Итальянский футуризм. Манифесты и программы. 1909–1941. Том 1 бесплатное чтение

Итальянский футуризм. Манифесты и программы. 1909–1941: В 2 томах. Том 2
Составитель Екатерина Лазарева

Работа выполнена в Секторе искусства Нового и Новейшего времени Государственного института искусствознания, г. Москва

Переводы с итальянского и французского

В дизайне обложки использована работа Луиджи Руссоло «Восстание» (1911)

© Е. Лазарева, составление, вступительные статьи, перевод на русский язык, комментарии, 2020

© А. Ямпольская, перевод на русский язык, комментарии, 2020

© Государственный институт искусствознания, 2020

© Книгоиздательство «Гилея», 2020

Предисловие

Принципиальную часть творческого наследия итальянского футуризма составляют манифесты – как заметил Гарольд Розенберг, они оказались «подлинным средством выражения» (true medium) литератора и бессменного лидера футуризма Филиппо Томмазо Маринетти¹. Обилие риторических и теоретических заявлений, обращённых к самым разным сферам искусства и жизни, ставит текстовую продукцию итальянского футуризма на совершенно особое место среди материалов и источников исторического авангарда. И хотя футуристы не были первооткрывателями манифеста как литературного жанра, именно их программы, затронувшие все стороны общественной жизни и культуры своего времени, превратили это художественное движение в заметное интеллектуальное, философское и социальное явление своей эпохи. Решительно новое понимание границ искусства и современности в итальянском футуризме оказалось не менее, а возможно, и более значимым, нежели его новации в области чистой живописи или чистой литературы. В этом смысле именно итальянский футуризм стал, по определению Петера Бюргера, первым направлением в историческом авангарде, а именно в проекте радикальной отмены искусства в качестве автономного института в попытке превратить саму жизнь в объект творчества².

Итальянский футуризм сегодня остаётся одним из самых недооценённых и недопонятых движений исторического авангарда. С одной стороны, его обвиняют в сотрудничестве с фашизмом Муссолини, выдавая желаемое за действительное и упрощая сложную историю отношений. С другой – его чисто художественные новации считаются сравнительно скромными в сравнении, например, с живописью кубизма или заумью русского футуризма. Однако не последними факторами, до настоящего времени препятствующими научному изучению и знакомству публики с итальянским футуризмом, были языковой барьер и труд недоступность большинства источников, причём эта ситуация характерна для англоязычного мира так же, как и для русскоязычного. Открытость современных читателей и исследователей к более сложному пониманию явлений – трансверсального характера авангарда, соблазнов и противоречий политической ангажированности – как кажется, обеспечила растущий сегодня интерес к итальянскому футуризму. В этом контексте насущным стало переиздание исторических переводов и дополнение их подборкой наиболее значимых, ранее не издававшихся текстов. Настоящее издание облегчит доступ к теоретическому и литературному наследию итальянского футуризма и создаст более целостный контекст для понимания одного из наиболее всеобъемлющих и самых продолжительных – от его учреждения в 1909 году до смерти Ф.Т. Маринетти в 1944 году – и вместе с тем, вероятно, самых противоречивых движений в искусстве XX века.

Антология объединяет 100 манифестов и программ итальянского футуризма, опубликованных с 1909 по 1941 год, практически полностью охватывая историю движения. Треть сборника составляют ранее опубликованные основополагающие тексты довоенного футуризма, при этом исторические переводы 1910-1920-x годов уточнены по итальянским и французским источникам. В антологию вошли манифесты в переводе Михаила Энгельгардта, опубликованные в 1914 году, малоизвестные публикации в журнале «Современный Запад» (1922–1923), ряд современных переводов, опубликованных в 2008–2013 годах Анной Ямпольской и мною, а также 43 текста в моём переводе, ещё не издававшихся на русском языке.

* * *

Филиппо Томмазо Маринетти (1876–1944) – идеолог и мотор движения, автор и издатель большинства футуристских манифестов, был одновременно и составителем первых сборников. В 1914 году он собрал свои ранние декларации и ряд манифестов других футуристов в изданной по-французски книге «Футуризм», местами превратив разрозненные тексты в связное, от главы к главе, рассуждение. В 1914 году он опубликовал сборник «Манифесты футуризма» (переизданный в 10-летие футуризма в 1919 г.), a в 1915-м, в год вступления Италии в Первую мировую войну – сборник «Война – единственная гигиена мира». В 1924 году, в год проведения Первого футуристского конгресса, призванного продемонстрировать власти масштаб и амбиции движения, Маринетти издал сборник «Футуризм и фашизм». В начале 1930-х футуризм пережил очередное оживление теоретической работы, которая в более сдержанном темпе продолжалась вплоть до 1944 года. Несмотря на это, первые монографии о движении, выпущенные в 1960-e годы, за редкими исключениями³ останавливались на довоенном, так называемом «героическом» периоде футуризма, связанном с деятельностью футуристов первого призыва – погибших в 1916 году Умберто Боччони и Антонио Сант’Элиа или отошедших от движения во время войны Карло Карра и Джино Северини. Большинство исследователей останавливались на рубеже 1915–1916 годов⁴, в редких случаях доходя до 1919-го, года возникновения фашистского движения в Италии⁵.

Серьёзная работа по публикации источников была развёрнута в самой Италии в конце 1960-x и в 1970-е годы. В 1968 году Луиджи Скриво опубликовал репринтным способом внушительную подборку документов итальянского футуризма, включая малоизвестные манифесты вплоть до 1935 года⁶. За ней последовала серия репринтных публикаций футуристских изданий – журналов “Lacerba” и “Noi”, газеты “L’Italia Futurista”⁷, каталогов футуристских выставок⁸. В 1980 году во Флоренции вышло 4-томное репринтное издание под редакцией Лучано Карузо – на сегодняшний момент наиболее полное собрание источников итальянского футуризма на языке оригинала (всего 407)⁹. О том, что даже такая подборка не является исчерпывающей, свидетельствует готовящаяся к изданию новая антология итальянского футуризма Маттео д’Амброзио с более чем goo документами. Впрочем, немногие из этих источников были доступны международным исследователям: в 1960-1970-е переводные англоязычные сборники футуристских манифестов также останавливались либо на 1915 году, какуМэриэнн Мартин¹⁰, либо на 1919-м, каку Умбро Аполлонио¹¹, а сборник сочинений Маринетти на английском включал лишь два теоретических текста 1920-х годов¹². Футуристские манифесты 1920-1930-х на английском языке оказались доступны лишь в новом веке: в 2006 году Гюнтер Бергхаус опубликовал расширенную антологию теоретических сочинений Ф.Т. Маринетти в новом, более современном переводе¹³, а Йельский университет к столетию футуризма в 2009 году выпустил антологию, включающую манифесты до 1941 года, в том числе написанные другими футуристами¹⁴.

Русскоязычный контекст, на первый взгляд, выгодно отличался от англоязычного. Одиннадцать параграфов первого манифеста футуризма были опубликованы в петербургской газете «Вечер» 8 марта 1909 года – всего 16 дней спустя после его публикации на передовице “Le Figaro”. Русские переводы отдельных манифестов в 1912–1914 годах публиковались в журналах «Союз молодёжи», «Маски», «Театр и искусство», но в целом теория и практика итальянского футуризма были известны по обрывочным пересказам, и лишь в начале 1914 года в Москве и Петербурге вышли три сборника манифестов итальянского футуризма, призванных восполнить досадный пробел.

Первым был опубликован перевод поэта-имажиниста Вадима Шершеневича, одного из самых верных русских последователей итальянского футуризма и официального переводчика Маринетти во время его визита в Россию – экземпляр опубликованного им перевода «Манифесты итальянского футуризма» Шершеневич торжественно вручил Маринетти при встрече на вокзале 26 января 1914 года. На следующий день из печати в издательстве «Ирис» вышла книга «Футуризм (На пути к новому символизму)» Генриха Тастевена – организатора визита Маринетти в Россию, литературного критика и российского представителя французского общества “Les Grandes Conférences”. Наконец в феврале в Петербурге, уже после отъезда Маринетти из города, вышла наиболее обширная публикация в переводе М. Энгельгардта – «Футуризм».

