Тайны и герои 1812 года. бесплатное чтение

Награда для победоносцев

Любая история начинается с предыстории.

Более 250 лет назад, 7 декабря 1769 года, указом императрицы Екатерины II был учреждён орден Святого Георгия – высшая военная награда России. В истории этого славного ордена наиболее ярко отразилась героическая летопись русской армии и её полководцев. Именно георгиевские кавалеры приняли на себя удар наполеоновской Великой армии в 1812 году.

Весь XVIII век Россия воевала непрестанно и не уставала побеждать. Главные слова того времени – «виктория» и «виват». Главная песня – «Гром победы, раздавайся!..» А преобладающий цвет – цвет пороха и огня, Георгиевская лента. Пётр Вяземский писал об этой эпохе: «Воинственная слава была лучшим достоянием русского народа: упоенные, ослепленные ею, радели мы мало о других родах славы. Военное достоинство было почти единою целью, единым упованием и средством для высшего звания народа…».

Доблесть требовала наград. Их не хватало. После Полтавской победы Пётр Великий задумал учредить сугубо военный орден, которым награждались бы истинные воины, полководцы, не уступавшие своему царю в воинской доблести. Он хотел посвятить орден своему небесному покровителю, святому русскому князю, «благочестием и мужеством знаменитому», не раз громившему врагов на ратном поле – Александру Невскому. Но наш первый император не успел учредить эту награду. Волю Петра вскоре после его смерти исполнила его вдова и преемница – императрица Екатерина I. Но она стала награждать новым орденом не только за ратные подвиги. Орден Святого Александра Невского часто вручали придворным и государственным деятелям, что соответствовало и его девизу – «За труды и Отечество».

К идее военного ордена вернулась императрица Екатерина II, внимательно изучавшая начинания Петра. Она подумывала о такой награде ещё в мирные времена, а в конце 1860-х России пришлось воевать на два фронта: с османами за выход к Чёрному морю и с польскими «конфедератами», развязавшими в своей стране гражданскую войну. Конфедераты стремились ограничить власть короля – союзника России Станислава-Августа Понятовского и проводили политику притеснения некатолического населения польских окраин – «диссидентов», то есть, православных, униатов, лютеран, приверженцев иудаизма. Россия защищала угнетённых, а одновременно стремилась укрепить своё политическое влияние в Речи Посполитой.

Дела на фронтах империи шли с переменным успехом. Турки, которым помогали и британские, и французские кораблестроители, ещё доминировали на Чёрном море. Крымская конница беспокоила русские позиции набегами. Главной армии, которой командовал генерал-аншеф Александр Голицын, не удавалось разбить османов в генеральном сражении. В это время в кабинете Екатерины появилась старинная икона – изображение Святого Георгия, поражающего змия. Императрица знала, что этого святого на Руси издавна считали покровителем воинов.

В декабре 1768 года Екатерина в неурочный час вызвала к себе статс-секретаря Сергея Козмина. Она напомнила ему, что несколько лет назад поручала президенту Военной коллегии Захару Чернышеву «поразмыслить над статутом воинского ордена». С тех пор генерал Чернышев, один из героев Семилетней войны, отдалился от придворной жизни: он не ладил с фаворитами императрицы. Но проект ордена Святого Георгия он разработал на совесть – и сумел угадать намерения императрицы. Делу дали ход! В феврале 1769 года Екатерина получила и эскизы, и статут воинской награды.

Первые экземпляры ордена изготовил придворный ювелир императрицы, алмазных дел мастер Леопольд Пфистерер. Ему удалось воплотить идею Екатерины. Орден резко отличался от уже существовавших к тому времени российских наград. Он не блистал алмазами и яхонтами. Белый эмалевый крест с тонкой золотой каймой выглядел строго и аскетично. Никакой помпезности! Специальным указом запрещалось украшать орден драгоценными камнями «по собственному почину». Ничто не должно было нарушать простоты и гармонии георгиевского креста. Подразумевалось, что блеск этой награде придают подвиги героев. По-спартански лаконично звучал и орденский девиз: «За службу и храбрость».

Уникальным был и статут ордена, определявший, что вручается он только за личные заслуги: «Ни высокая порода, ни полученные пред неприятелем раны, не дают право быть пожалованным сим орденом: но дается оный тем, кои не только должность свою исправляли во всем по присяге, чести и долгу своему, но сверх того отличили еще себя особливым каким мужественным поступком, или подали мудрые, и для нашей воинской службы полезные советы». Орден этот было велено никогда не снимать, «ибо заслугами оный приобретается». Единственное исключение делалось для ордена 4-й степени, который можно было получить и «за исправную выслугу» не менее 25-ти лет в офицерских чинах, а на флоте – за 18 навигационных кампаний. Но в мае 1855 года этот порядок отменили, и с тех пор Георгия любой степени можно было получить только за личный подвиг.

Число будущих кавалеров не ограничивалось, «ибо в него положено принимать столько, сколько достойными себя окажут». Орден Святого Георгия стал первой русской наградой, имевшей четыре степени, а также первым орденом, за который полагалась ежегодная пенсия.

Екатерина понимала: чтобы поменять ход войны, необходимы не только кадровые перемены, но и идеологические новации. Нужно было сплотить армию и встряхнуть столичную элиту, которая, по мнению монархини, относилась к войне спустя рукава. По замыслу императрицы, вокруг новой награды должна была вырасти плеяда победоносцев – нечто вроде рыцарского ордена.

В XVIII веке, по старой традиции, за воинскую доблесть, как и за придворную расторопность, награждали не только орденами, но и драгоценными перстнями и табакерками, деревнями с крепостными крестьянами и охотничьими угодьями. Полководцы с гордостью принимали из августейших рук и кошельки с золотыми монетами. Но Георгиевский крест стал цениться гораздо дороже. Этого и добивалась Екатерина.

