От Ржева до Берлина. Воины 3-й гвардейской истребительной авиадивизии о себе и боевых товарищах бесплатное чтение

КОМИССИЯ ПО ИСТОРИИ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ

СТЕНОГРАММА БЕСЕД С ЛИЧНЫМ СОСТАВОМ 3-Й ГВАРДЕЙСКОЙ АВИАЦИОННОЙ ИСТРЕБИТЕЛЬНОЙ ДИВИЗИИ

(Беседы проводились на боевых аэродромах научн[ым] сотрудн[иком] Комиссии Грицевской Е.М. Стенографировала Крауз О.В.) 11–23 июля 1943 г.

Гвардии полковник УХОВ Валентин Петрович

Командир 3 ГИАД. 1908 г. рожд[ения.] Член партии с 1939 г. Награждён двумя орденами Ленина и боевым орденом Красного Знамени[10]

Родился в Куйбышевской области, Мелекесском районе, селе Мулловка в семье служащего – отец работал бухгалтером. Мать была домохозяйкой. Кроме меня в семье имелись три сестры и маленький братишка.

С восьмилетнего возраста я начал учиться в г. Сызрани, так как к тому времени отец служил в армии в Сызранском гарнизоне. Закончил семилетку, потом попал в профтехническую школу в Мелекесы, а в Мулловке работал на практике. Вначале работал учеником слесаря, потом уже перешёл на самостоятельную работу. Затем стал начальником паросиловых установок[11]. После переехал в Куйбышев[12], где работал слесарем на чугунолитейном машиностроительном заводе. В комсомол я вступил ещё в семилетке, в [19]22 году.

В 1928 году комсомол меня откомандировывает в лётную школу. Вообще обстановка у меня была довольно тяжёлая. Я был старшим в семье, отец всю жизнь трудился, а к тому времени, когда я окончил школу, он уже был пожилым и несколько больным. И я поэтому после окончания профтехнической школы пошёл сразу работать. А фактически я был в таком возрасте, что надо было только учиться, и при этом желание учиться у меня было. Но положение было такое, что нужно было если и не помогать отцу, то не быть ему в тягость. Мысль же об учёбе у меня засела крепко. И как раз к тому времени комсомол мне предложил идти в лётную школу. Авиация тогда ещё находилась в стадии своего зарождения, но я, конечно, видел отдельные летающие самолёты, и когда мне предложили ехать в лётную школу, то я, естественно, ухватился за эту мысль и быстро стал готовиться, представляя себе, что это – очень серьёзная вещь. Причём родители мои ничего об этом не знали. А я за тот короткий срок, который имелся тогда в моём распоряжении, засел за книги, за литературу и стал повторять всё, что когда-то проходил, так как я кое-что уже успел и позабыть. Всё это делалось втихую, больше ночами. Папаша и мамаша немного косо посматривали на меня – что это, дескать, с сыном делается, другой парнишка придёт с работы, оденется и пойдёт гулять, а этот придёт и сядет за книги, всю ночь сидит – в общем, всех удивлял.

Примерно дней через восемь я сдаю в Куйбышеве первые испытания и получаю отличную оценку. Как сейчас помню, нас было 110 человек, а прошло только шесть – все остальные были забракованы, т. е. отбор был жуткий.

Когда я объявил обо всём родителям, то мамаша, как обычно, – в слёзы, а папаша сказал:

– Ах, армия[13], я всегда в армию верил и знал, что армия человека куёт!

После этого я отправился в Ленинград и был 20 мая [19]28 г. зачислен в Военно-теоретическую школу лётчиков[14].

Спустя две – две с половиной недели умер мой отец. Семья осталась без своей главы. Я был самым старшим в семье. Матери было, конечно, трудно сразу перестроиться и начать служить, да она и не могла по существу работать. Мне тогда было 20 лет, но взять на попечение семью я не мог, так как я был курсантом. И передо мной встала проблема – либо учиться, либо пойти вновь работать. Мне дают отпуск. Командование говорит – смотри сам, тебе виднее. Но мамаша здесь подошла благоразумно и решила – учись, а там что будет. И я продолжал учиться. А через год я окончил теоретическую школу и стал более или менее обеспеченным человеком и семью обеспечивал, пока всех сестёр замуж не повыдавали. Затем переехал в Борисоглебск продолжать учёбу. Борисоглебскую школу[15] я закончил через полтора года со званием младшего лётчика кадров РККА по классу истребителей. Итак – я истребитель! Причём истребитель я был с огоньком, за что мне иногда очень сильно попадало. Из школы я попал в отдельную 2-ю эскадрилью в Баку.

Я страшно любил пилотировать, и когда я взлетал, то мне ничего не стоило сделать 100–150 фигур. Я набирал высоту тысяч пять метров и кувыркался там на своём истребителе до тех пор, пока не надоедало или кончалось уже горючее. С такими полётами я «на повестке дня», как у нас тогда выражались, бывал постоянно, начнут, бывало, разбирать, как и почему. Командование обижалось на меня за это и рассматривало меня как ходячую катастрофу. Однажды был даже такой случай. Я, стоя на балконе, слышу, как проходящий внизу командующий ВВС говорит, конечно не подозревая, что я его слышу:

– Всё равно он убьётся.

А я тут перегнулся и сказал:

– Типун вам на язык, думаю, что проживу ещё много.

Он стал смеяться.

И вот однажды ночью, возвращаясь, я бью машину уже на аэродроме. Причём не так уж крепко, но довольно основательно поцарапался, были побиты ноги и, главным образом, была побита физиономия – пришлось потом отлеживаться с забинтованными глазами. Этот случай решил мою судьбу. К этому времени я был уже старшим лётчиком, меня снижают в звании, делают младшим лётчиком, и за это своё «воздушное хулиганство» я был долго в опале. После я был переведён в корпусную авиацию[16] в Тифлис[17]. Потом проходит время, я опять пошёл учиться на Липецкие курсы. Потом снова возвратился в Тифлис. В Липецке меня приглашали снова в истребительную авиацию в Баку, но я решил, что туда не пойду, так как был обижен за наказание.

Через год меня быстро выдвигают – до командира отряда. Очень заботливо ко мне отнёсся теперь генерал-полковник Никитин*[18], который тогда был начальником штаба ВВС. Он приехал ко мне на квартиру, побеседовал со мной и уговорил меня ехать в Баку. Я согласился, прибыл в Баку и получил там отряд. Это было уже в начале [19]35 года. Через некоторое время отряд мой стал очень сильным, а примерно через шесть месяцев после того, как я его оставил, целиком выехал в Испанию. Я же из Баку поехал учиться в Одессу на курсы высшего пилотажа. Будучи курсантом Одесской школы[19], я тоже отправился в Испанию.

Туда я приехал уже довольно подготовленным, крепким лётчиком. Но поскольку я нигде не участвовал в боевых операциях, то здесь мне с боевой обстановкой пришлось столкнуться впервые. С прибытием в Испанию я получил эскадрилью, которую и стал водить в бой. Помимо техники управления воздушным боем, которой я овладевал в учебном порядке, здесь, конечно, уже подсказывалось самой жизнью, что нужно для того, чтобы хорошо воевать и действовать и в части манёвра, и в части техники пилотирования, и в части отдельных тактических приёмов, и в части построения, и в части боевого порядка – вообще, всё это были жизненные вопросы, которые было необходимо освоить для успешного ведения войны.

Уместно заметить, что самолёт-истребитель, на котором я работал, – И-16, по тому времени был самолёт совершенной конструкции, но в нём не было нужной огневой мощи, не было достаточно пулемётов, не было пушек, и тех двух нормального калибра пулемётов[20], которые он имел, было недостаточно. Зато скоростью по горизонтали и скоростью по вертикали мы располагали большей, чем противник, и мы имели возможность навязать бой, закончить бой и потом, в зависимости от наличия горючего и сопротивления, могли диктовать противнику свою волю: хотели – догоняли и били, хотели – оставляли его.

Противник со своей стороны нам противопоставлял немецкий «Хейнкель-51»[21], итальянский истребитель – «Фиат»[22]. В отношении нашего И-16 это были самолёты, которые уступали в скорости нашим самолётам. «Хейнкель» был равен нашему истребителю по огню – не по количеству точек, а по эффективности вооружения. Итальянский «Фиат» уступал И-16 по своим аэродинамическим качествам, но по огню он был сильнее. Он имел два крупнокалиберных пулемёта, которые стреляли зажигательными снарядами и если попадали в мотор, то даже разбивали его. Но, во всяком случае, в вертикальных манёврах мы имели преимущество, т. е. я мог пойти с принижением, потом кверху, горкой, и потом опять свалиться – это было преимущество на нашей стороне, и за счёт него мы успешно могли бить немцев.

Во всяком случае, в тот период времени мне было уже ясно, что представляет из себя противник в части его тактических данных и отдельных манёвров, в части построения боевых порядков и групп, т. е. я понял после этой войны, какого противника можно ожидать в будущей войне. Причём по продолжительности и по тактике предполагалось, что это будут бои те самые, с которыми мы теперь и встретились.

Таким образом, война в Испании была для меня предварительной солидной репетицией в части ведения воздушных боёв.

Эта война дала также определённый взгляд и на построение самолётов, его конструкцию, на организацию наших воздушных сил, ряд взглядов и теоретического порядка, дала целеустремлённость отдельным умам в этом отношении. Но ошибка заключалась в том, что масштабы войны в Испании – это не масштабы Отечественной войны, и поэтому делать из неё смелые выводы, конечно, нельзя было. Но эти смелые выводы, по-видимому, были всё же кем-то сделаны. А в отношении тактики боя, использования современной техники мы всё же получили оттуда то, что у каждого нашего командира, который там дрался, была уверенность, было на сегодняшний день представление, как нужно драться, как нужно наводить, как нужно строить группу, как нужно бить противника.

Поэтому я явился в СССР с боевым опытом авиационного работника и руководителя, по тому времени совершенным. И с тех пор я командую соединениями и командовал даже армией[23].

После того как я приехал из Испании, я стал начальником Одесской школы. Потом – начальником Борисоглебской школы. Поскольку потом началась серия войн, то школы высшего пилотажа приостановили свою работу, народ у меня стал бездействовать, и я принял меры, чтобы отправить людей в части воевать. Так, напр[имер], воспитанниками моей школы были такие люди, как Грицевец*, П.Т. Коробков*[24] и другие. После Борисоглебской школы я принял 69[-ю] авиабригаду, затем 43[-ю] авиабригаду в Одессе. Учился я на оперфаке Академии им. Жуковского[25]. Интересно то, что сегодня я заканчиваю оперфак – завтра начинается война. Будучи в Академии, я был уже командиром 61[-й] авиадивизии под Смоленском. Дивизия только что сформировалась и выехала на фронт. Обстановка была тяжёлая, так как немцы напали неожиданно. Я схватил то первое, что мне попалось под руку, – несколько полков и стал с ними воевать. Позднее я получил приказ вывести дивизию в район Москвы. Там я сдал полки, а сам был направлен на Брянский фронт. Мне дали другие полки, и здесь я с 61[-й] дивизией и действовал против группы Гудериана*.

Дивизия у меня была очень сильная. Это была своего рода армия – у меня было шесть полков по 40–60 самолётов. Сюда входили и бомбардировщики СБ, Пе-2, и бомбардировщики типа Су-2, и истребители – машин было много, и поэтому удары были мощные и сильные. Наступательных операций с нашей стороны в тот период на этом фронте не было. А задача состояла в том, чтобы сдержать натиск противника и в случае, если он где-либо сумеет прорваться, ликвидировать прорыв. Это было задачей всего фронта.

Проходит время. Противник начал наступать. О том, что противник начал наступать, я своей авиацией быстро выяснил. Доносило об этом и командование пехоты. Но фронта противник ещё не прорвал. Но когда он прорвал, я вылетаю по двум дорогам – в сторону Новгорода-Северского и Почепа. Противник пошёл колоннами в направлении Севска. Это была одна основная колонна, которая двигалась в районе Новгорода-Северского на Севск. Вторая колонна двигалась на Юхнов. Таким образом, с Брянского фронта в обхват шли северная колонна и южная колонна, в которой и шла группа Гудериана. Он шёл в направлении: Севск, Дмитриев-Орловский, Кромы, Орёл. Противник шёл с боями. И когда он дошёл до района Почеп и Новгород-Северский, он углубился в нашу оборону. А после того, как он прорвал нашу оборону, он стал расходиться по всем направлениям. В основном направления по всем дорогам шли на север. Когда группа Гудериана стала действовать, с юга стало усиливаться давление, и они, как щупальца, стали распространяться в сторону Карачева. Всё это происходило у меня на глазах.

Противник начал растекаться. Наше сопротивление было сковано.

Позднее мне пришлось действовать с пехотой. Чтобы не потерять её, я должен был держать с ней систематическую связь. Приходилось ей всё время помогать.

В итоге получилось так, что противник, в силу удачного наступления – а Орёл был ему сдан очень быстро, – продолжал двигаться в этом направлении. Перед тем как был взят им Орёл, я информирую командование, что противник движется к Орлу. А в это время десять танков противника пересекли Кромы и вышли в поле, где и замаскировались соломой. Так они там и сидели. А у нас никто их не видел, да если авиация уж не видела, то едва ли ещё кто-нибудь мог заметить, а если и видели бы, то всё равно не смогли бы донести во фронт[26]. Но всё же наутро я обнаружил эти 10 танков – они уже двигались к Орлу, а связь с Военным советом и вообще со всеми была прервана. Причём нужно сказать, что перед этим меня бросили в район Курска, но я несколько схитрил и оставил связь со своими старыми точками. Я базировался – Орёл-гражданский, Хотынец, Хотьково, Александрово, Мёртвый, Нарышкин. На прежние мои аэродромы села другая авиация, и мне пришлось взять их в своё управление. А когда я вышел в район Ельца – и выходил уже из окружения, то я стал там и пехотным, и танковым, и авиационным начальником.

Здесь я провёл удачную операцию в части вывода всей авиации, а также по концентрации её. Тогда сотни самолётов я обрушивал на эту группу противника, за что и получил второй орден Ленина.

После я стал командовать ВВС 61[-й] армии[27]. Вскоре началась реорганизация, ликвидировали ВВС армии и стали создавать вновь дивизии. Я получаю на Калининском фронте 210[-ю] дивизию.

Решением Ставки была сформирована 210[-я] истребительная дивизия. Командиром этой дивизии я и был назначен. 20.06.42 [г.][28] был уже приказ о сформировании дивизии, дивизия считалась оформленной. Свою годовщину мы празднуем 21 июня. Я прибыл первый на то место, где мне было приказано сформировать дивизию. Не было ещё ни одного человека. Затем ко мне приезжает начальник штаба полковник СКЛЯР*, замечательный начальник штаба (сейчас он отозван в штаб корпуса). Через некоторое время ко мне приезжает ЯНЬКОВ со своим политотделом. Работники штаба были взяты из расформированной ВВС 31[-й] армии. В конце концов, управление дивизии к 20 июня [19]42 г. было укомплектовано, и дивизия начала работать. Полки находились в составе Калининского фронта, 3[-й] Воздушной армии, а к этому времени формировались и отдельные воздушные армии. В дивизию пришёл 1[-й] гвардейский краснознамённый и ордена Ленина полк. Командиром полка был ЮДАКОВ*. Полк пришёл ко мне уже потрёпанный в боях, с остатками материальной части, с обновлённым личным составом. Что касается материальной части, можно сказать, что он пришёл даже без неё, так как та материальная часть, с которой он пришёл (английские самолёты типа «Харрикейн»[29]), была сдана. И тут же полк стал получать новую материальную часть.

Затем пришёл 163[-й] полк, он пришёл тоже полуразбитый, потрёпанный в боях, с остатками материальной части. Но всё же у него материальная часть была на половину полка.

Третий полк – 521[-й] – сам по себе молодой полк, в общем, мог бы воевать неплохо, но он имел всего шесть самолётов.

Таким образом, дивизия в составе частей была укомплектована полностью, но в материальной части и в личном составе была укомплектована не полностью[30].

Таким образом, в задачу дивизии входило сколотить полки, которые ей были даны, как-то их увязать в смысле взаимодействия между частями дивизии. Нужно было, во-первых, чтобы они понимали друг друга в воздухе, чтобы они знали друг друга, чтобы, находясь в воздухе, могли бы помочь друг другу. Нужно было провести большую организационную работу, нужно было укомплектовать и подготовить личный состав, пользуясь боевым опытом, который был у меня уже и в этой войне. Нужно было укомплектовать дивизию материальной частью. Причём нужно было, чтобы 1[-й] гвардейский полк изучил и усвоил «яки», которые были ему даны. Полк и начал работу над освоением этой материальной части. Те два полка уже были на «яках», они уже усвоили эту материальную часть, но машин у них не было. Но ту молодёжь, которая была им дана как пополнение, нужно было ещё учить.

И я взялся за эту работу немедленно, и вскоре дивизия была уже введена в бой.

В районе Белый – Оленин[о] в то время была окружена наша 39[-я] Армия[31]. Она находилась в очень тяжёлом положении. Когда противник её окружил, она ещё могла собраться в какой-то кулак, выйти на северо-запад в направлении на Белый и ударить, прорвать войска противника и выйти спокойно в сделанную горловину. Но чтобы помешать ей это сделать, противник начинает нашу армию уничтожать авиацией, а кроме того, его наземные войска противодействовали наступлению наших войск. Затем своими наземными частями противник здесь уже начал действовать. Наша штурмовая авиация уничтожала их. Поэтому нужно было всеми силами способствовать успеху нашей штурмовой и бомбардировочной авиации, т. е. оградить её от нападения вражеских истребителей, прикрыть нашу ударную авиацию от их нападения. И перед нами стояла серьёзная задача в общем ходе операции – уничтожение самолётов противника в воздухе и защита нашей ударной авиации от истребителей противника.

Здесь началась усиленная борьба. В силу такой создавшейся обстановки дивизия и выполняла свою боевую работу. Все задания мы получали через 3[-ю] воздушную армию, которой командовал тогда М.М. Громов*. Мы должны были во что бы то ни стало решить эту задачу. Дислоцировались мы в районе Торжка – деревни: Никольское, Коробово, Б[ольшое] Ильино.

Здесь мы вели работу и в ходе работы имели успех и неуспех. В воздухе мы имели успех. Мы дрались здесь неплохо, несмотря на то что мы не успели ещё как следует сформироваться и сколотить свои части. Мне же подбросили материальную часть, и я с ходу бросил её в бой. Здесь уже ни на что не обращалось внимание, всё было направлено к тому, чтобы только выполнить возложенную на нас задачу.

Таким образом, в задачу истребителей входило – не дать ударной авиации противника бомбить наши наземные войска, не давать истребительной авиации противника уничтожать наших штурмовиков и бомбардировщиков. Затем – вести разведку поля боя и обо всём своевременно информировать командование. Уничтожать авиацию противника.

Эти задачи, как узаконенные, всегда ставились перед истребителями. Их мы должны были выполнять и здесь.

В работе авиации есть свои детали.

Вот, например, имеется какая-нибудь точка на земном шаре. Вам говорят – летите туда и сбросьте бомбу. Как будто бы это сделать просто – прилетел, посмотрел, сбросил и улетел обратно. Но когда вам говорят – летите и сбейте самолёт противника в воздухе – это уже более сложная задача, и даже очень сложная. Если я лечу и меня кто-то хочет сбить, то я тоже хочу его сбить, и я ему противодействую. И самый трудный элемент работы нашей авиации заключается в том, чтобы сбить самолёт.

В чём заключается сложность этого момента? Если вам говорят: летите на Берлин и сбросьте туда бомбу, то Берлин стоит на месте, это – солидная махина, и он никуда не денется. Если нужно сбросить бомбу на какой-нибудь завод, то это тоже колоссальный объект. Если туда летит бомбардировщик, его дело – сбросить туда прицельно бомбу, и можно свободно попасть, хотя не всегда и попадают. Но вот у вас на скорости порядка 500–600 километров ходит маленькая цель, точка, и вам говорят – сбейте эту цель пулькой. И если на завод бросают двухтонные бомбы, то в эту точку я должен попасть пулей. Причём она двигается и двигается отнюдь не по прямой. И опять-таки, если бы она двигалась по прямой, то я бы взял некоторое упреждение, выпустил бы пулю с упреждением и попал бы – всё это достигается эмпирическим путём. Но эта точка двигается не по прямой и двигается на каких-то скоростях. Двигаюсь и я. И таким образом, мне нужно учесть скорость противника и свою скорость так, чтобы мой снаряд совпал бы с этой точкой в пространстве. Причём я могу стрелять различными способами. И когда я по нему бью, то и он по мне бьёт. И он так же успешно может маневрировать. Допустим, я за ним гонюсь, выпускаю очередь, но получается неудачно, потому что он встал в какое-то положение, может быть, перевалился, и я не имел успеха.

Причём когда мы стреляем из пистолета, даже по мишени, мы говорим – попади все пять в «яблочко», и когда попадают в 8 или в 5, то мы говорим – как плохо! Но в этом случае мы стоим спокойно, тщательно наводим пистолет. Попробуйте вы попасть в пространстве, когда всё движется и кувыркается. И мы попадаем. Но попасть в самолёт в воздушном бою на маневре – куда труднее, чем прийти и сбросить бомбу в определённом районе на определённый объект.

Для истребителя же может быть и более лёгкая задача – расстрелять автомашину или повозку, движущуюся по дороге, по прямой. Я беру и по дороге вывожу точку упреждения и выпускаю туда свой снаряд. Снаряд летит, и машина подбита. В воздухе таких линейных ориентиров нет у меня, и поэтому сбить самолёт в воздухе не такая простая вещь.

И мы говорим поэтому – молодец, виртуоз, ас, потому что он – смел. И мы говорим поэтому, что для того, чтобы расстрелять самолёт, нужно подойти к нему в упор и в упор его расстреливать. А если будешь бить за километр, за полтора, то это будет затея с негодными средствами, и тебя тогда собьёт враг. Поэтому я говорил своим лётчикам – бейте его с 20 метров, нужно бить в упор, и тогда только он[32] будет страшен для противника. А если противник будет расстреливать наших в упор, тогда мои люди будут бояться, и я не буду иметь успеха. И вот за счёт таких жёстких требований у меня и был успех в боевой работе. И мои истребители имеют хорошую славу, приезжают к нам товарищи из Москвы и рассказывают, как там отзываются о лётчиках 3[-й] дивизии, или о лётчиках Ухова, и мне это приятно как руководителю.

Затем у меня есть такой личный взгляд, может быть, он и неверный с чьей-нибудь точки зрения, но я считаю его правильным и не откажусь от него. Страна готовила в течение какого-то времени лётчиков. За это время лётчики выбывали, были войны, они погибали, и вообще какая-то убыль была. Из школы приходит зелёный молодняк. Его нужно быстро научить, так как время не ждёт, фронту нужны силы, кругом течёт море нашей русской, советской крови. И если я сейчас скажу, что не могу воевать, потому что у меня – молодняк, его нужно тренировать, то мне просто скажут – уходи ты к чёрту, мы здесь другого посадим. Поэтому тренировка молодых лётчиков должна быть организована чрезвычайно быстро. Старший вывозит его над линией фронта – пусть посмотрит, освоится. Спросишь – всё ясно? Всё. Он никогда ещё не стрелял в жизни, а я ему говорю – стреляй в противника в упор, нужно лезть на противника так, чтобы не дать ему возможность повернуться. И такое смелое настойчивое требование вселяет в людях уверенность. Я ему говорю – там сидит такой же человек, как и ты, и бей его. Он так и делает. И противник начинает бояться этого сосунка. Он не видит, кто там сидит в самолёте, а чувствует в нём какого-то зверя, который бросается на него[33]. И когда их бросается двое, четверо или восемь, то противник уже начинает теряться. Так они и действуют под руководством опытного ведущего.

Затем в ходе действий по ликвидации Ржевской группировки мы дерёмся ещё в составе 3[-й воздушной] армии за Ржев. Ржев нам встал очень дорого. Пошли сильные ливневые дожди, почва была размыта, операция на время затормозилась, противник успел сконцентрировать свои силы и оказал нам активное противодействие. Это и помешало нам тогда взять Ржев. За это кой-кому попало, но в основном была виновата погода.

После этого полки были выведены в район Калинина, где велась тренировка. Затем мои полки забирает Калининский фронт, а мне дают новые полки: 434[-й] (32[-й] гвардейский) и 169[-й] (63[-й] гвардейский). С этими полками я вошёл в состав 1[-го истребительного] корпуса и вышел вновь на Калининский фронт, где встал против Белого[34] на аэродромах Зубково и Гряды. Действуем мы здесь в составе 1[-го] корпуса против Белого, но операция уже стала развёртываться в районе Великих Лук. Там было несколько туговато в воздухе в том смысле, что противник был очень активен, и нужно было обеспечить в воздухе господство. Поэтому мою дивизию снимают и бросают к Великим Лукам. Господство в воздухе нами было обеспечено. Здесь мы уничтожали и бомбардировщиков, и транспортные самолёты, в частности, теперь наш 63[-й] гвардейский полк, тогда 169[-й], уничтожил за один вылет 12 бомбардировщиков[35].

После операции по ликвидации Демянской группировки[36] Новиков* не успел подписать приказа на присвоение моей 210[-й] дивизии гвардейского звания. Все материалы пошли в Москву. На Северо-Западном фронте моя дивизия действовала одна из всего корпуса. Но корпус хотел быть тоже гвардейским. И когда операция закончилась, а закончилась она неплохо для нас, авиационных командиров-истребителей, то Новиков подписал приказ на присвоение звания гвардейского и корпусу, хотя фактически работала там одна дивизия.

32-й гвардейский полк представляет собой мобильную единицу с сильным лётным составом по своей квалификации. Командовал полком полковник Сталин*, он отобрал в полк самых лучших лётчиков, и в результате была создана мощная боевая единица. Материальной частью полк владеет прекрасно, и поэтому всюду, где бы он ни появлялся, он имеет успех. У него грамотная техника действий. У него грамотное построение тактики, у него боевые порядки всегда соответствуют решению поставленной задачи. Полк всегда умеет расставить свои кадры так, чтобы это содействовало успеху операции. Его ведущие также были соответствующим образом подобраны, прекрасные, сильные лётчики, в воздухе они вели себя совершенно спокойно. А если ведущий уверен, что в его строю идут смелые лётчики, то он идёт совершенно спокойно, зная, что его лётчики сумеют схватиться с врагом. Он идёт стремительно и смело в атаку, все берутся за дело, и получаются прекрасные результаты.

В чём выражается их умение, тактика и техника действий?

