Поймать звезду бесплатное чтение

Илона Волынская, Кирилл Кащеев
Поймать звезду

Глава 1
Из вилис в Жизели

– Ритка! Ты в школу ходить собираешься? Ну хотя бы изредка? – угрожающе нависая над девчонкой, процедила Зоя Павловна.

– Когда, Зой-Пална? – невозмутимо продолжая краситься, осведомилась Ритка. – Что вы, издеваетесь? Когда мне в школу? У меня утренняя репетиция, потом дневная, потом спектакль! Когда мне экзерсисы у станка делать? Вы еще велите в общеобразовательную ходить – домашнее задание по математике выполнять! – и Ритка визгливо засмеялась, словно предлагая собеседнице присоединиться.

– Могилева, например, ходит, – кивая на Настю, сказала Зоя Павловна и уточнила: – В общеобразовательную.

Настя смущенно потупилась. Но похвала-то заслуженная! Большинство балетных, начиная выступать, и в нормальную школу не успевали, а уж на общеобразовательную забивали совершенно. Но только не Настя! Всего два месяца назад честно заходила! На литературу! Чего там читали, она, правда, не помнила – вечерняя репетиция закончилась около часу ночи, так что она уснула, положив голову на парту, а проснулась от завораживающего запаха горелых котлет из школьной столовой. Хорошо, что снова надо было на репетицию бежать – а то б точно не выдержала, сожрала. Хотя бы половинку. А кто знает, может, и целую!

Ритка прекратила накладывать румяна и смачно откусила от бутерброда с колбасой. Нервно морщась, Настя отвернулась – вот зараза! Ну почему Ритка может хомячить что угодно – и все в танец уходит, а она, Настя, работает не меньше, а кажется, даже от яблок толстеет! И ведь специально на глазах жрет – издевается!

Словно подтверждая догадку, Ритка поглядела на Настю через зеркало – и выразительно куснула снова.

– Математика никому не нужна, все равно после «раз-два-три» приходится счет заново начинать, – согласилась Зоя Павловна. – Но я вчера видела, как ты плие[Приседание на двух или одной ноге. Гран плие – глубокое приседание до предела, с отрывом пятки от пола; деми плие – не отрывая пяток от пола.] делала – ни к черту! На прыжке коленку плохо спрямляешь, ручки в локотках не выворачиваешь – не держишь тело! – глядя на Ритку в упор, рявкнула хореограф. – Почему Могилева является на уроки – пусть не каждый раз, пусть изредка, но находит же возможность у станка поработать, а ты нет? Звезду поймала, девочка?

– А это потому, что Могилева главных партий не репетирует, вот у нее времени и побольше! – со свойственным ей невозмутимым нахальством объявила Ритка.

Насте немедленно захотелось запустить коробку с гримом ей в голову.

– Говоришь, главных партий не репетирует? – прицельно сощурилась хореограф – похоже, ее достали всерьез. Было за Зоей Павловной такое свойство – все вроде ничего, но если разозлить… не, лучше сразу у осветителей прятаться, авось не найдет! – Вот сегодня и начнет! Могилева! – От крика Зои Павловны баночки на гримировальном столике задрожали. – Жизель[ «Жизель» (полное название «Жизель, или Вилисы», фр. Giselle, ou les Wilis) – балет французского композитора Адольфа Адана по легенде, пересказанной Генрихом Гейне.] сегодня танцуешь ты! – И, сдернув костюм с вешалки, она швырнула его Насте.

– Но… – выпутываясь из накрывшей ее пачки, пробормотала Настя. – Сегодня же прогон! С худсоветом!

– Совершенно верно! – злорадно косясь на Ритку, отчеканила Зоя Павловна.

– Но… Кто танцует на прогоне, тот и на премьере… – задыхающимся шепотом пролепетала Настя.

– Вот именно! – энергично припечатала Зоя Павловна.

– Но главный балетмейстер сказал… – Ритка наконец перестала краситься и уставилась на Зою Павловну растерянно – похоже, до нее дошло, как она нарвалась. Только поздно.

– Уверена, Александр Арнольдович меня поддержит! – сообщила Зоя Павловна, решительно поворачиваясь на каблуках. Никто не сомневался, что поддержит – когда на Зою Павловну накатывало, с ней даже директор спорить не решался, а уж родной муж… Дверь за хореографом захлопнулась.

– Ты! – ненавидяще выдохнула Ритка, всем корпусом поворачиваясь к Насте.

Дверь снова распахнулась – с тем же грохотом, что и захлопнулась.

– Могилева! За сценой переоденешься! Иначе эта змея тебя сожрет! – скомандовала из коридора Зоя Павловна.

Прижимая к себе костюм, Настя ринулась вон из гримерки. Она бежала по коридору, звонко стуча по линолеуму босыми пятками, и в ушах у нее барабанной дробью гремело: шанс, шанс, шанс! Твой шанс! Премьера «Жизели» ее, Настина! Этого у нее уже никто не отнимет!

За сценой Кумарчик, уже одетый в костюм графа Альбера, окинул Настю пренебрежительным взглядом:

– Что еще за новости?

– Зое вожжа под хвост попала, – сквозь зажатые между зубами булавки прошамкала подоспевшая костюмерша. – Ритка на занятия не ходит, вот она и взбеленилась!

– Мне все равно, кого тягать! – издевательски процедил Кумарчик.

Все говорили, что Кумаров – отличный партнер. Что у него прыжок, пластика, что он лучший из молодых, с ним в поддержке надежно, как на полу! Слишком много говорили – звезду Кумарчик поймал давно и прочно, еще с тех пор, как на выпускных спектаклях первые партии получал.

– Неправильно себя в поддержку подашь – уроню! – наклоняясь к Настиному уху, прошептал Кумарчик.

Спасибо. Подбодрил. Уронить – не уронит, сам побоится на прогоне перед худсоветом позориться, но пугнет так, что мало не покажется! Наш звездный мальчик и раньше был ба-альшая кака, а после того как на конкурсе Сержа Лифаря третье место занял, вообще хоть вешайся. Только не ему на шею…

– Тебе все равно, а мне теперь мучайся! – пробубнила костюмерша, и, кинув на Настю неодобрительный взгляд, с треском распорола корсаж костюма и принялась его наскоро переметывать.

Настя чуть не заплакала – она же не виновата, что у нее грудь больше, чем у Ритки! А тут еще сама Ритка, легка на помине, приперлась – в Настином костюме Мирты, повелительницы вилис.

– Парни, носки не одолжите – подложить? – демонстративно оттягивая обвисающий на груди корсаж, на всю сцену осведомилась Ритка. – А то я из платья этой коровы во все дырки вываливаюсь!

– Как же я ненавижу наш театр! – с чувством сказала Настя.

– У тебя всегда есть выбор – иди танцуй в ресторан! – хладнокровно сказала костюмерша, снуя с иголкой вокруг – кончик иглы то и дело больно колол кожу. – Дура! – закрепляя нитку, неожиданно доброжелательно прошептала она. – Тебе-то чего ненавидеть… Вот им! – и едва заметным движением подбородка указала на торчащих у левой кулисы балерин. Обе точно почувствовали, что о них говорят – метнули на девчонку недобрые взгляды и дружно повернулись спинами, взметнув длинные полупрозрачные юбки вилис из кордебалета – массовки танцующих призраков. – Им по тридцать пять, – придвигаясь поближе к Насте, продолжила костюмерша. – Сама понимаешь, в балетном деле это уже пенсия. Мало кто может, как наша Анечка Дорош, – в сорок два в Париже классику танцевать! А ведь они никогда, даже на школьных выпускных, не получали главные партии… – Шепот костюмерши щекотал Насте ухо. – Всю жизнь – четвертый лебедь в пятом ряду!

– Спасибо, – торопливо отводя глаза от «старушек», пробормотала Настя. Она и впрямь почувствовала благодарность. Она сделает все, что нужно, и даже больше… Сделает что угодно! Но никогда не станет… как эти! И она снова с испуганной брезгливостью покосилась на бабулек.

– Ритка! Тьфу, Настя! – Как всегда, встрепанная и хлопотливая, мимо пронеслась кудрявая Милочка – театральный помреж. – Давай в кулису! Начинаем!

– К концу первого акта я под тебя второе платье переделаю. – Костюмерша ободряюще улыбнулась девчонке. – Хорошего на премьере желать нельзя – так что ногу тебе сломать… и, пожалуй, башку проломить!

В зале погас свет – и тихо запели скрипки. Суровые мужчины и женщины в первом ряду – худсовет театра – перестали шушукаться и выжидательно уставились на сцену.

– Могилева, па-ашла! – тихо скомандовала Милочка, в своей режиссерской будке щелкая тумблерами экранов, на которые натыканные вокруг видеокамеры передают все, что делается на сцене и за кулисами.

Настя вскинула руки – и скользнула на сцену, изо всех сил стараясь выкинуть из головы белую от бессильной ненависти Риткину физиономию.

…Тяжело дыша, Настя снова стояла в кулисе, пытаясь унять безумно колотящееся сердце. Позади осталось все: и любовь, и ревность, и предательство, короче, весь первый акт, и оскорбленная Жизель только что сошла с ума и пала мертвой.

– Хорошо! – с удивлением, словно и не ожидала от Насти такого, сказала поджидающая ее в кулисе Зоя Павловна. – Даже совсем хорошо! И Кумарчик тебя хвалит!

А вот это и впрямь удивительно!

– Ну, во всяком случае, не много гадостей говорит, – честно уточнила хореограф. – Надо подумать… – И она пошла прочь, бормоча что-то себе под нос. – Что встала! На второй акт одевайся! – обернувшись через плечо, гаркнула Зоя Павловна.

Из скрытого позади кулис «кармана» сцены выскочила костюмерша.

– Над чем она думать собралась? – шепотом спросила Настя, расправляя белые полупрозрачные складки костюма призрака.

Костюмерша помолчала – и наконец неохотно пробормотала:

– Помнишь, Леночке Матвейчук, приме нашей, позавчера на спектакле плохо стало? Так вот, никакое это не отравление. Что, непонятно? – цыкнула она, увидев Настин недоуменный взгляд. – Малыша она ждет! Сама понимаешь, что из этого следует… – И, подхватив коробку с шитьем, она торопливо направилась прочь, оставив в кулисе застывшую в ошеломлении девочку.

За спиной раздалось шипение – точно там бесновался лопнувший садовый шланг. Настя резко обернулась. В скользящем вдоль пола слабом луче «подсвечивающей пушки» стояла Ритка в костюме повелительницы вилис. Вся в белом, с безумным, яростным лицом – и впрямь похожа на призрака. Настя поняла, что соперница все слышала. И они обе знают, что именно следует из нежданной жизненной радости примы. Ритка снова зашипела, обнажив мелкие острые зубки, протянула руку – и медленно пошла к Насте, ступая по смутному световому лучу. Настя невольно попятилась назад…

– Могилева, готова? – налетело, закружило, завертело – и оказалось перебегающей из кулисы в кулису помрежем. Милочка окинула Настю быстрым взглядом одобрительно кивнула и деловито поинтересовалась: – Из-за креста выйдешь или все-таки из могилы поднимешься?

Настя замешкалась – в сцене появления Жизели из могилы обычно предпочитали просто выходить из-за креста. Ну как это – из могилы?! Страшно же, и неприятно, и примета плохая… Но Ритка, проклятая Ритка с первой же репетиции заставила механиков смазать «могильный» подъемник на краю сцены – и таки поднималась! А Настя не может показать себя хоть в чем-то хуже соперницы! И… Настя снова бросила быстрый взгляд на Ритку – бледная, полупрозрачная рука, медленно поднимающаяся из глубин, выглядит так красиво. Зал сразу твой!

– Из могилы! – твердо объявила Настя. Ритка презрительно скривилась.

– Ну давай, – без большого энтузиазма откликнулась помреж, кивая на ведущую под сцену лестницу. – Подол подбери, измажешь! – крикнула она вслед.

Совет оказался вовремя – на перилах хлипкой металлической лестницы четко виднелись подозрительные темные пятна. Настя зажала подол чуть не под мышками, аккуратно, боком пробираясь мимо громоздкого механизма поворотного круга под сценой. Над головой отчетливо слышались шарканье и прыжки – Альбер-Кумарчик уже шастал по ночному кладбищу.

– Пора являться! – чтобы подбодрить себя, громко сказала Настя.

– Давай, Ритуся! Я тут все заново смазал! – громко ответил кто-то… и, кажется, прямо из расступившихся недр механизма вынырнул механик в спецовке, вытирая ветошью черные от масла руки.

Настя испуганно пискнула от неожиданности – и шарахнулась назад. Отпущенный подол хлестнул по железу – белая ткань украсилась черной, противно пахнущей полосой.

– Э, ты не Ритка! А она где? – удивился механик.

– Какое тебе дело? – чуть не плача, процедила Настя – костюмерша добрая-добрая, а за такое со свету сживет! – Запускай давай! – И запрыгнула на отполированную ногами платформу подъемника.

– Так Ритка ж должна… – неловко, как медведь, топчась на одном месте, бормотал механик.

Сквозь доски над головой приглушенно звучали знакомые аккорды – призраки мертвых девушек уже окружили могилу Жизели…

– Запускай! – яростно топая ногой, прошипела девчонка – железная платформа у нее под ногами задрожала.

– Ритка… – бессмысленно елозя руками вокруг большой красной кнопки на пульте, продолжал бубнить механик.

Если она сейчас не появится, Зоя Павловна ее с партии снимет! Настя спрыгнула с подъемника, метнулась к пульту – и до отказа вдавила кнопку.

– Чего делаешь! – завопил механик, но Настя не слушала его.

Подъемник заскрежетал, судорожно дернулся… В последнюю секунду Настя успела вновь заскочить на медленно всплывающую вверх платформу.

Подъемник мелко трясло, так что Насте пришлось ухватиться за скользкий стальной трос. Девочка набрала полную грудь воздуха – выдохнула. Надо сосредоточиться… Узкая металлическая платформа вибрировала все сильнее – Настя напружинила ноги. Горячий свет софитов, сияющий над бутафорским кладбищем, окатил ее с головы до ног. Сосредоточиться! Волна музыки хлынула навстречу, накрыла нежным, ласковым потоком… Вот сейчас, сейчас! Настя вскинула руку над головой – кончики ее бледных пальцев появляются из могилы, вот видна вся кисть – сейчас возникнет она сама, тоненькая, полупрозрачная…

С перекрывающим оркестр жутким «банг!» трос подъемника лопнул. С пронзительным свистом металлическая струна хлестнула поперек – Настя ощутила, как режущий ветер прошелся у самой ее щеки. Жалкой тряпкой взметнулся срезанный ударом подол. Вздымая тучи пыли, трос ударился о край люка и стальной змеей скользнул вниз, в провал могилы. Подъемник заскрежетал снова, глуша крики в зале. Настю швырнуло на край люка грудью. Она почувствовала, как подъемник накреняется под ней, судорожно заскребла подошвами пуантов по скользкому металлическому полу. Замахала руками, отчаянно пытаясь схватиться за люк – кончики пальцев впились в дерево, могильный крест из папье-маше закачался над головой. Подъемник дернулся еще раз, и под ногами открылась пустота – с жалобным криком Настя полетела вниз, под сцену… в самый последний, невозможный миг взвившись в таком роскошном, длинном гранд-сат, в таком большом прыжке, который никогда не давался ей ни на уроках, ни на спектаклях!

Она приземлилась на глухо грохнувший под ее тяжестью деревянный пол, пошатнулась и, не удержавшись, повалилась на колени. В ту же секунду раздалось новое «банг» – второй оборванный трос безумной стальной змеей заметался в воздухе и шарахнул по доскам. Со страшным грохотом сверху обвалилась платформа подъемника.

Последовала короткая пауза – и сквозь открывшуюся дыру с сухим треском папье-маше рухнул бутафорский крест!

Металлическая лестница задребезжала под топотом множества ног. Сквозь плавающую перед глазами муть Настя с трудом различала окруживших ее людей – их встревоженные голоса долетали до нее глухо, как сквозь подушку.

Только одно лицо вдруг надвинулось совсем близко, и звенящий от торжества голос костюмерши прокричал:

– А хорошо, что я ей пожелала голову проломить – а то неизвестно, что могло бы статься!

Глава 2
Большой оперный унитаз

– Не понимаю! И не хочу понимать! – раздраженно сказала мама. – Сегодня суббота, тренировки у вас нет – почему вы не можете составить мне компанию?

– У нас… другие дела, – не поднимая глаз от тетради, уклончиво ответила Мурка.

– Какие – другие? – железным тоном поинтересовалась мама. – Ответь, будь любезна! Мне давно уже любопытно, куда мои дочери исчезают каждый вечер, а возвращаются иногда чуть не за полночь?

– Ничего подобного! – возмутилась Мурка. – Один раз всего такое было, и мы тебе позвонили! А так мы к десяти всегда дома! – Естественно, она не стала уточнять, что часто, торжественно войдя с парадного хода, они тихонько отключают тревожную сигнализацию, как научил их компьютерный гений Вадька, и сматываются через окно. Зато добавила аргумент, обычно сокрушительно действующий на любых родителей: – Учимся же мы хорошо!

В этот раз не подействовало.

– Ты считаешь, оценки в дневнике – единственное, что интересует мать в жизни ее дочерей? – Мама гневно поглядела сперва на Мурку, потом на ее сестру-близняшку Кисоньку.

Кисонька поняла, что разговор перешел в опасную фазу.

– Куда хоть надо идти-то? – недовольно поинтересовалась она.

Марья Алексеевна замешкалась. Желание продолжить разговор о тайной жизни дочек – а что какая-то тайная жизнь есть, она нюхом чуяла! – боролось с прямо-таки настоятельной необходимостью заставить их поехать с ней. Необходимость победила.

– В театр. Оперный, – неохотно ответила она.

Кисонька удивилась – такие напряженные уговоры, чтобы всего лишь позвать их в театр? В принципе, Кисонька всегда любила ощущения маленького нежданного праздника, выбор платья на вечер, макияж, туфельки на каблуках, нарядных людей в фойе, сдержанный гул, шелест бархатного занавеса – и сцену, похожую на волшебную коробочку, внутри которой притаилась сказка. И еще чувство некоторой избранности в сравнении со своими одноклассниками – я вот на балет хожу, а вы, придурки, прикольнее «fire-fire-fire» в своем компе ничего в жизни не видели! Да и Мурка к театру всегда относилась нормально – за исключением моментов с одеванием и макияжем.

Кисонька переглянулась с сестрой, и близняшки дружно пожали плечами:

– Спектакли же вечером! – поглядывая на часы, прокомментировала Кисонька.

– Целый день впереди! Мы еще успеем по своим делам сбегать и с тобой у входа встретимся! – с радостным энтузиазмом заверила Мурка.

– Я вас не на спектакль зову! А в театр! – раздраженно фыркнула мама.

Мурка поперхнулась. Кисонька саркастически приподняла брови.

– Сцену подмести? – осведомилась она. – Или в «Лебедином озере» попрыгать?

– Твой бы язык – да в мирных целях! – еще больше разозлилась мама.

Кисонька высунула язык на всю длину и скосила глаза, сосредоточенно разглядывая его кончик и размышляя, какая цель может считаться мирной.

– Я поняла – ты решила его сварить! – наконец с притворным ужасом прошамкала она.

– Так сильно нам вряд ли повезет, – пробормотала Мурка и в полный голос требовательно вопросила: – Мам! Скажи наконец нормально, чего ты хочешь?

– Чтоб вы совесть имели!

– Это вообще. А в театре? – не позволила сбить себя с толку Мурка.

– Компания вашего папы устраивает благотворительное мероприятие, – успокаиваясь, сообщила Марья Алексеевна. – Что-то вроде «Искусство – детям-сиротам». Опера и балет для детских домов. Приедут американские партнеры…

– И они должны впечатлиться, – ехидно перебила Кисонька. – Потому что детским домам опера и балет на фиг не нужны!

– Деточка, тебе переходный возраст в голову ударил, что ты из родного отца злодея делаешь? – Марья Алексеевна снова начала закипать. – Компьютеры и видики мы им еще в прошлом году дарили! Считаешь, детям станет плохо, если они, кроме идиотской стрельбы на экране, увидят что-то другое?

Кисонька смутилась.

– Ладно, ты права – а мы нет, – неохотно выдавила она.

– Я вообще-то ничего не говорила, – пробормотала Мурка.

– Но остается открытым вопрос – мы тебе зачем? – продолжала Кисонька.

– За тем, что на партнеров действительно надо произвести впечатление! Я не могу одна! Я должна хоть с кем-то посоветоваться – кого из артистов приглашать, какие номера, какие костюмы. А я в балете – не очень! Хожу, конечно, но специалисткой себя считать не могу.

– А мы чего – главные балетоманки страны? – изумилась Мурка.

– Ну все-таки Кисонька… – Марья Алексеевна замялась, – танцует. Должна хоть как-то ориентироваться!

– Мама! – Кисонька чуть не упала. – Я не танцую! Я делаю ката! С оружием! С нунчаками! – Она сунула маме под нос стянутые цепью деревяшки. – С боевым копьем! Теперь еще с булавой! Мне твоих балерин булавой… ориентировать?

Мурка откровенно заржала. Композиция с булавой была новой Кисонькиной фишкой. Впечатление на публику и судейство производила просто неописуемое. Сперва двое парней из их секции рукопашного боя с кряхтением и охами выволакивали на татами здоровенную, почти в Кисонькин рост деревянную булаву с неслабыми такими, хотя тоже деревянными, шипами. Потом выбегала Кисонька – тонкая хрупкая девочка с роскошными рыжими волосами, в изумрудном кимоно под цвет глаз. Судьи начинали недоуменно улыбаться, предполагая что-то вроде комического номера. Кисонька бралась за веревочную петлю навершия… и мощным пинком подбрасывала булаву в воздух. А дальше начиналось невообразимое – под собственным весом тяжеленная деревянная чушка выписывала петли и восьмерки над кружащей по татами девчонкой, и непонятно было, кто кого крутит: Кисонька – булаву, булава – Кисоньку. А потом булава с треском врезалась в толстый деревянный щит – и раскалывала его пополам.

И всякие придурки начинали орать, что девчонка не могла такого сделать, и выискивать надпил на обломках щита. Пока придурки были из публики, Кисонька стоически терпела, но когда на последнем чемпионате то же самое объявил один из судей, сестра просто слетела с нарезки – раскрутила свою булаву заново и показательно раздолбала ею судейский стол. Кисоньку даже хотели дисквалифицировать. Выручил Спящий Дедушка, бессменный патриарх и учитель всех рукопашников, сказав, что дисквалифицировать спортсменку с формулировкой «за тяжкие телесные повреждения, нанесенные судейскому столу» как-то глупо.

– Убери от меня свои деревяшки! – отталкивая Кисонькину руку с нунчаками, фыркнула мама. – Уж с костюмами точно можешь посоветовать! А Мурке не мешало бы хоть немного поучиться, как общаться с людьми, и вообще вести светский образ жизни – чтобы, когда самой придется оформлять мероприятия, над тобой не смеялись!

– Если кому-то вдруг не понравится, как именно я веду светскую жизнь, я всегда могу дать ему в глаз! – философски объявила Мурка, кивая на висящую на стене золотую медаль чемпионата Европы по рукопашному бою. В отличие от сестры любым, самым красивым ката она предпочитала кумитэ – схватку, и желательно в полном контакте с противником.

– В конце концов, почему я должна вас уговаривать! – вскинулась мама. – Я не хочу идти к практически незнакомым людям одна, ясно? Их там целый оперный театр, а я одна!

– Такое впечатление, что они тебя всем оперным бить будут! А мы отбивать, – проворчала Мурка, уже понимая, что при такой постановке вопроса отмазываться дальше и впрямь некрасиво.

– Вот и отлично! – Момент, когда ее девчонки сдались, мама уловила тут же. – Одевайтесь, жду вас в машине! И, Мурка… – она перевела мученический взгляд на дочь. – Никаких твоих любимых десантных штанов – все-таки опера!

– Джинсы, – железным тоном отчеканила Мурка, давая понять, что это максимальная уступка, на которую она пойдет.

– И блузка! – быстро сказала мама. – Не свитер.

– Бе! – выказала свое отвращение к таким сугубо девчоночьим шмоткам Мурка, но спорить не стала.

– И чего она всякими дурацкими мероприятиями так заморачивается? – глядя на захлопнувшуюся за мамой дверь, пожала плечами Мурка.

– Работа у нее такая, – меланхолично пояснила Кисонька. – У американцев называется «company wife» – жена компании. Когда жена главы компании отвечает за имидж, спонсорство, благотворительность – но зарплату ей не платят.

– Если когда-нибудь сама замуж соберусь, четко предупрежу – его компании я не жена! – буркнула Мурка. – Тем более бесплатно!

– Ты ж краситься не будешь? – вытаскивая косметичку, спросила Кисонька. – Так позвони пока нашим, скажи, что мы сегодня не придем!

Мурка согласно кивнула и нажала на своей мобилке кнопку быстрого набора, подписанную коротко – Харли. Сокращенно от сложного имени Евлампий Харлампиевич – так звали боевого гуся, полноправного сотрудника и в то же время символ частного детективного агентства «Белый гусь». Правда, ответить ей, конечно, должен вовсе не гусь. Просто агентство и было той самой причиной, по которой близняшки приходили по вечерам поздно, а иногда сбегали ночью из дома. Причиной, о которой они никак не могли рассказать маме. Даже самой продвинутой и демократичной маме вряд ли понравится, что прославленное в их городе детективное агентство принадлежит на самом деле не загадочному бородачу с восточным прозвищем Салям, а ее дочкам. Вместе с друзьями – шефом агентства и специалистом по киберпреступности Вадькой, его младшей сестрой Катькой и Севой, экспертом по финансовым махинациям (с Севой была одна проблема – финансовые махинации он не только раскрывал, но и проворачивал).

Прикрыв глаза, Мурка задумчиво вслушивалась в длинные гудки – вот сейчас, минуя парадный, для клиентов, офис ее звонок доберется до рабочей комнаты агентства, прячущейся за односторонним зеркалом.

– Детективное агентство «Белый гусь» слушает! – откликнулся несколько механический, как в автоответчике, голос.

– Свои, – мрачно буркнула в трубку Мурка.

Послышался щелчок – у телефона в рабочей комнате отключили модулятор голоса, и Севка весело поинтересовался:

– А раз свои – чего дома не сидите? В смысле, тут, на работе?

– Потому что мы как раз дома. А через пять минут мама утаскивает нас по своим благотворительным делам – в театр оперы и балета!

– Не самое плохое местечко, – также весело согласился Сева – видно, в агентстве спокойно и особой работы для девчонок в ближайшее время не предвидится.

– Можно подумать, ты там хоть раз бывал! – все еще мрачно буркнула Мурка – даже если их и не ждет новое расследование, изображать мамину свиту в переговорах с оперными дяденьками и тетеньками не хотелось.

– Да я постоянно там бываю! – искренне удивился замечанию Сева.

Даже Кисонька замерла с брасматиком у ресниц. Образ театрала – с программкой, биноклем и, чего уж мелочиться, сразу в смокинге и при бабочке! – восседающего в первых рядах партера, как-то не вязался с их привычным представлением о Севе.

– А на что ты туда в последний раз ходил? – осторожно поинтересовалась Мурка.

В трубке повисло короткое молчание – Сева вспоминал, – и наконец торжествующее:

– На турецкую сантехнику!

– На что-о-о? – протянула Мурка, одновременно лихорадочно пытаясь сообразить – может, это название какого суперсовременного модернистского балета?

– На сантехнику! – нетерпеливо повторил Сева. – Этот твой театр свои помещения под всякие выставки-продажи сдает. Я только никогда не могу понять – зачем они там еще и танцуют? – спросил Сева и, не дожидаясь ответа, отключился.

– Где вы купили такой замечательный унитаз? – сама себя спросила Мурка. И сама же себе ответила: – А в опере!

– Если они и сейчас сдали помещение под выставку, у них как раз найдется время оттанцевать по маминым детдомам, – философски заметила Кисонька.

Глава 3
Театр на замке

– Куда?

– В бутафорскую.

– Куда?

– В костюмерную.

– Куда?

– В гардеробную.

Пробегающие мимо окошка люди покорно останавливались. Сперва прижимали корочки пропусков к стеклу – сидящий там дедок в меховой жилетке навыворот дышал на болтающие на веревочке очки, тщательно протирал их тряпочкой, потом цеплял на нос и, похоже, прочитывал в пропуске каждую букву, включая прикрытые синим штампом «М.П.» – «место печати». Потом придирчиво сверял фотографию на пропуске со старательно улыбающейся в окошко физиономией владельца и наконец спрашивал – куда? Бутафор отчитывался, что в бутафорскую, а гардеробщица – что в гардероб. Дедок снимал очки, складывал их дужка к дужке и милостиво кивал – проходи. «Допущенный» оленьим прыжком кидался сквозь вертящийся, как детская карусель, турникет, а со следующим вся процедура начиналась заново.

– Куда?

– В туалет, – буркнула Мурка. На театральной проходной оказалось безумно холодно. Мурка кутала покрасневший нос в воротник куртки и вопросительно косилась на маму. Смысл ее косых взглядов заключался в следующем: на кой быть спонсором благотворительных спектаклей, если так мерзнуть? Но мама молчала – тоже как отмороженная, – терпеливо пережидая скопившуюся у окошка очередь.

– В туалет специальные работники ходят – уборщицы называются, – наставительно сообщил дедок. – У вас есть удостоверение уборщицы?

– А все остальные куда ходят, если в туалет – только уборщицы? – очень серьезно поинтересовалась Кисонька – естественно, упустить такую тему она не могла!