Мы, как правило, судим о екатерининском веке по громким успехам и парадным картинам. Но русское дворянство того времени – это не только Румянцевы и Суворовы, но и те продувные недоросли и вертопрахи, которых высмеивал Денис Фонвизин. Те, кто воспринял манифест Петра III «О вольности дворянства» как индульгенцию от службы и право на вечный отпуск за счёт крепостных. Екатерину и ее соратников тревожило, что многие представители знатных фамилий с прохладцей относятся к службе. А воевать предстояло долго – за Чёрное море и Дунай, за Кубань и Кавказ. Польские и шведские дела тоже требовали усиленной бдительности. Подобно Петру Великому, Екатерина относилась к армии как к главному оплоту империи. Если у страны есть верная шпага и разящий штык – на любых переговорах с любой державой её дипломаты держатся уверенно. Как говорил канцлер Александр Безбородко, вспоминая о екатерининских временах, «Не знаю, как будет при вас, а при нас ни одна пушка в Европе без соизволения нашего выстрелить не могла».

Ордена должны были поощрить тех, кто служил ревностно и «пробудить сонливых». В значительной степени затея удалась. «Недоросли» ринулись в армию «на ловлю счастья и чинов», и многие из них со временем стали дельными офицерами.

Для торжественного учреждения ордена императрица избрала любимый в народе осенний Юрьев день – 26 ноября (9 декабря). Как известно, в прежние времена в этот праздник крестьяне имели право уйти от помещика.

Об учреждении воинской награды должна была узнать вся страна. Во всех крупных городах священники в своих проповедях рассказывали пастве о святом Георгии и о новом полководческом ордене. В самых людных местах были расклеены афиши, извещавшие о вечернем фейерверке в честь освящения нового ордена.

Торжество началось в полдень, в парадных покоях Зимнего дворца. Императрица появилась перед избранной публикой в «орденской одежде георгиевских цветов» – то есть, в жёлто-чёрном платье. В дворцовом храме состоялось богослужение. Возле иконостаса, на столике, посверкивало золотое блюдо, на котором лежали знаки ордена – белый крест, лента и четырехугольная звезда.

Митрополит Платон произнес проповедь о святом Георгии, который «от дьявольской лести оледеневшую землю добрее сделал». После молитвы статс-секретарь императрицы Степан Стрекалов, обладавший мощным голосом, возвестил, что гроссмейстером ордена будет сама монархиня.

Императрица подошла к блюду и «соизволила сама на себя возложить георгиевский крест 1-й степени и золотую звезду». Хор грянул «Многая лета», а с Петропавловской крепости прогремел праздничный салют в сто один залп. По дороге из храма в личные покои гвардейцы приветствовали императрицу многократным «Ура!».

Других награждений в этот день не последовало. Продолжительных пиров и великосветских кутежей Екатерина не любила – в особенности, в военное время. На ужин, кроме монархини, осталось лишь 17 персон. Зато народные гуляния по набережным Петербурга продолжались допоздна. С песнями, фейерверками и криками «Виват!».

По замыслу Екатерины, вокруг ордена возникли устойчивые традиции. Можно вспомнить и солдатские, и полковые георгиевские награды. Для поддержания высочайшей репутации ордена была образована Кавалерская дума – организация, в которую входили офицеры, награждённые орденом Святого Георгия. Они получили собственную резиденцию, архив, печать и казну. Каждый год 26 ноября (9 декабря) отмечался День георгиевских кавалеров, надолго ставший главным русским воинским праздником.

Основные торжества происходили в Зимнем дворце, в его Георгиевском зале. Специально для праздника в 1778 году на Гарднеровском заводе был изготовлен фарфоровый сервиз на 800 персон с георгиевской символикой, из которого гости вкушали яства на всех орденских торжествах вплоть до 1916 года. Повара украшали пироги сахарным изображением святого Георгия. Император непременно посещал не только генеральский банкет, но и пирушку нижних чинов и выпивал с ними чарку водки.

После георгиевского праздника дела на театре боевых действий, на удивление, пошли на лад, и первое награждение не заставило себя ждать. Впрочем, подвиг, который отметила императрица, был совершён ещё до учреждения ордена.

Георгиевским кавалером номер один стал подполковник Фёдор Фабрициан. В ноябре 1769 года он командовал особым отрядом в 1600 штыков. Это были егеря, подкрепленные несколькими батальонами 1-го гренадерского полка. Они действовали на востоке современной Румынии, в районе рек Серета и Прута, и продвигались к Дунаю. В городе Галаце располагались отборные османские части – янычары, поклявшиеся драться против неверных до последней капли крови, и хорошо обученная легкая кавалерия. Они двинулись навстречу русскому отряду и взяли его в кольцо. Но Фабрициан не дрогнул. Он приказал своим егерям атаковать турецкую батарею. Им удалось быстро захватить несколько вражеских пушек и посеять панику в османском строю. Турки беспорядочно отступали. Только на поле боя их погибло более тысячи. Отряд Фабрициана занял Галац. «За разбитие с вверенным ему деташементом в 1600 человек под городом Галацом, 15 ноября 1769 года, весьма многолюднаго против онаго числа неприятельскаго войска и овладение оным», – так говорилось в указе о награждении подполковника орденом Св. Георгия 3-й степени.

А первым кавалером 4-й степени ордена стал секунд-майор Каргопольского карабинерского полка Григорий фон Паткуль, сражавшийся в Польше. «При разбитии 12 января 1770 года при местечке Добре польских мятежников весьма людной партии отличился храбростию против протчих», – сказано в реляции. В том бою трехтысячный русский отряд наголову разгромил вдвое превосходящую польскую колонну. Поляки, не ожидавшие нападения, потеряли полторы тысячи убитыми и ранеными, у русских потерь практически не было. Расторопные действия Паткуля позволили захватить всю артиллерию противника – 18 пушек. Сражение произвело сильное впечатление на всех противников России в Польше – и неудивительно, что императрица щедро наградила отличившихся.

