Лайла бесплатное чтение

Глава 1. Слепой отпечаток

Когда мне грустно, я думаю о смерти. Воображаю ее старухой с косой. Или чернокрылым ангелом. Или темным кровавым следом, багряной дорожкой, что тянется за медицинской каталкой. Тянется, тянется, тянется по светлому полу приемного отделения, колесики скрипят, взвизгивают, врачи суетятся:

– Мужчина, полицейский, тридцать четыре года, огнестрельное ранение, калибр – девять миллиметров. Два выстрела в живот. Одно ранение – поверхностное, другое – левый верхний квадрант, глубокое, с кровотечением.

– Дыхание сорок пять. Пульс нитевидный, сто сорок. Давление не определяется.

– Ему поставлен катетер в правую большеберцовую.

– Введите сто миллиграммов кетамина и сто миллиграммов мексидола. Приготовьте десять миллиграмм эпинефрина для экстренной помощи.

Во рту становится сухо. Я подхожу ближе, присматриваюсь, принюхиваюсь и до боли прикусываю губу – да, я не ошиблась. Это он. Он. Детектив Мэттью Сол, из управления по расследованию особо тяжких. Мэтт. Совсем недавно прибыл к нам в город из Лондона, и вот. Лежит на каталке.

– Перевернем его. На счет три – раз, два, три!

– Выходных отверстий не вижу.

– Кладем обратно. Раз, два, три!

– Систолическое – шестьдесят, пульс – сто восемь, пальпируется.

– Возьми мешок Амбу, разгоним его легкие. А еще нужно УЗИ… кто сегодня в хирургическом? Льюис? Его вызвали? Пусть поторопится!

Я стою и смотрю. Медикам сейчас не до меня – раненый уже без сознания, кровь все течет, течет, течет на пол. И она же масляно перекатывается внутри пакета с донорской на штативе. Мэтт не просто бледный, а серый, будто пепельный. Кровь. У него четвертая положительная, самая вкусная, но в Мэттью меня привлекают не только группа и резус. Есть кое-что еще – ум, интуиция, скорость реакции… красивые темные глаза.

В прошлом году, в Лондоне, он чуть было меня не прижучил! Заманил, почти захлопнул искусно выстроенную мышеловку, но в последний момент я все-таки осознала себя «мышью», сбежала и спряталась – забилась в узкую треугольную щель между стеной и забором. Попа кое-как поместилась, а вот левый плечевой сустав и ключицу пришлось выломать, чтоб втиснуться. Было больно, но я сидела в этой щели и беззвучно смеялась от восторга и бешеных эмоций – он чуть меня не поймал! Потрясающе! Ночь, окраина города, страшный ливень, громовые раскаты. Сол метался в паре метров от меня, размахивая глоком, и что-то исступленно орал в гарнитуру. Мы были так близко друг к другу, так близко – дышали одним воздухом. Он и подумать не мог, что Лондонский Вампир – кровавый убийца, псих, маньяк – мог уместиться в такую ма-а-аленькую щелочку.

Тук-тук-тук-тук-тук… т-т-т… ту-у-ук-тук. Я слышу, как сердце Мэттью перебивается, буксует, дрожит – работает. Оно о-о-очень сильное, да и врачи не сдаются:

– УЗИ… пневмоторакса нет.

– Начнем с двух пакетов эритроцитарной массы, проверьте на совместимость шесть литров. Шевелитесь!

Я знаю, точка невозврата уже близко. Медики тоже знают.

– Анестезия! Нет времени ждать КТ! Ему срочно нужно в операционную! Интубируем, трубку на восемь и пять… положите подушку под голову.

– Реанимационный набор готов.

– Тахикардия!

– Ждем, должно пройти… продолжаем.

– Сатурация – девяносто.

– Проверьте давление.

– Систолическое – пятьдесят. Вводим адреналин. Начинаем вентиляцию. Где Льюис, мать его?! Вызывайте еще раз!

Уже скоро. Скоро все закончится. Если Льюис из хирургического не прибудет в ближайшие две минуты…

В конце коридора распахивается дверь. Я отхожу в сторону, прячусь в тени. Двухметровый Льюис проносится мимо меня, обкладывает всех бодрыми матюками, и это сумасшедшее колесо начинает крутиться еще быстрее – в Мэтта вливают порцию донорской, накачивают препаратами, стабилизируют, чтобы удержать давление на приемлемом уровне.

Я закрываю глаза, медленно вдыхаю. Воздух в отделении сладко-горький, живой, горячий. Пол скользкий и пахнет так, будто здесь грузовик с арматурой и бухлом перевернулся. Спирт, железо, апельсин и горечавка. Как мой любимый биттер «Апероль». Изумительно. Его кровь пахнет изумительно, но меня трясет не от вожделения, а от страха. Пытаюсь успокоиться, отвлечься – рассматриваю стены и потолок.

Больницы, лазареты, госпитали – самые лучшие изобретения человечества, просто песня. Кровь, плазма, пот, опиаты, люди в отключке, люди по частям, люди целиком, но уже трупы… у них можно стырить пачку ментоловых или айпод. Песня.

Тук-тук-ту-у-у… тук-тук, тук-тук, тук-тук. Мэттью еще держится. Льюис рычит и командует. Запряженная медиками каталка уносится к лифтам в хирургический блок.

В моем распоряжении остается лишь кровавый след на полу. Уже потемневший, затоптанный.

Я наконец вспоминаю о том, что вообще-то работаю здесь уборщицей, включаю на айподе первый трек, надеваю перчатки, подтягиваю ближе свою тележку, бросаю в ведро с водой пару хлорных таблеток, брызгаю стены дезинфицирующим спреем, отжимаю веревочную швабру и тру пол.

Тру, тру, тру, пока в ухе скрипит жизнеутверждающая виолончель. Собираю в мусорный мешок обрывки пластыря, тяжелые от крови хирургические тампоны, о-о-о, а вот и пакет из-под эндотрахеальной трубки… наверно, он сейчас умирает. Как же так, мой хороший? Как же так, мой прекрасный «Апероль»?..

