Ангела Меркель. Самый влиятельный политик Европы бесплатное чтение

– Я тоже умею так говорить, – едва ли не умолял слушателей политик и социал-демократ Пеер Штайнбрюк, пытаясь подражать мягкому разговорному тону своей оппонентки, Ангелы Меркель. Даже аудитории, состоявшей из верных сторонников партии, такая шутка не понравилась. Судя по результатам опросов, Штайнбрюк безнадежно отставал в рейтинге, и, кажется, все, что он делал, заканчивалось неудачей. Шел 2013 год, и Меркель уже почти восемь лет занимала кресло канцлера. Но если под другими главами правительства после нескольких лет непопулярного сокращения расходов и мер экономии кресло начинало шататься, то фрау Меркель была популярна как никогда. Прозвище Мутти (Мамочка) точно отражало стиль ее поведения. С избирателями она говорила мягко, почти успокаивающе. Внешне казалась рациональной, спокойной, осмотрительной и невозмутимой. Неудивительно, что герр Штайнбрюк (работавший министром финансов в правительстве Меркель во времена большой коалиции, с 2005 по 2009 г.) готов был выйти из себя. У него были причины для отчаяния: экономика Германии чувствовала себя неплохо, и фрау Меркель была бесспорным лидером своей страны и ведущим политиком Европы.

Результаты, собранные к ночи 22 сентября 2013 г., подтвердили худшие опасения Пеера Штайнбрюка. Христианско-демократический союз (ХДС) фрау Меркель и родственная ему баварская партия Христианско-социальный союз (ХСС) получили 41 % голосов избирателей. Их оппоненты – социал-демократы – получили жалкие 23 %. Чистая победа, которая в пересчете на места в парламенте дала Меркель чуть ли не 50 процентов; до абсолютного большинства не хватило всего лишь пяти мест. В стране с главным образом пропорциональной избирательной системой – случай беспрецедентный.

Меркель была популярна как никогда. Но была и небольшая проблема: Свободная Демократическая партия Германии (СвДП) – маленькая либертарианская партия, с 2009 г. исполнявшая в коалиции Меркель роль младшего партнера, на этот раз не сумела пройти в парламент. Меркель вновь пришлось заниматься тем, что она умеет лучше всего: искать компромисс. И вновь она не спешила. На формирование правительства у нее ушло больше двух месяцев – и это в то время, когда мир стоял на пороге нескольких кризисов: революция на Украине, незавершенная «арабская весна» и бесконечная сага о греческом долге и проблемной еврозоне. Но Меркель, по своему обыкновению, сохраняла спокойствие. Наконец, 27 ноября она представила новое правительство – еще одну большую коалицию ХДС/ХСС и социал-демократической партии Германии (СДПГ). Меркель осталась канцлером, Вольфганг Шойбле – тоже из ХДС – остался министром финансов, а социал-демократ Франк-Вальтер Штайнмайер переехал в Министерство иностранных дел, заняв пост, который он уже занимал при предыдущем правительстве национального единства с 2005 по 2009 г. Как всегда, только деловые соображения и преемственность – как лозунг перемен. Пееру Штайнбрюку места в правительстве не нашлось, зато председатель социал-демократической партии Зигмар Габриель стал вице-канцлером и министром торговли и промышленности. Он тоже был опытным политиком и в первом правительстве Меркель занимал пост министра окружающей среды. Все шло так, как она любит: по-деловому, надежно и уверенно.

Продолжалось это недолго. Два года и несколько кризисов спустя Меркель оказалась перед лицом одного из суровейших испытаний всей ее жизни: миграционного кризиса.

В Гейденау (это в Саксонии – одной из наименее процветающих земель юго-востока Германии) ярко светило солнце, когда Ангела Меркель вышла из своего лимузина BMW 7. День был теплый, теплее обычного, и местные чиновники, приветствуя канцлера Германии, потели в лучах послеполуденного солнца. Появившаяся из лимузина женщина, обычно носившая яркие брючные костюмы, на этот раз была одета в серое. Приветствуя мэра Гейденау Юргена Опица и премьер-министра Саксонии Станислава Тиллиха, она выглядела серьезной и встревоженной, но также и сосредоточенной. Охрана с беспокойством наблюдала, как три политика миновали вооруженных полицейских, и прошли сквозь укрепленные ворота в центр размещения беженцев.

Самый могущественный политик Европы – Ангела Меркель – на тот момент возглавляла правительство уже девять лет и девять месяцев. Она была бесспорным лидером своей страны и виднейшим политиком Европы. Все, даже ее оппоненты, сходились в том, что она реформировала Германию и превратила ее из «европейского больного», как считали многие экономисты, в богатейшую и экономически мощную страну на континенте. В отличие от коллег в других странах, в основном мужчин, фрау Меркель обладала стратосферным рейтингом. Она была «безальтернативна», как несколькими месяцами раньше сказал о ней ее политический оппонент Пеер Штайнбрюк. И избирателям она в основном нравилась, хотя в последнее время на ее долю пришлось немало критики.

В тот день критики Меркель тоже вышли на улицы. Всего в сотне метров от канцлера большая группа разгневанных протестантов выкрикивала: «Уходи отсюда», «Иностранцы – вон!» «Предательница» – было написано на плакате в руках крупной женщины с крашеными рыжими волосами и выцветающими татуировками.

Лето тогда выдалось трудным. Еще в начале года фрау Меркель заключила своего рода мирное соглашение с президентом России Владимиром Путиным – соглашение, в результате которого русское «вторжение» на Украину временно прекратилось. А в летние месяцы, когда в обычных условиях канцлеру полагался бы отпуск, фрау Меркель вместе с европейскими коллегами снова пришлось разбираться с проблемными греческими финансами и потенциальным разрушением Европейского валютного союза.

Теперь же она оказалась лицом к лицу с миграционным кризисом. Сотни тысяч беженцев из Сирии, Ливии и других мест потоком пересекали границы. Европа была в растерянности. И все же фрау Меркель сохраняла спокойствие. Перед лицом беспрецедентного притока мигрантов она сказала: «Мы разберемся», – и повторяла потом эту мантру всю осень с настойчивостью, заставлявшей вспомнить римского сенатора Катона Старшего, который все свои выступления заканчивал одной и той же фразой: «Карфаген должен быть разрушен».

В Германии шло сильное брожение. Число нападений на центры размещения беженцев оставалось тревожно высоким – 460 в месяц, что превышало суммарное число таких нападений за весь предыдущий год. К тому же Хорст Зеехофер, лидер Христианско-социального союза и премьер-министр южной федеральной земли Бавария, открыто выступил против канцлера, заявив, что он бы на месте Меркель ввел военное положение.

Добавим тревогам Меркель еще одно измерение. В тот же период выяснилось, что германская автомобилестроительная компания Volkswagen подделывала результаты экологических испытаний, пытаясь убедить общественность, что ее машины более экологичны и меньше загрязняют окружающую среду, чем на самом деле. Результатом вскрытия обмана стало увольнение генерального директора Volkswagen Мартина Винтеркорна, союзника Меркель, и резкое падение акций концерна. Реальная опасность краха крупнейшего автопроизводителя Германии была для канцлера очередным политическим вызовом. Более того, прозвучавшие заявления о том, что федеральный министр транспорта Александр Добриндт, возможно, знал о подделке результатов тестов на содержание углекислого газа, которую практиковал Volkswagen, добавляли и без того напряженной политической ситуации дополнительное измерение.

И все же политика – такая игра, где главное обвинить оппонентов, и Меркель повезло, что герр Добриндт был членом ХСС. Если бы баварский премьер стал слишком дерзким, у Меркель оказался бы под рукой скандал с Volkswagen, который легко можно было бы использовать в качестве разменной монеты. Цинично? Возможно, но такова политика. Тот факт, что у нее имелся рычаг давления на Добриндта, протеже Зеехофера, давал Меркель некоторую передышку. А передышка была необходима. Высокий прежде рейтинг в тот момент заметно упал. Встреча с разгневанной толпой в Саксонии в тот период не представляла для Меркель ничего особенного.

Фрау Меркель казалась невозмутимой; насмешки только придавали ей храбрости. Политики волей-неволей учатся жить под градом оскорблений; это часть их работы. Меркель реагировала даже с каким-то демонстративным пренебрежением; чувствовалось, что она видит и признает гневную толпу и хочет противостоять ей, хотя всегда делает это в собственном мягком стиле. Обычно политики изображают глухоту и делают вид, что не обращают внимания на гневные выкрики. Меркель поступала не так. Ее заместитель Зигмар Габриель назвал как-то протестантов «швалью». Меркель же выбрала иную стратегию. Нет смысла обмениваться взаимными оскорблениями с толпой. Гораздо лучше предложить окружающим позитивный взгляд на действительность, особенно если ты лидер. Так она и сделала. «Принять у себя людей, бегущих от тирании, это часть того, чем все мы занимаемся, часть наших представлений о самих себе, – заявила Меркель перед телекамерами. После этого она помолчала, взглянула вверх и прищурилась от попавшего в глаза солнечного света. – Не может быть толерантности по отношению к тем, кто сомневается в ценности других людей, толерантности к тем, кто не хочет помочь, когда помощь справедлива и гуманна».

При этом Меркель не просто защищает человеческое достоинство, она также делает все, чтобы поддержать самоуважение Германии; в ней воплотилась новая, открытая и толерантная страна – страна, которая сумела дистанцироваться от своего темного прошлого, в котором были и геноцид, и тирания, и неописуемые ужасы нацистских концентрационных лагерей. Демонстранты от всего этого не дистанцировались. На стенах рисовали свастику, многие центры размещения беженцев горели, а неонацисты выкрикивали лозунги, которых несколько десятков лет не было слышно. Фрау Меркель покинула импровизированную трибуну и остановилась, чтобы сфотографироваться с молодой мамой, держащей на руках малыша.

Ангелу Меркель мать тоже пронесла когда-то мимо вооруженных пограничников в суровый и враждебный мир. Она тоже когда-то была похожа на беженцев, которые теперь вливались потоком в ее страну. Может быть, все дело в рассказах, которые Ангела Меркель слышала в детстве, рассказах о миллионах беженцев, пересекавших границы Европы после Второй мировой войны; может быть, именно эти рассказы пробудили в ней чувство гуманности.

В сердце тьмы

В 1954 г. мать Ангелы Меркель, Герлинда, покинула родной город и вместе с дочерью, которой тогда было восемь недель от роду, отправилась на восток. Должно быть, юная мама выглядела испуганной и беспомощной, когда садилась вдвоем с малышкой Ангелой на поезд до Перлеберга, ничем не примечательного городка в коммунистической зоне оккупации на востоке Германии. Было что-то почти библейское в том, как 26-летняя мать несла своего первенца в корзинке – как Мириам несла Моисея в библейской истории Исхода. Герлинда направлялась в страну тьмы, в коммунистическое государство, которым управлял Вальтер Ульбрихт – деспот, посаженный на это место советским диктатором Иосифом Сталиным. Герлинда с дочерью ехали на восток к Хорсту, отцу девочки и мужу Герлинды; он поехал вперед, чтобы занять место пастора в официально атеистическом государстве.

Место, куда прибыли мама с девочкой, нельзя было назвать особенно привлекательным. С момента окончания Второй мировой войны в 1945 г. Германия была разделена надвое. Западные союзники – США, Великобритания и Франция – контролировали запад страны; восток же, напротив, держал в железном кулаке Советский Союз.

Восточные немцы жили плохо. В 1953 г. рабочие взбунтовались против марионеточного советского режима. Вальтер Ульбрихт, сын плотника из крупного юго-восточного города Лейпцига, не получил никакого формального образования и закончил только Международную ленинскую школу в Москве, где он учился в 1920-е гг. Во время Второй мировой войны Ульбрихт работал с Иосифом Сталиным и потому идеально подходил на роль исполнителя этой задачи – построения нового тоталитарного государства. Его жизненный путь выглядел как долгая подготовка к этой работе. В 1936 г., в начале Гражданской войны в Испании, он служил информатором коммунистической партии, выявлял и помогал устранять немецких добровольцев, несогласных со Сталиным. После этого он перебрался в Москву, где и жил с 1937 по 1945 г.

После падения нацистского режима в мае 1945 г. Советский Союз оккупировал восточную часть Германии, хотя западная часть ее столицы, Берлина, при этом осталась под контролем Западных союзников. Задачей Ульбрихта было создание государства. Учился он у своего хозяина и кумира Иосифа Сталина. «Оно должно выглядеть демократическим, но все должно быть под контролем», – был его девиз. Как лидер коммунистической партии (КПГ) он прекрасно понимал, что не все жаждут установления того, что Владимир Ленин, основатель Советского Союза, называл «диктатурой пролетариата». И правда, в 1946 г. коммунисты проиграли выборы в тогда еще едином Берлине. Невозмутимый Ульбрихт, верный своей стратегии построения нового коммунистического государства, которое выглядело бы как конституционная демократия, но на самом деле управлялось бы железной волей марксистско-ленинского режима, вынудил социал-демократов (СПГ) объединиться с коммунистами и образовать Социалистическую единую партию Германии (СЕПГ). Режим даже организовал политическую партию, нацеленную на бывших национал-социалистов (Национал-демократическую партию Германии, НДПГ), чтобы вовлечь своих бывших врагов в систему.

На последовавших за этим подтасованных выборах небольшие националистические, номинально либеральные и консервативные партии, такие как Христианско-демократический союз (ХДС) и Либерально-демократическая партия Германии (ЛДПГ) получили символическое представительство. Но мелкие партии всегда проигрывали более крупной СЕПГ, которая чудесным образом получила более 90 % голосов из 99 % участвовавших в голосовании.

Система была демократической – на бумаге. На практике же все мелкие партии – известные как Блокпартиен, или «блоковые партии», – принимали лидерство СЕПГ. Те, кто выступал против системы (в первую очередь социал-демократы), встречали суровое обращение и, как правило, заканчивали в Хоэншенхаузен – тюрьме для политических оппонентов. Так что название Германская Демократическая Республика, которое официально получило новое государство, было несколько обманчивым. Это государство было скорее русским, чем германским, скорее диктатурой, чем демократией, и далеко не республикой, если считать, что при таком устройстве политической системы верховная власть должна принадлежать гражданам. Власть здесь была централизованной. Существовавшая прежде федеральная структура, состоявшая из нескольких отдельных государств-земель, была разрушена, несмотря на то, что конституция Восточной Германии, принятая в 1949 г., вроде бы защищала эти государства.

Однако не все шло по плану Вальтера Ульбрихта. Оппозиция СЕПГ все же существовала; его беспокоило, что процесс формирования коммунистического государства шел слишком медленно, а планы резкого роста производства оказались нереалистично амбициозными. Уровень жизни немцев, живших в западной зоне оккупации, быстро поднимался, не в последнюю очередь в результате реализации плана Маршалла – программа помощи Европе после Второй мировой войны. Программа восстановления Европы, как официально назывался этот план, был американской инициативой. Правительство США выделило 13 млрд долларов (что соответствует примерно 120 млрд долларов на момент написания книги – 2017 г.) экономической поддержки на помощь западноевропейским странам после войны. Эта схема, названная в честь тогдашнего госсекретаря США Джорджа Маршалла, никак не помогала рабочим на Востоке, которые, соответственно, не чувствовали никакого улучшения жизни. Они были сыты по горло пустыми обещаниями режима Ульбрихта. Коммунисты не собирались уступать – скорее наоборот. В начале июня 1953 г. Вальтер Ульбрихт издал декрет о том, что рабочие – служившие, по идее, становым хребтом так называемого «государства рабочих и крестьян», – должны повышать производительность труда.

Это требование вызвало бунты и восстания. Несколько дней, с 12 по 16 июня 1953 г., на улицах Берлина и Лейпцига бушевали баталии, а протесты шли во всех крупных городах Восточной Германии. 17 июня выступления были подавлены; советские танки и восточногернманская полиция применили силу и вынудили прекратить протесты. Драматург Бертольд Брехт, вернувшийся после войны из США и поселившийся в Восточной Германии, с обычным остроумием так охарактеризовал сложившуюся ситуацию в стихотворении «Решение»:

После восстания 17 июня секретарь Союза писателей приказал раздавать на Сталиналлее листовки, в которых можно было прочитать, что народ потерял доверие правительства и что возвратить его он может только удвоенной работой. Не было бы разве проще правительству распустить народ и выбрать новый?

Ульбрихт больше не мог делать вид, что народные массы с ним, хотя коммунистический режим делал все возможное, чтобы обвинить в беспорядках будто незаконно проникших в страну «западных фашистов». Вопрос о том, верило ли коммунистическое руководство собственной пропаганде, остается открытым. Народ нисколько не сомневался в том, что дела поворачивают к худшему. Не имея возможности голосовать на свободных выборах или пользоваться хоть какими-то базовыми демократическими свободами, люди выбирали единственное возможное для них в то время решение: уезжали.

Большое распространение получило тогда выражение «голосовать ногами», но первым его пустил в оборот лидер советских коммунистов Владимир Ленин; речь тогда шла о солдатах, дезертировавших из царской армии во время Первой мировой войны. Вновь это присловье возникло в Германии в 1950-е гг., когда сотни тысяч восточных немцев уехали в западные изобильные земли.

В те дни, за десять лет до строительства Берлинской стены, бежать было относительно нетрудно. Если бегство считать голосом, поданным на своеобразный референдум по оценке режима, то массовая эмиграция того периода, по существу, стала выражением недоверия Ульбрихту. В 1951 г. от режима бежали 165 000 человек; в 1952 г. эта цифра выросла до 182 000; в 1953 г., в год восстания, она достигла максимума в 331 000 человек. При численности населения, оценивавшейся в 18 млн человек, такая массовая миграция неизбежно должна была повлечь за собой экономические последствия.

Массы народа двигались на запад, а Герлинда с дочерью Ангелой, как мы уже видели, ехали на восток. Хорст, муж Герлинды, покинул северный город Гамбург несколькими месяцами раньше и теперь должен был впервые увидеть свою дочь. Гамбург, крупнейший город Ганзейского союза (торговой и оборонительной конфедерации торговых городов северной Германии, основанный в Средние века), был величественным и гордым городом. Именно в нем, одном из первых, зародился в позднем средневековье, когда расцвели торговля и производство, финансовый капитализм. Однако в 1943 г. в ходе операции «Гоморра» британские и американские бомбы сравняли центр города с землей, да и весь город был почти полностью разрушен. Во время единственного налета погибло более 40 000 мирных жителей, было разрушено 214 350 из 414 500 домов и квартир; от некогда процветающего города мало что осталось.

Пастор Хорст Каснер – или Хорст Казмерчак, поскольку именно такое имя он получил при крещении, – был священником польского происхождения, получившим образование в университетском городе Гейдельберге, расположенном на верхнерейнской низменности на юго-западе Германии. По окончании учебы Хорст сдал теологические экзамены и женился на Герлинде Еньщь, учительнице английского языка.

Мы почти ничего не знаем о начальном периоде жизни Каснера. Он родился в 1925 г., а его отец Людвиг был старшим офицером полиции в одном из районов столичного Берлина, Панкове. Первоначально семья была католической, но затем, когда Хорсту было четыре года, обратилась в протестантство (а именно в лютеранство) и изменила фамилию на более немецкозвучащую – Каснер. Каснеры были религиозны, и смена религии не была вызвана простым оппортунизмом. Хорст прошел конфирмацию в лютеранской церкви и решил после военной службы заняться изучением теологии. Он сумел получить место в Гейдельбергском университете Рупрехта и Карла, старейшем и, возможно, престижнейшем университете Германии, и проучился там четыре года. Вскоре после выпуска в 1952 г. Хорст уехал в Билефельд, промышленный городок на северо-западе страны, где изучал «практическую теологию» в лютеранской теологической семинарии Церковного Университета. После этого молодому человеку предложили временный пост замещающего пастора в церкви Крещения Господня в небольшом пригороде Винтерхудер на севере Гамбурга. Это был промышленный район, служивший вследствие этого во время войны мишенью для многочисленных воздушных налетов. Молодому социально ориентированному пастору там было чем заняться. Но не работой единой жив человек. В 1952 г. Хорст встретил Герлинду.

Герлинда Еньщь была северной красавицей из семьи, принадлежавшей к среднему классу, и тоже польского происхождения. Родилась она в 1927 г. в Данциге (сегодняшний Гданьск), где ее отец Вилли Еньщь был видным политиком и директором гимназии – академической средней школы. Данциг, порт на Балтийском море, был немецким городом в той части Польши, которой было позволено остаться германской после Первой мировой войны.

Воспитание Герлинды напоминало воспитание, описанное в романе Томаса Манна «Будденброки»; ее семья состояла из достаточно успешных коммерсантов и чиновников, для которых теперь, когда установившийся порядок вещей стремительно менялся, настали трудные времена. После гиперинфляции 1920-х гг. и экономического кризиса семья сдалась и переехала в Гамбург.

Герлинда, миниатюрная блондинка с голубыми глазами, должно быть, влюбилась в высокого атлетически сложенного священника Хорста с первого взгляда. А может быть, она не устояла перед его решимостью, энтузиазмом и горячностью. В то время, когда мир семимильными шагами шел к открытой конфронтации между Советским Союзом и США (на тот момент уже обе страны обладали ядерным оружием), невозмутимый на первый взгляд Хорст Каснер жаждал проповедовать слово Господне и распространять послание Иисуса Христа в атеистическом коммунистическом государстве Восточной Германии. Хорст и Герлинда поженились в 1953 г. и поселились в доме священника при церкви Крещения Господня. Это была спартанская, но относительно безбедная жизнь. У лютеранской церкви хватало прихожан и средств, из которых можно было черпать. Но время было исключительно напряженным. Смерть Иосифа Сталина в марте 1953 г. ничего принципиально не изменила в политической ситуации: она если и изменилась, то к худшему. Никто на Западе – не говоря уже о Востоке – не знал, что будет делать дальше Советский Союз. Новый советский лидер Никита Хрущев пока оставался неизвестной величиной. На этой стадии ничто не говорило о том, что этот советский человек, родившийся на Украине, изменит внешнеполитические цели и стратегии второй по могуществу мировой сверхдержавы. До его «секретного доклада» на XX съезде партии, в котором разоблачались «культ личности и его последствия», оставалось еще три года.

Хорст Каснер имел представление о ситуации на Востоке. Кое-кто даже считал, что он по крайней мере симпатизировал основным принципам социализма. Позже он получил известность как «красный Каснер», но коммунистом, как мы увидим, он не был. Его симпатии к социализму, которые не отрицали ни он сам, ни его дочь, имели гуманитарную и демократическую природу. Его социализм был близок тому, что проповедовал Берни Сандерс, а не тому, что строил восточногерманский режим или сегодняшняя Северная Корея.

Мотивации молодого пастора носили в основном религиозный, более того, евангелический характер: «Я отправился бы куда угодно, чтобы проповедовать слово Господа нашего, даже в Африку», – говорил он. Но его призвание лежало куда ближе к дому. Церковь хотела, чтобы он вернулся на Восток, откуда приехал.

Восточная Германия была преимущественно лютеранской страной. Мартин Лютер, чей бунт против папы в XVI веке дал начало Реформации, происходил из Виттенберга в Саксонии – с юга той территории, что стала Восточной Германией, и в XX веке его земляки продолжали исповедовать его учение – в той мере, конечно, в какой им позволялось это делать. Но коммунистический режим всячески затруднял жизнь верующим. Известно, что Карл Маркс объявил религию опиумом для народа, и режим Вальтера Ульбрихта старался как можно сильнее затруднить для лютеран следование их религии. Несколько христиан – не только пасторы, но и другие сотрудники церкви – подверглись преследованиям. Мало того, фестиваль молодых христиан был запрещен на том основании, что христианская ассоциация «Молодая община», во многом напоминающая американскую YMCA, незаконна, при том, что на самом деле никаких подобных законов никто не принимал. Чтимый идеал – верховенство закона – среди коммунистов был не в моде, и к 1953 г. более 3000 студентов были исключены из своих учебных заведений за принадлежность к христианской молодежной организации. В конце того же года преследование лютеран усилилось: коммунистическая молодежная организация Союз свободной немецкой молодежи (ССНМ) силой захватила Шлосс Мансфельд – замок, принадлежавший до того молодым лютеранам.

Евангелическая церковь Германии (ЕЦГ) – организация, представляющая лютеранскую церковь по всей Германии, – направила руководству Восточной Германии резкое письмо, в котором просила правительство положить конец преследованию лютеранской молодежи и дискриминацию студентов-христиан. Режим ответил налетами на офисы «Молодой общины» в Дрездене. Неудивительно, что число священнослужителей в советской зоне оккупации падало. Именно поэтому руководство лютеранской церкви стало набирать на Западе пасторов, готовых рисковать жизнью и здоровьем на Востоке.

Ганс Отто Вёльбер, один из старших коллег Каснера в Гамбурге (позже он стал епископом местного собора), сказал молодому коллеге, что он нужен в Восточной Германии. Поскольку сам Каснер был с Востока, убедить его оказалось нетрудно – хотя он пошутил при этом, что те, кто едет на Восток, «обычно полные идиоты или коммунисты». Мы не знаем, как отреагировала на такую перспективу Герлинда. Она в то время ждала первенца, и решение покинуть западную зону никак не могло быть простым. Семья начала готовиться к переезду. Хорст уехал первым, а Герлинда на некоторое время осталась, чтобы дождаться родов.

Ангела Доротея Каснер родилась в Элимской больнице – весьма уважаемой больнице, расположенной в гамбургском районе Аймсбюттель, – 17 июля 1954 г. Родиться в современной больнице, имеющей тесные связи с лютеранской церковью, – настоящая удача и отличное начало жизненного пути. Даже сегодня эта больница гордится своими религиозными корнями и подчеркивает свою преданность «самым высоким стандартам медицины и ухода в сочетании с христианской традицией любить ближнего своего». Построенная в 1927 г. больница была частично разрушена во время войны и в тот период, когда родилась Ангела, все еще восстанавливалась. Принадлежала она лютеранской общине Северной Германии. Тот факт, что Герлинда была замужем за служителем протестантской церкви, помог ей получить место в этой больнице: быть женой пастора иногда полезно.

Всего через восемь недель после рождения Ангелы ее мать отправилась в Восточную Германию. Маленькую Ангелу она несла в корзинке, поскольку денег на коляску в семье не было.

Отсутствующий отец

Жизнь в коммунистической части Германии была нелегка, и не только экономически. Коммунистический режим прохладно относился к приезжим. Герлинде запретили преподавать в школе, потому что ее предметы, английский язык и латынь, считались контрреволюционными и буржуазными. Вообще, на Восток она приехала только «из любви к моему отцу», сказала позже ее старшая дочь. Если читать между строк, становится очевидно, что она отнеслась к переезду, мягко сказать, без энтузиазма. Хотела ли она работать полный рабочий день – неизвестно. В 1950-е гг. лишь 45 % женщин старше восемнадцати пополняли собой трудовые ресурсы. Так что Герлинда, оставшаяся только домохозяйкой и матерью, не была исключением. Однако тот факт, что выбора в этом вопросе у нее не было, и подозрение, что она подвергается дискриминации из-за того, что приехала с Запада, сильно затрудняли ей жизнь под недремлющим оком Большого брата – сталинистского государства. Тем не менее, она справилась и сосредоточилась на воспитании трех своих детей – Ангелы, Маркуса (1957 г. р.) и Ирен (1964 г. р.).

Герлинда как могла старалась не допустить, чтобы ее дети подверглись слишком сильной идеологической обработке со стороны коммунистического режима. У нее были реальные причины для тревоги. Сама она выросла в нацистской Германии (в 1933 г., когда Адольф Гитлер захватил власть, ей было четыре года) и из первых рук знала, как этот в высшей степени тоталитарный и репрессивный режим побуждал детей шпионить за своими родителями, и как его организации вторгались в повседневную жизнь граждан. Каждый день после школьных занятий Герлинда Каснер собирала своих детей вокруг себя и тщательно прорабатывала все, что им в тот день говорили в школе. Можно сказать, что она выслушивала доклады детей обо всем, что происходило в школе, и одновременно давала им возможность высказаться. Ежедневные разговоры должны были ограничить действенность промывания мозгов, обычного для восточногерманских школ.

Позже ее дочь рассказывала корреспонденту газеты: «Каждый день мама проводила с нами два часа, за которые мы все “выкладывали”, как я это называла. Я благодарна родителям за то, что они таким образом давали мне возможность высказаться». Несмотря на тяготы и дискриминацию, Герлинда, по рассказам большинства знакомых, была «непосредственной, гостеприимной, бесстрашной и открытой женщиной», любившей, как и ее дочь, пошутить.

Первоначально молодая семья поселилась в Квитцове, около 20 км к востоку от границы между Западной и Восточной Германиями и около 80 км к северо-востоку от Берлина. Приход был маленький, всего примерно 400 душ. Молодую пару ждала тяжелая жизнь. Позже Ангела Меркель вспоминала – хотя никак не могла сама этого помнить, – что ее отцу «пришлось научиться доить коз, а одна старушка научила маму варить суп из крапивы. Единственными средствами передвижения были какой-то мопед и велосипед».

Молодой пастор и его жена справились. Во всем городке только у них, да еще у местной учительницы, было какое-то образование сверх школьного, так что, помимо пасторских церковных обязанностей, они помогали местным жителям с оформлением документов и вообще поддерживали их в то время, когда режим начал укреплять свою власть над страной. Местные фермеры все время находились под подозрением в контрреволюционности, у одного из местных землевладельцев отобрали четыреста гектаров земли… Самоубийства становились все более обычным делом.

Гонения на христиан несколько утихли в 1955 г. В это же время возросла напряженность между двумя Германиями. 6 мая 1955 г. Западная Германия вступила в НАТО – оборонительную организацию, созданную для предотвращения советского вторжения. Через несколько дней, 14 числа, Советский Союз организовал Варшавский договор, где Восточная Германия стала одним из основателей. Официально этот договор был заключен для защиты коммунистических стран от гипотетической агрессии Запада. На самом же деле это было еще одно средство контроля стран, находившихся под властью коммунистов.

Становилось ясно, что Германия, скорее всего, останется разделенной если не навсегда, то, по крайней мере, надолго. На Западе христианский демократ Конрад Аденауэр – почти восьмидесятилетний канцлер Западной Германии, вернувшийся из политического небытия, чтобы руководить страной, – произносил речи с агрессивными нападками на восточногерманских коммунистов. Вместе с министром экономики Людвигом Эрхардтом – экономистом и адептом свободного рынка – он выпустил акции для обычных граждан (так называемые «народные акции»). Аденауэр и Эрхардт строили систему популярного капитализма, в которой идеалы первого из них – католическая социальная этика – сочетались бы с моделью свободного предпринимательства второго. Новым фундаментом западногерманской политики стали социальная рыночная экономика и союз с Америкой.

Многие, включая и Хорста Каснера, скептически относились к Аденауэру и Эрхардту. Каснер и другие ему подобные считали, что принятие канцлером Германии американских ценностей идет вразрез с немецкими традициями, историей и культурой и противоречит идеалам социал-демократии, существовавшим до захвата власти нацистами. В первую очередь, возможно, многим казалось, что размещение американских войск на земле Западной Германии отдает плохо прикрытым нагнетанием военной истерии со стороны Аденауэра. Особенно широко такое отношение распространилось среди протестантского духовенства, склонного к левому либерализму и скептически настроенного по отношению к канцлеру-католику. Религиозные взгляды давали Аденауэру еще одну причину для того, чтобы легко относиться к возможному разделу страны. В конце концов, при отделении восточной части страны католики в Германии должны были остаться в стабильном большинстве.

От внимания Советов, и особенно КГБ, не ускользнула эта динамика. Они попытались использовать внутренние разногласия и наивность некоторых протестантских пасторов, в том числе и Хорста Каснера. Коммунисты поняли, что было бы невозможно – а может быть, даже контрпродуктивно, – и дальше преследовать христиан; в конце концов, 70 % членов Коммунистической партии сами были христианами. Разумнее было включить лютеран, или, по крайней мере, их лидеров в систему, ведь таким образом восточногерманской тайной полиции (печально известной как Шта`зи) было бы легче отслеживать их действия.

В начале 1958 г. коммунисты организовали в Праге, столице Чехословакии, Христианскую конференцию мира. Хорст Каснер был приглашен и принял участие в этом форуме, где много говорилось о «миролюбивом Советском Союзе» и «агрессивном Западе». Официально это мероприятие организовал восточногерманский профессор теологии Вернер Шмаух, но за его спиной стояли Коммунистическая партия Восточной Германии и министр по церковным вопросам Клаус Гизи, которые и дергали за ниточки. Клаус – отец Грегора Гизи, ставшего позже членом федерального парламента от Левой партии и последним председателем СЕПГ. В отличие от мягкого сына-гуманиста полвека спустя, Гизи-старший был твердокаменным коммунистом. Он использовал собрание в Праге для выявления христианских лидеров, которых могла бы использовать его партия. И Каснер неосмотрительно позволил себя использовать. Пытаясь спасти свои церкви и наивно веря, что Коммунистическая партия на их стороне, Каснер и некоторые из его коллег стали теми, кого Ленин, как говорят, называл «полезными идиотами».

Риторика становилась все жестче, но граждане двух Германий по-прежнему могли относительно свободно пересекать границу, разделившую Запад и Восток. Политики все еще пытались найти общий язык: в 1955 г. германский канцлер Конрад Аденауэр посетил Москву, и в том же году Советский Союз признал Западную Германию.

Сельская жизнь в Восточной Германии

Не одной политикой живет человек. Хорст и Герлинда имели возможность ездить на Запад и навещать родных, а их маленькая дочь часто гостила в Гамбурге у бабушки Гертруды. Примерно в два года, приехав домой от бабушки, она заговорила с почти идеальным гамбургским акцентом. Говорить Ангела научилась раньше многих детей, а вот ходить у нее никак не получалось. Родители опасались, что у девочки что-то не так, и вниз по лестнице мама носила ее на руках. «У меня была легкая спастика», – признавалась позже Ангела. Все детство ей было трудно подниматься по ступенькам и даже ходить.

В Квитцове семья Каснеров прожила недолго. Через три года они переехали в Темплин, среднего размера город с 20 000 населения в 100 км к северу от Берлина. В отличие от прежнего места жительства, Темплин был не глухоманью, провинциальной и ничем не примечательной, а городом с историей; кроме того, он в значительной мере был сформирован событиями современности. В 1930-е гг. в специально построенном для него замке неподалеку от города жил один из нацистских руководителей Герман Геринг. В середине 1950-х гг., примерно в то время, когда Каснеры поселились в городе, там была развернута военная авиабаза 16-й воздушной Краснознаменной армии (воинское объединение ВВС РККА и ВВС СССР, принимавшее участие в Великой Отечественной войне). По восточногерманским стандартам Темплин был чуть ли не космополитичным городом, и присутствие в нем множества русскоговорящих военных было одной из причин, по которым Ангела Меркель выучила этот язык в совершенстве.

Должно быть, Каснер хорошо потрудился в своем первом приходе, в Квитцове. Он получил повышение, возможно благодаря солидным связям. Председателем Союза евангелических церквей ГДР в то время был Альбрехт Шёнхерр. Этот священнослужитель сотрудничал с режимом, хотя больше по необходимости, чем в результате какой-то преданности делу коммунизма. Молодой пастор Каснер произвел на герра Шёнхерра впечатление человека, не только преданного делу церковного служения, но и испытывающего к теологии искренний интеллектуальный интерес. Позже Шёнхерр вспоминал, что молодой Каснер был одаренным педагогом. Поэтому выбор его в качестве главы вновь организованной Темплинской богословской семинарии – учебного заведения по подготовке теологов, желавших стать пасторами лютеранской церкви, – был вполне естественным.

Семья Каснера поселилась на втором этаже комплекса Вальдхоф, в котором размещалась также школа для детей с особыми потребностями – группы населения, с которой коммунистический режим испытывал трудности. Детям Вальдхофа разрешалось свободно гулять вокруг и участвовать в различной деятельности в саду и в мастерских при церкви, что было необычно для того времени. Когда Каснеры только появились, центр Вальдхоф был обшарпанным и захиревшим, но мало-помалу они восстановили здание, не без помощи учащихся-инвалидов. Подруги Ангелы не любили сталкиваться с «чокнутыми», как называли местные жители обитателей школы, но на маленькую Ангелу общение с людьми с особыми потребностями оказало сильное формирующее влияние. Позже она сказала, что именно тогда поняла, что «счастье не имеет отношения к здоровью» и что те, кому меньше всего повезло в жизни, часто отличаются самым позитивным к ней отношением.

Пастор Каснер прекрасно проявил себя на новом посту, где пастырские обязанности как таковые были достаточно ограничены, а основной задачей было обучение будущих пасторов. «Каснер был необычный человек, – вспоминал позже один из его коллег. – Когда он говорил, все слушали. Он имел авторитет». Этот относительно молодой человек (главой учебного заведения он стал всего в 31 год) обладал харизмой. Живи он в открытом обществе, он, вероятно, стал бы профессором, но система не предоставила ему такой возможности.

Каснер не был противником идей социализма, хотя и в демократической форме, но коммунистический режим не привечал пастора. Штази следила за каждым его шагом и вела на него подробное досье. Тот факт, что назначил его на это место Шёнхерр, известный сторонник режима, не производил, кажется, никакого впечатления на недремлющих секретных агентов. Создается впечатление, что Каснер, по крайней мере на этом этапе, был сравнительно наивен. В 1957 г., согласно досье, хранившемуся в архиве Штази, он предостерегал против милитаризации коммунистического государства и против «очарованности формой, парадом и блестящими военными наградами». И намекая, кажется, впрямую на Ульбрихта, он предостерегал также от «тех, у кого слова расходятся с делами». К Каснеру был прикреплен специальный агент, который должным образом доложил все это по команде. Каснер мог, в принципе, что-то заподозрить, – позже подозревал точно, – но на этом этапе он понятия не имел, что находится под наблюдением Штази.

В тоталитарных режимах руководство всегда одержимо стремлением продемонстрировать всему миру волшебное единство ведущего и ведомых. Тоталитарная политика – всепоглощающая деятельность, и всякий, кто не отдается всем сердцем исторической задаче партии, вызывает недоверие. Каснер, безусловно, относился к этой категории, по крайней мере до тех пор, пока не научился соответствовать. «Он никогда не принимает участия в выборах», – такое обвинение можно обнаружить в другом досье на него в конце 1950-х гг. Пастор Каснер очевидно относился к классу тех, за кем требуется наблюдение. Он представлял собой, как утверждается в другом документе Штази, потенциальную угрозу режиму. «Пастырь для молодых людей, использующий все доступные ему средства для привлечения молодежи в церковь. К нашему государству относится отрицательно. Демонстрирует чрезвычайно отрицательное отношение к политике и мерам, принимаемым нашим государством».

Именно из-за таких взглядов в 1958 г. Каснера выбрали представителем на Конференцию мира. В политике это называется «пригреть». Вместо того, чтобы сурово обойтись с пастором-идеалистом, Штази решили превратить его в полезный инструмент. Получив толику свободы, Каснер – сам того не зная – мог оказаться полезен режиму.

С точки зрения режима разумно было позволить Богословской семинарии существовать, так как шпионам и секретным агентам дешевле было собрать всех потенциальных контрреволюицонеров в одном месте. Вскоре семинария стала центральным учреждением лютеранской общины земли Бранденбург и не только ее. Большинство пасторов северной части Восточной Германии какое-то время – кто больше, кто меньше – гостили в Вальдхофе. Здесь они жили в больших спальнях, где мог формироваться своего рода общинный дух, посещали краткосрочные курсы и семинары по составлению проповедей, пастырской заботе и литургическим вопросам. Иногда обсуждались и более острые политические темы. Многие из бывавших в Вальдхофе пасторов позже стали открытыми критиками режима, в их числе и Райнер Эппельман. В момент падения Берлинской стены он высказывался откровеннее многих, а после воссоединения Германии стал политиком (см. главу 3).

Трудно сказать, насколько Каснера можно считать ответственным за критические настроения среди студентов и правда ли он прямо поощрял их. Нападок в его адрес по поводу конформизма и того факта, что он вроде бы во всем соглашался с режимом, звучало достаточно. Большинство критиков, однако, не понимает до конца, с какими трудностями сталкивались практикующие христиане при диктатуре такого типа. Конечно, среди критиков всегда найдутся и те, кто действительно готов рисковать жизнью и здоровьем, но не всякий человек рожден для мученичества. Иногда лучше примириться с могущественным врагом, чтобы не быть раздавленным.

Отказ Каснера от всякой конфронтации и хорошие отношения с епископом Шёнхерром приносили свои плоды, по крайней мере до определенного момента. Власти позволяли Темплинской богословской семинарии быть своеобразным убежищем в тоталитарном государстве. И это заведение, хотя и находилось под постоянным наблюдением агента Штази под псевдонимом «Центрум», стало тем не менее чем-то вроде островка безопасности для тех, кто был критически настроен по отношению к режиму. Студенты могли читать и обсуждать книги, даже те, что были недоступны или даже запрещены в Восточной Германии. Бывшие участники таких дискуссий вспоминают, что споры в Вальдхофе кипели жаркие. «Каснер не был настоящим критиком режима, но он был открыт для дискуссии, – сказал Руди Панке, богослов, ставший позже открытым критиком коммунистической системы. – Каснер, – продолжал пастор Панке, – не выбирал выражений, когда говорил о властях, спорил, как критически настроенный рационалист, и выглядел как прусский офицер. Он был типичным представителем протестантизма как рационалистической религии».

Каснер не был счастливым человеком и временами, кажется, жалел, что вернулся на Восток. Еще один участник семинаров в Вальдхофе вспоминает, как «после выпивки» Каснер рассказал коллегам, «как он покинул Запад по доброй воле и как напряженно работал, и тем не менее он был убежден, что все напрасно и что церковь – еще при его жизни – потеряет влияние, а большинство приходов останется без пасторов».

Возможно, это отчаяние было результатом стресса, тревоги и перегрузок на работе. Каснер всегда работал в полную силу, может быть, даже слишком усердно. Его часто не было дома, и его жене и старшей дочери – которая много времени проводила с отцом, когда их семья жила в Квитцове, – трудно было мириться с его отсутствием. Когда он возвращался домой поздно вечером, маленькая Ангела часто выходила к воротам встречать его. По ее собственным словам: «Хуже всего было то, что он говорил, что придет в такое-то время, а сам появлялся на несколько часов позже. Но когда мы все были вместе и ужинали вместе, семьей, все было замечательно».

По всем рассказам, в отношениях Ангелы с отцом было много безответной любви. Зигмунд Фрейд порезвился бы вволю, читая рассказы Ангелы.

«Мой отец всегда много работал, – рассказала позже Меркель в одном откровенном интервью. – Работа и отдых стали неразличимы и слились в одно. И иногда, мне кажется, обязанности, возможно, приносились в жертву его работе. Папа был занят, он был чрезвычайно скрупулезен и внимателен к деталям. Печально, но ребенку не всегда легко, когда все у него должно быть идеально. По отношению к другим он всегда был понимающим и открытым, но когда мы, дети, что-то делали не так, он всегда реагировал совершенно иначе».

Становятся ли дети похожими на своих родителей? Есть ли другие причины, по которым у них развиваются привычки и манеры поведения? Каковы бы ни были истинные ответы на эти вопросы, представляется очевидным, что Ангела, когда выросла, унаследовала перфекционизм своего отца и его абсолютную преданность работе.

Эту же преданность делу и рвение она продемонстрировала в 1961 г., когда пошла в школу. Ангела была чрезвычайно одаренной девочкой и всегда выполняла домашние задания. Но в сталинистском государстве школа – это не только академические достижения. Дети и подростки всегда являются первой мишенью неустанной идеологической обработки, сопровождающей более грубые формы подавления и принуждения. При тоталитарной диктатуре образовательный процесс используется для усиления пропагандистской деятельности режима.

Восточная Германия – не исключение. Когда Ангела начала учиться в местной начальной школе, школе имени Гёте, она сразу же столкнулась с вездесущим государством, игравшим роль Большого брата. Дочь пастора, которой тогда едва исполнилось шесть лет, убеждали вступить в юные пионеры. Эта организация наставляла маленьких детей в деле коммунизма. Ангеле не позволили вступить в нее. Хорст и Герлинда сказали старшей дочери: «В школу должны ходить все, но не всем обязательно быть пионерами». Решение Каснеров в отношении дочери не осталось без последствий, хотя и не слишком заметных. Коммунистический режим хорошо умел оказывать давление, не прибегая к грубой силе, и случай Ангелы в этом смысле типичен. Училась она хорошо, так как была спокойной девочкой, усердной и послушной. Она была лучшей в классе. Но победительницей конкурса на лучшего ученика года она не стала. Почему? Элементарно: она не была пионеркой. Все почести достались однокласснику Ангелы по имени Бодо. Но как настоящий друг, обладающий врожденным чувством справедливости и честностью, часто характерной для маленьких детей, этот мальчик спросил у учительницы: «Ангела получает те же оценки, что и я, так почему она не получает награды?» Учительница холодно ответила, что Бодо, в отличие от Ангелы, пионер. Даже в таком нежном возрасте дальнейших объяснений не потребовалось.

Несколько недель спустя в классе вновь обсуждалось членство в пионерской организации. Ангела хотела в нее вступить. Ее родители, прекрасно понимая последствия, которые может повлечь за собой отрыв от коллектива – в конце концов, и Хорст, и Герлинда в свое время вынуждены были вступить в Гитлерюгенд, молодежную организацию нацистов, – на этот раз дали дочери разрешение. Так что Ангела – девочка, которая, по словам ее отца, всегда стремилась к гармонии, вступила в пионеры, которые гордо считали себя «боевым резервом партии».

Как пионер – а позже и действительный член Союза свободной немецкой молодежи (ССНМ, ассоциации молодых коммунистов), – Ангела получила возможность сверкать, а со временем и получать награды. Одноклассники вспоминают ее как «первую ученицу, намного превосходившую остальных». Один из учителей, у которого, когда Меркель стала известной личностью, взяли интервью, вспоминает ее беззаботной и счастливой девочкой, которая носилась по школе «в голубом джемпере ССНМ».

Вряд ли такой выбор одежды указывал на глубокую идеологическую преданность делу коммунизма, в конце концов Ангела тогда только начала учиться в школе. Представляется сомнительным, что она так сразу поддалась идеологической обработке государства Ульбрихта. Разумеется, она принимала участие в пионерских мероприятиях и демонстрировала при этом большой талант организации небольших торжеств. Но в основном ее внимание было сосредоточено на учебе. Она добилась больших успехов в изучении русского языка – языка страны, известной как (без малейшей оруэлловской иронии) «наш большой социалистический брат». Учительница русского вспоминает, как маленькая фрейлейн Каснер трудилась усердно и без устали, и говорит, что в ней рано проявились черты упорного и неутомимого взрослого политика Ангелы Меркель. «Она была, – вспоминает учительница, – исключительно трудолюбива… На остановке в ожидании автобуса она непременно учила слова. Она никогда не позволяла себе делать ошибки, но иногда все же казалась немного отстраненной».

Тот факт, что в юности Ангела научилась бегло говорить по-русски, объясняется, скорее всего, не просто ее собственным желанием. Кажется, она сама где-то обмолвилась, что изучала русский с первого класса. Однако внимательное изучение школьной программы подсказывает, что русский в школах преподавали только начиная с четвертого класса. Согласно приказу Министерства образования, русский был единственным изучаемым языком, и учащиеся занимались им по шесть часов в неделю, так же как математикой. Искусству, рисованию (отдельный предмет), истории и физкультуре посвящали по одному часу в неделю. На изучение немецкого языка и литературы выделялось семь часов.

Должно быть, это была инициатива родителей Ангелы, ведь изучение русского языка было не только удобным способом показать всем, что она – а следовательно, и ее семья – твердо стоит на партийной линии, но и давало девочке в старших классах возможность читать нужные литературные произведения (к примеру, Льва Толстого) в оригинале. Но даже если родители Ангелы стратегически обдумывали и планировали ее образование, то сама она, очевидно, с удовольствием изучала язык великих русских писателей Федора Достоевского, Льва Толстого и Александра Пушкина. Много позже на вопрос о русском языке она ответила ностальгически. «Русский, – сказала она, – очень красивый язык, полный эмоций, он немного напоминает музыку, но также немного грустный».

Еще одним предметом, в котором она с ранних лет показывала большие успехи, была математика. При тоталитарных режимах интеллектуалы часто изучают точные науки и математику. Достаточно вспомнить Андрея Сахарова в Советском Союзе – блестящего физика, ставшего критиком режима. Произошло это, возможно, не только потому, что этот исключительно умный человек всей душой жаждал понять законы природы и абстрактной алгебры, но также потому, что «объективные» естественные науки трудно вписать в марксистские «законы общественного развития». Марксисты утверждают, что коммунизм – это наука; непогрешимое учение о том, в каком направлении должна развиваться история. Если социологию, историю и даже биологию можно преподавать – и действительно преподавали – так, чтобы они соответствовали базовым догматам марксизма-ленинизма, то естественные науки были вне рамок контроля над мыслями со стороны государства. Изучать математику было «безопасно». Ангеле, как и ее брату Маркусу, исключительно легко давалась математика и работа с числами. Позже Маркус стал ученым, профессором физики в университете Франкфурта. Младшая сестра Ангелы Ирена не пошла в университет, а выучилась на врача-трудотерапевта. Учителем Ангелы по математике был Вольф Донат. Он состоял в СЕПГ, но когда много лет спустя его попросили рассказать о бывшей ученице, ставшей знаменитостью, он ответил с энтузиазмом: «Она была чудесна, спокойна, логична, всегда готова работать – с такими ученицами приятно быть учителем». Ангела, как и полагается таланту, расцвела и добилась успехов. Через несколько лет она была финалисткой национальной математической олимпиады. Эта дочь пастора была той самой идеальной ученицей, которую восточногерманское государство могло предъявлять всему миру как доказательство эффективности социалистического строя.

Последние каникулы на Западе

Тем временем в мире за стенами школы разгоралась Холодная война. В ноябре 1958 г. советский руководитель Никита Хрущев потребовал, чтобы западные державы вывели свои войска из Берлина в течение шести месяцев. Они не вывели. Мэр города социал-демократ Вилли Брандт выказал открытое неповиновение, чем завоевал поддержку и уважение союзников, в первую очередь американцев. Этот ультиматум послужил запалом для продолжавшегося три года конфликта, еще сильнее углубившего противоречия между Востоком и Западом.

Родственники по-прежнему имели возможность ездить с Запада на Восток – и с Востока на Запад (хотя и с некоторым трудом). Каснеры по-прежнему могли бывать в Гамбурге и навещать бабушку Гертруду. Ничто не указывало на то, что власти под руководством Ульбрихта могут навсегда закрыть границу, не говоря уже о постройке стены. И правда, на одной из пресс-конференций восточногерманский лидер ясно заявил своим слегка неестественным пронзительным голосом: «Никто не собирается возводить стену».

Историки спорят о том, был ли Ульбрихт искренен, когда говорил об этом. Лидер коммунистов был откровенно встревожен исходом из страны образованных восточных немцев. Но сомнительно, чтобы стена вокруг Берлина и укрепленная граница от Чехословакии на юге до Балтийского моря на севере стали ответом на эти проблемы. Есть данные, свидетельствующие о том, что Берлинская стена была построена по прямому требованию Хрущева. Согласно позже опубликованным протоколам, 1 августа 1961 г. Ульбрихт имел долгий телефонный разговор с советским руководителем.

Хрущев пребывал в сильном раздражении. Последние данные свидетельствовали, что только в 1960 г. сталинистское государство покинули более 200 000 восточных немцев. Это разозлило Генерального секретаря Советской коммунистической партии: «Два года назад, когда я выступал на вашей партийной конференции, все было под контролем. Что случилось?»

Ульбрихт, знавший этого советского диктатора украинского происхождения еще со времен, проведенных в Москве, отозвался о ситуации замечательно сухо. Он ответил: «Люди выдвигают требования, которые мы просто не можем выполнить». Даже коммунисты могут быть реалистами и признавать, что никакая политическая система, какой бы авторитарной она ни была, не может выдержать массового несогласия народа.

Но Хрущеву было не до этого. Объяснение Ульбрихта его не удовлетворило. Хрущев вышел из системы, где воля Генерального секретаря – закон, а неподчинение наказывается длительным пребыванием в Сибири, а то и чем похуже. Так и теперь: в ответ он загремел, что Берлин необходимо отрезать от остальной страны и что Ульбрихт должен безотлагательно построить железную стену вокруг города.

Ульбрихт, живший в Москве во времена сталинских погромов, подчинился приказу. Началось строительство. Такова политика тоталитарной автократии. Во время короткого телефонного разговора, в результате того, что Хрущев вышел из себя, было принято важнейшее геополитическое решение.

Десять дней спустя, в пятницу 11 августа, Каснеры возвращались после отдыха в Баварии у матери Герлинды. Они ездили туда на своем автомобиле «Фольксваген-жук». Хорст заметил, что вокруг необычно много солдат. При пересечении границы они видели, что в лесу сгружали и складывали большие катушки колючей проволоки. Их снедала тревога; казалось, вот-вот что-то должно случиться. Это были последние каникулы, которые Каснерам суждено было провести с бабушкой Гертрудой. Два дня спустя, в воскресенье 13 августа, когда Каснеры собирались в церковь, до них дошла новость о том, что коммунистический режим выстроил то, что было названо в сообщении «антифашистской защитной стеной».

Ангела, которой тогда только что исполнилось семь лет, помнит этот день, пошатнувший основы ее мира. «В то воскресенье отец читал проповедь. Атмосфера в церкви была ужасная. Я никогда этого не забуду. Люди плакали. Мама тоже плакала. Мы не могли понять, что произошло». А произошло событие почти беспрецедентное в человеческой истории. Целая страна была обращена в тюрьму. Помимо укрепления границы колючей проволокой и наблюдательными вышками, весь Западный Берлин был обнесен 155-километровой стеной высотой четыре метра. В демократических государствах первейший долг правительства – защищать своих граждан, но в Восточной Германии правила были иными. Многие ее подданные были убиты государством, когда пытались убежать из страны. За 28 лет существования стены 173 немца были застрелены при попытке перелезть через нее.

Вилли Брандт назвал Берлинскую стену «стеной позора». Кроме того, он сделал блестящий ход политического символизма: расклеил по городу плакаты с фотографией Вальтера Ульбрихта и его собственными словами: «Никто не собирается возводить стену». Эти плакаты были ясно видны с восточной стороны, но в остальном Запад был бессилен и не мог сделать в ответ ничего существенного.

Возведение Берлинской стены стало, как она позже сказала, «первым политическим воспоминанием» Ангелы Меркель. Холодная война вступила в новую фазу, и жизни уже никогда не суждено было стать прежней. По крайней мере, до 1989 г.

«Мое имя произносится Ангéла, – настаивала маленькая девочка, – с ударением на втором слоге, Ангéла». Хельга Габриель, учительница музыки, вздохнула; вид у нее был немного усталый. Она назвала эту семилетнюю девочку «Áнгелой», с ударением на первом слоге. Но ее ученица отличалась перфекционизмом и могла иногда быть очень занудной; в ней можно было разглядеть многие черты Люси из американского комикса «Мелочь пузатая» или Лизы из мультсериала «Симпсоны». Музыка не была ее любимым предметом, да и успехов особых в ней она не демонстрировала, хотя фрау Габриель признавала, что у маленькой фрейлейн Каснер «неплохой певческий голос». Может быть, она проявляла излишний энтузиазм (она всегда хотела быть лучшей) и слишком много говорила. Но учительница не слишком расстраивалась. Ангела – или Кази, как называли приятели дочь пастора, – как правило, была хорошей ученицей. Она была из тех, кто продолжает записывать, когда остальные дети начинают шуметь и хулиганить; как говорят, взрослая голова на детских плечах, чье поведение иногда могло показаться ханжеским. Но в целом она была довольно милой девочкой, хотя и немного властной. Учительница готова была мириться с нечастыми проявлениями апломба.

Жизнь в школе имени Гёте была бедна событиями, и появление ученика, демонстрирующего напористость и инициативу, всегда приветствовалось. Ангела, безусловно, демонстрировала и то и другое. Она продолжала блистать в математике и русском языке и даже участвовала в бесчисленных состязаниях, организованных весьма конкурентной образовательной системой Восточной Германии. Но иногда ей случалось покидать реальную почву. Она от природы была неловкой девочкой и даже ходила слегка неуклюже, поэтому ее намерение стать фигуристкой было встречено с молчаливым изумлением.

Никто, однако, не недооценивал ее упорства или того, как семилетняя девочка тщательнейшим образом готовилась ко всему. Она ничего и никогда не оставляла на волю случая. Ее девиз, слегка раздражавший других детей, звучал так: «Никакой некомпетентности!» Раздражало это кого или нет, но этот девиз точно описывает подход Ангелы к любому делу. Несколько десятилетий спустя, когда Ангела стала канцлером Меркель, ее внимание к деталям и одержимость точностью фактов вошли в историю. И многие черты характера, которые позже стали ассоциироваться с самой могущественной женщиной-политиком в мире, заметны были уже в детстве. Поведение Ангелы-школьницы, даже в начальной школе, сильно напоминало ее поведение и действия на пике политической карьеры.

Приведем в пример событие, о котором Ангела часто рассказывала, – историю с вышкой для прыжков в воду. В третьем классе учитель физкультуры, вечно озабоченный (на него давили сверху) поиском спортивных талантов для успешной олимпийской сборной Восточной Германии, предложил Ангеле прыгнуть с трехметровой вышки. Она знала, что прыжок в воду головой вперед может быть болезненным, и учитель ожидал, вероятно, что девочка прыгнет ногами вперед, а затем объявит, что это не для нее. Это сэкономило бы ему немало времени. Ангела никаким боком не входила в его список потенциальных будущих олимпийцев, так что он не сильно беспокоился. Но Ангела всегда поступала так, как ей говорили. Она взобралась на двенадцать ступенек, нерешительно шагнула к краю и уставилась на воду. Было очень страшно. Она отвернулась от края, но вниз не спустилась. Она ходила по площадке вышки взад и вперед, анализируя ситуацию. Остальных детей это позабавило, и некоторые мальчики начали смеяться. Но Ангела продолжала анализ. Наконец, когда звонок возвестил конец урока, она бросилась в воду вниз головой. Прыгуньи в воду из нее не получилось, но зато она сумела набраться храбрости и нырнуть. Одноклассники не смеялись: никто из них не нырнул с вышки. Ангела нырнула – после того как проанализировала ситуацию.

Прокрутим время вперед на 44 года и рассмотрим ситуацию, когда канцлер Германии Ангела Меркель вновь оказалась в сложной ситуации и вновь занялась анализом: стоит ли прыгать. На этот раз ее решение должно было повлечь за собой серьезные последствия для других людей, помимо нее самой, – для сотен миллионов людей, если быть точным. Германское правительство считало себя в относительной безопасности по отношению к финансовому кризису, охватившему мир после краха американского инвестиционного банка «Леман Бразерс» в 2008 г. Это была серьезная ошибка. Всего через несколько недель экономика крупнейшей страны еврозоны испытала на себе последствия американской катастрофы.

У Меркель почти не было опыта работы с экономическими вопросами. Прежде она была министром охраны окружающей среды, а еще раньше – министром по делам женщин и молодежи. Ее знакомство со сложными экономическими вопросами было примерно столь же тесным, как знакомство Ангелы-школьницы с искусством прыжков в воду. Как много лет назад на вышке, она колебалась, тянула время и, казалось, не могла принять никакого решения. И, как в школьном бассейне в Темплине, некоторые из мальчиков (в данном случае закаленных политиков из ее собственной ХДС и Социал-демократической партии) начали шептаться за ее спиной: она «испугалась», «недостойна», «не на своем месте».

Но затем, когда время для колебаний подошло к концу, она приняла неожиданное решение. Рассмотрев все возможные политические последствия, она объявила, что Германское правительство гарантирует все сбережения в немецких банках. Объявление это она сделала с уверенностью и решимостью, удивившими ее коллег. Обстановка стабилизировалась, а Меркель заработала уважение.

В зрелом возрасте Меркель вспоминала историю прыжка с вышки всякий раз, когда соотечественники – вкупе с иностранными средствами массовой информации – критиковали ее за нерешительность. Как и маленькая Ангела, которую не волновало, что говорили про нее одноклассники, взрослый политик никогда не поддавался критике. Более того, колебания она всегда рассматривала как достоинство. Всесторонний анализ ситуации был признаком силы и уверенности, а не наоборот. Меркель говорила: «Я храбра, когда необходимо принять решение. Но мне нужен небольшой разбег, и я люблю, если это возможно, подумать, прежде чем прыгнуть. Я всегда люблю знать, что со мной произойдет, даже если из-за этого я становлюсь менее непосредственной». Германские средства массовой информации продолжали критиковать ее за склонность к излишнему анализу. Но она занимается этим всю свою жизнь. Один политический журналист из сенсационной газеты «Бильд» описал Меркель как «женщину, превратившую промедление в своего рода искусство».

Школьницей Ангела представляла собой своеобразный тип личности. Она не была необычной или странной, не была она и изгоем, но при этом, несомненно, отличалась от окружающих. Нет никаких указаний на то, что ее обижали, хотя некоторым мальчикам нравилось дразнить ее. Большую часть времени она проводила в тесной компании четырех девочек, но другим детям – даже мальчикам – она вроде бы тоже нравилась. У нее, как у очень организованной девочки, прекрасно получалось организовывать вечеринки. К тому же – и возможно, это самое важное, – она всегда готова была помогать менее одаренным учащимся. Бывшая одноклассница Меркель вспоминает: «Она всегда готова была помочь, и если у кого-то возникали проблемы, он всегда мог к ней обратиться. Если кто-то туго соображал, Ангела объясняла трудный материал без всякой заносчивости». Переходя от детства к юности, она сменила свои немного властные манеры на поведение девочки, которая любит смеяться, шутить и подражать чужим голосам. Неудивительно, что на всех подростковых фотографиях Ангелы мы видим дерзко улыбающуюся девочку-подростка.

Уравновешивающее действие пастора Каснера

Быть дочерью пастора было не всегда легко. В отличие от остальных учащихся школы имени Гёте, Ангела носила джинсы и нередко западные кроссовки. Она делала это не в погоне за модой, хотя, безусловно, окружающие воспринимали ее обновки именно так. Это был признак нужды. Мать Ангелы по-прежнему не могла работать – власти бы ей не позволили, – а ее отец получал от церкви довольно скромное жалование примерно в 600 восточногерманских марок. Это было чуть меньше средней (на середину – конец 1960-х гг.) заработной платы, которая составляла 655 марок. Однако после 1960 г. значительная доля женщин Восточной Германии начала работать, отчего у многих семей появился второй источник дохода, и семья пастора Каснера нуждалась в помощи. Вэстпакете, или «Западные пакеты», – подарки от гамбургских друзей и родных – стали существенным дополнением к его скромному заработку. Кроме того, эти пакеты служили символическим напоминанием о политической ситуации и единственной оставшейся ниточкой, связывающей семью Каснеров с бабушкой Гертрудой в Гамбурге, которую Ангела не видела с момента появления в августе 1961 г. Берлинской стены.

Однако в некоторых отношениях семья Хорста была более зажиточной, чем многие его соотечественники. В семье было два автомобиля. Большинству восточноевропейцев приходилось ждать чуть ли не по десять лет, чтобы приобрести трабант – исключительно неэкологичную восточногерманскую машину, которая постоянно ломалась. Трабант ездил на двухтактном двигателе и символизировал собой разницу между примитивной автоиндустрией Восточной Германии и ее изысканным западным аналогом, снабдившим буквально каждую работающую семью своей ауди или BMW – а то и порше. У Каснеров был трабант, но им не пришлось годами дожидаться возможности его купить, как другим семьям. Более того, им разрешили приобрести и вторую машину, фольксваген, купленный на деньги, присланные им родственниками с Запада.

У такого благоволения властей к пастору были свои причины. Коммунистическое правительство постоянно нуждалось в твердой валюте, и одним из способов ее получения было разрешить некоторым тщательно отобранным гражданам получать деньги из-за границы. Кроме того, дав лютеранскому пастору разрешение купить вторую машину, государство могло возбудить недовольство среди его прихожан и таким образом вбить клин между ним и его паствой. Используя ту же тактику, режим разрешал пастору Каснеру выезжать на Запад – в Италию, Западный Берлин и даже Соединенные Штаты. Власти знали, что он никуда не сбежит. Право на поездки не распространялось на его жену и детей. СЕПГ и Штази нельзя отказать в хитрости, и обычно такая тактика срабатывала.

Каснеров в Восточной Германии не преследовали, но держали на коротком поводке. В целом жизнь христиан там улучшалась, но, хотя официально их больше не клеймили как «врагов трудового народа», они по-прежнему служили объектом скрытой дискриминации, да и наблюдали за ними как никогда внимательно.

Как мы уже видели, Хорст Каснер и раньше старался приспособиться к режиму, хотя посвященные ему документы в архивах Штази указывают на то, что за закрытыми дверями он мог нелицеприятно высказываться о коммунистах. Еще до постройки стены он принял участие в организованной режимом Конференции мира в Праге. В том же 1958 г. он принял приглашение пастора Шёнхерра, главы лютеранской церкви Восточной Германии, и вступил в так называемый кружок Вайсензее – официальный дискуссионный форум для профессоров богословия и лютеранских пасторов, который, согласно документам недремлющей Штази, представлял прогрессивных богословов – иными словами, тех, кто готов был сотрудничать с режимом.

Власти активно искали потенциальных коллаборационистов, и Каснер стал настоящей звездой. В Восточной Германии ничего и никогда не оставляли на волю случая, все там имело политическое измерение, связанное с конфликтом Востока и Запада. В отличие от большинства других организаций, лютеранская церковь, или евангелическая церковь Германии, не раскололась после разделения Германии надвое. Она имела влияние на сердца и умы многих восточных немцев.

Политбюро, высший орган Коммунистической партии, особенно тревожило поведение очень уж откровенного епископа Берлина. Епископ Отто Дибелиус формально возглавлял церковь земли Бранденбург (области вокруг Берлина), где расположен Темплин. Будучи яростным критиком коммунистического режима, он написал открытое письмо властям Восточной Германии, в котором дерзко заявил, что «в тоталитарном государстве не может быть справедливости». Восточногерманские власти в ответ объявили, что епископ Дибелиус представляет «церковь НАТО». Но коммунисты понимали, что просто заклеймить лидера лютеран «фашистом и империалистом» было бы контрпродуктивно. Ни одна диктатура не может опираться только на репрессии. Иногда, чтобы избежать возникновения серьезной оппозиции, необходимо допускать небольшое инакомыслие. Репрессивная терпимость часто является эффективным оружием.

Вальтер Ульбрихт был мастером подобных схем. Вопреки прежнему своему жесткому отношению к христианам он заявил в восточногерманском парламенте, что никакого конфликта между христианством и гуманитарными целями социализма не существует. Конечно же, это было не искреннее заявление, а тактический ход. В реальности священнослужители постоянно подвергались слежке, а в бесконечных отчетах Штази о них говорилось в уничижительном тоне. Вообще, тайная полиция была всюду. Ханна Арендт, американская писательница и философ немецкого происхождения, сделавшая себе имя на анализе тоталитаризма, заметила в книге «Происхождение тоталитаризма», что тайная полиция была самой изощренно эффективной частью в остальном плохо работающем тоталитарном государстве: «Над государством и за фасадом мнимой власти, в лабиринте многочисленных контор, стоящих за каждой перестановкой во власти, а также в хаосе неэффективности скрывается властное ядро страны, сверхэффективные и сверхкомпетентные службы тайной полиции». Именно эта организация постепенно усиливала слежку за Каснером и его семьей.

В начале 1960-х гг., когда Ангеле было лет десять, специальный агент, приставленный к ее отцу, внедрился в Темплинскую богословскую семинарию и докладывал по команде о каждом движении пастора. Хорст Каснер – может быть, потому, что был умен, может быть, по наивности, а может быть, просто потому, что у него не было выбора, – соглашался с политикой Ульбрихта, по крайней мере, официально. Дома и даже в разговорах с коллегами по Вальдхофу он был более критичен. Официально же вместе с епископом Шёнхерром Каснер начал продвигать идею, получившую известность как «церковь при социализме».

Каснер отлично справился с задачей обмануть информатора Штази. Около 1967 г. у Штази окончательно сложилось мнение о нем как о безобидном конформисте. Так что когда он принял участие во встрече деятелей евангелической церкви Германии со священниками и епископами с Запада, многие из которых были критически настроены по отношению к Восточной Германии, недреманный информатор Штази доложил, что Каснер «публично осудил епископа Дибелиуса» и готов «работать на политику Политбюро Восточной Германии». Доверие режима Каснеру было так велико, что ему даже прочили главную роль в одной из хитроумных схем. Не в качестве платного агента, следует заметить, но лишь в качестве человека, которому режим доверял. Вопрос, как всегда был связан с трениями между двумя частями лютеранской церкви. Епископ Дибелиус должен был скоро уйти в отставку, и необходимо было подобрать кандидата на его место.

Логично было бы ожидать разрыва: власти на Востоке могли бы просто запретить восточным немцам связываться с ЕЦГ. Но такая грубая сила – последнее средство. СЕПГ предпочитала более тонкую форму контроля, и у нее был хитрый план. На встрече Политбюро 18 января 1967 г. было согласовано, что вместо раскола Восток выдвинет кандидата на пост епископа Берлина. Восточный немец на этом посту означал бы своего рода политический переворот.

Тут-то и пригодился Каснер. СЕПГ воспользовалась своим влиянием – ну и немного угрозами и запугиванием, – чтобы вынудить церковные светила земли Бранденбург номинировать на эту должность Гюнтера Якоба, богослова и члена СЕПГ. Каснер был одним из светил. Под наблюдением агента Штази отец Ангелы вместе с коллегами съездил в Западный Берлин и надлежащим образом – и, судя по всему, убедительно – представил епископа Якоба. Судя от рапорту информатора, работа была сделана хорошо.

Однако этого было недостаточно. ЕЦГ не стала глотать наживку и выбрала Курта Шарфа. Новый епископ оказался бельмом на глазу Восточной Германии. Хотя тон его оказался менее громогласным и, может быть, более дипломатичным, чем тон его предшественника, ясно было, что он точно так же не желает отпускать грехи режиму Ульбрихта.

Неудача попытки внедрить своего человека в ЕЦГ вынудила Политбюро сменить тактику. Теперь они хотели порвать с негодяями – «капиталистами» и «фашистами». Епископу Шёнхерру, все активнее выступавшему рупором режима, предписано было сформировать в Восточной Германии отдельную лютеранскую церковь. Каснер поддержал эту идею. Ему удалось убедить Штази в том, что его обращение к коммунизму было искренним. Агент, докладывавший о каждом его шаге, теперь не жалел для него похвал. Человека, которого когда-то описывали как «врага социалистического государства», теперь хвалили Штази как человека, «защищавшего политику нашей страны».

Можно спорить, стремился ли Каснер обмануть их или действительно начинал искренне верить. Многие осуждали его за всегдашнюю готовность к компромиссу. Манера поведения, которую описывают как отстраненную и даже немного надменную, не могла, разумеется, завоевать Каснеру много друзей и серьезно раздражала многих его коллег. Его попытки тонко балансировать между критикой режима и доверием правящей партии многим представителям духовенства приходились против шерсти. Пастор Райнер Эппельманн, более молодой коллега Каснера, особенно сильно злился на бывшего наставника: «Что за полный осел, – думал я про себя!»

Было ли это осуждение справедливым? Легко высказывать праведный гнев, стоя в стороне, а стремление к мученичеству – не всегда самый моральный путь. Для человека, который должен был заботиться о семье, готовность к компромиссу может служить доказательством пособничества режиму. Может быть, критика Каснера Эппельманном и была искренней и понятной, но даже он не посмел обвинить старшего коллегу в том, что тот был официальным агентом режима.

Возможно, Каснер действительно был более склонен искать компромиссы и сотрудничать с режимом, чем некоторые другие, но делал он это не за деньги. В Вальдхофе часто бывал Рихард Шрёдер, еще один критик режима. Так вот Шрёдер, ставший после 1989 г. профессором богословия в престижном Университете Гумбольдта, защищал Каснера от обвинений в пособничестве, хотя и признавал, что режим считал отца Ангелы «надежным» человеком. «Каснер не был конформистом. Его колледж был окном на Запад, где были выступающие и книги с Запада, где гостей не отбирали тщательно, чтобы убедиться, что они придерживаются коммунистической партийной линии».

Не менее важно, возможно, и то, что в те времена не было никаких признаков того, что коммунистический режим рухнет в каком-то представимом будущем, если это вообще когда-нибудь произойдет. Можно понять, что Каснер хотел укрепить и консолидировать те шаткие основания, которые лютеранская церковь имела в этом по-прежнему официально атеистическом государстве.

Социализм с человеческим лицом и смерть мечты

В конце 1960-х гг. отношения между Востоком и Западом немного наладились. Неминуемая угроза ядерной войны, достигшая своего пика в 1961 г., когда президент США Джон Кеннеди пригрозил воспользоваться ядерным оружием, чтобы остановить размещение Советами баллистических ракет на Кубе, отступила. Появилось ощущение осторожного оптимизма; чувствовалось, что отношения между Москвой и Вашингтоном улучшаются. Две сверхдержавы договорились ограничить использование атомной бомбы, состоялись визиты на высоком уровне, а Хрущев в 1964 г. во время поездки в Америку нахлобучил на голову ковбойскую шляпу. Казалось возможным – ну, почти, – что страны советского блока смогут развиться во что-то, напоминающее гуманистический вариант социализма.

Восточная Германия не была таким же коммунистическим государством, как Советский Союз при Сталине или как нынешняя Северная Корея. Граждане «государства рабочих и крестьян» имели возможность слушать зарубежное радио и смотреть западные телепрограммы. Как вспоминала Ангела, «если в нашем доме появлялись представители государства, к примеру, учителя, мы всегда переключали телевизор с 7-го канала (Западногерманское телевидение) на 5-й (Восточногерманское государственное телевидение)». Так что хотя Восточная Германия и была диктатурой – к тому же хитроумной, – ее граждане имели представление о том, что происходит снаружи, в большом мире, и тем более в западной части страны.

Каснеры интересовались политикой и следили за новостями с Запада. По всем рассказам – включая и ее собственные, возможно, слегка окрашенные в розовый цвет воспоминания, – Ангела исключительно живо интересовалась текущими делами: «Я пробиралась в девчачий туалет с транзистором и слушала дебаты в Коллегии выборщиков перед тем, как в Западной Германии выбрали президентом Густава Хайнемана». Тот факт, что у Ангелы был маленький радиоприемник, уже указывает на смягчившееся в 1960-е гг. отношение к этому вопросу.

В 1963 г. стареющий канцлер Западной Германии Конрад Аденауэр неохотно ушел в отставку в возрасте 87 лет; его сменил на этом посту Людвиг Эрхардт. В 1965 г. Эрхардт предложил Кремлю займ в 25 млрд долларов в обмен на политические свободы и объединение когда-нибудь в будущем. Он даже намекнул, что не будет ждать возврата этих денег. Советы отвергли это предложение; вообще, ни одна из сторон конфликта не приняла его всерьез. В первую очередь, это предложение продемонстрировало наивность Эрхардта как международного государственного деятеля. Дородный экономист хорошо умел обращаться с числами и финансами, но оказался лишь любителем, когда дело дошло до высокой политики, дипломатии и международных отношений. Во всяком случае, он ушел с поста, где его сменил Курт Георг Кизингер – консерватор, он был вынужден объединиться с социал-демократами в коалиционном правительстве. Вилли Брандт стал вице-канцлером и министром иностранных дел.

Для многих представителей левого политического крыла Кизингер был очень спорной фигурой. В свое время он работал в нацистском министерстве пропаганды и дружил с противоречивым философом и национал-социалистом Карлом Шмитом. С другой стороны, репутация его заместителя Вилли Брандта была безупречной, в отличие от репутации самого Кизингера. Брандт не только активно участвовал в сопротивлении нацистам, но и был антикоммунистом и откровенно выступал против Восточной Германии. В момент сооружения стены он был мэром Берлина, и именно он стоял рядом с Джоном Кеннеди, когда президент США произнес свое знаменитое: «Я – берлинец».

Можно спорить, имело ли все это значение для тех, кто жил на Востоке. Воссоединение Германии в то время не казалось реальным, так что обитатели Востока искали надежду в других местах. Мало того, некоторые вообще не слишком вздыхали по единой Германии. Каснер – хотя он определенно не был коммунистом – относился к этому вопросу довольно равнодушно и лелеял надежду на германское государство, основанное на какой-то форме гуманного социализма. По-видимому, он вдохновлялся развитием событий в Чехословакии, где настроенный на реформы словак Александр Дубчек, лидер Коммунистической партии, строил государство, которое очень сильно отличалось от полусталинистского режима Вальтера Ульбрихта.

Как член Центрального комитета Чехословацкой коммунистической партии Дубчек возглавил бунт против авторитарного лидера партии Антонина Новотного. СССР, судя по всему, доверял Дубчеку. Его родители были коммунистами, да и сам он родился в Советском Союзе, и такая родословная давала ему право на некоторую свободу. Новотного застали врасплох. Как человек, который всегда следовал партийной линии и никогда не противился своим хозяевам в Кремле, он не боялся, что русские его сместят. Ошибочно считая, что Москва его поддержит, он пригласил Леонида Брежнева, который в 1964 г. сменил Хрущева, в Прагу на подавление дворцового переворота.

Советского лидера – унылого технократа с густыми бровями, ставшими его своеобразной визитной карточкой, – Новотный не впечатлил, а оппозиция к нему просто поразила. Почувствовав, что представительный Дубчек, идеально говоривший по-русски, достойнее прежнего руководителя, Брежнев оставил Новотного без поддержки. В январе 1968 г. Дубчек стал первым секретарем КП Чехословакии – и немедленно начал реформы. Это был период настоящей эйфории, описанный позже чешским автором Миланом Кундерой в романе «Невыносимая легкость бытия». Весной 1968 г. Дубчек и его коллеги-реформаторы пустили в оборот фразу «социализм с человеческим лицом». Эти события получили известность как Пражская весна по названию столицы Чехословакии, где и разворачивался этот эксперимент по строительству гуманного социализма.

Хорст Каснер, вдохновленный таким развитием событий, испытывал в то время настоящий энтузиазм. Многие интеллектуалы на Западе чувствовали то же самое. Гельмут Голлвитцер, профессор богословия из Западного Берлина, написал получивший немалую известность очерк под названием «Почему я социалист и христианин». Многие протестантские богословы последовали примеру Голлвитцера, стали критиковать капитализм и защищать социализм, оставаясь при этом противниками той версии коммунизма, что существовала в Советском Союзе.

Каснер всегда громко критиковал чрезмерную алчность и общество потребления. Верный своим христианско-социалистическим убеждениям, он критиковал преобладающую в мире систему капитализма: «Значение имеют только деньги. Производители должны получать прибыль, а потребители – покупать, причем покупать больше, чем вам нужно. Рыночную экономику прочно вбивают в наше сознание, мы не должны в ней усомниться. Все превращают в “рынок”, даже саму природу».

Для человека, который в глубине души верил в неправоту капиталистической системы и жаждал какого-то гуманного социализма, сочетающего в себе христианскую любовь к ближнему и социальную справедливость, Пражская весна выглядела весьма привлекательно. Каснер верил, что все его компромиссы того стоили. Наконец-то, после всех тягот начального периода, на горизонте появился социализм с человеческим лицом; казалось, его вера в некую форму гуманного христианского социализма вот-вот оправдается.

Вдохновленные Дубчеком, в июле 1968 г. Каснеры отправились на каникулы в город Крконоше на севере Чехословакии, где сняли у чешской семьи небольшую квартирку. Ангела, которой на тот момент было 14 лет, наслаждалась путешествием и радовалась возможности провести хоть немного времени со своим всегда занятым отцом; ее мать с нетерпением ждала шанса отдохнуть немного от домашних обязанностей. В семье, у которой они сняли квартиру, был сын того же возраста, что и Ангела. Она в то время все больше становилась экстравертом и никогда не упускала возможности пообщаться со всеми вместе и с каждым в отдельности. Естественно, больше всего она разговаривала с сыном семейства. Он собирал марки и как-то сказал, что у него есть марка с портретом Антонина Новотного. Позже Ангела так описывала этот случай:

«Я увидела, что мальчик рвет марку на кусочки и бросилась к нему, спрашивая, зачем он уничтожает одну из своих марок. И он сказал мне, что теперь Дубчек – великий герой и что, следовательно, маркам с портретом Новотного место в мусорной корзине».

Тот факт, что новый режим начал продвигать Дубчека как «великого героя» и что даже лидеры Пражской весны с готовностью подписывались под культом его личности, должен был заставить Хорста и Герлинду задуматься. Этого не произошло. Их подхватила волна энтузиазма и перспектива нового рассвета демократического социализма. Каснеры попросили чешскую семью пару дней присмотреть за детьми, пока сами они съездят в Прагу и на месте вдохнут воздух революции. В Праге они на себе испытали тот не поддающийся определению дух свободы и надежды, что отличает все подлинные революции. После двух дней, проведенных в столице Чехословакии, пастор и его жена вернулись к детям, можно сказать, окрыленными. Возбужденные и вдохновленные, Каснеры вернулись в Темплин. Но продолжалось все это недолго.

На следующей неделе Ангела поехала на выходные в Берлин навестить бабушку. Рано утром в воскресенье 21 августа она услышала по радио новости. Пражская весна закончилась. Советские танки и бессердечные репрессии вдребезги разбили мечту, казавшуюся такой реальной, манящей и настолько близкой, что, казалось, ее можно потрогать. Телепередачи с Запада, которые смотрели все восточные немцы, были полны знакомых образов Красной армии, избивающей мирных граждан, моливших о пощаде, – все было точно так же, как в Берлине в 1953 г. и в Будапеште в 1956 г.

Французский философ Бернар-Анри Леви назвал коммунизм «варварством с человеческим лицом», остроумно переиначив броскую фразу Дубчека – «социализм с человеческим лицом». Очерк Леви ознаменовал разбитые надежды левых. Но, в отличие от Леви, Каснер и его семья не могли критиковать режим.

Хорст и Герлинда были потрясены советским вторжением. Недремлющий информатор Штази это отметил и сообщил хозяевам, что, по мнению пастора Каснера, это вторжение «могло привести только к подавлению демократии в Чехословакии». Простая констатация факта, но в Восточной Германии этого было достаточно, чтобы слежка за ним возобновилась.

Ангела, что характерно, смогла разглядеть иронию ситуации; еще на каникулах ее позабавило, что сын хозяев квартиры, где они жили, немедленно избавился от марок с портретами Новотного. Через пару недель, в первый день нового учебного года, учащимся задали невинный вопрос: «Чем они занимались на каникулах?» Ангела начала было рассказывать историю о мальчике из Чехословакии, коллекционирующем марки, и о том, как он эти марки рвал, но учитель стальным взглядом буквально пригвоздил ее к месту. «Я сразу же поняла, что об этом говорить не стоит, и сменила тему». Ангела знала, как надо себя вести, чтобы не попасть в беду. Жизнь шла своим чередом. Она продолжала усердно трудиться и правильно себя вести. Никто, и меньше всего учителя, не заподозрил ее в «антисоциалистических» чувствах.

Олимпиада по русскому языку

После Пражской весны пастор Каснер, можно сказать, ушел в тень. Хотя семья Каснеров вела себя осторожно и старалась не раскачивать лодку, все они, не афишируя этого, придерживались прежних убеждений. Как подобает христианину, Ангела прошла конфирмацию. Она подтвердила свою веру в Бога в возрасте 15 лет. Кроме того, она продолжала вести работу в ССНМ и занималась там организацией различных мероприятий. Но успешнее всего она проявляла себя в учебе. Вероятно, у нее не было бы возможности добиваться таких успехов, если бы власти относились к ее отцу с бóльшим подозрением. Другим детям лютеранских священнослужителей и пасторов приходилось труднее. С теми, кто проявлял признаки недовольства или протеста, разбирались быстро, эффективно и безжалостно. Не при помощи (по крайней мере, в большинстве случаев) тюрьмы, пыток и т. п., но карьерные перспективы блокировали эффективно.

Христиан, несмотря на все заверения режима, по-прежнему выделяли из общей массы. Одной такой жертвой стал Ульрих Шенайх (после падения коммунизма в 1989 г. он стал мэром Темплина). Шенайх, сын священника-нонконформиста, не был членом ССНМ. По этой причине его, несмотря на исключительно высокие оценки, сочли неподходящим для учебы в EOS – элитной средней школе и, по существу, не допустили до высшего образования.

Ангела тоже жила в страхе; она постоянно боялась, что даже крохотный неверный шаг может погубить ее. Каждый день мать говорила ей, что нужно правильно вести себя – более того, что ей необходимо вести себя лучше, чем другие дети, – если она хочет попасть в университет. Она знала, что детей священнослужителей система подвергает дискриминации. Будучи спрошенной о профессии отца, Ангела не смогла бы скрыть от спрашивающих, что он пастор. Но немецкое слово Pfarer (пастор) произносится почти так же, как Fahrer (водитель). Произнеся первое из этих слов чуть-чуть неправильно, Ангела могла создать у слушателей впечатление о том, что ее отец относится к рабочему классу, а не является христианским священником – человеком однозначно буржуазным и реакционным. Действительно ли ей удалось обмануть кого-то таким способом, мы не знаем. Ее отец был достаточно известной фигурой, и маловероятно, что учителя не знали, что Ангела Каснер – дочь пастора Каснера. Но стремление идти в ногу с государством и подыгрывать режиму, одержимому трудовым народом вообще и рабочим классом в частности, несомненно шло ей на пользу и показывало, что эта девочка знает свое место.

В Восточной Германии обществом управляла политическая партия, готовая шпионить за своими гражданами и убивать их при попытке к бегству. Если считать тоталитарным правительство, которое стремится контролировать не только жизни людей, но и их мысли, то Восточная Германия, безусловно, была тоталитарным обществом. Это было одно из самых сложных автократических государств в истории человечества. Сюжет с фальшивыми счетами в фильме Флориана Хенкеля фон Доннерсмарка «Жизнь других» (2006 г.) и описание в телесериале «Германия 83» не так уж далеки от истины, что может подтвердить всякий, кому довелось побывать в архивах Штази. И все же даже Ангела Меркель признает, что не все в ней было плохо. «У меня было чудесное детство. И этот факт люди с Запада часто упускают из виду, я имею в виду то, что не все в Восточной Германии было завязано на политику», – много лет спустя пыталась она убедить слушателей. Создавалось впечатление, что она испытывала странную потребность защитить государство, которое в свое время прикладывало все силы, чтобы контролировать ее жизнь.

Была ли Восточная Германия тоталитарным государством в том смысле, в каком это понятие рассматривают историки и социологи, – это, в конце концов, вопрос семантики. Режим, бесспорно, изо всех сил старался формировать своих граждан в нужном ему духе при помощи идеологической обработки и запугивания. Образование было важной частью подавляющей машины репрессий. Школы ничего не оставляли на волю случая, и школа, в которой училась Ангела, не была исключением. Часто говорится, что тоталитарные режимы хотели создать новый тип человека, который вписывался бы в образ идеологии исторического материализма. Ангеле и другим учащимся прямо говорили, что они посещают образовательное учреждение, «которое является обрабатывающим цехом, и что тем, кто не готов вписываться в общий шаблон, придется уйти».

Ангела поддавалась идеологической обработке, по крайней мере, внешне. Ей помогали усердие в учебе и спокойное уравновешенное поведение. Еще одним фактором, всегда говорившим в ее пользу, было почти безупречное владение русским языком. Каждый год школа организовывала состязания для знатоков этого языка. В Ангеле силен был дух соревновательности. «Что бы она ни делала, она во всем хотела быть лучшей», – воспоминал один из ее одноклассников. В русском она определенно была лучшей, а никакому другому предмету в восточногерманской школе не уделялось больше внимания и времени, чем языку Советского Союза. В 1969 г. Ангела получила разрешение участвовать в национальных состязаниях по русскому языку за девятый класс, хотя она тогда училась только в восьмом классе. Она завоевала бронзовую медаль. На следующий год она завоевала золотые медали в олимпиадах по русскому языку на городском, региональном и национальном уровнях. В награду она получила поездку в Москву в том году, когда Советский Союз отмечал сотую годовщину со дня рождения Ленина.

В гимназии

Результаты по русскому языку и математике по окончании школы второй ступени обеспечили ей место в другой школе, в высшей степени элитарной, – в расширенной средней школе, или Гимназии. В самом начале учебы в ней Ангеле и ее одноклассникам сообщили, что они должны вести себя достойно звания учащихся элитной коммунистической школы. Директор школы герр Габриель (женатый на учительнице музыки, учившей Ангелу в начальной школе) был коммунистом до мозга костей. Он бравировал тем, что возвращает подарки, присланные ему братом из «несоциалистической части страны», и давал ясно понять, что ожидает такого же поведения и от учащихся. Это было серьезной проблемой для Ангелы, которая, благодаря родственникам на Западе, пользовалась в основном западным гардеробом, потому что денег у Каснеров было совсем немного.

