно не задерживается, но в этот раз встал, как вкопанный.

Что за шутки? Может, не он? Вдруг обознался? Да нет, его ни с кем не спутаешь. Чёртов Манфред. А у него стальные яйца. С чем, интересно знать, пожаловал? Стоит в центре зала гордый, руки на поясе, доспех, будто только-только сшит. Да, он не обеднел, покинув Франкфурт. Хотя, чему тут удивляться? На редкость везучий гад.

– Кто бы мог подумать, что он вернётся, да? – раздался рядом голос Фолька. Вообще-то его полное имя Фолькмар, но все зовут Фольк. На нём щипачи в порту и на рынке, а ещё он помогает Бруну в делах. Кто-то же должен. Один бы он давно рехнулся, а от других советников Зигфрида толку не больше, чем от священника на поле боя. Лентяи и лизоблюды. Все их обязанности сводятся к лести и подливанию вина. Но чёрт с ними. Он их и вполовину не ненавидит так, как этого мерзавца.

– Да уж, – процедил он сквозь зубы.

Зигфрид растёкся на троне, будто кисель. Ещё немного и на пол прольётся. Задумался, не знает, как реагировать. Манфред перед крысами виноват, но не перед ним самим. Тот тогда ещё не был королём, да и с Манфредом не ссорился. Никто тогда с Манфредом не ссорился, а вот он со всеми и запросто. Отморозок, каких мало. Совсем ничего не боится и не думает, что говорит. Впрочем, он мудро поступил, когда сбежал из города. Тогда весь Франкфурт желал его смерти. Врагов Манфред наживает ещё быстрее, чем орудует ножом. Порой кажется, без них ему скучно. Ну и уныние, когда никто не мечтает перерезать тебе горло.

– Гвардеец принца Генриха? – переспросил кисель сонным голосом. Он уже пьяный что ли?

– И друг герцога Эбергарда. Вчера по приезду общались у камина, – ответил хвастун. Если не врёт, то убивать его теперь нельзя. Обидно.

Обидно?! И только? Неужто Всевышний так потешается?

Ой, не стоило богохульствовать.

– Ты ко мне по делу или по старой памяти?

– По делу. Но если угостишь медовухой, рад повспоминать былое. Пасечник не поменялся?

– Никогда не любил медовуху. На вкус как ослиная моча, – сознался захмелевший Зигфрид.

– Ты пробовал ослиную мочу?

– Ха-ха, сейчас лопну от смеха, – саркастичным тоном ответил Зигфрид. – И как мне к тебе обращаться – Сэ-э-эр Манфред?

– Да, – не раздумывая ответил гвардеец.

– А ты будешь величать меня «Ваше Величество»? Я ведь теперь король.

– М-м. Ладно, останемся Манфредом и Зигфридом, годится?

– Чё те надо, Манфред?

– Услугу.

– В прошлый раз те, кто оказал тебе услугу, лишились головы.

– Всякое бывает.

– Ты совсем охренел? – Зигфрид оторвался от спинки трона. Теперь не кисель, а грач на ветке. – Десять человек, Манфред! Из-за твоей глупости. А тебе наплевать? Ну ладно, всякое бывает?!

– Слушай, Зигфрид, я их плетями не гнал и не подставлял, они сами согласились. Знали, что это опасно, но согласились. Без принуждения и обмана. Им просто не повезло. Сложись всё иначе, они бы остались живыми, счастливыми и богатыми. Я и сам бы того хотел, но сделанного не воротишь. У меня, по крайней мере, так и не вышло.

– Им головы срубили, а ты жив, стоишь тут, несёшь всякую чушь.

– Ой, ну прости, что и сам не помер. Видит Бог, я старался, но не задалось. Похоже, кто-то на небесах меня хранит. И чего всем так неймётся найти виноватого?

– А почему ты так упорно отрицаешь свою вину?

– Да потому что я не виновен. Не я их обезглавил и уж точно не я выдал герцогу Эбергарду.

– У него не было выбора.

– Конечно, был. Например – не сдавать своих людей и не отрекаться от собственного внука. Предатель он.

– Следи за словами, Манфред. В отличие от той мрази – Энрика, которого я прикончил, чтобы занять трон [Да неужели?], к твоему деду испытывал искреннее почтение.

«Не считая оскорблений и жалоб. Втихую, конечно же», – мысленно добавил Брун.

А, нет, не мысленно, очень даже вслух. Вот отчего все пялятся. Они-то робко недоумевают, а Фольк лыбится, он Зигфрида недолюбливает.

– И я его безмерно уважал, – продолжал гвардеец, до которого голос Бруна не донёсся. – Сам знаешь, он воспитывал меня после смерти отца. Жизнь в трущобах лучше церковной, уж поверь. И я ни какая-нибудь там неблагодарная скотина, я ценю всё, что он для меня сделал. Пусть и расстались мы паршиво. Я горевал, когда узнал о его гибели.

– И всё равно он был неправ, да?

– А то.

– Конечно, похерить договор с герцогом Эбергардом, купечеством и городской стражей, поставить всех крыс под удар, и всё лишь бы тебя защитить.

– Я ведь его единственный внук.

– Ты, гляжу, не пропал, даже наоборот. Так может, твой дед всё верно сделал?

– Ну, учитывая, сколько раз я едва не дал дуба и каким чудом стал гвардейцем, не думаю, что он это планировал.

– Давай уже к делу, – предложил грач и откинулся на спинку трона. – Что за услуга?

– Проникнуть в сокровищницу герцога Эбергарда.

Зигфрид заржал как конь, а крысы его поддержали. Смех на весь зал. Ему бы смутиться, но Манфред улыбается. Брун хорошо знает эту ехидную улыбку. Он будет добиваться своего.

– Герцога Эбергарда? Друга твоего обокрасть? А чего не Оттона? Или, может, сразу императора византийского? Как там его?

– Роман или Константин. Чёрт разберёт этих греков. Попробуй пойми, кто у них там на самом деле правит.

– Ты с головой не дружишь, Манфред.

– Мне не нужны все сокровища герцога, всего один меч. Он и не заметит пропажи.

– Да хоть бы и пустой ржавый сундук! Нет, мы уговор с Эбергардом не нарушим!

– Где за пределами Франкфурта вы толкаете краденое, в Майнце, Вормсе, Вюрцбурге и Шпейере?

– В Вюрцбурге местных воров развелось, они нам не рады. Зато теперь у нас люди в Кёльне и Трире.

– А я предлагаю вам королевский двор в Магдебурге. Весь свет королевства раз в два-три года там прибывает.

– Весь свет дворянства соберётся во Франкфурте на коронации принца Генриха.

– И со многими ты сможешь пообщаться? С таким, как ты, они не станут говорить, а вот с королевским гвардейцем – запросто. Он предложит им нечто ценное за бесценок и скажет: Есть ещё!

– И ты этим займёшься?

– Да легко.

– Что же это за меч такой?

– Семейная реликвия, им владел отец.

– Коль так, почему просто не попросишь его у своего друга?

– Меч ему подарил принц Генрих, прежде чем я успел его выклянчить. Он с ним не расстанется.

– Но пропажу не заметит, да?

– А если и заметит, на вас не подумает, коль ничего ценного более не пропадёт.

– Знаешь, Манфред, выгоду от сделки с тобой мы ощутим нескоро, а вот меч ты получишь сразу. Того гляди, и вовсе восстание провалится и мы останемся ни с чем. Нет, так не пойдёт. Мы ведь не бедствуем.

