Глава 1
Одаренность или тяжелый труд?

IQ или MQ (коэффициент множества качеств)?

Сто старшекурсников, пришедших на первое занятие моего «курса гениальности», когда я поинтересовался их мнением по этому поводу, единогласно решили: «Ответа не существует!» Вузы приучают студентов к тому, что на лекциях им предоставляют ответы, которые они могут вынести из аудитории, чтобы впоследствии использовать на экзаменах, но я чувствовал, что с самого начала им нужно осознать один очень важный факт. На простой вопрос, что создает гения: природа или воспитание, – ответа не существует.

Этот вопрос всегда вызывает жаркие споры в аудитории. Обладатели «квантового» ума (математики и естественники) считают гениальность природным даром. Родители и учителя убедили их в том, что они родились с особым талантом к количественному мышлению. Качки (университетские спортсмены) уверены, что исключительные успехи достигаются упорным трудом: как говорится, без боли нет победы. Тренеры внушили им, что их достижения стали результатом бесконечных тренировок. Молодые политологи с консервативными взглядами называют гениальность Божьим даром, а либералы считают ее результатом благоприятного воздействия окружающей среды. Природа или воспитание? Мои студенты придерживаются разных точек зрения, и это неудивительно, потому что на протяжении истории человечества гении всегда становились на чью-то сторону.

Платон говорил, что поразительные творения создаются в состоянии вдохновения благодаря прирожденной способности^[11]. Шекспир верил в свободу воли и независимую инициативу: «Не наши звезды, добрый Брут, а мы / Тому виной, что стали мы бессильны»^[12]. В то же время английский натуралист Чарльз Дарвин в своей автобиографии отметил, что «большинство наших качеств являются врожденными»^[13]. Относительно недавно французский философ Симона де Бовуар заявила: «Гениями не рождаются – гениями становятся»^[14]. Дискуссия о том, что главное: природная одаренность или упорный труд, продолжается.

Как правило, гении не афишируют свои скрытые дарования, уступая право делать это другим. Джорджо Вазари (1511–1574), известный биограф великих художников эпохи Возрождения, выразил восхищение врожденными способностями Леонардо да Винчи: «Иной раз одно и то же тело бывает с преизбытком наделено красотой, обаянием и талантом, вступившими друг с другом в такое сочетание, что, куда бы такой человек ни обращался, каждое его действие божественно настолько, что, оставляя позади себя всех прочих людей, он являет собою нечто дарованное нам Богом»^[15]. Одним из даров Леонардо было высокочастотное зрение. Он мог «фиксировать изображение» объекта в движении: распростертые крылья птицы в полете, ноги скачущей лошади, отрывающиеся от земли, водовороты бурлящей реки. «Стрекоза летит на четырех крыльях, и когда два передних находятся в верхнем положении, то два задних пребывают в нижнем», – отметил Леонардо в своей записной книжке в 1490 году^[16]. Кто еще мог увидеть это?

Главный соперник Леонардо, Микеланджело, обладал фотографической памятью и великолепной зрительно-моторной координацией, что помогало ему соблюдать точные соотношения линий^[17]. Тесла быстро учился, потому что тоже был наделен эйдетической (фотографической) памятью и мог, кроме всего прочего, наизусть процитировать всего «Фауста» Иоганна Вольфганга фон Гёте. Василий Кандинский, Винсент Ван Гог, Владимир Набоков и Дюк Эллингтон были одарены врожденной синестезией, то есть способностью воспринимать музыку, слова или цифры в цвете. Такая способность есть у Леди Гаги. «Когда я пишу песни, – сказала она в интервью The Guardian в 2009 году, – то слышу мелодии и тексты и одновременно вижу цвета. Звук кажется мне похожим на разноцветную стену»^[18].

В 1806 году Людвиг ван Бетховен в разгар одной из своих знаменитых ссор с высокопоставленными покровителями написал немецкому дипломату Карлу Максу, князю Лихновскому: «Князь! Тем, чем являетесь вы, вы обязаны случайности рождения. Тем, чем являюсь я, я обязан самому себе. Существуют и будут существовать тысячи князей, Бетховен только один»^[19]. На это мы могли бы почтительно ответить: «Верно, Людвиг, но и вы тоже кое-что получили от рождения. Ваши отец и дед были профессиональными музыкантами, и, видимо, именно от них вам достались, помимо всего прочего, ваш абсолютный слух и музыкальная память».

Идеальный слух передается по наследству, и, по статистике, этим даром наделяется лишь один человек из десяти тысяч. Абсолютным слухом обладали и обладают Майкл Джексон, Фрэнк Синатра, Мэрайя Кэри, Элла Фицджеральд, Бинг Кросби, Стиви Уандер, Дмитрий Шостакович и Моцарт. Последнему в дополнение ко всему была дарована исключительная фонографическая память, а также то, что я называю мотографической памятью, то есть способностью координировать ноту в партитуре с тем расположением рук на клавиатуре или грифе инструмента (органа, фортепиано, скрипки), которое создает соответствующий звук. Все музыкальные способности Моцарта проявились к шести годам. Это могла сделать только природа.

Говорят, что у 23-кратного олимпийского чемпиона по плаванию Майкла Фелпса тело, как у акулы, и иногда он плавает с ней наперегонки^[20]. Фелпс родился с эргономическим преимуществом: у него идеально подходящий для плавания рост (193 см), очень большие стопы (ласты) и невероятно длинные руки (весла). Как показывает знаменитый рисунок «Витрувианский человек» Леонардо да Винчи, размах рук у обычных людей равен их росту. Однако у Фелпса размах рук на семь сантиметров больше (200 см). Тем не менее Фелпс не является гением. При всей его одаренности он не сделал ничего, что изменило бы плавание как вид спорта или повлияло бы на правила соревнований в данной дисциплине на Олимпийских играх.

Симона Байлз, которую New York Times называет «величайшей американской гимнасткой всех времен», – это другой случай^[21]. Ее выдающиеся спортивные результаты произвели революцию в гимнастике. Девятого августа 2019 года она первой совершила уникальный соскок с бревна, выполнив двойное сальто назад с двумя винтами, а также сделала двойное сальто назад с тремя винтами в вольных упражнениях, чем довела количество гимнастических элементов, названных в ее честь, до четырех. Для каждого нового сочетания элементов судьям пришлось устанавливать очередной коэффициент сложности. В отличие от пловца Фелпса, у гимнастки Байлз, которая вывела свой вид спорта на новый уровень, маленький рост (145 см) и плотно сбитая, мускулистая фигура. Это позволяет ей хорошо группироваться при исполнении различных гимнастических элементов, сохраняя скорость движения. «Думаю, что я не зря получила от рождения такое телосложение, поэтому собираюсь использовать его», – сказала она в 2016 году^[22]. Вместе с тем в 2019 году в мастер-классе онлайн она подчеркнула: «Чтобы оказаться там, где я нахожусь сегодня, мне пришлось сфокусироваться на таких фундаментальных вещах, как общефизическая подготовка, базовая техника и психологическая настройка»^[23]. Это природа или воспитание?

Выражение «природа против воспитания» впервые использовал кузен Чарльза Дарвина Фрэнсис Гальтон в своей книге «Наследственность таланта: законы и последствия» (1869). Гальтон проследил родство без малого четырехсот знаменитых людей (почти все они были мужчинами британского происхождения, включая нескольких своих родственников). Не нужно быть гением, чтобы понять, к какому выводу пришел Гальтон: гениальность является наследственным качеством и передается по прямой линии. Иными словами, свой потенциал вы получаете по наследству при рождении.

На первой странице «Наследственности таланта» Гальтон заявил: «Подобно тому как, несмотря на различные ограничения, с помощью тщательного подбора можно вывести такую породу лошадей или собак, в которой быстрота бега представляет качество не случайное, а постоянное, было бы вполне осуществимым делом произвести высокоодаренную расу людей посредством соответственных браков в течение нескольких поколений»^[24]. Забудьте, если можете, что предложенная Гальтоном идея селекционного разведения стала отправной точкой для пресловутой евгеники, которая привела национал-социалистов к созданию лагерей смерти. Гальтон просто ошибался: создать суперлошадь или «одаренную расу людей» путем селекции невозможно^[25]. Чтобы убедиться в этом, давайте вернемся в 1973 год и посетим Кентуккийское дерби, где познакомимся с лошадью по кличке Секретариат.

Пятого мая 1973 года, солнечным весенним днем, я стоял на ипподроме «Черчилль-Даунс» у заднего ограждения столба, отмечающего три четверти мили. В моем кулаке были зажаты два двухдолларовых «выигрышных» билета, один из которых я купил для себя, поставив на лошадь по кличке Варбакс, а другой – для своего друга, который сделал ставку на фаворита по кличке Секретариат. На разминочную дорожку первым вывели Варбакса, чей коэффициент на победу был 7 к 1. Лошадь казалась маленькой, но, возможно, в скачках нет никакой корреляции между размерами животного и его скоростью. Немного позже появился Секретариат – рослый жеребец с массивной грудной клеткой и блестящей каштановой шерстью. Коэффициент на победу у него был 3 к 2, и он смотрелся просто шикарно.

Секретариат выиграл забег на милю с четвертью со временем 1:59:04, которое до сих пор остается рекордным в Кентуккийском дерби и других скачках «Тройной короны». Моя лошадь приплелась последней. Не обладая даром предвидения, я сорок минут простоял в очереди, чтобы получить три доллара за двухдолларовую ставку моего друга. Если бы тогда я отдал ему три доллара и оставил билет себе, то сегодня смог бы продать его на eBay за бешеные деньги. Но в тот момент разве мог предсказать кто-нибудь появление eBay, а также то, что Секретариат, которого сегодня называют «гениальной лошадью», станет лучшим скакуном века, а возможно, и всех времен?

Унаследовать талант можно, а гениальность нельзя. Гений, или способность добиваться феноменальных достижений, как в случае с Секретариатом, не передается от родителей детям, а сродни идеальному шторму. После смерти легендарного скакуна вскрытие показало, что его сердце весило 9,5 кг, а это вдвое больше, чем у его отца, Болда Рулера. У Секретариата была хорошая, но отнюдь не безупречная родословная, и он не оставил выдающегося потомства. Из четырехсот отпрысков, которых Секретариат произвел на свет, только один стал победителем «Тройной короны». Так же у людей: гениями крайне редко становятся дети исключительно одаренных родителей^[26]. Да, Нобелевские премии шесть раз получали отец и сын и один раз мать и дочь (Мария Склодовская-Кюри и Ирен Жолио-Кюри)^[27]. Еще более убедительным примером могут служить Иоганн Себастьян Бах и трое из его сыновей: Карл Филипп Эммануил, Вильгельм Фридеман и Иоганн Христиан. Но эти семьи являются исключениями, подтверждающими правило. Подумайте о четырех детях Пикассо (ни один из них не стал блестящим художником), взгляните в интернете на работы Маргариты Матисс или послушайте фортепианный концерт Франца Ксавера Вольфганга Моцарта (идеальный музыкальный слух, но явная нехватка воображения) и задайтесь вопросом, почему гении, как правило, не производят на свет гениев. Вспомните таких гениев, как Леонардо да Винчи, Микеланджело, Вильям Шекспир, Исаак Ньютон, Бенджамин Франклин, Никола Тесла, Гарриет Табмен, Альберт Эйнштейн, Винсент Ван Гог, Фрида Кало, Энди Уорхол, Стив Джобс, Тони Моррисон и Илон Маск. Все они, похоже, появились из ниоткуда. Судя по всему, родословная не является залогом появления гениев, что подтверждается следующими словами Эйнштейна: «Изучение моего семейного древа… никуда не ведет»^[28]. Короче говоря, гений – это во многих отношениях случайное событие взрывного характера, возникающее из совокупности индивидуальных особенностей, среди которых интеллект, резилентность, любознательность, перспективное мышление и изрядная толика одержимости^[29]. Психологи дали данному феномену название «эмергенез»^[30], а мы, непрофессионалы, предпочитаем использовать термин «идеальный шторм». Такое случается, но очень редко.

Гальтон не знал об исследованиях гениального монаха Грегора Менделя, который предоставил нам научное объяснение единиц наследственности, именуемых генами. Кроме того, Гальтон не мог прочитать книгу Хэвлока Эллиса «Исследование британского гения» (A Study of British Genius, 1904), который попытался статистически доказать, что гении чаще всего являются первенцами мужского пола, и «позабыл» о таких женщинах, как Елизавета I (третий ребенок в семье), Джейн Остин (седьмой) и Вирджиния Вулф (шестой)^[31]. Сегодня идеи Гальтона, Менделя и Эллиса лежат в основе того, что называется биологическим детерминизмом, или теорией «кода жизни», согласно которой ваши гены формируют матрицу, где выгравировано все, что вам предстоит совершить. Но, как вы, наверное, предполагаете, детерминизм и теория «кода гениальности» не могут служить исчерпывающим ответом.

По всей видимости, ответ поможет найти новая наука – эпигенетика. Эпигены представляют собой маленькие метки, прикрепленные к каждому гену в нашем геноме. Эти «выключатели» контролируют наш рост с момента рождения до смерти, поскольку именно они определяют, когда наши гены проявят себя в полной мере (если вообще проявят). Если гены представляют нашу природу, то эпигены – воспитание. Иначе говоря, активация наших генов зависит от того, как нас воспитывают, от окружающей среды, в которой мы живем, и от нашей способности воздействовать на нее и на самих себя; эпигены же являются триггерами генетического развития, стимулируемого окружающей средой. Как утверждал нейробиолог Гилберт Готтлиб, в процессе нашего развития гены и среда не просто взаимодействуют – гены требуют участия среды, чтобы работать правильно^[32]. Эпигены позволяют каждому из нас самим определить, кем мы станем, если приложим надлежащие усилия.

Вы когда-нибудь слышали о ленивом гении? Нет. У гениев есть привычка усердно трудиться, потому что они одержимы. К тому же единицы наследственности («дарования»), полученные от родителей, они ценят гораздо меньше, чем собственные усилия, о чем свидетельствуют следующие публичные высказывания известных гениев: «Если бы вы знали, каких трудов это стоило, вы не назвали бы это гениальностью» (Микеланджело); «Я впал бы в отчаяние, если бы не мог продолжать работать так же усердно или даже еще усерднее» (Ван Гог); «Гений – это результат упорного труда и полной самоотдачи» (Максим Горький); «Я не верил в выходные, не верил в отпуск» (Билл Гейтс); «Без усиленного трудолюбия нет ни талантов, ни гениев» (Дмитрий Менделеев); «Преуспевшего человека от талантливого отличает только одно – упорный труд» (Стивен Кинг); «Я очень упорно трудился, когда был молод, поэтому сейчас мне не нужно много работать» (Моцарт); «Люди могут не получить всего, ради чего они работают в этом мире, но они, безусловно, должны работать изо всех сил ради того, что они получают» (Фредерик Дуглас); «Никому не удавалось изменить мир, работая по сорок часов в неделю» (Илон Маск); «Бог дает талант, а труд превращает его в гений» (Анна Павлова). Когда-то я тоже верил в это.

Вот анекдот, который вы, возможно, знаете. Молодой музыкант приезжает в Нью-Йорк и спрашивает уличного скрипача, как ему попасть в Карнеги-холл, а тот отвечает: «Практикуйтесь, уважаемый, практикуйтесь». Я попробовал, но ничего не вышло. Как говорится, сколько ни трудись, выше головы не прыгнешь.

Я начал учиться музыке в четыре года у добродушного Тэда Брауна, играя на пианино Acrosonic, и за шесть лет добрался до кабинетного рояля Baldwin и лучших учителей в Вашингтоне (округ Колумбия). Чтобы стать концертным пианистом – новым Ван Клиберном, я поступил в престижную Истменскую школу музыки и окончил ее. К двадцати двум годам я посвятил занятиям в общей сложности около восемнадцати тысяч часов, но в конце концов понял, что никогда не заработаю ни цента в качестве профессионального исполнителя. У меня были все предпосылки: огромные кисти рук и длинные тонкие пальцы, лучшие преподаватели и железная трудовая дисциплина. Мне не хватало лишь одного – выдающегося музыкального дарования. Да, я был талантлив, но мои слух, музыкальная память и слухо-моторная координация не были идеальными. Кроме того, у меня был один «генетический» дефект – боязнь сцены, и на самом деле это серьезный недостаток, поскольку миллиметровая разница в положении рук на клавиатуре рояля или грифе скрипки может стать определяющим фактором успеха. И все же сегодня эта неудача с карьерой пианиста заставляет меня задуматься: неужели только упорный труд превращает талант в гений, и правда ли, что практика – это единственный путь к совершенству?

По словам Андерса Эрикссона, крестного отца теории о роли дисциплины в достижении мастерства исполнения, так и есть. Начиная с публикации 1993 года в журнале Psychological Review и вплоть до изданной в 2016 году книги «Максимум: как достичь личного совершенства с помощью современных научных открытий» Эрикссон неизменно утверждает, что человеческое величие не генетический дар, а результат дисциплинированного упорного труда, десяти тысяч часов целенаправленной практики. Первые доказательства данной теории Эрикссон получил тогда, когда вместе с коллегами провел исследование среди скрипачей и пианистов Академии музыки Западного Берлина^[33]. Студентов примерно одного возраста, но с разным потенциалом (от будущих школьных учителей музыки до звезд мирового класса) просили ответить на вопрос, сколько часов они посвятили практике, если считать с первого дня начала занятий музыкой. Ученые пришли к выводу, что для приобретения практически всех качеств выдающихся исполнителей людям требуется примерно десять тысяч часов целенаправленной практики^[34]. Обещание волшебного числа, ведущего к мастерству, было заманчивым, и на сторону практики стали многие известные гуманитарии, такие как лауреат Нобелевской премии Даниэль Канеман (книга «Думай медленно… Решай быстро»), колумнист New York Times Дэвид Брукс (статья «Гений: точка зрения современника») и автор популярных бестселлеров Малкольм Гладуэлл (глава «С гениями не все так просто» в книге «Гении и аутсайдеры»). Но тут есть одна проблема, а точнее, две.

Во-первых, берлинские психологи не проверили музыкальные способности студентов. Вместо того чтобы сравнивать людей с одинаковыми природными данными, они сопоставляли талантливых с высокоодаренными. Исключительные природные способности делают практику веселой и легкой, пробуждая у человека желание трудиться еще больше^[35]. Родители и сверстники, как правило, восхищаются теми, кто достигает успехов без особого труда, и постоянно хвалят их, усиливая эффект позитивной обратной связи. Эрикссон и его сторонники перепутали причину и следствие. Практика является результатом. Изначальным катализатором является природная одаренность.

Во-вторых, и это самое важное, виртуозный исполнитель по определению делает то, что создал кто-то другой. Исключительная производительность может быть полезна фанату математики, извлекающему квадратный корень из невероятно длинного числа, или счетчику карт в казино Лас-Вегаса, или альпинисту, собравшемуся установить мировой рекорд скорости восхождения на Эверест, или концертному пианисту, пытающемуся исполнить вальс «Минутка» Фредерика Шопена за пятьдесят семь секунд. Но эту игру, спортивное состязание или музыкальную композицию придумал кто-то другой. Гений достигает вершины горы, изобретая что-то новое и революционное, например фуникулер или вертолет. Практика может довести до идеального состояния что-то уже известное, старое, но не способна создать ничего нового.

Полагаю, внимательный читатель пришел к очевидному выводу: природный талант и упорный труд не находятся в бинарной оппозиции. Гений – это продукт как природы, так и воспитания. Чтобы доказать свою правоту, предлагаю соревнование, которое называю «Кто получит от Катара 250 миллионов долларов». Нашими конкурсантами станут два художника: месье Поль Сезанн (1839–1906) и сеньор Пабло Пикассо (1881–1973). Цель состоит в том, чтобы создать самую дорогую картину, приобретенную королевской семьей Катара. Поскольку Сезанн родился раньше, он начинает первым.

В годы учебы в коллеже родного Экс-ан-Прованса Поль Сезанн, сын банкира, литературой увлекался больше, чем живописью. Лишь в пятнадцать лет он записался в вечернюю школу рисования и только в двадцать, два года проучившись в юридической школе местного университета, принял твердое решение стать художником. Переехав в Париж, Сезанн стал познавать азы живописи в художественной мастерской Сюисса и в двадцать три года представил свои картины на Салоне – престижной художественной выставке под покровительством Академии изящных искусств. Однако они были отвергнуты. В следующие двадцать лет Сезанн каждый год представлял на Парижском салоне свои новые работы, и они все без исключения отвергались. Только в 1882 году, когда художнику исполнилось сорок три года, к нему пришло официальное признание^[36].

Пабло Пикассо родился осенью 1881 года в семье художника Хосе Руиса Бласко. Мальчик научился рисовать раньше, чем говорить. Его картина «Старый рыбак», написанная всего за час в возрасте тринадцати лет, является шедевром и техники живописи, и психологической проницательности. Один художественный критик, увидев другие работы талантливого мальчика, написал в газете La Voz de Galicia, что у того «впереди славное и блестящее будущее»^[37]. Еще не достигнув четырнадцати лет, Пикассо был зачислен в Школу изящных искусств в Барселоне. Один из однокурсников вундеркинда сказал: «Пабло намного превосходил других студентов, которые были на пять или шесть лет старше его. Он все схватывал на лету, хотя вроде бы пропускал мимо ушей слова профессоров»^[38]. За три десятка лет жизни Пикассо создал самый потрясающий набор картин, когда-либо созерцаемый миром: работы «розового» и «голубого» периодов, акробаты и арлекины, ранние шедевры кубизма и коллажи. Свои лучшие в чисто денежном выражении произведения он создал в возрасте примерно двадцати пяти лет^[39]. В 2015 году его картину «Алжирские женщины (версия O)» (1955) приобрел бывший премьер-министр Катара Хамад бен Джасим бен Джабер Аль Тани за 180 миллионов долларов. Пикассо, обладатель уникальных природных дарований, был единственным в своем роде.

Что касается Сезанна, то он продолжал упорно трудиться в своих студиях в Париже и Экс-ан-Провансе. К концу 1880-х годов, когда ему было почти пятьдесят лет, прогрессивные художники начали восхищаться его самобытной манерой сведения форм предметов к геометрическим фигурам и плоскостной трактовкой пространства. Выдающиеся произведения Сезанн создал в течение последних десяти лет перед смертью в 1906 году, через полвека после того, как записался в школу рисования^[40]. В 1907 году в Париже состоялась ретроспектива картин Сезанна, на которой присутствовали младотурки мира живописи, в числе которых были Пикассо, Анри Матисс, Жорж Брак и Амедео Модильяни^[41]. «Сезанн был отцом каждого из нас», – сказал Пикассо^[42]. В 2011 году «Игроки в карты» Сезанна были проданы королевской семье Катара за 250 миллионов долларов, то есть он обошел Пикассо на 70 миллионов долларов.

Но что такое 70 миллионов долларов в соревновании друзей?! Будем считать результат ничейным. Суть состоит в том, что к творческому гению ведут два совершенно разных пути, один из которых виден сразу (одаренность), а другой менее заметен (усердное самосовершенствование). И то и другое необходимо, но в каких пропорциях? Приверженцы практики утверждают, что упорным трудом достигается более 80 процентов результатов. Психологи недавно предложили снизить данный показатель примерно до 25 процентов в зависимости от сферы деятельности^[43]. Чтобы получить представление об относительной важности одаренности и труда, я обратился к Нейтану Чену, одному из неоперившихся гениев, посещающих мой курс в Йеле.

Так же как Симона Байлз сегодня занимает первое место среди американских спортивных гимнасток, Чен является первым номером среди американских фигуристов-одиночников. Он первым успешно выполнил пять видов четверных прыжков на международных соревнованиях, чем вывел свой вид спорта на более высокий уровень атлетизма и заставил судей ввести новый коэффициент сложности. Как и Байлз, Чен невысок (167 см) и имеет оптимальное соотношение мышечной массы к весу тела. Далее приводится его точка зрения относительно роли одаренности и упорного труда.

На мой взгляд, в этой области, конечно, влияют такие явные генетические факторы, как рост, пропорции тела, выносливость и способность развивать мышечную память. Но, кроме того, есть генетические факторы, которые с трудом поддаются количественной оценке. К ним относятся способность сохранять спокойствие в стрессовой ситуации и умение самостоятельно определять и корректировать стратегию поведения во время выступления на соревнованиях, так что, мне кажется, успех на 80 процентов определяется природой. Если принять полученную спортсменом золотую медаль за 100 процентов, то 80 из них обеспечиваются природой (генами и удачей) и 20 – воспитанием. Тем, кого природа выводит на уровень 60 процентов, нужно добавить 20 процентов (труда), чтобы тягаться со спортсменами экстра-класса (выступающими на уровне 90–100 процентов). Поэтому трудно сказать, что имеет наибольшее значение: природа или воспитание. Важны оба компонента, но без генетического потенциала человек никогда не сможет стать лучшим в своем виде спорта независимо от того, насколько упорно он будет тренироваться^[44].

Отметьте, что Чен счел нужным включить в число природных факторов удачу и тем самым признал, что природа помогает появиться на свет с достаточными ресурсами и образовательными возможностями. Кроме того, он полагает, что при любом соотношении между дарованиями и упорным трудом спортсмен, желающий достичь вершины, должен в максимальной степени использовать и то и другое.

Уже давно нас особенно интересует природный дар, именуемый коэффициентом интеллектуальности, или IQ. Количественные измерения интеллекта начались в 1905 году, когда французский психолог Альфред Бине для государственных школ Парижа разработал тест, помогающий выявлять малоспособных учеников, чтобы впоследствии им можно было оказать помощь^[45]. К 1912 году немецкий термин Intelligenzquotient (IQ в английском сокращении) стал общеупотребительным во всем научном мире. Примерно в то же время американские военные стали применять стандартизированный тест для проверки умственных способностей будущих курсантов специализированных училищ. То, что сначала использовалось как одно из упражнений в курсе коррекционно-развивающего обучения, быстро превратилось в способ отбора кандидатов на приобретение элитного статуса. После того как в 1920-е годы профессор Стэнфордского университета психолог Льюис Терман принялся изучать группу одаренных детей с IQ выше 135 (100 считается средним уровнем), исключительно высокий IQ стал ассоциироваться с гениальностью. В 1946 году в Англии был создан международный «клуб гениев» Mensa, для членства в котором требуется нотариально заверенный IQ не ниже 132. Некоторые специалисты в «индустрии выявления и поддержки одаренных детей» пошли еще дальше и разработали классификацию одаренности, согласно которой дети с IQ от 130 до 144 считаются умеренно одаренными, от 145 до 159 – высоко одаренными, от 160 до 174 – исключительно одаренными и от 175 и выше – глубоко одаренными. Однако прав был Стивен Хокинг, когда в 2004 году сказал: «Люди, которые хвастают своим IQ, – неудачники»^[46]. Если Мария Кюри и Шекспир не сдавали тест на IQ, тогда откуда нам знать, насколько умными они были? И вообще, что значит быть умным?

В тестах IQ оцениваются логические, математические и языковые способности. Однако в них не дают баллов за креативные или заранее не предусмотренные правильные ответы. Ограниченные возможности решения проблем с помощью только логики в 1903 году сформулировал Томас Эдисон, когда отчитывал одного из своих сотрудников за неспособность применить креативный подход. Он сказал: «Ваша проблема заключается в том, что вы пробовали использовать только разумные варианты. А они никогда не работают. Слава Богу, больше вы не можете вспомнить ничего разумного, так что вам придется попытаться придумать что-нибудь неразумное. И когда вы сделаете это, решение найдется в мгновение ока»^[47].

Рациональная логика отличается от творческой изобретательности. Стандартное мышление отличается от нестандартного. Строго логическая когнитивная обработка данных наподобие той, которая используется в тесте на определение IQ, и креативность, применявшаяся такими художниками, как Пикассо, – это две разные вещи. Пикассо, вероятно, согласился бы с палеонтологом из Гарварда Стивеном Джеем Гулдом, который говорил, что «абстрактное понятие интеллекта как единого целого, его локализации в мозге, его представление в виде одного числа для каждого индивидуума и использование этих чисел для ранжирования людей по степени их ценности» могут быть плохой идеей^[48].

В 1971 году члены Верховного суда США единогласно признали незаконным применение теста на определение IQ в качестве предварительного условия трудоустройства^[49]. Тест на определение способностей и наклонностей ученика (Scholastic Aptitude Test, SAT) – стандартизированный тест, широко используемый в Соединенных Штатах Америки при поступлении в колледж, – не является незаконным, но тоже не может служить идеальным стандартом для оценки преобразовательного потенциала учащихся^[50]. Как показывают последние экономические данные, на результат теста SAT, помимо потенциала самих детей, влияют доход и образование их родителей^[51]. Более тысячи колледжей и университетов, в том числе престижный Чикагский университет, отказались от использования теста SAT (и аналогичного теста ACT) в процессе набора абитуриентов^[52]. В декабре 2019 года учащиеся школы одного из округов Калифорнии, населенного преимущественно афро- и латиноамериканцами, потребовали от руководства Калифорнийского университета прекратить использование таких стандартизированных тестов, и шесть месяцев спустя попечительский совет согласился удовлетворить их требование^[53]. Установлено, что оценки за тесты на определение IQ и SAT соотносятся с высокой успеваемостью в старшей школе и на первом курсе колледжа, а также с последующими карьерными успехами и высокими заработками в некоторых специализированных областях^[54]. Однако пока еще никто не выявил корреляции между результатами этих тестов и способностью сочинить симфонию и не объяснил, как с помощью трехчасового теста можно измерить такие качества, как любознательность и терпение.

Совсем недавно многие американские элитные частные школы, в том числе Академия Филлипса в Эксетере, Школа Дальтона, Школа Горация Манна и Шоэт Розмари Холл, отказались от программ углубленного изучения предметов и экзаменов (Advanced Placement, AP)^[55]. «Учащиеся зачастую ощущают, что преподаватели разрываются между желанием отвечать на вопросы, которые интересуют подопечных, и необходимостью подготовить их к сдаче теста», – сказала в 2018 году доктор Джессика Левенштейн, руководитель старших классов Школы Горация Манна^[56]. Такое «натаскивание на тест» подавляет любознательность, вызывает стресс и зацикленность на оценках.

Семнадцатого апреля 2018 года общество «Фи Бета Каппа» (Phi Beta Kappa) Йельского университета наградило меня медалью Девейна за выдающиеся научные достижения и преподавание. Выслушивая поздравления коллег после церемонии награждения, я размышлял об иронии судьбы. В старшей школе я учился на четверки с плюсом и не попал в почетный список отличников. Я не смог бы поступить в Йель, хотя там был прекрасный музыкальный факультет, поэтому даже не стал подавать туда заявление о приеме. В колледже я посещал множество разных курсов, зимних и летних, но не смог окончить его с отличием. Когда пришло время поступать в аспирантуру, меня согласились принять в Гарвард, Принстон и Стэнфорд, но не в Йель. Ни за что на свете ни в одном из университетов меня не избрали бы в общество «Фи Бета Каппа». Моя жена Шерри – самая умная в нашей семье (диплом Йеля с отличием и член «Фи Бета Каппы»), но она давно предупредила меня, что порой студенты достигают успеваемости, необходимой для вступления в общество «Фи Бета Каппа», действуя наверняка: они записываются на курсы, которые соответствуют их природным способностям. Возможно, члены «Фи Бета Каппы» умеют сдавать экзамены на «отлично», но они предпочитают не рисковать и более склонны к конформизму, нежели к инакомыслию.

Мои подозрения подтвердила статья профессора Уортонской школы бизнеса Адама Гранта «Что круглые отличники делают неправильно», опубликованная New York Times в декабре 2018 года. В ней говорилось, что оценки не могут служить достоверными индикаторами успеха и тем более гениальности. Грант утверждает: «Доказательства очевидны: высокая академическая успеваемость не является залогом отличной карьеры. Исследования в разных отраслях промышленности показывают, что корреляция между отметками и продуктивностью труда незначительна в первый год после окончания колледжа и ничтожна в течение последующих лет. Например, в компании Google академические успехи сотрудников, окончивших колледж два или три года назад, никак не отражаются на их полезности». Грант считает: «В учебных заведениях редко оценивают такие качества, как креативность, лидерство и умение работать в команде или социальный, эмоциональный и политический интеллект. Да, круглые отличники умеют зазубривать информацию и выдавать ее на экзаменах. Однако карьерный успех редко определяется способностью находить правильные решения проблем, скорее, он связан с умением выявлять проблемы, требующие решения»^[57]. Вывод Гранта напоминает старый студенческий анекдот: «Отличники устраиваются преподавателями в университеты, а хорошисты получают неплохие деньги, работая на троечников».

Тесты на определение IQ, SAT и школьные отметки не способны точно предсказать карьерный успех, не говоря уже о гениальности. Они приводят к ложным прогнозам: позитивным (человек подает надежды, которые не оправдываются) или негативным (человека считают ни на что не годным, но в итоге он изменяет мир). Конечно, среди гениев есть и отличники, например Мария Кюри (лучшая в классе в шестнадцать лет), Зигмунд Фрейд (аттестат с отличием в средней школе) и Джефф Безос (диплом с отличием и член «Фи Бета Каппы» в Принстоне). Университет Джонса Хопкинса использует результаты теста SAT для того, чтобы отбирать одаренных детей для участия в программе «Центр талантливой молодежи». В свое время среди избранных подростков оказались основатель Facebook Марк Цукерберг, сооснователь Google Сергей Брин и Стефани Джерманотта (Леди Гага)^[58]. С другой стороны, знаменитый тест на гениальность, который с 1920-х по 1990-е годы проводили в Стэнфорде Льюис Терман и его последователи, выявил более 1500 молодых людей с IQ выше 135, но никто из них так и не стал гением^[59]. Один из помощников Термана впоследствии признал: «Никто из них не стал лауреатом Нобелевской или Пулитцеровской премии. Мы не нашли ни одного Пикассо»^[60].

А теперь обратимся к людям с ложными негативными прогнозами, то есть к тем гениям, которые не справились бы со стандартным тестом на определение IQ и не стали бы членами общества «Фи Бета Каппа». Юный Чарльз Дарвин учился очень плохо, и отец предсказал, что тот станет позором для семьи^[61]. Уинстон Черчилль тоже не отличался высокой успеваемостью и впоследствии вспоминал: «Когда не были задействованы ни мой разум, ни мое воображение, ни мой интерес, я не желал и не мог учиться»^[62]. Лауреаты Нобелевской премии Уильям Шокли и Луис Альварес не прошли Стэнфордский тест на гениальность, потому что их IQ были слишком низкими^[63]. Всемирно известная писательница Джоан Роулинг призналась, что «в университете ей не хватало мотивации» и что более чем скромное начало ее карьеры стало результатом того, что она «слишком много времени проводила в кафе за написанием рассказов и слишком мало на лекциях»^[64]. В 1900 году Эйнштейн окончил университет с четвертым средним баллом в своей группе из пяти физиков^[65]. Стив Джобс окончил старшую школу со средним баллом аттестата 2,65. Основатель Alibaba Джек Ма дважды сдавал «гаокао» (всекитайские государственные вступительные экзамены в вузы) и со второй попытки набрал по математике 19 баллов из 120 возможных^[66]. Бетховен с трудом справлялся со сложением и до конца жизни не освоил умножение и деление. Успеваемость Уолта Диснея была ниже средней, и он часто засыпал на уроках^[67]. Пикассо за время учебы в школе так и не выучил алфавит, а цифры воспринимал как очертания реальных вещей: ноль похож на глаз, а двойка – на фигуру человека, преклонившего колени для молитвы^[68]. Стандартизированные тесты вряд ли помогли бы распознать всех этих гениев.

Но почему мы продолжаем применять их? Мы полагаемся на эти тесты как раз потому, что они стандартизированные. Единый набор вопросов можно использовать для оценки и сравнения когнитивного развития миллионов студентов, что весьма удобно в странах с большим населением, таких как США и Китай. Тесты типа SAT и «гаокао» устанавливают единую мерку для всеобщей традиционной проблемы, вместо того чтобы подвергнуть ее сомнению и/или переосмыслить в постоянно меняющемся мире. Эти тесты оценивают умение попасть в уже существующую цель, а не способность создать цель, которую пока еще никто не видит. Авторы тестов ценят ограниченный набор когнитивных навыков (математических и вербальных) выше способностей к эмоциональному и социальному взаимодействию. Я не предлагаю перестать использовать тесты для измерения IQ, а лишь хочу, чтобы они были достаточно широкими, гибкими и учитывали индивидуальные особенности испытуемых. Несмотря на доказанную эффективность современных стандартизированных тестов, они слишком узки как по замыслу, так и по содержанию, чтобы служить показателями успеха в жизни, не говоря уже о гениальности.

Хореографы Марта Грэм и Джордж Баланчин были наделены поразительным телесно-кинестетическим воображением; Мартин Лютер Кинг – младший и Махатма Ганди – проницательностью и эмпатией; Вирджиния Вулф и Зигмунд Фрейд – способностью к самоанализу; Джеймс Джойс и Тони Моррисон – вербальной выразительностью; Огюст Роден и Микеланджело – визуальным и пространственным мышлением; Бах и Бетховен – остротой музыкального слуха; Эйнштейн и Хокинг – логико-математическим мышлением. Семь перечисленных выше сфер человеческой деятельности связаны с семью модальными компонентами человеческого интеллекта, которые профессор Гарварда психолог Говард Гарднер объединил в понятие «множественный интеллект»^[69]. Из этих специфических модальных компонентов рождается творчество.

Определяющими факторами в каждой из названных творческих дисциплин являются многочисленные личностные качества: интеллект, любознательность, резилентность, упорство, толерантность к риску, уверенность в себе, способность усердно трудиться и т. д. Умение человека ставить большинство из них на службу своему гению я называю «коэффициентом множества качеств» (Many Traits Quotient, MQ).

Джоан Роулинг продала больше книг (500 миллионов), чем любой другой из ныне живущих писателей, и вызвала в молодежной среде невиданный читательский ажиотаж. В своем выступлении перед выпускниками Гарвардского университета в 2008 году она уделила внимание преимуществам неудач и подчеркнула особую важность воображения и страсти в реальной жизни^[70]. В 2019 году Роулинг на своем сайте перечислила пять личностных качеств, необходимых для успеха на литературном поприще: любовь к чтению (любознательность), дисциплинированность, резилентность, смелость и независимость^[71]. Если они кажутся важными такому гению, как Роулинг, то почему бы не создать специальный тест для их измерения? Вероятно, одержимость довузовскими тестами вроде SAT и «гаокао» ошибочна. Вместо проверки того, чему учат в школе (SAT), нужен более обширный тест на определение способностей и наклонностей гения (Genius Aptitude Test, GAT), который включал бы измерение коэффициента множества качеств (MQ)^[72]. Для этого в тесте GAT можно выделить соответствующие подразделы, например тест на определение способности к упорному труду (Work Hard Aptitude Test, WHAT), тест на проявление страсти (Passion Aptitude Test, PAT), тест на любознательность (Curiosity Aptitude Test, CAT), тест на определение уверенности в себе (Self-Confidence Aptitude Test, SCAT) и тест на резилентность (Resilience Aptitude Test, RAT).

Сколько баллов нужно набрать в тесте на определение гениальности, чтобы попасть в Хогвартс или Гарвард? Результат необязательно должен быть высоким. Сегодня многие эксперты полагают, что для достижения успеха в науке достаточно иметь IQ от 115 до 125. После этого порога корреляция между дополнительными баллами IQ и творческими озарениями почти полностью исчезает^[73]. У Ричарда Фейнмана, Джеймса Уотсона и Уильяма Шокли показатели IQ были не выше этих, но они стали лауреатами Нобелевской премии в своих областях. Отличным результатом за введенный в 1949 году стандартизированный тест для поступления на последипломные программы (Graduate Record Exam, GRE) считается 800 баллов. Для большинства программ проходным баллом является 700, и данный тест используется как быстрый способ отсева «неквалифицированных» кандидатов. Однако мой тридцатилетний опыт рассмотрения заявлений на прием в Высшую школу искусств и наук Йельского университета показывает, что 550 баллов за тест GRE является вполне достаточной демонстрацией потенциала. В 2014 году журнал Nature опубликовал статью «Тест, который терпит неудачу» (A Test That Fails), где приводится мнение Уильяма Седлачека, почетного профессора педагогики Мэрилендского университета в Колледж-Парке, о том, что «корреляция между результатами GRE и конечным успехом незначительна»^[74]. Он считает, что нужно придавать результатам теста меньше значения и ввести в процедуры приема измерение других качеств, таких как драйв, усердие и готовность рисковать. Что касается проходного балла, то, по мнению Седлачека, достаточно и 400^[75].

И наконец, может быть, мы сильно переоцениваем достоинства высших школ Лиги плюща?^[76] Результаты исследований биографий лауреатов Нобелевской премии показывают, что дипломы Гарварда, Йеля или Принстона помогают достичь величия ничуть не больше, чем обучение в любом из 15 процентов лучших вузов^[77]. Почему же тогда американские и китайские родители пытаются фальсифицировать результаты SAT и предлагают сотрудникам приемных комиссий взятки, чтобы обеспечить своим детям зачисление в элитные университеты Лиги плюща? Именно такой вид мошенничества был выявлен ФБР в 2019 году в ходе расследования под кодовым названием «Операция “Варсити блюз”»^[78]. Ради чего родители подвергают себя угрозе получить штраф или даже тюремный срок за мошенническое завышение показателей теста сомнительной ценности? Почему они лишают своих детей возможности учиться на неудачах и развивать резилентность? Тренер женской футбольной команды Йельского университета Руди Мередит признал себя виновным в получении 865 тысяч долларов за фальсификацию спортивных анкет двух абитуриенток^[79]. Еще хуже то, что едва ли не ежегодно по меньшей мере один колледж или университет оказывается уличенным в завышении результатов вступительных экзаменов^[80]. Но, как я не устаю повторять поколениям абитуриентов Йеля, приезжающих в кампус со своими родителями, «в Соединенных Штатах есть как минимум три сотни замечательных колледжей, и в каком из них вы будете учиться, большого значения не имеет. Главное не школа, а то, что внутри вас (или вашего ребенка)».

Однако мифы о том, что уровень IQ является золотым стандартом гениальности, что SAT – это врата к успеху и что получать образование во всех учебных заведениях, кроме Гарварда, Йеля или Принстона, непрестижно, умирают с трудом. Возможно, нам следует сделать шаг назад и подумать, могут ли результаты стандартизированных тестов, стремление полагаться на показатели IQ и зацикленность на элитном образовании воспитать таких граждан, каких мы хотим видеть во главе нашего общества. Следует ли отдавать предпочтение системе, которая вознаграждает природную способность к когнитивному анализу (IQ), или системе, которая оценивает множество качеств (MQ), в том числе IQ? Количество упомянутых выше людей с ложными негативными прогнозами гениальности (Бетховен, Дарвин, Эдисон, Пикассо, Дисней, Джобс и др.) говорит о том, что понятие гениальности гораздо шире, чем IQ, и что слово «умный» многозначно. Нужно лишь найти измеримый показатель, позволяющий выявлять скрытых гениев. Думаю, здесь уместно привести одно высказывание, которое приписывают Эйнштейну: «Каждый из нас гений. Но если мы будем оценивать рыбу по ее умению лазить по деревьям, то она проживет всю жизнь, считая себя дурой»^[81].

Глава 2
Гений и гендер

Нечестная игра

В 2014 году начинающий писатель Кэтрин Николс провела эксперимент. Она составила заявку с предложением опубликовать ее роман и разослала ее пятидесяти литературным агентам сначала от собственного имени, а затем под псевдонимом Джордж Лейер (каламбур заключается в том, что leyer означает «хитрый»)^[82]. У Джорджа рукопись приняли на рецензию семнадцать агентов, в то время как у Кэтрин – только двое. Даже отказы, полученные Джорджем, были более теплыми и ободряющими, нежели у Кэтрин. Аналогичная предвзятость, связанная с гендерной или расовой принадлежностью, регулярно наблюдается при рассмотрении заявлений о приеме на работу^[83]. Поразительное гендерное неравенство в издательском бизнесе заключается в том, что, по статистике, почти половина литературных агентов и более половины редакторов в издательствах – женщины^[84]. Возможно, кого-то из вас удивляет, что женщины могут иметь скрытые предубеждения относительно себе подобных, но тот факт, что мужчины с незапамятных времен дискриминируют представительниц прекрасного пола, ни для кого не является секретом. Мужчины настолько преуспели в исключении женщин из «клуба гениев», что даже сами женщины стали преуменьшать свою значимость.

Недавно я провел опрос более четырех тысяч взрослых людей, предложив им назвать дюжину гениев в истории западной культуры. Все респонденты являлись слушателями образовательной программы One Day University, действующей в 73 городах США. Большинство из них были старше пятидесяти лет, и 57 процентов составляли женщины. Целью моего исследования было установить, сколько гениев перечислят люди, прежде чем назовут кого-нибудь из представительниц прекрасного пола. Несмотря на численное превосходство женщин среди респондентов, женщины в списке гениев появлялись в среднем начиная с восьмого места. Чаще всего называли ученых Марию Кюри и Розалинд Франклин, математика Аду Лавлейс и писателей Вирджинию Вулф и Джейн Остин, причем Кюри вспомнили почти все. Женщин-философов, архитекторов или инженеров не назвал никто.

Такая же диспропорция возникла в начале моего «курса гениальности» в Йеле. Хотя гендерный баланс студентов в университете сейчас составляет пятьдесят на пятьдесят, а «курс гениальности» является общегуманитарным и открытым для всех, каждый год соотношение мужчин и женщин на моих лекциях оказывается примерно шестьдесят на сорок. Студенты в Йеле, как и повсюду, голосуют ногами, и похоже, что даже положительные отзывы о моем курсе не вызывают у девушек такого же стремления постичь суть гения, как у юношей. Кроме того, я заметил, что, когда на занятиях задаю вопрос или прошу высказать противоположное мнение, мне отвечают в основном студенты, а не студентки. Поэтому я попросил одного из своих ассистентов отмечать гендерную принадлежность отвечающих и количество используемого ими «эфирного времени». В итоге оказалось, что из года в год соотношение активности, проявляемой на лекциях мужчинами и женщинами, остается на уровне семьдесят к тридцати.

Озадаченный этим несоответствием, я выяснил, что многие мои коллеги, включая Шерил Сэндберг, заметили, что «альфа-самцы» охотно доминируют в открытых дискуссиях, в то время как женщины сначала молча наблюдают и прикидывают, как игра пойдет дальше^[85]. Результаты исследования, проведенного в 2012 году профессорами Университета Бригама Янга, Принстонского университета и Университета штата Орегон в Портленде, показали, что на академических конференциях женщины говорят значительно меньше, чем мужчины: общее время их выступлений составляет менее 75 процентов от «эфирного времени» мужчин^[86]. Однако тридцатипроцентный показатель вовлеченности представительниц прекрасного пола на моих лекциях был значительно хуже.

Боязнь выступать перед аудиторией вполне понятна, но что отбивало у женщин охоту к изучению предмета, который я преподавал? Разве им неинтересны сравнительные характеристики, позволяющие считать некоторых людей исключительными? Неужели они не ценят такие традиционные «результаты» гениальности, как величайшее творение живописи или самое революционное изобретение? Неужели женщин меньше интересует гениальность как таковая? Если да, то почему?

Ключ к разгадке был найден в материалах исследования, проведенного в 2010 году Американской ассоциацией университетских женщин (American Association of University Women, AAUW), которые были опубликованы в статье «Почему так мало? Женщины в науке, технике, инженерии и математике»^[87]. Ее авторы констатировали, что представительницам прекрасного пола приходится вести тяжелую борьбу в области STEM (Science, Technology, Engineering, and Mathematics, то есть естественных наук, технологий, инженерных дисциплин и математики) из-за очевидных стереотипов, предвзятости и неблагоприятной рабочей обстановки в колледжах и университетах. Авторы аналогичного исследования, проведенного в 2018 году Microsoft, предположили, что неуклонное падение интереса к STEM у девушек отчасти объясняется отсутствием хороших наставников и родительской поддержки^[88]. Я увидел очевидную связь: женщины меньше интересуются темой гениальности и реже выбирают сферу STEM для карьеры, потому что и в том и в другом традиционно доминируют мужчины. У представительниц прекрасного пола меньше образцов для подражания (гениев) и меньше прогрессивных наставников. Зачем записываться на курс, который будет посвящен в основном триумфальным свершениям «великих мужей»? Именно эти и ряд других причин побуждают женщин обходить стороной точные науки и мой «курс гениальности».

Историк Дин Кит Саймонтон, который более сорока лет занимается разработкой проблемы гениальности, обобщил статистику недостаточного представительства женщин в областях, традиционно ассоциирующихся с гениальностью. По данным Саймонтона, женщины составляют лишь около трех процентов наиболее заметных политических фигур в истории. В анналах истории науки на долю женщин приходится менее одного процента выдающихся личностей – капля в полностью мужском море. Даже в более «дружественной к представительницам прекрасного пола» сфере литературы великих писателей женского пола всего лишь десять процентов. В области музыки на каждую Клару Шуман или Фанни Мендельсон приходится десять известных классических композиторов-мужчин^[89]. В завершение Саймонтон отметил, что, хотя женщины составляют половину населения планеты, на протяжении всей истории их считали «незначительными, незаметными и даже не играющими никакой роли в деятельности человечества»^[90]. Мы вправе верить или не верить статистическим выкладкам Саймонтона, но в любом случае он заставляет нас задуматься, что является причиной столь низкого уровня достижений: генетическая неполноценность или культурные предрассудки. Многие сочли бы такую постановку вопроса оскорбительной, в том числе гениальная Вирджиния Вулф.

Вулф родилась в Лондоне в 1882 году в зажиточной, преуспевающей семье среднего класса. Хотя она была обеспечена книгами и репетиторами, полученное ею дешевое домашнее образование не шло ни в какое сравнение с обучением ее братьев в дорогих закрытых школах, а затем в Кембриджском университете. Однажды, когда Вирджиния занималась изучением творчества поэта Джона Мильтона, ее не пустили в университетскую библиотеку, потому что она была барышней. Возмущенная таким неравенством, она решила выяснить, как возникла гендерная предвзятость, и занялась поисками гениев женского пола на протяжении всей истории. В результате Вулф пришла к выводу, что гений является исключительно мужским социальным конструктом, и рассказала об этом в знаменитом эссе «Своя комната», опубликованном в 1929 году. Высказанные ею соображения об исключительной редкости женских достижений – и барьерах на пути к ним – остаются актуальными по сей день.

Тихая комната (где можно писать), деньги (чтобы оплачивать счета) и время для размышлений (о вещах, не связанных с воспитанием детей) стали для Вулф метафорами возможностей, которых исторически лишены женщины. «Невозможно сколотить состояние и родить тринадцать детей, – писала она. – Во-первых, у них не было возможности зарабатывать, а во-вторых, даже если бы она была, закон запрещал им владеть самостоятельно заработанными деньгами»^[91]. «Странно было бы, конечно, если бы одна из них в такой обстановке взяла да и написала шекспировскую пьесу… Ни одной женщине, когда-либо жившей или живущей, не суждено обладать шекспировским даром»^[92]. На протяжении всей истории женщинам «приходилось постоянно бороться с высказываниями вроде “Ты не можешь того, не способна на это”»^[93]. Среди тех, кто установил барьер «ты не можешь», был знаменитый просветитель Жан-Жак Руссо, который в 1758 году написал: «Женщины вообще не любят искусства, не понимают его и лишены дарований»^[94].

Осознание того, что их надежды исторически обречены на поражение, вынуждало многих женщин-гениев скрывать свои имена и гендерную принадлежность. Джейн Остин опубликовала «Гордость и предубеждение» как анонимный автор. Первое издание «Франкенштейна» Мэри Шелли тоже было анонимным. Другие гениальные писатели-женщины печатались под мужскими псевдонимами, в том числе Жорж Санд (Аврора Дюдеван), Даниэль Стерн (Мари д’Агу), Джордж Элиот (Мэри Энн Эванс), Каррер Белл (Шарлотта Бронте) и Эллис Белл (Эмили Бронте). Это не позволяло им в полной мере насладиться всемирным признанием, зато их произведения получили шанс быть опубликованными и прочитанными. Как может гений изменить мир, если его творчество остается неизвестным?

Признание, которое получила Вулф, и проблемы, на которые она указала в своем знаменитом эссе, несомненно, вдохновили многих женщин-писателей в последующие эпохи. Великие литераторы Тони Моррисон (она посвятила Вулф свою магистерскую диссертацию), Перл Бак, Маргарет Этвуд и Джойс Кэрол Оутс писали или пишут под собственными именами, и сегодня женщины-авторы, похоже, наслаждаются таким же статусом и мощным звучанием своих голосов, что и мужчины. Но если это правда, тогда почему Джоан Роулинг, Филлис Дороти Джеймс и Эрика Митчелл считали необходимым стать Дж. К. Роулинг, Ф. Д. Джеймс и Э. Л. Джеймс? Почему Нелл Харпер Ли убирала из подписи свое первое имя Нелл? Кристофер Литтл, литературный агент Роулинг, сказал ей, что ее книги о Гарри Поттере будут продаваться лучше, если она прикинется мужчиной^[95].

«Гениальные труды требуют колоссальных усилий», – писала Вирджиния Вулф в «Своей комнате». Эта проблема усугубляется тем, что мир равнодушен к избыточному бремени семейных обязанностей, возложенных на творческую женщину, и что даже гении-мужчины враждебно относятся к идее облегчить его. «Материальные трудности были мучительны, но еще хуже оказывались нематериальные… Гениям-мужчинам приходилось сражаться с равнодушием целого мира, но женщина имела дело не с равнодушием, а с враждебностью»^[96]. Враждебность – дитя страха, боязни потерять власть, статус и богатство. Страх перед женскими достижениями является частью того, что Вулф назвала «интереснейшим мужским комплексом… внутренней потребностью превосходить: важно даже не то, что ОНА неполноценна, а то, что ОН – главный»^[97].

Чтобы обеспечить свое превосходство, мужчины, по словам Вулф, разработали простую стратегию: они заставляют женщин выглядеть вдвое меньше, а себя – вдвое больше. «Все эти века представительницы прекрасного пола выступали в роли волшебных зеркал, в которых мужчины отражались настоящими гигантами… Вот почему Наполеон и Муссолини так настаивали на женской неполноценности, в противном случае они лишились бы возвеличивания. Это частично объясняет, почему мужчины так нуждаются в женщинах»^[98].

Наполеон действительно сказал: «Женщины – не что иное, как машины для производства детей». Среди тех людей, кого мы считаем великими, он был не единственным в своем женоненавистничестве. Поэт Джордж Гордон Байрон писал, что женщины «должны следить за домом, быть хорошо одеты и сыты, но не ходить в общество, быть хорошо образованы в области религии, но не читать ни поэзии, ни политических сочинений, только духовные и поварские книги» и что «музыки, рисования, танцев и время от времени немножко садоводства и земледелия» женщинам вполне достаточно^[99]. Музыка? Тогда почему бы не женщина-композитор? Литературный критик доктор Сэмюэл Джонсон был категорически против: «Женщина, сочиняющая музыку, сэр, что собака, которая ходит на задних лапах: получается плохо, но сам факт того, что вообще что-то получается, – уже сюрприз»^[100]. Кстати, в своих размышлениях о браке Чарльз Дарвин тщательно сравнивал достоинства и недостатки собаки и жены как потенциального спутника жизни^[101]. К этому остается добавить слова Пикассо: «Ничто так не похоже на пуделя, как другой пудель, то же самое относится и к женщинам»^[102].

Хотелось бы ожидать или просто надеяться, что мудрые философы прошлого считали себя выше мизогинии. К сожалению, зачастую это было не так. Хотя мы должны благодарить Артура Шопенгауэра за его замечательную метафору «гений похож на стрелка, попадающего в такую цель, до которой другие не в состоянии достать даже взором»^[103], похоже, он был далек от этой цели, когда в своем эссе «О женщинах» (1851) написал: «Низкорослый, узкоплечий, широкобедрый пол мог назвать прекрасным только отуманенный половым побуждением рассудок мужчины: вся его красота и кроется в этом побуждении. С большим основанием его можно было бы назвать неэстетичным или неизящным полом. И действительно, женщины не имеют ни восприимчивости, ни истинной склонности ни к музыке, ни к поэзии, ни к образовательным искусствам; и если они предаются им и носятся с ними, то это не более как простое обезьянничанье из кокетства и желания нравиться»^[104].

