Судьбы узорчатая нить. Весенние истории бесплатное чтение

Лилия Максименко

Наверное, в каждом городе и даже в самой захудалой деревеньке найдется свой Иванушка-дурачок, над которым все смеются и норовят обидеть. В нашем городе таким был Валерка. Да что там в городе – он жил со мной на одной лестничной площадке, и наши матери дружили.

Валерка был младше меня на два года и везде таскался за мной, из-за чего многие думали, что он мой брат.

Как же меня это бесило! Я не хотел быть старшим братом дурака и, отодвигаясь от Валерки, говорил: «Это сосед. Увязался, придурок».

Валерка на меня не обижался. На самом деле он был не глупый, только сильно заикался. Все от него отмахивались: «Потом расскажешь». Когда тебе девять, некогда стоять и слушать Валеркины: «А-а-а-а». Есть дела и поважнее: покататься на лифте в соседней девятиэтажке, погонять мяч на площадке или смастерить лук и стрелы, как у Робин Гуда.

Да мало ли дел у мальчишек! А Валерка никак не вписывался в них. Ну, во-первых, он был младше. Два года, скажете вы, – пустяк. Нет. Это для взрослых и пять, и десять лет – пустяк, а когда ты ребенок, то это чуть ли не половина твоей сознательной жизни.

Потом: он заикался, и все над ним смеялись, передразнивая. И еще он ходил с игрушкой. Тягал везде с собой облезлую лохматую собаку с одним глазом. Когда-то она была белая и красивая, но со временем превратилась в желтую бесформенную мочалку.

Теть Нина – Валеркина мама – часто стирала собаку в машинке и подвешивала за ухо на балконе. В эти дни Валерка сидел дома и ждал, пока его Альфа высохнет. Без нее он не гулял.

В июле ребята с нашего двора разъехались. Кто в пионерский лагерь, кто к бабушке в деревню. Одним нам с Валеркой некуда было ехать, и мы слонялись без дела. В нашем дворе стояла большая песочница с деревянной крышей – грибочком на ножке. Мне давно хотелось поковыряться в песке, но я боялся, что ребята засмеют.

И вот в тот день я в нее забрался и запустил руки в горячий песок. Потом поднял ладошки с растопыренными пальцами и смотрел, как он стекает с них быстрыми струйками. Валерка сидел рядом на дощатом бортике в обнимку с игрушечной собакой. Недалеко от нас стояла лавочка с бледными, выгоревшими на солнце дощечками. На второй с краю было вырезано перочинным ножиком «Дима».

На лавочку сел мужчина в синей куртке. Он кутался в нее, съежившись, будто от холода, хотя на улице стояла жара. У него были короткие черные волосы ежиком и щетина. А еще колючие глаза. Маленькие и злые. Он зыркал ими по сторонам, словно искал что-то.

– А что ж ты такой большой – и с игрушечной собакой играешь? Пойдем, я подарю тебе настоящую, – подсел он к Валерке.

Тот завел свою пластинку: «А-а-а-а». Я стряхнул песок с руки и сказал ему: «Заткнись, придурок». Валерка замолчал. Мужик поднялся и пошел в сторону гаражей, что выстроились возле широкой лесополосы. На полпути он остановился и махнул рукой, зовя за собой. Валерка пошел, прижимая к груди Альфу.

Я смотрел ему вслед и только хотел крикнуть: «Стой!», как мужик, ехидно скалясь желтыми зубами, громко спросил у Валерки: «А брат не пойдет?» Меня аж подбросило от этих слов. Я вскочил на ноги и, стряхивая со злостью песок с брюк, крикнул, не поднимая головы: «Я ему не брат!» Сплюнул попавший на губы песок и пошел домой.

Больше Валерку я не видел. Он пропал. Мама, теть Нина и милиционер спрашивали у меня: «Где был Валерка в тот день?» Я мотал головой и ревел в голос. Я боялся. Боялся мужика с колючими глазами. Боялся, что они будут меня ругать за то, что не остановил.

Через три дня Валерку нашли в лесополосе изуродованным. Рядом лежала облезлая Альфа.

Его так и похоронили с ней.

Я слышал, как за стенкой кричала тетя Нина: «За что? За что ты его так? Что он тебе плохого сделал? Почему ты его не спас?»

Я подумал, что это она кричит мне, и залез в шкаф, прячась за мамин плащ. Я зажал уши руками, зажмурился сильно-сильно и плакал. В тот момент я хотел умереть вместо Валерки.

Потом пришла мама и вытащила меня из убежища. Тетя Нина за стенкой еще кричала, но уже потише. Мама сказала, что она проклинает Бога. Я успокоился. Значит, не меня.

Потом в нашем городе было убито еще несколько детей. Говорили, маньяк…

Прошло много лет, а мне не дает покоя одна и та же мысль: «Кто более ненормален: Валерка, маньяк или я, потому что промолчал?»

Ольга Манышева

Памяти Евдокии Николаевны Смирновой

(11.08.1923 – 03.03.2000),

сестры моей бабушки

– Вы Родину защищать хотите? – колючие серые глаза, казалось, впились в самую душу, вцепились репьем.

Дуся сглотнула:

– Хо-хочу… – голос ее вдруг предательски сел.

– Отлично, так и запишем: доб-ро-во-лец, – майор заскрипел пером по бумаге. – Вот вам, Евдокия Николаевна, повесточка. Двадцать пятого явиться на призывной пункт на Белорусский вокзал. Распишитесь.

Дуся невидящими глазами пробежала по бумажке и послушно вывела подпись аккуратным ученическим почерком.

На улице ее ждал жених – Володька, Рыжий. Он бросился к Дусе, едва она показалась в дверях военкомата:

– Ну что, что сказали? Зачем вызывали?

– Володь… Меня на фронт забирают. Двадцать пятого. Вот повестка.

Володька поспешно выхватил из рук подруги бумагу и уставился в нее округлившимися глазами. Дуся уткнулась в его плечо и наконец дала волю слезам.

– Но как же так! Почему тебя? Тебе ведь только восемнадцать! Как? – начал было он и осекся.

К маю сорок второго почти все их знакомые ребята были уже призваны. По идее, и сам Володька давно должен был оказаться на фронте, если б не работа – в секретном КБ. А сейчас, выходит, пришел черед девчонок…

– Ну-ну, Душа, не плачь! Ты ж у меня боец! – Рыжий погладил подругу по вьющимся волосам, спадающим на прямые плечи. Неловко и шумно чмокнул в щеку.

– Как лаптем по болоту! – Дуся засмеялась и вытерла слезы.

Ее глаза-полумесяцы с лучистой, чуть насмешливой, но всегда открытой улыбкой вновь засияли. За это Володька и любил ее – плясунью и гимнастку с веселым, легким нравом и быстрым и острым, как бритва, языком. Его Дуся была душой любой компании. Да ее все так и звали – Душа.

– Я буду тебя ждать, – прошептал Володька.

В назначенный день на призывном пункте царило уныние. Девушки плакали. Плакали их матери, сестры, подруги. Дуся не стала разводить дополнительную сырость. Подмигнула скучающему гармонисту и пошла плясать. Вскоре к ней присоединились и другие. Так и поехали – с музыкой.

Потянулись долгие месяцы разлуки, полные для Володьки томительного ожидания писем, а для Дуси – смертельных опасностей и испытаний. Смышленую и смешливую, с математическими мозгами и каллиграфическим почерком девушку прикомандировали к штабу. Там Дуся очень скоро навела порядок в делах: все бумаги были на своих местах, пронумерованы и подшиты. Работа кипела между боями – штаб перемещался вдоль линии фронта.