И чем Зигфрид думает в подобные моменты? Не головой, уж точно. Брун Манфреда терпеть не может, но предложение его вот так поспешно не отверг бы. Любой, у кого на плечах не задница, сделал бы также. Это же королевский двор! Какой там рынок сбыта! Знать любит дорогие вещи по дешёвке. А в данном случае, по дешёвке – значит, вдвое дороже, чем на рынке из-под полы. Все в выигрыше. Каждый здесь сейчас об этом подумал.

«Ох, Зигфрид, Зигфрид, из-за таких решений тебя и не любят. Скоро все от крыс отвернутся. Да что там, крысы и сами разбегутся кто куда. Им нужны деньги, а не тёплые отношения с герцогом Эбергардом. Балбес! Принял трон на расцвете крысиного королевства, а передаст наследнику одни огрызки. Зато гордый, уступки никому не делает. Мнит себя Ульпием Траяном. Знать бы, кто это. Но звучит гордо!»

– Впрочем, – продолжил Зигфрид, – кое-что ты можешь сделать уже сегодня.

– Выкладывай.

– У нас тут нежелательные соседи в тоннелях завелись. Наверно, уже слышал о пропавшем отряде Железных?

– Они в канализации прячутся? – удивился Манфред.

– Ну, прячутся – это сильно сказано. Они выход найти не могут.

– Хотели через тоннели в замок попасть? Как они их нашли?

– Пришли и спросили.

– И вы их там бросили? – усмехнулся Манфред. – А теперь по канализации ходить опасно, да? От меня-то ты чего хочешь, чтобы я один перебил отряд Железных?

– Кучку голодных измождённых доходяг.

– И что же вы их сами до сих пор не перебили?

– Мы воры, а не солдаты. Да и надеялись, что они сами сдохнут.

– Я встречался с Железными, их как угодно можно назвать, но уж точно не доходягами.

– То есть сдрейфил?

– Нет, я согласен. Мне нужен проводник.

– Хорошо, приходи к нам…

– Сейчас.

– Без подготовки?

– К чему там готовиться? Всё, что надо, с собой. Давай-давай, живее. Времени нет, дел по горло. Я ведь гвардеец, у меня обязанности, не забыл?

– Я дам проводника, но не надейся, дорогу в замок он не отыщет.

– Тебе ли не знать, что я всегда держу слово.

Брун помнит, как Манфред, пообещав, сломал Зигфриду нос, когда тот в очередной раз обратился к нему на «Эй». Зигфрид, кажется, тоже вспомнил. Набычился, провожает его злобным взглядом. Глаза едва ли не пылают. Сейчас под Манфредом разверзнется земля, и он провалится прямиком в ад. Э-э-э, нет, мерзавец просто ушёл.

– Ты сейчас куда? Никаких важных дел? – полюбопытствовал Фольк.

– Так, в пару мест заскочить. Ничего особенного.

– С тобой сходить?

– Не, сам справлюсь.

– Ладно, если что, знаешь, где меня искать.

Фольк ушёл, а Брун спустился с балкона и подошёл к трону.

– Где тебя носит?

Ну вот, вся злость, копившаяся для Манфреда, досталась первому попавшемуся под руку.

– Заночевал у Гайи.

– Эта девица тебя погубит.

– Мы что, и вправду в сокровищницу Эбергарда полезем? – Брун перевёл разговор в иное русло. Не любит говорить о Гайе.

– Если заберём один меч, герцог на нас не подумает, а если и подумает, то не ополчится. Мы ведь решили проблемы с Железными, не так ли? И наконец-то можем доложить.

– Пока что не решили, и зря ты не согласился на предложение Манфреда.

– Сам знаешь, проблему с ублюдками в тоннелях нужно решать. Ты ведь даже идиотом меня назвал из-за них.

– Кто тебе сказал?

– Какая разница? Говорил или нет?

– Я сказал, что ты по-идиотски поступил и потому у нас проблемы.

– Всё я сделал правильно. Не понимаю, почему они до сих пор не передохли. Чем они там питаются, говном что ли?

В этом весь Зигфрид – сперва создаст проблему, потом найдёт решение и ждёт похвалы.

– Да там одних крыс хватит, чтобы войско прокормить. Я ведь говорил, что не сдохнут они сами. Это же умелые воины, а не шпана какая. Скажи спасибо, что они выхода не нашли.

– Ой, вот не надо только опять напыщенных баек про то, как на войне характер закаляется. И я в детстве крыс жрал, когда ничего не оставалось.

Ах да, Брун виноват перед Зигфридом за то, что пошёл на войну, и вспоминать о своём злодействе не имеет права, тем более – гордиться. И наплевать, что умения, полученные там, сослужили по возвращении добрую службу. Когда-то Брун мог убить разве что ножом в спину и потому прежний крысиный король не видел в нем угрозу.

– С нами хочет переговорить главный купец.

– Его зовут Арнульф. Ты бы запомнил, вдруг когда-нибудь самому придётся с ним встречаться.

Даже себя не убедил. Зигфрид уже месяц из убежища не вылезает.

– Утром встретил храмовника, – продолжил Брун.

– И что он, спрашивал, когда заплатим?

– Нет, но заплатить всё же неплохо бы.

– Да хрен им. Вконец обнаглели. Это ведь пожертвования, а не налог. Привыкли уже, совсем не видят разницы. Мы-то от щедрости деньги даём, а они и забыли. Думают, мы обязаны им платить каждый месяц за просто так. Обойдутся.

Немного помолчали.

О чём ещё поговорить? Да, вроде, больше не о чем.

– Ладно… пойду…

– Иди…

А ведь прежде были лучшими друзьями. Теперь Брун и не вспомнит, когда в последний раз общались нормально, без ругани и споров, а главное – не по делу.

Вышел из дворца и увидел Манфреда. Тот озирается по сторонам, придаётся ностальгии. Увидел Бруна, улыбнулся. Не от души, радуясь встречи, а будто подмечая: «Ха, и этот тут». «Этот» в ответ не улыбнулся, плюнул под ноги и ушёл. Брун, наверно, единственный вор, который в убежище почти не бывает. Кто-то же должен работать, пока король прохлаждается. Им ведь налоги не платят.

Крысы – самая могучая сила в трущобах, а гнездятся на окраине. На ночном форуме места не нашлось. Когда-то, ещё до дурной славы, тоннелями владели рудокопы, но жила быстро истощилась, да и власти возражали, слишком близко к городу. Когда строили стену, некто не без дырки в голове предложил оставить шахту снаружи, но кто-то умный подметил, что это неразумно – оставлять врагам подкоп. Да, можно её завалить, но и разобрать завал недолго. Наверно, не будь шахты, трущобы так и оставались бы за стеной.

Крысам тоннели сразу полюбились, там легко скрываться и прятать награбленное, а с тех пор, как нашли выход в канализацию, ей так и вовсе цены нет. Неправ был тот, кто сказал, что шахта больше не принесёт прибыль. Не с каждой жилы столько серебра, сколько у крыс в закромах.

На ночном форуме пусто, только спящие пьяницы по углам, да у фонтана. Двое лежат в обнимку. Наверно, уснули за душевным разговором. Норманн у себя на заднем дворе суетится. Свинью, поди, разделывает. У старой матроны тоже тихо, одна шлюха на балконе, да мальчонка с метлой.

У Вигерика из-за двери голоса и смех. У тупиц смех особый, одинаковый и фальшивый. Когда кто-то шутканул, а ты не понял, только и остаётся, что громко ржать, поглядывая на других. Все успокоились – сам успокоился. Опять заржали – и ты заржал. А если засмеялся искренне, но чуть позже других, то: «Вот тупица, до него только дошло!»

Постучал в дверь. Открыла, как обычная, немая сиротка. Впустила в дом. На первом этаже душно и мерзкий запах перегара. На дворе день, а окна плотно закрыты, царит извечный полумрак.