Во-первых, этот народ не просто бросается «на ура» в атаку с любого положения. А увидев противника, не выпускает уже его из поля своего зрения. После того как противник замечен, наши лётчики занимают исходное положение для нанесения удара, для атаки. Если противник оказался выше них, тогда группа наших самолётов 8—10 разбивается, например, пополам. Одна группа остаётся в том же положении, а вторая отходит куда-нибудь в сторону и начинает набирать высоту. А первая группа идёт на сближение с противником. Когда они идут на сближение с противником, то противник вынужден либо удирать, либо принять бой. Если противник убегает, то отошедшая группа возвращается к своим. Если противник принимает бой, то свободная группа продолжает набирать высоту, а потом сверху уже наваливается и ударяет. Таким образом, противник становится как бы скованным, и в этом случае группа достигает успеха.

Если противник находится ниже нашей группы, то делается всё очень просто. Группа заходит со стороны солнца и сваливается, в большинстве случаев вся, на противника. Начинает его бить. А пара или четвёрка ходит и смотрит, как у них идут дела – успешно или неуспешно. Ага, здесь – неуспех, они сваливаются – раз, помогут и опять занимают своё положение. Такого рода хитрости в приёмах, использование солнца, облачности и т. д. прекрасно используются лётным составом 32[-го] гвардейского полка, всё это говорит о том, что здесь мы имеем грамотный, сильный состав, с хорошим боевым опытом, которого просто так, голыми руками не возьмёшь, разве только кто-нибудь из-за угла подойдёт, но у меня этого почти никогда не было.

В части боевых порядков у них ведущими идут сильные товарищи. Его прикрывают один-два или три человека, наиболее опытных, на которых ведущий надеется вполне. Таким образом, вторая пара идёт тоже сильная, которая увлекает за собой в атаку остальных. Последняя парочка – крылья – могут быть несколько слабее, потому что впереди получается броня, таран, которым группа идёт вперёд, начинает драться, это ударная её сила. Первая сильная четвёрка нападает, получается какой-то эффект, а тогда уже и остальные, предварительно каждый заняв своё место, тоже переходят в атаку, конечно, всё делается в зависимости от обстановки, которая диктует тот или иной боевой порядок.

Вот так и распределяются кадры в бою.

Построение порядка может быть такое, что четыре идут на одной высоте, а четыре ещё выше. Или же может быть оставлена пара в стороне. Она смотрит на группу, смотрит за воздухом, ходит она высоко, и, как только начинается бой, она неожиданно, сверху вносит дезорганизацию в ряды противника.

Таким образом, лётный состав 32[-го] полка – храбрый, умелый и умный народ, народ очень сильный. И поскольку это сильный полк, приходится его и использовать соответствующим образом. У меня, например, есть в дивизии молодой полк 160[-й] (командир Яманов*). Этот полк у меня начинает работать с утра, поскольку утром не предполагаются встречи с крупными силами противника. А противник ведь в ходе операций уже нами изучается, мы следим за тем, как он себя ведёт, в какое время чаще всего появляется, на каких высотах, какими группами, в какое время суток, в каком районе он чаще всего появляется, какими группами над какими своими наземными войсками, какие у него самолёты, какие боевые порядки. Всё это нами тщательно изучается, всё это нами учитывается, конечно, не в деталях, так как в деталях противника расшифровать трудно, да притом, пока расшифруешь, операция закончится. Берёшь основные характерные моменты, а детали уже вырисовываются в зависимости от той эскадры, которая здесь представлена, и они могут быть различными у различных групп.

И например, здесь я знаю, что с утра больших встреч не бывает, появится какая-нибудь парочка, и я считаю очень полезным для группы Яманова встретиться с такой парочкой, и не потому, что они должны победить её, а потому, что они имеют возможность здесь получить какой-то боевой опыт, они могут, встретив врага в малом количестве, напасть на него, подраться с ним. А потом они делятся своими впечатлениями. После этого я эту группу Яманова подкрепляю четвёркой из 63[-го] полка (Иванова) на всякий пожарный случай, если они встретятся с большой группой противника, то всё же смогут выйти из тяжёлого положения. А уже с 18 по 21 час держишь в кулаке весь 32[-й] полк. И я уже нюхом, интуицией чувствую, что вот-вот уже надо вылетать, нажимаешь кнопку, даёшь установки станции наведения, которая находится в соответствующем месте. Она уже передаёт, что противник идёт таким-то курсом, в таком-то направлении, нацеливает, исправляет. И вот вылетает штук 20 и начинается сильная схватка. И при такой тактике я не имею потерь. А когда у меня идут четвёрки – это уже хуже, это не даст нужного успеха. Но приходится считаться здесь и с приказами сверху, так как иногда сил не хватает, приходится учитывать все свои возможности и организовывать бой.

Так что 32[-й] гвардейский полк – полк очень сильный, это, конечно, объясняется и методом подбора его кадров, а также и пополнения его, так как он пополнялся не молодняком, а пополнялся старыми опытными лётчиками, и поэтому он сохранил свою боеспособность и на сегодняшний день.

Теперешний 63[-й] гвардейский пришёл в дивизию молодым полком (169[-й]), который имел очень слабый налёт[37]. Лётчики были молодые, только из школы, но сразу пришлось идти в бой. И когда я перед ними поставил вопрос так, как я говорил, что бейте в упор, бейте на 20 метров, они просто навели ужас на немцев. Пленные немцы считали, что у нас в самолётах сидят не наши русские лётчики, а американцы, и летают они не на русских самолётах, а на американских типа «Бруствер»[38]. А наши молодые лётчики сбивали их «рыцарей», их асов. И этот молодой полк, у которого я не видел особых боевых перспектив, дал мне прекрасные показатели именно за счёт такой постановки вопроса. Одним словом, об этом полке стали говорить по всему фронту, и даже слух о нём дошёл до Москвы. И теперь к нему там относятся очень внимательно, дают хорошие машины – обязательно 63-му, его там любят, хвалят и ценят.

Командиром этого полка – гвардии подполковник Иванов Николай Павлович. Это внешне несколько, может быть, даже флегматичный человек, не столь острый на мысль, не очень живой. Кажется, что он ходит иногда и о чём-то думает. Он необычайно исполнительный человек, обязательно сделает так, как ему сказали. В последнее время он уже оформился в самостоятельного командира: иногда ему говоришь – делай так, а он уже делает какое-либо предложение. Например, сегодня утром Иванов мне звонит:

– Товарищ командир, я четвёрками ходить не могу, прошу усилить группу, например, можно идти восьмёркой по четвёркам, тогда наши будут ходить на встречных курсах друг к другу.

Это его тактический приём, его понимание вопросов войны. Они тогда будут видеть друг друга, будут видеть противника, будут друг другу помогать.

Таким образом, в те установки, которые ему даются, Иванов теперь старается внести известные коррективы, он обнаруживает большую деловитость, и его предложения очень дельные. Этот командир формируется в самостоятельную фигуру и может быть скоро командиром дивизии. Эти его способности дали ему возможность вывести свой полк в армии на почётное место, вывести 169[-й] полк в 63[-й] гвардейский полк. Сам Иванов получил в нашей дивизии два ордена. Сейчас он представлен к званию Героя Советского Союза. Имеет сбитых 14 самолётов. Конечно, для рядового лётчика такое количество сбитых самолётов, может быть, и неудивительно, но, когда командир полка сбивает 14 самолётов – это очень серьёзные показатели. И сейчас я хочу дать ему и английский орден.

Таким образом, говоря о 63[-м] полке, я ещё раз повторяю, что когда мы имеем возможность для учёбы людей, мы их учим, тренируем, а когда нет такой возможности, то вводишь их в действие путём определённой постановки вопроса.

Здесь играла роль, безусловно, и работа политотдела. Политотдел, зная мои установки, подхватывает их, и вся система политотдела, весь его аппарат включается на обеспечение моих требований в отношении всего личного состава. Они следят, всё ли так выполняется, как говорил командир дивизии. Вам как говорил командир дивизии? А вы как делаете? Таким образом, они претворяют все мои мысли в практику, для достижения единой цели – успехов в боях, а успехи эти были.

Из опыта боевых действий можно заключить, что противник так же, как и мы, постепенно перестраивает тактику своих действий в связи с ростом нашей Красной Армии, ростом нашей авиации, ростом наших истребителей в частности.

Нужно сказать, что в самом начале боевых действий немец действовал так, что если у него идут бомбардировщики, то для их прикрытия даётся два и максимум шесть истребителей. Построение его группы носило несистематизированный характер. Летит общая масса бомбардировщиков и где-то в несистематизированном порядке болтаются истребители, т. е. без определённого места, где хотят, там и идут со своей группой.

Но вот прошёл первый период войны, когда наши истребители были ещё не так организованы, как сейчас, и противник уже не может появляться отдельными парочками или маленькими группами. А нашим истребителям он начинает противопоставлять массу своих истребителей.

Какие здесь можно отметить детали? Когда-то в своё время противник действовал очень смело. Их способ «молниеносной войны» сказывался во всём и во всех видах оружия германской армии. Эта молниеносность, развёртывавшаяся сначала по какому-то их плану, потом вдруг застопорилась. И сейчас, как известно, они говорят уже о продолжительной войне, которая, в конечном счёте, должна окончиться их победой.

Раньше они надеялись на моральный эффект своей бомбардировочной авиации так же, как и при быстром передвижении танковых групп. Но теперь противник изменил и эту тактику. Вот, например, в настоящей Орловско-Курской операции[39]. Здесь идут группы самолётов по 60–70 штук, и прикрывает их группа истребителей в количестве 20–30, т. е. свои бомбардировщики он прикрывает массой истребителей, так как наша истребительная авиация выросла, выросли наши кадры и по своей квалификации, и в смысле осознания, оценки противника. Раньше видели немца, но ещё не знали, что он из себя представляет. А теперь народ подходит к этому немцу как к такому противнику, которого нужно уничтожить, а для этого нужно уметь с ним драться. И вот это упорство, эта настойчивость наших истребителей и заставляет изменить немцев тактику их действий и ходить большими массами истребителей. Кроме того, он теперь вынужден строить своих истребителей не просто на хитрость, а вынужден их строить эшелонированно, так как он идёт в атаку. Раньше он действовал хитро, из-за угла, старался действовать из-за облака, заходя с тылу или сверху, падая на наши самолёты. А сейчас он вынужден идти в открытую, так как иначе его бомбардировщики будут сбиты нашими самолётами. Наши истребители действуют прямо и открыто, и поэтому он должен всё время находиться около своих бомбардировщиков.

Таким образом, отличительные черты тактики немецких лётчиков в настоящее время сводятся, во-первых, к тому, что мы сейчас видим массированные полёты, и, во-вторых, соответствующее построение боевых порядков для защиты охраняемой группы бомбардировщиков.

Чем вызвана такая их перестройка? Это вызвано ростом наших истребителей, тем, что наши истребители действуют теперь по-иному, у наших истребителей появилась своя определённая тактика действий, которую противник не может не учитывать.

Затем дальше, если раньше противник своими бомбардировщиками ходил на низких высотах, поскольку он не встречал нашего сопротивления и просто свободно и даже варварски зачастую расстреливал гражданское население и наши войска, то сейчас мы не видим у линии фронта такого положения, чтобы бомбардировщики подходили бы к нам на низких высотах. Они сейчас идут на высоте порядка 5–6 тысяч метров в надежде на то, что в случае если поднимутся наши истребители, то они, имея такую высоту, за это время могут далеко уйти, так как скорость у них 300400 км/ч, и за пять минут они, конечно, уйдут. Причём на больших высотах он сейчас ходит и в прифронтовой полосе[40] – и это очень важно отметить. Казалось бы, уже здесь вражеский самолёт должен идти пониже, так как ему нужно всё высмотреть, всё узнать, но он всё же ходит на большой высоте, что в корне отличается от его прежней тактики действий.

Таким образом, наша организованность, наша активность в противодействии заставили изменить противника свою тактику.

В порядке конкретного примера я могу привести такой случай. 19 июля в направлении нашей территории шла большая группа бомбардировщиков. Причём они шли в 20 часов, т. е. когда уже начинало темнеть и, по их расчётам, наши истребители уже успокоились, что давало им возможность безнаказанно нанести свой удар. Днём это сделать очень трудно, а вечером они могут защитить себя темнотой. Таким образом, открытых действий, которые раньше немцы вели под Москвой, сейчас они вести не в состоянии. Сейчас они действуют очень и очень осторожно, стараются сохранить свои силы, так как те потери, которые они несут, обходятся им, как говорится, в копеечку и создают в стране большое напряжение. И в смысле вот такой осторожности немцы сейчас сильно перестроились.

Что касается нашей авиации, то она в большинстве действует в открытую. Во-первых, у наших лётчиков – открытая русская душа. Он увидел – «ура», и заставляет противника удирать. Но, не говоря об этом, конечно, нужно признать, что наша авиация сильно выросла. И материальная часть у нас – другая. Конструкторы дали хорошие самолёты и хорошие моторы. И такое сочетание хороших самолётов и моторов дало машину, в которую лётчик верит. В частности, мы теперь имеем мотор воздушного охлаждения, который не имеет воды, и если пуля в него и попадёт, то вреда реального она ему не принесёт. Если же пуля попадает в мотор водяного охлаждения, то из него выливается вода и машина выходит из строя. Поэтому лётчик с таким мотором[41] действует смелее. Причём мотор весь стальной, у него имеется крепкая броня. Лётчик свободно может подставлять его под вражеские выстрелы, он свободно может идти в лоб противнику. Всё это даёт лётчику уверенность, а в силу этого у лётчика выросла и моральная сила. И в смысле огня – это сильная машина[42]. На самолёте стоят две пушки, а не пулемёты, и они стоят прямо на моторе, стоят не широко, а узко, и здесь же у него прицел, что даёт ему возможность свободно расстреливать противника.

Все эти факторы, вместе взятые, создают такую фигуру в воздухе, которую немцы начинают серьёзно опасаться. А когда наш лётчик чувствует, что немец его боится, то его моральная сила возрастает ещё больше. Всё это плюсуется, и мы немцу противопоставляем большую силу.

Так что в ходе войны обстановка по линии авиации изменилась в нашу пользу.

Машина Лавочкина[43] и Фокке-Вульф-190[44] на поле боя появились одновременно. Трудно сказать, какая из них появилась раньше. Раньше у нас был самолёт ЛаГГ-3 (Лавочкина – Гудкова[45]), но Лавочкин учёл то обстоятельство, что мотор воздушного охлаждения имеет ряд преимуществ, быстро начал работать, чтобы поскорее ввести такой мотор в действие, и машина оказалась замечательной. Теперь он уже выпустил на фронт много таких машин. Немцы тоже убедились, что мотор с воздушным охлаждением лучше, чем с водяным, и тоже перестроили свои машины.

«Фокке-вульф» имеет шесть огневых точек, но особой цены эти шесть точек не имеют, и наши две точки в равной степени сильны. Нужно, главным образом, то, чтобы снаряды из этих двух точек попали бы в уязвимое место машины. И если мы выпустим залп в одну очередь 50 снарядов и только один попадёт в уязвимую часть самолёта, он будет сбит. Таким образом, этот снаряд может быть и первым, и пятидесятым. Основное – чтобы снаряд попал в цель и произвёл эффект, т. е. или зажёг бы самолёт, или разрушил бы мотор. Для этого нужен бронебойный снаряд, чтобы он вонзился в металл мотора и разорвался бы там внутри. Таким образом, можно поставить сколько угодно огневых точек на самолёт и выпускать неограниченное количество снарядов, но если эти снаряды не имеют тех качеств, о которых я говорил, то эффективности стрельбы также не будет. У немцев их огневые точки разнесены по крыльям, а у нас пушки стоят рядом – через винт и тут же – прицел, т. е. снаряд, выйдя из пушки, идёт на той же линии, на которой я прицелился. А здесь я имею две вместе расположенные точки, и куда я целю, туда снаряд и должен попасть. И это для лётчика очень важно. Если я даю огонь из двух точек, то если попадаю, то сразу двумя, а так как стреляешь осколочно-зажигательными или бронебойно-зажигательными, то это – очень большая сила. Так что можно сказать, что если бы пришлось драться с противником один на один, то, несмотря на различное количество огневых точек, эффект получился бы равный, так как основное – в расположении этих двух точек, т. е. то, что они расположены через винт, а их шесть точек разнесены по крыльям. А мы отказались от того, чтобы монтировать пушки на крыльях, так как такая крыльевая пушка даёт меньший эффект, чем та, которая находится на моторе. Поэтому мы говорим, что эти две пушки нас вполне удовлетворяют. И немцы теперь уже об этом тоже говорят – зачем эти лишние точки, они только создают лишний груз, они только утяжеляют машину, лучше снять эти пушки и увеличить скорость. И сейчас уже попадаются немецкие самолёты другого варианта, на которых вместо шести точек имеются только три или две точки, т. е. самолёты уже с увеличенной скоростью.

Когда противник думает наступать, он сосредотачивает силы на определённом участке, он накапливает большие силы, давление его бывает очень сильное, но и мы стараемся ему противодействовать. И успех будет у того, у кого больше сил.

И здесь, на Орловском направлении, мы имеем у немца очень много бомбардировщиков и не так уж много истребителей. У нас истребителей – больше, мы всегда висим над полем боя, одни уходят, другие приходят, а противник на поле боя бывает не всё время, а он поднимает большую группу бомбардировщиков и кидает на их прикрытие всех своих истребителей. Они пришли, ударили и ушли. Т. е. они не в состоянии висеть, как это делаем мы, а в определённые единицы времени у него получается перевес сил. Поскольку же мы наступаем, мы его обязаны ловить, а он старается нам не попадаться.

На Калининском фронте у немцев «фокке-вульф[ов]» было очень мало, там у него было больше «мессершмиттов». И несмотря на то что тогда в количестве у немцев был перевес, мы всё же имели успех. Успех был потому, что, во-первых, у нас качественный состав лётчиков был лучше, лётчики, в частности, 32[-го] полка у нас были очень сильные, и 169[-й] полк тогда дрался прекрасно. В основном тогда у противника были «МЕ» с мотором водяного охлаждения[46], и было штук 30 «фокке-вульф[ов]», которые сидели далеко от линии фронта, а мы были от линии фронта близко.

Причём есть ещё такая деталь в отношении нашего самолёта Ла-5. Он очень легко идёт кверху. Когда самолёты идут по прямой, то «фокке-вульф», может быть, и перегонит наш самолёт, но когда нужно идти кверху и делать горку, то здесь наш самолёт перегонит «фокке-вульф». И в части аэродинамических качеств наш самолёт имеет преимущество перед немецкими конструкциями, потому что они везут свои шесть точек, а мы везём только две. Имея такое преимущество, наши лётчики на манёвре занимают более выгодное положение. Если противник идёт кверху, то наш идёт обязательно за ним, так как он знает, что он там его всё равно снимет – догонит и в упор расстреляет, тем более что тот имеет мёртвое положение и должен как-то повернуться, а в этот момент наш его и расстреливает. Поэтому естественно, что немцы стремятся облегчить свои самолёты за счёт уменьшения количества огневых точек. Но пока на этом фронте из всех попадавшихся нам сбитых самолётов был только один с тремя точками.

Есть и ещё одна небольшая деталь нашей тактики, которая содействует нашему успеху. Мы меньше, чем восьмёркой, в боях не действуем, а противник попадается и четвёркой, и парой, и шестёркой. Здесь мы имеем перевес. И так почти систематически бывает. Но, как исключение, бывает и так: 20–30 штук они выпускают истребителей и штук 70 бомбардировщиков. И в таких случаях нужно уже уметь реагировать. И вот недавно, когда полетел Гаранин* из 32[-го] полка, я как раз был на поле боя и нацеливал их – противника было очень много, а наших – мало. В это время нужно было бы поднять просто всю дивизию. И вот нужно всё в такие моменты учитывать, нужно поймать такой момент, и поймать его очень трудно, так как здесь, помимо всего, нужно техническое совершенство, нужно иметь определённую массу авиации.

Например, здесь – линия фронта. От линии фронта в одном, двух километрах в нужном направлении помещается наш КП[47]. От него идёт провод ко мне в дивизию, а кроме того, из дивизии идут провода в полки. На аэродромах сидят люди в самолётах, часть отдыхает, если же посадить всех в самолёты, то они могут просидеть и час, и два, и полдня, и целый день – сколько же можно сидеть? А только вышли, будет сигнал о вылете. Так что нужна определённая масса авиации, чтобы люди могли бы чередоваться посменно. А сейчас мы делаем так: составляем график на три дня, и группа за группой летают целый день, всю авиацию мы не поднимаем, как это бывало раньше – есть истребительная авиация, и её используют зачастую без надобности. Это сильно выматывало людей и обходилось очень дорого государству. Это называется «война большими силами». А нужно «бить не числом, а уменьем». Для этого нужно опираться на хорошую технику, на хорошую связь, а связь у нас тоже частенько хромает. А если раньше ещё можно было дать сигнал, по которому все взлетают и идут куда нужно, то сейчас это трудно, так как теперь всё делается на скоростях.

Это человек, который дрался просто исключительно. Он, например, в одном бою расстреливает самолёт противника, во второго не попадает, идёт в лобовую, затем поворачивается к третьему и опять его расстреливает. Буквально с остатками самолёта возвращается на свой аэродром, тут же берёт другой самолёт и опять дерётся.

Это был такой человек, которого знали и любили не только его товарищи-истребители, но его хорошо знали и штурмовики, и бомбардировщики. Он получал очень много писем, где ему писали – тов. Гражданинов, поздравляем тебя с очередной победой – его знали все.

В прошлом преподаватель, политработник. Преподаватель социально-экономического цикла, очень неглупый человек, не верхогляд. Очень содержательный и честный человек, имеет неплохую подготовку и природную ориентировку. Я его очень уважаю и считаю его очень дельным товарищем. До этого он был комиссаром штаба. А когда прошла реорганизация[48], я решил его никуда не отпускать, и сейчас он у меня работает начальником оперативного отдела.

НА ИРИ РАН. Фонд 2. Раздел I. Опись 79. Дело 1. Л. 1—14

Гвардии полковник

Яньков Андрей Ильич

Заместитель командира 3[-й] гвардейской истр[ебительной] авиадивизии по политчасти. 1904 г. рождения[49]. Член партии с 1926 г. Награждён орденом Красной Звезды.

В армии нахожусь с 1924 г. В [19]38 году окончил Военно-политическую академию им. Ленина. В [19]39 году окончил Высшие военно-политические курсы. Участвовал в ликвидации басмачества на Туркестанском фронте, затем в финской кампании[50] и в польском походе[51]. Работал на руководящих партийно-политических должностях, был комиссаром бригады, потом комиссаром дивизии. В этой дивизии нахожусь со дня её формирования.

15 июня [19]42 г., как раз в тяжёлый период для нашей родины, когда враг рвался на юг, Ставкой была дана директива о формировании 210[-й] истребительной дивизии. Командиром дивизии был назначен полковник УХОВ, комиссаром дивизии был назначен я. Начальником штаба был полковник Скляр. 18 июня [19]42 г. мы сошлись в деревне Никольское на Калининском фронте. Я приехал из ВВС 4[-й] Ударной армии, где я работал на должности комиссара, находились мы тогда в Велиже. Ухов приехал с Брянского фронта. Скляр с Юго-Западного. Задача была такая – в короткий срок сформировать дивизию в составе: 1[-го] гвардейского Краснознамённого и ордена Ленина истребительного полка, 163[-го] истребительного полка и 521[-го] истребительного полка. Сроки формирования были очень сжатые, так как на Калининском фронте пока что развёртывалась единственная истребительная дивизия. Таким образом, задача наша заключалась в том, чтобы быстро сколотить части дивизии, сделать её боеспособной, чтобы она могла бы быстро войти в состав действующих частей. На это были направлены все усилия командования дивизии, на это было направлено и всё внимание партийно-политической организации. Вся партийно-политическая работа была построена именно так, чтобы быстро освоить части, организационно их сколотить, закрепить, быть готовыми к выполнению боевых задач.

Помимо всего прочего, трудность ещё заключалась в том, что 1[-й] гвардейский полк тогда переходил на новую материальную часть. До этого он летал на английских самолётах типа «Харрикейн», а теперь ему нужно было переходить на самолёты Як-1. И это был как раз и период его переучивания, освоения его материальной части, ввода 70 % молодого лётного состава в строй, так как после тяжёлых боёв он потерял значительное количество лётного состава и теперь должен был пополняться. Полученный как пополнение, молодой лётный состав нужно было вывозить на новой материальной части, чтобы как можно скорее ввести в бой.

163[-й] полк тоже получал молодой лётный состав на одну эскадрилью. К тому же он не имел почти совершенно исправной материальной части, а его материальная часть за время зимних боёв была также потрёпана, моторы были уже выработаны, требовался их ремонт, и, таким образом, из большого количества материальной части, которую он имел, очень много было неисправных машин.

521[-й] полк к тому времени отдал лучшую часть своего личного состава 32[-му] гвардейскому полку, туда ушли во главе с Клещёвым*[52] его лучшие лётчики, а взамен их получил 12 человек молодняка[53].

Работать в таких условиях было чрезвычайно трудно. Нужно было людей обучить, научить на новой скоростной материальной части, научить драться, как следует спаять весь народ. Причём трудности эти усугублялись тем, что лётный состав для нас был совершенно новый, это были для нас совершенно незнакомые люди.

К счастью, со мной прибыл партийно-политический аппарат, который прошёл большой боевой опыт работы в частях. Он работал со мной и в 4[-й] дивизии, и в ВВС 4[-й] Армии, это был аппарат, имеющий большой практический опыт в условиях войны, и мы быстро стали ориентироваться в обстановке, направлять партийную организацию на решение основных задач, стоящих перед дивизией. Таким образом, с этой задачей мы справились сравнительно быстро и неплохо. Правда, обошлось и не без таких элементов, которых пришлось просто изъять. Так, например, в роте связи оказался политрук – предатель, изменник родины. Он был сначала исключён из партии, а потом арестован особым отделом[54]. Нашлись и пораженцы вроде Зенько[55] – техник-интендант в 163[-м] полку, который был исключён из партии и потом тоже арестован. Это также помогло направить работу партийной организации на решение основных задач.

