Желтые обои, Женландия и другие истории бесплатное чтение
Шарлотта Перкинс Гилман
Желтые обои, Женландия и другие истории
© Перевод Е. Токарев, 2021
© ООО «Издательство АСТ», 2022
Желтые обои
Обычным людям, таким как мы с Джоном, редко выпадает случай провести лето в родовом поместье.
Особняк в колониальном стиле, наследственное имение, я бы сказала – вилла с привидениями. Мы добрались до верха романтических мечтаний – выпросили у судьбы слишком много.
И все же я настаиваю, что во всем этом есть нечто странное.
Иначе почему дом сдавался так дешево? И отчего он так долго пустовал?
Джон, конечно же, смеялся надо мной, но в семейной жизни подобного стоит ожидать.
Он практичен до крайности. Мой муж не выносит религии, суеверия повергают его в ужас, и он в открытую высмеивает любые разговоры о вещах, которые нельзя пощупать, увидеть или посчитать.
Джон – врач, и, возможно – (я бы, разумеется, не призналась в этом ни одной живой душе, однако бумага все стерпит, и это очень отрадно) – возможно, что как раз поэтому я поправляюсь гораздо медленнее.
Понимаете, он не верит в мою болезнь!
И что же делать?
Если врач с хорошей репутацией, и к тому же ваш муж, уверяет друзей и родственников, что у вас нет ничего серьезного, кроме преходящей нервной депрессии и незначительной склонности к истерии, как тогда быть?
Мой брат – тоже врач, хорошо зарекомендовавший себя, и говорит то же самое.
Поэтому я принимаю фосфаты или фосфиты – пойди разбери – разные общеукрепляющие препараты, совершаю променады, дышу свежим воздухом и делаю зарядку. Еще мне строго-настрого запрещено «работать», пока я окончательно не поправлюсь.
Лично я не согласна.
Я считаю, что работа, которая придется по душе, может взбодрить и внести в жизнь разнообразие, она пошла бы мне только на пользу.
Но что поделать?
Я все-таки писала, несмотря на запреты, но это и правда сильно утомляло, ведь приходилось хитрить, чтобы никто не помешал.
Иногда мне кажется, что в моем состоянии лучше встречать меньше препятствий, и будь у меня больше общения и стимулов… Однако Джон утверждает, что худшее, что я могу делать, – это анализировать свое состояние. Признаюсь, что от этих мыслей мне всегда становится плохо.
Так что я оставлю их в покое и расскажу о доме.
Это восхитительное место! Уединенное, стоящее довольно далеко от дороги и за добрых четыре километра от деревни. Живые изгороди, стены, запирающиеся на замок ворота и множество небольших домиков для садовников и прочей прислуги навевают мысли об английских поместьях из книг.
А какой дивный здесь сад! Я никогда таких не видела – большой, тенистый, изрезанный дорожками с бордюрной каймой, с увитыми виноградом беседками, где стоят уютные скамейки.
Здесь есть теплицы, но они разрушены.
Думаю, не обошлось без судебных тяжб между наследниками и сонаследниками. В любом случае дом долгие годы пустовал.
Боюсь, что это нарушает мое душевное равновесие, но все же – есть в этом особняке что-то странное. Я это чувствую.
Однажды лунным вечером я даже сказала об этом Джону, но он ответил, что все дело в сквозняке, и закрыл окно.
Иногда я злюсь на Джона безо всякой причины. Уверена, что раньше я не была такой раздражительной. По-моему, это из-за нервного расстройства.
Однако Джон утверждает, что причина моих срывов в недостатке самообладания. Поэтому я изо всех сил стараюсь сдерживаться – по крайней мере перед ним. От этого на меня наваливается усталость.
Наша комната мне совершенно не нравится. Мне хотелось поселиться внизу, где из густо увитого розами окна открывается вид на внутренний дворик. Там такие очаровательные старомодные ситцевые занавески! Но Джон об этом и слышать не желал.
Он сказал, что там только одно окно, не хватает места для двух кроватей, и рядом нет комнаты на случай, если он захочет спать отдельно.
Джон очень внимателен и заботлив, даже не разрешает мне вставать без особой надобности.
Мой день расписан по часам. Джон опекает меня буквально во всем, и я чувствую себя неблагодарной, потому что недостаточно это ценю.
Он сказал, что мы приехали сюда только из-за меня, потому что мне необходимо как следует отдохнуть и вволю подышать свежим воздухом.
– Потребность в физической нагрузке зависит от самочувствия, дорогая, – говорил он, – а потребность в еде – от аппетита. Но воздухом ты можешь дышать всегда.
Поэтому мы поселились в детской наверху.
Наша просторная комната занимает почти весь этаж, и окна ее выходят на все стороны, она полна воздуха и солнечного света. Похоже, сначала здесь была детская, а потом игровая комната и гимнастический зал: окна забрали решетками для безопасности, а в стены вмонтировали кольца и крепления для снарядов.
Обои выглядят так, словно здесь обитали мальчишки из частной школы. Вокруг изголовья моей кровати, там, куда я едва дотягиваюсь, они содраны большими кусками. Тот же разгром царит на огромной противоположной стене. Более жуткой отделки я в жизни не видела.
Узор на обоях – разлапистый, цветастый и вычурный, воплощающий все художественные огрехи.
Достаточно тусклый, чтобы запутать бегущий по нему взгляд, он достаточно четкий, чтобы постоянно раздражать зрение и побуждать вглядываться в него. Но если некоторое время всматриваться с близкого расстояния в неуклюжие ломаные извивы, они внезапно совершали самоубийство: разбегались в стороны под пугающими взор углами и распадались на совершенно несовместимые отрезки.
Цвет у обоев отталкивающий, почти отвратительный: выгоревший грязно-желтый, причудливо выцветший под лучами солнца.
В некоторых местах они приобрели блеклый коричневато-оранжевый оттенок, в других – неуловимый зеленовато-желтый окрас.
Неудивительно, что детям не нравились эти обои! Я бы сама их возненавидела, если бы мне пришлось долго жить в этой комнате.
Так, идет Джон, и надо все быстро убрать – он терпеть не может, когда я пишу.
Мы здесь две недели, и теперь мне хочется писать не так сильно, как в первые дни.
Сейчас я сижу у окна в этой жуткой детской, и только легкий упадок сил мешает мне излагать мысли на бумаге, сколько захочется.
Джон отсутствует целыми днями, а иногда даже вечерами, если ему попадаются трудные случаи.
Я рада, что моя болезнь не серьезна!
Однако это нервное расстройство жутко подавляет.
Джон понятия не имеет, как я на самом деле страдаю. Он знает, что для мучений нет причин, и это его устраивает.
Конечно, это всего лишь нервы. Тревога давит на меня, мешает выполнять обязанности по дому.
Мне хотелось во всем помогать Джону, обеспечивать ему настоящий отдых и уют, но я стала для него обузой!
Никто не поверит, каких усилий сто́ит делать то немногое, что я могу – одеваться, принимать гостей и распоряжаться по хозяйству.
Как же повезло, что Мэри заботится о ребенке. Таком дивном ребенке!
И все же я не могу быть рядом с ним, оттого и нервничаю.
Похоже, Джон никогда в жизни не волновался. Он так смеется, когда я говорю ему про обои!
Сначала он хотел переклеить обои в комнате, но потом сказал, что я позволяю им довлеть над собой, а для больного с нервным расстройством нет ничего хуже, чем поддаваться подобным фантазиям.
Джон добавил, что после смены обоев придет черед тяжелой рамы кровати, затем решеток на окнах, потом калитки в самом низу лестницы, и так далее.
– Знаешь, этот дом благотворно на тебя влияет, – заявил он, – но право же, дорогая, не стоит тут заново все обустраивать ради найма на три месяца.
– Тогда давай переберемся вниз, – предложила я. – Там такие милые комнаты.
После этих слов он обнял меня, назвав блаженной маленькой гусыней, и сказал, что отправится и в погреб, если я захочу, да к тому же его и побелит.
Но он все же прав насчет кроватей, окон и прочего.
Это просторная и удобная комната, которая каждому бы понравилась, и я, конечно же, не настолько глупа, чтобы причинять Джону неудобство из-за нелепого каприза.
Эта большая комната и правда начинает мне нравиться, вот только обои жуткие.
Из одного окна я вижу сад – загадочные тенистые беседки, буйно растущие старомодные цветы, кусты и сучковатые деревья.
Из другого открывается дивный вид на залив и небольшую пристань, принадлежащую поместью. Туда ведет примыкающая к дому тенистая аллея.
Я всегда воображаю, что вижу людей, гуляющих по многочисленным дорожкам и заходящих в беседки, но Джон предупредил меня никоим образом не поддаваться подобным фантазиям. Он говорит, что при моем воображении и привычке к сочинительству нервное расстройство чревато всякого рода галлюцинациями, и необходимо мобилизовать волю и здравый смысл, дабы обуздать эту склонность. Вот я и стараюсь.
Иногда кажется, что, если бы мне достаточно полегчало, чтобы я смогла немного писать, я бы избавилась от навязчивых идей и успокоилась.
Но увы, при любой попытке поработать я сильно устаю.
Обескураживает, что не с кем посоветоваться и дружески обсудить мою работу. Джон говорит, что, когда я по-настоящему пойду на поправку, мы пригласим кузена Генри и Джулию погостить у нас. Но тут же добавляет, что скорее зажжет на моей наволочке фейерверк, чем сейчас допустит ко мне этих впечатлительных и эмоциональных людей.
Мне хочется поскорее выздороветь.
Но думать об этом нельзя. Обои смотрят на меня так, словно знают, какое пагубное воздействие на меня оказывают!
На них есть повторяющийся рисунок, где узор наклоняется, будто сломанная шея, и два выпученных глаза смотрят, перевернутые вверх тормашками.
Я несказанно раздражаюсь от этого беззастенчивого, неустанно преследующего меня взгляда. Он медленно ползает вверх-вниз и из стороны в сторону, эти жуткие немигающие глаза повсюду. Еще на обоях есть место, где две полосы не совпадают, и взгляд смещается вдоль линии то вверх, то вниз.
Раньше я никогда не замечала такой выразительности в неодушевленном предмете, однако все мы знаем, насколько эмоциональными могут быть обычные вещи! Ребенком я долго лежала без сна, и ровные стены с незатейливой мебелью увлекали и пугали меня больше, чем обстановка лавки игрушек – попавших туда детей.
Помню, как ласково подмигивали ручки нашего большого старого комода, и был еще стул, всегда казавшийся мне верным другом.
Тогда я чувствовала, что если другие вещи вдруг покажутся слишком злобными, всегда можно запрыгнуть на этот стул и очутиться в полной безопасности.
Обстановка в этой комнате совершенно несуразная, поскольку сюда пришлось перенести мебель с первого этажа. Думаю, когда это помещение использовали как игровую комнату, пришлось убрать все относящееся к детской, и неудивительно! Я никогда раньше не видела такого разгрома, учиненного детьми.
Обои, как я уже говорила, ободраны большими кусками, а ведь приклеены они были на совесть. Выходит, дети обладали завидным упорством и злобой.
А еще здесь исцарапан, разбит и выщерблен пол, повсюду виднеется осыпавшаяся штукатурка, а огромная тяжелая кровать – единственное, что здесь оставалось – выглядит так, словно пережила войну.
Однако она меня устраивает. Вот только обои тревожат…
Вон идет сестра Джона. Она чудесная девушка, и так обо мне заботится! Нельзя, чтобы она заметила, как я пишу.
Она великолепная и очень аккуратная домохозяйка, считающая, что лучшего занятия ей и не сыскать. Думаю, она считает, что я болею оттого, что пишу!
Однако я могу писать, когда ее нет дома, наблюдая за ней из окон.
Одно из них выходит на дорогу, живописно извивающуюся в тени склонившихся деревьев. Из другого открывается вид на пасторальный пейзаж с огромными вязами и бархатисто-зелеными лугами.
На обоях в темных местах есть едва заметный узор, который особенно раздражает, поскольку разглядеть его можно только при определенном освещении, да и то неясно.
Но там, где он не поблек, – в те моменты, когда солнце падает под особым углом, я вижу странную, манящую и размытую фигуру, которая вроде как прячется за непритязательным и бросающимся в глаза основным рисунком.
По лестнице поднимается золовка!
Ну вот, День независимости прошел! Гости разъехались, а я вымотана до предела. Джон решил, что мне пойдет на пользу общение, так что мы пригласили маму и Нелли с детьми погостить у нас неделю.
Конечно, я ничего не делала. Теперь домом занимается Дженни.
Но я все равно очень устала.
Джон говорит, что если мое выздоровление не пойдет быстрее, то осенью он отправит меня к Вейру Митчеллу.
Ехать туда совсем не хочется. Моя подруга однажды попала в его лечебницу, она рассказывала, что он такой же, как Джон и мой брат, только еще въедливее!
К тому же отправляться так далеко – это сплошные хлопоты.
Мне кажется, что ни к чему не стоит прикладывать руки, и от безделья я становлюсь ужасно капризной и ворчливой.
Плачу по пустякам, причем все время.
Конечно, я сдерживаюсь, когда рядом Джон или кто-то еще, но наедине с собой даю волю слезам.
А одна я теперь почти всегда. Джон очень часто пропадает в городе у тяжелобольных, а Дженни чрезвычайно добра и оставляет меня по первой просьбе.
Я немного гуляю в парке или прохаживаюсь по живописной дороге, сижу на веранде под кустами роз и подолгу лежу на кровати.
Несмотря на страшные обои, комната нравится мне все больше и больше. А возможно, как раз из-за них.
Как глубоко они проникли в мое сознание!
Я лежу на огромной неподъемной кровати – похоже, она прибита к полу – и часами разглядываю узор. Уверяю вас, это занятие не хуже гимнастики. Начинаю я, скажем, вон с того угла, где к обоям не притрагивались, и в тысячный раз твержу себе, что все-таки прослежу бессмысленный орнамент до некой завершающей точки.
Я мало знакома с принципами композиции, однако знаю, что рисунок этот составлен без опоры на правила расхождения лучей, на методы чередования, повтора, симметрии или на что-то еще, о чем я слышала.
Узор, конечно же, повторяется в каждой из полос, но и только.
Если посмотреть с одной стороны, каждая полоса тянется сама по себе. Замысловатые изгибы и завитушки – в псевдо-романском стиле, сдобренном белой горячкой – уходят вверх и вниз безвкусно расставленными столбиками.
Однако с другого ракурса они соединяются по диагонали, и растянутые контуры разбегаются пологими косыми волнами, ударяя по глазам, словно подхлестнутые прибоем густые водоросли.
Весь узор вытянут и горизонтально, по крайней мере так кажется, и я до изнеможения пытаюсь определить порядок его движения в этом направлении.
Для оклейки фриза использовали горизонтальную полосу, и это дивным образом лишь усиливает путаницу и неразбериху.
В одном конце комнаты обои почти не тронуты, и вот там, когда гаснет отраженный свет, и закатное солнце впивается в стену, я почти явственно вижу свечение: нескончаемые причудливые фигуры вырисовываются вокруг центральной точки, а затем стремительно разбегаются в стороны и гаснут.
Я очень устала вглядываться. Думаю, нужно вздремнуть.
Сама не знаю, зачем все это писать.
Мне не хочется об этом писать.
И сил, похоже, нет.
К тому же я знаю, что Джон сочтет это абсурдом. Но я должна как-то выражать чувства и мысли – ведь это приносит огромное облегчение!
Но постепенно усилия становятся больше облегчения.
Теперь я постоянно чувствую ужасную лень и то и дело ложусь передохнуть.
Джон говорит, что нельзя терять силы, и заставляет меня поглощать рыбий жир, общеукрепляющие препараты и другие таблетки, не говоря уже о пиве, вине и мясе с кровью.
Милый Джон! Он так нежно любит меня, и ему тяжело видеть, как я болею. На днях я попыталась серьезно поговорить с ним, поведать, как мне хочется, чтобы он отпустил меня погостить у кузена Генри и Джулии.