Молодая, симпатичная, веселая девушка очень скоро стала душой штаба. И очень многие бойцы были бы счастливы назвать ее своей. Ухаживали, смеялись шуткам скорой на язык Дуси, но границу никогда не переходили – знали, что в далекой Москве ждет ее жених. Однажды залетный посыльный фамильярно обнял девушку и полез было целоваться. Расправа была мгновенной:

– Отойди, нахал, а то зонтиком! – Дуся ловко выставила перед собой брезентовую скатку. Дружный хохот бойцов окончательно вогнал в краску незадачливого кавалера.

Прошел год, потом еще половина. Дуся получила звание лейтенанта. Письма из дома и от Володьки приходили не часто – просто не успевали за перемещениями штаба. К осени тот оказался в Латвии, в местечке Резекне.

Был холодный, дождливый ноябрьский день. Дуся собрала секретные документы и собиралась доставить их командиру на передовую, как вдруг противный пронзительный свист заставил ее присесть.

Снаряд разорвался недалеко. И еще один, ближе. Девушка переложила документы за пазуху – так надежнее! – и прикрыла голову жесткой папкой. Вовремя! На землянку обрушился «железный дождь».

Документы уцелели, голова тоже. Но пара осколков все же достигла цели: один пробил плечо и остановился возле самого сердца, второй пропахал половину тела и замер у правой почки…

В санитарном поезде свирепствовал брюшной тиф – его разносили вши. Ослабленный ранением Дусин организм тут же попал «под обстрел» этой заразы. Санитары обрили волосы наголо, но в тифозном бреду девушка этого даже не заметила. Тощая, лысая, почти совсем утратившая женский облик, она тихо лежала на полке, то проваливаясь в забытье, то ненадолго выныривая в тряский грохочущий мир.

– Как звать тебя, солдатик? – участливо спросил ее старый комиссованный вояка, попутчик.

– Володька, – даже тут Дуся нашла в себе силы пошутить.

И вот, наконец, Москва! От короткой встречи на Белорусском вокзале в памяти остались лишь глаза: полные слез мамины, испуганные – сестер, да смущенные, под рыжим чубом – Володькины.

Замелькала череда госпиталей. Мама навещала Дусю редко – много и тяжело работала. Старшая сестра Зина – тоже. Да и Володька всю дорогу пропадал в своем КБ. Зато младшая сестренка, студентка Валюша, приезжала почти ежедневно. Она-то и привезла под Новый год радостное известие: извещение о представлении к высокой награде – медали за Отвагу!

Рис. Ольги Манышевой

Отвага очень скоро потребовалась Дусе и в мирной жизни. Операция следовала за операцией. Ей сделали резекцию одного ребра, затем другого, но… застрявшие возле жизненно важных органов осколки так и оставались на месте. «Очень опасно», – разводили руками врачи.

Так «интересная больная», как сама себя называла Дуся, оказалась на приеме у самого академика Бакулева. Он-то и провел сложнейшую операцию по извлечению осколка, что сидел возле почки. Но второй осколок, тот, что притаился рядом с сердцем, пришлось оставить – слишком неудобная диспозиция, слишком высок риск.

– Ну-с, молодая барышня, – сказал Бакулев Дусе после операции, – Замуж вы, конечно, идти можете, но вот детей рожать я вам не рекомендую! Впрочем, как и носить тяжести. От нагрузки осколок может в любой момент сдвинуться и ранить сердце. Подавайте на инвалидность. Документы вам подготовят.

Вот и все… Бездетный инвалид… Что ж, пора объясниться с Володькой. Однако сам жених будто избегал разговоров – появлялся редко, вел себя отстраненно, боялся лишний раз прикоснуться к исхудавшему, израненному телу.

– Что, сломать меня боишься? – подшучивала над ним Дуся.

Разговор получился совсем коротким. Дуся сухо пересказала вердикт медицинского светила. Сказала, что поймет, если Володька теперь не захочет на ней жениться. Мол, мужу нужна жена здоровая. И услышала в ответ:

– Прости, Душа…

Душа простила, хотя горечь и поселилась в сердце – по соседству с осколком… Потрепала рыжие кудри, улыбнулась глазами-полумесяцами:

– Федул, чего губы надул? Кафтан прожег?

Шли годы. Постепенно зажили Дусины раны, зажила она своей, одинокой жизнью. Но одной она не была никогда! Всегда и везде ее окружали любящие люди – родные, коллеги и многочисленные друзья. Осаждали Дусю и любовники. Она шутила, отшивая очередного назойливого ухажера: «Я любовница самого Рокоссовского!» И ей непременно верили – столько харизмы и обаяния было в этой острой на язык, очень доброй и мудрой женщине.

И везде она была душой компании. Наша Дуся. Душа.

Юлия Заяц

Это был мой последний заказ: я решил, что пора на покой. Деньги есть, много – можно осесть где-то в тихом городке и вести неприметную жизнь.

Я так и сказал дону Марио.

– Что ж, воля твоя. Не хочу я отпускать тебя, но и держать не могу: ты выполнил обещание.

Он помолчал. Потом буркнул:

– Значит, на дно?

– Да, дон, там, где меня никто не знает.

– Хорошо, я прослежу, чтобы тебя не беспокоили. Вот, держи. – Он протянул конверт: – Здесь всё. Нужно закончить максимум завтра. Иди.

В отеле я достал из конверта 4 фото.

Молодая смеющаяся женщина, скорее даже девушка. И подробный перечень её перемещений в течение дня вкупе с разнообразной информацией.

Я углубился в изучение. И удивился: подозрительно легко всё складывается. Ну, не мне решать, я только исполнитель.

Постаравшись выбросить из головы её лицо, я занялся приготовлениями.

Должен произойти несчастный случай.

В этом я спец, недаром меня прозвали Органист: все мои объекты отправлялись к праотцам естественным, на первый взгляд, образом. Да и не на первый тоже – никто ни разу не заподозрил вмешательства со стороны.

Эта девушка с фотографии, журналистка, раскопала одну горячую информацию. И пока ни с кем ею не поделилась – проверяла.

Моя задача – не допустить окончания проверки.

Внезапно я понял, что снова держу в руках её фото, и в голове звенит тревожный колокольчик: что-то не так, как всегда.

Я доверяю своему чутью, оно ни разу не подводило. Нужно ещё раз всё обдумать…

***

Мы сидели на террасе. Джино уснул у меня на руках, а я должна была с минуты на минуту уходить, поэтому попросила Кьяру, няню моего Джино, сходить за коляской.

Выходя с террасы, она столкнулась с курьером:

– Сеньора Джанкарло? – спросил он.

– Нет, – засмеялась Кьяра, – сеньора вон там.

Я обернулась. Курьер держал огромную корзину жемчужно-белых роз.

– Поставьте сюда. – Я указала на стеклянный столик около дивана. – Кто прислал?

– В цветах карточка, сеньора. – Курьер поставил корзину на стол и повернулся уходить.

Я встала и, не выпуская Джино, заглянула в букет. Действительно, там алела визитка. Перехватив ребёнка поудобнее, я протянула руку к ней, и вдруг курьер, молниеносно оказавшись рядом, буквально выдернул корзину у меня из-под руки.

Мы встретились глазами.

– Не трогайте цветы – они отравлены, – прошептал курьер, и я увидела, что он далеко не так юн, как мне показалось вначале: на меня смотрели глаза взрослого мужчины.

От страха голос мой пресёкся, и я смогла лишь просипеть:

– Вы кто?

– Неважно. Вам срочно нужно исчезнуть. Берите ребёнка и уезжайте. Как можно скорее, у вас мало времени. Вот номер телефона (он достал из кармана карточку), позвоните по нему и скажите, что вы Шмель. Вам помогут. Только, ради всего святого, быстрее!

– Да кто вы такой?

– Моё имя вам ничего не скажет…

***

У неё ребёнок! Вот что было не так.

Я не смог этого сделать.

Со своим спящим сыном она напомнила мне донну Эсперансу – единственного человека, которому я был небезразличен.