Конечно, объективные ученые могли бы судить о мире беспристрастно. Однако один из первых нейробиологов, Поль Брока, в честь которого названа одна из зон мозга, в 1862 году заявил, что «мозг у мужчин больше, чем у женщин; у выдающихся мужчин больше, чем у людей посредственных; у высших рас больше, чем у низших [читай “африканских”]»^[105]. Брока был не прав, поскольку в настоящее время доказано, что размер мозга в основном зависит от размера тела, а не от пола или расы. Возможно, в 2005 году известному физику-теоретику Стивену Хокингу нужно было промолчать и не заявлять следующее: «Общепризнано, что представительницы прекрасного пола превосходят мужчин в таких областях, как языки, личные взаимоотношения и многозадачность, но уступают им в чтении карт и ориентировании в пространстве. Поэтому вполне разумно предположить, что женщины могут быть менее хороши в математике и физике»^[106]. В том же году экономист и бывший президент Гарварда Лоуренс Саммерс сделал скандальное заявление о том, что мужчины добиваются лучших, чем женщины, результатов в математике – и науках в целом – в силу биологических различий между полами и что скромное количество представительниц прекрасного пола в определенных областях объясняется их нежеланием работать сверхурочно и жертвовать семьей ради карьеры»^[107]. Вскоре после этих слов ему предложили уйти в отставку – и он ушел.

Даже Альберт Эйнштейн не вышел за рамки парадигмы своего времени, когда в 1920 году довольно осторожно сказал: «Женщинам необходимо облегчить путь в науку, как и пути во все иные сферы. Однако поймите меня правильно: на возможные результаты этого я смотрю с некоторым скепсисом. Имею в виду определенные ограничения, заложенные в женской натуре самой природой, из-за которых мы не можем применять к представительницам прекрасного пола те же стандарты и ждать от них того же, что и от мужчин»^[108]. Возможно, чтобы объяснить сексистские и ошибочные комментарии современников Эйнштейна, следует обратиться к другой приписываемой ему цитате: «Разница между глупостью и гениальностью состоит в том, что у гениальности есть пределы». Как известно, человеческая глупость не имеет возраста и неподвластна времени.

Извечное глупое игнорирование интеллектуального потенциалаполовины человечества глубоко укоренилось в нашей культуре. В Книге Бытия сотворенная из ребра мужчины Ева считается нашей праматерью, но при этом именуется грешницей и соблазнительницей. В индуизме, согласно книге «Законы Ману» (около II века до нашей эры), женщина считается неспособной к самостоятельности и должна жить под контролем своего отца или мужа. Древнекитайский мудрец Конфуций тоже выступал за иерархический общественный порядок, основанный на гендерных различиях. Три основные западные религии – иудаизм, христианство и ислам – традиционно разделяли женщин во время богослужения, предоставляя им место, удаленное от алтаря или главного молитвенного зала.

Авторитетные мужи устанавливали правила для образовательных учреждений на Западе, в том числе университетов, профессиональных училищ, художественных академий и музыкальных консерваторий. Исторически только мужчины имели возможность получить качественное образование, и только они поступали в университеты. Первой женщиной, имевшей степень доктора философии, была Елена Корнаро-Пископия (окончила Падуанский университет в 1678 году). Композитор Бах в 1723 году переехал в Лейпциг, чтобы его многочисленные сыновья смогли воспользоваться правом бесплатного обучения в университете, недоступным столь же многочисленным его дочерям. Полтора века спустя женщинам разрешили посещать университетские лекции в Германии при условии, что они будут находиться за занавесом. В 1793 году их стали принимать в Парижскую музыкальную консерваторию, однако туда им следовало входить через отдельную дверь. Женщины могли обучаться игре на музыкальных инструментах, но не допускались на курс композиции ввиду распространенного мнения об ограниченности их творческих возможностей. Когда в 1768 году в Лондоне была основана Королевская академия художеств, в число ее сорока членов вошли всего две женщины – Мэри Мозер и Ангелика Кауфман, и лишь в 1936 году – еще одна женщина, Лаура Найт. В Париже до 1897 года женщин не принимали в спонсируемую государством Школу изящных искусств, и долгое время, так же как в Лондоне, им запрещали выполнять учебные анатомические этюды обнаженных моделей, хотя они являются одной из основ курса обучения рисунку^[109]. Кроме того, женщинам-художникам ограничивали доступ к другим местам, где можно было овладевать мастерством. Например, у известного художника-анималиста XIX века Розы Бонёр (1822–1899), работы которой славятся реалистичностью и детальностью^[110], была серьезная проблема: чтобы приблизиться к своим моделям на ярмарках лошадей или бойнях, ей нужно было носить брюки, а не длинные юбки, обычные для женщин того времени. «У меня не было другого выбора, – писала она, – кроме как признать, что одежда моего пола была сплошным неудобством. Поэтому я испросила у префекта полиции разрешения носить мужскую одежду»^[111].

Для женщин считалось предосудительным носить брюки. Они не имели права голосовать в Соединенном Королевстве до 1918 года, а в Соединенных Штатах – до 1920 года. В 1880-е годы Мария Кюри не могла изучать науки или что-либо еще в польском университете. До 1889 года женщин не принимали в знаменитый Эдинбургский университет. В 1960 году в Гарварде была лишь одна женщина-профессор, а в Йеле и Принстоне – ни одной^[112]. До 1969 года представительниц прекрасного пола не принимали в Принстон и Йель. Начиная с 1963 года женщины могли посещать занятия в Гарварде в качестве студентов сестринского колледжа Рэдклифф, однако полное слияние Гарварда с этим колледжем произошло лишь в 1999 году. В 1969 году, когда в Йеле и Принстоне было введено совместное обучение, декан первого курса Гарвардского университета Фрэнсис Скидди фон Штаде заявил: «Проще говоря, я не вижу, чтобы женщины с высшим образованием могли в обозримом будущем внести сколько-нибудь существенный вклад в развитие общества. Я считаю, что они не перестанут выходить замуж и/или рожать детей. Если же они все-таки сделают это, то не справятся со своей нынешней ролью женщин»^[113]. Никто не осмелился возразить фон Штаде, по крайней мере в печати. Женщины без вузовского диплома считались некомпетентными в финансовых вопросах и не могли получить кредит или начать бизнес без поручителя-мужчины. В 1972 году Майкл Сондерс из Флориды, управляющий агентством недвижимости, годовой объем продаж которого в настоящий момент составляет почти 2 миллиарда долларов, получил согласие на выделение бизнес-кредита, но, когда в банке узнали, что Майкл – женщина, решение аннулировали. Чтобы положить конец такой гендерной дискриминации, в 1974 году Конгресс США принял закон «О равных возможностях при кредитовании». Но даже в 2018 году генеральный секретарь Организации экономического сотрудничества и развития Хосе Анхель Гурриа с сожалением признал: «Нам приходится сражаться с многовековым наследием традиций и культуры»^[114].

Глубоко укоренившиеся культурные предубеждения погубили творческую карьеру многих одаренных женщин. Отец Фанни Мендельсон поучал ее в 1820 году, когда начинающему композитору было пятнадцать лет: «То, что ты написала мне в одном из писем о своих музыкальных деяниях в связи с Феликсом [ее братом, знаменитым композитором], было хорошо задумано и выражено. Возможно, для него музыка станет профессией, для тебя же она может быть только украшением и никогда не сможет, да и не должна стать основой твоего существования… Тебе нужно серьезнее и прилежнее готовиться к получению истинной и единственно возможной профессии для девочки – профессии домохозяйки». В сомнениях о себе двадцатилетняя Клара Шуман с горечью написала в 1839 году: «Когда-то я считала, что обладаю творческим талантом, но я отказалась от этой мысли; женщина не должна писать музыку, ведь пока что ни одной это не удавалось. Стоит ли мне ждать, что я стану первой?»^[115] Многообещающему композитору Альме Малер ее муж Густав Малер заявил в 1902 году: «Жребий композитора или рабочего выпадает мне, вам же отводится роль любящего товарища и понимающего партнера». В конце концов их брак распался, и расстроенная Альма воскликнула: «Кто поможет мне найти СЕБЯ! Я опустилась до уровня прислуги!»^[116] Софья Толстая родила своему мужу Льву Толстому тринадцать детей, а ее стремление к творчеству было «раздавлено и задушено». Она семь раз редактировала и переписывала роман «Война и мир», но не оставила собственного творческого наследия.

Служила и я, сорок лет скоро, гению. И знаю, как сотни раз поднималась во мне умственная жизнь, всякие желания, энергия, стремление к развитию, любовь к искусствам, к музыке… И все эти порывы я подавляла и глушила и опять, и опять, и теперь, и так до конца жизни буду так или иначе служить своему гению. Всякий спросит: «Но для чего тебе, ничтожной женщине, нужна была эта умственная или художественная жизнь?» И на этот вопрос я могу ответить одно: «Я не знаю, но вечно подавлять ее, чтоб материально служить гению, – большое страдание»^[117].

Многие гениальные представительницы прекрасного пола прошлых веков были скрыты от наших глаз, потому что мужчины вычеркнули их из истории. Египетская женщина-фараон Хатшепсут правила с 1479 по 1458 год до нашей эры; египтолог Джеймс Генри Брэстед назвал ее «первой великой женщиной в истории, о которой до нас дошли сведения»^[118]. За двадцать лет правления было произведено так много скульптурных изображений Хатшепсут, что теперь они есть в коллекциях почти всех крупных музеев мира. Однако сразу после ее смерти память о ней была тщательно изъята из египетской истории. Статуи Хатшепсут были разбиты, а надписи о ней стерты. По мнению историков, причина столь разрушительной реакции очевидна: вместо того чтобы играть традиционную роль регента, Хатшепсут провозгласила себя фараоном, что было воспринято как государственное преступление. Только в 1920-е годы археологи нашли и восстановили некогда заброшенные свидетельства ее царствования^[119]. Сегодня Хатшепсут можно увидеть во всем ее мужском великолепии в Египетском национальном музее в Каире и Метрополитен-музее в Нью-Йорке (см. ил. 2.1).

Монахиня Хильдегарда Бингенская (1098–1179) не была святой, во всяком случае не родилась таковой. Однако она была средневековым человеком с энциклопедическими знаниями, жившим задолго до появления гения эпохи Возрождения Леонардо да Винчи. Хильдегарда была проповедником, поэтом, художником, политиком, теологом, музыкантом, биологом, зоологом, ботаником и астрономом^[120]. Она переписывалась с четырьмя римскими папами (называла одного из них ослом) и боролась с церковными властями, которые пытались заставить ее замолчать, отлучив от церкви. В течение многих столетий она томилась в безвестности. Но в 1980-е годы после появления программ феминологических исследований ее репутация как средневекового провидца была восстановлена. В 2012 году Папа Римский Бенедикт XVI канонизировал Хильдегарду и объявил ее Доктором Церкви. Она стала четвертой женщиной из тридцати пяти, причисленных к лику святых.

Еще одной воскресшей из небытия женщиной-гением стала итальянская художница эпохи барокко Артемизия Джентилески (1593–1653 (?)). На протяжении веков некоторые работы Джентилески приписывались художникам-мужчинам, в том числе ее отцу Орацио и неаполитанскому художнику Бернардо Каваллино (1616–1656)^[121]. Неужели меценаты не верили, что картины такого страстного драматического накала могут быть написаны только женщиной? За этим драматизмом скрывается печальная история: в девичестве Артемизию изнасиловал ее учитель и наставник Агостино Тасси (1578–1644). Дело дошло до суда, и девушке, чтобы доказать правдивость своих показаний, пришлось подвергнуться унизительному гинекологическому освидетельствованию и даже физическим пыткам – раздавливанию пальцев тисками^[122]. Насильник был признан виновным, но приговор вскоре аннулировали, а жертву объявили падшей женщиной. В течение последующих десятилетий Джентилески изображала на своих картинах акты сексуальной агрессии или женского возмездия за сексуальное насилие (см. ил. 2.2). В наши дни многие считают Артемизию Джентилески художественным гением высочайшего класса, но современники видели в ней нечто диковинное – редкое явление в мире живописцев-мужчин и поучительную историю об опасностях, подстерегающих женщину в этом мире. Отголоски такого отношения к ней сохранились по сей день, и если бы Артемизия Джентилески жила в наше время, то она могла бы участвовать в движении #MeToo, где жертвы насилия рассказывают в социальных сетях, что им довелось вынести.

Иллюстрация 2.2. Гений изменяет границы условности, как это можно увидеть на уникальном по градусу драматической напряженности полотне Артемизии Джентилески «Юдифь, обезглавливающая Олоферна» (1611–1612). Юдифь мстит ассирийскому полководцу Олоферну (сюжет взят из апокрифической Книги Юдифи). Это первая из пяти картин, в которых Джентилески изобразила кровавое обезглавливание Олоферна (Музей Каподимонте, Неаполь).

Продолжать список позабытых, дискредитированных и неудачливых гениев-женщин можно очень долго. Математик Ада Лавлейс (1815–1852) первой из мужчин и женщин поняла, что механический калькулятор XIX века можно использовать не только для математических вычислений, но и как инструмент хранения и обработки любых данных, которые выражаются символами: слов, логических мыслей и даже музыки. По сути, она предсказала появление «мыслящей машины». Дочь гениального лорда Байрона Ада называла себя «природным гением» в математике. Сегодня ее считают одним из первых компьютерных программистов, но она умерла в тридцать шесть лет от рака матки и не дожила до исполнения своего пророчества^[123]. Розалинд Франклин (1920–1958) была английским биофизиком и специалистом по рентгеноструктурному анализу. Ее изыскания помогли получить ключевую информацию для идентификации структуры двойной спирали ДНК. Сделанные ею рентгеновские снимки были переданы коллегам-мужчинам, поэтому не она, а они получили Нобелевскую премию (подробнее о Франклин в главе 11). Лиза Мейтнер (1878–1968) была австрийско-шведским физиком. В ее честь назван 109-й элемент таблицы Менделеева – мейтнерий. В 1938–1939 годах она и Отто Ган совместно открыли процесс расщепления урана, на основе которого впоследствии была создана атомная бомба. Однако Нобелевская премия по химии за это открытие в 1944 году досталась ему одному^[124]. В 1960-е годы муж Маргарет Кин (род. 1927), о которой Тим Бёртон снял фильм «Большие глаза» (2014), заставлял художницу подписывать картины его именем и продавал их как свои. В конце концов она устала от постоянной лжи и необходимости скрывать свое творчество и в 1986 году подала на него в суд. Судья предложил каждому из них написать картину прямо в зале заседаний. Такая «экспертиза» продемонстрировала, что подлинным создателем уникальных «большеглазых беспризорников» была миссис, а не мистер Кин. Суд постановил выплатить ей 4 миллиона долларов компенсации, но к тому времени Уолтер Кин уже растратил незаконно полученные деньги^[125].

Деньги – великий фасилитатор достижений независимо от гендерной принадлежности человека. Как говорила Вирджиния Вулф, они открывают двери возможностей. Мы знаем, что на протяжении всей истории у женщин было меньше финансовых ресурсов, чем у мужчин, поскольку за одинаковое количество и качество труда им платили меньше. В 1955 году в Соединенных Штатах разрыв в оплате одинакового труда был таким, что на каждый доллар, заработанный мужчинами, женщины получали только 65 центов. К 2006 году показатель подрос до 80 центов, но с тех пор разрыв не сокращался^[126]. В 2019 году женская сборная США по футболу подала иск против национальной федерации, обвинив ее в гендерной дискриминации и требуя равной оплаты с мужской командой^[127]. В том же году на церемонии вручения премии «Золотой глобус» движение #timesup провело акцию протеста за равную оплату труда в Голливуде. Тем не менее до сих пор в мире женщины нередко зарабатывают меньше, чем мужчины. Возможно, более актуальным для темы гениальности является тот факт, что лишь 17 процентов американских стартапов предпринимают женщины и к ним поступает только 2,2 процента средств, выделяемых венчурными фондами на воплощение и развитие идей^[128].

Арета Франклин пела еще об одной вещи, в которой женщинам исторически отказывают, – об УВАЖЕНИИ. В 2018 году New York Times начала заглаживать вину за то, что с 1851 года подавляющее большинство опубликованных некрологов посвящено мужчинам (до сих пор эта цифра составляет около 80 процентов)^[129]. Чтобы исправить историческую несправедливость (обеспечить признание, соразмерное достижениям), а следовательно, предоставить читателям больше женских образцов для подражания, газета запустила проект «Незамеченные» (Overlooked) и начала регулярно публиковать рассказы о гениях, в свое время не удостоившихся некрологов, таких как романист Шарлотта Бронте, строитель Бруклинского моста Эмили Роблинг и поэт Сильвия Плат. Следуя этому примеру, авторы книг для широкой аудитории и кинематографисты стали создавать проекты, подобные бестселлеру «Скрытые фигуры: американская мечта и нерассказанная история чернокожих женщин-математиков, которые помогли выиграть космическую гонку» (Hidden Figures: The American Dream and the Untold Story of the Black Women Mathematicians Who Helped Win the Space Race, 2016), послужившему основой для фильма «Скрытые фигуры». Такие инициативы предупреждают нас об опасностях культурной предвзятости и прямо или косвенно призывают избавиться от нее.

А теперь позвольте упомянуть еще об одной вещи, скрытой от наших глаз: многие представительницы прекрасного пола относятся к себе подобным с тем же предубеждением, что и мужчины. Авторы книги «Проблемы секса и гендера на президентских выборах 2016 года» показали, что женщины, рвущиеся к власти, вызывают крайнюю неприязнь не только у большинства мужчин, но и у 30 процентов женщин^[130]. В 2019 году специалисты из Университета Генриха Гейне в Германии опубликовали материалы исследования «Предвзятое отношение к женщинам-лидерам: результаты открытых и анонимных опросов», в ходе которого было проведено анкетирование 1529 участников. Когда анкетирование было открытым, предвзятость к женщинам-лидерам проявили 10 процентов женщин и 36 процентов мужчин. Однако когда участникам была обеспечена полная конфиденциальность, то цифры подскочили до 28 процентов у женщин и 45 процентов у мужчин^[131]. Кроме того, исследователи обнаружили, что женщины, которые предвзято относились к себе подобным, зачастую не осознавали этого. Такое несоответствие между представлением о себе и реальностью психологи называют «неявной предвзятостью», «невольным предубеждением» или «слепым пятном предубеждения»^[132]. В упомянутой статье Американской ассоциации университетских женщин (American Association of University Women, AAUW) «Почему так мало? Женщины в науке, технике, инженерии и математике» отмечается, что такие «слепые пятна предубеждений», свойственные как женщинам, так и мужчинам, искоренить труднее, потому что мы не осознаем их^[133].

Помните эксперимент Кэтрин Николс? Большинство литературных агентов-женщин предпочли взять на рецензию рукопись романа, подписанную мужским псевдонимом. В 2012 году психологи из Йеля провели тест на предвзятость среди 127 профессоров, мужчин и женщин, предложив им рассмотреть заявку кандидата на должность менеджера научной лаборатории^[134]. Им разослали идентичное резюме и от имени мужчины, и от имени женщины. Мужчину сочли более предпочтительным кандидатом на эту должность, поскольку признали его не только более подходящим для найма, но и достойным более высокой зарплаты и права быть наставником. Удивительно, но такая предубежденность против представительниц прекрасного пола оказалась одинаковой как у мужчин, так и у женщин. Иногда женщины проявляют более сильную предвзятость к себе подобным, чем мужчины. В 2013 году исследователи из Гарварда Мазарин Банаджи и Энтони Гринвальд опубликовали результаты «Теста на скрытую связь между гендером и карьерой», который использовали для изучения отношения к представительницам прекрасного пола на рабочем месте и дома. Ученые обнаружили, что предсказуемого стереотипа относительно места женщины в обществе придерживаются 75 процентов мужчин и что такую же позицию занимают 80 процентов женщин^[135].

Смысл вышесказанного заключается не в том, чтобы снять бремя вины с мужчин, перекладывая его на женщин. Напротив, приведенные исследования показывают, насколько эффективно мужчины справляются с укоренившимися в подсознании гендерными предубеждениями. Исторически сложилось так, что сильная половина человечества контролирует большинство вещей, в том числе социальный дискурс на тему гендерной идентификации и гениальности. Если сегодняшние женщины, так же как мужчины, верят, что лидер, меняющий правила игры, должен быть высоким сильным белым мужчиной с портфелем, то кто в этом виноват?

Вот так тонко мы подошли к вопросу о гениях исходя из их гендерной принадлежности. Действительно ли тут есть разница? Неужели литературный гений Чарльза Диккенса был сильнее гения Луизы Мэй Олкотт? Неужели Томас Эдисон, автор крылатой фразы «Гений – это 99 процентов пота», был более упорным, чем Мария Кюри, которая годами трудилась, перемешивая чаны с урановой смолкой в опасных для жизни условиях? Почему Эдисона, а не Кюри считают олицетворением настойчивости? Как ни странно, автор впечатляющего бестселлера «Твердость характера: как развить в себе главное качество успешных людей» Ангела Дакворт не упоминает о Кюри и не затрагивает тему «женщина и настойчивость» или «женщина и твердость характера». Почему от нас скрывают эту женскую привычку к достижению высочайших вершин? История показывает, что женщине, желающей стать признанным гением, требуется дополнительная доза упорства.

Лауреат Нобелевской премии Тони Моррисон знала это. Оцените, в каких условиях она трудилась, когда пребывала на пике своей карьеры, по сравнению с другим лауреатом Нобелевской премии, Эрнестом Хемингуэем, когда тот создавал свои лучшие произведения. В 1965 году Моррисон была матерью-одиночкой, жившей в небольшом арендованном доме в Куинсе (Нью-Йорк). Она вставала в четыре часа, чтобы потрудиться над очередным романом, затем отвозила двоих сыновей в школу на Манхэттене, где работала редактором в издательстве Random House, и забирала их после окончания рабочего дня, чтобы отвезти домой. Уложив мальчиков спать, Моррисон возвращалась к сочинительству. В 1931 году богатые родственники Эрнеста Хемингуэя помогли ему купить самый большой дом на острове Ки-Уэст. Там он по утрам писал в отдельной студии, пристроенной к дому, а после обеда рыбачил. В 2019 году The Guardian опубликовала статью Бриджид Шульте «Главный враг женщины? Отсутствие времени для себя», в которой автор на множестве исторических примеров показывает, что женщине, желающей выкроить время для творчества, требуются исключительное упорство и твердость характера^[136].

Что все это может означать для работодателей и супругов современных представительниц прекрасного пола? Они должны предоставить им пространство, зарплату и, главное, время. Что это может означать для родителей, озабоченных счастьем и будущим успехом своих отпрысков? Ну, для начала они больше не должны одевать дочерей в футболки с некогда популярной надписью «Я слишком красива, чтобы заниматься работой по дому, вот почему за меня это делает брат». Кроме того, им не следует укоренять гендерные стереотипы более незаметными способами. Недавно New York Times опубликовала статью «Скажи мне, Google, мой сын гений?», где отмечается, что в настоящее время запрос «Талантлив ли мой сын?» встречается в интернете в 2,5 раза чаще, чем «Талантлива ли моя дочь?», а вопрос «Страдает ли моя дочь ожирением?» интересует родителей в два раза чаще, чем такой же вопрос относительно сына^[137]. Следовательно, нынешний коэффициент предвзятости к гениям составляет примерно 2,5 к 1 не в пользу женщин. Эта игра всегда была нечестной и остается таковой до сих пор, потому что даже самым прогрессивным современным родителям трудно избавиться от скрытых культурных предубеждений.

И напоследок еще один статистический факт от профессора Дина Кита Саймонтона: на каждую женщину, в которой удается распознать гения, приходится десять мужчин^[138]. Если это действительно так, то можно предположить, что по самому грубому подсчету гендерные предубеждения препятствуют формированию девяти из каждых двадцати потенциальных гениев. Если бы вы управляли бизнесом (назовем его «компанией человеческого потенциала»), разве стали бы вы позволять девяти из каждых двадцати работающих на вас гениев бездельничать? Правда ли, что глупость, как предположил Эйнштейн, не имеет возраста и неподвластна времени?

Избавление от глупых привычек требует действия и начинается с осознания фактов. Поймите, что «недостающие девять» теряются из-за гендерных предубеждений, что причина кроется в культуре, а не в отсутствии генетических дарований, что у женщин есть те же скрытые привычки гениальности, что и у мужчин, и, возможно, дополнительная доза резилентности. Подумайте о последствиях того, насколько разное отношение к ведению домашнего хозяйства и достижениям вы пытаетесь внушить своим дочерям и сыновьям. И наконец, если ваши друзья, коллеги и члены семьи попросят вас порекомендовать к прочтению только одну главу данной книги, посоветуйте им эту.

Глава 3
Будьте осторожны с «мыльным пузырем вундеркинда»

В 2004 году героем одного из сюжетов ток-шоу 60 Minutes стал Джей Гринберг, двенадцатилетний композитор с выдающимися способностями. Юный Гринберг сказал ведущему, Скотту Пелли, что музыка просто заполняет его голову и ему остается только сесть за компьютер и записать ноты. Он уже написал пять симфоний, которые чудесным образом прозвучали у него в голове: «Я просто услышал их, словно это были оркестровые исполнения уже написанных произведений». В ходе последующего обсуждения репортажа о Гринберге на CBS Сэмюэл Зиман, профессор знаменитой Джульярдской школы музыки, сказал: «Что касается композиции, мы имеем дело с чудом на уровне величайших вундеркиндов в истории. Я имею в виду таких, как Моцарт, Мендельсон и Сен-Санс». Вскоре после этого еще один вундеркинд, скрипичный виртуоз Джошуа Белл, заказал Гринбергу концерт для скрипки с оркестром и первым исполнил его с оркестром Св. Луки в Карнеги-холле. Мировая музыкальная общественность согласилась называть Гринберга современным Моцартом.

А теперь давайте перейдем к еще одному музыкальному вундеркинду. В 2017 году программа 60 Minutes показала специальный репортаж об английском музыкальном вундеркинде Альме Дойчер и тоже сравнила эту двенадцатилетнюю девочку с Моцартом^[139]. Дойчер, как и Моцарт, могла определять и называть любые услышанные ноты почти с рождения; в четыре года она сочиняла музыкальные произведения, а в двенадцать написала полнометражную оперу «Золушка» для города Вены^[140]. Эта опера действительно очень похожа на музыку Моцарта (ее фрагменты можно послушать на YouTube). Почему Гринберга, Дойчер и почти всех других вундеркиндов сравнивают с Моцартом? Потому что Моцарт считается «золотым стандартом».

Двадцать седьмого января 1756 года Леопольд Моцарт и его жена Анна Мария (урожденная Пертль) окрестили своего сына и записали в церковной книге под именем Иоганн Хризостом Вольфганг Теофил Моцарт^[141]. Позднее Моцарт сменил греческое Theophilus (любимый Богом) на латинский вариант этого имени Amadeus. С точки зрения генетики это имя было полностью оправдано: Моцарт получил поистине божественное музыкальное дарование. Он был музыкантом в четвертом поколении, частью рода из пяти поколений (два сына Моцарта, не оставившие потомства, стали музыкантами)^[142]. Судя по всему, основная часть музыкальных генов досталась ему от матери. Хотя Анна Мария не была отмечена музыкальными талантами высокого уровня, ее отец и дед были церковными музыкантами^[143]. Леопольд Моцарт родился в семье переплетчиков в Аугсбурге (Германия). Осознавая ограниченность собственных музыкальных дарований, он направил все усилия на развитие блестящих задатков своего сына – Вольфганга.

Юный Моцарт был одержим музыкой. По свидетельству его старшей сестры Марии Анны (по прозвищу Наннерль), он в трехлетнем возрасте дотягивался до клавиш отцовского клавесина и подбирал разные созвучия, больше всего радуясь, когда ему удавалось поймать «сладкую» терцию^[144] (сочетание двух звуков, извлекаемых из клавиш через одну). Мальчик был не только виртуозным пианистом, но и одаренным скрипачом. Этот инструмент он освоил интуитивно, благодаря своей мотографической памяти (способности видеть ноту в партитуре и точно запоминать расстановку пальцев на грифе для извлечения соответствующего звука). То же касалось и органа, на котором он начал играть в шесть лет, хотя ему приходилось делать это стоя, чтобы ногами дотягиваться до педалей. Кроме того, у Моцарта была великолепная фонографическая память. Например, в четырнадцать лет, один раз услышав двухминутную музыкальную композицию (Miserere Грегорио Аллегри), он записал ее по памяти, ноту за нотой. Абсолютный слух, идеальная фоно- и мотографическая память – всем этим вундеркинд Моцарт был наделен в полной мере.

Необычайно пробивной Леопольд повез талантливого Вольфганга и его одаренную старшую сестру Наннерль в концертное турне по ведущим монархическим дворам Европы. Связи Моцарта-старшего и его куртуазные манеры позволяли ему добиваться аудиенции у королевских особ, чтобы продемонстрировать им чудо-ребенка – Вольфганга. Исключительные дарования мальчика вызывали неописуемый восторг у монархов, профессиональных музыкантов и великосветской публики. Один из видных граждан Зальцбурга назвал его «чудом природы и искусства»^[145].

Согласно определению в толковом словаре, «чудо» означает нечто поразительное, удивляющее своей необычайностью, выдающееся среди себе подобных в природе и необязательно связано с молодостью ^[146]. Трехсоткилограммовая слоновая черепаха с Галапагосских островов – такое же чудо природы, как и четырехтысячелетняя калифорнийская секвойя. У Пикассо талант рисовальщика проявился в три года, Джон Стюарт Милль в шестилетнем возрасте написал историю Рима, а Билл Гейтс в восьмом классе получил самый высокий в штате Вашингтон балл за математический тест по программе старшей школы^[147]. Обычным людям такие таланты кажутся необъяснимыми.

Необычайно одаренные дети всегда вызывают восхищение, и их часто именуют вундеркиндами. Вспомните показанный по сети Lifetime в 2015 году первый выпуск реалити-шоу Child Genius, в ходе которого участники в возрасте от восьми до двенадцати лет соревновались за звание «Гениальный ребенок» года. Юные конкурсанты – с IQ от 140 до 158 – демонстрировали исключительную память и способности к вычислениям. Райан умножал и делил в уме четырехзначные числа. Кэтрин запоминала последовательность всех пятидесяти двух игральных карт в колоде. Другие могли мгновенно вспомнить данные о скорости ветра и атмосферном давлении в определенные штормовые дни. Наградой победителю стала академическая стипендия в 100 тысяч долларов.

В 2018 году NBC попыталась удовлетворить наш аппетит к вундеркиндам с помощью телеигры Genius Junior – в телевизионной сфере слова «гений» и «молодежь» считаются синонимами. В этой игре две команды из трех претендентов сражаются за суперприз в 400 тысяч долларов. Как и в шоу Child Genius, в телеигре Genius Junior оцениваются способности к математике и запоминанию, а также знание географии и правописания (только слова пишутся в обратном порядке букв). Юные участники обеих программ демонстрируют впечатляющие дарования, но лишь в определенных областях, где критериями количественной оценки памяти и навыков служат правильные ответы. Это объясняется тем, что вундеркинды обычно проявляют себя в областях, управляемых строгими правилами, таких как шахматы, математика, музыка и мнемоническая обработка информации. Но можно ли назвать участников Child Genius и Genius Junior настоящими гениями? Нет. Они просто вундеркинды.

Разница в том, что гении творят. Они используют оригинальное мышление, которое влияет на традиции и ценности общества, и тем самым изменяют мир. Вундеркинды просто подражают. Это исполнители, которые добиваются выдающихся успехов в необычайно раннем возрасте. Однако вундеркинды не становятся первопроходцами в своих областях и не изменяют их направления. Хотя эти дети развиваются раньше положенного срока, у такого развития есть временно´е ограничение, то есть «срок годности». Если к семнадцати или восемнадцати годам они не начнут развивать свое творческое «я», то, возможно, уже никогда этого не сделают.

Возьмем, к примеру, виолончелиста Йо-Йо Ма, который был вундеркиндом. Его виртуозное исполнение доставляет нам сегодня огромное удовольствие, но Ма охотно признает, что он не гений^[148]. Он не пишет музыку и не оставит нам ничего, кроме своих трактовок чужих произведений. Подумайте о множестве людей, чей гений раскрылся в зрелом возрасте, таких как Ван Гог, Поль Сезанн, Джексон Поллок, Антонин Дворжак, Джузеппе Верди, Майкл Фарадей и Тони Моррисон. Шекспир достиг расцвета своей творческой мощи лишь к тридцати шести годам^[149]. Моцарт в тридцать пять лет уже покинул этот мир. Дарвин продемонстрировал миру свою гениальность еще позже, опубликовав революционный труд «О происхождении видов» в пятьдесят лет. Некоторые сферы деятельности, в особенности научная, основаны на долговременных наблюдениях и измерениях. Вот почему понятие «вундеркинд» в какой-то степени зависит от рода деятельности. Десятилетние участники программ Child Genius и Genius Junior могут демонстрировать фантастические успехи в математике, правописании, музыке или шахматах, но они не сочиняют интроспективную прозу. В отличие от большинства вундеркиндов, Моцарт получил от природы не только музыкальное дарование, которое обычно проявляется в раннем возрасте, но и редкую способность к творчеству.

Однако вернемся к гастролям семейства Моцартов. Они выехали из Зальцбурга 18 сентября 1762 года и вернулись с триумфом 29 ноября 1766 года – турне длилось около четырех лет. По словам Леопольда, они путешествовали как «благородные аристократы»: в собственной карете, запряженной иногда шестью лошадьми, и с двумя слугами. Их с восторгом принимали европейские монархи, питавшие искреннюю любовь к музыке. Они выступали во многих культурных центрах к северу от Альп: в Вене, Мюнхене, Франкфурте, Брюсселе, Амстердаме, Париже и Лондоне.

Повсюду Вольфганг становился любимцем сиятельных особ. Говорят, что шестилетний Моцарт сидел на коленях у императрицы Марии Терезии, которая подарила ему великолепный комплект одежды, и поцеловал одну из дочерей императрицы (будущую королеву Франции Марию-Антуанетту), пообещав жениться на ней, когда он вырастет. В Версале Моцарт стоял рядом со столом короля Людовика XV на новогоднем пиршестве, и королева-консорт потчевала его лакомствами. Насколько элегантно Моцарты выглядели во Франции, можно судить по акварели Кармонтеля, изображающей Леопольда со скрипкой и маленького Вольфганга за клавиром (см. ил. 3.1). На заднем плане поет его сестра, Наннерль. Кстати, о Наннерль. Была ли она тоже гением?

Наннерль Моцарт была вундеркиндом. Видный искусствовед эпохи Просвещения Фридрих Мельхиор барон фон Гримм заметил в 1763 году, что на клавесине «никто не демонстрировал более точного и блестящего исполнения», чем она^[150]. В 1766 году один швейцарский журнал сообщил, что она «исполняет самые трудные произведения величайших мастеров с непревзойденной виртуозностью и точностью»^[151]. Первые сочинения Вольфганга Моцарта были записаны в ее нотной тетради. Так почему же мы никогда не слышали о ней?

Наннерль была виртуозным исполнителем, но не творцом. Не существует музыкальных произведений, подписанных ее именем. До нас не дошло ни одной партитуры, записанной ее рукой, а почерк Наннерль хорошо известен благодаря множеству сохранившихся писем. Ни в одном из них нет ни слова о том, что она сочиняла музыку или хотела этим заниматься. Нигде в документах того времени нет никаких упоминаний о ее сочинениях. Возможно, Наннерль Моцарт мечтала стать композитором, но условности того времени не позволили ей осуществить эту мечту. Может быть, она обладала даром творчества, но не имела возможности его реализовать. Учитывая дискриминацию, с которой женщины сталкивались на протяжении веков, эта версия кажется вполне правдоподобной. Такова драматичная сюжетная линия фильма «Наннерль, сестра Моцарта» (2010). Однако исторические документы рассказывают совсем другую историю. Наннерль Моцарт получила то же музыкальное образование, что и младший брат. По всей видимости, значительное различие в результатах было вызвано не гендерной дискриминацией в семье, а исключительной способностью мальчика к оригинальному музыкальному творчеству.

Ко времени прибытия Моцартов в Лондон в 1764 году Вольфганг полностью вошел в роль юного творца, а его родитель – в роль промоутера. Восьмилетний Вольфганг играл на клавесине и органе перед королем Георгом III и королевой Шарлоттой в Букингем-хаусе, переименованном позднее в Букингемский дворец, и, чтобы британская королевская семья дольше помнила о нем, посвятил королеве шесть сочиненных им сонат для клавира, известных как Опус III.

Когда вундеркинд создает что-то экстраординарное, вполне может быть, что к этому приложил руку амбициозный родитель. Например, нам известно, что картины четырехлетнего вундеркинда Марлы Олмстед, о которой программа 60 Minutes рассказала в 2003 году, были написаны при активном участии ее отца, Марка^[152]. Между тем, если судить по воспоминаниям Наннерль, Вольфгангу в Лондоне не потребовалась помощь отца. Летом 1764 года Леопольд Моцарт заболел, оставив детей развлекаться в одиночестве.

В Лондоне, когда наш отец тяжело захворал, нам было запрещено прикасаться к пианино. Чтобы чем-то себя занять, Моцарт сочинил свою первую симфонию, для исполнения которой были задействованы все инструменты оркестра, особенно трубы и литавры. Мне пришлось переписывать ее начисто, сидя рядом с ним. Как-то в процессе сочинения музыки… он сказал: «Напомни о валторне. Чтобы я не позабыл дать ей настоящую работу!»^[153]

Дополнительным доказательством уникальности Моцарта может служить тот факт, что к моменту возращения в Зальцбург в 1766 году десятилетний Вольфганг самостоятельно написал почти сотню произведений, включая сорок клавирных и шестнадцать скрипичных сонат, а также три симфонии. В 1768 году двенадцатилетний Моцарт написал к освящению церкви Сиротского дома торжественную мессу до минор (Missa Solemnis in C minor, K. 139) и дирижировал премьерным исполнением этого шедевра в Вене в присутствии императрицы Марии Терезии.

А как же наши современные вундеркинды Джей Гринберг и Альма Дойчер, представленные в сюжетах CBS? Хотя музыкальный вкус есть дело сугубо личное, любой, кто слышал музыку Альмы Дойчер, согласится, что она скорее ретроспективна, чем прогрессивна. Послушайте ее запись фортепианного концерта ми-бемоль, сделанную в 2017 году и доступную на YouTube. Это не иначе как Моцарт! Чувствуется огромный талант юной особы, наделенной музыкальным слухом и способной подражать своему кумиру и импровизировать. Однако произведение Дойчер возвращает нас на 225 лет назад сродни тому, как если бы сегодня какой-нибудь ученый пытался создать вакцину от оспы. Приятная и впечатляющая музыка юной Дойчер не насыщена преобразующей силой, равно как и музыка Джея Гринберга. Сегодня приближающийся к тридцати годам Гринберг живет с родителями в Новой Зеландии, где продолжает изучать музыкальную композицию. Интерес широкой публики к нему исчез так же быстро, как и возник. Оказывается, ее интересовала не музыка Гринберга, похожая на музыкальное сопровождение к кинофильму, а возраст, в котором он ее создал. Если вспомнить высказывание Сэмюэла Джонсона о собаке, ходящей на задних лапах, становится понятно, что на нас производит впечатление не творческая значимость действия, а то, что оно вообще может быть совершено.

Марин Элсоп, руководитель Балтиморского симфонического оркестра и дирижер Симфонического оркестра Венского радио, хорошо знает музыку Джея Гринберга: в 2006 году она записала на компакт-диск его тональную поэму «Разумная жизнь» (Intelligent Life) в рамках его эксклюзивного контракта с фирмой Sony. Недавно мне представился случай спросить ее, почему в последнее время о Гринберге так мало слышно. «Если бы его музыку написал сорокалетний мужчина, а не юноша, – сказала Элсоп, – на нее мало кто обратил бы внимание. Она была многообещающей, но в ней не было уникального голоса. Артистический голос трудно приобрести тому, кто не преодолел кризисы жизни»^[154].

Почему немногие вундеркинды становятся творцами? Что вызывает и/или ускоряет появление великого произведения искусства? Что побуждает истинного гения стрелять в цель, которую не видят другие? Является ли жизненный кризис стимулирующим событием, которое максимально способствует формированию уникального голоса художника или особого научного видения? Правда ли, что независимость и резилентность выковываются в горниле травм раннего возраста? Многие гении всех времен рано теряли родителей (чаще всего мать): Микеланджело, Леонардо, Ньютон, Бах, Бетховен, Федор Достоевский, Толстой, Уильям Вордсворт, Авраам Линкольн, Мэри Шелли, Клара Шуман, Джеймс Клерк Максвелл, Кюри, Шарлотта и Эмили Бронте, Вирджиния Вулф, Сильвия Плат, Пол Маккартни и Опра Уинфри. Прав ли был президент Джон Адамс, когда сказал: «Гений – дитя печали»? Рождает ли боль иное мировоззрение? Леди Гага предположила то же самое, когда в интервью газете Guardian в 2009 году отметила: «Я твердо убеждена, что искусство становится великим лишь тогда, когда человек подвергается тяжелым испытаниям»^[155]. Однако отнюдь не безосновательным является утверждение Йоко Оно: «Никто не должен поощрять стремление художника пережить трагедию, чтобы сделаться хорошим художником»^[156]. В связи с этим мне вспоминается шутливое высказывание гениального поэта Дилана Томаса: «Только одна вещь в мире хуже несчастливого детства – это слишком счастливое детство»^[157].

Весной 1778 года Моцарт чувствовал себя глубоко несчастным. Впрочем, это свойственно большинству вундеркиндов в постподростковый период^[158]. Для Моцарта шестимесячное пребывание в Париже (апрель ― октябрь 1778 года) стало одним из худших этапов его жизни^[159]. Он повиновался приказу отца переехать в Париж, чтобы найти работу^[160]. Молодой Моцарт не хотел покидать свою первую серьезную любовь, которая, впрочем, быстро его позабыла. Что еще хуже, отец отправил его вместе с матерью, Анной Марией, чтобы та за ним присматривала^[161]. В Париже она заболела тифом и умерла медленной, мучительной смертью. Леопольд обвинил сына в том, что тот не обеспечил ей надлежащий уход. В довершение всех бед Моцарт не смог найти работу, соответствующую его способностям. Когда вундеркинд перестает выглядеть юным, публика теряет к нему всякий интерес. В письме от 31 июля 1778 года он сокрушался: «Больше всего меня огорчает то, что глупые французы по-прежнему принимают меня за семилетнего ребенка, потому что видели меня когда-то в этом возрасте»^[162].

Двадцатидвухлетний Моцарт чувствовал себя в Париже жалким неудачником: осыпаемый упреками отца, он остался один, без матери и любимой девушки, без работы и почти без денег. Однако колоссальная неудача Моцарта оказалась определяющим моментом его жизни. Он научился меньше полагаться на обещания знакомых и больше – на собственные выдающиеся дарования. Он осознал, что жизнь может продолжаться без отца или еще кого-то, кто может поддержать и дать совет. Но самое главное было в том, что он испытал и пережил внезапную и глубокую утрату, придавшую его музыке новую эмоциональную глубину, ощущаемую в скрипичной сонате КV.304 – единственной инструментальной пьесе, которую он написал в «пустынной» тональности ми минор. В январе 1779 года потрепанный невзгодами Моцарт вернулся в Зальцбург, но меньше чем через год снова покинул его. Он переехал от своего отца-тирана в Вену, где создал оставшиеся 95 процентов шедевров, которые прославили его. Моцарт избежал участи лопнувшего «мыльного пузыря вундеркинда».

Леопольд Моцарт, родитель и наставник великого композитора, был превосходным ангелом-проводником, по крайней мере в начале творческого пути будущего гения. Он, несомненно, ускорил профессиональное развитие Вольфганга, обучая мальчика основам своего ремесла и открывая двери к богатству и славе, но со временем превратился в балласт. Наставники могут научить молодого человека завязывать полезные знакомства, поспособствовать с работой, похвалить и поощрить, а также помочь подняться по лестнице жизни^[163]. Целью является успех (только этого и хотят родители). Наставники учат сохранять и поддерживать то, что есть, но не учат создавать что-то новое. Разве какой-нибудь родитель и/или наставник когда-либо говорил: «Отойди от меня так далеко, как это необходимо, чтобы сформировать критическое мышление и независимое мировоззрение. Двигайся вперед и принимай смелые, контрацептуальные решения»? Но именно так рождается творческий гений.

Был ли наставник у Альберта Эйнштейна? Нет. Он пренебрежительно отзывался о своих учителях, а они – о нем. Окончив университет в возрасте двадцати одного года, он так рассорился с преподавателями, что ни один из них не написал ему рекомендательного письма. В течение четырех лет (1901–1905) он был безработным.

Был ли наставник у Пабло Пикассо? Да. Этот наставник отрубал у голубей лапки, прикалывал их к стене и заставлял юного Пабло рисовать их, чтобы совершенствовать технику. Отец Пикассо, Хосе Руис, был наставником, подававшим крайне негативный пример, и к семнадцати годам смущенный Пабло стал подписывать свои картины фамилией матери (Пикассо), а не отца. Позже повзрослевший Пикассо пошутил: «Дон Хосе подавал мне пример заурядности»^[164].

Великая слава нескольких вундеркиндов, таких как Моцарт и Пикассо, затуманивает наши суждения. Их биографии наводят на мысль о том, что путь от вундеркинда к гению является нормой и что статус вундеркинда является необходимой предпосылкой формирования гения. Однако большинство гениев, подобно Эйнштейну, становятся «поздними цветками». Чаще всего креативные писатели и художники – люди, работающие в областях, не скованных правилами, – относятся к категории гениев позднего расцвета. Из семи выдающихся творцов двадцатого века, которых Говард Гарднер включил в книгу «Творческие умы: анатомия креативности, рассмотренная через жизнь Фрейда, Эйнштейна, Пикассо, Стравинского, Элиота, Грэм и Ганди» (1993), лишь Пикассо был вундеркиндом. Марта Грэм пришла в балет в двадцать лет. Томас Стернз Элиот занялся поэзией примерно в том же возрасте. У Зигмунда Фрейда несколько раз менялись сферы интересов, и лишь к сорока годам он обратился к теме, на основе которой обосновал важность психоанализа. Эйнштейн был отличником по предметам STEM, но, как отмечает мой коллега в Йеле и биограф Эйнштейна профессор Дуглас Стоун, «не тянул на вундеркинда»^[165].

Откуда же тогда взялись развивающие игрушки «Беби Эйнштейн» (Baby Einstein)? Желание людей возвести своих одаренных отпрысков в ранг чудо-детей, чтобы связать с их взлетом собственные надежды и амбиции, очень велико. Чтобы его удовлетворить, в 2001 году компания Уолта Диснея начала продавать эти обучающие медиа-продукты сотням тысяч амбициозных родителей по всему миру. Малышей заставляли смотреть видеоролики, нацеленные на развитие речи, формирование навыков счета и умений различать цвета и простые геометрические фигуры. Вскоре к продуктам «Беби Эйнштейн» присоединились «Беби Моцарт», «Беби Шекспир», «Беби Галилей» и «Беби Ван Гог». Примерно в то же время появилась теория «эффекта Моцарта». Ее сторонники утверждали, что прослушивание музыки великого композитора повышает на какое-то время баллы учащихся в тесте на определение IQ и делает детей умнее^[166]. Губернатор Джорджии Зелл Миллер выделил из бюджета 105 тысяч долларов, чтобы обеспечить каждого ребенка, родившегося в штате, диском с музыкой Моцарта. Неужели они надеялись, что из вундеркиндов обязательно выйдут гении? Разумеется, надежды не оправдались. Ни «эффект Моцарта», ни «Беби Эйнштейн» не привели к сколько-нибудь заметному повышению у детей интеллекта и/или креативности. В конце концов компания Walt Disney принесла извинения и предложила вернуть 15,99 доллара за каждый проданный продукт. В 2009 году New York Times опубликовала передовицу под ироническим заголовком «Эйнштейн в вашей колыбельке не появился? Получите компенсацию!»^[167].

Мыльные пузыри надежд чаще всего лопаются. На одних вундеркиндов слишком сильно давят, в результате чего они выгорают и навсегда оставляют сферу своей деятельности. Для других родители выбирают жизненную стезю в слишком раннем возрасте, и со временем те начинают искать новую страсть. «Ничто в гусенице не предвещает, что она станет бабочкой», – сказал архитектор-футурист Бакминстер Фуллер. Третьи продолжают использовать свои особые навыки и становятся выдающимися специалистами в таких дисциплинах, как психология, философия и медицина^[168]. Однако в большинстве случаев они просто исчезают, как Джей Гринберг.

Проблема заключается в том, что вундеркинды воспитываются в атмосфере чрезмерной опеки, причем зачастую деспотичными матерями и отцами, которых сегодня стало модно называть «вертолетными родителями». Они наполняют эти «мыльные пузыри» своим неоправданно позитивным настроем, соблюдением строгих правил, максимализмом и пристрастием к одному виду деятельности. В книге «Вычеркнуты из списков: скрытые жизни и уроки американских вундеркиндов» (2018) Энн Халберт рассмотрела истории десятков вундеркиндов, из которых все, кроме одного, сегодня полностью забыты. В заключение она предостерегает: «Слишком часто стремление возвестить появление юного таланта связано с риском возникновения заоблачных надежд, которые, скорее всего, не оправдаются»^[169]. Вот почему вундеркинды часто становятся добровольными узниками удушающей среды, которая превращает их в одиноких, изолированных от общества и интеллектуально истощенных неудачников.

Таким образом, если вы нацелились на торжественное зачисление своего ребенка в пантеон гениев, сделайте глубокий вдох и расслабьтесь – до этого события еще очень далеко. А пока, вместо того чтобы тренироваться до изнеможения в одной дисциплине, подчиняющейся строгим правилам, попробуйте предлагаемое в этой и следующих главах. Поработайте над развитием независимого мышления и способности действовать и справляться с неудачами самостоятельно. Замените узкую специализацию всесторонним обучением и, самое главное, поставьте перед собой задачу развить умение учиться не у наставников, а самостоятельно. Родители, не забывайте о важности социализации – одного из способов развития эмпатии и лидерства. Все вундеркинды похожи, а все гении разные. Сейчас самое время избавиться от привычки отождествлять вундеркиндов с гениями. Большинство гениев не были вундеркиндами, и большинство вундеркиндов не становятся гениями.

Глава 4
Смотрите на мир как ребенок

В один из июньских вечеров 1816 года на южный берег Женевского озера обрушилась ужасная гроза^[170]. На вилле Диодати, которую снимал покинувший Англию лорд Байрон, собралась на ужин компания соотечественников: поэт Перси Биши Шелли, его возлюбленная Мэри Годвин (впоследствии Шелли), ее сводная сестра Джейн Клэр Клэрмонт, у которой был роман с Байроном, и врач Джон Полидори. Надо заметить, что Байрон, гений эпохи романтизма, пользовался репутацией страстного, мятежного, эгоцентричного молодого человека. Леди Каролина Лэм, его бывшая любовница, назвала Байрона «сумасшедшим, порочным и тем, с кем опасно связываться», что неудивительно, поскольку он не только завел шашни с ней, но и состоял в кровосмесительной связи со своей сводной сестрой. Вдохновленные разгулом стихии, они придумали развлечение, подобное обстановке: каждый взялся написать страшную историю. Всем участникам того знаменитого пари не было еще и тридцати лет. Спустя несколько лет Полидори опубликовал короткую повесть «Вампир» и ввел в мир литературы прообраз Дракулы. Перси Шелли проложил путь в пантеон великих поэтов, известных сегодня как английские романтики. Но самое сильное воздействие на западный менталитет и поп-культуру оказала Мэри Шелли. В тот вечер ее воображение нарисовало первые судороги Франкенштейна. Ей было всего восемнадцать.

Роман Мэри Шелли «Франкенштейн, или Современный Прометей» породил новый литературный жанр – готический роман ужасов, построенный на сочетании фантасмагорий и страшных преступлений. Со временем в золотой фонд этого жанра вошли такие произведения, как «Собор Парижской Богоматери», «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда», «Призрак Оперы». Однако влияние Франкенштейна на сегодняшнюю культуру связано не столько с романом Шелли, сколько со множеством его экранизаций и различных киноисторий по его мотивам, включая фильм «Франкенштейн», снятый Edison Manufacturing Company в 1910 году, и «Франкенштейн» 1931 года с Борисом Карлоффом в главной роли^[171]. Неуклюжий монстр, который ввалился в поп-культуру, значительно отличается от оригинального персонажа, созданного Шелли.

Сегодня ученые снова сфокусировали внимание на предупреждении Мэри Шелли: остерегайтесь действия закона непредвиденных последствий^[172]. В главе XI романа Шелли доктор Виктор Франкенштейн рассказывает, как он с восхищением ощутил тепло костра, а затем обжегся, когда протянул руку к пылающим углям. «Как странно, – подумал я, – что одна и та же причина порождает противоположные следствия!»^[173] Ее Франкенштейн был творческим гением, пытавшимся расширить сферу человеческих знаний. К тому же стремились Мария Кюри, Альберт Эйнштейн, Джеймс Уотсон и Фрэнсис Крик. Моральная дилемма Франкенштейна – необходимость сопоставлять позитивные стороны научного открытия с потенциальными негативными последствиями и устанавливать этические стандарты – предвосхитила аналогичные дилеммы, с которыми впоследствии столкнулись потомки Франкенштейна в современном мире атомной энергии, глобального потепления и генной инженерии.

Как смогла девушка-тинейджер, не получившая формального образования и не имевшая литературного опыта, преподать великий нравственный урок всему человечеству? Откуда юная представительница добропорядочного среднего класса узнала о темной стороне творческих изысканий, о наших «тайных страхах»? И почему, несмотря на все усилия Мэри Шелли, ее последующие романы так и не смогли повторить успех, достигнутый ею в девятнадцать лет? Ответ связан с детским воображением и взрослой реальностью.

Ни один гений не является островом; ни одна идея не рождается ex nihilo (из ничего). Будучи ребенком из состоятельной семьи, Мэри Годвин много читала, знала об экспериментах Бенджамина Франклина с запуском воздушных змеев и посещала публичные лекции по химии и электричеству, включая обсуждение животного электричества, открытого Луиджи Гальвани. Она была бунтаркой и в шестнадцать лет сбежала с Перси Шелли в Европу. Однажды впечатлительные молодые люди проплывали по реке Рейн в двадцати милях от замка Франкенштейн. Возможно, они слышали поверья о происходивших там страшных событиях. Из этих историй она многое позаимствовала для своего романа, и прежде всего имя своего персонажа. Однако ни один из этих внешних факторов не может объяснить оригинальность и шокирующую популярность ее романа.

Вместо этого нам следует обратиться к самой Мэри Шелли. В предисловии к изданию «Франкенштейна» 1831 года она объяснила читателям, как могла в тогдашнем юном возрасте выбрать и развить столь жуткую тему. «Я марала бумагу еще в детские годы, и любимым моим развлечением было “писать разные истории”. Но была у меня и еще одна большая радость: возведение воздушных замков – грезы наяву, – когда я отдавалась течению мыслей, из которых сплетались воображаемые события. Эти грезы были фантастичнее и чудеснее моих писаний», – написала Шелли^[174].

Юная Мэри была опытным писателем, но только в своем воображении. Через несколько дней после того знаменитого грозового вечера на Женевском озере она приняла участие в споре между Байроном и Шелли на тему опытов с гальванизацией и электричеством, которые проводил Эразм Дарвин (дед Чарльза). Затем она отправилась на покой, но не заснула, а вместо этого занялась тем, что называла «грезами наяву».

Положив голову на подушки, я не заснула, но и не просто задумалась. Воображение завладело мной, наделяя являвшиеся картины яркостью, какой не обладают обычные сны. Глаза мои были закрыты, но каким-то внутренним взором я необычайно ясно увидела бледного адепта [Франкенштейна] тайных наук, склонившегося над созданным им существом. Я увидела, как это отвратительное существо сперва лежало недвижно, а потом, повинуясь некоей силе, подало признаки жизни и неуклюже зашевелилось… Он спит, но что-то будит его; он открывает глаза и видит, как чудовище раздвигает занавеси у изголовья, глядя желтыми, водянистыми, но осмысленными глазами на своего творца.

Тут я в ужасе открыла глаза. Я так была охвачена видением, что вся дрожала и хотела вместо жуткого порождения своей фантазии поскорее увидеть окружающую реальность… Я не сразу прогнала ужасное наваждение; оно еще длилось. Я заставила себя думать о другом, обратившись к своему страшному рассказу – к тому злополучному рассказу, который так долго не получался! О, если б я могла сочинить его так, чтобы заставить и читателя пережить тот страх, который пережила я ночью!

И тут меня озарила мысль, быстрая как вспышка света и столь же радостная: «Придумала! То, что напугало меня, напугает и других – достаточно описать призрак, явившийся ночью к моей постели».

Алхимия нескольких детских воспоминаний, недавний спор, детские ночные кошмары и потрясающе живое воображение помогли создать самый мощный роман ужасов и моралистическую притчу в истории литературы. То, что начиналось как сочинение-страшилка, переросло в короткий рассказ, а затем в течение десяти месяцев – в полноценный роман. «Франкенштейн» был опубликован в первый день Нового – 1818-го – года тиражом в пятьсот экземпляров и встречен довольно благожелательно. Сам великий сэр Вальтер Скотт одобрил «оригинальный гений» автора^[175]. Первое издание «Франкенштейна» было анонимным, с предисловием Перси Шелли. Многие критики полагали, что таким «оригинальным гением» мог быть только мужчина, и поэтому приписывали роман самому Перси. Авторство Мэри Шелли было признано лишь после выхода в свет второго издания в 1823 году.