Чтобы дополнительно укрепить свой образ как человека бескомпромиссного, герр Габриель даже не допускал к занятиям учащихся, появившихся в школе с сумками из «Карштадта» – хорошо известного в Германии торгового центра: «Какие еще доказательства вам требуются? Разве сумка из капиталистического универмага не является доказательством антисоциалистических наклонностей?» Послушать рассказы, так он действовал прямо по учебнику Штази, где говорилось о тонком терроре и запугивании. Одного примера достаточно. Один из одноклассников Ангелы Бодо Ирке (после 1989 г. он стал местным политиком среднего звена в Социал-демократической партии) был предприимчивым мальчиком. От родственников на Западе он получал экземпляры «Браво» – безобидного, хотя и слегка низкопробного журнала, рассказывавшего о последних новинках поп-музыки и частной жизни западных знаменитостей. Почувствовав, что из этого можно получать прибыль, предприимчивый школьник начал продавать фотокопии страниц журнала своим соученикам, готовым платить немалые деньги за последние новости о таких людях и группах, как Дэвид Кэссиди, Донни Осмонд и Bay City Rollers. Герр Габриель поймал его на горячем. Молодой человек был на некоторое время отстранен от занятий и предупрежден, что повторение этого проступка приведет к полному исключению из школы. Повторений не было.

Учиться в гимназию пришла уже другая Ангела. Она не была больше пай-девочкой, какой ее знали в школе имени Гёте, теперь она любила погулять на вечеринках и втайне покуривала с приятелями. «Нам нравилось уходить курить в лес, и Ангела приносила сигареты», – вспоминал позже ее приятель. После рождения младшей сестры Ангела переселилась в отдельную комнату в маленьком, похожем на сарайчик, здании, примыкавшем к Вальдхофу. Бабушка из Гамбурга присылала ей открытки с картинами импрессионистов, и Ангела, которой особенно нравился французский импрессионист Поль Сезанн, увешивала ими стену. Как все подростки шестидесятых, она активно интересовалась поп-музыкой. Некоторым из ее приятелей нравились «Роллинг Стоунз», но Ангела их не любила (возможно, это ирония судьбы, но четыре десятилетия спустя партия ХДС использовала их песню «Энджи» в качестве основной музыкальной темы ее избирательной кампании). Вместо этого Ангела любила «Битлз», особенно Пола Маккартни. Во время поездки в Москву после выигранной олимпиады по русскому языку она купила первую в жизни пластинку, и это был сингл группы «Битлз» «Желтая подводная лодка».

Одноклассники и другие приятели Ангелы по школе и ССНМ любили заглядывать к ней в гости. Бодо, учившийся с Ангелой в одном классе с начальной школы, признавался, что пастор Каснер был немного «пугающим» и «суровым». Но, с другой стороны, он был «старым», как кажется старым подростку любой человек старше тридцати лет. Однако пастор редко бывал дома, а мать Ангелы была «милой» и «дружелюбной». Вальдхоф – и особенно комната Ангелы с множеством открыток на стенах – был местом постоянных сборищ.

Как все молодые люди, Ангела время от времени доставляла своим родителям беспокойство. Она хотела гулять с друзьями по вечерам, но мать запрещала ей ездить на мопедах с другими подростками; во всяком случае, она должна была появиться дома к определенному времени. Бунтовала ли она? Открыто нет. Она нашла компромисс, который не требовал прямого противостояния, – черта, позже характерная для Меркель-политика. Чтобы избежать родительского контроля, Ангела часто ездила в Берлин к бабушке по отцовской линии. Дедушка Людвиг умер в 1959 г., но его вдова Маргарита жила без особых забот и, возможно, потому, что была одинока, предоставляла внучке-подростку, когда та приезжала в гости, значительную свободу. Ангеле, которая становилась все большим экстравертом, разрешалось не ложиться спать до 10 часов вечера, а то и дольше. Она ходила по музеям, бродила по Восточному Берлину и заговаривала со случайными прохожими. Однако кутежи и гулянки ее не привлекали. Выпивка и мальчики – это было не для нее.

Как мы знаем, Ангеле суждено было стать лидером политической партии с названием, сокращаемым как ХДС. Один из ее одноклассников позже пошутил, сказав репортеру: «Ангела еще в школе была членом ХДС; только тогда это был клуб нецелованных». Ее учитель физики был такого же мнения, хотя и выразился иначе: «Ну, она не принадлежала к тем девочкам, на которых невольно оглядываются мальчики». Ангела с готовностью признавалась, что ее любовная жизнь в гимназические годы была довольно скучной: «Когда я училась в школе, мне иногда нравились мальчики, все это было довольно невинно. Но, с другой стороны, все происходило не так уж быстро. Мы тогда не принимались за это с такой готовностью, как сегодня. Во всяком случае, я была не из ранних». С некоторыми исключениями, она вполне соответствовала образу дочери пастора. Директор школы герр Габриель не помнил, чтобы Ангела Каснер была источником каких бы то ни было проблем: «Она уважительно относилась к старшим», а если и критиковала, то только «так, как все молодые люди всегда критикуют власть». Она не была настроена критически по отношению к режиму, признавался позже бывший коммунист. В некоторых отношениях Ангела казалась скорее конформисткой; она точно не проявляла никаких признаков критического отношения к сталинистскому государству, когда участвовала в тщательно срежиссированных мероприятиях, организованных ССНМ. Женщина, которой позже суждено было стать лидером крупнейшей консервативной партии Германии, была заместителем секретаря местной ячейки коммунистической молодежной организации. «Помнится, она довольно некритично принимала во всем этом участие», – вспоминал еще кто-то из учителей.

Сомнительно, чтобы вся эта деятельность была признаком преданности режиму. При диктатуре хочешь не хочешь приходится соблюдать общепринятые нормы, и Ангела никогда не пыталась скрывать тот факт, что в ССНМ она играла активную роль. «Да, – говорила она, – мне нравилось состоять в ССНМ». Почему? «Из-за досуговой деятельности. В Восточной Германии такие виды деятельности организовывала только эта группа». По всей видимости, она держалась в тени и следовала совету матери, чтобы не показаться подозрительной и не навлечь на себя недовольство властей. Все шло хорошо вплоть до последней недели пребывания в школе.

После двенадцатого класса Ангела, которой на тот момент было 18 лет, должна была выйти из школы с аттестатом зрелости – что приблизительно соответствует сертификату гимназии, но с упором на более академические предметы. 12 класс, в котором она училась, представлял собой группу чрезвычайно способных ребят. Ангела была одной из лучших учениц и в конце обучения получала высшие баллы по математике и физике, не говоря уж о русском языке. Такие оценки обеспечивали ей место в университете. Все, казалось, было решено и виделось в розовом свете. Однако один-единственный инцидент поставил под угрозу результат всех ее усилий.

В конце учебного года, как раз перед выпуском, классу необходимо было осуществить совместный проект – нечто вроде театральной постановки, призванной показать, что они ценят и понимают базовые постулаты коммунизма. Проект назывался Культурстунде, но при этом не был, как можно понять из буквального перевода названия, «часом культуры»; скорее, это было мероприятие, посвященное информированию или даже идеологической обработке учащихся. Как правило, сдача «часа культуры» была формальностью, но Ангела и ее класс чуть не испортили все дело.

Учащиеся тогда уже несколько месяцев сдавали экзамены и, конечно, устали. Усталость иногда заставляет подростков озорничать и не позволяет вовремя подумать о последствиях. Класс 12 не стал исключением из этого правила. Учащихся попросили подготовить и поставить пьесу о людях, сражающихся против «империалистов». Из контекста ясно, что от класса ожидали пьесу о Вьетнаме. Тогда эта страна Юго-Восточной Азии находилась в центре военного конфликта с Соединенными Штатами, коммунистический режим хотел использовать эту войну между повстанцами Вьетконга и Южным Вьетнамом, за которым стояла Америка, в пропагандистских целях.

Класс, конечно, понимал, чего от них ждут, но ребятам хотелось проявить чуть-чуть свободомыслия. Они считали, что находятся в относительной безопасности, поскольку всем им уже были предложены места в университетах. Они решили провести эксперимент и испытать границы дозволенного. Вместо того, чтобы поставить спектакль о Вьетконге (национальный фронт освобождения Южного Вьетнама), они выбрали для постановки композицию, посвященную их солидарности с Фронтом освобождения Мозамбика (ФРЕЛИМО) – левацкой, но не однозначно марксистской повстанческой организации, сражающейся против португальских колониальных властей в Мозамбике. На бумаге это был разумный выбор, который вполне соответствовал поставленной задаче.

Однако кое-кому из учащихся не хватило храбрости; говорят, что в их числе была и Ангела. Возможно, старшеклассники поняли, что постановка такой пьесы – не слишком хорошая идея. Петер Блисс, председатель школьного отделения ССНМ и товарищ Ангелы по 12 классу, пошел к учителю Чарли Хорну и сказал, что увы, класс не смог завершить работу над пьесой, и они не готовы сыграть ее.

«Ну, это ваша проблема, – сказал герр Хорн, на которого речь молодого человека впечатления не произвела. – Вы сами заявили такую тему, и теперь вам придется объяснить всей школе, почему вы не подготовили спектакль».

Незадолго до назначенного времени – двух часов пополудни – весь класс вышел на сцену. Вперед выступил Петер Блисс. «Я ожидал, что он скажет, почему представление не состоится», – сказал Чарли Хорн. Однако вместо того чтобы объявить об отмене спектакля, Блисс сказал, что представление состоится. «Мы продемонстрируем солидарность не только с вьетнамским народом, но также и с ФРЕЛИМО, сражающимся за освобождение Мозамбика», – объявил Петер перед началом представления пьесы.

Как будто одного предварительного заявления было недостаточно, класс пошел еще дальше. Заявив о поддержке борющихся африканских товарищей, ребята спели «Интернационал» (в то время официальный гимн международного коммунистического движения), но сделали это по-английски, на языке «империалистов» и главного врага – Соединенных Штатов. В качестве дополнительного штриха один из учащихся прочел стихотворение Христиана Моргенштерна – грубоватого поэта, в чьих произведениях всегда, кажется, присутствует какой-то скрытый смысл. Вполне в духе поэта, учащиеся дерзко продекламировали его стихотворение о кошечке из сборника «Песни висельника»: «Будь внимателен, человек, или окажешься всего лишь еще одной кошкой на стене». Упоминать слово «стена» в постановке, посвященной социалистической солидарности, да еще читать стихи, в которых можно усмотреть насмешки над автократическими системами, было весьма неосмотрительно. 12 класс играл с огнем.

Реакция школы дает нам некоторое представление о том взвинченном состоянии, в котором всегда живут бюрократы и чиновники тоталитарного государства. Директор Габриель, никогда, как мы уже видели, не отличавшийся терпимостью к несогласным, был в ярости. «Это будет иметь последствия», – кричал он. Его непосредственный начальник Клаус Флеминг, глава местного образовательного органа, был проинформирован о происшедшем. Флеминг потребовал, чтобы против молодых людей были немедленно приняты меры и предложил лишить их всех права обучаться в университете. Протест недопустим. Риск лишиться с таким трудом заработанных мест в высшем учебном заведении был не абстрактной угрозой и далеко не теоретической возможностью. Отказ в высшем образовании практиковался достаточно широко. И правда, как вспоминал учитель Чарли Хорн, «был случай, когда в соседнем Грайфсвальде все выпускники местной гимназии лишились своих мест после аналогичного инцидента».

Ангела была шокирована; ее родители, понятно, были шокированы не меньше. Много лет они во всем соглашались с системой, а сама Ангела вступила в ССНМ, отлично проявила себя в изучении русского языка и вообще была образцовой социалистической школьницей. И теперь минутная провокация угрожала погубить все, чего удалось добиться. Каснер был в отчаянии: «Я был в отчаянии и ужасно напуган. Я рассудил, что нужно обратиться к людям, с которыми я был знаком и которые занимали в системе более высокие посты». Он связался с епископом Шёнхерром и попросил старого друга помочь. Высокопоставленный священник сделал, что мог. В конце концов, Ангела, судя по всему, не была в числе зачинщиков, инициировавших постановку злосчастной пьесы. Возможно, она даже пыталась предотвратить конфронтацию, – по крайней мере, это утверждал епископ при обращении к властям.

Но в этой истории был еще один момент, который в конце концов и спас Ангелу. Конечно, при поступлении в гимназию учащихся отбирали по оценкам, но немалое значение при выборе играло и то, что у многих детей родители принадлежали к номенклатуре, то есть были частью правящей партийной элиты. Для Флеминга, местного бюрократа от образования, это представляло проблему. Отказать детям высокопоставленных партийных чиновников в возможности учиться в университете было бы сложно с политической точки зрения. Гнев влиятельных родителей мог вызвать непредвиденные последствия. Кроме того, амбициозный Флеминг опасался, что последствия этого эпизода могут помешать его дальнейшей карьере в партии. Если целому классу его элитной школы внезапно будет отказано в праве учиться в университете, в этом – по крайней мере потенциально – могли обвинить его, особенно если это произойдет в период его пребывания на посту. Даже если сейчас ему не поставят это в вину, позже подобного рода грязь может быть использована против него. В общем, он изменил свое первоначальное решение лишить провинившихся учащихся законных мест в университете.

Герр Флеминг и директор Габриель решили спустить эту проблему на тормозах, но один человек в результате все же пострадал. Имело место серьезное происшествие, и не предпринять ничего вообще было бы признаком слабости. Кого-то надо было принести в жертву. Несколько недель спустя учителя Чарли Хорна вызвали в кабинет директора: «Мне дали лист бумаги с признанием и заявлением о том, что я немедленно покидаю школу. И сказали: «Мы останемся здесь, пока вы это не подпишете».

Хорна понизили и перевели на более младшие классы, но с учетом всех обстоятельств можно считать, что он легко отделался.

Ангела хотела изучать медицину. Это была хорошая, уважаемая профессия. У нее были нужные оценки и целеустремленность, к тому же она доказала, что обладает необходимым вниманием к деталям. Поэтому ее родители были удивлены, когда дочь сообщила им, что поедет в Лейпциг, большой город на юге страны, чтобы изучать физику в Университете имени Карла Маркса. Мы не знаем, был ли это свободный выбор. Возможно, и даже весьма правдоподобно, что склонный к сверхконтролю режим Восточной Германии «подтолкнул» ее к изучению именно этого предмета. Но возможно также, что Ангела выбрала Лейпциг как удачный повод уехать из дома. Девятнадцатилетней девушке было душно в доме священника в Вальдхофе, а Темплин буквально вызывал у нее клаустрофобию. «Я хотела уехать» и «Больше всего я хотела выбраться из этого городка», – говорила она позже.

Существует много очень веских причин критиковать Восточную Германию и все остальные коммунистические государства, но необходимо признать, что студентам там оказывали материальную поддержку, какой больше не могут похвалиться почти никакие страны. Там не было платы за обучение, а все студенты получали безвозмездную стипендию в 190 марок – примерно третью часть среднего заработка квалифицированного рабочего. Более того, образование, которое получали Ангела и ее товарищи по университету, было очень высокого качества. Университет имени Карла Маркса, называвшийся до 1953 г. просто Лейпцигским университетом, имел завидную репутацию. Список выпускников у него выглядел солиднее, чем у большинства других германских – а также британских и американских, – университетов. Среди его бывших студентов – философы Готфрид Лейбниц и Фридрих Ницше, композитор Рихард Вагнер, национальный поэт Германии Иоганн Вольфганг Гёте, историк Леопольд фон Ранке; в естественных науках – это нобелевские лауреаты Вернер Гейзенберг и Густав Герц. Последний – племянник физика Генриха Герца, доказавшего существование электромагнитных волн, – тогда лишь недавно ушел в отставку. Ангеле предстояло учиться в университете с традициями качества, насчитывающими не одно столетие, и вполне современной известностью за первоклассное обучение в области естественных наук вообще и физики в частности.

Ангела и еще 70 первокурсников (что характерно, 63 из них были мужчинами) были в какой-то мере ограждены от идеологического влияния в изучаемом предмете. Законы физики не так просто включить в то, что Фридрих Энгельс в свое время назвал «научным социализмом». Позже Ангела сказала: «Я хотела изучать физику потому, что восточногерманский режим не мог просто отменить ни правила элементарной арифметики, ни законы физики». Несмотря на это – а может быть, именно поэтому, – студентам факультета физики и наук о Земле вменялось в обязанность слушать вспомогательные курсы по марксистской политической экономии и русскому языку и заниматься начальной военной подготовкой – и все это помимо изучения таких предметов, как квантовая механика, математика, классическая физика и электроника.

Университет всемерно старался внушить своим студентам, что академическая успеваемость должна идти рука об руку с активной преданностью коммунизму. Будущим студентам сразу говорили, что они должны «доказать свою готовность работать на благо социалистического общества». Большинство из них были членами ССНМ, а многие также состояли в Обществе германо-советской дружбы – пропагандистской организации, продвигавшей «дружбу» между Восточной Германией и СССР посредством грантов на путешествия и учебу.

Ангела не была членом последней из этих организаций, но позже открыто признавала, что вела в первой активную деятельность: «Будучи студенткой, я действительно состояла в ССНМ. Я даже работала секретарем по культуре и отвечала за покупку театральных билетов», – сказала она много лет спустя в ответ на неудобный вопрос журналиста о прошлом. Некоторые, возможно, увидят в этом ответе неявное признание того, что Ангела была больше, чем просто секретарем по культуре. Однако есть верные косвенные свидетельства того, что она не всегда строго придерживалась линии партии и даже отступала при случае от нее в сторону. К примеру, время от времени она посещала встречи Лютеранского студенческого общества. Она делала это, несмотря на двойственное отношение университета к организованной религии. Но ее приверженность христианской вере не означала, что она готова пожертвовать карьерой ради религиозных убеждений. Так, она отказалась стать студенткой-представителем Лютеранского общества. Что бы она ни говорила позже, приверженность христианству вовсе не была главной движущей силой в ее жизни.

Ангела тогда особенно не лезла в политику. Но опять же, с чего бы ей? Политика в Восточной Германии ничем не напоминала политику на Западе. Тем не менее, она продолжала интересоваться вопросами политики и следила за развитием событий по другую сторону железного занавеса. На тот момент всеобщее внимание на Западе привлекал один политик – Вилли Брандт.

Вилли Брандт: «Жизнь героя»

«Жизнь героя» – название симфонической поэмы немецкого композитора Рихарда Штрауса. В немецком языке эта фраза часто используется для обозначения величия, и одним из тех, чья жизнь описывается таким образом, является бывший канцлер Германии Вилли Брандт.

Политически 1970-е гг. были богаты событиями и в Восточной, и в Западной Германии. На Западе Большая коалиция консерваторов и социалистов распалась в 1969 г., и Вилли Брандт из социалистической СДПГ сформировал новую коалицию, на этот раз со Свободной демократической партией, выступавшей за гражданские свободы и свободные рынки. Но еще важнее (по крайней мере для тех, кто жил на Востоке) было то, что Брандт запустил свою новую Ост-Политик (политику по отношению к Востоку), целью которой было развитие прагматических отношений с режимом Ульбрихта без какого бы то ни было оправдания коммунистической системы.

Прежнее правительство Западной Германии проводило в отношении Восточной Германии жесткую и бескомпромиссную политику. В качестве мэра Берлина Вилли Брандт тогда был в авангарде противодействия режиму Ульбрихта и принимал участие во всех «обязательных антикоммунистических ритуалах и сопровождающей их риторике», как позже выразился один историк. Чтобы понять значение новой восточной политики Брандта необходимо разобраться в контексте этого нового направления.

Базовым постулатом западногерманской внешней политики до 1969 г. являлась так называемая доктрина Хальштейна, согласно которой Западная Германия ни в коем случае не должна была иметь дипломатических отношений ни с одной страной, признавшей Восточную Германию. Эта доктрина, названная по имени Вернера Хальштейна, заместителя министра иностранных дел Западной Германии, в теории была негибкой, а на практике реализовывалась весьма непоследовательно (Западная Германия имела дипломатические отношения с Москвой, несмотря на то, что Советский Союз признавал Восточную Германию, а Большая коалиция ХДС и социал-демократов даже признала такие коммунистические государства, как Чехословакия, Румыния и Югославия).

Под лозунгом «Перемены через сближение» Брандт начал работать с Востоком, не признавая официально коммунистический режим. Отчасти это означало, что он готов принять сложившиеся в мире реалии; Восточная Германия существовала, и объединение в обозримом будущем представлялось маловероятным.

Брандт, разделявший многие черты Джона Кеннеди – от телегеничности и харизмы до распутства, – стал иконой германской политики 1960–1970-х гг., а может, и дальше, и здесь уместно будет кратко рассказать о нем и о его жизни.

Он был рожден вне брака в северном городе Любеке в 1913 г. и получил при рождении имя Герберт Ганс Карл Фрам. В 1932 г. он закончил гимназию, но по политическим мотивам не был допущен в университет. Не имея возможности добиваться академической карьеры, он недолгое время обучался на экспедитора, но большую часть свободного времени при этом тратил на написание статей в разные газеты.

Став социал-демократом еще в ранней юности, после захвата власти нацистами в 1933 г. он бежал из страны и осел в Норвегии, где в совершенстве выучил язык и сменил имя, став Вилли Брандтом. Уже как норвежский гражданин он стал видным критиком нацистской Германии. В нескольких статьях, написанных по-норвежски, он зло осмеял гитлеровский режим и стал таким образом бельмом на глазу национал-социалистов. Когда Гитлер в 1940 г. оккупировал Норвегию, Брандт бежал в Швецию и научился писать по-шведски так, что мог и здесь работать журналистом. Кроме того, он негласно работал на норвежскую тайную полицию и даже ездил в нацистскую Германию под видом норвежского студента по обмену.

После войны Брандт отказался от норвежского гражданства и вновь стал гражданином Германии. Безупречный военный послужной лист человека, активно участвовавшего в сопротивлении тирании, обеспечил ему стремительное выдвижение на передний край германской политики. Многие политики, особенно из Христианско-демократической партии, прежде были неуместно близки к нацистам. Но только не Брандт, который сумел в полном объеме воспользоваться своей репутацией. В 1957 г. в возрасте всего лишь 42 лет он стал мэром Западного Берлина. А поскольку это был не только город, но и федеральная земля ФРГ, то Бранд, по существу, стал его премьер-министром и в этом качестве – членом германского сената (бундесрата).

Брандт не пользовался всеобщей любовью. В 1961 г., выдвинувшись на пост канцлера, он стал жертвой кампании по очернению, устроенной его политическими оппонентами. Канцлер Конрад Аденауэр из ХДС, признавая талант молодого политика, в то же время называл его «незаконнорожденным» и «так называемым Вилли Брандтом». Последний эпитет должен был заклеймить Брандта как предателя, оставившего Родину в трудный час. Ту же тактику использовал и Франц Йозеф Штраус – тучный, громогласный и напористый политик из баварской партии ХСС на юге Германии. Баварский политик во всеуслышание задавался вопросом, что на самом деле делал Брандт в изгнании, и намекал, что Брандт, может, вовсе и не немец.

Тем временем Конрад Аденауэр продолжал свои нападки, утверждая невероятное: что строительство Берлинской стены было частью операции Советского Союза, целью которой было продвинуть Вилли Брандта в канцлеры (стена была построена во время федеральной выборной кампании 1961 г.).

Ни одно из этих обвинений не основывалось на чем-то таком неудобном, как факты. Напротив, руководство Штази было в ужасе от перспектив, ожидавших Восточную Германию в случае канцлерства Брандта. Милитарист и солдат Холодной войны Аденауэр в кресле канцлера вполне отвечал целям коммунистической пропаганды. Брандт, с другой стороны, мог стать угрозой. У восточных немцев был личный интерес в переизбрании консервативного правительства. Они даже оказывали помощь, как позже выяснилось. Маркус Вольф, один из руководителей Штази, лично отвечал за доставку сфабрикованной дезинформации руководству ХДС и немецкой прессе; подготовленные Штази материалы должны были показать, что Брандт был кем угодно – от американского шпиона до агента гестапо. Все это было неправдой, но помогло Аденауэру и послужило целям коммунистического режима Ульбрихта.

После двух неудачных попыток стать канцлером (в 1965 г. он вновь выдвигал свою кандидатуру) и работы министром иностранных дел в Большой коалиции Брандт наконец выиграл в 1969 г. федеральные выборы. Он немедленно инициировал процесс реформ, целью которых было продемонстрировать, что в его части Германии социальная политика лучше, чем на будто бы «социалистическом» Востоке, а также – что не менее важно – что Западная Германия готова объясниться и извиниться за Вторую мировую войну. Время для этого давно назрело.

Супруги-психологи Александр и Маргарита Митчерлих в книге «Неспособность к скорби», оказавшей большое влияние, утверждали, что немцы в большинстве своем отрицают прошлое и делают все возможное, чтобы организовать своего рода коллективную амнезию в отношении периода нацизма. Психологи призывали своих соотечественников примириться с прошлым – начать процесс, получивший известность как «примирение с прошлым».

В чем-то Митчерлихи были правы. Сразу же после Второй мировой войны многие «капитаны индустрии», бывшие членами нацистской партии, остались на своих постах, причем с благословения Западных союзников, то есть США, Британии и Франции. В некоторой степени это было понятно и оправдано с практической точки зрения, поскольку позволяло Германии экономически вновь встать на ноги, а также внесло некоторый вклад в повышение уровня процветания, предотвратив таким образом радикализацию, порожденную лишениями 1920-х – начала 1930-х гг.

Политически признание того, что немцы должны искупить прошлые грехи, устраивало Брандта. Его политический оппонент и предшественник на посту канцлера Курт Георг Кизингер в свое время работал в отделе пропаганды Йозефа Геббельса и до сих пор общался с бывшими видными нацистами. Неспособность примириться с прошлым отмечала и политику восточногерманского коммунистического режима. Ульбрихт, как мы уже видели, включил бывших нацистов в систему, организовав для них политическую партию, НДПГ.

Однако в конце концов коллективное отрицание потеряло смысл. Даже те, кто были лишь пассивными зрителями, были виновны в том, что принимали преступления нацистского режима. Брандт хотел, чтобы его соотечественники вгляделись в свое прошлое, но, будучи политиком, он хотел одновременно заработать какие-то политические очки; он хотел показать, что он движется вперед и готов рассматривать вину Германии. Его визави на Востоке, с другой стороны, не мог или не хотел сделать то же самое. Это давало Брандту преимущество.

Политически Брандт испытывал сильное давление: от него ждали действий. Политика никогда не делается в вакууме. Студенческие бунты, потрясшие мир в 1968 г., имели множество самых разных причин и целей; протестанты в американских университетах Беркли и Колумбии выступали против Вьетнамской войны. В Париже в 1968 г. так называемый «французский май» представлял собой протест против все более автократических тенденций в президентском правлении героя войны генерала Шарля де Голля. В Западной Германии поколение 1968-го бунтовало против коллективной забывчивости старшего поколения. В первую очередь молодых протестантов возмущало то, что их по-прежнему учат профессора, бывшие когда-то нацистами, а управляют ими политики, которые – говоря дипломатическим языком, – соглашались с нацистским режимом.

Тот факт, что полицейская расправа со студенческими протестами в Берлине вызывала в памяти воспоминания о диктатуре 1930-х гг., не способствовала разрешению ситуации. Полиция даже застрелила одного из студенческих вожаков. О том, что Восточная Германия активно раздувает пламя недовольства, ходили слухи, но доказать в то время ничего не удалось. Только много позже вскрылось, что западногерманский полицейский, застреливший студента Бруно Онерсорга, был секретным агентом восточногерманской Штази и членом Коммунистической партии Восточной Германии, СЕПГ.

Отчасти именно из-за этого и для того, чтобы умиротворить чувства в обществе, выросшие из этих протестов, Брандт на следующий год был избран канцлером. И именно целям студенческого движения, а также коллективной вине немцев, он посвятил свое инаугурационное выступление перед германским парламентом, выдвинув лозунг «Wir wollen mehr Demokratie wagen» (в буквальном переводе это означает «Позволим себе больше демократии», но буквальный перевод не в силах передать поэтический смысл этого лозунга). Преданность демократии и репутация «хорошего немца» сделали Брандта авторитетным лидером – и одновременно поставили режим на Востоке в невыгодное положение.

Брандт был журналистом по профессии. Он знал силу средств массовой информации, особенно телевидения, и использовал их весьма эффективно. В 1970 г. он посетил Варшаву; произошло это сразу после заключения мирного договора с этой страной, в котором Германия признала линию Одер – Нейсе в качестве окончательной границы с Польшей. Во время этого визита он, традиционно для главы государства, посетил мемориал жертв восстания в еврейском гетто польской столицы в период нацистской оккупации. Тогда немцы без разбора убивали жителей-евреев – всего в гетто за время восстания было убито 13 000 человек, из которых 6000 были сожжены живьем.

День был пасмурный и неприятно дождливый, поэтому за Брандтом следовала только обычная группа политических корреспондентов и горсточка папарацци. Никто не ожидал ничего интересного. Но Брандт внезапно нарушил стандартный протокол. Он опустился на колени на мокрый асфальт перед мемориалом и опустил голову, как будто он – хороший немец – каялся за вину своих соотечественников. Это «Варшавское коленопреклонение», как его начали называть в Германии, стало одним из наиболее мощных жестов, предпринятых каким бы то ни было германским лидером после войны.

Конечно, Брандт был политиком до мозга костей и человеком с хорошо развитым чутьем на хорошую телевизионную картинку. Некоторые комментаторы были циничны. Гюнтер Грасс, нобелевский лауреат по литературе, одно время писавший для Брандта тексты выступлений, так описал «коленопреклонение» Брандта в романе «Мой век»:

«Моя газета никогда этого бы не напечатала. Им подавай сладкую сентиментальную водичку: “Он принял на свои плечи всю вину…” или «Внезапно канцлер пал на колени» или – если уж пересаливать по-настоящему – “Опустился на колени за всю Германию!” “Внезапно” – скажете тоже! Невозможно представить себе более тщательно рассчитанное действие. И можете быть уверены, что подсказала ему это та темная личность – ну знаете, его личный шпион и переговорщик, тот самый, кто так хорошо умеет впаривать немецкому населению отказ от исторических германских территорий. Теперь большой вождь – большой пьяница – изображает из себя католика. Преклоняет колени. Во что же верит на самом деле этот парень? Ни во что. Чистое шоу. Хотя, надо признать, с чисто политической точки зрения это был гениальный шаг».

Цинизм этого отрывка, несомненно, отражает ту смутную тревогу, с которой некоторый немцы, и не только бывшие нацисты, смотрели на Брандта. Опросы того времени показывали, что большинство немцев не одобряет его жест. Тем не менее, ему удалось четко заявить: Западная Германия примиряется со своим прошлым. Восточная Германия – намекал этот жест – этого не делает. Остальной мир оценил коленопреклонение Брандта. Неудивительно, что в 1971 г. он был удостоен Нобелевской премии мира, а несколькими неделями позже журнал «Тайм» назвал его человеком года.

Еще одним достижением Брандта и еще одной причиной, по которой на Востоке его ненавидели, была его деятельность в области социальных реформ. Западногерманское экономическое чудо и без того было проблемой для коммунистов. Социальными реформами Брандт хотел показать, что богатство в Западной Германии может быть распределено поровну, и что социальная рыночная экономика благотворна не только для богатых «капиталистов» (как утверждал Ульбрихт). Капитализм с человеческим лицом в исполнении Брандта был благотворен также для беднейших членов общества. Увеличение расходов на образование, здравоохранение и, самое главное, больше денег на адаптацию и переподготовку беженцев с Востока позволили Брандту серьезно надавить на коммунистов.

Тот факт, что эти реформы основывались на системе свободного предпринимательства, при котором акциями предприятий владело множество людей, был отмечен руководством Восточной Германии и окончательно подтвердил утверждение Брандта о том, что Западная Германия стремительно обгоняет свою обедневшую сестру. Восточногерманские коммунисты оказались в трудной ситуации. Подобно неудачливой футбольной команде, политбюро сменило менеджера. Вальтер Ульбрихт уступил место Эриху Хонеккеру – вялому пожилому чиновнику с резким голосом, абсолютно лишенному какой бы то ни было харизмы. Кое-кто ожидал, что новый восточногерманский лидер начнет реформы, пытаясь достойно ответить на политику Брандта. Первого он не сделал, а на последнее был принципиально не способен.

В некоторых отношениях Хонеккер превратил Восточную Германию в карикатурную диктатуру: режим, в котором фантастические лозунги и тщательно срежиссированные демонстрации должны были прикрывать катастрофический недостаток легитимности.

Хорошей иллюстрацией к этому утверждению может служить марш 6 октября 1974 г., организованный ССНМ в честь 25-й годовщины учреждения Восточной Германии. Когда 200 000 молодых людей прошли по Берлину с пением патриотических и социалистических песен, председатель ССНМ Эгон Кренц доложил, что «молодежь Восточной Германии подтвердила свою верность и выразила готовность неустанно работать на благо государства». Верил сам Кренц в то, что говорил, или нет, – вопрос открытый. Во всяком случае, одной из песен, которую не спели на этой демонстрации, оказался государственный гимн Восточной Германии «Возрожденная из руин». Хонеккер запретил его пение и объявил, что теперь гимн будет исполняться только инструментально. Дело было в том, что в гимне присутствовали слова «Германия, единое отечество», шедшие вразрез с политикой Хонеккера и с его убеждением в том, что две Германии останутся разделенными навсегда – или, по крайней мере, до мировой коммунистической революции.

Вишневый коктейль

Неизвестно, была и Ангела среди тех молодых людей, кто демонстрировал свою верность восточногерманскому государству маршем 6 октября, но это вполне вероятно. Она была членом ССНМ, хотя это, конечно, не значит, что она участвовала в марше по доброй воле, не говоря уже о какой бы то ни было демонстрации энтузиазма по отношению к режиму. Позже она говорила: «Я ненавидела несвободную Восточную систему». Может, и так, но она никак не проявляла эту ненависть публично ни когда была студенткой, ни после. Как говорится, Ангела не раскачивала лодку. Дело того не стоило, и ее не снедала страсть к протесту. В начале и середине 1970-х гг. политика не значилась в числе ее приоритетов. Физика – требовательная профессия, а она была усердной студенткой.

В ее жизни было кое-что и помимо естественных наук. Она вела активную социальную жизнь. На первом курсе университета она познакомилась с Ульрихом Меркелем, и они начали встречаться. Ульрих был на год старше нее, но учились они на одном курсе, поскольку он поступил в университет на год позже из-за обязательной военной службы. Сын мелкого предпринимателя, кажется, по уши влюбился в Ангелу, подрабатывавшую в то время официанткой в баре. Некоторое время он лишь наблюдал за ней, а познакомился во время экскурсии в Ленинград.

У Ангелы и Ульриха было много общих внеучебных интересов, и теперь Ульрих вспоминает то время как «очень приятное». «Мы вместе ходили в кино, мы ходили в театр и путешествовали – ну, насколько это было возможно в Восточной Германии», – вспоминал он. Судя по воспоминаниям Ангелы и Ульриха, годы, проведенные в Лейпциге, были беззаботными. Ангела продолжала вести студенческое общество и работать в баре. По ее собственным словам, она тогда «впервые испытала на себе капитализм», когда продала виски и вишневый коктейль и заработала денег. Неважно, был ли это действительно виски (который всегда был в дефиците) или водка (которую производили в промышленных количествах). Достаточно сказать, что ей это нравилось.

Два года спустя, в 1976 г., Ангела и Ульрих съехались и стали жить вместе. Им выделили небольшую квартирку. Жилье не было шикарным – туалет, к примеру, им приходилось делить еще с двумя парами, – но плата была низкой, по 20 марок с каждого, или пятая часть студенческой стипендии. Еще через год, 3 сентября 1977 г., они поженились. Ангела настояла на церковном венчании и на том, чтобы прошло оно в отцовской церкви, хотя венчал ее не отец. Обряд проводил один из молодых коллег пастора, чтобы тот мог, как положено, подвести дочь к алтарю.

Ангеле было 23 года, Ульриху 24. Она была на венчании в голубом; это ее любимый цвет и одновременно официальный цвет коммунистической молодежной организации, ССНМ. Была ли это любовь? Ангела, когда ей задали этот вопрос, ответила немного сдержанно: «Мы были решительно настроены на общее будущее, но в Восточной Германии вообще рано вступали в брак. К тому же, если ты был женат, тебе с большей вероятностью давали жилье. Так что у нас было не слишком много времени, чтобы узнать друг друга. Мне кажется, сегодня люди обычно не так спешат вступить в брак».

Ульрих ответил более прямо: «Конечно, мы были влюблены друг в друга».

На долгий медовый месяц времени не было. Оба учились на последнем курсе и должны были сдавать сложные экзамены. Помимо академических экзаменов, Ангеле нужно было сдать тест по физкультуре. Она должна была пробежать 100 метров – и сделала это, хотя и не слишком хорошо. Но в лаборатории у нее были великолепные результаты. Ее работа о некоторых аспектах ядерной физики была – исключительный случай! – опубликована в английском рецензируемом научном журнале Chemical Physics («Химическая физика»).

Ангела и Ульрих не слишком интересовались политикой, но не были и конформистами, которые всегда следуют линии партии. В 1977 г. западногерманский журнал «Шпигель» опубликовал отрывок из книги «Альтернатива», в которой неизвестный до той поры политический философ Рудольф Баро красноречиво критиковал восточногерманский режим с лево-социалистических позиций. Он писал: «Коммунистическое движение начиналось с обещаний решить фундаментальные проблемы человечества и найти ответы на экзистенциальные вопросы. Страны, называющие себя социалистическими, подписываются на это, но на практике получается совсем другая история». Эти жесткие, но несомненно верные слова и сделали книгу такой опасной для режима. Штази отреагировала стремительно. На следующий день Баро был арестован. Но его книгу удалось тайно вывезти из страны, и она сразу стала бестселлером. Баро был приговорен к 30 годам тюрьмы; его адвокатом был молодой человек по имени Грегор Гизи, сын восточногерманского министра по церковным вопросам. Позже Гизи-младший стал лидером Левой партии, но как адвокат он ничем не смог помочь Баро.

Ангела заинтересовалась этой книгой, хотя и не была согласна со всеми выводами автора. Она вспоминает, что «с группой друзей они изучали “Альтернативу” почти научно. Несколько вечеров мы провели за обсуждением книги по главам». Это подразумевает, что она была меньшей конформисткой, чем утверждали позже некоторые. Участие в дискуссиях о запрещенной книге, тем более владение ее экземпляром, были тогда уголовно наказуемы. В Восточной Германии такие преступления сурово наказывались.

Однако, несмотря на все репрессии, режиму Хонеккера не удавалось подавить политическое инакомыслие. Видные интеллектуалы, такие как ученый и философ Роберт Хавеман, были помещены под домашний арест; Рудольф Баро и певец Вольф Бирман (в 1970-е гг. этот фолк-певец был популярен далеко за пределами страны) были вышвырнуты из Восточной Германии. Они были лишены гражданства. Еще одним изгнанным интеллектуалом стал философ-марксист Эрнст Блох, автор книги «Принцип надежды», ставший вдохновителем левых студенческих волнений в США, Франции и Германии. Простое изгнание смутьянов стало любимым инструментов режима в борьбе с несогласными. Подсчитано, что изгнано и лишено гражданства было 665 человек.

Серьезной проблемой для режима стал, в частности, Вольф Бирман. Его отец, коммунист еврейского происхождения, был убит нацистами. Сам Бирман, родившийся в Гамбурге, в юности добровольно переехал на Восток, потому что верил в его социалистические идеалы. Его ждало горькое разочарование. В конце 1960-х гг. бывший студент, изучавший математику и философию, под влиянием Вуди Гутри и Боба Дилана начал писать песни и завоевал широкую популярность среди студентов. Ангела и Ульрих, как и многие другие, слушали его песни.

Несмотря на уверения в том, что он по-прежнему остается социалистом, – а может быть, именно поэтому, – Бирман стал серьезной помехой для режима. После концертного тура по Западной Германии восточногерманские власти заявили, что он утратил право на гражданство из-за своего «бесстыдства» и потому, что стал «классовым предателем». Людей и раньше изгоняли из страны, и в большинстве случаев они были только счастливы быть изгнанными, так что режим никак не ожидал такой сильной реакции. Двенадцать очень видных и до того момента лояльных партии интеллектуалов и писателей раскритиковали режим. Среди этих людей была и романистка Криста Вольф – единственный восточногерманский писатель, широко известный и популярный за пределами страны. Как автор романа «Расколотое небо» – истории о женщине, которая решила вернуться на Восток за несколько дней до возведения Берлинской стены, – Вольф для коммунистов была в каком-то смысле эталонным гражданином. Теперь же она стала одним из подписантов открытого письма Хонеккеру. Чтобы гарантировать, что письмо будет опубликовано, Вольф и другие подписанты тайно вывезли его из страны и передали французскому информационному агентству Франс Пресс, что уже само по себе было признаком несогласия и неподчинения. Волна поддержки Бирмана вылилась в спонтанные протесты, вспыхнувшие во многих университетах, в том числе и в Лейпцигском.

Интересно, что в архиве Штази есть фрагмент, написанный председателем ССНМ Эгоном Кренцем, в котором упоминается, что некий «студент-физик», «исключенный некоторое время назад из ССНМ и СЕПГ», судя по всему, «пытался собирать подписи в защиту Вольфа Бирмана» на вечеринке в студенческом баре «Жаждущий Пегас». «К счастью, – продолжает автор документа, «эту провокацию удалось прекратить». Возникает желание предположить, что этим студентом была Ангела, но на самом деле это почти наверняка не так. Ее не исключали из ССНМ, а в СЕПГ она никогда и не состояла. Более того, в докладе упоминается студент, а не студентка. Но Ангела наверняка была знакома с этим студентом, поскольку он тоже изучал физику, а она в то время работала официанткой в «Жаждущем Пегасе».

Ангела не принимала участия в студенческих протестах. Она сама это признает. На вопрос, была ли она в оппозиции к режиму, Меркель ответила:

«Ну, это зависит, безусловно, от того, что вы понимаете под оппозицией. Но я точно не состояла ни в одной из оппозиционных групп и не участвовала в кампаниях за гражданские права. Но мое мнение о Восточной Германии становилось все более критическим».

Тем временем в Бонне

В то время как политический режим Восточной Германии все глубже уходил в оборону и становился все беспомощнее, одна из составляющих этого режима продолжала одерживать верх над своими западными визави. Этим учреждением была секретная служба; Штази как охранное и шпионское агентство не уступало никому.

Ост-политик Брандта продолжала раскачивать восточногерманский режим. Брандт был угрозой, и избавиться от него оказалось непросто. После цепочки дезертирств из СДПГ и СвДП в ХДС/ХСС (консервативная партия), лидер парламентской оппозиции и Христианско-демократического союза Германии Райнер Барцель в 1972 г. предложил вынести вотум недоверия Брандту. Но, к удивлению многих наблюдателей, Брандт с честью вышел из этой ситуации; голосование прошло с результатом 260 голосов против 247. Он уцелел и продолжил борьбу. Хотя Брандт был политически очень живуч и умудрялся вновь и вновь при помощи неожиданных ходов брать верх над Востоком, его способность уличать режим Хонеккера в неблаговидных действиях внезапно пошатнулась. Казалось, он потерял способность удивлять своих оппонентов на Востоке. Никто не знал почему.

Ответ на этот вопрос стал шоком для всего мира. В пятницу 26 апреля 1974 г. крупнейшая германская газета «Бильд», обожающая жареные факты и сенсации, вышла с заголовком: «Арест. Доверенный сотрудник Брандта шпионил на Восток». Новость стала настоящим ударом и для самого Брандта, и для Запада. Его близкий советник и политический секретарь Гюнтер Гийом был шпионом Штази; Восточная Германия имела возможность предсказывать ходы Брандта, поскольку умудрилась подсунуть крота в самое сердце западногерманского правительства, в личный офис канцлера.

Это был, безусловно, успех Востока. Но Маркус Вольф, в то время глава внешней разведки Штази, отвечал неопределенно, когда его спрашивали об этом. «С одной стороны, это, конечно, был наш триумф, мы сумели внедрить нашего сотрудника в офис канцлера, но с другой стороны, его раскрыли, и это означало, что мы потеряли ценный источник, дававший нам ценную информацию», – рассуждал он. Последнее было серьезной проблемой, ведь теперь западные немцы стали подозрительными и всегда были настороже, а новый канцлер Западной Германии Гельмут Шмидт был очень серьезным политическим оппонентом – хотя и иначе, чем Брандт, – и вполне способен был обвести вокруг пальца своих восточных визави.

Ангела переезжает в Берлин и уходит от Штази

Готфрид Вильгельм фон Лейбниц был оптимистичным философом. Он выдвинул знаменитую идею о том, что мы живем в «лучшем из возможных миров» и что все, что кажется злом, есть часть высшего плана Господа нашего. Исторически такой взгляд на мир зло высмеял Вольтер, изобразивший Лейбница в образе наивного философа доктора Панглосса в своем комическом романе «Кандид». Эта философская позиция – но без религиозных обертонов Лейбница, – казалась жителям Восточной Германии весьма привлекательной. Коммунистический режим часто описывал собственное государство в терминах, которые легко можно себе представить в устах Лейбница. Еще одной заслугой Лейбница была организация в 1701 г. Бранденбургского научного общества.

Именно в этом престижном учреждении Ангела и начала свою научную карьеру вскоре после окончания университета в 1978 г. Ульрих тоже получил там место. Однако Академия наук, как позже стало называться Бранденбургское общество Лейбница, не была тем местом, куда она стремилась попасть в первую очередь. Стремился ли туда Ульрих, мы не знаем.

Первоначально она предложила свою кандидатуру в Технический университет Ильменау, небольшого городка с 30 000 жителей в центре страны, в Тюрингии. У Ангелы была впечатляющая биография, хорошие оценки и прекрасная характеристика. Неудивительно, что ее пригласили на собеседование, но само собеседование стало для нее сюрпризом. Встретили ее два офицера Штази.

Должно быть, по спине двадцатичетырехлетней выпускницы-физика пробежал холодок. Даже у ни в чем не повинных людей были причины бояться тайной полиции. Те двое не представили девушке никаких инкриминирующих данных и не пытались ее шантажировать. Они проводили с ней собеседование о приеме на работу, но собеседование неожиданного для нее характера. Вся необходимая информация была перед ними, в папочке на столе, и они просто хотели установить, все ли факты в этой папочке соответствуют действительности.

«Ну хорошо, и как часто вы слушаете западное радио? А когда вы в последний раз приобрели джинсы из Западной Германии?» – спрашивали они. Все ответы они знали заранее. Они были вежливы и даже доброжелательны. Они пытались завербовать Ангелу. Она не была врагом государства – для таких у них были другие методы. Так что, спрашивали они, не хочет ли она стать агентом?

Ангела колебалась, по крайней мере позже ей так казалось. Жесткий отказ от предложенной работы вызвал бы подозрения и, скорее всего, погубил бы ее карьеру; не исключено также, что он навлек бы несчастья на ее родных и близких. С другой стороны, согласиться означало бы шпионить за друзьями и родными, причем делать это в интересах политической системы, противником которой она в глубине души была. Так что она выбрала другое, довольно элегантное решение. Она сказала, что не в состоянии хранить секреты. Именно это всегда советовали ей говорить мать и отец: «Родители всегда советовали мне говорить офицерам Штази, что я болтушка и человек, который не в состоянии держать язык за зубами. Еще я сказала им, что не знаю, смогу ли сохранить это в тайне от мужа», – вспоминала позже Ангела.

Сотрудники Штази были в растерянности. Ясно было, что эта женщина – наивный ученый, живущий в параллельной вселенной молекул, атомов и нейтронов. Такая рассеянная чудачка принесла бы мало пользы тайной полиции. Ее вежливо поблагодарили, но работы она не получила.

Некоторые с трудом верят, что Ангела никогда ни за кем не шпионила. Мы никак не можем знать наверняка, была она платным сотрудником Штази или нет. Но даже самые суровые ее критики не представили до сих пор никаких конкретных доказательств такой работы. Архивы Штази открыты всем. Мы увидим, что многие ее друзья были информаторами. Ангела, судя по всему, не была.

Вместо того, чтобы отправиться в Ильменау, и Ангела, и Ульрих получили работу в уже упоминавшейся Академии наук. Ульрих стал ассистентом в Центральном институте оптики, а Ангела получила аналогичное место в Отделении физической химии.

Казалось, все определилось. Им повезло получить квартиру в центре Берлина, на Мариенштрассе, недалеко от стены. Квартирка была спартанской, но никого из Меркелей это особенно не беспокоило. Правда, в доме непрерывно был слышен грохот от движения подземных поездов с Запада, проходивших глубоко под восточной частью разделенного города. Но это постоянное напоминание о расколе, кажется, Ангелу не трогало: «Мне не кажется, что мы особенно страдали о того, что жили совсем рядом со стеной», – сказал Ульрих много лет спустя, когда его спросили о совместной жизни с Ангелой.

Оба они много работали. Судя по всему, слишком много. Ульриха часто не бывало дома. Когда молодые супруги были студентами в Лейпциге, они часто ездили на конференции вместе и никогда не упускали возможности сопровождать друг друга в заграничных путешествиях. Но когда они переехали в Берлин, что-то, похоже, случилось. Ангела начала ездить в другие коммунистические страны одна. Ульрих начал проводить большую часть своего времени в лаборатории. Их коллеги отметили, что супруги отдалились друг от друга. Но они дипломатично молчали. Разговоры о подобных вещах – деликатная тема.

Ангела и Ульрих говорили мало. Не было ни ссор, ни криков, одно только ощущение расширяющейся пропасти; каждому из них начало казаться, что он (она) живет с чужим человеком. Но разрыв, произошедший одним зимним утром 1981 г., стал кое для кого сюрпризом. Ульрих вспоминает: «Внезапно однажды она собрала вещи и съехала из квартиры, в которой мы оба жили. Она взвесила все последствия и проанализировала все за и против. Мы разошлись по-дружески. С финансовой точки зрения мы оба были независимыми людьми. Делить нам было особенно нечего. Она забрала стиральную машину, я оставил себе мебель – кое-чем из той мебели я пользуюсь до сих пор, кстати».

Поведение Ангелы в той ситуации вполне укладывается в стандартную для нее схему: она тщательнейшим образом проанализировала ситуацию, а затем, рассмотрев все последствия, сделала ход. Она всегда разбиралась так со сложной ситуацией. И что, возможно, еще интереснее, метод анализа собственной личной жизни очень походил на метод, при помощи которого много спустя, уже будучи канцлером, анализировала сложные политические вызовы.

Прокручиваем время вперед на 34 года и обнаруживаем канцлера Меркель в сложной ситуации. Много недель подряд беженцы потоком вливаются в границы Европейского союза. Войны в Сирии и Ливии подтолкнули исход библейского масштаба, и большинство этих толп направлялись в Германию. Правая германская пресса призывала к действиям, другие страны закрывали границы, а телеэкраны были полны сюжетов, в которых полиция избивала отчаявшиеся семьи, пытавшиеся проникнуть в Венгрию и другие южноевропейские страны.

Однако тем, кто сумел добраться до Германии, разрешалось зарегистрироваться в качестве беженца, а большинству разрешалось и остаться. Германия не слишком отличается от других стран. Политики и лидеры общественного мнения здесь так же склонны к гневной риторике и то и дело высказывают опасения, что Германия вот-вот станет мусульманской страной. Обычные граждане, особенно на востоке страны, выступили с протестами. Даже политические друзья канцлера задавались вопросом: почему фрау Меркель не выскажется? В самом деле, где она находилась в тот момент?

Она была в Берлине, но не спешила выступать с заявлениями. Сказывалась усталость после недавних болезненных переговоров с греческим правительством о третьем пакете экономической помощи. Меркель только что выслушала множество похвал по поводу того, как замечательно она разобралась с этой расточительной – по сообщениям германских средств массовой информации – южной страной. Но теперь на горизонте появилась новая проблема. Да что там на горизонте – это был готовый кризис эпических размеров. А фрау Меркель? Ну, она занималась анализом ситуации. Взвешивала варианты и размышляла, что делать дальше – точно так же, как много лет назад в маленькой восточноберлинской квартирке. Средства массовой информации и избиратели были недовольны. Рейтинги канцлера, прежде заоблачные, покачнулись. Часто говорят, что всякая политическая карьера заканчивается трагедией. Может быть, подошла ее очередь? Может быть, ее впечатляющая карьера близилась к концу после десятилетия у власти? Появились признаки ее возможной политической кончины. Симптоматично, что главным словом 2015 г. в Германии стал глагол zu merkeln, произведенный от фамилии Меркель. Его значение определялось как «высший уровень бездействия», а употребление его означало отнюдь не комплимент.

Но Меркель, как всегда, сохраняла невозмутимость и заговорила лишь после месяца полного молчания. Но сказала она совсем не то, чего ожидало от нее большинство людей, не говоря уже о том, что требовали политические кликуши. Она проанализировала ситуацию, обдумала различные варианты и пришла к выводу, что на Германии не только лежит гуманитарный долг по приему беженцев, но и что допуск в страну нескольких сотен тысяч молодых людей принесет заметную экономическую пользу. Германия давно уже стояла перед лицом острого пенсионного кризиса. В стране было слишком мало молодых людей, чтобы оплачивать пенсии пожилым гражданам. Иммиграция представляла собой серьезную проблему, но при этом была необходима. Меркель подумала и приняла решение, которого никто не ожидал. На вопрос о том, сможет ли Германия интегрировать в себя беженцев, она просто ответила: «Мы можем это сделать».

Решение Ангелы не получило поддержки; ее критиковали многие ее ближайшие сотрудники и просто близкие люди. Поражают параллели между ее решением по поводу миграционного кризиса в 2015 г. и решением о разводе, которое она приняла в 1981 г. То решение тоже не понравилось ее родным, но Меркель приняла его и поступила соответственно.

Итак, мы снова возвращаемся назад во времени, к жизни нашей героини в Восточной Германии. Герлинда и Хорст не слишком обрадовались ее разрыву с мужем. Разведенная дочь слабо сочеталась со строгой лютеранской моралью ее отца-пастора. Но Ангелу это не тревожило; в любом случае, в этот период она была уже не особенно близка с родителями, хотя они жили всего в шестидесяти милях. Ее отношения с родителями были «любящие, дружеские, но отстраненные. Мы старались не мешать друг другу», как говорила об этом сама Ангела.

Не исключено, что развод сильнее отдалил молодого ученого от ее родителей. Ангела считала, что ее брак был ошибкой: «Мы поженились, потому что все вокруг женились. Сегодня это может показаться глупым, и я не думаю, что мы тогда всерьез думали об этом».

Получить развод и даже съехать куда-нибудь из общей квартиры на Мариенштрассе было непросто. Наш рассказ о жизни Ангелы был бы неполон, если бы мы не уделили внимания ее повседневной жизни, ее делам и проблемам. Всмотревшись в неинтересный, казалось бы, вопрос поиска жилья мы вдруг узнаем о нашей героине нечто удивительное: Ангела стала сквоттером.

Покинув Ульриха, она отравилась к своему другу и коллеге Гансу-Йоргу Остену. Он так вспоминает вечер, когда она появилась: «Она просто встала там, в дверях, и сказала: Я больше не могу. Я ушла от него. Хочу развестись. Можно пожить здесь немного?» Пожить было можно, но диван в квартире Ганса-Йорга, разумеется, не мог быть решением на сколько-нибудь длительное время. Другие друзья Ангелы тоже отнеслись к ней по-доброму и поддержали ее. Но одно дело поддержка, а другое – поиск постоянного жилища. Жилья в Восточном Берлине остро не хватало. Экономическая ситуация не способствовала массовому осовремениванию старых кварталов или строительству новых. В принципе, все дома и квартиры принадлежали государству. Но раздутый бюрократический аппарат коммунистического государства часто был неэффективен, чтобы не сказать некомпетентен. Власти не всегда знали, какие квартиры пустуют и почему.

По дороге на работу один из старших коллег и близкий друг Ангелы Утц Хавеман обратил внимание на пустующий, хотя и довольно ветхий, домик на Рейнхардтштрассе. Он заинтересовался этим вопросом и выяснил, что государственное жилищное агентство просто просмотрело эту жилплощадь. Так может быть, Ангела могла бы просто въехать туда?

Конечно, вселение в пустующую квартиру – по существу, самозахват, – было незаконно в строгом смысле этого слова. А Утц знал кое-что о незаконных действиях: его отчим, философ Роберт Хавеман, содержался под домашним арестом за критику режима.

Но Утц знал также, как играть с режимом по его правилам. Ангела отправилась посмотреть квартиру; при помощи электродрели они с друзьями взломали замок и начали в обшарпанной квартире ремонт. Умение держать в руках кисть и молоток не было сильной стороной Ангелы, поэтому она присматривала за детьми Утца, пока он сам и другие ее друзья красили стены и устанавливали старую плиту.

Ангела сообщила властям, что въехала в эту квартиру, и полиция приняла от нее историю, которую позже Утц Хавеман назвал «Историей Феликса Крулла», – причудливую выдумку, в которую не мог бы поверить ни один здравомыслящий человек. Ангела прожила в этом жилище пару лет, пока не переехала в более традиционное жилье на Темплинер-Штрассе в Пренцлауэр-Берге – относительно захудалом на тот момент районе, который стал любимым местом обитания богемы лишь после падения Берлинской стены.

Она начала новую жизнь одинокой женщины: работала, общалась с друзьями и готовилась к защите докторской степени.

Холодная война: «Один Гельмут уходит, другой приходит»

Тем временем Холодная война вспыхнула с новой силой. Годы разрядки – снижения напряженности в отношениях Востока и Запада в 1960–1970-х гг. – заканчивались. Но прежде, чем утрата доверия в очередной раз подтолкнула мир к ядерной войне, кое-что произошло.

В 1975 г., когда Ангела еще готовила вишневые коктейли «Жаждущем Пегасе», лидеры всех европейских стран, а также США и Канады, приняли на международном саммите в столице Финляндии Хельсинки некое соглашение. Согласно этому соглашению, обе стороны признали существующие границы и отказались от вмешательства во «внутренние дела» друг друга. Обстановка на саммите царила самая дружеская, а фотографии Гельмута Шмидта, мирно беседующего с Эрихом Хонеккером, обошли все мировые СМИ.

Поначалу Восток оказался в выигрыше. Они добились признания, которого жаждали, и к тому же заплатили за это очень скромными уступками – или, по крайней мере, им так казалось. Единственной, по существу, уступкой коммунистов стало формальное признание ими «прав человека и фундаментальных свобод». Генри Киссинджер, государственный секретарь США немецкого происхождения, был разочарован: «Это бессмысленно… это просто попытка произвести впечатление на левых», – сказал он президенту США Джеральду Форду.

Но история доказала, что на этот раз доктор Киссинджер, отличавшийся острым умом, ошибся. Хельсинкская декларация, хотя по международному праву и не была обязывающей, стала, тем не менее, для защитников прав человека в коммунистических странах мощным оружием и документом, к которому можно было апеллировать в случае нарушения этих самых прав. Они так и делали. Само собой разумеется, эта декларация не привела к внезапному наступлению эры строгой законности; не привела она и к появлению в Восточной Европе политически независимых судов. Но постепенно Хельсинкский документ стал настоящим манифестом диссидентского и либерального движения в коммунистических странах. Как отметил в книге «Холодная война» историк Джон Гэддис, «это означало, что люди, жившие под властью коммунистических систем, – по крайней мере, самые храбрые из них, – могли требовать официального разрешения говорить то, что думают».

Хельсинкская декларация оказалась последней из относительно большого числа соглашений, нацеленных на снижение напряженности в отношениях между Востоком и Западом. Резкий поворот и возврат к новой Холодной войне начался по решению коммунистических стран, в особенности Советского Союза. В 1978 г. СССР решил заменить свои ядерные ракеты средней дальности вновь разработанными ракетами SS-20. Технически это новое оружие было несложным, и русские, кажется, просто хотели консолидировать то, что рассматривалось как их традиционные вооруженные силы в Центральной Европе. Но страны НАТО – и в первую очередь Западную Германию – встревожило такое развитие событий. Президент США Джимми Картер и канцлер Германии Гельмут Шмидт решили ответить тем же. На саммите НАТО в декабре 1979 г. западный альянс объявил о том, что если СССР немедленно не начнет с ним переговоры о разоружении, то НАТО начнет развертывание в Западной Европе ракет «Першинг II» и новых крылатых ракет. Это заявление получило известность как «двойное решение НАТО». Начался новый процесс эскалации политического противостояния между двумя сверхдержавами и их союзниками. Через несколько недель после этого решения НАТО Советский Союз направил армию в Афганистан.

Здесь опять следует сделать некоторые пояснения. После переворота, который организовал просоветски настроенный Нур Тараки в 1978 г., мусульманское население начало бунтовать. Тараки сначала ответил массовыми казнями, которые только ухудшили дело. Тогда он обратился за помощью к своим советским союзникам. Брежнев послал Тараки военных советников и материальную помощь. Однако Советы быстро поняли, что их союзнику не хватает сил, чтобы разобраться с ситуацией. В Афганистане была развернута 40-я армия. На Рождество 1979 г. Брежнев приказал казнить бывшего друга и устроил в стране марионеточный режим под руководством Бабрака Кармаля. Скорость, с которой действовал Брежнев, была четким сигналом Западу. Политика Советского Союза по отношению к Афганистану показала, насколько несентиментальным и жестким может быть подход Кремля к внешней политике. Но Запад мало что мог сделать. Для начала американцы и их союзники организовали бойкот Московской олимпиады 1980 г. А через несколько месяцев американские избиратели выбрали президентом страны республиканца Рональда Рейгана, который ясно заявлял, что собирается занять более жесткую позицию по отношению к Советскому Союзу.

Риторика Рейгана пришлась по душе Ангеле – на тот момент докторантке Академии наук. После развода она стала больше интересоваться политикой; многие из ее новых друзей, в основном физиков и химиков, живо следили за развитием отношений между Востоком и Западом. Но для Ангелы и ее соотечественников – и вообще для всех, кто жил под властью Советов – ситуация тогда выглядела довольно печально.

На востоке, в Польше, движение независимых профсоюзов «Солидарность» усилилось и расцвело при относительно открытом режиме коммунистического лидера Эдварда Герека. Но Вторая холодная война (как часто называют период после 1979 г.) и растущее напряжение между Советским Союзом и Западом погасили краткий проблеск надежды на то, что Польша может стать более свободной. Герек был смещен генералом Войцехом Ярузельским – польским аристократом, который стал коммунистом и получил военное образование в Москве. После того, как число членов «Солидарности» превысило девять миллионов – это примерно треть взрослого населения страны, – Ярузельский ввел военное положение. Герек был заключен в тюрьму. Ангела видела все это своими глазами, когда ездила в Польшу в составе научной делегации. Она испытала шок и стала с еще большей опаской относиться к коммунистической идее.

Отношения между Востоком и Западом начали меняться к худшему. Ангела и ее новые друзья наблюдали это в передачах западногерманского телевидения. Власти, естественно, это знали. Ничто не могло избежать их внимания. Физически Академия наук располагалась рядом со штабом гвардейского полка имени Феликса Дзержинского – элитного подразделения моторизованной пехоты численностью не менее 11 700 человек. Однако в отличие от Польши, где Министерство общественной безопасности воспользовалось силовой тактикой, Штази выбрали более тонкие методы.

Настроить против режима целый класс ядерных физиков – людей, ответственных, в конце концов, за разработку новых, более хитроумных вооружений, – было был близоруко. Более того, применение традиционной тактики запугивания вполне могло побудить оппозицию режиму уйти в подполье, где их деятельность было бы не так удобно и намного сложнее отслеживать. Вместо этого Коммунистическая партия организовала культурную конференцию, на которой было указано, что многие на Западе активно выступают против военной эскалации. Это почти никого не убедило. Молодые христиане, в частности, начали работу против милитаризации. Как всегда, оппозиционное движение использовало хитрую тактику. В свое время советский скульптор Евгений Вучетич изваял скульптуру под названием «Перекуем мечи на орала». Эта скульптура была подарена Организации Объединенных Наций и помещена перед ее штаб-квартирой в Нью-Йорке. Сама по себе фраза «перековать мечи на орала» взята из библейской Книги Исаии: «И будет Он судить народы, и обличит многие племена; и перекуют мечи свои на орала». Движение могло утверждать, что этими словами его участники всего лишь отдают дань уважения товарищу по борьбе из другой коммунистической страны, подразумевая при этом известного скульптора из Советского Союза. В то же время употребление этой фразы – цитаты из Ветхого Завета – указывало на христианскую веру протестующих. Последнее адресовалось американским политикам.

Независимое движение за мир стало головной болью для восточногерманского режима, и ряды оппозиции начали расти. Дома, в Темплине, брат Ангелы Маркус начал организовывать семинары с оппозиционными режиму учеными и врачами. Ангела в этом не участвовала. Она продолжала работать над докторской диссертацией, стараясь завершить ее, и – самое главное – радовалась жизни.

На Западе, надо сказать, движение за мир тоже было оппозиционным. Гельмут Шмидт, канцлер и социал-демократ, был архитектором «двойного решения НАТО». Но теперь он все чаще сталкивался с оппозицией в своей собственной партии, где хотели, чтобы он проводил более социалистическую экономическую политику, и от партнера по коалиции, Свободной демократической партии, где требовали урезания расходов и социальных программ. Ситуация все больше заходила в тупик. 1 октября 1982 г. Шмидт проиграл с германском парламенте голосование о недоверии, потому что свободные демократы вместе с оппозицией ХДС/ХСС проголосовали против него. Шмидта сменил консервативный Гельмут Коль.

Покидая пост, Шмидт в своем выступлении спросил, как несвободные и лишенные гражданских прав граждане Востока отнесутся к вотуму недоверия в правительстве, получившем на выборах мандат на свою деятельность. Уже собираясь сойти с трибуны, он еще раз взглянул в аудиторию и сказал: «Еще одно последнее слово. Я знаю, что в Восточной Германии это тоже смотрят, – он сделал паузу, как бы под влиянием нехарактерных для него эмоций, и обратился к восточным немцам: – Мы благодарны вам за доверие. Мы вас не подведем. Все могут, все должны рассчитывать на нашу непрекращающуюся солидарность».

Шмидт был обижен и, возможно, немного мелодраматичен. Не было никаких оснований предполагать, что его преемник Гельмут Коль будет демонстрировать меньшую солидарность с братьями на Востоке. Некоторые наблюдатели, такие как писатель Эрнст Юнгер, были лаконичны в комментариях. В день голосования в парламенте пожилой писатель, многое видевший в жизни, написал: «Три часа пополудни; Habemus papam (лат. «У нас новый папа) – один Гельмут уходит, другой приходит».

Внешне новый канцлер совсем не походил на своего предшественника. Шмидт был – и продолжает быть – воспитанным, культурным человеком с кока-колой и постоянными сигаретами – в общем, тем, что называют Бильдунгсбергер[2]. Он олицетворял собой очень германскую идею образованности – идею о том, что слуги народа должны быть скорее интеллектуалами, нежели бизнесменами (как в Америке) или чиновниками (как во Франции).

Преемник Шмидта был совсем не таким. Гельмут Коль, родившийся в 1930 г., был сыном мелкого чиновника из Людвигсхафена-на-Рейне – довольно скучного промышленного городка на юго-западе Западной Германии. Коль учился в университете, но не проявил себя особенным интеллектуалом. Этот слегка неуклюжий полноватый человек, заядлый курильщик, внешне казался провинциалом. После окончания учебы он работал в VCI – Ассоциации химической промышленности.

Коль был не интеллектуалом, а политическим функционером. Искусство политики он осваивал, лоббируя интересы промышленников, работая за кулисами, вне поля зрения широкой публики. Параллельно с работой в VCI он делал карьеру в рядах Христианско-демократического союза. Он был одним из основателей молодежного крыла этой партии, а в возрасте 29 лет избрался в ландтаг – земельный парламент – земли Рейнланд-Пфальц, расположенной на границе с Бельгией и Люксембургом. Всего за три года Коль вырос до главы парламентской фракции. В 1966 г., когда ему не было и сорока лет, Коль сменил на посту своего однопартийца христианского демократа Петера Альтмайера и стал премьер-министром земли.

С точки зрения политики трудно понять, почему многие недооценивали Гельмута Коля. Ранний успех – он стал лидером Христианско-демократического союза Германии в 1973 г., после того как его предшественник Райнер Барцель проиграл выборы Вилли Брандту, – должен был бы завоевать ему уважение. «Коль» по-немецки – капуста, и всегда находились любители пошутить над Гельмутом по этому поводу. Свой вклад в копилку шуток внес и художник-карикатурист Ганс Иоганн Георг Тракслер; он нарисовал Коля в виде груши, намекая на плотное телосложение политика. С тех пор к Колю приклеилось ироничное прозвище «Груша».

Коль обижался на шутников, ненавидел элиту и всегда носил камень за пазухой, но при этом был исключительным политическим функционером и организатором; он инстинктивно понимал политические игры. В 1976 г. Коль проиграл выборы Гельмуту Шмидту. Выборы 1980 г. он пропустил; там от «Союза» (ХДС/ХСС) баллотировался правый лидер баварской ХСС Франц Йозеф Штраус. Коль понимал, что побить Шмидта на тот момент было невозможно. Он рассудил, что поражение Штрауса сильно ослабит южного соперника. «Союз» потерял четыре процента; социал-демократы остались в выигрыше. Шмидт остался канцлером, но Коль остался лидером парламентской фракции ХДС/ХСС в бундестаге (федеральном парламенте Германии). Штраус, бывший на тот момент премьер-министром Баварии, вернулся домой. По существу, он был нейтрализован.

Расчет Коля оправдался – конечно, не без некоторой удачи. Ситуация предоставила ему дополнительный шанс, хотя и без выборов. Став в 1982 г. канцлером, он хотел дать немцам возможность начать все сначала. Шло время перемен, но первым делом Колю был нужен мандат. Он объявил новые выборы.

В марте 1983 г. союз ХДС/ХСС добился значительного успеха (плюс четыре процента по сравнению с результатами 1980 г.). Социал-демократы под руководством нового довольно скучного лидера Ханса-Йохена Фогеля голоса потеряли. Коль в каком-то смысле получил желанный мандат, хотя и вынужден был по-прежнему править вместе со свободными демократами.

В Британии и Америке были избраны соответственно Маргарет Тэтчер и Рональд Рейган, стоявшие на позициях свободного рынка и урезания социальных гарантий. Гельмут Коль хотел провести аналогичные изменения, хотя его приверженность свободному рынку никогда не была особенно глубокой; как католик, Коль был заинтересован больше в «моральной и духовной», чем в экономической стороне дела. Однако у него была серьезная проблема: его правительство было коалиционным, и младший партнер в нем – Свободная демократическая партия Германии – прежде выступала в роли младшего партнера в правительстве Гельмута Шмидта.

Более того – и Коля это очень тревожило, – его правительство с самого начала оказалось менее «моральным», чем предшествующее. Проповедь традиционных ценностей может ударить бумерангом, в чем, к своему несчастью, убедился британский премьер-министр Джон Мейджор, который десятилетие спустя инициировал кампанию «возвращения к истокам» (кампанию, которая пошла под откос из-за внебрачных романов высокопоставленных членов Консервативной партии). Кроме того, канцлера Коля обвиняли в лицемерии. В немецком случае это были не сексуальные порывы политиков, но алчность и коррупция. Либеральный министр экономики Отто Граф Ламбсдорф – устроивший раскол между социал-демократами и свободными демократами, – оказался замешан в скандале с незаконными пожертвованиями от концерна Флика (стального и угольного конгломерата). Ламбсдорфу пришлось уйти в отставку, но, что было еще хуже для Гельмута Коля, в прессе появились намеки на причастность его самого к получению денег.

В результате Коль уцелел, но снизил градус моралистской риторики в пользу более традиционной социал-либеральной политики. Социал-демократическая оппозиция пребывала в расстройстве; к тому же на пятки ей наступали новые Зеленые – левая партия, выступавшая за чистую окружающую среду, противодействие ядерному оружию и отказ от атомных электростанций. Социал-демократов потеснили влево, и это позволило Колю захватить центральную позицию.

Коль, при всех своих недостатках и личной неуклюжести, постепенно стабилизировал экономику Германии и значительно обогнал восточного соседа. Но несмотря на то, что Западная Германия вроде бы выигрывала экономическое соревнование, на шпионском фронте дела обстояли не так радужно, и восточные немцы по-прежнему способны были получить доступ на самые высокие уровни. Позже выяснилось, к примеру, что Штази приложило руку к тому, что информация о пожертвованиях Флика попала в средства массовой информации, и старательно раздувала скандал. Ганс Адольф Кантер, член ХДС и лоббист концерна Флика, продал эту историю Маркусу Вольфу, известному главе департамента внешней разведки Штази. После этого главный шпион Восточной Германии просто активировал свою шпионскую сеть. В следующей главе мы убедимся, что не в последний раз в истории этому человеку суждено было сыграть ведущую закулисную роль.

Хорст Каснер неодобрительно огляделся. Дочери исполнялось тридцать, и родители приехали из Темплина в Берлин к ней в гости. Дело происходило в квартире Ангелы. Сама она выглядела встревоженной и смущенной; она как будто искала одобрения отца и в то же время знала, что одобрения этого не получит. И не получила.

«Ты добилась не слишком многого, да?» – сказал пастор Каснер и покачал головой. Он явно не одобрял происходящее. Ему казалось, что жизнь дочери как ученого стала «продолжением ее беззаботной студенческой жизни».

Должно быть, выслушивать все это было больно. Ангела всегда была гордостью и радостью отца. По ее словам, она была, «возможно, любимым папиным ребенком». И это было несправедливо. Ангела многого добилась: она окончила Лейпцигский университет и получила диплом с отличием, она публиковала статьи по физике в англоязычных рецензируемых журналах, она получила место в лучшем исследовательском институте страны. Чего еще он мог желать?

Для начала стабильности. Ее личная жизнь, с точки зрения отца, была в полном беспорядке, по крайней мере, если рассматривать ее с позиции его протестантских ценностей. Тот факт, что Ангела развелась с мужем, уже был достаточно неприятен. Когда прихожане спрашивали у пастора Каснера и его жены, как поживает Ангела, им приходилось отделываться пустыми банальностями. Кажется, она находила время ездить по миру, вместо того чтобы сосредоточиться на работе над диссертацией. В то время, как ее брат становился уже признанным ученым, Ангела колесила по миру и жила в столице беззаботной холостой жизнью. Многие ее одноклассники в Темплине успели уже обзавестись семьями. Ангела же, казалось родителям, жила, как студентка, богемной жизнью – и жила, к тому же, как сквоттер, в квартире, в которой ей с формальной точки зрения делать было нечего.

Сразу же после развода с Ульрихом – все бумажные формальности были завершены в 1982 г. – Ангела отправилась путешествовать. У Союза свободной немецкой молодежи было собственное хорошее туристическое агентство, «Молодой турист», занимавшееся организацией поездок за рубеж – хотя, разумеется, только в другие социалистические страны. Ангела с коллегами, большинство которых были действительными членами ССНМ, съездили в Азербайджан и Грузию, входившие тогда в состав Советского Союза. Создавалось впечатление, что она запоздало вошла во вкус и просто наслаждалась жизнью и общением с другими молодыми людьми, хотя Восточная Германия заботилась о том, чтобы каждый ее шаг фиксировался офицером Штази, известным как «бахман». Агенту под прикрытием почти нечего было докладывать. «Она ехала поездом, потом села на автобус, с которого пересела на самолет из Сочи в Восточную Германию», – добросовестно докладывал он своим берлинским хозяевам. Ангела не делала ничего подозрительного. Она знала, как нужно себя вести. В самом деле, дальше в докладе говорилось, что «у нее сложилось очень позитивное впечатление о гостеприимстве и характере Советского Союза».

Но жизнь не всегда была интересной и захватывающей, далеко не всегда. Ее жалование составляло 650 марок в месяц – меньше среднего заработка квалифицированного рабочего, составлявшего 1000 марок. Это было немного для человека с ее уровнем образования. Кроме того, работа в Академии оказалась не такой увлекательной, как ей, вероятно, хотелось. В Лейпциге, как до того дома в Темплине, она была одной из лучших учащихся. От нее ждали многого, – а она в 30 лет все еще пребывала в статусе молодого специалиста. Жизнь могла бы сложиться и получше. Вероятно, ее отец был в чем-то прав, и она, вероятно, знала это. Именно поэтому, должно быть, его комментарии причиняли такую боль.

Вообще-то дела могли обстоять и хуже. По крайней мере, она могла вести общественную жизнь, а статус ученого, в отличие от других профессий, позволял ей свободно путешествовать по социалистическим странам. Вскоре после своего 30-го дня рождения Ангела отправилась в Прагу, в тогдашнюю Чехословакию. Тогда же ее приятель Ганс Йорг Остен помог ей получить место сотрудника в Институте физической химии им. Хейровски, что дало приятную возможность отойти от всякой суеты, закончить диссертацию и поработать с Рудольфом Заградником – международным авторитетом в области квантовой химии.

В Прагу Ангела отправилась не одна. Власти не одобряли людей, путешествующих поодиночке, поскольку при этому у них могли возникнуть вредные идеи. Если ученые ездили парами, то всегда существовала возможность того, что один из них сообщает о том, что делает другой. Никто не знал, кто из находящихся рядом может оказаться шпионом, и это тоже порождало беспокойство, на котором процветали Штази. Ее спутником в Праге был еще один ученый, доктор Иоахим Зауэр, на пару лет старше Ангелы; в то время он был женат и имел двоих сыновей.

Иоахим помогал Ангеле в работе над диссертацией. Ничего странного: он тогда уже был признанным авторитетом в этой области. Но «бахман», продолжавший наблюдение за Ангелой и в Праге, отметил, что пара сблизилась немного чересчур.

Ангела и ее новый друг говорили, в частности, и о политике. Иоахим имел прочные убеждения в этом вопросе – причем, что примечательно, его убеждения существенно отличались от воззрений режима. В частности, ему нравился президент США Рональд Рейган. Михаэль Шильдхельм, еще один приятель Ангелы, вспоминает, что они с друзьями все больше говорили о политике и редко обсуждали научные вопросы: «Сродство между мной и Ангелой имело, так сказать, мало отношения к химии, физике и математике. Строго говоря, оно основывалось на том факте, что кто-то из коллег в соседнем кабинете дважды в день приносил нам турецкий кофе».

Во время этих продолжительных перерывов на кофе физики и химики говорили не о водородных связях, орбиталях или элементарных частицах, но «о поразительных событиях в стране, где шла перестройка, и об речи, которую президент Вайцзеккер произнес по поводу 40-й годовщины окончания Второй мировой войны». Словом «перестройка» обозначалась та политическая и экономическая реструктуризация, что шла в Советском Союзе с середины 1980-х гг., а Вайцзеккер был новым президентом Западной Германии.

События разворачивались, и разворачивались быстро. Чтобы понять политическое пробуждение Ангелы, необходимо взглянуть на уникальное сочетание факторов, определявших в то время ход истории.

Прежде барон Рихард Карл фон Вайцзеккер был мэром Западного Берлина, избранным от ХДС, а в 1984 г. он стал федеральным президентом – церемониальным главой Западной Германии. Кое-кто считал, что консервативный барон (второй снизу ранг германской аристократии) будет проводить жесткую линию. Он не стал этого делать. Неожиданно он обратился к новому советскому лидеру Михаилу Горбачеву, который занял свой пост в 1985 г. и сразу заговорил об изменении отношений между Востоком и Западом. Вайцзеккер сказал: «Важно, что обе стороны помнят и обе стороны уважают друг друга. Михаил Горбачев, генеральный секретарь советской коммунистической партии, заявил, что советское руководство не намерено в год 40-й годовщины окончания войны раздувать антигерманские настроения. Советский Союз, сказал он, предан дружбе между народами. Мы не должны игнорировать этот сигнал из Москвы, особенно в том случае, если сомневаемся во вкладе Советов во взаимоотношения между Востоком и Западом и в уважении к правам человека во всех частях Европы. Мы стремимся к дружбе с народами Советского Союза».

Именно эта часть его речи занимала ученых во время кофе-брейка. Перестройка их буквально завораживала. Особенно манило то, что Советский Союз, бывший до этого автократическим режимом и дергавший за ниточки, теперь, казалось, критиковал режим Хонеккера – и что Западная Германия (по крайней мере, судя по речи Вайцзеккера) солидаризовалась с Кремлем в критике восточногерманского политбюро. Это был совершенно новый поворот.

Перемены в Советском Союзе заметно повлияли на процесс объединения Германии и косвенным образом меньше чем через десятилетие вытолкнули совершенно неизвестного и ничем не проверенного кабинетного ученого – Ангелу Меркель – на политическую сцену.

Горбачев и гласность

15 марта 1985 г. в Москве было холодно и пасмурно. Печальные звуки «Траурного марша» польского композитора Фредерика Шопена эхом отдавались на Красной площади в центре Москвы, когда покрытый государственным флагом гроб покойного лидера коммунистов Константина Черненко опускали в промерзшую землю в тени кремлевской стены. Советские лидеры собрались на трибуне мавзолея Ленина, как делали уже дважды за последние три года.

В 1982 г. умер Леонид Брежнев, его сменил на посту бывший руководитель КГБ Юрий Андропов – реформатор, всегда державшийся в тени и воспользовавшийся своим влиянием на секретные службы, для того чтобы подняться на самый верх советской системы. Андропов не всегда был сторонником модернизации. Прежде у него была репутация непреклонного и бескомпромиссного коммуниста; именно он, будучи послом в Будапеште в 1956 г., убедил Хрущева в необходимости ввести войска в Венгрию. Кроме того, именно Андропов организовал подавление Пражской весны в Чехословакии в 1968 г. Он был прагматиком и реалистом и хотел ускорить наступление коммунизма, но в то же время он понимал, что методы следует выбирать применительно к обстоятельствам, а паруса автократии настраивать в соответствии с преобладающими ветрами мировой политики.

Иногда, чтобы инициировать перемены, необходима твердая рука; для примера можно вспомнить, как президент США антикоммунист Ричард Никсон поехал в Китай. Сенатор США Майк Мэнсфилд тогда сказал: «Только республиканец, а может, даже только Никсон, мог совершить этот прорыв и уцелеть при этом». То же можно сказать и про Андропова. После смерти Брежнева советская экономика в лучшем случае находилась в состоянии стагнации. Андропов осознал недостатки плановой экономики и, по существу, разрешил публичную дискуссию о том, как исправить эти недостатки. В то же время он начал увольнять некомпетентных руководителей и министров. За короткое время его правления своих постов лишились семнадцать министров. Однако одному человеку этот руководитель явно благоволил, и этим человеком был Михаил Горбачев. Молодого юриста возвысили и ввели в Политбюро – высший орган власти и, по существу, кабинет министров Советского Союза, в нежном возрасте 49 лет. Горбачев тесно работал с Андроповым, и тот многого ожидал от человека, которого считал своим политическим открытием.

Андропов умер в феврале 1984 г. в возрасте всего лишь 69 лет. Его преемник Константин Черненко был скорее традиционалистом. Черненко, которого западногерманский журнал «Шпигель» окрестил «сибиряком», был сторонником жесткого курса и не собирался терпеть тех, кто стремился изменить коммунистическую систему. К счастью для реформаторов, он был слишком болен, чтобы провести контрнаступление на них, на которое надеялись его сторонники. Этот 73-летний политик, любивший выпить и постоянно дымивший сигаретой, редко появлялся на публике и никогда без поддержки; через несколько месяцев после своего возвышения он едва смог помахать толпе на традиционном параде в честь Октябрьской революции. Западные сообщения, которые официальные средства массовой информации всегда отрицали, предполагали наличие у него целого букета разнообразных болезней. Однако сообщения были верны, и Черненко умер весной 1985 г., всего через тринадцать месяцев после занятия поста. Говорят, что при вскрытии выяснилось, что он страдал хронической эмфиземой легких, застойной сердечной недостаточностью и циррозом печени. Неудивительно, что Джон Гэддис в книге «Холодная война» охарактеризовал Черненко как «ослабленного старика, настолько похожего на зомби, что неспособного уже оценивать рапорты разведки, какими бы тревожными они ни были».

Высокая смертность среди советских лидеров создавала проблемы для американцев и их западных союзников. «Как мне предлагается договариваться с русскими, если они умирают один за другим?» – в шутку спросил тогда Рональд Рейган, которому на тот момент было 74 года. Ответом на этот вопрос Рейгана стал Михаил Горбачев. Именно он встречал гостей на похоронах в тот холодный мартовский день 1985 года. Горбачев уже тогда некоторое время дефакто управлял страной, и серьезных препятствий на его пути не просматривалось. Реформаторы выиграли силовую борьбу в Политбюро.

Как часто бывает на государственных похоронах, траурная церемония была использована как хорошая возможность встретиться и пообщаться с зарубежными лидерами, до которых в обычное время не так легко добраться. Похороны дают повод поговорить неформально с друзьями и особенно с врагами. Похороны Черненко дали восточногерманскому лидеру Эриху Хонеккеру шанс впервые встретиться лицом к лицу с канцлером Гельмутом Колем. Руководитель Восточной Германии хотел посетить своего западногерманского коллегу с полуофициальным визитом в 1984 г., но Черненко запретил этот визит. Теперь же сама собой образовалась возможность встретиться.

В качестве первого признака грядущих перемен Горбачев дал понять, что он всецело поддерживает прямые контакты между двумя Германиями. У него самого к этому моменту уже сложилась прочная репутация реформатора. «Мне нравится мистер Горбачев, с ним можно иметь дело», – сказала после встречи с ним в декабре 1984 г. (за несколько месяцев до того, как Горбачев занял высший руководящий пост) британский премьер-министр Маргарет Тэтчер, знаменитая своим антикоммунизмом.

«Горби», как называла западная пресса нового советского лидера, хотел, чтобы Коль и Хонеккер встретились при первой же возможности. Оба германских лидера были этому рады. Не то чтобы они сходились во мнениях на будущее Германии, но с практической точки зрения такая встреча обещала быть полезной и помочь в решении некоторых реальных проблем.

Для Горбачева проблема Восточной/Западной Германии была в каком-то смысле отвлекающим фактором. Он был занят решением более насущных проблем. Перед ним стояла двоякая задача, обе стороны которой были тесно переплетены: речь об экономике и об угрозе со стороны США. Связующим звеном между ними была Стратегическая оборонная инициатива (СОИ), известная также как «Программа звездных войн». Рональд Рейган хотел создать оборонительную систему – он называл ее «мирным щитом», – в которой для перехвата ракет использовались бы лазеры. В определенном смысле в этом не было ничего нового. Системы перехвата ракет существовали уже немало лет. У Советов была система ABM-1 «Галоша», способная перехватывать баллистические ракеты. Но система СОИ, которую инициировал Рейган, должна была перехватывать также и крылатые ракеты – управляемые ракеты, способные летать на очень низких высотах. По правде говоря, мало кто из ученых, включая и весьма уважаемое Германское физическое общество, верил, что систему СОИ можно создать в сколько-нибудь обозримом будущем. Но Горбачев не мог рисковать. Он вынужден был ответить на программу Рейгана аналогичной программой. К несчастью на него, у него не было тех денег, тех научных и технологических возможностей, которые позволили бы начать исследования по системе «Звездных войн». Нужна была иная стратегия.

Горбачева превозносят как человека, разрушившего Советский Союз, и как политика, окончательно решившего судьбу коммунизма как политической силы. Но не следует забывать, что его целью было усиление, а не ослабление громадного советского государства. В движении к этой цели он опирался на политику. Он знал, что многие молодые люди в европейском движении за мир скептически относятся к внешней и оборонной политике Рональда Рейгана. Целью Горбачева было вбить клин между Америкой и Европой, заговорив об общей европейской судьбе и общеевропейских ценностях, к которым, утверждал он, Америка не имеет отношения. Вновь и вновь он заговаривал о том, что «идея “общеевропейского дома”… означает, в первую очередь, признание некоторой целостной сущности».

Концепция общеевропейского дома возникла не на пустом месте; она была близка идеям, которые высказывал новый французский президент Европейской комиссии Жак Делор. Этот бывший министр финансов (с 1981 по 1984 г.) в правительстве социалистов/коммунистов под руководством Франсуа Миттерана был динамичным и харизматичным политиком; он хотел превратить сонное и склеротичное Европейское экономическое сообщество (ЕЭС) в должным образом работающий экономический, монетарный и, возможно, даже политический союз.

Параллельно реформам Горбачева Жак Делор с коллегами трудились на движении к «еще более тесному союзу» (как сказано в Римском договоре 1957 г., в котором была впервые обозначена цель движения – объединенная Европа). Организовав единый рынок для товаров и услуг и обеспечив свободу передвижения рабочей силы, Делор надеялся создать ощущение Европы как единого организма, немного напоминающего США. А организовав настоящий Европейский парламент, члены которого могли влиять на политику и даже накладывать вето на предложения Европейской комиссии (по существу, кабинета министров Европейского союза), француз надеялся создать своеобразный зародыш «Объединенных штатов Европы». Все эти идеи содержались в соглашении, получившем в 1986 г. название Единого европейского акта.

Одним из самых горячих сторонников проекта единой Европы был Гельмут Коль. Основной целью Единого европейского акта было ослабить государственную регуляцию рынков, сломать торговые барьеры между странами Европы, принять обязывающие правила защиты окружающей среды и дать новые полномочия Европейскому парламенту. Кроме того, соглашение устанавливало рудиментарный механизм, при помощи которого страны могли договариваться об общеевропейской внешней политике.