«А вдруг они не знают, что створки открываются?» – промелькнуло вдруг в голове у Бруна. Он уже подходил к лестнице, когда путь заслонил громила. Вырос, словно скала на горизонте.

– Ты вчера взял мой штоф?

Брун посмотрел на него, будто на говорящий камень, и ответил невозмутимо:

– Да.

– Верни.

– Ты видишь его при мне? Нет? Наверно, за спиной прячу.

– Где он?

– В канаве.

– С тебя новый штоф.

– М-м-м, вряд ли.

– Что значит: вряд ли? – не понял туповатый. – Выбросил мою вещь – возмести.

– Возмести? Откуда ты слово такое знаешь? Нет, не возмещу. Можешь страже пожаловаться.

– Лучше нос тебе сломаю.

– Уверен? Может, не стоит? Я ведь обижусь. Вообще-то, я и на угрозы обижаюсь.

Брун схватил со стола кувшин и разбил об голову дуболома. Опять какая-то бурда. Они нормального не пьют? Громила пошатнулся, но не свалился. Однако Брун уже достал клинок – у него два коротких в ножнах на спине, так что тянуться недалеко – и рукоятью врезал по носу тупице. Дружки его, придурки, пока что только наблюдали, да и теперь не спешат помогать. Один встал, остальные даже задницы не оторвали.

– Сидеть, блядь, – указал он пальцем на нервного и тот опустился на место. Теперь обратился к барану со сломанным носом: – Ну что, кретин, чем-нибудь мне пригрозишь? Может, расплатой или возмездием? Ещё одно звучное слово на «В».

– Нет, – прогундосил громила.

– Уверен? Что совсем-совсем не хочешь поквитаться? Я ведь тебе нос сломал и штоф украл.

Молчит. Видимо не такой уж тупица. Брун убрал клинок, но вторая рука наготове. Не пригодилась. Побитый уполз, а дружки с места не встали.

«Ну, никакого веселья. Вся надежда, что потом решит поквитаться. Чёрт, думаю прямо как Манфред».

Брун поднялся на второй этаж. В дальнем конце кабинет Вигерика, а перед ним просторная комната с камином и прочим уютом. Зачем оно ему? Он тут и не бывает. Жирдяй прикован к столу своим гигантским брюхом. За ним и ест, и спит, поди, тоже. А нужду как справляет? Даже думать не хочется.

Не поздоровался. Молчит, уставился на Бруна, хмурится. Неужто гордость? Разве таким немощным увальням она свойственна?

– Я, наверно, погорячился, – произнёс Брун без капли искренности. – Но ты вконец зазнался.

– Мы оба погорячились, – согласился толстяк.

– Я всё обдумал, и… это можно устроить.

– Отлично.

– Но моих парней привлекать нельзя.

– И как тогда, один что ли всё сделаешь?

– Гайя поможет.

– Чёрт, Брун, этой девке нельзя доверять.

– А выбора уже и нет, я вчера проболтался. Она что-то задумала. Утром её искал храмовник, а после она появилась с младшим братом Юсуфа.

– Твою мать!

– Это ещё ничего не значит, парень ищет убийцу брата. Если бы она ему всё рассказала, он бы за ней не таскался, да и меня бы просто так не отпустил. Я хорошо знаю Гайю, она его использует. Понять бы для чего.

– Спросить не пробовал?

– Мы поцапались.

– Чего бы она там не удумала, лучше обойтись без неё. Сделай всё сегодня по-быстрому, а её потом умаслишь, чтоб не дулась.

– Один, без своих парней и в спешке? Не, никак. Может, Бурхарда подтянуть? Он Клыка ненавидит.

– Хочешь, чтобы они там разборки устроили? Бурхард для тонкой работы не годится. Да и доверия ему ещё меньше, чем Гайе. Какой ему прок с тобой делиться, тем более отдавать большую часть? Нажива слишком велика. Конечно, можно рассказать о моём участии, но тогда Клык узнает, если всё провалится.

– Гайя – лучший вариант.

– Из тех, что ты предложил. Нет, нужно искать другой выход.

– К ночи успеешь?

– У тебя дела?

– Само собой. Когда у меня не было дел? Их столько, что всего и не упомню. Забыл, что такое отдых. Кабы не напивался каждое утро, давно бы крыша съехала. Зигфрид же, блядь, хрен что сам сделает. Зато гордится собой, будто он Юлий Цезарь. Все мои заслуги себе приписывает. Хвастается, как убил Энрика.

– Не надо только опять…

– Я ему глотку перерезал! Зигфрид прятался на помойном берегу, когда я с войны вернулся. Забился там, как шавка побитая. Он на коленях умолял ему помочь. Я с Энриком и его людьми встречался, пока этот трус за углом ждал. Думаешь, выскочил и прирезал его, как договаривались? Нет! Я всё сделал! Зато теперь он герой. А тогда упрашивал. Говорил, крысы меня не примут, забыли уже. Зато его все знают.

– Ты уже сотню раз рассказывал. Мне, как и прежде, наплевать. Брун, у нас общие дела, а твоё прошлое мне неинтересно. Это можно использовать, если решишься-таки поднять крыс против Зигфрида, но до тех пор держи при себе.

– Нет, я не готов.

– А когда ты будешь готов, когда он сам от болезни помрёт? Зигфрид скверный лидер, а тебя в трущобах уважают. Даже чинуши хотят, чтобы ты стал королём. Не затягивай, а то придёт другой порасторопней.

– Он ведь мой друг.

– Друг, которого ты ненавидишь. Он использует тебя, свалил на тебя все обязанности, а сам наслаждается положением.

– Друзей не выбирают.

– Родню не выбирают, а друзей – очень даже. Не нравится друг – поменяй.

– Он мне как брат.

– Сентиментальная чушь. Если родня тебе вредит, пошли их куда подальше.

– Напомни, сколько у тебя родственников? А друзей? Никого, кажется.

– И меня всё устраивает, – омерзительно улыбнулся жирдяй.

– А меня нет. Я хочу большую семью завести.

– С Гайей-то? Её дети тебя во сне задушат.

– Опять нарываешься?

– Ладно, забудь. Кто я такой, чтоб отговаривать тебя от глупостей. Всего лишь человек, который сделал для тебя больше, чем друг и девушка, вместе взятые.

– Один добряк мне такое уже говорил. Он тоже кидал подачки, которые ему ничего не стоили. Забавно, он как раз сегодня нарисовался в убежище с просьбой.

– Ты о ком?

– О Манфреде. Помнишь такого?

– Так гвардеец Манфред – наш старый знакомый? Кто бы мог подумать. Как он стал гвардейцем?

– Мне почём знать? Душу продал.

– А она у него есть?

– И впрямь.

– Чего он хотел?

– Меч из сокровищницы герцога Эбергарда.

– Зигфрид согласился?

– Если Манфред перебьёт Железных в канализации.

– Он его так убить решил?

– Это же Манфред, везучая скотина как пить дать справится. Ненавижу гада.

– А в молодости ты им восхищался. Хотел всё, что было у него.

– Ты откуда знаешь?

– Мне-то наплевать на твоё прошлое, но ты же не спрашивал, приходилось слушал, а память у меня отличная, – похвастался толстяк, а после задумался. – Хм, чуть раньше у меня побывал Гунтрам.

– Тень герцога Эбергарда? А мне рассказать не собирался? Чего он хотел?

– Сам как думаешь? Юсуфа нашли в порту с перерезанным горлом, а встречу ему организовал я.

– Что ты рассказал?