– Замолчали обе! – цыкнула на них мама и мило улыбнулась дедку в окошке, похожему на агрессивного сторожевого филина. – Мы договаривались с вашим директором о встрече, он нас ждет.

Дедок в очередной раз совершил неспешный ритуал протирания очков, придвинул лицо близко-близко к стеклу, чуть не упираясь в него крючковатым костистым носом, и уставился на маму и девчонок немигающими глазами, точно пытался насквозь просверлить их взглядом. Потом сложил очки и монотонно сообщил:

– Пропуск давайте. Есть пропуск – пропускаю, нет пропуска – не пропускаю.

– Но ваш директор сам нас пригласил!

– По пригласительным – не пропускаю, только по пропускам, – так же монотонно объявил дедок.

– Так позвоните директору, пусть он вам скажет…

– Директору не звоню – не положено. И телефона не имею, – столь же обстоятельно сообщил дедок.

– Мам, сама позвони, – пожала плечами Кисонька, и мама схватилась за мобилку, точно за спасательный круг – только прямоугольный и с экраном.

– Константин Григорьевич? Косинская Марья Алексеевна беспокоит. Мы договаривались о встрече, я стою у вас на проходной, а нас не пускают…

– О-у-у! – Вопль директора в трубке можно было сравнить лишь с завыванием оголодавшего волка в чаще. – Там дядя Петя на проходной – дед такой в очках? Черт, какая неудача! Марья Алексеевна, милая, если я вас не встречу, он не пропустит, а у меня приехали из продюсерского агентства договариваться о гастролях – и я не могу человека оставить!

– Пришлите секретаря! – Голос у мамы стал ледяным – как воздух на проходной.

– Да ушла она! – досадливо воскликнул в трубке директор. – С утра еще к костюмерам спустилась…

– И что – заблудилась? – совершенно Кисонькиным тоном поинтересовалась мама.

В трубке воцарилось странное молчание.

– Не исключено, – наконец очень серьезно сказал директор. – Знаете что, дайте телефон дяде Пете…

– Не буду я брать! – шарахаясь в глубь каморки – и как только услышал сквозь стекло! – возопил дядя Петя и вжался в дальнюю стену, точно ему не мобилку протягивали, а гранату с выдернутой чекой. – По пропускам – пропускаю, по телефонам – не пропускаю!

– Ах ты ж черт! – снова повторил директор. – Сейчас что-нибудь придумаем. – И в трубке запикали короткие гудки.

– Ну и что нам теперь делать? – растерянно глядя на дочерей, спросила Марья Алексеевна и зябко обхватила себя обеими руками. – А я вас еще заставила блузки натянуть вместо свитеров!

– Мы тебе об этом великодушно не напоминаем, – с выражением «я добрая и благородная девочка» сообщила Кисонька.

– Ага, рассчитываем, что ты сама вспомнишь – это по твоей вине мы вот-вот простудимся и умрем в страшных муках. И соплях, – шмыгнула носом Мурка. – Мам, ну что ты, как маленькая! Что делать? Валить отсюда! А в детдома кукольный театр пригласишь, еще лучше выйдет!

– Не лучше! – раздался за спиной звенящий голос. – Что бы вы ни планировали, ни с одним театром в городе у вас не получится лучше, чем с нашим! Потому что они все – отстой! Провинция! Только у нас – уровень! Наш Ваня Васильев сейчас в Большом ведущие мужские партии танцует! С самой Светланой Захаровой!

Мама и девочки обернулись. Придерживая на плече плотно набитую сумку, за спиной у них стояла очень худенькая, невысокая девочка лет пятнадцати-шестнадцати. Яркая куртка, собранные в хвост блестящие темные волосы, пестрые мохнатые наушники на голове. Но тем не менее в девчонке было нечто неуловимо… взрослое. Может, в жестах, может, в непривычно твердом выражении лица? Умело, очень профессионально наложенная косметика старательно маскировала темные круги под глазами, какие бывают от переутомления и бессонных ночей. Выпрямленная в струнку спинка и откинутая головка излучали почти фанатичную гордость.

– Вам внутрь надо? – понижая голос до шепота, спросила девочка, окинула всех троих быстрым взглядом и, неожиданно выпалив: – Хорошо, что вы худые! – она резко прилепила на стекло свой пропуск, отчеканив: – Балетная, на сцену! А это… – она кивнула на Марью Алексеевну и девчонок: – Наши новые девочки и педагог! Им – в отдел кадров!

– А сказали – к директору? – подозрительно буравя девчонку взглядом, прошамкал дедок.

– Ошиблись, – не дрогнув, пояснила девчонка. – Я провожу! – И решительно толкнула турникет. Марья Алексеевна первой ринулась через лязгающую металлическую «карусельку».

– Спасибо большое, а то у вас вахтер… уж очень суровый, – следом за девчонкой трусцой пересекая заваленный металлическими обломками и обрезками дерева дворик, пробормотала Марья Алексеевна. По голосу Мурка и Кисонька слышали, что мама здорово злится и изо всех сил сдерживается, чтоб ни капли этой злости не выплеснулось на выручившую их девочку. А все только по назначению – господину директору на голову.

– Ему всем театром год объясняли, что у тех, кто идет в отдел кадров, пропусков быть не может, – блеснув быстрой улыбкой, объяснила девочка. – С тех пор родственники, приятели, знакомые просачиваются «через отдел кадров», – она засмеялась.

– Чего ж ваш директор нам не сказал? – хмыкнула мама.

– А он не знает – и вы ему, пожалуйста, не говорите. – Девчонка снова заговорщицки улыбнулась, кивнула и быстрым танцующим шагом двинулась прочь, держа спину очень прямо и гордо неся голову.

– При театре хореографическая школа есть – наверное, учится, – пояснила мама девчонкам. Обе дружно пожали плечами – а то б они не догадались!

– Марья Алексеевна, милая, вы уже тут, а я пресс-центр послал вас встречать! – раздался громкий восторженный крик, и средних лет мужчина совсем не театрального, а скорее чиновничьего вида приветственной побежкой кинулся к ним по коридору.

– В полном составе послали? – сквозь зубы поинтересовалась мама. – И они тоже заблудились где-нибудь в этой… как ее… бутафорской?

– Не исключено, – ничуть не смутился директор. – Главное – что вы здесь! Сейчас мы с вами все обсудим, все решим… Прошу, прошу! – Он подхватил маму под локоток и, как паук муху, поволок в сторону двери с табличкой «Директор».

Дверь распахнулась… и с треском захлопнулась у Мурки перед носом.

– Я, конечно, могу ее выбить, – задумчиво сказала Мурка, разглядывая потертый дерматин.

– Я так могу ее просто открыть, – ехидно уведомила ее сестра. – Но кажется мне, мама уже не сильно нуждается в группе поддержки. Если сейчас она нас внутрь не позовет…

Обе прислушались – слов не разобрать, но сквозь дверь слышался энергично-напористый голос Марьи Алексеевны и успокаивающее бормотание директора.

– Все, раздухарилась мама, – удовлетворенно кивнула Мурка. – За то, что она нас заставила слишком легко одеться, этот директор ответит по полной! Зачем только было нас с собой тащить?

– Неустойчивая взрослая психика, – философски вздохнула Кисонька. – Никогда не знают, чего хотят. Будем тут торчать?

Девчонки огляделись. С задней, непарадной стороны оперный театр, как ни странно, больше всего походил на мелкую фабрику – обшарпанный, крытый линолеумом холл и расходящиеся в обе стороны коридоры, выкрашенные синей масляной краской. Для полноты картины вдалеке что-то жужжало и бухало, точно станок работал, а на стене висел оставшийся еще с советских времен стенд с заголовком «Соцсоревнование».

– Интересно, в чем они в ту пору соцсоревновались?

– Народная артистка Перетятькина взяла на себя обязательство взять на две ноты выше, – меланхолично предположила Кисонька. Девчонки хихикнули – скорее чтоб не молчать, а не потому, что действительно смешно. Торчать в коридоре под дверью было невыносимо скучно – и опять-таки холодно.

– Давай сбежим? – предложила Мурка. – Еще к ребятам в офис успеем!

– Ты маму не знаешь? – покачала головой Кисонька. – Если мы останемся – она будет виновата, сбежим – мы будем виноваты. Обязательно окажется, что вот сразу после того, как мы удрали, ей срочно потребовался наш совет, помощь, подсказка, а мы, такие нехорошие, слиняли, как поддельные джинсы!

– Тогда давай тут побродим! А понадобимся – она нам позвонит! – сказала Мурка, и ее зеленые глазищи вспыхнули азартным блеском. – Не может быть, чтоб не нашлось чего поинтереснее этого крашеного коридора!

– Тише! – Кисонька вдруг вскинула ладонь и к чему-то прислушалась.

– Что, мама?

– Нет… Музыка. Слышишь? А пошли! В случае чего скажем, туалет искали и заблудились! – решительно согласилась Кисонька и первой двинулась по коридору.

Глава 4
Не обижайте белых лебедей

Обшарпанная лестница, с перилами и ступеньками, как в подъезде старого дома, еще больше создавала впечатление то ли почти разорившейся фабрики, то ли заброшенной конторы. Но музыка все еще звучала – слабо-слабо, едва слышно.

– Вверх или вниз? – спросила Мурка, разглядывая лестницу, – ощущение, что они в театре, исчезло напрочь, ей казалось, куда бы они ни пошли, все равно наткнутся на какие-нибудь станки, или старые компьютеры, или еще что-нибудь такое… Но только не на сцену!

– Кажется, там, – Кисонька неуверенно ткнула пальцем вверх и вбок, потому что музыка и впрямь сочилась то ли из-под потолка, то ли из-за стены…

Пожав плечами, Мурка начала медленно подниматься по лестнице. Новый коридор оказался также выкрашен линялой синей краской, только вместо дверей в нем зияли проходы – пустые арочные проемы, за которыми извивались такие же скучные и безликие коридоры.

– Клубок к перилам привяжем или будем мелом пометки метить, чтоб вернуться? – поинтересовалась Кисонька.

– Крошки разбрасывать, как Мальчик-с-пальчик, – хмыкнула Мурка. – Тогда в самом крайнем случае нас найдет очень злая и агрессивно настроенная уборщица! Брось, Кисонька, если заблудимся, просто пойдем обратно! – И она решительно шагнула в первый попавшийся проем.

Перед ней стояли станки. Со здоровенными сверлами, дисковой пилой со зловещими зубцами и жутковатыми тисками. На стенах развешаны блестящие, а иногда, наоборот, слегка подернутые коричневой ржавчиной инструменты, отчаянно напоминающие орудия пыток. У стены громоздились листы фанеры и штабеля пенопласта.

– Наверное, тут декорации делают, – предположила Кисонька – судя по тону, она старательно пыталась разжечь в себе искру восторга по поводу пребывания в святая святых театра. Но горело как-то плохо. Можно сказать, чадило и гасло.

– Или табуретки для продажи на тех выставках, про которые Севка говорил, – мрачно буркнула Мурка. – Вон там еще дверь, – кивая на противоположный конец столярного цеха, предложила она. Не поворачивать же обратно. Аккуратно лавируя между станками, они прошли цех насквозь. Кисонька злобно шипела сквозь зубы – мелкая древесная пыль с пола покрыла ее сапожки серо-коричневым налетом. Сейчас наверняка ругаться начнет, что обувь запачкали, а ничего особенного так и не нашли. Мурка толкнула створку…

– Блин, офигеть! – невольно вырвалось у нее. Она поглядела на сестру – и поняла, что ворчания насчет обуви не будет! Так долго ожидаемый восторг вспыхнул сразу, столбом взвиваясь под высокий потолок.

Вырастая прямо из все той же покрытой унылой синей краской стены, возвышалась старинная каменная башня, увенчанная изящным резным балкончиком. С другой стороны едва заметно покачивались на сквозняке могучие горы – и тихонько шелестели. Тускло поблескивал золотом и самоцветами величественный трон. Связанные, как пучок хвороста, в углу прислонились копья, а в здоровенном картонном ящике грудой лежали мечи – могучие двуручники, короткие римские гладиусы, изящные шпаги. Рядом со стопочкой зубчатых королевских корон, сложенные друг в друга, как пустые цветочные горшки, красовались рыцарские шлемы. Здоровенный, как ангар, зал был до отказа забит вычурной старинной мебелью, бронзовыми светильниками (при ближайшем рассмотрении оказавшимися деревянными), мраморными арками (опять же при ближайшем рассмотрении – из раскрашенного картона) и ажурными калитками из гнутой проволоки. Груда покрытых серебряной краской доспехов из папье-маше громоздилась на ярко-красном сиденье лаковой пролетки.

Мурка немедленно нацепила на себя средневековые рыцарские доспехи и увенчала их римским шлемом с роскошным султаном. Кисонька выбрала самый тоненький из королевских венцов и со скромным достоинством уселась на трон. Мурка щелкнула ее на телефон. Изучив башню подробнее, на балкон решили не лезть – еще обвалится. А вот с мечами на фоне гор сфотографировались.

– Дальше пошли! – чуть не подпрыгивая от нетерпения, потребовала Кисонька.

Лавируя между картонными сундуками, прикидывающимися, что они железные, и натурально деревянными стульями кверху ножками, девчонки двинулись дальше, обогнули здоровенный, как дом, резной шкаф… Кисонька сдавленно застонала, прикрывая от восторга глаза:

– Скажи мне, что я не сплю!

– Да-а, – протянула Мурка. – Это место, конечно, для тебя!

На длинных, как в магазинах, стойках висели костюмы. Шитое переливающимися камнями платье с широкой и круглой, как шатер, юбкой красовалось на манекене – матерчатая «шея»-обрубок торчала из отороченного золотыми кружевами декольте. На другом манекене вольготно раскинулась горностаевая королевская мантия. Тяжелыми бархатными складками до полу с отдельных вешалок спускались два богатых сарафана: один маленький, изящный, точно сшитый на девочку, а второй таких размеров, что его запросто могла надеть дальняя родственница тетя Альбина, которую муж ласково называл Бронтя – сокращенно от бронтозавр.

Вытянув руки, как сомнамбула, с фанатичным блеском в глазах Кисонька двинулась к вешалкам… И вдруг остановилась, разочарованно выпятив губу.

– Ты чего? – врезалась ей в спину Мурка, глянула сестре через плечо и тут же хмыкнула. Шагнула поближе…

Костюмы менялись. Шаг – золото и камни перестали искриться, превращаясь в стекляшки и обтрепанную тесьму, еще шаг – в роскошном мехе боярской шубы стали заметны прорехи, еще – и мех оказался вовсе не мехом. Мурка с любопытством потерла между пальцами бархат сарафанов – на ощупь ткань была тонкой и грубой. Но окрашено здорово, ничего не скажешь!

– Все нормально – костюмы должны со сцены смотреться, а не вблизи, – бросила она Кисоньке. – Не думала же ты, что их и вправду из золота шьют?

– Если бы ты любила одеваться, как я, – ты бы меня поняла! – сказала сестра с упреком – словно Мурка виновата, что ни один туалет при ближайшем рассмотрении не оказался настоящим королевским платьем. Кисонька пошла вдоль стойки, время от времени с опасливой осторожностью дотрагиваясь до камзолов, римских тог и бальных платьев.

– Нет, вот этого я уже выдержать не могу! – вдруг объявила она, вытаскивая из середины спрессованных костюмов белое платье с похожей на колесо жесткой юбкой-пачкой. – Ты должна меня в этом сфотографировать!

– Больше всего на марлю смахивает, – критически оглядывая находку, высказалась Мурка.

– На фотке не будет видно, – отмахнулась Кисонька. – Выложу «в контакте», буду говорить, что это я в «Лебедином озере»!

– Ну да, ну да… – насмешливо покивала Мурка. – И спортом она занимается, и английский знает, и балет танцует – какая девушка, офигеть!

– И офигеют! – В голосе Кисоньки слышалась непреклонная решимость поднять свой рейтинг «вконтакте» на недосягаемую высоту. – А если еще снять чуть-чуть подальше, чтоб лицо не очень видно, можно фотку… – она вдруг осеклась, но Мурка хорошо знала свою сестру.

«Можно фотку Большому Боссу послать», – мысленно закончила она. Парней безжалостная Кисонька меняла как колготки – день относила, порвала, выкинула, достала новые. Желающие водить ее в кино, покупать мороженое и провожать домой никогда не переводились. Но загадочный английский компаньон их агентства, известный остальным сыщикам «Белого гуся» только по нику Большой Босс, оставался Кисонькиной вечной и неизбывной любовью. Может, потому, что она его никогда не видела, а может, потому, что Босс реально крут – агентство не раз распутывало самые безнадежные дела, получая от него информацию, то считанную с французского спутника-шпиона, то вытащенную из засекреченных баз данных английской разведки, а то перехваченную из переговоров агентов ФБР. Больше всего на свете Кисоньке хотелось хоть как-то, хоть что-то узнать о реальном человеке, прячущемся за ником, а больше всего она боялась, что он хоть что-нибудь узнает о ней! В первую очередь, что ей – четырнадцать лет, и то недавно исполнилось!

Кисонька тем временем торопливо скинула куртку, стянула джинсы и, передергиваясь от холода, влезла в ледяное на ощупь платье.

– Та девочка на проходной еще говорила, что мы с тобой худые! – безуспешно пытаясь справиться с застежкой, не сходящейся на талии, досадливо фыркнула Кисонька. – Надо на диету садиться!

– А потом тебя соперники с татами будут не выбивать, а выдувать! Вот так – фу-у! – демонстративно дунула Мурка.

– Ладно, щелкай! – оставила напрасные попытки Кисонька и застыла, по-балетному вскинув руки над головой.

Мурка нацелила на нее объектив, стараясь, чтоб в кадр не попали торчащие из-под пачки высокие сапоги, и тут же досадливо тряхнула головой:

– Волосы! Балерины их в такую гульку на затылке собирают!

– Я заколок не взяла! – чуть не плача, пробормотала Кисонька. Отчаянно огляделась по сторонам – и с радостным воплем кинулась к крючку, на котором висела крохотная шапочка, украшенная пушистыми перышками. – Пойдет! – Она напялила шапочку, кое-как завернув под нее волосы. – Давай скорее, а то я сейчас насмерть замерзну!

Мурка снова нацелилась снимать… и замерла, напряженно прислушиваясь.

К ним приближались шаги – быстрые, легкие, стремительные, точно кто-то несся во весь дух, невесомо лавируя между старыми декорациями. Следом раздались еще одни – эти тяжеловесно грохотали по скрипучим доскам пола. Бегун спотыкался, цепляясь за мебель, с сухим треском врезался в декорации, и шаги бухали дальше.

– Ну вот, сейчас скандал будет, что ты пачку надела! – опуская мобилку, сдавленным шепотом пробормотала Мурка.

– Сюда! – хватая свои вещи, скомандовала Кисонька и запрыгнула на громадную деревянную кровать под балдахином. Мурка кинулась следом, дернула балдахин из рыхлого плюша – винно-красная ткань с сухим шелестом развернулась по толстой дубовой палке, прикрывая девчонок. Не очень надежно – ткань просвечивалась от ветхости, а посредине красовалась дыра с неровными краями. Если ее прогрызла моль, то размером с хорошую летучую мышь.

Топот приближался. Сквозь дырку в балдахине близняшки увидели, как из-за стоек с костюмами выскочила девочка… девушка… непонятно. Маленькая, тоненькая, одетая в такую же пачку-колесо и шапочку с перышками, что и Кисонька, только на ногах не сапоги, а, как положено, балетные тапочки с лентами. На бегу девочка оглянулась – и стало ясно, что бежит она вовсе не для удовольствия. Ей было страшно, отчаянно, смертельно! Тяжелые шаги преследователя звучали совсем близко… Девочка вихрем рванула мимо кровати…

– Ага, попалась! – раздался злорадный мужской голос. Растопырив толстые, как окорока, лапищи, низенький, квадратный, бомжеватого вида мужик кинулся ей наперерез.

Как белый призрак, девочка метнулась назад…

– Держи ее! – взревело из-за декораций, и, с грохотом повалив стойку с костюмами, выпрыгнул второй, такой же бомжеватый, только длинный и тощий, как веревка, небритый тип.

Преследователи ринулись на свою жертву с двух сторон, казалось, сейчас они ее просто расплющат… И тут девчонка сделала такое, что близняшки глазам не поверили! Она взлетела! Распластавшись в длинном, сказочно красивом прыжке, легко, как птица, она пронеслась между преследователями. Квадратный и тощий врезались друг в друга и шлепнулись на пол – рядом на полочке тонко зазвенели стеклянные бокалы на золоченом подносе.

«Классно прыгнула! – подумала Мурка. – Только не туда!»

Действительно, девчонка вырвалась от квадратного и тощего – и сама загнала себя в ловушку. Путь ей преградил здоровенный круглый стол с намертво закрепленным на нем бутафорским ужином. А за столом была стена.

– Ах ты ж… – выругавшись, квадратный вскочил и снова, растопырив лапы, двинулся на девчонку. Рядом с кряхтением поднимался тощий. Девочка попятилась – и вспрыгнула на стол. Замерла, балансируя на самом краю. Только сейчас близняшки сумели разглядеть ее лицо – та самая, что провела их в театр! Мурка и Кисонька переглянулись. Мурка увидела азартно сверкающие глаза сестры и ухмыльнулась – широко и, как она знала, неприятно. Никому из тех, кто видел такую ее ухмылку, не нравилось.

Квадратный и тощий замерли у стола, бдительно ловя каждое движение девчонки.

– Ну чего ты! – голосом фальшивым, как отпечатанный на принтере доллар, пробормотал вдруг квадратный. – Чего сматываешься – мы тебе ничего не сделаем!

Тощий неистово закивал, подтверждая слова подельника.

– Посидишь под замком денька два, ну три… Мы тебе даже попить-пожрать оставим!

Тощий снова подтвердил – тряхнул целлофановым кульком, из которого торчало горлышко пузатой бутылки с минералкой.

– А потом – не боись – выпустим! – и, видно, посчитав, что сказали достаточно, медленно двинулись к столу, рассчитывая ухватить девчонку за ноги.

Та снова прыгнула. Прямо над головой у квадратного.

В какой-то миг прячущиеся за балдахином близняшки были уверены, что она сбежит – девочка легким перышком пронеслась над преследователем, четко приземлилась на скрещенные ноги… Изогнувшись, как червяк, тощий вцепился девчонке в край пачки. Она рванулась изо всех сил, упала на колени возле самой кровати с балдахином, пискнула, как мышонок, попыталась брыкнуть преследователя ногой…

– А ну, кончай брыкаться, а то по башке огребешь! – гаркнул квадратный, бросаясь приятелю на помощь…

Стоящая у кровати деревянная ширма, расписанная пестрыми павлинами и огнедышащими драконами, вдруг зашаталась, точно ее кто толкнул. И шумно рухнула на спины тощему и квадратному.

Из-под балдахина высунулись две пары рук – тонких, но, видимо, сильных, потому что без особых усилий ухватили девчонку за плечи – и в одну секунду она скрылась под винно-алым плюшем. Ширма с грохотом отлетела, тощий вскочил, квадратный поднялся на колени… Из-под прикрытия выпрыгнула девочка в балетной пачке и помчалась прочь…

– Удирает, стервь! – таким же тонким, как он сам, пронзительным голосом завопил тощий.

– Ничё, не удерет! – пробасил квадратный, кидаясь в погоню.

Край алой ткани приподнялся, и из-под него выглянули две головы – одна с ярко-рыжими, поднятыми в «конский хвост» волосами, вторая в сбившейся белой шапочке с перьями, из-под которой выглядывали волосы черные, гладко зачесанные и собранные в тугой узел на затылке.

– Бежим за ними, скорее! – прошептала балетная девчонка. – Они ее обидят!

Мурка иронически приподняла брови, намереваясь выразить сомнения, кто на самом деле кого обидит… и, звучно хлопнув себя ладонью в лоб:

– Точно, бежим! Я ж обещала ее пофоткать! – схватила маленькую балерину за руку и поволокла за собой.

Квадратный чувствовал, что задыхается – девчонка бежала впереди, вроде бы не отдаляясь, но и поймать ее не удавалось. Раз пять ему казалось, что он вот-вот ухватить беглянку, но девчонка мгновенно проскальзывала между декорациями, снова оказываясь недосягаемой.

– Ничё, догоню! – азартно пропыхтел квадратный. Его пальцы в очередной раз потянулись к краю белой пачки – и опять схватили пустоту. Но девчонка испугалась – запищала, заозиралась – и нырнула за здоровенный шкаф. Квадратный замахал руками, показывая приятелю, что шкаф надо обходить с двух сторон. Почему-то он был уверен, что девчонка больше не бежит, а затаилась за шкафом и трясется от страха. Наверное, потому что не слышал громкого топота. Смутная мысль мелькнула в голове – а вроде раньше не шибко топотала? Вроде в балетных тапочках каблуков не имеется? Удивленный, он сунулся за шкаф…

Маленький жилистый кулачок вылетел ему навстречу… а еще где-то поблизости затаился конь. Потому что кулаком, тем более девчачьим, так врезать невозможно! Только конь копытом! Кованым!

Квадратный собрал глазки в кучку и приник к шкафу, ища в нем поддержки и опоры. Кисонька крутанулась на пятке – с другой стороны шкафа на нее обалдело пялился тощий. Впрочем, балдел он не долго – глухо выматерился, отшвырнул пакет с продуктами и, вскинув над головой кулак, кинулся вперед. Кисонька прыгнула в сторону, пропуская его мимо. Мысленно выругалась сама – не приходилось ей еще драться в декораторских: чуть не врезалась в сложенный у стены штабель бревнышек. Она подхватила верхнюю дровеняку – все-таки с оружием привычнее! – успела удивиться, что та почти ничего не весит, но рука уже двигалась сама. Кисонька огрела тощего бревном по загривку. С сухим шелестящим треском бревно переломилось, блеснув на изломе белизной пенопласта. Тощий нечленораздельно взревел и развернулся к девчонке. Его квадратный приятель отлип от шкафа, сфокусировал на Кисоньке красные от ярости глаза и целеустремленно ринулся в атаку.

– Виновата, ошиблась, – отбрасывая пенопластовое бревнышко и отскакивая назад, хладнокровно извинилась девчонка. – Сейчас исправлюсь, – и подхватила прислоненное к стене копье.

Копьецо тоже оказалось безобразно легким и тонким, зато гибким!

– Во дура-девка! – прохрипел квадратный. – Положь ковырялку – все едино нам от нее ничего не сделается! На ей шильце не настоящее, а крашеное!

– Если б, как вы выражаетесь, шильце было настоящим, вы б стали холодным, мертвым и в кровище! – вежливо пояснила Кисонька. – Но зачем нам такие крайности – вы вполне меня устроите живой… но в синяках!

И они завертелись! Кисонька юлой пронеслась между противниками, а копье вертелось вокруг нее, точно лопасть вертолета! Банг! Гибкий кончик чувствительно хлопнул квадратного по уже пострадавшей голове. Джанг! Упруго дрожа, хлестнул тощего поперек туловища. Хлоп! Обратным ходом заехал квадратному по плечам! Данг! Подсек тощему коленки…

– Ямэ![Сигнал к прекращению схватки.] – выкрикнула Кисонька, в мгновение ока оказываясь за спиной своих противников. Слетевшая с головы шапочка с перышками осталась сиротливо валяться на полу.

Держась за голову (квадратный) и за живот (тощий), противники медленно повернулись – и во все глаза уставились на разметавшиеся по плечам девчонки роскошные ярко-рыжие волосы.

– Гляди, рыжая! – судорожно сглатывая подступающую к горлу тошноту, прохрипел квадратный. – А нам вроде черную велели брать!

– Была черная… – с сомнением пробормотал тощий. – Эй, девка, ты откуда взялась? Ты кто?

– Призрак оперы! – уведомила их Кисонька, оценила непонимающее выражение лиц и прокомментировала: – Так, шутка не удалась. Тогда более доступно – я конь! Но без пальто!

При упоминании коня квадратный почему-то вздрогнул и попятился.

– Лошадке холодно! – делая шаг вперед, агрессивно уведомила его Кисонька. – Лошадка греться будет! Хаджимэ![Сигнал к возобновлению схватки.] – И тупой деревянный наконечник копья атакующей змеей прянул вперед – в плечо, в грудь, в живот тощему, в ноги, в живот, в лоб – квадратному.

Оба дико заорали, шарахнулись, развернулись – и ринулись в разные стороны.

За спиной квадратный услышал свист рассекаемого копьем воздуха и понял, что ему не уйти. Страшная рыжая стояла прямо перед ним, а еще у него в глазах двоилось, потому что рыжая была отдельно… а ее пачка почему-то отдельно!

– Кисонька, давай! – завопила рыжая, зачем-то вскидывая руку с мобилкой…

В затылок квадратному что-то ударило с силой крепостного тарана, в глазах вспыхнуло… и он провалился в темноту.

– Да-а, – протянула Мурка, переступая через бесчувственное тело квадратного и на всякий случай проверяя пульс у валяющегося на полу тощего. – Пожалуй, это была самая оригинальная постановка «Лебединого озера» за всю историю мирового балета. Правда, закончилась прямо на первом акте, потому как такой принцессе никакой принц в помощь не нужен, она сама любого колдуна уконтрапупит! – И она повернула мобильник, показывая картинку на экране.

Растянувшись на полный шпагат, в воздухе завис «белый лебедь» – со вздыбленными рыжими волосами, в задравшейся чуть не до ушей пачке и со зловеще поблескивающим копьем в руках. Каблуки высоких черных сапог впечатывались в затылки двух напрасно пытающихся удрать мужиков.

Глава 5
А прима кто?