Они обе так и стоят у меня перед глазами: донна Эсперанса и эта журналистка с сыном.

Что может быть прекраснее на свете, чем женщина с младенцем на руках, Мадонна?

Ничего.

Это просто что-то поистине божественное!..

***

Я улыбался, когда в мой номер вошли трое.

Я улыбался, когда начал в них стрелять.

Я улыбался, когда в ответ полетели пули в меня…

***

– Вот дьявол, он ещё улыбается…

Этого я уже не слышал…

Екатерина Адасова

Сегодня Тамара вышла из метро, чтобы добраться до типографии и забрать там небольшой тираж своей новой книжечки с маленькими рассказами. На автобусе проехать две остановки сложно: нужно перейти широкую улицу, потом через две остановки переходить две улицы. Проще было пройти вдоль домов, которые прижимались к метро сразу же, как только заканчивались ступеньки из-под земли.

– Главное, что предупредила Оксану, что приду за книгами.

Высокая, пышноволосая Оксана встречала авторов, которые приносили свои мелкие или крупные произведения, и спустя некоторое время выдавала им готовые книжицы.

– Приходите сегодня, потом книги принесут. Можем и заранее принести, – сообщила Оксана Тамаре, отвечая на ее звонок по телефону.

– Не беспокойтесь, подожду, когда принесут. У вас там приятно быть. Кофе угощают.

– Ждем вас, – прозвучал бархатный голос Оксаны.

Обычно Тамара получала свои творения в мягком переплете, а на этот раз издала книгу в твердом. И мечтала подержать такую книгу в руках. Книга была о грустном детстве Тамары, а оно у нее действительно было нерадостным.

– Смотри лучше под ноги, – напомнила себе Тамара.

Размечталась. Что теперь мечтать?

Зима заканчивалась. Солнце иногда задерживалось на несколько часов над городом. Чуть подтаявший снег превращался в лед, бугристый, острый. Идти Тамаре нужно было осторожно. Спешить она не хотела.

– Вот кусочек асфальта появился, – обрадовалась Тамара.

И хотя обувь у женщины была удобной, с нескользкой подошвой, она продолжала внимательно следить за каждым своим шагом. И одета она была по-зимнему, а не по-весеннему: стеганое черное пальто с серым искусственным мехом вокруг капюшона. В таком пальто она казалась круглой и легкой.

– Вот и памятник Ленину, – отметила Тамара.

Место это было историческим. В давние времена другого государства здесь на вождя покушалась полуслепая революционерка. Тамара даже хотела попасть в музей, который здесь существовал, но не нашла его на территории большого предприятия, теперь превращенного во множество мелких производств и контор.

В маленьком окошечке выписали Тамаре пропуск. Потом вертушка, две двери, и перед ее глазами вновь знакомое здание во всю ширину видимого пространства.

Только Тамара поставила ногу на первую ступеньку короткой лестницы, как ей на встречу вылетела Оксана:

– Спешу. Встреча с заказчиком, – произнесла на ходу. – Идите сразу на склад. Номер заказа по телефону скажу.

В распахнутой шубке летела Оксана к проходной, через которую только что прошла Тамара. Конечно, приблизительно Тамара представляла, где может быть склад, но и летом туда было идти не очень удобно. Да и хотелось ей зайти в уютную комнату, где кроме Оксаны еще много было других людей, которые занимались книгами больших и маленьких писателей.

– Придется идти, – подумала Тамара. – Сколько еще будет Оксана заказчиком заниматься?

Обычно Тамара не спешила выполнять указания других, особенно тогда, когда все в ее голове уже было намечено на этот день, на этот час.

– Старость пришла, – мелькнула мысль у женщины: – Делаю не то, что хотела бы.

Длинная дорожка, что тянулась вдоль здания, была чуть присыпана снегом. Следов не было видно. Не заметны были и островки асфальта, по которым можно было идти осторожно. Тамара сделала несколько шагов, посмотрела еще раз на здание, вдоль которого нужно было еще долго идти, и увидела над одной из дверей надпись черными буквами: «Музей покушения на Ленина».

– Вот, оказывается, где этот музей, – обрадовалась Тамара. – Вот и польза от похода на склад за книгами!

Но буквы названия музея вдруг резко сдвинулись вниз, а потом исчезли. Теперь перед глазами Тамары был только снег. Правая рука же ее лежала где-то впереди.

Полежав немного, Тамара постаралась встать. Никого вокруг не было. Она, опираясь на левую руку, попробовала встать на колени, но перевалилась на левый бок.

– Правую руку нужно поставить на место, – подумала вслух Тамара.

Думала она о руке так, словно это было чем-то отдельным – сумочкой или связкой ключей. Дотянувшись до руки, повернув ее, словно на шарнирах, приложила к боку. Теперь можно было и вставать. Осторожно вновь встала на колени и, чуть покачиваясь, приподнялась. В эту минуту раздался звонок. Левой рукой Тамара вытащила из кармана стеганого пальто телефон.

– Ваш номер заказа шестьдесят шесть тринадцать, – услышала Тамара бодрый голосок Оксаны.

– Не нужен уже номер. Я упала. Ухожу, – ответила Тамара.

За проходной была та же зима, которую уже поджимала весна. Тамара прислонилась к стене дома. Достала телефон, вызвала такси.

– В травмпункт, – сказала она водителю, назвав улицу, где жила. Рядом с домом был такой пункт.

Колеса желтой машины заскользили по черной колее на дороге. За спиной Тамары осталась типография, остались книги на складе. Остался и музей, который она искала. И нашла.

Марина Лисенкова

Жила-была чашечка. Сверкала белизной, заигрывая с лучиками солнца. Тонкой балеринкой парила в пространстве. И страшно гордилась синими полосками с золотом. Важничала, задирала нос, подставляла изящные линии для любования.

– Я тут самая красивая! – горделиво поблескивая, заявляла она своим соседям – бокалам и чайным сервизам.

Те молча сопели и не возражали. Только хитро переглядывались, когда на праздник чашка одиноко оставалась стоять на стеклянной полке.

Хозяйка уже давно поставила синеокую в шкаф. В юбилейный год коллеги презентовали ей эту нарядную чаровницу. Призывали из фарфоровой красоты пить чай и радоваться.

А хозяйка решила иначе:

– Не каждого дня такая роскошь! Для особого случая вещь. Пусть здесь красуется. Дорогая. Как-никак Ломоносовский завод. Кобальтовая сетка.

Вот и стояла долгие годы наша прелестница в стеклянном дворце. Торжества особого ждала. Но все зря. Хозяйка и не думала пользоваться подарком. И детям, а потом и внукам не разрешала:

– Разобьете! Пусть стоит. Все вам достанется!

Дети выросли и переехали. Им на новоселье своих сервизов надарили.

Потом повзрослели и внуки. Отправились жить в другой город.

– Бабуль, мы там все купим!

Так и прошла жизнь ломоносовской красотки в серванте. Скучно и одиноко. Изредка чашку доставали, крутили в руках. Вытирали пыль и ставили обратно.

А потом беда прокралась в дом. Хозяйка тяжело заболела. Врачи и медсестры стали частыми гостями в доме. Но не чай они приходили пить.

– Ой, какое чудо! – однажды заохала молодая женщина в белом халате, поглядывая на чашку.

– Возьмите, – прошептала хозяйка, – дарю.

– Что вы?

– Берите, берите. И чудите с этой чашкой каждый день. Особого случая не ждите. Не оставляйте радость на потом!

И поехала наша фарфоровая красавица в другой дом. Может, там ее жизнь чуть иначе сложится?

Татьяна Гусева

Новый сезон мы, как всегда, открывали на майские.

Команда у нас слаженная: ходим туристическими тропами уже несколько десятилетий. А начинали, как и многие, со студенческих вылазок.

Со временем в коллектив вливались дети, золовки, свёкры, кумовья и внуки. Но костяк оставался неизменным.