В то время, когда Горбачев говорил об общеевропейском доме (его риторику хорошо принимала западноевропейская публика, а иногда и скептически настроенные правительства), КГБ активно занимался реализацией другого, более зловещего плана, целью которого было взять под контроль все движения за мир в Западной Европе. Работа у КГБ шла успешнее, чем у его американского визави – ЦРУ. Позднейшие исторические и архивные исследования добавляют правдоподобности утверждению о том, что ведущие фигуры движения за мир тесно сотрудничали с представителями КГБ, хотя в то время этому никто не верил. Под маркой «активных действий» КГБ и Штази использовали все рычаги влияния, чтобы изменить тон и настроение дебатов: их инструментами были дезинформация, внедрение и прямой подкуп.

В значительной мере эти действия принесли успех. Даже Ангелу убедили аргументы, выдвинутые Горбачевым. Когда Рональд Рейган отверг предложение вообще отказаться от баллистических ракет, Горбачев одержал победу в медийной войне в Европе. Рейган проявил себя как сторонник жесткого курса и разжигатель войны и оказался, по версии, которую скормили не только восточным, но и западным немцам, виноватым. Ангела чуть было не перестала верить в Америку, но «ее вера восстановилась всего лишь несколько часов спустя», после разговора с Иоахимом Зауэром, как рассказывал кто-то из ее близких друзей.

Для Горбачева проблема состояла в том, что многие ведущие политики в Западной Европе воспринимали его инициативы скептически. За предыдущие 40 лет Советы отнюдь не покрыли себя славой, и многие, как друг Ангелы Иоахим Зауэр, не готовы были поверить советскому лидеру на слово. Чтобы люди увидели Советский Союз в более позитивном свете, одних слов было мало, требовались дела.

Авторитарную и даже тоталитарную природу коммунистического режима следовало изменить, не растеряв при этом ни власти, ни могущества. Преследуя эту цель, Горбачев ввел в игру такие концепции, как гласность, перестройка и демократизация. Все это было очень ново, очень интересно и очень удивительно для ученых в обветшалых бараках на Берлин-Адлерсхоф, где размещалась Академия наук.

Путешествие Ренаты

В романах-аллегориях под вымышленными именами изображаются реальные лица, обычно хорошо известные, в более или менее замаскированном виде. Роман Михаэля Шиндхельма «Путешествие Роберта» – пример такого жанра, и образ одной из его героинь основан на характере и судьбе Ангелы Меркель.

Шиндхельм, позже ставший генеральным директором вновь образованного Оперного общества Берлина, по образованию был физиком. Как и Ангела, он принадлежал к группе интеллигентных людей, решивших изучать физику ровно потому, что в этом предмете меньше, чем в других, ощущались посторонние вмешательства, и он был меньше засорен псевдонаучными марксистскими теориями. По крайней мере сегодня он так говорит. Степень в области квантовой химии он получил в Воронежском государственном университете (элитном научном учреждении в Советском Союзе), после чего вернулся домой в Восточную Германию и получил работу в Академии наук; там он некоторое время делил кабинет с Ангелой Меркель. Много лет спустя он использовал свой личный опыт в качестве основы для романа.

Ангела – в «Путешествии Роберта» ее зовут Ренатой – не играет в книге центральной роли. Шиндхельм описывает ее как отстраненного исследователя: «Рената, с которой я делил комнату, была архетипичным молодым ученым без лишних иллюзий. Докторскую степень она получила несколько лет назад, и единственную ее страсть удовлетворяли одинокие велосипедные прогулки в маркграфстве Бранденбург».

Жизнь Ангелы текла довольно скучно. Она получила прибавку к жалованию, хотя и скромную, и зарабатывала теперь 1020 марок в месяц. Не слишком щедро: как она отмечала, «пара туфель стоила 320 марок, а зимнее пальто – 400». Работа была скучной, да и свободы было куда меньше, чем раньше. Жизнь становилась мрачной канителью утомительных рутинных дел: «каждое утро я выходила из дома очень рано, ехала на электричке от платформы Пренцлауэр-Берг и приезжала к 7:45, когда у нас начинался рабочий день. На самом деле это слишком рано для фундаментальных исследований».

Можно спорить, были ли «одинокие велосипедные прогулки» единственным жизненным интересом Ангелы. Но работа ее определенно не вдохновляла: «Перспектива еще 25 лет заниматься научными исследованиями при донельзя ограниченном финансировании не казалась мне привлекательной», – говорила она позже.

Ангела получила докторскую степень, и глава департамента Клаус Ульрих хвалил ее работу. Попутно он сделал несколько замечаний, которые через несколько лет, когда она стала политиком, выглядели чуть ли не пророческими. «Создается впечатление, – сказал профессор Ульрих, – что она что-то задумала, она усердно работает и стремится к цели, но, помимо этого, она женщина, к тому же себе на уме».

Тот факт, что Ангела Меркель «себе на уме», в те дни не был очевиден всем и каждому, особенно если говорить о политике. В то время как отец ее вдруг осмелел, стал более политически активным и все чаще принимал участие во встречах (и даже активно организовывал их) с критически настроенными и оппозиционными группами, Ангела по-прежнему держалась в тени. Вероятно, именно ее сдержанность стала одной из причин, по которым ей в возрасте 32 лет разрешили поехать на венчание двоюродной сестры в Гамбург, в, как это официально называл восточногерманский режим, «несоциалистическую экономическую область». Штази, кажется, не рассматривали ее как потенциального дезертира. Да и причин на то не было. Ангела ни разу не отклонилась от предварительного плана поездки. Всю свою взрослую жизнь она прожила в коммунистической Восточной Германии и потому немного тревожилась перед поездкой: «Я не знала, смогу ли я, как женщина с Востока, ночевать в гостинице одна. Конечно, если подумать, это было глупо с моей стороны. В конце концов, я ездила одна в Будапешт, в Москву, в Ленинград, в Польшу, я путешествовала пешком по Советскому Союзу, но мне было не ясно – по крайней мере тогда, – может ли женщина просто забронировать комнату в гостинице. Мне кажется, это я насмотрелась криминальных шоу по телевизору».

Как и планировала, она съездила на венчание, а затем отправилась в Бодензее – одно из красивейших мест на юге Западной Германии. Там она навестила коллегу в Университете Констанцы и немного походила по магазинам. «Хотя у меня почти не было дойчмарок, западногерманских денег, я смогла прикупить кое-что недорого на летней распродаже в Констанце; купила сумочку за 20 марок вместо 50 и две рубашки моему мужчине».

Закончив с покупками, она отправилась за сто или около того миль к северу в Карлсруэ в центре Германии, чтобы встретиться с профессором Рейнхардом Альрихсом, специалистом по нанотехнологиям – новейшей на тот момент области исследований, которой она активно интересовалась. Однако самое сильное впечатление на нее произвели не открытия профессора, а система общественного транспорта. Контраст между обшарпанными восточногерманскими поездами и ухоженными, быстрыми обтекаемыми поездами Западной Германии был ошеломляющим: «Первое впечатление я получила от городских электричек – Бундесбан – в центре города. Настоящее техническое чудо! Ей-же-ей, это было поразительно!» То, как ведут себя на Западе люди, для человека, привыкшего к сильно регламентированной повседневной жизни Восточной Германии, стало культурным шоком: «Студенты в Карлсруэ и другие молодые люди сидели в электричках, подняв ноги на сиденья! На сиденья! В этих чудесных поездах. Мне это показалось возмутительным».

Вернувшись домой, Ангела начала читать «Правду», официальную газету Коммунистической партии Советского Союза. Делала она это не потому, что стала вдруг стойкой коммунисткой, а потому, что режим Горбачева энергично раскачивал коммунистическую лодку, а с ней и восточногерманское политбюро. «Правда» не публиковала критических статей, но и не ограничивалась уже простым пересказом невероятных розовых историй о чудесах коммунизма.

Конец коммунизма

Новый курс Горбачева в коммунистических странах-сателлитах был встречен в штыки. Особенно встревожен был режим Эрика Хонеккера. Он не планировал никакой демократизации и его мало интересовали новые причуды Востока. Горбачев хотел невозможного: он хотел сохранить власть Коммунистической партии, открыв в то же время систему.

Возвращаясь к политически более мягким временам правления Хрущева, Советский Союз признал несогласных и даже выпустил на сцену другие политические голоса. Коммунистические лидеры Восточной Германии оказались в ловушке: они были не согласны с Горбачевым, но не могли сказать этого вслух. В их выступлениях, однако, между строк ясно читалась резкая критика. Курт Хагер, отвечавший в политбюро за культуру, задал риторический вопрос: «Когда ваш сосед меняет у себя в квартире обои, должны ли вы тоже менять обои вслед за ним?» Предполагалось, что ответом на этот вопрос будет почти неслышное «нет».

Поначалу восточногерманский режим послушно следовал за Горбачевым. Надолго задержавшийся визит Эриха Хонеккера в Федеративную Республику состоялся наконец в сентябре 1987 г. Формально этот визит не был официальным, поскольку два государства никогда не признавали друг друга; тем не менее Гельмут Коль приложил все усилия к тому, чтобы его восточногерманский визави почувствовал себя желанным гостем: красная дорожка была расстелена, а военный оркестр играл национальный гимн ГДР. И восточногерманский лидер, запретивший, как мы уже видели, слова национального гимна собственной страны за то, что они содержали строки о единой Германии, теперь сам высказал мнение, что «придет день, когда нас не будут разделять границы, день, когда граница между Восточной Германией и Польской Народной Республикой объединит нас».

На публике Хонеккер казался уверенным в себе. Может быть, он испытывал какие-то иллюзии; может быть, в самом деле верил, что в результате действия законов истории возникнет единая Социалистическая Германия. Если он и правда в это верил, то серьезно ошибался. «Уровень жизни на Востоке не повышался с начала 1970-х гг. и был значительно ниже, чем на западе», – заметил кто-то из историков. То, на что обратила внимание Ангела во время прошлогодней поездки, соответствовало истине: Западная Германия обгоняла свою меньшую и обедневшую восточную сестру.

Народ на Востоке чувствовал себя все более несчастным и требовал большего. Звучали все более дерзкие выступления. Правящая элита Восточной Германии была расколота, но верх по-прежнему одерживали сторонники жесткого курса. Эрих Хонеккер, его предполагаемый преемник Эгон Кренц (бывший генеральный секретарь ССНМ), Эрих Мильке (член политбюро, ответственный за государственную безопасность и известный как «мистер Страх») и премьер-министр Вилли Штоф были против любых уступок и хотели подавить всякое инакомыслие, если будет нужно, силой. В конце концов, репрессии сработали в Восточной Германии в 1953 г., в Венгрии в 1956 г., в Праге в 1968 г. и в Польше в 1981 г. Так почему им вновь не сработать в Восточной Германии?

Пока первенство удерживали сторонники жесткой линии. В ноябре 1987 г. Штази провели рейд на Экологическую библиотеку – собрание книг, организованное защитниками окружающей среды в Обществе церкви Сиона, организации, аффилированной с лютеранской церковью. Но даже такой жесткой тактики оказалось недостаточно. Через месяц оппозиция появилась с собственными лозунгами на официальной демонстрации памяти Розы Люксембург. Роза Люксембург была для коммунизма своеобразной иконой, ее статус был настолько близок статусу святой, насколько это вообще возможно в атеистическом государстве. Мученица социализма, Люксембург была убита националистами – ветеранами Первой мировой войны (якобы с благословения правительства социал-демократов) в 1919 г. Несомненно, она верила в какую-то неопределенную и критическую версию коммунизма, но неудобная истина состояла в том, что Люксембург была возмутительницей спокойствия и критиковала непогрешимого будто бы Владимира Ленина и русскую революцию. Мало того, Люксембург защищала свободу самовыражения. Так что на плакатах, которые оппозиционные группы пронесли на демонстрации через весь Берлин, красовалась цитата из книги Люксембург с говорящим названием «Русская революция: критическая оценка»: «Свобода – это всегда свобода для инакомыслящих».

Протестанты протянули недолго. Заводилы были арестованы и посажены в тюрьму, а некоторые из них лишились гражданства и были высланы на Запад. В Восточной Германии почти ничего не изменилось, и режим не собирался ни с кем дискутировать по поводу того, что на самом деле писала давным-давно Люксембург.

Однако развитие событий в Советском Союзе только укрепило решимость оппозиционных групп. Они внимательно следили за тем, как Михаил Горбачев реформировал свою страну. Прежде Большой брат был для Востока ориентиром в вопросе о том, как быть хорошим коммунистом. Прежде чтение таких изданий, как «Правда» или «Спутник» (советский журнал, переводившийся на немецкий язык), было признаком безоговорочной поддержки режима. Теперь все обстояло ровно наоборот. Эрих Мильке, с благословения Эриха Хонеккера и Эгона Кренца, которого прочили ему в преемники, просто запретил «Спутник». «Нойес Дойчланд» – газета, игравшая роль рупора режима, написала, что этот запрет необходим, потому что советский журнал виновен в «искажении истории».

Кое-кому из молодых и более просвещенных членов коммунистической элиты Восточной Германии было ясно, что в долгосрочной перспективе такой подход не годится. Советский Союз не позволит с собой играть. Особенно встревожен был один человек – Маркус Вольф, глава департамента внешней разведки Штази.

Сам Вольф тоже считал себя реформатором андроповского толка. Как и покойный шеф КГБ и советский лидер, Вольф был сторонником жесткого курса, но при этом понимал, что поднимаются ветра перемен. Вольф, у которого отец-еврей бежал в Советский Союз из Германии после захвата власти Гитлером, владел русским языком в совершенстве и с удовольствием демонстрировал свои лингвистические навыки в повседневном общении с советскими коллегами. Русским он тоже нравился. «Миша», как звали русские выпускника Московского авиационного института, был в КГБ на хорошем счету.

Еще одним любимчиком КГБ был Ханс Модров, глава дрезденской организации СЕПГ. Еще в 1987 г. Михаил Горбачев пытался, хотя и безуспешно, организовать дворцовый переворот, в результате которого Модров должен был занять место Хонеккера. Хонеккер знал, что Горбачев добивается его ухода. Кроме того, он знал из недавней истории, что советские лидеры были лишены сентиментальности в том, что касалось отставки неугодных правителей; в конце концов, в 1979 г. советы казнили афганского лидера Нура Тараки. Но Хонеккер считал, что с ним такое проделать было бы трудно, к тому же вовсе не в стиле Горбачева.

Что же ему оставалось делать? В идеальном мире Хонеккер выгнал бы и Маркуса Вольфа, и Ханса Модрова, но в сложившихся обстоятельствах это было невозможно. Быть зависимым царьком, если ты не согласен со своим политическим сюзереном, очень непросто. Хонеккер решил уйти в тень и подождать. Горбачев не сможет править вечно – по крайней мере, так думал Хонеккер. Более того, несмотря на все проблемы, экономически Восточная Германия была намного сильнее Советского Союза. В реформах необходимости не было. Он был уверен, что выдержит вместе со страной. Тот факт, что экономическая ситуация в Восточной Германии катастрофична и близка к коллапсу, Хонеккер предпочел не заметить.

Пока, во всяком случае, Хонеккер был в безопасности. Результатом неудавшегося дворцового переворота 1987 г. стала патовая ситуация. Хонеккер остался главой государства, но и его оппоненты остались в составе руководящих органов СЕПГ. В то же время ситуация становилась для Хонеккера все более проблемной. Штази уже не с такой готовностью, как прежде, выполняли распоряжения СЕПГ, и с разрешения властей было организовано несколько оппозиционных групп.

В политике контекст – это все. В данном случае огромную роль должны были сыграть события, произошедшие в 7353 километрах к востоку от Берлина, в именно в Пекине. Весной 1989 г. на площади Тяньаньмэнь в столице Китая разгорелись студенческие протесты – аккурат в тот момент, когда в стране с визитом находился Михаил Горбачев. Железный лидер Китая Дэн Сяопин отреагировал на протесты решительно. 20 мая он объявил военное положение и направил 300 000 солдат Народной армии на подавление протеста. Сообщалось о более чем 200 погибших. Эгон Кренц, предполагаемый наследник Хонеккера, пытался защищать поступок Дэна Сяопина как «простой акт восстановления порядка» – и даже поехал в Пекин, чтобы лично довести это мнение до китайских руководителей. Это стало сигналом и для Москвы, и для народа Восточной Германии.

Многие боялись, что режим СЕПГ воспользуется аналогичными методами, когда осенью 1989 г. в Лейпциге начались массовые протесты. Каждый понедельник тысячи людей собирались и выкрикивали лозунг «Мы – народ!», представлявший собой не слишком тонкий намек на Декларацию независимости США, которая начинается словами: «Мы, народ…» Протесты, получившие известность как Понедельничные демонстрации, распространились и на другие крупные города. (Кстати говоря, в Ростоке, городе на северном побережье Восточной Германии, они проходили по четвергам и соответственно назывались Четверговыми демонстрациями. Организовал их пастор Йоахим Гаук, ставший позже президентом Германии.)

Хонеккер, Кренц, Шторф и Мильке рассмотрели возможные варианты действий и обсудили проблему с советским лидером, присутствовавшим в Берлине в качестве специального гостя на праздновании 40-й годовщины образования Германской Демократической Республики. Неудивительно, наверное, но помощи они практически не получили. Горбачев был резок в своих комментариях. В стенограмме немецкого перевода его беседы с Хонеккером и его кликой есть строчка, ставшая позже знаменитой: «Жизнь наказывает опоздавших».

Торжества 7 октября 1989 г. принесли Хонеккеру одно лишь разочарование. Он хотел, чтобы партия славила достижения Восточной Германии, а вместо этого наблюдал, как даже тщательно отрежиссированный парад то и дело разражался спонтанными криками «Горби, Горби, Горби».

Кренц, бывший до того непоколебимым сторонником авторитарной власти и самым бескомпромиссным апологетом коммунизма, понял, что необходимо действовать, и действовать быстро, иначе его тоже снесет волной политических реформ. Горбачев вновь пытался продвинуть Ханса Модрова на место лидера. Время Кренца истекало. Он переговорил с Гюнтером Шабо`вски – еще одним членом политбюро, прежде поддерживавшим Хонеккера, и Шабовски согласился, что пришло время старой гвардии. Утром 17 октября 1989 г. Кренц встретился с Эрихом Хонеккером и сказал ему, что тот должен уйти. Хонеккер защищал свою позицию и отказывался уходить в отставку, но и он понимал, что сопротивление бесполезно. Старику пришлось сдаться.

И вовремя – в тот же день ближе к вечеру должна была состояться встреча с участием Кренца, Шабовски и других членов Центрального комитета. Планировалась всего лишь очередное заседание, ничего особенного, ничего срочного в повестке дня. После короткой встречи наедине Хонеккера и Кренца все изменилось. Кренц был Хонеккеру едва ли не сыном. Теперь же он, как Брут, взмахнул политическим кинжалом и вмиг оборвал карьеру человека, который всегда покровительствовал ему и который вывел его на вершину власти. Центральный комитет собрался в 14:00, как и планировалось. В 14:15 заседание закончилось, а в 14:16 Allgemeiner Deutscher Nachrichtendienst – официальное печатное агентство Восточной Германии – выпустило телеграмму: «Эгон Кренц избран Генеральным секретарем Центрального комитета Социалистической единой партии Германии».

Горбачев был разгневан. Его не предупредили заранее. Он хотел Модрова, а получил Кренца. К тому же этот сорокашестилетний политик не был популярен в народе. Новый партийный босс с перманентным загаром в двубортном костюме, приличествующем разве что торговцу подержанными автомобилями, и с соответствующей улыбкой казался каким-то шарлатаном. Певец протеста Вольф Бирман отнесся к новому Генеральному секретарю без всякого снисхождения, назвав его «смеющимся идиотом». В общем, достаточно сказать, что Бирман и другие оппозиционно настроенные восточные немцы не любили товарища Кренца.

Кренц, казалось, не замечал критики и искренне не понимал, почему окружающие что-то имеют против него. Как и остальные члены политбюро, всю свою жизнь он был защищен от критики. Поэтому он невозмутимо отправился в Москву. Когда кто-то из журналистов спросил, что он думает о протестах против его избрания, разразившихся в тот же день, когда он стал Генеральным секретарем, Кренц удивленно ответил: «Протесты против меня? Не думаю. Здесь важно то, то у нас есть уникальная возможность построить демократический социализм». Подразумевался социализм, при котором он сохранил бы безраздельную власть и остался лидером, разумеется. Он определенно жил в мире грез.

Кренц объявлял себя реформатором, но ему трудно было добиться, чтобы его принимали всерьез; вообще, в нем трудно было увидеть человека, который хотел бы порвать с прошлым, для формирования которого он так много сделал. День ото дня основы его власти размывались все сильнее, не только потому, что каждая его попытка успокоить ситуацию встречалась усилением протестов, но также и потому, что Маркус Вольф и Ханс Модров активно пользовались своим положением для подрыва авторитета нового лидера.

У Кренца оказались связаны руки. С одной стороны, ему приходилось атаковать старую гвардию и представляться новым человеком, но при этом внимательнейшим образом следить за соперниками. Он выбрал стратегию «душить в объятиях»: решил предоставить своим оппонентам рычаги влияния и сделать их ответственными за свои действия. Это была неплохая тактика, которая с успехом использовалась и прежде. 7 ноября 1989 г. Кренц предложил Модрову сменить на посту премьер-министра Вилли Штофа и уволить внушавшего страх министра государственной безопасности Эриха Мильке. Пост премьер-министра значил не особенно много. Такая тактика представлялась разумной и осмотрительной. Но события вскоре опрокинули все планы Кренца.

Одной из самых насущных политических проблем восточногерманского режима был непрерывный поток граждан ГДР в Чехословакию и через Венгрию на Запад. Хонеккеру удалось на время отменить ту относительную легкость, с которой восточные немцы могли ездить в соседние коммунистические страны. Первым действием Кренца на новом посту стала отмена запрета на поездки в Чехословакию. Новый лидер хотел, чтобы народ его любил; он жаждал популярности и считал, что нашел верное решение. Он решил открыть границы с Западом.

9 ноября 1989 г. в 18:30 Гюнтер Шабовски – к тому моменту неофициальный выразитель мнения Кренца – дал пресс-конференцию. Он сообщил о снятии всех ограничений на поездки на Запад. Он говорил без всякой конкретики, просто сказал, что с этого момента «частные поездки за рубеж можно будет предпринимать без предъявления доказательств лояльности».

Риккардо Эрман, 60-летний корреспондент итальянского новостного агентства Agenzia Nazionale Stampa Associata, задал простой вопрос:

– Когда это решение вступит в силу?

Коммунистический чиновник посмотрел растерянно, помолчал и сказал:

– Насколько мне известно, оно вступает в силу немедленно, – и добавил: – Без промедления.

Это заявление вызвало настоящий шок, но шок приятный для граждан Восточной Германии. Как заметил один из очевидцев этих событий: «Мы не могли поверить новостям, которые услышали по радио и телевидению. Мы сели в машину и поехали к границе, а на Шёнхаузер-аллее вышли и двинулись с толпой по Борнхольме-штрассе к стене. Когда мы подошли, пара сотен человек все еще стояли перед барьером, а некоторые из них даже опирались на него. Они болтали с часовыми и избегали любой формы агрессии. Они понимали, что люди в форме, десятилетиями высокомерно разворачивавшие их на этом месте, больше не знали, что они должны делать. В одно-единственное мгновение все самомнение, вся наглость стражей в форме куда-то испарились. Внезапно ворота отворились, и мы все протиснулись в них и двинулись по Борнхольмскому мосту».

Вечер в сауне

Был вечер вторника, а каждый день недели имел в жизни Ангелы собственную конкретную программу. Во вторник она ходила в сауну, а после этого выпивала кружку пива – ни в коем случае не две! – с кем-то из друзей. В среду утром ей нужно было в 7:15 быть на работе.

Вторник 9 ноября не должен был ничем отличаться от обычного вторника – по крайней мере, так думала Ангела. Конечно, она заметила, что множество людей идет пешком о направлению к Борнхольмер-штрассе. Чуть раньше она видела в новостях пресс-конференцию с Шабовски, но не обратила на нее особого внимания. Однако она, должно быть, все же чувствовала, что обстановка вокруг стремительно меняется, потому что позвонила матери: «Мы всегда говорили: “Когда стена падет, мы пойдем и поужинаем в ‘Кемпински’ – это роскошный отель в Западном Берлине”. Я сказала маме: “Кажется, это случилось”. Но было совершенно неочевидно, что это происходит вот так, немедленно, так что я пошла в сауну с подругой, как всегда делала в шесть часов».

Должно быть, Ангела немного перепутала время. Пресс-конференция Шабовски началась только в 18:53, когда Меркель, по идее, должна была потеть в сауне. Но подобные мелочи вряд ли имеют значение.

Когда в девять часов вечера Ангела вышла из пивной после традиционной кружки пива, на улицах царило лихорадочное оживление. Тысячные потоки людей текли бесконечными извивами и переливались через границу на мосту Бёзе. Ангела пошла вместе со всеми по мосту, который прежде был недоступен восточным немцам, тоже пересекла границу и попала в Западный Берлин. Сначала она искала телефон-автомат, хотела позвонить тете в Гамбург, но потом поняла, что у нее совсем нет западногерманских денег: «Я с кем-то встретилась и в конце концов оказалась в какой-то квартире. Оттуда я смогла позвонить. Они хотели вернуться на Ку’дам – Курфюрстендам, главная улица Западного Берлина – и отпраздновать. Но я сказала, что предпочла бы пойти домой. Мне нужно было рано вставать на следующее утро. Так много новых людей и так много общения было чересчур для меня в тот момент. Меня и так уже сильно занесло, по моим стандартам».

Точное ли это описание ее мыслей и чувств в тот момент или реконструкция задним числом (а ведь прошло уже немало лет), мы знать не можем. Но интересно, что даже этот самый эйфорический, пиковый момент в недавней европейской истории Ангела описывает в очень сдержанных тонах. Ее никогда не заносило. Она всегда придерживалась своего расписания.

На следующий день она, как полагается, отправилась на работу. А после того, как выполнила в лаборатории все свои обязанности, отправилась в Западный Берлин вместе с сестрой Иреной. Они не остались там надолго, ведь Ангелу опять ждала работа.

Через два дня после открытия границы Ангела поехала в Польшу выступать на семинаре по квантовой химии. Она очень удивилась, встретившись в поезде с коллегами: «Многие из них были по-настоящему расстроены. “Теперь не будет никакого третьего пути, все пойдет к объединению, и Восток будет укрощен Западом”», – сказал один из ее знакомых.

Польские коллеги в Университете Николая Коперника в Тору – городе на севере Польши, удивились при виде Ангелы. «Зачем вы сюда приехали, когда там происходит так много интересного?» – спросил у нее, по воспоминаниям, кто-то из польских коллег. «И дальше они говорили, что теперь объединение Германии произойдет очень быстро и что к их следующему приезду в Берлин там будет уже единая Германия. Это меня поразило, но также и открыло мне глаза». Оказалось, что «те, кто наблюдал события со стороны, лучше видели, что происходит и что будет дальше».

А события и правда развивались стремительно. «Мы один народ», – начали петь демонстранты в Лейпциге 10 ноября. Эгон Кренц быстро терял власть. Как будто мало у него было поводов для беспокойства, в эти же дни он получил мрачный доклад, подготовленный Паулем Герхардом Шюрером, директором Центрального планово-экономического агентства. Документ рисовал грустную картину восточногерманских финансов. Страна была банкротом и без внешнего вливания денег вынуждена была бы объявить дефолт по своим долгам. При этом в докладе не было представлено никаких решений. Предложения – те, что там все-таки имелись – никак нельзя было назвать конструктивными, тем более реалистичными. Единственное конкретное решение, предложенное в докладе, состояло в том, чтобы Восточный и Западный Берлин вместе приняли у себя Олимпийские игры 2004 года.

По существу, получалось, что без получения экстренного кредита в размере 123 млрд дойчмарок режиму конец. Кренц, считая, что Запад должен отблагодарить его за открытие границы, отправил на переговоры Александера Шальк-Голодковски, председателя Департамента коммерческой координации (KoKo) – правительственной конторы, ответственной за импорт западных товаров. Шальк-Голодковски был могущественным человеком и одновременно темной личностью, способной за соответствующие деньги достать что угодно. По непроверенным данным, он подрабатывал на стороне монопольной торговлей порнографическими материалами и – по тем же данным – предоставил Эриху Хонеккеру ни много ни мало 4864 порнографических видеозаписи.

Шальк-Голодковски не впервые отправлялся на переговоры с западными политиками. Так, в 1983 г. он успешно договорился с Францем-Йозефом Штраусом (тогдашним министром финансов Западной Германии) о получении кредита, который, по многим оценкам, спас тогда страну от банкротства. Но теперь ситуация была иной. Гельмут Коль говорил примирительные слова; он с радостью готов был предоставить восточным немцам столь нужное им вливание западногерманских дойчмарок, – но условия, которые он выставлял при этом, далеко превосходили не только все, чего ожидала от него восточногерманская коммунистическая партия, но и то, что требовали протестующие на улицах Лейпцига.

Обращаясь к парламенту Западной Германии, Коль сказал: «СЕПГ должна отказаться от своей политической монополии и провести свободные многопартийные выборы. При этих условиях мы были бы готовы обсуждать экономическую помощь». Это было весьма жесткое условие. Но Коль не остановился и на этом. После короткой паузы он поднял голову и добавил с характерным выговором: «Ясно также, что финансовая помощь возможна на условиях фундаментальных реформ экономической системы: отказа от плановой экономики и развития экономики рыночной».

Центральный комитет коммунистической партии принял эти условия без энтузиазма. Во всем обвинили Кренца, который вынужден был оставить пост, и премьер-министром стал Модров. Начинали сбываться высказанные в Польше предсказания коллег Ангелы Меркель. 28 ноября Гельмут Коль предложил свой план объединения Германии из десяти пунктов.

За месяц до этих событий лишь 28 % западных немцев верили в то, что две Германии объединятся в течение ближайших десяти лет. Теперь доля таких людей выросла до 48 %. Гельмут Коль оседлал волну истории и ухватился за открывшиеся возможности, которых никто даже не предвидел.

К югу от границы, в Чехословакии, коммунистический режим Густава Гусака – сторонника жесткой линии, посаженного на этот пост в 1968 г. после советского вторжения, вынужден был подать в отставку. Власть коммунистов рушилась, и всего через несколько дней Александр Дубчек – герой Пражской весны, вернулся во власть и занял в парламенте место спикера. Еще до конца декабря президентом страны стал Вацлав Гавел – драматург и бывший политический заключенный. Попытка Горбачева построить общеевропейский дом имела успех, но не такой, на какой он надеялся и какого ждал.

Падение коммунизма стало судьбоносным, историческим и совершенно неожиданным событием. «В Польше этот процесс занял десять лет, в Венгрии десять месяцев, в Восточной Германии десять недель», – шутил тогда Тимоти Гартон-Эш. Возможно, стоило бы добавить, что в Румынии позже в том же году всего после десяти часов народных протестов Николае Чаушеску был свергнут, а еще через пару дней – казнен. В те безмятежные дни трудно было не дать потоку событий увлечь тебя и унести с собой. Вполне современными, возможно, даже пророческими казались тогда строки, написанные историком девятнадцатого столетия Якобом Буркхардтом, очевидцем революцией 1848 г.: «Всемирно-исторический процесс внезапно обретает устрашающую скорость: кажется, что сдвиги, для осуществления которых прежде требовались столетия, теперь являются, словно летучие фантомы, и происходят за считанные месяцы или недели. Известие носится в воздухе… все должно измениться».

Вот-вот должна была открыться новая глава в истории, и до тех пор никому не известному ученому-исследователю суждено было выйти в ней на сцену так, как никто – и меньше всех она сама – не ожидал и не мог ожидать.

Однажды ранним вечером в пятницу одинокий «трабант-601» пыхтя, медленно и тяжело пробирался по северо-восточным пригородам Восточного Берлина. Он добрался до шоссе A114, проехал мимо природного парка Барним на Цеденикер-штрассе, повернул направо на Дорфштрассе и наконец преодолел последние несколько километров до городка Темплин. Водитель ехал по приглашению, но реально ее прибытия никто не ожидал. Брат Ангелы – Маркус, и ее отец Хорст часто приглашали ее принять участие в семинарах, которые они устраивали для политических диссидентов и интеллектуалов. Они делали это много лет, но до сих пор она всегда чем-нибудь отговаривалась: «была занята», «извините, но появилось срочное дело» и т. п. Иными словами, сплошные отговорки и оправдания.

Но в этот день, 23 сентября 1989 г., она вдруг объявилась на невинном семинаре с темой, звучавшей скорее философски: «Что такое человек?» Это было едва завуалированное прикрытие для политической дискуссии вокруг ситуации в стране. Никто в тот момент еще не подозревал, что Берлинская стена может пасть, и многих участников семинара тревожило – по словам Хорста Каснера, – что «ситуация может выйти из-под контроля». Как рассказывалось в предыдущей главе, протесты тогда уже начались в нескольких крупных восточногерманских городах, но было еще совершенно неясно, что произойдет дальше.

И Хорст, и Маркус были связаны с организацией «Нового форума» (НФ) – оппозиционной группы, основанной Катей Хавеман (вдовой диссидента Роберта Хавемана), сын которой работал вместе с Ангелой в Академии наук.

Возможно, именно благодаря этой связи Ангела начала испытывать более практический интерес к политике. Прежде ее отношения с политикой в основном ограничивались тем, что политику она обсуждала во время (очень частых) перерывов на кофе в лаборатории. По мере того, как процесс реформ набирал ход, Ангела начала посещать семинары в Гефсиманской церкви в Берлине, где участники обсуждали вопросы прав человека на довольно абстрактном философском уровне. Ангеле, по ее собственным словам, до смерти наскучили эти метафизические по сути дискуссии: «Я считаю, что в политике важен результат». Идея анархистской стихийной демократии была ей чужда, она была уверена: «Без власти возникает хаос».

Возможно, поэтому Ангела почти ничего не говорила на том семинаре в Темплине несколько недель спустя. Участники семинара в большинстве своем очень оживленно обсуждали именно эти весьма философские вопросы, которые ей представлялись такими скучными.

Один из других участников каснеровских семинаров, видный западногерманский богослов профессор Кристофер Фрай, вспоминает женщину с «круглым дружелюбным лицом», которая всю встречу просидела молча. Только в воскресенье, «когда мы ехали в церковь на ее “траби”», Ангела заговорила, сказав что-то в том смысле, что «если Восточной Германии суждено меняться, то не для того, чтобы превратиться во что-то вроде Западной Германии».

Из этого можно было бы сделать вывод, что Ангела в те дни еще ничего окончательно для себя не решила. Конечно, она уже начала принимать участие в движении за реформы, что само по себе требовало немалой храбрости. Однако она еще не была готова выступить против режима. Сама она вспоминает те дни немного иначе: «Мысленно я уже отказалась от социализма. Идея о том, что мы могли бы смешать все вместе и создать какой-то другой тип социализма с человеческим лицом меня не привлекала».

В реальности все обстояло чуть более сложно, чем Ангеле хотелось бы признать. Когда видная писательница Криста Вольф имела смелость задать вопрос о том, должна ли Восточная Германия остаться социалистической страной, Ангела и Эрика Хенч, ее подруга с университетских времен и подружка на свадьбе, написали открытое письмо в весьма сильных выражениях; это письмо – судя по всему, в результате мудрого вмешательства Хорста Каснера – не было опубликовано. В этом письме Ангела и Эрика писали: «Если вы еще верите в социализм, то важно вносить свой вклад в его воплощение и прекратить полемику». Согласитесь, это не слова человека, который уже решил отказаться от философии Карла Маркса – и тем более не ответ, которого можно было бы ожидать от политика, который менее чем через год будет избран в федеральный парламент Германии от консервативной партии.

Однако времена тогда были другие, и теперь трудно обвинять в чем-то человека, выросшего при диктатуре, которая промывала мозги своим гражданам. Во всяком случае, на этом этапе Ангела никак не могла предвидеть, что однажды станет демократически избранным консервативным политиком.

Вопрос о том, что думала Ангела в те дни о будущем социализма, остается открытым. Вероятно, ее отречение было не таким непреклонным, как она хотела бы нам сегодня внушить. Но трудно сохранить ясность мышления, когда события вокруг несутся с головоломной скоростью. А обвинения в том, что она вела себя как хамелеон, которые выдвигают некоторые ее критики, все же безосновательны. Но что Ангела тогда уже знала твердо, так это то, что политика – это интересно, и что она хочет практически в ней участвовать.

Вскоре после поездки в Темплин Ангела пришла в офис организации «Демократическое пробуждение». Это была небольшая группа интеллектуалов, которую возглавлял юрист Вольфганг Шнур. Ангела узнала об этой организации от брата и вызвалась участвовать в ее работе, хотя и не проявляла особой активности. В то время ассоциация, в которую она вступила, все еще балансировала на грани законности.

Формально «Демократическое пробуждение» было учреждено в квартире, принадлежавшей лютеранскому пастору Эрхарту Нойберту, 1 октября 1989 г. На этом этапе, примерно за месяц до падения Стены, Штази еще держала ситуацию под контролем или, по крайней мере, пыталась это делать. В общем, тайная полиция пронюхала об этой встрече и, как положено, блокировала вход в церковь, где она должна была состояться. Участники встречи, однако, ожидали этого и потому собрались на квартире священнослужителя. Четыре недели спустя члены «Демократического пробуждения» наконец приняли заявление о намерениях, хотя вскоре его пришлось менять в ответ на стремительные политические перемены. Показательно сравнить эти два варианта. В заявлении от 30 октября 1989 г. сказано: «Критическое отношение “Демократического пробуждения” к реально существующему социализму не означает, что мы в принципе отрицаем идеалы социалистического общества». Месяцем позже и, что важнее, после падения Берлинской стены «Демократическое пробуждение» пело уже по другим политическим нотам. Теперь всякие разговоры о социализме были отставлены в сторону, и партия посвящала себя борьбе за «социальную рыночную экономику с высоким уровнем экологического сознания». Кроме того, партия посвящала себя преобразованию экономики в такую форму, при которой «разные формы собственности будут существовать бок о бок».

В политику

Как мы видели в предыдущей главе, через два дня после падения Берлинской стены Ангела отправилась в Польшу на научную конференцию. Разговоры с польскими коллегами заставили ее задуматься. До того момента ее связь с «Демократическим пробуждением» была неформальной, да и сама организация на том этапе представляла собой скорее политический дискуссионный клуб, чем настоящую политическую партию. Ясно было, что если Ангела хочет участвовать в настоящей политике, то ей придется примкнуть к одной из настоящих партий. Вопрос, к которой? Сначала она пошла к социал-демократам, в только что реформированную Социал-демократическую партию ГДР. Она пошла туда не одна, а вместе с непосредственным руководителем и другом Клаусом Ульрихом. Тот сразу же вступил в партию, но Ангела отнеслась к этой идее скептически: «Поначалу все было прекрасно. Кто-то приехал с Запада, чтобы все это организовать. Все были друг с другом на “ты”». Тридцатипятилетнего физика раздражало, что люди, которых Ангела видела первый раз в жизни, обращались к ней с такой фамильярностью, говорили ей «ты», а не более формальное «вы». «Все вдруг запели “Смело, товарищи, в ногу”», – с некоторым презрением вспоминала она. Это была русская песня, обретшая популярность в ходе Октябрьской революции 1917 г., хотя ее пели и во время понедельничных демонстраций в Лейпциге в 1989 г. «Это не для меня», – сделала вывод Ангела.

Что еще сильнее раздражало Ангелу, так это то, что социал-демократы с Запада обращались друг к другу «товарищ». Неудивительно, что это вызвало у нее отторжение. Не до конца ясно, думала ли она о вступлении еще в какую-нибудь из относительно устоявшихся политических партий, таких как ХДС и либералы (СвДП). Ее брат Маркус, посвятивший себя вопросам окружающей среды, вступил в «Новый форум», который намеревался составить другим партиям конкуренцию на выборах. Ангела посетила одну из встреч НФ, но и там ее постигло разочарование. Она уже имела дело со стихийной демократией, несколько месяцев назад в Гефсиманской церкви. Она была настроена скептически, но, может быть, ситуация изменилась, подумала она. Но нет, ничего не изменилось:

«Я сходила на одно из таких собраний. Там были все те, кто разделял идеи Баро, левого критика режима, о социалистическом обществе. У меня не было с ним абсолютно ничего общего. Я пошла на собрание, чтобы продемонстрировать солидарность с оппозиционным движением Восточной Германии, но мне совершенно не понравилось то, что я там увидела».

Ангела чувствовала себя сбитой с толку. Тогда казалось, что сильнейшей партией в стране будут социал-демократы, а от них она уже отказалась. Что же ей делать? К счастью для нее, «Демократическое пробуждение» решило преобразоваться в настоящую политическую партию. 17 декабря в Лейпциге собрали конференцию, на которой делегаты решили принять участие в демократических выборах в восточногерманский парламент, которые, как все считали, должны были состояться в мае 1990 г.

Ангела предложила свои услуги этой организации. Несмотря на явно избыточное образование и квалификацию, она с радостью бралась за скучные дела, которые никто другой делать не хотел. Она начала свою политическую карьеру с раздачи листовок на Мариенштрассе в центре Берлина.

Меньше чем через год после этого политический новичок, бравшийся за эти скучные и неинтересные дела, был уже членом правительства. Однако для того, чтобы ее политическая карьера стартовала, звезды должны были сойтись удивительнейшим образом, а самой Ангеле предстояло раскрыться с совершенно новой стороны, с которой прежде ее никто не видел.

Гельмут Коль и процесс объединения

То, что происходило тогда в политическом мире, в который вскоре должна была вступить Ангела, характеризовалось головокружительной скоростью, редко встречаемой в политической истории. В конце ноября, 28 числа, Гельмут Коль удивил всех и предложил объединить Германию. Не говоря о каком-то конкретном графике, Коль представил план из десяти пунктов, составленный им при помощи и участии доктора Руперта Шольца. Последний в свое время был министром обороны в правительстве Коля, но весной канцлер отправил педантичного профессора-юриста в отставку, после чего тот вернулся к преподаванию на кафедре юриспруденции в Мюнхенском университете. Однако позже политики помирились, после того как Коль признал свою неправоту.

По предложению Коля два государства должны были постепенно слиться в одно, в результате чего Восточная Германия была бы просто поглощена Федеративной Республикой; это можно было без труда сделать согласно 23-й статье Основного закона, которая была написана в расчете именно на такой, до того момента чисто гипотетический, случай. Коль не консультировался предварительно ни с Михаилом Горбачевым, ни со своим другом – французским президентом Франсуа Миттераном, не говоря уже о британском премьере Маргарет Тэтчер или американском президенте Джордже Буше (старшем). Иногда политика – это игра-действие, в котором играющий должен воспользоваться моментом.

Однако прежде чем великие державы успели отреагировать на предложение немецкого канцлера, режим Восточной Германии развалился окончательно. 3 декабря политбюро ушло в отставку. Те, кто еще пару недель назад пресмыкались перед ними, теперь подвергли своих прежде неприкасаемых и грозных коммунистических хозяев унизительной критике. При нормальных обстоятельствах члены восточногерманского парламента делали, что велят, принимая предложенные законы и исполняя роль живой печати. Но ситуация изменилась. Блокпартиен – бессильные прежде буржуазные партии – разорвали коалицию с коммунистической партией, и немалое число депутатов-коммунистов при этом присоединилось к ним. Эрих Мильке, министр государственной безопасности, едва слышно молил коллег: «Но я же люблю человечество, люблю, люблю всех людей». Эти жалкие слова потонули в презрительном смехе и издевательских выкриках.

Парламент Восточной Германии принял резолюцию о том, что монополию СЕПГ на власть необходимо разрушить, и через три дня, 4 декабря 1989 г., разгневанная толпа штурмом взяла штаб-квартиру Штази в Лейпциге. 7 декабря политические партии впервые встретились за круглым столом для переговоров и решили, что следует провести свободные выборы.

Когда Гельмут Коль 19 декабря посетил Восточный Берлин, этого самого нехаризматичного из политических лидеров встретили, как рок-звезду. Его сын Вальтер, сопровождавший отца в этой поездке, вспоминает: «От того, что я видел, захватывало дух. С нашего приподнятого места мне было далеко видно, вся Унтер-дер-Линден, насколько видел глаз, была заполнена людьми, собравшимися посмотреть на это историческое событие».

Коль действовал быстро. Канцлер, казавшийся политическим пассивом всего несколько месяцев назад, когда газеты открыто писали о возможном «цареубийстве», теперь оказался на своем месте. «Поскольку виртуозность – это достоинство, приписываемое нами обычно исполнительским искусствам, политику часто определяют как искусство», – писала Ханна Арендт, американский политический философ немецкого происхождения, в книге «Между прошлым и будущим». В те декабрьские дни 1989 г. и в первые месяцы 1990 г. Гельмут Коль, бывший до того объектом для насмешек интеллигенции, виртуозно исполнял свою политическую партию. Десять пунктов его плана застали всех – и друзей, и врагов – врасплох. Социал-демократы, за очень заметным и громогласным исключением бывшего канцлера Вилли Брандта, скептически отзывались о благах воссоединения. Но политика Коля медленно, но уверенно завоевывала поддержку.

Коль в то время был нее единственным, кто действовал быстро и демонстрировал политическую инициативу. Существовала приблизительная договоренность с Хансом Модровом, в то время премьер-министром Восточной Германии, о том, что выборы в восточногерманский парламент должны быть проведены в мае. Но после поездки в Москву Модров вернулся с новыми указаниями: выборы состоятся раньше, 18 марта. Лидер коммунистов знал, что СЕПГ контролирует обширную сеть местных организаций, и был спокоен в своей уверенности в том, что за восточногерманскую коммунистическую партию проголосует больше людей, чем ожидалось.

У его западного визави не было другого выбора, кроме как принять новую дату. Правда, Коля больше всего беспокоили не коммунисты, а возрожденные социал-демократы. Считалось, что восточную СДПГ на этих выборах ждет успех, и это могло стать проблемой для планов Гельмута Коля по скорейшему объединению. Мало того, из-за этого вся идея объединения могла быть на неопределенное время положена под сукно.

Коль также сознавал, что восточная ХДС влечет за собой тяжелый багаж, поскольку эта партия прежде была одной из Блокпартиен, поддерживавших СЕПГ и сотрудничавших с ней в годы диктатуры. Эту проблему отчасти можно было нейтрализовать посредством альянса с Демократическим пробуждением и еще одной партией правого крыла – Немецким социальным союзом, организованным в Лейпциге в декабре 1989 г. С другой стороны, работа с восточной ХДС – формально это была другая юридическая единица, отличная от ХДС на Западе, – имела свои преимущества. Восточная ХДС могла похвастать обширной сетью членов и более чем 5000 избранных на местных выборах политиков в муниципалитетах по всей Германии. Если бы этих людей удалось каким-то образом мобилизовать, то у ХДС появилась бы стихийная организация, которой у социал-демократов не было. Ведь хотя западная СДПГ вливала в Восточную часть страны немалые деньги и делались опытом, социал-демократам не хватало организации опытных активистов на местах, а это было самое главное.

У Коля и его союзников было организационное преимущество, но ему приходилось соблюдать осторожность, чтобы его поведение не ассоциировали с тем, как ведет себя «белый господин» в колонии. Он, конечно, хотел держать ситуацию под контролем, но важно было выдержать дистанцию и позволить восточным немцам самостоятельно провести выборы – по крайней мере номинально. Он договорился с Лотаром де Мезьером, превосходным музыкантом (он играл на скрипке в Берлинском симфоническом оркестре, прежде чем пойти учиться на юриста). Тщедушный очкарик де Мезьер, с одной стороны, был близок к режиму, но с другой, являлся ведущим членом лютеранского сообщества и даже выступал адвокатом в интересах своей религиозной братии. При этом он познакомился с отцом Ангелы Меркель, Хорстом Каснером, и это означало также, что он вполне укладывался в тот образ ХДС, который Коль хотел представить Востоку.

Колю необходимо было расширить свою популярность. У ХДС, по крайней мере на этом этапе, было мало шансов завоевать собственную популярность; отсюда союз с Демократическим пробуждением. Проводя предвыборную кампанию совместно с признанными оппозиционными группами, Коль получал возможность нейтрализовать обвинения в том, что ХДС – перебежчики. Демократическое пробуждение, восточный ХДС и Немецкий социальный союз договорились вступить в коалицию под названием Альянс за Германию. Формальная договоренность об этом была достигнута на встрече 30 января 1990 г.

Коль рисковал тем, что у его новых «друзей» на Востоке может развиться мания величия, но он заранее предусмотрел такую возможность и разработал резервный план на тот случай, если Лотар де Мезьер, лидер Демократического возрождения Вольфганг Шнур или лидер Немецкого социального союза пастор Ганс-Вильгельм Эбелинг начнут создавать ему сложности. Коль и его советники провели тщательную подготовку и проявили надлежащую предусмотрительность. Еще в феврале Коль получил данные о том, что де Мезьер в свое время работал агентом Штази под псевдонимом «Черный». У канцлера Западной Германии не было лишнего времени, чтобы тратить его на де Мезьера, Шнура или Эбелинга. В своем дневнике Коль с легкой иронией писал о том, что три новичка в политике передрались из-за добычи еще до выборов. Вот как Коль вспоминает встречу с ними: «Вскоре вспыхнуло настоящее сражение, потому что Кирхнер из восточного ХДС сказал, что в случае победы ХДС премьер-министром должен стать де Мезьер, но Дистель, заместитель Эбелинга, не хотел иметь ничего общего с человеком “в красных носках”, он даже назвал де Мезьера предателем».

Коль понимал, что может нейтрализовать любого из них одним росчерком пера, но позволял им играть в свои игры.

На этом этапе Ангела Меркель не имела практически никакого веса в политике. В какой-то момент она подхватила политический вирус и была очень решительно настроена принять участие в новом демократическом эксперименте. Она попросила – и получила – трехмесячный неоплачиваемый отпуск в Академии наук. Роль, которую она играла в этот период, не была видной или блестящей, но не была и незначительной, и впервые в своей ультра-короткой политической карьере она была избрана на официальный пост. 23 января 1990 г. в Берлине состоялась региональная конференция Демократического пробуждения. Делегаты сошлись на том, что им нужен официальный представитель. Ангела вызвалась стать этим представителем. Провели голосование, и она выиграла, хотя других кандидатур и не было. В сравнении с выборами, которые ожидали ее в будущем, те выборы в молодежном клубе им. Жерара Филипа были простой формальностью.

Должность, на которую выбрали Ангелу, была подчиненной и незначительной в масштабе страны, но все же это была уже роль, а не просто лицо из массовки. Вскоре стало ясно, что она более чем способна выполнять эту работу. На первый взгляд вступление в Демократическое пробуждение нельзя назвать удачным карьерным ходом, но на самом деле именно этот поступок, какими-то окольными путями, дал Ангеле возможность блеснуть. Человек, работающий в небольшой партии, имеет неплохой шанс быть замеченным.

Вольфганг Шнур, лидер Демократического пробуждения, имел о себе весьма высокое мнение. Достаточно было взглянуть на его кричащие галстуки и прическу, при виде которых на ум приходили звезды американского рок-н-ролла 1950-х гг. Во всяком случае, Шнур не страдал излишней скромностью, заявив в самом начале избирательной кампании, что считает свою кандидатуру очевидным выбором на пост премьер-министра Восточной Германии. Неудивительно, наверное, что человек с таким самомнением не нашел времени встретиться с простыми партийными функционерами и официальными лицами, которых Гельмут Коль направил для помощи Демократическому пробуждению, к примеру, с политическим консультантом Гансом-Христианом Маасом.

Шнур выступал на единой платформе с Колем и считал себя равным ему. И это тоже дало Ангеле Меркель шанс. Когда для встречи с ним прибыла делегация из Фонда Конрада Аденауэра, главного мозгового треста ХДС, он велел Ангеле поговорить с ними. «Но у меня нет никакого официального поста», – возразила она. Шнур отреагировал быстро: «Тогда я назначаю вас официальным представителем всей партии». Меркель вспоминает, что «с этого момента все пошло довольно хорошо» – или, если быть точными, все пошло довольно хорошо для нее. Бедному Шнуру повезло меньше. Он слишком зарвался, и гордыня его сгубила. Всего за четыре дня до выборов, 12 марта 1990 г., журнал «Шпигель» разместил статью, в которой неопровержимо доказывалось, что Шнур прежде был тайным агентом Штази. Его друзья, и в первую очередь пастор Эппельман, отказывались верить в эту историю. Как мог человек, много лет бывший его другом, предать его? Невозможно. Однако все опасения и сомнения этого священнослужителя, вероятно, рассеялись после того как он прочитал досье Штази, полученное «Шпигель» от переметнувшегося бывшего шпиона. При поступлении на службу в Штази Шнур получил приказ «активно влиять на негативные и враждебные силы в Восточной Германии, в первую очередь на пастора Эппельмана».

Результатом этих откровений стали истерические сцены и хаос в штаб-квартире партии в Доме демократии. У самого Шнура случился нервный срыв, и он был помещен в психиатрическое отделение больницы Св. Эдвиги. После воссоединения страны он был исключен из Германской ассоциации адвокатов, а позже осужден за нарушение параграфа 241 Уголовного кодекса – за передачу Штази информации на своих клиентов.

Эппельман и другие были подавлены, шокированы и парализованы. Что-то необходимо было предпринимать, и за дело, к всеобщему удивлению, взялась Ангела Меркель. «Я вышвырнула вон всех западных журналистов, чтобы можно было хотя бы начать ясно мыслить, – вспоминает она. Конечно, можно отнестись к этим словам как к попытке политика изобразить в позитивном ключе собственную способность действовать в критических обстоятельствах, но если разобраться, то описание того дня, данное Меркель, выглядит довольно спокойным по сравнению с рассказом одного из журналистов, ставших свидетелями ее решительных действий. Радиожурналист Томас Шварц вспоминал: «В офисе стоял полный бедлам, все были страшно подавлены, а СМИ жаждали крови… Но Ангела Меркель была спокойна и сосредоточенна, и все мужчины, занимавшие высокие посты, ориентировались на эту молодую женщину, как будто ничего естественнее в мире и быть не могло». Все отметили ее способность разрешать сложнейшие тупиковые ситуации. Разоблачение Шнура как агента Штази не пошло на пользу Демократическому пробуждению. Партия набрала всего 0,92 % голосов и умудрилась получить горсточку мест в восточногерманском парламенте только за счет союза с ХДС. Это было сильнейшее разочарование. Некоторые оптимисты в партии предсказывали ей больше двадцати процентов, и даже опросы показывали популярность Демократического пробуждения на уровне десяти процентов. Большим сюрпризом на выборах стало то, что партия де Мезьера добилась успеха там, где потерпели неудачу ее союзники. Получив 40,8 % против жалких 21,9 % у СДПГ, ХДС завоевал возможность сформировать правительство большинства, твердо поддерживающее идею скорейшего воссоединения. СЕПГ на выборах получила внушительные на первый взгляд 16,9 %, но ведь прошло меньше года с момента, когда сияющий Эгон Кренц объявлял, что СЕПГ завоевала 99,9 % голосов на муниципальных выборах. Все изменилось.

Результаты оказались неожиданными. Фаворитом считалась СДПГ, а теперь де Мезьеру приходилось учиться управлению и принимать участие в переговорах об объединении. Задачи были хаотичны и сложны для провинциального адвоката. И снова этой неожиданности суждено было предоставить Ангеле новые возможности, но дорога к вершине была ухабиста, и только целеустремленность, неформальные связи и чистая удача позволили ей добиться успеха.

Ночь после выборов и восхождение Ангелы

Ангелу результаты выборов разочаровали, но не удивили, а только сделали еще более решительной. Демократическое пробуждение собралось тогда в ресторане «Цур-Мюле» в районе Пренцлауэр-Берг, на северо-востоке города, но Ангела быстро ушла и направилась во Дворец республики, где заседал восточногерманский парламент. Она понимала, что в ближайшие месяцы Демократическое пробуждение сможет играть лишь подчиненную роль, а она успела уже нацелиться на более высокие рубежи. Теперь важно было солидаризоваться с победителями. Во Дворце, когда ей удалось проникнуть внутрь, царил всеобщий хаос. Она видела, как брали интервью у Лотара де Мезьера, но так и не смогла поговорить с ним лично. Не собираясь упускать свой шанс, она прошла до ресторана быстрого питания «Кленовый лист», расположенного в торговой галерее в советском стиле на Фишеринсель в центре Берлина, где ХДС праздновал победу большим банкетом. Ангела попыталась проникнуть внутрь, но ее завернула охрана, поскольку у нее не было ни пресс-карты, ни пригласительного билета. Подавленная, отвергнута и разочарованная, она прошла пешком четыре километра обратно до Цур Мюле. Время было уже за полночь.

К ее огромному удивлению, в гостях у павших духом членов Демократического пробуждения в этот момент находилось важное лицо, Лотар де Мезьер, – и она сразу же с ним заговорила. Он хотел продемонстрировать солидарность; она хотела подобраться поближе к его внутреннему кругу. Он пообещал ей, что Демократическое пробуждение не будет забыто, и уехал. Настроение Ангелы заметно улучшилось. Она вновь отправилась на Фишеринсель, где проходил банкет ХДС, и на этот раз ей удалось проникнуть внутрь. Целеустремленность и упорство помогли, и удача пришла. Она познакомилась с еще одним де Мезьером – Томасом. Позже ему суждено было сыграть важную роль в ее жизни – и стать инструментом ее карьерного роста: «Я отправилась на послевыборный банкет ХДС и там познакомилась с Томасом де Мезьером, кузеном Лотара де Мезьера, работавшим к тому же с ним в качестве советника. Мы поговорили о том, какую политику следует проводить, и он обещал мне, что Демократическое пробуждение не будет забыто».

Ангела умела превращать налаживание связей в настоящее искусство и, должно быть, ей удалось произвести впечатление. Во всяком случае, когда Томас и Лотар де Мезьеры встретились на следующий день, в разговоре всплыло ее имя. В голове только что избранного премьер-министра Восточной Германии начал складываться пазл. Он вспомнил, что «знал какого-то довольно либерального лютеранского пастора, у которого была дочь», которую ему когда-то рекомендовали. Теперь он понял, что эта дочь – не кто иной, как та молодая женщина, которая с таким энтузиазмом говорила с ним накануне в штаб-квартире Демократического пробуждения. По случайному совпадению – и благодаря ее настойчивости – это была та же женщина, с которой его брат разговаривал на банкете ХДС. Но можно ли ей доверять? Годится ли она в команду, которую де Мезьер сегодня собирал? Он начал задавать вопросы. Ганс-Христиан Маас был политическим советником западногерманского министерства развития, направленным на Восток для помощи тамошним политическим партиям, находящимся пока в зародыше, в поиске и утверждении себя. Маас, ставший одним из советников де Мезьера, помогал политику ХДС собирать команду. Он имел очень четкое представление о том, кого хочет видеть в команде премьер-министра. Он был полон решимости найти среди местных талантливого человека, который представлял бы широкий спектр политических мнений. На одной из встреч в декабре он вспомнил женщину, обладавшую всеми качествами, необходимыми, чтобы уравновесить слабого на первый взгляд и неопытного де Мезьера. Но кто она? Эта женщина, объяснил герр Маас, – «ученый-исследователь, она очень дисциплинирована и деятельна. Она из Демократического пробуждения, так что идеально укладывается в коалиционную арифметику». Оказалось, все они говорили об одном и том же человеке, и это была доктор Ангела Доротея Меркель.

Ганс-Христиан Маас, сын пастора, студентом бежавшего из Восточной Германии, был человеком действия. Он добыл адрес Ангелы в Пренцлауэр-Берге, поехал туда и позвонил в дверь. Она была удивлена. Формально она осталась без работы и без особого энтузиазма думала о том, что придется возвращаться в Академию наук и писать статьи о каких-то никому неведомых аспектах квантово-молекулярной динамики, вибронных взаимодействиях и других эзотерических вопросах, так занимавших ее всего несколько месяцев назад. Она была рада видеть герра Мааса, но одновременно заинтригована. «Вы помните?» – спросил ее Маас. Ей ли не запомнить их встречу! Как вспоминал позже Маас: «Не успела Меркель договорить, как мы уже сидели в моей машине и ехали в восточногерманский парламент».

Через три дня Ангеле предложили должность заместителя пресс-секретаря нового парламента Восточной Германии – по существу, второй по значению пост в новом отделе по связям с общественностью, начальником которого был назначен Маттиас Гелер. Это было существенное повышение, обеспечившее ей также значительную прибавку жалованья; она теперь зарабатывала роскошную сумму в 2500 марок в месяц – вдвое больше того, что она получала в Академии. Пара дней ушла на то, чтобы разобраться в необходимых бумагах – ведь процедура найма чиновников еще не была проработана. 9 апреля 1990 г. Матиас Гелер получил письмо из Италии: «Принимаю предложенный мне пост с благодарностью», – говорилось в письме. Оказывается, Ангела поехала отдохнуть в Италию, что само по себе указывало на то, как сильно все изменилось. Полгода назад поездка на Запад была бы попросту невозможна. «Мой партнер получил приглашение на конференцию на Сардинию, и мне захотелось поехать с ним. Я много работала и заслужила пару дней на солнце». Сразу же по возвращении началась работа.

Благодаря знанию языков она оказалась куда более востребованной, чем ожидала сама. Нужно было много ездить по миру, а теперь уже бывшая химик-исследователь никогда особенно не занималась своим гардеробом. Это немного забавляло коллег и привлекало к ней симпатии Лотара де Мезьера: «Внешне она очень походила на студентку, да и вела себя очень по-студенчески». В сравнении с другими женщинами в брючных костюмах и на шпильках, сандалии и джинсы Ангелы плохо укладывались в профессиональный дресс-код. «Во время поездки в Москву нам пришлось пойти и купить ей пиджак и новые туфли», – вспоминал де Мезьер. Может, внешне Ангела и не походила на профессионального дипломата, но в ее работе никому не удавалось найти недостатков: «Как пресс-секретарь правительства, она была лучшим и самым отзывчивым официальным источником информации в Восточном Берлине», – сказал позже Детлев Алерс, старший корреспондент газеты «Вельт». Связи Ангелы и ее репутация как профессионала росли день ото дня, но в политике она по-прежнему была, по существу, мелкой сошкой.

Выборы дали новому правительству мандат на объединение, но перспектива единой Германии радовала не все великие державы. Горбачев не отказался еще от своей идеи Нового европейского дома. Он все еще видел «Новую Германию» – как говорили тогда коммунисты – нейтральной страной, что подразумевало вывод из нее американского ядерного оружия. Президент США Джордж Буш хотел обратного: единой Германии в НАТО.

С точки зрения международного права, две сверхдержавы обязаны были договориться с Францией и Соединенным Королевством – еще двумя державами – победительницами во Второй мировой войне. Последняя была недовольна. Маргарет Тэтчер никогда не скрывала своей неприязни к Германии вообще и к Гельмуту Колю в частности. После выборов в Восточной Германии британская премьер-министр не смогла сдержать себя: «Франция и Великобритания должны объединиться сегодня перед лицом германской угрозы, – сказала она французскому послу в Лондоне. – Коль способен на все. Он стал другим человеком и уже сам не понимает, кто он такой. Он видит себя хозяином и начинает действовать как хозяин».

Однако события развивались не так, как хотелось Тэтчер. Она недооценила мастерство и решительность человека из земли Рейнланд-Пфальц, как канцлер любил себя называть. То, что Коль был немного провинциален и потому его часто недооценивали культурные коллеги, играло в его пользу. Горбачев описывал его как «деревенщину» и говорил Миттерану: «В Советском Союзе даже последний политик в провинции думает на шесть ходов вперед. Но только не он». Недооценка Коля дорого обошлась этому русскому.

Миттеран, в принципе, был более сговорчив, хотя и опасался последствий стремительного объединения. В разговоре с президентом Бушем, который спросил, поддерживает ли он «как президент Франции» воссоединение Германии, француз ответил, что он «не против, если Восток изменится», и что «если немцы этого хотят, мы не будем возражать».

Миттерана больше всего беспокоило будущее Горбачева, и у него были основания для тревоги. Советский лидер лично попросил Миттерана помочь ему избежать объединения Германии и предупредил, что если он этого не сделает, то ему, Горбачеву, грозит опасность быть смещенным и замененным на военный режим. Со временем скепсис француза лишь усиливался; он даже сумел успокоить страхи Маргарет Тэтчер. «Горбачев никогда не примет объединенную Германию в составе НАТО, а американцы никогда не согласятся на то, чтобы Германия вышла из альянса, так что не беспокойтесь», – говорил француз своему британскому визави. Миттеран все более уверивался в том, что объединение не состоится, и, не оглядываясь на него, разыгрывал европейскую карту: это, казалось, ничем не грозило. Он заявил, что если бы Европейский союз усилился, то объединенная Германия не стала бы проблемой. Отсюда: «Все, что мы можем предпринять, это сделать Европейское сообщество более привлекательным, чтобы Германия, когда она со временем объединится, предпочла ЕС вечному балансированию между Востоком и Западом».

Именно в такой блестящей идее и нуждался Коль. Если ЕС усилится, Германия не будет представлять угрозу, а станет просто крупной страной – «Соединенными Штатами Европы». У Франции будет общая валюта с Германией и остальными странами континента, а Горбачев получит какой-то вариант своего Общеевропейского дома. Джордж Буш, поддерживавший Коля, тоже был доволен. Германия останется членом НАТО, хотя и на определенных условиях.

Все были довольны, за одним заметным исключением: Маргарет Тэтчер. Британский премьер-министр вновь переоценила свои силы. Ее неуступчивая позиция по объединению Германии – она была жестко против – привела только к тому, что ее оттеснили на обочину, и остальные страны смогли без помех двигаться вперед.

Разумеется, Коль должен был заплатить за сделку. Но, с учетом всех тревог и страхов, Горбачев запросил много меньше, чем опасался Коль. Две Германии договорились, что войска НАТО не будут размещаться на земле бывшей Восточной Германии, что восточные границы Германии не будут оспариваться, и что Германия выплатит Советскому Союзу 55 млрд дойчмарок в виде подарков и займов на льготных условиях. Сумма была значительной – она соответствовала ВВП Западной Германии за восемь дней – но в данных условиях могла считаться небольшой ценой за воссоединение страны.

Ангела и переговоры «два плюс четыре»

Участвовала ли Ангела в этих переговорах? Учитывая невысокий статус заместителя пресс-секретаря Лотара де Мезьера, удивительно, что она хотя бы близко подошла к ним. Но она все же принимала участие в этих переговорах, и снова ей помогло в этом сочетание неустанной работы по налаживанию связей и чистой удачи. В формате переговоров, известном как «два плюс четыре», должны были быть представлены обе Германии, а также Британия, Франция, США и Советский Союз. Хотя главными переговорщиками от Германии были Коль и его министр иностранных дел либерал Ганс-Дитрих Геншер, де Мезьер, совмещавший посты премьер-министра и министра иностранных дел, тоже присутствовал на переговорах в Москве. А поскольку иностранных языков он не знал, Ангела с ее знанием одновременно русского и английского пришлась очень кстати. Она и помогала боссу во время переговоров, и представляла информацию о них прессе. Лотар де Мезьер, не имевший ничего похожего на солидную свиту Коля, все больше полагался на аналитические способности Ангелы: «Она с самого начала умела формулировать ответы на сложные вопросы», – вспоминает де Мезьер. Когда немецкие переговорщики хотели узнать настроения обычных русских, Ангелу отправляли на улицы разговаривать со случайными людьми. То, что говорили ей обычные русские, совершенно не совпадало с тем, что хотели слышать от нее ее хозяева: одни говорили, что «Горбачев раздает завоевания Советского Союза», другие – что «Горбачев решил проиграть Вторую мировую войну». Лотара де Мезьера настроения русских тревожили. Гельмут Коль решил не обращать на них внимания и продолжать свое дело. Решительность последнего победила, и 12 сентября стороны приняли соглашение «Два плюс четыре». Британцы до самого конца противились запрету на размещение войск НАТО на землях бывшей Восточной Германии, но в конце концов Джордж Буш просто приказал Тэтчер подчиниться, и она неохотно смирилась. Буша тогда беспокоила другая проблема – вторжение Саддама Хусейна в Ираке, и у него не было времени разбираться с британской оппозицией.

Из двух одна

Коль был не единственным, кто активно занимался процессом воссоединения. Возможно, именно благодаря канцлеру удалось получить согласие других держав на объединение Германии, но внутренними переговорами о слиянии двух Германий он почти не занимался. Их проводили новоназначенный Вольфганг Шойбле, которого долгое время прочили в преемники Колю, и восточногерманский политик Гюнтер Краузе. Последний стал звездой этого процесса, хотя позже ему уготована была менее славная участь, как мы еще увидим. Краузе, гражданский инженер с докторской степенью, в 30 с небольшим получил под свое начало кафедру теоретической информатики, что было редкостью. Он активно работал в восточногерманской ХДС с середины 1970-х гг., и научная квалификация в нем сочеталась с политическими навыками. После выборов он стал лидером ХДС земли Мекленбург – Передняя Померания. Лотар де Мезьер, ценивший молодого человека, назначил его министром без портфеля, ответственным за согласование всевозможных тонких вопросов объединения.

Доктор Вольганг Шойбле производил не менее сильное впечатление. Этот рассудительный юрист был министром без портфеля у Коля и считался специалистом по решению сложных проблем. Когда Коль в 1986 г. по невнимательности сравнил Михаила Горбачева с Йозефом Геббельсом, именно этому молодому юристу пришлось разгребать возникшие из-за этого проблемы, и визит Эриха Хонеккера в Западную Германию в 1987 г. организовывал тоже Шойбле. И теперь, став министром внутренних дел, Шойбле оставался надежным партнером.

Всего за несколько месяцев Краузе и Шойбле достигли соглашения по социальному и финансовому союзу, что означало, что практически ничего не стоившие на тот момент восточногерманские марки можно было обменять на западногерманские дойчмарки. В то время как финансовый суверенитет переходил к Бундесбанку во Франкфурте, правительство в Бонне начало переводить субсидии обедневшим крупным городам Восточной Германии. К началу июня 1990 г. две Германии во всем, кроме названия, уже были единым государством, хотя формальное слияние было закреплено лишь после заключения Договора об объединении 31 августа 1990 г. 20 сентября этот договор был формально одобрен восточногерманским парламентом при 299 голосах, 80 против и одном воздержавшемся. Западногерманский парламент одобрил его в тот же день при 442 голосах за, 47 против и трех воздержавшихся.

Юридически объединение проводилось в соответствие с положениями конституции, и это сыграло важную роль позже, когда власти новой Германии смогли использовать положения западногерманских законов для судебного преследования чиновников и политиков бывшей ГДР за преступления, совершенные в годы коммунизма.

Где все это время была Ангелы Меркель? Опять же, она играла роль – важную, но не принципиальную. Конечно, формально она не входила в команду переговорщиков, но ее действия в роли пресс-секретаря заслужили самую высокую оценку Краузе. Ангела была там и второго августа, когда переговоры завершились; именно она сообщила прессе о 1000 страниц плотного юридического текста, представлявших собой Договор об объединении. Она исполнила свой долг, но ехать домой было рано: ее таланты требовались в другом месте.

Перспективный кандидат в парламент

После подписания 31 августа Договора об объединении Ангела должна была найти себе новое дело. Она не боялась остаться без работы. Гюнтер Краузе, получивший назначение в кабинете Коля, обеспечил ей место. Преданность и усердие Ангелы были вознаграждены: через вмешательство Краузе она получила должность старшего референта отдела внешних сношений в правительственном информационном центре с рангом и жалованьем как у главного администратора крупной больницы или ректора государственного университета. Краузе, будучи политиком, взял Ангелу на работу отнюдь не по доброте душевной. Теперь, когда он вошел в кабинет министров федерального правительства, он, понятно, хотел – по крайней мере – закрепить свое положение. Как один из очень немногочисленных «осси» (новое слово, придуманное для обозначения немцев с Востока) в правительстве, он нуждался в друзьях, союзниках и связях. Ангела Меркель обладала широкой сетью контактов, ее любили. Иметь ее в качестве, по существу, оплачиваемого правительством политконсультанта было бы очень полезно для Краузе.

Однако Краузе нужен был не просто сотрудник пиар-службы, но и союзник в парламентской группе после декабрьских выборов нового всегерманского парламента. Ему нужно было найти надежное место, от которого Ангела могла бы избраться в парламент. Глаза Краузе упали на избирательный округ Штральзунд-Рюген-Гриммен в земле Мекленбург – Передняя Померания возле Балтийского моря на севере бывшей Восточной Германии. Как председатель ХДС земли Мекленбург – Передняя Померания, Краузе нуждался в собственной местной базе, а ее нужно было строить. Эта земля была одним из бастионов ХДС, и человек, ставший в ней кандидатом, мог быть уверен – за исключением, пожалуй, катастрофической ситуации с появлением неприятной информации о его прошлой деятельности как агента Штази – в том, что станет членом парламента.

На эту роль к тому моменту уже заявились два кандидата: Клаус Херрман, советник ХДС, всю жизнь занимавшийся закрытыми исследованиями в штаб-квартире партии, и Ханс-Гюнтер Цемке, директор сберегательно-кредитного банка в Бремене, на северо-западе Германии. Последний, в частности, успел уже проявить себя как сильный претендент, поскольку был хорошо известен привлечением в этот край инвестиций, в которых он очень нуждался.

При этом заседание, на котором предполагалось выбрать кандидата от партии, уже состоялось 16 сентября, однако на нем были подняты кое-какие вопросы о выборе кандидатов, да и процедура голосования была организована не слишком строго. Цемке потребовал расследовать этот вопрос и точно выяснить, была ли соблюдена на выборах корректная процедура, поэтому было решено отложить решение по выбору кандидата до следующего заседания 27 сентября.

В этот момент Краузе решил вмешаться в ситуацию. Он позвонил Вольфгангу Молькентину, лидеру местной ячейки ХДС, и с места в карьер приступил к делу.

– Просто выберите Меркель, – сказал он.

– Кто это, Меркель? – в недоумении спросил местный политик.

Краузе объяснил ему, что Меркель – это кандидат, которого поддерживает руководство партии. На этом он не остановился. Закончив разговор, он, не кладя трубку, позвонил Фридхельму Вагнеру, председателю партийной ячейки острова Рюген. Вагнер всегда был твердым сторонником Цемке, и разговор со столичным начальством на него впечатления не произвел. Краузе его не убедил, и Вагнер позвонил своему кандидату, чтобы предупредить и поддержать его. Вмешательство Краузе в местный политический процесс не встревожило Цемке. «Местной партии не нужна какая-то фрау Меркель, о которой они никогда не слышали», – сказал он.

Однако Краузе был упорнее многих. Следующим в его списке был Удо Тимм – местный политик, воображавший себя кандидатом на высокий пост. Он хотел заручиться поддержкой Краузе на выборах в местный ландтаг (земельное законодательное собрание). Тимм обладал достаточными местными связями, чтобы такая сделка была возможна. Он связался с Андреа Кёстер, бывшей представительницей фермерской партии, а ныне влиятельным председателем одной из местных партийных ячеек ХДС. Вместе они решили пригласить Ангелу Меркель в дом Тимма на своего рода кандидатское собеседование.

Всего за неделю до запланированных на 27 число выборов кандидата Меркель отправилась на небольшую виллу Тимма в Бергене, живописной столице крупнейшего из островов Германии. Она была сосредоточенна и решительна. Она знала, что Краузе представил ее как кандидата, пользующегося поддержкой Гельмута Коля, и что это может стать ее преимуществом, но она знала также, что некоторые воспринимают ее при общении как человека высокомерного. Поэтому она решила сыграть иначе. В обычном своем непрезентабельном наряде она не производила угрожающего впечатления, а сама вновь и вновь повторяла, что она не чужак, не «саквояжник». На Кёстер она произвела сильное впечатление: «Она с Востока, как и мы».

Молькентин, Тимм и Кёстер начали действовать. Они организовали автобусы к зданию Дома армии на 27-й улице, где проходило заседание по выбору кандидата. Без четверти шесть появилась Ангела Меркель. Эта женщина в простом платье, с минимальным макияжем и функциональной короткой, почти мужской прической не испугала Цемке, который видел ее первый раз в жизни.

В первом раунде голосования Цемке получил в свою поддержку 45,9 % голосов. Ангеле Меркель достался 31,5 %; Херрман получил лишь 21 % и вылетел из дальнейшей гонки. Поскольку Цемке не удалось в первом раунде получить больше половины голосов, необходим был второй раунд, но финансист, судя по всему, не беспокоился, считая свое преимущество в первом раунде слишком значительным. Его сторонники недооценили поддержку Меркель. Некоторые из делегатов покинули заседание, ведь было уже одиннадцать вечера, а на следующее утро многим из них нужно было на работу. Когда в десять минут первого ночи голоса второго тура были наконец подсчитаны, Цемке уже не был лидером. Получив в первом туре 309 голосов, во втором он сумел набрать только 274. Меркель же получила 280 голосов и была объявлена победителем. Меньше чем через год после посещения первого политического митинга и всего через месяц после вступления в ХДС она оказалась в очень выигрышной позиции, практически гарантировавшей ей место в федеральном парламенте объединенной Германии. Ее брат Маркус, который всегда был в семье самым политически активным, нашел лишь одно слово, характеризующее стремительное возвышение сестры: офигеть.

Те, кто помогал тогда Меркель, тоже остались в выигрыше. Андреа Кёстер стала мэром Бергена и пребывает на этом посту по сей день. Тимм стал кандидатом от ХДС и в октябре был в свою очередь избран в ландтаг, а став канцлером, Ангела Меркель наградила Вольфганга Молькентина высшим орденом страны – «За заслуги перед Федеративной Республикой Германия», Федеральным крестом за заслуги. Было ли то своего рода запоздавшим вознаграждением за былую услугу или просто счастливым совпадением, вопрос открытый. Но иметь друзей в высших эшелонах власти всегда полезно.

«Так вы проверили, не правда ли? Вы действительно проконсультировались с Михаелем Глосом и Германом Отто Зольмсом?» Гельмут Коль, обычно такой добродушный, сурово посмотрел на Ангелу. Она почувствовала, что ей тяжело отвечать. Она колебалась. К тому же и остальные коллеги смотрели на нее. Эмоции захлестывали. Она не привыкла к неудачам – обычно она все заранее проверяла. А теперь Гельмут Коль выставил ее идиоткой перед коллегами. Она чувствовала себя одинокой, покинутой, как будто все вдруг обратились против нее. Она больше не могла это терпеть. «Я чувствовала, что меня выставили дурой. Мне кажется, мужчина начал бы кричать. Но для меня все было иначе. Я не могла удержать слез», – вспоминала она позже.

Она понимала, что подобное проявление эмоций может оказаться фатальным в почти полностью мужской среде, какой был кабинет Гельмута Коля. Было начало лета 1995 г., и министры обсуждали ее предложение наложить ограничение на использование автомобилей, чтобы снизить хоть немного беспрецедентный уровень загрязнения воздуха, измучивший всю страну. Но ее коллеги по кабинету Матиас Виссман (министр транспорта) и Гюнтер Рексрот (министр промышленности) выступили против ее плана. А Гельмут Коль, обычно видевший в Меркель свою протеже, на этот раз, кажется, солидаризовался с этими двумя ее коллегами-мужчинами. Возникла нехорошая ситуация. Расплакаться значило бы явным образом обозначить свой проигрыш и проявить себя истеричной женщиной. Она должна была сдержаться, другого выхода просто не было. Ангела вытерла слезы и сделала вид, что все в порядке.

Надо сказать, она не впервые чувствовала, что ее заносит, и понимала, что в этом ее слабость. В первой зарубежной поездке – весной 1991 г. она ездила в Израиль – она тоже расплакалась, когда посол не обратил на нее внимания и позволил ее коллеге – парламентскому заместителю министра – завладеть общим вниманием. Пресса, в данном случае региональная газета «Газета Штутгарта», 15 апреля того года почти с жалостью писала про молодого министра: «Пока Хайнц Ризенхубер, парламентский заместитель министра образования, красноречиво вещал о научном сотрудничестве под внимательным взглядом посла Отто фон дер Габлентца, Ангела Меркель просто сидела, не произнося ни слова. Должно быть, она – как и многие другие восточные немцы – чувствовала, что ее опять подавляет свой активностью напористый представитель Запада».

Но о том, что она по-настоящему расплакалась, не было сказано ни слова. Благодаря связям и друзьям в средствах массовой информации они отнеслись к Меркель чуть милосерднее и без той жестокости, с какой отнеслись бы к любому другому новичку, оказавшемуся на ее месте. Но она была чувствительна и уязвима и при этом прекрасно понимала, что для нее это проблема. Она знала, что предрасположенность к слезам и открытому проявлению эмоций – большой недостаток. Она даже сказала об этом журналисту в минуту откровенности. «Я должна стать жестче, иначе ничего не получится», – сказала она в интервью еженедельнику «Шпигель». Но быть жестче было трудно, как бы она ни старалась.

Самый молодой министр в истории Германии

Ангела Меркель проработала в кабинете министров пять с половиной лет, но все еще чувствовала себя там немного чужой. Когда она, в возрасте всего 35 лет, стала самым молодым в истории Германии министром, в ее жизни начался безумный и невероятный период. Она вошла в кабинет министров всего месяц спустя после избрания членом парламента в 1990 г. и всего два месяца спустя после вступления в ряды ХДС.

В политических кругах поговаривали о стремительном или даже космическом взлете Ангелы Меркель. Какую метафору ни подбери, очевидно, что она взлетела к небесам с поистине невиданной скоростью. И после победы 27 сентября 1990 г. с незначительным перевесом над Гансом-Гюнтером Цемке в борьбе за место кандидата от партии на парламентских выборах в округе Штральзунд – Рюген – Гриммен Ангела отнюдь не почивала на лаврах.

Меньше чем через неделю в Берлине должна была состояться официальная церемония объединения двух Германий. Перед этим 1–2 октября в Гамбурге было запланировано проведение партийного съезда ХДС, где объединение восточной и западной ХДС в единую политическую силу предстояло оформить официально и юридически. Ангела, как будущий партийный кандидат, была приглашена на съезд, но простое присутствие там в качестве делегата ее не устраивало. Она хотела попасть во внутренний круг и подняться по карьерной лестнице к самым вершинам. Она решила воспользоваться своими связями и заранее организовать встречи с влиятельными действующими лицами. Она попросила помощи у бывшего коллеги Ганса Гислера. Гислер, ставший позже министром социальной безопасности Саксонии, так запомнил просьбу, с которой обратилась к нему тогда Ангела: «Не мог бы ты представить меня Гельмуту Колю?» Он был рад помочь. Коль, хотя Меркель об этом не знала, успел уже обратить внимание на ее талант и с удовольствием подправил бы имидж своего практически полностью мужского правительства в глазах общественности при помощи этой молодой женщины.

Они встретились 30 сентября в «Ратхаускеллер» – довольно традиционном ресторане, который нравился Гельмуту Колю. Коль, своей внушительной фигурой обязанный не в последнюю очередь традиционной немецкой кухне, заказал лабскаус – фирменное запеченное блюдо из мятого картофеля, солонины и свеклы. Он планировал всего лишь немного поболтать, но в реальности говорили они долго, и он пригласил ее в Бонн. У него появился план.

«Помню, что я поехала в Бонн и что мне пришлось ждать в кабинете Джулианы Вебер», – вспоминала Меркель много лет спустя. Джулиана Вебер – невероятно влиятельная и политически дальновидная женщина – возглавляла личную канцелярию Гельмута Коля и была его правой рукой еще с той поры, когда он был лишь восходящей звездой региональной политики. Время, проведенное Ангелой в ожидании приема в кабинете фрау Вебер, было частью проверки, хотя Ангела об этом и не знала. Любой другой кандидат в политики оцепенел бы и застыл бы в благоговении, но Ангела имела слабое представление о могуществе и репутации Вебер. Поэтому они просто болтали.

Когда Ангела наконец встретилась с Колем, болтовня ни о чем продолжилась. Она вспоминает: «Мы поговорили немного об избирательной кампании, и Коль вроде бы остался доволен». Ее впечатление было верным. Коль определенно был доволен. Он уже справился в службах безопасности, нет ли в архивах Штази чего-нибудь инкриминирующего на нее. Там ничего не оказалось, и теперь можно было воплотить его план в жизнь. Однако сначала Ангеле необходимо было выиграть выборы.

Ангела, ничего не зная о планах Коля, продолжала свою избирательную кампанию. В своем округе она получила весьма внушительные 48,5 % голосов. Вообще, национальные выборы принесли блестящую победу; весь процесс скорее походил на коронацию. Гельмут Коль легко одолел левого социал-демократического претендента Оскара Лафонтена. В жизни Ангелы Меркель начиналась новая глава.

Переезд в Бонн – маленький, кипучий, помешанный на политике городок в земле Северный Рейн – Вестфалия в центре бывшей Западной Германии – стал для Ангелы настоящим культурным шоком. Она старалась не проявлять слишком открыто своего благоговения. Возможность оказаться за одним столом со знаменитыми и влиятельными политиками, которых она раньше знала только по средствам массовой информации, все еще ошеломляла ее. Через несколько дней после выборов она уже сидела рядом с Норбертом Блюмом, единственным министром, входившим во все составы кабинета при Коле, с 1982 по 1998 г. Блюм при Коле был одним из влиятельнейших министров. Ангела твердо решила не показывать внешне никаких признаков робости и неуверенности. «Я оказалась рядом со всеми теми людьми, которых раньше видела только по телевидению. Это пугало, но потом я сказала себе: “Ты владеешь интегральным исчислением, так что простая беседа с Норбертом Блюмом не должна так уж тебя страшить, не так ли?”»

Откуда-то возник и быстро распространился слух о том, что Ангела Меркель рассматривается в качестве кандидатуры на одно из мест в кабинете министров. Если дело обстояло действительно так, то на какой именно пост планировал ее Коль? Ответа никто не знал. Ясно было, что ХДС/ХСС сохранят предвыборную коалицию со Свободными демократами, но лидеры трех партий еще продолжали обсуждать конкретные условия такого союза. Тем временем Ангела беседовала с немногочисленными журналистами, с которыми она была знакома в столице Федеративной Республики. Они обсуждали, какой портфель мог бы выделить ей Коль. Друг Меркель – Детлев Алерс, старший корреспондент газеты «Цайт», позже вспоминал, что Меркель сказала тогда, что «не интересуется вопросами семьи и женщин».

Несколькими днями позже Гельмут Коль назначил ее федеральным министром по делам женщин и молодежи. Ангела Меркель мгновенно ухватилась за предоставившуюся возможность и напрочь забыла, что еще совсем недавно говорила Алерсу; правда, она признавала, что эта область работы ей не знакома.

«У меня не было времени особенно размышлять над этими вопросами. Ясно было, что в мою пользу играет множество факторов: я женщина, я из Восточной Германии и к тому же молода – все это было на пользу. Сама область деятельности не относилась к тем, над которыми я особенно много размышляла – тема женщин и детей не интересовала меня в период воссоединения».

Однако, продолжала она: «Для меня этот вызов открывал громадные возможности. Я могла изучить правила игры и механизмы власти, причем сделать это без особенно большого числа опасностей, в отличие, скажем, от Гюнтера Краузе в федеральном министерстве транспорта, который оказался в министерстве, где нужно было распределять огромное количество денег и сражаться с армией лоббистов».

Прежде министерство, которое приняла Меркель, было частью более крупного подразделения, занимавшегося вопросами здравоохранения, семьи и женщин. Но Коль хотел по политическим мотивам включить в свой кабинет больше женщин и тем самым посрамить критиков, утверждавших, что в нем наблюдается засилье стариков. Вследствие этого большое министерство было разделено на три: здравоохранения (его возглавила Герда Хассельфельдт, ХСС), семьи и пожилых людей (возглавила Ханнелора Рёнш, ХДС) и, наконец, женщин и молодежи (возглавила Ангела Меркель, ХДС).

18 января 1991 г. Меркель принесла присягу. Ее первой задачей была реформа законодательства по абортам – серьезное испытание для любого политика, не говоря уже о молодой женщине, чей опыт в политике не насчитывал и года.

Кризис объединения и ухудшение экономической ситуации

Это время всюду в мире было временем напряжения и массовых выступлений. Советский Союз только начинал разваливаться; процесс этот должен был завершиться в конце 1991 г. с отставкой Горбачева. Ранее в том же году, 17 января 1991 г., войска коалиции, возглавляемой Соединенными Штатами, начали операцию «Буря в пустыне», призванной изгнать иракские оккупационные силы из Кувейта. По историческим причинам Германия не хотела принимать непосредственного участия в операции, но Гельмут Коль опять раскошелился и отчасти оплатил ее. Таким образом он надеялся удовлетворить президента США Джорджа Буша и продемонстрировать, что Германия несет свою долю ответственности за поддержание и усиление «нового мирового порядка».

