Избранники Клио. 20 фантазёров из России, изменивших ход мировой истории. Из цикла «Истории бессмертное движенье» бесплатное чтение

1.1. Бросить перчатку искусственному интеллекту

Искусственный интеллект (ИИ) разделил мыслящих представителей белковой формы жизни на два лагеря. На фантастические вычислительные возможности ИИ одни чуть ли не молятся, будто это сопоставимо с явлением в 1917 году Девы Марии трем девочкам в португальском городе Фатима, признанным католической церковью подлинным чудом. Другие, как Илон Маск, призывают относиться к быстро прогрессирующему интеллектуальному потенциалу андроидов как к прогнозируемой угрозе.

Человек и природа мерятся силой на аренах для корриды: в третьей части представления («терции смерти») одетый в отделанную золотой и серебряной вязью курточку матадор с красным плащом-мулетой и шпагой собирает всё свое мужество, ожидая приближения в полцентнера весом разъяренного быка.

Человек и компьютер пытаются щегольнуть уровнем IQ в более интеллектуальных состязаниях. Здесь, похоже, ИИ готов отомстить за печальную участь храброго, но не сведущего в тактике единоборства быка: «Разработанный IBM компьютер Deep Blue обыграл Гарри Каспарова в шахматы еще в 1997 году. Перед матчем Каспаров думал: „Это просто машина. Машины глупые“. Но после поражения признавался: „Я чувствовал – чуял, – что за столом был новый тип разума“. Чтобы победить Каспарова, Deep Blue использовал грубую вычислительную силу: после каждого хода программа просчитывала все возможные варианты развития событий и принимала решение на основе этих данных» (из статьи Павла Ниткина «Чемпион по самой сложной настольной игре бросил спорт – потому что компьютер научился мыслить и творить», 03.12.2019).

Такой проверенный, но илишне прямолинейный подход суперкомпьютера поначалу не работал для победы в игре «го», придуманной в Древнем Китае 5 тысяч лет назад. И всё «из-за объема данных, которые нужно обрабатывать. Из-за размера доски уже для первого хода, который делают черные камни, возможен 361 вариант (в шахматах – всего 20). После первых двух ходов в шахматах существует 400 возможных вариантов развития событий, в го – 129 960. Поэтому от людей в игре в го требуется не только интеллект и способность к расчетам, но и мощное абстрактное мышление, сильная интуиция – качества, которые слабо развиты у компьютеров» (Там же).

Однако, что называется, «в рукаве» у ИИ был такой ранее принадлежавший лишь представителям Homo sapiens хитроумный козырь, как упорное, проламывающее все преграды самообучение.

И что же? – чемпион мира по игре в го был повержен: «В 2016-м AlphaGo играл с Ли Седолем и победил 4:1. Этот матч, который только в Китае смотрели 60 миллионов человек, получился историческим по ряду причин. Во-первых, как и Каспаров, Ли оказался не готов к тому, как хорошо играет компьютер. По его собственному признанию, первую партию он проиграл из-за этого. Во-вторых, во второй партии компьютер продемонстрировал приобретённую креативность. В историю го этот момент вошел, как „Ход 37“. Многим комментаторам он показался ошибкой – казалось, что ход машины никак не был связан со всем, что она делала раньше. Разработчики AlphaGo позже посмотрели логи, чтобы понять, почему машина его выполнила. Оказалось, она понимала: вероятность того, что человек так поставит свой камень, составляла 1 к 10 000. Но AlphaGo принял такое решение, потому что посчитал его оптимальным для решения поставленной задачи. А еще потому, что оно поставило Ли в тупик – он на 15 минут отошел от стола и долго думал над ответом» (Там же).

Чемпион (на то он и чемпион!) все-таки сумел сконцентрироваться, и его ответ был поистине разящим: «Ли в четвертой партии показал, что человеческая креативность может нарушать работу алгоритмов. К тому моменту он летел 0:3 и уже, чуть не плача, извинялся за то, что не смог побороться с компьютером. Поэтому на 78-м ходу после получаса размышлений он сам пошел на прием, вероятность которого, по оценкам AlphaGo, составляла 1 к 10 000. В итоге машина не смогла к этому адаптироваться, допустила несколько ошибок, и за следующие 10 ходов вероятность ее победы, по ее собственным расчетам, упала с 70% до меньше 50% и выше этой отметки уже не поднималась. Комментаторы назвали действия Ли божественными» (Там же).

В результате компьютер, как уже отмечалось, одержал историческую победу в самой головоломной игре в мире, но и король го продержался достойно. Вот только вопрос: понятно, что шахматы и го – прекрасные полигоны для состязаний разумов машинных и человеческих, а вот нашелся бы среди интеллектуалов прошлого или наших современников – ну хотя бы один – кто бы мог с бесшабашной смелостью бросить перчатку искусственному интеллекту в скорости обработки и систематизации информации, чтобы использовать это в дальнейшем для прорывного синтеза научных или инженерных идей?

30 секунд… Время пошло… Что-то пришло на ум? – спрогнозируем наиболее вероятные имена: Пифагор, Галилео Галилей, Исаак Ньютон, Никола Тесла… Только где же имена наших соотечественников? – их тоже немало, но предлагаем одно: единственный российский (советский) лауреат Нобелевской премии по химии (1956 г.), академик Николай Николаевич Семёнов.

Аргументы? – есть и они. Вот что вспоминал ведущий специалист по полимерным материалам, академик Н. А. Платэ: «Во время посещения химических и физических лабораторий я поразился скорости восприятия Н.Н. информации. Представьте себе, что идет рассказ об области, в которой Н.Н. не является узким профессионалом. Первый вопрос его к хозяину лаборатории обычно – это вопрос любознательного образованного ученого, который что-то недопонял или не знал раньше. Человек интересуется и задает вопрос, как коллега коллеге. Однако следующий вопрос, который задавал Н.Н., был уже вопросом профессионала в этой области, хотя профессионалом он, собственно, стал в течение только последних 20 минут, слушая рассказ. А третий вопрос, если проблема Н.Н. заинтересовала, бил по самому слабому месту в рассказе хозяина о теории или эксперименте. Насколько же высокой, я бы сказал фантастической (мне больше ни у кого не приходилось встречать такое), была у него скорость постижения и переработки информации! Третий вопрос ставил обычно человека в тупик, а если не в тупик, то потом многие признавались, что это как раз то, над чем они сами задумывались и ответа на что у них пока нет» (из статьи Ильи Леенсона «Физик, ставший химиком. Николай Николаевич Семёнов (1896 – 1986)», 04.10.2016).

Что касается личных достижений Н. Н. Семёнова как ученого, отметим лишь самые впечатляющие: создание теории разветвлённых цепных реакций, характеризуемых экспоненциальным ускорением и последующим воспламенением (именно на ее основе разработаны оптимальные параметры работы всех тепловых электростанций); разработка отвечающего всем экологическим требованиям нового способа утилизации метана за счет каталитического окисления кислородом; разработка рецептур твердого топлива для ракет морского базирования, систем ПРО и ПВО, ракет «воздух-земля». Кроме того, на основе предложенной Н. Н. Семёновым теории цепных реакций его последователями и учениками был синтезирован целый ряд противораковых препаратов: дибунол, рубоксил, нитрозометилмочевина.