А вот я никогда не умру. Ни-ког-да. В этом слове есть что-то посильнее смерти. Любая человеческая клетка имеет свой срок годности, так называемый предел Хейфлика – клетка способна делиться ограниченное количество раз, причем, каждая новая клетка будет заведомо хуже оригинала, на генном уровне. Как ксерокс – качество первой копии еще приемлемое, а вот копия с копии уже… хм. Для моих клеток предела Хейфлика не существует. Они могут делиться бесконечное количество раз, а при необходимости – делиться и обновляться с невероятно высокой скоростью. На самом деле, для природы в этом нет ничего удивительного – такой же способностью обладают все раковые клетки. Метафорически, можно сказать, что я одна сплошная ходячая саркома. Кровожадная и злая. Вампирша со страстью к высокой науке. И к Мэттью.

Виолончель в наушниках утихает, включается следующий трек.

Булькаю шваброй в ведре, отжимаю, снова тру. Тру, тру, тру, чувствуя слезу на щеке, и беззвучно подпеваю Пинк с Лили Аллен: «Тру-у-у лав, тру-у-у лав, ит маст би тру-у-у лав, трам-пам-пам-пам-пам-пам-пам-па-а-ам…»

Хейфлик – это профессор анатомии. В девяносто четвертом он опубликовал книгу «Как и почему мы стареем». Если найти са-а-амое первое издание, затем открыть одну из са-а-амых последних страниц и прочитать список «Над книгой работали», можно обнаружить меня среди корректоров. Я прочитала этот чудесный труд от корки до корки и так воодушевилась, что поступила на медицинский, но довольно быстро охладела к учебе – в больницах и госпиталях мне всегда было гораздо интереснее, чем в лекционных аудиториях.

«Тру-у-у лав, тру-у-у лав, ит маст би тру-у-у лав…»

Мне так страшно, что хоть вой. Скорее всего, он уже умер. В смысле, не Хейфлик, а Мэтт. Два пулевых в живот – это не шутки. Да еще и левый верхний квадрант. Селезенка наверняка в клочья. Стрелял кто-то из банды Алистера, я уверена. Мэтт прибыл в город, чтобы поймать меня, но по ходу зацепил местного воротилу – возобновил расследование по одному старому-престарому делу, разозлил Алистера…

Это все я виновата. Все я. Не сдержалась. Нагадила там, где живу – прирезала местного мужика. Я не хотела, правда! Он сам ко мне полез, да так, что у меня пальто затрещало! Уродец. Я шла домой со смены, по темному проулку, а он схватил, поволок, еще и рот зажал, дурашка. Я с трудом сдержалась, чтоб не отожрать ему руку прямо там, в проулке, кое-как дотерпела до его дома. Притворилась испуганной и покорной, разделась сама, сложила шмотки стопочкой, прикрыла их пакетиком, чтоб не забрызгать, и попросилась в душ. Дурашка разрешил, но поперся следом… надо было его придушить! Или свернуть шею! Или шарахнуть башкой от унитаз! Зачем я его прирезала, зачем?! Дважды полоснула по горлу, крест-накрест, будто подпись свою поставила!..

Уродец оказался гипертоником – кровь брызнула на стену широким веером. Я набрала пригоршню, попробовала, но тут же сплюнула – вкус был еще омерзительней, чем запах. Надо было его придушить… идиотка! Уродца нашли, сообщили куда следует, и Мэтт, конечно, тут же примчался-закрутился-завертелся ищейкой, нарвался на Алистера и получил пулю. Вернее, две.

Достаю губку, оттираю брызги со стен, заканчиваю уборку. Вода в ведре становится коричневой, а пол – приятно светлым.

Айпод включает следующий трек – что-то плавное, из Элтона Джона. Выдергиваю наушники, достаю из кармана айпод, сжимаю до хруста, швыряю в мусорное ведро. Прости, старина Элтон, сегодня я не в духе. Шмыгаю носом.

Боже… Господи, не дай ему умереть. Клянусь, я больше никогда не буду убивать твоих невинных агнцев, ни-ког-да, только уродцев! Буду давиться их отвратной уродской кровью, шипеть, блевать, но агнцев не трону! Клянусь! Только не дай ему умереть. Пожалуйста.

За окнами пасмурный осенний рассвет, туман и парочка утонувших в нем скорых – ярко-желтых, будто задремавшие в дыму канарейки. У крыльца курит какой-то растрепанный тип. Сигарета дрожит у него в руке, а на свитере, прямо на пузе, круглое багровое пятно. Это помощник моего детектива? Напарник? Нет, скорее какой-то случайный мимокрокодил, свидетель, который услышал пальбу и вызвал скорую. Мне хочется подойти, стянуть с него свитер с пятном и забрать себе, на память, но нет. Так нельзя. Рядом с ним уже притормаживают две полицейские машины.

Запинываю тележку в лифт. Вытираю кровь на полу и стенах кабины, нажимаю кнопку «3», еду. Выхожу на третьем этаже, снова вытираю кровь, оглядываюсь – Мэттью сейчас во втором хирургическом блоке, самом большом. Там слышатся негромкие переговоры медиков и писк приборов, значит, Мэтт не сдается.

Сажусь на скамейку у белых дверей, сижу.

Господи, я никогда тебя не видела, не слышала и не ощущала, как и ангелов с черными крыльями, и старух с косой, но если ты есть, прошу, пощади! Я еще помню арамейский, помню скифский и даже древнеегипетский, я воздам тебе молитвы на всех известных мне языках – да будут спеты хвалебные гимны в честь твою, о бог, который продвигает время, тот, кто обитает среди тайн мира, тот, кто оберегает слово, произнесенное мною, и… и… трам-пам-пам-па1… проклятье! Ничего я уже не помню, но обещаю – больше никаких невинно убиенных! Обещаю!

