Деньги. Увлекательная история самого почитаемого и проклинаемого изобретения человечества бесплатное чтение
Джейкоб Гольдштейн
Деньги: увлекательная история самого почитаемого и проклинаемого изобретения человечества
Посвящается Александре, Джулии и Оливии
MONEY
The True Story of a Made-Up Thing
Copyright © 2020 by Jacob Goldstein
© Кудашева Т., перевод на русский язык, 2022
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022
Вступление
Деньги – это выдумка
Осенью 2008 года я отправился на ужин со своей тетей Джанет. Она начинала свой путь как поэтесса (60-е), а в итоге получила степень магистра бизнеса (80-е), так что с ней можно поговорить о деньгах. За несколько недель до нашего ужина из экономики внезапно исчезли триллионы долларов. Я спросил ее, куда делись все эти деньги.
«Деньги – это выдумка, – ответила она. – Начнем с того, что их никогда и не было». В тот момент я понял, что деньги куда загадочнее и интереснее, чем мне казалось.
В то время я работал репортером в Wall Street Journal, освещал тему здравоохранения и знал не так много о финансах или экономике. Когда финансовый мир начал разваливаться на части, я стал искать причины происходящего. Я наткнулся на подкаст Planet Money. Его ведущие не использовали сухой новостной язык и безапелляционные интонации всезнаек. Они говорили как умные, веселые люди, размышляющие о том, что происходит в мире, и рассказывали истории, чтобы объяснить это. Мне так понравилось это шоу, что я стал там работать.
К тому времени, как я попал в Planet Money, финансовый кризис миновал наиболее острую фазу и мы стали рассматривать менее сиюминутные, но более фундаментальные вопросы. В 2011 году мы приняли участие в радиопередаче This American Life, чтобы задать вопрос, который мучил менял с того самого ужина с моей тетей: «Что такое деньги?»
Ведущий Ира Глас сказал, что это самый «пьяный» вопрос, какой он только поднимал на своем шоу.
Возможно! И если так, то это все равно хороший тип «пьяного» вопроса, который остается интересным в трезвом свете утра. Я возвращался к теме денег снова и снова, обсуждая то один, то другой нюанс. Каждый компонент был интересен, но чем больше я узнавал, тем сильнее чувствовал, что здесь кроется более глубокая, насыщенная история. Итак, я начал работать над этой книгой.
Со временем я понял, что имела в виду моя тетя, когда сказала, что деньги – это выдумка. Кажется, что деньги – это строгая математика, что-то обособленное от расплывчатых человеческих отношений. Это не так. Деньги – это выдуманная вещь, фикция совместного пользования. Основа денег всегда социальна. Социальный компонент денег – то самое «совместное пользование» – это именно то, что делает их деньгами. В противном случае это всего лишь кусочки металла или бумаги, а в сегодняшнем мире – всего лишь число на экране банковского компьютера.
Как и любая выдумка, со временем деньги сильно менялись, и это происходило не плавно или поступательно. Взглянув на прошлое, вы увидите продолжительные периоды относительной стабильности. Как вдруг в каком-то уголке земли деньги начинают сходить с ума. У какого-то неистового гения появляется новая идея, мир меняется настолько сильно, что требуется новый вид денег, или финансовый крах приводит к денежной версии экзистенциального кризиса. Результатом становится значительное изменение основной идеи денег – что это, кто их создает, что они должны делать.
То, что считается деньгами (а что – нет), – результат нашего выбора, и этот выбор оказывает значительное влияние на то, кто получает больше, кто меньше, кому приходится идти на риск в тяжелые времена и кто попадает по полной, когда дела совсем плохи. Наш выбор в плане денег подарил нам тот мир, в котором мы живем: пораженный весной 2020 года пандемией мир, в котором центробанки умудрились из воздуха создать триллионы долларов, евро и йен в попытке побороть экономический кризис. В будущем мы будем делать другой выбор и деньги снова изменятся.
Представленные истории происхождения денег – лучший известный мне способ понять их: то, какой властью они обладают и из-за чего мы на самом деле ссоримся, когда мы ссоримся из-за денег. Эта книга – история моментов, полных удивления, восторга, гениальности и безумия, которые подарили нам деньги такими, какими мы знаем их сегодня.
Часть I
Изобретение денег
Деньги появились не так, как мы привыкли думать. Это куда более запутанная, интригующая и кровавая история, в которой замешаны браки и убийства. Так же появилось и письмо. Деньги и рынки растут вместе, и они делают людей свободнее, но иногда и беззащитнее.
Глава 1
Происхождение денег
Примерно в 1860 году французская певица мадемуазель Зели отправилась в мировое турне со своим братом и двумя другими певцами. Остановившись на маленьком острове в южной части Тихого океана, где большинство людей не пользовались деньгами, артисты согласились менять билеты на все, что им могут предложить местные жители.
Шоу стало настоящим хитом. Представление посетил местный вождь. Было продано 816 билетов. Зели спела пять арий из популярных опер тех времен. В письме своей тете она перечислила свой гонорар за выступление: «3 свиньи, 23 индейки, 44 курицы, 5000 кокосов, 1200 ананасов, 120 бушелей бананов, 120 тыкв, 1500 апельсинов». Однако непредвиденные дары, писала Зели, заставили ее задуматься, что делать с этими продуктами.
Если бы она была на рынке в Париже, писала Зели своей тете, она смогла бы продать все за 4000 франков. Отличный улов! «Но как перепродать продукты здесь, как обменять их на наличные? Дело в том, что нельзя надеяться найти деньги у покупателей, которые сами расплачивались тыквой и кокосами, чтобы насладиться нашим пением….
Мне сказали, что завтра с соседнего острова прибудет спекулянт, который купит у меня и моих товарищей товары за наличные. А пока, чтобы свиньи не сдохли, мы кормим их тыквами. Индейки и курицы едят бананы и апельсины».
В 1864 году письмо Зели было опубликовано сноской во французской книге по истории денег. Британскому экономисту Уильяму Джевонсу так понравилась эта сноска, что десять лет спустя он сделал ее эпиграфом к своей книге «Деньги и механизм обмена»[1]. Мораль истории, по мнению Джевонса, такова: бартер – отстой.
Проблема с бартером, указывает Джевонс, в необходимости «двойного совпадения» желаний. Не только островитяне должны были хотеть то, что предлагала мадемуазель Зели (концерт); но и Зели должна была хотеть то, что предлагали островитяне (свиней, кур, кокосы). Человеческие сообщества решили эту проблему, пишет Джевонс, договорившись об использовании относительно долговечной, относительно эксклюзивной вещи в качестве символа стоимости. Мы решили эту проблему, изобретя деньги.
Адам Смит пришел к подобному выводу двести пятьдесят лет назад, и Аристотель говорил нечто похожее за несколько тысяч лет до этого. Данная теория – то, что деньги появились из бартера, – является простой, сильной и интуитивно понятной, но у нее есть один недостаток: она не доказана. «В литературе отсутствуют примеры простой бартерной экономики, не говоря уже о появлении денег из нее», – написала в 1985 году антрополог Кэролайн Хамфри, резюмировав то, на что десятилетиями указывали антропологи и историки.
История бартера сводит деньги к чему-то холодному, простому и материальному – инструменту для обезличенного обмена. На самом деле деньги – это нечто более глубокое и сложное.
Люди в доденежном обществе были, по сути, независимы. Они охотились, выращивали или собирали пищу и сами делали вещи.
Существовала торговля, но зачастую она была лишь частью формальных ритуалов со строгими нормами, когда нужно отдавать и получать.
В случае мадемуазель Зели по местному обычаю она должна была принять всех этих свиней, индеек, кокосы и устроить пир. Так она заработала бы себе репутацию, подобную той, которую имеют сейчас люди, оплатившие постройку нового больничного крыла или университетской библиотеки. Гости Зели должны были в ответ устроить для нее пир. Целые экономики строились на таком взаимодействии.
Например, на северо-западном побережье Северной Америки на празднике под названием потлач коренные американцы несколько дней веселились, произносили речи, танцевали и дарили друг другу разные вещи. Подарок считался проявлением воли наподобие желания заплатить за обед в ресторане. До прихода европейцев люди с высоким статусом дарили меха и лодки. К началу XX века они дарили швейные машинки и первые версии мотоциклов. Эта щедрость настолько бесила канадцев, что правительство объявило данную практику незаконной. Люди попадали в тюрьму за дарение подарков друг другу.
Во многих культурах существуют точные правила относительно того, что вы должны дарить родителям, если хотите жениться на их дочери, или что дарить семье, если вы убили кого-то из их родственников. Где-то вы должны преподнести в дар скот, где-то – ракушки каури. На Фиджи дарили зубы кашалота, а германские племена в Северной Европе обменивались кольцами из золота, серебра или бронзы (для обозначения платы за убийство человека у них даже было специальное слово wergild). Зачастую были определены и правила ритуального жертвоприношения. В Вануату, группе островов в южной части Тихого океана, можно было приносить в жертву кабанов только с особенно большими бивнями.
Деньги – не просто счетный инструмент, облегчающий обмен и хранение. Это глубокая часть социальной структуры, связанной кровью и страстью. Неудивительно, что мы так переживаем из-за них.
Как только вы узнаете, что кому-то, кто собирается жениться, нужна нитка ракушек каури, или всем, кто идет на ритуальное жертвоприношение, нужен кабан с длинными бивнями, у вас появляется стимул добыть эти вещи – даже если сейчас вы в них не нуждаетесь. Скоро кому-то они точно понадобятся. Эти предметы стали способом хранить ценность во времени. Это не те деньги, которые мы знаем сегодня, а скорее протоденьги, нечто смежное с ними. В Вануату развилась сложная система займа кабанов с длинными бивнями. Участники сделки исходили из того, как быстро растут бивни. Антропологи сообщают, что «большая часть споров и убийств была связана с оплатой одолженных кабанов».
Деньги – не просто счетный инструмент, облегчающий обмен и хранение. Это глубокая часть социальной структуры, связанной кровью и страстью. Неудивительно, что мы так переживаем из-за них.
Я должен вам шесть овец
Дарение подарков на основе взаимности отлично работало в небольших деревнях, где социум был построен на семейных отношениях, но управлять городом таким образом было сложно. И к тому времени, когда в Месопотамии более 5000 лет назад начали появляться первые известные города, люди стали запечатывать маленькие глиняные жетоны внутри полых глиняных шаров для обозначения долгов. Маленький конус означал меру ячменя, диск – овцу. Если я даю вам шар с шестью жетонами внутри, это значит, что я должен вам шесть овец. В какой-то момент люди начали прижимать жетоны к внешней стороне шара, прежде чем запечатать их, чтобы указать, что находится внутри. В конце концов кто-то понял, что им вообще не нужно помещать жетоны внутрь шара: они могут просто использовать отметку снаружи для обозначения долга.
По мере роста городов Месопотамии власть сосредотачивалась в городских храмах, а рабочие места становились более специализированными. Следить за тем, кто кому что должен, становилось все сложнее. Каста людей, работавших в храме (который функционировал как прообраз администрации города), придумала, как вести учет. Их решением стала система жетонов, вдавленных в глину. Они использовали тростниковое перо, чтобы делать пометки на маленькой глиняной табличке, и начали использовать абстрактные символы для цифр.
Долгое время это была вся письменность. Никаких любовных записок. Никаких поздравительных открыток. Никаких историй. Только «я должен вам шесть овец». Или, как гласит табличка из знаменитого кургана в шумерском городе Урук на месте современного Ирака: «Лу-Нанна, глава храма, получил одну корову и двух ее молодых бычков от царского посла от [юноши по имени] Абасага».
Серебро – металл, который люди раньше использовали для украшений и ритуалов, – было желанным и редким, его было легко хранить и делить, и в Месопотамии оно превратилось в деньги, но для многих людей – возможно, для большинства людей – деньги все еще не были актуальны. Они выращивали злаки и животных и питались этим. Время от времени приходил сборщик налогов, работавший на жреца, королеву или фараона, и забирал часть их ячменя и овец. В некоторых городах люди, работавшие в храме или дворце, также указывали ремесленникам, которые изготавливали ткани, посуду и украшения, что и сколько делать, а затем распределяли вещи по своему усмотрению.
Чем больше решений принимает центральная власть в вопросах, кто что делает и кто что получает, тем меньше общество нуждается в деньгах. В Америке, спустя тысячи лет после месопотамцев, инки создали гигантскую, сложную цивилизацию без каких-либо денег. Божественный император (и правительственные чиновники, которые работали на него) указывал людям, что выращивать, на что охотиться и что создавать. Затем правительство забирало то, что они производили, и занималось перераспределением. Бухгалтеры инков вели подробные бухгалтерские книги в форме веревок с узлами, которые хранили огромное количество информации. На территории инков были реки, полные золота, и горы, полные серебра, но они использовали эти металлы для искусства и ритуальных обрядов. Они не изобрели деньги, потому что это была выдумка, в которой они не нуждались.
Деньги меняют все
В течение долгого времени взимание дани и перераспределение в комплекте с бухгалтерами, которые отслеживали все в своей собственной специализированной рукописи, было основой функционирования царств в Древней Греции. Но эта цивилизация погибла около 1100 года до нашей эры. Никто не знает почему – возможно, произошло землетрясение, может быть, была засуха или напали захватчики. Цари исчезли, замки рухнули, население сошло на нет, а бухгалтерская рукопись бюрократов была забыта.
Несколько столетий спустя греческая цивилизация снова начала развиваться. Деревни превратились в города. Возник класс ремесленников. Торговля породила специализацию: причудливая керамика в Афинах, металлообработка на Самосе, кровельная черепица в Коринфе. В 776 году до нашей эры греки впервые собрались в городе под названием Олимпия на месяц спортивных мероприятий; зарождение Олимпийских игр стало признаком более тесных связей между греческими городами и показателем уровня благополучия греков, достаточного, чтобы взять месячный отпуск и отправиться в Олимпию.
Греческие города начали строить общественные здания и водопроводные сооружения общего пользования. Это была классическая среда для экономики, которая вращалась вокруг системы дани и перераспределения ресурсов, контролируемой королем или жрецом, что все еще было распространено в цивилизациях на Востоке. Но вместо того, чтобы создавать мини-королевства сверху вниз, греки создали нечто новое. Они назвали это полисом, словом, которое традиционно переводится как «город-государство». Данный перевод настолько скучный и обобщенный, что вы можете почти упустить из виду тот факт, что полис является прародителем большей части политических и экономических систем на Западе. Неслучайно это было также место, где началось стремительное развитие денег, таких, какими мы знаем их сегодня.
Сотни полисов появились по всему греческому миру, и в каждом действовал такой институт, как собрание граждан. Некоторые полисы, включая Афины, явили первый пример демократической модели устройства общества (хотя, по нашим стандартам, это была дрянная демократия, которая исключала права женщин, рабов и большинства иммигрантов). В других полисах люди собирались и спорили, но окончательные решения принимала немногочисленная элита.
В любом случае граждане полисов хотели иметь право голоса в вопросах, кто кому и что дает. Им нужен был способ организовать как общественную жизнь, так и повседневный обмен товарами без контролирующего каждый шаг, по принципу сверху вниз, правителя, или диктата, снизу вверх, родственных отношений. Им нужны были деньги!
Около 600 года до нашей эры соседняя Греции Лидия, царство на месте современной Турции, добывала много сплава золота и серебра, называемого электрумом. Это представляло для лидийцев своего рода древнюю проблему первого мира, потому что они должны были оценить соотношение золота и серебра в каждом добытом куске, чтобы определить его стоимость. Кто-то в Лидии придумал умное решение: они начали брать куски электрума с постоянным соотношением золота и серебра, делить их на части стандартного размера и на каждом ставить штамп с изображением льва. Таким образом, каждый кусок заданного размера имел ту же ценность, что и любой другой кусок этого размера. Лидийцы изобрели монеты. Вскоре они предприняли следующий шаг: они начали чеканить монеты из чистого серебра и золота.
Греция могла бы процветать, даже если бы не существовало монет. Монеты, вероятно, распространились бы, даже если бы не существовало Греции (историю монет в Китае см. в следующей главе). Но монеты и Греция были идеальной парой, и греки сходили по монетам с ума.
Стандартизированные куски металла были именно тем, что требовалось городам-государствам для построения нового типа общества – общества, слишком большого, чтобы опираться на семейные взаимосвязи, но слишком эгалитарного, чтобы основываться на дани, – и вскоре по всей Греции появились сотни различных монетных дворов, производящих серебряные монеты. В течение еще нескольких десятилетий деньгоподобные вещи, которые греки использовали для измерения стоимости и обмена товарами (кухонные железные вертела, куски серебра), перестали быть таковыми. Деньгами были монеты, а монеты были деньгами.
Монеты преобразили повседневную жизнь в Греции. В каждом греческом городе-государстве было общественное пространство под названием агора, где граждане собирались, чтобы послушать речи и обсудить новости, а в некоторых случаях и провести официальные мероприятия. Примерно в то время, когда появились монеты, люди начали появляться на агоре с вещами для продажи. Вскоре агора превратилась в рынок – новое место, куда обычные люди ходили покупать и продавать ткани, инжир, горшки и все остальное. Агора продолжала оставаться местом для общественных дискуссий, но в конечном итоге торговля одержала верх над широким обсуждением. В современном греческом языке слово агора – это существительное, означающее рынок, и глагол, означающий «покупать».
До появления монет бедные греки работали на фермах богатых землевладельцев, но не получали ничего похожего на заработную плату, как мы понимаем ее сегодня. Они соглашались проработать один сезон или год, а взамен землевладелец соглашался давать им еду, одежду и место для ночлега. За десятилетия, прошедшие после появления монет, все изменилось. Бедняки стали поденщиками, приходили на работу утром и получали зарплату в конце дня. Практика наниматься на работу к одному человеку сразу на год вперед исчезла. Бедным рабочим больше не нужно было оставаться на ферме в течение года; они могли уйти, если с ними плохо обращались или если они устраивались на место получше. Но никто больше не отвечал за то, чтобы кормить их, одевать и давать место для ночлега. Они были предоставлены сами себе.
Поток людей направился в новую экономику, основанную на заработной плате. Женщины продавали ленты и собирали виноград, хотя когда жене гражданина приходилось работать за деньги, это считалось признаком отчаянного положения. Когда в V веке до нашей эры афиняне строили новый храм на Акрополе, большую часть работы выполняли рабы, но при этом наемные рабочие занимались некоторыми деталями отделки, такими как вырезание желобков на колоннах на фасаде храма. Благодаря учетной табличке, сохранившейся до наших дней, мы знаем, что рабы трудились почти каждый день, а наемные рабочие – менее двух третей времени. Может быть, рабочие делали перерыв, потому что предпочитали заниматься чем-то другим? Или им отказывали в работе, необходимой для выживания? Как спросил ученый Дэвид Шапс, было ли это «благословением досуга или проклятием безработицы»?
Распространение монет – рост применения денег – сделало людей более свободными и предоставило им больше возможностей улучшить уровень жизни, в какой бы семье они ни родились. Но также это делало людей более изолированными и уязвимыми.
Не всем нравилось то, что монеты делали с Грецией. Аристотель жаловался на греков, которые считали богатство «всего лишь количеством монет», и полагал обогащение в розничной торговле «неестественным». Подобные претензии будут следовать за деньгами вечно, но в конце концов они не возымели большого значения. Как только монеты укоренились в Греции, они захватили весь мир.
Глава 2
Изобретение бумажных денег, экономическая революция и попытка обо всем этом забыть
В 1271 году Марко Поло отправился в Азию. Двадцать пять лет спустя он вернулся домой в Венецию, приобрел корабль, чтобы сражаться в войне с Генуей, попал в плен и оказался в тюрьме. Он продиктовал книгу о своих путешествиях сокамернику-пизанцу, оказавшемуся писателем популярных произведений, включая первую итальянскую версию истории о короле Артуре. Книга Марка Поло важна по многим причинам, но в нашем случае она играет огромную роль из-за главы 24 с длинным, но стоящим названием «Как великий хан по всей стране выдает за деньги кору деревьев, переделанную в подобие бумаги».
Поло начинает главу со слов: «Это настолько безумно, что вы мне просто не поверите (ибо, воскликнув, «Как он мог!», вы никогда не допустите мысль, что я придерживаюсь истины и разума)». Он был прав. Его история об использовании бумаги в качестве денег показалась европейцам крайне нелепой, и они решили, что Поло все выдумал (справедливости ради, они считали, что он многое выдумал, и он действительно сочинил некоторые вещи, но сейчас мы знаем, что слова Марко Поло о деньгах были правдой). Он наблюдал в Китае радикальный денежный эксперимент, который на мгновение появился в мире, затем исчез и еще сотни лет не повторялся нигде на земле. То, что увидел Поло, раскрывает фундаментальное экономическое чудо всего общества, начавшего выбираться из нищеты, а также свидетельстует, каким мимолетным оно может быть.
Долгое время до Марко Поло (на самом деле все время до Марко Поло) взаимодействие Китая и Европы практически отсутствовало. Китайцы изобрели монеты примерно в то же время, что и лидийцы, если не раньше. Но насколько нам известно, это было лишь совпадением.
Ранние китайские монеты представляли собой крошечные ножи и лопатки из бронзы, которые в прошлом могли быть настоящими ножами и лопатками, служившими деньгоподобными предметами. В итоге эти монеты трансформировались в маленькие кусочки бронзы с отверстием посередине, чтобы их можно было носить на веревке. Это было удобно, потому что ценность монет зависела от ценности металла, из которого они были сделаны. Поскольку бронза не была очень ценной, для покупки вещей требовалось много бронзовых монет. Стандартной единицей стала веревка из 1000 монет, весившая больше трех килограммов.
В начале I века нашей эры Китай стал объединенной бюрократической империей. Десятки тысяч претендентов на статусную правительственную работу сдавали экзамены на конкурентной основе, а те немногочисленные счастливчики, которые получали эти должности, проводили свою рабочую жизнь, ведя подробные записи на шелке и табличках из дерева или бамбука. Соглашения подписывали в трех экземплярах: по копии для каждой стороны спора и третья для духов.
По мере накопления записей стоимость шелка и громоздкость дерева с бамбуком стали проблемой: китайским чиновникам нужно было что-то более подходящее для этой работы. Им нужна была бумага. Согласно официальным записям, они получили ее в 105 году нашей эры, когда евнух Цай Лунь, ответственный императора за инструменты и оружие, растолок волокна шелковицы, тряпки и рыболовную сеть, опустил форму в эту массу и высушил ее. Люди полюбили бумагу, и Цай стал богатым и знаменитым (по крайней мере, на какое-то время. В конце концов его обвинили в подделке финансовых документов, поэтому он принял ванну, надел свои лучшие вещи, выпил яд и умер).
Печать появилась несколько столетий спустя, частично благодаря распространению буддизма, высоко ценившего копирование священных текстов. У одного монаха, уставшего переписывать один и тот же священный текст, появилась гениальная идея по его переносу на деревянную дощечку. Он вырезал все, кроме святых слов, затем покрыл дощечку чернилами и отпечатал текст на бумаге. Самый ранний из сохранившихся печатных текстов – бумажный свиток с буддийской молитвой, напечатанный в Китае около 710 года нашей эры.
