Булгаков и дьявол. Опасные тайны «Мастера и Маргариты» бесплатное чтение

Анатолий Абрашкин, Галина Макарова
Булгаков и Дьявол: опасные тайны «Мастера и Маргариты»

Предисловие

Сохранилось предание, что последней печалью умирающего Булгакова был роман о Мастере^[1]. «Хочу, чтобы они знали…» — прошептал Михаил Афанасьевич наклонившейся над ним жене. Эти предсмертные слова писателя — духовная заповедь живущим понять глубинный смысл его книги, задуматься над судьбой героев и с неотвратимостью осознать, что «праведность бессмертна, а неправда причиняет смерть: нечестивые привлекли ее и руками, и словами, сочли ее другом и заключили союз с нею…» (Книга Премудрости Соломона 1, 15–16).

Елена Сергеевна (последняя жена Булгакова) сохранила роман и добилась его издания. Нам же надлежит постигнуть суть авторского замысла, попытаться косвенным образом найти причины, побудившие Булгакова взяться за перо, почувствовать тончайшие связи между образами персонажей книги и сохранявшимися в душе писателя воспоминаниями о реальных людях и событиях, между видениями, созданными фантазией одного человека, и литературными «тенями», проступающими из глубины времен и эпох.

Многие читатели романа «Мастер и Маргарита» чувствуют, что в тексте скрыты некие тайны, и пытаются разгадать их. Общим в этих поисках является убеждение в том, что Булгаков рассказал о событиях, произошедших в действительности, но придал реалиям форму вымысла, скрыв их от недоброго ума. При таком взгляде сочинение писателя предстает образцом зашифрованной прозы. Но «нет ничего тайного, что не сделалось бы явным… Если кто имеет уши, да услышит!» (Евангелие от Марка 4, 22–23).

«Мастер и Маргарита» читается на одном дыхании. Есть в романе очарование, он написан с любовью к каждому слову, к каждой буковке. Перевернув последнюю страницу, вдруг с восхищением обнаруживаешь, что соприкоснулся с чем-то глубоко цельным, высоким и прекрасным. Но обязательная растерянность наступает, как только задашь себе вопрос — а о чем, собственно, этот роман? Что в нем следует выделить как первостепенное, главное? И кто, наконец, главный герой — Мастер, Воланд, Пилат или, быть может, Иван?

На первый взгляд кажется, что ответ заключен в названии книги. Конечно же, это книга о Мастере, о творчестве и страданиях, с которыми сталкивается гениальный писатель, и о большой и настоящей любви. Но уже в следующее мгновение приходит мысль, что этой паре возлюбленных посвящена лишь мизерная часть текста. Мастер вообще появляется в романе только в 13-й главе. Правда, она называется «Явление героя», и это выглядит как подсказка, но отчего-то не хочется думать, что все так просто. Более того, обратившись к истории создания романа, вдруг обнаруживаешь, что в первоначальном его замысле образ Мастера отсутствовал и что с момента начала работы над книгой в 1928 году вплоть до 1938 года сам автор чаще всего называл ее романом о дьяволе. С появления нечистой силы в Москве начинается действие в романе и описанием прощания со столицей заканчивается. Все события, о которых идет речь, так или иначе связаны с Воландом и его необыкновенной компанией. И если язык не поворачивается назвать черного мага главным героем, то нельзя не признать, что тема дьявола является доминирующей. Это особенность булгаковского сочинения, его «изюминка». Но откуда проистекал этот интерес к «темной» стороне мира, какие идеи питали фантазию Михаила Афанасьевича?..

Глава 1
Первые опыты демонологии

В сентябре 1922 года в литературном приложении к газете «Накануне» появилось небольшое сочинение Михаила Афанасьевича под названием «Похождения Чичикова». Современные литературоведы квалифицируют его как фельетон или маленькая сатирическая повесть. Но сам автор снабдил свое произведение подзаголовком «Поэма в десяти пунктах с прологом и эпилогом». Такое уточнение указывает на то, что молодой писатель подражает Гоголю. «Диковинный сон… Будто бы в царстве теней, над входом в которое мерцает неугасимая лампада с надписью: «Мертвые души», шутник-сатана открыл двери. Зашевелилось мертвое царство, и потянулась из него бесконечная вереница. <…> И двинулась вся ватага на Русь…». Чудный зачин! Двумя фразами Булгаков определил то направление, которое будет определяющим в его творчестве — Русь и одолевающая ее нечисть.

Гоголевский Чичиков охотится за мертвыми душами, он намеревается стать, а в ходе действия и становится хозяином призраков, мертвецов. В этом своем качестве он, безусловно, выступает посредником между тем и этим мирами, посланником сатаны. Да и фамилия его, как нам думается, возникла от слова «шишига», одного из имен черта. Набоков также находил Чичикова не просто дьявольским пошляком, но прямым агентом Вельзевула: «Да и сам Чичиков — всего лишь низко оплачиваемый агент дьявола, адский коммивояжер: «наш господин Чичиков», как могли бы называть в акционерном обществе «Сатана и К°» этого добродушного, упитанного, но внутренне дрожащего представителя. Пошлость, которую олицетворяет Чичиков, — одно из главных отличительных свойств дьявола, в чье существование, надо добавить, Гоголь верил куда больше, чем в существование бога. Трещина в доспехах Чичикова, эта ржавая дыра, откуда несет гнусной вонью (как из пробитой банки крабов, которую покалечил и забыл в чулане какой-нибудь ротозей), — непременная щель в забрале дьявола».

Булгаковский Чичиков — тоже своеобразный предтеча Воланда, он появляется в Москве невесть откуда и также производит нечто из ряда вон выходящее: трест для выделки железа из деревянных опилок, колбасу из дохлого мяса, липовую электрификацию и т. д. В эпилоге все его жульнические проделки выдаются за сон, но у читателя не остается никаких сомнений, что Чичиковы и ноздревы были явью нэповской России. В «Мастере и Маргарите» Воланд и его компания будут куролесить и дурить головы московским гражданам, подобно Чичикову. Но чем не запятнал себя, в отличие от них, Павел Иванович, так это поджогами и убийствами.

К той же эпохе относится и действие «Дьяволиады», изданной в 1924 году. Сам писатель оценивал ее в своем дневнике как «дурацкую, ни к черту не годную». Но нам важен сам выбор темы и поиск изобразительных средств для описания человеческого умопомрачения. У «Дьяволиады» тоже есть подзаголовок — «Повесть о том, как близнецы погубили делопроизводителя». Он крайне важен для читателя, так как попеременное появление перед делопроизводителем Коротковым братьев Кальсонеров, один из которых имеет бороду, а другой нет, способно помутить самый трезвый рассудок. Положение усугубляется еще тем, что у Короткова есть свой «двойник» — гражданин Колобков, чрезвычайно схожий с ним, только с усиками. Будучи не в силах разгадать ребус с Кальсонерами и принимаемый, где надо и не надо, за Колобкова Коротков все больше и больше погружается в бездну безумия.

Вдобавок ко всему у него крадут документы, и он как бы исключается из числа живущих на этом свете. Булгаков обыгрывает эту ситуацию, описывая попытку получить Коротковым новый документ у председателя домового комитета. «На двери флигеля было написано: «Домовой». Рука Короткова уже протянулась к кнопке, как глаза его прочитали: «По случаю смерти свидетельства не выдаются». По случаю чьей смерти? Домового? Смешно. А может, по случаю смерти самого Короткова? Еще смешнее, но очень похоже на правду. Живой труп, мертвая душа. Коротков именно так себя и ощущает, признаваясь: «<…> я неизвестно кто. Кончено. Ни арестовать, ни женить меня нельзя».

У «Дьяволиады» был литературный источник — повесть Ф.М. Достоевского «Двойник», вышедшая с подзаголовком «Петербургская поэма». Она посвящена описанию явления черта титулярному советнику Якову Петровичу Голядкину. Черт этот, на удивление, не похож на то привычное рогатое чудище, которое рисует нам народная традиция. Он объявляется перед читателем в человеческом образе, причем оказывается, что он как две капли воды схож с героем поэмы. Писатель именует его Голядкин-младший или Голядкин-второй. Это двойник Голядкина-старшего, Голядкина-человека, который имел несчастье влюбиться. Приключения, которые пережил Яков Петрович, не поддаются пересказу, о них стоит подробно прочитать. Самое любопытное, что они настолько же фантастичны, насколько и реальны. Одно слово — поэма! Мастерство и творческий метод Достоевского таковы, что читатель постоянно колеблется от неверия к вере, от ощущения небывальщины к самой суровой правде. Писатель как бы проверяет на прочность его психику, показывает ему возможные пути нисхождения в умственный ад. Но все то же можно сказать и о булгаковской повести, где близнецы-Кальсонеры вконец расстроили разум делопроизводителя.

В одном из писем брату Достоевский, упоминая о «Двойнике», признается: «Тебе он понравится больше «Мертвых душ». Налицо желание Федора Михайловича превзойти гениального мастера по части более глубокого проникновения в мир нечистой силы. Достоевский изучал бесов, скрытых в человеческих душах. Точно таким же путем поначалу двигался и Булгаков. «Похождения Чичикова» и «Дьяволиада» вполне реалистичны и лишены мистики. В них, собственно, нет дьявола. Он появится в более поздних сочинениях. И гоголевское миросозерцание в творчестве Булгакова перевесит духовные искания Достоевского. Продолжая именно гоголевскую традицию изображения нечистой силы, Михаил Афанасьевич придет к своим знаменитым демоническим персонажам из «Мастера и Маргариты».

Но и влияние Достоевского даст себя знать. Одиннадцатая глава «Мастера и Маргариты» прямо названа «Раздвоение Ивана». Приведем ее фрагмент, выделив ключевые фразы, будоражащие поэта:

«Теперь Иван лежал в сладкой истоме и поглядывал то на лампочку под абажуром, льющую с потолка смягченный свет, то на луну, выходящую из-за черного бора, и беседовал сам с собою.

— Почему, собственно, я так взволновался из-за того, что Берлиоз попал под трамвай? — рассуждал поэт. — В конечном счете, ну его в болото! Кто я, в самом деле, кум ему или сват? Если как следует провентилировать этот вопрос, выходит, что я, в сущности, даже и не знал-то как следует покойника. В самом деле, что мне о нем было известно? Да ничего, кроме того, что он был лыс и красноречив до ужаса. И далее, граждане, — продолжал свою речь Иван, обращаясь к кому-то, — разберемся вот в чем: чего это я, объясните, взбесился на этого консультанта, мага и профессора с пустым и черным глазом? К чему вся эта нелепая погоня за ним в подштанниках и со свечечкой в руках, а затем и дикая петрушка в ресторане?

— Но-но-но, — вдруг сурово сказал где-то, не то внутри, не то над ухом, прежний Иван Ивану новому, — про то, что голову Берлиозу-то отрежет, ведь он все-таки знал заранее? Как же не взволноваться?

— О чем, товарищи, разговор! — возражал новый Иван ветхому, прежнему Ивану, — что здесь дело нечисто, это понятно даже ребенку. Он личность незаурядная и таинственная на все сто. Но ведь в этом-то самое интересное и есть! Человек лично был знаком с Понтием Пилатом, чего же вам еще интереснее надо? И вместо того, чтобы поднимать глупейшую бузу на Патриарших, не умнее ли было вежливо расспросить о том, что было далее с Пилатом и с этим арестованным Га-Ноцри?

А я черт знает чем занялся! Важное, в самом деле, происшествие — редактора журнала задавило! Да что от этого, журнал, что ли закроется? Ну, что ж поделаешь: человек смертен и, как справедливо сказано было, внезапно смертен. Ну, царство небесное ему! Ну, будет другой редактор и даже, может быть, еще красноречивее прежнего.

Подремав немного, Иван новый ехидно спросил у старого Ивана:

— Так кто же я такой выхожу в этом случае?

— Дурак! — отчетливо сказал где-то бас, не принадлежащий ни одному из Иванов и чрезвычайно похожий на бас консультанта».

Бездомный, самокопаясь, договорился до чертиков. Дьявол как бы материализовался и незримо присутствует рядом с ним. Писатель трижды повторяет «в самом деле». Тем самым он подчеркивает истинность происходящего. Иван неожиданно убеждается в поспешности слов, вылетевших у него на Патриарших:

«— А дьявола тоже нет? — вдруг весело осведомился больной у Ивана Николаевича.

— И дьявола…

— Не противоречь! — одними губами шепнул Берлиоз, обрушиваясь за спину профессора и гримасничая.

— Нету никакого дьявола! — растерявшись от всей этой муры, вскричал Иван Николаевич не то, что нужно, — вот наказание! Перестаньте вы психовать».

Запсиховал, однако, сам Иван, что и заставило Воланда расхохотаться. Но самое забавное, что Иван убеждается в существовании дьявола не на Патриарших, не во время личной встречи, а лишь в больнице, оставшись наедине с собой. Иногда надо «потерять голову», чтобы добраться до истины. Впрочем, если бы Иван рассказал о своих видениях доктору Стравинскому, тот бы ничуть не удивился. Он прочитал бы Бездомному лекцию по психоанализу и объяснил бы, следуя Фрейду, что образ Ивана ветхого следует соотносить с моральными предписаниями, навязываемыми человеку обществом (Сверх-Я), образ Ивана нового — с его собственным сознанием, контролируемым на все сто (это наше Я), а голос консультанта породило его подсознание (бессознательное, фрейдово Оно). Так что никакого дьявола, действительно, нет и быть не может…

Как бы то ни было, Иван столкнулся с тем, что наши сказки называют тридевятым царством, тридесятым государством. Булгаковская сказочка про Ивана стала впечатляющим продолжением его «Дьяволиады». И уж ее-то никак не назовешь дурацкой!

Глава 2
Редакции романа о дьяволе

Каждая идея, образ, вещь, каждое Нечто, доступное нашим чувствам и разуму, имеет свою историю. Это в полной мере относится к роману «Мастер и Маргарита», над которым Булгаков начал думать со второй половины 1928 года. Работа продолжалась вплоть до самой смерти писателя, последовавшей в 1940 году. Весь опыт своей жизни Булгаков вложил в свой «закатный» роман «Мастер и Маргарита», в свою главную книгу.

В центре повествования судьба талантливого писателя, которого обычно соотносят с самим автором. Считается также, что прообразом Маргариты была Елена Сергеевна. Роман во многом автобиографичен. Булгаков испытал и травлю в печати, и унизительные допросы в ОГПУ. Его пьесы периодически запрещались, произведения не печатались. Свой последний роман Булгаков писал, что называется, в стол, практически не надеясь увидеть его опубликованным. Первые редакции романа писатель сжег. Сохранились лишь отдельные главы или фрагменты текста. Видимо, сделал он это из соображений безопасности. В знаменитом обращении Булгакова к Правительству СССР от 28 марта 1930 года есть такие слова: «Ныне я уничтожен… Погибли не только мои прошлые произведения, но и настоящие, и все будущие. И лично я, своими руками, бросил в печь черновик романа о дьяволе». И в последующие годы писатель периодически уничтожал большие куски текста, содержащие излишне смелую сатиру на советскую действительность. Но все же, основываясь на сохранившихся фрагментах, можно проследить общее направление развития замысла Булгакова и выделить важнейшие этапы его работы. Охарактеризуем вкратце различные редакции романа.

Черный маг
(1928–1929)

В этой, первой редакции романа иностранец представляется друзьям Вельяр Вельяровичем Воландом (Велиар — одно из имен дьявола). Действует Воланд поначалу в одиночку, без помощников. Своими провокационными выпадами на Патриарших он доводит Иванушку до состояния безумия, и тот разметает им же на песке нарисованное изображение Христа. Воланд таким образом испытывал не столько Ивана, сколько Берлиоза, которого и призывал остановить своего приятеля от безумного действия. Но хитроумный литератор, понимавший суть происходящего, уклонился от вмешательства и позволил Иванушке совершить роковой шаг. Следующая за этим гибель Берлиоза на трамвайных путях воспринимается как расплата за неслыханное богоборчество. Смерть Берлиоза описана в деталях, с жуткими подробностями.

Всего в данной редакции 15 глав. Ближе к ее концу, в одиннадцатой главе появляется специалист по демонологии Феся, плохо говоривший по-русски, но владевший имением в Подмосковье. После революции этот специалист многие годы читал лекции в Художественных мастерских до того момента, пока в одной из газетных статей не появилось сообщение о том, что Феся в бытность свою помещиком измывался над мужиками в имении. Феся опроверг это сообщение довольно убедительно, заявив, что русского мужика он ни разу не видел в глаза. Впоследствии выяснилось, что одного мужика он все-таки видел, но им оказался… граф Лев Николаевич Толстой:

«Феся был потрясен.

— Клянусь мадонной, — заметил он, — Россия необыкновенная страна! Графы в ней — вылитые мужики!

Таким образом, Феся не солгал».

Булгаков предельно ироничен к своему герою. Это кабинетный червь, утративший связь с реальным миром, жизнью людей. Он автор работ «Категории причинности и каузальная связь», «История как агрегат биографии» (ха-ха!), увлекается мистикой, демонологией и, судя по сохранившимся отрывкам, должен был встретить Воланда. Некоторые литературоведы совершенно неоправданно пытаются видеть в нем предшественника Мастера. Другое дело, что роль Феей как исследователя ведомства дьявола в более поздних редакциях сыграли на пару Мастер и Иван Бездомный. Изначально задуманный образ Феей развивался, тем самым, не прямолинейно, не односторонне, а многопланово.

В тринадцатой главе «Черного мага» в окружении Воланда появляются новые персонажи — рожа с вытекшим глазом и провалившимся носом, маленький человечишко в черном берете, рыжая голая девица, два кота… Буфетчик из Варьете увидел Воланда таким:

«На хозяине было что-то, что буфетчик принял за халат и что на самом деле оказалось католической сутаной, а на ногах черт знает что. Не то черные подштанники, не то трико. Все это, впрочем, буфетчик разглядел плохо. Зато лицо хозяина разглядел. Верхняя губа выбрита до синевы, а борода торчит клином. Глаза буфетчику показались необыкновенно злыми, а рост хозяина, раскинувшегося на этом… ну, бог знает на чем, неимоверным.

— Внушительный мужчина, а рожа кривая, — отметил буфетчик».

Воланд сам разговаривает с буфетчиком. Сифилитик Азазелло здесь представлен уродом, облачившимся в шутовской наряд: «Один глаз вытек, нос провалился. Одета была рожа в короткий камзольчик, а ноги у нее разноцветные, в полосах, и башмаки острые. На голове росли рыжие волосы кустами, а брови были черного цвета, и клыки росли куда попало. Тихий звон сопровождал появление рожи, и немудрено: рукава рожи, равно как и подол камзола, были обшиты бубенчиками. Кроме того, горб».

Действие разворачивается в июне 1935 года.

Копыто инженера
(1929–1930)

Вторая редакция отмечена необычайно глумливым поведением Воланда после гибели Берлиоза (в других редакциях этот текст уже не повторяется):

«Ай, яй, яй — вскричал Воланд, увидев Иванушку, — Иван Николаевич, такой ужас!..

— Нет, — прерывисто заговорил Иванушка. — Нет! Нет… стойте…

Воланд выразил на лице притворное удивление. Иванушка же, придя в бешенство, стал обвинять иностранца в причастности к убийству Берлиоза и вопил: «Признавайтесь!» В ответ Воланд предложил Иванушке выпить валерьяновых капель и, продолжая издеваться, проговорил:

«Горе помутило ваш разум, пролетарский поэт… У меня слабость… Не могу выносить… ауфвидерзеен.

— Злодей, вот кто ты! — глухо и злобно прохрипел Иванушка… — К Кондрату Васильевичу стоит вас отправить. Там разберут, будь покоен!

— Какой ужас, — беспомощно… и плаксиво заныл Воланд… — Молодой человек… некому даже сообщить, не разбираю здесь…»

И тогда Иванушка бросился на Воланда.

«Тот тяжелой рукой сдавил Иванушкину кисть, и… он попал как бы в капкан, рука стала наливаться… обвисла, колени задрожали…

— Брысь, брысь отсюда, — проговорил Воланд, да и чего ты торчишь здесь… Не подают здесь… Божий человек… — В голове завертелось от таких слов у Иванушки, и он сел… И представились ему вокруг пальмы…»

Воланд этой редакции вообще «тянет» на главного героя. Именно он излагает содержание древних глав, которые названы «Евангелие от Воланда». Берлиоз берется даже напечатать некоторые его главы, «правда, при условии некоторых исправлений». В свете воландовского авторства весьма привлекательно и очень смешно выглядит совет Иешуа:

«А я бы тебе, игемон, посоветовал пореже употреблять слово «черт», — заметил арестант.

— Не буду, не буду, не буду, — расхохотавшись, ответил Пилат, — черт возьми, не буду».

В отличие от первой редакции Воланд представляется специалистом по белой магии. Магия, как ее ни назови, все равно магия. Ее «цветность» характеризует цели и задачи, преследуемые исполнителями магических обрядов. Белой магией называют сакральные знания, используемые во благо и на пользу людей. Черной именуют знания, так или иначе связанные с действием нечисти, бесов и сатаны. Носителями белой магии выступают маги, носителями черной — колдуны. Отличие колдуна от мага во всех «ипостасях» последнего (кудесник, волхв, чаровник) состоит в следующем: колдун знается с нечистой силой, через нее получает особые способности, которые и использует во вред окружающим. Подобно ведьмам, колдуны заключают договор с сатаной и продают ему свои души; этот договор скрепляется кровью. От новоявленного колдуна требуется отречься от Бога, то есть снять с шеи крест и спрятать его под правую пятку, или встать ногами на икону, положенную на землю вниз, и богохульствовать. Если колдун не придумает занятия для нечисти, которая подчиняется ему с момента заключения договора, эта нечисть его замучает: отсюда истории о том, как колдуны заставляли чертей вить веревки из воды и т. д. Заключив договор, колдун получает от сатаны черную книгу (почему колдуна еще называют чернокнижником), которая позволяет вызывать бесов. Перед смертью колдун должен отказать кому-либо эту книгу, иначе он будет приходить за ней из могилы.

Булгаков долго и тщательно размышлял над образом Воланда. Называя его черным магом (в первой редакции), писатель закреплял за ним способности и колдуна, и мага. Властвуя в мире демонов, Воланд вполне мог работать и на пользу человеческого общества. Во второй редакции Булгаков «обелил» своего героя, возвел в ранг магов. Он стал называть его инженером (человеческих душ), указав на устремленность Воланда к добрым начинаниям. Видимо, как и в «Роковых яйцах», писатель задумывал вложить в свое произведение известный заряд иронии. В последних редакциях романа, однако, Булгаков вернулся к первоначальному варианту и «назначил» Воланда профессором черной магии. Слово «профессор» здесь таит в себе сразу несколько смысловых значений. Это намек на ограниченность зла (не вседозволенность, не академик же) и на особое пристрастие инженера к науке. С другой стороны, это откровенная насмешка над дьяволом, пекущимся об имидже ученого…

Через некоторое время после уничтожения рукописей и телефонного разговора со Сталиным 18 апреля 1930 г. Булгаков пытался возобновить работу над романом. Но сильнейшее физическое и психическое переутомление не позволило ее продолжить. «Причина моей болезни, — писал Булгаков в письме Сталину 30 мая 1931 г., — многолетняя затравленность, а затем молчание… по ночам стал писать. Но надорвался… Я переутомлен…»

Великий канцлер
(1932–1936)

Возвращение Булгакова к роману о дьяволе состоялось в 1932 г. Литературоведы выделяют третью (1932–1934) и четвертую (1934–1936) редакции романа. Объединенные вместе, они составляют первую рукописную редакцию. В третьей редакции появляются, наконец, поэт (Мастер) и его возлюбленная. Это ведет к необходимости существенных изменений и дополнений в сюжете. Поэтому четвертая редакция всецело продиктована стремлением расширить горизонты для новых героев. Она начинается знаменательной фразой автора: «Дописать раньше, чем умереть».

Князь тьмы
(1937)

В пятой редакции Булгаков окончательно определяется с образом Воланда. Если в «Великом канцлере» глава, посвященная выступлению артистов в Варьете, называлась «Белая магия и ее разоблачение», то теперь она стала именоваться «Черная магия». В окончательном варианте название выглядело так: «Черная магия и ее разоблачение». Эксперимент по оправданию дьявола был, так сказать, признан неудачным. Среди вероятных названий романа:

«Черный маг» → «Инженер с копытом» → «Великий канцлер» → «Князь тьмы»

возобладало, в конечном итоге, наиболее известное и наиболее устоявшееся (в смысле возможных функций и богословских характеристик). Это лишний раз подчеркивает, что Булгаков, создавая образ дьявола, ориентировался на христианскую традицию. Более того, начиная со следующей редакции, роман обретает свое подлинное имя — «Мастер и Маргарита». Дьявол уходит на второй план…

Вторая полная рукописная редакция романа
(1938)

Шестая редакция и все ее последующие правки отмечены знаком кропотливой работы над уже готовым «телом» романа. Булгаков стремился «оживить» его, наполнить нужным настроением, устранить мелкие неточности. Но самое главное в этой окончательной правке осталось невидимым для исследователей.