– Ну и чего им от тебя надо? – по-прежнему держа мобильник в руках, Мурка повернулась к спасенной девчонке. – У вас тут что – регулярно по театру балерин ловят? Вроде разминки?

– Она хочет меня убить, – замороженным голосом сказала девчонка. Глаза ее были совершенно пусты, а лицо застыло, как гипсовая маска.

Мурка пожала плечами – понятно, отходняк, в просторечии именуемый шок.

– Не она, а они! – поправила Мурка, в подтверждение своих слов тыкая носком ботинка в бесчувственные тела на полу. – Не стоит так нервничать – каждого нормального человека хоть раз в жизни кто-нибудь да хочет убить, – снисходительным тоном опытного бойца, которого пытались прикончить не раз и не два, поведала Мурка.

– Если никто и никогда этого не хочет, значит, ты толком и не живешь, – поддержала Кисонька.

Неожиданно эти философские рассуждения подействовали – лицо маленькой балерины немножко отмякло, в глазах промелькнул проблеск какого-то смутного чувства.

– Просто далеко не всегда тот, кто хочет убить, действительно это делает – иначе у нас бы на всех улицах трупаки валялись! – продолжала рассуждать Мурка. – А эти так вообще тебя вроде похитить собирались? И запереть где-то?

– Она хочет меня убить! – повторила девчонка, и теперь в этом восклицании крылась бездна возмущения.

Мурка с Кисонькой переглянулись. Та-ак. Похоже, валяющиеся на полу мужики не просто гонялись за девчонкой – был заказчик. Заказчица!

– А вы их… побили! – Девчонка оживала на глазах – теперь в ее голосе звучало изумление. – Как ты смогла? – Она недоверчиво уставилась на Кисоньку. – Девочка не может отлупить двух взрослых мужчин!

Кисонька снисходительно усмехнулась:

– Мужчин – действительно не может, но этим до «мужчин» надо втрое меньше есть, бросить пить и… хотя бы в мячик во дворе играть, что ли…

– А теперь, может, объяснишь нам, кто такая «она» и почему она хочет тебя убить? – вкрадчиво осведомилась Мурка, незаметно нажимая кнопку на своей мобилке. Ребят не нужно предупреждать, просто сейчас зазвенит особый, тревожный звоночек – и в рабочей комнате детективного агентства «Белый гусь» услышат все, что эта балеринка скажет!

– Ритка, конечно! – выпалила девочка. – Понятно – почему! Потому что Лена Матвейчук беременна!

– … У вас получится целое турне по Великобритании! Четыре спектакля в Манчестере, еще четыре – в Брайтоне и неделя в Лондоне! – выплывая из кабинета впереди директора, соловьем разливался толстенький представитель продюсерского агентства. – И это еще не окончательное предложение! У вас ведь, кажется, через два месяца гастроли в Китае? – Главный балетмейстер и директор дружно, как по команде, кивнули, и полная физиономия агента расплылась в сладенькой улыбке, так что маленькие глазки утонули в щеках и он сам стал похож на китайца. – Вот и чудесно! Если вы будете иметь успех и прессу – позитивную, конечно! – может, предложат еще Кардифф и Эдинбург, они пока не уверены… Но вы же понимаете, что англичанам надо дать все самое лучшее! – Ласковость не исчезла, но вроде бы спряталась, уступая жестким, почти стальным интонациям. – Так что нужна эта ваша… знаменитая… Первая прима! Которая в «Щелкунчике» такая любящая, в «Лебедином озере» такая страстная, а в «Княгине Ольге» такая решительная! Я отлучусь ненадолго… – Он озабоченно поглядел на часы. – У меня тут поблизости, в ресторанчике, встреча с одной этнической фолк-группой – фолк сейчас на подъеме! – важно пояснил он. – Я с ними быстренько решу, а к спектаклю вернусь – оценю, понравится ли все это англичанам! – Он плавно повел рукой вокруг, точно собирался продать англичанам весь театр вместе с труппой, закутался в пальто и потрусил к выходу.

Директор и главный балетмейстер остались стоять, неотрывно глядя друг на друга. Из теней коридора отделилась еще одна, и к ним присоединилась Зоя Павловна.

– Ну и как я ему скажу, что наша любящая-страстная еще и такая беременная? – уныло спросил директор.

– Не могла подождать чуть-чуть! – жалобно-злобно пробормотал балетмейстер. – Хоть бы до гастролей в Китай! А она точно не сможет танцевать? – еще жалобней протянул он.

Зоя Павловна покосилась на него, как на полного идиота.

– Боюсь, даже ваш гений, Александр Арнольдович… – при людях она всегда называла мужа официально, по имени-отчеству, – не создаст балет достаточно модернистский, чтоб задействовать в нем балерину на шестом месяце!

– Глупости! – рявкнул директор. – За границу надо возить классику! С модерном они и сами управляются – чтоб не больше трех человек на сцене! А на большие классические постановки не замахиваются – и школа не та, и народу много требуется, и декораций, одних костюмов штук триста на каждый спектакль! Три состава, три балерины танцуют «Княгиню Ольгу», три Игоря, три Святослава и на каждого свой костюм! – директор вдруг сбился на мрачное бормотание – точно зазвучал щелкающий у него в голове калькулятор. – И все костюмы Матвейчук теперь можно выкинуть!

– Ну да, конечно, экономнее было бы, если б все примы в одну пачку втискивались! Желательно одновременно! – злобно процедил балетмейстер, окидывая директора уничтожающим взглядом – какой-то чиновник будет им, балетным, объяснять, какие спектакли ставить, и костюмами попрекать!

– А кордебалет в «Лебедином», например, мог бы одну пачку по рядам передавать! – подхватила Зоя Павловна. – Из рук в руки… Или как сказать – от талии к талии?

Но директор слишком давно работал в театре, чтоб эти насмешки могли его смутить.

– Хорошо, значит, Матвейчук выпала по крайней мере на сезон. Кого вы предлагаете? Тасю?

– Тася, конечно, милая девочка… – начала Зоя Павловна.

Прячущаяся за поворотом коридора Настя не столько услышала, сколько почувствовала, как Ритка злорадно хихикнула – если о балерине нечего сказать, кроме того, что она милая девочка, значит, балерина она никакая!

– Так что нам делать без Матвейчук? – взорвался директор. – Все отменяем? Китай, теперь Англию – тоже? Будем гастролировать исключительно по местным детдомам – мне тут одни благотворители предлагают, сейчас договариваться придут…

– Далась им эта Матвейчук! – вдруг тихо, себе под нос, но от того не менее злобно процедила Ритка. – Можно подумать, других балерин в театре нет! – И она гордо задрала голову. – Да если б Лена за Зой-Палыного Димочку замуж не выскочила, фиг бы главные партии танцевала!

В коридоре вдруг воцарилась какая-то странная, неожиданная тишина… И прежде, чем Настя успела сообразить, что бы это значило, из-за поворота коридора мгновенно и неслышно выскользнула Зоя Павловна. За ней маячил балетмейстер, а следом уже с шумом и топотом подоспел директор.

– А, подружки-соперницы… – хмыкнул балетмейстер. – Подслушиваем? Оттачиваем навыки выживания в театре?

– Мы не подружки! – рявкнула Ритка.

– Мы не соперницы! – одновременно пискнула Настя. Отрицать, что подслушивали, ни одна не стала.

– Какая ты мне соперница! – тут же накинулась на нее Ритка. – Сперва танцевать научись, Жизель полудохлая!

– А ты, малявка, школьница, уже мнишь себя балериной? – зловеще, как в фильмах ужасов, нависла над Риткой Зоя Павловна.

– Да! Мну! То есть мню… Считаю! – наконец выправилась Ритка. – Ваша драгоценная Матвейчук Машу в «Щелкунчике» в четырнадцать станцевала, а Одетту-Одиллию в пятнадцать!

– И что характерно – в ту пору она совсем не была женой моего Димочки, – голосом ласковым, как удавка палача, сообщила Зоя Павловна. – Димочка из Японии к нам вернулся через год после того, как Лена стала примой!

Но Ритку оказалось не так просто смутить.

– Мне тоже уже пятнадцать!

– И что… – поинтересовался директор, недоверчиво глядя то на балетмейстера, то на Зою Павловну. – Будет танцевать она?

– Ну-у… – несколько неуверенно протянул Александр Арнольдович. – Собственно… Большинство хороших балерин именно так и начинали.

Ритка едва слышно выдохнула – точно все это время просто не дышала. И тут же горделиво вскинула голову, давая понять, что уж она-то не просто хорошая балерина!

– С «Лебединым озером», конечно, проблемно, – продолжал бормотать балетмейстер. – По-настоящему Одетту-Одиллию[В балете П.И. Чайковского «Лебединое озеро» партию Одетты (белый лебедь) и Одиллии (черный лебедь) обычно танцует одна балерина.] в пятнадцать еще не вытанцуешь – «физики» не хватит, кости детские… Но чем раньше начнешь, тем лучше получится потом…

– Нам нужно не потом! Нам нужно в Китае и Англии, пока не вернется Матвейчук!

Зоя Павловна вдруг отвернулась и принялась крайне внимательно разглядывать стенку – точно там что интересное нарисовано.

– У нас есть два месяца, – уже одобрительнее поглядывая на Ритку, сказал балетмейстер. – Мы везем «Щелкуна», «Спящую», «Лебединое», «Княгиню Ольгу» и «Ночь перед Рождеством» – последние два хоть и не классика, современная хореография, зато национальная экзотика, народу много, все как вы заказывали, господин директор!

– Не я! – возмутился директор и благоговейно закончил: – А принимающая сторона!

– Партии она, в принципе, знает. Работать по две репетиции в день и сразу ввести девочку в спектакли – да хоть прямо сегодня вечером в «Лебединое», чтоб обкатала на сцене! Думаю, можно рискнуть, – бодро заключил директор. – Все равно другого выхода нет!

– Да, работать придется очень много, – тихо согласилась Зоя Павловна. Она пристально посмотрела сперва на горделивую Ритку. Потом на съежившуюся у той за спиной Настю. – Могилева… – глядя на Настю, и только на Настю, сказала она. – Ты как после вчерашнего падения – в норме?

– Д-да, Зоя Павловна, – заикаясь, пробормотала Настя. Хотя на самом деле внутри у нее и сегодня еще все тряслось и екало, а ночью снова снилось, что она падает в могилу – только на этот раз самую настоящую! – и она просыпалась с криком, пугая родителей.

– Тогда иди переодевайся. – так же тихо сказала Зоя Павловна.

– В… В кого? – еще больше заикаясь, пробормотала Настя.

– В Одетту. Потом в Одиллию. Потом в Жизель, – усмехнулась Зоя Павловна. – Возьмешь костюмы Матвейчук – костюмерша их подгонит. Сперва отрабатываем сольники и дуэты из «Лебединого» для сегодняшнего спектакля – партию ты знаешь. Потом перерыв, немножко погоняем «Жизель» на завтра – и вечером выходишь в «Лебедином». – И повторила: – Придется много, очень много работать. – Круто повернулась на каблуках – стройная, изящная, с отточенной балетной походкой.

– Я тоже умею много работать! – отчаянно крикнула ей вслед бледная от унижения Ритка. – Я умею работать лучше Могилевой!

Зоя Павловна обернулась.

– Вот и работай! – очень спокойно порекомендовала она. – Пока вот отсюда… – и она уперла тонкий палец Ритке в лоб, – не отвалится та звезда, которую ты слишком рано нацепила!

И она зацокала каблуками прочь. Балетмейстер помялся – и пошел следом. Директор пожал плечами и доверительно спросил:

– Знаете, чем отличается наш театр от дурдома? – И сам же ответил: – В дурдоме хотя бы директор нормальный! А я с вами уже давно рехнулся – еще когда Матвейчук примой становилась! – И он скрылся в своем кабинете.

Опасливо покосившись на Ритку, Настя бочком-бочком двинулась прочь. Ее схватили за плечо – и с силой шарахнули спиной об стену. Ритка была на голову выше Насти и теперь нависала над ней. Настя вдруг почувствовала, что даже под натянутой поверх толстого свитера курткой покрывается ледяным потом – лицо Ритки с оскаленным ртом и злобными, сузившимися в щелочки глазами просто до безумия походило на морду гиены, которую Настя как-то видела по телевизору (потом долго старалась ходить в туалет только с девчонками – ей казалось, что зверь караулит в темных коридорах театра, и стоит выйти одной из репетиционного зала, накинется и сожрет). Накинулась…

– Ты-ы… – жутким, тоже «гиенистым» голосом прорычала Ритка, – думаешь, добилась своего?

– Я ничего не добивалась! – отворачиваясь от летящей ей в лицо Риткиной слюны, пробормотала Настя. – Ты себя как полная дура вела, с Зоей нарывалась! – И не удержавшись, добавила: – Что, думала, кроме тебя у них и кандидатов нет? Гонор показать решила?

– Ты на меня не сваливай! – взвизгнула Ритка, встряхивая Настю за плечо так, что та стукнулась затылком о стену.

– Чего ты бесишься, Ритка! – пугаясь по-настоящему, ответила Настя. – В Китай все равно поедешь – не Тасю же они, и правда, повезут?

– Ага, вторым номером под тобой! – Ритка уже чуть не орала. – Как вчера на прогоне? Ты – Жизель, я – Мирта? Тебе в «Спящей» Аврору – а мне Фею Сирени? А может, вообще в кордебалет меня запихнешь? Черт меня дернул потащить тебя сюда с собой!

– Это я потащила тебя с собой! – чуть не плача, прошептала Настя. – Когда узнала, что новое агентство к нашим обратилось!

– Помириться хотела? – рыкнула Настя. – После «Жизели»-то… Так вот, дорогуша… – Глаза ее сузились еще больше, превращаясь в прицельные щелочки – у Насти возникло четкое ощущение, что одно неверное слово, и из этих щелочек вырвутся огненные лучи, оставив от нее лишь горстку пепла. – У тебя только один ма-аленький такой шансик… Что я тебя прощу! Сейчас пойдешь к Зое – и скажешь, что отказываешься танцевать Одетту! И Жизель – тоже! Не умеешь, заболела – придумывай что хочешь! Можешь снова танцевать Мирту, – подумав, милостиво дозволила она. – И даже испанский танец в «Лебедином». Поняла? – Ритка резко тряхнула Настю за плечо – точно пыталась взболтать мысли у той в голове. – Ну что встала, давай иди! – Она сильно толкнула Настю в плечо, так что ту отбросило от стены.

Настя пошатнулась, невольно сделала два быстрых шага по коридору, восстановила равновесие… Медленно обернулась, пристально поглядела Ритке в лицо.

– Ну? – яростно взвизгнула та. – Ну!

А ведь она боится, вдруг поняла Настя. И этот проглядывающий сквозь обычную Риткину самоуверенность страх неожиданно придал Насте сил.

– Не «нукай» – не запрягла, – исподлобья глядя на соперницу, процедила она. – Никуда я не пойду! И Одетту танцевать буду! И Жизель, и Машу, и княгиню, и ведьму – все буду, ясно? Буду! – убеждая то ли себя, то ли Ритку, прокричала Настя.

Ритка замахнулась. Настя невольно отпрянула, в полной уверенности, что Ритка ее сейчас ударит. Но та опустила руку и неожиданно тихо и спокойно сказала:

– Уверена? Не пожалеешь?

Вот теперь стало страшно – до одури, до тошноты, до подгибающихся коленок. У Ритки было такое лицо, такое… Но Настя лишь судорожно сглотнула и механически, как кукла, помотала головой.

– Ну, гляди… – тяжело, точно опуская самую настоящую, а не бутафорскую могильную плиту, обронила Ритка. И вдруг… со всей силы ударила носком сапога Насте по ноге! По самой косточке!

Настя отчаянно вскрикнула, пошатнулась…

Ритка коротко и зло рассмеялась. Повернулась и легким стремительным шагом двинулась прочь. На ходу коротко глянула через плечо и громко, на весь коридор крикнула:

– Сдохнешь, никто о тебе и не вспомнит!

Настя разжала мокрые от пота кулаки.

– А фиг тебе! – растирая ушибленную ногу, пробормотала она. Боль собралась в одной точке и медленно шла на спад. Хорошо, что она еще не переоделась, что на ней плотный сапог – сейчас все пройдет. А даже если бы не прошло – она все равно будет танцевать! Будет примой! Ее будут знать! Ее все будут помнить!

Она круто повернулась на пятках – и побежала в костюмерную, переодеваться в белую пачку Одетты.

Глава 6
Баллон и выворотность

– Мы первую репетицию отработали… Зоя Павловна и Александр Арнольдович торопятся – хотят, чтоб я за два месяца стала как Матвейчук… – Настя бледно улыбнулась, дескать, шучу. – Я думала где-нибудь посидеть… Одна…

Она явно недоговаривала, но у Кисоньки создалось впечатление, что маленькая балерина искала, где выплакаться, чтоб никто не видел. Спрятаться от балетмейстера, требующего, чтоб она в один день стала «как Матвейчук». От ненавидящих взглядов Ритки… От воспоминаний о вчерашнем – новая знакомая и об этом успела рассказать сестрам.

– А тут – они! Ты, говорят, тут главную лебедиху танцуешь? Так и сказали – лебедиху… Я сдуру возьми и ответь – я!

Кисонька снова подумала, что вовсе не сдуру. Насте просто хотелось каждую секунду напоминать себе, что она сегодня главная, она – прима.

– Иди сюда, говорят, а когда я не пошла – как кинутся! – Настя кивнула на валяющиеся на полу тела, и ее ощутимо передернуло от недавнего страха. – Я сразу поняла – это она! – яростно выдохнула девочка. – И вчера, с подъемником – тоже она устроила, завидющая, колченогая…

Сказано было невразумительно, зато выразительно. Сестры сразу поняли, что речь идет о Ритке.

– Шустрая она, эта твоя Ритка… – неопределенно пробормотала Мурка. – Сколько у вас первый акт длится – меньше часа? Быстро она с подъемником управилась. И с бомжами тоже – как она их мимо бдительного дедка протащила?

– Это он, когда снаружи приходят, бдительный! – небрежно фыркнула Настя. – А если изнутри любая девчонка в куртке поверх пачки выскочит и скажет, что это какие-нибудь грузчики, слесари, столяры пришли, – пропустит без разговоров! – она немного помолчала и совсем безнадежно шепнула: – Вы мне не верите. – Здоровенная, как горошина, слезища капнула на обтянутые тонким трико коленки.

– Не реви! – жестко скомандовала Мурка. – Я просто не совсем врубаюсь… Допустим, ваша чемпионка… – И поймав непонимающий взгляд Насти, исправилась: – Ну прима… Которая главных героинь танцует, правильно? Допустим, она должна уйти… Так что она у вас – одна? Никакой… не знаю, как вы это называете… никакой, что ли, серебряной призерши ей на замену нет? – сбиваясь на более понятные ей самой спортивные термины, закончила Мурка. Но Настя поняла:

– А тут совпало! – радостно пояснила она. – Саня Доронина… Она у нас была вроде как солистка № 2. Танцевала главные партии во втором составе, в перемену с Леной, или вторые партии в спектакле. Ну как сейчас Ритка при мне! – Несмотря на очевидный страх, в голосе Насти звучало злорадство, что Ритка – при ней, а не наоборот. – Так вот, Саня Доронина уже полгода как уехала на корабли!

– В матросы подалась? – непонимающе вздергивая брови, переспросила Мурка.

– Корабли – это круизные лайнеры, где богатые западные старички и старушки нехило проводят заслуженный отдых! – с легким раздражением от того, что приходится объяснять всем известные вещи, ответила Настя. – Когда совсем нет денег – а у Сани муж перед кризисом большой кредит взял! – можно туда танцевать наняться! Вот Саня с мужем – он тоже у нас танцевал – на год контракт и подписали. Нашим – я имею в виду главного балетмейстера и хореографа, в смысле, Александра Арнольдовича и Зою Павловну – конечно, не понравилось, что она уехала. Санька классная, техничная, фуэте крутила, как машина! Но решили, что переживут. Матвейчук-то осталась – у нее только трехгодичный контракт с Германией закончился, и замуж она вышла! На Санино место подтянули Тасю Нартову. Тася, конечно, уже старая, если б Саня не уехала, выше третьего состава ей не подняться, но в принципе опыт есть, партию вытанцовывает… И нас с Риткой на работу взяли – Тасины партии танцевать!

– Старая – это сколько? – вмешалась Кисонька.

– Двадцать пять, – легко бросила Настя.

– А тебе сколько? – с неожиданным возмущением в голосе спросила Мурка.

– Пятнадцать, – спокойно ответила Настя.

– Что ты нам головы дуришь! – недобрым тоном сообщила Мурка. – Какая может быть работа! Тебе еще в школе два года учиться!

– Ничего подобного, я бы в любом случае уже заканчивала, в этом году выпускной спектакль танцевала, если б меня раньше в театр не забрали! – запротестовала Настя.

Сестры переглянулись – похоже, они имели в виду совсем разные школы.

– Все равно не понимаю! – упрямо мотнула рыжим «хвостом» Мурка. – Допустим, золотая и серебряная призерши отпали… – опять пользуясь привычными спортивными терминами, продолжала рассуждать она. – На их место в сборной поставили бронзовую – тут все ясно. Но на место бронзовой брать кого-то из «юниоров» – полная дурость! – Она кивнула на Настю, давая понять, что под «юниорами» имеет в виду ее и соперницу Ритку. – Взрослую балерину не могли назначить?

– Думаете, любой, кто закончил балетную школу, может главные партии танцевать? – с неожиданной резкостью спросила Настя – похоже, Муркины слова задели ее за живое. – А какой у тебя баллон и выворотность, не имеет значения?

Мурке моментально представилась стройная шеренга балетных выпускниц – все как одна в пачках, в квадратных академических шапочках с кисточкой и со здоровенным газовым баллоном под мышкой! У ног ошивалась личная выворотность, почему-то представившаяся Мурке мелким зверьком. Вроде выхухоли.

– Баллон – на сколько ты можешь зависнуть в воздухе при прыжке и позу при этом держать, – правильно истолковав Муркин остекленевший взгляд, снисходительно пояснила Настя.

– Это противоречит законам физики. – У Кисоньки были хорошие манеры, поэтому она не стала в Муркином стиле заявлять, чтоб Настя перестала им лапшу на уши вешать.

– Ой! – Настя вдруг по-настоящему смутилась. – Не знаю я насчет физики… Понимаете, когда и в хореографической учишься, и в спектаклях тебя задействовать начинают, на общеобразовательную совсем уже сил не остается! Баллон – это вот так… – и Настя прыгнула.

Невероятно, но… пусть на краткий миг, Настя действительно зависла в воздухе! Как в стоп-кадре, белым росчерком застыла на фоне линялой стены – ноги вытянуты, как раскрытые ножницы, руки крыльями взметнулись над головой…

– Слушай, а если б и нас про Ньютона и его яблоко не учили, может, мы бы тоже так смогли? – тоскливо пробормотала Мурка.

– «Матрица» в реале, – выдохнула Кисонька. – Нео с Тринити отдыхают!

Настя беззвучно приземлилась и изящным пируэтом повернулась к сестрам.

– А выворотность – насколько можешь ногу наружу вывернуть! – ничуть не запыхавшись, сообщила она. Застыла, балансируя на одной ноге, а вторую – вскинула и вывернула. Действительно наружу. Казалось, ей, как кукле, – вытащили ногу из сустава и вставили наоборот, коленкой вниз, пяткой вверх.

Кисонька молча вцепилась в декорацию и попыталась повторить. Нога не выворачивалась. Во всяком случае, так!

– Я по шесть часов в день училась! С пяти лет, – утешила ее Настя и добавила: – Через три года получилось.

Кисонька остановилась.

– Понимаете, новую солистку можно сделать из школьницы, но не из кордебалетного перестарка! – продолжала объяснять Настя. – Если к восемнадцати, ну, девятнадцати годам из кордебалета хоть в какие солистки не выбилась – все, суши весла, ищи мужа! Возьмем ту же Тасю, например. Она неплохая балерина, но… холодная, что ли… а в современном балете не только танцевать, еще и играть надо – чувства, состояние. И техника у Таси гуляет, то есть для классики тоже не годится, там техника – главное! А еще у Таси… – Она огляделась, точно боялась, что ее подслушают, и, скорчив смущенную гримасу, будто собралась рассказать неприличный анекдот, тихонько пробормотала: – Попа!

– А у кого ее нет? – пожала плечами Мурка.

Настя поглядела на нее с искренним негодованием.

– У меня, например! – отчеканила она так обиженно, будто ее заподозрили в наличии хвоста. И демонстративно повернулась к девчонкам тем самым. Чего нет.

Мурка поглядела. А ведь, пожалуй, и правда… Пожалуй, что и нет. Пожалуй, это можно назвать местом для сидения. Или скорее – срезом для сидения.

– А у Таси она… круглая! Говорят, она… макароны в детстве ела! – снова поворачиваясь лицом, со священным ужасом выдохнула Настя. – В тунике… ну, длинной юбке, как у привидений в «Жизели», еще ничего выглядит, а в пачке – вот для «Лебединого» – страх и ужас, никакой эстетики! А у нас балет! Все должно быть красиво! – гордо сообщила девчонка. – Если бы Саня не уехала, выше третьего состава – даже не запасные, а запасные запасных… – пояснила она специально для Мурки, – Тасе не подняться!

– В каждой избушке свои погремушки, – пробормотала Мурка. Ей было… неуютно. В свои четырнадцать и она, и сестра уже успели стать чемпионками Европы среди юниоров, а сэнсей говорил, что их спортивная карьера на самом деле даже толком не началась, вот годам к двадцати… И другие девчонки в их секции рукопашного боя пусть не Европу выигрывали, все равно были круты – городские первенства, областные, турниры стран, турниры содружеств… Но заниматься делом, в котором к восемнадцати годам, когда другие только школу кончают, с тобой тоже может быть уже все кончено – причем навсегда? Да еще с самого начала знать, что хоть кем-то, хоть паршивенькой солисткой станут единицы… А ничего другого, кроме как танцевать, ты не умеешь и уже вряд ли научишься… Мурка покачала головой. Она начинала потихоньку верить – за хорошую, настоящую эту… как ее… партию и впрямь могут убить!

– В общем, все знали, что кто-то из нас – или я, или Ритка – Тасю в конце концов заменит! – продолжала Настя. – А теперь, когда еще и Лена на весь сезон выпала – одна из нас может стать примой! И похоже, это буду я! – возбужденно выпалила она. И тут же снова поникла: – Если меня Ритка раньше не убьет!

– А по-моему, все равно фигня получается…

От прозвучавшего в наушнике блютуса мальчишеского голоса Мурка едва не подскочила не хуже Насти, разве что вертикально вверх и без зависания. Нервно выдохнула. Увлеклась, заслушалась, а ведь сама подключила рабочую комнату «Белого гуся» к разговору с балериной!

– Творческая натура у девушки, тонкие нервы! – продолжал Вадька – так всегда говорила его мама, когда живущая у них этажом выше арфистка городской филармонии закатывала скандал мужу – с визгом и метанием тяжелых предметов. Судя по дрожанию потолка, швырялась она не иначе как своей арфой. – Не знаю, какой у них конструкции подъемник, но точно знаю, что стальной трос так просто не перережешь! Никакая балеринка с тощими ручонками этого не сделает, тем более за час! И там же механик был! Он что, сидел и смотрел, как она вжик-вжик – тросик ножовкой пилит?

– Думаешь – случайность? А если механик замешан? Неплохо бы с ним… поговорить, – пробормотала Мурка, ударяя кулаком в ладонь – ее любимый стиль разговора с подозреваемыми.

– Ты спроси у нее – подъемник, который сломался, он что, новый совсем? – вместо ответа потребовал Вадька.

– Он как все оборудование! – удивленно поглядев на задавшую вопрос Мурку, пожала плечами Настя. – Театр в семидесятые построили, тогда и подъемник установили. У нас графа Альбера в «Жизели» сам Марис Лиепа танцевал! – с восторженным придыханием сказала она. – С нашей Загуменниковой!

Вадька в рабочей комнате агентства не знал, кто такой Марис Лиепа, но ему было наплевать:

– Такое старье могло запросто само поломаться!

– Сорок лет ничего, а именно подо мной взял и поломался? – пробормотала Настя, недоуменно глядя на близняшек – она никак не могла понять, с кем они еще разговаривают.

Мурка засмеялась:

– У девчонки есть своя логика!

– Ага, балетная, – в наушнике кисло согласился Вадька.

– Но эти-то двое, которых я вырубила, за ней гнались! – вмешалась Кисонька.

– Ой, извините, девчонки, но я пойду переодеваться! – неожиданно заторопилась маленькая балерина. – Сейчас вторая репетиция начнется, если я опоздаю… Ритка меня без всяких посторонних наемников, одним языком прикончит! Я это… – она замялась. – Спасибо! Спасли. Представляю, какая у Ритки рожа станет, когда она меня увидит. – Настя попыталась улыбнуться, но видно было, что ей снова страшно – невыносимо, до дрожи. Она то делала шаг к уходящему из декораторской темному коридору, то пятилась обратно, поближе к близняшкам.

– Знаешь, мне тоже любопытно, – негромко сказал Мурка, глядя на ее метания. – Пожалуй, мы с Кисонькой тебя проводим…

– А этих куда? – носком сапожка брезгливо дотрагиваясь до валяющихся, как мешки, мужиков, осведомилась Кисонька.

– Сюда! – Мурка выразительно ткнула пальцем в тяжеловесный, как дом, старинный резной шкаф. – А дверцы подопрем! Все равно, пока не очухаются, мы от них ничего не узнаем! Помогайте! – скомандовала она, как грузчик упираясь плечом в безвольную тушку квадратного. Кисонька кинулась на помощь, и даже Настя суетилась вокруг, то вцепляясь худыми ручонками в воротник неудавшегося похитителя, то подпихивая его тощим плечиком.