Главным организатором все эти годы оставался Дим Димыч. Со временем он превратился в сухощавого лысого деда. Но сохранил немногословность и высокую организованность.

А вот душа компании – это Нино. Обрусевшая грузинка, толстушка-хохотушка, певунья и кладезь народных приговорок. В каком-то давнем походе кто-то из детей назвал её «тётя Грузя».

Это прилипло вторым именем. И даже между собой мы называли её так. Когда приезжали внуки, тётя трансформировалась в «бабу Грузю». И если слышны взрывы хохота, значит, она сказанула что-то солёненькое.

Дети и внуки – отдельная тема в наших походах. Как только приезжали на место, все дети становились общими: сделать замечание, а особенно похвалить и научить чему их может любой взрослый.

В этот раз обустройство поляны, как обычно, проходило слаженно и без напряга: каждый знал, чем заниматься, поэтому суеты не было.

Палатки поставили вокруг костра. За дровами ушли постоянные дровосеки – Сергей да Кирилл – и малышню прихватили.

Кухню обустраивали Верочка и Жека. Их задача создать условия для Михалыча, нашего шеф-повара.

Жека ходил кругами вокруг старой березы и пел ей дифирамбы:

– Крепенькая моя, сучковатая, приготовила для нас готовые крючочки.

Михалыч половнички-кастрюлечки развесит, готовить будет со страстью, в залепуху свою фирменную ещё пясточку любви добавит.

Главная фишка залепухи – крышка из теста. В котелок Михалыч бросает, что душа попросит: или крупы миксует, или картошку с тушенкой. А вот приправы и лепешка из теста – и есть секретный секрет залепухи.

Не так просто намешать тесто в лесных условиях, а потом не спалить его на открытом огне костра.

Туристическое счастье вовсю сияло над стоянкой. Небо было лазоревым и высоким. Ветерок нежно ласкал молодые листочки на деревьях и наши бледные лица. Птицы разбавляли своими трелями людской гомон.

Высунув языки, Алинка и Сергуня под началом Дим Димыча мастерили луки и стрелы из прутьев. Сегодня вечером будет стрельба по карте области – таким способом мы выбираем новые места для путешествий.

Рыбаки на берегу готовили снасти для вечерней зорьки. Уху Михалыч тоже готовит фирменную, с пшеном.

Запахи отварной картошки, свежесваренного глинтвейна и сосновой смолы напитали воздух и вызвали у всех обильное слюноотделение.

– Мы слишком редко видимся, чтобы при встрече чай пить, – приговаривала баба Грузя, добавляя корицу в котелок.

Вдруг поляну накрыла темнота. Ничего не понимая, все, как по команде, посмотрели вверх.

– Сейчас дождь хлынет, быстро все по палаткам, – крикнул Дим Димыч.

– Не сахарные, чай. Дождя бояться – в лесу не встречаться, – брякнула баба Грузя, подхватила Алинку и Сергуню и нырнула в ближайшую палатку.

Небо загрохотало. Ветер завыл без остановки одной нотой густого баса.

Началась страшная перекличка треска: хрясь, хрусь, храк. Крупные деревья ломались, как спички.

Ужас сковал нас. Кроны деревьев обламывались и накрывали палатки лохматой крышей.

Старую березу, которую так нахваливал Жека, вывернуло с корнем. Она со страшным грохотом упала на костер, и поляна исчезла под её ветками.

Сосны ломало на острые стрелы. Они взлетали, падали, впивались в землю и протыкали палатки.

Тишина наступила мгновенно и неожиданно.

Опять стало светло и спокойно. Небо вернуло голубизну, птицы зачирикали, и запахло потушенным костром.

Прошло всего пятнадцать минут. Пятнадцать минут страха, грохота и потерь.

Дети плакали, взрослые выпутывались из разноцветных тряпок, которые всего четверть часа назад веселили лес яркими пятнами.

Началась перекличка, искали детей и родителей.

– Где Дим Димыч? Не слышно его. У него списки всей команды, – сначала раздраженно, а потом обеспокоенно стали спрашивать друг друга.

Дим Димыча нашли под березой. Его голова была раздавлена стволом, а острый сук вонзился в живот.

– Нужно срочно вызывать скорую и полицию. Телефоны работают? Кто ещё пострадал?

Та же береза придавила и Жеку. Его лицо было сильно исцарапано, а вот рука разбухла и посинела.

– Где баба Грузя? Её не слышно.

Кинулись в палатку, вернее, стали ворошить серебристые тряпки, которые ещё полчаса назад были космической палаткой.

Увидели всю в крови бабу Грузю. Она закрыла собой Алинку и Сергуню. Острый сосновый сук торчал из её спины. Ребята тихонечко скулили.

Смерч «Мари» пронёсся узкой полосой через весенний лес. Березы и сосны были обломаны и повалены: стволы раздавлены, будто огромный великан тропинку для себя протоптал.

А наша радостная стоянка превратилась в поле боя.

Спасатели и скорая приехали минут через тридцать. Дим Димыч умер. Жеку, бабу Грузю и ещё несколько человек отвезли в больницу. Дети не пострадали, только сильно напугались.

Неделю назад позвонил Жека и сказал, что баба Грузя постоянно молчит. Только иногда улыбается, а голова и руки у неё мелко трясутся.

Больше мы никогда не собирались нашей дружной командой.

Ольга Манышева

Лет десять назад в самом начале весны я оказалась в маленькой частной гостинице на берегу Черного моря. Гостиница носила романтическое название: «На погашенном маяке». Она и с виду немного напоминала маяк – толстые, скругленные, увитые кудрявым плющом стены да сверху маленькая застекленная мансарда, похожая на башенку.

Там-то хозяйка гостиницы Алла – уже немолодая, худощавая и смуглая женщина – и приготовила мне постель. Мне показалось это немного странным – внизу было полно пустых комнат, гостиница не в сезон пустовала.

– Отсюда самый красивый вид, – словно прочитав мои мысли, бросила через плечо Алла.

И правда – из широкого, во всю стену, окна открывалась потрясающая панорама: море с трех сторон. Впрочем, сейчас мне было не до любования видом – я едва держалась на ногах после долгой дороги. Проводив взглядом последний луч скатывающегося в море солнца и пообещав себе вскоре сполна насладиться всеми причитающимися мне за пятьсот рублей в сутки красотами, я разделась и рухнула в кровать. Плевать на чемодан, завтра разберу. Завтра, все завтра… Какое же блаженство – вытянуться на прохладной, точно морская вода, простыне!

– Пи-ип!

О, нет! Телефон разрядился! Еще в аэропорту он начал подавать жалобные сигналы и сейчас недвусмысленно давал понять, что если его не зарядить, то завтра не будет ни звонков домой, ни красочных фотографий.

Я села на кровати и принялась шарить в рюкзаке. Зарядника не было. Вылезла из-под одеяла, включила свет. Открыла чемодан и начала рыться в нем, уже наперед зная, что это напрасный труд. Забыла! Вот растяпа! Как теперь быть? Делать нечего – придется идти к Алле, просить зарядник у нее. Со стоном я вновь натянула джинсы и вышла из комнаты.

Внизу было темно. Лишь на большой полуоткрытой веранде, служившей летней гостиной, угадывался слабый свет. Тусклый огонек свечи плясал на дальнем столике. За ним сидела Алла, опустив лицо на скрещенные руки. Черные с серебром волосы дождем укутывали плечи. Вся ее фигура выражала такую неизбывную скорбь, что я невольно замерла на месте.

«Бог с ней, с этой зарядкой, в конце концов! Завтра утром куплю где-нибудь», – пронеслось у меня в голове. Я сделала было шаг назад, деревянная половица предательски скрипнула. Алла медленно подняла голову. На меня смотрели бездонные глаза. Точно черное небо, точно черное штормовое море. В них плескались невыплаканные слезы.