Булгаков строго разнес действие по определенным дням недели, указал временные границы действия и «привязал» их к дню весеннего полнолуния. Говоря попросту, писатель зашифровал время происходящих событий. Для чего он это сделал? Чтобы рассказать своим потомкам нечто чрезвычайно важное. Чтобы они помнили…

За внешней фабулой романа скрыты реальные исторические события, о которых иносказательно поведал автор. Обратим внимание, и это в высшей степени важно: шифры в романе появились после 1937 года — важнейшего года в нашей отечественной истории. Но не торопитесь делать скороспелые выводы. С Булгаковым все непросто. Достаточно напомнить, что именно в этот страшный год он вывел дьявола из названия романа, сосредоточившись на другой теме, теме Мастера…

Глава 3
Ведомство сатаны

Имя «Воланд» непривычно русскому уху. Оно взято Булгаковым из поэмы Гете «Фауст». Правда, упоминается там лишь однажды. Так называет себя Мефистофель в сцене Вальпургиевой ночи, требуя от нечистой силы дать дорогу: «Дворянин Воланд идет!» В прозаическом переводе А. Соколовского (1902) это место выглядит так:

Мефистофель

В комментарии переводчик пояснял, что Воланд было одним из прозвищ черта. Оно произошло от немецкого «Faland» — что значит «обманщик», «лукавый» — и употреблялось уже средневековыми немецкими писателями^[2]. Имя «Фаланд», кстати, тоже звучит в романе, когда кассирша из Варьете пытается вспомнить фамилию мага. Булгаков выбрал в качестве одного из источников своего романа трагедию Гете, это важная подсказка, которая поможет нам разгадать тайны романа. Но в булгаковском сочинении есть своя «изюминка» — дьявол в нем уже не одинок, у него целая свита слуг. И они, в отличие от Воланда или того же Мефистофеля, не склонны к философии. Их удел — всячески дурить, мутузить, отравлять и жечь. Только действуют ли они стихийно, по наитию или у них есть конкретный план, за которым стоит мессир?

Так давайте же и мы, как тот «бессонный этаж одного из московских учреждений», проведем расследование преступлений воландовской банды. А их набирается немало — это убийство гражданина Берлиоза и барона Майгеля, таинственная смерть Мастера и Маргариты, исчезновение домработницы Наташи, скандальное выступление в Варьете, пожары в ресторане «Грибоедов» и Торгсине, мошенничество с Никанором Босым и Степой Лиходеевым, попытка свести с ума финдиректора Варьете Римского и странное душевное расстройство Ивана Бездомного. Рассматривая пристально поступки этой «добродетельной» и «добропорядочной» шайки злоумышленников, возглавляемой «морально безупречным» «задумчивым гуманистом»², мы неизбежно обратимся к изучению «ведомства» того, в ком Мастер опознал сатану.

Наверное, ни один читатель не усомнится в том, что в лице Воланда и его спутников московская публика встретила исключительно умелую организацию. Она неуловима, в чем убедился не только Иван Бездомный, но и московский угрозыск, не оставляет «следов», чему свидетельством пожар в «нехорошей квартире», а также отсутствие каких-либо письменных доказательств местопребывания шайки в Москве. Таинственным образом исчезает договор о найме квартиры и документы зрелищной комиссии. И нет ни одного случайного человека в той цепочке человеческих связей, которую Воланд ловко «потянул», — ведь осведомленность иностранца просто поразительна: имея волшебный глобус, черный маг не нуждается в обыкновенных источниках информации. «Мой глобус, — заявляет он, — гораздо удобнее, тем более, что события мне нужно знать точно» и признается: «…наши возможности довольно велики, они гораздо больше, чем полагают некоторые, не очень зоркие люди…» Наконец, эта организация имеет четкую иерархию. Во главе ее стоит Воланд, на следующей ступени — Коровьев, Бегемот, Азазелло, Гелла и Абадонна, еще ниже — «несколько похожих на Абадонну, черных и молодых». Кроме несколько загадочного имени Воланда и вполне земной фамилии Коровьева, остальные члены шайки носят мифологические имена демонов зла и мрака. Кто же эти создания? И какие отношения могли бы существовать между сатаною и подчиненными ему «князьями тьмы»? За ответом обратимся к мифологии.

Сатана — с древнееврейского «противник в суде, в споре или на войне, противоборствующий, обвинитель, наушник, подстрекатель». Греческий перевод слова «сатана» звучит как «диаволос» (русское — дьявол). Сатана в религиях иудаизма и христианства — главный антагонист Бога и всех верных Богу сил на земле, враг человеческого рода, царь ада и повелитель бесов. Он противопоставлен Богу не на равных, не как антибожество, но как падшее мятежное творение Бога, обращающее против Творца силу, полученную от Него же; в конечном счете, сатана против собственной воли содействует исполнению Божьего замысла.

В библейской «Книге Иова» (1, 6–8) сатана назван в числе «сынов Божиих»: «И был день, когда пришли сыны Божии предстать пред Господа; между ними пришел и сатана. И сказал Господь сатане: откуда ты пришел? И отвечал сатана Господу и сказал: я ходил по земле и обошел ее». И далее рассказывается, что дважды давал Господь сатане власть над телом и имуществом Иова, власть искушать веру Иова в Господа различными несчастьями, но не дал Господь сатане власть над душой человека: «…вот в руке твоей, только душу сбереги» (Иов 2, 5). А это значит, что сатане от Бога дана власть при жизни человека влиять на его судьбу, и если окажется человек отступником, хулящим промысел Божий, то после смерти грешника поступить с его душой по заслугам (но, так сказать, в пределах, установленных волею Божией).

Постепенно сатана наделяется новыми чертами. Его начинают представлять не только клеветником на человека перед Богом, но и клеветником на Бога перед человеком. К нему восходит все моральное зло мира. Внеобразный эквивалент сатаны — талмудическое понятие «злого помысла». Поскольку же порождение греха вытекает из злого помысла, а «сделанный грех рождает смерть» (Послание Иакова 1, 15), то и образ сатаны приобретает черты ангела смерти, вынимающего душу человека.

У сатаны несколько имен. Одно из них — христианский дьявол — сложный образ, вмещающий в себя черты различных богов мрака древневосточных религий, богов загробного мира, демонов зла. Дьявол — владыка ада, подземного мира грешных душ, адской бездны, в которой совершается наказание за земные грехи. В «земной» жизни дьявол — повелитель ведьм и колдунов.

В Евангелии от Матфея упоминается еще одно имя «князя бесовского» — Вельзевула. Евсевий Иероним, переводчики комментатор Библии (IV — нач. V в. н. э.) связывает его с именем упоминаемого в Ветхом Завете бога филистимлян Баал-Зебуба (Зевува) — «Повелителя мух». Археологи обнаружили на Ближнем Востоке древние изображения мух, вероятно, амулеты, посвященные Баал-Зебубу. Этот бог считался покровителем и защитником от мух, рои которых были бедствием для людей и животных в жарком климате Востока. Очевидно, это одно из частных проявлений общего сиро-финикийского божества Баала (Ваала).

В библейских книгах Вельзевул встречается в двух неодинаковых смыслах. В Ветхом Завете он упоминается как местное божество филистимлян, пользовавшееся известностью в качестве оракула, и у соседних народов, в том числе у евреев в период их уклонения от истинной религии. В Новом Завете имя «Вельзевул» употребляется в смысле сатаны и главы бесов. Каким образом иудейская демонология отождествляет Вельзевула с сатаной — неизвестно. В современной науке существуют два толкования:

1) по-видимому, в еврейской среде бытовало имя сатаны «Забулус», перешедшее впоследствии в народную христианскую латынь (от искаженного греческого «диаволос»), в таком случае «Вельзевул» значит Ваал (Баал) — дьявол;

2) еврейский глагол, звучащий как «забал» — «вывозить нечистоты» в толковании раввинов использовался как метафора и означал духовную «нечистоту» — отступничество и идолопоклонство. В таком значении «Вельзевул» — «Повелитель скверн».

Таким образом, сатана — это дьявол, это — Вельзевул, это — Ваал-Зебуб. Ваал (первоначально Балу, Баал) значит буквально «господин», «владыка» — в западно-семитской мифологии обычное прозвище богов отдельных местностей и соответствует названию богов у древних евреев. Последние, однако, с незапамятных времен провели резкую разграничительную черту между своим богом и Ваалом, причем термин «Ваал» употреблялся ими для обозначения самого низменного идолопоклонства и никогда не прилагался ими к своему богу, но в обыденной речи имел значение «господин». Баал (Балу) — бог бури, грома и молний, олицетворение оплодотворяющего землю дождя, именовался богатырем, сильнейшим из героев, скачущим на облаке князем (возможно, отсюда библейский Вельзевул); известны его изображения в виде быка (символа плодородия) или воина с копьем-молнией в руках.

Итак, мы для себя, так сказать, идентифицировали того удивительного иностранца, который однажды весенним вечером появился на Патриарших прудах. Вспомним, кстати, каким представал Воланд перед Маргаритой. Впервые увидела она его лежащим в грязной рубахе на постели, с амулетом на шее в виде золотого жука на цепочке, в окружении дьявольского племени — чем же он не «повелитель скверн», не уважающий женщину, творение бога? (Хотя, на наш взгляд, встреча эта более напоминает древний шумеро-аккадский ритуал праздника плодородия — вступление царевны-жрицы богини плодородия в брачный покой бога для совершения священного брака.) И в последний раз увидела она его: «И, наконец, Воланд летел тоже в своем настоящем обличье. Маргарита не могла бы сказать, из чего сделан повод его коня, и думала, что, возможно, это лунные цепочки, и самый конь — только глыба мрака, и грива этого коня — туча, а шпоры всадника — белые пятна звезд». Разве не узнаем мы в нем Вельзевула-Балу?

Теперь о слугах Воланда, об их именах.

Азазель (булгаковский Азазелло) в представлениях иудаизма — демон пустыни (бес), в жертву ему предназначался «козел отпущения», на которого «перелагались» грехи еврейского народа, или падший ангел, упоминаемый в апокрифической «Книге Еноха», совратитель человечества, научивший мужчин военному и оружейному ремеслу, а женщин — блудным искусствам раскрашивания лица и вытравливания плода.

Аваддон (булгаковский Абадонна) — с древнееврейского «погибель», в иудаизме олицетворение поглощающей, скрывающей и бесследно уничтожающей ямы могилы и пропасти преисподней; фигура, близкая к ангелу смерти; Аваддон ведет против человечества карающую рать чудовищ. Имя Аваддон встречается не только в Ветхом Завете, но и в иудейских апокрифах, в литературе талмудического круга, в «Апокалипсисе» Иоанна Богослова.

Этого демона смерти можно сравнить разве что с Молохом. До середины XX в. считалось (на основании Библии), что Молох — это почитавшееся в Палестине, Финикии, Карфагене божество, которому приносились человеческие жертвы, особенно дети… На основании изучения неопунических надписей конца первого тысячелетия до н. э. — первых веков н. э. немецким семитологом О.Эйсфельдом было выдвинуто предположение, что Молох — обозначение самого ритуала сжигания людей или животных, позже принятое за имя божества.

Действия Абадонны под стать ритуалу служения Молоху. За ними читатель может наблюдать вместе с Маргаритой на глобусе Воланда: «Домик, который был размером с горошину, разросся и стал как спичечная коробка. Внезапно и беззвучно крыша этого дома взлетела наверх вместе с клубом черного дыма, а стенки рухнули, так что от двухэтажной коробочки ничего не осталось, кроме кучечки, от которой валил черный дым. Еще приблизив свой глаз, Маргарита разглядела маленькую женскую фигурку, лежавшую на земле, а возле нее в луже крови разметавшего руки маленького ребенка.

— Вот и все, — улыбаясь сказал Воланд, — он не успел нагрешить. Работа Абадонны безукоризненна».

Бегемот — в библейской мифологии сухопутное чудовище «с ногами как медные трубы, и костями, как железные прутья», настолько могучее, что «нет на земле подобного ему; он сотворен бесстрашным; на все высокое смотрит смело; он царь над всеми сынами гордости» — таков он, этот символ непостижимости божественного творения, узда для гордости человека: «клади на него руку твою, и помни о борьбе: вперед не будешь» (Иов 40–42).

Гелла — происхождение этого персонажа также должно выдавать ее демоническое происхождение. В древненорманнской и древнегерманской мифологии встречается имя Геллы (Геллии, Гель, Хель) — полубелой и получерной богини (вариант: получерной — полусиней), обитавшей в преисподней и принимавшей там души умерших от болезни или старости. Гелла — дочь Локи, древнескандинавского (древненорманнского) бога истребления, олицетворявшего губительный огонь, коварного духа зла. Ее имя со временем стало обозначать собственно ад в смысле местопребывания умерших.

Булгаковская Гелла своим обликом напоминает нам одну из самых прекрасных богинь древности — Афродиту, олицетворение планеты Венеры. Кстати, Афродита и сын ее Эрот, появляясь на Олимпе или на земле, повергали в трепет и страх богов и людей, боявшихся мук любви. Но классическая Афродита (богиня, вероятно, ближневосточного происхождения) имела когда-то и демонические черты. Она обладала магическим поясом, древним фетишем, в котором «заключалось все»: любовь, желания, слова обольщения, коварство, лесть, обман. Как злой дух, Афродита преследует неподчинившихся ее воле, и какой страх вызывает лук Эрота!

Но прелесть обнаженного тела Афродиты такова, что нагота «одевает» ее как одежды, а «золото волос, окутавшее плечи» (Ронсар), — как украшение к этому наряду. И разве не похож этот портрет на рыжеволосую нагую Геллу, красоту которой портил только багровый шрам на шее? Тем более, что у Геллы, как у Афродиты, есть и свой фетиш — фартучек, единственный предмет туалета, украшавший ее, и свой «Эрот» — Лжеваренуха, вместе с которым Гелла (в облике покойницы, т. е. демона смерти) однажды ночью навестила финдиректора Римского: «И вслед за нею, подпрыгнув и вытянувшись горизонтально в воздухе, напоминая летящего Купидона, выплыл медленно в окно через письменный стол Варенуха». Представление об Эроте (Купидоне) как о демоне-спутнике, а не как о божестве встречается еще у орфиков, давших Эроту, между прочими другими, эпитет «владыка ключей эфира, неба, моря, земли, царства мертвых и тартара».

Гелла напоминает нам и другую богиню — Астарту, также олицетворявшую собой планету Венеру и в эллинистический период отождествлявшуюся с Афродитой. Астарта (Иштар) — богиня плодородия, плотской любви (вечерняя звезда), но она также и богиня войны, смерти, эпитеты ее — «владычица коней и колесниц», «яростная львица». Она часто изображалась в виде нагой всадницы с луком и стрелами (утренняя звезда). Культ Астарты был оргаистическим, в древних храмах практиковалась ритуальная проституция. Существовала и мужская параллель Астарты — Астарот (по некоторым древнесемитским мифам, ее супруг), к которому прилагался эпитет «ужасный». Для евреев он выступал воплощением злого начала.

Из приведенных выше мифологических характеристик демонов, образы которых Булгаков использовал в своем романе, невозможно вывести сколько-нибудь четкого соподчинения их друг другу. В религиозных текстах «остается неясным отношение между сатаною и такими «начальниками» и «князьями тьмы», как Азазель, Вельзевул или Бегемот, они или тождественны ему, или его соратники». Булгаков сам волею автора вводит это соподчинение демонов Воланду — так, по крайней мере, кажется.

Но в истории людей до сих пор существует некая тайная организация, поклоняющаяся таким богам, которые до странности напоминают булгаковских персонажей. Эта организация — «братство вольных каменщиков» (масонов).

С описанием дьявольского пантеона ее главенствующей секты (существует в США со второй половины XIX в.) писатель мог познакомиться, по крайней мере, из двух русских источников^[3], которые, в свою очередь, восходят к французскому оригиналу^[4]. И вряд ли для Булгакова имела значение история создания этих книг или достоверность содержащихся в них сведений. Можно сказать, что он воспользовался ими как своего рода справочниками по демонологии масонов.

Приведем структуру масонского пантеона. Люциферу (сатане) непосредственно подчинены три верховных дьявола мужского пола — Баал-Зебуб, или Бафомет, Астарот и Молох, а также верховная ведьма Астарта, жена Астарота… Среди придворных Люцифера первыми чинами значатся: Дагон — великий хлебодарь и Бегемот — великий виночерпий, демон же Сюхор-Бенот состоит главнокомандующим над дьяволицами, ведьмами и чертовками.

Попробуем теперь выяснить, насколько иерархия этого пантеона богов соответствует структуре воландовской банды (напомним только, что ранее мы уже проследили тождество Сатана — Вельзевул — Баал-Зебуб):

В соответствии с этой схемой не у дел остается только Астарот, но мы предполагаем, что Булгакову не было необходимости вводить его в роман и тем перегружать сюжет: с работой Астарота вполне справляются Астарта-Гелла и Молох-Абадонна. Люцифера, на наш взгляд, автор отождествил с Баал-Зебубом и зашифровал в романе под именем Воланда. Он занимает главенствующее положение, и ему подчинены все остальные демоны.

Высветим теперь несколько штрихов в портретах Азазелло, Бегемота, Коровьева и Воланда.

Как и демон Сюхор-Бенот, в романе Азазелло — «начальник над ведьмами». Он совершает такие преступления, которые в старину приписывали именно черным и серым ведьмам и чародеям: соблазняет Маргариту на союз с дьяволом и снабжает несчастную женщину волшебной мазью, с помощью которой она и Наташа (еще одна жертва Азазелло) превращаются в ведьм и отправляются на шабаш и на бал к сатане. Причем каждая, как и положено по дьявольскому ритуалу, летит на своем «транспортном средстве» — Маргарита на помеле, а Наташа на обращенном в борова соседе. Азазелло хлопочет за Наташу перед Воландом, чтобы ту оставили ведьмой. Как чародей, обладая даром перевоплощения, он морочит профессора Кузьмина, являясь тому то в образе паскудного воробышка, то женщиной в косынке сестры милосердия.

Азазелло «обрабатывает» Чуму-Аннушку, с помощью Бегемота и Геллы расправляется с Варенухой: насылает на него порчу (лишить тени означает похитить и подчинить душу) и заставляет служить им. Он же преподносит Воланду отрезанную голову Берлиоза и убивает барона Майгеля, предварительно показав тому пропасть преисподней, сокрытую в «дурном глазе» Абадонны. Азазелло — мастер давать советы отравителям и сам угощает отравленным вином Маргариту и ее возлюбленного. Кроме того, этому князю тьмы дано проникать в сокровенные желания людей и предсказывать им будущее. В конце концов, Азазелло предстает «в своем настоящем виде, как демон безводной пустыни, демон-убийца.

А «жутких размеров… кот», «громадный, как боров, черный, как сажа… с отчаянными кавалерийскими усами»? Воистину Бегемот — и именем, и обликом, и поступками чудовище, страшное и непостижимое для человеческого сознания, невероятное обличье зла! И у этого демона свои злодейства для мира людей. Каких только подлых поступков не совершил Бегемот и сам, и в компании то с Азазелло, то с Коровьевым. Но, как придворный сатаны, Бегемот идеально соответствует должности виночерпия.

Именно он на бале распоряжается подачей алкоголя в бассейны. «Бегемот наколдовал чего-то у пасти Нептуна, и тотчас с шипением и грохотом волнующаяся масса шампанского ушла из бассейна, а Нептун стал извергать не играющую, не пенящуюся волну темно-желтого цвета. Дамы с визгом и воплем:

— Коньяк! — кинулись от краев бассейна за колонны. Через несколько секунд бассейн был полон, и кот, трижды перевернувшись в воздухе, обрушился в колыхающийся коньяк».

Как многие причастные к виноразливу, Бегемот не прочь пропустить рюмочку-другую, причем пьет он мастерски: «Бегемот отрезал кусок ананаса, посолил, поперчил его, съел и после этого так залихватски тяпнул вторую стопку спирта, что все зааплодировали». Бегемот, «шут гороховый», умудряется присоединиться к компании Воланда и Степы Лиходеева и, черт (!) знает какой силою, избавляет мага от Степиного присутствия. Перед тем, как спалить «Грибоедов», «окаянный ганс» успевает выпить с Коровьевым пару рюмок прекрасной холодной московской двойной очистки водки. Даже в неравном бою, «истекая кровью», кот помнит, что Азазелло вместо того, чтобы помочь, отправился пропустить стаканчик коньяка.

В рамках нашей версии Коровьева-Фагота следует отождествить с Дагоном — великим хлебода-рем сатаны, и это позволит нам многое объяснить в образе «клетчатого гражданина». Дагон (Даган) — буквально «колос» или «рыба» — древнее семитское божество, известное на территории от Месопотамии до Палестины. В Ветхом Завете упоминается как бог филистимлян. Судя по значению имени — бог-покровитель земледелия или рыбной ловли; первоначально бог-податель пищи, впоследствии бог бури, бог войны. Кроме того, Дагон отождествляется с Энлилем (Шумер, Аккад) — богом плодородия и бури, враждебно относившимся к людям. Дагон-Энлиль имел титулы «владыка, определяющий судьбу» и «Дикий бык», и эти качества, перенесенные автором в романе на Коровьева, позволяют объяснить и странную особенность этого субъекта предсказывать людям судьбу (т. е. жизнь-смерть) и, до некоторой степени, само происхождение его фамилии. Не в насмешку ли над Дагоном — «Диким быком» Булгаков представляет его в образе глумливого человечка с фамилией Коровьев?

Мы предлагаем еще одно объяснение происхождения этой чудной фамилии. В некоторых мифах говорится, что богиня Астарта была супругой не Астарота, а бога Дагона. Эту богиню поклонявшиеся ей финикийцы изображали в виде женщины с коровьими рогами. Видимо, в глубокой древности именно корова считалась воплощением божества «утренней» или «вечерней звезды» — планеты Венеры. В таком случае, Дагон, как супруг Астарты, — «коровий муж» (вариант: «коровий сын»), и это определение могло бы иметь значение имени собственного. Кто же усомнится, что Булгаков, зная об апокрифическом Азазеле, не знал о библейском Дагоне? Безусловно, знал и, надо думать, знал все, что только можно было узнать. А русский язык предоставил ему прекрасный способ придумать фамилию своему герою и одновременно слегка завуалировать его родословную. И автор остроумно воспользовался им: в русском языке образование фамилий от имен собственных, оканчивающихся на — ий, происходит с помощью суффикса — ев, например, Силантий — Силантьев, в таком случае, и «коровий» — «Коровьев».

Податель пищи, а по-нашему покровитель, Коровьев в шайке играет роль благодетеля и казначея: в Варьете устраивает денежный дождь и дамский магазин, расплачивается за все услуги, оказанные Воланду и К°, вместе с Бегемотом «инспектирует» гастрономический и кондитерский отделы Торгсина и ресторан.

Этот бог уничтожения причастен к смерти Берлиоза, доносит на Степу Лиходеева и Никанора Босого, заботится об уничтожении любых документов, которые он вручает своим жертвам. Коровьев предсказывает будущее и заглядывает в прошлое (вспомним, например, буфетчика Сокова, королевское происхождение Марго и рекомендации, которые Коровьев давал гостям на балу). Наконец, вместе с котом устраивает пожары в магазине и ресторане, причем заодно сгорает и редакция МАССОЛИТа.

Остановимся на время и переведем дух, так как самое время подытожить два очень важных вывода для дальнейшего наблюдения.

Первое. Мы убедились, насколько филигранно и изящно соткано полотно «Мастера и Маргариты». Это работа Мастера. В произведении Булгакова присутствует железная логика. Не для того роман зрел и совершенствовался под рукой писателя в течение двенадцати лет, чтобы потом о нем говорили как о неоконченном и недодуманном. Это касается и времени действия, и прототипов, и самого сюжета. Расшифровка романа должна быть цельной и ясной по своей задаче!

И второе. В этой главе мы увидели Михаила Афанасьевича с новой, совершенно необычной стороны. Булгаков — блестящий знаток мифологии. Об этом еще никто не говорил. Это один из сюрпризов, которые приготовил писатель своим читателям. Ничего подобного в других его произведениях вы не найдете.