Теперь у Китая были бумага, печать и монеты. Последний шаг был сделан два века спустя в провинции Сычуань. Большая часть китайских монет была изготовлена из бронзы, но в Сычуани, где этот сплав был редким, люди использовали железо. В мире, где стоимость монеты основана на ценности металла, из которого она сделана, железо было ужасным вариантом для денег. Чтобы купить полкилограмма соли, вам потребовалось бы почти семьсот граммов железных монет. То же самое, что делать все покупки, расплачиваясь пенни.
Около 995 года нашей эры у торговца в столице Сычуань Чэнду появилась идея. Он стал оставлять у себя железные монеты других людей. В обмен он давал им причудливые стандартные бумажные квитанции. Они были похожи на гардеробные жетоны, только для монет. Чтобы забрать пальто, вы отдаете квитанции. По аналогии, вы могли требовать монеты: квитанции передавались. Довольно скоро люди стали использовать квитанции для покупки вещей, вместо того чтобы каждый раз утруждать себя получением своих монет: сама бумага превратилась в деньги (у торговца эта идея появилась не на пустом месте. Ранее органы власти провинции выдавали купцам бумажные квитанции в обмен на бронзовые монеты, но те обычно использовали их, чтобы не брать с собой монеты в дальнюю дорогу; те бумаги никогда не стали деньгами).
Другие торговцы начали выпускать свои собственные бумажные квитанции. Неизбежно один ушлый купец понял, что ему необязательно делать вклад железными монетами. Он мог просто напечатать долговую расписку, выйти на улицу и что-то на нее купить. Как только это происходило, разгадка «пустышки» становилась лишь вопросом времени. Люди стали злиться. Заводились судебные дела. Несколько лет спустя правительство взяло на себя задачу по печати бумажных денег.
Для неграмотных людей на большинстве купюр изображали картинку, означающую количество монет. Обычно это был какой-то природный или уличный пейзаж. Купюры печатали разными цветами: текст – черным, пейзаж – голубым, официальную печать – красным. Почти всегда большую часть банкноты занимало подобное предупреждение (банкнота от примерно 1100 года нашей эры):
Согласно императорскому указу, преступники, занимающиеся подделкой [данной банкноты], будут казнены путем обезглавливания. Награда [информаторам] составляет 1000 медных монет… Если сообщники фальшивомонетчиков или любой, кто покрывает их, выдадут властям их главаря, они будут освобождены от уголовной ответственности и награждены вышеуказанной суммой.
Предупреждение было не совсем эффективным: первые дошедшие до нас печатные пластины для бумажных денег оказались фальшивыми. Но несмотря на подделки, бумажные деньги имели большой успех.
Во времена, когда необходимость перевозки большого количества тяжелых монет затрудняла торговлю или делала ее невозможной, бумажные деньги стали настоящим прорывом. По мере их распространения по Китаю развивалась торговля, люди начали больше учиться друг у друга, совершенствовались технологии. Бумажные деньги даже изменили то, как работали люди. Сотни лет налог собирали тканью и зерном, заставляя людей ткать и выращивать урожай, только чтобы удовлетворить запросы правительства. Теперь налоги собирали монетами и бумагой. Внезапно люди стали свободны (или в любом случае свободнее) в выборе, чем им заниматься.
Ученые характеризуют этот период как «экономическую революцию» в Китае, случившуюся за сотни лет до того, как промышленная революция произошла в Европе. Были изобретены средства передвижения и магнитный компас. Фермеры разработали новые агротехнологии, позволяющие им выращивать больше риса на той же площади. Печатные книги распространяли информацию об этих прорывах по всей стране. Все больше людей переходили из феодальной экономики, работающей на дани, в рыночную, функционирующую на деньгах. Теперь люди могли выбирать себе занятие с учетом специфики своих навыков и земель, на которых они жили. Одни выращивали тутовое дерево, листья которого скармливали шелкопрядам для получения шелка, а кору толкли для изготовления бумаги. Другие культивировали семена, которые затем отжимали и получали масло для «готовки, освещения, защиты от воды, кремов для волос и лекарств». Некоторые фермеры завели рыбное хозяйство, некоторые строили специальные контейнеры для транспортировки мальков на сотни миль до водоемов, лучше всего подходящих для их выращивания.
Раньше императоры ограничивали рынки до небольших секторов с государственным надзором и жестким контролем цен. Людей, которые пытались торговать за рамками этих рынков, погребали заживо, по сотне за раз. Теперь ограничения на рынках ослабили и люди смогли торговать чем они захотят и когда они захотят.
Рынки и деньги создают города. В то время когда в Лондоне и Париже проживали менее 100 000 человек, население двух китайских городов достигало более миллиона жителей в каждом. В Ханчжоу, южной столице Китая, появились своего рода рестораны. Теперь за деньги можно было купить еду: лапшу в дешевых лавках, а модные «рестораны» были известны такими фирменными блюдами, как гусь с абрикосами и лапша со свининой. Один из источников того времени свидетельствует, что модные городские завсегдатаи забегаловок были такими же невыносимыми, как и сейчас:
Как только клиенты выбрали, где они будут сидеть, их спрашивают, что они будут есть. Людям… очень сложно угодить. По всем сторонам отдаются сотни указаний: этот человек хочет что-то горячее, другой – что-то холодное, третий – теплое, четвертый – охлажденное; один желает хорошо прожаренное, другой – сырое, третий – гриль…
Экономический застой является нормальным состоянием человеческих сообществ для большей части истории: в среднем люди не становились богаче со временем. В Китае, примерно с появлением бумажных денег, это изменилось. Рост рынков, движимый деньгами, шел рука об руку с техническим прогрессом, и, как результат, заработок за день позволял купить больше вещей, чем раньше. Люди – не просто несколько человек, но много людей – становились богаче. Это фундаментальное экономическое чудо и единственный способ значительно улучшить качество жизни в долгосрочной перспективе (возможно, неслучайно Древняя Греция также переживала интенсивный рост примерно в то время, когда были изобретены монеты, но он не продлился долго). К 1200 году Китай, вполне возможно, был самой богатой и, безусловно, самой технологически развитой цивилизацией в мире.
Затем произошло вторжение монголов.
Деньги ничем не подкреплены
В 1215 году армия Чингисхана захватила то, что сейчас является Пекином. Сорок пять лет спустя внук завоевателя Хубилай был избран великим ханом и взял под свой контроль самую большую империю в мире.
Обширные просторы Монгольской империи открывали великие возможности для торговли. Теперь рынок китайских товаров распространился не только по всему Китаю, но и по всей Азии и за ее пределами. На кустарных фабриках китайские ремесленники вырезали изображения Мадонны с младенцем для экспорта в Европу. Особенный гладкий тип китайского шелка также стал популярен в Европе. Корабли с товаром уходили из китайского порта, который арабские торговцы называли Зайтун, что для британцев звучало как «атлас», так они именовали поступавшую оттуда ткань. Известный марокканский ученый и путешественник Ибн Баттута описал китайские торговые суда, имевшие четыре палубы и перевозившие тысячу человек.
Монголы были кочевниками, и они оценили, насколько легче перемещаться с бумажными деньгами, чем с металлическими монетами. Они понимали, что скорость означает богатство. Поэтому в тот год, когда Хубилай стал великим ханом, он создал новый вид бумажных денег, который будет использоваться на обширных территориях империи. Он назвал их «инаугурационным ваучером на обмен сокровищ» (это не просто бумага, это ваучер, который вы можете обменять на сокровище!). Хубилай-хан очень хотел, чтобы люди использовали его новые бумажные деньги, поэтому он запретил использовать бронзовые монеты для торговли. И, как увидел Марко Поло, прибыв сюда несколько лет спустя, план великого хана сработал.
Эти бумажные деньги циркулируют во всех частях владений великого хана, и ни один человек не смеет, рискуя своей жизнью, отказаться принять их в качестве оплаты. Все его подданные принимают их без колебаний, потому что, где бы их ни застали дела, они могут снова расплатиться ими при покупке товаров, которые могут им потребоваться, таких как жемчуг, драгоценные камни, золото или серебро. Короче говоря, с их помощью можно приобрести любую вещь… Всем воинам армии Его Величества платят этой валютой, которая для них имеет такую же ценность, как если бы это было золото или серебро. На этом основании можно с уверенностью утверждать, что у Великого хана больше сокровищ, чем у любого другого правителя во Вселенной.
Возможность буквально печатать деньги – это потрясающе (хорошо быть ханом), но с большой властью приходит огромное желание печатать все больше и больше. Хубилай-хан некоторое время сопротивлялся, но в итоге искушение стало слишком сильным, чтобы его можно было побороть. В конце концов, Япония была прямо там, за маленьким морем, и просто молила о вторжении. Почему бы не напечатать еще немного бумаги, чтобы заплатить людям за постройку кораблей, отправить туда 70 000 солдат и лошадей и показать им, кто здесь всеобщий правитель?
В 1287 году после не одного, а двух неудачных вторжений в Японию Хубилай-хан выпустил новый вид бумажных денег. На бумаге все еще были изображения бронзовых монет, но на этот раз это были просто изображения. Правительственные учреждения отказывались выкупать бумагу за серебро или бронзу; люди больше не могли обменивать свои ваучеры на сокровища. Надо полагать, разразилась паника. Ударила инфляция: цены росли по мере того, как деньги становились менее ценными. Но затем экономика стабилизировалась. Центр выдержал. Кусочки бумаги, которые были просто бумагой, которые даже не притворялись ваучерами на сокровища или серебряными долговыми расписками, все еще работали как деньги.
Это был радикальный эксперимент, свидетелем которого стал Марко Поло: деньги как практически чистая абстракция, ничем не подкрепленная. Это было то же самое, как если бы койот из мультика Looney Tunes сбежал со скалы, посмотрел вниз, увидел под собой пустоту – и не упал. С одной стороны, это свидетельство абсолютной власти монгольского государства: используйте эту бумагу в качестве денег, или я убью вас. Но, с другой стороны, после трехсот лет использования бумажных денег люди в Китае поняли, что те работают не из-за подкрепленности серебром или бронзой, а потому, что все согласились, что бумага может быть деньгами.
Эпоха, в которой мы живем сейчас, немного напоминает Китай того периода. Благодаря развитию технологий большинство людей стали богаче, чем их предки. Тенденция начала развиваться в Англии около 250 лет назад, одновременно с промышленной революцией. Один из старейших вопросов в экономической истории: почему тогда и там? Что изменилось в Англии около 1800 года после тысячелетнего экономического и технологического застоя? Некоторые люди ссылаются на интеллектуальные и правовые изменения, такие как научная революция и четкое разграничение прав собственности. Другие придерживаются более практического подхода, утверждая, что относительно высокая заработная плата британских рабочих вдохновила людей на создание трудосберегающих машин (одной из идей «нашествия машин» было расширение производства для удовлетворения высокого платежеспособного спроса; второй стимул – экономия на оплате труда. – Прим. ред.), при этом в Великобритании по воле случая оказалось огромное количество угля для питания этих машин.
Но в последние несколько десятилетий, когда западные экономисты стали менее евроцентричными, они отмечают, что технологические улучшения и экономический рост начались не в Англии двести лет назад. В Китае за восемьсот лет до английской промышленной революции произошла своя экономическая революция. И хотя экономический рост в Китае не был столь ошеломительным, как в Европе, китайские изобретения той эпохи – бумага, печать, магнитный компас – были необходимы для развития Европы. Теперь ученые задают новый вопрос: что случилось с Китаем? В 1300 году он находился в авангарде экономических усовершенствований и новых технологий, но к 1900 году сильно отстал. Почему?
Возможно, это связано с тем, что Китай, как доминирующее государство в регионе, не всегда стремился к экономическому превосходству над своими соседями, поэтому он застоялся по сравнению с европейскими государствами, которые всегда воевали друг с другом. Или это произошло потому, что рабочая сила в Китае была дешевой и не было серьезного стимула постоянно изобретать устройства, позволяющие экономить на оплате труда. Также называют причину, особенно убедительную для нашей истории: лидеру китайских повстанцев, изгнавшему монголов, всерьез не нравились ни деньги, ни рынки.
Человек, который стал известен как император Хунъу, был ребенком бедных фермеров, которые умерли, когда ему не исполнилось еще и шестнадцати. Он поступил в буддийский монастырь, спасаясь от голодной смерти, затем присоединился к банде антимонгольских повстанцев и пробился вверх по служебной лестнице. В 1368 году, после того как монголы были оттеснены к северу от Великой стены, Хунъу основал династию Мин, которая просуществовала почти три века.
Хунъу хотел вернуть Китай в прошлое (полностью идеализированное) – время не только до монгольского вторжения, но и до китайской экономической революции. Он мечтал о нации самодостаточных сельскохозяйственных поселений, где люди выращивали бы урожай и делились с другими. Поэтому он и его преемники систематически избавлялись от экономических подходов, которые привели к экономической революции в Китае. Они запретили внешнюю торговлю. Они отошли от экономики денег и рынков обратно к древней системе дани и перераспределения, в которой правительство забирало ткань и зерно у крестьян и отдавало их правительственным рабочим.
К середине XV века в Китае полностью исчезли бумажные деньги. Вместо них люди использовали кусочки серебра, иногда медь, а зачастую и совсем обходились без денег. Император преуспел в том, чтобы вернуть Китай в прошлое. Среднестатистический китаец был в два раза беднее, чем его предки двести лет назад. Экономическую революцию, произошедшую с изобретением бумажных денег, по большому счету, забыли.
Развитие – это улица с двухсторонним движением. Цивилизации не просто богатеют или остаются на прежнем уровне. Иногда они беднеют, поколение за поколением. Иногда даже деньги могут исчезнуть.
Поскольку речь о событиях тысячелетней давности, золотая экономическая эпоха технологических прорывов, бумажных денег и модных ресторанов Китая кажется вспышкой. И на очень длинном горизонте времени ее затмевают технологический и экономический рост последних нескольких веков.
Но на этот яркий период можно взглянуть и с другой стороны: он длился столько же, сколько до настоящего дня длится наш текущий эксперимент с бумажными деньгами, техническим прогрессом и модными ресторанами.
Сегодня мы принимаем экономический рост и научные открытия как должное. Если несколько сезонов подряд показатели экономического развития будут сокращаться, мы объявим рецессию и будем гадать, в чем же проблемы и когда все наладится. Но вот о чем нам говорит китайская вспышка длительностью в три столетия: нет никакой гарантии, что экономический рост и технологические изменения будут длиться вечно. Развитие – это улица с двухсторонним движением. Цивилизации не просто богатеют или остаются на прежнем уровне. Иногда они беднеют, поколение за поколением. Иногда даже деньги могут исчезнуть.
Часть II
Убийца, мальчик‐король и изобретение капитализма
В Европе в XVII веке одновременно начали происходить несколько вещей. Кузнецы случайно стали банкирами. Крошечная страна изобрела фондовую биржу, современную корпорацию и стала баснословно богатой. А азартные игроки обнаружили новое представление о деньгах и будущем. Эти нити переплелись и создали ткань капитализма.
Героем, а также антигероем этой эпохи считается Джон Ло. Он без стеснения лезет в первые кадры нового, только зарождающегося мира. К концу эпохи Ло находится в центре всего. Он создает современную экономику для всей нации, становится самой богатой некоролевской особой в мире и захватывает контроль почти над половиной того, что сейчас является континентальной частью Соединенных Штатов, – но только после того, как он был осужден за убийство, скрывался в течение двадцати лет и выиграл целое состояние в азартные игры. Мир, в котором родился Ло, и мир, который он создал, могут во многом объяснить успехи и провалы денег, банков и, по большому счету, целых стран.
Глава 3
Как кузнецы случайно заново изобрели банки (и посеяли панику в Британии)
В Англии XVII века ситуация с деньгами была далека от идеала.
С тех пор как были изобретены монеты, люди пытались добыть из них немного металла: они обрезали их по краям или клали в мешок и трясли, чтобы получить серебряную или золотую пыль. Власти, по идее, вынуждены были регулярно чеканить новые монеты (как сейчас современные правительства меняют рваные банкноты на новые), чтобы восполнить потери.
Однако в Англии XVII века не было соответствующих ответственных органов, и ко второй половине века в серебряных монетах стало гораздо меньше серебра, чем должно было быть. Каждый раз, когда одному человеку нужно было заплатить другому, покупателю и продавцу приходилось решать, стоит ли эта монета того, что она должна стоить, или она стоит меньше, т. к. в ней недостаточно серебра.
Рабочие и наниматели спорили из-за зарплаты. На рынках дрались на кулаках. Позже историк Томас Маколей писал: «Ничего нельзя купить без спора. Возле каждого прилавка люди с утра до ночи пререкаются». В договорах стали указывать не только сколько необходимо заплатить, но и общий вес монет в уплату. История пошла в обратном направлении. Монеты стали меньше походить на деньги и больше – на кусочки ценного металла.
Еще одна проблема лишь усугубляла ситуацию. Из-за разницы в мировых ценах люди могли извлечь выгоду, обменяв серебряные монеты Англии на золото в Париже или Амстердаме. В результате, даже когда британский монетный двор чеканил качественные серебряные монеты, люди практически сразу же изымали их из обращения, обменивая на золото в другой стране.
Итак, у британцев никогда не было достаточно серебряных монет, а те, что были, отличались ужасным качеством, и им никто не доверял. Англии нужно было больше денег. Не в смысле больше богатств, а именно символов, чтобы люди могли покупать и продавать вещи.
Так случилось, что кузнецы, даже не осознавая этого, стали решать проблему недостатка денег. Также они неумышленно создали новую проблему, которая преследует нас по сей день.
Богатые люди иногда хранили свое золото и серебро в хранилищах местных кузнецов. Последние давали людям квитанции – точно так же, как это делал торговец в Сычуани сотни лет назад. Со временем люди стали использовать квитанции в качестве средства платежа при покупке и продаже. Но это была всего лишь замена металла на бумагу; в мире не становилось больше денег. Однако следующий шаг стал колоссальным. Эта радикальная подвижка не только ставит кузнецов XVII века в один ряд с современными банками, но и объясняет, почему последние так важны и опасны.
Кузнецы стали выдавать людям займы. Больше вам не нужно было отдавать кузнецу свое золото, чтобы получить квитанцию. Вы просто могли пообещать ему заплатить с процентом. В обмен на ваше обещание он выдавал вам квитанции, которые циркулировали как деньги. Вы могли выйти на улицы Лондона и использовать бумаги для покупки вещей. Внезапно в Лондоне стало больше денег в обращении, чем было, – кузнецы создавали деньги из ничего. Кузнецы решили проблему недостатка денег.
Примерно в это же время нечто похожее происходило в Швеции, где людям не терпелось попробовать бумажные деньги. У шведов было много меди, и они использовали ее для чеканки монет. Этот металл не был очень ценным, поэтому монеты были большими. Даже само слово «монета» не совсем им подходит: монета максимального номинала в 10 далеров была 61 см в диаметре и весила 19,5 килограмма. Люди носили их, привязав к спине. Поэтому шведы создали банк, выдававший людям бумажные деньги в обмен на огромные медные монеты. Как и кузнецы в Англии, шведский банк почти сразу же стал выдавать жителям бумажные деньги в качестве займов. Этому было так сложно сопротивляться; бумажные деньги будто призывали к займам.
Сегодня банки делают почти то же самое, что делали британские кузнецы четыре века назад: когда вы кладете деньги на хранение в банк, он одалживает часть этой суммы кому-то еще. Эти деньги – ваши деньги – теперь находятся в двух местах сразу. Это и ваши деньги, на вашем счету в банке. Это также и деньги заемщика. Он может положить свои деньги в другой банк, который затем может одолжить часть их суммы другому заемщику. Теперь один и тот же доллар находится в трех местах сразу. Это называется «частичное банковское покрытие». Именно таким образом сегодня создается большинство денег в мире.
Это кажется призрачным, и неспроста. Хотя кузнецы навсегда преобразовали британскую монетарную систему, начав решать задачу нехватки денег, они создали новую проблему. Кузнецы выдавали больше квитанций на получение золота, чем у них было золота в реальности. Если бы все люди с квитанциями в одно время потребовали его обратно, кузнецы (и требующие) оказались бы в затруднительном положении. Сегодня ситуацию, когда одновременно все люди обращаются в банк за своими вкладами, мы называем набегом на банк. И банки, и люди, которые хотят получить свои деньги, оказываются в затруднительном положении.
Доверие – это то, что делает деньги деньгами. Это означает, что мы верим, что сможем купить вещи на этот листок бумаги или кусочек металла завтра, в следующем месяце и в следующем году.
В то время как бумажные деньги были в новинку в Европе, банки уже переживали набеги. В Венеции менялы начали хранить золото граждан в XIV веке – и одновременно одалживать его другим. Менялы сидели на лавках на оживленном мосту через Гранд-канал, поэтому их называли banchieri, что переводится как «сидящие на лавке» – отсюда корень для наших слов «банкир» и «банк». Чтобы сократить риск набегов на банки, венецианцы потребовали от сидящих на лавке хранить определенный процент золота в качестве резерва. В Барселоне действовал более жесткий режим регулирования: банкиров, которые не могут выплатить деньги вкладчикам, принуждали жить на воде и хлебе, а в 1360 году одного разорившегося банкира из Барселоны обезглавили перед его лавкой.
Лондон столкнулся с набегами на банки сразу после того, как кузнецы стали банкирами. Они одолжили много золота королю Чарльзу, а в 1672 году ему потребовалось больше денег на ведение войны с голландцами, поэтому он решил не расплачиваться с кузнецами (хорошо быть королем). Лондонцы смотрели на листы бумаги, которые выдавали им кузнецы, – квитанции на получение – и нервничали. Все шли к кузнецам и просили вернуть их золото, а его, конечно, было недостаточно. Некоторые кузнецы разорились. Других посадили в тюрьму за долги. Как минимум один сбежал из страны. Внезапно билеты кузнецов перестали казаться деньгами. Всего через две недели после того, как король перестал платить по своим счетам, казначей военно-морского флота забеспокоился, что он «брал билеты, которые теперь не являются деньгами».
Доверие – это то, что делает деньги деньгами. Это означает, что мы верим, что сможем купить вещи на этот листок бумаги или кусочек металла завтра, в следующем месяце и в следующем году. Один из вечных вопросов о деньгах, актуальных до сих пор: «Кому мы можем доверять?» Британцы пытались доверять правительству, но монеты, которые то чеканило, не справлялись с задачей. Поэтому граждане обратились к кузнецам, и это тоже ничем хорошим не закончилось. И только следующее поколение смогло найти эффективное решение: оно было ни сугубо частным, ни сугубо государственным, но неким компромиссом, учитывающим интересы как правительства и банкиров, так и людей – всех трех противостоящих групп.
Первый указ Джона Ло
Джон Ло родился почти в идеальной обстановке – над кузницей в Эдинбурге. Кузнецом был его отец, стоял 1671 год, время накануне набега на кузнецов-банкиров в Лондоне.
Джон рос, а его отец богател. Когда мальчику было 12 лет, его отец купил небольшой замок за Эдинбургом. Почти в то же время Ло поступил в школу-пансионат, где он преуспел в математике и в предмете под названием «мужские занятия» – к небольшому разочарованию, это всего лишь означало, что он был хорош в теннисе.