«Нам было бы намного проще и даже дешевле просто отправить туда десантную дивизию, но по конституции мы не можем этого сделать», – извинился Коль перед госсекретарем США Джеймсом Бейкером. Американец с пониманием отнесся к такой позиции, но потребовал, чтобы в финансовом отношении взнос Коля был более значительным, чем в обычных обстоятельствах. Однако у Коля возникли проблемы. У него заканчивались деньги. Стандартным его ответом на любое возражение Советского Союза в ходе переговоров «два плюс четыре» было предложение денег. Он повел себя так же и с американцами, но министру финансов Тео Вигелю становилось все очевиднее, что включение в состав государства пяти новых федеральных земель – куда более дорогостоящая операция, чем говорил оптимистично настроенный Коль своим избирателям в ходе избирательной кампании. Когда Эгон Кренц вынужден был уйти в отставку, Восточную Германию от банкротства отделяли считанные дни, и только вмешательство Западной Германии удержало тогдашнее коммунистическое государство на плаву.

Восточногерманская промышленность была слабо конкурентоспособна. Производившиеся в ГДР товары были низкого качества, и продать их было попросту невозможно. Гельмут Коль знал это и понимал, что многие его новые коллеги из восточной ХДС, не говоря уже об их сторонниках, были недовольны тем, что он не выполнил своих обещаний. Во время избирательной кампании Коль говорил совершенно ясно: «Нет необходимости повышать налоги в связи с воссоединением Германии. Мы не хотим повышать налоги. Я не верю, что нам нужно повышать налоги». Во время кампании он обещал, что объединение ничего не будет стоить, а восточные немцы могут с уверенностью ожидать для себя того же уровня жизни, которым пользовались граждане на Западе.

Эти обещания невозможно было выполнить, и в частной беседе Коль готов был это признать. На встрече с британским премьер-министром консерватором Джоном Мейджером, сладкоречивым сыном циркового артиста, сменившим в ноябре 1990 г. на этом посту давнюю противницу Коля Маргарет Тэтчер, Коль не выбирал выражений. Протоколы той встречи показывают, что ситуация была отчаянной – настолько отчаянной, что Коль считал необходимым поделиться дурными новостями со своим английским коллегой: «В экономике бывшей Восточной Германии произошел коллапс, дела идут хуже, чем ожидалось. Мы ожидали, что восточная экономика даст тридцать миллиардов дойчмарок в виде экспортных пошлин, но теперь эта цифра стремится к нулю».

Сделать можно было только одно: поднять налоги на Западе, чтобы заплатить этими деньгами за обнищавших новых сограждан на Востоке. Но даже такие меры не в состоянии были смягчить разочарование осси, считавших, что Коль нарушил свои обещания. Уровень безработицы – явление практически неизвестное в социалистической плановой экономике бывшей Восточной Германии – подскочил до двузначных чисел и составил в 1991 г. двадцать с небольшим процентов. Попечительское ведомство – федеральное ведомство, которому поручена была приватизация примерно 14 000 государственных предприятий – всюду встречало массовое сопротивление, а его директор Детлев Роведдер в конце 1991 г. был убит неизвестным преступником; считается, что убийца принадлежал к марксистской террористической организации «Фракция Красной армии».

Проблемы в экономике Германии привели к столкновениям между западной ХДС и восточными членами кабинета министров. Лотар де Мезьер, ставший после объединения вице-канцлером, и министр транспорта Гюнтер Краузе громко протестовали против текущей политики правительства и не делали тайны из своего отрицательного отношения к программам Коля. Кроме того, что важнее, Коль был не согласен с идеями Краузе, особенно в отношении платных дорог и самой идеи о том, что водители должны будут платить за проезд по автодорогам. Когда междоусобица в правительстве достигла пика, внезапно появилась информация, что де Мезьер был агентом Штази, что восточные немцы яростно отрицали. Вообще-то Гельмут Коль был в курсе этих обвинений еще с марта 1990 г., и тот факт, что они всплыли на поверхность ровно в тот момент, когда де Мезьер всерьез сцепился с канцлером, кажется не просто совпадением.

Какое место занимала в этой картине Ангела? Определенно можно сказать, что она не солидаризовалась со своими восточногерманскими коллегами. Она их не критиковала; она просто ни в чем не участвовала. Она делала свою работу. Средства массовой информации описывали ее как «серую мышку». Некоторые отмечали, что она не похожа на министра и по-прежнему курит на публике.

Подбирая команду

Ангела понимала, что обязана своей политической карьерой Гельмуту Колю, но внутренне она признавала также, что ей необходимо освободиться от влияния Толстяка, как называли корпулентного канцлера в правительственных кругах. «Говоря дипломатично, – рассказывала она позже, – я знала, что мне придется бороться за то, чтобы во мне увидели личность. Не Гельмут Коль, а другие люди. А то у всех уже сложилось готовое мнение обо мне как о символической левой женщине в правительстве. Меня все это раздражало».

Если бы средства массовой информации посмотрели повнимательнее, как она ведет дела на своем первом посту, их суждение, возможно, было бы более уважительным. Ангела Меркель твердо решила завоевать авторитет и оставить след. Согласно установленному порядку, у каждого члена кабинета министров Германии есть два главных советника: глава департамента (чиновник-профессионал, поднявшийся по карьерной лестнице) и парламентский секретарь. Первый отвечает за практические, юридические и неполитические вопросы, тогда как последний является политиком и занимается политическими поручениями, включая и контакты с представителями в парламенте. Кроме того, у министра обычно есть личный секретарь и советник, глава аппарата и пресс-секретарь.

Меркель заменила в своем министерстве всех высших чиновников. Все ее советники были близкими и доверенными сотрудниками, людьми, которых она давно знала; ей не нужны были те, кто хранит верность ее предшественнику. Для этого у нее были веские основания. Она хорошо знала, как непросто взять в свои руки управление крупным департаментом и опасалась надменных бюрократов, относившихся к ней с невыносимой снисходительностью.

В отличие от Америки, где к бюрократам относятся как к скучным писакам и где их расхлябанность и некомпетентность вошли в поговорку, в Германии престиж государственных чиновников достаточно высок и восходит к XVIII веку, ко временам Фридриха Великого, который выстраивал чиновничью структуру государства по образцу своей успешной армии. Уважение к чиновникам, которые хорошо оплачиваются и посвящают этой работе всю жизнь, еще усилил в начале XX века социолог Макс Вебер. Он всегда подчеркивал, что бюрократия – это управление по рациональным принципам, осуществляемое компетентными, высокообразованными и высокооплачиваемыми людьми. Вследствие этого чиновники высших эшелонов федеральной политики были людьми невероятно самоуверенными и зачастую придерживались не особенно высокого мнения об избираемых политиках.

Меркель, безусловно, отличалась от своих предшественников, чем ставила работников своего аппарата в тупик. В отличие от Риты Зюссмут, которая предпоследней перед Меркель занимала эту должность, а теперь была спикером германского парламента, новая министр не была расположена к пустой болтовне. Она была решительна, целеустремленна и – по словам одного из чиновников – «не из тех, кто пойдет после работы выпить пива». Рита Зюссмут, напротив, была душой всякой компании и нередко приглашала своих советников к себе домой на обед.

Средства массовой информации все еще называли ее «девочкой Коля», но внутри системы Меркель сумела произвести сильное впечатление даже на самых стойких ее противников. Кое-кто из чиновников рангом помладше вынужден был признать, что она умеет вести дела, хотя и по-своему. «Ее способность сосредоточиться, ее интеллект и умение вникнуть в главное, – вот что произвело на меня самое сильное впечатление», – сказал один из сотрудников. Она «выработала инстинкт прирожденного политика, когда обсуждает сложные вопросы с сотрудниками».

Первый год Ангелы Меркель на посту министра не был богат событиями, если говорить о политике. В политических дебатах преобладала тема все увеличивающейся стоимости объединения и растущей напряженностью между министрами – членами ХДС с Востока и их коллегами с Запада. У Лотара де Мезьера все добавлялось проблем. Первоначально Гельмут Коль возражал против его отставки и пытался отговорить его. Он даже направил своему сражающемуся заместителю открытое письмо, в котором демонстративно просил его остаться. Все это было только для видимости. Давление продолжало расти, и положение де Мезьера становилось невыносимым – кажется, благодаря стратегическим утечкам из офиса Коля. 23 ноября 1991 г. первый и единственный демократически избранный премьер-министр Восточной Германии признал себя побежденным и покинул пост.

Де Мезьер не скрывал свою горечь. Он жаловался, что Ангела Меркель не пришла ему на помощь в час нужды: «У меня такое чувство, что Ангела не хочет, чтобы ее связывали с кем-то из тех, кто помогал ей когда-либо в прошлом». Была ли справедлива эта горькая жалоба, спорный вопрос. Ангела проявила некоторое сочувствие. Она даже высказалась в том смысле, что к де Мезьеру отнеслись хуже, чем к другим политикам, но признала, что ее бывший благодетель и босс «был зарегистрирован как тайный сотрудник Штази». Однако, продолжала она, «если Штольпе (еще один политик с прошлым) позволили остаться, то де Мезьера осудили, прежде чем он смог защитить себя». Добрые, в общем-то, слова, но произнесены они были лишь через пару месяцев после того, как ее бывший босс вышел из схватки.

Тот факт, что Ангела не высказалась в поддержку де Мезьера, был политически понятен, хотя и не внушал к ней особых симпатий. Она сразу поняла, что его падение откроет путь для ее собственных карьерных перспектив. Своей решительностью и деловитостью она произвела впечатление на Фолькера Рюэ, генерального секретаря ХДС. Рюэ предложил Гельмуту Колю сделать ее председателем партии в Бранденбурге – иными словами, предложить ей последний пост, который на тот момент еще оставался за де Мезьером. В интервью газете «Франкфуртер рундшау» Рюэ сказал: «Для внутреннего развития нашей партии важно, чтобы преемник де Мезьера на посту председателя партии в Бранденбурге был из одной из наших новых земель». Ангела Меркель, разумеется, была с Востока.

В реальности дело было совсем в другом. Такова политика. Зловещие и низменные мотивы прячутся в ней за принципиальными аргументами и оборачиваются в идеалистические слова. Гельмут Коль и Фолькер Рюэ стремились ослабить влияние в ХДС бывшего генерального секретаря партии Георга «Хайнера» Гайслера, чьи правые взгляды часто входили в противоречие с политикой Коля, который всегда стремился к консенсусу. После отставки Гайслер стал видным выразителем взглядов антиглобалистов, но в 1980-е гг. он считался приверженцем жесткого правого курса.

Ульф Финк, известный сторонник Гайслера, уже заявил к тому моменту, что выдвинет свою кандидатуру на этот пост. Финк, хотя и был в свое время сенатором (членом городского законодательного собрания Берлина), родился в Фрайбурге на юге Германии. Таким образом, формально он не был местным уроженцем. Меркель, напротив, была настоящей осси. Однако ее избирательная кампания началась слишком поздно. Задним числом ясно, что Рюэ действовал недостаточно быстро. У него не было времени на подготовку почвы или долгие консультации. Местные партийцы без особого энтузиазма отнеслись к человеку, о котором говорили как о «любимчике дома Аденауэра» (штаб-квартиры ХДС). Кандидата, пользовавшего поддержкой все более непопулярного Гельмута Коля, в Бранденбурге ждал не слишком теплый прием, – ведь уровень жизни обычных граждан там снизился, и они теперь были беднее, чем прежде, при коммунизме. Отсюда и результат. Меркель проиграла, получив 67 голосов против 121 голоса у Финка. Она потерпела поражение, но усвоила важный урок.

Поражение это не было фатальным. Участие в кампании против Финка добавило ей очков в глазах руководства. В качестве утешительного приза Рюэ и Коль предложили сделать ее заместителем председателя партии. Это было в их власти. Такая позиция не добавляла ни власти, ни ответственности, но посылала всем ясный сигнал о том, что Меркель пользуется расположением и поддержкой Гельмута Коля и что он вознаградил ее за преданность. В декабре 1991 г. 621 из 719 делегатов ежегодной конференции ХДС в Дрездене проголосовали за нее.

Проблемой Меркель было то, что несмотря на быстрое и уверенное возвышение в партийной иерархии, ей еще только предстояло показать себя как политика и как человека, способного решать проблемы и получать результаты. Первым серьезным вызовом для нее стала статья 218 Уголовного кодекса, тот ее раздел, где речь шла об абортах.

Параграф 218

Вопрос абортов по определению был очень неоднозначен для министра – члена христианско-демократической партии. Ангела Меркель – протестант с Востока и к тому же либерал – просто обречена была встречать противодействие в партии, основанной и в значительной мере поддерживаемой консервативными католиками. В Восточной Германии законы об абортах были относительно либеральными. В 1972 г. восточногерманский парламент проголосовал за то, чтобы разрешить аборты до двенадцатой недели беременности. Аналогичный закон был внесен в западногерманский парламент и принят в 1974 г. Однако, в отличие от Америки, где Верховный суд постановил, что аборты не противоречат конституции, германский Конституционный суд постановил в 1992 г., что аборт «нарушает право на жизнь жизни, развивающейся в материнской утробе». Нельзя сказать, чтобы Западная Германия целиком и полностью поддерживало право на аборты, и вопрос этот продолжал вызывать споры. Многие левые настаивали на более либеральном законодательстве и даже на изменении конституции. В Договоре об объединении оговаривалось, что этот вопрос целиком будет обсуждаться первым после объединения составом германского парламента. Именно Ангеле Мерель выпало искать квадратуру этого сложного политического круга.

Лично Меркель была сторонницей значительной либерализации правил в этой области. Однако общество было поляризовано. Справа – особенно в баварской ХСС и правом крыле ХДС – многие депутаты выступали за так называемое «польское решение» – полный запрет всех форм абортов. С другой стороны, социал-демократы, свободные демократы и представители альянса между зелеными на Западе и движением за гражданские права на Востоке выступали за полную либерализацию. Внутренне Ангела Меркель была солидарна с последними, но понимала, что эта ситуация может сказаться на ее будущей политической карьере и что завоевать поддержку большинства в пользу более либерального законодательства было бы трудно. С другой стороны, она признавала, что по опросам 78 % восточногерманских женщин и 56 % их западногерманских сестер поддерживают полную либерализацию по образцу восточноевропейского законодательства до объединения. Она понимала также, что необходимо делать уступки: «Я принадлежу к тем, кто склонен скорее вырабатывать какой-то компромисс, чем сразу представлять на публике позицию более практичную и политически имеющую больше шансов на реализацию», – говорила она тогда.

В парламентские дебаты она вносила примиряющую нотку, говоря, что их общая цель – найти способ помочь матерям пережить беременность, не прибегая к аборту, из чего следует, «что применение уголовного кодекса здесь неуместно». Новый закон был нацелен на «работу с матерями, а не против них». В качестве компромисса она предложила обязать женщин, желающих сделать аборт, сначала проконсультироваться с врачом. Предлагая эту уступку, она надеялась побудить наиболее умеренных членов своей партии поддержать законопроект, хотя в реальности новый закон либерализировал аборты. Стратегия оказалась успешной. Меркель и либеральное крыло ХДС проголосовали за законопроект, получивший также немного недовольную поддержку СДПГ и СвДП.

Гельмута Коля этот законопроект особенно не тревожил, что вообще-то необычно для человека, считающего себя католиком. Сам он считал, что аборт – сугубо личное дело, а не вопрос, относящийся к сфере политики. Но ему тоже нужно было угождать своим сторонникам, поэтому – ведь он был искушенным политиком – он предложил вынести принятый закон на рассмотрение суда. Он использовал юридическую процедуру, чтобы выйти из сложной политической ситуации. Если у членов парламента Германии имеются сомнения в конституционности некоего закона, они могут, прежде чем ввести этот закон в действие, отправить его на рассмотрение в Конституционный суд. Шойбле намекнул Ангеле Меркель, что по политическим соображениям ей, возможно, стоит подписать обращение в Конституционный суд. Она так и сделала.

Не всем в средствах массовой информации это понравилось. «Нет предела лицемерию», – написала «Цайт» 3 июля 1992 г., обвиняя Меркель в метаниях. Политически, однако, принятие этого закона рассматривалось как триумф молодого министра. Она доказала, что способна добиться принятия противоречивого закона, который при всем при том был популярен в народе и который, мало того, поддерживали 67 % избирателей ХДС/ХСС. В то же время она вынуждена была подыгрывать своим коллегам по ХДС/ХСС. Все знали, что Конституционный суд в Карлсруэ вряд ли завалит новый закон (и действительно, годом позже было объявлено, что он не противоречит основному закону страны). Меркель же вновь была должным образом вознаграждена за верность и усердие, и в данном случае поддержка пришла с неожиданной стороны: от лютеранско-протестантской части парламентской фракции ХДС. В сентябре 1992 г. Меркель выбрали председателем Евангелической рабочей группы (ЕРГ); конечно, это не особенно влиятельный пост, но, с другой стороны, именно его в разное время использовали как трамплин такие видные политики, как Герхард Шрёдер, член ХДС и министр иностранных дел в 1960-е гг. (не путать с более поздним социал-демократом и канцлером) и федеральный президент Роман Херцог.

Меркель сразу же сосредоточилась на «христианских ценностях» и публично пообещала вернуть «Х» в название Христианско-демократической партии (ХДС). Поскольку это заявление прозвучало всего через несколько месяцев после того, как она выступила в роли архитектора одного из самых либеральных в Европе законов об абортах, кое-кто из ее политической братии не без оснований сделал вывод о том, что нет границ лицемерию. Но такова политика.

На ежегодной партийной конференции ХДС в Дюссельдорфе Меркель сохранила за собой пост заместителя председателя партии. Она медленно, но верно карабкалась вверх по крутому склону к высшим эшелонам федеральной политики.

Падение Краузе

«Никто не поднимался так высоко и не падал в такие глубины», – писала газета «Франкфуртер альгемайне цайтунг». Человек, о котором шла речь, – Гюнтер Краузе – был не в силах ничего предпринять. Ему оставалось только наблюдать за происходящим и в конце концов подать в отставку, хотя он изо всех сил старался сохранить свое положение. Всего два года назад этот человек был творцом Договора об объединении и считался самым ярким и талантливым новым политиком с Востока. А теперь, без всякого предупреждения, выяснилось вдруг, что он нарушал элементарные правила. Как часто бывает, конец его карьере положило полнее тривиальное дело. Появились данные о том, что доктор Краузе воспользовался общественными фондами, чтобы обеспечить переезд своей семьи. Казалось бы, не слишком серьезный проступок, но после конфликта с Гельмутом Колем по поводу вызвавшей много споров политики введения платы за проезд по дорогам он стал законной добычей для всех желающих. Германские шоссе, соединяющие земли, являются святая святых для влюбленных в автомобиль немцев, и карьера Краузе разбилась об эти подводные камни. Коль ждал только предлога, чтобы избавиться от него, и он получил такой предлог в виде счета от транспортной фирмы, – по крайней мере, так говорят. Тот факт, что, как выяснили средства массовой информации, Краузе также нанимал уборщицу за общественные деньги, сделал его дальнейшее пребывание на посту невозможным.

Ангела Меркель, обязанная местом в парламенте и многим другим (включая работу в государственном аппарате) вмешательству Краузе, поначалу поддерживала его. В сентябре 1991 г. в интервью местной газете «Ости Цайтунг» она сказала, что ценит его работу и поддерживает его. Однако вскоре после этого она стала более осторожной и начала отвечать на вопросы о ее бывшем покровителе очень дипломатично. К примеру, она могла сказать: «Я ценю сделанную Краузе работу». По мере того как положение Краузе в кабинете министров становилось все более шатким, она стала называть его «непредсказуемым», то есть попросту говоря опасным для партии. Краузе был разочарован и зол, но не мог ничего сделать – только публично и резко обвинить Меркель в беспринципном оппортунизме и назвать ее карьеристкой.

У холодности и бесчувственности Меркель была причина, хотя кому-то ее поведение может показаться циничным и бессердечным. Она знала, что Гельмут Коль и Фолькер Рюэ планируют сделать ее председателем партии в ее родной земле. Партийная иерархия позаботилась о том, чтобы никто из серьезных политиков не составил ей конкуренции. Премьер-министр Бернд Шайте был не в том положении, чтобы возражать. В июне 1993 г., когда 135 из 159 делегатов проголосовали за нее на специальной внеочередной конференции в Шверине (столице земли Мекленбург – Передняя Померания), Ангела Меркель добавила еще один титул на свою визитку.

Чтобы сосредоточить усилия на самом высоком своем посту, она ушла в отставку с поста председателя ЕРГ и перестала говорить о желании вернуть «Х» в название ХДС. Она успешно осваивала искусство политики. Кажется, описание Меркель как «послушной дочери пастора», действовавшей «без всяких нехороших внутренних мотивов», требовало пересмотра почти за двадцать лет до того, как автор записал его на бумагу.

Выборы 1994 г

«В национальную команду можно выбирать не только людей с Запада», – сказала Ангела Меркель. Однако слова ее прозвучали не так уверенно, как могли бы. Было не до конца ясно, что она хочет этим сказать. Она колебалась.

На повестке дня стоял вопрос о выборе кандидата на пост президента Германии. Гельмут Коль, «пытавшийся смягчить недовольство в новых землях при помощи символических шагов», предложил сделать следующим германским президентом Штеффена Хайтмана, твердо консервативного министра юстиции в новой федеральной земле Саксония. Хайтман был противоречивой фигурой. В интервью газете левого толка «Зюддойче цайтунг» в сентябре 1993 г. он высказал мнение о том, что «нельзя ожидать от немцев вечного искупления холокоста». Такую позицию разделяли многие, но то, как Хайтман сформулировал свою мысль, многих оттолкнуло. Рита Зюссмут, которую не слишком уверенно поддерживала и Меркель, выступила против этого назначения.

Хайтман снял свою кандидатуру, и теперь Меркель как председатель отделения ХДС в земле Мекленбург – Передняя Померания – пыталась выйти из тени Коля; она заявила, что хотя Хайтман и был неподходящим человеком для такого поста, было бы неправильно автоматически отдать его представителю Запада. После нескольких противоречивых высказываний, откровенно нацеленных на то, чтобы угодить всем, она закончила заявлением: народ на Востоке «устраивает, что высший пост в настоящий момент достанется человеку с Запада».

Меркель не была прирожденным оратором. Ее высказывания казались вымученными и нацеленными на то, чтоб не раздражать партийных лидеров. Партия выбрала Романа Херцога – судью Конституционного суда, протестанта из католической Баварии. Избрание Херцога и участие Меркель в этом процессе не было главной темой дня. Не то чтобы избрание Херцога коллегией выборщиков было заранее гарантировано. Вовсе нет. Свободные демократы поддерживали социал-демократа Йоханнеса Рау, и избрать Херцога удалось только после третьего тура голосования. Тем не менее, все внимание в 1994 г. было обращено к избранию германского парламента.

В обычных обстоятельствах Коль проиграл бы. За прошедшее с момента объединения время экономика страны не восстановилась, а сам он нарушил множество обещаний и потерял несколько министров в результате скандалов и злоупотребления властью. Но удача вновь улыбнулась «вечному канцлеру», как его уже начинали называть.

Кандидат от социал-демократов Бьорн Энгхольм, фотогеничный премьер-министр земли Шлезвиг-Гольштейн, расположенной на севере Германии и граничащей с Данией, была популярен, умерен и буквально излучал уверенность, появляясь всюду с трубкой и невозмутимым выражением лица. Энгхольм сменил на посту премьер-министра опозоренного представителя ХДС Уве Баршеля, который покончил с собой, после того как раскрылось, что он организовал кампанию по дискредитации Энгхольма. Однако, к несчастью герра Энгхольма, через два года вскрылось, что он тоже использовал грязные приемы. Энгхольм солгал в ходе слушаний, на которых рассматривалось поведение его предшественника. В результате он вынужден был уйти в отставку. Социал-демократы, уже считавшие, что нашли наконец потенциального победителя, вновь остались у разбитого корыта.

На внутрипартийных выборах кандидатом на пост канцлера был утвержден премьер-министр родины Гельмута Коля – земли Рейнланд-Пфальц – Рудольф Шарпинг. Однако бывшему армейскому офицеру и заядлому велосипедисту (позже он стал председателем Германской ассоциации велосипедистов) трудно оказалось организовать эффективную кампанию. Двое его коллег, представитель левого крыла Оскар Лафонтен (проигравший выборы 1990 г.) и Герхард Шрёдер – более лояльный по отношению к бизнесу премьер-министр Нижней Саксонии на севере страны – сделали для него невозможным следование четкому курсу. Социал-демократы представили своего кандидата в составе тройки, но было неясно, кто из них чем будет заниматься после избрания. По общему впечатлению, сдержанный Шарпинг был недостаточно силен, чтобы подчинить себе любую из двух фракций СДПГ.

Социал-демократы и их союзники зеленые получили 288 из 672 мест в германском парламенте. Коль получил большинство в 10 голосов. Большинство не слишком существенное, но достаточное. Коль получил возможность продолжать свою деятельность на посту канцлера еще один срок. Он признался, что «да, это будет трудно, но такова жизнь». Ангела тоже была переизбрана на следующий срок; она получила на 0,1 % больше, чем 48,5 %, которые она получила в 1990 г. Однако по сравнению с национальным результатом (ХДС получила всего 41 % голосов) ее результат был настоящим триумфом. По возвращении в Бонн дела пошли еще лучше. Гельмут Коль приготовил для нее сюрприз – новую работу.

Перед выборами Ангела Меркель испытывала опасения в том, что ее министерство будет распущено. На самом же деле ее сменила на этом посту Клаудиа Нолте, тоже уроженка Восточной Германии. Для Ангелы новая работа была повышением: ей предложили пост министра окружающей среды – пост очень серьезный во всех смыслах. В Германии вообще вопросы окружающей среды всегда были – да и сейчас являются одним из важнейших аспектов политики. Можно сказать, что Коль вознаградил ее верность. Но канцлер всегда руководствуется несколькими мотивами. В данном случае его основной целью было устранение чересчур активного и чрезвычайно компетентного Клауса Топфера, занимавшего пост федерального министра окружающей среды, охраны природы и ядерной безопасности с 1987 г.; он впервые занял этот пост всего через год после образования министерства. Вместе с главой департамента Клеменсом Штретманом Топфер организовал очень эффективное министерство окружающей среды. Им удалось ввести нормативно-правовые акты, ограничившие загрязнение со стороны нескольких отраслей германской промышленности. В этом-то и была проблема. Многие капитаны промышленности считали Топфера слишком эффективным. Им нужен был кто-то, кто не был бы настолько повернут на защите природы. Коль, понимавший важность «зеленых» вопросов для избирателей всего политического спектра, хотел видеть на этом месте опытного человека, но в то же время прагматичного политика. Ангела Меркель как ученый и верный сподвижник представляла собой идеальную кандидатуру на этот пост.

Она начала свою карьеру в новом министерстве точно так же, как начинала работу на предыдущей должности. Здесь она еще острее чувствовала необходимость непременно порвать с прошлым. Она знала, что Клеменс Штретман – влиятельный глава департамента – в свое время создал это министерство, и теперь являлся самым компетентным и знающим чиновником в Бонне. Именно по этой причине он должен был уйти. Меркель не хотела иметь под рукой опытного эксперта по вопросам окружающей среды. Ей нужен был администратор. Штретман получил прощальное золотое рукопожатие и ушел, а сменил его Эрхард Яук, специалист по государственному управлению. Тот факт, что Меркель очень публично решила, по существу, уволить влиятельного Штретмана, привлек большое внимание средств массовой информации, – ведь со стороны женщины, которую считали смирной и склонной избегать баталий, такой шаг выглядел странно.

Гораздо меньшего внимания удостоился тот факт, что Ангела Меркель назначила новую главу администрации. Звали ее Беата Бауман, и в будущем ей предстояло стать самым доверенным советником Меркель на все оставшиеся годы ее политической карьеры. Эта тридцатиоднолетняя женщина, лингвист по образованию, с юности была членом ХДС. Вдохновили ее на участие в политике антиядерные демонстрации (пацифистов-идеалистов она осуждала); она была консервативна и имела высокое мнение о США и вообще об англоговорящем мире. В свое время она недолго училась в Кембридже и намеревалась стать преподавателем гимназии. Однако после короткой стажировки у Христиана Фульфа (он тогда был мелким политиком в земле Нижняя Саксония) ее рекомендовали Ангеле Меркель. Женщины неплохо сошлись, поскольку разделяли один и тот же философский взгляд на жизнь. Меркель наняла ее, и таким образом началось их историческое партнерство.

Конференция по изменению климата, апрель 1995 г

Весной 1995 г. Германия принимала у себя Первую конференцию ООН по изменению климата. Клаус Топфер с нетерпением ждал возможности приветствовать гостей и коллег из всех уголков мира. Вместо этого он оказался на совершенно другой должности – главы далеко не столь важного министерства регионального планирования. Хозяйкой конференции стала Ангела Меркель. Задача перед ней стояла сложная – договориться о юридически предписывающих обязательствах для развитых стран по снижению выбросов в атмосферу парниковых газов. Киотский договор, заключенный годом раньше в Японии, обозначил примерные рамки будущих соглашений, и теперь настало время претворить эти соглашения в жизнь. Это была очень серьезная задача для политика, почти не имевшего опыта в международных делах. Как и при обсуждении Параграфа 218, Меркель избрала для себя примиряющую стратегию и, как и в других политических вопросах, попросила совета у более опытных политиков. В первые дни конференции она наладила тесные профессиональные контакты с Камалем Натом, который возглавлял в Индии министерство окружающей среды, лесов и изменения климата с 1991 г. Индийский политик любезно предложил своему новому германскому коллеге совет, которым Меркель не раз воспользовалась и тогда, и позже: «Разделите делегатов на две группы, одну для развивающихся стран, другую для промышленных». Она сделала так, как предложил Нат. Когда группы делегатов устроились в выделенных для них комнатах, она лично начала челноком сновать между комнатами, сравнивая записи и пытаясь сгладить разногласия. В шесть часов утра 7 апреля 1995 г. ей удалось достичь результата. Делегации согласились, что промышленные державы должны подписать обязывающий график снижения выбросов углерода до 1997 г. Само по себе это было не слишком существенное достижение, но позже оно проложило дорогу для более серьезных соглашений – и в этом качестве его можно было считать скромным триумфом нового министра окружающей среды.

Сотрудники ее министерства, которых увольнение Штретмана расстроило и вогнало в пессимизм, вынуждены были признать, что Меркель удалось добиться большего, чем от нее ожидали, – и возможно, даже большего, чем сумел бы добиться Топфер. Снова прагматизм одержал победу над упрямой решимостью и негибкостью. Конечно, за скромный результат конференции Меркель подверглась критике (особенно со стороны оппозиционных социал-демократов), но сама она возвела свой прагматический подход в добродетель: «Разумеется, можно настаивать на оптимальных результатах несколько лет кряду и упорно отказываться от компромисса. Мне нравится продвигаться вперед хотя бы небольшими шажками, даже если я не слышу в ответ общих аплодисментов. Возможно, компромисс только тогда можно считать удачным, когда в конце все чувствуют себя немного разочарованными».

Кровь, смог и слезы…

Несмотря на относительный успех в переговорах по климату в апреле 1995 г., – а может быть, именно из-за него, – на Меркель по-прежнему смотрели с подозрением. Как упоминалось в начале этой главы, она даже расплакалась как-то из-за нежелания коллег наложить запрет на некоторые типы автомобилей, и Гельмут Коль отчитал ее за то, что она не проконсультировалась с другими министрами. Через два дня после заседания кабинета Рексрот и Виссман пришли к компромиссу: запрет на автомобили без каталитических конвертеров будет наложен, если уровни озона или задымления достигнут заранее согласованного максимума. Ангела вновь добилась своего.

Политический стиль Меркель нравился не всем. Одним из самых суровых ее критиков был Герхард Шрёдер. Премьер-министр Нижней Саксонии считал ее слабейшим звеном в цепочке министров Гельмута Коля и редко упускал случай покритиковать ее за проявленную будто бы некомпетентность. Незадолго до парламентских выборов в Германии в 1998 г. Шрёдер (теперь уже кандидат на пост канцлера от социал-демократов) нашел еще одну причину покритиковать министра окружающей среды, связанную с появлением новых данных о проблемах транспортировки ядерных отходов.

В мае 1998 г., всего за четыре месяца до федеральных выборов, всплыла информация о том, что излучение от перевозимых материалов превышает установленное законом предельное значение. Меркель, как министр окружающей среды, в конечном итоге была за это ответственна. Ясно было, что правительство – в данном случае ее министерство – должно было знать об этом заранее. Оппозиция требовала ее отставки. Меркель была в ярости: «Я чувствовала, что со мной обошлись как с дурой». Герхард Шрёдер, чувствуя слабость младшего коллеги, изменил тактику. Вместо того, чтобы бранить за предполагаемую некомпетентность, он теперь говорил, что она «ничего не контролирует и выглядит попросту жалко».

Этот провал вполне мог стоить Меркель работы, а заодно и карьеры. Но Коль не собирался терять важного министра всего за несколько месяцев перед выборами. Она сохранила пост и поклялась, что Шрёдер еще поплатится и за покровительственный тон, и за надменность.

Женщина, которая расплакалась на заседании кабинета министров и которая призналась когда-то журналисту, что ей «необходимо стать жестче», семимильными шагами двигалась к своей цели. В то время как ее партию ждало на приближающихся выборах почти верное поражение, сама Меркель как будто переродилась: она перестала плакать.

Гельмут Коль возвышался над Йошкой Фишером. Бывший анархист и недоучившийся гимназист на мгновение как будто испугался, когда канцлер приблизился к нему в пространстве телестудии. Физические размеры Коля (больше 195 см рост и вес за 120 кг), казалось, ошеломили более молодого мужчину, но этого мало; Коль давил на него не только физическим присутствием.

Коль говорил низким голосом, подчеркивавшим его простонародные южные корни, и говорил на диалекте, над которым так часто смеялись его политические оппоненты. Но в тот вечер Колю, кажется, не было до всего этого дела.

– Герр Фишер, – сказал канцлер.

– Да, – отозвался лидер партии зеленых; намек на дрожь в его голосе смешивался с легким удивлением.

Коль улыбнулся ему, как добрый дедушка.

– Ну, мои поздравления, герр Фишер!

– Спасибо, господин канцлер, – сказал Фишер. В этот момент он больше всего походил на смущенного школьника в кабинете директора. Обычно несдержанный на язык Фишер, известный по крайней мере одним сомнительным достижением, – тем, что он первым из политиков обратился к спикеру германского парламента нецензурно, – в присутствии канцлера был необычно тих. Политики пожали друг другу руки, и Коль отошел прочь; он кивал, улыбался и болтал с каждым встречным, а зеленый политик так и стоял один посередине оживленной телевизионной студии, пока его не увели праздновать с товарищами по партии.

«Йошка» (полное имя Йозеф Мартин Фишер, родился в 1948 г.) выступал за все что Коль ненавидел и презирал. Грубоватый представитель поколения 1968 г., нередко отличавшийся дурными манерами, Фишер был членом Пролетарского союза за террор и разрушение. В 1973 г. он напал на полицейского и избил его, хотя позже и извинился перед этим человеком. Хотя теперь он фланировал вокруг в сером дизайнерском костюме-тройке и утверждал, что Библия – его любимая книга, таким, как Коль, трудно было видеть в нем серьезного демократического политика.

Именно этого индивидуума Коль только что уважительно поздравил. Возможно, Коль неоднозначно относился к политике Фишера, но за кулисами он был «впечатлен Фишером, особенно дерзостью этого зеленого политика». Фишер был та еще штучка, и при том с характером, но он умел делать дело и добиваться своего. Прежде, в 1980-е гг., он был министром окружающей среды в земле Гессен – одной из крупнейших земель Германии, – а затем работал там вице-премьером. Колю, конечно, не нравилась политика Фишера, но самого его он уважал.

По неписанным правилам политической игры Коль, проиграв, должен был проявить благородство и великодушие. Результаты выборов были ясны. Социал-демократы получили 40,9 % голосов – на 5 % больше, чем Христианско-демократический союз (ХДС) Гельмута Коля и его баварский аналог Христианско-социальный союз (ХСС). Зеленая партия Йошки Фишера, хотя и получила лишь 6,7 % голосов, должна была войти вместе с социал-демократами в «красно-зеленое» коалиционное правительство.

Для ХДС результат тех выборов был худшим с 1949 г. Это были исторические выборы – первые национальные выборы в Германии после введения всеобщего избирательного права, на которых левые партии получили абсолютное большинство голосов. Тема избирательной кампании Коля была скучной: «Германия мирового класса», и это при том, что его стиль управления страной и организации работы правительства был как никакой другой далек от лучших мировых образцов. Объединение обошлось дороже, чем ожидалось, и значительно дороже, чем обещал Коль перед выборами 1994 г. Избиратели на Востоке были разочарованы тем, то уровень их жизни спустя почти десять лет после включения Восточной Германии в состав Западной оставался таким низким. Избиратели на Западе были недовольны тем, что им приходилось через налоги платить своим обедневшим новым соотечественникам больше, чем ХДС обещала в 1990 и в 1994 гг.

Коль, однако, выглядел относительно спокойным и, казалось, даже чувствовал облегчение. Он занимал пост канцлера дольше всех после Отто фон Бисмарка и тем самым уже вошел в историю. Да, ХДС/ХСС действительно проиграла, но поражение не было катастрофическим. Его партию не разгромили, как консерваторов в Великобритании год назад, когда лейбористы под руководством Тони Блэра чуть ли не полностью уничтожили партию тори премьер-министра Джона Мэйджора. Коль же должен был, или, по крайней мере, он так думал на тот момент, войти в историю как великий государственный деятель наряду с Нельсоном Манделой или Махатмой Ганди. Некоторое время после выборов действительно казалось, что он прав.

«Канцлера воссоединения», как его часто называли, сделали почетным гражданином Европы через несколько месяцев после поражения на выборах; до него этой части удостоился всего один человек – Жан Монне, основатель Европейского союза. Когда премьер-министры и главы государств Европы торжественно вручали Колю почетный диплом, присутствовал даже его преемник Герхард Шрёдер.

Меньше чем через два года Коля даже не пригласили на празднества, организованные по поводу десятой годовщины объединения. Его жена Ханналора покончила с собой, а самого Коля вовсю поносила та самая партия, которой он служил более 40 лет. То, что произошло за эти два года после поражения на выборах, имело огромную важность для самого Коля, для Германии и для Ангелы Меркель.

Смена почетного караула

Вольфганг Шойбле, предполагаемый преемник Коля, действовал быстро; его целью было консолидировать позицию партии. Его уже давно рассматривали как своего роде «принца Чарльза», и теперь он прилагал все усилия, чтобы стать лидером партии; канцлер Коль, хоть и нехотя, дал этому прикованному к инвалидному креслу парламентскому руководителю свое благословение. В ночь выборов, 27 сентября 1998 г., Шойбле – судя по всему, без приглашения, – появился вместе с министром обороны Фолькером Рюэ возле частного дома Коля по адресу: дом 139 по Аденауэр-аллее в Бонне. Настроение было подавленное и мрачное. Ангела Меркель тоже была там.

Общеизвестно, что проявления дружбы и доброты в политике носят чисто внешний характер. Хотя Шойбле и Рюэ прибыли вместе, первый явно опасался, что последний – бывший школьный учитель из Гамбурга, склонный к тщеславию и высокомерию, – был его главным политическим соперником в состязании за желанный пост. Задним числом можно сказать, что Рюэ, вероятно, не думал о том, чтобы стать лидером партии, но Шойбле об этом не знал. Он стремился нейтрализовать своего предполагаемого соперника и потому предложил, чтобы Рюэ стал генеральным секретарем партии. Рюэ, уже работавший прежде на этом посту, отклонил предложение. Шойбле испытал облегчение. Теперь, когда Рюэ ему не мешал, он мог выбрать на этот пост Ангелу Меркель, которую считал талантливым модернизатором, но не рассматривал как потенциально грозного соперника.

Роль генерального секретаря партии состоит в том, чтобы координировать действия местных партийных организаций и консультировать их; эти местные организации выдвигают делегатов на партийные конференции и выбирают лидера партии. В свои поздние годы Коль пренебрегал работой с активом, и Шойбле нужен был человек, который смог бы вновь наладить связи партийных отделений в федеральных землях с берлинским руководством. Прагматизм и трудовая этика 44-летнего министра окружающей среды произвели на Шойбле сильное впечатление. Кроме того, Меркель как человек с Востока и к тому же женщина помогла бы найти общий язык с той частью электората, которая проголосовала не за ХДС. Более того, как человек, связанный с зеленой повесткой дня, Меркель представляла бы новое, современное лицо партии. И, самое главное, она не представляла опасности. На первый взгляд, она не питала персональных амбиций, которые могли бы угрожать мечте Шойбле стать канцлером. Иными словами, она была почти идеальным генеральным секретарем.

На конгрессе ХДС в Бонне 7 ноября 1998 г. расстроенный Гельмут Коль передал бразды партийного правления Вольфгангу Шойбле. В тот же день Ангелу Меркель голосами 874 делегатов утвердили на посту генерального секретаря партии. Против нее проголосовало всего 68 человек. Шойбле добился своей цели – стал лидером партии – и чувствовал, что теперь за его спиной будет единая партия. Однако через год дело начало принимать неожиданный оборот.

Красно-зеленое правительство: война и мир

Бюргфриденсполитик буквально переводится как «мирная политика крепости», но корректнее было бы охарактеризовать это явление как партийное перемирие. Именно этот термин был использован в ситуации, когда различные фракции социал-демократической партии разошлись во мнениях об участи Германии в Первой мировой войне, но в общих интересах решили не соглашаться в этом вопросе. Тогда, в 1915 г., главными действующими лицами этой драмы были такие люди как Карл Либкнехт (лидер марксистского крыла социалистической партии) и Фридрих Эберт (лидер реформистской фракции той же партии). Теперь, 83 года спустя, главными действующими лицами были Герхард Шрёдер (справа) и его министр финансов Оскар Лафонтен (заводила левого крыла). Последний давно хотел еще раз попытаться побить Гельмута Коля, которому проиграл в 1990 г. Но «красный Оскар» понимал, что не имеет за собой поддержки страны в целом. Угроза нового раунда борьбы за власть висела над партией почти до самых выборов и разрешилась всего за несколько месяцев до них, а до того было попросту неясно, кто будет возглавлять СДПГ на выборах. Когда же 1 марта 1998 г. Шрёдера вновь избрали на пост премьер-министра Нижней Саксонии, Лафонтен поднял телефонную трубку и лично позвонил своему сопернику, начав разговор словами: «Привет кандидату». В благодарность за поддержку Шрёдер пообещал Лафонтену пост министра финансов. Это и была Бюргфриденсполитик на практике.

Как только социал-демократы оказались у власти, дела начали принимать иной оборот. Лафонтен, очевидно, надеялся, что сможет что-то изменить изнутри, но был разочарован в этой надежде. Конечно, Шрёдер всячески подчеркивал важность социальных вопросов, а борьбу с безработицей вообще сделал центральной темой своей администрации, сказав в инаугурационном обращении: «Если мы не сможем добиться значительного снижения уровня безработицы, то мы не будем достойны повторного избрания». Но средством снижения безработицы новый канцлер считал дальнейшее усиление неолиберальной экономической политики. Когда-то Вилли Брандт говорил о том, что нужно «позволить больше демократии». Шрёдер, которому подобные идеалистические тонкости были глубоко чужды, в частной беседе говорил, что ему больше бы подошло вдохновляться бизнес-моделью успешной автомобильной компании, чем тосковать над демократическими мечтами. Всего через пять месяцев после перехода власти к красно-зеленому правительству Оскар Лафонтен почувствовал, что с него хватит. «Многоуважаемый господин федеральный канцлер, – написал он 11 марта 1999 г., – настоящим я ухожу в отставку с должности федерального министра финансов». Бюргфриденсполитик закончилась окончательно и бесповоротно, и Лафонтен теперь мог свободно критиковать канцлера с задних скамеек левого фланга. Рейтинг крупнейшей правящей партии, согласно опросам, тут же резко нырнул вниз. Для Шрёдера, однако, уход Лафонтена не повлек за собой тех катастрофических последствии, на которые тот надеялся. Он позволил новому канцлеру назначить на этот пост Ханса Эйхеля – более центристского политика, с не меньшим энтузиазмом, чем сам канцлер, относившегося к рыночным реформам.

Еще одним вызовом для Шрёдера оказалась международная ситуация. После окончания Холодной войны в нескольких бывших коммунистических странах вспыхнули этнические конфликты. В 1998 г. Косово, бывшее ранее частью Сербии и Черногории, объявило о независимости. Сепаратистские устремления большинства народа Косово встретили грубый силовой отпор со стороны сербского национального лидера Слободана Милошевича. Западные державы, в первую очередь Великобритания, завили, что единственным возможным решением в данной ситуации является военное решение. В обычных обстоятельствах Германия не поддержала бы такого курса. Как мы уже видели, Гельмут Коль, хотя и поддерживал военную операцию по выдворению Саддама Хусейна из Кувейта, предложил для этой операции деньги, но не войска. И это несмотря на то, что Совет безопасности ООН санкционировал войну против Ирака в 1990 г. Бомбежки Белграда – за них выступал в первую очередь британский премьер-министр Тони Блэр – не были санкционированы ООН; напротив, два постоянных члена Совета безопасности, а именно Россия и Китай, были против вмешательства. Бомбежки откровенно противоречили бы Уставу ООН (ст. 2 п. 4), в котором ясно сказано, что всякое применение силы «против территориальной целостности или политической независимости любого государства несовместимо с целями Объединенных Наций». Германия всегда – по очевидным историческим причинам – считала, что именно ООН должна играть решающую роль в международных делах. Казалось маловероятным, что при новом красно-зеленом правительстве ситуация изменится. Йошка Фишер и Партия зеленых приобрели политический вес как пацифисты и всегда выступали против войны и использования военной силы. Однако перед лицом нового геноцида в бывшей Югославии Йошка Фишер объявил своей партии бывших миролюбов и активистов-экологов, что их партия и ее партнер по коалиции вполне могут отправить немецких солдат в бой ради того, чтобы сохранить мир и защитить гражданское население в Косово, и что сделано это будет отправкой германских «Торнадо» на бомбежки Белграда, несмотря на то, что это не санкционировано ООН. 25 марта 1999 германские военные самолеты нанесли бомбовые удары, впервые после 1945 г. В июне Милошевич признал поражение и принял мирный план, предложенный президентом Финляндии Мартти Ахтисаари.

Канадский торговец оружием

Близилось Рождество, и большинство газет готовилось к неизбежному затишью в политике, которым всегда характеризуется время праздников. 1999 год был богат на события. Федеральное правительство переехало из Бонна в Берлин, новая красно-зеленая коалиция пыталась нащупать общую политическую базу, а бывший канцлер Гельмут Коль оказался втянутым в скандал, связанный с нелегальными, судя по всему, партийными пожертвованиями размером до миллиона дойчмарок от канадского торговца оружием и лоббиста Карлхайнца Шрайбера, который будто бы передавал эти грязные деньги наличными на какой-то автостоянке на юге страны, возле австрийской границы.

5 ноября суд первой инстанции в Аугсбурге, маленьком городке на юго-западе Баварии, выдал ордер на арест Вальтера Лислера Кипа, который с 1972 по 1992 г. был казначеем ХДС. Подозревалось, что функционер ХДС не задекларировал пожертвования от лоббиста Шрайбера в Федеральной избирательной комиссии. В 2009 г. Шрайбер был экстрадирован из Канады и приговорен к шести с лишним годам заключения. Кип был признан невиновным. Другие партийные функционеры, включая и сына бывшего лидера ХСС и премьер-министра Баварии Франца-Йозефа Штрауса, были признаны виновными. Вскоре после того, как Кип сдался властям и был отпущен под залог, Шрайбер завил, что эти деньги представляли собой взятку, призванную убедить правительство одобрить, недолго думая, продажу германских танков и аэробусов Саудовской Аравии, и что он был всего лишь посредником между арабами и ХДС. Вся история живо напомнила скандальное дело Флика в начале 1980-х гг., когда промышленник Фридрих Карл Флик внес деньги на «облагораживание политического ландшафта».

Далее сообщалось, что ХДС не заплатил с этих денег налога и вообще не сообщил о таком взносе налоговым органам. Короче говоря, в годы правления Гельмута Коля его партия нарушала избирательные законы и налоговый кодекс и к тому же – судя по всему – брала взятки. Затем события начали разворачиваться быстро. По понятным политическим причинам (коалиционное правительство было непопулярно, и управление страной давалось ему с трудом) руководитель партийного совещания ХДС Петер Штрук действовал быстро: он призвал к организации парламентского комитета для расследования этого дела.

Комитет вызвал Гельмута Коля и бывшего генерального секретаря партии Хайнера Гайслера для отчета перед депутатами. На слушаниях вскрылось, что деньги не были зарегистрированы в соответствии со строгими правилами о партийных пожертвованиях. 26 ноября Гайслер показал, что «партия ХДС имела счета в федеральной штаб-квартире, но помимо этого дополнительно имела и другие счета». «Людьми, отвечавшими за эти счета, – продолжал он, – были федеральный лидер партии и партийный казначей». Что еще хуже, не слишком убедительные объяснения Коля лишний раз подтверждали, кажется, что неизвестные до того момента параллельные счета в штаб-квартире ХДС были в лучшем случае неэтичны и политически вредны, а в худшем противоречили закону.

Социал-демократы, дела которых, судя по опросам, обстояли не слишком хорошо, получили верные свидетельства, если не прямые доказательства того, что Гельмут Коль знал о преступном нарушении закона. Новая ситуация сразу же сказалась на рейтинге ХДС резким падением. За два месяца партия потеряла 15 %, а социал-демократы усиливались за их счет.

Незадолго до рождественских каникул Коль дал интервью телестанции ZDF, в котором отказался отвечать на некоторые вопросы, сказав, что дал торговцу оружием «слово чести». Советники Коля считали, что постепенно эта история забудется. В конце концов, бывший канцлер лично не получил никакой выгоды от этой сделки. Вопросы партийных финансов, как правило, возбуждают не столько избирателей, сколько внутрипартийных функционеров, а с учетом того, что до ближайших федеральных выборов еще было по крайней мере три года, эта история вряд ли сказалась бы на их результатах.

Так же думал и Карл Фельдмейер – старший парламентский корреспондент консервативной газеты «Франкфуртер альгемайне цайтунг», – когда ему неожиданно позвонила Ангела Меркель. Они были знакомы еще с тех времен, когда она несколько месяцев после падения Берлинской стены была пресс-секретарем Демократического пробуждения, а он – младшим корреспондентом, писавшим о крушении восточногерманского коммунистического государства.

Меркель известна тем, что всегда аккуратно поддерживает и тщательно культивирует свои контакты в средствах массовой информации. Ее звонок не удивил Фельдмейера. Считалось, что Меркель как генеральный секретарь ХДС должна была использовать все свои контакты для того, чтобы повернуть эту историю менее неприглядной для ее партии и ее давнего коллеги Гельмута Коля стороной; от нее ожидали именно таких полностью оправданных действий. Но оказалось, что она хочет предложить журналисту совершенно другую историю. Она не стала тянуть и перешла сразу к делу: спросила своего старого приятеля, нужно ли ему интервью о незаконных партийных пожертвованиях. Фельдмейер немного удивился. Его газета обычно не печатала длинных интервью с ведущими политиками, и Меркель, разумеется, это знала. Но он заверил ее, что с удовольствием опубликовал бы авторскую статью на эту тему, когда или если она ее написала бы. Статья поступила на его факс спустя пять минут.

Фельдмейер не ожидал ничего получить до Рождества и точно не ожидал получить взрывной материал, способный вызвать сильнейший резонанс, эхо которого не смолкало бы месяцами. Задачей Меркель как генерального секретаря было защищать линию партии и писать статьи, направленные именно на это. Такая статья вряд ли стала бы инфоповодом сама по себе, но газета, по существу, была бы обязана опубликовать ее в интересах справедливости.

Никто не был готов к тому, что произошло дальше. В истории Федеративной Республики мало было статей, написанных политиками, которые вызвали бы больший шум, чем 1017 слов тщательно выверенных политических нападок за подписью Меркель. Статья представляла собой хирургически точное разоблачение Гельмута Коля и косвенно его преемника Вольфганга Шойбле. Одним точным ударом Меркель скомпрометировала бывшего канцлера и сделала жизнь невозможной для его преемника на посту лидера партии. Женщина, которую называли «девочкой Гельмута Коля» и даже его «политической дочерью», вдруг преобразилась в Макиавелли.

Политики, как правило, пользуются обтекаемым языком, который предписывает дипломатический кодекс. Меркель отошла от протокола и выражалась прямо. В заголовке «Коль нанес ущерб партии» не просматривалось никаких признаков уважения, лояльности или солидарности автора статьи по отношению к ее наставнику. «Партия, – писала она, – должна научиться стоять на собственных ногах, она должна обрести уверенность, чтобы устоять перед лицом будущего без Коля». После его признания в том, что партия получила средства «в размере более чем миллиона дойчмарок», «необходимо» было порвать с бывшим лидером. Ибо, заключала она, «партия должна, как человек в период возмужания, освободиться и покинуть родной дом».

Статья была блестящим политическим шагом – и при этом проявлением откровенного цинизма и, пожалуй, предательством. Но такова политика. Как сказала Меркель немного ранее, «только тот, кто выигрывает, не следует правилам игры». Нарушение правил с ее стороны, ее же совершенно неожиданные действия и правда изменили саму «игру».

Шойбле, прочитав статью на следующий день, был ошеломлен. «Я сразу же позвонил фрау Меркель и высказал свое удивление… тем, что она опубликовала эту статью, не поставив меня в известность». Он-то выбрал Меркель на роль генерального секретаря именно потому, что не ожидал от нее неблагонамеренности и считал, что она не представляет угрозы для его руководящего положения. Это убеждение сильно поколебалось утром 22 декабря 1999 г. Будь Шойбле решительным лидером, он, конечно, мог бы уволить своего генерального секретаря за нарушение субординации, хотя такой поступок отдавал бы откровенной паникой. И что, возможно, еще важнее, Шойбле опасался, что Меркель в курсе его личных знаний о незаконных партийных пожертвованиях. Всего за три недели до этого Шойбле официально заявил в парламенте, что ничего не знал о незаконных денежных переводах. Он признал, что встречался с пресловутым оружейным дилером Карлхайнцем Шрайбером, но категорически отрицал, что получал от канадца деньги. Но кое о чем он умолчал, и Меркель это знала, – или, по крайней мере, Шойбле так считал. Увольнение генерального секретаря – одного из немногих самых доверенных и популярных политиков партии, и к тому же человека, лично не замешанного в этой истории, – освободило бы Меркель от всяких обязательств и дало возможность рассказать прессе обо всем, что ей было известно. У Шойбле были связаны руки. Единственное, что ему оставалось, – это заявить, что он ничего не знал о статье до ее публикации.

Шойбле был не единственным, у кого статья Меркель вызвала удивление. Гельмут Коль тоже был ошеломлен. Но бывший канцлер не стал даже рассматривать вариант, при котором женщина, которую он когда-то называл «моя девочка», молодой политик, которого он выдернул из полной безвестности и буквально выпихнул на сцену германской политики всего через несколько дней после того, как ее впервые избрали в парламент, могла действовать в одиночку. Бывший канцлер записал в своем дневнике: «Немыслимо, чтобы Шойбле не знал об этой акции заранее». Более того, на Коля Меркель особого впечатления не произвела, и он не был высокого мнения об ее политических способностях. Для него она была всего лишь символом – представителем женщин и уроженцев Восточной Германии в его кабинете. Однажды он неосторожно высказался (не собираясь, разумеется, публиковать это свое замечание) в том смысле, что Меркель и Фридрих Метц (последний был лидером фракции ХДС в парламенте) – это «люди, которые не способны ничего сделать». И правда, продолжал он, «Меркель бестолкова, а Метц – дитя в политике». Дальнейшее замечание, что Меркель «так и не научилась как следует есть ножом и вилкой» ясно указывало на плохо скрытое презрения к ней Коля. Что конкретно он имел в виду, говоря об ограниченном, судя по всему, умении Меркель пользоваться столовыми приборами, понятно не до конца. Но ясно, что все высказывание было отнюдь не комплиментом. «Эта женщина не отягощена сильным характером», – сказал он тогда. Вообще-то подобные спонтанные замечания не стоит воспринимать слишком серьезно: всегда есть риск придать им слишком большое значение. Следует обязательно учитывать возможность того, что Коль просто не слишком аккуратно выбирал выражения. Тем не менее, имеет смысл указать на некоторые тонкости его ремарок, скажем, на то, что он, говоря о Меркель, использовал в них слегка снисходительное титулование “Dame” вместо более уважительного “Frau”. Безусловно, он относился к Меркель покровительственно. Эта женщина никак не могла сама придумать и реализовать такой дерзкий план.

Подобно боксеру, который пытается устоять на ногах после неожиданного удара, Коль в сложившейся ситуации был сбит с толку и дезориентирован. Он чувствовал обиду и шок и тревожился о том, чтобы его «маленькая ошибка», как он это называл, не запятнала его исторический имидж как государственного деятеля, который объединил Германию. Думая об этом, он объявил Шойбле персональную вендетту. Бесчисленные утечки в прессу, организованные самим бывшим канцлером (об этом рассказал позже литобработчик его биографии), мало-помалу, день за днем подрывали категорические заявления Шойбле о его невиновности.

В ответ Шойбле, чувствуя все большее отчаяние, открыто излил свою горечь и разоблачил своего бывшего босса как человека, позволявшего себе «махинации с преступными элементами», в которых «все новые порции лжи и фальшивки извлекаются из наставления по конспирологической дезинформации». Но позиция Шойбле была подорвана уже тем, что он, хотя и не был глубоко замешан в скандале, имел все же доступ к информации, но не раскрыл ее всю перед парламентариями в декабре. Он понимал, что живет взаймы. 10 января 2000 г. в интервью телекомпании ARD Шойбле признал, что действительно знал больше, чем сказал на парламентских слушаниях, и что на самом деле он лично получал деньги от Шрайбера.

Знала ли Меркель заранее, какое действие произведет ее статья? Была ли публикация в «Франкфуртер альгемайне» нацелена на путч – внутрипартийный переворот? Точно можно сказать одно: Меркель хорошо подготовилась. В краткий период пребывания на посту генерального секретаря она сумела консолидировать базу своей социальной поддержки. Пост генерального секретаря – организационный пост. В отличие от лидера партии, ее генеральный секретарь постоянно контактирует с региональными и земельными партийными организациями, и Меркель успела организовать целую сеть сочувствующих в рядах партии и среди ее функционеров, которые, собственно, и выбирают лидера партии. Если Шойбле, который никогда не ставил работу с региональными отделениями на первое место, сосредоточился на консолидации своей позиции в Берлине, то Меркель ездила по стране и участвовала в различных региональных выборных кампаниях (еще до скандала ХДС успела завоевать абсолютное большинство в земельных парламентах Гессена на Западе и Саксонии-Ангальт и Тюрингии на Востоке). Она также организовала небольшой кружок близких советников под руководством Беаты Бауман, которая позже стала руководителем ее аппарата. Но выстраивания мощной базы и организации поддержки было недостаточно. Политики – особенно женщины-политики – должны очень внимательно относиться к своему имиджу и тщательно ограждать себя от покушений на свою частную жизнь. Меркель слишком хорошо это понимала.

Незавершенное дело Меркель: Иоахим Зауэр

Одно из обстоятельств, которое никогда нельзя забывать, говоря о Меркель, – это тот факт, что она является лидером социально консервативной политической партии. Этот факт был для сорокапятилетней разведенной женщины источником серьезного беспокойства. Еще в 1993 г. кардинал Иоахим Майснер, католический епископ Кёльна (и человек, близкий к социальным консерваторам в Христианско-демократической партии) сказал в интервью таблоиду «Бильд», что «очевидно, одна из женщин-министров христианской веры живет во грехе». Ничего «очевидного» в этом не было, но и сомнений в том, кто эта «женщина-министр», не возникало. Меркель сразу же ответила кардиналу, что, раз побывав замужем, «пришла к выводу, что следует соблюдать осторожность». Меркель, хотя сама и не была католичкой, понимала, что ее частная жизнь может ей навредить, особенно в борьбе с соперниками с юга Германии, где особенно сильны христианско-консервативные традиции. Ей, больше чем кому-либо другому из политиков, приходилось постоянно отбиваться от вопросов о личной жизни – вопросов, которые ей, скорее всего, просто не задали бы, будь она мужчиной. «Нет, я не принимала сознательного решения о том, что не хочу иметь детей, – раздраженно ответила она как-то журналисту, задавшему ей этот вопрос в очередной, энный по счету раз. – Но когда я пошла в политику, мне было 35 лет, и теперь этот вопрос уже не стоит». Сомнительно, чтобы это объяснение удовлетворило ее противников в партии. Как ведущая фигура в партии, выступающей за консервативные ценности – Kinder, Kuche, Kirche (дети, кухня, церковь), Меркель – женщине, занятой в первую очередь карьерой и воспитанной на более просвещенных взглядах на роль женщины, – трудно было отбиваться от постоянных вопросов о семье и личной жизни, особенно с учетом того, что сама она считала все это несущественным. Но она понимала, что если она хочет иметь хоть какой-то шанс на по-настоящему лидирующую роль в качестве германского политика федерального уровня, то вопросы о семейном статусе, так же как и вопросы об имидже, ей обязательно нужно каким-то образом нейтрализовать. Что же она сделала? Вышла замуж.

2 января 1999 г. на странице объявлений в «Франкфуртер альгемайне цайтунг» появилось маленькое извещение: «Мы поженились. Ангела Меркель и Иоахим Зауэр». Событие это прошло необычайно тихо. «Бильд» проинформировал миллионы своих читателей, что никто, даже родители, братья и сестры брачующихся не были приглашены на церемонию бракосочетания.

Личная жизнь политических фигур часто вызывает бесконечное восхищение публики. Оправдано ли это в случае супруга Меркель, Иоахима Зауэра, вопрос открытый. Чрезмерно упрощая, скажем, что спутники жизни могущественных политических фигур зачастую либо играют роль обожающих жен (как Нэнси Рейган, Леди Берд Джонсон… и, кстати, покойная жена Гельмута Коля Ханналора), либо питают амбиции в отношении своего супруга и подталкивают его (ее) к активным действиям, к примеру, как леди Макбет, – хотя обычно без убийственной решительности этой шекспировской злодейки. Втиснуть профессора Зауэра в эту схему довольно трудно. Супруг Меркель – ее равный партнер и заслуженный человек сам по себе. Тот факт, что ее внимание привлек человек, равный ей интеллектуально, многое говорит о том, насколько сама Меркель уверена в себе, но следует признать, что в этой ситуации есть и недостатки, особенно для Зауэра. Зауэр – известный химик, заведующий кафедрой неорганической химии в Университете Гумбольдта и лауреат престижной премии Фридриха Вёлера. О нем говорят как об «одном из тридцати лучших химиков-теоретиков мира, лишь чуть-чуть не дотягивающем до того, чтобы претендовать на Нобелевскую премию». Наверное, неудивительно, что человека такого статуса часто раздражают внимание и интерес, проявляемые к его жене. Немецкие профессора – важные люди, привыкшие к определенному уровню уважения и даже преклонения, который их американским коллегам показался бы почти сюрреалистическим. Профессор в Германии – уважаемая и престижная должность, обеспечивающая своему держателю высочайший общественный уровень. Профессор в Германии – все равно что генеральный директор крупной компании в США, и Зауэр не исключение.

Фамилия «Зауэр» в буквальном переводе значит «кислый». Немного странно, особенно если учесть, что его отец был кондитером, жил в южной части Восточной Германии и специализировался на сладких пирожных и бисквитах. Но такое имя покажется менее неуместным, если мы поверим анекдоту, рассказанному еженедельником «Бунте». Согласно заметке в этом женском журнале, Меркель однажды пригласила к себе домой лидера либеральной партии Гвидо Вестервелле. «Герр Меркель, я полагаю», – приветствовал либеральный политик супруга Меркель. Тот, если верить журналу, «ответил с выражением, вполне соответствующим его фамилии, – кислым».

Меркель познакомилась с Иоахимом Зауэром, который был на пять лет ее старше, в Академии наук в Берлине. В то время, в начале 1980-х гг., он был женат на преподавательнице университета и воспитывал двух сыновей. По поводу того, стал ли разрыв Зауэра с первой женой результатом его встречи с Меркель, высказывались самые разные мнения. В пользу такой версии имеются некоторые свидетельства. Поскольку бракоразводный процесс Зауэра завершился в 1985 г., получается, что их совместная жизнь с Ангелой началась за два года до того, как прекратил существование его первый брак. В 1986 г. Зауэр редактировал докторскую диссертацию Меркель, в которой она поблагодарила его за «критический разбор рукописи». Свидетельствует ли это об интимных отношениях, невозможно сказать наверняка, хотя популярная пресса писала, что к тому моменту, когда пара 30 декабря 1998 г. связала себя узами брака в муниципалитете берлинского района Митте.

Иоахим Зауэр, возможно, откровеннее своей будущей жены говорил о своей оппозиции власти коммунистического государства и о том, как высоко он оценивает Америку (сразу же после падения Берлинской стены он поехал в США преподавать в Сан-Диего). Ученый даже говорил друзьям об оправданности решения Рональда Рейгана о размещении в Западной Германии крылатых ракет. Таким образом, Меркель вышла замуж не просто за чрезвычайно успешного ученого, но за человека, имеющего четкую политическую позицию, собственное мнение и смелость отстаивать свои убеждения.

Можно ли сказать, что Ангела Меркель вышла замуж только для того, чтобы никто не мог обвинить ее в открытом нарушении ценностей, за которые выступает ее партия? Политические обозреватели часто видят политический смысл в тривиальных на первый взгляд и никак не связанных между собой событиях. Возможно, Меркель и Зауэр просто не хотели формально закреплять свои отношения. Даже политики и химики-теоретики могут быть романтиками; ничто не говорит о том, что отношения между Меркель и Зауэром лишены романтики – судя по всему, когда им случается пожить в летней резиденции, сын шефа-кондитера печет для жены пирожные. С другой стороны, политики – особенно политики ранга Меркель – никогда не прекращают думать о политике. «Меркель – политикоголик, она думает о политике ежедневно и круглосуточно», – заметил как-то один обозреватель. Почти наверняка будущий канцлер и ее супруг обсуждали между собой политические последствия их брака. Меркель, будучи чрезвычайно закрытым человеком, который редко говорит о своей личной жизни, удивительно откровенно говорит о роли, которую играет муж в ее жизни как политика. «Часто говорят, что мой муж не играет никакой политической роли. Такое мнение ни в какой мере не отражает реальности». Брак Меркель, возможно, не был результатом только политического расчета, но очень маловероятно, что подобные стратегические соображения совершенно отсутствовали в мыслях как ее самой, так и ее супруга. Когда почти год спустя она сделала свой ход, ее позиция как замужней женщины была куда сильнее, чем до заключения брака.

Падение Шойбле

Действовала ли Меркель совершенно самостоятельно, посылая во франкфуртскую газету свою статью? Вряд ли. Меркель упорно отказывается говорить о происхождении той статьи, но очевидно, что она обсуждала ее со своим внутренним кругом, в первую очередь с Беатой Бауман, – а до того, разумеется, с Иоахимом Зауэром. Но нет никаких данных, которые указывали бы на заранее спланированный переворот. В самом деле, до показаний Шойбле на парламентских слушаниях 2 декабря его позиция вовсе не казалась шаткой. Однако после его тщательно продуманного и неубедительного выступления перед парламентским комитетом Меркель поняла, что у нее появился шанс. Она прошла долгий путь от той молодой женщины, которая стала в свое время министром по делам женщин и молодежи и могла расплакаться на людях от обиды или стресса в суете и напряжении высокой политики. Женщина, наблюдавшая за тем, как два высокопоставленных политика рвали друг друга на части в первые недели 2000 года, была жестче, чем они могли себе вообразить, и действовала со стальной решимостью.

18 января, в разгар генерального сражения между Колем и Шойбле, Меркель рассказала прессе, что проверила партийные счета за 1991 и 1992 гг. и обнаружила пожертвования из неизвестных источников более чем на два миллиона дойчмарок. Это был еще один точно рассчитанный смертельный удар. То, что поначалу казалось вопросом о паре сотен тысяч дойчмарок, стремительно превращалось в скандал, связанный буквально с миллионными суммами, тайными счетами в швейцарских банках, крупными взятками и судьбоносными встречами на автостоянках. В тот же день, когда на всеобщее обозрение были представлены эти новые откровения, Меркель, заручившись поддержкой центрального партийного органа, потребовала, чтобы Гельмут Коль ушел в отставку с поста почетного председателя партии. Его место и роль в истории были замараны, а позиции Шойбле еще ослабли.

Были ли эти действия предательством? Коль и Шойбле считали именно так. Однако, как не забывала указывать Меркель при каждом удобном случае, она действовала в интересах партии, которые ставила выше собственных интересов. Она делала свою работу, говорила она. Коль и Шойбле, напротив, пытались разложить ответственность на всех, чтобы спасти собственные политические шкуры. Полностью ли эти заявления Меркель соответствовали действительности, темное дело. Как человек, долгое время обхаживавший и прикармливавший свои контакты в прессе, Меркель куда лучше умела продать свою версию истории и повернуть ее нужной стороной, чем ее сдержанные, часто надменные и столь же часто снисходительные по отношению к окружающим старшие коллеги. Меркель должна была понимать, что когда эта история выйдет на поверхность, ей придется дистанцироваться от Шойбле – или пасть с ним вместе. Акт нелояльности был для нее в то же время актом самосохранения – и, разумеется, способом получить власть.

Шойбле страдал. В скоординированной, по всей вероятности, попытке Коля и Шрайбера вовлечь в скандал лидера партии канадец делал заявления, из которых загадочным образом следовала виновность Шойбле. Непрерывные нападки такого рода фатально подорвали его положение. Канцлер Герхард Шрёдер откровенно насмехался над ним; таблоиды – и в первую очередь влиятельный «Бильд» – его покинули; собственный заместитель, не говоря уже о других членах ХДС, отказал в поддержке… 16 февраля 2000 г. Шойбле, заявив на прощание, что «ХДС в кризисе, самом серьезном за всю его историю». Меняются времена, меняются и герои… или героини. Меркель переиграла «старика». Девочка Коля стала, как написал в заголовке журнал «Фокус», «утонченной королевой власти». Эта «недооцененная женщина», как назвала ее одна местная газета, начинающий политик, к которому все относились с небрежной снисходительностью, внезапно стала одной из самых могущественных политиков в партии и в стране. ХДС впал в печаль и растерянность. Журнал «Штерн» вышел с заголовком: «Фрау генерал, не могли бы вы принять командование?» Внутри журнала в редакционной статье высказывалось мнение о том, что «женщина, которую когда-то считали кроткой и которая смеялась совершенно по-детски… была единственным спасителем ХДС».

До оппонентов Меркель постепенно начало доходить, что вся эта история – результат интенсивной закулисной деятельности амбициозного партийного лидера. К этому они были не готовы. 27 февраля Фолькер Рюэ, Фридрих Метц и лидер ХСС Эдмунд Штойбер встретились в северном городе Любеке, в известном ресторане традиционной немецкой кухни «Ратшкеллер». На повестке дня был один вопрос: Меркель и как ее остановить. Штойбер жаждал стать кандидатом от союза ХДС и ХСС на федеральных выборах 2005 г., но боялся, что Меркель может этому помешать. Мотивы Рюэ неясны; судя по всему, он хотел поддержать Фридриха Метца, да и с самого начала не слишком тепло относился к Меркель. Метц хотел занять пост, освободившийся после ухода Шойбле, но понимал, что начал избирательную кампанию слишком поздно и теперь оказался в слабой позиции. Авторитет Штойбера, непререкаемый в Баварии, в северной Германии и тем более на Востоке был не слишком велик. Рюэ обладал нужными контактами, но тоже находился в неудачной позиции, поскольку только что проиграл выборы на пост премьер-министра земли Шлезвиг-Гольштейн на севере Германии.

Они опоздали. В планах Меркель на февраль была намечена целая серия региональных конференций. Вряд ли это простое совпадение. Эти конференции должны были донести до местных отделений партии информацию о развитии событий в центре. На таких мероприятиях не принимаются обязывающие решения, но участвуют в них в значительной мере те же, кто приезжает делегатами на федеральные партийные конференции, где выбирают лидера партии. При таком развитии событий Меркель как генеральный секретарь стала центром притяжения в партии. Никто из политиков, лелеявших надежды сменить Шойбле на посту, не обладал ни известностью, ни тем более сетью контактов, сравнимыми с теми, что выстроила за последний год Меркель. Региональные конференции дополнительно укрепили ее влияние в партийной организации. Более того, другие потенциальные кандидаты на эту роль, такие как Роланд Кох – популист и растущий премьер-министр земли Гессен – и Фолькер Рюэ, занимавший в значительной мере церемониальный пост заместителя Шойбле, были и сами замешаны в скандале. Правда, широкая публика в то время об этом еще не знала, но учитывая ее доступ к партийным документам и счетам никто из потенциальных конкурентов не осмелился выступить против нее из опасения, что Меркель использует имеющуюся у нее информацию против них. Именно этот страх, испытываемый ее соперниками, наряду с бескомпромиссным отстаиванием ею интересов партии сделал немыслимый еще совсем недавно исход – женщину во главе германской политической партии – почти неизбежным. 10 апреля 2000 г. Меркель была избрана лидером партии; на внеочередной партийной конференции в Эссене, крупном городе на западе Германии, за нее высказались 95 % из 935 делегатов.

Если существует какой-то общий признак, объединяющий в глазах публики всех и всяческих политиков, то это их изворотливость, их способность никогда не давать прямого ответа на заданный вопрос, их уверения в том, что даже злейшие их враги на самом деле являются доверенными друзьями. Частью закрепившегося ритуала являются также вопросы, которые журналисты настойчиво задают политикам, твердо зная, что никогда – или почти никогда – не получат на них прямого ответа. Став лидером партии, Ангела Меркель почти сразу согласилась дать интервью журналу «Шпигель». Интервьюеры – Тина Хильдебрандт и Хайо Шумахер, оба закаленные профессионалы – задавали обычные вопросы. Однако в ответ они не получали обычных ответов.

– Итак, фрау Меркель, – спросили журналисты, – как вы лично находите общий язык с Гельмутом Колем? Какие у вас отношения?

– Напряженные, – ответила она.

«Нормальный» политик, натренированный многими годами ученичества в местных партийных организациях и молодежной организации, ответил бы как политик, выразил бы их близость и немеркнущую дружбу. Меркель не стала этого делать.

– Вы в контакте? – журналисты продолжили зондирование.

– Что вы имеете в виду, в контакте? – Меркель ответила вопросом на вопрос.

– Ну, вы разговариваете друг с другом? – сделали они еще одну попытку. А Меркель вновь ответила прямо.

– Нет, мы не разговариваем. Я не говорила с ним с тех пор, как меня избрали лидером партии, и лично я с ним не встречалась.

В напечатанном интервью трудно читать между строк. На бумаге теряются и периоды неловкого молчания, и язык тела, и интонация. Мы не знаем, каким тоном задавались вопросы, но ясно, что Меркель не давала на них стандартных штампованных ответов. В такой внешней откровенности, в таком очень человеческом признании, что у нее «напряженные» отношения с Колем, можно было увидеть неопытность и даже наивность. Считается, что политики должны следовать неписанному сценарию, а Меркель этого не делала. Тем не менее, через несколько лет именно склонность давать прямые ответы стала одной из причин ее популярности, то есть оказалась силой, а не слабостью.

Меркель не была «нормальным» политиком, и вопрос о том, стала ли она таковым в конце концов, пока открыт. Но одна вещь точно изменилась за те месяцы, что прошли с конца декабря 1999 г. до начала апреля 2000 г.: Меркель показала себя отчаянным политиком макиавеллиевского типа, а вовсе не безропотным спутником, который всегда следует за лидером.

Ее коллеги-мужчины не до конца осознавали ту метаморфозу, которую пережила Меркель за годы, проведенные в политике; они как будто не понимали, что иногда подмастерье становится мастером. Они неверно оценивали ее, за что и поплатились.

Михаэль Шиндхельм, бывший коллега Меркель по работе в Академии наук, однажды так охарактеризовал ее: «Это сводная сестра Парсифаля». Подобно своему тезке – герою одноименной оперы Рихарда Вагнера, Меркель была новичком, которого никто не принимал всерьез, но который внезапно воспользовался шансом добыть священный Грааль. Возможно, как предположил Шиндхельм, ей удалось добиться успеха, потому что она была новичком и не боялась «опасностей, подкарауливающих ее в темных зарослях в лесу германской политики». Но, в отличие от Парсифаля, Меркель только еще предстояло надеть на голову корону. И, в отличие от артуровского рыцаря из оперы Вагнера, Меркель еще не достигла цели. Быть лидером партии – это одно, а стать политическим лидером, тем более канцлером, – совершенно другое. Соперников у нее хватало, и начинать ей приходилось с очень непростого старта. Не впервые политик на собственном опыте убеждался, что управлять намного сложнее, чем добиться избрания.

Иоганн Вольфганг фон Гёте, национальный поэт Германии, которого немцы ценят не менее высоко, чем англоязычный мир ценит Шекспира, должно быть, вовсю крутился в гробу. «Лишь тот достоин жизни и свободы, / Кто каждый день идет за них на бой», – писал этот великий человек в трагедии «Фауст». Его соотечественники завоевали свою свободу, восстановили страну, полностью разрушенную во время Второй мировой войны, и сбросили с себя оковы государственного социализма. Но теперь, десять лет спустя, от их достоинства почти ничего не осталось. Римляне насыщались хлебом и зрелищами; немцам хватало рассуждений о лаке для волос и способах окрашивания. Как всегда, атаку возглавил «Бильд», а политики ему подыгрывали. «Да, я действительно крашу волосы», – призналась Ангела Меркель в интервью этой падкой до сенсаций газете в мае 2002 г.

Итак, тайное стало явным. Женщина, знаменитая тем, что никогда не делала макияж, да и другими пустяками не заморачивалась, посетила стилиста. Придержите для этой новости первую полосу! В ходе какого-то нелепого политического сезона 2002 г. прическа лидера оппозиции и правда казалась вопросом государственной важности. Дебаты на эту тему не смолкали несколько лет, иногда переходя в горячие перепалки между стилистами и парикмахерами, жаждущими взять на себя ответственность за превращение Ангелы Меркель из безвкусно одетой неприметной фрау в нечто напоминающее икону стиля. Мартина Ахт, одна из ведущих мировых стилистов по прическам (судя по информации, размещенной на ее собственном сайте, она выиграла мировой чемпионат в возрасте 29 лет), первой ринулась в схватку и заявила, что именно ей обязана Меркель своей прической.

«Перед визитом Джорджа Буша в Германию в феврале фрау Меркель пришла ко мне за советом. Я хотела, чтобы она выглядела как можно лучше перед встречей с “милым Джорджи”, поэтому я сделала ей прическу и кое-что посоветовала по поводу внешности. Я хотела, чтобы она выглядела чуть моложе, чуть интереснее, но не слишком по-девчачьи, чтобы ее не перестали принимать всерьез».

Мартина Ахт признала, что поначалу Фрау Меркель была настроена скептически и говорила: «“Я никогда прежде так не выглядела”, – но ей, пожалуй, это нравилось. В июне она пришла снова». Это заявление было встречено едва сдерживаемой яростью и недоверием со сторон соперника Ахт Удо Вальца – звезды берлинского парикмахерского мира, у которого в свое время причесывались Марлен Дитрих, Мария Калласс, Твигги, Клаудия Шиффер, Хейди Клум, Джулия Робертс, Наоми Кэмпбелл и, несколько неожиданно, террористка Ульрика Майнхоф. Вальц, по собственному его заявлению, стриг лидера ХДС. Стилист рассказал прессе, что Мартина Ахт пытается «примазаться к победившей стороне» и что «около года назад я начал, с согласия фрау Меркель, медленно менять ее стиль». Ахт, очевидно, лгала, поскольку знаменитый стилист объявил, что фрау Меркель «приходит ко мне раз в четыре недели на стрижку и окрашивание».

На этом этапе в нашей истории появилось еще одно действующее лицо: Ли Стаффорд решил, что пора вмешаться. Английский мастер-парикмахер, живший и работавший в центре Германии, в Кёльне, не стал приписывать себе авторство прически Меркель. Напротив: он объявил, что ему совершенно не нравится ее стиль. «Эта короткая челка придает фрау Меркель слишком серьезный, слишком агрессивный вид», – вздыхал стилист. – А цвет волос! Господи боже, это совершенно не сексуально. Я бы категорически рекомендовал светлые пряди, спрыснутые восковым аэрозолем».

Некоторые могут подумать, что подобные вопросы не занимали бы умы немцев, если бы лидером оппозиции был мужчина; что вся эта история есть лишнее доказательство (если, конечно, кому-то еще нужны доказательства) того, что политика – сексистская игра. Но еще одно возможное объяснение состоит в том, что немцы в тот период были буквально одержимы волосами. Канцлера Герхарда Шрёдера настолько беспокоил цвет его волос, что он вовлек в разбирательство с ним своих юристов. Когда новостное агентство Deutsche Depeschendienst предположило, что канцлер красит свои замечательно густые каштановые волосы, чтобы поддержать моложавый вид, он подал на журналистов в суд за клевету и выиграл дело.

Однако даже целое ведро воскового аэрозоля не способно было изменить тот факт, что Германия быстро двигалась в никуда. В марте 2005 г. Die Welt am Sonntag докладывала: «5,2 млн безработных, восстановление опять откладывается, немцы беднеют, если верить ЮНИСЕФ, а дети тупеют, если верить ПИЗА (данные Организации экономического сотрудничества и развития по уровню образования в развитых странах)». «Экономист» вновь окрестил Германию «больным человеком евро». Богатая когда-то страна все еще сражалась с необычными экономическими проблемами, порожденными объединением. «Цветущие ландшафты» Гельмута Коля, по замечанию одного историка, «не только не зацвели, но и не набрали бутонов».

Возможно, именно это печальное состояние дел подтолкнуло немцев к тому, чтобы при каждой возможности говорить о взбитых волосах, оттенках и аэрозолях. Ни одна политическая партия, кажется, не могла предложить метод разрешения кризиса; и Шрёдер, и Меркель, вероятно, были рады, что избиратели отвлекаются на такие мелочи.

Мировая политика и провинциализм

События в мире в тот период происходили с головоломной скоростью. Многие в Зеленой партии до сих пор не могли привыкнуть к тому удивительному факту, что они входили в правительство, которое отправило немецких солдат в бой. И многим из них столь же трудно было примириться с той бескомпромиссной поддержкой, которую высказывал Герхард Шрёдер Джорджу Бушу-младшему после террористической атаки на Всемирный торговый центр в 2001 г. В ноябре того года Шрёдер, почувствовав, что вопрос становится политически весьма опасным, запросил у парламента вотум доверия. Его тактика «поддержите меня или увольняйте» сработала, и он выиграл это голосование, хотя и очень скромным большинством в 336 голосов из 662. Как Брандт в начале 1970-х гг., Шрёдер доказал соотечественникам, что контролирует ситуацию или что, наоборот, у оппозиции нет никакой альтернативной стратегии.

Ангеле Меркель нелегко было перебраться из-за кулис на сцену. После избрания лидером партии ей нужно было срочно сбивать собственную команду, и первое, что было ей необходимо, – это хороший, эффективный и, главное, лояльный генеральный секретарь. Она было подумала, что нашла подходящего человека в лице Рупрехта Поленца. Этот 54-летний отец четверых детей был юристом и умел красиво говорить. Его никто не считал угрозой. Происходил он из земли Северный Рейн – Вестфалия. Меркель хорошо понимала, что математика политических перемен имеет большое значение и что иметь представителя из самой населенной земли в Западной части единой теперь страны могло бы, условно говоря, сбалансировать систему – примерно так же, как в США любому кандидату на президентский пост необходим партнер по избирательному списку – кандидат из другой части страны. Проблема была в том, что скромняга Поленц был слишком скромен. Он вообще не хотел этого поста: «Я не мог просто взять и отказаться по собственному желанию», – сказал он и вновь напомнил о своей верности партии. От него не исходило никакой страсти, но он был популярен у прессы и нравился народу. – «Поленц умеет думать. Он – очень компетентный генеральный секретарь, но он не принадлежит к тем, то может участвовать в разговорных шоу», – поставила диагноз «Зюддойче цайтунг».

Проблема заключалась в том, что Меркель нужен был человек жесткий. Она и сама была не слишком боевитым политиком, и ее попытки вести жесткий оппозиционный разговор попросту не воспринимались всерьез. Разумеется, ей нужен был верный оруженосец, но одновременно это должен был быть человек с харизмой, человек, который хорошо смотрелся бы в телевизионной студии и мог играть роль политического ротвейлера. Поленц же не оправдал доверия. 20 ноября 2000 г. Меркель вызвала его в свой кабинет и заявила без долгих прелюдий, что ей нужен другой генеральный секретарь. Сознавая, что ей не нужны лишние враги на задних скамейках, она предложила ему доходное место в совете директоров национальной телекомпании ZDF. Таким образом ей удалось заставить его молчать, а ему – в какой-то степени сохранить лицо. Поленц принял свою отставку спокойно. Позже в его политической карьере Меркель вознаградила его за верность, сделав председателем парламентского Комитета по внешней политике. Поленц сохранил верность ей.

Его преемник Лоренц Мейер не мог сильнее от него отличаться, хотя происходил из той же земли Северный Рейн – Вестфалия. Мейер и Поленц были знакомы между собой еще со времен учебы в Университете Мюнстера. На этом, однако, все их сходство заканчивалось. Мейер – экономист, занимавший прежде пост лидера фракции ХДС в местном законодательном собрании в столице земли Дюссельдорфе, склонен был к откровенным высказываниям; так и здесь, для начала он заявил, что Меркель «не может себе позволить вторую ошибку». Это замечание вызвало раздражение у лидера партии, но она сделала вид, что не заметила неловкого высказывания, и дала Мейеру волю. Получилось забавно и эффективно. Мейер, как позже оказалось, немного слишком любил короткие пути и нередко проявлял излишнюю изобретательность, но это в будущем. В тот момент главным было то, что он был очень контактным человеком. «Мы должны прекратить мучить народ», – крикнул он, когда его выбрали. Преувеличение, разумеется: канцлера Шрёдера вряд ли можно назвать безумным диктатором. Тем не менее, это замечание хорошо иллюстрирует прямой боевой стиль Мейера и его философию: «Атаковать независимо ни от чего». Да, Меркель нашла себе подходящего ротвейлера.

У каждого немецкого пролетария, который чего-то стоит, есть свой Stammtisch (постоянный столик) в местной пивной или закусочной. Здесь он обсуждает мировые дела за кружкой альтбира, визенбира или какой-то другой разновидности традиционного напитка. Выражение «заниматься Stammtisch-политикой» или даже «опускаться до уровня Stammtisch» давно стало идиомой, обозначающей откровенный популизм. Мейер, играя на ассоциациях, дал ясно понять, что «ХДС не будем слепо повторять то, что говорится за Stammtisch, но мы должны быть понятны за Stammtisch».

Тот факт, что Меркель нужен был человек, способный обратиться даже к темным частям электоральной базы ХДС, был связан в первую очередь с дебатами о сохранении немецкой культуры в мультикультурном обществе. Кроме того, он был прочно связан с главным политическим сторонником этой концепции Фридрихом Метцем.

Мултикультурализм

Придя к власти, правительство Шрёдера хотело изменить печально известные германские законы о гражданстве, в которых откровенно заявлялось, что под гражданами Германии подразумевается «сообщество достойных, причем место рождения и проживания практически не принимаются во внимание»; иными словами, германское гражданство ограничивалось людьми германской крови. Это определение, возведенное в ранг закона в 1913 г., живо напоминало нацистский закон 1935 г., в котором говорилось, что гражданами могут быть только лица немецкой крови, независимо от вероисповедания. Прогрессивное правительство Шрёдера считало такое положение дел неприемлемым. Коалиция хотела дать возможность людям ненемецкой крови, родившимся в Германии, получить гражданство. Такая перспектива не пользовалась популярностью среди правых политиков.

Роланд Кох выиграл земельные выборы в Гессене в 1999 г. на волне кампании против предлагавшегося тогда закона о двойном гражданстве, однако самым удивительным поворотом стало отношение к этому вопросу образованной элиты общества. После нескольких десятилетий, на протяжении которых интеллектуалы в Германии почти автоматически становились пропагандистами либеральных и левых идей – достаточно вспомнить левых и даже марксистских писателей, философа Теодора Адорно, нобелевского лауреата писателя Генриха Бёлля и социального философа Юргена Хабермаса – мыслители и писатели вдруг начали заявлять о поддержке традиционных ценностей и лелеять классическую немецкую культуру. Теперь интеллектуалы правого политического фланга вновь начали играть с идеей нации и высказывать мнения, по меньшей мере близкие к поддержке нелиберальных и националистических ценностей. Было запущено в обращение понятие «Новое право». Как ни парадоксально, стратегия этого «Нового права» основывалась на идеях итальянского марксиста Антонио Грамши, который подчеркивал, что необходимо порвать с идеологической «гегемонией» правящего класса.