Вперед же, читатель, за нами…

Глава 4
«Дух зла и повелитель теней»

Снова мы обращаемся к мифологии, теперь к древнегерманской, тем более что немецкие мотивы звучат в романе вполне отчетливо. Сам Воланд говорит, что он «пожалуй, немец» и бывал в Брокенских горах на Чертовой кафедре. Брокен — вершина в горах Гарца (Германия), которую немецкие народные сказания связывают с бесовским шабашом в праздник Вальпургиевой ночи (канун 1 мая). Собирались туда на бал ведьмы и колдуны. А надо сказать, что в Европе повсеместно верили, что колдунами (чародеями) могут быть не только чернокнижники и алхимики, но и кузнецы. Посмотрим, не отыщется ли в германской мифологии кузнец-чародей.

Из «Старшей Эдды» узнаем: Вёлюнд (англосаксонский Виланд) — сын конунга, муж валькирии, чудесный кузнец, учившийся этому искусству у таинственного хозяина источника мудрости Ми-мира и волшебников карликов, властитель альвов. Альвы — низшие природные духи (первоначально, возможно, и души мертвых, имевшие отношение к плодородию). Вёлюнд умел летать с помощью волшебного кольца, подаренного женой-валькирией, но спящим попал в плен к врагам, которые вырезали ему сухожилия под коленями, — так он стал хромым.

Вспомним теперь, что у булгаковского сатаны была боль в колене, оставленная ему на память одной «очаровательной ведьмой» в Брокенских горах. Более того, образ Воланда связан с образом властителя альвов Вёлюнда не только звуковой схожестью имен, но и демонической природой обоих, их ведовством (что нисколько не противоречит родству Воланда с Баал-Зебубом). Итак, Воланд является нам в разных обличьях: и как дух зла и царь ада, и как чародей, имеющий власть над духами и душами мертвых — тенями, которые и у индоевропейцев, и у семитических народов как раз и считались вместилищем души. Страшное могущество Воланда подтверждается обращенными к нему словами Левия Матвея: «Я к тебе, дух зла и повелитель теней».

Михаил Афанасьевич обдумал и обыграл в тексте самые разные ассоциации, связанные с именем «Воланд». Известно также, что он любил игры со словами. Вот простой пример. Всем известна булгаковская пьеса «Кабала святош», посвященная великому Мольеру. Первое слово в названии пьесы пишется с одним «б». Но попробуйте представить его с удвоенным «б», и оно заиграет по-другому… Каббалистические приемы: перестановка букв, изменение одной из них или другая комбинация из одних и тех же согласных, «нашпигованных» измененными гласными, рождают новое слово, шифрованное и потому непонятное для остальных. Оно отпускается автором на волю, продолжая таинственно для всех хранить в себе изначальный смысл. И вполне вероятно, что Булгаков выбрал имя «Воланд», заметив, что оно является чуть измененной анаграммой космического имени чародея — ДИАВОЛ, где буква И заменена на Н. Во всяком случае, эта наша версия более в духе Булгакова — озорника, выдумщика и большого оригинала.

Никакое зло не могло бы совершиться без подстрекательства Воланда. Он глава шайки и тайная пружина всех событий, отдающих «совершенно явственной чертовщиной, да еще с примесью… совершенно отчетливой уголовщины». Какая в его подчинении отлично законспирированная и мощная организация с четкими целями и прекрасно отработанными способами их достижения, сравнимая разве что с тайным обществом вроде масонской ложи! Не надо удивляться нашим словам и говорить себе, что эта компания «симпатичных» негодяев — валютчиков, мошенников, поджигателей и убийц — мало похожа на членов масонской ложи, одной из многих, провозгласивших своей целью благотворительность и просвещение. Отнюдь, репутация масонов как благодетелей человечества давно замарана их уголовными преступлениями. О масонах известно многое такое, что и удивляет: таинственность их организации, сатанинский культ, легенды и мистерии, и тревожит: их тайные цели и методы достижения этих целей, которые подчас просто ужасны. Один из виднейших масонов XIX века, граф Бисконфильд, дал масонским ложам такую характеристику: «Правительства нашего века принуждены считаться с монархами и правительствами других стран, но также и с тайными обществами, которые в последний момент могут разрушить все наши планы; они имеют повсюду своих агентов, притом агентов деятельных, неразборчивых в средствах, способных на убийство и в крайнем случае могущих вызвать целую резню». (Из речи, произнесенной Бисконфильдом в Эйлес-Берри 20 сентября 1878 г. Ирония судьбы: это сказано и министром-обличителем, и членом тайного общества в одном лице.)

Воланду принадлежит ряд масонских атрибутов. Это портсигар, «громадных размеров, червонного золота» с бриллиантовым треугольником на крышке, «большие золотые часы с алмазным треугольником на крышке», а также поставленный на стол «канделябр с гнездами в виде когтистых птичьих лап. В этих семи лапах горели толстые восковые свечи. Был еще один стол… с другим канделябром, ветви которого были сделаны в виде змеи». Конечно, можно и возразить, мол, что из того, что у Воланда какие-то необычные часы, портсигар и светильник? Это еще не доказательство того, что он покровительствует масонскому братству.

Напомним, однако, самые известные из масонских символов. Это череп со скрещенными костями, вписанный в треугольник, циркуль, угольник, молоток, треугольник — «сияющая дельта с именем Яхве», пентаграмма, «звезда Давида», и, наконец, семисвечник из синагоги, который обозначает тесное и неразрывное единство, существующее между всеми братьями-масонами, которые, хотя и разные степени имеют, но действуют по одному правилу и на едином основании созидают. Синий цвет в масонстве означает славу и верность, белый — богатство (золото), когтистые лапы хищной птицы — верховенство, господство, а змея служит символом тайного знания.

Мессир выходит на бал «в том самом виде, в каком был в спальне. Все та же грязная заплатанная сорочка висела на его плечах, ноги были в стоптанных ночных туфлях. Воланд был со шпагой, но этой обнаженной шпагой он пользовался как тростью, опираясь на нее». Так вступает масон-неофит в священную ложу для своего посвящения. Но выпитая кровь барона Майгеля преображает его:

«Тогда произошла метаморфоза. Исчезла заплатанная рубаха и стоптанные туфли. Воланд оказался в какой-то черной хламиде со стальной шпагой на бедре. Он быстро приблизился к Маргарите, поднес ей чашу и повелительно сказал:

— Пей!

У Маргариты закружилась голова, ее шатнуло, но чаша оказалась уже у ее губ, и чьи-то голоса, а чьи — она не разобрала, шепнули в оба уха:

— Не бойтесь, королева… Не бойтесь, королева, кровь давно ушла в землю. И там, где она пролилась, уже растут виноградные гроздья.

Маргарита, не раскрывая глаз, сделала глоток, и сладкий ток пробежал по ее жилам…»

Обычай пить кровь был известен с глубокой древности и связан с гомеопатической магией. Пили кровь живых существ (животных, людей — героев, либо вождей, принесенных в жертву, или побежденных врагов), для того, чтобы их жизненная сила (душа) передавалась пьющему. Пили кровь существа, которого считали воплощением бога и верили, что таким образом вступают в сверхъестественную связь с божеством. В христианстве этот древний обряд превратился в таинство евхаристии. Средневековые маги и алхимики, стремясь получить философский камень или печально знаменитый «эликсир жизни», тоже использовали кровь целомудренных людей или невинных младенцев. Известен процесс маршала Жиля Реца, сподвижника Жанны д’Арк, неустрашимого воина, образованного вельможи, чернокнижника и алхимика, приговоренного к сожжению за то, что «приносил в жертву дьяволу детей», по другой версии — за то, что использовал кровь детей для получения философского камня. Масоны усвоили опыт всех тайных обществ, начиная с пифагорейцев и ессеев и кончая иезуитами и тамплиерами. Эзотерические учения масонов включают в себя Египетские, Еврейские и Халдейские таинства, алхимию, магию и иудейскую каббалу — мистическую философию евреев. В прошлом человеческая кровь была необходимым элементом масонской магии и использовалась в их ритуалах.

Что же касается романа, то можно сказать, что Воланду (дьяволу Бафомету) его слуга Коровьев (Дагон) поднес чашу с жертвенной кровью, которую тот принял и ритуально пригубил, перевоплотившись при этом (новый наряд) в магистра Ордена, масона высшего посвящения. Маргарита пила эту же кровь по требованию Воланда и с ритуальной целью как неофитка-ведьма, приобщаясь к «церкви-сатаны», и с магической — как эликсир, дающий вечную жизнь там, куда она потом отправилась вместе с Мастером (опять же не без помощи дьяволской силы). С ритуально-магической целью совершается и обряд омовения («крещения») Маргариты человеческой кровью перед балом.

Есть еще одно косвенное доказательство того, что масонское божество материализовалось именно в облике масона — иностранца, профессора черной магии. Дело в том, что Булгаков не был оригинальным, сочиняя ту сцену, в которой Воланд утверждает существование Христа и в качестве свидетеля заявляет самого себя, а кроме всего прочего добавляет, что встречался за завтраком с «беспокойным стариком Кантом» и спорил с ним по тому же поводу. И до Булгакова находились люди, сочинявшие такие истории: например, знаменитые авантюристы и масоны граф Сен-Жермен и граф Калиостро. Сен-Жермен утверждал, что встречался с Христом и апостолами, знал секрет философского камня и прочее, а Калиостро, «великий маг египетского масонства», рассказывал своим поклонникам, что родился он через 200 лет после всемирного потопа, что был лично знаком с пророком Моисеем, Иисусом Христом, императорами Нероном, Гелиогабалом и с крестоносцами. Он же распускал слухи, что владеет философским камнем, омолаживающим «первичным веществом» собственного изобретения (пресловутый «бальзам Калиостро») и что имеет дар предсказывать будущее. Попав под суд, Калиостро заявил, что он есть воплощение Юлия Цезаря и признает за собой только одну вину, — а именно то, что он убил Помпея! Был он первоклассным фокусником и… гипнотизером. Как говорили некоторые его современники, занимался даже благотворительностью на денежки поддерживавшего его кардинала Рогана.

Так разве не похож булгаковский «черный маг» на «великого магистра» Калиостро или масона мессира Сен-Жермена? Вечная жизнь, личные знакомства со знаменитыми людьми разных эпох, с самим Спасителем и апостолами, «способность» воплощаться в различных обликах. Истинную же свою цель — кадить «золотому кумиру» и влиять на судьбы человеческие — всегда скрывали все «великие магистры» и просто «братья-масоны» и в прошлом и в настоящем, как скрывают они от непосвященных свою принадлежность к масонским ложам.

Так и с Воландом. Никто не знает, зачем явился в Москву «полоумный немец». Читатели, наверное, обратили внимание на то, что мессир в серьезные разговоры вступает именно с теми, кому вскоре суждено умереть. Исключение составляет только Степа Лиходеев, в других случаях люди, хотя и видят мага, но не понимают смысла его слов, либо он вообще действует через своих приспешников.

Между прочим, христиане иногда представляли себе дьявола в образе эфиопа, негра, а православные на Руси, начиная с XVI века, — ляхом или немцем. Чтобы понять, почему русским (т. е. подданным московской короны) бес казался ляхом, достаточно обратиться к заметкам А.С. Пушкина о «Собрании сочинений Георгия Конисского, архиепископа Белорусского». Что же касается дьявола-немца, то необходимо вспомнить, что именно в Германии в XVI веке рождается Реформация и действует основоположник ее Мартин Лютер, которого еще английский король Генрих VIII, «человек образованный, ученый богослов» (Т.Н. Грановский), в своей книге, написанной в защиту семи таинств католической церкви, называл порождением дьявола. Римский папа издал специальную буллу, в которой Лютера отлучал от церкви, а лютеранство клеймил как еретическое и дьявольское учение. Впоследствии и сам Лютер, расходясь со своими последователями, говорил, что был обманут и вовлечен в сети дьяволом.

Русское государство было не на краю света. Московия имела важные политические и экономические связи с Западной Европой, и в русские земли приезжало немало иностранцев — дипломатов, купцов, путешественников и служителей церкви. Русская православная церковь уже полтора века боролась с широко распространившимися ересями стригольников и жидовствующих, своеобразным русским протестантизмом, и естественно, что немецких протестантов на Руси тоже считали безумными еретиками. Как отголосок этого, в народном сознании возникает образ дьявола-немца. Не потому ли в романе иностранец Воланд именно «полоумный немец», а не француз, поляк, англичанин? Кстати, чего-чего, а уж полоумным (т. е. полу-умным) Воланда никак не назовешь, это форменный поклеп. На самом деле он очень умно дурит (в последнем слове оправданы оба ударения).

Булгаков рассчитывает, что читатели пристально присмотрятся к магу и компании. И сатанинское происхождение членов шайки, выдающее их родство с божествами масонов, и ее жесткая иерархия и конспиративность, и таинственные цели этой группы и их поступки, наконец, чудная история о Иешуа и Пилате, которую Воланд рассказывает Берлиозу и Ивану, сама ужасная смерть Берлиоза, человека «не только начитанного, но и очень хитрого», который вроде бы должен был узнать кого-то в Воланде, и столь же страшная смерть барона Майгеля, наказанного Воландом за то, что его «чрезвычайная любознательность» в соединении с «не менее развитой разговорчивостью» стали «привлекать общее внимание», — все это кажется взаимосвязанным. Известно ведь, что масоны никогда не прощали тех, кто осмеливался выдавать их тайны.

На протяжении многих веков церковь пыталась вписать мысли и думы людей в строгие рамки своих догматов. Инакомыслие преследовалось, еретики сжигались, подвергались пыткам и казням, но остановить пришествие вольнодумства монархия и инквизиция так и не смогли. Вначале «бунтовщик» Лютер расколол Европу на два враждующих лагеря и указал христианам новый путь совершенствования личности, основанный на собственных исканиях Истины. А уж потом, как говорится, пошло и поехало. Появились яркие и оригинальные мыслители, призывавшие к научному взгляду на мир, к утверждению экспериментально обоснованного знания и к более глубокому проникновению в тайны Природы.

На волне Реформации в начале XVII века в ряде европейских стран (Германии, Австрии и других) возникают тайные кружки «Ордена розенкрейцеров» — братства «Розы и Креста». Уже само название, включающее упоминание двух магических символов, указывает, что члены ордена особое значение придавали мистике, магии и оккультным толкованиям природных явлений. В их среде обязательными были занятия алхимией и астрологией, то есть всем тем, против чего активно выступала католическая церковь. Как отмечает немецкий исследователь Георг Шустер, «эти алхимические союзы… на самом деле представляли собой настоящие академии математиков и естествоведов», а заумный (использующий символы и шифры) язык, которым они нередко пользовались, нужен был им, чтобы «замаскировать свои религиозные и научные убеждения… находившиеся в прямом противоречии с господствующим учением церкви».

Католическая церковь обвиняла розенкрейцеров в союзе с сатаной и преследовала их. Это в значительной степени повлияло на конспиративный характер организации. От своих последователей руководители ордена требовали клятвы молчания и беспрекословного подчинения. Одним из его крупнейших филиалов были «чешские братья», тесно связанные с гуситским движением. Как полагают, именно благодаря розенкрейцерам, бежавшим во время Тридцатилетней войны (1618–1648) в Англию под защиту цехов, собственно и стала возможной быстрая эволюция английских строительных братств («free mason» — вольный каменщик) в сообщества духовного характера. «Розенкрейцерское братство постепенно преобразовалось в братский союз франкмасонов, — писал в связи с этим Георг Шустер. — Это случилось в Англии, куда скрылись во время Тридцатилетней войны остатки немецких розенкрейцеров». Как бы то ни было, считается, что именно от розенкрейцеров масоны унаследовали непреходящий интерес к тайному знанию: магии, древнееврейской каббалистике и средневековой алхимии.

Масоны неизменно подчеркивают, что их деятельность носит гуманный и мирный характер. «Масонство, — гласит конституция «Великой ложи Франции», — есть всемирный союз, покоящийся на солидарности. Цель масонства — нравственное совершенствование человечества… Конечное стремление масонов — объединение на основе свободы, равенства и братства всех людей, без различия рас, племен, наций, религий и культур в один всемирный союз для достижения царства Астреи (богини справедливости и «золотого века». — Прим, авт.), царства всеобщей справедливости и земного Эдема». Эта задача настолько же прекрасна, насколько и невыполнима. Рай на земле — утопия, и всякий, прочитавший эти строки из масонской конституции, не может не почувствовать, что его дурят. Перед нами яркий образчик текста, предназначенного для «профанов». К таковым относятся, разумеется, все желающие познакомиться с деятельностью союза или только-только вступающие в него. Основной принцип всех закрытых организаций заключается в том, что тайны деятельности приоткрываются их членам только по мере посвящения во все более и более высокие степени секретности. Соответственно, каждый читающий масонскую конституцию должен говорить про себя — не верь глазам своим, ибо всей правды ты здесь не найдешь.

Такой поверхностной информацией могут удовлетвориться разве что обладатели трех первых степеней посвящения в масонской пирамиде: ученик, подмастерье (товарищ) и мастер. Они составляют самую широкую прослойку масонства, это рабочие пчелы масонского «улья», но они и наименее осведомленные. Их действия, в свою очередь, определяются уже многоступенчатой надстройкой (пирамидой). Еще начиная с 1730-1740-х годов, простое трехступенчатое масонство стало дополняться так называемыми рыцарскими степенями. Выше символических (ученик, подмастерье, мастер) идут средние, или капитулярные, и высшие, или философские. Из капитулярных степеней наиболее важная 18-я, розенкрейцерская. Из философских 30-я степень — «кадош», святой. Три последних степени считаются административными; им и принадлежит реальная власть в ордене. Таким образом, только обладатели высших степеней знают истинные цели и задачи ордена. Все остальные масоны пребывают во тьме неведения, хотя и считают, что им в полной мере доступен свет масонской звезды. И все они связаны единой клятвой, даваемой каждым из них при вступлении в ложу:

«Клянусь перед лицом Великого Архитектора Вселенной, который является Богом (на более высоких ступенях посвящения становится известно, что это титул сатаны, а не Бога. — Прим, авт.), никогда не обнаруживать тайну масонов и масонства ни прямо, ни косвенно; не выдавать ее ни устно, ни письменно, ничего не открывать и не передавать ни знаком, ни жестом, ни иным способом; в случае же нарушения сего да будет мне перерезано горло, выколоты глаза, проколота грудь, вырвано сердце, внутренности сожжены, превращены в пепел и брошены на дно морское или развеяны по ветру на все четыре стороны, чтобы обо мне и памяти не осталось среди людей».

Барона Майгеля погубила его разговорчивость. Очевидно, он обмолвился о неких секретах тайной организации. Воланд им недоволен и ироничен. «Да, кстати, барон, — вдруг интимно понизив голос, проговорил Воланд, — разнеслись слухи о чрезвычайной вашей любознательности. Говорят, что она, в соединении с вашей не менее развитой разговорчивостью, стала привлекать общее внимание. Более того, злые языки уже уронили слово — наушник и шпион. И еще более того, есть предположение, что это приведет вас к печальному концу…» Даже на первый взгляд провинность барона не кажется мелкой. Булгаков не раскрывает прямо, в чем вина литературного барона, но в тексте романа оставлены тайные знаки для тех, кто сумеет увидеть и услышать.

Начнем с фамилии барона. Для исследователей «Мастера и Маргариты» происхождение ее остается неясным. Они действуют прямолинейно, пытаясь обнаружить в окружении Булгакова баронов со схожей фамилией. Однако здесь замешана мистика и мифология. Вспомним о каббале: в агентурной кличке «Майгель» три согласные, они-то и составляют «каркас» настоящего имени барона. Угадывается оно достаточно просто. Майгель — это анаграмма Голема, существа из мифологии иудаизма. В еврейских фольклорных преданиях, связанных с влиянием каббалы, голем — это оживляемый магическими средствами великан. Согласно рецептам практической каббалы, чтобы сделать голема, надо вылепить из красной глины человеческую фигуру, имитируя, таким образом, действие Бога (т. е. действия Яхве, создавшего Адама). Оживить глиняного человека можно либо именем бога, либо словом «жизнь», написав его на лбу голема. Вылепленный в рост 10-летнего отрока, голем быстро достигает исполинского роста и мощи, но он не способен к речи и не обладает человеческой душой. Зато послушно исполняет порученную ему работу, но если вырвется из-под магического контроля своего создателя, то являет собой бездушное слепое своеволие.

Не напоминает ли этот «живой робот» Майгеля, который не произносит ни одного слова в романе. На щеках Майгеля, пришедшего на бал, «горели пятна», будто бы он действительно был слеплен из красной глины. Слушая Воланда, он побледнел, но после приведения смертного приговора в исполнение «алая кровь брызнула у него из груди и залила крахмальную рубашку и жилет». Майгель — красный и в прямом, и в переносном смысле. Конечно, он не великан и внешне ничем не отличался от многочисленных остальных гостей-мужчин на балу, но он высок по своему положению на государственной лестнице, являясь служащим зрелищной комиссии в должности ознакомителя иностранцев с достопримечательностями столицы. В функции зрелищной комиссии входила организация гастролей Воланда в Москве. Вот барон заодно и ознакомил с чем-то кого-то, кроме Воланда и компании. Представляете, существо, лишенное речи, наказано за излишнюю разговорчивость!

Образ барона появился в третьей редакции романа (1933). Поначалу он именовался фон-Май — зеном. В шестой редакции (1938) он уже назван Майгелем, сам ничего не произносит, но Булгаков использует обороты «Майгель пробормал», «Майгель <…> сообщил». В конечном тексте писатель убрал все указания на то, что Майгель может говорить.

Ну, хорошо, Майгель — наушник и шпион. А зачем вообще пожаловал черный маг в Москву? Каковы цели Воланда и К°? Мы знаем только, что ищут они в Москве какую-то Маргариту, а зачем? Всем этим событиям есть объяснение, и мы еще поговорим об этом.

Глава 5
«…Он заслужил покой»

Отрешение Мастера от света свидетельствует о некоем грехе и связанной с ним виной перед Богом. Смысл христианского учения заключается в том, что есть Добро само по себе, Добро как бесконечный дар любви божией к людям. Нравственный подвиг христианина заключается в искании и взращивании в душе Добра как правды, искании, чтобы действительно найти ее. Создав образ Иешуа, несчастного человека, волею обстоятельств обреченного на смерть, Мастер отказался от мысли, что в христианстве смерть Иисуса понимается как осознанное стремление богочеловека утвердить в людях веру в достижимость идеального справедливого (истинного) сообщества людей. В романе Мастера один Пилат, как политик, мог представить себе это Истинное Царство — потому-то так сочувствовал он Иешуа, потому и пытался его спасти.

Искание правды всегда сопряжено со скорбью о собственной духовной нищете: мало знать, что истина скрыта от тебя, надо еще верить каждому слову Господа и неустанно избывать из собственной души ветхого человека. Изменить собственную натуру, следуя учению Христа, провозглашенному в Нагорной проповеди, — вот путь к подлинному добру, вот свет истины, и в награду — вот прекрасный мир хранящих друг друга людей.

Мастер при жизни сам не преодолел этого пути и не стал сопричастным к возрождению мира. Мало того, он не вынес хулы современных фарисеев и спрятался от людей в дом скорби. К концу жизни Мастера Провидение заботливо вернуло его к вратам Истины, но мужество и радость познания уже покинули человека. Он смирился с сумерками разума. Это и есть вина Мастера, когда живущая душа сама отказывается от любви и добра. Но «Христос прощает личные обиды» (В.С. Соловьев), оттого над домом, где страдают люди с больной душой и больным разумом, простирается защита Спасителя.

Вина Мастера перед Богом состоит в том, что он взялся перетолковывать Евангелие.

Но наступит час, будет прощен и Мастер ради великой веры в него и любви Маргариты, будет прощена и сама она, решившаяся на страшный грех ради соединения с возлюбленным, ради возвращения его к жизни среди людей. А пока две эти нераскаявшиеся души убиенных страдальцев заслужили не свет, а покой, и волею Иешуа, но могуществом Воланда отправлены в некий «вечный приют», напоминающий земной рай.

