Охота бесплатное чтение

Кирилл Цыбульский
Охота

Пролог

Ворота открылись.

Маленькие детские ножки ступили на холодную почву и ринулись в глубину леса. Сухие ветви кололи ступни так, что бежать становилось труднее с каждым метром. Лес тянулся без конца: одинаковый и холодный. Пар изо рта густел от разгоряченных страхом легких.

Мальчишка бежал, как ему было сказано. Он не видел ничего вокруг, кроме смешивающихся перед глазами стволов сосен. Малыш бежал, пока сплошная рябь деревьев не свалила его на сырую землю. Он упал и, задыхаясь, почувствовал приближающуюся дрожь. Красные муравьи разбегались по коже, кровь сочилась из лопнувших стоп, густой пар из легких заслонял голубое небо. Насекомые кусали и забирались во все отверстия беззащитного голого тельца.

Разве зайцы носят одежду?

Бежать!

Страх наполнил кровь адреналином, но не смог вылечить изрезанных ступней, отчего ветви застревали в открытых ранах, проникая все глубже под кожу. Слабеющий зверь всегда оглядывается, отмеряя последние мгновения жизни. Мальчишка оттолкнулся от дерева, теряя силы, и посмотрел вперед.

– Туда! Бежим! – крикнул ему второй.

Дыхание сбивалось, легкие хрипели от холодного воздуха. Голос был все тише:

– Скорее, он уже близко!

Вдалеке слышался ропот опасности. Смерть шла по пятам. В голове то и дело проносились мысли о том, что началась охота, что дичь ослабла и готова сдаться.

– Нам нужно где-то спрятаться!

Он кричал это так часто, что голос мешался в уставшей голове, словно стволы сосен перед глазами. Мальчишка заблудился.

Раздался выстрел. Глухой и одинокий, так что казалось: он далеко. Ветви стирали стопы, силы кончались. Мальчик оглянулся, отдышавшись. Он был один посреди темного леса. Солнце пробивалось за макушками сосен, не успев разогреть воздух. Тишина. Собственное дыхание слышалось таким громким, словно кто-то кричал на ухо.

Сделав последний шаг, мальчишка наступил на край канавы, чтобы перепрыгнуть ее. Тело было слишком тяжелым. Сил не оставалось, и он рухнул на самое дно. Удар смягчило нечто мягкое, теплое, что лежало в канаве. Казалось, оно еще дышит.

Глаза забегали быстрее израненных ног. По щекам потекли немые слезы. Он хотел было заплакать, громко и жалобно, истратив последние силы, но ему помешал крик из глубины леса. Дичь взвыла от боли, попавшись в ловушку охотника.

Ржавые стальные клыки впились в ногу. Капкан проглотил лодыжку второго мальчика. Он кричал. Он кричал так больно, как детский голосок только может молить о помощи.

Лес до сих пор помнит эти слезы и кровь…

Глава 1

В дверь постучали.

После долгого молчания скрип половиц выдал движения в запертой комнате. Глазка в двери не оказалось, поэтому ее пришлось приоткрыть, и из комнаты выглянул глаз, успевший обшарить утреннего гостя с ног до головы.

– Чего тебе? – спросил глаз.

– Боже, ты выглядишь, как… – начал Виктор. – В общем, ты слышал, что о тебе говорят после вчерашней потасовки в баре?

– Кто обо мне говорит?

– Все вокруг.

– И что же они говорят?

– Тебе лучше выйти и самому обо всем узнать, пока остальные не начали ломиться к тебе.

– Дай мне пять минут, ладно? Мне нужно одеться.

– Хорошо. Я подожду здесь.

Дверь закрылась, и разбитая комната, как и сам Терри Коул, заблестела поднявшейся пылью от резкого пробуждения бунтаря и пропойцы. Терри взглянул на часы, покосившиеся над соседней кроватью, они показывали 9:53 утра.

Стоит поторопиться. Верный, хуже слюнявого пса, Виктор постучит снова ровно в 9:58 и обидится в 9:59 по московскому времени.

Терри открыл небольшой кейс и забрал оттуда черный предмет, а также несколько крупных купюр, защелкнул замок и спрятал в темноте под кроватью. Он запрыгнул в штаны, валявшиеся на подоконнике, снял со спинки кровати мятый свитер и, схватив куртку, открыл нараспашку окно. Терри Коул сделал глубокий вдох, словно собираясь нырнуть под воду, и просунул тощее тело сквозь решетку на окне. Не коснувшись металлических прутьев, он спрыгнул и оказался на улице.

Узкий переулок не заметил его внезапного появления. К этому времени большинство студентов заняли свои места в аудиториях, сотрудники офисов уставились в мониторы, и всем друг на друга стало плевать. Терри накинул черную кожаную куртку и пошел в направлении прочь от общежития для иностранных студентов.

Только глоток горячего кофе расшевелил его мысли внутри гниющей от алкоголя и сигарет черепной коробки. Резкий ветер по нескончаемым набережным Санкт-Петербурга умывал отекшее лицо не хуже холодной воды из-под крана. Терри старался понять, что имел в виду этот слюнявый мопс Виктор, который, должно быть, уже обиделся и исчез в своей комнате.

Прошлой ночью была обычная пятничная пьянка в подвальном баре «Эдем», где собираются все цвета общежития № 13. Пару лет назад эта серая вывеска привлекла внимание Терри одной лишь лестницей вниз, как бы намекая: в Эдем придется спускаться по тем же ступеням, что и в Ад. Терри зашел и не прогадал. Эдем оказался слаще на вкус, чем на вид. Межрасовый секс, травка и бесплатная бутылка после десяти выпитых шотов кряду. Когда бармен услышал его акцент, приготовил коктейль Аляска за счет заведения. Так Терри увяз в Эдеме с головой.

Да, в баре время от времени происходили стычки, но в каком баре смирно как на воскресной службе? Да, Терри Коул, бывало, вмешивался в чужие разборки, делая их своими, но это ни для кого не было событием. Что же произошло вчера, куда он опять вляпался?

Терри остановился на мосту, откинув тяжелые плечи и голову над рекой и вытянув длинные ноги. Небо смотрело сквозь серые линзы, словно посыпая пеплом этот город. Люди шли, каждый в своем темпе, машины выстраивались в пробки, как по расписанию, светофоры меняли цвета, согласно программам. Вены города пульсировали от кипящей крови, заставляющей сердце Санкт-Петербурга биться.

Здесь, в России, все шло по плану, в котором не было места для Терри Коула. Он выбивался из общей массы, его выталкивали оттуда угрюмые городские лица, шестеренки, между которых не удавалось вклиниться. Своим Терри был там – в подвале Эдема; на поверхности, трезвый, он был никем.

Раскручивая повторяющееся изо дня в день колесо, Терри Коул плыл по течению, продвигаясь с трудом, словно тромб в узких венах жестокой системы. Терри свернул с набережной, просочившись мимо старых домов, памятников архитектуры, какие давили вековой мощью на серый асфальт. Утренняя тревога после слов Виктора угасла, и день обещал ничем не отличаться от предыдущего.

Придя в себя, Терри Коул понял, что всю дорогу поглаживал в кармане черный предмет, взятый из кейса, и наконец оставил его. Терри взглянул на часы. Полдень.

Обойдя карликовые здания, сморщенные от старости, Терри вышел к парку с красным песком. Марсово поле. Ветер, выбравшись из лабиринта улиц, вился прямо под ногами, поднимая вихрь мусора. На песке оставались следы, и тогда Терри Коул заметил, что вокруг него ни души, точно так же как в груди – красная, словно выгоревшая, земля, какую утешает ветер. На песке отпечатывалась подошва обуви, и она бы продолжила это делать на ком-то другом. Обуви не нужен Терри Коул. Терри Коул никому не нужен. Он оставил меньший след в мире, чем его потрепанные ботинки.

Наслаждаясь своей ничтожностью, Терри ждал закат, чтобы встретить его в грязном баре. В этом и состоял смысл: напиться до беспамятства и проснуться как можно ближе к вечеру, чтобы начать все с начала. Так бы случилось и сегодня, если бы не Виктор.

Ветер шелестел объявлениями на фонарях с именами всех русских девочек, работавших «24/7», как утверждала надпись. Терри Коул знал, какие из напечатанных номеров позволят получить удовольствие, а какие – бессонную ночь пыток в камере по подозрению в сутенерстве. Стоит позвонить, и небо уже не будет таким серым. Стоит снять шлюху с дозой, и на небе появится радуга.

Ветер шелестел, раздражая Терри. Шорох усиливался от фонаря к фонарю. Терри Коул не выдержал и сорвал чертово объявление на розовой бумаге, не удержался и сорвал следующее на оранжевой с черным сердцем и номером подставного полицейского. Со следующим объявлением в его руках оказался портрет.

На Терри смотрело вытянутое, худощавое лицо на коротко постриженном черепе. Глаза не больше арахиса, плохо пропечатавшиеся угловатые брови и округлый подбородок, слегка раздвоенный. Черная клякса казалась знакомой, хотя различить ее было непросто.

Терри Коул обернулся на соседние фонари. На них было все то же. Среди шлюх и пыток висела ориентировка. Среди созвездий венерических заболеваний и инвалидности висел он. Терри Коул.

Заголовок объявления гласил: РАЗЫСКИВАЕТСЯ!

Глава 2

1

– Так что же, Гарри, кем, по вашему мнению, был мужчина, послуживший моделью для известной картины «Американская готика» Гранта Вуда? – говорил голос.

– Да, черт, не дави на него!

– Вы воспользовались подсказкой, убрав два варианта ответов из четырех.

– Он это и без тебя знает, олух!

Голос говорил:

– Остались всего два варианта, Гарри: А: Коммивояжером; и С: Его зубным врачом, Гарри.

Пока Гарри пытался понять значение слова «коммивояжер», навязчивый голос не умолкал:

– Пора дать ответ, Гарри.

– Отвечай: зубным врачом, если не хочешь остаться ни с чем! – подсказывала Рита Спаркс.

И тогда Гарри сказал:

– Вариант «С». Я думаю, этот мужчина был его зубным врачом. Ответ «С» – точно.

– Вы уверены, Гарри?

– Да.

– Гарри, если вы уверены, я нажимаю на вариант «С»: Его зубным врачом, верно?

Гарри проще было провалиться сквозь землю, чем повторить свой ответ, но, выждав несколько секунд, он решился:

– Да.

– Итак, Гарри. Ваш вариант ответа «С»: Его зубным врачом…

Свет померк. Голос на мгновение стих и, появившись вновь, стал медленным, словно увязнув в смоле.

– Мужчина, послуживший моделью для известной картины «Американская готика» Гранта Вуда, был… его зубным врачом…

Гарри едва не лопнул от услышанного.

– Это лишь ваш вариант ответа, Гарри. На самом же деле…

– Ах! Черт бы тебя побрал!

2

Новый голос говорил:

– Вы утверждаете, что решение завести ребенка было осознанным, я правильно вас услышала?

– Да, именно так.

– Тогда объясните, почему у вас с Александром были такие напряженные отношения с раннего детства?

– Наверное, дело в том, что я сразу почувствовал что-то неладное. Сердце как будто подсказывало, что Саша мне не родной сын. Больше я никак не могу это объяснить.

– Хорошо, но, если у вас были некоторые сомнения, вы же наверняка могли обратиться в родильный дом, чтобы проверить, не произошло ли ошибки. Может быть, вы могли поговорить с тем акушером-гинекологом, принимавшим роды у вашей жены. Вы пытались разобраться в этом самостоятельно?

– Вот уж вряд ли, – ответила за него Рита Спаркс.

– Конечно. Я пытался, – говорил голос. – Только не так, как вы сказали. Что я делал? Я несколько раз подходил к своей жене и ласково, без агрессии, вы не думайте, спрашивал, не было ли у нее кого-то на стороне. Это первое, что пришло мне в голову. Вы сами поймите: я дальнобойщик, у меня рейсы могут неделями длиться, а она тут одна.

– То есть все, что вы делали в данной ситуации – это подозревали жену в изменах, правильно я понимаю?

– Это было всего несколько раз. А потом жена случайно познакомилась с семьей Семеновых. Приходит и говорит: их Коля, говорит, копия ты в молодости.

– Но это случилось спустя сорок лет после…

В комнату вошел мужчина и одним нажатием на пульт выключил все голоса в телевизоре.

– Хватит смотреть эту чушь, мама. Я приготовил ужин, он уже остывает.

– Но, Кевин! Я хочу узнать, кто отцы этих ребятишек! Только представь: две семьи на протяжении сорока лет не подозревали, что воспитывают чужих детей, пока…

– Мама, – сказал Кевин. – Ты же знаешь, чтобы выяснить это, понадобиться вторая часть программы, ДНК-экспертиза еще не готова. Дождись завтра.

Женщина качнула головой, не став спорить. В самом деле, сегодня вряд ли раскроют имена биологических отцов, подумала она.

Кевин надел домашние тапочки, свалившиеся с ног матери, обратно на капроновые чулки горчичного цвета и проводил ее к столу. На кухне окна покрылись слоем инея от жара духовки. Кевин запекал куриные ножки в кисло-сладком соусе.

Усадив маму так, чтобы ей было удобно, Кевин взял слабые руки с тонкой натянутой кожей и одну положил рядом с тарелкой, прикоснувшись костяшкой большого пальца, а другую поднес к кружке, обозначив ее легким стуком ногтя о стекло. Так он очертил границы, чтобы слепнувшая мать могла ориентироваться в паре десятков квадратных сантиметров.

Рита Спаркс делала успехи. Она выучила маршрут от кровати до туалета и перестала будить Кевина по ночам. Она научилась зачерпывать ложкой суп и даже почти не проливала его на одежду. Она стала мыться сама.

– Что это у нас сегодня? – спросила Рита.

– Твоя любимая курица в твоем любимом соусе, мама.

– Ох, ты меня балуешь, дорогой.

Женщина вытянула вперед ладонь, и Кевин подставил к ней щеку. Рита погладила сына по лицу, улыбаясь, и принялась за свою любимую курицу.

Зрение стало снижаться около года назад, за это время хрусталики успели помутнеть. Теперь, когда мать смотрит на сына, ей приходится вспоминать его лицо, потому что оно исчезло. Его место заполнила темная пелена.

Рита Спаркс обсасывала суставы куриных ножек, оставляя лишь голые кости. Кевин любил радовать мать. Какое-то время он наблюдал за ее довольными жестами и вслушивался в хруст хрящей, лопающихся на зубах. Порой Кевин, задумавшись о чем-то, приступал к ужину только после вопроса матери, заметившей тишину со стороны сына, все ли в порядке.

Рита насладилась курицей с киноа и сняла салфетку, заправленную под воротник шерстяной рубашки, оставшейся чистой. Все капли жира впитала забота сына. Рита убрала вторую салфетку с колен и поблагодарила Кевина за прекрасный ужин. Она осталась за столом и смотрела на кухонный шкаф, слушая, как жует ее сын, и представляя его лицо. Оно было красивым, благородным, как видела мать.

Кевин отложил приборы и, чиркнув спичкой, зажег конфорку газовой плиты. Засвистел чайник. Когда вода в кружках начала темнеть, Рита Спаркс сказала:

– Знаешь, сынок, почему-то я сейчас вспомнила одну историю из твоего детства, нашу любимую с твоим отцом. Ты ведь понимаешь, о какой я истории?

– Да, мама, понимаю.

– Можно я ее расскажу?

– Конечно, – ответил Кевин.

Глава 3

Терри срывал один портрет за другим, и на всех было его лицо. Он запихивал скомканную бумагу под куртку и оглядывался. Поле усеивали его физиономии рядом с цветными номерами девочек, то есть на самом видном месте.

Терри будто проснулся знаменитым: на каждом углу его фотографии, а рядом девочки на любой вкус. Прохожие должны бросаться за автографами и надеяться пожать его руку, однако за кругленькую сумму, обещанную на портрете, сделают они это с ножом в рукаве.

Черт, подумал Терри Коул, то дерьмо, в которое он вляпался вчера в баре, оказалось глубже, чем он себе представлял. В этом районе обитают все его ночные друзья – да в этом районе все улицы, казалось, ведут в Эдем – и Терри Коул был слишком запоминающимся, чтобы его не узнали. Он поднял черный воротник и спрятался в нем по уши, хотя по уши Терри был только в дерьме.

Мужчина в черной крутке перешел дорогу и, осматривая фонарные столбы и плакаты, направился обратно, в сторону окна в общежитие. Он должен был залечь на дно.

Терри Коул возвращался тем же путем, но теперь его сопровождали пустые, не больше арахиса, глаза, сошедшие с фоторобота. На него смотрели со всех сторон, и чем чаще он замечал своих клонов, тем более пугающими они выглядели. На языке Роршаха^[1] эта клякса означала бы страх. Надо сменить внешность и какое-то время не появляться на людях, узнать, какие слухи скребутся в стенах общежития.

Черный, как пятно на ориентировке, Терри Коул подошел к окну, и оставалось лишь проникнуть сквозь щель металлической решетки, когда навстречу выбежала женщина. Она заметила иностранца в черной куртке и изучающе осмотрела через линзы очков, увеличивающие ее глаза, как лупы. Женщина рассматривала прохожего, замедлив шаг. Ее не покидало чувство, что он кажется ей знакомым, что она его где-то видела, но не могла вспомнить, где именно. Терри Коул глубже утонул в воротнике и прошел мимо, задержав дыхание.

Он вернулся, лишь убедившись, что подозрительная дамочка исчезла. Терри огляделся в последний раз и, расстегнув куртку, достал из-под нее помятую и порванную от злости бумагу. Он бросил ее в окно комнаты, подпрыгнул, подтянулся и скрылся в темноте.

Терри Коул уставился в потолок. Тело почувствовало расслабление впервые за несколько часов и глубже обычного продавило кровать с панцирной сеткой, похожей на кольчугу. Без матраса тело качалось на железной чешуе от малейшего движения, и Терри плыл на волнах собственного дыхания, оставаясь на месте.

Он лежал в кожаной куртке и обуви, а на полу лежали обрывки его лица со следами от подошвы. Терри хотел уснуть, но сон обходил его стороной, отдалялся и пятился.

Терри Коул боялся, что жизнь захлопнется в этой комнате, что он так и останется здесь, на земле, где-то между Эдемом и Адом. Нельзя было включать свет и закрывать окно, все должно было оставаться таким, будто в комнате пусто.

Иностранец ждал ночи, чтобы воскреснуть. Он качался на волнах кольчуги и слышал речь со всех уголков планеты, проходящую по коридору. Рядом с его лицом, по ту сторону стены, стучала такая же железная койка, но с матрасом, с чистым постельным бельем, она стучала сильными поступательными движениями с большой амплитудой, а под конец стучала еще сильнее. Терри слышал лишь: стук, стук, стук. Он ничего не значил. И тихие стоны сучки Эльзы прямо на ухо ничего для него не значили; как и то, что Терри ни разу не пропускал этих стонов, чтобы прижаться как можно ближе к стене и, спустив штаны, представить, что это он заставляет жаркую мулатку кричать.

Терри Коул свернулся в позу зародыша и уставился в стену, не смыкая глаз до наступления темноты.

Последние шаги стихли. Комендант заканчивал обход, спускаясь с четвертого этажа, проверив выключенный газ и воду. На выходных общежитие пустовало. Вечером большинство студентов разбегалось по клубам и барам, а те, кто остались, снимали стресс в своих комнатах.

Жирный комендант бросил ключи на свой стол и хлопнул дверью, запершись изнутри. Шторка у окошка в его кабинет затянулась до утра.

Терри Коул хотел принять душ, в его теле накопилось слишком много усталости, какую следовало смыть. Он открыл дверь и высунул голову, осмотрев коридор. Убедившись, что ему ничего не угрожает, иностранец запер комнату.

Повесив пластиковый пакет с полотенцем и нижним бельем на крючок, иностранец включил воду и прислушался к шорохам в коридоре. Душ заглушал все, кроме брызг.

Спустя всего пару минут Терри Коул обернулся в полотенце и на какое-то мгновение почувствовал себя защищенным. Вокруг стояла громоздкая тишина, взбирающаяся на плечи по холодку на спине, пока под ногами не чавкнуло сливное отверстие, проглотив воду.

Луна выглянула из-за туч, осветив душевую голубыми лучами. Терри прижался к перегородке между кабинок и обнял себя, впившись ногтями в плечи. Он не знал, что происходит, не знал, о чем его хотел предупредить Виктор, но чувствовал зловещее дыхание, словно сама смерть ищет душу Терри Коула. Челюсти дрожали от холода и пробудившегося страха. Иностранец ослабил хватку и стал гладить побледневшую кожу, разогревая в ней жизнь, сопротивляясь бурному течению и повторяя про себя защитное заклинание:

– Я смогу убежать. Меня никто не найдет. Я в безопасности.

Фонарь на ночном небе ударил Терри: голова, по ощущениям, распухла, кости черепа трещали от неимоверного давления. На плечи навалилась масса в несколько тонн, опустив Терри Коула на колени, а затем ударила вновь, и иностранец упал на мокрую плитку. Мышцы свело тупой болью. Смерть все же забралась на эти тощие плечи.

Из коридора донеслись громкие удары. Терри узнал в них грохот пьяных студентов, возвращающихся из бара. Комендант вышел из своей каморки, выругавшись на чистом русском, и открыл входную дверь, чтобы скорее вернуться ко сну. Терри Коул слышал все, но ничего не мог сделать. Компания вошла в здание и запела «Bella Ciao» во весь голос, хлопая ладонями в ритм. Первокурсники, подумал иностранец, студенты постарше заводят друзей на первом этаже и возвращаются из бара через окно, не тревожа старого коменданта.

Пьяные малолетки зашли в туалет, располагавшийся за тонкой стеной у головы Терри. Они опорожняли переполненные мочевые пузыри. Все разом. Иностранец слушал их до последней капли и не мог пошевелиться, струи были такими сильными, как будто ссали прямо на свернувшегося на полу душевой Терри Коула.

Первокурсники допели гимн этой ночи и вышли из туалета. Тишина вернулась. Боль понемногу отпускала, и тогда Терри почувствовал, как кто-то входит в темное помещение. Не было ни звука, но чуткий нюх Терри заметил, что воздух стал напряженным, сдавленным, будто его придавили открывшейся дверью. Неизвестный не стал включать свет, он ему не был нужен, он знал, что мышь попала в ловушку.

Терри с трудом сглотнул, но это не избавило от страха. Уши закладывало чужим присутствием. Иностранец стиснул зубы, вдавив пломбы в десны, чтобы остаться незаметным, притвориться мертвым. В свете луны проявлялся силуэт человека, стоящего на пороге. Он готовился сделать первый шаг.

– Бу!

Кто-то подбежал из-за спины и толкнул захмелевшего студента в душевую. Это были первокурсники. Пьяные. Кто знает, что им померещилось.

Терри Коул пришел в себя спустя какое-то время. Вернувшись в кровать, он думал о том, что должен уйти, оставаться в общежитии было слишком опасно. Однако истощенное тело отказывалось подчиняться, и Терри уснул.

Глава 4

Вода в кружке стала почти черной. Рита рассказывала детскую историю, а Кевин смотрел через прозрачное стекло и знал, что чай уже остыл.

– Ты всегда требовал к себе внимания, – говорила мама. – Ты решился уйти из дома и стать кочевником. Представить только, и откуда такие мысли! Тебе было, кажется, десять. Может быть, одиннадцать лет. Ты вышел из дома, собрав самое необходимое: воду, хлеб, коробок спичек и одеяльце. Робинзон позавидовал бы такому набору.

Она попробовала засмеяться, но вышло лишь приподнять уголки губ.

– Ты знал, что нас с отцом не будет дома, и стал складывать вещи в рюкзак, когда мы уехали. Наверное, тебе хотелось взять больше, ведь ты собирался долго жить у озера, но времени было не так много. Маленький мальчик надел рюкзак, затянул лямки потуже и пошел по глухой проселочной дороге!

Кевин шел несколько часов и с каждой минутой начинал оборачиваться чаще. Солнце было еще высоко, но ночь уже пугала. Рассказы отца о волках заставляли в собачьем лае слышать опасность. Кевин шел, сжимая в кулаках всю смелость, что накопилась к его возрасту. Маленький мальчик, полный решимости, с каждым пройденным метром уставал все быстрее и присаживался на валуны отдохнуть. Он вставал и смотрел на дорожку, уходящую в горизонт. За ним никто не гнался, никто не спешил найти пропавшего сына.

Сомнения закрадывались в юное сердце, но упрямство родилось в нем раньше. День становился серым, голубое небо окрашивалось темными тонами, словно крепчая. Озеро, которое искал Кевин, не показывалось. И уж вряд ли у его берега стояла хижина, о какой он мечтал.

– Собаки запели волками, – продолжала мама. – Вечер сменил теплый день, несмотря на твои слезы. Ты продолжал идти. Ты забывал, почему ушел и к чему стремился, спотыкаясь на неровной дороге, исчезающей прямо под ногами…

Рита Спаркс любила эту историю, она рассказывала ее со смаком, так что каждое слово хрустело на зубах, как хрящ. Мать говорила, ища мутными глазами сына.

Кевин разглядывал лицо матери, зная, чем кончится эта история. Он видел каждую морщинку, каждый прозрачный волосок Риты и хотел ослепнуть. Сын хотел увидеть этот мир слепыми глазами, каким его видела мать. Кевин хотел увидеть этот мир прежним.

Кожа Риты Спаркс истончалась, морщины разрезали эпителий все глубже, точно русла свирепых рек. Вены выступали между костяшек пальцев, ладони блестели и казались большими на длинных и тонких руках.

Лицо матери изменилось с того раза, когда Кевин изучал его столь же внимательно. Он замечал новые черты, видел, как стареющее тело не выдерживало живую душу и слабело с каждым днем. Кевин смотрел на нее всегда, когда она была рядом, и осознавал, что времени остается все меньше.

В свои пятьдесят Рита Спаркс была ближе к смерти, чем покойник.

– Где же Роберт? – спросила Рита. – Кажется, он сегодня задерживается.

Глава 5

В Санкт-Петербурге шел дождь. Капли барабанили по асфальту и сбивались в стаи ручьев. Дождь в этом городе шел в мае и декабре, он не останавливался, превращаясь в снежинки и застывая в ядра града. Местные жители носили с собой зонты, несмотря на солнечные прогнозы погоды, и ни разу не пожалели об этом.

Терри Коул проснулся, когда с лица начали сползать капли дождя. Он вскочил с койки, и старая панцирная сетка, сжав свои звенья, выдрала клок коротких волос с затылка. Терри стоял босяком в луже и дышал, как после пробежки. Иностранец смотрел в окно, и мокрая полупрозрачная занавеска почти касалась его, раздуваясь от сильного ветра. Голова не переставала гудеть после долгого сна. Новым утром пришлось приложить усилия, чтобы вспомнить, как Терри оказался здесь.

Промокшие объявления говорили о том, что сон оказался вещим; распахнутое окно – о том, что в комнате пусто. Все должны думать, что в ней пусто. Вчера Терри Коул сбежал. Полиция разыскивает мужчину по черно-белому портрету, усеянному на столбах и остановка общественного транспорта. Дела шли хуже некуда.

Терри посмотрел на часы. 9:53. Черт, подумал он, время будто остановилось. Так и было. Стрелки не трогались с места уже несколько недель, пора было сменить батарейку.

Невидимка вернулся в кровать. Терри Коул прикрыл окно, чтобы защититься от дождя, и положил голову на сложенные в замок ладони. Он вытянулся во всю длину, отчего живот скрутило, будто выжимая последние граммы питательных веществ, в каких нуждался организм. Терри вспомнил, что ел последний раз в баре Эдем. Кажется, это были гренки, которыми он закусывал.

Желудок скулил, требуя пищи. Терри засунул руку в карман и достал пачку «Кэмел», изрисованную одним русским в баре так, что получилось слово «Самец». Терри понравилось значение этого слова, и он сохранил пачку, насыпая в нее сигареты «Ротманс», каких помещалось двадцать пять штук вместо обычных двадцати. Невидимка заглянул внутрь, в полупустой пачке было все, чем он мог наполнить желудок.

Вид белых губчатых фильтров вызвал рвоту. К горлу подошел ком, из глаз выкатили слезы, Терри Коул прижался к холодной решетке и замер. Дождь бил в лицо, попадая на сухой язык, и в конце концов рвота отступила.

Терри устал за какую-то минуту, мышцы сдулись после долгого напряжения. Иностранец упал на кровать, продавив сетку. Терри дышал. Он радовался тому, что может дышать.

Желудок не утихал, но согласился немного подождать. Пока не стемнеет, пока Терри Коул не выберется из этой дыры.

Два темных пятна остановились у двери в комнату номер 6. Терри Коул вновь оказался в ловушке. Он заснул, скрюченный голодом.

Дождь смолк, позволяя услышать металлическое трение, как ключ входит в замочную скважину. Тени ног напряглись, поворачивая один ключ за другим, подбирая нужный. Ручка дрожала от упорства человека по ту сторону двери. Попытки становились настойчивее и громче. Иностранец проснулся оттого, что тяжелая связка ключей упала на пол.

Терри увидел тень под дверью, она замерла, словно почувствовав взгляд иностранца. Терри Коул выпрыгнул из койки и ринулся к кейсу под соседней кроватью; неизвестный поднял ключи и наугад стал засовывать их в замок, дергая ручку все сильнее. Иностранец поставил кейс на кровать, нашел разбросанную одежду и, надев на промокшие ноги ботинки, подошел к окну. В дверь постучали. Кулаком. Плечом. Терри схватился за решетку и поставил одну ногу на подоконник. Оставалось оттолкнуться, и он был бы на свободе. Но чертов кейс не пролезал сквозь решетку.

Удары за спиной усиливались. Дверные петли едва выдерживали нападки. Терри открыл кейс и распихал по карманам зеленые купюры, он швырнул пустой ящик в сторону и выпрыгнул из окна.

Стук в дверь отпустил Терри лишь несколько кварталов спустя. Мужчина перестал оборачиваться и шел по улице Ленина, нырнув под воротник. Пачки долларовых банкнот сползали из трусов по штанинам, и их приходилось поправлять, возвращая на место. Иностранец купил скотч и зашел в биотуалет у станции метро «Чкаловская». Он вытряхнул из себя почти два десятка купюр, скрученных резинками, и примотал к коже скотчем.

Терри сел на крышку смердящего сортира и наконец-то смог выдохнуть. Он выдохнул напряжение и вместо него наполнил легкие человеческим дерьмом, над которым вились мухи, ударяясь о крышку.

Иностранец купил зонт в ближайшем переходе и затерялся в толпе. Терри Коул выстоял в очереди из нескольких автомобилей и заказал обед в Макдональдс, скрывая лицо. Одной рукой он держал над головой зонт, а другой засовывал в рот бургеры и запивал кока-колой, сидя на мокрой скамейке. Желудок благодарил отрыжкой с фирменным вкусом Макдональдса.

Терри Коул не знал, сколько прошло с того момента, когда он выпрыгнул из окна общежития, он не знал, кто пытался застать его врасплох и кому едва это не удалось. Терри не знал, за что его разыскивают и зачем его искал Виктор. Вопросов становилось слишком много.

Невидимка не знал ничего, кроме номера одной шлюхи и того, что он просыхает второй день. Терри достал кнопочный Nokia и нажал двойку на быстром наборе. Это был из тех номеров, что висел рядом с его портретом на фонарном столбе.

Трубку подняли через два гудка.

– Привет, – сказал Терри. – Мне нужна Вероника.

Он поставил ударение на второй слог, поддавшись акценту. В ответ послышалось дыхание, а затем крик куда-то вдаль:

– Это тот чертов американец! Вероника! Клиент!

Пару секунд длилась перепалка между поднявшим трубку мужчиной с южным акцентом и девушкой. Обычный разговор наглой шлюхи со своим сутенером.

– Ало, дорогой! – ответила Вероника. – Давно о тебе ничего не слышала.

На заднем фоне говорил сутенер:

– Если он снова забудет заплатить, рассчитаешься со мной из своего кармана, ты поняла?

– Свободна сегодня? – спросил Терри. – Есть работа.

– Конечно! Где?

– На старом месте. В десять.

Глава 6

На дорогах были ужасающие пробки, как объяснил Роберт Спаркс. Он спешил изо всех сил, но появился лишь тогда, когда Кевин уложил Риту в кровать и поцеловал на ночь.

– Роберт, ты вернулся… – сказала она.

– Да, дорогая. Извини, что так поздно.

– Роберт…

– Спокойной ночи.

Роберт Спаркс поцеловал жену в лоб и подтянул одеяло, которым Кевин укрыл мать, к груди. Рита хотела рассказать, что вспомнила ту историю из детства Кевина, их любимую историю. Она забыла концовку и хотела, чтобы Роберт продолжил, но после долгих речей силы Риты иссякли, и сын проводил ее в постель.

Роберт был одного роста с сыном. На его висках блестела седина, лицо было благородным и добрым и кололо щетиной, выросшей после утреннего бритья. Женщина заходила в ванную и слышала, как острое лезвие удаляет волосы. Роберт оставил кожаный портфель в прихожей, причесал редеющие волосы назад и вошел в спальню. Таким Рита Спаркс помнила мужа.

Кевин вышел из дома и достал сигарету. Прислонившись к деревянному забору, он сделал долгую затяжку, вдыхая тяжелый день и выпуская его белыми кольцами в ночное небо.

На крыльце горела одна серая лампочка, позволяющая разглядеть две ступеньки, ведущие в здание. Темнота окружала одинокий дом. За пределами забора разлилась глухая тьма, в какой не было ни соседских огоньков окон, ни лая собак. Тишина и пустота.

Рита Спаркс уснула. Кевин затянулся, вдохнув нагревшийся фильтр, и выкинул окурок одним щелчком среднего пальца. Легкие не успели расслабиться за несколько длинных затяжек, поэтому Кевин выкрутил серую лампочку, не успевшую нагреться, и осветил свое лицо в кромешной темноте языком зажигалки.

Лампочка загорелась, и Кевин оказался в гараже. Старый серебристый автомобиль помещался в бывший дровяник. Кевин обошел двухтонную консервную банку, постучав по колесам, и выпрямил боковые зеркала. Он поднял капот и заглянул внутрь. Уровень масла был в норме, тормозная жидкость слегка протекала, но ее хватит, чтобы Кевин уехал прямо сейчас, посреди ночи.

Глава 7

Терри купил бутылку виски и сделал первый глоток раньше, чем женщина за кассой отсчитала сдачу. Приятное тепло разлилось по органам, мысли наконец заткнулись, и Терри Коул простоял несколько секунд, запрокинув голову и глядя в сплетения спиц под зонтом, пока следующий покупатель не толкнул его в плечо.

Высокие новостройки увлекали иностранца красками, уходящими ввысь, словно великие водопады. После попадания виски в кровь земля и правда перевернулась с ног на голову. Больше суток без выпивки были для Терри сродни годовой завязке. Алкоголь опьянял быстрее привычного, ноги становились мягкими и шустрыми, а веки тяжелели на ходу.

Он шел, зарываясь глубже в недостроенные дворы. Всюду ветер гнал волны строительной пыли, шуршал пленкой на месте будущих окон. В пустых коробках бетонных монстров слышались разлетающиеся на осколки бутылки пива и крики детей, оставленных без присмотра. Кое-где бомжи разводили костер и укладывались вокруг него.

Далекие высотки горели сигнальными огнями, без которых их не удалось бы различить в темноте. В них заселились семьи, имеющие автомобиль, кредит на этот автомобиль, кредит на телевизор и телефон и пару кредитов, чтобы погасить предыдущие. Каждое утро они покидали «город мечты» с видом на мочащихся бомжей и рисунки половых членов на плитах теперь уже полуразрушенных высоток. Застройщики бросили объект в прошлом году, оставив за собой зияющие дыры и тонны строительного мусора.

Терри нравился этот район, как ни один другой. Он вошел в забытое здание, покрытое полупрозрачной пленкой, и вызвал лифт. Опускаясь, металлическая кабина гремела в шахте.

Иностранец поднялся на двадцать четвертый этаж, пешком прошел еще два лестничных пролета и стал искать подходящий ключ заплетающимися пальцами. Ключ первой попыткой оказался в замке. Терри едва опустил дверную ручку, как почувствовал взгляд за спиной. Неужели, он снова оказался в ловушке?

Голова протрезвела быстрее, чем от удара. Сердце забилось в бешеном ритме, и правая рука потянулась в карман, чтобы взять то, что в нем было.