Ло окончил школу, переехал в Лондон, волочился за женщинами, покупал одежду не по средствам и начал играть в азартные игры. На жаргоне того времени его звали beau («франт»), что рифмовалось с bro («брат»), что почти то же самое, но более возвышенно. Отец Ло умер, а Джон проиграл в карты все свое состояние, поэтому ему пришлось продать замок, чтобы выплатить долги. В классическом стиле bro за него поручилась мать, у которой была своя доля наследства. Она выкупила у сына замок, чтобы сохранить его в семье и вытащить Ло из тюрьмы должников.
Весной следующего года – 9 апреля 1694 года, когда ему исполнялось двадцать три года, – у Джона Ло состоялась встреча, которая в итоге привела (опосредованно, но все же) к одному из самых крупных и безумных экспериментов в истории денег.
Посреди дня Ло стоял на Блумсбери-сквер, на задворках Лондона, и тут к нему подъехала карета. Из нее вышел молодой человек, подошел к Ло и вынул шпагу. Ло вынул свою шпагу и нанес удар человеку. Тот упал замертво.
Этим человеком был Эдвард Уилсон, который, как и Ло, был молодым лондонским франтом. Это была запланированная дуэль, призванная решить спор. Никто не знает предмета ссоры, но, как это часто бывает, в деле наверняка были замешаны деньги, любовь или честь.
Уилсон был пятым сыном аристократа средней руки, погрязшего в долгах, тем не менее тот жил как самый богатый человек в Лондоне. Никто не знал, откуда он берет деньги. Некоторые шептались, что жена короля влюбилась в Уилсона и снабжала его казенными деньгами. Тридцать лет спустя вышел анонимный памфлет с другой историей: «Любовные письма между почившим аристократом и знаменитым мистером Уилсоном: настоящая история подъема и удивительного великолепия прославленного франта». Возможно, почивший аристократ давал Уилсону взятки за молчание. Один из недавних и самых тщательных биографов Ло Антуан Мерфи предполагает, что кто-то – король или аристократ – не хотел, чтобы Уилсон выдал его секреты, и каким-то образом уговорил Ло убить того.
Ло жил с женщиной, которая была замужем за другим человеком. Какое-то время сестра Уилсона жила в том же здании, что и Ло, но затем в оскорбленных чувствах покинула дом, узнав, что за грех творится под его крышей. Уилсон узнал об этом и предъявил Ло претензию. Согласно одной из версий, это и привело к дуэли.
Какой бы ни была причина конфликта, преступление было очевидно. В Англии XVII века дуэли были вне закона, и Ло арестовали, бросили в тюрьму и обвинили в убийстве Эдварда Уилсона. Его приговорили к смерти через повешение (еще четырех людей также приговорили к повешению в то же время. Двух казнили за подделку монет, одного – за срезание серебра с монет. Как и власти средневекового Китая, британское правительство убивало людей, чтобы сохранить деньги в хорошем состоянии).
Ло не думал, что приговор будет исполнен. Дуэли были обычным делом среди джентльменов, никто не помнит, чтобы кого-то за них казнили. В конце концов король дуэлянтов миловал. Но семья Уилсона настаивала на смерти виновника. Король колебался. Ло впал в отчаяние.
Затем в первую неделю 1695 года Ло сбежал из Тюрьмы королевской скамьи. Подробности неизвестны, но из писем того времени следует, что у Ло были влиятельные друзья, заставившие надзирателя отвернуться, в то время как сообщник усыплял охранников и освобождал Ло из камеры. Теперь, будучи беглым преступником, Ло отправился на лодке в Европу.
Ему предстояло совершить интеллектуальную революцию, меняющую представление людей о будущем и деньгах. Ло использует эту революцию, чтобы стать богатым.
Глава 4
Как стать богатым с высокой долей вероятности
Мало что известно о следующих десяти годах жизни Ло. Он исчезает со страниц истории, впоследствии возникая то в Париже, то в Венеции, то в Амстердаме. Каждый раз, когда он появляется из небытия, он играет в азартные игры с местной элитой. И каждый раз выигрывает. Дело не в том, что ему везло. Обман также кажется маловероятным. Ло выигрывал, потому что он открыл интеллектуальную дисциплину – целое мировоззрение, – которая в итоге сформирует образ мыслей миллионов людей, их способ восприятия бога, денег, смерти и неизвестного будущего. Эта дисциплина – теория вероятностей. Она же – основа большей части современных финансов и, если на то пошло, большей части современного мира. Ее открыли игроки.
Люди играли в азартные игры на протяжении всей истории; четырехгранные костяшки, использовавшиеся как игральные кости, находили в местах археологических раскопок по всему миру. Но, как это ни удивительно для современного разума, игроки никогда не считали. Они знали, что одни варианты вероятнее других. Но они знали об этом смутно, не в количественном выражении. Теперь они наконец начали вычислять точно, какова вероятность их выигрыша или проигрыша. Во времена, когда большинство людей считали исход игры удачей или божественным провидением, осуществление расчетов было сродни суперсиле.
Одним из самых важных игроков-математиков был странный гений Блез Паскаль. Будучи подростком, она написал трактат по геометрии, который мог бы впечатлить самого Декарта (который как раз активно разрабатывал основы современной геометрии). Он изобрел названный в свою честь (Паскалина) механический калькулятор, который никогда так и не стал популярным, вероятно из-за высокой стоимости производства. Какое-то время, когда Паскалю было за двадцать, он испытывал религиозный кризис и бросил играть. «Кто оставил меня здесь? – писал он. – Чьим приказом и предписанием было предопределено это место и время? Вечная тишина этих бесконечных пространств повергает меня в ужас». Когда ему было двадцать семь, эти глубокие вопросы вызвали своего рода физический срыв – головные боли, проблемы с глотанием, – поэтому он отвернулся от экзистенциальной бездны и вновь обратился к игральному столу.
В 1654 году французский математик и игрок шевалье де Мере́ задал Паскалю пару вопросов. Один из них касался вероятности выбросить две шестерки за несколько попыток. Другой был глубже и сложнее. Над этим игроки ломали голову больше века.
Вопрос известен как «проблема очков» и заключается в следующем. Два игрока кладут деньги в горшок и договариваются, что банк получит тот, кто выиграет определенное количество раундов. Это может быть любая игра на удачу – бросание костей, подкидывание монеты и т. д. Игроки начинают игру, но им нужно остановиться до того, как они завершат условленное количество раундов. Какой будет честная система раздела банка на основе очков, когда игра остановлена?
Эти вопросы вдохновили Паскаля написать Пьеру Ферма, юристу, который подрабатывал математическим гением. Несколько месяцев они обменивались письмами, работая над задачами. Проблема выбрасывания двух шестерок решалась легко, а вот с очками пришлось повозиться. Решение, которое разработали Паскаль и Ферма, оказало огромное влияние на историю денег и человеческую мысль.
Вот простой пример проблемы. Допустим, мы с вами положим по 50 фунтов в банк и договоримся, что все 100 фунтов достанутся тому, кто выиграет лучшую из трех серий подбрасывания монет. Вы ставите на орла, я ставлю на решку. Вы подбрасываете монету один раз, выпадает орел. Тогда мы должны остановить игру, прежде чем снова подбросить монету. У вас один к нулю. Как мы должны разделить 100 фунтов?
Идея Паскаля и Ферма заключалась в том, чтобы рассмотреть все возможные исходы игры, а затем выяснить, какой процент исходов выиграет каждый игрок, и соответственно разделить банк. Они детально проработали математику, но мы можем рассмотреть идею на простом примере, не вдаваясь в подробности.
Если мы остановим спор «лучшая серия из трех» после одного броска, когда у вас один орел, а у меня ноль решек, возможные результаты двух оставшихся бросков будут следующими:
1) орел, орел (вы выигрываете);
2) решка, орел (вы выигрываете);
3) орел, решка (вы выигрываете);
4) решка, решка (я выигрываю).
Вы выигрываете в 75 % случаев (три из четырех), а я выигрываю в 25 % случаев (один из четырех). Из 100 фунтов в банке вы должны получить 75 фунтов, а я – 25 фунтов.
Возможно, самое удивительное в этом решении то, насколько оно кажется нам неудивительным. Все так очевидно! Самое замечательное здесь то (весь смысл истории), что за тысячи лет азартных игр, насколько нам известно, никто не догадался об этом раньше, потому что люди не думали о неопределенном будущем как о чем-то, что можно рассчитать. Будущее определяла случайность, или боги, или единый Бог; но его не определяла математика. Вот почему результат двух ученых стал переломным моментом в истории мысли и денег. Вот почему один математик из Стэнфорда недавно написал целую книгу о решении этой проблемы Паскалем и Ферма: «В ней впервые изложен метод, с помощью которого люди могут предсказывать будущее».
Люди не думали о неопределенном будущем как о чем-то, что можно рассчитать. Будущее определяла случайность, или боги, или единый Бог; но его не определяла математика.
Через несколько лет после переписки с Ферма Паскаль вернулся на край экзистенциальной пропасти. Но он взял с собой этот новый тип мышления. «Бог есть или Его нет, – писал Паскаль. – Но в какую сторону нам склониться? Разум здесь ничего не может решить… На краю этого бесконечного расстояния разыгрывается игра, в которой выпадет орел или решка. На что вы поставите?
Если вы поставите на то, что “Бог есть” (для Паскаля это означало христианского Бога) и вы выиграете, то получите “вечность жизни и счастья”. Если вы ставите на то, что “Бога нет” и вы выиграете, вы оказываетесь правы. Это пари, где выигрыш для одной стороны бесконечно более значим, чем выигрыш для другой – вечность жизни и счастья в сравнении с правотой. Выбор очевиден. Тогда без колебаний держу пари, что Он есть».
Паскаль заключил это пари. Математическое мышление вдохновило его бросить математику, продать почти все, что у него было, и уйти в монастырь. Вероятностное мышление преодолело видовой барьер. Теперь дело было не только в игральных костях и деньгах, дело было во всем.
Вероятность в дикой природе
Идеи Паскаля и Ферма быстро распространились среди европейских интеллектуалов. Несколько десятилетий спустя они дошли и до Джона Ло (предположительно после того, как он чуть не проиграл семейный замок за игорным столом). «Никто не понимал вычисления и числа лучше, чем он, – писал один из друзей Ло. – Он был первым человеком в Англии, который упорно старался выяснить все вероятности на игральных костях».
Ло вручал игроку шестигранный кубик и предлагал коэффициент 10 000 к 1 против броска шести шестерок подряд. Он знал, что шансы на такой результат были примерно 1 к 50 000 (или 1 к 6 в шестой степени). Будучи беглым преступником, в Париже в начале 1700-х годов он подходил к игорным столам с мешками, полными золота. Он часто играл за заведение или в роли банкира в играх, где шансы не слишком благоприятствовали заведению. Он продолжал выигрывать. Его ставки в конце концов выросли настолько, что он отчеканил свои собственные золотые фишки.
Поскольку Ло использовал теорию вероятностей, чтобы разбогатеть, его современники использовали ее, чтобы изменить то, как люди думали о смерти (и деньгах). До этого времени люди размышляли о смерти примерно так же, как о костях: они знали, что для некоторых людей (младенцев, стариков) она более вероятна, чем для других (подростков). Но они не знали этого в цифрах. Они были похожи на игроков до открытия теории вероятностей: они не занимались математикой.
Это оказалось большой проблемой для европейских правительств, которые в то время собирали деньги не с помощью регулярных налогов, а путем продажи аннуитетов (среди других схем). Чтобы купить аннуитет, я плачу правительству единовременную сумму (скажем, £1000), а взамен правительство обещает мне фиксированную ежегодную выплату (скажем, £70) на всю оставшуюся жизнь.
Аннуитет – это, как ни грубо, ставка на то, как долго проживет покупатель. Если я сегодня куплю аннуитет, а завтра умру, правительство сохранит все мои деньги и не будет мне ничего платить. Я проигрываю – правительство выигрывает. Если я доживу до ста лет, правительство должно будет отправлять мне эти сладкие, сладкие чеки в счет аннуитета каждый год в течение десятилетий. Правительство проигрывает – я выигрываю. Во времена Джона Ло правительства и их граждане делали такие ставки, но никто не знал, как долго проживут люди. Они играли в кости, но не знали шансов.
В то время в Англии аннуитет стоил одинаково, независимо от возраста человека, который его купил. Поэтому все начали покупать аннуитеты для своих детей-подростков, которые, вероятно, проживут долго и получат огромную прибыль. Хорошо для детей, плохо для Англии.
Британский математик Эдмунд Галлей знал о работах Паскаля и Ферма и полагал, что математика для аннуитетов должна быть разрешима. К тому времени, когда ему исполнилось тридцать три года, Галлей уже объехал полмира, нанося на карту звезды, и помог своему приятелю Исааку Ньютону опубликовать «Принципы», книгу, в которой излагалась теория гравитации (пройдет еще несколько лет, прежде чем Галлей предскажет возвращение пока еще безымянной кометы). Примерно в это же время он стал редактором журнала нового вида, научного журнала, и у него была та же проблема, что и у каждого редактора каждого издания на протяжении всей истории: он должен был найти материал, чтобы заполнить страницы. Поэтому, когда он услышал о восточноевропейском городе под названием Бреслау, где велись необычайно точные записи о рождениях и смертях граждан, у него возникла идея.
В январе 1693 года Галлей опубликовал «Оценку степеней смертности рода человеческого, выведенную из любопытных таблиц рождений и похорон в городе Бреслау с попыткой установить цену пожизненных рент».
В самом первом предложении он сразу обозначает суть темы, излагая ее «кучерявыми» прописными буквами, что характерно для той эпохи: «Размышление о Смертности Человечества имеет, помимо моральных, цели физические и политические». «Да, я знаю, что смерть глубоко связана с тем, что значит быть человеком, но это также физическая вещь в мире, и мы должны понять, что это значит для нас как нации». Галлей упомянул несколько других людей, которые недавно пытались проанализировать уровень смертности жителей Лондона и Дублина, но он указал, что ни у кого из них не было доступа ко всей необходимой информации, потому что никто в Лондоне или Дублине не следил за рождениями и смертями. Теперь появились эти записи из Бреслау.
Затем Галлей начал много заниматься математикой. Несмотря на жалобы на «самый трудоемкий расчет», он точно выяснил вероятность смерти людей разных возрастов. Вероятность смерти человека, которому только что исполнилось двадцать, до его следующего дня рождения составляла 1 %. Вероятность пятидесятилетнего человека дожить до пятидесяти одного года оценивалась в 3 %. «Человек в возрасте 30 лет может обоснованно ожидать, что он проживет еще от 27 до 28 лет», – писал он. И так далее.
Галлей считал, что аннуитет будет иметь справедливую цену, если покупатель со средней продолжительностью жизни получит обратно ровно столько, сколько он вложил. Если он умрет раньше, он соберет меньше, чем вложил; если он проживет дольше, то соберет больше. И Галлей ясно видел, что Англия продает свои аннуитеты слишком дешево: каждый, кто моложе шестидесяти, скорее всего, получит больше, чем вложил.
Это был не просто случайный набор нездоровых фактов или полезный расчет. Это был метод. Учитывая данные о рождениях и смертях для данного населения, теперь любой мог вычислить, насколько вероятно, что человек в определенном возрасте умрет. Галлей решил проблему очков, но только для самой жизни.
Несколько десятилетий спустя пара сильно пьющих шотландских священников по имени Александр Вебстер и Роберт Уоллес подумали, что таблицы Галлея, построенные на данных случайного города в Центральной Европе, могут помочь им решить проблему, над которой они бились: как обеспечить жен и детей умерших молодыми шотландских священников.
Страхование жизни уже существовало, но, как и в случае с аннуитетами до появления Галлея, никто толком не имел представления о вероятности. Как и аннуитеты, страхование жизни – это ставка на то, как долго проживет застрахованный, но победители и проигравшие здесь меняются местами. Как покупатель, я выигрываю (хорош выигрыш!), если покупаю полис, а затем сразу умираю, так что моя семья получает большую выплату, тогда как я заплатил совсем немного. Но, конечно, это работает только в том случае, если у страховой компании есть деньги, чтобы заплатить. Если у компании закончились деньги, потому что она продавала полисы слишком дешево, моей семье не повезло.
Прежде чем учредить Фонд вдов шотландских священников, Уоллес и Вебстер использовали таблицы Галлея, новую науку о вероятности и помощь друга-математика, чтобы оценить, на какую сумму должен скинуться каждый священник. Уоллес и Вебстер предсказали, что через десять лет после запуска фонда в нем будет 47 401 фунт стерлингов. Предсказание оказалось феноменально точным: реальная цифра оказалась 47 313 фунтов стерлингов. Они ошиблись менее чем на 1 %. Интеллектуальная революция сделала это возможным. Люди начали мыслить по-новому – более холодно и математично, – и это связывало жизнь и смерть с деньгами.
Страхование и аннуитеты были способом вернуть принцип солидарности (но не в полном объеме), который действовал в небольших обществах, существовавших до денег. Поскольку многие священники платили страховые взносы и проживали долгую жизнь, накапливались деньги, чтобы поддерживать жен и детей священников, умиравших молодыми. Сегодня почти каждое развитое сообщество на земле имеет какой-то механизм социального страхования – например, программа «Социальное обеспечение» в Соединенных Штатах. Поскольку с каждой зарплаты миллионы рабочих вкладывают немного денег в банк, миллионы людей, которые слишком стары, чтобы работать, получают из него небольшую сумму.
Вероятностное мышление стало настолько распространенным, что мы почти перестали его замечать. Страхование, конечно, по-прежнему строится на принципах вероятности. Но так же обстоят дела и с финансами, бизнесом, спортом, политикой и медициной. Мы пришли к тому, чтобы принять как данность революционную идею о возможности предсказывать будущее.
Глава 5
Финансы как путешествие во времени: изобретение фондового рынка
С некоторой натяжкой можно сказать, что современный капитализм зародился в Амстердаме в начале 1600-х годов. Но только с небольшой натяжкой.
В то время европейцы по-настоящему увлекались морскими экспедициями по всему миру, разбогатели на торговле и краже вещей из далеких стран. Голландцы отправляли корабли на юг вокруг Африки, в современную Индонезию и привозили оттуда специи, такие как мускатный орех (пряности пользовались огромной популярностью в 1600-е годы; богатые люди платили абсурдные суммы, чтобы набить свои ящики для специй).
Но когда голландские купцы задумали отправлять корабли в опасные многолетние плавания, они столкнулись с классической проблемой. У них был план заработать кучу денег, но им пришлось потратить кучу денег, чтобы привести этот план в действие. Они должны были построить или купить корабли, нанять капитана и команду, а затем отправить корабли, капитана и команду в путь по всему миру и обратно. Существует бесконечное множество вариантов проблемы «нужны деньги, чтобы заработать больше денег»: я хочу купить машину, чтобы я мог ездить на свою новую работу и зарабатывать больше денег. Но мне нужны деньги, которые я собираюсь заработать на своей новой работе, сейчас, чтобы я мог заплатить за машину, чтобы я мог ездить на работу, чтобы я мог зарабатывать деньги.
К счастью, есть и другие люди, у которых денег больше, чем им сейчас нужно. И они готовы отказаться от того, чтобы потратить эти деньги сейчас, чтобы у них был шанс получить еще больше денег позже. Вот как я могу получить автокредит, так и голландцы получили деньги для отправки кораблей в Азию. Это одна из фундаментально полезных вещей, которые делают финансы: связывают людей, которые готовы отказаться от денег сейчас ради возможности получить больше денег позже, с людьми, которые нуждаются в деньгах сейчас и готовы вернуть больше денег позже. Финансы перемещают деньги во времени. «Суть финансов – это путешествия во времени, – писал банкир, ставший писателем, Мэтт Левин. – Экономия – это перемещение ресурсов из настоящего в будущее; финансирование – это перемещение ресурсов из будущего обратно в настоящее».
Эти ранние путешествия на Острова пряностей обычно финансировались как разовые сделки. Кучка богатых людей может скинуться, чтобы заплатить за корабль. Если корабль проделает весь путь до Индонезии и обратно и привезет целое состояние в виде специй (что не факт), то инвесторы вернут свои деньги с прибылью сверху. Если корабль не вернется, спасибо за игру – и, кстати, можем ли мы заинтересовать вас нашей следующей возможностью?
Испанцы, португальцы и англичане – все боролись заявить о себе на Островах пряностей. Это было сочетанием бизнеса, империализма и войны, а голландские корабли, финансируемые торговцами, начинали демонстрировать превосходство. Поэтому в 1602 году голландское правительство создало новую структуру, создать которую пытались и другие страны: торговую компанию. Ее официальное название было Vereenigde Oostindische Compagnie (Объединенная Ост-Индская компания), или сокращенно VOC.
Правительство предоставило VOC монополию на всю голландскую торговлю в Азии. Англичане предприняли нечто подобное на два года раньше, создав свою собственную Ост-Индскую компанию. Но Голландская Ост-Индская компания будет развиваться таким образом, что станет первой современной многонациональной корпорацией – предшественницей Coca-Cola, Google и ExxonMobil.
Людям не обязательно было быть богатыми или иметь хорошие связи, чтобы инвестировать в VOC. «Все жители этих земель могут приобрести акции данной компании», – говорится в ее уставе. Это соответствовало духу времени. Голландцы освободились от господства Испании всего несколько десятилетий назад и образовали республику. Это не было похоже на демократию в современном смысле, но власть в Нидерландах была гораздо более широко рассредоточена, чем в монархиях того времени. Огромный круг людей инвестировал в VOC – более 1000 человек только в Амстердаме, включая горничную одного из директоров компании, которая внесла свою зарплату за десять месяцев.
В то время компании во всем мире могли создаваться только с явного согласия правительства и с предопределенным им сроком существования. Правительство выдало VOC хартию на двадцать один год. Инвесторам предоставили возможность обналичить свою долю через десять лет, но этот срок некоторым казалось долго ждать. Поэтому в Амстердаме директора VOC добавили одну строку на первую страницу реестра компаний, книги, в которой они записывали инвестиции: «Передача может быть осуществлена через бухгалтера данной палаты». Другими словами, если вы хотели вернуть свои деньги до истечения десяти лет, вы могли продать свою долю в компании любому, кто захочет ее купить. Эта строчка оказала огромное влияние – не только на VOC, но и на всю историю денег.
Люди начали продавать свои акции еще до отплытия первого корабля. Это было не особенно удобно; чтобы совершить продажу, покупатель и продавец должны были отправиться в офис компании, где бухгалтер должен был зафиксировать сделку в реестре. Но были акционеры, которым срочно требовались деньги, и не акционеры, которые были готовы отказаться от денег сейчас ради возможности получить больше денег позже. Люди, которые хотели найти покупателей или продавцов, шли на мост, через который переходили капитаны кораблей, чтобы доставить почту по возвращении из-за границы. Это делало его идеальным местом для получения новостей о движении рынка раньше, чем о них узнают в городе. В течение нескольких лет на мосту собиралось так много торговцев, что они блокировали движение. Поэтому город ввел в эксплуатацию новое здание, только для торговли, – внутренний двор длиной 61 метр и шириной 35 метров, окруженный крытой галереей, выложенной голубым камнем. Это была первая в мире фондовая биржа.
Экономия – это перемещение ресурсов из настоящего в будущее; финансирование – это перемещение ресурсов из будущего обратно в настоящее.