1.2. Чудесный хрусталик

Расскажем о том, кто подарил 12 миллионам незрячих людей, пожалуй, настоящее чудо: возможность увидеть утром огромный красный шар восходящего земного светила и скромный букет полевых цветов в вазе у окна.

Тридцатилетний врач Чебоксарского филиала Государственного института глазных болезней им. Гельмгольца Святослав Федоров в конце 1950-х «буквально загорелся идеей об искусственном хрусталике, и, несмотря на запрет со стороны руководства института, начал проводить эксперименты на кроликах. Он нашел умельца, который мог изготовить нужной прозрачности линзу – таковым стал технолог-лекальщик Чебоксарского агрегатного завода Семен Мильман. По чертежам Федорова он изготовил не только образцы линз, но также штампы и приспособления для пропиливания краешка линзы, чтобы вставлять крепежные дужки. Когда самодельные искусственные хрусталики были готовы, Федоров имплантировал их кроликам. Результат практически сразу был великолепный – кролики и не заметили изменений в глазах, вели себя как обычно и видели, несомненно, также как прежде» (из книги «Уроки счастья от тех, кто умеет жить несмотря ни на что», составитель Екатерина Мишаненкова, Москва, издательство Array, 2014 г.).

Кто создавал что-то доселе невиданное, думается, знает, какие бетонные стены скепсиса вырастают на пути, да так споро, словно Тит Кузьмич и Фрол Фомич из поэмы Леонида Филатова «Про Федота-стрельца, удалого молодца». У С. Федорова – практически то же: «В 1960-м году он отправился в Москву на научную конференцию по изобретательству в офтальмологии с фотографиями глаз своих прооперированных кроликов. Столичные коллеги были в шоке и растерянности, для них это было все равно, что выход в космос – настолько невероятно и высокотехнологично. Но практический результат этой поездки был скорее отрицательный – Федорова привычно заподозрили в шарлатанстве. То ли из зависти, то ли, и правда, ученые мужи не могли поверить в то, что какой-то молодой провинциальный выскочка настолько превзошел и их, и зарубежных коллег» (Там же).

Слово «космос», как оказывается, вкралось в предыдущий абзац не ради пафосной метафоры. Случайно ли совпадение: за год до дерзновенного полета Юрия Гагарина на околоземную орбиту, молодой офтальмолог, несмотря на откровенную неприязнь коллег, вышел на свою – думается, вполне сопоставимую с вершинами первопроходцев – орбиту высочайшего профессионализма?

И, добавим, орбиты отваги и веры в себя: «Он, вернувшись в Чебоксары, решился на смелый шаг – провел операцию по имплантации искусственного хрусталика человеку. Первой пациенткой стала двенадцатилетняя чувашская школьница Лена Петрова, с рождения страдавшая катарактой. Правым глазом она ничего не видела, поэтому ее родители решили, что терять ей все равно нечего, и согласились на рискованный эксперимент. Поскольку человеческого зрения для проведения такой тонкой операции было недостаточно, а специальных приборов в Чебоксарском НИИ ему, конечно, никто не предоставил, Федоров использовал микроскоп, который поставил на тумбочку и обложил толстыми книгами, чтобы тот не упал на пациентку. В таких условиях он и имплантировал хрусталик. Уже через день зрение девочки восстановилось на 30—40%, и она стала первой из трех миллионов больных с подобной проблемой, прооперированных Федоровым и под его руководством» (Там же).

1.3. Единая теория поля и супрематизм

Те, кто застывают в изумлении перед архитектурными шедеврами Палладио и Растрелли, живописными полотнами Тициана и Рембрандта, скульптурными творениями Микеланджело и Родена, те, что восхищаются божественными звуками фуги Баха и оперы Моцарта, готовы, похоже, без всяких оговорок верить в волшебную силу искусства. Но некоторые из них, ставя во главу угла фактор эстетического наслаждения, думается, иногда весьма критически оценивают «художественные опусы» представителей авангардного искусства за их непривычную угловатость, дисгармоничность или несозвучность устоявшимся, классическим образцам.

В число таких известных «париев», похоже, накрепко попал Казимир Малевич и его самое раздражающее публику полотно. Конечно, в паре «Девушка с жемчужной сережкой» Вермеера – «Черный квадрат» основоположника супрематизма последний безнадежно проигрывает в теплой эмоциональности и изящности форм. Но кто сказал, что в живописи важны только «леонардовское» сфумато или яростные, спиральные мазки Ван Гога? Кто отказал художнику в интеллектуальных поисках цельной системы мира, которую физики пытаются описать четырехэтажными формулами и замысловатыми теориями, понимаемыми лишь немногими одиночками, а живописцы оперируют лишь красками и абрисами предметов (а иногда их подчеркнуто вероломным отсутствием).

В этой связи неожиданно, да что там – совершенно невероятно, до некоего даже волшебства – смотрится ситуация, когда человек искусства может опередить ученого в такой, казалось бы, приоритетной для науки сферы, как исследование основ мироздания. Однако, если вдуматься, у нас, похоже, тот самый случай: К. Малевич написал «Черный квадрат» в 1915 году, А. Эйнштейн впервые опубликовал работы по единой теории поля десять лет спустя – в 1925 году. Другой вопрос: сравнимы между собой эти две новации и что их объединяет?

Попробуем разобраться. Один из ключевых объектов исследований физиков – понятие первопространства. У них для этого – изощренный математический аппарат. Казалось, арсенал у художника послабее будет (вроде донкихотовского медного тазика вместо шлема) – тюбики с краской и художественная образность (а её-то какими «х» и «у» обозначить?).

Вот только, если попытаться первопростраство представить как вопиющую беспредметность, да еще и позаимствовать – с некоторыми отклонениями – у Джона Пика Найта (лондонский изобретатель светофора, 1868 г.) указующую на ход направления мыслей цветовую гамму: «К. Малевич создаёт принципиально иную иерархию первоэлементов действительности, которые обращаются к духовному восприятию: белый квадрат – знак «чистого», потенция нового миростроения, черный квадрат – знак «экономии», красный квадрат – знак «революции». Автор отстаивает «живописную природу» беспредметного искусства, которое выражает структурные связи пластических решений – ритмичность, геометрия и т. д. Поэтому не случайно смысл миропонимания К. Малевича оказывается связанным с открытием «Черного квадрата». Это супрематический знак-символ первопространства» (из статьи Екатерины Прокудиной «Связь идей жизнестроительства с принципом беспредметности искусства в творчестве К. Малевича // «Молодой ученый», №21 (311), 2020 г.)

Прометеи цивилизации, пусть даже самые одаренные, неизбежно, по словам французского философа-платоника XI века Бернара Шартского, «стоят на плечах гигантов» (nanos gigantum humeris insidentes, лат.). К. Малевич подобрал себе в предшественники ту еще элитную компанию: импрессионисты, Поль Сезанн, кубисты, футуристы. Научные предтечи А. Эйнштейна тоже, пожалуй, смотрятся нерядовой командой ученой премьер-лиги: Джеймс Максвелл, Эрнст Мах, Гендрик Лоренц, Дэвид Юм.