За спиной захлопнулась дверь. Терри обернулся и никого не увидел. В конце концов, ему могло показаться, каких только сцен он не представлял опьяненным мозгом.

Терри Коул вновь попытался открыть дверь, однако открылась та, что было за его спиной. Иностранец бросился к ней и успел ухватиться прежде, чем щелкнул замок. Терри одной рукой подчинил себе дверь, сопротивление было ничтожным.

Перед ним на пороге стоял мальчик, на вид лет пяти. Его круглая голова с короткой блондинистой стрижкой испугалась до полусмерти.

– Что ты делаешь? – спросил Терри.

– Я хотел посмотреть, кто наш сосед, – ответил ребенок.

– Надо смотреть в глазок. Открывать дверь перед незнакомыми людьми опасно, знаешь?

– Знаю. Но я не достаю до глазка.

Терри посмотрел на глазок и мальчишку. У того действительно не было шансов.

– Тогда лучше подставить стул, – сказал мужчина.

– Стул слишком тяжелый.

Иностранец уже устал от этого разговора и начал отворачиваться от ребенка, чтобы скрыться в квартире, но мальчик снова заговорил:

– Меня зовут Олег. А тебя?

– Все, кого я знаю, называют меня по-разному. Какое имя мне больше подходит, по-твоему?

Олег потупил взгляд. Вопрос застал его врасплох, как и ожидал Терри, пытаясь избавиться от навязчивого ребенка.

Малыш мычал и водил пальцем по подбородку так, что едва не остался один на лестничной клетке.

– Денис! – крикнул Олег. – Мне кажется, тебя зовут Денис. Это имя означает «гуляка». А Олег – значит «святой».

Гуляка выждал небольшую паузу, прежде чем ответить:

– Что ж, как скажешь. Меня зовут Денис. Приятно было с тобой познакомиться, Олег, но мне уже…

Мальчик схватился за металлическую дверь и начал раскачиваться на ней, он бросил немой взгляд через плечо, в квартиру, будто намекая на что-то.

Денис сидел на лестнице, поставив рядом бутылку виски, и следил за тем, чтобы она оставалась на прежнем месте. Олег был на ступеньку выше, одетый в пижаму и крошечные тапочки.

– Раз я святой, то я должен исцелить тебя.

– От чего исцелить?

Малыш свел носки тапочек и задумчиво уставился на них.

– А чем болеют гуляки? – спросил Олег.

– Мне казалось, ты все знаешь, Олег. И где ты нахватался таких слов… – Денис смотрел, как ступеньки чертят прямые линии, словно плитки шоколада. Какого черта он тут сидит? А если и так, то почему бы ни напиться прямо в подъезде? – Давай оставим мое исцеление на потом. Скажи лучше, что ты делаешь на лестничной клетке один?

– К маме пришел дядя, – ответил мальчик. – Она не любит, когда я мешаю.

– А что они делают с твоей мамой? – спросил Денис.

Олег пожал плечам.

Он не знал. Вернее, не знал, как это объяснить. Терри же понимал все и с лестничной площадки. Металлическая дверь плохо изолировала звуки.

Олег сидел, погрузившись в себя. Все его мысли, думал Терри Коул, пытались найти объяснения тому, что происходило с его мамой.

– Что ты делаешь целыми днями, Олег?

Мальчик снова пожал плечами. Что-то заставляло его молчать: может быть, вопрос о матери, а может быть сама мать, стонущая как сука, и возможность кому-то рассказать об этом одним взглядом. Олегу не было и пяти лет, но лицо было серьезным настолько, что казалось взрослым. Мальчишку не волновали детские забавы, он вырос из них раньше времени.

– Когда я был в твоем возрасте, у меня было много друзей, – говорил Денис. – Я целыми днями играл во дворе и возвращался домой под вечер, голодный и грязный. Тебе нельзя упускать это время, Олег, оно самое ценное.

– Но у меня нет друзей. Мама не разрешает выходить на улицу одному.

– А разве ты не должен ходить в детский сад?

– Мама говорит, что не может возить меня туда каждый день. Если бы она могла, она бы отдала меня на всю неделю и забирала только на выходные. Но мама не может.

– Dirty bitch, – процедил Денис сквозь зубы. – В этой дыре нет и школы, так что же ты будешь торчать дома всю жизнь?

Олег посмотрел на него и прижался к коленям. Он не плакал. Он был слишком взрослым для слез. Мальчик чувствовал, что с его жизнью что-то не так, начавшаяся судьба вместо того, чтобы развиваться и расти, как снежный ком, смялась подобно неудачному черновику, и оставалось одно неверное движение, чтобы выбросить ее в урну.

Терри посматривал на бутылку, манящую приятным цветом, но не позволял себе сделать глоток. Ненависть к проклятой потаскухе, не заслуживающей того, чтобы Олег называл ее матерью, граничила с ответственностью – инстинктивной, другой у Терри не осталось. Жажда виски подогревала желание заткнуть эти дешевые стоны, и мужчина сильнее сжимал ладони. Боль помогала успокоить нервы.

Они молчали некоторое время, сражаясь каждый со своими мыслями, пока Олег не сказал:

– Ты будешь моим первым другом?

Денис смотрел в глаза мальчика, не успевшие потерять надежду. Он знал ответ и знал, что хочет услышать Олег, – это были два разных слова. Мальчику нужен был друг, и Денис как никто плохо подходил на эту роль. Отказаться от роли друга означало смять и выбросить судьбу Олега в урну; согласиться и исчезнуть, как следовало Терри, означало облить урну керосином и поджечь.

– Да, – ответил Денис.

Олег впервые улыбнулся, и тогда Терри увидел в нем обычного ребенка. Для этого не хватало лишь счастья.

Убогий район за КАДом^[2] смотрелся как злокачественное новообразование посреди леса. Многоэтажные здания возвышались над деревьями, угрожая всем своим видом. Городок служил свалкой для отбросов общества.

Молодые семьи становились обманутыми дольщиками и сводили концы с концами в руинах, пытаясь взвыть к справедливости и наказать застройщика. Они не знали, что справедливость заложили в саму суть нового проекта – она служила фундаментом этой свалки. Вторым критерием успеха была хорошая реклама. Над лесом простирался яркий плакат с номером телефона, по которому ежедневно звонили десятки семей. Большинство переводило необходимую сумму в течение суток, так что лжериелтору стоило лишь поставить порнуху на паузу на время разговора, и деньги были в кармане. Однако были и те, кто хотел увидеть новостройки собственными глазами. Для них устраивали групповые экскурсии, перед которыми ползали эскалаторы и крутились строительные краны, изображающие работу; молодой парень в хорошем костюме и оранжевой каске пролистывал в папке картинки с «макетом будущего», так он это называл. Заканчивалась экскурсия тем, что количество оставшихся квартир, которые сдадут к концу квартала, как говорил парень в каске для большего ажиотажа, было всегда несколько меньше числа желающих. Люди толкались и выстраивались в очередь, чтобы проститься с последними деньгами.

Мирные собрания обманутых дольщиков с годами превращались в ожесточенные митинги, которые разгоняли слезоточивым газом и дубинками. Власти было невыгодно помогать людям. Город мечты приютил большую часть бездомного и больного контингента, населявшего до того всю северную Венецию^[3]. Так город стал чище, а мечты грязнее.

Глядя на Олега, Терри Коул не понимал лишь одного: как здесь мог оказаться этот ангел? Ответ напрашивался сам, но Терри старался обойти его.

Шприц.

Город мечты больше походил на Эдем, думал Терри. Казалось, все благие названия служат чертовой цели.

– У тебя есть папа? – спросил Олег.

Денис чувствовал, что внутренний мир мальчишки хрупкий и в то же время пластичный. В нем еще многое можно изменить, но мать не была способна на это.

– Его нет уже очень давно, – ответил Денис.

– Моего тоже.

Между ними образовалась связь, какой Терри Коул остерегался. Он знал это чувство слишком хорошо, чтобы ошибаться. Чувство, что вляпался в очередную неприятность. Ложь и пьянство вились над Терри, как мухи над любимым блюдом, а рядом сидел ангел с серьезным лицом и молчал вместе с ним.

Терри оторвался от мыслей и услышал шум душа за дверью.

– Мне кажется, уже пора, – сказал Денис. – Спасибо за разговор, дружище.

– Когда мы увидимся снова?

– Думаю, что очень скоро, Олег. Знаешь, я хочу тебе сказать, что ты большой молодец. Ты смышленый парень. Не теряй этого с возрастом.

– Не потеряю. И тебе спасибо, Денис!

Они поднялись и пожали друг другу руки.

Олег исчез первым. Денис некоторое время не мог сдвинуться с места, оставшись один. Он поднял виски и, начиная откручивать крышку двумя пальцами, чтобы покинуть этот ад, открыл дверь. Денис почувствовал острый запах ремонта, строительная пыль проникала в квартиру даже сквозь закрытые окна.

Иностранец наступил на порог, когда сзади послышалось:

– Помни, что балкон открывать нельзя!

Терри кивнул и закрыл за собой дверь.

Квартира-студия в панельном многоэтажном доме, где был продан каждый квадратный метр, после чего застройщик перестал отвечать на звонки, искала того идиота, что арендует ее за скромную плату. И нашла. Терри Коул не торговался, не подкалывал хозяина за столь удачное вложение средств, а сказал лишь, что платить ему удобнее наличными. Хозяин приезжал за деньгами каждое третье число месяца и ни разу после заключения сделки не встречался с Терри. Иностранец оставлял сумму на столике, и довольный холостяк, забрав деньги, возвращался в мамину квартиру. Его единственным шансом изменить свою жалкую жизнь оставался основной инстинкт, приклеивающий к стене постер «Плейбоя» 1990 года с Шэрон Стоун на обложке.

Иностранец сделал глоток и подошел к грязному окну. Вдали горела тропинка шоссе, артерия пропускала десятки огоньков в разном ритме, словно сменяющиеся режимы гирлянды. Одни ехали навстречу друг другу, другие отдалялись.

Невидимка ждал условного стука в дверь. Он ждал того, кто сможет выслушать его и понять. Голые стены сдавливали виски Терри, глоток виски разжимал их тески и заставлял время идти быстрее. В квартире не было ничего, кроме унитаза рядом с душевой кабиной и двуспальной кровати на кухне. Балкона, о котором предупреждал Олег, тоже не было, зато к нему вела пластиковая дверь. Возможно, именно за ней сбывались мечты.

Через три четверти часа в дверь постучали. Терри открыл глаза, лежа на полу, и вылил остатки виски себе в горло. Он не знал азбуку Морзе, но понял, что сигнал означает «Я здесь».

Терри Коул поднял пьяное тело и стал рыться в кожаной куртке.

Комбинация точек и тире повторилась. На сей раз Терри услышал ее как «Я здесь, открывай же».

Иностранец плохо ориентировался в карманах куртки, пространство закручивалось в воронку, сужаясь под ногами. Он рылся в чертовой куртке, пока не сжал тяжелую рукоятку и не подошел к двери.

Посмотрев в глазок, мужчина узнал человека на лестничной клетке и отмерил пять извилистых шагов. Третья комбинация звучала для Терри: «Сука, открой дверь».

Он сделал последний глоток и сказал:

– Come in!

Дверь открылась, и свет с лестничной клетки упал на держащего пистолет Терри Коула.

Шлюха замерла на пороге. Терри прокричал:

– Раздевайся!

Глава 8

Кевин не убирал ногу с газа. Мотор ревел, словно реактивный двигатель. Автомобиль кричал о том, что стоит сменить передачу, но Кевину было плевать. Он гнал по ночным дорогам с выключенными фарами, перестраивался на встречную полосу, играя со своей жизнью как с клубком, бросая из стороны в сторону. Тело напрягалось от звуков мотора, ладони впивались в руль. Кевин не моргал. В кровь прыснул адреналин, и клапаны сердца разгоняли его по сосудам, подобно тому, как это делал двигатель.

Старенький Шевроле Авео 2007 года выпуска мчался на пяти тысячах оборотах в гараже. Кевин лежал на руле и смотрел куда-то вдаль. По его щеке стекала слеза.

Дым из выхлопной трубы заволакивал бывший дровяник горьким смогом. Хотелось спать. Легким недоставало кислорода. Кевин попытался сделать глубокий вдох, но грудь уже сжал ядовитый газ. Кевин зашелся кашлем, ударяясь виском о руль. Удары были слабыми. Настолько, что не могли выбить сигнал.

Кевин навалился на водительскую дверь и нащупал рычаг. В глазах потемнело, мышцы парализовал яд. Кевин попытался опереться на левую ногу, чтобы выйти из машины, но его тело рухнуло на пол, как только открылась дверь.

Рита Спаркс проснулась от жара. Ночная рубашка промокла насквозь, одеяло было холодным и неприятным на ощупь. Учащенное дыхание не позволяло ей позвать сына, Рита боялась темной комнаты, преследующей ее всюду.

Женщина спустила ноги с кровати, дрожа от неуверенности, будто делая первый шаг. Кевин знал, что наступит день, который будет повторяться снова и снова. Отдельные участки мозга Риты Спаркс засыпали во время ее пробуждения, и тогда активизировались другие, те, что спали. Кевин знал, что наступит день, когда Рита проснется ребенком, младенцем, которого нужно будет поднять и поставить на ноги, показав, как двигаются суставы при ходьбе. Рита задремлет за обедом и проснется ребенком. Ее нужно будет поднять и поставить на ноги, показав, как двигаются суставы при ходьбе. С ней совсем не тяжело, но скоро она начнет называть Кевина папой. Она забывает, как ставить ногу при ходьбе, но ласковое отношение отпечатывается на бодрствующем отделе мозга, как забота родителя. Рита Спаркс будет сидеть в ванне, и шлепать ладонью по воде, смеясь. Она брызнет на Кевина и скажет: «Прости, папочка», задремлет от тепла и блаженства, и ее нужно будет поднять и поставить на ноги, показав, как…

Рита раскачалась на краю кровати и оттолкнулась обеими руками, собираясь встать на пол. Крепкая ладонь не позволила ей подняться.

– Еще слишком рано.

Рита Спаркс затряслась сильнее, голос из темной комнаты ее испугал. Касание было таким неожиданным и тихим, что Рита прикрыла плечо, которое сжимали мужские пальцы, показывая, что ей больно.

Женщина протянула дрожащую ладонь в темноту, где ее встретило чье-то лицо. Гладкая, выбритая острым лезвием, кожа была знакомой. Рита коснулась кончиком пальца дужки очков и почувствовала прохладное ухо.

– Роберт, – сказала Рита Спаркс.

– Да, дорогая.

– Ох, Роберт, я так испугалась…

Роберт Спаркс сел рядом с ней и приобнял за плечо.

– Что случилось? – спросил он.

– Мне приснился дурной сон, Роберт. Там был Кевин, и он…

Слова комкались, легкие все еще наполняла тревога. Женщина обеими руками схватилась за простыню, пытаясь успокоить дрожь.

– Скажи, Роберт, он здесь? Кевин дома?

Роберт ответил после небольшой паузы, за которую успел изучить волнение на лице жены. Ее испугало что-то серьезное.

– Боюсь, что… Он уехал, когда мы заснули. Я думал, он тебя предупредил.

– Да, Роберт, конечно. Но…

– Я сейчас же ему позвоню!

Роберт вскочил с постели, та пошатнулась под ним и выбила Риту из равновесия.

– Нет-нет, подожди! – крикнула Рита Спаркс. – Не стоит ему звонить.

– Еще как стоит! Я ему позвоню, чтобы ты не беспокоилась ни о чем.

– Не надо, Роби! Ты же сам сказал, что еще слишком рано. Он проспит до полудня, не меньше.

– Я не могу оставить тебя в таком состоянии, – говорил Роберт Спаркс. – Тебе нельзя волноваться.

Рита склонила голову на бок, показывая, что Роберт все делает правильно. Она смогла улыбнуться, хотя это далось ей с трудом.

Тяжелая болезнь прогрессировала с каждым днем. Роберт знал, что личности, в которую он влюбился, уже не осталось; он знал, что его любимая женщина узнает в нем мужа только по вспышкам воспоминаний и прикосновениям. Роберт Спаркс любил остатки того человека, с кем провел лучшее время в своей жизни.

– Дорогой, мне уже лучше, правда. Давай не будет беспокоить сына из-за глупых снов. Я знаю, что он вчера устал за целый день со мной. Я чувствовала его старания, его любовь.

– Что ж, если ты уверена…

– Да, дорогой.

– Тогда сегодня я ни за что не позволю тебе грустить. Я провожу тебя на кухню, и мы вместе приготовим завтрак!

Роберт обхватил тонкую талию жены и поставил на ноги.

– Первым делом обжариваем колбасу, – говорил Роберт. – Когда она обжарится со всех сторон, мы добавим черри и капельку горчичного масла, разогревая его для взбитых яиц.

Рита сидела, обернувшись в плед и вытянув ноги на соседний стул. Она держала горячую кружку кофе так, словно грела руки после долгой весенней прогулки. Ее муж, за которым она наблюдала влюбленным взглядом, стоял за плитой и готовил завтрак, делая из него целое представление. Голос Роберта был легким и мягким, а он сам – влюбленным и заботливым.

– Нельзя далеко отходить от плиты. Когда сок помидоров выпарится примерно наполовину, надо выливать тщательно взбитые яйца. Слышишь? – Роберт говорил спиной к Рите. – Они должны быть взбиты до пены.

Риту Спаркс рассмешил его тон. Он будто заигрывал с ней.

– Что тебя рассмешило, моя дорогая?

– У тебя никогда не получался омлет, – сказала Рита. – Я чувствую, что колбаса подгорела. Не пытайся скрыть это за своей болтовней.

Роберт остановился и повернулся к Рите. Глядя ей в глаза, он подумал, что за мутными хрусталиками еще жива та озорная девчонка, которой он сделал предложение после первой же ночи. Тогда, почти тридцать лет назад, Рита проснулась в большой квартире, и вышла из съемной комнаты, которую делила с юной азиаткой. Она босыми ногами прошла по коридору, где было еще несколько комнат для таких же, как она – совсем юных студентов, думающих о том, что жизнь приготовила для них нечто необыкновенное, судьбу, доступную единицам.

На Рите были трусики и спортивный лифчик, под ними – упругие и шелковистые формы. Она взяла со своей полки в холодильнике яйца и колбасу. От ее горячего тела оставались влажные следы на полу, с кожи еще не сошел румянец после ночи с Робертом, а сердце билось в каком-то новом, незнакомом темпе.

Роберт Спаркс повернулся в постели и, не почувствовав тела Риты, упал с матраса. Пол был в нескольких сантиметрах, потому что денег на кровать не хватило, да и матрас занимал ровно столько места, сколько было необходимо. Соседка по комнате, Юн, говорила, что в ее городе все спали на матрасах, и поэтому она мечтала, переехав в США, снять жилье с кроватью. Однако когда речь зашла о деньгах, Юн подумала, что матрас будет напоминать ей о доме, так что это совсем неплохой вариант.

Роберт прошел на кухню. На некоторых дверях висели замки, их хозяева не ночевали, за другими шевелились тени и слышались утренние стоны. Роберт ощутил неловкую дрожь от количества живых душ в доме и наконец увидел Риту.

Она стояла к нему спиной и танцевала, подбрасывая завтрак на сковороде, трусики впивались в бедра и между ними, впитывая влажность юного тела. Роберт смотрел на нее, облизывая взглядом, и, сделав несколько шагов к Рите, встал на колено. Он покашлял, чтобы привлечь ее внимание. «Что ты тут делаешь?» – спросила Рита. И Роберт ответил: «Я делаю тебе предложение», протянув пустую ладонь к ее сердцу.

Тридцать лет не пощадили Риту Спаркс, однако она вызывала в груди Роберта ту же наивную любовь, может быть, даже более наивную, чем раньше. Роберт Спаркс забылся воспоминаниями, и теперь завтрак действительно подгорел. Он подошел ближе к жене и протянул ей пустую ладонь.

– Тебе придется мне помочь!

Роберт подхватил Риту и поставил на ноги. Кофе расплескалось по столу, плед упал и мешал сделать шаг. Рита Спаркс не успела испугаться, все произошло так быстро, что она и не заметила, как Роби обнимает ее сзади, а руки перемешивают взбитые яйца перед тем, как вылить их на раскаленную сковороду.

Роберт управлял Ритой, он держал ее руку, когда в ней были нарезанные кубики сыра и разжимал пальцы вместе с любимой девушкой. Движения Риты Спаркс становились уверенными и зрячими в руках мужа.

Они сели за стол, и день обещал пройти с улыбкой.

Глава 9

Ночь в городе мечты не заканчивалась. Покрышки извивались высокими огнями на объеденных скелетах многоэтажных зданий, откуда-то доносились крики и громкие хлопки. В темноте жизнь играла яркими красками, и как любая жизнь состояла из правил. Коренным населением ночи были наркоманы, паразитирующие на теле общества, чьи души искали дозу следующего дня, не облагающуюся налогом. Впрыскивая в вену время, они замирали и просыпались с жадностью к жизни, которая умещалась в шприце.

В городе мечты действовало негласное правило – ходить по лестницам запрещено. Те, кто хоть раз встречали синий труп наркомана, изогнувшегося в ломке, понимали это лучше других.

Шприцы и человеческое дерьмо появлялись в подъездах с регулярной точностью, трупы и следы брызг крови от борьбы за героин шли на втором месте. Полиция держалась подальше от улиц, получивших дурную славу вместо названий. Скорая помощь не приезжала по вызову из-за частых нападений на санитаров, отказывающихся выдавать сильное обезболивающее при множественных переломах и внутреннем кровотечении.

Терри Коул понимал, что в городе мечты его никогда не найдут. Даже не станут искать. На местных фонарных столбах и остановках не было портретов с изображением худощавого иностранца. Если он хотел залечь на дно, то пришел в правильное место.

– Какого черта, Джейк! – говорила Вероника.

Он был для нее Джейком.

– Я едва не испачкала парадный костюм! Между прочим, надела его специально для тебя, котик!

Джейк сидел на полу, держась за край кровати, и смотрел на голое тело проститутки. Она возвышалась перед ним всем своим ростом, от которого у Джейка кружилась голова. Мелкая грудь висела острыми копьями с темными ореолами, по лобку тянулась тонкая прядь волос. На бердах торчали кости, худой и округлый живот подавался вперед, а лопатки с длинными руками уходили за спину. Джейк подумал, что ее подростковая фигура должна быть чертовски привлекательной для мужиков за сорок с толстым кошельком и мелким членом.

Он пытался собрать слова в расплывающихся мыслях и наблюдал за тем, как рот Вероники открывается без единого звука, как она кричит на него и затыкается перед дулом глока. Шлюха вывернула из своей сумочки все, как и сказал Джейк: выпали несколько париков разного цвета, презервативы всех вкусов и форм, красная губная помада и мятные леденцы. Бутылка воды. Телефон. Вероника оставила на полу у входной двери пальто и нижнее белье с кожаными ремнями и туфлями.

– Ты опоздала, – сказал Джейк.

– Прости, милый, в эту дыру не каждый таксист сунется. Ты же знаешь, так мало мужиков с яйцами, – она приблизилась к Джейку. – Но я ведь знаю, что ты не такой.

Красная помада заигрывала и гипнотизировала опьяненный мозг. Губы заставляли хотеть, а язык подсказывал, чего именно. Вероника села на колени и зашагала руками к Джейку походкой львицы.

– Кем ты хочешь, чтобы я была для тебя сегодня?

Красные губы не замолкали. Слова слетали с них нежными и бархатистыми, отчего хотелось идти им навстречу, раствориться в сладком голосе с головой. Вероника тянулась к брюкам Джейка кончиками пальцев, опуская грудь к полу и касаясь его острыми сосками. Ее широкие бедра, вызывающие инстинкты, добавляли виски крепости и опьяняли еще сильнее. Вероника проявляла чудеса гибкости, когда ее зад оставался на одном месте, далеко, как казалось Джейку, а зубы расстегивали молнию его брюк.

Шлюха поднималась выше, расслабив ремень. Белые волосы лоснились по потному свитеру Джейка, волны накатывали и отступали. Вероника тянулась к шее, как змея, чтобы одним укусом выпустить яд и подчинить себе жертву. Из ее груди исходил горячий воздух и усиливающиеся стоны со вкусом мяты. Вероника открыла рот, приготовившись к решающему броску, красные губы хотели завладеть чужим телом, растворив в яде удовольствия и оргазма.

Вероника высунула язык, с которого стекала вязкая слюна, собираясь коснуться кожи Джейка, но в ее рот попало нечто твердое и длинное. Джейк смотрел на извивающуюся шлюху, не скрывая раздражения. Он хотел выпустить накопившуюся злость на ее жалком теле. В темноте, какую развеивала лишь луна, его лицо выглядело пугающим и жестоким.

– Не приближайся ко мне! – сказал Джейк.

Он вытащил дуло изо рта проститутки и кивнул им в сторону, куда следовало отойти Веронике. От страха или оттого, что пистолет проник слишком глубоко, на лице девушки проявились слезы.

– Я вижу, чего ты хочешь, милый. Не отказывай себе в удовольствии, – сказала Вероника.

У нее тоже имелись инстинкты, профессиональные, которые было не так просто унять. Джейк повторил жест еще раз. Она отошла в сторону и прислонилась к стене.

– Зачем ты меня снял, если не хочешь оттрахать, болван?

Джейк не двигался. Он поддался вгрызающимся в самую плоть воспоминаниям. Этот матрас, квартира… Когда-то их наполнял смысл, сейчас – пустота. Джейк был один и катился в самую пропасть, чтобы упасть без единого звука.

– Ты что-то слышала обо мне за последние несколько дней? – спросил Джейк.

– О чем это ты?

Вероника сидела на полу, вытянув голые ноги, и засыпала. Джейк сделал голос громче, не позволив ей погрузиться в сон:

– Я о том, слышала ли ты обо мне в последнее время?

– Нет, – ответила шлюха.

– Хочешь сказать, никто не подходил к твоему боссу и не интересовался, кто снимал рыжую малолетку на целые сутки и расплачивался валютой?

– Нет.

– Ты крутишься рядом с Эмиром…

Джейк заметил, как голова Вероники падает на бок, возвращается и снова начинает падать. Он вытянул два пыльца, средний и указательный, и большим взвел курок.

– Повторяю последний раз, – сказал Джейк.

На Веронику из темноты уставился пистолет, широкое дуло в целых два пальца разрезало напряженный воздух. Уставшая шлюха подняла глаза и от страха начала взбираться на стену. Она обхватила колени и застыла.

Джейк опустил большой палец, целясь ей между глаз, и продолжил:

– К Эмиру, твоему сутенеру, подходил кто-нибудь и…

– Я же сказала: нет! Какого черты тебе от меня надо?

Джейк улыбнулся густой пустоте. Эта шлюха нравилась ему, не из-за толстого кошелька, и не из-за… А просто нравилась. В темноте она казалась подростком, трудным ребенком, который не может найти общего языка с родителями. Свободная. Юная. Гордая. Где-то в глубине души Джейк молился о том, чтобы солнце погасло, и Вероника осталась такой навсегда.

Алкоголь отпускал. Напиться до беспамятства не удалось, и Джейк откинул голову на кровать. Он думал о том, что устал бежать. Он расплатился за эту ночь и чувствовал себя в безопасности. До рассвета.

– Что ж, давай начнем сначала, Вероника. Сколько тебе было лет, когда Эмир сделал из тебя шлюху?

– Да пошел ты!

– Будь поласковее со мной, – говорил Джейк. – Эмир получил деньги за целую ночь. Так что ты работаешь за чаевые.

Как и любая девушка из сферы сексуальных услуг, Вероника старалась не отходить от своего сутенера. Глядя на клиента, Эмир мог назвать любую цифру, подходящую дорогим костюмам, которые интересовались самыми горячими девочками, и шлюха должна была знать свою цену.

Эмир был в бизнесе с того дня, как отец снял для него первую проститутку. Непревзойденная Тиффани сделала из мальчика сутенера, каким был его отец, Адам. Более десятка лет «Адамово яблоко» держалось на плечах отца и сына. Россия. Девяностые, кокс и секс. Бывало, они вдыхали столько порошка, что все вокруг заливалось белым светом, под пеленой наркотика для богатых они трахали собственных шлюх, а Адам, заигравшись в злодея, избивал их до полусмерти.

Когда Эмиру было двадцать пять лет, бизнес перешел к нему. Сердце старика Адама буквально разорвалось в груди от последней дороги пороха и отсасывающей за пощечины шлюхи. Законы рынка диктовали жесткую политику, однако Эмир отказался от торговли наркотиками и очистил всех своих девочек от этой дряни. Несколько лет кризиса, из которого Эмир вышел быстрее постсоветского государства, и Адамово яблоко стало массажным салоном, а вместо дряхлых мамок молодой бизнесмен обзавелся несколькими юными девочками, пользующимися небывалым спросом. Их снимали на дни рождения чиновников и обмывали звезды на погонах полицейских.

О том, откуда Эмир привозил девочек, ходили лишь слухи. Шлюхи были всех цветов и оттенков. На любой вкус.

– Так что же, Вероника?

Девушка не издавала ни звука. Она погрузилась в себя, как это сделал Олег пару часов назад на лестнице. Джейк умел напоминать людям о том, кто они есть. Потому что никогда не забывал, кем является сам.

– Мне было шестнадцать, – ответила Вероника. – Доволен?

– Пока нет. Надеюсь, ты никуда не торопишься, и мы успеем о многом поболтать.

Джейк оскалился. Голова кружилась, и собственный голос звучал будто со стороны, раздражая и подогревая без того оголенные нервы. Ему нужен был виски.

Вероника смотрела на клиента пустым взглядом. Джейк знал о многом. Но болтал куда больше. Проститутка смотрела без ненависти и жалости, ее хладнокровный взгляд перестал искать ответы на глупые вопросы. Деньги всегда достаются грязным путем и совсем не тем, кто их заслужил.

– Каково это: быть элитной шлюхой, когда закончила только восемь классов, а? – спросил Джейк.

– Лучше, чем сдавать экзамены.

Джейк выпустил из носа горячий пар вместо смеха.

– Тебя снимают жирные свиньи и делают с тобой все, что захотят, как с плюшевыми игрушками, с которыми играют их дети, пока папа на работе, – Джейк говорил шепотом. – Они делают… Все, что угодно.

– У Эмира есть правила, – сказала Вероника.

Джейк моргнул и перевел взгляд на шлюху у окна. Его глаза загорелись звериным блеском, в зрачках проявилась луна.

– Не оставлять следов, – подхватил он.

Иностранец всем телом повернулся к Веронике. Ее лицо. Детское, ангельское лицо выглядывало из темноты. Джейк чувствовал, как часто бьется ее сердце. У него оно билось так же. Фигура Вероники двоилась после бутылки виски, Джейк пытался сосредоточиться и прикусил язык. Он не мог подняться, ноги подкашивались и сдавались.

Ее лицо. Джейк не мог разглядеть его в кромешной тьме. Он старался разогнать туман, окутавший глаза, но слеп еще больше. Нужно подойти к ней ближе.

Джейк помассировал виски, и взгляд прояснился, когда указательный палец уперся в предохранитель на спусковом крючке. Мозги едва не брызнули на пол.

Боль усилилась, туман вернулся, и Джейк, не отпуская пистолет, полз в сторону Вероники. Элитная проститутка вжималась в стену, поджав пальцы ног. Джейк переставил руку, и дуло глока ударило о паркет. Вероника начала дрожать. Клиенты любили играть с ней, но эта игра выглядела жестокой. Джейк переставил руку, придвинувшись на несколько сантиметров, дуло ударило о дубовый паркет, и шлюха дернулась. Клиенты любили управлять Вероникой как марионеткой, дергая за одну ниточку, и покорная шлюха вставала на колени, дергая за другую, и она стонала от боли. То, чем управлял Джейк, Вероника еще не испытывала.

От Джейка веяло страхом. Холод поднимался по телу с кончиков пальцев до горла, сжимая его так, что ни один звук не мог просочиться наружу. Вероника хотела сбежать, но тело отказывалось подчиняться. Оно было во власти Джейка.

Паук подползал по извилистым линиям коварной паутины к мелкому насекомому, свернувшему в кокон. Юная девушка тряслась от страха, предчувствие подсказывало ей, что скоро все кончится. Она вспомнила, о чем мечтала последние годы, и представила, что скоро освободится от Эмира и будет жить подальше от городской суеты в маленьком домике. На другой стороне света. Во тьме.

Вероника смотрела на дверь. В куче разбросанных вещей лежал мобильник. А дальше, за дверью, было спасение, до которого она не сможет дотянуться. И шлюха оказалась права. Когда она умрет, ангел-Олег поднимет ее душу на небеса и отпустит, не долетев до Рая, потому что груз будет слишком велик для его маленьких крыльев. И Вероника провалится в Ад. В самое жерло.

Джейк был для нее Хароном. И он был всего в двух шагах.

– Знаешь, к чему я не смог привыкнуть, когда остался жить в России? – спросил Харон. – К беззаконию. Я не смог к нему привыкнуть, зато с удовольствием пользуюсь им.

Джейк издал нечто, напоминающее усмешку. Ловушка захлопнулась. Оставалось насладиться жертвой. Олег уже должен спать, подумал Джейк. Значит, он не услышит выстрел, а утром, когда мальчик проснется, Денис останется для него дурным сном. До конца жизни.

По щеке Вероники потекла слеза. Она начала жалеть о своей крошечной жизни, перед ней расступилась тьма, и показался свет.

– Так это ты убил Монику? – спросила Вероника, когда лицо Джейка уставилось на нее в упор.

Глава 10

Весеннее солнце разогревало воздух. Почки на деревьях набухали, вдыхая свежую жизнь в истощенные холодами тела. Перелетные птицы возвращались вить гнезда и создавать семьи; следующей зимой с ними полетят окрепшие птенцы.

У природы есть четкое расписание, в нем нет места неожиданным крушениям самолетов и атомным войнам. Извержение вулкана для планеты – лишь способ выпустить пар; торнадо и цунами – повод взбодриться.

По расписанию Риты Спаркс у нее был дневной сон. Пара часов после обеда, когда необходима передышка. Ее торнадо и цунами, Роберт, заставлял смеяться с первого глотка утреннего кофе до последней ложки ленча, а смех отнимал у Риты много сил.

В это время Роберт сидел на кухне, за их маленьким столиком, и, сняв очки, от которых болели глаза, читал газету. Старый Вестник рассказывал о событиях 2012 года: убийство, ограбление, выборы. В человеческой природе было свое расписание, в нем не обходилось без преступлений и пропаганды.

Пожелтевшие листы предлагали разгадать кроссворд. Шесть клеточек отличались по цвету от остальных. Вписав все ответы правильно, из шести букв можно было сложить ключевое слово и выиграть тысячу рублей. Оставалось дозвониться по номеру редакции первому.

Роберт отложил карандаш после нескольких разгаданных слов и сказал про себя, что время сидеть за кроссвордами еще не пришло. Он еще слишком молод.

В спальне кровать простонала о том, что Рита проснулась.

– Дорогая, – сказал Роберт.

Рита жмурилась от сладкого сна, с каким не хотела расставаться. В этот раз он ее порадовал. Она крутилась в кровати, пока глаз не коснулась легкая вспышка. Это всегда происходит после сна. Тело расслабляется и становится более восприимчивым к миру.

– Дорогая, сегодня отличная погода для прогулки.

Рита услышала знакомый голос в темной комнате, и он заставил ее улыбнуться.

На Роберте было темное дорогое пальто, поверх которого он петлей затянул шарф. Высокая ровная спина держала Риту Спаркс, прощупывающую перед собой каждый шаг.

– В парк? – спросил Роберт.

– Да.

Они шли в парк. Слепнувшая женщина улыбалась природе, которую не могла увидеть. Она вспоминала, как выглядят птицы, поющие цветущей весне, вспоминала дыхание почвы, тающей от мороза, и бежала прямиком по ручейку, несущему талую воду. Картинки оживали, и Рита становилась частью своих же воспоминаний: делая шаг, она представляла, как хрустят под ногой ветки. Рита Спаркс могла разглядеть все до мельчайших деталей, она смотрела по сторонам слепыми глазами и видела то, что запечатлелось в памяти.