Достаю из кармана небольшой кошелек – старый, с длинной шелковой кистью на уголке. Открываю его, бренчу монетками – десять пенсов, фунт, полфунта, а вот и бронзовый асс с профилем Антонина Пия. Мое оружие, мой резак, чудесная монета – крупная, твердая, сплав с оловом и свинцом. С одного края ее ребро остро заточено, будто скальпельное лезвие. Я ловко с ней управляюсь, могу и пару фокусов показать – исчезновение монеты, появление монеты, один взмах рукой… вжик! По размеру и весу асс очень похож на двухфунтовик, и если Мэтт выживет, если он выживет, клянусь, я зайду в соседний с госпиталем супермаркет, подойду к автомату с газировкой и брошу асс в щель монетоприемника… клянусь! Урода Алистера я буду душить голыми руками, но это после.

Моя смена давно закончилась. Я сижу у хирургического блока и жду. Сижу и жду, сижу и жду. Тру скамейку, когда мимо меня кто-нибудь проходит, гремлю банками с дезинфекторами на тележке, шуршу пакетами и снова сижу. Как будто отдыхаю после смены, но на самом деле жду.

Как это, оказывается, страшно – ждать, надеяться и бояться, что вот-вот случится то самое «ни-ког-да»…

На исходе третьего часа ожидания двери хирургического распахиваются, но я уже не вскакиваю и не пытаюсь изобразить бурную деятельность. Сижу и рассматриваю свои тапочки-кроксы. Возле меня останавливаются еще одни тапки, ярко-зеленые, размера эдак сорок шестого. Это Льюис, наш хирург. Медленно поднимаю голову…

Льюис улыбается, как большой довольный кот.

– Чего сидишь? – спрашивает он, шуршит пачкой крепких, одну сигарету закладывает себе за ухо, другую сует в рот.

– Устала, – пожимаю плечами, показываю на пачку. – Можно мне?

– Рука в говне, – хмыкает Льюис, пожевывая фильтр. – Сиги детям не игрушки. Иди домой, задохлик, – и, напевая что-то, скрывается за поворотом.

Победа. Он победил. Льюис победил старуху с косой, прогнал ангела с черными крыльями. Краем глаза вижу, как каталку с Мэттью увозят в послеоперационную палату, увозят неторопливо, без суеты и спешки. Сегодня там дежурит Марта. Добрая, душевная и очень опытная.

Отлепляюсь от скамейки, встаю и тащу тележку к лифту. Нажимаю кнопку «1». Еду.Внизу полно народа. Полиция в форме – то и дело мелькают черные кепи с шашечками, полиция без формы – квадратные небритые подбородки и темные очки, персонал и пациенты. Пол опять затоптан, но моя смена на сегодня закончена. Я заталкиваю тележку в подсобку, набрасываю пальто на робу и прямо в кроксах шлепаю к выходу.

На улице серое небо, морось, в соседнем супермаркете немноголюдно. Подхожу к автомату с газировкой и без сожаления бросаю асс в монетоприемник. Автомат пару мгновений думает, а потом выплевывает мне взамен банку с колой. Спасибо.

Сую банку в карман пальто и иду домой по лужам-зеркальцам. Иду, иду, иду…

Когда мне грустно, я думаю о смерти. А когда радостно… когда радостно, я думаю, что я – уж точно не она. Я жуткая, гадкая и страшная, я монстр, но я не старуха с косой и не ангел с черными крыльями. Это единственное, что я знаю наверняка. Я похожа на смерть, я бледная копия с копии, отпечатанная на древнем полудохлом ксероксе, я стремный слепой отпечаток смерти, но я не она. Поэтому у меня есть выбор.

Я могу быть кем-то другим.

И с этого мгновения я хочу быть кем-то другим.

И буду.

Глава 2. День благодарения

Иногда людские муравейники начинают меня раздражать. Хочется слинять в третий, а то и в четвертый мир, поселиться у реки и развести куриц, только Мэтт вряд ли согласится уехать. Конечно, после выписки из госпиталя можно его усыпить, затащить в багажное на какой-нибудь левый рейс до Марокко, но нет, так нельзя.

В городе холодно. Ноябрь и туманы уже сделались ледяными. Небо темное, снег лениво и редко сыплется с неба, деликатно трогая влажную мостовую.

Я выхожу под свет фонарей и иду к кофейне на углу. Входные двери румянятся бронзовыми вставками, ласково звенят колокольчиком. Толкаю тяжелую створку и сразу спешу в дальний угол – за ширму – к маленькому столу и паре кресел. Снимаю пальто, усаживаюсь, тихим голосом заказываю чай. Без молока и сахара, без всего, просто черный. И сэндвич с индейкой.

С индейкой… улыбаюсь – да-а-а, Алистер ведь так похож на индюка. Носатого, породистого, горластого.

Достаю смартфон, гуглю: «Когда день благодарения в этом году» – 25 ноября, а затем: «Пошаговый рецепт приготовления индейки». Да, это Англия, а не Америка, ну и что. День благодарения – чудесный праздник. В конце концов, нам всегда есть кого и за что благодарить. Жую сэндвич, читаю рецепт:

«Разделываем тушку индейки. Удаляем шею и внутренности. Перед тем, как запекать индейку, ее следует хорошенько промариновать…»

Промариновать, значит. Угу. Читаю дальше, прихлебываю чай, а заодно прислушиваюсь и принюхиваюсь. Жду.

У Алистера есть бывшая жена. Ее зовут Молли. Очень милая леди – кругленькая, нежная, звонкая – не человек, а меренга для свадебного торта. И бывшая она Алистеру только по документам, но не по сути. Индюк приезжает к ней пару раз в месяц, по ночам. Вылезает из своего гнезда в порту, аккуратно обходит камеры и комнату с охраной, шикает на сторожевых псов, садится в старый седан и едет в сторону центра. Всего пару раз в месяц, но мне и этого шанса достаточно.