М.О. Чудакова высказала предположение^[5], что местом посмертного успокоения душ Мастера и Маргариты стал Дантов Лимб — «уголок» католического ада, служащий приютом для душ ветхозаветных праведников, некрещеных младенцев и всех добродетельных нехристиан. Но уже задолго до романтических фантазий итальянских гуманистов в иранской мифологии сложился прообраз рая-парадиза — места блаженства и успокоения духа. Древние владыки Востока старались воспроизвести этот рай на земле, и часто выглядел их парадиз как чудесный парк с лужайками и павильонами, где можно удовлетворить все свои возвышенные мечты. В начале XX тысячелетия духовные и светские владыки Запада стали подражать восточным деспотам и повелевали создавать для них личные парадизы, воплощенные в архитектуре и садовом искусстве образы рая. В XVIII веке шведский философ-мистик Сведенборг Эммануил, стремившийся дать «истинное» толкование Библии, в своих работах излагал учение о точных «корреспонденциях» (соответствиях) земных явлений и деяний «потусторонних». Он утверждал, что рай подобен земным городам, утопающим в садах, где жизнь души продолжается с теми же радостями и заботами, что и до физической смерти. Так не такой ли парадиз или город-сад стал вечным домом для душ Мастера и Маргариты? Тем более что отправляет их туда именно Воланд, тот, кто как Rex mundi вполне способен создать любую иллюзию материального мира (вспомним, что Маргарите, пораженной внутренним пространством нехорошей квартиры, Коровьев толковал, что это «Самое несложное из всего!.. Тем, кто хорошо знаком с пятым измерением, ничего не стоит раздвинуть помещение до… черт знает каких пределов!»).

Но скорее всего «вечный приют» Мастера и Маргариты — это место посмертных испытаний-мытарств этих душ, на которых проверяются грехи их. Там откроется им то, «чего не видел глаз, и то, чего не слышало ухо, и то, чего не коснулась рука, и то, что не вошло в сердце человека» (Евангелие от Фомы, 18). В вечном приюте останутся их души до воскресения из мертвых, приготовляясь к Страшному суду и обретая покой веры. Искупитель может простить усопшим всякое прегрешение, совершенное помышлением, словом или делом: «Кровь Иисуса Христа… очищает нас от всякого греха» (I Послание Иоанна 1, 7). «Он есть воскресение и живот и покой усопших рабов своих».

Интуитивно чувствуем мы, что Мастер и Маргарита (как Фауст) когда-то будут готовы к жизни вечной; вот и жестокий всадник Понтий Пилат ушел, наконец, туда, где ждал его Судия, дарующий покой и воскресение этой смятенной душе. Булгаков не говорит, как совершится их очищение от грехов, для него, как и для Гете, это великая тайна. Но зато Булгаков говорит нам, где каждый из них заслуживал прощения, и говорит нам вослед за церковью: каждый — в том месте, где ему назначено Высшим Судией.

Глава 6
Роман о Понтии Пилате

Роман был закончен. И тут разразилась катастрофа.

М. Булгаков

Из отдельных признаний Мастера можно понять, что все несчастья посыпались на него после опубликования отрывка романа. Публикация принесла ему дурную славу и, в конце концов, смерть. Поэтому для выяснения причин гибели Мастера обратимся к его сочинению и к оценкам произведения критиками.

Критические статьи обвиняли автора романа, «как воинствующего старообрядца», в попытке «протащить в печать апологию Иисуса Христа» и «пилатчину». Обвинение это значило только одно — позиция Мастера противоречила точке зрения официальной идеологии, стремившейся доказать неисторичность личности Христа — вспомним рассуждения умнейшего Берлиоза. Однако сам Мастер утверждал, что им написан роман о Понтии Пилате. Существование евангельского Пилата подтверждается некоторыми древними историками, теми самыми, на которых ссылался Берлиоз, но они, являясь идейными и политическими врагами Рима, рисуют иной, нежели Мастер, образ пятого прокуратора Иудеи как человека грубого, ограниченного, не понимающего души народа подвластной Риму провинции, тупого римского чиновника.

В романе Мастера образ Пилата поражал своей реалистичностью: бесстрашный воин и умный политик, суровый судья и сострадающий человек — здесь «диалектика души», в которой есть место и нравственному идеалу, и предрассудкам. Этот взгляд Мастера на Пилата и дал критикам романа возможность «крепко ударить по пилатчине» и самому «проклятому богомазу»— сочинителю.

Все критики, от явленных во плоти и до выдуманных латунских, отлично понимают, что вопрос об историчности евангельских событий останется вечно дискуссионным (может, споры по этому поводу нужны им для духовного развития). С этой точки зрения нет причин удивляться тому, зачем Булгаков придумал столь грустный конец литературной деятельности своего героя — не сумел отстоять свою точку зрения — ну, и бог с тобой. Скорее, такой финал — вполне обычная история в литературной среде. Иное дело, если какая-то часть людей верит Евангелиям, а другая стремится уничтожить всякую память об этих событиях. Тогда уж следует поискать причину, а почему, собственно, редактора не интересуют художественные достоинства романа, а больше беспокоит сама тема, почему он пытается узнать у автора, кто это надоумил его «сочинять роман на такую тему». А что странного в ней? Для души, ищущей правду, тема эта естественна.

Никто, кроме возлюбленной, не сочувствовал Мастеру, никто его не щадил — мир его был разрушен газетными цунами. Критики словно объединились в стремлении «добить» литературного выскочку. Сначала Мастер заболел, а потом темной ночью к нему в окно постучали. Он исчез из мира. Где же пропадал Мастер целых три месяца? А был он там, откуда нельзя послать весточки близким, но не в клинике Стравинского — туда Мастер пришел сам.

Кто же был тот первый, кто начал травлю Мастера и кто так боялся возрождения христианской морали? Фамилия того критика — Ариман, и вызывает она любопытные аналогии.

Ариман (Ахриман, Ангро-Манью) в иранской мифологии глава сил зла, тьмы и демонов смерти, символ отрицательных побуждений человеческой психики. В «Младшей Авесте» Ангро-Манью — князь тьмы со свитой злых духов. Действует он сам редко, но мир наполнен его слугами демонами-дэвами, которые не устают творить зло. Вот так сквозь флер мифологий просвечивает удивительная близость между желчным литературным критиком и недоброй компанией Воланда.

Но вспомним, что когда-то для Мастера и Ариман, и Воланд были такой же реальностью, как хлеб и вода, как его злополучный роман. Дружные недоброжелатели отнеслись к роману как к разоблачительному документу, вытаскивающему на свет божий некие события, которые либо когда-то были фальсифицированы, либо приоткрывают тайну других. Посвященные стражи этих тайн, желая расправиться с человеком, намеренно или невольно разгласившим хотя бы часть их секретов, тем не менее боятся лишний раз обнаружить скрываемое — поэтому придают своему нападению вид литературной дискуссии. Оттого Мастер и говорил Ивану: «Мне все кажется — и я не мог от этого отделаться, — что авторы этих статей говорят не то, что сами хотят сказать, и что ярость их вызывается именно этим». Испытанный прием — скомпрометируй автора — и кто ему будет верить?!

Какая же непозволительная аналогия в отрывке так обеспокоила Аримана и присных? Перед читателями предстали вдруг две человеческие личности, сведенные судьбой на краткие, но решающие в жизни мгновения, в кои имена отдельных людей приобретают значение символическое: Иешуа предстал перед судом Пилата. Из множества обвинений, выдвинутых Синедрионом Иерусалима против бродячего философа из Назарета, присутствующих в евангелиях и апокрифах, Мастер выбрал одно — призыв разрушить Иерусалимский храм. «Так ты собирался разрушить здание храма и призывал к этому народ?» — вопрошал Пилат Га-Ноцри.

«— Я, игемон, говорил о том, что рухнет храм старой веры и создастся храм истины. Сказал так, чтобы было понятнее.

— Зачем же ты, бродяга… смущал народ, рассказывая про истину, о которой ты не имеешь представления? Что такое истина?»

Последний вопрос вечен, как мироздание. Однако человеческое сознание всегда находит какой-либо ответ и объявляет его окончательной истиной. Христианство открывает людям идеал справедливого устройства мира — духовное царство Небесное, — и способ достижения его — путь духовного возрождения каждой личности, основанный на искренней вере и «свободном решении сердца» (Ф.М. Достоевский), что есть добро и зло, на послушании (служении делу), не купленном у людей ни хлебом земным, ни чудом, ни обольщением их совести. Разрушить зло в себе самом — вот истина и настоящее дело человека. «Человек, который на своем нравственном недуге, на своей злобе и безумии, основывает право действовать и переделывать мир по-своему, такой человек, каковы бы ни были его внешняя судьба и дела, по самому существу своему есть убийца; он неизбежно будет насиловать и губить других и сам неизбежно погибнет от насилия. Он считает себя сильным, но он во власти чужих сил; он гордится своею свободою, но он раб внешности и случайности. Такой человек не исцелится, пока не сделает первого шага к спасению. Первый шаг к спасению для нас — почувствовать свое бессилие и свою неволю, кто это вполне почувствует, тот уже не будет убийцею…» (В.С. Соловьев).

Между тем противники заветов Христа, и старые, и новые, и явные, и тайные, видели путь спасения мира не в духовном подвиге каждой личности, а в насильственном устранении внешних, чисто экономических и социальных причин. «Накорми, тогда и спрашивай с них добродетели!» — вот что напишут на знамени, которое воздвигнут против тебя (Христа. — Прим, авт.) и которым разрушится храм твой» (Ф.М. Достоевский). Но как, не совершая чуда, накормить всех, не могущих разделить хлеб между собою? Отнять его у немногих имеющих и разделить между всеми голодными! А что в этой битве бывшие «сытые» тоже перейдут в разряд страждущих, и многие из них, ни в чем не повинные, погибнут, и сгинет их наследие — так что же, ведь обещан новый прекрасный мир!

Но разве мало доказательств дала нам история того, что человечество ни разу не было спасено насилием. Сколько же времени надо, чтобы на развалинах мира насилия, разрушенного «до основания», выстроилось нечто, достойное Человека? А затем придут новые поколения недовольных, и вновь исчезнет «старый мир», и нет никакого равенства и братства, а есть только постепенно исчезающая иллюзия достигнутой «свободы» личности. Немало людей посвятили себя познанию и утверждению истины; но откровения мудрецов и пророков стоят им либо чести, либо жизни, ибо сказано ведь, что «нет пророка в отечестве своем», а в борьбе учений, проповедуемых закрытыми союзами (орденами) и тайными обществами, как правило, погибает живая суть божественной истины и остается только ее мертвая форма.

Ложно проповедуемая свобода, извращенная сущность понятия равенства и братства — вот камни, положенные в основание другого «храма истины» — духовного храма Соломона, «возводимого» вольными каменщиками и известного своим противостоянием христианству. Мир для них делится на «посвященных» и «профанов», удел последних, вся их «свобода» — добровольное подчинение тем, кто пришел их свободою овладеть. Братья-масоны могли бы взять паролем слова:

Тайные общества лукавых и предприимчивых «детей вдовы», наследников Адонирама и противостоящие им наследники греко-римского мира, впитавшего в себя открытую для всех людей религию любви, — вот кто скрыт в романе Мастера под образами, с одной стороны, Каифы и Синедриона, с другой — Га-Ноцри и Пилата.

Согласно масонской легенде, Мастер Адонирам (Хирам) был сыном вдовы и строителем Иерусалимского храма, так называемого храма Соломона. Храм этот дважды разрушался, второй раз при покорении восставшей Иудеи после осады города римлянами в 70 г. н. э. (хотя римляне храм не разрушали — они просто выселили всех жителей из города, оставив город саморазрушаться, и храм Соломона исчез с лица земли без следа, и через тысячу лет иудейское предание лишь смутно намекало о месте, где он якобы стоял). В последующих временах все новые рыцари-строители «духовного Храма Соломона», начиная со средневековых тамплиеров и заканчивая современными масонами, ревниво охраняют «скрижаль завета», в которой обещается им, что потомки (наследники) Хирама «станут выше Адамова племени и обретут господство над миром».

Итак, в романе Мастера Иешуа обвиняется в том, что предсказывал разрушение храма старой веры, который отождествил с верой иудейских первосвященников и фарисеев, и утверждал новую истину — придет время, когда не будет человек воздвигать преграды на пути другого, и настанет, наконец, царство подлинной свободы. В этом чудном мире каждый будет беречь жизнь другого, ибо каждый будет верить, что в божественном даре человеку — бессмертной душе — заключено только Добро. Людям, доколе уступают они трезвым страстям своим, не понять, что великий и вечный дар они меняют на недолговечные радости собственников: вечно гонятся за мирским счастьем — славой, властью, богатством — и, отнимая их друг у друга, сами творят зло. Но пока люди в безумии своем надеются разменять чистое золото души на медные деньги мира, они отдают свою свободу во власть наиболее расчетливых и жестоких из них.

Поэтому кажется, что нет никаких внутренних (идейно-нравственных) противоречий между судьями Иешуа. Кайфа олицетворяет духовную и светскую власть Синедриона над иудеями, Пилат представляет «великую и прекрасную власть кесаря Тиверия». Оба они — властолюбцы и защитники идеи господства немногих «избранных» над многими обыкновенными.

В чем же несогласие Пилата с Каифой? Почему Пилат так сочувствует Иешуа? Дело, на наш взгляд, заключается в том, что во времена Тиберия римляне еще отлично помнили недавний «золотой век» республики, республиканские идеалы и старинные доблести предков. Именно в республиканскую эпоху были разработаны юридические институты римского гражданства: весьма совершенный по тем временам комплекс имущественных, политических и гражданских прав и свобод римского народа. Всадник Понтий Пилат, как римский гражданин (и как личность, и как субъект права), был воспитан в убеждении, что общество свободных и полноправных людей, граждан римской аристократической республики ближе к нравственному и социальному идеалу, чем подданные царства Иудейского. Потому и проповедь Иешуа о высоких достоинствах истинно свободных «добрых людей» вызывает сочувствие Пилата.

Кроме того, римляне, в отличие от иудеев, никогда не были фанатично религиозны. Свою власть над миром они считали правом сильного, но не стремились утверждать свою «богоизбранность».

Тот закон об оскорблении величества, на котором Мастер построил ситуацию с выбором Пилата после угроз Каифы, на самом деле существовал с древнейших времен римской республики как закон об оскорблении величия римского народа. Другое дело, что во времена кесаря Тиберия этому закону стали придавать другое значение. Для Пилата оскорбление власти кесаря чужеземцами значило, в сущности, то же, что оскорбление римского народа и угроза его интересам.

Пилату, увы, лучше прочих было известно, что Иешуа пришел проповедовать в такой мир, в котором большинство было даже не готово услышать его, а те, кто ждали мессию, с ненавистью и трепетом поспешили объявить Га-Ноцри врагом. Именно Кайфа противостоит и Га-Ноцри и Пилату, именно тот, кому, как всем духовным и светским владыкам над несчастным иудейским народом, было чуждо понятие принципа свободы воли, так как там, где властвует Синедрион и иерусалимские первосвященники, нет граждан, но есть покорные подданные. Ложь в устах его, когда защищает он от поругания римлянами иудейский народ и веру его, требуя казни философа Га-Ноцри и освобождения разбойника-убийцы Варраввана, ложь потому что он — один из тех, кто властвует над племенем своим, попирая саму веру: и пророков, и закон, ложь потому, что в римском мире признавали авторитет и иноземных богов.

Поскольку и римлянин, и первосвященник оба, как стражи, стоят у врат земного рая, имя которому ВЛАСТЬ, то и понятно, почему один позволил другому уничтожить того, кто явился этот рай разрушить. Но учтем и то, что прокуратор и первосвященник противостоят друг другу не на равных: Кайфа — фактически глава, «президент Синедриона», Пилат — чиновник, подчиненный даже не лично Тиберию, а легату Сирии. Оттого-то Кайфа так смело грозит римлянину, оттого-то Пилат обязан принять решение в интересах римского народа. А в эти интересы входило не вызывать бунта в Иудее. На весах судьи — жизнь одного, впервые встреченного бродячего философа, и жизни сотен римлян, преданных соратников, и варваров.

Этим грозным и страшным стражам власти Иешуа явился вооруженный только Словом и сумел доказать, что они не столько свободные господа, сколько пленники власти, которые не в силах отказаться от своего могущества и избавиться от страха лишиться его. Бремя власти — от него и польза, от него и тяготы.

И все-таки из этих двоих: первосвященника и прокуратора, Пилат еще не безраздельный господин над людьми, он сам чувствует над собой власть другого человека и тяготится ею, втайне желая настоящей свободы: обрести спокойствие духа, избавившись от всего, что связано с императорской службой; ведь в отличие от первосвященника Каифы, получившего власть от тестя своего первосвященника Анны каким-то не слишком законным способом, Пилат жертвовал на алтарь власти свою жизнь, кровь и совесть. Разум и совесть побуждали его спасти Иешуа, причастность к власти заставила пожертвовать несчастным философом.

В этой внутренней борьбе душа прокуратора не смирилась с неправым делом: могущество власти еще не захватило его настолько, чтобы спокойно послать «на смерть философа с его мирной проповедью». Но вины за это, за смерть Иешуа на Пилате не было — тот сам оправдал прокуратора, считавшего, что ему дана власть отнять жизнь арестанта, «висевшую на волоске»:

«— Не думаешь ли ты, что ты ее подвесил, игемон? — спросил арестант, — если так, то ты очень ошибаешься.

Пилат вздрогнул и ответил сквозь зубы:

— Я могу перерезать этот волосок.

— И в этом ты ошибаешься, — светло улыбаясь… возразил арестант, — согласись, что перерезать волосок наверное может лишь тот, кто подвесил?»

Что же касается самого страшного из человеческих пороков — трусости, то Пилат с его неспокойной совестью думал, не должен ли он принять слова Иешуа на свой счет; но нам не следует забывать, что казненный не назвал того или тех, кого упрекал, — так почему бы не отнести слова Иешуа к Кайфе и Синедриону? «Единственное, что он сказал, это, что в числе человеческих пороков одним из самых главных он считает трусость.

— К чему это было сказано?..

— Этого нельзя было понять».

В сущности, Понтий Пилат есть идеальный правитель, уважающий в людях то, что собственно и составляет человеческую суть, что дано было изначально Предвечным Отцом прародителям людей: образ и подобие божие, т. е. божественный разум и свободная воля. Разве Пилат принудил первосвященника изменить решение? Нет, он оставил за Каифой то, что одно равняет нас с божеством, — свободу выбора на путях добра и зла. Разве презирал прокуратор иудеев и разве наказал он их за неправый суд над невинным? Разве смущал Пилат Иешуа лживой надеждой на спасение, заведомо зная, что спасти его можно только насилием над волею многих? Нет, прокуратор должен был воплощать собою античный принцип справедливости. В отношении иудейского народа жестокий всадник его и осуществил.

Одну только ошибку и допустил прокуратор: приговорил к смерти предателя, имевшего только одну страсть — «страсть к деньгам». За это Пилат и ждал оправдания две тысячи лет: не следует человеку заменять собою Божий Промысел, ибо совесть грешника воскрешается не возмездием, а раскаянием, и один здесь путь для судящего и судимого.

Глава 7
«…И эти идолы, ах золотые идолы»

Мы приступаем к рассмотрению детективной линии романа. Подавляющее большинство читателей романа даже не подозревают о ее существовании. Но она есть.

Иностранные артисты прибыли в Москву на гастроли, и потому все их действия, связанные с проживанием в «нехорошей квартире» и выступлениями в Варьете, вполне вписываются в «задание» по командировке. Однако почему они так интересуются писательской организацией и некоторыми ее членами? Ведь не случайно появился Воланд на Патриарших прудах — словно заранее знал, что встретит там Берлиоза и Ивана Бездомного, а потому и захватил «Литературную газету» со стихами Ивана. Согласимся, что для иностранного артиста она не является вещью первостепенной важности. Бежать за ней в киоск сразу по прибытии — это ли не третья странность страшного вечера на Патриарших. Да и первые две странности — полное безлюдье липовой аллеи и тупая игла, впившаяся в сердце Михаила Александровича — разве не доказывают, что сценаристом и режиссером разыгравшейся трагедии был сам Мессир?

Кстати, в ходе разговора с литераторами Воланд объясняет, что он — специалист по черной магии, и в Москву прибыл по приглашению: «Тут в государственной библиотеке обнаружены подлинные рукописи чернокнижника Герберта Аврилакского, десятого века. Так вот требуется, чтобы я их разобрал. Я единственный в мире специалист».

Герберт Аврилакский — это римский папа Сильвестр II (999-1003). Еще не будучи на Священном престоле, он изучал математику у арабских ученых. Существовала легенда, что Герберт уговорил дочь мавританского учителя, у которого он брал уроки, похитить магическую книгу ее отца. С помощью этой книги он вызвал дьявола, а уж дьявол сделал Герберта папой и всегда сопровождал его в образе черного лохматого пса.

Герберт Аврилакский подозревался в занятиях черной магией. Он был одним из прототипов доктора Фауста. Разбором трудов бывшего папы Воланд, однако, не занимался. Но с рукописью московского Фауста профессор действительно познакомился.

Мастер, поиски его и отрешение от жизни и света — главная цель визита Воланда и заезжих гастролеров. Воланд знает тайну романа о Понтии Пилате. Бегемот заблаговременно вытащил ее из небытия, но автора рукописи еще нужно разыскать.

Начиная с некоторого момента, Мастер понимает, что тайный смысл романа раскрыт его недругами, и им овладевает страх. Этот страх не исчезает и после выхода на свободу. Несомненно, что Мастер чувствует себя глубоко больным, беззащитным и несчастным. Возможность спрятаться в клинике для душевнобольных кажется ему спасением. Здесь он недоступен даже Сатане-Воланду, поскольку душевнобольные и блаженные находятся под особым покровительством Господа. Да никому и неведомо, что Мастер находится там. Мастер сжег роман, как свою единственную вину перед членами тайного общества «посвященных», и спрятался от всех, даже от любимой женщины, чтобы сохранить себе жизнь.

Но провинившегося перед сильными мира сего ждет наказание, и для исполнения его в Москву прибывают иностранные визитеры. Они обнаруживают, что Мастер бесследно исчез. Ход их поисков можно восстановить по косвенным обмолвкам автора. Должно быть, через Алоизия Могарыча воландовцы узнают, что у Мастера была возлюбленная Маргарита (Алоизий был представлен ей, а больше никто о даме не знал). Розыски Маргариты оказались весьма затруднительными, недаром Коровьев признается: «сто двадцать одну Маргариту обнаружили мы в Москве и, верите ли… ни одна не подходит. И, наконец, счастливая судьба». О том же, что на этот раз они не ошиблись, воландовцы, по-видимому, выведали у Наташи. «Тут в открытую дверь вбежала Наташа… и закричала Маргарите:

— Будьте счастливы, Маргарита Николаевна! — Она закивала головой Мастеру и опять обратилась к Маргарите: — Я ведь все знала, куда вы ходите.

— Домработницы все знают, — заметил кот, многозначительно поднимая лапу, — это ошибка думать, что они слепые».

Итак, Маргарита обнаружена, но она не представляет, где же Мастер.

И вот тогда — в полном соответствии с законами колдовского мира — Воланд устраивает бал. Приготовление к нему и прибытие Маргариты на бал происходит согласно «еретическому ритуалу», определенному еще в Средние века: сатана вербует и приглашает своих адептов сам или через своих агентов. Агент-соблазнитель (в романе — Азазелло) отыскивает жертву, которой обещает исполнение заветных и тайных желаний и приглашает принять участие в шабаше. Добившись согласия, вербовщик дает соблазненному волшебную мазь и палку от помела и обещает, что сам или с «приятелем» (дьяволом) зайдет за своим «клиентом», чтобы всем вместе отправиться на шабаш. Этот приятель становится «личным наставником» вступившего в преступную колдовскую секту еретика (Булгаков художественно разнообразил эту схему: Азазелло передает Маргарите волшебную мазь и команду на старт по телефону, а уж Марго сама отыскивает себе помело, спутницей Марго становится ведьмочка-домработница Наташа, а «приятель-наставник» Коровьев встречает Марго уже у Воланда). На шабаше неофит или неофитка перед сатаной отрекаются от бога, Христа и окончательно отдают душу лукавому (посвящаются). Взамен демон наделяет посвященного способностью совершать колдовские действия и исполняет его заветное желание.

Таким желанием для Маргариты было соединение с любимым. Ради этого она заключает союз с дьяволом. Сатана редко ошибается.

Появление Мастера перед компанией сатаны ведет к новому приступу болезни: «Мне страшно, Марго! У меня опять начались галлюцинации». Произошло то, чего так боялся Мастер. Но еще больший удар для него — восстановление рукописи романа, заключавшей в себе его грех помышлением и словом. В то время как Маргарита безумно радуется этой встрече, Мастер «неизвестно отчего впал в тоску и беспокойство, поднялся со стула, заломил руки и, обращаясь к далекой луне, вздрагивая, начал бормотать: «И ночью при луне нет покоя, зачем потревожили меня? О боги, боги…» — совсем как герой его Пилат в месте раскаяния. Горе Мастера можно понять — у Воланда в руках доказательство его вины. Это обстоятельство позволяет по-новому взглянуть на изречение сатаны «Рукописи не горят!» — нам напоминается о нетленности человеческих поступков и неизбежности ответа за них.