Роберт, как обычно, говорил без умолка, и Рита не замечала, как летит время. Казалось, она перестала его замечать очень давно. Поэтому с ней под руку шел красивый высокий брюнет, одним только голосом он заставлял верить каждому своему слову. Поэтому же Рита подпрыгивала, чтобы поцеловать его влажные губы, а Роберт подставлял щеку, будто играя. Рита все пыталась достать до него, но красивый мужчина выскальзывал из объятий и поцелуев.

Прежним был только голос. Роберт Спаркс старался сохранить его для жены. Он знал, что благодаря ему Рита чувствовала себя защищенной. Время будто не касалось ее. Рядом шел все тот же статный брюнет, что и тридцать лет назад, а Рита Спаркс была молодой и сексуальной.

Роберт заметил, как прикосновения жены изменились. Они стали чувственными, страстными. Роберт Спаркс понял, что Рита провалилась в воспоминания. Мужчина огляделся и сказал:

– Знаешь, Рита, почему-то мне вспомнилось, как Кевин решил уйти из дома.

Молодая и сексуальная девушка обернулась сгорбленной старухой, чьи ноги дрожали от темной неизвестности. Рита Спаркс вцепилась в плечо Роберта как за перила, боясь не справиться с собственным телом.

– О да, это же наша любимая история, – ответила Рита.

– Я уже вижу скамейку, – говорил Роби. – Думаю, тебе пора отдохнуть.

Парк окружал Риту и Роберта. Всюду простирался дикий лес, голые деревья кольями торчали из почвы и мха. Здесь, в тени, почки не успели созреть и выглядели бесплодными. Весна не успела дойти до таинственного парка.

Они сидели совсем одни. Одни во всем мире. Рита и Роберт. Слепая и поводырь.

– Кевин всегда был смышленым, – сказал Роберт Спаркс. – Он знал, что мы уедем на несколько часов. Должно быть, подслушал наш разговор.

Рита оживилась и добавила:

– Ему было всего одиннадцать лет.

– А по-моему, всего десять. Кевин сложил в свой маленький рюкзачок воду, хлеб, коробок спичек и…

– Одеяльце, – сказала женщина.

– Да. Свое маленькое одеяльце. Помнишь, ты укрывала им его еще младенцем, когда он спал в люльке?

– Конечно, Роберт. Я помню.

Мужчина держал Риту за руку и смотрел на нее, не отрываясь. Их пальцы переплетались странными узорами. Он видел в них жизнь и смерть, руку, у которой есть будущее, и руку, обреченную отдаться земле. Весна пахла свежей почвой, и этот запах не сулил ничего хорошего.

В голове пульсировали мысли. Кевин. Лес. Почва.

– Он хотел жить в домике у озера, – сказал Роберт.

– Это же ты, Роби, рассказывал ему об этом. Это была твоя мечта в детстве. Ты говорил…

– …что мы с отцом любили рыбачить на одном красивом озере, – продолжил за нее Роберт Спаркс. – Мы сидели на берегу дни и ночи. Кажется, мы ни разу не поймали хотя бы одной рыбешки. Но я любил это время за то, что он был рядом, за то, что мы были рядом друг с другом. Мы оба любили проводить там время, и однажды он сказал: «Если бы я стал богатым, первое, на что бы я потратил деньги, это построил нам домик прямо на берегу… – Роберт сделал небольшую паузу и продолжил. – Так нам бы не пришлось никуда уходить». Но…

Рита остановила его, сжав руку:

– Не надо. Я знаю.

Она впервые была серьезной. Возраст и тяжелая болезнь выступили с морщинами. Роберт не признавался, но его пугала Рита. Пугало ее состояние. Он делал все, чтобы она смеялась, иначе Роби не выносил эту боль.

– Давай вернемся к истории, если ты хочешь, милый, – сказала Рита.

Роберт Спаркс отвел от нее взгляд. Он посмотрел на замок их рук и понял, что ему некуда отступать. Его губы произнесли:

– Я хочу.

Рита улыбнулась, и болезнь отступила.

– Кевин шел по проселочной дороге. Местные не пользовались ей несколько лет из-за глубоких ям, которые испортили не один автомобиль. Они предпочитали ездить в объезд, – говорила она.

– Поэтому никто не видел маленького мальчика с рюкзаком за спиной. Кевин шел и боялся каждого шага. Лай собак казался ему волчьим воем.

– Это ты рассказывал ему про волков, – сказала Рита.

– Да. Это я рассказывал ему про волков. Я надеялся, что тогда он будет осторожным, а не кинется в лес, – говорил мужчина. – Кевин шел вперед спиной, в нем боролись гордость и отчаяние. Гордость не отступала, а отчаяние смотрело на то, как отдаляется крыша дома, теряются собственные следы.

Роберт помешал Рите сказать. Он читал слова как молитву, веря в каждую букву.

– Как он ни старался, дом стерся с горизонта, и Кевин боялся, что этого не исправить. Он боялся, что не сможет вернуться домой, а тем временем опустились сумерки.

Рита Спаркс дернулась. Голос Роберта, красивый и звонкий, доносил слова с поразительной трогательностью. Мужчина говорил так, что сами небеса прослезились. На щеку Риты упала капля. Тяжелая. Горькая.

Пошел дождь. Сквозь густой купол парка пробивались крупные капли, ударяя подобно граду. Роберт снял пальто и укрыл их обоих. Они возвращались в дом, проверяя почву под ногами на крепость. Из недр леса будто слышался чей-то вой.

Роберт провел с Ритой весь день. Никогда еще ему не было так тяжело в роли мужа. Ослепшая любовь вжималась в его плечо, задыхаясь от усталости. Рита не могла идти, все больше полагаясь на мужа. На глаза наворачивались слезы, но она терпела, Рита не хотела быть обузой для своего дорогого Роберта.

Глава 11

Моника, настоящее имя – Мария Иванова, скончалась 29 ноября 2020 года.

Род деятельности: администратор в массажном салоне.

Время смерти: между двумя и четырьмя часами дня.

Установить более точное время не удалось, так как тело обнаружили спустя почти двое суток после смерти – 1 декабря 2020 года около 10:00.

Причина смерти: механические повреждения головного мозга, не совместимые с жизнью.

Орудие убийства: автоматический пистолет марки глок девятого калибра.

Заключение судмедэкспертов установило, что труп изнасиловали более двадцати раз. Последний был за несколько часов до того, как тело нашли. Очевидно, ночью.

Утром первого декабря один из жителей города мечты выбрасывал мусор. Он оставил пакет у бака, так как их не вывозили на протяжении нескольких месяцев, и заметил нечто, напомнившее ему женскую ножку в чулке. Свидетель огляделся и подошел ближе. Под мусорными мешками была фигура, схожая с человеческой. Житель отметил большое количество ссадин и синяков на успевшей почернеть коже. Ночью температура опускалась ниже нуля градусов. Колготки были разорваны в клочья. Свидетель поднял мусорный пакет и увидел женское лицо, он бы даже сказал, детское, с отчетливой дыркой от пули во лбу. Но испугало жителя города мечты то, что у жертвы был открыт рот. Он был раздвинут и перекошен в сторону, насколько это возможно так, что уголки губ надорвались. Сомкнутую челюсть силой разжали после смерти девушки.

На жертве практически не осталось одежды, когда ее нашли. Блузка и нижнее белье были разорваны, на груди, в особенности на ореолах были глубокие царапины. Грудь деформирована, из правой по торсу стекала трупная жидкость.

Живот был также изрезан. Предположительно, человеческими ногтями. Длинными. Острыми. Оставлено более десятка различных ДНК, не имеющих совпадений в базах данных. От половых органов мало что осталось, некоторых анатомических частей недоставало. Кожу растерзали, словно стая голодных собак, сложно было поверить, что на такое способны люди.

Единственный, кто опознал тело – главный подозреваемый по делу об убийстве Марии Ивановой – Терри Коул, иностранный студент.

Они встретились, как и полагается двум дьяволам, в Эдеме.

Серый подвальный бар пустовал посреди недели. Бармен и владелец собственного райского уголка, Луи, натирал бокалы под британский акцент футбольного комментатора, когда за стойку села незнакомая этим стенам девушка. Моника не скрывала слез, она пришла в бар, который утолял любые несчастья. Стоило заказать лишь первый коктейль.

Запах старого дерева придавал напиткам особый оттенок, а кислый аромат алкоголя и мочи, служивший одеколоном бара, делал самые дрянные коктейли слаще.

Моника допила третий бокал черного русского, и колокольчик над входной дверью объявил о появлении Терри. Завсегдатай поприветствовал Луи одним взглядом и им же заказал двойной виски. Терри Коул затерялся в углу, он не выносил пустоты, царящей в это время, Терри нужна была толпа, чтобы в ней не затеряться. Иностранец следил за тем, как незнакомка маленькими глотками опустошала один бокал за другим.

В пустом баре Терри чувствовал себя ястребом, кружившим в небе. За несколько лет иностранец стал частью темного подвала, он мог зайти в тень и чувствовать людей, сидящих в другой части зала, он слышал их разговоры и мысли. Терри Коул услышал в скрипе седьмого бокала черного русского крик о помощи. Он подошел к барной стойке и сел через один стул от Моники.

Терри подмигнул Луи, делающему вид, что смотрит игру Ливерпуля против Эвертона:

– Плесни до краев.

Через секунду виски стекал с ладони Терри Коула. Сорокаградусный напиток согревал Терри холодной зимой, к которой он так и не смог привыкнуть.

К концу первого тайма «Ливерпуль» выигрывал 4:1, и комментатор сулил первое за тридцать лет чемпионство. Болельщики снимали с себя футболки, трибуны «Энфилда» гремели от эмоций и той энергии, которой заряжал Юрген Клопп.

– А ты что думаешь, Луи? – спросил Терри.

– Я думаю, этим парням пора стать чемпионами.

Терри отпил виски и посмотрел на повторы забитых мячей. Жаль, что лучшие моменты жизни нельзя проигрывать снова и снова, подумал Терри Коул, память искажает прошлое, смешивая его с ликером или горьким пивом. Истинный вкус забывается. Поэтому чистый виски всегда лучше.

Иностранец вглядывался в женское лицо, закрытое длинными волосами, и пытался разгадать тайну, скрывающуюся за ними. Юная девушка пришла в бар посреди дня. Она хотела побыть одна, иначе бы выбрала ресторан, где крутятся назойливые официанты и обедают сотрудники ближайших офисов. Луи наливал случайным посетителям голый черный русский, без вишенки и английской любезности, не заботясь об одиноких незнакомцах. Он приходил в бар насладиться тишиной и игрой любимой команды, потому что знал: солнце погаснет, и подвал будет кишеть отбросами общества, выбирающими самое дешевое развлечение.

Зачем девушка спустилась в Эдем? Она могла зайти из любопытства, но, увидев его гнилые от памяти стены, развернулась и забыла бы к нему дорогу. Что могло заставить ее остаться? Или она знала, куда идет?

– Меня зовут Терри. Неотъемлемая часть этого корабля.

Девушка повернулась. Она посмотрела на Терри Коула пьяным и вызывающим взглядом. Черная тушь стекала под глубокий вырез блузки. Вряд ли ее возбуждала окружающая атмосфера, так что соски, бросившиеся в глаза Терри, набухли от прохлады. Коктейли опьянили девушку до того, что один глаз косил и закатывался под веко.

Лицо незнакомки выражало немую скорбь, оно было таким молодым и тяжелым, каким становится после сорока лет, развода и оставленных на мать-одиночку детей, думал Терри. Девушка обвела его взглядом и сказала:

– Я не трахаюсь с уродами вроде тебя.

Луи натирал стакан за дальним углом барной стойки и смотрел в телевизор, где крутили рекламу пива в перерыве футбольного матча. Он делал вид, что вот-вот случится очередной гол.

– Тогда ты зря сюда пришла. Других тут не бывает, – ответил Терри.

– А ты знаешь других людей, кроме себя?

Она завораживала Терри Коула все больше. Девушка притягивала к себе, пытаясь оттолкнуть, дать пощечину своей дерзостью. Иностранец чувствовал в ней боль, которая резала изнутри, такое выражение лица не подделать, оно высекается ударами плети, какие не всякий выдержит.

– Я знаю, что тот молчаливый парень видит тебя впервые. Он не заметил в тебе клиента, который оставил бы щедрые чаевые, а глаз у него зоркий, – говорил Терри Коул. – Так что же ты тут делаешь?

– Напиваюсь.

– Дамскими коктейлями? Бросил парень? Нет, погоди: ты сама от него ушла?

– А ты завалил экзамен, что решил наказать себя чистым виски? – сказала девушка.

– В таком случае меня пора отчислить, ведь я каждый день торчу в этой дыре.

Терри сделал жест Луи, и тот поставил перед незнакомкой новую порцию коктейля, добавив веточку из двух вишен.

Следующие пару часов они напивались вместе. Солнце утопилось за горизонтом, и корабль Эдема стал набирать скорость, поймав попутный ветер. С каждым часом количество посетителей росло, языков, на которых говорили в баре, становилось так много, что подвал напоминал международный аэропорт, задержавший все вылеты разом.

Двое пакистанцев крутили косяки и курили на пороге бара. Время от времени к ним подходили студенты из других языковых групп и возвращались к своему столику с сигаретой, склеенной пакистанской слюной. Казахи в центре зала смешивали все напитки, до которых могли дотянуться. Они наливали слой за слоем, чтобы получился ЛГБТ-флаг, и выпивали его залпом, обернувшись к дальнему столику, где сидела компания в яркой одежде и одним жестом посылала казахов обратно в Караганду. Санкт-Петербург, город, в который со времен основания Петр I привозил европейскую культуру, лучших итальянских строителей и скульпторов, говорил с восточным акцентом и не пьянел после первого литра.

Терри и Моника пили на брудершафт. Черный русский поседел и стал бледной водкой. Затянувшись сигаретой, Терри назвал подругу слишком красивой для этой дыры и замолк, чтобы не ляпнуть большей глупости.

Девушка вытащила сигарету из его пачки:

– Значит, я все-таки пришла в правильное место, самец. Красота скрывает дерьмо, которого здесь не замечают.

– Что ты хочешь этим сказать?

Моника наполняла дымом легкие, не морщась от горечи. Ее длинные пальцы подносили сигарету ко рту, и губы втягивали опьяняющий аромат ментола.

– Сказать я хочу то, что раз люди в этом баре пялятся на меня, они не видят моей… Души, что ли.

– Или не хотят видеть, – сказал Терри и поймал взгляд Моники.

– В любом случае я вижу скелет каждого из этих бедняков, понимаешь?

Терри Коул молчал.

– Я вижу их насквозь. Я как чертов Дориан Грей в юбке, – сказала Моника. – Понимаешь о чем я?

– Нет.

– Это герой романа. Он продал душу дьяволу, чтобы остаться красивым навсегда. Все светское общество восхищалось им и пыталось узнать секрет, благодаря которому Дориан не старел, а обычные люди, бедняки, видели в нем опасность и старались обходить стороной.

Терри слушал и проваливался в трюм несущегося по волнам ночи корабля Эдем. Ветер раздувал парус и нес экипаж в открытый океан.

Он впервые пил русскую водку – лекарство от всех болезней в России. После сигареты целебный эликсир начал действовать. Сначала пошатнулось изображение, затем далекий шум дорог и голос Моники поменялись местами: водители стали слепить фарами и сигналить с чудовищной силой. Терри показалось, что сейчас его собьет машина, и иностранец шагнул назад, ударившись затылком о стену. Русская водка действовала как наркотик.

Терри Коул справился с настигающей паникой, зацепившись за тихий голос Моники:

– И что же внутри у людей в этом баре? – спросил он.

Моника изучила его лицо и выругалась странной фразой:

– Нет там ни зерна! Ни мозгов, ни истории. Но ты не такой, как они.

Они выпили еще по несколько рюмок. Терри смотрел на девушку и видел перед собой юную красотку. Он ударял кулаком по барной стойке вместо закуски и злился на самого себя, злился за то, что пялится на Монику точно так же, как все эти скелеты вокруг. Терри Коул ничем не отличался от каждого из этих неудачников. Моника ошиблась, увидев в нем нечто другое. Может быть, она хотела привлечь его внимание или попросить оплатить счет.

Мысли мешались в голове Терри. Водка заставляла злиться, а после смеяться. Русский наркотик хотел послать Монику ко всем чертям и раздеть до скелета.

Они выпили последнюю рюмку, и Терри Коул сказал:

– Думаю, пора по домам.

– У меня нет дома, – ответила Моника.

В мозге произошло короткое замыкание. Какое-то время Терри сидел в ступоре.

Бар закрылся в три часа ночи, и едва знакомая друг с другом парочка ждала такси, сидя на тротуаре. На этот раз сигарета очистила мозг от мыслей, в голове гулял штиль.

Моника положила голову на плечо иностранца и затянулась, выпустив дым ему в лицо. Девушка обняла руку Терри и почувствовала тепло. Оно было знакомым и легким, таким воздушным, как воспоминания о счастливом детстве. Под ногами хрустел снег, и маленькая Маша Иванова шла за руку с мамой. Они возвращались домой из детского сада, мама приготовила дочери подарок и обещала отдать его дома. Маша рассказывала маме, что нарисовала большую-большую кошку, и все подумали, что это тигр или лев. А на самом деле Маша нарисовала во весь рост котенка, которого загадала Деду Морозу на новый год, и который ждал ее под елкой с бантиком на макушке.

Моника выдохнула дым и унеслась на воздушном шаре ввысь. Она вспомнила, как дергала за мамин рукав и смеялась. Маша просто хотела выпытать, что же ее ждет дома, девочка просто не знала… Она теребила старый рукав пальто, и страсть разгоралась сильнее, приближаясь к дому. Мать и дочь остановились на перекрестке. За ним росла желтая панельная девятиэтажка, на последнем этаже горели черные окна. До квартиры казалось так далеко, что Маша сильнее тянула за рукав матери, она сопротивлялась всем крошечным телом, оставаясь позади терпеливой женщины. Девочка просто не знала, что в канун нового года на красный сигнал светофора вылетит автомобиль, и все ее мечты оборвутся. Пьяный водитель сбил Марину Иванову, которая спешила подарить дочке котенка и первой вышла на дорогу, когда загорелся зеленый.

Маша Иванова помнит последний взгляд своей матери: она обернулась и посмотрела на непослушную дочь с лаской и любовью. В ее глазах не было раздражения или усталости. Нет. Напротив. Тепло и томительное ожидание счастья, которого ожидала Маша от котенка, – вот что было во взгляде матери перед тем, как удар раздробил ее кости на снежинки.

Тело женщины отбросило на два десятка метров, выхватив из рук дочери. Водитель не собирался останавливаться, он не отпускал ногу с газа. Красная тойота догнала упавшее на землю тело и переехала его поперек грудины на полной скорости и на глазах маленькой Маши. Ребра смялись как консервная банка. Человек стал таким уязвимым, смертным.

Моника закурила новую сигарету. Она попала под власть наркотика, от которого было не спрятаться. Алкоголь ударял волнами воспоминаний в висок, и боль резонировала по коже мурашками. Маша Иванова подбежала к матери. Она не замечала, как по шее текли слезы, как крик заглушал шум улиц. Девочка упала на колени. Она гладила лицо матери, пока прохожие не оттащили ее. Мама выглядела живой; «моргни» – просила до сих пор Моника. Но мама не отвечала. Жизнь покинула ее сердце.

А Маше осталась жалкая жизнь.

Моника поднялась и, прикрывая грудь подушкой, зашла в ванную. Она не знала, где находится и сколько прошло времени с той ночи в баре. Девушка сидела на крышке унитаза и старалась собрать осколки памяти, на которые разбилась прошедшая ночь. Грязный бар Эдем, навязчивый американец, такси. А дальше?

А дальше на Монике не было нижнего белья, она проснулась с завсегдатаем подвала, который храпел под одеялом. Вот что было дальше. Моника успела осмотреть квартиру по пути в ванную. Осматривать было особенно нечего: голые стены, большая кровать посреди кухни и разбросанные по полу вещи.

Провалы в памяти пугали, Моника начинала нервничать и стучала голой пяткой по полу, не зная, насколько далеко зашли эти двое ночью. Девушка приложила ладонь к влагалищу, провела пальцами между малых и больших половых губ, дотронулась до входа во влагалище и поднесла руку к носу. Сухо, никем незнакомым не пахло.

Моника выглянула из ванной комнаты, в квартире слышался крепкий сон. Девушка стала собирать свои вещи. Кружевной лифчик, чулки, на одном из которых пошла стрелка, блузка, юбка. Моника подняла мужские трусы и тут же отбросила их в сторону, будто обожглась. Она вернулась в ванную и поняла, что принимала душ. Трусики висели изнутри душевой кабины, на ручке. Красное кружевное белье в цвет маникюра вернулось на стройное тело.

Без чулок и с икебаной вместо прически Моника встала на каблуки, брошенные у входной двери. Куртка ночного незнакомца валялась на полу, и ничего не стоило обчистить ее карманы. Девушка достала из правого отделения несколько долларовых купюр, не взглянув на них. Над левым карманом она замерла, когда почувствовала нечто твердое. Она держала в руках пистолет. Тот тип, с которым она напивалась и спала в одной постели, держал при себе настоящий ствол.

Терри завертелся в кровати. Он что-то простонал и скинул с себя одеяло. Так заканчивалась каждая ночь в Эдеме: после того, как корабль, расправив парус, уносился за горизонт, он разбивался на мелкие щепки, одной из которых был Терри Коул. Моника находилась в незнакомой квартире с мужчиной. Тугая слюна сползла по горлу Моники, и она попыталась опустить дверную ручку, чтобы сбежать. Дверь оказалась заперта.

Схватив замок и повернув его, словно увеличивая громкость на радио, девушка задержала дыхание. Один щелчок, и она может быть на свободе. Моника обернулась. Терри все еще спал. Она преодолела препятствие в глубине двери, и замок издал тихий цокот.

Вопреки ожиданиям дверь не открылась. Надо было сделать еще один оборот. Черт. Черт. Черт.

– Ты уже уходишь? – спросил Терри.

Острые каблуки подкосились, и тогда Моника обернулась. Мужчина сидел на краю кровати, обернувшись в одеяло. Его лицо изображало умиротворение.

– Что это у тебя в руке?

В ладони лежал пистолет. Девушка не знала, чего ожидать от нового знакомства. Терри Коул казался Монике симпатичным, особенно сейчас, в постели, однако провалы в памяти и найденное оружие говорили против него.

– Ты знаешь, что нельзя трогать чужие вещи без разрешения? – сказал иностранец. – Отдай его мне.

Терри протянул руку, улыбнувшись, но Моника подалась назад, царапая пол каблуками. Тело предательски тряслось, не в состоянии подняться и выбежать из квартиры. Губы не могли выжать из себя ни слова.

На глаза наворачивались слезы, безысходность накатывала откуда-то изнутри. Моника вновь чувствовала это. Тупик. Надо действовать, рвать когти, кричать, стучать в дверь и звать на помощь. Но кто-то держал ее за рукав, тянул, не давая сдвинуться с места.

Мария Иванова легла на холодный паркет и представила, как колеса автомобиля растаптывают ее кости, тело сминается в консервную банку, а на лице застывает грустная улыбка. Снег укрывает ноги, живот. Он перестает таять на бледной коже и наконец пеленает глаза. Моника жаждала ощутить каждый осколок памяти, оказаться под колесами смерти и посмотреть послушной дочерью в глаза матери. Моника знала, что сидит за рулем своей жизни, поэтому хотела сделать настолько крутой поворот, чтобы разбиться вдребезги. Как бы она ни падала, как бы ни кричала и ни напивалась, ничто не помогало. Из чувств осталась лишь зияющая пустота внутри и хруст падающих снежинок на мамино тело.

Щеку окружила лужа слез, и их соль держала на плаву, выталкивая на поверхность, когда Моника пыталась утонуть. Казалось, боль девочки разлилась в Мертвое море, помогая держаться на плаву вот уже двенадцать лет.

Терри подошел к Монике и взял на руки. Пистолет со звонок ударился о паркет.

– Я не сделаю тебе больно, – сказал иностранец.

Сон Моники украшал снегопад. Огромные хлопья кружились в небе и опускались, словно на переплетающихся между собой ниточках. Терри смотрел в окно, и ему казалось, что они с Моникой игрушки внутри снежного шага. Кто-то встряхнул их жизни, и теперь Терри под одним одеялом с красивой девушкой. Он впервые может позаботиться о живой душе, может быть, даже полюбить ее.

Терри зарывался в волосы Моники, наслаждаясь ее ароматом и упуская важную деталь. Если снежный шар встряхнули, значит, он в чьих-то руках.

Время тянулось так медленно, что Терри физически ощущал его, вдыхая как запах эндорфина, поступающего в кровь. Моника уехала на такси, как только стемнело. Они провели целый день вместе, не вставая с постели.

Они встретились на следующий день. Моника сидела за барной стойкой и маленькими глотками пила водку с кофейным ликером. Звон колокольчика над дверью подсказал, что в бар вошел Терри. Его лицо переливалось как никогда, оно было живым, может быть, даже слишком живым для такой дыры. Терри сел через один стул от девушки и не поднял взгляда на Луи, подав сигнал о срочной порции виски. Терри смотрел только на Монику.

Когда она повернулась к нему, улыбка обвисла на губах и превратилась в выражение скорби. Моника сидела с заплаканным видом, тушь ручьями текла к груди. Терри будто встретил ее заново, будто не было той пьяной ночи. Воспаленные глаза молили о пощаде, их наполнял страх, которого было слишком много: сосуды лопались, слова, какими Моника пыталась все объяснить, мешались в кашу. Терри поздоровался с Луи, и в его руке уже плескался крепкий напиток.

– Мне нужны деньги, – говорила девушка, глотая виски и жмурясь, словно он был горячим. – Мне нужно много денег, понимаешь? Эти люди, они…

– Сколько? – спросил Терри.

– Десять тысяч. Баксов.

Терри вышел из бара Эдем, не расплатившись. Он скрипнул от злости высоким стулом за барной стойкой, но Луи будто не заметил, как неотъемлемая деталь корабля уплывает прочь.

Захлебываясь слезами, девушка заказывала коктейли один за другим. Она знала, что ей нечем платить, и хотела напиться от этого вдрызг. Луи смотрел сериал, натирая бокалы. В баре был только он.

Спустя час Терри Коул вернулся и положил сверток двадцатидолларовых банкнот в пустой бокал из-под «черного русского».

– Ровно десять, – сказал он.

– Откуда ты…

– Нет, – вмешался Терри. – Вопросы буду задавать я. И только после того, как мы отсюда уйдем.

Терри Коул включил ледяной душ, чтобы расширить сознание Моники, чтобы в нем не осталось ни одного слепого пятна после десятка коктейлей. Девушка сидела, обхватив колени, она не могла пошевелиться – тело свело ледяными цепями.

Иностранец бросил Монику на кровать и схватил за руки, вывернув запястья, затем он принялся за берда, выгибая колени. Терри искал следы. Следы уколов. Шприцов.

– Ты наркоманка?

Слова не доходили до ее мозга. Они застывали во льду, в который превратился ее организм. Терри ползал по ее телу и искал синяки на сгибах локтей и бедрах. Они должны были выступить на побледневшей коже.

– Что ты принимаешь?

Голос срывался на крик. Терри искал доказательства того, чего не было. В каждой вздувшейся от переохлаждения вене он видел жало шприца, вкалывающего горячий раствор. Иностранец видел, как ее кожа наливается красками от инъекции наркотика. Он терзал истощенное тело девушки, и его касания становились нежнее, Терри Коул гладил холодные ноги, он старался обнять и передать им свое тепло, свой жар, который вспыхнул от страха, что все может закончиться слишком быстро. Терри цеплялся за свой шанс и не собирался от него отказываться. Иностранец лег на Монику, накрыв ее лавой вспыхнувшего вулкана. Терри и Моника плакали, жалея каждый о своем.

Терри любил Монику с первой встречи, и любовь не остыла, когда он увидел, что осталось от девушки.

Они всегда встречались в баре. Она приходила первой, во сколько бы там ни оказался Терри Коул. Моника успевала пригубить пару бокалов, и всегда была в хорошем расположении духа. Они встречались, проводили ночь вместе, а утром Моника уезжала на такси.

Мария Иванова взяла деньги, которые дал ей иностранец. После этого их ничто не отвлекало друг от друга. Пока Терри не нашел Монику пьяной в баре, с царапиной над бровью. Тогда она сказала, что ее шантажируют, угрожают убить, и Терри Коул принес еще десять тысяч. В другой раз Моника говорила о долгах ее матери, о коллекторах, поджигающих двери. И Терри принес десять тысяч. Ему было плевать на деньги.

Все изменилось после того, как он проследил за ней. Он попросил таксиста держаться за белым хендаем, в котором ехала девушка. Моника вышла за два квартала до пункта назначения. Оставшийся путь она прошла пешком. Девушка настолько доверяла Терри, вернее, считала его полным идиотом, что ни разу не обернулась.

Когда Терри Коул увидел, как перед возлюбленной толстая рука в пиджаке открывает дверь в массажный салон, он не поверил. Решил, что она следит за фигурой и осанкой. Моника поднималась по одним и тем же ступенькам в массажный салон Адамово яблоко всякий раз после их ночи. Тогда Терри понял, что за ее осанкой следят другие.

Она обманула его. Она обманывала Терри долгое время. Моника вытерла о его любовь свою грязную…

Выход оставался только один.

Когда Моника зашла в бар, чтобы пропустить пару коктейлей перед встречей, на ее месте сидел высокий мужчина. Он снял черное пальто, успевшее высохнуть от снега, и повесил на спинку стула. Девушка не скрывала удивления и, подкравшись к посетителю, закрыла его глаза ладонями. Она сказала:

– Угадай, кто?

Ответ был молниеносным.

– Шлюха.

Руки Моники упали с лица мужчины, в мышцах вдруг почувствовалась слабость, отчего девушка поспешила сесть на соседний стул.

– Что ты сказал?

– Даже не пытайся снова увильнуть. Я следил за тобой.

Моника не сдержалась, и махнула ладонью по лицу Терри. Она должна была наступать, чтобы казаться оскорбленной. Ее рука не успела ударить, иностранец схватил ее за запястье.

– Мне больно! – сказала Моника.

– Мне тоже.

– Какого хрена ты несешь? Я не шлюха!

– Думаешь, я не слышал о салоне Адамово яблоко? – спросил Терри.

– Да, я там работаю, и что с того? Я администратор, к твоему сведению! – ее голос становился громче. – Принимаю клиентов, предлагаю чашечку кофе и…

– И трахаешь престарелых толстосумов?

Ладонь все-таки достигла цели. Моника хлестнула Терри по щеке так, что на той отпечатались ее тонкие пальцы.

– Не смей так со мной разговаривать. Я не твоя собственность.

– Конечно, ведь шлюхи принадлежат сутенеру. Больше никому.

Луи стоял в дальнем углу барной стойки и, рассматривая сериал под лупой внимательных глаз, натирал бокалы. Казалось, он не слышит того, что с первых минут открытия в баре поднялся шум. Бармен стоял с ровной английской спиной и пялился в ящик. Казалось, он не услышал, как за спиной Терри разбился бокал. Осколки разлетелись по углам, они еще долго звенели на кафельном полу, успокаиваясь.

Иностранец успел пригнуться, когда Моника запустила в него бокал из-под виски. Глаза девушки загорелись жестокой ненавистью, какая вспыхивает от раскрывшихся тайн, хранившихся под семью замками долгое время.

– Неужели я не прав, Моника?

Терри подошел к ней вплотную. Девушка выдыхала горячий пар, задрав голову.

– Отвечай! – крикнул Терри. – Тебя шантажирует клиент? Он угрожает выслать фото твоим родителям, чтобы они знали, чем занимается их дочь?

– Уйдем отсюда. Поговорим, когда останемся наедине.

Снег провожал двух восставших из Эдема дьяволов. Молочные хлопья били в лицо и таяли, ветер рассекал капли острыми клинками. Терри не выносил местного характера погоды, он старался впадать в спячку зимой, настолько глубокую, что просыпался летом. Медведи, как знал иностранец, в берлоге сосут лапу до весны, Терри Коул же сосал виски. Бутылку за бутылкой. День за днем.

Когда Моника добиралась до квартиры Терри в новенькой многоэтажке, она была трезвой. Они оба были трезвыми. Терри не успел притронуться к бокалу, который разлетелся на мелкие кусочки в баре. Это осложняло диалог, Терри и Моника были на взводе, необходимо было снять напряжение.

Терри Коул вышел из магазина с бутылкой виски под мышкой.

Они оказались в квартире и сели у подоконника как за барной стойкой.

– Моя мать умерла двенадцать лет назад, – сказала Моника. – Почти двенадцать лет назад.

Терри знал, что девушка помнит точную дату. Число, день недели, время. Все, до секунды.

– Мама отпросилась с работы пораньше в честь нового года, она пришла за мной в детский сад и сказала, что подарок ждет меня дома под елкой. Я так обрадовалась, что всю дорогу тянула ее за рукав. «Ну, скажи» – говорила я ей. А она улыбалась и молчала. «Мы уже почти дома» – сказала мама. Это были ее последние слова. Я все тянула и тянула ее. Мне нужны были ответы здесь и сейчас. Пьяный водитель сбил маму, пока я волочилась за ее спиной. Я помню, как ее вырвали из моих рук. Если бы я вела себя нормально… Я бы погибла вместе с ней. Жаль, что этого не случилось.

Моника смотрела на снег, кружащийся за окном, и на полупрозрачное отражение в нем. Ее черты напоминали лицо матери, а снег заметал его на холодном асфальте.

Терри взял бутылку, стоящую между ними, и, щелкнув крышкой, сделал несколько глотков. Он протянул бутылку Монике. Девушка выпила, не отрываясь от хлопьев снега. Моника видела кровь.

– Ты даже представить себе не можешь, что такое детский дом в России. Вместо праздничного салюта первого января меня привезли в детский дом где-то в области. Думаешь, что я кусок дерьма, потому что работаю шлюхой?

Моника усмехнулась уголком губ и уставилась на Терри. Она выглядела раненым зверем, окруженным стаей волков и скалящимся перед ликом смерти. Терри не ответил и отвел взгляд.

– Я оказалась в приюте с 2008 года. В самый удачный период его существования. С 2008 по 2011 год в детском доме умерло почти тридцать детей. Знаешь почему, Терри? – голос Моники становился тяжелым, он был приглушенным, как отражение в окне. – Потому что нас кормили примерно тем же, чем питались в блокадном Ленинграде во время Второй мировой. Дети выглядели заключенными в концентрационных лагерях. По нашим голым телам можно было изучать анатомию. Мы выглядели как скелеты. Ключицы и бедра выступали на уровне подбородка. Ответь мне, Терри, почему я три года питалась зеленой кашей, похожей на сопли и воняющей клеем? Почему нам не давали лекарств? Почему нас выгоняли на улицу в шортах, когда шел снег, а? Почему девочек заставляли принимать душ вместе с мальками, Терри?

Терри Коул сгорбился, будто на его плечи упало несколько тонн. На самом же деле на него свалилось гораздо большее. Человеческая судьба. Судьба, закаленная прочнее стали, но кривая и хрупкая. Она вилась, подобно корню, пробивающему слои почвы один за другим, чтобы удержаться на одном месте. Так судьба Моники стала стойкой, корни не давали сильному ветру вырвать ее из земли, однако жизнь при этом развивалась уродливой и бесплодной. Моника была сорняком в огороде общества. Из нее вырастили сорняк, затоптав нечто прекрасное.

– Не знаешь? – продолжила Моника, сделав глоток. – Я тоже не знаю, Терри. Я не знаю, почему мне досталась такая судьба. Я не знаю, в какой момент она сломалась, и кто в этом виноват. Может быть, я? А, Терри!

Девушка пьянела от пары глотков виски. Впрочем, дрянной напиток был ни при чем. История этой шлюхи уносила от реальности, выбивала землю из-под ног.

– Не проходит и дня, чтобы я не вспомнила тот день. Я вспоминаю, как мы гуляли, какой моя мама была красивой и улыбчивой, хотя жили мы на грани нищеты. А что же еще одинокая мать, работающая кассиром в супермаркете, может дать своему ребенку? Только любовь и нищету, Терри. Любовь и чертову нищету, – Моника остановилась, проследив за одной снежинкой, пока та не исчезла. – А ты знаешь, что только через десять лет я смогла ее похоронить? Ты знаешь об этом? Ее сожгли как дрова в огромной печи, а потом закатали в бетонную стену под плиту без фотографии. Некому было оплатить похороны. За все эти годы на ее могиле не было ни одного искусственного цветка, кроме тех, что оставляла я. Ты знаешь об этом? Ты ни хрена не знаешь обо мне! Решил, что я шлюха, и поэтому меня можно унижать в вонючих барах?