Ровно через две недели, 2 июля [19]42 г., мы получили уже боевой приказ на операцию. К этому времени в основном мы считали дивизию укомплектованной, части сколоченными; лётный состав был введён в строй, отлетался. В отношении технического состава нужно сказать, что он во главе с инженером Большаковым работал очень много, работал буквально и день и ночь, и бывали и такие случаи, что техники монтировали моторы М-105 на Як-1, и всё это в полевой обстановке. Так что такой самоотверженный труд мог быть только у людей, которые впереди имели в виду только победу и ради этой победы они делали всё, что было в их силах. Работать приходилось всё время, как я сказал, в полевых условиях, не было необходимых приспособлений, не было таля, надо было как-то приспособиться, чтобы снять или поставить мотор. И технический состав выходил из всякого затруднительного положения, делал всё необходимое, и материальную часть мы тогда очень сильно подтянули.

Задача была поставлена очень серьёзная и ответственная. Она заключалась не только в том, что людям нужно было идти в бой, но люди должны были действовать на территории, занятой противником. Это – во-первых. Во-вторых, наши самолёты ходили на большое расстояние от аэродромов, т. е. ходили с большим пределом по радиусу. И в результате правильной ориентировки партийно-политических организаций, правильного направления работы партийных организаций в полках и в дивизии в целом мы имели успех в первой нашей операции – это Белыйская операция по выводу нашей 39[-й] Армии из окружения, операция, которая началась 2 июля [19]42 г.

В этой операции исключительный героизм проявил командир эскадрильи 1[-го] гвардейского полка капитан ТОЩЕВ*, который тогда же погиб смертью героя. Об этом очень интересно после рассказывали документы наземных войск – как дерутся наши гвардейцы. Мы получили акт наземных войск, которые наблюдали за воздушным боем, который вёл Тощев с 6 «мессершмиттами». Он ходил звеном, пара вернулась, а он не ушёл с поля боя, а выполнял там свою задачу, несмотря на то что превосходящие силы противника угрожали ему гибелью. В этом бою он сбил три самолёта противника, но отдал и свою жизнь[56].

Был у нас лейтенант ПАНТЮХОВ*, он был простым лётчиком и до этого он ничем не выделялся из среды других лётчиков. Но в этих боях он показал буквально чудеса мужества и смелости. Однажды в неравном бою он был подбит и выпрыгнул из самолёта с парашютом; попал он на нейтральную полосу, перейти к нашим бойцам ему не удалось, потому что его захлестнуло быстрое продвижение противника. Он остался на территории, занятой противником. В течение двух месяцев он дрался вместе с партизанами с винтовкой в руках, а потом уже был переброшен в свою часть, причём партизаны характеризовали его как одного из лучших бойцов их отряда. Он был награждён Орденом Красного Знамени[57].

Немало молодых лётчиков воспитала и дивизия, в частности, был у нас такой лётчик, как сержант УВАРОВ*, совсем молодой паренёк. Из 12 полученных нами лётчиков мы не имели ни одного, который не показал бы исключительное мужество и самопожертвование в этих боях. Уварова мы потеряли, и потеряли кроме него ещё двух: НУЯТОВА* и………[58].

Чем достигалось? Мужеством и самопожертвованием лётчиков. Достигалось это тем, что в этих полках партийные организации работали так, как они должны работать в условиях войны. Коммунист ЗОТОВ*, тогда комиссар полка, водил людей в бой сам, прекрасно летал, имел несколько сбитых самолётов, дрался успешно. Правда, впоследствии он погиб. Но в тот момент он подавал пример лётчикам своего полка, как нужно драться. Много в этом направлении работал и неосвобождённый секретарь партийного бюро полка[59], по занимаемой должности – врач полка[60], КУЗНЕЦОВ* – комиссар эскадрильи, который в исключительно короткий срок переучился с самолёта типа бомбардировочной авиации на истребитель и стал прекрасно летать на «яке».

Затем ДРАНЬКО*[61], дважды награждённый орденом Красного Знамени за свои боевые успехи. У этого лётчика мог поучиться весь лётный состав. Для характеристики его мужества и отваги можно привести такой пример. В августе [19]42 г. шли сильные бои на Ржевском направлении. Они дрались шестёркой против 12 «МЕ», которые прикрывали группу 24 самолётов бомбардировочной авиации. У ДРАНЬКО на самолёте отказала пушка, стрелять он не мог, но он из боя всё же не вышел. Он был ведущим, он должен был руководить боем. И хотя сам он стрелять не мог, он всё же продолжал вести бой с ложными атаками на противника. Это был сильный, авторитетный, серьёзный руководитель, боевой командир.

Партийная организация, в свою очередь, по-боевому подходила к разрешению отдельных вопросов, к устранению тех или иных недостатков. Люди пересели на новую материальную часть, недостаточно ещё владели ей, был целый ряд недостатков. Нужно было в ходе боя уже изучать машину, доучиваться технике пилотирования на этой машине, нужно было освоить наиболее выгодные тактические приёмы для этой машины, нужно было знать слабые и сильные стороны этого самолёта. Всё это, безусловно, сказывалось на эффективности работы полков. Лётчики 1[-го] гвардейского работали раньше на английских машинах, и своей машины они не знали в достаточной степени, и незнание машины в воздухе приводило к невыполнению задания. И партийная организация прилагала все усилия к тому, чтобы лётный состав в совершенстве овладел машиной, в совершенстве знал свой самолёт.

спечить наши наземные части, которые должны были выбить противника из Ржева, так как это был плацдарм противника, нечто вроде трамплина, который служил для последующего прыжка и удара по Москве после зимней операции [19]42 г. И в этой Ржевской операции наша дивизия принимала активное участие. За Ржевскую операцию у нас 40 с лишним человек было награждено орденами.

Этот период для истребительной авиации был характерен рядом жёстких и суровых приказов Наркома обороны по поводу неэффективности работы нашей авиации, по поводу проявления трусости отдельными людьми в боях[62]. И такие вещи имели место у нас, в частности, командир эскадрильи 1[-го] гвардейского полка Петров был за трусость переведён в штрафную эскадрилью. Когда ему было об этом объявлено, то он, запутавшись во всех своих противоречиях, покончил жизнь самоубийством[63].

За трусость из 163[-го] полка в штрафную эскадрилью был переведён и Кутьков*[64]. Правда, он кончил тем, что через несколько дней в боях сбил четыре самолёта противника, он был тяжело ранен и таким образом кровью своей смыл с себя прежний позор. После ранения он в полк не возвратился.

Но было немало примеров в 163[-м] полку и героизма. Был там лётчик ШАРОЙКО*. Если вы на него посмотрите на земле, то вы никогда не подумаете, что в этом человеке таится такая громадная сила, которая способна наводить ужас и страх на врага. Это был небольшой, невзрачный человек, чрезвычайно жизнерадостный по своей натуре. Он говорил так быстро, как будто пулемётом строчил. Где бы он ни появлялся, вокруг него собирается весь лётный состав, так как никто не умеет рассказать так смешно, как Шаройко, и от этого людям даже в такое тяжёлое время, как тогда, становилось легче на душе. Он был дважды награждён орденом Красного Знамени за боевые дела. 14 августа [19]42 г., в период Ржевской операции, он не вернулся с боевого задания. Они ходили бомбить аэродром противника, расположенный в Сычёвке.

Был у нас трижды награждённый орденом Красного Знамени совсем ещё молодой паренёк 23 лет – КАТЮКОВ*. Он чрезвычайно быстро вырос до помощника командира эскадрильи. Причём раньше у него был элемент некоторой недисциплинированности. Когда мы его принимали в полк, нам его характеризовали как хорошего бойца в воздухе и недисциплинированного на земле. Я это учёл. Кстати говоря, комиссар и командир полка, где был Катюков, были оттуда сняты, и полк мы приняли с новым командиром и новым комиссаром, которые, естественно, людей ещё не знали. Поэтому нам самим пришлось осваивать этот полк. Командиром полка там был КУКИН*.

И вот у меня как-то с Катюковым произошёл разговор. Я задал ему вопрос:

– Товарищ Катюков, в одной характеристике я прочитал, что вы на земле – недисциплинированный, что, разве вы только в воздухе любите родину, а на земле не любите её, если вы нарушаете дисциплину?

Он подумал, подумал и сказал:

– Товарищ комиссар, до меня это как-то не доходило, впредь я постараюсь быть дисциплинированным и на земле.

Это был человек определённого склада, и к нему нужно было как-то особо подойти, не с обычной меркой. Он был коммунистом и мужественно выдерживал самые напряжённые и тяжёлые моменты в работе. Тогда, например, был момент, когда в полку оставалось только пять лётчиков – это ЗУДИЛОВ*, КАТЮКОВ, ВОЛКОВ*, ШАРОЙКО и КОНЯХИН*. Эта пятёрка выдерживала в течение месяца самые напряжённые бои, которые только знала история авиации. В конце концов, Шаройко не вернулся с задания. Катюков был сбит, потом вернулся. Зудилов, Волков и Коняхин благополучно здравствуют. Сбивали они не единицы самолётов противника, а бывали бои, когда эта пятёрка сбивала по 11, по 14 самолётов. Дрались они исключительно.

Зудилов, их ведущий, не знал вообще поражений в воздухе, а сам он имел 23 сбитых самолёта. Сейчас он находится в 157[-м] полку. Волков был тогда молодым пареньком, он был командиром звена, потом вырос до командира эскадрильи с последующим продвижением на должность командира полка. От старшего лейтенанта он вырос до майора. Он имел орден Ленина, орден Красного Знамени и был представлен к Герою Советского Союза. У него – большие организаторские способности. Он – [19]18 года рождения, но по внешности ему можно было дать больше, видимо, на нём отражалась его профессия и то, что он часто смотрит смерти в глаза, наложило на него свой отпечаток. Это серьёзный, вполне оформившийся командир, прекрасный коммунист. О том, что он хороший коммунист, командир-большевик, говорило всё его поведение, его часто ставили в пример другим командирам эскадрильи, он никогда не уйдёт на отдых и не успокоится, пока не убедится, что все люди у него сыты и размещены как следует, все знают свои боевые задачи. Слабым он всегда показывал, помогал, работал с ними до тех пор, пока они не поймут то, что от них требуется. Т. е. это был исключительный во всех отношениях человек, причём не просто человек, который заучил какие-то военные шаблоны, – он прекрасно разбирался во всех вопросах, имел по всем вопросам своё суждение. Он не просто говорил о недостатках того или иного воздушного боя, а указывал конкретные моменты.

Однажды во время Зубцово-Ржевской операции[65] он пошёл семёркой, и его крепко пощипали. Он выпрыгнул на парашюте, немного обгорел. Потом пришёл и доложил, что его сбили, и не потому, что противник был сильнее их, а потому, [что] я – так он сказал – неправильно построил боевой порядок, в силу чего мы и понесли большие потери. Ведь обычно лётчики говорят, что меня сбили потому, что было превосходство противника в воздухе, а он прямо сказал, что это была его ошибка. И это ярко характеризует его как человека, который рассуждает не по трафарету, а имеет своё собственное суждение о вещах[66].

Он также был воспитанником нашей дивизии. В отношении тактики, в отношении огневой мощи он обладал исключительным талантом. Примером этому может служить его выступление на лётной конференции в октябре месяце [19]42 г. Он поднял там чрезвычайно глубокие и серьёзные вопросы, очень продуманно, глубоко и вместе с тем сжато изложил свои мысли.

Вот такие люди были в 163[-м] полку.

Но были у них и недостатки, и недостатки немалые. Они заключались в том, что у них начальником штаба был некий Сушков[67], старый работник, привыкший, видимо, работать без контроля командования, да и у партийной организации не было нужной остроты в решении вопросов. Причём в своей работе Сушков начал опираться на нездоровые элементы, что привело к целому ряду серьёзных организационных недостатков. Он, например, часто передоверял доведение боевой задачи до лётного состава начальнику связи, человеку в авиации совершенно неграмотному, тогда как такую задачу должен хорошо продумать грамотный в вопросах авиации человек, так как нужно указать не только куда пойти, но и как, какую тактику нужно применить в случае встречи с противником и т. д. В результате получался неуспех в боевых операциях.

Политотдел тогда занялся этим вопросом – в чём же крылась сущность этих организационных недостатков. Здесь пришлось заняться и Сушковым. Он был исключён из партии за то, что он игнорировал задания командования, за то, что он неправильно опирался на нездоровые элементы, в частности на начальника связи Шаповального[68], на человека с довольно тёмным прошлым. После решение об исключении из партии Сушкова было отменено, но я посадил туда тов. Матлахова, который и выправил там положение. Шаповального из полка убрали, а Сушкова заставили заниматься своим делом. Комиссара и командира научили командовать полком, не перекладывая всего на Сушкова, – и дело в полку пошло. Сразу вырос процент исправной материальной части, улучшилось дело и в отношении чёткости постановки задач.

Например, был один такой пример, когда нужно было сопровождать штурмовиков. Штурмовики пришли, сделали два круга около аэродрома и ушли. Но истребители не поднялись, мотивируя тем, что штурмовики сделали круг не над самым аэродромом, а в стороне. И здесь пришлось, как говорится, вправить людям мозги и заставить их изменить взгляд на вещи. Всё это в жизнь проводил Матлахов. А Волкову приходилось всё это переносить на своей спине, так как в такой обстановке нужно было вводить эскадрилью в бой и выполнять поставленные командованием задачи. Мастерство этого командира заключалось в том, что он умел разбираться в обстановке и правильно находить своё место. Был там снят и секретарь партийного бюро, как неспособный обеспечить партийное, большевистское руководство партийной организацией, не умеющей воспитать у партийного коллектива ответственности за свои действия[69].

Все эти меры дали нам возможность вывести полк на одно из лучших мест в 3-й воздушной армии, куда мы в то время входили.

История 521[-го] полка несколько своеобразна. Он был очень сильным полком до того, как из него был взят лучший лётный состав в 32[-й] гвардейский полк. Когда же оттуда были взяты такие люди, как КЛЕЩЁВ, БАБКОВ*, ВУС[С]*, БАКЛАН*, то положение его ухудшилось. Причём командир полка майор БОБРОВ* больших способностей к руководству полком не проявлял[70]. 7 августа [19]42 года полк был отправлен на переформирование[71].

Тур летней кампании [19]42 г. дивизия закончила 14 сентября [19]42 г. После этого дивизия была выведена на восстановление своих частей, как по линии лётного состава, так и материальной части.

За этот период боёв, проведённых в летний период, было дивизией сбито 108 самолётов противника[72].

У нас безвозвратных потерь было 13 человек. Потеряли мы таких лётчиков, как НУЯТОВА, ТИХОНОВА*, ПОКРОВСКОГО*, ТОЩЕВА. О 9 чел[овеках] мы никаких данных не имеем[73].

На восстановлении мы находились с 14 сентября по 9 ноября [19]42 г. За это время мы полностью укомплектовали и оттренировали свои полки: 1[-й] гвардейский, затем 5[-й] гвардейский, который нам тогда дали, 21[-й] и 163[-й] истребительные полки.

В начале ноября по приказу Ставки мы их отправили в тыл для получения материальной части. А потом они были направлены в состав других дивизий. Это были закалённые в боях полки, с которыми дивизия дралась весь летний период, которые вынесли тяжёлые, напряжённые бои.

9 ноября мы получили указание Ставки – принять 32[-й] гвардейский полк, 169[-й] и 19[-й] Краснознамённый полк. Таким образом, перед началом зимнего наступления Красной Армии мы получили три новых полка, причём 32[-й] полк имел очень сильный, прекрасный лётный состав.

Перед Управлением дивизии и, в частности, перед политотделом встала задача освоения этих полков, изучение их, задача передачи опыта 32[-го] полка 169[-му], так как последний ещё не имел никакого боевого опыта, за исключением 4 человек своего состава[74]. Нужно было научить молодой лётный состав боевым действиям, воспитать в нём мужество, отвагу, умение драться с наименьшими потерями. Причём условия были очень тяжёлые. Мы в это время находились на Калининском фронте – шла так наз[ываемая] Белийская операция. Вылетели мы туда 22 ноября [19]42 г. и сразу же, как только позволила метеосводка, приступили к боевой работе по обеспечению наступления 41[-й] Армии.

Во время боевой работы выявился ряд недостатков в 169[-м] полку. Недостатки заключались, во-первых, в том, что лётный состав пока не умел как следует ориентироваться. Во-вторых, слабо знал материальную часть, в-третьих, имел сравнительно небольшой налёт на таком типе самолёта (Ла-5). Они имели всего лишь до 8 часов налёта на этих машинах[75].

Поэтому и партийная организация, и политаппарат, и вообще все были подняты, были мобилизованы на ликвидацию этих недостатков, на повышение боеспособности полка. И можно прямо сказать, что здесь, в 169[-м] полку, партийная организация добилась больших результатов. В Белыйской операции выдвинулся такой лётчик, как ГРАЖДАНИНОВ, впоследствии Герой Советского Союза, отдавший свою жизнь за родину, прекрасный коммунист, вожак масс. Партийная организация воспитала немало прекрасных коммунистов и лётчиков. Партийную организацию в то время возглавлял[и] тов. ЩЕРБАКОВ* и тов. СИДОРОВ, и они с этой задачей справились очень хорошо, воспитали мужественных и смелых людей, так как если человек в своей жизни совершил два тарана[76], то это уже одно является свидетельством величайшей смелости и величайшей преданности делу партии.

Как мы ликвидировали недостатки, которые имелись в полку? Мы собрали партийный актив, где конкретно поставили вопросы о тех моментах, которые тормозили боевую работу. Здесь же намечались и конкретные мероприятия, которые способствовали ликвидации недостатков. И уже утром, если партийное собрание было ночью, партийный актив прямо с партийного собрания идёт в подразделения и принимается за работу по ликвидации отмеченных недостатков. Вот, например, по возвращении из боя было установлено, что дрались плохо по таким-то и таким-то причинам.

Собирается лётный состав, разбираются все эти причины. Например, сержант Пылилкин* проявил трусость, когда ему нужно было идти на Смоленск с [Т]у-2, и вернулся с поля боя. Через двое суток он был осуждён на 10 лет. Правда, он потом дрался очень хорошо и своей кровью искупил вину перед родиной. Во время теперешних июльских боёв он не вернулся с боя. Всю зиму он дрался как лев.

Такие решительные меры со стороны командира полка и большая работа командира дивизии, который лично разбирал все ошибки с лётным составом, и помогали им их изживать. Наш командир дивизии, полковник УХОВ – старый истребитель, имеет огромный боевой опыт, в своё время дрался в Испании, имеет там более 80 боевых вылетов, встречался, таким образом, ещё раньше с немцами. Работал и в школах в качестве начальника, и учился в Академии им. Жуковского. Всё это давало ему возможность обобщить теоретически тот огромнейший опыт, который он приобрёл. Со свойственной его натуре настойчивостью и энергичностью он сумел вложить личному составу стремление к такому совершенствованию. Он буквально не вылезал из землянок лётного состава, добивался от людей, чтобы они поняли то, чего он от них требует. Он разработал целый ряд указаний, как нужно вести бой, он требует, чтобы командиры полков учились руководству полками и учили бы лётный состав драться.

Всё это дало возможность 169[-му], а ныне 63[-му] гвардейскому, полку выйти в число передовых полков ВВС Красной Армии. Причём характерно, что если появляются какие-то признаки того, что в полку что-то не так, как он находит нужным, полковник Ухов немедленно, не считаясь ни с временем, ни с погодой, отправляется в полк и поворачивает дело так, как он считает нужным.

Я видел много командиров, я работал с такими людьми, как Юмашев*, Байдуков*, но такой энергии, как у Ухова, я ещё не видел. Это исключительно энергичный командир. А кроме того, он партийный товарищ. Вне политики и вне партии он не рассматривает вопроса, он рассуждает, как государственный деятель, всегда и во всех случаях. Вот почему он всегда имеет хорошие результаты работы.

была очень тяжёлая. Были сплошные метели, туманы, но операция требовала вылетов, невзирая ни на какую обстановку. Нужно было ввести в бой и 169[-й] полк, который и начал здесь свою боевую работу.

29 декабря [19]42 г. рано утром командир 169[-го] полка ИВАНОВ Николай Павлович повёл 12 Ла-5 на прикрытие наших войск. Выше шла группа ХОЛОДОВА – 12 самолётов[77]. Завязался воздушный бой. В этом бою лётчики 169[-го] полка, несмотря на свою молодость и неопытность, помня слова командира дивизии, которые являлись для них законом – бить противника на расстоянии 20 метров – сбили 12 Ю-87[78]. А всего в этот день они сбили 21 самолёт противника. Это был их первый серьёзный бой. Кстати говоря, в этот день Гражданинов сделал свой первый таран и сбил два самолёта, причём один таранил. Когда он прилетел, я как раз был на аэродроме. Я сразу не понял, что у него с машиной. Он подходит и так странно говорит:

– Я, кажется, товарищ полковник, таранил самолёт противника, потому что лопасти винта от краёв содраны, имеются вмятины в рёбрах.

Я говорю:

– Как таранил, а он упал?

– Упал.

– Тогда расскажите об этом подробно.

И мы заставили его подробно рассказать об его таране всему лётному составу. И партийная организация не прошла мимо этого случая. Немедленно был собран весь народ в полку, был проведён митинг, где был отмечен этот геройский поступок Гражданинова. Выдвинули лозунг – драться, как Гражданинов. Если пушка не берёт, то – таранить, как Гражданинов. В том бою лётчики 169[-го] полка сбили ещё 8 самолётов, а всего за день 21 самолёт.

А вечером мы ещё раз с командиром дивизии собрали полк и сказали – деритесь так, как дрались сегодня. За товарищеским боевым ужином мы их похвалили, люди действительно хорошо дрались. Часть людей была представлена к правительственным наградам. Мы пожелали им дальнейших успехов. Успехи были – до окончания Великолукской операции полк сбил 62 самолёта[79], а операция продолжалась примерно 18 дней, причём проходила она в очень тяжёлых для лётного состава условиях.

Командир полка ИВАНОВ сам сбил в этой операции 7 самолётов. У Иванова исключительно высокие качества как у командира полка, в частности, он прекрасно работает с молодым лётным составом. А нужно заметить, что в то время он сам не имел ещё боевого опыта[80], но всё же он сумел использовать своё лётное мастерство в нужном направлении, а его личное мужество и смелость помогали ему руководить вверенным ему лётным составом.

На земле он очень скромный человек и кажется даже застенчивым. В воздухе это человек исключительной воли. Если в воздухе складывается сложная обстановка, то он никогда не доверит никому руководство и обязательно идёт в таких случаях сам, независимо от того, большую или маленькую группу нужно вести, и сам уже разбирается в сложившейся обстановке. А если он сам не пошёл, прилетают лётчики и докладывают, что сложилась интересная воздушная обстановка, он начинает жалеть, почему он не пошёл сам. И вот такая напористость в разрешении сложной воздушной обстановки – это исключительная черта Иванова как командира. И я думаю, что это в большой доле содействовало успеху всего полка, т. е. он своими личными боевыми качествами сумел зажечь у лётного состава своего полка стремление бить противника наверняка.

Был такой случай. В полк был прислан лётчик ИСАЕВ[81]. Однажды, когда проходил разведчик противника, командование приказало вылететь, догнать и уничтожить разведчика. Исаев вылетел, не догнал и не уничтожил его. И когда командир дивизии полковник Ухов начал гонять Исаева – почему он не выполнил приказа, то Иванов переживал этот нагоняй сам так, как будто бы это была его личная вина, во всяком случае, больше, чем сам Исаев. Иванов мучился, почему он сам не полетел и не уничтожил разведчика. Впоследствии этот Исаев погиб геройской смертью.

Все эти черты Иванова и создают колоритную фигуру командира полка, боевого и серьёзного его руководителя.

После Великолукской операции о 169[-м] полку было известно далеко за пределами дивизии. Слава о нём как о прекрасном, храбром полке пошла по всему фронту. Мы с командиром дивизии дали в Москву после Великолукской операции шифровку и просили срочно доукомплектовать материальную часть 169[-го] полка. В Москве к этому отнеслись очень серьёзно и очень быстро доукомплектовали, а также дали 7 человек лётного состава. А 10 февраля [19]43 года мы были направлены на Демянскую операцию.

Здесь условия были ещё сложнее, чем на Великолукской операции. Во-первых, аэродромы только готовились к зимним условиям, и нужно было сделать их под колёса Ла-5. Во-вторых, в этом районе наш лётный состав ещё не летал. В-третьих, большая стабильность в этом районе противника, насыщенность его обороны создавали дополнительные трудности. В-четвёртых, для этой операции противник сюда перебросил 72-ю группу вольных охотников под командованием известного их аса Ганса Гаане[82], впоследствии сбитого нашими лётчиками. Об этом имеется, между прочим, статья в «Комсомольской правде».

Поэтому здесь пришлось драться с сильным противником не только по количеству, но и по качеству. Достаточно сказать, что эта 72-я немецкая группа была укомплектована лётным составом выпуска не моложе, чем выпуск [19]41 года, т. е. людьми, которые воевали уже в течение двух лет. Во-вторых, эта группа была укомплектована также провинившимися, штрафными лётчиками, которые искупали здесь свою вину. В-третьих, немецкие лётчики были посажены на лучшую в то время материальную часть Ме-109-Г2. У нас в то время были уже Ла-5. Причём раньше немцы считали, что это – самолёты американские типа «Бруствер», а они с нашими лётчиками на Ла-5 впервые столкнулись на Великолукской операции, тогда для них они были новостью, они ещё незнакомы были с их слабыми и сильными сторонами. Во время Демянской операции они уже знали наш самолёт, знали и его слабые места, что также усложнило нашу там работу.

Числа 14 февраля начались воздушные бои. В воздушных боях в Демянской операции 169[-й] полк сбил 36 самолётов противника[83]. Было два тарана – ИСАЕВА и ГРАЖДАНИНОВА, – во время таранов оба лётчика погибли[84]. Нужно сказать, что там мы потеряли, пожалуй, лучших своих лётчиков. Помимо Исаева и Гражданинова, из 32[-го] полка мы потеряли Героя Советского Союза ХОЛЬЗУНОВА[85], Героя Советского Союза АНИСКИНА[86], ГНАТЕНКО*, БАРАНОВСКОГО[87], там был ранен Герой Советского Союза КОВАЛЬ[88], Герой Советского Союза КОТОВ*.

Таким образом, ясно, что это были за бои, когда такие мастера воздушных боёв, как Хользунов, Анискин и т. д., имевшие сотни воздушных сражений и десятки сбитых самолётов, поплатились своей жизнью.