– Про тебя ничего. Назвал имя священника и только. Он знает про него что-то, чего не знаю я. Скажи, это совпадение, что у меня побывал Гунтрам, к вам заявился Манфред, Гайю ищет храмовник, а она таскается с братом Юсуфа?

– Гайя-то тут каким боком?

– Как по-твоему, к кому во Франкфурте Манфред обратился бы за помощью?

Брун не ответил, но призадумался.

– Напомни-ка, тот злосчастный заказ, после которого десяти вашим срубили головы, а Манфред пустился в бега – для кого он был?

– Для какого-то священника, – с опаской ответил Брун.

– Вот и сейчас – священник, Манфред, и Гунтрам у меня на пороге. Всё это как-то связано.

– Манфред воду мутит? – недоверчиво спросил Брун.

– А вдруг? Опасно это – когда Манфред что-то затевает. Мысли у него в голове незрелые, как сливы в феврале. Зачем вот ему меч герцога? Он ли ему нужен? Может, крысы в сокровищнице?

– На кой ему так козлить? Ну, обиделся он на деда, так того в живых уже давно нет. Нам-то за что мстить? Мы ему ничего не сделали.

– Что если просто отыграться охота? Душу отвести.

– Он, конечно, тот ещё мерзавец, но ведь не настолько. Что, трущобы спалит себе на потеху?

– Замысел кретина непостижим, как божья воля.

– Блядь, – сорвался Брун. Долой спокойствие, начал ходить из стороны в сторону. – Я этого ублюдка прирежу от греха подальше.

– Тебе слишком часто отпускали грехи за деньги, ты, кажется, уже забыл значение этого слова.

– Проповедь мне читаешь?

– Успокойся. Сейчас главное – себя не выдать. Займись делами, а я, как что узнаю, сообщу. И не наломай дров сгоряча, не трогай пока Манфреда.

Все в трущобах знают, в затопленный квартал лучше не соваться. Малейший дождь и здесь болото, воды по грудь. Но восемь из девяти домов пустуют не по этому. Лет пять назад в квартале обосновался Клык со своей сворой. Половину соседей они убили, другие в спешке переехали. Кто в сожжённую ночлежку, кто на помойный берег. Всё лучше, чем смерть.

Клык не просто бездушный убийца, он чёртов садист. Ему в радость ломать людям кости и рубить пальцы. Он как-то с человека кожу снял. Крик вся округа слышала. А потом просто дал ему пинка, даже не прирезал. Хотел, чтоб тот прошёлся по округе.

Однажды с шайкой завалились в дом, изнасиловали жену на глазах у мужа и выбросили годовалого ребёнка в окно. А в другой раз вырезали семью, отрубили головы. Сперва ходили по трущобам крутили их за волосы, кидались друг в друга, а после перебросили через стену в рыбацкий квартал. Нелюди. Им человека убить, что муху прихлопнуть.

У стражников особое распоряжение на их счёт – вступать в бой только при пятикратном численном превосходстве. Клык как-то прознал и теперь ведёт себя нагло. Пристаёт к караульным, дерётся на глазах у привратников, кланяется капитану стражи в издевательской манере. Несколько раз его пытались взять, но оказалось, что Клык очень быстро бегает. Дал одному в челюсть и со всех ног по подворотням до трущоб. Не через ворота, конечно же. В некоторых местах в стене есть лаз.

Брун забрался на чердак дома на пригорке. От крыши уже ни черта не осталось, зато отличный вид на весь затопленный квартал, а тень от дерева скрывает от взглядов. Он ожидал чего-то подобного и всё же удивился, застав её тут. Лежит на животе у самого края. Нет, женщине носить штаны – грешно. Задница оттопырена, так и манит прилечь сверху. А почему нет? Так она не вырвется. Брун подкрался, упал на неё и придавил, руками стиснул плечи.

– Слезь с меня, урод, – прошипела она жестким басом. Надо постараться, чтоб при её ангельской внешности источать такую лютую злобу.

– Что ты здесь делаешь, Гайя? Решила меня поиметь?

– А-а, Брун. Да нет, похоже, это ты не прочь меня поиметь, – и заёрзала бёдрами. – М-м-м, уже встал.

– Перестань.

– Так ты против?

Нет, не против, всеми руками за.

«Не будь кретином, эта змея только и ждёт, чтобы ужалить».

– Хочешь захапать мою добычу?

– А ты её уже добыл?

– Сейчас нож тебе между рёбер засажу.

– Не засадишь.

– Я тебе многое прощаю, но такого не стерплю.

– Да с чего ты взял, что я тебя кину?

– И впрямь, чего это я, ты же ничего странного не делаешь. Ну, забралась на крышу в квартале от логова Клыка, что такого-то? Кошачий инстинкт?

– Мяу. Слушай, если не нужна помощь, зачем всё рассказал?

– То есть, ты МНЕ помогаешь?

– Без тебя никак. Там чертова прорва денег, одной не унести.

– А-а-а. Рад, что ты про меня не забыла. Я уж заволновался, что останусь не у дел. А мальчишка тебе зачем?

– Нельзя украсть у Клыка и надеяться, что всё сойдёт с рук. Нужен козёл отпущения. Мне тяжело. Ты или слезай, или давай уже… делай что-нибудь.

Брун слез.

– Ну, что скажешь? – поинтересовался, устроившись рядом.

– Тебе бы завязывать с пивом, а то разнесёт. При твоей-то массе очень быстро станешь толстяком. Под тобой и так уже стропила трещат.

– А умного чего-нибудь выдашь?

– Мы собираемся обокрасть безжалостных ублюдков, которые шлёпают девок отрубленными руками, а ты ждёшь от меня мудрости?

– У нас ведь есть козёл отпущения.

– Он пригодится в конце, а сейчас нужно как-то обхитрить Клыка и его выродков. Ты же вор, есть идеи, как стянуть у них сапог с ноги?

– Ни единой. Они все там?

– Без понятия. Но кто-то там точно… Ух ты, у них гости. Смотри.

Из-за домов со стороны рыбацкого квартала вышли трое стражников. Спустились в затопленный квартал и постучали в дверь Клыка. Открыл Хорёк – самый противный и паскудный из шайки. Запустил их внутрь.

– Это они? – поинтересовалась Гайя.

– Да, – вздохнув, ответил Брун.

– В чём дело? Нервничаешь? Расслабься, днём не станут ничего делать.

– Сам знаю.

– Чего тогда вздыхаешь? А-а-а. Знаком с одним из них, да? Военный дружок?

– Отстань.

– Ты же понимаешь, что Клык их убьёт?

– И что?

– Как ты там говорил: На войне дружба настоящая, там не до мелочных обид. Грудь подставишь, чтобы спину друга защитить, – припомнила Гайя, изображая дубовый голос Бруна. – Неужто не хочешь спасти приятеля?

– Нет, – выдавил он со злостью. Ох и любит она надавить на больную мозоль, и потеребить, и растереть до крови.

– Грустить не будешь?

– Помолюсь потом. И заодно за Манфреда. Как пить дать, сегодня окочурится.

– Чё ты несешь?

– А ты не знала? Манфред в городе.

– Врёшь!

– И я бы не поверил, кабы своими глазами не увидел его перед Зигфридом. Этот кретин ещё и сам припёрся.

– ОН к вам пришёл? – удивилась и рассердилась Гайя. – Зачем?

– А зачем люди ходят к ворам? Чтобы что-то для них украли.

– Ему последние мозги отбили что ли? Вы его убьёте?

– Мы? Нет. Его убьют Железные. Зигфрид назвал цену – отчистить от ублюдков канализацию. Манфред, тупица, согласился и пошёл туда один.

– Это же Манфред, он живучий, зараза, – прошипела она и поползла назад от края.