Но он ответил, что я не смогу поехать к ним, что там я продержусь недолго. А у меня не получилось твердо настоять на своем, потому что я расплакалась, не успев закончить.
Мне становится все труднее собираться с мыслями. По-моему, это от нервов.
Милый Джон подхватил меня на руки, отнес наверх, уложил на кровать, сел рядом и читал вслух, пока у меня не заболела голова.
Он называл меня своим сокровищем, отрадой и всем, что у него есть в жизни, умолял заботиться о себе ради него и поскорее выздоравливать.
Он утверждал, что никто, кроме меня самой, не поможет побороть болезнь, и призывал мобилизовать волю и самообладание, не позволяя глупым фантазиям взять верх.
Одно меня утешает: ребенок здоров и счастлив, и ему не нужно жить в комнате с этими жуткими обоями.
Если бы мы не заняли эту комнату, в ней бы обосновался наш малыш. Как удачно все повернулось! Я бы ни за что на свете не допустила, чтобы мой мальчик, такое впечатлительное дитя, жил здесь.
Раньше я об этом не думала, но как же хорошо, что Джон поселил здесь меня. Сами понимаете, я переношу эту обстановку куда легче, чем ребенок.
Конечно, больше я и словом не обмолвлюсь – я слишком умна, – но все-таки продолжу наблюдать за обоями.
В них есть нечто, чего никто, кроме меня, не знает и никогда не заметит.
С каждым днем все четче проступают неясные очертания за основным рисунком.
Форма у них всегда одна и та же, только их становится больше.
Эти очертания похожи на согнувшуюся женщину, медленно движущуюся за главным узором. Мне это совсем не нравится. Удивительно… Я начинаю думать… Мне хочется, чтобы Джон увез меня отсюда!
Мне трудно говорить с Джоном о болезни, потому что он очень умный и так меня любит.
Но прошлой ночью я все-таки попыталась.
Светила луна. Ее сияние заливало все вокруг, как и солнечные лучи.
Иногда я просто не выношу ее вида, она так медленно ползет по небу, поочередно заглядывая то в одно, то в другое окно.
Джон спал, и мне очень не хотелось его будить, поэтому я сидела смирно и глядела на движущиеся по вспучившимся волнами обоям пятна лунного света, пока меня не бросило в дрожь.
Мне показалось, что неясная фигура встряхнула узор, словно пытаясь выбраться наружу.
Я тихонько встала и подошла проверить, действительно ли обои пошевелились, а когда вернулась, Джон проснулся.
– Что такое, маленькая моя? – спросил он. – Не расхаживай вот так, налегке, иначе простудишься.
Я решила, что теперь самое время поговорить, и сказала ему, что здесь я плохо поправляюсь и что хочу, чтобы он увез меня отсюда.
– Но почему, дорогая? – возразил он. – Наша аренда закончится через три недели, и я не вижу причин уезжать раньше. Дома еще не закончен ремонт, к тому же я сейчас просто не могу уехать отсюда. Конечно, если бы тебе угрожала опасность, я бы не замедлил это сделать. Но тебе и вправду намного лучше, дорогая, замечаешь ты это или нет. Я врач, и я точно знаю. Ты набираешь вес, цвет лица становится здоровее, у тебя улучшается аппетит, и мне все отраднее на тебя смотреть.
– В весе я не прибавила, – ответила я. – Нисколько. А аппетит у меня, наверное, лучше по вечерам, когда ты рядом. Но утром он хуже, потому что ты уезжаешь!
– Вот ведь, сердечко мое, – сказал он, приобняв меня. – Она болеет, когда ей захочется! Давай-ка не будем тратить зря драгоценное время и ляжем спать, а утром все обговорим!
– Значит, ты никуда не поедешь? – мрачно спросила я.
– Да как я смогу, дорогая? Еще три недели, а потом мы куда-нибудь прокатимся на несколько дней, пока Дженни приведет дом в порядок. Право же, милая, тебе гораздо лучше.
– Может, лучше физически… – начала я и осеклась, потому что он сел прямо и посмотрел на меня таким строгим и укоризненным взглядом, что я больше и слова не могла сказать.
– Дорогая! – продолжил он. – Умоляю, ради меня, нашего ребенка и своего же блага не позволяй вздорной идее завладеть твоим разумом! Для твоего душевного склада нет ничего опаснее навязчивых мыслей. Все это – глупые и надуманные фантазии. Разве ты не веришь, когда я, врач, говорю тебе это?
Конечно, мне было нечего на это ответить, и мы легли спать. Он решил, что я уснула первой, но это не так. Я долгие часы лежала, пытаясь определить, сместились ли узоры на обоях.
При дневном свете в узоре ярко проявляется отсутствие упорядоченности и отрицание принципов композиции, и это постоянно раздражает взгляд.
Цвет у обоев достаточно жуткий, он тревожный и вызывает ярость, а рисунок – просто пытка.
Иногда кажется, что удалось изучить его досконально, но стоит вглядеться пристальнее, и он делает сальто назад, вуаля. Он хлещет по лицу, сбивает с ног и топчет. Очень похоже на кошмарный сон.
Витиеватые арабески внешнего рисунка напоминают грибковый нарост. Представьте себе сцепленные поганки, бесконечную череду их, распухающих и разрастающихся в нескончаемых извивах – вот на них и похож узор.
Но лишь иногда!
Есть у этих обоев особенность, нечто такое, чего, кажется, не замечает никто, кроме меня. Они меняются вместе с освещением.
Когда солнце бьет в восточное окно (а я всегда жду самый первый, длинный луч), они преображаются так быстро, что всякий раз не верится.
Вот поэтому я всегда на них смотрю.
При лунном свете (луна сияет всю ночь, если появляется), мне и в голову не приходит, что на стене те же обои.
Ночью при любом освещении (в сумерки, при свечах, при свете лампы, но хуже всего при лунном свете) узор превращается в решетку! Я об основном рисунке, за которым отчетливо видна женщина.
Я долго не могла взять в толк, что же таится под основным узором, но теперь я совершенно уверена, что там женщина.
При дневном свете она тихая и подавленная. Думаю, рисунок сковывает ее. Вот ведь загадка. Он и меня часами держит в неподвижности.
Теперь я очень долго лежу. Джон говорит, что это мне на пользу – спать, сколько смогу.
Именно он приучил меня спать днем, заставляя прилечь на часок после еды.
Уверена, что это очень вредная привычка, поскольку сами видите – я не сплю.
Она порождает обман, потому как я не говорю, что бодрствую – нет-нет!
Дело в том, что я начинаю бояться Джона.
Иногда он кажется мне очень подозрительным, и даже у Дженни появляется непонятный взгляд.
Время от времени я словно выдвигаю научную гипотезу – возможно, загвоздка в обоях!
Я стала входить в комнату под самым невинным предлогом и незаметно наблюдать за Джоном. Несколько раз я заставала его глядящим на обои!
И Дженни тоже. Однажды я застигла ее, когда она коснулась их рукой.
Она не знала, что я в комнате. А когда я ее спросила – тихим, очень тихим голосом и очень сдержанным тоном, – что она делает с обоями, Дженни резко обернулась, будто ее схватили за руку, как воровку, и тотчас разозлилась – что это я ее так пугаю.
Потом она заявила, что от обоев одна сплошная грязь, и у меня на одежде масса желтых пятен. И у Джона тоже. Потом добавила, что нам надо быть аккуратнее.
Прозвучало невинно, правда? Однако я-то знаю, что она изучала узор. Тогда я твердо решила, что его тайну не разгадает никто, кроме меня!
Теперь моя жизнь течет гораздо интереснее и увлекательнее. Понимаете, мне есть, чего ожидать, что предвкушать и за чем наблюдать. Я действительно стала лучше есть и спокойнее себя вести.
Джон доволен, что я выздоравливаю! На днях он даже рассмеялся и сказал, что я, похоже, расцветаю, несмотря на эти обои.
Я оборвала его легким смешком. Я вовсе не намеревалась говорить, что это все из-за обоев, иначе бы он начал надо мной подтрунивать. Возможно, он даже захотел бы увезти меня отсюда.
Теперь я не хочу уезжать, пока не узнаю все до конца. Осталась еще неделя, и мне кажется, что этого времени хватит.
Я чувствую себя гораздо лучше! По ночам я сплю мало, потому что с любопытством наблюдаю за метаморфозами обоев, однако наверстываю упущенное днем.
В дневные часы наваливается усталость, и мысли путаются.
На грибковом наросте все время появляются новые пупырышки, окрашенные во все оттенки желтого. Мне не удается их сосчитать, хотя я честно пытаюсь это сделать.
Какого странного желтого цвета эти обои! Цвет этот заставляет меня думать обо всем желтом, что я видела раньше – не о чем-то красивом вроде лютиков, а о старом, грязном и противном тряпье.
Но у обоев есть еще одно свойство – запах! Я уловила его сразу, как только мы вошли в комнату, но когда в ней много яркого солнца и воздуха, аромат не кажется неприятным. Теперь же на неделю зарядили дожди, да еще с туманами, так что неважно, открыты окна или нет – запах усилился.
Он расползается по всему дому.
Я чувствую, как он висит в столовой, прячется в гостиной, крадется по коридорам и подстерегает меня на лестнице.
Он забирается в волосы.
Даже когда я отправляюсь кататься верхом, стоит резко обернуться – запах рядом!
А еще у него есть непонятный компонент! Я долгими часами лежала, пытаясь вникнуть и определить, на что же он похож.
Он неплохой – но это едва уловимый, очень тонкий и одновременно самый стойкий из всех встречавшихся мне ароматов.
При теперешней сырой погоде он просто ужасен. Я просыпаюсь по ночам и чувствую, как он нависает надо мной.
Сначала он меня беспокоил. Я серьезно подумывала, не поджечь ли дом, чтобы извести запах.
Но теперь я к нему привыкла. Единственное, что мне о нем известно – он такого же цвета, как обои! Желтый запах.
На стене появилась забавная отметина – внизу, рядом с плинтусом. Полоска, бегущая по периметру комнаты. Она тянется за всей мебелью, кроме кровати – длинная, прямая и размазанная, словно ее втирали в стену.
Интересно, как это получилось, кто это сделал и зачем. Вокруг, вокруг, вокруг комнаты, кругами, кругами, кругами – у меня от этого голова кругом идет!
Наконец-то я обнаружила нечто интересное.
После долгих ночных наблюдений за метаморфозами обоев я, в конце концов, заметила вот что.
Внешний рисунок и вправду движется – и это неудивительно! Женщина под ним трясет его!
Иногда мне кажется, что за основным узором множество женщин, временами там только одна. Она быстро ползает по кругу, сотрясая рисунок.
Она замирает на очень светлых местах, а в очень темных хватается за решетку и изо всех сил ее трясет.
Женщина хочет наружу. Однако сквозь узор нельзя пробраться – он душит и давит. Думаю, именно поэтому на обоях так много голов.
Они просовываются, потом узор их сдавливает, переворачивает вверх тормашками и выбеливает глаза!
Если эти головы закрасить или вообще убрать, стены выглядели бы не так жутко.
По-моему, та женщина днем выходит из дома!
Я вам объясню – но только между нами: я ее видела!
Ее видно из всех моих окон!
Это та самая женщина, я уверена, потому что она все время ползет, а большинство женщин днем не ползают.
Я вижу ее на дороге в тени деревьев, пока она ползет вперед и прячется в зарослях ежевики от проезжающих мимо экипажей.
Вообще-то я ее не виню. Наверное, это унизительно, когда тебя застают ползающей средь бела дня!
Когда я ползаю днем, всегда запираю дверь. Ночью я этого проделывать не могу, поскольку знаю, что Джон тотчас же что-то заподозрит.
Джон теперь очень странный, так что я не хочу его раздражать. Как жаль, что он со мной в одной комнате! К тому же я не хочу, чтобы по ночам эту женщину видел кто-то, кроме меня.
Я частенько гадаю, смогу ли увидеть ее сразу изо всех окон.
Однако как бы быстро я ни двигалась, она лишь в одном окне.
И хотя я всегда ее замечаю, она наверняка может ползать быстрее, чем передвигаюсь я!
Иногда я наблюдаю ее далеко, на открытом пространстве, где она ползает очень быстро, как тень от облака на сильном ветру.
Если бы только можно было отделить внешний рисунок от того, что под ним! Пожалуй, я мало-помалу это проделаю.
Я обнаружила еще одну забавную штуковину, но пока о ней не расскажу! Нельзя слишком доверять людям.
Осталось всего два дня, чтобы убрать обои, и мне кажется, что Джон начинает что-то замечать. Мне совсем не нравится его взгляд.
А еще я слышала, как он задавал Дженни массу «медицинских» вопросов обо мне. Она очень подробно все ему доложила.
Сказала, что я много сплю днем.
Джон знает, что я плохо сплю по ночам, несмотря на то, что я веду себя так тихо!
Он и мне задавал кучу разных вопросов, притворяясь любящим и заботливым.
Как будто я не вижу его насквозь!
Тем не менее его поведение не удивляет – ведь он три месяца спал среди этих обоев.
Всерьез они интересуют только меня, но наверняка исподволь повлияли и на Джона, и на Дженни.
Ура! Сегодня последний день, но мне его хватит. Вчера Джон остался ночевать в городе и вернется лишь нынче вечером.
Дженни хотела лечь спать со мной – вот ведь хитрая какая! Но я заявила, что наверняка за ночь отдохну лучше, если останусь одна.
Умный ход, ведь я была очень даже не одна! Как только выглянула луна, бедняжка принялась ползать и трясти узор, и я вскочила и побежала ей на помощь.
Я тянула рисунок, а она трясла его, я его трясла, а она тянула, и до утра мы отодрали несколько метров обоев.
В высоту до полосы на уровне моей головы и горизонтально – полкомнаты.
Когда взошло солнце и жуткий узор принялся надо мной смеяться, я заявила, что сегодня же с ним покончу!
Завтра мы уезжаем, и мебель из моей комнаты уносят обратно вниз, чтобы все здесь было, как до нас.
Дженни изумленно оглядела стену, но я весело объяснила, что проделала все это из-за злобы на эту мерзость.
Она засмеялась и ответила, что и сама бы не прочь сделать то же самое, но мне нельзя утомляться.
Вот так она себя и выдала!
Но я еще здесь, и кроме меня никто не коснется этих обоев – ни одна живая душа!
Она попыталась выманить меня из комнаты – слишком настойчиво, я сразу заметила! Однако я возразила, что тут так тихо, пусто и чисто, что я, пожалуй, снова прилягу и посплю, сколько смогу. К ужину меня не будить – сама позвоню, как проснусь.
Так вот, теперь она ушла, прислуги тоже нет, мебель вынесли, не осталось ничего, кроме огромного остова кровати с матрасом из холстины, который был на нем раньше.
Сегодня ночью мы будем спать внизу, а завтра сядем на катер и отправимся домой.
Я просто обожаю эту комнату, особенно вновь опустевшую.
Как же здорово «поработали» тут дети!
Кровать изгрызена во многих местах!
Однако надо приниматься за работу.
Я заперла дверь и сбросила ключ на ведущую к входной двери дорожку.
Не желаю выходить отсюда и не хочу, чтобы сюда кто-то вошел, пока не вернется Джон.
Мне хочется его удивить.
У меня есть веревка, которую не нашла даже Дженни. Если эта женщина все-таки выберется и попытается сбежать, я ее свяжу!
Но я совсем забыла, что смогу дотянуться высоко, только если на что-то встану.
А кровать не сдвинуть!
Я пыталась приподнять и подтолкнуть ее, пока не заломило в ногах, потом разозлилась и откусила кусочек дерева в углу, отчего разболелись зубы.
Потом я ободрала все обои там, куда смогла дотянуться с пола. Приклеили их ужас как прочно, а узору от этого сплошная радость! Все головы удавленников, вытаращенные глаза и расползающиеся грибные наросты просто заходятся от хохота!
Я так злюсь, что готова на отчаянный поступок. Прыжок из окна стал бы восхитительным моционом, но решетки такие прочные, что и пытаться не стоит.
К тому же я этого не сделаю. Конечно же, нет. Я отдаю себе отчет в неуместности подобного шага, к тому же его могут превратно истолковать.