Публикация Тастевена в этом ряду была наиболее субъективной – пять «главных» манифестов, помещённых в приложение к пространному авторскому очерку, представляли весьма произвольный выбор¹⁵. Тастевен, сопоставляя в своем анализе открытия футуризма с творчеством его непосредственных предшественников, обнаруживал все новации Маринетти уже у Малларме. Проницательно называя кубофутуристов «большевиками футуризма»¹⁶, которые в разрушении оказались «левее Маринетти», он недооценил самостоятельных открытий русских футуристов и отозвался о них скорее снисходительно. В целом для Тастеве-на футуризм представлялся лишь ступенью к искусству будущего, идеал которого виделся ему в религиозно-мистическом, всенародном, идеалистическом синтезе искусств «нового символизма»¹⁷.

Все пять манифестов «московский француз» Тастевен переводил с французских оригиналов, и в ряде случаев его переводы более точны, нежели у Энгельгардта¹⁸. К тому же в «Манифесте к испанцам» Тастевен избежал цензурных изъятий и точно воспроизвёл все критические пассажи в отношении церкви, заменённые в публикации Энгельгардта многочисленными отточиями.

Шершеневич, публикуя перевод 12 текстов¹⁹, утверждал, что перевёл почти все доступные ему манифесты и, избегая «бесплодной полемики с русской критикой», ограничился «чисто пояснительным вступлением»²⁰. Кроме того, в 1915 году он опубликовал перевод сочинения Маринетти «Битвау Триполи», а в 1916 году – перевод знаменитого романа Маринетти «Футурист Мафарка». Впрочем, историк русского футуризма Владимир Марков невысоко оценивал перевод Шершеневича, называя его в случае с Мафаркой-футуристом «топорным, а порой и безвкусным», а в случае манифестов – неточным (в частности, указывая на перевод “sensibilité” как «чувствование» вместо «чувствительности»)²¹.

В этом ряду перевод Михаила Энгельгардта, литератора и революционера, выпущенный петербургским издательством «Прометей», – не только наиболее полный (более 30 текстов), но и наиболее точный и наименее устаревший стилистически. Он основан на уже упомянутой книге Маринетти “Le Futurisme” и в целом повторяет её структуру, однако русское издание дополнено ещё 1 з выпущенными позднее манифестами Дирекции футуристского движения²². В отличие от Тастевена и Шершеневича, Энгельгардт не был ангажирован ни символизмом, ни имажинизмом, и стремился к максимальному соответствию источнику. Он писал: «Если уж знакомить публику с этим историко-культурным (или антикультурным) явлением, то пусть она узнает его в настоящем и неподдельном виде, без пропусков и сокращений, не в умалчивающем пересказе, а в откровенном подлиннике»²³. Энгельгардт перевёл даже отрывок из поэмы «Битва Вес + Запах» из «Дополнения к техническому манифесту футуристской литературы» с обилием звукоподражаний и упразднёнными склонениями, спряжениями и знаками препинания, от перевода которой Шершеневич решил отказаться.

Все три сборника, опубликованные к визиту Маринетти в Россию, многие годы были библиографической редкостью, и даже удивительно, что объективно самый удачный перевод Энгельгардта до настоящего момента не переиздан. Избранные пять манифестов в 2008 году были опубликованы в каталоге выставки ГМИИ им. А.С. Пушкина «Футуризм – радикальная революция» вместе с двумя современными переводами Анны Ямпольской²⁴. Однако эти источники останавливались на рубеже 1914 года, а пробел в отношении второго футуризма был восполнен только в 2013 году нашим сборником²⁵.

Хотя в 1922 году журнал «Современный Запад» под заголовком «Новые манифесты Маринетти» без указания имени переводчика опубликовал три текста 1921 года: «Тактилизм», «Манифест о театре» и «Манифест о музыке». Два последних представляли собой обрывочный и неточный перевод манифестов «Театр-сюрприз» и «Музыкальная импровизация», которые в настоящем издании публикуются в новом переводе, тогда как «Тактилизм», как и опубликованный в том же журнале годом позднее манифест «Новая религия-мораль скорости», даются в исходных переводах, уточнённых по оригиналам.

Анна Ямпольская любезно согласилась на публикацию в настоящем издании четырёх ранее опубликованных в её переводах манифестов: «Противоболь» А. Палаццески, «Футуристская архитектура» Сант’Элиа, «Геометрическое и механическое великолепие и числовое восприятие» и «Манифест футуристской кухни» Маринетти. В последнем, однако, опущены добавленные к первой русской публикации манифеста, но не являющиеся его частью рецепты из книги «Футуристская кухня» Маринетти и Филлиа²⁶.

В отечественной науке и критике сложилась традиция употребления прилагательного «футуристический» вместо «футуристский», когда речь идёт о переводе “Futuriste”. Симптоматично, что при переводе его употреблял манерный Шершеневич – тогда как Тастевен и Энгельгардт писали «футуристский». У Маркова поэзия или группа именно «футуристская», а империя «футуристическая» – когда необходимо подчеркнуть в языке претензию, а не подлинную принадлежность. Однако достаточно произнести аналогично «фовистический», «кубистический», «экспрессионистический», «конструктивистический» (и продолжить «дадаистический», «концептуалистический», «минималистический» и т. д.) – чтобы убедиться, что суффикс «иче», в действительности, лишний. Поскольку треть издания составляют исторические переводы М. Энгельгардта, пишущего «футуристский», нам показалось логичным следовать его написанию. Поэтому в новой редакции переводов А. Ямпольской и моих²⁷ прилагательное «футуристический» заменено на «футуристский».

Антология итальянского футуризма не может быть исчерпывающей, и представленная здесь выборка основана не столько на доступности тех или иных источников, сколько на опыте предшествующих антологий – как объёмных итальянских, так и более компактных английских – и вместе с тем руководствуется нашим пониманием необходимости. Например, в упомянутых англоязычных антологиях отсутствуют следующие тексты, включённые в настоящее издание: «Против женственной роскоши» и «К царству фантазии» Маринетти, «Против Рима и против Бенедетто Кроче» и «Против футуризма» Панини, «Футуризм и маринеттизм» Палаццески и др., «Футуристская фотодинамика» Брагальи, «Футуристская флора и пластические эквиваленты искусственных запахов» и «К обществу защиты машин» Адзари, «Футуристская наука» Корры и др., «Против Монмартра» Мак Дельмарля, «Футуристский синтез войны» Маринетти и др., «Пластические планы как сферическое развитие в пространстве» Карра, «Живопись будущего» и «Первая итальянская футуристская мебель» Джинны, «Против всех возвратов в живописи» Дюдревиля и др., «Словосвободная пластика» Роньони, «Музыкальная импровизация» Барточчини и Мантиа, «Пиротехника – художественное средство» Кантарелли, «Футуристский манифест воздушной архитектуры» Маринетти и др., «Аэроживопись и земное преодоление» и «По ту сторону живописи» Прамполини, «Футуристский манифест итальянской шляпы» Маринетти и др., «Футуристский манифест итальянского галстука» Скурто и Ди Боссо. Итого – более 20 текстов вводятся в научный оборот на русском языке, ещё не будучи доступными на английском.

Композиционно антология состоит из пяти тематических разделов, внутри организованных хронологически. Отказ от сквозной хронологии позволяет развести в «героическом» периоде футуризма риторические жесты (раздел I) и художественные программы (раздел II), а также обнаружить эволюцию политических позиций, преимущественно Маринетти, от учреждения движения до установления фашистского режима (раздел III). В футуризме «после Боччони», то есть после 1916 года, обращает на себя внимание спад теоретической активности в период 1925–1929 годов, что объясняет расположение текстов второй половины 1910-1920-х и 1930-х – начала 1940-х в разных разделах (IV и V соответственно).