Доедаю сэндвич, допиваю чай, заказываю лимонад. Юный официантик приносит высокий стакан, блюдечко с тонко нарезанным лаймом и пузатый кувшин с шипучкой. Закрываю глаза, вздыхаю. Сегодня мне повезет, я чувствую. Се-год-ня.

На стойке у входа звонит телефон. Официантик берет трубку, отвечает на звонок, угукает и клацает картой по дисплею кассы – принимает заказ, а я вся подбираюсь и обращаюсь в слух.

Клац, клац… клац-клац… клац.

Молли прекрасная женщина, но даже у нее есть недостатки – она ужасно готовит, а индюк-Алистер обожает выпечку, особенно сливовый пирог, который изумительно готовят именно здесь, в этой кофейне.

Клац-клац. Клац…

– Да, да, я вас внимательно слушаю. Сливовый пирог, киш-лорен с лососем, чай со специями, эспрессо-смесь тонкого помола, лимонный мармелад. Ваш заказ принят, будет готов в течение получаса… привезти чуть позже? Да, конечно, мы можем доставить заказ в любое указанное вами время. Хорошо. Спасибо, что выбрали нас!

Сливовый пирог. Да-а-а…

Наливаю лимонад, с удовольствием прислушиваюсь к шипению пузырьков, улыбаюсь – сегодня ночью индюк вылезет из гнезда и потюхает к любимой беленькой женушке. А я буду его ждать.

От возбуждения у меня щекочет под ложечкой. Откидываюсь на спинку кресла, дышу глубже, чтобы успокоиться, но некстати вспоминаю послеоперационную палату, дождь за окнами, размеренный писк приборов и спящего Мэтта – живого, но совсем-совсем бледного и слабого. Таким я его видела лишь однажды, но мне и этого хватило – уревелась до икоты. Пришлось взять отпуск – успокоиться и обдумать план мести.

На глаза вновь наворачиваются слезы, часто-часто моргаю, вытираюсь салфеткой, сердито посапываю.

Молли живет недалеко отсюда. Я могла бы круглосуточно дежурить у ее дома, а то и забраться внутрь, спрятаться и ждать индюка, но это опасно. Опасно для Молли. Рядом с ней я очень быстро переполняюсь злобой. Мне хочется прикончить эту нежную белокурую леди, разобрать ее на запчасти, свалить их в коробку посреди гостиной, а индюку оставить записку:

Пазл «Молли». Инструкцию по сборке вы найдете в любом семейном фотоальбоме (белый комод, верхний ящик). С наилучшими пожеланиями, фирма-изготовитель «Лайла Инкорпорейтед».

Но нет, нет, нет! Я ведь обещала, я поклялась! Больше никаких невинных жертв, поэтому, я уже вторую неделю сижу по вечерам в этой кофейне, пью чай, выжидаю и сегодня мне наконец повезло – уверена, что поздний заказ со сливовым пирогом был именно от леди Индюк. До праздника благодарения еще три дня, но ведь перед запеканием тушку индейки следует хорошенько промариновать, правда?

Лимонад вкусно шипит в стакане, пузырится. Сгружаю в него весь лайм, перемешиваю, достаю из кармана пальто маленькую фляжку и доливаю в коктейль основную составляющую – ликер. Нет, это не «Апероль», а всего лишь вкусненький финский «Минту». «Апероль» будет позже, когда Мэтт выйдет из госпиталя на своих двоих.

Пробую коктейль, чихаю – пузырьки ударяют в нос – бросаю на стол пару купюр, забираю пальто и выхожу в желтый свет фонарей, под ленивый редкий снег.

Вновь улыбаюсь.

Я готова.

Тихо, безлюдно, холодно. Небо на удивление ясное, луна-фонарь кажется ослепительно яркой.

Машина Алистера стоит в тупике, в квартале от дома Молли. Капот уже остыл. Вокруг – колодец из стен и сонных черных окон.

Я тенью хожу-брожу вокруг тачки и вздыхаю – где-то в области сердца у меня вдруг поселилось сомнение. Крохотное такое, но стремное.

А если… если в Мэтта стреляли не по приказу Алистера? Если индюк не виноват, а я убью его и нарушу клятву? Что тогда? Конечно, Алистер ни при каких обстоятельствах не тянет на невинного агнца, но конкретно мне он ведь ничего плохого не сделал.

Или сделал?

Или нет?

Его вина не доказана. И почему я вообще подумала на Алистера? Потому что индюк самый очевидный и правильный кандидат на роль «плохого дяди»? А что, если… если это не он? Покушение на Мэтта получилось резонансным, Алистеру лишний шум ни к чему… хм.

Мэтт ужасно занудный – всегда роет не только вглубь, но и в стороны. Ищет похожие случаи, дергает за все, даже самые тонкие ниточки, у него много врагов, но Алистер? Он мог припугнуть для начала, но сразу две пули в живот… не знаю. Это сомнительно, а я не имею права на ошибку, я ведь обещала.

Стоп, стоп, стоп.

А что Мэтт вообще делал на улице в пять утра? Да еще и в тумане? А тот мимокрокодил в светлом свитере? Что он делал там, в тумане? Собачку выгуливал? И куда она делась после?

Я присаживаюсь на капот тачки, закрываю глаза и думаю, думаю, думаю… воображаю себе картинку. Серое утро. Густой туман. Незнакомый для Мэтта город. Тишина, лишь со стороны порта доносится приглушенный грохот погрузчиков. Мэтт выходит из отеля и идет, но не в полицейское управление и не в порт, а куда-то в сторону госпиталя – его неподалеку подстрелили и только поэтому успели довезти живым. Зачем мой прекрасный детектив шел в сторону госпиталя? Да еще и ранним утром, в тумане? Зачем? Ну, не ко мне же, правильно? Или ко мне? Может быть, он нашел что-то на месте преступления, в доме, где я прирезала уродца? Или хотел еще раз все осмотреть? А может, я там свою ID-карту оставила на самом видном месте? Волос, ресничку, отпечаток?.. Ха-ха. Не смешно. В конце концов я заслуженный работник клининга и не могла так облажаться.