– Правильно! – в наушниках согласился Вадька. – Только одна эту Настю провожает… а вторая нас на проходной встречает! Мы уже в машину погрузились, сейчас Салям нас привезет!

– Думаешь, все-таки дело серьезное? – напряженно хмурясь, спросила Мурка.

– Конечно, серьезное! – В наушнике зазвучал раздраженный голос Севы. – У вас клиент по делу о покушении на убийство – а вы даже не договорились о сумме гонорара!

Глава 7
Белый гусь в главной роли

Снимать балетный наряд Кисонька не стала – если Настя не ошиблась и сторожевой дедок и впрямь без лишних разговоров пускает всех, за кем изнутри театра выскакивает «девчонка в пачке», должно помочь. Под накинутой курткой голые руки и плечи покрылись «гусиной кожей», только в отличие от гуся Евлампия Харлампиевича теплых перьев у нее не имелось. Куртка топорщилась над жестким колесом юбки, и ничем не прикрытые тонкие ноги в одних колготках заледенели от гуляющего по проходной ветра. Сквозь распахнутую дверь виднелся асфальтированный въезд с машинами, уткнувшимися мордами в бровку тротуара. Поток катящих по улице автомобилей на миг распался – и к проходной оперного театра вырулил темно-синий «Форд». Передняя дверца распахнулась. Наружу выпорхнула очень молоденькая, хрупкая, хорошо, но сдержанно одетая девушка лет семнадцати.

«Как она это делает?» – в полном смятении подумала Кисонька. Ведь девушка действительно не вылезла из машины, как некоторые, и даже не вышла, а именно выпорхнула. Будто ее кондиционером изнутри выдуло. Ее грация завораживала – даже то, как она стояла, пятка к пятке, как пошла вокруг машины, легко ступая по обледенелым выбоинам асфальта. Кисонька ощутила отчетливую неприязнь – она сама, со своей резкой, «рубленой» грацией спортсменки рядом с этим изяществом выглядела неуклюжей. Кисонька зыркнула на девушку… и успокоилась – а фигурка-то не очень! Худая, даже тощая, хоть за швабру прячь, и плоская, как доска! Кисонька удовлетворенно улыбнулась… но тут же ее внимание переключилось на выбравшегося из-за руля парня!

– Ой! – Кисонька невольно почувствовала, что краснеет. Потому что таких даже в кино не бывает! Так выглядят принцы в романтических диснеевских мультиках – широкий разворот плеч под курткой, обтянутые тугими джинсами узкие бедра, гордая посадка головы… Да ему эльфов в фэнтези играть! Кисонька вздохнула. Вот так и только так выглядит их загадочный английский компаньон – Большой Босс! Пусть Севка сколько хочет прикалывается, что на самом деле англичанин – лысый пузатый дядька сорока лет. Однажды они увидятся в реале – и Босс окажется именно таким, как этот, из «Форда»!

Парень тем временем захлопнул машину – пикнул брелок сигнализации, – догнал девушку, и они побежали к проходной, вполне по-земному пряча руки в карманы курток и ежась на пронзительном ветру. Да что он себе – поинтереснее девчонку найти не мог?

Неподалеку взревело. Грозно порыкивая во все стороны, могучий черный джип носорогом – сейчас на бампер подцепит и отшвырнет! – распихал остальные машины и победительно ворвался на стоянку. Тормознул, едва не вписавшись «Форду» в зад, недовольно заревел снова – точно ему не дали дорваться до добычи. Угрожающе алые огни вспыхнули и погасли в подфарниках. Наконец монстр утихомирился, недоброй громадой перекрыв выезд. Дверца распахнулась… Кисонька с интересом поглядела на водителя – немолодой, лет тридцать, но оч-чень интересный мужик! Отлично подстриженные темные волосы, очки в крупной дорогой оправе, длинное темное пальто. Он неспешно обошел джип, распахнул пассажирскую дверцу и помог спорхнуть с подножки еще одной девушке, в коротеньком меховом манто поверх шерстяного платья, в котором Кисонька нутром почуяла настоящую Шанель. Яркая блондинка – или натуральная, или хорошо крашенная, никаких темных корней не заметно. К груди она прижимала роскошный букет орхидей. С выпархиванием у второй девушки получилось не хуже, чем у первой – Кисонька даже засомневалась, правильно ли она в свое время решила заняться спортом. Может, следовало идти в балет? Мужчина в длинном пальто подставил руку калачиком, красотка в манто невесомо опустила пальчики ему на сгиб локтя…

Тощенькая из «Форда» уже находилась у самой проходной. Кисонька увидела ее лицо и поняла, что на самом деле она старше, двадцать, может, двадцать два, просто из-за хрупкой фигурки кажется девчонкой. Девушка невольно оглянулась на хлопок дверцы… С мужчиной в длинном пальто произошли странные изменения. Он вдруг замер, завороженно глядя на тощенькую, – на лице его попеременно отразились радость, печаль, голодная тоска, восторг, и все это утонуло в океане фанатичного обожания.

– Леночка! – отчаянно, как утопающий, закричал он… выхватил у своей спутницы орхидеи и… со всех ног кинулся к тощенькой, путаясь в полах пальто и неся букет перед собой, как Олимпийский факел. – Леночка!

Девушка невольно отшатнулась, едва не перелетев через порог проходной – парень поддержал ее.

– Леночка! – Тот, в пальто, наконец настиг ее, и ворох цветов обрушился девушке на руки. – Я так скучал, так скучал! – хватая ее руку и звонко целуя в сгиб запястья, прокричал он. – Просто не мог дождаться, пока вы вернетесь с вашего конкурса! Мне передали диск с записью – поздравляю, такой успех, такая победа! Как всегда – вы великолепны, дорогая! – завладевая второй ее ладонью и попеременно прикладываясь то к одной, то к другой, твердил он.

Ошалевший от такого напора парень опомнился и быстренько вклинился между своей девушкой и вцепившимся в нее владельцем джипа.

– Вы нервируете Лену, Михал Артурыч! А ей нельзя сейчас волноваться! И цветы с таким резким запахом тоже не рекомендуются! – С плохо скрытой злостью он забрал цветы у девушки и сунул их владельцу.

– Пока вас не было, мы так соскучились по настоящему искусству! – глядя на девушку бархатными глазами, а на парня обращая не больше внимания, чем на дедка в будке, проворковал Михаил Артурович. – На сегодняшний спектакль я пригласил друзей, родственников, деловых партнеров – мы все придем рукоплескать вам!

Красивое лицо парня стало просто багровым от злости, он набрал полную грудь воздуха… и вдруг сдавленно екнул, замерев с выпученными глазами.

Кисонька быстро посмотрела ему на ноги – ага, так она и думала! Высокий каблук девушки придавил парню ногу.

– В нашем театре всегда рады друзьям, Михал Артурыч, – пользуясь паузой, пока парень искал потерявшееся дыхание, любезно сказала она. – Но я сегодня не танцую. И весь ближайший год тоже, – предваряя вопрос, пояснила девушка. – У нас с Димой будет ребенок. – И она гордо взяла своего парня под руку.

По лицу Михаила Артуровича, как кавалерия по степи, снова пронеслись разные чувства – от недоверия до самого настоящего, почти слезливого отчаяния!

– Дмитрий! – впервые обратив внимание на парня, вскричал он. – Как… Как же вы могли?! Какие… Какие ребенки? А как же… Как же балет? Искусство? Зритель? Если б вы тогда согласились и вышли замуж за меня, а не за него, Леночка! Вы бы только танцевали! У вас никогда не было бы никаких детей! – истинным криком души взвился его голос.

– Вот этого я и боялась, Михал Артурыч, – очень спокойно сказала Лена и, ведя мужа за собой, скользнула сквозь турникет, направляясь к входу в театр. Обернулась, бросила через плечо: – А искусство и зритель не пострадают – сегодня танцует Рита, у девочки наверняка большое будущее. Приходите на спектакль! Да, и цветы Тасе верните, а то нехорошо как-то…

Они прошли мимо вжавшейся в стену Кисоньки. Девчонка услышала, как Дима злобно пробормотал:

– Когда-нибудь я убью этого придурка!

– Зато он самый верный мой фан, – пожала плечами Лена. – Даже несмотря на то, что я не вышла за него замуж! Успокойся, я же не гоняюсь с ножом за той тумбой на кривых ножонках, которая на каждый твой спектакль является с цветами и лезет к тебе целоваться прямо у меня на глазах!

Их голоса отдалились, хлопнула стеклянная дверь… Кисонька с невольным одобрением посмотрела на еще видневшуюся сквозь стекло девичью фигурку. А молодец! Значит, вот это и есть та самая прима – Матвейчук. А вот это – она перевела взгляд на блондинку в манто – надо полагать, Тася. У которой попа и вообще, как говорила Настя, «никакой эстетики». На самом деле Тася Кисоньке показалась гораздо симпатичнее прославленной Лены – такая же стройная, с тонкой талией, но еще и высокой грудью, и бедра на месте. Но Кисонька уже поняла, что здесь, в балете, свои понятия о красоте.

– Рита? Какая Рита? Новая балерина? Почему я не знаю? – поворачиваясь к Тасе, требовательно вопросил Михаил Артурович.

– Нечего там знать, – пробормотала бедная Тася. – Совершенно отмороженная, невоспитанная девчонка – просто малолетка из ПТУ! Ни мозгов, ни соображения, фигура как палка, морда лисья…

– Рита-Рита-Рита… – явно не слушая, продолжал бормотать Михаил Артурович, и вдруг радостно щелкнул пальцами: – Вспомнил! Коломбина в «Щелкунчике»! Интересно… – Он небрежно сунул Тасе так бесцеремонно отнятый букет и широким шагом направился к входу в театр. Полы его длинного пальто бодро развевались.

– Нету там ничего интересного! – Прижимая к себе цветы, чтоб не рассыпались, Тася порысила за ним через проходную. – Она никакая, понимаете, никакая!

Кисонька поглядела им вслед с жалостью и изрядной долей презрения. Если бы нашелся безумный самоубийца, который с ней повел себя так, как этот Артур с Тасей… Цветочки торчали бы у него из носа и ушей! Но как там говорила Настя: «К девятнадцати не станешь солисткой – суши весла, ищи мужа!» Похоже, Тася сушит. В смысле, ищет.

Поток машин снова раздался, и к стоянке выбралась скромная «Шкода» цвета мокрого асфальта. Кисонька вздохнула с облегчением – ну наконец-то! И тут же снова напряглась – они что, с ума сошли? Дверцы распахнулись – и наружу выскочили двое мальчишек и девчонка… с большим белым гусем под мышкой! Катька совсем соображение потеряла? Все, конечно, привыкли, что без Евлампия Харлампиевича она ни шагу, но с гусем – в оперу? Как теперь эту безумную птицеводку-гуселюбку мимо бдительного дедка протаскивать?

А дедок тем временем уже повернул голову к неожиданным посетителям – даже без очков глаза у него стали как у филина, большие и круглые; он судорожно зашарил по груди, отыскивая болтающиеся на веревочки очки, нацепил… и глаза стали еще больше. Аж в очках не помещались!

– Это к нам, к нам! – Кисонька подскочила к турникету, понимая, что еще секунда, и «Белого гуся» – вместе с белым гусем! – выкинут из оперного со свистом. – Это… Это… С птицефермы! Пробный гусь! – тыча пальцем в Евлампия Харлампиевича, триумфально выпалила она.

– В буфет? – глядя на девочку поверх очков, поинтересовался дедок.

Катька мгновенно прижала Евлампия Харлампиевича к груди и начала наливаться помидорной краской – она впадала в ярость при малейшем намеке, что на ее драгоценного питомца могут… покуситься. Зубами. А также ножом и вилкой.

– В какой буфет – в балет! – сама не очень понимая, что несет, вскричала Кисонька. Надо же хоть что-то сказать прежде, чем Катька разразится яростной речью в защиту гусей с оскорблениями в адрес всего жующего человечества.

Дедок аж приподнялся в своей будке… поглядел на Кисонькину белую пачку… и вдруг шумно выдохнул и покрутил головой.

– В «Лебединое», что ли? – неодобрительным тоном спросил он. – Опять наш Александр Арнольдыч эксперименты затевает?

– Да! – чуть не подпрыгивая, выпалила Кисонька. – Если с этим гусем получится, еще завезут! Для натуральности! Разве может быть, чтоб на экологически чистом средневековом немецком озере никакой живности, кроме лебедей, не водилось? Представляете, какой… какой модерн! Балерины танцуют… а по всей сцене гуси ходят… и уточки… и… и… попугайчики летают, вот!

И тут же сама представила четверку балерин… выплетающих танец маленьких лебедей между отчаянно разбегающимися из-под ног утками! Там-там-там-там… кря-кря…

– Ну Арнольдыч! – снова покрутил головой дедок. – Вот уж точно творческая натура – а соображения-то и нет! А ежели ваши попугаи от большого натурализма в зал залетят и на зрителей того… бомбардировку устроят?

– А они… А они… – забормотала Кисонька, чувствуя, что с попугайчиками явно пережала. – А они в памперсах летать будут!

Даже у каменно молчащих Севы с Вадькой изменились лица – видно, представили попугаев в памперсах, пестрой стайкой порхающих над зрительным залом.

– Кро-охотные такие памперсы! – отмеривая размер на кончике пальца, продолжала лепетать Кисонька. – Специально в… в… Англии заказывали! Вот-вот посылка должна прийти!

– Балет, – тоном, каким обычно говорят «дурдом», высказался дедок. – Ладно, девчонку с гусем пропущу – а приятели ее пусть валят отсюда!

– Они не приятели! – выпалила Кисонька и замолкла, не представляя, чего еще придумать.

– Мы не приятели, – веско поддержал ее Сева. – Мы – представители фирмы по поставке попугаев! Подрабатываем после уроков. Пришли рассчитать оптимальный процент среднестатистических попугаев на объем зрительного зала! – И солидно прошествовал сквозь турникет. За ним потянулись Вадька и Катька с гусем. Евлампий Харлампиевич приоткрыл один глаза, поглядел на ошалевшего деда за стеклом и гоготнул, сочувственно и одновременно слегка злорадно. Дескать, знал ведь, мужик, где работаешь, чего ж теперь-то с открытым ртом сидеть?

– Попугаи – в памперсах, ты – в пачке, – окидывая Кисоньку нарочито безразличным взглядом, прокомментировал Вадька. – Мурка в чем?

– Ой, она сперва в доспехах была, а теперь с Настей на сцене… – еще не отойдя после разговора с дедком, выпалила Кисонька… и осеклась. Действительно, все это выглядело… и звучало… скажем так, странновато. Надо немедленно успокоиться! – Давайте я вас отведу в декораторскую – и вы все сами увидите, – деловито предложила она. – Бомжи, которые за Настей гонялись, наверняка очухались, можно их допросить.

– Не понимаю, почему мы должны кого-то допрашивать! – поднимаясь следом за Кисонькой по лестнице, раздраженно бормотал Сева. – Мы профессиональные сыщики или благотворительная организация? Договора вы с этой Настей не подписывали…

– Всеволод! – теряя терпение, гаркнула Кисонька. – Как ты себе это представляешь? За девчонкой гонятся два отчетливо криминальных типа, вот-вот схватят, а тут мы с Муркой выскакиваем с договором наперевес – подпишите?

– А и подписала бы! – воинственно объявил Сева. – Она ж это… деятельница искусств, вот и решила бы, что вы у нее автограф просите! Просто вы никогда бланки договоров с собой не носите, хотя я сто раз говорил…

– Где этот ваш шкаф с запертыми бомжами? – на сей раз не выдержал Вадька.

Шкаф стоял, где Мурка с Кисонькой его оставили – в декораторской, привалившись тяжелым дубовым боком к линялой стене. Распахнутые настежь резные дверцы тихо поскрипывали на сквозняке. Внутри никого не было.

Глава 8
Софит на голову

– Здесь кто-то был, – сказала Кисонька, заглядывая внутрь шкафа и вдумчиво изучая выцарапанное на задней стенке неприличное слово.

– Ты говорила, два бомжа. Которые за балериной гонялись, – напомнил Вадька.

– Мы заперли их в шкафу! Сами они выбраться не могли – мы ручки проволокой связали! – энергично кивнула Кисонька, в доказательство предъявляя свисающий с массивной круглой ручки намертво перепутанный моток проволоки. – Значит, их кто-то выпустил!

Евлампий Харлампиевич на руках у Катьки вдруг коротко гоготнул, вытянул шею и ткнулся широким красным клювом в середину мотка.

– Глядите! – воскликнула Катька, приглядываясь, что такое заинтересовало ее любимца. Она запустила пальцы в тугие завитки проволоки… и вытащила наружу зазубренный обломок ногтя!

– Молодец, Харли! Это, безусловно, улика! – похвалил гуся Вадька, внимательно разглядывая лежащий на Катькиной ладони довольно широкий серпик, покрытый завитками бледно-фиолетового, синего и серого лака. У той, кто распутывала накрученный близняшками проволочный узел, были длинные ногти и сложный маникюр.

– Вот если бы некоторые так договоры с клиентами подписывали, как гусь улики находит… – продолжал ворчать Сева.

– Значит, Настя говорила правду – ее действительно хочет убить Ритка. Из-за Одетты с Одиллией. И Жизели, – не обращая на него внимания, сказала Кисонька и брезгливо потрогала ноготь. – Теперь достаточно выяснить, на каком пальце у той обломан ноготь – и мы все докажем!

– Ничего мы не докажем, – пожал плечами Вадька.

– Но она же выпустила бомжей! Чтоб мы не могли их допросить! Наверняка караулила, пока мы с Муркой уйдем…

– Ну и что? Шла, услышала крики, обнаружила, что какие-то хулиганы заперли двух дядечек в шкаф – и выпустила, – пожал плечами Вадька.

– Вот если найдем трупы этих бомжей, тогда другое дело, – вмешалась Катька и с кровожадной ухмылкой уточнила: – Задушенных. И в их посиневшие шеи впились еще штук пять Риткиных обломанных ногтей! А что? Знаешь, как бомжей душить тяжело? – с видом знатока сообщила Катька.

– Все равно, странно это, – пряча обломанный ноготь в свернутый из кусочка газеты пакетик, пробормотал Вадька. – Убивать из-за этой… партии? Глупо. – Он в очередной раз пожал плечами. – Если та Ритка – хорошая балерина, а партию у нее забрали потому, что она с их… как ее… Зоей Павловной поссорилась… то проще пойти и извиниться, а не подъемник подпиливать и бомжей нанимать!

– А может, ей как раз проще бомжей и подъемник – чем извиняться? – вмешалась Катька, и в голосе у нее звучало если не сочувствие, то… некоторое понимание.

– Ты бы точно полгорода перебила, лишь бы не признаваться, что у меня на компе игрушку запорола!

– Я не трогала! – привычно набычиваясь, огрызнулась Катька.

– Кого – комп или полгорода? Кроме тебя никого не было – не мама же лазила, она даже не знает, где включать! – столь же привычно рявкнул на нее Вадька и повернулся к Кисоньке. – Вы с Муркой у этой Насти не спрашивали, может, она парня у кого отбила или наследство от дядюшки из Америки ждет?

– Вот наследство было бы очень кстати. Чтоб гонорар нам заплатить. А то мы даже не знаем – есть у нее деньги или нет? – продолжал гнуть свое Сева.

– Вадим, ты совершенно уверен, что за парня убить можно, а за партию в балете – нельзя? – возразила Кисонька, но в ее голосе не чувствовалось уверенности. Сама бы она за парня убивать не стала – подумаешь, этот отпал, на его место тут же двое найдутся. Хотя… если речь пойдет о Большом Боссе… – Видел бы ты Настю – как она о балете говорит! – с еще меньшей уверенностью продолжила она. – Я не знаю, но, если Ритка такая же фанатичная, может и убить!

– Так сходим, посмотрим? – предложила Катька. – И на ту и на другую… Где тут балерин показывают? – спросила она, оглядываясь по сторонам так требовательно, точно ожидая, что весь наличный состав труппы сейчас прибежит прямо в декораторскую и выстроится перед ней в три шеренги.

– Договор… – снова заикнулся Сева.

– Посмотрим, может, и с договором решим, – прежде чем он успел закончить, торопливо вмешался Вадька. – Мы Саляма в машине оставили, понадобится – вызовем.

Кисонька согласно кивнула – и полезла под балдахин бутафорской кровати, где были припрятаны ее вещи. Разумнее всего тут же переодеться… Но ребята так нетерпеливо переминались, поджидая ее, что она просто сунула блузку и джинсы под мышку и двинулась через декораторскую к двери, в которую ушла Настя под охраной Мурки.

Искать пришлось недолго – издалека снова звучала музыка. Они нырнули в темный коридор – впереди, то появляясь, то пропадая, мелькали пятна света и слышались приглушенные голоса. Навстречу еще сильнее дохнуло холодом, по полу, как путеводная ниточка, потянулся тонкий световой лучик…

– В носу не ковыряй! – вдруг требовательно сказал во мраке громоподобный, непонятно, то ли женский, то ли мужской голос.

– И не ковыряю я вовсе! – испуганно прошептал Вадька, отдергивая палец от носа – они что тут, в театре, в темноте видят как кошки?

– Что встали, побежали быстрее, действие задерживаете! – раздраженно потребовал голос.

– Куда? – пискнула Катька.

– Из правой кулисы в левую, быстро, быстро! – уже окончательно рассвирепев, заорал голос.

Вадька невольно шарахнулся назад – где правая кулиса, где левая, куда бежать, и главное, зачем? Налетел на Севу, они вцепились друг в друга, окончательно перестав соображать, где они и что от них требуется. В кромешной тьме прямо перед Вадькой медленно расцвела ажурная, словно вырисованная тончайшим карандашом ветка, мерцающая сине-серебристым мертвенным огнем – и съездила его по физиономии. С сосредоточенным топотом мимо стремительно пронеслась толпа призраков. Последний походя проехался такой же светящейся веткой по Евлампию Харлампиевичу. Гусь грозно расправил крылья и гневно зашипел. Призрак испуганно взвизгнул – и умчался.

«Раз гусей боится – значит, не живой! – панически подумал Вадька. – Тьфу, не настоящий!»

Загадочные светящиеся ветви одна за другой замерцали впереди, выхватывая из темноты… то покосившийся крест, то тяжелую могильную плиту. Белые призрачные фигуры беззвучно скользили меж заброшенных могил.

Раздраженный голос заорал:

– Как бежите! Диагонали проваливаете! Подравнялись все – линию даем!

– А что, призракам положено строем летать? – все еще подрагивающим голосом спросила Катька… и тут глазами дракона наверху вспыхнули огни.

Столбы света рухнули на сцену, одну за другой выхватывая из темноты замерших меж бутафорских могилок балерин.

– Не просто так стоим – в образе стоим, призраками стоим! – продолжал выступать голос. – Я сказала – призраками, а не лужами эктоплазмы! Спины держим! Коровы, – закончил раздраженный голос с таким глубоким убеждением, что Вадька на миг усомнился – а может, и правда? Ничего, что выглядят как девчонки в длинных прозрачных юбках, а на самом деле… – Стопы плохие! И вот с такими стопами вы собрались в Китай!

В голосе продолжала звучать вся та же уверенность в своей правоте. Кисонька даже подумала – а вдруг китайцы новый закон приняли и пускают к себе только с ножками средневековых китаянок, крохотными-крохотными, как у младенца?

– И колени равняйте! – продолжал голос.

Глаза привыкли к падающему со сцены неверному свету, и детективы «Белого гуся» наконец обнаружили, что голос исходит из прячущейся за шторкой крохотной железной будочки – и забившейся в нее маленькой кудрявой женщины, вооруженной хриплым микрофоном.

– Это что – и есть кулисы? – шепотом поинтересовалась Катька, оглядывая свисающие из-под высоченного потолка полотнища, отделяющие их пыльный и захламленный закуток от собственно сцены. Позади сцены обнаружился зал – в четвертом ряду восседали двое. Судя по Настиному описанию – балетмейстер Александр Арнольдович и его жена Зоя Павловна, хореограф театра и руководитель балетной школы. Кисонька невольно попятилась назад. «Со сцены кулис не видно, не видно!» – как заклинание прошептала она. Наверняка эта самая Зоя Павловна своих девчонок знает. Что будет, если вдруг засечет незнакомку в пачке из «Лебединого озера»? Кисонька и так знала, что – скандал. Надо срочно переодеться. Она судорожно заозиралась – у стен громоздились штабеля досок, наверх, к висящим над сценой круглым софитам, уходили маслянисто поблескивающие металлические лестницы, сколоченные из досок длинные помосты нависали над головой. Интересно, никто не прицепится, если она тут где-нибудь в уголке, быстренько? Кисонька свалила свои вещи на приткнувшиеся в углу пыльные козлы.

– И вот после этого па-де-бурре[От франц. «набивать». Мелкие танцевальные шаги.] ты входишь, Кумаров! – подаваясь вперед, громко сказал из зала балетмейстер. – Так, прогоняем сцену на кладбище – Альбер, Мирта и Жизель! Настя! Ритка!

– Да-да, вот чрезвычайно хотелось бы знать, что собой представляет эта Ритка? Рита… – появляясь в проходе, недовольно пробурчал мужчина в длинном пальто – недавний спутник балерины Таси. – Здравствуйте, здравствуйте, Александр Арнольдович! – обеими руками он потряс руку балетмейстера. – Ездил, знаете ли, вчера в Донецк – пять часов за рулем, но очень уж хотелось сравнить их постановку «Щелкунчика» и нашу. Ну, ваша хореография, конечно, не в пример лучше – гораздо, гораздо интереснее, дорогой Александр Арнольдович! – И он снова затряс балетмейстеру руку. – У них все простенько, примитивно…

– Спасибо, Михал Артурыч, – вымученно улыбнулся в ответ балетмейстер. Похоже, похвала его не радовала, а больше всего хотелось, чтоб элегантный любитель балета убрался куда подальше.

– Говорят, нас ждет новая гениальная находка? – с видом заговорщика подталкивая балетмейстера локтем, поинтересовался страстный фан.

– К-какая находка? – настороженно шарахнулся от него балетмейстер, а лицо Зои Павловны стало вдруг напряженным.

– Ну как же, как же, – с лукавой укоризной протянул Михаил Артурович. – Что за секреты между нами, своими людьми… Весь театр уже гудит, думали, я не узнаю! Гуси в «Лебедином»! Какой гениальный ход! Настоящий французский модерн! Настоящий, не побоюсь этого слова, немецкий натурализм и итальянский неореализм! Блестяще, блестяще!

Из-за кулис послышалось короткое всхлипывание – будто кто-то в голос заржал, но ему быстро зажали рот, а потом… балетмейстер мог поклясться, что он отчетливо расслышал шорох больших птичьих крыльев и… гусиный гогот! И все стихло.

– К-какие еще гуси? – тряся головой, точно пытаясь вытрясти непонятные звуки из ушей, пробормотал вконец перепуганный балетмейстер. Зато Зоя Павловна заметно расслабилась.

– Живые, живые, Александр Арнольдович, гуси и утки! – рассмеялся фан. – Как всегда – гениально! Что там Донецк – ни Киев, ни даже, совершенно уверен, московский балет до живых гусей бы не додумались!

– Я тоже… в этом совершенно уверен, – пробормотал балетмейстер.

– Но вот реализация – реализовывать ваши гениальные замыслы кто будет? Видел в Донецке нашего бывшего солиста… – Любитель балета покачал головой. – Великолепен! Как же вы его тогда упустили? – И он с укором поглядел сперва на балетмейстера, потом на Зою Павловну.

– Донецкий оперный хорошим солистам сразу квартиры дает. А я что могу предложить – койку в общежитии? – злобно буркнул в ответ балетмейстер.

– Ну да, ну да… – горестно покивал фан. – А теперь еще это новое несчастье… – он понизил голос, точно говорил о покойнике.

– Какое несчастье, Михал Артурович? – приподнимая брови, поинтересовалась Зоя Павловна.

– Ну как же, Леночка… ребенок… – укоризненно глядя на балетмейстера, покачал головой страстный фан балета. – Может, удастся еще что-то сделать? – понижая голос, поинтересовался он. – Как-то… не допустить?

– Сейчас она его стукнет! – злорадно прошептала подглядывающая из-за кулисы Катька. Выражение лица Зои Павловны – будущей бабушки будущего ребенка – стало откровенно неприятным.

– Леночка – звезда! – с проникновенным благоговением выдохнул Михаил Артурович. – А эта Рита еще неизвестно как с ее партиями справится… очевидно же, что никак!

В противоположной кулисе мелькнуло белое платье – и раздалось злобное шипение, точно там буйствовала кошка с отдавленным хвостом.

– Ленины партии танцует Настя, а не Рита! – подчеркнуто не глядя в кулису, отчеканила Зоя Павловна.

– Настя? – воскликнул один женский голос.

– Настя? – столь же изумленно подхватил другой.

– Что за Настя? – закончил Михаил Артурович.

Не выдержав, Кисонька прекратила натягивать джинсы и тоже тихонько выглянула из кулисы.

Позади Михаил Артуровича в проходе стояли две девушки – две балерины. Прима Лена Матвейчук – и Тася из третьего состава. И обе одинаково вопросительно-удивленно глядели на Зою Павловну.

– Ах да, вас же обеих вчера не было, – вспомнив, пробормотала та. – Да, отдали все главные партии Насте Могилевой – пусть девочка учится.

– Если танцевать некому… Может, тогда… я? – тихо спросила Тася.

