Ящик Пандоры бесплатное чтение

1

Пляж Куршской косы раскинулся на десятки километров. Этим летом к середине июня установилась настоящая жара, температура достигала тридцати градусов к двум часам пополудни, а вода в Балтийском море держалась на отметке двадцать один градус. Для длительных заплывов прохладно, но окунуться после душного дня самое то! Дул теплый и сильный ветер, разноцветные полотнища парусов виндсерфингистов рассекали бирюзовую гладь моря.

Филипп громко чихнул и проснулся. Воскресное утро застало его лежащим на песке, приливная волна окатила ступни, обутые в старенькие кроссовки с эмблемой «Пума». Он застонал и открыл глаза.

– Мать моя женщина! – прохрипел он и осторожно сел. Простое движение вызвало взрыв боли в голове. Некоторое время он сидел на песке, щурясь от яркого утреннего солнца, слепящего глаза, решая архисложную задачу: выблевать выпитое накануне ночью или стерпеть.

Филипп Потехин, безработный житель приморского города Калининграда, запустил пятерню в густые с проседью волосы. Он совершенно не мог вспомнить, как закончилась вчерашняя пьянка и почему утро застало его лежащим на пляже. Он потрогал череп, надеясь обнаружить заветную кнопку, выключающую дикую головную боль. Лечить подобное подобным! Так гласил девиз средневековых алхимиков. Что-то должно было остаться после вчерашнего. Яростная дрожь в руках усилилась, когда он извлекал из сумки бутылку. На дне плескалась темно-бордовая жидкость. Немного. Граммов сто пятьдесят. В два глотка ему удалось прикончить содержимое бутылки, судорожно дернулся кадык, глаза заслезились, на лбу выступила испарина.

– Мать моя женщина! – с шумным вздохом воскликнул Филипп.

Пляж постепенно наполнялся людьми. Мимо прошла грузная женщина в синем лифчике и белых шортах, сладко запахло цветочными духами.

– Мама, посмотри какая штучка! – запищала белокурая девочка, в таких же, как у матери, белых шортиках. Кожа у нее на лбу облупилась, волосы выгорели до белизны.

Девочка смотрела куда-то под ноги Филу. Повинуясь древнему инстинкту коллективного бессознательного, мужчина проследил за взглядом ребенка. В полуметре от его ноги лежало что-то серое и округлое, облепленное высохшими на солнце водорослями.

– Пойдем отсюда, Леночка!

Женщина боязливо покосилась на заросшего седой щетиной бродягу.

– Это амфора! – уверенно заявила девочка. – Ее выкинуло море!

– Ага! – сказал Филипп, нагло посмотрел женщине в лицо. – Там клад! Продается за пять штук!

Он взял предмет, удивившись его литой тяжести. Женщина поспешно увлекла дочку за руку.

– Три штуки! – прокричал Филипп, отчего немедленно пробудилась утихшая после опохмела головная боль. – Штука…

Мать с дочкой шли по залитому солнцем побережью, на золотом песке змеились две тени, маленькая и большая.

– К черту! – бессмысленно выругался Филипп. Теперь его мучила жажда, мысль о холодном пиве казалась волшебной и недостижимой. Он достал сигарету из мятой пачки, чиркнул колесиком зажигалки, синий огонек заплясал после третьей попытки.

Прямо на песок выехал черный внедорожник, распахнулась дверца, музыкальные басовые ноты сотрясли горячий воздух.

«Ты со мной, ты моя козочк-а-а!» – гнусаво читал монотонный речитатив мужской голос.

«Я твоя козочка-а-а!!! А-а-а…» – с придыханием заныла девица.

Из салона внедорожника выгружалась компания молодежи. Худенькая блондинка с синими от татуировок голыми плечами фальшиво подпевала в такт музыке:

– Ты – мой клевый босс! Ты – мой лучший босс, а-а-а!

Филипп подошел к машине, обнажил в искательной улыбке черную прореху на месте бокового резца.

– Слышь, земляк! Подкинь сотню!

– Чё?!

У водителя была густая черная борода, ломаные уши и могучие плечи. Он с брезгливой усмешкой посмотрел на бродягу.

– Помолюсь за тебя! – искренне соврал Филипп.

– Тогда иди в мечеть, старик! – со смехом ответил парень.

– Или в синагогу! – хихикнула блондинка. – Он прикольный, правда, Самир? Дай ему денег!

– С чего бы вдруг?

Чернобородый Самир презрительно смотрел на бродягу.

– Он нам станцует!

Блондинка обняла Самира за талию, подмигнула Филиппу:

– Ну, что, отец, покажешь класс?

Из джипа вышел высокий русоволосый парень, он нес на плече убранную в ярко-синий мешок походную палатку. Он опустил поклажу на песок, протянул Филиппу бумажную купюру.

– Шел бы ты отсюда, батя!

Парень вернулся к машине, выгружая упаковку с пивом, отделил одну банку, кинул ее бродяге.

– Держи!

Филипп проявил завидную реакцию и ухитрился поймать на лету банку «Амстела».

– Дай Бог здоровья тебе, сынок!

– Ты чё, отец, в уши долбишься?! – мускулистый Самир шагнул вперед. – Сказали тебе, вали отсюда!

Бродяги с плохой интуицией долго не живут! А Филипп Потехин недавно отметил пятидесятилетний юбилей. Банка пива исчезла в недрах его объемистой сумки, туда же он бросил найденную на пляже амфору и, прихрамывая на левую ногу, устремился в сторону тенистой рощи. Столь печально начавшееся утро преобразилось в прекрасный полдень!

2

Пиво оказалось холодным, пузырьки ласково покалывали нёбо. Филипп сидел на узловатой коряге под покровом густой листвы. Ствол мертвого дерева был утыкан пустыми шприцами, в пластиковых колбах темнели рыжие пятна засохшей крови. Место облюбовали наркоманы, которых сейчас, по счастью, не было в роще. Филипп ненавидел наркоманов и боялся их до дрожи в коленях. Благодетель одарил его пятисотрублевой купюрой, будущее рисовалось радужными красками. Он подобрал острый кусок каменной щебенки и очистил амфору (мысленно он решил называть странную находку именно так, как окрестила ее белокурая девочка). Видимо, вследствие длительного нахождения в морской воде амфора утратила свой первоначальный цвет, на дне проступили какие-то знаки. Все алкоголики – немного мечтатели и философы! Обанкротившиеся идеалисты. А утренний опохмел настраивал на медитативный лад. Наслоения постепенно отпадали под натиском щебенки, явственно проступили очертания орла, держащего в когтях свастику.

– Мать моя…

Филипп вытер испарину со лба. Амфору венчала наглухо запаянная пробка. Потребовалось полчаса титанических усилий, прежде чем поддалась тугая резьба. У него всегда были сильные пальцы, мог на спор сорвать пробку с бутылки. Поднажал. Раздался тихий писк, словно пойманная в ловушку крыса испустила предсмертный вздох. Стал ощущаться едкий запах, будто из аккумулятора вытекла щелочь. Пробка неохотно поддалась, Филипп выругался, пальцы покрылись чем-то липким. Обезглавив амфору, он заглянул вовнутрь. Там было черно, внутренние края облипли серой массой, проход был узким, не толще трех миллиметров. Шевельнулись заросли дикого клевера, на поляну вышла большая собака, со свалявшейся на боках шерстью.

– Пошла прочь! – Филипп замахнулся, задел амфору, которая покатилась по земле, издавая глухой стук.

Собака припала брюхом к земле, оскалила желтые клыки, карие глаза уставились на упавшую амфору с непостижимой человеческому разуму звериной тоской. Филипп швырнул в пса пустую пивную банку, попал в спину. Собака перевела взгляд на человека, внутри у него похолодело.

– Пошла вон отсюда!

Собака помотала головой, чихнула и скрылась в кустах. Рядом с амфорой, на черной земле, лежали крохотные красные шарики. Они были похожи на отшлифованные в форме кабошона рубины или на крупицы человеческой крови, по прихоти создателя увековеченные в форме идеально ровных шаров. Запах щелочи усилился, Филипп громко чихнул, в точности как недавно это сделала собака. Повинуясь древней человеческой привычке нюхать новые предметы, а затем трогать их руками, он прикоснулся к шарикам указательным пальцем. Шарик неожиданно лопнул, как наполненный жидкостью пузырь, окрасив кожу алым цветом, невесомый пар растекался в жарком воздухе. Филипп икнул. Захотелось свалить отсюда подобру-поздорову. Он вдавил подошвой шарики, клубы красного тумана застилали поляну, подхваченная легким порывом ветра струйка устремилась в направлении пляжа. Филипп торопливо закрутил пробку, сунул амфору в сумку и, привычно припадая на левую ногу, устремился прочь от этого нехорошего тумана цвета разбавленного водой клюквенного сока. Он с трудом удерживался от порыва выбросить амфору, смутно чувствуя что-то опасное, что несла в себе морская находка, и вместе с тем не желая расставаться с ней без особой нужды.

Поляна опустела. Бесшумно появилась собака, ее влек сюда непреодолимый инстинкт и какая-то странная тоска. Только что пес увидел на пляже необычного человека. Мужчина. Он шел по береговой линии, с мечтательной улыбкой на бледных губах, обходя плещущихся на мелководье детей. Обоняние у собак в двадцать раз тоньше, чем у людей. Пес протянул к человеку нос и не обнаружил никакого запаха. Вначале он удивился, повторил попытку. Ничего. И тогда он кинулся бежать не выбирая дороги. Его гнали страх и отчаяние, каких он не знал прежде. Спустя время пес вернулся на свою поляну, откуда его только что прогнал бродяга. Он особо не боялся бродяги, максимум неприятностей, которые тот мог причинить, был пинок по ребрам, от которого легко можно увернуться, если вовремя угадать намерения человека. К тому же бездомные, как правило, были неуклюжими людьми. Пес боялся человека без запаха. Он внимательно обнюхал вдавленные в глину следы протектора, черная губа поднялась, он предупредительно зарычал, словно ожидая какого-то подвоха, дважды лизнул землю, поднял нос к небу и громко завыл.

3

В антикварном магазине на Партизанской улице было прохладно. Бесшумно работал кондиционер, остужая раскаленный воздух. Борис Семенович рассеянно глотнул черного кофе из чашки, убедился, что напиток успел остыть. Это была четвертая доза за утро, сердце возмущенно ухало в грудной клетке. Следовало сбавить обороты, – так говорил его кардиолог. Поменьше кофе и обязательно бросить курить. Возраст, нервы и плохая наследственность, – его отец умер в сорок девять лет от второго по счету инфаркта. Борис Семенович пересек опасный возраст, как он считал, и любил подшучивать на тему жизни и смерти. Дескать, все там будем! Хотя в глубине души допустить факт собственного небытия он не мог. Как сказал гениальный русский поэт, – смерть это то, что бывает с другими! Он достал из полупустой пачки сигарету, задумчиво посмотрел на желтый фильтр, мысленно решая в уме непростую задачу. Отложить процесс вдыхания ядовитых паров фенола до послеобеденного ритуала или закурить немедленно. Проблема решилась сама по себе, – громко зазвонил смартфон. Борис Семенович всегда немного пугался, слыша телефонную трель, однако рингтон не менял. Он был человеком рассеянным, постоянно оставлял смарт то в туалете, то в торговом зале, то еще черт знает где! Громкий сигнал позволял найти гаджет быстро и без свойственной всем бизнесменам нервозности. На экране высветилось круглое румяное лицо и блестящая лысина, увенчанная ореолом коротко стриженных седых волос. Подавив приступ паники, Борис Семенович провел подушечкой большого пальца по экрану.