В какой же космической точке пересекаются параллельные размышления гранд-физика и гранд-колориста? Один, подобно титану – защитнику людей от произвола богов, преподнес человечеству новый огонь познания: «развитие волновой теории, теории света, той скорости времени, которое комментирует обычные представления в ограниченных системах и доходит до представления за гранью умозрительного, картины мироздания, почти сопрягающегося с трансцендентным началом» (из статьи Юрия Злотника «Два великих „поражения“ ХХ века» // «Moscow Art Magazin», вып.№14, 1996 г.).

Другой, погрузившись в пространство эстетики, «пройдя представления кубизма, пройдя одновременно инерционность сознания, оперируя парадоксальностью, выходит к простейшим элементам, а они ведут к новым связям. Естественно, выходя из гравитации в новое время-пространство, это представление выходит и из тех земных определений, которые не работают в этих находящихся за гранью умозрения видениях, переходя как бы в трансцендентное» (Там же).

И если «В. Вернадский с его теорией ноосферы как бы доступен здравомыслию, то в случае с А. Эйнштейном и К. Малевичем человеческие представления выходят в иную плоскость, где перекрываются любые земные зримые видения» (Там же).

1.4. Глава фирмы – днем, реформатор театра – вечером

Один из самых таинственных инградиентов ядерного топлива чуда – поспорьте со мной! – явление парадокса с его мерцающе непознанным химическим составом.

Попытаемся, в связи с этим, присмотреться к одному необычному индивиду, который «уже лет двадцать успешно вёл двойную жизнь, почти как в истории про доктора Джекилла и мистера Хайда. На заседаниях правления – глава фирмы Константин Алексеев. Солидный, уверенный в себе профессионал-администратор. Но на слуху всё больше был Константин Станиславский, подхвативший звучный псевдоним в далёком 1885 году у оставившего сцену актёра-любителя. И в господине Станиславском не было ни солидности, ни уверенности в себе. Зато были беспредельная наглость, чудовищная энергия и безудержная тяга к эксперименту, подкреплённые очень и очень большими деньгами. О последнем неоднократно проговаривается и сам Станиславский: „По окончании собрания поехали ужинать и проели сумму, равную месячному бюджету театрального кружка“» (из статьи Константина Кудряшова «„Стратегия чуда“. Как Константин Станиславский играючи перестроил театр» // «АиФ», 17.01.2014).

Употребление сильного оборота «беспредельная наглость» будет, думается, извинительно с учетом чарующей неожиданности полученного результата: «Появление нового театра вполне сравнимо с той революцией, которую в музыке более чем через полвека осуществили „Битлз“. Откуда ни возьмись, является компания бунтарей, которая всё и всегда делает наперекор традиции, чем жутко бесит общественность: „Нас презрительно называли любителями. Говорили, что нет ни одного настоящего профессионала, что их заменяют экстравагантные костюмы, обстановка и поведение на сцене“. Это запросто может показаться цитатой из мемуаров, скажем, Джона Леннона, однако принадлежит перу Станиславского» (Там же).

Нешаблонные ходы во всём; воображение, не сдерживаемое навязчивым бормотанием внутреннего цензора – разве не так рождается восхитительная небывальщина? – «Устроить вместо скучной театральной реквизиторской студию спец-эффектов? Пожалуйста! И даже подпишем на это дело не кого-нибудь, а самого Морозова: „Савва Тимофеевич превратил свой дом в экспериментальную мастерскую. В ванной была химическая лаборатория, где изготовлялись лаки разных цветов для окрашивания ламп и стёкол ради получения более художественных оттенков освещения сцены“. Поднять престиж профессии актёра? Без проблем! „Первые же деньги будут употреблены на то, чтобы обставить жизнь актёров так, как это необходимо для культурной творческой жизни“. В военной науке это называется „стратегия чуда“ – полководец совершает „неправильные“, непредусмотренные учебниками шаги и должен потерпеть поражение. Однако наперекор всему выходит победителем» (Там же).

Не стоит, похоже, тогда удивляться, что позже «европейцы оценили успех Станиславского тоже в военных терминах: „Может быть, русские и отстали от нас в политической жизни. Но, Боже, как они опередили нас в искусстве! Они потерпели поражение при Цусиме, но сегодня одержали блестящую победу. Браво, Россия!“» (Там же).

2.1. Мечты о космосе во времена самолетов из фанеры

Но кто же они – непостижимые первоэлементы того, о чем всегда говорят с почти молитвенным придыханием – чуда? У нас не философский трактат и явно не теологическое исследование, поэтому (пусть это будет наша гипотеза) в качестве ключевого элемента первостатейного волшебства предложим фантазию.

Не ожидали? – но тогда присмотримся к чудакам, которых иногда снисходительно-великодушно называют фантазерами…

За четверть века до первого полета человека в космос (им был, как известно, наш соотечественник Юрий Гагарин) «в конце апреля 1935 года в здании почтово-телеграфной конторы в Калуге состоялась запись на шоринофон {система механической записи звука, созданная советским изобретателем А. Шориным} выступление Циолковского, переданное 1 мая 1935 года по Всесоюзному радио в репортаже о первомайской демонстрации на Красной площади. Это было знаменитое выступление ученого, в котором прозвучали его пророческие слова: „Теперь, товарищи, я точно уверен в том, что и моя мечта – межпланетные путешествия – мною теоретически обоснованная, превратится в действительность“. И еще: „…я верю, что многие из вас будут свидетелями первого заатмосферного путешествия“» (из статьи Михаила Демина «Циолковский позвал человечество в космическое будущее», 11.04.2021).

Перспективы покорения иных планет были встречены в обществе с большим воодушевлением, тем более, что за 12 лет до этого был опубликован фантастический роман Алексея Толстого «Аэлита» о путешествии инженера Лося и солдата Гусева на Марс. Прибавляли оптимизма и реальные достижения советской авиации: в марте 1934 года летчик Анатолий Ляпидевский на первом в мире цельнометаллическом бомбардировщике АНТ-4 в условиях Заполярья пробился к льдине с челюскинцами и забрал на борт десять женщин и двоих детей.

Между тем энтузиазм энтузиазмом, а о практической реализации идей Константина Эдуардовича Циолковского большинство думало как о чем-то далёком и, прямо скажем, трудноосуществимом. Многие из них были бы, пожалуй, очень удивлены тем, что скромный учитель математики из Калуги напечатал первые труды о ракетах и завоевании планет еще в то время, когда фанерные самолеты только-только учились отрываться от земли. В 1903 году Циолковский публикует знаменитую статью «Исследование мировых пространств реактивными приборами». Он первым доказывает: космический полет может быть осуществлен на ракете, в которой используется жидкостный двигатель. Он предлагает для вывода кораблей на орбиту использовать «ракетные поезда» – то есть многоступенчатые ракеты, которые теперь и занимаются доставкой грузов в космос. Он определяет скорость, необходимую для выхода аппарата за пределы земного тяготения («вторая космическая скорость») и время полета. А затем в 1911 и 1914 годах углубляет свои исследования» (из статьи Александра Милкуса «Константин Циолковский: одержимый космосом», 07.09.2017).