Мне даже не хочется выглядывать из окна – снаружи так много ползающих женщин, и передвигаются они очень быстро.
Интересно, а они все, как и я, вылезли из обоев?
Но теперь я надежно привязана припрятанной веревкой – меня вам туда, на дорогу, не вытащить!
Думаю, придется вернуться под узор, когда настанет ночь, а это нелегко!
Как же приятно ползать по этой большой комнате, как хочется!
Из дома выходить не желаю. Не выйду, даже если Дженни попросит.
Ведь на улице придется ползать по земле, к тому же там все зеленое, а не желтое.
А тут я могу плавно ползти по полу, и плечо плотно прилегает к длинной, вмятой в стены полосе, так что сбиться с пути не удастся.
Ой, вот и Джон за дверью!
Бесполезно, молодой человек, ты не сможешь ее открыть!
Как же он вопит и ломится!
Теперь кричит, чтобы принесли топор.
Как не стыдно ломать такую красивую дверь!
– Джон, дорогой, – сказала я как можно более нежным голосом. – Ключ внизу, у крыльца, под листом подорожника!
Это заставило его ненадолго умолкнуть.
Потом он произнес очень-очень тихо:
– Открой дверь, дорогая.
– Не могу, – ответила я. – Ключ внизу, у входной двери под листом подорожника.
Я еще несколько раз повторяла эти слова, очень тихо и медленно, так часто, что ему пришлось спуститься и поискать ключ. Он, конечно же, его нашел и открыл дверь. Потом остановился, как вкопанный, на пороге.
– В чем дело?! – вскрикнул он. – Бога ради, что ты делаешь?
Я по-прежнему ползла и лишь оглянулась на него.
– Наконец-то я выбралась, – сказала я. – Наперекор тебе и Дженни. И ободрала почти все обои, так что обратно вам меня не упрятать!
Однако с чего бы ему падать в обморок? Но он и впрямь лишился чувств и рухнул прямо у стены на моем пути, так что мне каждый раз приходилось через него переползать!
Женландия
Роман
Глава 1
Вполне обычная экспедиция
К сожалению, пишу по памяти. Если бы я смог принести с собой скрупулезно собранные материалы, рассказ получился бы совсем другим. Целые блокноты, полные записей, тщательно подобранные данные, впечатления от первого лица и снимки – вот в чем главная потеря. Запечатленные с птичьего полета панорамы и виды городов и парков, множество прекрасных изображений улиц, домов снаружи и изнутри и нескольких восхитительных садов. Самое же главное – фотографии самих женщин.
Никто никогда не поверит моим словам об их внешности. Когда речь заходит о женщинах, описания не дают полной картины, а у меня художественные зарисовки всегда получались не очень хорошо. Однако как-то нужно поведать обо всем, остальной мир должен узнать об этой стране.
Я не сказал, где она расположена из боязни того, что туда тотчас же ринутся самозваные миссионеры, торговцы или жадные до новых земель захватчики. Их там не ждут, вот что я им скажу, но, если они все-таки отыщут эту страну, их ожидает участь куда хуже нашей.
Начиналось все так. Нас было трое, однокашников и друзей. Терри О. Николсон (мы звали его Старина Ник, на что были веские причины), Джефф Маргрейв и я, Вандик Дженнингс.
Мы знали друг друга много лет, и, несмотря на разные характеры, имели много общего. Все живо интересовались наукой.
Терри был достаточно богат, чтобы делать все, что хочется. Сильнее всего его увлекало разведывание и изучение всяческих явлений. Он то и дело жаловался, что открывать больше нечего, остается лишь заполнять пробелы. Заполнял он их хорошо, обладая массой талантов, особенно в области механики и электротехники. Он владел великим множеством лодок и автомобилей, к тому же считался одним из лучших пилотов.
Без Терри у нас вообще ничего бы не получилось.
Джефф Маргрейв рос прирожденным поэтом и ботаником в одном лице, однако родители уговорили его выучиться на врача. Он им и стал, причем неплохим для своих лет, но по-настоящему его захватывало то, что он любил называть «чудесами науки».
Что до меня, то мой конек – это социология. Она, конечно же, требует знаний в других областях науки, и все они меня интересуют.
Терри делал упор на фактах, в частности увлекался географией и метеорологией, Джефф заткнул бы его за пояс по части биологии, а я не особо вникал в их споры, если они не имели отношения к жизни людей. Только мало что на свете ее не касается.
Нам троим посчастливилось участвовать в крупной научной экспедиции. Им требовался врач, что дало Джеффу повод оставить только что начатую практику. Им понадобился опыт Терри, его всевозможные машины и деньги.
А меня взяли по протекции последнего.
Исследователи отправились в район тысячи притоков и прилегающих земель одной очень крупной реки, где нужно было составить карты местности, изучить туземные диалекты, исследовать всевозможную дотоле незнакомую флору и фауну.
Но рассказ мой не об экспедиции. Она стала лишь отправной точкой для нашего последующего исследования.
Сначала мой интерес вызвали разговоры проводников. У меня большие способности к языкам, сам я много их знаю и быстро схватываю новые. При помощи находившегося среди нас неплохого переводчика я записал множество легенд и преданий, разбросанных на обширных пространствах туземных племен.
По мере того, как мы все дальше забирались вверх по течению сквозь переплетения рек, озер, болот и густых лесов, то и дело рассекаемых неожиданно появляющимися вздыбленными отрогами далеких гор, я заметил, что туземцы все чаще и чаще говорили о загадочной и страшной «Земле женщин», лежащей где-то вдалеке.
«Далеко», «где-то там», «вверх по реке» – вот и все, что они могли сказать насчет направления, но все их легенды сходились в главном: существует таинственная страна, где нет мужчин. Там живут только женщины и дети женского пола.
Никто из них никогда не видел тех краев. Для любого мужчины отправиться туда смертельно опасно. Но стародавние предания гласят, что один смельчак туда добрался. Там большая страна, большие дома, много людей.
И все – женщины.
А еще кто-нибудь пробовал туда попасть? Да… очень многие… но никто не вернулся. Мужчинам там не место – в этом туземцы единодушно сходились.
Я рассказал ребятам об этих легендах, и они дружно посмеялись. Разумеется, и я тоже. Мне известно, откуда берутся подобные сказания.
Однако когда мы достигли самой дальней точки и за день до того, когда надо было поворачивать обратно, что рано или поздно делает любая экспедиция, мы совершили открытие.
Главный лагерь был разбит на косе, вдающейся в основное русло реки или то, что мы таковым считали. Вода там отличалась таким же грязно-бурым цветом, что и на протяжении предыдущих недель, и отдавала таким же вкусом.
Я поговорил о реке с нашим проводником, довольно смышленым парнем с живыми, ясными глазами.
Он рассказал, что есть и другая река – «вон там… река короткая, вода вкусная… красная и синяя».
Меня его рассказ очень заинтересовал. Не терпелось убедиться, верно ли я его понял, поэтому я показал ему красный и синий карандаши и повторил вопрос.
Да. Он указал на реку, потом на юго-запад.
– Река… хорошая вода… красная и синяя.
Стоящий рядом Терри полюбопытствовал, куда же показывает проводник.
– Что он говорит, Ван?
Я сказал.
Терри тотчас загорелся.
– Спроси, далеко ли дотуда.
Проводник жестами показал, что недалеко. Я прикинул, что часа два, возможно, три.
– Пошли, – вскинулся Терри. – Только мы втроем. Может, и вправду что-то найдем. Наверное, там залежи киновари.
– Или заросли индиго, – с ленивой улыбкой предположил Джефф.
Было рано. Мы только что позавтракали. Сказав, что вернемся до темноты, наша троица тихонько отправилась в путь, не желая показаться слишком легковерными на случай, если у нас ничего не получится, и втайне надеясь совершить хотя бы маленькое открытие.
Мы долго шли, почти три часа. Думаю, туземец-проводник в одиночку одолел бы это расстояние гораздо быстрее. Перед нами простиралась болотистая низина, густо поросшая лесом, и одни мы ни за что бы не нашли тропинку. Но она была, и я видел, как Терри, вооружившись компасом и блокнотом, отмечал направление и пытался обозначить ориентиры.
Через некоторое время мы подошли к заболоченному озеру, такому большому, что окружающий его лес выглядел низкорослым и терялся в дымке. Проводник сказал, что отсюда можно на лодках дойти до нашего лагеря, но «долго… целый день».
Вода там казалась чище, чем в лагере, но от уреза ее не получилось хорошенько разглядеть. Мы примерно с полчаса обходили озеро, земля с каждым шагом становилась все тверже, и вскоре мы оказались на поросшей лесом возвышенности. Нам открылся совершенно другой вид – на крутые, обрывистые и лишенные растительности утесы.
– Это один из длинных восточных отрогов, – оценивающе произнес Терри. – Наверное, он тянется на сотни километров от главного хребта. Так обычно и бывает.
Мы повернули от озера и двинулись прямо к утесам. Мы услышали шум воды, прежде чем ее увидели, и проводник с гордостью указал на реку, о которой рассказывал.
Она была недлинной. Мы видели, откуда вытекает вода: из узкого водопада, находящегося в расщелине утеса. Проводник жадно напился, и мы последовали его примеру.
– Это ледниковая вода, – заявил Терри. – Наверное, вон из тех дальних гор.
Но вот что до красного и синего – вода была чуть зеленоватого оттенка. Проводник, похоже, ничему не удивился. Он немного побегал и показал нам тихий и неприметный затон, где на берегах виднелись красноватые пятна. Да, и синеватые тоже.
Терри вытащил увеличительное стекло, сел на корточки и принялся внимательно их разглядывать.
– Какие-то химические вещества. Сразу не разберешь. Похоже на красители. Давайте-ка поближе подойдем, – предложил он. – Вон туда, к водопаду.
Мы вскарабкались по крутому берегу и добрались до заводи, где пенилась и пузырилась падающая сверху вода. Мы обошли берег и тоже нашли четкие цветные пятна. Более того, Джефф порадовал нас неожиданной находкой.
Это была тряпка, длинный, выкрашенный кусок ткани. Однако она оказалась хорошей выделки, с узором и алого цвета, не поблекшего от сырости. Ни одно из известных нам туземных племен не выделывало таких.
Проводник спокойно стоял на берегу, с довольным видом разглядывая наши взбудораженные лица.
– Один день синий, один день красный, один день зеленый, – произнес он и вытащил из поясной сумки еще одну полоску ярко окрашенной ткани.
– Спускаться, – сказал он, указывая на водопад. – Страна женщин там.
Его слова вызвали у нас неподдельный интерес. Мы отдохнули, перекусили и принялись вытягивать из туземца информацию. Он мог сказать нам лишь то же, что и остальные: земля женщин… мужчин нет… дети, но сплошь девочки. Для мужчин не место… опасно. Кто-то ходил смотреть – никто не вернулся.
Я заметил, как Терри стиснул челюсти. Для мужчин не место? Опасно? Вид у него был такой, точно он вот-вот ринется штурмовать водопад. Но проводник и слышать не хотел, чтобы карабкаться наверх, даже если и существовал способ взобраться на голый утес. К тому же стоило дотемна вернуться в лагерь.
– Они могут задержаться, если мы им все расскажем, – предположил я.
Но Терри уперся.
– Послушайте, ребята, – сказал он. – Это мы тут все нашли. Давайте ничего не рассказывать чванливым профессорам. Вернемся вместе с ними домой, а потом отправимся сюда втроем. Снарядим нашу собственную экспедицию.
Мы поглядели на него, удивленные и заинтригованные. Для ничем не связанных и не стесненных молодых людей было очень заманчиво открыть неизвестную дотоле страну в дебрях амазонских джунглей.
Конечно же, мы не поверили в легенду… Но все же!
– Ни одно из местных племен не выделывает таких тканей, – заявил я, тщательно осмотрев найденные лоскутки. – Где-то далеко кто-то прядет, ткет и красит, как и мы.
– Это подразумевает значительный уровень развития, Ван. Такого места здесь быть не может, и о нем никто не знает.
– Ну, я бы не сказал. А как насчет древней республики в Пиренеях, Андорры? Очень немногие хоть что-то о ней знают, и она около тысячи лет живет в добровольной изоляции. Еще есть Черногория, дивное небольшое государство. А среди этих хребтов могут затеряться с десяток Черногорий.
Весь обратный путь мы горячо обсуждали увиденное. Обсуждали его, опасаясь посторонних ушей, по пути домой. Обсуждали и потом только между собой, пока Терри занимался необходимыми приготовлениями.
Он очень загорелся этой идеей. К счастью, он был небедным человеком, иначе нам бы пришлось долгие годы собирать средства на экспедицию, которая сделалась бы предметом досужих домыслов и насмешек, дежурным блюдом для газетчиков.
Но Т.О. Николсон смог снарядить паровую яхту, погрузить на нее сделанный по особому заказу моторный катер и разобранный на части биплан, и это удостоилось всего нескольких строк в разделе светской хроники.
Мы взяли с собой всевозможные припасы, провиант и оружие. Прежний опыт пошел Терри на пользу. Он предусмотрел все.
Мы планировали оставить яхту в ближайшем безопасном порту и подняться по бесконечной реке на катере, где будем только мы втроем и лоцман. Потом высадим лоцмана на месте самой дальней стоянки предыдущей экспедиции, затем самостоятельно разыщем речушку с чистой водой.
Катер мы намеревались пришвартовать на том большом мелководном озере. У него имелось специальное разборное армированное покрытие, тонкое, но прочное, как раковина моллюска.
– Туземцы не сумеют ни проникнуть внутрь, ни что-то повредить, ни сдвинуть катер, – с гордостью объяснил Терри. – От озера мы сможем полететь на аэроплане, а катер оставить как базу, на которую вернемся.
– Если вернемся, – весело заметил я.
– Боишься, что тебя дамочки сожрут? – хмыкнул он.
– Знаешь, вот насчет дамочек мы совсем не уверены, – протянул Джефф. – Нас могут встретить джентльмены с отравленными стрелами или чем-то еще.
– Не хочешь ехать – оставайся дома, – сухо заметил Терри.
– Не хочу ехать! Да меня под арест посадить надо, чтобы не пустить!
В этом мы с Джеффом были единодушны.
Но вот во мнениях у нас согласия не было.
Путешествие по океану – великолепное время для дискуссий. Тут нас никто не мог подслушать, и мы, удобно устроившись в шезлонгах, бесконечно говорили и говорили – ведь больше заняться было нечем. Полное отсутствие фактов еще более расширяло сферу наших обсуждений.
– Оставим необходимые бумаги у консула в порту, где пришвартуем яхту, – планировал Терри. – Если не вернемся, скажем, через месяц, за нами смогут послать спасательную партию.
– Карательную экспедицию, – предложил я. – Если дамочки все-таки нас съедят, за это надо отомстить.
– Они достаточно легко обнаружат нашу последнюю стоянку, к тому же я набросал карту-схему озера, утеса и водопада.
– Да, но как они одолеют утес? – спросил Джефф.
– Как и мы, конечно. Если там пропадут трое важных американских граждан, они как-нибудь пройдут по нашим следам. Не говоря уже о том, что увидят красоты дивной страны – назовем ее «Феминисия», – ответил он.
– Ты прав, Терри. Как только наша история всплывет, на реку тучей комаров слетятся экспедиции с аэропланами, – рассмеялся я, представив себе эту картину. – Мы совершили огромную ошибку, не сообщив об этом господам из желтой прессы. А зря! Какие были бы заголовки!
– Да никаких! – мрачно возразил Терри. – Это наша экспедиция. Мы сами найдем неведомую землю.
– И что ты думаешь делать, когда мы ее найдем, если это вообще случится? – негромко спросил Джефф.
Джефф был романтиком в душе. По-моему, он считал, что эта страна – если она вообще существует – благоухает розами, там резвятся дети, поют канарейки, всюду кружевные салфетки. Вот в таком разрезе.