– Добрый день, Михаил! – преувеличенно радостно прокричал он.

Румяное лицо выпало из поля зрения камеры, включился режим невидимки. Теперь Борис Семенович мог слышать абонента, но не видеть его, тогда как тот созерцал бледное лицо собеседника в самом невыгодном для него ракурсе. Страх от осознания этого факта усилился.

– Для кого то добрый, для кого-то не очень… – прохрипел голос. – Какое сегодня число, Райхель?

– Двадцать шестое! – послушно ответил Борис Семенович, живот предательски набух, готовясь извергнуть порцию газов.

– Двадцать шестое, – подтвердил голос. – А когда ты обещал бабки перевести?

– Михаил…

– Михаил Аркадьевич! – В интонациях голоса, помимо издевательских ноток, появился металл. – Для тебя я теперь Михаил Аркадьевич! Если ты думаешь, что можешь впарить серьезным людям всякое фуфло, ты ошибаешься, Райхель!

К вспученному животу прибавилась дрожь в левой руке, усилилась тахикардия. Сердце неслось галопом, словно понуждая своего хозяина оторвать нетренированный зад от мягкого кресла, выскочить на улицу и нестись во весь опор, обгоняя стремительное время.

– Я не знал, Михаил… Простите! Михаил Аркадьевич! Я смотрел подпись художника в ультрафиолете, показывал картину нашему эксперту!

– Хватит! – невидимый абонент грязно выругался. Респектабельность спала с него, как шелуха со старой луковицы. – Мне начхать на тебя и твоего эксперта! Честно скажу, Райхель, мне даже на эти долбаные бабки начхать! Здесь дело в уважении! Ты картину назад получил?

Борис Семенович кинул полный смертельной тоски взгляд на упакованную в белый материал, именуемый «пупырки», квадратную картину, прислоненную к стене.

– Получил…

Газы распирали живот под давлением.

– Отрицательное заключение из Третьяковской галереи приложено. Вопрос. Где мои сорок две тысячи баксов?

Нет такого преступления, на которое не пойдет капитал во имя крупной прибыли! – почему-то вспомнилась бессмертная фраза из классика.

– Я не располагаю такой суммой, Михаил Аркадьевич… – прошелестел антиквар. Перед мысленным взором предстал образ телохранителя влиятельного москвича. Кавказец. Дагестанец или чеченец. Лет тридцати пяти, смуглое, не лишенное мужской привлекательности лицо, распирающая воротник футболки трапеция, ломаные уши, не знающие жалости стальные глаза, смотрящие насмешливо и с каким-то странным участием, отчего кажущиеся еще более страшными.

– Я ведь не злой человек, Райхель! – неожиданно смягчился бизнесмен. – И честно признаться, мне тебя жаль. Я надеюсь, что ты продал мне это фуфло без злого умысла.

– Я сам не знал, Михаил Аркадьевич! – быстро заговорил Райхель. – Купил у простой бабушки, ума не приложу, как такое могло случиться!..

– Я не закончил! – перебил его собеседник. – Я тебе где-то даже сочувствую. Поэтому готов принять в качестве компенсации долга ту безделушку, что ты мне в прошлый раз показывал…

– Какую безделушку? – Сердце упало куда-то в область желудка, сжалось в ледяной комок.

– Не дури, Райхель!

Включилось видео, экран смартфона заслонило розовощекое лицо бизнесмена.

– Отдашь мне пепельницу в счет долга, и станем добрыми друзьями.

Лицо на экране дружелюбно улыбнулось.

– Пепельница в эмалях, работы Карла Фаберже! – воскликнул антиквар. – С дарственной гравировкой Петру Аркадьевичу Столыпину!

– Видишь, как ты все хорошо изложил, Боря! – ласково улыбаясь, сказал бизнесмен.

– Эта вещь бесценна!

– «О мудрости твердят: она бесценна! Но за нее гроша не платит мир», – все с той же слащавой улыбкой на румяном лице процитировал бизнесмен. – А если серьезно, то единственной по-настоящему бесценной вещью является время. А ты тратишь мое время, Боря! – добавил он с какой-то неопределенной интонацией – то ли шутка, то ли угроза…

– На аукционе «Кристис» подобный предмет ушел за сто двадцать пять тысяч фунтов. Без дарственной надписи!

– Вот видишь! Мне еще гравировку удалять придется…

– Как удалять?! – остолбенело пролепетал Райхель. – Это же музейный предмет! Дарственная надпись Столыпину делает пепельницу почти бесценной!

Михаил Аркадьевич обернулся к кому-то невидимому в ракурсе обзора камеры. Донесся приглушенный рокот его голоса, привыкшего отдавать приказы:

– В срок не сделаете, будете отвечать!

Антиквар не слышал ответа человека, к которому была обращена фраза, по виску прокатилась капелька ледяного пота. Он, конечно, читал биографию бизнесмена, во всяком случае, ту версию, что была изложена в Интернете. Бывший партийный функционер. Работал при горкоме Кишинева в ту бытность, когда столица Советской Молдавии была неотъемлемой частью Советского Союза. В девяностые годы трудился в сфере силовых структур. Является учредителем и совладельцем медиахолдинга «Русское искусство». Говорят, что четверть всех произведений искусства, покупаемых частными коллекционерами, проходит через его руки. Женат, двое детей. На одной из фотографий, приложенных к тексту биографии, президент пожимает ему руку.

Круглое лицо бизнесмена закрыло экран смартфона.

– Так что решим, Боря? Будем дружить или ссориться?

Райхель глубоко вздохнул.

– Если бы я решил продавать пепельницу, Михаил Аркадьевич, то цена была значительно выше той, что называете вы.

– А моральный ущерб? – Голубые глаза сверлили антиквара, как два кинжала. – А потерянная репутация? Сколько она стоит, по-твоему?

– Я перезвоню! – пискнул Борис Семенович, отшвырнул смартфон, как ядовитую змею, и помчался в туалет. По пути он едва не сбил с ног продавца Вадика. Вадик был погружен в исследование меню своего новенького смартфона и на несущегося с белым лицом шефа не обратил внимания. Так же как и на двух покупателей, стоящих возле прилавка со значками. В другое время Борис Семенович сделал бы бездельнику Вадику замечание. Он ворвался в уборную, слыша, как в спину ему несется настойчивая трель смартфона. Брюки опали у белых икр, пронизанных сетью выпуклых вен, не ведающих солнечного света, ягодицы приятно охладил пластик. Некоторое время царила безмятежность, только часто билось в груди сердце и по-прежнему дрожала левая рука. Борис Семенович завершил свои дела, привел одежду в порядок, причесал густые, с седыми висками волосы, являющиеся предметом его гордости, внимательно посмотрел в зеркало. Там отразился шестидесятилетний мужчина с тонкими черными усиками и карими глазами, в которых угадывался беспощадный страх. Сорок две тысячи долларов в его положении были неподъемной суммой. Особенно сейчас, когда он внес большую часть суммы за загородный домик. Все как-то сложилось некстати, и картина художника Алексея Петровича Боголюбова, которую принесла симпатичная бабушка, пахнущая корвалолом и чем-то мясным, и неожиданный приезд в его маленький антикварный магазин Михаила Аркадьевича Розова. Розов был крупной московской шишкой, изредка Райхель продавал ему по Интернету безделушки из янтаря, который собирала жена Розова. Все одно к одному сложилось. И взнос за домик на Балтийской ривьере, который он не думал покупать, кабы не удачная сделка! Борис Семенович наспех посмотрел морской пейзаж, тот показался ему вполне приличным, да и Розов расстался с деньгами легко, по-гусарски. И еще потрепал антиквара по плечу по-приятельски, сморщил большой в красных прожилках нос.

– Мне музейные заключения до лампочки! Картину себе беру, сам вижу, что натура!

Борис Семенович тщательно вымыл руки, вышел в торговый зал. Он смутно чувствовал, что дело уже не в картине и о репутации Розов упомянул ради красного словца. Москвич любил рассуждать о слове купеческом и прочих мнимых ценностях торговых людей, делая это с удручающей настойчивостью. Райхель не верил ему. Репутация и нравственность – понятия людей среднего достатка. Миллионеры вершат свой личный закон, закон власти и денег. Он сам виноват. Похвастался редкой пепельницей, видел, как зажглись глаза Розова, хотя тот и не принял попытки купить ценный предмет.

Вадик метнул осторожный взгляд в сторону шефа. Он завершил свои манипуляции со смартфоном и осторожно вынимал из-под застекленного прилавка обшитый синим бархатом поднос, на котором были свалены в кучу значки и медальки. Двое молодых людей увлеченно копошились в значках.

– Вам звонили… – сообщил Вадим тем интимным тоном, присущим современной молодежи, который сильно раздражал антиквара. Нет уважения к старшему поколению! И все хотят получать на блюдечке с голубой каемочкой!

Борис Семенович кивнул. Столбики цифр выстраивались у него в голове в пугающе стройные ряды. Зловещая арифметика была неумолима. В конце каждого месяца он выплачивал аренду за помещение. Доход антикварной лавки, учитывая налоги и зарплату продавца, был смехотворно низким. Торговля шла мелочными вещами, упомянутая Розовым пепельница была им случайно куплена в прошлом году, – распродавалось наследство какого-то старика, то ли немецкого барона, то ли купца, жившего еще до войны в Кенигсберге. Райхель мысленно называл редчайшую вещь работы придворного ювелира своим пенсионным фондом, и надо же было такому случиться, что он, крайне осторожный человек, дал маху дважды! Первый раз, когда показал Розову пепельницу, и вторично, продав московскому олигарху непроверенную на предмет подлинности картину!

Звякнул колокольчик, открылась дверь, с улицы влился горячий воздух. На пороге нерешительно застыл бродяга, не решаясь войти в зал. Щеки заросли седой щетиной, мужчина сжимал в руке потрепанную сумку с кричащей надписью adidas на боку. Первое, на что обратил внимание антиквар, были налитые кровью глаза посетителя. Левый белок почти целиком был залит багровой кровью, отчего человек напоминал статиста из фильма ужасов.

– Кто хозяин? – спросил он хриплым простуженным голосом.

– Что вам нужно? – Райхель спросил автоматически. Он двадцать с лишним лет занимался торговлей антиквариатом, на его памяти случались чудеса. Бездомные – особая публика, однажды такой вот бродяга приволок в магазин икону в серебряном окладе.

Мужчина подошел к прилавку, вытащил из сумки коричневый предмет, облепленный то ли засохшей тиной, то ли грязью.

– Нашел на пляже… – Он зашелся надсадным кашлем, на шее вздулись толстые вены.

Райхель с брезгливым выражением лица взял предмет. На дне был выдавлен фашистский орел и какие-то буквы под ним.