В течение 2015–2018 годов я работала над этой книгой как над плановой научной работой в Государственном институте искусствознания, и я благодарна коллегам по Сектору искусства Нового и Новейшего времени за продуктивные обсуждения и ценные советы – в первую очередь, моему научному руководителю и замечательному исследователю футуризма Екатерине Бобринской, атакже Алле Ароновой, Алле Вершининой, Екатерине Вязовой, Константину Дудакову-Кашуро, Татьяне Карповой, Раисе Кирсановой, Анне Корндорф, Анастасии Лосевой, Николаю Молоку, Наталье Сиповской, Александре Струковой, Татьяне Юдкевич. Финальная композиция этой книги сложилась в диалоге с моим издателем Сергеем Кудрявцевым, и я горжусь сотрудничеством с «Гилеей». Виктор Мизиано разделил моё убеждение, что итальянский футуризм чрезвычайно резонирует с актуальным состоянием искусства и мира. Гюнтер Бергхаус, внёсший неоценимый вклад в международные исследования футуризма, проявил дружеское участие в судьбе этой работы. Я благодарна за помощь Архиву и библиотеке музея MART (Роверето) и Институту истории искусства во Флоренции (последний любезно предоставил мне копию манифеста Маринетти «Наши общие враги» 1910 года, не вошедшего ни в одну итальянскую антологию).

Екатерина Лазарева

1 См.: Rosenberg Н. Art on the edge. Chicago: The University of Chicago Press, 1983. P. 184.

2 См.: Бюргер П. Отрицание автономии искусства в авангарде ⁄⁄ Бюргер П. Теория авангарда ⁄ Пер. с нем. С. Ташкенова. М.: VAC press, 2014. С. 73–84.

3 См., напр.: Clough R.T. Futurism: The Story of a Modern Art Movement: A New Appraisal. New York: Philosophical Library, 1961.

4 См., наир.: Carrieri R. Il Futurismo. Milano: Edizioni del Milione, 1961; 1963 (in English); Calvesi M. Il Futurismo. 3 vol. Milano: Fratelli Fabbri, 1967.

5 См.: Bruni C., Gambillo M.D. After Boccioni: Futurist painting and documents from 191510 1919. Rome: La Medusa, 1961.

6 См.: Scrivo L. Sintesi del futurismo: Storia e documenti. Roma: M. Bulzoni, 1968.

7 См.: Lacerba: Firenze, 1913–1915: Riproduzione anastatica conforme aH’originale. Milano: Mazzota, 1970; Noi 1917–1925. Firenze: S.P.E.S., 1974; L’ltalia futurista (1916–1918) / A cura di M.C. Papini. Roma: Edizioni delFAteneo & Bizzarri, 1977.

8 См.: Esposizioni futuriste 1912–1918 / A cura di P. Pacini. Firenze: S.P.E.S., 1978; Esposizioni futuriste 1918–1931 + 1913–1914 /Acura di P. Pacini. Firenze: S.P.E.S., 1979.

9 См.: Manifesti proclami, interventi e documenti teorici del futurismo, 1909–1944 / A cura di L. Caruso. 4 vol. Firenze: S.P.E.S. – Salimbeni, 1980 (2-е изд.: S.P.E.S., 1990).

1 °Cм.: Martin M.W. Futurist art and theory. 1909–1915. Oxford: Clarendon, 1968.

11 См.: Apollonio U. Futurist manifestos. New York: Viking Press, 1973.

12 «По ту сторону коммунизма» и «Портрет Муссолини», см.: Marinetti: Selected writings ⁄ Ed., and with an introd, by R.W. Flint; trans, by R.W. Flint and A.A. Coppotelli. New York: Farrar, Straus and Giroux, 1972.

13 См.: Marinetti F.T. Critical writings / Ed. by G. Berghaus, trans, by D. Thompson. New York: Farrar, Straus and Giroux, 2006.

14 См.: Futurism: An anthology / Ed. by L. Rainey, C. Poggi, L. Wittman. New Haven & London: Yale University Press, 2009.

15 «Манифест футуризма» (1909), «Беспроволочное воображение и слова на свободе» (1913), «Манифест к венецианцам» (1910) и «Манифест к испанцам» (1911), а также написанный Валентиной де Сен-Пуан «Манифест футуристской женщины» (1912).

16 По этому поводу В. Марков пишет: «Года через три Маяковский и некоторые его друзья были бы рады услышать о себе такое, но в 1914 году им это вряд ли понравилось» (см.: Марков В. История русского футуризма. СПб.: Алетейя, 2000. С. 192).

17 Подр. см.: Лазарева Е. Предисловие ⁄⁄ Тастевен Г. Футуризм. (На пути к новому символизму). М.: Изд. кн. магазина «Циолковский», 2017. С. 5–12.

18 Напр., “Absurde” Тастевен переводит как «Абсурдное», а Энгельгардт – как «нелепое». “Les Mots en Liberté” в переводе Тастевена – «слова на свободе», у Энгельгардта – «освобождённые слова».

19 «Манифест футуризма», «Манифестхудожников-футуристов», «Манифест музыкантов-футуристов», «Манифест женщины-футуристки», «Технический манифест футуристической скульптуры», «Технический манифест футуристической литературы», «Дополнение к техническому манифесту футуристической литературы», «Футуристический манифест похоти», «Искусство шумов», «Беспроволочное воображение и слова на свободе», «Живопись звуков, шумов и запахов», «Музик-холл».

20 «…двух-трёх манифестов мне не удалось получить и перевести, а от перевода двух я сознательно уклонился…», см.: Манифесты итальянского футуризма ⁄ Пер. В. Шершеневича. М.: Рус. тов-во, 1914. С. 3.

21 См.: Марков В. История русского футуризма. С. 141.

22 Энгельгардт не включил в свой пер. опубл, в этой кн. текст конференции, данной Маринетти 9 марта 1911 г. в парижском Доме студентов, и его интервью, опубл, в “Le Temps” 14 марта 1911 г. Кроме того, тексты «Футуристский Манифест венецианцам», «Футуристская речь венецианцам», «Футуристская прокламация к испанцам» и «Футуристские заключения для испанцев» из части манифестов он перенёс в начало, поместив их между «Предисловием к поэме “Разрушение”» и «Футуристской речью к англичанам…». Раздел манифестов по сравнению с фр. кн. дополнен следующими текстами: «Манифест 1-й выставки футуристской живописи», «Футуристский манифест по поводу Итало-турецкой войны», «Технический манифест футуристской литературы» (и дополнение к нему с «Битвой Вес + Запах»), «Уничтожение синтаксиса», «Технический манифест футуристской скульптуры», «Манифест футуристской женщины», «Футуристский манифест сладострастия», «Искусство шумов», «Футуристская антитрадиция», «Живопись звуков, шумов и запахов», «Music Hall», «Программа футуристской политики».

23 См.: Маринетти <Ф.Т.>. Футуризм ⁄ Пер. М. Энгельгардта. СПб: Кн-во «Прометей» Н.П. Михайлова, 1914. С. 5.

24 Пер. М. Энгельгардта: «Первый манифест футуризма» Ф.Т. Маринетти, «Манифест футуристских живописцев» У. Боччони, К. Карра, Л. Руссоло, Дж. Северини, Дж. Баллы, «Технический манифест футуристской скульптуры» Боччони, «Искусство шумов» Руссоло, «Уничтожение синтаксиса. Беспроволочное воображение и освобождённые слова»; пер. А. Ямпольской: Геометрическое и механическое великолепие и числовое восприятие» Маринетти, «Футуристская архитектура» А. Сант’Элиа.

25 См.: Второй футуризм: Манифесты и программы итальянского футуризма. 1915–1933 ⁄ Сост., пер., вступ. ст., коммент. Е. Лазаревой. М.: Гилея, 2013.

26 См.: Маринетти Ф.Т. Манифест футуристической кухни ⁄ Пер. с итал.

A. Ямпольской // Иностр, лит-ра. 2008. № ю. С. 217–221.

27 В наст. изд. воспроизводятся 19 текстов из 20, вошедших в сб. «Второй футуризм», исключение составляет текст «Интеллектуальное восстание», где

B. Паладини впервые изложил принципы механической эстетики, затем развитые в манифесте «Механическое искусство» (док. 82).