Противник там имел, как я уже сказал, хороший лётный состав, посаженный на хорошую материальную часть. Впоследствии он, усилив эту свою группу 54[-й] эскадрой в количестве 60 самолётов ФВ-190, во что бы то ни стало старался удержать своё господствующее положение в воздухе. И задача нашей дивизии заключалась в том, чтоб это господство удержать за собой. И ценой потери лучших людей мы всё же это господство отвоевали. 72-ю группу и вольных охотников мы растрепали всю в дым, и она была оттуда уведена, так как от её 60 самолётов ФВ почти ничего не осталось, а к концу операции они стали ходить уже парами и на больших высотах, на дальних дистанциях, т. е. боя уже, как правило, не принимали.

В этих боях дивизии отличались такие люди, как ХОЛОДОВ, ГАРАМ М., ЛУЦКИЙ, САВЕЛЬЕВ, ОРЕХОВ, ШИШКИН. Они обеспечили господство дивизии в воздухе, они не щадили в боях свою жизнь, они проявляли исключительное мастерство.

Был, например, такой случай. Наша группа под командованием Холодова была зажата группой Ме. Холодов не просто ушёл из боя. Он радирует: «Веду бой с численно превосходящим противником, прошу помощи». У нас на земле нет ничего, чем бы мы могли ему помочь, а потерять такого человека, как Холодов, – это равносильно потере группы людей. Мы должны были сделать всё, что только было возможно. Орехов сумел подготовить свой самолёт, но он – один. Холодов продолжает отходить на аэродром с боем. Самолёты противника продолжают на него наседать, видно: на горизонте идёт воздушный бой. Что делать? Приказываем Орехову подняться. Орехов поднялся. А у тех горючее на исходе. Значит, в воздухе остаётся только пара – Холодов и Макаров, да ещё поднялся Орехов. У Холодова на самолёте отказали обе пушки, стрелять он не может, значит, нужно вертеться, чтобы не сбили. Но это было уже над своим аэродромом. И вот на глазах противника нам удалось поднять ещё группу 4 самолёта. Холодов благополучно садится, а противник отходит, так как видит, что с земли поднимаются ещё 4 самолёта.

Какой-нибудь другой лётчик, не с таким мастерством, не с таким мужеством и хладнокровием, мог бы стать жертвой в этом бою. А Холодов использовал здесь всё своё мастерство, он был совершенно спокоен и хладнокровен, что помогло ему решить исход боя. Кроме того, Холодов исключительно ориентируется в обстановке, он всегда разгадает ход противника. Когда я встретился в первый раз с Холодовым, посмотрел на него – такой он невзрачный на вид человек, ничем он совершенно не выдавался, ничего особенного в нём не было. Но когда начались воздушные бои, Холодов показал себя, выявились все его способности. Это – колоссальная фигура в истребительной авиации. Он – не только мастер техники пилотирования на своём самолёте, но он отлично знает и самолёты противника, он следит за приёмами, за методами противника, и не только потому, что пишется об этом в газетах или журналах (кстати сказать, он очень много читает по всем авиационным вопросам), но он стремится сам познать, в чём же сущность приёмов противника. После каждого боя он старается вскрыть – так ли противник дрался, как в прошлый раз, а если есть что-нибудь новое, то Холодов обязательно это новое подметит и скажет, в чём оно заключается. Мне приходилось встречаться с такими лётчиками, которые десятки раз водили в бой свои самолёты и говорили, что ещё не видели крестов на самолётах противника, так как находились в очень большом напряжении. А Холодов – очень спокойный командир, он чувствует малейшее движение противника, которое тот только собирается ещё сделать.

И опять-таки, можно сказать, что во всех этих наших боевых операциях, в наших успехах большую роль сыграла партийная организация. Партия воспитывала таких людей, партия делала всё, чтобы направить людей по правильному пути, и наши люди дрались прекрасно.

Нужно сказать, что 32[-й] полк пришёл к нам с низкой дисциплиной. В полку были случаи пьянства, хулиганства со всеми связанными с этим последствиями. И когда мы приняли этот полк, то перед нами встала такая проблема – поставить полк в известные военные рамки, переломить у людей излишнюю самоуверенность, некоторое чванство и заставить, помимо всего прочего, совершенствовать своё мастерство. Нужно было иметь в виду, что командиром полка был человек – герой в боях, но с довольно низкой военной культурой – это Бабков. Поэтому внимание командира дивизии и всего нашего руководства было направлено к тому, чтобы в полку эти недостатки изжить, ликвидировать[89].

Например, бывали такие случаи. По приказу командования вылетает Герой Советского Союза Орехов с заданием уничтожить разведчика. Полетел, пострелял и вернулся. Садится. Почему не пошёл до конца и не сбил? Да вот подумаешь, дело! Ему было сказано, если ты получил приказ, то должен выполнить его любыми средствами. Это характеризовало отношение людей к приказам – что хочу, то и делаю. Я дерусь храбро, геройски, а победителей не судят, и обсуждать вопрос о нас никто не имеет права.

Тогда мы собрали партийный актив и предъявили к коммунистам требование – или полк будет в дальнейшем совершенствовать своё мастерство и множить свои успехи, или у нас будут с ними серьёзные разговоры, которые, может быть, поведут к осложнениям в наших отношениях. Мы вашу нажитую славу знаем и уважаем, но ограничиться ею, пока враг не сломлен, мы не можем. А перед нами ещё сильный враг, борьба с которым требует больших сил и жертв. После мы собрали командиров эскадрилий, их заместителей и с каждым из них разговаривали. К малейшим неточностям или нарушениям в выполнении наших приказов мы относились со всей серьёзностью и нетерпимостью, и это заставило людей коренным образом изменить свой взгляд на вещи. Они поняли, что ничего им не поможет, что в этой дивизии людей уважают только тогда, когда они выполняют приказ. Мы их хвалили, но и говорили, что вы имеете серьёзные боевые традиции, но имеете и ряд серьёзных недостатков, с которыми полк в дальнейшем не может работать. И люди всё это поняли. Они поняли, чего от них хочет командир дивизии, и коренным образом изменили своё отношение к делу. Такие люди, как Холодов, как Гарам, они повернули наиболее круто. ГАРАМ – это молодой, но не по годам серьёзный человек. А главное, было хорошо то, что всё это понял и сам командир полка Бабков, который был там командиром после Клещёва. Клещёв – исключительный человек и по своим боевым качествам, и как вожак. Народ его чрезвычайно любил. Но он не был организатором, не был руководителем. И как командир полка он был бледной фигурой. БАБКОВ пользовался большим авторитетом среди своего лётного состава, и он постепенно эту ненужную шелуху удалил. Полк работал прекрасно.

НА ИРИ РАН. Ф. 2. Р. I. Оп. 79. Д. 2. Л. 15–25.

Гвардии майор

Матлахов Дмитрий Авксентиевич

Заместитель начальника политотдела 3[-й] гвардейской истреб[ительной] авиадивизии. От[ветственный] секр[етарь] партийной дивизионной ком[иссии]. 1901 г. рожд[ения]. Член партии с [19]28 г.

На партийной работе вообще работаю с [19]37 г. До [19]37 года работал на заводе в Витебске в качестве инженера, потом работал секретарём Витебского Горкома партии. После учился в Высшей школе парторганизаторов при ЦК ВКП(б). Потом работал в аппарате ЦК партии. До войны работал в Риге заместителем зав[едующего] оргинструкторского отдела ЦК КП(б) Латвии. Там меня и застала война.

В армию я пришёл не в порядке мобилизации. Мы там самомобилизовались. 27 июня мы оставили Ригу и переехали в г. Валке[90]. Там по линии ЦК КП(б) Латвии было сформировано пять отрядов рабочей гвардии, и одним из отрядов был отряд работников Совнаркома и ЦК, а также коллектива партийных и советских работников Латвии, которыми командовал я. В моём отряде было 360 чел[овек]. Мы держали связь с 8[-й] Армией. Потом, когда она ушла, мы оказались между немцами и Красной Армией. Шли мы всё на север. Прошли Эстонию, потом нас перебросили к Чудскому озеру. Затем из Северо-Западного фронта прибыло нам распоряжение сформировать полк, а все остальные должны были идти в распоряжение фронта. Мы сформировали Латвийский полк, укомплектовали его, одели. С остатками людей[91] я прибыл в Новгород, тогда ещё через Кингисепп. Здесь уже в августе начались бои за Новгород, и мы оттуда должны были уйти. Здесь отряд был расформирован, и мы вошли в распоряжение штаба Западного фронта. Нас распределили кого куда, некоторые попали на хозяйственную работу, некоторые – на партийную.

Я попал в военно-политическое училище, где пробыл всего дня три, а потом меня забрали в Политуправление Северо-Западного фронта, где я проработал до декабря [19]41 г., а потом получил назначение на должность секретаря партийной комиссии в 4[-ю] смешанную авиационную дивизию (САД). С этой дивизией мы и начали действовать в период наступления [19]42 г. на Осташков, Пено, Андреаполь, Торопец, Ст[арая] Торопа, Велиж. На базе нашей дивизии были сформированы ВВС 4[-й] Ударной армии. В Торопе мы находились до июня мес[яца] [19]42 г. В июне мес[яце] началось формирование типовых дивизий и формирование армий[92]. Здесь мы попали в 210[-ю] типовую, а впоследствии в 3[-ю] гвардейскую истребительную дивизию.

17 июня [19]42 г. наш политотдел, как и ППС[93], полностью перешли в 210[-ю] дивизию. Прибыли мы для формирования дивизии в с. Никольское Калининской области.

Состав политотдела, таким образом, был весь на месте, и мы очень быстро включились в работу. Немедленно, на второй день после предварительного совещания по ознакомлению с командованием и штабом, мы разъехались по полкам для ознакомления с людьми. Это была первоочередная работа политотдела, т. е. знакомство с людьми. Мы должны были пересмотреть партийно-политический состав полков, дать оценку людям. Всё это было сделано очень быстро, и мы стали в курсе всей жизни полков.

Нужно сказать, что изучение людей проходило не всегда гладко – всякое формирование имеет свои шероховатости, и здесь также мы имели целый ряд отрицательных моментов. В частности, был выявлен целый ряд враждебных нам людей.

Особенно политотделу пришлось поработать в отношении 521[-го] полка и роты связи[94]. В роте связи люди сошлись со всех концов, притом рота долгое время находилась в бездействии, люди жили довольно спокойно, а когда от них потребовали хорошей работы, то они не смогли её дать – связь обслуживалась у нас самым безобразным образом. Люди не знали связи. Что касается личного состава, то командир и комиссар роты были исключены из партии, была совершена целая перетряска, которая всё же послужила на дальнейшее укрепление роты связи, так как на протяжении всего периода она работала очень хорошо[95].

Особенность 521[-го] полка заключалась в том, что у него был несколько слабоватый комиссар, старший батальонный комиссар Ущев(?)*[96], которого можно было встретить иногда пьяненьким, а отсюда был в полку и разврат, разнузданность, был случай, когда пришлось вывести из партийной комиссии члена её с объявлением ему выговора[97]. Целый ряд людей пришлось перевоспитать, и те люди, которые там раньше не хотели воевать, они впоследствии дрались прекрасно. Был, например, такой комиссар, как АНИКИН*, который не хотел воевать. Над ним пришлось крепко поработать, и он оказался потом хорошим воином. Уже под Великими Луками он не вернулся с боевого задания. В то время он уже имел 4 сбитых самолёта. 521[-й] полк вскоре был расформирован, и у нас остались два полка: 163[-й] и 1[-й] гвардейский.

Дальше у нас начинается тяжёлый период. С 1-м полком у нас дело обстояло более или менее благополучно, но в 163[-м] полку мы имели и командира, и комиссара новых. Причём комиссар[98] был несколько неудачный, как следует не работал, и в конце концов дело дошло до развала – из 13 машин одна только была исправная.

Здесь политотделу дивизии пришлось поработать очень крепко, пришлось кое-кого и снять, но организация была полку обеспечена, и все люди были довольны такой, может быть, и жёсткой, но правильной постановкой дела. Там начальником штаба был Сушков, у него был начальником связи Шаповальный – они фактически и руководили всем полком, а командир полка им попустительствовал.

В конце концов, мы навели там порядок. Шаповального выгнали, Сушкова привлекли к ответственности; партийную организацию укрепили, коммунисты взялись за дело, и полк воевал очень хорошо. Хорошо работал и технический состав, и если и были отдельные срывы, то их особенно заметно не было.

В 1-м полку был отрицательный момент в отношении командира 3[-й] эскадрильи Дранко, он проявлял некоторую трусость[99]. Его партийная организация исключает за это из партии, но мы его в партии оставили, и впоследствии он оказался хорошим, крепким бойцом. Так, 28 августа он вёл группу, задачей которой было охранять оборону переправы через Волгу. Пушки у него отказали, но он всё же не ушёл из боя. Он несколько раз ходил в ложные атаки на «юнкерсы», и переправу бомбить всё-таки наши не дали. После он благополучно вернулся на аэродром.

Так что политотдел провёл большую работу по поднятию боевого духа у лётного состава и не зря, так как результаты были большие. Такого рода отрицательных моментов больше у нас не было, а если и были проявления и маленькие слабости, то они быстро ликвидировались и в общей массе успешных воздушных боёв они заметны не были. А случай с Дранко был особенно показателен для работы политотдела, так как оставить или не оставить Дранько в партии могли только мы сами, и мы решили этот вопрос положительно, и, по-видимому, решили его правильно. И сила воспитательного воздействия здесь особенно ярко сказалась. Человек стал вести себя прекрасно. Случай с Дранко совпал с приказом № 227, который был доведён до каждого лётчика и политработника. И это не только укрепило работу части, но и дало в руки политчасти и работников политотдела большой козырь. Вообще формирование дивизии проходило в самых тяжёлых условиях. Нужно было ходить в части, заниматься, присматриваться к людям, с каждым поговорить. А тебе здесь начинают в ответ – ты скажи лучше, как немцев на юг не пропустить. И вот этот наш приказ очень крепко ударил по таким настроениям. Приходилось уже говорить – не веришь агитации, так выполняй приказ [№] 227, и человек уже ничего не мог сказать, а обязан был выполнить приказ, так как за невыполнение приказа он карался со всей строгостью. Таким образом, приказ [№] 227 сыграл в деле дисциплины и подготовки кадров исключительно большую роль.

Также большая задача стояла перед нами и в смысле овладения новой техникой. Здесь аппарату политотдела приходилось вправлять мозги многим коммунистам, так как радио люди не признавали, аэрофотоаппаратуру ненавидели, переучиваться на новой материальной части тоже не хотели. Здесь нам помог приказ № 130[100]. Если не берёшь уговорами, то говоришь – вспомни приказ № 130, если не выполните приказа, то будем с вами бороться как с нарушителями его. Мы говорим – готовьтесь воевать, а руки у людей опускаются, поднять настроение было очень трудно. Самолётов в дивизии было очень мало. 1-му гвардейскому нужно было переучиваться с «харрикейнов» на «яках». Обстановка сама по себе была очень тяжёлая, но работать было нужно. И в планах политотдела того периода красной нитью проходит этот момент – момент внедрения в сознание людей необходимости овладения техникой, необходимости учиться воевать. 1[-й] гвардейский в это время работал с аэродрома подскока Дулово на Белый. Там были люди, которые ещё недостаточно знали свой аэродром, недостаточно знали свою материальную часть. Бывали такие случаи, что не хватает горючего, и человек садится на вынужденную. И здесь была целая кампания, чтобы чуть ли не сдавать техминимум. Прежде всего за работу взялись коммунисты и комсомольцы, проводились беседы и доклады об изучении крок аэродрома, об изучении материальной части и т. д. и т. д. Политотдел здесь также крепко поработал. И первый полк начал основательно работать, и так он работал до самого конца своего пребывания в дивизии, и работал хорошо.

Затем радио внедрялось в 521[-й] полк. Там его не любили и не хотели. Тогда командир полка пошёл по радио, а комиссар стоял на земле у аппарата и давал ему задания. Командир выполнял. В присутствии всех шла эта команда по радио. Командир отвечал – команду принял, и всё шло хорошо. Это как-то сразу помогло внедрить радио, и лётчики к нему стали относиться положительно. Затем на другой день наши лётчики должны были идти сопровождать «илы». Командиром там был майор Кобылочный* – очень хороший командир и товарищ. Он организовал дело так, что «илы» на аэродром к нам не заходят, а по радио указывается маршрут и место встречи. Это тоже удачно прошло. После этого 521[-й] полк передал свой опыт в этом направлении другим полкам.

Люди стали работать очень хорошо. И в отношении приказа [№] 227 у нас нарушений, за исключением одного случая с лейтенантом Кутовым*, который не хотел летать, не было. И вы могли в любое время дня и ночи прийти на аэродром и спросить лётчика или техника – знаешь ли ты приказ [№] 227, и все они прекрасно его знали, может быть, номера не знали, но содержание приказа все знали. В основной массе люди делали всё, что могли.

Люди у нас были замечательные. Например, в 1[-м] полку у нас был такой лётчик, как ТОЩЕВ, который один дрался с четырьмя, чтобы только спасти наши «илы». «Илы» спас, но сам погиб. Затем коммунисты ЖУЙКОВ*, ВОЛОШИН*, который был тоже ранен. ТИХОНОВ, НУЯТОВ – беспартийный товарищ. Технический наш состав работал безукоризненно. Конечно, были отдельные случаи – или человек немного выпьет, или с девушкой прогуляет. Мы давали тогда небольшие взыскания, предварительно поговоришь с человеком, и он больше этого не повторяет.

Затем в 163[-м] полку были такие люди, как КАТЮКОВ, НИКУЛИН*, ШАРОЙКО, ПОКРОВСКИЙ, – это были исключительно ценные люди. Все они погибли, причём погибли не так просто. Например, Шаройко неоднократно горел. В частности, один раз он посадил горящую машину, сам выскочил, да ещё и бортпаёк успел из машины забрать.

Этот подготовительный период сыграл большую роль в отношении следующего тура работы дивизии, как в её организационной работе, так и в штабной работе, а также и в направлении всей политической работы.

Потом вышел приказ [№] 0685 и директива Главпу РККА[101] [№] 09 по выполнению этого приказа. Она была уже итогом проделанной работы, и хотя там и упоминался Калининский фронт, то я бы сказал, что приказ [№] 0685 непосредственно к нам не относился, так как у нас не было таких случаев, когда люди выходили бы из боя. И когда мы этот приказ зачитывали в частях, прорабатывали на партийных и комсомольских собраниях, то у людей был необычайно большой подъём, были такие интересные выступления, что трудно себе представить.

На партийном и комсомольском собрании в 1-м полку выступили товарищи и прямо говорили своему комиссару: Дранко, ты – комиссар, а допустил трусость, и вот приказ как раз и говорит об этом. Правда, это было уже после того, как Дранко исправился, но ему прямо тогда говорили, вставал какой-нибудь сержант и высказывал всё, что он думает по этому вопросу. А что касается технического состава, то он просто даже после этого приказа воспрял, как говорится, духом.

17 сентября у нас проходила лётно-техническая конференция. Она была подготовлена политотделом. Там также обсуждались приказы [№] 227, затем [№] 0685, они были положены в основу всей работы конференции. Доклады там были построены по линии действия нашей авиации и авиации противника. Говорилось и о недостатках нашей работы, вскрывалось всё, что наболело за этот период. Но вместе с тем отмечались и положительные стороны. Проведение этой конференции дало очень много, и не только лётному и техническому составу, но и самому аппарату Управления дивизии, так как в будущем дивизии пришлось принимать новые полки, и итоги конференции явились фактором, который помог в дальнейшем дивизии в её работе. Каждый знал – правильно ли говорит этот лётчик или техник или нет. Было очень много выступлений. Исключительно хорошо выступил ВОЛКОВ. Он показал и свои собственные ошибки, в чём он виноват, и он показал, как нужно действовать, как нужно бить, какой имеется противник, что нужно делать лётчику. Выступал он прекрасно. На конференции присутствовали представили штурмовой и бомбардировочной авиации, и всё, что они говорили, было учтено. Они говорили о том, какое им желательно иметь прикрытие и т. д. Эта конференция явилась таким мероприятием, которое содействовало не только улучшению вопросов пропаганды, но и самой организации будущей работы. И если первые переброски были связаны с большими трудностями, то последующие переброски дивизии проходили более организованно.

Наряду с боевой работой в этот период проводилась и большая боевая работа по подготовке кадров. Я отношу эту работу за счёт тов. АНДРЕЕВА*, заместителя командира дивизии. Он по существу здесь являлся педагогом, воспитателем от начала и до конца. Во-первых, он сам – классический лётчик, он был в своё время командиром полка, и до июня мес[яца] [19]42 г. он воевал под Ленинградом и на Калининском фронте. Имеет несколько сбитых вражеских самолётов; и имеет вообще большой боевой опыт. И по линии тренировки, по линии подготовки лётного состава он положил много стараний и провёл большую работу. Может быть, на этом участке политотдел проводил меньшую работу, так как тренировка проходила в Кимрах, а боевая работа – на фронте. Лётчики приходили к нам из школы сырые, неотёсанные, и нужно было в короткие сроки оттренировать.

Затем на аэродроме Мигалово политотдел также проводил большую воспитательную работу, но главным образом здесь работал, как я уже сказал, тов. Андреев. Кроме того, в отношении воспитания и в отношении подготовки лётного состава много работал и сам Ухов. Нужно сказать, что Ухов заботился и о сохранении материальной части, и о сохранении лётного состава. Он входил во все мелочи работы лётного состава. Кроме того, он – прекрасный организатор и хозяйственный человек, он должен знать всё. Ясно, что каждый командир должен знать всё, и если он не знает, то это, значит, плохой командир. Но Ухов, помимо всего прочего, прекрасно знал людей, он прекрасно знал лётчиков, техников, он знает настроение каждого человека, он следит за каждым человеком. Он также следит за всем ходом событий, ежедневно он делает себе записи, если, например, лётчик не вернулся с задания. Он не даст никому покоя, пока не узнает, где лётчик. И если он знает, что лётчик с самолётом сидит в таком-то месте, то он обязательно должен знать, в каком состоянии находится лётчик и когда он будет оттуда вывезен. А если он ещё не вывезен, то он не успокоится до тех пор, пока его не вывезут. Не случайно мы своими силами вывезли 23 самолёта из 35, не случайно, что Ухов знает, в каких мастерских ремонтируется самолёт, когда он будет готов, причём он и сам туда залетит и сам посмотрит, сам примет все меры к тому, чтобы ввести в строй самолёт как можно скорее.

Когда сообщается, что сбит самолёт, то он зачастую выезжает сам на передовую линию и устанавливает правильность сообщённого. Это, конечно, необходимая черта командира, но не у каждого командира она есть, а у него всё это собрано. К вопросам политработы и воспитательной работы он относится с исключительным вниманием. Очень часто он приходит и говорит, что хотелось бы, чтобы политотдел сделал бы то-то и то-то. Причём никогда не было такого случая, чтобы у командира с политаппаратом была бы какая-нибудь недоговорённость, чтобы командир показал бы себя чванливой фигурой, не явился бы на партийное собрание. Он всегда приходит первым, он всегда выступит, всегда скажет всё, что нужно. Он – глубоко партийный человек. В отношении воспитания лётного состава он не даёт покоя Андрееву – иди, смотри и т. д., т. е. в этом человеке собраны все качества командира, командира-воспитателя, командира, который заботится обо всём, что ему доверяется. В нём есть некоторая резкость, которая не нравится некоторым старшим начальникам, что влияет на отношение к нему вышестоящих организаций. Вообще, полковник Ухов заслуживает больше того, что он имеет. Он прекрасно знает своё место командира, вы никогда, например, не увидите его в нетрезвом состоянии. И если такой командир и поругает кого-нибудь, то люди на него не обижаются, все его уважают, да он зря и не будет ругать.

Стиль работы командира – совершенно правильный. Он входит во все детали жизни дивизии, он знаком со всем тем, что творится в его хозяйстве. Если нужно что-нибудь сказать, он всегда прямо скажет, а не будет кривить душой, и, кто бы перед ним ни был – начальник ли штаба или рядовой работник, он всегда скажет ему прямо то, что находит нужным. Это очень хорошее качество командира.

С ЯНЬКОВЫМ мы встретились ещё в декабре [19]41 г., и с тех пор мы с ним и работаем вместе. Как коммунист, тов. Яньков – очень сильный коммунист и политически хорошо развит. Он очень честный человек и беспощадно относится ко всякого рода антипартийным и антигосударственным проявлениям, даже готов здесь идти на перегибы. Его работа как комиссара была сильно ощутима не столько в отношении руководства политотдела, и, как комиссар, он поднял престиж политотдела очень высоко, в работе партийных органов чувствовалась большая лёгкость. Я говорю о прошлом периоде, уже не говоря о настоящем периоде работы, так как Ухов сам исключительно партийный человек, и трудностей здесь никаких не возникало, мы всегда держим его в курсе всех наших дел.

Как комиссар, тов. Яньков очень чутко относится ко всем, всегда всех выслушает. Так, например, когда ему было доложено о случае в 63[-м] полку, он очень быстро на это реагировал, дал соответствующие указания. Оценку людям он даёт очень правильную. Он уделяет очень большое внимание, даже, может быть, слишком большое, лётному составу, возможно, что является некоторым недостатком, но, с другой стороны, это является и положительной чертой, хотя не нужно забывать и техника, так как техник проводит огромную работу. Но, несмотря на такое внимание, если что-нибудь лётчик натворит, то и ему пощады не будет.

Был такой период, когда тов. Яньков был только заместителем командира дивизии по политчасти, и мне кажется, что это был самый тяжёлый для него период. Здесь вопрос шёл об единоначалии, и заместители вообще, как таковые, не находили себе места, так как болтался ещё и начальник политотдела. Об этом мы говорили, что будет одна лишняя единица. Если влезать в работу политотдела, это будет, значит, подменять начальника политотдела, а если не вмешиваться в эту работу, то что будет делать заместитель командира по политчасти. Этот период как раз совпал с крупнейшей зимней операцией, когда все другие работали, но работа заместителей по политчасти была несколько нарушена, и они оставались как бы незамеченными. Теперь и он, и мы находимся в совершенно ином положении. Он возглавляет политотдел, и получается теперь так, что, когда нужно слово начальника политотдела, мы его имеем, когда нужен помощник или заместитель командира дивизии, мы его также имеем. И сейчас он вполне удовлетворён своим положением, и мы удовлетворены, так как у нас было два человека в аппарате политотдела, которые могли друг другу только мешать. А сейчас у нас – один человек, один начальник тов. Яньков.