– Пятьсот рублей дам! – объявил антиквар.

– Дай хотя бы штуку, шеф…

На него смотрели залитые кровью глаза, и сам человек был похож на издыхающего пса. Райхель был лишен такого простого человеческого качества, как сострадание, но, находясь под впечатлением беседы с Розовым, не торгуясь, достал купюру. «По сути, я мало чем отличаюсь от этого бродяги, – подумал он. – Униженно прошу денег, а если наказывают, втягиваю голову в плечи, как дворняга на улице».

– Там внутри… – Бродяга спрятал купюру в карман. – Внутри что-то есть…

Он подтянул ремень своей сумки и, сгорбившись, побрел к выходу. И хотя на вид мужчине было не более пятидесяти лет, он шаркал ногами, как древний старик. Зазвонил айфон, Райхель вздрогнул.

– Очисти от грязи! – приказал он Вадику, кивнув на купленный предмет, и обреченно направился в кабинет, чувствуя себя не намного бодрее красноглазого бомжа.

4

Филипп Потехин шел по улице, сильно прихрамывая не левую ногу. Мучащая его боль в тазобедренном суставе растекалась по голени, опоясывала колено, словно к коже приложили моток с колючей проволокой, и впивалась стальными зубами в ягодицу. Артроз. Третья стадия. Определил без рентгена волонтер из службы спасения, Семен Круглов. Он был высоким, улыбчивым мужчиной за пятьдесят, могучего телосложения. В свое время проходил сверхсрочную службу в Афганистане, а после демобилизации осел в Калининграде. Круглов работал хирургом в областной больнице, но регулярно появлялся в ночлежке, привозил продукты, одежду, перевязывал кровоточащие раны, вправлял вывихи. Все это он проделывал с неизменной улыбкой на румяном лице, и хмурые люди, окружающие врача, улыбались в ответ помимо желания.

– Может быть, вывихнул? – с заискивающей улыбкой спросил Филипп, стягивая джинсы.

Круглов помял сустав, повернул ногу набок, отчего Потехин вскрикнул.

– Протез тебе надо ставить, бродяга! – с улыбкой сказал врач, будто ничего более веселого, чем сношенный суставной хрящ, не встречал. – А старый на свалку! Износился уже.

Филипп пожалел, что не взял с собой трость, которую привез ему в следующий визит Круглов. Оставил в приюте. Условие пребывания в ночлежном доме было простым и невыполнимым. Трезвость и работа. Легко сказать, трудно сделать. Потехин продержался без выпивки три с половиной недели. Сейчас он шел по улице, не чуя под собой ног. Вокруг все кружилось в каком-то дьявольски ликующем хороводе, – буйная зелень, приторно пахнущая липовым медом, отцветающая сирень, порхающие в раскаленном воздухе белые пушинки, словно крохотные парашютисты, опадающие на серый асфальт. У него ломило затылок, кровь пульсировала в висках в такт шагов, в сознание вторгались чужие мысли, словно невидимая рука включила тайную радиостанцию, транслирующую поток слов, смысл которых он был не в силах понять, чувствуя интуитивно, что речь идет о чем-то недобром. Он направлялся в сторону улицы Ялтинской, в центр помощи бездомным, уповая на милосердие старшего сотрудника ночлежки, Тамары Васильевны Молевой. Если не прогонят, хоть накормят, – решил он. Дважды в день благотворительные службы организовывали бесплатные обеды. Филипп не чувствовал голода и шел по привычке. К тому же поселившийся в его голове голос настойчиво диктовал свою волю:

«Иди туда… Иди туда… Иди…»

– Иду! – огрызнулся мужчина.

От него шарахнулся худой подросток в длинной черно-желтой футболке и повернутой козырьком назад бейсболке. Мальчишка едва не упал на асфальт со скейтборда, однако удержался на ногах, обругал Потехина и помчался вперед, виляя худым задом. В его ушах чернели микрофоны наушников.

– Козел! – беззлобно выругался Филипп в ответ.

Нога онемела, а идти предстояло не менее двух километров. Он присел на скамейку, вытер кулаком слезящиеся глаза. Хоть и было на улице жарко, его заколотило, как в ознобе. Филипп достал из сумки бутылку из темно-зеленого стекла, закупоренную бумажной затычкой. Привычно озираясь по сторонам, он шумно глотнул, спиртное благодарно проскользнуло по пищеводу, тепло ожгло внутренности. Филипп закрыл глаза, погрузился в зыбкую дрему. На улице было пустынно – выходной день, – горожане устремились на пляж или разъехались по дачам. Когда-то у Филиппа Потехина тоже были жена и дочь, и они выезжали по выходным дням на природу. А потом пришли шальные девяностые годы, завод, на котором он работал оператором фрезерных станков с программным управлением, прекратил свое существование, а к быстро изменяющимся условиям жизни в стране мужчина оказался не приспособлен. Жена предала его, – любил рассказывать Филипп, – а водка – нет!

Мимо пролетали автомобили, жаркое марево плыло над приморским городом. Изумрудная зелень листвы ласково шелестела, словно женщина, нежащаяся в руках темпераментного любовника. Филипп потряс головой, шумно высморкался, сплюнул на асфальт. Некоторое время он с тупым равнодушием созерцал кровавые сгустки в собственной слюне.

– Я заболел… – сказал он вслух.

Почему-то это открытие обрадовало его. Теперь Молева не выгонит его из ночлежки за нарушение режима. Совесть не позволит ей так поступить. Филипп поднялся со скамейки, ожидая ставшей уже привычной рези в бедре, и с удивлением обнаружил, что боль ушла. Не исчезнув полностью, она растеклась по всей поверхности ноги от ягодицы до колена. «Ноги – основа жизни для бродяг!» – любил повторять доктор Круглов, со снисходительной улыбкой глядя на своих подопечных. О Круглове в приюте ходило множество слухов, самый устойчивый из которых сводился к тому, что доктор в молодости крепко пил и много дрался. Обычная русская история, но говорили, будто он кого-то то ли убил в запале, то ли покалечил, а теперь грехи замаливает, оказывая безвозмездную помощь бездомным людям. Филипп однажды набрался смелости, прямо спросил Круглова о происхождении этих слухов. Лучше бы он этого не делал! Добродушное лицо вмиг преобразилось, румянец спал, словно от пощечины. Голубые глаза сузились в щелки, волчий взгляд, наполненный звериной яростью, опалил испуганно отшатнувшегося мужчину.

– Меньше знаешь – крепче спишь, бродяга! – громко прошептал доктор, так близко придвинувшись к Потехину, что тот готов был описаться от страха. – Слышал такую поговорку?

Филипп быстро закивал, словно его шеей управляла чья-то рука. Будучи по природе человеком злопамятным, он с тревогой ожидал очередного визита доктора в приют, но Круглов повел себя так, будто неприятного разговора и не было вовсе. Наоборот. Привез трость и предложил помочь в оформлении медицинского полиса, после чего Потехин сможет встать в очередь на операцию по замене тазобедренного сустава.

Филипп с сожалением посмотрел на плещущийся портвейн в бутылке. Трудный выбор. Допить то, что там оставалось, и вернуться в приют, что называется, под мухой или остановиться на достигнутом. Вряд ли Молева станет его обнюхивать, зато имеется законная причина его отсутствия в ночлежке. Как оно было в советской кинокомедии? Упал, потерял сознание. Очнулся – гипс! Филипп улыбнулся, обнажив неожиданно крепкие, белые зубы, за исключением выбитого в одной пьяной драке, о которой он не любил вспоминать, левого резца. А так зубы у него были отменные! Дар Божий, как он любил повторять… Обычно бомжи теряют зубы в первые годы жизни на улице, пьянство, плохое питание и постоянный стресс не способствуют хорошему здоровью, а зубы – косвенный признак крепкой конституции, так сказал Круглов.

Мимо пробежали две девушки, гибкие тела облегали одинаковые сарафаны нежно-голубого цвета. Взглянув на бездомного мужчину, сидящего на скамейке, они дружно рассмеялись. Потехин проводил их равнодушным взглядом. Некоторые его новые друзья по приюту встречали подруг, завязывались длительные отношения. Он относился к подобным союзам скептически. Жена бросила его после серии запоев. Ушла и дочь с собой забрала. Она даже не удосужилась расспросить, почему он так пьет. Просто собрала вещи, а спустя пару месяцев пришло уведомление из городского суда о возбуждении дела по разделу имущества. Женщинам нельзя верить, это он знал точно, на алименты не подала, и на том спасибо! После размена квартиры ему досталась комната в коммунальной квартире, и как он ухитрился ее потерять, Филипп не помнил. Жилье расселила коммерческая фирма, он подписывал какие-то бумаги. Сейчас в том месте находилась юридическая консультация. Ирония судьбы. Филипп всегда недолюбливал ментов, хотя те ничего плохого ему не сделали. Он постучал обкусанным желтым ногтем по стеклу заветной бутылки, покоящейся в сумке.

«Не пей!» – приказал голос.

Мужчина вздрогнул, огляделся по сторонам. Улица была пустынной, на перекрестке стояли в ожидании разрешающего сигнала светофора девушки в голубых сарафанах. Из супермаркета напротив вышла пожилая женщина, сквозь полупрозрачный пакет виднелись очертания пакета с кефиром и еще чего-то круглого, объемного, вроде связки яблок или апельсинов. На соседней скамейке, отстоящей от той, где расположился Потехин, метров на семьдесят, сидел лысый мужчина, он что-то пил из банки. Филипп потер ладонью горячий лоб. Голос прозвучал в его голове, в этом не было никаких сомнений. Он потянулся к бутылке, боль взорвалась тысячей яростных осколков, впившихся изнутри в череп.

«Не пей!!!»

Мужчина отдернул руку от стекла, словно обжег пальцы.

– Мать моя женщина! – воскликнул он.

Он и раньше слышал голоса. Такое случалось пару раз, на излете длительного запоя. В народе синдром Корсакова, проявляющийся в форме слуховых, а иногда и зрительных галлюцинаций, ласково называли «белочкой». Для «белочки» рановато, – понимал Филипп. Пил всего сутки, а потом, он точно знал из личного опыта, – белая горячка наступает на второй-третий день воздержания от алкоголя, на фоне сильного похмелья. Филипп поразмышлял, решение пришло быстро. Он нырнул в заросли отцветающей сирени, озираясь по сторонам, разрыхлил сухую землю возле сплетенных в тугой узел корней дерева, бережно, словно драгоценную реликвию уложил в образовавшуюся ямку бутылку, закидал сверху землей. Полюбовался плодами своего труда. Сойдет! Он выбрался наружу, огляделся. Мужчина по-прежнему сидел со своей банкой, смотрел куда-то вдаль. Шнырящий по кустам бомж не представлял для него интереса. Не тратя времени на анализ загадочного явления, с которым ему довелось столкнуться, Филипп независимо поддернул истрепанный ремень сумки. Головная боль прошла, а жар был надежным пропуском в больницу.