– Садись, раз пришла, – услышала я глухой, хриплый голос и как загипнотизированная опустилась на стул.

Хозяйка придвинула ко мне чашку и плеснула в нее темной струей из пузатого чайника. В нос ударил пряный травяной запах. Я сделала глоток, внутри разлилось тепло.

– Двадцать лет назад я потеряла здесь разом двоих, – Алла пригубила напиток из своей чашки, немного помолчала и заговорила вновь. Голос ее зазвучал четче, сильнее. – Я была тогда еще молодая, как ты сейчас. Активная, жизнерадостная, веселая. И очень счастливая. У меня был муж. Любимый муж…

Он работал смотрителем маяка в пяти километрах отсюда. Я частенько носила ему еду. Мы любили стоять, обнявшись, в маленькой башне на самом верху маяка и смотреть на мчащиеся на нас волны. Иногда они были кроткие и тихие, в другой раз – дикие и яростные. Все, как в жизни. Как в нашей жизни…

В дни, когда случался шторм, муж оставался на маяке. Я же сидела дома и не находила себе места от волнения. Мне казалось, что волны разрушат старые стены, и море отнимет у меня любимого. Но каждый раз, спустя два или три безумных дня, он возвращался. И не было на свете человека счастливее меня!

Алла подлила нам тягучего травяного напитка и продолжила рассказ:

– Мы долго не могли иметь детей. Ходили по врачам, проверялись, лечились от чего-то. И я, и муж были здоровы, но бог не давал нам детей. А потом, видно, сжалился и решил дать. Уж лучше бы он этого не делал! – Алла подняла к небу сверкающие глаза. – Это была насмешка, жестокая шутка! Дать, чтобы сразу отнять. Отнять с лихвой. Забрать у меня все!

Она уронила голову на руки. Я не знала, что делать – уйти, оставив ее наедине с воспоминаниями, или попробовать как-то утешить. Хотя она явно не нуждалась ни в чьих утешениях. Пока я раздумывала, хозяйка моя взяла себя в руки. Подняла голову, отхлебнула из чашки и заговорила вновь. Голос ее сбивался, звучал то громко, то совсем тихо, иногда спускаясь до шепота:

– Я забеременела… Мы летали, как на крыльях. И все делали вместе. Вместе! Обустраивали дом, детскую. Муж принес кроватку, купил зачем-то заранее большую коляску. Голубую. Он был уверен, что непременно родится мальчик. А мне было все равно. Все равно… Я просто была счастлива!

Муж боялся оставлять меня одну. Он хотел каждую минуту быть рядом. Дни, а особенно ночи, когда бушевал шторм, были мучительны для нас обоих. Особенно для него. Он, как раненый тигр, метался в башне. Там, на маяке. Боялся, что здесь непременно что-нибудь случится, пока его нет со мной. Нет со мной…

И однажды это случилось… Роды начались внезапно, на три недели раньше срока. В самый шторм. Море ревело и металось. И я металась. И ревела. От боли! Ветер оборвал провода, и разом стало темно на улице и в доме. Сверху лились потоки воды, сверкали молнии, а гром был такой, что я не слышала своих криков…

Мне стало страшно. Как никогда в жизни! Я захотела выйти на улицу. Плевать на грозу! Хотела найти хоть какую-нибудь машину и просить отвезти меня в роддом. Я больше не могла оставаться здесь одна. Мне нужна была помощь. Я оделась и пошла к двери. Но тут меня скрутил такой приступ боли, что потемнело в глазах. Я упала и потеряла сознание…

Алла замолчала. Я сидела напротив нее, затаив дыхание и ждала продолжения рассказа. Ждала и боялась услышать то, что было дальше.

– Я пришла в себя от прикосновения рук. Больших рук моего мужа. Он теребил меня, бил по щекам и кричал: «Очнись!» Такого страшного голоса я никогда у него не слышала. Тело было словно не мое, внизу все горело огнем. Я опустила глаза и увидела море крови. И в нем маленькое тельце. Холодное, перепачканное кровью тельце… Это и правда был мальчик. Наш маленький сын. Сын… Которому так и не суждено было увидеть своих родителей!

Муж словно обезумел. Он кричал, что это он виноват – оставил меня одну. Он рычал, как раненый зверь. Проклинал небо и море. Грозил кулаком, метался по комнате. А потом вдруг выскочил за дверь и побежал к берегу…

Я ждала, но он не шел обратно. Тогда я доползла до порога и выглянула наружу. Было ясное утро. На берегу никого не было. Никого. Только утихшие волны шуршали о гальку, да чайки пронзительно кричали, словно пытались мне что-то рассказать…

Больше я ничего не помню. Соседи нашли меня и вызвали скорую. Меня увезли в больницу. Ребенка тоже куда-то увезли. Соседка здесь прибралась, вымыла полы. Чисто вымыла.

Я была еще в больнице, когда ко мне пришли. Сказали, что нашли на берегу тело. Это был он… Он! Мой любимый! Море отняло у меня его… Отняло у меня все!

Рис. Ольги Манышевой

А я осталась. Осталась здесь. Это было не-вы-но-си-мо! Сколько раз я пыталась уехать! Но разве от себя убежишь? И каждый раз я возвращалась… Сюда… Где мы были так счастливы! Где остались мои любимые… Ах, как часто в шторм я стояла здесь, на берегу, и ревела громче бури! Я мечтала шагнуть прямо в бешеное море! Сделать всего один шаг! Один маленький шаг… Но я и не могла. Не могла… Как же я проклинала себя за это! Я приползала домой и наливала себе вина. Смотрела в отражение в кружке и спрашивала себя: зачем? Зачем я живу?

А потом, в одну темную штормовую ночь, раздался стук в дверь. Я открыла. На пороге стоял совсем молоденький парнишка. Почти ребенок. Наш сын был бы таким же. Непогода застала его в дороге. Я впустила его. Накормила, постелила постель. Наутро он ушел… Как ушли те, другие. Такие легкие, тихие шаги…

А я опять осталась одна. Но теперь я знала, зачем мне жить. Я устроила в доме гостиницу, двери которой всегда открыты для путников. Особенно в непогоду. Я решила, что это будет что-то вроде маяка для всех, кто нуждается в приюте. Денег я беру совсем немного, только чтобы хватало содержать дом. Ведь мне ничего больше не нужно…

Алла замолчала. Разлила нам остатки напитка, залпом осушила свою чашку. Я тоже допила до дна. Голова слегка кружилась, а тело, напротив, стало очень легким, почти невесомым. Я поднялась и пошла в мансарду, так напоминавшую башенку маяка.

Наутро я проснулась бодрая, отдохнувшая, будто и не просидела полночи без сна. Оделась, спустилась вниз. Алла хлопотала у плиты и что-то напевала. Не оборачиваясь, она кивнула мне и продолжила заниматься своим делом.

Я вышла на улицу. Море приветливо шелестело, тихо бились о гальку мелкие волны. Я постояла немного и пошла вдоль линии прибоя.

Незаметно пролетела неделя. С Аллой мы виделись редко и почти не говорили. Но когда я уже собиралась уезжать и сошла вниз с чемоданом, она вдруг взглянула мне прямо в лицо черными, как штормовое море, глазами и тихо сказала:

– Если хочешь, возвращайся. Потом. Продолжишь жизнь в этом доме-маяке.

Мы обнялись на прощание. Я уехала.

Шли годы. Впечатления от той встречи сгладились, притупились. Но до сих пор я часто вижу во сне море – то тихое и кроткое, то бушующее, яростное – и маленький, увитый плющом домик, похожий на маяк.

Юлия Заяц

Той весной я влюбился.

Вика была самой яркой в нашем классе. Ну ещё бы – её отец, военный лётчик, без конца мотался в загранку. Так что вполне естественно, что его единственная дочь выглядела как картинка.