«Новое право» жаждало бросить фундаментальный вызов либеральному консенсусу. В 1993 г. драматург Бото Штраус опубликовал в «Шпигеле» очерк со странным названием. В типичной манере немецких интеллектуалов название очерка прямо апеллировало к классической греческой культуре. Достаточно напыщенная аллюзия, типичная вообще-то для немецких интеллектуалов прошлого и настоящего, опиралась на этимологические корни греческого слова «трагедия» (tragos), что означает «козел». В этом эссе, название которого можно было прочитать как «Назревающая трагедия», Штраус сделал следующее политически неверное заявление: «Ситуацию, когда некий народ готов заявлять о превосходстве собственной культуры и проливать за это кровь, мы больше не приемлем; мы в нашей либерально-либертарианской самоцентричности считаем это неверным и достойным осуждения».

Стойкие последователи левого курса были шокированы и пришли в ужас – наверное, это было предсказуемо. Социальный философ Юрген Хабермас даже написал об этом целую книгу. Тем не менее, в следующее десятилетие все больше и больше писателей правого политического крыла присоединялись к точке зрения Штрауса и высказывали ему свою симпатию. В антологии, озаглавленной «Самоуверенная нация», писатели и философы правого крыла и националистических взглядов выразили точку зрения, согласно которой массовая иммиграция угрожает немецкой культуре. Поскольку политики таковы, каковы они есть, – а это существа, мечтающие выиграть выборы, – нет ничего удивительного в том, что эта тема начала серьезно звучать в политической риторике. В 2015 г. ей суждено было проявиться вновь.

Самым красноречивым в этом вопросе был Фридрих Метц – главный соперник Ангелы Меркель внутри ХДС. Этот политик своим острейшим чутьем ощутил, что умный розыгрыш националистической карты может принести верную победу на выборах. Реализуя избранную стратегию, он заявил, что «иностранцы должны принять наши нормы, традиции, привычки». Хотя Меркель легко выиграла выборы на пост лидера партии, ее положение в парламентской группе было далеко не прочным. Она была не единственным политиком, сумевшим подняться по карьерной лестнице чуть ли не украдкой. Метц, моложавый юрист из Рютена (земля Северный Рейн – Вестфалия), ставший судьей в нежном возрасте тридцати лет, тоже пробрался к вершинам партийной иерархии, не привлекая к себе особого внимания.

После отставки Коля Метц стал заместителем Вольфганга Шойбле в парламенте. В смысле нагрузки это был относительно бессмысленный пост, но вот в других отношениях он был достаточно значительным. В отличие от других членов ХДС, Метц – как и Меркель – не был затронут скандалом. Во время баталии между Колем и Шойбле он держался в тени, и первый шаг сделал лишь после того, как Меркель объявила о своем участии в выборах лидера партии. Метц, которому тогда было 44 года, никуда не спешил. Как и Меркель, ему тоже нужно было еще заручиться поддержкой в партийных рядах. Когда Меркель стала лидером партии, Метц занял освободившийся после Шойбле пост руководителя парламентской фракции.

Пока Меркель заправляла в партии и занималась личным составом, Метц был дефакто лидером оппозиции. Именно ему пришлось обмениваться словесными выпадами с канцлером Шрёдером, и именно он в глазах публики был соперником канцлера, претендентом на его пост. В любой парламентской системе главной ареной политических баталий является законодательная власть. Особенно это верно в отношении Германии, где про федеральный парламент говорят как про «самое влиятельное законодательное собрание континента».

Обеспечить политическую поддержку членов парламента необходимо любому амбициозному политику; без этого не завоюешь себе репутацию, которая, помимо всего прочего, способна возвести человека даже в ранг канцлера. У Метца было несколько бесспорных преимуществ. В консервативной партии, где главенствующую роль всегда играли социал-католики, бывший активный член Германского католического студенческого союза привлекал симпатии многих избирателей из состава партийного ядра. Еще одним его преимуществом было то, что он был мужчиной. Мало того, если Ангела Меркель старалась не высказываться особенно на тему растущего мусульманского меньшинства Германии, Метц не стеснялся выражать мнения, которые в лучшем случае вызывали вопросы относительно мультикультурализма, а в худшем были откровенно направлены против какого-то уязвимого меньшинства. Вскоре после того, как он стал руководителем парламентской фракции, Метц ясно дал понять, что мусульмане «должны принять наши ценности, наш характер и наш образ жизни». Он критиковал учительниц-мусульманок, носивших головные платки. Если прежде он был погружен, скорее, в книги, то теперь вдруг оказался – возможно, под влиянием обстоятельств, – болельщиком дортмундской футбольной команды «Боруссия». Кроме того, он заявил себя поборником неолиберальной политики, в первую очередь приватизации, дерегуляции и снижения щедрых социальных выплат.

Несомненно, Меркель видела в Метце угрозу своим амбициям, но, в отличие от соперника, выражала свою позицию менее откровенно. Более того, если прежде она старалась держаться в тени и сохранять некоторую анонимность, то теперь прочно заняла место в фокусе общественного внимания. Если Метц искал популярности у галерки, поднимая на флаг свое прошлое в католическом студенческом союзе, то Меркель редко говорила о прошлом и никогда не напоминала о том, что выросла на Востоке. Она чувствовала, что такое напоминание может быть интерпретировано отрицательно. Ее прошлое – это одно; ее позиция – совершенно иное. Избирателям ее убеждения и то, за что она выступала, были куда важнее. Кое-кто предполагал, что она была «Мэгги Тэтчер из Укермарка», но для большинства она была загадкой, «дамой в маске», под которую никто не мог заглянуть.

К-вопрос

Die K-Frage (К-вопрос, сокращенное обозначение вопроса о канцлере) начал постепенно разогреваться и выходить на передний план. Кто бросит вызов канцлеру – социал-демократу? Как и следовало ожидать, Фридрих Метц стартовал первым. 1 февраля 2001 г. в «Шпигеле» появился следующий заголовок: «Метц хочет стать канцлером». Справедливости ради заметим, что Метц не выражался так категорично. На самом деле он всего лишь заметил, что «это в природе вещей, чтобы лидер парламентской фракции выдвигал свою кандидатуру». Но суть его послания была ясна. Он готов был вступить в гонку.

На самом деле нельзя сказать, чтобы это было «в природе вещей». В послевоенный период наиболее успешные канцлеры получались из премьер-министров германских земель: Шрёдер был премьером земли Северный Рейн – Вестфалия, Коль занимал тот же пост в земле Баден-Вюртемберг, Вилли Брандт работал мэром Западного Берлина, а Гельмут Шмидт, хотя и не был земельным премьер-министром, занимал тем не менее влиятельный пост министра внутренних дел в крупном городе Гамбурге, имеющем статус федеральной земли. Послужной список, включавший в себя работу с реальными проблемами на уровне федеральной земли, считался для любого претендента на роль канцлера своего рода необходимым ученичеством. Напротив, Людвиг Эрхардт, не имевший за плечами опыта регионального управления, не смог произвести должного впечатления и считался слабым кандидатом.

История не повторяется, а политические деятели – не критически настроенные историки, но прошлое может стать важным союзником для того, кто знает, как использовать исторические факты для продвижения в политике. Тот факт, что у Метца совершенно не было опыта бюрократической государственной службы, сам по себе не выводил его из гонки, но был, безусловно, помехой по многим причинам, не только историческим. Как и в Америке, в Германии опыт управления штатом (землей) и вообще практическое знакомство с искусством управления считается существенным требованием; все понимают, что он сильно отличается от опыта парламентских дебатов. Проблемой Метца было то, что у него было мало опыта государственного управления, а без такого опыта он считался неиспытанным, в точности как Ангела Меркель.

У Эдмунда Штойбера, лидера ХСС (баварской сестры ХДС) опыта хватало. Он был федеральным министром внутренних дел с 1988 по 1993 г. и премьер-министром Баварии с 1993 г. Как член ХСС он не был замаран партийным финансовым скандалом, а как премьер-министр Баварии обладал управленческим опытом, которого недоставало Меркель и Метцу.

Впервые с 1980 г., когда Франц Йозеф Штраус безуспешно бросил вызов Гельмуту Шмидту, перспектива участия в гонке на пост канцлера представителя ХСС вызвала широкий интерес публики. О Штойбере говорили все больше. Проблемой баварского политика было то, что он раз за разом публично отвергал возможность своего участия в выборах. Еще в декабре 2000 г., всего за месяц до того, как Метц продемонстрировал свою готовность к участию в гонке, Штойбер принял, как он говорил, «окончательное» решение не выдвигать свою кандидатуру. Он озвучил это свое решение в радиоинтервью, причем сделал это в довольно раздраженном тоне: «Вы прекрасно знаете, что я не готов занять этот пост, поскольку я занимаю пост премьер-министра Баварии и хотел бы остаться на этом посту и после перевыборов 2003 г.». От такой категоричной позиции трудно было отступить. Хотя в политике давать задний ход и отказываться от собственных заявлений – дело обычное, Штойбер высказывался более определенно, чем это делается обычно. Его позиция оставляла поле открытым для Метца и Меркель, хотя первый считался слишком правым, слишком склонным к национализму и слишком категоричным для избирателей-центристов.

Какое же место в этой картине занимала Ангела Меркель? На первый взгляд, никакого. Она не заявляла прямо, что будет участвовать в выборах. Она лишь заметила, что гипотетически имеет «ясное представление о том, как в качестве канцлера могла бы – вместе с другими – сделать эту страну лучше». Постепенно становилось ясно, что ее попытка набрать импульс для выдвижения кандидатуры терпит неудачу. «Кто все еще поддерживает Ангелу Меркель?» – риторически вопросила «Вельт» 28 августа 2001 г. Ответ подразумевался: практически никто из тех, чье мнение имеет вес.

Впечатление о том, что лидер партии не годится для соперничества со Шрёдером, подкрепляли и видные политики, особенно те из них, кто на своей позиции не полагался на поддержку Меркель. Генеральный секретарь ХСС Томас Гоппель, к примеру, не замедлил выступить против Меркель, хотя и в достаточно джентльменской манере; он сказал в интервью какой-то газете: «У Меркель нет никакой репутации, и никто вокруг нее не сплотится». Это заявление, очевидно, было согласовано со Штойбером, но сам баварский премьер по-прежнему не спешил нарушать высказанное прежде обещание и избегал высказываться по К-вопросу.

Популярности у Герхарда Шрёдера не прибавлялось, и проблема договоренности по единому кандидату на пост канцлера начинала приобретать для ХДС/ХСС угрожающие масштабы. Но что было делать? Можно ли было заставить Штойбера выставить свою кандидатуру? Кто мог его убедить? Или были другие кандидаты?

Один был: Вольфганг Шойбле. Бывший лидер партии, прикованный к инвалидному креслу, после своей отставки на волне финансового скандала считался уже, по существу, политическим мертвецом. Но теперь – нарушая, кажется, все законы политической гравитации – кое-кто из его коллег по партии начал примеряться к мысли о том, что именно этот бывший партийный лидер способен составить конкуренцию Герхарду Шрёдеру. Поначалу это был всего лишь слух, но в ноябре 2001 г. лидер фракции ХСС в парламенте Михаэль Глос заявил: «Для меня Шойбле – возможный кандидат, но я не уверен, захочет ли он выдвинуть свою кандидатуру». Рассуждение Глоса было быстро опровергнуто, хотя и не в категорических выражениях. Томас Гоппель сделал дежурное замечание, указав, что «Глос говорил не от лица земельного отделения партии». Разумеется, это была констатация факта, но такая констатация не способна была раз и навсегда закрыть эту тему.

Возможность того, что Шойбле сумеет совершить невероятное возвращение на политическую арену, была плохой новостью для Меркель, но еще большую тревогу эта весть вызвала у консервативных премьер-министров Роланда Коха (Гессен), Эдвина Тойфеля (Баден-Вюртемберг) и Петера Мюллера (Саар). Эти влиятельные политики опасались, и не без оснований, что вовлеченность Шойбле в скандал с партийными пожертвованиями и тот факт, что он солгал парламенту о своей информированности, фатальным образом скажутся на шансах партии на победу.

Ситуация становилась по-настоящему сюрреалистической. Когда в начале декабря ХДС собралась в Дрездене на ежегодную конференцию, никто слова не сказал по К-вопросу. Газеты пытались гадать по кофейной гуще и искали хоть какой-то намек на положение дел в реакции делегатов на выступления разных кандидатов. Так, левая «Зюддойче цайтунг» отметила, что делегаты спонтанно встали, приветствуя фрау Меркель; из этого газета сделала вывод, что да, в конце концов «она сможет».

Было ли высказанное газетой мнение трезвой оценкой или просто благим пожеланием, вопрос открытый. Во всяком случае, она была не единственным претендентом, да и горячими аплодисментами встречали не ее одну. На следующий день «Вельт» – газета более консервативная – отметила, что Эдмунду Штойберу во время выступления устроили «настоящую овацию». «Могут ли 2000 рук лгать?» Но премьер Баварии все еще не объявил о выдвижении своей кандидатуры. В принципе, это было понятно, по крайней мере с личной точки зрения. В 1980 г. молодой Эдмунд Штойбер, как генеральный секретарь ХСС, выступал в роли главного советника Франца Йозефа Штрауса и наблюдал во всех подробностях, как его наставник проиграл выборы своему лощеному, красноречивому и высокомерному северному оппоненту Гельмуту Шмидту.

Штойбер не хотел, чтобы история повторилась; он не хотел проиграть такому же лощеному северянину Герхарду Шрёдеру. В то же время Штойбер понимал, что в этой гонке у него есть шанс; Шрёдер был непопулярен, и на бумаге шансы Штойбера выглядели лучше, чем шансы Штрауса в 1980 г. Шанс на то, что он мог бы побить социал-демократа на выборах 2002 г., мог стать своеобразным возмещением за неудачу покойного Франца Йозефа Штрауса. Штойбер чувствовал сильное искушение и постепенно склонялся к участию в выборах.

Вскоре после конференции и всего за неделю до рождественских каникул группа региональных руководителей устроила заговор. Все они принадлежали к правому крылу ХДС и хотели расчистить путь для Метца. Петер Мюллер, премьер земли Саар, неосторожно проговорился о том, что они попытаются предотвратить выдвижение Меркель. Ее ответ был стремителен; она чувствовала, что теряет авторитет, и понимала, что должна восстановить уважение к себе. Она сообщила прессе, что позвонила Мюллеру и сделала ему нагоняй. Это помогло на некоторое время прекратить шевеления за спиной Метца, но не помогло Меркель завоевать поддержку в партии. На следующий день, 10 декабря, Вольфганг Босбах (заместитель Метца в парламенте) высказался в поддержку Штойбера, но отверг все слухи о заговоре против Меркель: «Нет, мы не можем сказать, что кто-то готовит переворот, – сказал он в интервью газете «Тагесцайтунг», не слишком, впрочем, убедительно. – У Союза, слава богу, есть два хороших кандидата», – добавил он, демонстративно никого не назвав. Ясно было, что он при этом не думал о Меркель и что он предпочел бы если не Метца, то хотя бы Штойбера. «Нельзя отрицать, – сказал Босбах, – что Петер Мюллер и другие рассматривают Эдмунда Штойбера как исключительно удачного кандидата на федеральных выборах и человека, который способен добиться успеха. Но нет, ни о каком путче против Меркель речь не идет».

Несмотря ни на какие заверения герра Босбаха, заговор против Меркель, очевидно, существовал; ясно также, что хотя Босбах публично поддержал Штойбера, Метц вовсе не сошел с дистанции и продолжал участвовать в гонке.

Решительный момент был назначен на 11 января. В этот день в парк-отеле «Херренкруг» в Магдебурге – в доме отдыха, куда немцы обычно ездят, чтобы расслабиться и отдохнуть, – было назначено заседание Исполнительного комитета ХДС. Меркель было не до отдыха. Она понимала, что ее поставят перед свершившимся фактом и что премьеры земель назовут кандидатом от партии Эдмунда Штойбера. Это практически положило бы конец ее шансам стать когда-нибудь серьезным претендентом на высшую государственную должность. Открытое голосование за Штойбера поставило бы ее в положение неудачницы. Ей оставалось одно: последовать примеру Гельмута Коля и поступить так же, как тот поступил в 1980 г.: великодушно позволить своему баварскому коллеге выдвинуть свою кандидатуру – и надеяться на лучшее. Но ей необходимо было сделать вид, что она контролирует ситуацию и что именно она определяет ход событий.

9 января она позвонила Штойберу и спросила, может ли она заехать к нему позавтракать перед заседанием. У Штойбера этот внезапный звонок вызвал легкое раздражение, но они с женой никак не могли отказать Меркель в такой просьбе – и приглашение, хоть и вынужденное, было ею получено. Утром в назначенный день Меркель появилась на пороге дома Штойберов в Вольфратхаузене. У нее было к коллеге конкретное предложение. Она готова была поддержать его выдвижение публично и поддерживать его в ходе кампании при одном небольшом условии, которое вряд ли сыграло бы сколько-нибудь существенную роль при данном положении вещей. Штойбер был удивлен и обрадован. Он-то боялся публичного скандала и по-прежнему опасался Метца. А теперь ему предложили кандидатство практически на блюдечке. Он согласился.

Он согласился также, хотя это выяснилось лишь позже, на то, что в случае маловероятного поражения Союза на выборах Меркель сменит Фридриха Метца на посту руководителя парламентской фракции. Общаясь после завтрака с журналистами, Меркель была в откровенно приподнятом настроении: «Я всегда говорила, что кандидатом от Союза должен стать тот, кто имеет самые высокие шансы на победу. И я уверена, что этот человек – Эдмунд Штойбер».

Роланд Кох, Петер Мюллер, Фридрих Метц и другие заговорщики правого крыла были озадачены. Меркель действовала быстрее, чем они ожидали; она вновь перехватила инициативу, когда они уже практически сбросили ее со счетов. Их тактика, направленная на унижение лидера партии – и посредством этого на ее устранение – потерпела неудачу.

Война и наводнение

Та избирательная кампания проходила весьма необычно. В норме Свободные демократы более или менее слепо следовали за кандидатом, предложенным ХДС/ХСС. Но по поводу Эдмунда Штойбера у этой маленькой либертарианской партии были серьезные сомнения. Католические консервативные взгляды многих членов ХДС настраивали борцов за гражданские права из СвДП против них. Вместо этого Гвидо Вестервелле (он стал председателем и лидером партии в 2001 г.) предложил выдвинуть на пост канцлера свою кандидатуру. Он прекрасно понимал, что не получит большинства голосов самостоятельно, но и никакая из остальных партий не должна была получить большинства. Так почему бы не попробовать? Его ответом на ситуацию стала «равноудаленность» – он рассчитывал держать обе крупнейшие партии на расстоянии вытянутой руки и выторговать себе максимум возможного. Ни в одном законе не оговаривалось, что канцлер должен обязательно происходить из крупнейшей партии. К тому же при такой стратегии он мог дистанцироваться от обеих сторон, а затем, уже по результатам выборов, выторговать для своей партии лучшие условия.

Эдмунд Штойбер не был прирожденным политиком. В Баварии, где ХСС на земельных выборах большинство практически гарантировано, он мог играть без опаски и сохранять полный достоинства вид, как подобает государственному деятелю. Но играть против Герхарда Шрёдера – совершенно иное дело. В отличие от канцлера, Штойбер не привык воспринимать политику как разновидность боевого единоборства. В остальном же ситуация для него, объективно говоря, выглядела хорошо. Ему было что сказать, да и политический расклад для него был неплох. Экономика опять сползала в рецессию, и опросы показывали, что Штойбер и его команда обходят соперников в тех вопросах, которые на старте избирательной кампании имеют наибольшее значение. Когда-то Шрёдер сказал, что о результатах работы его правительства следует судить по его способности снизить уровень безработицы, и 85 % избирателей также считали, что безработица среди немцев должна стать главной темой этой кампании. Кроме того, 50 % были уверены, что в экономических вопросах наибольшего доверия заслуживает коалиция ХДС/ХСС, а за коалицию СДПГ и зеленых высказывались лишь 30 %.

Однако на личностном уровне Шрёдер мог дать Штойберу сто очков вперед. На вопрос о том, кого из участников гонки они видят победителем, 63 % избирателей называли Шрёдера, а Штойберу доставались жалкие 13 %. И на вопрос о том, кто из кандидатов кажется им более «симпатичным», результат был почти столь же внушительным и тоже в пользу Шрёдера: 61 % против 17 %. Именно это, несомненно, вкупе с присущей Шрёдеру способностью пользоваться любыми представившимися возможностями, позволило тогдашнему канцлеру превратить потенциальное катастрофическое поражение в равную гонку.

Посмотрим, что происходило в этот период в большом мире. Президент США Джордж Буш уже развернул дипломатические усилия, направленные на поиск поддержки в деле войны с Ираком. Хотя некоторое время назад правительство СДПГ и Зеленых отправило немецких солдат сражаться в Косово, Шрёдер точно чувствовал настроение в обществе. Многие немцы скептически воспринимали мотивы Буша, и более 80 % избирателей были против прямого участия в возможной войне, особенно если она будет вестись без мандата Совета безопасности ООН.

Но главная удача пришла к Шрёдеру с наводнениями в северо-западной земле Нижняя Саксония, которые произошли в середине августа 2002 г. Вода в Эльбе поднялась на девять с лишним метров выше нормального уровня, в связи с чем пришлось эвакуировать более 300 000 человек. Шрёдер, который всегда был человеком действия, натянул пару высоких рыбацких сапог и взял на себя командование операцией. Он ездил в зону бедствия, общался с пострадавшими и заботился о том, чтобы неотложные потребности в жилье и питании удовлетворялись без промедления. Его практический подход ярко контрастировал с поведением как всегда сдержанного и даже немного отстраненного Штойбера, который в традиционном сером костюме-тройке, блистая благородной сединой, все это время оставался в своей официальной резиденции в Мюнхене на Франц-Йозеф-Штраус-Ринг, 1. Однако даже эта природная катастрофа не вывела правящую коалицию вперед по результатам опросов, хотя и снизила начальное преимущество Штойбера. Шрёдер все еще шел вторым, хотя и вплотную за соперником. Штойбер был уверен в победе; возможно, слишком уверен.

Первые экзитполы в ночь после выборов указывали на то, что оптимизм Штойбера может оказаться оправданным. В 18:47, три четверти часа спустя после закрытия последних участков для голосования, сияющий Штойбер появился на телеэкране и заявил: «Мы выиграли выборы». Он поспешил. Очень скоро стало ясно, что экзитполы давали неверный прогноз, и в конечном итоге правящая коалиция обошла ХДС/ХСС на 577 000 голосов. Штойбер проиграл, проиграл так же, как его наставник в 1980 г. Шрёдер мог продолжать.

Меркель вновь атакует

Во время избирательной кампании Ангела Меркель была – по крайней мере внешне – воплощением лояльности. Она отметила про себя, что, по данным опросов, за СДПГ голосовали больше женщины, чем мужчины, и что поддержка ХДС/ХСС в Восточной Германии резко упала. Это давало ей дополнительный потенциальный козырь, но пока не было необходимости его использовать. Пока нужно было спросить кое с кого ответные услуги взамен давних одолжений и вынудить Штойбера сдержать обещание, сделанное им в январе за завтраком.

Меркель разрешила Штойберу вести избирательную кампанию на свое усмотрение при условии, что он разрешит ей после выборов стать лидером парламентской фракции. Фридрих Метц ничего не знал об этой сделке и был уверен в прочности своей позиции. Большинство среди членов парламента составляли такие же консерваторы, как он сам, и у него не было никаких причин подозревать, что его вынудят подать в отставку. Утром после поражения на выборах Меркель, Штойбер и Метц встретились в Конрад-Аденауэр-Хаус. Меркель сообщила ошеломленному парламентскому лидеру, что собирается занять его пост. Штойбер промолчал. Официально об этом предполагалось объявить на следующий день на заседании партийного исполнительного комитета ХДС.

Метц был потрясен и возмущен. Он позвонил Роланду Коху. Премьер-министр земли Гессен на юге страны не был готов просто так проштамповать решение о снятии с должности своего союзника, но понимал, что особого выбора у него нет. До Коха постепенно доходило, что Меркель давно планировала все это и что он и его коллеги опять оказались захвачены врасплох. Стремясь обеспечить достойный пост Метцу, Кох предложил, чтобы Меркель и Метц поменялись местами. Верил ли опытный политик в возможность подобной рокировки или предложил это лишь из лояльности по отношению к другу, можно только гадать. Но Меркель была не в настроении обсуждать компромиссы. Вообще, никто не пойдет на уступки, если у него на руках все козыри. Средства массовой информации, с удивлением увидевшие, как мягкая и сдержанная до того момента Меркель расправляется с политическим соперником, демонстрируя при этом стальную решимость и непреклонность, которых никто от нее не ожидал, тут же окрестили Ангелу «Фрау Беспощадность».

Меркель хотела совмещать посты лидера партии и лидера партийной фракции в парламенте, но это устраивало не всех. Ее положение лидера было подтверждено на партийной конференции ровно через семь недель после выборов. Но, как отметил один из комментаторов, поддержка, которую ей оказали, не была сердечной и искренней, среди членов партии не наблюдалось никакой эйфории, да и речь Меркель после нового избрания была «странно банальной». Меркель поддержали 93,7 % делегатов, но примерно столько же проголосовало и за то, чтобы Метц вошел в исполнительный комитет партии. В общем, Меркель завершила очередной этап гонки на самый верх, но так и не смогла обеспечить себе прочное положение в собственной партии.

Парламентский лидер и ловкий ход Меркель

После выборов 2002 г. в парламенте появилась новая, более уверенная в себе Меркель. Шрёдер, как обычно, излучал уверенность; он произнес речь, в которой привел оптимистичную – хотя, возможно, окрашенную в слишком розовые тона, – оценку экономических перспектив страны. Прежде Метц, опытный и умелый полемист, периодически задавал Шрёдеру жару и был для него достойным боевым оппонентом в зале заседаний.

Меркель никто прежде не считал сильным соперником. Она никогда не была сильным полемистом, стеснялась, ей не хватало уверенности. Канцлер никак не ожидал, что она станет для него самой серьезной проблемой. Ее ответ на его инаугурационное обращение стал для Шрёдера сюрпризом.

– Герр канцлер, – начала свое выступление дочь пастора, – ваша речь напоминает мне Евангелие от Иоанна, где сказано: «Царство мое не от мира сего». Эта ударная реплика была произнесена с уверенностью и намеком на юмор, которого публика прежде от Меркель не слышала. Эксперты единодушно решили, что Меркель – к их сильному удивлению – произнесла мастерскую речь, «энергичную и риторически красивую», по отзыву Тило фон Трота, президента Ассоциации германских спичрайтеров.

У Меркель как у лидера оппозиции было не слишком много возможностей показать себя. Единственным исключением стало избрание президента. Многие наблюдатели сходятся в том, что избрание Хорста Кёлера на этот в значительной мере церемониальный пост Меркель провела мастерски. Несомненно, это немалое достижение – не дать социал-демократам и их союзникам избрать на смену социал-демократу Йоханнесу Рау, когда ему в 2004 г. пришла пора покидать президентский пост, кого-то из своих. Однако трудно понять, что в этом событии такого замечательного, если не заглянуть за кулисы и не посмотреть, что кроется за газетными заголовками. Достижением Меркель было то, что она сумела стравить одну фракцию с другой и обеспечить таким образом большинство голосов нужному ей кандидату.

Осенью 2003 г. Вольфганг Шойбле – чем дальше, тем сильнее он ожесточался – объявил, что хотел бы избраться на этот пост, и некоторое время его считали основным претендентом на роль кандидата от ХДС/ХСС. Меркель, естественно, была совершенно не заинтересована в том, чтобы Шойбле занял высший пост Федеративной Республики. Их отношения по-прежнему оставались неприязненными, предшественник Меркель не простил ее за действия, которые он считал предательством с ее стороны, во время скандала с незаконными партийными пожертвованиями. В идеале ей нужен был на этом посту технократ – нейтральная фигура, которая могла бы стоять над партиями. Хорст Кёлер, недавно ушедший в отставку с поста президента Международного валютного фонда и бывший когда-то, при Коле, парламентским заместителем министра финансов, ее вполне бы устроил. Но до времени она держала свое мнение при себе.

В начале декабря Меркель встретилась с Гвидо Вестервелле и предложила, чтобы Шойбле стал объединенным кандидатом от Свободных демократов и ХДС/ХСС. Лидер либералов наотрез отказался от этого варианта: Шойбле не годится в президенты, сказал Вестервелле и напомнил Меркель, что формально ее предшественник по-прежнему находится под следствием в связи со скандалом по поводу незаконных партийных пожертвований. Это, по существу, обнулило шансы Шойбле на избрание, хотя Меркель и не стала сообщать об этом ему или кому бы то ни было. Причина такой сдержанности понятна. Эдмунд Штойбер, все еще обладавший в ХДС/ХСС серьезным влиянием, выразил решительную поддержку в адрес своего земляка-южанина: «Я высоко ценю его интеллектуальные возможности. У него хватит смелости показать нашей стране путь в тот момент, когда все мы стоим перед лицом трудных перемен», – сказал баварец корреспонденту «Шпигель» в сентябре 2003 г.

Меркель, к сильному раздражению Шойбле, никак не хотела обсуждать то, что уже получило наименование P-Frage: «Президентский вопрос». Она тянула до последней минуты – кстати говоря, она часто так поступала с важными и сложными решениями. На встрече со Штойбером 3 марта 2004 г. – всего за день до того, как исполком ХДС должен был принять решение о том, кто станет кандидатом от партии, – она вела себя так, будто поддерживала кандидатуру Шойбле на этот пост, хотя давно знала, что Вестервелле никогда на это не пойдет.

Кажущееся согласие Меркель и Штойбера по поводу выдвижения Шойбле, очевидно, раздражало Роланда Коха. Самоуверенный премьер Гессена – а нацеливался он, безусловно, на большее – выразил разочарование и плохо скрытую злость. Он встал перед камерами и заявил: «Я очень расстроен. Это полный хаос». Он сунул голову прямо в ловушку, расставленную Меркель. Она теперь могла сказать Штойберу, что, увы, Кох недоволен, кстати, как и Вестервелле. Так что нужно искать альтернативы. На самом же деле она к этому моменту уже составила список из трех кандидатов: там были Анетта Шаван (министр культуры земли Баден-Вюртемберг и католический богослов), Клаус Топфер (бывший министр окружающей среды, политик левого толка) и как бы между прочим (мысль пришла в последний момент) Хорст Кёлер (кандидат, на которого она ставила с самого начала). Она знала, что Топфер действует на консерваторов вроде Роланда Коха и Фридриха Метца как красная тряпка на быка, но знала также, что баварцы и клика Штойбера, состоящая из консервативных католиков, не потерпят на посту президента женщину – даже если она будет католичкой. Так что оставался всего один вариант – Хорст Кёлер.

Свободные демократы удивились, но Вестервелле с радостью поддержал либерального в плане экономики бывшего банкира. Так Меркель – при помощи небольшой хитрости – умаслила своих коллег и вынудила их к поддержке кандидата, которого никто даже не рассматривал в качестве серьезного претендента. При первом же голосовании в коллегии выборщиков Кёлер обошел кандидата от социал-демократов Гесина Шванна с результатом 604 голоса против 580 и переехал в президентскую резиденцию – дворец Бельвю.

Меркель вновь обвела вокруг пальца своих соперников и добилась редкого результата – провела в президенты христианского демократа при канцлере социал-демократе. Раньше такого не случалось. Неудивительно, что Шойбле был ошеломлен и зол. 5 марта 2004 г. в «Зюддойче цайтунг» вышла критическая статья под заголовком «Ангела Макиавелли», написанная его другом Херибальдом Прантлем, который нередко выступал рупором Шойбле в этой газете. Меркель, писал Прантль, виновна во «лжи, обмане и мошенничестве»; события вокруг президентской кампании – часть «обширного заговора Меркель, дьявольски хитроумного плана лидера ХДС, целью которого является устранение превосходящих ее в интеллектуальном отношении соперников». Это принесло ей общее уважение, и 25 мая «Вельт» заключила, что «переход власти от эпохи Гельмута Коля завершен. Никто в Союзе не в силах превзойти ее».

Мейер и Метц

Не все шло по плану. Лоренц Мейер, воинственный генеральный секретарь партии Меркель, продолжал нападать на правительство Шрёдера. Это не было проблемой, поскольку его агрессивный стиль оставлял Меркель возможность, пока Мейер делает грязную работу, играть роль спокойного и собранного государственного деятеля. Раньше эта роль, разумеется, принадлежала Метцу. Но он, по крайней мере до некоторого момента, был соперником и человеком, которому она не доверяла. Мейер, напротив, был ее персональным ротвейлером – человеком, которому можно было доверить проведение почти ежедневных атак на Шрёдера. Однако Мейер, помимо прочего, обладал нехорошей привычкой не все сообщать Меркель. Иногда его действия граничили с неэтичным поведением, а нередко и переходили эту границу. Одной из вещей, которые он не сообщил боссу, было то, что он как бывший сотрудник энергетической компании Rheinisch-Westfälisches Elektrisitätswerk AG платил за электричество по более низкой ставке. Когда он работал на компанию, это было законной привилегией, но он не делал этого уже лет пять; еще одной проблемой было то, что он получил за это время энергии на сумму 81 800 евро. Меркель опять же действовала быстро. Мейер был мгновенно уволен, а на его место она назначила Фолькера Каудера, происходившего из города с говорящим названием Ротвейл в земле Баден-Вюртемберг – места, откуда и пошла эта порода служебных собак.

Уйти пришлось не только Мейеру, но, в отличие от его случая, уход Фридриха Метца не был связан ни с каким скандалом, ни политическим, ни каким-то еще. Метц понял, что его время истекло, когда Меркель понизила его в должности. Он продолжал работать в бундестаге в роли официального представителя партии по налогообложению, но его предложения по поводу реформы налогового кодекса раз за разом отвергались.

В октябре 2004 г. Метц написал Меркель письмо в неожиданно личном тоне вперемешку с формальностями, обычными в подобных письмах: «Глубокоуважаемая фрау председатель, – дражайшая Ангела, – начал он, – как я уже сообщил вам сегодня в личной беседе, я решил не выдвигаться в исполком партии и уйти также в отставку с моих нынешних постов в бундестаге».

Еще один соперник оттеснен на обочину; теперь вперед, к главному призу – посту канцлера.

Повторное избрание Герхарда Шрёдера на выборах 2002 г. не решило фундаментальных экономических проблем Германии, в первую очередь проблемы старения населения. Шрёдера никогда особенно не сдерживали идеологические соображения. Его политическая философия в той мере, в какой она у него имелась, была близка философии премьер-министра Великобритании Тони Блэра. Как и его британский коллега, Шрёдер считал, что рыночные силы должны играть более существенную роль и что социальную политику следует решительно реформировать, уводя от чистого субсидирования. Прежде чем рассориться в 2003 г. по поводу войны в Ираке, Блэр и Шрёдер даже выпустили совместный манифест в виде памфлета под заголовком «Новый центр», в котором попытались перевести концепцию так называемого «третьего пути» Блэра в нечто, напоминающее идеологическую программу. Эти высокопарные обоснования необходимости реформирования частей государства всеобщего благосостояния несли мало смысла в конце 1990-х гг., когда они были впервые опубликованы, но многие из них вновь всплыли на поверхность во время переговоров по так называемым реформам Hartz IV. Эти реформы получили название по имени Петера Гартца, тогдашнего директора по персоналу фирмы Volkswagen, назначенного главой комиссии, задачей которой было разработать реформу рынка труда. Комиссия выдвинула несколько идей, среди них повышение пенсионного возраста до 67 лет и снижение пособия по безработице до уровня социального пособия. Утверждалось, что эти реформы необходимы по экономическим соображениям. Без них, говорил Шрёдер, все государство всеобщего благосостояния рано или поздно рухнет. Философия Шрёдера во многих отношениях напоминала философию дона Фабрицио Корберы, главного героя классического романа Лампедузы «Леопард»: «Если вы хотите, чтобы все оставалось как есть, все должно меняться».

Однако, как и в случае этого выдуманного сицилийского аристократа XIX века, не все современники Шрёдера были с ним согласны. Первый министр финансов в правительстве Шрёдера, Оскар Лафонтен, возглавил атаку на бывшего товарища внутри Социал-демократической партии. Лафонтен написал книгу «Сердце бьется слева» и вообще стал главным защитником слегка романтизированного, наверное, представления о традиционном западногерманском государстве всеобщего благосостояния.

Атаки представителей своей же партии сделали положение Шрёдера шатким. СДПГ проигрывала земельные выборы одни за другими, и в результате красно-зеленое правительство сталкивалось со все более враждебным большинством правоцентристских партий в бундесрате (что-то вроде сената), состоящем из представителей федеральных земель. Пытаясь ограничить давление на правительство, Шрёдер решил оставить пост председателя СДПГ, уступив его Францу Мюнтеферингу – главе парламентской фракции и, как в то время считал Шрёдер, настоящему верному товарищу.

Делая это, Шрёдер хотел сосредоточиться на управлении страной, не отвлекаясь больше на внутрипартийные дрязги. На самом деле у него, разумеется, был и другой, более зловещий мотив. Он хотел заранее разделить с кем-то ответственность за непопулярные программы, на случай, если с него за них спросят. Последнего не произошло, но и поражений на земельных выборах избежать не удалось. 22 мая 2005 г. он сдался. СДПГ проиграла выборы в земле Северный Рейн – Вестфалия, где представитель ХДС и архиконсерватор Юрген Рютгерс легко побил представителя социал-демократов Пера Штайнбрюка, прежде занимавшего пост. Социал-демократы управляли этой землей с тех пор, когда политик из ХДС Франц Мейерс проиграл Хайнцу Кюну в 1966 г., и проигрыш здесь стал для Шрёдера символической и политической катастрофой. С этого момента управление государством должно сильно затрудниться. Теперь Меркель, по существу, держала правительство за горло, так как имела возможность заблокировать в верхней палате любой законодательный акт.

Шрёдер жаждал новых выборов в бундестаг. Но роспуск нижней палаты федеральной законодательной власти не входит в полномочия канцлера. Выборы назначаются раз в четыре года или в том случае, когда канцлер проигрывает голосование о доверии. И Шрёдер задумал хитрый ход: он хотел, чтобы представители его собственной партии и зеленые проголосовали против него по тактическим соображениям и таким образом вынудили президента Кёлера назначить новые выборы. Первую часть плана удалось реализовать без проблем. 1 июля 2005 г. после голосования 296:151 при 148 воздержавшихся бундестаг вынес канцлеру вотум недоверия. Вероятно, эта весьма необычная процедура была к тому же неконституционной. Депутат от Партии зеленых Вернер Шульц, описывая голосование как незаконное, сразу же обжаловал его в суде: «Если президент распустит парламент, – написал он в исковом заявлении, – я подам иск в Федеральный конституционный суд». С юридической точки зрения он, похоже, был прав. Статья 67.1.1 Основного закона Германии гласит:

«Бундестаг может выразить недоверие Федеральному канцлеру тем, что большинством членов выберет ему преемника, и обратиться к Федеральному президенту с просьбой об увольнении Федерального канцлера. Федеральный президент должен удовлетворить эту просьбу и назначить выбранное лицо».

Никто никому доверия не выражал, да и никакого «преемника» бундестаг не выбрал. Так что, вся процедура противоречила Конституции? Конституционный суд не увидел в действиях парламента никаких проблем и объявил, что все было законно. Шрёдер мог продолжать.

Но зачем ему нужны были выборы? Если верить опросам общественного мнения, все указывало на то, что на выборах Шрёдер должен был проиграть Меркель. Рационально ли поступил Шрёдер? На самом деле для такого хода у него было несколько серьезных причин. С одной стороны, он доверял своим вошедшим в легенду способностям вести избирательную кампанию и знал – как выяснилось, безошибочно, – что в этом умении не уступит никому, а уж фрау Меркель сможет дать сто очков вперед. Еще одной возможной причиной было то, что Шрёдеру хотелось уйти из политики, чтобы заняться бизнесом и посвятить себя четвертой жене и двум их приемным детям.

Таким образом, Шрёдер пребывал в нерешительности. С одной стороны, он с нетерпением ждал возможности погрузиться в новый, более доходный вид деятельности, при котором больше времени можно было бы посвящать семье. С другой, он был законченным политиком и умелым организатором избирательных кампаний и как таковой любил настоящую схватку. Обеспечив проведение реформ Hartz IV и имея мало шансов выиграть еще одни всеобщие выборы, Шрёдер мог сравнительно спокойно и с удовольствием, без особенных нервов провести кампанию. Конечно, социал-демократы могли проиграть – мало того, он был уверен, что его партия проиграет, – но минимизировать ущерб было под силу ему и только ему. Он считал, что ХДС выиграет, но Меркель трудно будет сформировать устойчивое правительство, а СДПГ перегруппируется и после короткого периода в оппозиции вновь перехватит власть.

Четыре месяца спустя, когда начали появляться первые результаты выборов, создалось впечатление, что ставка Шрёдера успешно сыграла. Не в последнюю очередь благодаря своему предвыборному гению СДПГ почти преодолела 20 %-й разрыв, который показывали результаты опросов. Результат получился практически ничейный: 34,1 % за СДПГ против 35,2 % за ХДС/ХСС. Меркель такой катастрофический и позорный результат угрожал концом политической карьеры. Эдмунд Штойбер четыре года назад получил респектабельные 38 % голосов. Меркель не сумела даже повторить результат баварца. Вообще, результат выборов 2005 г. был для ХДС худшим с 1949 г, когда партия еще, по существу, не успела организоваться. Почему все обернулось так плохо?

История судьи Кирхгофа: как все (чуть не) пошло не так

Меркель начала избирательную кампанию с практически выигрышной позиции. Согласно опросам, в начале кампании ХДС/ХСС набирали 48 %. СДПГ довольствовалась жалкими 28 %. Позиция Меркель и ХДС/ХСС была так сильна, что некоторые решили – или испугались, – что она получит возможность править в одиночку – а такого никому не удавалось достичь со времен победы Аденауэра в 1957 г, когда союз ХДС/ХСС получил более 50 % голосов. 16 сентября 2005 г. «Хандельсблат» – газета, сравнимая с Wall Street Journal, хотя и не так откровенно политизированная, предупредила, что Меркель нуждается в Свободных демократах, чтобы «притормозить собственную партию и уравновесить эгоистические тенденции земельных премьеров».

Проблемы Меркель в начале кампании были минимальны. Самым серьезным поводом для беспокойства был вопрос, что делать с Эдмундом Штойбером, который, как она опасалась, мог стать угрозой для внутренней стабильности коалиции. Просто вручить ему ключи от финансового министерства – а именно этот пост держала ХСС при Коле – означало бы рисковать сосредоточением в его руках слишком большой власти над важнейшей областью политики. Еще одной проблемой Меркель было то, что некоторые считали ее политически легковесной фигурой. Она попыталась решить разом обе проблемы, назвав в качестве потенциального министра финансов относительно неприметного ученого и бывшего судью Пауля Кирхгофа. Это давало ей контроль над Штойбером, который в этой схеме должен был стать своего рода суперминистром по делам бизнеса, экономики и техники – то есть занять пост, который отлично выглядел на бумаге, но вряд ли стал бы особенно влиятельным на практике. Кроме того, она считала, что в Кирхгофе нашла для себя и для партии серьезного ученого, на которого можно положиться.

Следует отметить, что Гельмут Коль не отличался особыми способностями в поиске интеллектуалов. Вообще, часто отмечалось, что он, кажется, сам того не желая, настраивал против себя интеллигенцию. А Меркель, наверное, хотела выделиться. Маргарет Тэтчер, хоть и не была для Меркель кумиром и образцом для подражания, в свое время сумела привлечь в свое правительство таких интеллектуалов, как, например, экономиста Фридриха фон Хайека. Или ближе к дому: Вилли Брандт всегда окружал себя интеллектуалами, так, во время предвыборной кампании 1969 г. ему помогал известный романист Гюнтер Грасс.

Меркель считала, что ей нужен настоящий интеллектуал: известный академический мыслитель или философ, человек, способный добавить глубины ее избирательной кампании. Короче говоря, ей нужен был человек, который положил бы конец утверждениям, что Меркель – дилетант в политике. Она нашла желаемое в лице Пауля Кирхгофа, который после успешной карьеры судьи стал профессором юриспруденции в Гейдельбергском университете. Помимо блестящего послужного списка, Кирхгоф мог похвастать значительным влиянием на правоцентристские круги, которым он был обязан своей книге «Мягкая утрата свободы для нового налогового кодекса: ясно, понятно и справедливо».

Теория Кирхгофа была обманчиво простой: все должны платить одинаковый процент подоходного налога, а всевозможные вычеты должны быть отменены. Такая налоговая система, утверждал Кирхгоф, привела бы к снижению уровня мошенничества и уклонения от налогов, поскольку законных возможностей избежать уплаты налогов стало бы намного меньше. Именно этого человека Меркель наметила в будущем на место министра финансов в своем правительстве; при этом она оттеснила на второй план Эдмунда Штойбера, которому пришлось бы в таком случае довольствоваться менее значимой ролью «суперминистра» экономики, бизнеса и техники.

Поначалу назначение Кирхгофа было встречено с одобрением и даже уважением. Газета «Зюддойче цайтунг», обычно не склонная превозносить ХДС/ХСС, вдохновилась тем, что Меркель «вытащила этого человека из пыльного мира учености и юридических рассуждений». Кирхгоф, по мнению газеты, был «человеком совершенно иного калибра, чем дилетант Йост Штольман», которого Герхард Шрёдер вытащил в 1998 г. В отличие от упомянутого Йоста Штольмана – бизнесмена-миллионера и бывшего члена ХДС, которого Герхард Шрёдер в 1998 г. включил в свой теневой кабинет, но который позже стал ему мешать, поскольку говорил вещи, противоречившие, казалось бы, доктрине СДПГ, – Кирхгоф был намного более серьезным и вдохновенным выбором; это был человек, которого представляли едва ли не «deus ex machina в царстве финансовой политики». «Никогда прежде Ганс Эйхель, финансовый министр СДПГ, не цеплялся более отчаянно за свой пост, чем в первые дни политической карьеры Пауля Кирхгофа», – констатировала «Хандельсблат».

Однако в команде Меркель определенно присутствовал элемент самолюбования – в ней царило ощущение, что результат выборов у них в кармане. Эта завышенная самооценка вела к едва ли не фатальным ошибкам, казавшимся почти недоступными пониманию. Никто из команды Меркель не позаботился о том, чтобы профессор Кирхгоф был «на связи» или чтобы его высказывания утверждались и координировались со штабом кампании. Вообще, Меркель не ввела Кирхгофа в свою команду; мало того, они встретились всего однажды – в тот день, когда Меркель его назначила. Дело было так. В начале июля Меркель позвонила профессору и попросила его присоединиться к ее команде. Никогда прежде они не встречались, и было неясно, кто мог его рекомендовать. Но профессор обрадовался возможности принять участие в процессе и согласился. Но Меркель, похоже, заранее обсудила это назначение только со Штойбером, что тоже представляло немалую проблему.

Меркель должна была сознавать, что неолиберальные идеи и взгляды, которые проповедовал Кирхгоф, нравятся не всем. Часто забывают о том, что консерваторы в ХДС – и особенно в ХСС – вовсе не апостолы свободного рынка; скорее, можно сказать, что они скептически настроены в отношении свободного предпринимательства в его наиболее раскрепощенных формах. Капитализм не рассматривается как главная добродетель в партии, которая исторически и идеологически выросла из циркуляра папы Льва XIII 1891 г., озаглавленного Rerum Novarum, в котором понтифик нападал не только на безбожный коммунизм, но и на безудержный капитализм.

Меркель, воспитанная в протестантской семье и к тому же преклонявшаяся перед Рональдом Рейганом, была правее многих в ХДС/ХСС, хотя в других вопросах, таких как отношение к гей-бракам, исследования стволовых клеток и образование, она была куда либеральнее. При таком воспитании и круге общения ее сердце и не могло биться полностью в унисон с сердцем партии, в которой она состояла. Она и раньше изо всех сил старалась защищать и продвигать неолиберальную идеологию и даже критиковала Федеративную Республику за то, то та слишком социалистична: «Вы даже не представляете, насколько вы на самом деле социалистичны», – сказала она в интервью газете «Франкфуртер альгемайне цайтунг» в самом начале избирательной кампании. Создавалось впечатление, что она намеренно провоцирует своих сограждан, как будто стараясь побудить их избрать консерватора, который верит в свободный рынок и не доверяет государству.

Всего за год до выборов социально-католическая газета «Тагеспост» предупреждала, что «неолиберальные концепции не выигрывают выборов»; газета даже сетовала, что при Меркель «христианско-социальная этика в Союзе отправлена на пенсию».

Меркель следовало бы вести себя поосторожнее, в чем она вскоре и убедилась на собственном опыте. После того, как Кирхгоф сделал несколько замечаний, не согласованных с избирательным штабом, пресса, как гончие на охоте, почуяла кровь. Так, на вопрос о главной своей идее, плоской шкале налогообложения, Кирхгоф заявил, что теперь каждый будет платить государству всего 25 процентов от своего дохода, каким бы тот ни был. Для Меркель это стало неприятной новостью. Налоговая политика и без того представляла собой щекотливую тему, к тому же она, как мы видели, косвенным образом привела к отставке Фридриха Метца и расколола партию.

Застигнутая вроде бы врасплох замечаниями Кирхгофа, Меркель немедленно опровергла слова профессора, заявив в интервью телевизионной сети ZDF, что партия (она не уточнила, идет ли речь только о ХДС или об обеих партиях коалиции) планирует ступенчатую шкалу налога со ставками от 12 до 39 процентов. Она заявила также, что «предложения Кирхгофа ни в коем случае не будут реализованы при следующем составе бундестага». Эдмунд Штойбер, тоже ответственный отчасти за приглашение Кирхгофа, тоже был смущен; он всячески подчеркивал, что «заявления профессора делаются в рамках чисто научной дискуссии».

В этот момент Шрёдер нанес ответный удар. Он, как опытный политический боец, инстинктивно чувствовал слабые места противника. «Научная дискуссия, – сказал Шрёдер своим согражданам, – это не часть серьезной программы партии, претендующей на роль правящей». Войдя в раж, канцлер высказался покровительственно о «профессоре из Гейдельберга», которого изобразил при этом не только кабинетным теоретиком не от мира сего, но настоящим безумным ученым, которого больше интересуют его теории, чем бедственное положение простого народа. «Высказанные Кирхгофом взгляды представляют взгляд на человека, который немцы не могут стерпеть». «Люди – не вещи, и с ними нельзя так обращаться», – продолжал Шрёдер, мягко намекая на изречение философа Иммануила Канта о том, что «ни к кому нельзя относиться только как к средству для достижения цели». Вы видите, насколько искусен был Шрёдер в ведении избирательной кампании: он красиво разоблачил профессора и одновременно напомнил согражданам о величайшем немецком философе; он умудрился одновременно обратиться и к обычным людям, считавшим Кирхгофа яйцеголовым умником, и к интеллектуалам, которые по ссылке на Канта оценили самого канцлера как человека образованного и эрудированного. Согласитесь, успешно совмещать простонародную речь и обращение к образованному среднему классу, – немалое достижение. Вслед за этим вмешательством на улицах появились плакаты с простым текстом: «Меркель/Кирхгоф: радикально антисоциальны». 31 августа на одной из партийных вечеринок, организованных для сбора средств, Шрёдер охарактеризовал профессора как человека, который «готов использовать немцев в качестве подопытных морских свинок для своих реформ».

Имел ли Шрёдер право проповедовать политическую чистоту, особенно с учетом того, что сам он придерживался неолиберальных взглядов, – вопрос спорный. Ущерб для ХДС увеличивался день ото дня. И, хуже всего с точки зрения Меркель, вмешательство с ее стороны угрожало подорвать всю ту поддержку и статус, которые она тщательнейшим образом строила начиная с 2002 г. Почувствовав слабину Меркель, слегка лицемерный католический премьер Нижней Саксонии Христиан Вульф счел своим долгом объявить, что экономическая модель Кирхгофа «противоречит присущему всем немцам чувству социальной справедливости».

Вмешательство Вульфа четко указывало на сложное положение, в котором оказалась Меркель. В воздухе витало ощущение, что ей все же удастся вырвать поражение из зубов победы; вероятно, росла также вероятность того, что следующего канцлера придется искать за пределами нынешнего бундестага – короче говоря, что кому-то из премьеров придется занять этот пост. История при этом была не на стороне Меркель. В последние несколько десятков лет сложилась закономерность, согласно которой канцлер выходил из рядов региональных политиков. Четверо из пяти последних канцлеров, как мы уже видели, прежде чем занять высший пост занимались управлением на земельном уровне. Казалось логичным, что следующим канцлером станет кто-то из земельных премьеров. Такие, как Вульф, чувствовали, что надо бы обеспечить себе хорошую стартовую позицию на тот случай, если Меркель потерпит неудачу.

Так что Вульф просто поступил так, как можно было ожидать. То, что у него появилась возможность сделать это путем атаки на и без того жестко критикуемую неолиберальную доктрину, которую Кирхгоф – а следовательно, и Меркель – активно продвигал, было для него всего лишь дополнительным бонусом.

Тем временем судья Кирхгоф не собирался облегчать жизнь ни себе самому, ни тем более своей начальнице. Не имея, кажется, понятия о тонких правилах политических приличий, этот кабинетный ученый продолжал непрерывным потоком выпускать в свет все более нереалистичные политические предложения. Возможно, эти предложения были разумны и последовательны с интеллектуальной точки зрения, но в политике интеллектуальная последовательность – далеко не все. Публичная политика не отличается и никогда не отличалась «коммуникативным действием» или идеальной открытостью дискуссий, за которые ратуют такие интеллектуалы, как Юрген Хабермас. В политике споры являются инструментом власти и должны вписываться в схему действий, которые считаются уместными и полезными на данный момент. Кирхгоф, не понимая этого, продолжал громогласно защищать свои идеи. Всего за две недели до выборов он вновь подал голос. Хотя Меркель успела уже от него откреститься, он уверенно заявил, что «все 418 предусмотренных законом налоговых льгот и лазеек будут закрыты к первому января 2007 г.».

Устроенные Кирхгофом публичные политические лекции, полные социологических выкладок и юридических терминов, превращали избирательную кампанию ХДС/ХСС в руины. Неудивительно, что Меркель на одном из бесчисленных совещаний по минимизации ущерба, в которых ей тогда приходилось участвовать, заявила: «Я человек эмоциональный». Естественной реакцией на все это было бы дать Кирхгофу отставку, но это уже попахивало бы паникой. Или можно было тихонько поговорить с профессором. Но такие разговоры на Кирхгофа почти не действовали – хотя попытки были. Кое-кто в партии – и для видимости даже сама Меркель – пытался убедить Фридриха Метца вернуться в обойму и сыграть роль своеобразного блудного сына. В конце концов, Метц по-прежнему собирался выдвигать свою кандидатуру. Но все эти усилия ни к чему не привели, Метц остался в полуотставке.

В средствах массовой информации и общественном сознании уже сложился портрет человека, которого ХДС прочил на роль министра финансов, и это был портрет циника, которому наплевать на людей. Конечно, это была карикатура, причем не слишком-то справедливая. На самом деле Кирхгоф высказывал взгляды, в которых проглядывало значительное беспокойство и забота о социальной справедливости. Но с этими его высказываниями была одна проблема: критика в них была направлена не на СДПГ, а на текущую политику ХДС. К примеру, Кирхгоф критиковал предложение ХДС о повышении общего налога с продаж, поскольку это должно было бы негативно сказаться на «наименее обеспеченных», особенно на «тех, кому приходится растить детей».

В политике, особенно во время избирательной кампании, тонкие нюансы теряются. Кирхгоф же, будто для того чтобы еще усложнить ситуацию, не спешил демонстрировать лояльность партии, членом которой не являлся, но которая назвала его как будущего министра финансов. Как ученый, он пребывал в ложном убеждении, что политика относится к сфере спокойных и рациональных дебатов. Его ошибка дорого обошлась христианским демократам.

В период, когда избирательные кампании все больше становятся делом профессионалов, в эпоху оперативных центров, фокусных групп и политического маркетинга почти невозможно себе представить, что Меркель и ее партия могли провести кампанию настолько некомпетентно, по-любительски и попросту низкопробно, как они сделали это в 2005 г. Назначение Кирхгофа не только ослабило позицию Меркель внутри партии, но и снизило поддержку партии среди представителей рабочего класса. Голубые воротнички – непременный электорат ХДС, но в данном случае эта часть электората закономерно опасалась последствий налоговых реформ профессора. К тому же устранение лазеек в налоговом кодексе и поэтапная отмена налоговых льгот, предлагавшиеся Кирхгофом, вызвали серьезную тревогу за свою судьбу у представителей малого бизнеса и лавочников – двух групп, составляющих основу электората ХДС.

В свете фиаско с Кирхгофом практически ничейный результат выборов никого не удивил.

Шрёдер упускает возможности

Шрёдер, которому еще несколько месяцев назад прочили политическую смерть, к которому относились как к человеку вчерашнего дня и даже как к мишени для легких насмешек, вдруг поднялся из политической могилы. Но ему не суждено было долго оставаться в земле живых.

Следующая сцена этой драмы нам уже знакома; это хорошо известная история, рассказанная в предисловии, о том, как Шрёдер с грацией бульдозера наезжал на Меркель во время послевыборных дебатов партийных лидеров, и как его снисходительное, надменное, грубое и, возможно, женоненавистническое отношение к оппонентке из ХДС разрушило все, что его партии удалось получить в результате кампании.

Невозможно сказать, была ли тогда Меркель действительно робкой и шокированной, и чувствовала ли она себя запуганной, – или просто очень устала после нескольких месяцев недосыпа и постоянной тревоги. На самом деле это не имеет значения. Важно, что пресса тогда развернулась практически на ходу и, можно сказать, покинула Шрёдера, хотя на всем протяжении избирательной кампании оказывала ему явную поддержку. Шрёдер тогда, хотя и представлял действующую власть, был в роли догоняющего. Он вел кампанию в стиле Гарри Трумэна, когда тот в 1948 г. выступал под лозунгом «Задай им перца, Гарри!»; тогда президент-демократ завоевал симпатии на только избирателей, но и прессы именно тем, что был в положении более слабого и гонимого.

Во время избирательной кампании слабым и гонимым был Шрёдер. Он намного отставал по результатам опросов, но сумел поправить ситуацию, но на этом аналогия с Трумэном заканчивается. Если американский президент, уроженец штата Миссури, производил впечатление вежливого и скромного джентльмена, то Шрёдер поступал ровно наоборот. Пресса наказала наглеца, немедленно обратившись против него. «Даже женщинам из СДПГ и немногим еще оставшимся в этой партии джентльменам должно быть стыдно за его поведение», – вынесла вердикт «Ежедневная газета». Эта же газета сформулировала общее мнение о том, что канцлер вел себя как «надменный всезнайка и мачо», а его отношение было неподобающим и откровенно грубым, и все это из-за глупой стычки в ночь после выборов. Его эмоциональная вспышка спасла политическую карьеру Ангелы Меркель.

В ночь после выборов стало очевидно, что Свободные демократы не желают входить в коалицию с Социал-демократами и зелеными (так называемая «светофорная коалиция» из красного (СДПГ), желтого (СвДП) и зеленых). Однако Вестервелле был открыт для возможной «ямайской» коалиции, названной так по цветам ямайского флага – черный (ХДС), желтый (СвДП) и зеленые. На этом этапе кое-кто в СДПГ готов был рассмотреть возможность большой коалиции, но Шрёдер был против.

Все замерло в подвешенном состоянии. Меркель необходимо было действовать быстро, и она начала действовать. Первой задачей было упрочить свое положение как кандидата на пост канцлера, пока кто-нибудь из земельных премьеров не перехватил у нее инициативу. Такие, как Роланд Кох, Христиан Вульф, Юрген Рютгерс и, с некоторой натяжкой, даже Гюнтер Эттингер (новый премьер-министр юго-западной земли Баден-Вюртемберг), потенциально вполне могли бросить ей вызов.

Всего через день после катастрофических результатов всеобщих выборов Меркель преобразилась. Исчез куда-то робкий политик, чувствовавший себя не в своей тарелке во всей этой избирательной кутерьме. А вместо него появилась знакомая теперь всем Ангела Меркель, такая, какой ее знали только близкие сотрудники: классный переговорщик, политик, умеющий вырабатывать сложнейшие договоренности за закрытыми дверьми.

Было утро вторника за два дня до осеннего равноденствия. Если верить древней астрологии, это переломный момент между чем-то новым и чем-то старым, но Меркель почти наверняка не думала об этом, когда предлагала 226 новоизбранным членам парламентской группы ХДС/ХСС избрать из своей среды лидера и официального представителя. Это был рискованный ход. Дефакто это было голосование о доверии, и оно легко могло обернуться против Меркель. И правда, любой исход кроме победы путем единодушного одобрения фатально навредил бы ей и открыл бы путь для любого из земельных премьер-министров или, может быть, для возвращения Фридриха Метца. Однако риск был точно рассчитан. Не все козыри были против нее. Этот неожиданный ход дал ей инициативу и застал врасплох ее соперников в столицах земель. И самое, возможно, главное, – нападки на нее Шрёдера вызвали своего рода оборонительную реакцию и солидарность с Меркель среди членов парламентской группы ХДС/ХСС.

Сравнение политического воскрешения Меркель с возрождением легендарного феникса из пепла может показаться затасканным, но в данном случае это клише кажется похожим на правду. Менее чем 48 часов спустя после катастрофичного окончания выборов, Меркель вновь заняла выгодную позицию в гонке за пост канцлера; она получила 98,6 % голосов при выборе лидера. Это был лучший в истории результат выборов лидера фракции ХДС/ХСС в бундестаге. Результат этот, объявленный лидером кокуса ХСС Михаэлем Глосом, был встречен настоящей овацией. Депутаты аплодировали стоя – а некоторые, как говорят, даже вскочили на стулья, – и Меркель не замедлила воспользоваться результатом голосования как обоснованием своего права вести переговоры: «Этот результат решительно показывает, что мы как сильнейшая партия в бундестаге выдвигаем заявку на то, чтобы возглавить переговоры. Это будет для нас трудной задачей. Но это задача, которую можно решить». Стоит отметить, что Меркель здесь использовала местоимение множественного числа «мы». Решать задачу предстояло ей, но это было бы невозможно без доверия и поддержки ее коллег по парламенту. В политике важно все, в том числе мелочи.

У социал-демократов ситуация была другой. Шрёдер столкнулся с серьезными проблемами. Передав пост председателя партии Францу Мюнтеферингу, он оказался отстранен от руководства переговорами с другими партиями. Протокол диктует, что эти переговоры проводит лидер партии, так что Шрёдер перестал быть хозяином собственной судьбы. Кроме того, появилась новая проблема: Свободные демократы, как мы уже видели, отказались вести переговоры о светофорной коалиции. На следующий день после выборов Вестервелле уточнил свою позицию: он «не станет вести переговоры с СДПГ». Наконец, Шрёдер страдал от недостатка доверия. Лишь 16 % избирателей считали, что он способен будет решить будущие проблемы. Напротив, 43 % считали Меркель «заслуживающей доверия».

Математически ситуация казалась относительно благоприятной дл Шрёдера. Но коалиционная политика – несмотря на уверения политологов – не сводится к математике. Численно Шрёдер имел большинство вместе с зелеными и бывшими коммунистами, но он не был готов рассматривать коалицию с Оскаром Лафонтеном, который еще на ранних стадиях избирательной кампании покинул СДПГ и вступил в вольную ассоциацию с преемниками восточногерманских коммунистов. Проницательный наблюдатель однажды заметил, что политические партии имеют вес только в двух случаях: если они имеют потенциал либо в смысле создания коалиции, либо в смысле шантажа. Шрёдер решительно не собирался наделять бывших коммунистов весом ни в каком смысле. Он считал их пустым местом, игнорировал само их существование и не готов был признать даже теоретическую возможность коалиции. Тот факт, что Партия демократического социализма (бывшие коммунисты) и СДПГ готовы были делить власть в земле Мекленбург – Передняя Померания, где Харальд Рингсторф возглавлял «красно-красную коалицию» социал-демократов и экс-коммунистов с тех пор, когда сам Шрёдер только пришел во власть, и что Райнхард Хёппнер в земле Саксония-Анхальт правил с поддержкой ПДС с 1994 по 1998 г., для Шрёдера, кажется, ничего не значил.

Отказ канцлера от любой формы сотрудничества с ПДС мог, в принципе, открыть дорогу для ямайской коалиции, но эту возможность почти сразу отверг Йошка Фишер. Его Зеленая партия успела далеко отойти от своих корней и зарождения в поколении 1968 г. – поколении стареющих хиппи, продвигавших альтернативное общество, но альянс с ХДС – образцовой, по существу, партией истеблишмента, для многих был бы чересчур радикальным шагом, не в последнюю очередь из-за личности лидера партии. Действующий министр иностранных дел зарубил всякую дискуссию о черно-зелено-желтой коалиции на корню, сказав: «Я выкрашен в прочный красно-зеленый цвет, и это все. Я не знаю других цветов».

Переговоры встали. Единственным вариантом была большая коалиция, но Шрёдер охарактеризовал возможность вхождения СДПГ в какую бы то ни было коалицию, возглавляемую Меркель, как несуществующую, и гневно отверг ее. Неужели именно это оказалось для Шрёдера последней непреодолимой красной линией? Вероятно, да. Однако, и это принципиально, мнение Шрёдера уже не имело первостепенного значения. Теперь от лица СДПГ говорил Мюнтеферинг, а не Шрёдер.

Канцлер ожидал, что новый партийный лидер будет играть скромную подчиненную роль, но мягкий с виду католик и уроженец Рейнской области вовсе не был лояльным исполнителем, каким считал его босс. Прежде Мюнтеферинг был помощником руководителя на производстве; он работал в промышленности и в профсоюзах, но не имел университетского образования, считался традиционным социал-демократом, но при этом не был лишен амбиций. Он был лично заинтересован в достижении договоренности, хотя на следующий день после выборов тоже вроде бы сказал, что СДПГ «никогда не примет Меркель на посту канцлера». На самом же деле его вполне устроила бы роль заместителя Меркель: пост вице-канцлера стал бы серьезным шагом вперед для политика, максимальным достижением которого до того был пост федерального министра транспорта.

Проблемой для Шрёдера было то, что несколько других членов его партии тоже согласны были работать под руководством Меркель при условии, что их повысили бы или оставили не их министерских постах. Лояльность партии и лично канцлеру – вот чего не хватило социал-демократам осенью 2005 г.

Мюнтеферинг сообщил все это Меркель. Для начала он предложил так называемое «израильское решение» – договоренность о разделе власти, согласно которой два партийных лидера чередовались бы на посту канцлера. Эта модель получила название по сделке, которую заключили израильские политики Шимон Перес и Ицхак Шамир после выборов 1984 г.; они договорились, что каждый из них будет править два года из четырех. Однако ни самого Мюнтеферинга, ни Меркель этот вариант особенно не интересовал; очевидно, это был пробный ход, приглашение к переговорам. Мюнтеферинг хотел обеспечить себе видную позицию и, уступив пост канцлера, закрепить за СДПГ портфели самых влиятельных министерств.

Меркель и Мюнтеферинг вели переговоры, а действующий канцлер беспомощно наблюдал за процессом со зрительского места. Он понимал, что игра закончена; не имело смысла длить страдания. 3 октября, через две недели после выборов, Шрёдер покинул свой пост. Он выпустил короткое заявление, завершив его тем, что он «не хотел бы стоять на пути процесса осуществления реформ, инициированных мной», а также «стоять на пути организации стабильного правительства». В некоторых отношениях это был довольно грустный конец впечатляющей карьеры. Правый британский политик Енох Пауэлл однажды заметил, что «всякая политическая карьера, если только она не прерывается в удачный момент на полном ходу, завершается крахом, потому что такова природа политики и человеческой деятельности». Может показаться, что это высказывание очень подходит Шрёдеру, но в то же время это звучит несправедливо. Шрёдер, при всей своей браваде и мужском шовинизме (а того и другого у него хватало), многого достиг, продемонстрировал смелость и продавил реформы, которые позже были объявлены причиной экономического успеха Германии и ее устойчивости перед лицом глобального финансового кризиса. Шрёдер подготовил почву для своего преемника и базу для будущего процветания страны.

Однако на этой стадии, на второй неделе октября, через месяц после выборов, этот преемник еще не был найден. Процесс переговоров слегка затянулся из-за довыборов. Один из кандидатов 160-го избирательного округа в Дрездене умер, и пришлось проводить новые выборы. Мандат достался ХДС, что никого не удивило. Это никак не повлияло на общее распределение мест, но добавило Меркель хода. После встречи сразу и с Мюнтефефрингом, и со Шрёдером была достигнута принципиальная договоренность, что новым канцлером станет Меркель, Мюнтеферинг станет ее заместителем, а СДПГ получит шесть из одиннадцати министерских постов.

«Как поживаете, мадам? Теперь вы довольны?» – задала вопрос ирландская журналистка Джуди Демпси на брифинге для прессы, посвященном соглашению, достигнутому двумя партиями после трех недель активных переговоров. Меркель ничего не ответила. Возможно, она боялась сглазить свой успех, – а может, считала участие в такой эмоциональной перебранке неподобающим для себя. По правде говоря, она не была еще «довольна», если это слово здесь уместно. Договориться с социал-демократами – это одно, а заручиться поддержкой своих собственных товарищей по партии и коллег-консерваторов – совсем другое. Она сумела организовать сделку с социал-демократами, но нужно было еще поделить портфели в собственном лагере и уладить счета с премьерами земель, которые жаждали обрести влияние в форме представительства на федеральном уровне.

Что точно ее в тот момент не занимало, так это судьба Пауля Кирхгофа. Он встретился с Меркель и остальными членами ее избирательной команды на следующий день после выборов, и эта встреча стала концом всяких отношений. Кирхгоф не входил в уравнение, которое решала Меркель. Профессор, сыгравший такую существенную – и столь жестко раскритикованную – роль в избирательной кампании, был расстроен. У его жены в результате домогательств прессы появились проблемы со здоровьем, да и самого его вся эта история серьезно задела. Но руководство ХДС это не тревожило, и Меркель без единого слова дала ему от ворот поворот. Вопрос о том, почему названный ею же кандидат на пост министра финансов вдруг исчез из обоймы, никем и нигде не обсуждался; пресс-релиза на эту тему тоже не было. Штаб-квартира ХДС просто проинформировала Кирхгофа о том, что в его услугах больше не нуждаются.

Основной проблемой Меркель на тот момент был не рассерженный профессор из Гейдельберга, а Эдмунд Штойбер, премьер-министр Баварии. Штойбер никогда не скрывал своего желания участвовать в новом правительстве. Он даже присутствовал на некоторых встречах, где велись переговоры с социал-демократами. Он жажал получить крупный пост, но понимал, что его шансы стать министром финансов весьма ограничены, а идея о суперминистре вряд ли воплотится в жизнь. Короче говоря, его перспективы, как и перспективы ХСС, были не особенно радужными. Теоретически ХСС мог бы – как формально независимая партия – выйти их переговоров и не участвовать в формировании правительства, но это не остановило бы процесс. Черно-красные и без ХСС имели бы большинство. Более того, если бы Штойбер вышел из переговоров, его партия, подобно ПДС, стала бы просто обструкционистской силой. Хуже того, выход из переговоров означал бы, вероятно, что партию Штойбера уже никто и никогда не примет всерьез. Наконец – и это приобретало все большее значение – Штойбер не контролировал свое политическое войско так, как Меркель контролировала парламентскую фракцию. Многие члены бундестага от ХСС, входившие в совместную фракцию ХДС/ХСС, поддерживали Меркель, и почти все они поддержали ее 20 сентября на выборах лидера фракции (мы не знаем, кто именно поддержал тогда Меркель, поскольку голосование было тайным, но поддержка подавляющего большинства депутатов говорит сама за себя). Наконец, Штойбера очень бспокоило, что некоторые другие видные члены руководства ХСС, такие как Гюнтер Бекштайн и Хорст Зеехофер, только и ждали возможности перехватить управление и распространяли, хотя и осторожно, информацию о том, что Штойбер готов покинуть родные пенаты в погоне за берлинскими постами. Поняв, что в Берлине у него мало шансов стать ведущим политиком, разочарованный Штйбер распрощался с переговорами и объявил, что не войдет в новое правительство. Еще одна крупная фигура вслед за Шрёдером покинула германскую политическую сцену.

«О, это долгое, долгое время с мая по декабрь»

Эти слова из «Сентябрьской песни» – популярной американской песни, написанной немецким эмигрантом Куртом Вайлем, хорошо описывают сложившуюся ситуацию. Почти наступил декабрь, когда Ангела Меркель наконец сформировала правительство. Самоустранение Штойбера облегчило завершающий этап переговоров. Но СДПГ очень боялась продешевить. Мюнтеферинг обеспечил своей партии министерские портфели иностранных дел и финансов, что создало Меркель некоторые проблемы. Министром финансов стал Пеер Штайнбрюк, бывший премьер-министр земли Северный Рейн – Вестфалия, поражение которого в борьбе с Юргеном Рютгером на земельных выборах подтолкнуло выборы национальные (хотя он не был членом бундестага), а министром иностранных дел – Франк-Вальтер Штайнмайер, бывший прежде правой рукой Герхарда Шрёдера. Мюнтеферинг стал вице-канцлером и министром труда и занятости. Но Меркель не на что было жаловаться. Распределение постов внутри кабинета прошло с явным уклоном в пользу ее части Союза, склонной к социальному-либерализму. Все ее доверенные союзники стали министрами: Томас де Мезьер стал министром ведомства федерального канцлера; Анетта Шаван, католический богослов и союзник Меркель, стала министром образования; а новая восходящая звезда, доктор Урсула фон дер Ляйен, стала министром по делам семьи, пожилых граждан, женщин и молодежи. Последняя – врач и мать семерых детей – была на тот момент новым открытием Меркель, и ее назначение было настоящей победой. Премьер Нижней Саксонии Христиан Вульф, традиционалист и консерватор по убеждениям, жаждал, чтобы его земля была представлена в кабинете министров. Фон дер Ляйен удовлетворяла этому требованию. Ее отец Эрнст Альбрехт был премьер-министром Нижней Саксонии с 1976 по 1990 г. и пытался, хотя и безуспешно, выставить свою кандидатуру на пост канцлера от Союза в 1980 г. Доктор фон дер Ляйен и сама занимала в родной земле пост министра социальной политики. Вульф был доволен, что один из его министров прошел отбор, а Меркель была довольна тем, что нашла еще одну прогрессивно настроенную молодую лютеранку.

Значимые премьер-министры других федеральных земель тоже были довольны. Премьер земли Северный Рейн – Вестфалия был обижен тем, что в кабинете нет ни одного политика из его земли, крупнейшей в Германии, но Меркель могла позволить себе проигнорировать мнение премьера этой промышленной земли на западе страны. Принцип «разделяй и властвуй» был на вооружении политиков со времен Юлия Цезаря и Макиавелли; Меркель тоже его применяла. Среди ее противников из среды земельных властей царил раскол; кто-то был доволен, кто-то нет.

В завершение картины можно сказать, что даже Вольфганг Шойбле был доволен. Ему выделили значительный и трудный пост министра внутренних дел. В период, когда на повестке дня во всем мире остро стоял международный терроризм и предстояло принимать новые законодательные акты, которые должны были ограничить гражданские свободы, перед Шойбле стояли сложнейшие задачи, но он с радостью принял назначение. В самом деле, его назначение в кабинет вело, казалось, к сближению и определенному примирению Меркель с ее предшественником на посту лидера ХДС. Этих двоих можно было даже назвать политическими друзьями, хотя, наверное, только в том понимании дружбы, о котором писал драматург Бертольд Брехт: «Я ему не верю, мы старые друзья».

Ровно в 11:52 22 ноября 2005 г. в относительно нежном возрасте 51 года Ангела Доротея Меркель стала канцлером Германии. Она стала самой молодой из всех, кто когда-либо занимал этот пост: на момент вступления в должность Гельмуту Колю (1982 г.) было 52 года, Герхарду Шрёдеру (1998 г.) – 54 года, Вилли Брандту (1969 г.) и Гельмуту Шмидту (1974 г.) было по 55 лет, Курту Георгу Кизингеру (1966 г.) – 60 лет, Людвигу Эрхарду (1963 г.) – 62 года, и Конраду Аденауэру (1949 г.) – 73 года. Но, в отличие от них всех, Меркель была первой женщиной, вставшей когда-либо у руля Германии. И вскоре ей предстояло доказать всем, что пол – не помеха управлению.

Дисциплинарное расследование – вещь малоприятная в любом случае. Юрген всегда был хорошим и ответственным работником. Окружающим он нравился, хотя кое-кто подшучивал над его сильным провинциальным акцентом. Почти двадцать лет он работал на одну и ту же фирму в разных качествах, и его ни разу не вызывали к боссу организации, которая, по существу, была учредителем его фирмы.

Он был в темном костюме и галстуке в тон, который ему пришлось слегка ослабить. Глядя на него, можно было решить, что он направляется на похороны. Он поджал губы и опустил взгляд, нервно зачесывая редеющие светлые волосы вперед, как будто для того, чтобы скрыть формирующуюся лысину. Как менеджер он, конечно, нес ответственность, но выглядел он озадаченным. Вызов на заседание в головном офисе на Вилли-Брандт-Штрассе, 1 был плохим признаком, особенно потому, что заседание должно было состояться на седьмом этаже. Два часа спустя Юрген вышел из зала заседаний. Он получил предупреждение. Юрген Клинсман был не обычным менеджером среднего звена, хотя обращались с ним там именно так. Он был главным тренером национальной футбольной сборной и был вызван к канцлеру после того, как команда Германии проиграла товарищеский матч команде Италии со счетом четыре – один. Футбольные болельщики – в том числе и читатели таблоида «Бильд» – скажут вам, что Германия часто проигрывает Италии (и правда, три месяца спустя они вновь потерпят поражение от своих южных соседей). Не исключено, что канцлеру были известны такие подробности, – ведь она часто объявляла себя ценителем футбола; кроме того, футбол был частью ее игрового плана на второй год пребывания у власти.

Поражение от Италии не входило в этот план, отсюда и несколько необычные дисциплинарные меры. В 2006 г., впервые после 1974 г., в Германии должен был пройти чемпионат мира по футболу. Это лето должно было стать праздником и дать каждому в Германии повод гордиться принадлежностью к немецкому народу. После шестидесяти лет искупления и раскаяния за прошлые грехи можно было наконец перейти к чему-то напоминающему нормальную жизнь. Таков был план: Германии предстояло вновь стать обычной страной; отмечать подъемом флага достижения национальных героев на футбольном поле должно было стать новой нормой, как и в других странах. У Меркель были основания для оптимизма. Впервые с 1990 г., когда Западная Германия за несколько месяцев до объединении выиграла чемпионат мира, у объединенной Германии появился шанс вновь завоевать этот футбольный трофей – что большинство немецких болельщиков считали едва ли не прирожденным своим правом и естественным ходом вещей. Михаэль Баллак – капитан и один из звездных игроков немецкой команды – родился в Гёрлитце в Восточной Германии, и во многих отношениях он и его товарищи по команде представляли новую Германию. Некоторые, подобно другому звездному игроку команды Мирославу Клозе, родились вообще за пределами Германии (в случае Клозе – в Польше). Команда олицетворяла собой новую, объединенную и мультикультурную Германию.

Поражение от Италии стало потрясением для правящих классов и их далеко идущих планов. Если футбольные болельщики и знатоки были великодушны в поражении, то политики вели себя совершенно иначе. Норберт Бартле, член бундестага от ХДС, потребовал расследования. Бывший учитель физкультуры и президент Немецкого лыжного союза был потрясен и требовал действий. Фрау Меркель вызвала Клинсмана, Франца Бекенбауэра (бывшего тренера национальной сборной и организатора турнира) и Тео Цванцигера, главу Немецкого футбольного союза, в офис канцлера. Там им было предложено объясниться. Почему, допытывалась фрау канцлер, Клинсман отказался от традиционной системы 3-5-2 в пользу системы 4-4-2, которая в матче с итальянцами привела к катастрофическим результатам? В большинстве других стран спорт есть спорт, и главе правительства было бы странно вмешиваться во что-то настолько, на первый взгляд, обыденное, как футбол. Для Меркель перспектива фиаско на чемпионате мира была вопросом проект-менеджмента – вопросом, в котором следовало разобраться посредством разумного обсуждения и планирования. Вооружившись статистикой, графиками и сравнительными данными о подготовке других стран, Меркель всесторонне обсудила вопрос и предложила план. (Позже в том же году команда Германии стала на чемпионате третьей, а незадачливый Клинсман отправился за океан тренировать национальную сборную США по европейскому футболу.)

Однако футбол все-таки был второстепенной темой. На повестке дня стояли другие вопросы: проблемы, которые ее предшественники Коль и Шрёдер оставили нерешенными или даже активно игнорировали. В марте 2006 г., когда произошла описанная выше встреча с Клинсманом, характерный для Меркель способ решения проблем успел уже как следует устояться. Осторожный подход к политическим вопросам, проработка их как инженерных проектов не ограничивались работой с Клинсманом и его коллегами. В точности такой же подход она использовала и когда уговаривала своих европейских коллег согласиться на новый бюджет Европейского союза. А это было, как обычно, нелегко сделать.

Первый европейский саммит меркель

Существует распространенное заблуждение, особенно в Британии, что все немцы поддерживают ЕС. На самом деле это не совсем так. В то время, когда Меркель пришла к влсати, 46 % немцев считали, что Германия не получает от членства в ЕС никакой пользы. Одной из причин таких настроений было то, что многие – вполне оправданно – считали, что Германия субсидирует другие страны ЕС. В период долгого правления Гельмута Коля тревоги и недовольство других стран, связанные с усилением роли Германии в Европе, гасились при помощи германской чековой книжки. При Герхарде Шрёдере были сделаны некоторые усилия по ограничению взносов Германии в будто бездонную брюссельскую казну. Выступая в бундестаге вскоре после избрания в 1998 г., Шрёдер ясно дал понять, что «мы не можем и не будем решать проблемы Европы при помощи немецкой чековой книжки. Если наш вклад не станет более справедливым, народ нашей страны скорее дистанцируется от Европы, нежели будет захвачен перспективой более глубокой интеграции».

Проблемой Шрёдера было то, что с начала 1980-х гг. Соединенное Королевство вносило менее чем пропорциональный вклад в бюджет Европейского союза, за счет так называемого рабата. В то время большая часть общего бюджета распределялась на субсидии фермерам. Так называемая Общая сельскохозяйственная политика оказывалась непропорционально выгодной для стран с относительно большим сельскохозяйственным сектором. А поскольку в Британии фермеров было относительно немного, Маргарет Тэтчер выторговала себе особые условия, согласно которым Британия в сумме должна была платить меньше в сравнении с другими странами, хотя и оставалась при этом одним из доноров Европейского сообщества.

Позже, несмотря на яростное сопротивление Франции, доля бюджета, которую ЕС тратил на субсидии фермерам, начала снижаться – и вместе с этим постепенно исчезло оправдание британского рабата. Но Шрёдер на саммите 1999 г. не смог добиться своего. Тони Блэр, премьер-министр Британии, был тогда на пике своей карьеры и сумел блокировать все попытки заставить его страну платить больше. Правда, Шрёдер сумел добиться некоторого снижения общего вклада Германии и поставил себе это в заслугу. Пятью годами раньше Гельмут Коль признал, что необходимо залезть «в глубокий германский карман, чтобы профинансировать резкий рост расходов». Шрёдер развернул эту тенденцию, но больше практически ничего не сделал. Во многих отношениях Шрёдер – крупный мужчина, любивший дома проводить жесткую политику, на европейских саммитах выглядел довольно жалко. Он плохо владел английским, а для человека, склонного к импульсивным поступкам и привыкшего заключать сделки в коридорах власти, общение с политиками из разных стран на чужом языке было сложной задачей.

Когда в октябре 2005 г. Меркель пришла к власти, переговоры по бюджету уже были в полном разгаре. Германское министерство финансов зубами и когтями дралось за то, чтобы крупнейшая экономика Европы не должна была вносить в общий бюджет непропорционально большую долю. Нежелание платить со стороны Германии имело не только политические, но и финансовые причины. Если в 1980 г. Германия по доходу на душу населения была богатейшей страной Европы, то теперь она провалилась на одиннадцатое место. Сказалась немалая цена воссоединения – по существу, Германии пришлось включить в свой состав страну третьего мира. Далее, принятие в ЕС нескольких восточно– и центральноевропейских стран породило в этих странах достаточно резонный запрос на получение тех же преимуществ, какие два десятилетия назад, в 1980-е гг., достались другим новичкам, таким как Греция, Испания и Португалия.

Пытаясь достичь компромисса, Европейская комиссия предложила, чтобы каждая страна вносила в общую казну 1,24 % своего ВВП. Германия отказалась наотрез. Меркель не только хотела платить меньше, но и рассчитывала обсудить более общие проблемы, такие как британский рабат и раздутый бюджет отжившего свое сельскохозяйственного сектора, который – по мнению Германии, – представлял собой всего лишь крупный и невыгодный проект по созданию рабочих мест. Никаких особенных успехов никто от Меркель на том саммите не ждал – ожидания были ниже всякого разумного уровня. Как мы уже видели, у Меркель был значительный опыт многосторонних переговоров еще с тех времен, когда она занимала пост министра охраны окружающей среды. Но в тот момент никто, кажется, этого не сознавал.

Переговоры, разумеется, происходили не в пустоте. Ситуацию осложнял еще один вопрос – судьба европейской конституции. На протяжении нескольких лет делегаты из разных стран ЕС работали над документом, за основу которого предполагалось взять конституцию США и который призван был поставить Европейский союз на более формальную конституционную основу. Бывший президент Франции Валери Жискар д’Эстен, председательствовавший на этих переговорах, не смог предложить сколько-нибудь элегантного документа. То, что получилось, было во многих отношениях отступлением от идеала – а для кого-то кошмара, – идеи «Соединенных Штатов Европы». Новый документ узаконивал роль национальных парламентов. Фраза, постоянно подвергавшаяся жесткой критике – «все более тесный союз между народами Европы» – и оправдывавшая неуклонную передачу полномочий от национальных правительств в ЕС, была дополнена разъяснением о том, что любые дискуссии должны проходить «как можно ближе к гражданину». Но объяснялось такое отступление от централизма плохо. Население Европы в большинстве своем по-прежнему считало, что конституция – еще один пример неумолимой, как казалось, концентрации власти в Брюсселе. А это означало конец. Проблемой для авторов проекта – и для правительств Европы – было то, что многие европейцы относились к этому документу без всякого энтузиазма.

Хотя референдум в Испании, прошедший весной 2005 г. и посвященный конституции, завершился положительным решением, аналогичные плебисциты во Франции и Нидерландах, прошедшие в июне того же года, дали чисто отрицательный ответ. Тот факт, что две из шести стран-основательниц Европейского сообщества (остальными были Бельгия, Люксембург, Италия и Германия) наложили на документ вето, делало его юридически ничтожным. Для европейского политического класса это было помехой. Хотя референдум в Люксембурге осенью 2005 г. дал положительный ответ, юридически документ был мертв, а политически жизнь в нем поддерживалась искусственно.

Лидеры, собравшиеся 19 декабря 2006 г. в здании Юстус Липсиус в центре Брюсселя, ощущали на себе тень народного недоверия и не имели никакой договоренности по бюджету. Всего за месяц до этого Меркель приняла присягу в качестве восьмого канцлера Федеративной Республики Германии. Теперь же она оказалась лицом к лицу с крупными игроками – Жаком Шираком и Тони Блэром – и целой россыпью других закаленных политиков с многолетним опытом переговоров на европейском уровне.

В центре внимания были, как всегда, отношения с Францией. Французский президент Жак Ширак, номинально консерватор, неплохо сработался с предшественником Меркель Герхардом Шрёдером. Оба они были более или менее слабо прикрытыми критиками президента США Джорджа Буша и, вероятно, их обоих можно было бы обвинить в определенных элементах антиамериканизма. Меркель признавала важность франко-германских отношений – как признавали их все без исключения канцлеры Германии со времен Конрада Аденауэра. На второй день пребывания на канцлерском посту, 23 октября 2005 г., она полетела в Париж, чтобы встретиться с месье Шираком, который отнесся к ней со всем почтением, включая марширующий оркестр и исполнение государственных гимнов.

Ширак держался молодцом, но вообще-то для него наступили не лучшие времена. Поражение на референдуме несколькими месяцами ранее стало для него серьезным поражением, и человек, приветствовавший Меркель в Елисейском дворце, выглядел почти жалко; он чем-то напоминал стареющего плейбоя, который пытается скрыть от окружающих тот факт, что его обаяние и красота остались в прошлом.