5

Пес трусил по песку, высунув язык со стекающей слюной. Когда-то его звали Ричи, он жил в большом доме, на мускулистой шее красовался кожаный ошейник, возле холодильника стояла персональная миска с его именем, написанным английскими буквами. Шерсть его блестела, а голос был звонким и уверенным. И название его породы звучало весомо и обнадеживающе. Лабрадор. Ричи был умным и добрым псом, отзывчивым на ласку и моментально запоминающим новых людей, приходящих в дом. А еще Ричи был преданным псом. Он ни за что бы не прогнал друга только по причине странного кашля и насморка, появляющегося каждый раз при соприкосновении с его шерстью. Говорят, что собака способна усвоить около сотни человеческих слов, но по большей части умные животные ориентируются на интонацию и эмоциональный посыл, с которым эти слова произносятся. Ричи знал слово – аллергия. И всякий раз при звуке этого слова внутри у пса что-то болезненно сжималось, он начинал виновато скулить, вилять хвостом, заглядывать в глаза людям. Хозяин поступил с ним решительно и жестоко. Он посадил пса в машину и увез его в пригород. Глядя куда-то в сторону, словно там, за темнеющей в вечерних сумерках березовой рощицей, скрывалось что-то очень важное, и машинально поглаживая питомца по голове, он отстегнул ошейник, преувеличенно радостно крикнул:

– Гулять, Ричи! Гулять!

Пес знал это слово и питал к нему особенные чувства. Он не решался покинуть салон автомобиля, в котором постоянно царил какой-то сладкий запах. Ричи беспрестанно скулил, заглядывая в лицо человека. Лицо хозяина было пустым, отчужденным, отчего храброму псу становилось еще страшнее, и какая-то смертельная тоска сковывала сердце в ледяных тисках. Оказавшись на улице, он отвлекся на птицу, а когда обернулся, увидел удаляющиеся габаритные огни автомобиля. Так у пса по имени Ричи началась новая жизнь. Время у собак течет иначе, чем у людей. В тот день было холодно, в лесу белели кучки снега, похожие на гроздья сахарного песка. Ричи запомнил первую ночь в лесу, которую ему довелось провести без сна, под уханье филина и тоскливый вой какого-то ужасного зверя, бродящего неподалеку. Безошибочный инстинкт заставил его мчаться во весь дух, не выбирая дороги, пока вой не остался позади. По идее, домашний пес должен был погибнуть той зимой, но он приспособился к суровым условиям новой реальности. Голод – лучший учитель! На пятый день он поймал кролика. Довольно быстро Ричи сообразил, что выживать в лесу лабрадору непросто, и он вернулся в город, присоединившись к разношерстной компании бродячих псов, став обитателем мусорных свалок. Характер доверчивого пса поменялся под влиянием новых обстоятельств. Он стал хитрым, подозрительным, агрессивным. Он стал сильным и независимым. Однако что-то произошло с ним после знакомства с дымчатой взвесью, обнаруженной в кустах близ городского пляжа. Собаки не различают цветов, Ричи не мог оценить по достоинству рубиновый блеск крохотных кристаллов, в которые он уткнулся носом. Тот, не имеющий конкретного определения запах, окутывал сидящего на стволе поваленного дерева человека зловещей аурой. Так пах убитый им кролик за мгновение до того, как его зубы впились в тонкую шею животного. Так пахла хозяйка в доме, где он жил прежде. По комнате деловито расхаживали люди в необычных одеяниях, пахнущие лекарствами. Ричи узнал эту резкую кисло-сладкую вонь, отдаленно напоминающую аромат испорченных фруктов, когда хозяйку увезли в неизвестном направлении на большой машине, от которой исходили волны боли и страданий. Прошло время. А в тот день нечто изменилось в атмосфере, пес отчетливо увидел блуждающие черные тени, они поднимались из подпола и протягивали длинные руки к кровати, на которой неподвижно лежала старая женщина. Пес поджал хвост, жалобно заскулил. Запах смерти. Так пах бродяга, на которого он наткнулся в роще. Блуждающие тени очертили пляшущие по земле зигзаги. Они были сравнительно далеко, но дистанция между ними и бродягой неумолимо сокращалась.

Ричи чихнул. Почему-то вспомнился идущий по побережью моря человек без запаха. Сейчас пес не мог знать наверняка, приснился ему тот незнакомец или он встретил его в тот самый день, когда набрел на находку в кустах. Он потряс головой, зачесался свежий шрам на носу, полученный от отважного маленького зверька, встреченного псом в лесу, до того как ему удалось поймать кролика. Перед мысленным взором возникло серое море. Накатывали рычащие валы, гребешки покрылись пенистыми бурунами. С неба хлестал дождь, яростно завывал ветер. Это было похоже на сон наяву. Пес испугался. Он жалобно тявкнул, лег, уткнулся мордой в сложенные крестообразно лапы, попытался извлечь репейник, застрявший в левом ухе. Видение растаяло, напоследок он увидел что-то вытянутое, огромное, рассекающее бурное море. Ричи грозно залаял, а потом завыл, подняв морду к тускнеющему небосклону. Наступал вечер. Объявилась луна, круглая, идеально ровной формы, как блистающая монета. Ричи потрусил в сторону городской свалки, где всегда можно было поживиться чем-то вкусным. Про увиденную сцену морского шторма он позабыл.

6

Вечером Райхель понял, что заболел. Саднило горло, как при ангине, щеки пылали жаром.

– Психосоматика! – без колебаний поставил шефу диагноз продавец Вадим.

– Какая к черту соматика? – шумно высморкался антиквар. Чувствовал он себя скверно, и главным образом по причине унижения, которому его в течение дня продолжал подвергать московский покупатель. После обеда Розов круто сменил тактику. Он предложил солидную доплату за пепельницу и пообещал впредь приобретать все новинки, купленные Райхелем у населения. Антиквар тотчас скинул по Ватсапу фотографию предмета, купленного у бомжа, и, внутренне ликуя, видел, как вытянулось розовощекое лицо бизнесмена.

– Слово купеческое! – язвительно улыбаясь, сказал Райхель.

– Черт с тобой! – выругался Розов, но бесполезную вещь купить согласился и даже торговаться не стал, когда Райхель бесцеремонно назвал сумму в тридцать тысяч рублей. Видимо, крепко запал он на пепельницу работы Карла Фаберже!

– Вечером к тебе заедет Рустам, – сказал Розов. – Он сейчас как раз случайно в Калининграде. Передаст деньги, отдашь ему пепельницу.

На этом Розов выключил связь.

Случайность! Мысленно Райхель ухмыльнулся. Такие люди случайностей не допускают! У них все ходы на два шага вперед продуманы. Он невнимательно слушал Вадика, который старательно и довольно толково пересказывал вычитанную в Интернете статью о соматоформных расстройствах.

– Больше половины всех заболеваний имеют психосоматическую причину, – шмыгая носом, излагал он. – Вы, Борис Семенович, сегодня нервничали, злились. В результате снизился иммунитет. Вот и подцепили от бомжа заразу!

– Ты-то не нервничал вроде! – едко заметил Райхель. – А из носа течет!

– Купался вчера много, – сказал молодой человек, беззаботно махнув рукой. – А на море ветер сильный поднялся. – Он звучно хлопнул себя ладонью по лбу. – Забыл! Я ведь прочел надпись на дне этой штуковины, которую бомж притащил…

– Свастика… – брезгливо поджал губы антиквар.

– Ага. И буквы. – Вадим углубился в меню своего смартфона, нашел нужную закладку. – Вот! Там были цифры… триста девяносто восемь. И еще латинская буква U.

– И что?

– Прикол! Так называлась немецкая подлодка, бесследно пропавшая в апреле сорок пятого года. Британские ВМС утверждали, что их самолет потопил субмарину, но доказательств этого факта так и не было найдено. В тех водах курсировала еще одна немецкая подлодка. Вероятно, английский бомбардировщик уничтожил именно ее.

Вадик торжествующе посмотрел на шефа.

– И что это дает? – пожимая плечами, спросил Райхель. Температура у него вроде спала благодаря двум таблеткам аспирина, принятым после обеда, но появились новые ощущения, которые ему совсем не понравились. Какой-то вкрадчивый голос нашептывал разные слова, большая часть была ему непонятна, хотя язык был вроде бы русский.

Вадим повторил жест антиквара. Получилось неубедительно. Словно молодой филин втянул голову в шею. Сравнение позабавило Райхеля, он улыбнулся.

– Денег нам с тобой информация о подлодке не прибавит, Вадим! – резонно заметил он.

– Прикол, – повторил Вадим любимое словечко, будто оно запускало механизм мыслительного процесса в голове молодого человека. Он глянул на экран смартфона: – Капитаном субмарины был обер-лейтенант Вильгельм Кранц. Про него в Интернете мало информации, но упоминается участие Кранца в каком-то сверхсекретном проекте, связанном с изобретением оружия нового образца.

Райхель щелкнул ногтем по колбе, стоящей на его рабочем столе.

– Знаю. Смотрел в кино. Оружие возмездия.

– Не-е-е… – протянул Вадим. – Кранц был причастен к испытаниям бактериологического оружия. Опыты ставились на заключенных в концлагерях… – Он осекся, смущенно посмотрел на антиквара. – Извините, Борис Семенович!

– За что? – удивился Райхель. – Тот факт, что я – еврей, мне известен с раннего детства, Вадик! – Он снял очки, протер линзы платком. Лишенные защиты его глаза оказались мягкими и беспомощными, как у ребенка или старика. – Ты молодец! Собрал кучу информации, я бы не додумался до такого. Хотя, как я уже сказал, на стоимость предмета это вряд ли повлияет. Собиратели военной тематики люди небогатые. Тем более я эту штуковину уже продал… – добавил он. – Запакуй ее…

Вадим отложил смартфон, послушно взял со стола колбу и принялся обматывать ее толстым слоем упаковочного материала. Антиквар следил за его действиями с каким-то странным ощущением, будто нечто очень похожее уже происходило в его жизни при аналогичных обстоятельствах. Шуршание «пупырок» завораживало его, он не отрывал взгляда от ловких рук продавца, машинально подметив синюю вязь татуировки на его предплечье, на которую почему-то прежде не обращал внимания. Иногда для того, чтобы увидеть незамеченные ранее вещи, требуется заболеть или обеднеть, а бедности Райхель боялся больше, чем смерти.

– С этой пропавшей подлодкой много всякого таинственного происходило, – говорил Вадим тем временем. – Таинственного и важного!

– Что может быть важнее зарабатывания денег? – задумчиво сказал Райхель.

– Много чего! – беззаботно откликнулся молодой человек. – Любовь, друзья, приключения… Да сама жизнь! Кстати! – Он потянул ленту скотча. – Я на три дня уезжаю, Борис Семенович!

– Вот тебе новость! – недовольно проворчал антиквар. – Ты хотя бы заранее предупредил!

В другое время этот мальчишка получил бы от него по первое число! И уж премии точно бы лишился! Хотя, если честно, Вадим был толковым парнем, учился на заочном отделении в МГУ и, что особенно ценно, не курил и почти не пил, не говоря уж о такой страшной зависимости, как наркомания. Райхель был бездетным, он поначалу думал сделать из продавца антиквара, обучить его своему ремеслу, но молодой человек был начисто лишен коммерческой жилки, а без этого в торговле пропадешь!