I. Героический футуризм: риторические жесты (1909–1915)

Выражая общую установку модернистского искусства на новаторство и разрыв с прошлым, итальянский футуризм прославился особенно грозными проклятьями в адрес всего, что олицетворяло культурную традицию, художественный мейнстрим и обывательский вкус буржуазного общества. В футуристском противостоянии прошлому угадывался и более радикальный разрыв с порядком вещей у дадаистов, и ёмкий лозунг русских футуристов «бросить Пушкина с парохода современности!», и их решительная послереволюционная культурная политика.

«Первый манифест футуризма» включал лишь один параграф, содержащий собственно разрушительный призыв: «Мы желаем разрушить музеи, библиотеки, академии, сокрушить морализм и всяческую оппортунистскую и утилитарную трусость». Однако уже во «втором манифесте» Маринетти возглавил футуристский поход «против вечного неприятеля, которого следовало бы изобрести, если б его не было» («Убьём лунный свет!»). В своих манифестах и декларациях футуристы гневно обрушивались на символы романтизма – Лунный свет и вечную женственность, на итальянский культ древности и старых мастеров, поддержанный «лимфатической идеологией плачевного Рёскина», на «великолепные раны прошлого» – Венецию, Флоренцию и Рим, на гегемонию профессоров и «эксплуатацию иностранцев», на массовый вкус, ненавистное австрийское владычество и успех немецкого гения в лице Вагнера, Ницше или неогегельянца Кроче. В духе авангардной риторики и военной фразеологии футуристы называли свои выступления «битвами» и представляли конфликт поколений как военную операцию: «Думали ли вы когда-нибудь о неисчислимой армии умерших гениев, отныне бесспорных, которая облекает со всех сторон и давит небольшой батальон гениев живущих» («Речь к жителям Триеста»).

Листовки с манифестом «Против пассеистской Венеции» – по свидетельству Маринетти, тиражом 800 ооо – подобно военной пропаганде были сброшены с башни Часов на площади Сан-Марко. Футуристские вечера 1910-igii годов, положившие начало искусству перформанса¹, превращались в «остервенелую борьбу»: «Выбор оружия не от нас зависит, и мы вынуждены пользоваться каменьями и тяжёлыми молотками, щётками и зонтиками, чтобы расталкивать и опрокидывать бесчисленную ораву наших врагов – пассеистов» («Первые битвы»). Выступление Джованни Панини в римском театре Костанци, опубликованное в журнале “Lacerba” в жанре стенограммы, дополнялось замечательными комментариями о поведении зала («шумные хрюканья», «ужасный ослиный рёв» и др.). В ряде случаев гастроли футуристов по итальянским городам сопровождались уличными потасовками с участием полиции, как в Парме в марте 1911 года: «Жестокая схватка. Трое наших ранены в лицо. Зато мы унесли двадцать пять дубинок, отнятых у неприятеля» («Первые битвы»). Боевая риторика итальянских футуристов, отвергших «увлекательные советы милого итальянского солнца», стала родовой чертой исторического авангарда и типичным образцом авангардного поведения².

Филиппо Томмазо Маринетти родился и вырос в Египте, сформировался как литератор в Париже, свободно говорил по-французски, вёл обширную международную корреспонденцию и до 1912 года пользовался услугами итальянского переводчика. Тем не менее в качестве лидера итальянского футуризма он выступал в амплуа горячего патриота Италии и даже завоевал репутацию крайнего националиста. Вопреки этой репутации, итальянский футуризм был первым модернистским течением, стремившимся обрести международный характер.

Первые шаги в этом направлении связаны с широким распространением его идей: многие футуристские манифесты выпускались листовками одновременно на нескольких языках – итальянском, французском, английском, немецком, испанском, публиковались в зарубежных изданиях. Наряду с активной пропагандой футуризма внутри Италии, Маринетти выступал с лекциями за её пределами, сопровождая свои заграничные турне специально по этому случаю написанными манифестами.

Адресованные зарубежной аудитории «Футуристская речь к англичанам» и «Футуристская прокламация к испанцам» перекликаются с текстами, обращёнными к венецианцам и к римлянам, и демонстрируют принципиально интернациональный характер учреждённого Маринетти движения – восхваляющего лучшие качества каждой нации, порицая национальные проявления пассеизма.

Маринетти горячо приветствовал присоединение к футуризму иностранных поэтов и художников – французов Г. Аполлинера и Э.-Ф. Мак Дельмарля, англичанина К.Р.В. Невинсона. Он писал: «В своей тотальной программе Футуризм – это атмосфера авангарда; это – лозунг всех новаторов и интеллектуальных вольных стрелков всего мира» («Открытое письмо футуристу Мак Дель-марлю»). Употребляя понятие авангарда как расширительного синонима футуризма, в совместном с Невинсоном манифесте он призывал «создать мощный авангард, единственно способный спасти английское искусство, которому сейчас угрожает традиционный консерватизм Академий и привычное равнодушие публики» («Живое английское искусство»).

Отправляясь в начале 1914 года в Россию, Маринетти мечтал о своеобразном «футуристском интернационале» – по замечанию В.П. Лапшина, он намеревался создать нечто вроде «единого европейского фронта», международное общество художников и литераторов, которое объединило бы футуристов по географической оси Париж – Флоренция – Милан – Москва³. Одним из зримых плодов этой деятельности стала Свободная международная футуристская выставка с участием русских, английских, бельгийских и американских художников, прошедшая весной 1914 года в Риме. После войны Маринетти стремился возродить «футуристский интернационал», организовав в Турине в 1919 году Международную футуристскую выставку и опубликовав в 1924 году текст «Мировой футуризм: манифест Парижу»⁴. И хотя, за исключением России, футуризму не удалось создать заметных центров или национальных школ вне Италии, целый ряд исследований последнего времени убедительно показывает, что он стал первым подлинно международным авангардом⁵.

В истории итальянского футуризма роль личности Маринетти была основополагающей и настолько существенной, что его личные заявления тут же приписывались течению в целом, а его деятельное участие сопровождало большинство инициатив под эгидой футуризма. Преданность однажды провозглашенному движению, талант вербовки новых последователей, верность принципам авангарда в консервативной атмосфере муссолиниевской культуры сделали его бессменным лидером футуризма, фигурой, казалось бы, неотъемлемой от своего детища.

Вместе с тем критика в его адрес в кругу флорентийских футуристов в начале 1915 года оформилась в обвинение в том, что Маринетти исказил суть движения. Джованни Панини, Альдо Палаццески и Арденго Соффичи в своём манифесте, опубликованном в журнале “Lacerba”, попытались «разделить» большое наследие футуризма, «избежав недоразумений и споров». Они провозгласили себя, а также художников Карло Карра и Джино Северини, музыканта Балиллу Прателлу, поэтов Коррадо Говони и Итало Таволато настоящими футуристами, а многих других представителей движения – маринеттистами. Обвиняя маринеттизм в невежестве, натурализме, шовинизме и дисциплине, они противопоставили ему футуристские добродетели суперкультуры, сущностного лиризма, патриотизма и страсть свободы. «Маринеттизм пользуется новой техникой, но не обладает обновлённой, очищенной чувствительностью. Слепо отвергая прошлое, он слепо стремится к будущему и потому не создаёт ни искусства, ни мысли, но только сублимированного отпрыска предшествующего искусства и мысли» («Футуризм и маринеттизм»). Впрочем, в итоге они сами отдалились от футуризма.

1. См.: Голдберг Р. Искусство перформанса: от футуризма до наших дней. М.: AdMarginem, 2013.

2. См.: Авангардное поведение: Сб. материалов ⁄ Под ред. М. Карасика. СПб.: Хармсиздат, 1998.

3. См.: Lapsin V.P. Marinetti е la Russia. Dalla storia delle relazioni letterarie e ar-tistiche negli anni dieci del XX secolo. Rovereto; Milano: MART; Skira, 2008. P. 92.

4. См.: Marinetti F.T. Le Futurisme mondial: Manifeste a Paris //Le Futurisme: Revue synthétique illustrée. Milano. N0. 9. 1924. 11 Janvier. P. 1–3; Noi: Rivista d’arte futurista. Roma. Serie 2. A.i. N0. 6–9. 1924. P. 1–2.