А теперь давайте перенесемся в 1990 год. Молодая женщина с богатым воображением, Джоан Роулинг, села в Манчестере на поезд в Лондон. Вот как она вспоминала это:

Я сидела там, не думая ни о чем, связанном с писательством, и идея пришла из ниоткуда… Я очень ясно увидела Гарри, тощего черноволосого мальчишку в очках, и испытала мощный прилив возбуждения – никогда раньше литературные задумки не волновали меня так сильно. Я принялась рыться в сумке, пытаясь найти ручку, карандаш или что-то еще, но там не было даже туши для ресниц. Поэтому я просто сидела и думала, и на протяжении четырех часов все эти идеи бурлили у меня голове^[176].

За этим последовало пятилетнее путешествие от воображаемой истории о Гарри Поттере до завершения первой книги, и эти годы не были легкими для Роулинг. Она переехала в Порту (Португалия), а оттуда в Эдинбург (Шотландия), где, будучи матерью-одиночкой с маленькой дочерью, жила на пособие. «Давайте не будем преувеличивать и притворяться, что мне приходилось писать на салфетках, потому что мы не могли позволить себе бумагу», – сказала она. Но она действительно жила на пособие в 70 фунтов стерлингов (около 130 долларов) в неделю и писала в своей однокомнатной квартире, но чаще в местном кафе Nicolson’s. В конце концов «после большого количества отказов» издательство Bloomsbury Press в Лондоне согласилось опубликовать книгу «Гарри Поттер и философский камень». В 2001 году ее редактор Барри Каннингем рассказал корреспонденту BBC, что после написания первой книги Роулинг хорошо представляла весь проект. «А потом она рассказала мне о Гарри Поттере – всю его историю… Она точно знала, что это за мир, куда он движется, какие персонажи в него войдут, как будет развиваться главный герой, и это было захватывающе, потому что обычно так не бывает»^[177].

Двадцатичетырехлетняя Роулинг смогла вообразить огромные просторы фантастического мира, населенного юными героями и героинями. То, что нарисовало ее воображение, стало одним из величайших успехов в истории издательского дела и привело к созданию не только книг, но и фильмов, пьесы, бродвейского мюзикла и двух тематических парков развлечений под названием «Волшебный мир Гарри Поттера». Как видите, между гениями Мэри Шелли и Джоан Роулинг прослеживается очевидная связь: обе были молоды, обе обладали богатым воображением и боялись чудовищ, которые бродят по ночам.

В каком возрасте ребенок понимает, что монстры в его снах, фильмах и книгах не существуют в реальности? Правда ли, что настоятельная потребность «повзрослеть» приводит к потере творческого воображения? Ни Мэри Шелли, ни Джоан Роулинг впоследствии не превзошли тот уровень силы воображения, который был у них в возрасте, соответственно, восемнадцати и двадцати четырех лет. Рэпер Канье Уэст затронул эту тему в своей композиции «Власть» («Power»), записанной в 2010 году. Упомянув о чистоте и честности «детской креативности», он с сожалением констатировал: «Реальность догоняет меня, забирает моего внутреннего ребенка».

Пабло Пикассо потерял власть над своим внутренним ребенком, и ему пришлось приложить массу усилий, чтобы ее вернуть. «Каждый ребенок – художник. Трудность в том, чтобы остаться художником, выйдя из детского возраста», – говорил он^[178]. Пикассо утверждал, что в детстве он был чрезвычайно искусен в рисовании, совсем как взрослый. Ему не было и четырнадцати лет, когда он начал создавать реалистичные шедевры. Однажды, посетив выставку детских рисунков, он сказал: «В их возрасте я рисовал как Рафаэль, но мне потребовалась целая жизнь, чтобы научиться рисовать как они». Детские работы Пикассо были лишены свойственной этому возрасту игривости. Приобщая своего одаренного ребенка к высокому искусству, отец и наставник Пабло, Хосе Руис, запрещал ему заниматься творческими играми и заставлял копировать канонических мастеров, не давая воли воображению. «Мое детство было не чем иным, как жалкой попыткой стать взрослым, – жаловался Пикассо^[179]. – То, что обычно принимают за раннее проявление гениальности, бывает присуще лишь гениям детства. По мере взросления этот дар исчезает бесследно. Возможно, ребенок со временем станет художником и, может, даже великим художником, но ему придется все начинать с нуля. Я никогда не обладал гением детской непосредственности. Даже мои первые рисунки не могли бы висеть на выставке детского творчества. Им не хватало детской неуклюжести, наивности. Уже в столь юном возрасте я рисовал вполне академически, с таким мастерством и точностью, что это ужасает меня, когда я об этом думаю»^[180].

Считается, что Пикассо уничтожил почти все свои детские работы. По его словам, он был вынужден пропустить пору художественного детства, но постепенно развил в себе детское воображение, которое послужило катализатором для последующих творческих инноваций. Многие критики, включая Гертруду Стайн, находят в работах Пикассо периода раннего кубизма (1907) попытки видеть и рисовать так, как это делают дети, которые сводят искусство к цвету и элементарным линиям пространства^[181]. Позднее, примерно в 1920 году, когда Пикассо вступил в неоклассический период, он писал фигуры с карикатурно большими конечностями, кистями рук и стопами. Эту манеру Пикассо объяснял воздействием повторяющегося детского сна: «В детстве я часто видел сон, который меня очень пугал. Мне снилось, что мои руки и ноги разрослись до гигантских размеров, а потом в такой же степени уменьшились, и вокруг я видел людей, с которыми происходили подобные преображения, становившихся громадными или крохотными. Всякий раз после этих снов я чувствовал себя совершенно измученным»^[182]. Пикассо однажды остроумно подметил: «Чтобы стать молодым, нужно потратить очень много времени».

Мэри Шелли, Джоан Роулинг и Пабло Пикассо были провидцами, попада´вшими в скрытые цели. В словах «провидец» и «воображение» заложены понятия «видение» и «образ». Пикассо видел образы; Роулинг видела нарратив, сопровождаемый образами; у Шелли было видение, которое она выражала словами. Альберт Эйнштейн тоже видел образы. По его собственному признанию, у него была «плохая память на слова и тексты». Вместо того чтобы видеть физический мир в абстрактных символах и формулах, как это делает большинство физиков, он представлял и запоминал его буквально, поскольку имел очень хорошую память на образы и воображаемые движущиеся объекты. «Я вообще очень редко думаю словами, – говорил он. – Приходит мысль – и только потом я могу попытаться выразить ее в словах»^[183].

В своей автобиографии Эйнштейн попытался объяснить сложный процесс работы своего воображения. Последовательность «образов памяти» (Erinnerungsbilder) становится рабочим инструментом, идеей, которую впоследствии можно выразить математическими формулами или словами. «Я полагаю, что переход от свободных ассоциаций к осмыслению обусловливается той важной ролью, которую играет идея. Совсем не обязательно, чтобы она была привязана к сенсорно познаваемому и воспроизводимому знаку (слову); но, если это так, мышление становится продуктивным»^[184]. Сначала Эйнштейн назвал этот способ образного мышления «свободной игрой с идеями», а затем просто «игрой» (Spiel).

Из этих игр с «образами памяти» возникли знаменитые мысленные эксперименты Эйнштейна. Он вспоминал, что в шестнадцать лет «провел свой первый довольно детский мысленный эксперимент, имеющий непосредственное отношение к специальной теории относительности»^[185]. Как выглядел бы мир, если бы человек мог оседлать луч света и путешествовать с его скоростью? Несколько лет спустя, когда Эйнштейн работал в патентном бюро Берна (Швейцария), он каждый день по дороге из дома в офис проезжал мимо знаменитой городской башни с часами. Однажды ему стало интересно: что будет, если трамвай умчится от нее со скоростью света? (Возникнет ощущение, будто башенные часы стоят, но часы в трамвае продолжат тикать, что опять-таки будет иметь отношение к его специальной теории относительности.) Значительно позже, примерно в двадцать шесть лет, Эйнштейн представил, что человек и какие-то вещи одновременно падают с крыши здания. Если в поле зрения падающего человека будут находиться только эти вещи, возникнет ли у него ощущение падения? (Нет. Ему покажется, что все находится в состоянии покоя.) Когда у Эйнштейна появились дети, он пытался объяснять им, как устроен мир, с учетом детского взгляда на вещи. Вот как он растолковал суть концепции искривления пространства-времени (общей теории относительности) своему младшему сыну Эдуарду: «Когда слепой жук ползет по поверхности изогнутой ветки, он не замечает, что в действительности движется по искривленной поверхности. Мне повезло заметить то, чего не заметил жук»^[186].

Эйнштейн был способен видеть мир таким, каким его воображает ребенок, и в то же время не упускать из виду достоверную научную информацию. «Отец» атомной бомбы Роберт Оппенгеймер говорил, что в Эйнштейне «всегда была какая-то волшебная чистота, детская, безгранично упрямая»^[187]. Эйнштейн часто упоминал о существовании связи между креативностью и мышлением ребенка. В 1921 году он оставил юной дочери одного из своих коллег, Адриане Энрикес, автограф: «Поиски истины и красоты – это сфера деятельности, в которой нам позволено всю жизнь оставаться детьми»^[188]. К концу жизни он сформулировал это так: «Мы никогда не перестанем смотреть детским удивленным взглядом на величайшую тайну, в которой рождены»^[189].

Королевство магии, страна приключений, волшебный мир Гарри Поттера – это фантастические миры, куда родители приводят своих детей, чтобы усилить и, может быть, возродить – как у себя, так и у детей – веру в чудеса. Питер Пэн, герой сказок Джеймса Мэтью Барри, был мальчишкой, который отказывался взрослеть. Он жил в Лондоне, но часто летал из нашего мира в Неверленд. Майкл Джексон словно смоделировал свою жизнь по образцу Питера Пэна и тоже решил не взрослеть. (Темная сторона Майкла Джексона была показана в документальном фильме 2019 года «Покидая Неверленд», который был посвящен сексуальному насилию поп-звезды над двумя мальчиками.) Актриса Джейн Фонда вспоминала, что однажды Джексон признался ей: «Знаешь, все стены моей комнаты увешаны плакатами Питера Пэна. Я полностью отождествляю себя с Питером Пэном, потерявшимся мальчиком из Неверленда»^[190].

Калифорнийское поместье Майкл Джексон в первый раз увидел в 1983 году (там он построил ранчо Неверленд), когда приехал туда, чтобы сняться в клипе на совместную песню с Полом Маккартни. Сотрудничество звезд закончилось тем, что Джексон купил авторские права на тексты 250 песен Beatles. По количеству денег, заработанных в сфере популярной музыки, – одному из главных критериев успеха в шоу-бизнесе – Beatles занимают первое место, а Майкл Джексон – третье. Джексон написал свои лучшие хиты до двадцати трех лет; ничто из того, что он сделал после, не могло сравниться с музыкальным или коммерческим триумфом его альбома Thriller 1982 года. У Маккартни, которого многие называют главной творческой силой Beatles (хотя некоторые считают, что это был Джон Леннон), самым креативным был период с семнадцати до двадцати семи лет, то есть до и во время его участия в группе. Впоследствии, как он ни старался, ни одна из его песен не смогла сравниться с ранними хитами.

«Секрет гения в том, чтобы сохранить дух ребенка до старости», – говорил писатель Олдос Хаксли^[191]. Это удалось сделать Уолту Диснею (1901–1966) и помогло ему полностью преобразовать мир развлечений. «Я не делаю фильмы преимущественно для детей. Я делаю их для ребенка в каждом из нас, шесть ему лет или шестьдесят»^[192]. Сюжетная линия диснеевского фильма – это всегда сказка или воображаемое приключение. Помимо таких мегахитов, как «Белоснежка и семь гномов» (1937), «Пиноккио» (1940), «Фантазия» (1940), «Дамбо» (1941), «Бэмби» (1942), «Золушка» (1945), «Остров сокровищ» (1950), «Алиса в Стране чудес» (1951), «Робин Гуд» (1952), «Питер Пэн» (1953), «Леди и бродяга» (1955), «Спящая красавица» (1959) и «Мэри Поппинс» (1964), Дисней создал ориентированные на детей телепрограммы Disney’s Wonderful World («Волшебный мир Диснея») и The Mickey Mouse Club («Клуб Микки-Мауса»), построил Диснейленд и основал тематический парк Epcot Center. Какой ребенок на Западе за последние пятьдесят лет не играл с Микки, Минни, Дональдом, Плуто или Гуфи? А началось все с дружественного к детям персонажа по имени Микки-Маус.

«Он выскочил из моего сознания на блокнот для рисования двадцать лет назад во время поездки на поезде из Манхэттена в Голливуд», – вспоминал Дисней в 1948 году^[193]. После этого на телевидении, в мультипликационных или художественных фильмах Дисней всегда сам озвучивал или, скорее, играл роль Микки. Детство Диснея прошло в Миссури, рядом с крупной железной дорогой, чем и объясняется его увлеченность этим видом транспорта. В 1949 году он построил на своем заднем дворе в Лос-Анджелесе железную дорогу в масштабе 1: 4, чтобы играть с ней вместе с друзьями, а в Диснейленде он проложил железную дорогу в масштабе 1: 2, чтобы связать четыре его страны: Мир приключений (Adventureland), Приграничную страну (Frontierland), Страну фантазий (Fantasyland) и Страну будущего (Tomorrowland). Дисней любил спрашивать: «С какой стати мы должны взрослеть?»

Моцарт не повзрослел до конца своих дней. Как сказала его сестра Наннерль в 1792 году, «во всем, что не касалось его музыки, он почти всегда вел себя как ребенок и таким остался»^[194]. Одним из внешних признаков присутствия в Моцарте вечного ребенка была его неистребимая склонность к употреблению ненормативной лексики. Как дети не до конца понимают правила грамматики или предпочитают их игнорировать, так и он даже не пытался обходить темы, которые считаются неприличными. Ниже приведен лишь один пример – отрывок из письма Моцарта к кузине, которое он написал в возрасте двадцати одного года. Этот фрагмент дает представление о множестве других писем с подобными высказываниями, которыми изобилует корреспонденция нашего милого гения.

А теперь пожелаю вам доброй ночи, сладко спите, испражняйтесь в постель что есть мочи… Ах, у меня задница огнем горит! Что бы это значило? Может быть, дерьмо просится наружу? Да-да, дерьмо, узнаю тебя, вижу тебя, ощущаю твой запах – и… Что это? Возможно ли это? О боги! Ухо мое, не обманываешь ли ты меня? Нет-нет, уже никакого сомнения в том, что это за протяжный, печальный звук!^[195]

К этому можно добавить присутствующие в музыкальных канонах Моцарта каламбуры типа псевдолатинской бессмыслицы Difficile lectu mihi mars et jonicu, которая может быть воспринята на слух как сочетание неприличных немецких и итальянских слов Lech du mich in Arch et Cunjoni, означающее «Мне трудно лизать задницу и гениталии».

Этот туалетный юмор всего лишь ребячество! Но вспомните, что такое же пристрастие к непристойностям демонстрировали и продолжают демонстрировать стендап-комики: Робин Уильямс, Джордж Карлин, Ричард Прайор, Морт Саль, Ленни Брюс, Дэйв Шаппелл, Сара Сильверман, Крис Рок, Эми Шумер и многие другие. Обратите внимание на то, что их выступления неизменно начинаются со шквала сквернословия, если их не «запикивают» в прямом эфире. Так они привлекают внимание не только к своему образу «плохишей», но и к творческому процессу, как бы заявляя: «Этой похабщиной я хочу пригласить вас в новый мир, где нет никаких барьеров для полного самовыражения. Наконец открылся сезон для вещей, о которых раньше мы не могли говорить».

Вспышки копрологического юмора происходили у Моцарта в основном вечерами, когда он расслаблялся, глупел и завязывал новые знакомства, действуя бездумно и по-детски игриво. Его сквернословие было лишь признаком того, что он отправился в «страну креатива». Там часто путешествовал комический гений Робина Уильямса с его игрушечными солдатиками, выдуманными мирами и копролалией. Другой комик, Джон Клиз (звезда шоу «Летающий цирк Монти Пайтона» и «Отель Fawlty Towers»), сказал по поводу неуместных вспышек подобной «креативности»: «Чтобы обрести уверенность, нужно четко понимать, что в режиме творчества и открытости нет правильного и неправильного. Любая вещь, которая может показаться смехотворной или сумасшедшей, потенциально может привести вас к прорыву, которого вы так ждали»^[196].

Хорошие идеи могут исходить от воображаемых друзей. В шесть лет Фрида Кало регулярно убегала из дома через окно «с маленькой девочкой примерно моего возраста, чтобы повеселиться и потанцевать»^[197]. Чарльз Доджсон (Льюис Кэрролл), автор «Алисы в Стране чудес», представил себе девочку (Алису), скачущую с воображаемым кроликом. У Моцарта тоже был воображаемый мир и воображаемые друзья. Миру своего детства он дал название «Королевство за спиной» (Das Königreich Rücken) и населил его воображаемыми жителями^[198]. В 1787 году вместе со своими реальными друзьями он отправился в Прагу на премьеру оперы «Дон Жуан». Чтобы скоротать время, Моцарт придумал прозвища себе, жене, друзьям, слугам и даже любимой собаке. Себя он назвал Пункитититти, жену – Шабла Пумфа, слугу – Загадарата, а собаку – Гаукерль-Шамануцки^[199]. Свою последнюю оперу «Волшебная флейта» Моцарт населил подобными воображаемыми персонажами, такими как Папагено и Папагена. Когда Моцарт придумывал свой воображаемый мир по пути в Прагу, ему было не четыре года или шесть лет, а тридцать один! Когда в 1791 году он создал детское королевство «Волшебной флейты», ему оставалось жить всего несколько месяцев.

На церемонии вручения премии Genius Gala за 2015 год в Liberty Science Center в Нью-Джерси основатель Amazon Джефф Безос выразил идею юношеской креативности в следующих словах: «Вам нужно развивать детскую способность не попадаться в ловушку своего опыта. Сохранять эту свежесть взгляда, это мышление новичка становится невероятно трудно, когда вы начинаете считать себя экспертами. Великие изобретатели всегда в поиске. Им не дает покоя ощущение божественной неудовлетворенности. Даже если они видели что-то тысячу раз и привыкли к этому, им все равно кажется, что это можно улучшить»^[200]. Чтобы стимулировать мышление новичка, технологические компании, такие как Amazon, Apple и Google, создали «зоны креативности». У Amazon есть «дом на дереве» и птичьи гнезда с доступом к Wi-Fi; Pixar стилизует конференц-залы под деревянные хижины и пещеры; Google разместила на своей территории площадку для пляжного волейбола и огромный скелет тираннозавра, на котором любят сидеть розовые фламинго. Даже сам Liberty Science Center – это не столько музей науки и техники, сколько гигантская игровая площадка, где разрешается выкапывать кости динозавров, возводить город Lego, путешествовать по джунглям, населенным диснеевскими персонажами, или создавать пещеры из пенопластовых блоков. Детям здесь тоже всегда рады.

«Каждый ребенок при рождении одарен свыше живым воображением, – сказал Уолт Дисней. – Но как мышцы становятся вялыми при длительном бездействии, так и яркое воображение ребенка тускнеет с годами, если он перестает его задействовать». «Почему, – задается вопросом Канье Уэст, – способность человеческого духа к воображению бледнеет по мере того, как мы переходим из детства во взрослую жизнь, из мира детского воображения во взрослую реальность?» Когда мы взрослеем, нам приходится самим выживать в реальном мире, обеспечивать себе пищу, кров и так далее. Несмышленые и игривые детеныши животных, по мере того как вырастают, начинают жестко следовать запрограммированным паттернам поведения.

Нас, людей, спасает неотения. Это термин, придуманный эволюционными биологами для объяснения способности человека сохранять во взрослой жизни такие ювенальные характеристики (детские качества), как любознательность, игривость и воображение^[201]. В 1979 году журнал Natural History опубликовал статью видного эволюционного биолога Стивена Джея Гулда «Микки-Маус: биологический аспект образа», в которой отметил: «Люди неотеничны. Мы эволюционировали, потому что сохраняли до зрелого возраста ювенальные черты наших предков… У нас очень длинные периоды беременности, сравнительно долгое детство и самая большая продолжительность жизни в сравнении с млекопитающими. Морфологические особенности вечной детскости сослужили нам хорошую службу»^[202]. Детское воображение, побуждающее нас представлять «а что, если…», есть одно из качеств, делающих нас людьми. Оно объясняет наши открытия и инновации в искусстве, науке и устройстве общества, позволяет нам увидеть мир будущего. В 1929 году вечный ребенок Альберт Эйнштейн сказал: «В своем воображении я свободен рисовать как художник. Воображение важнее знания. Знание является ограниченным. Воображение охватывает весь мир»^[203]. Хотя люди обязаны своим прогрессом неотении, этот специализированный термин незнаком многим из нас и, конечно, программе проверки правописания в моем компьютере. Поэтому повторю: неотения – это сохранение ювенальных черт у взрослых людей, привычка к сохранению вида, которая укоренилась настолько глубоко, что полностью исчезла из нашего поля зрения.

Итак, к какому выводу приводит нас эта попытка проникнуть в умы детей-гениев разных времен? Становится ясно, что самый бесполезный совет, который мы можем дать нашим детям (и самим себе), это: «Повзрослей!» Вот почему детям нужны истории на ночь, сказки с участием джиннов и фей-крестных, игрушки и куклы, шалашики на деревьях и кукольные домики, каникулы, летние лагеря и воображаемые друзья; взрослым же требуются места для совмещения работы с игрой, творческие ретриты, комедийные часы в офисах и приказы «пойти поиграть с этой идеей». Все это позволяет нам сохранить или вернуть нашу способность к креативному мышлению. Поэт Шарль Бодлер был прав, когда в 1863 году заметил: «Гений – это всего лишь детство, возвращенное по собственному желанию»^[204].

Глава 5
Развивайте в себе жажду познания

Королева Англии Елизавета I (1533–1603) получила лучшее традиционное образование, какое можно было купить за деньги казны. Ее отец, Генрих VIII, отправивший на плаху Анну Болейн и других своих жен, хорошо понимал, что раньше или позже бразды правления страной перейдут кому-то из его детей (может быть, даже девочке), поэтому нанимал для них лучших репетиторов. Его младшая дочь Елизавета получила классическое образование, типичное для принца-гуманиста эпохи Возрождения, но чрезвычайно редкое для женщины того времени. Елизавета не только изучала историю, философию и древнюю литературу, но и читала ранних отцов Церкви, греческий Новый Завет и латинские труды богословов Реформации. Когда Елизавете было всего семнадцать, ее наставник Роджер Эшем сказал: «Ее ум совершенно лишен дамской вялости, и она наделена чисто мужской способностью ассоциативного мышления. Она все схватывает с удивительной быстротой, память у нее фантастически цепкая. По-французски и по-итальянски она говорит так же свободно, как по-английски, латынью владеет великолепно, греческим – вполне прилично»^[205].

С окончанием уроков у Эшема образование Елизаветы не прекратилось. Даже после восхождения на престол в 1558 году Елизавета всю жизнь продолжала учиться самостоятельно. Однажды она написала своей мачехе королеве Екатерине Парр: «Ум мужчины или женщины притупляется и теряет способность полностью понимать что-либо, если только он не будет всегда занят каким-либо обучением»^[206]. Взяв за правило каждый день посвящать три часа чтению, Елизавета заслужила право 26 марта 1585 года напомнить парламентариям: «Я должна подтвердить, что это верно, и, полагаю, немногие (если это не профессора) прочли больше»^[207]. По словам ее современника Уильяма Кэмдена, «она снабжала свой разум необходимыми документами и инструкциями, ежедневно училась и вела переписку не ради тщеславия, а во благо любви и добродетели, поскольку была чудом учености среди монархов своего времени»^[208].

Елизавета действительно была чудом учености. Но какова практическая польза всех ее познаний? Они давали ей могущество. Фрэнсис Бэкон, один из придворных Елизаветы, сказал (имея в виду, возможно, именно ее): «Знание само по себе есть сила». Образованность обеспечила Елизавете равное или более высокое положение по сравнению с полностью мужским дипломатическим корпусом той эпохи. Свободное владение латинским, французским и итальянским языками позволяло ей разговаривать с иностранными посланниками (и понимать их, когда они разговаривали друг с другом), а также читать письма из-за границы без привлечения переводчиков. Когда в 1597 году польский посол попытался смутить королеву, заговорив на латыни, она оборвала его, произнеся совершенно импровизированную речь на этом языке, затем повернулась спиной к несчастному эмиссару и сказала своим придворным с притворным смирением: «Милорды, сегодня я вынуждена была почистить свою заржавленную латынь»^[209].

Образование помогло Елизавете добиться власти и авторитета, однако она не утратила желания приобретать знания. В качестве личного девиза она выбрала латинское Video et taceo («Вижу и храню молчание»). Огромный дисбаланс между тем, что она держала в голове и что высказывала публично, приносил ей пользу во всех политических делах. Сравните подход Елизаветы с поведением нынешних глав британского и американского государств Бориса Джонсона и Дональда Трампа, которые ежедневно заявляют о себе импульсивными постами в Twitter. Зная все и сохраняя молчание, Елизавета правила сорок четыре года, что было на тот момент рекордным сроком для английских монархов. Она заложила фундамент Британской империи и даровала свое имя целой эпохе – Елизаветинской эпохе. Тщательный отбор всего, что она вкладывала себе в голову, позволял гениальной Елизавете направлять свою страну и удерживать ее на верном пути.

Назовите это стремлением к обучению, жаждой познания или неодолимой любознательностью – все это одна и та же движущая сила, которая воздействует на каждого из нас, пусть и в разной степени. Любопытство нельзя увидеть или измерить, но оно является неотъемлемой частью личности каждого человека и неразрывно связано с другими личностными чертами, особенно со страстью. Стремление постичь истину равносильно зуду, особенно у гениев. Загадочные и неразрешимые проблемы не дают покоя великим умам. Они вызывают то, что Джефф Безос назвал «божественной неудовлетворенностью» тем, что есть, и побуждают добиваться того, что могло бы быть. Мария Кюри была одержима стремлением разгадать тайну излучения, испускаемого урановой смолкой. Альберта Эйнштейна заинтриговала тайна стрелки компаса, которая всегда занимает определенное положение. Игнац Земмельвейс (1818–1865) удивился расхождению показателей смертности в родильном доме Вены и доказал полезность мытья рук. Любознательные люди хотят разобраться в причинах дискомфорта, вызванного разрывом между тем, что они видят, и тем, что они знают. И эти люди чувствуют себя обязанными устранить данное противоречие.

С разной степенью частоты и интенсивности у каждого из нас возникает желание узнать то, чего мы не знаем. Специалисты в области психологии образования и маркетинга пытаются извлечь выгоду из этого человеческого стремления. Когда Зигмунд Фрейд отправлялся с детьми на охоту за грибами и находил великолепный экземпляр, он не кричал: «Смотрите, вот он!» Вместо этого он накрывал гриб своей шляпой и позволял детям самим раскрыть тайну. Фрейд интуитивно понимал то, что современные психологи выявили в ходе исследования, проведенного в 2006 году: когда участников просили воспроизвести полученную информацию, им вспоминались в первую очередь те вещи, которые вызывали у них удивление. Дети запоминают больше, когда совершают открытия сами^[210]. Возможно, лучшим способом обучения является не пассивное получение информации, а активное проявление любознательности.

Леонардо да Винчи называют «самым неугомонным и любопытным человеком в истории»^[211]. Возможно, это преувеличение, но Леонардо задавал много вопросов как другим, так и самому себе. В качестве примера рассмотрим список его дел на один день, который он составил в 1495 году в Милане^[212].

● Рассчитать площадь Милана и его окрестностей.

● Найти книгу-путеводитель по Милану и его храмам, желательно с описанием пути к площади Кордузио.

● Выяснить размеры Корте Веккьо [внутреннего двора графского дворца].

● Попросить учителя арифметики [Лука Пачиоли] показать способ расчета площади треугольника.

● Спросить у Бенедетто Потьянари [флорентийский купец, проездом в Милане], каким образом во Фландрии они передвигаются по льду.

● Сделать зарисовки Милана.

● Уточнить у маэстро Антонио, как расположены мортиры на бастионах, днем и ночью.

● Изучить устройство арбалета маэстро Гьянетто.

● Найти мастера по гидравлике и выяснить у него, как чинят блокировочные шлюзы, каналы и водяные мельницы в Ломбардии.

● Обсудить способы определения размеров Солнца, о которых обещал рассказать маэстро Джованни Франчезе.

Интересы Леонардо распространяются на многие области: городское планирование, гидравлика, живопись, астрономия, математика, оружие и даже катание на коньках. Что из этого он изучал в школе? Ничего, ибо Леонардо был незаконнорожденным и поэтому не имел доступа к единственной в ту пору системе образования, которой заведовала Римско-католическая церковь. Его не учили латинскому и греческому – основным языкам тогдашней науки, поэтому впоследствии он называл себя uomo senza lettere^[213] (невежественным человеком). Существует два типа любознательных людей: те, кто учится на опыте, и те, кто обучается посредством чтения. Леонардо принадлежал к первому типу, то есть к тем, кто действует и совершает открытия, а не к тем, кто читает о том, что сделали и открыли другие.

Леонардо был человеком действия. Помимо занятий живописью, он поднимался в горы, чтобы изучать руды и окаменелости, бродил по приливно-отливным болотам, чтобы наблюдать за полетами стрекоз. Он разбирал механизмы, чтобы узнать, как они работают, и с той же целью вскрывал трупы людей. Все свои открытия он записал и зарисовал примерно на тринадцати тысячах страниц.

Что сделало Леонардо таким любознательным? Одной из первых попыток объяснить пытливость его ума стала теория, выдвинутая в 1910 году гениальным Зигмундом Фрейдом. Сегодня это может показаться странным, но Фрейд связывал любознательность Леонардо с его явной гомосексуальностью, «которая толкнула его сублимировать свое либидо в жажду исследования»^[214]. Фрейд полагал, что физические признаки гомосексуальности Леонардо проявлялись в женоподобности некоторых его персонажей, особенно заметной у «Святого Иоанна Крестителя» (см. ил. 5.1), а также в некоторых странных чертах поведения художника.

История знает множество леворуких гениев^[215], и Леонардо, возможно, был самым знаменитым «левшой» из всех. В придачу к этому Леонардо отличала странная манера вести записи: он почти всегда писал справа налево. Конечно, этому есть простое объяснение: человек, который пишет левой рукой справа налево, исключает риск размазать чернила.

Однако Фрейд не удовлетворился этим практическим объяснением и посчитал манеру письма Леонардо свидетельством «латентного поведения», признаком вытеснения сексуальности в нетолерантном обществе. С помощью такого закодированного письма Леонардо мог сохранять в тайне свои мысли и желания. Вывод Фрейда: «Сублимированное либидо усиливает любознательность и страсть к познанию… Стремление к исследованию становится компульсивным и отчасти замещает сексуальную активность»^[216]. Короче говоря, любопытство может служить заменой секса.

Хотя все это может показаться надуманным, Леонардо сам отметил в «Атлантическом кодексе», что «интеллектуальная страсть вытесняет чувственность»^[217]. Правда ли, что гомосексуальная страсть подстегивает любознательность и креативность, как предполагал Фрейд? Результаты современных специальных исследований показывают, что это не так: «Гомосексуалисты не являются более или менее креативными, чем гетеросексуалы»^[218]. Хотя жизненный опыт геев, возможно, помогает им раскрывать некоторые особенности инаковости, совершенно очевидно, что гомосексуалисты проявляют любознательность – и становятся творческими гениями – не чаще и не реже, чем гетеросексуалы.

Приступая к созданию своих знаменитых картин, включая «Мону Лизу», любознательный Леонардо, похоже, делал шаг назад и спрашивал себя: «Как устроено то, что я хочу изобразить, и как работает этот живой организм?» Чтобы получить ответы на эти вопросы, он брал в руки не кисть, а нож. Ради удовлетворения своего интереса к анатомии Леонардо препарировал мертвых свиней, собак, лошадей и быков, а также трупы людей, в том числе двухлетнего ребенка.

В те времена, как и в любые другие, препарирование человеческих тел требовало смелости – сочетания страсти и толерантности к риску. Смелости у Леонардо было в избытке, как не раз отмечал его ранний биограф Джорджо Вазари в «Жизнеописаниях наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих» (1550)^[219]. Для начала где же взять человеческие трупы? В эпоху, когда церковные власти все еще считали рассечение трупов ересью, Леонардо проявил осторожность и не назвал свои источники, хотя мы знаем, что по меньшей мере одно из тел он вскрывал в морге при флорентийской больнице Санта-Мария-Нуова^[220].

После того как Леонардо нашел доступ к телам, все стало только хуже. Погода в Милане и Флоренции может быть жаркой. Чтобы отделить слои кожи и сухожилия, ткани должны сохранять некоторую степень упругости и целостности. Без охлаждения и кондиционирования воздуха мертвые ткани разлагаются и разжижаются. По-видимому, Леонардо производил рассечения под покровом ночи, о чем и сообщал своим читателям:

И если б даже ты имел любовь к предмету, тебя отшатнуло бы отвращение, и даже если бы не отшатнуло оно, то тебе помешал бы страх находиться в ночную пору в обществе разрезанных на части, ободранных, страшных своим видом мертвецов; и даже если бы это не помешало, тебе, возможно, будет недоставать точности рисунка, необходимой в подобных изображениях. Если бы ты овладел рисунком, у тебя не было бы еще знания перспективы, а даже если бы рисунок сопровождался знанием последней, то потребовался бы еще строй геометрического доказательства и метод расчета сил и крепости мышц. Может быть, терпения не хватит у тебя, и ты не будешь прилежен^[221].

Помимо всего прочего, трупы сильно воняли, но это не отвлекало Леонардо от поставленной задачи. Вазари описывает случай, когда Леонардо нужно было изобразить отвратительное и страшное чудовище. Он напустил в комнату разных змей, ящериц, сверчков, кузнечиков, бабочек и тому подобных тварей, из которых создал искомый образ. Трудился он над ним так долго, что в комнате от издохших существ стоял невыносимый смрад, но Леонардо не ощущал его по причине той великой любви, которую питал к искусству.

Возникает вопрос: «Когда гений поглощен процессом исследования, замечает ли он дискомфорт?» Микеланджело не оплакивал свою судьбу, когда в течение четырех лет по шестнадцать часов в день он «агонизировал» под куполом Сикстинской капеллы в Ватикане. Исаак Ньютон не жаловался, когда вводил себе в глаз тонкий костяной зонд и давил им на заднюю стенку глазного яблока, чтобы оценить изменения в восприятии цвета. Никола Тесла продолжал эксперименты после того, как его много раз било электрическим током высокого напряжения. Правда ли, что творческая любознательность подавляет боль?

Чему научило Леонардо вскрытие множества трупов? Это позволило ему детально изучить анатомические структуры органов человека на уровне нашей сегодняшней науки. Он первым идентифицировал болезнь, которую мы теперь называем атеросклерозом. Он первым понял, что зрение – это процесс рассеивания света по всей сетчатке, а не фокусировки его в одной точке глаза. Он первым обнаружил, что в нашем сердце четыре камеры, а не две. И он первым продемонстрировал, что завихрения крови при прохождении ее через суженное аортальное отверстие заставляют закрываться аортальный клапан (данный факт был подтвержден лишь в 1968 году)^[222]. Этот список можно продолжать очень долго. Через 450 лет после его смерти медицинская наука создала устройства для компьютерной аксиальной томографии (КАТ) и магнитно-резонансной томографии (МРТ), позволяющие заглянуть внутрь тела, не разрезая его. Однако даже сегодня некоторые врачи предпочитают использовать копии рукописных рисунков Леонардо (см. ил. 5.2) вместо компьютерных изображений в медицинских учебниках, поскольку считают, что перекрестные штрихи мастера точнее раскрывают функциональные процессы в организме^[223]. Любознательность Леонардо не только помогла ему правильно нарисовать лицевые мышцы, образующие улыбку Моны Лизы^[224], но и привела его к открытиям, выходящим далеко за пределы мира искусства.

Леонардо испустил последний вздох в возрасте шестидесяти семи лет, оставив после себя менее двух десятков законченных картин^[225]. Зато в его наследие входят объемные заметки и около сотни тысяч эскизов и набросков. Почему человек, которого считают величайшим художником всех времен, написал так мало картин? Потому что любознательность толкала его к следующему проекту. Ему больше нравилось учиться, продолжать что-либо, нежели заканчивать.

Большинство людей не препарируют животных и не собираются поворачивать русла рек, как это делал Леонардо ради удовлетворения своего любопытства. Многие из нас учатся посредством чтения, и мы делаем это по трем причинам: 1) чтобы получить информацию, которая может привести к знанию, мудрости, авторитету и власти; 2) чтобы обогатить наш жизненный опыт и разобраться в секретах человеческого поведения, не рискуя при этом понести эмоциональный ущерб; 3) чтобы найти образцы для подражания, на которые можно настроить наш моральный компас.

Одним из гениев, изменивших жизнь миллионов, стала телерепортер и ведущая ток-шоу Опра Уинфри. Свою любознательность и стремление учиться она наглядно продемонстрировала в ходе тридцати семи тысяч проведенных ею интервью. Не меньшее влияние на ее телеаудиторию оказал проект «Книжный клуб Опры», который пробуждал интерес к чтению у людей, не бравших в руки книг с момента окончания школы. В детстве Опре приходилось сражаться за право учиться. «Ты какой-то книжный червь! – кричала мать, выхватывая книгу из рук дочери. – Тащи свою задницу на улицу! Думаешь, ты лучше других детей? Не поведу я тебя ни в какую библиотеку!»^[226]

Праправнучка раба и внебрачный ребенок, Опра воспитывалась в семьях родственников. В детстве и раннем подростковом возрасте она подвергалась сексуальным домогательствам, в четырнадцать лет забеременела и родила, но ребенок вскоре скончался. «Я вернулась в школу после смерти ребенка, – вспоминала она, – думая, что получила второй шанс в жизни. Я с жадностью набросилась на книги. Читала о “проблемных” женщинах, о Хелен Келлер, Анне Франк, Элеоноре Рузвельт»^[227].

Уинфри выбилась из нищеты, став медиамагнатом и первым афроамериканским миллиардером. Как ей это удалось? Она упорно трудилась, чтобы улучшить себя и других посредством чтения. Лауреат Нобелевской премии Тони Моррисон сказала об Опре: «Мне редко доводилось видеть дом с таким количеством разнообразных книг, предназначенных не для украшения, а для чтения. Она ненасытный читатель»^[228]. В 2017 году Уинфри рассказала о важности чтения для образования, но ни разу не упомянула об учебе в школе, колледже или университете. «Чтение необходимо, потому что оно открывает дверь в реальную жизнь, и без него вы не сможете преуспеть в этой жизни. Это – путь к открытиям, удивлению, восхищению и выяснению того, кто вы, почему вы здесь и зачем пришли. Это – приглашение к жизни и неиссякаемый источник пищи для вашего ума»^[229].

Как и Опра Уинфри, Бенджамин Франклин всю жизнь учился, читал и действовал. В своей автобиографии (1771) он признался, что родился библиофилом: «С малых лет я страстно любил читать, и все те небольшие деньги, которые попадали мне в руки, откладывал на покупку книг. Я очень любил путешествия. Первым моим приобретением были сочинения Бениана [Джона Баньяна] в отдельных томиках»^[230]. В 1727 году Франклин основал «Хунту» – клуб из двенадцати молодых торговцев, которые собирались каждую пятницу для обсуждения вопросов морали, философии и науки. В конце концов он собрал 4276 книг – одну из самых больших библиотек в американских колониях^[231].

«Путешествие пилигрима» Джона Баньяна, «Эссе о проектах» Даниэля Дефо и «Сравнительные жизнеописания» Плутарха были настольными книгами Франклина в молодости. Позднее, «чтобы не краснеть из-за неумения считать (в школе дважды проваливался по арифметике)», он самостоятельно проштудировал «Арифметику Кокера» (первое издание вышло в Лондоне в 1677 году), а также прочел книгу по навигации и ознакомился с содержащимися там начатками геометрии. Желая стать светским человеком, Франклин научился говорить по-французски и по-итальянски, читать по-испански, освоил латынь. Таким самосовершенствованием он занимался в основном по воскресеньям, когда оставался один, «избегая, насколько возможно, посещения общественного богослужения»^[232]. Билл Гейтс, гений нашего времени, в 1997 году сказал примерно то же самое: «С точки зрения распределения временных ресурсов религия не очень эффективна. В воскресенье утром я мог бы сделать гораздо больше»^[233].

В сорок два года Бенджамин Франклин оставил профессию издателя газет и журналов и отправился в американские колонии. Он стремился удовлетворить свое ненасытное научное любопытство. Почему пронзительная скрипичная нота разбила стакан? Почему электричество проходит через воду, но не проходит через дерево? Подобные вопросы входили тогда в сферу натурфилософии, которую мы сегодня называем физикой. Английский термин scientist (ученый) появился лишь в 1833 году. «Когда я освободился от забот о своем частном предприятии, у меня появилась отрадная надежда, что приобретенное мной скромное, но достаточное состояние позволит мне использовать досуг для философских занятий и развлечений в продолжение оставшихся мне лет жизни»^[234]. Неважно, что он знал только начатки математики и совсем не был знаком с физикой. Любознательный Бен сам учился тому, что ему требовалось.

Интерес Франклина к электротехнике был вызван случайным событием. В 1746 году путешествующий лектор Арчибальд Спенсер из Эдинбурга прибыл в Филадельфию и продемонстрировал действие статического электричества^[235]. Заинтригованный, Франклин тут же купил электрогенерирующее оборудование Спенсера и начал проводить опыты в основном ради удовольствия. Он сказал: «Мне до этого никогда не приходилось проводить исследование, которое столь полно завладело бы моим вниманием и временем. Из-за моих занятий (к счастью, удается побыть одному) и повторения опытов для моих друзей и знакомых, которые… толпами приходят посмотреть, у меня остается мало времени для прочих дел»^[236]. В ходе одного из таких публичных опытов Франклин собирался умертвить электрическим ударом и зажарить на электрическом вертеле рождественскую индейку^[237]. От волнения он забыл надеть изолирующие ботинки и чуть не погиб.

Между 1746 и 1750 годами Франклин перешел от демонстрации салонных трюков к серьезному исследованию электричества. В 1752 году он отважно запустил под грозовые тучи сделанного из шелкового платка воздушного змея. Когда в него ударила молния, то по бечевке, намокшей от дождя, прошел электрический разряд к привязанному к ее концу ключу, от которого зарядилась лейденская банка. Опыты с атмосферным электричеством были очень опасными, и в следующем году при проведении эксперимента с молниеуловителем погиб российский физик Георг Вильгельм Рихман^[238]. В итоге Франклин доказал тождество между электрической субстанцией и субстанцией молнии и установил, что электричество – это не эфир и не жидкость, а скорее сила, которая, подобно гравитации, пронизывает всю природу. В знак признания его заслуг он был удостоен не только почетных научных степеней Йеля и Гарварда, но и эквивалента Нобелевской премии по физике XVIII века – медалью Копли Лондонского королевского общества. Франклин сохранил пытливость ума до конца своих дней. В 1786 году он написал другу, что за долгую жизнь многое повидал в этом мире и теперь «с растущим любопытством ждет знакомства со следующим»^[239]. Четыре года спустя его желание исполнилось.

Ученый-изобретатель Никола Тесла тоже был одержим страстным желанием исследовать электричество. Его усилия привели к повсеместному внедрению переменного тока и индукционного электродвигателя – устройства, все еще используемого во многих уголках мира. Человек, чьим именем назван электромобиль Tesla, был провидцем: он предвидел появление солнечных батарей, рентгенографии, МРТ, роботов, дронов, сотовых телефонов и интернета. Как и Франклин, Тесла с детства был страстным библиофилом.

У моего отца была большая библиотека, и при любом удобном случае я старался удовлетворить свою страсть к чтению. Он не разрешал мне этого и приходил в ярость, когда заставал меня на месте преступления. Однажды он спрятал свечи, когда обнаружил, что я читаю тайком: не хотел, чтобы я испортил себе зрение. Я же раздобыл свечное сало, сделал фитиль и отлил свечки в оловянные формы и каждую ночь безжалостно эксплуатировал замочную скважину и читал, читал, часто до рассвета^[240].

Помимо физики, математики и электротехники, в основном изучаемых самостоятельно, Тесла увлекался философией и литературой. Он утверждал, что прочел все многотомное собрание сочинений Вольтера, а также выучил наизусть «Фауста» Гёте и несколько сербских эпосов (возможно, благодаря своей фотографической памяти).

Если одна фотография стоит тысячи слов, это в полной мере относится к представленному ниже снимку (см. ил. 5.3). На нем запечатлен Никола Тесла в своей лаборатории, безупречно одетый, с накрахмаленным воротничком и в начищенных туфлях. В руках он держит книгу – экземпляр «Теории натуральной философии» Руджера Бошковича (1758)^[241]. Тесла читает, не обращая внимания на вихри электричества вокруг него. Он создал эти «электростатические выбросы» с помощью «катушек Теслы», построенных в специально созданной лаборатории в Колорадо-Спрингс (штат Колорадо)^[242].

Конечная цель Теслы состояла в том, чтобы создать новую электрическую «мировую систему», которая могла бы мгновенно и без проводов передавать не только электроэнергию, но и все виды деловой и развлекательной информации (новости, биржевые котировки, музыку и телефонные разговоры) на любые расстояния. Излишне говорить, что эксперименты с токами высокого напряжения, которые он проводил в своей лаборатории, были опасны^[243]. Фотография, которую мы видим здесь, на самом деле прошла своеобразный «фотошоп»: Тесла совместил изображение электрических разрядов с собственным, и в результате получился эффектный рекламный снимок, призванный произвести впечатление как на потенциальных инвесторов, так и на широкую публику. Тесла создал образ гения, который спокойно читает в разгар бури.

Современный гений Илон Маск, генеральный директор Tesla (название выбрал не он, а основатели компании), тоже ненасытный читатель. Будучи движущей силой не только этого производителя электромобилей, но и компаний SolarCity, Hyperloop и SpaceX, он с раннего детства не расставался с книгами. «Он мог читать часов по десять в день, – вспоминает его брат Кимбал. – А в выходные он читал по две книги в день». Сам Маск говорил: «В какой-то момент я вырос из книг школьной и районной библиотек [в Претории, Южная Африка]. В третьем или четвертом классе я убедил библиотекаря заказывать книги для меня. Так я начал читать Британскую энциклопедию. Это было очень полезно! Ты ведь даже не знаешь, чего именно ты не знаешь. И вот ты начинаешь понимать, сколько же всего вокруг нас»^[244].

Маск читал «с раннего утра до поздней ночи». В итоге он прочитал так много, что, казалось, знал все. Мать Маска вспоминала, что всякий раз, когда у ее дочери Тоски возникал какой-нибудь вопрос, она говорила: «Иди спроси у гениального мальчика»^[245]. Когда репортеры попросили его объяснить, откуда у него столько знаний в области «ракетостроения», чтобы участвовать в разработке ракет-носителей для своей аэрокосмической компании (SpaceX), он спокойно ответил: «Я прочитал много книг»^[246]. Цель Маска – полет на Марс.

Илон Маск любознателен от рождения, или это приобретенная черта, или и то и другое? Психолог Сьюзан Энгел, автор книги «Голодный разум: истоки детской любознательности» (2015), считает, что любопытство, так же как интеллект, преимущественно является врожденной и стабильной частью личности: «С самого рождения некоторые дети проявляют повышенную склонность к исследованию новых пространств, предметов и даже людей»^[247]. Однако, когда в 2010 году во всех пятидесяти штатах США было проведено сквозное обзорное исследование по выявлению у детей катализатора «одаренности», оказалось, что в сорока пяти штатах психологи проверяли у детей IQ, но лишь в трех из них измеряли уровни мотивационной любознательности^[248]. Что важнее для величия: интеллект или любознательность?

Элеонора Рузвельт отдала бы свой голос за любознательность. В 1934 году она заявила: «Я думаю, что, если бы при рождении ребенка мать могла попросить фею-крестную сделать ему самый полезный подарок, этим подарком стала бы любознательность»^[249]. Результаты недавних исследований указывают на существование связи между любознательностью и счастьем, полноценными взаимоотношениями, ускоренным личностным ростом, обретением высокой цели в жизни и повышенной креативностью^[250]. В 2014 году портал Business Insider опубликовал интервью с Джеффом Безосом, который предположил, что любознательность нужна для защиты или даже выживания нашего вида: «Я считаю любознательность и страсть к исследованиям навыками выживания. Наши предки, у которых эти качества были не развиты, вряд ли могли прожить так же долго, как те, кого всегда тянуло заглянуть за следующий горный хребет, чтобы узнать: может быть, там больше источников пищи, лучше климат и так далее»^[251]. Подобно программе SpaceX Илона Маска, частная космическая компания Blue Origin Джеффа Безоса была создана для того, чтобы удовлетворить его интерес к соседней планете.

Даже нелюбопытные люди не всегда были такими. Многие психологи считают, что люди рождаются любопытными, но со временем теряют свою врожденную любознательность^[252]. Похоже, что у гениев детское любопытство сохраняется навсегда. Альберт Эйнштейн в последние годы своей жизни сказал о себе: «У меня нет никаких особых талантов. Я всего лишь страстно любопытен»^[253].

В детстве Альберт Эйнштейн любил возиться с механическими устройствами, игрушечными паровыми машинами и особенно с головоломками. У него был набор маленьких каменных строительных блоков (предшественник современного Lego), из которых он сооружал конструкции, возникавшие в его воображении. (Детский конструктор Эйнштейна был продан в 2017 году с аукциона за 160 тысяч долларов.) Позже Эйнштейн вспоминал, как в возрасте четырех или пяти лет его внимание привлек компас и он был ошеломлен тем, что его стрелка всегда указывала на север, вместо того чтобы поворачиваться, когда он поворачивал прибор. «Я помню еще и сейчас (или мне кажется, что помню), какое глубокое и длительное впечатление произвел на меня тот случай. За этими вещами должно было глубоко скрываться что-то еще»^[254]. Неподвижность стрелки компаса озадачивает всех, но только один из нас из любознательности пришел к открытию специальной теории относительности.

Когда Эйнштейну было десять лет, ему в руки попала серия небольших иллюстрированных томиков под названием «Популярные книги по естественной истории» (Naturwissenschaftliche Volksbücher, 1880) Аарона Бернштейна, которые он читал «затаив дыхание»^[255]. В них задавались вопросы, на которые любопытный Альберт хотел получить ответы: «Что такое время? Что такое скорость света? Есть ли что-нибудь быстрее этой скорости?» Бернштейн предлагал читателям представить, что они едут в скором поезде, в окно которого влетает пуля. Тем, кто находится внутри, покажется, что она летит под углом, поскольку поезд сместится за то время, пока пуля будет лететь через вагон к окну с другой стороны. Позднее, когда Эйнштейн разрабатывал общую теорию относительности и размышлял о криволинейности пространства-времени, он предложил читателям представить быстро поднимающийся лифт, в стенке которого есть крошечное отверстие, через которое проникает луч света. К тому времени, когда свет достигнет другой стенки лифта, его траектория будет выглядеть как нисходящая дуга. Друг юности Эйнштейна, Макс Талмей, рассказывал: «За все эти годы я никогда не видел, чтобы он читал какую-либо легкую книжицу. Не видел я его и в компании одноклассников или других мальчишек его возраста»^[256].

Одинокий Эйнштейн учился сам. В двенадцать лет он изучил алгебру и геометрию Эвклида, а вскоре после этого освоил интегральное и дифференциальное исчисление. Самообучение продолжалось и после его поступления в Высшее техническое училище в Цюрихе, поскольку там не рассказывали о передовых достижениях в физике – о том, что его более всего интересовало. Эйнштейн самостоятельно изучал уравнения Джеймса Клерка Максвелла для электромагнитного поля, молекулярную структуру газов, предложенную Людвигом Больцманом, и заряженные частицы атомов, описанные Хендриком Лоренцем. После получения диплома Эйнштейн и двое его коллег создали клуб «Академия Олимпия», чтобы вместе заниматься самообразованием, так же как 170 лет назад сделал Франклин, основавший клуб «Хунта». Они вместе читали и обсуждали самые разные книги, в том числе «Дон Кихота» Мигеля де Сервантеса, «Трактат о человеческой природе» Дэвида Юма и «Этику» Баруха Спинозы. Впоследствии Эйнштейн не без иронии заметил: «На самом деле чудо, что современные методы обучения еще не полностью задушили святое любопытство исследования»^[257]. Марку Твену приписывают следующую крылатую фразу: «Я никогда не позволял школе вмешиваться в мое образование». Эйнштейн развил эту идею, отметив, что «образование – это все, что остается после того, как забывается все выученное в школе» ^[258].

Эйнштейн вряд ли мог надеяться на что-то иное. В большинстве школ, даже в самых престижных колледжах и университетах, не учат самой важной вещи в жизни: как стать пожизненным учеником. Вот почему мне хотелось бы, чтобы над входом в каждое учебное заведение было начертано Discipule: disce te ipse docere («Ученик: научись учиться сам»)^[259]. Школы могут предоставлять учащимся информацию и методики, но те люди, которые изменяют правила игры в этом мире, приобретают подавляющее большинство знаний со временем и самостоятельно. Возможно, писатель-фантаст Айзек Азимов был близок к истине, когда сказал в 1974 году: «Я убежден, что самообразование и есть истинное образование» ^[260].

Бен Джонсон, современник и друг Шекспира, посвятил его памяти стихотворение, в котором отметил, что покойный «слабо знал латынь, а греческий еще хуже» и все же в школе приобрел хоть какое-то знание латыни и греческого. Моцарт и Майкл Фарадей не получили никакого формального образования. Аврааму Линкольну «досталось» для обучения в общей сложности меньше двенадцати месяцев. Леонардо да Винчи стал выдающимся ученым-медиком своего времени, не имея медицинского образования. Микеланджело, Франклин, Бетховен, Эдисон и Пикассо посещали только начальные школы. Елизавета I и Вирджиния Вулф учились на дому. Эйнштейн бросил среднюю школу, но через год вернулся, чтобы подготовиться к поступлению в политехникум. Тесла бросил университет через полтора года и больше не вернулся.

Конечно, очень многие из отсеявшихся не становятся гениями и не добиваются потрясающих успехов. Однако в новейшей истории среди бросивших учебу титанов выделяются Билл Гейтс (Гарвард), Стив Джобс (Колледж Рида), Марк Цукерберг (Гарвард), Илон Маск (Стэнфорд), Боб Дилан (Университет штата Миннесоты), Леди Гага (Нью-Йоркский университет) и Опра Уинфри (Университет штата Теннесси). Джек Ма никогда не учился в колледже, как и Ричард Брэнсон, который бросил старшую школу в пятнадцать лет. Творческая мощь Канье Уэста заставила его бросить Чикагский университет в возрасте двадцати лет, чтобы сделать карьеру на музыкальном поприще; шесть лет спустя, в 2004 году, он выпустил свой первый альбом College Dropout («Отчисленный из колледжа»), который был с восторгом встречен критиками и имел оглушительный коммерческий успех. Не поймите это как призыв бросать учебные заведения. Я лишь хочу отметить, что все эти преобразователи мира каким-то образом смогли узнать то, что им нужно было узнать. В этом заключается общая черта, присущая многим успешным людям и гениям: они являются приверженцами непрерывного образования. Это хорошая привычка.

Какие же способы помогут негениальным личностям вроде нас сформировать стремление к познанию, помимо таких очевидных, как чтение, посещение лекций или поиск интересного места для отпуска в следующем году? Осмелюсь предложить несколько лайфхаков.

● Будьте открытыми для нового и незнакомого опыта. Заставляйте себя делать то, что вас пугает. Позвольте себе заблудиться, гуляя по новому городу, и вы увидите много мест, о существовании которых даже не подозревали.

● Будьте бесстрашными. Когда вы находитесь в новом городе, не вызывайте Uber, а ходите пешком или пользуйтесь общественным транспортом – так вы намного больше узнаете о географии этого места, его истории и культуре.

● Задавайте вопросы. Когда вы находитесь в «режиме ведущего» (как учитель, родитель или корпоративный лидер), используйте метод Сократа. А когда выступаете в роли ученика или сотрудника, не бойтесь показать, что вы чего-то не знаете, – просто спросите!