Причем учитель-мечтатель и не думал останавливаться на этапе знаменитых жюль-верновских прозрений о технике будущего: вспомним тут романы прославленного француза «С земли на Луну» (1865 г.) и «Двадцать тысяч лье под водой» (1870 г.). Между научными статьями К. Циолковского, казавшимися в начале века фантастической беллетристикой, и его разработками инженера-разработчика реальных технологий космических полётов срок, похоже, был явно короче, чем действие романа Жюль Верна «Вокруг света за 80 дней». Калужский гений «сам изучает свойства различных окислителей и горючих, которые можно использовать как топливо для ракеты. Разрабатывает теорию полета реактивных самолетов. Изобретает схему газотурбинного двигателя. Циолковский придумал орбитальные станций для того, чтобы люди смогли долго жить в космосе. Он автор идеи космического лифта – сейчас как раз в нескольких странах прорабатывают технические проекты таких устройств» (Там же).

Не имеющие границ фантазии первопроходцев науки в обозримые исторические сроки превращаются в технические объекты, настолько непостижимо совершенные, что это, думается, врямь граничит с чудом: «В своих воспоминаниях о годах обучения в ремесленном училище первый космонавт Земли Юрий Гагарин писал о том впечатлении, которое на него произвело наследие Константина Эдуардовича: «Циолковский перевернул мне всю душу. Это было посильнее и Жюля Верна, и Герберта Уэллса, и других научных фантастов. Всё сказанное ученым подтверждалось наукой и его собственными опытами. К. Э. Циолковский писал, что за эрой самолетов винтовых придет эра самолетов реактивных. И они уже летали в нашем небе. К. Э. Циолковский писал о ракетах – и они уже бороздили стратосферу. Словом, всё предвиденное гением К. Э. Циолковского сбывалось. Должна была свершиться и его мечта о полете человека в космические просторы…«» (из статьи Михаила Демина «Циолковский позвал человечество в космическое будущее», 11.04.2021).

2.2. «Постоянно думать, думать и додумываться…»

С недавних пор с виртуальным голосовым помощником Алисой, созданной компанией Яндекс, можно поиграть в одну увлекательную игру. Выдумываете себе персонажа, запускаете навык и отвечаете на вопросы голосового помощника. Ей не понадобятся развернутые ответы – достаточно сказать: «Да», «Нет», «Не знаю». Невероятно (но нет – пожалуй, снизим степень восклицания до «удивительно»: всё-таки искусственный интеллект преподносит уже немало сюрпризов), но через 5—7 вопросов Алиса точно назовет персонажа фильма или компьютерной игры, политики или бизнеса.

В нашем случае упросим задачу: персонаж будет весьма известный – лауреат Нобелевской премии по физике; и определить искомую личность надо будет по небольшому отрывку из статьи в журнале: «Лёвинька, вот ты где!» – мягко подминая подошвами туфель шелестящий песок, Любовь Вениаминовна приблизилась и наклонилась над затылком сосредоточенного математика четырех лет. Голова его повернулась, обратив наверх, к солнцу большие, умные, приветливые глаза. В старом бакинском парке Любовь Вениаминовна всегда искала сына по длинным непрерывным арифметическим выкладкам, выведенным палочкой вдоль поребрика: плюс столько-то, минус столько-то…».

Угадали? – да, это выдающийся физик-теоретик Лев Давидович Ландау. А отрывок – из статьи Марины Тебеньковой «Ландау. Бескомпромисность и универсализм» из журнала «За науку» (июль 2020 года).

Математические выкладки в четыре года, дальше – c быстротой скоростного поезда: «„Почти не помню себя не умеющим дифференцировать и интегрировать“, – Ландау вовсю дифференцировал уже в 12, интегрировал – в 13… Лёва садился за стол, забывая обо всем на свете. Ежедневные самостоятельные занятия, длившиеся часов по десять, а то и больше, случалось, приземляли юного Ландау тупой болью в пояснице. Он, не мешкая ни минуты, ложился с задачником на диван, но и здесь высокие мысли теснились в сторону – на этот раз уже от появления хлопотливой Любови Вениаминовны: – Лёва, медицина утверждает, что, лежа не то что писать, читать вредно, – заботливо, однако без всякой надежды на повиновение. – Мамочка, но ведь медики так часто ошибаются! – брошено в адрес врача с десятилетиями опыта и сотнями страниц научных публикаций за плечами… Окруженному с младенчества людьми беспрестанно мыслящими, Ландау, казалось, в жизни не было иного пути, кроме как постоянно думать, думать и додумываться…» (Там же).

Физики-теоретики – каста особая, по уровню интеллекта и нетривиальному мышлению сродни, думается, выпускникам Лиги плюща – ассоциации восьми элитных частных американских университетов (Гарвардского, Йельского, Пенсильванского, Принстонского и др.). Cреди одаренных коллег Лев Ландау выделялся одним весьма редким качеством: «Научному стилю Льва Давидовича была противна тенденция – к сожалению, довольно распространенная – превращать простые вещи в сложные (часто аргументируемая общностью и строгостью, которые, однако, обычно оказываются иллюзорными). Сам он всегда стремился к обратному – сделать сложные вещи простыми, наиболее ясным образом выявить истинную простоту лежащих в основе явлений законов природы. Умение сделать это, „тривиализовать“ вещи, как он сам говорил, составляло предмет его особой гордости» (из книги Майи Бессараб «Страницы жизни Ландау», Москва, издательство «Московский рабочий», 1971 г.).

Именно это качество, да еще артистизм мышления и неуемная фантазия и позволили Ландау совершить самое важное, думается, открытие в его жизни: «Когда Ландау переехал из Харькова в Москву, эксперименты Капицы с жидким гелием шли полным ходом. Газообразный гелий переходит в жидкое состояние при охлаждении до температуры ниже 4,2К (в градусах Кельвина измеряется абсолютная температура, отсчитываемая от абсолютного нуля, или от температуры – 273,18°С). Ученые высказали предположение о том, что необычное поведение гелия-2 обусловлено эффектами, относящимися к области квантовой теории, а не классической физики, которые проявляются только при низких температурах и обычно наблюдаются в твердых телах, так как большинство веществ при этих условиях замерзают. Гелий является исключением – если его не подвергать очень высокому давлению, остается жидким вплоть до абсолютного нуля» (из статьи Валентина Матюхина «Я просто научный работник», 26.01.2018).

Небольшое отступление. У знаменитого аргентинского писателя Хорхе Луиса Борхеса есть окутанный тайной рассказ «Сад расходящихся тропок», в котором бывший губернатор китайской провинции, поэт и каллиграф Цюй Пэн однажды сказал, что собирается написать книгу, а в другой раз – что намечает построить лабиринт. После его смерти лабиринт не нашли, а вместо книги обнаружили лишь множество несвязных, на первый взгляд, набросков к роману. В них-то и открылась нелепая, как посчитали сначала многие, архитектоника сочинения Цюй Пэна. Наперекор романной традиции развития сюжета главный герой выбирает сразу все возможные варианты развития событий вплоть до того, что если в одной главе персонаж отбывает в мир иной, то в других эпизодах он по-прежнему жив ввиду того, что они описывают последствия другого его выбора.