– Ты куда?

– Убью козла.

Глава 14

Тео узнал его, это лицо сложно забыть. Призадумался. А-а, неважно. Рукой – той, что в перчатке – держит за волосы. Отпустил. Голова, словно кузнецкий молот, с грохотом ударилась о доски. В отрубе. Сладко спит на полу. Они его так и застали. Чем же его треснули?

Эд разошёлся, уже мораль читает. Собрал всех работяг в толпу (жуликов по углам развёл) и рассуждает о том, как же нехорошо драться и бить чужую мебель, а сам по их реакции оценивает, с кого сколько стрясти. Глупо завышать, а потом скидывать. Те, кто больше заплатил, бухтеть начнут, а им бы всё по-быстрому закончить. Томас вот-вот вернётся. Его сразу отправили за Бернардом. Уже и разняли всех, и успокоили, а он всё где-то шляется. Во Франкфурте каждая шавка знает начальника стражи в лицо. Отыскать его дело плёвое, но Томас и тут лажает.

И чего Эд в нём нашёл? Тео пытался разглядеть в нём хоть что-то путное. Не разглядел. Бездарь, каких мало. За что в жизни не брался, всюду дал маху. Но, справедливости ради, парень на побегушках всё же нужен, а выбирать пока что не из кого.

– Итак, – подытожил Эд, – сломанный стол, две скамьи, три стула. Разбитой посуды не счесть. Почём сейчас столы? – спросил и призадумался.

– По тридцать восемь, – подсказал хозяин таверны, стоя у Эда за спиной.

– Чего-о? Это новый. Твоему-то, трухлявому, уже сотня лет.

– И ещё бы столько же простоял, но теперь нужно чем-то менять, – усердствует жадный старик. Похоже, ещё не понял, что ни черта из этих денег не получит.

– Блядь, такое же старьё где-нибудь купишь, – отрезал Эд. – Уценим его втрое. Тринадцать за стол, двенадцать за две скамьи и столько же за стулья, а за посуду… ну, пусть всё вместе будет сорок, чтоб вам удобнее. Вас восемь – с каждого по пять. Давайте, давайте, не жмёмся. Пять пфеннигов в кувшин и свободны. Ты куда руки тянешь? – гаркнул он на жулика, который тоже совал деньги. – Встань, где велено, и жди. С вами отдельно побеседуем. Ну всё, честный люд, на выход. И больше не буяньте. В следующий раз кого поймаю, кину за решётку.

Трудяги в спешке скрылись. Эд повернулся к жулью и широко улыбнулся, будто в женский монастырь пробрался.

– Чего ты, сука, мне опять свои пять пфеннигов тянешь? Всё вытряхивай. Вы тоже, – это он остальным.

– Нечестно! – завопил кто-то.

– Нечестно? А ты их честным трудом заработал? Или деньги в кувшин, или сами в клетку – выбирайте, уроды.

Он бы поаккуратней со словами. Тут только двое настоящих стражников, и вся их власть зиждется лишь на том, что никто из мелких жуликов не хочет влипать в крупные неприятности, но если довести – кто знает, что они сдуру выкинут. А впрочем, если с ними любезничать, совсем страх потеряют. Такие кретины не видят разницы между учтивостью и слабостью. Нет, с ними нужно пожёстче.

– То-то же. А теперь из сапог и штанов. Из задницы можно не доставать, себе оставьте. Ну вот, – Эд потряс кувшин, почти полный. Приятный звон. – Пошли вон.

Разобравшись с жульём, он принялся за лже-стражников. Сперва оглядел их с ног до головы, словно новую лошадь. Доспехи точь-в-точь как настоящие, всё до последней заклёпки. Со стороны они и вовсе похожи на стражников больше, чем Эд. Если бы не виноватый вид. Нет, так не пойдёт, нужно быть наглее. Хамить, грубить, смотреть на людей, как на грязь – ты же улицы защищаешь, ты закон, ты власть! А этот испуганный взгляд – так должны смотреть на тебя. Особенно те, кто ни в чём не виновен. И чем человек чище, тем больше боится. Ведь вор, мерзавец, негодяй – любой, кто часто попадает за решётку, с каждым разом матереет и всё меньше боится наказания. А человеку честному и невиновному лучше держаться подальше от тех, кто защищает закон. Городская стража – это дубина, которая бьёт по хребту за неповиновение. Она не гладит и не ласкает, пусть ты покорней некуда. Глупо надеяться на нежность от грубого оружия.

– Ну и где же вы доспехи достали? – поинтересовался Эд у стражников. – Вы хоть знаете, кретины, что за такое вам положена темница?

Всё верно, они и так напуганы, нужно развить успех. Все четверо молчат, но глаза впились в хозяина таверны. Дескать, не защитишь, сдадим тебя со всеми потрохами. Тот тяжело сглотнул.

– Мне их…

– Громче! – перебил Эд. – Ни черта не слышу.

– Мне их продали ещё лет двадцать назад.

– Кто продал, стражники, которым на пиво не хватало?

– Он не представился и не рассказывал, где взял. Просто предложил почти задаром, я и согласился. С тех пор его не видел.

– Ты решил, будет забавно нарядить четырёх идиотов стражниками?

– Нет же. Никто не дерётся на глазах у стражников.

– Да неужели? – Эд оглядел погром.

– Это первый раз за двадцать лет. Всё этот ублюдок Манфред.

– Гвардеец? Он устроил потасовку?

– Да какой он к чёрту гвардеец. Проходимец и подлец. Так же где-то доспех раздобыл.

– Откуда ты его знаешь?

– Он жил у меня лет десять назад.

– Двенадцать, – поправил девичий голос с кухни.

– Кто там? – спросил Эд.

– Моя дочь.

– Пусть выйдет.

– Зачем? Она в потасовке не участвовала, – занервничал хозяин таверны.

– Пусть выйдет, – настоял Эд. Девушка показалась в проходе. Миловидная худышка. У Эда слюни так и потекли. – Не замужем?

– Нет, – испуганно ответил отец. Интересно, что бы это изменило?

– Чего тянешь? Ждёшь, когда состарится?

– Не нашёл ещё достойного жениха.

– Странно, она ведь у тебя красавица, – та хитро улыбнулась. – Значит, не против, если достойный стражник предложит ей прогуляться завтра вечером за городом? – Девчонка уставилась на отца. Тот, кажется, никак не мог решиться. С одной стороны дочку жалко, с другой – от настоящего стражника пользы больше, чем от ряженых. Старый дурак опять напутал – Эд не спрашивает.

– А что тогда… – и кивнул головой в сторону четырёх остолопов.

– Ну, для стражи ведь главное – порядок. Если они его обеспечивают, то мы только рады. Но, это всё ещё незаконно. Я, конечно, могу тебя прикрывать, но накладно мне.

– Готов покрывать расходы, – хозяин таверны просиял великодушной улыбкой.

– Думаю, десяти пфеннигов хватит.

– Десять в неделю? – уточнил седой скупец.

– Десять в день, – поправил Эд. Улыбка исчезла.

– Хорошо, – тяжело вздохнув, согласился старик.

– Вот и отлично, – подытожил Эд и ещё раз тряханул кувшин. – Тяжело, чёрт возьми. Не разменяешь?

На беднягу больно смотреть. Глаза как у бродячей шавки. Помотал головой.

– Ладно, – Эд не расстроился. – Ну что там, Тео?

– Этот, – он поставил ногу на бесчувственного громилу.

– Уверен? Почему не те? – Эд указал на связанных «купцов».