● После того как вы зададите вопрос, внимательно выслушайте ответ – так вы чему-то научитесь. Тут все мы можем извлечь полезный урок из негативного примера: гении, как правило, плохие слушатели, поскольку они одержимы собственным видением мира, а проницательные и успешные люди умеют слушать.

Кто-то из мудрецов сказал: «Образование не идет впрок молодым». Но образование предназначено не только для молодых. Сегодня и молодые, и пожилые способны учиться самостоятельно, что показала практика самоизоляции во время эпидемии COVID-19 в 2020 году. Онлайн-платформы EdTech, такие как Coursera (в Йельском и других университетах), edX (в Гарварде и Массачусетском технологическом институте) и Stanford Online, предлагают почти тысячу высококачественных курсов для широкой публики, и большинство из них являются бесплатными. На мой онлайн-курс «Введение в классическую музыку» в Йеле сейчас записано больше 150 тысяч человек, а их средний возраст сорок четыре года. Вновь процветают книжные клубы для взрослых, отчасти потому, что никогда ранее не было так просто получить практически любую книгу: или ее доставят вам в тот же день, или вы сами мгновенно загрузите электронную версию на свой Kindle, Nook или iPad. «Ни один профессор не прочел больше», – сказала королева Елизавета. «Я вырос из книг школьной библиотеки», – сказал Маск. «Это – приглашение к жизни и неиссякаемый источник пищи для вашего ума», – сказала Опра, имея в виду чтение и образование. Современные технологии делают возможности самообразования в любом месте и в любое время более доступными и разнообразными, чем когда-либо раньше. По сравнению с гениями прошлого нам это дается легко.

Глава 6
Найдите свою «недостающую часть»

В 2007 году Кэти Курик, знаменитая телеведущая, посоветовала выпускникам Уильямс-колледжа: «Дайте волю своей страсти. Делайте то, что любите». «Если вы действительно хотите летать, сначала соедините свою силу и страсть», – напутствовала Опра Уинфри выпускников Стэнфордского университета в 2008 году. «Следуйте за своей страстью, оставайтесь верными себе», – порекомендовала известная американская актриса Эллен Дедженерес выпускникам Тулейнского университета в 2009 году. «Вашим проводником станет инерция, или вы все же последуете за своей страстью?» – спросил Джефф Безос выпускников Принстонского университета в 2010 году. Эта мысль из года в год повторяется в обращениях к молодым людям, вступающим в самостоятельную жизнь. Идеалистическая чушь? Подумайте вот о чем. Еще в 360 году до нашей эры Платон сказал о силе страсти: «Человек, имеющий прирожденную склонность к знанию, изо всех сил устремляется к подлинному бытию… непрестанно идет вперед, и страсть его не утихает до тех пор, пока он не коснется самого существа каждой вещи» (диалог «Государство»). В 1595 году Шекспир показал, что ради страстной любви можно пойти на все, даже на смерть (трагедия «Ромео и Джульетта»). В 1884 году Ван Гог, цитируя роман Золя «Дамское счастье», заявил: «Лучше издохнуть от любви, чем от скуки!» Поскольку призыв «Следуйте за вашей страстью» сохранил свою актуальность до наших дней, значит, к нему стоит прислушаться.

Однако, прежде чем мы последуем за своей страстью, ее нужно найти. Это может осуществиться быстро, а может на ее поиск уйти почти вся жизнь. Пикассо, Эйнштейн и Моцарт к пяти годам уже знали, что их жизненной страстью будут, соответственно, живопись, наука и музыка. Однако, как писал Ван Гог, «люди не всегда знают, на что способны, но инстинктивно чувствуют: “И я кое на что годен… Во мне есть нечто, но что?”»^[261]. Сам Ван Гог перепробовал профессии галериста, учителя, книготорговца и священника, прежде чем нашел свою страсть, и только в двадцать девять лет он обратился к искусству. Его коллега художник Поль Гоген шесть лет проработал матросом, а затем еще одиннадцать – биржевым маклером, прежде чем в тридцать четыре года всецело посвятить себя единственной страсти – живописи. Бабушка Мозес, американская художница-любительница, начала писать картины в семьдесят шесть лет.

Однажды кто-то из пациентов Зигмунда Фрейда спросил у него: «Что нужно уметь хорошо делать в жизни?», и тот ответил: «Lieben und arbeiten» («Любить и работать»)^[262]. Он мог бы сказать «делать любимую работу», ибо именно в ней большинство людей, включая великих спортсменов, находят свою страсть. Рассказывая о своем документальном фильме «В поисках величия» (2018), режиссер Гейб Польски отметил, что самым мощным стимулом для великих спортсменов является радость, которую они испытывают. «Если вы найдете в вашем спорте то, что доставляет вам наибольшее удовольствие, то сможете добиться в этом выдающихся успехов, потому что это больше не будет работой. Это станет радостью, и вы будете одержимыми этой радостью»^[263]. Конфуций около двух с половиной тысяч лет назад сказал: «Найди себе дело по душе – и тебе не придется работать ни дня в своей жизни».

Я любил читать своим детям рассказы Шела Сильверстайна. Он начинал как ветеран войны в Корее, рисовавший карикатуры для Playboy и писавший короткие рассказы, сценарии фильмов, романы и песни в стиле кантри. Со временем Сильверстайн переключился на сочинение детских стихов и сказок, которые имели оглушительный успех. Общий тираж его книг превысил 20 миллионов экземпляров. Свою страсть гений Сильверстайна реализовал лишь в зрелом возрасте. В 1975 году он рассказал журналисту Publishers Weekly:

В 12–14 лет я хотел стать хорошим бейсболистом или иметь успех у девочек, но в бейсбол играть не умел, танцевать тоже. К счастью, и девчонки мною не интересовались. Поскольку ничего с этим поделать было нельзя, я начал рисовать и писать. К счастью, мне не пришлось никого копировать, я выработал собственный стиль. Я начал работать прежде, чем узнал о существовании Тербера, Бенчли, Прайса и Стейнберга. Я впервые увидел их работы, когда мне было уже за тридцать. К тому времени, как я начал интересовать девочек, я был уже весь в работе, и для меня этот успех потерял важность. Не скажу, что у меня пропала охота заниматься любовью, но работа уже вошла в привычку^[264].

Детская книга Сильверстайна «Недостающая часть» (The Missing Piece) стала метафорическим описанием его страстной привычки трудиться. Главный герой истории – наделенное разумом круглое существо, которому недоставало своей клиновидной части. Оно чувствовало, что чего-то не хватало, и пустилось в грандиозное приключение, чтобы отыскать свою недостающую часть. Оно весело катилось вперед и пело: «Я ищу подходящую часть! Я ищу подходящую часть! Чтоб мне упасть! Чтоб мне пропасть! Я найду подходящую часть!» В конце концов существо нашло свою недостающую часть – они идеально совпали. Но оказалось, что, став целым, оно потеряло способность петь. Мораль истории: счастье не в достижении цели, а в продвижении к ней.

Басня Сильверстайна подводит нас к другой истории страсти и счастья – к Марии Кюри и открытию радия.

Каковы были шансы получить Нобелевскую премию по физике у молодой гувернантки, работавшей в аграрной Польше, где в университет женщин не принимали? Почти никаких. Но Мария Склодовская (1867–1934), после замужества с Пьером Кюри известная как Мария Кюри, смогла стать гением из ниоткуда. Единственным объяснением этого необъяснимого случая являются ее страсть и упорство.

Примерно в двадцать лет Мария охладела к литературе и социологии и нашла свою страсть в математике и физике. В 1891 году она эмигрировала во Францию, чтобы поступить на факультет естественных наук Сорбонны, где изучала математику, химию, физику. Среди 1825 студентов этого факультета было всего 23 женщины^[265]. На протяжении всей учебы она интенсивно занималась самообразованием.

У Марии почти не было денег, и по вечерам ей приходилось преподавать за небольшую плату. И все же в студенческие годы она была счастлива:

Комната, которую я снимала, находилась в мансарде, и зимой в ней было очень холодно, потому что она недостаточно отапливалась маленькой печуркой, для которой часто не хватало угля… В этой же комнате я готовила еду на спиртовой горелке, используя минимум кухонных принадлежностей. Мой скромный рацион состоял в лучшем случае из хлеба, яиц или фруктов и чашки шоколада. У меня не было никакой прислуги, и я сама таскала уголь на шестой этаж.

Невзирая на жестокие лишения, эта жизнь казалась мне замечательной. Она давала мне чрезвычайно ценное чувство свободы и независимости. Никого не зная в Париже, я потерялась в большом городе, но мысль о том, что я одна, что сама забочусь о себе без чьей-либо помощи, никоим образом не удручала меня. Даже если порой мне становилось одиноко, моим обычным состоянием было ощущение покоя и глубокого морального удовлетворения^[266].

Но годы лишений еще не закончились для Марии. За ними последовали десять лет кропотливых исследований в «жалком старом сарае»^[267]. В 1897 году, получив степень лиценциата по физике и математике, Кюри приступила к докторскому диссертационному исследованию под руководством своего молодого супруга физика Пьера Кюри. Темой ее диссертации были лучи Беккереля – энергетические волны, испускаемые солями урана и открытые Анри Беккерелем в 1896 году. В критический момент своих исследований Кюри испытала не столько озарение, сколько недоумение («Тут какая-то ошибка!»): количество урана в исследуемых минералах никоим образом не оправдывало исключительную силу наблюдаемого излучения. Но пришел день, когда она с уверенностью сказала своей сестре Броне: «Послушай, то излучение, природу которого я не могла объяснить, происходит от неизвестного химического элемента. Он существует, надобно лишь его найти!»^[268] Так Мария Кюри отправилась, образно говоря, на поиски своей недостающей части. В конце концов она отыскала ее в дешевых отходах урановой смолки, оставшихся после извлечения из нее солей урана, которые использовались в производстве стекла.

За несколько лет Кюри переработала около восьми тонн отходов урановой смолки в сарае, который служил ей импровизированной лабораторией. Это помещение, расположенное неподалеку от Пантеона – усыпальницы выдающихся людей Франции, где теперь покоятся ее останки, – раньше использовалось медицинским факультетом Сорбонны как прозекторская, но теперь его «покинули» даже трупы. В этом сарае, где не было надлежащего отопления и электричества, а также в соседнем дворе Кюри сначала кипятила закупленные отходы в больших чанах, затем производила операции химического расщепления компонентов, взвешивала и исследовала мельчайшие количества радиоактивного материала с точностью до тысячной доли миллиграмма. Тщательно удаляя один за другим следы других элементов, она добралась до двух радиоактивных подозреваемых. Первый она назвала «полонием» в честь родной Польши, но даже он не был искомым веществом. «Недостающая часть» была гораздо более радиоактивной. В 1902 году ей удалось выделить такое количество нового элемента, что его можно было держать в руке и в стеклянной пробирке. В итоге из восьми тонн отходов урановой смолки она получила одну десятую грамма чистой соли смертоносного радия.

Многие люди следуют своим страстям – к чтению, живописи или путешествиям – ради собственного удовольствия, но их горячая увлеченность не влияет на мир в целом. Если мы исключительно талантливы в вещах, представляющих интерес для других (например, в исполнении шлягеров в телеэфире или обращении с мячом на футбольном поле), то можем стать кумирами публики. Если же наши страсти вызывают изменения в обществе, это воспринимается как признак гениальности. Открытие радия привело к всеобщему признанию гения Марии Кюри и принесло ей две Нобелевские премии: по физике (1903) «за исследование явлений радиации, открытой профессором Анри Беккерелем» и по химии (1911) «за открытие элементов радия и полония, выделение радия и изучение природы и соединений этого замечательного элемента». Кюри открыла два новых элемента, ввела в научный оборот термин «радиоактивность» и доказала возможность применения радия для уничтожения смертельно опасных опухолей, что практикуется в современной радиационной онкологии. По иронии судьбы и закону непредвиденных последствий в 1930-е годы созданные ею технологии были использованы для разработки атомной бомбы…

Процесс выделения радия из отходов урановой смолки вряд ли можно назвать веселым занятием, но все зависит от индивидуального представления о веселье. Мария Кюри работала в дырявом сарае, где, по ее словам, «летом стояла удушающая жара, а лютый зимний холод лишь немного смягчался железной печкой»^[269]. Она подвергалась воздействию «раздражающих газов», а радий вызывал на кистях и пальцах рук ожоги, причинявшие боль при прикосновении к предметам. «Иногда весь день я перемешивала кипящую массу железным шкворнем длиной почти в мой рост», – вспоминала она. Выделение радия заняло годы, и Пьер, ее муж, был готов отказаться от бесконечной борьбы^[270]. Но Мария продолжала трудиться, невзирая на боль и страдания. Неужели страсть к исследованиям служила ей анестетиком? Она говорила: «В этом дрянном, старом сарае протекли лучшие и счастливейшие годы нашей жизни, всецело посвященные работе»^[271]. История Марии Кюри доказывает, что страсть есть синоним страдания. «Страсть – это мост, ведущий от боли к переменам», – говорила Фрида Кало^[272].

В конце концов Марию Кюри убила ее страсть. Она носила образцы радия в карманах. Радиоактивные элементы и газы пронизывали ее сарай и пропитывали ее рабочие журналы. Сегодня они хранятся в Национальной библиотеке Франции, упакованные в свинцовые коробки, защищающие посетителей и сотрудников от воздействия излучаемой ими радиации. Колбу с солью радия супруги Кюри держали в спальне вместо ночника, потому что им нравился излучаемый ею голубоватый свет. Теперь нам хорошо известна способность атомной радиации убивать как злокачественные, так и здоровые клетки. Кюри догадывалась, что радий может быть опасен, но до 1920-х годов не предпринимала почти никаких мер предосторожности. Она умерла в шестьдесят шесть лет от апластической анемии – редкого заболевания, связанного с нарушением функций костного мозга и кроветворных клеток. Ее дочь Ирен Жолио-Кюри получила Нобелевскую премию по химии «за выполненный синтез новых радиоактивных элементов». Она работала с полонием и умерла от лейкемии в пятьдесят восемь лет. Вот уж поистине смертельная страсть.

Философ Джон Стюарт Милль отметил в своей автобиографии, что мы обретаем счастье, когда преследуем какую-то другую цель, и оно приближается к нам украдкой и боком, «походкой краба»^[273]. Мария Кюри считала, что самой счастливой она была, когда кипятила в сарае урановую смолку. В трактате «Мир как воля и представление» (1818) Артур Шопенгауэр связал с гениальностью отрешение как следствие страсти: «Гениальность – это способность совершенно упускать из виду свои интересы, желания и цели, полностью отрешаться на время от своей личности»^[274]. В книге «Поток: психология оптимального переживания» (1990) психолог Михай Чиксентмихайи дал этому трансцендентному состоянию простое название – «поток». Все творческие личности (композиторы, художники, писатели, программисты, архитекторы и многие другие) входят в состояние «потока», когда ищут свою «недостающую часть». Счастье подкрадывается к нам походкой краба.

Луиза Мэй Олкотт называла свое трансцендентное состояние не «потоком», а «вихрем». В порыве вдохновения Олкотт написала первую часть двухтомного романа «Маленькие женщины» (1868) всего за десять недель (по одной главе в день)^[275]. Литературоведы единодушно считают эту книгу автобиографической. Когда ниже мы читаем «Джо» или «она», это сама Олкотт рассказывает, как выглядит страсть.

Каждые несколько недель она закрывалась в своей комнате, облачалась в «писательский костюм» и «погружалась в водоворот», как она это определяла, строча свой роман и вкладывая в это всю душу, так как, пока он не был закончен, она не могла обрести покой… [члены семьи порой лишь всовывали головы в дверь ее комнаты, чтобы спросить с интересом: ] «Ну как, Джо, кипит ли твой гений?»

Она отнюдь не считала себя гением, но, когда ее охватывал творческий порыв, предавалась ему с самозабвением и напрочь забывала о неприятностях, заботах или плохой погоде на то время, пока оставалась в счастливом и благополучном воображаемом мире, где было полно друзей, почти столь же реальных и столь же дорогих ей, как и любой из ее настоящих друзей. Сон бежал от нее, еда оставалась нетронутой, день и ночь были слишком коротки, чтобы успеть насладиться счастьем, которое приходило к ней только в такие периоды. Ради этих часов стоило жить, даже если они не приносили никаких иных плодов. Божественное вдохновение обычно длилось неделю или две, а затем она, голодная, сонная, сердитая и унылая, выходила из своего «водоворота»^[276].

В такие периоды ее счастье было всепоглощающим. Работая над «Маленькими женщинами» и «Хорошими женами», Олкотт говорила: «Я так занята своей работой, что не могу прерваться ни на еду, ни на сон, ни на что другое, кроме ежедневной пробежки»^[277].

Страсть, решимость, упорство, порыв или одержимость – в каждом из этих слов есть нюансы смысла. В совокупности они охватывают весь спектр позитивных и негативных значений. Где в этом спектре позитивная страсть превращается в темную одержимость? Первое побуждает и саморегулируется, второе принуждает и не поддается контролю. Одно считается полезным, другое нет. Мария Кюри сознательно вела опасную игру со смертоносным радием. В 1962 году Энди Уорхол создал тринадцать различных изображений секс-символа Мэрилин Монро, а затем воспроизвел каждое в 250 литографиях. В 1964 году он создал еще больше ее крупных изображений. Страсть или одержимость?

«Гении очень своеобразны», – отметил известный экономист Джон Мейнард Кейнс в эссе (1946) об Исааке Ньютоне^[278]. У Ньютона было немало странностей. Будучи студентом, а затем профессором Тринити-колледжа в Кембридже, он целыми днями не выходил из комнаты, когда был увлечен какой-нибудь проблемой, ел мало, обычно не вставая с места, чтобы не нарушать «поток»^[279]. В общей столовой Ньютон ужинал чаще всего один, поскольку коллеги старались не мешать его размышлениям. Возвращаясь к себе, Ньютон останавливался и на гравийной дорожке принимался чертить тростью диаграммы. Такая глубокая сосредоточенность была его отличительной чертой, способствовавшей пониманию устройства Вселенной и создавшей ему репутацию величайшего физика, которого когда-либо видел мир^[280].

Но скрытым от глаз общественности (по крайней мере, пока в 1936 году не стало известно о существовании огромных архивов неопубликованных работ гениального физика) оставался образ Ньютона-алхимика^[281]. Оказывается, «недостающая часть» Ньютона была сделана из золота. За свою жизнь Ньютон заполнил рассуждениями об алхимии и оккультизме в два раза больше тетрадей, чем о математике и физике. Из 1752 томов его личной библиотеки 170 были посвящены оккультной магии^[282]. Конечно, во времена Ньютона о процессах превращения одних металлов в другие было известно мало, поэтому граница между химией и алхимией не была четкой^[283]. Наблюдения Ньютона о том, что удерживает вещество вместе или разрывает его на части, отдаленно предвосхищают появление квантовой физики. Однако в большинстве работ Ньютона о химической трансмутации внимание акцентируется на «философском камне» – таинственном веществе, которому приписывали способность лечить болезни и превращать свинец в золото. Он задавался вопросом, знает ли достаточно для того, чтобы получить ртуть, которая будет нагреваться вместе с золотом^[284]. Подобно Марии Кюри, в течение двадцати лет Ньютон проводил алхимические опыты в сарае рядом со своей квартирой в Тринити-колледже.

Освобождение пришло в 1700 году, когда страсть Ньютона к металлам, а также его репутация физика побудили короля Вильгельма III назначить его смотрителем монетного двора. Став блюстителем королевской валюты, Ньютон оставил почти все научные занятия и переехал в большой дом в Лондоне. Там он безжалостно преследовал тех, кто мог обесценить королевские деньги, в результате чего несколько фальшивомонетчиков были повешены^[285]. Что же касается чудесного способа получения золота, Ньютон так его и не нашел.

На склоне лет Ньютон предпринял последний поиск: он хотел определить, когда наступит конец света. После смерти великого ученого муж его племянницы, Джон Кондуитт, заявил: «Видел, как Ньютон в последние дни почти в полной темноте с одержимостью трудился над подготовкой к печати книги об истории мира: написал почти дюжину черновиков “Исправленной хронологии древних царств”. Он уточнил временны´е периоды существования древних империй, использовал астрономические наблюдения и расчеты солнечных затмений, чтобы датировать плавание аргонавтов, и объявил, что древние цивилизации были на сотни лет моложе, чем обычно предполагалось»^[286]. В итоге Ньютон вычислил год второго пришествия Христа и наступления конца света: 2060.

Как показывают истории об экспериментах Ньютона с ртутью, страсть порой способна сбить гения с истинного пути. В 1813 году Бетховен с энтузиазмом написал популистскую «Победу Веллингтона, или Битву при Витории» («Боевую симфонию»), зная наверняка, что она принесет успех и неслыханные сборы. Сегодня эта пьеса считается банальной и исполняется очень редко. Вместе с тем он сумел создать, уже будучи глухим, знаменитую Девятую симфонию с шедевральной «Одой к радости». В 1983 году Стив Джобс был настолько поглощен разработкой персонального компьютера, что назвал его именем своей дочери (Lisa). Проект провалился, но Джобс продолжил работу, которая привела к созданию Macintosh, iPad и iPhone. В 1920-е годы Джордж Херман Бейб Рут изменил манеру игры в бейсбол своими фантастическими хоум-ранами. В 1927 году он совершил 60 хоум-ранов за сезон и установил рекорд Главной лиги бейсбола, который продержался тридцать четыре года. За всю карьеру он выбил 714 хоум-ранов и почти 40 лет был лидером по этому показателю. В то же время он 1330 раз получил страйк-аут, доказав, что даже гений не всегда попадает в цель. Но, не задумываясь над тем, что получится: хоум-ран или промах, – Бейб всегда бил по мячу так, чтобы он улетел за забор.

Чарльз Дарвин питал неодолимую страсть к миру природы. Выходец из состоятельной семьи, он поначалу был одержим лишь ружейной охотой на птиц и коллекционированием насекомых. В погоне за последними он делал вещи, которые на первый взгляд кажутся странными, но с точки зрения натуралиста могут быть восприняты как ранние признаки гениальности.

В молодости Дарвин страстно увлекся жуками. «Я нанял работника, которому поручил соскребывать в течение зимы мох со старых деревьев и складывать его в большой мешок, а также собирать мусор со дна барок, на которых привозят с болот тростник; таким образом я приобрел несколько очень редких видов»^[287]. Если этого не хватало, Дарвин брался за дело сам. Однажды он закопал змею, чтобы через несколько недель откопать ее и найти внутри каких-нибудь плотоядных насекомых^[288]. В автобиографии он рассказывал, что порой ему не везло: «Однажды, сдирая с дерева кусок старой коры, я увидел двух редких жуков и схватил каждой рукой по одному из них, но тут увидел третьего, какого-то нового рода, которого не мог упустить, и сунул того жука, которого держал в правой руке, в рот. Увы! Он выпустил какую-то едкую жидкость, и она так обожгла мне язык, что я вынужден был выплюнуть этого жука и потерял его, как и третьего»^[289]. Так что же мотивировало Дарвина? Похоже, не только любознательность, но и острая потребность повысить свою самооценку.

В 1827 году Дарвин, не испытывая ни малейшего интереса к медицине, напрочь забросил занятия в Эдинбургском университете и через год поступил в Кембридж, где в основном отдавал предпочтение выпивке, азартным играм и охоте^[290]. Отец Дарвина, огорченный плохой успеваемостью сына и его беспутным поведением, однажды пристыдил Чарльза: «Ты ни о чем не думаешь, кроме охоты, собак и ловли крыс. Ты опозоришь себя и всю нашу семью!»^[291] В конце концов отец заплатил за то, чтобы Чарльз сел на корабль «Бигль» и отправился в пятилетнюю экспедицию вокруг света. Плавание на «Бигле» создало условия, необходимые Дарвину для поиска самой большой из своих «недостающих частей» – строго научного объяснения причин и способов выживания и эволюционного развития видов.

Когда в 1836 году Дарвин вернулся в Англию, вопросы эволюции захватили его до такой степени, что он остался трудоголиком до самой смерти. Откровенно перечисляя в автобиографии свои сильные и слабые стороны, Дарвин отметил: «И что еще более важно, моя любовь к естествознанию была ревностной и неизменной. На помощь этой чистой любви приходило, однако, и честолюбивое желание снискать уважение моих товарищей-натуралистов»^[292]. Следовательно, помимо врожденной любви к природе, Дарвин был одержим стремлением доказать отцу и самому себе, что он ничем не хуже авторитетных ученых, на которых он не сумел произвести впечатление в Эдинбурге и Кембридже. Это можно назвать стремлением самоутвердиться или наверстать упущенное время. Нечто подобное имел в виду легендарный кинорежиссер Орсон Уэллс, когда сказал: «Я провел большую часть своей зрелой жизни, пытаясь доказать, что я действительно чего-то стою»^[293].

В 1903 году, отвечая на вопрос об источнике своего гения, Томас Эдисон заявил: «Гений – это один процент вдохновения и девяносто девять процентов пота»^[294]. Со временем соотношение изменилось: в 1898 году он говорил, что в его работе «два процента гения и девяносто восемь процентов потения». Суть та же: Томас Эдисон упорно трудился. По свидетельству его лаборанта, Эдварда Джонсона, Эдисон проводил за рабочим столом по восемнадцать часов в сутки, «он не ходил домой целыми днями ни поесть, ни поспать», хотя его дом находился всего в нескольких шагах^[295]. В 1912 году шестидесятипятилетний Эдисон сделал и установил в проходной своей «фабрики изобретений» часы, регистрировавшие время прихода и ухода с работы, чтобы он, босс, смог подсчитать свое рабочее время за неделю. Для Эдисона, как и для Илона Маска, было делом чести превзойти своих сотрудников. В конце недели он созвал репортеров, чтобы они распространили возвеличивающую его новость: он отработал в два раза больше часов, чем его подчиненные^[296].

Что разжигало страсть Эдисона? У него был очень сильно (даже больше, чем у Дарвина) развит соревновательный эгоизм. «Я забочусь не столько о том, чтобы разбогатеть, – сказал он в 1878 году, – сколько о том, чтобы опередить других»^[297]. В 1898 году он высказал аналогичную мысль: «Если хотите добиться успеха, заведите несколько врагов»^[298]. На самом деле Эдисон заботился о деньгах, и у него было много врагов, в том числе Джордж Вестингауз и Джей Пи Морган. Хотя в исследовательской лаборатории Эдисона трудилась целая команда ученых, во всех заявках на патенты фигурировало только его имя. Работавшие на Эдисона другие великие изобретатели, такие как Никола Тесла и Фрэнк Спрейг, уходили от него менее чем через год как из сугубо эгоистических побуждений, так и по причине собственных страстных увлечений. Эдисон же упорно подчеркивал свою независимость. Он много раз в разных вариациях повторял одну и ту же мысль: «Я не терпел поражений. Я просто нашел десять тысяч способов, которые не работают»^[299]. В то же время он нашел 1093 способа, которые работали, – 1093 «недостающие части». Это количество зарегистрированных им патентов по сей день остается рекордным в США.

«Люди должны стремиться к тому, что разжигает в них страсть. Это приносит им больше счастья, чем что-либо другое», – сказал Илон Маск в 2014 году^[300]. Некоторые страсти рождаются из любви к другим людям, а некоторые – из стремления к простому развлечению или игре, например к игре в гольф. Некоторые страсти разжигаются завистью (желанием иметь самый большой дом) или алчностью (желанием заработать следующий миллиард). Некоторым людям страстно хочется использовать свои способности в полной мере и хорошо выполнять любую работу. Однако такие страсти редко приводят к гениальности. То, что проистекает из повседневных страстей, может быть уникальным, но не преобразующим.

Гений рождается из другого импульса. Обзор гениев в этой книге выявляет одну общую черту, присущую всем гениям: они не могут принять мир таким, каким его им рисуют. Каждый видит мир разорванным на части и не может успокоиться, пока все не будет исправлено. Спросите себя, видите ли вы что-нибудь ускользающее от внимания остального мира. Это слепое пятно раздражает вас? Считаете ли вы себя единственным человеком на планете, который может решить эту проблему, и чувствуете ли, что не сможете успокоиться, пока не сделаете этого? Если вы ответите на эти вопросы утвердительно, значит, вы нашли свою страсть, и, возможно, вы гений.

Но, когда вы найдете свою страсть, будьте осторожны. «Секрет жизни, – говорил скульптор Генри Мур, – заключается в том, чтобы иметь дело, что-то такое, чему ты посвящаешь всю свою жизнь и на что тратишь каждую минуту дня на протяжении жизни. Самое важное – это должно быть что-то такое, чего ты, возможно, не можешь или не умеешь делать»^[301]. Мур и Шел Сильверстайны были правы: чистая страсть необходима для счастья и человеческого прогресса. Однако на самом деле «недостающая часть» – это всего лишь пресловутое золото дураков.

Глава 7
Используйте свои отличия

В ночь на 23 декабря 1888 года в Арле (Франция) Винсент Ван Гог, взбешенный тем, что его коллега-художник и, возможно, романтический партнер Поль Гоген собрался покинуть его, взял бритву и отрезал себе левое ухо – не мочку, а всю раковину^[302]. С отрезанным ухом в руке Ван Гог отправился в ближайший бордель и вручил трофей молодой проститутке Габриелле Берлатье. Власти быстро задержали членовредителя и поместили в психиатрическую лечебницу.

История о том, как художник изуродовал себе ухо, хорошо известна и увековечена в знаменитом «Автопортрете с перевязанным ухом и трубкой» (1889). Ван Гог ассоциируется у нас с психической неустойчивостью и безумным поведением, и мы проецируем эти качества на его искусство. Правда ли, что Ван Гог изображал на холстах свои галлюцинации, а эксцентричный и полусумасшедший Бетховен сочинял звуки, которые не мог слышать? Простые случаи из жизни помогают нам понять суть сложных проблем. Но насколько точны эти рассказы о «безумных гениях»? Может, они преувеличены в угоду нашей любви к красивым историям? Правда ли, что у гениев есть предрасположенность к безумию и суициду, или горстка печально известных ненормальных творцов лишь немного искажает оценку общей картины?

С античных времен люди задавались вопросом: есть ли грань между гениальностью и безумием? Платон называл гениальность божественной «манией», или «неистовством»^[303]. Его ученик Аристотель отождествил творчество с сумасшествием, когда сказал: «Не было еще ни одного великого ума без примеси безумия»^[304]. Поэт XVII века Джон Драйден отметил, что великие умы, несомненно, близки к безумию и отделены от него очень тонкими перегородками^[305]. Эдгар Аллан По писал: «Люди назвали меня безумным, но… не составляет ли безумие высшей способности понимания, не обусловлено ли многое из того, что славно, и все то, что глубоко, болезненным состоянием мысли, особым настроением ума, возбужденного в ущерб строгому рассудку»^[306]. «Ты тронулась, повредилась рассудком, обезумела, – пишет Чарльз Доджсон в “Алисе в Стране чудес”. – Но открою тебе секрет. Все лучшие люди такие»^[307]. Покойный комик Робин Уильямс принес этот древний троп безумного гения в наше время, когда задумчиво произнес: «Вам дается лишь маленькое пятнышко безумия, и если вы его потеряете, то станете ничем»^[308].

Хотя психологи обсуждают связь между гениальностью и психическими заболеваниями уже больше века, к единому мнению они до сих пор не пришли. Еще в 1888 году итальянский криминолог доктор Чезаре Ломброзо в своей книге «Гениальный человек» (L’Uomo di genio) указал на существование связи между наследственностью, психическим расстройством, вырождением и преступным поведением, предположив, что все это так или иначе связано с гениальностью^[309]. «Гениальность – просто одна из многочисленных форм помешательства», – сказал он. С недавних пор психиатр Кей Редфилд Джеймисон и другие находят у многих прославленных творцов прошлого признаки нарушений, включенных в авторитетное «Диагностическое и статистическое руководство по психическим расстройствам» (Diagnostic and Statistical Manual of Mental Disorders)^[310]. Похоже, разница в показателях заболеваемости поддается точной количественной оценке. Выводы Джеймисон, сделанные ею в 1989 году на основе исследования сорока семи «выдающихся британских писателей и художников», типичны для статистического подхода: «Сравнение с общестатистической распространенностью маниакально-депрессивных заболеваний (один процент), циклотимических расстройств (один-два процента) и депрессивных состояний (пять процентов) показывает, что британские поэты в тридцать раз чаще страдали маниакально-депрессивным синдромом, в десять – двадцать раз чаще демонстрировали симптомы циклотимических или более легких маниакальных расстройств, более чем в пять раз чаще кончали жизнь самоубийством и в двадцать раз чаще помещались в психиатрические лечебницы»^[311]. Согласно одному исследованию, самая низкая распространенность психопатологий была выявлена среди ученых (на 17,8 процента выше, чем в общей популяции), и этот показатель неуклонно повышался среди композиторов, политиков и художников, достигая самых высоких уровней среди прозаиков (46 процентов) и поэтов (80 процентов)^[312]. Повышенная подверженность творческих личностей душевным расстройствам подтверждает следующее приписываемое рэперу Канье Уэсту высказывание: «Великое искусство рождается великой болью»^[313].

Однако боль не гарантирует рождение великого искусства. Сильную душевную боль испытывают многие, но у них может не быть способностей к искусству (или науке), чтобы ее выразить. И наоборот, многие создают шедевры или совершают великие научные открытия без боли. Яркими примерами гармонично развитых личностей среди композиторов могут служить Бах, Брамс, Стравинский и Маккартни, а среди ученых – Фарадей, Джеймс Максвелл и Эйнштейн. На каждого явно невменяемого Бобби Фишера приходится вполне нормальный Магнус Карлсен, на каждого Ван Гога – Матисс.

Если взглянуть на гениальность и психическое расстройство с совершенно ненаучной точки зрения, к какому выводу приведут нас сотни упомянутых в этой книге историй? По меньшей мере треть – весьма высокий процент – страдала или страдает серьезными расстройствами настроения. Хильдегарда Бингенская, Ньютон, Бетховен, Тесла, Яёи Кусама, Ван Гог, Вирджиния Вулф, Хемингуэй, Диккенс, Роулинг, Сильвия Плат и Пикассо демонстрировали те или иные формы аффективных расстройств. Неуравновешенность не является привычкой гениев, но у них есть явная склонность к этому. По мнению экспертов, у ученых, в частности математиков, психические расстройства развиваются реже, чем у людей искусства, возможно, потому, что они имеют дело с логическими установками и рациональными ограничениями, а не со свободным и часто ничем не сдерживаемым выражением эмоций^[314]. Использование научных методов и решение математических уравнений, как правило, осуществляются в соответствии с упорядоченным, пошаговым алгоритмом.

Лауреат Нобелевской премии экономист и математик Джон Нэш (1928–2015), герой фильма «Игры разума» (2010), был исключением из правила вменяемости ученых. К тридцати годам у него стали проявляться симптомы шизофрении, от которой он оправился лишь три десятилетия спустя. В 2008 году журнал Yale Economic Review опубликовал его высказывание: «Творческое озарение окутано тайной. Это особая область, где возникает взаимосвязь между разумным и бредовым мышлением. Если вы собираетесь выдвигать уникальные идеи, вам потребуется мышление, не ограниченное рамками рациональности»^[315]. Когда Нэша спросили, как он мог поверить, что пришельцы из космоса завербовали его, чтобы спасти мир, он ответил: «Дело в том, что мысли о сверхъестественных существах приходят ко мне точно так же, как и математические идеи. И я принимаю их всерьез»^[316].

Сказав это, он тем самым поставил еще один вопрос: «Случайна ли креативность, порождаемая неуравновешенным мозгом?» Иначе говоря, вызвана ли способность к творчеству психозом, или она возникает независимо от него? Одним из типичных примеров может служить Ван Гог, хотя его случай не позволяет дать однозначный ответ.

Врачи предложили больше сотни возможных причин невменяемого состояния Ван Гога, в числе которых биполярное расстройство, шизофрения, нейросифилис, интериктальное дисфорическое расстройство, солнечный удар, острая перемежающаяся порфирия, височная эпилепсия, вызванная употреблением абсента, подострая закрытоугольная глаукома, ксантопсия (желтовидение) и болезнь Меньера^[317]. Кроме того, в психической неуравновешенности художника присутствовала сильная генетическая составляющая. Винсент Ван Гог покончил с собой в тридцать семь лет; его младший брат Тео сошел с ума и умер в психиатрической больнице в возрасте тридцати трех лет, через шесть месяцев после Винсента; их младший брат Корнелиус, по-видимому, покончил с собой тоже в тридцать три года; сестра Вильгельмина провела сорок лет в психиатрической лечебнице, где умерла в 1941 году в возрасте семидесяти девяти лет^[318].

Ван Гог понимал, что у него часто возникали приступы безумия. «Или пусть меня запрут в одиночку для буйнопомешанных (я не стану сопротивляться, если действительно заблуждаюсь на свой счет), или пусть мне дадут работать изо всех сил», – написал он Тео 28 января 1889 года^[319]. Сбылось и то и другое. В мае того же года Ван Гога приняли в психиатрическую лечебницу в Сен-Реми и выделили ему две комнаты с решетками на окнах, одну из которых он использовал как мастерскую. В последующие годы он создал несколько выдающихся творений, в том числе «Ирисы», которые он видел во дворе больницы, и «Звездную ночь» – вид из окна своей палаты. Его последняя работа «Корни деревьев», написанная после выхода из больницы, «является одной из тех картин, в которых можно почувствовать мучительное душевное состояние художника», как сказала искусствовед Ниенке Баккер^[320].

Тем не менее остается вопрос: «Стал ли Винсент Ван Гог гением, потому что он был сумасшедшим (безумие сформировало его стиль виженари-арт), или он был гением, который оказался сумасшедшим по воле случая? Все особенности стиля Ван Гога – его представления о живописи, цвете и перспективе, его закрученные текстуры и мерцающие огни – он подробно объяснил в письмах брату Тео задолго до того, как воплотил их на своих холстах^[321]. Использование насыщенного желтого, сочетание интенсивных красных и зеленых цветов, переплетение двухцветных штриховых мазков – все это было частью радикально новой, но полностью рациональной эстетики^[322]. В случае Ван Гога ментальная дезинтеграция и создание художественных произведений, возможно, были двумя отдельными, хотя и побочными составляющими его жизненного опыта. Когда Ван Гог был в здравом уме, он точно знал, что делает.

Важно то, что Ван Гог знал, когда он был нормальным, а когда нет. В периоды обострения он не брал в руки кисть: «Болезнь не дает работать в полную силу»^[323]. Галлюцинации могли быть или не быть для него источником художественного творчества, но они, безусловно, были ужасным опытом, которого следовало избегать. Чтобы сделать это и остаться в живых, Ван Гог писал картины. В 1882 году он отметил: «Да, я могу понять, что вызывает у людей желание утопиться… Но подумал, что гораздо лучше взять себя в руки и поискать лекарство в работе»^[324]. Через год он написал: «Спасаюсь только работой. Когда она не помогает, даже не знаю, что делать»^[325]. Ван Гог считал работу своим главным средством выживания и неоднократно подчеркивал это в своих письмах: «Я должен писать».

Поэтому он работал с маниакальным упорством и за последний год жизни создал почти сто пятьдесят картин. Однако даже живопись не смогла предотвратить изнуряющие переходы от депрессии к творческому подъему, от безумия к ясности сознания, от больничной палаты к внешнему миру. Утром 27 июля 1890 года Ван Гог вышел в поле у реки Уаз, к северу от Парижа, и выстрелил себе в живот из револьвера.

Утром 28 марта 1941 года пятидесятидевятилетняя Вирджиния Вулф набила карманы камнями, вошла в реку Уз, что к северу от Лондона, и утопилась. Симптомы психического расстройства Вулф соответствовали клиническим описаниям шизофрении и биполярного расстройства^[326]. По словам ее племянника Квентина Белла, «одна из трудностей жизни с Вирджинией заключалась в том, что ее воображение было снабжено ускорителем, но не имело тормозов; оно стремительно неслось вперед, отрываясь от реальности»^[327]. Муж Вирджинии, Леонард Вулф, который долгое время поддерживал ее, вспоминал: «В маниакальной стадии она была чрезвычайно возбуждена; говорила много и в разгар приступа – бессвязно; у нее были галлюцинации, она слышала голоса (однажды сказала мне, что птицы в саду за ее окном щебетали по-древнегречески); и она была чрезвычайно груба с медсестрами. Приступ, который начался в 1914 году, длился несколько месяцев, после чего она на два дня впала в кому»^[328]. Ранее, в 1904 году, Вирджиния выбросилась из окна, но осталась жива.

Откуда у Вулф взялись идеи для ее интроспективных романов? Герман Мелвилл накопил эмоциональные впечатления для своей книги «Моби Дик» во время плавания на китобойном судне в Южных морях, а Эрнест Хемингуэй погружался в журналистскую среду, когда работал репортером на полях сражений в Первую и Вторую мировые войны. Некоторые писатели зорко наблюдают за окружающим миром и следят за всеми актуальными событиями. Одни полагаются в основном на живое, но рациональное воображение (Шекспир, похоже, был наделен острой наблюдательностью и безудержным воображением). Другие погружаются в глубины воспаленного болезнью сознания.

В своем самом откровенном романе «Миссис Дэллоуэй» Вулф наделяет персонажей собственными ощущениями, причем как реальными, так и мнимыми. Кларисса Дэллоуэй олицетворяет здравомыслящую, нормальную Вирджинию. Питер Уолш представляет ее маниакальное альтер эго, а Септимус Уоррен Смит изображает ее психопатического двойника, который слышит, как птицы поют по-гречески, и боится, что доктор уничтожит его душу, поэтому выбрасывается из окна и разбивается насмерть. Вулф понимает значение ее сумасшествия для литературы: «Как опыт, сумасшествие ужасно, могу вас заверить однозначно; но в этой вулканической лаве я все еще нахожу множество вещей, о которых пишу»^[329].

Писательство было способом, которым Вулф изгоняла своих демонов – демонов безумия, которые управляли ее гением. Большинство психиатров разговаривают с пациентами, называя это методом «лечения беседой», но Вулф лечила себя сама и поэтому просто писала. В 1931 году она написала эссе, в котором охарактеризовала связь между психическими приступами и самолечением и рассказала, как ей удавалось уничтожать угрозы со стороны ее болезненного альтер эго. «Когда я рецензировала книги, мне пришлось вступить в схватку с некоей призрачной женщиной… Она встала между мной и бумагой, когда я писала рецензии. Она беспокоила меня, отнимала мое время и так мучила, что в конце концов я убила ее… Я повернулась к ней и схватила ее за горло. Я сделала все возможное, чтобы ее убить… Я взяла чернильницу и швырнула в нее. Она умерла в муках»^[330].

Так же как у многих людей с маниакально-депрессивным синдромом, у Вулф были периоды перевозбуждения, прострации и эутимического состояния (ремиссии). Вот как она описала в своем дневнике переход от маниакального состояния к нормальному: «Я видела, как моя сущность, блеск, гениальность, обаяние и красота поблекли и исчезли. Осталась лишь старая, неряшливая суетливая уродливая некомпетентная женщина, тщеславная, болтливая и бесполезная»^[331]. Но лишь в таком нормальном состоянии, когда ее раздробленная сущность сливалась, образно говоря, в связный повествовательный поток, Вулф была достаточно устойчива и работоспособна. Она осознала это в мае 1933 года, когда проезжала через пригородный район Лондона, где жила: «Вчера вечером, проезжая по Ричмонд-стрит, я очень серьезно думала о себе: мое существо соединяет и скрепляет лишь писательство, и в нем нет целостности, пока я не пишу»^[332]. Одной из скрытых привычек некоторых гениев является способность шагнуть в воображаемый мир, а затем вернуться. Вулф могла это делать, пока у нее хватало сил.

Яёи Кусама (родилась в 1929 году) ежедневно перемещается во внешний мир и обратно из психиатрической клиники Сэйва в Токио, постоянным пациентом которой она стала по собственному желанию в 1977 году. Названная журналом Time одной из 100 самых влиятельных людей 2016 года, Кусама входит в число самых известных ныне живущих художников. Она живет в одном и том же обсессивно-компульсивном режиме: «Через дорогу от больницы я построила студию и работаю там каждый день, курсируя между двумя зданиями. Жизнь в больнице идет по строго установленному графику. Я ложусь спать в девять часов вечера и просыпаюсь на следующее утро, чтобы в семь часов сдать анализ крови. В десять часов я иду в свою студию и работаю до шести или семи вечера»^[333]. В автобиографии она отметила: «Меня мотает между двумя крайностями: глубоким удовлетворением, которое художнику доставляет творчество, и жестоким внутренним напряжением, которое питает творчество… между чувствами реальности и нереальности»^[334].

Кусама сталкивается с ощущениями нереальности с самого детства. Вот как она описала то психическое состояние, которое возникало у нее в первый период ее жизни и работы в Нью-Йорке (1957–1973):

У меня часто случались острые приступы невроза. Я покрывала полотно картины сетью из точек и кружочков, а затем продолжала рисовать их на столе, на полу и даже у себя на теле. Процесс повторялся снова и снова, и сеть расширялась до бесконечности. Я забывала о себе по мере того, как она обволакивала меня, цепляясь к моим рукам и ногам, одежде и заполняя всю комнату. Однажды утром я проснулась и обнаружила, что сети, которые я нарисовала накануне, прилипли к окнам. Удивляясь этому, я подошла, чтобы их потрогать, и они поползли по коже моих рук. Мое сердце бешено забилось. В смертельной панике я вызвала скорую, которая доставила меня в больницу Бельвью. К сожалению, подобные вещи стали происходить регулярно… Но я продолжала рисовать, как сумасшедшая^[335].

Пытаясь отодвинуться подальше от бесконечных сетей, Кусама с одержимостью рисовала бесконечность, используя узоры в горошек (см. ил. 7.1) или другие простые элементы. Критики окрестили ее «Верховной жрицей горошка» и «Первым обсессивным художником». Сама она назвала свое творчество «психосоматическим искусством» – искусством, возникающим из психоза. Ее цель? Избавиться от навязчивых состояний, которыми она страдает, и тем самым позволить своему духу (и духу зрителя) преодолеть бесконечное и неопределенное «головокружение от небытия». «Мое искусство, – говорит она, – рождается из моих галлюцинаций. Я перевожу видения и навязчивые образы, которые мне досаждают, в картины и скульптуры. Все мои работы пастелью являются продуктами невроза, они неразрывно связаны с моей болезнью… Переводя галлюцинации и страх перед ними в картины, я пытаюсь вылечить мою болезнь»^[336]. В автобиографии она написала: «Поэтому можно сказать, что моя живопись примитивна, интуитивна и не соответствует традиционному пониманию “искусства”»^[337].

Примеры Ван Гога, Вирджинии Вулф и Яёи Кусамы убедительно доказывают, что ментальное «нарушение» может приносить не только вред, но и пользу. Творческое самовыражение способно защитить и исцелить психику, и из этого процесса выживания личности возникает произведение искусства. Творец может предложить читателю, зрителю или слушателю свой жизненный опыт. Художник говорит: «Я вижу это, я чувствую это, я хочу, чтобы вы тоже это увидели и почувствовали, и, когда вы это сделаете, мы с вами сможем создать бесконечную гармонию внутри себя и в отношениях друг с другом». Ниже приведены высказывания нескольких исключительных людей, у которых ментальный «дисбаланс» стал движущей силой их творчества.

Винсент Ван Гог: «Я должен писать».

Вирджиния Вулф: «Я пишу, чтобы стабилизировать себя».

Яёи Кусама: «Искусство – это не только лечение, но и освобождение».

Пабло Пикассо: «Картина “Авиньонские девицы” стала моим первым опытом экзорцизма».

Энн Секстон: «Поэзия вывела меня за руку из безумия».

Уинстон Черчилль: «Живопись пришла мне на помощь в самое трудное время».

Марта Грэм: «Когда я перестала танцевать, потеряла волю к жизни».

Роберт Лоуэлл: «Я сбежал бы в писательство и исцелился бы».

Чак Клоуз: «Меня спасла живопись».

Эми Уайнхаус: «Я пишу песни, потому что я чокнутая и мне нужно извлечь что-то хорошее из плохого»^[338].

Каждый человек нуждается в деятельности, которая выведет его на благотворную траекторию продвижения вперед. Даже если то, что вы создаете, не имеет значения для других, мысль о том, что это важно, может спасти жизнь вам самим.

В тоскливом письме, написанном в 1803 году в предместье Вены и поэтому названном «Гейлигенштадтским завещанием», Людвиг ван Бетховен объяснил, почему он решил не убивать себя: «Лишь оно, искусство, удержало меня. Мне казалось немыслимым покинуть мир раньше, чем я исполню все то, к чему чувствовал себя предназначенным. И так я продолжал влачить эту жалкую жизнь»^[339]. Это был не единственный случай, когда Бетховен подумывал о самоубийстве. Например, в 1811 году он три дня пропадал в лесу, и жена другого музыканта обнаружила его в какой-то яме. Бетховен признался ей, что «хотел умереть с голоду»^[340]. Он страдал биполярным расстройством, паранойей, хроническим воспалением кишечника, свинцовым отравлением и алкоголизмом^[341]. Однако, говоря о его ограниченных возможностях, сегодня мы вспоминаем лишь его глухоту.

Бетховен начал ощущать звон в ушах и трудности со слухом в 1790-е годы, когда ему было около двадцати. В 1801 году он писал другу: «День и ночь у меня беспрерывный шум и гудение в ушах… Я вынужден в театре занимать место в непосредственной близости к оркестру, чтобы понять речь или пение актера. Я не слышу высоких звуков инструментов и голосов, находясь в некотором отдалении… Иногда я еле слышу говорящего тихо, правда, я различаю звуки, но не слова»^[342]. После 1814 года Бетховен не появлялся на публике как исполнитель. В 1817 году, когда ему исполнилось сорок семь лет, его глухота стала настолько сильной, что он вовсе перестал слышать музыку. Посмертное вскрытие показало, что его слуховые нервы были «сморщены и лишены нейрина, сопутствующие артерии были расширены более чем до размера вороньего пера и уплотнены до состояния хрящевой ткани»^[343].

Тут следует отметить два момента. Во-первых, с 1803 по 1813 год потеря слуха у Бетховена еще не была полной, и за это десятилетие он написал симфонии, концерты и фортепианные сонаты, которые больше всего нравятся сегодняшним любителям симфонической музыки. Поэтому применение медицинского термина «глухота» не всегда соответствует истине и зависит от конкретного периода, о котором идет речь. Во-вторых, многие одаренные композиторы, лучшим примером среди которых является Моцарт, способны сочинять музыку без помощи внешних звуков, используя свой «внутренний слух». Бетховен тоже был наделен способностью слышать музыку в своей голове, делать письменные наброски и завершать партитуру за письменным столом без помощи издающего звук инструмента.

Но ограничение возможностей тоже может иметь значение. Музыка Бетховена стала шедевром на все времена отчасти благодаря его реакции на «ослабление слуха». По иронии судьбы вкладом «глухого» Бетховена в историю музыки стало его открытие музыкального звука. В его произведениях доминантой является не столько музыкальная идея, сколько звучание этой идеи, повторяемое снова и снова. Композитор создавал свою уникальную музыку, формируя аккорд, мелодическую фразу или ритм, а затем просто повторял их снова и снова, увеличивая громкость и часто повышая тон с каждой итерацией. Сведение музыки к ее базовым элементам с последующим настойчивым проталкиванием их вперед в нарастающей приливной волне звука придает музыке Бетховена небывалую силу. Кажется, что он говорит: «Я не слышу, не слышу, не слышу. ГРОМЧЕ!»

Когда музыку «слушают» глухие, они зачастую воспринимают только вибрации – «сотрясения» земли. Не потому ли многие произведения Бетховена являются стилизованными танцами (музыкой, сведенной к основным пульсациям)? Возможно, лучшим примером, демонстрирующим танцевальный характер музыки Бетховена и вызываемые ею вибрации, может служить первая часть его симфонии № 7, где композитор повторяет один и тот же мотив пятьдесят семь раз подряд. Показательными являются странные текстуры и абстрактные дислокации (назовем их «окраинами внутреннего мира»), которые можно найти в последних квартетах и фортепианных сонатах уже совершенно глухого Бетховена^[344]. Эксперт по Бетховену Мейнард Соломон пришел к выводу, что «глухота не ослабила, а, возможно, даже усилила его композиторские способности»^[345]. Действительно, в какой-то степени гений Бетховена покоится на звуках, которые он в силу своих ограниченных возможностей слышал внутри себя, а затем переносил на бумагу.

Какому творцу труднее работать: композитору, который не слышит, или живописцу, который не видит? Художник Чак Клоуз (родился в 1940 году) не способен узнавать друзей, членов семьи или знакомых независимо от того, сколько раз они встречались. Помимо дислексии и других когнитивных нарушений, Клоуз страдает «лицевой слепотой» – расстройством восприятия, которому неврологи дали клиническое название прозопагнозия^[346]. «Лицевая слепота» является результатом повреждений веретеновидной извилины, на поверхности которой располагается особая зона, отвечающая исключительно за распознавание человеческих лиц^[347]. Лауреат Нобелевской премии, невролог и создатель авторской телепрограммы Эрик Кандель в ходе видеоинтервью сказал Клоузу: «Вы единственный слепой художник в истории западного искусства, который выбрал портретную живопись»^[348].

Чак Клоуз не распознает лица отчасти потому, что не способен концептуализировать трехмерные образы, но он может сделать это, если объект двухмерный. Чтобы создать портрет, Клоуз фотографирует лицо, а затем расчерчивает снимок на сетку из сотен маленьких ячеек и переносит его на холст, поочередно раскрашивая каждую ячейку уникальным способом. Например, в портрете своего друга Билла Клинтона (2006) Клоуз использовал 676 ячеек, выписанных в форме бриллиантов (см. ил. 7.2). Таким способом он разделяет лицо на элементарные частицы, заставляя нас осознать, что человек – и каждый потенциальный гений – это совокупность бесчисленных мелких частей, которым удается (или не удается) соединиться. В интервью Клоуз указывает на изображение зубов Клинтона: «Каждый зуб смотрелся как отдельный элемент, и мне пришлось прижать их друг к другу, чтобы они выглядели натурально»^[349]. Страдающий прозопагнозией Чак Клоуз видит мир не так, как все мы, и ему приходится каждый раз импровизировать с изобразительной техникой. Выполненный Клоузом портрет Клинтона висит сегодня в Национальной галерее искусств в Вашингтоне, увековечивая память о президенте и художнике с ограниченными возможностями.

В отличие от портретиста Чака Клоуза, неспособного запоминать лица, архитектурный художник Стивен Уилтшир запоминает все, что видит. Уилтшир обладает уже упоминаемой нами эйдетической, или фотографической, памятью. Ему достаточно посмотреть на городской пейзаж или на какое-нибудь здание в Лондоне, Нью-Йорке, Риме, Дубае или Токио всего один раз в течение примерно двадцати минут, чтобы впоследствии воспроизвести его по памяти в мельчайших деталях. Рисунки, на создание которых у него уходит порой несколько часов, продаются в его лондонской галерее за десятки тысяч фунтов.

Можно ли признать Стивена Уилтшира гением? Нет, несмотря на его впечатляющие работы по памяти. Страдающий аутизмом Уилтшир наделен феноменальной способностью обрабатывать визуальную информацию со скоростью компьютера, но его общее когнитивное развитие находится на уровне пятилетнего ребенка^[350]. Уилтшир рисует то, что видит, не больше и не меньше. А как насчет других так называемых савантов-аутистов, таких как ходячий компьютер Ким Пик, прототип героя оскароносного фильма «Человек дождя» (1988), и музыкальный вундеркинд Дерек Паравичини, который может воспроизвести любую пьесу после одного прослушивания? Молниеносная обработка информации – это одно, оригинальность – совсем другое. Поочередно раскрашивая вручную элементы своих уникальных работ, Чак Клоуз придает портретам дополнительную ценность. Стивен Уилтшир и Дерек Паравичини просто копируют существующие вещи. Говоря об Уилтшире и других савантах-аутистах, невролог Оливер Сакс подчеркивал, что истинное искусство обязательно должно включать процесс, в ходе которого творец заимствует детали от других творений, «соединяет их со своей личностью и выражает новым индивидуально-авторским способом»^[351].

«Похоже, что для успеха в науке и искусстве чуть-чуть аутизма просто необходимо», – сказал Ганс Аспергер, чьим именем назван известный в медицине синдром^[352]. Возможно, он прав, но в придачу к аутизму требуется воображение, нужны способности к визуализации и ассоциациям. Например, Исаак Ньютон видел, что все в галактике взаимно связано, Шриниваса Рамануджан (1887–1920) решал неразрешимые математические задачи, а Алан Тьюринг (1912–1954) сыграл ключевую роль в развитии современной вычислительной науки и раскрыл секрет нацистской шифровальной машины «Энигма». У них проявлялись симптомы расстройств аутистического спектра, к тому же они были наделены безудержным воображением. Двое из этих гениев стали широко известны после выхода кинофильмов «Человек, который познал бесконечность» о Рамануджане (2015) и «Игра в имитацию» о Тьюринге (2014). Однако в последнее время среди публичных фигур, у которых незаурядные способности сочетались с ограниченными физическими возможностями, никто не обладал более сумасшедшим, фантастическим воображением, чем покойный комик Робин Уильямс.