Первые награждения орденами 2-го и 1-го класса состоялись в один день. Повод был веский – разгром 150-тысячной турецкой армии в генеральном сражении при Кагуле, ставший переломным для всей русско-турецкой войны 1768–1774 гг. Османов вёл в бой сам великий визирь Иваз-Заде. Русских было почти в семь раз меньше, но в финале сражения турки панически бежали, оставив победителям казну визиря, 140 пушек и 60 знамён. Сразу три генерала, отличившиеся в той битве, были удостоены Георгия 2-й степени – Пётр Племянников, Николай Репнин и Фёдор Боура. А высшую награду получил командующий, Пётр Румянцев – безусловно, главный герой кампании 1770 года. Екатерина сочла, что за столь великую победу можно награждать только высшим орденом. Так Румянцев стал первым (если не считать императрицы) кавалером Георгия 1-й степени. «Одно ваше слово «стой!» проложило путь новой славе», – с восхищением писала Екатерина Румянцеву, вспоминая один из ключевых эпизодов битвы, в которой полководец зычным окриком остановил отступавших солдат.

Заслужить Георгия было чрезвычайно трудно. Даже всесильный фаворит Екатерины Потёмкин получил высшую степень полководческого ордена не за паркетные или альковные подвиги, а за штурм Очакова – одной из крупнейших турецких крепостей на Чёрном море. Орденом Святого Андрея Первозванного, высшим орденом России, со времени его учреждения в 1698 году до 1917 года было награждено более 1000 человек, а Георгия 1-й степени за всю историю его существования были удостоены 25 человек, включая Екатерину Великую, Александра II, а также восемь зарубежных монархов и военачальников, получивших высшую степень русского воинского ордена, главным образом, по дипломатическим соображениям. То есть, за полтора столетия существования ордена его удостоились лишь 15 русских полководцев – лучшие из лучших, цвет армии. Да и вторую степень Георгия было получить труднее, чем высшую степень любого российского ордена. Георгиевских кавалеров 2-й степени за все времена набралось только 125 человек, включая иностранцев.

Всеми четырьмя степенями ордена были награждены только четверо: Михаил Кутузов, Михаил Барклай-де-Толли, Иван Паскевич и Иван Дибич. Все они имели отношение к Отечественной войне 1812 года. Три выдающихся полководца получили три высшие степени ордена, но миновали четвертую. Это Александр Суворов, Григорий Потёмкин и Леонтий Беннигсен. Эмалевый крестик ценился дорого! После победы над турками при Рымнике, осенью 1789 года, узнав о долгожданной награде, Суворов писал дочери Наташе: «Слышала ли сестрица, душа моя? Ещё от моей щедрой матушки: Рескрипт на полулисте, как Александру Македонскому… Да выше всего, голубушка, первый класс Святого Георгия… Чуть, право, от радости не умер!». Ни одна другая награда таких эмоций не вызывала.

Из флотоводцев первую степень георгиевской награды получил лишь один адмирал Василий Чичагов – за разгром шведского флота в Ревельском и Выборгском морских сражениях в 1790 году. Безусловно, штурм Корфу, да и весь Средиземноморский поход адмирала Фёдора Ушакова в 1799 году заслуживал высшей воинской награды. Но правивший тогда император Павел I не любил георгиевскую награду и никого не награждал этим «екатерининским» орденом. Ушаков никогда не снимал Георгия 2-й степени, полученного после победы над турецким флотом в Керченском проливе по представлению Потёмкина и по указу матушки Екатерины. А орден Св. Георгия после пятилетней павловской опалы был возрожден Александром I и стал главной наградой Отечественной войны 1812 года.

В последний раз Георгий 1-й степени был вручён в 1877 году – великому князю Николаю Николаевичу Старшему, который, как значилось в указе, «овладел твердынями Плевны» и пленил армию Османа-Паши. После этого орден существовал еще 40 лет, но ни в русско-японскую, ни в Первую Мировую войну, ни, тем более, в Гражданскую никто столь высокую награду не заслужил. Да и награждения 2-й степенью были редки, всего лишь шесть за всю Великую войну. Последним кавалером Георгия 2-го класса стал французский маршал Фердинанд Фош.

Орден не скомпрометирован ни одним незаслуженным или случайным награждением. Не было убедительных побед – и не было эмалевых крестов. Георгий так и остался в истории достойной наградой для настоящих победоносцев, для тех, чья служба и храбрость не знают осечек и преград.

Память о 1812-м

Заметки к 210-летию отечественной войны

Это было ровно двести десять лет тому назад. Значит, с тех пор прошло три жизни продолжительностью в 70 лет. Рукой подать! Если вдуматься, как близки к нам исторические события, которые мы привычно считаем чем-то глубинно далёким.

22 июня император Наполеон нашёл слова для политического обоснования нового похода за славой, хлебом, золотом и мировым господством. О, это было воинственное воззвание:

«Солдаты! Вторая польская война началась. Первая окончилась в Фридланде и в Тильзите. В Тильзите Россия поклялась быть в вечном союзе с Францией и в войне с Англией; ныне она нарушает свои клятвы! Она не желает дать никакого объяснения в странных своих поступках, покуда французские орлы не отойдут за Рейн и тем не покинут своих союзников на ее произвол.

Россия увлечена роком. Судьба ее должна свершиться. Не думает ли она, что мы переродились? Или мы более уже не солдаты Аустерлица? Она постановляет нас между бесчестием и войной. Выбор не может быть сомнителен. Идем же вперед, перейдем Неман, внесем войну в ее пределы.

Вторая польская война будет для французского оружия столь же славна, как и первая; но мир, который мы заключим, принесет с собою и ручательство за себя и положит конец гибельному влиянию России, которое она в течение пятидесяти лет оказывала на дела Европы».