Меркель вела себя вежливо и не стеснялась подыграть пунктику Ширака, связанному с галльским великолепием; на публике она держалась тихо и произносила лишь обязательные банальности о мире, сотрудничестве и неразрывных связях между двумя бывшими врагами. Во время часовой личной встречи Меркель элегантно обошла острый вопрос европейской конституции, но сумела оказать французу поддержку, в которой он нуждался и которой жаждал. Самой большой головной болью Ширака на тот момент была неудача на референдуме, и ему было не до проблем бюджета ЕС. Меркель же, с другой стороны, не слишком беспокоилась о покойной конституции, поскольку существующий Маастрихтский договор (действующий с 1993 г.) сам по себе неплохо работал. Все внимание Меркель было приковано к финансам ЕС. Несмотря на краткость встречи, новый канцлер сумела подтолкнуть французского президента к бюджету, хотя мало кто, включая и самого Ширака, сознавал это в тот момент. Результаты применения Меркель того, что французы называют la force tranquille (тихая сила), проявились через месяц.

Тони Блэр был совершенно иным политическим игроком. Бывший адвокат был политической звездой первой величины, когда сменил в 1997 г. на посту премьер-министра консерватора Джона Мейджора. Блэр провел в своей стране немало реформ, включая заключение мирного соглашения в Северной Ирландии и введение минимальной заработной платы. Однако многие его сторонники были разочарованы недостаточной его решимостью и неготовностью рисковать потерей популярности из-за вопросов внутренней политики. Он был избран как либерал, но действовал по консервативной повестке дня: массовая приватизация, авантюры во внешней политике, внедрение рыночных механизмов в здравоохранении и образовании. После 2003 г. и его решения присоединиться к Джорджу Бушу и «коалиции доброй воли» в войне против Ирака многие прежние его избиратели накинулись на него с яростью, которая граничила с ненавистью. Несмотря на это, он сумел – хотя и с большим трудом – избраться в мае 2005 г. на третий срок в качестве премьер-министра.

К тому времени Блэр уже не обладал мальчишеским обаянием и харизмой, отличавшими его в первые годы у власти, но продолжал оставаться крупной политической фигурой. Меркель – политик совершенно иного сорта, тем не менее симпатизировала своему британскому коллеге. Впервые они встречались за год до выборов 2005 г. в Германии. Блэр был в Берлине с официальным деловым визитом, и ему организовали встречу с лидером оппозиции в бундестаге. Глава администрации Блэра Джонатан Пауэлл позже вспоминал, какое сильное впечатление произвела Меркель на британского политика. В отличие от подчеркнуто мужественного Герхарда Шрёдера с неизменной сигарой во рту Меркель казалась необычно откровенной, мягкой, но притом собранной и деловой. Нисколько не смутившись при знакомстве со звездой, «будущая канцлер плюхнулась перед Блэром и сказала обезоруживающе: “У меня есть десять проблем”, – а затем начала перечислять их, начав с отсутствия харизмы». По крайней мере именно так Пауэлл вспоминал ее первую встречу с британским коллегой. Это произвело на Блэра сильное впечатление. В самом деле, их отношения были настолько близки, что Блэр согласился на просьбу Меркель и позволил Томасу де Мезьеру (главе администрации Меркель) вплотную познакомиться с работой его коллеги в Лондоне. «В течение двух недель де Мезьер тенью следовал за главой администрации Блэра в секретариате кабинета министров на Даунинг-стрит, изучая законодательную процедуру, прохождение законов, работу с секретными службами и другие процедурные правила».

Возможно, у Блэра, когда он вновь встретился с Меркель в Брюсселе, были основания считать, что он с Меркель на дружеской ноге, но в политике личная дружба может быть в лучшем случае поверхностной. Как на войне и в профессиональном спорте, политики высшего уровня обманывают и кидают своих личных друзей, когда это нужно для достижения их целей. Такова природа международных отношений, и поступать иначе – признак слабости. Политик, сумевший воспользоваться ситуацией – даже с применением грязных приемов, – заслуживает уважения коллег.

Номинально председателем саммита в Брюсселе был Блэр, поскольку саммит выпал на период британского председательства в Евросоюзе во втором полугодии 2005 г., но правительство Великобритании ничего особенно за это время не добилось. После переговоров вечером 16 декабря Блэр удалился в просторные президентские апартаменты на пятом этаже того же здания. Тем временем у Меркель кипела работа. В отличие от своего предшественника Меркель могла свободно беседовать по-английски с остальными лидерами. Она переговорила почти со всеми лично, включая и французского президента, выучившего – что необычно для француза его поколения (он родился в 1932 г.) – английский во время учебы по обмену в Гарварде в 1950-е гг. Опираясь на благоприятное впечатление, произведенное ей на Ширака при первой встрече, она сумела развить успех; Ширак оказался восприимчив к ее предложениям и, хотя и не сказал об этом публично, был впечатлен профессионализмом Меркель и тем, как она владела информацией.

Ее упорство принесло плоды. В три часа утра Ширак и Меркель достигли соглашения. Деньги на Общую сельскохозяйственную политику следует урезать, Британии придется частично отказаться от рабата, а индивидуальный вклад всех стран следует ограничить величиной 1,04 % от ВВП – значительно меньше, чем предлагала Еврокомиссия.

Блэр был удивлен, увидев утром свою германскую коллегу. Пока шли переговоры, Жак Ширак представлял дело так, будто речь идет только о «франко-германском соглашении». В реальности он уступил по вопросу о сельскохозяйственных субсидиях, но очень хотел подать достигнутую договоренность как успех Франции и необходимый ему лично знак того, что он по-прежнему играет активную роль на европейской сцене, несмотря на результаты прошедших референдумов. Публичное заявление Ширака поставило Блэра в неловкое положение. Как председателю саммита, ему нужно было хоть какое-нибудь соглашение. Без него он выглядел бы как неэффективный руководитель. Но Блэр понимал также, что любая уступка по рабату, которого добилась в свое время Маргарет Тэтчер, станет сильным оружием в руках консервативной лондонской оппозиции.

Меркель совершенно не хотелось унижать Блэра. Она заявила, что соглашение близко «красным линиям» Британии. Дело в том, что перед саммитом Блэр предложил установить ежегодный взнос в размере 1,03 % ВВП. Он сказал также, что Британия готова была бы отказаться от рабата только в том случае, если страны договорятся о взносах на сельскохозяйственный сектор. И канцлер объявила своему удивленному британскому коллеге, что на самом-то деле Британия добилась того, к чему стремилась. Сама она вела переговоры в основном в интересах британского премьер-министра, и он теперь может приписать себе всю заслугу – если, конечно, с условиями согласятся Люксембург и Австрия. Меркель сумела убедить Блэра, и тот после встречи с ней коротко переговорил с Шираком. Эти двое недолюбливали друг друга, и за последние несколько месяцев их враждебность только углубилась. В свое время Париж считался фаворитом среди претендентов на роль хозяина Олимпийских игр 2012 г., но Блэру при помощи хитроумной тактики и закулисной дипломатии перехватить игры для Лондона. Встреча была короткой, вежливой и деловой – такой, какой и должна быть встреча двух мужчин с весьма высоким самомнением, недолюбливающих друг друга.

Их обоих заверили, что Меркель сумела договориться о сделке, к которой они оба стремились. Они поднялись на седьмой этаж, где их встретила сама Меркель. Она потратила немало времени, переставляя кресла так и эдак, добиваясь такого их расположения, которое создавало бы атмосферу, способствовующую согласию. К лидерам крупнейших стран присоединились Жан-Клод Юнкер, премьер-министр Люксембурга, не сумевший на предыдущем саммите достичь договоренности, и канцлер Австрии Вольфганг Шюссель, которому предстояло принимать после Британии председательство в ЕС. Меркель легко болтала с австрийцем и люксембуржцем – для всех них немецкий язык был родным. Она подчеркнула, что это очень важная договоренность, что она нужна всему континенту, а затем спокойно представила свой план и «нагрузила своих оппонентов фактами». К полудню договоренность была достигнута.

На дипломатов это произвело сильное впечатление, вероятно потому, что никто не ожидал особых результатов. На практике же основным результатом саммита стало изменение динамики. Кто-то из европейских дипломатов сказал в интервью газете «Гардиан»: «Ангела Меркель сделала на саммите две вещи: она вела себя конструктивно, и она не Герхард Шрёдер. Шрёдер, как уменьшенная копия Ширака, обычно старался сметать соглашение заранее, перед европейскими саммитами. На этот раз ничего такого не было, и ее конструктивное поведение сделало и всех остальных более конструктивными». Именно в тот день, всего через месяц после того, как Меркель стала канцлером, мир вступил в «эпоху Меркель» – период доминирования политика, «способного на резкие политические маневры бюджетными средствами и стратегиями, но не забывающего также присутствовать на чемпионате мира».

Следующим вызовом для Меркель после Нового года стал чемпионат мира по футболу. Она разбиралась с этой проблемой так же, как разобралась ранее с европейским бюджетом. На международной арене к ней относились благожелательно, правда, отчасти благодаря фактору новизны и усталости – а отчасти и презрению, – которое вызывала старая гвардия в лице Ширака, Буша и Блэра. Меркель была женщиной и умела говорить понятно, отличаясь этим от прежних властителей, и это отличие превращалось в положительные рейтинги дома и уважение за границей.

Федеральная реформа

Прежде чем приветствовать весь мир у себя на мировом чемпионате, Меркель в марте представила свою законодательную программу. Она предложила амбициозный план конституционной реформы системы федеративного устройства Германии. Реформа федерализма призвана была выровнять перекосы, возникшие после объединения Германии, и план Меркель включал тотальное изменение системы разделения труда между отдельными землями и федеральным правительством в Берлине.

Чтобы представить себе значение этой реформы, необходимо очертить истории и фон дебатов о германском федерализме. Вообще, федерализм – это система, с которой хорошо знакомы американцы. Основной постулат этой системы – то, что некоторые политические вопросы решаются на уровне земель, а другие входят в прерогативу федерального правительства. Эта система – по крайней мере в своем практическом воплощении – была создана американскими отцами-основателями, которые написали конституцию США, хотя настоящим изобретателем федерализма был голландский политический теоретик Иоганн Альтузий, защищавший эту идею в семнадцатом веке. Но федерализм, который приняла Западная Германия после Второй мировой войны, был не просто иностранным изобретением, навязанным Германии победителями. Германия всегда была неоднородным государством, довольно свободной конфедерацией маленьких княжеств, объединенных сходной культурой и общим языком. Германия в виде, хотя бы отдаленно похожем на нынешний, существовала всего лишь с 1870 г., когда прусский канцлер Отто фон Бисмарк организовал Германскую империю – структуру, похожую на федерацию и состоявшую из 27 отдельных регионов. Веймарская республика обладала схожими федеральными характеристиками, но систему разрушил Гитлер, навязавший стране жесткую централизацию, получившую название Гляйхшальтунг (унификация). Восточная Германия при организации тоже приняла централизованную систему, основанную на ленинской советской модели «демократического централизма» – системы, в которой авангард общества в лице коммунистической партии принимал все важные решения, не особенно оглядываясь на местные или региональные различия.

Основной закон 1949 г. был откровенно нацелен на восстановление федеральных структур. Тот факт, что они были диаметрально отличны от тех, что существовали прежде при гитлеровском режиме и что продолжали теперь существовать в Восточной Германии, наглядно показывал, что Западная Германия принципиально отличается от своего национал-социалистического предшественника и коммунистического соседа. Суть соглашения 1949 г. состояла приблизительно в том, что центральное правительство занимается внешними сношениями, иммиграцией и обороной, а также собирает налоги, тогда как земельные правительства отвечают за образование, охрану правопорядка и культурные дела. Кроме того, в основном законе перечислялось множество областей, в которых федеральное правительство и земли должны были делить власть; к этой категории относились, прежде всего, охрана окружающей среды и здравоохранение. Если принципы федерализма и демократии вообще не подлежали пересмотру, то для изменения всех остальных разделов основного закона требовалось большинство в две трети голосов. И вот теперь Меркель хотела осуществить реформу основного закона.

Согласно знаменитому замечанию американского юриста Брюса Аккермана, изменения фундаментальных политических и юридических основ государства происходят в «конституционные моменты», «в редкие периоды повышения политической сознательности», когда политические партии откладывают в стороны деятельность, связанную с «нормальной политикой» и отказываются от преследования «собственных узких интересов». Ученые-юристы и философы, без сомнения, спросят, действительно ли период 2005–2009 гг. был в Германии таким «конституционным моментом». Меркель вряд ли занималась тогда теоретическими размышлениями; у нее не было к этому ни привычки, ни склонности. Но на практике ее рассуждения шли по тем же линиям, что и рассуждения Аккермана. «Только большая коалиция, – сказала Меркель на пресс-конференции в конце марта, – смогла бы осуществить такую реформу». С образованием большой коалиции две крупнейшие политические партии Германии могли отложить в сторону собственные узкие интересы и провести необходимые реформы; 2005 г. действительно мог быть для Германии «конституционным моментом».

Для оптимизма имелась причина. Предыдущие реформы закончились неудачей или, в лучшем случае, компромиссными решениями, которые никак не затронули фундаментальных проблем. В начале 1990-х гг., вскоре после объединения, Гельмут Коль организовал так называемую Независимую федеральную комиссию. Независимость комиссии, правда, была сомнительной и, во всяком случае, она могла лишь предлагать небольшие изменения, к примеру, переезд каких-то государственных институтов в новые федеральные земли на Востоке или изменения, ставшие необходимыми в связи с организацией после заключения Маастрихтского договора в 1991 г. Европейского союза.

В конце 1990-х и начале 2000-х гг. стало ясно, что существующие конституционные рамки не годятся для этой цели, что предложения комиссии Фогеля удручающе неадекватны. Никогда не предполагалось, что Основной закон станет постоянным. Он был написан в качестве временной затычки, ситуативной хартией, которую необходимо будет пересмотреть сразу же после объединения двух Германий. Его даже назвали Основным законом, а не конституцией, подчеркнув таким образом, что это лишь временное решение.

В октябре 2003 г. когда Герхард Шрёдер еще был канцлером, была сделана еще одна попытка изменить конституцию. Шрёдер назначил Эдмунда Штойбера председателем Конституционного собрания. Это должно было дать сигнал всем заинтересованным лицам, что конституционная реформа – это вопрос, для которого партийные различия не имеют значения. Но работа Конституционного собрания ничего не дала. Разногласия между двумя блоками только росли, и в декабре 2004 г. переговоры были прерваны в связи с тем, что земли отказались передать вопросы образования под юрисдикцию центрального правительства. Тупик в переговорах стал не столько результатом разногласий, сколько отражением партийных политических баталий того времени. Ни СДПГ, ни Союз не возражали против реформы.

Так что во время коалиционных переговоров и СДПГ, и ХДС/ХСС подчеркивали необходимость вернуться к вопросу конституционной реформы. Меркель, почувствовав в этом вопросе общую почву, ухватилась за представившуюся возможность и сумела добиться согласие на переписывание Основного закона. Однако, характерно для принятого ей стиля руководства, она представила новую конституцию как прагматический вопрос, а не как сферу приложения высокой теории юриспруденции или каких-то возвышенных философских принципов. После нескольких месяцев размышлений в рамках большой коалиции, когда в марте Меркель наконец представила свой план бундестагу, она говорила о защите потребителя и необходимости устранить бюрократические препоны, а не о правах, справедливости и юридической философии.

Но этот прагматизм и сосредоточенность на «вопросах хлеба с маслом» никак не отразились через несколько недель на результате. Когда Меркель представила соглашение, достигнутое переговорщиками (ХДС представлял Гюнтер Эттингер, а СДПГ – Петер Штрук), результат выглядел достаточно процедурным и почти не содержал вопросов, которые интересовали бы обычных избирателей. Эттингер и Штрук пришли из противоположных политических лагерей и прошли в политике совершенно разный путь. Если Штрук был главным парламентским партийным организатором и отвечал за партийную дисциплину в парламентской фракции СДПГ в конце 1990-х гг., то Эттингер опирался на земельную политику и занимал пост премьер-министра земли Баден-Вюртемберг. Кроме того, что оба они были представителями своих партий, они были также протестантами, и никто из них не представлял Баварию. Назначив на эту роль Эттингера, Меркель смогла оставить трех вице-председателей ХДС (премьера земли Гессе Роланда Коха, премьера Нижней Саксонии Христиана Вульфа и премьера земли Северный Рейн – Вестфалия Юргена Рютгерса) в стороне от принятия решений. Эти три премьера могли очень осложнить жизнь коалиции и затруднить федеральную реформу, если бы занимали ключевые переговорные позиции, но они не сумели политически блокировать реформу, о которой договорился Эттингер. Вновь, в который уже раз, был реализован принцип «разделяй и властвуй».

Камнем преткновения в данном случае был германский бундесрат – верхняя палата федерального парламента Германии. Прежде эта палата, формируемая из представителей земельных правительств, имела право блокировать значительную часть законопроектов, принятых нижней палатой. Случалось, что это приводило к тупиковым ситуациям, особенно в 1997 г., когда тогдашний лидер оппозиции Герхард Шрёдер как премьер-министр Нижней Саксонии и президент бундесрата наложил вето на налоговую реформу Гельмута Коля. Социал-демократам тоже случалось испытывать проблемы с упрямым бундесратом; в самом деле, причиной, по которой Шрёдер вынужден был в 2005 г. объявить новые выборы, стала обструкция его политики представителями ХДС/ХСС в бундесрате.

Меркель и ее заместитель – социал-демократ Франц Мюнтеферинг были полны решимости добиться, чтобы в дальнейшем не происходило ничего подобного, но при этом оба прекрасно понимали, что покушение на права земель блокировать федеральные законопроекты обойдется недешево. Меркель через Эттингера и Штрука предложила дать землям больше прав в отношении образования – эта тема была особенно популярна на юге, – но в ответ ограничить права бундесрата в смысле блокирования законодательных актов. Результат сводился к тому, что у бундесрата предлагалось отнять право на блокирование законов, связанных с экономической политикой. После реформы этот орган должен был сохранить возможность блокирования примерно половины из тех законов, которые он в принципе мог блокировать прежде.

Средства массовой информации превозносили результат переговоров как успех Ангелы Меркель. Это могло бы показаться некоторым преувеличением – ведь Меркель, в отличие от ситуации с бюджетом ЕС, не принимала личного участия в переговорах. Но и сказать, что Меркель в этой ситуации была всего лишь наблюдателем и человеком, которому просто повезло в том, что важные переговоры успешно завершились во время ее пребывания у власти, тоже было бы ошибкой. Лидерство не всегда связано с микроменеджментом и круглосуточной работой. Лидер измеряется также своей способностью распределять обязанности и делегировать полномочия. Говорят, что президент США Дуайт Эйзенхауэр говорил, что «лидерство – это искусство заставить кого-то сделать то, что вам нужно». Меркель успешно справлялась с этой задачей.

Крах потенциальных наследников

В декабре 2006 г. 80 % соотечественников Меркель считали, что она хорошо справляется с работой. Причин для такой поддержки было множество. Герхард Шрёдер не покрыл себя славой, а проведение противоречивых, но, вероятно, необходимых реформ Hartz IV означало, что его не любили даже верные сторонники СДПГ. Но в целом причина популярности Меркель, как показывали опросы, была связана также с тем, в какой манере она действовала и как исполняла свои новообретенные обязанности. Образ Шрёдера – его необъяснимое сходство с торговцем подержанными автомобилями – не вызывал в людях особого доверия к нему. По принципиально важному вопросу о «решении будущих проблем» Меркель обгоняла своего предшественника более чем на 17 %.

Если Шрёдер апеллировал к мужской части избирателей и вообще к тем, кому нравилась грубая, сильная и вполне традиционная политика вкупе с несколько презрительным отношением к женщине, то Меркель исповедовала прагматический, спокойный, но не менее упорный подход. Шрёдер и многие соперники Меркель в ХДС наслаждались политическими схватками. Меркель же, напротив, не получала от них удовольствия.

В начале года ее соперники – такие как Кох, Вульф и Рютгерс, – различными способами пытались повысить свои шансы на то, чтобы сменить Меркель на ее посту. Большая коалиция была временной мерой, немного напоминавшей предыдущий эксперимент 1966–68 гг. Тогда Курт Георг Кизингер сумел лишь затянуть неизбежный переход власти от одного блока к другому. Меркель – по крайней мере, ее соперникам нравилась так думать – просто временно исполняла обязанности. Однако после года у власти стало очевидно, что они тоже недооценили ее.

Ее стиль в политике – тщательнейшая подготовка, готовность к компромиссу и неожиданно кокетливое обаяние – обезоружил многих ее оппонентов, и в первую очередь ее коллег по Европейскому союзу. Ее соперники в рядах партии были воспитаны в рамках бойцовской политической школы: для них сутью политики была власть, запугивание и бравада. Она все это ненавидела. Она как-то сказала: «Страсть определенных политиков-мужчин постоянно самоутверждаться неприятна мне. Многие надувают щеки и стараются перекричать друг друга, чтобы навязать себя. Когда такое происходит, я чувствую почти физическую подавленность и испытываю желание оказаться где-нибудь в другом месте».

Отношение Меркель к подобным вопросам не было сюрпризом для ее соперников. Напротив, оно лишь подтверждало ее предполагаемую слабость и неспособность справиться в драке всех со всеми, которую представляет собой политика. Для этих людей политика на самом деле была чем-то вроде уличной драки. Меркель же не готова была принять такое положение дел и потому должна была, по мнению оппонентов, потерпеть неудачу. Меркель понимала, что они представляют собой угрозу. Она понимала также, что ведет сражения на нескольких фронтах сразу: в европейском совете министров, в коалиции и в рядах собственной партии. Последний из перечисленных аспектов борьбы во многих отношениях был самым сложным.

Как правило, люди вступают в политическую партию потому, что имеют твердые убеждения. Они собираются вокруг того или иного политика, потому что он или она четко и решительно выражает свою позицию по определенному вопросу. Из этого следует, что члены политических партий обычно занимают более крайнюю позицию или более радикальны, чем обычные люди. Несмотря на удивительно хороший для нее результат политической деятельности в течение 2006 г., у Меркель были причины опасаться, когда ХДС в ноябре собрался на ежегодную конференцию в Дрездене на юго-западе страны.

Тактически Меркель много сделала, чтобы нейтрализовать своих соперников. «Душить в объятиях», – гласит известная политическая максима. Чтобы помешать Роланду Коху, Христиану Вульфу и Юргену Рютгерсу плести интриги, она удостоила всех троих относительно бессмысленным титулом заместителя лидера партии. Формально заместители (всего их было пять) были членами исполнительного комитета партии. Функции этого органа, включавшего также членов парламента и представителей других групп – к примеру, председателя протестантского кокуса, спикера парламента и еще нескольких видных сановников, – сводились в основном к разговорам. Но формально исполнительный комитет определял (сверху вниз) приоритеты партии и мог даже указывать отдельным членам парламента, как им голосовать. Такая власть, даже если применяется она очень редко, обходится дорого. Каждый год делегаты – представители местных партийных ячеек избирают лидера партии и его заместителей. 2006 год не был исключением.

27 ноября 2006 г. до соперников Меркель наконец дошло, что они неверно оценили свои и ее силы, а также поддержку, которой она пользовалась в партии. «Крон-принцам пощипали перышки», – такой вывод сделало Немецкое агентство новостей. Меркель приложила немало усилий для укрепления своего авторитета среди рядовых партийцев. После политических достижений первой половины года период с августа о ноябрь прошел относительно тихо. В результате на партийной конференции 93 % делегатов поддержали Ангелу Меркель и вновь выбрали ее председателем партии. Ее заместители – Кох, Рютгерс и Вульф – тоже получили вердикт партийцев. В обычных условиях результаты голосований на подобных мероприятиях предрешены заранее – это повод продемонстрировать единство и доказать внешнему миру отсутствие каких бы то ни было разногласий в партии. На этот раз было не так; никто из троих соперников-консерваторов не получил единодушной поддержки собравшихся делегатов; Рютгерс едва наскреб 50 % голосов, а Кох и Вульф получили чуть больше, но тоже немного – около 65 %. Напротив, Аннета Шаван – федеральный министр образования, на год моложе Меркель, – заручилась поддержкой 85 % делегатов. Какую конкретно роль в этом сыграла лично Меркель и ее клика, осталось неясным, но мало кто ставил под сомнение ее участие. «Если так и было запланировано, то это гениальный тактический ход», – так одобрительно, хотя и анонимно, высказался кто-то из ее оппонентов. Бесспорно, Коха и его группу это ослабило; столь же бесспорно, они недооценили настроения в партии. Консервативные силы в партии, те группы, что оказывали сопротивление новым факторам, угрожавшим традиционной немецкой культуре и связанным с ней консервативным ценностям, проиграли. Более того, они проиграли женщине – доктору Шаван, хорошо известной своим позитивным отношением к мультикультурализму. И в самом деле, в следующем году министр образования активно поощряла иммиграцию – опять же к сильному раздражению коллег, как консерваторов, так и социалистов. А Меркель, призвавшей партию модернизироваться, принять глобализацию и стать партией «не только миллионеров, но и рабочих», после ее речи делегаты шесть минут аплодировали стоя. Она добилась даже поддержки предложения об увеличении представительства работников в советах директоров компаний. Речь шла не о консервативной политике, не о том, к чему стремились ее оппоненты справа; это было сигналом, что ХДС становится партией центра, чем-то вроде той Партии Центра, к которой основатель ХДС Конрад Аденауэр принадлежал между двумя мировыми войнами.

Человек года

В конце года журнал «Тайм» назвал Ангелу Меркель «человеком 2006 года». Чуть больше чем за год до этого 51-летний политик стала первой женщиной-канцлером Германии, что само по себе было историческим достижением. Но сказать, что за одно это она заслуживает столь престижного отличия, было бы, пожалуй, немного чересчур. В других странах тоже случаются женщины-президенты или премьер-министры. Так, Эллен Джонсон-Сирлиф стала президентом Либерии, Мишель Башеле занимала пост президента Чили, а Хан Мун Сук в 2006 г. стала первой женщиной-премьер-министром Южной Кореи. Но лидерство в стране с одной из крупнейших экономик мира придает статус. Мало кто стал бы оспаривать утверждение «Тайм» о том, что Меркель – «самая влиятельная женщина-политик в мире».

Однако должность не делает человека великим: политика – это действие; способность добиваться результатов, умение убедить человека пойти на компромисс, уступить и договориться – вот отличительные черты государственного деятеля. Чтобы быть государственным деятелем, тем более женщиной, нужно уметь воплощать свои решения в жизнь и, что не менее важно, разъяснять свои достижения. Удалось ли Меркель сделать все это в первый полный год у власти?

«Тайм», очевидно, считал, что удалось. Он отмечал, что «Меркель восстановила дружеские отношения с Вашингтоном» и «доказала свое умение жестко и эффективно решать задачи». Хотя какие именно задачи она решила за этот год, не говорилось, да и примирение с США, откровенно говоря, выглядело не таким уж большим достижением, если учесть, что с Джорджем Бушем поссорился предшественник Меркель Герхард Шрёдер. «Тайм» указал также, что безработица опустилась до однозначных значений, но даже безусловные сторонники Меркель в Нью-Йорке признавали, что она получила положительный результат от некоторых экономических реформ, начатых ее предшественником. В 2006 г. Меркель стала политической суперзвездой. Журнал «Форбс», не желая отставать от конкурентов, тоже поместил Меркель на первое место в своем списке. Меркель обошла Кондолизу Райс, госсекретаря США, которая заняла вторую позицию. Бизнес-журнал с энтузиазмом писал, что Меркель «ослепляла мировых лидеров, включая Тони Блэра и Джорджа Буша». Правда, на избирателей она произвела далеко не такое благоприятное впечатление, как на зарубежные средства массовой информации. В середине 2006 г., вслед за повышением налога с продаж с 16 до 19 %, ее популярность упала до 55 %. Мало того, в середине 2006 г. она была более непопулярна, чем в январе 2015 г. после массового притока беженцев. Но мало кто сомневался в ее способности уцелеть. Вообще, чтобы править, нужно делать непопулярные вещи – и чем раньше, тем лучше. В общем, тогда не было ни ощущения кризиса, ни, тем более, призывов к ее отставке.

Но все это было связано с политикой, а большинство людей не думает постоянно о политике, по крайней мере в обычное с точки зрения политики время. Большинству соотечественников Меркель 2006 г. запомнился чемпионатом мира по футболу, проходившим в Германии – и странным дисциплинарным делом высокооплачиваемого менеджера среднего звена, которому позже удалось реабилитироваться (Германия заняла третье место в турнире, и Клинсман получил орден «За заслуги перед Федеративной Республикой Германия» – высочайшую гражданскую награду для немца). В Германии росла уверенность в завтрашнем дне. Безработица падала, и граждане гордились тем, что они немцы. Кое-кого это тревожило. Центр футбола и конфликта в Институте междисциплинарных исследований выяснил, что настроения среди немецких болельщиков за время чемпионата 2006 г. стали более националистическими, чем были во времена прошедших чемпионатов. Другое научное исследование, опубликованное в рецензируемом журнале, обнаружило сходство между Олимпийскими играми 1936 г., организованными Гитлером, и недавним мировым первенством.

«Медовый месяц» Меркель продлился недолго.

Банковский кризис

Вертолет приземлился возле ведомства федерального канцлера в 14:58.

– Фрау канцлер, – сказал охранник, – мы вернулись.

– Простите, – отозвалась фрау Меркель с немного ошарашенным видом, как если бы она только что задремала на несколько секунд. Она собрала бумаги, поблагодарила экипаж голубого еврокоптера «Супер пума» и шагнула за дверь, под яркое солнце. Она всегда здоровалась с обслуживающим персоналом. Может быть, все дело было в ее собственной неуверенности, в сознании того, что она происходит из Восточной Германии; может быть, именно они заставляли ее приветствовать мириады швейцаров, водителей, охранников и секретарей, постоянно окружавших ее, – а может, все дело было просто в хороших манерах, привитых дочери пастора в Темплине. Но какова бы ни была причина, вряд ли Меркель сколько-нибудь серьезно думала о ней, идя к офису 10 октября 2008 г. Если бы она прислушалась, то наверняка услышала бы негромкий шум; это берлинцы радовались ясному дню в Тиргартене – большом публичном парке рядом с вертолетной площадкой.

Но у канцлера было мало времени на то, чтобы наслаждаться погодой или даже размышлять о манерах. Пока ее соотечественники готовились к беззаботным выходным, не замечая, кажется, признаков собирающегося шторма на финансовых рынках, фрау Меркель пыталась разрешить крупнейший кризис за три года ее правления во главе большой коалиции. Всего год назад она тоже имела слабое представление о тонких местах международной финансовой системы. В самом деле, и прежде ее ахиллесовой пятой были относительно слабые знания в области экономики. В ходе теледебатов перед выборами 2005 г. Меркель перепутала базовые экономические понятия чистого и валового национального дохода.

Но теперь у нее не оставалось другого выбора, кроме как стать специалистом в этом вопросе. В то время как она шла к зданию своего нового офиса на Вилли-Брандт-штрассе, 1, индекс ДоуДжонса в Нью-Йорке худел на 20 % своей величины, а немного раньше на той же неделе акции ведущих компании индекса Никкеи в Токио потеряли четверть своей стоимости. После коллапса американского банка «Леман Бразерс» последствия обрушились и на Германию тоже. Финансовый кризис стал международным и угрожал разрушить западный капитализм. Некоторые предупреждали, что кризис этот может оказаться более глубоким, чем кризис 1930-х гг. Этого необходимо было избежать любой ценой. Меркель хотела остановить гниение; отсюда ее решительность. Она уже три года была у власти, но только теперь пришло время настоящего испытания. За несколько следующих дней она приобрела репутацию, которая позволила назвать ее самой влиятельной женщиной мира и вторым по влиятельности человеком после Барака Обамы. «Это было, так сказать, мое знакомство с совершенно новым для меня полем деятельности», – будет она вспоминать через несколько лет.

Когда она села в своем кабинете на шестом этаже за стол и посмотрела на карту, в ее голосе прозвучала решимость.

– Фрау Бауман, не могли бы вы… – сказала канцлер начальнице своей канцелярии, не завершив предложения. Беата Бауман руководила канцелярией Меркель с 1995 г., но канцлер по-прежнему настаивала на формальном стиле общения и всегда обращалась к своей доверенной советнице формально и по фамилии.

– Да, госпожа канцлер, – ответила фрау Бауман.

– Соедините меня с герром Штайнбрюком, пожалуйста, – сказала Меркель, бегло просматривая стопку бумаг. Необходимо было заручиться согласием Пеера Штайбрюка, пребывавшего в тот момент в Вашингтоне, на встрече финансовых министров стран Большой семерки, прежде чем приступать к реализации плана. Оставить министра финансов за бортом было бы по меньшей мере неосмотрительно. Ибо хотя отношения между партией Меркель (ХДС/ХСС) и ее младшим партнером по коалиции (СДПГ) никогда не были простыми, брак по расчету – дело непростое, и в нем всегда существует подозрение, что вторая сторона мыслит стратегически.

Политическая стратегия партии всегда действует на политика на подсознательном уровне, но в тот день было ощущение, что есть вещи и поважнее. Это отразилось в разговоре Меркель со Штайбрюком. Мы не знаем, что сказала канцлер своему социал-демократическому коллеге, но мы точно знаем, что он дал ей зеленый свет на проведение операции.

В обычных условиях в офисе канцлера царит бодрая и даже веселая атмосфера. Меркель любит пошутить и имитирует голоса (у нее, как это ни удивительно, дар подражать коллегам), но в тот вечер все было не так. Ее ждала работа, и ночь обещала быть длинной.

Этот сложнейший кризис начался за несколько месяцев до описываемого дня. Но Меркель, к раздражению коллег, ничего сразу не сделала – или, по крайней мере, не предприняла ничего решительного. Теперь пора было менять стратегию, и причиной этого стал крах немецкого ипотечного оператора Hypo Real Estate Holding AG, второй на тот момент по величине компании страны по аренде недвижимости. Всего год назад Меркель отказалась использовать для разрешения этого кризиса государственные средства и твердо озвучила неолиберальный постулат о том, что «осуществление экспансионистской фискальной политики может оказаться ненужной и дорогостоящей авантюрой». Теперь она изменила свое мнение.

Меркель избирали как консерватора и сторонника свободного предпринимательства. Теперь же она, кажется, изменила свои убеждения и обрушилась с нападками на страны, которые слишком распустили свои рынки и банкиров. «Печально, но в Великобритании и США они при поддержке своих правительств отказались от добровольного регулирования. Я решительно считаю, что мы должны воспользоваться недавним кризисом и сделать необходимые выводы».

Реализацию именно этого пакета она начала в тот вечер. Одним росчерком пера Hypo Real Estate был выкуплен, и правительство приобрело крупные пакеты акций во всех ведущих банках. Не все финансовые институты рады были видеть национализацию своих активов, и следующие шаги Меркель – запрет на бонусы для банков, получающих государственную помощь, и дальнейшее ограничение жалования управляющих до 500 000 евро – позволяли предположить, что фрау Меркель более радикальна, чем любой из предыдущих канцлеров. В добавление к этому, две недели спустя правительство добилось поддержки для пакета финансового стимулирования в размере 50 млрд евро. Как признала сама Меркель в интервью газете «Бильд» 11 марта 2009 г., банковский кризис вынудил ее «переступить границы и делать вещи, которые она в других обстоятельствах делать бы не стала». Ее девизом был прагматизм, а не политическая философия.

Избирателям ее действия понравились. Если до этого рейтинг ее партии, согласно опросам, упал ниже рейтинга социал-демократов, то 7 ноября – через три недели после принятия бундестагом кризисного пакета и через два дня после принятия стимулирующего пакета – ХДС опережал своего соперника и партнера по коалиции на 5 %. Что еще важнее, это действие просигнализировало рынкам, что правительство Германии готово принимать экстремальные меры. Падение котировок акций и экономическую тревогу удалось остановить. Был сделан первый шаг в сторону восстановления. Кроме того, лидеры всего мира увидели, что Меркель готова вести за собой – даже вопреки желанию лидеров бизнеса, обычно поддерживавших ХДС. Когда автор этой книги встретился с Меркель в Брюсселе несколько недель спустя и задал вопрос, не странно ли, что консервативное правительство проводит политику вмешательства государства в экономику, она ответила просто: «Ну, мне хотелось бы иметь как можно более свободное предпринимательство, но мы должны при этом сбалансировать его с необходимым по масштабу государственным вмешательством». Это прозвучало очень похоже на классическую доктрину немецкого экономиста Вальтера Ойкена: «Вопрос о том, больше или меньше должно государство вмешиваться в экономику, неверен. Это качественный, а не количественный вопрос. Государство не должно ни направлять экономические процессы, ни само управлять бизнесами. Государственный сектор планирует общие принципы развития экономики, но не планирует саму экономику».

На вопрос о том, снизошло ли это откровение лично на нее, Меркель взглянула на меня своими голубыми глазами и улыбнулась властно, но терпеливо: «Может быть». Принципам какой политической или экономической доктрины она при этом следовала, не имело, казалось, первостепенного значения. Целью было разрешить проблему, а не разбираться в тонкостях экономической теории. И правильно.

Каким-то образом получилось так, что судьбой Меркель стало реагировать на кризисы, вместо того чтобы воплощать в жизнь какие-то тщательно составленные планы или партийные принципы. Но это, возможно, ее устраивало; возможно, место в истории ей обеспечено именно потому, что ей посчастливилось получить власть как раз в тот момент, когда на мировую экономику обрушился идеальный шторм. «У нее нет никакой цели, никакой идеологии, – сетовал Юрген Хабермас за завтраком в Принстоне весной 2013 г. Но затем, после задумчивой паузы, этот философ, икона либеральных левых, добавил: – Она очень умна. Ее никогда не следует недооценивать».

«О да, я отличная кухарка. Обожаю картофельный суп и рулетики из говядины», – хихикнула Ангела Меркель. Со стороны это выглядело немного странно, но выборы – это часто шоу. Вот и она 16 мая 2009 г. занималась тем, что отвечала на вопросы слушателей телепрограммы, направленной, судя по всему, на старшее поколение избирателей.

Меркель старалась, чтобы ее речь звучала вежливо, а в ответах чувствовалась искренняя заинтересованность. Она стремилась продемонстрировать эрудицию в самых разных вопросах. Формат передачи не предполагал запредельно сложных политических вопросов, да и откровений в ней не ожидалось. Вопросы были, говоря дипломатическим языком, довольно банальные, и едва ли можно было винить в этом Меркель. Вопросы выбирали ведущие, редактор телекомпании Петер Клёппель и его коллега Мария Греш. Модераторы тщательно просматривали вопросы, чтобы не поставить гостью в неловкое положение. Не было смысла пытать фрау Меркель подробностями ее экономической программы перед европейскими выборами, до которых оставалось несколько недель, и, что еще важнее, федеральными выборами, которые должны были состояться в сентябре того же года.

Всего за несколько недель до этого фрау Меркель предложила вмешаться и, по существу, спасти Opel – автомобилестроительную компанию, принадлежавшую General Motors. «Я открыто заверяю вас в этом не только от лица земельных правительств, но и от лица федерального правительства. У нас есть инструменты для этого», – сказала она, давая таким образом почтенной старой компании новую надежду, после того как президент Обама отказался предоставить финансовую помощь материнской компании. Государственные финансы и экономические показатели в целом – дело тонкое. В Германии произошло самое сильное снижение экономической активности с начала 1970-х гг. Сказывалась рецессия; за первые два квартала 2009 г. экономика сократилась на 3,6 %. Единственным позитивным признаком с точки зрения Меркель было то, что она на тот момент опережала своего соперника, министра иностранных дел Франка-Вальтера Штайнмайера, на 36 % по рейтингу личной популярности.

Даже если считать, что избиратели тогда устали от бесконечных дебатов о бонусах банкирам, пакетах на спасение финансовых институтов и отрицательных темпах роста, было бы по-человечески понятно, если бы те, кто дозвонился в студию, задавали канцлеру другие, не менее острые вопросы. В первую очередь было бы естественно спросить о массовом убийстве в училище Виннендена – кровавой бойне, которую устроил 17-летний Тим Кречмер за несколько недель до этого. Эта трагедия тогда была на слуху и занимала немало места на полосах серьезных газет. Стрелок, обвинивший свое реальное училище в том, что не получил в нем достаточно высоких оценок, чтобы поступить на стажировку, превратил сонный маленький городок в земле Баден-Вюртемберг на юго-западе страны, в 20 километрах от Штудгарта, в кошмар. Большинство немцев никогда даже не слышали об этой деревне, пока этот молодой человек не впал в ярость и не убил 15 учащихся и учителей, прежде чем покончить с собой. Большинство убитых были женщины и девушки.

В большинстве демократических стран за подобным событием сразу же последовало бы заявление президента или премьер-министра – достаточно вспомнить речь президента Обамы после массового убийства в начальной школе Сэнди-Хук в Ньютауне (штат Коннектикут) в 2012 г. или речь Билла Клинтона «Помоги, излечи нас» вскоре после массового убийства в школе «Колумбайн» на третьем году его президентства. Но Меркель не стала произносить никаких речей. Она всего лишь выпустила своего пресс-секретаря с заявлением о том, что она «глубоко потрясена и напугана». Вместо того чтобы самой обратиться к нации, канцлер поручила Урсуле фон дер Лайен – министру по делам женщин, педиатру по профессии и матери семерых детей – сказать о том, что это «убийство лишило ее дара речи».

Однако тема расстрела в училище Виннендена, какой бы серьезной и ужасной она ни была, не прозвучала в вопросах телезрителей. Меркель ничего не сказала об этих убийствах, не стала она также затрагивать темы кредитного кризиса или автомобилестроительной промышленности. Нет. Она говорила о кулинарии и немного о милосердном Боге на небесах. Вновь вторая и третья части любимой троицы ХДС – Kinder, Kuche, Kirche (дети, кухня, церковь) – заслонили собой более весомые вопросы политики. Конечно, очень может быть, что слушатели на самом деле задавали более острые вопросы, но их блокировали ведущие передачи, демонстрировавшие необычный градус почтения к канцлеру и почти не проявлявшие профессиональных репортерских качеств. Меркель, со своей стороны, отвечала уважительно и вообще говорила как прилежная пасторская дочь и благочестивая при том. Так, она отдала должное церкви. Она говорила о Боге, перемежая благочестивые реплики легкой болтовней на кулинарные темы – «да, мой свекольный салат гости хвалят, и я надеюсь, что это не пустые похвалы». Понизив голос на пол-октавы, она сказала одному из зрителей, дозвонившемуся с вопросом, что «Господь нас защищает, и это придает мне силы».

После неприятной весны с новой порцией дурных финансовых новостей и самым страшным массовым расстрелом в истории Германии Меркель нужно было заново налаживать связи с собственными избирателями – группой людей, о которых она почти забыла, занимаясь несколько месяцев подряд кризисным управлением. Лидер ХСС Хорст Зеехофер сурово раскритиковал лидера ХДС за то, что та совсем забросила «ядерный» электорат ХДС/ХСС. «Фрау Меркель, – сказал он, – следовало бы сосредоточиться на верных ей клиентах» и «забыть о нирване привлечения колеблющихся избирателей».

Появление Меркель в программе было нацелено именно на это: она хотела обратиться к избирателям старше 50 лет и по возможности очаровать их. У этой демографической категории были причины для скепсиса. Правда, Меркель спасла ссудные и сберегательные банки – популярная тема среди консерваторов «с маленькой буквы “с”», но она же допустила несколько промашек, чреватых в год выборов серьезными неприятностями. Назвать главный ее грех? Она огорчила Папу Римского. Так, по крайней мере, представляли дело ее критики в партии и некоторые католики.

Папа Бенедикт XVI был не только главой католической церкви. Он был также немцем, более того, баварцем из коренных земель ХСС. Папу, звавшегося прежде Йозеф Алоиз Ратцингер, в Германии почитали и уважали; он был поводом для гордости многих католиков-мирян на юге и западе страны. При этом многие из них никогда по-настоящему не доверяли Ангеле Меркель. «Она по сути своей прусская протестантка», – написала про Меркель одна из южных газет. Для партии, которую прежде традиционно возглавлял соблюдающий обряды католик, это было проблемой. Все предыдущие канцлеры от ХДС кроме одного – Конрад Аденауэр (1949–1963), Курт Георг Кизингер (1966–1069) и Гельмут Коль (1982–1998) – были католиками. Напротив, все канцлеры от СДПГ – Вилли Брандт (1969–1974), Гельмут Шмидт (1974–1982) и Герхард Шрёдер (1998–2005) – принадлежали к протестантской лютеранской церкви, в той мере, в какой они вообще были религиозны. Единственным исключением среди канцлеров был протестант Людвиг Эрхард, возглавлявший консервативное правительство с 1963 по 1966 г. Но, как знал любой, кто имел хоть малейшее понятие о политической истории Германии, отец «экономического чуда» после Второй мировой войны никогда не состоял членом ХДС.

Так что Меркель представляла собой исключение, и потому не полностью заслуживала доверия. Ей и прежде приходилось сталкиваться с католическими иерархами – в главе 7 мы видели, как Кёльнский архиепископ критиковал ее семейное (то есть не-семейное) положение. А теперь эта женщина – эта «прусская протестантка» – расстроила духовного лидера более чем 26 миллионов немецких католиков. Вопрос, как часто бывает, был достаточно сложным; кроме того, он лишний раз демонстрирует, что Меркель нужно было пройти по лезвию бритвы, чтобы сохранить тщательно выстроенные альянсы как вне, так и внутри Германии.

Папа и сам был отчасти виноват в том, что грозило бросить тень на ход европейских выборов. Меркель всего лишь попросила разъяснить ей вопрос, в котором 82-летний понтифик повел себя не слишком корректно.

Бенедикту XVI, бывшему преподавателю Закона Божьего и настоящему интеллектуалу, свободно цитирующему таких философов, как Платон, Кант и Гегель, и издавшему совместную книгу с философом Юргеном Хабермасом, в 2006 г. (когда он сменил на этом посту папу Иоанна Павла II) нелегко было примениться и приспособиться к высшему посту в церковной иерархии. Да, он мастерски цитировал философов-схоластов, но с трудом переносил электронные документы, управление проектами и общение с прессой.

В своей предыдущей роли – в качестве префекта Конгрегации доктрины веры (преемницы Инквизиции) – Йозеф Ратцингер заработал прозвище «ротвейлера Господня» и «кардинала-танка» за чрезмерное усердие, с которым принуждал к молчанию критиков, таких как либеральный богослов Ганс Кунг (видный католический богослов, чьи взгляды расходятся с официальной позицией церкви). Но несмотря на резкое и часто бескомпромиссное обращение с несогласными либеральных богословских убеждений, понтифик был удивительно снисходителен и даже терпим к тем, кто придерживался жестко консервативных и даже – как оказалось, – антисемитских взглядов. Речь в данном случае шла о епископе Ричарде Уильямсоне. Этот английский клирик в 1980-е гг. был отлучен от церкви вместе с четырьмя другими членами традиционалистского общества – Братства Пия X, но теперь папа Бенедикт XVI счел возможным вернуть его в лоно церкви. Это событие не попало бы в новостные заголовки и не привлекло бы внимания вне узкого круга самых преданных читателей газеты Catholic Herald, если бы не заявление, которое Уильямсон, очевидно, без ведома Бенедикта, записал несколькими днями ранее. В интервью швведской телестанции консервативный епископ откровенно заявил, что скептически воспринимает холокост: «исторические данные совершенно не подтверждают, никак не подтверждают то, что 6 миллионов евреев были намеренно убиты в газовых камерах в результате целенаправленной политики Адольфа Гитлера».

Зачем, собственно, человеку, не имеющему при себе членского билета национал-социалистической партии, понадобилось делать подобные заявления, остается неясным. Но тот факт, что у папы не хватило здравого смысла отменить возвращение Уильямсона – или, скорее, что его советники не услышали тревожных колоколов над Святым Престолом – вероятно, больше говорит о Бенедикте и о политической наивности его советников, нежели о какой бы то ни было солидарности понтифика с Уильямсоном.

Тем не менее, про римско-католическую церковь писали много такого, что, в самом минимальном случае, давало повод для подозрений. Справедливо или нет, но когда-то церковь могла похвастать нейтральными, а иногда и дружескими отношениями и с Гитлером, и с Муссолини. С подачи Бенедикта Пий XII, занимавший папский престол во время Второй мировой войны, не так давно был причислен к лику святых, причем по сокращенной процедуре. Это вызвало гнев значительной части еврейского сообщества, тем более что человек, не посчитавший нужным осудить холокост, был канонизирован на Йом-кипур, священнейший день иудейского календаря. Добавьте к этому довольно неудобный факт, что в 1941 г. будущий папа сам вступил в гитлерюгенд, – и церкви придется нелегко. Конечно, Ратцингер мог, и не без оснований, утверждать, что выбора у него не было, что в 1936 г. закон о гитлерюгенде сделал членство в нем обязательным для мальчиков старше четырнадцати лет. Он мог бы указать также – хотя и не сделал этого, – что заговорщики, планировавшие убить Гитлера, были католиками и действовали из религиозного долга. Но папа хранил по этому поводу странное молчание. Но один вопрос всплывал вновь и вновь: если понифик был так невинен, то почему же он согласился вновь принять епископа Уильямсона в лоно церкви? Взгляды последнего были широко известны; малейшего усилия, хотя бы быстрого поиска по Интернету, было бы достаточно, чтобы выяснить, что Уильямсон и его клика придерживались несимпатичных взглядов.

Для Меркель это заявление стало настоящим громом с ясного неба. Ничто не могло быть неприятнее для нее, чем напоминание о темном прошлом Германии, да и вопрос, способный вызвать внутренние разногласия в ХДС, был совершенно некстати. Политик, сделавший поддержку государства Израиль частью международной политики Германии и постоянно твердивший, что «Германия и Израиль навсегда связаны памятью холокоста», просто не мог не ответить на действия Ватикана, поскольку в противном случае правительство Германии тоже можно было бы обвинить в молчаливом согласии. Мало того, в Германии отрицание убийства «жертв национал-социализма» – будь то евреи, гомосексуалисты или политические оппоненты, – является уголовным преступлением, за которое можно было получить до пяти лет тюрьмы или, по крайней мере, штраф. Позже Уильямсон был осужден за нарушение этого закона.

Именно в свете этого «внутрицерковного вопроса», как назвала это Меркель, она и ответила на вроде бы случайно заданный вопрос на рутинной, в общем-то, пресс-конференции с президентом Казахстана. Возвращение Уильямсона, сказала Меркель, «папе и Ватикану следует прояснить так недвусмысленно, чтобы невозможно было отрицать то, что произошло в период правления нацистов». И, продолжала она, желая прояснить этот вопрос раз и навсегда, «если решение Ватикана может быть быть понято в том смысле, что они способны усомниться в холокосте, то это конституционный вопрос».

С юридической точки зрения, согласно букве закона, правительство должно было предпринять какие-то действия. Но эти действия не обязательно было предпринимать лично главе правительства. Более того, личное участие канцлера в подобном, в общем-то, техническом вопросе было явлением исключительным. По правильной, или по крайней мере нормальной процедуре этот вопрос относился к компетенции генерального прокурора Моники Хармс. Меркель решила поднять его сама; было ли это благоразумное решение, вопрос спорный.

Несколько предложений, произнесенных в Астане – столице центральноазиатской республики Казахстан, вызвали проблемы в рядах партии Меркель и среди тех, кто обычно голосовал за нее. Они даже стали поводом для упрека в адрес Меркель со стороны старшего брата папы – Георга Ратцингера, тоже католического священника и бывшего музыкального директора собора Св. Петра в южном городе Регенсбург. Брат понтифика критиковал фрау Меркель покровительственным тоном: «Я всегда считал ее разумным человеком, но, возможно, она тогда испытывала сильное нервное напряжение и могла сказать что-то такое, что не сказала бы, если бы рационально все обдумала». В дискуссию счел нужным вмешаться даже Рейнхард Маркс, прогрессивный в целом епископ Кёльна и автор книги о более прославленном своем однофамильце по имени Карл; он заметил, что «возмутительно намекать, что папа придерживается подобных взглядов».

Накал страстей, разгоревшихся вокруг всех этих заявлений, вызвал у Меркель сильную тревогу, не только потому, что под угрозой оказалась репутация Германии, но и потому, что развитие событий ясно показало, что и в ее собственной партии есть люди, чьи взгляды неприятно близки идеологии самых темных времен в истории страны.

Заминка в отношениях с Ватиканом скоро разрешилась. Папа выпустил требуемое «разъяснение», в котором заверил, что католическая церковь «никоим образом» не ставит под сомнение холокост; он сказал, что ему лично холокост отвратителен. Однако папа не стал отменять документ в отношении Уильямсона и его религиозных братьев. Кое-кто счел, что Рим не сумел поступить в соответствии с собственными заявленными взглядами, хотя церковь ясно дала понять, что Уильямсону не будет позволено занимать епископский пост, пока он не заберет назад свое заявление и не извинится. Он не сделал этого до сих пор.

Однако вскоре вопрос зажил своей собственной жизнью. В обсуждение включились другие религиозные лидеры. В большинстве случаев их комментарии представляли собой необдуманные и торопливые телефонные ответы на вопросы журналистов. На вопрос Die Zeit о том, что он думает по этому поводу, епископ Вольфганг Хубер, глава лютеранской церкви Германии, сначала сказал, что это «внутреннее дело» католической церкви, но затем неосторожно добавил: «Мы как немцы несем коллективную ответственность за последствия холокоста». Так небольшое замечание – причем, вероятно, необходимое – заново обнажило давно забытые линии раскола внутри ХДС. Неважно, что Меркель и Бенедикт XVI вроде бы сердечно поговорили по телефону на следующий день после пресс-конференции канцлера. История Уильямсона стала для канцлера серьезной угрозой – и напоминанием о том, что кое-кто в коренных землях ХДС относится к ее лидерству без особого энтузиазма.

Как у Герхарда Шрёдера в 2005 г., когда он выиграл выборы только для того, чтобы оказаться отставленным от переговоров по коалиции, у Меркель теперь были причины опасаться, что ее ждет та же судьба, если Союз не сумеет получить на федеральных выборах достаточно серьезное большинство. Всего за месяц до этого Роланд Кох, лидер отделения ХДС в Гессене, выиграл земельные выборы в этой маленькой западной земле, и Меркель имела основания опасаться, что некоторые в партии могут использовать заварушку вокруг Уильямсона для поиска более подходящего кандидата с надлежащими католическими и подлинно консервативными инстинктами. Можно было сказать, что из Коха, возможно, получится лучший кандидат в канцлеры, буде ХДС и Свободные демократы не сумеют получить большинство на федеральных выборах.

Меркель пришлось поставить в этом деле точку. Кроме того, чтобы нейтрализовать этот вопрос, она поручила Аннете Шаван – стойкой католичке, занимавшей пост федерального министра образования, – защищать позицию канцлера в этом вопросе. Фройляйн Шаван, ставшая позже послом Германии при Святом Престоле, назвала Меркель «благословением» и сказала, что она стала «удачей для Германии». Фройляйн Шаван, кажется, совсем не хотелось вступать в эти дебаты. В ее статье в «Гамбург Абендблатт» видны были все признаки работы по заказу канцлера. Такова политика. Однако мало выдавить из министра заявления, которые она в противном случае не стала бы делать; заставить замолчать критиков в партии, примирившись с людьми, похожими на аудиторию телепрограммы – совершенно иное дело.

Именно по этой причине Меркель провела полдня, отвечая на вопросы о вере и кухонных делах. Можно спорить, имел ли этот ход успех. Возможно, ответы Меркель звучали искренне, да и уверения в приверженности церкви вперемешку с кулинарными советами определенно не вызывали враждебности. У Меркель хватало поводов для беспокойства. Через неделю после программы ее партии грозило возможное поражение в Федеральной ассамблее – специальном назначаемом органе, задачей которого являются выборы президента, выполняющего в основном представительские функции. А еще через двадцать дней и она, и Союз встретятся лицом к лицу с избирателями на выборах в Европейский парламент, которые теперь часто рассматривают как репетицию перед федеральными выборами. Ни там, ни там Меркель не гарантировалась безусловная поддержка, но могло быть и хуже.

Новое избрание Кёлера и европейские выборы

Президентские выборы стали первым испытанием для Меркель. Она договорилась со Свободными демократами и вновь выдвинула на пост президента Хорста Кёлера, и до того исполнявшего эти обязанности; правда, в следующей главе мы увидим, что это был не слишком удачный выбор. Бывший глава Международного валютного фонда был также активным лютеранином, но при обсуждении это не упоминалось – хотя СДПГ дерзко выдвинула Гесина Шванна – ученого и католика, которого Кёлер в 2004 г. обошел с крохотным преимуществом. Но Меркель твердо решила поставить на этот пост одного из своих сторонников. Ей это удалось, хотя и с большим трудом: в первом туре Кёлер получил 50,08 % голосов. Вполне возможно, что год спустя она горько пожалела, что не предложила другого кандидата. Но пока ей удалось одержать небольшую, хотя и символическую победу.

Более важным испытанием стали европейские выборы. Германия – страна постоянных выборов; выборы в разных землях идут друг за другом круглый год. Политикам постоянно напоминают об их популярности или об отсутствии таковой. В 2009 г. выборы шли особенно плотно; его даже назвали «супервыборным годом», поскольку в том году выборы проходили в 7 из 16 земель. Но европейские выборы – или, более формально, выборы в Европейский парламент, – отличались от земельных выборов. В последних часто доминируют местные вопросы, и присутствие популярной в регионе фигуры часто может нарушить тенденцию.

СДПГ решила провести по отношению к основным конкурентам кампанию очернительства. Вся страна была увешана плакатами с лозунгом «Те, кто поддерживает снижение зарплат, предпочитают голосовать за ХДС», несмотря на то, что Европарламент не имеет голоса в вопросах занятости. Спеша монетизировать заметный гнев народа на высокооплачиваемых менеджеров, СДПГ пошла еще дальше и заявила посредством еще одного плаката, что «Акулы предпочитают голосовать за Свободных демократов». А тем временем ХДС играла осторожно, и на ее плакате была изображена Меркель и простой слоган: «Вместе – успешны в Европе». Их кампания не заставляла сильнее биться сердца. Наблюдатели на выборах отметили, что Пиратская партия (политическая группировка, выступающая за легализацию скачивания нелегального контента) сумела провести своего первого члена в Европарламент, а анти-ЕЭС-овская партия Альтернатива для Германии тоже будет там представлена. Но общие результаты выборов указывали на то, что Меркель и любимая ее коалиционная партия и партнер по коалиции – Свободные демократы – нацелены на победу на федеральных выборах в сентябре. Запугивание и популистская кампания социал-демократов не убедила избирателей. Союз получил 35,4 % голосов. СДПГ пришлось удовлетвориться 27 процентами. Единственной причиной для тревоги были плохие результаты ХДС в Баварии. Потратив большую часть весны на критику канцлера по поводу ее замечаний о папе, партия Хорста Зеехофера потеряла три из восьми имевшихся у нее мест. Решение атаковать Меркель по поводу ее замечаний о папе не принесло ХСС пользы. Казалось, что Меркель удалось все же удовлетворить внутренние районы страны, то она и собиралась сделать, отправляясь на телепрограмму. Кулинарные советы и декларация веры не причинили ей вреда, но впереди дало еще одно, куда более суровое испытание.

Федеральные выборы

У Веры Ленгсфельд было что рассказать. Ее история производила настолько сильное впечатление, что позже один голливудский продюсер купил у нее права на сюжет. Играть роль Ленгсфельд в биографическом фильме о ее жизни в Восточной Германии должна была не кто-нибудь, а лауреат многочисленных премий Мерил Стрип. Но в данный момент она была всего лишь кандидатом на избрание в бундестаг и к тому же находилась в сложном положении. «Я уверена, что фрау Меркель посмеивается над этим. В конце концов, у нее есть чувство юмора», – сказала бывшая восточногерманская правозащитница, а нынче кандидат в парламент от ХДС. Она не собиралась оправдываться. Да и за что? Бывшая политзаключенная отшучивалась от предвыборного плаката, на котором она сама и канцлер были изображены в блузках с большим вырезом, довольно прозрачно намекавшим на роскошную грудь обладательницы. Кто говорит, что у немцев не хватает чувства юмора? Сама Меркель не стала это комментировать, да ее и не просили, но немного юмора и разрядки после первого срока у власти были очень кстати. Вообще, выборы 2009 г. проходили довольно обыденно.

Тот факт, что избирательная кампания лучше всего запомнилась слегка открытыми прелестями двух дам за пятьдесят, много говорит об этой кампании, но это и понятно. И СДПГ, и ХДС/ХСС были недовольны большой коалицией. Управление никогда не бывает простым и всегда дорого стоит. Подпись на вышеупомянутом плакате – «Мы можем предложить гораздо больше» – избиратели восприняли как безобидную шутку, хотя многие в коренных консервативно-христианских землях ХДС и подняли в недоумении брови.

То, что могли предложить канцлер и ее коллеги, не вызывало у избирателей энтузиазма. Вера Ленгсфельд в своем берлинском округе финишировала четвертой с большим отставанием, да и для ХДС в целом эти выборы стали одними из худших в истории. Вряд ли стоит этому удивляться. «Управлять – значит настраивать против себя», – сказал политолог В. Кей. Все правительства нарушают обещания, не выполняют взятые на себя обязательства и принимают непопулярные законы. Так и большая коалиция. У ХДС и ХСС снижались позиции в рейтингах, они теряли голоса в пользу обновленных Свободных демократов, которые сумели в полной мере воспользоваться первым после 1968 г. периодом, проведенным в оппозиции. Выступление против войны в Афганистане, приверженность либеральным социальным ценностям и противодействие цензуре, а также обещание снизить налоги привлекло на сторону СвДП избирателей из тех, кто прежде не склонен был за них голосовать, в первую очередь молодежь, рабочих и людей, арендующих жилье.

Терять голоса избирателей всегда неприятно. Но проблемы самой Меркель выглядели не так страшно по сравнению с проблемами ее министра иностранных дел – а теперь соперника в гонке за выдвижение на пост канцлера, – Франка-Вальтера Штайнмайера. Этот человек, которого как-то в шутку называли «серой эффективностью», в качестве кандидата в канцлеры оказался менее эффективным, чем на посту министра иностранных дел. Оставив экономические вопросы министру финансов Пееру Штайнбрюку, Штайнмайер оказался прикрыт от неудач и, путешествуя по миру, почти не участвовал в непосредственных политических схватках. Его вежливость и лощеный вид плохо подходили для ведения избирательной кампании. Более того – и еще неприятнее для Штайнмайера, – опросные рейтинги социал-демократов падали одновременно с тем, как рушилась поддержка Левых – крайне левой популистской партии, которую основали бывший лидер СДПГ и министр финансов Оскар Лафонтен и восточногерманский адвокат Грегор Гизи (ставший лидером коммунистической СЕПГ в ГДР после отставки Эгона Кренца в декабре 1989 г.).

Понять причину всех бед социал-демократов было несложно. Под жестким руководством Шрёдера СДПГ превратилась в организацию, нацеленную единственно на то, чтобы обеспечивать канцлеру победу на выборах. В этом была некоторая доля правды. Шрёдер был харизматичным политиком и талантливым организатором, способным на равных общаться с народом. Выстраивание партии вокруг него имело смысл с электоральной и тактической точки зрения. В самом деле, хоть ему и не удалось вновь избраться в 2005 г., он вновь воспользовался даром риторики и навыками ведения избирательных кампаний, чтобы продвигать законы, связанные с реформой Hartz IV, и сопутствующее повышение пенсионного возраста. Но никто из преемников Шрёдера уже не обладал ни его харизмой, ни его целеустремленностью. Они не могли ни предложить убедительных аргументов, которые удовлетворили бы самых низкооплачиваемых граждан, ни объяснить, почему партия наемных работников должна нести груз за то, что многие воспринимали как шикарный образ жизни работников финансового сектора. Тот факт, что они в свое время поддержали Меркель (в конце концов, она был консерватором), мало что извинял. Теперь партия теряла поддержку избирателей, и теряла быстро.

После того, как всего за месяц до выборов рейтинг Штайнмайера по опросам опустился ниже 25 %, его единственным шансом стала светофорная коалиция социал-демократов (красный), Свободных либералов (желтый) и Зеленых; о коалиции с участием Левой партии и СДПГ не могло быть и речи, даже если бы эти две партии сумели получить большинство на выборах. Однако лидер Свободных демократов Гвидо Вестервелле категорически отверг возможность светофорной коалиции: «Я считаю, что о коалиции СвДП, СДПГ и зеленых не может быть и речи. Политика СДПГ и Зеленых направлена только на увеличение нагрузки на граждан. Мы не будем в этом участвовать».

Неудивительно, что избиратели отключались еще до того, как началось предвыборное сражение. После того, как социал-демократы и Союз дали понять, что сохранение коалиции Союза и СДПГ возможно только в парламенте, где ни одна из партий не получит большинства, исход выборов был предопределен.

2009 г. оказался богат на события, среди которых к тому моменту уже были и самый кровавый массовый расстрел в истории Германии, и пакет финасового спасения беспрецедентных до той поры масштабов, почти крах автоконцерна Opel и, конечно, столкновение канцлера с Папой Римским. Теперь на центральную позицию должны были выйти выборы. И тут, в разгар скучнейшей на памяти людей кампании, в далекой стране произошло неожиданное событие.

Бомбардировка Кундуза

День был теплый, в безоблачном небе сияло солнце. Река Хандабад на севере Афганистана лениво извивалась по плодородной равнине, как делала это на протяжении сотен лет уже тогда, когда в третьем веке здесь поселились первые буддистские монахи, а позже, в двенадцатом веке, – персы-мусульмане. Теперь афганский город Кундуз, столица одноименной провинции, был воплощением спокойствия; провинция Кундуз – плодородный край, где зажиточные крестьяне выращивают хлопок на фоне пологих желтых гор. Немецкие солдаты, отправленные сюда в качестве вклада Германии в войну против террора, не были перегружены обязанностями. Кто-то загорал, кто-то читал. Солдатская служба в далекой чужой земле бедна событиями. Возможно, именно эта скука подтолкнула полковника Георга Кляйна к действию. Хотя сейчас в лагере царило спокойствие, накануне ночью произошли тревожные события.

Немцы полагали – как оказалось, ошибочно, – что «Талибан»[3] был полностью изгнан из этих мест. То, что произошло затем, наглядно показало, как они ошибались. Ранним вечером в четверг 3 сентября 2009 г. на двух водителей автоцистерн напала группа чеченских добровольцев и горстка повстанцев «Талибана». У водителей не было ни одного шанса. Их вытащили из кабин, объявили предателями и обезглавили, после чего талибы и их чеченские товарищи угнали автоцистерны. Через два часа, в 21:01, полковник Кляйн принял первый телефонный звонок, якобы от сотрудника американской разведки, который сообщил ему о тревожных событиях. Примерно шестнадцать часов спустя, в 13:02, полковник принял еще один телефонный звонок. Автоцистерны, сообщил ему американский голос на другом конце провода, обнаружены. Одна из них застряла в грязи при попытке переправиться через реку. Кляйн немедленно начал действовать. Он связался с американскими союзниками, которые, нимало не усомнившись в его словах, – в конце концов, информация была получена от американской разведки, – развернули бурную деятельность. Американцы подняли в воздух два истребителя-бомбардировщика F-15E. Они пролетели над горами, вышли на цель и в 14:30 отработали по ней из штатного вооружения. Автоцистерны взорвались; мятежники погибли. Что страшно, погибло также более сотни гражданских лиц, а по некоторым сообщениям, намного больше. В тот самый момент, когда немецкие солдаты играли в нарды и загорали в своем укрепленном лагере, сотни мирных афганцев возле деревушки Омар-Хейл горели заживо.

Новости о происшедшем быстро дошли до Берлина. Реакция министра обороны Франца Йозефа Юнга была спокойной. Это война. Как писал прусский военный теоретик Карл фон Клаузевиц в книге «О войне»: «Добросердечные люди, возможно, думают, что существует какой-то хитроумный способ обезоружить или победить врага без слишком обильного кровопролития… хотя звучит приятно, это ошибка». Юнг не был слабаком. Этот политик из ХДС прежде учился в офицерской академии и был поклонником уже упомянутого прусского мастера, которого часто цитировал. Кроме того, Юнг никогда не смущался применять силу или занимать жесткую позицию. В 2007 г. он даже предложил сбивать угнанные самолеты в обязательном порядке, и это предложение вызвало требования его отставки. Социал-демократы особенно не любили этого политика ХДС, и многие считали, что его назначение в кабинет при большой коалиции было ошибкой, особенно с учетом наличия данных о его участии в истории с незаконными партийными пожертвованиями, приведшей, по существу, к падению Гельмута Коля.

Собственное мнение Юнга сводилось, вероятно, к тому, что решительные действия полковника Кляйна были адекватными ситуации и эффективными и что сопутствующий ущерб тоже входит в условия игры. Но другие – в первую очередь союзники Германии и ее европейские партнеры – были шокированы. На встрече министров иностранных дел ЕС на следующий день представители других правительств – особенно Швеции и Франции, у которых тоже были войска в том районе, – выразили глубочайшее сожаление. «Запад должен работать с афганцами, а не бомбить их», – сказал Бернар Кушнер, министр иностранных дел Франции и один из основателей благотворительной медицинской организации «Врачи без границ». Заместитель министра иностранных дел Германии, политик из СДПГ Гюнтер Глозер, ничего не сказал. Его все это не радовало, как и его партию и тем более канцлера. Но Юнг продолжал защищать действия военных. «Когда всего в шести километрах от нас Талибан захватывает две автоцистерны с топливом, это представляет для нас серьезную опасность», – сказал он в пятницу после атаки. Еще через два дня, в воскресенье, он еще более непоколебимо поддержал действия военных, сказав в интервью самому тиражному германскому таблоиду «Бильд», что погибшие были «террористами Талибана». На этом этапе министерство обороны в Берлине уже знало, что погибли гражданские, хотя эта информация и не была передана в НАТО, где проводилась обычная оценка результатов бомбометания.

Доктор Юнг, имеющий степень доктора философии по юриспруденции, понимал, должно быть, юридическую шаткость своей позиции. Сопутствующий ущерб (как называется на военном жаргоне убийство ни в чем не повинных гражданских лиц) строго запрещен международным законодательством. А тот факт, что цистерна застряла в грязи, ясно показывает, что она не представляла непосредственной угрозы германскому лагерю. Вообще, подобные вещи происходят вследствие того, что Клаузевиц называл туманом войны: неуверенности, которую испытывают солдаты, когда теряют ориентацию на театре военных действий. Но коллеги Юнга, и среди них канцлер Меркель, видели эту ситуацию иначе.

В понедельник, выключившись на день из плотного предвыборного графика, Меркель выразила сожаление по поводу гибели гражданских лиц. Она признала, что среди мирных жителей были пострадавшие, – при том, что, согласно официальной позиции министерства Юнга, погибли только террористы. Несовпадение позиций Меркель и министра обороны могло дорого обойтись, и Меркель это понимала. Она понимала также, что социал-демократы потенциально могли использовать эту информацию против ХДС и возможной в будущем коалиции Союза со Свободными демократами. У Франка-Вальтера Штайнмайера было хорошее алиби. Его не поставили в известность – хотя и должны были, – и он узнал о бомбежке только из новостей. Однако же Меркель сообщили об инциденте уже через несколько часов.

За кундузскую бомбежку кто-то должен был ответить. Конечно, Меркель могла с некоторым основанием утверждать, что оставила вопросы внешней политики целиком на Штайнмайера. Это было правдой, поскольку сама она все внимание сосредоточила на финансовом кризисе, а Афганистан в основном оставила на попечение министерства иностранных дел. Но признать, что она была занята другими делами, означало бы для нее лишиться главного преимущества – образа политика, всегда держащего руку на пульсе и способного контролировать одновременно несколько разных программ.

Необходимо было немедленно что-то предпринять, и Меркель выступила с речью в бундестаге. Вместо того чтобы вдаваться в детали и говорить о выявившихся недостатках в системе коммуникаций, Меркель решила взять быка за рога и защищать само участие Германии в афганской войне. Одной из основных проблем, особенно для тех избирателей, кто подчеркивал долгую приверженность Германии миру, было то, что эта бомбежка могла воскресить в глазах всего мира призрак ремилитаризованной Германии. Критика бомбежки на упоминавшейся уже встрече министров иностранных дел ЕС говорила сама за себя. Читая между строк, можно сказать, что другие страны почти впрямую обвинили Германию в милитаристских наклонностях и в том, что она вновь набирает уверенность в качестве военного игрока на международной арене. Это и само по себе представляло проблему, но для Меркель проблема была еще и электоральной. Ей нужно было, чтобы избиратели мигрировали от СДПГ к СвДП и ХДС, но этих избирателей невозможно было убедить проголосовать за одну из буржуазных партий, если бы в воздухе появился хотя бы намек на то, что новая коалиция Союза и СвДП может отказаться от приверженности Германии миру и интернационализму. Речь была типичной для Меркель: информативной, взвешенной – и слегка скучной. «Германия, – сказала она, – присягнула служить делу мира во всем мире; так сказано в преамбуле к конституции». И, продолжала она, «присутствие вооруженных сил Германии в Афганистане вместе с войсками наших партнеров по НАТО необходимо. Это наш вклад в дело мира». Ну и на всякий случай добавила: «Судя по всему, погибли мирные граждане», хотя «точно это еще не известно».

Этой речью она добилась нескольких вещей, хотя этого, возможно, не заметили ни слушатели, ни даже эксперты. Привязав Германию к делу «мира во всем мире», она использовала язык СДПГ и зеленых. А подчеркнув, что в результате бомбежки «судя по всему» погибли гражданские, она очень публично дистанцировалась от доктора Юнга, который, судя по ее словам, ввел публику в заблуждение и нес ответственность за происшедшее. Эта двойная цель была достигнута. Для сторонников мира из числа избирателей СДПГ и зеленых ничто не говорило о том, что Меркель солидаризуется с разжигателями войны; следовательно, голосовать за Меркель не значило голосовать за отказ от послевоенной демилитаризации Германии. Не менее важно, что открестившись неявно от министра обороны, она решила его судьбу. Доктору Юнгу пришлось уйти в отставку вскоре после выборов, когда «Бильд», которую в обычных условиях никто не назвал бы светочем расследовательской журналистики, вдруг обнаружила данные о том, что он знал о жертвах среди гражданских. Кундузская бомбежка, которая вполне могла стать электоральной катастрофой, дала Меркель очень своевременную возможность показать, что она привержена миру не меньше, чем Франк-Вальтер Штайнмайер, – и параллельно избавиться от консервативного политика из католического крыла партии. Избирательная кампания возобновилась; все было готово к возрождению коалиции между Свободными демократами и ХДС/ХСС.

СвДП оказалась в выигрышном и исторически уникальном положении. Исключительные рейтинги и призывы к снижению налогов и защите гражданских свобод (герр Вестервелле стал первым в Германии лидером партии, открыто признавшим свою гомосексуальность) позволили СвДП получить лучший в истории результат: 14,5 % от числа проголосовавших. ХДС/ХСС получили 33,8 %; Социал-демократам достались унылые 23 %, что стало для них худшим результатом в истории, в основном за счет перетока голосов к Левой партии, получившей 11,9 %. Итоговым результатом стало большинство в 42 голоса у коалиции ХДС/ХСС/СвДП.

В Конрад-Аденауэр-хаусе – штаб-квартире ХДС – празднично отметили это событие. Под звуки песни «Энджи» группы «Роллинг стоунз» Меркель – женщина, которая, как она сама утверждала, «никогда не любила поп-музыку», – наслаждалась аплодисментами верных партийцев. Ее бывшему сопернику Роланду Коху поручили пообщаться с международной прессой. Этот католический политик, и в лучшие-то времена не отличавшийся особой харизмой, изо всех сил старался улыбнуться, общаясь с журналистами, но его глаза за стеклами очков оставались бесстрастными. Ангела Меркель, как сказал премьер земли Гессен обычным своим безэмоциональным тоном, «добилась своей цели и сможет сформировать такое правительство, какое захочет». Результат выборов – «ясное выражение доверия той политике, за которую она выступает».

О какой именно политике идет речь, было неясно. Сам Кох не делал секрета из своих идеологических убеждений. «Невозможно создать государство без ценностей и принципов» – так звучал один из его девизов и название написанной им книги. Но Меркель, казалось, не была в этом уверена. И ХДС/ХСС, и СвДП призывали в налоговой политике реформу, хотя Меркель была осмотрительна и не проявляла никаких поползновений оживить свое предложение о плоской шкале налогообложения, едва не положившей конец ее карьере в 2005 г. Единственным совпадением в программах будущих партнеров по коалиции было соглашение по пристановлению реализации плана по закрытию всех семнадцати ядерных станций Германии до 2021 г. и продлить работу некоторых из них до того момента, когда появится больше возобновляемых источников энергии. Но даже это соглашение, как мы увидим, не было соблюдено.

Никто не ожидал, что формирование правительства со Свободными демократами будет сколько-нибудь сложным делом. В Великобритании, где коалиции складываются редко, на формирование правительства после выборов 2010 г. ушло 5 дней, и многие высказывали недовольство такой медлительностью. В Германии на формирование правительства в 2009 г. ушло почти пять недель, и никого это не удивило. В Британии младший партнер по коалиции – Либерал-демократы (получившие 23 % голосов) – не получили ни одного из серьезных министерств, таких как министерства иностранных дел, финансов или внутренних дел. В Германии Свободные демократы, получившие примерно на 10 % меньше, получили пост вице-канцлера, министерство иностранных дел, юстиции, экономики и здравоохранения.

Тот факт, что Вестервелле, лидер СвДП с 2001 г., сумел выбить для своей партии такие позиции, было не только отражением большего его мастерства как переговорщика. На самом деле много определялось традициями. По неписаному соглашению в Германии меньшая из двух коалиционных партий получает министерство иностранных дел, тогда как большей достается пост канцлера. Так, Вилли Брандт служил министром иностранных дел, когда СДПГ была младшим партнером в Большой коалиции, которую возглавлял Курт Георг Кизингер (1966–1969 гг.); политик из СвДП Вальтер Шеель был министром иностранных дел при Вилли Брандте (1969–1974 гг.) и в качестве младшего партнера в правительствах Шмидта (1974–1982 гг.) и Коля (1982–1998 гг.). Ганс-Дитрих Геншель из СвДП исполнял эту роль до тех пор, пока в 1992 г. его не сменил Клаус Кинкель, тоже из СвДП. Закономерность сохранилась, когда Йошка Фишер работал под началом Герхарда Шрёера (1998–2005 гг.), а Франк-Вальтер Штайнмайер – под началом Меркель (2005–2009 гг.)

Поэтому все ожидали, что дела пойдут своим чередом и Вестервелле переедет в министерство иностранных дел. Проблема, как показали переговоры и первый срок его работы в правительстве, заключалась в том, что бывший участник немецкой версии популярного телешоу «Большой брат» и неустанный пропагандист того, что он называет «политикой развлечений», оказался плохо подготовлен.

Еще до объявления официальных результатов выборов Вестервелле сумел с большим успехом воспользоваться своей удачной стратегической позицией. Он дал понять, что «ни за что не хотел бы войти в правительство», и что его участие имеет определенную цену. Наслаждаясь своей сильной переговорной позицией, он объявил, что «не подпишет никакого коалиционного соглашения, если оно не будет включать новую и справедливую систему налогообложения. В плане финансирования мы предложили, помимо всего прочего, 400 способов урезать бюджетные расходы – хотя эти расчеты, разумеется, не включают всю чепуху, связанную с программой “Наличные за автохлам” или миллиарды налоговых поступлений, растраченные на безумный фонд медицинского страхования. Если бы нам удалось установить справедливую систему налогообложения, мы могли бы вернуть в легальную экономику 10–20 % незарегистрированного труда и таким образом вновь оздоровить национальные финансы».

Но самыми проблематичными для нового партнера по коалиции были его требования в области внешней политики и обороны. В ходе переговоров он потребовал, чтобы оставшееся американское ядерное вооружение было выведено из Германии. Возможно, такая политика и оказалась бы популярной, но она связана с международными соглашениями и давно сформировавшимся прочным партнерством с США, от которого невозможно – и Вестервелле следовало бы это понимать – отказаться просто в силу какого-то коалиционного соглашения.

Меркель, возможно, предчувствовала грядущие неприятности. Канцлер, давняя поклонница архинемецкого Рихарда Вагнера, всегда говорила, что величайшая работа этого композитора «Кольцо нибелунгов» производит на нее такое сильное впечатление потому, что «если с самого начала все пошло не так, то дальше события могут развиваться множеством разных путей, но ничем хорошим это все равно не кончится»; вот такую краткую характеристику дала Меркель этой опере. Предчувствие оправдалось: ничем хорошим дело не кончилось. Уже через несколько недель после того, как правительство принесло присягу, незавершенное дело о кундузской бомбардировке вновь подняло голову. Франц Йозеф Юнг, ставший теперь министром труда и общественных работ, вынужден был подать в отставку.

А впереди были новые проблемы как внутри коалиции, так и в Европе.

Женщинам, как учат нас психологические исследования, легче дается многозадачность. Что бы вы ни думали о подобных исследованиях, Меркель, как мы увидим, на втором сроке пребывания на посту канцлера пришлось проявить все свои таланты в этой области. Проблемы дома – внутри коалиции – с непослушной временами СвДП, массовые отставки и не в последнюю очередь кризис еврозоны сделали первый год новой коалиции более трудным и напряженным, чем кто бы то ни было, включая канцлера, мог предположить.

Начиналось все спокойно. 28 октября 2009 г. в 10:58 Меркель получила на свой видавший виды мобильник «нокия» текстовое сообщение, в котором говорилось: «323 члена парламента проголосовали за коалицию». Прочитав это, она улыбнулась. Сообщение было ожидаемым. Она чувствовала себя спокойно и впервые надела федеральный орден за заслуги, полученный год назад.

Если бы она прочла текстовое сообщение повнимательнее, то заметила бы, что девять депутатов от ее собственной коалиции проголовали против. А если бы этот факт ее встревожил, она приняла бы участие в обсуждении того, кто именно были эти девять человек. Но, кажется, ее это не слишком обеспокоило. Во всяком случае, Томасу де Мезьеру (теперь федеральный министр внутренних дел) было поручено прекратить разговоры по этому поводу. «Что ж, такое бывает. Мы большая группа, и не все из нас тщательно все продумывают», – сказал бывший руководитель канцелярии канцлера. Сама Меркель с прессой не общалась. Получив традиционный букет цветов, она подняла глаза на галерею, где сидели ее родители. Хорст Каснер и его жена Герлинда сидели рядом с Михаэлем Мронцем, гражданским супругом Вестервелле. Кажется, Каснеры не разговаривали с Мронцем, но, возможно, это объясняется не столько какими-то предрассудками, сколько обычной неловкостью в общении с незнакомыми людьми. Каснеры держались сдержанно и не выказывали никаких явных признаков гордости за дочь, но, опять же, показные эмоции совершенно не в их стиле – да и для их дочери они тоже не характерны.

Внизу Меркель оживленно беседовала с Вестервелле. Внешне канцлер и ее новый министр иностранных дел были в отличных отношениях. Особое значение придавалось тому, что они обращались друг к другу по именам и на ты вместо обычного формального обращения. Но общение на ты – не обязательно признак тесной дружбы. В последние годы среди относительно молодых людей, особенно либерально настроенных, неформальное обращение друг к другу становится все более распространенным. Гельмут Коль, принадлежавший к старшему, более формальному поколению, был уязвлен до глубины души, когда какой-то журналист не обратился к нему по всей форме. «Мне не нужна никакая близость с вами», – насмешливо сказал старый канцлер; он настаивал, чтобы к нему обращались «герр доктор Гельмут Коль». Меркель и Вестервелле, горожане и либералы, относились к подобным вещам спокойнее. Каковы бы ни были их личные отношения, самым главным для них была связь между их партиями. И Христианско-демократический союз, и Свободные демократы были буржуазные, или правоцентристские партии с приверженностью к свободному предпринимательству и Атлантическому альянсу.

Период 2005–2009 гг. был своего рода аномалией, напоминавшей междуцарствие 1966–1969 гг., когда консерватор Курт Георг Кизингер правил вместе с социалистом Вилли Брандтом. В сознании простых членов обеих партий (а также и в сознании их лидеров) – рассматривая ХДС/ХСС как одну партию – утвердилось представление о том, что им суждено править вместе.

28 октября новая коалиция праздновала свое рождение, ведь тогда политические новобрачные еще не подозревали, какие бури ждут их впереди. Только президент Хорст Кёлер, которому вскоре предстояло сыграть центральную роль, немного подпортил праздничную атмосферу. «Нам следует остерегаться слишком нереалистичных показателей роста, – сказал бывший заместитель министра финансов и шеф МВФ канцлеру, когда они встретились на небольшом торжестве в президентской резиденции – недавно отреставрированном дворце Бельвю. Дворец этот был построен в 1786 г. в качестве резиденции принца Августа-Фердинанда Прусского, младшего брата Фридриха Великого. Король Фридрих был сильным правителем; в годы, предшествовавшие Французской революции, он сумел вновь сделать Германию одним из сильнейших государств Европы. Кёлер играл, в общем-то, подчиненную роль; как и принц, советам которого старший брат следовал редко, он был человеком, мнение которого Меркель вполне могла игнорировать.

Меркель же, как новый Фридрих Великий, вежливо выслушала Кёлера и кивнула, но, кажется, не особенно встревожилась. Предупреждение было не слишком конкретным; может быть, просто неясное ощущение надвигающегося несчастья заставило Кёлера высказать его, тем более в день, который логично было посвятить оптимизму и торжествам. А может быть, президент следил за международными новостями, тогда как Меркель и Вестервелле были по горло заняты утрясанием последних тонкостей коалиционного соглашения.

Всего лишь за десять дней до этого новоизбранный премьер-министр Греции Георгиос Папандреу объявил, что финансы его страны находятся в значительно худшем состоянии, чем считалось. Греция, которой очень скоро предстояло стать головной болью внутренней политики Германии, в ходе избирательной кампании не упоминалась вообще, как, впрочем, и пятнадцать остальных членов еврозоны. Экономическая ситуация в Греции привлекала мало внимания. При годовом дефиците бюджета почти в 13 % от ВВП, что вчетверо больше величины, разрешенной правилами еврозоны, долг Греции превышал ее годовой доход. В результате того, что он назвал «неожиданными» дурными новостями, Папандреу объявил о новых мерах строгой экономии. Для такого экономиста как Кёлер, суть дела состояла в том, что греческое правительство утратило доверие на кредитных рынках и что последствия этой ситуации могут эхом отозваться в Берлине. Для Меркель, теперь уже опытного политического игрока, ничего тревожного – с политической точки зрения – в этом заявлении не было. И правда, Папандреу всего лишь следовал правилу номер один силовой политики, приверженцем которого был еще итальянский политический теоретик эпохи Возрождения Никколо Макиавелли: «Следует отметить, что новый государь, захватив земли, должен определить все тяготы, которые ему придется причинть местному населению, и причинить их тотчас же». Как выходец из политической династии (и отец, и дед Папандреу занимали в разное время пост премьер-министра), новый глава греческого правительства просто поступил по учебнику. Однако ситуация была хуже, чем полагали его политические коллеги в Берлине и других европейских столицах.

То, что Меркель, кажется, не слишком встревожили предупреждения Кёлера или иеремиады Папандреу, объяснялось, по всей видимости, тем фактом, что и сама она не брезговала пользоваться языком современного Иеремии для оправдания радикальных мер. Так, речь Меркель при официальном вступлении в должность 10 ноября была выдержана в пессимистическом тоне и звучала как пророчество неминуемой гибели ее народа. Она была одета в черное и говорила мрачные вещи, предупреждая, что «в полную силу финансовый кризис обрушится на нас в следующие несколько лет».

На повестке дня были, как мы уже видели, и другие вещи; политические дебаты посвящались другим темам. Главное, кундузская бомбардировка продолжала вскрывать катастрофические ошибки и недостатки; ошибки эти доставляли серьезные политические неприятности новому правительству и требовали личного внимания как со стороны канцлера, так и со стороны ее нового министра обороны Карла-Теодора цу Гуттенберга.

Меньше чем через месяц после нового назначения бывший министр обороны Франц Йозеф Юнг – пониженный до министра труда и общественных работ – вынужден был уйти в отставку и с этого поста. Ушел в отставку и Вольфганг Шнайдерхан, начальник генерального штаба бундесвера. Еще неприятнее для немецких военных было выяснить, что в операции были задействованы германские силы спецназначения из элитного подразделения Kommando Spezialkräfte. Даже самый слабый намек на причастность Германии к военным операциям, связанным с уничтожением всех без разбора, в том числе и гражданских лиц, был серьезной неприятностью для Меркель, ее правительства и репутации Германии в мире.

Меркель справилась с осложнениями вокруг Кундуза при помощи тактически хитрого хода. Она поехала в Америку. Предоставив доктору Юнгу свободу действий и возможность самостоятельно вырыть для себя яму, она улетела в Вашингтон, чтобы выступить перед обеими палатами Конгресса. Поездка преследовала двоякую цель. С одной стороны, пока министерством иностранных дел заведовал Вестервелле, а бывший министр обороны находился под прицелом общественного мнения в связи с внешнеполитическим вопросом, ей необходимо было подтвердить свою силу; с другой – ей нужно было показать, кто в доме хозяин, и заверить всех, что Германия и дальше будет проводить ее интернационалистскую, просвещенную и мирную политику. И лучшего места для демонстрации всего этого, чем Капитолийский холм, просто не существовало (Конрад Аденауэр 52 года назад поступил ровно так же).