Так куда же шел Мэтт? Или откуда? И за что получил две пули?

Проклятье! Ничего не понятно. Раньше было проще! Захотела – сделала, а теперь сплошные метания!

Раздраженно вздыхаю, постукивая пальцами по капоту. За спиной уже слышатся осторожные шаги и злое шипение:

– Отош-ш-шел от машины!

А вот и Алистер. Вернулся от Молли. Видимо издалека, в темноте, он принял меня за подростка. Одежка и комплекция располагают – на мне черный костюм с капюшоном, кроссовки, а в руках нет ничего, что могло бы его насторожить, лишь блестящая монетка между пальцами. Юбилейный двухфунтовик с профилем королевы.

– Пш-ш-шел вон, я сказал!

Алистер ускоряет шаг, приближается. Я смотрю на него, не двигаясь с места.

Виновен? Или нет?.. Ох, не знаю, я не уверена. А если нет? Если я убью его, нарушу клятву и с Мэттом опять случится что-нибудь плохое? Никогда себе этого не прощу, ни-ког-да!..

Что за чушь? С каких это пор я стала такой суеверной?..

– Ты оглох, что ли?! С-с-свали нахрен!

Алистер хватает меня за плечо, но я легко уворачиваюсь и отпрыгиваю в сторону, а дальше – пожарная лестница, крыша, карниз, еще одна крыша… и я уже бегу прочь по чуть влажной мостовой. Бегу все быстрее и быстрее, почти на пределе возможностей. Пытаюсь убежать от самой себя, вдруг получится.

Крохотное сомнение в один миг превратилось в душевную смуту размером с локомотив. Нет. Я не могу рисковать. Вина Алистера должна быть доказана, но я совсем не следователь, не детектив, у меня нет в этих делах никакого опыта… ох. Две недели размышлений и наблюдения, все впустую!

Я не готова.

Похоже, день благодарения в этом году пройдет без индейки…

Без индейки, зато с игристым вином.

Третий день безвылазно сижу дома, переживаю свой провал. Завернулась в одеяло, угнездилась на диване и прямо из кружки дую игристое. Иногда я подливаю в него кофе, иногда – чай, в зависимости от времени суток, файв-о-клок-ти – это святое.

В окне показывают снег с дождем. Черно-белое, немое кино. Внутри у меня тоже что-то вроде этой хлипкой мороси. Уныние. Смертный грех, между прочим.

Смертный… вздыхаю, невесело хихикаю. Отпустила индюка. Неудачница.

Где-то в недрах дивана бренчит телефон. Откапываю его из-под подушек, смотрю – звонит Марта. Да, та самая медсестра из послеоперационного. Милая женщина.

Принимаю звонок:

– Да, Марта, привет.

– Лали́, у тебя все хорошо? Ты дома?

– Да. На оба вопроса. А почему ты спрашиваешь?

– Лали, этот столичный бобби2… помнишь, молодой? С пулевыми? Так вот, ему вчера приволокли кучу бумаг в пакетах, ноутбук и записные книжки, прямо в палату! Он разобрал это, а потом шлялся по отделению и всем показывал твое фото! Персоналу! Фото, где ты стоишь на улице, возле терапевтического, и куришь! Он спрашивал – узнаем ли мы тебя и кто-ты-что-ты-где-ты – все выпытывал, а после буянил, мол, ему работать надо, а тут мы с дурацкими перевязками! Полаялся с Льюисом, представляешь?! Он ведь убийства расследует, да? Откуда у него твое фото?!

– Эм. Не знаю. Я сейчас дома и…

– Лали, он ушел! Подписал отказ, собрал шмотки и ушел, слышишь?! Наверно, он уже едет…

– Едет ко мне?

– Да! Лали, ты… ты…

– Тихо, Марта, тихо, не волнуйся. Спасибо, что позвонила. Пока.

– Лали, у тебя точно все хоро…

Сбрасываю вызов.

Да, милая Марта, у меня точно все хорошо. Все просто зае… великолепно. И очень волнующе. Откуда у Сола мое фото? Понятия не имею. Но непременно спрошу у него при встрече. Здесь от госпиталя всего ничего, особенно, если идти через проулок.

Залпом допиваю игристое, чихаю от пузырьков, выпутываюсь из одеяла и на цыпочках крадусь к входной двери. По пути смотрюсь в зеркало – жуть. Я похожа на Суини Тодда, но приводить себя в порядок уже поздно.

Дверной звонок квакает дважды. Глазка у меня нет, да и зачем он? Я и так чувствую, что это он.

Звонок снова квакает – нетерпеливо, нагло, настойчиво.

Сейчас… сейчас мы наконец познакомимся. Прямо сейчас! Какое счастье! Спасибо, Господи, или как там тебя, бла-го-да-рю!

Прижимаюсь плечом к косяку и с глупой улыбкой вопрошаю:

– Кто там?

Мгновение и…

– Детектив Мэттью Сол, полиция Лондона! Откройте!..

Глава 3. Бумажный самолетик

– Кто там?

Мгновение и…

– Детектив Мэттью Сол, полиция Лондона! Откройте!..

О, бо-о-оже, это не голос, а оргазм какой-то.

У меня в груди все кувырком, хочется распахнуть дверь, втащить Мэтта к себе и… не знаю, что сделать – съесть, пленить, присвоить, обнять… сделать что-нибудь такое, такое… но я лишь щелкаю замком, приоткрываю дверь и боязливо тявкаю в щелочку:

– Покажите ваше удостоверение.

Нетерпеливый выдох и мне в нос утыкается значок с серебряной звездой – «метрополитан-полис-сервис», фотка Мэтта, все дела.