Бывший генерал Бонапарт умел разговаривать с армией, знал толк в пропаганде. Умел вдохновлять на подвиги воинство, воодушевлённое революционными идеями свободы и жаждой наживы. Как и принято в подобных случаях, он нашёл благообразный политический повод для вторжения. Нарушение тильзитских соглашений, нарушение (неизбежное для России!) континентальной блокады, вечный польский вопрос… Конечно, это недостаточные причины для фантастической по тем временам переброски огромной армии на тысячи километров на Восток. Неслучайно наименование войны, предложенное Наполеоном – Вторая польская – не приживётся. Для французов война станет «русским походом», для нас – Отечественной. Отбросив лукавую риторику, мы увидим, что Наполеон не мог смириться с существованием в Европе неподконтрольной ему сильной армии. Великий завоеватель понимал, что, пока Россия остаётся воинской державой, о французской гегемонии говорить не придётся. Вряд ли Бонапарт когда-нибудь верил в прочность тильзитских соглашений… Он намеревался сделать с русской армией то, что он триумфально проделал с австрийской и прусской. Перед ним лежала огромная крестьянская империя – не столь густонаселённая, как знакомые ему страны Европы. Здесь царил патриархальный уклад, даже внешне русские бородачи не были похожи на французских или итальянских пейзан. Целых сто лет, начиная с Петра Великого, Россия не знала серьёзных поражений. Первое ощутимое поражение нанёс русским он, Наполеон, при Аустерлице. Значит, нужно подчинить эту страну!

К тому же, Россия и Франция давно – как минимум, с елизаветинских времен – не могла «поделить» Польшу, Речь Посполитую. На неё оказывали влияние и Париж, и Санкт-Петербург. Недаром Екатерина Великая первоначально с удовлетворением восприняла новости о Великой Французской революции. Ей казалось, что смута на несколько десятилетий выбьет Францию из числа великих держав – и Париж более не сможет воздействовать на западных соседей Российской империи. Великая императрица ошиблась, не учла мобилизующей силы революций. Свержение монархии встряхнуло Францию, выдвинуло на первые роли в армии и в государстве по-настоящему талантливых и амбициозных людей, которые легко расставались со стереотипами. Франция стала сильнее. Здесь можно провести аналогию (конечно, частичную) с петровскими реформами. В итоге революционных изменений Россия и Франция превратили свои армии в лучшие в мире, их столкновение было неминуемо. Обе страны верили в свое великое предназначение, обе стремились к экспансии. Французы, выдвинувшие на первые роли генерала Бонапарта, ставшего революционным императором, были мощным соперником. Во многом в 1812 году они превосходили Россию – по опыту побед, по промышленному потенциалу. Да и по мобилизационному. Всё это давало Наполеону надежду на раскол в российской элите – вплоть до свержения Александра I. Французский военный гений был готов выдавить русских в Азию.

И вот в начале лета 1812 года Великая армия перешла через Неман. Триумфальным маршем топтала русскую землю.

напишет Тютчев.

Они шли за наживой, за трофеями, верили в свою удачу, в не раз подкреплённую победами удачу императора.

Инициативный, могущественный агрессор, готовый к тяготам походов, всегда обретает тёмную, но почти необоримую силу. В этом секрет великих завоеваний от Кира до гитлеровского Рейха. Ведь мало кто оказывал им сопротивление! Человек по грешной природе своей «животолюбив», отдавать жизнь «за други своя» непросто, куда легче покориться мировому гегемону. Народы расступаются перед завоевателями. Так Наполеону покорились все, кроме испанцев, португальцев, англичан и русских. Гитлеру – все, кроме англичан, русских и, пожалуй, сербов. Англичанам по географическим причинам было чуть проще… В остальных государствах против завоевателя с горем пополам (а вовсе не до последней капли крови!) сражались регулярные армии, а народные очаги сопротивления были, как говорят физики, пренебрежимо малы. Есть на свете единственное государство, в котором вот уже четыреста лет не принято гнуть спины перед иноземными поработителями. Нам повезло в этом государстве родиться. Может быть, прав был император Пётр в своей запальчивости: «Природа произвела Россию одну, она соперниц не имеет»?

План Наполеона был во многом авантюристическим, но не сумасбродным. По прежним кампаниям – по Прейсиш-Эйлау, по Фридланду, даже по Аустерлицу – он знал упорство русского солдата. Но держался невысокого мнения о полководцах, да и императора Александра не считал твёрдым правителем. Плацдармом для нашествия стала вся Европа, кроме британских островов. Полумиллионная Великая армия с блистательной репутацией при смелом блицкриге казалась несокрушимой силой. Кто устоит перед натиском Нея и Даву – надёжных проводников воли Наполеона? А в русской армии даже единоначалия не было! Вырисовывалась вполне достижимая перспектива: разгромить в генеральном сражении основные силы русских, принудить Александра (или его преемника, если гвардия с горя устроит в Петербурге очередной переворот) к капитуляции. Россия превратилась бы в очередного сателлита могущественной Франции. В поставщика пушечного мяса, лошадей и хлеба для новых походов – против Британской империи.

В колоссальной по тем временам армии Наполеона природных французов было меньше половины. Поляки, баварцы, итальянцы, датчане, голландцы… Надменный Евросоюз, сыны воинской интеграции. Даже недавние союзники императора Александра – пруссаки и австрийцы – теперь готовы были сражаться под знамёнами Наполеона. Ему (как и основателю несостоявшегося «Тысячелетнего Рейха») многое удавалось по праву сильного, до поры до времени, а точнее – до вторжения в Россию.

Презрение к России, к её святыням, к её героям было идеологической основой нашествия 1812 года. Заставить полумиллионное войско сражаться в тысячах километров от родных мест – технически непростая задача для первой половины ХIХ века, когда главным транспортным средством оставалась лошадь. Вот Наполеон и попытался возродить дух крестовых походов, когда религиозная ярость помогала превозмогать лишения. Наполеон – дитя Французской революции, он не был религиозен. Значит, требовалось доказать собственной армии, что Россия – мировой агрессор, коварное и жестокое государство, а уничтожение России – великое благо для нынешних и будущих поколений цивилизованных европейцев. Французы намеревались приструнить и подчинить варваров, таково было кредо той войны – и потому неизбежно впадали в недооценку противника. И потому не могли наладить деловые отношения с жителями оккупированных территорий. «Благородные» рыцари Наполеона вели себя в России как поработители: им внушили презрение к русскому «скоту». Гордыня помогла Наполеону успешно ввязаться в драку вдали от родной Франции. Но гордыня помешала ему победить Россию…

Антикрепостническая пропаганда мало кого убедила, а вот бесчинства оккупантов народ оценил по заслугам и без промедления. Для мужика Наполеон был антихристом, воплощением зла – и это не только результат умелой агитации Ростопчина и подобных ему проницательных вельмож. Это шло от души, от сердца: идти на басурмана. Как будто ветры Куликова поля задули над страной, всколыхнули историческую память, заставили встать за землю русскую. Крестьяне сжигали хлеб, оставляли захватчикам пепелища. «Не доставайся злодею!», – таков был народный лозунг того лета. Что это – дикость или великий патриотический подвиг? Для французов – первое, для нас, безусловно, второе.