С американской точки зрения Меркель представляла собой почти идеальный образец того, каким должен быть глава правительства союзной страны. Слишком уж часто европейские политики, от Шарля де Голля в 1960-е гг. до Герхарда Шрёдера и Жака Ширака в начале 2000-х гг., проявляли двусмысленное отношение к своему крупнейшему военному союзнику. Заявляя официально о приверженности принципам свободы, свободного предпринимательства и военного союза, эти самые политики почти никогда не упускали возможности использовать антиамериканские настроения (Yankee go home), преобладающие в некоторых странах, в собственных политических целях. Меркель никогда до этого не опускалась. Возможно оттого, что сама она выросла при коммунистической диктатуре, Меркель никогда не упускала возможности похвалить Америку. Дочь учительницы английского языка, лишенной возможности преподавать язык Уолта Уитмена и Авраама Линкольна, она умела польстить Америке, называя ее «прибежищем свободы». И для полной уверенности в том, что ее голос услышан, она заявила, что «мы, немцы, знаем, сколь многим мы обязаны вам, нашим американским друзьям, и мы – я лично – никогда, никогда этого не забудем». И вряд ли случайно в этом заявлении прозвучало местоимение первого лица единственного числа.

В какой-то степени здесь конгрессменов и сенаторов США использовали, хотя они, вероятно, простили бы Меркель такую вольность. История, рассказанная ею на объединенной сессии Конгресса, звучала вдохновляюще, почти как немецкий вариант пресловутой американской мечты: «Я жила с родителями в Бранденбурге, в области, принадлежавшей в то время Восточной Германии – той части Германии, которая не была свободна. Мой отец работал протестантским пастором. Моей матери, изучавшей в свое время английский и латынь, чтобы стать учительницей, не разрешали работать по избранной специальности».

С одной стороны, эта речь, разумеется, была нацелена на укрепление связей между Америкой и Германией, но цель эта не была единственной. На самом деле она была нацелена в основном на немецкую аудиторию. За время пребывания у власти Меркель не подписала никаких новых политических или торговых соглашений, не заключила никаких новых союзов и не принесла крупным германским компаниям выгодных контрактов – по крайней мере, ни о чем таком не сообщалось. Зачем же ей было обращаться к Конгрессу? Чтобы показать, что она по-прежнему у руля; чтобы наглядно продемонстрировать контраст между собой и другими – воинственным консерватором Францем Йозефом Юнгом и злополучным Гвидо Вестервелле, не обладавшим, как уже становилось ясно, ни опытом, ни политическим весом, ни знаниями своего предшественника Франка-Вальтера Штайнмайера.

2009 г. завершился временным затишьем, и следующий год начался с ощущением, что ничего существенного не происходит. Пока правительство в Афинах пыталось справиться с массовыми уличными протестами, немецкие газеты, кажется, больше интересовала биография Меркель, чем бедственная ситуация в Греции.

Меркель, подобно британскому премьер-министру Маргарет Тэтчер, получила естественнонаучное образование. Но, в отличие от Тэтчер, она действительно занималась научными исследованиями, причем, как мы видели в главе 5, вполне успешно. Те, кто следит за подобными вещами, – а таких людей удивительно много, – скажет вам, что доктор Меркель в качестве квантового химика активно вела исследования и много публиковалась, имела немецкий эквивалент ученой степени PhD, а ее диссертация называлась «Исследование механизма реакций распада с простым разрывом связей и расчёт их скоростных констант на основании квантово-химического и статистического методов». Она, как и подобает серьезному исследователю, публиковала свои работы в рецензируемых журналах. Вместе с партнером Иоахимом Зауэром и еще двумя коллегами она написала работу с зубодробительным названием «Вибрационные свойства поверхностных гидроксилов: расчет неэмпирической модели, включающей негармоничность», а в журнале «Химическая физика» было опубликовано совместное исследование Меркель и нескольких ее коллег по Академии наук. В стране Альберта Эйнштейна, Макса Планка и Вернера Гейзенберга престиж занятий наукой чрезвычайно высок. В равной степени такой послужной список может стать поводом для зависти и подозрений. Меркель никогда не любила привлекать к себе внимание и никогда не распространялась о своих академических достижениях. Возможно, она считала, что ушла от этого, что квантовая химия относится к ее прошлому и не имеет никакого политического значения. Но это тоже кажется странным: обычно считается, что политики – люди тщеславные и никогда не устают говорить о себе и своих достижениях. Тем не менее Меркель, окончившая один из лучших университетов Германии, всегда молчала о своих научных успехах. Кое-кто даже начал гадать, нет ли у нее какой-то причины для молчания. В самом деле, что если она слегка приукрасила свою биографию? А если нет, то почему она отказалась предоставить средствам массовой информации доступ к своим университетским оценкам и отзывам оппонентов на свою диссертацию?

Подобно многим другим сенсационным историям о Меркель, эта тоже обернулась совершенно банальной стороной, когда «Шпигель» – либеральный еженедельник, имеющий хороший контакт с канцлером – наконец (после настойчивых обращений со ссылками на свободу информации) получил доступ к ее оценкам. «Отлично по физике, удовлетворительно по марксизму-ленинизму», было сказано в документах. К чести Меркель – и к стыду тех, кто называл ее предателем-перевертышем и оппортунисткой, прекрасно себя чувствовавшей в коммунистическом государстве, – табель показал, что едва получила зачет по марксизму-ленинизму (обязательному предмету в коммунистической Восточной Германии). Сторонники теории заговора вновь были посрамлены. Тот факт, что научные достижения политика национального уровня могут до такой степени занимать страну, указывал на то, что большинство соотечественников Меркель чувствовали себя свободно и комфортно.

Греческая трагедия: акт I

Возможно, Меркель тоже позволила себе излишне расслабиться. Некоторые, особенно ее критики в СДПГ (игравшие теперь роль официальной оппозиции в бундестаге), позже критиковали ее за то, что она в этот момент практически спала за рулем. «С февраля по май этого года вы представления не имели о том, куда движетесь. Вы не смогли ничего предпринять», – с таким обвинением выступил осенью экономический представитель СДПГ Иоахим Посс.

Обвинения в том, что Меркель отстала от событий, что она, если воспользоваться еще одной цитатой из выступления Посса в бундестаге, «большую часть времени тратила на споры с коллегами и СвДП», звучали неоднократно. Вообще-то для политика обвинения в том, что он только реагирует на события, а не действует по собственному плану, весьма серьезны. Хороший лидер решителен, деятелен и предугадывает опасности еще до того, как они материализуются. Меркель же не проявляла таких качеств, по крайней мере многим так казалось.

На первый взгляд эта критика была в определенной мере справедлива. В последние месяцы 2009 г. и в январе 2010 г. Меркель в публичных выступлениях почти не упоминала Грецию, но это не означает, что она ничего не замечала. Есть мнение, и его можно обосновать, что Меркель и Шойбле (сменивший Пеера Штайнбрюка из СДПГ на посту федерального министра финансов) намеренно и старательно избегали всяких упоминаний о Греции, чтобы не вызвать паники на рынках. Меркель редко считает нужным прикрывать чем-то свою неприязнь к инвестиционным банкирам, чьи нервные реакции и вечный поиск прибылей послужили, на ее взгляд, причиной краха и «Леман Бразерз» в Америке, и Hypo Real Estate в Германии.

Меркель и Шойбле старались не дать финансовым рынкам повода для резкой реакции. Факты свидетельствуют, что Меркель, хотя публично и не говорила о Греции, очень плотно занималась потенциальными опасностями греческого банкротства. На частном брифинге, организованном газетой «Вельт» в январе 2010 г., Меркель сказала, чо греческое банкротство может «создать для нас очень, очень серьезные проблемы», а в результате евро может оказаться «на очень сложном этапе в ближайшие годы». Хотя Bloomberg опубликовал эти замечания – нарушив тем самым протокол и напечатав сообщение с закрытого мероприятия, – предупреждение Меркель не попало в число главных новостей. Если кого-то и можно обвинять в отсутствии интереса к Греции, то это средства массовой информации, поскольку к тому моменту уже было ясно, что Греция столкнулась с очень серьезными проблемами. Разгоревшиеся сражения между полицией и протестующими в Афинах превратили родину демократии в зону военных действий.

На этом этапе Меркель если что-то и говорила о сложившейся ситуации, то только для того, чтобы как-то эту ситуацию успокоить. В начале весны 2010 г. она сказала, что «Греции не нужны наши деньги». Мало того, женщина, ставшая позже решительным критиком премьер-министра Папандреу, даже сказала, что он «взял быка за рога». Была ли это тоже уловка, призванная немного остудить события, вопрос открытый. В любом случае, этого оказалось недостаточно, и в марте 2010 г. возникли серьезные сомнения в том, что Греция способна выплачивать свои долги.

Если сегодня Меркель имеет репутацию решительного и жесткого политика и человека, который никогда не отведет взгляд первым, то заработала она эту репутацию весной 2010 г. В обращении к парламенту 17 марта – через две недели после того, как разразился кризис, – она прямо заявила коллегам-законодателям, что «страна может быть исключена из еврозоны, если постоянно нарушает условия членства в ней». Дружественные страны и коллеги были шокированы. «Проявленное Меркель отсутствие солидарности с Грецией шокирует», – отметил премьер-министр Бельгии правоцентрист Ги Верхофстадт. Выпады Меркель против Греции, приправленные обвинениями в адрес «злокозненных инвесторов» и заявлениями о том, что «спекулянты – наши противники», наталкивали на мысль, что Верхофстадт не зря назвал Меркель популисткой.

Что-то нужно было делать. За кулисами Николя Саркози, президент Франции, убеждал своего германского коллегу поучаствовать в выкупе. Вольфганг Шойбле отвечал положительно. Его босс Ангела Меркель отказывалась. У Шойбле отношения с Меркель до сих пор оставались сложными, и она не могла не понимать, что он обижен и чувствует себя преданным. Но эти двое были профессиональными политиками, и Меркель, назначая Шойбле на пост министра финансов, по крайней мере признала техническую квалификацию бывшего специалиста по налоговому праву и его огромный политический опыт.

Тому, что Шойбле поддержал план французов, было несколько причин. Свой первый политический опыт министр финансов получил в 1980-е гг., в те времена, когда европейское сотрудничество было в моде. Для Шойбле любое политическое решение, основанное на франко-германском сотрудничестве, по определению было явлением позитивным. Более того, как человек, родившийся в городе Фрайбург-им-Брайсгау в земле Баден-Вюртемберг, всего в нескольких километрах от франко-германской границы, Шойбле лично поддерживал всякое сотрудничество между двумя крупнейшими странами еврозоны. Меркель же как политик вращалась в другом кругу. Она всегда с подозрением относилась к французам. Ее первый политический опыт после падения Берлинской стены был связан с тем, что Париж (и Лондон) попытались тогда блокировать воссоединение Германии, и только Америка вынудила эти две европейские страны принять единую Германию.

Меркель хотя и принимала и даже в какой-то степени поддерживала необходимость согласования политики внутри ЕС, никогда до конца не понимала возвышенных идей европейской интеграции, которые были характерны для Гельмута Коля, Вольфганга Шойбле и других германских политиков 1980-х и 1990-х гг. Мало того, для тех, кто видел в трансатлантическом сотрудничестве символ веры и был убежден, что Америка должна играть определенную роль в Европе, чисто «европейское» решение с участием только стран ЕС стало бы неверным политическим сигналом; кроме того, «французское решение», скорее всего, не успокоило бы рынки.

Вместо этого Меркель предложила другое решение – или, скорее, решение предложил ее экономический советник Йенс Вайдман, работавший прежде экономистом в Международном валютном фонде. Он предложил, чтобы Фонд поучаствовал в программе помощи. Меркель идея понравилась. С участием МВФ план, конечно, получился бы более надежным с финансовой точки зрения; более того, он продемонстрировал бы, что проблема греческого долга – международное дело и затрагивает в том числе и учреждение, чья штаб-квартира находится в Вашингтоне, а не в Брюсселе. В Париже, как и в доме Детлефа Роведдера – массивном здании на углу Вильгельмштрассе в Берлине, в котором располагается министерство финансов, – это предложение приняли без энтузиазма.

Шойбле счел это предложение необычным. Как юриста его беспокоило то, что решение с участием МВФ не имело прецедентов и потому было проблематичным с точки зрения закона. Можно спорить, было ли это реальной причиной его реакции. В политике юридические аргументы часто привлекаются для защиты существующих позиций, а не из идеалистической приверженности букве и духу закона. Однако Шойбле, облачив свои возражения в юридические термины, был уверен, что возьмет верх над Меркель и Вайдманом, не имевшими юридического образования. Канцлер в ответ отметила, что аналогичное решение было уже опробовано в 2008 г., когда Латвия, входившая в ЕС, но не входившая в еврозону, столкнулась с проблемой кредитоспособности; тогда эта небольшая прибалтийская страна получила деньги и от МВФ, и от Европейского союза. Так что участие МВФ в программе помощи было не только оптимально с политической и финансовой точки зрения, но и юридически приемлемо. Меркель, часто ссылавшаяся на свои восточноевропейские корни, хотела подчеркнуть, что Латвия – страна куда более бедная, чем Греция, – получив помощь от МВФ и ЕС, продемонстрировала готовность решать свои проблемы. Напомнив про Латвию, Меркель хотела послать сигнал Афинам.

Шойбле признал поражение. Не то чтобы он согласился с Меркель, но ситуация грозила выйти из-под контроля, и что-то – ну хоть что-то! – надо было делать. 7 мая 2010 г. германский парламент проголосовал за программу, согласно которой греки должны были получить 110 млрд евро помощи, из которых Германия (как сильнейшая экономика Европы) должна была предоставить чудовищные 22 млрд евро. Социал-демократы от голосования воздержались.

Конечно, фраза «поздно спохватились» давно стала общим местом, но в данном случае она точно описывает ситуацию. Еще до голосования в бундестаге усилия политиков по сдерживанию заразы были встречены коллективным неодобрением. В понедельник 3 мая, за четыре дня до голосования, «спекулянты» показали, что не верят в то, что план спасения будет согласован. Необходим был другой – более правдоподобный – план. Чья в этом была вина? Можно ли винить в этой катастрофе Меркель? Действительно ли ее промедление вызвало обвал рынков?

Разумеется, ее колебания не улучшили ситуацию, но основной причиной внезапной паники было не бездействие канцлера, а комментарии, которые сделал комиссар ЕС доктор Олли Рен после видеоконференции в воскресенье 2 мая. Незадолго до того этот финский политик с оксфордским образованием занял пост европейского комиссара по экономической и монетарной политике. В своей стране этот улыбчивый финн играл в футбол на высшем уровне, написал диссертацию о конкурентоспособности небольших европейских государств и, казалось, – в теории – прекрасно подходил для своей должности. Но прежде он всегда действовал за кулисами и почти не имел опыта общения с прессой. На вопрос о том, почему главы правительств накануне провели селекторное совещание, он не нашелся что ответить и не сумел успокоить рынки. Его молчание было интерпретировано в том смысле, что сказать ему нечего.

Меркель это, естественно, не понравилось, как и ее коллегам, но она приберегла свое раздражение для инвест-банкиров; она объявила, что мир стал свидетелем «битвы политики против рынков», которую она «решительно намеревалась выиграть». «Будет ли в будущем коммерция править государством или государство – коммерцией?» – спрашивал философ Освальд Шпенглер в книге «Пруссачество и социализм» в конце Первой мировой войны. Девяносто лет спустя консервативный политик предпочел второй вариант.

Может показаться странным, что консервативный политик объявил войну практикам финансового капитализма. Существуют две причины, по которым тот факт, что Ангела Меркель пошла вразнос, не противоречит ее характеру. На более абстрактном историческом уровне тирада Меркель была направлена против реальных прототипов Гордона Гекко (Гекко – безжалостный трейдер, которого сыграл Майкл Дуглас в 1987 г. в фильме Оливера Стоуна «Уолл-стрит»). Ее обвинительная вспышка не была направлена против свободного предпринимательства и рыночной экономики как таковой, но лишь против ее вырождения. По существу, она пыталась спасти капитализм от него самого.

Ее призывы к более жесткому регулированию живо напомнили похожие тревоги и аналогичную политику Тедди Рузвельта в конце 1890-х гг. – на излете позолоченного века, – когда он вводил регулирование и антитрастовое законодательство, чтобы заставить рынки функционировать более оптимально. Другим мотивом Меркель была чистая прагматика внутрипартийной политики. Меркель понимала, что выделение Греции дополнительных денег не понравится избирателям. И хотя она была вновь избрана федеральным канцлером совсем недавно, вскоре должны были пройти выборы в земле Северный Рейн – Вестфалия, самой населенной из германских земель.

Американским читателям такая обеспокоенность земельными выборами может показаться странной и нелогичной. В США выборы в штатах – дело сугубо местное. Конечно, проигрыш на выборах в штате может быть неприятен действующему президенту от проигравшей политической партии, но не более. В Германии все иначе. В Германии бундесрат – вторая палата федерального парламента, аналог сената – состоит не из непосредственно избранных сенаторов, как в США или Австралии, но из представителей земельных правительств. И в отличие от Америки, где все штаты направляют в Вашингтон по два сенатора, в Германии чем земля крупнее, тем больше у нее голосов в бундесрате. Для Меркель это представляло проблему. Если бы премьер-министр земли Юрген Рютгерс от ХДС проиграл выборы, до которых оставалась всего неделя, Социал-демократы и зеленые получили бы возможность блокировать законодательные акты правительства. Меркель могла – по крайней мере в теории – оказаться в законодательном тупике.

Отношения у Меркель с действующим премьер-министром были не самые лучшие. Юрген Рютгерс частенько был для нее настоящим бельмом на глазу. Его замечания о гражданах других этнических групп нередко ставили Меркель в неловкое положение – так, он прославился высказыванием «дети вместо индусов», да еще и подтвердил, что сказал это на полном серьезе. На личном и даже на политическом уровне Меркель был ближе кандидат от СДПГ Ханнелора Крафт. Но личные предпочтения не играют роли в тактической игре различных блоков в бундесрате. Каковы бы ни были личные взгляды Меркель, победа оппозиции в земле Северный Рейн – Вестфалия осложнила бы жизнь ее правительству. Так что жесткие высказывания Меркель были нацелены в первую очередь на 15 миллионов избирателей этой земли. Ее вмешательство призвано было напомнить, что ХДС – это не просто консервативная партия, повенчанная с неолиберализмом.

У Меркель не было времени на ведение избирательной кампании. Она была настроена категорично: новая сделка, в дополнение к уже реализованной, должна раз и навсегда пресечь гниение. Европейская комиссия через злополучного доктора Рена предложила пакет помощи в 60 млрд евро. Меркель, как говорят, охарактеризовала это предложение словом чуть более сильным, чем «нелепо» или «смехотворно». Она сообщила в Брюссель, что Германия готова добавить денег.

Публичное заявление о том, что вот-вот Греции будет передана значительная сумма, успокоило рынки. Одобрение первого пакета помощи в пятницу 7 мая несколько их подбодрило. Меркель купила себе немного времени на готовом к сражениям континенте. Но ситуация оставалась напряженной: в Греции вспыхнули протесты, и три человека погибли, когда демонстрации обернулись насилием. Финансовый кризис разрывал Афины на части.

Обеспечив поступление первого пакета помощи и продолжая переговоры о предоставлении второго, Меркель 8 мая полетела в Москву. Ее поездка не имела отношения к еврокризису: она была приглашена на празднование 65-й годовщины победы Красной армии над нацистской Германией в 1945 г. Приглашение было совершенно некстати. Николя Саркози извинился и не поехал. Он мог так поступить, а Меркель не могла. Отказ присутствовать на параде вызвал бы серьезные дипломатические последствия – а она не могла себе это позволить, когда вся экономическая архитектура Европы грозила расплавиться. Ее мысли были далеко, когда она заняла предназначенное ей место на балконе на Красной площади перед Кремлем. Она несколько раз извинялась и звонила коллегам в Брюссель, где те вели переговоры о финансовой помощи Греции, и начальнику своей канцелярии, приглядывавшему за выборами в земле Северный Рейн – Вестфалия. Результаты выборов висели на волоске. По опросам ХДС шел позади, но, судя по всему, догонял. Усилия, предпринятые Рютгерсом в последнюю минуту, и очевидная удовлетворенность решительными действиями федерального правительства по разрешению кризиса позволяли надеяться на то, что действующая коалиция сможет удержать власть.

Разговаривая по шифрованной телефонной линии, она пропустила зрелище бесконечных колонн марширующих солдат, ядерные ракеты и танки, проскрежетавшие по мощеной площади; казалось, вернулась минувшая эпоха, когда политика и экономика опирались на жесткую определенность и четко очерченные идеологии. Теперь, в этот свежий весенний день лидер объединенной Германии стоял плечом к плечу с лидером коммунистического Китая Ху Дзиньтао и русским премьер-министром, бывшим полковником КГБ Владимиром Путиным. Все они, хотя и по-разному, ощущали последствия греческого кризиса.

Меркель не осталась в Москве ни на минуту дольше необходимого. Хозяева все понимали, поскольку их тоже тревожила сложившаяся ситуация. Меркель была захвачена своим планом и считала, что остальные страны готовы принять предложенное ей решение. Противодействие плану слабело.

Однако в воскресенье 9 мая не все пошло по плану. Вернувшись в Берлин, Меркель проинструктировала Шойбле, который был уверен в результате. Но затем произошло нечто непредвиденное. Возникшая проблема не носила технического характера и не была вызвана каким-то непредвиденным политическим событием. Проблема была медицинской – или, точнее говоря, фармацевтической. Министр финансов, переживший в 1990 г. покушение на свою жизнь, принимал с тех пор сильные обезболивающие средства; теперь же новое лекарство, которое ему выписали, вызвало аллергическую реакцию, и министра срочно отвезли в больницу в столице Бельгии. Дальше хуже. Меркель получила известие из Дюссельдорфа, что коалиция СДПГ и зеленых Ханнелоры Крафт одержала победу над коалицией ХДС и СвДП Рютгерса. Теперь оппозиция контролировала бундесрат и могла требовать у правительства любых уступок.

Ситуация казалась безнадежной. Ее переговорщик находился в брюссельской больнице и был подключен к аппаратам, но даже если бы ей удалось договориться с европейскими партнерами, в верхней палате германского парламента ее ждало враждебное большинство. Необходимо было действовать быстро – и Меркель, что необычно для нее, действовала. Предпринятый ею шаг говорил о том, что она настоящий политический виртуоз. Она направила вместо Шойбле Йорга Асмуссена – социал-демократа, занимавшего пост заместителя министра финансов при Пеере Штайбрюке во времена Большой коалиции. Шойбле, придя в министерство в октябре 2009 г., в порядке исключения оставил Асмуссена на службе и сделал очкастого северянина своим заместителем.

Направление Асмуссена во многих отношениях было верным, даже блестящим ходом. Меркель могла бы отправить Йенса Вайдмана, обладавшего непревзойденным техническим опытом, но Вайдман не обладал политическим влиянием, необходимым для достижения компромисса. Она могла также отправить одного из министров – членов СвДП. Логическим выбором, вероятно, был бы Райнер Брюдерле, федеральный министр экономики. Но его кандидатура даже не рассматривалась. У Асмуссена было все необходимое: он знал, в каком состоянии находятся переговоры, и, поскольку он работал в команде Шойбле, мог обеспечить преемственность. Он был уважаемым экономистом и специализировался на денежных вопросах, и самое главное – в этом и заключалась гениальность принятого решения, – он был членом СДПГ. Если социал-демократ проталкивает сделку через Европейский совет, то новым противникам Меркель в бундесрате будет трудно блокировать сделку, когда дело дойдет до голосования. Асмуссен договорился о компромиссе. Другие европейские страны приняли условия Германии, и 11 мая 2010 г. был принят второй пакет экономической помощи. Греция приняла условия и согласилась урезать расходы в обмен на деньги, как того требовало правительство Германии.

Как и предсказывалось, 21 мая германский парламент одобрил второй план спасения. Меркель пришлось выслушивать немало оскорблений от оппозиции: «У вас нет никакой стратегии, никакой цели», – сказал лидер социал-демократов Зигмар Габриель. Тем не менее, сделку одобрили обе палаты. Катастрофы удалось избежать, но проблема никуда не делась.

При идеальных обстоятельствах Меркель смогла бы после этого отдохнуть несколько дней, но такой возможности у нее не оказалось. Следующий гром с ясного неба грянул совершенно неожиданно, причем из президентского дворца. Как мы видели в предыдущей главе, Хорст Кёлер, необычайно активный президент республики, был вновь избран на эту должность в мае 2009 г. Бывший глава Международного валютного фонда обладал значительным политическим опытом, но не в области международных отношений и обороны, и в этом крылась проблема.

30 мая в два с небольшим часа пополудни президент созвал пресс-конференцию в конференц-холле Лангганса – грандиозном зале на первом этаже дворца Бельвю. Никто не знал, о чем пойдет речь. «Вероятно, он пояснит то, что сказал на обратном пути из Афганистана», – предполагали опытные журналисты, давно наблюдавшие за Кёлером. Президент в последнее время подвергался серьезной критике, так что этого следовало ожидать. Но никто не знал, зачем он привел на пресс-конференцию свою жену. Ангелу Меркель он поставил в известность о своих намерениях всего за два часа до назначенного времени.

«Я хотел бы сказать кое-что по вопросу о германской армии и Афганистане, – начал президент мрачно; его жена Ева Луиза стояла немного позади него в тщательно выверенной позе “я и мой мужчина”, указывавшей, что лекцией о германских войсках в чужой стране дело не ограничится. Кёлер помолчал, как будто набираясь храбрости, и продолжил: – Мои высказывания о зарубежных миссиях германских вооруженных сил, сделанные 22 мая этого года, вызвали бурю критики. Я сожалею, что мои комментарии стали причиной недопониманий в вопросе, столь важном и трудном для нашего народа. Но критика зашла так далеко, что меня обвинили в поддержке вооруженных миссий, не соответствующих Основному закону. Эти обвинения совершенно ни на чем не основаны и делаются без должного уважения к моему посту». Подняв голову, как будто для того чтобы убедиться, что все его слушают, он вновь понизил голос. После короткой паузы Кёлер сглотнул и заговорил, кажется с трудом сдерживая слезы: «Таким образом, я слагаю с себя бразды правления и немедленно оставляю пост президента». Воцарилось потрясенное молчание.

Когда-то его называли «супер-Хорст», он был популярным президентом и способен был творить чудеса. Но он был также чрезмерно чувствительным и временами тщеславным политиком, необычайно чувствительным к критике. Несколько ключевых его помощников в свое время уволились после громких скандалов с главой государства, отличавшимся раздражительностью. Такое поведение не может пойти на пользу ни одному президенту. Его предшественники, такие как аристократ и консерватор Рихард фон Вайцзеккер (1984–1994), занимавший этот пост следующим христианский демократ Роман Херцог (1994–2000) и даже непосредственный предшественник Кёлера социал-демократ Йоханнес Рау (2000–2005) демонстрировали то стоическое спокойствие, что в сочетании с толикой отрешенности и составляет суть «президентской» представительности. Кёлер, напротив, – по крайней мере, на это намекали его бывшие служащие, – склонен был к приступам гнева, особенно если его критиковала пресса. Преследование со стороны средств массовой информации входит в игру даже для церемониального главы государства, и все это понимают. Кёлер больше чем кто-либо должен был это понимать. Он не был новичком в политике, и как человек, склонный то и дело вмешиваться в повседневную политическую кухню, должен был сознавать, что любые решения влекут за собой последствия. Это и значит жить при демократии и свободе прессы.

Кёлер, как ни странно, пользовался своими знаниями в области экономики для того, чтобы критиковать правительство, причем делал это даже тогда, когда его заявления шли откровенно вразрез с декларируемой верой в свободный рынок и снижение роли государства. Когда коалиция Меркель в 2006 г. хотела приватизировать германскую систему управления воздушным движением, он вмешался и отказался подписать закон, поскольку счел его неконституционным. Ситуация была необычной, не только потому, что Кёлер не был юристом, но в первую очередь потому, что обычно определение конституционности или неконституционности принимаемых бундестагом законов относят к компетенции конституционного суда. Тогда его решение было благосклонно принято прессой и общественностью. Но подобные решения – это палка о двух концах, и критика Кёлеру, говоря языком дипломатии, нравилась намного меньше.

Однажды на пути домой после официального визита в Китай Кёлер сделал остановку в Афганистане, чтобы пообщаться с немецкими войсками там. Это было разумное решение, ведь после кундузской бомбардировки солдат много ругали в прессе: им не повредило бы немного повысить моральный уровень и продемонстрировать признание их труда, о котором говорил визит президента. Кёлер произнес речь и использовал все представившиеся возможности. В самолет он садился в приподнятом настроении. Визит прошел успешно, и теперь можно было принимать аплодисменты за хорошо сделанную работу и наслаждаться лестью немногих избранных журналистов, путешествовавших вместе с ним. Ему следовало бы проявить осторожность и держаться потише. Он этого не сделал. В яркой и страстной речи он изложил свои мысли о международных делах. Человек, публично называвший себя патриотом, хвалил германские войска – и объяснял, почему необходимо, чтобы они служили за границей: «Мы – включая германское общество в целом – приходим к общему пониманию того, что при такой сильной сосредоточенности на экспорте и соответствующей зависимости от него, страна наших размеров должна сознавать, что где требуется или в чрезвычайной ситуации военное развертывание тоже необходимо, если мы хотим защитить наши интересы, такие как обеспечение свободы торговых путей или предотвращение региональных нестабильностей, которые тоже обязательно скажутся негативно на нашей способности защитить свою торговлю, рабочие места и доходы. Все это следует обсуждать, и я считаю, что путь, по которому мы движемся, не так уж плох».

Слова эти не были тщательно взвешены и – в некоторой степени – их выдернули из контекста. Военное вмешательство – болезненный вопрос для немцев, да и происходило это всего через несколько месяцев после кундузской бомбардировки. Кёлер, на первый взгляд, утверждал, что страна размеров Германии имеет право использовать военную силу в экономических интересах. Все средства массовой информации – электронные и печатные, консервативные и социалистические – сошлись на том, что подобные заявления неприемлемы. Кёлера подвергли суровой критике. Социал-демократы призывали его отказаться от своих слов, Левая партия сравнила его комментарии с дипломатией канонерок, а Меркель не пришла ему на помощь. Более того, «Франкфуртер альгемайне» – газета, которую Меркель случалось использовать для выражения своего подлинного мнения, – сообщила, что у канцлера «сложные отношения» с президентом.

Разнос, полученный от политиков и журналистов, разозлил Кёлера. Вместо того, чтобы выпустить заявление, извиниться, а затем подождать, пока скандал выдохнется, он раскапризничался, как ребенок, и ушел в отставку.

Нельзя сказать, чтобы Меркель была приятно удивлена. Она как давняя футбольная болельщица уже предвкушала визит в тренировочный лагерь германской сборной перед чемпионатом мира в Южной Африке. Президент нарушил ее планы, и визит – а вместе с ними и ценные фотовозможности – пришлось отменить. Хуже того, после только что достигнутой – причем ценой серьезных репутационных и политических потерь – толики экономической стабильности ей теперь нужно было подбирать Кёлеру преемника. Это была нелегкая задача, но приходилось ее решать с максимальной пользой. Ей нужен был на этом посту надежный координатор, человек, обладающий практическим политическим опытом, от которого можно было бы не ожидать ложных шагов.

На первый взгляд, на эту роль хорошо подходил Христиан Вульф, премьер-министр Нижней Саксонии. Разумеется, решение было густо замешано на политике. Электорат Меркель в католической части Германии был не слишком доволен ее недавними распоряжениями. Выкуп греческих долгов был встречен не слишком хорошо, и кое-кто до сих пор злился на то, что в кундузской трагедии обвинили Франца Йозефа Юнга. Меркель нужно было чем-то умаслить консерваторов, но чем? Одним из вариантов было отдать им президентский пост.

В ХДС Вульф принадлежал к группе относительно молодых католиков-консерваторов, в которую входили также Роланд Кох и Юрген Рютгерс; вместе их иногда называли «поколением алтарных мальчиков». Они были целиком погружены в давнюю традицию консервативного католичества и традиционные ценности и принадлежали к одному кругу. Кох и Рютгерс, как мы уже видели, сговаривались не пропустить Меркель в лидеры ХДС еще весной 2000 г. Эти политики никогда не воспринимали Меркель как человека своего круга.

Впустить одного из этих «внутренних врагов» во внутренний властный круг было далеко не идеальным решением; с другой стороны, некоторые уступки консервативному крылу партии могли добавить Меркель внутрипартийной поддержки. Более того, характер ухода Кёлера означал, что у его преемника будет довольно ограниченное пространство для маневра; новый президент не сможет предъявлять излишние претензии. Вульф, в конце концов, мог оказаться для Меркель неплохим вариантом. Вечером 3 июня – всего через три дня после отставки Кёлера – Меркель, Вестервелле и Хорст Зеехофер (теперь лидер баварской ХСС) выдвинули Вульфа кандидатом на высший пост от правительства.

Для многих в ХДС Вульф был идеальным кандидатом. Он не только имел за плечами солидный послужной список местного политика-реформатора, увеличившего численность полиции – такая политика всегда популярна у избирателей – и сумевшего сбалансировать раздутый бюджет своей северо-восточной земли. Вульф вырос с матерью-одиночкой и, когда у матери развился множественный склероз, взял на себя заботу о младшей сестре, – по крайней мере, так он сам рассказал «Бильд». Несмотря на это, юный Вульф умудрялся еще исполнять обязанности президента студенческого союза ХДС, быть активным католиком, а позже пойти учиться в юридическую школу Оснарбрюкского университета. Все это должно было бы, по идее, указывать, что он – довольно традиционный консервативный политик, приверженный идеалу семейных ценностей. Но с другой стороны он, как говорили, был немного плейбоем. Во время одной из официальных поездок он встретил Беттину Кёрнер – высокую длинноногую блондинку, «украшенную татуировкой… ну да, а может, и двумя». Он потерял голову и, переживая к тому же кризис среднего возраста, развелся с женой, с которой прожил восемнадцать лет, и женился на Кёрнер, женщине намного моложе его.

Тем, кто интересуется высокой политикой, подобные живописные детали могут показаться излишне фривольными, но в политике подобные вещи имеют значение. Выбрав в качестве кандидата консервативного политика, который не мог похвастать идеально чистой репутацией, Меркель и ее окружение получили возможность управлять Вульфом и позаботиться о том, чтобы он не стал для них угрозой. Легкого намека на «блудливый глаз» нового президента и далеко не идеальную историю его личной жизни было бы достаточно, чтобы удержать его в пределах чисто церемониальной президентской роли. В целом можно было понять, почему Меркель не выбрала министра труда Урсулу дер Лайен, кандидатура которой, по слухам, тоже рассматривалась. Меркель не могла позволить себе лишиться союзника в кабинете министров, тем более союзника – прогрессивной женщины ее собственного склада. Так что Вульф был для нее почти идеальной кандидатурой.

Однако победа при голосовании в коллегии выборщиков, которая и выбирает президента, отнюдь не была предрешена заранее. Социал-демократы – вспоминая, возможно, тот ущерб, который причинила им Меркель в 2004 г. проталкивая Кёлера – предложили независимого восточногерманского богослова Иоахима Гаука, который при коммунистах был видным правозащитником. Отец Гаука пережил заключение в печально известных лагерях сталинского ГУЛАГа, а после падения Берлинской стены пастор Гаук стал федеральным комиссаром по архивам Штази (в задачу его комиссии входила регистрация преступлений, совершенных коммунистами за годы Восточногерманской диктатуры). Номинировать Гаука было блестящей идеей, и подал ее лидер СДПГ Зигмар Габриель. Гаук был привлекателен для консерваторов из-за своей бескомпромиссной антикоммунистической позиции и истории, а поборникам гражданских прав среди зеленых и в правящей СвДП глубоко уважали его. За несколько дней многие видные политики, включая Йорга Шёнбома, председателя ХДС в земле Бранденбург, и политика из СвДП Оливера Мёлленштадта, выразили этому борцу за права человека свою поддержку.

Однако хорошие шахматисты думают не на один шаг вперед. Габриель, возможно, выиграл несколько очков за счет того, что сумел переманить на свою сторону нескольких видных членов правительства, но забыл о Левой партии. Похоже, он считал, что члены этой партии поддержат любого кандидата, предложенного СДПГ и зелеными. Он забыл, что для членов Левой партии – в большинстве своем бывших членов восточногерманской СЕПГ – Гаук был настоящей анафемой. И если Габриелю удалось обеспечить себе поддержку в консервативном и либеральном лагере, то слева он встретил противодействие. Вместо того чтобы поддержать Гаука, Грегор Гизи (председатель парламентской группы Левой партии) предложил Люка Йохимсена – телеведущего и члена бундестага от Левых. Это положило конец всяким шансам на неожиданный исход президентских выборов, хотя результат голосования был близок к равному: Вульф выиграл с перевесом всего в три голоса, и дебаты шли горячие. После этого Вульф занял свой пост с немедленным результатом.

«Я больше не могу выслушивать эту чепуху», – Рональд Пофалла неверяще закатил глаза. Дебаты и правда выдались очень жаркие. Не все члены бундестага были убеждены, что Европейский фонд финансовой стабильности (ЕФФС) – это верный ответ на вечные, похоже, проблемы южноевропейских стран. И они были твердо намерены донести свое мнение до канцлера. Но фрау Меркель поступила хитро и переложила обязанность встретиться с ними на Рональда Пофаллу, главу ведомства федерального канцлера. Он с готовностью пошел на это, хотя не раз за время встречи проявлял нетерпение и плохо замаскированное раздражение.

Вольфганг Босбак из ХДС, председатель Комитета по внутренним делам, всегда был у Меркель бельмом на глазу. Не то чтобы бывший адвокат представлял из себя угрозу того же масштаба, что Роланд Кох и Юрген Рютгерс, но он вполне способен был возбуждать и подстегивать недовольство в рядах фракции. То, что Босбак критиковал Меркель, было ожидаемо. Он был одним из немногих членов парламентской группы ХДС, признававших, что являются членами Берлинского кружка – свободной парламентской группы критиков Меркель. Эти самопровозглашенные защитники малого бизнеса, настроенные против иммиграции и опасающиеся наплыва в Германию мусульман, скептически относились к Европейскому союзу. Босбаку и его примерно 50 коллегам нужна была «другая ХДС», хотя сами они утверждали, что «не хотят нападать на канцлера». Но ХДС – не просто электоральная машина для все новых перевыборов канцлера. Более того, ЕФФС представлял собой конституционный вопрос.

Меркель, казалось, эти люди совершенно не тревожили; она относилась к ним, как ко всем оппонентам, со смесью материнской снисходительности и нарочитой серьезности. Большинство в Берлинском кружке составляли мужчины (женщин было всего пять из пятидесяти). А в лидерах, если их можно так называть, там ходили обычные подозрительные типы: мужчины среднего возраста в серых костюмах с яркими галстуками и обязательным кольцом-печаткой на мизинце.

Пофалла был законной добычей; в его обязанности входило служить громоотводом для несогласных, чем он и занимался. Несколько раз в ходе дебатов и после у него вырывалось бранное слово, к очевидной радости Босбака; тот упоенно дразнил человека, служившего правой рукой Меркель, говоря ему, что «дерьмо любого взбесит».

В целом предыдущий год не был для Меркель особенно удачным. По событиям этого года не заметно, как она упорно, мощно и компетентно ведет германский корабль через штормовые воды. Многие ее коллеги по партии, как в бундестаге, так и в землях, считали, что Меркель нужно поставить на место. Чаще всего принимать на себя враждебную критику приходилось Пофалле.

После богатых событиями месяцев 2010 г. вопросы, похоже, продолжали накапливаться. Германия заняла одно из непостоянных мест в Совете безопасности ООН. Меркель и ее министр иностранных дел Гвидо Вестервелле понимали, что в ближайшее время их роль в международных делах будет более существенной – и более заметной. Имея в виду постепенный разогрев ситуации на Ближнем Востоке, где в полном разгаре была «арабская весна», это, безусловно, был вызов. А еще был кризис еврозоны, который никуда не делся.

Не все было плохо. В определенном смысле Меркель сумела внутренне укрепить свою позицию. Выросло число ее союзников в кабинете министров: ее политическими друзьями были министр обороны Теодор цу Гуттенберг, министр образования Аннета Шаван, министр по делам семьи Урсула фон де Ляйден, министр внутренних дел Томас де Мезьер и молодой министр окружающей среды Норберт Рёттген. И даже министр финансов Вольфганг Шойбле зарыл топор войны и удовлетворился своей ролью министра финансов; похоже, ему это нравилось. Конечно, существовали еще министры от СвДП, но они не были для нее угрозой.

В домашних делах проблем было немного. Петер Мюллер, член ХДС и премьер-министр земли Саар, прежде критиковавший Меркель, ушел в отставку, чтобы стать судьей Конституционного суда в Карлсруэ, но это не имело практических политических последствий. В лучшем случае можно было считать позитивным знаком исчезновение потенциального конкурента, хотя Мюллер, который первым из земельных премьеров от ХДС вступил в «Ямайскую коалицию» с СвДП и зелеными, стал после этого высказываться куда менее откровенно.

Затем, в феврале 2011 г., началось настоящее светопреставление. Главным действующим лицом новой драмы стал надежный и безопасный прежде работник – министр обороны Карл-Теодор цу Гуттенберг. Если привести здесь его полное весьма солидное имя, то можно сказать, что Карл-Теодор Мария Николаус Иоганн Якоб Филипп Франц Йозеф Силвестер Фрайхерр фон и цу Гуттенберг, женатый на правнучке Отто фон Бисмарка и родственнице короля Леопольда II, стал самым популярным политиком Германии. Его постоянно упоминали как возможного преемника Меркель, которая, в свою очередь, его ценила. То, что произошло в следующие несколько недель, выглядит почти как карикатура на закон Мерфи: «Все, что может пойти не так, пойдет не так».

В начале февраля профессор Андреас Фишер-Лескано, мало кому известный, хотя академически способный профессор права из Бременского университета, составил обзор докторской диссертации цу Гуттенберга «Конституция и конституционные соглашения – конституционные этапы развития в США и ЕС», которую Гуттенберг защитил с отличием в Байройтском университете, относительно новом публичном университете в Баварии.

Фишер-Лескано не был поклонником ХДС. Он написал критическую статью о кундузской бомбардировке, но не был готов к тому, что началось следом. Как ученый он заинтересовался диссертацией Гуттенберга и согласился написать научный ее обзор для юридического журнала. Он просто не мог поверить тому, что обнаружил: «В зимнем семестре 2010 г. я вел семинар по конституционному праву в Бременском университете. Естественно, я прочитал всю литературу на эту тему, какую только сумел найти. Я обратил внимание, что Гуттенберг защитил докторскую степень на основе диссертации по интересующей меня теме, и это меня, понятно, заинтересовало. Я хотел занять консервативную позицию, а затем развить свою точку зрения в сближении с его точкой зрения. Но когда я прочел пассаж об отсутствии ссылок на Бога в Европейской конституции, мне он показался немного странным; я погуглил этот текст и нашел его. Оказалось, Гуттенберг взял его из статьи в швейцарской газете, и когда я погуглил другие ссылки, то нашел еще плагиат».

Фишер-Лескано позвонил в газету «Зюддойче ца́йтунг» Газета, известная левым уклоном, сразу же заинтересовалась. Для издания, представляющего либеральную позицию, все, что может досадить аристократу вроде министра обороны, является как минимум хорошей историей. Гуттенберг не захотел сразу признать поражение. Он отверг обвинение в сильных и бескомпромиссных выражениях. Он заявил, что утверждения газеты голословны и представляют собой «фантазии». В то же время профессор Фишер-Лескано начал получать угрозы и был объявлен коммунистом (на самом деле он был когда-то членом СДПГ, но вышел из нее в 1992 г.).

Начали всплывать все новые и новые данные. Первоначально Меркель защищала Гуттенберга: «Я назначила его министром обороны, а не ученым», – сказала она прессе, но это не заставило критиков министра замолчать. Другие коллеги по парламенту и возможные соперники на будущих выборах лидера ХДС не замедлили осудить его. Министр образования Аннета Шаван сказала журналистам, что «воровство – не та вещь, к которой можно относиться легкомысленно». То, что сказано это было слишком сильно, выяснилось лишь два года спустя, в феврале 2013 г., когда саму фрейлейн Шаван уличили в том же проступке; тогда Дюссельдорфский университет лишил ее степени доктора богословия, и она вынуждена была уйти в отставку с поста министра образования. Но вернемся к Гуттенбергу.

Положение молодого министра обороны быстро становилось нетерпимым. 1 марта 2011 г. упавший духом Гуттенберг встретился с прессой. «Сегодня самый трудный день в моей жизни, – начал он. – Я только что разговаривал с канцлером Меркель и объявил, что ухожу в отставку со всех постов». Ситуация вышла из-под контроля, и Гуттенберг стал для правительства обузой. Возникло даже новое модное словечко – «сгуттенбергнуть»; этот образованный от фамилии глагол означал «сжульничать или поступить нечестно». То, что министр обороны целыми кусками копировал чужую работу, не только было нечестно и ставило его в неловкое положение; потенциально это грозило уголовным делом. Отставка Гуттенберга сделала Меркель уязвимой в такой момент, когда она не могла себе этого позволить, ибо за морем происходили важные события.

Ядерная энергия

11 марта 2011 г. на атомную станцию Фукусима в Японии обрушилось цунами, вызванное необычно мощным землетрясением в области Тохоку. Вода хлынула на станцию – считалось, что это почти невозможно, – и три из шести ее реакторов начали плавиться. Эта катастрофа создала для правительства Ангелы Меркель громадную проблему.

Ядерная энергетика и связанные с ней опасности имеют для многих немцев, особенно левого толка, едва ли не сакральное значение. Зеленая партия в 1970-е гг. была организована в результате протестов против атомной энергетики. В конце 1990-х гг. зеленые согласились войти в правительство с одним условием: канцлер Шрёдер должен был пообещать положить конец ядерной отрасли. Две станции уже были закрыты в 2003 г., но решение красно-зеленой коалиции полностью избавиться от атомных станций встретило противодействие со стороны ХДС. Христианские демократы не без оснований указывали на то, что Германия зависит от импортируемой энергии, а Ангела Меркель, кроме того, остро ощущала то, что политолог Тильман Майер назвал «отрицательной корреляцией между популярностью и ценами на электричество». Повышение цен на электричество означало снижение поддержки ХДС.

Если в 2005–2009 гг. христианские демократы, действуя в коалиции с СДПГ, не могли изменить политику в этом вопросе, то теперь они имели полную возможность сделать это. В сентябре 2010 г., всего за полгода до фукусимской катастрофы, правительство Германии опубликовало достаточно длинный документ, в котором заявлялось, что ядерная энергетика должна быть важной частью энергетической системы Германии, хотя Меркель подчеркивала, что это переходная технология и что использовать ее предполагается до тех пор, пока не получат дальнейшего развития возобновляемые источники энергии.

Далеко не все в ХДС были убеждены, что ядерная энергетика – это верное решение проблемы. В самом деле, министр окружающей среды Норберт Рёттген выразил свои опасения в связи с такой политикой; про него говорили, что он хочет полностью ликвидировать атомные станции. Такое инакомыслие не устраивало Меркель. Она, как и все руководство партии, хотела иметь под рукой ядерную энергетику, на которую можно было бы опереться хотя бы пока. Так что тот факт, что Рёттгена не было на заседании кабинета, где принималось решение о дальнейшем использовании ядерных электростанций, вовсе не был случайностью.

Тем не менее было что-то странное в том, как Меркель защищала принятое решение развернуть прежнюю политику правительства на сто восемьдесят градусов. Да, верно, перед выборами ХДС подготовил документ по этому вопросу. В этих «Тезисах по политике в области защиты окружающей среды» говорилось, что ядерная энергетика – это способ выполнить обязательства страны по снижению выбросов CO₂ в атмосферу; Роланд Пофалла (тогдашний генеральный секретарь ХДС) даже сказал, что «для ХДС ядерная энергетика – экологичный источник энергии». Однако новая коалиция не особенно спешила воплощать эти планы в жизнь после выборов 2009 г.

До осени 2010 г. Меркель вела себя как обычно и во всем стремилась к консенсусу. Теперь вдруг оказалось, что она рвется в бой, а вопрос о будущем ядерной энергетики – ее таран.

Парадоксально, но многие в Германии – возможно, даже большинство – были настроены против ядерной энергетики. Но не вся политика определяется национальным большинством и дебатами. Политика всегда локальна, и нигде это не проявляется ярче, чем в децентрализованной Федеральной Республике Германии. Опять же, Меркель беспокоили именно земельные выборы. Новый премьер-министр земли Баден-Вюртемерг Штефан Маппус сражался за свою политическую жизнь против зеленого политика Винфрида Кречманна, который, согласно опросам, имел хорошие шансы стать первым зеленым премьером одной из федеральных земель Германии.

Нормальная политическая логика предписывала партии Меркель в данных обстоятельствах апеллировать к среднему избирателю и попытаться стать зеленее самих зеленых. В конце концов, такая тактика сработала в Гамбурге, Нижней Саксонии и Северном Рейне – Вестфалии, где Оле фон Бойст, Христиан Вульф и Юрген Рютгерс соответственно победой были обязаны своей способности напрямую обратиться к избирателю-центристу. Но в земле Баден-Вюртемберг все было иначе. Социологи и политические консультанты рекомендовали Меркель «укрепить базу», как это называется на соответствующем жаргоне. Апелляция к центру оттолкнула многих верных сторонников ХДС, волонтеров и тех, кто давно симпатизировал партии, и эти люди теперь склонны были не пойти на выборы. Однако Меркель заверили, что их можно вернуть каким-нибудь решительным шагом, нацеленным на коренных избирателей; лучшим средством в этом смысле могла стать резкая критика зеленой партии. И вместо того, чтобы апеллировать к потенциальному электорату зеленых, Меркель нацелилась на разочарованных консерваторов. Этим и объясняется ее странная тактика.

В ежегодном бюджетном обращении к бундестагу вскоре после решения не ликвидировать ядерную энергетику Меркель бескомпромиссно атаковала Зеленых. «Зеленой партии всегда нужны новые железные дороги. Но когда дело доходит до новой центральной железнодорожной станции в Штутгарте, столице Баден-Вюртемберга, то они, конечно, против. Такое лицемерие, основанное на идеологии, нам в Германии совершенно не нужно», – сказала Меркель, прежде чем обратиться к теме ядерной энергетики. «Мы оказываем народу дурную услугу, когда хотим отказаться от ядерной энергии по идеологическим причинам», – Меркель хотела произвести политический всплеск, привлечь внимание к своей бескомпромиссной политике в стране, где многие избиратели болезненно воспринимали хиппи и зеленую политику неистощения окружающей среды, а также другие вещи, которые они, справедливо или нет, считали возвратом к какой-то ретро-политике 1970-х гг.

Земельные выборы в Баден-Вюртемберге прошли в тот самый день, когда в Японии случилось землетрясение, но еще до того, как появились новости о катастрофе. ХДС проиграл. Тактика Меркель не оправдала себя. Правда, христианские демократы остались в ландтаге самой большой партией, но не получили абсолютного большинства. После 38 лет правления с небольшими перерывами ХДС вынужден был уйти в оппозицию, а премьер-министром стал Винфрид Кречманн. Популярность Ангелы Меркель снизилась до небывалого уровня. Если годом раньше ее политику одобряли 76 % избирателей, то теперь только 52 % избирателей считали, что именно она должна играть центральную роль в политике. В 2011 г. ее рейтинг по опросам был ниже, чем когда-либо, – и даже ниже, чем будет в декабре 2015 г. после притока в Германию миллиона беженцев. Но в 2011 г. Меркель еще не была столь принципиальной и готова была менять свои взгляды. Вообще, вопрос ядерной энергетики не был ей близок.

«Вот и все», – сказала, говорят, Меркель в день, когда появились сообщения о катастрофе на Фукусиме. Расплавившийся в Японии реактор разом все изменил. Были организованы массовые протесты, сравнимые с легендарными демонстрациями 1970-х гг. Прозвучали призывы к возвращению на красно-зеленый политический курс избавления от ядерной энергетики. Промышленники были против любых подобных решений. «Как, – вопрошал Петер Кайтель, президент Федерации немецкой промышленности, – можно гарантировать международную конкурентоспособность германской промышленности?» Он указывал, что в 2010 г. атомные электростанции «обеспечили в Германии две трети экономического роста».

Но Меркель, у которой, как мы увидим, возникли проблемы и во внешней политике, очевидно, больше волновал краткосрочный электоральный выигрыш, чем долгосрочные заботы по обеспечению энергетической безопасности. Она решила вновь изменить политику и вернуться к обещанию красно-зеленых полностью ликвидировать ядерную энергетику. Почему? Неотвратимо надвигавшиеся местные выборы в земле Рейнланд-Пфальц, назначенные на май (опять выборы), обещали захватывающую драму с непредсказуемым финалом. Только что потеряв Баден-Вюртемберг, ХДС не мог себе позволить проиграть социал-демократам еще и эту землю.

Меркель объявила временный мораторий, чтобы убедиться в безопасности всех немецких атомных электростанций, и назначила хорошо известного скептика в этом вопросе Клауса Тёпфера главой соответствующей комиссии. Была ли Меркель искренне обеспокоена возможными опасностями, исходящими от атомной энергетики? Или просто вела в этом вопросе какую-то политическую игру?

В июне, уже после того как ХДС проиграл земельные выборы в Рейнланд-Пфальце социал-демократу Курту Беку, Меркель сообщила бундестагу, что изменила свое мнение и что развитие атомной энергетики больше не входит в политику правительства. «События в Японии затронули меня лично, – сказал бывший физик-исследователь. – До Фукусимы я верила, что риск катастрофы пренебрежимо мал, – призналась она. Теперь она уже не готова была так рисковать и решила, как она сказала, раскаяться и признать свою ошибку. – Мы должны признать, что эта катастрофа была возможна и что ее невозможно предотвратить даже в таком технологически продвинутом обществе, как Япония». «Использование ядерной энергии может быть оправдано только в том случае, если мы убеждены, что ничего подобного не произойдет».

Кое-кто из критиков Меркель, как внутри партии, так и в оппозиции, обвинил ее в «ложном пафосе». Но общественность, кажется, была с ней солидарна и восприняла, очевидно, ее заявление как искреннее. Никто не мог сколько-нибудь обоснованно обвинить Меркель в недостатке знаний по предмету. В конце концов, в ее диссертации речь шла о радиации. Можно, конечно, назвать ее перевертышем и предательницей, но нельзя забывать, что даже у политиков могут появиться серьезные причины для того чтобы изменить свое мнение. Как написал римский политик и философ Цицерон в письме к другу: «Неизменность позиции никогда не считалась добродетелью для великого государственного деятеля. Хороший моряк в шторм пойдет по ветру, даже если его корабль не может достичь гавани; но если он может, переменив галс, добраться до гавани, то только глупец будет рисковать крушением, держась за первоначальный курс, если можно изменить курс и все-таки прийти к цели».

Однако Меркель в тот период беспокоил не только вопрос ядерной энергетики. Еще одной серьезной проблемой стали для нее отношения с младшим партнером по коалиции, Свободной демократической партией, и в первую очередь с ее лидером Гвидо Вестервелле.

Вестервелле

В конце ноября в опубликованной WikiLeaks дипломатической переписке появилась информация о том, что нового министра иностранных дел Германии считают ничтожеством и любителем в искусстве дипломатии. Вестервелле характеризовали как человека кипучей энергии, что время от времени приводило его к конфликтам с Меркель; говорили также, что у него «очень мало внешнеполитического опыта и неоднозначное отношение к США».

До выборов Меркель и Вестервелле были друзьями – в той мере, в какой это слово вообще можно применять в политике. После выборов Вестервелле увидел в Меркель человека, готового использовать любую возможность для зарабатывания очков и получения конкурентного преимущества перед другими политиками, даже за счет друзей. Одним из первых примеров такого отношения стало голосование по вопросу о том, следует ли Германии занимать одно из сменяющихся мест в Совете безопасности ООН. Вестервелле хотел, чтобы Германия получила это место. Меркель была настроена более скептично. Среди других кандидатов на это место были Канада и Португалия – государства, с которыми канцлер хотела поддерживать дружеские, даже сердечные отношения. Однако Вестервелле настаивал – и немецкие дипломаты начали лоббирование среди членов Генеральной ассамблеи ООН с целью получить в сентябре достаточно голосов. В конце месяца пришло известие о том, что Германия действительно получила место в Совете безопасности. Меркель в тот момент находилась в воздухе – возвращалась из Америки – и должна была вот-вот приземлиться. Получив новости, она сразу же попросила своих сотрудников организовать пресс-конференцию в аэропорту сразу же по прилете. Вестервелле, также получивший известие, ничего не знал о пресс-конференции канцлера и занимался тем, что организовывал собственную пресс-конференцию. Вхождение Германии в Совет безопасности было личной победой министра иностранных дел и достаточно редкой возможностью для Вестервелле показать, что он не настолько некомпетентен и неопытен, как любят подчеркивать некоторые средства массовой информации. Поэтому он был ошеломлен, узнав, что пресс-конференция Меркель состоится раньше его пресс-конференции и что все средства массовой информации припишут его заслугу ей. Вестервелле был разочарован. «Она берет себе все хорошее, а все плохое оставляет мне», – вроде бы сказал он.

Впереди злополучного либерального политика ждали новые неприятности. Ярче всего внутренние проблемы германской внешней политики в 2009–2013 гг. проявились в связи с ситуацией в Ливии.

15 февраля 2011 г., когда Муаммар Каддафи приказал арестовать юриста и правозащитника Фтахи Тербиля, по всей стране вспыхнули бунты и протесты, а вскоре после этого началась и гражданская война. Тиран отозвался на происходящее единственным известным ему способом – тотальным насилием. 26 февраля Совет безопасности ООН, в котором Германия 1 января того года стала временным членом, принял резолюцию 1970 (2011), в которой осуждалось «массовое и систематическое нарушение прав человека, включая насилие по отношению к мирным демонстрантам, выражалась глубокая обеспокоенность гибелью гражданских лиц и однозначно отвергалось использование враждебности и насилия против гражданского населения со стороны высшего ливийского руководства».

Каддафи не обратил на это практически никакого внимания, и нарушения прав человека продолжились по нарастающей. Совет безопасности начал готовить новую резолюцию, но ее члены не могли договориться о том, какие шаги следует предпринять. Великобритания и Франция выступали за военное решение (формально за бесполетную зону над Ливией), США склонны были поддержать их, а Россия и Китай отказывались голосовать за применение силы. Германия примкнула к Москве и Пекину.

Гвидо Вестервелле долго обсуждал с Меркель предполагаемую резолюцию Совета безопасности под номером 1973. Оба считали, что Германии следует выступить против военного вмешательства. Ни немцы, ни китайцы, ни русские не хотели голосовать против военных действий; они воздержались. Но символичность того, что Германия оказалась в одной команде с этими двумя государствами, выглядела странно.

Интересно, что Меркель не сочла нужным как-то объяснить прессе решение воздержаться в этом голосовании. Все объяснения она оставила своему министру иностранных дел. Формально, конечно, это соответствовало протоколу и можно было даже сказать, что тем самым она выказывала коллеге уважение. Вестервелле был заместителем канцлера и министром иностранных дел, и подобные вещи входили в его зону ответственности. С другой стороны, Меркель достаточно часто вмешивалась во внешнеполитические дела. На самом деле причина была другая. Отказ германского правительства голосовать за резолюцию 1973 критиковала большая часть парламентской оппозиции, да и общественное мнение было решительно настроено в пользу вооруженного вмешательства. Все это происходило незадолго до выборов в земле Рейнланд-Пфальц, и правительство выглядело достаточно слабо. Меркель молчала не просто так: все дело было в электоральной политике.

Когда впервые встал вопрос о резолюции 1973, Меркель была полностью согласна со своим министром иностранных дел и не колебалась, когда какой-то чиновник попросил ее еще раз обдумать последствия. Теперь же она хотела дистанцироваться от этого решения; ее имиджмейкеры распространили слух о том, что Меркель спасла Германию от неприятностей, связанных с голосованием против резолюции, за что – вот где искусство политтехнологов – выступал Вестервелле. Это не соответствовало действительности. Решение о том, что при голосовании следует воздержаться, было принято по обоюдному согласию, и Меркель не пришлось ничего уступать.

Вестервелле был зол, но также он был удивлен и разочарован. Меркель он доверял. А теперь она его подрезала, зашла со спины и подорвала доверие к нему. Задним числом можно сказать, что события после убийства Каддафи подтвердили позицию Вестервелле и его утверждение о том, что военное вмешательство может вызвать непредвиденные проблемы.

Однако тогда – и, предположительно, в результате работы политтехнологов канцлера – лидеру СвДП сильно досталось за внешнеполитическое решение, принятое им совместно с Меркель. Как заметил политолог Лудгер Хелмс, «скоро многие начали воспринимать Вестервелле как самого слабого за всю историю Федеративной Республики человека на посту министра иностранных дел».

Безусловно, Вестервелле не был лишен достоинств, но тот момент его положение быстро становилось нетерпимым. 3 апреля он передал бразды партийного правления доктору Филиппу Рёслеру.

Рёслер, бывший военный врач, оказался крепче, чем ожидали многие. Рёслер, родившийся во Вьетнаме и усыновленный в младенчестве семьей немецких католиков, стал первым германским министром азиатского происхождения. Желтая пресса вполне предсказуемо подвергла его слегка завуалированным гонениям на расовой почве; так, журналисты задавали вопрос, можно ли быть «немцем», имея вьетнамскую кровь. Некоторые газеты отвечали на этот вопрос отрицательно и замечали: «Однажды азиат – всегда азиат». Рёслер, занимавший до этого пост федерального министра здравоохранения, получил повышение также и в кабинете министров: 13 мая он получил более престижный пост министра экономики и вице-канцлера.

Вестервелле сохранил свой пост и свой офис на Вердершер-Маркт, 1, по официальному адресу германского министерства иностранных дел, до конца депутатского срока. Райнер Брюдерле, бывший прежде министром экономики, стал лидером парламентского кокуса СвДП, а прежний пост Рёслера в министерстве здравоохранения достался Даниэлю Бару.

Ангела Меркель чем дальше, тем больше принимала все важные решения лично и представляла Германию на мировой арене. То, как она отодвинула в сторону и переиграла Вестервелле, – классический пример неомакиавеллиевской силовой политики. «Она не “девочка Коля”, но и не Макиавелли или Уккермарк», – сказал Вестервелле про Меркель перед выборами 2009 г. Теперь спустя несколько лет, он вряд ли остался при прежнем своем мнении.

Чао, Сильвио

Скандал с решением по Ливии, полярная смена позиции по вопросу ядерной энергетики, отставка Гуттенберга и поражения на земельных выборах: 2011 г. не был удачным для Ангелы Меркель и ее партии. По основной проблеме, связанной с еврозоной, улучшений тоже не было; назревал второй акт греческой трагедии.

Тем не менее, не все обернулось против Меркель в 2011 г. Одним из событий, которые особенно пришлись ей по вкусу, стала отставка итальянского премьер-министра Сильвио Берлускони. В конце лета 2011 г. этот миланский политик работал под постоянным давлением, и это давление только усиливалось; от него требовали сделать что-нибудь по поводу разрушающейся экономики и говорили, что в противном случае Италия может превратиться в какую-то увеличенную копию Греции.

Все годы, проведенные у власти, Берлускони занимался тем, что проводил законы, защищавшие его медиа– и бизнес-интересы. Он почти ничего не делал для реформирования падающей по спирали итальянской экономики. Сильвио не слишком радовало давление, которое оказывали на него Ангела Меркель и ее европейский подручный, французский президент Николя Саркози. В частном телефонном разговоре в конце лета 2011 г. он высказал свое мнение о своей германской коллеге самым нелестным образом и назвал Ангелу Меркель «нетраханной задницей». Понятно, что резко националистической «Бильд» такое высказывание в адрес канцлера Германии понравиться не могло. 22 сентября таблоид пересказал эту историю с ужасом и плохо скрытой яростью.

Что подумала сама Меркель об этом оскорблении, неизвестно. Но замечательно, насколько быстро самозваный «кавалер» Берлускони лишился благосклонности после выхода этой истории на свет и насколько быстро после этого все набросились на лидера партии, печально прославившегося тем, что устраивал у себя секс-вечеринки. Через несколько дней Жан-Клод Трише (тогда президент Европейского центрального банка) и президент Итальянского центрального банка Марио Драги (которому вскоре предстояло стать преемником Трише) направили Берлускони письмо за двумя подписями, в котором они требовали, чтобы итальянское правительство провело реформу своей финансовой и промышленной политики. В этом письме, которое позже в результате утечки было опубликовано в итальянской газете «Коррьере делла сера», Берлускони практически объявили что-то вроде библейского «мене, текел, фарес»: он должен уйти сам, или его заставят это сделать. Слова письма были подкреплены делом: после того как оно было отправлено, ЕЦБ начал скупать итальянские бонды, убедив тем самым рынки в том, что банк больше не доверяет премьер-министру Италии.

На Берлускони в европейской политике уже давно смотрели как на шута и некомпетентного глупца. «Почему он так громко говорит?» – спросила откровенно недовольная королева Елизавета, когда лидеры стран Большой двадцатки фотографировались вместе в апреле 2009 г. В тот раз итальянский премьер демонстрировал, по ее мнению, недостаток достоинства и уважения. По слухам, скорее всего недостоверным, принц Филип на это ответил: «Дорогая, он же итальянец, как иначе он сможет продать свое мороженое?» Ситуация развивалась по нарастающей, и итальянский бизнесмен, ставший политиком, уже не мог со смехом отмахиваться от подобных вещей. 23 октября 2011 г. Берлускони был приглашен на встречу с Ангелой Меркель и Николя Саркози.

Больше года Меркель и консервативный французский президент работали практически дуэтом, и теперь Сильвио, как нахулиганившего школьника, вызвали в кабинет директора и заставили отвечать на кучу неприятных вопросов. Говорил в основном Саркози; Меркель просто смотрела на итальянца. В конце встречи она сказала ему, что ЕС введет в Италии внешнее управление, если реализация плана реформ не начнется немедленно. По существу, Берлускони было сказано: «Мы забираем у тебя страну». Берлускони был унижен. Он хотел защитить себя, но Меркель и Саркози ничего не хотели слушать. От него просто отмахнулись.

Ему не позволили даже присутствовать на пресс-конференции по итогам встречи. «Что вы сказали синьору Берлускони?» – спросил кто-то из журналистов. Меркель и Саркози переглянулись – и рассмеялись. Публичное унижение Берлускони было полным. Он сражался за свою политическую жизнь и проигрывал. Никто из прежних друзей не пришел ему на помощь. Никто не посмел. Оскорбление в адрес казначея Европы и неспособность провести какие бы то ни было осмысленные реформы решили его судьбу. 9 ноября 2011 г. Берлускони подал президенту Джорджо Наполитано прошение об отставке. Прямую связь между стремительным падением Берлускони и женщиной, ставшей мишенью его непристойного замечания, исключить невозможно. Итальянский президент, которому, кажется, все происходящее нравилось не меньше, чем остальной Европе, сразу же принял отставку и назначил премьером технократа Марио Монти.

Греческая трагедия: акт 2

В беде на тот момент оказалась не одна Италия. Годом раньше – в ноябре 2010 г. – деньги в обмен на реформы получила Ирландия, а всего за несколько месяцев до этого выкупать пришлось Португалию. Но все равно черной овцой в стаде, вечным отстающим оставалась Греция. Больше года колыбель европейской цивилизации обеспечивала негромкую трагическую музыку на заднем фоне общего кризиса.

Теперь, в конце октября 2011 г., проблема Греции обострилась вновь. Странам еврозоны нужно было срочно найти более долговременное решение кризиса. Годом раньше, в ноябре 2010 г., Николя Саркози и Ангела Меркель встречались во французском приморском городке Довиль. Там они договорились, что часть бремени, связанного с выкупом долгом якобы страшно расточительных греков должны взять на себя частные инвесторы. Первоначально Саркози был против этого плана, и его несогласие с предложенной схемой разделял президент Европейского центробанка Трише, высказавшийся публично – что для него совершенно нехарактерно; он сказал, что вынуждать частных инвесторов нести потери, выкупая суверенные долги, опасно и может подорвать уверенность рынков. Однако Меркель стояла на своем, и двое французов не попытались ее переубедить; они приняли ее план. Политолог Роберт Даль однажды заметил, что «A имеет власть над Б в той мере, в какой может заставить Б сделать что-то такое, что в противном случае Б не стал бы делать». Это утверждение может показаться тривиальным, но трудно отрицать, что Меркель имела власть над Трише и Саркози и применила ее.

Весной 2011 г., пока Меркель разбиралась с Ливией и решением избавиться от ядерной энергетики, многие вопросы, связанные с еврокризисом, легли на плечи Вольфганга Шойбле. Министр финансов в кабинете Меркель надлежащим образом доложил ей и бундестагу, что ситуация не только не находится под контролем, но очень далека от этого состояния.

21 июля, когда остальные вопросы уже не требовали столько времени и внимания, правительство Германии приняло решение о следующем пакете помощи грекам, на этот раз в объеме 130 млрд евро. Именно этот пакет бундестаг обсуждал в октябре, когда Роланд Пофалла так эмоционально сетовал, что не может больше выслушивать «эту чепуху».

Дебаты выявили суть проблемы, с которой столкнулась Меркель. Она, как Пофалла и Шойбле, вынуждена была защищать программу помощи, но им становилось все труднее оправдывать свои действия перед бундестагом и особенно перед налогоплательщиками. Более того, не только парламент и избиратели высказывали скептицизм. Германия, как и США, – это страна, в которой большую роль играет правовая политика. Но в отличие от Америки, где судей выбирают в основном по их выраженной политической позиции, судьи Конституционного суда Германии в Карлсруэ менее политизированы и считают своей задачей как можно более точную интерпретацию буквы закона. Перед Меркель, в частности, стояла проблема того, что «красные мантии в Карлсруэ давно уже стали ярыми защитниками германского суверенитета». Хотя Конституционный суд признавал, с некоторыми колебаниями, что Германия могла бы играть какую-то роль в спасении Греции, пространство для политического маневра все сильнее ограничивалось судами.

Заднескамеечники и другие члены парламента вели себя так же. Фракция СвДП в бундестаге согласилась поддержать предложенные меры лишь после того, как депутаты провели опрос среди членов партии. Многие рядовые депутаты от ХДС рады были возможности утереть нос Меркель, а некоторые испытывали сильные политические сомнения в отношении Греции.

С той поры, когда Гельмут Коль сделал поддержку евро и Европейского союза центральной темой всей своей политики, ХДС прошла немалый путь. Когда сильно постаревший Гельмут Коль сказал: «Я более чем когда-либо убежден в необходимости европейского единства», – прежние верные соратники и товарищи по партии практически не обратили внимания на его слова. Он еще добавил тогда: «Она разрушает мою Европу», – на что Меркель смогла ответить только: «Вашей Европы, дорогой Гельмут, больше не существует».

Свои цели она основывала не на философских принципах, а на практических действиях, без которых все здание, выстроенное Колем и его коллегами, просто рухнуло бы. Меркель не хотела стать канцлером, вошедшим в историю как человек, утопивший евро. Но чтобы избежать такого конца, необходимо было действовать.

Проблема заключалась в том, что Греция, даже получив второй пакет помощи, не решила все свои проблемы и по-прежнему находилась в беде. В начале октября правительство в Афинах получило суммарно 240 млрд евро, что почти равняется полному годовому объему ВВП. И это наряду с доступом к фонду спасения объемом 440 млрд евро.

После встречи с Берлускони Меркель и Саркози вызвали греческого премьер-министра Георгиу Папандреу на переговоры. Этот греческий политик, получивший американское образование, – его отец, прежде чем стать политиком, был профессором экономики в Беркли – во время переговоров был вежлив и обаятелен, просто воплощенное обаяние. Он понимал ситуацию и был благодарен за оказываемую помощь. Это соглашение должно было скостить миллиарды с греческого долга в обмен на структурные реформы – и, по словам греческого премьера, дать греческому правительству драгоценное время.

У Папандреу были серьезные причины для благодарности. В ходе переговоров с греческим премьером Меркель позвонила исполнительному директору Международного института финансов Чарльзу Даллара – руководителю организации, представляющей ведущие финансовые институты мира. Меркель сказала финансисту, что инвестиционные банки должны «принять потери в 50 % по долгам греческого правительства в руках частных держателей». Даллара, появившийся в отеле, был откровенно недоволен, но Меркель была не в том настроении, чтобы пойти на компромисс. Она отмахнулась от его возражений и дала понять, что если он не примет ее условий, Греция обанкротится, и банки не получат вообще ничего. Даллара принял ее условия.

На первый взгляд, все разрешилось. Рано утром 27 октября Меркель обратилась к мировой прессе, причем выглядела она так, будто с ее плеч был снят тяжеленный груз. Она отошла от обычной своей сдержанной и даже зажатой манеры, обычной для подобных мероприятий, и выглядела почти ликующей: «Я остро ощущаю, что внимание всего мира было приковано к этим переговорам. Мы, европейцы, сегодня показали, что сделали верные выводы». Рынки откликнулись на достигнутое соглашение положительно; когда биржи открылись после того, что было названо «прорывом», все значимые индексы заметно выросли.

Прежде чем уехать в Канн, где ее ждали новые встречи, Меркель сказала в бундестаге, что «если евро рухнет, то рухнет и Европа». Она многое поставила на кон – и выиграла; соглашение было достигнуто, евро удалось спасти. По крайней мере, она так думала в тот момент. 31 октября Меркель собиралась ехать домой. В Берлине было 19:20. Последние несколько дней прошли весьма продуктивно, и все заметно успокоилось после заключения сделки с Папандреу. Она уже собиралась спускаться вниз, когда раздался телефонный звонок. Появились шокирующие новости. Папандреу объявил, что соглашение, заключенное 27 числа, будет вынесено на референдум. Меркель тут же позвонила Николя Саркози. Шаг Папандреу не был ни с кем согласован и оказался совершенно неожиданным.

Меркель и Саркози были возмущены. Они договорились остановить любые выплаты до получения особых указаний и решили вызвать Папандреу «на ковер» и заставить объясниться. Однако прежде чем связываться с греческим правительством, они решили дождаться утра. 1 ноября в 7:20 Вольфганг Шойбле позвонил своему греческому коллеге Евангелосу Веницелосу, проходившему тогда лечение в афинской больнице. Шойбле сказал греческому политику, что Меркель хочет видеть его и его босса в Канне через два дня. Шойбле попытался убедить тучного экономиста, что ему следует убедить Папандреу в том, что его идея может обернуться против него самого. Веницелос был против референдума и тоже понимал, что ставка Папандреу может только ухудшить дело, но убедить Папандреу он не смог.

Рынки отреагировали недвусмысленно. Германский DAX (биржевой индекс высоконадежных активов, составляемый по тридцати крупнейшим германским компаниям, торгуемым на Франкфуртской бирже) потерял 5 %. Пошли слухи, что Греция покинет зону евро и тем самым нанесет ему серьезный урон, а может быть, даже вызовет коллапс европейской валюты.

В нормальных обстоятельствах визиты иностранных лидеров во Францию обставляются традиционными формальностями: красная ковровая дорожка, почетный караул и т. п. Меркель, прибыв на переговоры с Папандреу, была встречена со всей возможной помпой. Но когда появился греческий премьер-министр, красная дорожка была свернута и убрана с глаз, а Республиканская гвардия (часть французской жандармерии, отвечающая за почетный караул) вернулась в казармы.

У господина Папандреу не осталось сомнений в том, что он переступил черту. Он продолжал утверждать, что нуждается в мандате: «Референдум даст ясный мандат и станет сильным посланием как внутри Греции, так и вне ее, по поводу европейского курса и нашего участия в зоне евро», – сказал Папандреу своим министрам перед отъездом. Меркель и другие участники встречи были не в настроении выслушивать подобные оправдания. Кроме Меркель и Саркози, в комнате его ожидал еще один человек – Кристин Лагард, свежеизбранный президент Международного валютного фонда. Шеф МВФ, входившая когда-то в национальную сборную Франции по синхронному плаванию, тщательно выстраивала планировала свои отношения с Меркель; эти две могущественные женщины сказали греческому премьеру, что до того, как пройдет планируемый им референдум, он не получит вообще никаких денег. Все попытки Папандреу оспорить это решение были встречены молчанием. Он вернулся в Грецию и подал в отставку. Референдум был отменен, и Папандреу, уходя с поста, попытался сделать хорошую мину.

Униженный политик сравнил себя с Одиссеем Гомера – царем и воином, вернувшимся на родную Итаку после десяти лет скитаний по морям и множества страданий, чтобы вернуть себе царство. Проблема состояла в том, что Папандреу, в отличие от героя Гомера, грозило кораблекрушение, а спасением и не пахло. Более уместной отсылкой к древнегреческой мифологии было бы сравнение с Икаром – сыном мастера Дедала, наказанным богами за гордыню. Он подлетел слишком близко к Солнцу, его крылья расплавились, и несчастный юноша рухнул на землю.

Рынки никак не могли обрести устойчивость, и необходимо было что-то предпринять. Решение – или, по крайней мере, его часть – пришло в декабре 2011 г., когда Европейский совет, состоящий из глав государств и правительств) согласовал Европейский бюджетный пакт, который ужесточил правила для национального бюджетного дефицита, оговорил автоматическое введение санкций и наделил Еврокомиссию полномочиями устанавливать целевые показатели для отдельных стран. Опять Германия оказалась ведущей силой и могла диктовать правила. Британия предпочла не участвовать в этом процессе, но это не имело особого значения. Принятый план остановил неумолимый рост давления на евро. Проблема не была разрешена, но опасность расплавления удалось снизить.

Но стабильность была достигнута дорогой ценой. Профессиональный дипломат Николаус Майер-Ландрут, занявший недавно пост главы Комитета по европейским делам, подготовил план по консолидации. Другие страны и Еврокомиссия хотели организовать систему евробондов, гарантированных ЕЦБ, но немцы отвергли этот вариант. Им нужна была система жесткого финансового контроля, и не нужно было ничего, что могло бы вызвать инфляцию. В Америке и Британии позицию Германии назвали бы режимом жесткой экономии: урезание расходов, снижение бюджетного дефицита и отказ от кейнсианской экономики всеобщего благоденствия. Такая политика имеет свою цену. Многих обитателей южной Европы и других мест все больше раздражало, что их пенсии и пособия урезались по указаниям берлинских чиновников. Даже некоторые немецкие комментаторы критиковали «меркельномику». Социолог Ульрих Бек, умерший в 2015 г., окрестил Ангелу Меркель «Меркиавелли» и сформулировал следующий вывод: «Мы столкнулись с расчетливым неолиберализмом, который теперь предстоит встроить в европейскую Конституцию, обойдя в ходе этого процесса слабую европейскую общественную сферу». Другие немцы праздновали победу, возможно зря. Когда Меркель вернулась домой после встречи в Канне, лидер фракции ХДС в бундестаге Фолькер Каудер заявил: «Опять в Европе говорят по-немецки». Он имел в виду язык политики: остальные страны пошли на поводу у Германии и приняли немецкую версию капитализма.

Действительно ли Меркель и ее советники сумели остановить гниение и спасли евро? Не они одни. Замечание Марио Драги на конференции в Лондоне летом 2012 г. о том, что «ЕЦБ готов сделать все необходимое для сохранения евро. И, поверьте мне, этого будет достаточно» в конечном итоге положило конец спекуляциям и укрепило поддержку евро. Но надо признать, что настойчивость Меркель сыграла в этом деле важную роль, даже если предложенное ей решение оказалось непопулярным. Хотя Греция так и не смогла выполнить соглашение, заключенное в октябре 2011 г., и все больше теряла берега, другие проблемные экономики – Ирландия, Испания, Италия и в меньшей степени Португалия – провели реформы и стабилизировали каждая свое положение. Становилось ясно, что евро спасено, хотя вопрос о том, останется ли Греция членом еврозоны, оставался открытым.

Прощайте, герр Вульф

Традиционно немецкие политические аналитики делились на тех, кто считал основной движущей силой внешнюю политику, как историк XIX века Леопольд фон Ранке, и тех, кто верил в первичность внутренних дел, как Эккарт Кер в 1920-е гг. События 2011 г., на первый взгляд, подтверждали правоту первых: Ливия, Фукусима и кризис еврозоны были внешними вопросами, требовавшими решительного ответа. Разумеется, реакцию Меркель в значительной мере сдерживали и даже диктовали внутренние ограничивающие факторы, начиная от общественного мнения и заканчивая недремлющим оком судей в Карлсруэ, но повестку дня все равно определяли вопросы внешней политики.

В начале 2012 г. произошло событие, которое вновь переключило внимание общества на внутреннюю политику. Это было событие, которого Меркель не предвидела, и оно не имело отношения к международному кризису. Оно касалось президента Федеративной Республики.

Когда Хорст Кёлер в июне 2010 г. ушел в отставку с поста президента, не дожидаясь окончания срока, его преемником быстро выбрали Христиана Вульфа. Как мы видели, бывший премьер-министр одной из земель подходил под требования, которые Меркель предъявляла к кандидатам на этот пост, и был политически привлекателен. Возможно, именно поэтому канцлер не провела достаточно тщательной проверки этого человека, которая обычно, под маркой «надлежащего усердия», входит в процесс оценки кандидатов на любой высокий пост. А может быть, Меркель просто посмотрела на полученную информацию сквозь пальцы.

Во всяком случае, элегантный герр Вульф был не настолько привлекателен, как казалось на первый взгляд. В декабре 2011 г. «Бильд» намекнула, что президент, будучи премьер-министром Нижней Саксонии, ввел в заблуждение ландтаг, а возможно, даже сознательно солгал. Это было серьезное обвинение, особенно для человека, основной функцией которого было служить совестью нации и являть собой моральный пример для граждан своей страны. Обвинение состояло в том, что Вульф в свое время получил весьма льготный кредит в размере порядка полумиллиона евро от жены бизнесмена Эгона Геркенса. Это само по себе было подозрительно и попахивало возможной коррупцией. Но что еще ухудшало дело, так это реакция на эти намеки самого Вульфа. В принципе, Вульфа не впервые обвиняли в «непрезидентском», если так можно выразиться, поведении. Год назад «Шпигель» сообщил, что президент добыл дешевые билеты на семейный отдых в Америке. В тот раз в результате огласки он заплатил за все сполна, но ситуация выглядела нехорошо, а теперь, похоже, он вновь взялся за свое.

Большинство скандалов разгорается главным образом потому, что замешанные в них люди, пытаясь прикрыть следы, начинают лгать. Они плетут все более сложную сеть лжи, и в конечном счете реакция на утаивание правды получается даже более сильной, чем на первоначальный грех. Случай Вульфа не стал исключением. Президент вполне предсказуемо все отверг. В заявлении, выпущенном 15 декабря 2011 г., Вульф еще раз подчеркнул, что не имел никаких неподобающих деловых отношений с Эгоном Геркенсом. Но проблема Вульфа заключалась в том, что «Шпигель» уже получил доступ к оригинальным документам займа, из которых явствовало, что Геркенс все же в этом замешан.

Через неделю после категорического заявления Вульфа о том, что никаких неподобающих дел с Геркенсом он не вел, его адвокаты выпустили короткое заявление, в котором признали, что «Геркенс принимал участие в переговорах о выплате». Это, конечно, не означало сразу какие-то «неподобающие» деловые отношения, но юридическая точность не всегда равна политическому доверию, не говоря уже об авторитете. А то, что Вульф уволил своего пресс-секретаря, только ухудшало дело.

До сих пор речь шла только о личных финансах, и хотя намеки на возможную коррупцию звучали, ни один из документов не указывал на то, что в результате своей недальновидности Вульф нарушил какой-то закон. Все изменилось 31 декабря, когда «Шпигель» опубликовал данные, из которых явствовало, что кредиты Вульфа были связаны с поглощением автопроизводителя Porsche компанией Volkswagen. Позиции Вульфа слабели день ото дня, да и сам он своими действиями отнюдь не облегчал себе жизнь. Если прошлые его поступки выглядели недальновидными, то своим поведением он лишь усиливал это впечатление. В тот день, когда была опубликована история с Volkswagen, Вульф позвонил главному редактору «Бильд» Каю Дикману.

Дикман не ответил на звонок, и президент оставил на автоответчике шефа крупнейшего германского таблоида гневное голосовое сообщение в том смысле, что он объявляет этой популярной газете войну. Ход по меньшей мере неумный, если учесть, что «Бильд» – газета с самым большим тиражом во всем западном мире. «Бильд» обрушился на незадачливого президента всей своей мощью. А Вульф упрямо отказывался уходить в отставку, хотя и признал в телевизионном интервью, что совершил кое-какие ошибки. Через месяц, на протяжении которого средства массовой информации каждый день скармливали немцам новую дозу неудобных откровений, прокурор наконец обратился к бундестагу с просьбой лишить Вульфа неприкосновенности в плане судебного преследования, чтобы ему можно было предъявить формальное обвинение в фаворитизме. На следующий день Вульф подал в отставку.

В ходе всей этой медиашумихи Ангела Меркель хранила молчание, ограничившись обращенным к Вульфу призывом к большей прозрачности. Меркель не нужна была отставка Вульфа. Прошлые отставки – сначала Хорста Кёлера, затем министра обороны Гуттенберга – были для нее неприятными отвлекающими факторами. Отставка Вульфа породила новую головную боль: кто его сменит?

Одним из величайших триумфов Меркель был 2004 г., когда ей вместе с Вестервелле удалось добиться избрания Хорста Кёлера. Теперь оппозиция вновь прибегла к тому же приему: выдвинула на этот пост протестантского богослова и правозащитника Иоахима Гаука. К удивлению Меркель, этот восточный немец пользовался поддержкой СвДП и полным одобрением ее нового лидера. В пику канцлеру Филип Рёслер даже не поставил партнера по коалиции в известность о том, что его партия намерена поддержать кандидата от оппозиции.

Оказавшись перед свершившимся фактом, Меркель прекратила выступать против Гаука, прекрасно понимая, что бессмысленно ввязываться в сражение, выиграть которое тебе вряд ли удастся. 18 марта Гаук был избран президентом в первом туре; за 72-летнего бывшего пастора проголосовали 991 из 1228 членов коллегии выборщиков. Меркель результат не комментировала. Для нее это было поражение, но она была твердо намерена выжать максимум возможного из неловкой ситуации.

Ей удалось пережить эту бурю – по крайней мере, такое мнение высказывали средства массовой информации. Через два года «Шпигель» заметил: «Редко когда из канцелярии канцлера и дворца Бельвю, официальной резиденции президента, получался настолько сплоченный дуэт».

Она ехала по Элизабет-стрит в центре Брисбена на черном BMW. В 20:01 она припарковала машину. В 20:02 вошла в отель «Хилтон» и направилась прямо в его номер. Они 38 раз разговаривали по телефону, а в июле встретились и даже пообщались несколько минут наедине во время футбольного матча. Но сегодня, 15 ноября 2014 г., все было иначе. Что происходило за закрытыми дверями в течение шести часов, можно только гадать, но она вышла из номера в два часа утра. Это не было романтическим свиданием двух людей почтенного возраста в тропическом городе. Надо сказать, Владимиру Путину и Ангеле Меркель никогда не удавалось найти между собой общий язык. Да и как могло быть иначе? Ему принадлежало громкое заявление о том, что распад Советского Союза был «крупнейшей геополитической катастрофой двадцатого века», а она была антикоммунисткой, выросшей при сталинской диктатуре.

В этот вечер они были одни. Советник Путина по безопасности Юрий Ушаков и главный советник Меркель по внешней политике Кристоф Хойсген на встрече не присутствовали. Не было ни вездесущих переводчиков, ни стенографистов. Только Путин и Меркель вдвоем в номере австралийского отеля. Но прорыва не произошло. Ситуация осталась ровно такой, какой была с конца февраля 2014 г., когда Путин отреагировал на украинскую революцию. В ноябре 2013 г. в столице Украины Киеве собрались толпы, чтобы протестовать против президента Виктора Януковича, который отказался подписать соглашение об ассоциации с Европейским союзом. Вместо этого он подписал соглашение с Россией. В феврале 2014 г. Янукович бежал в Россию. После этого все и началось. Русские послали солдат на Крымский полуостров (являвшийся частью Украины с 1950-х гг.) и затем якобы на восток Украины. В Германии эти солдаты под прикрытием получили известность как «зеленые человечки». Это не были инопланетяне, слепленные по классическим научно-фантастическим сценариям; это были русские вооруженные силы, которые внезапно объявились в Симферополе, главном городе Крыма, 27 февраля. Практически не встретив сопротивления, они захватили здание парламента Крыма и объявили, что на полуострове будет проведен референдум о независимости. Президент Путин, как и следовало ожидать, отрицал, что знал о каком бы то ни было участии в путче на полуострове. «Местные силы самообороны» – так он назвал инсургентов, выступая на пресс-конференции. Мало кто ему поверил, и скептики оказались правы. Месяцем позже Путин признал, что под масками «зеленых человечков» скрывались русские солдаты, а «за спиной» крымских сил самообороны стояли российские военные.