А если добавить к этому золотистые локоны, глаза цвета весеннего неба и ямочки на щеках – было от чего потерять голову, согласитесь.

Однако я не торопился излить душу.

Во-первых, вокруг неё вечный рой поклонников не чета мне: Борька, например, – лучший спортсмен района. Или Вовка, который крутит дискотеки.

А тут я – заика из обычных. Единственное моё достоинство – высокий рост. Ну, и сильный я был всегда. Но это потому, что матери во всём помогал. Она одна нас с братом растила, без отца. Вот я и старался всю домашнюю работу на себя взять, чтоб ей полегче было.

А во-вторых, Генка, мой младший брат. Он всюду за мной хвостом ходил. Какие уж тут свидания, с таким багажом, кто на меня посмотрит. Так что страдал я молча, лишь издалека любуясь Викой.

Потом наступили летние каникулы, и мать отправила нас с Генкой к бабке в деревню. А там не особо поразмышляешь: то огород, то ночное, то пятое, то десятое… В общем, дел полно. Я даже решил, что всё прошло.

Но когда увидел 1 сентября, что она ещё красивей стала, сердце ухнуло куда-то вниз и забухало молотом в ушах.

После уроков ребята остались обсуждать, куда пойти отпраздновать начало последнего учебного года. Я не собирался никуда идти: мне нужно было забрать Генку из сада и сложить в поленницу дрова. Нам вчера как раз привезли их целую машину, и я не успел всё убрать. Какие уж тут посиделки. Кто-то из ребят засмеялся над этим, а Вика его одёрнула:

– Тихо, ты ничего не понимаешь. Андрей, – обратилась она ко мне, – а давай мы тебе поможем? Тогда ты сможешь пойти с нами. – И не дожидаясь моего согласия, скомандовала: – Так, сегодня в два все собираемся у Андрея. Поможем человеку.

Я удивился, когда пришёл почти весь класс. Мы действительно быстро управились с дровами, а девчонки развлекали Генку, чтоб не путался под ногами.

Тут как раз мать вернулась с работы и только руками всплеснула, увидев результат.

– Спасибо, детки, – говорит. – Иди, Андрюша, погуляй, а то совсем я тебя загоняла.

Генка собрался было с нами, но мать ему что-то на ушко прошептала, и он остался с ней.

В общем, в тот день Вика от меня не отходила. И вечером, когда я её провожал домой, пригласила меня на день рождения к себе через месяц.

Конечно же, я пришёл.

Там была тьма народу. И Борька с Вовкой тоже. Угощали такими вещами, о которых я и не слыхивал. И ещё вино было, и коньяк, и ликёры разные.

Я до этого никогда не пил спиртное. Мать говорила, от него все беды. Она и отца выгнала, когда увидела, что выпивка для него важнее всего стала.

– Ты, сынок, – говорила она мне, – даже не прикасайся к вину, ни к чему это хорошему не приведёт.

Ну, а тут Вовка с Борькой увидели, что я не пью, и начали подзюзюкивать: мол, что я за мужик, если за материну юбку держусь до сих пор.

Я и выпил…

Пришёл в себя от того, что меня отец Викин за плечи держит и кричит в ухо:

– Остановись, Андрей! – и ещё кому-то: – А ну брысь отсюда!

Потом мне Вика рассказывала с каким-то восторгом даже:

– Борька с Вовкой начали подкалывать тебя, что, мол, мало пьёшь и всё такое. А ты разозлился, побелел весь и драться к ним полез! Ох, если б не отец, туго бы им пришлось! Ты вон какой у меня сильный!

Так и сказала: «у меня».

Я прямо обалдел от этих слов. А она поцеловала меня и говорит:

– Давай встречаться? А то сам ты, я вижу, вряд ли решишься предложить! – и смеётся.

И вот весь 10 класс мы вместе ходили то на каток, то в кино, то просто гуляли. Я готов был летать от счастья!

Мать только вздыхала и раз за разом твердила:

– Не пара ты ей, сынок, совсем не пара.

– Да ладно тебе, мам, всё же хорошо! – отмахивался я.

…Подошёл конец учебного года. И как-то Викин отец мне говорит:

– Меня отправляют в длительную командировку за рубеж. Мы бы не хотели, чтобы Вика оставалась одна. Как ты смотришь на то, что вы поженитесь?

Конечно, я согласился, а вы как думали?

Сыграли мы свадьбу практически сразу после выпускного, переехали в столицу (у них там, оказывается, квартира тоже была) и зажили семейной жизнью.

Тут выяснилось, что жена моя совсем ничего не умеет делать – только наряжаться и танцевать. Да и не хочет.

Ладно, посмеивался я, мне не в тягость, я не безрукий. Детишки пойдут – и научится.

А весной умерла моя мать. Как-то враз. Врачи только руками разводили и не могли ничего толком объяснить.

…С похорон мы возвращались вместе с Генкой. Я забрал его к себе – маленький он ещё, 8 лет всего, нельзя ему одному. Как мог утешал его, говорил, что маме там лучше, чем здесь. А он всё ревел. Я и сам еле сдерживался, честно.

В общем, приехали мы, поднимаемся домой. Выходим из лифта, а из нашей квартиры музыка грохочет.

Открываю дверь, захожу… и вижу свою жёнушку ненаглядную в обнимку с Борькой. Оба полуголые и пьяные…

* * *

…Весна борется с зимой. С переменным успехом. То зима побеждает, то весна…

А потому и в этой истории, дорогой читатель, будет две развязки. Попробуй выбрать: какая тебе ближе?..

Зима торжествует

Померкло у меня в глазах.

Очнулся от воя какого-то.

Оборачиваюсь, вижу – Генка забился в угол и воет. Я к нему сунулся, вдруг смотрю – нож у меня в руке. В крови.

А на диване – Вика и Борька. И не дышат оба.

Вот такая история.

Весна побеждает

Помутилось у меня в голове – словно покрывалом накрыло. Очнулся от грохота и боли в колене. Стою на четвереньках, рядом стул валяется – об него что ли споткнулся?

Передо мной Генка на полу, тяжело дышит, трясётся весь.

– Стул в меня швырнул, паршивец? – спрашиваю.

Опускаю глаза – нож держу. Большой, кухонный. И когда только схватить успел?..

И соображаю вдруг, что вой слышу – высокий, кошмарный, на одной ноте. Оборачиваюсь, вижу – Вика сидит белее полотна и воет.

Отбросил я нож в угол, Генку обнял, ничего, мол, всё в порядке, спасибо, уберёг от беды.

И тут Борька влез:

– Ты, старик, всё не так понял. Я тебе всё сейчас объясню, – и, обернувшись к Вике: – Да замолчи ты, дура!

Вика и замолчала, как будто выключили её.

Не стал я слушать никаких объяснений, забрал Генку и уехали мы обратно в материн дом.

Ничего, проживём как-нибудь.

Людмила Клименко

В Лидочку Куприянову были влюблены все мальчики подготовительной группы детского сада, куда перешел Сережа Арефьев. Кто такая Лидочка и чем уж она так хороша, Сережа не знал. Во время тихого часа его ввел в курс дела Костя Петров, чья кровать стояла рядом. Шепотом рассказал, какая воспитательница добрая, какая не очень. Тогда же и сообщил про мальчиков, влюбленных в самую-самую из всех девочек.

Раз так, решил Сережа, видимо, и ему придется влюбиться в Лидочку. Для начала неплохо бы выяснить, как она выглядит, и он попросил Костика показать ему Куприянову.

Сережа внимательно разглядывал Лидочку. Девочка как девочка. Сарафан, два хвостика. Сначала она показалась ему кривлякой и воображалой. Но раз в нее влюблены, значит, это не зря. Не дураки же все мальчики, сделал он сам собой напрашивающийся вывод. Себя Сережа тоже дураком не считал, а потому тут же почувствовал влюбленность в Лидочку.