С двухсотлетней исторической дистанции воспринимаем ту Россию в духе героической идиллии. А в XIX веке судьбы Отечественной войны были предметом острых споров. В наше время то и дело подвергается сомнениям официальная патриотическая версия Великой Отечественной 1941 – 45-го, продолжаются дипломатическое противостояние по результатам Второй Мировой. Всё это было и в XIX веке… Говорили и о воровстве интендантов, которые довели русскую армию до голода. И о том, что за патриотическими словесами дворяне и купцы прятали корыстный интерес. Известен такой беспощадный отзыв о российской элите 1812 года: «Не покрыло ли оно себя всеми красками чудовищнейшего корыстолюбия и бесчеловечия, расхищая всё, что расхитить можно было, даже одежду, даже пищу, и ратников, и рекрутов, и пленных, несмотря на прославленный газетами патриотизм, которого действительно не было ни искры, что бы ни говорили о некоторых утешительных исключениях». Неужели «не искры»? Как же в таком случае устояла Россия? Как одолела Великую армию? Изворовавшаяся страна непременно распалась бы, раскололась под ударом. Будем судить по результатам. Несмотря на все ошибки и пороки, несмотря на показуху и интриги, несмотря на отсутствие признанного «военного вождя», Россия оказалась в 1812-м году сильнее всех в мире по стойкости патриотического духа. Случайных побед не бывает. А очернить можно любую страну – как и любую семью.

Император Александр в год нашествия, по собственному признанию, только начал читать Священное Писание – впервые, хотя ему шёл тридцать пятый год. До войны 1812 года любимый внук Екатерины «учился понемногу» и разговаривать по душам с Православной Русью не мог. Потому в годину великих испытаний государственным секретарём, правой рукой государя стал Александр Семёнович Шишков – адмирал, учёный, будущий министр Просвещения, патриот, яростный борец с иностранщиной в русском языке и в русской жизни. Кто, если не Шишков, написал приказ по русской армии, подписанный императором 25 июня:

«Из давнего времени примечали мы неприязненные против России поступки французского императора, но всегда кроткими и миролюбивыми способами надеялись отклонить оные. Наконец, видя беспрестанное возобновление явных оскорблений, при всем нашем желании сохранить тишину, принуждены мы были ополчиться и собрать войска наши; но и тогда, ласкаясь еще примирением, оставались в пределах нашей империи, не нарушая мира, а быв токмо готовыми к обороне. Все сии меры кротости и миролюбия не могли удержать желаемого нами спокойствия. Французский император нападением на войска наши при Ковно открыл первый войну. И так, видя его никакими средствами непреклонного к миру, не остается нам ничего иного, как призвав на помощь свидетеля и защитника правды. Всемогущего Творца небес, поставить силы наши противу сил неприятельских. Не нужно мне напоминать вождям, полководцам и воинам нашим о их долге и храбрости. В них издревле течет громкая победами кровь славян. Воины! Вы защищаете веру, отечество, свободу. Я с вами. На начинающего Бог».

Как важно найти ёмкий, точный, эмоциональный образ, который станет крылатым. Эти слова наполнили смыслом первый акт русского сопротивления: «На начинающего Бог». В пропагандистской войне Россия устояла, потому что Шишков хорошо знал и армию, и народ. Знал, какая патетика царапнет сердца…

Шишков был автором и царского Манифеста о вторжении Наполеона:

«Неприятель вступил в пределы наши и продолжает нести оружие свое внутрь России, надеясь силою и соблазнами потрясть спокойствие Великой сей Державы. Он положил в уме своем злобное намерение разрушить славу ее и благоденствие. С лукавством в сердце и лестью в устах несет он вечные для нее цепи и оковы. Мы, призвав на помощь Бога, поставляем в преграду ему войска наши, кипящие мужеством попрать, опрокинуть его, и то, что останется неистребленного, согнать с лица земли нашей. «…» Да найдет он на каждом шагу верных сыновей России, поражающих его всеми средствами и силами, не внимая никаким его лукавствам и обманам. Да встретит он в каждом дворянине Пожарского, в каждом духовном Палицына, в каждом гражданине Минина. Благородное дворянское сословие! ты во все времена было спасителем Отечества; Святейший Синод и духовенство! вы всегда теплыми молитвами призывали благодать на главу России; народ русский! храброе потомство храбрых славян! ты неоднократно сокрушал зубы устремлявшихся на тебя львов и тигров; соединитесь все: со крестом в сердце и с оружием в руках никакие силы человеческие вас не одолеют».

Шишков обращался к православным братьям, пытался преодолеть стену непонимания, разделившую дворянство от крестьянского большинства. После Победы именно он, адмирал и государственный секретарь, предложит выгравировать надпись на памятной медали – цитату из псалма: «Не нам, не нам, но имени Твоему». В июне и июле 1812-го до Победы путь лежал долгий, но Россия не рассыпалась. Ощетинилась и приняла удар.

О патриотическом и военно-патриотическом воспитании сегодня толкуют на всех педагогических перекрёстках. Должна ли школа вообще воспитывать? Жизнь не даёт на этот вопрос однозначного ответа. Да и возможны ли такие ответы – однозначные, окончательные? У патриотического воспитания немало оппонентов, для которых эти материи – сплошное варварство. Самым утончённым, самым современным идеологам не в радость маршевые трубы патриотизма, ведь они заглушают трели общечеловеческих ценностей.