Терри в глубине души представлял себе этакий фешенебельный летний курорт: кругом одни девушки, а он будет там… Ну, Терри пользовался популярностью у женщин даже при наличии других мужчин, так что неудивительно, что он тешил себя приятными мечтаниями о будущих приключениях. Я читал это в его глазах, когда он, развалившись в шезлонге, глядел на катящиеся мимо величавые волны и поглаживал свои красивые усы.
И вот тогда я подумал, что могу гораздо яснее, чем они, сформулировать то, что может там нас ожидать.
– Ребята, вы не то говорите, – с напором начал я. – Если такая страна и существует – а верить в это есть достаточно веские основания, – вы обнаружите, что она построена на принципах матриархата. У мужчин свое устройство на более низкой ступени развития, чем у женщин. Они раз в год наведываются в гости – это нечто вроде исполнения супружеских обязанностей. Подобные обряды существуют и хорошо известны. Это всего лишь один из способов выживания. Мужчины обитают в некоей изолированной от внешнего мира долине или на плоскогорье, при этом сохраняя первобытные обычаи. Вот и все.
– А как же мальчики? – спросил Джефф.
– О, мужчины забирают их, когда тем исполняется пять-шесть лет.
– А как же та легенда об опасной земле, которую повторяли все проводники?
– Там достаточно опасно, Терри, и нам нужно быть настороже. Женщины на этой стадии развития прекрасно могут постоять за себя и не привечают несвоевременных визитеров.
Разговоры наши продолжались и продолжались.
Несмотря на то, что в социологии я разбирался лучше, к истине приблизился не больше, чем они.
Наши совершенно четкие представления о стране женщин выглядят забавно в свете увиденного на самом деле. Бесполезно было внушать себе и другим, что все наши «идеи» – лишь досужие рассуждения. Мы предавались им от нечего делать и в океанском путешествии, и в плавании по реке.
– При всей невероятности… – с серьезным видом начинали мы и снова пускались в рассуждения.
– Они передерутся между собой, – настаивал Терри. – У женщин всегда так. Мы не должны выискивать какой-то порядок или организованность.
– Ты в корне ошибаешься, – возражал ему Джефф. – Все будет напоминать женский монастырь под правительством матери-настоятельницы: мирную и дружную сестринскую общину.
Я едко высмеял это представление.
– Прямо уж монашки! Твои сестринские общины облечены обетами безбрачия и послушания. А там просто женщины и матери, а где есть материнство, сестринской общности не ищи – нет ее там.
– Нет, сударь мой, они там ссорятся и цапаются, – соглашался со мной Терри. – А еще не следует ожидать увидеть там изобретения и прогресс, все будет примитивно до ужаса.
– А как же выделка тканей? – не сдавался Джефф.
– Ой, ткань! Женщины всегда что-нибудь прядут и шьют. Но на этом все и кончается, сам увидишь.
Мы подшучивали над Терри, уверенным, что его ждет теплый прием, но он стоял на своем.
– Вот увидите, – настаивал он. – Я войду к ним в доверие, а потом натравлю одних на других. И меня сразу же выберут царем, вот как! Соломону придется потесниться!
– А мы кем сделаемся? – спросил я. – Визирями или чем-то вроде?
– Рисковать нельзя, – мрачно заключил Терри. – Вы можете начать революцию, что наверняка и сделаете. Нет, вас придется обезглавить, задушить шнурком… Или как там у них принято расправляться с неугодными…
– Запомни, тебе придется сделать это самому, – широко улыбнулся Джефф. – Никаких там рослых черных рабов или мамелюков! А тем более нас выйдет двое на одного, верно, Ван?
Взгляды Джеффа и Терри разнились так сильно, что временами мне не оставалось ничего другого, как мирить их. Джефф идеализировал женщин, как истинный южанин. Его переполняли рыцарское благородство и прочие сантименты. Он был хорошим парнем и жил по своим принципам.
То же самое можно было бы сказать и о Терри, если бы вы могли вежливо охарактеризовать его отношение к женщинам соответствующим каким-либо принципам. Он мне всегда нравился. Настоящий мужчина, щедрый, великодушный, храбрый и умный. Однако не думаю, что кто-то из нас в студенческие годы был бы польщен, если бы он оказывал внимание его сестре. Мы не придерживались строгих пуританских взглядов, вовсе нет! Но Терри переходил все границы. Позднее… Ну, конечно же, каждый – хозяин своей судьбы, думали мы, и вопросов не задавали.
Однако отбрасывая вероятные исключения касательно его предполагаемой жены, матери или, конечно же, родственниц друзей, все принципы Терри, похоже, состояли в том, что хорошенькие женщины – это «добыча», а на домовитых даже и смотреть не стоит.
Иногда было совершенно невозможно слушать его высказывания.
Но и Джефф выводил меня из терпения. Всех своих знакомых женщин он представлял в сугубо розовом цвете. Я находился где-то посередине между ними, разумеется, поверял все наукой и с ученым видом рассуждал и спорил о физиологических ограничениях полов.
Тогда никто из нас никоим образом не был «искушенным знатоком» женского вопроса.
Поэтому мы перешучивались, спорили и размышляли. После казавшегося бесконечным путешествия мы, наконец, добрались до прежнего лагеря.
Реку мы отыскали без труда: держась берега главного русла, пока не обнаружили ее, оказавшуюся судоходной до самого озера.
Самое интересное началось, когда мы достигли озерца, вышли на широкую отмель и увидели окутанную сероватой дымкой возвышенность, расстилавшуюся перед нами, а вдали – белесый водопад.
Даже тогда начались споры, а не обогнуть ли отрог в поисках пешего пути в гору, однако из-за болотистых джунглей эта дорога представлялась не только трудной, но и опасной.
Терри сразу отверг этот план:
– Полная чушь, ребята! Мы же все решили. Дорога может занять месяц, на это у нас не хватит припасов. Нет-нет, надо рискнуть. Если вернемся целыми и невредимыми – замечательно. Если нет… Ну, мы не первые исследователи, пропавшие без вести. После нас будут еще многие.
Итак, мы собрали биплан и погрузили в него «научный» багаж – конечно же, фотоаппараты, бинокли, карты и запас пищевых концентратов. Разложили по карманам необходимые мелочи и, разумеется, прихватили оружие – никто не знал, что могло произойти.
Мы поднимались все выше и выше, чтобы сначала сориентироваться на местности и нанести ее на карту.
Из темно-зеленого моря густых лесов взмывал горный отрог. По обе стороны от самолета он убегал скорее всего к покрытым ледяными шапками вершинам главного хребта, явно недоступным для восхождения.
– Давайте сделаем первый полет обзорно-картографическим, – предложил я. – Осмотримся, что и где, а потом вернемся и заправимся бензином. С нашей большой скоростью мы можем долететь до хребта и обратно. Потом оставим на катере карту для спасательной партии.
– Имеет смысл, – согласился Терри. – Отложу на денек восшествие на царствие в стране женщин.
Далее мы совершили долгий облет, повернули у ближней вершины утеса, на полной скорости пролетели одну сторону треугольника, пересекли основание, где оно выходило из самых высоких гор, и до темноты вернулись в лагерь.
– Неплохое такое царство, – дружно согласились мы, когда вчерне нанесли его на карту и вымерили масштаб. Размеры его мы вполне точно вычислили по скорости. А из увиденного по его границам, включая закованный в ледники хребет в дальнем краю, заключили: наверное, добравшийся туда туземец был очень смелым человеком.
Разумеется, мы с жадным интересом рассматривали землю, однако самолет летел слишком высоко и быстро, чтобы позволить разглядеть что-то подробно. Похоже, по границам ее обрамляли леса, но внутри простирались широкие равнины, ухоженные луга и открытые пространства.
А еще там были города – на этом я настаивал. Земля выглядела… ну, как любая другая страна… в смысле – цивилизованная.
После долгого полета нам не помешало бы хорошенько выспаться, но наутро мы проснулись достаточно рано и вновь плавно взмыли в воздух, поднявшись над вершинами деревьев и с удовольствием разглядывая раскинувшуюся внизу дивную землю.
– Субтропический климат. Похоже, тот, что в самый раз. Вот ведь удивительно, как небольшая высота влияет на температуру, – заметил Терри, изучая лесной покров.
– Небольшая высота? Это, по-твоему, небольшая? – спросил я. Приборы четко ее показывали. Возможно, мы не учли длинный пологий подъем, тянущийся с морского побережья.
– Я бы сказал – очень даже неплохое местечко, – продолжал Терри. – Теперь поищем обитателей, пейзажей с меня достаточно.
Мы снизились и полетели широким зигзагом, разбивая общую площадь на символические квадраты и внимательно ее изучая. Не помню, как много мы разглядели тогда и что еще узнали потом, но в тот памятный день не могли не заметить главного. Под нами простиралась превосходно возделанная земля, где даже леса выглядели ухоженными, земля, похожая на огромный парк, который можно было со всей очевидностью назвать огромным садом.
– Не вижу домашнего скота, – озадаченно произнес я, но Терри молчал. Мы приближались к поселению.
Должен признаться, что мы мало обращали внимания на чистые, добротно построенные дороги, изящную архитектуру и стройную красоту небольшого городка. Мы вытащили бинокли, и даже Терри поставил штурвал на планирование по спирали и прижал к глазам окуляры.
Внизу услышали стрекотание мотора. Быстро передвигающиеся фигурки выскакивали из домов и сбегались с полей. Их было много. Мы смотрели и смотрели, и Терри едва успел перехватить штурвал и выйти из снижения. Мы молчали, а биплан снова набирал высоту.
– Надо же! – через какое-то время выдохнул Терри.
– Там только женщины… и дети! – возбужденно вскрикнул Джефф.
– Но они выглядят… ну, это же цивилизованная страна! – возразил я. – Там должны быть мужчины.
– Конечно, должны, – согласился Терри. – Давайте-ка их разыщем.
Он и слышать не хотел предложение Джеффа чуть дальше обследовать окрестности, прежде чем мы рискнем выйти из аэроплана.
– Есть прекрасное место для посадки рядом с полосой, откуда мы взлетали, – настаивал он.
Площадка и вправду была прекрасной – широкий и плоский горный уступ над озером, совершенно не видимый с другой стороны.
– Быстро они его не найдут, – заключил он, когда мы с огромным трудом выбрались из самолета. – Пошли, ребята – там в толпе были очень симпатичные.
Разумеется, с нашей стороны это было очень опрометчиво и неразумно.
Задним числом кажется совершено ясным, что лучше всего было бы подробнее изучить окрестности, прежде чем выходить из приземлившегося аэроплана и пускаться в путь пешком. Но нас было трое молодых людей. Мы больше года говорили об этой стране, едва веря, что она вообще существует, и теперь мы в ней оказались.
Страна эта выглядела вполне безопасной и цивилизованной, и среди многочисленных смотревших вверх лиц, пусть и охваченных ужасом, попадались очень красивые. В этом мы единодушно сходились.
– Пошли! – крикнул Терри, устремляясь вперед. – Да пошли же! Перед нами Женландия!
Глава 2
Неосторожные подходы
Мы прикинули, что от места посадки аэроплана до ближайшей деревни километров пятнадцать-двадцать. Несмотря на обуревающее нас нетерпение, мы решили держаться края леса и продвигаться с осторожностью.
Даже рвение Терри охлаждала твердая уверенность, что мы обязательно встретим мужчин, и он позаботился, чтобы у каждого из нас было в достатке патронов.
– Их может быть немного, они могут где-нибудь прятаться. Здесь же матриархат, как говорил Джефф. Поэтому они могут жить где-то в горах, а женщин держать в этом краю, как в огромном гареме! Но мужчины точно есть – разве вы не заметили детей?
Детей мы все видели, маленьких и побольше, причем везде, где спускались достаточно низко, чтобы разглядеть человеческие фигуры. И хотя по одежде нельзя было судить обо всех взрослых, ни одного мужчины мы наверняка не разглядели.
– Мне всегда нравилось арабское изречение: «Сначала привяжи верблюда, а потом уповай на Аллаха», – пробормотал Джефф, так что все мы держали оружие наготове и осторожно пробирались через лес. По мере продвижения Терри изучал его.
– Вот вам и цивилизация, – тихо сказал он, сдерживая восторг. – Никогда не видел такого ухоженного леса, даже в Германии. Глядите, ни одной сухой ветки, даже плющ подстрижен, вот как! А тут… – Он остановился и огляделся, указывая Джеффу на деревья.
Друзья оставили меня в качестве ориентира и немного углубились в заросли.
– Почти все они со съедобными плодами, – сообщили они, вернувшись. – Остальные – с великолепной твердой древесиной. Это что, лес? Да скорее питомник!
– Как хорошо, что среди нас есть ботаник, – заметил я. – Ты уверен, что там нет лекарственных растений? Или чисто декоративных?
На самом деле они оказались правы. За высокими деревьями ухаживали так же тщательно, как за капустой. В другой обстановке мы бы встретили тут множество лесников, грибников и ягодников, однако наш аэроплан был очень заметным и уж никак не тихим. А женщины очень осторожны.
Все, что мы обнаружили в лесу, когда двинулись в путь, это птиц. Иногда красивых, иногда сладко поющих, но всегда настолько тихих, что они, похоже, противоречили нашим заключениям об ухоженности. По крайней мере до тех пор, пока нам не стали время от времени попадаться полянки, где в тени стояли каменные столы и скамейки рядом с фонтанчиками с чистой водой и неглубокими поилками для пернатых.
– Птиц они не убивают, а вот кошек – наверняка, – заявил Терри. – Здесь должны быть мужчины. Слушайте!
Мы что-то расслышали: нечто совсем не похожее на пение птиц, а скорее напоминающее сдержанный смех – счастливый, довольный и тотчас затихающий. Мы стояли и оглядывались, словно легавые, потом быстро поднесли к глазам бинокли.
– Это где-то совсем рядом, – возбужденно прошептал Терри. – Может, вон на том большом дереве?
На поляне, куда мы только что вышли, стояло огромное красивое дерево с толстыми раскидистыми ветвями, склоняющимися, словно раскрытый веер. Оно походило на бук или сосну. От земли оно было аккуратно подстрижено метров на шесть вверх и напоминало огромный зонтик. Внизу его окружали скамейки.
– Глядите, – продолжал Терри. – Оставлены короткие обрезки ветвей, чтобы на него взбираться. Похоже, там кто-то есть.
– Гляди, как бы тебе в глаз не попала отравленная стрела, – пошутил я, но Терри бросился вперед, запрыгнул на спинку скамейки и ухватился за сук.
– Лучше бы в сердце, – ответил он. – Вот это да! Смотрите, ребята!
Мы подбежали поближе и посмотрели вверх. Там, среди листвы, было что-то, да не одно, неподвижно висящее рядом со стволом. Потом, когда мы начали карабкаться на дерево, это нечто разделилось на три быстро перемещающиеся фигуры, рванувшиеся наверх. Взбираясь, мы изредка их замечали. Когда залезли так высоко, что нас втроем еле держали ветви, фигуры отпрянули от ствола, и каждая из них повисла на длинной ветке, наклоняющейся и раскачивающейся под их весом.
Мы замерли в нерешительности. Если лезть дальше, ветви обломятся под двойным грузом. Мы могли бы их стряхнуть, но таких намерений у нас не было. Мы часто дышали от быстрого подъема и отдыхали, в мягком пляшущем в листве свете разглядывая предметы нашего любопытства. А они, в свою очередь, напуганные не больше, чем играющие в салочки шаловливые дети, непринужденно сидели, как большие яркие птицы, и разглядывали нас с живым и нескрываемым интересом.
– Девушки! – тихонько выдохнул Джефф, словно они могли улететь, говори он громче.
– Просто персики! – так же негромко добавил Терри. – Абрикосики, нектаринчики! Вот это да!
Это, конечно же, были девушки, поскольку мальчики не могли похвастаться такой яркой красотой, и все же сначала мы были не совсем в этом уверены.
Мы увидели короткие волосы, свободно расчесанные и блестящие. Головных уборов они не носили. Одежда была из легкой и прочной ткани, она очень напоминала тунику и бриджи, заправленные в короткие гетры. Яркие и блестящие, как попугаи, не ведающие опасности, они непринужденно раскачивались у нас перед глазами, разглядывали нас, как и мы их, пока сначала одна, а потом все не рассмеялись звонким и веселым смехом.