Сказать, что Робин Уильямс был человеком широких взглядов, было бы явной недооценкой гибкости его ума. Однажды, рассказав о способах обезвреживания террористов из Ближнего Востока, он мгновенно переключился на Соединенные Штаты и добавил: «Если вы когда-нибудь окажетесь в стране амишей и увидите человека, засунувшего пистолет в лошадиную задницу, знайте, что это механик, а не террорист»^[353]. Разум Уильямса работал с молниеносной скоростью. Билли Кристал однажды сказал о своем друге: «Если сегодня вечером я соображал быстро, то он делал это гораздо быстрее». Представляя Уильямса в передаче Inside the Actors Studio («В студии актерского мастерства»), ее ведущий Джеймс Липтон спросил: «Как вы объясните невероятную скорость, с которой работает ваш мозг? Вы думаете быстрее остальных? Что, черт возьми, происходит?»^[354] Возможно, причиной был синдром дефицита внимания (СДВ)^[355].

«Я попробовал говорить с Робином, – вспоминал его однокурсник по театральной школе Джоэл Блюм, – и все шло нормально лишь в первые десять секунд, а потом он переходил на сценический голос и начинал кого-нибудь изображать. Безумие Робина заставляло его бросаться из крайности в крайность. А потом его не стало»^[356]. Хотя официально диагноз СДВ Уильямсу никогда не ставили, у многих наблюдателей за его психическим здоровьем были такие подозрения^[357]. Известно также, что многие люди с СДВ обладают чрезвычайно активным воображением, помогающим раскрывать особые творческие способности^[358]. Кроме того, они предрасположены к развитию деменции с тельцами Леви (ДТЛ)^[359] – болезни, которая проявляется в чрезмерном накоплении нейрохимических белков в мозге. Уильямс страдал от ДТЛ, и, вероятно, это повлияло на его решение покончить с собой в возрасте шестидесяти трех лет. Во многих случаях СДВ и ДТЛ сопровождаются тяжелой депрессией. Однако уныние может стать источником черного юмора и по иронии судьбы породить шутку, поднимающую настроение. «Я бы уже давно вышиб себе мозги, – сказал однажды лорд Байрон, – если бы не вспоминал, какую радость это доставит моей теще»^[360].

Юмором висельника, трагической иронией обладали очень многие гении. Чем глубже яма, тем больше юмора можно из нее выкопать. Депрессивный комик Джонатан Уинтерс, наставник Уильямса, однажды сказал: «Мне нужна эта боль, какой бы сильной она ни была, чтобы время от времени призывать ее»^[361]. «Разве не забавно, – заметил сам Уильямс, – что я могу принести огромное счастье всем этим людям, но не себе»^[362]. Безудержный смех публики вызвали мрачные высказывания Уильямса: «В Техасе так много электрических стульев, что даже у Санта-Клауса есть один. А перед смертельной инъекцией они протирают вам руку спиртовым тампоном. Чтобы не подцепили заразу»^[363]. Уильямс предвидел, что с ним случится: «Самое захватывающее – это возможность что-то исследовать. Именно этим и занимаются актеры-комики. Нас тянет подойти к краю пропасти и заглянуть вниз, а порой даже перешагнуть через край, чтобы потом, может быть, вернуться»^[364].

Может быть, СДВ способствовал молниеносной работе мозга, которую Робин Уильямс поставил на службу комедии? Прозопагнозия заставила Чака Клоуза создать «обходной путь» и открыть новое направление в современном искусстве. Стивен Хокинг страдал боковым амиотрофическим склерозом и, по словам его друга Кипа Торна, лауреата Нобелевской премии, «должен был найти совершенно новый путь», чтобы прогрессировать как физик^[365]. Необычайную способность Исаака Ньютона концентрироваться, а также склонность Энди Уорхола создавать повторяющиеся образы британские ученые приписывают синдрому Аспергера^[366]. Этот синдром был включен в «Диагностическое и статистическое руководство по психическим расстройствам» в 1995 году, но в 2013 году удален, будучи переклассифицирован в диагностическую категорию расстройств аутистического спектра. Времена и культуры меняются, то же происходит с нашим отношением к гениальности и ограниченным физическим возможностям.

В апреле 2015 года заслуженный профессор Городского университета Нью-Йорка Джозеф Страус пришел на мой «курс гениальности» в Йеле, чтобы поговорить об аутизме, которым страдает его старший сын. Страус написал книгу «Чрезвычайные меры: ограниченные возможности в музыке» (Extraordinary Measures: Disability in Music, 2011). После весьма познавательного выступления между Страусом и присутствовавшими на лекции восьмьюдесятью студентами разгорелась жаркая дискуссия. Многие слушатели были специалистами по психологии или нейробиологии; некоторые прошли летнюю практику в лабораториях, исследования аутизма в которых финансируются Национальными институтами здоровья (National Institutes of Health). Всем хотелось узнать о последних достижениях в поиске лекарства от аутизма.

Страус такой информацией не располагал. Он и его жена провели значительную часть жизни, приспосабливаясь к потенциалу сына во всем разнообразии форм его проявления. «Особые интересы или навыки возникают у аутиста не вопреки болезни, а благодаря ей: аутизм раскрывает эти способности, – сказал Страус. – Ограничение возможностей есть отличие, а не дефект, который требует от медицинских работников исправления, нормализации или лечения». К концу занятия обе стороны успели прийти к единственно возможному выводу: тут имеет место назревшая этическая дилемма, актуальная для миллионов. Хотели бы мы искоренить аутизм или любые другие физические ограничения, если бы могли? Не являются ли эти «другие» психологические профили альтернативными способами работы интеллекта, способными привести к гениальности?^[367]

Мартин Лютер Кинг – младший высоко оценил неуравновешенных людей, когда сказал, что спасение человечества находится в руках неугомонных творцов^[368]. Гении испытывают потребность творить, а нам нужно, чтобы они занимались этим.

Скрытыми помощниками гениев могут быть многие неврологические различия. Вместо того чтобы думать о них как о непреодолимых барьерах или неисправимых дефектах, нам следует видеть в них возможности для развития оригинального мышления.

Будь Бетховен жив сегодня, хирурги смогли бы если не устранить, то хотя бы ослабить его отосклероз. Психоанализ и антидепрессанты помогли бы Вирджинии Вулф продолжать писать, но какой ценой? Яёи Кусама в течение шести лет пробовала фрейдистское «лечение беседой», в результате чего «пострадало» ее творчество. «Независимо от того, как много я писала или рисовала, идеи перестали появляться, потому что все выходило у меня изо рта», – сказала она^[369]. Робин Уильямс знал, что никогда не станет уравновешенным, и боялся, что, если это случится, его комический гений исчезнет: «Тогда ты, мать твою, покойник, о’кей!»^[370] Со временем ученые, возможно, найдут способы исправлять такие «нарушения», как глухота, аутизм, синдром Аспергера, обсессивно-компульсивные расстройства и синдром дефицита внимания. Но захочется ли нам считать это прогрессом, если потом уже никогда не будет «Оды радости», теории гравитации и оригинальных шуток, заставляющих хохотать до упаду? Решайте сами.

И последнее. Мы часто думаем о гениях как о звездах, которые ярко горят, но быстро сгорают. Мы принимаем Ван Гога за архетип и представляем гения как склонного к суициду сумасшедшего, который умирает молодым (в его случае – в возрасте тридцати семи лет). Но Ван Гог был исключением. История его одинокой, необычной жизни кажется весьма убедительным примером, но скрывает тот факт, что гении имеют привычку жить долго.

Можно без конца спорить, кого из художников, ученых или классических музыкантов можно назвать величайшими гениями: все зависит от ваших духовных и общекультурных ценностей. Чтобы ответить на простой вопрос о долголетии гениев, я провел очень ненаучное исследование: ввел в поиск Google «десять величайших классических композиторов» и получил список с именами Бетховена, Моцарта, Баха, Вагнера и Чайковского, а затем подсчитал среднюю продолжительность жизни этих десяти музыкальных гениев, которая составила 51,4 года. В полученный аналогичным образом список художников вошли Пикассо, Леонардо, Ван Гог, Микеланджело, Уорхол и Кало, а их средняя продолжительность жизни составила 67,2 года. Эти знаменитые художники прожили в среднем на тридцать лет больше, чем Ван Гог. Что касается ученых (в списке оказались Ньютон, Галилей, Эйнштейн, Кюри, Хокинг и Тесла), то у них средняя продолжительность жизни составила 75,3 года. Важно отметить, что почти все эти гении родились до начала эпохи использования антибиотиков (1940), когда люди жили не так долго, как сегодня. В 1750 году средняя продолжительность жизни белых мужчин, с поправкой на младенческую смертность, составляла примерно 35 лет, в 1830-м – 40 лет, а в 1900 году – 47 лет. Эти грубые подсчеты показывают, что многие гении живут на десять лет дольше, чем обычные люди. Впору поставить под сомнение древнюю латинскую пословицу Dum spiro, spero («Пока дышу, надеюсь»). Если судить по нашим гениям, все обстоит наоборот: Dum spero, spiro («Пока надеюсь, дышу»). Почему?

Почему оптимисты живут в среднем на десять лет дольше пессимистов? Ответ содержат опубликованные в 2019 году материалы обзорного исследования, проведенного учеными из Гарвардского и Бостонского университетов^[371]. Так, «в среднем продолжительность жизни оптимистичных мужчин и женщин на 11–15 процентов превышает средний показатель продолжительности жизни остальных людей. Кроме того, вероятность дожить до своего восемьдесят пятого дня рождения у оптимистичных людей была выше на 50–70 процентов»^[372]. Хотя физиологические причины этого остаются неясными, очевиден важный факт: оптимисты, как и гении, живут дольше.

Но гении – неугомонные творцы – являются в основном оптимистами. В 2017 году Марк Цукерберг сказал: «Оптимисты, как правило, успешны, а пессимисты обычно правы… Если что-то кажется вам ужасным и грозит неудачей, вам остается лишь найти доказательства вашей правоты. И вы их найдете. Так поступают пессимисты… Но если вы считаете что-то возможным, тогда вы попытаетесь найти способ заставить это работать»^[373]. Миссия гения, его страсть, одержимость заключаются в том, чтобы «заставить это работать». Всем нам, как гениям, так и обычным трудягам, нужна миссия, которую мы можем выполнить. Даже если кому-то она кажется «безумной» или «нереальной», выполнение этой миссии помогает нам выживать.

Глава 8
Бунтари, инакомыслящие и нарушители спокойствия

Хвала безумцам, инакомыслящим, бунтарям, нарушителям спокойствия, круглым затычкам в квадратных отверстиях – всем тем, кто смотрит на мир иначе: им не нравятся правила! Вы можете поддакивать им или не соглашаться с ними, восхвалять или проклинать их, но вам не удастся игнорировать их, потому что они изменяют положение дел. Они толкают человечество вперед. И пусть кто-то видит в них безумцев, мы считаем их гениями, потому что мир изменяют как раз те, кто достаточно безумен, чтобы уверовать в свою способность это сделать.

Этими словами рекламного ролика «Думай иначе» гениальный Стив Джобс положил начало тому, что впоследствии оказалось поворотным моментом для терпевшей бедствие компании Apple Computer, Inc. Этот ролик показывали с 1997 по 2002 год, и за это время его посмотрели миллионы людей. За кадром звучал голос знаменитого актера Ричарда Дрейфуса (изначально планировалось, что это будет сам Джобс), а на экране проходила череда легендарных гениев двадцатого века: Альберт Эйнштейн, Боб Дилан, Мартин Лютер Кинг, Джон Леннон, Томас Эдисон, Мухаммед Али, Махатма Ганди, Амелия Эрхарт, Марта Грэм, Джим Хенсон, Пабло Пикассо и Фрэнк Ллойд Райт. Послание сопровождалось медленной квазирелигиозной музыкой и воспринималось не как рекламная презентация, а как гимн нашей заветной вере в то, что мятежные гении делают мир лучше. В этом контексте слова «безумец», «возмутитель спокойствия» и «нонконформист» звучат как комплименты. Эти гении – наши друзья, наши герои, наши современные божества.

У нас принято почитать мятежных гениев, потому что они способны заставить нас смотреть на мир иначе. Кого из конформистов мы помним? Без бунта против существующего положения дел не может быть гения. Конечно, не каждый бунтарь – гений, потому что не каждая разрушительная идея оказывается блестящей. Мятежный Икар пролетел слишком близко к солнцу, и к чему это привело? Однако гений имеет привычку не только бунтовать, но и делать все правильно.

При этом гений не всегда пользуется всеобщей любовью. Сократ был настолько опасен, что граждане Афин заставили его выпить яд. Мартин Лютер и Галилео Галилей были подвергнуты домашнему аресту. Нельсона Манделу, Мартина Лютера Кинга – младшего и Махатму Ганди посадили за решетку. Жанну д’Арк сожгли на костре. Даже безобидных художников-импрессионистов поначалу ругали на все лады, а их полотна отправляли в Салон отверженных. Историк Джон Уоллер отмечал: при всей несхожести таких исторических фигур, как Винсент Ван Гог, Альберт Эйнштейн, Уинстон Черчилль, Адольф Гитлер, их объединяет то, что, «прежде чем стать знаменитыми, все они какое-то время провели в небытии – буквально или образно»^[374]. Социальные изменения требуют времени и готовности принять перемены. Лишь со временем безумная идея может стать новой нормой.

Иногда процесс принятия длится долго. В разные периоды истории появлялись ученые, утверждавшие, что Солнце, а не Земля является центром галактики, позиция же Римской церкви по этому вопросу была официально высказана лишь в 1820 году^[375]. Когда в 1796 году доктор Эдвард Дженнер начал делать прививки против оспы, многие семьи, включая Моцартов, отказались от вакцинации и поплатились за это, но к 1980 году оспу все же удалось искоренить. Эйнштейн сформулировал общую теорию относительности в 1919 году, но прошло ровно сто лет, прежде чем астрономы получили визуальное изображение черной дыры (явление, предсказанное этой теорией)^[376]. Процесс вознесения борца за гражданские права Мартина Лютера Кинга – младшего из тюремной камеры в Мемориал на Национальной аллее в Вашингтоне занял почти полвека. Почему так долго? Потому что многим из нас не нравятся разрушительные идеи и бунтари, которые их приносят.

«Когда на свет появляется истинный гений, – сказал Джонатан Свифт в 1728 году, – узнать его можно хотя бы по тому, что все тупоголовые объединяются в борьбе против него»^[377]. Так почему все мы, тупоголовые, объединяемся против гения, по крайней мере сначала? Потому что гении нарушают спокойствие и усложняют нам жизнь. Они мешают нашему комфортному существованию. Они заставляют нас изменяться, а изменения требуют усилий. Судя по результатам опроса, опубликованным в 2011 году в журнале Psychological Science, при выборе между креативной новой идеей и практичной старой большинство отдает предпочтение практичной старой^[378]. Устоявшееся положение дел – это наш режим по умолчанию. Даже учителя, заявляющие о своей профессиональной ответственности за развитие у учеников склонности к творчеству, считают, что ученики с высоким творческим потенциалом мешают нормальному ходу учебного процесса в классе^[379]. Аманда Рипли, автор книги «Лучшие в мире ученики, или Как научить детей учиться», пишет: «Что бы они ни говорили, но на самом деле бо´льшая часть учителей не ценит креативность и критическое мышление в своих учениках. Известно множество случаев, когда малолетних гениев исключали из учебных заведений»^[380].

В 1632 году Галилео Галилей навлек на себя гнев папы Урбана VIII тем, что назвал его «простаком»^[381]. Урбан не мог смириться с радикальным представлением о том, что Земля вращается вокруг Солнца, а Галилей не мог смириться с невежеством Урбана. Однако поставьте себя на место Урбана. Все эмпирические данные свидетельствуют, что солнце восходит на востоке и движется по небу к западу. В Библии этот факт упоминается шестьдесят семь раз^[382]. Лично я не чувствую, что несусь в космосе со скоростью 800 тысяч километров в час, и папа Урбан тоже этого не ощущал. Но Галилей, используя изобретенный им телескоп с тридцатикратным увеличением, смог увидеть Юпитер и разглядеть четыре его спутника. Это вызвало у него вопрос: «Если Юпитер со своими четырьмя лунами вращается вокруг Солнца, не может ли Земля с ее единственной Луной делать то же самое?»

В свое время такое же предположение выдвинул Николай Коперник (1473–1543), но благоразумно подстраховался (и спас свою жизнь), сказав, что его гелиоцентрическая теория была лишь концептуальной моделью. У него были веские причины проявлять осторожность: в Европе свирепствовала инквизиция и для борьбы с ересью активно использовала пытки и казни. Один из его учеников, философ Джордано Бруно, был сожжен на костре в 1600 году за то, что читал лекции об учении Коперника. Однако Галилей пошел еще дальше и стал открыто утверждать, что гелиоцентрическая теория была не гипотезой, а отражением объективной реальности. Под нажимом Римской церкви в 1616 году Галилей прекратил поддержку коперниканской ереси, но лишь на некоторое время. В 1632 году он опубликовал «Диалог о двух главнейших системах мира», в котором представил убедительные доказательства в поддержку гелиоцентрической модели Коперника, и в январе 1633 года все же предстал перед судом инквизиции.

Данный аспект астрофизики может показаться далеким от повседневной жизни, но в то время для Святого престола это был вопрос первостепенной важности. Христианские догматы предписывали считать Землю центром космоса, а Рим – его духовным эпицентром. Согласно Божественному замыслу, над земным кругом простирались небеса со святыми и ангелами, а под ним располагался ад с грешниками и демонами. Утверждение Галилея, что Земля не есть неподвижный центр Вселенной, а лишь одна из множества планет в космическом пространстве, было святотатством. Оно низводило Землю, церковь и всю христианскую эсхатологию до уровня мимолетного малозначительного явления, близкого к случайности. Воистину революционная теория!

Столкнувшись с перспективой взойти на костер за пропаганду «лжеучения», Галилей заключил с инквизицией сделку^[383]. Он покаялся и поклялся впредь никогда ни устно, ни письменно не поддерживать эту ересь, а церковные власти ограничили наказание тюремным заключением, которое было заменено Папой Римским на бессрочный домашний арест. Но, как говорят, по завершении суда бунтарь Галилей пробормотал: «E pur si muove» («И все-таки она [Земля] вертится»).

Гелиоцентрическая система давно стала общепризнанной, равно как и другие открытия. Однако даже сегодня некоторые из нас, похоже, не желают сдаваться, несмотря на неопровержимые научные доказательства правильности тех или иных идей. В 1953 году Джонас Солк создал вакцину против полиомиелита, но некоторые африканские страны до сих пор применяют ее крайне неохотно. В 1961 году Джон Эндерс создал вакцину против кори, но некоторые люди до сих пор отказываются от этой прививки, а также не позволяют вакцинировать своих детей от дифтерии, столбняка, коклюша и вируса папилломы человека. Большинство ученых полагают, что возрастающая интенсивность лесных пожаров и океанских штормов связана с глобальным потеплением, но отрицатели теории изменения климата не усматривают в этом причинной связи. Некоторые мировые лидеры поначалу пытались отмахнуться от научных данных о пандемии COVID-19. Неужели то, во что мы верим сегодня, завтра опровергнет какой-нибудь гений?

Сегодня мы употребляем слово «протестант» в значении «приверженец одного из направлений христианства», не задумываясь над тем, что латинское protestantis означало «публично доказывающий». Первыми протестантами стали те, кто обнаружил в Священном Писании доказательства мятежной идеи о возможности привести религию в соответствие с новой системой, отличной от системы Римско-католической церкви. Точно так же, не задумываясь, мы называем «протестующими» людей, которые проводят массовые уличные манифестации в попытке изменить существующее положение дел, как это делали противники войны во Вьетнаме в 1960-е годы или как сегодня делают противники стены на границе с Мексикой и миграционной политики президента Трампа.

Мартин Лютер был одновременно протестантом и «протестующим». Он проповедовал новую религию и протестовал против старой; и если когда-либо был гений, который осуществил самые значительные перемены в обществе, то это был Лютер.

К концу своей жизни Мартин Лютер сформулировал основные положения протестантизма, написал новый чин богослужения, добился отмены безбрачия духовенства, инициировал процесс роспуска монашеских орденов, сделал северную Европу финансово независимой от южной и способствовал возникновению среды, в которой смогли прорасти семена демократии и индивидуалистического капитализма. Иерархия власти сверху вниз – от папы к прелату (епископу), пресвитеру (священнику) и прихожанину – была перевернута и теперь направлялась от прихожан к лидерам, которых они выбирали. По сравнению со всеми другими историческими фигурами Мартин Лютер сделал больше всего для открытия двери, ведущей от теократии к демократии и от средневекового мира к современному.

А все началось у дверей Замковой церкви в немецком городке Виттенберг. Тридцать первого октября 1517 года Мартин Лютер прибил к ним свои знаменитые «Девяносто пять тезисов» – девяносто пять жалоб на действия понтифика, особенно на практику продажи индульгенций^[384]. «Едва монета зазвенит, душа на небеса взлетит», – обещали присланные из Рима эмиссары, предлагавшие вечную духовную благодать в обмен на немецкие деньги^[385]. Поскольку бунт Лютера имел не только религиозную, но и экономическую направленность, это обеспечило ему поддержку нескольких немецких князей и в 1518 году помогло избежать церковного суда, а затем в 1521 году – светского^[386]. Один папский эмиссар заявил: «И трех недель не пройдет, как я отправлю этого еретика на костер!»^[387] Император Священной Римской империи Карл V приказал арестовать Лютера, но тот ускользнул. Лютеру предстояло провести оставшиеся годы под защитой сподвижников в прореформаторски настроенных городах и замках. Им двигали совесть и готовность пожертвовать жизнью ради того, во что он верил. Выступление в свою защиту на заседании имперского сейма в Вормсе Лютер завершил следующим знаменитым заявлением: «Я не могу отказаться от своих слов. Ибо небезопасно и неблагоразумно поступать против своей совести, в чем бы то ни было. На том стою. Не могу иначе. Да поможет мне Бог. Аминь»^[388].

У кого еще из разрушителей хватило мужества, чтобы отстаивать свои убеждения? Когда другие сомневались, Христофор Колумб отплыл на запад, чтобы достичь Индии, Карл Маркс и Фридрих Энгельс написали «Манифест Коммунистической партии», а Гюстав Эйфель построил высотную башню. Чарльз Дарвин понимал, что человек не был сотворен Богом на шестой день, но постепенно произошел от менее развитых приматов. Он пришел к выводу, что Книга Бытия была в лучшем случае метафорой^[389]. Никола Тесла в 1884 году приехал в Америку, чтобы работать на Томаса Эдисона, но вскоре ушел от босса, так как верил, что осветить весь мир сможет лишь его переменный ток, а не постоянный ток Эдисона. В 1953 году, когда Альберт Эйнштейн получил премию за «нонконформизм в научных вопросах», он сказал: «Мне доставляет большое удовольствие видеть, что упрямство неисправимого нонконформиста приветствуется с таким энтузиазмом»^[390]. Каждый из этих гениев восстал против общепринятого мнения. Но что становится причиной такого бунта?

Говоря одним словом, недовольство. Как уже отмечалось, гений видит то, чего не видят другие, и это вызывает у него возбуждение или тревогу, или и то и другое. Луи Пастер был встревожен количеством людей, умирающих от зараженного молока, и разработал процесс пастеризации для уничтожения микробов. Тим Бернерс-Ли был озадачен тем, насколько разрознены локальные сети, и объединил их во Всемирную паутину. Джефф Безос посмотрел на данные о трафике пользователей в этой паутине и пришел в восторг от возможности сделать деньги на разрушении традиционной коммерции. Стив Джобс был раздражен тем, что корпуса всех мейнфреймов и домашних компьютеров были металлическими. «У меня давно свербело в одном месте, что мне нужен компьютер в пластиковом корпусе», – вспоминал он в 1997 году^[391]. Илон Маск оценил опасность использования ископаемого топлива и связанного с этим глобального потепления, что привело к рождению Tesla, SolarCity и SpaceX.

Энди Уорхол был недоволен почти всем. Он отказался от своего имени (Эндрю Вархол), сексуальной ориентации, которой ожидали от него родители, натуральных волос (он носил парик) и своего носа (ему сделали ринопластику). Покинув родной Питтсбург в 1949 году, он переехал в Нью-Йорк, чтобы работать коммерческим художником-графиком. Там он осознал разрыв между искусством «старых мастеров», доминирующим в престижных музеях и галереях Манхэттена, и откровенно коммерческими ценностями делового мира.

«Почему изобразительное искусство должно быть связано с контекстом, символикой, смыслом и техниками живописи?» – задался вопросом Уорхол. Все это было наследием искусства ушедших времен. Уорхол изменил мир искусства, указав пальцем на навязчивые состояния современного общества: его нарциссизм, эксгибиционизм, коммерциализм и поверхностность. Эти установки он превращал в визуальные образы, которые можно было немедленно распознать и наслаждаться ими в данный момент. Повседневные коммерческие предметы, такие как бутылка кока-колы, банка супа Campbell’s и коробка для мыльных подушечек Brillo, а также кассовые знаменитости, такие как Мэрилин Монро, Марлон Брандо, Мао Цзэдун и Элвис Пресли, могут напоминать нам о «вибрациях» искусства здесь и сейчас. Действуя в духе коммерческой индустрии, Уорхол построил художественную студию, которую назвал «Фабрикой». Когда в 1960-е годы «Фабрика» стала Меккой для культурной элиты, Уорхол настойчиво стремился быть замеченным в обществе известных представителей нью-йоркского авангарда, чем заслужил прозвища типа «папа попа» (то есть римский папа поп-музыки) и «Дрелла» (сочетание Дракулы с Золушкой/Cinderella)^[392].

Как и в случае со многими новаторами – возмутителями спокойствия, творческое видение Уорхола получило признание далеко не сразу. На Всемирной выставке в Нью-Йорке в 1964 году он устроил скандал, выставив в павильоне штата Нью-Йорк заказную работу: тринадцать аккуратно расставленных фотографий самых разыскиваемых гангстеров Америки. Губернатор Нельсон Рокфеллер пришел в неистовство; он приказал Уорхолу убрать работу, а фото преступников замазали толстым слоем серебряной краски. В 1962 году Уорхол устроил свою первую выставку в галерее Ферус в Лос-Анджелесе и выставил на продажу изображения тридцати двух банок супа Campbell’s (по одной с каждым вкусом) по цене 300 долларов. Ни одна из них не была продана, поэтому владелец галереи Ирвинг Блюм купил их оптом за 1000 долларов, а затем смонтировал вместе. В 1996 году Блюм продал эти банки Музею современного искусства в Нью-Йорке за 15 миллионов долларов^[393]. Всего за тридцать с небольшим лет сын иммигранта-сталевара прошел путь от бунтаря-иконоборца до иконы истеблишмента, и сегодня в списке влиятельных художников XX века он занимает второе место после Пикассо^[394].

Психолог из Беркли Барри Стоу в эссе «Почему никто не любит креативность» (Why individuals reject creativity) представил краткий список черт характера, свойственных бунтующим новаторам: «Креативные люди исповедуют нонконформизм. Чтобы исследовать новые идеи и докопаться до истины, они бросают вызов общепринятым мнениям и авторитетам. Креативным личностям свойственно упорство. Когда проблема не решается, они не отчаиваются и не отступают, а продолжают работать над ней. Креативные личности действуют гибко. В случае неудачи они способны сойти с проторенного пути и подойти к проблеме с другой стороны». Но самое главное заключается в том, что креативным личностям нравится рисковать. «Они предпочитают опробовать недоказанное решение, чем использовать проверенное и надежное»^[395].

Готовность идти на риск свойственна всем гениям. В 1891 году Мария Склодовская покинула Польшу в вагоне четвертого класса почти без денег и с минимальными шансами получить образование. С 1927 по 1947 год революционер Мао Цзэдун ожесточенно сражался с прекрасно оснащенной армией генерала Чан Кайши, прежде чем одержал победу и создал Китайскую Народную Республику. В 1988 году писатель Салман Рушди опубликовал «Сатанинские стихи», зная, что они могут быть восприняты как оскорбление Аллаха; верховный лидер Ирана издал фетву (религиозный указ), в которой объявил убийство Рушди богоугодным делом. В 1994 году Джефф Безос ушел с престижной работы и вложил все, что имел и что занял у родителей и друзей, в идею Amazon. Стив Джобс однажды сказал: «Нужно быть готовым потерпеть крах»^[396].

Если бы в 1870 году вы спросили кого-нибудь в южном городке Кембридж (штат Мэриленд), является ли Гарриет Табмен гением, вам, скорее всего, ответили бы: «Нет, она возмутительница спокойствия и бунтарка». Табмен родилась в семье рабов в округе Дорчестер (штат Мэриленд) и сбежала в Филадельфию, чтобы бороться против рабства во время Гражданской войны^[397]. Как уже упоминалось, большинство бунтарей не становятся гениями, потому что их идеи оказываются бесполезными для общества. Если бы в 1870 году вы задали тот же вопрос северянам, большинство из них ответило бы вопросом: «А кто она такая?» Мало кто знал, что эта миниатюрная женщина активно участвовала в деятельности Подпольной железной дороги, осуществила тринадцать миссий по переправке рабов из Мэриленда в Филадельфию и освободила более 70 человек. В 1863 году она возглавила вооруженный рейд в Южную Каролину, освободив еще 750 рабов. Табмен умерла в 1913 году в возрасте девяноста одного года, и одним из немногих упоминаний о ее кончине стал некролог в New York Times длиной всего в четыре предложения^[398].

Времена изменились. Начавшийся в 1913 году процесс изменения общественных ценностей стал постепенно возносить Табмен на пьедестал американского героя и гения, и пару лет назад на экраны вышел посвященный ее жизни кинофильм «Гарриет» (2019). В 2016 году администрация президента Барака Обамы внесла предложение заменить портрет Александра Гамильтона на десятидолларовой купюре портретом Табмен^[399]. Однако бешеная популярность мюзикла Лин-Мануэля Миранды «Гамильтон» заставила министерство финансов передумать. Изображение Табмен решили поставить на место «популистского» президента-рабовладельца Эндрю Джексона на двадцатидолларовой банкноте. Но затем американцы избрали президентом «популиста» Дональда Трампа, а тот повесил портрет Джексона рядом со своим столом в Овальном кабинете и отложил проект размещения Табмен на купюре в двадцать долларов. По мере того как изменяются направления политических ветров и общественные ценности, изменяется и мнение о том, кто заслуживаетзвания «гений». Общество беспрестанно передвигает скрытую цель. Мятежная Табмен пустила свои стрелы сто шестьдесят лет назад, но общество лишь недавно начало перемещать мишень в положение, которое позволит попасть в яблочко. Благодаря укоренению принципов расовой справедливости и гендерного равенства сегодня большинство американцев считают Гарриет Табмен образцом мужественных действий в условиях преобладания неблагоприятных факторов.

Некоторые гении идут на небольшой риск, чтобы спровоцировать нас. Тринадцатого марта 2005 года в Музей современного искусства в Нью-Йорке вошел человек с хозяйственной сумкой в руках. Он прошел мимо сонных охранников и поднялся на третий этаж, где были выставлены легендарные «32 банки супа Campbell’s» Энди Уорхола. Достав из сумки трехцветное изображение такого же размера и формы, что и одна из банок Уорхола, неизвестный быстро прикрепил к стене собственную картину «Банка супа» (Tesco Value Cream of Tomato Soup). Через три часа на место происшествия прибыли охранники, но к тому времени вандал уже скрылся, покинув музей, по всей видимости, через сувенирный магазин^[400]. Оказалось, что самовольную экспозицию устроил неизвестный уличный художник Бэнкси, который проделывал подобные трюки уже не первый раз во многих местах. В 2004 году он переоделся работником Музея естественной истории в Нью-Йорке и выставил на всеобщее обозрение чучело крысы с надписью «Banksus Militus Ratus», и в том же году в Лувре он установил собственную репродукцию «Моны Лизы» со смайликом вместо лица^[401]. Мы не знаем настоящего имени Бэнкси и мало что знаем о его жизни, хотя теорий предостаточно. Анонимный художник сделал себе имя как «вандал высшего качества», занимающийся аутсайдерским стрит-артом; в 2010 году журнал Time включил его в список 100 самых влиятельных людей в мире.

Пятого октября 2018 года, через тринадцать лет после инцидента с банкой супа, аукционист Sotheby’s в Лондоне ударил молотком, чтобы объявить окончательную цену копии самой известной работы Бэнкси «Девочка с воздушным шаром» – 1,04 миллиона долларов. Казалось, что истеблишмент наконец принял и укротил мятежное уличное искусство. Когда же проданную картину стали снимать со стены, она самоуничтожилась: Бэнкси вмонтировал в раму шреддер, который разре´зал работу. Сумма в 1,04 миллиона долларов превратились в ноль – радикальная скидка! Энди Уорхол нарушал традиции, чтобы приравнять искусство к коммерции. Бэнкси желает показать то, что считает истиной он сам: многие произведения современного искусства ничего не стоят или вовсе не должны иметь цены.

Наряду с толерантностью к риску в число привычек гениев входит резилентность. Взгляните на картину Фриды Кало «Сломанная колонна» (см. ил. 8.1). На ней изображена женщина (сама Кало) в медицинском корсете, удерживающем позвоночник. Сломанная ионическая колонна символизирует перелом позвоночника, а трещины в пустынном пейзаже – разрушенный мир одинокого человека. Тело женщины утыкано гвоздями, олицетворяющими страсти и боль Иисуса Христа. Из ее глаз текут слезы, но лицо выражает решимость и словно бросает вызов судьбе.

В шесть лет Фрида Кало заболела полиомиелитом, в результате чего у нее развился сколиоз и правая нога стала короче. В восемнадцать лет она ехала в автобусе, который столкнулся с трамваем. Несколько человек погибли, а Кало попала в больницу с тройным переломом позвоночника, переломом ключицы и нескольких ребер, одиннадцатью переломами правой ноги, вывихнутой и раздробленной ступней и торчащим из ее таза металлическим поручнем, который нанес серьезную травму матке и половым органам^[402]. Три месяца она была прикована к постели, после чего всю оставшуюся жизнь ей приходилось носить медицинские корсеты разных видов: гипсовые, кожаные и стальные наподобие изображенного на «Сломанной колонне». Во время ее вынужденной неподвижности отец соорудил над ее кроватью мольберт, который помог Кало превратиться из рисовальщика-любителя в серьезного художника. В начале 1940-х годов она уже не могла ни стоять, ни сидеть, не испытывая боли. В больницах Нью-Йорка и Мехико ей сделали несколько операций по укреплению позвоночника и пересадке костной ткани. В августе 1953 года боль в правой ноге стала настолько невыносимой, что ногу пришлось ампутировать ниже колена^[403]. Сидя в инвалидном кресле или лежа на больничной койке, она не сдавалась, несмотря ни на что^[404]. «Боль не является частью жизни, но может быть конвертирована в саму жизнь», – сказала она^[405]. Другие гении, например Чак Клоуз (коллапс спинномозговой артерии), Джон Мильтон (слепота), Бетховен (глухота) и Стивен Хокинг (боковой амиотрофический склероз), выстояли перед лицом физических препятствий, но, возможно, ни один из них не проявил такой резилентности, как Фрида Кало. «Я не больна, – говорила она. – Я сломана. Но пока я могу держать в руках кисть, я счастлива»^[406].

Испытание может укрепить решимость, а неудача может стать возможностью. Опра Уинфри в своей речи перед выпускниками Гарварда в 2013 году сказала: «Нет такой вещи, как неудача. Неудача – это попытка жизни подтолкнуть нас в другом направлении»^[407]. Гении не планируют поражения, но у большинства из них неудачи случаются, иногда весьма впечатляющие. В 1891 году Томас Эдисон увлекся идеей вторичной переработки железной руды при помощи электромагнитов и даже построил в Нью-Джерси обогатительную фабрику, но, когда в Миннесоте нашли дешевую качественную руду, предприятие прогорело. В ходе работы над усовершенствованием телефона Эдисону потребовалась мембрана для микрофона, преобразующего звуковые волны в электрические импульсы. В список протестированных материалов вошли стекло, слюда, эбонит, алюминиевая фольга, пергамент, битум, кожа, замша, шелк, желатин, слоновая кость, береста, сыромятная кожа, свиной мочевой пузырь, рыбьи кишки и пятидолларовая купюра^[408]. «Отрицательные результаты – это как раз то, чего я хочу, – сказал Эдисон. – Они имеют для меня такую же ценность, как и положительные»^[409]. В 1901 году Никола Тесла решил, что сможет использовать свою радиовещательную башню в Уорденклиффе (штат Нью-Йорк) для передачи чистого электричества, но у него ничего не вышло, и в 1917 году башню продали на металлолом. Джорджу Баланчину нужно было предпринять четыре попытки, чтобы раскрутить свою балетную труппу в Нью-Йорке, а Илону Маску – пять, чтобы благополучно вернуть на землю запущенную ракету. «Если вы не терпите неудач, значит, вы недостаточно инновационны», – сказал он в 2015 году^[410]. Судя по тому, что Джефф Безос написал акционерам Amazon в 2019 году, он приветствует неудачи в своем бизнесе: «Для компании размера Amazon экспериментировать в правильном масштабе – значит периодически терпеть многомиллиардные убытки»^[411]. В 2004 году Стив Джобс потерпел колоссальный провал. «Я единственный из известных мне людей, кто потерял четверть миллиарда долларов за один год. Это очень укрепляет характер», – сказал он^[412].

Джоан Роулинг знакома с неудачами не понаслышке. «Всего через семь лет после окончания школы, – писала она в 2008 году, – я пережила неудачу эпического масштаба. Мой краткосрочный брак распался, я осталась одна с ребенком, без работы и денег – настолько бедной, насколько это возможно в современной Британии, если ты не бездомный. Опасения мои и моих родителей оправдались, и по всем стандартам я стала самым большим неудачником из всех, кого знала»^[413]. Любопытно отметить, что, по мнению Роулинг, в тот момент даже капелька успеха могла бы помешать развитию ее гения. «Если бы меня ждал успех в чем-то другом, возможно, я так и не набралась бы смелости достичь цели в том, что по-настоящему люблю. Неудача освободила меня – мой главный страх уже стал реальностью, но я была жива… Упав на самое дно, я начала строить жизнь заново, и каменистое дно стало отличной основой для фундамента моей новой жизни… Осознание того, что вы стали мудрее и сильнее благодаря неудачам, дает уверенность в способности выживать. Вы никогда по-настоящему не познаете самих себя, не проверите прочность ваших отношений, пока не пройдете испытание невзгодами»^[414].

Первую опубликованную книгу Стивена Кинга, роман «Кэрри», отвергли тридцать издательств, прежде чем наконец ее приняло издательство Doubleday с выплатой аванса в 2,5 тысячи долларов. По состоянию на 2018 год Кинг опубликовал восемьдесят три романа общим тиражом в 350 миллионов экземпляров, которые приносят ему около 40 миллионов долларов в год. Теодор Сьюз Гейзель получил примерно тридцать отказов на свою первую детскую книгу «На Шелковичной улице» (And to Think That I Saw It on Mulberry Street). Лишь благодаря его случайной встрече с однокурсником из Дартмутского колледжа она вышла в свет в 1937 году. На сегодняшний день общий объем продаж книг «доктора Сьюза» в мире составляет около 600 миллионов экземпляров. В 1996 году первая книга Роулинг о Гарри Поттере была отвергнута дюжиной издательств, и лишь Bloomsbury согласилось ее принять, выплатив автору 1,5 тысячи фунтов (2,2 тысячи долларов) аванса. К настоящему моменту количество проданных книг Роулинг перевалило за 500 миллионов экземпляров. Однако в то время даже редактор Bloomsbury Барри Каннингем сомневался в этом и сказал ей: «Джей, ты никогда не заработаешь денег на детских книгах»^[415].

Добавьте к этому следующие отрывки из отказных писем, отправленных знаменитым американским писателям^[416].

Герману Мелвиллу по поводу «Моби Дика» (1851): «Не можем не спросить – это обязательно должен быть кит?»

Луизе Мэй Олкотт по поводу «Маленьких женщин» (1868–1869): «Вам лучше преподавать. Вы не умеете писать».

Джозефу Хеллеру, который назвал свою книгу «Уловка-22» (1961) и получил двадцать два отказа: «Кажется, автор полагает, что это смешно».

Эрнесту Хемингуэю по поводу романа «И восходит солнце» (1926): «Я не удивлюсь, если узнаю, что вы написали всю эту историю, сидя в клубе с ручкой в одной руке и бренди в другой. Ваши вечно пьяные, полубезработные персонажи побуждают меня самого потянуться за бокалом бренди».

И наконец, Скотту Фицджеральду по поводу «Великого Гэтсби» (1925): «Получится сносная книжка, если избавиться от персонажа по имени Гэтсби».

Указанные в скобках даты свидетельствуют о том, что все вышеназванные произведения все-таки видели свет и что их блестящие авторы были вполне резилентными и уверенными в себе. Следуйте их примеру. Если у вас сильна креативная или предпринимательская жилка, станьте толстокожими, осознайте, что отказ – это неотъемлемая часть процесса изменений, и будьте готовы к длительному непониманию ваших намерений. Наслаждайтесь статусом инакомыслящего, как это делали Галилей, Уорхол и Бэнкси. Вспомните яростную решимость, проявленную Ван Гогом в январе 1886 года, когда директор Антверпенской академии изящных искусств Карел Верлат взглянул на необычную работу начинающего живописца и приказал ему отправиться в класс обучения основам рисунка^[417]. Ван Гог проигнорировал указание Верлата и продолжил писать «Подсолнухи» и «Звездную ночь» – произведения, которые изменили парадигму живописи и считаются сегодня иконами импрессионизма. Гений воспринимает любую неудачу с недоверием: мол, судья или критик, несомненно, ошибаются, а до главного решения, конечно же, всего один шаг.

Мое детство прошло в послевоенной Америке, и я мог сколько угодно строить домики на деревьях, исследовать сточные канавы или гонять на оставленном на улице чужом велосипеде, делая все это без какого-либо надзора. Сегодня все изменилось. Современный лексикон изобилует терминами, обозначающими сверхвключенность родителей в различные проблемы ребенка: «кокон родительской опеки», «вертолетная мама», «папа-снегоочиститель»^[418]. Упомянутое в первой главе расследование скандала с поступлением в вузы, известное как «Операция “Варсити блюз”», привело к обвинению тридцати трех родителей (в том числе известных бизнесменов и актеров) в подкупе должностных лиц учебных заведений с целью завысить оценки детей на вступительных экзаменах и помочь им поступить в престижные колледжи. Своими действиями эти родители формировали у детей восприятие неудачи как затруднения, которого следует избегать, а не как жизненного опыта, способного развить резилентность и многому научить.

Смогут ли наши сегодняшние способы воспитания детей привести к появлению бесстрашных, независимо мыслящих и готовых рисковать героев, описанных в этой главе? Вряд ли. Статистика показывает, что дети и студенты колледжей становятся все более беспокойными, боязливыми и не склонными к риску^[419], несмотря на то что улицы наших городов, по данным Бюро статистики правосудия, стали намного безопаснее, нежели тридцать лет назад^[420]. «Неравнодушные граждане» активно сотрудничают с правоохранительными органами, и родителей теперь подвергают аресту за то, что они позволяют своим детям гулять в парке без сопровождения взрослых^[421]. В 2019 году журнал Nature Human Behavior опубликовал материалы исследования, показывающие обратную сторону такой чрезмерной опеки: если поместить крысу в лабиринт и с помощью электрошока заставлять ее следовать по одному пути, то крыса быстро найдет безболезненный маршрут и после этого всегда будет двигаться только этим путем, не пытаясь исследовать другие. В результате она никогда не узнает, есть ли в лабиринте еще какие-нибудь риски и как с ними можно справиться^[422]. К счастью, некоторые педагоги и родители организовали движение за возвращение детям права «свободного выпаса», который развивает креативность и склонность к риску^[423]. Вы хотите воспитать смелого, блестящего, оригинального мыслителя? Тогда позвольте вашим детям рисковать и переживать неудачи. Пусть они развлекаются и время от времени нарушают правила. Да, у родителей появится больше поводов для беспокойства, но это пойдет на пользу их чадам. Стив Джобс однажды поинтересовался: «Зачем служить в военном флоте, если можно стать пиратом?»

Глава 9
Будьте лисом

В известной басне Эзопа «Черепаха и заяц» последний располагает естественным преимуществом, но в конце концов не может реализовать свой потенциал. Однако у Эзопа есть также басня «Лис и еж», мораль которой такова: «Лис знает много секретов, а еж – один, но самый главный»^[424]. Пока неугомонный лис исследует множество возможностей, неповоротливый еж, образно говоря, сворачивается в одну большую идею. История описывает два противоположных когнитивных стиля. У лис есть разные стратегии для разных проблем; они любознательны, их устраивают нюансы, и они могут жить с противоречиями. Ежи, в отличие от них, фокусируются на одной большой проблеме и сводят ее к поиску одного оптимального решения.

В 1779 году английский литературный критик Сэмюэл Джонсон сказал: «Истинный гений – это разум с колоссальным потенциалом, случайно устремившийся в определенном направлении»^[425]. Иными словами, широкое мышление и узкое мышление не являются взаимоисключающими. Но что приведет вас к прорыву шириной или глубиной в тысячу миль? Кто вы по своей природе: лис или еж? Суть этой главы в том, что, если вы хотите сформировать скрытую привычку гения, надо стать лисом.

Подобно лисам, гении бродят повсюду и проявляют любознательность случайными и порой неконтролируемыми способами. Часто их природное любопытство оказывается сильнее самодисциплины и выталкивает их за пределы основной сферы интересов. Леонардо да Винчи, гений эпохи Возрождения, говорил: «Знающему человеку нетрудно сделаться универсальным» («Facile cosa è farsi universale»)^[426]. Это правда, если вы такой же эрудит, как он, с таким же широким кругом интересов. «Мое любопытство мешает моей работе!» – сокрушался Эйнштейн в 1915 году, когда доводил до ума вторую часть общей теории относительности^[427]. Примерно так же Илону Маску, разрывающемуся между своими электромобилями, космическими кораблями, вакуумными поездами, солнечными батареями и моделями искусственного интеллекта, порой трудно сфокусироваться на конкретной задаче. Однако такие неугомонные поиски изменяют мир.

Анализ преимуществ трансграничного мышления я начну с описания представителей двух совершенно разных типов лис: неистовой Леди Гаги и степенного Бенджамина Франклина.

Меня зовут Стефани Джоанна Анджелина Джерманотта, я наполовину итальянка, наполовину американка. По словам матери, я не родилась «горячей штучкой». За свою жизнь я прочла столько книг, просмотрела столько фильмов, познакомилась со столькими скульпторами, режиссерами, поэтами, музыкантами и уличными художниками, что сумела изобрести нечто гораздо более сильное, чем смогла бы получить от собственной природы^[428].

Так охарактеризовала себя Леди Гага на церемонии вручения наград некоммерческой организации «Американцы за искусство» 2015 года. Подобно Моцарту, Стефани Джерманотта начала учиться музыке в четыре года и усердно занималась, чтобы стать виртуозным классическим пианистом. В старших классах она играла в любительском театре, пела в джазовой группе и школьном хоре. Она была отличницей, но не пользовалась популярностью. «Какое-то время я думала, что девушки плохо ко мне относились, потому что завидовали моему бесстрашию»^[429]. Слово «бесстрашие» очень часто используется в описаниях любителей переходить установленные границы.

В семнадцать лет Стефани Джерманотта поступила в престижную школу искусств Тиш при Нью-Йоркском университете. Кроме музыки, она изучала историю искусств и драматургию, но через год бросила учебу ради карьеры автора и исполнителя песен. Чтобы заработать денег, она танцевала в барах Нижнего Ист-Сайда. Примерно в то же время Стефани Джерманотта взяла себе сценическое имя Леди Гага, вдохновившись, как говорят, песней группы Queen «Radio Ga Ga». В отличие от исполнителей модных шлягеров, Леди Гага соединяет в своем творчестве разные виды искусства. «Я свожу вместе перформанс, поп-арт, мультимедиа и моду», – сказала она^[430]. Ее фантастическое выступление в перерыве матча за Суперкубок 2017 года собрало 150 миллионов зрителей – самую большую живую аудиторию в истории телевидения. У нее одиннадцать премий «Грэмми». В 2019 году она была номинирована на «Оскар» за лучшую женскую роль и получила эту премию за лучшую песню к фильму – впервые кому-то удалось добиться признания в двух столь разных категориях. Композитор, хореограф, создатель косметического бренда (Haus of Gaga), модельер, актриса, музыкальный продюсер, филантроп и общественный деятель – Леди Гага стала мощным преобразователем поп-арта и по широте своего творческого диапазона не уступает Энди Уорхолу. Говоря о себе, она отмечает: «Я не икона в чем-то одном. Я икона во всем. Икона, созданная из всех цветов палитры. Для меня нет никаких ограничений. Никаких»^[431].

Кто может быть более непохожим на исполнительницу бурлеска в ночных клубах Леди Гагу, чем Бенджамин Франклин, который, как говорится, «ложился с курами и вставал с петухами»? Но Франклин тоже был эрудитом с необычайно широким кругом интересов. Каждая странность, с которой он сталкивался, вызывала у него вопросы: «Почему вихрь вращается? Почему плавание из Лондона в Филадельфию занимает вдвое больше времени, чем обратный путь? Почему от пронзительного звука скрипки разбивается стеклянный фужер?» Любознательный Франклин всегда считал, что объяснение кроется под поверхностью. Но не слишком глубоко внизу! Как типичный лис, Франклин не видел смысла копать глубоко только ради глубины. Спектр его интересов был весьма широким: физика, астрономия, ботаника, метеорология, океанография, политика, и ему хотелось, чтобы его находки имели практическую ценность. Вот лишь несколько полезных вещей, до которых додумался его блуждающий разум.

Печь Франклина. Литая чугунная печь типа камина, которая производила больше тепла и меньше дыма, чем обычный камин.

Бифокальные очки. Зачем носить две пары очков, если будет достаточно одной?

Молниеотвод. Он защищает здание (и его обитателей) от разрядов атмосферного электричества.

Стеклянная гармоника. Музыку для этого необычного инструмента писали Моцарт, Бетховен и Чайковский.

Ласты для плавания. Несомненно, это одно из его самых забавных и функциональных изобретений.

«Удлинитель руки». Деревянный шест со специальным захватом на конце, предназначенный для тех, кому нужно дотягиваться до высоких мест или кто не может наклониться.

Медицинский катетер. Первый гибкий мочевой катетер, примененный в Америке.

Шрифт Franklin Gothic. Был создан Франклином в 1726 году и назван в его честь в 1902 году.

Летнее время. Перевод часов вперед на период «длительных дней» позволяет лучше использовать светлое время суток и экономить на свечах или электричестве.

Фонетический алфавит Франклина. Альтернативный английский алфавит, из которого были удалены буквы c, j, q, w, x и y, но добавлены четыре новые согласные и две новые гласные, чтобы привести орфографию в соответствие с произношением.

Гольфстрим. Ускоряет обратное плавание в Англию, заставляет брать курс на юг, когда нужно двигаться на запад, и делает зимы в Европе более мягкими, чем в Западном полушарии.

Публичная библиотека. Франклин основал в Филадельфии первую в Америке библиотеку с выдачей книг на дом.

Необычайно широкий круг интересов! А еще можно вспомнить разработанную Франклином учебную программу для Университета Пенсильвании, основанного им в 1749 году. В то время как Гарвард и Йель готовили студентов к церковному служению и предписывали изучать латынь, греческий и иврит, Франклина заботили повседневные интересы предпринимателей. Он надеялся, что студентов будут учить «всему полезному», ибо «искусство вечно, а их век короток»^[432]. Приоритетными дисциплинами в новом учебном заведении должны были стать физика, инженерное дело и экономика, а также бухгалтерский учет и агрономия. Кроме того, Франклин призывал изучать французский, испанский и немецкий языки, широко используемые в мире бизнеса. В 1749 году он предложил общеобразовательную программу в сочетании с освоением базовых практических навыков, необходимых предпринимателям и государственным служащим. С тех пор новаторская модель Франклина была принята многими американскими колледжами и университетами, превратившись в то, что мы сейчас называем гуманитарным образованием, где широкий спектр изучаемых предметов освобождает студента от слишком ранней профессиональной специализации.

Инициаторам и зачинателям нового требуется широкий диапазон знаний, умений и навыков. Основатель Alibaba Джек Ма вспоминает, как в 2015 году сказал своему сыну: «Тебе не нужно быть в тройке лучших в своем классе; если твои оценки не слишком плохи, быть в середине вполне достаточно. Только у такого человека [студента средней школы] хватает времени для освоения других навыков»^[433]. В 2017 году технопредприниматель Марк Кьюбан предположил: «Думаю, что через десять лет спрос на специалистов по гуманитарным наукам будет больше, чем на программистов или даже инженеров, потому что значимость людей, способных критически осмыслить собранные алгоритмами данные, будет возрастать, вследствие чего востребованными окажутся философы и филологи»^[434]. Лин-Мануэль Миранда получил в Уэслианском университете степень бакалавра гуманитарных наук по специальности «театральное искусство» и устроился учителем английского языка в седьмом классе. Летом 2008 года он прочел написанную Роном Черноу академически дотошную биографию Александра Гамильтона. Сочетание интересов Миранды к театру и политической истории побудило его написать мюзикл «Гамильтон», во время работы над которым он сказал: «У меня в мозгах сейчас открылось множество приложений»^[435]. Чем шире спектр обрабатываемой разумом информации, тем выше вероятность того, что разноплановые идеи будут объединены во что-то новое.

На протяжении тысячелетий эрудиты соединяли несопоставимые вещи, чтобы создавать трансформационные новинки. Древние египтяне, соединив голову человека с телом льва, создали Сфинкса. Архимед, поместив винт в трубу, соорудил устройство, позволяющее поднимать воду из низинных водоемов и направлять ее в оросительные каналы (Архимедов винт). Иоганн Гутенберг, изучив принцип действия прессов, использовавшихся в виноделии и при производстве бумаги, создал печатный станок, который считается самым ценным изобретением за период между появлением колеса и компьютера. Сайрус Маккормик, соединив ручную косу с расческой, изобрел жатку для уборки урожая. Сэмюэл Морзе знал, как передавать электрические сигналы на короткие расстояния, но, когда увидел, как меняют лошадей на почтовых станциях, понял, что чередование кратковременных сигналов можно использовать для передачи сообщений, и создал эффективную систему телеграфной связи. Ван Гог вырос в Голландии среди ткачей и всю свою жизнь носил с собой коробку, полную клубков двухцветных шерстяных ниток; примерно в 1885 году он попробовал использовать в мазках на полотнах эффект сопоставления разных пар цветов, в результате чего получились двухцветные завитки, которые мы видим на многих его картинах, в том числе на знаменитой «Звездной ночи» (1889).

Простые смертные тоже соединяют разные вещи. Например, Жорж де Местраль (1907–1990) изобрел текстильную застежку, которую сегодня мы называем липучкой, когда понял, что колючки репейника, прилипшие к его одежде во время охоты, можно соединить с новым синтетическим волокном. Арт Фрай (родился в 1931 году), сотрудник компании 3М, объединил идеи клейкой ленты и закладки для книг, и – вуаля! – появилась клейкая бумага для заметок. Аэрокосмический инженер Лонни Джордж Джонсон (родился в 1949 году), сотрудник Лаборатории реактивного движения в Пасадене, получил задание разработать новый тепловой насос для использования воды, а не фреона. Он соединил функции детского пистолета, которым забавлялся в родной Алабаме, и теплового насоса, и теперь водяной бластер Super Soaker – одна из самых продаваемых игрушек в мире. Одним словом, держите глаза открытыми!

Что приводит к слиянию разноплановых идей в нечто оригинальное? В 2019 году Джефф Безос отметил в письме акционерам Amazon, что «блуждание в бизнесе неэффективно, но… масштабные открытия, выбивающиеся из общей “линии”, видимо, требуют таких блужданий»^[436]. Тим Бернерс-Ли (родился в 1955 году), скромный гений, стоящий за Всемирной паутиной, описывает творческий процесс такими словами: «В твоей голове дрейфуют не до конца оформившиеся идеи. Они появляются из разных мест, а мозг каким-то чудесным образом их сортирует, пока в один прекрасный день они не складываются в единую картину»^[437]. Творческий разум не мчится по прямой дорожке, а скорее прыгает, словно играет в классики. Чем больше квадратов расчерчено на асфальте и чем больше расстояния между ними, тем выше вероятность «комбинаторного» озарения, рождающего уникальную идею. В 1901 году Альберт Эйнштейн сказал одному из своих друзей: «Это упоительное ощущение, когда находишь общность в ряду явлений, которые сначала казались совершенно несвязанными»^[438]. Писатель Владимир Набоков в книге «Смотри на арлекинов!» (1974) сказал, что гений – это «способность видеть вещи, которых не видят другие. Или, вернее, невидимые связи вещей»^[439]. Соединяйте вещи.