Черная тушь текла по ее щекам. Глаза казались такими уставшими, налитыми кровью от постоянных слез. Терри подумал, что ошибался, подумал, что Моника тратила его деньги на алкоголь, может быть, на мелкую наркоту, чтобы почувствовать себя на время счастливой. По крайней мере, она имела на это право.

– Прости.

Виски сливался в горло Терри и пропадал, словно вода в трубах. Иностранец думал лишь об одном. Он хотел, чтобы этой ночью в его венах тек только виски.

– Плевать мне на твое «прости». В пятнадцать лет Эмир вытащил меня из детского дома и стал для меня первым и единственным отцом, – говорила Моника. – Я благодарна ему. Поверь, детские дома только и выращивают, что наркоманов и шлюх, так что эта работка оказался по мне.

Моника снова оскалилась, на этот раз во весь рот, и придвинулась к Терри:

– Я никогда не буду оправдываться за это.

На улице стемнело. Мягкие рисовые хлопья почернели и стали похожи на пепел. Их жизни сгорели. Кто-то облил их бензином с головы до ног и поднес спичку.

Небо было ярким, как бездна. Вместо снега, черноту пронзали весенние звезды. Там, вдалеке, казалось, небесная ширма дала трещину, за которой скрывался иной, светлый мир, и он смотрел на человеческую жизнь с неподдельным любопытством. Свет смотрел на Терри Коула, запертого на двадцать шестом этаже, как на мелкого жука в банке, ведущего примитивный образ жизни. Небесный Глаз видел, как Терри смотрит в ответ с ненавистью и призрением, и знал, что когда-нибудь этот жук задохнется в своей банке под плотной крышкой.

Вероника уснула. Она оделась, приняла душ и легла в постель Терри, пока он прочищал горло новой бутылкой виски.

– Я не убивал Монику, – ответил иностранец. – Потому что любил ее до последнего дня.

Вероника не могла успокоиться, пока Терри Коул гладил ее волосы и повторял:

– Ты так на нее похожа. Вы будто сестры.

История была слишком живой в испуганном мозге Вероники. Она закрывала лицо руками, чувствуя горячее дыхание иностранца во всех уголках голого тела. Вспышки памяти загорались острыми огнями, от каких болели глаза: на запястьях Терри защелкнулись наручники, полицейские ударили ему под ребра, и только тогда нерушимый дух высокого мужчины надломился. Все посчитали его убийцей. Улицы оборачивались, провожая того, кому на них было не место.

Терри Коул оказался за решеткой, ожидая суда в одной камере с наркоманом, сдирающим с себя кожу во время ломки, и бездомным, который, кажется, первым приручил мух. Компания была под стать Терри. На серых стенах рисовались члены с огромными яйцами, на них оставляли послания семьям и отскабливали ногтями дни, проведенные вне воли.

Через небольшое отверстие в бетонной стене, воздух стелился под ноги и ускользал прочь. Кислотный запах мусора заставлял глаза слезиться, а голодный желудок скулил о двойном эспрессо с сэндвичем. Терри лежал, не вставая, двое суток, пока за ним не пришел полицейский. Жизнь перевернулась с ног на голову.

Терри Коул не мог уснуть, хотя солнце начинало разогревать темные тона весеннего неба. Он думал о том, что все, чего он начал бояться за те двое суток в камере, вернулось за ним. Оно нашло его здесь, на двадцать шестом этаже города мечты. Иностранец отчетливо помнил, как звучит звук свободы. Как звук расстегивающихся наручников. Терри потер запястья, словно с них только что сняли оковы, и все детали пазла сошлись. Его снова ищут, хотят обвинить и на этот раз везением ему не отделаться.

Серый потолок растягивался как жвачка. Терри вспомнил детство. Он видел себя одним на качелях, мечтающим достать до неба, видел, как обрывки травы разлетаются от его хлестких ударов и как маленький Терри Коул в одиночестве проводит дни.

Все его слова, сказанные Олегу на лестничной клетке, были ложью. Вся жизнь Терри Коула – ложь. В возрасте Олега у иностранца никогда не было друзей, он целыми днями качался на качелях с «AC/DC» в наушниках и возвращался домой под вечер, голодный и грязный. Терри Коул упустил это время.

Глава 12

Экран телевизора разбрасывал по стенам и потолку мигающие огни. Кто-то спорил и кричал в прямом эфире. Звук покидал комнату и слышался тихим скандалом, какой скрывают от детей за запертой дверью. Казалось, голоса уже стихли, однако стены впитали их губкой, так что стон выходил из пор памяти.

Картинка на экране дрогнула, и девушка в облегающем платье обещала завтра кратковременный дождь с прояснениями. Она даже успела прорекламировать средство от простатита, когда канал снова переключился.

Сериал про воров в законе.

Криминальные новости.

Дорожные войны.

Голые и смешные.

В общем, все, чтобы быть счастливым.

Телевизионное вещание в России – отдельный вид дерьма, которым людей откармливают как свиней комбикормом, чтобы пустить на убой.

Пульт срабатывал от тела, придавившего его. Одна нога свисала с кровати. Кровь замедлилась в руке, лежащей под ребрами, и клетки кожи начали холодеть. Голова промахнулась мимо подушки. Женские черты в неестественной позе подсвечивались кадрами с экрана в полной темноте.

На кухне слышалась возня, кто-то хлопал дверцами и рылся в шкафчиках. Тень перемещалась от одной стены к другой. Звенели крышки посуды, что-то рассыпалось и проливалось на пол. Масляные следы скользили по линолеуму, роняя столовые приборы.

Кевин искал то, что спрятал в одном из ящиков.

Рита Спаркс спала крепким сном. Она шла по страшной дорожке в лес и искала свой домик у озера. Рита смотрела по сторонам и замечала, как деревья становятся гуще, как поле редеет и зарастает соснами и березами.

В следующем сне на той же дорожке, по которой давно не ездят машины, Рита встретила мальчика, и он попросил проводить его до дома. Мальчик переживал за родителей, какие искали своего сына. Рита Спаркс привела ребенка к дому, как он и просил, но в нем никого не оказалось. Рита стучала в окна, вырывая петли, но никто так и не появился.

В последнем сне Рита бежала по тонкой ленточке, сужающейся с каждым шагом. Тело было тяжелым, удержать равновесие получалось с большим трудом. Рита бежала, умещая вес тела на кончиках пальцев. Ветви деревьев резали ее плечи, били в глаза, и женщина теряла скорость. Лес подхватил ее, и Рита Спаркс махала руками в воздухе, не двигаясь с места. Деревья сомкнулись в сплошную стену, обрезав ленточку дороги.

Глава 13

Терри Коул открыл глаза и уставился в потолок. Широкое полотно напоминало чистый лист, с которого началась его новая жизнь: серая и монотонная. За окном еще было темно, и иностранец не понимал, сколько времени прошло с последней бутылки виски. Или он до сих пор плавает в ней? Память отрывками билась о черепную коробку, вызывая приступы боли. Терри помнил, как вызвал Веронику, как мать маленького мальчика стонет за металлической дверью, как шлюха открывает рот перед дулом пистолета.

Обыскав стены в поиске часов, иностранец так и не нашел их. Спина затекла на холодном полу, и движения удавались с трудом и хрустом между позвонками. Иностранец дотянулся до куртки, где лежал сотовый, и нажал на большую кнопку в центре, чтобы экран загорелся. Тусклый свет обжег слизистую глаз и высветил: 06.05.2020. Пн. 22:16.

Прошло около пятнадцати часов с того момента, как Терри успокоил перепугавшуюся шлюху. Подумать только, Вероника считала, что иностранец заплатил за нее несколько тысяч долларов, чтобы застрелить.

Терри Коула волновала лишь собственная шкура. Но проститутка не знала ничего, что могло быть полезным.

В свои девятнадцать лет Вероника умела приструнить самого дикого зверя. Нужно было лишь обласкать. Поэтому за Терри говорил глок. Вот уж у кого железные нервы.

Утром Вероника уехала на такси. Терри протянул ей чаевые, которые она не отработала, но заслужила сполна. Деньги были гарантией Терри, что шлюха будет держать язык за зубами.

Ничего не может быть хуже, чем гарантия проститутки. Иностранец рискнул всем, пригласив Веронику в квартиру. Те несколько раз, когда он пользовался услугами юной жрицы любви, Терри следил за тем, чтобы Вероника не спускала с него игривых глаз. До случая с Моникой, иностранец пользовался привилегиями борделя. За запах Франклина ему отдавали девочек в руки, не пользуясь кучерами любви, какие служат при каждом массажном салоне. Шлюха не должна была запомнить район, улицу и тем более номер дома. Их провожала и разделяла ночь.

Все кончено. Теперь проститутка знает адрес, а значит, его может узнать любой, у кого ствол окажется больше.

Терри Коул остался один. Он забрался в кровать, на том место, где спала Вероника, чувствуя знакомый запах. Иностранец потерся щекой о подушку, лег в те вмятины, которые, казалось, сохранились от проститутки, и вдохнул до тех пор, пока легкие не выкашляли строительную пыль новостройки. В голову закрадывались мысли о том, что все шлюхи пахнут одинаково, но Терри знал, что это не так.

Иностранец уснул. Терри Коул знал, что ближайшие дни его жизнь ничего не значит, она существовала лишь на фонарных столбах и автобусных остановках. Терри разыскивали по подозрению в убийстве. Но это было далеко отсюда. Полиции известно, что он живет в общежитии. Первый этаж. Шестая комната. А значит, неизвестно ничего. Можно закрыть глаза, и ощутить, как усталость спускается с плеч, зарывается в одеяло и исчезает.

Глава 14

Кевин опрокинул бутылку сухого красного вина, и оно влилось в пересохшее горло. Урожай 2019 года, собранный в Испании, отдавал нотками ежевики, какие, впрочем, Кевин не замечал. Он оставил в бутылке меньше половины напитка и простонал от удовольствия, облизав губы.

Вино – это не то, что он искал. Кевин хотел с тем же желанием влить в себя талую, как русский снег, водку. К его огорчению, она кончилась слишком рано на этой неделе. Круглосуточных магазинов поблизости не было – в радиусе тридцати километров непроглядная тьма, а от цивилизации маленький деревянный дом отделяли избитые дороги, напоминающие канавы. Весной их размывало до такой степени, что путь к городу походил на реку.

Тело расслабилось, но кровь закипала от жажды, сердце хотело выпорхнуть из груди и разорваться на мелкие брызги. Напряжение скреблось под кожей, будто полчище тараканов; мозг поедали мысли, как стая уличных крыс кусок сыра. Ничто, ничто не могло унять эту боль, кроме крепкого алкоголя. Кевин смотрел перед собой и видел лицо матери. Кевин закрывал глаза, пытаясь сжать их так, чтобы вылетели яркие искры и унесли за собой далеко-далеко, но видел лицо матери. Он помнил все настолько четко, что не оставалось сомнений – это действительно произошло.

Кевин знал, что в соседней комнате лежит Рита. Он оставил телевизор включенным, заполнив тугую тишину, на которой можно было повеситься без веревки. Из коридора слышались тихие голоса, а отражение играло фигурами с экрана телевизора. Все вокруг убеждало в том, что жизнь не остановилась, а продолжила свой неспешный шаг.

– Ему было всего одиннадцать лет, – говорила Рита Спаркс на скамейке в лесу. – Одеяльце…

Ее слова были искренними как первый снег, чистыми, словно слеза ребенка. Рита говорила то, что крутилось в памяти без конца, в ее состоянии одна мысль то и дело прикрывалась другой, исчезала и проявлялась снова. Рита Спаркс была ребенком, которому скоро придется надевать подгузники и вытирать испачканный подбородок. Жизнь по часам, дневной сон и ночной туалет – Кевин больше не мог с этим справляться. По крайней мере, без водки.

Руки Риты были холодными. Ей хотелось обрести девичий румянец, почувствовать себя молодой, почувствовать то, что покидало ее, облизнуть с губ последнюю крошку сахара. Жизнь.

Кевин растекался по полу, вино закончилось до того, как смогло потушить хотя бы запал. Голова тяжелела, и мысли твердели, застывая от безысходности. Кевин хотел спать, день выдался не из легких, однако он понимал, что этой ночью бессонница не оставит его. Как бы он ни жал на педаль, как бы ни выворачивал руль, сдвинуться с места не удавалось.

Рита Спаркс смотрела, не отрывая взгляд. Ее влюбленные глаза помутнели от слепоты, она замерла в ожидании чуда. Кевин прокручивал пленку в своей голове и наблюдал за одной и той же сценой: где он и она, где они держатся за руки, и Рита говорит:

– Это ты рассказывал ему про волков.

Кевин вытряхнул на язык последнюю каплю вина, опьяняющую сильнее целого литра, и повалился на бок. Он лег, положив голову на пол, и смотрел в темное стекло бутылки.

Кевин взял мобильник и набрал сообщение: «Как всегда в среду. В два».

Глава 15

Человек в черном сел в такси и встретился взглядом с водителем. Они не обмолвились и словом на протяжении всего пути. Узкие улицы Санкт-Петербурга пропускали машины по своим жилам, набережные омывали порывами ветра, от которых автомобиль покачивало, словно на волнах. Механизм работал, люди спешили на работу со стаканчиками кофе и недовольными лицами. Толпа переходила дорогу без светофора, заставляя машины сбиваться в пробку, поднимался раздраженный гул сигналов, на какие пешеходы отвечали плевками и глубокими затяжками сигарет. Дым сливался с паром от прохладного весеннего воздуха, отчего становился густым и стелился туманом внутри толпы.

Водителями такси в России чаще всего оказывались трудовые мигранты из средней Азии. В большинстве своем они приехали в начале девяностых годов прошлого века в поиске заработка. Мигранты оставляли в родных странах семьи с детьми, потому что после распада СССР получившие суверенитет государства находились в упадке, а традиция заводить большую семью оставалась в крови. Добросовестных работников часто оставляли без документов, превращая в рабов, которые не знали, когда зайдет солнце. Они были настолько удобными, что от таких рабочих никто не мог отказаться: кто еще будет работать по двадцать часов в сутки практически без еды и отдыха? Содержание мигрантов обходилось дешевле корма для собак, поэтому альтернатив им не было. Русский человек давно отказался работать за гроши, да еще и трезвым.

Таксисты были, пожалуй, лучше других защищены в правах, несмотря на то, что компании высчитывали процент даже с чаевых и штрафовали за малейшую оплошность. Мигранты выживали ради своих семей, выдерживая насмешки и травлю коренных жителей. Иностранцы жили тесными общинами, говорили на своем, непонятном другим, языке и становились частью русской культуры.

Терри Коул хотел что-то сказать такому же иностранцу, как и он сам, хотел поговорить с ним так, что бы никто ни заподозрил, куда снова вляпался Терри. Но он понял, что они говорят на разных языках. Терри расплатился и вышел из машины. В лицо брызнул мерзкий моросящий дождь. Иностранец прошел несколько кварталов пешком, заметая следы, и, набрав на домофоне комбинацию цифр, оказался в мрачном тоннеле двора-колодца. Терри осмотрелся: четыре стены бетона окружали его со всех сторон, выход был лишь там – наверху, и тогда иностранец подумал, что ходит по дну.

В маленькой комнате стоял спертый запах пота и вчерашней выпивки. Внутри царила тишина, лишь шорохи грязной обуви иногда разбивали ее. Окно первого этажа выходило на улицу, и прохожие оглядывали собравшихся в тесной комнате. Штор не было. На месте окна все равно, что дыра, не позволяющая почувствовать себя в безопасности. Прохожие смотрели с укором. Терапия уже началась. Стены успокаивающего зеленоватого цвета походили на больничную палату, нервные постукивания каблуками собравшихся напоминали треск счетчика Гейгера, означающего, что от этого места стоит держаться подальше.

Терапия идет полным ходом. Каждая деталь пытается свести с ума.

Десять человек сидели в кругу. С ними была женщина в очках, закинувшая ногу на ногу. Все звали ее Надеждой, и Надежды было так много, что лишнее пыталось покинуть тело: часть ступней, не поместившихся в туфли на стертых квадратных каблуках, поднимались из тесной обуви как дрожжевое тесто. Серая юбка-карандаш обтягивала широкие бедра, привлекая внимание мужчин.

Громкое хриплое дыхание вырывалось изо рта женщины, ставящей галочки на планшете. Она трясла воротник блузки с глубоким вырезом, в котором виделась старая сморщенная грудь. Надежда проветривала свои недра, запуская под блузку струю прохладного воздуха из ярко-красных губ. Один стул пустовал, на нем не хватало галочки.

Терри Коул знал, что отсюда надо быстрее сбежать, но ловил секунды открытым ртом, как в аквариуме. Время будто остановилось. Женщина закончила пересчет и, откашлявшись, сказала:

– Приветствую всех на нашем собрании.

Надежда забила ладонями, зажав планшет между ног и обратив на себя внимание. По очереди аплодисменты подхватили все присутствующие.

– Спасибо, что пришли. Пожалуйста, поделитесь тем, как прошла ваша неделя.

Женщина поправила очки и снова откашлялась. По ее шее прямо между грудей потекла капля пота.

Терри Коул думал над вопросом. Как прошла его неделя? Как обычно, если не считать того, что его разыскивает полиция, что шлюха узнала адрес квартиры, где думала, что ее вот-вот убьют, а в общежитии Терри кто-то преследует. Все в норме.

– На этой неделе я выпил рюмку водки, – сказал мужчина, выглядевший пропавшим без вести лет десять назад. – У дочери был день рождения.

Его язык заплетался в корзинку, где можно было заваривать лапшу, какую Джон Доу^[4] вешал на уши собравшимся. Покрытый катышками свитер, скорее всего, стирали перед пропажей этого мужика; шея была темного цвета, словно от загара. Но это было нечто другое. Некроз. Разложение клеток кожи.

– Я рассказывал про нее, – продолжал мужчина. – Она у меня просто красавица, скоро она кончит университет и будет учить детишек. Она очень любит детишек. Жаль только своих у нее еще нет. Я ей говорю, что хочу успеть понянчить внуков, а она сразу отмахивается.

Терри думал, что Джон Доу достанет из-за пояса бутылку и выпьет за день рождения дочери. Но тот сдержался. Мужчина достал сигарету грязными пальцами и засунул в рот, скрытый где-то в рыжей от сигаретного дыма бороде. Он хотел закурить, но пышная женщина остановила его.

– В помещении запрещено курить! Спасибо, что поделились с нами, друг, – Надежда всех называла друзьями, как указывала инструкция. – Пожалуйста, следующий.

Никто из друзей не спешил делиться личной жизнью. Эти бродяги не способны даже принять душ и протрезветь перед собраниями, проходящими каждую среду в одно и то же время, что уж и говорить о внятной истории, которую можно придумать, чтобы не лгать как последним идиотам.

Глаза Надежды искали следующую жертву. Она обводила взглядом каждого, пока все думали, куда делся тот парень, чье место было пустым. Никто из присутствующих не называл имен, все были друзьями. И сегодня друг с третьего по правую руку Надежды стула не пришел. Он был еще пацаном, как думали те, кто вообще способен думать, он должен был справиться с зависимостью и начать новую жизнь.

Кто знает, он мог ее начать на том свете.

В подобных заведениях это закономерность. Ничего более. Однажды кто-то не приходит, а на следующее собрание его место занимает другой. Терри знал, что в этом убогом месте собрались те, кого хотят спасти родные, не имея денег на реабилитацию в приличной клинике, и те, кого обязал суд. Иностранец относился к последним. После того, как его оправдали за недостатком улик в деле об убийстве Марии Ивановой, суд, не имея оснований для подписки о невыезде, предписал посещение клиники реабилитации, чтобы не отпускать далеко главного подозреваемого. Расследование продолжалось. До сих пор. Безуспешно.

Последние пару месяцев Терри Коул находился на домашней реабилитации, так бывает после прохождения всех стандартных процедур в клинике и заключения психолога. Терри вел себя как шелковый, изучив приемы моментального протрезвления, чтобы вернуться в Эдем.

Алкоголики обычно умирают двумя способами: либо ждут, пока сердце остановится само, либо останавливают его, насколько хватит фантазии. Было время, когда Терри гадал, что могло случиться с пропавшим человеком. Он подходил к Надежде и представлялся другом пропавшего, а она шептала ответ на загадку, которой Терри развлекался, будто участвуя в ток-шоу.

Надежда остановилась на Терри. Она смотрела на него упорным взглядом, но не знала, что Терри Коул закрыл глаза за солнечными очками.

– Как прошла ваша неделя? – спросила женщина.

После долгого молчания, Терри понял, что она обратилась к нему. Иностранец поднял на лоб большие темные очки и сощурился, увидев повернутые к нему головы друзей. Терри Коул плавно моргнул и подавил зевок, показывая всем, что интереснее компании он не встречал.

– Пожалуйста. Расскажите о себе, – повторила Надежда.

Человек с солнечными очками на лбу не заметил вопроса, он уставился на ножки пустующего стула. Друзья замерли в ожидании. Терри и до того не отличался откровенностью на собраниях, но в этот раз проявил верх бестактности.

– Друзья, давайте поддержим нашего друга! – сказала женщина и подняла аплодисменты.

Движения передавались по цепочке от алкоголика к алкоголику, их глаза загорались оттого, что они являются частью чего-то. Чего-то настолько дрянного, что о большем они и мечтать не могли. Эти сорокалетние холостяки. Сорокалетние девственники. Маменькины сынки и обитатели ночлежек. При очередном взгляде на контингент, в котором находился Терри, он все более отчетливо слышал запах дорогих духов на своем свитере, хранившем память где-то между ниток. Это были духи, которые подарила ему Моника. Шанель номер какой-то. Мужские. Она подарила их так давно, что только грубая шерсть могла это запомнить.

Аплодисменты заглохли, и Терри Коул посмотрел в глаза Надежде, отчего она незаметно для других вздрогнула. Незаметно для других, но не для Терри.

– Как вы можете нести эту чушь? – сказал Терри. – Каждый месяц кто-то умирает из нашей дешевой компании, а вы спрашиваете, как прошла наша неделя? Скоро все закончат так же, как тот парень.

Терри ткнул пальцем в пустой стул, чем собрал на себе недовольные взгляды друзей.

– Знаете что? – продолжил он. – Позавчера я выпил две бутылки виски за ночь. Да, ночь была длинной. Я вливал виски в горло даже тогда, когда тело онемело настолько, что не могло дотащиться до унитаза. Я говорю это вам, чтобы дать понять: вы полные неудачники. Вы лжецы, строящие из себя святош.

Иностранец перевел дух и ощутил жгучее желание выкурить сигарету. На его лице показался оскал, знакомый паре русских шлюх. Зверь чувствовал дичь, окружившую со всех сторон. Надо было показать всю свою силу, чтобы не остаться овцой.

Шея Надежды покраснела, теперь по груди стекала раскаленная лава вместо пота. Очки запотели от напряжения, и, когда женщина сняла их, ее глаза вдруг стали узкими, а щеки стянулись, словно от пластикового пакета на голове. Надежда протирала стекла, сдерживая слезы. Как будто она сама не знала, насколько ничтожной была ее работа.

– От этих людей разит, как от плохого бара, а вы делаете вид, что верите каждому их слову. – Терри Коул обратился ко всем. – Вы – то, о чем жалеют ваши семьи…

Терри собирался сказать что-то еще, но врезавшийся в скулу кулак помешал этому. Иностранец опрокинулся со стула, сделав кувырок через голову и влетев прямо в стену. Ему показалось, что он слышал хруст, а когда открыл глаза, то уже лежал на полу с ногами за ушами.

Бородатый мужик квадратного телосложения отрыгнул после удара, получившегося неожиданно сильным. Его огромный упругий пузырь на месте живота, на который ложились два жирных соска, выпячивался так, что плечи и руки заходили за спину. До сих пор пьяный он не знал, что сказать, когда падает кто-то другой, а не он сам. Воцарилась кромешная тишина, сидящие люди смотрели на Терри то ли с грустью в глазах, то ли с ожиданием драки между ним и пьяным кубом. Глядя в их стеклянные глаза, ни в чем нельзя быть уверенным.

Когда Терри Коул поднялся и сделал шаг к стулу, квадратный человек отступил, и иностранец повернулся к нему спиной. Терри шел к двери, спрятанной в арке коридора.

– Выпейте сегодня за меня, – сказал он.

– Подождите! Да стойте же! – говорила Надежда.

– Счастливо, baby.

– Боюсь, что нам придется встретиться снова! В последний раз.

Терри остановился. Голос женщины стал уверенным, строгим, непохожим на Надежду.

– Если не хотите начать курс реабилитации с начала, вы должны прийти на собрание через неделю, – сказало жерло извергающегося вулкана, обведенное красной помадой.

Терри Коул чувствовал себя идиотом. Как он мог забыть? Как он мог сказать такое? Кажется, происходящее в конец доконало его. Обычно все дожидались последней встречи, чтобы вылить самые омерзительные слова на голову одиннадцатого алкоголика в их компании. На женщину, которая, судя по подтекам на лице, выпивала не меньше Джона Доу.

По маленьким улочкам Санкт-Петербурга проносились трамваи, звенящие стоявшим на рельсах автомобилям. Троллейбусы цепляли свои рога за провода, по которым шел ток, и перевозили людей от остановки к остановке. Город был слеп к проблемам других, вернее, он не хотел их замечать. После зимы подснежниками в закутках вырастали бездомные, они существовали на эволюционную ступень ниже обычных прохожих, там, где за выживание приходилось драться.

Зима забирала многих из тех, кто не успел добраться до города мечты. Люди в обносках, словно в шкурах убитых животных, просили милостыню на ступеньках уютной булочной рядом с трамвайной остановкой. Если какой-нибудь гнусный подросток не выбьет стаканчик из рук, бездомный скоро окажется в городе мечты.

Терри докурил и отлип от стены. Все это время он стоял рядом со стеклом, ведущим в аквариум алкоголиков. Иностранец прошел мимо окна и плюнул на него так жирно, что Надежда еще долго смотрела, как желтая от табака слюна сползает по стеклу.

Надев темные очки, иностранец затерялся в толпе. Голоса людей появлялись и исчезали рядом с ним. Кто-то обсуждал работу и прошлую ночь, а кто-то как маленькая девочка в розовой шапке с заячьими ушами всасывал через трубочку последние капли кока-колы. Она посмотрела по сторонам и заметила взгляд Терри. Девочка оторвалась от пластиковой трубочки и поднесла к лицу воздушный шар. Он оказался прозрачным, так что лицо крошки можно было разглядеть. Девочка засмеялась, выглянув из-за шара, но Терри уже был далеко.

Человек в рекламном щите говорил в рупор о том, что на второе обручальное кольцо скидка пятьдесят процентов только по его флаеру. Терри вспомнил единственный разговор, когда он сказал Монике, что хочет на ней жениться. Она расхохоталась и поцеловала его, назвав милым. Моника знала, как сменить тему разговора.

На фонарных столбах висели объявления. Бритая голова. Мощный взгляд. Прямо в центре Санкт-Петербурга. За мрачными стеклами очков иностранец различал не спускающих с него глаз прохожих. Все смотрели и сравнивали с лицом на бумаге. Казалось, первые полосы газет пестрили его черно-белой физиономией. Терри не опускал голову, сопротивляясь страху, и сжимал кулаки в голых карманах пальто. Только тогда он понял, что глок остался в квартире.

Толпа гнала Терри по течению и наконец выбросила на берег. Иностранец оказался на другой стороне улицы, вдалеке от потока прохожих, и тогда он заметил в руке листовку с надписью «ПРЕМЬЕРА! «Бесы» 13.05.2020 г. Пригласительный билет на одну персону в партер».

Терри не мог понять, как билет оказался в его руке.

Глава 16

На небе наступил прилив. Малиновый рассвет развеялся, и голубое полотно растянулось по всему побережью. Густой туман ласкал промокшую кожу прохладными прикосновениями. Он спустился к реке, и небо загорелось яркими красками, какие скрывал утренний плед над травой. Аист взмахнул сильными крыльями, ударив о воду, и улетел. Подул первый ветерок, и трава склонилась, пуская волны на пышном поле.

Рядом слышался стрекот кузнечиков и шуршание змеи, прокладывающей себе путь через заросли. От цветка к цветку перелетал тяжелый шершень. Было видно, как ему тяжело. Под силой насекомого цветы наклонялись, а потом разжимались, словно пружина, когда шершень улетал. Паук плел кружевную паутину между травинками, падал и взбирался по надежным тросам своей ловушки, придумывая более изящный способ убийства. В энциклопедии было написано, что пауки плетут такие ловушки, чтобы в них залетела муха. Как только она застревает в паутине, пауку, который ждет в западне, приходит сигнал о том, что жертва попалась. А дальше дело за малым. Представитель отряда членистоногих, как было написано в энциклопедии, подползает к еще живой мухе, впрыскивает ей яд, а затем пищеварительный сок, используя тело жертвы как сосуд, из которого позже выпьет все содержимое.

На небе бабочки сплетались в стаю, проносясь над травой. Их маленькие крылья бились друг об друга, отчего поднимался шум. Где-то послышался сильный всплеск. Рыба ударила хвостом о поверхность воды. На грудь Канна запрыгнула лягушка.

Лягушка обыкновенная, подумал Канн, подняв ее за заднюю лапу и сравнив с той, что видел на страницах энциклопедии. Лягушка выскользнула из его пальцев и, плюхнувшись на лоб, сбежала. Природа проснулась, и стала спотыкаться о человека. Человек стал ей мешать.

Канн выглянул из травы. Слева по полю стелился бархатный ковер зелени, а справа русло реки отсекало густой лес. Канн снова сбежал из дома до рассвета, чтобы лечь в траву и увидеть, как жизнь просыпается в черном свете. На траве остался силуэт его детского тела, по которому бегали крошечные муравьи. Они скапливались в одном месте, там, где чувствовали кровь.

Послышался громкий свист со стороны леса, и Канн побежал домой. Мальчик прыгнул в реку с разбега. Течение уносило Канна вниз по реке, нога все еще болела, но он сопротивлялся упрямой боли и спустя пару десятков метров оказался на суше.

Ферма отца состояла из нескольких загонов для скота. Он держал десяток поросят, за которых рассчитывал выручить неплохие деньги следующей весной. Четыре коровы. Мелкий рогатый скот. Курятник. Плодородное поле.

Канн выжал одежду по дороге домой, насколько хватило сил, и зашел в загон со свиньями. Мальчик загребал грязь вместе с пометом и размазывал по белой футболке, пока толстые хряки рылись пяточками у его ног и толкались друг с другом. Он пачкался, чтобы показаться отцу.

Канн выпрямился и заметил, как свет в сарае померк. Он обернулся и увидел перед собой высокого человека, гораздо выше его самого, настолько широкого, что плечи напоминали перекладину футбольных ворот. На шее, словно на пне крепкого дуба, крепилась голова с прямым вытянутым подбородком, напоминавшем лошадиную челюсть. Череп, обтянутый кожей, блестел от света лампочек, висевших на оголенных проводах над каждым загоном.

– Отец…

Фигура, выточенная из камня, не издавала ни звука. Человек уставился в одну точку, прямо перед собой, прожигая взглядом сердце мальчика. Отец смотрел не на него. А на то, что барахталось в грязи свинарника. Канн обернулся и увидел за своей спиной барахтающегося поросенка, которого втоптали в дерьмо.

Отец открыл ворота загона, щелкнув замком, и жестом попросил Канна выйти. Мальчик не думал ослушаться.

– Мне нужна твоя помощь с Мэгги, – сказал отец.

Его голос гремел как удар о металлический столб клюшкой для гольфа. И также резонировал во всем теле.

Мальчик плелся позади, когда отец подошел к Мэгги, и та от радости заржала. Она стучала передними копытами и билась мордой о грудь отца, выражая неистовую любовь, а он гладил ее мощные скулы и приветствовал, приставив свой лоб ко лбу лошади.

Мэгги участвовала в скачках. Она становилась чемпионом округа, затем штата. На кобылу ставили столько, что потребуется тысяча литров молока в неделю, чтобы потягаться с ней. В следующем году Мэгги попробует свои силы на чемпионате страны. Там речь заходила о совершенно других деньгах. Вот благодаря кому Канн сможет поступить в колледж.

– Мне нужно, чтобы ты держал ведро, пока я буду мазать копыта, – сказал отец.

Канн обнимал тяжелое жестяное ведро. Отец стоял под огромной лошадью, поставив одно копыто Мэгги себе на колено, и втирал мазь, от которой воняло так, что мухи вились над ней клубами.

– Знаешь, что это? – спросил отец.

– Нет.

– Это барсучий жир, смешанный с медвежьей желчью.

Рвота подступила в то же мгновение. Канн уронил ведро, из которого подскочила густая капля. От удара Мэгги испугалась и выдернула копыто из рук отца, он упал прямо под ней. Кобыла словно сошла с ума, она ржала, скаля розовые десна, и вставала на передние лапы, рассекая задними воздух. Если бы отец стоял, то копыта Мэгги били бы выше его головы. Настолько она была огромной. Кобыла повернулась к мальчику лицом и оголила желтые зубы, схожие с человеческими, но превышающие их в разы. Мэгги ткнула Канна в висок, и он упал, больше от страха, чем от боли. Боли не было. Или мальчик ее не чувствовал.

Разъяренная кобыла рванула к упавшему ребенку, он должен был оказаться под ее копытами. Канн обхватил голову руками и услышал, как бой копыт стал тише, он словно зарылся под землю, которая дрожала в едином ритме. Мальчик не думал о смерти. Он держал голову и слушал грохот копыт, а потом все затихло.

Когда Канн открыл глаза, он смотрел на свою ферму свысока. Мальчик не сразу узнал ее. Канн будто летел. У него выросли крылья, и сон наконец стал явью. Мальчик смог повернуть голову и увидел в стороне Мэгги. Она убегала прочь. Лошадь уже не казалась огромной и страшной, а походила на собаку, которой кинули палку. Сейчас она поднимет ее и вернется, подумал Канн.

У мальчика подкосились ноги, и он упал на траву, когда отец спустил его с плеча. Канн не ожидал, что полет окажется таким быстрым.

– Нельзя пугать лошадей, – сказал отец. – Из этих тварей можно вырастить чемпионов, но менее пугливыми они не становятся.

Он еще что-то крякнул в конце фразы железным голосом, глядя на размашистый бег Мэгги, но мальчик не различил слов. Отец любовался проявлением бодрой кобылы: переливами напрягающихся мышц под благородной каштановой кожей, развеивающейся на ветру гривой, мощными копытами, оставляющими за собой рвы.

– Тупые животные, – добавил отец.

Канн остался на траве, фильтруя частым дыханием страх, который появился, стоило спуститься на землю. Отец отрывисто свистнул, подозвав кобылу, а затем лязгнул какими-то звуками, отчего Мэгги снова уткнулась в грудь хозяина, словно ничего не произошло. Но Канн все запомнил.

Впредь мальчик держал ведро крепче, но подходил к Мэгги с опаской. Он гладил ее, подавляя страх, и вздрагивал, когда лошадь сокращала мышцы, отгоняя слепней. Канн ненавидел в себе ту дрожь, которая рассыпалась по его телу всякий раз рядом с Мэгги.

Отец выливал грязную воду из коровника под ноги, и та утекала прочь мимо решетки подвала, стены которого обрастали слоями дерьма. Он каждый вечер менял воду, держа рогатых в чистоте, следил за состоянием копыт и вымени, чтобы не заразить молоко. Главное, что он заработал за свою жизнь, как говорил отец, – это репутация. О его ферме прослышал весь Сакраменто, однажды даже приехал старый фургон, из которого вышла молодая девушка в очках, ее волосы были собраны в хвостик. Лошадиный хвостик, подумал тогда отец. Девушка была юной журналисткой, собирающейся написать статью о целебном молоке «Parker’s».

Отец с удовольствием дал интервью прямо в сарае, проведя недолгую экскурсию и даже раскрыв свой секрет: любовь и взбитые сливки. Девушка поблагодарила его за любезность и оставила визитку – телефон на вырванном клочке тетрадного листка.

– Позвоните, если найдете время рассказать о вашей ферме подробнее, – сказала она.

– Как раз составлял график на следующую неделю, – ответил мужчина.