Киваю, открываю дверь шире, впускаю мужчину моей мечты, изображаю испуганную мямлю:

– Я видела вас… эм-м-м… в новостях. То дело, об убийстве… даже не знаю, какое я могу иметь отношение к… и я… так что вы хотели, детектив?

– Мне нужно задать вам несколько вопросов, мисс Экхарт. Как раз относительно того самого дела.

Он проходит дальше, в гостиную, осматривает диван с одеялом, пустую кружку на подлокотнике, снег с дождем в окнах. Слегка прихрамывает, но двигается плавно. Не поворачивается ко мне спиной, только анфас или боком, в профиль. На пальто, на плечах у него крошечные дождевые капли. Волосы тоже чуть влажные, отросли, вьются на висках и затылке.

– Мисс Экхарт, где вы были в ночь с двадцать восьмого на двадцать девятое октября?

Мой прекрасный «Апероль»… он смотрит на меня. У него такие темные глаза – радужка, как эспрессо, угольные зрачки, а в них тонкими бликами таится… что? Жажда и азарт. Страстное желание докопаться до истины, отмотать время назад и восстановить картинку из прошлого.

– Мисс Экхарт, отвечайте на вопрос.

Ах да, конечно. Вопрос… он ведь не просто так пришел, он меня до-пра-ши-ва-ет, а я немного отвлеклась от роли жалкого задохлика. Надо наверстать. Отвожу взгляд, нервно подхватываю одеяло, неаккуратно сворачиваю его и снова бросаю на диван, бормочу:

– С двадцать восьмого на… в это время я была… я была дома.

Мэтт хмурится, подходит ближе:

– Мисс Экхарт, я спрашиваю о событиях почти месячной давности. Мне нужна точная информация. Не желаете посмотреть свой ежедневник? Планер?

– У меня его… их нет, – зябко повожу плечами, вся такая несчастная, тонкая, жалкая. – Я… я была дома. Что-нибудь еще, детектив?

Наверно, сейчас он продемонстрирует мне фотки, о которых говорила Марта. Как интересно! Я вся в нетерпении, в ожидании, в предвкушении.

Мэтт подходит еще ближе, чуть касаясь меня плечом, достает из-за пазухи смартфон, и показывает мне… нет, не фото, а видеофайл. Это запись с камеры наблюдения: ночь, пара фонарей, несчастная-тонкая-жалкая фигурка в длинном пальто идет по улице, а затем сворачивает в темный проулок и пропадает из вида. Дата (10_29_2021) и время (00:12) помаргивают в правом верхнем углу. Я смотрю. Секунды идут, но больше ничего не происходит, будто в стоп-кадре. Улица пустая, проулок темный. Конец записи.

– Узнаете, мисс Экхарт?

Он стоит так близко… у меня голова кружится от его запаха, голоса, взгляда.

– Да, – киваю, тереблю рукав кофты. – Это я. Иду домой со смены. Через проулок быстрее всего – десять-пятнадцать минут, и я дома. На этой записи… там все черное, поэтому не видно, как я вышла из проулка и повернула направо – пошла к дому.

Мэтт вдруг то ли улыбается, то ли щерится и вкрадчиво мне говорит:

– На выходе из переулка стоит еще один фонарь, с датчиком движения. Я сделал запрос в мэрию – его установили как раз накануне, двадцать шестого. Я просмотрел записи с начала октября и до настоящего момента. Я был там, на месте, в разное время суток, в разных погодных условиях, даже при повышенной влажности, в туман. Фонарь работал. Всегда. Ни одного сбоя.

Вздыхаю – точно! Фонарь! С долбанным датчиком движения. Новомодная штуковина. Он ужасно меня раздражает! Придурошный какой-то – вспыхивает всегда неожиданно, ослепляет, хрустит. Прикусываю губу, молчу, а Мэтт, естественно, продолжает напирать:

– Фонарь бы загорелся, но… на записи переулок так и остался темным. Значит, в ту ночь, в переулке, с вами что-то случилось. Что?

Понятно, что. Уродец схватил меня и потащил сквозь прореху в изгороди, в сторону, к своему логову. Но Мэтт… как он догадался, что нужно смотреть именно эти записи? Или он просмотрел вообще все имеющиеся, пока валялся в госпитале? Рехнуться можно. Да он просто маньяк!

– Отвечайте на вопрос!

Вздрагиваю, как бы испуганно, таращусь – а вот и давление на свидетеля подъехало. Мой прекрасный грубиян решил поднажать, какая прелесть. Я вся горю. С трудом сдерживая улыбку, смотрю на него снизу вверх, делаю брови домиком, быстро-быстро киваю и лепечу:

– П-простите, детектив. Сейчас я вспомню, сейчас. Хм-м-м… почему я не вышла из переулка? Эм-м-м. Наверно, я остановилась там, чтобы… покурить. Да, точно. Я курила.

– И что, до утра курила? Или прямо там заночевала?

– Н-нет… то есть, да, возможно.

– Возможно, заночевала? Возможно, курила?

Какой настырный! Ладно, ла-а-адно. Пузырьки игристого очень кстати бьют мне в нос, но я сдерживаю чих, зажмуриваюсь, всхлипываю, а потом смотрю на Мэтта полными слез глазами и скулю:

– Почему вы разговариваете со мной в таком тоне? Я просто, я… о, вспомнила! Да! Там была… лужа, я хотела пройти по бордюру, но зацепила пальто о какую-то проволоку и тогда решила… ну… обойти грязь.

– Лужа? Грязь? На каменной мостовой с тремя водосливами?

– Да, грязь. Так бывает, знаете, после дождя. Я хотела обойти лужу, а потом увидела прореху в изгороди, широкую такую. Прошла сквозь нее и…

– А потом? Что было потом?

А потом я прирезала одного уродского говнюка, отхлебнула говнячьей крови и чуть не блеванула прямо на месте преступления, но Мэтту я говорю другое:

– Ну-у-у, а потом я вышла по тропинке на соседнюю улицу и пошла домой.