Но тогда получается, что «Сад расходящихся тропок» – это прохотливо сконструированная шарада, тот самый обещанный китайским сочинителем грандиозный лабиринт, который, думается, в филологическом пространстве отражает один из основных принципов современной квантовой физики – принцип неопределенности Гейзенберга (1927 г.): невозможно одновременно точно измерить пространственную координату и скорость частицы.

В развитие принципа неопределенности американским физиком Хью Эвереттом в 1957 году была предложена многомировая интерпретация квантовой механики, из которой вытекает так называемое квантовое бессмертие… Многим, похоже, известен мысленный физический эксперимент «Кот Шрёдингера. Только у Эверетта – с вызывающей пародоксальностью —«вместо кота – участник, вместо колбы с ядом – ружьё, которое стреляет, если радиоактивный распад произойдёт (вероятность по-прежнему 50/50). Согласно многомировой интерпретации, после каждого выстрела вселенная расщепляется на две: в одной участник жив, в другой – мёртв. В мире, где участник умер, он перестанет существовать, а где выжил – эксперимент продолжится. Участник сможет наблюдать итог эксперимента только во вселенной, где он остался в живых, и заметит, что никогда не умрёт» (из статьи Влада Шляхового «Квантовая физика для начинающих», 06.06.2020 г.).

Устали от заумных терминов? – возвращаемся к открытию Л. Ландау. А что если – это наше предположение – уподобить научный поиск прогулке с непредсказуемым результатом по саду расходящихся тропок. Искомый результат связан с небывалым уровнем неопределенности: какая тропинка с наибольшей степенью приведет к залитой солнцем поляне с узорчатым ковром полевых цветов? И вот находится один, наиболее подготовленный, но не это самое главное: основное – это обладающий, как и дерзкий Эверетт, парадоксальным и образным мышлением фантазер, который находит дорогу к квантовому бессмертию.

Т.е. в нашем случае – к общемировому признанию сделанного им открытия: «Ландау объяснил сверхтекучесть, используя принципиально новый математический аппарат. В то время как другие исследователи применяли квантовую механику к поведению отдельных атомов, он рассмотрел квантовые состояния объема жидкости почти так же, как если бы та была твердым телом. Ландау выдвинул гипотезу о существовании двух компонент движения, или возбуждения: фононов, описывающих относительно нормальное прямолинейное распространение звуковых волн при малых значениях импульса и энергии, и ротонов, описывающих вращательное движение, т.е. более сложное проявление возбуждений при более высоких значениях импульса и энергии» (из статьи Валентина Матюхина «Я просто научный работник», 26.01.2018).

2.3. «Памятник из железа, стекла и революции»

Самые известные в мировой истории революции несли с собой циклопических масштабов изменения в политическом, экономическом и социальном устройстве общества. Разумеется, через некоторое время (годы, десятилетия, а порой и столетия), когда общество осознавало грандиозное значение этих перемен, появлялась необходимость создания монументальных сооружений, которые бы несли с собой особый эмоциональный заряд пассионарности и стремления воспитывать в гражданах чувство гордости за своих предков.

Сдержанные в выражении своих чувств жители туманного Альбиона целых два с половиной столетия сомневались, ставить или нет в Лондоне памятник Оливеру Кромвелю, лорд-протектору и вождю Английской гражданской войны, начавшейся через три после Английской буржуазной революции 1639 года. Несмотря на протесты части общества (особенно шотландцев и ирландцев, предки которых особенно запомнили жестокость диктатора во время гражданской войны) статуя лорд-протектора была установлена в 1899 году в Вестминстере возле здания Палаты Общин Великобритании. Чтобы не мудрствовать с художественной концепцией, склонились к классике: скульптор Амо Торникрофт изваял Кромвеля держащим меч в правой руке и Библию в левой. Скульптура лорда-протектора установлена на постаменте, которой был украшен статуей льва.

Темпераментные французы, похоже, так долго ждать не могли: «Фонтан Возрождения» (или «Фонтан Исиды») появился в Париже уже через четыре года после взятия крепости-тюрьмы Бастилии, ознаменовавшего начало Французской революции. У галльских ваятелей фантазии было, похоже, побольше: монумент представлял из себя египетскую аллегорию природы в виде гипсовой статуи богини Исиды в окружении двух сидящих львов. Этот фонтан, построенный на месте разрушенной Бастилии, играл главную роль во время Праздника Единства и неделимости 10 августа 1793 года. Во время церемонии из груди Исиды лилась чистая и целебная вода, символизирующая возрождение страны, которую пили по очереди 86 представителей первичных ассамблей созданного во время революции Национального собрания Франции. Между тем, судьба фонтана была печальной: из-за своей хрупкости он вскоре был разрушен.

Американцы подошли к созданию памятника American Revolution 1765 года (итогом которой стало провозглашение США и признание британской метрополией их независимости) с присущей им основательностью. Через более чем полутора столетий после памятных событий на горе Рашмор в Южной Дакоте появились скульптуры внушительных (высотой в пятиэтажный дом) размеров четырех президентов Соединенных Штатов Америки, вырезанные на гранитной скале. Скульптор Гутзон Борглум создал дизайн памятника и неустанно наблюдал за исполнением проекта с 1927 по 1941 год. Эти четыре президента были избраны для увековечивания, так как олицетворяли самые важные вехи в зарождении и становлении американской государственности: Джордж Вашингтон (1732 – 1799) – разработка принципов демократического общества, Томас Джефферсон (1743 – 1826) – принятие Декларации независимости, Теодор Рузвельт (1858 – 1919) – установление жесткого контроля государства над гигантскими трестами, Авраам Линкольн (1809 – 1865) – отмена рабства.

Эстетическая реакция российских мастеров-монументалистов на события Октябрьской революции 1917 года по историческим меркам была почти мгновенной. Один из них – родоначальник конструктивизма Владимир Евграфович Татлин уже через год после прихода большевиков к власти задумал поистине небывалое: «Идея гигантского, высотой 400 м, памятника Октябрьской революции (потом Коминтерну) в Петербурге возникла у Татлина в начале 1919 года. Отдел ИЗО Наркомпроса поддержал этот проект. Татлин с помощниками начали строить модель в мастерской бывшей Академии художеств в Петрограде. Материалом служили дерево, фанера, шпагат, жесть и металлический крепёж. Там же в мастерской 8 ноября 1920 года открылась выставка модели (её высота, по-видимому, составляла около 5 м) и чертежей к ней. Башня стояла на круглом подиуме, покрытом бумагой. Внутренние прозрачные формы приводились в движение с помощью ручки, расположенной под подиумом. В декабре 1920 года модель была выставлена в Москве в Доме союзов» (из статьи Екатерины Яшановой «Невзятая высота» // «Вокруг света», №12 (2843), 2010 г.).