За пять дней до ее открытия город принял новое постановление, в котором говорилось, что бирже будет разрешено работать только несколько часов в день – с 11 утра до полудня и вечером за час до заката (тридцать минут зимой). Ограниченность времени кажется проблемой, но у этого правила была веская причина. Если бы биржа была открыта весь день, покупатели и продавцы сновали бы туда-сюда весь день. Разница между ценой, которую предлагали покупатели, и ценой, которую просили продавцы, могла бы стать значительной. Людям пришлось бы либо заключать сделки, которые они не хотели заключать, либо вообще обходиться без торговли. Это то, что экономисты называют «узким рынком». Ограниченные часы работы площадки заставляли всех потенциальных покупателей и продавцов появляться одновременно – они превращали биржу в «широкий рынок», где сотни или даже тысячи людей приходили торговать одновременно. Это облегчало покупателям и продавцам поиск друг друга и достижение соглашения о цене, которую оба считали справедливой. Это заставило рынок работать лучше.
По мере того как устав VOC обновлялся и обновлялся, фондовая биржа становилась институтом. Местный купец-поэт по имени Джозеф де ла Вега написал книгу о фондовом рынке Амстердама. Это была первая книга, когда-либо написанная о фондовом рынке, и у нее было идеальное название для произведения о рынке: «Путаница путаниц».
Книга полна странных отступлений от классической мифологии до библейских аналогий. Но описания фондовой биржи шокирующе знакомы:
«Участник биржи протягивает руку, а другой пожимает ее, и таким образом осуществляется продажа акций по фиксированной цене, что подтверждается вторым рукопожатием. За этим следуют крики, за криками – оскорбления, за оскорблениями – хамство и еще больше оскорблений, криков, толчков и рукопожатий, пока дело не будет закончено…»
Почти сразу после того, как люди начали торговать акциями, они стали придумывать сложные вариации, позволявшие делать новые виды ставок. Один из видов ставок, в частности, появился почти сразу: шорт (краткосрочная позиция. – Прим. ред.), который позволяет инвестору получать прибыль, когда цена акций падает. Люди в Амстердаме ненавидели шорты, как и люди во всем мире продолжают ненавидеть их сегодня.
История шортов
История первой короткой акции в мировой истории объясняет ненависть, а также и то, почему короткая продажа является социально полезной и сильно недооцененной.
Исаак ле Мэр был голландским торговцем, основателем VOC и единственным крупнейшим акционером в Амстердаме. Через несколько лет после начала работы компании ле Мэр поссорился с другими директорами. Подробности неясны, но, похоже, он финансировал часть экспедиции и компания не вернула причитающиеся ему деньги. Ле Мэр, возможно, завысил свои расходы, чтобы обмануть компанию. Был судебный процесс; директора заморозили акции ле Мэра. Тот покинул Амстердам, укрылся в сельской местности и вынашивал план мести.
Чтобы вернуться к VOC, ле Мэр применил метод, который долгое время использовали местные торговцы зерном. Два человека соглашаются на продажу по определенной цене в установленное время в будущем. Так, например, один торговец может пообещать купить бушель пшеницы за 100 гульденов через год с сегодняшнего дня. Это называется фьючерсным контрактом, и сегодня люди зарабатывают на них триллионы долларов.
Действуя тайно через команду сообщников, ле Мэр начал заключать фьючерсные контракты на акции VOC. В октябре 1608 года торговец, работавший с ле Мэром, заключил сделку с продавцом алмазов из Амстердама. Торговец ле Мэра согласился продать скупщику алмазов долю акций VOC за 145 гульденов в течение одного года. Это означало, что если бы акции торговались ниже 145 гульденов, когда наступал срок действия контракта, ле Мэр мог купить требуемую долю на открытом рынке, развернуться и немедленно продать ее торговцу алмазами с прибылью. И чем ниже цена акций, тем больше прибыль ле Мэра. Ле Мэр совершил множество подобных сделок, в конце концов заключив контракты на большее количество акций, чем у него было на самом деле. Если цена акций сильно упадет, он разбогатеет. Если она сильно вырастет, он будет уничтожен.
Поэтому ле Мэр начал пытаться снизить цену акций. Его сообщники в Амстердаме распространяли слухи о проблемах с VOC. Компания тратит слишком много денег. Корабли тонут и попадают в плен к врагу. Прибыль оказалась не такой высокой, как все думали. Конечно же, цена акций VOC начала падать.
Директора компании не знали о роли ле Мэра в происходившем, но они были в курсе, что кто-то сделал ставку на падение цен на акции. Они ужасались слухам о компании и понимали, что цена падает. VOC была источником как национальной гордости, так и международной власти для голландцев. Ради национальных интересов (и больших личных состояний, которые директора вложили в акции VOC) они решили положить конец атаке на компанию.
Директора обратились к законодателям. Они заявили о существовании «грязной схемы» по снижению цен на акции и предположили, что за всем этим могут стоять иностранные шпионы. «У общего врага есть сообщники среди важных продавцов», – писали они. На случай, если «грязной схемы», внедренной общим врагом, окажется недостаточно, чтобы привлечь внимание законодателей, директора добавили, что жертвами стали «многие вдовы и сироты», которые владели акциями VOC.
В ситуации, когда на весах правосудия, с одной стороны, находились вражеские шпионы (люди, делающие ставки против VOC), а с другой – вдовы и сироты (акционеры), голландское законодательство сделало то, что сделало бы любое законодательство в истории мира. Своими действиями оно показало, что находится на стороне вдов и сирот. В феврале 1610 года законодатели запретили инвесторам обещать продавать в будущем любые акции, которыми они не владели в настоящее время. Иными словами, они сделали схему ле Мэра незаконной.
Цена акций VOC начала расти почти сразу. Несколько партнеров ле Мэра обанкротились. Ле Мэр потерял кучу денег. Его план провалился. Для директоров это была история со счастливым концом.
Но! Что, если команда ле Мэра говорила правду о VOC? Что, если бы была веская причина для падения цены на акции?
Когда правительство пыталось решить, что делать с людьми, делающими ставки против VOC, группа дилеров (в которую, возможно, входили партнеры ле Мэра) утверждала, что цена акций падает, потому что бизнес ведется не очень хорошо. «Всем хорошо известно и ясно, что отправляется гораздо больше кораблей, чем необходимо», – писали они. Ле Мэр написал письмо высокопоставленному правительственному чиновнику, где он подсчитал стоимость всех кораблей VOC, которые сели на мель и исчезли. А те корабли, которые все-таки возвращались, привозили слишком много мускатного ореха и недостаточно других вещей. Весь этот мускатный орех лежал непроданным на складах и портился. Люди, делающие ставки против акций, по словам ле Мэра, были просто инвесторами, «которые занимаются покупкой и продажей акций… на основе новостей и информации, которые они ежедневно узнают». Директора, по словам ле Мэра, купили «большую часть акций по очень высокой цене». Они пытались запретить шорты не для того, чтобы защитить вдов и сирот. Они делали это, чтобы обогатиться.
Сегодня, если цена акций внезапно начинает падать, генеральный директор компании обычно выступает на телевидении и говорит, что люди, делающие ставки против акций, распространяют слухи. В нашу компанию вложены пенсионные накопления людей! Подумайте о вдовах и сиротах! Все хотят, чтобы рынок рос; люди, ставящие на падение акций, кажутся плохими.
Но смысл фондового рынка не в росте. Его суть в том, чтобы найти правильную цену на акции – цену, которая наилучшим образом отражает всю имеющуюся информацию о деятельности компании и состоянии дел в мире. Очевидно, что фондовые рынки иногда с треском проваливают эту задачу. Но чем больше инвесторов на рынке – и, что особенно важно, чем больше информации они предоставляют на рынке, – тем лучше рынок будет находить правильную цену. Возможность получать прибыль, когда цена акций падает, стимулирует инвесторов искоренять мошенничество и доводить до общественности плохие новости, которые в противном случае могли бы остаться незамеченными. Это хорошо.
Исаак ле Мэр продолжал спорить с властями из-за денег, которые, как он утверждал, ему были должны. Ему так и не вернули их. Он умер в маленьком городке у моря и был похоронен под надгробной плитой с такой эпитафией:
Здесь покоится Исаак ле Мэр, купец, который в результате своей деятельности во всех частях света, по милости Божьей, познал такое изобилие, что за тридцать лет потерял (спаси его честь) более 150 000 флоринов.
Возможно, это единственное надгробие на земле, хвастающее тем, сколько денег потерял покойный. Кроме того, здесь, похоже, опечатка. В письме, написанном перед смертью, ле Мэр упомянул о потере 1 600 000 флоринов. В его эпитафии не хватает одного нуля.
Глава 6
Джон Ло печатает деньги
Даже в процветающем Амстердаме была своя версия денежной проблемы. В данном случае она заключалась не в нехватке монет, как в Британии. Здесь было слишком много разных видов монет.
Торговцы и купцы со всей Европы вели дела в Амстердаме. Они часто использовали письменные обещания заплатить, которые были чем-то вроде чеков, датированных задним числом, и назывались переводными векселями. Но когда приходило время оплатить счет – заплатить настоящим серебром и золотом, – все шло наперекосяк. У всех этих иностранных торговцев были монеты из разных стран, королевств и городов-государств, поэтому городское правительство Амстердама присвоило официальные значения почти 1000 видам разных монет. Существовали и подделки, а некоторые монеты были срезаны и весили не так много, как должны были. Иногда торговцам приходилось спорить из-за каждой монеты. Это было удобно для менял и жуликов, но тяготило честных торговцев, которые просто хотели вести бизнес, не беспокоясь о каждой монете.
Поэтому в 1609 году, всего через несколько лет после создания VOC, город Амстердам основал государственный банк – банк, принадлежащий не менялам или инвесторам, а самому городу. Целью банка было не получение прибыли, а решение денежной проблемы Амстердама. Вместе с банком появился новый закон, который гласил, что если у вас есть переводные векселя, подлежащие оплате в Амстердаме, вы должны пойти в банк, чтобы расплатиться.
Торговцы открывали счета в банке. Когда приходил счет, они могли оплатить его (или получить оплату), просто переведя деньги с банковского счета (или на свой счет), изменив номера в бухгалтерских книгах банка. Им больше не нужно было беспокоиться о всех этих разных монетах или подделках. Счет в банке – номер в бухгалтерской книге банка – был их деньгами. И это работало лучше, чем монеты.
Когда Джон Ло играл в азартные игры в Европе, он видел, как Амстердам богатеет, потому что у него есть банк, создающий надежные деньги для всех, фондовый рынок, где каждый может инвестировать, и колонии на другом конце света (как и многих его европейских современников, Ло, по-видимому, не беспокоили зверства, совершенные колонизаторами). В какой-то момент у Джона Ло появилось видение. Он перестанет скитаться по Европе. Он вернется в Шотландию – не как игрок или осужденный убийца, а как герой, принесший экономическую революцию.
К тому времени, когда Ло вернулся в Шотландию, ему было чуть за тридцать и он набродился по Европе около десяти лет. Он вернулся домой и начал убеждать своих соотечественников в том, что они портят себе жизнь шаткой финансовой системой, в которой никогда не хватает денег. В 1705 году он опубликовал 120-страничную брошюру под названием «Деньги и торговля, рассмотренные в связи с предложением об обеспечении нации деньгами» (его тетя выступила издателем).
Он указывал на голландцев и говорил, что есть все причины, по которым у них должна быть паршивая страна.
Их естественными недостатками являются небольшая территория, бесплодная почва… отсутствие шахт; долгие зимы; грязный воздух… опасное побережье; неудобный вход в реки; море, одну сторону которого нужно защищать, а с другой опасаться могущественных соседей…
Но, несмотря на все это, голландцы процветали, потому что решили денежную проблему.
…они стали богатым и могущественным народом.
Шотландия, продолжал Ло, находилась в совершенно противоположной ситуации.
Шотландия по своей природе имеет много преимуществ для торговли: большая территория; простая оборона; много людей; чистый воздух; шахты… безопасное побережье; реки с удобным входом; моря и реки изобилуют рыбой…
Шотландии просто нужно было решить свою денежную проблему.
Шотландии нужно было создать больше денег. Создание денег удешевит для людей заимствования и инвестиции, а также создаст рабочие места для безработных. Сегодня это бесспорная основа денежно-кредитной политики; тогда же это было в диковинку. Чтобы создать больше, продолжал он, Шотландии необходимо преодолеть свои устаревшие идеи и создать государственный банк, подобный тому, что был в Амстердаме. Но Шотландия должна пойти дальше. Новый банк, утверждал Ло, должен печатать бумажные деньги, обеспеченные не серебром или золотом, а землей. Таким образом, у Шотландии может быть больше денег даже без большего количества золота или серебра.
Парламент Шотландии вынес на обсуждение вопрос, стоит ли прислушиваться к совету Ло. Глава одной из партий назвал идеи Ло «уловкой для порабощения нации». Граф из оппозиционной партии защищал эти идеи. Глава партии вызвал графа на дуэль (куда же без дуэли). Мужчины встретились на окраине города, последовали извинения, из пистолетов выстрелили в воздух. Дуэль закончилась, и никто не пострадал, но Ло лишился шанса изменить Шотландию. Вскоре после этого стало ясно, что Шотландия и Англия вот-вот объединятся в Великобританию, и Джону Ло, все еще разыскиваемому в Англии за убийство, снова пришлось обратиться в бегство.
Опять он бродил по Европе. Но на этот раз, вместо того чтобы просто играть в азартные игры, он мечтал решить денежные проблемы целой нации – подошла бы любая. Он поделился своими идеями с австрийским императором, но тот не клюнул (хотя Ло, по-видимому, преуспел за игорными столами Вены). Он пытался и не смог уговорить герцога Савойского на создание Туринского банка. В 1714 году Ло переехал в Париж, где привлек внимание местных чиновников. Начальник полиции предупредил министра иностранных дел:
Шотландец по имени Ло, игрок по профессии и подозреваемый в злых намерениях по отношению к королю, с шиком появляется в Париже и даже купил впечатляющий дом… однако никто не знает об источниках его дохода, не считая удачи в азартных играх, а это вся его профессия.
Но в Париже Ло наконец вздохнул спокойно. На полях письма министр иностранных дел написал о Ло: «Он не является подозреваемым. Его можно оставить в покое».
К этому времени у Ло была гражданская жена (которая никогда официально не разводилась со своим первым мужем и не выходила замуж за Ло, но что тут скажешь, это Франция) и двое детей. Он был очень богат (большую часть своих денег он хранил в Амстердамском банке) и купил особняк на фешенебельной площади в Париже, где сегодня стоит отель «Ритц». У него была коллекция картин итальянских мастеров и то, что подозрительный начальник полиции описал как «многочисленную свиту слуг».
Возможно, самое главное в том, что Ло подружился с герцогом Орлеанским, распутным французским дворянином, который вот-вот должен был стать очень важной персоной. Хобби герцога включало работу в домашней химической лаборатории, сочинение опер и ночное времяпрепровождение с дворянами, оперными певицами и актрисами, которые напивались, спали друг с другом и «кричали мерзкие вещи во весь голос». Великий момент для герцога настал в сентябре 1715 года, когда умер король Людовик XIV.
Наследнику, Людовику XV, было пять лет. Герцог Орлеанский был назначен регентом, что означало, что он будет править Францией до тех пор, пока мальчик-король не достигнет совершеннолетия.
Он взял на себя правление страной-банкротом. Предыдущий король – то есть французское правительство – занимало везде, где могло, в основном для финансирования бесконечной серии войн. Он заставлял людей сдавать серебряные монеты, чтобы заново их отчеканить за определенную плату. Люди отвечали тем, что копили монеты или контрабандой вывозили их из страны в более безопасное место, например в Амстердам. В какой-то момент король так отчаялся, что переплавил свою серебряную мебель на монеты. Затем он занял еще немного, пообещав своим кредиторам, что они смогут долгие годы забирать все налоговые поступления страны.
Все во Франции, у кого были деньги, давали взаймы правительству. Когда правительство не расплачивалось с ними, они не могли выплачивать свои собственные долги. К концу правления Людовика XIV экономика полностью рухнула. «Нехватка кредитов была повсеместной, торговля была разрушена, потребление сократилось вдвое, обработка земель заброшена, люди несчастны», – писал министр.
Ло было сорок четыре года. Он уже десять лет проталкивал свои идеи о деньгах. Наконец-то ему с его приятелем в качестве регента выпал большой шанс.
Это деньги, если все верят, что это деньги
За те двадцать лет, что Джон Ло был в бегах, Англия, бывшее финансовое захолустье, опередила все остальные страны Европы, решив проблему, с которой всегда сталкивался король Франции и на самом деле каждый король и каждое правительство: как собрать деньги.
Правительства делали тогда то, что делают сейчас, – они облагали людей налогами и брали взаймы. Но европейские монархии, как правило, действовали по ситуации. В один год король устроит большую разовую лотерею (как налог, но веселее!). В следующий, может быть, продаст несколько аннуитетов и займет у богатых. Может, он вернет им деньги, а может, и нет.
В 1694 году англичане попытались решить проблему государственных денег по-новому. Они только что пережили революцию, в ходе которой парламент потребовал ограничить власть монарха. Теперь парламент и недавно пришедшие к власти король с королевой вооружились новыми денежными технологиями, которые начали набирать обороты, – банки, акции и бумажные деньги – и создали новый вид банка. Они называли его Банком Англии.
Первое, что сделал банк, – продал акции, чтобы привлечь 1,2 миллиона фунтов стерлингов от инвесторов. Эти люди не вкладывали деньги в банк. Они покупали акции в качестве инвестиций, точно так же, как сегодня вы можете купить акции Банка Америки или Wells Fargo на Нью-Йоркской фондовой бирже.
Как и в случае с Голландской Ост-Индской компанией (VOC), которой к тому моменту было почти сто лет, любой, кто хотел, мог инвестировать. А инвестировать хотели все. Купцы, фермеры, моряки и викарии – все участвовали в этом. Король и королева заработали 10 000 фунтов стерлингов, что было максимально допустимой суммой. Одиннадцать дней спустя после начала приема инвестиций банк собрал 1,2 миллиона фунтов стерлингов. Последним инвестором была некая Джудит Ширли из Сассекса, которая вложила 75 фунтов стерлингов.
Банк, в свою очередь, ссудил эти 1,2 миллиона фунтов королю, который пообещал выплачивать 8 % годовых. И дело было не только в том, что король сказал, что он справится. Тот же акт парламента, на основе которого был создал банк, ввел специальный новый налог на доставку, который правительство по закону обязано было использовать для выплаты процентов по кредиту.
Банковская ссуда королю была выдана не золотыми и серебряными монетами. Банк выдал королю бумажные банкноты, которые можно было обменять в банке на золото и серебро. Король использовал деньги для финансирования войны.
Банк Англии пользовался большим успехом. Он создал для обычных людей новый, более безопасный способ торговаться деньгами сейчас за возможность получить больше денег потом. Через банк они могли одалживать средства правительству обычным, предсказуемым образом, а закон обещал, что им вернут деньги. И поскольку банк давал взаймы больше денег, чем было в его хранилищах, он создавал больше денег для Англии в целом. Причем это был более стабильный и надежный способ по сравнению с несколькими случайными кузнецами, выдающими людям квитанции.
К 1715 году Джон Ло создал план, как взять за основу то, чего добился Банк Англии, и продвинуть идею намного дальше.
Когда Джон закрывал глаза, он ясно видел всю финансовую систему, связывающую воедино все популярные реалии последних лет – банк, фондовую биржу, торговую компанию, новый способ получения денег правительством. В письме герцогу Орлеанскому, который теперь правил Францией в качестве регента, Ло описал эту систему со свойственной ему скромностью:
Но банк – не единственная и не самая моя великая идея. Я проделаю работу, которая поразит Европу изменениями, что произойдут в пользу Франции. Они будут значительнее изменений, вызванных открытием Индии или появлением кредитов. Благодаря этой работе Ваше Королевское Высочество сможет высвободить королевство из печального положения, в которое то попало, и сделать его более величественным, чем когда-либо…
Ло убедил регента позволить ему открыть полноценный банк во Франции. У него было громкое название – Banque générale (Генеральный банк), – но он был настолько мал, что размещался в доме Ло. Как и Банк Англии, банк Ло собирал деньги путем продажи акций инвесторам. Отличие от Банка Англии было в том, что почти никто не хотел вкладываться. Влиятельные лица Франции высмеивали маленький банк Ло. Один писатель назвал его «видением… над которым только можно посмеяться; все считают, что он долго не протянет». И Джон Ло, и институт банка казались странными, чужеродными и в целом не заслуживающими доверия.
Но Ло верил в банк. Он так сильно верил, что выкупил четверть его акций. Что, вероятно, еще важнее, старый собутыльник Ло герцог Орлеанский, правивший Францией, тоже в него верил. Летом 1716 года он отправил сундуки, полные золота, из Королевского монетного двора в Banque générale и сделал так, чтобы об этом все знали. Парижский журнал описал «недавний приказ монетного двора отправить миллион в банк мистера Ло, который поддерживает регент и который в действительности является его банком под именем этого англичанина. Все считают, что банк восстановится, поскольку в него вкладываются королевские средства».
Запомните первые пять слов последнего предложения: «Все считают, что банк восстановится». Это суть банковского дела (и, если уж на то пошло, денег). Если все считают, что банк восстановится, он почти наверняка восстановится. Если люди думают, что банк, наоборот, разорится, он разорится – даже если с финансами все в порядке.
Большой вклад герцога обеспечил выживание банка Ло. Банк совершил прорыв в следующем, 1717 году, когда регент выпустил новый указ, обязывающий всех жителей Парижа и окрестностей использовать бумажные банкноты банка для оплаты налогов.
Если все считают, что банк восстановится, он почти наверняка восстановится. Если люди думают, что банк, наоборот, разорится, он разорится – даже если с финансами все в порядке.
Довольно хорошее рабочее определение денег: это то, чем вы платите налоги. В мире, где множество вещей соревнуются за звание денег – переводные векселя, серебряные и золотые монеты, банкноты частных банков, – победит то, что правительство принимает в уплату налогов. Это и станет деньгами. Вот что произошло в Париже в 1717 году. Когда регент заставил людей использовать бумагу для уплаты налогов, бумага Джона Ло стала деньгами. Теперь он был готов играть по-крупному.
Глава 7
Изобретение миллионеров
К началу XVIII века корабли Нидерландов, Англии, Испании и Португалии плавали по всему миру уже сотни лет, грабя, мародерствуя, загружая пряности и становясь все богаче. В XVII веке Франция стала снаряжать экспедиции в Северную Америку и смогла отхватить себе большой кусок сегодняшней Канады и почти половину континентальных Соединенных Штатов – территорию, сосредоточенную у реки Миссисипи (французы, конечно, не спрашивали коренных американцев, которые жили там тысячелетиями).
Примерно в то же время, когда регент заставил всех парижан платить налоги банкнотами Ло, он согласился выдать разрешение на учреждение его второго предприятия. Официально оно называлось «Компания запада», но все называли его Миссисипской компанией. Французское правительство предоставило компании монополию на всю торговлю во Франции и вдоль реки Миссисипи. Она должна была стать Голландской Ост-Индской компанией (VOC), только лучше.