Выкуси. И что ты на это скажешь, мой дорогой умник?

Тишина. Снег с дождем в окнах. Искры, искры, искры у меня в груди и по венам.

Мэтт смотрит неподвижно и тяжко, словно тушит сигарету о мою переносицу.

Я сказала что-то разоблачающее меня? Нет, вряд ли. Я не могла признаться, что уродец схватил меня. Этого нельзя было говорить ни при каких обстоятельствах. Статус свидетеля мне ни к чему, как и потерпевшей, слишком хлопотно. Я ничего не видела, я просто шла домой. Точка.

Детектив Сол медленно выдыхает, отходит на пару шагов, вновь осматривает диван, стены, окно… и немного морщится – наверно, ему больно. Ранения в живот всегда очень болезненные, как и процесс восстановления. Затем он шагает к двери, но уже на выходе останавливается, достает из кармана визитку, протягивает мне, бормочет:

– Мисс Экхарт, если вспомните что-нибудь, пожалуйста, сообщите мне.

– Хорошо, детектив, – покладисто киваю. – Если вспомню, непременно позвоню.

– Вы не собираетесь никуда уезжать в ближайшее время?

– Нет, что вы. Мне в понедельник на работу.

Закрываю за ним дверь, щелкаю замком, с удовольствем обнюхиваю визитку – «Аперо-о-оль». Медленно танцую по прихожей. Вальс – раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три…

Мэтт жив! Он ходит, говорит, сверкает шальными глазищами… это надо отметить! Крепко, вкусно, желательно наповал!

Прогарцевав на кухню, шарю по шкафам и холодильнику. Выгружаю на стол бокал, бутылку рыжего «Апероля», вискарь в золотистой фляжке, пряный итальянский ликер с труднопроизносимым названием «Куинт-эссен-тиа», шейкер, лед в мисочке и высокий измерительный шот. Ита-а-ак, дамы и господа, коктейль «Бумажный самолетик» сможет легко отправить вас на чудесную римскую прогулку! Или даже на древнеримскую, в зависимости от дозы. Бросаю в шейкер лед, наливаю поочередно по полному шоту биттера, виски и ликера. Закрываю шейкер, трясу. Может, мне как-нибудь попробовать себя в роли бармена?..

Дверной звонок квакает дважды.

Продолжаю трясти. Не буду открывать! Я в отпуске. Пятница. День благодарения. Мэтт жив. У меня «Бумажный самолетик».

Выливаю коктейль в бокал, втыкаю в него трубочку и дольку апельсина, вдыхаю умопомрачительный аромат, тянусь губами к трубочке…

Звонок снова квакает – нетерпеливо, нагло, настойчиво.

Чтоб вы все провалились!

Выбрасываю к фигам трубочку, подхватываю запотевший бокал, отхлебываю остро-пряно-ледяной прелести, марширую к двери, вновь отхлебываю, щелкаю замком, рывком распахиваю дверь…

Мэтт смотрит на меня неподвижно. И как будто угрожающе.

«Бумажный самолетик» встает у меня поперек горла, но потом все же проваливается и потихоньку разогревает движки. Мне надо срочно сложить на лице сложную икебану, светлый образ – милая-добрая-овечка-и-трепетная-лань, но мимика не желает подчиняться. Голосовые связки тоже отказываются пищать – не мое амплуа, не стоило даже пытаться, поэтому я больше не играю. Пусть видит меня такой, какая я есть.

Я залпом допиваю ледяную прелесть, с сожалением обнюхиваю бокал и хрипловато приветствую гостя:

– Ну?

Мэтт загадочно щурится:

– Мисс Экхарт, вы согласитесь на добровольной основе сдать образцы ДНК и отпечатков пальцев?

Вот змей, а! Глаза черные, шальные…

– Конечно, детектив, – ухмыляюсь я. – Прямо сейчас? Здесь?

– Да, сейчас, – кивает он. – Но не здесь. В полицейском управлении.

– Без проблем.

– И ваше пальто… я его ненадолго заберу.

– Хм, а как же я дойду до управления? Без пальто?

– Я отдам вам свое. И подвезу, чтобы вы никуда не… не промокли под дождем.

Он придерживает дверь левой рукой, а правую прячет где-то за спиной. Держит глок? Наверняка. Я вздыхаю:

– Минутку, детектив, – пристраиваю пустой бокал на комод и достаю с обувной полки кроссовки, а Мэтт уже не таясь убирает глок обратно в кобуру под мышкой.

Мое пальто отправляется в пакет, а мне на плечи опускается другое – темное, тяжелое, восхитительно пахнущее Мэттом. Я улыбаюсь, как счастливая дура, и кладу в карман его пальто смартфон, ключи и кошелек с длинной шелковой кистью на уголке.

Я готова.

«Бумажный самолетик» отрывается от взлетно-посадочной, убирает шасси и летит.

Глава 4. Разумное потребление

В полицейском управлении творится живой деятельный хаос – моноблоки гудят, ксероксы плюются бумажками, люди бегают, таскают туда-сюда папки, но я не имею к этому ни-ка-ко-го отношения. Я лишь невинная жертва полицейского произвола – сижу в «уютном» стеклянном аквариуме (комнате для бесед) посреди этого дурдома, неторопливо пью кофе из бумажного стаканчика и рассматриваю свои лапки, испачканные черной краской – обычной, типографской, ничего особенного. Дома протру тряпочкой со спиртом и отойдет. Теперь мои отпечатки есть в полицейской базе, надо быть осторожнее.

И вот я сижу… сижу, сижу, сижу, пялюсь по сторонам и поджимаю ноги в носках, потому что кроссовки тоже забрали на экспертизу. Пальто Сола висит на спинке моего стула. Я чуть-чуть сползаю вниз и прижимаюсь щекой к лацкану. Закрываю глаза, мечтательно вздыхаю. Хорошо, что я не кошка. Только мурлычу, а шерстью не пачкаю. «Бумажный самолетик» еще летит внутри меня – мне хорошо, тепло и приятно.