Затем послышалось лихорадочное перешептывание. Это было не туземное монотонное бормотание, а чистая, беглая и мелодичная речь.
Мы улыбками ответили на их смех, потом в знак приветствия приподняли шляпы, на что они снова заливисто рассмеялись.
Затем Терри, оказавшийся полностью в своей стихии, произнес учтивую речь, поясняя ее жестами, после чего представил нас, указывая на каждого пальцем.
– Мистер Джефф Маргрейв, – четко проговорил Терри. Джефф поклонился со всем изяществом, с каким это можно сделать, цепляясь одной рукой за сук.
– Мистер Вандик Дженнингс. – Я тоже попытался изобразить учтивое приветствие и едва не потерял равновесие.
Затем Терри приложил руку к широкой груди и представился сам: он тщательно подготовился к возможной встрече и отвесил изящный поклон.
Девушки снова заливисто рассмеялись, и стоявшая ближе к нам последовала примеру Терри.
– Селис, – четко проговорила она, указывая на подругу в синем. – Алима, – показывая на ту, что в розовом. Затем, явно подражая изысканным манерам Терри, приложила ручку с сильными пальцами к золотисто-зеленой безрукавке: – Элладор.
Это было очень мило, но ближе мы не пододвинулись.
– Нельзя тут сидеть и учить их язык, – заявил Терри.
Очаровательно улыбаясь, он поманил их, дабы они приблизились, но девушки лишь игриво покачали головами. Он жестами предложил вместе спуститься, но они снова столь же игриво отказались. Затем Элладор недвусмысленно показала, по очереди указав на каждого из нас пальчиком, что мы должны отправиться вниз. Затем, похоже, взмахом изящной ручки она велела нам не только спуститься, но и вообще уйти прочь. На что мы, в свою очередь, также покачали головами.
– Надо ловить на приманку, – улыбнулся Терри. – Не знаю, как вы, ребята, но я подготовился.
Он вытащил из внутреннего кармана небольшую коробочку лилового бархата, с легким щелчком открыл ее и вынул длинное сверкающее ожерелье из разноцветных камней, которое стоило бы миллион, будь они настоящими. Он поднял его и помахал, отчего камни сверкнули на солнце, протянул сперва одной, затем другой, держа его в вытянутой руке. Он стоял, ухватившись одной рукой за сук, а другую, в которой держал яркое украшение, вытянул перед собой, но не во всю длину.
Я заметил, что девушка была явно тронута. Она замялась и обратилась к своим спутницам. Они тихонько переговорили, одна, очевидно, предостерегала подругу, другая поощряла. Затем, плавно и тихо, девушка приблизилась к Терри. Это была Алима, высокая, спортивного телосложения девица, хорошо сложенная, сильная и проворная. Глаза у нее были чудные: широко посаженные и бесстрашные, лишенные подозрительности, как у ребенка, которого никогда не ругали. Ее интерес больше походил на любопытство мальчишки, поглощенного захватывающей игрой, нежели девушки, соблазняемой украшением.
Две ее спутницы отодвинулись чуть назад, крепко держась за ветви и наблюдая. Терри улыбался безукоризненной улыбкой, но его взгляд мне не нравился – он походил на выражение глаз готового броситься зверя. Я почти видел, что будет дальше: оброненное ожерелье, внезапно сомкнувшиеся пальцы, вскрик девушки, когда Терри схватит ее за запястье и притянет к себе. Но этого не произошло. Она робко потянулась правой рукой за яркой игрушкой – Терри протянул ее еще дальше, – а затем быстрым, как молния, движением левой руки выхватила ожерелье и тотчас же спрыгнула на нижний сук.
Терри тщетно пытался ее поймать, едва не свалившись, рука его хватала воздух. Затем три ярко одетых создания исчезли с невероятной быстротой. Они перепрыгивали с кончиков ветвей вниз, буквально скатываясь с дерева, пока мы, как только могли, переступали с ветки на ветку. Мы услышали их стихающий звонкий смех и увидели, как они убегают прочь по широким полянам. Бросились вдогонку, но с тем же успехом могли бы преследовать диких антилоп. В конце концов мы остановились, чтобы перевести дух.
– Бесполезно, – прохрипел Терри, хватая ртом воздух. – Они ускользнули. Вот это да! Здешние мужчины, наверное, отменные бегуны!
– А здешние аборигены явно обитают на деревьях, – мрачно предположил я. – Они цивилизованные, а все же живут на деревьях. Любопытный народ.
– Не нужно было так к ним подступаться, – возразил Джефф. – Они вели себя дружелюбно, а мы их спугнули.
Но ворчать было бесполезно – Терри и слышать не хотел, чтобы признать свою ошибку.
– Чепуха, – ответил он. – Они этого ждали. Женщинам нравится, когда за ними бегают. Так, давайте-ка отправимся в город, может, там мы их найдем. Насколько я помню, он где-то в этом направлении и недалеко от леса.
Выйдя на границу открытого пространства, мы увидели его в бинокли. Он лежал примерно в шести километрах от нас – тот же самый городок, если только, как предположил Джефф, все дома здесь не строились из розового камня. От места, где мы стояли, плавно спускались вниз широкие зеленые поля и тщательно ухоженные сады. Тут и там плавно извивались хорошие дороги с тянущимися параллельно им тропинками поуже.
– Глядите! – внезапно крикнул Джефф. – Вон они!
И правда, недалеко от города через широкий луг быстро бежали три яркие фигуры.
– Как они смогли за такое время оторваться от нас? Не может быть, что это именно они, – сказал я. Но в бинокли мы вполне ясно узнали наших прекрасных верхолазок, по крайней мере по одежде.
Мы вместе с Терри наблюдали за ними, пока они не скрылись среди домов. Потом он опустил бинокль, повернулся к нам и глубоко вздохнул.
– Вот это да, ребята, что за шикарные девушки! Как по деревьям лазают! А как бегают! И ничего не боятся! Эта страна мне положительно нравится. Пошли дальше.
– Не рискуя – не добудешь, – пошутил я, но Терри предпочел: «Без труда не вынешь и рыбку из пруда».
Мы вышли на открытое место и взяли широкий шаг.
– Если там есть мужчины, нам лучше внимательнее смотреть по сторонам, – предложил я, но Джефф, похоже, погрузился в романтические мечтания, а Терри строил вполне конкретные планы.
– Какая прекрасная дорога! Какая дивная страна! Вы на цветы посмотрите!
Так говорил Джефф, всегда отличавшийся восторженностью, и мы не могли с ним не согласиться.
Дорога была покрыта твердым рукотворным материалом и к обочинам чуть выгибалась для стока дождевой воды, все повороты, скаты и канавы не уступали лучшим европейским магистралям.
– Нет мужчин, да? – фыркнул Терри.
По обе стороны за двойными рядами деревьев виднелись пешеходные дорожки, между деревьями росли кусты и вились лианы, все плодоносные, то и дело попадались скамейки и фонтанчики, повсюду росли цветы.
– Нам бы вывезти несколько здешних дам и поручить им обустроить Соединенные Штаты, – предложил я. – Красивые у них тут места.
Мы немного передохнули у фонтанчика, попробовали зрелые на вид плоды и зашагали дальше, обуреваемые впечатлениями, поскольку вся веселая бравада улетучилась под влиянием окружающей нас негромкой скрытой мощи.
Здесь явно жили люди умелые и деятельные, ухаживающие за своей страной, как флорист за дорогими орхидеями. Под нежно-голубыми сверкающими небесами, в ласковой тени бесконечных рядов деревьев мы шагали вне всякой опасности, и безмятежную тишину нарушало лишь пение птиц.
Вскоре перед нами показался лежащий у подножия пологого холма городок или деревня, к которому мы и шли. Мы остановились и внимательно его рассмотрели.
Джефф глубоко вздохнул.
– Никогда бы не подумал, что собранные вместе дома могут так красиво выглядеть.
– У них множество архитекторов и ландшафтных садовников, это точно, – согласился Терри.
Я и сам поражался. Дело в том, что я родом из Калифорнии, и нет земли прекраснее, но, если речь заходит о городах… Дома я частенько не мог без стона смотреть на омерзительные громады, вздыбленные на теле матери-природы, хотя я далеко не такая артистическая натура, как Джефф. Но тут!.. Город по большей части был построен из однотонного розового камня, тут и там выделялись белые дома, а за ними простирались зеленые рощицы и сады, похожие на осколки розового коралла.
– Эти большие белые дома – явно общественные здания, – заявил Терри. – Никакая это не туземная страна, друг мой. Но без мужчин? Ребята, нам следует двигаться вперед с величайшей осторожностью.
Город выглядел странно и по мере приближения восхищал нас все сильнее.
– Больше похоже на выставку…
– Слишком красиво, чтобы сказать наверняка…
– Много дворцов, но где же дома?
– А, вон там чуть поменьше, но…
Городок и вправду разительно отличался от всего, что нам доводилось видеть раньше.
– Никакой грязи, – неожиданно произнес Джефф. – Никакого дыма, – чуть позже добавил он.
– Никакого шума, – продолжил я, но Терри меня осадил: – Это потому, что они поджидают нас. Надо быть еще осторожнее.
Однако ничто не смогло бы заставить его остановиться, так что мы зашагали дальше.
Всюду царили красота, порядок, идеальная чистота и приятное ощущение домашнего уюта. По мере приближения к центру города дома стояли плотнее, почти переходя друг в друга, затем сменялись просторными дворцами, окруженными парками или широкими площадями, иногда напоминая утопающий в зелени университетский городок.
И тут, завернув за угол, мы оказались на большой мощеной площади и увидели перед собой группу женщин, стоящих почти плечом к плечу в строгом порядке и явно нас поджидающих.
Мы на мгновение остановились и оглянулись. Позади улицу перекрывала другая группа, сомкнув ряды и приближаясь к нам мерным шагом. Мы двинулись вперед – похоже, больше было некуда, – и вскоре нас окружила плотная толпа женщин, только вот…
Они были не молодые. Но и не старые. Они не были красивы в смысле «по-женски», они ни в коей мере не были ужасны. Однако, когда я вглядывался в их лица – спокойные, серьезные, умные, совершенно бесстрашные, уверенные в себе и решительные, – то испытывал забавнейшее ощущение, что-то из детства, которое я отыскивал в глубинах памяти, пока, наконец, не нашел. Это было чувство безнадежной вины, которое часто охватывало меня на пороге отрочества, когда никакие усилия слабых ног не могли исправить того факта, что я опоздал в школу.
Джефф переживал нечто подобное – это читалось у него на лице. Мы чувствовали себя мальчишками, пойманными за шалостями в доме богатой дамы. Но Терри занимали совсем другие мысли. Я заметил, как его глаза шныряют из стороны в сторону, оценивая количество, расстояния и прикидывая шансы на побег. Он внимательно осмотрел сомкнутые вокруг нас ряды, далеко тянувшиеся во все стороны, и тихонько пробормотал мне на ухо:
– Им всем за сорок, чтоб мне провалиться.
И все же перед нами были нестарые женщины. Каждая из них могла похвастаться отменным здоровьем, они стояли прямо, спокойно и уверенно, чуть расставив ноги, как боксеры. Оружия у них не было, а вот у нас было, но стрелять совсем не хотелось.
– Это как по теткам моим палить, – снова пробормотал Терри. – А что же им все-таки от нас нужно? Похоже, настроены они серьезно.
Однако несмотря на всю серьезность ситуации, он решил прибегнуть к своей любимой тактике. Терри был теоретически подкован.
Он шагнул вперед, улыбнулся широкой обворожительной улыбкой и отвесил низкий поклон стоящим перед нами женщинам. Затем он вытащил очередное подношение, широкий мягкий шарф-паутинку, богато раскрашенный и с узором, прелестную вещицу даже на мой вкус, и с глубоким поклоном протянул ее высокой неулыбчивой женщине, которая, похоже, была там главной. Она приняла подарок с изящным благодарным поклоном и передала его стоящим позади нее. Терри повторил попытку, на этот раз преподнеся браслет с камнями горного хрусталя, сверкающее украшение, которое понравилось бы любой женщине на земле.
Он произнес короткую речь, в которой представил нас с Джеффом как партнеров в своем предприятии, и с глубоким поклоном протянул подарок.
Его подношение снова приняли и, как и раньше, убрали с глаз долой.
– Были бы они чуть помоложе, – пробормотал сквозь зубы Терри. – Что, черт возьми, нужно говорить сборищу старых вояк вроде этого?
Во всех наших спорах и размышлениях мы всегда подсознательно полагали, что женщины при всех прочих условиях должны быть молодыми. Большинство мужчин, как мне кажется, так и думают.
Теоретически «женщина» молода и, как мы уверены, красива. С возрастом они сходят со сцены и в большинстве случаев переходят в «частное пользование» или же вовсе «исчезают из оборота». Но эти достопочтенные дамы еще очень даже держали сцену, хотя любая из них вполне могла быть бабушкой.
Мы выискивали в их глазах нервозность – ее не было.
Мы выискивали там что-то вроде страха – и не находили.
Выискивали тревогу, любопытство, взволнованность – а видели лишь то, что могло представлять собой надзорный комитет из женщин-врачей, обладающих ледяным спокойствием и явно намеревающихся устроить нам нагоняй за то, что мы туда явились.
И вот шестеро из них шагнули вперед, обступив каждого из нас с двух сторон, и знаками велели следовать за ними. Мы сочли за лучшее подчиниться, по крайней мере поначалу, и зашагали вперед, едва не стиснутые между ними, а остальные плотными рядами обступили нас спереди, сзади и по бокам.
Перед нами предстало большое здание, тяжеловесное, с толстыми стенами, серого камня, не такое, как остальные, и по виду старое.
– Так не пойдет! – быстро бросил нам Терри. – Ребята, нам нельзя позволить им затащить нас внутрь. А ну-ка, вместе…
Мы резко остановились. Начали объяснять им, показывая руками на лес, что мы туда вернемся, и сейчас же.
Теперь, зная все, я со смехом думаю о нас, трех мальчишках, дерзких и отважных, без какой-либо охраны или защиты сунувшихся в неизвестную страну. Похоже, мы считали, что если там окажутся мужчины, то мы сможем с ними сразиться, а если только женщины – то вообще никаких препятствий не возникнет.
Джефф с его старомодными романтическими представлениями о женщинах как о слабых существах, требующих внимания и покровительства. Терри с его ясно подтвержденными практикой теориями, что женщины делятся на два типа: которых он желал и которых не желал; в его представлении «желанных» и «нежеланных». Последних можно было не принимать в расчет – о них он никогда и не думал.
И вот они оказались рядом в большом количестве, явно равнодушные ко всем его мыслям, явно преследующие в отношении него определенную цель и явно способные силой ее добиться.
Тут все мы крепко задумались. Казалось неразумным отказываться идти с ними, даже если бы мы и могли так поступить. Наш единственный шанс был в дружелюбии и цивилизованном подходе с обеих сторон.
Но как только мы попадем в здание, неизвестно, что с нами сделают эти решительные дамы. Мы никак не могли представить себе даже мирное удержание, а если назвать это заточением, то картина складывалась еще более безрадостная.
Так что мы упрямо продолжали стоять, пытаясь ясно дать им понять, что предпочитаем открытое место. Одна женщина подошла к нам с рисунком нашего аэроплана и с помощью знаков спросила, не мы ли те гости с неба, которых они видели.
В этом мы признались.
Потом она снова указала на рисунок, а затем стала поводить рукой в разных направлениях. Но мы сделали вид, что не знаем, где биплан. По правде сказать, мы действительно не очень себе это представляли и весьма невнятно указывали его местоположение.
Нам снова велели двигаться вперед, проложив к двери плотный «живой коридор», так что перед нами лежал лишь один путь. Вокруг и сзади стояла толпа, ничего не оставалось делать, кроме как идти – или пробиваться силой.
Мы посовещались.
– В жизни никогда не дрался с женщинами, – сказал совсем сбитый с толку Терри, – но внутрь я не пойду. Не позволю, чтобы меня завели, как скота, в загон.