Ей не ответили. Только молча поглядели. Лена Матвейчук – с сочувствием, Зоя Павловна – как на убогую, главный балетмейстер – с равнодушным раздражением занятого человека, услышавшего неимоверную глупость, на которую надо что-то отвечать!

– Наверняка Михал Артурычу интересно было бы посмотреть тебя в главной партии! – буркнул балетмейстер и тут же получил тычок в бок от жены.

Тася отчаянно смутилась – до слез на глазах. Бросила торопливый взгляд на Михаила Артуровича и забормотала:

– Нет-нет, я, в общем-то, не претендую, я просто думала, Ритка заболела, раз Настя вместо нее… Ритка ведь так мечтала…

– Мечтать – недостаточно, – отрезала Зоя Павловна. – К тому же Ритку никто из спектаклей не убирал – станцует вторые партии. Мирту в «Жизели», испанский танец в «Лебедином»…

– Да, – вдруг тихо прошептала Тася. – Мечтать – недостаточно, – и опять смутилась, потому что ее шепот неожиданно отчетливо прозвучал на весь зал. – Михал Артурович! А пойдемте… вы… вы мне поможете… – Похоже, она лихорадочно соображала, с чем он должен ей помочь. – Разобраться! С… С моими ведомостями по зарплате! А я пока… переоденусь! – И она подхватила его под руку.

Балетмейстер и Зоя Павловна дружно устремили на Тасю благодарные взгляды.

– Я хотел бы посмотреть новеньких девочек, – упираясь и стряхивая Тасину руку с локтя, объявил Михаил Артурович.

– Пойдемте, Михал Артурыч, – взяла его с другой стороны под руку Лена. – Девочки сейчас волнуются, дергаются – вы их после, на спектакле посмотрите!

– Так, может, на них и ходить-то не стоит после вашего таланта, Леночка, – жалобно вздохнул любитель балета и, даже не глянув на бедную Тасю, потащился за Леной. – А вы переодеваться будете?

– В ближайшее время мне не понадобится, – выводя его за дверь, ответила Лена. Позади, как собачка за увлекшимися хозяевами, печально трусила Тася. Их шаги стихли – по залу и сцене прокатился дружный вздох облегчения.

– Скорее бы он уже, что ли, на Таське женился. Может, успокоится, – глядя в захлопнувшуюся дверь, пробормотал Александр Арнольдович. – Заодно и девочка в жизни устроится.

– Не женится он, – выглядывая, как белка из дупла, пискнула в свой микрофон кудрявая женщина в железной будке.

Зоя Павловна кивнула.

– Правильно Милочка говорит. Этому придурку не женщина нужна, а балерина! Звезда! – подражая благоговейному тону Михаил Артуровича, повторила она. – Чтоб она ему батманы[От франц. «биение». Группа движений работающей ноги, один из базовых элементов классического танца.] с борщом крутила! А Тася на его стандарты не тянет, разве что никого другого не подвернется… А тут ты еще, со своими замечаниями дурацкими! – окрысилась она на мужа.

– Да плевать мне на ваши личные дела! – немедленно разозлился балетмейстер. – Моду взяли – одна поклонников охмуряет, вторая детей рожает, третья с четвертой – вообще детский сад! Что стали, уши развесили? – заорал он. – Сплетни вам нужны? Работать вам надо! Ритка! Настя! Сколько можно ждать!

Из кулисы заполошно вылетели две девчонки, тоже в прозрачных белых платьях.

Наконец-то хоть можно поглядеть на загадочную Ритку! Все сыщики «Белого гуся», включая гуся, уставились на вторую девчонку… Кисонька разочарованно хмыкнула – после Настиных обвинений и испуганных воплей она ожидала увидеть кого-то… даже не красивей, а… значительнее, что ли. Настя изящная, стройная, как куколка, а эта… На Настю она походила разве что темным цветом волос, в остальном права Тася из третьего состава – никакая! Слишком длинные, мосластые, как у страуса, ноги, тощие ручонки, точно у кузнечика, и лисье злое личико с тонкими губами маленькой, но уже полноценной стервы. А выглядит еще младше Насти!

– Вот эта? – презрительно оттопырив губу, процедила Катька. – А разговоров-то… Младенец! – припечатала она.

Сева и Вадька переглянулись с Кисонькой – и дружно вздохнули. От недавнего Катькиного одиннадцатилетия им перепало одно удовольствие – гулянка, которую они сами себе закатили. С игровыми автоматами, боулингом, катком и альпинистской стенкой. На самый верх сумели залезть Мурка и Кисонька – в чем, впрочем, никто не сомневался, – и, как ни удивительно, Сева. Катька повисла на середине, Вадька не преодолел и первых ступенек. Евлампий Харлампиевич состязаться не стал, а просто взмыл под потолок зала, гордо сделал круг и улетел в сторону пиццерии. Ребята потом гадали – их гусь единственный, кто пиццу ест, или любой гусь маслины с анчоусами склевал бы, просто не предлагают?

В общем, оттянулись классно, приятно вспомнить… но начиная с того дня рождения младшая сыщица агентства решила, что она взрослая, окончательно и бесповоротно! Разговаривала теперь исключительно в снисходительной манере старого мудреца, все познавшего и повидавшего в жизни, граждан моложе тридцати зачисляла в младенцы, а моложе сорока – в «малолетки недоделанные». Сева как-то поинтересовался, кем она считает старушек – доделанными малолетками? Но Катька в ответ объявила, что сам Сева относится не просто к младенцам, а к младенцам дебильным, спорить с такими ниже ее достоинства, пусть подрастет сначала. То, что Сева старше ее на три года, наглую Катьку не смутило.

– О, еще один младенец! На ножках! – добавила Катька, разглядывая выпрыгнувшего на сцену действительно очень длинноногого парня лет шестнадцати. – Что этот детсад сплясать может – танец маленьких утят?

– В балете не пляшут, – процедила Кисонька, видно, под влиянием пачки проникнувшись солидарностью с балетными. Она уже собиралась повторить Настину лекцию о том, как рано начинают балерины, но…

– Давайте: Кумарчик – граф Альбер, Ритка – Мирта, повелительница вилис! Потом Жизель – Настя, приготовься! – выкрикнула кудрявая Милочка из своей железной будки, нажала кнопку, и зазвучала музыка.

Боль, боль, боль… В каждом движении – боль, каждый шаг – как по ножам. Луна в темных небесах равнодушным фонарем озаряет старые могилы, но он знает, что там, на дальнем краю старого кладбища, рыхлая земля, свежетесаный крест… Там лежит она, его любовь, и все поздно, и не объяснить, и не оправдаться, не сказать, что он не лгал, он действительно потерял голову, увидев крестьянскую девочку, танцующую на лугу, он, граф и сын графа, отдал бы ради нее все – замок, титул, поместья… жизнь… Жизнь, лишь бы увидеть Жизель еще хоть раз, объяснить…

Легкий, как облачко, белый призрак соткался невдалеке. Это… она? Его молитва услышана? Он делает шаг – силуэт тает. Нет, не уходи, постой, послушай! Она появляется снова… и снова… и опять, и он бежит за ней, теряя голову от счастья. Жива она, мертва – ему все равно, лишь бы она остановилась, подождала.

Луна падает в пропасть между тучами, точно испуганная насмерть. Белый силуэт у могилы – ждет. Он бросается к ней, выкрикивая ее имя… И отшатывается, натолкнувшись взглядом на жадную морду смертоносного призрака, на бледные прозрачные губы, растянутые в омерзительной ухмылке гиены. Но… это ведь не она! Это не Жизель! Другая, совсем другая поджидает его, и лик ее – лик смерти, и каждое движение – медленное и мучительное убийство.

Мирта, повелительница вилис, делает шаг – ты зря сюда пришел, смертный! Еще шаг – ты умрешь, сын графа! Прыжок – я закружу тебя, глупец, заворожу, неудачник, высосу по капле твою жизнь! Скользнула вокруг него – скука и насмешка. Ей даже не забавно его убивать, она делала это сотни раз за сотни лет. Глядела, как бьются они в ее власти – охотники, воины, рыцари. Их клинки и мушкеты бесполезны против ее танца под луной, они бессильны, и страх побеждает отвагу, и их живая кровь течет по ее призрачным пальцам… Убивать – скучно, но еще скучнее тьма и сырая земля, всегда, вечно! Поэтому сейчас, молодой граф, ты умрешь!

Беззвучный крик заставляет содрогнуться старое кладбище, и луна выкатывается из-за туч. Другой призрак, бледный и нежный, бросается между серебристой убийцей и ее жертвой. Мирта отступает. Удивление – смутное, недоверчивое. Жизель? Маленькая дурочка, умершая от любви? Ты пытаешься отнять добычу у своей повелительницы? Прочь! В сторону! Ни один мужчина еще не уходил с моего кладбища живым! С дороги, девчонка! Бойся меня, бойся! И грозный бледный призрак смертоносной королевы навис над осмелившейся взбунтоваться подданной.

Жизель боялась. Она даже не трепетала – тряслась так, что казалось, сцена под ней мелко вибрировала. Она еще держалась между возлюбленным и жаждущей живой крови повелительницей, но было видно, что сейчас, вот сейчас она сдастся – и кинется прочь, заходясь мертвящим стоном от ужаса, и все равно, что кровь ее любимого впитается в землю древнего кладбища.

– Сейчас в колготки наложит! – неожиданно сказал красавец-граф, небрежно опираясь на крест у могилы.

Кисонька глубоко вздохнула – и еще затуманенным взглядом уставилась на молодого парня в черном с серебром трико и двух тяжело дышащих девочек в прозрачных платьях.

– Кумаров! – звонко и зло крикнула из зала Зоя Павловна, – Придержи язык!

– А чего я, Зой-Пална? – корча издевательско-невинную рожу, пробубнил благородный граф. – Да моему Альберу, чем на эту курицу-Жизель рассчитывать, проще Мирте в морду дать!

– Сейчас сам получишь, Кумарчик! – хрипловатым, как прокуренным, голосом сообщила грозная повелительница призраков и шагнула к «графу». Тот на всякий случай попятился, прячась за кулису. – Коз-зел! – презрительно процедила вдогонку Ритка-Мирта.

– Ритка! – сама становясь как королева вилис, рыкнула Зоя Павловна. Она повернулась к Насте и уже с вопросительной интонацией сказала: – Настя?

– Из… Извините, Зоя Павловна, – прошептала Настя. – Из… – и вдруг залилась слезами.

– Таки курица! – разглядывая Настю со злорадным удовлетворением фыркнула Ритка. – Бу! – И она замахнулась.

Настя вскрикнула и отшатнулась от Ритки, точно та кинулась на нее с ножом.

Ритка сипло захохотала.

– Рита! Настя! Что за истерика, Могилева! – Раздраженная Зоя Павловна вскочила.

– Она не может танцевать! – вдруг над самым ухом у Кисоньки прошептала Катька. – Она так боится Ритку, что ничего не соображает!

Кисонька молча кивнула – она еще не совсем вернулась, еще оставалась там, где две мертвые девушки схватились за жизнь одного мужчины, на старом немецком кладбище, залитом мерцающей ледяной луной…

Ей все еще не верилось, что эта дыра во времени была всего лишь танцем наглого мальчишки и двух девчонок – трусливой и скандальной!

На сцене взахлеб, с подвыванием рыдала Настя.

– Могилева, немедленно прекрати истерику! – кричала из зала Зоя Павловна.

– Декораций на «Лебединое озеро» не надо, Наська и так всю сцену слезами залила! – высовывая нос из-за кулисы, где он прятался от Ритки, ехидно проорал мальчишка-граф. Ритка хрипло захохотала в ответ.

Странно, а луна до сих пор вроде как мерцает – луч софита дергался и бессмысленно шарил по сцене.

Кисонька задрала голову к висящему над сценой порталу – длинному решетчатому сооружению, в ячейках которого крепились софиты.

– Вы с ума посходили? – заорал из зрительного зала балетмейстер. Красный от ярости, он привстал в кресле, его очки грозно сверкали. – Какое счастье, что агент на свой бизнес-ланч отправился – увидь он, кого мы вместо Матвейчук ставим, не видать нам гастролей в Англии как своих ушей!

– А почему ушей не видать – возьми зеркало да смотри! – с чисто научным интересом рассуждал «граф»-Кумарчик.

– А я говорила, я должна Жизель танцевать, а не эта плакса! – визжала Ритка.

– Слишком много о себе понимаешь! – выкрикнула Зоя Павловна.

Похоже, этой бури не выдержала даже сцена. Один из софитов наверху задергался, точно пытаясь выбраться, снова замер в сомнении, но все же решил и… прыгнул! Софит-самоубийца…

Под потолком сцены сверкнуло… Cофит, кувыркаясь, летел вниз.

Совсем не балетными, а скорее тигриными скачками на сцену вынеслась самая странная балерина, которую когда-либо приходилось видеть, – в белой шапочке с перышками, яркой блузке Dolce&Gabbana и джинсах, напяленных под пачку.

Раздался резкий отрывистый треск, и искристая электрическая радуга от лопнувшего провода зависла над сценой…

Странная балерина распласталась в длинном прыжке, взрезалась в Настю и смела ее в кулису. Вылетевший одновременно с ней мальчишка накрыл изумленно вякнувшую Ритку – и кубарем покатился вместе с ней по сцене!

– Почему посторон… – успел завопить балетмейстер…

С грохотом, от которого, казалось, содрогнулся театр, софит рухнул на сцену – у могильного креста, где только что металась испуганная Жизель и наступала на нее жаждущая крови королева вилис. Следом пронесся оборванный провод, оставляя за собой шлейф трескучих искр. Упавшая на спину Ритка истошно завизжала и отчаянно дернулась. Мальчишка навалился сверху, вжимая ее в доски сцены. Трескучий конец провода просвистел над ним, забился в воздухе и понесся обратно…

– Севка, сверху! – завопил пронзительный девчоночий голос. Из-за кулис вылетел белый гусь… грудью врезавшись в обезумевший провод, на краткий миг сбив его со смертоносного пути…

Мальчишка сгреб Ритку в охапку и откатился в сторону. На одну секунду они зависли над оркестровой ямой – и со сдвоенным воплем рухнули вниз! Провод качнулся в последний раз – и упал, точно на то место, где они только что лежали! Искрясь, забился в судорогах, как умирающая змея. Гусь шумно плюхнулся на сцену и пошел по ней на подгибающихся красных лапах, выписывая круги, как пьяный, и тряся головой на длинной шее.

С топотом и криками все рванули к оркестровой яме… но первой неслась девчонка с бесчисленными светлыми косичками-дредами.

– Севочка, миленький! – запричитала она, падая на колени у ямы и наклоняясь над краем.

На дне ямы валялись нотные пюпитры… Между ними, упираясь руками в пол и разбросав ноги, как кукла, сидела Ритка в сбившемся на сторону венце королевы вилис и ошалело глядела на с трудом поднимающегося на четвереньки мальчишку.

– Тебя как зовут? – наконец спросила она своим хриплым, точно прокуренным голосом.

– С… Сева. Всеволод, – ответил Сева.

– Это чего… Ты меня… вроде как спас? – точно сама не веря случившемуся, подозрительно поинтересовалась Ритка.

– Вроде как, – буркнул Сева. Цепляясь за стенки оркестровой ямы, он пытался встать на подламывающиеся ноги. Получалось плохо.

– Офигеть! – тихо выдохнула Ритка. – Это… подняться поможешь? – протягивая обе руки, попросила Ритка, поглядывая на него из-под ресниц.

Севка ухватил девчонку за запястья, дернул к себе.

Кокетливо пискнув, она почти упала ему на грудь, схватилась за плечи… и, опустив голову – Ритка оказалась выше Севы, – прошептала:

– Ка-акой ты… крутой!

Катька молча встала, круто повернулась на пятках и, злобно стуча каблуками по сцене, направилась к Евлампию Харлампиевичу.

– Эй! – вдруг выползая из кулисы, где он прятался, окликнул ее Альбер-Кумарчик. – А говорили, гусей в «Лебединое» введут… В «Жизели» он чего делает – кладбище домашних животных изображает?

И в наступившей после этих слов тишине стало отчетливо слышно, как где-то высоко наверху захлопнулось окошко – и портал с софитами колыхнулся от порыва ветра.

Глава 9
Над пропастью во тьме

– Смотри-ка! – Не хуже балетной вилисы материализовавшись из тьмы, Мурка возникла у Вадьки за спиной. – Катька не к обожаемому Харли первому рванула, а к Севке!

– Не туда смотришь! – процедил Вадька, резко вскидывая голову – и от огней софитов в его очках вспыхнули две сверкающие точки.

Мурка задрала голову…

Портал с софитами продолжал покачиваться, лишь на месте упавшего зияла дыра. И в этой дыре, как в раме, виднелись окошки на заднике сцены, у самого потолка. И в одно из них, быстро-быстро, как прячущееся жало скорпиона, втягивался длинный шест!

– Там кто-то есть! – судорожно хватая Вадьку за руку, выдохнула Мурка.

– Туда! – Вадька кинулся к ведущей наверх тонкой металлической лестнице.

– Нет! Пока добежим – смоется! За мной! – скомандовала Мурка.

Вадька кинулся следом.

– Провод искрит! Отключите свет, пока мы тут все не поджарились! – отчаянно орали за спиной.

– Хлоп! Хлоп! Хлоп! – софиты начали гаснуть один за другим – и тут же сцена погрузилась во тьму.

Мурка и Вадька промчались по темному коридору кулис. Гул испуганных возбужденных голосов остался за спиной, свет снова ударил по глазам, и они кубарем выкатились в ярко освещенный коридор. Прыгая разом через две ступеньки, Мурка погнала вверх по лестнице. Задыхающийся Вадька старался не отстать. Лестница свернула, они пронеслись еще один пролет – широкие бетонные ступеньки сменились наспех сколоченными деревянными. Старое дерево жалобно скрипело под ногами. Двумя скачками Мурка взлетела к упирающейся чуть не в потолок металлической дверце с ржавой облупившейся табличкой «Осветительская. Не входить!».

– Открывай! – тяжело дыша, скомандовала Мурка, тыча пальцем во внушительную скважину замка.

Вадька выхватил из кармана свою неизменную отмычку…

Дверь распахнулась сама собой. Рифленая металлическая створка отлетела в сторону…

– Че-ерт! – завопила Мурка… и крутанула сальто назад, уходя от удара деревянным шестом.

Приземляясь, промахнулась мимо ступеньки, с воплем скатилась вниз. Распахнувшаяся дверь с силой ударилась об стену и тут же понеслась назад. Но на один краткий миг Вадька успел увидеть в проеме темный силуэт.

Неизвестный шарахнулся назад… развернулся – и стремительно канул обратно, во тьму.

– Уходит! – заорал Вадька и, перепрыгнув через Мурку, кинулся в погоню.

– Бегу-бегу, уже бегу! – пробормотала Мурка, с трудом собирая отбитые об края деревянных ступенек руки-ноги.

Деревянный пол под ногами Вадьки едва ощутимо подрагивал – впереди, в кромешном мраке, мелко стучали шаги. Кто-то отчаянно мчался прочь. Вадька кинулся в погоню. Темнота ринулась навстречу – она точно распадалась надвое, пропуская бегущего мальчишку, чтобы тут же сомкнуться у него за спиной. Казалось, в ней тяжело двигаться, точно бежишь под одеялом. Только беглецу это не помеха – он стремительно улепетывал.

– Стой, хуже будет! – завопил Вадька.

– Будет… будет… буде… – гулко, как в пещере, откликнулось эхо – наверху, потом внизу, потом от стен…

– Не буде… – вдруг угрожающе рявкнул из мрака яростный бас. Вадька споткнулся, упал на колени, проехался по скользким доскам, обдирая ладони о плохо обструганную поверхность, ткнулся в пол носом, замер, ожидая атаки из темноты…

– Ми-ми… Соль… Ля-соль-ми… – уже вполне мирно пропел бас, а затем, могуче и раскатисто: – На заре ты меня не буди-и! – Голос отдалился и пропал совсем.

Вокруг царила все та же непроницаемая темнота… и тишина – топот замер. Вадька поднялся и, неслышно ступая, принялся поворачиваться на месте, напряженно вслушиваясь в окружающий мрак. Тишина… Тишина… Тишина… Он остановился – кажется ему или впрямь, чуть впереди… вот, левее… Вадька склонил голову – нет, он действительно слышал чье-то хрипловатое, как после бега, дыхание. Едва-едва слышное, иногда замирающее совсем, словно тот, кто прятался в темноте, старательно пытался его заглушить. Вадька шагнул в ту сторону.

Шур-шур-шур – мелкой мышиной побежкой кто-то проскочил мимо него… и снова замер, совсем неподалеку.

Та-ак… аккуратно, чтоб даже воздух вокруг не шелохнулся, Вадька перевел дух и, стараясь двигаться бесшумно, направился туда, где слышал шаги в последний раз.

Но у беглеца оказался отличный слух.

Шур-шур… – он снова сорвался с места – на сей раз настолько близко, что Вадьку обдало воздухом – точно темнота подула на него.

Вадька озадачился – этот… который там, во мраке… наверное, не понимает, насколько его преследователь беспомощен в царящей вокруг темноте. А может… и сам не знает, куда бежать?

Медленно и беззвучно Вадька поднял ногу – и гулко топнул в деревянные доски. В шаге от него темнота взорвалась движением. Вадька стремительно прянул вперед… Пальцы сомкнулись на чем-то гладком, скользком – точно на шелковистой материи… его с силой толкнули в грудь. Пальцы соскользнули, и Вадька плюхнулся на пол – шаги пронеслись мимо и замерли, не приближаясь и не удаляясь.

– Играешься, что ли? – окончательно свирепея, рявкнул Вадька.

– Да иду я уже, иду, – ответил из темноты обиженный Муркин голос. – Где ты там?

Вадька изумленно приоткрыл рот – это что, он с Муркой в догонялки в темноте играет? Вот фигня!

– Здесь я! – с кряхтением поднимаясь на ноги, пробурчал он. – Сейчас подсвечу! – вытащил из кармана мобилку и нажал кнопку. Экранчик вспыхнул слабым пятном, выхватывая из мрака край деревянного помоста под самыми носками Вадькиных ботинок. Край деревянного помоста над обрывающейся вниз черной бездной!

– А-ах! – Вадька замер, судорожно хватанув полную грудь воздуха…

– Фу-ух! – шумно, с облегчением выдохнул – свет от мобилки скользнул вдоль тянущихся по самому краю высоких, Вадьке по грудь, деревянных перилец. – Ну ничего себе! – пробормотал он, вытирая холодный пот со лба. Аккуратно шагнул назад, зашарил мобилкой вокруг – но в паре сантиметров от экрана слабенький свет терялся. – Эй, ну ты где там?

– Я здесь! – шелестнула темнота – и, вспоров мрак, длинный шест копьем ударил Вадьку в грудь.

Мальчишку швырнуло назад. Он врезался в перильца – перекладина спружинила под лопатками… Послышался отчетливый хруст дерева. За спиной у Вадьки стало пусто…

Отчаянно взмахнув руками, он полетел вниз.

Мир стал нереальным, завертелся вокруг, как во сне. Что-то плотное и жесткое ударило в ладони. Вадькины пальцы сомкнулись… Руки рвануло сумасшедшей болью.

– Блин! – вдруг загрохотало откуда-то снизу. – Чем это меня по голове стукнуло?

Сознание Вадьки вмиг прояснилось… Он понял, что висит, болтая ногами над залитой мраком пропастью, судорожно цепляясь за край деревянных мостков. Тяжесть собственного тела неудержимо тянет его вниз, а впившиеся в помост пальцы соскальзывают. Еще секунда, и он полетит в жадно поджидающую его тьму. Даже не потому, что нет сил держаться: разжать пальцы и все прекратить проще, чем выносить этот совершенно нестерпимый ужас…

Мельтешащее квадратное пятно света возникло у самого его лица… мобильник выпал из руки Мурки и, просвистев мимо Вадькиной щеки, канул во мрак. Девчонка плюхнулась на живот и обеими руками вцепилась Вадьке в запястья.

– Опять! Да кто там кидается! – снова завопили внизу. Кажется, там тоже замельтешило пятно света.

– Брось, Мурка, не удержишь! – чувствуя, как неумолимо продолжает сползать и тянет за собой девчонку, прохрипел Вадька.

– Лезь! – выгибаясь всем телом, простонала Мурка. – Карабкайся, трусло несчастное!

– Люди! – заорал глубоко внизу азартный голос. – Глядите все – мобилки с неба сыплются! Меня по голове только что две подряд долбанули – вон валяются!

– Кто там хулиганит? – требовательно вопросил снизу другой голос, авторитетный.

– Кидаться мобилками – странное хулиганство, они же вдребезги! Между прочим – дорогущие, я давно такую хотел! – В первом голосе появились страдальческие нотки.

– Что вообще происходит – немедленно включите свет!

– То выключи, то включи – сами не знаете, чего хотите! – откликнулся третий голос.

Призрачные голоса поднимались из бездны под болтающимися в воздухе Вадькиными ногами, голоса четкие и ясные, и мальчишке вдруг показалось, что если он сейчас разожмет пальцы, то просто… спрыгнет! Окажется на нормальном твердом полу, среди нормальных, занятых обычными делами людей…

– Если свалишься – останется от тебя кровавый блин с очками в серединке, ясно? – точно прочитав его мысли, очень твердо и спокойно сказала Мурка, и только по чуть замедленной речи можно было понять, как ей тяжело и страшно. – Лезь давай, ногу закидывай!

Подчиняясь приказному тону, Вадька засучил ногами, судорожно рванулся. Голова и плечи Мурки повисли над бездной, твердый деревянный край уперся в грудь. Она отчаянно закусила губу и только крепче вцепилась Вадьке в запястья.

– Не… могу! – простонал Вадька.

– Не… выпущу… Свалимся… вдвоем… Кисонька тебя… на том свете достанет… – сквозь закушенную губу промычала Мурка. – Лезь, убью на фиг! – и она изо всех сил дернула его вверх.

Край помоста оказался у Вадьки перед носом. С перепугу он попытался ухватиться за него зубами, клацнул челюстями по дереву, его рвануло еще, он стукнулся подбородком и тут почувствовал, как Муркина рука на его запястье исчезла… Мурка ухватила его за воротник.

– Подтягивайся, слабак, гений хлюпиковый, бегемот перекормленный!

И Вадька сделал то, чего ему никогда не удавалось на уроках физкультуры – нашарившие опору ладони уперлись в доски, локти судорожно распрямились, и ровно на одну секунду он поднял тело над помостом, успев понять, что дольше этой секунды точно не продержится и сейчас все равно полетит вниз… Его яростно дернули, и он грохнулся грудью и лицом о доски, взбрыкнул ногами над бездной и… откатился в сторону. И услышал, как рядом рухнула в изнеможении Мурка.

– Нате вам свет! – проворчали внизу, и пылающее солнце вспыхнуло перед Вадькой. Беспомощно моргая, как очутившаяся на дневном свету сова, Вадька приподнялся на локте, нашарил валяющиеся рядом очки и нацепил их на нос.

Он лежал на деревянном помосте, позади выстроившихся в ряд круглых прожекторов. В тонких деревянных перилах зияла дыра – разломанные края торчали, точно зубы в пасти чудовища. Вадька поднялся на четвереньки и, мелко дрожа, подполз к краю. Аккуратно глянул вниз. И тут же шарахнулся назад. Под ним, на высоте примерно третьего этажа, лежала сцена. Люди на ней, задрав голову, пытались понять – откуда на них сыплются мобильники.

А если б на них, кроме мобилок, еще и он… высыпался? Чувствуя, как мучительная тошнота подбирается к горлу, Вадька повернулся к Мурке:

– Сп… Спаси… Эй, ты куда?

Прячась в отбрасываемых прожекторами густых тенях и стараясь ступать совершенно бесшумно, Мурка кралась вдоль мостков… Вадька увидел, как девчонка обернулась – на лице у нее было досадливое выражение, после которого обычно следовал вопрос: «Гений наш, ты что – дурак?».

Из-за прожектора впереди выметнулась затянутая в темное трико гибкая маленькая фигурка – и со всех ног кинулась прочь! Мурка сорвалась в погоню – только хвост рыжих волос мелькнул!

– Мурка-а! – бросаясь за подругой, завопил Вадька.

Вадькин испуганный крик ударил в спину, но Мурка только досадливо мотнула головой – ну уж нет, она не остановится! Черная фигурка летела далеко впереди, то появляясь в лучах софитов, то пропадая в густых тенях. Мурка знала, что догонит – бегает она явно лучше! С каждым скачком расстояние между ней и беглецом… беглянкой… сокращалось. Еще немного, и она узнает, из-за кого они с Вадькой чуть не разбились – дайте только подобраться на расстояние вытянутой… не-ет, не руки! Ноги! С прыжка пяткой, а потом… Перед мысленным взором Мурки на мгновение промелькнуло видение вот этой самой темной фигурки, подвешенной за ноги над той самой бездной, в которую едва не сорвались они с Вадькой… как вдруг фигурка исчезла! Точно не бывало!

– Нет! – яростно выдохнула Мурка, кидаясь к перилам…

Внизу, прямо под помостом, совсем близко – на расстоянии всего-навсего одного прыжка над бездной – висел длинный решетчатый портал с софитами. А между ними точно застыла распластавшаяся в полете маленькая черная фигурка! Легко, как бабочка, она приземлилась на сплетенный из трубок край портала… и побежала над разверзающейся под ногами пустотой, беспечно перескакивая через софиты.

– Я, конечно, это не так красиво сделаю! – пробормотала Мурка и… сиганула через перила.