Ло пообещал, что Миссисипская компания поможет регенту погасить все долги, в которые влез предыдущий король.
Долг был в форме облигаций: богатые французы одалживали королю деньги, а в обмен получали обещание короля вернуть заем под 4 % годовых. Но уплата процентов стала обременительной, поэтому Ло позволил французским инвесторам обменять их облигации на акции Миссисипской компании. Затем компания собирала бы долг с короля, но более длительный период и с меньшим процентом. Это уменьшило бы платежи процентов для правительства и одновременно обеспечило бы поток доходов в компанию Ло.
Ло сделал деловое предложение богатым держателям облигаций. Что вы предпочтете, спросил он, ненадежные 4 % от не внушающего доверия мальчика-короля или все богатства в Новом мире?
Французы выбрали 4 %. Как и в случае с банком Ло, почти никто не хотел иметь долю в его торговой компании. Итак, Ло и герцог Орлеанский снова вложили свои собственные деньги.
Однако понемногу что-то начало происходить. Весной 1718 года работавший на компанию колонист основал новую столицу вблизи устья реки Миссисипи. Чтобы польстить регенту, он назвал ее Новым Орлеаном.
Тем временем во Франции настойчивость Ло наконец стала приносить плоды. Люди обнаружили, что им нравятся бумажные деньги Ло – ими было проще пользоваться, чем золотом или серебром. В течение нескольких лет у банка появились несколько филиалов по стране, что позволило людям переводить деньги из города в город путем обращения в местный банк и запроса на перевод. Предоставляя ссуды и создавая деньги, банк Ло, казалось, поддерживает французскую экономику. Во Франции возродилась традиционная деятельность по выращиванию и производству продуктов.
Речь шла о миллионах
В декабре 1718 года банк Ло стал называться Banque Royale – Королевским банком. Теперь его полностью контролировал король (то есть приятель Ло герцог Орлеанский). Новый устав предписывал, что банк может напечатать столько бумажных денег, сколько позволит король. Он также официально связывал владение банком и Миссисипской компанией. Больше напечатанных денег – больше объем торговли, следовательно, больше прибыли у вовлеченных лиц. Банк и компания, как предполагалось, поддерживали бы друг друга, и вся Франция (включая, конечно, Джона Ло) стала бы богаче.
Все происходило стремительно. В следующие несколько месяцев Ло провел слияние Миссисипской компании с другими французскими компаниями, которые якобы специализировались на торговле с Азией и Африкой, но, по сути, мало что делали. Ло также получил право на торговлю табаком во Франции («Они называют это волшебным растением, потому что человек, начавший его потреблять, уже не может бросить», – говорила принцесса Палатина).
Чтобы заплатить за эти приобретения, Ло планировал продать новые акции Миссисипской компании. Люди видели, что предприятие развивается, также у них были деньги – деньги, которые печатал банк Ло. Всем захотелось приобрести акции. Здесь Ло сделал гениальный шаг. Он сказал: «Вы не можете купить новые акции, если вы не владеете старыми». Итак, все ринулись скупать старые акции, и их цена резко начала расти.
Несколько недель спустя компания приобрела права на все доходы Королевского монетного двора в течение следующих девяти лет. Ло спонсировал этот ход другим выпуском акций – и, чтобы их купить на этот раз, вам нужно было иметь акции обоих предыдущих выпусков. Стоимость акций стала еще выше.
К августу 1719 года акции торговались более чем за 3000 ливров каждая, по сравнению с около 500 несколько месяцев назад. Примерно в это время Ло сделал самый важный шаг. Он предложил королю занять достаточно денег для полной выплаты государственного долга Франции. По сути, он хотел объединить займы короля: собрать их вместе и снизить процентную ставку. Король – в лице регента – принял его предложение. Чтобы собрать деньги, Ло продал еще больше акций.
Люди знали, что цена только увеличится, когда акции появятся на открытом рынке, поэтому они шли прямиком к Ло в надежде купить акции лично у него. «Ло постоянно осаждали просители и льстецы; люди выбивали его дверь, забирались к нему домой через окна в саду и вваливались в его кабинет по дымоходу, – писал дворянин того времени. – Речь шла о миллионах». Для обозначения людей, которые разбогатели на акциях Миссисипской компании, изобрели слово «миллионер».
Ло продолжал захватывать бизнес французского государства. В итоге, что было неизбежно, регент предоставил Ло право собирать налоги от имени короля. Французы платили специальные налоги на каждую мелочь, которую они покупали. Закон заменил их единым подоходным налогом, который был более эффективным и менее обременительным для бедных. «Люди танцевали и прыгали по улице, как будто они обезумели от радости, – писал Даниэль Дефо из Парижа той осенью. – Теперь они не платят ни одного гроша налогов за дерево, уголь, сено, овес, масло, вино, пиво, хлеб, карты, мыло, скот, рыбу – словом, ни за что».
Франция ликовала. Деньги были повсюду. В сельской местности фермеры начали выращивать урожай на земле, которая была оставлена под пар. В Париже ремесленники продавали больше кружев, тарелок и одежды, чем когда-либо. Правительство нанимало рабочих для строительства дорог и мостов. Французские солдаты воевали с Испанией – они всегда с кем-то воевали, но на этот раз правительство могло заплатить им, не переплавляя королевское серебро.
Джон Ло все в большей степени становился лицом французской экономики. Он собирал налоги для правительства и получал от него выплаты по государственному долгу. Он обладал монополией на всю торговлю Франции за пределами Европы. И он буквально мог печатать деньги.
Акции Миссисипской компании продолжали расти в цене. Сотни тысяч людей со всех уголков Европы приезжали в Париж, чтобы войти в долю. Они толпились у здания компании, надеясь услышать последние новости, а также купить и продать акции. Толпы не давали проехать экипажам, поэтому власти города перекрыли дорогу для транспорта и поставили железные ворота на обеих ее концах. Каждый день в 7 утра звонили в колокол, били в барабан, открывали ворота, и все бросались покупать и продавать акции. Служащий посольства Великобритании писал, что на улице «с самого утра до позднего вечера толпятся принцы и принцессы, герцоги, пэры и герцогини – словом, вся аристократия Франции. Они продают поместья и закладывают драгоценности, чтобы купить акции Миссисипской компании». Лакей Ло (парень, который сидит на задней части экипажа) так разбогател на акциях компании, что бросил свою работу и нанял двух лакеев – одного для себя, другого для Ло. В начале декабря количество акций достигло 10 000.
Акции компании, которые Ло купил, когда они никому не были нужны, сделали его, беглеца, обвиненного в Англии в убийстве, самой богатой некоролевской особой в Европе. Он купил десяток поместий, несколько особняков в Париже, мешок бриллиантов и 45 000 книг.
В январе 1720 года Ло был назначен генеральным контролером финансов всей Франции, это вторая по значимости должность в стране после регента. Эта работа давала Джону Ло очень высокий статус, который прекрасно сочетался со всем этим богатством. Правительство благодарило его за «важные услуги, которые он оказал Государству, включая учреждение Королевского банка, чью полезность они так ценят; различные договоренности, которых они достигли при выплате государственных долгов; увеличение государственных доходов и улучшение качества жизни народа».
Реальная экономика против Миссисипского пузыря
Доля в Миссисипской компании, так же как доля в Apple, GM и любой другой корпорации сегодня, дает ее владельцу бессрочное право на часть всех будущих доходов компании. Рост цены акций Миссисипской компании в 1719—1720-х годах был основан на обещании крупных доходов в будущем. Это казалось достаточно правдоподобным. Испанцы обнаружили гору, полную серебра, в Южной Америке, а голландцы разбогатели, взяв под контроль отдаленные острова, богатые корицей и гвоздикой. Во Франции ходили слухи об изобилии территории Миссисипи: изумрудная гора, крупные залежи серебра, сотни процветающих домов, появляющихся в Новом Орлеане.
Но на самом деле там не было ни изумрудов, ни серебра. К 1719 году французские поселенцы построили всего четыре дома в Новом Орлеане. Но Ло, похоже, считал, что там есть потенциал для чего-то великого. Компания купила десятки кораблей, и Ло вложил свои деньги, чтобы отправить поселенцев к западу от Миссисипи, где сейчас находится Арканзас, для выращивания табака и поиска серебра. Большинство из них погибли от болезней и голода, что обычно случалось с прибывавшими сюда европейцами. Люди из Европы стекались в Париж, чтобы разбогатеть на торговле акциями Миссисипской компании; они не стекались в район Миссисипи. Поэтому Ло протолкнул новые законы о пересылке дезертиров, проституток и преступников в Америку, и в 1719 году корабли невольных поселенцев начали пересекать Атлантику. Это был шаг отчаяния; все шло плохо.
В марте 1720 года Джон Ло сделал шокирующее объявление, которое в итоге разрушит весь его проект. Он сказал, что Миссисипская компания купит или продаст неограниченное количество своих акций по фиксированной цене в 9000 ливров, чуть ниже той цены, по которой акции торговались на открытом рынке. По всей вероятности, он хотел остановить рост цен и стабилизировать рынок. Это закончилось тем, что многие люди продали свои акции обратно компании. А банк (теперь им владела компания) печатал больше бумажных денег для покупки всех акций.
У экономистов есть странный термин: «реальная экономика». Грубо говоря, это вся экономическая деятельность, происходящая за рамками финансов. Плотник, который строит вам дом, работает в реальной экономике. Банкир, который одалживает вам деньги на покупку дома, – нет. Когда экономика хорошо функционирует, реальная экономика и финансы поддерживают друг друга. Банкир выдает вам ссуду, чтобы вы могли купить дом, который построил плотник. Все выигрывают (в теории).
Но бывают времена, когда между реальной экономикой и финансами нет связи. Иногда финансы отстают от реальной экономики. Недостаточно денег или займов, и никто не хочет ни во что вкладывать. Такой была Франция до Джона Ло (Великая депрессия – классический пример из современной эпохи).
А бывают времена, когда финансы несутся впереди реальной экономики. Имеется слишком много денег; слишком просто взять ссуду, и все хотят инвестировать. Люди начинают покупать не ради будущего потока доходов от своих инвестиций, а потому, что они считают, что смогут продать акции дороже через день или месяц. С этим столкнулась Франция в 1720 году – и для реальной экономики это оборачивалось проблемой. Все эти парящие вокруг новые деньги завышали цену основных продуктов, таких как пшеница, свечи, молоко. С осени 1719 года по осень 1720 года цены выросли почти в два раза.
Ло знал, что ему нужно изъять деньги из обращения, чтобы привести финансовую экономику в соответствие с реальной. Он верил в бумажные деньги – он повторял эту мантру пятнадцать лет. И Ло думал, что сможет стабилизировать экономику и наконец разорвать cвязь между ценным металлом и деньгами, если он заставит людей отказаться от золота и серебра в качестве денег.
В первые месяцы 1720 года он объявил владение большим количеством золотых или серебряных монет незаконным. Сразу же у всех появилась куча новых золотых и серебряных украшений. Поэтому Ло запретил изготовление любых золотых предметов больше одной унции, за исключением крестов и церемониальных чаш. Это немедленно вызвало вспышку набожности в Париже; в моду вошли большие золотые кресты. Ло запретил и их.
По мере того как ювелиры богатели, Ло начинал терять хватку. Он протолкнул ряд мер, требующих использования бумажных денег при совершении крупных покупок. Затем он сказал, что к концу года люди больше не смогут обменивать свои банкноты на золото и серебро. Останутся только бумажные деньги.
В мае 1720 года Ло пошел дальше. Он объявил, что стоимость бумажных денег будет постепенно уменьшена вдвое. В этот момент Франция вышла из себя. Люди бесчинствовали три дня. Банк закрылся. Жители бросали в окна камни.
Неделю спустя регент отменил этот указ Ло. Но это уже не имело значения. Система находилась в состоянии свободного падения. Люди заполоняли улицы Парижа не для того, чтобы торговать акциями Миссисипи, а чтобы обменять свои бумажные деньги на серебро. У банка, конечно же, не было достаточно серебра. Фермеры перестали принимать бумажные деньги.
Ло уволили, затем снова приняли, потом опять уволили. Повторяя историю, случившуюся в Китае сотнями лет ранее, регент полностью отказался от бумажных денег и банков. Правительство вернулось к серебряным и золотым монетам и залезло в новые долги, чтобы возместить убытки людям, потерявшим деньги на акциях Миссисипи и бумажных банкнотах. Все происходило так, будто Ло никогда и не существовало.
Ло поместили под домашний арест. Толпы нападали на его дом и экипаж. Его единственным выбором было бежать из Франции, как он бежал из Англии двадцать пять лет назад. В декабре он взял напрокат экипаж и отправился в Брюссель, где остался под вымышленным именем. Это было не особенно важно, т. к. каждый все равно знал, кем он был. Ло отправился в театр, и, самое странное, ему устроили овации стоя. Он вернулся в Англию, где встал на колени перед судьями, и его помиловали за убийство франта Уилсона в результате дуэли, произошедшей десятилетия назад.
Ло продолжал писать герцогу Орлеанскому, прося разрешения вернуться. Он все еще верил в свою систему; он сказал, что может все исправить. Герцог мог в конце концов согласиться, но он умер от сердечного приступа в 1723 году в возрасте сорока девяти лет. В этот момент он был со своей любовницей.
В конце концов Ло поселился в Венеции со своим сыном. Его гражданская жена и дочь все еще находились во Франции; он больше никогда их не увидит. Большая часть денег Ло застряла во Франции, поэтому он снова жил азартными играми. Он выиграл достаточно, чтобы выжить, но не разбогател; кредиторы преследовали его, пока он не умер в марте 1729 года, незадолго до своего пятидесятивосьмилетия.
Для функционирования современных денег – с наличием банков, фондовой биржи, центробанка – необходимо напряжение. Инвесторы и банкиры, общественные деятели и государственные служащие – все должны спорить, что кто делает и когда.
В конце 1720 года, когда французская экономика сходила с рельс, голландский художник опубликовал серию карикатур о том, что происходило во Франции. На моей любимой карикатуре изображены три человека, заливающие золотые монеты в горло Ло на людной улице. Ло сидит на корточках со спущенными штанами, из его пятой точки показывается листок бумаги. Человек из толпы хватает бумажку.
Авторское право: коллекция Granger
Примерно так в большей или меньшей степени стали представлять то, что французы называют Системой Джона Ло, а англичане – Миссисипским пузырем. Ло забрал все деньги и в ответ испражнился на Францию. Он затеял крупное мошенничество, и в конце концов его раскрыли.
Я не придерживаюсь такого взгляда. В 1716 году, когда Джон Ло впервые продвигал свой банк, герцог Орлеанский обратился к одному из своих ближайших советников герцогу Сен-Симону, чтобы узнать, что он об этом думает. Сен-Симон сказал, что идеи Ло имеют смысл. Бумажные деньги могли быть полезны для Франции. Но, сказал Сен-Симон, есть проблема. В отличие от Нидерландов, бывших республикой, или Великобритании, в которой был могущественный парламент, Франция была абсолютной монархией. Король мог делать что захочет. Неизбежно король или работающие на него люди заиграются силой банка, станут печатать слишком много денег, и система рухнет.
Для функционирования современных денег – с наличием банков, фондовой биржи, центробанка – необходимо напряжение. Инвесторы и банкиры, общественные деятели и государственные служащие – все должны спорить, что кто делает и когда. Зачастую люди полагают, что подобные публичные дискуссии свидетельствуют о том, что система разрушена: либо правительство чересчур вмешивается в дела финансистов, либо банкиры «забалтывают» общественность и остаются безнаказанными. Но сами по себе эти обсуждения если не достаточны для работы системы, то, по крайней мере, необходимы. Именно давление между людьми с разными интересами – кредиторами и заемщиками, инвесторами и рабочими – обеспечивает стабильность денег. Историки экономики утверждают, что Банк Англии и бумажные деньги стали популярны в значительной степени потому, что парламент только что обрел власть по отношению к королю. Люди с большей готовностью одалживали деньги правительству, считая, что парламент будет держать короля в узде.
По существу, в Системе Джона Ло не было недостатков; чего нельзя сказать о ее авторе. Он потерпел неудачу, потому что жаждал слишком большой власти, – и он ее получил в ситуации, когда структура власти во Франции не подразумевала оппозицию. А без обсуждения и критики нет способа достичь необходимого баланса.
«Открытие национального банка в абсолютной монархии будет фатально, – сказал Сен-Симон как раз перед тем, как Ло основал свой банк, – в то время как в свободной стране это может быть мудрым и выгодным предприятием».
Часть III
Больше денег
Кажется, что деньги – это ограниченный ресурс. Их, казалось бы, так много вокруг, но если кто-то получает больше, другой должен получать меньше. В большинстве случаев в разные времена так обычно и было. Но спустя десятилетия после смерти Джона Ло что-то изменилось – вероятно, навсегда или, по крайней мере, надолго.
Теперь у каждого может быть больше денег. Глава 8 в общих чертах раскрывает историю этой трансформации. Глава 9 представляет собой более наглядное, но менее оптимистичное заключение: только то, что у каждого может быть больше денег, не значит, что у всех будет больше денег.
Глава 8
У каждого может быть больше денег
Большую часть истории человечества мир был погружен во мрак. Стоимость освещения была так высока, что, когда садилось солнце, люди укладывались спать в своей лачуге или хижине и дожидались рассвета.
История о том, как мы перешли от необходимости ложиться спать с темнотой до возможности получать столько света, сколько захотим, одним нажатием на переключатель, объясняет поразительное количество вещей о мире.
Например, почему большинству людей на земле больше не приходится постоянно переживать из-за голодной смерти. Притом что подавляющее число людей – это не фермеры-бедняки, а в основном мир населяют люди, которые зарабатывают себе на жизнь, будучи личными тренерами, профессионалами по подбору персонала или сантехниками. Это объясняет изменение климата, а также почему количество денег в мире не ограничено, почему заработок одного человека не значит потерю для другого, почему у каждого может быть больше денег.
К концу XX века Билл Нордхаус, экономист из Йеля, стал одержим развитием освещения. Он знал, что общество всегда в нем нуждалось. И Нордхаус пришел к выводу, что, если он действительно поймет экономику искусственного света, он узнает, как измерять историю материального прогресса.
Нордхаус намеревался ответить на вопрос: как изменилась стоимость искусственного света за все время, скажем, за 4000 лет? Для экономистов цена – центр мира. Здесь абстракция, т. е. деньги, соприкасается с реальностью.
Нордхаус решил начать свое исследование с Древнего Вавилона (города в Месопотамии, в этом же регионе счетоводы изобрели письмо). Чтобы понять, сколько вавилоняне платили за свет, он купил масляную лампу в древнем стиле. Жители Вавилона использовали для ламп кунжутное масло, что довольно удобно. Так что Нордхаус купил немного такого масла в продуктовом магазине и одолжил измеритель освещенности у парня из хозяйственного отдела в Йеле. Затем он поставил лампу на обеденный стол, зажег ее и измерил, сколько света она давала и насколько хватало четверти чашки кунжутного масла.
В работах другого ученого Нордхаус выяснил, сколько получали люди в Древнем Вавилоне и сколько стоило кунжутное масло. Затем он произвел некоторые подсчеты, позволившие ему получить стоимость искусственного света, сопоставимую на протяжении всей истории человечества. В итоге Нордхаус смог ответить на вопрос: «Если бы вы были обычным рабочим в Древнем Вавилоне и тратили весь дневной заработок на свет, как долго вы бы могли освещать маленькую комнату с мощностью современной 60-ваттной лампочки накаливания?»
Десять минут! День работы приравнивался к десяти минутам света!
В Древнем Вавилоне для выращивания кунжута требовалось много часов людского труда. В результате кунжутное масло – а главное, свет, который вы получали от его горения, – было очень дорогим.
Со временем люди по всему миру стали получать свет самыми разными способами. На Карибах и в некоторых частях Азии местные жители делали лампы со светлячками.
Авторское право: Quoctrung Bui
В некоторых регионах Великобритании люди брали мертвых буревестников, вставляли им в горло фитили и превращали их в свечи.
Но на протяжении тысяч лет искусственный свет был дорогим и мир оставался в темноте. Это может звучать романтично – лунный свет, звезды! – но для многих людей темнота была по большей части ужасна. Это отнюдь не прекрасная тайна, которую вам бы хотелось раскрыть. Темнота – это нечто опасное. Ловушка, в которую легко попасть. В Париже в одно время был закон, обязывающий всех отдавать свои ключи на ночь магистрату, идти домой и запираться там.
К 1700-м годам стал распространяться новый источник энергии для получения света: китовый жир. Это было очень, очень плохо для китов. Но для людей это значило более дешевый и лучший свет. Когда Нордхаус проводил расчеты по Европе, вот что он обнаружил.02
Ситуация для людей, несомненно, улучшалась (а для китов трагически ухудшалась). Теперь дневной заработок приравнивался не к 10 минутам, а к целому часу света. Но для этого перехода потребовалось 4000 лет!
Авторское право: Quoctrung Bui
В 1700-х годах жизнь на земле все еще больше напоминала Древний Вавилон, чем современный мир. Люди путешествовали старыми способами – пешком, на лошади или корабле. Большинство все еще были фермерами-бедняками, жившими в лачугах и пытающимися вырастить достаточно пищи, чтобы не умереть с голоду.
Затем, с приходом XIX века, все стало меняться. Если взглянуть на историю, существовало как будто две разных экономических вселенных: одна до XIX века и вторая после него. Это время называется промышленной революцией, начавшейся с получения паровой энергии и производства ткани в Великобритании и распространившейся до производства всего и везде. На самом деле неясно, почему именно в этот момент так много изменилось. При этом существует пара вещей, имеющих критическое значение для истории света.
Авторское право: Quoctrung Bui
Одна из них – это практическое применение науки. Важный прорыв заключался не в том, что Земля вращается вокруг Солнца, и не в том, как меняется сила притяжения в зависимости от расстояния между двумя объектами; прорыв состоял в открытии системы для новых открытий – научного метода. При этом не для всех этих открытий находилось практическое применение, а только у некоторых.
Примерно в середине XIX века ученый Абрахам Геснер (физик, который также изучал геологию) открыл новый метод превращения смолы или масла в топливо, которое он назвал керосином. То был исключительный прорыв, керосин был лучше всех источников энергии для света, что использовались до него. Он оказался ярче, чище и гораздо дешевле.03
С керосином, понял Нордхаус, суточная зарплата обеспечивала европейского рабочего пятью часами света. Примерно за пятьдесят лет количество света, который человек мог купить, увеличилось в пять раз – грубо говоря, на ту же величину, что за предшествующие 400 лет.
Роль лампочки
Томас Эдисон и лампочка сыграли огромную роль в истории освещения. Частично это рассказ о науке и технологии. Но это не все. Также это рассказ о деньгах.
В 1870-х многие люди пытались использовать электричество для получения света. Изобретатели в Соединенных Штатах и Франции работали над технологией под названием дуговые лампы – это были большие, сверхъяркие лампы на высоких столбах. Они нашли применение для освещения фабрик, а также в качестве уличных фонарей. Однако дуговые лампы были слишком большими и слишком яркими для использования в жилых домах и конторах.