– Я вам говорил, – оправдывался Вадим. – Правда, еще в том месяце. Познакомился с девушкой в группе, – смущенно добавил он. – Заодно Питер посмотрю, я там со школы не бывал.

– Вы с этой девушкой раньше не встречались?

– По скайпу общались… Она прикольная. Раньше жила в Англии, а теперь вот вернулась в Россию.

– Странный выбор! – едко заметил антиквар. – По моему наблюдению, люди поступают наоборот.

– Так это олигархи! – засмеялся Вадим. Он старательно обматывал предмет полосками клейкой ленты.

– Хватит уже скотча! – проворчал Райхель. – А вообще, я не понимаю ваше поколение. Знакомитесь по Интернету, татуировки себе набиваете, ладно бы парни, так девушки туда же! Думаете, вечно молодыми останетесь! Пройдут годы, и все эти драконы и иероглифы на ваших телах будут смотреться просто смешно.

– Так делали пикты! – важно сказал Вадим. Он полюбовался плодами своего труда, держа предмет на вытянутой руке. – Древний народ, проживавший на территории нынешней Шотландии. Пикты были свирепыми воинами, их даже римляне боялись.

– Ерунда все это, – убежденно сказал антиквар. – От твоих пиктов уже и следа не осталось. А ехать черт знает к кому в другой город просто глупо!

Он хотел что-то добавить, но звякнул дверной колокольчик, у антиквара заныло сердце.

– Открой дверь, Вадик! – попросил он ставшим вдруг слабым голосом.

Продавец вышел в торговый зал, Райхель достал из ящика стола тщательно упакованную пепельницу. Раз в жизни антиквару попадает в руки предмет работы Фаберже! И хотя Розов предложил внушительную доплату за сделку, с учетом возврата картины, Райхель чувствовал себя униженным. Еще эта болезнь обрушилась на него некстати! Ладно бы простуда, бог с ней! А эти нелепые мысли, мечущиеся в сознании с суетливостью тараканов при включенном свете! Он попытался прогнать суматоху в голове усилием воли, понял, что сделать это не получается. Более того. Привычная острота мысли слабела, Райхель посмотрел на фарфоровую вазу, стоящую на стеллаже, не сумел вспомнить, когда он ее купил и за сколько. А вот это катастрофа!

В дверь постучали. Резко, по-хозяйски. Обычно после такого сигнала посетитель входит не спрашивая разрешения. Так и произошло. Прежде чем антиквар успел ответить, дверь распахнулась, в кабинет шагнул коренастый мужчина. Маленькие серые глаза смотрели исподлобья, насмешливо. Хищник. Так оценивает добычу сытый зверь, уверенный в своем превосходстве.

– Здравствуйте, Рустам!

Райхель поднялся из-за стола, руки благоразумно не протянул. Ответного рукопожатия не последует, догадался он. Мужчина кивнул. Даже не кивнул, чуть повел бычьей шеей. Он достал из кармана пухлый пакет, кинул на стол.

– Это? – Властный жест твердой ладони со сбитыми костяшками указывал на упакованную пепельницу.

И тут у благоразумного антиквара в голове переключился какой-то тумблер.

– Нет! – Он поспешно убрал пепельницу в ящик стола. – Извините, Рустам! Продавец сейчас запаковывает посылку! Одну секунду! Вадик! – крикнул он, боль прострелила в висках, окружающий мир померк, ему показалось, что он немедленно потеряет сознание.

Вбежал продавец, неся в руках упакованный предмет.

– Вот… – протянул Райхель. Он сел в кресло, головокружение неохотно отступало.

Рустам взвесил на ладони округлую вещь, в глазах хищника промелькнуло что-то отдаленно похожее на сострадание.

– Хозяин сказал забрать две позиции…

– Да, конечно! – спохватился Райхель, достал пакет, соразмерный по габаритам пепельнице Фаберже. Под слоем обертки скрывался обычный портсигар. Белый металл, довоенное производство. Продавался на интернет-аукционе за три тысячи рублей. Портсигар ожидал отправки покупателю в Самару. Райхель протянул его Рустаму, его бледные губы исказила ухмылка. Он на мгновение представил выражение лица Розова, нетерпеливо срывающего упаковочный материал. Хорошо бы того грохнул инфаркт в этот момент! – мечтательно подумал антиквар. Нет человека – нет проблемы!

Рустам сунул обе вещи в сумку и, не прощаясь, вышел из магазина. Райхель проводил широкую спину охранника долгим взором, улыбка так и не сходила с его лица. Он продолжал улыбаться и позже, когда пересчитывал приятно шелестящие новенькие купюры. Он хранил эту лукавую и хищную улыбку, вводя код сигнализации на пульте охраны. Впервые за долгие годы он чувствовал себя почти счастливым и не думал о вероятной расплате за совершенный подлог. Радость была несколько омрачена предстоящей местью со стороны Розова, на которую разгневанный бизнесмен обязательно решится, но почему-то сейчас его это мало беспокоило. И еще мешал глухой кашель, сотрясающий грудную клетку. И хотя вечер был теплым и безветренным, он поехал домой на автобусе. До его дома было шесть остановок. Кашлял он уже безостановочно, пассажиры держались на безопасном расстоянии от больного мужчины, с какой-то недоброй улыбкой на пышущем жаром багровом лице. Им это не помогло. За время следования улыбающийся пассажир заразил восемь человек, включая женщину-кондуктора и девочку-подростка, проходившую мимо антиквара как раз в тот момент, когда он чихнул.

7

Вадим чувствовал себя сносно, если не считать легких волн озноба, пробегающих по спине, и заложенности в горле. История с немецкой подлодкой увлекла его. Он потратил вечер на поиски любой информации, тем или иным боком касающейся пропавшей в Северном море субмарины. Его отвлек от этого занятия звонок питерской подружки. Он протер кулаками слезящиеся глаза, взял вибрирующий смартфон.

– Привет, Марина!

– Привет, Вад! Собрался уже?

Молодой человек обернулся к синей сумке с черными поперечными полосами на боку.

– Нищему собраться – только подпоясаться!

Марина рассмеялась.

– Что смеешься? – Он подавил желание чихнуть.

– Мой отец так любит говорить, – смеясь, сказала девушка.

– Он у тебя типа крутой чувак?

Вадим потянулся к чашке с кофе, отпил немного.

– Не бойся! – сказала Марина. – Милых ботанов мой папа не обижает.

– А я милый?

– Пока не знаю. По скайпу ты выглядишь клево, пишешь хорошо…

– Пишу? – удивился Вадим.

– Это моя придурь, так папа считает. Люблю, когда правильно пишутся слова и ставятся запятые в нужных местах.

– Это потому, что ты русский язык в Англии учила, – усмехнулся молодой человек. – Я уже побаиваюсь твоего отца, Марина!

– Гарантирую вам безопасность, сэр! – хохотнула девушка. – Я ему про тебя рассказала. Он считает, что ехать в другой город после интернет-переписки могут только… – Она запнулась, вспоминая верное слово.

– Придурки! – подсказал Вадим.

– Примерно так!

Марина говорила по-русски без акцента, но изредка в голове словно заедала какая-то сложная программа, и девушка затруднялась найти подходящее слово или выражение. Знакомый психолог сказал, что это частое явление всех двуязычных людей, особенно когда изучение базового наречия происходило в детстве. Мозг, как жесткий диск на компьютере, – если одновременно посылать два противоречивых запроса, начинает подтормаживать. Со временем должно пройти, и приоритетным станет тот язык, на котором человек разговаривает в настоящий момент.

– Мой шеф так же считает, – сказал Вадим. – А еще он не понимает тех людей, кто набивает себе наколки и возвращается из Англии в Россию.

– Твой шеф воспринимает западные страны как рай земной! – с легким раздражением заметила Марина. – Мне в России нравится гораздо больше, сейчас многие мои знакомые возвращаются назад. Не только из Англии, но и из Израиля и Германии…

Вадим прижал смартфон плечом, отчего льющийся из динамика женский голос исказился, став похожим на скрип металла по стеклу. Вначале он пожалел, что не включил функцию видео в программе Ватсапа, но сейчас решил, что так оно будет лучше. Ни к чему, чтобы питерская подружка, с которой им завтра предстояло впервые увидеться офлайн, лицезрела его красный нос и воспаленные от насморка глаза. Разговаривая, он коснулся пальцами клавиатуры ноутбука и понял, что затрудняется найти клавишу Enter.

– У вас все так же тепло? – спросила Марина.

– Днем было тридцать два градуса.

Вадим беспомощно щелкал пальцами по клавишам.

– Наш северный город остудит ваш балтийский жар, молодой человек! В Питере, как обычно, дождь и ветер.

Наконец искомая клавиша нашлась в правой части панели. Вадим облегченно выдохнул, сохранил в закладках страницу.

– Ты куда там пропал? – окликнула собеседница.

– Здесь! – Он лихорадочно бил пальцами по клавишам, выводя какой-то немыслимый текст в поле поиска. – Что-то меня перемкнуло, Марина! – Он громко чихнул.

– Ты там заболел?

– Ерунда. Перекупался…

– Прими аспирин и ложись в постель, – приказала Марина.

– Слушаюсь! Завтра увидимся!

– Целую!

Павел выключил ноутбук, скинул шорты и рухнул в кровать. Знобило его нешуточно. Он надеялся быстро заснуть, но мешали какие-то образы, возникающие в сознании помимо его воли. Перевернулся на бок, укутался в тонкое одеяло, где-то в области уха возник настойчивый зуммер, будто огромный комар жужжит. Молодой человек потряс головой, и зуммер превратился в гул. Звук дизеля на подводной лодке, догадался Вадим и вслед за этим погрузился в сон.

8

Черное веретено субмарины рассекало холодные воды Северного моря. Лодка шла на перископной глубине, что соответствовало десяти метрам под поверхностью моря. Субмарина U-398 не принимала участия в тактике «волчьей стаи», как именовалась схема группового нападения на конвои британских судов, стремящихся выйти в Атлантику. Цель субмарины была сверхсекретной, обер-лейтенант Вильгельм Кранц подчинялся непосредственно Карлу Деницу, гроссадмиралу, главнокомандующему военно-морским флотом нацистской Германии. Склянки на борту отбили девять тридцать утра. Вильгельм Кранц зашел в командную рубку, привычно взлетела рука в ответном приветствии. На душе было тошно. Он прильнул к окулярам перископа. Пасмурное небо сливалось со свинцово-серой гладью моря. Офицер тихо выругался – так, чтобы не расслышал вахтенный. Какую картину предстоит наблюдать в аду? Такую же серую унылую бесконечность, помноженную на вечность?

– Проклятье! – процедил он сквозь зубы.

Вахтенный не подал виду, что удивился реакции капитана, он «ел» глазами начальство.

– Чертова погода! – повторил Кранц, теперь уже обращаясь непосредственно к вахтенному.

– Так точно! – вытянулся в струнку капрал. И, немного подумав, добавил: – Северный климат, герр обер-лейтенант…

Капитан устало посмотрел на румяное лицо молодого капрала. Парень пребывал в том счастливом возрасте, когда бессонница и отсутствие солнечного света не сказываются на внешности. «Какая разница? – подумал Кранц с ожесточением. – Этот мальчишка тоже попадет в ад! Нам всем уготовано место в аду!»