На прогулке он внимательно наблюдал за девочкой. Ему показалось странным, что Лидочка сидит на скамейке, глядя куда-то вверх, потом вскакивает, бежит к кустам, растущим под высоким деревом, исчезает в их зарослях, возвращается и вновь усаживается на скамейку. И так несколько раз.

Петров объяснил: в кустах Лидочка целует тех мальчиков, кто сумел забраться на четвертую ветку дерева и спуститься вниз. Костика ещё ни разу не целовала. Он пока выше третьей не может вскарабкаться.

– А зачем нужно забираться на дерево?

– Ты что?! Ты же рыцарь! Значит, должен совершать подвиги во имя дамы сердца. За подвиг она наградит тебя поцелуем.

Сережа по деревьям лазать не умел. Вернее, ему никогда это и в голову не приходило. Во-первых, случай не подворачивался. А во-вторых, он боялся высоты.

– А если не полезешь, что будет? – спросил он у Костика.

– Совсем не лезть нельзя. Тогда ты лох, и над тобой все мальчики будут смеяться, и Лидочка тоже.

Весь день Сережа думал, как быть и что делать. Ночью ему снились смеющиеся над ним Лидочка и мальчики. Утром Сережа впервые не захотел идти в садик: он уже заранее знал, что на дерево ему ни за что не залезть, а лохом слыть совсем не хотелось.

На прогулку он вышел последним, одевался долго, тянул время. Когда все же вышел, увидел, как пухленькая девочка в шапочке с большим розовым помпоном перебегает от одного ребенка к другому, пытаясь забрать разноцветную игрушку, которую дети перекидывают друг другу. Вдруг игрушка высоко подлетела и скрылась в кроне дерева. Девочка заплакала навзрыд под издевательский детский хохот.

Сережа рванулся к дереву, разглядел застрявшую в вышине игрушку и полез по веткам. Ему не было страшно, он был слишком зол для этого. Добрался к игрушке – это был разноцветный зайчонок, – сунул за пазуху и собрался спускаться. Посмотрел вниз, и ему стало страшно – такой далекой показалась земля.

Что делать? Звать на помощь? Нет уж. Как-нибудь сам. Сережа осторожно, ощупывая и крепко обхватывая каждую ветку, начал движение вниз. Он спускался целую вечность. Голова кружилась, пот тек по спине и лбу. Наконец, вот и последняя ветка. Теперь нужно спрыгнуть и все. И все! Легко сказать. А вот как сделать? Не сидеть же здесь вечно. Сережа зажмурился и спрыгнул с ветки.

Полежал, медленно открыл один глаз, потом другой. Увидел склонившуюся над ним девочку в шапочке с большим розовым помпоном, надвинутой на огромные черные, как маслины, глаза.

– Ты не ушибся? Тебе больно? – спросила девочка.

– Нет, – Сережа вынул из-за пазухи игрушку и протянул ей. – Какой забавный у тебя зайчонок.

– Это моя любимая игрушка. Его зовут Клёпа. А меня Маруся.

– Красивое у тебя имя, – сказал мальчуган. Хотел сказать, что глаза тоже очень красивые, но не решился.

Сережа поднялся, Маруся помогла ему отряхнуть джинсы и куртку от налипшего мусора.

В это время подошла Лидочка в компании мальчиков. Они с восхищением смотрели на Сергея Арефьева. Ещё бы! Никто из них не забирался так высоко: зайчонок застрял между седьмой и восьмой ветками.

– Ты заслужил награду, рыцарь, – Лидочка сделала шаг в сторону Серёжи под завистливые взгляды остальных мальчиков.

Сережа прошел мимо нее и сбившихся в кучку ребят:

– Я не хочу быть твоим рыцарем, – сказал он, поравнявшись с Куприяновой и глядя ей в глаза.

Потом вернулся к Марусе, взял ее за руку и повел за собой.

Алена Шульева

Войдя в квартиру, Ника услышала звуки в спальне. Девушка удивилась и пошла на шум.

Легко открыв дверь, она застыла на пороге. Картина была до обыденности банальна. В кровати она увидела своего Стаса и мелькнувшую белокурую прядь. Хозяйка пряди проворно спряталась под одеяло.

– У вас есть пятнадцать минут, чтобы покинуть мою квартиру. Твои вещи, дорогой, я передам с курьером. – Внешне Ника осталась спокойной и холодной.

Повернувшись, она вышла из спальни.

«Какой же длинный коридор в моей квартире. Прихожая. Дверь. Да, дверь! Быстрее! Открыть, выйти! Выйти!»

В голове звенела тишина. И только кто-то подавал команды, направляя Веронику в нужном направлении.

Ее руки непроизвольно сжались в тугие кулаки. Злость, обида, унижение сплелись в большой тяжелый ком и давили в солнечное сплетение. Ком разрастался, заполнял легкие, добирался до горла.

«Воздуха. Нужно немного воздуха. На лестницу. В лифт нельзя. Вдруг кто-то из соседей увидит. На лестницу! Быстрее! Ну! Быстрее!» – Ника распахнула дверь на лестничную площадку. И пустилась бегом вниз. Открытым ртом она судорожно хватала воздух, пытаясь вдохнуть глубже.

Слёзы обжигающе-горячими капельками собрались в уголках глаз.

«Нельзя! Ни за что! Не здесь! Реветь нельзя!»

С этой мыслью Ника выскочила из подъезда. Ее машина стояла тут же. Она стала укрытием, спасением.

«Ехать. Здесь оставаться нельзя», – Вероника повернула ключ зажигания и вцепилась в руль. Руки не слушались. В таком состоянии далеко не уедешь.

Девушка медленно вырулила из двора и повернула в соседний. Припарковалась. Руки безжизненно скользнули на колени. Слёзы свободно покатились, до боли обжигая щеки.

Она плакала молча. Без единого звука.

В этот момент Нике показалось, что всё исчезло: и только что народившаяся весна с ее нежно-зелеными почками, и яркое голубое небо, и веселое солнце.

Перестали существовать и все звуки. Ребятишки на детской площадке беззвучно открывали рты, воробьишки на деревьях переглядывались, пытаясь выдавить из себя привычный «чирик». Исчез даже собственный голос. Да и вся ее жизнь исчезла, закончилась. Там, в спальне, под одеялом, с белокурой прядью…

Вероника долго сидела в машине и пыталась понять, как такое могло произойти. С ней. Именно с ней.

Умница и красавица. Папина дочка – его любимица. Отец, известный в городе бизнесмен, очень ею гордился. Сам занимался воспитанием и образованием. И никогда не баловал.

Она не была ни гордячкой, ни частью «золотой молодежи». У нее всегда была мечта – собственный бизнес. При этом папа с детства внушил ей, что деньги – не цель, а средство. Средство устроить свою жизнь и помочь другим. Ника привыкла жить по этому правилу.

И на пустяки не разменивалась. Еще в старших классах школы она поняла, что многие видят в ней только богатую наследницу. Поэтому очень придирчиво подбирала окружение. В свой близкий круг впускала лишь избранных.

Она принимала ухаживания парней, но дальше вечерних прогулок дело не заходило. Вероника всегда знала, что встретит того, единственного.

И встретила. Однажды. В собственном книжном издательстве, которое она создала с помощью отца.

Всё в тот день было обычным. Ничем не примечательный весенний день. В меру хмурый, с редкими лучиками солнца. Обычная суета в издательстве.

Необычным оказался только посетитель: высокий, ладный, красивый. Даже слишком, до слащавости. Уверенный в себе сверх меры. Он сразу прошел в кабинет Ники, легко отстранив секретаршу.

– Это мои рассказы, я хочу издать сборник, – с порога заявил вошедший. Прошел к ее столу и положил на него папку. – Станислав Огневой. Это мой псевдоним.