Впервые Эдисон отправился посмотреть на дуговые лампы в начале сентября 1978 года и сразу же решил, что может сделать лучше. Но «сделать лучше» – понять, как изобрести лампочку, какой мы знаем ее сегодня, – было бы дорого. Все эти истории об Эдисоне, годами проводящего тысячи экспериментов для получения лампочки, не совсем точны в одном важном отношении – он был не один. К тому времени неподалеку от его дома в Менло-Парке была организована целая изобретательская фабрика, где он платил секретарям, механикам, машинистам и кузнецам, помогавшим ему с изобретением.
Эдисон был богат и знаменит – он уже создал проигрыватель! – но все равно изобретение лампочки в одиночку было ему не по средствам. Он писал своему адвокату: «Все, что я хочу в настоящий момент, это деньги для быстрого развития света».
К счастью для Эдисона, тогда перспективный изобретатель мог быстро собрать много денег у многих людей: он мог создать компанию. Раньше их основывали правительства, чтобы продвигать империализм. Теперь же они были для всех.
16 октября, всего через полтора месяца, как Эдисон увидел дуговые лампы, была создана Edison Electric Light Company. Впоследствии она преобразовалась в General Electric – GE. Как и многие создаваемые тогда (и сейчас) компании, это было общество с ограниченной ответственностью (ООО). Это означало, что инвесторы могли вкладывать деньги в компанию и получать гарантии, что в случае банкротства они проиграют только деньги, которые они вложили, а не какое-либо личное имущество. Сегодня это кажется настолько очевидным, что даже упоминание об этом сбивает с толку; конечно, вы не можете потерять больше, чем вложили. Но долгое время, если вы инвестировали в бизнес и это предприятие оказывалось должно людям деньги, вы попадались на крючок. Люди, которым оно задолжало, могли, скажем, конфисковать ваш дом, чтобы возместить долги бизнеса, в который вы инвестировали. Статус корпорации и ограниченной ответственности помогали людям вроде Эдисона находить инвесторов.
Спустя несколько недель после создания Edison Electric Light Company инвесторы вложили в нее $50 000 (около $1 миллиона по сегодняшним меркам), обеспечив Эдисона деньгами, необходимыми для оплаты работы его команды. Эти инвесторы надеялись обогатиться на другой финансовой инновации, существенной для распространения изобретений того времени: патентах. Смысл патента – который основатели Америки считали настолько важными, что вписали его в Конституцию, – в финансовом поощрении людей создавать новые идеи и делиться ими с миром. Патент – это временная, предоставляемая правительством монополия на новые идеи. Так что если у вас есть новая идея, за которую захотят заплатить много людей, вы можете заработать много денег. Инвесторам в компании Edison Electric Light обещали долю доходов от всех полученных Эдисоном патентов, связанных с электричеством или лампочкой.
Если взглянуть на историю, существовало как будто две разных экономических вселенных: одна до XIX века и вторая после него. Это время называется промышленной революцией.
Всего год спустя после основания компании Эдисон получил американский патент № 223 898 на электрическую лампочку. Он был не единственным, кто работал над ней, до сих пор ведутся споры о том, кто что изобрел и когда. Но Эдисон в дальнейшем получил еще десятки патентов на лампочки и способы создания электросети для их питания.
Несколько лет спустя Эдисон начал создавать первую электросеть – не просто первую, а первую в истории мира – в Нью-Йорке. Для этого ему требовались деньги, и он основал другую компанию для сбора средств. В сентябре 1882 года, всего четыре года спустя после того, как Эдисон увидел дуговые лампы и решил, что может сделать лучше, кто-то щелкнул выключателем на новой электростанции, и внезапно в домах и офисах Нижнего Манхэттена зажглись лампочки. Это было как в сказке. Но Эдисона не было на той электростанции. Он был в нескольких кварталах оттуда, буквально на Уолл-стрит, с Д.П. Морганом и кучкой других банкиров, чтобы засвидетельствовать этот переломный момент. Деньги не меньше, чем наука, заставили лампочки гореть.
Это не было сказкой. Первые электростанции работали на угле, загрязняя город. Несколько десятилетий спустя Эдисон построил огромную электростанцию на востоке Манхэттена. В какой-то момент городское управление здравоохранения стало отправлять туда инспекторов. «Когда видели, что люди из управления здравоохранения пытаются фотографировать дымовые трубы, – сообщала New York Times, – на крышу компании отправляли рабочих, приказывавших остановить подачу угля, когда появлялись фотографы».
Однако со временем энергия – и с ней свет – становилась чище (и чище). На дневную зарплату можно было купить все больше не только света, но и всего остального. Изобретение двигателя внутреннего сгорания привело к появлению тракторов, которые значительно увеличили продуктивность фермеров. Внезапно, впервые в истории человечества, большинству людей не нужно было тратить свою жизнь на то, чтобы вырастить (убить или найти) пищу. Так продолжалось десятилетие за десятилетием на протяжении всего XX века. Все вещи становились гораздо дешевле.
Авторское право: Quoctrung Bui
Билл Нордхаус, экономист из Йеля, провел это исследование по эволюции освещения в конце XX века. К тому времени дневного заработка обычного рабочего хватало вот насколько долго освещения:
Авторское право: Quoctrung Bui
Здесь нам нужно приблизить картинку.
Продолжаем. Приблизим еще немного…
Умопомрачительные масштабы непрерывных улучшений в течение нескольких столетий привели к тому, что за день работы можно купить в 20 000 раз больше света, чем всего двести лет назад. Это произошло благодаря тому, что люди придумали эффективные способы получения большего количества продукта за каждый час работы. Это касается не только света; сейчас мы можем производить значительно больше еды, одежды и всего другого, чем наши дедушки и бабушки. Мы работаем меньше, а получаем больше.
Но у роста продуктивности есть и недостатки. Последствия для окружающей среды оказываются разрушительными.
Однако это сделало всех богаче. На практике это значит, что у каждого стало больше денег, чем могли себе представить его предки.
Глава 9
Но на самом деле может ли у каждого быть больше денег?
Когда вы заменяете масляные лампы электрическими лампочками, людям больше не приходится жить в темноте. Когда вы запускаете машины, позволяющие получать пряжу дешевле, люди могут позволить себе больше одной рубашки или одного платья. Но для парня, который зажигал бензиновые уличные фонари, или девушки, которая пряла пряжу у себя дома, эти инновации становились катастрофой.
Мы восхваляем людей, которые создают новые рабочие места, но в конечном счете мы становимся богаче, уничтожая рабочие места – придумывая, как выполнять тот же объем работы с меньшим числом людей. Это не парадоксально (потому что мы нашли решение этой проблемы, которое мы рассмотрим позже), но для людей, оказавшихся в центре уничтожения, это беда.
Мы живем во времена, когда это напряжение особенно велико – когда, как выразился венчурный капиталист Марк Андриссен, программное обеспечение пожирает мир. Kayak и Expedia упростили покупку авиабилетов, избавившись от туристических агентов. Грузовики, которыми управляют компьютеры вместо людей, сделают перемещение товаров по стране дешевле. В результате мы сможем приобретать продукты по меньшей цене. Итак, мы сможем покупать больше вещей или покупать то же количество вещей и экономить деньги. Грузовики без водителей сделают наше общество богаче. Но они не улучшат жизнь водителей грузовиков.
И все это уже происходило раньше. Может, не все. Речь не о компьютерах, грузовиках без водителей и турагентах. Я говорю о машинах, занимающих рабочие места людей, что приводит к массовым беспорядкам – именно это происходило в начале XIX века в Англии. И сходство между тем, что происходит тогда и сейчас, просто поражает. В прошлый раз это ничем хорошим не закончилось. Спросите луддитов.
Сочувствие к луддитам
История первых луддитов может поведать куда больше, чем предполагает современное значение этого слова. Луддиты не выступали против новых технологий потому, что ненавидели изменения; они были квалифицированными специалистами, видевшими, что машины отнимают у них работу, и решившими дать отпор.
Это происходило в Англии в начале XIX века – в разгар индустриальной революции, толчок которой дало производство тканей. В то время сукно было очень дорогим и труднопроизводимым; большинство людей могли позволить только один или два комплекта вещей. Производство ткани состояло из многочисленных специализированных шагов, и им в основном занимались искусные ремесленники, работавшие на дому или в небольших цехах. Женщины брали немытую шерсть и ткали из нее пряжу. Мужчины делали из нее грубую ткань на ручном ткацком станке. Затем другие люди, называвшиеся стригальщиками, срезали с ткани пух огромными восемнадцатикилограммовыми ножницами.
Многие люди, умевшие изготавливать ткань, жили богато по меркам того времени и обладали свободой работать на себя. Ткачи заходили в паб с пятифунтовой банкнотой, торчавшей из шляпы, – демонстративное потребление сотни лет назад до того, как был придуман этот термин. У ремесленников даже была традиция, «святой понедельник», заключавшаяся в том, чтобы напиться в воскресенье и устроить себе выходной в понедельник.
Тот факт, что работа хорошо оплачивалась, отчасти сулил ей уничтожение. Если вы рабочий, большая зарплата – это хорошо. Но если вы торговец тканью, вынужденный платить всем этим прядильщикам, ткачам и стригальщикам, в какой-то момент вы начинаете задумываться о более дешевом способе производства. И в это время в Англии люди начали создавать новые машины, которые делали все эти вещи. Кто-то изобрел станок для прядения шерсти. Другой человек придумал станок, превращавший эту шерсть в ткань с помощью меньшего количества рабочих. А третий нашел способ срезания пуха с ткани без стригальщиков и их восемнадцатикилограммовых ножниц.
Так же как в Кремниевой долине сегодня, в Англии всюду кипела деятельность. Люди становились богатыми, люди заключали сделки. Один из примеров – чулки. Тогда они были большими (обратите внимание на лодыжки людей того времени). Согласно легенде, рабочий по имени Роупер из сельской Англии смастерил «грубый и несовершенный» прототип станка для изготовления эластичных чулок. Затем местный фермер, решивший попробовать себя в чулочном деле, продал лошадь за £5 и на эти деньги купил права на станок Роупера. Фермер умер в богатстве; неизвестно, что по поводу этой сделки думал Роупер.
Действительно, впервые в истории технологические изменения для рабочих происходили в столь крупном масштабе и так стремительно. Сегодня нам представляется, что изменения постоянны и что некоторые профессии – кузнецы, телефонистки, туристические агенты – просто исчезнут. Но тогда мир был другим. Вещи значительно не менялись от поколения к поколению. Раньше британский закон даже запрещал новые машины, угрожавшие рабочим потерей мест. Однако британское правительство сделало выбор в пользу новых машин. Квалифицированным рабочим того времени это казалось плохим решением.
Мы восхваляем людей, которые создают новые рабочие места, но в конечном счете мы становимся богаче, уничтожая рабочие места – придумывая, как выполнять тот же объем работы с меньшим числом людей.
Суконщики сочли, что смогут убедить страну изменить свой выбор, начав своего рода подпольную войну против машин. В 1811 году в газетах, на стенах рынков и в почтовых ящиках владельцев машин стали появляться загадочные письма. Вот одно из них (кстати, стригальные машины – это устройства, заменившие стригальщиков с гигантскими ножницами):
Владельцу стригальной машины мистеру Смиту в Хилл Энде, Йоркшир
Сэр,
до нас дошли сведения, что вы являетесь владельцем этих отвратительных стригальных машин. Мои люди изъявили желание, чтобы я написал вам и честно предупредил о необходимости отказа от них… Если они не будут выведены из эксплуатации к концу следующей недели, я отправлю одного из моих лейтенантов минимум с 300 солдатами, чтобы уничтожить машины. Кроме того, обратите внимание, если вы заставите нас зайти настолько далеко, мы усугубим ваше горе, сжегши ваши здания дотла, и, если у вас хватит наглости стрелять по моим людям, у них есть приказ убить вас и сжечь ваш дом…
Генерал армии
исправителей несправедливости
Нед Лудд…
Говорят, что Эдвард Недд Лудд, лидер повстанцев, предводитель луддитов, прятался в Шервудском лесу в Ноттингемшире, как Робин Гуд. У них есть еще нечто общее – оба этих персонажа вымышлены. За несколько десятилетий до этого чулочник с таким именем сошел с ума и разбил оборудование для изготовления чулок. Так, по крайней мере, рассказывал один редактор газеты. Но генерал Лудд, лидер армии исправителей несправедливости, был вымышленным персонажем – кто-то придумал его, и миф распространился.
Люди и раньше писали разгневанные письма, временами нападая на фабрики. Но каким-то образом назначение несуществующего генерала все изменило. Появление вымышленного Неда Лудда представило происходящее в грандиозном масштабе. Речь шла не о нескольких рассерженных работниках. Возникла тайная армия, «бойцов» которой люди стали называть луддитами, распространившая свое влияние по Северной Англии.
Луддизм не был культом, сопротивляющимся техническому прогрессу. Луддиты также не были прототипами хиппи, возвращающимися из городов в деревни. Они просто хотели избавиться от машин, которые забирали у них работу. В Ноттингемшире весной 1811 года они начали применять силу. Почти каждую ночь, неделя за неделей, банды вооруженных вязальщиков выходили на улицу с топорами и кузнечными молотами, врывались на фабрики и вдребезги разбивали деревянные машины, использовавшиеся для вязания чулок.
За несколько месяцев Нед Лудд стал фольклорным явлением. Когда владелец фабрики шел по улице, дети дразнили его: «Я Нед Лудд!», «Нет, я Нед Лудд!». Один государственный служащий получил письмо от человека, назвавшегося адвокатом Неда Лудда и выдвинувшего ему обвинения в Суде Лудда. Люди пели о Лудде в пабах.
Довольно петь старые рифмы о Робине Гуде,
Его подвигу я дивлюсь мало.
Я буду петь о свершениях генерала Лудда,
Ныне – героя Ноттингемшира.
Лудд сжег хлопчатобумажную фабрику, он уничтожал машины для резки шерсти. Нападения исчислялись десятками, и их число росло.
С момента революции во Франции прошло всего несколько десятилетий, и власти Британии были в ужасе. В 1821 году Парламент внес законопроект о наказании людей, уничтожающих станки, смертью. Лорд Байрон, поэт, также имел малоизвестную карьеру в Парламенте. Его первая речь касалась этого законопроекта. Действия луддитов, сказал Байрон,
…явились результатом самого беспрецедентного бедствия… ничто, кроме абсолютной нужды, не могло повергнуть большую, некогда честную и трудолюбивую группу лиц в совершение бесчинств настолько опасных для них самих, их семей и общества…
Эти люди хотели копать, но лопата была в чужих руках; им не было стыдно умолять, но никто не услышал их. Их лишили средств к существованию; другие рабочие места заняты; и их бесчинства, которые мы, несомненно, осуждаем, вряд ли могут вызвать удивление.
Оставив в стороне ощутимую несправедливость и определенную неэффективность законопроекта, я хочу спросить: неужели в ваших законах недостаточно смертных казней? Неужели на уголовном кодексе так мало крови, что нужно пролить больше, чтобы люди вознеслись на небеса и свидетельствовали против вас?.. Это ли способ решения для голодающего и отчаявшегося народа?
Да, решила Палата лордов. Смерть путем повешения стала способом решения для голодающего и отчаявшегося народа. Законопроект был принят Парламентом как чрезвычайная мера. Однако нападения становились все масштабнее.
В ночь на 11 апреля около сотни луддитов собрались на поле вблизи городка Хаддерсфилд на севере Англии. Многие из них были стригальщиками – рабочими с тяжелыми ножницами, срезавшими лишние волокна и пух с шерстяной ткани. Эти люди собирались напасть на фабрику на окраине города. По дороге к ним присоединялись другие недовольные; в итоге их набралось около 150 человек. В качестве оружия они брали все, что могли найти, – пистолеты, молотки, топоры. У некоторых были только камни. Они не преследовали владельца фабрики Уильяма Картрайта. Они собирались уничтожить его станки, лишившие их работы.
Картрайт только начал использовать стригальные машины, заменявшие стригальщиков. За месяц до этого луддиты уничтожили вагон новых машин, направляющийся на фабрику Картрайта, и фабрикант был готов к прямой атаке.
Он стал спать на фабрике вместе с четырьмя солдатами и пятью рабочими. Солдаты размещались на верхнем этаже, где они могли прятаться за каменными укрытиями и стрелять по нападающим. Картрайт усилил дверь фабрики железными клепками и засовами. Он поставил бочку с серной кислотой на верх лестницы, чтобы вылить ее на атакующих, которые войдут через дверь. Ворота снаружи фабричного двора патрулировали два охранника.
Сразу после полуночи луддиты вступили на территорию фабрики. Они схватили охранников и прорвались через ворота, используя топоры. В помещении фабрики начала лаять собака. Картрайт проснулся и разбудил солдат, которые стали стрелять со второго этажа. Луддиты с молотками и топорами попытались сломать дверь, но у них ничего не вышло. Они отступали и снова нападали. Они выбили окна, но не тронули никого, кто был внутри. Два луддита были убиты солдатами.
В конце концов луддиты отступили. Борьба была окончена, луддиты проиграли.
Сотни людей пришли на похороны одного из луддитов (другого похоронили втайне во избежание народного траура). В этот район были отправлены войска, но долгое время суда над бунтовщиками не было. В течение нескольких месяцев никто не выдал, кто участвовал в нападении на фабрику. В других городах атаки продолжались. Одного владельца фабрики, сказавшего, что он хочет «проехать по седло в крови луддитов», застрелили прямо на улице.
В итоге правительство стало арестовывать людей. Около 60 луддитов бросили в тюрьму замка. Последовало быстрое судебное разбирательство, четырнадцать луддитов приговорили к смерти, включая восемь человек, напавших на фабрику Картрайта. Эшафот соорудили в два раза выше обычного, чтобы больше людей видели, как вешают приговоренных луддитов.
Нед Лудд еще какое-то время возникал то там, то тут. Но, в сущности, то был конец восстания луддитов. В последний раз мы слышим о них в пророческом письме 1817 года, предвещающем близкую грандиозную кульминацию: «Будут брошены последние кости, и командовать будут либо луддиты, либо военные».
Грандиозной кульминации не последовало. Командовать стали военные. Луддиты исчезли. Через несколько десятилетий уже никто не прял, не ткал и не резал ткань вручную. Время, когда суконщики устраивали «святые понедельники» и по пути в паб затыкали за шляпу пятифунтовые купюры, прошло.
Возникает соблазн прокричать луддитам в прошлое: «Поверьте мне. Машины будут справляться с работой лучше. У ваших потомков будет достаточно еды и обувь на ногах, они смогут брать отпуска, и до восемнадцати лет им особо не придется работать. Все станут богаче. У всех будет больше денег».
Но для луддитов ситуация не стала лучше. Не улучшилась она и для их детей. Вплоть до второй половины XIX века, пока Англия строила первую современную промышленную экономику на земле и продуктивность зашкаливала, средняя зарплата рабочих практически не менялась. Владельцы фабрик богатели. Рабочие, умевшие строить фабрики или чинить оборудование, также преуспевали. Но это было тяжелым временем для искусного ремесленника, работу которого могла выполнять машина. Луддиты, которые разрушали машины, не обманывали себя. У них не было права голосовать или формировать союзы, поэтому они преследовали свой личный экономический интерес, уничтожая машины. Один историк назвал это «коллективной сделкой при помощи мятежа».
Мы живем в середине второго века машин. Сегодня это компьютеры и программное обеспечение, а не ткацкие станки. Однако происходят похожие вещи, что частично связано с техническим прогрессом.
Традиционный ответ экономиста: эти проблемы временны. Технологии значат, что в длительной перспективе у каждого может быть больше денег. Но луддиты, среди прочего, научили нас тому, что «длительная перспектива» может быть слишком длительной.
Часть IV
Современные деньги
Мир, в котором набирала обороты продуктивность и в котором обманули луддитов, был также миром, где появился международный золотой стандарт. Это было не случайно.
Родился мир, в котором мы сегодня живем, – мир, где ничем не подкрепленные деньги печатает правительство. Мир, когда золотой стандарт чуть не уничтожил глобальную экономику. И это тоже не было случайностью.
Глава 10
Золотой стандарт: история любви
Золото – это металл. Его атом состоит из 79 протонов. По одной из версий, золото образуется при столкновении нейтронных звезд (а согласно гипотезе Солнечная система и образовалась из остатков такого взрыва). Оно существовало миллиарды лет до рождения первого человека и будет существовать миллиарды лет после исчезновения человечества. Золото – это не фикция, оно не субъективно, не выдумано.
Потому-то и появилась мечта о золоте как о денежном эквиваленте: естественные, объективные, вечные деньги, неподвластные человеческой глупости и спекуляциям государства. В XIX веке, когда вера в свободные рынки распространялась по Западу, политики, банкиры и интеллектуалы влюбились в золотой стандарт. Они мечтали о золоте в качестве денег, естественно перетекающих по миру, как вода.
Ничем хорошим это не закончилось.
Начнем с Дэвида Юма, шотландского скептика в отношении всех и вся, атеиста во времена, когда неверие считалось неслыханным, философа и историка, который верно понимал поразительное количество вещей о мире. Его теоретическая модель функционирования денег поразила умы людей, правивших миром и любивших золотой стандарт. Юма называли «великим безбожником» за его религиозные взгляды, но он сформировал господствующие взгляды на деньги, сохранявшиеся многие поколения.
Вот как страны размышляли о деньгах и богатстве, когда Юм появился на сцене: золото (и серебро) – это богатство. Если мы хотим, чтобы наша страна была богата, мы должны собрать как можно больше золота. Это можно сделать с помощью положительного торгового баланса – мы должны продавать больше товаров другим странам, чем они нам. Таким образом в страну поступит золота больше, чем покинет. Наша куча денег будет расти. Мы станем богаче. Для этого мы должны ограничить импорт с помощью квот или высоких налогов (тарифов). Эти доводы звучат знакомо, поскольку некоторые современные политики именно таким образом рассуждают о торговле.
Все это неверно, говорил Юм.
Он представил мысленный эксперимент, чтобы изложить свою позицию. Скажем, за ночь из Великобритании исчезает четыре пятых всего золота и серебра. Пуф! Что происходит дальше? Фермеры продолжают выращивать пшеницу. Рабочие все так же ткут ткань и добывают уголь. И теперь, поскольку золота и серебра стало меньше, каждый их кусочек – каждая монета – становится в четыре раза ценнее. Если раньше для покупки бушеля пшеницы или выплаты недельных зарплат требовалось четыре серебряных монеты, теперь нужна только одна.
В Британии на самом деле ничего не изменилось в относительном выражении – за недельную зарплату все еще можно купить бушель пшеницы. Однако в остальном мире вещи из Англии внезапно кажутся очень дешевыми. Испанцы и французы спешат купить британскую пшеницу. Теперь пшеница утекает из Британии, а серебро накапливается. «За какое короткое время, – писал Юм, – это способно вернуть деньги, которые мы потеряли, и поднять нас на уровень соседних стран?»
В XIX веке политики, банкиры и интеллектуалы влюбились в золотой стандарт. Они мечтали о золоте в качестве денег, естественно перетекающих по миру, как вода.
Ничем хорошим это не закончилось.
Верно и обратное. Если бы количество золота и серебра в Британии внезапно увеличилось в четыре раза, цены выросли бы. Британские потребители поспешили бы покупать более дешевые товары из Франции и Испании. Золото и серебро потекли бы обратно из Британии.