– Север… – повторил он вслух машинально. – Ты откуда родом, Шмидт?

– Карлсруэ! – широко улыбнулся вахтенный, но тотчас нахмурился, ожидая взыскания за нарушение устава морской службы.

– Земля Баден-Вюртемберг! – Бледная улыбка тронула черты лица капитана. – Мы с тобой земляки, матрос. Я из Штутгарта.

– Это совсем рядом, герр обер-лейтенант! – обрадовался вахтенный. – Моя семья имела в Карлсруэ небольшой домик. Мы уезжали туда иногда летом. Это было еще до войны, – добавил он почему-то чуть виновато.

– Неси службу, Шмидт! – сказал Кранц и вышел из рубки, не оборачиваясь. Он знал, что этот парень с усеянным веснушками лицом смотрит ему в спину. Капитан шел по узкому проходу субмарины, слушая нескончаемый гул дизельного двигателя. Если бы случилось чудо и он прожил бы до старости, этот характерный гул, должно быть, преследовал бы его до самой смерти. Но чуда ждать не приходится. Его часы сочтены. Так же, как и остальных ста восемнадцати членов экипажа. На его губах заиграла жестокая и вместе с тем немного мечтательная улыбка, какая появляется иногда у мстительных людей, получивших известие о гибели или тяжелой болезни его врага. Возле люка, ведущего в его каюту, вытянулся по стойке смирно матрос. Последовал взмах руки, оглушительный возглас:

– Хайль Гитлер!

Кранц едва сдержал поток брани, распирающий его изнутри, как давление толщи воды, стискивающей корпус субмарины. Он кивнул, вошел к себе. Какое-то время он просто сидел за столом, слушал гул дизелей и смотрел на черно-белую фотографию Адольфа Гитлера, висящую на стене, обрамленную в простенькую рамку из низкопробного серебра. Исступленный взгляд колких черных глаз, бледная кожа состарившегося прежде срока маньяка. Верно говорят: мы имеем ту внешность, какую заслуживаем! Обер-лейтенант не мог понять причин, побуждающих тысячи людей поклоняться бывшему ефрейтору, как Господу Богу!

– Тебе гореть! – с тихой ненавистью прошептал он. – Тебе гореть, дьявол!!!

Он машинально дотронулся до кожаного шнурка, опоясывающего его шею. Он трогал этот шнурок беспрестанно, когда оставался один. Так прикасаются к воспаленному нарыву на коже или к заживающей ране. На шнурке висел маленький ключ к сейфу, серым пятном выделяющемуся на фоне окрашенной в нейтрально-зеленый цвет переборке. Он трогал этот ключ с одержимой навязчивостью, словно кусочек стали мог обеспечить ему путь на небеса. Кранц перевел взгляд на черно-белую гравюру Дюрера, висящую рядом с портретом фюрера. Рыцарь, смерть и дьявол. Люди в эпоху Средневековья жили в тесном окружении символов и знаков. Сакральная таинственность бытия помогала им преодолеть гнетущий страх смерти. На гравюре Дюрера смерть ехала на тощей кляче, держа в костлявой руке песочные часы, вокруг зубцов короны на ее голове вились змеи, отвратительные, как могильные черви. А дьявола с мордой вепря и крыльями летучей мыши рыцарь миновал, он ехал вперед не оборачиваясь. Кранц постучал ногтем по колбе крохотных песочных часов, стоящих перед ним. Миниатюрный сувенир, искусно сделанная антикварная вещица. Раньше часы принадлежали какому-то безвестному еврею, возможно, тот приобрел их также под впечатлением увиденной гравюры Дюрера. Как знать? Евреи были по большей части образованными и приятными в общении людьми. Его семья, принадлежащая к древнему роду баварских баронов, издревле поддерживала с евреями добрососедские отношения. Так было до той поры, пока свора безумцев не объявила их людьми низшего сорта, подлежащими массовому истреблению. Песчинки стремительно скользили вниз, в нижней части колбы их было значительно больше, чем в верхней. Кранц боялся одиночества, он страшился опять увидеть бледного человека, блуждающего по субмарине как мятущийся призрак. Вероятно, что-то с психикой. Галлюцинации. Он достал из ящика стола толстый журнал, с молочно-белой наклейкой на лицевой стороне обложки. Две трети объема журнала были исписаны мелким четким почерком с крутым наклоном влево. Он пролистал несколько страниц, перечел то, что написал накануне. Лицо капитана, словно сошедшее с агитационного плаката, призывающего к соблюдению чистоты арийской расы, исказила мучительная гримаса, будто у него заболел зуб. Он вновь посмотрел на портрет фюрера.

– Тебе вечно гореть! – шептал Кранц.

Легкая вибрация сотрясла корпус субмарины, послышался топот сапог, лающие команды. Обер-лейтенант Вильгельм Кранц не шелохнулся. Он сидел неподвижно, обхватив голову руками, а мысли его блуждали далеко отсюда, в городе Ораниенбург, где был расположен печально известный концентрационный лагерь Заксенхаузен. Память услужливо перебросила его на территорию больничного барака, стоящего торцом к станции с литером Z, в которой находилась газовая камера для умерщвления заключенных. Кранц глубоко вздохнул, перевернул страницу в журнале и начал писать…

9

В тот день Филипп не добрался до ночлежки. Встретил по пути друзей, пьянка продолжилась, благо теплая погода позволяла сидеть на поваленных ящиках хоть всю ночь. Компания расположилась в уютном сквере, полиция сюда наведывалась редко, да и возиться с бомжами никому не хотелось. Ближе к полуночи Потехина вырвало. Для алкоголика со стажем пьяная рвота, являющаяся защитной реакцией организма на отравление, – редкость. Кто-то из товарищей хотел пошутить, но тут тело мужчины скрутила дуга боли. Он захрипел, на губах выступила алая пена. Агония длилась около минуты. Филипп упал на землю с какой-то чарующей грацией, скованные судорогой мышцы расслабились. Филипп Потехин умер. Как позже написал врач в журнале, – полиорганная недостаточность на фоне интоксикации этиловым спиртом. Доктора, делающего вскрытие, несколько смутило состояние внутренних органов умершего мужчины. Ему приходилось вскрывать алкоголиков и раньше, но никогда не доводилось видеть столь фатальные поражения всех жизненно важных органов. Удивительно, как тот дожил до своих лет! Его смена закончилась в семь часов утра. Уже взошло солнце, наступал очередной теплый день. Врач хмуро кивнул коллеге, он чувствовал непривычную усталость, немного саднило горло. Уже дома он заметил свежий порез на безымянном пальце. Крохотная розовая ранка с подсыхающими краями. Он выпил крепкого чая, без особого аппетита сжевал бутерброд и лег спать, задернув плотные шторы на окнах.

1

Рустам Сафаров работал на шефа второй год. Он неплохо изучил вспыльчивую натуру босса, но такой яростной ругани слышать ему до сих пор не приходилось.

– Дешевка!!! – орал Розов. – Фраер ушастый! Я ему лично кишки выпотрошу и на кулак намотаю!

Та часть монолога, в которой отсутствовали непечатные слова, значительно уступала по объему матерной составляющей. В окна офиса вливался безудержный солнечный свет, золото летнего дня осыпало улицы столицы щедрым дождем. Через неплотно закрытую створку окна доносился счастливый детский смех; окна офиса выходили на зеленый сквер, в хорошую погоду там было многолюдно. Запахи отцветающей сирени плавали в воздухе, словно чья-то рука разбрызгала тонкие духи, большая часть аромата улетучилась, остались крупицы сладкого и волнующего вкуса цветов и меда.

Рустам подавил зевок. Он провел пару спаррингов в спортзале, мышцы неохотно откликались на нагрузку. Пропустил два удара в корпус и быстрее обычного начал задыхаться, когда противник взял его шею в стальной захват.

– Устал… – хмуро сказал Рустам, пожимая руку партнеру, и полчаса просидел в сауне, надеясь выпарить злополучное недомогание. Не помогло. Наутро он проснулся вялым, в голове царила какая-то суматоха.

Красноречие босса постепенно иссякало.

– Шваль! – повторял он хриплым голосом, словно не говорил, а выхаркивал ругательства. – Шваль дешевая!

На его рабочем столе лежал дешевый портсигар из белого металла довоенного производства и стояла старая колба, покрытая застарелой коркой грязи. В мусорном ведре лежали скомканные «пупырки» и желтая лента скотча, похожая на линялую змеиную кожу. Розов смахнул рукой красные шарики, выкатившиеся из старой бутыли с немецкими буквами на дне. Над столом задымилась алая взвесь, словно кровь превращалась в газообразное состояние.

– Убери эту заразу! – приказал Розов. Его глаза сузились в щелки, в них появилось что-то недоброе и лихое. Рустаму довелось видеть на одутловатом лице шефа похожее выражение три месяца назад. В тот раз он круто расправился со своим бывшим партнером по бизнесу. Согласно медицинскому заключению, у сорокапятилетнего мужчины случился острый инфаркт, приведший к смерти, но Рустам подозревал истинную причину случившегося несчастья. Отравление солями тяжелых металлов. Однажды услышал оброненную фразу, когда Розов беседовал с кем-то в своем кабинете. Услышал, запомнил, сопоставил факты. Как и большинство обеспеченных людей, Розов был человеком болезненно подозрительным. В каждом, кто попадал в зону его ближнего круга, он подозревал злоумышленника, готового при удобном случае посягнуть на его состояние. Эта вполне объяснимая паранойя не касалась личного охранника, Рустама Сафарова, в недавнем прошлом чемпиона России по боевому самбо, которого Розов считал тупым спортсменом. Часто встречающая ошибка, присущая богачам. Люди обычно боятся того, что с ними, вероятнее всего, не случится, и реальную опасность не замечают.

Рустам послушно убрал колбу со стола.

– Выбросить?

– Нет. – Розов поморщился. – Спрячь пока куда-нибудь…

Он выстукивал пальцами барабанную трель по столу. Взрыв детского смеха прилетел с улицы и громкий женский оклик вслед за ним.

– Закрой это чертово окно! – выругался бизнесмен.

Рустам подошел к окну, захлопнул створку. Звуки стихли, было слышно шумное дыхание босса. Сафаров догадался, что вместо ценной вещи антиквар подсунул дешевый товар. Положа руку на сердце, он о чем-то таком догадывался еще в Калининграде, когда заехал по приказанию босса в антикварный магазин. Уж больно недобрым огнем сверкнули глаза Райхеля, когда тот отдавал ему свертки. Догадался, но проверять содержимое пакета не стал. Ему стало жаль антиквара, как бывает жалко старую собаку, плетущуюся по улице с высунутым наружу языком.

– Вот что ты сделаешь, Рустам… – медленно проговорил Розов.