Стиль его работы не изменился. Когда идёт составление плана политработы, он набрасывает сам намётки, какие вопросы нужно поднять. Потом мы говорим, что в таком-то полку есть такие-то слабые места. И когда он посылает человека, он даёт ему целую программу, вокруг которой он должен провести определённую работу. Затем он сам поинтересуется, спросит, что сделано в этом отношении, как проведена эта работа. Он имеет уже определённый актив, который так необходим для каждого политработника, для каждого командира и руководителя. Поэтому он – в курсе всех дел. И это – вполне правильный стиль в работе, так как он никогда не бывает захвачен врасплох, при любых обстоятельствах он находит выход. Мне кажется, что у Ухова и Янькова есть что-то общее, так как не было случая, чтобы у них была какая-нибудь недоговорённость. Главная работа проходила, конечно, в период формирования дивизии. После уже стало работать легче, так как работа пошла своим чередом. Мы принимали полки, знакомились с людьми, мы знали, у кого какие недостатки, кое-кого пришлось снять. В 169[-м] полку мы сняли комиссара[102], секретаря партийного бюро тоже сняли. Вскрывались отдельные факты в отношении плохой боевой работы, мы приняли соответствующие меры, кое-кому крепко всыпали, провели ряд воспитательных мероприятий, и полк начал прекрасно работать, стал гвардейским полком.

Вся партийно-массовая работа строится на партийно-воспитательной работе, на агитационно-массовой работе. Конечно, сейчас мы не ставим своей целью изучение людьми какого-либо отдельного вопроса. А нашей основной задачей является внедрение в сознание человека, что он – русский, что немец является его заклятым врагом, которого он ненавидит всей своей душой. Мы, например, сейчас не ставим своей целью изучение истории партии и т. п. вопросов, так как этого сейчас и не требуется. И когда мы принимаем в партию техника или лётчика, мы не задаём им вопроса: а знаешь ли ты Устав партии и читал ли историю партии. А мы ставим им вопрос: а как вы работаете, сколько у тебя было срывов в твоей работе, как ты дерёшься?

Наша агитационная работа сейчас заключается в доведении до сознания людей всех решений партии и правительства, то, что относится к массовости. Но широкой пропагандистской работы мы не можем поднять, и пропаганды в глубоком смысле этого слова мы не ведём. Если мы делаем доклады, проводим беседы, то всё это идёт не по линии пропаганды, а по линии широкой агитации. Нашей задачей является распропагандировать приказ [№] 227, но опять-таки распропагандировать не в узком смысле, а показать на конкретных примерах. Или, например, зимой вышел приказ [№] 345 о введении знаков различия и погон[103]. Здесь появились всякого рода толки, и нашей задачей здесь явилась не пропаганда, а объяснение, с какой целью это сделано и что это значит. И для этого у нас имеется база. Так, например, и ликвидация института комиссаров, создание условий единоначалия – здесь мы накопили целый ряд материалов на данном периоде. И работа строилась на конкретном материале. Так что похвалиться большими теоретическими познаниями мы не можем, а мы можем похвалиться прекрасными боевыми делами.

В отношении роста партийной организации можно отметить такой интересный факт, что если нет боевой работы, то нет и роста партийной организации. Как начинается боевая работа, так начинается и рост партийной организации.

Техническую работу в отношении приёма в партию мы зачастую проводим где-нибудь под плоскостью самолёта, на ходу, там, где удаётся. После формирования дивизии в первое время не было настоящей работы, не было большого приёма в партию. В июле [19]42 [г.] рост был небольшой, а в августе, когда началась самая боевая работа, мы наблюдаем и самый большой рост нашей партийной организации. Когда человек работает, ежечасно рискует своей жизнью, он становится как бы ближе к партии. А когда он свободен, он думает о том, чтобы погулять, да и нет, может быть, и данных для подачи заявлений о приёме в партию. Когда же начинается боевая работа, у человека появляется какое-то особое настроение, он как бы формируется. И в августе очень наглядно мы имели рост нашей партийной организации. За этот год мы приняли в партию 169 человек, из них 29 чел[овек] лётчиков, т. е. состав одного полка. В мае и июне этого года[104] мы почти не росли. В июле мы имеем уже пять оформленных, принятых товарищей, и ещё нужно принять пять человек в 32[-м] полку и 7 человек в 63[-м] полку. Причём здесь мы имеем таких людей, как Гаранин, Келейкин[105], Суханов, Маканов[106] и другие.

Иногда человек только что прибыл, мы его не знаем, но он идёт в бой и показывает себя с прекрасной стороны. И во время боевой работы чувствуется, что начинается жизнь и в работе партийных организаций. А кончается боевая работа, и замечается некоторое ослабление всей работы.

Что касается просветработы, то ей заниматься мы не можем. Кино своего мы не имеем, нас в этом отношении должен снабжать батальон, обслуживающий нас, но и у него кино нечасто бывает. Мы можем давать только такие вещи, как шашки, шахматы, домино, гармонии и т. д. Что касается проведения какой-нибудь самодеятельности, то это в наших условиях – невозможно. Газет – мы получаем не так много. Полк получает 24 газеты центральных, кроме фронтовых, из них 13 «Правды», 8 экз. «Красной Звезды», по одному экз. «Комсомольской правды». А примерно всего получают газет до 40–50 экземпляров.

Что касается агитаторов, то в лётных частях вопрос с агитаторами обстоит несколько своеобразно, так как человек может быть хорошим агитатором, а выйдет у него неудачный полёт, вот уже он и не агитатор. А вот, например, есть у нас такой лётчик ЗАПОРОЩЕНКО[107]. Попробуйте из него выдавить какое-нибудь слово, он не может быть агитатором, но его дела агитируют лучше всяких слов. Так что если брать агитатора в широком смысле слова, то он должен быть агитатором и на словах, и на деле. Так что в отношении агитаторов у нас дело обстоит несколько односторонне. Хорошим агитатором является ХОЛОДОВ. В 63[-м] полку прекрасным агитатором являлся командир эскадрильи БУНДЕЛЕВ[108]. Он агитировал и словом, и делом. Он другой раз зачитывал людям приказ и, сам того не замечая, начинает говорить своим людям – помните, что если мы не выполним приказа нашего фронта, это значит, что мы не выполним приказа [№] 195[109]. И я один раз как раз присутствовал при такой его беседе. Он зачитал приказ и очень логично и кратко привёл конкретный пример из боевых действий. У Холодова, может быть, несколько слабее дело идёт, но всё же получается тоже хорошо. То же можно сказать и о ЧИСЛОВЕ, о ГОРШКОВЕ.

В первые дни формирования нашей дивизии мы имели почти тот же состав работников. Если взять наших инженеров, то Большаков приехал в первые дни формирования дивизии. Борисов – инженер по вооружению – также, инженер по спецоборудованию – Крауз тоже пришёл в начале формирования. Савельев – инженер по эксплуатации – также пришёл в начале. В первое время по вооружению у нас работал инженер Капцелович* – работал он отвратительно, эксплуатация материальной части была неудовлетворительной. Это было отмечено политотделом и доложено командованию. Меры к исполнению недостатков были приняты.

Работой нашей инженерно-технической службы мы занимались много. Люди там подобрались хорошие. Тов. БОЛЬШАКОВ – уважаемый товарищ, хороший и умелый руководитель. Кроме положительного о нём ничего нельзя сказать. Человек этот не имеет большой технической подготовки, но имеет прекрасные организационные способности, напористость, хорошо знает материальную часть, имеет большую практику работы. Все эти качества вполне заменяют отсутствие у него специального технического образования. Он очень заботится о своём хозяйстве, более[т] о нём, он может дать любую консультацию по специальным вопросам. Кроме того, он – прекрасный коммунист и агитатор по линии технической пропаганды. И в то же время он – требователен в отношении своих работников, причём предъявляет грамотные технические требования. Так что это человек, который вполне отвечает всем предъявляемым старшему инженеру дивизии требованиям.

САВЕЛЬЕВ* в первые дни не сразу приспособился работать, не сразу нашёл своё место. У него получалось нечто вроде того, как говорил Энгельс – нет на свете скачков, так как всё состоит из скачков. У него не было напористости, и даже теперь у него есть такая слабость, но он крепко взялся за работу. И всё было бы хорошо, если бы у него не было тенденции посматривать на Москву. Он закончил Военную академию, имеет хорошую подготовку, но в этом отношении у него не всё благополучно.

БОРИСОВ* – инженер по вооружению. Он окончил Ленинградскую школу[110]. Это – вдумчивый и серьёзный человек, хорошо знающий своё дело, человек напористый, он очень много работает, и вооружение у нас действует хорошо. Борисова мы поставили на место Капцеловича. Борисов был инженером полка, и потом мы его взяли в дивизию. Руководством его народ очень доволен. Как коммунист, он тоже – хороший товарищ.

Наконец, по спецоборудованию работает КРАУЗ. В первое время у него замечались некоторые ошибки организационного порядка. Он не всегда умел организовать свою работу так, чтобы она являлась показательной и вместе с тем включала бы в себя и воспитательный элемент. Он сразу принял несколько начальнический тон. Приедет на аэродром, пошумит, покричит. Ему об этом было сказано, и лично я даже сказал. И он очень быстро это воспринял. Я ему сказал – ты отбрось этот начальнический тон, лучше разговаривай меньше, и люди всё сделают. И теперь у нас сложилось о нём самое лучшее впечатление, мы имеем о нём самые хорошие отзывы. Это энергичный, напористый и настойчивый работник, если он за что взялся, так доведёт обязательно до конца. Из него получился настоящий руководитель и организатор. Мы его приняли недавно в партию, и он стал настоящим большевиком. Я лично очень доволен им. Он выполнит любое поручение, которое даётся, и выполняет его хорошо. Он сам очень активен, и если он требует для чего-нибудь людей, то требует их совершенно законно. Его работа у нас имеет большое значение, так как внедрение радио нужно отнести за счёт его личной работы. Это исключительно его заслуга, так как не всякий мог так напористо проводить эту работу, работать, сколько он работал. Для этого нужно было иметь большое терпение и крепкие нервы, нужно было убедить людей в необходимости этого дела. И этим он добился победы в своём деле. Так что сейчас плохого о нём ничего сказать нельзя, это – дисциплинированный, исполнительный товарищ.

Связь у политотдела с инженерной службой – самая близкая. Пожалуй, ни одна служба у нас не стоит так близко к политотделу, как инженерная служба дивизии. Весь коллектив у них работает очень дружно, по любому вопросу они нам помогают, и у нас создалось хорошее взаимопонимание. На протяжении года работы у нас не было такого случая, чтобы мы когда-либо отметили в наших донесениях очень плохую работу нашей инженерной службы, за исключением того периода, когда у нас работал Капцелович.

Причём наши инженеры зачастую работают и не по своей специальности. Предположим, есть приказ командира – Крауз, лети на самолёте к Ржеву или куда-нибудь ещё и посмотри состояние самолёта, который сел на вынужденную посадку. И человек летит, хотя это – работа не по его специальности. Так что кроме положительного о работе нашей технической части ничего сказать нельзя.

Затем – служба связи. Связь вначале у нас не клеилась. Над этим крепко поработал подполковник КРАВЧЕНКО*, но в последнее время связь стоит у нас не на должной высоте. Люди остались те же, за исключением руководства, и выходит, что руководство изменилось, и дело ухудшилось. Рота связи осталась та же. К нам вначале пришли девушки, которые не знали, куда вилку сунуть, в какой штепсель. А потом стали прекрасно работать. Они не имели понятия об аппарате «СТ» или «Морзе»[111], а теперь они сидят и пишут на машинах. Таким образом, люди выросли, люди работают. Но нормальной связи у нас нет, нет настоящего, хорошего руководителя, так как Пискунов* как начальник связи не соответствует своему назначению, не может поднять дело. И это сказывается на всей работе. Причём нужно сказать, что и Кравченко в своё время не совсем правильную линию проводил. Пришлось его раза два-три одёрнуть, и он очень быстро перестроился и сделал всё, что возможно. Ему, правда, все помогали, и связь работала хорошо. Были случаи даже, когда связь работала на два участка, когда и полки были на нашей связи, в частности на Северо-Западном фронте. Таким образом, недостаток заключается, по-видимому, в руководстве, так как девушки работают прекрасно.

Следующие службы – штурманская и ВСС (воздушно-стрелковая служба). Как человека, я уважаю каждого штурмана. Штурманом дивизии у нас – майор ТОРШИН*, но меня этот специалист не удовлетворяет. Если имеются блудёжки, то это одно уже показывает, что здесь не всё благополучно. Он – хороший человек, неплохой руководитель. Начальник ВСС – капитан БЕРНИКОВ[112]. Задачей этой службы является научить людей стрелять, но главное, конечно, чтобы попадать. И здесь очень трудно сказать, как проходит работа этой службы, так как очень многое зависит от субъективных качеств человека.

Если говорить о работе медицинской службы, то мы о таких медиках, как МИЛАШИН – врач 1[-го] полка*, ГОЛУШКО, врач 163[-го] полка[113] и ВАЛУЕВ – врач 63[-го] полка*, я могу сказать только хорошее. Мы видим с их стороны большую заботу о человеке. Что касается Голушко – это очень спокойный человек, и трудно понять с внешней стороны, что он собой представляет. Он – хороший коммунист и врач – такое сочетание в работе даёт очень хорошие результаты, так как он заботится о людях исключительно. Например, кажется, такое дело, как баня, никакого отношения к нему не имеет, но он занимается этим вопросом. Он вмешивается и в питание, и по линии тренировки, он везде поспеет, везде сунет свой нос. Или если, например, у Валуева спросить, как живут у вас люди, он вам расскажет о всём с начала и до конца. Он у нас получил орден Красной Звезды. Это люди, которые заслуживают особого внимания. Забота о человеке для них – всё. И Милашин, и Валуев как-то особенно любят свою специальность. А Голушко, наоборот, всеми силами души не терпит её и говорит – уйти бы всё равно куда, только не быть врачом. Но в полку Голушко был консультантом по всем вопросам – по любому вопросу идут к доктору. К комиссару не идут, а к доктору все идут – или чтобы домой письмо написать, или чтобы посоветоваться по какому-либо личному вопросу. И доктор чрезвычайно сжился со всеми, он знал, кто чем дышит, так как человек выкладывает ему всё от начала до конца. Чуть что – пойду к Фёдор Фёдоровичу. И он сам другой раз скажет нам – вот с этим не хорошо, мудрит что-то.

Что собой представляет врач 32[-го] полка Кузнец*? Он себя мнит большим специалистом и о себе вообще высокого мнения. Он в то же время очень замкнутый и необщественный человек. Комсомолец, но его вывели из состава бюро комсомола. И ко всему этому большой подхалим, а это характеризует его и в остальном. Он знает, кому что надо. Когда был в полку полковник Сталин, он чуть ли не спал вместе с ним, следил за его каждым шагом. И как только человек повыше других стоит, так он за ним и ходит. Так что этому человеку нельзя дать положительной характеристики[114].

Как у нас работают девушки? Вообще, я стою за использование девушек на работе в армии, но ими нужно уметь руководить. К нам прибыло 14 девушек в роту связи. Были они у нас и в полках, но главным образом они работают в роте связи. В первое время у нас были большие трудности в отношении приведения их в надлежащий, так сказать, солдатский вид. Хорошо, если пришла простая деревенская девушка, она привыкла в родительском доме жить попросту, ей приказывала мать или старший в семье, и она выполняла. Но у нас есть девушки, которые пришли из более или менее культурной среды, есть и такие, которые окончили институт, или работавшие учительницами в средней школе. И большинству девушек было очень трудно привыкать к военной форме подчинения. Я, например, как-то вызвал девушку и спрашиваю: что у тебя с твоим начальством не ладится, а она ничего мне не говорит. Тогда я спрашиваю – тебе, может быть, трудно подчиниться человеку, который стоит ниже тебя в культурном отношении? И это было действительно так. И вообще нужно сказать, что первоначально к девушкам применили неправильные воспитательные меры. Сразу же началась строгая военная дисциплина – встать, пойти и т. д. Это их страшно коробило. Есть, например, у нас одна девушка Надя. Если её попросишь – она всё выполнит. А если ей сказать – приказываю, у ней руки опускаются, как она говорит, всё в ней перевёртывается.

Также и комсомол несколько неправильно подошёл к девушкам, он не понял свою задачу в этом отношении и встретил их здесь не по-граждански, а по-военному. А нужно девушек воспитывать по-иному, чем мы воспитываем того же красноармейца. Как хотите, но это – женщина, и её нужно постепенно вводить в курс нашей военной жизни. Во-вторых, приказная система – вещь, может быть, и хорошая, но нужно и в этом отношении как-то особо подходить к девушкам и без надобности не приказывать, а сказать просто – Надюша, сделай. Затем нельзя замыкать девушку сразу на ключ, применять к ней жёстко казарменное положение. Нужно дать ей немножко свободно дышать. А у нас такое положение создаётся: отбой – ложись спать, хоть умри, а то, пожалуй, ещё на наряд не выйдет.

Нужно учитывать и такие мелочи, что, скажем, молодёжь хочет потанцевать. С одной стороны, мы говорим, что такие развлечения, как танцы, вполне уместны, а с другой стороны, говорят – нельзя, проспят и т. д. Вот, например, у нас проходило празднование годовщины Красной Армии. Был доклад, а потом начались танцы. Я специально там сижу. Танцуют час, два. Потом я подзываю одну девушку и говорю – слушайте, а завтра не проспите? Она говорит – товарищ майор, поверьте, что за полчаса будем раньше на смене. И действительно, назавтра никого не нужно было будить, никто о них не беспокоился, а они все сами явились на своё место. Вот вам результат такой меры воспитания. А если бы им не дали повеселиться, у них начались бы переживания, возникло, может быть, и раздражение, и качество работы, безусловно, снизилось бы.

Способны ли девушки служить в армии? Я считаю, что они вполне могут служить в армии. Правда, может быть, не везде. Но в такого рода войсках, как связь, как регулировка, как всевозможные вспомогательные батальоны, они являются незаменимым контингентом. Я уже не говорю о столовых – там, где девушки работают, – там работа проходит без шума, быстро, а если только посадить мужчину, то начинается ругань и всё, что хотите.

Какие недостатки в работе девушек? Вся беда заключается в лёгкости их отвлечения от дела. Вот, например, все сидят за аппаратами, и вдруг захожу я. Здесь все обёртываются, всё остановилось. А уж если заговоришь, то окончательно работа забыта. У мужчин этого нет. Кроме того, девушки необычайно обидчивы. Но всё это мелочи, и при правильном руководстве, при правильном направлении работы все эти недостатки легко изжить.

Среди оружейников у нас были одно время тоже девушки, но это очень тяжёлая для них специальность. Я бы встал на путь изъятия людей из ряда отделов и замены их девушками, а тех нужно обучить соответствующим образом и здесь использовать.

Вообще мы до сегодняшнего дня ни одну девушку не потеряли и ни от одной девушки не откажемся.

В отношении той девушки Нади[115], о которой я говорил, у нас был такой случай. Она имеет среднее образование, окончила товароведческий техникум. Раньше она работала на ППС[116], у ней пропала посылка, и её перевели к нам в роту связи. Бывало, ей скажут – Надюша, беги бегом, так как машины там нет, а они посылали связного посыльного, она посмотрит на сапоги, и все смеются. И тут как-то Суражевский* сказал – Надя, бегом. А она посмотрела, засмеялась и пошла тихо. Её посадили и решили за это отдать под товарищеский суд. Она сидит, ни с кем не разговаривает. Идёт командир – не говорит, ни с кем не хочет разговаривать, объявила настоящий бойкот. Тогда я сказал Сухареву[117] – пойди, поговори. Сначала она и с ним не стала разговаривать. Тогда он её спрашивает:

– Ты откуда?

– Из Свердловска[118].

– Кто у тебя дома?

– Отец и мать.

– А если мы возьмём и напишем отцу и матери, разве будет красиво?

Постепенно разговорились. А потом она сказала, чем она страдает – не знаю, говорит, что со мной, но если скажут, Надя, сделай, всё сделаю, а если начнут приказывать, у меня ноги не идут.

Мы договорились с Яньковым, что суд отложим, а назавтра я позвал её к себе, посидел с ней, поговорил. Я привёл пример, что с ней может быть. Спросил:

– Принимала присягу?

– Принимала.

– А ты знаешь, что будет за измену присяге? А потом батька и матка думают, что вот дочь родину защищает, а она вот чем занимается. Хочешь оставаться в роте связи?

– Не хочу.

– Тогда пойдёшь в запасный полк и оттуда в какую-нибудь часть.

Она задумалась. Я говорю:

– Или пойдёшь в запасный полк, или останешься у нас, а мы суд отменим.

– Ну ладно, – говорит, – буду работать в роте связи.

А теперь я её встречаю, спрашиваю:

– Ну, как дела, Надюша?

– Хорошо.

– И всегда так будут?

– Всегда.

Затем у нас есть звено связи У-2, Емельянов* и Чусовской[119]; работают они очень хорошо, имели 3725 вылетов за год и 1775 часов налёта. Подходили близко к линии фронта, за 3–3,5 км. Вывозили людей с вынужденной, отыскивали самолёты.

НА ИРИ РАН. Ф. 2. Р. I. Оп. 79. Д. 3. Л. 26–37

Гвардии майор

Перцов Пётр Пантелеймонович

Заместитель начальника штаба дивизии.

1910 г. рожд[ения]. Член партии с 1930 г.

Дивизия была укомплектована полками с молодым лётным составом, и раньше, чем пошли воевать, их нужно было обучить технике пилотирования в сложных условиях. Сложность условий заключалась в том, что они учились в тылу – место там они хорошо знали, хорошо там ориентировались. Причём это создавало несколько упрощённую для них обстановку. Когда же они приходили на боевой аэродром, для них работать было трудно, так как это был уже не тот аэродром, с которого они привыкли летать в тылу, а с закрытыми подходами, высокий лес и сразу в лесу – аэродром. Во-вторых, сам район для них был незнакомый, малоизученный, и сложный район по своей конфигурации с точки зрения ориентировки, не за что было цепляться, не было характерных рек, дорог. На Калининском фронте был сплошной лес и болота. Поэтому раньше, чем с ними воевать, нужно было их обучить. А время на обучение нам не дали. Дивизия закончила формирование 20 июня [19]42 г., а 21–22[-го] было получено уже боевое задание, надо было лететь воевать. Поэтому лётчиков приходилось обучать в процессе войны.

Как проходило это обучение? Основная нагрузка, конечно, в боевой работе ложилась на старый, уже обученный и опытный лётный состав. А молодой лётный состав где-то немножко в тылу, может быть, километров за 20 от боевого аэродрома усиленно вёл тренировочную работу. И одновременно тех, которые показывали хорошие результаты в подготовке, посылали вперемежку со стариками и на задания. По мере того, как они проходили тренировку, как дивизия всё больше и больше втягивалась в боевую работу и имела всё большую боевую нагрузку, была и убыль старого лётного состава. И это ставило нас перед необходимостью в большей мере вводить в действие молодой лётный состав. Поэтому тренировка молодого лётного состава хотя и сошла несколько на нет, но не прекращалась с июня по сентябрь [19]42 г.

После окончания Ржевской операции в сентябре мес[яце] в дивизию прибыло большое количество молодого состава, так как в дивизии были большие потери. Поэтому такая система подготовки, которую мы имели, она нас уже не удовлетворяла, а с другой стороны, некоторое уменьшение объёма боевой работы в дивизии создало возможность на тыловых аэродромах в Кимрах организовать нечто вроде учебного центра для подготовки молодого лётного состава для полков дивизии. В это время в дивизии было два полка, так как 521[-й] уже убыл. Здесь была проведена большая работа. (Прилагается материал.)[120]

Через этот центр прошло обучение всех молодых лётчиков, и подготовка там проводилась на протяжении месяца. Там нам никто не мешал. Подготовкой занимался и руководил подполковник АНДРЕЕВ. В результате этого нам удалось подготовить неплохой лётный состав 163[-го] полка и 1[-го] гвардейского. Причём 163[-й] полк имел меньше опыта, чем 1[-й] гвардейский, и для него нужна была большая тренировка, чтобы он стал вполне боеспособным. Работа, которая была проведена в Кимрах, дала этим двум полкам, особенно 163[-му], большую подготовку и хорошую натренированность лётному составу и в части техники пилотирования, и в части воздушной стрельбы и огневой подготовки. Всё это имело своё отражение на их боевых качествах.

Но после этого нам воевать с этими полками не пришлось. Мы их передали в другое соединение[121], и операций здесь мы не проводили. Таким образом, мы провели с этими полками Белийскую и Ржевскую операцию.

Затем нам дают опять новые полки, с которыми всё приходится начинать сначала. Опять нужно было разрабатывать программы, опять нужно было приступать к обучению лётного состава.

Из района Селижарова нас здесь перевели в Калинин, на Мигаловский аэродром[122]. Только перевели полки, выработали программу обучения, но по существу ещё не приступили к обучению, как у нас забрали и эти полки, послали их в разные стороны, кого на переформирование, кого на доукомплектование материальной части, кого на получение материальной части. Это были уже 21[-й] полк и 5-й гвардейский полк.

Таким образом, через дивизию до октября [19]42 г. прошли следующие полки: 1[-й] гвардейский, 163, 521, 21 и 5[-й] гвардейский.

В ноябре месяце [19]42 г. мы получили 434[-й] полк (32[-й] гвардейский) и 169[-й]. 434[-й] в момент вхождения в дивизию был преобразован в гвардейский.

С этими полками в конце ноября месяца мы начали воевать на Калининском фронте. Здесь мы сходу начали Белийскую операцию. Туда были брошены два полка в полном составе. В полках тогда было по 3 эскадрильи. Во время Белийской операции обнаружилось, что 169[-й] полк – молодой полк. Хотя он уже и выходил неоднократно на фронт, но каждый раз после своего пребывания на фронте, в силу того, что там был молодой лётный состав, не привыкший ещё к условиям боевой жизни, он выдыхался очень быстро, нёс большие потери и в людях, и в материальной части, и обязательно шёл на доукомплектование и на доформирование[123]. Но здесь он показал исключительно высокие качества боевой работы. Ему уделялось очень много внимания, там была хорошо организована боевая работа, хорошо поставлена сама методика ввода молодого лётного состава в боевую работу. Это заключалось, во-первых, в создании уверенности у них в материальной части – «Лавочкин-5». Это была новая материальная часть, на которой они только ещё начали воевать. Противник тогда был вооружён Ме-109, Ме-109Ф. Это были основные типы истребителей противника. Наш Ла-5 имеет перед ними некоторые преимущества. Эти преимущества были убедительно показаны и рассказаны нашему молодому лётному составу, что создало в них уверенность в собственных силах. Также имело большое значение и представление хороших разведывательных данных о состоянии противника, с которым им предстояло воевать, о том, что представлял собой его лётный состав, его подготовленность, его численность. Поэтому у нашего лётного состава перед тем, как он начал воевать, была полная ясность, с кем он имеет дело, какими средствами он располагает.