Но возвратимся к героям романа. Воланд, исполнив просьбу Маргариты, возвращает влюбленных в дом на Арбате, но в ответ на «прощайте» Маргариты говорит: «До свидания». Он-то знает о дальнейшей судьбе этой пары, которая пока еще в неведении о своем будущем.

«— Ты знаешь, — говорила Маргарита, — как раз, когда ты заснул вчера ночью, я читала про тьму, которая пришла со Средиземного моря… и эти идолы, ах золотые идолы. Они почему-то мне все время не дают покоя. Мне кажется, что и сейчас будет дождь. Ты чувствуешь, как свежеет?

— Все это хорошо и мило, — отвечал Мастер, куря и разбивая рукой дым, — и эти идолы, бог с ними, но что дальше получится, уж решительно непонятно!».

Что же это за диковинные золотые идолы?

Для ответа на вопрос дадим сначала небольшую справку.

31 мая 1801 года масон Исаак Лонг основал в городе Чарльстон в штате Южная Каролина «Верховный совет масонов мира», организованный по «шотландскому обряду». Этот обряд состоит из тридцати дополнительных степеней, которые вместе с тремя «голубыми» степенями (ученик, подмастерье, мастер) образуют пирамиду из тридцати трех степеней. Одной из главных целей основателя тайного общества было поклонение властителю ада в образе идола тамплиеров Бафомета — священного козла с женским торсом. Лонг купил его в Шотландии и установил в главном масонском храме в Чарльстоне. В 1870 году главой «Верховного совета масонов мира» стал Альберт Пайк, он же Лиммуд Энсоф. Пайк учредил обряд посвящения и верховного служения Бафомету. Именно об этой организации и ее дьявольском пантеоне, так точно соответствующем структуре шайки Воланда, шла речь в третьей главе нашей книги.

В библиотеке Булгакова была книга М.А. Орлова «История сношений человека с дьяволом» (1904). Там приводится описание храма, принадлежавшего ложе Пайка: «Чарльстонский храм масонов… Принадлежит к числу замечательнейших святилищ этой секты. Общий план его таков. Храм представляет собой громадный квадрат, вся середина которого занята круглым лабиринтом. Вокруг этого лабиринта идут опять-таки квадратом широкие коридоры, а в них открываются двери, ведущие в разные помещения. Правая сторона здания занята помещениями обыкновенного простого масонства, так называемого шотландского толка; левая же половина здания принадлежит демонопоклонникам-палладистам (палладий — статуя вооруженного божества, в данном случае Люцифера. — Прим, авт.). Самая главная святыня храма находится в его задней части, противоположной основному входу. Здесь выстроен очень просторный зал правильной треугольной формы, с необычайно толстыми стенами. В святилище это, которое называется Sanctum Regnum (святое царство), ведет одна только дверь, вся железная, и чрезвычайно массивная и прочная. Вот здесь-то, в заднем восточном углу этого треугольника, и поставлена главная святыня демонопоклонников — та самая статуя Бафомета, которую, по преданию, вручил тамплиерам сам сатана». Другая святыня Чарльстонского храма — «золотое кресло», вещь весьма любопытная; о его происхождении существует следующее сказание. Первоначально это кресло было простым дубовым, и Альберт Пайк сидел на нем, председательствуя в Верховном совете. Когда Пайк основал палладизм и писал его устав, разумеется, по внушению и под диктовку самого сатаны, то эта работа шла у него совершенно благополучно до известного места. Когда же он приступил к этому роковому месту, то перо в его руке на первой же строчке сломалось. Пайк взял другое перо, но его постигла та же участь. Он переменил бумагу. Но перья продолжали ломаться одно за другим. Стремясь уразуметь это происшествие, Пайк прибегнул к великому заклинанию. На это заклинание к нему никто не являлся, а только какой-то голос громко крикнул ему прямо в ухо, чтобы он немедленно отправлялся в Чарльстон. Пайк приехал туда и рассказал о затруднениях своему другу доктору Макею, такому же убежденному демонопоклоннику, как он сам. Оба они немедленно отправились в храм, заперлись там в том самом зале, где стояло вышеупомянутое дубовое кресло, и предались пламенной молитве, прося Люцифера, чтобы он поборол чары врагов, которые, как думал Пайк, мешали ему писать устав. Окончив эту молитву и взглянув на кресло, они увидели, что из деревянного оно сделалось золотым. На кресле лежала рукопись, и в зале распространился сильный запах горящей серы — явный знак адского посетителя. На кресле они рассмотрели очень хорошо известный им иероглиф, представляющий собой подпись Баал-Зебуба. Рукопись была написана прекрасным почерком, чернилами яркого зеленого цвета на латинском языке и сопровождалась переводами на английский, испанский, французский, немецкий, португальский и голландский языки. В конце рукописи красовалась подпись Баал-Зебуба красными буквами ослепительной яркости». А потом во время собрания братьям-масонам явился в золотом кресле и сам Баал-Зебуб, председательствовавший на сборище. Третьей же святыней Чарльстонского храма был череп Якова (Жака) де Моле (1243–1314), гроссмейстера (великого мастера) ордена тамплиеров (храмовников), рыцарей Соломонова Храма, сожженного на костре во Франции 18 марта 1314 г. по обвинению в ереси и сношениях с дьяволом.

История этого черепа в изложении Орлова была такова: «Как известно, главное преступление и злодейство храмовников состояло в том, что они в своих непрестанных войнах с Востоком скопили несметные богатства, которыми и завладели папа с королем, после того, как прикончили орден. Но это мимоходом. Главная же суть состояла в том, что череп сожженного Якова Моле остался целым и невредимым. Рыцари-храмовники были настоящие демонопоклонники. Об этом свидетельствует статуя Бафомета, хранящаяся в Чарльстонском капище, которая досталась палладистам тоже от храмовников. Масоны полагают или, лучше сказать, свято веруют, что Яков Моле не весь сгорел на костре. Палач, заведовавший сжиганием, был подкуплен друзьями Моле и устроил так, что когда Моле был задушен дымом, то палач уменьшил огонь и, в конце концов, ему удалось сжечь только тело Моле, голова же осталась цела, на ней обгорели лишь волосы и борода. Палач ее ловко скрыл и потом передал тем, кто его подкупил. После чего череп был очищен и вместе со статуей Бафомета отправлен в Шотландию». Обряд с черепом Моле проходил следующим образом: «В описываемый день неподалеку от гранитного пьедестала с черепом было поставлено кресло, и на нем уселся доктор Макей; это очень важное лицо у палладистов; они считают, что в него преемственно перешла душа последнего гроссмейстера храмовников… Старик как бы совсем умер и оставался мертвым около часа, а потом благополучно воскрес. Как только старый Макей погрузился в свой мертвый сон, череп, лежавший на гранитной колонне, внезапно ярко осветился, словно бы внутри его вспыхнула электрическая лампа. Все огни в зале были тотчас потушены. Свет из черепа исходил сильный, напряженный, распространявшийся по всему помещению. Он с минуты на минуту усиливался, и через несколько времени из глазных впадин хлынули два могучих снопа пламени… это был настоящий живой огонь; он вырывался из черепа с громким свистом и воем, подобно пламени, вырывающемуся из трубы раскаленной печи».

Итак, у масонов-палладистов три священных идола — статуя Бафомета, золотое кресло и череп Якова Моле. Не соприкоснулась ли Маргарита на балу с их образами?

Чтобы проверить нашу догадку, проанализируем сцену ее прибытия на бал и сам Великий бал, сделав одно-единственное предположение: в пяти-мерном пространстве «нехорошей квартиры» Воланд воссоздал аналог Чарльстонского храма, а сам бал — праздничное «заседание» масонской ложи.

Собрания ложи проводились, как правило, ночью. Обряд приема включал проведение неофита с завязанными глазами в помещение, где с него снимали повязку. Нечто подобное переживает и Маргарита. «Первое, что поразило Маргариту, это та тьма, в которую она попала. Ничего не было видно, как в подземелье, и Маргарита невольно уцепилась за плащ Азазелло, опасаясь споткнуться. Но тут вдалеке и вверху замигал огонек какой-то лампадки и начал приближаться. Азазелло на ходу вынул у Маргариты из-под мышки щетку, и та исчезла без всякого звука в темноте. Тут стали подниматься по каким-то широким ступеням, и Маргарите стало казаться, что конца им не будет. Ее поражало, как в передней обыкновенной московской квартиры может поместиться эта необыкновенная невидимая, но хорошо ощущаемая бесконечная лестница. Но тут подъем кончился, и Маргарита поняла, что она стоит на площадке. Огонек приблизился вплотную, и Маргарита увидела освещенное лицо мужчины, длинного и черного, держащего в руке эту самую лампадку». Это был Коровьев — приятель агента, организовавшего прибытие неофитки на шабаш.

Маргарита удивляется отсутствию электричества. «Как ни мало давала света коровьевская лампадка, Маргарита поняла, что она находится в совершенно необъятном зале, да еще с колоннадой, темной и по первому впечатлению бесконечной». А теперь для сравнения дадим описание убранства масонского храма, как его видят сами братья. Храм имеет форму удлиненного прямоугольника, эта геометрическая фигура в древности была символом видимого мира. В храме нет окон. В этом не только историческое напоминание о каменных пещерах, в которых собирались гонимые предшественники масонов по исканию истины, но и символ того, что их мир может освещаться внутренним светом, только духовной просвещенностью. У входа в храм находятся две колонны. Они носят имена колонн храма Соломона. Левая колонна находится в северной части Храма. Она символизирует профанское начало, пассивность, область полутени, отрицание, эгоизм. В этой слабо освещенной части храма ученик Вольных Каменщиков созерцает работы ложи и, по мере сил, обрабатывает «серый необтесанный камень», служащий основанием храма Соломона. В градусе подмастерья член ложи перейдет на южную колонну, в область света, тепла, утверждения и альтруизма. Колонны символически изображали зимнее и летнее солнцестояние, Геркулесовы столпы и т. д. Вокруг ложи устанавливались еще десять столпов, соединенных с первыми двумя. Не такую ли бесконечную колоннаду наблюдает Маргарита?

Но вот Коровьев задул лампадку, «и Маргарита увидела лежащую на полу перед нею полоску света под какою-то темною дверью. И в эту дверь Коровьев тихо стукнул. Тут Маргарита взволновалась настолько, что у нее застучали зубы и по спине прошел озноб. Дверь раскрылась. Комната оказалась очень небольшой. Маргарита увидела широкую дубовую кровать со смятыми и скомканными грязными простынями и подушкою. Перед кроватью стоял дубовый на резных ножках стол, на котором помещался канделябр с гнездами в виде когтистых птичьих лап. В этих семи золотых лапах горели толстые восковые свечи. Кроме этого, на столике была большая шахматная доска с фигурками, необыкновенно искусно сделанными. На маленьком вытертом коврике стояла низенькая скамеечка. Был еще один стол с золотой чашей и другим канделябром, ветви которого были сделаны в виде змеи. В комнате пахло серой и смолой, тени от светильников перекрещивались по полу». Среди присутствующих Маргарита увидела Азазелло, Геллу и Бегемота.

Но «взор ее притягивала постель, на которой сидел тот, кого еще совсем недавно бедный Иван на Патриарших убеждал в том, что дьявола не существует. Этот несуществующий и сидел на кровати.

Два глаза уперлись Маргарите в лицо. Правый с золотою искрой на дне, сверлящий любого до дна души, и левый — пустой и черный, вроде как узкое угольное ухо, как выход в бездонный колодец всякой тьмы и теней. Лицо Воланда было скошено на сторону, правый угол рта оттянут книзу, на высоком облысевшем лбу были прорезаны глубокие параллельные острым бровям морщины. Кожу на лице Воланда как будто навеки сжег загар.

Воланд широко раскинулся на постели, был одет в одну ночную длинную рубашку, грязную и заплатанную на левом плече. Одну голую ногу он поджал под себя, другую вытянул на скамеечку. Колено этой темной ноги и натирала какою-то дымящеюся мазью Гелла.

Еще разглядела Маргарита на раскрытой безволосой груди Воланда искусно из темного камня вырезанного жука на золотой цепочке и с какими-то письменами на спинке. Рядом с Воландом на постели, на тяжелом постаменте, стоял странный, как будто живой и освещенный с одного бока солнцем глобус».

Пусть извинит нас читатель за столь длинные цитаты, но они того стоят! Не удивительно ли вам узнать, что в этой маленькой комнате находится образ главного идола Чарльстонского храма — Бафомета, в которого преобразился Воланд! Лицо его перекосилось, вытянулось и стало напоминать козлиную морду. Две морщины на облысевшем лбу, идущие параллельно бровям, напоминают рога, загар в темной комнате придает морде золотой оттенок, а правый с золотой искрой на дне глаз намекает, что вся голова состоит из чистого золота.

Грудь Воланда скрыта под рубашкой, но она безволосая, как у женщины. Если же учесть, что к старости у не слишком худых мужчин увеличиваются живот и груди, то Воланда действительно можно принять за козла с женским торсом.

Воланд сидит на дубовой кровати. Но в комнате пахнет серой, и, может быть, если некто, подобно Пайку, произнесет молитву, то кровать станет золотым троном! Помните, на балу Воланд нигде не присядет, а это значит, что с золотым креслом мы угадали. И даже шахматная доска на столике напоминает нам о черно-белых шахматных полах масонских храмов. Символика золотых предметов в комнате Воланда описана нами в главе 4. Итак, Марго видит Sanctum Regnum (святое царство) и сокровищницу масонов. В сущности, идол Бафомета — это золотой телец «вольных каменщиков». Золотому тельцу поклонялись ветхозаветные евреи как воплощению самого бога. В связи с известной ветхозаветной историей, разыгравшейся у горы Синай, этот языческий кумир со временем превратился в символ антихристианских (в первую очередь, сатанинских) действий, а первостепенная роль золота в человеческом мире навсегда связала его с князем мира сего — дьяволом.

Но двинемся дальше за Марго, прямо на бал, который «упал на нее в виде света, вместе с ним — звука и запаха». Сатана может удивлять! Вслед за Маргаритой мы обнаруживаем, что во дворце сатаны много залов. Булгаков не поясняет их расположение, и мы вправе предположить, что они строились по принципу лабиринта, как и в Чарльстонском храме. Тут самое время вспомнить некоторые особенности бальных залов. Первый из них был полон колонн «из какого-то желтоватого искрящегося камня». И в других залах присутствовали колонны. «В капителях колонн, когда погасало электричество, загорались мириады светляков, а в воздухе плыли болотные огни».

Символический храм масонов (или масонская ложа) изображает Вселенную, увенчанную звездным небом. Бальные залы, возведенные внутри нехорошей квартиры по воле Воланда, как во всяком масонском храме, не имеют окон и залиты «внутренним» светом. Когда же электричество в залах гасло, то мириады светляков в капителях колонн походили на звезды, рассыпанные по небу. Сами колонны, как уже говорилось, — важнейшая составляющая внутренней архитектуры масонских лож. Булгаков несколько раз подчеркивает наличие их в разных залах. Колонны для лож изготовлялись из бронзы. На них размещались статуи выдающихся людей, признаваемых масонами в качестве своих духовных наставников, — Моисея, Пифагора, Магомета… Но Булгаков про это даже не поминает, ибо не такого типа идолы внушали тревогу Маргарите.

При приеме нового члена зал заседаний переоборудовался: на полу вычерчивались фигуры, изображающие ступени, которые вели в Соломонов Храм. По углам были сложены легковоспламеняющиеся вещества, чтобы мгновенно зажечь огонь и осветить помещение. Посредине зала устанавливали гроб, в котором лежал один из членов ложи (или просто кукла), изображавший мертвеца… Эти и другие атрибуты видоизменялись, когда дело шло не о посвящении в масоны, а о возведении члена ложи в более высокую степень.

Теперь, что же в романе? «Маргарита была в высоте, и из-под ног ее вниз уходила грандиозная лестница, крытая ковром. Внизу, так далеко, как будто бы Маргарита смотрела обратным способом в бинокль, она видела громаднейшую швейцарскую с совершенно необъятным камином, в холодную и черную пасть которого мог свободно въехать пятитонный грузовик. Швейцарская и лестница, до боли в глазах залитая светом, были пусты». Как видим, булгаковские артисты — строители со стажем: они сотворили в пятимерном пространстве лестницу и подогнали ее прямо к гигантскому камину, пасть которого вела в пропасть преисподней.

Ровно в полночь «что-то грохнуло внизу в громадном камине, и из него выскочила виселица с болтающимся на ней полурассыпанным прахом. Этот прах сорвался с веревки, ударился об пол, и из него выскочил черноволосый красавец во фраке и в лакированных туфлях. Из камина выбежал полуистлевший небольшой гроб, крышка его отскочила, и из него вывалился другой прах. Красавец галантно подскочил к нему и подал руку калачиком, второй прах сложился в нагую вертлявую женщину в черных туфельках и с черными перьями на голове, и тогда оба, и мужчина, и женщина, заспешили вверх по лестнице». К традиционному атрибуту обряда посвящения — гробу — писатель добавляет виселицу, потом появятся еще три гроба и т. д. Уж шабаш — так шабаш!

Танцы и веселье покойников… Жуть, но идолы страшнее. «Воланд поднял шпагу. Тут же покровы головы потемнели и съежились, потом отвалились кусками, глаза исчезли, и вскоре Маргарита увидела на блюде желтоватый, с изумрудными глазами и жемчужными зубами, на золотой ноге, череп. Крышка черепа откинулась на шарнире». Вот мы обнаружили и образ третьей святыни Чарльстонского храма — череп магистра Моле. Из него пьют кровь барона Майгеля Воланд и Маргарита.

Великий бал потряс душу женщины. Да, она пошла на сделку с дьяволом, но пережитое теперь неотвязчиво преследовало ее. Золотой козел, сидящий в грязной рубахе на скомканных простынях, являлся ей и во сне, и наяву, стал для нее реальностью. Но мерзок не только внешний вид Бафомета. Прозвище его тоже внушает отвращение, поскольку является сознательным искажением масонами слова «Богомать». Называя имя своего верховного бога, масоны вместе с тем глумятся над образом Богоматери — имени матери Спасителя.

И еще маленький штрих в романе. Воланд, похоже, познал все людские пороки. Приведем диалог Маргариты с Азазелло у Кремлевской стены:

«— Понимаю… Я должна ему отдаться, — сказала Маргарита задумчиво.

На это Азазелло как-то надменно хмыкнул и ответил так:

— Любая женщина в мире, могу вас уверить, мечтала бы об этом, — рожу Азазелло перекосило смешком, — но я разочарую вас, этого не будет».

Думайте сами, отчего Азазелло вначале «надменно хмыкнул», а потом скорчил рожу, и отчего он так уверен за действия своего властелина. И случайно ли Булгаков указал, что Бегемот играет при Воланде роль пажа и выглядит худеньким юношей с молодым лицом. Впрочем, ответ и так ясен — ничего случайного в романе вы не найдете.

Масонская инициация (обряд посвящения) предназначен для мужчин. Женщины в масонские ложи не допускаются. Есть, правда, исключение. Орден мартинистов, ориентирующийся на идеи французского философа-мистика Сен-Мартена (1743–1803), допускает участие женщин в работе своих лож, но это не наш случай. Таким образом, сцена посвящения Маргариты — откровенная пародия на масонские обряды, она открывает истинное отношение писателя к «детям вдовы». В России над масонскими ритуалами так откровенно смеялись только двое — Екатерина Великая и Михаил Булгаков.

Итак, Маргарита, а после бала и Мастер, — оба находятся во власти Сатаны.

Глава 8
Евангелие тамплиеров

В беседе со своим биографом и другом П.С. Поповым в начале 1929 г. Михаил Афанасьевич сказал: «Если мать мне служила стимулом для создания романа «Белая гвардия», то, по моим замыслам, образ отца должен быть отправным пунктом для другого замышляемого мною произведения». Писатель имел в виду задуманный им роман о дьяволе. Отец писателя, Афанасий Иванович Булгаков (1859–1907) — статский советник, профессор Киевской Духовной академии по кафедре истории западных вероисповеданий, занимался исследованием западноевропейских вероисповеданий и масонства. Среди его работ статья «Современное франкмасонство в его отношении к церкви и государству», опубликованная в 1903 году. Булгаков-отец подчеркивал, что в масонстве «есть такая сторона, знание о которой доступно только самому ограниченному числу посвященных членов». Как следствие этого, внутри тайного общества сосуществуют две группы членов: «те, которые не знают последнего слова, или, по крайней мере, последней цели союза» и «настоящие франкмасоны, которые хорошо знают, что говорят и что делают». А.И. Булгаков доказывал, что масоны настроены враждебно к православной церкви, и потому в своем сочинении охарактеризовал их достаточно негативно.

Афанасий Иванович хотел в будущем написать большое сочинение о масонстве, но этому помешала смерть. Замысел отца, однако, осуществил сын, правда, сделал он это в другой и, прямо скажем, необычной форме. Учитывая профессиональные интересы Булгакова-отца, можно утверждать, что к Михаилу Афанасьевичу перешла по наследству и вся библиотека по масонству. Булгаков-сын, как теперь ясно, блестяще (профессионально!) овладел этой темой. Он высмеял палладистов с тех же православных позиций, которые отстаивал его отец.

А как же тогда так называемые древние главы? Многие религиозно настроенные люди вообще отказываются читать «Мастера и Маргариту», придумывая тому самые разные объяснения. Но обсуждение личности самого писателя сразу же выводится за рамки этой полемики очень простым, но крайне важным тезисом:

Булгаков не принимает образ Иешуа в романе мастера

В общественном мнении сложилось твердое мнение, что Мастер в романе — это сам автор. Но откуда это следует? Да, в жизнеописании Мастера есть некоторые параллели с биографией писателя (мы к этому еще вернемся), но и что из того? Булгаков не симпатизирует Мастеру, это совершенно очевидно.

Вот Мастер говорит: «Я написал роман как раз про того самого Га-Ноцри и Пилата». Разве сказал бы Булгаков так про написанные им древние главы?

Это дивная проза, которую хочется читать и читать. Булгаков гордился своим последним романом!

Или из того же разговора: «Скажите мне, а что было дальше с Иешуа и Пилатом, — попросил Иван, — умоляю, я хочу знать. — Ах, нет, нет, — болезненно дернувшись, ответил гость, — я вспомнить не могу без дрожи мой роман. А ваш знакомый с Патриарших прудов сделал бы это лучше меня». Похоже ли это на Булгакова? Конечно, нет. Это лучшее творение жизни! Можно ли поверить, что Булгаков, пусть даже в самом дурном расположении духа, болезненно дергался при упоминании о нем? Нет, нет и нет!

«Вы — писатель? — спросил с великим интересом Иван. — Я — мастер, — ответил гость и стал горделив, и вынул из кармана засаленную шелковую черную шапочку, надел ее, а также надел и очки, и показался Ивану и в профиль, и фас, чтобы доказать, что он действительный мастер». Ну не смешно ли? Булгаков откровенно издевается над своим героем! Между ними «дистанция огромного размера». И потому повторяем еще раз: нет никаких оснований отождествлять Булгакова с его литературным героем. Равно как и говорить об антихристианской позиции писателя. Все гораздо интереснее!

В 20-х годах в Москве и ряде других городов существовало тайное общество «Орден Света»^[6]. Оно выделилось из Ордена тамплиеров, основателем которого был масон А.А. Карелин (1863–1926) — сначала народоволец, народник, затем на какое-то время эсер, а с 1905 г. убежденный анархист, вынужденный эмигрировать во Францию. В Россию он вернулся в августе 1917 г., имея уже не только тамплиерское посвящение, но и задание основать здесь восточный отряд Ордена тамплиеров. Будучи после П.А. Кропоткина крупнейшим теоретиком анархизма, писателем и организатором различных изданий в эмиграции, Карелин и по приезде в Россию развернул бурную анархистскую деятельность. Орден тамплиеров был открыт в 1920 г., и целью его было «содействовать движению человечества в такой форме бытия и сознания, которая определялась бы высшими духовными началами». Вследствие наличия во взглядах его членов мощной анархистской «струи» их еще называли анархо-мистики.

«Орден Света» возник позднее. После смерти Карелина он принял на себя руководящую роль в орденском движении и поставил его на более высокое духовное основание, совершенно отмежевавшись, в конечном счете, от идей политического анархизма. Историк А.Л. Никитин признается6: «Все мои попытки установить сколько-нибудь «правильные» истоки «Ордена Света» и связанных с ним организаций (т. е. непосредственное исхождение от розенкрейцерства, масонства или тамплиерства в их организационных европейских формах) не привели к успеху. «Тамплиерство», привитое Карелиным в Москве на одну из ветвей движения анархистов-синдикалистов (коммунистов), не имело, по-видимому, никаких реальных «предков» и было явным новообразованием, использовавшим в различной степени элементы и достижения других духовных движений, с которыми мог быть знаком его основатель».