Однажды Стив Джобс сказал корреспонденту журнала Wired: «Творчество просто соединяет объекты. Когда вы спрашиваете творческих людей, как они что-то сделали, они чувствуют себя немного виноватыми, потому что ничего особенного они не делали, а просто что-то увидели. Преломив определенным образом полученный опыт, они синтезировали нечто новое»^[440]. Джобс бросил Колледж Рида, но оставался там достаточно долго в качестве «гостя», чтобы посещать интересовавшие его курсы, включая курс каллиграфии у монаха-трапписта. Полученный опыт заставил его уделить особое внимание шрифтам, которые использовались в первых компьютерах Macintosh и впоследствии стали классическими шрифтами для всех компьютеров Apple^[441]. В 2007 году Джобс реализовал свою самую трансформационную – и прибыльную для Apple – идею, объединив портативный музыкальный плеер (iPod) с новым телефоном (iPhone). До этого момента эти две функции выполняли разные устройства. В конце концов Apple создала гаджет, в котором были соединены функции фотоаппарата, кинокамеры, калькулятора, диктофона, будильника, электронной почты, службы новостей, GPS-навигатора, музыкального проигрывателя и – ах, да! – телефона.

Компанию Apple Computer Inc. создали в 1976 году два друга: Стив Джобс и Стив Возняк. Возняк занимался разработкой начинки первых компьютеров Apple: аппаратного и программного обеспечения, то есть техническими вопросами, в которых Джобс мало что понимал. Поэтому он сосредоточился на внешнем: функциональных возможностях, совместимости с другими устройствами и удобстве для пользователей. Джобс видел картину в перспективе: в компьютерном бизнесе будут доминировать компании, которые сумеют совместить разработку программного обеспечения с производством аппаратных средств. Возняк был ежом, Джобс – лисом^[442]. На протяжении многих лет они составляли отличную команду. Но кого из этих гениев мы помним сегодня?

Как предположил Джобс, большинство изобретений становится результатом наблюдения за разноплановыми вещами и обнаружения неожиданной взаимосвязи между ними. Например, мы делаем это в науке, когда используем такие уравнения, как E = mc²; в поэзии и повседневной речи, когда используем метафоры и сравнения. Аристотель считал, что «всего важнее – быть искусным в метафорах. Только это нельзя перенять, это – признак таланта, потому что слагать хорошие метафоры – значит подмечать сходство»^[443]. Говоря об аналогиях, эксперт по аналогическому мышлению Дедре Джентнер, профессор Северо-Западного университета, отмечает: «На мой взгляд, наша способность к реляционному мышлению (оно позволяет использовать опыт из одних сфер жизни для решения задач в других сферах) – одна из причин, по которой вращается Земля»^[444].

Некоторые полезные взаимоотношения мы не видим, или не совсем понимаем. Например, эксперты заметили, что разностороннее довузовское образование в области изобразительного искусства и музыки повышает результаты на стандартизированных тестах по математике^[445]. Почему? Между математикой и музыкой существует скрытая связь. Математика оперирует паттернами чисел, и, если разобраться детально, музыка тоже. Двумя основными элементами музыки являются звук и длительность. Высота тона и гармония измеряются количеством вибраций (звуковых волн) в секунду, а ритмы задаются пропорциональными длительностями, записанными в тактовых размерах, например 4/4. Все мы реагируем на математически организованные паттерны высоты звука, когда наслаждаемся приятной мелодией, и на паттерны длительности, когда танцуем в постоянном ритме на занятиях аэробикой. Музыка и математика – это основанные на логике процессы, доставляющие эстетическое удовлетворение^[446], и доказательством связи между ними может служить музыкальная одаренность многих великих мыслителей. Леонардо да Винчи вполне профессионально играл на виоле да браччо, а Галилей, будучи сыном всемирно известного теоретика музыки, прекрасно владел таким сложным инструментом, как лютня. «Отец водородной бомбы» Эдвард Теллер был превосходным скрипачом, а лауреат Нобелевской премии Вернер Гейзенберг, предложивший первую формулировку квантовой механики, – виртуозным пианистом. Макс Планк, лауреат Нобелевской премии по физике, писал песни и оперы. Альберт Эйнштейн говорил: «Если бы я не был физиком, то, возможно, стал бы музыкантом»^[447]. Его любимым композитором был Вольфганг Амадей Моцарт.

Кто знает, что Моцарт был математиком? Он начал изучать математику в четыре года, примерно тогда же, когда впервые занялся музыкой^[448]. Его сестра Наннерль свидетельствовала: «Он всегда настолько целиком отдавался тому, чему его заставляли учиться, что забывал обо всем остальном, даже о музыке. Например, когда он учился считать, то стол, стулья, стены, даже пол были покрыты цифрами, написанными мелом»^[449]. Достигнув совершеннолетия, Моцарт увлекся теорией чисел, математическими загадками и головоломками, а также азартными играми. В двадцать четыре года он приобрел экземпляр книги Йозефа Шпенглера «Основы арифметики и алгебры» (Anfangsgründe der Rechenkunst und Algebra, 1779) и начал ее штудировать, уделяя особое внимание разделу «Отношения и пропорции».

Иллюстрация 9.1 – лишь один из множества музыкальных набросков Моцарта, в которых его стремление работать с паттернами чисел затмевает желание сочинять музыку. Посмотрите внимательно и немного потерпите. Моцарт выбрал пять чисел: 2, 3, 5, 6 и 28. Он составил из них все возможные комбинации из трех чисел (например, 2, 3 и 5 или 3, 5 и 6) и поместил их в колонку, обозначив ее итальянской аббревиатурой tern, что означает ternario, или «группа из трех». Затем он проделал то же самое со всеми возможными комбинациями из двух чисел (их получилось тоже десять). Он назвал этот процесс amb, сокращенно от итальянского ambedue, что означает «оба». Когда Моцарт изучил эти две колонки, действуя так, как это делают современные специалисты по теории чисел, его озарило: сумма десяти возможных парных комбинаций (176), составленных из взятой им пятерки чисел, в четыре раза больше суммы этих пяти чисел (2 + 3 + 5 + 6 + 28 = 44), а сумма всех десяти тройных комбинаций (264) в шесть раз больше суммы самих чисел. Это верно для любого набора из пяти чисел (попробуйте сами). Но на этом Моцарт не остановился и стал развлекаться с числовыми регрессиями: 1936: 484: 1936 и 44: 176: 264: 484: 264: 176: 44. Как показывают эти вычисления, Моцарта очень сильно интересовали взаимоотношения чисел. Не случайно слушатели до сих пор восхищаются «идеальными пропорциями» в музыке Моцарта, а Эйнштейн называл их «отражением внутренней красоты Вселенной»^[450]. Тут уместно привести наблюдение психолога из Беркли Дональда Маккиннона, которое одинаково применимо к науке и искусству: «Некоторые из самых креативных научных достижений совершаются людьми, которые получили образование в одной области, а работают в другой»^[451]. Пробуйте осваивать смежные специальности!

Пабло Пикассо, еще один блестящий эрудит, сказал: «Я не заимствую идеи, я их краду!» И, словно вороватый лис, Пикассо крал везде, где только мог, воровал идеи у старых мастеров XVII века и даже тащил вещи со свалки. Он соединял идею с увиденным образом или объектом, чтобы создать что-то радикально новое. Например, совмещение сиденья и руля от старого велосипеда с детским воспоминанием о корриде привело к созданию модернистской скульптуры. Разум Пикассо подпитывался энергией присвоенных вещей, и он не собирался возвращать украденное.

Картина Пикассо «Авиньонские девицы» (1907; см. ил. 9.2), возможно, стала самой важной картиной XX века, первым произведением в стиле кубизма, возвестившим начало эры современного искусства. В этом полотне слились воедино два новых для него внешних источника вдохновения. Первым стали работы Поля Сезанна (1839–1906), с которыми он ознакомился в 1907 году на ретроспективной выставке этого художника в Малом дворце в Париже. Он столкнулся с новым видом живописи, где использовались простые формы, двухмерные плоскости и геометрические фигуры. Вторым оказалась коллекция африканских масок, которую он обнаружил в затхлом Этнографическом музее Трокадеро, что неподалеку от Эйфелевой башни^[452]. Знакомство с Сезанном пробудило у него осознание мощи чистой формы в искусстве. Африканские маски сделали то же самое, но добавили элемент первобытного ужаса. Воздействие масок стало для Пикассо определяющим моментом: «Я понял, почему являюсь художником. Когда я стоял один в том ужасном музее в окружении масок, индейских кукол, пыльных манекенов, мне, должно быть, и явились “Авиньонские девицы”»^[453]. Пикассо «пропитал» эти два визуальных элемента собственной страстностью и тем самым изменил курс истории искусства.

Стоп! А разве «воровство», которым занимался Пикассо, не является незаконным? Нет, если вы объединяете объект с вашим оригинальным материалом и в результате создаете что-то новое и преобразующее. Пикассо использовал в своих коллажах настоящие газеты и другие объекты, защищенные авторским правом, но никто не возбудил против него иск. Уорхол воспользовался изображениями Элизабет Тейлор, Марлона Брандо, Элвиса Пресли, Мэрилин Монро и Мао Цзэдуна, и они не обратились в суд, чтобы его остановить. Вы тоже можете стать творческим лисом. Просто позаботьтесь, чтобы в соответствии с законом «Об авторском праве» 1976 года «украденный» вами материал послужил для создания вашего собственного произведения, представляющего социальную или культурную ценность для общества^[454].

Чарльз Дарвин был истинным джентльменом, поэтому не мог себе позволить что-то украсть. Вместо этого он объединил две разнородные теории, популярные в начале XIX века. Первой из них была теория трансмутации, или изменения природы видов, предложенная его дедом Эразмом Дарвином (1731–1802) и доработанная французским биологом Жан-Батистом Ламарком (1744–1829). Они полагали, что в процессе адаптации к местным условиям происходит накопление случайных изменений вида, после чего приобретенные черты передаются следующему поколению^[455]. Автор второй теории, священник и ученый Томас Роберт Мальтус (1766–1834), утверждал, что рост народонаселения планеты станет неконтролируемым, если его не будут ограничивать «благотворные» последствия голода, болезней и войн. Чарльз Дарвин ознакомился с эволюционными воззрениями своего деда и Ламарка еще до поступления в Эдинбургский университет, а эссе Томаса Мальтуса «Опыт о законе народонаселения» попалось ему в руки лишь после путешествия на «Бигле» (1831–1836) и исследования природного мира Галапагосских островов. Сам Дарвин описывает историю рождения теории естественного отбора как классический пример «момента “Эврика!”»^[456].

В октябре 1838 года, то есть спустя пятнадцать месяцев после того, как я приступил к своему систематическому исследованию, я случайно, ради развлечения, прочитал книгу Мальтуса «О народонаселении». Благодаря продолжительным наблюдениям за жизнью животных и ростом растений я был хорошо подготовлен к тому, чтобы оценить значение повсеместно происходящей борьбы за существование. Меня вдруг осенило: при таких условиях благоприятные изменения должны иметь тенденцию сохраняться, а неблагоприятные – уничтожаться, и результатом этого является образование новых видов. Теперь я обладал теорией, благодаря которой можно было работать дальше^[457].

Сейчас мы называем эту теорию дарвиновским «законом естественного отбора»^[458]. Никакая другая теория не была столь взрывоопасной для науки и теологии, как «бруталистическая» модель Дарвина: выживут только те виды, которым посчастливится иметь гены, подходящие для условий конкретной среды. Осознавая это, Дарвин в течение двадцати лет проверял и доводил до совершенства свою идею. Наконец в 1859 году он опубликовал книгу «Происхождение видов».

Так кем же нам считать Дарвина: лисом или ежом? Вероятно, ежом: Дарвин неустанно преследовал одну идею, возможно, самую главную. Но вспомните замечание Джеффа Безоса о том, что творческие идеи требуют «блужданий». Пожалуй, ни один ученый викторианской эпохи не путешествовал и не видел больше, чем Чарльз Дарвин. В 1831 году он покинул сравнительно комфортную Англию на паруснике «Бигль» и, как заправский моряк, отправился в кругосветное плавание. Но, в отличие от матросов «Бигля», он часто сходил на берег, чтобы совершать сухопутные экскурсии по неизученным равнинам Патагонии, ливневым лесам Амазонки и заснеженным Андам. В этих походах он сталкивался с представителями почти всех видов, какие только можно вообразить, терпел их укусы и даже пробовал их на вкус. В целом за пять лет плавания он провел две трети времени на суше, рыская повсюду, словно лис^[459]. К концу путешествия он стал «плюралистом» – зоологом, ботаником, геологом и палеонтологом высшей категории. Перефразируя известное выражение, можно сказать, что Дарвин был лисом в шкуре ежа.

Между тем иногда случается, что лис проваливается в нору ежа. Так произошло с дальновидным Томасом Эдисоном, когда он попытался построить систему снабжения всей Северной Америки электричеством. После того как в 1879 году он получил патент на долговечную лампу накаливания, ему потребовались настенные розетки и электропроводка, линии электропередач, трансформаторы и генераторы для питания этих ламп энергией^[460]. Но какой вид электрического тока использовать: постоянный или переменный? Постоянный ток хорош для низких напряжений и коротких расстояний, а переменный – для высоких напряжений и больших расстояний. Эдисон, окрыленный успехом с лампочкой, сделал ставку на постоянный ток. В феврале 1881 года он покинул свою исследовательскую лабораторию в Менло-Парке и перевез семью в Нижний Манхэттен, где располагался производственный центр компании Edison Electric. Там его люди прорыли вдоль улиц глубокие туннели для прокладки кабелей постоянного тока (см. ил. 9.3).

Но Эдисон ошибся. Постоянный ток невыгоден для снабжения электричеством большого города или страны, потому что для минимизации потерь мощности при его передаче дорогостоящие генераторы приходится размещать примерно через каждые восемьсот метров. Чтобы построить свою капиталоемкую систему постоянного тока, Эдисону требовались деньги, и он стал продавать все больше акций Edison Electric Дж. П. Моргану и его партнерам, которые за десять лет вытеснили Эдисона из компании и превратили ее сначала в Edison General Electric, а затем просто в General Electric^[461]. Когда Эдисон потерял контроль над компанией, Дж. П. Морган и General Electric стали использовать переменный ток.

Туннельное зрение часто становится результатом «синдрома невозвратных затрат». Эдисон вложил в свой проект столько усилий и средств, что уже не мог признать поражение и изменить курс. Для таких гениев, как Эдисон, крайне важно вовремя распознать момент, когда твердолобость и упорство должны уступить здравому смыслу. Но лис Эдисон не складывал все яйца в одну корзину. Он добился коммерческого успеха благодаря множеству разнообразных практичных продуктов, в число которых, помимо электрической лампочки, вошли фонограф, кинетоскоп, угольный микрофон для телефона, мимеограф, слуховой аппарат, говорящая кукла и даже бетонный дом.

Чрезмерная самоуверенность эксперта вкупе с синдромом невозвратных затрат заставили Волшебника из Менло-Парка проигнорировать другие возможные решения и в этом случае привели к неудаче. «Когнитивная закрепощенность может воспрепятствовать творческому решению проблемы, если эксперт не сумеет выйти за рамки привычных схем в поисках новых способов решения проблемы», – сказал Дэвид Робсон в своей книге «Ловушка интеллекта: почему умные люди совершают глупые ошибки» (2019)^[462]. Еж не видит леса за деревьями. В свою очередь лис так нагло рыщет вокруг, что не видит скрытой в лесу опасности. Сколько раз вы говорили себе: «Если б я только знал, во что ввязываюсь, то ни за что не сделал бы этого!»? Специалист по психологии творчества Дональд Маккиннон объяснил, почему отсутствие опыта может быть полезным: «Эксперт слишком часто “знает” как в теории, так и на основе эмпирических данных, что некоторые вещи не являются такими, какими кажутся, или просто не могут быть сделаны. Наивный новичок отваживается сделать то, чего эксперт никогда не попытался бы сделать, и зачастую ему это удается»^[463]. Делайте то, к чему призывал дальновидный лис Никола Тесла: проявляйте смелость невежества^[464].

С этим согласны такие видные экономисты, как лауреат Нобелевской премии Даниэль Канеман («Думай медленно… Решай быстро») и Филип Тетлок («Думай медленно – предсказывай точно: искусство и наука предвидеть опасность»). Они отмечают, что в случае, когда дело доходит до предсказания будущего и решения проблем завтрашнего дня, узкие специалисты, какими бы известными они ни были, делают намного меньше, чем универсалы^[465]. Работа Тетлока вдохновила команду аналитиков американской разведки провести четырехлетнее соревнование, которое показало, что начитанные и владеющие иностранными языками универсалы делают лучшие прогнозы, чем узкие эксперты по мировым вопросам^[466]. В ходе недавних исследований установлено, что ученые, получившие Нобелевскую премию, почти в три раза чаще занимались изящными искусствами, чем их менее выдающиеся коллеги, причем самым распространенным занятием была музыка^[467]. Кроме того, они в двадцать два раза чаще занимаются самодеятельностью, например актерским мастерством и танцами.

Однако американские политики не торопятся принять данный факт к сведению, особенно в сфере образования. Губернаторы и законодательные органы штатов связывают образование с «востребованностью на рынке труда», о чем сообщается в статьях типа «Необходимо развивать STEM-образование и сокращать расходы на гуманитарные науки»^[468]. Некоторые колледжи отказываются от таких специальностей, как классическая филология и история искусств^[469]. Даже либеральный президент Барак Обама назвал гуманитарные науки «бесполезными»^[470].

Гении, о которых мы вели речь в этой главе, ведут себя иначе. Они призывают «блуждать», объединять разнородные вещи, осваивать смежные специальности, быть бесстрашными, держать глаза открытыми, избегать «синдрома невозвратных затрат» и проявлять смелость невежества. Кроме того, они советуют не надеяться, что образование сразу обеспечит работой на всю жизнь. В 1920-е годы период «полураспада знаний» технического специалиста составлял тридцать пять лет, в 1960-е – десять, а сегодня – в лучшем случае пять^[471]. Из этого следует, что всем нам нужно сохранять гибкость. Сейчас мы меняем работу в среднем раз в пять лет, и на каждом новом месте нам нужны новые навыки. Поэтому доступ к широкому кругу краткосрочных курсов вузовского уровня будет необходим нам в течение всего периода трудовой деятельности. Иначе говоря, нам нужна учебная программа, рассчитанная на шестьдесят лет^[472].

В 2011 году Стив Джобс сказал, что действительно блестящая технология должна сочетаться с артистизмом. «В ДНК Apple заложено, что одних технологий недостаточно. Технологии должны быть совмещены с искусством и гуманитарными науками, чтобы заставить наши сердца петь»^[473]. Вот почему амбициозным молодым людям, обучающимся по специальностям STEM, будет полезно прислушаться к совету лауреата Нобелевской премии скрипача Альберта Эйнштейна, который в 1950 году пренебрежительно отозвался о специализации и заключил: «Каждый серьезный научный работник с болью осознает это неуклонное сужение сферы специализации, которое грозит лишить исследователя широты кругозора и низвести его до уровня механика»^[474]. Образно говоря, нам всем нужны ежи, чтобы чинить наши любимые вещи, но, чтобы создать новый и улучшенный мир, лучше позовите мистера лиса.

Глава 10
Думайте «наоборот»

Желая найти путь на Восток, Христофор Колумб устремился на запад. Чтобы создать у людей иммунитет к оспе, Эдвард Дженнер вводил им вирус оспы. Вместо того чтобы подманивать клиента к товару, Джефф Безос доставляет товар клиенту. Согласно третьему закону Исаака Ньютона, «действию всегда есть равное и противоположное противодействие». Шекспировский Гамлет говорил: «Чтоб добрым быть, я должен быть жесток».

Приведенные выше так называемые контрацептуальные инсайты иллюстрируют процесс противопоставительного (в противоположном/ обратном направлении) мышления – вековую стратегию, глубоко укоренившуюся в искусстве, науке и промышленности. Если вы хотите лучше понять какую-нибудь идею, концепцию, теорию, представьте себе противоположное. Чтобы понять, как устроена машина, разберите ее. Если хотите достичь определенного результата, сформулируйте цель, а затем постарайтесь выстроить линию развития, ведущую к началу. У такого мышления «наоборот» есть по меньшей мере четыре практических преимущества: во-первых, оно позволяет нам находить такие решения проблем, которых мы иначе не смогли бы увидеть; во-вторых, оно развивает ментальную гибкость и воображение; в-третьих, приучает нас спокойно относиться к двусмысленности и парадоксальности; наконец, в-четвертых, побуждает нас чаще смеяться, что является верным признаком счастья.

Способность осознавать важность противоположностей – это еще одна из скрытых привычек гениев, особенно в науке и промышленности. Почему возникает молния? Потому что отрицательные и положительные электрические заряды в воздухе и на земле несутся друг к другу с противоположных сторон, чтобы соединиться, как доказал Бенджамин Франклин. Почему самолет набирает высоту? Потому что крылья летящего самолета тянут расположенный над ними воздух вниз, заставляя его поднимать самолет вверх, как продемонстрировали братья Райт. Что нужно сделать, чтобы понять теорию Большого взрыва? Астрофизик Стивен Хокинг советовал мысленно обратить процесс расширения Вселенной вспять, пока она не сожмется в один непостижимо плотный атом.

В 1953 году в знаменитой Кавендишской лаборатории Кембриджского университета Джеймс Уотсон и Фрэнсис Крик открыли структуру ДНК. К этому их привело понимание принципа противоположностей. Внутри каждой цепочки ДНК спрятано множество палиндромных последовательностей молекул, например:

XXGATCXXXXXXGATCXX —

XXCTAGXXXXXXCTAGXX

Эти последовательности одинаковы, если прочесть вторую с конца. Гены с такими обратными последовательностями есть у каждого живого организма. Если клетки в процессе деления не будут точно воспроизводить палиндромы, то может возникнуть злокачественная опухоль или другие дефекты. Понимание этого является важной частью сегодняшних биомедицинских исследований и генной инженерии. Открытие структуры ДНК принесло в 1962 году Уотсону, Крику и их коллеге Морису Уилкинсу Нобелевскую премию по химии.

Иногда противопоставительное мышление становится развлечением для детей. Когда в 1785 году математическому гению Иоганну Карлу Фридриху Гауссу исполнилось восемь лет, его учитель, чтобы на какое-то время занять не по годам развитого ребенка, предложил ему решить следующую задачу: «Какова сумма всех чисел от одного до ста?» Гаусс почти мгновенно выдал ответ: 5050. Вместо того чтобы тратить время на сложение сотни чисел, он применил контрацептуальный инсайт, заметив, что попарные суммы с противоположных концов этой арифметической прогрессии одинаковы: 1 + 100 = 101, 2 + 99 = 101 и т. д. Таких сумм 50, так как всего чисел 100 и они разделены на пары. Значит, вся сумма составляет 50 × 101 = 5050 (то есть 1 + 2 + 3 + 4 + … … + 97 + 98 + 99 + 100 = 101 × 50 = 5050). Блестяще! Но затем Гаусс применил индуктивное мышление и увидел, что таким же образом можно вычислить сумму (S) членов (n) любой арифметической прогрессии (от a₁ до a_n). В буквенном выражении эта формула выглядит так:

Вот простейший пример. Скажем, нам нужно определить сумму чисел от 5 до 10. Запишем эту прогрессию дважды, расположив сверху слагаемые в порядке возрастания, а под ними – те же слагаемые в порядке убывания:

5 + 6 + 7 + 8 + 9 + 10 →

10 + 9 + 8 + 7 + 6 + 5 ←

В получившемся у нас палиндроме сумма каждой из шести пар чисел, расположенных друг под другом, равна 15, значит, 15 × 6 = 90. Поскольку мы записали прогрессию дважды, результат нужно разделить на 2. Следовательно, искомая сумма составляет 6 × (5 + 10): 2 = 45. Попробуйте сделать это с любой составленной вами прогрессией. Вот так юный математик Гаусс продемонстрировал, что противопоставительное мышление помогает экономить время.

Возвращая ракетные ускорители на землю в исправном состоянии, можно сэкономить немало денег. В 2011 году «заклятые друзья» – компания Илона Маска SpaceX и Национальное управление по аэронавтике и исследованию космического пространства (NASA) – заключили соглашение о сотрудничестве^[475], согласно которому компания Маска будет обеспечивать NASA ракетами для доставки в космос грузов и астронавтов. SpaceX заняла доминирующее положение на рынке космических перевозок, доказав, что ракетные ускорители могут летать туда и обратно (выводить на орбиту космические корабли и безопасно возвращаться для повторного использования), снижая стоимость каждого запуска почти на восемьдесят процентов^[476]. Маску потребовалось пять попыток, но он справился. В своем выступлении на конференции TED в 2013 году он отметил: «Физика научилась находить контринтуитивные решения»^[477].

В сфере искусства противопоставительное мышление можно применить при формировании структуры произведения. Композитор Иоганн Себастьян Бах увидел, что мелодии, которые звучат одинаково при исполнении в обоих направлениях (с начала до конца и наоборот), доставляют особое удовольствие королю. В 1747 году Бах приехал из Лейпцига в Берлин, чтобы встретиться с королем Фридрихом Великим, страстным меломаном, который задал ему тему и попросил сымпровизировать. Бах вернулся домой, поразмыслил и написал «Музыкальное приношение», в котором он «перевернул» королевскую мелодию посредством музыкальной инверсии (изменил направление ее интервалов) и применил ретроградное развитие музыкальной темы (когда мелодия читается с конца). Этот прием использовали Франц Иосиф Гайдн, Моцарт, Бетховен, Франц Шуберт, Игорь Стравинский и Арнольд Шенберг.

Развлекаться с творческими палиндромами очень любил Моцарт (см. ил. 10.1: его мелодия может быть воспроизведена в противоположных направлениях), он даже придумал себе шутливое прозвище Трацом (Mozart ↔ Trazom). Иногда он включал ретроградные музыкальные строки в законченные композиции, но чаще всего использовал их в набросках. Так композитор применял противопоставительное мышление для совершенствования мастерства и расширения воображения.

Как и Моцарту, всем нам развитие способности думать в противоположных направлениях помогает добиваться лучших результатов. Чтобы стать выдающимся форвардом в футболе, нападающим с рабочей правой ногой предписывается постоянно отрабатывать удары с левой. Леонардо да Винчи сам научился писать как слева направо, так и справа налево, и это повысило его мастерство как художника. Подобные упражнения на отработку «обратной» техники развивают физическую гибкость и нейропластичность.

Леонардо да Винчи принадлежал к десяти процентам людей, которые рождаются леворукими (левшами)^[478]. Среди 100 тысяч сделанных им зарисовок есть немало доказательств того, что он тоже признавал творческую ценность контрацептуального инсайта. Наглядным примером могут служить эскизы к знаменитой картине «Святая Анна с Мадонной и младенцем Христом», одной из четырех великолепных работ Леонардо, выставленных в Лувре^[479]. Примерно в 1478–1480 годах он набросал два варианта композиции задуманной картины. На одном из них фигуры Мадонны, младенца и ягненка (ягненка заменял кот) развернуты вправо (см. ил. 10.2а), а на другом – почти зеркально влево (см. ил. 10.2б). На левостороннем эскизе присутствует вторая женская голова. В 1499 году он доработал правосторонний вариант, известный как «Мадонна с младенцем, святой Анной и Иоанном Крестителем», но уже со второй женской головой (святой Анны, матери Девы Марии) – почти зеркальным изображением головы Мадонны (см. ил. 10.3а). Они с любовью смотрят друг на друга. На законченной картине, известной как «Анна втроем» (см. ил. 10.3б), головы святой Анны и Девы Марии развернуты в одну сторону, а фигуры младенца Христа и агнца – в противоположную. Пожалуй, ни один человек, любующийся в Лувре шедевром Леонардо, не догадывается, что видит результат двадцатилетних поисков наилучшего варианта расположения фигур. В этом произведении процесс противопоставительного мышления великого художника полностью скрыт для зрителя.

Пройдите в Лувре 75 шагов в северо-западном направлении от «Анны втроем» и увидите самую известную в мире картину – «Мону Лизу». В ней Леонардо тоже продемонстрировал контрацептуальный инсайт, но сделал это в более тонкой форме. До него живопись позднего Средневековья и раннего Возрождения характеризовалась либо религиозной, либо исторической тематикой. Картины иллюстрировали христианские догматы или прославляли правящих королей и королев, широко используя общепринятые символы (например, голубь возвещал о грядущем пришествии Христа, а корона олицетворяла монарха). Художник направлял зрителю заложенное в картину аллегорическое послание, и зритель мог принять его или отвергнуть. В традиционной символической живописи такая коммуникация была односторонней.

«Мона Лиза» ознаменовала поворот в изобразительном искусстве. Направление коммуникации изменилось на противоположное. Вместо того чтобы пытаться что-то нам сообщить, Леонардо изобразил женщину, которая желает вступить в диалог со зрителем. Выраженный в форме насмешливой улыбки ее вопрос – это провокация. Здесь живопись перестает быть однонаправленным монологом и становится взаимодействием. Чтобы понять «Мону Лизу», мы должны признать, что смысл картины может заключаться не столько в ней, сколько в зрителе. Искусствоведы называют это «обратным воздействием».

Для обозначения способа применения высказываний с целью произвести противоположный эффект ученые используют термин «реверсивная психология». Чтобы усилить драматический эффект повествования, писатели иногда применяют композиционный прием обратной хронологии, известный со времен «Энеиды» Вергилия. Рихард Вагнер использовал обратную хронологию в либретто своей семнадцатичасовой музыкальной тетралогии «Кольцо Нибелунга». Он начал со смерти богов и героев («Гибель богов»), описал более ранние события в их жизни («Зигфрид» и «Валькирия») и в завершение, чтобы задать контекст этих трех опер, написал приквел («Золото Рейна»). Аналогичным образом поступил Джордж Лукас в своей космической киносаге «Звездные войны», дополнив начальную трилогию тремя приквелами, повествующими о предыдущих событиях. В 1922 году Ф. Скотт Фицджеральд опубликовал новеллу «Загадочная история Бенджамина Баттона», в которой жизнь главного героя разворачивается в обратном хронологическом порядке: он рождается восьмидесятилетним, достигает среднего возраста, становится молодым и умирает новорожденным младенцем.

«Я всегда знаю разгадку тайны, прежде чем приступаю к работе», – говорила Ф. Д. Джеймс, автор популярных детективов об убийствах^[480]. Детективщики часто сообщают, кто, где и как действовал, а затем возвращаются назад, чтобы провести читателя через всю историю. «Загадочные убийства – это такие звери, к которым лучше подкрадываться сзади», – считает автор детских детективов Брюс Хейл и советует начинающим писателям строить сюжет с конца^[481]. Здесь мы ведем речь о детективах, но этот принцип может иметь широкое применение. Любому автору не помешает сначала поразмыслить, каким будет финал. Думайте «наоборот» (в обратном направлении) – это хороший совет для любого, кто готовит письменную или устную публичную презентацию, будь то корпоративный отчет или свадебная речь. Просмотрите материалы, оставьте самое лучшее и убедительное напоследок, а затем расположите их так, чтобы привести историю к эффектному завершению. Это поможет не отвлекаться от темы, и аудитория по достоинству оценит ваш потрясающий вывод.

По определению, луч – это прямая линия (как первый метр струи, выпущенной из водяного пистолета), волна – это кривая (как рябь от брошенного в пруд камня). Луч и волна суть очень разные (если не противоположные) вещи. То, что свет может быть и лучом, и волной, является парадоксом. Чтобы думать в обратном направлении, иногда нужно терпимо относиться к парадоксам.

Альберту Эйнштейну много раз доводилось сталкиваться с парадоксами. В 1905 году он разрешил давний спор между противоположными теориями о природе света: является свет потоком частиц (прямой линией) или волной (кривой)? Исаак Ньютон (1643–1727) был сторонником первой теории, частицы света он называл «корпускулами». Его современник Христиан Гюйгенс (1629–1695) был приверженцем второй. Теория Ньютона преобладала до тех пор, пока в 1865 году Джеймс Максвелл (1831–1879) не пришел к выводу об электромагнитной природе света и не установил, что скорость электромагнитных волн равна скорости света^[482]. В 1905 году Эйнштейн показал, что эти противоположные теории можно примирить с помощью его теории корпускулярно-волнового дуализма. Волны света попадают на материал, который затем испускает поток фотоэлектронов (фотоэлектрический эффект Эйнштейна). «У нас две противоречивые картины реальности, – сказал он. – По отдельности ни одна из них не объясняет феномен света, но вместе они делают это»^[483]. Такая двойственность (парадоксальность) лежит в основе квантовой физики – новой научной ортодоксии. Кроме того, здесь присутствует еще одна противоположность: энергия фотоэлектрона всегда обратно пропорциональна длине волны света. Эйнштейн решил так называемую дилемму света и в 1921 году получил Нобелевскую премию по физике.

«Когда женщина, падающая с крыши здания, не падает?» Ответ: «Когда все остальное падает вместе с ней». Дав ответ на первый вопрос, Эйнштейн, в сущности, нашел ответ и на второй. В 1907 году его раздражало очевидное противоречие двух теорий: ньютоновской теории гравитации (закон всемирного тяготения), согласно которой тела притягиваются к другим телам по прямой линии, и его специальной теории относительности, утверждающей, что действия тел подчиняются соответствующим уникальным законам (эта теория рассматривает физические процессы в равномерно движущихся объектах). «Тут мы имеем дело, – отмечал он, – с двумя фундаментальными различиями, которые были для меня невыносимы»^[484]. Визуализация ситуации, в которой все падало, сразу вызвала «счастливейшую мысль в [его] жизни» и избавила от невыносимого бремени. Как может тело одновременно находиться в покое и движении? «Дело в том, – объяснял Эйнштейн, – что для наблюдателя, находящегося в свободном падении с крыши дома, не существует во время его падения никакого гравитационного поля, по крайней мере в непосредственной близости от него. Если этот наблюдатель отпускает какие-то объекты, они остаются относительно его в состоянии покоя»^[485]. Сила гравитации может действовать, равно как и другая сила может действовать одновременно с ней. Говоря научным языком, возникает «физически эквивалентный и одновременно противоположный эффект равномерного гравитационного поля»^[486]. Выражаясь проще, действие гравитации может быть прямо- или криволинейным в зависимости от скорости тела и силы гравитационного поля. Ньютон не ошибался, но его теория гравитации не была точной во всех обстоятельствах. Яблоко Ньютона может падать прямо вниз, но в искривленном пространстве-времени Эйнштейна линия его движения искривится. Аналогичным образом тот факт, что при определенных обстоятельствах один атом может вести себя как два отдельных атома, является фундаментальной логической посылкой, которая легла в основу зарождающейся области квантовых вычислений и компьютеров будущего^[487].

«Самой холодной зимой в моей жизни, – сказал Марк Твен, – было лето, которое я провел в Сан-Франциско». Мы ожидали, что Твен подробно расскажет о зиме, а он вместо этого резко переключился на лето. Задолго до этого нарративного хода Твена Вильям Шекспир применил похожий гамбит в первых строках своей пьесы «Ричард III»: «Зима тревоги нашей позади, / К нам с солнцем Йорка лето возвратилось». Шекспир использует не только игру противоположностей (зима уступает лету), но и каламбур – «солнцем Йорка» был Эдуард, сын герцога Йоркского, которого считали самым ярким солнцем на небосводе Йоркской династии. «Ричард III» – мрачная политическая трагедия, но в ней немало юмора, связанного с нашим восприятием образа Ричарда: граждане видят в нем воплощение силы зла, а он, пребывая в заблуждении, считает себя великодушным правителем. Самый известный пример использования двойственных образов у Шекспира – это сцена, в которой после ухода злодея Макбета появляется пьяный привратник. Соединение отрицательных и положительных сил создает драматический эффект, подобный удару молнии.

Большая часть произведений Шекспира построена на сопоставлениях, метафорах и аналогиях – взаимосвязанных «парных» понятиях. Особенно эффективным способом поэтического соединения является антитеза – сопоставление контрастных образов (противопоставление). Чтобы оценить гений Шекспира, давайте рассмотрим один из пассажей в «Ромео и Джульетте». Влюбленный Ромео перечисляет множество противоположных чувств, которые приводят его в ужас. Некоторые из них вполне ожидаемы: «недуг здоровый» и «хладный пламень», и нас это не удивляет. Однако «злобная любовь» и «свинцовый пух» – вот где скрытый гений! Его антитезы (противопоставления) и оксюмороны (соединения противоречивых понятий) весьма поэтичны:

 
Страшна нам ненависть, любовь страшнее
О злобная любовь, о нежный враг!
О нечто и ничто, и свет, и мрак!
Легко и тяжко, суетно и важно,
Нестройный хаос форм, на вид прекрасных,
Свинцовый пух, дым ясный, хладный пламень,
Недуг здоровый и бессонный сон.
Любовью нелюбовной я пронзен.
 

Оцените неослабевающую мощь самого лаконичного оксюморона Шекспира, в котором он противопоставляет два несовместимых экзистенциальных понятия: «Быть или не быть».

Генри Форд произвел революцию в автомобильной промышленности, когда в 1913 году начал массово выпускать недорогую модель «Т» на сборочном конвейере. Посещение скотобойни в Чикаго поразило его скоростью и эффективностью разделки туш, подвешиваемых за ноги и протягиваемых вдоль стальной цепи. «Если процесс разборки может происходить так быстро, – подумал он, – нельзя ли обратить его вспять?»

В вопросе ценовой стратегии своих электромобилей Илон Маск избрал подход, противоположный Форду. Встав у руля компании Tesla, Маск, вместо того чтобы сначала вывести на рынок дешевый автомобиль и постепенно осваивать производство дорогих моделей, в 2011 году выпустил Roadster (стоимостью 200 тысяч долларов), в 2015-м представил Model X (80 тысяч долларов) и лишь в 2017 году приступил к выпуску Model 3 (35 тысяч долларов). Как видите, в данный момент Tesla идет по пути от высокой цены и низкого объема производства к низкой цене и большим объемам. В 2006 году Маск обнародовал в своем блоге так называемый «секретный генеральный план Tesla Motors», включающий следующие пункты:

Построить спортивный автомобиль.

Использовать эти деньги, чтобы построить доступный автомобиль.

Использовать эти деньги, чтобы построить еще более доступный автомобиль…

Никому не говорить^[488].

В начале 1990-х годов Джефф Безос работал менеджером данных в хедж-фонде D. E. Shaw & Co. и чувствовал себя вполне комфортно, занимаясь хеджированием ставок: правильно позиционировал одни экономические активы в качестве противовесов другим. Когда Безос увидел, что количество пользователей интернета растет с ошеломительной скоростью (2300 процентов в год), ему стало ясно, что этот рост является глобальной тенденцией. Мелкий офисный работник решил найти способ вскочить в этот поезд и занялся поиском проблемы, на которой можно было сделать деньги. Думая «наоборот», он нашел такую проблему: шопинг. Потребитель мотается по магазинам в поисках нужного товара, но часто возвращается домой с пустыми руками. Почему бы не повернуть процесс вспять и не воспользоваться интернетом для поиска товара, чтобы затем доставить его потребителю, сэкономив ему время и деньги? Он сделал это, и сегодня Amazon контролирует сорок процентов электронной коммерции в Соединенных Штатах^[489]. В 2005 году Безос сказал: «Иногда люди видят проблему, которая раздражает их так сильно, что они изобретают решение. Но порой можно действовать в обратном направлении. Я думаю, что в области высоких технологий многие инновации возникают именно таким образом. Вы замечаете новую технологию или что-то интересное и двигаетесь назад, от решения к исходной проблеме»^[490]. Нынешняя навязчивая идея Безоса: «Мы должны отправиться в космос, чтобы спасти Землю»^[491].

Чтобы вызвать смех, думайте «наоборот». Юмор основывается на иронии, противопоставлении и парадоксальном мышлении, равно как и сарказм. Когда мы говорим: «Ну ты и умник», то на самом деле имеем в виду противоположное. Креативные комики – это философы, которые иногда раскрывают истину, высмеивая наш неправильный выбор цели в тех случаях, когда настоящая цель скрыта. Вот что говорит Крис Рок в стэндап-концерте «Больше и чернее» (1999):

Контроль над оружием? Нам нужен контроль над пулями! Я думаю, каждая пуля должна стоить пять тысяч долларов. Потому что, если пуля будет стоить пять штук баксов, люди начнут думать, прежде чем стрелять, задаваться вопросом, могут ли они себе это позволить… У нас больше не будет невинных жертв, потому что тот, кто застрелит невинного, станет ходить вокруг него и клянчить: «Верните мне мою собственность». [Сокращено и очищено от ненормативной лексики.]

Парадокс может быть оксюмороном с моралью, и как раз это выстроил здесь Рок, противопоставляя мнимую истину реальной: убивает не оружие, убивают пули. Может, нам просто запретить пули? Рок говорит: «Жанр стэндап-камеди – это блюз для людей, которые не умеют петь». Он понимает, что в шутках используются полярные противоположности человеческого опыта, и это вызывает у нас смех. Фрейд в своей книге «Остроумие и его отношение к бессознательному» (1905) утверждал, что юмор раскрывает слабости, страхи и противоречия внутри каждого из нас. Любопытно, что работа Фрейда о юморе – это самая занудная из всех книг, которые мне когда-либо доводилось читать.

Ниже приведены примеры остроумных высказываний гениев прошлых и нынешних времен. Они вызывают смех, потому что основаны на противоположностях, логической невозможности (несовместимости) понятий и нестандартной сочетаемости слов.

Шекспир: «Ах, мерзавец! Ты будешь за это осужден на вечное искупление» («Много шума из ничего»).

Бенджамин Франклин: «Мы все должны держаться вместе, или, конечно, мы все будем висеть отдельно».

«Вероятно, мне следует гордиться своим смирением».

Чарльз Дарвин: «[Томас] Карлейль заставил молчать обоих, разглагольствуя в продолжение всего обеда о преимуществах молчания».

Марк Твен: «Музыка Вагнера лучше, чем она кажется на слух».

Альберт Эйнштейн: «Желая наказать меня за мое презрение к авторитетам, судьба сделала авторитетом меня самого».

Уилл Роджерс (в Техасе во время засухи): «Рио-Гранде – единственная из виденных мною рек, которая нуждается в орошении».

Уинстон Черчилль: «Чем дальше вы сможете посмотреть назад, тем больше вы сможете увидеть, что будет впереди».

Мартин Лютер Кинг – младший: «Исследования науки обогнали духовное развитие. У нас есть управляемые ракеты и неуправляемые люди».

Илон Маск: «Когда меня спрашивают, зачем я решил создать ракетную компанию, я отвечаю, что хотел найти самый быстрый способ превратить большое состояние в маленькое».

«Самый лучший сервис – это отсутствие всякого сервиса».

Джек Богл: «Инвестируя, вы получаете то, за что не платите».

Ньюэлл Конверс Уайет: «Самая трудная работа – не работать»!

Оскар Уайльд: «Настоящий друг зарежет тебя спереди».

«Потерю одного из родителей еще можно рассматривать как несчастье, но потерять обоих похоже на небрежность» («Портрет Дориана Грея»).

«Я могу сопротивляться всему, кроме искушения».

Дж. К. Роулинг: «Мы приобрели двести экземпляров “Невидимой книги невидимости” – они стоили целое состояние, но мы их так и не нашли» («Гарри Поттер и узник Азкабана»).

Оскар Левант: «Миру нужно больше гениев со смирением. Нас осталось так мало».

Шутки вызывают смех, но его скрытая причина – это противопоставительное мышление.

Учения многих великих мировых религий описывают постоянный цикл начинаний и завершений или бесконечное притяжение противоположных сил. В буддизме противоположные и объединенные силы сосуществуют в форме нирваны как завершения цикла перерождений и самсары как бесконечной череды воплощений и перевоплощений живых существ^[492]. Нирвана есть окончательное состояние не-смерти и не-жизни. В даосизме инь и ян являются противоположными, но универсальными моральными принципами, действующими как единая сила. В иудаизме одним из имен Бога является истина (תמא – эмет), и это слово включает первую (алеф) и последнюю (тав) буквы еврейского алфавита. В христианской эсхатологии сатана ведет нескончаемое сражение с Божьими ангелами. В Книге Откровения Иоанна Богослова Господь говорит: «Я есмь Альфа и Омега, начало и конец». Первая и последняя буквы греческого алфавита символизируют Бога.

Мартин Лютер Кинг – младший окончил духовную семинарию Крозера в 1951 году и четыре года спустя получил степень доктора богословия в Бостонском университете. Он знал об альфе и омеге и использовал эту антитезу в своей самой знаменитой речи «У меня есть мечта» (1963).

Эта речь стала определяющим моментом его карьеры и переломным моментом в отношении американцев к расовому вопросу. Суть в том, что риторическая сила его речи заключается не только в анафорическом построении последней, но и в соединении противоположных понятий. Риторика марширует прямо вперед, в то время как поэзия лавирует между противоположностями.

Пробил час, поднявшись из мрака и холода казематов сегрегации, выйти на солнечный путь расовой справедливости…

Это знойное лето оправданного недовольства цветного населения не закончится, пока не наступит бодрящая осень свободы и равенства. Одна тысяча девятьсот шестьдесят третий год – не конца год, а начала…

Добиваясь своего законного места под солнцем, да не станем повинны мы в дурных поступках. Да не станем утолять мы жажду свободы глотками из чаши ненависти и злобы…

И на пути этом мы слово дать должны только вперед идти. Нет пути назад…

Есть у меня мечта: однажды на багровых холмах Джорджии потомки бывших рабов смогут разделить трапезу братства с потомками бывших рабовладельцев.

Есть у меня мечта: однажды даже штат Миссисипи, штат, изнывающий от палящей несправедливости, задыхающийся от знойного гнета, превратится в оазис свободы и справедливости…

Есть у меня мечта: однажды дол всякий наполнится и гора всякая понизится, пути неровные гладкими станут, пути кривые выпрямятся…

С верою этой мы превратим бренчанье разногласий родины нашей в прекрасную симфонию братства…^[493]

В колледже Кинг узнал основы индуизма и изучил жизнь Махатмы Ганди, а в 1959 году отправился в Индию, чтобы узнать от учеников Ганди о пассивном сопротивлении. Будучи президентом Конференции христианских лидеров Юга, Кинг использовал идею ненасилия как оружие против насилия на улицах Америки. Водометы и полицейские собаки, брошенные против женщин и детей в Бирмингеме (штат Алабама), вызвали противоположный эффект – крайне негативную реакцию народа. В 1964 году контрацептуальный подход, примененный Кингом к решению социальных проблем, принес ему Нобелевскую премию мира.

Одним словом, гении, о которых мы говорили в этой главе, полагают: чем лучше человек использует противоречия жизни, тем выше его потенциал гениальности. Великие художники, поэты, драматурги, музыканты, моралисты и комики используют противоположные силы для достижения того или иного эффекта. Блестящие ученые не занимаются специально поисками противоречий, но, когда находят их, относятся к этому спокойно. Инновационные предприниматели ищут контрацептуальные деловые решения. Музыканты, например Бах, применяют контрапункт для создания своих величайших произведений. Общественные деятели используют в своих политических речах оксюмороны и антитезы, чтобы изменить мнение народа, подобно тому как делал Мартин Лютер Кинг для решения расового вопроса в Соединенных Штатах.

Мы все можем применить эту стратегию. После того как вы расскажете ребенку сказку на ночь, поверните процесс вспять и попросите его рассказать эту сказку вам – это стимулирует перспективное мышление как у рассказчика, так и у слушателя. Прежде чем основать новую компанию, проведите так называемую «оценку пре-мортем», чтобы заранее понять, почему предприятие может потерпеть неудачу. Если вам нужно составить грамотный отчет или публичную речь, просмотрите материалы и определите, что оставить в завершающей части. Упростите аргументацию: как говорится, лучше меньше, да лучше. Чтобы ослабить личную предвзятость и избежать ошибок в рассуждениях при принятии важного решения, составьте список плюсов и минусов^[494]. Для проверки обоснованности вашей позиции найдите адвоката дьявола; спор с супругом или партнером предоставит возможность проявить сдержанность. Прежде чем блеснуть остроумием в разговоре, запаситесь парадоксальными репликами.

Даже если стратегия думать «наоборот» (в обратном направлении) останется незамеченной, результаты окажутся гораздо лучше.

Глава 11
Привлеките удачу

Гениальный Марк Твен в опубликованном в 1904 году эссе «Святая Жанна д’Арк» рассуждает, как эта женщина и другие обладатели трансформационного разума стали великими: «Размышляя о достижениях Наполеона, Шекспира, Рафаэля, Вагнера, Эдисона или других выдающихся людей, мы понимаем, что один талант не только не определяет конечный результат, но и не является наиболее важным обстоятельством. Нет, все объясняется атмосферой, в которой был взращен талант; образованием, которое человек получил; духовной пищей, которую он вкушал в процессе чтения и обучения; ободрением, которое приходит от самоутверждения, и признанием окружающих на каждом этапе развития. Становится ясно, каким образом человек был подготовлен к своей миссии, когда пробил его час»^[495]. Твен считает, что все эти факторы являются предпосылками самого главного – возможности. Английское слово opportunity («возможность») происходит от латинского opportuna («благоприятный ветер, дующий в сторону порта»). Слово fortunate («счастливый») – от латинского fortuna («судьба» или «удача»). Когда подует этот счастливый ветер, он принесет величайшую удачу только тем, кто готов раскрыть свои паруса. Гениальность, величие и успех приходят в порт одним и тем же путем.

Более лаконично эта мысль выражена словами, которые приписывают легендарному гольфисту Гари Плейеру: «Чем больше я тренируюсь, тем чаще мне везет»^[496]. Кто может отрицать, что лучших результатов добиваются «счастливчики», которые усердно трудятся, совершают мужественные поступки или делают смелые шаги? Эти действия могут быть результатом продуманного решения или физического гонения. Некоторым гениям судьба благоприятствует с рождения, а к другим, как ни странно, она поворачивается лицом только после их смерти. Но мы начнем с лотереи рождения.

Для гения родиться богатым – это не то же самое, что счастливым. Гении почти никогда не появляются в условиях роскоши. Чарльз Дарвин, который в юности пользовался щедрой финансовой поддержкой родственников, а в преклонные годы унаследовал солидное состояние, может служить исключением, подтверждающим правило. К тому же гениями редко становятся выходцы из аристократических или правящих кругов. Гении одержимы стремлением изменить мир, в то время как аристократов устраивает их статус-кво, они предпочитают наслаждаться существующим положением дел. Зачем что-то менять? Гении не появляются в крайних экономических слоях общества, потому что нищета минимизирует возможности, а богатство – стимулы. Давайте перечислим несколько гениев и назовем профессии их отцов: Шекспир (перчаточник), Ньютон и Линкольн (фермер), Франклин (мыловар и свечник), Бах (городской трубач), сестры Бронте (сельский пастор), Фарадей (кузнец), Эдисон (трактирщик), Кюри (школьный учитель), Моррисон (сварщик), Безос (владелец магазина велосипедов). Самой благоприятной почвой для рождения гениев является средний класс.

Слава – как хорошая, так и плохая – иногда приходит к гениям после смерти, поскольку время и события изменяют общественное мнение о них. В свое время Шекспир был весьма успешным драматургом: его пьесы вызывали восторг у лондонских зрителей, хотя аудитория была невелика. Лишь в XVIII веке, по мере расширения коммерческого влияния Британской империи, произведения Шекспира стали переводиться на французский, немецкий и испанский языки. В наши дни воздействие его творчества не ослабевает, влияние Шекспира распространяется на всю Азию^[497]. Отношение к величайшему драматургу всех времен, которого называют моральным компасом всего человечества, отчасти является следствием языковой экспансии: английский становится основным международным языком. Во времена Шекспира лишь 0,8 процента людей на планете могли говорить по-английски, а сейчас этим языком владеют около 20 процентов. Шекспиру повезло: лодка его посмертной славы оказалась на гребне приливной волны.

Ранним утром 22 августа 1911 года стекольщик Винченцо Перуджиа похитил из Лувра картину Леонардо да Винчи «Мона Лиза». История о краже и фотографии картины заняли первые полосы крупнейших газет всего мира. «Украденную “Мону Лизу” ищут 60 детективов», – сообщила New York Times^[498]. Под подозрением оказался даже Пикассо, после того как похищенные из Лувра античные бюсты удалось проследить до его квартиры. Некоторое время Перуджиа прятал «Мону Лизу» под кроватью. Два года спустя он попытался продать ее во Флоренции – это было далеко не гениальным решением, потому что о похищении знал весь западный мир. Покупатели обратились в полицию, незадачливого продавца арестовали, а картину вернули в музей. Газеты заполнились фотографиями Джоконды и историями о ее неожиданном возвращении. За первые два дня после того, как она снова заняла свое место в Лувре, посмотреть на нее пришло больше 120 тысяч человек^[499].

«Мона Лиза» – единственная картина, узнать которую может почти каждый житель планеты, но почему? Отчасти ее известность объясняется долговременной реакцией на ее похищение; оно было самой сенсационной новостью на Западе вплоть до крушения «Титаника» 14 апреля 1912 года^[500]. В передаче National Public Radio, посвященной столетию ограбления, это событие назвали «кражей, которая сделала “Мону Лизу” шедевром». Возможно, это гипербола, но ее подтверждает статистика. Воспользовавшись базой данных библиотеки Йельского университета, я сравнил количество книг и статей, посвященных Микеланджело и Леонардо да Винчи и опубликованных до и после похищения «Моны Лизы». Соотношение таково: 68 к 32 (в процентах) в пользу первого, а после 1911 года это соотношение почти выровнялось. Сравнение количества слов, посвященных этим двум художникам в справочниках по изобразительному искусству, показало, что до 1911 года соотношение было семь к пяти в пользу Микеланджело, а после этой даты – два к одному в пользу Леонардо. Если считать общественный интерес свидетельством гениальности, то выходка музейного работника стала счастливой случайностью, укрепившей положение Леонардо.

ДНК называют «строительным блоком жизни»^[501]. ДНК входит в состав ядра каждой клетки человеческого тела и содержит наследственные признаки в форме генов – мельчайших зашифрованных кодов, которые управляют ростом и развитием живого организма. К началу 1950-х годов о существовании ДНК было известно уже почти сто лет, но ученые еще не знали, как она устроена и, что еще важнее, как все молекулы в теле копируют (реплицируют) сами себя и тем самым создают полноценное живое существо. В этом и заключался ключ к разгадке генетического кода. Этот ключ был вручен человечеству 25 апреля 1953 года в виде опубликованной в журнале Nature краткой научной статьи «Структура дезоксирибонуклеиновой кислоты» о результатах исследований Фрэнсиса Крика и Джеймса Уотсона, двух молодых ученых, работавших в Кавендишской лаборатории Кембриджского университета^[502]. Кто должен получить пальму первенства за то, что, возможно, было самым важным научным открытием нашего времени? Они подбросили монетку, и удача выпала Уотсону.

Уотсон и Крик были не единственными, кто пытался объяснить скрытые процессы жизни. В 1944 году Освальд Эвери доказал, что ДНК является веществом, вызывающим трансформацию бактерий, и носителем наследственной информации. Одновременно с Уотсоном и Криком Морис Уилкинс и Розалинд Франклин получили качественные рентгеноструктурные фотографии, указывавшие на то, что ДНК имеет форму, похожую на спираль. Знаменитый химик Лайнус Полинг предложил трехцепочечную модель ДНК, которая оказалась неверной^[503]. Опираясь на идеи других ученых и собственную интуицию, Уотсон и Крик соединили кусочки головоломки и построили правильную схему структуры ДНК: знаменитую двойную спираль взаимно дополняющих друг друга цепочек. Ключевую роль в формировании теории Уотсона и Крика сыграла сделанная Розалинд Франклин рентгеновская «фотография № 51», на которой ясно видна двойная спираль ДНК. Открытие структуры ДНК привело к созданию международного научно-исследовательского проекта «Геном человека», применению генетической экспертизы в криминалистике, использованию рекомбинантных ДНК в генной инженерии и терапии, а также к формированию многомиллиардной биотехнологической индустрии. В 1962 году работы Фрэнсиса Крика, Джеймса Уотсона и Мориса Уилкинса были отмечены Нобелевской премией по физиологии или медицине. Но что случилось с Розалинд Франклин? Ответ: не повезло.