Он как будто знал, что решение об издании того или иного автора Ника всегда принимала сама.

– Я должна прочесть ваши рассказы. Потом приму решение, – спокойно ответила владелица издательства, дав понять, что встреча окончена. Но внутри у девушки что-то ёкнуло, встрепенулось.

Рассказы оказались, честно говоря, так себе. Правда, Вероника считала, что изредка нужно выпускать и такие. Всё-таки в них было что-то этакое, что заставляло дочитать их до конца.

А жизнь самой Ники с того самого дня круто изменилась. Стас появлялся в издательстве ежедневно. Очень красиво ухаживал и добивался ее благосклонности. Девушка даже не заметила, как они стали жить вместе в ее квартире.

Она была уверена, что встретила наконец-то того, кого так долго ждала. Своего «принца на белом коне». Нежный, заботливый, он внушал ей любовь и доверие. Ника с головой ушла в свое чувство.

– Знаешь, я решил написать роман, – как-то начал разговор Стас.

– Хорошая идея, – поддержала Ника.

«Он конечно, не гениальный писатель, но крепкий мастеровой, – подумала она. – А вот Олеся Васильевна – редактор от Бога. Доведет до ума его роман. Мы его еще хорошо продадим».

Через несколько дней она пришла домой раньше обычного и застала Стаса.

– Я уволился, – не дожидаясь вопроса, ответил он на ее удивленный взгляд. – Ну не могу же я работать и писать роман. Нужно сконцентрироваться на чем-то одном. Я выбрал творчество.

– Ты прав, – согласилась Ника. – А моего заработка нам хватит.

Она улыбнулась и прильнула к любимому.

С тех пор прошло уже два года. Стас «писал» роман. Правда, Ника до сих пор не увидела ни одной написанной страницы. Но надежды все еще не теряла.

Она поддерживала Стаса, создавала ему все условия. А он становился все более развязным, требовательным и раздражительным.

– Ты где была? Почему так долго? – встречал муж Нику по вечерам.

– Милый, ты же знаешь, мы готовимся к важной конференции. Все издательство на ушах.

– Вот и пусть «они» стоят на ушах! Ты же хозяйка, тебе необязательно впахивать наравне со всеми! – Он срывался почти на визг, на ультразвук.

А в последнее время их отношения совсем разладились…

– Любимая, – голос Стаса прервал ее воспоминания. Дверца машины открылась. – Ты…

– Вон, – очень тихо сказала Ника, выходя из машины. Она увидела, как голова Стаса дёрнулась, будто он получил пощёчину. Резкую и сильную. – Я сказала, пошел вон! Сделай так, чтобы я тебя никогда больше не видела.

Она говорила уверенно и спокойно. А щеки Стаса делались все ярче. Слова хлёсткими ударами ложились на них, откидывали голову мужчины назад. Заставляли отступать.

– Хорошо, сейчас я уйду. Но…

– Уходи, – все также тихо и твердо сказала девушка.

Он повернулся и молча пошел в сторону от их когда-то общего дома.

Ника смотрела на поникшую, ссутулившуюся фигуру. И чувства тихонько возвращались.

– Чирики-чики-чик, – весело чирикнул воробей на ветке прямо над головой девушки. Склонил головку набок и хитро посмотрел на Нику.

Она вдруг услышала, как на детской площадке о чем-то спорят ребятишки. Почувствовала, что может дышать. Неглубоко, но спокойнее, ровнее. Услышала, как бьется сердце, уже не срываясь в галоп.

Боль, державшая ее в крепких объятиях в эти полчаса, стала тише. Свернулась в тугой небольшой клубок и спряталась куда-то вглубь, под сердце. И затихла, лишь изредка давая знать о себе резкими уколами.

Их она будет чувствовать еще долго, Вероника это точно знала.

Как и то, что завтра у нее начнется новый день и новая жизнь.

Марина Лисенкова

– Вы еще завидовать мне будете! – тихонько прикрыв дверь и еле сдерживая рыдания, Леночка покинула школу.

Весенний ветер чуть заметно шелестел среди молодых берез. Где-то ласково журчал фонтан. Заботливо спасали от кромешной темноты огоньки веселых фонарей.

– Чего мне там делать? Среди этих мымр? – со злостью шептала Лена, сидя на старенькой скамейке в глубине парка. Только здесь она разрешила себе расплакаться.

А мымры-одноклассницы в это время, сверкая нарядами и благоухая ароматами, продолжали веселиться на школьной дискотеке. Благополучно развлекались, строили мальчишкам глазки и не подозревали о бурных реакциях подружки.

Школьная пора… Время первой любви и первой ненависти, сильных чувств и ярких эмоций…

В этот вечер Леночка люто ненавидела всех. И себя.

– Завидовать глупо. Только слабые завидуют, – услышала она однажды в известной телепередаче.

Но именно эти чувства растекались по телу, как чернильные пятна на белой скатерти, и зависть тоненькой змейкой заползала в сердце, больно жаля.

Лена вспоминала беспечных, шикарно одетых одноклассниц, и рыдания с новой силой перехватывали горло.

Своими нарядами она похвастаться не могла. Мама растила Леночку и брата одна. Отец давно ушел из семьи.

Девушка корила себя за то, что ей неистово хотелось носить красивые вещи, ловить на дискотеке восхищенные взгляды мальчишек. Сегодня, а не через неизвестное количество лет.

И фраза «Встречают по одежке, а провожают по уму» вызывала сомнение и сопротивление. В 17 лет Лене хотелось именно одежек.

– Причина моих слез какова? Зависть обыкновенная! Зеленая! – поставила себе диагноз молодая особа. – А делать-то что дальше? Сейчас я убежала. Всю жизнь так? Не хочу!

Лена еще долго сидела в парке. Задавала себе каверзные вопросы. Искала ответы.

А в городе шумела весна, и брусничный закат обещал новые приключения…

Татьяна Гусева

– Как ты могла?! Я сорвалась из дома на ночь глядя! Бросила семью. Муж сам собирает чемодан в командировку. Левушке не прочитала сказку на ночь. Не дождалась с прогулки Светлану. А она без моего напоминания будет болтаться на улице полночи. А ты обманом заставила приехать к тебе! Это бесчеловечно, омерзительно – сказать, что тебе плохо.

Ненависть галдящей вороньей стаей заполняла кухню.

– Стоп! Чьи это слова? Кто выкрикивает всю эту ересь?

Перед глазами замелькали воспоминания детства: кухня, на столе кругляшки самодельного пирожного «колбаска», белые пышные банты на голове девчушки подрагивают, с носа капают слезы. А обидные слова мамы впиваются иголками в душу:

– Я всю жизнь на тебя положила, лишней корочки себе не позволяю. Всё тебе, для твоего счастья: красивые платья и туфельки, лучшая школа в городе. Брата отправила к тете Марине, чтобы не отвлекал тебя, не мешал твоему счастью…

Далёкие картинки растаяли, в окно залетел весенний шум улицы и серенький свет.

На кухонной хлипкой табуретке блёклым комочком сидела мама.

Редкие седые волосы вздрагивали от каждого брошенного ей слова, с распухшего носа капали мутные слезы.

– Мама, мамочка, прости меня, дуру болтливую. Как хорошо, что ты мне позвонила! Сейчас чай пить будем с первой мятой. Как раз вчера я «колбаску» с грецким орехом сделала, все как ты любишь, – дочь несколько раз глубоко вздохнула, как учил психотерапевт, поцеловала маму в щечку и включила чайник.

Екатерина Адасова

На свидание Тамара шла с той радостью, которая больше напоминает грусть. Пасмурный день удивительно подходил ее настроению. Дождя уже не было, не пригодился сегодня маленький розовый зонт, который так и остался в сумочке.

Легкое бежевое пальто, высокие мягкие черные сапожки, маленькая сумочка через плечо…