Дадим краткую характеристику Ордена, следуя книге6. В Ордене были степени посвящения. Но если в масонстве восхождение по основной триаде степеней (ученик, подмастерье, мастер) весьма серьезно изменяло статус посвящаемого, то в «Ордене Света» переход из степени в степень не давал никаких новых прав, кроме права присутствия при посвящении новых членов и в дальнейшем вести свой кружок.

При вступлении новобранцу сообщалось, что Орден состоит из семи степеней, что во главе его стоит командор, что рыцари переводятся из степени в степень в зависимости от их активности, что цель Ордена — борьба со злом, которое заключено во всякой власти и в насилии над человеком. В Орден не принимались лица, состоящие в политических партиях, в том числе коммунистической. В фонд организации каждый ее член должен был отчислять от одного до полутора процентов своего заработка.

В этих уставных положениях нет ни одной черты, роднящей московских тамплиеров с масонами, особенно если вспомнить, что центральным сюжетом масонских обрядов, начиная с посвящения, всегда оставалось «возрождение человека», т. е. смерть и воскрешение, где важнейшую роль в ритуале играли череп, скелет, гроб и тому подобные атрибуты смерти и похоронного обряда. Изображения этих предметов заполняют перевязи и фартуки масонов, их можно видеть на печатях, брелоках, часах, предметах обихода, переплетах книг, в орнаменте домов и, конечно же, в помещении самой ложи, обязательно драпированной в соответствии с ритуалом. Ничего этого у российских тамплиеров нет — ни в показаниях, ни среди предметов, обнаруженных при обысках их квартир, хотя на отыскание религиозных символов, «крестов с розой», символических рисунков и всего прочего работниками органов ОГПУ обращалось особое внимание.

Важно также напомнить, что масонство было исключительно мужским братством, куда не допускались и до сих пор не допускаются женщины, хотя, как уже говорилось, практикуются и отступления из этого правила. Наоборот, среди отечественных тамплиеров исследователь не просто обнаруживает женщин, но неожиданно для себя открывает, что их присутствие считалось особенно желательным, как своего рода отражение рыцарственного культа «Прекрасной Дамы». Другой резкой чертой, отличавшей московских тамплиеров от французского масонства, было резко отрицательное отношение к оккультизму и спиритизму, занятия которыми считались недопустимыми для человека, идущего по пути Света. Все сказанное вынуждает признать, что, несмотря на некоторые заимствования в организации, обряде, культе, российские тамплиеры не были связаны ни с одной известной ветвью масонства, хотя прародитель братства Карелин был непосредственно связан с «вольными каменщиками». Такое заключение косвенным образом подтверждается и действиями следователей ОГПУ, ни разу не попытавшихся поставить знак равенства между тамплиерами и масонами, по делу которых прошло несколько крупных процессов в Москве и Ленинграде.

Те немногие российские тамплиеры, которые так или иначе обсуждали эту тему, были убеждены, что являются членами самостоятельного восточного отряда древнего рыцарского Ордена, чье начало восходит к незапамятным временам. Существующая же на Западе организация, посланцем которой явился Карелин и которая опирается на непрерывную историческую традицию, идущую от Моле, рассматривалась ими как параллельная, не связанная с «Орденом Света» структура. Вопрос о преемственности и возможной зависимости, разумеется, деликатный, неизбежно спорный. Но вот что неоспоримо и крайне важно: отечественные тамплиеры решительно отделяли себя от палладистов и всех масонов, причастных к деятельности «Всемирного Совета масонов мира». Члены «Ордена Света» прекрасно сознавали, что тайная деятельность масонов привела к гибели Российской Империи (Февральская революция всецело их дело!), а потому ни уважения, ни симпатии «вольные каменщики» у них не вызывали.

Читатель уже догадался, куда мы клоним (и это отражено в названии главы): Мастер был членом «Ордена Света». Для доказательства этого сравним содержание его романа со взглядами тамплиеров.

Большинство гностических (т. е. соединяющих христианские догматы с греческой идеалистической философией и восточными религиями. — Прим, авт.) параллелей, которые можно обнаружить в учении тайных тамплиеров XIII века, мы находим и у тамплиеров (анархо-мистиков) России XX века, в первую очередь у того же Карелина, в его пьесах и диалогах6.

Специальный параграф тайного тамплиерского устава отказывал Христу в полном воплощении, т. е. в его плотском существовании среди людей, но требовал от посвященных с почтением относиться к «Иисусу, сыну Марии», поскольку тот принадлежал к его ученикам. Вот Мастер и написал роман об Иешуа Га-Ноцри, окончившем свой жизненный путь на кресте — о человеке, но не Христосе.

Устав объясняет, что двери тайного братства следует открывать, невзирая на национальные различия, тем, «которые в тулузской провинции называют себя «добрыми людьми», в лионской области — «бедными», скрывающимися около Вероны и Бергама (т. е. речь идет об альбигойцах и катарах. — Прим, авт.), «байолями» Галисии и Этрурии, «боргами» (богумилам. — Прим, авт.) Болгарии, «друзами» на Кипре и в горах Ливана, а также сарацинами в Испании». Это положение открывает тайные цели Ордена, заключающие в себе попытку коренной реформации христианства в духе собственно евангельского учения и построения на земле того утопического общества, о котором, как оказывается, мечтали не только бедняки Европы, но и самый образованный и просвещенный цвет рыцарства.

В романе Мастера Иешуа всех людей называет добрыми — и игемона, и Марка крысобоя, и Иуду, Варраввана. Равенство между людьми и одинаковое отношение ко всем — отстаиваемый им принцип. На вопрос Пилата:

— А теперь скажи мне, что это ты все время употребляешь слова «добрые люди»? Ты всех, что ли, так называешь?

— Всех, — ответил арестант, — злых людей нет на свете.

Это нравственная сторона проповеди. Есть у нее и социальная сторона, о которой мы можем судить по поступку Левия Матвея, ученика бродячего философа.

«Левий Матвей, — охотно объяснил арестант, — он был сборщиком податей, и я с ним встретился впервые на дороге в Виффагии, там, где углом выходит фиговый сад, и разговорился с ним. Первоначально он отнесся ко мне неприязненно и даже оскорблял меня… однако, послушав меня, он стал смягчаться, — продолжал Иешуа, — наконец бросил деньги на дорогу и сказал, что пойдет со мною путешествовать…

…он сказал, что деньги отныне стали ему ненавистны, — объяснил Иешуа странные действия Левия Матвея и добавил: — И с тех пор он стал моим спутником».

Говоря о своей встрече с Иудой, Иешуа открывает Пилату и свои политические взгляды.

«В числе прочего я говорил, — рассказывал арестант, — что всякая власть является насилием над людьми и что настанет время, когда не будет власти ни кесарей, ни какой-либо иной власти. Человек перейдет в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть».

Эти слова как будто дословно переписаны из программы «Ордена Света». Стоя перед Пилатом, Иешуа проповедует тамплиерское учение — вот тайный смысл романа Мастера. Знаменательно (о, как Булгаков все продумал!), что Орден тамплиеров был основан в 1118 г. в Иерусалиме. Во имя Богоматери девять французских рыцарей, во главе которых стояли Гуго де Пайен и Жоффруа де Сент-Омер, соратники Готфрида Бульонского, дали обет служить Спасителю по монашескому уставу — соблюдая целомудрие, послушание и бедность, охраняя пилигримов на пути в Святую Землю и на ее территории от разбойников. Король Иерусалимский Балдуин II вскоре отдал в их распоряжение часть своего дворца, которая, согласно преданию, была построена на месте стоявшего здесь некогда храма Соломона. Эта часть дворца — «новый храм истины», о котором так вдохновенно пророчествовал Иешуа.

Но какой бог хозяйничает в этом храме? Пилат спрашивает:

— Иешуа Га-Ноцри, веришь ли ты в каких-нибудь богов?

— Бог один, — ответил Иешуа, — в него я верю.

Ответ, на первый взгляд, уклончивый, но для людей, знакомых с историей средневековых ересей, он вполне ясный: Иешуа отвергает разного рода дуалистические религии о противостоянии доброго и злого богов.

После тщательного изучения тайных уставов тамплиеров, регламентирующих деятельность его верхушки («ордена в ордене»), А.Л. Никитин пришел к выводу, что «ни один параграф из них не дает возможности заподозрить рыцарей в какой-либо склонности к «сатанизму», на чем настаивали их обвинители и настаивают клерикальные историки современности. Их сопоставление неопровержимо доказывает, что в основании христианского гнозиса, воспринятого тамплиерами уже в первом столетии крестовых походов, оказалась личность Иоанна Крестителя, а соответствующие реликвии (мощи, псевдомощи) положили начало той самой его статуарной иконографии (фигура с головой в руках, голова на блюде), которая перешла каким-то образом от средневековых тамплиеров в православную иконографию как в живописном, так и в скульптурном ее исполнении»6.

Образ отца, знатока истории западных вероисповеданий, вдохновлял писателя во время работы над романом. Булгаков-младший до тонкостей вник в сложнейшие религиозные вопросы Средневековья. Вывод, к которому пришел А.Л. Никитин, ему был хорошо известен. Оттого и путешествует по страницам романа отрезанная голова Берлиоза. В символическом плане издевательства над ней со стороны компании Воланда следует понимать как глумление над самой священной реликвией тамплиеров, связанной с личностью Иоанна Крестителя.

Итак, сочинение Мастера можно назвать «Евангелие тамплиеров». Разумеется, оно противоречит каноническим церковным текстам, но его нельзя назвать и «Евангелием от Дьявола»^[7]. Именно за роман покарает сатана Мастера. Дьявол искушал писателя, в том нет сомнений, но тот не доверил ему своей души. Роман о Пилате написал христианингностик, член «Ордена Света», но не дьяволопоклонник. Он не заслужил тьмы!..

Призраки золотых идолов, привидевшиеся Маргарите, являются ей как вестники новой встречи с Воландом. Мастеру уже не надо скрываться и таиться. «Я ничего не боюсь, Марго, — говорит он любимой, — … и не боюся, потому что я уже все испытал». Прошел страх, угасла болезнь, но влюбленные приготовлены в жертву золотым идолам…

Глава 9
О силе и слабости любви

— Что же вам так не нравится в его мыслях?

— Иуду-предателя оправдывал.

— Нет, он только изъяснял его характер.

Н.С. Лесков

Аналогии с образом Маргариты, наверное, представляют наибольший интерес для размышлений о двойственной природе любви. С одной стороны, ее хочется сравнить с прекраснейшей из земных женщин — легендарной Еленой Троянской. Она бросает мужа, она образец любви и преданности. С другой… она играет роль Иуды.

Как же совмещаются булгаковское «За мной, читатель! Кто сказал, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви?.. За мной… и я покажу тебе такую любовь!» и евангельское «целованием предаешь ты Сына Человеческого»?

На каждой чаше весов человеческого бытия — любовь: любовь-страсть и любовь-сострадание. От любви-страсти к любви-состраданию человек идет через искушение, но не каждому удается пробиться сквозь тернии собственных желаний и нагромождаемой лжи, и многие несчастные устремляются не к воспитанию чувств, а к самоистреблению.

Как велика любовь прекрасной Маргариты: в ней и страсть, и честолюбие, и нетерпение, и нежность — «она сулила славу она подгоняла его и вот тут-то стала называть Мастером». Эта чудная любовь вмещала в себя мучительную тоску о Мастере и неугасимую ненависть к его гонителям, надежду и веру в будущее соединение. И только ложь Маргариты придавала вину ее любви привкус горечи. Оттого-то Маргарита оставила Мастера в самую страшную ночь его жизни, ушла, заклиная его «не бояться ничего», ушла потому, что «ее ждут, что она покоряется необходимости, что придет завтра». И вернулась, как несчастный Левий Матвей, слишком поздно!

У нее не хватило сил поддержать возлюбленного, она чувствовала себя такой разбитой, так была измучена собственной болью и его страданием, что сама нуждалась в утешении и покое. «Вот как приходится платить за ложь, — говорила она, — я больше не хочу лгать». Забыться хоть на одну ночь, а завтра она придет и — либо они вместе погибнут, либо вместе спасутся.

Предчувствие говорило Маргарите, что Мастер вновь предстанет перед ней, единственный и желанный. Какая сила совершит это чудо соединения — благая или дьявольская — ей было все равно. Она была готова ко всему. Вот оттого так безрассудно и соглашается Маргарита Николаевна на предложение посланца сатаны. О, этот соблазнительный договор: стоит только выполнить совсем необременительные, а скорее приятные условия дьявола, и вот оно, право на исполнение заветного желания!

«— Как я счастлива, как я счастлива, как я счастлива, что вступила с ним в сделку! О дьявол, дьявол! Придется вам, мой милый, жить с ведьмой».

Невероятною силой своей любви Маргарита извлекает Мастера из тьмы, скрывающей его от всех — и любящих, и ненавидящих, — из спасительной для него палаты дома скорби, в котором божественным провидением защищен он от адских сил. Вот грех Маргариты (Иудин грех) — целованием любви предает она Мастера. «Да! Целованием любви предаем мы тебя. Целованием любви предаем мы тебя на поругание, на истязание, на смерть! Голосом любви скликаем мы палачей из темных нор и ставим крест — и высоко над теменем земли мы поднимаем на кресте любовью распятую любовь» (Л. Андреев. Иуда Искариот).

Но проступок Маргариты прощается ей за то, что в собственном горе и отчаянии просит она не за себя и не для себя, — просит за несчастную Фриду, вызывая неудовольствие Воланда: милосердие не по его ведомству, и он никого не может спасти. Благородная душа Маргариты деятельно сострадает скорбящим (Мастеру, Фриде, Пилату, Левию Матвею) — искушение преодолено, она спасена, и с нею вместе те, за кого сердце Марго заступилось. Дьявольские силы вдруг теряют власть над душами Мастера и Маргариты: покой их будет выкуплен заступничеством Иешуа, а прозрение-свет они еще заслужат своей любовью — той, которая «долго терпит, милосердствует… не гордится… не ищет своего… не мыслит зла, не радуется неправде… всему верит… все переносит».

Нек такой ли святой любви вел Булгаков своих героев и не к ней ли звал читателя?

Глава 10
Гете и Булгаков

Булгаков не однажды напоминает в романе читателю о «Фаусте». Так, перед тем как войти в «Грибоедов», Коровьев соглашается с Бегемотом, что «сладкая жуть подкатывает к сердцу, когда думаешь, что в этом доме поспевает сейчас будущий автор «Дон Кихота» или «Фауста», или, черт меня побери, «Мертвых душ». А?» Параллели между романом Булгакова и трагедией Гете прослеживаются совершенно отчетливо в образах Мастера и Фауста, Коровьева и Мефистофеля, Геллы и Гретхен.

Начнем с Геллы — Великой Богини, повелительницы богов и смертных, живых и мертвых, являющейся нам то нагой и прекрасной, как Астарта, то одетой в черное вечернее платье, делающее ее похожей на Гель — черно-белую хозяйку преисподней. Наконец, багровый шрам на шее Геллы наводит на мысли о женщине, погибшей насильственной смертью. Сравните теперь отрывок из «Фауста» Гете, где доктору является призрак Гретхен:

Фауст

Гретхен, как известно из трагедии, была виновна в смерти своей матери и ребенка и кончила жизнь на плахе. Поэтому в царстве мертвых она предстает со шрамом на шее. Вот и выходит, что облик красавицы Геллы отчасти совпадает с обликом прекрасной Гретхен.

Далее. В разговоре между Мастером и Иваном Бездомным выясняется, что последний смог бы распознать сатану, если бы хоть раз прослушал оперу «Фауст». Воланд вспоминает о встрече с очаровательной ведьмой на брокенском шабаше. Бал сатаны в Вальпургиеву ночь как раз и описывает Гете в своей трагедии. Наконец, роман Булгакова предваряется эпиграфом из «Фауста». Это часть диалога между Мефистофелем и Фаустом.

Влияние «Фауста» на булгаковский роман бесспорно, однако два художника по-разному рисуют образ дьявола. Иконография Мефистофеля, так сказать, более каноническая, он один из слуг бога, не всеведущий, а лишь искушенный, из всех духов отрицания наименее тягостный для Всевышнего. Мефистофель действует в то «золотое» время, когда нечистый дух мог еще один на один потягаться с человеком, даже таким гениальным мятежником, как доктор Фауст. Мефистофель в этой борьбе — орудие божественной воли: бог посылает сатану в мир быть спутником человека, чтобы заставить того в «смутном искании» истины стремиться к духовному совершенству.

Но миновало время единоборства двух титанов: человека, обладающего божественным разумом и свободной волей, и дьявола с его сверхъестестественным могуществом. Писатель XX века осмеивает «привыкшего к уважению» Люцифера^[8]. Теперь уж сатане в одиночку не справиться даже с начитанным литератором или обыкновенным обывателем. За несчастную женщину, потерявшую возлюбленного, принимается целое сонмище бесовское. Воланд — только тень былого могущества дьявола (мы бы даже сказали, его былого благородства, ведь в прошлом у дьявола были достойные противники — сам Христос, например). В булгаковском романе князья тьмы «сгущаются» только там, «где люди сами уже до них над собой поглумились;…они подъедают им давно оставленное». Работа Воланда разрушительна, «но только среди совершившегося уже распада. Без этого условия его просто нет…» (П. Палиевский).

Но Воланд — все-таки дьявол. Как ни ущербно его могущество, запахом смерти тянет от его преступлений. Как ни смешны личины его слуг — за ними пустые глазницы демонов-убийц, враждебных и человеку, и богу. Как презирают эти бесы весь христианский мир, две тысячи лет упорно исторгающий из недр своих самому себе пример — святых и праведников и истинных христиан, которые есть воплощенный принцип любви и милосердия.

Милосердие — дело не воландовского ведомства. Неприязнь к этому «другому ведомству» у воландовцев откровенная и постоянная во всем, даже в том, что ходатай Иешуа Левий Матвей и самое Царство Света, обещанное им, вызывает у сатаны нескрываемое отвращение и насмешку. Себе в заслугу они могут занести, что осквернено убийством место в Москве, связанное с именем слуги божьего на земле; припев церковного песнопения «Аллилуйя!» — «Хвала богу!» превращен в пьеску для джаз-банда: теперь он исполняется не только на бале сатаны, но и в ресторанном саду; в «нехорошей квартире» на столе, накрытом церковной парчой, устроена грандиозная пьянка.

И все же при сравнении трагедии и романа в портретах «злого духа» много общего. Только Булгаков снова «разбил» волшебное зеркало троллей, отражавшее давно известную личину сатаны, и в его осколках мелькнули перед нами разные дьявольские маски. Потому и роль Мефистофеля в романе по очереди играют Воланд, Коровьев и Бегемот. Сравним, например, внешнее сходство Мефистофеля и Коровьева.

Гете (Мефистофель предстает пред императором в облике шута вместо прежнего шута-толстяка):

Булгаков: «…и соткался из этого воздуха прозрачный гражданин престранного вида. На маленькой головке жокейский картузик, клетчатый кургузый… пиджачок… Гражданин ростом в сажень, но в плечах узок, худ неимоверно, и физиономия… глумливая».

И Мефистофель, и Коровьев — большие шутники и фокусники. Оба поют: один под окном у Гретхен и в погребке, развлекая подгулявших студентов, другой организует кружок пения в филиале зрелищной комиссии; оба они слуги бога Маммона, олицетворяющего богатство: Мефистофель на маскараде наполняет амфоры текучим золотом, Коровьев в Варьете устраивает дождь из червонцев.

А уж как ловок бывает сатана, когда хочет угостить вином веселую компанию: Мефистофель в трактире для студентов-забияк добывает разных сортов винцо прямо из столешницы, а Бегемот на бале колдует у фонтана. Туда же, где сатана — владыка, в Брокенские горы на Чертову кафедру или на Воробьевы горы, на бал весеннего полнолуния является он в полном блеске своего могущества под именем то Велиала, то Люцифера, то Мефистофеля, то Вельзевула, то Воланда.

Но если в булгаковском сочинении есть свой Мефистофель, то должен быть и свой Фауст. Это — Мастер. В одном из первоначальных планов романа Мастер так и именовался Фаустом. Подобно средневековому ученому, он тяготится обществом и стремится к уединению. И видом своим походит Мастер на Фауста: одет он в длинный больничный халат и черную шапочку, на докторе тоже длинное одеяние и шапочка. Мастер написал роман, в котором один из героев носит имя Иешуа, а Фауст переводил на немецкий язык Евангелие от Иоанна. И Фауст, и Мастер погибают, встретившись с сатаной. Когда же им является искуситель? Когда и тот, и другой берутся по-своему интерпретировать евангельскую историю, где каждый из них невольно искажает истину. Фауст не может понять первопричину бытия: что было «вначале» — слово, мысль, сила, дело? Он считает, что должен при переводе уточнить смысл рассказа об Иисусе. Христианин, упражняющий ум и оставляющий сердце в пренебрежении, грешит помышлением, словом и делом. Грех помышления — начало уклонения от вечной Истины, мудрование ложное, плотское есть дорога к вечной смерти: Фауст облекает сомнение в слово и, наконец, заключает союз с сатаной.

Нечто подобное происходит и с Мастером. Автор романа об Иешуа, который верит в единого бога, Мастер, вдруг начинает «проповедовать» многобожие. «О боги, боги», — бормочет он. Вникая в вечные тайны бытия, размышляя и страдая от сомнения, Мастер, как средневековые катары, впал в ересь и уверовал, прежде всего, в сатану как в Rex mundi — Князя мира, создателя всего земного мира. Ибо не мог ведь Добрый Дух сотворить землю и людей, столь наполненных злом и страданием; значит, Добрый Бог есть только духовное начало и не мог бы воплотиться в мире зла и быть распятым. Герой романа Мастера Иешуа, стало быть, не вочеловечившийся Искупитель, а обыкновенный смертный, добрый, талантливый врач и философ, случайно погибший на кресте во имя принципа любви.

У булгаковского героя нет имени. Он — Мастер, один из многих в вековечной веренице пленников духа и сомнения, неверия, скорби, смущения, когда-то получивших от Бога, как дети, плоть и кровь Его и добровольно отринувших это родство. Зачем нам знать его имя? Он — Мастер, один из тех, кто, быть может, надеется еще избавиться от тяжкого ига сатаны, обрести спасение и жаждет пока душевного покоя. Имя его скрыто от нас милосердием Бога, охраняющего одних чад своих от неправедного суда, а других — от искушения быть судьями.

Сопоставление трагедии Гете и романа Булгакова интересно и при сравнении заключительных аккордов произведений: как разрешается ими идея воздаяния каждому по делам его. Как мы помним, поэты и писатели до Гете, использовавшие тему договора человека с дьяволом, низвергали своего героя в финале сочинения в ад. Гете нарушил эту традицию и вознес Фауста в рай. Философская концепция немецкого поэта, стало быть, строится на вере в силу человеческого духа. Душа человеческая — Божье дыхание, дитя Бога (Отче наш, Иже еси на небесех), даже если душа эта — литературный фантом, она — мысль человека, значит — от Бога. Гете не тщился доказать, как совершается воскресение души Фауста (смертному ли рассказать о путях Провидения). Поэт, безусловно, веровал в слова Никейского символа:

Царство Света — единственное место, где истинный христианин пожелал бы успокоиться душе и врага и друга. Что ж, Гете — истинный христианин!

Православный Булгаков устами Левия Матвея выносит своему герою приговор: «Он не заслужил света, он заслужил покой». Ирония судьбы: член «Ордена Света» не заслужил права быть рядом с Христом…

Глава 11
Рыцарь-шут

И вам не удается разузнать,

Зачем он распаляет эту смуту,

Терзающую дни его покоя

Таким тревожным и опасным бредом?