Теперь он говорил вкрадчивым голосом, смакуя каждое слово, словно набросанный им сценарий предстоящей пытки калининградского антиквара доставлял бизнесмену подлинное наслаждение. Бывшему спортсмену приходилось выполнять грязную работу, но обычно дело ограничивалось избиением жертвы. Рустам старался проделать это быстро, испытывая что-то вроде брезгливого сочувствия к молящим о пощаде людям. Гнев порождает безумие. То, что придумал Розов, у спортсмена вызвало чувство сильного отвращения. Он посмотрел на фотографию в золоченой рамке, висящую за спиной бизнесмена. Архиерей принимает в дар от Розова Михаила Аркадьевича храмовую икону восемнадцатого века. Фотограф запечатлел благостное выражение лица дарителя, его правая рука со сложенными горстью пальцами взметнулась ко лбу; бизнесмен осенял себя крестным знамением, вытянутые в трубочку губы тянулись к искрящемуся сусальным золотом окладу иконы.

– Обязательно пытать антиквара? – спросил Рустам. – Хлипкий старик. Он и так отдаст все, что у него есть.

– Ты будешь со мной спорить? – высокомерно поднял бровь Розов. – Этот, как ты выражаешься, старик кинул меня на крупную сумму. А товар принимал у него ты! – Его толстый палец совершил в воздухе пируэт и уперся в грудь спортсмену. – Получается, он кинул нас обоих!

– Ясно. – Рустам переступил с ноги на ногу. – Если вы считаете, что антиквара надо пытать, – ваше дело, босс.

– Только после того, как он отдаст пепельницу.

– Это само собой…

– Тогда бери билет на первый же рейс до Калининграда. Получишь премию, если все сделаешь четко! – Он многозначительно улыбнулся. – И обязательно сними на видео! Уяснил? – Он отвернулся.

Заиграла мелодия на айфоне Розова, он поднес гаджет к уху, его лицо преобразилось.

– Здравствуйте, Геннадий Леонидович! Да, конечно! Рад вашему звонку! – Он прикрыл микрофон ладонью. – Ты еще здесь?!

Рустам вышел из кабинета, на ходу он отдал колбу склонившейся над компьютером секретарше. Девушка оторвалась от набора текста.

– Это что? – Она брезгливо потрогала двумя пальчиками гладкую поверхность колбы. На хорошеньком лице, немного подпорченном накачанными силиконом губами, отразилось любопытство, смешанное с отвращением.

– Спрячь куда-нибудь! – повторил фразу босса Рустам.

Он спустился по лестнице, вышел на улицу. Лоб прочертила глубокая морщина, когда он набрал короткий номер на смартфоне. Ответили немедленно. Рустам облизнул пересохшие губы. Он редко нервничал, но сейчас был как раз тот самый случай.

– Это я, – сказал он вполголоса. – Сегодня с девятнадцати до двадцати двух часов он будет в обычном месте. Да… – Мимо промчалась машина скорой помощи, завывала сирена, мелькали синие огни. – Да. Он будет один… – расплющенные от пропущенных ударов губы сложились в улыбку. – Он чужим не доверяет. – Рустам проводил задумчивым взглядом молодую женщину с коляской. – Личная просьба. Без нужды не мучить…

Он отключил связь, поднял лицо к небу, зажмурился. Солнце ласкало кожу, отвыкшую от свежего воздуха. Рустам почему-то опять вспомнил таящийся страх в глазах антиквара. Страх и решимость загнанного в угол раненого животного.

– Не бойся, старик! – проговорил он вслух. – Сегодня ты не умрешь…

Он сел за руль припаркованного «лендкрузера», повернул ключ в замке зажигания. Мощный двигатель послушно заурчал, внедорожник выкатил на улицу. Дальнейшие его действия должны были сильно удивить господина Розова, если бы он решил организовать слежку за своим телохранителем, как он проделал это три года назад в отношении своей супруги. Вместо того чтобы направиться в сторону аэропорта Внуково, Рустам Сафаров повернул на Ленинградский проспект. Некоторое время на дороге виднелись проблесковые маячки внедорожника, умело петляющего среди других машин, затем угловатый силуэт японского автомобиля затерялся в многомиллионном городе.

К вечеру Розов почувствовал легкое недомогание, однако планов своих не поменял. Он привык все доводить до конца и сейчас жил предвкушением мести, которую он уготовил антиквару. Несколько смущал настрой Сафарова, но никому другому поручить столь деликатное дельце он не решался. Он так мысленно и называл задуманную кару, которой следовало подвергнуть антиквара, – дельце.

Мужчина поерзал на кожаном сиденье автомобиля, улыбнулся. Мысль о том, что пожилой человек, живущий за тысячу километров от Москвы, будет корчиться в приступе лютой боли, ползать в ногах и просить пощады за свою выходку, грела ему сердце. Конечно, неплохо было бы самому поразмяться, вспомнить, как говорится, молодость, но дела требовали его безотлагательного присутствия в столице. За окном автомобиля пролетала серая лента домов. Каждую пятницу он ездил к любовнице, которой снимал квартиру на Пятницкой улице. Пятничный проект, как он любил повторять. Сегодняшний визит был нарушением заведенного им ритма жизни. Аренда жилья недешево стоила в этом районе столицы, но уж больно хороша была стерва! И старалась на славу, умело используя магию своего большого влажного рта и гладкого тела двадцатитрехлетней танцовщицы. Уж очень ей хотелось поменять свой статус любовницы на статус жены господина Розова! «Черта с два у нее что-нибудь получится!» – подумал Розов и улыбнулся вторично. С законной супругой пришлось повозиться, старая карга ни за что не соглашалась подписать бумагу об отказе на раздел собственности. В то время специальные задания выполнял спец по таким делам. Конченый садист, от его жестокости даже Розову было не по себе. Его не пришлось бы уговаривать мучить антиквара, как Сафарова! А с любовницей придется расстаться по-хорошему, он уже намеревался закрывать пятничный проект. Смена пажеского караула. Вот вернется Сафаров, и прощай красотка!

Подвеска БМВ мягко сглатывала рытвины на дороге, такси ВИП-класса, которое Розов заказывал в одной и той же фирме уже третий год, оправдывало свою цену. Автомобиль остановился возле подъезда.

– Приехали! – улыбнулся шофер. Русский парень лет тридцати. Открытый взгляд, располагающий к доверию, голубые глаза. Розов кивнул лысеющей головой. Одно из важных условий аренды таксомотора – шофер-славянин. И никаких гостей столицы! Он недолюбливал южан, Рустам Сафаров – исключение из общего правила, хотя он и был полукровка. Отец дагестанец, мать то ли русская, то ли украинка. Не важно. Неплохо было бы и с ним расстаться, как и с «пятничным проектом», но найти замену хорошему телохранителю не так уж просто! Сафаров был молчалив, сообразителен и ненормально бесстрашен. И еще он много читал. Редкое качество для спортсмена. Как и большинство бизнесменов, Розов неприязненно и с презрением относился к творческим людям. Какой смысл в чтении книжек, если посредством этого бесцельного занятия невозможно обогатиться! Еще его смущала какая-то непонятная щепетильность Сафарова, бывший спортсмен крайне неохотно соглашался выполнять «специальные» задания шефа, не то что его предшественник. Казалось, страдания людей доставляют ему боль. Однажды он что-то загнул насчет злобы. Какую-то очередную лажу, вычитанную в одной из своих бредовых книг. Типа того, что злобы не существует в абсолютном виде, она, как ржавчина на железе, в недавнем прошлом была чистой и безупречной. Но как окисление металла приводит к коррозии, так и дурные поступки оскверняют душу. Розов потом долго смеялся, вспоминая слова своего телохранителя. Видать, тому крепко на ринге башку встряхнули, если он такие мысли изрекает!

Шофер продолжал улыбаться, бизнесмен ощутил растущее раздражение. Сегодня же позвонит в фирму, потребует уволить весельчака. Прислуге позволительно улыбаться тогда, когда хозяин ждет этой улыбки. Все остальное время, будь любезен, сохраняй почтительность и серьезность! Улыбающийся человек раздражает.

Он вышел на улицу, открыл дверь в подъезд своим ключом. БМВ стоял на прежнем месте, сквозь тонированные стекла невозможно было разглядеть лицо шофера, виднелись лишь очертания его фигуры, сидящей за рулем. Розов утвердился в намерении предъявить прокатной конторе претензию. Он шагнул вперед, заныло сердце, тупая игла впилась в грудь. Почему-то ему стало очень страшно. Возле лифта спиной к нему стоял какой-то мужчина. Феноменальный инстинкт, позволивший бизнесмену благополучно пережить девяностые годы и приумножить состояние в два кризиса «нулевых» годов нового столетия, подсказал единственно верный выход. Бежать! Он рванул к двери, держа наготове круглую таблетку от домофона, его затылок обдало жарким дыханием.

– Мама! – вместо крика вырвался сдавленный писк.

Удар, обрушившийся на голову, был страшен. Все вокруг завертелось, тьма поглотила сумрачный подъезд. Какое-то время Розов цеплялся руками за дверную ручку, новый удар отбросил его к стене. Дверь распахнулась, вошел мужчина. Водитель таксомотора бизнес-класса. Русский. Как и заказывал придирчивый клиент. Он кивнул стоящему в подъезде человеку, вдвоем они легко подхватили обмякшее тело бизнесмена и втащили его в БМВ. Вокруг было малолюдно, все свершилось очень быстро. Шофер улыбнулся проходящей мимо женщине.

– Напился в дугу!

С ноги Розова слетела туфля, парень ловко подобрал ее. Бизнесмен открыл рот, что-то замычал. Женщина неодобрительно покачала головой.

А на седьмом этаже дома на Пятницкой улице высокая девушка, стоя возле окна, набирала номер на смартфоне.

– Рустам? – Она машинально поправила светлый завиток волос. – Да… Все сделано, жаба в клетке. Ты приедешь?

Услышав ответ, девушка капризно поджала губу и стала еще очаровательней.

– Ты не говорил, что уезжаешь в Питер!

Следующий ответ, по-видимому, понравился ей больше предыдущего.

– Ладно! – Она глубоко вздохнула. – Целую тебя! Три дня. Позвони, когда вернешься в Москву.

Со двора выехал черный автомобиль марки БМВ. Девушка задумчиво постучала пальцами по оконному стеклу. Ее немного расстроил отказ любовника приехать сегодня, а тот факт, что, не предупредив ее, он укатил в Петербург, вызвал укол ревности. Тревожность лучше всего снимается хорошим сексом, а Рустам был классным любовником, хоть и витал все время в облаках. Ей иногда казалось, что, занимаясь с ней сексом, он думает о какой-то другой женщине. Проследила за удаляющимся автомобилем. Рустам сказал, что Розова не будут мучить, хотя она была бы не против. Розов был мерзким мужчиной. Именно это слово – мерзкий! И его сексуальные предпочтения с гомосексуальным подтекстом вызывали у нее отвращение. Одни искусственные фаллосы, которые по заказу Розова девушка покупала в интернет-магазине, чего стоили!

– Если можно избежать этого, зачем мучить человека! – сказал Рустам. Они лежали в кровати, молодые, обнаженные, а в окно бессовестно заглядывала луна. Огромная и блестящая, как потускневшая от времени серебряная монета.

– Он мерзкий! – повторяла девушка. – Мерзкий и грязный!