Несмотря на чрезвычайную сложность самой обстановки, так как воевать пришлось в зимних условиях, когда аэродромы заносились, операция началась очень удачно. И эти успехи первых дней подняли уверенность у людей. А многое зависит ведь от того, каково начало боевых действий. Молодой лётный состав был поощрён командованием наградами отличившихся, и в результате полк начал показывать образцы высокой боевой работы. (Данные должны быть представлены.)

Закончили мы Белийскую операцию в декабре [19]42 г. Затем мы перебазировались на другой аэродром и начали оттуда Великолукскую операцию.

Обстановка здесь сложилась так, что к нашему приходу Великие Луки были блокированы нашими войсками. Противник уже оправился от того удара, который был ему нанесён, и начал контратаки по нашим наступающим частям. Он даже поставил себе задачу освободить Великие Луки от наших частей. Начал усиленно бомбардировать Великие Луки и всеми средствами пытался поддержать гарнизон, который находился в крепости, путём подбрасывания ему продовольствия и боеприпасов с воздуха. Препятствовал бомбардировке гарнизона нашими бомбардировщиками и штурмовиками путём прикрытия своими истребителями. И в то же время действовал своими бомбардировщиками по нашим войскам, осаждавшим Великие Луки. Истребители, которые там были до нашего прихода, не могли завоевать господства в воздухе, не могли создать серьёзное препятствие боевой работе немцев вследствие своей малочисленности.

С приходом нашей 210[-й] дивизии в составе двух этих полков положение резко меняется.

Начались крупные воздушные бои, в которых принимают участие по 20–25 самолётов. Высшей точки боя достигли к концу декабря – в дни 26, 27 и 29 декабря. Уже к 30 декабря и к 1 января [19]43 г. напряжение начало спадать вследствие того, что нашим истребителям удалось подавить авиацию противника. Это заключалось в том, что была в полном смысле уничтожена лучшая часть немецких истребителей. Немцы не щадили ничего, они бросали в бой своих истребителей, без всякого стремления сохранить их. Но, натолкнувшись на такой мощный кулак, как наши полки, немецкие истребители потерпели большое поражение, почти все они были уничтожены. После того как истребительная авиация противника была уничтожена, наши истребители навалились на транспортную и бомбардировочную его авиацию. Это характеризуется целыми эпизодами, когда за один вылет наши истребители сбивали по 12 самолётов противника, когда за один вылет уничтожалось 6, 8, 10 самолётов противника. В этот период люди работали прекрасно. В частности, можно отметить работу командира, тогда 169[-го], полка Ник[олая] Павл[овича] ИВАНОВА. Он тогда замещал ещё командира, который был на отдыхе[124].

Нужно сказать, что с момента своего формирования дивизия входила в 3[-ю] Воздушную армию, потом в 1[-й] гвардейский корпус.

Если говорить об Управлении дивизии, то оно свою историю ведёт в несколько ином порядке. В дивизии есть полки и есть Управление дивизией, это – штаб, отделы, не входящие в штаб, – например, политотдел, отдел эксплуатации материальной части, различные службы, как, например, штурманская служба, служба ВСС и др. Всё это в совокупности составляет Управление дивизией, по численности своего состава почти равное полку. И вот управление этой дивизии было преобразовано из управления ВВС 31[-й] Армии.

Великолукскую операцию мы закончили в половине февраля [19]43 г. Здесь уже лётный состав учился в боях. После каждой боевой операции происходил её разбор, учитывались все ошибки, причём в силу необходимости приходилось посылать весь состав в бой. И тот, кто не погибал, тот учился. Но надо сказать, что больших потерь здесь не было, они исчислялись единицами. Там наши полки сбили 114 самолётов[125].

В нынешней операции, на Орловском направлении, у нас были дни, когда было сбито 37 самолётов, а есть дни, когда сбито только 5–6 самолётов. Чем это объясняется? Дело в том, что противник не в состоянии на каждом участке фронта держать постоянно большое количество авиации. А в силу того, что действия идут одновременно на нескольких участках, не говоря уже о фронтах, то он должен маневрировать своей авиацией. И иногда на нашем участке фронта появляется масса истребителей, и в такие дни происходят большие бои, в такие дни бывает много сбитых самолётов противника. Например, 13 июля было сбито 37 самолётов противника различного типа, но в основном – истребителей, хотя шли бои и с бомбардировщиками[126]. В другие дни – 16 и 17 июля – сбито мало – 5–6 самолётов, так как в результате действий на других фронтах противник перебросил свою авиацию туда, и наши истребители на этом участке уже никого не встречали[127].

Гвардейское знамя и корпус, и дивизия получали в Люберцах[128] в присутствии маршала авиации Новикова и представителя ВВС К[А][129]. Знамя принимал командир.

НА ИРИ РАН. Ф. 2. Р. I. Оп. 79. Д. 4. Л. 38–40

Гвардии инженер-майор

Большаков Алексей Александрович

Старший инженер 3[-й] ГИАД.

Член партии с [19]32 г. Год р[ождения] 1904. Награждён орденом Отечественной войны и орденом Красной Звезды

Дивизия формировалась в июне мес[яце] 1942 г. на базе двух полков и старой материальной части, в которой было очень мало машин. Один полк получил материальную часть заново, а два полка имели старую материальную часть и доукомплектовывались за счёт мастерских, т. е. ремонтируемых машин[130]. В течение июня и июля полки были доведены до полных штатов за счёт отремонтированных машин, и в июне месяце полки начали работать на боевых операциях.

В течение месяца операции мы потеряли почти всю материальную часть. Нужно сказать, что два полка, которые комплектовались за счёт старой материальной части, должны были очень много поработать. Техническому составу пришлось выполнять такую работу, как, например, по замене моторов, так как моторы уже ставились ремонтированные, моторы были водяного охлаждения и не выдерживали положенного срока – их нужно было менять. В первое время на это уходило 2–4 дня, потом это время значительно сократилось, и моторы менялись буквально в течение суток. Особенно хорошо в этом отношении работал 163[-й] полк. Там очень хорошо показал себя врид инженера полка, старший техник-лейтенант ЛЕГИН*. Он применял в своей работе рационализаторскую мысль. Здесь нужна была соответствующая расстановка сил, организация рабочего места, чтобы под рукой был и соответствующий инструмент, и запасные части. Нужен был точный расчёт расходования материалов. Только тогда эта работа могла проходить организованно и быстро.

В половине августа часть материальной части была потеряна, машины были побиты и посажены на линии фронта. Такую материальную часть нужно было поднять и направить опять в мастерские. И здесь технический состав дивизии провёл большую работу по эвакуации материальной части. Одно время у нас более двух десятков машин лежало в поле. Нужно было всё облетать и посмотреть, куда её девать. Здесь провёл большую работу тов. Крауз, он летал на У-2, облётывал весь район, осматривал машины, устанавливал, куда её направить. После этого уже посылалась команда из числа технического состава и машина эвакуировалась. В эвакуации проявил особую находчивость старший техник-лейтенант ГАШКОВ*. Обычно, когда едут поднимать машину, то необходимо иметь таль или журавль, подъёмный кран. А он организовал это при помощи подъёмников. Так все эти машины и были подняты. Работало у нас в этом направлении несколько бригад. Все машины были подняты и отправлены в мастерские. В дивизии к половине сентября оставался десяток машин[131]. Все эти машины были опять переданы в части, а в дивизии были оставлены только две машины для тренировки молодого лётного состава, в каждом полку.

Дивизия была отправлена в тыл для пополнения и тренировки. Сначала тренировка проходила в Кимрах, потом в Мигалове. Было всего по две машины на полк. Но поскольку была поставлена задача и в отношении тренировки лётного состава, и в отношении повышения техники пилотирования и воздушного боя, а также и стрельбы, то естественно, что двух машин оказалось мало. Дивизия могла в силу этого не выполнить своего плана обучения. И опять пришлось пополнять материальную часть за счёт самолётов, которые находились в мастерских. Пришлось часть технического состава выделить в помощь мастерским, чтобы поскорее восстановить машины. Из 1[-го] гвардейского полка тогда было выделено 20 человек технического состава. И дней через 10 мы получили машины. Полк имел уже шесть машин, с которыми мы и работали на аэродроме в Мигалове.

Основной вопрос, который тогда перед нами стоял, – это было внедрение радио, так как в ВВС К[А] в истребительной авиации радио было несколько заброшено. На это дело обращалось очень мало внимания. И в октябре и ноябре мес[яце], когда вышел приказ о внедрении раций, то на этом был сделан уже большой акцент. Но машины почти все были без раций. И здесь пришлось уже своими силами создавать всё радиооборудование, радиофицировать самолёты. Там мы находились числа до 25 октября, после этого полки должны были уйти в Москву за получением новой материальной части.

Один из полков у нас отбирают и нам дают два полка 5[-й] гвардейский и 21[-й] истребительный полк. Они имели уже материальную часть, и мы должны были отправиться на Калининский фронт в район Селижарова. Мы уже перебазировались и ждали только 1[-й] гвардейский полк для перебазировки. Пробыли мы там буквально дней 10, и нас отозвали обратно на тыловой аэродром. Полкам было приказано сдать ЛаГГ-3 и убыть за материальной частью уже новой – Ла-5 – в Сейму. Таким образом, дивизия осталась без полков. Так продолжалось до 10 ноября, когда дивизия получила приказ принять новые полки – 434, 169 и 19[-й] полк. Два полка летали на Ла-5, один полк на Як-1. Здесь мы получили приказ о том, что мы входим в 1[-й] истребительный авиационный корпус. Поскольку полки не были ещё укомплектованы, то мы укомплектовывались и тренировались до 22 ноября, после чего получили приказ вылетать на Калининский фронт. Два полка полетели, а третий полк – 19[-й] не был ещё укомплектован материальной частью и остался в Люберцах доукомплектовываться.

434[-й] и 169[-й] полки находились в районе Ст[арой] Торопы, аэродром Гряды. Начиналась уже зима. Технический состав 169[-го] полка вполне уже освоил эксплуатацию Ла-5 с мотором М-82 воздушного охлаждения, который эксплуатировался в зимних условиях с большим трудом, чем мотор водяного охлаждения. И здесь перед техническим составом стояли большие трудности, так как машины нужно было всегда содержать в боевой готовности, а мотор воздушного охлаждения запускать довольно трудно. Если имеешь мотор водяного охлаждения, то налил в водную систему горячей воды и моторы запускаются, а здесь нужно мотор греть. Здесь были использованы лампы АПЛ (полярные)[132], были приспособлены для подогрева трубы, эти трубы себя прекрасно оправдали и показали себя с хорошей стороны. И за весь период зимней работы у нас не было ничего, что задерживало бы самолёты и срывало бы боевое задание. Работа технического состава была всегда на высоте.

В начале декабря мес[яца], когда мы были на Калининском фронте в 1[-м] истребительном корпусе, у наших соседей – 274[-й] дивизии как массовое явление были вынужденные посадки самолётов по причине сплющивания бензобаков, т. е. закупорки системы нейтрального газа. И здесь перед технической частью был поставлен вопрос о том, чтобы избежать и у нас таких случаев. 169[-й] полк с этой задачей вполне справился. У них не было ни одного случая за всю зиму, чтобы из-за нейтрального газа была произведена вынужденная посадка самолёта. В 32[-м] гвардейском полку было два таких случая.

Было у нас и такое положение в 169[-м] полку, когда техническому составу приходилось менять мотор в зимних условиях и на новой материальной части. Мотор менялся ещё в первый раз. Когда меняли моторы в Мигалове на оставшихся там самолётах, то их меняли до 6 дней каждый мотор. Но это был слишком большой срок. Правда, люди ещё не знали, как его менять. Но техник ЩЕРБАКОВ* и механик КОЗЛОВ[133] обмозговали это дело и изменили самый метод работы. Сначала ставили мотор с подмоторной рамы на самолёт и потом уже меняли – техники монтировали[134] и выхлопные коллекторы. На это уходило не так уж много времени. Они стояли на земле и всё это монтировали, а потом мотор подвешивали на фюзеляж. И это сокращало время на 60 %, и вместо шести дней мотор стали менять за 2–2,5 дня. Когда перебазировались на другой аэродром, то трудности технического состава здесь также были немалые, так как когда с одного аэродрома самолёты перелетают на другой, то техники там уже должны быть наготове. Туда посылается передовая команда техников, и этой передовой команде техников нужно было обслуживать по 2, по 3 самолёта.

В конце декабря месяца, когда шла самая напряжённая и боевая работа, много машин выходили из строя, так как ряд машин был подбит в боях, и здесь нужно было организовать полевой ремонт материальной части.

Здесь нужно отметить инженера 32[-го] полка, старшего техника-лейтенанта СЕРГАТЮКА*, который организовал полевой ремонт в зимних условиях. Это делалось так, что на улице под прикрытием палатки или чехлов самолёт восстанавливался в максимально короткие сроки. Здесь нужно отметить техника-лейтенанта ЛИЗОГУБА*, который восстанавливал самолёты прямо в поле. Машина, например, села на вынужденную посадку на озере. Её оттуда подняли и восстановили, и она прибыла домой уже исправной.

После этого в половине февраля дивизия перебазировалась на Северо-Западный фронт, где тоже шла напряжённая боевая работа. Много материальной части выходило из строя, так как шли сильные воздушные бои. Полки базировались на самых передовых аэродромах, на линии фронта, и все машины, которые подбивались на линии фронта, в тыловые мастерские не отправлялись, а ремонтировались на месте. В частности, нужно отметить такой случай, как случай с самолётом лётчика КУДРЯШОВА*, который упал около деревни Заборовье, всё хвостовое оперение было избито, и весь самолёт вообще сильно пострадал. Его нужно было отправить в тыл, в стационарные мастерские. Но бригадой САМ[135] под руководством старшего техника звена техника-лейтенанта ШАСТИНА* самолёт был восстановлен в полевых условиях в течение шести дней, что было отмечено приказом по дивизии[136]. Командир дивизии объявил Шастину благодарность, кроме того, он был награждён орденом Красной Звезды. Он и до этого работал хорошо, но здесь он особенно показал себя.

Условия жизни технического состава были незавидные. Достаточно сказать, что технический состав в большинстве случаев живёт в землянках. А если и живёт в населённом пункте, то в общежитии, спят просто на нарах. Наши батальонные организации[137] не всегда могут выделить для технического состава постельные принадлежности. Затем, в особенно напряжённые дни технический состав работает дни и ночи, не спит по несколько суток, так как машины целый день ходят на боевые задания, и он может работать систематически только ночью. И в зимние короткие дни, когда в 16–16.30 уже начинало темнеть, техники работали до рассвета. Бывали такие случаи, что машина садится на живот, с убранными шасси, ночью её поднимают, восстанавливают, и наутро она уже летит на боевое задание. Такой случай, в частности, был у старшего техника эскадрильи 32[-го] полка БАШКОВА[138]. Т. е. технический состав работал целую ночь с маленькой лампочкой, буквально наощупь.

Зимой технический состав работал, не считаясь ни с какими трудностями, ни с какими морозами. Люди поморозят себе все пальцы, так как в перчатках работать неудобно. Наденет на несколько минут рукавицы, чтобы отогреть руки, и – опять за работу. Доставалось им очень крепко, но работали они с большим рвением. Особенно хорошо работали люди, когда мы были на Северо-Западном фронте.

Затем с Северо-Западного фронта мы отошли на тыловой аэродром. Материальная часть там у нас подносилась, так как мы провоевали всю зиму, и особенно в 32[-м] гвардейском полку моторы подвыработали ресурсы, и пришлось заменить 22 мотора. Это было сделано в течение 15 дней. Машины стали готовить к весеннему наступлению. В 63[-м] гвардейском полку то же самое, нужно было заменить пять моторов.

После того как машины были восстановлены, подремонтированы, был получен приказ, что 32[-й] полк должен передать 28 машин «Яковлева» в 4[-ю] гвардейскую дивизию, а сами должны получить другую материальную часть. И после этого полк начал перебазироваться в Люберцы. Побыли там дня 2–3. 63[-й] полк был направлен на аэродром Мащино. Он уже доукомплектовался, получил материальную часть, получил личный состав и на этом аэродроме занимался учебно-тренировочными полётами и воздушной стрельбой по щиту и по конусу. В 32[-м] полку одна эскадрилья также занималась учебно-тренировочными полётами.

Затем была подготовка к первомайскому параду. Лётно-технический состав, получив новую материальную часть – Як-9, начал их осваивать, собрали самолёты, смонтировали, и дело подходило уже к облёту. Но эти машины командованию не понравились, так как имели большой дефект. На них было плохое красочное покрытие, плохой лак. И машины не были приняты. Тогда было получено разрешение на получение Ла-5. Здесь встал вопрос о переучивании полка, и быстро, в течение 8—10 дней, было приказано переучиться на новой материальной части, а техническому составу нужно было со своей стороны изучить эту машину. Для руководства были приглашены инженеры из НИИ[139] и лётчики-испытатели – Никашин*, Сеничкин*, Бабанин*. Были привлечены и инженеры с завода [№] 19, 21. И технический состав в течение 10 дней изучил эту новую материальную часть. Машины принимались с завода, и тут же обеспечивалась тренировка лётного состава.

После этого было приказано перелететь на аэродром Студенец, а материальную часть Як-9 передать 4[-й гвардейской] дивизии, так как полки перешли на самолёт Ла-5. 63[-й] полк в это время перебазировался на аэродром Паньково. Здесь проходило изучение района и учебно-тренировочные полёты, так как лётный состав в большинстве своём был молодой, а если молодой лётчик не полетает 10–15 дней, он не посадит машины, как нужно. Но больше всего занимались теоретической подготовкой.

Наконец, числа 15[-го] июня была поставлена боевая задача. Начали летать в район М[ало]Архангельского[140] на прикрытие войск.

В июне этого года в дивизию влился новый 160[-й] полк из ЗАПа[141] на самолётах Ла-5. Технический состав этого полка в смысле знания эксплуатации материальной части – подготовлен хорошо и обеспечивает материальную часть вполне удовлетворительно.

Во время учебно-тренировочных полётов в мае и в июне мес[яце] полки по нескольку машин потеряли. Но в июле мес[яце] все полки были материальной частью укомплектованы полностью.

12 июля началась Орловская операция[142]. Все полки дивизии вступили в операцию укомплектованные полностью. 12, 13 и 14 июля были самые напряжённые боевые действия. Материальная часть работала безотказно. Машины приходили с пробоинами, их приходилось быстро ремонтировать. Технический состав работал круглосуточно, занимался беспрерывно ремонтом материальной части. В 63[-м] полку в течение суток восстанавливалось по 15–18 машин. Нужно отметить работников 32[-го] ГИАП – инженер-майора МАРКОВА, который проявил особенно большую настойчивость в ремонте материальной части. Самолёты, которые приходили с поля боя повреждённые и садились с неубранными шасси, восстанавливались в течение суток – полтора.

Оружейники и техники работают вместе, у них – полный контакт в работе. Нужно отметить такую деталь, что нашим моторам на самолётах необходим профилактический осмотр. У нас есть так наз[ываемый] регламент работы, считается, что через 25–30 часов такой работы мотор выведен из строя суток на двое. Но сейчас мы не можем позволить себе такой роскоши. Вся эта профилактическая работа проводится у нас только ночью, в течение нескольких ночей технический состав и проводит такую работу. Люди, таким образом, работают очень много, не спят по 3, по 4 суток, а то прямо под плоскостью свалятся и поспят часик – полтора.

Настроение у технического состава хорошее, и особенно хорошее бывает, когда лётчики возвращаются с боевых заданий. И если даже самолёт приходит с повреждением, то у людей – желание как можно скорее восстановить машину, чтобы лётчик мог бы опять лететь в бой. А если лётчик бьёт самолёт по неряшливости или по небрежности, то не хочется даже его и восстанавливать. И технический состав никогда не считается со временем, чтобы отремонтировать машину, – делается всё как можно быстрее, чтобы машина опять летела бы на боевое задание.

За Орловскую операцию люди работают особенно много, так как сейчас идут непрерывные бои.

За зимнюю операцию у нас из технического состава награждено примерно процентов 60, включая сюда и спецслужбу. Бывали тогда очень тяжёлые дни, иногда имеется в полку 15 машин исправных и 15 неисправных, и технический состав весь работает ночью, а к утру уже самолётов 25 может работать.

У нас в полку имеются ПАРМ-1 – полевая мастерская[143], которая себя вполне оправдала. На них раньше смотрели с недоверием, но они во время войны себя оправдали на сто процентов. И когда полки приходят на аэродром и нет ПАРМа, то они просто плачут. Там работает всего 9 человек, начальник ПАРМа и 8 специалистов, там и техник, 2 клапанщика, два столяра, авиамонтажники. Они восстанавливают машины по линии аварийно-восстановительного ремонта.

Так, напр[имер], в 32[-м] полку в декабре мес[яце] самолёт «як» было приказано списать в расход. Но при наличии ПАРМа самолёт был восстановлен. В Заборовье самолёт нужно было отправлять в стационарную мастерскую, но Шастин с бригадой восстановил его, т. е. он организовал доставку запасных частей, причём когда самолёт ставится на ремонт в ПАРМ, то у нас обязательно там работает и экипаж данного самолёта – техник, моторист, оружейник.

НА ИРИ РАН. Ф. 2. Р. I. Оп. 79. Д. 5. Л. 41–45

Гвардии инженер-капитан

Крауз Сергей Владимирович

Инженер спецоборудования дивизии. 1907 г. рожд[ения]. Канд[идат] в члены ВКП(б). Награждён орденом Красной Звезды

Спецоборудование самолёта включает в себя следующие элементы так наз[ываемого] пилотажно-навигационного оборудования, приборы, благодаря которым лётчик имеет возможность вести самолёт, ориентироваться в любых условиях: показатель скорости, высоты, направления, компас/часы, оборудование контроля работы мотора, электрооборудование, радиооборудование, кислородное оборудование, позволяющее лётчику летать на большой высоте, фотооборудование. Раньше радиосвязью истребители не пользовались, но в условиях войны оказалось, что без связи самолёт был как бы парализован. Каждый лётчик дрался сам за себя, команда управления боем никак не могла быть осуществлена.

В момент формирования нашей дивизии первое, на что было обращено в этом отношении внимание командования, было радио. Командир дивизии поставил вопрос о том, чтобы все самолёты были оборудованы радио, затем считали необходимым также и установку фотоаппаратуры. В этом отношении имеются АФАИ (авиафотоаппараты истребителя), которые дают возможность попутно с боевой работой производить фотосъёмки переднего края противника, фиксировать результаты боя, а также используются и во время глубокой разведки.

Особое значение фотоаппаратура получила в связи с приказом Наркома о документальном подтверждении сбитых самолётов. Обычно они подтверждаются свидетельством наземных частей, а также и фотосъёмкой. Это уже было установлено осенью [19]42 г.[144] А в июле месяце, хотя вопрос этот ещё и не стоял, но всё же командование дивизии очень остро поставило эти вопросы перед работниками спецслужбы. На отдельных самолётах, правда, были и фотоаппаратура, и радио, но если лётчик хотел ими пользоваться, он пользовался, а если он в этом отношении не проявлял инициативы, они бездействовали. То же относилось и к кислородному оборудованию. Вообще, как правило, кислородным оборудованием оснащались самолёты, работающие на ПВО, а во фронтовой авиации это оборудование или снималось, или консервировалось, или же, наконец, просто не использовалось по назначению, вообще было в неудовлетворительном состоянии. Но наиболее упорную работу пришлось провести по внедрению радио.

Те части, которые сначала вошли в нашу дивизию, имели самолёты типа Як-1, которые имели самое примитивное спецоборудование. На них не было даже электрооборудования для запуска мотора, для освещения кабины стоял аккумулятор, но не было электрогенератора. Самолёт также не был приспособлен и для радио, так как он не имел металлического основания, самолёт был деревянный, тогда как для радио требуется заменитель земли – противовес. Таким образом, установить на этих самолётах радио не представлялось возможным. Но всё же был получен приказ: несмотря ни на что, принять все меры к тому, чтобы установить на них радио, т. е. хоть снимай обшивку и делай противовес.

Первое, что мы сделали, – это достали истребительную радиостанцию, вес которой очень небольшой по сравнению с другими самолётными радиостанциями. Удалось достать несколько таких комплектов, которые мы впервые установили в 1[-м] гвардейском полку. Причём первые же наши попытки оборудования самолётов такими радиостанциями со стороны командования полка встретили очень недоброжелательное отношение. Говорили так: для чего истребителям рация, это только лишний балласт, который утяжеляет самолёт, всё равно ей лётчики пользоваться не смогут. Также недовольны были установкой радиостанций и лётчики, на самолётах которых эти станции устанавливались. Но всё же несколько комплектов было установлено. Причём в первое время радиостанциями лётчики пользоваться не могли в силу того, что служба наземной связи недостаточно была к этому подготовлена, не имела ещё опыта в этой работе, не было определённой системы работы, не было рации, основной связи, выделенной для самолётов. Всё это пришлось налаживать. И хотя в основном радио было установлено на самолётах 1[-го] гвардейского полка, но частично было установлено и на самолётах других полков, причём в 521[-м] полку оно начало развиваться лучше, чем в других.

Однажды был такой случай, который дал толчок для широкого применения радио. Командир полка майор БОБРОВ облётывал машину, и я договорился, чтобы во время этого его полёта продемонстрировать работу радио. С земли ему подавалась команда делать различные фигуры высшего пилотажа, что он и выполнял. Также делались и атаки на мнимого врага. Всё это было проведено в присутствии всего лётного состава полка. Это их просто поразило. Продолжалось это в течение 20 минут. Майор Бобров передал по радио – иду на посадку. Но в тот момент, когда он шёл на посадку, над аэродромом появились самолёты противника. Боброву тотчас же по радио было передано – влево немецкие самолёты, принимайте решение, атакуйте. Он сейчас же убрал шасси, взлетел.

Причём несколько раз ему корректировали с земли курс, так как он не сразу их увидел. В конце концов, он увидел, пошёл, но они быстро скрылись. Радиосвязь поддерживалась всё время его полёта. После того как немецкие бомбардировщики скрылись, у Боброва уже кончалось горючее, и он пришёл на аэродром.