В. Шекспир

Пожалуй, ни один персонаж романа не обладает таким обилием способностей, как Коровьев: он и «маг, регент, чародей, переводчик или черт его знает кто на самом деле», он еще и печальный «темно-фиолетовый рыцарь», и большой шутник по прозвищу Фагот. Прозвище это вполне подходящее. И мы согласны с ранее предложенной расшифровкой этого имени^[9], в частности с тем, что «не прошел… Булгаков и мимо родственного лексеме «fagot» однокоренного слова «fagotin» (шут)». Мы предполагаем только, что качествами шута Булгаков наделил своего героя для того, чтобы замаскировать его подлинный прототип со всеми присущими тому чертами Дагона (ведь называет же автор «клетчатого гражданина» Коровьев-Фагот, а не Фагот-Коровьев). Ну, а там, где есть имя и в нем — смысл, то почему не придать своему герою новых качеств и не обогатить тем сюжет романа? А кроме того, если учесть, что словосочетание «Sentir le fagot» имеет смысл «отдавать ересью», т. е. «отдавать костром», то здесь уже «пахнет» Средневековьем, а там можно отыскать и рыцаря, и регента, и чародея, и переводчика, и… шута — круг замкнулся. Даже костюм Фагота — «клетчатый кургузый… пиджачок», даже его глумливая физиономия снова напоминают нам о Средневековье — об Арлекине, маске слуги из комедии дель арте, театра, возникшего в Италии в XVI в. и к XVII в. распространившегося во Франции и Германии. Кстати и то, что самые «яркие» костры горели в Европе именно в XVI веке.

За исключением сцены бала Фагот обряжен в шутовской наряд и вполне оправдывает его. И только в ночь отлета из Москвы он перевоплощается в темно-фиолетового рыцаря «с мрачнейшим и никогда не улыбающимся лицом…» «Рыцарь этот когда-то неудачно пошутил… его каламбур, который он сочинил, разговаривая о свете и тьме, был не совсем хорош. И рыцарю пришлось прошутить несколько больше и дольше, нежели он предполагал. Но сегодня такая ночь, когда сводятся все счеты. Рыцарь свой счет оплатил и закрыл!» Кто же этот рыцарь и какой же предерзостной и окаянной была его шутка, что он и после смерти остался рабом сатаны?

На наш взгляд, одним из прототипов фиолетового рыцаря является рыцарь Ульрих фон Гуттен, а неудачная шутка — это книга «Письма темных людей», написанная им (возможно, в соавторстве с другими молодыми людьми того же направления).

Все началось с того, что в Германии в 1507 г. крещеный еврей Иоганн Пфефферкорн с горячностью неофита обрушился на своих былых единоверцев. Он утверждал, что главным источником их «злодеяний» являются еврейские священные книги. Пфефферкорн предлагал их незамедлительно отобрать и все, за исключением Ветхого Завета, уничтожить. Тогда евреи, уверял он, образумятся и, наверное, примут христианство. Поддержанный кельнскими доминиканцами, стоявшими на страже католического правоверия, и рядом влиятельных обскурантов, Пфефферкорн добился императорского указа, который давал ему право конфисковать еврейские книги и расправиться с ними по своему усмотрению. Ссылаясь на этот указ, Пфефферкорн предложил знаменитому гуманисту Иоганну Рейхлину, правоведу, писателю и всеми признанному знатоку древнееврейского языка, принять участие в этой благочестивой акции. Рейхлин, понятно, решительно отказался. Более того, он вступил в полемику с Пфефферкорном. В 1511 г. Рейхлин выпустил памфлет «Глазное зеркало», в 1513 г. — статью «Защита против кельнских клеветников», а в 1514 г. — «Письма знаменитых людей» — сборник писем, написанных в его защиту рядом известных писателей и вельмож. Как отмечает Т.Н. Грановский, статьи за Рейхлина писал рыцарь Ульрих фон Гуттен, активно включившийся в борьбу против доминиканцев.

В 1516 г. вышла первая часть книги «Письма темных людей». Она была задумана как своего рода сатирический противовес серьезным «Письмам знаменитых людей». «Действие этой книги было ужасное: книга эта состояла из переписки доминиканцев между собой; они сообщали друг другу известия о частной жизни своей, об ученых новостях и т. д. Она написана плохой латынью. Доминиканцы высказывают здесь прямо все стремления, цели свои. Но с такою резкостью, таким цинизмом выведены темные стороны направления, грешные стороны в жизни западного монашества, так сильна ирония и зла, так груба и беспощадна, что можно, наверное, сказать — в целой литературе мы мало найдем сочинений, которые так подействовали бы на общественное мнение» (Т.Н. Грановский).

Каламбур о свете и тьме представляет собой уже заглавие книги. «Темными» названы люди, призванные нести в мир свет Евангельской Истины. На гербе доминиканцев была изображена собака, держащая в зубах горящий факел, что символизирует преданность делу очищения католичества от ересей и еретиков. (Не забудем также, что французское «фагот» происходит от латинского «факел» — fax). Насмешка, заключенная в названии книги, толкуется на разные лады уже в первом письме второй книги, причем и для доминиканцев — магистров ордена, и для эпигонов эти толкования одно обиднее другого:

«…все полагают, что вы… несете истинный свет веры католической. И полагают вас… великими подсвечниками, или же светильниками… И не сумлеваюсь, что ежели бы вас… с вашей мудростью привязать покрепче к столбу да привалить добрую кучу сухих дровишек, получился бы славный светоч миру… Но, окромя шуток, пребываю в надёже, что вы поистине станете светочем мира: ведь нельзя же, чтоб превеликая мудрость, какую вы емлете, так и осталась в дерьме».

За подобную «шутку» над Святой Католической Церковью Господь Бог имел полное основание осудить Гуттена на шутовство в аду.

Ульрих фон Гуттен родился в 1488 г. Он принадлежал к одному из знатных рыцарских немецких родов (Коровьев-рыцарь). Отец имел в отношении сына честолюбивые планы: он отдал мальчика в 11 лет в монастырь, чтобы со временем юноша смог занимать высшие духовные должности. В 15 лет Ульрих бежал из монастыря, и отец отказался от сына. Чтобы заработать на жизнь, Гуттен стал давать уроки, писать сочинения на ученые степени и продавать их, а также читать лекции.

В неполных тридцать лет Гуттен уже признанный ученый, отец прощает его. К тому же времени относится и выступление Гуттена в поддержку Рейхлина. В 1523 г. Гуттен вместе с рыцарем Францем фон Сикингемом открывают военные действия против курфюрста Трирского. Цель мятежа — вытеснить из Германии всех мелких князей и поставить во главе императора, так, чтобы между низшим сословием и императором было бы только одно сословие — рыцарство. Войско Сикингема было разбито, сам Гуттен бежал в Швейцарию. Он умер в бедной хижине, лишенный всего, но исполненный надежд. Последние его слова: «Наука процветает, умы пробуждаются, весело жить на свете». Принимая во внимание все, что мы сказали о прототипе-рыцаре Ульрихе фон Гуттене, удел Коровьева стать рыцарем-шутом вполне понятное наказание для еретика.

Та же часть натуры воландовского слуги, которая отзывается на прозвище «Фагот», досталась ему в «наследство» от личности Иоганна Рейхлина. Рейхлин был человеком низкого происхождения. За звучный голос он был взят певчим в церковную капеллу местным епископом (Коровьев — бывший регент). Благодаря покровительству епископа Рейхлин сумел стать образованным человеком. Наконец, он был переводчиком Библии с древнееврейского на современный ему немецкий язык (Коровьев именует себя переводчиком при особе иностранца-полиглота).

Пролагая путь к изучению Библии, Рейхлин имел еще и другую цель: он мечтал о единой науке, в которой должны слиться все науки, он думал найти такую универсальную науку о каббале, в коей, по его мнению, был ключ всемирной символики. Согласно учению каббалы, Библия рассматривается как зашифрованный текст, который можно постигнуть с помощью различных приемов (перестановки букв в определенном порядке, подстановки числового значения букв и т. п.). Пользуясь такими головоломными способами чтения Библии, каббалисты якобы постигают сокровенное и предсказывают будущее. Этим весьма успешно занимается и Коровьев.

Но почему рыцарь назван темно-фиолетовым и почему у него никогда не улыбающееся лицо?

Суд божий ждет каждого христианина за гробом, т. е. сразу после смерти. Душа, покинувшая тело, устремляется к Горнему Престолу, но на пути ее в воздушном океане легионы бесов чинят ей страшные мытарства. Тем временем Великий Судия оценивает уклонения ко греху христианской души и выносит решение, чего она достойна: вечной жизни или вечной смерти, рая или ада. Бездна адова уготована лишь «диаволу и ангелам его» (Евангелие от Матфея 25, 41) да тем нераскаявшимся грешникам, что явно отвергли Искупителя: души их нисходят в ад во власть сатаны сразу по разлучении с телом.

Если осмелиться предположить, что фиолетовый Рыцарь — душа мятежного Ульриха фон Гуттена, то, значит, шутник-рыцарь после смерти нелицеприятным судом божиим был признан виновным в грехе гордыни и нарушении заповедей Господних. Совращенный дьяволом, он считал себя правым перед Богом и людьми и ни в чем содеянном не раскаялся, сомневался в Церкви Христовой, имя Господа и обеты Его осквернял шуткой и поруганием, клеветал на пастырей ее, убивал и сеял раздор, ненависть и крамолу между живыми, отнимая у них мир и ввергая в войну.

Теперь душа эта в неволе у сатаны и пребудет в адской бездне, пока не возвестят, что «и смерть и ад отдали мертвых, которые были у них; и судим был каждый по делам своим». Рыцарь печален, он заранее знал, что за воскресением из мертвых следует вторая вечная смерть для тех, «кто не был записан в книге жизни». Но будут сам диавол «и смерть и ад повержены в озеро огненное. Это смерть вторая» (Откровение Иоанна Богослова 20, 10–15). По воле сатаны, покинув ад, скитаясь среди живых, душа эта пропащая несла на землю смерть и разрушение. И вот счет оплачен и закрыт: зло посмертное уравновесило зло прижизненное, печальный Рыцарь теперь готов ждать конца — он отмечен цветом смерти.

Глава 12
Берлиоз, не композитор

Подробный рассказ о трагической смерти Михаила Александровича Берлиоза, «председателя правления одной из крупнейших московских литературных ассоциаций, сокращенно именуемой МАССОЛИТ, и редактора толстого художественного журнала», кажется читателю поначалу совершенно необъяснимой деталью в сюжете романа. Ну, действительно, зачем

© Абрашкин А.А., 2021

© Макарова Г.В., 2021

© ООО «Издательство «Яуза», 2021

© ООО «Издательство «Эксмо», 2021

Предисловие

Сохранилось предание, что последней печалью умирающего Булгакова был роман о Мастере¹. «Хочу, чтобы они знали…» – прошептал Михаил Афанасьевич наклонившейся над ним жене. Эти предсмертные слова писателя – духовная заповедь живущим понять глубинный смысл его книги, задуматься над судьбой героев и с неотвратимостью осознать, что «праведность бессмертна, а неправда причиняет смерть: нечестивые привлекли ее и руками, и словами, сочли ее другом и заключили союз с нею…» (Книга Премудрости Соломона 1, 15–16).

Елена Сергеевна (последняя жена Булгакова) сохранила роман и добилась его издания. Нам же надлежит постигнуть суть авторского замысла, попытаться косвенным образом найти причины, побудившие Булгакова взяться за перо, почувствовать тончайшие связи между образами персонажей книги и сохранявшимися в душе писателя воспоминаниями о реальных людях и событиях, между видениями, созданными фантазией одного человека, и литературными «тенями», проступающими из глубины времен и эпох.

Многие читатели романа «Мастер и Маргарита» чувствуют, что в тексте скрыты некие тайны, и пытаются разгадать их. Общим в этих поисках является убеждение в том, что Булгаков рассказал о событиях, произошедших в действительности, но придал реалиям форму вымысла, скрыв их от недоброго ума. При таком взгляде сочинение писателя предстает образцом зашифрованной прозы. Но «нет ничего тайного, что не сделалось бы явным… Если кто имеет уши, да услышит!» (Евангелие от Марка 4, 22–23).

«Мастер и Маргарита» читается на одном дыхании. Есть в романе очарование, он написан с любовью к каждому слову, к каждой буковке. Перевернув последнюю страницу, вдруг с восхищением обнаруживаешь, что соприкоснулся с чем-то глубоко цельным, высоким и прекрасным. Но обязательная растерянность наступает, как только задашь себе вопрос – а о чем, собственно, этот роман? Что в нем следует выделить как первостепенное, главное? И кто, наконец, главный герой – Мастер, Воланд, Пилат или, быть может, Иван?

На первый взгляд кажется, что ответ заключен в названии книги. Конечно же, это книга о Мастере, о творчестве и страданиях, с которыми сталкивается гениальный писатель, и о большой и настоящей любви. Но уже в следующее мгновение приходит мысль, что этой паре возлюбленных посвящена лишь мизерная часть текста. Мастер вообще появляется в романе только в 13-й главе. Правда, она называется «Явление героя», и это выглядит как подсказка, но отчего-то не хочется думать, что все так просто. Более того, обратившись к истории создания романа, вдруг обнаруживаешь, что в первоначальном его замысле образ Мастера отсутствовал и что с момента начала работы над книгой в 1928 году вплоть до 1938 года сам автор чаще всего называл ее романом о дьяволе. С появления нечистой силы в Москве начинается действие в романе и описанием прощания со столицей заканчивается. Все события, о которых идет речь, так или иначе связаны с Воландом и его необыкновенной компанией. И если язык не поворачивается назвать черного мага главным героем, то нельзя не признать, что тема дьявола является доминирующей. Это особенность булгаковского сочинения, его «изюминка». Но откуда проистекал этот интерес к «темной» стороне мира, какие идеи питали фантазию Михаила Афанасьевича?..

Глава 1

Первые опыты демонологии

В сентябре 1922 года в литературном приложении к газете «Накануне» появилось небольшое сочинение Михаила Афанасьевича под названием «Похождения Чичикова». Современные литературоведы квалифицируют его как фельетон или маленькая сатирическая повесть. Но сам автор снабдил свое произведение подзаголовком «Поэма в десяти пунктах с прологом и эпилогом». Такое уточнение указывает на то, что молодой писатель подражает Гоголю. «Диковинный сон… Будто бы в царстве теней, над входом в которое мерцает неугасимая лампада с надписью: «Мертвые души», шутник-сатана открыл двери. Зашевелилось мертвое царство, и потянулась из него бесконечная вереница. <…> И двинулась вся ватага на Русь…». Чудный зачин! Двумя фразами Булгаков определил то направление, которое будет определяющим в его творчестве – Русь и одолевающая ее нечисть.

Гоголевский Чичиков охотится за мертвыми душами, он намеревается стать, а в ходе действия и становится хозяином призраков, мертвецов. В этом своем качестве он, безусловно, выступает посредником между тем и этим мирами, посланником сатаны. Да и фамилия его, как нам думается, возникла от слова «шишига», одного из имен черта. Набоков также находил Чичикова не просто дьявольским пошляком, но прямым агентом Вельзевула: «Да и сам Чичиков – всего лишь низко оплачиваемый агент дьявола, адский коммивояжер: «наш господин Чичиков», как могли бы называть в акционерном обществе «Сатана и К°» этого добродушного, упитанного, но внутренне дрожащего представителя. Пошлость, которую олицетворяет Чичиков, – одно из главных отличительных свойств дьявола, в чье существование, надо добавить, Гоголь верил куда больше, чем в существование бога. Трещина в доспехах Чичикова, эта ржавая дыра, откуда несет гнусной вонью (как из пробитой банки крабов, которую покалечил и забыл в чулане какой-нибудь ротозей), – непременная щель в забрале дьявола».

Булгаковский Чичиков – тоже своеобразный предтеча Воланда, он появляется в Москве невесть откуда и также производит нечто из ряда вон выходящее: трест для выделки железа из деревянных опилок, колбасу из дохлого мяса, липовую электрификацию и т. д. В эпилоге все его жульнические проделки выдаются за сон, но у читателя не остается никаких сомнений, что Чичиковы и ноздревы были явью нэповской России. В «Мастере и Маргарите» Воланд и его компания будут куролесить и дурить головы московским гражданам, подобно Чичикову. Но чем не запятнал себя, в отличие от них, Павел Иванович, так это поджогами и убийствами.

К той же эпохе относится и действие «Дьяволиады», изданной в 1924 году. Сам писатель оценивал ее в своем дневнике как «дурацкую, ни к черту не годную». Но нам важен сам выбор темы и поиск изобразительных средств для описания человеческого умопомрачения. У «Дьяволиады» тоже есть подзаголовок – «Повесть о том, как близнецы погубили делопроизводителя». Он крайне важен для читателя, так как попеременное появление перед делопроизводителем Коротковым братьев Кальсонеров, один из которых имеет бороду, а другой нет, способно помутить самый трезвый рассудок. Положение усугубляется еще тем, что у Короткова есть свой «двойник» – гражданин Колобков, чрезвычайно схожий с ним, только с усиками. Будучи не в силах разгадать ребус с Кальсонерами и принимаемый, где надо и не надо, за Колобкова Коротков все больше и больше погружается в бездну безумия.

Вдобавок ко всему у него крадут документы, и он как бы исключается из числа живущих на этом свете. Булгаков обыгрывает эту ситуацию, описывая попытку получить Коротковым новый документ у председателя домового комитета. «На двери флигеля было написано: «Домовой». Рука Короткова уже протянулась к кнопке, как глаза его прочитали: «По случаю смерти свидетельства не выдаются». По случаю чьей смерти? Домового? Смешно. А может, по случаю смерти самого Короткова? Еще смешнее, но очень похоже на правду. Живой труп, мертвая душа. Коротков именно так себя и ощущает, признаваясь: «<…> я неизвестно кто. Кончено. Ни арестовать, ни женить меня нельзя».

У «Дьяволиады» был литературный источник – повесть Ф.М. Достоевского «Двойник», вышедшая с подзаголовком «Петербургская поэма». Она посвящена описанию явления черта титулярному советнику Якову Петровичу Голядкину. Черт этот, на удивление, не похож на то привычное рогатое чудище, которое рисует нам народная традиция. Он объявляется перед читателем в человеческом образе, причем оказывается, что он как две капли воды схож с героем поэмы. Писатель именует его Голядкин-младший или Голядкин-второй. Это двойник Голядкина-старшего, Голядкина-человека, который имел несчастье влюбиться. Приключения, которые пережил Яков Петрович, не поддаются пересказу, о них стоит подробно прочитать. Самое любопытное, что они настолько же фантастичны, насколько и реальны. Одно слово – поэма! Мастерство и творческий метод Достоевского таковы, что читатель постоянно колеблется от неверия к вере, от ощущения небывальщины к самой суровой правде. Писатель как бы проверяет на прочность его психику, показывает ему возможные пути нисхождения в умственный ад. Но все то же можно сказать и о булгаковской повести, где близнецы-Кальсонеры вконец расстроили разум делопроизводителя.

В одном из писем брату Достоевский, упоминая о «Двойнике», признается: «Тебе он понравится больше «Мертвых душ». Налицо желание Федора Михайловича превзойти гениального мастера по части более глубокого проникновения в мир нечистой силы. Достоевский изучал бесов, скрытых в человеческих душах. Точно таким же путем поначалу двигался и Булгаков. «Похождения Чичикова» и «Дьяволиада» вполне реалистичны и лишены мистики. В них, собственно, нет дьявола. Он появится в более поздних сочинениях. И гоголевское миросозерцание в творчестве Булгакова перевесит духовные искания Достоевского. Продолжая именно гоголевскую традицию изображения нечистой силы, Михаил Афанасьевич придет к своим знаменитым демоническим персонажам из «Мастера и Маргариты».

Но и влияние Достоевского даст себя знать. Одиннадцатая глава «Мастера и Маргариты» прямо названа «Раздвоение Ивана». Приведем ее фрагмент, выделив ключевые фразы, будоражащие поэта:

«Теперь Иван лежал в сладкой истоме и поглядывал то на лампочку под абажуром, льющую с потолка смягченный свет, то на луну, выходящую из-за черного бора, и беседовал сам с собою.

– Почему, собственно, я так взволновался из-за того, что Берлиоз попал под трамвай? – рассуждал поэт. – В конечном счете, ну его в болото! Кто я, в самом деле, кум ему или сват? Если как следует провентилировать этот вопрос, выходит, что я, в сущности, даже и не знал-то как следует покойника. В самом деле, что мне о нем было известно? Да ничего, кроме того, что он был лыс и красноречив до ужаса. И далее, граждане, – продолжал свою речь Иван, обращаясь к кому-то, – разберемся вот в чем: чего это я, объясните, взбесился на этого консультанта, мага и профессора с пустым и черным глазом? К чему вся эта нелепая погоня за ним в подштанниках и со свечечкой в руках, а затем и дикая петрушка в ресторане?

– Но-но-но, – вдруг сурово сказал где-то, не то внутри, не то над ухом, прежний Иван Ивану новому, – про то, что голову Берлиозу-то отрежет, ведь он все-таки знал заранее? Как же не взволноваться?

– О чем, товарищи, разговор! – возражал новый Иван ветхому, прежнему Ивану, – что здесь дело нечисто, это понятно даже ребенку. Он личность незаурядная и таинственная на все сто. Но ведь в этом-то самое интересное и есть! Человек лично был знаком с Понтием Пилатом, чего же вам еще интереснее надо? И вместо того, чтобы поднимать глупейшую бузу на Патриарших, не умнее ли было вежливо расспросить о том, что было далее с Пилатом и с этим арестованным Га-Ноцри?

А я черт знает чем занялся! Важное, в самом деле, происшествие – редактора журнала задавило! Да что от этого, журнал, что ли закроется? Ну, что ж поделаешь: человек смертен и, как справедливо сказано было, внезапно смертен. Ну, царство небесное ему! Ну, будет другой редактор и даже, может быть, еще красноречивее прежнего.

Подремав немного, Иван новый ехидно спросил у старого Ивана:

– Так кто же я такой выхожу в этом случае?

– Дурак! – отчетливо сказал где-то бас, не принадлежащий ни одному из Иванов и чрезвычайно похожий на бас консультанта».

Бездомный, самокопаясь, договорился до чертиков. Дьявол как бы материализовался и незримо присутствует рядом с ним. Писатель трижды повторяет «в самом деле». Тем самым он подчеркивает истинность происходящего. Иван неожиданно убеждается в поспешности слов, вылетевших у него на Патриарших:

«– А дьявола тоже нет? – вдруг весело осведомился больной у Ивана Николаевича.

– И дьявола…

– Не противоречь! – одними губами шепнул Берлиоз, обрушиваясь за спину профессора и гримасничая.

– Нету никакого дьявола! – растерявшись от всей этой муры, вскричал Иван Николаевич не то, что нужно, – вот наказание! Перестаньте вы психовать».

Запсиховал, однако, сам Иван, что и заставило Воланда расхохотаться. Но самое забавное, что Иван убеждается в существовании дьявола не на Патриарших, не во время личной встречи, а лишь в больнице, оставшись наедине с собой. Иногда надо «потерять голову», чтобы добраться до истины. Впрочем, если бы Иван рассказал о своих видениях доктору Стравинскому, тот бы ничуть не удивился. Он прочитал бы Бездомному лекцию по психоанализу и объяснил бы, следуя Фрейду, что образ Ивана ветхого следует соотносить с моральными предписаниями, навязываемыми человеку обществом (Сверх-Я), образ Ивана нового – с его собственным сознанием, контролируемым на все сто (это наше Я), а голос консультанта породило его подсознание (бессознательное, фрейдово Оно). Так что никакого дьявола, действительно, нет и быть не может…

Как бы то ни было, Иван столкнулся с тем, что наши сказки называют тридевятым царством, тридесятым государством. Булгаковская сказочка про Ивана стала впечатляющим продолжением его «Дьяволиады». И уж ее-то никак не назовешь дурацкой!

Глава 2

Редакции романа о дьяволе

Каждая идея, образ, вещь, каждое Нечто, доступное нашим чувствам и разуму, имеет свою историю. Это в полной мере относится к роману «Мастер и Маргарита», над которым Булгаков начал думать со второй половины 1928 года. Работа продолжалась вплоть до самой смерти писателя, последовавшей в 1940 году. Весь опыт своей жизни Булгаков вложил в свой «закатный» роман «Мастер и Маргарита», в свою главную книгу.

В центре повествования судьба талантливого писателя, которого обычно соотносят с самим автором. Считается также, что прообразом Маргариты была Елена Сергеевна. Роман во многом автобиографичен. Булгаков испытал и травлю в печати, и унизительные допросы в ОГПУ. Его пьесы периодически запрещались, произведения не печатались. Свой последний роман Булгаков писал, что называется, в стол, практически не надеясь увидеть его опубликованным. Первые редакции романа писатель сжег. Сохранились лишь отдельные главы или фрагменты текста. Видимо, сделал он это из соображений безопасности. В знаменитом обращении Булгакова к Правительству СССР от 28 марта 1930 года есть такие слова: «Ныне я уничтожен… Погибли не только мои прошлые произведения, но и настоящие, и все будущие. И лично я, своими руками, бросил в печь черновик романа о дьяволе». И в последующие годы писатель периодически уничтожал большие куски текста, содержащие излишне смелую сатиру на советскую действительность. Но все же, основываясь на сохранившихся фрагментах, можно проследить общее направление развития замысла Булгакова и выделить важнейшие этапы его работы. Охарактеризуем вкратце различные редакции романа.