Комбинированный корм содержал стероиды, придававшие молоку сладковатый, «необыкновенный», как называли это некоторые, вкус. Канн говорил отцу, что чувствует нотки баббл гама и послевкусие мелисы, на что отец смотрел, наморщив лоб. Канн собирал из книжек и телепередач занимательные слова, значения которых оставались за кадром, и вставлял при любом удобном, а иногда и не очень, случае.

На самом же деле ничем, кроме коровьего молока и вызванной зависимостью, белая жидкость под бумажными наклейками «Parker`s» не отличалась.

– Зачем нам коровы, если ты зарабатываешь на скачках? – спросил Канн.

Отец не переставал вычерпывать грязную воду и наливать свежую. Капли исчезали за решеткой и ударялись на глубине нескольких метров в глухой темноте, словно на дне колодца. Мальчик шел за отцом, толкая высокий бидон на тележке со скрипучими колесиками.

– Все любят молоко. А я люблю его делать. Некоторые семьи покупают мое молоко уже несколько лет. И за столько времени ни одного замечания. Как же я могу бросить дело, которое так ценят?

Канн думал над словами отца. Мальчик молча толкал тележку, когда металлический голос сказал:

– Тебе же нравится мое молоко?

– Да.

– Вот и славно. А Мэгги будет кормить нас еще пару лет, пока молодая. Ты получишь лучшее образование на континенте. Затем я ее продам богатенькому тупице-из-столицы и безбедно проведу пенсию. Разве это плохо?

– Наверное, нет, – ответил мальчик.

– Можешь не сомневаться, – сказал отец, выливая последнее ведро. – Завтра нам надо будет подлатать загон Мэгги. Некоторые доски расшатались, петли могут не выдержать, если она встрепенется из-за течки.

Солнце клонило к закату. Сарай освещала одинокая лампочка, опускающая мрачные тени. Животные чувствовали себя в безопасности, они успокоились и лишь изредка подавали признаки жизни.

Оставшись незамеченным, Канн приоткрыл высокую дверь сарая. Запах навоза был для него привычным, поэтому он вдыхал его как аромат скошенной травы, ощущая некоторый восторг. Под мальчиком находилась лужа тени, и он призраком проходил рядом с животными. Они узнавали хозяина по движениям, по дыханию его маленьких легких, и не открывали глаза.

Канн гладил деревянные загоны, пропуская через ладонь прохладу и слюни животных. Мальчик растирал ее между пальцев и принюхивался. Его шаги были тихими, не потому что он боялся испугать животных, а просто потому что боялся. Боялся, что его кто-нибудь увидит.

Шепот срывался с губ мальчика:

– Мэгги-бэгги бум… – и становился все громче: – Мэгги-бэгги бум.

Он подошел к загону лошади, единственному загону с металлическими прутьями и дверью. Простейшая задвижка, приваренная к пластине железа, отделяла мальчика от причины его страха.

Канн посмотрел через решетку. Кобыла лежала на матрасе из сена. Она выглядела спящей. Мальчик взялся за задвижку, пропустившую ток холода через его тело, стараясь не издать ни звука.

Отец подлатает загон завтра. А сегодня металл издал протяжный стон, и Мэгги выпустила залп воздуха из ноздрей, подняв голову.

– Мэгги-бэгги бум!

Загон открылся.

Глава 17

На кухне поднимался густой пар, стелящийся по потолку. Ощущался стойкий запах чего-то вкусного. Ужин получился на славу.

Мужчина сидел за столом и пересчитывал крошечные таблетки в оболочке, придававшей сладковатый вкус. Он пересчитывал их так, как делал это каждый вечер: на лбу копился пот, вокруг гремела посуда, но он сосредотачивался на процессе и искал ошибки. Он искал обман, какой поджидал всюду.

Закончив пересчет, мужчина загребал в оранжевую баночку без этикетки белые горошины, оставив на столе лишь две. Одну громила отодвигал к соседнему месту, у которого пустовал стул. Другую долго пытался взять двумя толстыми, как обрубки грязной моркови, пальцами и положить на ладонь. Когда это удавалось, он вставал. Громила протягивал ладонь жене, на лоб которой падала прядь влажных волос. Женщина высовывала острый кончик языка и забирала таблетку. Она держала ее некоторое время во рту, а затем громко глотала на глазах мужа, которого это возбуждало.

Мужчина прижимал ее фартук, весь в масляных пятнах, к своему потному животу и вгрызался в губы жены. Его поцелуй был настолько страстным, что их зубы ударялись. Языки сплетались. Курица в духовке начинала подгорать.

Мужчина касался верхнего неба. Он проходил вдоль десен. Заглядывал под язык. Когда он понимал, что таблетка начала рассасываться по пути в желудок, мужчина облизывал губы и высекал улыбку на своих губах.

– Хорошо, – говорил он.

Ужин начинался с того, что все члены семьи произносили молитву. Они смыкали ладони и закрывали глаза. Женщина говорила:

– Благослови, Господи…

И ее муж всматривался в лицо напротив. Канн перекатывал таблетку от одной щеки к другой, пересекая уздечку. Мальчишка гонял горошину из стороны в сторону, наслаждаясь сладким вкусом. Казалось, он не собирается глотать.

Синие змеи набухали на шее мужчины, пока женщина говорила:

– …вкушать будем…

Канн высунул язык, на котором лежала жемчужина. Мальчик открыл глаза и увидел перед собой багровое лицо громилы, угрожающее лопнуть в любую секунду. Канн не знал, что отец наблюдает за ним, вместо молитвы.

Мальчик свернул язык в рулон и проглотил таблетку, не задумываясь. Страх пробежал по телу дрожью, будто от голоса отца. Но тот молчал. Его глаза сверкали как самое острое лезвие.

– Аминь! – сказала женщина.

Она открыла глаза и увидела, как за ней повторили все остальные.

Канн видел, как его мать плакала. Вот так: в дверной щели на кухне, куда помещалась тонкая полоска ее тела, словно осколок зеркала, отражающий все без изъяна. Канн называл ее Бонни после просмотра культового фильма «Джуманджи», вышедшего в 1995 году. Они вместе ходили на этот фильм, а после обедали в «Карлос Джуниор». Это был их день. Только их.

Так было, пока не появился он…

Бонни слушала, как пятилетний Канн рассказывает, закусив язык, как бы он победил в этой игре. Он спрятался бы от любой опасности, а потом бросил бы игральные кости на двенадцать очков.

– Это же так просто, – заявил Канн.

Двенадцать очков. Две шестерки.

Бонни сидела на месте сына. Она сминала фартук и что-то бормотала себе под нос. Женщина накручивала на указательный палец шнурок фартука и отпускала, когда кожа окрашивалась в синий цвет и твердела. Бонни подносила палец к губам и прикасалась холодным отпечатком. Она превращалась в чужую женщину, Канн не узнавал в ней мать. Эта женщина покачивалась на стуле и говорила сама с собой. От себя у нее не было секретов. Она знала, насколько далеко все зашло, и не видела оттуда выхода.

Комната Канна была на втором этаже. На втором этаже двухъярусной кровати под косым потолком, до которого мальчик мог дотянуться. Канн мечтал о звездах, глядя на узоры досок, какими был обит потолок. Между мальчиком и небом была стена. Крыша.

Канн убегал из дома по утрам, чтобы стереть эту границу. Он без единого скрипа открывал форточку и сползал по водосточной трубе. Его босые ноги касались холодного песка, проходя по тропинке через огрызок настоящего леса, за которым разливалась река. Ночью ее вода становилась волшебной. Она звала, шепча на ухо ласковые слова. Она жгла тело, когда Канн переплывал реку.

Мальчик ложился в сырую траву и словно тонул в ней. Звезды разгорались мотыльками, холодные легкие успокаивались, и Канн засыпал. Ему снилось, что звезды кружат над ним снежинками, они танцуют в плавном вальсе и ложатся на кожу, таят и исчезают.

Обходя глазами балюстраду и проникая сквозь тонкую щель на кухню, Канн смотрел на Бонни. Мать покачивалась и шевелила губами, похожая на сломанную игрушку. По тому, как дергались мышцы ее лица, мальчик думал, что мама ругает себя за что-то, она думает, что вела себя плохо. Но это не так.

Из уст Бонни слышались слова:

– Дрянь!

– Сука!

– Сука!

– Дрянь!

Она повторяла их, срываясь на крик, когда заметила глаза Канна на лестнице. На ее лице застыла улыбка. Из приоткрытого рта вытекала густая капля слюны.

Мальчик замер от испуга, тело перестало слушаться. Он упал на пол и надеялся, что все кончится. Зрачки расширились до бездонных колодцев. Сердце стучало так, что могло выдать Канна. Он медленно поднимал голову, успокоившись. Канн видел потолок. Старые обои первого этажа. Дверь на кухню.

Канн заметил щель и стал спускаться по ней взглядом как по пожарному шесту. Мальчик надеялся, что внизу окажется пусто, что он сможет вернуться в кровать, а сердце, наконец, успокоится. Канн хотел в кровать как никогда, как маленький мальчик. Он хотел в кроватку. Запереться под одеялом, в безопасности.

Канн лишь коснулся взглядом матери. Но этого было достаточно. Он запомнил ее на всю жизнь. Канн запомнил мать, сидящую на его стуле. Запомнил выражение лица. Запомнил, что она показывала на него пальцем. Вернее, думала, что показывает.

На месте правой руки был грубый обрубок, расчерченная кровоточащими швами культя, не успевшая привыкнуть к собственному обличию. Бонни подняла обрубок руки, с которого капала кровь, и рассмеялась, глядя на сына. Она простонала:

– Я тебя вижу!

Глава 18

Моника всегда смеялась над шутками Терри.

– Знаешь, что общего у пистолета и дырокола? – спрашивал иностранец. – Они оба оставляют дыры.

Проститутка смеялась так громко, что обращала на себя внимание прохожих. Одни оборачивались, чтобы еще раз взглянуть на упругие ягодицы, напрягающиеся от каждого шага на высоких каблуках. Другие смотрели на нее как на чокнутую, когда смех Моники перекрикивал гудки катеров на Неве.

Они гуляли по набережной, и Моника рассказывала о том, как проводила дни в детском доме. Больше всего она любила уроки, потому что только тогда, когда в классе еще двадцать детей, Маша могла расслабиться.

– Нас рассаживали по одному. Выдавали учебники, обрисованные членами и вагинами, и заставляли учиться. Меня почти никогда не вызывали к доске, потому что я сидела на первой парте, – говорила Моника, пока они с Терри переходили через мост. – И я думала о своем. Я мечтала о красивом будущем вместо того, чтобы учиться, потому что в остальное время приходилось думать о другом. О том, как выжить. В буквальном смысле.

Ветер развевал ее рыжие волосы. Господи, какая она красотка. Фигура, достойная греческих скульптур, твердые черты лица, созданные для холста Рубенса. Голос Моники затягивал Терри с собой в детский дом, он вел его по ржавым баракам комнат и усаживал рядом с Машей в столовой, когда она продолжила:

– Толстяка Лобовски боялись все. Его семья была потомками выходцев из Польши во время Второй Мировой войны. Я никогда не забуду его озлобленных глаз. Я видела, как в них кипела ненависть. Таких детей надо держать подальше от остальных. Иначе они подчиняют себе слабую массу, – Моника говорила на полном серьезе. – Этот придурок избивал всех, кто подвернется ему под руку. Нет. Конечно, нет. За него это делала свита. Лобовски смотрел, любовался тем, как его молят о пощаде, как умываются кровью и мочатся при одном только взгляде толстяка. Я тоже однажды столкнулась с ним.

Моника бледнела, рассказывая о детстве. Она говорила о нем и останавливалась только тогда, когда слезы перекрывали доступ кислороду. Терри замечал, насколько ей больно, но знал, что молчать она не может.

– Лобовски подошел к столу, за которым сидела я, и сказал: «Это мой ужин». Я сделала вид, что не услышала. О чем, конечно же, пожалела. А пожалела бы я в любом случае. Один из ублюдков его свиты ударил по моей руке и выбил ложку. Она долго звенела на полу. Долго и громко. Вся столовая затихла, наблюдая за нами. Дети радовались, что толстяк пришел не к ним. – Моника облокотилась на кованые узоры набережной. Ей нужна была передышка, хотя воспоминания не хотели отпускать. – Следом кто-то вылил мне на голову компот. Я слизала с губ его мерзкий вкус, потому что в детском доме нельзя оставлять еду. Воспитатели подумают, что ты не голодный, и неделю будут пить за тебя. Такие уж правила, baby.

Проститутка повторяла некоторые выражения Терри, выговаривая их так, будто рубила дрова. Слишком грубо. Но Терри Коул любил, когда она так делала, в такие моменты он думал, что она его любит.

Моника вдыхала горячий воздух, возвращая его обратно, посвистывая, как кипящий чайник. Ничто не нарушало ее красоты. Моника была идеальной. Идеальными в ней были боль и слезы, смех и радость.

Сидя рядом с любимой женщиной, Терри слышал, как Лобовски называет ее грязной сукой и обещает отыметь туда, куда не заберется и таракан. Терри слышал каждое слово внука польских беженцев, словно тот говорил с ним. Голос Моники отражал интонацию Лобовски, передавал его европейский акцент и вселял в Терри абсолютную ненависть. Окажись он там, Терри Коул проучил бы этого жирдяя. Нет. Он бы его уничтожил.

– Короче говорят, – продолжила Моника. – Лобовски сам размазал то дерьмо, которым нас кормили, мне по груди. Тогда мне было тринадцать лет. По прикосновениям его жирным мягких ладоней я чувствовала, как его член наливается кровью, и знаешь, что я сделала?

– Ударила его?

– Нет, – она рассмеялась. – Никто не смеет бить толстяка Лобовски. Поэтому я воткнула вилку ему прямо в лобок. Лобовски получил в лобок.

Ее лицо ничуть не скривилось от этих слов. Моника была такой же. Красивой. Гордой. Шлюхой.

– Если хочешь выжить в детском доме, научись пользоваться некоторыми предметами не по назначению, – сказала девушка. – Слышал бы ты, как этот боров взвыл.

Терри поднимался по лестнице в стельку пьяный. Он устал. Он чертовски устал. Иностранец положил билет, взявшийся из ниоткуда, в задний карман брюк и бросился прочь. Они следили за ним. Прохожие. Заглядывали под солнечные очки, срывали с него капюшон и толкали, желая сбить с ног. Так и было, Терри не сомневался.

Завернув во двор с главной улицы, Терри Коул чуть не оказался под колесами машины. Водитель не думал останавливаться. Он видел в иностранце ту черную кляксу со столба, за которую обещали вознаграждение. Никогда еще жизнь Терри не была такой ценной.

Перепрыгнув через капот, заблокировав водительскую дверь так, чтобы за ним не погнались, иностранец пересек двор и оказался на соседней улице. Те же автомобили сигналили, мешая друг другу, те же люди щурились, пытаясь вспомнить, кого им напоминает прохожий под капюшоном.

Какой-то мужчина столкнулся с Терри и упал, закричав. Каждый счел своим долгом облить кипятком взгляда незнакомца, стоявшего рядом. Терри Коул не выдержал и рванул со всех ног. Он пробегал мимо машин, рискуя взлететь так высоко, как еще не летал. Даже после индийской травки с виски.

Везение было на стороне иностранца. Терри пересек оживленный проспект и больше не останавливался. Он бежал до тех пор, пока не увидел рекламу города мечты.

Последние ступеньки отделяли от убежища, в котором можно запереться и стать невидимым, призраком, какой должен быть в любом заброшенном доме. А этот дом на другой и не был похож. Терри Коул цеплялся за перила, ноги волочились на нескольких ступеньках сразу. Они волочились где-то за спиной пьяного мужчины и словно растягивались, не успевая за Терри.

На лестничной клетке стоял маленький мальчик с голубыми глазами. Длинная пижама свисала с его рук, он наступил на штанины и держался ровно, как оловянный солдатик, наблюдая за ползучей тварью.

– Что с тобой? – спросил Олег.

Денис посмотрел в ту сторону, откуда слышался голос. Он сосредоточился на маленькой светлой фигуре где-то наверху, пытаясь разглядеть лицо. Линии размывались, улетали облаком густой краски, которую будто растворили в стакане воды. Пятно становилось все больше, оно заполняло пространство, и это значило, что Денис на верном пути. Он поднимался по ступеням, приближался к убежищу.

– Денис? – повторил мальчик.

Иностранец снова сощурился. Кто такой Денис? Подумал Терри. Краски сгустились, а затем сжались, позволив различить перед собой фигуру. Слишком маленькая, чтобы это оказалась она. Его любовь.

– Это я, Олег.

– Олег…

– Я видел, как к тебе приходила тетя.

– А что ты еще видел?

– Больше ничего, – ответил мальчик.

– Вот и молодец.

Денис вставил ключ и открыл дверь.

Терри рухнул с порога, поджав ноги так, чтобы удалось захлопнуться от этого мира. Как же быстро меняется мир. И он тянет за собой, тянет изо всех сил, пока ты ни сдашься и ни подчинишься. Нужно подчиниться, чтобы выжить.

Один выстрел отнимает жизнь. Крошечный свинцовый шарик останавливает работу миллиардов нервных клеток, проделав отверстие диаметром не больше мизинца. Одно слово ударяет в висок так, что голова звенит точно гонг. Земля под ногами вздрагивает и сбивает с ног. Плевать ей на твои планы. У нее есть свои.

Контроль – это панацея. То есть ложь. Человек ничто не может контролировать, кроме уровня мочи и кала в своем организме, и то не всегда. Спросите Терри. Семьдесят килограммов и почти два метра роста подтвердят это. Хотя и будут отрицать.

Думаешь, можешь что-то контролировать? Тогда все по плану. Ты под контролем.

Терри слышал голос Моники.

– Знаешь, как поступают с теми, кто втыкает вилку кому-то в лобок? – говорила Моника. – Их запирают в кладовке с грязным бельем и швабрами. Запах хлорки разъедает слизистую носа за ночь, и утром воздух, попадающий в легкие, кажется ледяным. Приходится спать на полу, потому что завтра ты должен быть сильным. Встречи с толстяком Лобовски не избежать. Он ждал меня всю ночь. Ждал, когда медсестра брила лобок, чтобы осмотреть рану. Ждал, когда член и не подумал встать от руки первой женщины, коснувшейся его причиндалов. Боль была сильнее. Еще сильнее она была только тогда, когда Лобовски первый раз натужился, прежде чем отлить. После этого долго пришлось терпеть…

Моника говорила прямо на ухо. Голос был монотонным, сильным. Живым. Она не выдавала боли о том времени, шепча о ночи в кладовке, но слова высекали в душе Терри огонь. Самопоглощающее пламя, жар которого растапливал даже самое черствое сердце.

По щекам Терри Коула потекли слезы, и он, стиснув зубы, стал стучать кулаками о пол, вбивая в него накопившуюся ненависть. Кто посмел отнять у него Монику? Расследо�

Пролог

Ворота открылись.

Маленькие детские ножки ступили на холодную почву и ринулись в глубину леса. Сухие ветви кололи ступни так, что бежать становилось труднее с каждым метром. Лес тянулся без конца: одинаковый и холодный. Пар изо рта густел от разгоряченных страхом легких.

Мальчишка бежал, как ему было сказано. Он не видел ничего вокруг, кроме смешивающихся перед глазами стволов сосен. Малыш бежал, пока сплошная рябь деревьев не свалила его на сырую землю. Он упал и, задыхаясь, почувствовал приближающуюся дрожь. Красные муравьи разбегались по коже, кровь сочилась из лопнувших стоп, густой пар из легких заслонял голубое небо. Насекомые кусали и забирались во все отверстия беззащитного голого тельца.

Разве зайцы носят одежду?

Бежать!

Страх наполнил кровь адреналином, но не смог вылечить изрезанных ступней, отчего ветви застревали в открытых ранах, проникая все глубже под кожу. Слабеющий зверь всегда оглядывается, отмеряя последние мгновения жизни. Мальчишка оттолкнулся от дерева, теряя силы, и посмотрел вперед.

– Туда! Бежим! – крикнул ему второй.

Дыхание сбивалось, легкие хрипели от холодного воздуха. Голос был все тише:

– Скорее, он уже близко!

Вдалеке слышался ропот опасности. Смерть шла по пятам. В голове то и дело проносились мысли о том, что началась охота, что дичь ослабла и готова сдаться.

– Нам нужно где-то спрятаться!

Он кричал это так часто, что голос мешался в уставшей голове, словно стволы сосен перед глазами. Мальчишка заблудился.

Раздался выстрел. Глухой и одинокий, так что казалось: он далеко. Ветви стирали стопы, силы кончались. Мальчик оглянулся, отдышавшись. Он был один посреди темного леса. Солнце пробивалось за макушками сосен, не успев разогреть воздух. Тишина. Собственное дыхание слышалось таким громким, словно кто-то кричал на ухо.

Сделав последний шаг, мальчишка наступил на край канавы, чтобы перепрыгнуть ее. Тело было слишком тяжелым. Сил не оставалось, и он рухнул на самое дно. Удар смягчило нечто мягкое, теплое, что лежало в канаве. Казалось, оно еще дышит.

Глаза забегали быстрее израненных ног. По щекам потекли немые слезы. Он хотел было заплакать, громко и жалобно, истратив последние силы, но ему помешал крик из глубины леса. Дичь взвыла от боли, попавшись в ловушку охотника.

Ржавые стальные клыки впились в ногу. Капкан проглотил лодыжку второго мальчика. Он кричал. Он кричал так больно, как детский голосок только может молить о помощи.

Лес до сих пор помнит эти слезы и кровь…

Глава 1

В дверь постучали.

После долгого молчания скрип половиц выдал движения в запертой комнате. Глазка в двери не оказалось, поэтому ее пришлось приоткрыть, и из комнаты выглянул глаз, успевший обшарить утреннего гостя с ног до головы.

– Чего тебе? – спросил глаз.

– Боже, ты выглядишь, как… – начал Виктор. – В общем, ты слышал, что о тебе говорят после вчерашней потасовки в баре?

– Кто обо мне говорит?

– Все вокруг.

– И что же они говорят?

– Тебе лучше выйти и самому обо всем узнать, пока остальные не начали ломиться к тебе.

– Дай мне пять минут, ладно? Мне нужно одеться.

– Хорошо. Я подожду здесь.

Дверь закрылась, и разбитая комната, как и сам Терри Коул, заблестела поднявшейся пылью от резкого пробуждения бунтаря и пропойцы. Терри взглянул на часы, покосившиеся над соседней кроватью, они показывали 9:53 утра.

Стоит поторопиться. Верный, хуже слюнявого пса, Виктор постучит снова ровно в 9:58 и обидится в 9:59 по московскому времени.

Терри открыл небольшой кейс и забрал оттуда черный предмет, а также несколько крупных купюр, защелкнул замок и спрятал в темноте под кроватью. Он запрыгнул в штаны, валявшиеся на подоконнике, снял со спинки кровати мятый свитер и, схватив куртку, открыл нараспашку окно. Терри Коул сделал глубокий вдох, словно собираясь нырнуть под воду, и просунул тощее тело сквозь решетку на окне. Не коснувшись металлических прутьев, он спрыгнул и оказался на улице.

Узкий переулок не заметил его внезапного появления. К этому времени большинство студентов заняли свои места в аудиториях, сотрудники офисов уставились в мониторы, и всем друг на друга стало плевать. Терри накинул черную кожаную куртку и пошел в направлении прочь от общежития для иностранных студентов.

Только глоток горячего кофе расшевелил его мысли внутри гниющей от алкоголя и сигарет черепной коробки. Резкий ветер по нескончаемым набережным Санкт-Петербурга умывал отекшее лицо не хуже холодной воды из-под крана. Терри старался понять, что имел в виду этот слюнявый мопс Виктор, который, должно быть, уже обиделся и исчез в своей комнате.

Прошлой ночью была обычная пятничная пьянка в подвальном баре «Эдем», где собираются все цвета общежития № 13. Пару лет назад эта серая вывеска привлекла внимание Терри одной лишь лестницей вниз, как бы намекая: в Эдем придется спускаться по тем же ступеням, что и в Ад. Терри зашел и не прогадал. Эдем оказался слаще на вкус, чем на вид. Межрасовый секс, травка и бесплатная бутылка после десяти выпитых шотов кряду. Когда бармен услышал его акцент, приготовил коктейль Аляска за счет заведения. Так Терри увяз в Эдеме с головой.

Да, в баре время от времени происходили стычки, но в каком баре смирно как на воскресной службе? Да, Терри Коул, бывало, вмешивался в чужие разборки, делая их своими, но это ни для кого не было событием. Что же произошло вчера, куда он опять вляпался?

Терри остановился на мосту, откинув тяжелые плечи и голову над рекой и вытянув длинные ноги. Небо смотрело сквозь серые линзы, словно посыпая пеплом этот город. Люди шли, каждый в своем темпе, машины выстраивались в пробки, как по расписанию, светофоры меняли цвета, согласно программам. Вены города пульсировали от кипящей крови, заставляющей сердце Санкт-Петербурга биться.

Здесь, в России, все шло по плану, в котором не было места для Терри Коула. Он выбивался из общей массы, его выталкивали оттуда угрюмые городские лица, шестеренки, между которых не удавалось вклиниться. Своим Терри был там – в подвале Эдема; на поверхности, трезвый, он был никем.

Раскручивая повторяющееся изо дня в день колесо, Терри Коул плыл по течению, продвигаясь с трудом, словно тромб в узких венах жестокой системы. Терри свернул с набережной, просочившись мимо старых домов, памятников архитектуры, какие давили вековой мощью на серый асфальт. Утренняя тревога после слов Виктора угасла, и день обещал ничем не отличаться от предыдущего.

Придя в себя, Терри Коул понял, что всю дорогу поглаживал в кармане черный предмет, взятый из кейса, и наконец оставил его. Терри взглянул на часы. Полдень.

Обойдя карликовые здания, сморщенные от старости, Терри вышел к парку с красным песком. Марсово поле. Ветер, выбравшись из лабиринта улиц, вился прямо под ногами, поднимая вихрь мусора. На песке оставались следы, и тогда Терри Коул заметил, что вокруг него ни души, точно так же как в груди – красная, словно выгоревшая, земля, какую утешает ветер. На песке отпечатывалась подошва обуви, и она бы продолжила это делать на ком-то другом. Обуви не нужен Терри Коул. Терри Коул никому не нужен. Он оставил меньший след в мире, чем его потрепанные ботинки.

Наслаждаясь своей ничтожностью, Терри ждал закат, чтобы встретить его в грязном баре. В этом и состоял смысл: напиться до беспамятства и проснуться как можно ближе к вечеру, чтобы начать все с начала. Так бы случилось и сегодня, если бы не Виктор.

Ветер шелестел объявлениями на фонарях с именами всех русских девочек, работавших «24/7», как утверждала надпись. Терри Коул знал, какие из напечатанных номеров позволят получить удовольствие, а какие – бессонную ночь пыток в камере по подозрению в сутенерстве. Стоит позвонить, и небо уже не будет таким серым. Стоит снять шлюху с дозой, и на небе появится радуга.

Ветер шелестел, раздражая Терри. Шорох усиливался от фонаря к фонарю. Терри Коул не выдержал и сорвал чертово объявление на розовой бумаге, не удержался и сорвал следующее на оранжевой с черным сердцем и номером подставного полицейского. Со следующим объявлением в его руках оказался портрет.

На Терри смотрело вытянутое, худощавое лицо на коротко постриженном черепе. Глаза не больше арахиса, плохо пропечатавшиеся угловатые брови и округлый подбородок, слегка раздвоенный. Черная клякса казалась знакомой, хотя различить ее было непросто.

Терри Коул обернулся на соседние фонари. На них было все то же. Среди шлюх и пыток висела ориентировка. Среди созвездий венерических заболеваний и инвалидности висел он. Терри Коул.

Заголовок объявления гласил: РАЗЫСКИВАЕТСЯ!

Глава 2

1

– Так что же, Гарри, кем, по вашему мнению, был мужчина, послуживший моделью для известной картины «Американская готика» Гранта Вуда? – говорил голос.

– Да, черт, не дави на него!

– Вы воспользовались подсказкой, убрав два варианта ответов из четырех.

– Он это и без тебя знает, олух!

Голос говорил:

– Остались всего два варианта, Гарри: А: Коммивояжером; и С: Его зубным врачом, Гарри.

Пока Гарри пытался понять значение слова «коммивояжер», навязчивый голос не умолкал:

– Пора дать ответ, Гарри.

– Отвечай: зубным врачом, если не хочешь остаться ни с чем! – подсказывала Рита Спаркс.

И тогда Гарри сказал:

– Вариант «С». Я думаю, этот мужчина был его зубным врачом. Ответ «С» – точно.

– Вы уверены, Гарри?

– Да.

– Гарри, если вы уверены, я нажимаю на вариант «С»: Его зубным врачом, верно?

Гарри проще было провалиться сквозь землю, чем повторить свой ответ, но, выждав несколько секунд, он решился:

– Да.

– Итак, Гарри. Ваш вариант ответа «С»: Его зубным врачом…

Свет померк. Голос на мгновение стих и, появившись вновь, стал медленным, словно увязнув в смоле.

– Мужчина, послуживший моделью для известной картины «Американская готика» Гранта Вуда, был… его зубным врачом…

Гарри едва не лопнул от услышанного.

– Это лишь ваш вариант ответа, Гарри. На самом же деле…

– Ах! Черт бы тебя побрал!

2

Новый голос говорил:

– Вы утверждаете, что решение завести ребенка было осознанным, я правильно вас услышала?

– Да, именно так.

– Тогда объясните, почему у вас с Александром были такие напряженные отношения с раннего детства?

– Наверное, дело в том, что я сразу почувствовал что-то неладное. Сердце как будто подсказывало, что Саша мне не родной сын. Больше я никак не могу это объяснить.

– Хорошо, но, если у вас были некоторые сомнения, вы же наверняка могли обратиться в родильный дом, чтобы проверить, не произошло ли ошибки. Может быть, вы могли поговорить с тем акушером-гинекологом, принимавшим роды у вашей жены. Вы пытались разобраться в этом самостоятельно?

– Вот уж вряд ли, – ответила за него Рита Спаркс.

– Конечно. Я пытался, – говорил голос. – Только не так, как вы сказали. Что я делал? Я несколько раз подходил к своей жене и ласково, без агрессии, вы не думайте, спрашивал, не было ли у нее кого-то на стороне. Это первое, что пришло мне в голову. Вы сами поймите: я дальнобойщик, у меня рейсы могут неделями длиться, а она тут одна.

– То есть все, что вы делали в данной ситуации – это подозревали жену в изменах, правильно я понимаю?

– Это было всего несколько раз. А потом жена случайно познакомилась с семьей Семеновых. Приходит и говорит: их Коля, говорит, копия ты в молодости.

– Но это случилось спустя сорок лет после…

В комнату вошел мужчина и одним нажатием на пульт выключил все голоса в телевизоре.

– Хватит смотреть эту чушь, мама. Я приготовил ужин, он уже остывает.

– Но, Кевин! Я хочу узнать, кто отцы этих ребятишек! Только представь: две семьи на протяжении сорока лет не подозревали, что воспитывают чужих детей, пока…

– Мама, – сказал Кевин. – Ты же знаешь, чтобы выяснить это, понадобиться вторая часть программы, ДНК-экспертиза еще не готова. Дождись завтра.

Женщина качнула головой, не став спорить. В самом деле, сегодня вряд ли раскроют имена биологических отцов, подумала она.

Кевин надел домашние тапочки, свалившиеся с ног матери, обратно на капроновые чулки горчичного цвета и проводил ее к столу. На кухне окна покрылись слоем инея от жара духовки. Кевин запекал куриные ножки в кисло-сладком соусе.

Усадив маму так, чтобы ей было удобно, Кевин взял слабые руки с тонкой натянутой кожей и одну положил рядом с тарелкой, прикоснувшись костяшкой большого пальца, а другую поднес к кружке, обозначив ее легким стуком ногтя о стекло. Так он очертил границы, чтобы слепнувшая мать могла ориентироваться в паре десятков квадратных сантиметров.

Рита Спаркс делала успехи. Она выучила маршрут от кровати до туалета и перестала будить Кевина по ночам. Она научилась зачерпывать ложкой суп и даже почти не проливала его на одежду. Она стала мыться сама.

– Что это у нас сегодня? – спросила Рита.

– Твоя любимая курица в твоем любимом соусе, мама.

– Ох, ты меня балуешь, дорогой.

Женщина вытянула вперед ладонь, и Кевин подставил к ней щеку. Рита погладила сына по лицу, улыбаясь, и принялась за свою любимую курицу.

Зрение стало снижаться около года назад, за это время хрусталики успели помутнеть. Теперь, когда мать смотрит на сына, ей приходится вспоминать его лицо, потому что оно исчезло. Его место заполнила темная пелена.

Рита Спаркс обсасывала суставы куриных ножек, оставляя лишь голые кости. Кевин любил радовать мать. Какое-то время он наблюдал за ее довольными жестами и вслушивался в хруст хрящей, лопающихся на зубах. Порой Кевин, задумавшись о чем-то, приступал к ужину только после вопроса матери, заметившей тишину со стороны сына, все ли в порядке.

Рита насладилась курицей с киноа и сняла салфетку, заправленную под воротник шерстяной рубашки, оставшейся чистой. Все капли жира впитала забота сына. Рита убрала вторую салфетку с колен и поблагодарила Кевина за прекрасный ужин. Она осталась за столом и смотрела на кухонный шкаф, слушая, как жует ее сын, и представляя его лицо. Оно было красивым, благородным, как видела мать.

Кевин отложил приборы и, чиркнув спичкой, зажег конфорку газовой плиты. Засвистел чайник. Когда вода в кружках начала темнеть, Рита Спаркс сказала:

– Знаешь, сынок, почему-то я сейчас вспомнила одну историю из твоего детства, нашу любимую с твоим отцом. Ты ведь понимаешь, о какой я истории?

– Да, мама, понимаю.

– Можно я ее расскажу?

– Конечно, – ответил Кевин.

Глава 3

Терри срывал один портрет за другим, и на всех было его лицо. Он запихивал скомканную бумагу под куртку и оглядывался. Поле усеивали его физиономии рядом с цветными номерами девочек, то есть на самом видном месте.

Терри будто проснулся знаменитым: на каждом углу его фотографии, а рядом девочки на любой вкус. Прохожие должны бросаться за автографами и надеяться пожать его руку, однако за кругленькую сумму, обещанную на портрете, сделают они это с ножом в рукаве.

Черт, подумал Терри Коул, то дерьмо, в которое он вляпался вчера в баре, оказалось глубже, чем он себе представлял. В этом районе обитают все его ночные друзья – да в этом районе все улицы, казалось, ведут в Эдем – и Терри Коул был слишком запоминающимся, чтобы его не узнали. Он поднял черный воротник и спрятался в нем по уши, хотя по уши Терри был только в дерьме.

Мужчина в черной крутке перешел дорогу и, осматривая фонарные столбы и плакаты, направился обратно, в сторону окна в общежитие. Он должен был залечь на дно.

Терри Коул возвращался тем же путем, но теперь его сопровождали пустые, не больше арахиса, глаза, сошедшие с фоторобота. На него смотрели со всех сторон, и чем чаще он замечал своих клонов, тем более пугающими они выглядели. На языке Роршаха[1] эта клякса означала бы страх. Надо сменить внешность и какое-то время не появляться на людях, узнать, какие слухи скребутся в стенах общежития.

Черный, как пятно на ориентировке, Терри Коул подошел к окну, и оставалось лишь проникнуть сквозь щель металлической решетки, когда навстречу выбежала женщина. Она заметила иностранца в черной куртке и изучающе осмотрела через линзы очков, увеличивающие ее глаза, как лупы. Женщина рассматривала прохожего, замедлив шаг. Ее не покидало чувство, что он кажется ей знакомым, что она его где-то видела, но не могла вспомнить, где именно. Терри Коул глубже утонул в воротнике и прошел мимо, задержав дыхание.

Он вернулся, лишь убедившись, что подозрительная дамочка исчезла. Терри огляделся в последний раз и, расстегнув куртку, достал из-под нее помятую и порванную от злости бумагу. Он бросил ее в окно комнаты, подпрыгнул, подтянулся и скрылся в темноте.

Терри Коул уставился в потолок. Тело почувствовало расслабление впервые за несколько часов и глубже обычного продавило кровать с панцирной сеткой, похожей на кольчугу. Без матраса тело качалось на железной чешуе от малейшего движения, и Терри плыл на волнах собственного дыхания, оставаясь на месте.