У Франклин, по сути, украли самые важные рентгеновские снимки. В феврале 1953 года ее номинальный руководитель, не спросив у нее разрешения, показал Уотсону и Крику фотографии, на которых была видна спиральная структура ДНК, ее размеры и количество пар оснований в каждом витке^[504]. Франклин получила докторскую степень по химии в Кембриджском университете – возможно, лучшем научном университете в мире. После переезда в Лондон в 1951 году она стала работать научным сотрудником в престижном Королевском колледже. У Франклин были все предпосылки, чтобы стать гением: блестящее образование, авторитет в своей области и честолюбие. Однако на ее пути стояло непреодолимое для той эпохи препятствие: она была женщиной. Далее следует отрывок из воспоминаний Уотсона об отношениях между Франклин и ее номинальным руководителем Морисом Уилкинсом.

Морис, новичок в рентгенокристаллографических исследованиях, нуждался в квалифицированной помощи и рассчитывал, что Рози, опытный кристаллограф, ускорит его работу. Однако та придерживалась иной точки зрения. Рози считала, что ДНК отдана ей на откуп, и никак не соглашалась на роль простой помощницы Мориса.

Наверное, вначале Морис надеялся, что Рози со временем поостынет, хотя заставить ее отступить – дело нелегкое. Она меньше всего подчеркивала в себе женщину. Несмотря на крупные черты лица, ее нельзя было назвать некрасивой, и если бы она обращала хоть чуточку внимания на свои туалеты, то могла бы стать очень привлекательной. Но ее это не интересовало. Она никогда не красила губы, чтобы оттенить свои прямые черные волосы, и в тридцать один год одевалась а-ля «синий чулок»…

Было ясно, что Рози придется либо покинуть лабораторию, либо смириться^[505].

Франклин отказывалась пользоваться женскими чарами и смело показывала, что женщина может быть лидером в передовой науке о ДНК. Рози не хотела ни в чем уступать представителям сильного пола, и в конце концов она была за это наказана. Ей не воздали всех почестей, полагающихся автору выдающегося открытия, в силу пресловутого дискриминационного правила.

Устав Нобелевского фонда содержит несколько положений, которые многие считают недостаточно обоснованными. Так, согласно § 4 этого документа, сумма премии может быть разделена поровну между двумя авторами, работы которых признаны достойными вознаграждения. Если работа, подлежащая вознаграждению, была произведена двумя или тремя лицами, премия присуждается им совместно. Ни в коем случае сумма премии не может быть разделена между более чем тремя лицами^[506].

Нобелевский комитет признал колоссальную значимость открытия структуры ДНК в 1961 году. Кто же должен был удостоиться почета и славы? Безусловно, Уотсон и Крик как основные исследователи; возможно, Лайнус Полинг за то, что приблизился к разгадке генома; может быть, Морис Уилкинс как формальный руководитель Розалинд Франклин; а может, даже сама Франклин на основании ее реальных заслуг. Однако далее в том же параграфе указано, что премия не может быть присуждена посмертно, но если в момент объявления о премии претендент был жив и умер до церемонии ее вручения, то премия за ним сохраняется. К сожалению, через четыре года после получения фотографий ДНК, но за четыре года до присуждения Нобелевской премии фактически за ее открытие тридцатисемилетняя Розалинд Франклин умерла от рака яичников. Слава и почет пролетели мимо.

Чтобы разобраться в перипетиях запутанной истории с открытием структуры ДНК, я пригласил на ланч Скотта Стробела, профессора молекулярной биофизики и биохимии, в настоящее время проректора Йеля. Прежде всего Стробел отметил, что Уотсону и Крику повезло, а Лайнусу Полингу нет. Если бы Полинг увидел фотографии, сделанные тогда Франклин, автором открытия мог бы стать он. Но, приехав в Лондон в начале 1953 года с конкретной целью – увидеть те знаменитые фотографии, Полинг не смог получить разрешение покинуть аэропорт Хитроу, чтобы встретиться с ней. Кроме того, Стробел подчеркнул, что открытие двойной спирали было результатом коллективных усилий. По его словам, наблюдательная наука с течением времени усложняется, и ни один человек не может контролировать абсолютно все в какой-либо области. Он отметил, что все чаще научные открытия совершаются в широкопрофильных лабораториях. Как следствие, одинокий гений попадает, по выражению Стробела, в список исчезающих видов. Когда речь зашла о вероятности получения Нобелевской премии за открытие в области генетики кластеризованных, регулярно чередующихся коротких палиндромных повторов (Clustered Regularly Interspaced Short Palindromic Repeats, CRISPR), Стробел с иронией сказал: «Одним из ведущих кандидатов является моя бывшая сотрудница Дженнифер Дудна в Беркли. Проблема в следующем: претендентов на Нобелевскую премию за CRISPR так много (в Беркли и других местах), что Нобелевскому комитету будет крайне трудно сократить их количество до трех победителей. В силу этого присуждение премии за CRISPR может быть отложено»^[507].

Возможно, мы все могли бы стать фаталистами и смириться с тем, что наша «посмертная судьба» находится в руках госпожи удачи. Однако цель этой главы противоположна высказанному выше: хотя счастливый случай может играть определенную роль, гений обычно принимает осознанные решения, которые приводят к лучшим результатам.

Королеве Елизавете I повезло в 1588 году, когда мощный ураган разметал Непобедимую армаду испанцев прежде, чем она успела достичь английских берегов; в течение предыдущих тридцати лет ее внешняя политика невмешательства позволяла врагам уничтожать самих себя. Вильгельму Рентгену повезло в 1895 году, когда он экспериментировал с катодной лучевой трубкой и случайно оставил в лаборатории фотопластинки, а потом обнаружил, что они оказались засвеченными. Но как физик он обратил внимание на способность высокоэнергетического излучения проходить через одни предметы и оставлять отпечаток на других, что привело его к открытию рентгеновских лучей. Перси Спенсеру повезло в 1945 году, когда он стоял рядом с мощным генератором высокочастотных электромагнитных волн для военного радара и у него в кармане растаяла шоколадка. Будучи опытным инженером-электриком, он обратил внимание на способность этих волн нагревать предметы и вскоре запатентовал «радарную печь», прообраз современной микроволновки. Луи Пастеру повезло в 1879 году, когда он случайно на целый месяц оставил без присмотра культуру, применявшуюся для борьбы с куриной холерой, а затем обнаружил, что лишь «испорченная» партия оказалась эффективной в качестве вакцины. При этом Пастер, опытный микробиолог, знал, что тут сыграло свою роль правило, которое он сам сформулировал в 1854 году: «В наблюдательных науках удача (le hazard) благоприятствует только подготовленному уму»^[508].

Сначала цыплята, потом люди: открытие Александром Флемингом пенициллина считается самым известным примером «случайного проявления гениальности» в истории медицины. Но было ли это случайностью? Флеминг родился в семье фермера в сельской Шотландии в 1881 году и в тринадцать лет переехал в Лондон, где со временем получил диплом врача. В 1922 году он открыл антисептический фермент лизоцим, а затем начал экспериментировать с процессом, в ходе которого одни бактерии могут уничтожать другие. В августе 1928 года Флеминг высеял бактерии стафилококка в чашки Петри с питательной культурой и, оставив их на скамейке в углу лаборатории, отправился в месячный отпуск. По возвращении он обнаружил, что бактерии активно росли во всех чашках, кроме одной. Оказалось, что в ту чашку, где почти не осталось живых бактерий, попала плесень Penicillium notatum, споры которой случайно занесло из соседней лаборатории.

Профессор химии Майкл Макбрайд, мой коллега по Йельскому университету, однажды сказал мне: «У ученых не бывает озарений типа “Эврика!”. Вместо этого у них возникают мысли вроде “Боже, это странно”». Увидев странную картину в одной чашке, Флеминг пробормотал: «Это забавно»^[509], после чего определил, что бактерии убила попавшая в чашку плесень. Затем он начал размышлять о лекарственных свойствах плесени, и эта счастливая случайность привела к появлению чудодейственного пенициллина. Ученые неизменно включают создание пенициллина в первую тройку медицинских прорывов в истории наряду с открытием микробов Пастером и определением структуры ДНК Уотсоном и Криком. С появлением пенициллина – первого антибиотика – западная медицина вступила в современную эпоху и спасла миллионы жизней. Если гений проявляется как инсайт, который изменяет мир, то один из таких инсайтов по счастливой случайности родился в лаборатории Александра Флеминга. Такова, во всяком случае, официальная история.

Однако в истории случайного открытия пенициллина Александром Флемингом присутствует нечто большее, чем случайность. Уинстон Черчилль однажды сказал о своей роли во Второй мировой войне: «Я чувствовал себя избранником судьбы, и мне казалось, что вся моя прошлая жизнь была лишь подготовкой к этому часу и этому испытанию»^[510]. Флеминг тоже готовился к своему «счастливому случаю» в течение почти тридцати лет профессиональной деятельности, развивая наблюдательность и накапливая научные знания, чтобы впоследствии понять и оценить значимость того, что ему открылось. Как лаконично выразился историк медицины Джон Уоллер, «у Флеминга хватило гениальности, чтобы увидеть то, что другие оставили бы без внимания»^[511].

Подготовка Флеминга и предыдущий прорыв с лизоцимом принесли ему авторитет, который гарантировал, что другие члены научного сообщества обратят на него внимание. По правде говоря, лечебные свойства пенициллина были открыты гораздо раньше, но никто этого не заметил. В 1897 году Эрнест Дюшен (1874–1912), выпускник Военно-медицинской школы в Лионе, послал в Институт Пастера диссертацию об антагонизме между плесенью и микробами^[512]. Но двадцатитрехлетнему Дюшену не повезло: его даже не удостоили ответа. Он поступил на службу в армию и впоследствии умер от туберкулеза (который можно было бы вылечить с помощью пенициллина). Тридцать лет спустя заслуженный статус бактериолога мирового класса заставил научное сообщество прислушаться к сообщению Флеминга. Дюшен попал в скрытую цель, но у него не было авторитета, поэтому его открытие никто не заметил и ничего не изменилось.

Следует отметить также, что сам Александр Флеминг не занимался продвижением чудодейственного пенициллина на рынок. Прошло более десяти лет, прежде чем это сделала группа оксфордских бактериологов во главе с Говардом Флори. Но Флеминг был достаточно честолюбив, чтобы сохранить право собственности на то, что он называл «мой старина пенициллин»^[513]. Во время Второй мировой войны, когда Великобритания отчаянно нуждалась в «волшебной пуле», чтобы сохранять жизни солдат и поднимать боевой дух нации, Флеминг охотно согласился стать лицом рекламной кампании нового препарата. В 1945 году Нобелевской премии «за открытие пенициллина и его целебного воздействия при различных инфекционных болезнях» удостоились три человека: Александр Флеминг, Говард Флори и Эрнст Чейн, один из членов оксфордской команды.

Так почему же мы помним только Флеминга? Потому что красивая, хотя и чересчур упрощенная история о «счастливой находке» захватывает наше воображение. Очевидно, дело было не только в удаче. Помимо того что Флеминг был хорошо подготовлен и всячески поддерживал имидж «великого человека на службе великой цели», его надежды не могли не оправдаться благодаря целенаправленным усилиям других блестящих ученых. Вот почему к мальчишескому призыву Луи Пастера «Будьте готовы» следует добавить два других принципа достижения величия: «Шагайте вперед» и «Не теряйте того, что находите».

«Удача сопутствует смелым» – древнеримское изречение, которое приписывают Плинию Старшему, Публию Теренцию Арфу и Вергилию. Быть смелым – значит быть готовым рискнуть. Но что значит рискнуть? Означает ли это готовность сделать шаг, когда вероятность исхода можно измерить количественно, например пятьдесят на пятьдесят? Или это означает положиться на случай – на «чистое везение»? Основатель Facebook Марк Цукерберг показал, что его не смущают ни просчитанный риск, ни надежда на случай.

Если гениальность можно измерить силой воздействия на общество, то Цукерберг вполне заслуживает статуса гения. Конечно, на него недавно набросились эксперты по вопросам конфиденциальности: Федеральная торговая комиссия и генеральные прокуроры сорока семи американских штатов (см. также главу 12). Тем не менее сегодня почти 2 миллиарда человек тратят почти час в день на созданный им Facebook^[514]. В 2010 году журнал Time назвал Цукерберга человеком года; тогда ему было двадцать шесть лет, и он стал вторым самым молодым человеком, удостоенным такой чести. Фишками Цукерберга были безграничные амбиции и подготовка (он был компьютерным вундеркиндом). Рискованные шаги, предпринятые им до двадцати одного года, показывают степень его готовности продвигать смелые, но порой не совсем законные инициативы.

РИСКОВАННЫЙ ШАГ № 1: ХАКНУЛ КОМПЬЮТЕРНУЮ СИСТЕМУ ГАРВАРДСКОГО УНИВЕРСИТЕТА И «ПОЗАИМСТВОВАЛ» ДАННЫЕ СТУДЕНТОВ.

(Слово Facebook заимствовано из студенческого жаргона, на котором «фейсбуками»^[515] называются базы данных «хаусов»^[516], где содержатся фотографии проживающих и основная информация о них.)

Вечером 28 октября 2003 года Марк Цукерберг уселся за письменный стол в комнате Н33 общежития Киркленд-хаус, чтобы посвятить всю ночь работе за компьютером. В начале семестра он уже написал программу-мессенджер CourseMatch, которая позволяла студентам Гарварда узнавать, на какие курсы записываются их друзья, и формировать учебные группы. Но теперь Цукерберг замахнулся на нечто более смелое: решил создать интернет-сайт, на котором студенты Гарварда смогут разглядывать лица других студентов и оценивать их сексуальность. Поначалу его тянуло поместить рядом с некоторыми физиономиями фотографии животных и устроить голосование, кто красивее, но потом передумал.

Для создания такого сайта требовалась кража или по крайней мере несанкционированное использование данных. Цукерберг хакнул университетский сервер и принялся скачивать информацию с сайтов общежитий на свой ноутбук. Бен Мезрич в книге «Миллиардеры поневоле: альтернативная история создания Facebook» отмечает: «В каком-то смысле Марк совершил кражу: у него не было прав на скачанные изображения, а университет выкладывал фотографии в Сеть явно не для того, чтобы кто-то загружал их к себе в компьютер. С другой стороны, разве Марк не имел права заполучить данные, если существовала возможность это сделать?»^[517] Выпотрошив сайты хаусов, Цукерберг написал программу и ранним утром 29 октября 2003 года запустил сайт Facemash ^[518].

Реакция оказалась мгновенной. На Facemash ломанулось столько народу, что гарвардский сервер стал зависать. Женские ассоциации принялись рассылать возмущенные письма. Руководство университета потребовало, чтобы Цукерберг немедленно закрыл сайт и предстал перед грозной дисциплинарной комиссией Гарварда. Он беспрекословно подчинился и с готовностью признал вину. В итоге ему влепили выговор лишь за взлом компьютеров Гарварда и кражу данных студентов^[519].

РИСКОВАННЫЙ ШАГ № 2: ОБМАНУЛ СВОИХ КОНКУРЕНТОВ ИЗ ГАРВАРДА.

После фиаско Facemash 170-сантиметровый Марк Цукерберг стал «первым парнем» в кампусе, и им заинтересовались Тайлер и Кэмерон Уинклвоссы – крупные 195-сантиметровые братья-близнецы. Они были известны в Гарварде как выдающиеся гребцы, которые в 2008 году вышли в финал парной двойки на Олимпиаде в Пекине. Но в ноябре 2003 года братья Уинклвосс думали совсем о другом: они планировали создать социальную сеть Harvard Connection для престижных учебных заведений всей страны. Чтобы довести до ума техническую сторону проекта, близнецы на словах договорились с Марком Цукербергом, что тот поработает над компьютерным кодом и графикой. Близнецы трижды встречались с Марком и обменялись с ним пятьюдесятью двумя мейлами^[520]. Он взглянул на их код и сделал вид, что поможет. Но 4 февраля 2004 года он запустил собственный конкурирующий сайт Thefacebook.com. Шесть дней спустя Цукерберг снова предстал перед дисциплинарной комиссией Гарварда, на этот раз обвиненный Уинклвоссами в нарушении кодекса студенческой чести и похищении их идеи. Адвокаты Уинклвоссов прислали Цукербергу распоряжение «прекратить и впредь воздерживаться» от подобных действий (по сути, обвинив его в краже интеллектуальной собственности). Семью месяцами позже братья подали против Цукерберга судебный иск. В 2008 году тяжба завершилась закрытым мировым соглашением, в результате которого, как потом стало известно, Уинклвоссы получили 1,2 миллиона акций (на сумму 65 миллионов долларов) компании, к тому времени переименованной в Facebook^[521]. Адвокаты убеждали их обналичить акции, но братья упорно держались за них и благодаря этому со временем стали миллиардерами. Впоследствии они рискнули и перешли в сферу блокчейн-технологий, где их компания Gemini^[522] намерена сделать биткойн виртуальной валютой мира. Что касается Цукерберга, то он решил держаться за то, что основал, и создал в Facebook такую структуру корпоративного управления, что его ни при каких условиях нельзя будет выгнать из компании^[523].

РИСКОВАННЫЙ ШАГ № 3: ПОКИНУЛ КОЛЛЕДЖ ПОСЛЕ ВТОРОГО КУРСА.

Представьте, как восприняли следующее сообщение Цукерберга его родители: «Мама, папа, я бросаю Гарвард, чтобы создать собственную компанию». Но прецедент такого смелого шага уже был. Осенью 2003 года Цукерберг присутствовал на лекции Билла Гейтса по информатике, на которой тот сказал, что «самое замечательное в Гарварде то, что в него всегда можно вернуться и доучиться»^[524]. Они оба покинули это учебное заведение, так и не доучившись, и больше туда не возвращались, кроме как для получения почетных научных степеней. Их смелые шаги окупились.

РИСКОВАННЫЙ ШАГ № 4: В ДВАДЦАТЬ ЛЕТ ПЕРЕЕХАЛ В КАЛИФОРНИЮ.

Марк Цукерберг оставил колледж и уютный родительский дом в пригороде Нью-Йорка, чтобы переехать в Пало-Альто – столицу Кремниевой долины (штат Калифорния). Этот смелый шаг кажется вполне логичным, учитывая, что Пало-Альто – Мекка компьютерных инженеров и венчурных капиталистов. Впоследствии Цукерберг вспоминал: «В Кремниевой долине ощущаешь, что нужно обязательно быть тут, потому что именно здесь все айтишники»^[525]. Все смелые шаги, которые предпринимали титаны мира технологий (Ларри Эллисон, Маск, Брин, Безос, Гейтс и Цукерберг), требовали смены обстановки.

Шекспир сказал: «Иногда / Без кормчих в порт судьба ведет суда»^[526]. Однако она не сдвигает с места суда, которые стоят на якоре. Еще одна скрытая привычка гениев? Чтобы достичь своих целей, все они переезжают в столицы или поступают в университеты.

Подумайте об упомянутых в этой главе переездах гениев: Шекспира, Франклин и Флеминга – в Лондон; Уотсона и Крика – в Кембриджский университет; Пастера – в Лилль, а затем в Париж; Цукерберга – в Кремниевую долину. Все они в молодости переезжали в столицы или поступали в столичные университеты. «Я не верю в удачу, – сказала Опра Уинфри в 2011 году. – Удача – это подготовка к встрече с благоприятной возможностью»^[527]. Уинфри переехала в Чикаго.

Подумайте об упомянутых в этой книге гениях и городах, где они достигли своего величия. Афины: Сократ и Платон родились там, Аристотель переехал туда в семнадцать лет. Лондон: Фарадей родился там, Шекспир, Диккенс и Вулф были приезжими. Вена: Шуберт и Шенберг были ее коренными жителями, Гайдн, Моцарт, Бетховен, Брамс и Малер приехали из провинции, как и Фрейд. Александр Гамильтон эмигрировал в Нью-Йорк и послужил источником вдохновения для потомка иммигрантов Лин-Мануэля Миранды, создавшего потрясающий мюзикл «Гамильтон». Каким бы стал мир постмодернистского искусства без приехавших в Нью-Йорк Яёи Кусамы, Джексона Поллока, Роберта Мазервелла, Марка Ротко и Энди Уорхола? Как сказала Кусама о своем переезде в Нью-Йорк из консервативной аграрной Японии в 1953 году, «я должна была выбраться оттуда»^[528].

Что касается университетов, то у Ньютона был Кембридж, у Эйнштейна – Институт Макса Планка в Берлине, а затем Институт перспективных исследований в Принстоне. Гуру высоких технологий Маск, Брин, Ларри Пейдж и Питер Тиль какое-то время учились в Стэнфорде. Гении не сидят дома, они переезжают в места с более благоприятными условиями.

Давайте назовем это непреодолимое стремление к переездам «антиинерционным законом гениев». Конечно, у этого закона есть исключения. Братья Райт прожили всю жизнь в провинциальном городке Дейтон (штат Огайо). Ботаникам Грегору Менделю и Джорджу Вашингтону Карверу нужен был доступ к сельскохозяйственным угодьям. В силу профессиональной необходимости под действие закона не попадают также натуралисты (например, Дарвин) и художники-пейзажисты (Клод Моне, Джорджия О’Кифф). Как правило, гении сидят безвылазно на ферме. Увлекшись живописью, автор «Звездной ночи» написал брату: «Я намерен не возвращаться в деревню и хочу остаться в Антверпене еще на некоторое время; так будет лучше: здесь гораздо больше шансов найти людей, которые, возможно, заинтересуются моей работой. Я чувствую, что имею право рискнуть, ибо кое-что могу»^[529]. В 1886 году Ван Гог переехал в Париж.

Примерно в том же возрасте совершили переезды многие художники, в числе которых Пикассо, Матисс, Модильяни, Марк Шагал, Жорж Брак, Константин Бранкузи, Жоан Миро и Диего Ривера, композиторы Клод Дебюсси, Стравинский и Аарон Копленд, а также прозаики и поэты Эзра Паунд, Гийом Аполлинер, Джойс, Стайн, Хемингуэй и Фицджеральд. «Если бы я не переехал в Париж, то не был бы тем, кем стал», – сказал Шагал. «Мы всегда возвращались туда, кем бы мы ни были», – сказал Хемингуэй^[530].

Что же тянет гения в такие столицы, как Париж Прекрасной эпохи, Нью-Йорк середины XX века или Пало-Альто в Кремниевой долине? Творческие города исторически располагаются на перекрестках, где собираются представители разных народов – зачастую недавние иммигранты – с разными идеями^[531]. Новоприбывшие высевают свежие идеи в существующем интеллектуальном климате, порождая новые способы мышления. Кремниевая долина привлекает лучшие технические умы со всего мира агрессивным использованием рабочей визы H-1B, известной как «виза гения», поскольку она предоставляется высококвалифицированным иностранным рабочим. «Почти все великие достижения цивилизации… приходились на периоды расцвета интернационализма», – отмечал историк Кеннет Кларк^[532]. Видя перед глазами стену на юго-западной границе Соединенных Штатов, можем ли мы сказать, что такой период все еще продолжается?

Процесс перекрестного опыления различными идеями должен протекать в условиях минимальной государственной цензуры. «Гений может свободно дышать только в атмосфере свободы», – говорил Джон Стюарт Милль^[533]. И эту тенденцию следует всемерно поощрять. Инвесторы из Кремниевой долины предоставляют больше венчурного капитала, чем любой другой регион страны. В 2018 году по объему своей щедрости (10,5 миллиарда долларов) они в три с лишним раза обогнали ближайшего конкурента (Бостон – 3 миллиарда долларов)^[534]. Финансовая поддержка, доступ к новым идеям, свобода выражения слова, конкуренция, возможность померяться силами с наилучшими – все это, образно говоря, мощные гравитационные силы.

Насколько большим должен быть город? Достаточно большим, чтобы достичь критической массы. Композитору нужны театры, исполнители, продюсеры, зрители и критики. Художник нуждается не только в поддержке коллег-художников, но и в агентах, галереях, фестивалях, выставочных площадках и меценатах. IT-инженеру нужны другие IT-инженеры, оборудование и деньги на исследования. Всем им нужны конкуренты, и всем необходима работа. Аккумулирование возможностей – это то, что побуждает гениев перемещаться.

Вместе с гениями перемещаются и эпицентры творчества. Исторически они передвигались с востока на запад, из Китая на Ближний Восток, в Европу, Великобританию, к Восточному побережью США, а затем Западному. Где возникнет следующая Кремниевая долина? Завершат ли гении свое кругосветное путешествие в Азии? Они уже появились в Сингапуре? Где будет следующий центр инноваций в наше время, когда Париж наводнен туристами, а арендная плата в Нью-Йорке подскочила до небес? Вы узнаете ответ, если последуете за неугомонными гениями. А лучше упакуйте дорожную сумку и с попутным ветром доберитесь туда первыми.

Глава 12
Двигайтесь быстро и разрушайте препятствия

Незадолго до развода в 1945 году выдающийся военный корреспондент Марта Геллхорн охарактеризовала своего мужа Эрнеста Хемингуэя следующими словами: «Нужно быть просто великим гением, чтобы компенсировать такие отвратительные человеческие черты»^[535]. Хемингуэй получил Нобелевскую премию по литературе в 1954 году. Он был хулиганом, скандалистом, бабником, алкоголиком и в итоге уничтожил себя. Нам хочется, чтобы гении были супергероями, образцами высшего уровня развития нашего вида. «В принципе верно, что больше всех должен быть любим тот, кто внес наибольший вклад в возвышение человеческого рода и человеческой жизни», – сказал Альберт Эйнштейн^[536]. Однако гении имеют обыкновение разочаровывать нас, по крайней мере на личностном уровне.

Это наша вина. Мы забываем, что эталон гениальности основан на достижениях, а не на характере. Мы стараемся не замечать, что достижения не всегда соответствуют нормам нравственности. Касательно морального облика гении ничем не лучше посредственностей, а зачастую даже хуже, ибо одержимы эгоистичным стремлением изменить мир. Однако их главным адвокатом становится время, которое сохраняет признательность общества за принесенную ими пользу и постепенно стирает воспоминания о причиненных ими несчастьях. Мы склонны забывать, что деньги, которые Альфред Нобель завещал использовать для присуждения премий, были сделаны в основном на динамите, бомбах и артиллерийских снарядах и что Сесил Родс, учредитель одноименной стипендии в Оксфордском университете, сколотил свое состояние на принудительном труде африканцев в тогдашней Родезии. По мере того как тускнеет наша память и исчезают негативные ассоциации, отношение к предосудительным привычкам гениев становится все более снисходительным. Писатель Эдмон де Гонкур в 1864 году сказал: «Никто не любит гения, пока тот не умрет. Но затем он получает нашу благодарность, потому что сделал жизнь лучше или богаче»^[537].

Знает ли история гениев, достойных восхищения во всех отношениях? Глядя через призму времени, мы преклоняемся перед Леонардо да Винчи, Марией Кюри, Чарльзом Дарвином, Александром Флемингом и Джонасом Солком, которые трудились во благо человечества. Но что мы можем реально знать о чьих-то нравственных принципах или мотивах? Некоторые сегодняшние гении и претенденты на это звание утверждают, что преследуют чисто альтруистические цели. Опра Уинфри говорит: «Мне нравится предоставлять людям возможности, потому что в свое время кто-то сделал это для меня»^[538]. У нас нет причин сомневаться в ее искренности. Илон Маск провозгласил своей целью спасение нашей цивилизации. «Я считаю, что очень важно, чтобы человечество стало многопланетным видом, и хочу внести как можно больший вклад в развитие города на Марсе», – сказал он, демонстрируя озабоченность тем, что Земля становится непригодной для жизни людей^[539]. Однако в повседневной жизни Маск часто проявляет неуважительное отношение к членам семьи, друзьям и сотрудникам, обижая их своей грубостью и нетерпимостью^[540]. Марк Цукерберг любит повторять, что «Facebook создан для общения и обмена – общения друзей, семей и сообществ и обмена информацией о событиях из жизни, на работе или в школе»^[541]. И пока мы все общаемся и обмениваемся информацией в Facebook, Цукерберг продает наши данные с целью получения прибыли, чем, по мнению многих экспертов, подрывает основы демократии во всем мире.

Одни гении высокоморальны, но при этом они сознательно или неосознанно (согласно закону непреднамеренных последствий) занимаются разрушением. Другие безнравственны, аморальны, при этом также занимаются разрушением. Одни уничтожают существующие структуры в процессе неизбежных изменений, другие уничтожают людей ради психической энергии, необходимой им для подпитки навязчивых идей. Склонность к разрушению не делает человека гениальным, но она свойственна всем творческим гениям.

В 1995 году китайский художник Ай Вэйвэй поднял над головой вазу династии Хань стоимостью в миллион долларов и демонстративно разбил ее. Эта акция возмутила любителей искусства во всем мире, но своим поступком он лишь хотел показать, что новое искусство не может быть создано без уничтожения старых обычаев и традиций, достояния прошлого. В 1942 году гарвардский экономист Йозеф Шумпетер ввел концепцию «созидательного разрушения», согласно которой ни одна новая технология или отрасль не может утвердиться без разрушения уже существующей^[542]. Алан Гринспен, бывший глава Федеральной резервной системы США, сформулировал эти симбиотические отношения следующим образом: «Уничтожение – это нечто большее, чем просто неприятный побочный эффект созидания. Это неотъемлемая часть одной и той же задачи»^[543]. В число «несчастных» жертв недавних актов созидательного разрушения входят банковские кассиры, продавцы бакалейных лавок, турагенты, библиотекари, журналисты, таксисты и рабочие сборочных линий, и это лишь малая часть тех, кого лишает работы цифровая революция. Как сказал Ай Вэйвэй, разрушение – это плата за прогресс.

Стив Джобс был технически подкованным провидцем, который вывел из бизнеса секретарей, телефонных операторов, производителей фотоаппаратов и компании грамзаписи. Он стремился сделать нашу жизнь лучше и предвидел, что его революционные персональные компьютеры Apple и iPhone создадут больше рабочих мест, нежели уничтожат. В 2011 году журнал Forbes заявил: «Никто не сделал больше, чтобы разрушить существующий способ ведения бизнеса, чем мистер Джобс»^[544]. Но был ли на свете человек более несносный, чем он? В биографической книге Уолтера Айзексона «Стив Джобс» содержится много примеров оскорбительного поведения гения.

То, что Стив Джобс был «высокомерным уродом», знали все, даже он сам. «Просто я такой, какой есть», – говорил он. В 2008 году обозреватель New York Times Джо Носера рассказал, как Джобс разговаривал с ним по телефону: «Это Стив Джобс. Ты думаешь, что я высокомерный [нецензурное слово], который думает, что он выше закона, а я думаю, что ты полное дерьмо, которое всегда перевирает факты»^[545]. По стандартам самого Джобса, он вел себя довольно любезно. На совещании Стив мог кричать: «Придурок, вечно ты все делаешь через задницу, – вспоминала менеджер Apple Деби Коулман, – и такое повторялось регулярно»^[546]. В 1981 году Джобс позвонил компьютерному инженеру Xerox Бобу Бельвилю и сказал: «Все, что вы когда-либо делали в своей жизни, – дерьмо, так почему бы вам не поработать на меня?»^[547] Айзексон отмечает: «Вызывающее поведение Джобса отчасти было обусловлено перфекционизмом и неприязнью к тем, кто соглашался на компромисс (пусть и разумный), чтобы не сорвать сроки и вписаться в бюджет»^[548].

Еще одним драйвером деструктивного поведения Джобса была привычка причинять боль без какой-либо выгоды – просто чтобы унизить человека и получить от этого садистское удовольствие. Существует множество историй о том, как он беспричинно хамил людям, будь то официант или генеральный директор^[549]. Когда у мультимиллионера Джобса родилась внебрачная дочь Лиза, он отказался ее признать и всячески отрицал отцовство, пока его не привлекли к суду. В книге «Маленькая рыбка: история моей жизни» Лиза рассказала, что отец часто использовал деньги, чтобы запутать или напугать ее: «Иногда он передумывал платить в самый последний момент: выходил из ресторана, не рассчитавшись»^[550]. Однажды вегетарианец Джобс довел до слез двоюродную сестру дочери Сару, которая по неведению заказала себе за ужином гамбургер и слишком громко разговаривала за едой. «Ты не можешь даже говорить нормально, – заявил он ей. – Не можешь нормально есть. Ты ешь дерьмо… Ты когда-нибудь задумывалась, какой у тебя ужасный голос? Пожалуйста, перестань говорить таким ужасным голосом… Тебе стоит подумать, что с тобой не так, и постараться это исправить». Мать Лизы Крисэнн Бреннан говорила: «Одухотворенность уживалась в нем с жестокостью. Странное сочетание»^[551]. Откуда такая жестокость?

Стив Джобс считал, что к нему неприменимы правила хорошего тона. Он чувствовал себя особенным, избранным, «просветленным существом», которое «выше закона». Он отказался поставить номерной знак на свою машину и парковал ее на месте для инвалидов. Инженер-программист Энди Херцфельд, работавший с Джобсом в первоначальной команде Macintosh, рассказывал: «Он считает, что выдающихся людей немного – Эйнштейн, Ганди и гуру, с которым Стив познакомился в Индии, – и он один из них»^[552]. Иногда Джобс понимал, что настал подходящий момент, чтобы уничтожить собственный продукт (например, iPod) и заменить его более революционным и потенциально прибыльным (iPhone). Иногда его навязчивая страсть, которую он не совсем прилично именовал «жучком в заднице»^[553], изменяла мир технологий, а иногда причиняла людям ущерб. Иногда Джобс был гением, а иногда – полным придурком.

Томас Эдисон был слишком толстокожим. У него не было намерения причинять кому-то вред – ему просто не хватало эмпатии. Опрос, проведенный в 1922 году, за девять лет до смерти Эдисона, показал, что 750 тысяч американцев считали его «величайшим человеком в истории»^[554]. Конечно, электрическая лампочка обанкротила владельцев свечных заводиков и потопила китобойную промышленность. По части же проявления эмпатии к другим представителям человеческого рода он оставался полным профаном. Показательным примером отношения Эдисона к семье и окружающим в целом может служить его ухаживание за своей первой женой Мэри Стилвелл, шестнадцатилетней сотрудницей его лаборатории в Ньюарке (штат Нью-Джерси). Вот как эта церемония была описана в газете The Christian Herald and Signs of the Times пару лет спустя:

– Как ты ко мне относишься, малышка? Я тебе нравлюсь?

– О чем вы, мистер Эдисон, вы меня пугаете. Я… в общем… я…

– Не торопись с ответом. Да это и не так важно, если ты согласна за меня выйти… Я не шучу. Но ты не спеши, подумай хорошенько, посоветуйся с матерью и дашь мне ответ, когда будет удобно – скажем, во вторник. Как тебе вторник? Я имею в виду следующий вторник^[555].

Эдисон обвенчался с Мэри на Рождество 1871 года. В тот же день он вернулся к работе в лаборатории, а она, по словам биографа Нила Болдуина, «в полной мере испытала последствия пренебрежительного отношения со стороны мужа»^[556]. В 1878 году помощник Эдисона Эдвард Джонсон рассказал репортеру Chicago Tribune, что известный изобретатель не ходил домой целыми днями ни поесть, ни поспать. Позднее Джонсон припомнил, как Эдисон однажды предупредил его: «Нам нельзя допускать коротких замыканий, потому что, если мы когда-нибудь убьем клиента, это будет очень плохо для бизнеса»^[557]. Чтобы оценить степень одержимости, до которой Эдисон мог дойти в погоне за реализацией своей идеи, достаточно вспомнить историю «войны токов» и казни слонихи Топси.

Дело было так. В 1885 году Томас Эдисон вел со своим злейшим врагом Николой Теслой войну за то, чей ток – постоянный ток Эдисона или переменный ток Теслы – будет освещать Соединенные Штаты. В целях дискредитации соперника Эдисон раскрутил пропагандистскую кампанию, акцентируя внимание общественности на смертоносности переменного тока. Он стал проводить публичные опыты по умерщвлению переменным током бродячих кошек и собак, выплачивая мальчишкам по двадцать пять центов за каждое пойманное животное. В 1888 году он предоставил свою лабораторию для исследования применения электричества в смертной казни преступников. После первой казни человека на электрическом стуле в 1890 году в штате Нью-Йорк он решил, что если повысить напряжение, то можно убить даже слона. Когда в Нью-Йорке приговорили к смерти цирковую слониху Топси, Эдисон, предложив свои услуги, разработал технологию казни. Третьего января 1903 года в парк развлечений на Кони-Айленд привели ничего не подозревающую слониху, разместили на ее ногах электроды и пропустили через нее переменный ток в 6600 В. Чтобы это доказательство убийственной мощи переменного тока смогли увидеть все желающие, Эдисон послал группу кинооператоров, которые засняли процедуру казни^[558]. Смонтированный им короткометражный фильм «Электрическая казнь слона» сохранился до наших дней и доступен на YouTube. Зачастую предупреждение «Это видео может оказаться неприемлемым для некоторых пользователей» служит так называемым тизером для привлечения зрителей. В данном случае это не так.

История хранит множество сведений о деструктивных наклонностях выдающихся личностей. В 1711 году сэр Исаак Ньютон попытался уничтожить репутацию Готфрида Лейбница, который оспаривал его первенство в вопросе разработки методики математического анализа. Ньютон, будучи президентом Королевского [научного] общества, представил дело на рассмотрение авторитетной комиссии, но затем сам написал заключение, в котором подтвердил свой приоритет и опорочил Лейбница^[559]. Помимо этого, известно, что Ньютон подделывал результаты своих экспериментов^[560], воровал данные у коллег и не воздавал должное тем, кто заслуживал признания, причем делал все это во имя прогресса науки^[561]. Возможно, писатель Олдос Хаксли преувеличивал, когда иронически говорил, что Ньютон как человек был неудачником, а как чудовище – великолепен^[562]. Физик Стивен Хокинг охарактеризовал Ньютона всего шестью словами: «Исаак Ньютон не был приятным человеком»^[563].

Альберт Эйнштейн также не был приятен, во всяком случае для ближайших родственников. У него была незаконнорожденная дочь, с которой он не поддерживал никаких контактов, а младшего сына отправил в швейцарский санаторий и не навещал его с 1933 года до своей смерти в 1955 году. В декабре 1912 года его первая жена Милева Марич сказала: «Он неустанно работает над своими научными темами. Можно сказать, что он живет только ими, и я с некоторым стыдом должна признаться, что мы не так важны для него, занимая в его жизни лишь второе место»^[564]. Сам Эйнштейн признавал эгоцентричность своей натуры, когда говорил о явном отсутствии «необходимости прямого контакта с другими людьми и человеческими сообществами». «Я действительно одинокий путешественник и никогда не принадлежал своей стране, дому, друзьям, даже ближайшей семье всем сердцем», – признавался он^[565].

Почему у гениев есть привычка ставить других на второе место? Может, это просто эгоизм, потребность быть первым номером? «Я забочусь не столько о том, чтобы разбогатеть, – сказал Томас Эдисон в 1878 году, – сколько о том, чтобы опередить других»^[566]. Лауреат Нобелевской премии писатель Перл Бак говорила: «Творческий ум – это не более чем болезненно чуткое существо с непреодолимой тягой творить, творить и творить. Тяга эта настолько сильна, что без музыки, поэзии, книг или другого, обладающего для него глубоким смыслом, оно просто лишается жизни. В силу какой-то неведомой, странной внутренней потребности такое создание просто не может существовать, если не будет творить»^[567]. Бетховен писал: «Я живу только среди своих нот; едва закончу одно сочинение, как уже начинаю другое»^[568]. Пикассо выразил ту же мысль другими словами: «Творец никогда не бывает удовлетворен. Но хуже всего то, что он не может остановиться. Никогда не наступит момент, чтобы ты мог сказать: “Я хорошо поработал, а завтра воскресенье”». Томас Эдисон сказал: «Беспокойство – это недовольство, а недовольство – первая необходимость прогресса. Покажите мне полностью удовлетворенного человека, и я покажу вам неудачу»^[569].

Все эти выражения чувств кажутся совершенно искренними. Кому из нас не доводилось использовать работу как повод уклониться от ответственности перед семьей и/или обществом? Типичная дилемма родителей, которые приносят работу на дом: посвятить вечер ей, или помочь ребенку сделать уроки? Может быть, в данном случае одержимые гении подают нам отрицательный пример?

Но у одержимости есть позитивная обратная сторона: продуктивность. Шекспир написал 37 пьес, которые длятся в среднем по три часа, и 154 сонета. Некоторые критики считают, что шекспировские драмы были созданы группой или коллективом авторов, поскольку один человек не в состоянии написать так много. Вероятно, эти критики ничего не слышали о 100 тысячах рисунков Леонардо и 13 тысячах страниц его заметок, о 300 кантатах Баха, написанных по одной в неделю, о 800 сочинениях Моцарта (включая трехчасовые оперы), написанных за тридцать лет, о 1093 патентах Эдисона, о 20 тысячах работ Пикассо, 150 книгах и статьях Фрейда, не считая 20 тысяч его писем. Эйнштейн наиболее известен пятью работами 1905 года, но он также опубликовал 248 других. Непреодолимая потребность трудиться – это одна из привычек, которые делают человека гением.

Следовало ли Шекспиру остаться дома, в Стратфорде-на-Эйвоне, чтобы помогать жене растить детей и не уезжать в Лондон, где его ждала слава? Возможно. Однако Уильям Фолкнер был отчасти прав, когда в ответ на просьбу 12-летней дочери отложить запои до ее дня рождения заявил: «Детей Шекспира не помнит никто»^[570]. Должен ли был Поль Гоген остаться с женой и пятью детьми в Копенгагене, вместо того чтобы навсегда уплыть на Таити? Семья была бы счастливее, но полинезийских шедевров оказалось бы намного меньше. Короче, заслуживают ли гении снисхождения?

Разумеется. Биографы охотно предоставляют им это право, оправдывая почти любое деструктивное поведение. Через неделю после смерти Моцарта, 5 декабря 1791 года, одна из венских газет написала: «К сожалению, Моцхарт [в оригинале Mozhart] проявлял безразличие к житейским обстоятельствам, что свойственно великим умам»^[571]. Его сестра Наннерль в краткой биографии 1800 года попыталась защитить память Моцарта: «Конечно, легко понять, что великий гений, озабоченный изобилием собственных идей и взлетающий с земли на небо с поразительной скоростью, крайне неохотно опускается до того, чтобы заниматься мирскими делами»^[572]. Лилиан Росс, написавшая много статей о Робине Уильямсе в еженедельнике The New Yorker, отметила: «Робин был гением, а гении не могут быть обычными “мужчинами по соседству”, которые являются хорошими семьянинами, заботятся о своих женах и детях. У гениев особый взгляд на мир, и его нельзя сравнивать с традиционным мировоззрением»^[573].

Можем ли мы ненавидеть художника, но любить искусство? Десятилетиями народ Израиля говорил «нет», запрещая исполнять в своих концертных залах музыкальные произведения ярого антисемита Рихарда Вагнера. В 2018 году кураторы Национальной галереи искусств в Вашингтоне (округ Колумбия) отложили выставку работ Чака Клоуза из-за обвинений в сексуальных домогательствах к натурщицам. Продажи и стриминг музыки Майкла Джексона резко упали, после того как в документальном фильме «Покидая Неверленд» (2019) его обвинили в педофилии^[574]. В 2019 году двадцать тысяч студентов Калифорнийского университета потребовали отменить популярный курс, посвященный фильмам возможного растлителя малолетних, Вуди Аллена^[575]. В том же году Национальная галерея Лондона поинтересовалась: «Не пора ли вообще перестать смотреть на Гогена?», потому что художник «неоднократно вступал в сексуальные отношения с несовершеннолетними девушками»^[576].

Почетный директор Художественной галереи Йельского университета Джок Рейнольдс задается вопросом: «Чего мы добьемся, если будем определять значимость художников по их поведению?»^[577] Гениальный живописец Караваджо, мастер выразительного использования светотени в искусстве барокко, был обвинен в убийстве, а Эгон Шиле, чей вековой юбилей смерти был отмечен в 2018 году выставками в Нью-Йорке, Париже, Лондоне и Вене, провел двадцать четыре дня в тюрьме по обвинению в половой связи с тринадцатилетней девочкой. Это было более ста лет назад. Существует ли закон о сроках давности в отношении деструктивного поведения художников? Если нет, то что же тогда делать с величайшим из всех западных художников, гением и чудовищем Пабло Пикассо?

В 1965 году авторитетный литературный критик Лайонел Триллинг писал, что великие моменты в искусстве измеряются «размерами ущерба, который они могут причинить»^[578]. Пабло Пикассо причинил много вреда женщинам за свою жизнь. Он был эмоционально и физически жесток, терроризировал своих жен и любовниц, стравливая их друг с другом. Давайте пройдемся по всему приводимому ниже списку.

Фернанда Оливье (1904–1912). В 2016 году ее портрет «Сидящая женщина», выполненный в стиле кубизма, был продан за 63,4 миллиона долларов.

Марселла Юмбер, или Ева Гуэль (1911–1915). Она увековечена на картине «Обнаженная. Я люблю Еву» и в ряде других полотен переходного периода от синтетического кубизма к аналитическому.

Ольга Хохлова (1917–1935). Состояла в браке с Пикассо до своей смерти в 1955 году. Он изображал ее исключительно в виде злой старухи с угрожающе длинными острыми зубами. Мать Пауло.

Мария-Тереза Вальтер (1927–1940). Самой знаменитой картиной «периода Марии-Терезы» стала «Обнаженная, зеленые листья и бюст» – первое полотно, проданное более чем за 100 миллионов долларов. Мать Майи.

Дора Маар (1936–1945). Талантливый фотограф, она запечатлела различные этапы работы над картиной «Герника». Благодаря ее влиянию Пикассо начал эксперименты по совмещению живописи и гравюры с фотографией.

Франсуаза Жило (1943–1953). Изображена на картинах «Женщина-цветок» и «Франсуаза». Преуспевающая художница, все еще живущая в Нью-Йорке. Мать Клода и Паломы.

Женевьева Лапорт (1951–1953). Познакомилась с Пикассо в 1944 году в возрасте 17 лет, когда брала у него интервью для школьной газеты.

Жаклин Роке (1953–1973). В браке с Пикассо с 1961 года до его смерти в 1973 году. Ей посвящено наибольшее количество картин Пикассо. Ее дочь от первого брака стала его наследницей, он удочерил ее.

Женщины Пикассо не сменяли друг друга, а окружали его со всех сторон. Когда Пикассо проводил лето 1938 года в Мужене с Дорой, их сопровождали, на некотором отдалении, его жена Ольга и Мария-Тереза. Когда в 1944 году Пикассо жил в Париже на рю де Гран-Огюстен, его регулярно навещали Ольга, Дора, Мария-Тереза и Франсуаза. Однажды между Дорой и Марией-Терезой дело дошло до рукоприкладства. Пикассо называл этот случай «одним из самых приятных воспоминаний»^[579].

Когда женщины Пикассо не могли сами уничтожить друг друга, Пикассо охотно им помогал. Он любил изрекать: «Для меня существует всего две разновидности женщин: богини и подстилки»^[580]. Что касается физического насилия, то его женщины немало пострадали. Ольгу он сбил с ног и таскал за волосы по полу квартиры на рю Ля Боэти. Дору он отправил в нокаут в студии на рю де Гран-Огюстен. Когда на Франсуазу напали три смертоносных средиземноморских скорпиона, Пикассо хохотал от всей души: Скорпион был его знаком зодиака. Однажды на курорте Гольф-Жуан он приставил к правой щеке Франсуазы горящую сигарету. Похоже, ему нравилось делать это. В начале их отношений он сказал ей: «Всякий раз, меняя жену, нужно сжигать предыдущую. Вот так я избавлялся бы от них, чтобы они не отравляли мое существование. Может, это вернуло бы мне молодость. Убивая женщину, уничтожаешь прошлое, которое она собой знаменует»^[581].

Издевательства над женщинами заряжали Пикассо энергией, после чего он приступал к переносу этого негативного духовного электричества в свое искусство. «Сначала он насиловал женщину… А потом работал. Будь то я или любая другая, так было всегда», – вспоминала Мария-Тереза Вальтер^[582]. Используя кисть, он превращал роскошное тело Марии-Терезы в объект своих сексуальных фантазий (например, на картине «Сон» (1932) изобразил в качестве части ее лица эрегированный пенис, предположительно символизирующий его собственный). Красивая, талантливая Дора Маар сначала существовала в сознании Пикассо как стильная икона моды, но постепенно превращалась в «Плачущую женщину» (см. ил. 12.1). Черты ее лица становились все более угловатыми и расчлененными – великосветская богиня обратилась в истеричную подстилку. Мария-Тереза, Дора и Франсуаза – это тоже психологические драмы, где каждая женщина выступала в роли жертвы, беззащитной перед склонным к насилию чудовищным Минотавром, которого невозможно полюбить. Показывая Франсуазе Жило гравюру с Минотавром, наблюдающим за спящей женщиной (см. ил. 12.2), Пикассо сказал: «Он изучает ее, хочет прочитать ее мысли, пытается выяснить, любит ли она его, потому что он чудовище. Знаешь, женщины до того странные существа, что способны на такое чувство. Трудно сказать: он хочет разбудить ее или убить»^[583]. В какой момент жертва сбежит от Минотавра, сбежит даже от гения?

О Пикассо как о Минотавре можно говорить еще долго, но суть в другом. Он действительно был чудовищем, причем, как всякий революционер, хорошо понимал, что это чудовище могло процветать лишь до тех пор, пока позволяла публика. «Они [зрители] ждут, что я буду их шокировать и пугать. Но если чудовище просто улыбается, то они разочарованы»^[584]. Пикассо нас не разочаровал, но вызванный им художественный ужас причинил нам значительный косвенный ущерб.

Для Пикассо это было неважно. «Никто для меня не имеет особого значения, – сказал он Франсуазе Жило. – По мне, другие люди все равно что пылинки. Стоит провести веником, и они исчезнут»^[585]. Его первая большая любовь, Фернанда Оливье, закончила свои дни в бедности и одиночестве; вторая, Марселла Юмбер, умерла в 30 лет от туберкулеза; полубезумная первая жена, Ольга, преследовала Пикассо повсюду, куда бы он ни направился, пока не умерла в 1955 году; Мария-Тереза повесилась в 1977 году; его вторая жена, Жаклин, застрелилась в 1986 году; Дора Маар прошла курс электрошоковой терапии и стала затворницей. Ничего плохого не произошло только с Франсуазой Жило, которая бросила его после десяти лет совместной жизни и впоследствии вышла замуж за другого гения, доктора Джонаса Солка. В 1988 году Арианна Хаффингтон попала в яблочко с названием своей всеобъемлющей биографии художника: «Пикассо: творец и разрушитель».

В 2009 году Марк Цукерберг сказал: «Двигайтесь быстро и разрушайте препятствия… Если вы ничего не разрушаете, значит, вы движетесь недостаточно быстро»^[586]. Компьютерные инженеры Кремниевой долины быстро переходили от мейнфреймов к рабочим станциям, настольным компьютерам, планшетам и, наконец, смартфонам, причем каждый новый продукт разрушал эксклюзивность своего предшественника. Но что именно призывал разрушать Цукерберг: предметы, учреждения или людей?

Сегодня рыночная капитализация Facebook составляет почти полтриллиона долларов, а собственный капитал Цукерберга превышает 60 миллиардов долларов. Facebook – это воплощение гениальности в глобальном масштабе. Имея в активе 2,7 миллиарда подписчиков (включая дочерние Instagram, WhatsApp и Messenger), Facebook охватывает треть населения планеты, являясь основным источником новостей и средством связи с другими пользователями. Преимущества Facebook очевидны: объединение на одной платформе множества каналов взаимодействия и коммерческой деятельности (финансовые операции, сообщения, поиск людей, ленты новостей, фотографии, видео, видеоконференции, фокус-группы и т. д.) обеспечивает беспрецедентную скорость и эффективность доступа к информации. Больше нет необходимости рисовать и расклеивать листовки-призывы присоединиться к манифестации сторонников контроля над огнестрельным оружием или объявления о вашей дворовой распродаже. Это можно сделать быстро, в массовом масштабе, причем совершенно бесплатно. Вам нужно лишь быть готовыми пожертвовать конфиденциальностью личных данных и в определенной мере свободой.

Однако, как заметила автор антиутопии «Рассказ служанки» Маргарет Этвуд, «у всех человеческих технологий, включая лук и стрелы, есть свои темные стороны»^[587]. Очевидная темная сторона Facebook начинается с утечек данных и несанкционированного использования личной информации, продаваемой рекламодателям. В эпоху «капитализма слежки» конфиденциальная информация поступает в Facebook напрямую или через продавцов и разработчиков мобильных приложений. Данные о вашем местонахождении и круге общения, о частоте сердечных сокращений и прописанных вам лекарствах, о ваших политических взглядах и интересах в сфере досуга – все это Facebook может использовать для создания «спонсируемого контента»^[588].

Менее понятна способность алгоритмов Facebook подбирать фокусные группы людей, что потенциально приводит к формированию экстремистских объединений. Двенадцатого февраля 2019 года New York Times опубликовала на двух соседних полосах статьи «Группа французских журналистов годами занималась травлей женщин в Facebook» и «Когда Facebook распространяла ненависть, немецкий полицейский попытался сделать что-то необычное». В обеих были приведены свидетельства применения Facebook для запугивания людей или введения их в заблуждение. Пятнадцатого марта 2019 года в Новой Зеландии белый экстремист убил в мечети пятьдесят мусульман, отчасти вдохновленный возможностью показать свое преступление на Facebook в прямом эфире. Facebook до сих пор не может взять под контроль дезинформацию, харассмент, буллинг и разжигание ненависти. Во время предвыборной президентской гонки 2016 года российские агенты, маскируясь под американцев, открывали в Facebook фейковые страницы, вступали в политические пропагандистские группы, размещали сообщения и покупали рекламу, которая охватывала 126 миллионов пользователей^[589]. Иногда эти «американцы» даже платили за рекламу рублями (конгениально?!)^[590]. Четырнадцатого февраля 2019 года Британская палата общин рассмотрела доклад о вмешательстве в референдум по «Брекситу», где было отмечено, что Facebook вела себя как «цифровой гангстер»^[591]. В том же месяце один из самых успешных инвесторов Кремниевой долины Роджер Макнами, который закладывал фундамент Amazon, Google и Facebook, опубликовал книгу «Опомнитесь: Цук ведет нас к Facebook-катастрофе». В ней он убедительно доказывает, что бесконтрольная монополия Facebook представляет прямую и явную угрозу либеральным демократиям.

Что касается гениального Цука (прозвище Цукерберга), можно лишь гадать, предвидел ли он все разрушения, вызванные кражей данных, или просто стал жертвой непреднамеренных последствий. В статье, опубликованной в студенческой газете Harvard Crimson 19 ноября 2003 года, сообщалось, что в свое время его чуть не отчислили из Гарварда за «нарушение норм компьютерной безопасности, авторских прав и права на неразглашение конфиденциальной информации». Тогда он казался социально неуравновешенным компьютерным гиком, зацикленным на программировании^[592]. Выложенная порталом Business Insider переписка Цука в чате с кем-то из друзей может дать представление о стиле его мышления в ту пору^[593]:

ЦУК: так что если тебе вдруг понадобится инфа о ком-нибудь в Гарварде

ЦУК: просто спроси

ЦУК: у меня есть больше 4000 мейлов, фоток, адресов и прочей фигни

ДРУГ: что?! откуда у тебя все это?

ЦУК: люди сами дали

ЦУК: я не знаю почему

ЦУК: они мне «доверяют»

ЦУК: тупые уроды

Что изменилось? Похоже, не так уж много, если не считать, что количество тупых уродов выросло до 2,7 миллиарда.

В трагедии «Юлий Цезарь» (1599) Шекспир сказал: «Переживает нас / То зло, что мы свершили, а добро / Нередко погребают с пеплом нашим». Очарованные силой красноречия Шекспира, мы забываем, что гений может ошибаться. Мы помним доброе, а не злое и разрушительное. Возможно, эта способность к коллективной амнезии является эволюционным преимуществом, обеспечивающим прогресс. Мы терпим трансформационные рывки и ущерб, причиняемый людям и учреждениям, потому что в целом это соответствует нашим долгосрочным интересам. В 1964 году писатель Артур Кестлер сказал: «Главным признаком гения является не совершенство, а оригинальность, открытие новых границ»^[594]. Если инновации гения оказываются достаточно полезными, мы прощаем и забываем все остальное.

Глава 13
А теперь расслабьтесь

Художник Грант Вуд, наиболее известный своим культовым полотном «Американская готика» (1930), сказал: «Все действительно хорошие идеи приходили мне в голову, когда я доил корову»^[595]. Где и когда к вам приходят ваши лучшие идеи? В каких обстоятельствах? Во время вечернего отдыха с бокалом вина? Под утренним душем? Или за столом после первой чашки кофе? Исаак Ньютон обладал способностью стоять в полной неподвижности и думать, думать, думать… Являются ли такая полная концентрация и напряженная работа ума ключами к творческому озарению? Не всегда. У Архимеда момент озарения наступил, когда он принимал ванну. Судя по известным примерам многих гениев, прилив креативности можно вызвать, если привести разум в состояние релаксации: принять ванну, послушать музыку, пробежаться трусцой или даже сесть в поезд. Но, пожалуй, самым действенным способом является хороший ночной сон, наполненный фантастическими сновидениями.