Помните? – французские скульпторы тоже не раздумывали слишком долго (четыре года), но то – не более десяти метров высотой гипсовая статуя богини Исиды, а здесь – грандиозный, упирающийся в облака стоэтажный небоскрёб.

Подогретая, похоже, атмосферой общего реформаторского энтузиазма («нам нет преград на суше и на море!») фантазия зодчего-конструктивиста разыгралась с амплитудой гигантского маятника исторических перемен: «Проект этот во всех отношениях был совершенно необычным. Татлин спроектировал башенное сооружение высотой 400 метров в виде открытого металлического каркаса, внутри которого были раздельно подвешены четыре объема – фактически четыре самостоятельных здания крупного размера. Это было первое в истории предложение использовать висячие конструкции в гражданском строительстве. Наружный каркас, состоящий из наклонной, консольно защемленной в земле мачты-фермы и двух соединенных с мачтой балок-спиралей, поднимающихся вверх против хода часовой стрелки и объединенных решеткой из стоек и подкосов, представлял собой мощную несущую пространственную конструкцию, работающую как единое целое» (из статьи Михаила Бархина и Андрея Иконникова «Татлин Михаил Евграфович» // «Мастера советской архитектуры об архитектуре: Избранные отрывки из писем, статей, выступлений и трактатов» в 2-х томах, под общей редакцией М. Бархина, Москва, «Искусство», 1975 г., том 2).

Переосмысливая принципы супрематизма К. Малевича для своего архитектурного проекта, Татлин с обескураживающей дерзостью вознамерился использовать для сложнейшей конструкции башни простейшие геометрические фигуры: «Подвешенные к каркасу внутренние полезные объемы, имевшие формы (снизу вверх) куба, пирамиды, цилиндра и полушария, по проекту должны были вращаться вокруг собственных осей с разными скоростями. Эти объемы были задуманы в металле и стекле и благодаря передаче основных нагрузок на наружный каркас могли иметь совершенно свободную внутреннюю планировку. Между собой и с землей они соединялись электрическими подъемниками» (Там же).

Но какой по-настоящему новаторский, рассчитанный на глубокий эмоциональный отклик мемориал обходился без тонкого метафизического флёра?: «Формам проекта был придан символический характер. Глобальное функциональное назначение предлагавшейся постройки и всемирно-историческое значение увековечиваемых ею событий Татлин пытался выразить через сопоставление ряда форм своего проекта с явлениями вселенского масштаба: несущая основную конструктивную нагрузку мачта-ферма получила наклон параллельно земной оси, геометрические формы внутренних объемов и характер их вращения были соотнесены с формой и движением Земли и т. д.» (Там же).

Критик и писатель Виктор Шкловский, создатель литературного приема «остранение», имеющего целью вывести читателя «из автоматизма восприятия» отозвался об этом ультра-странном архитектурном проекте Татлина, как о «памятнике из железа, стекла и революции: „Дни бегут за днями, как вагоны, переполненные странными и разнообразными повозками, пушками, толпами о чем-то шумящих людей. Дни гремят, как паровой молот, удар за ударом, и удары уже слились и перестали слышаться, как не слышат люди, живущие у моря, шума воды. Мы живем в тишине грохота. В этом мощёном воздухе родилась железная спираль проекта памятника“» (из статьи Полины Байдиной «Владимир Татлин: „Завоевание будущего – единственное оправдание жизни художника“», 31.01.2022).

2.4. «Самое сильное – это именно таки самое нежное, гибкое, юное, наивное»

Мы говорим о гениях, которые по какому-то, видимо, наитию в качестве волшебного движителя межзвездных полетов к своим открытиям избрали не имеющую ни пространственных, ни скоростных ограничений фантазию.

Ну, а если выдающееся дарование – это служитель одной из девяти муз, то в какой небесной аптеке он найдет рецепты для того, чтобы его творение нашло ожидаемый отклик у зрителя, слушателя, читателя? Попытаемся найти – и здесь, пожалуй, не зазорно обратиться к уважаемому авторитету – универсальную сигнатуру у знаменитого основателя психоанализа: «Когда художник разыгрывает перед нами свою пьесу или рассказывает нам то, что мы склонны объявить его личными грезами, мы чувствуем глубокое, вероятно, стекающееся из многих источников удовольствие. По моему мнению, всё эстетическое удовольствие, доставляемое нам художником, носит характер такого предварительного удовольствия, а подлинное наслаждение от художественного произведения возникает из снятия напряженностей в нашей душе. Быть может, именно это способствует тому, что художник приводит нас в состояние наслаждения нашими собственными фантазиями, на этот раз без всяких упреков и без стыда» (из книги Зигмунда Фрейда «Художник и фантазирование» (сборник работ) // Москва, «Республика», 1995 г.).

Резонансное взаимодействие воображаемых миров творца и собственных, иногда совсем уж потаённых, грез человека из публики: так вот она – бесперебойная формула успеха? Если бы так… Требуется, похоже, что-то еще, мерцающее, словно ускользающее от видеокамер докучливых ловцов нарушений ПДД.

Не заглянуть ли тогда за ответом в дневники одного из классиков кино, создателя культового фильма «Сталтер» (1979 г.), беспощадно закручивающего в спираль парадоксов сознание ошарашенного зрителя?: «Для восприятия великой поэзии (в любом жанре) требуется равно великая душа и труд, почти равный труду создания. Для восприятия сакрального нужен открытый сакральный канал в воспринимающем. Мысли на эту тему весьма часты в дневниках Тарковского, перемежаемые и подкрепляемые цитатами из Гёте, Торо, Гессе и других его любимых писателей. Для Тарковского, как и для его любимейшего автора – Лао-цзы, самое сильное – это именно таки самое нежное, гибкое, юное, наивное, ибо реально миром движет невидимое, а не видимое. Можно с уверенностью сказать, что акты адекватного восприятия великих произведений искусства случаются немного раз в столетье, но это проблема не «слабости искусства», а слабости современного человека, окуклившегося в своем коконе, сквозь который почти ничего из творящих энергий не проходит» (из статьи Николая Болдырева «Три этюда о Тарковском» // «Волга», №3, 2012 г.).

Но если нежное, юное, то это, пожалуй, – когда глаза по-детски широко открыты миру, не только земному, нам близкому и знакомому, но еще и миру далёкому, галактически-космическому. Так, как, например, у сценариста любимых всеми малышами мультфильмов «Ну, погоди!» и «Приключения кота Леопольда»: «Над Землёю ночью поздней, // Только руку протяни, // Ты ухватишься за звёзды: // Рядом кажутся они. // Можно взять перо Павлина, // Тронуть стрелки на Часах, // Покататься на Дельфине, // Покачаться на Весах» (из стихотворения Аркадия Хайта «Над Землею ночью поздней»).

Многие, кто знал Андрея Тарковского, отмечали именно эти – в таком неожиданном сочетании – его особенности: удивительно непосредственное, почти детское восприятие жизненных реалий и необъяснимый, едва ли не мистический, интерес к бесконечным просторам Вселенной.