5. См. на эту тему: Futurismo & Futurismi [Futurism & Futurisms] / Ed. by P. Hulten. New York: Abbeville, 1986; Бобринская E. Футуризм вне Италии ⁄⁄ Бобринская Е. Футуризм. М.: Галарт, 2000. С. 103–112; International Yearbook of Futurism Studies / Ed. by G. Berghaus. Vol. 1–4. Berlin: De Gruyter, 2011–2014.

1. Первый манифест футуризма

Мы¹ бодрствовали всю ночь под лампами мечети, медные купола которой, такие же ажурные, как наша душа, имели, однако, электрические сердца. Прогуливая нашу прирождённую леность на пышных персидских коврах, мы рассуждали на крайних пределах логики и царапали на бумаге безумные письмена.

Необъятная гордость переполняла наши груди, так как мы чувствовали, что стоим совершенно одни, точно маяки или выдвинувшиеся вперёд часовые, лицом к лицу с армией враждебных звёзд, расположившихся лагерем на своих небесных бивуаках. Одни с механиками в адских топках огромных кораблей, одни с чёрными призраками, копошащимися в красном брюхе обезумевших локомотивов, одни с пьяницами, которые бьются крыльями о стены.

И вот мы внезапно развлечены гулом громадных двуярусных трамваев, которые проходят мимо, подскакивая испещрёнными огоньками, точно деревушки под праздник, которые разлившаяся По внезапно потрясает и срывает, увлекая их в каскадах и потоках наводнения в море.

Затем безмолвие стало ещё глубже. Пока мы прислушивались к ослабевающей мольбе старого канала и треску костей умирающих дворцов, обросших бородою зелени, под нашими окнами внезапно закраснелись жадные автомобили.

– Идём, друзья мои, – сказал я. – В путь! Наконец-то Мифология и мистический Идеал превзойдены. Мы будем присутствовать при рождении Центавра и скоро увидим полёт первых Ангелов! Надо потрясти врата жизни, чтоб испытать их петли и задвижки!.. Идём! Вот первое солнце, поднимающееся над землёю!.. Ничто не поравняется с великолепием его красной шпаги, впервые сверкающей в наших тысячелетних потёмках.

Мы приближаемся к трём фыркающим машинам, чтобы поласкать их грудь. Я растянулся на своей, как труп в гробу, но внезапно отпрянул от маховика – ножа гильотины – грозившего моему желудку.

Великая метла безумия оторвала нас от самих себя и погнала по крытым и глубоким, как русла пересохших потоков, улицам. Там и сям жалкие лампы в окнах учили нас презирать наши математические глаза.

– Чутьё, – крикнул я, – хищным зверям достаточно чутья!

И мы гнали, как юные львы, смерть в чёрной шкуре, испещрённой бледными крестами, которая бежала перед нами по широкому, сизому, осязаемому и живому небу.

А между тем у нас не было идеальной возлюбленной, поднимающейся до небес, ни жестокой царицы, которой мы могли бы предложить трупы, скрученные в византийские кольца!.. Никакого повода к смерти, кроме желания отделаться, наконец, от груза нашего мужества!

Мы подвигались вперёд, давя на пороге домов сторожевых собак, которые расплющивались вокруг наших раскалённых шин как воротничок под утюгом.

Ласковая смерть опережала меня при каждом повороте, нежно предлагая мне лапу, и поочерёдно ложилась на землю, с скрипучим звуком челюстей бросая на меня бархатные взгляды из глубины луж.

– Выйдем из мудрости как из отвратительного рудника, и войдём, как плоды, приправленные гордостью, в огромную и кривую пасть ветра!.. Отдадим себя на съедение неизвестному, не вследствие отчаяния, но просто для того, чтобы обогатить неисследимые резервуары нелепости!

Сказав эти слова, я круто повернулся, с азартом шалого пуделя, кусающего свой собственный хвост, и вот внезапно двое циклистов² выбранили меня, покачиваясь передо мною как два убедительных и тем не менее противоречивых рассуждения. Их глупое волнение захватывало мою территорию… Какая скука! Тьфу!.. Я не стал долго разговаривать, и от отвращения – трах! – шлёпнулся вниз головою в яму…

О, материнская яма, наполовину наполненная грязной водой! Фабричная яма! Я смаковал твою крепительную грязь, которая напоминает мне святые чёрные сосцы моей суданской кормилицы³!

Когда я выпрямил своё тело, грязную и дурнопахучую швабру, раскалённое железо радости восхитительно пронизало мне сердце.

Толпа рыболовов-удильщиков и подагрических натуралистов волновалась от ужаса по поводу этого чуда. Эти терпеливые и кропотливые души высоко поднимали громадные железные сети, стараясь выловить мой автомобиль, напоминавший огромную, увязшую в грязи акулу. Он медленно вынырнул, оставляя в грязи, точно чешую, свою тяжёлую оправу здравого смысла и набивку комфорта.

Её считали мёртвой, мою добрую акулу, но я воскресил её одним ласковым прикосновением к её всемогущей спине, и вот она ожила и поплыла полным ходом на своих плавниках.

Тогда, в масках из славной фабричной грязи, полной шлака, бесполезного пота и божественной сажи, держа на перевязках наши раздавленные руки, среди жалоб мудрых удильщиков и огорчённых натуралистов, мы продиктовали нашу первую волю всем живым людям земли:

Манифест футуризма

1. Мы желаем воспеть любовь к опасности, привычку энергии и безрассудства.

2. Основными элементами нашей поэзии будут: смелость, дерзость и бунт.

З Тогда как до сих пор литература возвеличивала задумчивую неподвижность, экстаз и сон, мы желаем прославить агрессивное движение, лихорадочную бессонницу, гимнастический шаг, опасный прыжок, пощёчину и затрещину.

4. Мы объявляем, что великолепие мира обогатилось новой красотой: красотой скорости. Беговой автомобиль с его кузовом, украшенным большими трубами, напоминающими змей с взрывчатым дыханием… ревущий автомобиль, который точно мчится против картечи, – прекраснее, чем Победа Самофракии*.

5. Мы желаем воспеть человека, держащего маховое колесо, идеальный стержень которого проходит сквозь землю, пущенную по своей орбите.

6. Нужно, чтобы поэт тратил себя с жаром, блеском и расточительностью, чтобы увеличить восторженное рвение первичных элементов.

у. Красота только в борьбе. Нет шедевра, который не был бы агрессивным. Поэзия должна быть бурным натиском на неведомые силы, чтобы заставить их склониться перед человеком.

8. Мы на крайнем пределе веков!.. К чему оглядываться назад, раз нам нужно высадить таинственные двери невозможного? Время и Пространство умерли вчера. Мы живём уже в абсолютном, так как мы уже создали вечную вездесущую скорость.

9. Мы желаем прославить войну – единственную гигиену мира – милитаризм, патриотизм, разрушительный жест анархистов, прекрасные идеи, которые убивают, и презрение к женщине.

10. Мы желаем разрушить музеи, библиотеки, сокрушить морализм и всяческую оппортунистскую и утилитарную трусость.

11. Мы будем воспевать огромные толпы, взволнованные трудом, удовольствием или восстанием; многоцветные и многоголосые бури революций в современных столицах; ночную вибрацию арсеналов и верфей под их бурными электрическими лунами; жадные вокзалы, пожирающие дымящихся змей; фабрики, подвешенные к облакам шнурками своих дымов; мосты с прыжками гимнастов, переброшенные через дьявольские ножи озарённых солнцем рек; предприимчивые пакетботы, обыскивающие горизонт; широкогрудые локомотивы, фыркающие от нетерпения на рельсах подобно громадным стальным коням, взнузданным длинными трубами; скользящий полёт аэропланов, винты которых шелестят точно знамя, и аплодисменты восторженной толпы.

Мы выпустили в Италии этот манифест ниспровергающего и зажигательного насилия, посредством которого основываем ныне футуризм, так как желаем освободить Италию от гангрены профессоров, археологов, чичероне и антиквариев.