Что такое сон? Почему мы видим сны? Что означают наши сновидения? Гениальный Зигмунд Фрейд попытался ответить на эти вопросы в своей классической работе «Толкование сновидений» (1900). Он считал сны выражением нереализованных желаний, скрытых в бессознательном. Это была блестящая теория, но никто не мог научно доказать ее или опровергнуть, а с появлением устройств для получения всесторонних визуальных изображений мозга область психотерапии перестала ориентироваться на фрейдистский анализ сновидений и перешла к изучению нейрофизиологических механизмов сна.

Ключом к истолкованию особенностей «фабрики сновидений» с точки зрения современной науки служит понимание того, что происходит во время фазы сна с быстрыми движениями глаз (REM-сон). Быстрый сон – это полугаллюцинаторное состояние в конце цикла сна, а порой даже во время дремоты. Магниторезонансная томография показывает, что в фазе быстрого сна одни части мозга отключаются, а другие активизируются. Участки дальней левой и правой долей префронтальной коры, управляющие рациональным мышлением и логическим принятием решений, отключаются, в то время как зрительные, эмоциональные и двигательные центры, а также отдел автобиографической памяти становятся гиперактивными^[596]. Во время быстрого сна, по мере того как между разрозненными кусочками информации формируются новые мнемонические связи, возникают новые творческие озарения^[597]. Поэтому мы просыпаемся утром с решением сложнейшей проблемы, а зачастую и с новыми оригинальными идеями. Современная нейробиология доказывает истинность пословицы «Утро вечера мудренее».

Эксперимент, который провели профессор Роберт Стикголд из Гарварда и его коллега профессор Мэтью Уолкер из Беркли, показал, что, когда участников будили в фазе быстрого сна, они решали на 15–35 процентов больше загадок с анаграммами, чем в тех случаях, когда их выводили из медленного сна или они находились в состоянии бодрствования^[598]. Другой эксперимент показал, что если тематика сновидений была связана с проблемой, которую нужно было решить, то после пробуждения участники выполняли задание (находили выход из лабиринта) в десять раз лучше^[599]. В бестселлере 2017 года «Зачем мы спим: новая наука о сне и сновидениях» Уолкер отметил, что в фазе быстрого сна мозг приходит в состояние суперрелаксации и занимается свободным поиском ассоциаций по всему банку памяти, собирая воедино отдаленные и разрозненные нити информации. «Во время сновидений наш мозг обдумывает обширные пласты приобретенных знаний, а затем, извлекая обобщающие моменты, обнажает их суть… Благодаря такого рода сновидениям, которые я назвал бы идеестезией, родились многие революционные прорывы в историческом развитии человечества»^[600].

В 1869 году русский химик Дмитрий Менделеев, одержимый стремлением выявить связь между всеми известными химическими элементами, заснул и увидел во сне таблицу периодической системы элементов. Писатель Стивен Кинг сказал, что его триллер «Жребий Салема» возник из повторяющегося детского кошмара. Джули Теймор, режиссер бродвейского мюзикла «Король Лев», призналась, что многие из ее самых странных идей приходили из раннего утреннего сна и для нее это действительно потрясающие моменты. Винсент Ван Гог говорил, возможно, метафорически: «Я вижу во сне, как пишу картину, а потом изображаю свой сон». Многие полотна сюрреалиста Сальвадора Дали похожи на видения, которые могут возникнуть лишь во сне. Дали был настолько одержим творческой мощью сновидений, что придумал необычный метод работы. Он усаживался перед мольбертом, взяв в руку ложку, и сидел так, пока не начинал клевать носом. Когда ложка падала на пол и будила задремавшего художника, он хватал кисть и переносил на холст мыслеобразы, увиденные им в сомнамбулическом состоянии^[601].

Подобно тому как художники видят, музыканты слышат во сне свои произведения. Рихард Вагнер услышал начало цикла «Кольцо Нибелунга» в 1853 году, когда после прогулки задремал на диване. Игорь Стравинский описал генезис своего «Октета для духовых инструментов» следующим образом: «Октет родился во сне; мне приснилось, что я нахожусь в маленькой комнате, окруженный небольшой группой инструменталистов, играющих какую-то приятную музыку. Я не узнал ее, хотя напряженно вслушивался, и на следующий день не мог вспомнить ни одной детали, но я хорошо помню, что меня заинтересовало во сне – количество музыкантов… Я проснулся после этого небольшого концерта в огромном восторге и с предчувствием чего-то, а на следующее утро принялся сочинять»^[602]. Билли Джоэл рассказывал, что мелодии приходили к нему во сне в оркестрованных и аранжированных версиях. Кит Ричардс утверждает, что однажды утром проснулся в гостинице во Флориде и обнаружил, что посреди ночи он встал и записал на стоявший у кровати магнитофон вступительный рифф и припев к песне «(I Can’t Get No) Satisfaction»^[603]. Но самое полное описание музыкального вдохновения, рожденного сюрреалистическим сном, принадлежит сэру Полу Маккартни.

Песня Маккартни «Yesterday», которая входит в топ лучших песен XX века, появилась во сне в 1963 году. На концерте в Библиотеке Конгресса в 2010 году Маккартни представил ее следующими словами: «Песня, которой мы собираемся завершить этот вечер, пришла ко мне во сне и заставила меня поверить в волшебство»^[604]. Маккартни много раз рассказывал историю происхождения «Yesterday»: как услышал во сне мелодию, когда он ночевал в доме своей подруги, и как встал и наиграл ее на пианино. Не в силах поверить, что мелодия могла родиться во сне, он почти месяц расспрашивал всех друзей, знаком ли им этот мотив. «“Что это за песня? Должно быть, я ее где-то слышал. Не знаю где”. Никто не мог ее определить, поэтому в конце концов мне пришлось назвать ее своей. Настоящее волшебство, когда ты просыпаешься однажды утром и в твоей голове звучит эта мелодия, а потом около трех тысяч человек включают ее в свой репертуар. Я долго не мог придумать текст и поначалу использовал слова “Scrambled eggs, oh, baby, how I love your legs”. Но потом я их изменил».

Что могло вызвать у Маккартни прилив ночного вдохновения? Ученые объясняют это действием нейротрансмиттеров, электрохимических стимуляторов или репрессоров, которые передают импульсы от нейрона к нейрону. В периоды бодрствования в мозг поступает норадреналин – химическое вещество, которое стимулирует его (мозга) активность, как и адреналин – гормон «призыва к действию», который стимулирует активность тела. Однако в фазе быстрого сна секреция норадреналина прекращается, на первый план выходит ацетилхолин, известный как нейротрансмиттер «спокойствия и безопасности», позволяющий мозгу расслабиться и отправиться в свободный ассоциативный полет^[605]. Механизм действия ацетилхолина раскрыл немецкий фармаколог Отто Лёви (1873–1961), и, что весьма знаменательно, сделал он это во сне.

Первооткрывателем ацетилхолина стал в 1914 году английский физиолог Генри Дейл. Но роль этого вещества как нейротрансмиттера оставалась неясной, пока Лёви не лег спать вечером 25 марта 1921 года. Конкретные детали здесь не столь важны, как контекст, в котором к Лёви пришло озарение: не в одном, а в двух снах подряд:

В ночь перед Пасхальным воскресеньем в тот год (1920) я проснулся, включил свет и набросал несколько пометок на клочке бумаги, затем снова уснул. В 6 часов утра я припомнил, что прошедшей ночью записал что-то очень важное, но не смог разобрать свои каракули. В следующую ночь, ровно в три часа, та же мысль вновь осенила меня. Это была схема эксперимента, призванного определить, верна ли гипотеза химической передачи импульса, высказанная мной семнадцать лет назад. Я тотчас встал с постели, направился в лабораторию и поставил простой эксперимент на сердце лягушки в соответствии с явившейся ночью схемой^[606].

Следуя своему ночному озарению, Лёви провел эксперимент, в ходе которого воздействие ацетилхолина на сердце лягушки изменяло ритм сердечных сокращений. Тем самым он доказал, что работу сердца можно стимулировать не только электрическим зарядом, но и химическим веществом. В 1936 году Лёви вместе с Дейлом были удостоены Нобелевской премии по физиологии и медицине «за открытия, связанные с химической передачей нервных импульсов».

Здесь следует обратить внимание на три важных момента, имеющих практическое значение. Во-первых, как и многие ночные решатели проблем, Лёви видел один и тот же сон несколько раз. Во-вторых, он бился над проблемой в режиме 24/7, и озарение пришло как завершение многолетнего инкубационного периода. И наконец, он ложился спать подготовленным: всегда держал рядом перо и бумагу. Альберт Эйнштейн тоже был полон решимости не пропустить этот «ага-момент». Однажды, когда он ночевал у друга в Нью-Йорке, хозяин спросил, не нужна ли ему пижама, и в ответ услышал: «Когда я отдыхаю, я сплю таким, каким меня создала природа»^[607]. Но затем Эйнштейн попросил положить на прикроватный столик карандаш и блокнот^[608]. Возьмите на заметку: держите ручку и бумагу рядом с кроватью.

Кроме того, не помешает поместить их также рядом с душем. В 2016 году Business Insider опубликовал результаты опроса, согласно которым у 72 процентов американцев лучшие идеи рождаются под душем. «Участники проведенного нами многонационального исследования, – отметил психолог из Пенсильванского университета Скотт Кауфман, – сообщили, что творческое вдохновение чаще появлялось у них во время приема утреннего душа, нежели на работе»^[609]. Нейробиологи объясняют, в чем причина: нейротрансмиттеры, работающие во время сна, такие как ацетилхолин, не отключаются мгновенно по звонку будильника, а снижают свою активность постепенно^[610]. Конечно, определенную роль играет релаксационное воздействие струй теплой воды и постоянного «белого шума», который заглушает отвлекающие факторы. Но самое главное заключается в том, что в течение примерно двадцати минут нейронные и химические характеристики сна сохраняются и продолжают функционировать в режиме, больше напоминающем сон, чем бодрствование^[611]. В этой «сумеречной зоне» органы чувств уже работают, но свободный поток идей в мозге все еще продолжается, так что наслаждайтесь этими несколькими минутами – и, опять же, держите поблизости ручку и бумагу.

Душ приводит нас в состояние релаксации так же эффективно, как гармоничные созвучия и плавные музыкальные ритмы, даже в утробе матери. Эйнштейн чувствовал это интуитивно, поэтому повсюду возил с собой скрипку. История, которую в 1931 году рассказала Чарли Чаплину вторая жена Эйнштейна Эльза, показывает, что музыка может послужить немаловажным подспорьем в процессе обдумывания прорывной идеи:

Профессор [Эйнштейн] как обычно спустился к завтраку в халате, но почти не прикоснулся к еде. Я подумала, что он плохо себя чувствует, и спросила, в чем дело. «Дорогая, – сказал он, – у меня явилась замечательная мысль». Выпив кофе, он сел за рояль и начал играть. Время от времени он прекращал игру и делал какие-то записи^[612].

Эйнштейн продолжил играть еще с полчаса, размышляя и делая заметки, а затем поднялся к себе наверх и, как гласит легенда, спустился лишь через две недели, держа в руках несколько листков, исписанных уравнениями его общей теории относительности^[613].

Возможно, в этой истории кое-что преувеличено, но, по словам старшего сына Эйнштейна Ганса Альберта, когда его отца покидало научное вдохновение, он начинал играть на скрипке, чтобы привести свой разум в нужное состояние. «Каждый раз, когда он чувствовал, что сбился с пути или столкнулся с неразрешимой проблемой, он находил убежище в музыке, и это обычно позволяло преодолеть все трудности»^[614].

Иногда даже опытные музыканты испытывают потребность расслабиться и делают что-нибудь необычное. Когда я вел в Йеле курс «Прослушивание музыки», мне нравилось рассказывать студентам, что Моцарт мог играть на пианино, лежа на спине. «На самом деле это не так уж сложно», – говорил я и тут же доказывал это. Ложился спиной на скамью у рояля, скрещивал руки, протягивал их к клавишам и играл. (Видеодемонстрацию можно посмотреть на моем сайте.) Со временем мне стало ясно, что сосредоточенность на том, куда ставить пальцы, неизбежно приводила к ошибкам, но мое исполнение становилось безукоризненным, когда я говорил себе: «Ты знаешь эту вещь, просто сделай глубокий вдох, расслабься и играй – и все получится». Одна из студенток как-то указала мне на то, чего я не осознавал. «Вы заметили, – поинтересовалась она, – что, когда стали играть, закрыли глаза?» Нет, не заметил, но это было объяснимо. Мы все должны понимать, что основная масса изученного материала хранится в долговременной памяти, и нам просто нужно расслабиться и актуализировать его.

Зашли в творческий тупик? Если да, наденьте кроссовки, выскочите на улицу и пробегите пару-тройку километров. Такой совет предлагается в статье The Guardian, сообщающей о результатах изучения взаимосвязи между творчеством и физическими упражнениями^[615]. Результаты нескольких исследований, проведенных неврологами и психологами, показывают, что активные физические упражнения, даже ходьба, стимулируют когнитивные функции, а также дивергентное мышление и креативность^[616]. Гении же знают или чувствуют это испокон веков.

В Древней Греции ученики и последователи Аристотеля проводили свои философские диспуты, прогуливаясь вокруг храма Аполлона Лицейского. Работая над «Рождественской песней» (1843), Диккенс исходил десятки километров по ночным улицам Лондона^[617]. Марк Твен тоже много прогуливался, хотя по большей части возле рабочего стола. Его дочь вспоминала: «Диктуя, отец нередко ходил туда-сюда… И тогда казалось, что в комнату вливается свежий дух»^[618]. Билл Гейтс тоже любитель ходьбы. «Это помогает ему привести в порядок мысли и увидеть то, чего не видят другие», – говорит его жена Мелинда^[619]. Завзятый пешеход Генри Дэвид Торо писал: «Мне думается, стоит ногам начать двигаться, как к голове начинают приливать мысли»^[620]. Как уже упоминалось выше, необычное для женщин своего времени пристрастие к бегу испытывала романист Луиза Мэй Олкотт. «Я так занята своей работой, что не могу прерваться ни на еду, ни на сон, ни на что другое, кроме ежедневной пробежки», – писала она во время работы над «Маленькими женщинами» в 1868 году^[621].

Независимо от того, ходите вы или бегаете, на природе или в спортзале, нейротрансмиттеры выполняют свою работу, устраняя запреты, снимая концептуальные ограничения и увеличивая ресурсы памяти. Однако прошу всех творческих любителей иметь в виду один нюанс: хотя место вашей активности не имеет значения, ее темп весьма важен. Например, увеличение темпа ходьбы с 10 минут на километр до 7 минут на километр или бега с 6 минут на километр до 5 минут на километр заставляет средний мозг переключиться с режима релаксации на режим сосредоточенности на механике движения^[622]. Вот почему, если вы занимаетесь на велотренажере, нужно игнорировать все электронные мониторы, а если вы на свежем воздухе, то обходитесь без фитнес-часов и браслетов Fitbit. Концентрация внимания – враг творчества.

Однажды поздним вечером 1882 года Никола Тесла расслабился, гуляя по городскому парку Будапешта. В двадцать шесть лет он приехал в этот город, чтобы получить работу в созданной там телефонной компании. Антон Жигети, друг Теслы, убедил его в необходимости укреплять здоровье, регулярно заниматься физическими упражнениями, поэтому они часто совершали вдвоем долгие пешие прогулки^[623]. Вот как Тесла описал это в своей автобиографии:

В один из дней, который никогда не уйдет из моей памяти, я наслаждался прогулкой с другом в городском парке, читал стихи. В том возрасте я знал наизусть целые книги, слово в слово. Одной из них был «Фауст» Гёте. Солнце садилось, и это напомнило мне великолепные строки:

 
Оно заходит там, скрываясь вдали,
И пробуждает жизнь иного края…
О, дайте крылья мне, чтоб улететь с земли
И мчаться вслед за ним, в пути не уставая!
Прекрасная мечта!
 

Когда я произнес эти вдохновенные слова, мысль, как вспышка молнии, поразила меня и через мгновение открылась истина^[624].

Тесле открылся принцип взаимодействия вращающихся магнитных полей, позволяющий использовать переменный ток для вращения приводного вала в постоянном направлении. На основе этого принципа был разработан многофазный электродвигатель, который со временем сделал Европу, а особенно Соединенные Штаты, индустриальными колоссами. Стиральные машины, пылесосы, дрели и электрические вентиляторы входят в бесконечный ряд полезных устройств, созданных благодаря озарению, посетившему Теслу во время прогулки.

Но самое важное заключается в том, что Тесла начал искать решение проблемы с двигателем переменного тока, когда еще был студентом Высшей технической школы в Граце. «Я могу держать идею в своей голове в течение нескольких месяцев или лет», – сказал Тесла в 1921 году, описывая свой творческий процесс^[625]. Озарение пришло тогда, когда голова не была занята мыслями об электрических двигателях. Он гулял по парку, читал другу «Фауста» Гёте и наслаждался заходом солнца. В первой строке отрывка, продекламированного Теслой по-немецки, содержится глагол rücken («двигаться»), который вызывает ассоциации с вращательным движением Земли и вращением магнитного поля, приводимого в движение переменным током. Пожалуй, не случайно и то, что отрывок завершается существительным Traum («мечта», «сон», «греза»). Тесла находился в состоянии релаксации, на грани яви и сна. Благодаря слиянию сознательного и бессознательного стала возможной вспышка озарения, но эта «Эврика!» готовилась целых семь лет.

Предположим, у вас нет желания прокладывать путь творческих и/или научных открытий посредством физических упражнений. Можно ли добраться туда с помощью транспортных средств? Наши гении говорят «да». Многим из них лучше всего думалось в поездах, автобусах, экипажах и т. д. Мы уже рассказывали, что путешествие, которое превратило Джоан Роулинг в автора бестселлеров Дж. К. Роулинг, началось в поезде, когда у нее появилась задумка книги о Гарри Поттере. Уолт Дисней придумал Микки-Мауса во время четырехдневной поездки на поезде из Манхэттена в Голливуд. Лин-Мануэль Миранда говорит, что припев песни «Wait for It» для мюзикла «Гамильтон» пришел ему в голову полностью готовым, когда он ехал в метро на день рождения друга. Он напел мелодию на iPhone, четверть часа побыл на вечеринке и написал остальную часть песни в метро по дороге домой^[626]. Общий знаменатель этих переживаний – постоянное покачивание и мягкий фоновый ритм. Не потому ли мы так часто засыпаем в поезде?

В письме 1810 года Людвиг ван Бетховен рассказывал, как уснул во время поездки из Бадена в соседнюю Вену: «Вчера по дороге в Вену я уснул в карете, вероятно, потому, что рано встаю и всегда недосыпаю. Мне снилось, будто я, путешествуя, странствую по далеким краям, еду в Сирию, Индию, вновь возвращаюсь, затем в Аравию и, наконец, приезжаю даже в Иерусалим… В то же время я придумал канон. Но едва проснулся, как канон исчез, и я никак не мог восстановить его в памяти. Однако на следующий день, возвращаясь сюда в той же карете… и продолжая наяву свое фантастическое путешествие, я, по закону ассоциации идей, вспомнил вдруг тот самый канон. Я ухватился за него, как некогда Менелай за Протея, и позволил ему только разъехаться на три голоса»^[627]. Движение, релаксация, сон и ассоциативная память – все эти факторы внесли свой вклад в короткий канон Бетховена, дважды созданный в карете.

На протяжении всей истории, от Сократа (сны в «Федоне» Платона) и до Пола Маккартни («Yesterday»), гении сообщают, что творческие озарения возникают в моменты релаксации как днем, так и ночью. Из этих рассказов можно взять хорошие советы для начинающих творцов нашего времени. Если вам нужна свежая идея, отправляйтесь на прогулку или пробежку, чтобы расслабиться и предоставить больше свободы своему разуму. В центре города нужно следить за интенсивным уличным движением, поэтому выбирайте открытые пространства и не включайте требующие внимания аудиокниги или гаджеты с новостями. В принципе освободить ваше воображение может любая «бездумная» физическая активность, основанная на повторяющихся движениях. Романист Тони Моррисон «предавалась размышлениям и обдумывала идеи», когда стригла газон^[628]. Хореограф Джордж Баланчин предпочитал сам стирать и гладить рубашки. По его собственному признанию, большую часть работы он выполнял именно тогда, когда гладил^[629]. После утреннего пробуждения полезно полежать еще несколько минут в раздумьях – и не тянитесь к смартфону! Зачастую как раз в это время ваш разум, возможно, находится в наилучшей форме. Кроме того, не считайте грезы наяву или краткий сон днем пустой тратой времени – относитесь к ним как к возможностям достичь инсайта. И наконец, берите пример с Эйнштейна: держите ручку и бумагу рядом с кроватью или душем, чтобы быстро записывать приходящие на ум идеи. У всех нас формируется привычка сохранять сосредоточенность и «продуктивность». У гениев есть привычка знать, когда этого не следует делать.

Глава 14
Пора сосредоточиться!

Иногда дисциплина требуется для достижения релаксации, а иногда она нужна для того, чтобы сфокусироваться, проанализировать проблему, а затем вывести наш «продукт» в окружающий мир. Это относится и к гениям, и к просто успешным людям. Мы фокусируемся и находим решение, но что делаем потом: реализуем его или откладываем? Леонардо да Винчи обладал феноменальной способностью к сосредоточенному анализу. Но, после того как решение находилось, у него часто пропадал интерес, и он не производил «продукт». Возможно, этим объясняется то, почему он оставил нам меньше двадцати пяти завершенных картин. Карикатурист Чарльз Шульц, автор 17 897 комиксов «Мелочь пузатая» (Peanuts), был известен тем, что часами выводил карандашом на бумаге какие-то загогулины, предоставляя своему разуму свободно блуждать. Но затем, по словам его биографа Дэвида Микаэлиса, «как только его осеняла идея, он принимался за работу в хорошем темпе, очень сосредоточенно, чтобы успеть перенести все на бумагу прежде, чем иссякнет вдохновение»^[630]. Для того чтобы идеи, возникающие в состоянии расслабленной, расфокусированной задумчивости или в результате скрупулезного анализа, смогли оказать свое преобразующее воздействие на мир, их нужно овеществить, проверить и обнародовать. И анализ, и исполнение требуют сосредоточенного упорного труда.

Сосредоточенный анализ всегда предшествует исполнению. Пабло Пикассо, прежде чем взять в руки перо или кисть, обычно анализировал предстоящую работу, используя только зрение и разум. Одна из муз Пикассо, Франсуаза Жило, рассказывала, как тщательно он анализировал свою любимую тему – женское тело:

На другой день Пабло сказал:

– Лучше позируй мне обнаженной.

Когда я разделась, он поставил меня возле двери, сказал выпрямиться, опустить по бокам руки. Если не считать солнечных лучей, падавших из высоких окон справа от меня, вся комната была залита тусклым, ровным светом, близким к полумраку. Пабло стоял с напряженным, сосредоточенным видом ярдах в трех-четырех и не сводил с меня глаз ни на секунду. Не касался бумаги, даже не держал в руках карандаша. Мне казалось, что я стою там очень долго. Наконец он сказал:

– Понимаю, что нужно делать. Одевайся. Больше тебе позировать не понадобится.

Оказалось, что простояла я чуть больше часа^[631].

Леонардо да Винчи зачастую тоже просто стоял и смотрел. Похоже, что на анализ композиции «Тайной вечери» (1485–1488) в доминиканском монастыре Санта-Мария-делле-Грацие в Милане он потратил не меньше времени, чем на ее исполнение. Его современник, писатель Маттео Банделло, сообщал: «Порой он два, три или четыре дня не прикасался к кисти, но проводил по нескольку часов в день перед своим творением, скрестив руки, рассматривая критично собственное творение»^[632]. Такую сосредоточенную мыслительную работу Леонардо называл discorso mentale (умственным рассуждением).

Взбешенный медленным прогрессом «Тайной вечери», настоятель монастыря пожаловался покровителю Леонардо, герцогу Миланскому. Вызванный для объяснения Леонардо убедил герцога в том, «что возвышенные таланты иной раз меньше работают, но зато большего достигают, когда они обдумывают свои замыслы и создают те совершенные идеи, которые лишь после этого выражаются руками, воспроизводящими то, что однажды уже было рождено в уме»^[633]. «Иногда он оставался там с рассвета до заката, – вспоминал Банделло, – ни разу не опускал кисти, забывая есть и пить, рисуя без отдыха».

По словам личного секретаря Пикассо Хайме Сабартеса, Пабло тоже в конце концов брался за кисть и работал как одержимый:

Даже занимаясь палитрой, он продолжает краем глаза обозревать картину. Холст и палитра состязаются за его внимание, от которого не ускользает ни то ни другое; они остаются в фокусе его видения, во всей полноте охватывающего их по отдельности и в совокупности. Он отдает тело и душу деятельности, которая является смыслом его существования, любовно втирая щетину кисти в маслянистую цветную пасту, все его чувства сфокусированы на одной цели, словно он околдован^[634].

Где бы ни находился Альберт Эйнштейн, он всюду мог укрыться в своем ментальном бункере. Вот как друг Эйнштейна описал квартиру, где тот жил в Берне, когда у него родился второй ребенок:

По всей кухне было развешано мокрое белье, спертый воздух пах пеленками и прогорклым дымом, печка дымила. Однако эти вещи совершенно не мешали Эйнштейну. На одном колене у него сидел сын, на другом лежал блокнот с записями, и зачастую он записывал уравнение и тут же начинал качать ребенка, если тот вдруг хныкал^[635].

Став взрослым, этот сын, Ганс Альберт, рассказывал: «Даже самый громкий детский плач, казалось, не отвлекал отца. Он мог продолжать работать, совершенно не отвлекаясь на окружающий шум»^[636]. По словам сестры Эйнштейна Майи, то же самое могло произойти и в толпе: «Даже когда вокруг находилась шумная компания людей, он мог уйти в себя, сесть на диван, взять ручку и бумагу, поставить на подлокотник чернильницу и полностью погрузиться в проблему, при этом громкие разговоры вокруг не мешали ему, а скорее стимулировали»^[637].

Иногда привычка Эйнштейна погружаться в свои мысли приводила к анекдотическим ситуациям. Однажды во время выступления на приеме в честь Эйнштейна «почетный гость достал из кармана ручку и, явно забыв обо всем, начал записывать уравнения на обратной стороне программы. Речь закончилась пышным оборотом, все встали и, аплодируя, повернулись к Эйнштейну. Элен [его секретарь] шепнула, чтобы он встал. Тот послушно поднялся и тоже зааплодировал, не подозревая, что овация относится к нему»^[638].

Моцарт обладал такой же способностью «входить в зону». Его жена Констанца рассказывала, как в 1787 году во время игры в крокет он позабыл о происходящем и продолжил работать над оперой «Дон Жуан». Когда ему сказали, что пришла его очередь бить, он встал, выполнил удар и «затем вернулся к работе, не обращая ни малейшего внимания на шутки и смех окружающих»^[639]. Но представьте, насколько поражена была Констанца в 1783 году, когда ее муж написал струнный квартет (№ 15 ре минор, KV421) у ее постели, когда она рожала их первого ребенка, Раймунда? Моцарт то и дело отрывался ненадолго от работы, чтобы ее подбодрить, но потом возвращался к написанию музыки^[640].

Сегодня, чтобы сконцентрироваться посреди хаоса, нужно мысленно создать «четвертую стену». Этот термин заимствован из театра, где актерам ставится задача построить воображаемый барьер, чтобы отделить себя от зрителей и тем самым остаться в собственном психологическом пространстве. В следующий раз, когда вы будете ждать задерживающийся рейс в аэропорту Ла Гуардиа или Хитроу или вам достанется среднее кресло в битком набитом салоне эконом-класса, попробуйте возвести собственную «четвертую стену» и найти за ней личное «царство дзен», где вы станете единственным обитателем. В пределах этого мысленно созданного пространства вы сможете, подобно Эйнштейну и Моцарту, заниматься всем, что душе угодно, не обращая внимания ни на какие внешние вмешательства.

У Исаака Ньютона способность к концентрации, похоже, граничила с психическим расстройством. Его слуга Хамфри Ньютон (не родственник) писал: «Он до такой степени был погружен в свои занятия, что ел очень редко, вообще часто забывал о еде. Бывало, зайдешь к нему в комнату, а обед стоит нетронутый. Напомнишь ему, он отвечает: “Сейчас!” – и проглотит две-три ложки стоя – никогда не ел сидя, как все люди»^[641]. Чтобы оценить способность Ньютона фокусироваться, давайте рассмотрим иллюстрацию 14.1. Тут видно, как он составляет начало бесконечной последовательности: пятьдесят пять колонок цифр выстраиваются аккуратными рядами, и все это делается, насколько можно судить, исключительно в его голове. Другой гений, экономист Джон Мейнард Кейнс, восхищался способностью Ньютона концентрироваться: «Мне кажется, его превосходство объясняется тем, что мускулы его интуиции были самыми сильными и выносливыми, какими когда-либо был одарен человек. Любой человек с чисто научным или философским мышлением знает, что на мгновение можно удерживать проблему в своем разуме и применить всю силу концентрации, чтобы в нее проникнуть, но в следующий миг она растворяется, исчезает, и вы обнаруживаете, что рассматриваете пустоту. Я полагаю, что Ньютон мог удерживать проблему в своем сознании часами, днями и неделями, пока она не раскрывала ему свой секрет»^[642]. Как заметил Кейнс, пытаясь сосредоточиться, мы все боимся, что объект нашего внимания может «раствориться и исчезнуть». Концентрация требует хорошей памяти.

Иллюстрация 14.1. Около 1665 года Ньютон вычислил площадь под гиперболой до пятидесяти пяти десятичных знаков, последовательно прибавляя значения каждого члена бесконечного ряда. По-видимому, Ньютон написал эту страницу в ходе разработки метода математического анализа, когда у себя дома в Линкольншире скрывался от чумы, опустошившей университетский городок Кембриджа (дополнительная рукопись № 3958, Библиотека Кембриджского университета, Кембридж, Великобритания).

Роберт Хесс поступил на первый курс Йеля в 2011 году, будучи сильнейшим шахматистом, родившимся в США. Звание гроссмейстера он получил в возрасте семнадцати лет. Шахматный журналист Джерри Ханкен назвал выступление Хесса на турнире Foxwoods Open в 2008 году «одним из величайших достижений американского подростка со времен расцвета Бобби Фишера»^[643]. Заинтересовавшись этим первокурсником, я разыскал Роберта и пригласил посетить мой «курс гениальности» в традиционный «день шахмат». Чтобы придать событию дополнительный интерес, я уговорил трех опытных игроков поучаствовать в сеансе одновременной игры, причем Роберт играл с завязанными глазами. Наблюдатели, знающие шахматную нотацию, передвигали его фигуры, когда он называл ходы (например, е2 – е4). Болельщики столпились вокруг, с нетерпением глядя на доски. В течение десяти – пятнадцати минут все соперники были побеждены. Зрители пришли в полный восторг.

Это было впечатляюще. Но еще более удивительно то, что произошло потом. «Роберт, насколько хороша твоя память? Насколько хорошо ты помнишь эти партии?»^[644] – спросил я. «Я помню их все», – сказал он с вежливой небрежностью и написал на доске ходы всех трех партий. Затем, не хвастаясь, а просто констатируя факт, продолжил: «Я мог бы сыграть вслепую на десяти досках». «Конечно, – заявил один из студентов, – у него фотографическая память». «Думай, что говоришь, – отозвался другой. – Он играл с завязанными глазами и ничего не видел. Что он мог сфотографировать?» Возможно, Роберт способен «сфотографировать» то, что видит в своем сознании.

Многие великие умы в истории человечества, по-видимому, обладали эйдетической, или фотографической, памятью – способностью вспоминать изображение, увиденное только однажды, и использовали ее как инструмент для концентрации. Однажды Микеланджело устроил в таверне соревнование с другими художниками в том, кто сможет нарисовать самое уродливое лицо. Он легко одержал победу, объяснив это тем, что видел и помнил все граффити в Риме^[645]. Друзья Пикассо считали, что у него тоже была фотографическая память на зрительные образы, потому что однажды он во всех деталях описал потерянную фотографию, а когда она отыскалась, его способности подтвердились^[646]. Когда Джеймс Джойс учился в иезуитском колледже Клонгоуз, преподаватели сравнивали его ум с промокательной бумагой^[647]. Мать Илона Маска называла его «гениальным мальчиком», потому что, по ее словам, он был наделен фотографической памятью^[648]. В 1951 году дирижер Артуро Тосканини пожелал, чтобы Симфонический оркестр NBC исполнил анданте из Пятого квартета Иоахима Раффа, но его ноты не смогли найти во всем Нью-Йорке. Поэтому маэстро, который видел партитуру всего однажды, в годы студенчества, сам записал ее по памяти со всеми указаниями композитора. Впоследствии коллекционер музыкальных автографов отыскал оригинальную партитуру и, сверив ее с записью Тосканини, обнаружил лишь одну ошибку^[649].

Мало кто из нас наделен такой фотографической памятью, какой обладали упомянутые выше гении. Даже одаренным приходится упорно овладевать мнемоническими навыками. Роберт Хесс играл в шахматы с пяти лет под бдительным надзором платных тренеров; день за днем он практиковался, запоминая стандартные дебюты, позиции, эндшпили и знаменитые партии, сыгранные на протяжении всей истории шахмат. Леонардо да Винчи нравилось развивать свою память. По словам его современника Джорджо Вазари, «он испытывал такое удовольствие, когда видел в натуре людей со странными лицами, бородатыми или волосатыми, что готов был целыми днями ходить по пятам такого понравившегося ему человека и запоминал его настолько, что потом, вернувшись домой, зарисовывал его так, словно тот был перед глазами»^[650]. По вечерам Леонардо отдыхал в постели, пытаясь воссоздать в сознании образы, которые видел днем^[651]. Мы можем последовать примеру Леонардо, занимаясь сложными видами умственной деятельности, такими как игра в шахматы или разгадывание судоку, чтение партитуры для музыкального инструмента или сборка чего-то, что требует последовательного и буквального выполнения инструкций. Научные исследования доказывают, что мы все сможем улучшить память, если будем избегать алкоголя и активно заниматься физическими упражнениями, чтобы усиливать приток крови к мозгу^[652]. Как сообщает биограф Леонардо Фритьоф Капра, гений эпохи Возрождения регулярно тренировался в поднятии тяжестей, с легкостью гнул подковы и останавливал на скаку лошадей^[653].

Не хотите качать железо? Воспользуйтесь практичным альтернативным методом: устанавливайте крайние сроки. Гениям свойственна сильная внутренняя мотивация, страстная увлеченность тем, что они делают, но иногда даже им помогает внешняя мотивация, необходимость выполнить работу к назначенному времени. Чарльз Шульц должен был успеть подготовить очередной выпуск комикса к моменту сдачи в набор 2600 газет, с которыми сотрудничал. Моцарту нужно было успеть дописать партитуру оперы «Дон Жуан», чтобы выполнить условия театрального контракта. Илону Маску нужно выполнять планы производства автомобилей Tesla. Джефф Безос должен обеспечить пользователям сервиса Amazon Prime бесплатную доставку товаров в течение одного-двух дней. Установка любого предельного срока может усилить нашу концентрацию и помочь очистить голову от несущественного.

Стивен Хокинг был человеком, у которого судьба отняла как важные, так и несущественные вещи. Хокинга называли «величайшим гением со времен Эйнштейна»^[654] и «гением в инвалидном кресле». Сам Хокинг считал второе определение результатом медийного хайпа, устроенного с целью удовлетворить потребность публики в героях^[655]. Конечно, люди всегда питают слабость к гению, запертому в обезображенном теле. Горбун из «Собора Парижской Богоматери», Призрак Оперы и Аластор «Грозный глаз» Грюм в «Гарри Поттере» – за уродливой внешностью каждого из них скрывался гений.

Хокинг начал развивать свою способность к концентрации лишь после того, как у него стал прогрессировать боковой амиотрофический склероз (БАС), иначе известный как болезнь Лу Герига. До той поры он, похоже, был беспутным бонвиваном. По его собственному признанию, он не умел нормально читать до восьми лет, его успеваемость в школе была средней, а в колледже он предпочитал развлекаться, посвящая учебе не более часа в день^[656]. Но в 1963 году, в возрасте двадцати одного года, он внезапно столкнулся с конечным сроком в самом зловещем смысле этого слова: у него диагностировали БАС, и, по прогнозам, ему оставалось жить всего два-три года. У прикованного к инвалидному креслу человека почти нет никаких возможностей развлечься. К 1985 году он потерял способность говорить и мог общаться только через компьютер. Поневоле ему пришлось сосредоточиться на выбранной им научной области – космологии. Когда я спросил Китти Фергюсон, подругу и главного биографа Хокинга, как его изоляция от внешнего мира повлияла на способность концентрироваться, она высказала следующее предположение: «Я сказала бы, что ограничение физических возможностей увеличило не столько способность концентрироваться, сколько его стремление сконцентрироваться и повзрослеть, сосредоточиться и перестать тратить время впустую. Он сам однажды сказал мне: “Какой еще у меня был выбор?”»^[657].

К началу 1970-х годов Хокинг потерял способность управлять конечностями. Это стало серьезной проблемой, потому что физики в ходе обдумывания уравнений без конца что-то записывают: на бумаге, офисных досках, стенах, дверях или почти на любых других плоских поверхностях, переключаясь с сосредоточенного анализа на выполнение той или иной задачи и обратно. Хокинг придумал альтернативный метод работы: он визуализировал проблемы и фокусировался на них примерно так же, как в свое время Ньютон. Лауреат Нобелевской премии и друг Хокинга Кип Торн сказал: «Он научился делать это [заниматься математикой и физикой], используя только свой мозг, без помощи записей. Он разработал способ делать это с помощью манипуляций образами предметов, поверхностей и кривых не только в трехмерном пространстве, но и в четырехмерном, включающем время. Уникальным среди всех физиков его сделала способность выполнять широкий диапазон вычислений гораздо лучше, чем если бы у него не было БАС»^[658]. Хокинг признался, что он, как и Эйнштейн, фокусировался, входя в так называемую зону сосредоточенного мышления: «Обдумывание задачи в мыслях – это мой основной способ поиска открытий уже почти полжизни. Пока люди вокруг меня шумели, погруженные в разговоры, мысли уносили меня далеко-далеко, я терялся в них, пытаясь понять, как работает Вселенная»^[659]. Оценивая способность Хокинга фокусироваться, Китти Фергюсон сказала: «Лишь немногие обладают способностью Хокинга к концентрации и самоконтролю. Немногие обладают его гением»^[660]. Повелитель черных дыр сумел добиться успеха в своем изолированном мире.

Первого июля 2014 года у меня случился ишемический инсульт, и моя жена срочно отвезла меня в больницу в городе Сарасота (штат Флорида), где мы теперь живем. Сканирование показало, что у меня была (и до сих пор остается) полностью заблокирована внутренняя сонная артерия; попытки очистить ее с помощью эндартерэктомии оказались безуспешными. В течение трех дней я был подключен к проводам на больничной койке в собственной черной дыре. Я мог думать, но не мог говорить. Почувствовав себя узником собственного тела, я мысленно сказал: «Крейг, это серьезно. Тебе нужно выбраться из этой дыры. Пораскинь мозгами, сконцентрируйся и собери свою жизнь воедино». Я начал заниматься умственными упражнениями, которые изобрел сам в попытке восстановить свою кратковременную память и речь, выполняя их в порядке возрастающей сложности: 1) сказать «Blue bull dog» и вспомнить первое слово после произнесения третьего; 2) назвать двух композиторов, которые жили между Бахом и Брамсом; 3) назвать три ресторана в курортном городе Лонгбоут-Ки, с юга на север; 4) произнести все четыре слога в названии дороги, которая проходит от Тампы до Майами (Тамиами). Вот так, час за часом, я концентрировался. А что еще оставалось делать? Не могу сказать, в какой степени эти придуманные мной упражнения помогли тому, что на третий день заблокированный кровоток вдруг начал восстанавливаться, после чего за несколько месяцев у меня постепенно нормализовались когнитивные функции. Мне повезло. Конечно, мой недуг, хотя и весьма серьезный для меня, не идет ни в какое сравнение с болезнью Хокинга. Тем не менее я получил представление, что он чувствовал внутри своего ментального бункера. «Поддержание активности разума стало ключом к моему выживанию»^[661], – сказал он однажды и прожил на пятьдесят с лишним лет дольше, чем прогнозировали врачи. Иногда в жизни необходимо расслабиться, расфокусировать сознание и позволить разуму привести вас к оригинальным озарениям. Но в другие моменты и у гениев, таких как Хокинг, и у трудяг вроде меня возникают практические проблемы, которые требуют решения. И тогда всем нам нужно призвать на помощь дисциплину, чтобы сосредоточиться.

У каждого гения есть свое время, место и условия, которые лучше всего подходят для выполнения их работы^[662]. Вы можете называть это «привычкой» (как делаю я в этой книге и как делали Владимир Набоков и Шел Сильверстайн), «распорядком» (Лев Толстой и Джон Апдайк), «режимом» (Айзек Азимов, Яёи Кусама и Стивен Кинг), «рутиной» (Энди Уорхол) или «ритуалом» (Конфуций и Твайла Тарп). Привычки этих великих умов не являются очаровательными или возвышенными. «Вдохновение – для дилетантов, – приговаривает художник Чак Клоуз, – а мы, профессионалы, просто начинаем работать»^[663].

У каждого гения есть свой уникальный способ концентрации. Писатель Томас Вулф, ростом без малого два метра, писал стоя, используя вместо стола холодильник, и начинал работать с полуночи. Эрнест Хемингуэй начинал с утра и тоже стоя, печатая на портативном «Ундервуде», поставленном на книжную полку в пристройке к его дому в Ки-Уэсте. Джон Чивер облачался утром в свой единственный костюм, словно собирался присоединиться к деловым людям, идущим на работу. Спустившись на лифте в подвал своего многоквартирного дома, он раздевался до трусов и в этом виде работал, облокотившись на ящики, до полудня. Затем он надевал костюм, возвращался в свою квартиру и обедал^[664].

Иногда интенсивную концентрацию нужно прерывать, чтобы позаниматься физическими упражнениями. Виктор Гюго после обеда либо отправлялся на двухчасовую прогулку, либо делал довольно утомительную зарядку на берегу океана. Игорь Стравинский, когда чувствовал, что его энергия и концентрация ослабевали, проводил пару минут, стоя на голове. Лауреат Нобелевской премии писатель Сол Беллоу делал то же самое (возможно, чтобы усилить приток крови к мозгу). Для хореографа Твайлы Тарп поддержание физической формы было частью творческого процесса, поэтому каждое утро в полшестого она отправлялась в тренажерный зал Pumping Iron («Качаем железо»). Но, как отмечает она в своей книге «Привычка к творчеству: сделайте творчество частью своей жизни», «ритуал – это не упражнения на растяжку и поднятие тяжестей, которые я выполняю в тренажерном зале. Ритуал – это такси. Я совершаю ритуал, когда говорю таксисту, куда меня отвезти». Дисциплинированное выполнение ритуала упрощает жизнь и повышает продуктивность. «Это автоматический, но очень важный поведенческий стереотип, запускающий творческий процесс», – говорит Тарп^[665].

Большинство гениев творят в офисах, лабораториях или студиях, отгораживаясь от внешнего мира. У себя в мастерской художник-иллюстратор Ньюэлл Конверс Уайет скотчем прикреплял к очкам картонные «шоры», чтобы полностью сосредоточиться на картине. Лев Толстой запирал двери в соседние комнаты. Диккенс распорядился установить в кабинете вторую дверь, чтобы оградить помещение от шума. Набоков писал «Лолиту» ночами на заднем сиденье припаркованного автомобиля: по его словам, «это было единственное место, где не было шума и сквозняков». Марсель Пруст велел обить стены своей квартиры пробкой. Короче, гениям требуется обстановка, позволяющая сосредоточиться. Эйнштейн неоднократно призывал молодых ученых работать смотрителями маяков, чтобы «целиком посвятить себя размышлениям»^[666].

Все великие умы находят пространство для сосредоточенного мыслительного процесса, будь то маяк или безопасный дом. Агата Кристи долгие годы работала урывками, не имея ни отдельного кабинета, ни даже письменного стола, и писала свои детективы где придется. «Но если удавалось уединиться, закрыть дверь и сделать так, чтобы никто не мешал, – вспоминала она, – тогда я забывала обо всем на свете и неслась вперед на всех парусах»^[667].

Возьмите пример с нее, но пойдите еще дальше: не отвлекайтесь на поиски информации в интернете или электронную почту. Вместо этого разместите на виду свидетельства своих достижений (дипломы, сертификаты, награды) и портреты своих героев или героинь, чтобы поддерживать и укреплять уверенность в себе. Брамс держал над роялем литографию Бетховена. В кабинете у Эйнштейна висели вдохновляющие портреты Ньютона, Фарадея и Максвелла, а у Дарвина – портреты его кумиров Джозефа Гукера, Чарльза Лайеля и Джозайи Веджвуда. Творческий процесс сам по себе может вызвать испуг («великая работа» вдруг покажется ничего не стоящей), и подобные лайфхаки могут оказаться весьма полезными. Используя установленный ритуал, вы сможете завтра воспрянуть духом и попробовать снова. «Раз и навсегда принятый распорядок дня, – сказал Джон Апдайк, – не позволяет сдаться»^[668].

А теперь заключительный урок от гениев, с которыми мы познакомились в этой книге: чтобы ваша деятельность была более эффективной и продуктивной, составьте распорядок дня, способный обеспечить вам безопасную, окруженную четырьмя прочными стенами зону для конструктивной концентрации. Выделите в своем офисе, кабинете или мастерской пространство и время для спокойных и глубоких размышлений. И конечно, будьте открытыми к широкому спектру мнений и разнообразной информации, но помните, что только вы будете нести ответственность за синтез этой информации и производство конечного продукта. Чтобы мир сегодня функционировал хорошо, нам нужны успешные люди. Чтобы завтра он функционировал лучше, нам нужны гении.

Эпилог
Неожиданные выводы

Мы внушаем нашим детям, что они должны хорошо себя вести и следовать правилам. Многие из них продолжат учебу в колледже, где станут посещать лекции профессоров, которые, подобно мне, начнут рассказывать им, что многие выдающиеся личности вели себя далеко не лучшим образом и нарушали правила и что именно эти гении стали преобразователями современной культуры. Это лишь один из множества неожиданных выводов, к которым я пришел за десять с лишним лет, когда вел «курс гениальности» в Йеле и писал данную книгу.

В начале этого проекта мое представление о гениях было стереотипным: человек со сверхвысоким IQ, которого даже в юности посещают внезапные озарения, но при этом эксцентричный и непредсказуемый. Как я теперь знаю, в большинстве случаев это видение было ошибочным или неточным во всех отношениях. Возьмем, к примеру, мнение о том, что гений – это умник, который успешно справляется со всеми жизненными испытаниями. Мои исследования показывают, что хорошистов и троечников среди гениев ничуть не меньше, чем кандидатов в общество «Фи Бета Каппа». Хокинг не умел нормально читать до восьми лет, а Пикассо и Бетховен проявляли полнейшую неспособность к арифметике. Джек Ма, Джон Леннон, Томас Эдисон, Уинстон Черчилль, Уолт Дисней, Чарльз Дарвин, Уильям Фолкнер и Стив Джобс тоже не блистали высокой успеваемостью. Эти люди были наделены блестящим умом, но их мышление было своеобразным и неординарным. Короче говоря, мне стало ясно, что все попытки точно определить, кто станет гением, бесполезны. Поэтому я зарекся оценивать потенциал молодых людей на основе результатов стандартизированных тестов, академической успеваемости или поразительных способностей и хочу предостеречь всех родителей от стремления направить своих детей по пути вундеркиндов. Давайте подождем лет двадцать и посмотрим, начнет ли этот вундеркинд изменять мир, а такое случается крайне редко.

Вот еще несколько неожиданных открытий. Успешные люди могут производить на свет успешных потомков, но гении не становятся основателями гениальных династий. Гений – это не наследственная черта, а единичный феномен. Успешные люди нуждаются в наставниках (мы все знаем это по себе), но гении, очевидно, могут обходиться без них. Как правило, гении быстро усваивают материал, действуют интуитивно и вскоре превосходят любого наставника. Гениальность по определению предполагает неравенство результатов (прорывные теории Эйнштейна, экстраординарная музыка Баха) и порождает сопутствующее неравенство вознаграждения (вечная слава Баха, баснословное богатство Безоса). Так уж устроен мир. Кроме того, действия гениев обычно приводят к разрушению чего-то старого. Это принято называть прогрессом.

Помимо прочего, выяснилось, что моменты озарения у гениев не бывают случайными. На самом деле «Эврика!» становится кульминацией длительного периода вынашивания разумом той или иной идеи. Вспомните, как Альберт Эйнштейн два года бился над общей теорией относительности, прежде чем у него появилась «счастливейшая мысль в его жизни». Никола Тесла потратил семь лет, прежде чем визуализировал индукционный электродвигатель, а открывателю ацетилхолина Отто Лёви потребовалось почти двадцать лет, прежде чем в двух ночных снах к нему пришло озарение. Почему же тогда в голливудских фильмах у каждого гения момент “Эврика!” возникает внезапно? Потому что зрители не могут сидеть и смотреть фильм двадцать лет или даже два года.

«Все гении умирают молодыми», – сказал комик Граучо Маркс. Однако статистика опровергает это утверждение; упрямая одержимость заставляет их жить дольше. Да, гении изменяют мир, но оказывается, что зачастую у них это выходит случайно. Иногда улучшение общественной жизни становится непреднамеренным следствием стремления творца спасти самого себя. Сколько шедевров создано ради духовного удовлетворения самих художников? Сколько великих книг написано авторами для себя, а не для читателей?

И наконец, мне со студентами в Йеле открылся один нелицеприятный факт, которого, возможно, следовало ожидать: многие великие умы оказываются не очень привлекательными людьми. В начале курса я неизменно спрашиваю студентов, просто чтобы вызвать смех и спровоцировать дискуссию: «Кто из вас считает себя гением? Все гении, пожалуйста, поднимите руки». В ответ робко тянется вверх пара несмелых рук и стремительно взлетают руки нескольких записных остряков, желающих покрасоваться перед окружающими. Затем я спрашиваю: «А кто из тех, кто не считает себя гением, хотел бы им стать?» В ответ поднимают руки примерно три четверти группы. На заключительном занятии курса я спрашиваю: «После знакомства со всеми этими гениями кто из вас все еще желает стать одним из них?» На этот раз утвердительно отвечает лишь четверть группы. Один студент высказался следующим образом: «В начале курса я об этом мечтал, но теперь не так уверен. Слишком многие из них просто одержимые, эгоистичные придурки – вряд ли кому-то захочется заполучить таких типов в друзья или в соседи по комнате». Ключевые слова: одержимость и эгоизм. Несмотря на всю пользу, которую привычки гениев приносят человечеству, запомните: с гениями всегда нужно быть начеку. Если вы работаете на гения, вас могут беспричинно обругать, оскорбить или даже уволить без выходного пособия. Если гений заведется среди ваших близких, вам предстоит убедиться в том, что для него (или для нее) работа или страсть всегда стоят на первом месте. И все же, несмотря на то что нас оскорбляют, делают ненужными, эксплуатируют или игнорируют, мы искренне благодарим судьбу за то, что «взяли одного из них в свою команду». Конечно, команда – это все мы, те, кто впоследствии извлекает пользу из достижений «нашего» гения. Перефразирую писателя Эдмона де Гонкура: «Почти никто не любит гения, пока он или она не умрет». Но впоследствии мы начинаем любить их за то, что теперь жизнь стала лучше.

Выражение признательности

Перефразирую известную пословицу: «Чтобы писать мои книги, нужна целая деревня». В число ее жителей входят четверо наших детей, которым посвящена данная книга; мои коллеги, доктора Фред и Сью Финкельштейн, наши лучшие друзья и энергичные соавторы на протяжении сорока пяти лет, и, наконец, самый придирчивый критик, моя любимая жена Шерри, которая по нескольку раз перечитывает каждое написанное мной слово. Кроме того, я в долгу перед моим агентом Питером Бернстайном, который сохранил веру в этот проект, и моим редактором в Dey Street/HarperCollins Джессикой Синдлер, которая обладает сверхъестественной способностью компоновать материал так, чтобы он смог завладеть вниманием современного читателя. Во время моего расцвета в Йеле я извлек большую пользу из проницательности и доброты нескольких уважаемых коллег, которые ежегодно посещали «курс гениальности» в качестве «приглашенных докладчиков». Среди них были профессор физики Дуг Стоун, у которого я многому научился; математик Джим Рольф; микробиолог, а теперь ректор Йеля Скотт Стробел и, наконец, директор по инвестициям Дэвид Свенсен, которого я всегда «приберегал» для последней лекции, потому что он, будучи щедрым филантропом, лучше всех понимал, что гению, конечно, нужны деньги, но умение их делать не является признаком гениальности. Кроме того, в течение многих лет я приглашал для проведения презентаций одаренного нейробиолога Кэролайн Робертсон, которая сейчас работает в Дартмуте, ныне покойную писательницу Аниту Шрив, покинувшего этот мир историка искусства Дэвида Розанда, предпринимателей Роджера Макнами и Кевина Райана, директора Метрополитен-опера Питера Гелба и выдающегося культурного провокатора Адама Глика. Работая с такой обширной темой, как гениальность, я постоянно искал помощи по конкретным аспектам и щедро получал ее от моего давнего друга Леона Плантинги (творчество Бетховена), Китти Фергюсон (Хокинг), Нобелевского лауреата Кипа Торна (идеация среди физиков), Лукаса Суинфорда (онлайн-образование) и президента Архивного центра Рокфеллера Джека Мейерса. Несколько человек любезно согласились критиковать отдельные главы книги, среди них мой сын Кристофер, невестка Мелани, коллега Кит Полк, соседи Пэм Рейтер, Кен Марш и Башар Неджидви, а также литературный овод Кларк Бакстер, который обладает особым талантом направлять жала острот и колкостей в цель, которую никто больше не видит. Спасибо вам всем!

Список иллюстраций

Иллюстрация 2.1. Метрополитен-музей, Нью-Йорк: Крейг Райт

Иллюстрация 2.2. Alamy Stock Photo

Иллюстрация 3.1. Alamy Stock Photo

Иллюстрация 5.1. Dennis Hallinan: Alamy Stock Photo

Иллюстрация 5.2. Janaka Dharmasena: Alamy Stock Photo

Иллюстрация 5.3. Science History Images: Alamy Stock Photo

Иллюстрация 7.1. IconicPix: Alamy Stock Photo

Иллюстрация 7.2. Martin Shields: Alamy Stock Photo

Иллюстрация 8.1. The Archives: Alamy Stock Photo

Иллюстрация 9.1. Австрийская национальная библиотека, Вена, набросок Моцарта Skb 1782j: Крейг Райт

Иллюстрация 9.2. Peter Barritt: Alamy Stock Photo

Иллюстрация 9.3. Alpha Stock: Alamy Stock Photo

Иллюстрация 10.1. Национальная библиотека Франции, Париж, набросок Моцарта Sk 1772o: Крейг Райт

Иллюстрация 10.2а. База данных Британского музея, инвентарный номер 1856,0621.1 (лицевая сторона листа): Wikimedia Commons

Иллюстрация 10.2б. База данных Британского музея, инвентарный номер 1856,0621.1 (оборотная сторона листа): Wikimedia Commons

Иллюстрация 10.3а. Национальная галерея, Лондон, unknown: Wikimedia Commons

Иллюстрация 10.3б. Лувр, Париж, Dcoetzee: Wikimedia Commons

Иллюстрация 12.1. Steve Vidler: Alamy Stock Photo

Иллюстрация 12.2. agefotostock: Alamy Stock Photo

Иллюстрация 14.1. Библиотека Кембриджского университета, дополнительная рукопись № 3958: Digital Content Unit

Об авторе

Крейг Райт – заслуженный профессор музыки в Йельском университете, где он ведет популярный авторский «курс гениальности». В свое время Крейг получил научные степени бакалавра музыки в Истменской школе музыки и степень доктора философии по специальности «преподавание и исследование истории классической музыки» в Гарвардском университете. В 2004 году, будучи стипендиатом Гуггенхайма, он был удостоен почетной степени доктора гуманитарных наук в Чикагском университете, а в 2010 году избран в Американскую академию искусств и наук. В 2016 году за выдающиеся успехи в преподавании награжден Йельской премией Сьюэлла, а в 2018 году за выдающиеся достижения в обучении – медалью де Вейна.