Он лежал в кожаной куртке и обуви, а на полу лежали обрывки его лица со следами от подошвы. Терри хотел уснуть, но сон обходил его стороной, отдалялся и пятился.

Терри Коул боялся, что жизнь захлопнется в этой комнате, что он так и останется здесь, на земле, где-то между Эдемом и Адом. Нельзя было включать свет и закрывать окно, все должно было оставаться таким, будто в комнате пусто.

Иностранец ждал ночи, чтобы воскреснуть. Он качался на волнах кольчуги и слышал речь со всех уголков планеты, проходящую по коридору. Рядом с его лицом, по ту сторону стены, стучала такая же железная койка, но с матрасом, с чистым постельным бельем, она стучала сильными поступательными движениями с большой амплитудой, а под конец стучала еще сильнее. Терри слышал лишь: стук, стук, стук. Он ничего не значил. И тихие стоны сучки Эльзы прямо на ухо ничего для него не значили; как и то, что Терри ни разу не пропускал этих стонов, чтобы прижаться как можно ближе к стене и, спустив штаны, представить, что это он заставляет жаркую мулатку кричать.

Терри Коул свернулся в позу зародыша и уставился в стену, не смыкая глаз до наступления темноты.

Последние шаги стихли. Комендант заканчивал обход, спускаясь с четвертого этажа, проверив выключенный газ и воду. На выходных общежитие пустовало. Вечером большинство студентов разбегалось по клубам и барам, а те, кто остались, снимали стресс в своих комнатах.

Жирный комендант бросил ключи на свой стол и хлопнул дверью, запершись изнутри. Шторка у окошка в его кабинет затянулась до утра.

Терри Коул хотел принять душ, в его теле накопилось слишком много усталости, какую следовало смыть. Он открыл дверь и высунул голову, осмотрев коридор. Убедившись, что ему ничего не угрожает, иностранец запер комнату.

Повесив пластиковый пакет с полотенцем и нижним бельем на крючок, иностранец включил воду и прислушался к шорохам в коридоре. Душ заглушал все, кроме брызг.

Спустя всего пару минут Терри Коул обернулся в полотенце и на какое-то мгновение почувствовал себя защищенным. Вокруг стояла громоздкая тишина, взбирающаяся на плечи по холодку на спине, пока под ногами не чавкнуло сливное отверстие, проглотив воду.

Луна выглянула из-за туч, осветив душевую голубыми лучами. Терри прижался к перегородке между кабинок и обнял себя, впившись ногтями в плечи. Он не знал, что происходит, не знал, о чем его хотел предупредить Виктор, но чувствовал зловещее дыхание, словно сама смерть ищет душу Терри Коула. Челюсти дрожали от холода и пробудившегося страха. Иностранец ослабил хватку и стал гладить побледневшую кожу, разогревая в ней жизнь, сопротивляясь бурному течению и повторяя про себя защитное заклинание:

– Я смогу убежать. Меня никто не найдет. Я в безопасности.

Фонарь на ночном небе ударил Терри: голова, по ощущениям, распухла, кости черепа трещали от неимоверного давления. На плечи навалилась масса в несколько тонн, опустив Терри Коула на колени, а затем ударила вновь, и иностранец упал на мокрую плитку. Мышцы свело тупой болью. Смерть все же забралась на эти тощие плечи.

Из коридора донеслись громкие удары. Терри узнал в них грохот пьяных студентов, возвращающихся из бара. Комендант вышел из своей каморки, выругавшись на чистом русском, и открыл входную дверь, чтобы скорее вернуться ко сну. Терри Коул слышал все, но ничего не мог сделать. Компания вошла в здание и запела «Bella Ciao» во весь голос, хлопая ладонями в ритм. Первокурсники, подумал иностранец, студенты постарше заводят друзей на первом этаже и возвращаются из бара через окно, не тревожа старого коменданта.

Пьяные малолетки зашли в туалет, располагавшийся за тонкой стеной у головы Терри. Они опорожняли переполненные мочевые пузыри. Все разом. Иностранец слушал их до последней капли и не мог пошевелиться, струи были такими сильными, как будто ссали прямо на свернувшегося на полу душевой Терри Коула.

Первокурсники допели гимн этой ночи и вышли из туалета. Тишина вернулась. Боль понемногу отпускала, и тогда Терри почувствовал, как кто-то входит в темное помещение. Не было ни звука, но чуткий нюх Терри заметил, что воздух стал напряженным, сдавленным, будто его придавили открывшейся дверью. Неизвестный не стал включать свет, он ему не был нужен, он знал, что мышь попала в ловушку.

Терри с трудом сглотнул, но это не избавило от страха. Уши закладывало чужим присутствием. Иностранец стиснул зубы, вдавив пломбы в десны, чтобы остаться незаметным, притвориться мертвым. В свете луны проявлялся силуэт человека, стоящего на пороге. Он готовился сделать первый шаг.

– Бу!

Кто-то подбежал из-за спины и толкнул захмелевшего студента в душевую. Это были первокурсники. Пьяные. Кто знает, что им померещилось.

Терри Коул пришел в себя спустя какое-то время. Вернувшись в кровать, он думал о том, что должен уйти, оставаться в общежитии было слишком опасно. Однако истощенное тело отказывалось подчиняться, и Терри уснул.

Глава 4

Вода в кружке стала почти черной. Рита рассказывала детскую историю, а Кевин смотрел через прозрачное стекло и знал, что чай уже остыл.

– Ты всегда требовал к себе внимания, – говорила мама. – Ты решился уйти из дома и стать кочевником. Представить только, и откуда такие мысли! Тебе было, кажется, десять. Может быть, одиннадцать лет. Ты вышел из дома, собрав самое необходимое: воду, хлеб, коробок спичек и одеяльце. Робинзон позавидовал бы такому набору.

Она попробовала засмеяться, но вышло лишь приподнять уголки губ.

– Ты знал, что нас с отцом не будет дома, и стал складывать вещи в рюкзак, когда мы уехали. Наверное, тебе хотелось взять больше, ведь ты собирался долго жить у озера, но времени было не так много. Маленький мальчик надел рюкзак, затянул лямки потуже и пошел по глухой проселочной дороге!

Кевин шел несколько часов и с каждой минутой начинал оборачиваться чаще. Солнце было еще высоко, но ночь уже пугала. Рассказы отца о волках заставляли в собачьем лае слышать опасность. Кевин шел, сжимая в кулаках всю смелость, что накопилась к его возрасту. Маленький мальчик, полный решимости, с каждым пройденным метром уставал все быстрее и присаживался на валуны отдохнуть. Он вставал и смотрел на дорожку, уходящую в горизонт. За ним никто не гнался, никто не спешил найти пропавшего сына.

Сомнения закрадывались в юное сердце, но упрямство родилось в нем раньше. День становился серым, голубое небо окрашивалось темными тонами, словно крепчая. Озеро, которое искал Кевин, не показывалось. И уж вряд ли у его берега стояла хижина, о какой он мечтал.

– Собаки запели волками, – продолжала мама. – Вечер сменил теплый день, несмотря на твои слезы. Ты продолжал идти. Ты забывал, почему ушел и к чему стремился, спотыкаясь на неровной дороге, исчезающей прямо под ногами…

Рита Спаркс любила эту историю, она рассказывала ее со смаком, так что каждое слово хрустело на зубах, как хрящ. Мать говорила, ища мутными глазами сына.

Кевин разглядывал лицо матери, зная, чем кончится эта история. Он видел каждую морщинку, каждый прозрачный волосок Риты и хотел ослепнуть. Сын хотел увидеть этот мир слепыми глазами, каким его видела мать. Кевин хотел увидеть этот мир прежним.

Кожа Риты Спаркс истончалась, морщины разрезали эпителий все глубже, точно русла свирепых рек. Вены выступали между костяшек пальцев, ладони блестели и казались большими на длинных и тонких руках.

Лицо матери изменилось с того раза, когда Кевин изучал его столь же внимательно. Он замечал новые черты, видел, как стареющее тело не выдерживало живую душу и слабело с каждым днем. Кевин смотрел на нее всегда, когда она была рядом, и осознавал, что времени остается все меньше.

В свои пятьдесят Рита Спаркс была ближе к смерти, чем покойник.

– Где же Роберт? – спросила Рита. – Кажется, он сегодня задерживается.

Глава 5

В Санкт-Петербурге шел дождь. Капли барабанили по асфальту и сбивались в стаи ручьев. Дождь в этом городе шел в мае и декабре, он не останавливался, превращаясь в снежинки и застывая в ядра града. Местные жители носили с собой зонты, несмотря на солнечные прогнозы погоды, и ни разу не пожалели об этом.

Терри Коул проснулся, когда с лица начали сползать капли дождя. Он вскочил с койки, и старая панцирная сетка, сжав свои звенья, выдрала клок коротких волос с затылка. Терри стоял босяком в луже и дышал, как после пробежки. Иностранец смотрел в окно, и мокрая полупрозрачная занавеска почти касалась его, раздуваясь от сильного ветра. Голова не переставала гудеть после долгого сна. Новым утром пришлось приложить усилия, чтобы вспомнить, как Терри оказался здесь.

Промокшие объявления говорили о том, что сон оказался вещим; распахнутое окно – о том, что в комнате пусто. Все должны думать, что в ней пусто. Вчера Терри Коул сбежал. Полиция разыскивает мужчину по черно-белому портрету, усеянному на столбах и остановка общественного транспорта. Дела шли хуже некуда.

Терри посмотрел на часы. 9:53. Черт, подумал он, время будто остановилось. Так и было. Стрелки не трогались с места уже несколько недель, пора было сменить батарейку.

Невидимка вернулся в кровать. Терри Коул прикрыл окно, чтобы защититься от дождя, и положил голову на сложенные в замок ладони. Он вытянулся во всю длину, отчего живот скрутило, будто выжимая последние граммы питательных веществ, в каких нуждался организм. Терри вспомнил, что ел последний раз в баре Эдем. Кажется, это были гренки, которыми он закусывал.

Желудок скулил, требуя пищи. Терри засунул руку в карман и достал пачку «Кэмел», изрисованную одним русским в баре так, что получилось слово «Самец». Терри понравилось значение этого слова, и он сохранил пачку, насыпая в нее сигареты «Ротманс», каких помещалось двадцать пять штук вместо обычных двадцати. Невидимка заглянул внутрь, в полупустой пачке было все, чем он мог наполнить желудок.

Вид белых губчатых фильтров вызвал рвоту. К горлу подошел ком, из глаз выкатили слезы, Терри Коул прижался к холодной решетке и замер. Дождь бил в лицо, попадая на сухой язык, и в конце концов рвота отступила.

Терри устал за какую-то минуту, мышцы сдулись после долгого напряжения. Иностранец упал на кровать, продавив сетку. Терри дышал. Он радовался тому, что может дышать.

Желудок не утихал, но согласился немного подождать. Пока не стемнеет, пока Терри Коул не выберется из этой дыры.

Два темных пятна остановились у двери в комнату номер 6. Терри Коул вновь оказался в ловушке. Он заснул, скрюченный голодом.

Дождь смолк, позволяя услышать металлическое трение, как ключ входит в замочную скважину. Тени ног напряглись, поворачивая один ключ за другим, подбирая нужный. Ручка дрожала от упорства человека по ту сторону двери. Попытки становились настойчивее и громче. Иностранец проснулся оттого, что тяжелая связка ключей упала на пол.

Терри увидел тень под дверью, она замерла, словно почувствовав взгляд иностранца. Терри Коул выпрыгнул из койки и ринулся к кейсу под соседней кроватью; неизвестный поднял ключи и наугад стал засовывать их в замок, дергая ручку все сильнее. Иностранец поставил кейс на кровать, нашел разбросанную одежду и, надев на промокшие ноги ботинки, подошел к окну. В дверь постучали. Кулаком. Плечом. Терри схватился за решетку и поставил одну ногу на подоконник. Оставалось оттолкнуться, и он был бы на свободе. Но чертов кейс не пролезал сквозь решетку.

Удары за спиной усиливались. Дверные петли едва выдерживали нападки. Терри открыл кейс и распихал по карманам зеленые купюры, он швырнул пустой ящик в сторону и выпрыгнул из окна.

Стук в дверь отпустил Терри лишь несколько кварталов спустя. Мужчина перестал оборачиваться и шел по улице Ленина, нырнув под воротник. Пачки долларовых банкнот сползали из трусов по штанинам, и их приходилось поправлять, возвращая на место. Иностранец купил скотч и зашел в биотуалет у станции метро «Чкаловская». Он вытряхнул из себя почти два десятка купюр, скрученных резинками, и примотал к коже скотчем.

Терри сел на крышку смердящего сортира и наконец-то смог выдохнуть. Он выдохнул напряжение и вместо него наполнил легкие человеческим дерьмом, над которым вились мухи, ударяясь о крышку.

Иностранец купил зонт в ближайшем переходе и затерялся в толпе. Терри Коул выстоял в очереди из нескольких автомобилей и заказал обед в Макдональдс, скрывая лицо. Одной рукой он держал над головой зонт, а другой засовывал в рот бургеры и запивал кока-колой, сидя на мокрой скамейке. Желудок благодарил отрыжкой с фирменным вкусом Макдональдса.

Терри Коул не знал, сколько прошло с того момента, когда он выпрыгнул из окна общежития, он не знал, кто пытался застать его врасплох и кому едва это не удалось. Терри не знал, за что его разыскивают и зачем его искал Виктор. Вопросов становилось слишком много.

Невидимка не знал ничего, кроме номера одной шлюхи и того, что он просыхает второй день. Терри достал кнопочный Nokia и нажал двойку на быстром наборе. Это был из тех номеров, что висел рядом с его портретом на фонарном столбе.

Трубку подняли через два гудка.

– Привет, – сказал Терри. – Мне нужна Вероника.

Он поставил ударение на второй слог, поддавшись акценту. В ответ послышалось дыхание, а затем крик куда-то вдаль:

– Это тот чертов американец! Вероника! Клиент!

Пару секунд длилась перепалка между поднявшим трубку мужчиной с южным акцентом и девушкой. Обычный разговор наглой шлюхи со своим сутенером.

– Ало, дорогой! – ответила Вероника. – Давно о тебе ничего не слышала.

На заднем фоне говорил сутенер:

– Если он снова забудет заплатить, рассчитаешься со мной из своего кармана, ты поняла?

– Свободна сегодня? – спросил Терри. – Есть работа.

– Конечно! Где?

– На старом месте. В десять.

Глава 6

На дорогах были ужасающие пробки, как объяснил Роберт Спаркс. Он спешил изо всех сил, но появился лишь тогда, когда Кевин уложил Риту в кровать и поцеловал на ночь.

– Роберт, ты вернулся… – сказала она.

– Да, дорогая. Извини, что так поздно.

– Роберт…

– Спокойной ночи.

Роберт Спаркс поцеловал жену в лоб и подтянул одеяло, которым Кевин укрыл мать, к груди. Рита хотела рассказать, что вспомнила ту историю из детства Кевина, их любимую историю. Она забыла концовку и хотела, чтобы Роберт продолжил, но после долгих речей силы Риты иссякли, и сын проводил ее в постель.

Роберт был одного роста с сыном. На его висках блестела седина, лицо было благородным и добрым и кололо щетиной, выросшей после утреннего бритья. Женщина заходила в ванную и слышала, как острое лезвие удаляет волосы. Роберт оставил кожаный портфель в прихожей, причесал редеющие волосы назад и вошел в спальню. Таким Рита Спаркс помнила мужа.

Кевин вышел из дома и достал сигарету. Прислонившись к деревянному забору, он сделал долгую затяжку, вдыхая тяжелый день и выпуская его белыми кольцами в ночное небо.

На крыльце горела одна серая лампочка, позволяющая разглядеть две ступеньки, ведущие в здание. Темнота окружала одинокий дом. За пределами забора разлилась глухая тьма, в какой не было ни соседских огоньков окон, ни лая собак. Тишина и пустота.

Рита Спаркс уснула. Кевин затянулся, вдохнув нагревшийся фильтр, и выкинул окурок одним щелчком среднего пальца. Легкие не успели расслабиться за несколько длинных затяжек, поэтому Кевин выкрутил серую лампочку, не успевшую нагреться, и осветил свое лицо в кромешной темноте языком зажигалки.

Лампочка загорелась, и Кевин оказался в гараже. Старый серебристый автомобиль помещался в бывший дровяник. Кевин обошел двухтонную консервную банку, постучав по колесам, и выпрямил боковые зеркала. Он поднял капот и заглянул внутрь. Уровень масла был в норме, тормозная жидкость слегка протекала, но ее хватит, чтобы Кевин уехал прямо сейчас, посреди ночи.

Глава 7

Терри купил бутылку виски и сделал первый глоток раньше, чем женщина за кассой отсчитала сдачу. Приятное тепло разлилось по органам, мысли наконец заткнулись, и Терри Коул простоял несколько секунд, запрокинув голову и глядя в сплетения спиц под зонтом, пока следующий покупатель не толкнул его в плечо.

Высокие новостройки увлекали иностранца красками, уходящими ввысь, словно великие водопады. После попадания виски в кровь земля и правда перевернулась с ног на голову. Больше суток без выпивки были для Терри сродни годовой завязке. Алкоголь опьянял быстрее привычного, ноги становились мягкими и шустрыми, а веки тяжелели на ходу.

Он шел, зарываясь глубже в недостроенные дворы. Всюду ветер гнал волны строительной пыли, шуршал пленкой на месте будущих окон. В пустых коробках бетонных монстров слышались разлетающиеся на осколки бутылки пива и крики детей, оставленных без присмотра. Кое-где бомжи разводили костер и укладывались вокруг него.

Далекие высотки горели сигнальными огнями, без которых их не удалось бы различить в темноте. В них заселились семьи, имеющие автомобиль, кредит на этот автомобиль, кредит на телевизор и телефон и пару кредитов, чтобы погасить предыдущие. Каждое утро они покидали «город мечты» с видом на мочащихся бомжей и рисунки половых членов на плитах теперь уже полуразрушенных высоток. Застройщики бросили объект в прошлом году, оставив за собой зияющие дыры и тонны строительного мусора.

Терри нравился этот район, как ни один другой. Он вошел в забытое здание, покрытое полупрозрачной пленкой, и вызвал лифт. Опускаясь, металлическая кабина гремела в шахте.

Иностранец поднялся на двадцать четвертый этаж, пешком прошел еще два лестничных пролета и стал искать подходящий ключ заплетающимися пальцами. Ключ первой попыткой оказался в замке. Терри едва опустил дверную ручку, как почувствовал взгляд за спиной. Неужели, он снова оказался в ловушке?

Голова протрезвела быстрее, чем от удара. Сердце забилось в бешеном ритме, и правая рука потянулась в карман, чтобы взять то, что в нем было.

За спиной захлопнулась дверь. Терри обернулся и никого не увидел. В конце концов, ему могло показаться, каких только сцен он не представлял опьяненным мозгом.

Терри Коул вновь попытался открыть дверь, однако открылась та, что было за его спиной. Иностранец бросился к ней и успел ухватиться прежде, чем щелкнул замок. Терри одной рукой подчинил себе дверь, сопротивление было ничтожным.

Перед ним на пороге стоял мальчик, на вид лет пяти. Его круглая голова с короткой блондинистой стрижкой испугалась до полусмерти.

– Что ты делаешь? – спросил Терри.

– Я хотел посмотреть, кто наш сосед, – ответил ребенок.

– Надо смотреть в глазок. Открывать дверь перед незнакомыми людьми опасно, знаешь?

– Знаю. Но я не достаю до глазка.

Терри посмотрел на глазок и мальчишку. У того действительно не было шансов.

– Тогда лучше подставить стул, – сказал мужчина.

– Стул слишком тяжелый.

Иностранец уже устал от этого разговора и начал отворачиваться от ребенка, чтобы скрыться в квартире, но мальчик снова заговорил:

– Меня зовут Олег. А тебя?

– Все, кого я знаю, называют меня по-разному. Какое имя мне больше подходит, по-твоему?

Олег потупил взгляд. Вопрос застал его врасплох, как и ожидал Терри, пытаясь избавиться от навязчивого ребенка.

Малыш мычал и водил пальцем по подбородку так, что едва не остался один на лестничной клетке.

– Денис! – крикнул Олег. – Мне кажется, тебя зовут Денис. Это имя означает «гуляка». А Олег – значит «святой».

Гуляка выждал небольшую паузу, прежде чем ответить:

– Что ж, как скажешь. Меня зовут Денис. Приятно было с тобой познакомиться, Олег, но мне уже…

Мальчик схватился за металлическую дверь и начал раскачиваться на ней, он бросил немой взгляд через плечо, в квартиру, будто намекая на что-то.

Денис сидел на лестнице, поставив рядом бутылку виски, и следил за тем, чтобы она оставалась на прежнем месте. Олег был на ступеньку выше, одетый в пижаму и крошечные тапочки.

– Раз я святой, то я должен исцелить тебя.

– От чего исцелить?

Малыш свел носки тапочек и задумчиво уставился на них.

– А чем болеют гуляки? – спросил Олег.

– Мне казалось, ты все знаешь, Олег. И где ты нахватался таких слов… – Денис смотрел, как ступеньки чертят прямые линии, словно плитки шоколада. Какого черта он тут сидит? А если и так, то почему бы ни напиться прямо в подъезде? – Давай оставим мое исцеление на потом. Скажи лучше, что ты делаешь на лестничной клетке один?

– К маме пришел дядя, – ответил мальчик. – Она не любит, когда я мешаю.

– А что они делают с твоей мамой? – спросил Денис.

Олег пожал плечам.

Он не знал. Вернее, не знал, как это объяснить. Терри же понимал все и с лестничной площадки. Металлическая дверь плохо изолировала звуки.

Олег сидел, погрузившись в себя. Все его мысли, думал Терри Коул, пытались найти объяснения тому, что происходило с его мамой.

– Что ты делаешь целыми днями, Олег?

Мальчик снова пожал плечами. Что-то заставляло его молчать: может быть, вопрос о матери, а может быть сама мать, стонущая как сука, и возможность кому-то рассказать об этом одним взглядом. Олегу не было и пяти лет, но лицо было серьезным настолько, что казалось взрослым. Мальчишку не волновали детские забавы, он вырос из них раньше времени.

– Когда я был в твоем возрасте, у меня было много друзей, – говорил Денис. – Я целыми днями играл во дворе и возвращался домой под вечер, голодный и грязный. Тебе нельзя упускать это время, Олег, оно самое ценное.

– Но у меня нет друзей. Мама не разрешает выходить на улицу одному.

– А разве ты не должен ходить в детский сад?

– Мама говорит, что не может возить меня туда каждый день. Если бы она могла, она бы отдала меня на всю неделю и забирала только на выходные. Но мама не может.

– Dirty bitch, – процедил Денис сквозь зубы. – В этой дыре нет и школы, так что же ты будешь торчать дома всю жизнь?

Олег посмотрел на него и прижался к коленям. Он не плакал. Он был слишком взрослым для слез. Мальчик чувствовал, что с его жизнью что-то не так, начавшаяся судьба вместо того, чтобы развиваться и расти, как снежный ком, смялась подобно неудачному черновику, и оставалось одно неверное движение, чтобы выбросить ее в урну.

Терри посматривал на бутылку, манящую приятным цветом, но не позволял себе сделать глоток. Ненависть к проклятой потаскухе, не заслуживающей того, чтобы Олег называл ее матерью, граничила с ответственностью – инстинктивной, другой у Терри не осталось. Жажда виски подогревала желание заткнуть эти дешевые стоны, и мужчина сильнее сжимал ладони. Боль помогала успокоить нервы.

Они молчали некоторое время, сражаясь каждый со своими мыслями, пока Олег не сказал:

– Ты будешь моим первым другом?

Денис смотрел в глаза мальчика, не успевшие потерять надежду. Он знал ответ и знал, что хочет услышать Олег, – это были два разных слова. Мальчику нужен был друг, и Денис как никто плохо подходил на эту роль. Отказаться от роли друга означало смять и выбросить судьбу Олега в урну; согласиться и исчезнуть, как следовало Терри, означало облить урну керосином и поджечь.

– Да, – ответил Денис.

Олег впервые улыбнулся, и тогда Терри увидел в нем обычного ребенка. Для этого не хватало лишь счастья.

Убогий район за КАДом[2] смотрелся как злокачественное новообразование посреди леса. Многоэтажные здания возвышались над деревьями, угрожая всем своим видом. Городок служил свалкой для отбросов общества.

Молодые семьи становились обманутыми дольщиками и сводили концы с концами в руинах, пытаясь взвыть к справедливости и наказать застройщика. Они не знали, что справедливость заложили в саму суть нового проекта – она служила фундаментом этой свалки. Вторым критерием успеха была хорошая реклама. Над лесом простирался яркий плакат с номером телефона, по которому ежедневно звонили десятки семей. Большинство переводило необходимую сумму в течение суток, так что лжериелтору стоило лишь поставить порнуху на паузу на время разговора, и деньги были в кармане. Однако были и те, кто хотел увидеть новостройки собственными глазами. Для них устраивали групповые экскурсии, перед которыми ползали эскалаторы и крутились строительные краны, изображающие работу; молодой парень в хорошем костюме и оранжевой каске пролистывал в папке картинки с «макетом будущего», так он это называл. Заканчивалась экскурсия тем, что количество оставшихся квартир, которые сдадут к концу квартала, как говорил парень в каске для большего ажиотажа, было всегда несколько меньше числа желающих. Люди толкались и выстраивались в очередь, чтобы проститься с последними деньгами.

Мирные собрания обманутых дольщиков с годами превращались в ожесточенные митинги, которые разгоняли слезоточивым газом и дубинками. Власти было невыгодно помогать людям. Город мечты приютил большую часть бездомного и больного контингента, населявшего до того всю северную Венецию[3]. Так город стал чище, а мечты грязнее.

Глядя на Олега, Терри Коул не понимал лишь одного: как здесь мог оказаться этот ангел? Ответ напрашивался сам, но Терри старался обойти его.

Шприц.

Город мечты больше походил на Эдем, думал Терри. Казалось, все благие названия служат чертовой цели.

– У тебя есть папа? – спросил Олег.

Денис чувствовал, что внутренний мир мальчишки хрупкий и в то же время пластичный. В нем еще многое можно изменить, но мать не была способна на это.

– Его нет уже очень давно, – ответил Денис.

– Моего тоже.

Между ними образовалась связь, какой Терри Коул остерегался. Он знал это чувство слишком хорошо, чтобы ошибаться. Чувство, что вляпался в очередную неприятность. Ложь и пьянство вились над Терри, как мухи над любимым блюдом, а рядом сидел ангел с серьезным лицом и молчал вместе с ним.

Терри оторвался от мыслей и услышал шум душа за дверью.

– Мне кажется, уже пора, – сказал Денис. – Спасибо за разговор, дружище.

– Когда мы увидимся снова?

– Думаю, что очень скоро, Олег. Знаешь, я хочу тебе сказать, что ты большой молодец. Ты смышленый парень. Не теряй этого с возрастом.

– Не потеряю. И тебе спасибо, Денис!

Они поднялись и пожали друг другу руки.

Олег исчез первым. Денис некоторое время не мог сдвинуться с места, оставшись один. Он поднял виски и, начиная откручивать крышку двумя пальцами, чтобы покинуть этот ад, открыл дверь. Денис почувствовал острый запах ремонта, строительная пыль проникала в квартиру даже сквозь закрытые окна.

Иностранец наступил на порог, когда сзади послышалось:

– Помни, что балкон открывать нельзя!

Терри кивнул и закрыл за собой дверь.

Квартира-студия в панельном многоэтажном доме, где был продан каждый квадратный метр, после чего застройщик перестал отвечать на звонки, искала того идиота, что арендует ее за скромную плату. И нашла. Терри Коул не торговался, не подкалывал хозяина за столь удачное вложение средств, а сказал лишь, что платить ему удобнее наличными. Хозяин приезжал за деньгами каждое третье число месяца и ни разу после заключения сделки не встречался с Терри. Иностранец оставлял сумму на столике, и довольный холостяк, забрав деньги, возвращался в мамину квартиру. Его единственным шансом изменить свою жалкую жизнь оставался основной инстинкт, приклеивающий к стене постер «Плейбоя» 1990 года с Шэрон Стоун на обложке.

Иностранец сделал глоток и подошел к грязному окну. Вдали горела тропинка шоссе, артерия пропускала десятки огоньков в разном ритме, словно сменяющиеся режимы гирлянды. Одни ехали навстречу друг другу, другие отдалялись.

Невидимка ждал условного стука в дверь. Он ждал того, кто сможет выслушать его и понять. Голые стены сдавливали виски Терри, глоток виски разжимал их тески и заставлял время идти быстрее. В квартире не было ничего, кроме унитаза рядом с душевой кабиной и двуспальной кровати на кухне. Балкона, о котором предупреждал Олег, тоже не было, зато к нему вела пластиковая дверь. Возможно, именно за ней сбывались мечты.

Через три четверти часа в дверь постучали. Терри открыл глаза, лежа на полу, и вылил остатки виски себе в горло. Он не знал азбуку Морзе, но понял, что сигнал означает «Я здесь».

Терри Коул поднял пьяное тело и стал рыться в кожаной куртке.

Комбинация точек и тире повторилась. На сей раз Терри услышал ее как «Я здесь, открывай же».

Иностранец плохо ориентировался в карманах куртки, пространство закручивалось в воронку, сужаясь под ногами. Он рылся в чертовой куртке, пока не сжал тяжелую рукоятку и не подошел к двери.

Посмотрев в глазок, мужчина узнал человека на лестничной клетке и отмерил пять извилистых шагов. Третья комбинация звучала для Терри: «Сука, открой дверь».

Он сделал последний глоток и сказал:

– Come in!

Дверь открылась, и свет с лестничной клетки упал на держащего пистолет Терри Коула.

Шлюха замерла на пороге. Терри прокричал:

– Раздевайся!

Глава 8

Кевин не убирал ногу с газа. Мотор ревел, словно реактивный двигатель. Автомобиль кричал о том, что стоит сменить передачу, но Кевину было плевать. Он гнал по ночным дорогам с выключенными фарами, перестраивался на встречную полосу, играя со своей жизнью как с клубком, бросая из стороны в сторону. Тело напрягалось от звуков мотора, ладони впивались в руль. Кевин не моргал. В кровь прыснул адреналин, и клапаны сердца разгоняли его по сосудам, подобно тому, как это делал двигатель.

Старенький Шевроле Авео 2007 года выпуска мчался на пяти тысячах оборотах в гараже. Кевин лежал на руле и смотрел куда-то вдаль. По его щеке стекала слеза.

Дым из выхлопной трубы заволакивал бывший дровяник горьким смогом. Хотелось спать. Легким недоставало кислорода. Кевин попытался сделать глубокий вдох, но грудь уже сжал ядовитый газ. Кевин зашелся кашлем, ударяясь виском о руль. Удары были слабыми. Настолько, что не могли выбить сигнал.

Кевин навалился на водительскую дверь и нащупал рычаг. В глазах потемнело, мышцы парализовал яд. Кевин попытался опереться на левую ногу, чтобы выйти из машины, но его тело рухнуло на пол, как только открылась дверь.

Рита Спаркс проснулась от жара. Ночная рубашка промокла насквозь, одеяло было холодным и неприятным на ощупь. Учащенное дыхание не позволяло ей позвать сына, Рита боялась темной комнаты, преследующей ее всюду.

Женщина спустила ноги с кровати, дрожа от неуверенности, будто делая первый шаг. Кевин знал, что наступит день, который будет повторяться снова и снова. Отдельные участки мозга Риты Спаркс засыпали во время ее пробуждения, и тогда активизировались другие, те, что спали. Кевин знал, что наступит день, когда Рита проснется ребенком, младенцем, которого нужно будет поднять и поставить на ноги, показав, как двигаются суставы при ходьбе. Рита задремлет за обедом и проснется ребенком. Ее нужно будет поднять и поставить на ноги, показав, как двигаются суставы при ходьбе. С ней совсем не тяжело, но скоро она начнет называть Кевина папой. Она забывает, как ставить ногу при ходьбе, но ласковое отношение отпечатывается на бодрствующем отделе мозга, как забота родителя. Рита Спаркс будет сидеть в ванне, и шлепать ладонью по воде, смеясь. Она брызнет на Кевина и скажет: «Прости, папочка», задремлет от тепла и блаженства, и ее нужно будет поднять и поставить на ноги, показав, как…

Рита раскачалась на краю кровати и оттолкнулась обеими руками, собираясь встать на пол. Крепкая ладонь не позволила ей подняться.

– Еще слишком рано.

Рита Спаркс затряслась сильнее, голос из темной комнаты ее испугал. Касание было таким неожиданным и тихим, что Рита прикрыла плечо, которое сжимали мужские пальцы, показывая, что ей больно.

Женщина протянула дрожащую ладонь в темноту, где ее встретило чье-то лицо. Гладкая, выбритая острым лезвием, кожа была знакомой. Рита коснулась кончиком пальца дужки очков и почувствовала прохладное ухо.

– Роберт, – сказала Рита Спаркс.

– Да, дорогая.

– Ох, Роберт, я так испугалась…

Роберт Спаркс сел рядом с ней и приобнял за плечо.

– Что случилось? – спросил он.

– Мне приснился дурной сон, Роберт. Там был Кевин, и он…

Слова комкались, легкие все еще наполняла тревога. Женщина обеими руками схватилась за простыню, пытаясь успокоить дрожь.

– Скажи, Роберт, он здесь? Кевин дома?

Роберт ответил после небольшой паузы, за которую успел изучить волнение на лице жены. Ее испугало что-то серьезное.

– Боюсь, что… Он уехал, когда мы заснули. Я думал, он тебя предупредил.

– Да, Роберт, конечно. Но…

– Я сейчас же ему позвоню!

Роберт вскочил с постели, та пошатнулась под ним и выбила Риту из равновесия.

– Нет-нет, подожди! – крикнула Рита Спаркс. – Не стоит ему звонить.

– Еще как стоит! Я ему позвоню, чтобы ты не беспокоилась ни о чем.

– Не надо, Роби! Ты же сам сказал, что еще слишком рано. Он проспит до полудня, не меньше.

– Я не могу оставить тебя в таком состоянии, – говорил Роберт Спаркс. – Тебе нельзя волноваться.

Рита склонила голову на бок, показывая, что Роберт все делает правильно. Она смогла улыбнуться, хотя это далось ей с трудом.

Тяжелая болезнь прогрессировала с каждым днем. Роберт знал, что личности, в которую он влюбился, уже не осталось; он знал, что его любимая женщина узнает в нем мужа только по вспышкам воспоминаний и прикосновениям. Роберт Спаркс любил остатки того человека, с кем провел лучшее время в своей жизни.

– Дорогой, мне уже лучше, правда. Давай не будет беспокоить сына из-за глупых снов. Я знаю, что он вчера устал за целый день со мной. Я чувствовала его старания, его любовь.

– Что ж, если ты уверена…

– Да, дорогой.

– Тогда сегодня я ни за что не позволю тебе грустить. Я провожу тебя на кухню, и мы вместе приготовим завтрак!

Роберт обхватил тонкую талию жены и поставил на ноги.

– Первым делом обжариваем колбасу, – говорил Роберт. – Когда она обжарится со всех сторон, мы добавим черри и капельку горчичного масла, разогревая его для взбитых яиц.

Рита сидела, обернувшись в плед и вытянув ноги на соседний стул. Она держала горячую кружку кофе так, словно грела руки после долгой весенней прогулки. Ее муж, за которым она наблюдала влюбленным взглядом, стоял за плитой и готовил завтрак, делая из него целое представление. Голос Роберта был легким и мягким, а он сам – влюбленным и заботливым.

– Нельзя далеко отходить от плиты. Когда сок помидоров выпарится примерно наполовину, надо выливать тщательно взбитые яйца. Слышишь? – Роберт говорил спиной к Рите. – Они должны быть взбиты до пены.

Риту Спаркс рассмешил его тон. Он будто заигрывал с ней.

– Что тебя рассмешило, моя дорогая?

– У тебя никогда не получался омлет, – сказала Рита. – Я чувствую, что колбаса подгорела. Не пытайся скрыть это за своей болтовней.