Ветер коротко свистнул в ушах – и металл завибрировал под ногами, точно как на полосе препятствий, по которой ее гонял тренер, готовя к военно-спортивному троеборью. Портал закачался в воздухе, лучи софитов судорожно задергались. Беглянка издала задушенный вопль, замерла, ловя равновесие… Мурка коротко зло рассмеялась. Тросы, удерживающие портал над сценой, ржаво заскрипели. Снова вскрик… лебединый взмах руками, легкий бег по раскачивающемуся подвесному мостику.

– Зараза балетная! – выдохнула Мурка, перепрыгивая через круглые верхушки софитов. «Я уже такое делала, – завороженно шептала она себе. – Только не смотреть вниз! Только не смотреть!».

– Александр Арнольдович, гляньте, наверху! Во дают! – донесся снизу потрясенный вопль.

– А ну слазьте немедленно оттуда, совсем с ума посходили! – загремело в ответ.

– Да как они слезут, Александр Арнольдович, надо МЧС вызывать…

«Ну, догоню, и что делать буду?» – подумала Мурка, глядя на балансирующую впереди маленькую черную фигурку. В ту же секунду ненадежная опора под ногами снова качнулась – с силой оттолкнувшись от края, черная фигурка взвилась в воздух… руки точно крылья, ноги – циркулем, пронеслась над бездной… и приземлилась на ступеньки тянущейся вдоль стен железной лестницы.

– Зараза балетная! – со смесью злости и восхищения повторила Мурка и распласталась в прыжке…

Металл лестничных перил больно впился в ладони, Мурка крутанулась, как на турнике, и с грохотом свалилась на ступеньки. Мелко топоча, черная фигурка улепетывала вверх по лестнице. Прыгая через ступеньку, Мурка кинулась следом. Фигурка метнулась вбок и словно пропала в стене. Мурка наддала. Чуть не снеся полуоткрытую дверную створку… снова вывалилась в выкрашенный линялой краской театральный коридор. Черная фигурка мелькнула впереди и скрылась за поворотом.

– А вот теперь ты точно попалась! – прошипела Мурка, бросаясь следом. Скребя подошвами по полу – как в мультике, – она резко обогнула угол и… на голову ей упала арфа.

Мурка отчаянно шарахнулась назад. Воздух упруго толкнул в грудь. Тяжеленный деревянный гриф врезался в пол у самых носков ботинок, струны упруго загудели. Арфа закачалась… и начала заваливаться набок. Мурка сдавленно взвизгнула, подпрыгнула, перескочила… В лицо ей полетела скрипка. Мурка только успела вскинуть навстречу кулак. Раздался сухой треск – костяшки пальцев врезались в изогнутый бок инструмента. Бедная скрипка жалобно хрупнула – и отлетела в сторону, ударившись о прислоненный к стене контрабас. А на Мурку уже катился барабан! Девчонка вильнула в сторону, пропуская басовито грохочущий инструмент, – и успела увидеть, как черная фигурка выскочила в дверь на противоположной стороне залы. Рыжая рванула следом…

Ярко освещенная лестница вела вниз. Прямо перед девчонкой тянулся заканчивающийся тупиком коридорчик с плотно закрытыми дверями по обе стороны. Действительно она слышала или ей показалось, как хлопнула дверь?

Тихо ступая, Мурка пошла по коридору. Аккуратно нажала одну дверную ручку – заперто. Нажала вторую – и тут заперто! Третью… Четвертая дверь распахнулась с неожиданной легкостью.

Перед зеркалом, положив руки на талию, стояла девушка – в черном трико! А еще черной пачке и с черными перьями на голове – в полном наряде Одиллии, темного лебедя!

– Привет! – не выказав ни удивления, ни испуга, сказала она, увидев в зеркале бледную физиономию Мурки с прилипшими ко лбу мокрыми рыжими волосами. – Ты кто? Если зрительница – тебе сюда нельзя! Или автограф хочешь? – Лена Матвейчук, первая прима театра, потянулась к валяющейся на столе ручке.

Глава 10
Следствие зашло в гримерку

– Мобильный не отвечает, – нервно нажимая отбой, пробормотала Кисонька.

– Конечно, не отвечает! – взорвался Вадька. – Муркин мобильник сейчас на сцене валяется – вдребезги разбитый! И мой там же!

Он опасливо покосился на Севу – сейчас тот, как всегда, разразится долгими рассуждениями об убытках, которые терпит агентство, его, Севкином, непосильном труде и полной финансовой безответственности компаньонов. Но Сева только безучастно повел плечом – даже про гонорар не напомнил! Компаньоны переглянулись. Катька еще больше помрачнела и насупилась.

– Это же Мурка! Вернется, никуда не денется, – успокаивая, кажется, саму себя, сказала Кисонька.

– В этом проклятущем театре запросто может «деться» полк солдат с парой танков и звеном вертолетов! – злобно пробурчал в ответ Вадька, ладонями обхватывая исходящую паром чайную чашку. После падения с осветительских мостков его то и дело начинала бить дрожь, и ему никак не удавалось с ней справиться. А теперь еще и Мурка пропала!

Они сидели в Настиной гримерке – судя по второму столику, это была одновременно и Риткина гримерка, – но сейчас оба зеркала отражали только алый клюв Евлампия Харлампиевича. Гусь уселся на высоком стуле между ними и вертел головой на длинной шее туда-сюда, кажется, сравнивая свои отражения.

Сюда их привела Настя – после испуганной беготни осветителей и долгих восторженных благодарностей от балетмейстера и Зои Павловны. Сева аж цвел, а Кисонька думала только об одном – как бы никто не спросил, почему у нее пачка поверх джинсов! Потом удивленно поглядывающая на гуся Настя потащила их в гримерку – а там, привалясь к стене, точно его не держали ноги, поджидал Вадька. Кажется, Насте ужасно хотелось расспросить их, что же происходит, но она успела только включить электрочайник. По коридору промчалась кипящая сдержанной яростью Зоя Павловна с криком:

– Хоть софиты, хоть телефоны, хоть небо пусть падает, а сегодняшнего спектакля никто не отменял! – И Настя убежала на репетицию. Где шлялась Ритка, никто не знал.

– Не волнуйся, – отчеканила Катька, пристально глядя Севе в затылок – финансист сидел возле Риткиного столика, крутя в руках то пушистую гримировальную кисточку, то пробки от каких-то флакончиков, и на губах его блуждала незнакомая отрешенная улыбка. – Мурка обязательно эту подлую Ритку поймает! И переломает ей все кости! – с мстительной ухмылкой добавила она.

Кругленькая крышечка, свинченная Севой с баночки белого грима, выскользнула у него из пальцев и со звоном свалилась на столик.

– Мелкая, у тебя от здешнего изобилия культуры окончательно мозги потекли? Ты не знаешь случайно, как Ритка могла быть в двух местах одновременно?

Катька в ответ только фыркнула – будто чихнула.

– Вот проблема! Наняла тех же бомжей, что за Настей гонялись…

– Чтоб они сбросили светильник ей самой на голову? – ехидно закончил Сева. – Алё, ты ж вроде там была, все видела. Если бы я Ритку не выдернул, – в голосе Севы зазвучала законная гордость бесстрашного мужчины и спасителя, – тот прожектор ее бы пришиб!

По Катькиной физиономии было видно, что все она видела. То есть намного лучше было бы, если б не видела. Не понравились ей ни Сева в роли благородного спасителя, ни Ритка – благодарная спасенная.

– А… А никто не говорил, что Ритка умная! – нашлась Катька. – Дядьки, которых Кисонька отлупила, тоже ведь на академиков не тянут? – Она на всякий случай вопросительно поглядела на Кисоньку, та подумала и наконец покачала головой – нет, не тянут. – Ну вот… – удовлетворенно заключила Катька. – Может, они думали, что попадут прожектором точно по Насте – а на самом деле получилось, что и Ритку чуть не пришибло! – И она обвела остальных сыщиков торжествующим взглядом.

– Логично, – согласился Вадька, но, прежде чем Катька успела загордиться, добавил: – Только никаких дядек на осветительских мостках не было. – Он прикрыл глаза, вспоминая мчащуюся впереди юркую фигурку в черном трико и головокружительный прыжок на мостик. – Это кто-то из балетных.

– Значит, точно не Ритка! – аж подпрыгнул Сева.

– Сообщник… – промямлила Катька. – Еще один…

– Не много сообщников для одной балерины? – ехидно-невинным тоном осведомился Сева и высокопарно продекламировал: – Ритка – босс балетной мафии! Торгует наркотиками из-под пачки! А оперные у нее шестерят – долги выколачивают на высоких нотах. И вообще, это они только сказали, что репетиция, а сами поехали с гопниками стрелку забивать.

Кисонька вдруг представила: уединенная полоса лесопарка, серые воды реки, выстроившиеся в ряд машины, за которыми, сжимая в потных кулаках кастеты и велосипедные цепи, настороженно прячутся мужики в спортивных костюмах – быковатые такие, с бритыми затылками и небритыми мордами… И тут на берег один за другим выкатывают тяжелые черные джипы, из которых выпрыгивают балерины в белых пачках…

– Бр-р-р! – Кисонька потрясла головой. Воображение разгулялось окончательно – вооруженные бейсбольными битами балерины в лучших балетных традициях перепархивали через капоты, стремясь добраться до гопников. Лена Матвейчук забивала какого-то бритоголового монтировкой.

– Тех двоих Ритка могла нанять… – протянула Кисонька, напрасно пытаясь отогнать от себя видение балетной примы, раскланивающейся под аплодисменты над слабо вздрагивающим телом избитого гопника. – Особенно если они говорили правду и Настю действительно не собирались убивать, а только запереть на пару дней. За такое если поймают, много все равно не дадут, можно даже за простое хулиганство выдать – сказать, что пьяные были, показалось прикольным девчонку запереть. Но с софитом совсем другое дело, – она покачала головой. – Это уже убийство! Или нанесение тяжких телесных повреждений? Тут надо профессионала нанимать за большие деньги.

– Профессионалы софитами не кидаются, а если кидаются – то не промахиваются. Тем более за большие деньги! – немедленно вставил Сева.

Кисонька согласно кивнула:

– Или от отчаяния самой рискнуть…

– То есть – похитить не вышло, решили софитом прихлопнуть? Замаскировать под несчастный случай? – подхватил Вадька, и глаза его под очками глянули остро, как два буравчика. – Но тогда получается – преступника поджимает время, иначе он не стал бы рисковать, а просто организовал новое похищение. Значит, Настю надо нейтрализовать…

– До вечернего представления, – невозмутимо проинформировала Катька. – Похитить, отравить, ногу поломать… Чтоб не смогла танцевать. А кому это надо – только Ритке! – торжествующе выпалила Катька и поглядела на остальных снисходительно.

– Катька! – надрывно застонал Сева. – Ритка была на сцене! Ее саму чуть не пришибло!

Круг замкнулся.

– И еще… Я Ритку за руки держал… – после долгого молчания нерешительно добавил Сева. – У нее маникюр – во! – Сева развел руками, как рыбак, показывающий размеры пойманной щуки. – Все ногти целые. Значит, не она дядек из шкафа выпустила?

– А, так вот зачем ты к ней обниматься лез – ногти проверить хотел? – злобно процедила Катька.

– Я не лез, – с достоинством сообщил Сева. – Она сама! – и он горделиво приосанился.

– Судя по характеру действий преступника, ему… или ей… нужно, чтоб балерина Настя не смогла танцевать в спектаклях, причем уже сегодня вечером, иначе преступник не стал бы торопиться, – подвел итог Вадька. – Но единственный человек, которому это выгодно, – ее соперница Ритка была на сцене, когда Настю пытались убить, и чуть не пострадала вместе с ней! Из этого следует… – Вадька помолчал и, так ничего толкового не придумав, закруглил свою речь: – Что мы чего-то не знаем и чего-то не понимаем!

– Гениально! – почтительно кивнула Кисонька. – Понимание, что мы чего-то не знаем и чего-то не понимаем, безусловно, поможет нам что-то узнать и что-то понять.

Вадька покосился на нее подозрительно, но девчонка ответила ему таким внимательным и серьезным взглядом, что Вадька смутился, неразборчиво забормотал и смолк.

– Ну где же Мурка? – после нового молчания обеспокоенно сказала Кисонька, привычно схватилась за телефон и тут же оставила, вспомнив, что звонить некуда.

Точно в ответ в коридоре послышались шаги, дверь распахнулась…

– Вот! – довольно провозгласила девушка в черном трико и черной пачке, заглядывая в гримерку. – Я ж говорила, найдем твоих ребят! Я так и думала, что их Настя приютит! – Прима Лена Матвейчук распахнула дверь еще шире – и следом за ней в гримерку шагнула напряженная, как струна, Мурка, тискающая в кулаке свернутую трубочкой театральную программку.

– Заметь… – тыкая Севу локтем в бок, прошипела Катька. – Она даже не предполагает, что нас тут Ритка посадила, хотя у них с Настей общая гримерка!

– Ритка? Не-е… – замотала головой балерина. – Вот в туалете перед годовым отчетным спектаклем запереть – это да, это Риткин стиль, а пустить в гримерку и чаем напоить… Не-е-е! – Она добродушно засмеялась, казалось, ее забавляет вредность Ритки.

Сыщики многозначительно переглянулись – выходит, Ритке уже случалось кого-то запирать.

– А правда, что наш Александр Арнольдович в спектакль гуся ввел, а тот на Ритку софит скинул? – кивая на восседающего на спинке стула Евлампия Харлампиевича, с любопытством спросила прима.

– Он вашу Ритку спас! – возмутилась Катька, умудряясь укоризненно глядеть сразу и на Лену, и на Евлампия Харлампиевича – похоже, ее одинаково возмущали и недооценка высокой роли гуся в спасении девчонки и… то, что он вообще взялся Ритку спасать.

– И вовсе не он, а я спас Ритку! – еще сильнее возмутился Сева.

– А Евлампий Харлампиевич – тебя!

– Ух ты! – восхитилась Лена. – Жалко, меня там не было, хоть бы посмотрела!

– А не было, так и не говорите… – обиженно пробубнил Сева – нет, ну почему, когда близняшки кого спасают, так все вокруг суетятся, хвалят, а как ему удалось хоть кого спасти, так сразу норовят кусок славы отобрать? – Не было… – повторил он и вдруг подозрительно уставился на топорщащуюся Ленину пачку. – А чего ж вы тогда переодевались? – напористо, совершенно прокурорским тоном спросил он, мрачно разглядывая балерину из-под насупленных бровей. – Вы же сами говорили, что танцевать не будете! Целый год!

Остальные сыщики поглядели на него с удивлением – чего на человека накинулся? Тем более что Лена отчаянно смутилась – точно ее поймали на чем-то нехорошем… Зато на лице Мурки отразилось столь же отчаянное облегчение, и, стоя у Лены за спиной, она принялась подмигивать компаньонам и корчить непонятные рожи. И тут до Вадьки дошло!

Черное трико! Черное трико несостоявшегося убийцы – и черное трико Лены Матвейчук! Трико, на которое сверху легко нацепить пачку! Но… зачем Лене, и без того приме театра, за которой сумасшедшие поклонники бегают толпами, кидаться светильниками в какую-то девчонку – вчера из хореографической школы?

– Ну… переоделась и переоделась, просто так… Это вообще моя пачка, я в нее сто раз переодевалась! – придерживая пачку обеими руками, точно ее могут вдруг отнять, выпалила Лена и затравленно огляделась по сторонам. – Имею право!

– Конечно, конечно, – забормотала удивленная Кисонька. – Я вот даже без всякого права… – она осеклась, сообразив, что лучше не вспоминать про нацепленную без спроса пачку, и неловко закруглилась: – Я вот тоже… постоянно переодеваюсь. И перед школой, и после школы, и перед тренировкой, и как в кафе иду – переодеваюсь, и… и как не иду…

– Иногда мне кажется, ты переодеваешься, даже чтоб сходить в туалет, – не выдержала Мурка.

Лена немедленно с готовностью засмеялась. Точно обрадовалась, что внимание переключилось на другого человека.

– Ой, а я раньше тоже любила переодеваться, а теперь – не очень. Устаю, – пояснила она. – На репетициях переодеваешься, на спектаклях по два-три раза переодеваешься… А тряпки люблю, – призналась она и снова покрутилась перед зеркалом, точно что-то прикидывая. – Как увижу симпатичную, обязательно куплю! И с гастролей привожу… А потом они висят в шкафу и висят, – скорчив огорченную рожицу, добавила она. – И вроде бы есть куда надеть – хоть сюда, на работу, чтоб девки обзавидовались, – а лень! Так и хожу в джинсах. Потом опять крутую шмотку увижу – и снова покупаю! Димка уже ругаться стал. Димка – это муж мой, – напомнила она. – Говорит, полный шкаф тряпок, на половине даже ценники не оборваны, хоть распродажу устраивай!

– Жалеете, что в Китай не поедете? – все тем же прокурорским тоном, как на допросе, отчеканил Сева. – Там шмоток – хоть завешайся!

Лена скроила очередную гримаску.

– Жалею, что Димка без меня поедет! И будет там… со всякими танцевать… не со мной… Глупо, конечно, – она неловко улыбнулась. – Только все равно лучшей партнерши, чем я, ему не видать! А шмотки… – она небрежно отмахнулась. – Это когда я как Ритка с Настей была, китайские подделки покупала, а сейчас несолидно – все-таки прима! Ничего, в Англии оторвусь!

– Согласна! – энергично кивнула Кисонька, просто наслаждаясь разговором. – Обожаю английские бренды! На первый взгляд все такое приличное, сдержанное, а наденешь – страшно стильно! Только вы в их знаменитом «Хэрродзе» ничего не покупайте, все то же самое есть дешевле… – и тут Кисонька осеклась. Потому что Лена смотрела на нее с самым настоящим ужасом, точно у Кисоньки вдруг выросла вторая голова.

– Что? – пробормотала она, невольно проводя рукой по лицу – что Лена там увидела?

– Ничего, – пятясь, будто на нее со всех сторон наступают враги, пробормотала балерина. – Совершенно ничего. Я… Глупости говорю! Я ведь думала, что поеду на гастроли в Англию, а потом оказалось, что не могу, а я еще не привыкла, в�

Глава 1. Из виллис в Жизели

– Ритка! Ты в школу ходить собираешься – ну хотя бы изредка! – угрожающе нависая над девчонкой процедила Зоя Павловна.

– Когда, Зой-Пална? – невозмутимо продолжая краситься осведомилась Ритка. – Чего вы, издеваетесь, когда мне в школу? Жизели У меня утренняя репетиция, потом дневная, потом спектакль! Когда мне экзерсисы у станка делать? Вы еще велите в общеобразовательную ходить – домашнее задание по математике выполнять! – и Ритка визгливо засмеялась, явно предлагая присоединиться к веселью.

– Могилева, например, ходит, – кивая на Настю, сказала Зоя Павловна и уточнила, – В общеобразовательную.

Настя смущенно потупилась – но похвала-то заслуженная! Большинство балетных, начиная выступать, и в нормальную школу не успевали, а уж на общеобразовательную забивали полностью. Но только не Настя! Всего два месяца назад честно заходила! На литературу! Чего там, правда, читали, она не помнила – вечерняя репетиция закончилась около часу ночи, так что она уснула, положив голову на парту, а проснулась от завораживающего запаха горелых котлет из школьной столовой! Хорошо, что снова надо было на репетицию бежать – а то б точно не выдержала, сожрала. Хотя бы половинку. А кто знает, может, и целую котлету!

Ритка прекратила накладывать румяна и смачно откусила от бутерброда с колбасой. Нервно морщась, Настя отвернулась – вот зараза! Ну почему Ритка может хомячить, что угодно – все в танец уйдет, а она, Настя, работает не меньше, а кажется, даже от яблок толстеет! И ведь специально на глазах жрет – издевается!

Словно подтверждая догадку, Ритка поглядела на Настю через зеркало – и выразительно куснула снова.

– Математика никому не нужна, все равно после «раз-два-три» приходится счет заново начинать, – согласилась Зоя Павловна, – Но я вчера видела как ты плие1* делала – ни к черту! На прыжке коленку плохо спрямляешь, ручки в локотках не выворачиваешь – не держишь тело! – глядя на Ритку в упор, рявкнула хореограф. – Почему Могилева является на уроки – пусть не каждый раз, пусть изредка, но находит же возможность у станка поработать! – а ты нет? Звезду поймала, девочка?

– А это потому, что Могилева главных партий не репетирует, вот у нее времени и побольше! – со свойственным ей невозмутимым нахальством объявила Ритка.

Настя немедленно захотелось запустить коробку с гримом ей в голову.

– Говоришь, главных партий не репетирует? – прицельно сощурилась хореограф – похоже, ее достали всерьез. Было за Зоей Павловной такое свойство – то все ничего, но если разозлить… не, лучше сразу к осветителям прятаться, авось не найдет! – Вот сегодня и начнет! Могилева! – от крика Зои Павловны баночки на гримировальном столике задрожали, – Жизель2* сегодня танцуешь ты! – и сдернув костюм с вешалки, она швырнула его Насте.

– Но… – выпутываясь из накрывшей ее пачки, пробормотала Настя, – Сегодня же прогон! С худсоветом!

– Совершенно верно! – злорадно косясь на Ритку, отчеканила Зоя Павловна.

– Но… Кто танцует на прогоне, тот и на премьере… – задыхающимся шепотом пролепетала Настя.

– Вот именно! – энергично припечатала Зоя Павловна.

– Но главный балетмейстер сказал… – Ритка наконец перестала краситься и уставилась на Зою Павловну растерянно – похоже, до нее дошло, как она нарвалась. Только поздно.

– Уверена, Александр Арнольдович меня поддержит! – сообщила Зоя Павловна, решительно поворачиваясь на каблуках. Никто не сомневался, что поддержит – когда на Зою Павловну накатывало, с ней даже директор спорить не решался, а уж родной муж… Дверь за хореографом захлопнулась.

– Ты! – ненавидяще выдохнула Ритка, всем корпусом поворачиваясь к Насте.

Дверь снова распахнулась – с тем же грохотом, что и захлопнулась:

– Могилева! За сценой переоденешься! Пока эта змея тебя не сожрала! – скомандовала из коридора Зоя Павловна.

Прижимая к себе костюм, Настя ринулась вон из гримерки. Она бежала по коридору, звонко стуча в линолеум босыми пятками и в ушах у нее в такт барабанной дробью гремело: шанс, шанс, шанс! Твой шанс! Премьера «Жизели» ее, Настина! Этого у нее уже никто не отнимет!

За сценой Кумарчик, уже одетый в костюм графа Альбера, окинул Настю пренебрежительным взглядом:

– Что еще за новости?

– Зое вожжа под хвост попала, – сквозь зажатые между зубами булавки прошамкала подоспевшая костюмерша, – Ритка на занятия не ходит, вот она и взбеленилась!

– Мне все равно, кого тягать! – издевательски процедил Кумарчик.

Все говорили, что Кумаров – отличный партнер. Что у него прыжок, пластика, что он лучший из молодых, с ним в поддержке надежно, как на полу! Слишком много говорили – звезду Кумарчик поймал давно и прочно, еще с тех пор как на выпускных спектаклях первые партии получал!

– Неправильно себя в поддержку подашь – уроню! – наклоняясь к Настиному уху, прошептал Кумарчик.

Спасибо. Подбодрил. Уронить – не уронит, сам побоится на прогоне перед худсоветом опозорится, но пугнет так, что мало не покажется! Наш звездный мальчик и раньше был ба-альшая кака, а после того как на конкурсе Сержа Лифаря третье место занял, вообще хоть вешайся! Только не ему на шею!

– Тебе все равно, а мне теперь мучайся! – пробубнила костюмерша, и кинув на Настю неодобрительный взгляд, с треском распорола корсаж костюма и принялась его наскоро переметывать.

Настя чуть не заплакала – она же не виновата, что у нее грудь больше, чем у Ритки! А тут еще сама Ритка, легка на помине, приперлась – в Настином костюме Мирты, повелительницы виллис!

– Парни, носки не одолжите – подложить! – демонстративно оттягивая обвисающий на груди корсаж, на всю сцену осведомилась Ритка, – А то я из платья этой коровы во все дырки вываливаюсь!

– Как же я ненавижу наш театр! – с чувством сказала Настя.

– У тебя всегда есть выбор – иди танцуй в ресторан! – хладнокровно сказала костюмерша, снуя с иголкой вокруг – кончик иглы то и дело больно колол кожу. – Дура! – закрепляя нитку, неожиданно доброжелательно прошептала она, – Тебе-то чего ненавидеть… Вот им! – и едва заметным движением подбородка указала на торчащих у левой кулисы пенсионерок. Обе старухи точно почувствовали, что о них говорят – метнули на девчонку недобрые взгляды и дружно повернулись спинами, взметнув длинные полупрозрачные юбки виллис из кордебалета – массовки танцующих призраков. – Им по тридцать пять, – придвигаясь поближе к Насте прошептала костюмерша, – Сама понимаешь, в балетном деле это уже пенсия. Мало кто может как наша Анечка Дорош – в сорок два в Париже классику танцевать! А ведь они никогда, даже на школьных выпускных не получали главные партии… – шепот костюмерши щекотал Насте ухо, – Всю жизнь – четвертый лебедь в пятом ряду!

– Спасибо, – торопливо отводя глаза от старушек, пробормотала Настя. Она была и впрямь благодарна! Она сделает все, что нужно и даже больше… Она сделает что угодно! Но она никогда не станет… как эти! И она снова с испуганной брезгливостью покосилась на бабулек.

– Ритка! Тьфу, Настя! – как всегда встрепанная и хлопотливая мимо пронеслась кудрявая Милочка – театральный помреж, – Давай в кулису! Начинаем!

– К концу первого акта я под тебя второе платье переделаю, – костюмерша ободряюще улыбнулась девчонке, – Хорошего на премьере желать нельзя – так что ногу тебе сломать… и пожалуй, башку проломить!

В зале погас свет – и тихо запели скрипки. Суровые мужчины и женщины в первом ряду – худсовет театра – перестали шушукаться и выжидательно уставились на сцену.

– Могилева, па-ашла! – тихо скомандовала Милочка, в своей режиссерской будке щелкая тумблерами экранов, на которые натыканные вокруг видеокамеры передают все, что делается на сцене и за кулисами.

Настя вскинула руки – и скользнула на сцену, изо всех сил стараясь выкинуть из головы белую от бессильной ненависти Риткину физиономию.

Тяжело дыша, Настя снова стояла в кулисе, обеими руками ловя под перешитым корсажем безумно колотящееся сердце. Позади было все: и любовь, и ревность, и предательство, короче, весь первый акт, и оскорбленная Жизель только что сошла с ума и пала мертвой!

– Хорошо! – с удивлением, словно и не ожидала от Насти такого, сказала поджидающая ее в кулисе Зоя Павловна. – Даже совсем хорошо! И Кумарчик тебя хвалит!

А вот это и впрямь удивительно!

– Ну, во всяком случае не сильно много гадостей говорит, – честно уточнила хореограф, – Надо подумать… – и она пошла прочь, бормоча что-то себе под нос, – Что встала! На второй акт одевайся! – обернувшись через плечо гаркнула Зоя Павловна.

Из скрытого позади кулис «кармана» сцены выскочила костюмерша.

– Над чем она думать собралась? – шепотом спросила Настя, расправляя белые полупрозрачные складки костюма призрака.

Костюмерша помолчала – и наконец неохотно пробормотала:

– Помнишь, Леночке Матвейчук, приме нашей, позавчера на спектакле плохо стало? Так вот, никакое это не отравление. Ну что не понятно? – прикрикнула она, увидев Настин недоуменный взгляд, – Малыша она ждет! Сама знаешь, что из этого следует… – и подхватив свою коробку с шитьем, она торопливо направилась прочь, оставив в кулисе застывшую в ошеломлении девочку.

За спиной раздалось шипение – точно там бесновался лопнувший садовый шланг. Настя резко обернулась. В скользящем вдоль пола слабом луче «подсвечивающей пушки» стояла Ритка в костюме повелительницы виллис. Вся в белом, с безумным, яростным лицом – и впрямь похожая на призрака! И Настя поняла, что соперница все слышала! И они обе знают, что именно следует из нежданной жизненной радости примы! Ритка снова зашипела, обнажив мелкие острые зубки, протянула руку – и медленно пошла к Насте, ступая по смутному световому лучу. Настя невольно попятилась назад…

– Могилева, готова? – налетело, закружило, завертело – и оказалось перебегающей из кулисы в кулису помрежем. Милочка окинула Настю быстрым взглядом – одобрительно кивнула и деловито поинтересовалась, – Из-за креста выйдешь или все-таки из могилы поднимешься?

Настя замешкалась – в сцене появления Жизели из могилы обычно предпочитали просто выходить из-за креста. Ну как это – из могилы!? Страшно же, и неприятно, и примета плохая… Но Ритка, проклятая Ритка с первой же репетиции заставила механиков смазать «могильный» подъемник на краю сцены – и таки поднималась! А Настя не может показать себя хоть в чем-то хуже соперницы! И… Настя снова бросила быстрый взгляд на Ритку – бледная, полупрозрачная рука, медленно поднимающаяся из глубин, выглядит так красиво. Зал сразу твой!

– Из могилы! – твердо объявила Настя. Ритка презрительно скривилась.

– Ну давай, – без большого энтузиазма откликнулась помреж, кивая на ведущую под сцену лестницу, – Подол подбери, измажешь! – крикнула она вслед.

Совет оказался вовремя – на перилах хлипкой металлической лестницы четко виднелись подозрительные темные пятна. Настя зажала подол чуть не подмышками, аккуратно, боком пробираясь мимо громоздкого механизма поворотного круга под сценой. Над головой отчетливо слышались шарканье и прыжки – Альбер-Кумарчик уже шастал по ночному кладбищу.