На другой же день боевого вылета, когда майор КОБЫЛОЧНЫЙ водил группу самолётов, оборудованных радио, он управлял ими по радио. Это было во время Ржевской операции. Нужно сказать, что они пошли на сопровождение штурмовой авиации. Обычно штурмовики кружились над аэродромом, и после этого истребители поднимались, а тут они связались с нами по радио, и наши самолёты вышли прямо к ним навстречу.

Но всё это было в условиях, когда станций фронтовых ещё не было.

Затем одно время нашим двум полкам пришлось работать с одного аэродрома. 163[-й] полк очень хорошо пользовался радио, а 1[-й] гвардейский относился несколько пренебрежительно к этому делу. Но, видя, как 163[-й] полк использует радио, и они также стали относиться к радио по-другому.

Большие трудности представляло достать оборудование для этого дела. Вначале, поскольку промышленность выпускала такое оборудование, а им не пользовались, доставать его ещё было возможно, но позже стало очень трудно. Когда в августе был приказ о внедрении радио как обязательного средства, у нас кое-что было уже подготовлено, новая материальная часть стала выходить также с подготовкой к радиоустановкам. На каждые пять самолётов была рация, а все самолёты имели место, куда ставить станцию, обшивка была уже металлическая. Но старая материальная часть не была для радио приспособлена. Достать же какое-либо оборудование было уже почти невозможно. Я летал на всевозможные склады, но ничего не мог достать. Тогда я нашёл ещё один путь. У нас есть стационарные авиационные мастерские. Там имелось много битых самолётов, много неисправной радиоаппаратуры. Я приехал в такую мастерскую, обнаружил там энное количество радиоаппаратуры, договорился с инженером мастерской о том, чтобы это оборудование было забронировано за нами. Так удалось оборудование в стационарных мастерских получить, хотя там тоже ставились различного рода рогатки, но потом дело наладилось. Но в мастерских были некомплектные детали. Тогда я поставил вопрос, чтобы арматура кабеля и вспомогательное специальное оборудование было бы сделано мастерской в радиоцехе. И радиоцех 123[-х] САМ это всё изготовил. Впоследствии наш командир дивизии ходатайствовал о награждении за это техника-лейтенанта КАЛИНИНА*.

Затем в 204[-е] САМ в Торжок мы послали своих техников, они металлизировали нам те машины, которые не были металлизированы.

В результате, когда мы пришли в Калинин, мы все до одной машины имели полностью оборудованными радиосредствами. Причём нужно сказать, что все машины были оборудованы приёмно-передаточными радиостанциями, т. е. имели двустороннюю радиосвязь, чего до сих пор у нас в практике не везде осуществлено.

Затем наши полки ушли и увезли с собой это оборудование. Пришли новые полки, и была поставлена задача оборудовать радио хотя бы половину машин, так как самолёты всегда ходят парами, и ведущий должен иметь с ними связь. Опять нужно было доставать радиооборудование. Доставали в полках, где был избыток старой аппаратуры, доставали и на фронте, летали и собирали аппаратуру с поломанных самолётов. Оттуда мы привезли несколько передатчиков и др[угого] оборудования.

В результате все самолёты 1:2 были оборудованы, и половина самолётов имела приёмно-передаточные станции.

Затем была поставлена задача, чтобы спецслужбы занялись бы не только установкой оборудования, но чтобы они несли ответственность за самую радиосвязь, т[о] е[сть] за её организацию и порядок использования.

Есть у нас одна трудность в отношении радиооборудования, которую мы не изжили ещё и сейчас. Радио имеет много помех. Одни помехи заключаются в шуме мотора, винта, трении самолёта о воздух, а второго рода помехи – электрические помехи, от работы свечей системы зажигания мотора, от работы генератора, от электрической аппаратуры, там, где есть электрическая искра. Она является источником такого рода помех, который нужно устранить.

Третий вид помех – это атмосферные помехи, помехи, в частности, грозового порядка, т. е. когда имеется электричество в пространстве. И ещё есть один вид помех. При трении самолёта о воздух он заряжается электричеством порядка несколько десятков тысяч вольт. Электричество стекает с самолёта, но трение одной части с другой вызывает искру. И эта борьба с помехами радио занимает очень много времени. Причём очень многое зависит от эксплуатации. Когда говорят, что радио не работает, это значит, что механик самолёта, ремонтируя самолёт, может быть, загрязнил защитную корнировку и свеча начинает забивать радио.

При последнем формировании у нас в 32[-м] и 169[-м] полках были получены машины, оборудованные радио, но одна к пяти. Мы добились того, что нам был дан некоторый резерв радиооборудования, и машины у нас стали оборудованы радио – одна к двум.

В отношении хорошей работы можно отметить рационализатора, гвардии инженер-капитана ИСААКОВА[145]. Много новшеств ввели в радиотехнику, которые использованы научно-исследовательским институтом. В частности, он применил радиопередатчик, увеличивающий радиосвязь в два раза. Затем нужно отметить радиотехника 63[-го] гвардейского полка МАРТЫНЕНКО*, который в течение зимы сумел безукоризненно оборудовать радиосвязь на Ла-5, несмотря на то что это – самолёт, который имеет больше помех для радиооборудования, и сумел обучить лётчиков пользоваться радиосвязью. Полк по самолётной радиосвязи занял в дивизии первое место. Лётчики теперь настолько оценили радио на самолётах, что, когда качество продукции не отвечает требованиям хорошей радиосвязи, они чрезвычайно болезненно это переживают. А мы сплошь и рядом получаем самолёты с неисправной станцией. Так что этот вопрос нами даже поставлен перед высшим командованием.

Из механиков 32[-го] ГИАП можно отметить младшего техника-лейтенанта АНТОНОВА*, который сделал шлемофон. Обычно лётчики пользуются ларингофоном, но он мешает, натирает часто шею. И Антонов вделал наушники в лацканы шлема. Это лётчикам очень нравится, и рационализация в этом отношении нами применяется. Причём это предложение сейчас уже передано в Управление технической эксплуатации Красной Армии.

Хорошо работал – очень инициативно и грамотно обучал лётчиков пользованию радиосвязью техник 2[-й] эскадрильи 32[-го] полка ЗУБИН[146], затем радиотехник 63[-го] полка МАМЧЕНКО*.

Фотооборудование и в первом составе, и во втором у нас было, но занимались им мало, а когда занимались, то оно давало большой эффект. В частности, снимали переправу через Волгу во время Зубцовской операции[147], что дало потом возможность разрушить эту переправу.

Кислородное оборудование в последнее время всё восстановлено, так как были случаи, когда пользоваться им было необходимо, в частности, при сопровождении разведчика на большой высоте. Ввиду того что наши самолёты снижались, фотограммы получались неполноценные, так как высота была ниже, чем должна была быть.

Потом этими приборами нужно было пользоваться при налётах авиации противника на Курск, так как бомбардировщики шли на большой высоте. Затем был целый ряд случаев, когда немецкие истребители пытались подниматься на большую высоту порядка тысяч пять метров. И чтобы не оказаться в невыгодном положении, нужно было обязательно иметь это кислородное оборудование.

Из людей можно ещё отметить механика по приборам 2[-й] эск[адрильи] 32[-го] полка ДУЛЬЦЕВА*, электромеханика 2[-й] эскадрильи 32[-го] полка ФОЛОМЕЕВА*, награждённого медалью «За боевые заслуги». Из 63[-го] полка: механика по приборам из 1[-й] эскадрильи (теперь он стал комсоргом полка), гвардии старшину ЧЕРНОХВАТОВА[148], механика 3[-й] эскадрильи КУРЕНЫШЕВА*, механика по приборам 3[-й] эскадрильи НОВИКОВА*.

В последнее время были достигнуты хорошие результаты по ремонту трёхстрелочных индикаторов, которые показывают режим работы мотора. Практики их ремонта в полевых условиях раньше не было, а теперь это делается. Но это относится главным образом к 160[-му] полку, хотя теперь это делается и в 32[-м] полку.

Не так давно у нас были сборы инженеров по спецоборудованию нашей и 4[-й] гвардейской дивизии, и в результате обмена опытом мы стали ремонтировать приборы во всех полках и применять форсированные радиостанции.

Условия работы техников очень тяжёлые, особенно в зимнее время. Нужно сказать, что радио – чрезвычайно капризная вещь, чуть что – сейчас и отказывает. Например, если дождь идёт – радио отказывает, так как если влага попадает в аппаратуру, начинается треск, ничего не слышно. Вообще, радиосвязь совершенно нельзя запускать, чуть её запустишь, она уже нарушается.

Сейчас нам приходится ремонтировать самим даже сложную аппаратуру, так как почти ничего не получаем. Если ремонтная база близко, отдаём туда, а частично ремонтируем сами.

НА ИРИ РАН. Ф. 2. Р. I. Оп. 79. Д. 5. Л. 46–49

32[-Й] ГВАРДЕЙСКИЙ ИСТРЕБИТЕЛЬНЫЙ АВИАПОЛК

Герой Советского Союза гвардии майор

Холодов Иван Михайлович

Врид командира 32[-го] ГИАП, штурман полка.

Награждён орденом Красного Знамени, орденом Александра Невского, орденом Отечественной войны I степени

Из 28[-го] полка я попал в 434[-й] полк. Им в то время командовал подполковник Бабков, до этого – Клещёв. После Бабкова – полковник Сталин. После него был командир, который не вернулся две недели тому назад с боевого задания[149].

В октябре [19]42 г. начали воевать. Я командовал 3-й эскадрильей. Воевали под Белым, под Ст[арой] Торопой, Великими Луками. Потом были на Северо-Западном фронте, под Ст[арой] Руссой. Таран у меня был под Ст[арой] Руссой в районе Демянска[150]. Я выполнял задание в составе 4 самолётов на линии фронта. Под конец патрулирования я встретил 6 ФВ-190 и четыре Ме-109. Завязался воздушный бой. Во время воздушного боя одному из моих лётчиков зашёл в хвост Ме-109-й. Я начал его выбивать. Я шёл с превышением, дал три очереди, но он не оставляет нашего самолёта. Я вижу, что я промазываю, и ударил тогда по стабилизатору, по правой его плоскости. У него сразу разрушилась плоскость, а я выпрыгнул на парашюте, так как самолёт стал неуправляем и вошёл в штопор, и на высоте 400 метров я выбросился с парашютом. Спустился на нашей территории. А лётчик вражеского самолёта также выбросился на парашюте и попал к нам в плен.

Как раз после моего тарана, после того как спустился на парашюте, бой ещё продолжался. Мой ведомый тоже ударил противника по хвосту. При посадке на повреждённом самолёте его обстреляли два ФВ-190, подбили, он упал с 30 метров, переломил ноги и руки, ранен был также в челюсть. Это – лейтенант Коваль*. Сейчас он уже вышел из госпиталя и сможет скоро опять летать.

Под Белым эскадрилья сбила три или четыре самолёта. Были там мы очень мало и ушли под Великие Луки. Здесь работа была хорошая. Был один день, когда одна эскадрилья сбила 11 самолётов. Это было уже в [19]43 году.

Был такой случай. Я шёл шестёркой на сопровождение бомбардировщиков, направлявшихся на В[еликие] Луки. В процессе боя были вызваны ещё четверо, т. е. были мы уже десяткой. Там были «фокке-вульф[ы]», затем Ме-109-е, примерно было 12 или 14 самолётов противника. В этом бою мы сбили шесть самолётов противника. Здесь особенно отличился МАКАРОВ. Он сбил в одном бою два «ФВ». Савельев сбил одного, а за день он сбил всего два самолёта[151].

Что касается руководства в воздухе, я был наверху с шестёркой, а четвёрка самолётов прикрывала бомбардировщиков. Когда они их сопроводили на цель, я вызвал их по радио, чтобы они пришли ко мне на помощь. Хорошо дрались в этих боях ШУЛЬЖЕНКО, ПРОКОПЕНКО. Затем – ГАРАМ, сейчас командир 3-й эскадрильи. Он вырос с пилота до комэска, и ему присвоено звание Героя Советского Союза. Затем САВЕЛЬЕВ, был командиром звена, сейчас помощник ком[андира] эск[адрильи], Герой Советского Союза. ПРОКОПЕНКО* получил два ордена в этой эскадрилье. МАКАРОВ получил два ордена. КОВАЛЬ получил два боевых ордена.

Никакого особого воздействия на людей я не оказывал. Если и давал указания, то требовал, чтобы их выполняли точно. Это моё право и мой долг, так как я – командир, а он – подчинённый. Он мне подчиняется и обязан выполнять мою волю в воздухе и на земле. И это приводило не к плохим результатам. У нас, например, был Герой Советского Союза Баклан. Считали, что он никому не подчиняется, прилетит с боевого задания, никого не слушает, даже командира полка. И он попал ко мне в эскадрилью. Татьянко удивился, что он начал меня слушать, так как он никого вообще не слушал, но с ним у меня были свои отношения.

Всякое бывает, иногда поругаешь, а другого и ругать не нужно, просто покажешь спокойно. Нужно знать, что представляет собой человек. Если, например, сегодня лётчик на посадке поломал самолёт, то я знаю, какого лётчика можно поругать, а какому нужно сказать два слова, так как он сам это переживает. А некоторого нужно так пробрать, что полшкуры слезет, и тогда только он почувствует. На работе я требовал выполнения, а на отдыхе для меня – все товарищи, и живём вместе, и беседы ведём и развлекаемся, если играем во что, то я наряду со всеми выполняю. Каждому командиру нужно себя уметь поставить. Все требования, которые имеются в отношении работы, даже жёсткие, которые некоторому сорту людей не нравятся, и которые они считают ненормальными, выполнять нужно. И в конце концов, и они начинают понимать, что это – правильно, соглашаются с тем, что командир прав. Для того чтобы руководить, нужно иметь авторитет среди своих подчинённых, нужно быть примером для всех, показывать образцы работы в бою. Если я буду сидеть и не летать на боевые задания, то каким бы я красивым ни был, как бы ни хлопотал, как бы ни пил водку вместе с подчинёнными – грош мне цена будет. И, в конце концов, люди мои скажут – мы летаем, а он сидит.

Все эти вопросы имеют большое значение. Если даёшь лётчику указание насчёт воздушного боя, то он знает, что если командир говорит, то он сам всё уже прочувствовал и знает больше, чем его подчинённый, знает весь ход дела. Всё это создаёт успех в бою и хорошую бытовую обстановку, так как если вы будете только драться, а в столовой ваших лётчиков будут плохо кормить или у них не будет обеспечен отдых, то что же это за командир? Если лётчик плохо покушает или не выспится, то у него плохое настроение, а ему нужно идти в бой. Я тогда не имею права предъявлять к нему и своих требований, так как я не обеспечил ему отдыха и у него плохое самочувствие. Эти бытовые вопросы влияют очень сильно на выполнение боевого задания. Каждый командир должен иметь успех в боевой работе, должен думать и о бытовых мелочах.

После того как мы провоевали зимний тур, мы пошли на отдых. Весь зимний период я был командиром эскадрильи. После отдыха получили новую материальную часть. Я тогда стал штурманом полка. А когда командир полка ЛЮБИМОВ не вернулся с задания, я стал командовать полком.

Работа штурмана в истребительной авиации заключается в подготовке всех лётчиков и в контроле штурманской работы, чтобы лётчики знали район, чтобы не блудили после боя, а чтобы шли прямо домой сразу, несмотря ни на какую победу. Работа штурмана с людьми заключается в том, чтобы повести их по маршруту или повести их в бой. Штурман полка должен быть лётчиком, фактически это – заместитель командира полка по лётной части. Если командир полка – в воздухе, то штурман – на земле, и наоборот. Когда лётный состав ещё молодой, то нужно особенное внимание обратить на то, чтобы люди не блудили. Старому лётчику достаточно слетать два раза, и он знает район, но в отношении молодых лётчиков требуется в этом отношении систематическая работа, т. е. если он запутается, то он должен уметь восстановить ориентировку, чтобы прийти домой, имея ещё горючее.

Полк находится в системе 3[-й] ГИАД уже год. Под Старой Руссой был ряд воздушных боёв, но это были обыкновенные воздушные бои, здесь мы имели кое-какой успех. Мы сбили за это время 48 самолётов и потеряли только одного своего лётчика, а второй покалечился[152]. Приходилось очень часто сопровождать штурмовиков. Сколько я ни сопровождал штурмовиков, у них от вражеских истребителей потерь не было. Правда, были потери от зениток.

В основном тактика противника по сравнению с началом войны осталась та же, но некоторые элементы воздушного боя, конечно, изменились. По скорости наши самолёты раньше уступали самолётам противника. Тогда немец открытого воздушного боя не принимал. Они и сейчас его не принимают, ударят один раз и уходят. А если ударит неудачно, то скроется, а потом второй раз старается нанести удар. Когда наша авиационная техника выросла, скоростя[153] поравнялись с их скоростями, то мы их заставляем драться – догоняем, или бьём, или заставляем драться. Теперь они перешли на такую вещь, как внезапное нападение, но открытого боя стараются не принимать. Раньше они даже не стеснялись парой на девятку бросаться. Наберут высоты, разгонят скорость, а вы, если проморгали, будете биты, а если заметили, то вывёртываетесь. А теперь при нападении наших им уже нельзя удирать – приходится принимать бой. При нападении они делают короткие атаки. Это в случае, если их меньше, а наших больше, а после уходят или в облачность или просто вверх, делают переворот и уходят. А сейчас, особенно когда появились у нас Ла-5, они редко кидаются на нас.

То, что сегодня, 12 июля 1943 г., сбито 14 самолётов противника, можно объяснить подготовкой лётного состава и хорошей материальной частью. Вот какие два фактора объясняют этот момент. Потеряли мы сегодня человека, который вылетел в первый свой бой[154]. Конечно, если бы набрать молодых лётчиков и посадить их на те же машины и повести, то и меня вместе с ними всё равно собьют, и такого успеха я бы не имел. А при такой погоде, как сегодня, если бы лётчики не были подготовлены в отношении штурманской подготовки, то я бы потерял 50 % своего лётного состава, а так видимость – километр, а высота – 50—100 метров. А наши лётчики в такую погоду приходят без потерь.

При сопровождении штурмовиков бывали такие случаи. Смотришь, одиночки «ФВ» начинают атаковать с разных сторон.

Сверху один заходит, второй справа и третий слева. Т. е. отвлекают наших истребителей от штурмовиков. А где-то ещё в стороне дожидается парочка, которая следит за нашими штурмовиками. Задача наших истребителей – не допустить истребителей противника к нашим штурмовикам, если можно, попугать их или сбить. Но они заходят с разных сторон одиночкой или парой, атакуют наших, разгоняют скорость, нахально так лезут. Истребители в это время распыляют своё внимание на них, а другие могут сбить штурмовиков. Таким образом, на сопровождение у нас идут две группы истребителей: группа непосредственного прикрытия и группа ударная. Идёт примерно 8 самолётов, которые разделяются на четвёрки. Ударная четвёрка отбивает атаки вражеских истребителей, а непосредственно прикрывающая группа исключительно отбивает атаки у самого подхода к штурмовикам или бомбардировщикам. Если идёт, например, истребитель противника, то он его отгоняет и снова идёт к своим штурмовикам. А ударная группа уже завязывает бой и бьёт вражеских истребителей.

Однажды был такой случай[155]. Я повёл восьмёрку истребителей. Я вёл четвёрку непосредственного прикрытия, а Савельев был в ударной группе. Немцы хотели отбить меня от штурмовиков, но я даю одну очередь, они проскакивают и снова набирают высоту. Я тогда даю команду Савельеву, чтобы драться. Савельев зажал их вверху, и в этом бою Савельев сбивает одного, Лепин[156] сбивает одного, а остальные два уходят. А я с четвёркой пошёл к цели штурмовки и выполнил свою задачу. Возвращаюсь, уже на своей территории соединился по радио с Савельевым, и восьмёркой возвращаемся домой.

Раньше они старались ловить наших одиночек, а сегодня, например, тов. Гаранин километров 30 гонял их истребителей.

Что касается сегодняшнего дня (14 ч[асов] 12 июля), то работали отлично. Метеоусловия, правда, были очень плохие, но ввиду подготовленности лётного состава задачу выполнить было вполне возможно. Вести воздушный бой пришлось на высоте 300 метров при видимости километр – полтора. Иметь при таких условиях успех в воздушном бою – не так просто. Вообще в начале войны воздушные бои шли на больших высотах. Тогда у нас были «миги», это высотная машина. А у них в то время машины были невысотные. Так они старались вести бои на малых высотах, а мы их тянули наверх. Потом мы перешли на средние высоты, примерно до 4–5 тыс., а они подняли выше. И вот сейчас приходится вести бой частично на высоте, частично на средних высотах. С «фокке-вульф» Ла-5 должен вести бой на высоте, и тогда он скорее будет иметь успех, а у земли «фокке-вульф» может его побить. А с Ме-109 нужно вести бой на малых высотах, так как у него высотный мотор. А наш Ла-5 увеличивает свою мощность до 6000 метров, а у земли он не даёт такой скорости. Сегодня мы, например, сбили 14 самолётов на низких высотах[157]. Здесь уже играет роль подготовка лётчика. У земли «ФВ» имеет большие преимущества, но от воли лётчика и его подготовки зависит очень многое. Отсюда вывод такой, что на наших Ла-5 можно бить «ФВ» на высоте и на земле, т. е. на любых высотах.

Из всех трёх эскадрилий нужно считать равными вторую и первую. В 1[-й] эскадрилье есть лётчики посильнее, но в общей массе обе эскадрильи хорошие. В первой – машины немножко получше. Но сегодня отличилась вторая эскадрилья. В 3-й есть также молодцы, но там есть и молодняк, который ещё не бывал в боях. В 3-й из старых имеется Гарам, Шишкин, Вишняков.

Приказ о взлёте мы получаем из дивизии. В чьих интересах мы работаем, мы не знаем. Мне ставится непосредственная задача на день. Вообще всякие графики при интенсивной работе обычно ломаются. Но вначале работа идёт по графику. А потом, когда нужно идти на помощь, структура, конечно, нарушается. Мне ставится общая задача из дивизии, я собираю командиров эскадрилий и в свою очередь ставлю каждому командиру задачу, т. е. поставленную дивизией задачу я распределяю по эскадрильям.

НА ИРИ РАН. Ф. 2. Р. I. Оп. 79. Д. 6. Л. 60–63

Гвардии капитан

Татьянко Василий Павлович

Заместитель командира 32 ГИАП по политчасти. 1910 г. рожд[ения]. Член партии с [19]30 г. Парторг. Награждён орденом Красной Звезды. Имеет медаль за защиту Сталинграда[158]

Раньше работал заведующим военным отделом Калининского обкома ВКП(б). Попал в армию по мобилизации. Вскоре ЦК меня отозвал в 27-дневную «академию», где мне было поручено встречать всех смоленцев и направлять их в стрелковую дивизию. Мне была дана группа – пять человек политработников, мы встречали людей, пересматривали их с точки зрения их политической благонадёжности и направляли в соответствующие части. Дали нам полтора месяца, чтобы укомплектовать, вооружить и обучить дивизию, подготовить её для отправки на фронт. На фронт нас бросили раньше, чем предполагалось согласно первоначального плана, когда противник наседал на Новгород и Чудов[о]. Там я участвовал в боях вместе с 292[-й] стрелковой дивизией.

Потом срок моей командировки окончился, и я был направлен в 52[-ю] Армию, а оттуда – в 434[-й] полк, т. е. в теперешний 32[-й] ГИАП. Командовал тогда 434[-м] истреб[ительный] полком майор КОРЯГИН[159], комиссаром был старший политрук ФЕДУЛОВ* – оба лётчики.

Это было 25 сентября [19]41 г. Лётчики в то время уехали за пополнением, а техсостав оставался на Волховском фронте. Формирование продолжалось пять месяцев. К 30 ноября[160] лётчики прилетели на Волховский фронт, и полк начал действовать.

Как раз в день моего прибытия был один характерный эпизод, двое из участников которого и сейчас находятся в нашем полку – ГАРАМ и ОРЕХОВ[161]. Это был беспримерный по своей дерзости налёт на вражеский аэродром в Любани. Там было сосредоточено свыше 60 самолётов противника различных типов. А у нас было всего пять самолётов. Мы получили задание штурмовать аэродром, что и было поручено этой пятёрке. В числе её был ещё замечательный авторитет ВВС – лётчик КОРЗНИКОВ* – это замечательная фигура в авиации по своей скромности, его чрезвычайно любили. Он был настолько скромен, что не переносил, когда о нём писали и говорили как о необычайном лётчике.

Гарам и Орехов прикрывали, а трое штурмовали и уничтожили там 15 самолётов, причём противник знал, что наши идут, и мы были встречены соответствующим образом. Завязался ожесточённый бой, в результате которого наши уничтожили пять самолётов противника в воздухе и 10 – на земле, правда, ценой потери одного командира эскадрильи. Но это был чрезвычайно дерзкий по своему замыслу и выполнению налёт. Во-первых, нужно было лететь далеко вглубь территории противника. Линия фронта находилась на Волхове, а мы стояли от линии фронта на 60 км под Боровичами. И ещё нужно было лететь в глубину 60 км. Когда возвращались оттуда, Гарама подбили, он сам был легко ранен. В таком состоянии он летел, и за ним увязался самолёт противника, сначала один, а потом и второй. Одного Гарам сбил, а второй продолжал его преследовать, к нему пристал ещё один, и эти двое шли за Гарамом. Когда они пошли на него в атаку, Гарам ухитрился на своём подбитом самолёте сделать «горку», и два вражеских самолёта столкнулись друг с другом, в результате оба свалились на землю. Когда он пошёл дальше, то навстречу ему шёл Ю-97[162] – добыча для истребителя довольно лёгкая, которую жалко было упустить. Но боеприпасов у Гарама уже не было, все расстреляны. Тогда он решил отрубить ему хвост и пошёл на таран. Это был первый таран в нашем полку. Когда он отрубил хвост, то у него самого отлетела одна лопасть винта, а другая покорёжилась. Он кое-как на поломанном винте перевёл самолёт через Волхов и сел в расположении 292[-й] дивизии. Правда, он тогда сильно побился и три месяца не летал.

Это был подвиг по тому времени очень большой, все оставшиеся в живых были награждены орденами. Гарам получил тогда орден Ленина, Орехов – орден Красного Знамени. Корзников – второй орден Красного Знамени, ПАНИЧЕВ[163] – тоже получил орден Красного Знамени. Впоследствии он погиб.

Это были первые награждённые в нашем полку.

В этот же период Гарам потерял своего первого брата. У него было два брата – лётчики в нашем полку.

В то время мы были на Волховском фронте в направлении Новгорода и Демянска. У полка материальная часть как следует ещё не была освоена. Работали лётчики на ЛаГГ-3.