Италия слишком долго была главным рынком старьёвщиков. Мы желаем избавить её от бесчисленных музеев, покрывающих её бесчисленными кладбищами.

Музеи, кладбища!.. Поистине они тождественны в своём зловещем соприкосновении тел, которые не знают друг друга. Публичные дортуары, где укладываются на вечный сон бок о бок с ненавистными или незнакомыми существами. Взаимная свирепость живописцев и скульпторов, убивающих друг друга линиями и красками в одном и том же музее.

Пусть навещают их однажды в год, как навещают своих покойников… это мы можем допустить!.. Пусть даже кладут однажды в год цветы к ногам Джоконды, мы и на это согласны!.. Но мы не согласны, чтобы ежедневно таскали по музеям наши скорби, наше хрупкое мужество и наше беспокойство!.. Неужели вам хочется отравляться? Неужели вам хочется гнить?

Что, собственно, можно найти в старой картине, кроме тяжких потуг художника, силящегося разбить препятствия, непреоборимые для его желания всецело выразить свою мечту?

Восхищаться старой картиной значит вливать нашу чувствительность в погребальную урну, вместо того чтобы метать её вперёд бурными струями творчества и действия. Стало быть, вы хотите угасить ваши лучшие силы в бесполезном восхищении прошлым, – восхищении, после которого вы неизбежно чувствуете себя истощёнными, умалёнными и растоптанными.

Поистине, ежедневное посещение музеев, библиотек и академий (этих кладбищ потерянных усилий, этих голгоф распятых мечтаний, этих реестров разбитых порывов!..) есть то же для художников, что продолжительная опека родителей для интеллигентных молодых людей, опьянённых своим талантом и своей честолюбивой волей.

Для умирающих, инвалидов и пленников – куда ни шло. Раз будущее для них закрыто, восхитительное прошлое, быть может, бальзам на их рану… Но нам его не нужно, нам – молодым, сильным и живым футуристам\

Придите же, славные [поджигатели]⁵ с обугленными пальцами!.. Вот они!.. Вот они!.. Поджигайте же полки библиотек! Отводите каналы, чтоб затопить погреба музеев!.. О! пусть плывут по воле ветра славные паруса! Вам заступы и молотки! Подрывайте фундаменты почтенных городов!

Самым старшим из нас не более тридцати лет⁶; следовательно, мы располагаем по крайней мере десятью годами для исполнения нашей задачи. Когда нам исполнится сорок лет, пусть те, кто моложе и бодрее нас, побросают нас в корзину как ненужные рукописи!.. Они явятся против нас издалека, отовсюду, прыгая на лёгком кадансе своих первых стихотворений, хватая воздух своими искривлёнными пальцами и вдыхая у дверей академии прекрасный запах наших разлагающихся умов, уже обещанных катакомбам библиотек.

Но мы не попадём туда. Они найдут нас в зимнюю ночь, в чистом поле, под кровлей угрюмого ангара, по которой барабанит монотонный дождь, на корточках перед нашими трепещущими аэропланами, греющих руки над жалким огоньком наших книг, ныне весело пылающих в искрящемся потоке своих образов.

Они станут бушевать вокруг нас, задыхаясь от тоски и досады, и, раздражённые нашим гордым неутомимым мужеством, бросятся убивать нас с тем большей ненавистью, что сердце их будет упоено любовью и восхищением к нам. И вот сильная и святая Несправедливость лучезарно заблестит в их глазах. Ибо искусство может быть только насилием, жестокостью и несправедливостью.

Самым старшим из нас тридцать лет, а между тем мы уже растратили сокровища, – сокровища силы, любви, мужества и упорной воли, наскоро, в лихорадке, без счёта, изо всех сил, не переводя духа.

Взгляните на нас! Мы не запыхались… Наше сердце ничуть не устало! Потому что оно питалось огнём, ненавистью и скоростью!.. Вы удивляетесь? Это потому, что вы даже не помните, чтобы когда-нибудь жили! Стоя на вершине мира, мы ещё раз бросаем вызов звёздам!

Ваши возражения? Довольно! Довольно! Я их знаю! Это решено! Мы прекрасно знаем, что утверждает наш милый и лживый интеллект. Мы, говорит он, только итог и продолжение наших предков. Быть может! Пусть себе!.. Что за важность?.. Но мы не желаем слушать! Остерегайтесь повторять эти гнусные слова! Лучше поднимите голову!

Стоя на вершине мира, мы ещё раз бросаем вызов звёздам.

Ф.Т. Маринетти

<20 февраля 1909>

2. Убьём лунный свет!

1.

– Эй, великие поэты-поджигатели, мои братья футуристы!.. Эй! Паоло Буцци, Палаццески, Каваккиоли, Говони, Альтомаре, Фольгоре, Боччони, Карра, Руссоло, Балла, Северини, Прателла, Д’Альба, Мацца, Фронтини¹! Выйдем из Паралича, опустошим Подагру и проложим великий военный рельсовый путь по склонам Гауризанкара², вершины мира!

Мы выходили из города шибкой и верной походкой, которая желала танцевать и искала препятствий. Вокруг нас и в наших сердцах безмерное опьянение старого европейского Солнца, шатавшегося между хмельными облаками. Оно даже ударило нам в лицо своим ослепительно пурпурным факелом, а затем лопнуло и изверглось целиком в бесконечность.

Вихри агрессивной пыли; ослепительный сплав серы, поташа и силикатов для окон Идеала!.. Отливка нового солнечного шара!.. Мы вскоре увидим его!

– Трусы! Трусы!.. – крикнул я, повернувшись к обитателям Паралича, громоздившегося внизу, груде раздраженных ядер для наших будущих пушек…

– Трусы! Трусы!.. Ну, что вы визжите, словно хорьки, с которых заживо дерут шкуру?.. Боитесь, что мы подожжём ваши лачуги?.. Рано ещё! Нам нужно согреть будущую зиму! А пока мы взрываем традиции, как источенные червями мосты!.. Война? О, да… Наша единственная надежда, смысл нашей жизни и наша единственная воля… Да… война! С вами, умирающими чересчур медленно, и со всеми мертвецами, загромождающими наши пути!..

Ну да, наши нервы требуют войны и презирают женщин! Разумеется, так как мы боимся их цветущих рук, оплетающих наши колени в утро разлуки! Чего хотят от нас женщины, сидни, инвалиды, больные и все благоразумные советники?.. Их шаткой жизни, прерываемой мрачными агониями, трепещущими снами и тяжёлыми кошмарами, мы предпочитаем насильственную смерть, и прославляем её как единственную достойную человека: хищного животного. Мы желаем, чтобы наши дети весело следовали своему капризу, грубо противоречили старикам и осмеивали всё, что освящено временем! Это возмущает вас?.. Вы мне свищете?.. Кричите громче!.. Я не расслышал ругательства!.. Громче!.. Что? Честолюбец?.. Нуда!.. Мы честолюбцы, потому что не хотим тереться о ваше вонючее руно, зловонное стадо цвета грязи, канализированное древними путями земли!.. Но «честолюбец» неточный термин… Мы, скорее, юные артиллеристы в весёлом настроении духа!.. И вы должны волей-неволей приучить ваши барабанные перепонки к грохоту наших пушек!..

Но всё это ещё не то! Ищите сами! Что вы говорите? Безумцы?.. Ура! в добрый час! Вот настоящее слово… слово, которого я ждал! А! А! Находка из находок! Возьмите заботливо это слово массивного золота и живо возвращайтесь процессией, чтобы запереть его в самом завистливом из ваших погребов! Вы можете прожить с этим словом между вашими пальцами и на ваших губах ещё двадцать веков! Что до меня, то я объявляю вам, что мир прогнил от мудрости!..

Вот почему мы проповедуем ныне методический и повседневный героизм; вкус к отчаянию, побуждающему сердце отдавать все свои плоды, привычку к энтузиазму; упоение безумием…

Мы проповедуем прыжок в сумрачную смерть под пристальными и ясными взорами Идеала! И проповедуем примером, отдаваясь яростной Портнихе битв, которая, выкроив нам по мерке багряный мундир, новенький, с иголочки, на солнце, напомадит огнями наши волосы, причёсанные бомбами. Так теплота летнего вечера намасливает поля скользящим мерцанием светляков.