– Пора являться! – чтобы подбодрить себя громко вслух сказала Настя.

– Давай, Ритуся! Я тут все заново смазал! – громко ответил кто-то… и, кажется, прямо из расступившихся недр механизма вынырнул механик в спецовке, вытирая ветошью черные от масла руки.

Настя испуганно пискнула от неожиданности – и шарахнулась назад. Отпущенный подол хлестнул по железу – белая ткань украсилась черной, противно пахнущей полосой.

– Э, ты не Ритка! А она где? – удивился механик.

– Какое тебе дело? – чуть не плача, процедила Настя – костюмерша добрая-добрая, а за такое со свету сживет! – Запускай давай! – и запрыгнула на отполированную ногами платформу подъемника.

– Так Ритка ж должна… – неловко, как медведь, топчась на одном месте, бормотал механик.

Сквозь доски над головой приглушенно звучали знакомые аккорды – призраки мертвых девушек уже окружили могилу Жизели…

– Запускай! – яростно топая ногой, прошипела девчонка – железная платформа у нее под ногами задрожала.

– Ритка… – бессмысленно елозя руками вокруг большой красной кнопки на пульте продолжал бубнить механик.

Если она сейчас не появиться, Зоя Павловна ее обратно с партии снимет! Настя спрыгнула с подъемника, метнулась к пульту – и до отказа вдавила кнопку.

– Чего делаешь! – завопил механик, но Настя его не слушала.

Подъемник заскрежетал, судорожно дернулся… В последнюю секунду Настя успела вновь заскочить на медленно всплывающую вверх платформу.

Подъемник мелко трясло, так что Насте пришлось ухватиться за скользкий стальной трос. Девочка набрала полную грудь воздуха – выдохнула. Надо сосредоточится… Узкая металлическая платформа вибрировала все сильнее – Настя напружинила ноги. Горячий свет софитов, сияющий над бутафорским кладбищем, окатил ее с головы до ног. Сосредоточиться! Волна музыки хлынула навстречу, накрыла нежным, ласковым потоком… Вот сейчас, сейчас! Настя вскинула руку над головой – кончики ее бледных пальцев появляются из могилы, вот видна вся кисть – сейчас возникнет она сама, тоненькая, полупрозрачная…

С перекрывающим оркестр жутким «банг!» трос подъемника лопнул. С пронзительным свистом металлическая струна хлестнула поперек – Настя ощутила как режущий ветер прошелся у самой ее щеки. Жалкой тряпкой взметнулся срезанный ударом подол! Вздымая тучи пыли трос ударился об край люка и стальной змеей скользнул вниз, в провал могилы. Подъемник заскрежетал снова, глуша крики в зале. Настю швырнуло на край люка грудью. Она почувствовала как подъемник накреняется под ней, судорожно заскребла подошвами пуантов по скользкому металлическому полу. Замахала руками, отчаянно пытаясь схватиться за люк – кончики пальцев впились в дерево, могильный крест из папье-маше закачался над головой. Подъемник дернулся еще раз и под ногами очутилась пустота – с жалобным криком Настя полетела вниз, под сцену… в самый последний, невозможный миг взвившись в таком роскошном, длинном гранд-сат, в таком большом прыжке, который никогда не давался ей ни на уроках, ни на спектаклях!

Она приземлилась на глухо грохнувший под ее тяжестью деревянный пол, пошатнулась и не удержавшись, повалилась на колени. В ту же секунду раздалось новое «банг» – второй оборванный трос безумной стальной змеей заметался в воздухе и шарахнул по доскам. Со страшным грохотом сверху обвалилась платформа подъемника!

Последовала короткая пауза – и сквозь открывшуюся дыру с сухим треском папье-маше рухнул бутафорский крест!

Металлическая лестница задребезжала под топотом множества ног. Сквозь плавающую перед глазами муть Настя с трудом различала окруживших ее людей – их встревоженные голоса долетали до нее глухо, как сквозь подушку.

Только одно лицо вдруг надвинулось совсем близко и звенящий от торжества голос костюмерши прокричал:

– А хорошо, что я ей голову проломить пожелала – а то неизвестно, что могло бы статься!

Глава 2. Большой оперный унитаз

– Не понимаю! И не хочу понимать! – раздраженно сказала мама, – Сегодня суббота, тренировки у вас нет – почему вы не можете составить мне компанию?

– У нас… другие дела, – не поднимая глаз от тетради уклончиво ответила Мурка.

– Какие – другие? – железным тоном поинтересовалась мама, – Ответь, будь любезна! Мне давно уже любопытно, куда мои дочери исчезают каждый вечер, а возвращаются иногда чуть не за полночь?

– Ничего подобного! – возмутилась Мурка, – Один раз всего было и мы тебе позвонили! А так мы к десяти всегда дома! – естественно, она не стала уточнять, что часто, торжественно войдя с парадного хода, они тихонько отключают тревожную сигнализацию, как научил их компьютерный гений Вадька, и сматываются через окно. Зато добавила аргумент, обычно сокрушительно действующий на любых родителей, – Учимся же мы хорошо!

В этот раз не подействовало.

– Ты считаешь, оценки в дневнике – единственное, что интересует мать в жизни ее дочерей? – мама гневно поглядела сперва на Мурку, потом на ее сестру-близняшку – Кисоньку.

Кисонька поняла, что разговор перешел в опасную фазу.

– Куда хоть надо идти? – недовольно поинтересовалась она.

Марья Алексеевна замешкалась. Желание продолжить разговор о тайной жизни дочек – а что какая-то тайная жизнь есть, она нюхом чуяла! – боролось с прямо-таки настоятельной необходимость заставить их поехать с ней. Необходимость победила.

– В театр. Оперный, – неохотно ответила она.

Кисонька удивилась – такие напряженные уговоры, чтобы всего лишь позвать их в театр? В принципе, Кисонька всегда любила ощущения маленького нежданного праздника, выбор платья на вечер, макияж, туфельки на каблуках, нарядных людей в фойе, сдержанный гул, шелест бархатного занавеса – и сцену, похожую на волшебную коробочку, внутри которой притаилась сказка. И еще чувство некоторой избранности в сравнении со своими одноклассниками – я вот на балет хожу, а вы, придурки, прикольнее «fire-fire-fire» в своем компе ничего в жизни не видели! Да и Мурка к театру всегда относилась нормально – за исключением моментов с одеванием и макияжем.

Кисонька переглянулась с сестрой и близняшки дружно пожали плечами:

– Спектакли же только вечером! – поглядывая на часы, прокомментировала Кисонька.

– Целый день впереди! Мы еще успеем по своим делам сбегать и с тобой у входа встретимся! – с радостным энтузиазмом заверила Мурка.

– Я вас не на спектакль зову! А в театр! – раздраженно фыркнула мама.

Мурка поперхнулась. Кисонька саркастически приподняла брови:

– Сцену подмести? – осведомилась она, – Или в «Лебедином озере» станцевать?

– Твой бы язык – да в мирных целях! – еще больше разозлилась мама.

Кисонька высунула язык на всю длину и скосила глаза, сосредоточенно разглядывая его кончик и размышляя на тему, какая цель использования ее языка может считаться мирной.

– Я поняла – ты решила его сварить! – наконец с притворным ужасом прошамкала она.

– Так сильно нам не повезет, – пробормотала Мурка и в полный голос требовательно вопросила, – Мам! Скажи наконец нормально, чего ты от нас хочешь?

– Чтоб вы совесть имели!

– Это вообще. А в театре? – не позволила сбить себя с толку Мурка.

– Компания вашего папы устраивает благотворительное мероприятие. – уже успокаиваясь, сообщила Марья Алексеевна, – Что-то вроде «Искусство – детям-сиротам». Опера и балет для детских домов. Приедут американские партнеры…

– И они должны впечатлиться, – ехидно перебила Кисонька, – Потому что детским домам опера и балет на фиг не нужны!

– Деточка, тебе переходный возраст в голову ударил, что ты из родного отца злодея делаешь? – Марья Алексеевна снова начала закипать, – Компьютеры и видики мы им еще в прошлом году дарили! Считаешь, детям станет плохо, если они кроме идиотской стрельбы на экране увидят что-то другое?

Кисонька смутилась.

– Ладно, ты права – мы не правы, – неохотно выдавила она.

– Я, вообще-то, ничего не говорила, – пробормотала Мурка.

– Но остается открытым вопрос – мы тебе зачем? – продолжала Кисонька.

– За тем, что на партнеров действительно надо произвести впечатление! Я не могу одна! Я должна хоть с кем-то посоветоваться – кого из артистов приглашать, какие номера, какие костюмы. А я в балете – не очень! Хожу, конечно, но специалисткой себя считать не могу.

– А мы чего – главные балетоманки страны? – изумилась Мурка.

– Ну все-таки Кисонька… – Марья Алексеевна замялась, – …танцует. Должна хоть как-то ориентироваться!

– Мама! – Кисонька чуть не упала, – Я не танцую! Я делаю ката! С оружием! С нунчаками! – она сунула маме под нос стянутые цепью деревяшки, – С боевым копьем! Теперь еще с булавой! Мне твоих балерин булавой… ориентировать?

Мурка откровенно заржала. Композиция с булавой была новой Кисонькиной фишкой. Впечатление на публику и судейство производила просто неописуемое. Сперва двое парней из их секции рукопашного боя с кряхтением и охами выволакивали на татами здоровенную, почти в Кисонькин рост деревянную булаву с неслабыми такими, хотя тоже деревянными, шипами. Потом выбегала Кисонька – тонкая хрупкая девочка с роскошными рыжими волосами в изумрудном кимоно под цвет глаз. Судьи начинали недоуменно улыбаться, предполагая что-то вроде комического номера. Кисонька бралась за веревочную петлю навершия… и мощным пинком ноги подбрасывала булаву в воздух. А дальше начиналось невообразимое – под собственным весом тяжеленная деревянная чушка выписывала петли и восьмерки над кружащей по татами девчонкой, и непонятно было, кто кого крутит: Кисонька – булаву, булава – Кисоньку. А потом булава с треском врезалась в толстый деревянный щит – и раскалывала его пополам.

И всякие придурки начинали орать, что девчонка не могла такого сделать, и выискивать надпил на обломках щита. Пока придурки были из публики, Кисонька стоически терпела, но когда на последнем чемпионате тоже самое объявил один из судей, сестра просто слетела с нарезки – раскрутила свою булаву заново и показательно раздолбала ею судейский стол. Кисоньку даже хотели дисквалифицировать. Выручил Спящий Дедушка, бессменный патриарх и учитель всех рукопашников, сказав, что дисквалифицировать спортсменку с формулировкой «за тяжкие телесные повреждения, нанесенные судейскому столу» как-то глупо.

– Убери от меня свои деревяшки! – отталкивая Кисонькину руку с нунчаками, фыркнула мама, – Уж с костюмами ты точно можешь посоветовать! А Мурке не мешало бы хоть немного поучиться, как общаться с людьми и вообще вести светский образ жизни – чтоб когда самой придется оформлять всякие мероприятия, над тобой не смеялись!

– Если кому-то вдруг не понравиться, как именно я веду светский образ жизни, я всегда могу дать ему в глаз! – философски объявила Мурка, кивая на гордо висящую на стене золотую медаль чемпионата Европы по рукопашному бою. В отличии от сестры любым, самым красивым ката она предпочитала кумитэ – схватку и желательно в полном контакте с противником.

– В конце концов, почему я должна вас уговаривать! – вскинулась мама, – Я не хочу идти к практически незнакомым людям сама, ясно? Их там целый оперный театр, а я одна!

– Такое впечатление, что они тебя всем оперным бить будут! А мы отбивать, – проворчала Мурка, уже понимая, что при такой постановке вопроса отмазываться дальше и впрямь некрасиво.

– Вот и отлично! – момент, когда ее девчонки сдались, мама уловила сразу же, – Одевайтесь, жду вас в машине! И Мурка… – она перевела мученический взгляд на дочь, – Никаких твоих любимых десантных штанов – все-таки опера!

– Джинсы, – железным голосом отчеканила Мурка, давая понять, что это максимальная уступка, на которую она согласна.

– И блузка! – быстро сказала мама, – Не свитер.

– Бе! – выказала свое отвращение к таким сугубо девчоночьим шмоткам Мурка, но спорить не стала.

– И чего она всякими дурацкими мероприятиями так заморачивается? – глядя на захлопнувшуюся за мамой дверь, пожала плечами Мурка.

– Работа у нее такая, – меланхолично пояснила Кисонька, – У американцев называется «company wife» – жена компании. Когда жена главы компании отвечает за имидж, спонсорство, благотворительность – но зарплату ей не платят.

– Если когда-нибудь сама замуж соберусь, четко предупрежу – его компании я не жена! – буркнула Мурка, – Тем более – на шару!

– Ты ж красится не будешь? – вытаскивая косметичку, спросила Кисонька, – Так позвони пока нашим, скажи, что мы сегодня не придем!

Мурка согласно кивнула и нажала на своей мобилке кнопку быстрого набора, подписанную коротко – Харли. Сокращенно от сложного имени Евлампий Харлампиевич – так звали боевого гуся, полноправного сотрудника, и в то же время символ частного детективного агентства «Белый гусь». Правда, ответить ей должен вовсе не гусь! Просто агентство и было той самой причиной, по которой близняшки приходили поздно по вечерам, а иногда сбегали ночью из дома, причиной, о которой они никак не могли рассказать маме! Даже самой продвинутой и демократичной маме вряд ли понравиться, что прославленное в их городе детективное агентство принадлежит на самом деле не загадочному бородачу с восточным прозвищем Салям, а ее дочкам! В компании с друзьями – шефом агентства и специалистом по кибер-преступности Вадькой, его младшей сестрой Катькой, и Севой, экспертом по финансовым махинациям (с Севой была одна проблема – финансовые махинации он не только раскрывал, но и проворачивал).

Прикрыв глаза, Мурка задумчиво вслушивалась в длинные гудки – вот сейчас, минуя парадный, для клиентов, офис ее звонок доберется до рабочей комнаты агентства, прячущейся за односторонним зеркалом.

– Детективное агентство «Белый гусь» слушает! – откликнулся несколько механический, как в автоответчике, голос.

– Свои, – мрачно буркнула в трубку Мурка.

Послышался щелчок – у телефона в рабочей комнате отключили модулятор голос и Севка весело поинтересовался:

– А раз свои – чего дома не сидите? В смысле, тут, на работе?

– Потому что мы как раз дома. А через пять минут мама утаскивает нас по своим благотворительным делам – в театр оперы и балета!

– Не самое плохое местечко, – также весело согласился Сева – видно, в агентстве спокойно, и особой работы для девчонок в ближайшее время не предвиделось.

– Можно подумать, ты там хоть раз бывал! – все еще мрачно буркнула Мурка – даже если их и не ждет новое расследование, изображать мамину свиту в переговорах с оперными дяденьками и тетеньками не хотелось.

– Да я постоянно там бываю! – искренне удивился ее замечанию Сева.

Даже Кисонька замерла с брасматиком у ресниц. Образ театрала – с программкой, биноклем и, чего уж мелочиться, сразу в смокинге и при бабочке! – восседающего в первых рядах партера, как-то не вязался с их привычным представлением о Севе!

– А на что ты туда в последний раз ходил? – осторожно поинтересовалась Мурка.

В трубке повисло короткое молчание – Сева вспоминал – и наконец торжествующе выпалил:

– На турецкую сантехнику!

– На чтоо-о? – протянула Мурка, одновременно лихорадочно пытаясь сообразить – может, это название какого супер-современного модернистского балета?

– На сантехнику! – нетерпеливо повторил Сева, – Этот твой театр свои помещения под всякие выставки-продажи сдает. Я только никогда не могу понять – зачем они там еще и танцуют? – спросил Сева и не дожидаясь ответа, отключился.

– Где вы купили такой замечательный унитаз? – сама себя спросила Мурка. И сама же себе ответила, – А в опере!

– Если они и сейчас сдали помещение под выставку, у них как раз найдется время оттанцевать по маминым детдомам, – философски заметила Кисонька.

Глава 3. Театр на замке

– Куда?

– В бутафорскую.

– Куда?

– В костюмерную.

– Куда?

– В гардеробную.

Пробегающие мимо окошка люди покорно останавливались. Сперва прижимали корочки пропусков к стеклу – сидящий там дедок в меховой жилетке навыворот дышал на болтающие на веревочке очки, тщательно протирал их тряпочкой, потом цеплял на нос и, похоже, прочитывал в пропуске каждую букву, включая прикрытые синим штампом «М.П.» – «место печати». Потом придирчиво сверял фотографию на пропуске со старательно улыбающейся в окошко физиономией владельца и наконец спрашивал – куда? Бутафор отчитывался, что в бутафорскую, а гардеробщица – что в гардероб. Дедок снимал очки, складывал их дужка к дужке и милостиво кивал – проходи. «Допущенный» оленьим прыжком кидался сквозь вертящийся, как детская карусель, турникет, а со следующим вся процедура начиналась заново.

– Куда?

– В туалет, – буркнула Мурка. На театральной проходной оказалось безумно холодно. Мурка кутала покрасневший нос в воротник куртки и вопросительно косилась на маму. Смысл ее косых взглядов заключался в следующем: на кой быть спонсором благотворительных спектаклей, если так мерзнуть? Но мама молчала – тоже как отмороженная – терпеливо пережидая скопившуюся у окошка очередь.

– В туалет специальные туалетные работники ходят – уборщицы называются, – наставительно сообщил дедок, – У вас есть удостоверение уборщицы?

– А все остальные куда ходят, если в туалет – только уборщицы? – очень серьезно поинтересовалась Кисонька – естественно, упустить такую тему она не могла!

– Замолчали обе! – цыкнула на них мама и мило улыбнулась дедку в окошке, похожему на агрессивного сторожевого филина, – Мы договаривались с вашим директором о встрече, он нас ждет.

Дедок в очередной раз совершил неспешный ритуал протирания очков, придвинул лицо близко-близко к стеклу, чуть не упираясь в него крючковатым костистым носом, и уставился на маму и девчонок немигающими глазами, точно пытался просверлить их взглядом насквозь. Потом сложил очки и монотонно сообщил:

– Пропуск давайте. Есть пропуск – пропускаю, нет пропуска – не пропускаю.

– Но ваш директор сам нас пригласил!

– По пригласительным – не пропускаю, только по пропускам, – также монотонно объявил дедок.

– Так позвоните директору, пусть он вам скажет…

– Директору не звоню – не положено и телефона не имею, – столь же обстоятельно сообщил дедок.

– Мам, сама позвони, – пожала плечами Кисонька и мама схватилась за мобилку как за спасательный круг – только прямоугольный и с экраном.

– Константин Григорьевич? Косинская Марья Алексеевна беспокоит. Мы договаривались о встрече, я стою у вас на проходной, а нас не пускают…

– О-у-у! – вопль директора в трубке можно было сравнить лишь с завыванием оголодавшего волка в чаще, – Там дядя Петя на проходной – ну дед такой в очках? Черт, какая неудача! Марья Алексеевна, милая, если я вас не встречу, он не пропустит, а у меня приехали из продюсерского агентства договариваться о гастролях – и я не могу человека оставить!

– Пришлите секретаря! – голос у мамы стал холодным – как воздух на проходной.

– Да ушла она! – досадливо воскликнул в трубке директор, – С утра еще к костюмерам спустилась…

– И что – заблудилась? – совершенно Кисонькиным тоном поинтересовалась мама.

В трубке воцарилось странное молчание:

– Не исключено, – наконец очень серьезно сказал директор, – Знаете что, дайте телефон дяде Пете…

– Не буду я брать! – шарахаясь вглубь коморки – и как только услышал сквозь стекло! – возопил дядя Петя и вжался в дальнюю стену, точно ему не мобилку протягивали, а гранату с выдернутой чекой, – По пропускам – пропускаю, по телефонам – не пропускаю!

– Ах ты ж черт! – снова повторил директор, – Сейчас что-нибудь придумаем, – и в трубке запикали короткие гудки.

– Ну и что нам теперь делать? – растерянно глядя на дочерей, спросила Марья Алексеевна и зябко обхватила себя обеими руками, – А я еще на вас блузки натянула вместо свитеров!

– А мы тебе об этом великодушно не напоминаем, – с выражением «я добрая и благородная девочка» сообщила Кисонька.

– Ага, рассчитываем, что ты сама вспомнишь – это по твоей вине мы вот-вот простудимся и умрем в страшных муках. И соплях. – шмыгнула носом Мурка, – Мам, ну что ты как маленькая! Что делать? Валить отсюда! А в детдома кукольный театр пригласишь, еще лучше выйдет!

– Не лучше! – раздался за спиной звенящий голос, – Что бы вы не планировали, ни с одним театром в городе у вас не получится лучше, чем с нашим! Потому что они все – отстой! Провинция! Только у нас – уровень! Наш Ваня Васильев сейчас в Большом ведущие мужские партии танцует! С самой Светланой Захаровой!

Мама и девочки обернулись. Придерживая на плече плотно набитую сумку, за спиной у них стояла очень худенькая, невысокая девочка лет пятнадцати-шестнадцати. Яркая куртка, собранные в хвост блестящие темные волосы, пестрые мохнатые наушники на голове – но тем не менее в девчонке было нечто неуловимо… взрослое. Может, в жестах, может, в непривычно твердом выражении лица? Умело, очень профессионально наложенная косметика старательно маскировала темные круги под глазами, какие бывают от переутомления и бессонной ночи. Выпрямленная в струнку спинка и откинутая головка излучали почти фанатичную гордость.

– Вам внутрь надо? – понижая голос до шепота, спросила девочка, окинула всех троих быстрым взглядом и неожиданно выпалив, – Хорошо, что вы худые! – она резко прилепила на стекло свой пропуск, отчеканив, – Балетная, на сцену! А это… – она кивнула на Марью Алексеевну и девчонок, – Наши новые девочки и педагог! Им – в отдел кадров!

– А сказали – к директору? – подозрительно буравя девчонку взглядом, прошамкал дедок.

– Ошиблись, – не дрогнув, пояснила девчонка, – Я их провожу! – и решительно толкнула турникет. Марья Алексеевна первой ринулась через лязгающую металлическую «карусельку».

– Спасибо большое, а то у вас сторож… уж очень суровый, – следом за девчонкой трусцой пересекая заваленный металлическими обломками и обрезками дерева дворик, пробормотала Марья Алексеевна. По голосу Мурка и Кисонька слышали, что мама здорово злиться, и изо всех сил сдерживается, чтоб ни капли этой злости не выплеснулось на выручившую их девочку. А все только по назначению – господину директору на голову.

– Ему всем театром год объясняли, что у тех, кто идет в отдел кадров, пропусков быть не может, – блеснув быстрой улыбкой объяснила девочка, – С тех пор родственники, приятели, знакомые просачиваются «через отдел кадров», – она засмеялась.

– Чего ж ваш директор нам не сказал, – хмыкнула мама.

– А он не знает – и вы ему, пожалуйста, не говорите, – девчонка снова заговорщицки улыбнулась, кивнула и быстрым танцующим шагом двинулась прочь, держа спину очень прямо и гордо неся голову.

– При театре хореографическая школа есть – наверное, учится, – пояснила мама девчонкам. Обе дружно пожали плечами – а то б они не догадались!

– Марья Алексеевна, милая, вы уже тут, а я пресс-центр послал вас встречать! – раздался громкий восторженный крик и средних лет мужчина, совсем не театрального, а скорее чиновничьего вида, приветственной побежкой кинулся к ним вдоль коридора.

– В полном составе послали? – сквозь зубы поинтересовалась мама, – И они тоже заблудились где-нибудь в этой… как ее… бутафорской?

– Не исключено, – ничуть не смутился директор, – Главное – что вы здесь! Сейчас мы с вами все обсудим, все решим… Прошу, прошу! – он подхватил маму под локоток и как паук муху поволок в сторону двери с табличкой «Директор».

Дверь распахнулась… и с треском захлопнулась у Мурки перед носом.

– Я, конечно, могу ее выбить, – задумчиво сказала Мурка, разглядывая потертый дерматин.

– Я так могу ее просто открыть, – ехидно уведомила ее сестра, – Но кажется мне, мама уже не сильно нуждается в группе поддержки. Если сейчас она нас внутрь не позовет…

Обе прислушались – слов не разобрать, но сквозь дверь слышался энергично-напористый голос Марьи Алексеевны и успокаивающее бормотание директора.

– Все, раздухарилась мама, – удовлетворенно кивнула Мурка, – За то, что она нас заставила слишком легко одеться, этот директор ответит по полной! Зачем только было нас с собой тащить?

– Неустойчивая взрослая психика, – философски вздохнула Кисонька, – Никогда не знают, чего хотят. Будем тут торчать?

Девчонки огляделись. С задней, непарадной стороны оперный театр, как ни странно, больше всего походил на мелкую фабрику – обшарпанный, крытый линолеумом холл и расходящиеся в обе стороны коридоры, выкрашенные синей масляной краской. Для полноты сходства вдалеке что-то жужжало и бухало, точно станок работал, а на стене висел оставшийся еще с советских времен стенд с заголовком «Соцсоревнование».

– Интересно, в чем они в ту пору соцсоревновались?

– Народная артистка Перетятькина взяла на себя обязательство взять на две ноты выше, – меланхолично предположила Кисонька. Девчонки хихикнули – скорее чтоб не молчать, а не потому, что действительно смешно. Торчать в коридоре под дверью было невыносимо скучно – и снова холодно.

– Давай сбежим? – предложила Мурка, – Еще к ребятам в офис успеем!

– Ты маму не знаешь? – покачала головой Кисонька, – Если мы останемся – она будет виновата, сбежим – мы будем виноваты. Обязательно окажется, что вот сразу после того как мы удрали, ей срочно потребовался наш совет, помощь, подсказка, а мы, такие нехорошие, слиняли, как поддельные джинсы!

– Тогда давай тут побродим! А понадобимся – она нам позвонит! – сказала Мурка и ее зеленые глазищи вспыхнули азартным блеском, – Не может быть, чтоб не нашлось чего поинтереснее этого крашенного коридора!

– Тише! – Кисонька вдруг вскинула ладонь и к чему-то прислушалась.

– Что, мама?

– Нет… Музыка. Слышишь? А пошли! В случае чего, скажем, туалет искали и заблудились! – решительно согласилась Кисонька и первой двинулась по коридору.

Глава 4. Не обижайте белых лебедей

Обшарпанная лестница, с перилами и ступеньками как в подъезде старого дома, еще больше создавала впечатление то ли почти разорившейся фабрики, то ли заброшенной конторы. Но музыка все еще звучала – слабо-слабо, едва слышно.

– Вверх или вниз? – спросила Мурка, разглядывая лестницу – ощущение, что они в театре, исчезло напрочь – ей казалось, куда бы они не пошли, наткнуться на какие-нибудь станки или старые компьютеры или еще что-нибудь такое… Но только не на сцену!

– Кажется, там, – Кисонька неуверенно ткнула пальцем вверх и вбок, потому что музыка и впрямь сочилась то ли из-под потолка, то ли из-за стены…

Пожав плечами, Мурка начала медленно подниматься по лестнице. Новый коридор оказался также выкрашен линялой синей краской, только вместо дверей в нем зияли проходы – пустые арочные проемы, за которыми извивались такие же скучные и безликие коридоры.

– Клубок к перилам привяжем или будем мелом пометки делать, чтоб вернуться? – поинтересовалась Кисонька.

– Крошки разбрасывать, как Мальчик-с-Пальчик, – хмыкнула Мурка, – Тогда в самом крайнем случае нас найдет очень злая и агрессивно настроенная уборщица! Брось, Кисонька, если заблудимся, просто пойдем обратно! – и она решительно шагнула в первый попавшийся проем.

Перед ней стояли станки. Со здоровенными сверлами, дисковой пилой со зловещими зубцами и жутковатыми тисками. На стенах развешаны блестящие, а иногда наоборот слегка подернутые коричневой ржавчиной инструменты, отчаянно напоминающие орудия пыток. У стены громоздились листы фанеры и штабеля пенопласта.

– Наверное, тут декорации делают, – предположила Кисонька – судя по тону, она старательно пыталась разжечь в себе восторг по поводу пребывания в святая-святых театра – но горело как-то плохо. Можно сказать, чадило и гасло.

– Или табуретки для продажи на тех выставках, про которые Севка говорил, – мрачно буркнула Мурка. – Вон там еще дверь, – кивая на противоположный конец столярного цеха, предложила она. Не поворачивать же обратно. Аккуратно лавируя между станками, они прошли цех насквозь. Кисонька злобно шипела сквозь зубы – мелкая древесная пыль с пола покрыла ее сапожки серо-коричневым налетом. Сейчас наверняка ругаться начнет, что обувь запачкали, а ничего особенного так и не нашли. Мурка толкнула створку…

– Блин, офигеть! – невольно вырвалось у нее. Она поглядела на сестру – и поняла, что ворчания насчет обуви не будет! Так долго ожидаемый восторг вспыхнул сразу, столбом взвиваясь под высокий потолок.

Вырастая прямо из все той же, покрытой унылой синей краской стены, торчала старинная каменная башня, увенчанная изящным резным балкончиком. С другой стороны едва заметно покачивались на сквозняке могучие горы – и тихонько шелестели. Тускло поблескивал золотом и самоцветами величественный трон. Связанные, как пучок хвороста, в углу прислонились копья, а в здоровенном картоном ящике насыпом лежали мечи – могучие двуручники, короткие римские гладиусы, изящные шпаги. Рядом со стопочкой зубчатых королевских корон, сложенные друг в друга, как пустые цветочные горшки, красовались рыцарские шлемы. Здоровенный, как ангар, зал был до отказа забит вычурной старинной мебелью, бронзовыми светильниками (при ближайшем рассмотрении оказавшимися деревянными), мраморными арками (опять же при ближайшем рассмотрении – из раскрашенного картона) и ажурными калитками из гнутой проволоки. Груда покрытых серебряной краской доспехов из папье-маше громоздилась на ярко-красном сидении лаковой пролетки.