Есть и такое мнение: патриотизм не только необходим человеку, но и присущ ему органически. Чего же тут воспитывать? Приучать к националистическому бахвальству, к шовинизму?

Но патриотизм, чувство Родины, чувство единство с историей Отечества, с разными поколениями соотечественников – всё это не сорная трава. Патриотизм не может развиваться сам по себе, его следует культивировать, если мы заинтересованы в сохранении России как независимого государства, русского языка, единой культуры многонационального народа, проживающего в России и в странах распавшегося Советского Союза. Не сохраним пространство – окажемся бессильными перед любым испытанием, перед любым кризисом.

Тем временем антипатриотическое воспитание набирает ход – в телепередачах, в интернете, в нарождающихся мультикультурных и попросту бескультурных традициях…

Память о войне 1812 года много лет возвышала души.

Как часто мы замечаем в нашей жизни тревожные симптомы, вздыхаем о старых добрых временах, критикуем день нынешний. В прошлом ищем идеалы: «Богатыри – не вы!». Современность всегда выглядит неприглядно: «Настоящее уныло… Что пройдёт – то станет мило». Даже древние египтяне ворчали: не та пошла молодёжь. И ведь не ошибались! Но некоторые поветрия последнего времени достойны уважения. Я говорю о том интересе к истории Отечества, который прослеживается сегодня в настроениях общества. Англичане потихоньку забывают про адмирала Нельсона, не говоря о Ричарде Львиное Сердце. Немцы вообще пребывают в растерянности и в горячке самобичевания. У них осталась одна забава: каяться от зари до зари. Американцы, конечно, настроены патриотически, у них нет сомнений, что их держава во всём должна первенствовать. И тех, кто изображён на долларовых банкнотах, они помнят и уважают. Но более-менее глубоких знаний о Вашингтоне и Линкольне у них нет, есть поверхностное, ритуальное почтение, а горячего любопытства днём с огнём не встретишь. Нет его! Как нет и стремления разобраться в секретах истории. Дело в том, что для всех народов Запада героическую историю давно заслонил англо-американский шоу-бизнес и его величество Голливуд. Национальными героями стали придуманные персонажи блокбастеров, пружинисто шагающие в ореоле спецэффектов. А Россия тянется к родной истории. Да, к мифам – но к мифам, основанным на историческом материале. И Александр Невский значит для нас больше, чем Ричард для британцев. А Суворов для нас поважнее, чем хромой Фридрих для современных пруссаков. Вспомним: в какой ещё стране телевизионный конкурс на определение наиболее выдающихся деятелей отечественной истории (у нас он назывался «Имя Россия») вызвал столь бурные споры среди десятков тысяч активистов? Аналогичные конкурсы прошли во многих странах, но нигде не было столь широкого резонанса. Напомню, что в нашем конкурсе первенствовал Александр Невский. Ни в одной другой стране деятели столь отдалённой от нас эпохи не вызвали такого количества откликов! Правда, вероятнее всего, при честном подсчёте голосов оказалось бы, что победил Сталин, но в любом случае святой князь Александр Ярославович остался в памяти народной. Другой симптом – популярность телевизионных дебатов на историческую тему. В первую очередь – популярнейший «Суд времени». В телестудии сталкивались мнения не только по актуальным проблемам истории последних ста – ста пятидесяти лет, но и по сюжетам истории далёкого прошлого. Преданья старины глубокой по-прежнему волнуют нас! Не отпускают. На этот счёт есть пустопорожнее мнение: Россия погружена в прошлое, поэтому её настоящее убого, а будущее трагично. Но «Копание в прошлом» – это не топтание на месте, не прозябание. Если бы прервалась связь времён, если бы мы начали с чистого листа – это означало бы окончательную победу бескультурья и деградации. История – это основа культуры. Ведь она включает в себя и историю литературы, и историю ремёсел, и историю искусств, и историю науки… И, конечно, историю войн, которая включает в себя всё вышеупомянутое. В прошлое расходится немало дорог, бродить по которым – наслаждение и польза.

Зачем нужен юбилей войны 1812 года в школе? Снова – оптичивание мероприятий, натужная обязаловка, которая отвлекает от учёбы? А не скатимся ли мы к шовинизму?

Необходим новый подход к изучению священных эпизодов российской истории. Они должны стать основой воспитания. Да-да, военно-патриотического воспитания. В древней Элладе изучение «Илиады» было фундаментом образования. Читали героическую поэму о боевом прошлом ахейцев – и вырастали в героев, которых невозможно было одолеть. Греки превосходили соседей интеллектуально и физически – во многом благодаря системе образования, основанной на уважении к великому историческому прошлому. Здесь есть, чему поучиться. 1812-й год – это наша «Илиада». Только она не помещается в одну книжку. Потому что это – и «Война и мир» Толстого, и научно-популярные жизнеописания Кутузова, Багратиона, Дениса Давыдова, и стихи о победе 1812 года, в первую очередь – лермонтовское «Бородино». Стихотворение всенародно известное, с его звучных аккордов для многих из нас начиналось знакомство с русской литературой. И это прекрасно! Так и должно продолжаться. Человек, знающий наизусть хотя бы три строфы из «Бородина», хранящий память о первом ярком знакомстве с этим стихотворением – не станет равнодушным обывателем «без роду, без племени». А равнодушие – штука опасная, оно – питательная среда для хищнического, потребительского отношения к жизни. И ведь «Бородино» не превратилось с годами в архаичный реликт. Там живая русская речь. Звучная, полнокровная. Там – редкостная убеждённость, потому что удалось поэту попасть в унисон со стихией исторической правды. И получилось поистине государствообразующее стихотворение – в этом жанре, пожалуй, наиболее сильное в русской поэзии. Не зная «Илиады», невозможно было понять суть древнегреческой цивилизации, приобщиться к ней. «Бородино» для нас – такой же пароль, открывающие ворота в Россию. Изучайте Лермонтова всерьёз, без постмодернистских искажений, которые, к сожалению, проникают и в школы. Изучайте его, как сокровенный эпос великого народа – и на уроках литературы, и на уроках истории. Учитесь читать, произносить и пересказывать прочитанное по «Бородину» – вот вам и патриотическое воспитание. Не искусственное, не «по разнарядке», а нутряное, природное. Вдумаемся: лучшие произведения русской литературы связаны с воинским подвигом 1812 года. С героическим сопротивлением агрессору. «И клятву верность сдержали мы в Бородинский бой», – что может быть выше? Звёздные часы в судьбе народа! Принижать их значение – значит, разрушать цивилизацию.