Роберт остановился и повернулся к Рите. Глядя ей в глаза, он подумал, что за мутными хрусталиками еще жива та озорная девчонка, которой он сделал предложение после первой же ночи. Тогда, почти тридцать лет назад, Рита проснулась в большой квартире, и вышла из съемной комнаты, которую делила с юной азиаткой. Она босыми ногами прошла по коридору, где было еще несколько комнат для таких же, как она – совсем юных студентов, думающих о том, что жизнь приготовила для них нечто необыкновенное, судьбу, доступную единицам.

На Рите были трусики и спортивный лифчик, под ними – упругие и шелковистые формы. Она взяла со своей полки в холодильнике яйца и колбасу. От ее горячего тела оставались влажные следы на полу, с кожи еще не сошел румянец после ночи с Робертом, а сердце билось в каком-то новом, незнакомом темпе.

Роберт Спаркс повернулся в постели и, не почувствовав тела Риты, упал с матраса. Пол был в нескольких сантиметрах, потому что денег на кровать не хватило, да и матрас занимал ровно столько места, сколько было необходимо. Соседка по комнате, Юн, говорила, что в ее городе все спали на матрасах, и поэтому она мечтала, переехав в США, снять жилье с кроватью. Однако когда речь зашла о деньгах, Юн подумала, что матрас будет напоминать ей о доме, так что это совсем неплохой вариант.

Роберт прошел на кухню. На некоторых дверях висели замки, их хозяева не ночевали, за другими шевелились тени и слышались утренние стоны. Роберт ощутил неловкую дрожь от количества живых душ в доме и наконец увидел Риту.

Она стояла к нему спиной и танцевала, подбрасывая завтрак на сковороде, трусики впивались в бедра и между ними, впитывая влажность юного тела. Роберт смотрел на нее, облизывая взглядом, и, сделав несколько шагов к Рите, встал на колено. Он покашлял, чтобы привлечь ее внимание. «Что ты тут делаешь?» – спросила Рита. И Роберт ответил: «Я делаю тебе предложение», протянув пустую ладонь к ее сердцу.

Тридцать лет не пощадили Риту Спаркс, однако она вызывала в груди Роберта ту же наивную любовь, может быть, даже более наивную, чем раньше. Роберт Спаркс забылся воспоминаниями, и теперь завтрак действительно подгорел. Он подошел ближе к жене и протянул ей пустую ладонь.

– Тебе придется мне помочь!

Роберт подхватил Риту и поставил на ноги. Кофе расплескалось по столу, плед упал и мешал сделать шаг. Рита Спаркс не успела испугаться, все произошло так быстро, что она и не заметила, как Роби обнимает ее сзади, а руки перемешивают взбитые яйца перед тем, как вылить их на раскаленную сковороду.

Роберт управлял Ритой, он держал ее руку, когда в ней были нарезанные кубики сыра и разжимал пальцы вместе с любимой девушкой. Движения Риты Спаркс становились уверенными и зрячими в руках мужа.

Они сели за стол, и день обещал пройти с улыбкой.

Глава 9

Ночь в городе мечты не заканчивалась. Покрышки извивались высокими огнями на объеденных скелетах многоэтажных зданий, откуда-то доносились крики и громкие хлопки. В темноте жизнь играла яркими красками, и как любая жизнь состояла из правил. Коренным населением ночи были наркоманы, паразитирующие на теле общества, чьи души искали дозу следующего дня, не облагающуюся налогом. Впрыскивая в вену время, они замирали и просыпались с жадностью к жизни, которая умещалась в шприце.

В городе мечты действовало негласное правило – ходить по лестницам запрещено. Те, кто хоть раз встречали синий труп наркомана, изогнувшегося в ломке, понимали это лучше других.

Шприцы и человеческое дерьмо появлялись в подъездах с регулярной точностью, трупы и следы брызг крови от борьбы за героин шли на втором месте. Полиция держалась подальше от улиц, получивших дурную славу вместо названий. Скорая помощь не приезжала по вызову из-за частых нападений на санитаров, отказывающихся выдавать сильное обезболивающее при множественных переломах и внутреннем кровотечении.

Терри Коул понимал, что в городе мечты его никогда не найдут. Даже не станут искать. На местных фонарных столбах и остановках не было портретов с изображением худощавого иностранца. Если он хотел залечь на дно, то пришел в правильное место.

– Какого черта, Джейк! – говорила Вероника.

Он был для нее Джейком.

– Я едва не испачкала парадный костюм! Между прочим, надела его специально для тебя, котик!

Джейк сидел на полу, держась за край кровати, и смотрел на голое тело проститутки. Она возвышалась перед ним всем своим ростом, от которого у Джейка кружилась голова. Мелкая грудь висела острыми копьями с темными ореолами, по лобку тянулась тонкая прядь волос. На бердах торчали кости, худой и округлый живот подавался вперед, а лопатки с длинными руками уходили за спину. Джейк подумал, что ее подростковая фигура должна быть чертовски привлекательной для мужиков за сорок с толстым кошельком и мелким членом.

Он пытался собрать слова в расплывающихся мыслях и наблюдал за тем, как рот Вероники открывается без единого звука, как она кричит на него и затыкается перед дулом глока. Шлюха вывернула из своей сумочки все, как и сказал Джейк: выпали несколько париков разного цвета, презервативы всех вкусов и форм, красная губная помада и мятные леденцы. Бутылка воды. Телефон. Вероника оставила на полу у входной двери пальто и нижнее белье с кожаными ремнями и туфлями.

– Ты опоздала, – сказал Джейк.

– Прости, милый, в эту дыру не каждый таксист сунется. Ты же знаешь, так мало мужиков с яйцами, – она приблизилась к Джейку. – Но я ведь знаю, что ты не такой.

Красная помада заигрывала и гипнотизировала опьяненный мозг. Губы заставляли хотеть, а язык подсказывал, чего именно. Вероника села на колени и зашагала руками к Джейку походкой львицы.

– Кем ты хочешь, чтобы я была для тебя сегодня?

Красные губы не замолкали. Слова слетали с них нежными и бархатистыми, отчего хотелось идти им навстречу, раствориться в сладком голосе с головой. Вероника тянулась к брюкам Джейка кончиками пальцев, опуская грудь к полу и касаясь его острыми сосками. Ее широкие бедра, вызывающие инстинкты, добавляли виски крепости и опьяняли еще сильнее. Вероника проявляла чудеса гибкости, когда ее зад оставался на одном месте, далеко, как казалось Джейку, а зубы расстегивали молнию его брюк.

Шлюха поднималась выше, расслабив ремень. Белые волосы лоснились по потному свитеру Джейка, волны накатывали и отступали. Вероника тянулась к шее, как змея, чтобы одним укусом выпустить яд и подчинить себе жертву. Из ее груди исходил горячий воздух и усиливающиеся стоны со вкусом мяты. Вероника открыла рот, приготовившись к решающему броску, красные губы хотели завладеть чужим телом, растворив в яде удовольствия и оргазма.

Вероника высунула язык, с которого стекала вязкая слюна, собираясь коснуться кожи Джейка, но в ее рот попало нечто твердое и длинное. Джейк смотрел на извивающуюся шлюху, не скрывая раздражения. Он хотел выпустить накопившуюся злость на ее жалком теле. В темноте, какую развеивала лишь луна, его лицо выглядело пугающим и жестоким.

– Не приближайся ко мне! – сказал Джейк.

Он вытащил дуло изо рта проститутки и кивнул им в сторону, куда следовало отойти Веронике. От страха или оттого, что пистолет проник слишком глубоко, на лице девушки проявились слезы.

– Я вижу, чего ты хочешь, милый. Не отказывай себе в удовольствии, – сказала Вероника.

У нее тоже имелись инстинкты, профессиональные, которые было не так просто унять. Джейк повторил жест еще раз. Она отошла в сторону и прислонилась к стене.

– Зачем ты меня снял, если не хочешь оттрахать, болван?

Джейк не двигался. Он поддался вгрызающимся в самую плоть воспоминаниям. Этот матрас, квартира… Когда-то их наполнял смысл, сейчас – пустота. Джейк был один и катился в самую пропасть, чтобы упасть без единого звука.

– Ты что-то слышала обо мне за последние несколько дней? – спросил Джейк.

– О чем это ты?

Вероника сидела на полу, вытянув голые ноги, и засыпала. Джейк сделал голос громче, не позволив ей погрузиться в сон:

– Я о том, слышала ли ты обо мне в последнее время?

– Нет, – ответила шлюха.

– Хочешь сказать, никто не подходил к твоему боссу и не интересовался, кто снимал рыжую малолетку на целые сутки и расплачивался валютой?

– Нет.

– Ты крутишься рядом с Эмиром…

Джейк заметил, как голова Вероники падает на бок, возвращается и снова начинает падать. Он вытянул два пыльца, средний и указательный, и большим взвел курок.

– Повторяю последний раз, – сказал Джейк.

На Веронику из темноты уставился пистолет, широкое дуло в целых два пальца разрезало напряженный воздух. Уставшая шлюха подняла глаза и от страха начала взбираться на стену. Она обхватила колени и застыла.

Джейк опустил большой палец, целясь ей между глаз, и продолжил:

– К Эмиру, твоему сутенеру, подходил кто-нибудь и…

– Я же сказала: нет! Какого черты тебе от меня надо?

Джейк улыбнулся густой пустоте. Эта шлюха нравилась ему, не из-за толстого кошелька, и не из-за… А просто нравилась. В темноте она казалась подростком, трудным ребенком, который не может найти общего языка с родителями. Свободная. Юная. Гордая. Где-то в глубине души Джейк молился о том, чтобы солнце погасло, и Вероника осталась такой навсегда.

Алкоголь отпускал. Напиться до беспамятства не удалось, и Джейк откинул голову на кровать. Он думал о том, что устал бежать. Он расплатился за эту ночь и чувствовал себя в безопасности. До рассвета.

– Что ж, давай начнем сначала, Вероника. Сколько тебе было лет, когда Эмир сделал из тебя шлюху?

– Да пошел ты!

– Будь поласковее со мной, – говорил Джейк. – Эмир получил деньги за целую ночь. Так что ты работаешь за чаевые.

Как и любая девушка из сферы сексуальных услуг, Вероника старалась не отходить от своего сутенера. Глядя на клиента, Эмир мог назвать любую цифру, подходящую дорогим костюмам, которые интересовались самыми горячими девочками, и шлюха должна была знать свою цену.

Эмир был в бизнесе с того дня, как отец снял для него первую проститутку. Непревзойденная Тиффани сделала из мальчика сутенера, каким был его отец, Адам. Более десятка лет «Адамово яблоко» держалось на плечах отца и сына. Россия. Девяностые, кокс и секс. Бывало, они вдыхали столько порошка, что все вокруг заливалось белым светом, под пеленой наркотика для богатых они трахали собственных шлюх, а Адам, заигравшись в злодея, избивал их до полусмерти.

Когда Эмиру было двадцать пять лет, бизнес перешел к нему. Сердце старика Адама буквально разорвалось в груди от последней дороги пороха и отсасывающей за пощечины шлюхи. Законы рынка диктовали жесткую политику, однако Эмир отказался от торговли наркотиками и очистил всех своих девочек от этой дряни. Несколько лет кризиса, из которого Эмир вышел быстрее постсоветского государства, и Адамово яблоко стало массажным салоном, а вместо дряхлых мамок молодой бизнесмен обзавелся несколькими юными девочками, пользующимися небывалым спросом. Их снимали на дни рождения чиновников и обмывали звезды на погонах полицейских.

О том, откуда Эмир привозил девочек, ходили лишь слухи. Шлюхи были всех цветов и оттенков. На любой вкус.

– Так что же, Вероника?

Девушка не издавала ни звука. Она погрузилась в себя, как это сделал Олег пару часов назад на лестнице. Джейк умел напоминать людям о том, кто они есть. Потому что никогда не забывал, кем является сам.

– Мне было шестнадцать, – ответила Вероника. – Доволен?

– Пока нет. Надеюсь, ты никуда не торопишься, и мы успеем о многом поболтать.

Джейк оскалился. Голова кружилась, и собственный голос звучал будто со стороны, раздражая и подогревая без того оголенные нервы. Ему нужен был виски.

Вероника смотрела на клиента пустым взглядом. Джейк знал о многом. Но болтал куда больше. Проститутка смотрела без ненависти и жалости, ее хладнокровный взгляд перестал искать ответы на глупые вопросы. Деньги всегда достаются грязным путем и совсем не тем, кто их заслужил.

– Каково это: быть элитной шлюхой, когда закончила только восемь классов, а? – спросил Джейк.

– Лучше, чем сдавать экзамены.

Джейк выпустил из носа горячий пар вместо смеха.

– Тебя снимают жирные свиньи и делают с тобой все, что захотят, как с плюшевыми игрушками, с которыми играют их дети, пока папа на работе, – Джейк говорил шепотом. – Они делают… Все, что угодно.

– У Эмира есть правила, – сказала Вероника.

Джейк моргнул и перевел взгляд на шлюху у окна. Его глаза загорелись звериным блеском, в зрачках проявилась луна.

– Не оставлять следов, – подхватил он.

Иностранец всем телом повернулся к Веронике. Ее лицо. Детское, ангельское лицо выглядывало из темноты. Джейк чувствовал, как часто бьется ее сердце. У него оно билось так же. Фигура Вероники двоилась после бутылки виски, Джейк пытался сосредоточиться и прикусил язык. Он не мог подняться, ноги подкашивались и сдавались.

Ее лицо. Джейк не мог разглядеть его в кромешной тьме. Он старался разогнать туман, окутавший глаза, но слеп еще больше. Нужно подойти к ней ближе.

Джейк помассировал виски, и взгляд прояснился, когда указательный палец уперся в предохранитель на спусковом крючке. Мозги едва не брызнули на пол.

Боль усилилась, туман вернулся, и Джейк, не отпуская пистолет, полз в сторону Вероники. Элитная проститутка вжималась в стену, поджав пальцы ног. Джейк переставил руку, и дуло глока ударило о паркет. Вероника начала дрожать. Клиенты любили играть с ней, но эта игра выглядела жестокой. Джейк переставил руку, придвинувшись на несколько сантиметров, дуло ударило о дубовый паркет, и шлюха дернулась. Клиенты любили управлять Вероникой как марионеткой, дергая за одну ниточку, и покорная шлюха вставала на колени, дергая за другую, и она стонала от боли. То, чем управлял Джейк, Вероника еще не испытывала.

От Джейка веяло страхом. Холод поднимался по телу с кончиков пальцев до горла, сжимая его так, что ни один звук не мог просочиться наружу. Вероника хотела сбежать, но тело отказывалось подчиняться. Оно было во власти Джейка.

Паук подползал по извилистым линиям коварной паутины к мелкому насекомому, свернувшему в кокон. Юная девушка тряслась от страха, предчувствие подсказывало ей, что скоро все кончится. Она вспомнила, о чем мечтала последние годы, и представила, что скоро освободится от Эмира и будет жить подальше от городской суеты в маленьком домике. На другой стороне света. Во тьме.

Вероника смотрела на дверь. В куче разбросанных вещей лежал мобильник. А дальше, за дверью, было спасение, до которого она не сможет дотянуться. И шлюха оказалась права. Когда она умрет, ангел-Олег поднимет ее душу на небеса и отпустит, не долетев до Рая, потому что груз будет слишком велик для его маленьких крыльев. И Вероника провалится в Ад. В самое жерло.

Джейк был для нее Хароном. И он был всего в двух шагах.

– Знаешь, к чему я не смог привыкнуть, когда остался жить в России? – спросил Харон. – К беззаконию. Я не смог к нему привыкнуть, зато с удовольствием пользуюсь им.

Джейк издал нечто, напоминающее усмешку. Ловушка захлопнулась. Оставалось насладиться жертвой. Олег уже должен спать, подумал Джейк. Значит, он не услышит выстрел, а утром, когда мальчик проснется, Денис останется для него дурным сном. До конца жизни.

По щеке Вероники потекла слеза. Она начала жалеть о своей крошечной жизни, перед ней расступилась тьма, и показался свет.

– Так это ты убил Монику? – спросила Вероника, когда лицо Джейка уставилось на нее в упор.

Глава 10

Весеннее солнце разогревало воздух. Почки на деревьях набухали, вдыхая свежую жизнь в истощенные холодами тела. Перелетные птицы возвращались вить гнезда и создавать семьи; следующей зимой с ними полетят окрепшие птенцы.

У природы есть четкое расписание, в нем нет места неожиданным крушениям самолетов и атомным войнам. Извержение вулкана для планеты – лишь способ выпустить пар; торнадо и цунами – повод взбодриться.

По расписанию Риты Спаркс у нее был дневной сон. Пара часов после обеда, когда необходима передышка. Ее торнадо и цунами, Роберт, заставлял смеяться с первого глотка утреннего кофе до последней ложки ленча, а смех отнимал у Риты много сил.

В это время Роберт сидел на кухне, за их маленьким столиком, и, сняв очки, от которых болели глаза, читал газету. Старый Вестник рассказывал о событиях 2012 года: убийство, ограбление, выборы. В человеческой природе было свое расписание, в нем не обходилось без преступлений и пропаганды.

Пожелтевшие листы предлагали разгадать кроссворд. Шесть клеточек отличались по цвету от остальных. Вписав все ответы правильно, из шести букв можно было сложить ключевое слово и выиграть тысячу рублей. Оставалось дозвониться по номеру редакции первому.

Роберт отложил карандаш после нескольких разгаданных слов и сказал про себя, что время сидеть за кроссвордами еще не пришло. Он еще слишком молод.

В спальне кровать простонала о том, что Рита проснулась.

– Дорогая, – сказал Роберт.

Рита жмурилась от сладкого сна, с каким не хотела расставаться. В этот раз он ее порадовал. Она крутилась в кровати, пока глаз не коснулась легкая вспышка. Это всегда происходит после сна. Тело расслабляется и становится более восприимчивым к миру.

– Дорогая, сегодня отличная погода для прогулки.

Рита услышала знакомый голос в темной комнате, и он заставил ее улыбнуться.

На Роберте было темное дорогое пальто, поверх которого он петлей затянул шарф. Высокая ровная спина держала Риту Спаркс, прощупывающую перед собой каждый шаг.

– В парк? – спросил Роберт.

– Да.

Они шли в парк. Слепнувшая женщина улыбалась природе, которую не могла увидеть. Она вспоминала, как выглядят птицы, поющие цветущей весне, вспоминала дыхание почвы, тающей от мороза, и бежала прямиком по ручейку, несущему талую воду. Картинки оживали, и Рита становилась частью своих же воспоминаний: делая шаг, она представляла, как хрустят под ногой ветки. Рита Спаркс могла разглядеть все до мельчайших деталей, она смотрела по сторонам слепыми глазами и видела то, что запечатлелось в памяти.

Роберт, как обычно, говорил без умолка, и Рита не замечала, как летит время. Казалось, она перестала его замечать очень давно. Поэтому с ней под руку шел красивый высокий брюнет, одним только голосом он заставлял верить каждому своему слову. Поэтому же Рита подпрыгивала, чтобы поцеловать его влажные губы, а Роберт подставлял щеку, будто играя. Рита все пыталась достать до него, но красивый мужчина выскальзывал из объятий и поцелуев.

Прежним был только голос. Роберт Спаркс старался сохранить его для жены. Он знал, что благодаря ему Рита чувствовала себя защищенной. Время будто не касалось ее. Рядом шел все тот же статный брюнет, что и тридцать лет назад, а Рита Спаркс была молодой и сексуальной.

Роберт заметил, как прикосновения жены изменились. Они стали чувственными, страстными. Роберт Спаркс понял, что Рита провалилась в воспоминания. Мужчина огляделся и сказал:

– Знаешь, Рита, почему-то мне вспомнилось, как Кевин решил уйти из дома.

Молодая и сексуальная девушка обернулась сгорбленной старухой, чьи ноги дрожали от темной неизвестности. Рита Спаркс вцепилась в плечо Роберта как за перила, боясь не справиться с собственным телом.

– О да, это же наша любимая история, – ответила Рита.

– Я уже вижу скамейку, – говорил Роби. – Думаю, тебе пора отдохнуть.

Парк окружал Риту и Роберта. Всюду простирался дикий лес, голые деревья кольями торчали из почвы и мха. Здесь, в тени, почки не успели созреть и выглядели бесплодными. Весна не успела дойти до таинственного парка.

Они сидели совсем одни. Одни во всем мире. Рита и Роберт. Слепая и поводырь.

– Кевин всегда был смышленым, – сказал Роберт Спаркс. – Он знал, что мы уедем на несколько часов. Должно быть, подслушал наш разговор.

Рита оживилась и добавила:

– Ему было всего одиннадцать лет.

– А по-моему, всего десять. Кевин сложил в свой маленький рюкзачок воду, хлеб, коробок спичек и…

– Одеяльце, – сказала женщина.

– Да. Свое маленькое одеяльце. Помнишь, ты укрывала им его еще младенцем, когда он спал в люльке?

– Конечно, Роберт. Я помню.

Мужчина держал Риту за руку и смотрел на нее, не отрываясь. Их пальцы переплетались странными узорами. Он видел в них жизнь и смерть, руку, у которой есть будущее, и руку, обреченную отдаться земле. Весна пахла свежей почвой, и этот запах не сулил ничего хорошего.

В голове пульсировали мысли. Кевин. Лес. Почва.

– Он хотел жить в домике у озера, – сказал Роберт.

– Это же ты, Роби, рассказывал ему об этом. Это была твоя мечта в детстве. Ты говорил…

– …что мы с отцом любили рыбачить на одном красивом озере, – продолжил за нее Роберт Спаркс. – Мы сидели на берегу дни и ночи. Кажется, мы ни разу не поймали хотя бы одной рыбешки. Но я любил это время за то, что он был рядом, за то, что мы были рядом друг с другом. Мы оба любили проводить там время, и однажды он сказал: «Если бы я стал богатым, первое, на что бы я потратил деньги, это построил нам домик прямо на берегу… – Роберт сделал небольшую паузу и продолжил. – Так нам бы не пришлось никуда уходить». Но…

Рита остановила его, сжав руку:

– Не надо. Я знаю.

Она впервые была серьезной. Возраст и тяжелая болезнь выступили с морщинами. Роберт не признавался, но его пугала Рита. Пугало ее состояние. Он делал все, чтобы она смеялась, иначе Роби не выносил эту боль.

– Давай вернемся к истории, если ты хочешь, милый, – сказала Рита.

Роберт Спаркс отвел от нее взгляд. Он посмотрел на замок их рук и понял, что ему некуда отступать. Его губы произнесли:

– Я хочу.

Рита улыбнулась, и болезнь отступила.

– Кевин шел по проселочной дороге. Местные не пользовались ей несколько лет из-за глубоких ям, которые испортили не один автомобиль. Они предпочитали ездить в объезд, – говорила она.

– Поэтому никто не видел маленького мальчика с рюкзаком за спиной. Кевин шел и боялся каждого шага. Лай собак казался ему волчьим воем.

– Это ты рассказывал ему про волков, – сказала Рита.

– Да. Это я рассказывал ему про волков. Я надеялся, что тогда он будет осторожным, а не кинется в лес, – говорил мужчина. – Кевин шел вперед спиной, в нем боролись гордость и отчаяние. Гордость не отступала, а отчаяние смотрело на то, как отдаляется крыша дома, теряются собственные следы.

Роберт помешал Рите сказать. Он читал слова как молитву, веря в каждую букву.

– Как он ни старался, дом стерся с горизонта, и Кевин боялся, что этого не исправить. Он боялся, что не сможет вернуться домой, а тем временем опустились сумерки.

Рита Спаркс дернулась. Голос Роберта, красивый и звонкий, доносил слова с поразительной трогательностью. Мужчина говорил так, что сами небеса прослезились. На щеку Риты упала капля. Тяжелая. Горькая.

Пошел дождь. Сквозь густой купол парка пробивались крупные капли, ударяя подобно граду. Роберт снял пальто и укрыл их обоих. Они возвращались в дом, проверяя почву под ногами на крепость. Из недр леса будто слышался чей-то вой.

Роберт провел с Ритой весь день. Никогда еще ему не было так тяжело в роли мужа. Ослепшая любовь вжималась в его плечо, задыхаясь от усталости. Рита не могла идти, все больше полагаясь на мужа. На глаза наворачивались слезы, но она терпела, Рита не хотела быть обузой для своего дорогого Роберта.

Глава 11

Моника, настоящее имя – Мария Иванова, скончалась 29 ноября 2020 года.

Род деятельности: администратор в массажном салоне.

Время смерти: между двумя и четырьмя часами дня.

Установить более точное время не удалось, так как тело обнаружили спустя почти двое суток после смерти – 1 декабря 2020 года около 10:00.

Причина смерти: механические повреждения головного мозга, не совместимые с жизнью.

Орудие убийства: автоматический пистолет марки глок девятого калибра.

Заключение судмедэкспертов установило, что труп изнасиловали более двадцати раз. Последний был за несколько часов до того, как тело нашли. Очевидно, ночью.

Утром первого декабря один из жителей города мечты выбрасывал мусор. Он оставил пакет у бака, так как их не вывозили на протяжении нескольких месяцев, и заметил нечто, напомнившее ему женскую ножку в чулке. Свидетель огляделся и подошел ближе. Под мусорными мешками была фигура, схожая с человеческой. Житель отметил большое количество ссадин и синяков на успевшей почернеть коже. Ночью температура опускалась ниже нуля градусов. Колготки были разорваны в клочья. Свидетель поднял мусорный пакет и увидел женское лицо, он бы даже сказал, детское, с отчетливой дыркой от пули во лбу. Но испугало жителя города мечты то, что у жертвы был открыт рот. Он был раздвинут и перекошен в сторону, насколько это возможно так, что уголки губ надорвались. Сомкнутую челюсть силой разжали после смерти девушки.

На жертве практически не осталось одежды, когда ее нашли. Блузка и нижнее белье были разорваны, на груди, в особенности на ореолах были глубокие царапины. Грудь деформирована, из правой по торсу стекала трупная жидкость.

Живот был также изрезан. Предположительно, человеческими ногтями. Длинными. Острыми. Оставлено более десятка различных ДНК, не имеющих совпадений в базах данных. От половых органов мало что осталось, некоторых анатомических частей недоставало. Кожу растерзали, словно стая голодных собак, сложно было поверить, что на такое способны люди.

Единственный, кто опознал тело – главный подозреваемый по делу об убийстве Марии Ивановой – Терри Коул, иностранный студент.

Они встретились, как и полагается двум дьяволам, в Эдеме.

Серый подвальный бар пустовал посреди недели. Бармен и владелец собственного райского уголка, Луи, натирал бокалы под британский акцент футбольного комментатора, когда за стойку села незнакомая этим стенам девушка. Моника не скрывала слез, она пришла в бар, который утолял любые несчастья. Стоило заказать лишь первый коктейль.

Запах старого дерева придавал напиткам особый оттенок, а кислый аромат алкоголя и мочи, служивший одеколоном бара, делал самые дрянные коктейли слаще.

Моника допила третий бокал черного русского, и колокольчик над входной дверью объявил о появлении Терри. Завсегдатай поприветствовал Луи одним взглядом и им же заказал двойной виски. Терри Коул затерялся в углу, он не выносил пустоты, царящей в это время, Терри нужна была толпа, чтобы в ней не затеряться. Иностранец следил за тем, как незнакомка маленькими глотками опустошала один бокал за другим.

В пустом баре Терри чувствовал себя ястребом, кружившим в небе. За несколько лет иностранец стал частью темного подвала, он мог зайти в тень и чувствовать людей, сидящих в другой части зала, он слышал их разговоры и мысли. Терри Коул услышал в скрипе седьмого бокала черного русского крик о помощи. Он подошел к барной стойке и сел через один стул от Моники.

Терри подмигнул Луи, делающему вид, что смотрит игру Ливерпуля против Эвертона:

– Плесни до краев.

Через секунду виски стекал с ладони Терри Коула. Сорокаградусный напиток согревал Терри холодной зимой, к которой он так и не смог привыкнуть.

К концу первого тайма «Ливерпуль» выигрывал 4:1, и комментатор сулил первое за тридцать лет чемпионство. Болельщики снимали с себя футболки, трибуны «Энфилда» гремели от эмоций и той энергии, которой заряжал Юрген Клопп.

– А ты что думаешь, Луи? – спросил Терри.

– Я думаю, этим парням пора стать чемпионами.

Терри отпил виски и посмотрел на повторы забитых мячей. Жаль, что лучшие моменты жизни нельзя проигрывать снова и снова, подумал Терри Коул, память искажает прошлое, смешивая его с ликером или горьким пивом. Истинный вкус забывается. Поэтому чистый виски всегда лучше.

Иностранец вглядывался в женское лицо, закрытое длинными волосами, и пытался разгадать тайну, скрывающуюся за ними. Юная девушка пришла в бар посреди дня. Она хотела побыть одна, иначе бы выбрала ресторан, где крутятся назойливые официанты и обедают сотрудники ближайших офисов. Луи наливал случайным посетителям голый черный русский, без вишенки и английской любезности, не заботясь об одиноких незнакомцах. Он приходил в бар насладиться тишиной и игрой любимой команды, потому что знал: солнце погаснет, и подвал будет кишеть отбросами общества, выбирающими самое дешевое развлечение.

Зачем девушка спустилась в Эдем? Она могла зайти из любопытства, но, увидев его гнилые от памяти стены, развернулась и забыла бы к нему дорогу. Что могло заставить ее остаться? Или она знала, куда идет?

– Меня зовут Терри. Неотъемлемая часть этого корабля.

Девушка повернулась. Она посмотрела на Терри Коула пьяным и вызывающим взглядом. Черная тушь стекала под глубокий вырез блузки. Вряд ли ее возбуждала окружающая атмосфера, так что соски, бросившиеся в глаза Терри, набухли от прохлады. Коктейли опьянили девушку до того, что один глаз косил и закатывался под веко.

Лицо незнакомки выражало немую скорбь, оно было таким молодым и тяжелым, каким становится после сорока лет, развода и оставленных на мать-одиночку детей, думал Терри. Девушка обвела его взглядом и сказала:

– Я не трахаюсь с уродами вроде тебя.

Луи натирал стакан за дальним углом барной стойки и смотрел в телевизор, где крутили рекламу пива в перерыве футбольного матча. Он делал вид, что вот-вот случится очередной гол.

– Тогда ты зря сюда пришла. Других тут не бывает, – ответил Терри.

– А ты знаешь других людей, кроме себя?

Она завораживала Терри Коула все больше. Девушка притягивала к себе, пытаясь оттолкнуть, дать пощечину своей дерзостью. Иностранец чувствовал в ней боль, которая резала изнутри, такое выражение лица не подделать, оно высекается ударами плети, какие не всякий выдержит.

– Я знаю, что тот молчаливый парень видит тебя впервые. Он не заметил в тебе клиента, который оставил бы щедрые чаевые, а глаз у него зоркий, – говорил Терри Коул. – Так что же ты тут делаешь?

– Напиваюсь.

– Дамскими коктейлями? Бросил парень? Нет, погоди: ты сама от него ушла?

– А ты завалил экзамен, что решил наказать себя чистым виски? – сказала девушка.

– В таком случае меня пора отчислить, ведь я каждый день торчу в этой дыре.

Терри сделал жест Луи, и тот поставил перед незнакомкой новую порцию коктейля, добавив веточку из двух вишен.

Следующие пару часов они напивались вместе. Солнце утопилось за горизонтом, и корабль Эдема стал набирать скорость, поймав попутный ветер. С каждым часом количество посетителей росло, языков, на которых говорили в баре, становилось так много, что подвал напоминал международный аэропорт, задержавший все вылеты разом.

Двое пакистанцев крутили косяки и курили на пороге бара. Время от времени к ним подходили студенты из других языковых групп и возвращались к своему столику с сигаретой, склеенной пакистанской слюной. Казахи в центре зала смешивали все напитки, до которых могли дотянуться. Они наливали слой за слоем, чтобы получился ЛГБТ-флаг, и выпивали его залпом, обернувшись к дальнему столику, где сидела компания в яркой одежде и одним жестом посылала казахов обратно в Караганду. Санкт-Петербург, город, в который со времен основания Петр I привозил европейскую культуру, лучших итальянских строителей и скульпторов, говорил с восточным акцентом и не пьянел после первого литра.

Терри и Моника пили на брудершафт. Черный русский поседел и стал бледной водкой. Затянувшись сигаретой, Терри назвал подругу слишком красивой для этой дыры и замолк, чтобы не ляпнуть большей глупости.

Девушка вытащила сигарету из его пачки:

– Значит, я все-таки пришла в правильное место, самец. Красота скрывает дерьмо, которого здесь не замечают.

– Что ты хочешь этим сказать?

Моника наполняла дымом легкие, не морщась от горечи. Ее длинные пальцы подносили сигарету ко рту, и губы втягивали опьяняющий аромат ментола.

– Сказать я хочу то, что раз люди в этом баре пялятся на меня, они не видят моей… Души, что ли.

– Или не хотят видеть, – сказал Терри и поймал взгляд Моники.

– В любом случае я вижу скелет каждого из этих бедняков, понимаешь?

Терри Коул молчал.

– Я вижу их насквозь. Я как чертов Дориан Грей в юбке, – сказала Моника. – Понимаешь о чем я?

– Нет.

– Это герой романа. Он продал душу дьяволу, чтобы остаться красивым навсегда. Все светское общество восхищалось им и пыталось узнать секрет, благодаря которому Дориан не старел, а обычные люди, бедняки, видели в нем опасность и старались обходить стороной.

Терри слушал и проваливался в трюм несущегося по волнам ночи корабля Эдем. Ветер раздувал парус и нес экипаж в открытый океан.

Он впервые пил русскую водку – лекарство от всех болезней в России. После сигареты целебный эликсир начал действовать. Сначала пошатнулось изображение, затем далекий шум дорог и голос Моники поменялись местами: водители стали слепить фарами и сигналить с чудовищной силой. Терри показалось, что сейчас его собьет машина, и иностранец шагнул назад, ударившись затылком о стену. Русская водка действовала как наркотик.

Терри Коул справился с настигающей паникой, зацепившись за тихий голос Моники:

– И что же внутри у людей в этом баре? – спросил он.

Моника изучила его лицо и выругалась странной фразой:

– Нет там ни зерна! Ни мозгов, ни истории. Но ты не такой, как они.

Они выпили еще по несколько рюмок. Терри смотрел на девушку и видел перед собой юную красотку. Он ударял кулаком по барной стойке вместо закуски и злился на самого себя, злился за то, что пялится на Монику точно так же, как все эти скелеты вокруг. Терри Коул ничем не отличался от каждого из этих неудачников. Моника ошиблась, увидев в нем нечто другое. Может быть, она хотела привлечь его внимание или попросить оплатить счет.

Мысли мешались в голове Терри. Водка заставляла злиться, а после смеяться. Русский наркотик хотел послать Монику ко всем чертям и раздеть до скелета.

Они выпили последнюю рюмку, и Терри Коул сказал:

– Думаю, пора по домам.

– У меня нет дома, – ответила Моника.

В мозге произошло короткое замыкание. Какое-то время Терри сидел в ступоре.

Бар закрылся в три часа ночи, и едва знакомая друг с другом парочка ждала такси, сидя на тротуаре. На этот раз сигарета очистила мозг от мыслей, в голове гулял штиль.

Моника положила голову на плечо иностранца и затянулась, выпустив дым ему в лицо. Девушка обняла руку Терри и почувствовала тепло. Оно было знакомым и легким, таким воздушным, как воспоминания о счастливом детстве. Под ногами хрустел снег, и маленькая Маша Иванова шла за руку с мамой. Они возвращались домой из детского сада, мама приготовила дочери подарок и обещала отдать его дома. Маша рассказывала маме, что нарисовала большую-большую кошку, и все подумали, что это тигр или лев. А на самом деле Маша нарисовала во весь рост котенка, которого загадала Деду Морозу на новый год, и который ждал ее под елкой с бантиком на макушке.

Моника выдохнула дым и унеслась на воздушном шаре ввысь. Она вспомнила, как дергала за мамин рукав и смеялась. Маша просто хотела выпытать, что же ее ждет дома, девочка просто не знала… Она теребила старый рукав пальто, и страсть разгоралась сильнее, приближаясь к дому. Мать и дочь остановились на перекрестке. За ним росла желтая панельная девятиэтажка, на последнем этаже горели черные окна. До квартиры казалось так далеко, что Маша сильнее тянула за рукав матери, она сопротивлялась всем крошечным телом, оставаясь позади терпеливой женщины. Девочка просто не знала, что в канун нового года на красный сигнал светофора вылетит автомобиль, и все ее мечты оборвутся. Пьяный водитель сбил Марину Иванову, которая спешила подарить дочке котенка и первой вышла на дорогу, когда загорелся зеленый.