Черный маг

(1928–1929)

В этой, первой редакции романа иностранец представляется друзьям Вельяр Вельяровичем Воландом (Велиар – одно из имен дьявола). Действует Воланд поначалу в одиночку, без помощников. Своими провокационными выпадами на Патриарших он доводит Иванушку до состояния безумия, и тот разметает им же на песке нарисованное изображение Христа. Воланд таким образом испытывал не столько Ивана, сколько Берлиоза, которого и призывал остановить своего приятеля от безумного действия. Но хитроумный литератор, понимавший суть происходящего, уклонился от вмешательства и позволил Иванушке совершить роковой шаг. Следующая за этим гибель Берлиоза на трамвайных путях воспринимается как расплата за неслыханное богоборчество. Смерть Берлиоза описана в деталях, с жуткими подробностями.

Всего в данной редакции 15 глав. Ближе к ее концу, в одиннадцатой главе появляется специалист по демонологии Феся, плохо говоривший по-русски, но владевший имением в Подмосковье. После революции этот специалист многие годы читал лекции в Художественных мастерских до того момента, пока в одной из газетных статей не появилось сообщение о том, что Феся в бытность свою помещиком измывался над мужиками в имении. Феся опроверг это сообщение довольно убедительно, заявив, что русского мужика он ни разу не видел в глаза. Впоследствии выяснилось, что одного мужика он все-таки видел, но им оказался… граф Лев Николаевич Толстой:

«Феся был потрясен.

– Клянусь мадонной, – заметил он, – Россия необыкновенная страна! Графы в ней – вылитые мужики!

Таким образом, Феся не солгал».

Булгаков предельно ироничен к своему герою. Это кабинетный червь, утративший связь с реальным миром, жизнью людей. Он автор работ «Категории причинности и каузальная связь», «История как агрегат биографии» (ха-ха!), увлекается мистикой, демонологией и, судя по сохранившимся отрывкам, должен был встретить Воланда. Некоторые литературоведы совершенно неоправданно пытаются видеть в нем предшественника Мастера. Другое дело, что роль Феей как исследователя ведомства дьявола в более поздних редакциях сыграли на пару Мастер и Иван Бездомный. Изначально задуманный образ Феей развивался, тем самым, не прямолинейно, не односторонне, а многопланово.

В тринадцатой главе «Черного мага» в окружении Воланда появляются новые персонажи – рожа с вытекшим глазом и провалившимся носом, маленький человечишко в черном берете, рыжая голая девица, два кота… Буфетчик из Варьете увидел Воланда таким:

«На хозяине было что-то, что буфетчик принял за халат и что на самом деле оказалось католической сутаной, а на ногах черт знает что. Не то черные подштанники, не то трико. Все это, впрочем, буфетчик разглядел плохо. Зато лицо хозяина разглядел. Верхняя губа выбрита до синевы, а борода торчит клином. Глаза буфетчику показались необыкновенно злыми, а рост хозяина, раскинувшегося на этом… ну, бог знает на чем, неимоверным.

– Внушительный мужчина, а рожа кривая, – отметил буфетчик».

Воланд сам разговаривает с буфетчиком. Сифилитик Азазелло здесь представлен уродом, облачившимся в шутовской наряд: «Один глаз вытек, нос провалился. Одета была рожа в короткий камзольчик, а ноги у нее разноцветные, в полосах, и башмаки острые. На голове росли рыжие волосы кустами, а брови были черного цвета, и клыки росли куда попало. Тихий звон сопровождал появление рожи, и немудрено: рукава рожи, равно как и подол камзола, были обшиты бубенчиками. Кроме того, горб».

Действие разворачивается в июне 1935 года.

Копыто инженера

(1929–1930)

Вторая редакция отмечена необычайно глумливым поведением Воланда после гибели Берлиоза (в других редакциях этот текст уже не повторяется):

«Ай, яй, яй – вскричал Воланд, увидев Иванушку, – Иван Николаевич, такой ужас!..

– Нет, – прерывисто заговорил Иванушка. – Нет! Нет… стойте…

Воланд выразил на лице притворное удивление. Иванушка же, придя в бешенство, стал обвинять иностранца в причастности к убийству Берлиоза и вопил: «Признавайтесь!» В ответ Воланд предложил Иванушке выпить валерьяновых капель и, продолжая издеваться, проговорил:

«Горе помутило ваш разум, пролетарский поэт… У меня слабость… Не могу выносить… ауфвидерзеен.

– Злодей, вот кто ты! – глухо и злобно прохрипел Иванушка… – К Кондрату Васильевичу стоит вас отправить. Там разберут, будь покоен!

– Какой ужас, – беспомощно… и плаксиво заныл Воланд… – Молодой человек… некому даже сообщить, не разбираю здесь…»

И тогда Иванушка бросился на Воланда.

«Тот тяжелой рукой сдавил Иванушкину кисть, и… он попал как бы в капкан, рука стала наливаться… обвисла, колени задрожали…

– Брысь, брысь отсюда, – проговорил Воланд, да и чего ты торчишь здесь… Не подают здесь… Божий человек… – В голове завертелось от таких слов у Иванушки, и он сел… И представились ему вокруг пальмы…»

Воланд этой редакции вообще «тянет» на главного героя. Именно он излагает содержание древних глав, которые названы «Евангелие от Воланда». Берлиоз берется даже напечатать некоторые его главы, «правда, при условии некоторых исправлений». В свете воландовского авторства весьма привлекательно и очень смешно выглядит совет Иешуа:

«А я бы тебе, игемон, посоветовал пореже употреблять слово «черт», – заметил арестант.

– Не буду, не буду, не буду, – расхохотавшись, ответил Пилат, – черт возьми, не буду».

В отличие от первой редакции Воланд представляется специалистом по белой магии. Магия, как ее ни назови, все равно магия. Ее «цветность» характеризует цели и задачи, преследуемые исполнителями магических обрядов. Белой магией называют сакральные знания, используемые во благо и на пользу людей. Черной именуют знания, так или иначе связанные с действием нечисти, бесов и сатаны. Носителями белой магии выступают маги, носителями черной – колдуны. Отличие колдуна от мага во всех «ипостасях» последнего (кудесник, волхв, чаровник) состоит в следующем: колдун знается с нечистой силой, через нее получает особые способности, которые и использует во вред окружающим. Подобно ведьмам, колдуны заключают договор с сатаной и продают ему свои души; этот договор скрепляется кровью. От новоявленного колдуна требуется отречься от Бога, то есть снять с шеи крест и спрятать его под правую пятку, или встать ногами на икону, положенную на землю вниз, и богохульствовать. Если колдун не придумает занятия для нечисти, которая подчиняется ему с момента заключения договора, эта нечисть его замучает: отсюда истории о том, как колдуны заставляли чертей вить веревки из воды и т. д. Заключив договор, колдун получает от сатаны черную книгу (почему колдуна еще называют чернокнижником), которая позволяет вызывать бесов. Перед смертью колдун должен отказать кому-либо эту книгу, иначе он будет приходить за ней из могилы.

Булгаков долго и тщательно размышлял над образом Воланда. Называя его черным магом (в первой редакции), писатель закреплял за ним способности и колдуна, и мага. Властвуя в мире демонов, Воланд вполне мог работать и на пользу человеческого общества. Во второй редакции Булгаков «обелил» своего героя, возвел в ранг магов. Он стал называть его инженером (человеческих душ), указав на устремленность Воланда к добрым начинаниям. Видимо, как и в «Роковых яйцах», писатель задумывал вложить в свое произведение известный заряд иронии. В последних редакциях романа, однако, Булгаков вернулся к первоначальному варианту и «назначил» Воланда профессором черной магии. Слово «профессор» здесь таит в себе сразу несколько смысловых значений. Это намек на ограниченность зла (не вседозволенность, не академик же) и на особое пристрастие инженера к науке. С другой стороны, это откровенная насмешка над дьяволом, пекущимся об имидже ученого…

Через некоторое время после уничтожения рукописей и телефонного разговора со Сталиным 18 апреля 1930 г. Булгаков пытался возобновить работу над романом. Но сильнейшее физическое и психическое переутомление не позволило ее продолжить. «Причина моей болезни, – писал Булгаков в письме Сталину 30 мая 1931 г., – многолетняя затравленность, а затем молчание… по ночам стал писать. Но надорвался… Я переутомлен…»

Великий канцлер

(1932–1936)

Возвращение Булгакова к роману о дьяволе состоялось в 1932 г. Литературоведы выделяют третью (1932–1934) и четвертую (1934–1936) редакции романа. Объединенные вместе, они составляют первую рукописную редакцию. В третьей редакции появляются, наконец, поэт (Мастер) и его возлюбленная. Это ведет к необходимости существенных изменений и дополнений в сюжете. Поэтому четвертая редакция всецело продиктована стремлением расширить горизонты для новых героев. Она начинается знаменательной фразой автора: «Дописать раньше, чем умереть».

Князь тьмы

(1937)

В пятой редакции Булгаков окончательно определяется с образом Воланда. Если в «Великом канцлере» глава, посвященная выступлению артистов в Варьете, называлась «Белая магия и ее разоблачение», то теперь она стала именоваться «Черная магия». В окончательном варианте название выглядело так: «Черная магия и ее разоблачение». Эксперимент по оправданию дьявола был, так сказать, признан неудачным. Среди вероятных названий романа:

«Черный маг» → «Инженер с копытом» → «Великий канцлер» → «Князь тьмы»

возобладало, в конечном итоге, наиболее известное и наиболее устоявшееся (в смысле возможных функций и богословских характеристик). Это лишний раз подчеркивает, что Булгаков, создавая образ дьявола, ориентировался на христианскую традицию. Более того, начиная со следующей редакции, роман обретает свое подлинное имя – «Мастер и Маргарита». Дьявол уходит на второй план…

Вторая полная рукописная редакция романа

(1938)

Шестая редакция и все ее последующие правки отмечены знаком кропотливой работы над уже готовым «телом» романа. Булгаков стремился «оживить» его, наполнить нужным настроением, устранить мелкие неточности. Но самое главное в этой окончательной правке осталось невидимым для исследователей.

Булгаков строго разнес действие по определенным дням недели, указал временные границы действия и «привязал» их к дню весеннего полнолуния. Говоря попросту, писатель зашифровал время происходящих событий. Для чего он это сделал? Чтобы рассказать своим потомкам нечто чрезвычайно важное. Чтобы они помнили…

За внешней фабулой романа скрыты реальные исторические события, о которых иносказательно поведал автор. Обратим внимание, и это в высшей степени важно: шифры в романе появились после 1937 года – важнейшего года в нашей отечественной истории. Но не торопитесь делать скороспелые выводы. С Булгаковым все непросто. Достаточно напомнить, что именно в этот страшный год он вывел дьявола из названия романа, сосредоточившись на другой теме, теме Мастера…

Глава 3

Ведомство сатаны

Имя «Воланд» непривычно русскому уху. Оно взято Булгаковым из поэмы Гете «Фауст». Правда, упоминается там лишь однажды. Так называет себя Мефистофель в сцене Вальпургиевой ночи, требуя от нечистой силы дать дорогу: «Дворянин Воланд идет!» В прозаическом переводе А. Соколовского (1902) это место выглядит так:

Мефистофель

• Вижу, что мне надо пустить
• в дело мои хозяйские права.
• Эй, вы! Место! Идет господин Воланд!
• Дорогу, почтенная шваль, дорогу!

В комментарии переводчик пояснял, что Воланд было одним из прозвищ черта. Оно произошло от немецкого «Faland» – что значит «обманщик», «лукавый» – и употреблялось уже средневековыми немецкими писателями². Имя «Фаланд», кстати, тоже звучит в романе, когда кассирша из Варьете пытается вспомнить фамилию мага. Булгаков выбрал в качестве одного из источников своего романа трагедию Гете, это важная подсказка, которая поможет нам разгадать тайны романа. Но в булгаковском сочинении есть своя «изюминка» – дьявол в нем уже не одинок, у него целая свита слуг. И они, в отличие от Воланда или того же Мефистофеля, не склонны к философии. Их удел – всячески дурить, мутузить, отравлять и жечь. Только действуют ли они стихийно, по наитию или у них есть конкретный план, за которым стоит мессир?

Так давайте же и мы, как тот «бессонный этаж одного из московских учреждений», проведем расследование преступлений воландовской банды. А их набирается немало – это убийство гражданина Берлиоза и барона Майгеля, таинственная смерть Мастера и Маргариты, исчезновение домработницы Наташи, скандальное выступление в Варьете, пожары в ресторане «Грибоедов» и Торгсине, мошенничество с Никанором Босым и Степой Лиходеевым, попытка свести с ума финдиректора Варьете Римского и странное душевное расстройство Ивана Бездомного. Рассматривая пристально поступки этой «добродетельной» и «добропорядочной» шайки злоумышленников, возглавляемой «морально безупречным» «задумчивым гуманистом»², мы неизбежно обратимся к изучению «ведомства» того, в ком Мастер опознал сатану.

Наверное, ни один читатель не усомнится в том, что в лице Воланда и его спутников московская публика встретила исключительно умелую организацию. Она неуловима, в чем убедился не только Иван Бездомный, но и московский угрозыск, не оставляет «следов», чему свидетельством пожар в «нехорошей квартире», а также отсутствие каких-либо письменных доказательств местопребывания шайки в Москве. Таинственным образом исчезает договор о найме квартиры и документы зрелищной комиссии. И нет ни одного случайного человека в той цепочке человеческих связей, которую Воланд ловко «потянул», – ведь осведомленность иностранца просто поразительна: имея волшебный глобус, черный маг не нуждается в обыкновенных источниках информации. «Мой глобус, – заявляет он, – гораздо удобнее, тем более, что события мне нужно знать точно» и признается: «…наши возможности довольно велики, они гораздо больше, чем полагают некоторые, не очень зоркие люди…» Наконец, эта организация имеет четкую иерархию. Во главе ее стоит Воланд, на следующей ступени – Коровьев, Бегемот, Азазелло, Гелла и Абадонна, еще ниже – «несколько похожих на Абадонну, черных и молодых». Кроме несколько загадочного имени Воланда и вполне земной фамилии Коровьева, остальные члены шайки носят мифологические имена демонов зла и мрака. Кто же эти создания? И какие отношения могли бы существовать между сатаною и подчиненными ему «князьями тьмы»? За ответом обратимся к мифологии.

Сатана – с древнееврейского «противник в суде, в споре или на войне, противоборствующий, обвинитель, наушник, подстрекатель». Греческий перевод слова «сатана» звучит как «диаволос» (русское – дьявол). Сатана в религиях иудаизма и христианства – главный антагонист Бога и всех верных Богу сил на земле, враг человеческого рода, царь ада и повелитель бесов. Он противопоставлен Богу не на равных, не как антибожество, но как падшее мятежное творение Бога, обращающее против Творца силу, полученную от Него же; в конечном счете, сатана против собственной воли содействует исполнению Божьего замысла.

В библейской «Книге Иова» (1, 6–8) сатана назван в числе «сынов Божиих»: «И был день, когда пришли сыны Божии предстать пред Господа; между ними пришел и сатана. И сказал Господь сатане: откуда ты пришел? И отвечал сатана Господу и сказал: я ходил по земле и обошел ее». И далее рассказывается, что дважды давал Господь сатане власть над телом и имуществом Иова, власть искушать веру Иова в Господа различными несчастьями, но не дал Господь сатане власть над душой человека: «…вот в руке твоей, только душу сбереги» (Иов 2, 5). А это значит, что сатане от Бога дана власть при жизни человека влиять на его судьбу, и если окажется человек отступником, хулящим промысел Божий, то после смерти грешника поступить с его душой по заслугам (но, так сказать, в пределах, установленных волею Божией).

Постепенно сатана наделяется новыми чертами. Его начинают представлять не только клеветником на человека перед Богом, но и клеветником на Бога перед человеком. К нему восходит все моральное зло мира. Внеобразный эквивалент сатаны – талмудическое понятие «злого помысла». Поскольку же порождение греха вытекает из злого помысла, а «сделанный грех рождает смерть» (Послание Иакова 1, 15), то и образ сатаны приобретает черты ангела смерти, вынимающего душу человека.

У сатаны несколько имен. Одно из них – христианский дьявол – сложный образ, вмещающий в себя черты различных богов мрака древневосточных религий, богов загробного мира, демонов зла. Дьявол – владыка ада, подземного мира грешных душ, адской бездны, в которой совершается наказание за земные грехи. В «земной» жизни дьявол – повелитель ведьм и колдунов.

В Евангелии от Матфея упоминается еще одно имя «князя бесовского» – Вельзевула. Евсевий Иероним, переводчики комментатор Библии (IV – нач. V в. н. э.) связывает его с именем упоминаемого в Ветхом Завете бога филистимлян Баал-Зебуба (Зевува) – «Повелителя мух». Археологи обнаружили на Ближнем Востоке древние изображения мух, вероятно, амулеты, посвященные Баал-Зебубу. Этот бог считался покровителем и защитником от мух, рои которых были бедствием для людей и животных в жарком климате Востока. Очевидно, это одно из частных проявлений общего сиро-финикийского божества Баала (Ваала).

В библейских книгах Вельзевул встречается в двух неодинаковых смыслах. В Ветхом Завете он упоминается как местное божество филистимлян, пользовавшееся известностью в качестве оракула, и у соседних народов, в том числе у евреев в период их уклонения от истинной религии. В Новом Завете имя «Вельзевул» употребляется в смысле сатаны и главы бесов. Каким образом иудейская демонология отождествляет Вельзевула с сатаной – неизвестно. В современной науке существуют два толкования:

1) по-видимому, в еврейской среде бытовало имя сатаны «Забулус», перешедшее впоследствии в народную христианскую латынь (от искаженного греческого «диаволос»), в таком случае «Вельзевул» значит Ваал (Баал) – дьявол;

2) еврейский глагол, звучащий как «забал» – «вывозить нечистоты» в толковании раввинов использовался как метафора и означал духовную «нечистоту» – отступничество и идолопоклонство. В таком значении «Вельзевул» – «Повелитель скверн».

Таким образом, сатана – это дьявол, это – Вельзевул, это – Ваал-Зебуб. Ваал (первоначально Балу, Баал) значит буквально «господин», «владыка» – в западно-семитской мифологии обычное прозвище богов отдельных местностей и соответствует названию богов у древних евреев. Последние, однако, с незапамятных времен провели резкую разграничительную черту между своим богом и Ваалом, причем термин «Ваал» употреблялся ими для обозначения самого низменного идолопоклонства и никогда не прилагался ими к своему богу, но в обыденной речи имел значение «господин». Баал (Балу) – бог бури, грома и молний, олицетворение оплодотворяющего землю дождя, именовался богатырем, сильнейшим из героев, скачущим на облаке князем (возможно, отсюда библейский Вельзевул); известны его изображения в виде быка (символа плодородия) или воина с копьем-молнией в руках.

Итак, мы для себя, так сказать, идентифицировали того удивительного иностранца, который однажды весенним вечером появился на Патриарших прудах. Вспомним, кстати, каким представал Воланд перед Маргаритой. Впервые увидела она его лежащим в грязной рубахе на постели, с амулетом на шее в виде золотого жука на цепочке, в окружении дьявольского племени – чем же он не «повелитель скверн», не уважающий женщину, творение бога? (Хотя, на наш взгляд, встреча эта более напоминает древний шумеро-аккадский ритуал праздника плодородия – вступление царевны-жрицы богини плодородия в брачный покой бога для совершения священного брака.) И в последний раз увидела она его: «И, наконец, Воланд летел тоже в своем настоящем обличье. Маргарита не могла бы сказать, из чего сделан повод его коня, и думала, что, возможно, это лунные цепочки, и самый конь – только глыба мрака, и грива этого коня – туча, а шпоры всадника – белые пятна звезд». Разве не узнаем мы в нем Вельзевула-Балу?

Теперь о слугах Воланда, об их именах.

Азазель (булгаковский Азазелло) в представлениях иудаизма – демон пустыни (бес), в жертву ему предназначался «козел отпущения», на которого «перелагались» грехи еврейского народа, или падший ангел, упоминаемый в апокрифической «Книге Еноха», совратитель человечества, научивший мужчин военному и оружейному ремеслу, а женщин – блудным искусствам раскрашивания лица и вытравливания плода.

Аваддон (булгаковский Абадонна) – с древнееврейского «погибель», в иудаизме олицетворение поглощающей, скрывающей и бесследно уничтожающей ямы могилы и пропасти преисподней; фигура, близкая к ангелу смерти; Аваддон ведет против человечества карающую рать чудовищ. Имя Аваддон встречается не только в Ветхом Завете, но и в иудейских апокрифах, в литературе талмудического круга, в «Апокалипсисе» Иоанна Богослова.

Этого демона смерти можно сравнить разве что с Молохом. До середины XX в. считалось (на основании Библии), что Молох – это почитавшееся в Палестине, Финикии, Карфагене божество, которому приносились человеческие жертвы, особенно дети… На основании изучения неопунических надписей конца первого тысячелетия до н. э. – первых веков н. э. немецким семитологом О.Эйсфельдом было выдвинуто предположение, что Молох – обозначение самого ритуала сжигания людей или животных, позже принятое за имя божества.

Действия Абадонны под стать ритуалу служения Молоху. За ними читатель может наблюдать вместе с Маргаритой на глобусе Воланда: «Домик, который был размером с горошину, разросся и стал как спичечная коробка. Внезапно и беззвучно крыша этого дома взлетела наверх вместе с клубом черного дыма, а стенки рухнули, так что от двухэтажной коробочки ничего не осталось, кроме кучечки, от которой валил черный дым. Еще приблизив свой глаз, Маргарита разглядела маленькую женскую фигурку, лежавшую на земле, а возле нее в луже крови разметавшего руки маленького ребенка.

– Вот и все, – улыбаясь сказал Воланд, – он не успел нагрешить. Работа Абадонны безукоризненна».

Бегемот – в библейской мифологии сухопутное чудовище «с ногами как медные трубы, и костями, как железные прутья», настолько могучее, что «нет на земле подобного ему; он сотворен бесстрашным; на все высокое смотрит смело; он царь над всеми сынами гордости» – таков он, этот символ непостижимости божественного творения, узда для гордости человека: «клади на него руку твою, и помни о борьбе: вперед не будешь» (Иов 40–42).

Гелла – происхождение этого персонажа также должно выдавать ее демоническое происхождение. В древненорманнской и древнегерманской мифологии встречается имя Геллы (Геллии, Гель, Хель) – полубелой и получерной богини (вариант: получерной – полусиней), обитавшей в преисподней и принимавшей там души умерших от болезни или старости. Гелла – дочь Локи, древнескандинавского (древненорманнского) бога истребления, олицетворявшего губительный огонь, коварного духа зла. Ее имя со временем стало обозначать собственно ад в смысле местопребывания умерших.

Булгаковская Гелла своим обликом напоминает нам одну из самых прекрасных богинь древности – Афродиту, олицетворение планеты Венеры. Кстати, Афродита и сын ее Эрот, появляясь на Олимпе или на земле, повергали в трепет и страх богов и людей, боявшихся мук любви. Но классическая Афродита (богиня, вероятно, ближневосточного происхождения) имела когда-то и демонические черты. Она обладала магическим поясом, древним фетишем, в котором «заключалось все»: любовь, желания, слова обольщения, коварство, лесть, обман. Как злой дух, Афродита преследует неподчинившихся ее воле, и какой страх вызывает лук Эрота!

Но прелесть обнаженного тела Афродиты такова, что нагота «одевает» ее как одежды, а «золото волос, окутавшее плечи» (Ронсар), – как украшение к этому наряду. И разве не похож этот портрет на рыжеволосую нагую Геллу, красоту которой портил только багровый шрам на шее? Тем более, что у Геллы, как у Афродиты, есть и свой фетиш – фартучек, единственный предмет туалета, украшавший ее, и свой «Эрот» – Лжеваренуха, вместе с которым Гелла (в облике покойницы, т. е. демона смерти) однажды ночью навестила финдиректора Римского: «И вслед за нею, подпрыгнув и вытянувшись горизонтально в воздухе, напоминая летящего Купидона, выплыл медленно в окно через письменный стол Варенуха». Представление об Эроте (Купидоне) как о демоне-спутнике, а не как о божестве встречается еще у орфиков, давших Эроту, между прочими другими, эпитет «владыка ключей эфира, неба, моря, земли, царства мертвых и тартара».