В годы великих испытаний народ показывает свою суть. И победы в наполеоновских войнах показали всему миру, что такое Россия, какова она – эта загадочная страна, которую на Западе долго считали варварской. Да, европейские светила, корифеи века Просвещения с почтением относились к императору Петру. Но представляли его всё-таки в известной степени варваром или великим цивилизатором тёмных восточноевропейских масс. Да, русская армия показала себя во всей красе в Семилетнюю войну. Да, после потёмкинской военной реформы русская армия стала сильнейшей в мире – тому подтверждение блистательные победы Суворова в русско-турецкой войне и польской кампании 1794 года. Но всемирная эпопея борьбы с Наполеоном имела куда больший резонанс. Не только героизм русского солдата восхитил Европу в те годы. Все увидели на востоке Европы великую державу, крепкую государственность и народ, народ, достойный не только уважения, но и восторга. Русский солдат – крепостной крестьянин – которого в Европе считали рабом, оказался подлинным рыцарем. Конечно, не все это приметили и оценили. Многие удивлялись: почему эти «рабы» сражаются не за страх, а за совесть? Почему в их облике и обычаях есть и достоинство, и уверенность в себе?

Россия побеждала – а у победителей всегда немало недругов, завистников. Неслучайно именно тогда появилось понятие «русофобия». Но среди европейских мыслителей были и те, кто стремился понять и полюбить Россию. Первое имя, которое приходит на ум – Жермена де Сталь. Она была дочерью Жана Неккера – министра финансов при короле Луи XVI. Неккер был реформатором, он действовал в суматошный период пролога Французской революции. Когда общественная жизнь окончательно радикализировалась – отошёл в тень и настали для Франции кровавые времена. А его дочь проявила себя как убеждённая противница якобинцев и генерала Бонапарта. Наполеон приказывал сжигать её книги… Она побывала в России, общалась с нашими политиками, писателями, полководцами. Присматривалась и к людям «простого звания». Вышла книга Ж. де Сталь о России. Приведу её слова: «В характере русского народа – не бояться ни усталости, ни физических страданий. В этой нации совмещаются терпение и деятельность, весёлость и меланхолия; в ней соединяются самые поразительные контрасты, и на этом основании ей можно предсказать великую будущность… Этот народ характеризуется чем-то гигантским во всех отношениях; обыкновенные размеры неприложимы к нему».

То и дело мы слышим разговоры о том, что народ, приверженный Православию, по всем статьям проигрывает более просвещённым и успешным католикам и протестантам. События наполеоновских войн показали идиотический уровень этих рассуждений, но мы слышим их снова и снова… А Жермену де Сталь наши деды убедили: Россия с её традициями и богатырскими ухватками – это великая сила.

Есть в истории государства Российского эпизоды, к которым каждый из нас хочет быть причастным. Звёздные часы России – удивительной страны, в которой нам посчастливилось родиться. Написал я эти строки и подумал: как это банально, как натужно… Манная каша какая-то, да и только! Я, правда, и манную кашу до сих пор люблю – если горячая, да под чай с лимоном. Но к чему ломиться в открытую дверь? Что может быть смешнее, чем прилежное повторение прописных истин: фрукт – яблоко, Волга впадает в Каспийское море, подвиг героев 1812 года не меркнет, «богатыри – не вы!»… Когда-то и впрямь восхищение победами русского оружия воспринимались как дежурная банальность. Так было в 1912-м, когда верноподданнические стихи о 1812-м годе радостно декламировали гимназисты – среди которых немало было будущих смутьянов 1917 года. Так было в наше брежневское детство, когда патриотическое воспитание поставили на широкую ногу. В первую очередь, прославляли, конечно, советских героев, но и про Кутузова не забывали. Выходили книги о победах русского оружия, предназначенные для детей: упомяну только «В грозную пору» Брагина, замечательные книги Анатолия Митяева и Сергея Алексеева.

Есть ведь и другой взгляд на судьбу России – панический, ехидный, высокомерный. «Вот всё у нас так!», – повторяют острословы, когда случается нечто отвратительное, постыдное или просто неприятное самолюбию: «Как это по-нашему!». А другие понимающе кивают, чувствуя себя посвящёнными в таинство Благородного Сопротивления Свинцовым Мерзостям России. В последние годы нашу страну они полюбили называть собачьей кличкой «Рашка». Насколько меньше было бы таких нападок на Россию, если бы мы твёрже боролись с собственной гордыней. Потому что основа русофобии русских людей – в ощущении, что «я лучше этого государства, этой эпохи, этого общества». Мы выпячиваем своё надменное «я», откармливаем высокомерное «эго».

Презрение к «родным осинам» – это не исключительно русское явление. Это банальное, как бревно, «обратное общее место» национального чванства – чванство антинациональное. Приглядимся к себе, это присуще человеку: в приступе гордости мы отвергаем государственные устои и высокомерно взираем с высокого холма на серую массу. Да, с высокого холма сограждане всегда кажутся маленькими и серыми. Особенно сильным это искушение было, есть и будет для интеллигенции. У Пушкина читаем: «чёрт догадал меня родиться в России с душою и талантом». Правда, куда чаще он бывал яростным русофилом, а без сомнений, без противоречий, без уязвлённости палитра художника бедна…

Помните у Вертинского – перепетое Гребенщиковым «в бездарной стране»? Но как покаянно он ответил сам себе в более позднем (времён Великой Отечественной) стихотворении:

Да, человеку невмочь всю жизнь проскользить в одном благостном настроении. А всё-таки скромность и патриотизм лучше самовлюблённости и отщепенческой гордыни.