Надо, чтобы люди ежедневно электризовали себе нервы безумной гордыней!.. Надо, чтобы люди разом ставили на ставку свою жизнь, не следя за плутоватыми крупье и не контролируя равновесия рулеток, раскинувшихся на огромных зелёных коврах войны и лелеемых сомнительной лампой солнца… Надо – поймите – чтобы душа метала тело в огонь, как брандер³ против неприятеля… вечного неприятеля, которого следовало бы изобрести, если б его не было!..

Видите ли вдали эти пшеничные колосья, выстроившиеся миллионами в битву! Эти колосья, гибкие солдаты с тонкими штыками, прославляют силу хлеба, который превращается в кровь, чтобы брызгать и взлетать прямо к зениту. Кровь – знайте это – ценна и пышна только освобождённая из темницы артерий железом или огнём!.. Мы научим всех вооружённых солдат земли, как надо проливать свою кровь. Но предварительно нужно очистить великую Казарму, где копошитесь вы, насекомые… Это скоро будет сделано!.. В ожидании, клопы, вы ещё можете сегодня же вечером вернуться на нечистые нары, где мы не желаем больше спать.

Повернувшись к ним спиной, я почувствовал, по боли в моих плечах, что слишком долго тащил в огромной и чёрной сети моего слова этот пленный и умирающий Народ с его смешным трепыханием рыб в последней волне света, которую вечер бросал до утёсов моего лба.

2.

Город Паралича, с гоготаньем птичника, с бессильной гордостью разбитых колонн, с брюхатыми куполами, рожающими жалкую статую, с капризом папиросных дымов на ребяческих стенах, открытых щелчкам, Город исчез, танцуя за нами по прихоти нашего быстрого бега…

Передо мною в нескольких километрах появился внезапно Дворец божественных сумасшедших на крупе изящного холма, бежавшего рысью, как молодой жеребёнок.

– Братья, – сказал я, – отдохнём в последний раз, прежде чем отправимся на закладку великого Футуристского Рельса!

Мы все улеглись в неизмеримом безумии Млечного Пути, в тени Дворца живых. Тотчас прекратился грохот двух квадратных молотов Пространства и Времени. Но Паоло Буцци не мог спать, так как его разбитое усталостью тело то и дело подёргивалось от укусов ядовитых звёзд, осаждавших нас со всех сторон.

– Брат, – пробормотал он, – прогони подальше от меня этих пчёл, жужжащих над пурпурной розой моей воли.

Потом он заснул в призрачной тени Дворца, переполненного фантазией, откуда разливались баюкающая и широкая мелодия вечной радости.

Энрико Каваккиоли дремал и бредил вслух:

– Я чувствую, что моё двадцатилетнее тело молодеет! Я возвращаюсь всё более неверной походкой в мою колыбель… Я скоро вернусь в утробу матери!.. Значит, мне всё позволено!.. Я хочу ломать роскошные безделушки!.. Давить города, разбрасывать человеческие муравейники!.. Я хочу приручить ветры и держать их на своре… Я хочу стаю Ветров с гибкими спинами огромных воздушных борзых, чтобы охотиться за дряблыми и бородатыми облаками!

Дыхание моих братьев, спавших вокруг меня, напоминало сон могучего моря на пляже. Но неистощимый и брызжущий энтузиазм зари не удерживался более в горах, так как ночь всюду переполнила меру героических ароматов и соков. Паоло Буцци, внезапно разбуженный этим приливом бреда, скорчился.

– Слышите ли вы рыдания земли? Она агонизирует в ужасе света!.. Слишком много солнц наклонились над её синим изголовьем! Предоставьте ей спать, ещё, всегда!.. Дайте мне облаков, чтобы спрятать её глаза и плачущий рот!..

При этих словах солнце протянуло нам с края горизонта свой огненный маховик, красный и дрожащий.

– Вставай, Паоло! – воскликнул я. – Хватай это колесо!.. Я посвящаю тебя в шофёры мира! Но, увы! Нам не справиться с великой работой будущего Рельса!.. Наше сердце ещё полно нечистым хламом: павлиньими хвостами, яркими флюгерными петухами и красивыми надушенными платками!.. И мы ещё не выгнали из нашего мозга унылых муравьёв мудрости… Нам нужно сумасшедших!.. Пойдём, освободим их!..

Мы приближались к стенам, пронизанным солнечной радостью по зловещей долине, где тридцать металлических журавлей поднимали, скрежеща, вагонетки, наполненные дымящимся бельём, нелепую стирку этих Чистых, очистившихся от всякой логики.

Двое психиатров появились на пороге с категорическим видом; но так как у меня не было в руках ничего, кроме ослепительного фонаря автомобиля, то я уложил их замертво его медной ручкой.

Огромные двери распахнулись, сумасшедшие, растрёпанные и полунагие, хлынули тысячами, потоком… достаточно, чтобы обновить и нарумянить сморщенный лик земли.

Одни желали немедленно помахивать сверкающими колокольнями вместо тросточек слоновой кости, другие играли в серсо куполами! Женщины расчёсывали свои далёкие облачные шевелюры отточенными зубцами созвездия.

– О, сумасшедшие, о, мои возлюбленные братья, следуйте за мною! Мы идём заложить Рельс на вершинах всех гор, до самого моря!.. Сколько вас?.. Три тысячи!.. Недостаточно!.. Впрочем, скука и однообразие скоро истощат ваш прекрасный порыв!.. Идём посоветоваться с хищными животными зверинцев, расположившихся у ворот Столицы!.. Только они живые, только они вырванные с корнем и наименее растительные!.. Вперёд!.. В Подагру!.. В Подагру!..

И мы – грозный прорыв шлюза – тронулись в путь…

Армия безумия металась с равнины на равнину, разливаясь по ущельям, взбираясь на вершины, с фатальным, лёгким порывом жидкости в огромных сообщающихся сосудах и, наконец, принялась бомбардировать криками, лбами и кулаками стены Подагры, звеневшей, как колокол.

Сторожа были опьянены, убиты или истоптаны, и жестикулирующий прилив наводнил огромный грязный коридор зверинца, клетки которого с их решётками, наполненные танцующими гривами, мелькали в парах дикой мощи, и раскачивались легче, чем клетки чижиков, на руках сумасшедших.

Царство львов тотчас возродило столицу. Восстание грив и огромное усилие крупов, действовавших как рычаги, взяли формы фасадов!.. Их сила, сила потока, разрывавшая мостовую, превратила улицы в тоннели с разбитыми сводами… Вся хилая растительность обитателей Подагры была втоптана в печь. Дома, переполненные этими воющими сучьями, дрожали под ливнем ужаса, решетившего крыши.

С неожиданными порывами и шутками клоунов сумасшедшие вскакивали на прекрасные равнодушные крупы львов, которые не чувствовали их… И странные всадники радовались мирным ударам хвоста, то и дело сбивавшим их… Вдруг львы остановились, сумасшедшие умолкали перед стенами, которые не шевелились более…

– Старики умерли! Молодые бежали!.. Тем лучше!.. Живо!.. Вырывайте статуи и громоотводы!.. Опорожним сундуки с золотом!.. Слитки и монета!.. Пусть перельют все драгоценные металлы для закладки великого военного Рельса!..

Отправились жестикулирующие сумасшедшие, львы, тигры и пантеры, то и дело сбрасывающие своих всадников, которые обнажаются, коченеют, развинчиваются в растрёпанности опьянения… Подагра превратилась в огромный погреб, полный крепкого вина, которое клубилось шаровидными струями, устремляясь к воротам со звонкими подъёмными мостами, дрожащим воронкам.

Мы миновали развалины Европы и вступили в Азию, разбрасывая на далёкое расстояние терроризированные орды Подагры и Паралича, как торопящиеся севцы разбрасывают круговым жестом свои зёрна.