– Конечно, драться нельзя, – поддержал его Джефф. – Они же женщины, несмотря на невзрачную одежду. И даже симпатичные. Добрые, милые лица. Думаю, придется войти внутрь.
– Если войдем, то можем и не выйти, – возразил я им. – Милые лица, да. Но вот насчет доброты я не уверен. Сами поглядите!
Женщины стояли непринужденно и ждали, пока мы поговорим, но не спускали с нас бдительных взглядов.
Их поведение не напоминало строгую солдатскую дисциплину, в нем не ощущалось ни тени принуждения. Предложенный Терри термин «надзорный комитет» был очень описательным. Выглядели они как солидные бюргеры, торопливо собравшиеся по общей необходимости или ввиду опасности, всеми двигало одно и то же чувство и одна и та же цель.
Никогда и нигде раньше я не видел женщин с таким поведением. Торговки рыбой и им подобные могли выглядеть такими же сильными, но грубыми и нахрапистыми. Эти дамы были спортивными, подтянутыми и уверенными в своей силе. Университетские преподавательницы, учительницы, писательницы – многие выказывали похожий интеллект, но вкупе с напряженным и нервным взглядом, а эти были очень спокойны, несмотря на высокое умственное развитие.
Мы внимательно в них вгляделись и поняли, что настал критический момент.
Их предводительница произнесла какую-то команду и жестом велела идти, толпа обступила нас еще плотнее.
– Надо быстро что-то решать, – сказал Терри.
– Я за то, чтобы войти, – заявил Джефф. Но нас было двое против одного, и он охотно подчинился. Мы сделали еще одну попытку освободиться, упорную, но не настойчивую. Тщетно.
– А теперь бегом, ребята! – вскричал Терри. – Если не прорвемся, буду стрелять в воздух.
И тут мы оказались в положении суфражистки, пытающейся проникнуть к Парламенту сквозь тройной кордон лондонской полиции.
Крепость и массивность этих женщин просто поражала. Терри сразу понял, что рваться бесполезно, на мгновение высвободился, выхватил револьвер и выстрелил вверх. Когда ему вцепились в руку, он выстрелил еще… Раздался крик…
Нас тотчас схватили каждого пять женщин: за руки, за ноги и за голову. Потом подняли, как детей, скрученных по рукам и ногам, и потащили вперед. Мы изо всех сил боролись, но безрезультатно.
Нас втащили внутрь с мужским упорством и с женской лаской, несмотря на все сопротивление.
Вот так мы оказались в большом высоком зале, сером и пустом, нас поставили перед величественной седовласой женщиной, которая, похоже, была здесь правительницей.
Потом женщины коротко переговорили между собой, и внезапно лицо каждого из нас накрыла сильная рука, прижимающая к носу и рту влажную ткань. Затем резкий запах и одуряющая слабость. Наркоз.
Глава 3
Необычное заточение
Я медленно выныривал из почти мертвого забытья, освежающего, как сон здорового ребенка.
Пробуждение напоминало подъем из глубины теплого моря все ближе и ближе к свету и свежему ветерку. Или же приход в сознание после сотрясения мозга. Меня однажды сбросила лошадь, когда я путешествовал по совершенно незнакомым горным массивам, и я ясно помню возвращение к жизни через поднимающиеся завесы беспамятства. Когда я сначала услышал неясные голоса окружавших меня людей, а потом увидел сверкающие вершины могучего горного хребта, то решил, что и это пройдет, и вскоре я вновь окажусь дома.
Именно так я и пробуждался: уходили прочь волны несвязных призрачных видений, воспоминания о доме, о корабле, о катере, аэроплане и лесе. Все они исчезали друг за другом, пока глаза мои не распахнулись, мысли не прояснились, и я не осознал, что же произошло.
Самым ярким ощущением было чувство полного физического комфорта.
Я лежал на великолепной кровати: длинной, широкой и гладкой, в меру мягкой и ровной. С прекрасным бельем, укрытый теплым мягким одеялом, сверху которого лежало радующее глаз покрывало. Простыня свисала на тридцать с лишним сантиметров, однако я мог свободно вытянуть тепло укрытые ноги до края кровати.
Чувствовал я себя легким, как перышко. Какое-то время я свыкался с ощущением рук и ног, пока жизнь втекала в конечности из пробуждающегося мозга.
Я находился в большом помещении, просторном и с высоким потолком, со множеством изящных сводчатых окон, через ставни которых пробивался мягкий зеленоватый свет. В этой прекрасной комнате, пропорционально построенной, окрашенной в мягкие цвета и дышащей изысканной простотой, чувствовался аромат цветущих садов.
Я лежал совершенно неподвижно, абсолютно всем довольный, в полном сознании, но все же не до конца представлял, что произошло, пока не услышал голос Терри.
– Вот это да! – произнес он.
Я повернул голову. В помещении стояли три кровати, и еще оставалось очень много места.
Терри сидел, оглядываясь по сторонам, как всегда начеку. От его слов, пусть и негромких, проснулся Джефф. Мы все сели на постелях.
Терри опустил ноги на пол, встал и с силой потянулся. На нем была длинная ночная рубашка, некое одеяние без швов, безусловно, удобное. Мы все обнаружили, что одеты так же. Рядом с каждой кроватью стояли туфли, тоже очень удобные и приятные на вид, но никоим образом не наши.
Мы стали искать свою одежду. Ее нигде не оказалось, так же, как и разнообразного содержимого наших карманов.
Дверь была чуточку приоткрыта. Она вела в очень удобную ванную, где в изобилии нашлись полотенца, мыло, зеркала и прочие принадлежности. Там же лежали наши зубные щетки, блокноты и, слава богу, часы. Но одежды не было.
Затем мы тщательно обследовали большую комнату и обнаружили просторный платяной шкаф с большим количеством одежды, но не нашей.
– Созываем военный совет! – приказным тоном произнес Терри. – Пошли к кроватям, они вполне подойдут. А теперь, мой многоученый друг, давай-ка беспристрастно оценим ситуацию.
Терри обращался ко мне, но Джефф, казалось, принял его слова на свой счет.
– Они не сделали нам ничего плохого! – сказал он. – Они могли нас убить… или… как-то еще расправиться… А я в жизни не чувствовал себя лучше.
– Это доказывает, что тут только женщины, – добавил я. – Причем очень цивилизованные. Знаешь, ты ведь в сумятице ударил одну из них, я слышал, как она вскрикнула, а мы все яростно брыкались.
Терри широко улыбался.
– Значит, вы понимаете, что они с нами сделали? – весело спросил он. – Они изъяли у нас все, что было, и всю одежду – до последней нитки. Нас раздели, помыли и уложили спать, как годовалых детей. И это дело рук высокоцивилизованных дам.
Джефф залился краской. Он обладал поэтическим воображением. У Терри тоже доставало воображения, но иного рода. И у меня тоже. Я всегда льстил себе, что обладаю научным складом ума, что, кстати, считал самым важным своим достоинством. Лично мне кажется, что каждый имеет право на некую долю эгоизма, если тот основан на фактах и держится при себе.
– Дергаться бесполезно, ребята, – сказал я. – Мы у них в руках, и они, очевидно, совершенно безвредны. Остается, как и прочим захваченным героям, разработать план побега. А пока придется надеть эту одежду – выбора у нас нет.
Одежда была простой до крайности и чрезвычайно удобной, хотя все мы, конечно, чувствовали себя статистами в театре. В шкафу висело цельнокроеное нательное белье из хлопчатобумажной ткани, тонкое и мягкое, закрывающее колени и плечи, похожее на мужскую пижаму, и нечто вроде доходящих до колен гольфов с эластичным фиксатором, перехватывавшим нижний край одеяния.
Затем следовали более плотные нательные комбинезоны. В шкафу их оказалось много – различных по плотности и прочности материала. Очевидно, они бы нам подошли при отсутствии иного. Дальше шли туники до колен и длиннополые халаты. Нечего и говорить, что мы выбрали туники.
Мы с удовольствием помылись и оделись.
– Очень даже неплохо, – произнес Терри, обозревая себя в длинном зеркале. Волосы у него немного отросли после последней стрижки, а имеющиеся в шкафу головные уборы очень напоминали шляпы принцев из сказок, только без перьев.
Наши наряды походили на то, в чем были остальные женщины, хотя некоторые из них, работающие в поле, как мы видели в бинокли во время первого облета, носили только первые два предмета.
Я расправил плечи и вытянул руки, заметив:
– Одежда у них очень практичная, смею вам доложить.
С чем все мы согласились.
– Итак, – провозгласил Терри. – Мы хорошо выспались, искупались, мы одеты и в здравом уме, хотя и чувствуем себя бесполыми существами. Как вы думаете, эти высокоцивилизованные дамы нас завтраком накормят?
– Конечно, да, – с уверенностью ответил Джефф. – Если бы они хотели нас убить, то давно бы это сделали. Думаю, к нам отнесутся как к гостям.
– Думаю, провозгласят освободителями, – заметил Терри.
– Станут изучать, как диковины, – ответил я им. – В любом случае нам нужно поесть. Так что на вылазку.
Вылазка оказалась трудной.
Ванная смыкалась только с нашей комнатой, и оставался всего один выход: большая массивная дверь, которая была заперта.
Мы прислушались.
– За дверью кто-то есть. Давайте постучим, – предложил Джефф.
Что мы и сделали, после чего дверь сразу открылась.
За ней оказалась еще одна большая комната. В дальнем ее конце стоял огромный стол, вдоль стен располагались длинные скамьи, диванчики, столы поменьше и стулья. Все они были добротно сделанные, простые по виду, очень удобные и к тому же красивые.
В комнате находились женщины, их было восемнадцать, и некоторых из них мы хорошо запомнили.
Терри разочарованно вздохнул. Я услышал, как он шепнул Джеффу:
– Старые вояки!
Однако Джефф выступил вперед и поклонился настолько изящно, насколько смог. Мы последовали его примеру, на что рослые женщины вежливо нас поприветствовали.
Нам не нужно было жалобно показывать знаками, что мы голодны. На маленьких столах уже стояла еда, и нас степенно пригласили сесть. Столы были накрыты на двоих, каждый из нас уселся напротив хозяйки, а рядом со столом стояли пять крепко сбитых стражниц, незаметно наблюдающих за нами. У нас оказалась масса времени, чтобы устать от этих опекуний!
Завтрак был не обильным, но достаточным по количеству пищи и превосходным по ее качеству. Все мы успели много попутешествовать, чтобы не противиться новшествам, и нам очень понравилась трапеза, состоящая из незнакомых, но вкусных фруктов, большого количества ароматных орехов и небольших пирожных. Запивали мы все это водой и очень приятным горячим напитком, похожим на какао.
И вот там, волей-неволей, прежде чем мы успели насытиться, началось наше обучение.
Рядом с каждой тарелкой лежала небольшая книга, настоящая, сделанная типографским способом, хоть и отличающаяся от наших бумагой, переплетом и, конечно же, шрифтом. Мы с интересом рассматривали их.
– Великий акустик Совёр[1]! – пробормотал Терри. – Нам надо учить их язык!
Нам и вправду предстояло учить их язык, но не только, еще и обучать их нашему. Там же лежали книги с чистыми листами, аккуратно разграфленными на колонки, которые явно приготовили заранее, и в них, как только мы заучивали и записывали названия предметов, нам велели рядом записывать те же названия на нашем языке.
Книга, по которой нам надо было учиться, явно была школьным учебником, по которому дети учатся читать. Из этого и из своих частых разговоров касательно методики мы заключили, что у наших хозяек нет ни опыта преподавания их языка иностранцам, ни изучения чужих языков.
С другой стороны, недостаток опыта они с лихвой компенсировали подходом. Нас постоянно поражала их предупредительность и очень быстрое понимание возникающих у нас трудностей.
Разумеется, мы охотно шли им навстречу. Целиком в наших интересах было начать понимать их речь и говорить с ними, а что до необходимости учить их – зачем это нам? Чуть позже мы попытались открыто воспротивиться, но лишь однажды.
Завтраком мы остались довольны, и каждый из нас незаметно изучал своих наставниц. Джефф – с явным восхищением, Терри – внимательно, с видом знатока, словно укротитель львов или заклинатель змей. А я – с огромным интересом.
Было совершенно ясно, что задача стоящих вокруг нас стражниц – пресекать любое неповиновение с нашей стороны. Оружия у нас не было, а если бы мы попытались сопротивляться, скажем, при помощи стульев, то пятерых на одного было слишком много, пусть даже женщин, в чем мы ранее убедились на свою беду. Было неприятно, что они все время находились рядом, но мы скоро привыкли.
– Это куда лучше, чем носить смирительную рубашку, – философски рассуждал Джефф, когда мы остались одни. – Нам предоставили приличное пространство без особых шансов на побег и личную свободу – тщательно контролируемую. Все же лучше, чем если бы мы оказались в краю мужчин.
– В краю мужчин! Ты и вправду веришь, что здесь нет мужчин, наивный дурачок? Разве ты не понимаешь, что они должны здесь быть? – спросил Терри.
– Д-да, – согласился Джефф, – конечно… но все же…
– Все же – что?! Давай, неисправимый романтик, говори, что у тебя на уме?
– У них может присутствовать особая область деятельности, о которой мы не слышали, – предположил я. – Мужчины могут жить в изолированных городах, каким-то образом подчиненные и лишенные права голоса. Но они наверняка есть.
– Твое последнее предположение звучит очень мило, Ван, – возразил Терри. – Прямо как с нами: подчинили и лишили права голоса. Меня от этого в дрожь бросает.
– Ну, подумай сам, как тебе захочется. В самый первый день мы видели массу детей, видели тех девушек…
– Настоящих девушек! – согласился Терри, облегченно вздохнув. – Хорошо, что напомнил. Заявляю: если бы я думал, что в этой стране нет никого, кроме тех гренадерш, я бы выбросился из окна.
– Кстати, об окнах. Давайте-ка осмотрим наши, – предложил я.
Мы выглянули из всех окон. Ставни открывались достаточно легко, решеток не было, однако это не очень утешало.
Мы находились не в городе с розовыми домами, куда так опрометчиво зашли днем раньше. Комната наша располагалась высоко в выступающем крыле похожего на замок здания, построенного на крутом утесе. Прямо под нами виднелись благоухающие фруктовые сады, но огораживающая их высокая стена тянулась вдоль края утеса, который отвесно обрывался вниз. Как высоко – мы не видели. Отдаленные звуки журчащей воды говорили, что у его подножия течет река.
Нам открывался вид на восток, запад и юг. К юго-востоку простирались обширные поля и луга, ярко освещенные утренним солнцем, но по обе стороны от них и за ними возвышались горы.
– Наше здание – настоящая крепость, и построили его не женщины, это я вам говорю, – заявил Терри. Мы согласно кивнули. – Оно стоит прямо посреди гор, и нас наверняка сюда долго везли.
– И привезли довольно быстро, – добавил я.
– В первый день мы видели высокоскоростные повозки, – напомнил Джефф. – Если в них есть двигатели, значит, здешние обитатели цивилизованные.
– Цивилизованные они или нет, наша задача – выбраться отсюда. Не предлагаю связать канат из простыней, пока не буду уверен, что лучше способа нет.
С этим мы согласились и вернулись к разговору о женщинах. Джефф задумчиво продолжал:
– Все равно, – настаивал он, – есть во всем этом что-то забавное. Дело не в том, что мы не видим мужчин, а в том, что не наблюдаем следов их присутствия. И… реакция женщин совсем не из тех, какие мне доводилось встречать.
– Джефф, в твоих словах что-то есть, – согласился я. – Тут совсем другая… атмосфера.
– Они, похоже, не замечают, что мы – мужчины, – продолжил он. – И относятся к нам… ну… так же, как к своим соплеменницам. Словно то, что мы мужчины, – некое мелкое недоразумение.
Я кивнул. Я и сам это заметил. Но Терри грубо вмешался.
– Чушь собачья! – воскликнул он. – Это все из-за их преклонного возраста. Говорю же вам – они все бабушки. Или должны быть таковыми. В крайнем случае – двоюродные бабушки. Те девушки были действительно девушками, разве нет?