Советник канцлера по внешней политике и безопасности Кристоф Хойсген, кажется, был весьма впечатлен тем, насколько гладко прошла эта операция. Какую бы неприязнь этот профессиональный дипломат ни испытывал лично к Владимиру Путину, он не мог не признать, что этот шаг кремлевского правителя был блестящим со стратегической точки зрения. Дипломатическая этика требует признания мастерства оппонентов.

Меркель, как обычно, держалась в тени, по крайней мере, поначалу. Как и во время еврокризиса, канцлер вовсю предавалась своей знаменитой склонности тянуть время. Более того – и это было еще одной причиной для очевидно высокой профессиональной оценки Хойсгеном хода русских, – германскому правительству не слишком нравилось отношение администрации Обамы к украинским событиям. Иногда мелкие, казалось бы, вещи вскрывают важные внутренние напряжения. Американцам явно не нравилось кажущееся бездействие европейцев, и делу совсем не помогало – очень мягко говоря, – то, что высокопоставленный американский дипломат Виктория Нуланд в разговоре сказала: «В жопу ЕС», – а запись этого разговора в результате утечки оказалась в сети.

Вообще-то бранные выражения в речи политиков не такая уж редкость. Меркель и сама, как известно, время от времени использует цветистые выражения; по словам политического редактора «Бильд», «она произносит слово “дерьмо” много чаще, чем любой из ее предшественников». Но она награждает бранными эпитетами промахнувшихся футболистов, а не ближайших своих союзников, – и в любом случае не пользуется при этом непечатными словами. Тот факт, что Меркель решила отреагировать на это замечание, назвав его, устами своего пресс-секретаря, «совершенно неприемлемым», на шифрованном языке высокой дипломатии тоже имел немалое значение. Существовали и другие причины, по которым отношения между США и Германией заметно ухудшились. Так, опубликованные в ноябре 2013 г. документы свидетельствовали, что американское Национальное агентство безопасности уже долгое время прослушивало телефон фрау Меркель.

Таким образом, Путин сделал ход в стратегически благоприятный момент времени – в момент, когда между американцами и их важнейшим европейским союзником возникли трения. Однако вскоре стало ясно, что он переоценил разлад между Вашингтоном и Берлином.

Шпионская деятельность не прекращается никогда, и все это знают. Ангела Меркель больше, чем кто-либо из ее коллег и предшественников, за возможным исключением Гельмута Шмидта, всегда была прагматиком и очень практично подходила к политике и к тому, что соответствует и не соответствует интересам Германии. Конечно, прослушка на вашем телефоне – это неприемлемо, особенно если вы выросли в коммунистической антиутопии, где Штази изо всех своих сил пытались воплотить в реальность оруэлловский роман «1984». Но ничто и никогда невозможно было бы сделать – и сама Меркель не добилась бы успеха в политике, – если бы подобным личным соображениям позволено было влиять на принятие повседневных политических решений. Она не была заинтересована в продолжении размолвки с Обамой. Хоть она и считала американского президента немного легковесным, договариваться о делах ей приходилось именно с ним. Во всяком случае, угроза со стороны русских была слишком серьезна, чтобы обращать внимание на какие-то личные раздражители.

При этом у Меркель была проблема. Германия больше, чем какая-либо другая крупная западноевропейская держава, зависела от России, особенно после принятого Меркель в 2011 г. решения полностью избавиться от ядерной энергетики. «Надежно ли снабжение Германии газом?» – вот в чем заключался вопрос. Коротко на этот вопрос можно было ответить «нет», и цифры говорили сами за себя. Одна только Германия потребляла 90 из 130 млрд кубических метров природного газа, поступавшего в ЕС из России. Если бы русские решили использовать силовые методы, Германии – а с ней и всей еврозоне, – пришлось бы нелегко.

Высокая политика и стратегические шахматы, от которых Германия воздерживалась после 1945 г., уничтожили, казалось, тщательно организованный консенсус в отношении экономической политики, на строительство которого Меркель потратила предыдущие годы. Старая Realpolitik Бисмарка и принцип, согласно которому военная мощь в конечном итоге важнее мощи экономической, казалось, вновь вышли на сцену.

Как человек, выросший в государстве, управляли которым, по существу, Советы, фрау Меркель лучше других осознавала, как опасно позволять Путину действовать на Украине по своему усмотрению. Вслух она ничего подобного не говорила, но риск, связанный с эффектом домино, при котором Россия захватывала бы все больше и больше спорных территорий в, как называл это Кремль, «ближнем зарубежье», был вполне реальным риском для Германии, для Европы и для всего мира. Но хотя Меркель очень не хотелось переходить на личности, приходилось признать, что Путин – игрок совершенно другого типа и что у нее с ним больше общего, чем ей хотелось бы признать. Она знала, что политика невозможна без эмпатии, что политика – это «способность встать на место другого человека – и снова вернуться на свое место», как определила когда-то, говорят, это понятие Анна Фрейд. Как человек, которому приходилось работать с русскими, Меркель понимала, что у многих из них имеется глубоко въевшийся страх перед ползучим вторжением Запада. Именно об этом говорили ей простые русские люди, когда Лотар де Мезьер поручил ей прощупать их взгляды на воссоединение Германии почти 25 лет назад. Она помнила страх, о котором они говорили. Обоснованно или нет, но страх перед тем, что история может повториться и что за Наполеоном и Гитлером последуют новые армии Запада, глубоко врезан в русскую душу. В отличие от других лидеров Запада, Меркель могла здраво оценить позицию Путина – хотя, само собой, и не разделяла его оценок.

Владимир Владимирович Путин родился в Ленинграде в 1952 г. и завоевал авторитет на службе в КГБ в тогдашней Восточной Германии. Ростом всего 170 см, он ничем не напоминал классического отморозка с квадратной челюстью из шпионского романа. Конечно, русский президент был обладателем восьмого дана по карате киокусин-кан, как сообщил со сдержанным восхищением британский таблоид Daily Mail. Но за фасадом тщательно выстроенного имиджа человека из КГБ скрывалась совершенно другая личность. Путин никогда не был оперативником: он никогда не спускался по канату с крыш, не гонялся за спортивными автомобилями и прочее. «Я никогда не нарушал законов какой-либо другой страны», – признавался он. Он окончил с отличием юридический факультет Ленинградского университета и был сразу же принят на работу в КГБ.

В тот момент, в конце 1970-х гг., главой этой советской спецслужбы был Юрий Андропов, ставший позже преемником Леонида Ильича Брежнева на посту Генерального секретаря Коммунистической партии Советского Союза. В этот период Андропов занимался реструктуризацией КГБ и превращением ее в более профессиональную и утонченную организацию, которая больше полагалась бы на современные научные методы и меньше на грубую силу, пытки и подавление. На вопрос одного из друзей о том, чем он занимался пятнадцать с лишним лет службы в разведке, Путин ответил: «Я специалист по налаживанию контактов с людьми». Именно этот навык – в сочетании с безупречным немецким языком – Путин применял в Восточной Германии до и во время падения Берлинской стены.

Ангела Меркель испытала на себе эту способность «налаживать отношения» еще на первой встрече с Путиным в 2006 г., и впечатление у нее о нем тогда сложилось не слишком благоприятное. Путин и его советники хорошо подготовились. Будучи препровожденной в его кабинет, она поздоровалась с ним по-русски. Он посмотрел на нее снисходительно и высокомерно, а затем с лукавой улыбкой подарил ей симпатичную игрушечную собачку. Годом позже, когда Меркель встречалась с Путиным у него на даче возле Черного моря, дверь в комнату, где проходила встреча, была оставлена слегка приоткрытой, и вскоре стало ясно почему: краем правого глаза Меркель заметила, как в комнату вошла огромная черная собака. Бывший офицер КГБ хорошо подготовился к встрече и теперь слегка посмеивался, почти не скрывая этого. Он знал, что канцлер Германии боится собак с тех самых пор, как во время федеральных выборов 1994 г. ее покусала собака. И теперь, во время второй встречи – а на дворе был 2007 г., – он решил «выпустить собаку».

«Собака вас не беспокоит, нет?» – спросил Путин с плохо скрытой насмешкой, показывая на Кони – черную суку лабрадора, которую ему подарили в 1999 г., когда он стал главой КГБ. Меркель поджала губы; вид у нее был какой угодно, но только не спокойный и не безмятежный. Она выросла в Восточной Германии и знала такой тип людей: коварный, властный офицер советской службы безопасности, который владеет всеми грязными приемами – и использует их. Она знала также, что во время встреч с другими лидерами Путин использовал все навыки, полученные им в 401-й школе КГБ в Охте, под Ленинградом. Политика – это игра ума, борьба лидеров за психологическое превосходство. В этой игре все средства хороши, и Путин в ней был – и остается – мастером.

Он применял свои таланты и на встрече с германской канцлерин. Губы Путина улыбались, но стальные голубые глаза смотрели безэмоционально и даже холодно, когда он продолжил – как кот, играющий с беззащитной мышкой: «Это дружелюбная собака, и я уверен, что она будет хорошо себя вести». Как шахматист, сделавший решающий ход, русский президент откинулся в кресле, вытянул ноги и посмотрел победно на скучившихся фотографов и журналистов, которым разрешено было присутствовать на начале встречи. Но затем произошло нечто неожиданное для Путина. Меркель перевела взгляд на своего русского коллегу, взяла себя в руки и сказала – с достаточно хорошим русским произношением: «По крайней мере, она не ест журналистов». Ее ответ прозвучал как удар хлыста и очевидно вывел кремлевского силовика из самодовольного тщеславного состояния. Конечно, у каждой истории две стороны: Путин отрицал, что выпустил собаку специально для того, чтобы напугать Меркель: «Я не знал, что она боится собак. Я просто хотел порадовать ее, показав ей свою собаку. После я объяснил ей все и извинился», – сказал он «Звезде» – национальному телеканалу, принадлежащему российскому министерству обороны. Можно спорить, убедительно или нет это прозвучало, но сам факт, что ему пришлось специально комментировать эту историю, указывает на то, что его тактика обернулась против него же.

Восемь лет спустя все происшедшее было если не забыто, то, по крайней мере, отставлено в сторону. Более того, после первой встречи их отношения несколько улучшились. Путин понял, что мачизм ничего ему не даст в данном случае и даже, возможно, повредит.

Меркель всегда заботилась об интересах Германии, даже если они шли вразрез с интересами традиционных союзников Берлина. В 2008 г. США активно добивались вступления Украины и Грузии в НАТО, и президент Джордж Буш-младший был уверен, что Меркель согласится на этот шаг. Он считал, что у него с Меркель сложились хорошие отношения, что соответствовало действительности, но никак не влияло на решение там, где это касалось канцлера Германии. На апрельском саммите НАТО в Бухаресте Меркель, по существу, заблокировала продвигавшийся американцами план действий по членству в НАТО. Президент Грузии был слишком непредсказуем и опасен, чтобы Меркель могла ему доверять, а Украина была слишком непостоянна и переменчива, чтобы прикрывать ее статьей 5 Устава НАТО: «что вооруженное нападение на одну или несколько из них в Европе или Северной Америке будет считаться нападением на всех». Она, как и ее советники, сознавала также, что русских остро тревожит постепенное наступление Запада. Со стороны НАТО принять в свои ряды эти две бывшие советские республики означало бы сыграть на руку страхам перед угрозой с Запада, которая была постоянной темой внешней политики России, начиная, по крайней мере, с Наполеоновских войн, если не раньше. Засвидетельствовать это означало не пойти на поводу у Путина, а просто признать законной тревогу, которую выражал даже Михаил Горбачев. Когда НАТО расширилось, чтобы включить в себя прибалтийские государства, бывший президент сказал: «Западные политики хотели бы, чтобы Россия играла второстепенную роль в мировой политике… Такое высокомерное отношение к России и ее интересам глубоко оскорбительно для русского народа и чревато последствиями». Внешняя политика Путина практически идентична тому, что говорил в конце 1990-х гг. Горбачев: сохранять мощь в пределах традиционных территорий.

Весь период правления Меркель Путин был одной из констант во внешнеполитических уравнениях. Когда он на время отошел в сторону и с 2008 по 2012 г. исполнял обязанности премьер-министра, формально на пост президента был избран Дмитрий Медведев. Никаких сомнений в том, кто реально правит, тогда не было: все решал Путин. Хотя Меркель без энтузиазма встретила возвращение Путина на президентский пост после сомнительных выборов 2012 г. и выразила беспокойство по поводу нарушений и заявлений о фальсификациях, от критики Путина она воздержалась. Казалось, Меркель не особенно беспокоит перспектива общения с бывшим сотрудником КГБ; он был величиной известной – он ей не нравился, и она не была с ним согласна, но, по крайней мере, это был известный черт. Перед выборами 2013 г. в Германии какой-то комментатор сравнил этих двух лидеров с «пожилыми супругами, которые давно привыкли к фокусам друг друга».

Переговоры с путиным

На этом фоне вряд ли удивительно, что канцлер Германии играла ведущую роль на переговорах с Россией после внезапной «аннексии» Крыма. Все это время Меркель как могла добивалась деэскалации конфликта. Большая часть из 38 телефонных разговоров между ними приходятся на первые несколько недель после «аннексии», когда Меркель на чистом русском языке «советовала Путину уйти из Украины, пока Запад еще может помочь ему сохранить лицо».

Путин не слушал. Он не ожидал, что Меркель, и тем более ее уважаемый и опытный новый министр иностранных дел Франк-Вальтер Штайнмайер, захочет (или сможет) что-то предпринять помимо разговоров, критики и просьб. Штайнмайер вернулся в министерство иностранных дел после выборов 2013 г., которые закончились патовой ситуацией и формированием новой большой коалиции. Но Штайнмайер в свое время был начальником канцелярии у Герхарда Шрёдера, и Путин считал, что новый министр иностранных дел никогда не пойдет против своего политического наставника и предшественника Меркель на посту канцлера. Тем не менее, пока Герхард Шрёдер безрассудно праздновал свое 70-летие с Путиным, его бывший помощник и доверенное лицо Штайнмайер «осуждал захват Крыма Россией так же решительно, как Меркель».

Это был первый просчет Путина, но и после него позиция Путина по-прежнему оставалась сильной. Меркель же была настроена не менее решительно и не собиралась оставлять путинскую тактику запугивания без ответа. Она знала, что следует действовать осторожно, и была в достаточной мере реалисткой, чтобы понимать, что Крым вряд ли когда-нибудь будет возвращен Украине. Ее целью было сдерживание, поскольку в сложившейся ситуации любая эскалация могла обернуться катастрофой. Ей нужны были союзники и ей необходимо было продемонстрировать Путину, что мягкая сила – экономика и дипломатия – может оказаться более мощным оружием, чем военная сила.

Ее сильнейшим козырем была мягкая дипломатия и – возможно, в первую очередь – хорошие отношения с другими, более мелкими странами. 17 марта 2014 г. Совет Европейского союза наложил на Россию санкции и ограничения на передвижение некоторых видных союзников Путина. По возвращении из Брюсселя Меркель заявила в бундестаге, что готова ужесточить эти санкции. Но это заявление не было главным и тем более важнейшим посланием, содержавшимся в ее речи.

Может быть, лучше всех своих коллег Меркель знала слабости Путина: его тщеславие, его почти отчаянную жажду того, чтобы другая, не менее великая держава признала его великим государственным деятелем. Россия вошла в Большую восьмерку в 1998 г., после того как Билл Клинтон и Тони Блэр пригласили Бориса Ельцина присоединиться к ним. Это была неформальная, но очень престижная группа восьми ведущих промышленных стран мира, и членство в ней имело немалое символическое значение. Следующая встреча G8 должна была состояться в России, в Сочи, в июне 2014 г., и Путин всячески старался показать город приближающейся олимпиады во всей красе. Это и было его слабое место. Меркель хотела лишить Путина возможности блеснуть и нанести ему удар там, где это было бы наиболее болезненно. Она медленно поднялась на трибуну. Она все еще хромала после несчастного случая во время катания на лыжах на рождественских каникулах, но выглядела более решительно, чем когда-либо, – по крайней мере, настолько решительно, насколько это вообще возможно для человека на костылях после операции на колене. «Россия изолирована во всех международных организациях», – объявила она депутатам бундестага. А затем взорвалась бомба: пока Россия не подчинится требованиям международного закона, «никакого саммита Большой восьмерки не будет, да и Большой восьмерки как таковой не будет тоже».

Меркель тогда унизила Путина. Экономические санкции и другие предсказуемые реакции с самого начала рассматривались им и входили в его планы. Но он не рассчитывал на то, что ей удастся эффективно изгнать его из клуба самых мощных промышленных государств Земли. Строго говоря, Меркель не могла одна принять такое решение, да и не всем немцам оно понравилось. Согласно оценкам, 6000 германских фирм, представляющих суммарно 300 000 работников, зависели от торговли с Россией. Путин рассчитывал, что Меркель, как прагматик, будет критиковать его, но не станет доводить дело до санкций. Он снова ошибся. Она сделала ход, которого он не предусмотрел, и смогла наложить санкции, которые нанесли самой Германии гораздо меньший ущерб, чем он воображал.

Санкции, наложенные на Россию, действительно нанесли серьезный удар и по германскому бизнесу. Да, таким компаниям, как Bayer, и другим фармацевтическим фирмам предстояло потерять, по оценкам, 2,1 млрд евро; аналогичная судьба ждала и автопроизводителей. Но лидеры бизнеса были счастливы, как сказал один исполнительный директор деловому журналу, «принести жертвы». На самом деле германские компании пострадали меньше всех. Франции пришлось тяжелее (Париж в свое время заключил выгодный контракт с Россией на строительство двух вертолетоносцев), а Британия беспокоилась, как бы от санкций не пострадали коммерческие интересы лондонского Сити. При этом ни одна из этих стран не могла ничего предпринять. Меркель вновь сумела настоять на своем. Ей это удалось в значительной степени благодаря союзам с более мелкими странами ЕС. Ее восточногерманское происхождение, ее опыт человека, пожившего под властью русской тирании, придавал ей веса в бывших коммунистических странах. А готовность встать на защиту североевропейских стран, таких как Дания, Нидерланды, Швеция и Финляндия, продемонстрированная ею ранее, означала, что она может рассчитывать на поддержку на всей территории Европейского союза. Британия и Франция проиграли, в значительной мере потому, что не позаботились в свое время о налаживании подобных контактов.

Хотя в переговорах участвовали и Америка, и Франция, и Украина, скоро стало очевидно, что украинский кризис – это драма, главными действующими лицами которой являются Владимир Путин и Ангела Меркель. Путин еще далеко не проиграл. Военное преимущество по-прежнему было на его стороне, но Меркель сумела купить себе и своим союзникам ценное время. Санкции оказались неожиданными, и Путин все еще страдал от изгнания из G8. На этом фоне представители США, ЕС, Украины и России встретились в Женеве в середине апреля. Встреча не принесла прорывных решений, но остановила продвижение России в восточной части Украины; русские не стали атаковать Новороссию (как многие русские называли Донецкую и Луганскую области, которые они, по существу, оккупировали).

Сдержав таким образом нападение, Украина в мае смогла провести относительно упорядоченные президентские выборы, которые выиграл Петр Порошенко. Это придало определенную легитимность украинскому правительству, которое до этого момента русские называли революционными инсургентами и даже террористами. Даже в военном отношении Путин, кажется, терял позиции. Его тактика маскировки замечательно сработала в Крыму и ранее в Южной Осетии (часть Грузии) и Приднестровье (часть Молдавии со значительной долей русскоговорящего населения). Но одно дело – удержание небольших анклавов; эффективная оккупация страны размером с Румынию при помощи своих прокси – задача несколько более сложная. К концу июля восстановленная украинская армия потеснила инсургентов.

Для Путина это было неприемлемо. Одно дело, когда Меркель публично унижает его лично, и совсем другое – когда его представителям наносит поражение армия, пользующаяся поддержкой Западных противников. В первые несколько дней августа 2014 г. 7000 русских военных разбили пятнадцать украинских бригад – по крайней мере, так сообщали ведущие военные аналитики. Факты, касающиеся этого «вторжения», признают не все – Россия продолжает утверждать, что не имеет войск на территории Украины. Киеву ничего не оставалось делать, как только умолять о мире – или, точнее говоря, согласиться на прекращение огня.

Однако перед Путиным вновь встала стратегическая проблема, связанная с предпочтительным для него типом военных действий. При традиционных военных действиях существует четкая структура командования со столь же четко определенными задачами. Однако если вы ведете военные действия через посредников, вы рискуете тем, что у ваших наемников возникнут дурные мысли. Кажется, именно это произошло, когда союзники России сбили самолет рейса MH17 Малазийских авиалиний, летевший 17 июля в Амстердам.

Первоначально русские утверждали, что этот гражданский самолет упал из-за технической неисправности, но группа голландских экспертов решительно отвергла такое объяснение. Без пояснений понятно, что Путин лично не ответственен за то, что авиалайнер был сбит, но утверждать, что в этом не виновны его представители, невозможно. Путин потерпел еще одно пропагандистское поражение. Он приказал войскам, стоящим вдоль границы, вернуться на базы, и сменил тактику. Теперь он угрожал перекрыть газовые вентили. Проблемой Путина было падение цен на нефть. Это вызывало серьезную тревогу, поскольку 30 % экономики России было завязано на нефть и газ. Отказаться от продажи товара, обеспечивающего в значительной степени лояльность олигархов и финансирующего внешнеполитические схемы Путина, было бы близоруко, особенно с учетом того, что нефтяные цены с июня упали более чем на 40 %. Рынки спасли Украину; еще ее спасли ЕС и МВФ, предоставившие деньги на оплату газа. При помощи и по приказу Москвы самопровозглашенные Донецкая Народная Республика и Луганская Народная Республика провели «президентские» выборы и избрали пророссийских кандидатов, в результате чего Киев отозвал звучавшие ранее обещания предоставить этим двум областям широкую автономию. 12 ноября главнокомандующий объединенными вооруженными силами НАТО Филип Бридлав сообщил прессе, что на Украину вошли 4000 русских солдат. Россия, вполне предсказуемо, это отрицала.

Встреча Меркель и Путина в Брисбене состоялась сразу после этого. Она была недовольна, он не собирался уступать ни дюйма. Вскоре после ночного рандеву Путин выехал в аэропорт. Он не остался на церемонию официального фотографирования лидеров Большой двадцатки, заявив, что ему нужно выспаться перед началом работы в понедельник. На самом деле Путин снова дрогнул. Остальные лидеры на встрече не обращали на него внимания. Прежде чем подняться на борт самолета, он сделал прощальный выстрел, направленный в первую очередь на канцлера Германии. Санкции начинали действовать, и в заявлении Путина прозвучали отчаяние и угроза: «Они хотят завалить наши банки? Но тогда они завалят Украину. Они вообще думают, что делают, или нет? Или политика застилает глаза? Глаза, как известно, это часть мозга, вынесенная на периферию. У них что, что-то там отключилось в мозгу?»

Чьи мозги тогда «отключились», вопрос спорный. Но в реальности кремлевский силовик должен был понимать, что ему не удалось предвидеть ходы оппонентов. Проблемой для Запада, в первую очередь для Меркель, было то, что Путин становился непредсказуемым и что новые унижения со стороны других стран могли подвигнуть его на плохо просчитанные шаги.

В следующие месяцы ситуация не сильно улучшилась. Русские прокси продолжали действовать на территории Украины, а Путин отказывался признавать то, что казалось установленными и неопровержимыми фактами. В то же время экономика России испытывала напряжение. Рубль рухнул на международных рынках, отчасти в результате санкций, хотя его падение объясняли также падением нефтяных цен. Так или иначе, позиция Кремля стала заметно слабее. Американские законодатели, включая сенатора-республиканца Джона Маккейна, призывали вооружить украинцев. Эти призывы были решительно отвергнуты; Меркель по-прежнему считала, что «больше войск – это не решение». Существовало ли при этом хоть какое-то «решение», оставалось неясным, как, собственно, и было с самого начала кризиса.

Посоветовавшись с президентом Обамой, Ангела Меркель начала работать над временным решением. В конце января ЕС принял решение расширить экономические санкции против России. Вскоре после этого Меркель встретилась с Мартином Шульцем – немецким президентом Европейского парламента. Еще через два дня, 6 февраля, Меркель вместе с французским президентом Франсуа Олландом отправилась в Москву. Все трое договорились встретиться через неделю в Минске, в Белоруссии. Минский протокол – достигнутое в сентябре соглашение о прекращении огня – оказался не в силах сколько-нибудь значительно снизить интенсивность боев, и все стороны начали уставать. Украина продолжала требовать невозможного; повстанцы тоже; Россия умудрялась поддерживать военное прокси-присутствие, но страдала экономически. А ЕС – и в первую очередь Ангела Меркель – жаждал найти хоть какое-нибудь временное решение.

У европейцев было предложение для российского президента: переговоры с участием всех сторон, включая представителей отколовшихся республик Восточной Украины. Путин удивился, но предложение принял. Он тоже устал от своих союзников и тоже хотел найти временное решение. После переговоров, продлившихся шестнадцать часов, – большую часть этого времени заняли прямые переговоры между Меркель и Путиным – стороны договорились о безусловном прекращении огня с 15 февраля, отводе тяжелых вооружений от передовой, освобождении военнопленных и проведении конституционной реформы на Украине.

Ясно было, что проблема не решена окончательно. В политике, по словам британского премьер-министра Бенджамина Дизраэли, не существует никакого «окончательно и навсегда», есть только политика, «способная удовлетворить это и, возможно, следующее поколение». Меркель и ее союзникам на Западе не удалось заставить Путина отступить и тем более не удалось решить проблему Украины. Но она сумела остановить Путина и наглядно показать, что экономическая политика, санкции и согласованные дипломатические усилия способны нанести России серьезный ущерб и что такие меры при правильном использовании могут быть не менее эффективными, чем любая военная мощь. «Форин афферс» – журнал, обычно поддерживающий «жесткие решения» международных кризисов, признал, что Меркель и ее окружение смогли одержать победу в очень сложной ситуации: «Скоординированные западные санкции, решительная оборона родной земли украинскими вооруженными силами и терпеливая дипломатия Меркель привели на данный момент к результату, представляющему собой наименьшее зло, – к результату, который ни одному оптимисту даже присниться не мог, когда Путин аннексировал Крым».

На третьем сроке Меркель внешняя политика перетянула на себя практически все ее внимание. Все ее соперники в партии потерпели поражение, и никто из лидеров других партий не испытывал, кажется, желания бросить ей вызов. Вызовы со стороны премьер-министров некоторых земель – членов ХДС, – призывавших к более жесткой линии в отношении иностранцев и ограничению возможностей ЕС, были вытеснены на задний план. Меркель эффективно обвела вокруг пальца политиков, которые придерживались нелиберальных и евроскептических взглядов. Это оставило крайний правый фланг политического спектра открытым для новой политической партии «Альтернатива для Германии» (АдГ).

АдГ отличалась от других крайне правых партий-однодневок, по крайней мере, поначалу. Организовал ее Бернд Лукке – ученый-экономист, работавший прежде во Всемирном банке, и первое время она выглядела респектабельно. Главным своим политическим лозунгом эта партия объявила оппозицию евро – и это в какой-то мере сработало. Хотя этой партии не удалось пройти в бундестаг (в 2009 г. они не добрали до пороговых пяти процентов всего 0,3 %), в 2014 г. она сумела получить семь из 96 германских мест в Европейском парламенте. Сочетание экономического либерализма, скептического отношения к иностранцам и некоторого количества патриотической демагогии сделало партию Лукке привлекательным предложением для консервативных избирателей, которые скептически – это очень мягко сказано – воспринимали социал-либерализм Меркель. Кроме того, АдГ нашла аудиторию и спрос на свою политику в не самых процветающих восточногерманских городках; так, на земельных выборах в Саксонии в 2014 г. эта партия получила почти 10 процентов голосов. Но цитадель партии была ее же ахиллесовой пятой. Поддержка на Востоке подталкивала партию в сторону ксенофобии, и она, на свою голову, взяла на вооружение ксенофобские взгляды.

Меркель, по обыкновению, не дала АдГ кислорода публичности; у нее были другие заботы. К тому же и новая партия пока не представляла угрозы. Однако в конце 2014 г. кое-что изменилось. В крупных городах Восточной Германии, в первую очередь в Дрездене, начались демонстрации, и это были не дружеские гражданские протесты, как в 1989 г. Эти демонстрации были организованы движением «Пегида» (Pegida, сокращение от Patriotische Europäer gegen die Islamisierung des Abendlands, Патриотически настроенные европейцы против исламизации Запада). Тысячи протестующих вышли на улицы городов, требуя ужесточения законодательства. Лидер АдГ – Бернд Лукке – был достаточно благоразумен, чтобы не принимать в этом слишком активного участия, но его заместитель Фрауке Петри была с ним не согласна. Почувствовав, что АдГ могла бы получить дополнительные голоса, обратившись к тревогам множества людей, вышедших на улицы, она начала в партии борьбу за власть. Протесты тем временем продолжались. Демонстрации организовывал Лутц Бахман – бывший футболист с целой коллекцией судимостей; при этом он продолжал утверждать, что его организация носит чисто патриотический характер и не имеет никакого отношения к нацизму.

Два месяца Меркель никак не комментировала демонстрации. Затем внезапно в ежегодном своем новогоднем обращении она обрушилась на эту организацию всей своей мощью. Говоря только о движении «Пегида», но подразумевая, очевидно, что АдГ тем же миром мазана, Меркель сказала: «Я обращаюсь ко всем, кто ходит на эти демонстрации: не отзывайтесь на громкие призывы организаторов». После этого она сделала дерзкий шаг и организовала антидемонстрации, заставив при том кое-кого из самых любимых народом футбольных звезд выйти на демонстрации против «Пегиды». А затем, как гром с ясного неба, в Интернете появилась картинка – селфи Лутца Бахмана с усиками в стиле Гитлера и соответствующей прической. Доверие к нему рухнуло – в данном случае, кажется, усилиями каких-то интернет-исследователей из канцелярии канцлера. Демонстрации утихли.

В то же время борьба за власть в АдГ продолжалась. Лукке, который по-прежнему хотел руководить либертарианской рыночной партией, проигрывал сражение. Пресса все чаще отзывалась об АдГ как о сектантской антииммигрантской партии. В 2015 г., пока Меркель вела переговоры с греками по поводу очередного кризиса, Лукке потерял лидерство в партии. Фрау Петри выиграла сражение за душу АдГ и растеряла в процессе борьбы всю ее респектабельность. По мнению «Зюддойче цайтунг», в результате она возглавила политически незначимую «Пегида-партию». Даже после вспыхнувшего позже в том же году миграционного кризиса поддержка «Пегиды» осталась невысокой. В ноябре 2015 г., несмотря на активные общественные дебаты по поводу иммиграции и ислама, 83 % немцев не испытывали никакой симпатии к этому движению. Если говорить о выборах, то Меркель не стоило лишаться сна из-за беспокойства, связанного с крайне правыми. Германия – единственная страна Западной Европы (за исключением Люксембурга), в которой нет популистской партии. Немалое достижение, если вспомнить историю страны. Однако – и это внушало тревогу – 78 % опрошенных сказали, что опасаются растущего влияния ислама.

Может быть, ей не стоило оставаться такой спокойной, даже безмятежной. Несколько месяцев спустя, 1 января 2016 г., рейтинг этой партии, согласно опросам, превысил 10 %.

Греческая трагедия: акт 3

Теория игр – научная дисциплина, изучающая принятие решений взаимодействующими индивидами. Основой этой дисциплины является положение о том, что политика, жизнь, экономика, биология и практически все остальное напоминают настольные игры, в которых участники делают выбор, пытаясь просчитать вероятные ходы оппонентов. Эту дисциплину основали в 1940-е гг. математики-эмигранты, в первую очередь венгр Янош Нейман (позже Джон фон Нейман) и немец Оскар Моргенштерн. Позже над теорией игр работал Джон Нэш, чья непростая жизнь стала основой сюжета фильма «Игры разума».

Одна из важнейших игр называется «Ястребы и голуби», или «Цыпленок», и описывается в одной авторитетной книге по этому вопросу так: «Джек и Джил нашли на улице банкноту достоинством 100 долларов, и теперь каждый должен сделать выбор: потребовать себе львиную долю (сыграть ястреба, «я») или согласиться на то, что львиная доля достанется другому (сыграть голубя, «г»). Пусть в данном случае львиная доля составляет 90 долларов, а если оба игрока сыграют голубя, то сумму они поделят поровну; если же они оба сыграют ястреба, то вспыхнет драка, и все сто долларов пропадут».

Эти строки написал Янис Варуфакис, ставший в январе 2015 г. министром финансов Греции. Этот блестящий ученый с множеством публикаций, часто цитируемый в научной литературе, был признанным экономистом. Но в политике он был новичком.

Казалось, что специалист по теории игр специально демонстрирует окружающим поведение, напоминающее поведение персонажей его собственного учебника. Греческое правительство и остальная Европа так увлеклись игрой в «Ястребы и голуби», что вспыхнула пресловутая «драка», грозившая разрушить еврозону примерно так же, как уничтожалась банкнота в 100 долларов в приведенном выше примере, придуманном Варуфакисом и его коллегами-учеными. Теперь 53-летний ученый сидел в своем новом кабинете в центре Афин, рядом с площадью Синтагма, и думал, что предпринять и как спасти страну. Как он туда попал? История эта восходит к политической реорганизации Греции в 2012 г.

Пока Запад был занят дипломатическими диспутами с Россией, еврокризис оказался отодвинут в сторону, но при этом он никуда не делся. Он имел политические последствия. В мае 2012 г. на очередных выборах в греческий парламент ни одна партия не получила абсолютного большинства. Когда выяснилось, что ни одна из крупнейших партий не в состоянии сформировать правительство, президент Греции и бывший чемпион по прыжкам с шестом Каролос Папулиас, чтобы выйти из тупика, объявил новые выборы всего через пять недель после первых. Июньские выборы не принесли особых новостей, но консервативный политик Антонис Самарас, лидер правоцентристской партии Новая демократия, сумел все же сформировать правительство меньшинства. Его позиция была весьма неустойчивой.

Второй по силе партией вдруг как гром с ясного неба стала «Коалиция радикальных левых», лучше известная как «Сириза». Эта коалиция тринадцати различных партий получила неплохой результат на майских выборах и еще лучший на июньских. Теперь они вышли практически на тот же уровень, что и Новая демократия и поклялись не принимать больше жестких экономических мер. Всю оставшуюся часть года Самарас пытался как-то обойти их сопротивление, но все его усилия шли прахом. Лидер «Сиризы» Алексис Ципрас, харизматичный молодой инженер, последовательно и цепко разрушал все планы старых партий, которые обвинял во всех бедах Греции.

Когда парламент не может выбрать нового президента, он, согласно конституции, распускается. Новые выборы – третьи за один год – прошли в январе 2015 г. «Сириза» получила 36,3 % голосов и, соответственно, 149 из 300 мест в законодательном собрании. После нескольких дней переговоров Алексис Ципрас заключил соглашение с правой популистской партией «Независимые греки», и вместе они сформировали коалиционное правительство большинства.

Так началась политическая карьера профессора Варуфакиса. Он был назначен министром финансов нового правительства и немедленно приступил к работе. Бритоголовый Варуфакис в кожаной куртке на мотоцикле Yamaha XRJ 1300 внешне походил скорее на головореза, чем на профессора, или тем более министра финансов страны Евросоюза. К согражданам, коллегам и журналистам, бравшим у него интервью, он обращался с бескомпромиссными, резкими и часто популистскими словами: «Европа в своей бесконечной мудрости решила разобраться с этим банкротством при помощи самого большого займа в истории человечества, который тяжким грузом лег на самые слабые плечи… И все, что у нас происходит с этого момента, напоминает какую-то фискальную пытку притапливанием, которая превратила эту страну в долговую колонию». Международные средства массовой информации сразу же почувствовали, что греки играют не по правилам. Если уходящая консервативная администрация склонна была, говоря на языке специалистов по теории игр, играть «голубя», то Варуфакис и Ципрас всячески демонстрировали намерение играть «ястреба».

С того самого момента, как Варуфакис и Ципрас заступили на свои посты, стало ясно, что своим оппонентом они видят одну конкретную страну – Германию. «Вперед, Ангела, порадуй меня!» – гласил текст на обложке журнала Economist рядом с картинкой, на которой была изображена греческая богиня Афродита с пистолетом. Правительство «Сиризы» говорило о «Европе», но подразумевало Германию, а главной целью их ядовитых замечаний, требований и ярости был один человек – Ангела Меркель.

Но сама Ангела Меркель в это время играла в другую игру или, скорее, проводила то, что в шахматах называется «сеансом одновременной игры», когда гроссмейстер параллельно играет несколько партий с разными противниками на разных досках. Внешнему наблюдателю – и, конечно, греческому правительству – казалось, что главная «игра» ведется именно с ними. В реальности же самым трудным оппонентом для Меркель были ее собственные заднескамеечники. Политическая стратегия всегда глобальна, а вот политическая деятельность, наоборот, всегда локальна. Любой, кто хоть чуть-чуть интересовался карьерой Меркель, должен понимать, что главное ее внимание всегда обращено на Германию и немецких избирателей. Как однажды написал один из самых резких ее критиков: «Ее главная цель – выиграть голоса в Германии. Чтобы этого добиться, она должна… защитить немецкие деньги и немецкую конкурентоспособность на мировых рынках. Если одновременно можно спасти Европу, она, конечно, возражать не будет». Ее главной переговорной стратегией было найти способ ублаготворить избирателей в Германии и в первую очередь членов парламента от своей партии, которые дали понять, что денег больше не будет. Но в то же время она сознавала, что выход Греции из зоны евро (получивший название «грекзит») может остаться в памяти как ее наследие. А ей не хотелось войти в историю как женщина, управлявшая страной в момент краха евро.

Канцлер Германии была готова к примирению, по крайней мере, внешне. 12 февраля она встретилась с Ципрасом в Брюсселе. Встреча прошла сердечно. Меркель, казалось, хотела очаровать молодого человека, который, со своей стороны, немного робел в присутствии такой знаменитости. Меркель успокоила его и – к удивлению многих, – заговорила в позитивном ключе. «Европа прекрасно умеет находить компромиссы», – сказала она. Но если Ципрас ожидал получить все даром, то он сильно ошибался: «Однако нам также приходится демонстрировать, что кредит доверия к Европе зависит от следования правилам». Ципрас, однако, продолжал жесткую игру. И, казалось, с некоторым успехом. Иногда игра «ястребом» имеет свои преимущества. В феврале 2015 г. министры финансов еврозоны согласились отсрочить выплаты по греческим долгам, но только в обмен на железные гарантии того, что все будет выплачено к концу июня. Однако реформы не шли. Вместо этого господин Ципрас вернулся в Афины бодрячком и объявил, что он – и с ним новое правительство – по существу, выиграл переговоры:

«Теперь у нас начнется новый, более предметный этап переговоров, до тех пор пока мы не достигнем окончательного соглашения по переходу от катастрофической политики Меморандума к политике, которая будет сосредоточена на развитии, занятости и социальном согласии».

Никаких реформ в Греции не проводилось, но Меркель, как ни удивительно, сохраняла оптимизм. Греки подняли политический накал. Вместо того, чтобы начать реформы, Алексис Ципрас применил политическую хитрость. 7 апреля он потребовал, чтобы Германия выплатила 279 млрд евро в качестве военных репараций. В принципе, это было не такое уж нелепое требование, как показалось кое-кому в германском истеблишменте. Вице-премьер Зигмар Габриель заметил: «Честно говоря, мне кажется, что это немного глупо». Он, однако, не был абсолютно прав: после Второй мировой войны Германия выплатила не все свои долги, и Греция имела некоторое моральное право на небольшую компенсацию. Но с юридической точки зрения – а именно такую позицию избрала для себя Меркель, – вопрос был закрыт.

Греция, кажется, заигралась. Апелляция ко Второй мировой войне и попытка сыграть на антинацистских настроениях не произвели впечатления на другие страны еврозоны, которые больше беспокоились о собственных финансах, чем о сведении счетов какой-то давней войны, закончившейся 70 лет назад. Переговоры, которые вел Ципрас, ни к чему не вели, зато Ангела Меркель всегда встречала его обезоруживающей улыбкой, теплой атмосферой и сахарными речами. Подробности на переговорах канцлер Германии оставляла Шойбле, а сама спокойно и настойчиво повторяла мантру о том, что Греции необходимо провести реформы и что она уже согласилась вернуть деньги.

Ципрас вновь изменил тактику и 8 апреля отправился в Москву. В международных отношениях некоторые ученые любят говорить о «политике сцепления» – стратегии увязывания политических условий в одной области и требований в другой. Так, в 1970-е гг. Генри Киссинджер и Ричард Никсон успешно увязали политику в области международной торговли и оборонную политику и получили таким образом от русских важные уступки в переговорах по ядерной тематике. Ципрас тоже решил прибегнуть к этой стратегии.

На первый взгляд это был дерзкий ход. Греция как член ЕС имела возможность работать над снятием санкций, введенных против русских. И это была не пустая угроза. Сразу после прихода к власти правительство «Сиризы» некоторое время тянуло с принятием соглашения о продлении санкций против русских, хотя в тот раз они сдались быстро. Теперь же их игра состояла в том, чтобы увязать эти санкции с собственными экономическими бедами. Россия могла получить на этом немалую выгоду. Помимо потенциального снятия санкций, Греция владела портами; именно такой союзник нужен был Путину в Средиземноморье.

Путин, казалось, рад был подыграть грекам, хотя бы только для того, чтобы подразнить Меркель и Олланда. Но русский президент был также прагматиком и реалистом. Греция не могла предложить никаких гарантий того, что ей удастся как-то содействовать снятию санкций. Может, Путин и нашел бы деньги, необходимые Греции для оплаты долгов, но даже это было бы непросто сделать с учетом падения рубля и рекордно низких цен на нефть. Более того, – и это главное, – Ципрас мало что мог реально предложить. Путин не получил бы немедленного доступа к греческим портам, сколько бы ни заплатил Ципрасу. Греция – член НАТО, и ее премьер-министр связан обязательствами, которые он не может позволить себе нарушить. В конце концов Путин ничего не предложил Ципрасу и резко заметил, что еврокризис – проблема Европы. Он не смог и не захотел помочь Ципрасу. Это было не в его интересах.

Ципрас попросил Ангелу Меркель о новой встрече. Она выделила ему один час 23 апреля перед началом саммита ЕС, посвященного проблемам беженцев. Когда они встретились, Меркель, по своему обыкновению, была само обаяние. Она организовала обязательное рукопожатие для фотографов, и Ципрасу ничего не оставалось, как только подыграть ей. Затем, как и на предыдущих их встречах, она еще раз повторила, что новые деньги Греция получит только при условии структурных реформ: повышения пенсионного возраста, урезания социальных расходов и отмены льгот для отдельных отраслей промышленности.

Ситуация для Ципраса становилась отчаянной. Срок очередной выплаты Международному валютному фонду наступал в начале июня, но грекам пошли навстречу и продлили этот срок до конца месяца. Создавалось впечатление, что тактика, основанная на теории игр, вновь сработала: остальным странам, и в первую очередь Германии, приходилось беспокоиться о последствиях объявления Грецией дефолта по суверенным долгам.

Греферендум

26 июня в 9:45 Алексис Ципрас вошел в конференц-зал на Рю-де-ла-Луа в центре Брюсселя. Это был вторник, и ровно через неделю, в следующий вторник, Греция должна была выплатить Международному валютному фонду 1,5 млрд евро. Денег не было, но Ципрас казался радостно возбужденным. По крайней мере, именно так он выглядел на телеэкране.

Его партнеры по дискуссии были уже на месте. И Ангела Меркель, и президент Франции Франсуа Олланд были готовы к разговору и имели конкретное и ясное предложение. Греция могла рассчитывать на расширение программы помощи при условии увеличения пенсионного возраста, повышения НДС и некоторых других налогов. По слухам, говорила в основном Меркель. Через 45 минут, покидая конференц-зал, Ципрас все еще улыбался. А в Афинах греки уже бросились забирать свои деньги из греческих банков.

Но в Брюсселе царил оптимизм. В 12:30 кредиторы согласились продлить операцию по спасению от банкротства еще на пять месяцев, так что Греция получила-таки возможность заплатить кредиторам 30 числа, когда настал срок выплаты. Казалось, все испытывали облегчение. Председатель Европейской комиссии Жан-Клод Юнкер и председатель Европейского совета Дональд Туск назначили на 14:45 пресс-конференцию. Оба улыбались. Дональд Туск сказал, что существует «реальный шанс» договориться о сделке. Юнкер пошел еще дальше: «Я настроен вполне оптимистично… Есть реальный шанс на заключение соглашения». Не исключено, что именно этим радостным заявлением он все сглазил. Во всяком случае, в 15:30 греческое правительство через пресс-секретаря объявило, что Греция отказывается от предложения, сделанного Меркель и Олландом на утренней встрече.

Ципрас ситуацию не комментировал; он был уже в самолете и направлялся в Афины на экстренное заседание кабинета министров. На греческом фронте наступило затишье до 16:30, когда Янис Варуфакис сделал короткое заявление. К всеобщему удивлению, он был оживлен и улыбался. «Я не вижу причин, по которым мы не могли бы заключить сделку, – сказал он. – К несчастью, каждый раз, когда мы делаем какую-нибудь уступку и проходим уже три четверти пути, властные институты ЕС делают прямо противоположное – ужесточают свою позицию». Какие такие уступки делало греческое правительство, непонятно; вопрос об этом Варуфакис как бы не услышал и продолжил говорить о своем. За полгода на посту министра финансов он научился правильно реагировать и уходить от неприятных вопросов.

Меркель и остальные европейские лидеры оказались в подвешенном состоянии. Они почти ничего не могли сделать, кроме как договориться о новой встрече в субботу 28 числа, где им предстояло выработать план Б. Меркель вернулась в Берлин. Она знала, что в Афинах идут протесты, а на площади Синтагма – аресты, но вряд ли это можно было считать новостью. Новостью, однако, стало заявление, сделанное Ципрасом в 23:00 того же дня. «После экстренного заседания кабинета правительство решило вынести пакет мер строгой экономии, предложенный кредиторами, на референдум в следующее воскресенье, – сообщил греческий премьер-министр миру и продолжил: – После пяти месяцев трудных переговоров наши партнеры, к несчастью, сделали в конечном итоге предложение, которое представляет собой ультиматум греческой демократии и греческому народу».

Министры финансов в Брюсселе были, мягко говоря, в замешательстве. Греция хлопнула дверью и – как словом, так и делом, – отвергла план, который позволил бы ей рассчитаться с МВФ. И при этом правительство «Сиризы» продолжало что-то требовать. В конце концов, раньше же получалось! Они просили продлить льготный режим до после 5 июля – даты объявленного референдума. За столом звучали рассерженные голоса; многие малые страны еврозоны с экономиками, где ВВП на душу населения был ниже, чем в Греции, с досадой говорили, что от них требуют оплачивать выкуп Греции. В 13:00 в субботу 28 числа министры финансов еврогруппы отказали Греции в продлении бейлаута. Ситуация начинала выходить из под контроля.

Меркель и Олланд еще раз попытались образумить греческого премьера. Ситуация была почти в точности такой же, как в 2011 г., когда Меркель и предшественник Олланда на посту Николя Саркози убеждали Георгиу Папандреу, который тоже грозил провести референдум по соглашению, передумать. В этом случае Меркель, строго говоря, тревожилась меньше. Многие в ее партии и в Большой коалиции были бы счастливы увидеть, как Греция покидает зону евро, и Меркель понимала, что провести через бундестаг третий пакет помощи было бы очень трудно. На самом деле Ципрас попался в расставленную Меркель ловушку. Что ее беспокоило, так это то, что ее могут обвинить в катастрофе; что именно она, как некоронованная королева Европы станет тем политиком, в правление которого произошел крах евро.

В 18:45 в субботу сотрудники Меркель организовали телеконференцию, но Ципрас – не Папандреу. Разговор получился напряженный и резкий. Ципрас отказался отменить референдум и опроверг слухи о том, что греческим избирателям будет предложено ответить на вопрос, хотят ли они остаться в зоне евро.

В понедельник после этих богатых событиями выходных греческие банки не работали. Во вторник Греция первой из развитых стран мира объявила дефолт по своим долгам перед МВФ. Было очевидно, что правительство «Сиризы» все еще отыгрывает вариант игры в «Ястребов и голубей»: гарантированное взаимное уничтожение, если обе стороны окажутся слишком неуступчивыми. И правда, даже финансовые аналитики, высказывая свою озабоченность, ссылались на теорию игр.

Однако мир функционирует не по учебникам экономики. Исходя из теорий Варуфакиса, Германия и другие члены еврозоны должны были – после некоторого бряцания саблями – изменить стратегию и стать более похожими на голубей. Они должны были понять, что сумма, с учетом всех факторов, минимальна и что лучше дать грекам желаемое и заплатить за это довольно скромную цену, но зато избежать катастрофы с расплавлением еврозоны. В конце концов, сама Меркель когда-то однозначно заявила, что, если «погибнет евро, погибнем и мы все». При прочих равных условиях, как любят говорить экономисты, такой анализ был бы верен. Но проблема состояла в том, что прочие условия не были равными и что мир за это время ушел вперед. Существование Европейского фонда финансовой стабильности и более свежих механизмов стабильности обеспечивало другим экономикам еврозоны относительную защиту от греческой заразы. Грекзит, считали рынки, не обязательно означает катастрофу. В самом деле, на финансовых рынках господствовало ощущение, что еврозона, вероятно, только выиграла бы, если бы Ципрас и его банда радикальных леваков вернулись к прежней греческой валюте – драхме. В Нью-Йорке на следующий день после того как Алексис Ципрас объявил о проведении референдума курс евро вырос на 1 %.

В этом и состояла ошибка проведенного Варуфакисом анализа. Греки играли жестко и действовали как ястребы, но, в отличие от упрощенного мира теории игр, в реальном мире не было взаимного гарантированного разрушения; германские налогоплательщики никак не пострадали бы от грекзита. Скорее они смогли бы немного сэкономить на более низких налогах – и отдохнуть подешевле, если бы решили съездить в отпуск на Эгейское море или в Афины.

На референдуме 4 июля 61 % греческих избирателей сказал «нет» пакету мер жесткой экономии. На следующий день Янис Варуфакис лишился работы – Ципрас его уволил. Уходящий министр финансов пожаловался в Твиттере, что его уволили потому, что другие европейские страны не смогли его принять. Рынки отреагировали на эти события положительно.

В 2010 г. перспектива выхода Греции из еврозоны потрясла бы финансовые рынки не хуже землетрясения и, вероятно, отправила бы евро в штопор. В 2015 г. все было иначе. Заработали механизмы обеспечения финансовой стабильности, которые отстояла и протолкнула Ангела Меркель. На следующий день после греческого референдума курс евро по отношению к доллару вырос. Не намного, всего на 0,05 %. Газета Financial Times сообщила: «Доходность десятилетних германских бондов сдвинулась вниз на 0,3 процентного пункта». В переводе на обычный язык это означало, что снизилась стоимость кредитов; снизился риск, связанный с отдачей денег в долг. Политика сработала. Рынки обрели доверие к еврозоне. Немецкие политики решительно заявляли, что денег для Греция больше не получит. Консервативный и влиятельный член бундестага Вольфганг Босбак сказал открытым текстом: «Это не решается дополнительным вливанием денег. Главное – это структурные реформы». Меркель ему не возразила. В некоторой степени ее тактика сработала, хотя кризис все еще оставался серьезным. Первую часть его удалось пережить, но необходимость найти решение никуда не делась. Это была ее следующая задача.

В эти выходные стало ясно, что Меркель и Шойбле играют не по одному сценарию; мало того, их сценарии различаются очень сильно. Меркель хотела, чтобы Греция все же осталась в еврозоне. Министр финансов, напротив, готов был указать им на дверь. Следующие четверо суток стали свидетелями драматических событий.

Четверо суток на спасение Европы: еще одна битва Меркель и Шойбле

Преемник Варуфакиса Эвклид Цакалотос – экономист аристократического происхождения, получивший образование в Оксфорде, – судя по всему, не смог вычислить квадратуру политического круга и о чем-нибудь договориться. Его страна неумолимо шла к ужасающему грекзиту, и он призвал на помощь Францию. Президент Олланд откомандировал нескольких своих советников по экономике в Грецию, где они должны были составить план, но настроение было далеко не оптимистичным. Греки, как и их французские наемники-бюрократы, понимали, что любую сделку придется утверждать в Берлине, прежде чем подписывать что-то в Брюсселе. Однако на восточном фронте все было тихо; Меркель молчала.

Утром во вторник после воскресного референдума Меркель встретилась с Вольфгангом Шойбле, Зигмаром Габриелем и Франком-Вальтером Штайнмайером. Разговор начал Шойбле. Он представил, по его словам, «план» коротко и формально. Он настаивал на грекзите. Не полномасштабном – это было бы юридически сложно, признал он, – но временном выходе, который позволил бы Греции вновь войти в зону евро, когда – и если – правительство Ципраса реализует необходимые реформы. Меркель, Штайнмайер и Габриель не стали выступать против этого плана, но, что характерно, никто из них не сказал ничего публично по этому поводу.

На следующий день министерство финансов Германии опубликовало доклад, написанный на английском языке. Автором этого документа был начальник департамента в ведомстве Шойбле Томас Штеффен, а назывался он «Комментарии к последнему греческому предложению». В докладе делался вывод о том, что Грецию можно исключить из еврозоны минимум на пять лет, если эта страна не согласится с решением, принятым большинством финансовых министров еврозоны. Однако когда Шойбле приземлился в Брюсселе в субботу утром, то понял, что пункта о возможном временном грекзите нет в документе, который разослало европейским министрам финансов министерство иностранных дел Германии. Шойбле был в совершеннейшей ярости. Он понимал, что за этим стоит Меркель. Канцлер своей властью отменила его решения и оставила за бортом ключевой элемент его плана.

Шойбле не сдался. Перед встречей с министрами финансов он должен был присутствовать на встрече с коллегами из Европейской народной партии – свободной конфедерации консервативных и христианско-демократических партий в Европейском парламенте. Большинство его коллег жаждало поставить настолько жесткие условия, чтобы у Греции не осталось иного выхода, кроме как отказаться от евро. Разговор с коллегами-консерваторами из других стран ЕС возымел желаемый эффект. Он упомянул свой план и заручился поддержкой.

Боевые порядки определились: Шойбле против Меркель. Шойбле вернул свой план в повестку дня. Меркель тем временем беседовала с другими коллегами среди глав государств и правительств. Перспектива грекзита их не радовала, а тот факт, что Шойбле и другие министры финансов совсем уже собрались изгонять Афины, внушал тревогу. Особенно обеспокоен был итальянский премьер-министр: «Я говорю это представителям Германии. Пора и меру знать».

Меркель не высказывалась публично. Она позволила своему министру финансов проводить собственную дипломатическую линию. В конце концов, последнее слово все равно будет за ней. Как часто бывало прежде, она держалась в тени и выжидала. За двадцать четыре часа она не сказала ничего. Наконец в 16:15 в воскресенье Меркель встретилась с президентом Олландом, Ципрасом и Туском в президентском салоне последнего на восьмом этаже здания на площади Робера Шумана в Брюсселе. Ципрас попросил разрешения привести с собой Эвклида Цакалотоса. Меркель сказала да, но только при условии, что она сможет привести с собой Шойбле. После этого, однако, она сделала паузу. Она поговорила с Туском и Олландом, а затем дала знать Ципрасу, что передумала. В конце концов Цакалотосу разрешили присутствовать, а Шойбле пришлось ожидать за дверью.

Стороны проговорили до 4:45 утра понедельника. План Шойбле больше не рассматривался, и обсуждалось уже другое предложение – а именно что контроль над деньгами, получаемыми от приватизации греческих активов, должен находиться в руках ЕС. Ципрас рассматривал этот вариант как «абсолютно неприемлемый», но силуэт будущего соглашения уже вырисовывался. Как и в переговорах по европейскому бюджету на первом саммите Меркель в 2006 г., теперь оставалось найти конкретные цифры, которые были бы приемлемы для всех. Меркель сказала, что Греция могла бы получить контроль над 10 % активов. Ципрас потребовал 50 %. Дональд Туск по плану, заранее согласованному с Меркель, предложил 12,5 %. Ципрас согласился. Греческий премьер-министр согласился также провести реформу пенсионной системы. Эта сделка была унизительной как для Ципраса, так и для Шойбле, который хотел исключить Грецию из зоны евро. Это была классическая Меркель: прежде чем согласиться, она тянула до последней минуты.

«Гегель как-то заметил, что все исторические события и личности повторяются дважды, но забыл упомянуть, что первый раз это происходит в виде трагедии, а второй – в виде фарса», – писал Карл Маркс. Его современным последователям из «Сиризы» пришлось болезненно осознавать тот факт, что трагедии первого и второго пакетов помощи в ходе третьего кризиса повторились в виде фарса: греческое правительство приняло условия более жесткие, чем те, которые избиратели – по их же рекомендации – отвергли всгего несколько дней назад. Королева Европы вновь настояла на своем.

Ципрас – человек, меньше недели назад бичевавший пороки капитализма, – вынужден был сдаться; условия диктовала Ангела Меркель при поддержке малых стран ЕС, таких как Финляндия и Эстония. Остальные малые страны не смогли бы оправдать перед своими избирателями третий пакет помощи. Меркель тоже не смогла бы это сделать, – разве что получила бы взамен значительные уступки. Она их получила.

В финале классической греческой трагедии на сцену часто спускается deus ex machine, который и разрешает неразрешимые, казалось бы, проблемы. Даже великий греческий драматург Эврипид не смог бы написать это лучше.

Исход

Не успели высохнуть чернила на документах греческого кредита, а Европа уже пробудилась к новым затруднениям, не менее значительным, чем еврокризис. Это была волна массовой миграции, да такая, какой не видали десятки, а может, и сотни лет. В 2010 г. Ангела Меркель сказала, что мультикультурализм «полностью провалился». Но беженцы и миграция вообще не относились к тем темам, по которым она высказывалась часто. Летом 2015 г. ее даже критиковали за то, что она в какой-то телевизионной программе попыталась утешить юную палестинку по имени Рим. Эта девушка, беженка, красноречиво и на прекрасном немецком языке сказала канцлеру, что она хотела бы остаться в Германии и поступить в университет. Меркель ответила, что это может оказаться невозможным. «Политика может быть жестока, – сказала она, добавив: – Вы очень приятный человек, но вы же знаете, что в палестинских лагерях беженцев в Ливане живут тысячи и тысячи людей». Когда девушка заплакала, Меркель, очевидно, пожалела ее и попыталась утешить, но своих слов не изменила. Она чувствовала горе этой молодой женщины, но не могла изменить из-за одного-единственного случая. Возможно, это формальный и негибкий подход, но в конечном итоге придерживаться закона всегда разумно и рационально. Многие, и не в последнюю очередь международные средства массовой информации, критиковали ее за бессердечность. Рим, однако, поддержал Меркель: «Лично меня больше задело бы, если бы она повела себя нечестно. Мне нравятся честные люди, такие как фрау Меркель».

Через месяц или около того на свет появилась совершенно другая Ангела Меркель. Причиной тому стал исход беженцев из Сирии. В основном в результате конфликта в Сирии число беженцев из разоренной войной страны выросло экспоненциально: от 142 000 в 2012 г. до 2,3 млн в 2014 г. и беспрецедентных 4 млн на 1 августа 2015 г., при том что беженцы продолжали прибывать. Присутствие беженцев – в основном мусульман – вызвало тревогу, испуг и даже столкновения на юго-востоке Германии. Крайне правые группировки организовали нападение на центр размещения беженцев в городке Хайденау в земле Саксония, и 31 полицейский получил ранения.

Зловещие нападения происходили и в других странах, но политики соседних государств, казалось, не спешили осуждать толпу. В Дании – стране, знаменитой спасением своего еврейского населения во время Второй мировой войны, – новоизбранный премьер-либерал Ларс Локке Расмуссен пообещал жесткую и бескомпромиссную политику по отношению к хулиганам, но когда неонацисты нарисовали на стене центра приема беженцев свастику, он никак на это не отреагировал.

Меркель выбрала для себя иной подход. Она поехала в Хайденау и была встречена злобными выкриками скинхедов, объявивших ее предательницей. Вообще-то это слишком мягкая интерпретация. «Сука! Убирайся в свою противную машину!» – выкрикнул кто-то из протестующих. Пресс-секретарь Меркель Штефен Зиберт сказал, что опасался за свою жизнь, но Меркель при этом оставалась спокойной. Она осудила протестующих, а потом взяла более примирительный тон. У Германии есть моральный долг помочь иммигрантам. Она заявила также, что Германия в этот час нужды покажет пример и примет у себя в стране большое количество беженцев.

Международные средства массовой информации, даже те, которые традиционно скептичечски относились к канцлеру, приветствовали сказанное Меркель как смелый шаг. The Economist в редакионной статье описал ее речь как «отважную, решительную и верную» и продолжил: «Возможно, Ангела Меркель и правда является самым влиятельным политиком Европы, но она редко демонстрирует склонность к открытому лидерству. И во внутренней политике, и особенно в период еврокризиса, стилем германского канцлера был осторожный инкрементализм… на этом фоне подход фрау Меркель к европейскому миграционному кризису выглядит особенно замечательно. В то время как толпы африканцев и арабов превращают греческие и итальянские острова и восточноевропейские вокзалы в лагеря беженцев (а еще их находят мертвыми в австрийских грузовиках), канцлер заняла храбрую позицию. Она осудила ксенофобов, обозначила готовность Германии принять еще больше сирийских беженцев и предложила общеевропейское решение этой политически взрывоопасной проблемы… В кризис, где Европе почти нечем гордиться, лидерство Меркель – блестящее исключение».

Конечно, можно было бы возразить, что Меркель нечего опасаться с политической точки зрения. Если политики Скандинавии, Нидерландов и до некоторой степени Британии чувствуют электоральную угрозу со стороны крайне правых, то Меркель действует в другой обстановке. Ей политически проще критиковать протестантов-ксенофобов. В Германии тоже, возможно, есть своя АдГ, но ряды этой партии в тот момент были расстроены, и никакой сильной партии правее ХДС Меркель просто не было; не было и альтернативы ей самой в роли канцлера. Даже через два месяца после начала миграционного кризиса рейтинг ее ХДС/ХСС, согласно опросам, составлял 37 % (на три процента ниже, чем в августе). Социал-демократы при этом застряли на уровне жалких 23 %.

Прежде Меркель утверждала, что Германия не в состоянии принять всех бедняков, бегущих от африканской нищеты. Она не отступила с этой позиции, но беженцы из Сирии – это другое: это люди, которые бегут от смерти, разрушения и варварского Исламского государства. Не все страны были с этим согласны. Венгрия, Сербия и многие другие восточноевропейские страны отказались принять больше чем чисто символическое число беженцев. То же можно сказать о Британии, которая готова была принимать лишь по 6000 человек в год. Весь август и значительную часть сентября не было заметно никаких признаков ослабления миграционного кризиса. И как бы ни старалось правительство Германии уговорить или заставить страны принять то, что Берлин считал справедливой частью, остальные страны ЕС отказывались. Некоторые германские политики открыто выступили против канцлера. Так, Хорст Зеехофер, премьер-министр Баварии и лидер земельной организации ХДС, встретился с премьер-министром Венгрии Виктором Орбаном, чтобы «продемонстрировать солидарность» – и заявить о своем несогласии с фрау Меркель.

Меркель проигнорировала эту провокацию и продолжила работать с новым кризисом так же, как работала прежде с другими. Она дала поручение одному из своих доверенных союзников и ушла в тень, избегая любых высказываний, которые могли бы усилить противостояние. Когда министры внутренних дел ЕС встретились в Брюсселе 22 октября 2015 г., позиции определились. Страны центральной и восточной Европы, в первую очередь Чешская Республика и Польша – но также Дания на севере и Ирландия на западе – отказались принимать больше чем чисто символическое число беженцев. Германия (поддержанная Францией и Нидерландами) предложила решить этот вопрос путем голосования. То, что решения по вопросам иммиграции, пограничного контроля и предоставления убежища могут решаться большинством голосов, предусматривается одной из принятых поправок в Лиссабонском договоре.

Однако в Европейском союзе вопросы при голосовании решаются не простым большинством голосов – для этого недостаточно получить 50 % плюс один голос. Еще в момент учреждения Европейского сообщества (предшественника ЕС) в 1957 г. представителю каждой страны в Совете Министров (где представлены правительства всех стран) было выделено определенное число голосов, соответствующем размерам страны. По Лиссабонскому договору 9,55 % голосов получила Германия. Чтобы продавить решение в соответствии с правилами так называемого квалифицированного большинства (QMV), необходимо выполнить два условия: в поддержку предложения должно быть подано не менее 55 % распределенных голосов и голоса эти должны представлять не менее 65 % населения ЕС.

Для непосвященных поясним, что правила квалифицированного голосования в ЕС по-византийски запутанны и редко используются. Даже в тех вопросах, где договором предусматривается голосование, Евросовет предпочитает добиваться консенсуса. У Евросовета есть серьезные причины предпочитать консенсус тирании (квалифицированного) большинства. Любое решение, содержащее хотя бы намек на диктат со стороны Брюсселя, обязательно будет встречено враждебно в странах, где есть популистские партии, выступающие против Евросоюза.

Кроме того, продавленное решение в одной области может отравить общую атмосферу в ЕС при обсуждении других жизненно важных вопросов. Ангела Меркель – политик, вся карьера которого строилась на принятии решений путем согласия, консенсуса и примирения интересов как внутри страны, так и в Евросоюзе, – никогда не любила открытых схваток. Это не ее методы. Она остро ощущала, что применение правил квалифицированного голосования в таком чувствительном вопросе, как иммиграция, могло вызвать непредсказуемые последствия для всего Евросоюза. Но времена были отчаянные, и что-то нужно было предпринимать. На какое-то время даже намек на то, что решение может быть принято большинством, мог послужить основой для разумной переговорной позиции.

Комментаторы, казалось, были уверены, что встреча министров внутренних дел – они должны были обсудить распределение по странам примерно 80 000 мигрантов – пройдет скучно; считалось, что министры лишь обозначат позиции своих стран перед более серьезной встречей глав правительств 23 сентября. Однако, к общему удивлению, Германия повела жесткую игру. Министр внутренних дел Томас де Мезьер, по предварительному, конечно, согласованию с фрау Меркель, занял необычно жесткую позицию: «Европа не может допустить, чтобы сегодняшняя встреча закончилась безрезультатно». Германия настояла на голосовании. Все страны, за исключением Румынии, Чехии, Словакии и Венгрии проголосовали за германский план. Финляндия воздержалась. Министр внутренних дел Германии дал остальным понять, что, по мнению Берлина, пора и меру знать; Германии нужно распределить бремя приема мигрантов на всех. Отчасти в основе этого требования лежал простой здравый смысл. Германия, при всей ее экономической мощи, не справилась бы одна. В конце концов, ЕС – это сообщество, организация, основанная на некоторой солидарности. Кроме того, внутри страны начинали уже раздаваться голоса недовольных. Канцлер, обладавшая прежде заоблачным рейтингом, постепенно теряла популярность. В день саммита ЕС ее рейтинг впервые в том году упал ниже 50 %. И, что еще тревожнее, комментаторы начали предупреждать, что, если не удастся достичь консенсуса и тем более найти решение миграционного кризиса в целом, это может означать конец Европейского союза.

Меркель, хотя и не показывала этого, остро ощущала кризис и его глубину. Но она поставила свою репутацию на кон, когда подошла к кризису беженцев по-человечески. Более того, ее поддерживали многие крупные геманские компании. Германия – один из крупнейших в мире экспортеров товаров, столкнулась с недостатком квалифицированной рабочей силы. Дитер Цетше, исполнтельный директор концерна Daimler-Benz, говорил от имени многих промышленников, когда объявил, что беженцы будут способствовать экономическому росту, а не сдерживать его, и что множество беженцев может заложить фундамент для нового экономического чуда.

«Я могу представить себе, что мы могли бы пойти в центры приема беженцев и распространить там информацию о возможностях и требованиях, связанных с получением работы в Германии, или конкретно на “Даймлере”… Большинство беженцев молоды, образованны и мотивированы. Это именно такие люди, каких мы ищем».

Эти слова можно отнести и к самой Германии, перед которой стоит проблема стареющего населения; ей нужны молодые люди, которые могли бы платить за пожилых. Краткосрочная проблема обеспечения жильем 800 000 беженцев с лихвой перевешивалась долгосрочной перспективой пенсионных взносов на более чем 80 млн немцев. Если приток мигрантов – по данным германского министерства финансов – обошелся бы в 20 млрд евро (или 0,6 % от ВВП), то их появление повысило бы спрос и дало германским магазинам и компаниям новых клиентов. Суммарный итог миграционной волны, утверждало министерство, должен был бы к 2020 г. добавить почти процент к темпу роста германской экономики; это совпадалос оценками ЕС.

Иногда планировать на далекую перспективу благоразумно, а в данном случае это еще и гуманно. Вернувшись с брюссельского саммита домой, Меркель вновь повторила свою мантру: «Мы справимся».

Хорст Зеехофер не захотел просто так смириться с этим. Баварский министр-президент потребовал, чтобы мигранты были помещены в карантинные лагеря, а границы Германии закрыты. Меркель говорила относительно мало. Она организовала в своей канцелярии особый отдел под началом Петера Альтмайера – главы аппарата федеральной канцелярии и бывшего главного партийного организатора в бундестаге, – который должен был координировать иммиграционную политику. Зеехофер не отступал. Против его призыва организовать карантинные лагеря резко выступили Зигмар Габриель и многие другие, но Меркель на него практически не отреагировала. Баварский политик напоминал боксера, который начал бой градом ударов, но постепенно терял темп и силы. 4 ноября Меркель организовала встречу трех партийных лидеров: участвовали она сама, Зеехофер и Габриель. Она была вежлива и любезна. Зеехоферу с трудом удавалось поддерживать уровень противостояния; любезность Меркель, похоже, выбила его из колеи. «Она профессионал до мозга костей» и «Да, мы согласны, полностью согласны», – сказал баварец газете «Зюддойче цайтунг». Всего через несколько дней после того, как он раскритиковал Меркель в самых сильных выражениях, эти двое внеапно стали лучшими друзьями. Меркель почти ничего не уступила. Она согласилась с тем, что беженцев из других стран, кроме Сирии, можно содержать в иммиграционных центрах и высылать из страны, если они не докажут свое право на убежище (а большинство мигрантов из Афганистана и Африки не смогут этого сделать). Меркель вернулась на свою более раннюю позицию, состоявшую в том, что Германия не может принять «весь мир», но готова и, более того, морально обязана принимать беженцев из Сирии. С этой политикой согласились все партии. Кажется, Меркель опять удалось, сохранив спокойствие, одержать победу. Габриель вынужден был неохотно признать это; перед встречей он сказал членам своей фракции: «Нам нужно научиться сохранять хладнокровие, как это делает фрау Меркель».

Сама канцлер вновь озвучила свою мантру, хотя и в слегка измененном виде. «Я хотела бы, – сказала она, – чтобы через пару лет люди сказали: “Сделано хорошо, и мы тоже справимся”». В начале ноября, после достижения упомянутого компромисса, популярность Меркель снизилась, но не намного. Если до кризиса действия Меркель одобряли 54 % избирателей, то после двух месяцев непрерывного кризиса и хаоса рейтинг ее одобрения составил 49 %.

Многие ожидали, что с приходом зимы кризис беженцев ослабнет. Он не ослаб. Необычно теплая зима означала, что беженцы по-прежнему могут переправляться через море. Более того, соглашение о распределении беженцев по странам ЕС не выполнялось. Итальянское правительство отказалось его выполнять. Меркель уже не могла навязывать свою волю с той же легкостью, что и прежде. События развивались не по плану – и тем более не так, как ожидалось. Для начала, Меркель недооценила враждебность по отношению к беженцам в некоторых областях Германии. Она недооценила также проблемы, связанные с притоком в страну людей другой культуры, людей с другими нормами, способных иногда вести себя совершенно неприемлемым для немцев образом. В канун Нового года мигранты в Кёльне совершили нападения сексуального характера на нескольких молодых женщин. Власти попытались утаить от общественности тот факт, что некоторые из виновников были беженцами. Меркель не была непосредственно в этом замешана, но на нее тоже пала тень соучастия в утаивании. Она попыталась вернуть контроль над ситуацией при помощи жестких высказываний. Она резко осудила действия преступников и выразила свое «возмущение этими отвратительными оскорблениями и сексуальными нападениями». Но этим дело и ограничилось. В принципе, предновогодние нападения могли обеспечить Ангеле Меркель путь к отступлению. Она не пошла по этому пути и, возможно, тем самым совершила ошибку; окружающие точно увидели в этом ошибку Меркель. Кое-кто говорил даже, что место Меркель могла бы занять Юлия Клёкнер, депутат бундестага и кандидат на этот пост как премьер-министр земли Рейнланд-Пфальц. Вольфганга Шойбле тоже упоминали как возможного преемника Меркель в том случае, если она вынуждена будет уйти в отставку.

На первый взгляд, канцлер воспринимала все эти слухи с обычной невозмутимостью. Для начала, любой претендент на ее пост в рядах ее партии должен был быть приемлемой кандидатурой для социал-демократов, лидеры которых поддерживали иммиграционную политику Меркель.

В новогоднем обращении Ангела Меркель вновь повторила свою мантру о том, что Германия – «сильная страна», и добавила, будто для того, чтобы подчеркнуть, что не настроена на компромисс: «Главное, что мы хотим и в будущем быть страной, в которой мы будем свободны, отзывчивы и открыты миру». Несмотря ни на какие вызовы, она четко обозначила свою позицию. События, произошедшие в канун Нового года, не изменили принципиально ее отношения к беженцам. В этом вопросе она не считала возможным колебаться, как в вопросе о ликвидации ядерной энергетики в 2011 г.

Возможно, ее решимость довести это дело до конца, даже с риском для собственной карьеры, указывает на то, что она наконец нашла свое призвание; что она нашла вопрос более важный, чем ее карьера; что она вернулась к вере и ценностям, определявшим ее воспитание в центре Вальдхоф в Темплине.

Было начало января 2016 г., и Ангела Меркель со своим мужем Иоахимом присутствовала на благотворительном мероприятии для беженцев. Она была говорлива и вежлива и общалась с организаторами так, как полагается почетному гостю. Внезапно она, увидев в толпе старого друга, извинилась и подошла к нему. Это был пастор Райнер Эппельман. Этот отставной священник когда-то дружил с отцом Ангелы Хорстом и был одним из основателей «Демократического пробуждения» – короткоживущей партии, в которой Меркель начинала свою политическую карьеру. Пастор был рад встретиться с Меркель; он очень одобрительно отозвался о проводимой ею политике открытости по отношению к беженцам. Он то ли предостерег, то ли посоветовал своей бывшей протеже не менять этот курс и процитировал при этом бывшего чешского президента, драматурга и диссидента Вацлава Гавела: «Надежда – это не убежденность в том, что все будет хорошо, а уверенность: то, что ты делаешь, имеет смысл – вне зависимости от того, чем дело кончится». Эти слова, кажется, нашли отклик в сердце канцлера.

Ангела Меркель – женщина, которая прежде избегала апеллировать к христианским ценностям родного дома и духовным верованиям, на которых вроде бы основывалась ее собственная политическая партия, заново открыла свое истинное «я». Теперь она уверенно оправдывала свою политику ссылкой на веру, на воспитание при коммунизме и признанием того, что ее дело правое, вне зависимости от того, чем дело кончится.

«Она твердо стоит на прочном фундаменте ценностей своего родного дома, – сказал пастор Эппельман журналу «Шпигель». – В доме Каснеров об Иисусе и Господе говорили ежедневно. Каждый день внушалось: “Возлюби ближнего своего как самого себя”. Не только немецкий народ. Господь любит каждого… Она поняла, каково, должно быть, живется людям, бегущим от Исламского государства».

Меркель заново открыла для себя, почему так важна политика, почему необходимо отдавать всего себя великим делам. И неважно, уцелеет ли при этом она сама; ее действия «имели смысл». Именно это хотела она сказать, когда обратилась к своей партии в самый разгар миграционного кризиса в декабре 2015 г. Она говорила ясно и откровенно; говорила, что ее партия «находит опору в христианстве; в Богом данном достоинстве каждой личности. Это значит, что приезжают к нам не массы, а отдельные личности. Ибо каждое человеческое существо обладает достоинством, данным ему Господом». После ее речи делегаты девять минут аплодировали стоя, и только на одного из них – на Вольфганга Шойбле – речь Меркель, казалось, не произвела впечатления. Невозможно сказать, планировал ли он какое-то отмщение. Но Меркель наконец-то представила свое кредо, открыла миру свои глубочайшие убеждения.

Брекзит и 2016 г

Если верить историческому анекдоту, однажды журналист спросил Гарольда Макмиллана: «Что делает жизнь премьер-министра такой трудной?» «События, юноша, события», – ответил тот.

Управлять Германией осенью 2016 г. было нисколько не менее сложно, чем Британией в конце 1950-х гг.; несомненно, это было даже сложнее. «События» происходили постоянно. Избрание Дональда Трампа 45-м президентом США стало неожиданным – и неприятным – «событием», по крайней мере, с личной точки зрения. Этот нью-йоркский бизнесмен, ставший политиком, и прежде гневно отзывался о фрау Меркель в Твиттере; на следующий день после его неожиданного избрания Ангела Меркель решила разместить в Инстаграме своего рода поздравление для избранного президента. Вместо того чтобы отправить сообщение непосредственно на официальный аккаунт Трампа, Меркель разослала свое условное поздравление публично всем своим подписчикам, сначала на немецком языке, затем на английском. И нет, в ее сообщении не было обычных банальностей о неумирающей дружбе, по крайней мере, в традиционном смысле. Скорее, это было условное приглашение – послание, в котором до поздравления дело так и не дошло: «Демократия, свобода, уважение власти закона и достоинства человека вне зависимости от его происхождения, цвета кожи, религии, пола, сексуальной ориентации или политических взглядов. Основываясь на этих ценностях, канцлер Меркель предлагает тесно сотрудничать с будущим президентом Соединенных Штатов». Перечислив, кажется, все вопросы, их разделяющие, фрау Меркель нерешительно протянула руку дружбы, призывая мистера Трампа отказаться от многих идей, с которыми он заигрывал в ходе президентской кампании. Никто из остальных лидеров не бросил ему публично такого вызова. Неудивительно, что служба новостей BBC сообщила, что «Фрау Меркель теперь единственный в мире защитник либеральных ценностей». Трамп не отозвался. Но и он сам, и его штаб понимают, что он не может себе позволить огорчить ее. Шесть миллионов рабочих мест в американском «ржавом поясе» зависят от экспорта в ЕС. Трампу придется работать с Меркель – и повестку дня определяет она.

Но избрание Трампа – не самый главный вопрос, по крайней мере, пока. Весь 2016 г. прошел под знаком одной проблемы: беженцы продолжали прибывать, хотя их число несколько уменьшилось, после того как ЕС в марте 2016 г. заключил сделку с правительством Турции. Опять же, за эту сделку Меркель и ее коллегам пришлось заплатить – на этот раз ослаблением визовых ограничений для турецких граждан, приезжающих в Европу. Небольшая, кажется, цена, но все же и она чревата непредвиденными последствиями. В данном случае неприятные новости пришли не от Эгейского моря, не из Греции и тем более не от баварских оппонентов меркельской «культуры гостеприимства» – отношение германской общественности, государственных институтов к мигрантам… Новая головная боль пришла из Соединенного Королевства.

Желая успокоить евроскептиков, премьер-министр Дэвид Кэмерон объявил референдум по продолжению членства Британии в ЕС. Сделка с Турцией не стала для премьера-консерватора приятной новостью. Совсем наоборот. Если раньше политическому союзнику Меркель в Лондоне удавалось относительно легко выигрывать референдумы – по новой избирательной системе и по вопросу о независимости Шотландии, – то теперь перед ним встала трудная задача, и он проигрывал борьбу. Экономические аргументы ничего не давали. Хуже того, сторонники выхода из ЕС постарались обернуть перспективу въезда в ЕС, как они утверждали, миллионов турецких граждан себе на пользу. Это оказалось эффективным и едва прикрыто ксенофобским аргументом, чтобы закончить 43-летний период членства Британии в ЕС.

Меркель оказалась в сложном положении. Британия всегда была добрым, хоть иногда и неловким, союзником Берлина. Отставив в сторону личные антипатии, Германия и Британия, начиная с момента вхождения Британии в Европейское сообщество в 1973 г., сформировали эффективное партнерство на пути к снижению государственного регулирования. Правда, Маргарет Тэтчер и Гельмут Коль на многое смотрели по-разному, но, тем не менее, они успешно сотрудничали в либерализации и дерегулировании рынков. Аналогично отношения между Тони Блэром и Герхардом Шрёдером развивались в основном позитивно, как и отношения между Меркель и ее коллегами на Даунинг-стрит. Но многие немцы, как просто граждане страны, так и те, кто работал в промышленности, отнеслись к брекзиту спокойно. Они надеялись, что после выхода Британии из ЕС финансовым центром Европы станет, скорее всего, Франкфурт. Меркель высказала свою точку зрения задолго до решения Дэвида Кэмерона о проведении референдума. В 2014 г., обращаясь по-английски к британскому парламенту, фрау Меркель сказала прямо: «Кое-кто ожидает, что моя речь проложит дорогу к фундаментальной реформе европейской архитектуры, которая удовлетворит всевозможные реальные и выдуманные британские пожелания. Боюсь, что этих людей ожидает разочарование».

Несмотря на такое предупреждение, Дэвид Кэмерон после нового своего избрания начал переговоры по вопросу реформирования отношений Британии с Европой. Он почти ничего не добился. Самым, пожалуй, заметным из его жалких достижений стал запрет восточноевропейцам отправлять деньги, полученные в качестве пособия на ребенка, на родину. Меркель не могла, а и не считала нужным, делать новые уступки. Несмотря на результаты опросов, ни Меркель, ни премьер-министр не ожидали результата, который грянул как гром с ясного неба в ночь на 24 июня 2016 г. Британия проголосовала за выход из ЕС, и Европа оказалась перед лицом нового кризиса.

И снова Меркель обошлась с проблемой изящно и дипломатично. Нового премьер-министра Терезу Мэй, приехавшую в Берлин через несколько дней после вступления в должность, встретили с полными воинскими почестями. Британская пресса, казалось, испытала от такой дружеской встречи облегчение и даже подъем. «Vielen Danken», – сказала миссис Мэй, сделав небольшую грамматическую ошибку, но, по крайней мере, попытавшись заговорить на языке принимающей стороны. «Мы с вами две женщины, которые, если можно так сказать, просто хотят и дальше делать свою работу», – продолжила она. Меркель ответила обезоруживающей девчоночьей улыбкой и довольно уклончивым словом «Genau» – «конечно». Германский телеканал ZDF, кажется, тоже был ошарашен и процитировал слова Меркель, которая будто бы сказала: «Мы, две дочери пасторов, найдем общий язык». Почему бы нет? Меркель заявила, что она «счастлива предоставить Британии немного времени» и даже подчеркнула, что «понимает» Мэй. Но эти примирительные слова никак нельзя было принять за слабость или отсутствие решимости. Как и в случае с переговорами Тони Блэра по вопросу бюджета ЕС в 2006 г., любезные слова не означали готовности идти на уступки. Не все газеты сообщили о том, что после этого Меркель добавила: «Конечно, раз пошла в ход Статья 50, мы должны следовать правилам».

Постепенно стало понятно, что немцы, как и другие страны Европейского союза, не позволят Британии роскошь оставаться в едином рынке и не допускать при этом свободного передвижения людей. Если Мэй выбрала для себя мантру «Брекзит есть брекзит», то Меркель не менее упорно повторяла, что не допустит никакого Rosinenpickerei, то есть избирательного подхода, и что любые уступки, на которые она готова пойти, должны быть в экономических интересах Германии. Если Вольфганг Шойбле сетовал, что ЕС после ухода Британии будет ввергнут в экономический хаос и, соответственно, платить за все придется Германии, Меркель, казалось, ситуация устраивала, по крайней мере, пока. Брекзит не был для нее неотложной проблемой.

Трудно было обвинять ее в недостаточной озабоченности по поводу решения Британии выйти из ЕС. Позиция Меркель внутри страны, хоть ей непосредственно ничего и не угрожало, была все же достаточно шаткой. Основной причиной этого была продолжавшаяся внутренняя свара между ХСС и ХДС, которую еще усиливало возрождение партии «Альтернатива для Германии». Поведение Хорста Зеехофера можно было назвать каким угодно, но не лояльным по отношению к канцлеру, и было понятно, почему он так бунтует. 67-летний баварский премьер – и бывший мальчик на побегушках в земельной администрации – был популярен в народе, но это ничего не значило для молодых политиков, которые жаждали его сменить – и обезопасить себя от электоральной угрозы со стороны АдГ. Подобно Меркель, постоянно ощущавшей давление со стороны Зеехофера, последний постоянно подвергался критике со стороны собственного министра финансов Маркуса Зёдера, неустанно требовавшего проводить более жесткую политику в отношении беженцев и мигрантов.

Проблема ХСС состояла в том, что подобрать альтернативу Меркель было бы нелегко. На местных выборах в марте 2016 г. кандидаткой на пост премьера земли Рейнланд-Пфальц была Юлия Клёкнер – фотогеничная 43-летняя женщина, получившая когда-то на конкурсе красоты корону «Винной королевы Германии». Ее завуалированная критика в адрес Меркель внушила кое-кому надежду на то, что ею можно будет заменить канцлера, но претендентку побила социал-демократка Малу Драйер – политик, поддержавший миграционную политику канцлера. ХСС – и правое крыло ХДС – упустила свой шанс.

Можно спорить, угрожало ли реально что-нибудь положению Меркель. Правое крыло ХДС/ХСС, хоть и выступало против нее, даже не рассматривало возможности союза с АдГ. Править страной без социал-демократов было бы трудно, а необходимость найти лидера, который устроил бы СДПГ – особенно если бы те имели возможность сформировать федеральное правительство в союзе с Die Linke и Партией зеленых, – означала, что ХДС не могла просто так сбросить канцлера.

Слабость устоявшихся партий имела общую причину, и этой причиной была АдГ и особенно ее лидер Фрауке Петри, которой удалось сместить с этого поста книжника Бернда Луке и использовать миграционный кризис в своих интересах. К сентябрю 2016 г. эта крайне правая партия не только поднялась до 15 % в национальных рейтингах, но и умудрилась оттеснить ХДС на второе место на региональных выборах в земле Мекленбург – Передняя Померания, где располагается избирательный округ самой Меркель. Фрауке не похожа на предыдущих оппонентов Меркель, но в то же время повторяет некоторые моменты ее собственной биографии. Фрауке родилась в протестантской семье в Дрездене в 1975 г. и, как и Меркель, выросла в Восточной Германии. Подобно канцлеру, она имеет ученую степень доктора по химии и успела развестись прежде, чем начала заниматься политикой. На этом, однако, сходство заканчивается.

«Шпигель» – новостной журнал, который обычно положительно отзывался о канцлере, заключил, что Меркель стала «жертвой плохого настроения, вызванного ее собственными ошибками». Петри этим воспользовалась. Через год после того как Меркель открыла границы для сирийских беженцев 77 % немцев «испытывали страх перед радикальными исламистами», а не менее 71 % были недовольны интеграцией беженцев. Но не все было так мрачно. Возможно, некоторые газеты уже заготовили для Меркель политические некрологи, но все большее число немцев считало экономические перспективы Германии «очень хорошими» – здесь наблюдался рост с 49 до 54 % за один-единственный год. Кроме того, опросы свидетельствовали, что 75 % немцев считают Меркель «компетентной», а 62 % – «достойной доверия». Для фрау Петри эти цифры составляли 14 и 9 % соответственно.

Излишняя самонадеянность стала причиной падения многих политических фигур. В генах большинства политиков нет способности и тем более готовности при необходимости резко изменить курс. Тому есть объективные причины: поворот на 180 градусов всегда попахивает оппортунизмом и, хуже того, отсутствием убеждений. Правда, Меркель уже меняла курс таким образом – в 2011 г. в вопросе о ядерной энергетике, – и ей удалось тогда выйти сухой из воды. В конце сентября 2016 г., почти точно через год после миграционного кризиса, Меркель, казалось, вновь поменяла галс: «Было бы здорово, если бы можно было отвести часы назад на несколько лет», – сказала она и признала самокритично, что «фраза “мы можем это сделать” практически превратилась в пустой лозунг». Она подчеркнула также, что число настоящих беженцев так и не достигло ожидаемого одного миллиона. Даже критики Меркель, такие как баварский министр финансов Маркус Зёдер, отметили, что она «на верном пути» (может быть, этот амбициозный политик из ХСС хотел помириться с канцлером на тот случай, если он станет премьером еще во время ее пребывания у власти).

Был ли это новый разворот; добровольное признание виды, пока ее не наказали избиратели? Электоральный оппортунизм – серьезный мотив для любого политика. Не желая полностью отказываться от своей политики, Меркель продемонстрировала, что не готова, в конце концов, жертвовать карьерой ради принципа.