Воспоминания об этой войне окрыляют – как увертюра Чайковского «1812-й год».

200 лет назад император Наполеон, подмявший под себя всю Европу, готовился к великому походу на Восток. Казалось, для него нет невозможного. В те времена, если вы произносили: «Великий человек!» – уже не стоило пояснять, о ком идёт речь. Это было нашествие двунадесяти языков – таким запечатлелось в фольклорной памяти. Союзники остались где-то далеко, за Ламаншем, а «объединённая Европа» нахлынула на Россию…

На волне Французской революции была создана уникальная армия. Революция выдвинула молодых, дерзких, одарённых людей, которые готовы были идти на смерть. Они были новаторами, реформаторами армии. В то же время, император Павел Первый опруссачил русскую армию, свёл на «нет» старания Потёмкина, Румянцева, Суворова, чем резко ослабил боеспособность нашей армии. Александр Первый исправил многие перегибы отца, при нём, как известно, усилилась артиллерия, но на уровень 1790-х годов русская армия не вернулась. Потому для борьбы с Наполеоном потребовалось напрячь все силы. Потребовалось самопожертвование Москвы после бородинской схватки.

«Бородинская годовщина» – это словосочетание нам известно по стихам Жуковского и Пушкина. Победа 1812 – 1814-го целое столетие была словом правды, которое отражало агрессию самых искромётных русофобов.

Это В.А.Жуковский, наш певец во стане русских воинов. Только так побивались доводы клеветников России.

Этот спор продолжился и в ХХ веке. Помните, как воевал с «голосами» и «подголосками» Сергей Михалков, который, подобно Жуковскому, создал два государственных гимна нашей страны: «Да, посмей назвать отсталой / Ту великую страну, / Что прошла через войну… / И почти до звёзд достала / Перед рейсом на Луну!».

Та же расстановка сил: Россию хотят идеологически поработить, прижать к земле, чтобы страна сама себя ненавидела и презирала, а мы в ответ – пробуждаем историческую память о победах…

Недаром возникла потребность увековечить подвиг победителей Наполеона. И Бородинское поле уже в XIX веке превратилось в священный заповедник исторической памяти. Такого обилия величественных памятников не знало ни одно поле в мире… Стоял там и монумент, посвящённый французским героям.

Но не вычеркнуть из нашей истории и позорные эпизоды беспамятства. После Октября наследие царизма хотели сбросить с корабля современности. Не в чести у новой власти оказались и герои 1812 года. Ведь они сражались «за веру, царя и Отечество», защищали феодальные порядки… И не могли понять неистовые ревнители пролетарской правды, что глупо применять учение Ленина к реалиям начала XIX века, когда в России не было ни влиятельной буржуазии, ни массового пролетариата… Конечно, государство не объявляло героев Бородина врагами трудового народа, но их оттеснили на обочину государственной идеологии. В школьных учебниках прославлялась Великая Французская революция. Сочувствовать крепостникам, феодалам было не принято, о народном патриотизме упоминалось вскользь.

Бородинский мемориальный комплекс сохранял статус просветительского учреждения, но слава его поблекла. Горстка энтузиастов честно несла свой крест. Они сохранили музей, сохранили бородинский заповедник истории.

И всё-таки бородинские памятники ветшали, их отправляли на переплавку. В 1932-м году радикалы пошли в атаку на Бородинский музей. Нашлись варвары, которым хватило бесстыдства разорить могилу Багратиона – генерала, который в любой операции сражался там, где опаснее, и получил смертельное ранение на Бородинском поле. Между прочим, грузинский князь Багратион был одним из любимых героев Сталина! Уничтожили и памятник на батарее Раевского, чугун пошёл на нужды индустриализации. Думаю, неслучайно всё это случилось в начале тридцатых, когда борьба между космополитами и государственниками в партии и в советском государстве вошла в наиболее ожесточённую стадию.

Радикалам хотелось начать историю с чистого листа, перечеркнуть всё, что было в «старом мире». Но они проиграли, не могли не проиграть. И уже в 1937-м 125-летие Бородинского сражения страна отмечала, как подобает наследникам героев. Теперь ни о какой смердяковщине в официальной пропаганде не могло быть и речи. О Кутузове, Багратионе, Раевском, Денисе Давыдове заговорили как о всенародных героях.

Стране понадобился глубинный патриотизм, уходящий корнями в далёкое прошлое. Портреты Кутузова отныне украшали каждую воинскую часть. Пожалуй, каждый советский человек знал «в лицо» Кутузова и Багратиона. Теперь и представить было нельзя, что каких-нибудь пять лет назад памятники этим героям свозили на свалку… Учителя с воодушевлением принялись воспевать подвиги героев Бородина, в новых учебниках предлагались более взвешенные оценки исторического прошлого. Советский патриотизм распространили на всю историю России, тем самым восстановили связь времён. Вот вам и намёк, и «добрым молодцам урок». Ведь это и сегодня актуально! Снова радикалы (на сей раз – не левые, а правые) предлагают нам осколки истории. Призывают к саморазрушительному покаянию, стремятся вычеркнуть из истории целые пласты.

В середине тридцатых началось восстановление бородинского мемориала – правда, осенью 41-го на поле русской славы снова звучали взрывы, снова погибали герои, сдержавшие «клятву верности». Война снова докатилась до Москвы. 10 октября на Бородинское поле прибыли войска 32-й дивизии под командованием полковника Полосухина. Заняли оборону. Поле ратной славы избороздили окопы. Знамёна русских полков, сражавшихся при Бородине в 1812-м, не успели эвакуировать из музея. Полковник Полосухин приказал отдать эти знамена частям, которым предстояло сражаться на Бородинском поле. На шесть дней герои-полосухинцы задержали продвижение врага, а потом пришел приказ отступать за Москву-реку – на новые позиции. В неравных боях дивизия не дрогнула, ни одно знамя, ни одна из священных реликвий 1812 года не досталась врагу.