– Они и так сдадут тайник, если он есть. Мошна-то тяжёлая. Как бы это не все их деньги. Но мало ли, если где что припрятали, расскажут. Посидят пару дней, подумают, да заговорят. А этот сам ничего не выдаст, хотя… судя по виду, деньги у него водятся.

– Да и выглядит прилично для такой дыры.

Хозяина аж передёрнуло, а Эд даже не заметил. Прошёлся в развалку до Тео, держа кувшин подмышкой. На пути стул валялся, так он его пнул. Сейчас он тут хозяин.

– У нас из-за него проблем не будет? – спросил он, приблизившись.

– У нас-то с чего бы? Мы стражники, забрали того, на кого указал хозяин таверны. Вигарду тоже ничего не грозит. Если искать начнут, он с ним, как с тем баронским сыном – изуродует и убьёт, а тело в общую кучу. Никто в массе гниющих трупов копаться не станет, – ответил Тео.

– Ты понял? – спросил Эд у старика. – Если спросят, укажешь на здоровяка. Он драку начал.

– Может, лучше кого другого? Он вербовщик герцога Эбергарда. Уже не первый год тут людей набирает. Его же выпустят, он мне потом спуска не даст.

Эд обернулся, гляну на него и заодно увидел испуг у всех на лицах. Кажется, теперь понял, что они слишком громко обсуждают дела, и дела эти не красят достойного стражника. Эд смутился. Тео никогда не понимал, чего он так трясётся из-за чужого мнения. Он-то человек донельзя сухой и безразличный до бед, забот или переживаний других людей. Часто пропускает слова мимо ушей, если сказанное неинтересно, да и вообще никаким боком его не касается. Сам притом без должной скромности запросто выскажет всё вслух и громко. И что, что Эд останется без суженой? Кому какое дело?

– Он вербовщик? Сколько я их повидал, а такого громилы ни разу не встречал. Не смеши. Из него вербовщик, как из меня священник. Что я, вербовщика не узнал бы? Доходяги и калеки, от кого в бою никакой пользы. На него глянь. Не знаю, куда он людей набирал, но явно не в войско герцога Эбергарда.

– Слышишь? – опять хозяину таверны. – Негодяя какого-то пригрел, – стало быть, с ним без зазрения совести можно поступить гадко. А теперь к Тео: – Хрена этому ублюдку уродливому, а не две трети. Сами его преподнесли на блюде. Половина по праву наша. На меньшее не соглашусь, – пообещал Эд. Если бы все его обещания исполнялись. Вигард на уступки не пойдёт, сколько его не уламывай. На редкость упёртый гад.

Входная дверь скрипнула, вошёл Томас. Вместо привычной бестолковой ухмылки поникший вид. Видно, Бернард уже сорвался на него, а значит – Тео с Эдом достанется меньше. Расчёт сработал. Порой всё же хорошо, когда есть такой человек как Томас. На него можно повесить всех собак, свалить всю ответственность, подставить под удар, а самому остаться в стороне и наблюдать. Потом ещё и посмеяться над тем, как он, получая выговор, беспомощно сгибался под непрерывным потоком брани.

– Передал? – поинтересовался Эд, не в силах сдержать улыбку.

– Да.

– И что он?

– Сюда идёт.

– Зачем?

– Наорать на нас, – ответил за него Тео.

– И когда будет?

– Со мной пришёл. Стоит снаружи, встретил кого-то.

– И чего ты тогда молчишь, придурок?! Эй, – Эд окликнул хозяина таверны, – плесни сюда морса, – и протянул кувшин с деньгами. – Быстрее, блядь. А вы спрячьтесь где-нибудь, сейчас наш капитан придёт, – крикнул он лже-стражникам.

Кувшин наполнился, топот на лестнице стих. Дверь отворилась, вошёл Бернард. Подбородок задрал, вытянут, как мачта корабля, и только пузо из стороны в сторону болтается при каждом шаге. Так и кажется, что сейчас подойдёт и чинно склонится. Да, старые привычки тяжело забыть. Но нет, на полпути вспомни, зачем он здесь. Подбородок медленно и ровно опустился, брови сползи на глаза, появился оскал.

– Идиоты! Ни черта вам поручить нельзя!

– Да мы ни при чём. Гвардеец драку затеял, чтобы улизнуть, – выпалил тупица Томас.

– Нет-нет, мы всё выяснили, вот этот громила на него напал, – поправил болвана Эд. – Началась потасовка и Манфред удрал. Видимо, отвага у гвардейцев ни в чести.

– Вы-то зачем в драку влезли? Я вам что велел? Следить и не попадаться на глаза.

– А если бы его убили?

– Тем проще, болваны! Нет человека – нет забот, – Бернард огляделся по сторонам. Перевёрнутые столы, обломки мебели, битая посуда, еда на полу, камин дымит, в углу пять восточных купцов с верёвками на руках. – А эти почему связаны?

– Буйные, – пояснил Эд.

– Буйные купцы? – удивился Бернард. – Что-то новенькое.

– Да никакие они не купцы, даже не с востока. Напялили на себя шмотки и рожи чем-то вымазали. Вон, одного облили, на глазах смуглость сходит.

– Хм, – задумался капитан. – А это не те, что купцов режут?

– Да кто ж их знает? В камеру посадим, там разберёмся. Не кидать же впопыхах в темницу.

– И этого к нам потащите?

– Нет, его к Вигарду. Пусть расскажет, зачем напал на гвардейца, – Бернард сощурился. Зря Эд упомянул Вигарда.

– В кувшине что?

– Морс. Чес-слово, капитан. Хотите, налью вам кружку?

– Не надо, – огрызнулся Бернард, а потом вытянулся и расправил складки на тунике. – Значит так: жалования месячного вы уже лишились, и я буду думать о том, чтобы выгнать вас со службы.

– Капитан…

– Молчать! Это, чёрт возьми, поручение герцога Эбергарда, и отвечать мне перед ним. Он ОЧЕНЬ не любит провалы.

А на что Бернард надеялся? Ни Эд, ни Томас не годятся для тайной слежки, да и доспехи стражников в глаза бросаются. С тем же успехом можно охотиться на медведя с веслом. Или он того и хотел, чтоб они облажались? Чего уж, поручил бы сразу схватить короля Оттона и притащить его во Франкфурт. Выгонит со службы. Ага, конечно. В первый раз, да и во второй угроза действовала, а вот теперь как-то не очень. Скорее всего, им даже жалование выплатят, но приуныть всё-таки надо, а то ещё и впрямь накажет.

– Тео, – капитан махнул ему головой. Дескать, отойдём в сторонку. – Я поговорил с Титмаром, он не прочь взять тебя под своё крыло.

Титмар – почтенный нищий стражник. Славен своей неподкупностью. Одноглазый седой старик, никогда не был женат и без детей. Живёт в ветхой халупе на отшибе. Место стражника у ворот Рая ему обеспечено. Вообще, мужик всем хорош, кроме сварливого характера, дурного запаха изо рта и неприглядной жизни. С молодости охраняет улицы Франкфурта, почти сорок лет с мечом в руках и вот он результат безукоризненной службы. Нет уж, спасибо.

– Я благодарен, но своих не брошу.

– Глупо, Тео. Очень глупо. Думаешь ты верный? Нет, ты глупый. Они тебя до добра не доведут. Уже, поди, втянули в неприятности. Ай, иди отсюда. И вы тоже, пошли вон, – крикнул он Эду и Томасу.

– А с этими что? – поинтересовался Эд, указав на буйных купцов и здоровяка на полу.

– Сам ими займусь.

– Так, а что нам делать-то? Куда идти?

– Вон, я сказал!

– Понял-понял, уходим.

Все трое вывалились на улицу, где наткнулись на Конрада и его парней. Те рады встрече, на лицах ширятся улыбки. Для них – момент триумфа, для Эда – унижение.