Входная дверь щелкает.

– Мисс Экхарт?

Нехотя отлепляюсь от лацкана, сажусь ровнее.

Хмурый, растрепанный Мэтт бросает на стол толстую папку, сгружает на соседний стул пакеты с моими кроссовками, смартфоном и пальто, а я с улыбкой интересуюсь:

– Ну как, в нем правда девяносто процентов шерсти?

– Что? – Мэтт усаживается напротив. – Где?

– В пальто, – все с той же улыбкой уточняю я. – Правда девяносто? Или меня обдурили?

– Хм-м-м… – Мэтт шуршит бумажками. – Мисс Экхарт, вы сказали, что зацепили пальто в том переулке, но эксперты не обнаружили зацепку при осмотре.

– Конечно не обнаружили, – всплескиваю чумазыми лапками. – Это же новое пальто.

– Как… новое?

– Вот так. Абсолютно новое. Точно такое же, только свеженькое. Я покупаю вещи удачного фасона сразу в нескольких экземплярах и меняю старые на новые по мере износа.

По мере износа. И после каждого убийства.

Мэтт молчит. Он опять прожигает мою переносицу взглядом, а я продолжаю веселиться, изображая дурочку:

– Разумное потребление. Слышали про такое? Ресайклинг, апсайклинг, дресс-кроссинг, сортировка мусора, а то и вовсе «ноль отходов»… да, и к обуви это тоже относится, – показываю пальчиком на кроссовки. – Прошлую пару я сильно испачкала, пришлось заменить. А старые, вместе с пальто, я помыла, подлатала и сдала в благотворительный магазин, для малоимущих. Что вы так смотрите, детектив? Между прочим, герцогиня Кембриджская, леди Кэтрин, тоже так делает, а я беру с нее пример. Знаете, у меня даже трубочки для коктейлей многоразовые – стальные и стеклянные. Я мою их специальным гибким ершиком для трубочек. Красивеньким таким, удобным. С эр-го-но-мичной ручкой. Мы должны беречь природу.

Беречь, непременно беречь! Людям по большей части все равно, а мне на этой планете еще жить и жить.

Мэтт откидывается на спинку стула, медленно выдыхает, рассматривает потолок, переваривая новости, а я в это время допиваю кофе, обуваюсь и вытряхиваю свое пальто из пакета.

– Мне пора, детектив, – рассовываю по карманам кошелек, ключи и смартфон.

– Мисс Экхарт, – Мэтт желает мне возразить, – у меня есть еще несколько вопр…

– Лайла, – предлагаю ему и сразу же перехожу на «ты». – Зови меня просто Лайла, Мэтт. У тебя здесь чудесный аттракцион и сервис замечательный, но я устала и голодна. Кстати, сегодня, около восьми, я ужинаю в пабе, рядом с домом. Если у тебя есть вопросы, бери с собой папку и приходи. Буду рада.

Хватит с меня на сегодня, пора домой. Я ведь не подозреваемая и не свидетель, просто законопослушная гражданка, иной статус для меня не определен, о задержании речи не шло, поэтому я могу уйти в любой момент.

Не прощаясь выхожу из аквариума и дальше, по коридору, к стеклянным дверям и на пасмурную осеннюю улицу. Надо бы поймать такси, но я предпочитаю немного прогуляться.

«Бумажный самолетик» продолжает жужжать в голове, кажется, я слегка перебрала. Алкоголь всегда действовал на меня неоднозначно – вроде бы мне хорошо, но чего-то не хватает.

С кровью гораздо проще. У меня первая отрицательная. По идее, я универсальный донор, но все же предпочитаю брать, а не отдавать. Кровь (для меня) – это не еда. Кровь – это удовольствие. Что-то среднее между охотой и счастьем познания чего-то ранее мне неизвестного, как новая книга для людей, необычный коктейль или путешествие в далекую экзотическую страну. Люди имеют возможность получать новые эмоции, впечатления, исполнять мечты, а я…

Я знаю каждый уголок на этой планете. Я была везде. Вез-де. Даже на полюсах. Я перечитала все книги, со всевозможными сюжетами и способами повествования. Я перепробовала все известные вина, блюда, напитки и их производные. Я умирала. Я оживала вновь. Я слышала, как похрустывают мои срастающиеся кости, видела, как мое обожженное мясо вновь покрывается тонкой молодой кожицей. Я теряла любимых людей и находила их снова. Снова и снова. Я миллионы раз прокляла свою вечную жизнь, ведь…

Что угодно может стать адом, если это навсегда.

Я не знаю, откуда я пришла, и куда иду. Хотя, нет. Стоп. Я иду домой. Уже вышла на Карлтон-роуд и ловлю такси – маленькую машинку с круглыми, будто удивленными фарами.

Дорога пролетает мимо меня в один миг, серо-белым пятном с графичными черными вставками. В городке спокойно, сонно, лишь грохочут погрузчики в порту.

А дома тихо. Как всегда. Я захожу в гостиную и оглядываюсь – диван, одеяло, кружка на подлокотнике, белые стены и пестрые прямоугольники на них – афиши в тонких рамах. Я их собираю, коллекционирую, как монеты. Театральные и кинопремьеры, классические балетные спектакли, мюзиклы… все эти мимолетные впечатления остаются со мной в виде афиш и рекламных проспектов. Здесь, в гостиной, они еще новые, а вот в спальне – раритеты: дряхлые античные бумажки, программки из театра эпохи Просвещения, расписания лекций и семинаров у Декарта, а в углу, над комодом, висит парочка рукописных плакатов из 1888-го года: «Разыскивается жестокий убийца. Комитет бдительности Уайтчепела просит предоставить любые сведения, за вознаграждение…»3