Те, кто смотрел его завораживающий «Солярис» (1972 г.) и знаком с его дневниками, думается, не сомневаются, почему «космос в словаре Тарковского не абстрактное научно-технологическое, а конкретное реально-мистическое понятие. Космос – это место взаимодействия миров, взаимокасания измерений. Дом в «Зеркале» с его самошевелящимися шторами и с подоконниками, смотрящими в сад, увиден оком камеры как космос. Космично колыхание травы, мерцание воды в кувшине, бутыль с молоком в руках малыша, космичен порыв ветра, уронивший со стола в саду лампу и буханку хлеба… Непознаваемость мира самоочевидна. Граница между так называемым реальным и так называемым нереальным зыбка, неопределенна, смещаема» (из статьи Николая Болдырева «Три этюда о Тарковском» // «Волга», №3, 2012 г.).

Туманная для восприятия, но чарующая изысканными кадрами картина «Зеркало», удостоенная в 1980 году приза «Давид ди Донателло» как лучший иностранный фильм, была, пожалуй, настоящим вызовом для интеллектуального зрителя. Именно поэтому, похоже, разветвлённая сеть сарафанного радио привела к кассам советских кинотеатров в 1974 году немалые скопления студентов и инженерно-технической интеллигенции.

Удивительно, но магические кружева авторского синематографа могли рождаться порой и на коклюшках непредсказуемого монтажа. Вот отрывок из дневников А. Тарковского: «„Зеркало“ монтировалось с огромным трудом: существовало около двадцати с лишним вариантов монтажа картины. Моментами казалось, что фильм уже вовсе не смонтируется, а это означало бы, что при съёмках были допущены непростительные просчёты. Картина не держалась, не желала вставать на ноги, рассыпалась на глазах, в ней не было никакой целостности, никакой внутренней связи, обязательности, никакой логики. И вдруг в один прекрасный день, когда мы нашли возможность сделать ещё одну, последнюю отчаянную перестановку, – картина возникла. Материал ожил, части фильма начали функционировать взаимосвязано, словно соединённые единой кровеносной системой, – картина рождалась на наших глазах во время просмотра этого окончательного монтажного варианта. Я ещё долго не мог поверить, что чудо свершилось, что картина наконец-то склеилась» (из статьи Ольги Шмелевой «Художник, ознаменовавший эпоху: памяти Андрея Тарковского», 03.04.2020 г.).

2.5. Двадцать российских гениев ХХ века

Вашему вниманию были представлены лишь несколько примеров удивительной силы человеческой фантазии, способной – тому немало примеров —творить волшебство ручной выделки. Вспомним еще чудеса времен библейских, сотворенные Иисусом: что воскрешение Лазаря, что хождение по водам Галилейского моря, что волшебное приумножение пяти хлебов и двух рыб для обеда пяти тысяч страждущих, собравшихся у холма близ города Вифсаиды.

И в нашей жизни чудеса, согласитесь, тоже случаются – реже, конечно, чем нам хотелось бы. И разве не чудо – открытие ученого, перевернувшего, как тот же А. Эйнштейн, наше представление о физических законах нашего мира, где всё, оказывается, относительно? Разве не инженерное чудо – изобретенная в 1989 году Тимом Бернерсом-Ли для обмена научной информацией сотрудниками CERN (Европейской организации по ядерным исследования) «Всемирная паутина» (WWW), известная нам сегодня как Интернет, без которого невозможно представить себе ни ведение бизнеса, ни социальные сети, ни премьеры Netflix. И разве не относится к категории художественных феноменов невиданное по смелости эстетическое открытие – живописный метод сфумато (от лат. fumus – дым, туман), отличающийся плавностью тональных переходов и мягкостью моделировки, что и сделало, думается, «Джоконду» Леонардо да Винчи самым узнаваемым произведением искусства в мире.

И не будет, пожалуй, преувеличением утверждать, что это именно такие чудеса позволяют причислить их зиждителей к престижному пантеону ИЗБРАННИКОВ Клио, продвигающих человеческую цивилизацию по пути прогресса и – хотелось бы надеяться – смягчения нравов.

Но почему, спросите вы, во всех трех примерах только фамилии иностранцев? Найдутся ли среди наших соотечественников те, кого можно включить в элитный список демиургов исторических перемен, ну, например, в ХХ веке? – нашлись, да еще какие! Составитель реестра 20-ти российских гениев был субъективен; о том насколько – вам судить…

Начнем с ученых.

Константин Эдуардович Циолковский (1857 – 1935) – ученый-самоучка, первым предложивший исследовать космос с использование орбитальных станций. В 1903 году, когда братья Райт совершили на примитивном биплане «Флайер» первый в истории авиации полёт, неуемный фантазер из Калуги публикует труд об использовании ракет для полетов на другие планеты и становится первым в мире теоретиком освоения космического пространства.

Игорь Васильевич Курчатов (1902 – 1960) – физик-ядерщик, научный руководитель создания первой в мире промышленной атомной электростанции (г. Обнинск, 1956), первого в мире атомного реактора для атомных ледоколов (1959); одной из крупнейших в мире установки для иссследования регулируемых термоядерных реакций (1958). Его называют также «отцом» советской атомной бомбы (1949).

Леонид Витальевич Канторович (1912 – 1986) – математик и экономист, лауреат премии по экономике памяти Альфреда Нобеля (1975 г.) за вклад в теорию оптимального распределения ресурсов. Модифицировав метод разрешающих множителей Лагранжа и введя специальные переменные (стоимостные показатели), он разработал математический метод организации и планирования промышленного производства, применяемый экономистами всего мира.

Лев Давидович Ландау (1908 – 1968) – физик-теоретик, лауреат Нобелевской премии по физике (1962 г.) за пионерские исследования в теории конденсированного состояния, в особенности жидкого гелия. Ему принадлежит ряд фундаментальных научных открытий: теория колебаний электронной плазмы, теория квантовой жидкости, теория электронного диамагнетизма металлов, теория сверхпроводимости (совместно с академиком В. Л. Гинзбургом).

Петр Леонидович Капица (1894 – 1984) – физик и инженер, лауреат Нобелевской премии по физике (1978 г.) за открытие явления сверхтекучести гелия. Он первым в мире экспериментально добился образования высокотемпературной плазмы в высокочастотном разряде, что указало путь к решению сложнейшей задачи создания термоядерного реактора.

Николай Иванович Вавилов (1887 – 1943) – ученый-генетик, которого большинство биологов называют Дарвиным ХХ века. Он создал первый в мире банк генетических данных культурных растений в 250 000 образцов и сформулировал один из важнейших законов эволюции, позже получивший название закона гомологических рядов.

Николай Николаевич Семёнов (1896 – 1986) – один из основоположников химической физики, лауреат Нобелевской премии по химии (1956 г.) за создание теории разветвленных цепных реакций, которая используются ныне для повышения эффективности всех типов тепловых электростанций. Он внес неоценимый вклад в развитие «зеленой» экономики, предложив оптимальный способ утилизации метана за счет каталитического его окисления молекулярным кислородом.