– А вы что тут забыли? – брезгливо поинтересовался он.

– За вас работу делаем. Когда Бернард узнал, что вы, недоумки, опять облажались, послал за нормальными стражниками, – ответил ему Конрад.

По комплекции он похож на Эда, но наголову выше, и борода у него гуще. Шайка крупнее, уважают его больше, жена красотка, и сыном все восхищаются.

– Вы уже совсем обнаглели, на службе пьёте? – Конрад указал на кувшин.

– Это морс, – вставил слово Томас.

– Разве я с тобой, червяк, общаюсь?

– Ты за словами следи, баран кудрявый, – встал на защиту друга Эд. Тут он молодец, конечно. Может сколько угодно поносить Томаса бранью, но другим того не позволяет.

– Нарываешься? – Конрад приблизился вплотную и навис над Эдом. Даже слегка привстал на носки, чтобы казаться выше. Тео молча вытащил свой огромный нож, ударил лезвием по пряжке и встал в позу «Я к драке готов, а ты?»

А Конрад не готов и Эд не готов, и никто другой из стражников не станет драться на людях. За это уж наверняка попрут со службы, а то и за решётку кинут. А если кто помрёт, так и башку срубят. Тео об этом знает, как и о своей репутации. Репутации человека, способного на что угодно. Чем безвозбранно пользуется.

Однажды избил коллегу в казарме, тот побежал жаловаться. Все уже попрощались с Тео, но из стражи выгнали того задиристого гада. Как-то его донимал в порту один пьяный хмырь из замкового гарнизона. Эти вечно зазнаются. Тео отобрал у него меч и выкинул в реку. Они у них красивые, с выбитым на лезвии гербом и филигранью на эфесе. Опять-таки Тео ни слова упрёка, а вот тому влепили по полной за утерю.

Конрад нахмурился и двинул к таверне, но сперва, как бы невзначай, толкнул плечом Эда. Он выронил кувшин, тот вдребезги, монеты рассыпались по земле. Все уставились на них и замерли в ожидании. Эх, сколь ж тут? Не меньше ста. Обидно. Ну ладно, легко пришли – легко ушли.

– Похоже, этот кретин, хозяин таверны, дал мне кувшин со своей заначкой. Передай, он может собрать свои деньги на улице, – расстроенно произнёс Эд и поспешил прочь широким шагом. Тео и Томас за ним. Куда? Да хрен его знает. Лишь бы подальше отсюда.

– Почему ты, баран, не рассказал, что Бернард позвал Конрада? – спросил Эд, когда Томас с ним поравнялся.

– Прости, подумал, ты рассердишься, – ответил он самым противным своим тоном. Когда он знает, что виноват, писк его голоса ещё более мерзкий. Словно ножом по дну кастрюли.

– Я, блядь, ещё больше сержусь, идиот. Знал бы, так хоть подготовился. Чёрт с ним. Главное – наконец-то разобрались с проклятой службой и можно заняться делами.

– С чего ты взял? – поинтересовался Тео. – Нас всего лишь прогнали с глаз долой. Возможно, Бернард ждёт, что мы вернёмся в казарму.

– У тебя ведь жена больная, не забыл?

– Думаешь, капитан такой дурак, что поверил?

– Какая разница? Он ведь обещал отпустить нас.

– Он обещал отпустить только меня.

– Скажем, что не расслышали или не так поняли. Короче, что-нибудь соврём, как обычно. Дел у нас хоть вешайся, не до службы.

– Я спать хочу. Всю ночь на ногах, – заскулил Томас.

– В гробу выспишься.

– Господа стражники?! – послышался чей-то голос из переулка. Все трое остановились. Из темноты показался какой-то невзрачный старик, пропахший рыбой.

– Чего тебе? – небрежно поинтересовался Эд.

– Хочу вам кое-что рассказать, – начал он с опаской и очень аккуратно подбирая слова. – Речь об измене. Вам интересно?

– Ну!

– Хромой – он здесь живёт, неподалёку… так вот, он вчера говорил, что мы, жители Франкфурта, должны восстать, вломиться в замок и схватить нашего любимого герцога Эбергарда. Сказал: Все, кто против короля Оттона – подлые изменники. Да-да, так и сказал. Мне эт, что-нибудь полагается?

– Оковы, темница и топор палача.

Старик бы поседел, не будь он лысым. Слёзы на глазах навернулись, трясётся, будто голый в поле зимней стужей, уже в коленях подогнулся.

– Что уставился? Дёргай отсюда, пока я добрый.

Тот кивнул в знак глубокой благодарности и засеменил, словно в штаны наложил.

– Займёмся? – спросил у Эда Томас.

– Да ну его в жопу. И так дел по горло.

– Что с беспризорницами делать будем? – поинтересовался Тео. – Человек из Джаляль-аль-Хиляль сам во Франкфурт не приедет. Юсуф ему сообщал, когда пора забирать девчонок.

– Я вот только рад, если с этим завяжем. Гадко как-то на душе. Не по-христиански, всё же, – заскулил Томас.

– Ты, блядь, в священники заделался? – гаркнул на него Эд.

– Я с ним согласен, – неожиданно для себя заявил Тео. Вот уж не думал, что этот день когда-нибудь настанет. – Мы много чего творим, но это уже перебор.

– Да что с вами? Они же тут с голоду помирают, а там их кормят, одевают.

– Там с ними как с вещью обращаются. Они игрушки для утех.

– Не обязательно.

– А что ещё, по-твоему, с ними делают? Мы отлавливаем только смазливых девок. Да и тот хрен из Джаляли смотрит в первую очередь на лица, сиськи, жопы.

– И что предлагаешь, отпустить тех, кого уже поймали? А если одна из них донесёт?

– Кто им поверит? Это же бродяжки.

– Нет, Тео, нельзя так рисковать ради каких-то девок с улицы.

– Дадим им денег, – Эд аж поморщился. Ему будто кастрацию тупым ножом предложили. До чего всё-таки он жадный. Уже целый сундук серебра насобирал, а жмётся за каждую монету. Хотя, чему удивляться? Редко человек становится богатым из-за щедрости, чаще от жадности.

– Потом обсудим.

В трущобы шли петляя. Лучше сделать крюк через расщелину, чем попадаться на глаза стражникам у ворот. Лишние вопросы и подозрения ни к чему.

Ещё со времён старых границ, когда трущобы были за городской чертой, навозные мухи из предместья проделали в стене дыру, чтобы тайком проникать во Франкфурт ночью. Тогда это всего лишь небольшая щель, где и одному-то тесно. К утру её обычно заделывали, дабы стражники не нашли, но когда город расширили, этот участок перестали пристально стеречь и дыра заметно расползлась. Все о ней знают, но заделывать не спешат. Зачем? Днём многим так ходить удобнее, чем топать до ворот, а ночью можно выставить патруль. Впрочем, у воров другие тропы, да и со стражниками легко договориться. Им ли не знать.

– Встречаться с этими мразями нет никакого желания, – заныл Томас, преодолев разлом.

– Как хорошо, что твои желания не берём в расчёт, – ответил Эд, пропихнувшись следом. Здесь и коня провести можно, а он умудрился плечами задеть стенки. Под ногами постоянно каменная крошка. Наверно, из-за таких вот «широких», которым лень идти вполоборота.

Расщелина будто ворота в другой мир. Мир мрачный, скверный и гнилой. Вокруг слишком тихо и безлюдно. Странно, что нет погодных перемен. Там, за стеной, солнце и ласточки, а тут тучи и вороньё. А ещё ржавых цепей, черепов под ногами, растерзанных людей, да побольше. Было бы к месту. Но и без того уныния хватает. Тут грязь, дохлые коты и жрущие гниль крысы, а дома словно хижины ведьм из страшных сказок. Наверняка, за каждой дверью бес или людоед.