– Да… – по-прежнему неохотно согласился Джефф. – Но они не боялись… взлетели на дерево и спрятались, как школьники, пойманные за забором школы, а не как стеснительные девочки. И бегали они, как марафонцы – это уж ты признай, Терри, – добавил он.
Шли дни, и Терри становился все мрачнее. Похоже, заточение раздражало его куда больше, чем нас с Джеффом. Он надоедал нам разговорами об Алиме, о том, что он едва ее не схватил.
– Если бы у меня получилось, – довольно злобно твердил он, – у нас была бы заложница, и мы могли бы выдвинуть условия.
Но Джефф, как и я, поддерживал превосходные отношения со своей наставницей и даже с охранницами. Я с огромным интересом подмечал и изучал незаметные различия между ними и другими женщинами, а потом пытался их объяснить. У всех были короткие стрижки, иногда с кудряшками, иногда без. Все они выглядели здоровыми, чистыми и свежими.
– Будь у них волосы подлиннее, – сетовал Джефф, – они бы выглядели куда женственнее.
После того, как я привык, их стрижки даже начали мне нравиться. Трудно объяснить, почему нужно так восторгаться пышными волосами женщин и не восторгаться косицами китайцев. Разве только тем, что мы убеждены, что длинные волосы «приличествуют» женщинам. В то время как «гривы» есть и у жеребцов, и у кобыл, а у львов, буйволов и прочих – только у самцов. Но этот факт я упустил. Поначалу.
Время мы проводили довольно приятно. Нам разрешалось свободно гулять в саду под окнами. Сад был вытянутым, неправильной формы и примыкал к утесу. Стены были совершенно гладкими и высокими, переходящими в кладку самого здания. Когда я изучал огромные камни, во мне крепло убеждение, что здание это очень древнее. Возводили его, как постройки в Перу до-инковского периода: из огромных каменных блоков, плотно пригнанных друг к другу, как кусочки мозаики.
– Этот народ обладает давней историей, я уверен, – говорил я друзьям. – И когда-то они были воинами – иначе откуда крепость?
Как уже говорилось, в саду мы гуляли свободно, но не в одиночестве. Вокруг всегда сидели неуместно сильные женщины, и одна из них все время наблюдала за нами, даже если остальные читали, играли в игры или занимались рукоделием.
– Когда я вижу, как они вяжут, – произнес Терри, – почти могу назвать их женственными.
– Это ничего не доказывает, – тотчас же вступил Джефф. – Пастухи в Шотландии всегда что-то вяжут.
– Когда мы отсюда выберемся… – Терри потянулся и поглядел на далекие вершины гор. – Когда мы отсюда выберемся и доберемся туда, где живут настоящие женщины – матери, девушки…
– И что дальше? – довольно мрачно спросил я. – Откуда ты знаешь, что мы вообще отсюда выберемся?
Подобные мысли раздражали, в чем мы единодушно соглашались, а потом со всей серьезностью возвращались к занятиям.
– Если мы станем хорошо себя вести и хорошо учиться, – предположил я. – Если будем спокойными, учтивыми и вежливыми, то они не станут нас опасаться и, возможно, выпустят. К тому же, когда мы все-таки сбежим, нам чрезвычайно важно знать их язык.
Лично у меня их язык вызвал огромный интерес и, увидев, что у них есть книги, я с жадностью на них набросился, чтобы погрузиться в историю этого народа, если она у него есть.
На их языке было легко говорить, он отличался музыкальностью и ласкал слух, а легкость чтения и письма поражали. Грамота была полностью фонематической, структура – стройной и простой, как у эсперанто, однако лексика содержала отголоски древней и развитой цивилизации.
Учиться мы могли столько, сколько пожелаем, а для отдыха нам не только разрешали слоняться по саду, но и показали большой спортивный зал, расположенный на крыше и этажом ниже. Вот теперь мы по-настоящему зауважали наших высоких охранниц. Для упражнений переодеваться не требовалось, разве что снять верхнюю одежду. Нижнее одеяние настолько подходило для занятий спортом, насколько это нужно, и совершенно не стесняло движений. Должен признаться, что оно выглядело лучше, чем наша обычная одежда.
– Сорок, им всем за сорок, а некоторым и за пятьдесят – спорю. Только поглядите! – ворчал Терри, невольно восхищаясь ими.
Мы не увидели особой акробатики вроде той, которую могут выполнить только молодые, но касательно всестороннего развития система физического воспитания была поставлена образцово. Упражнения сопровождались музыкой, особенно спортивные танцы и иногда строгие в своей красоте групповые выступления.
На Джеффа они произвели огромное впечатление. Тогда мы не знали, сколь малую толику их физической культуры нам показывали, но на все было приятно смотреть и участвовать тоже.
Да-да, мы участвовали! Это было необязательно, но мы решили сделать приятное нашим хозяйкам.
Терри был из нас самым сильным, я – гибким, жилистым и обладал большой выносливостью, а Джефф был прекрасным бегуном и барьеристом. Однако доложу вам, что пожилые дамы нас обставляли. Они бегали, как олени, и не напоказ, а так, словно это для них естественно. Мы сразу вспомнили уносящихся прочь девушек в нашем первом ярком приключении и решили, что так оно и есть.
Они и прыгали, как олени, быстро складывая ноги, подтягивая их вверх с боковым наклоном тела. Я припомнил, как некоторые из нас брали препятствия «врастопырку», и попытался освоить этот прием. Однако сравняться с подобными мастерами было нелегко.
– Никогда не думал, что доживу до того, что мной станут командовать пожилые акробатки! – возмущался Терри.
Игры у них тоже были, много, но поначалу они показались нам неинтересными. Они походили на парное раскладывание пасьянсов – у кого раньше сойдется, на соревнование или на состязательный экзамен, а не на игру с элементом азарта.
Я немного над этим поразмыслил и сказал Терри, что это доказывает отсутствие среди них мужчин.
– У них нет мужских игр, – заявил я.
– Их игры интересные, мне нравятся, – возразил Джефф. – К тому же я уверен, что все они образовательные.
– В печенках у меня сидит это их образование! – взвился Терри. – Подумать только – в нашем возрасте, и ходить в женскую школу. Хочу выбраться отсюда.
Но выбраться мы не могли, и обучение наше шло быстро. Личные наставницы все выше поднимались в наших глазах. Они казались более утонченными, нежели охранницы, хотя все вели себя дружелюбно и непринужденно. Мою звали Сомель, Джеффа учила Зава, а Терри – Моадин. Мы пытались найти закономерность в их именах и в именах охранниц, но безрезультатно.
– Имена достаточно благозвучные, по большей части короткие, но в них нет схожести окончаний, как нет и двух полностью одинаковых имен. Однако знакомство наше с ними оставалось пока очень поверхностным.
Мы много о чем хотели их расспросить, как только более-менее освоим язык. Лучшего обучения я не встречал. С утра до вечера рядом всегда находилась Сомель, кроме интервала с двух до четырех часов, неизменно улыбчивая и добродушная, что мне нравилось все больше. Джефф говорил, что мисс Зава – так он ее называл, хотя обращений здесь явно не существовало – сущая прелесть, что она напоминает ему тетю Эстер. Однако Терри не поддавался обаянию и подшучивал над своей наставницей, когда мы оставались одни.
– Надоело! – возмущался он. – Надоело мне все это! Держат нас взаперти, беспомощных, как трехлетних сирот, и учат тому, что они считают нужным, нравится нам это или нет. Причем с бесцеремонностью старых дев!
Тем не менее наше образование продолжалось. Наставницы принесли великолепно выполненный объемный макет-карту своей страны и пополнили наши знания в географии, но когда мы спросили об окружавших их краях, нам в ответ с улыбкой покачали головами.
Нам показывали картины, не только гравюры в книгах, но и цветные изображения растений, деревьев, цветов и птиц. Демонстрировали инструменты и множество всяких приспособлений – недостатка в учебных материалах мы не испытывали.
По мере нашего продвижения нам приносили все больше и больше книг…
Если бы не Терри, мы вполне довольствовались бы своим положением, но по мере того, как недели складывались в месяцы, он все больше раздражался.
– Не реви ты, как медведь-шатун! – однажды взмолился я. – Все идет прекрасно. С каждым днем мы понимаем их все больше, и очень скоро сможем мотивированно попросить, чтобы нам разрешили уехать…
– Разрешили уехать! – взорвался он. – Разрешили, как оставленным после уроков школьникам. Я хочу выбраться отсюда и выберусь. Хочу найти здесь мужчин и сразиться с ними! Или девушек…
– Похоже, девушки интересуют тебя больше всего, – заметил Джефф. – И чем ты будешь сражаться, кулаками?
– Да! Палками, камнями… Просто сражаться! – Терри принял стойку и легонько ударил Джеффа в челюсть. – Вот так, например, – продемонстрировал он. – В любом случае, – продолжал он, – мы могли бы добраться до биплана и исчезнуть отсюда.
– Если он еще там, – осторожно заметил я.
– Ой, не каркай, Ван! Если его там нет, мы уж как-нибудь сможем спуститься вниз… Думаю, катер все-таки на месте…
Спорить с Терри было трудно, настолько, что он наконец уговорил нас разработать план побега. Это нелегко, очень опасно, однако Терри заявил, что, если мы не согласимся, он сбежит один. Мы, конечно же, и подумать такого не могли.
Оказалось, что он довольно внимательно изучил окрестности. Глядя из дальнего окна, выходящего на возвышенность, мы весьма точно смогли определить протяженность стены и ее высоту. К тому же с крыши взгляду открывалось еще больше, а с одной точки даже можно было рассмотреть тропинку у стены.
– Загвоздка в трех вещах, – сказал Терри. – Веревки, проворство и скрытность.
– Это самое трудное, – согласился я, все еще надеясь отговорить его. – На нас всегда, кроме ночного времени, смотрит минимум пара глаз.
– Поэтому надо проделать все ночью, – ответил он. – Так легче.
– Не надо забывать, что если они нас поймают, то потом с нами могут обойтись не так великодушно.
– Это оправданный риск, на который нужно пойти. Я сбегу, пусть даже шею сломаю.
Отговаривать Терри было бесполезно.
С веревками оказалось непросто. Нужно было что-то достаточно прочное, чтобы выдержать вес человека, и достаточно длинное, чтобы спуститься в сад, а потом со стены. В спортивном зале висело много прочных канатов – здешние жительницы, похоже, обожали раскачиваться и лазать по ним, – но в зале мы никогда не оставались одни.
Придется нарезать веревки из постельного белья, половиков и одежды. Более того, этим заняться надо будет после того, как нас закроют на ночь, поскольку каждое утро комнату до блеска убирали две охранницы.
У нас не было ни ножниц, ни ножей, но Терри оказался изобретателен.
– У дамочек есть стекло и фарфор. Разобьем что-нибудь стеклянное из ванной – бери и режь. Голь на выдумки хитра, – промурлыкал он. – Когда вылезем из окна, встанем в пирамиду в три человеческих роста и обрежем веревку как можно выше, чтобы и на стену хватило. Я приметил место, откуда видно тропу под стеной, там есть большое дерево, лиана или что-то вроде, судя по листьям.
Риск казался сумасшедшим, но экспедицию возглавлял все-таки Терри, к тому же все мы устали от заточения.
Итак, мы дождались полнолуния, пораньше отправились спать и за пару часов кое-как смастерили веревки, способные выдержать вес человека.
Залезть подальше в шкаф, обернуть стеклянный предмет плотной тканью и бесшумно его разбить оказалось нетрудно. Битым стеклом резать можно, хоть и не так легко, как ножницами.
Яркий лунный свет струился в наши четыре окна – мы не решились надолго включать освещение, – пока мы быстро и напряженно трудились, прокладывая себе дорогу к погибели.
Занавески, половики, халаты, полотенца и постельное белье, даже обивка матрасов – мы шва на шве не оставили, как выразился Джефф.
Затем у дальнего окна, за которым наблюдали меньше, мы накрепко привязали конец веревки к прочной петле внутренней ставни и бросили свернутый канат вниз.
– Тут все довольно просто – я иду последним, чтобы обрезать веревку, – сказал Терри.
Я спустился первым и стоял, плотно прижавшись к стене. На плечи мне опустился Джефф, затем Терри, немного раскачивающийся, пока обрезал веревку у себя над головой. Потом я осторожно соскользнул вниз, за мной Джефф, и вот мы втроем уже стояли в саду, держа в руках длинную веревку.
– Прощай, бабуля, – еле слышно прошептал Терри, и мы тихонько поползли к стене, прячась за кустами и деревьями. Терри предусмотрительно пометил каждую опорную точку, слегка чиркнув камнем о камень, при ярком лунном свете мы смогли их разглядеть. Для привязки мы облюбовали раскидистый и высокий куст.
– Теперь выстраивайте пирамиду, я встану на вас и перелезу первым, – велел Терри. – Куст выдержит веревку, пока вы оба заберетесь на стену. Потом я спущусь. Если все нормально, вы меня увидите, или, скажем, я трижды дерну за веревку. Если встать там совершенно некуда, я залезу обратно. Думаю, они нас не прикончат.
На самом верху он осторожно и внимательно огляделся по сторонам, прошептал: «Порядок», и соскользнул вниз. Джефф полез на стену, за ним я, и с кромки мы с трепетом смотрели, как далеко внизу опускается фигура, раскачиваясь и перехватывая руками веревку, пока не спрыгнула в густую листву.
Затем веревка трижды дернулась, и мы с Джефффом, радуясь вновь обретенной свободе, успешно спустились вслед за нашим вожаком.
Глава 4
Наши похождения
Мы стояли на узком, неровном и круто обрывающемся утесе и наверняка и неминуемо свалились бы вниз, сломав шеи, если бы не лиана. Это было широко раскинувшееся растение с мясистыми листьями, немного напоминающее виноградовник.
– Сами видите, он не вертикальный, – воодушевленно и гордо сказал Терри. – Лиана эта никогда бы не выдержала наш полный вес, но если мы по очереди соскользнем вниз, держась за нее и упираясь ногами в склон, то благополучно доберемся до следующего утеса.
– Нам же не хочется залезать по веревке обратно, и здесь задерживаться нельзя, так что я согласен, – мрачно проговорил Джефф.
Терри «съехал» первым, сказав, что покажет, как христианин идет навстречу смерти. Нам везло. Мы надели самые плотные и прочные комбинезоны, сбросив туники, и вполне успешно одолели спуск, хотя я довольно сильно ударился в самом конце и удержался на втором утесе лишь благодаря силе тяжести. Дальше нам предстояло спускаться по своего рода «дымоходу» – длинной извилистой расселине. Основательно исцарапанные и набившие массу шишек, мы наконец достигли речушки.
Там было гораздо темнее, однако все мы понимали необходимость как можно дальше отойти от места побега, поэтому шли вброд, прыгали и карабкались вдоль каменистого русла в мерцающем лунном свете, держась тени листвы, пока разгорающийся день не заставил нас остановиться.
Мы нашли большое ореховое дерево, чьи большие сытные плоды с мягкой кожурой уже хорошо знали, и наполнили ими карманы.
Я не отметил, что одежда этих женщин содержала множество карманов самых различных размеров и форм. Они имелись на всех ее предметах, а комбинезоны были буквально усеяны ими. Так что мы набивали их орехами, пока не «раздулись», напоминая прусских гренадер на марше, напились воды и спрятались до темноты.
Место нам попалось не очень удобное, забраться туда было не так-то легко. Это была расщелина, тянущаяся вдоль крутого берега реки, сухая и надежно прикрытая листвой. После изматывающего трех- или четырехчасового марша и хорошего завтрака мы улеглись вповалку и спали, пока полуденное солнце не начало жечь наши лица.
Терри осторожно ткнул меня ногой.
– Как ты там, Ван? Живой?
– Очень даже живой, – ответил я.
Джефф тоже был полон сил.
Потянуться можно было вполне, а вот повернуться с трудом. Мы могли по очереди переворачиваться, укрываясь за листвой.