Что бы ни случилось, цены и торговля автоматически возвращаются в равновесие, которое Юм назвал «естественным порядком вещей». Пытаться накопить серебро и золото в одной стране, сказал Юм, так же глупо, как пытаться сделать одну сторону океана выше другой. «Вся вода, где бы она ни находилась, всегда остается на одном уровне».
Вместо попыток копить золото, сказал Юм, страны должны создавать условия для того, чтобы люди работали на совесть и создавали ценные вещи. Тарифы и квоты, писал Юм, «не служат никакой цели, кроме как сдерживать промышленность и лишать нас и наших соседей общих благ искусства и природы».
Юм изложил свои аргументы в книге под названием «Политические дискурсы». Она была неимоверно популярной. Помимо всего прочего, Юм, похоже, повлиял, что довольно необычно, на своего лучшего друга Адама Смита, который назвал его работу о деньгах и торговле «гениальной». В 1776 году Смит опубликовал «Исследование о природе и причинах богатства народов»[2]. Это было рождение современной экономики. Кроме того, это была книга в духе Юма. Нация не становится богаче, устанавливая тарифы, чтобы «увеличить… количество золота и серебра», писал Смит. «В каждой стране всегда должен поддерживаться интерес большого числа людей покупать все, что они хотят, у тех, кто продает это дешевле всего».
Аргумент Смита в пользу свободной торговли – это именно то, что хотели услышать торговцы и банкиры, которые разбогатели на торговле. В течение десятилетий после выхода книги Смита они подталкивали Великобританию снижать или отменять многие из установленных тарифов, чтобы остановить политику накапливания золота и серебра.
Примерно в то же время Британия совершила еще одно ключевое изменение, которое помогло взглядам Смита на свободную торговлю захватить большую часть мира и придало идеям Юма о деньгах больший вес, чем когда-либо. Парламент изменил определение денег и, сам того не желая, создал международный золотой стандарт.
Аргументы против золота
Британия, как и многие другие страны, долгое время пыталась создать валюту, привязанную как к золоту, так и к серебру. И, как и многим странам, ей никогда не удавалось правильно установить стоимость золотых и серебряных монет. В Британии официальная стоимость серебряных монет была ниже, чем их стоимость в качестве необработанного металла, поэтому, как и во времена Джона Ло, люди продолжали переплавлять серебряные монеты в куски серебра и продавать их в Европе в качестве металлолома.
В 1816 году Парламент сдался. Парламентарии объявили, что британский фунт стерлингов отныне будет определяться как 123 грана золота, и никак иначе (гран – это древняя единица веса, основанная на зернышке пшеницы; в тройской унции содержится 480 зерен). Никто еще не знал об этом, но так началась эра международного золотого стандарта.
В то время Британия обладала самой успешной в мире экономикой и Лондон был центром финансовой вселенной. Многие страны тогда уже долгое время стремились определить правильное соотношение между золотом и серебром для своих денег. Так, одна за другой, страны отказались от серебра. К концу 1800-х годов все крупные экономики мира фактически перешли на золотой стандарт. В Соединенных Штатах из года в год за 20,67 доллара вы получали унцию золота, а за унцию золота вы получали 20,67 доллара. Это было столь же просто и постоянно, как тот факт, что час равен шестидесяти минутам, а шестьдесят минут равны часу.
Переход всех крупных экономик мира на золотой стандарт решил множество экономических проблем. Это упростило международную торговлю. Поскольку валюта каждой страны всегда конвертировалась в золото по одному и тому же курсу, относительная стоимость различных валют оставалась неизменной (за 4,87 доллара вы всегда покупали 1 фунт стерлингов). По сути, международный золотой стандарт был подобен единой международной валюте. Наряду с новыми технологиями, такими как пароходы, железные дороги и телеграф, золотой стандарт способствовал первой крупной волне глобализации. Люди в таких странах, как Соединенные Штаты и Аргентина, стали богаче, продавая товары в Европу, а люди в Европе стали богаче, инвестируя в такие страны, как Соединенные Штаты и Аргентина. Снизились тарифы, особенно в Великобритании. Золото утекало и притекало, как вода. Мечты Смита и Юма сбылись. Что могло пойти не так?
Во второй половине XIX века, когда страны одна за другой присоединялись к международному золотому стандарту, мировая экономика росла быстрее, чем мировой запас золота. Количество вещей, которые люди хотели купить, увеличивалось быстрее, чем количество золота, доступного для покупки вещей. В результате спрос на золото вырос и оно подорожало. При модели золотого стандарта, когда золото дорожает, цена всего остального падает.
В мысленном эксперименте Юма, где золото неожиданно исчезает, а цены на все падают, ничего не меняется внутри страны, потому что относительные цены остаются прежними. Заработная плата рабочих падает точно так же, как и цена товаров, поэтому каждый может купить прежнее количество вещей. Но Юм в своем мысленном, слишком прекрасном для реальности эксперименте, по большому счету, упустил важную функцию денег: долговой инструмент.
Если сегодня я займу 1000 долларов, а завтра моя зарплата и цена всего, что я покупаю, сократятся вдвое, мне придется туго. Теперь мне нужно будет работать в два раза больше, чтобы ежемесячно выплачивать долги! С другой стороны, если у меня нет долгов и есть 1000 долларов в банке, я окажусь в шоколаде, когда цены будут падать: теперь я смогу купить в два раза больше вещей, чем вчера. Снижение цен плохо для должников и хорошо для кредиторов.
После того как в 1873 году Соединенные Штаты перешли от смешанного стандарта, золотого и серебряного, к золотому, цены падали в течение двадцати лет. Это было очень хорошо для богатых людей, на чьи деньги можно было купить все больше и больше вещей. Это было очень плохо для бедных людей, которые задолжали деньги и должны были работать все больше и больше, чтобы просто иметь возможность вносить те же ежемесячные платежи. В результате разгорелась борьба по поводу того, что в Америке должно считаться деньгами.
Фермеры, которые часто занимают деньги для покупки земли, были обмануты принципом золотого стандарта и падающими ценами, которые пришли с ним. Некоторые поддерживали партию гринбекеров, которая призывала правительство изъять (зеленые) бумажные деньги, не обеспеченные драгоценным металлом; это движение свернулось во время Гражданской войны. Но это была радикальная позиция (бумага, которую нельзя было обменять на золото или серебро, все еще казалась абсурдом), хотя она так и не стала популярной.
Поэтому фермеры начали призывать Соединенные Штаты вернуться к прежним временам, когда правительство было готово обменять деньги на золото или серебро. В том мире любой мог принести необработанное серебро или золото на монетный двор США и получить взамен монеты. Добавление серебра в список обмена означало бы просто-напросто, что денег стало больше. Это бы привело к росту цен, что облегчило бы фермерам выплату долгов.
Вот что всегда происходит с деньгами: что бы ни было деньгами в данный момент, оно начинает казаться естественной формой, которую должны принимать деньги, а все остальное кажется безответственным безумием. Эта недальновидность достигла своего апогея вместе с идеей золотого стандарта. После двадцати лет следования золотому стандарту люди уверовали, что это единственный естественный способ существования денег. Так живет каждая цивилизованная страна. Кому придет в голову что-то менять?
К 1890-м годам почти все республиканцы и большинство демократов согласились с тем, что Соединенные Штаты должны придерживаться золотого стандарта, и просьбы фермеров в основном оставались без внимания.
Все изменилось – по крайней мере, для демократов – 9 июля 1896 года, когда их партия собралась в Чикаго, чтобы выбрать кандидата в президенты. Поздно утром тридцатишестилетний бывший конгрессмен по имени Уильям Дженнингс Брайан встал со своего места и поднялся на сцену. Он собирался произнести самую знаменитую речь в истории президентской кампании и развернуть дискуссию о значении денег.
Брайан был известен как оратор – он перемещался по стране, получая деньги за выступления, – и выглядел он соответствующе. «Его рослая, широкоплечая фигура радует взор, – писала одна газета. – Выражение его лица с сильными чертами читается издалека». Еще одна вещь о Брайане, которая не была обычной, учитывая, что он собирался говорить для 20 000 человек на арене размером больше футбольного поля без микрофона: у него был очень громкий голос. Его жена однажды сказала, что сидела в гостиничном номере и прекрасно слышала своего мужа, который разговаривал в трех кварталах от отеля.
В тот день в Чикаго, столкнувшись с расколом в партии, Брайан обращался непосредственно к оппонентам: демократам, выступающим за сохранение золотого стандарта в Америке.
Когда вы приходите к нам и говорите, что мы нарушим ваши деловые интересы, мы отвечаем, что своими действиями вы нарушили наши деловые интересы. Мы говорим вам, что вы слишком ограничили в своем применении определение бизнесмена. Человек, который работает за зарплату, в такой же степени бизнесмен, как и его работодатель…. Фермер, который выходит утром из дома и трудится весь день… такой же бизнесмен, как и человек, который идет на торговую биржу и делает ставки на стоимость зерна. Шахтеры, которые спускаются на 300 метров под землю… и извлекают из ее недр драгоценные металлы… такие же бизнесмены, как и те немногие финансовые магнаты, которые прячут в хранилищах деньги мира. Мы пришли, чтобы выступить от имени этого более широкого класса бизнесменов.
В своих мемуарах Брайан вспоминает, что идея о том, что золотой стандарт на самом деле вреден для бизнеса – если вы определяете бизнес в широком смысле, – была самым важным аргументом его речи. Но никто не помнит эту часть, потому что речь на самом деле не была аргументирована. Это было нечто среднее между объявлением войны и проповедью. И по мере того, как Брайан переходил от роли политического спорщика к роли воинственного проповедника, целевая аудитория менялась. Он прекратил попытки убедить сторонников золотого стандарта и начал сплачивать сильверитов.
Мы сражаемся, защищая наши дома, наши семьи и потомство. Мы подавали прошения, но они были отвергнуты. Мы просили, но наши просьбы никто не услышал. Мы умоляли, но они насмехались, когда пришла беда. Больше мы не просим, не умоляем и не подаем прошений. Мы бросаем им вызов!..
Если они осмелятся выйти в открытое поле и защищать золотой стандарт как благо, мы будем сражаться с ними до конца, имея за своей спиной производственников страны и мира… мы ответим на их требования о золотом стандарте, сказав: «Вы не должны сдавливать чело труда этим терновым венцом. Вы не должны распинать человечество на золотом кресте!»
Произнеся последнюю фразу, Брайан отступил от трибуны, вытянул руки, как будто был на кресте, и несколько секунд простоял молча. Это был смелый ход, и было неясно, как его
MONEY The True Story of a Made-Up Thing Copyright © 2020 by Jacob Goldstein © Кудашева Т., перевод на русский язык, 2022 © Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022 Вступление Деньги – это выдумка Осенью 2008 года я отправился на ужин со своей тетей Джанет. Она начинала свой путь как поэтесса (60-е), а в итоге получила степень магистра бизнеса (80-е), так что с ней можно поговорить о деньгах. За несколько недель до нашего ужина из экономики внезапно исчезли триллионы долларов. Я спросил ее, куда делись все эти деньги. «Деньги – это выдумка, – ответила она. – Начнем с того, что их никогда и не было». В тот момент я понял, что деньги куда загадочнее и интереснее, чем мне казалось. В то время я работал репортером в Wall Street Journal, освещал тему здравоохранения и знал не так много о финансах или экономике. Когда финансовый мир начал разваливаться на части, я стал искать причины происходящего. Я наткнулся на подкаст Planet Money. Его ведущие не использовали сухой новостной язык и безапелляционные интонации всезнаек. Они говорили как умные, веселые люди, размышляющие о том, что происходит в мире, и рассказывали истории, чтобы объяснить это. Мне так понравилось это шоу, что я стал там работать. К тому времени, как я попал в Planet Money, финансовый кризис миновал наиболее острую фазу и мы стали рассматривать менее сиюминутные, но более фундаментальные вопросы. В 2011 году мы приняли участие в радиопередаче This American Life, чтобы задать вопрос, который мучил менял с того самого ужина с моей тетей: «Что такое деньги?» Ведущий Ира Глас сказал, что это самый «пьяный» вопрос, какой он только поднимал на своем шоу. Возможно! И если так, то это все равно хороший тип «пьяного» вопроса, который остается интересным в трезвом свете утра. Я возвращался к теме денег снова и снова, обсуждая то один, то другой нюанс. Каждый компонент был интересен, но чем больше я узнавал, тем сильнее чувствовал, что здесь кроется более глубокая, насыщенная история. Итак, я начал работать над этой книгой. Со временем я понял, что имела в виду моя тетя, когда сказала, что деньги – это выдумка. Кажется, что деньги – это строгая математика, что-то обособленное от расплывчатых человеческих отношений. Это не так. Деньги – это выдуманная вещь, фикция совместного пользования. Основа денег всегда социальна. Социальный компонент денег – то самое «совместное пользование» – это именно то, что делает их деньгами. В противном случае это всего лишь кусочки металла или бумаги, а в сегодняшнем мире – всего лишь число на экране банковского компьютера. Как и любая выдумка, со временем деньги сильно менялись, и это происходило не плавно или поступательно. Взглянув на прошлое, вы увидите продолжительные периоды относительной стабильности. Как вдруг в каком-то уголке земли деньги начинают сходить с ума. У какого-то неистового гения появляется новая идея, мир меняется настолько сильно, что требуется новый вид денег, или финансовый крах приводит к денежной версии экзистенциального кризиса. Результатом становится значительное изменение основной идеи денег – что это, кто их создает, что они должны делать. То, что считается деньгами (а что – нет), – результат нашего выбора, и этот выбор оказывает значительное влияние на то, кто получает больше, кто меньше, кому приходится идти на риск в тяжелые времена и кто попадает по полной, когда дела совсем плохи. Наш выбор в плане денег подарил нам тот мир, в котором мы живем: пораженный весной 2020 года пандемией мир, в котором центробанки умудрились из воздуха создать триллионы долларов, евро и йен в попытке побороть экономический кризис. В будущем мы будем делать другой выбор и деньги снова изменятся. Представленные истории происхождения денег – лучший известный мне способ понять их: то, какой властью они обладают и из-за чего мы на самом деле ссоримся, когда мы ссоримся из-за денег. Эта книга – история моментов, полных удивления, восторга, гениальности и безумия, которые подарили нам деньги такими, какими мы знаем их сегодня. Часть I Изобретение денег Деньги появились не так, как мы привыкли думать. Это куда более запутанная, интригующая и кровавая история, в которой замешаны браки и убийства. Так же появилось и письмо. Деньги и рынки растут вместе, и они делают людей свободнее, но иногда и беззащитнее. Глава 1 Происхождение денег Примерно в 1860 году французская певица мадемуазель Зели отправилась в мировое турне со своим братом и двумя другими певцами. Остановившись на маленьком острове в южной части Тихого океана, где большинство людей не пользовались деньгами, артисты согласились менять билеты на все, что им могут предложить местные жители. Шоу стало настоящим хитом. Представление посетил местный вождь. Было продано 816 билетов. Зели спела пять арий из популярных опер тех времен. В письме своей тете она перечислила свой гонорар за выступление: «3 свиньи, 23 индейки, 44 курицы, 5000 кокосов, 1200 ананасов, 120 бушелей бананов, 120 тыкв, 1500 апельсинов». Однако непредвиденные дары, писала Зели, заставили ее задуматься, что делать с этими продуктами. Если бы она была на рынке в Париже, писала Зели своей тете, она смогла бы продать все за 4000 франков. Отличный улов! «Но как перепродать продукты здесь, как обменять их на наличные? Дело в том, что нельзя надеяться найти деньги у покупателей, которые сами расплачивались тыквой и кокосами, чтобы насладиться нашим пением…. Мне сказали, что завтра с соседнего острова прибудет спекулянт, который купит у меня и моих товарищей товары за наличные. А пока, чтобы свиньи не сдохли, мы кормим их тыквами. Индейки и курицы едят бананы и апельсины». В 1864 году письмо Зели было опубликовано сноской во французской книге по истории денег. Британскому экономисту Уильяму Джевонсу так понравилась эта сноска, что десять лет спустя он сделал ее эпиграфом к своей книге «Деньги и механизм обмена»[1]. Мораль истории, по мнению Джевонса, такова: бартер – отстой. Проблема с бартером, указывает Джевонс, в необходимости «двойного совпадения» желаний. Не только островитяне должны были хотеть то, что предлагала мадемуазель Зели (концерт); но и Зели должна была хотеть то, что предлагали островитяне (свиней, кур, кокосы). Человеческие сообщества решили эту проблему, пишет Джевонс, договорившись об использовании относительно долговечной, относительно эксклюзивной вещи в качестве символа стоимости. Мы решили эту проблему, изобретя деньги. Адам Смит пришел к подобному выводу двести пятьдесят лет назад, и Аристотель говорил нечто похожее за несколько тысяч лет до этого. Данная теория – то, что деньги появились из бартера, – является простой, сильной и интуитивно понятной, но у нее есть один недостаток: она не доказана. «В литературе отсутствуют примеры простой бартерной экономики, не говоря уже о появлении денег из нее», – написала в 1985 году антрополог Кэролайн Хамфри, резюмировав то, на что десятилетиями указывали антропологи и историки. История бартера сводит деньги к чему-то холодному, простому и материальному – инструменту для обезличенного обмена. На самом деле деньги – это нечто более глубокое и сложное. Люди в доденежном обществе были, по сути, независимы. Они охотились, выращивали или собирали пищу и сами делали вещи. Существовала торговля, но зачастую она была лишь частью формальных ритуалов со строгими нормами, когда нужно отдавать и получать. В случае мадемуазель Зели по местному обычаю она должна была принять всех этих свиней, индеек, кокосы и устроить пир. Так она заработала бы себе репутацию, подобную той, которую имеют сейчас люди, оплатившие постройку нового больничного крыла или университетской библиотеки. Гости Зели должны были в ответ устроить для нее пир. Целые экономики строились на таком взаимодействии. Например, на северо-западном побережье Северной Америки на празднике под названием потлач коренные американцы несколько дней веселились, произносили речи, танцевали и дарили друг другу разные вещи. Подарок считался проявлением воли наподобие желания заплатить за обед в ресторане. До прихода европейцев люди с высоким статусом дарили меха и лодки. К началу XX века они дарили швейные машинки и первые версии мотоциклов. Эта щедрость настолько бесила канадцев, что правительство объявило данную практику незаконной. Люди попадали в тюрьму за дарение подарков друг другу. Во многих культурах существуют точные правила относительно того, что вы должны дарить родителям, если хотите жениться на их дочери, или что дарить семье, если вы убили кого-то из их родственников. Где-то вы должны преподнести в дар скот, где-то – ракушки каури. На Фиджи дарили зубы кашалота, а германские племена в Северной Европе обменивались кольцами из золота, серебра или бронзы (для обозначения платы за убийство человека у них даже было специальное слово wergild). Зачастую были определены и правила ритуального жертвоприношения. В Вануату, группе островов в южной части Тихого океана, можно было приносить в жертву кабанов только с особенно большими бивнями. Деньги – не просто счетный инструмент, облегчающий обмен и хранение. Это глубокая часть социальной структуры, связанной кровью и страстью. Неудивительно, что мы так переживаем из-за них. Как только вы узнаете, что кому-то, кто собирается жениться, нужна нитка ракушек каури, или всем, кто идет на ритуальное жертвоприношение, нужен кабан с длинными бивнями, у вас появляется стимул добыть эти вещи – даже если сейчас вы в них не нуждаетесь. Скоро кому-то они точно понадобятся. Эти предметы стали способом хранить ценность во времени. Это не те деньги, которые мы знаем сегодня, а скорее протоденьги, нечто смежное с ними. В Вануату развилась сложная система займа кабанов с длинными бивнями. Участники сделки исходили из того, как быстро растут бивни. Антропологи сообщают, что «большая часть споров и убийств была связана с оплатой одолженных кабанов». Деньги – не просто счетный инструмент, облегчающий обмен и хранение. Это глубокая часть социальной структуры, связанной кровью и страстью. Неудивительно, что мы так переживаем из-за них. Дарение подарков на основе взаимности отлично работало в небольших деревнях, где социум был построен на семейных отношениях, но управлять городом таким образом было сложно. И к тому времени, когда в Месопотамии более 5000 лет назад начали появляться первые известные города, люди стали запечатывать маленькие глиняные жетоны внутри полых глиняных шаров для обозначения долгов. Маленький конус означал меру ячменя, диск – овцу. Если я даю вам шар с шестью жетонами внутри, это значит, что я должен вам шесть овец. В какой-то момент люди начали прижимать жетоны к внешней стороне шара, прежде чем запечатать их, чтобы указать, что находится внутри. В конце концов кто-то понял, что им вообще не нужно помещать жетоны внутрь шара: они могут просто использовать отметку снаружи для обозначения долга. По мере роста городов Месопотамии власть сосредотачивалась в городских храмах, а рабочие места становились более специализированными. Следить за тем, кто кому что должен, становилось все сложнее. Каста людей, работавших в храме (который функционировал как прообраз администрации города), придумала, как вести учет. Их решением стала система жетонов, вдавленных в глину. Они использовали тростниковое перо, чтобы делать пометки на маленькой глиняной табличке, и начали использовать абстрактные символы для цифр. Долгое время это была вся письменность. Никаких любовных записок. Никаких поздравительных открыток. Никаких историй. Только «я должен вам шесть овец». Или, как гласит табличка из знаменитого кургана в шумерском городе Урук на месте современного Ирака: «Лу-Нанна, глава храма, получил одну корову и двух ее молодых бычков от царского посла от [юноши по имени] Абасага». Серебро – металл, который люди раньше использовали для украшений и ритуалов, – было желанным и редким, его было легко хранить и делить, и в Месопотамии оно превратилось в деньги, но для многих людей – возможно, для большинства людей – деньги все еще не были актуальны. Они выращивали злаки и животных и питались этим. Время от времени приходил сборщик налогов, работавший на жреца, королеву или фараона, и забирал часть их ячменя и овец. В некоторых городах люди, работавшие в храме или дворце, также указывали ремесленникам, которые изготавливали ткани, посуду и украшения, что и сколько делать, а затем распределяли вещи по своему усмотрению. Чем больше решений принимает центральная власть в вопросах, кто что делает и кто что получает, тем меньше общество нуждается в деньгах. В Америке, спустя тысячи лет после месопотамцев, инки создали гигантскую, сложную цивилизацию без каких-либо денег. Божественный император (и правительственные чиновники, которые работали на него) указывал людям, что выращивать, на что охотиться и что создавать. Затем правительство забирало то, что они производили, и занималось перераспределением. Бухгалтеры инков вели подробные бухгалтерские книги в форме веревок с узлами, которые хранили огромное количество информации. На территории инков были реки, полные золота, и горы, полные серебра, но они использовали эти металлы для искусства и ритуальных обрядов. Они не изобрели деньги, потому что это была выдумка, в которой они не нуждались. В течение долгого времени взимание дани и перераспределение в комплекте с бухгалтерами, которые отслеживали все в своей собственной специализированной рукописи, было основой функционирования царств в Древней Греции. Но эта цивилизация погибла около 1100 года до нашей эры. Никто не знает почему – возможно, произошло землетрясение, может быть, была засуха или напали захватчики. Цари исчезли, замки рухнули, население сошло на нет, а бухгалтерская рукопись бюрократов была забыта. Несколько столетий спустя греческая цивилизация снова начала развиваться. Деревни превратились в города. Возник класс ремесленников. Торговля