А всё хорошее, что есть в трущобах, между ног у шлюх из заведения старой матроны, куда так зачастили Эд и Томас. И Тео с собой зовут, будто не знают, что он Матильде не изменяет. Друзья всегда рады пристрастить тебя к пороку, но вот ответственность за пагубные последствия они на себя не возьмут, и не надейся. Сам отдувайся, переложить вину не выйдет.

Напрямик, через ночной форум, не пошли, они ведь тут тайком, лучше по закоулкам.

– Эй вы, стражники! – раздался голос за спиной.

– Да ты совсем страх потерял? – завопил Эд от напряжения, а обернувшись, замер.

– Что ты сказал? – спросил недовольно этот – с крестом на груди.

– Храмовник Рене? Простите, я думал, это кто-то из местных вконец обнаглел, – замямлил Эд.

– И в чём же наглость, в том, что позвал? Разве стража не защищает всех жителей города, даже тех, кто живёт в этом отвратном районе? – разошёлся, блядь, праведник.

– Конечно, защищает, но ведь обращаться надо уважительнее, – со злостью в голосе произнёс Тео. – Никому не нравится, когда его кличут на «Эй».

Храмовник уставился на него, но спорить не стал.

– Священник никому из ваших так и не встречался?

– Нет, – резко ответил Тео.

– И город покинуть не пытался?

– Сказал же – нет.

– Что ж, мне посоветовали поискать на старой свиноферме и на помойном берегу.

– Лучше помойный берег, на свиноферме… – встрял Томас и тут же получил локтем по рёбрам, невзначай, будто случайно.

– Да, на помойном берегу вероятней, но и людей там до жути. До вечера можно провозиться, – перехватил инициативу Эд. – Со свинофермой проще, там обычно ни души, да и рядом она. Я бы оттуда начал.

– Туда и иду.

«Вот и проваливай», – мысленно проговорил Тео вслед уходящему.

– Ну ты и идиот! – обрушился на Томаса Эд, едва храмовник удалился. – Этот… посланник божий священника ищет, а ты с ним треплешься.

– И что с того? Я же ничего конкретного ему не сказал. Просто дал совет, – неуверенно оправдывается. Как и всякий раз, когда по глупости своей не смог удержать язык за зубами, но до последнего надеется, что его бездумному поступку найдётся-таки оправдание.

– Ты конченый придурок, Томас! Нам нет никакого дела до пропавшего священника и мы только рады, если этот храмовник сгинет.

– Я так точно, – подтвердил Тео.

– Да, но я…Ну…

– Что ты бубнишь себе под нос?

– Заволновался я.

– Заволновался?! Сука, если ты не способен контролировать всё, что вылетает из твоей пасти, откуси себе язык к чертям собачьим и мычи, сколько влезет.

– Хм, а немым бы тебе жилось лучше. Может помочь? – предложил Тео и достал ножище.

– А с тобой-то что? Ты его знаешь? – спросил Эд.

– Кто ж его не знает?

– Я не о том.

– Да, – нехотя подтвердил Тео. – Я под началом этого козла служил, а он делает вид, будто не узнаёт.

– Ты из-за этого вспылил? Держи себя в руках.

– Ты это мне? Вы оба что ни день грызётесь и вопите, словно в жопу ужаленные.

– Мы-то кричим и только, а ты, чуть что, за нож хватаешься. И так проблем уже столько, что в голове не укладывается, не знаешь, за что браться. Новых не хочется. Ладно, идём. Я, блядь, прирежу следующую сволочь, которая меня окликнет.

Тео впервые в этой части города, хотя про затопленный квартал слышал не раз. Даже после семи дней без дождя земля всё ещё влажная. Это самое настоящее болото. Все дома медленно уходят вниз. Окна уже на уровне колен.

Эд постучался, Тео рукой на рукояти и озирается по сторонам. От этих мразей можно ожидать всего. Зачем делиться наживой, когда легче убить? Особенно если мыши сами пожаловали в мышеловку. И почему эта мысль только сейчас посетила голову? Что раньше ей мешало?

За Клыка герцог Эбергард пообещал пятьдесят солидов и место в замковом гарнизоне. Каждый стражник во Франкфурте жаждет насадить его голову на копьё. Как-то раз собрали отряд из лучших мечей стражи. Не по указу Бернарда, а по собственной инициативе. Деньги-то немалые, можно и разделить. Тео, конечно же, позвали одним из первых. Три дня Клыка выслеживали, а тот едва попался на крючок, дал такого стрекача, что только пятки сверкали. Любой заяц бы позавидовал. И это гроза трущоб. Сорвалась рыба. Посыпались взаимные обвинения и упрёки, все перессорились и разбежались. Эд с Томасом, которых в отряд не позвали, очень радовались, что ничего не выгорело.

А может, вот она – новая возможность? Или она упущена ещё прошлой ночью? Да, возможность умереть по глупости упущена, жалеть о ней не стоит. И тогда и сейчас у Клыка преимущество.

Оконные створки на втором этаже слегка приоткрылись, внутри кто-то крикнул: «Это те стражники». Дверь распахнулась, на пороге показался Хорёк – мелкий ублюдок. Он в шайке самый молодой и говнистый. Ростом чуть выше осла, шея как у гуся, лисий прищур. Вышел, огляделся, заглянул за угол.

– А остальные где, за пазухой что ли спрятались? – спросил и захихикал.

Хорёк – обладатель заразного смеха, отчего все глупые шутки чуть смешней. Он в шайке навроде Томаса. Такой же непутёвый бездарь, на кого легко свалить все делай «сходи-принеси», и тоже с радостью берёт на себя обязанности шута. Ну вот, очередная глупая шутка, к тому же несвежая, и мерзкий смех. Она не стоит того, чтоб её рассказывать. Да, в первые семь раз и впрямь было смешно, но за годы унылый юмор опостылел.

– Чего такие кислые, шуток не понимаете? Чёрт с вами, заходите.

Первый этаж пустой, его часто затапливает. По линии плесени видно, докуда в последний раз доходила вода. Зато второй – просто пестрит утварью. Обставлен в стиле «Чёрт-те что». Свалка дорогих вещей. Смесь изящества и безвкусицы. Так и бывает, когда богатеют невежды. Не то чтоб Тео сам из высшего общества, но побывал и в замках, и в усадьбах, и в домах знатных особ. У них такого нагромождения мебели, ваз и ковров нет. Тут даже статуя зачем-то в самом центре. На руку ей повесили ножны с мечом, а на голову нацепили римский шлем с гребнем.

Вся шайка в сборе, только Клыка не видно. И это плохо. Плохо, когда залез в берлогу к медведю, а его нет. Он может оказаться за спиной.

«Да что с тобой? Угомонись, эти не так хитры и коварны. Ты только глянь на них – сидят, боровы, жиры переминают, пиво хлещут. Хотели бы убить, давно бы уже прикончили».

А вот и Клык объявился, выскользнул из темной комнаты. Хотя какой там выскользнул, этот громила ростом с Томаса, а шириной с Эда. Он на такое не способен. Скорей уж, выкатился, словно бочка из кладовой. Ходит, переваливаясь всем телом, будто ему на двух ногах неудобно. Звериная натура так и тянет опуститься на четыре лапы. Грива до плеч, густая борода, на шее медвежий клык размером с большой палец. Чего уж, для пущей наглядности нацепил бы на себя медвежью шкуру, а из когтистой лапы сделал палицу.