Пускаться в путь днем не было смысла. Страну мы особо не видели, но вполне понимали, что находимся на краю возделываемых земель и что по всей округе подняли тревогу.
Лежа на нагретом узком краю скалы, Терри посмеивался себе под нос. Он болтал о безалаберности наших охранниц и наставниц, отпуская в их адрес нелестные замечания.
Я напомнил ему, что нам еще шагать и шагать до места, где мы оставили аэроплан и что с большой вероятностью его может там не оказаться, но он лишь легонько пнул меня ногой и велел не каркать.
– Риск – благородное дело, – возразил он. – Я не говорил, что мы на пикник отправляемся. Но лично я сбежал бы в антарктические ледники, лишь бы не сидеть под замком.
Вскоре мы снова задремали.
Долгий отдых и всепроникающая сухая жара пошли нам на пользу, и в ту ночь мы покрыли значительное расстояние, держась краешка лесного пояса, который, как мы знали, окружает всю страну. Иногда мы приближались к краю внешнего хребта, внезапно обнаруживая перед собой зияющую пустоту.
– Эта страна вздымается вверх, как базальтовое плато, – заметил Джефф. – Веселый же нам предстоит спуск, если они забрали наш аэроплан!
За этим его предположением последовал шквал ругательств.
Замеченное нами в глубине полей выглядело достаточно мирно, но видели мы все при лунном свете. Днем мы носа не высовывали. Как говорил Терри, не хотелось убивать старушек, даже если бы мы и могли. Кроме того, обнаружив, они без труда бы нас одолели и принесли обратно. Так что оставалось только затаиться и незаметно ускользнуть, если получится.
Разговаривали мы немного. По ночам бежали марафоны с препятствиями, стараясь ни на минуту не останавливаться. Плыли, если вода оказывалась слишком глубокой, или же ее нельзя было обойти, но такое случилось лишь дважды. Днем спали беспробудным сном. Нам очень повезло, что мы могли жить на подножном корму. Даже на краю леса съедобных плодов всегда было вдоволь.
Однако Джефф разумно предположил, что именно это доказывает, что нужно соблюдать чрезвычайную осторожность, поскольку мы можем в любой момент натолкнуться на дюжих садовниц, лесничих или собирательниц орехов. Шли мы очень осторожно, будучи уверенными, что если на этот раз не вырвемся оттуда, нам вряд ли представится другая возможность. Наконец мы достигли места, откуда далеко внизу увидели широкую гладь тихого озера, с которого начали полет в эту страну.
– Приятно все это видеть! – воскликнул Терри, глядя вниз. – Значит так, если не сможем найти биплан, то будем знать, откуда начинать, чтобы как-то по-другому спуститься с этой скалы.
Скала в этом месте выглядела очень опасно. Она вздымалась настолько отвесно, что нам приходилось вытягивать голову, чтобы разглядеть ее основание, а земля внизу казалась погруженным в болото переплетением буйной растительности. Однако жизнью рисковать не пришлось, поскольку после скитаний среди камней и деревьев мы наконец оказались на ровной поляне, где приземлились. И там, сами не веря своему везению, обнаружили аэроплан.
– Вот черт, его еще и накрыли! Ты думаешь, у них достало для этого здравого смысла?! – вскричал Терри.
– Если хватило для этого, то хватит и на большее, – осторожно осадил его я. – Наверняка за аэропланом наблюдают.
В неясном лунном свете мы обследовали вокруг столько, сколько смогли. Лунный свет очень ненадежен и обманчив, но в лучах рассветного солнца мы разглядели знакомые очертания аэроплана, накрытого плотной тканью вроде парусины. Рядом не было ни малейших признаков наблюдения. Мы решили, что как только достаточно рассветет, быстро ринемся к биплану и возьмемся за работу.
– Мне неважно, взлетит наш старикан или нет, – заявил Терри. – Можно отогнать его к краю, залезть и спланировать – р-раз! – к нашему катеру. Глядите, вон он!
И правда – внизу виднелся наш катер, лежащий, как серый кокон, на ровной водной глади.
Тихо, но быстро мы бросились вперед и принялись отвязывать накрывавшую биплан ткань.
– Чтоб тебя! – дрожа от нетерпения, вскрикнул Терри. – Его зашили, как мешок! А у нас ни одного ножа!
И тут, пока мы тянули и старались порвать грубую прочную ткань, раздался звук, от которого Терри вскинул голову, как боевой конь – легко узнаваемое хихиканье. Тройное хихиканье.
Это были они – Селис, Алима и Элладор – выглядящие так же, как при первой нашей встрече. Они стояли чуть поодаль, любопытные и озорные, как школьницы.
– Осторожнее, Терри, осторожнее! – предупредил я. – Слишком все просто – возможно, тут ловушка.
– Давайте воззовем к их добрым сердцам, – предложил Джефф. – Думаю, они нам помогут. Может, у них есть ножи.
– В любом случае бросаться на них бесполезно. – Я продолжал удерживать Терри. – Мы же знаем, что они обставят нас в беге и в лазании по деревьям.
Он неохотно согласился, и после недолгих переговоров мы медленно двинулись к ним, выставив руки с поднятыми ладонями в знак добрых намерений.
Они стояли, пока мы не подошли довольно близко, после чего знаками показали, чтобы мы остановились. Для верности мы сделали еще пару шагов, и они тотчас отскочили. Так что мы замерли на почтительном расстоянии. Потом мы в меру своего знания их языка объяснили свое положение, рассказав, как нас заточили и как мы сбежали. Все это сопровождалось с нашей стороны непрерывной жестикуляцией, а с их – неподдельным интересом на лицах. Мы поведали, как шли по ночам и прятались днем, и тут Терри изобразил сильный голод.
Я знал, что он вряд ли его испытывал: мы находили массу съедобного и наедались досыта. Но на них это, похоже, произвело должное впечатление, и после легкого перешептывания они достали их карманов небольшие пакетики и с необыкновенной легкостью и точностью бросили их нам в руки.
Джефф был за это чрезвычайно благодарен, а Терри всячески выражал жестами свое восхищение, что заставило их по-мальчишески похвастаться своими умениями. Селис отбежала и соорудила нечто вроде скалы-горки, водрузив на три сведенных в пирамиду палочки большой орех, а Алима тем временем собирала камни.
Они знаками предложили нам покидать камни в пирамидку, что мы и сделали, но та стояла далеко. Лишь после нескольких неудачных попыток, вызвавших у проказливых созданий веселый смех, Джеффу удалось обрушить сооружение на землю. У меня на это ушло еще больше времени, а Терри, к своему сильному раздражению, занял третье место.
Затем Селис вновь собрала импровизированный треножник, оглянулась на нас, разбила сооружение и указала на него пальчиком, потрясая кудряшками.
– Нет, – произнесла она. – Плохо… Не так!
Потом она снова сложила пирамиду, увенчала ее крупным орехом и повернулась к подружкам. Шаловницы сели и принялись по очереди бросать камни, а одна стояла рядом и поправляла пирамидку. Они два раза из трех сбивали орех, не попадая при этом по палочкам. Девушки были очень довольны, мы тоже сделали вид, что нам это нравится, однако все было не так.
Эта игра нас сблизила, но я твердил Терри, что мы сильно пожалеем, если не взлетим, пока есть возможность, и мы начали просить ножи. Мы с легкостью изобразили, что собираемся сделать, и они с гордым видом достали из карманов нечто напоминающее складные ножи.
– Да-да! – с радостью затараторили мы. – Именно это! Пожалуйста…
Мы ведь успели достаточно освоить их язык. Мы выпрашивали у них ножи, но они их нам не давали. Если мы делали шаг вперед, они тотчас же отступали, готовые в любой момент убежать.
– Бесполезно, – сказал я. – Давайте-ка найдем острые камни или что-то вроде, надо снять этот чехол.
Мы поискали и нашли зазубренные камешки и стали разрубать ими ткань, но это походило на попытки разрезать парусину раковинами моллюска.
Терри колотил и подкапывал. Однако тихонько сказал нам, тяжело дыша:
– Ребята, мы в хорошей форме, давайте изо всех сил рванем и поймаем этих девчонок, это просто необходимо.
Они подошли довольно близко, чтобы понаблюдать за нашей работой, и мы ошарашили их внезапностью. К тому же, как сказал Терри, после недавних тренировок мы пришли в прекрасную форму, и на несколько мгновений девушки испугались, а мы почти торжествовали.
Но как только мы вытянули руки, расстояние между нами увеличилось, и они явно успели разогнаться. Затем, хоть мы и мчались изо всех сил и забежали гораздо дальше, чем следовало бы, они нас все время опережали.
Наконец мы остановились, задыхаясь и вняв моим настойчивым предупреждениям.
– Это же глупость совершеннейшая, – убеждал я друзей. – Они это нарочно делают. Живо обратно, или нам несдобровать.
Мы вернулись гораздо медленнее, чем бежали. На месте нас и вправду ждал пренеприятный сюрприз.
Когда мы дошли до укрытого чехлом аэроплана и вновь принялись разрывать ткань, вокруг нас словно из-под земли выросли крепкие фигуры со спокойными и решительными лицами.
– Господи! – простонал Терри. – Старые вояки! Без толку – их сорок к одному.
Сопротивляться было бесполезно. Женщины явно полагались на численное превосходство, не столько на силу и тренированность, сколько на единый порыв множества людей. Их лица совсем не выражали страха, и поскольку мы не имели оружия, а их насчитывалась по меньшей мере сотня, плотно нас обступившая, мы сдались столь достойно, сколь могли.
Разумеется, мы ждали наказания – более строгого заточения, возможно, одиночного заключения, – но ничего подобного не произошло. К нам отнеслись, как к школьникам-прогульщикам, словно женщины совершенно четко понимали наши причины прогулять.
Мы отправились обратно, на этот раз не под наркозом, несясь во вполне узнаваемых повозках с электрическими двигателями. Каждый из нас сидел в отдельном экипаже, стиснутый по бокам крепкими дамами, а еще три расположились спереди.
Вели себя они дружелюбно и говорили с нами в силу нашего ограниченного знания их языка. Хотя Терри был безумно обескуражен, и сначала все мы страшились жестокого обращения, лично я вскоре ощутил благостную уверенность и наслаждался поездкой.
Со мной сидели прежние сопровождающие, донельзя добродушные, которые, похоже, не испытывали ничего, кроме удовольствия от победы в пустяковой игре, хотя и это они вежливо скрывали.
Мне выпала хорошая возможность посмотреть страну, и чем больше я видел, тем сильнее она мне нравилась. Для подробного изучения мы ехали слишком быстро, но я успел по достоинству оценить великолепные дороги, чистые, как свежевымытый пол, тень во множестве стоящих вдоль них деревьев, раскинувшиеся за ними цветочные поля и очаровательные пейзажи, то и дело открывающиеся взору.
Мы проехали множество деревень и городов, и я вскоре убедился, что почти «парковая» красота первого увиденного нами города не является исключением. С борта аэроплана вид был замечательный, но ему не хватало детальности, и в тот день, когда нас схватили, мы увидели не очень много. Однако теперь мы двигались с небольшой скоростью километров сорок пять в час и покрыли довольно внушительное расстояние.
Мы остановились пообедать в большом городе, и тут, пока мы неспешно катили по улицам, нам удалось поближе разглядеть его жителей. Вдоль всего нашего пути они высыпали на нас посмотреть, а когда мы принялись за угощение в большом саду за стоявшими в тени столами, окруженными цветами, в нас впилось множество глаз. Везде – в полях, в деревнях, в городах – мы видели только женщин. Пожилых, молодых, в большинстве своем не выглядящих ни юными, ни старыми, но одних женщин. Совсем юных, которые, однако, попадались реже и вместе с детьми держались как бы особняком. Девушек и детей мы частенько замечали в местах, похожих на школы и игровые площадки, и, насколько мы могли судить, мальчиков среди них не было. Мы осторожно всматривались в лица. Все глядели на нас добродушно, приветливо и с неподдельным интересом. Никакой враждебности. Теперь мы довольно неплохо понимали их речь, и сказанное ими звучало достаточно благожелательно.
И вот к вечеру нас благополучно водворили в прежнюю комнату. Учиненного разгрома словно не бывало. Кровати оставались такими же ровными и удобными, как раньше, появилось новое белье и полотенца. Единственное, что сделали женщины – это стали по ночам освещать сад и поставили дополнительную охрану. Но на следующий день нас призвали к ответу. Три наставницы, не участвовавшие в нашей поимке, хорошо подготовились к приему и все нам объяснили.
Они прекрасно знали, что мы направимся к аэроплану, а также им было известно, что иного способа спуститься к озеру живыми не существует. Поэтому наше бегство никого не встревожило: местных жителей всего лишь призвали наблюдать за нашими передвижениями вдоль края лесного массива между двумя точками. Оказалось, что почти каждую ночь за нами следили женщины, прятавшиеся на деревьях вдоль устья реки или в скалах.
Терри выглядел ужасно раздосадованным, но мне все это представилось чрезвычайно забавным. Мы рисковали жизнью, прятались и крались, как разбойники, мокли и мерзли по ночам, мучились от жары днем – и все время эти достопочтенные дамы просто ждали, пока мы появимся.
Теперь они начали объяснять, тщательно подбирая слова, дабы мы все поняли. Оказалось, что мы считались гостями страны, как бы взятыми на общественное воспитание. Наша первая попытка совершить насильственные действия вызвала необходимость некоторое время подержать нас под охраной, но как только мы выучим язык и дадим слово не причинять никому вреда, нас провезут по всей стране.
Джефф с готовностью их в этом заверил. Конечно, за Терри он не мог говорить, однако ясно дал понять, что тот сгорает от стыда и вскоре исправится. Что же до языка – мы взялись за него с удвоенным рвением. Нам принесли огромное количество книг, и я принялся тщательно их изучать.
– Сплошная макулатура! – в очередной раз взорвался Терри, когда мы сидели у себя в комнате. – Разумеется, нужно начинать с рассказов для детей, но теперь мне хочется чего-нибудь поинтереснее.
– Без мужчин нельзя ожидать страстных любовных историй и захватывающих приключений, так ведь? – спросил я. Ничего так не раздражало Терри, как необходимость признать, что здесь нет представителей нашего пола. Что они никак не фигурируют ни в выданных нам книгах, ни на изображениях.
– Заткнись! – рявкнул он. – Что за чушь ты несешь! Вот спрошу-ка я их в лоб – теперь мы уже достаточно знаем.
По правде сказать, мы изо всех сил старались освоить язык, могли бегло читать и довольно легко обсуждать прочитанное.
В тот день мы все сидели на крыше – наша троица и наставницы за одним столом. Охранниц рядом не было. Некоторое время назад нам дали понять, что если мы дадим обещание не прибегать к насилию, нас избавят от постоянной «опеки», и мы с готовностью пообещали.
Так что мы непринужденно сидели за столом, все в одинаковой одежде. Волосы у нас отрасли почти так же, как у женщин, и выделялись мы только бородами. Мы хотели от них избавиться, но пока что нам не удавалось уговорить хозяек выдать нам режущие инструменты.
– Сударыни, – совершенно неожиданно начал Терри, – в вашей стране нет мужчин?
– Мужчин? – отозвалась Сомель. – Вроде вас?
– Да. – Терри показал на бороду и расправил широкие плечи. – Мужчин, настоящих мужчин.
– Нет, – тихо ответила она. – У нас в стране мужчин нет. И не было две тысячи лет.
Взгляд у нее был чистый и правдивый, она не стала преподносить поразившее нас утверждение как нечто ошеломляющее, а произнесла его очень буднично и обыденно.
– Но… люди… дети… – возразил Терри, нисколько ей не веря, однако не желая этого показывать.
– Ах, да, – улыбнулась она. – Неудивительно, что ты поражен. Мы матери, все мы, но отцов нет. Мы думали, вы давно об этом спросите, отчего же не спросили?
Смотрела она, как всегда, приветливо, голос звучал непринужденно.
Терри объяснил, что мы еще недостаточно овладели языком, причем, по-моему, разъяснил довольно путано, но Джефф оказался откровеннее.