Святослав Николаевич Фёдоров (1927 – 2000) – глазной микрохирург, признанный в 1994 году на международном конгрессе офтальмологов в Канаде выдающимся офтальмологом ХХ века. Создал принципиально новое направление в мировой офтальмохирургии – рефракционную хирургию для коррекции миопии и астигматизма, а также уникальный хирургический конвейер (по типу «ромашки»), который получил название «Линия прозрения».

Дальше – изобретатели.

Владимир Григорьевич Шухов (1853 – 1939) – инженер, изобретатель, архитектор. Спроектированную им в 1922 году Шаболовскую телебашню в форме гиперболоида вращения в 2006 году участники Международной конференции «Heritage at Risk. Сохранение архитектуры XX века и Всемирное наследие» из 30 стран мира в своей декларации призвали включить этот «шедевр русского авангарда» в список Всемирного наследия ЮНЕСКО. Он является создателем первого в мире нефтепровода длиной 11 километров «Балаханы – Черный город» близ Баку и изобретателем первых в мире гиперболоидных конструкций и металлических сетчатых оболочек строительных конструкций.

Андрей Николаевич Туполев (1888 – 1972) – авиакоструктор, спроектировавший 120 самолетов самых разнообразных типов (от первого в истории мировой авиации сверхзвукового пассажирского самолета Ту-144 до крупнейшего в мире сверхзвукового стратегического бомбардировщика с изменяемой геометрией крыла Ту-160, прозванного американцами «Воздушным терминатором»). На его самолетах установлено 78 мировых рекордов, выполнено 30 выдающихся перелётов, в т.ч. в июне 1937 года – первый в мировой истории беспосадочный перелёт из Москвы через Северный полюс в Америку на самолете АНТ-25 с экипажем в составе В. Чкалова, Г. Байдукова и А. Белякова.

Владимир Козьмич Зворыкин (1888 – 1982) – инженер, изобретатель «иконоскопа» (1931 г.) – передающей трубки с мозаичным фотокатодом, который стал базовым элементом электронного телевидения – инженерного чуда ХХ века. Его новаторские идеи были использованы также при создании электронных микроскопов, приборов ночного видения, приборов медицинской электроники – от миниатюрных «радиопилюль» до читающего телевизионного устройства для слепых.

Игорь Иванович Сикорский (1889 – 1972) – авиаконструктор. Создатель первых в мире: четырёхмоторного самолёта «Русский витязь» (1913 г.), тяжёлого четырёхмоторного бомбардировщика и пассажирского самолёта «Илья Муромец» (1914 г.), трансатлантического гидроплана (1931 г.), серийного вертолёта одновинтовой схемы (1942 г.). В 1967 году два вертолета S-61R конструкции И. Сикорского установили мировой рекорд: за 30 часов 40 минут был совершен перелет по маршруту Нью-Йорк – Лондон – Париж (с девятью дозаправками топливом из самолетов).

Сергей Павлович Королёв (1906 – 1966) – конструктор ракетно-космических систем. Под его руководством был организован и осуществлён запуск в космос первого в мире искусственного спутника Земли (1957 г.) и корабля с первым космонавтом планеты Юрием Гагариным (1961 г.). На сконструированной им уникальной двухступенчатой межконтинентальной ракете семейства Р-7 с 1957 по 2000 год были выполнены более 1 800 запусков в космос (в т.ч. корабля «Союз»), из них более 97% стали успешными. В октябре 2009 года глава НАСА Чарльз Болден признал российскую ракету-носитель корабля «Союз» самой надежной в мире.

Не оставим без внимания и служителей девяти муз.

Константин Сергеевич Станиславский (1863 – 1938) – театральный режиссер. В конце 1910-х создал стройную методику подготовки актеров, которая на протяжении столетия остается ключевым экспортным продуктом в театральном мире и сфере кино. Его «Система» оказала огромное влияние на театральную режиссуру (от Бертольда Брехта до Ежи Гротовского) и голливудскую актерскую школу (в студиях актерского мастерства последователей Станиславского Стеллы Адлер и Ли Страсберга прошли обучение такие звезды, как Марлон Брандо, Роберт де Ниро, Аль Пачино и Дастин Хоффман).

Казимир Северинович Малевич (1879 – 1935) – художник-авангардист, теоретик искусства, основоположник супрематизма – одного из основных направлений абстракционизма. Он создатель всемирно известного «Черного квадрата» – супрематического знака-символа первопространства, самого загадочного и хулимого полотна ХХ века. Концепции Малевича о чистом искусстве оказались близки абстрактным эмпрессионистам Ротко и Поллаку, немецким и французским художникам из группы Zero, британскому архитектору Захе Хадид.

Владимир Евграфович Татлин (1885 – 1953) – художник, архитектор, родоначальник конструктивизма. Создатель проекта самого грандиозного в мировой истории монумента революции – «Памятника III Коммунистическому Интернационалу» (1920 г.). Неслыханная конструкция башни: двойная спираль и наклонная мачта 400 метров высотой сильно опередила свое время, поэтому получила незамедлительный отклик художников-авангардистов. В том же, 1920 году немецкие дадаисты Георг Гросс и Джон Хартфилд делают знаменитую фотографию с плакатом «Искусство умерло! Да здравствует новое машинное искусство Татлина!». А в 2007 году знаменитый китайский художник Ай Вэйвэй, взяв за основу татлинский проект, устанавливает в бассейне семиметровую спираль из тысячи стекляных призм; его «Фонтан света» символизировал неоправдавшиеся чаяния на построение общества на коммунистических принципах.

Дмитрий Дмитриевич Шостакович (1906 – 1975) – композитор, главный неоромантик в музыке ХХ века, продолжатель русской традиции (Мусоргский, Чайковский, Рахманинов) насыщенной эмоциональности музыкальных произведений. Западные музыковеды называют Шостаковича одним из крупнейших полифонистов двадцатого столетия и утверждают, что Шостакович «закрыл» жанр симфонии, доведя его до классического образца. Оксфордский университет присвоил ему звание доктора музыки; до Шостаковича подобной чести были удостоены Гайдн, Чайковский, Сен-Санс, Рихард Штраус и другие гранды композиторского искусства.

Иосиф Александрович Бродский (1940 – 1996) – поэт, лауреат Нобелевской премии по литературе (1987 г.). Отмечая исключительность фигуры И. Бродского как единственного современного русского поэта, удостоенного почетного титула классика, доктор филологических наук Ирина Плеханова писала: «Бродский как творческое и человеческое явление уникален своей антиномичной {парадоксальной} цельностью – наследуя мировой и отчественность культуре и споря с ней, он на самом деле подводил итоги классическому периоду ее существования. Последний из „великих“, он переписал „табель о рангах“ русской поэзии; певец отчуждения, он предстал национальным гением; создатель всеохватной мировоззренческой системы, он свёл всё к существованию на грани бытия/небытия; одержимый бесконечностью, он запечатлел её в ограниченной системе знаков; противник клише, он не боялся повториться; природный индивидуалист, герой свободного духа, он культивировал деперсонализацию; отказываясь от самости, он претендовал на управление Временем…» [см. Полухина 2009, с. 9].