Мурка немедленно нацепила на себя средневековые рыцарские доспехи и увенчала их римским шлемом с роскошным султаном. Кисонька выбрала самый тоненький из королевских венцов и со скромным достоинством уселась на трон. Мурка щелкнула ее на телефон. Изучив башню подробнее, на балкон решили не лезть – еще обвалится, а вот с мечами на фоне гор сфотографировались.

– Дальше пошли! – чуть не подпрыгивая от нетерпения потребовала Кисонька.

Лавируя между картонными сундуками, прикидывающимися, что они из железа, и натурально деревянными стульями кверху ножками, девчонки двинулись дальше, обогнули здоровенный, как дом, резной шкаф… Кисонька сдавленно застонала, прикрывая от восторга глаза:

– Скажи мне, что я не сплю!

– Да-а, – протянула Мурка, – Это место, конечно, для тебя!

На длинных, как в магазинах, стойках висели костюмы. Шитое переливающимися камнями платье с широкой и круглой, как шатер, юбкой красовалось на манекене – матерчатая «шея»-обрубок торчала из отороченного золотыми кружевами декольте. На другом манекене вольготно раскинулась горностаевая королевская мантия. Тяжелыми бархатными складками до полу с отдельных вешалок спускались два богатых сарафана: один маленький, изящный, точно сшитый на девочку, а второй таких размеров, что его запросто могла надеть дальняя родственница тетя Альбина, которую муж ласково называл Бронтя – сокращенно от бронтозавр.

Вытянув руки, как сомнамбула, с фанатичным блеском в глазах Кисонька двинулась к вешалкам… И вдруг остановилась, разочарованно выпятив губу.

– Ты чего? – врезалась ей в спину Мурка, глянула сестре через плечо и тут же с интересом хмыкнула. Шагнула поближе…

Костюмы менялись. Шаг – золото и камни перестали искриться, превращаясь в стекляшки и обтрепанную тесьму, еще шаг – в роскошном мехе боярской шубы стали заметны прорехи, еще – и мех оказался вовсе не мехом. Мурка с любопытством потерла между пальцами бархат сарафанов – на ощупь ткань была тонкой и грубой. Но окрашено здорово, ничего не скажешь!

– Все нормально – костюмы должны со сцены смотреться, а не вблизи, – бросила она Кисоньке, – Не думала же ты, что их и вправду из золота шьют?

– Если бы ты любила одеваться как я – ты бы меня поняла! – сказала сестра с упреком – словно Мурка виновата, что ни один туалет при ближайшем рассмотрении не оказался настоящим королевским платьем. Кисонька пошла вдоль стойки, время от времени с опасливой осторожностью дотрагиваясь до камзолов, римских тог и бальных платьев.

– Нет, вот этого я уже выдержать не могу! – вдруг объявила она, вытаскивая из середины спрессованных между собой костюмов белое платье с похожей на колесо жесткой юбкой-пачкой. – Ты должна меня в этом сфотографировать!

– Больше всего на марлю смахивает, – критически оглядывая находку, высказалась Мурка.

– На фотке не видно, – отмахнулась Кисонька, – Выложу «вконтакте», буду говорить, что это я в «Лебедином озере»!

– Ну да, ну да… – насмешливо покивала Мурка, – И спортом она занимается, и английский знает, и балет танцует – какая девушка, офигеть!

– И офигеют! – в голосе Кисоньки слышалась непреклонная решимость поднять свой рейтинг «вконтакте» на недосягаемую высоту. – А если еще снять чуть-чуть подальше, чтоб лицо не очень видно, можно фотку… – она вдруг осеклась, но Мурка хорошо знала свою сестру.

«Можно фотку Большому Боссу послать», – мысленно закончила она. Парней безжалостная Кисонька меняла как колготки – день относила, порвала, выкинула, достала новые – желающие водить ее в кино, покупать мороженное и провожать домой никогда не переводились. Но загадочный английский компаньон их агентства, известный остальным сыщикам «Белого гуся» только по нику Большой Босс оставался Кисонькиной вечной и неизбывной любовью. Может, потому, что она его никогда не видела в реале, а может, потому что Босс реально крут – агентство не раз распутывало самые безнадежные дела, получая от него информацию то считанную с французского спутника-шпиона, то вытащенную из засекреченных баз данных английской разведки, а то перехваченную из переговоров агентов ФБР. Больше всего на свете Кисоньке хотелось хоть как-то, хоть что-то узнать о реальном человеке, прячущимся за ником, а больше всего она боялась, что он хоть что-то узнает о ней! В первую очередь, что ей – четырнадцать лет, и то недавно исполнилось!

Кисонька тем временем торопливо скинула куртку, стянула джинсы и передергиваясь от холода влезла в ледяное на ощупь платье.

– Та девочка на проходной еще говорила, что мы с тобой худые! – безуспешно пытаясь стянуть не сходящуюся на талии застежку, досадливо фыркнула Кисонька, – Надо на диету садиться!

– А потом тебя соперники с татами будут не выбивать, а выдувать! Вот так – фу-у! – демонстративно дунула Мурка.

– Ладно, щелкай! – оставила напрасные попытки Кисонька и застыла, по-балетному вскинув руки над головой.

Мурка нацелила на нее объектив, стараясь, чтоб в кадр не попали торчащие из-под пачки высокие сапоги, и тут же досадливо тряхнула головой:

– Волосы! Балерины их в такую гульку на затылке собирают!

– Я заколок не взяла! – чуть не плача, пробормотала Кисонька. Отчаянно огляделась по сторонам – и с радостным воплем кинулась к крючку, на котором висела крохотная шапочка, украшенная пушистыми перышками, – Пойдет! – она напялила шапочку, кое-как завернув под нее волосы. – Давай скорее, а то я сейчас насмерть замерзну!

Мурка снова нацелилась снимать… и замерла, напряженно прислушиваясь.

К ним приближался топот шагов – быстрых, легких, стремительных, точно кто-то несся во весь дух, невесомо лавируя между старыми декорациями. Следом затопали еще одни – эти тяжеловесно грохотали по скрипучим доскам пола, бегун спотыкался, цепляясь за мебель, с сухим треском врезался в декорации, и шаги бухали дальше.

– Ну вот, сейчас скандал будет, что ты пачку надела! – опуская мобилку, сдавленным шепотом пробормотала Мурка.

– Сюда! – хватая свои вещи, скомандовала Кисонька и запрыгнула на громадную деревянную кровать под балдахином. Мурка прыгнула следом, дернула балдахин из рыхлого плюша – винно-красная ткань с сухим шелестом развернулась по толстой дубовой палке, прикрывая девчонок. Не очень надежно – ткань просвечивалась от ветхости, а посредине красовалась дыра с неровными краями. Если ее прогрызла моль, то размером с хорошую летучую мышь.

Топот приближался. Сквозь дырку в балдахине близняшки увидели как из-за стоек с костюмами выскочила девочка… девушка… непонятно. Маленькая, тоненькая, одета в такую же пачку-колесо и шапочку с перышками, что и Кисонька, только на ногах не сапоги, а как положено, балетные тапочки с лентами. На бегу девочка оглянулась – и стало ясно, что бежит она вовсе не для удовольствия. Ей было страшно, отчаянно, смертельно! Тяжелые шаги преследователя топотали совсем близко… Девочка вихрем рванула мимо кровати…

– Ага, попалась! – раздался злорадный мужской голос и растопырив толстые, как окорока, лапищи, низенький, квадратный, бомжеватого вида мужик кинулся ей наперерез.

Как белый призрак, девочка метнулась назад…

– Держи ее! – взревело из-за декораций и с грохотом повалив стойку с костюмами, выпрыгнул второй такой же бомжеватый, только длинный и тощий, как веревка, небритый тип.

Преследователи ринулись на свою жертву с двух сторон, казалось, сейчас они ее просто расплющат… И тут девчонка сделала такое, что близняшки глазам не поверили! Она взлетела! Распластавшись в длинном, сказочно красивом прыжке, легко, как птица, она пронеслась между преследователями. Квадратный и тощий врезались друг в друга и шлепнулись на пол – рядом на полочке тонко зазвенели стеклянные бокалы на золоченом подносе.

«Классно прыгнула!» – подумала Мурка, – «Только не туда!».

Действительно, девчонка вырвалась от квадратного и тощего – и сама загнала себя в ловушку. Путь ей преграждал здоровенный круглый стол с намертво закрепленным на нем бутафорским ужином, а за столом была стена.

– Ах ты ж… – выругавшись, квадратный вскочил и снова растопырив лапы, двинулся на девчонку. Рядом с кряхтением поднимался тощий. Девочка попятилась – и вспрыгнула на стол. Замерла, балансируя на самом краю. Только сейчас близняшки сумели разглядеть ее лицо – та самая, что провела их в театр! Мурка и Кисонька переглянулись. Мурка увидела азартно сверкающие глаза сестры и ухмыльнулась – широко и, как она знала, неприятно. Никому из тех, кто видел такую ее ухмылку, не нравилось!

Квадратный и тощий замерли у стола, бдительно ловя каждое движения девчонки.

– Ну чего ты! – голосом фальшивым, как отпечатанный на принтере доллар, пробормотал вдруг квадратный, – Чего сматываешься – мы тебе ничего поганого не сделаем!

Тощий неистово закивал, подтверждая слова подельника.

– Посидишь под замком денька два, ну три… Мы тебе даже попить-пожрать оставим!

Тощий снова подтвердил – тряхнул целлофановым кульком, из которого торчало горлышко пузатой бутылки с минералкой.

– А потом – не боись! – выпустим! – и видно, посчитав, что сказали достаточно, медленно двинулись к столу, рассчитывая ухватить девчонку за ноги.

Та снова прыгнула. Прямо над головой у квадратного.

В какой-то миг прячущиеся за балдахином близняшки были уверены, что она сбежит – девочка легким перышком пронеслась над преследователем, четко приземлилась на скрещенные ноги… Изогнувшись, как червяк, тощий вцепился девчонке в край пачки. Она рванулась изо всех сил, упала на колени возле самой кровати с балдахином, пискнула, как мышонок, попыталась брыкнуть преследователя ногой…

– А ну, кончай брыкаться, а то по башке огребешь! – гаркнул квадратный, бросаясь приятелю на помощь…

Стоящая у кровати деревянная ширма, расписанная пестрыми павлинами и огнедышащими драконами, вдруг зашаталась, точно ее кто толкнул. И шумно рухнула на спины тощему и квадратному.

Из под балдахина высунулись две пары рук – тонких, но, видимо, сильных, потому что без особых усилий ухватили девчонку за плечи – и в одну секунду она скрылась под винно-алым плюшем. Ширма с грохотом отлетела, тощий вскочил, квадратный поднялся на колени… Из-под прикрытия кровати выпрыгнула девочка в балетной пачке и помчалась прочь…

– Удирает, стервь! – таким же тонким, как он сам, пронзительным голосом завопил тощий.

– Ничё, не удерет! – пробасил квадратный, кидаясь в погоню.

Край алой ткани приподнялся и из-под него выглянули две головы – одна с ярко-рыжими, поднятыми в «конский хвост» волосами, вторая в сбившейся белой шапочке с перьями, из-под которой выглядывали волосы черные, гладко зачесанные и собранные в тугой узел на затылке.

– Бежим за ними, скорее! – прошептала девчонка, – Они ее обидят!

Мурка иронически приподняла брови, намереваясь выразить сомнения на тему кто на самом деле кого обидит… и звучно хлопнула себя ладонью в лоб:

– Точно, бежим! Я ж обещала ее пофоткать! – схватила маленькую балерину за руку и поволокла за собой.

Квадратный чувствовал, что задыхается – девчонка бежала впереди, вроде бы не отдаляясь, но и поймать ее не удавалось. Раз пять ему казалось, что он вот-вот ухватить беглянку, но девчонка мгновенно проскальзывала между декорациями, снова оказываясь недосягаемой.

– Ничё, догоню! – азартно пропыхтел квадратный. Его пальцы в очередной раз потянулись к краю белой пачки – и опять схватили пустоту. Но девчонка испугалась – запищала, заозиралась – и нырнула за здоровенный шкаф. Квадратный замахал руками, показывая приятелю, что шкаф надо обходить с двух сторон. Почему-то он был уверен, что девчонка больше не бежит, а затаилась за шкафом и трясется от страха. Наверное, потому что не слышал громкого топота ног. Смутная мысль мелькнула в голове – а вроде, раньше не шибко топотала? Вроде, в балетных тапочках каблуков не имеется? Удивленный, он сунулся за шкаф…

Маленький жилистый кулачок вылетел ему навстречу… а еще где-то поблизости затаился конь. Потому что кулаком, тем более девчачьим, так врезать невозможно! Так только конь копытом! Кованным!

Квадратный собрал глазки в кучку и приник к шкафу, ища в нем поддержки и опоры. Кисонька крутанулась на пятке – с другой стороны шкафа на нее обалдело пялился тощий. Впрочем, балдел он не долго – глухо выматерился, отшвырнул пакет с продуктами и вскинув над головой кулак, кинулся на девчонку. Кисонька прыгнула в сторону, пропуская его мимо. Мысленно выругалась сама – не приходилось ей еще драться в декораторских, чуть не врезалась в сложенный у стены штабель бревнышек. Она подхватила верхнюю дровеняку – все-таки с оружием привычнее! – успела удивиться, что та почти ничего не весит, но рука уже двигалась сама. Кисонька огрела тощего бревном по загривку. С сухим шелестящим треском бревно переломилось, блеснув на изломе белизной пенопласта. Тощий нечленораздельно взревел и развернулся к девчонке. Его квадратный приятель отлип от шкафа, сфокусировал на Кисоньке красные от ярости глаза и целеустремленно ринулся в атаку.

– Виновата, ошиблась, – отбрасывая пенопластовое бревнышко и отскакивая назад хладнокровно извинилась девчонка, – Сейчас исправлюсь. – и подхватила прислоненное к стене копье.

Копьецо тоже оказалось безобразно легким и тонким, зато гибким!

– Во дура-девка! – прохрипел квадратный, – Положь ковырялку – все едино нам от нее ничего не сделается! На ей шильце не настоящее, а крашенное!

– Если б, как вы выражаетесь, шильце, было настоящим, вы б стали холодным, мертвым и в кровище! – вежливо пояснила Кисонька, – Но зачем нам такие крайности – вы вполне меня устроите живой… но в синяках!

И они завертелись! Кисонька юлой пронеслась между противниками, а копье вертелось вокруг нее, точно лопасть вертолета! Банг! Гибкий кончик чувствительно хлопнул квадратного по уже пострадавшей голове. Джанг! Упруго дрожа, хлестнул тощего поперек фигуры. Хлоп! Обратным ходом заехал квадратному по плечам! Данг! Подсек тощему коленки.

– Ямэ3*! – выкрикнула Кисонька, в мгновение ока оказываясь за спиной своих противников. Слетевшая с головы шапочка с перышками осталась сиротливо валяться на полу.

Держась за голову (квадратный) и за живот (тощий) медленно повернулись – и во все глаза уставились на разметавшиеся по плечам девчонки роскошные ярко-рыжие волосы.

– Гляди, рыжая! – судорожно сглатывая подступающую к горлу тошноту, прохрипел квадратный, – А нам вроде черную велели брать!

– Была вроде черная… – с сомнением пробормотал тощий, – Эй, девка, ты откуда взялась? Ты кто?

– Призрак оперы! – уведомила их Кисонька, оценила непонимающее выражения лиц и прокомментировала, – Так, шутка не удалась. Тогда более доступно – я конь! Но без пальто!

При упоминании коня квадратный почему-то вздрогнул и попятился.

– Лошадке холодно! – делая шаг вперед, агрессивно уведомила его Кисонька, – Лошадка греться будет! Хаджимэ4*! – и тупой деревянный наконечник копья атакующей змеей прянул вперед – в плечо, в грудь, в живот тощему, в ноги, в живот, в лоб – квадратному.

Оба дико заорали, шарахнулись, развернулись – и ринулись в разные стороны.

За спиной квадратный услышал свист рассекаемого копьем воздуха и понял, что ему не уйти! Страшная рыжая стояла прямо перед ним, а еще у него в глазах двоилось, потому что рыжая была отдельно… а ее пачка почему-то отдельно!

– Кисонька, давай! – завопила рыжая, зачем-то вскидывая руку с мобилкой…

В затылок квадратному что-то ударило с силой крепостного тарана, в глазах вспыхнуло… и он провалился в темноту.

– Да-а, – протянула Мурка, переступая через бесчувственное тело квадратного и на всякий случай проверяя пульс у валяющегося на полу тощего, – Пожалуй, это была самая оригинальная постановка «Лебединого озера» за всю историю мирового балета. Правда, закончилось прямо на первом акте, потому как такой принцессе никакой принц в помощь не нужен, она сама любого колдуна укантропупит! – и она повернула мобилку, показывая застывшую на экране картинку.

Растянувшись на полный шпагат, в воздухе завис «белый лебедь» – со вздыбленными рыжими волосами, в задравшейся чуть не до ушей пачке и со зловеще поблескивающим копьем в руках! Каблуки высоких черных сапог впечатывались в затылки двух напрасно пытающихся удрать мужиков!

Глава 5. А прима кто?

– Ну и чего им от тебя надо? – по-прежнему держа мобильник в руках, Мурка повернулась к спасенной девчонке, – У вас тут что – регулярно по театру балерин ловят? Вроде разминки?

– Она хочет меня убить, – замороженным голосом сказала девчонка и глаза ее были совершенно пусты, а лицо застыло, как гипсовая маска.

Мурка пожала плечами – понятно, отходняк, в просторечии именуемый шок.

– Не она, а они! – поправила Мурка, в подтверждение своих слов тыкая носком ботинка в бесчувственные тела на полу, – Не надо так нервничать – каждого нормального человека хоть раз в жизни кто-нибудь да хочет убить, – снисходительным тоном опытного бойца, которого пытались убить не раз и не два, поведала Мурка.

– Если никто и никогда не хочет тебя убить, значит, ты толком и не живешь, – поддержала мысль Кисонька.

Неожиданно эти философские рассуждения подействовали – лицо маленькой балерины немножко отмякло, в глазах промелькнул проблеск какого-то смутного чувства.

– Просто далеко не всегда тот, кто хочет убить, действительно это делает – иначе у нас бы на всех улицах трупаки валялись! – продолжала рассуждать Мурка, – А эти так вообще тебя вроде похитить собирались? И запереть где-то?

– Она хочет меня убить! – повторила девчонка, и теперь в этом восклицании крылась настоящая бездна возмущения.

Мурка с Кисонькой переглянулись. Та-ак. Похоже, валяющиеся на полу мужики не просто гонялись за девчонкой – был заказчик. Заказчица!

– А вы их… побили! – девчонка оживала на глазах – теперь в ее голосе звучало изумление, – Как ты смогла? – она недоверчиво уставилась на Кисоньку, – Девочка не может отлупить двух взрослых мужчин!

Кисонька снисходительно усмехнулась:

– Мужчин – действительно не может, но этим до «мужчин» надо втрое меньше есть, бросить пить, и… хотя бы в мячик во дворе играть, что ли…

– А теперь, может, объяснишь нам, кто такая «она» и почему она хочет тебя убить? – вкрадчиво осведомилась Мурка, незаметно нажимая кнопку на своей мобилке. Ребят не нужно предупреждать, просто сейчас зазвенит особый, тревожный звоночек – и в рабочей комнате детективного агентства «Белый гусь» услышат все, что эта балеринка скажет!

– Ритка, конечно! – выпалила девочка, – Понятно – почему! Потому что Лена Матвейчук беременна!

…– У вас получится целое турне по Великобритании! Четыре спектакля в Манчестере, еще четыре – в Брайтоне, и неделя в Лондоне! – выплывая из кабинета впереди директора соловьем разливался толстенький представитель продюсерского агентства, – И это еще не окончательное предложение! У вас ведь, кажется, через два месяца гастроли в Китае? – главный балетмейстер и директор дружно, как по команде кивнули и полная физиономия агента расплылась в сладенькой улыбке, так что маленькие глазки утонули в щеках, и он сам стал похож на китайца, – Вот и чудесно! Если вы будете иметь успех и прессу – позитивную, конечно! – может, предложат еще Кардифф и Эдинбург, они пока не уверены… Но вы же понимаете, что англичанам надо дать все самое лучшее! – ласковость не исчезла, но вроде бы спряталась, уступая жестким, почти стальным интонациям, – Так что нужна эта ваша… знаменитая… Первая прима! Которая в «Щелкунчике» такая любящая, в «Лебедином озере» такая страстная, а в «Княгине Ольге» такая решительная! Я отлучусь ненадолго… – он озабоченно поглядел на часы, – У меня тут поблизости, в ресторанчике, встреча с одной этнической фолк-группой – фолк сейчас на подъеме! – важно пояснил он, – Я с ними быстренько решу, а к спектаклю вернусь – посмотрю, понравиться ли все это англичанам! – он плавно повел рукой вокруг, точно собирался продать англичанам весь театр вместе с труппой, закутался в пальто и потрусил к выходу.

Директор и главный балетмейстер остались стоять, неотрывно глядя друг на друга. Из теней коридора отделилась еще одна тень и Зоя Павловна присоединилась к ним.

– Ну и как я ему скажу, что наша любящая-страстная еще и такая беременная? – уныло спросил директор.

– Не могла подождать чуть-чуть! – жалобно-злобно пробормотал балетмейстер, – Хоть бы до гастролей в Китай! А она точно не сможет танцевать? – еще жалобней протянул он.

Зоя Павловна покосилась на него как на полного идиота.

– Боюсь, даже ваш гений, Александр Арнольдович… – при людях она всегда называла мужа официально, по имени-отчеству, – Не создаст балет достаточно модернистский, чтоб задействовать в нем балерину на шестом месяце!

– Глупости! – рявкнул директор, – Заграницу надо возить классику! С модерном они и сами управляются – чтоб не больше трех человек на сцене! А на большие классические постановки не замахиваются – и школа не та, и народу много требуется, и декораций, одних костюмов штук триста на каждый спектакль! Три состава, три балерины танцуют «Княгиню Ольгу», три Игоря, три Святослава и на каждого свой костюм! – директор вдруг сбился на мрачное бормотание – точно зазвучал щелкающий у него в голове калькулятор, – И все костюмы Матвейчук теперь можно выкинуть!

– Ну да, конечно, экономнее было бы, если б все примы в одну пачку втискивались! Желательно одновременно! – злобно процедил балетмейстер, окидывая директора уничтожающим взглядом – какой-то чиновник будет им, балетным, объяснять какие спектакли ставить, и костюмами попрекать!

– А кордебалет в «Лебедином», например, мог бы одну пачку по рядам передавать! – подхватила Зоя Павловна. – Из рук в руки… Или как сказать – от талии к талии?

Но директор слишком давно работал в театре, чтоб эти насмешки могли его смутить:

– Хорошо, значит, Матвейчук выпала по крайней мере на сезон. Кого вы предлагаете? Тасю?

– Тася, конечно, милая девочка… – начала Зоя Павловна.

Прячущаяся за поворотом коридора Настя не столько услышала, сколько почувствовала, как Ритка злорадно хихикнула – если о балерине нечего сказать, кроме того, что она милая девочка, значит, балерина она никакая!

– Так что нам делать без Матвейчук? – взорвался директор, – Все отменяем? Китай, теперь Англию – тоже? Будем гастролировать исключительно по местным детдомам – мне тут одни благотворители предлагают, сейчас договариваться придут…

– Далась им эта Матвейчук! – вдруг тихо, себе под нос, но от того не менее злобно процедила Ритка, – Можно подумать, других балерин в театре нет! – и она гордо задрала голову, – Да если б Лена за Зой-Палыного Димочку замуж не выскочила, фиг бы главные партии танцевала!

В коридоре вдруг воцарилась какая-то странная, неожиданная тишина… И прежде, чем Настя успела сообразить, что бы это значило, из-за поворота коридора мгновенно и неслышно выскользнула Зоя Павловна. За ней маячил балетмейстер, а следом уже с шумом и топотом подоспел директор.

– А, подружки-соперницы… – хмыкнул балетмейстер, – Подслушиваем? Оттачиваем навыки выживания в театре?

– Мы не подружки! – рявкнула Ритка.

– Мы не соперницы! – одновременно пискнула Настя. Отрицать, что подслушивали, ни одна не стала.

– Какая ты мне соперница! – тут же накинулась на нее Ритка, – Сперва балет танцевать научись, Жизель полудохлая!

– А ты, малявка, школьница, уже мнишь себя балериной? – зловеще, как в фильмах ужасов, нависла над Риткой Зоя Павловна.

– Да! Мну! То есть, мню… Считаю! – наконец выправилась Ритка, – Ваша драгоценная Матвейчук Машу в «Щелкунчике» в четырнадцать станцевала, а Одетту-Одиллию в пятнадцать!

– И что характерно – в ту пору она совсем не была женой моего Димочки, – голосом, ласковым, как удавка палача, сообщила Зоя Павловна, – Димочка из Японии к нам вернулся через год после того, как Лена стала примой!

Но Ритку оказалось не так просто смутить:

– Мне тоже уже пятнадцать!

– И что… – поинтересовался директор, недоверчиво глядя то на балетмейстера, то на Зою Павловну, – Она будет танцевать?

– Ну-у… – несколько неуверенно протянул Александр Арнольдович, – Собственно… Большинство хороших балерин именно так и начинали.

Ритка едва слышно выдохнула – точно все это время просто не дышала. И тут же горделиво вскинула голову, давая понять, что уж она-то не просто хорошая балерина!

– С «Лебединым озером», конечно, проблемно, – продолжал бормотать балетмейстер, – По настоящему Одетту-Одиллию5* в пятнадцать еще не вытанцуешь – «физики» не хватит, кости детские… Но чем раньше начнешь, тем лучше получится потом…

– Нам нужно не потом! Нам нужно в Китае и Англии, пока не вернется Матвейчук!

Зоя Павловна вдруг отвернулась и принялась крайне внимательно разглядывать стенку – точно там что интересное нарисовано.

– У нас есть два месяца, – уже одобрительнее поглядывая на Ритку, сказал балетмейстер, – Мы везем «Щелкуна», «Спящую», «Лебединое», «Княгиню Ольгу» и «Ночь перед Рождеством» – последние два хоть и не классика, современная хореография, зато национальная экзотика, народу много, все как вы заказывали, господин директор!

– Не я! – возмутился директор и благоговейно закончил, – А принимающая сторона!

– Партии она, в принципе, знает. Работать по две репетиции в день и сразу ввести девочку в спектакли – да хоть прямо сегодня вечером в «Лебединое», чтоб обкатала на сцене! Думаю, можно рискнуть. – бодро заключил директор, – Все равно другого выхода нет!

– Да, работать придется очень много, – тихо согласилась Зоя Павловна. Она пристально посмотрела сперва на горделивую Ритку. Потом на съежившуюся у той за спиной Настю, – Могилева… – глядя на Настю, и только на Настю, сказала она, – Ты как после вчерашнего падения – в норме?

– Д-да, Зоя Павловна, – заикаясь, пробормотала Настя. Хотя на самом деле внутри у нее и сегодня еще все тряслось и екало, а ночью снова снилось, что она падает в могилу – только на этот раз самую настоящую! – и она просыпалась с криком, пугая родителей.

– Тогда иди переодевайся. – так же тихо сказала Зоя Павловна.

– В… В кого? – еще больше заикаясь, пробормотала Настя.

– В Одетту. Потом в Одиллию. Потом в Жизель, – усмехнулась Зоя Павловна, – Возьмешь костюмы Матвейчук – костюмерша их подгонит. Сперва отрабатываем сольники и дуэты из «Лебединого» для сегодняшнего спектакля – партию ты знаешь. Потом перерыв, немножко погоняем «Жизель» на завтра – и вечером выходишь в «Лебедином». – и повторила, – Придется много, очень много работать. – круто повернулась на каблуках – стройная, изящная, с отточенной балетной походкой.

– Я тоже умею много работать! – отчаянно крикнула ей вслед бледная от унижения Ритка, – Я умею работать лучше Могилевой!

Зоя Павловна обернулась.

– Вот и работай! – очень спокойно порекомендовала она, – Пока вот отсюда… – и она уперла тонкий палец Ритке в лоб, – …не отвалится та звезда, которую ты слишком рано нацепила!

И она зацокала каблуками прочь. Балетмейстер помялся – и пошел следом. Директор пожал плечами и доверительно спросил:

– Знаете, чем отличается наш театр от дурдома? – и сам же ответил, – В дурдоме хотя бы директор нормальный! А я с вами уже давно рехнулся – еще когда Матвейчук примой становилась! – и он скрылся в своем кабинете.

Опасливо покосившись на Ритку Настя бочком-бочком двинулась прочь. Ее схватили за плечо – и с силой шарахнули спиной об стену. На голову выше Насти, Ритка нависла над ней. Настя вдруг почувствовала, что даже под натянутой поверх толстого свитера курткой покрывается ледяным потом – лицо Ритки, с оскаленным ртом и злобными, сузившимися в щелочки глазами, просто до безумия походило на морду гиены, которую Настя как-то видела по телевизору (потом старалась ходить в туалет только с девчонками – ей казалось, что гиена караулит в темных коридорах театра и стоит выйти одной из репетиционного зала, накинется и сожрет). Накинулась…