Затем с декабря началась борьба за освобождение Тихвина[164]. Входили мы тогда в 4[-ю] Армию, которой командовал Мерецков*.

Здесь мы работали с 20 самолётами, работали в течение декабря [19]41 г., января, февраля и марта [19]42 г. И 7 машин мы ещё сдали. В основном у нас остался старый состав – ГАРАМ, ОРЕХОВ, КОРЗНИКОВ, ПАНИЧЕВ, КОРОВЧЕНКО*. Из выдающихся лётчиков у нас тогда был МИТРОШИН, командир эскадрильи*.

В этот период наш полк занимался двумя видами работы. Во-первых, мы действовали как истребители, с одной стороны, а с другой стороны, как штурмовики.

В борьбе за Тихвин мы работали в интересах 4[-й] Ударной армии. Полк тогда сделал очень много, в особенности в отношении штурмовок. Истребители противника действовали мало, а, главным образом, действовали бомбардировщики и штурмовики. Положение было такое, что, когда противник отступал от Тихвина, он мог идти только по двум дорогам, а вправо и влево были леса и болота, и здесь противник представлял собой прекрасную мишень для штурмовок наших самолётов.

С Корзниковым был такой интересный случай. Перед этим мы вычитали в газетах, как один лётчик, возвращаясь с задания, не имея уже боеприпасов, наткнулся на немецкую колонну. Он тогда утяжелил винт и с рёвом пронёсся над их головами, создав среди немцев страшную панику. И вот однажды Корзников с другим лётчиком возвращались с задания. Боеприпасов у них уже не было. И вдруг они видят по одной дороге большую колонну противника, по дороге тянулись лошади, автомашины, люди. И они также понеслись низко над их головами. Началась паника, лошади съезжали с дороги, повозки падали в канавы, людей давили. Они тут же вернулись на аэродром, заправились, зарядились и стремительно поднялись снова. У каждого было по шесть снарядов[165], у каждого была пушка и два крупнокалиберных пулемёта, два «шкаса», и они их били и колотили. Там было после настоящее кладбище людей и лошадей. Потом туда приезжали несколько грузовых машин и долго убирали раненых и убитых. Всё было расколочено в пух и прах. Люди прятались в кюветы, но и там их находили и строчили по ним пулемётами. Потом Корзников видит – стоит крытая машина, и думает – там, наверно, что-нибудь, да есть. Оказывается, там был госпиталь. Он пустил туда два «эрэса». А после один пехотный командир нам рассказывал, что он слышал от жителей, что там ни одного живого из 40 лежавших не осталось, всех немцев побили. Так что, когда немцы шли по дороге от Тихвина, их всё время здорово гоняли.

Этот период был значительно сильнее первого периода[166], но недостатков было ещё много. Во-первых, полк имел несовершенную материальную часть, во-вторых, эта материальная часть не была должным образом освоена, и даже такие лётчики, как Корзников, садились с парашютом[167], бывали случаи, когда наши самолёты сбивались уже над аэродромом при посадке самолётов.

Там мы работали до 10 марта [19]42 г. Дни были во время зимней кампании очень короткие, и всё же лётчики делали по пяти, по 4 вылета. Задержки с горючим и с боеприпасами не было, летали сколько могли. Для штурмовок цель всегда находили, бросали листовки, стреляли из пулемётов, и на каждый исправный самолёт приходилось не менее 4 вылетов. Ведущие наши лётчики вылетов делали ещё больше – это такие товарищи, как Гарам, Корзников, Орехов, Коровченко.

Затем нас перевели на формирование. Мы отдыхали и переучивались на новой материальной части – самолёте Як-1. Находились мы в Рассказове. Там мы быстро полк укомплектовали, получили лётчиков. Полк был двухэскадрильным. Дело с обучением у нас уже шло к концу, и мы получили здесь приказ ВВС оставить всех лётчиков в Рассказове, а штабу и техническому составу отправиться в Люберцы для нового формирования. Но мы всё же забрали с собой таких лётчиков, как Корзникова, Орехова, Гарама, Парфёнова* – между прочим, замечательный боец. Это было 12 мая [19]42 г., а 25 мая мы прибыли в Люберцы и начали там работать. Получили мы пополнение из Гатчинской школы[168] – инструкторов. Тогда к нам попал ЛУЦКИЙ, теперь командир 1[-й] эскадрильи, ГОРШКОВ, ПРОКОПЕНКО, АЛЕКСАНДРОВ*, ШИШКИН, МАРКОВ*, ШУЛЬЖЕНКО и др., полк стал двухэскадрильным.

Полк продолжал заниматься подготовкой лётчиков: и отдельно каждый, и в группе. С лётчиками занимался полковник СТАЛИН, причём он привлёк в полк лучшие силы, таких людей, как АНТОНОВА*, ВЛАСОВА, ПРУЦКОВА*, ПИСАНКО*. С инженерно-техническим составом занимался наш инженер полка – МАРКОВ. Была выработана очень хорошая программа подготовки, что в будущем и сказалось в боях. Полком тогда уже командовал майор КЛЕЩОВ. Полк был создан при ВВС[169] и бросался в самые узкие места.

Подготовка продолжалась до 10 июня. Были лучшие люди и лучшие типы самолётов, проводилась тренировка, одиночные и групповые воздушные бои, иначе говоря, была создана обстановка наиболее близкая к боевой, и лётчики, хотя ещё и не обстрелянные, чувствовали себя в этой обстановке прекрасно.

Сразу после этого мы были брошены на Харьковское направление, в Валуйки. Это был момент наступления на Харьков немцев[170]. На фронте мы пробыли сравнительно немного, но результаты были очень хорошие. Первый рейд в Валуйках мы провели дней 23–24[171]. За это время были сильные воздушные бои. Их было много. Характерный бой был 13 июня. Это был первый сильный бой, причём в бой водил майор Клещёв, который лично водил своих людей в бои.

В этом бою наши лётчики встретились с немецкими силами в два раза большими, чем было их. Наши дрались крепко, разогнали, развеяли поодиночке и добили противника. Тогда был только ранен Орехов, его самолёт разбился. Ещё был ранен Герой Советского Союза АЛКИДОВ*, но он сел на подбитом самолёте. Таким образом, мы потеряли только одну машину, а у немцев разбили не то шесть, не то семь[172].

Этот первый успешный бой окрылил наших лётчиков. И все воздушные бои шли у нас с тех пор очень хорошо. А боёв было много, так как и с нашей стороны, и с их стороны было много авиации. Итоги таковы: их потери 54 человека, наших – один раненый[173].

Затем был такой эпизод. У немцев тогда было много «охотников». Они практиковали такую вещь – наши только прилетают с задания, машины заряжаются, а в это время два Ме-109 ходят и ходят над аэродромом, явно вызывают наших на вылет. Командир полка никому не разрешил вылетать, так как они на взлёте всё равно наших побили бы. Дежурная пара КАЮК* и ТРУТНЕВ* сидели в самолётах. Немцы ходили, ходили, наши не вылетают. Тогда они отходят в сторону, один прикрывает, а другой начинает бить У-2, которые там стояли. Пять самолётов были подожжены. Каюк сидит, сидит, сигнала на вылет нет, но он чувствует, что сигнал должен быть. Он запускает мотор, и, как только он запустил, тот самолёт, который прикрывал, спустился и дал очередь по самолёту Каюка. Каюк успел выскочить, ему только перебили лямки, но самолёт был зажжён. А тот тут же улетел. Лётчики наши здесь стоят и говорят – ну, гады, поймаем, уничтожим. И случай для этого представился на другой день. На соседний аэродром они опять прилетают вдвоём – один прикрывает, а другой штурмует. Нам всё это было видно. Сейчас же вылетает наша четвёрка и потом ещё пара. Зажали их под Валуйками, одного сбили, а другой спустился на парашюте и попал в плен нашим войскам[174]. Так что лётчики отомстили за свой самолёт.

Так что результаты здесь у нас были неплохие. Здесь полк летал на Як-1, потом были ещё Як-7 и Як-9. Но вообще это – однородные машины.

В июне[175] мы поехали в Люберцы на отдых. Когда мы были ещё на фронте, то в Люберцах у нас формировалась 3-я эскадрилья. Там были такие лётчики, как САВЕЛЬЕВ, ПЕШИЙ*, ЯКИМОВ*. На этот раз мы дополучили машины, которых нам не хватало, и нас перебросили под Сталинград. Аэродром был в Гумраке. Мы там уже были в трёхэскадрильном составе. Сюда к нам приехал и полковник Сталин, и по существу он и командовал полком, а Клещёв был помощником.

Немцы в то время наседали в излучине Дона, рвались к переправам. Здесь были сильные воздушные бои. Первые схватки были очень горячие, немцы там ходили просто нагло, в большинстве случаев их бомбардировочная авиация ходила без прикрытия. Гумрак находился в районе Калача, а там были две крупные переправы, немцы лупили как раз по переправам, а наши истребители лупили их. Это было просто авиационное кладбище противника.

В Гумраке были мы дней 10–12. За эти дни мы имели такое соотношение в результате боёв – один к восьмидесяти четырём. Причём мы сначала считали, что потеряли двух, но Алкидов в конце концов вернулся. Сюда входил целый ряд новых лётчиков, пополнивших наши кадры. Целая плеяда новых лётчиков вошла здесь в строй, тут были такие товарищи, как Шишкин, Шульженко и др. Они здесь получали своё первое боевое крещение, приходили с избитыми самолётами, например, Прокопенко прилетел с перебитым рулём управления, с пробитым стабилизатором. Нагрузка на каждого лётчика была колоссальная, по 7–8 боевых вылетов в день, причём почти каждый вылет сопровождался воздушным боем. Лётчики вылезают из кабины, у них ноги дрожат, а задание даётся за заданием, так как немцы всё наседают, и лётчики летают и летают.

Техники также работали круглые сутки, когда они спали – неизвестно, но стоило кому-нибудь только присесть, как человек уже спит. Лётчики в воздухе, а техники сидят и ждут, лётчики возвращаются с побитыми самолётами, нужно их срочно приводить в порядок. На плечи техников ложилось восстановление машин. Здесь проявлялись и организационные способности людей, и умение, и знание материальной части. Инженер Марков сумел их так организовать, что мы не чувствовали недостатков в работе техников, все были заражены одним духом – бить и бить, это было одно стремление, организующее и подкрепляющее людей. Лётчики были изнурены, использовали каждую минуту для отдыха, но работа не прерывалась.

Я был секретарём партийного бюро. И бывало так – летит человек в бой и подаёт заявление о приёме его в партию. Созывать бюро нет никакой возможности, и нам приходилось делать так: собираться наспех около самолёта, где сидит лётчик, заслушать его автобиографию и тут же его принимать. А иногда не успеем закончить работы, даётся ракета, и лётчик улетает. Когда он возвращается, мы снова – к нему и заканчиваем приём его в партию.

Люди от работы стали неузнаваемыми. Был у нас такой лётчик ИЗБИНСКИЙ*, толстяк, здоровяк, никогда он не худел, сколько бы ни воевал, а тут, под Сталинградом, он страшно похудел, буквально до неузнаваемости. Единственный человек, который не знал усталости, был КАРНАЧЁНОК*, маленький, крепкий, на него не действовала никакая нагрузка. Как только спросят, кто летит? «Я лечу». Только и слышно – я лечу, я лечу. А прилетит, спрашивают, ну какой сбил – шестой или седьмой? «Да нет, вы не мне записывайте, а вот тому, он мне хвост прикрывал». Это был самый молодой лётчик, [19]22 года рождения, с точки зрения боевой он был воспитанник Клещёва. Потом он получил звание Героя Советского Союза.

Что касается Клещёва, то это был настоящий воздушный волк, старый, опытный лётчик, проведший огромное количество воздушных боёв. Там у нас работали и БАКЛАН, и Алкидов – участники операции «Три против 27»[176].

Первый успешный день в нашем полку был 26 июля. В течение одного этого дня наши лётчики провели 11 воздушных боёв, не потеряли ни одного своего и сбили 34 самолёта противника[177]. Здесь шла борьба за переправу. Характерен этот день тем, что он показал наращивание наших сил. Первая семёрка налетела на крупную группу бомбардировщиков, которые шли без всякого прикрытия. Они им как следует всыпали. В первом вылете участвовали Избинский, Корзников, ГОРБАЧЁВ[178] и др. Корзников в этом бою сбил 4 самолёта, но двух отдал своим ведомым, которые охраняли его хвост[179]. Вторая девятка полетела и опять встретилась с бомбардировщиками, но они уже шли под прикрытием своих истребителей. Здесь часть наших истребителей дерётся, а часть нападает на бомбардировщиков.

В следующий раз немцы прислали бомбардировщиков с крупным прикрытием, но и здесь у них ничего не вышло. Наши истребители уже крутились на месте, часть из них завязала бой с вражеским прикрытием, а часть колотила бомбардировщиков.

Полетела следующая партия, а летали сплошь три эскадрильи, от 9—10 часов одна эскадрилья, от 10 до 11 – другая и т. д., так всё время и шло прикрытие. Следующая наша партия встретила одних истребителей противника. Немцы хотели очистить воздух, и здесь пошла борьба с истребителями. У немцев опять ничего не вышло. Радио у нас здесь работало ещё плохо, только-только получало права гражданства, мы слышали, что там делается, но пользоваться радио как следует ещё не умели. Вся вторая половина дня прошла в борьбе с истребителями, и только под вечер снова появились бомбардировщики, но с прикрытием. Итоги здесь были такие: их потери – 16 бомбардировщиков и 18 истребителей, т. е. всего 34 самолёта, а у нас не было ни одной потери. Во-вторых, немцы в тот день ни одной бомбы на переправы не бросили, бомбы были брошены далеко в стороне. Эту переправу наши лётчики прикрывали с 26 по 29 июля, и за все эти дни немцам ни одного раза не удалось бомбить переправу. Правда, воздушные бои уже не были так сильны, так как им всыпали хорошо уже в первый день, но бои шли всё время, беспрерывно.

Нужно сказать, что наши лётчики там дрались с лётчиками Берлинской школы воздушных снайперов – истребителями[180].

Таким образом, в боях вокруг переправы в районе Калача мы потеряли только одного, так как Алкидов нашёлся. Потеряли мы первого нашего гвардейца, лейтенанта РУБЦОВА*. Это был исключительный человек, правда, он хулиганил невозможно. Он необычайно далеко видел в воздухе, видел просто бесподобно. И он первый обнаружил отход от Москвы немцев. Погиб он геройски. Я лично сам наблюдал за этим воздушным боем, немцы просто зажали его, подожгли и, по всей видимости, и его убили, так как он упал[181]. У Алкидова самолёт также был подожжён, он выбросился с парашютом[182]. Упал он между позициями, где в то время шёл танковый бой, а он оказался посередине. Мы так и считали, что он попал под пули, так как стреляли и наши, и немцы. Как потом выяснилось, во время падения поломал себе руку, сначала он пошёл по направлению к нашим, но потом упал. Попал он в немецкий концентрационный лагерь военнопленных и оттуда сбежал и вернулся сюда. Лечил его там русский врач, но рука у него срослась неправильно. Ему руку теперь вновь ломали и вылечили.

Дело в том, что под Сталинградом другие полки работали очень мало. Немного поработают и идут на формирование. Судить об этом можно было по тому, что наш полк делал свыше 80 боевых вылетов на линию фронта, и вся Воздушная армия[183] делала примерно столько же, а иногда даже меньше. Большое количество вылетов было связано с тем, что немцы очень сильно насытили свои войска истребителями.

После этого мы снова уехали за материальной частью в Люберцы. А 15 сентября мы были снова под Сталинградом[184]. И здесь была такая же нагрузка. В этот раз мы стояли в Б[ольшой] Ивановке. Прибыл к нам туда будущий маршал авиации Новиков, командующий ВВС, и поставил задачу лётному составу, задача была почётная, но тяжёлая. Он так и сказал: «Тяжело вам будет, но вы должны будете выдержать это любой ценой. Опираться пока больше не на кого, как на вас. Вы сами понимаете, что за Волгой нам стыдно будет сидеть, и мы должны бить немцев здесь».

Нагрузка здесь была ещё больше прежней, больше, чем в Гумраке. Здесь было не меньше шести боевых вылетов на каждого лётчика. Бои шли в одном и том же районе, причём станция Котлубань была настоящим кладбищем немцев, так как там и проходили главным образом воздушные бои. Лётчики нашего полка много там работали, много сбивали, но и наших там много погибло. На этот раз мы потеряли 16 лётчиков[185]. Был у нас замечательный лётчик МАРИКУЦА*. Он был подбит и сел на минное поле – подорвался. Второй брат Гарама – Николай тоже сел на мины и подорвался. Погибли Карначёнок, АБРОСИМОВ*, КОШЕЛЕВ*[186]. Это вышло так, что они трое зажали Ме-109 и вогнали его в землю. Кошелев сзади, а эти два сбоку. Кошелев пошёл прямо[187], а эти столкнулись и упали. Таким образом, это были небоевые потери[188]. Затем был такой случай, что у лётчика подбили самолёт, он сел, в воздухе шумят, но он не обратил внимания, а немцы снизились и расстреляли его. Таким образом, погибло шесть-семь человек, т. е. не во время боевых действий. Был и такой случай, когда мы решили, что Прокопенко погиб, мы уже переписываем его вещи и хотим сообщить родителям, что человек погиб, и как раз в этот момент прилетает Прокопенко. Оказывается, его подбили, подбитого гнали, он не хотел обнаруживать нашего аэродрома и пролетел мимо, а горючего не было. После он на другом аэродроме заправился и прилетел. Причём когда он взлетел, он увидел воздушный бой, и он помог нашим подбить одного «юнкерса», но и его подбили, он сел в пшеницу, подремонтировал машину, достал горючего и вылетел из пшеницы. Но здесь прошло три дня, и мы считали его погибшим[189].

Затем ещё один лётчик был подбит во время воздушного боя, сел. Но горючего не было. Потом он зарядился горючим с подбитого танка и полетел на свой аэродром. Тогда у нас погиб Владимир МИКОЯН*, скромный, замечательный парень, у нас на самолётах, на «яках» было написано «За Володю». Лётчики его очень любили, и он платил им тем же. На этот раз у нас соотношение было уже другое, но всё же преимущество немецкой авиации было большое. Мы действовали под Сталинградом всё лето и на подступах к Сталинграду, и дрались за самый Сталинград. Водил всё время сам командир – Клещёв. Потом, когда его ранили, командовал полком Герой Советского Союза СЕМЁНОВ*.

У меня в 3-й эскадрилье был один такой день, когда на аэродроме не было ни одного лётчика, одни только техники сидели. Прокопенко сидел в этот момент в пшенице, а Савельев лежал в госпитале – необъятное поле было для политработы, все техники свободны, я сижу, читаю, они слушают. Первая эскадрилья тогда потеряла только одного. Командовал ей Избинский, затем там были такие лётчики, как Луцкий, Орехов, Шишкин, Парфёнов и др.

В этот период произошёл очень интересный случай с Михаилом Гарамом, Героем Советского Союза. Они летали с братом, и Михаила сбили. Николай считал его погибшим. А Михаил упал между нашими и немецкими позициями, причём упал ближе к немцам. Ни немцы, ни наши не знали кто, но друг друга туда не подпускали. Гарам отстегнулся, вытащил пистолет и сидит. Что делать? Головы не поднимает. А потом решил, что он такой светловолосый, может быть, примут за своего. Смотрит, к нему ползёт немец из окопа. Он тогда начал ему махать рукой, а тот продолжает лезть. Он ему опять машет рукой, тот остановился. Потом с другой стороны к нему ползут три человека – значит, наши. А он к ним. Тогда немцы видят, что он к ним идёт, начали стрелять. Завязалась перестрелка. Когда наши подошли к нему, то лейтенанта убили, он только успел сказать: «Прощай, дружок», сержанта ранили, а его вытащил красноармеец. А когда он выпрыгивал с парашютом, он зацепился за стабилизатор и ушиб сильно ногу, идти он не мог. Но его красноармеец вытащил. На другой день он к нам прибыл. А брат его за это время погиб. Он всё спрашивает, почему Николай ко мне не идёт, мы говорим все разное и, наконец, заврались, запутались. Он тогда нам говорит – давайте, говорите правду, и мы ему всё рассказали. А тот полетел и так не узнал, что его брат вернулся.

Числа 8—10 октября мы перелетели в Люберцы на формирование. У нас было уже мало лётчиков. Попали мы здесь в 210[-ю] истребительную дивизию. Командиром дивизии был полковник УХОВ, Клещёв после ранения полк не принимал. Полк принял БАБКОВ, Герой Советского Союза. Командовал он им немного, а потом командование принял полковник Сталин. На этот раз к нам попали такие люди, как ХОЛОДОВ, Герой Советского Союза, МОШИН – Герой Советского Союза, ГАРАНИН у нас был ещё в Сталинграде, ДОЛГУШИН* тоже был в Сталинграде, БАКЛАН. Дивизия была направлена на Калининский фронт 22 ноября, а выехала только 5 декабря. Там вначале воевали под Белым. Пробыли мы там около месяца, а потом полк перебросили под Великие Луки, так как те соединения, которые были там, не справлялись и не могли завоевать господства в воздухе. В первый же день был ожесточенный бой. Наши поставили себе задачу отучить немцев летать на Великие Луки. Наши лётчики там летали очень много. Там много было характерных боёв. Там мы были полностью январь месяц, а потом перешли к Демьянску. Там у нас было два тарана за один вылет. Таранил командир, а за ним – его адъютант. Холодов сел благополучно, а лейтенант Коваль при посадке был сбит немцами, они дали по нему несколько очередей, перебили ему ноги, левую руку и челюсть.

Затем был такой случай. Летели три «юнкерса» бомбить станцию. Наши вылетели, над аэродромом покрутились, набросились на них и потрепали их как следует. Все три попадали на наших глазах, работа была исключительно чистая[190]. В этот период эскадрилья Холодова уничтожила 49 самолётов противника и потеряла всего только одного лётчика – Анатолия БАРАНОВСКОГО. Особенно отличались Коваль, МАКАРОВ. Все лётчики тогда были награждены. Холодова наградили орденом Александра Невского и орденом Отечественной войны. Он – прекрасный организатор и прекрасно знает своё дело.

Что касается политработы, то здесь приходилось опять сталкиваться с теми же самыми людьми, так как тот же Гарам, в то время комсомолец, он наращивал силы и опыт, вырастал просто на глазах. Мы его приняли в кандидаты партии и вовлекли его в общественную работу. И он, несмотря на всю тяжесть фронтовой жизни, вёл эту работу, он был комсомольцем, стал кандидатом, а потом членом партии. А через месяц или два он был уже парторгом эскадрильи. У него появился и вкус к этой работе, сейчас он командует эскадрильей и ведёт в то же время большую партийно-политическую работу, так как сейчас комиссаров у них нет, и ему самому приходится руководить этим делом.

Таким образом, наша политработа была подчинена боевой работе.

Формы политической работы были самые причудливые. Приходилось вести и чисто разъяснительную агитационную работу буквально у самолёта. Партийное собрание полка проводили только в Люберцах, а назавтра мы уже выехали на фронт. На фронте эта работа расползлась буквально по каждому коммунисту, так как собрания в эскадрилье уже собирать было нельзя. Мы могли собрать собрание только по исключительно неотложным делам. А вообще, мы просто расстанавливали коммунистов по разным местам. Если самолёты стоят близко, то мы прикрепляем туда одного человека к нескольким самолётам, а если самолёты стоят далеко, то мы прикрепляем человека к каждому самолёту. Но было такое время, когда дней по 10 люди не бывали в землянках, всё время проводили на аэродроме. Иногда с каждым человеком приходилось проводить индивидуально работу. Совещания шли среди руководящего состава, а с техническим работа шла непосредственно на месте.

Что касается воспитания людей, то, например, Орехова в [19]41 году ругали за трусость. Он был комсомольцем, и мы его прорабатывали на комсомольском бюро. Но у человека не было уверенности ни в своих силах, ни в машине. Ругали его и тогда, когда он стал кандидатом партии, так как он тоже проявлял трусость. И поручили Корзникову возить его за собой, т. е. ходить с ним в паре и учить. В результате Корзников вытащил его в один бой, дал ему возможность сбить самолёт, и с тех пор Орехов начал прекрасно работать. Он работает очень спокойно и ровно, как Юлий Цезарь* – пришёл, увидел, победил. Он сбил 13 самолётов.

Баклан – замечательный боец, но в жизни – хулиган. Коли я герой, то всё разрешается. А когда выпьет, то совсем был дрянь человек. Но зимой мы его не узнали. Это его Холодов перевоспитал. Нужно сказать, что разные бывают командиры. Другой командир эскадрильи летает, а всем делом ведает инженер или комиссар эскадрильи. А Холодов вмешивается во все детали, он не терпел беспорядка, входил во все мелочи, сам входил, чувствовалась везде его рука, твёрдая рука командира эскадрильи. А кроме того, для лётчиков очень важен и личный пример командира. Баклан пришёл к Холодову помощником – оба Герои Советского Союза, оба капитаны, они равны. Но я предупредил Холодова:

– Ты смотри, если хочешь, чтобы он воевал, то ты его должен с первого раза взять в руки, а иначе потом с ним не справишься.

– Справлюсь.

Баклан долго не летал, у него был большой перерыв, и поэтому были некоторые недостатки. Холодов ему говорит: «Что ты летаешь, как сосиска. Если будешь так летать, то я не потерплю тебя в своей эскадрилье». Баклан опешил, так как с ним никогда никто так не говорил. Но он всё же ничего не сказал. Полетели они в первый раз на фронт. Баклан вёл себя не так, как хотел Холодов. Он ему сказал: «Делай, как я сказал, делай так, чтобы люди были живы, а немцы валились, а не то выгоню из эскадрильи». Нужно сказать, что Холодов никогда ни с кем так не разговаривал, но он подошёл здесь к Баклану так с умыслом, так как Баклан не был особенно авторитетным человеком, и его просто расхваливали. И так, мало-помалу, Баклан стал замечательным человеком.

Был у нас ЛЕПИН*. Он работал старшим инспектором ВВС Красной Армии в штурмовой авиации, но сам он – истребитель. Хода ему там не давали, так как он сидел на канцелярской работе. Наконец, он выпросился оттуда и попал в нашу эскадрилью, к Холодову. Он полетал и стал первоклассным бойцом. Он сам говорил – наконец-то я стал человеком, а то сидел в канцелярии, там закиснуть можно. Правда, он потом погиб.