породила специализацию: причудливая керамика в Афинах, металлообработка на Самосе, кровельная черепица в Коринфе. В 776 году до нашей эры греки впервые собрались в городе под названием Олимпия на месяц спортивных мероприятий; зарождение Олимпийских игр стало признаком более тесных связей между греческими городами и показателем уровня благополучия греков, достаточного, чтобы взять месячный отпуск и отправиться в Олимпию. Греческие города начали строить общественные здания и водопроводные сооружения общего пользования. Это была классическая среда для экономики, которая вращалась вокруг системы дани и перераспределения ресурсов, контролируемой королем или жрецом, что все еще было распространено в цивилизациях на Востоке. Но вместо того, чтобы создавать мини-королевства сверху вниз, греки создали нечто новое. Они назвали это полисом, словом, которое традиционно переводится как «город-государство». Данный перевод настолько скучный и обобщенный, что вы можете почти упустить из виду тот факт, что полис является прародителем большей части политических и экономических систем на Западе. Неслучайно это было также место, где началось стремительное развитие денег, таких, какими мы знаем их сегодня. Сотни полисов появились по всему греческому миру, и в каждом действовал такой институт, как собрание граждан. Некоторые полисы, включая Афины, явили первый пример демократической модели устройства общества (хотя, по нашим стандартам, это была дрянная демократия, которая исключала права женщин, рабов и большинства иммигрантов). В других полисах люди собирались и спорили, но окончательные решения принимала немногочисленная элита. В любом случае граждане полисов хотели иметь право голоса в вопросах, кто кому и что дает. Им нужен был способ организовать как общественную жизнь, так и повседневный обмен товарами без контролирующего каждый шаг, по принципу сверху вниз, правителя, или диктата, снизу вверх, родственных отношений. Им нужны были деньги! Около 600 года до нашей эры соседняя Греции Лидия, царство на месте современной Турции, добывала много сплава золота и серебра, называемого электрумом. Это представляло для лидийцев своего рода древнюю проблему первого мира, потому что они должны были оценить соотношение золота и серебра в каждом добытом куске, чтобы определить его стоимость. Кто-то в Лидии придумал умное решение: они начали брать куски электрума с постоянным соотношением золота и серебра, делить их на части стандартного размера и на каждом ставить штамп с изображением льва. Таким образом, каждый кусок заданного размера имел ту же ценность, что и любой другой кусок этого размера. Лидийцы изобрели монеты. Вскоре они предприняли следующий шаг: они начали чеканить монеты из чистого серебра и золота. Греция могла бы процветать, даже если бы не существовало монет. Монеты, вероятно, распространились бы, даже если бы не существовало Греции (историю монет в Китае см. в следующей главе). Но монеты и Греция были идеальной парой, и греки сходили по монетам с ума. Стандартизированные куски металла были именно тем, что требовалось городам-государствам для построения нового типа общества – общества, слишком большого, чтобы опираться на семейные взаимосвязи, но слишком эгалитарного, чтобы основываться на дани, – и вскоре по всей Греции появились сотни различных монетных дворов, производящих серебряные монеты. В течение еще нескольких десятилетий деньгоподобные вещи, которые греки использовали для измерения стоимости и обмена товарами (кухонные железные вертела, куски серебра), перестали быть таковыми. Деньгами были монеты, а монеты были деньгами. Монеты преобразили повседневную жизнь в Греции. В каждом греческом городе-государстве было общественное пространство под названием агора, где граждане собирались, чтобы послушать речи и обсудить новости, а в некоторых случаях и провести официальные мероприятия. Примерно в то время, когда появились монеты, люди начали появляться на агоре с вещами для продажи. Вскоре агора превратилась в рынок – новое место, куда обычные люди ходили покупать и продавать ткани, инжир, горшки и все остальное. Агора продолжала оставаться местом для общественных дискуссий, но в конечном итоге торговля одержала верх над широким обсуждением. В современном греческом языке слово агора – это существительное, означающее рынок, и глагол, означающий «покупать». До появления монет бедные греки работали на фермах богатых землевладельцев, но не получали ничего похожего на заработную плату, как мы понимаем ее сегодня. Они соглашались проработать один сезон или год, а взамен землевладелец соглашался давать им еду, одежду и место для ночлега. За десятилетия, прошедшие после появления монет, все изменилось. Бедняки стали поденщиками, приходили на работу утром и получали зарплату в конце дня. Практика наниматься на работу к одному человеку сразу на год вперед исчезла. Бедным рабочим больше не нужно было оставаться на ферме в течение года; они могли уйти, если с ними плохо обращались или если они устраивались на место получше. Но никто больше не отвечал за то, чтобы кормить их, одевать и давать место для ночлега. Они были предоставлены сами себе. Поток людей направился в новую экономику, основанную на заработной плате. Женщины продавали ленты и собирали виноград, хотя когда жене гражданина приходилось работать за деньги, это считалось признаком отчаянного положения. Когда в V веке до нашей эры афиняне строили новый храм на Акрополе, большую часть работы выполняли рабы, но при этом наемные рабочие занимались некоторыми деталями отделки, такими как вырезание желобков на колоннах на фасаде храма. Благодаря учетной табличке, сохранившейся до наших дней, мы знаем, что рабы трудились почти каждый день, а наемные рабочие – менее двух третей времени. Может быть, рабочие делали перерыв, потому что предпочитали заниматься чем-то другим? Или им отказывали в работе, необходимой для выживания? Как спросил ученый Дэвид Шапс, было ли это «благословением досуга или проклятием безработицы»? Распространение монет – рост применения денег – сделало людей более свободными и предоставило им больше возможностей улучшить уровень жизни, в какой бы семье они ни родились. Но также это делало людей более изолированными и уязвимыми. Не всем нравилось то, что монеты делали с Грецией. Аристотель жаловался на греков, которые считали богатство «всего лишь количеством монет», и полагал обогащение в розничной торговле «неестественным». Подобные претензии будут следовать за деньгами вечно, но в конце концов они не возымели большого значения. Как только монеты укоренились в Греции, они захватили весь мир. Глава 2 Изобретение бумажных денег, экономическая революция и попытка обо всем этом забыть В 1271 году Марко Поло отправился в Азию. Двадцать пять лет спустя он вернулся домой в Венецию, приобрел корабль, чтобы сражаться в войне с Генуей, попал в плен и оказался в тюрьме. Он продиктовал книгу о своих путешествиях сокамернику-пизанцу, оказавшемуся писателем популярных произведений, включая первую итальянскую версию истории о короле Артуре. Книга Марка Поло важна по многим причинам, но в нашем случае она играет огромную роль из-за главы 24 с длинным, но стоящим названием «Как великий хан по всей стране выдает за деньги кору деревьев, переделанную в подобие бумаги». Поло начинает главу со слов: «Это настолько безумно, что вы мне просто не поверите (ибо, воскликнув, «Как он мог!», вы никогда не допустите мысль, что я придерживаюсь истины и разума)». Он был прав. Его история об использовании бумаги в качестве денег показалась европейцам крайне нелепой, и они решили, что Поло все выдумал (справедливости ради, они считали, что он многое выдумал, и он действительно сочинил некоторые вещи, но сейчас мы знаем, что слова Марко Поло о деньгах были правдой). Он наблюдал в Китае радикальный денежный эксперимент, который на мгновение появился в мире, затем исчез и еще сотни лет не повторялся нигде на земле. То, что увидел Поло, раскрывает фундаментальное экономическое чудо всего общества, начавшего выбираться из нищеты, а также свидетельстует, каким мимолетным оно может быть. Долгое время до Марко Поло (на самом деле все время до Марко Поло) взаимодействие Китая и Европы практически отсутствовало. Китайцы изобрели монеты примерно в то же время, что и лидийцы, если не раньше. Но насколько нам известно, это было лишь совпадением. Ранние китайские монеты представляли собой крошечные ножи и лопатки из бронзы, которые в прошлом могли быть настоящими ножами и лопатками, служившими деньгоподобными предметами. В итоге эти монеты трансформировались в маленькие кусочки бронзы с отверстием посередине, чтобы их можно было носить на веревке. Это было удобно, потому что ценность монет зависела от ценности металла, из которого они были сделаны. Поскольку бронза не была очень ценной, для покупки вещей требовалось много бронзовых монет. Стандартной единицей стала веревка из 1000 монет, весившая больше трех килограммов. В начале I века нашей эры Китай стал объединенной бюрократической империей. Десятки тысяч претендентов на статусную правительственную работу сдавали экзамены на конкурентной основе, а те немногочисленные счастливчики, которые получали эти должности, проводили свою рабочую жизнь, ведя подробные записи на шелке и табличках из дерева или бамбука. Соглашения подписывали в трех экземплярах: по копии для каждой стороны спора и третья для духов. По мере накопления записей стоимость шелка и громоздкость дерева с бамбуком стали проблемой: китайским чиновникам нужно было что-то более подходящее для этой работы. Им нужна была бумага. Согласно официальным записям, они получили ее в 105 году нашей эры, когда евнух Цай Лунь, ответственный императора за инструменты и оружие, растолок волокна шелковицы, тряпки и рыболовную сеть, опустил форму в эту массу и высушил ее. Люди полюбили бумагу, и Цай стал богатым и знаменитым (по крайней мере, на какое-то время. В конце концов его обвинили в подделке финансовых документов, поэтому он принял ванну, надел свои лучшие вещи, выпил яд и умер). Печать появилась несколько столетий спустя, частично благодаря распространению буддизма, высоко ценившего копирование священных текстов. У одного монаха, уставшего переписывать один и тот же священный текст, появилась гениальная идея по его переносу на деревянную дощечку. Он вырезал все, кроме святых слов, затем покрыл дощечку чернилами и отпечатал текст на бумаге. Самый ранний из сохранившихся печатных текстов – бумажный свиток с буддийской молитвой, напечатанный в Китае около 710 года нашей эры. Теперь у Китая были бумага, печать и монеты. Последний шаг был сделан два века спустя в провинции Сычуань. Большая часть китайских монет была изготовлена из бронзы, но в Сычуани, где этот сплав был редким, люди использовали железо. В мире, где стоимость монеты основана на ценности металла, из которого она сделана, железо было ужасным вариантом для денег. Чтобы купить полкилограмма соли, вам потребовалось бы почти семьсот граммов железных монет. То же самое, что делать все покупки, расплачиваясь пенни. Около 995 года нашей эры у торговца в столице Сычуань Чэнду появилась идея. Он стал оставлять у себя железные монеты других людей. В обмен он давал им причудливые стандартные бумажные квитанции. Они были похожи на гардеробные жетоны, только для монет. Чтобы забрать пальто, вы отдаете квитанции. По аналогии, вы могли требовать монеты: квитанции передавались. Довольно скоро люди стали использовать квитанции для покупки вещей, вместо того чтобы каждый раз утруждать себя получением своих монет: сама бумага превратилась в деньги (у торговца эта идея появилась не на пустом месте. Ранее органы власти провинции выдавали купцам бумажные квитанции в обмен на бронзовые монеты, но те обычно использовали их, чтобы не брать с собой монеты в дальнюю дорогу; те бумаги никогда не стали деньгами). Другие торговцы начали выпускать свои собственные бумажные квитанции. Неизбежно один ушлый купец понял, что ему необязательно делать вклад железными монетами. Он мог просто напечатать долговую расписку, выйти на улицу и что-то на нее купить. Как только это происходило, разгадка «пустышки» становилась лишь вопросом времени. Люди стали злиться. Заводились судебные дела. Несколько лет спустя правительство взяло на себя задачу по печати бумажных денег. Для неграмотных людей на большинстве купюр изображали картинку, означающую количество монет. Обычно это был какой-то природный или уличный пейзаж. Купюры печатали разными цветами: текст – черным, пейзаж – голубым, официальную печать – красным. Почти всегда большую часть банкноты занимало подобное предупреждение (банкнота от примерно 1100 года нашей эры): Согласно императорскому указу, преступники, занимающиеся подделкой [данной банкноты], будут казнены путем обезглавливания. Награда [информаторам] составляет 1000 медных монет… Если сообщники фальшивомонетчиков или любой, кто покрывает их, выдадут властям их главаря, они будут освобождены от уголовной ответственности и награждены вышеуказанной суммой. Предупреждение было не совсем эффективным: первые дошедшие до нас печатные пластины для бумажных денег оказались фальшивыми. Но несмотря на подделки, бумажные деньги имели большой успех. Во времена, когда необходимость перевозки большого количества тяжелых монет затрудняла торговлю или делала ее невозможной, бумажные деньги стали настоящим прорывом. По мере их распространения по Китаю развивалась торговля, люди начали больше учиться друг у друга, совершенствовались технологии. Бумажные деньги даже изменили то, как работали люди. Сотни лет налог собирали тканью и зерном, заставляя людей ткать и выращивать урожай, только чтобы удовлетворить запросы правительства. Теперь налоги собирали монетами и бумагой. Внезапно люди стали свободны (или в любом случае свободнее) в выборе, чем им заниматься. Ученые характеризуют этот период как «экономическую революцию» в Китае, случившуюся за сотни лет до того, как промышленная революция произошла в Европе. Были изобретены средства передвижения и магнитный компас. Фермеры разработали новые агротехнологии, позволяющие им выращивать больше риса на той же площади. Печатные книги распространяли информацию об этих прорывах по всей стране. Все больше людей переходили из феодальной экономики, работающей на дани, в рыночную, функционирующую на деньгах. Теперь люди могли выбирать себе занятие с учетом специфики своих навыков и земель, на которых они жили. Одни выращивали тутовое дерево, листья которого скармливали шелкопрядам для получения шелка, а кору толкли для изготовления бумаги. Другие культивировали семена, которые затем отжимали и получали масло для «готовки, освещения, защиты от воды, кремов для волос и лекарств». Некоторые фермеры завели рыбное хозяйство, некоторые строили специальные контейнеры для транспортировки мальков на сотни миль до водоемов, лучше всего подходящих для их выращивания. Раньше императоры ограничивали рынки до небольших секторов с государственным надзором и жестким контролем цен. Людей, которые пытались торговать за рамками этих рынков, погребали заживо, по сотне за раз. Теперь ограничения на рынках ослабили и люди смогли торговать чем они захотят и когда они захотят. Рынки и деньги создают города. В то время когда в Лондоне и Париже проживали менее 100 000 человек, население двух китайских городов достигало более миллиона жителей в каждом. В Ханчжоу, южной столице Китая, появились своего рода рестораны. Теперь за деньги можно было купить еду: лапшу в дешевых лавках, а модные «рестораны» были известны такими фирменными блюдами, как гусь с абрикосами и лапша со свининой. Один из источников того времени свидетельствует, что модные городские завсегдатаи забегаловок были такими же невыносимыми, как и сейчас: Как только клиенты выбрали, где они будут сидеть, их спрашивают, что они будут есть. Людям… очень сложно угодить. По всем сторонам отдаются сотни указаний: этот человек хочет что-то горячее, другой – что-то холодное, третий – теплое, четвертый – охлажденное; один желает хорошо прожаренное, другой – сырое, третий – гриль… Экономический застой является нормальным состоянием человеческих сообществ для большей части истории: в среднем люди не становились богаче со временем. В Китае, примерно с появлением бумажных денег, это изменилось. Рост рынков, движимый деньгами, шел рука об руку с техническим прогрессом, и, как результат, заработок за день позволял купить больше вещей, чем раньше. Люди – не просто несколько человек, но много людей – становились богаче. Это фундаментальное экономическое чудо и единственный способ значительно улучшить качество жизни в долгосрочной перспективе (возможно, неслучайно Древняя Греция также переживала интенсивный рост примерно в то время, когда были изобретены монеты, но он не продлился долго). К 1200 году Китай, вполне возможно, был самой богатой и, безусловно, самой технологически развитой цивилизацией в мире. Затем произошло вторжение монголов. В 1215 году армия Чингисхана захватила то, что сейчас является Пекином. Сорок пять лет спустя внук завоевателя Хубилай был избран великим ханом и взял под свой контроль самую большую империю в мире. Обширные просторы Монгольской империи открывали великие возможности для торговли. Теперь рынок китайских товаров распространился не только по всему Китаю, но и по всей Азии и за ее пределами. На кустарных фабриках китайские ремесленники вырезали изображения Мадонны с младенцем для экспорта в Европу. Особенный гладкий тип китайского шелка также стал популярен в Европе. Корабли с товаром уходили из китайского порта, который арабские торговцы называли Зайтун, что для британцев звучало как «атлас», так они именовали поступавшую оттуда ткань. Известный марокканский ученый и путешественник Ибн Баттута описал китайские торговые суда, имевшие четыре палубы и перевозившие тысячу человек. Монголы были кочевниками, и они оценили, насколько легче перемещаться с бумажными деньгами, чем с металлическими монетами. Они понимали, что скорость означает богатство. Поэтому в тот год, когда Хубилай стал великим ханом, он создал новый вид бумажных денег, который будет использоваться на обширных территориях империи. Он назвал их «инаугурационным ваучером на обмен сокровищ» (это не просто бумага, это ваучер, который вы можете обменять на сокровище!). Хубилай-хан очень хотел, чтобы люди использовали его новые бумажные деньги, поэтому он запретил использовать бронзовые монеты для торговли. И, как увидел Марко Поло, прибыв сюда несколько лет спустя, план великого хана сработал. Эти бумажные деньги циркулируют во всех частях владений великого хана, и ни один человек не смеет, рискуя своей жизнью, отказаться принять их в качестве оплаты. Все его подданные принимают их без колебаний, потому что, где бы их ни застали дела, они могут снова расплатиться ими при покупке товаров, которые могут им потребоваться, таких как жемчуг, драгоценные камни, золото или серебро. Короче говоря, с их помощью можно приобрести любую вещь… Всем воинам армии Его Величества платят этой валютой, которая для них имеет такую же ценность, как если бы это было золото или серебро. На этом основании можно с уверенностью утверждать, что у Великого хана больше сокровищ, чем у любого другого правителя во Вселенной. Возможность буквально печатать деньги – это потрясающе (хорошо быть ханом), но с большой властью приходит огромное желание печатать все больше и больше. Хубилай-хан некоторое время сопротивлялся, но в итоге искушение стало слишком сильным, чтобы его можно было побороть. В конце концов, Япония была прямо там, за маленьким морем, и просто молила о вторжении. Почему бы не напечатать еще немного бумаги, чтобы заплатить людям за постройку кораблей, отправить туда 70 000 солдат и лошадей и показать им, кто здесь всеобщий правитель? В 1287 году после не одного, а двух неудачных вторжений в Японию Хубилай-хан выпустил новый вид бумажных денег. На бумаге все еще были изображения бронзовых монет, но на этот раз это были просто изображения. Правительственные учреждения отказывались выкупать бумагу за серебро или бронзу; люди больше не могли обменивать свои ваучеры на сокровища. Надо полагать, разразилась паника. Ударила инфляция: цены росли по мере того, как деньги становились менее ценными. Но затем экономика стабилизировалась. Центр выдержал. Кусочки бумаги, которые были просто бумагой, которые даже не притворялись ваучерами на сокровища или серебряными долговыми расписками, все еще работали как деньги. Это был радикальный эксперимент, свидетелем которого стал Марко Поло: деньги как практически чистая абстракция, ничем не подкрепленная. Это было то же самое, как если бы койот из мультика Looney Tunes сбежал со скалы, посмотрел вниз, увидел под собой пустоту – и не упал. С одной стороны, это свидетельство абсолютной власти монгольского государства: используйте эту бумагу в качестве денег, или я убью вас. Но, с другой стороны, после трехсот лет использования бумажных денег люди в Китае поняли, что те работают не из-за подкрепленности серебром или бронзой, а потому, что все согласились, что бумага может быть деньгами. Эпоха, в которой мы живем сейчас, немного напоминает Китай того периода. Благодаря развитию технологий большинство людей стали богаче, чем их предки. Тенденция начала развиваться в Англии около 250 лет назад, одновременно с промышленной революцией. Один из старейших вопросов в экономической истории: почему тогда и там? Что изменилось в Англии около 1800 года после тысячелетнего экономического и технологического застоя? Некоторые люди ссылаются на интеллектуальные и правовые изменения, такие как научная революция и четкое разграничение прав собственности. Другие придерживаются более практического подхода, утверждая, что относительно высокая заработная плата британских рабочих вдохновила людей на создание трудосберегающих машин (одной из идей «нашествия машин» было расширение производства для удовлетворения высокого платежеспособного спроса; второй стимул – экономия на оплате труда. – Прим. ред.), при этом в Великобритании по воле случая оказалось огромное количество угля для питания этих машин. Но в последние несколько десятилетий, когда западные экономисты стали менее евроцентричными, они отмечают, что технологические улучшения и экономический рост начались не в Англии двести лет назад. В Китае за восемьсот лет до английской промышленной революции произошла своя экономическая революция. И хотя экономический рост в Китае не был столь ошеломительным, как в Европе, китайские изобретения той эпохи – бумага, печать, магнитный компас – были необходимы для развития Европы. Теперь ученые задают новый вопрос: что случилось с Китаем? В 1300 году он находился в авангарде экономических усовершенствований и новых технологий, но к 1900 году сильно отстал. Почему? Возможно, это связано с тем, что Китай, как доминирующее государство в регионе, не всегда стремился к экономическому превосходству над своими соседями, поэтому он застоялся по сравнению с европейскими государствами, которые всегда воевали друг с другом. Или это произошло потому, что рабочая сила в Китае была дешевой и не было серьезного стимула постоянно изобретать устройства, позволяющие экономить на оплате труда. Также называют причину, особенно убедительную для нашей истории: лидеру китайских повстанцев, изгнавшему монголов, всерьез не нравились ни деньги, ни рынки. Человек, который стал известен как император Хунъу, был ребенком бедных фермеров, которые умерли, когда ему не исполнилось еще и шестнадцати. Он поступил в буддийский монастырь, спасаясь от голодной смерти, затем присоединился к банде антимонгольских повстанцев и пробился вверх по служебной лестнице. В 1368 году, после того как монголы были оттеснены к северу от Великой стены, Хунъу основал династию Мин, которая просуществовала почти три века. Хунъу хотел вернуть Китай в прошлое (полностью идеализированное) – время не только до монгольского вторжения, но и до китайской экономической революции. Он мечтал о нации самодостаточных сельскохозяйственных поселений, где люди выращивали бы урожай и делились с другими. Поэтому он и его преемники систематически избавлялись от экономических подходов, которые привели к экономической революции в Китае. Они запретили внешнюю торговлю. Они отошли от экономики денег и рынков обратно к древней системе дани и перераспределения, в которой правительство забирало ткань и зерно у крестьян и отдавало их правительственным рабочим. К середине XV века в Китае полностью исчезли бумажные деньги. Вместо них люди использовали кусочки серебра, иногда медь, а зачастую и совсем обходились без денег. Император преуспел в том, чтобы вернуть Китай в прошлое. Среднестатистический китаец был в два раза беднее, чем его предки двести лет назад. Экономическую революцию, произошедшую с изобретением бумажных денег, по большому счету, забыли.