– Укол наркотиком, и он сам все подпишет…

Черный контур автомобиля скрылся за поворотом. Рустам пообещал, что квартиру, которую ей снимал бизнесмен, покидать не придется. Девушка нервно повела плечом, отошла от окна. Ей стало грустно. Появилось туманное ощущение беспокойства, будто смерть, едва прикоснувшись к ней черным крылом, умчалась в свою пугающую и таинственную долину теней. Девушка сложила в сумку спортивную одежду, вызвала такси, накинула летную куртку. Напоследок окинула взглядом скромное убранство однокомнатной квартиры.

– Пятничный проект! – усмехнулась она.

Щелкнул дверной замок, от пролетевшего по комнате сквозняка затрепетали стоящие в вазе розы. Алые, как кровь.

2

– То, что ты утверждаешь, – это чушь, господин Кравец! – кипятился полный мужчина в бежевом костюме и съехавшем набок галстуке. Пиджак был ему маловат, круглый живот выпирал наружу, отчего нижняя пуговица расстегнулась, обнажив край белой рубашки. – И ладно бы такое говорил студент или аспирант! – Он достал большой платок, приложил его к каплям пота на розовом лбу. – Так нет! Это говорит кандидат наук!

Сердясь, он обращался к коллеге «господин», хотя между мужчинами давно установились дружеские отношения.

– Удобная позиция, Семен Дмитриевич! – возразил Кравец. В противоположность собеседнику, он был высоким и худым, карие глаза, обычно грустные и спокойные, в настоящий момент пылали жаждой схватки. Пусть хотя бы в словесной дискуссии!

– Что в ней удобного?

Мужчины сидели в пустой аудитории. Летний период, студенты разъехались кто куда, многие сотрудники института ушли в отпуск. Лето в Петербурге выдалось дождливым и прохладным, что не являлось новостью для города, находящегося на одной широте с южной оконечностью Гренландии и побережьем Аляски. За окном моросил унылый дождь, под порывами ветра гнулись темные стволы деревьев. Худощавый Кравец сцепил длинные пальцы в замок, подался всем телом вперед. На столе лежали разложенные листы бумаги, исписанные мелким почерком. Это вовсе не значило, что кандидат биологических наук Михаил Григорьевич Кравец пренебрегал компьютером при наборе текста, просто набрасывать тезисы вручную ему было привычнее.

– Что же такого удобного в моей позиции? – переспросил толстяк. Он поднес к глазам листок, близоруко сощурился.

– Ты все опровергаешь, Ткаченко! – высокомерно тряхнул густой копной волос Кравец. – Все и всегда! Очень удобно!

– Неправда! – воскликнул Ткаченко. Он размахивал листком, как победным флагом, с той разницей, что бумага имела белый цвет, частично покрытый синими чернилами. – Глянь сам, что ты тут понаписал! – Сверяясь с текстом, он быстро прочел: – «Фашисты вели исследование смертоносного вируса, обладающего чрезвычайно высокой вирулентностью. Так, степень патогенности разработанных немецкими вирусологами штаммов могла достигать девяностопроцентной летальности и определялась чрезвычайно высоким уровнем инфицирования».

Толстяк уставился на собеседника с видом крайнего изумления. Кравец, наоборот, немного успокоился, словно чтение написанного им текста обладало медитативным эффектом.

– И что? – спросил он.

– Как – что?!

– Что так тебя задело?

– Господи! – всплеснул Ткаченко полными руками. – Это ведь сюжет для фантастического романа!

– Почему?

– Потому, что это антинаучное заявление! Только что Флемингом был открыт пенициллин, а немецкие ученые уже смастерили какой-то лютый вирус!

– Хочу напомнить, что формула ядерной реакции была открыта в тридцатые годы двадцатого века! – ядовито заметил Кравец.

Ткаченко выдернул еще один лист.

– Вот! – воскликнул он тоном обличителя. – «Перед учеными Третьего рейха была поставлена задача, – читал он вслух, – создать внеклеточный инфекционный агент, способный реплицироваться чрезвычайно быстро и вызывающий минимальный иммунный ответ у человека. Считается, что немецким микробиологам удалось создать прион – инфекционную белковую молекулу, не содержащую ДНК и РНК, отдаленно схожую с той, что вызывает куру, – типичный пример прионовых заболеваний, встречающихся в горных районах Новой Гвинеи, – обладающей почти стопроцентной летальностью». О господи! – возмущенно вскричал ученый. – Скажите, пожалуйста! Он еще сюда Новую Гвинею приплел! – Он продолжил чтение: – «Однако прионовые заболевания не могли удовлетворить исследователей. И они сосредоточились на исследовании вируса простого герпеса, который, как известно, паразитирует в клетках девяноста процентов жителей земли. Считается, что путем гибридов разных вирусных частиц немцам удалось создать новый вид вируса, обладающий уникальным жизненным циклом. Быстрым проникновением в клетку, стремительной репликацией, что сокращало инкубационный период до предельно короткого времени, активное размножение».

Ткаченко отложил листок и покачал головой.

– Откуда ты это взял, Миша?

Кравец смотрел на листву деревьев за окном, влажная зелень блистала под каплями дождя.

– Списывался с коллегами из Израиля и Германии, – сказал он. – Еще во время эпидемии H5N1, в 2010 году, известного как птичий грипп, профессор Отто Штраус предсказывал высокую вероятность опасной эпидемии с чрезвычайно высокой контагиозностью и летальностью. Штраус, правда, предполагал возможность рекомбинации вируса гриппа с H5N1, что в настоящий момент многие считают маловероятным. Тот факт, что немцы вели исследования бактериологического оружия, не вызывает сомнения, господин Ткаченко?

Толстяк отрицательно покачал головой. Он неплохо знал натуру своего вспыльчивого коллеги. Ткаченко отпил кофе из стоящей на столе чашки и поморщился. Напиток остыл, да и сердить Кравца он не хотел, просто завелся в пылу спора. Для ученого диспут по степени накала сопоставим с поединком на ринге. Та же энергия, тот же взрыв тестостерона.

– Ну слава богу, хоть здесь мы совпадаем! – сказал Кравец. – Израильские историки описывали странную эпидемию, охватившую заключенных концентрационного лагеря Заксенхаузен весной 1943 года. Немцы народ пунктуальный. Жизнь заключенных мало чего стоила, но болезнь перекинулась на солдат вермахта. Болезнь, по симптомам напоминавшая грипп, разила людей по обе стороны колючей проволоки с феноменальной быстротой и фатальностью. В тот период фашистская Германия потерпела сокрушительное поражение под Сталинградом, тема эпидемии ушла на второй план, однако была задокументирована очевидцами. И с их слов, от гриппа, – а было принято считать, что люди столкнулись со вспышкой чрезвычайно агрессивного респираторного заболевания, – умерли девяносто процентов солдат и офицеров из числа охраны. Болезнь осталась незамеченной на фоне полумиллиона убитых и взятых в плен солдат и офицеров за время Сталинградской битвы.

– И на основании этих фактов ты делаешь вывод об искусственной природе вируса, который удалось создать немецким ученым? – недоверчиво покачал головой Ткаченко.

– Не только… – осторожно сказал Кравец. Он промолчал о том, что занимался изучением вопроса на протяжении последних двух лет. Умолчал о побудительных мотивах, заставивших его погрузиться в исследование истории Второй мировой войны, а особенно самой позорной ее страницы: создания фашистами лагерей по уничтожению людей другой расы. А причина была проста. Его дед был узником того самого лагеря Заксенхаузен, на внутреннем сгибе локтя у него сохранились поблекшие от времени синие цифры. Маленький Миша Кравец, затаив дыхание, слушал рассказы дедушки, в том числе об экспериментах над живыми людьми. А два года назад дед умер, в возрасте ста трех лет…

Он заглянул на дно кофейной чашки, черные пятна представляли собой хаотичную кляксу, способную пробудить фантазию разве что у исследователей теста Роршаха. За всю историю человечества было совершено более четырнадцати тысяч войн, в которых погибло около четырех миллиардов человек. Люди – это единственный вид, который с маниакальной регулярностью систематически практикует взаимное умерщвление, при этом отлично понимая, что убийство себе подобных не только бессмысленно, но и абсурдно, даже с позиции простой логики.

– В чем-то ты прав, коллега, – сказал Кравец. – Со стороны может показаться, будто я работаю над вымышленным проектом. – Он нерешительно покусывал губы, раздумывая, стоит ли выложить всю найденную им информацию по «немецкому вирусу», как он про себя называл созданное фашистами бактериологическое оружие, или делать это преждевременно.

Ткаченко немного смягчился.

– Допустим. – Он поднял палец. – На секунду допустим, что версия о создании немцами супервируса правдива. Для современной науки это реальность, практически отработанная технология в области молекулярной биологии. И вот, получите смертельный гибрид, сочетающий свойства вируса герпеса, осложненного гриппа, по типу H5N1, и еще чего-нибудь очень страшного, до чего и писатели-фантасты не додумались. Какой в этом практический смысл для нас, людей, живущих в двадцать первом веке?

– А какой был смысл в создании лагерей смерти? – резко спросил Кравец. – Какой смысл вкладывали люди племени хуту, за два месяца уничтожившие полмиллиона своих собратьев из племени тутси? Чем руководствовались красные кхмеры в Камбодже? И вообще, с какой целью людей неожиданно охватывает жажда уничтожения себе подобных? Ладно бы месть! Но, как правило, убивают тех, кого в глаза раньше не видели!

– Безнаказанность порождает жестокость… – неуверенно ответил Ткаченко.

– А как быть с Джеком-потрошителем? Теодором Банди? Или Чикатило? Наивно полагать, будто они считали, что рано или поздно их не поймают! Нет, Семен Дмитриевич, нет, мой дорогой! Мне дед рассказывал про немецкого офицера, который, рискуя собственной жизнью, спасал детей из концлагеря. В каждом из нас кроются два противоположных начала, мы постоянно балансируем на узком канате, разделяющем добро и зло, как гимнасты на трапеции, а далеко внизу разверзнута пучина ада.

Ткаченко положил тяжелую ладонь на плечо товарища.

– Я возьму это домой, Миша? – попросил он, держа в руке исписанные листы бумаги и глядя на коллегу. – Почитаю внимательно.

– Конечно! – вздохнул Кравец. – Работа еще сырая, так, наметки… Видишь ли, мне пришлось заниматься не сколько микробиологией, сколько историей.

– Давай по пивку, Миша? – улыбнулся Ткаченко. Он сложил листы в папку и спрятал в своем портфеле.

– Давай! – Лицо ученого просветлело.

Дождь закончился, между облаков проглянуло солнце, листва деревьев заблистала глянцем. Двое мужчин – один тучный и громоздкий, одетый в старомодный плащ бежевого цвета, другой высокий и худой, а оттого немного горбящийся, и прихрамывающий при ходьбе, – шагали по дороге, оживленно переговариваясь. Толстяк в такт ходьбе размахивал портфелем. Вот он остановился, нагнулся завязать шнурок. Дорогу друзьям перебежала черная кошка, худой сказал что-то и рассмеялся. Дождевые тучи лениво уползали на запад, солнце щедро орошало землю своими лучами. По проспекту промчался фургон скорой помощи, утробно завывала сирена. Мужчины скрылись в подъезде кафе с оптимистичной вывеской «Сказка».