Маша Иванова помнит последний взгляд своей матери: она обернулась и посмотрела на непослушную дочь с лаской и любовью. В ее глазах не было раздражения или усталости. Нет. Напротив. Тепло и томительное ожидание счастья, которого ожидала Маша от котенка, – вот что было во взгляде матери перед тем, как удар раздробил ее кости на снежинки.

Тело женщины отбросило на два десятка метров, выхватив из рук дочери. Водитель не собирался останавливаться, он не отпускал ногу с газа. Красная тойота догнала упавшее на землю тело и переехала его поперек грудины на полной скорости и на глазах маленькой Маши. Ребра смялись как консервная банка. Человек стал таким уязвимым, смертным.

Моника закурила новую сигарету. Она попала под власть наркотика, от которого было не спрятаться. Алкоголь ударял волнами воспоминаний в висок, и боль резонировала по коже мурашками. Маша Иванова подбежала к матери. Она не замечала, как по шее текли слезы, как крик заглушал шум улиц. Девочка упала на колени. Она гладила лицо матери, пока прохожие не оттащили ее. Мама выглядела живой; «моргни» – просила до сих пор Моника. Но мама не отвечала. Жизнь покинула ее сердце.

А Маше осталась жалкая жизнь.

Моника поднялась и, прикрывая грудь подушкой, зашла в ванную. Она не знала, где находится и сколько прошло времени с той ночи в баре. Девушка сидела на крышке унитаза и старалась собрать осколки памяти, на которые разбилась прошедшая ночь. Грязный бар Эдем, навязчивый американец, такси. А дальше?

А дальше на Монике не было нижнего белья, она проснулась с завсегдатаем подвала, который храпел под одеялом. Вот что было дальше. Моника успела осмотреть квартиру по пути в ванную. Осматривать было особенно нечего: голые стены, большая кровать посреди кухни и разбросанные по полу вещи.

Провалы в памяти пугали, Моника начинала нервничать и стучала голой пяткой по полу, не зная, насколько далеко зашли эти двое ночью. Девушка приложила ладонь к влагалищу, провела пальцами между малых и больших половых губ, дотронулась до входа во влагалище и поднесла руку к носу. Сухо, никем незнакомым не пахло.

Моника выглянула из ванной комнаты, в квартире слышался крепкий сон. Девушка стала собирать свои вещи. Кружевной лифчик, чулки, на одном из которых пошла стрелка, блузка, юбка. Моника подняла мужские трусы и тут же отбросила их в сторону, будто обожглась. Она вернулась в ванную и поняла, что принимала душ. Трусики висели изнутри душевой кабины, на ручке. Красное кружевное белье в цвет маникюра вернулось на стройное тело.

Без чулок и с икебаной вместо прически Моника встала на каблуки, брошенные у входной двери. Куртка ночного незнакомца валялась на полу, и ничего не стоило обчистить ее карманы. Девушка достала из правого отделения несколько долларовых купюр, не взглянув на них. Над левым карманом она замерла, когда почувствовала нечто твердое. Она держала в руках пистолет. Тот тип, с которым она напивалась и спала в одной постели, держал при себе настоящий ствол.

Терри завертелся в кровати. Он что-то простонал и скинул с себя одеяло. Так заканчивалась каждая ночь в Эдеме: после того, как корабль, расправив парус, уносился за горизонт, он разбивался на мелкие щепки, одной из которых был Терри Коул. Моника находилась в незнакомой квартире с мужчиной. Тугая слюна сползла по горлу Моники, и она попыталась опустить дверную ручку, чтобы сбежать. Дверь оказалась заперта.

Схватив замок и повернув его, словно увеличивая громкость на радио, девушка задержала дыхание. Один щелчок, и она может быть на свободе. Моника обернулась. Терри все еще спал. Она преодолела препятствие в глубине двери, и замок издал тихий цокот.

Вопреки ожиданиям дверь не открылась. Надо было сделать еще один оборот. Черт. Черт. Черт.

– Ты уже уходишь? – спросил Терри.

Острые каблуки подкосились, и тогда Моника обернулась. Мужчина сидел на краю кровати, обернувшись в одеяло. Его лицо изображало умиротворение.

– Что это у тебя в руке?

В ладони лежал пистолет. Девушка не знала, чего ожидать от нового знакомства. Терри Коул казался Монике симпатичным, особенно сейчас, в постели, однако провалы в памяти и найденное оружие говорили против него.

– Ты знаешь, что нельзя трогать чужие вещи без разрешения? – сказал иностранец. – Отдай его мне.

Терри протянул руку, улыбнувшись, но Моника подалась назад, царапая пол каблуками. Тело предательски тряслось, не в состоянии подняться и выбежать из квартиры. Губы не могли выжать из себя ни слова.

На глаза наворачивались слезы, безысходность накатывала откуда-то изнутри. Моника вновь чувствовала это. Тупик. Надо действовать, рвать когти, кричать, стучать в дверь и звать на помощь. Но кто-то держал ее за рукав, тянул, не давая сдвинуться с места.

Мария Иванова легла на холодный паркет и представила, как колеса автомобиля растаптывают ее кости, тело сминается в консервную банку, а на лице застывает грустная улыбка. Снег укрывает ноги, живот. Он перестает таять на бледной коже и наконец пеленает глаза. Моника жаждала ощутить каждый осколок памяти, оказаться под колесами смерти и посмотреть послушной дочерью в глаза матери. Моника знала, что сидит за рулем своей жизни, поэтому хотела сделать настолько крутой поворот, чтобы разбиться вдребезги. Как бы она ни падала, как бы ни кричала и ни напивалась, ничто не помогало. Из чувств осталась лишь зияющая пустота внутри и хруст падающих снежинок на мамино тело.

Щеку окружила лужа слез, и их соль держала на плаву, выталкивая на поверхность, когда Моника пыталась утонуть. Казалось, боль девочки разлилась в Мертвое море, помогая держаться на плаву вот уже двенадцать лет.

Терри подошел к Монике и взял на руки. Пистолет со звонок ударился о паркет.

– Я не сделаю тебе больно, – сказал иностранец.

Сон Моники украшал снегопад. Огромные хлопья кружились в небе и опускались, словно на переплетающихся между собой ниточках. Терри смотрел в окно, и ему казалось, что они с Моникой игрушки внутри снежного шага. Кто-то встряхнул их жизни, и теперь Терри под одним одеялом с красивой девушкой. Он впервые может позаботиться о живой душе, может быть, даже полюбить ее.

Терри зарывался в волосы Моники, наслаждаясь ее ароматом и упуская важную деталь. Если снежный шар встряхнули, значит, он в чьих-то руках.

Время тянулось так медленно, что Терри физически ощущал его, вдыхая как запах эндорфина, поступающего в кровь. Моника уехала на такси, как только стемнело. Они провели целый день вместе, не вставая с постели.

Они встретились на следующий день. Моника сидела за барной стойкой и маленькими глотками пила водку с кофейным ликером. Звон колокольчика над дверью подсказал, что в бар вошел Терри. Его лицо переливалось как никогда, оно было живым, может быть, даже слишком живым для такой дыры. Терри сел через один стул от девушки и не поднял взгляда на Луи, подав сигнал о срочной порции виски. Терри смотрел только на Монику.

Когда она повернулась к нему, улыбка обвисла на губах и превратилась в выражение скорби. Моника сидела с заплаканным видом, тушь ручьями текла к груди. Терри будто встретил ее заново, будто не было той пьяной ночи. Воспаленные глаза молили о пощаде, их наполнял страх, которого было слишком много: сосуды лопались, слова, какими Моника пыталась все объяснить, мешались в кашу. Терри поздоровался с Луи, и в его руке уже плескался крепкий напиток.

– Мне нужны деньги, – говорила девушка, глотая виски и жмурясь, словно он был горячим. – Мне нужно много денег, понимаешь? Эти люди, они…

– Сколько? – спросил Терри.

– Десять тысяч. Баксов.

Терри вышел из бара Эдем, не расплатившись. Он скрипнул от злости высоким стулом за барной стойкой, но Луи будто не заметил, как неотъемлемая деталь корабля уплывает прочь.

Захлебываясь слезами, девушка заказывала коктейли один за другим. Она знала, что ей нечем платить, и хотела напиться от этого вдрызг. Луи смотрел сериал, натирая бокалы. В баре был только он.

Спустя час Терри Коул вернулся и положил сверток двадцатидолларовых банкнот в пустой бокал из-под «черного русского».

– Ровно десять, – сказал он.

– Откуда ты…

– Нет, – вмешался Терри. – Вопросы буду задавать я. И только после того, как мы отсюда уйдем.

Терри Коул включил ледяной душ, чтобы расширить сознание Моники, чтобы в нем не осталось ни одного слепого пятна после десятка коктейлей. Девушка сидела, обхватив колени, она не могла пошевелиться – тело свело ледяными цепями.

Иностранец бросил Монику на кровать и схватил за руки, вывернув запястья, затем он принялся за берда, выгибая колени. Терри искал следы. Следы уколов. Шприцов.

– Ты наркоманка?

Слова не доходили до ее мозга. Они застывали во льду, в который превратился ее организм. Терри ползал по ее телу и искал синяки на сгибах локтей и бедрах. Они должны были выступить на побледневшей коже.

– Что ты принимаешь?

Голос срывался на крик. Терри искал доказательства того, чего не было. В каждой вздувшейся от переохлаждения вене он видел жало шприца, вкалывающего горячий раствор. Иностранец видел, как ее кожа наливается красками от инъекции наркотика. Он терзал истощенное тело девушки, и его касания становились нежнее, Терри Коул гладил холодные ноги, он старался обнять и передать им свое тепло, свой жар, который вспыхнул от страха, что все может закончиться слишком быстро. Терри цеплялся за свой шанс и не собирался от него отказываться. Иностранец лег на Монику, накрыв ее лавой вспыхнувшего вулкана. Терри и Моника плакали, жалея каждый о своем.

Терри любил Монику с первой встречи, и любовь не остыла, когда он увидел, что осталось от девушки.

Они всегда встречались в баре. Она приходила первой, во сколько бы там ни оказался Терри Коул. Моника успевала пригубить пару бокалов, и всегда была в хорошем расположении духа. Они встречались, проводили ночь вместе, а утром Моника уезжала на такси.

Мария Иванова взяла деньги, которые дал ей иностранец. После этого их ничто не отвлекало друг от друга. Пока Терри не нашел Монику пьяной в баре, с царапиной над бровью. Тогда она сказала, что ее шантажируют, угрожают убить, и Терри Коул принес еще десять тысяч. В другой раз Моника говорила о долгах ее матери, о коллекторах, поджигающих двери. И Терри принес десять тысяч. Ему было плевать на деньги.

Все изменилось после того, как он проследил за ней. Он попросил таксиста держаться за белым хендаем, в котором ехала девушка. Моника вышла за два квартала до пункта назначения. Оставшийся путь она прошла пешком. Девушка настолько доверяла Терри, вернее, считала его полным идиотом, что ни разу не обернулась.

Когда Терри Коул увидел, как перед возлюбленной толстая рука в пиджаке открывает дверь в массажный салон, он не поверил. Решил, что она следит за фигурой и осанкой. Моника поднималась по одним и тем же ступенькам в массажный салон Адамово яблоко всякий раз после их ночи. Тогда Терри понял, что за ее осанкой следят другие.

Она обманула его. Она обманывала Терри долгое время. Моника вытерла о его любовь свою грязную…

Выход оставался только один.

Когда Моника зашла в бар, чтобы пропустить пару коктейлей перед встречей, на ее месте сидел высокий мужчина. Он снял черное пальто, успевшее высохнуть от снега, и повесил на спинку стула. Девушка не скрывала удивления и, подкравшись к посетителю, закрыла его глаза ладонями. Она сказала:

– Угадай, кто?

Ответ был молниеносным.

– Шлюха.

Руки Моники упали с лица мужчины, в мышцах вдруг почувствовалась слабость, отчего девушка поспешила сесть на соседний стул.

– Что ты сказал?

– Даже не пытайся снова увильнуть. Я следил за тобой.

Моника не сдержалась, и махнула ладонью по лицу Терри. Она должна была наступать, чтобы казаться оскорбленной. Ее рука не успела ударить, иностранец схватил ее за запястье.

– Мне больно! – сказала Моника.

– Мне тоже.

– Какого хрена ты несешь? Я не шлюха!

– Думаешь, я не слышал о салоне Адамово яблоко? – спросил Терри.

– Да, я там работаю, и что с того? Я администратор, к твоему сведению! – ее голос становился громче. – Принимаю клиентов, предлагаю чашечку кофе и…

– И трахаешь престарелых толстосумов?

Ладонь все-таки достигла цели. Моника хлестнула Терри по щеке так, что на той отпечатались ее тонкие пальцы.

– Не смей так со мной разговаривать. Я не твоя собственность.

– Конечно, ведь шлюхи принадлежат сутенеру. Больше никому.

Луи стоял в дальнем углу барной стойки и, рассматривая сериал под лупой внимательных глаз, натирал бокалы. Казалось, он не слышит того, что с первых минут открытия в баре поднялся шум. Бармен стоял с ровной английской спиной и пялился в ящик. Казалось, он не услышал, как за спиной Терри разбился бокал. Осколки разлетелись по углам, они еще долго звенели на кафельном полу, успокаиваясь.

Иностранец успел пригнуться, когда Моника запустила в него бокал из-под виски. Глаза девушки загорелись жестокой ненавистью, какая вспыхивает от раскрывшихся тайн, хранившихся под семью замками долгое время.

– Неужели я не прав, Моника?

Терри подошел к ней вплотную. Девушка выдыхала горячий пар, задрав голову.

– Отвечай! – крикнул Терри. – Тебя шантажирует клиент? Он угрожает выслать фото твоим родителям, чтобы они знали, чем занимается их дочь?

– Уйдем отсюда. Поговорим, когда останемся наедине.

Снег провожал двух восставших из Эдема дьяволов. Молочные хлопья били в лицо и таяли, ветер рассекал капли острыми клинками. Терри не выносил местного характера погоды, он старался впадать в спячку зимой, настолько глубокую, что просыпался летом. Медведи, как знал иностранец, в берлоге сосут лапу до весны, Терри Коул же сосал виски. Бутылку за бутылкой. День за днем.

Когда Моника добиралась до квартиры Терри в новенькой многоэтажке, она была трезвой. Они оба были трезвыми. Терри не успел притронуться к бокалу, который разлетелся на мелкие кусочки в баре. Это осложняло диалог, Терри и Моника были на взводе, необходимо было снять напряжение.

Терри Коул вышел из магазина с бутылкой виски под мышкой.

Они оказались в квартире и сели у подоконника как за барной стойкой.

– Моя мать умерла двенадцать лет назад, – сказала Моника. – Почти двенадцать лет назад.

Терри знал, что девушка помнит точную дату. Число, день недели, время. Все, до секунды.

– Мама отпросилась с работы пораньше в честь нового года, она пришла за мной в детский сад и сказала, что подарок ждет меня дома под елкой. Я так обрадовалась, что всю дорогу тянула ее за рукав. «Ну, скажи» – говорила я ей. А она улыбалась и молчала. «Мы уже почти дома» – сказала мама. Это были ее последние слова. Я все тянула и тянула ее. Мне нужны были ответы здесь и сейчас. Пьяный водитель сбил маму, пока я волочилась за ее спиной. Я помню, как ее вырвали из моих рук. Если бы я вела себя нормально… Я бы погибла вместе с ней. Жаль, что этого не случилось.

Моника смотрела на снег, кружащийся за окном, и на полупрозрачное отражение в нем. Ее черты напоминали лицо матери, а снег заметал его на холодном асфальте.

Терри взял бутылку, стоящую между ними, и, щелкнув крышкой, сделал несколько глотков. Он протянул бутылку Монике. Девушка выпила, не отрываясь от хлопьев снега. Моника видела кровь.

– Ты даже представить себе не можешь, что такое детский дом в России. Вместо праздничного салюта первого января меня привезли в детский дом где-то в области. Думаешь, что я кусок дерьма, потому что работаю шлюхой?

Моника усмехнулась уголком губ и уставилась на Терри. Она выглядела раненым зверем, окруженным стаей волков и скалящимся перед ликом смерти. Терри не ответил и отвел взгляд.

– Я оказалась в приюте с 2008 года. В самый удачный период его существования. С 2008 по 2011 год в детском доме умерло почти тридцать детей. Знаешь почему, Терри? – голос Моники становился тяжелым, он был приглушенным, как отражение в окне. – Потому что нас кормили примерно тем же, чем питались в блокадном Ленинграде во время Второй мировой. Дети выглядели заключенными в концентрационных лагерях. По нашим голым телам можно было изучать анатомию. Мы выглядели как скелеты. Ключицы и бедра выступали на уровне подбородка. Ответь мне, Терри, почему я три года питалась зеленой кашей, похожей на сопли и воняющей клеем? Почему нам не давали лекарств? Почему нас выгоняли на улицу в шортах, когда шел снег, а? Почему девочек заставляли принимать душ вместе с мальками, Терри?

Терри Коул сгорбился, будто на его плечи упало несколько тонн. На самом же деле на него свалилось гораздо большее. Человеческая судьба. Судьба, закаленная прочнее стали, но кривая и хрупкая. Она вилась, подобно корню, пробивающему слои почвы один за другим, чтобы удержаться на одном месте. Так судьба Моники стала стойкой, корни не давали сильному ветру вырвать ее из земли, однако жизнь при этом развивалась уродливой и бесплодной. Моника была сорняком в огороде общества. Из нее вырастили сорняк, затоптав нечто прекрасное.

– Не знаешь? – продолжила Моника, сделав глоток. – Я тоже не знаю, Терри. Я не знаю, почему мне досталась такая судьба. Я не знаю, в какой момент она сломалась, и кто в этом виноват. Может быть, я? А, Терри!

Девушка пьянела от пары глотков виски. Впрочем, дрянной напиток был ни при чем. История этой шлюхи уносила от реальности, выбивала землю из-под ног.

– Не проходит и дня, чтобы я не вспомнила тот день. Я вспоминаю, как мы гуляли, какой моя мама была красивой и улыбчивой, хотя жили мы на грани нищеты. А что же еще одинокая мать, работающая кассиром в супермаркете, может дать своему ребенку? Только любовь и нищету, Терри. Любовь и чертову нищету, – Моника остановилась, проследив за одной снежинкой, пока та не исчезла. – А ты знаешь, что только через десять лет я смогла ее похоронить? Ты знаешь об этом? Ее сожгли как дрова в огромной печи, а потом закатали в бетонную стену под плиту без фотографии. Некому было оплатить похороны. За все эти годы на ее могиле не было ни одного искусственного цветка, кроме тех, что оставляла я. Ты знаешь об этом? Ты ни хрена не знаешь обо мне! Решил, что я шлюха, и поэтому меня можно унижать в вонючих барах?

Черная тушь текла по ее щекам. Глаза казались такими уставшими, налитыми кровью от постоянных слез. Терри подумал, что ошибался, подумал, что Моника тратила его деньги на алкоголь, может быть, на мелкую наркоту, чтобы почувствовать себя на время счастливой. По крайней мере, она имела на это право.

– Прости.

Виски сливался в горло Терри и пропадал, словно вода в трубах. Иностранец думал лишь об одном. Он хотел, чтобы этой ночью в его венах тек только виски.

– Плевать мне на твое «прости». В пятнадцать лет Эмир вытащил меня из детского дома и стал для меня первым и единственным отцом, – говорила Моника. – Я благодарна ему. Поверь, детские дома только и выращивают, что наркоманов и шлюх, так что эта работка оказался по мне.

Моника снова оскалилась, на этот раз во весь рот, и придвинулась к Терри:

– Я никогда не буду оправдываться за это.

На улице стемнело. Мягкие рисовые хлопья почернели и стали похожи на пепел. Их жизни сгорели. Кто-то облил их бензином с головы до ног и поднес спичку.

Небо было ярким, как бездна. Вместо снега, черноту пронзали весенние звезды. Там, вдалеке, казалось, небесная ширма дала трещину, за которой скрывался иной, светлый мир, и он смотрел на человеческую жизнь с неподдельным любопытством. Свет смотрел на Терри Коула, запертого на двадцать шестом этаже, как на мелкого жука в банке, ведущего примитивный образ жизни. Небесный Глаз видел, как Терри смотрит в ответ с ненавистью и призрением, и знал, что когда-нибудь этот жук задохнется в своей банке под плотной крышкой.

Вероника уснула. Она оделась, приняла душ и легла в постель Терри, пока он прочищал горло новой бутылкой виски.

– Я не убивал Монику, – ответил иностранец. – Потому что любил ее до последнего дня.

Вероника не могла успокоиться, пока Терри Коул гладил ее волосы и повторял:

– Ты так на нее похожа. Вы будто сестры.

История была слишком живой в испуганном мозге Вероники. Она закрывала лицо руками, чувствуя горячее дыхание иностранца во всех уголках голого тела. Вспышки памяти загорались острыми огнями, от каких болели глаза: на запястьях Терри защелкнулись наручники, полицейские ударили ему под ребра, и только тогда нерушимый дух высокого мужчины надломился. Все посчитали его убийцей. Улицы оборачивались, провожая того, кому на них было не место.

Терри Коул оказался за решеткой, ожидая суда в одной камере с наркоманом, сдирающим с себя кожу во время ломки, и бездомным, который, кажется, первым приручил мух. Компания была под стать Терри. На серых стенах рисовались члены с огромными яйцами, на них оставляли послания семьям и отскабливали ногтями дни, проведенные вне воли.

Через небольшое отверстие в бетонной стене, воздух стелился под ноги и ускользал прочь. Кислотный запах мусора заставлял глаза слезиться, а голодный желудок скулил о двойном эспрессо с сэндвичем. Терри лежал, не вставая, двое суток, пока за ним не пришел полицейский. Жизнь перевернулась с ног на голову.

Терри Коул не мог уснуть, хотя солнце начинало разогревать темные тона весеннего неба. Он думал о том, что все, чего он начал бояться за те двое суток в камере, вернулось за ним. Оно нашло его здесь, на двадцать шестом этаже города мечты. Иностранец отчетливо помнил, как звучит звук свободы. Как звук расстегивающихся наручников. Терри потер запястья, словно с них только что сняли оковы, и все детали пазла сошлись. Его снова ищут, хотят обвинить и на этот раз везением ему не отделаться.

Серый потолок растягивался как жвачка. Терри вспомнил детство. Он видел себя одним на качелях, мечтающим достать до неба, видел, как обрывки травы разлетаются от его хлестких ударов и как маленький Терри Коул в одиночестве проводит дни.

Все его слова, сказанные Олегу на лестничной клетке, были ложью. Вся жизнь Терри Коула – ложь. В возрасте Олега у иностранца никогда не было друзей, он целыми днями качался на качелях с «AC/DC» в наушниках и возвращался домой под вечер, голодный и грязный. Терри Коул упустил это время.

Глава 12

Экран телевизора разбрасывал по стенам и потолку мигающие огни. Кто-то спорил и кричал в прямом эфире. Звук покидал комнату и слышался тихим скандалом, какой скрывают от детей за запертой дверью. Казалось, голоса уже стихли, однако стены впитали их губкой, так что стон выходил из пор памяти.

Картинка на экране дрогнула, и девушка в облегающем платье обещала завтра кратковременный дождь с прояснениями. Она даже успела прорекламировать средство от простатита, когда канал снова переключился.

Сериал про воров в законе.

Криминальные новости.

Дорожные войны.

Голые и смешные.

В общем, все, чтобы быть счастливым.

Телевизионное вещание в России – отдельный вид дерьма, которым людей откармливают как свиней комбикормом, чтобы пустить на убой.

Пульт срабатывал от тела, придавившего его. Одна нога свисала с кровати. Кровь замедлилась в руке, лежащей под ребрами, и клетки кожи начали холодеть. Голова промахнулась мимо подушки. Женские черты в неестественной позе подсвечивались кадрами с экрана в полной темноте.

На кухне слышалась возня, кто-то хлопал дверцами и рылся в шкафчиках. Тень перемещалась от одной стены к другой. Звенели крышки посуды, что-то рассыпалось и проливалось на пол. Масляные следы скользили по линолеуму, роняя столовые приборы.

Кевин искал то, что спрятал в одном из ящиков.

Рита Спаркс спала крепким сном. Она шла по страшной дорожке в лес и искала свой домик у озера. Рита смотрела по сторонам и замечала, как деревья становятся гуще, как поле редеет и зарастает соснами и березами.

В следующем сне на той же дорожке, по которой давно не ездят машины, Рита встретила мальчика, и он попросил проводить его до дома. Мальчик переживал за родителей, какие искали своего сына. Рита Спаркс привела ребенка к дому, как он и просил, но в нем никого не оказалось. Рита стучала в окна, вырывая петли, но никто так и не появился.

В последнем сне Рита бежала по тонкой ленточке, сужающейся с каждым шагом. Тело было тяжелым, удержать равновесие получалось с большим трудом. Рита бежала, умещая вес тела на кончиках пальцев. Ветви деревьев резали ее плечи, били в глаза, и женщина теряла скорость. Лес подхватил ее, и Рита Спаркс махала руками в воздухе, не двигаясь с места. Деревья сомкнулись в сплошную стену, обрезав ленточку дороги.

Глава 13

Терри Коул открыл глаза и уставился в потолок. Широкое полотно напоминало чистый лист, с которого началась его новая жизнь: серая и монотонная. За окном еще было темно, и иностранец не понимал, сколько времени прошло с последней бутылки виски. Или он до сих пор плавает в ней? Память отрывками билась о черепную коробку, вызывая приступы боли. Терри помнил, как вызвал Веронику, как мать маленького мальчика стонет за металлической дверью, как шлюха открывает рот перед дулом пистолета.

Обыскав стены в поиске часов, иностранец так и не нашел их. Спина затекла на холодном полу, и движения удавались с трудом и хрустом между позвонками. Иностранец дотянулся до куртки, где лежал сотовый, и нажал на большую кнопку в центре, чтобы экран загорелся. Тусклый свет обжег слизистую глаз и высветил: 06.05.2020. Пн. 22:16.

Прошло около пятнадцати часов с того момента, как Терри успокоил перепугавшуюся шлюху. Подумать только, Вероника считала, что иностранец заплатил за нее несколько тысяч долларов, чтобы застрелить.

Терри Коула волновала лишь собственная шкура. Но проститутка не знала ничего, что могло быть полезным.

В свои девятнадцать лет Вероника умела приструнить самого дикого зверя. Нужно было лишь обласкать. Поэтому за Терри говорил глок. Вот уж у кого железные нервы.

Утром Вероника уехала на такси. Терри протянул ей чаевые, которые она не отработала, но заслужила сполна. Деньги были гарантией Терри, что шлюха будет держать язык за зубами.

Ничего не может быть хуже, чем гарантия проститутки. Иностранец рискнул всем, пригласив Веронику в квартиру. Те несколько раз, когда он пользовался услугами юной жрицы любви, Терри следил за тем, чтобы Вероника не спускала с него игривых глаз. До случая с Моникой, иностранец пользовался привилегиями борделя. За запах Франклина ему отдавали девочек в руки, не пользуясь кучерами любви, какие служат при каждом массажном салоне. Шлюха не должна была запомнить район, улицу и тем более номер дома. Их провожала и разделяла ночь.

Все кончено. Теперь проститутка знает адрес, а значит, его может узнать любой, у кого ствол окажется больше.

Терри Коул остался один. Он забрался в кровать, на том место, где спала Вероника, чувствуя знакомый запах. Иностранец потерся щекой о подушку, лег в те вмятины, которые, казалось, сохранились от проститутки, и вдохнул до тех пор, пока легкие не выкашляли строительную пыль новостройки. В голову закрадывались мысли о том, что все шлюхи пахнут одинаково, но Терри знал, что это не так.

Иностранец уснул. Терри Коул знал, что ближайшие дни его жизнь ничего не значит, она существовала лишь на фонарных столбах и автобусных остановках. Терри разыскивали по подозрению в убийстве. Но это было далеко отсюда. Полиции известно, что он живет в общежитии. Первый этаж. Шестая комната. А значит, неизвестно ничего. Можно закрыть глаза, и ощутить, как усталость спускается с плеч, зарывается в одеяло и исчезает.

Глава 14

Кевин опрокинул бутылку сухого красного вина, и оно влилось в пересохшее горло. Урожай 2019 года, собранный в Испании, отдавал нотками ежевики, какие, впрочем, Кевин не замечал. Он оставил в бутылке меньше половины напитка и простонал от удовольствия, облизав губы.

Вино – это не то, что он искал. Кевин хотел с тем же желанием влить в себя талую, как русский снег, водку. К его огорчению, она кончилась слишком рано на этой неделе. Круглосуточных магазинов поблизости не было – в радиусе тридцати километров непроглядная тьма, а от цивилизации маленький деревянный дом отделяли избитые дороги, напоминающие канавы. Весной их размывало до такой степени, что путь к городу походил на реку.

Тело расслабилось, но кровь закипала от жажды, сердце хотело выпорхнуть из груди и разорваться на мелкие брызги. Напряжение скреблось под кожей, будто полчище тараканов; мозг поедали мысли, как стая уличных крыс кусок сыра. Ничто, ничто не могло унять эту боль, кроме крепкого алкоголя. Кевин смотрел перед собой и видел лицо матери. Кевин закрывал глаза, пытаясь сжать их так, чтобы вылетели яркие искры и унесли за собой далеко-далеко, но видел лицо матери. Он помнил все настолько четко, что не оставалось сомнений – это действительно произошло.

Кевин знал, что в соседней комнате лежит Рита. Он оставил телевизор включенным, заполнив тугую тишину, на которой можно было повеситься без веревки. Из коридора слышались тихие голоса, а отражение играло фигурами с экрана телевизора. Все вокруг убеждало в том, что жизнь не остановилась, а продолжила свой неспешный шаг.

– Ему было всего одиннадцать лет, – говорила Рита Спаркс на скамейке в лесу. – Одеяльце…

Ее слова были искренними как первый снег, чистыми, словно слеза ребенка. Рита говорила то, что крутилось в памяти без конца, в ее состоянии одна мысль то и дело прикрывалась другой, исчезала и проявлялась снова. Рита Спаркс была ребенком, которому скоро придется надевать подгузники и вытирать испачканный подбородок. Жизнь по часам, дневной сон и ночной туалет – Кевин больше не мог с этим справляться. По крайней мере, без водки.

Руки Риты были холодными. Ей хотелось обрести девичий румянец, почувствовать себя молодой, почувствовать то, что покидало ее, облизнуть с губ последнюю крошку сахара. Жизнь.

Кевин растекался по полу, вино закончилось до того, как смогло потушить хотя бы запал. Голова тяжелела, и мысли твердели, застывая от безысходности. Кевин хотел спать, день выдался не из легких, однако он понимал, что этой ночью бессонница не оставит его. Как бы он ни жал на педаль, как бы ни выворачивал руль, сдвинуться с места не удавалось.

Рита Спаркс смотрела, не отрывая взгляд. Ее влюбленные глаза помутнели от слепоты, она замерла в ожидании чуда. Кевин прокручивал пленку в своей голове и наблюдал за одной и той же сценой: где он и она, где они держатся за руки, и Рита говорит:

– Это ты рассказывал ему про волков.

Кевин вытряхнул на язык последнюю каплю вина, опьяняющую сильнее целого литра, и повалился на бок. Он лег, положив голову на пол, и смотрел в темное стекло бутылки.

Кевин взял мобильник и набрал сообщение: «Как всегда в среду. В два».

Глава 15

Человек в черном сел в такси и встретился взглядом с водителем. Они не обмолвились и словом на протяжении всего пути. Узкие улицы Санкт-Петербурга пропускали машины по своим жилам, набережные омывали порывами ветра, от которых автомобиль покачивало, словно на волнах. Механизм работал, люди спешили на работу со стаканчиками кофе и недовольными лицами. Толпа переходила дорогу без светофора, заставляя машины сбиваться в пробку, поднимался раздраженный гул сигналов, на какие пешеходы отвечали плевками и глубокими затяжками сигарет. Дым сливался с паром от прохладного весеннего воздуха, отчего становился густым и стелился туманом внутри толпы.

Водителями такси в России чаще всего оказывались трудовые мигранты из средней Азии. В большинстве своем они приехали в начале девяностых годов прошлого века в поиске заработка. Мигранты оставляли в родных странах семьи с детьми, потому что после распада СССР получившие суверенитет государства находились в упадке, а традиция заводить большую семью оставалась в крови. Добросовестных работников часто оставляли без документов, превращая в рабов, которые не знали, когда зайдет солнце. Они были настолько удобными, что от таких рабочих никто не мог отказаться: кто еще будет работать по двадцать часов в сутки практически без еды и отдыха? Содержание мигрантов обходилось дешевле корма для собак, поэтому альтернатив им не было. Русский человек давно отказался работать за гроши, да еще и трезвым.

Таксисты были, пожалуй, лучше других защищены в правах, несмотря на то, что компании высчитывали процент даже с чаевых и штрафовали за малейшую оплошность. Мигранты выживали ради своих семей, выдерживая насмешки и травлю коренных жителей. Иностранцы жили тесными общинами, говорили на своем, непонятном другим, языке и становились частью русской культуры.

Терри Коул хотел что-то сказать такому же иностранцу, как и он сам, хотел поговорить с ним так, что бы никто ни заподозрил, куда снова вляпался Терри. Но он понял, что они говорят на разных языках. Терри расплатился и вышел из машины. В лицо брызнул мерзкий моросящий дождь. Иностранец прошел несколько кварталов пешком, заметая следы, и, набрав на домофоне комбинацию цифр, оказался в мрачном тоннеле двора-колодца. Терри осмотрелся: четыре стены бетона окружали его со всех сторон, выход был лишь там – наверху, и тогда иностранец подумал, что ходит по дну.

В маленькой комнате стоял спертый запах пота и вчерашней выпивки. Внутри царила тишина, лишь шорохи грязной обуви иногда разбивали ее. Окно первого этажа выходило на улицу, и прохожие оглядывали собравшихся в тесной комнате. Штор не было. На месте окна все равно, что дыра, не позволяющая почувствовать себя в безопасности. Прохожие смотрели с укором. Терапия уже началась. Стены успокаивающего зеленоватого цвета походили на больничную палату, нервные постукивания каблуками собравшихся напоминали треск счетчика Гейгера, означающего, что от этого места стоит держаться подальше.

Терапия идет полным ходом. Каждая деталь пытается свести с ума.

Десять человек сидели в кругу. С ними была женщина в очках, закинувшая ногу на ногу. Все звали ее Надеждой, и Надежды было так много, что лишнее пыталось покинуть тело: часть ступней, не поместившихся в туфли на стертых квадратных каблуках, поднимались из тесной обуви как дрожжевое тесто. Серая юбка-карандаш обтягивала широкие бедра, привлекая внимание мужчин.

Громкое хриплое дыхание вырывалось изо рта женщины, ставящей галочки на планшете. Она трясла воротник блузки с глубоким вырезом, в котором виделась старая сморщенная грудь. Надежда проветривала свои недра, запуская под блузку струю прохладного воздуха из ярко-красных губ. Один стул пустовал, на нем не хватало галочки.

Терри Коул знал, что отсюда надо быстрее сбежать, но ловил секунды открытым ртом, как в аквариуме. Время будто остановилось. Женщина закончила пересчет и, откашлявшись, сказала:

– Приветствую всех на нашем собрании.

Надежда забила ладонями, зажав планшет между ног и обратив на себя внимание. По очереди аплодисменты подхватили все присутствующие.

– Спасибо, что пришли. Пожалуйста, поделитесь тем, как прошла ваша неделя.

Женщина поправила очки и снова откашлялась. По ее шее прямо между грудей потекла капля пота.

Терри Коул думал над вопросом. Как прошла его неделя? Как обычно, если не считать того, что его разыскивает полиция, что шлюха узнала адрес квартиры, где думала, что ее вот-вот убьют, а в общежитии Терри кто-то преследует. Все в норме.

– На этой неделе я выпил рюмку водки, – сказал мужчина, выглядевший пропавшим без вести лет десять назад. – У дочери был день рождения.

Его язык заплетался в корзинку, где можно было заваривать лапшу, какую Джон Доу[4]