3

Это было в высокую ночь, почти в небе, на персидском плоскогорье, величественном алтаре мира, неизмеримые ступени которого несут многолюдные города. Выстроившись без конца вдоль Рельсового пути, мы задыхались над тиглями с алюминием, баритом и марганцем, которые то и дело пугали облака своим ослепительным взрывом. Все под охраной величественного круга львов с неподвижными хвостами, падающими до земли гривами, дырявивших глубокое и чёрное небо круглым и ясным рыканием.

Но блестящая и тёплая улыбка луны медленно выползла из-за растрескавшихся облаков… И когда она появилась, наконец, вся сочащаяся опьяняющим молоком акаций, сумасшедшие почувствовали, что их сердца вырываются из груди и поднимаются на поверхность жидкой ночи…

Вдруг громкий крик разодрал воздух; распространился слух; сбежались… Молоденький сумасшедший с глазами девственницы только что упал, поражённый молнией, на Рельсы.

Его труп быстро подняли. Он держал в руках белый и желающий цветок, пестик которого двигался как язык женщины. Некоторые желали дотронуться до него, и это было плохо, так как немедленно, с лёгкостью зари, распространяющейся на море, рыдающая зелень чудесно выделилась из земли, подёрнувшейся неожиданными волнами.

Из голубоватой зыби лугов туманно выступали шевелюры бесчисленных плавательниц, которые, вздыхая, раскрывали лепестки своего рта и своих влажных глаз. Тогда, в наводнении благоуханий, мы увидели, что вокруг нас мало-помалу вырастает сказочный лес, сводистая листва которого казалась истощённой ласками чересчур медленного ветерка. Тут носилась горькая нежность… Соловьи впивали душистую тень с долгим бульканьем удовольствия, и то и дело заливались смехом в уголках, играя в прятки, как лукавые и шаловливые дети… Сладкий сон овладевал армией сумасшедших, которые принялись кричать от ужаса.

Хищные звери тотчас бросились к ним на помощь. Трижды сплотившись в прыгающие клубки, изгибаясь в приступах взрывающего бешенства, тигры бросались на невидимых призраков, которыми кишела чаща этого леса наслаждений… Наконец, брешь была сделана, громадная судорога омертвевших листьев, при протяжных стонах, будивших отдалённые, болтливые эхо, гнездившиеся в горе. Но пока мы все, бок о бок, с остервенением старались освободить наши руки и ноги от последних ласковых лиан, мы внезапно почувствовали телесную луну, луну с прекрасными тёплыми бёдрами, томно покоившуюся на наших хребтах, разбитых усталостью. Кто-то крикнул в воздушной пустыне высоких плоскогорий:

– Убьём лунный свет!

Одни побежали к соседним водопадам; были поставлены гигантские колёса, и турбины преобразовали скорость воды в магнитные спазмы, которые при помощи нитей вскарабкались на столбы до светлых и шумящих шаров.

Так триста электрических лун уничтожили своими лучами ослепительный мел древней царицы любви.

И военный Рельсовый путь был проложен, необыкновенный путь, который следовал по хребту высочайших гор, и по которому тотчас помчались наши мощные локомотивы, под плюмажами пронзительных криков, с вершины на вершину, бросаясь во все стороны, и снова взбираясь наверх, повсюду, в поисках жадных бездн, нелепых поворотов и невозможных зигзагов… Далеко кругом безграничная ненависть отмечала наш горизонт, унизанный беглецами… Это были орды Подагры и Паралича, которые мы отбросили в Индостан.

4

О, бешеная погоня!.. Мы перешагнули Ганг!.. Наконец-то, наконец-то бурное дыхание наших грудей погнало перед нами карабкающиеся облака с враждебными контурами, и мы заметили вдали зеленоватые прыжки океана в наморднике из золотых лучей. Валяясь в Оманском и Бенгальском заливах, он подготовлял тайком нашествие на материки.

И вот в конце мыса Корморин, окаймлённого кашей из беловатых костей, – гигантский и тощий Осёл, сыроватый пергаментный круп которого был изрыт восхитительным грузом луны… Вот учёный Осёл с растянутым членом, покрытым рябинами письмён, спокон века выкрикивающий свою астматическую злобу против туманов горизонта, откуда приближаются три больших корабля, неподвижные, с их высокими парусами, похожими на радиографированные позвоночные столбы.

Тотчас громадная стая хищных зверей с сумасшедшими на спинах ринулась на волны бесчисленных буйволов, в вихре грив, призывавших океан на выручку. И океан ответил на призыв, выгибая громадную спину и потрясая мысами, прежде чем разбежаться. Долго он пробовал свою силу, колыхая бёдра и изгибая живот при звучном шлёпанье своих обширных упругих недр…

Наконец, мощным порывом океан поднял свою массу и встал над извилистой линией берегов… Тогда началось грозное вторжение.

Мы шли в оболочке ретивых волн, огромных катящихся шаров белой пены, обдававших крупы львов… Эти последние, выстроившись вокруг нас полукругом, продолжали со всех сторон клыки, свистящую слюну и рычанье вод… Иногда с вершины холмов мы смотрели, как океан прогрессивно вздувал свой чудовищный профиль, точно неизмеримый кит, стремящийся вперёд на миллионе плавников. Мы вели его таким образом до Гималайского хребта, гоня перед собою веером кишащие орды Подагры и Паралича, которые мы желали прижать к склонам Гауризанкара.

– Поспешим, братья… Или вы хотите, чтобы звери опередили нас?.. Мы должны идти в первом ряду, несмотря на наши шаги, которые выкачивают соки земли!.. Прочь наши клейкие руки и наши ноги, волочащие корни!.. О, мы, бедные блуждающие деревья!.. Нам нужны крылья! Построим же аэропланы!

– Они будут голубые! – крикнули сумасшедшие, – чтобы лучше скрывать нас от глаз неприятеля и смешивать нас с хлопающей лазурью неба на вершинах, когда дует ветер!

Сумасшедшие тотчас похитили бирюзовые плащи Будд из старинных пагод, чтобы построить свои летательные аппараты.

Мы выкроили наши футуристские аэропланы из бурого полотна парусов. Некоторые обладают уравновешивающими крыльями и поднимаются, унося свой мотор, как окровавленные кондоры уносят судорожно бьющихся телят. У меня многоячейковый биплан с направляющим хвостом, 100 HP, 8 цилиндров, 80 килограммов… Между моими ногами крошечная митральеза, которую я могу разряжать, нажимая стальную кнопку.

Мы отправляемся в опьянении ловкого пилотажа, быстрым, порхающим и лёгким полётом, скандированным, как застольная и плясовая песня.

– Ура! мы, наконец, достойны командовать великой армией сумасшедших и спущенных с цепи зверей! Ура! мы господствуем над нашим арьергардом: океаном и его оболочкой пенящейся кавалерии!.. Вперёд, сумасшедшие, сумасшедшие, львы, тигры и пантеры!.. Наши аэропланы будут вашими военными знамёнами!.. Наши аэропланы будут вашими страстными любовницами!.. Они плывут, раскрывая объятия над зыбью листвы. Они беспечно ленятся на качелях ветра!.. Взгляните в высоте направо на эти голубые челноки… Это сумасшедшие раскачивают свои монопланы на гамаке южного ветра!.. Что до меня, то я сижу, как ткач перед станком, и тку шелковистую лазурь неба!.. Не манят ли вас эти свежие долины и угрюмые горы, вершины которых мы задеваем?.. Не манят ли вас стада розовых овец, лепящиеся по склонам холмов, отдающихся закату?.. Ты любила их, моя душа!.. Нет! нет! Довольно! Никогда более ты не поддашься подобным пошлостям! Тростники, из которых мы делали когда-то свирели, образуют арматуру моего аэроплана!.. Тоска! Торжествующее опьянение!..

Мы скоро настигнем обитателей Подагры и Паралича, так как мчимся вперёд, несмотря на враждебные шквалы… Что говорит анемометр? Этот ветер дует со скоростью 100 километров в час! Тем лучше!.. Я поднимаюсь на высоту 2000 метров, чтобы перелететь плоскогорье… Вот, вот орды… там, там, перед нами и уже под нашими ногами!.. Взгляните же, как раз под нами, между массами зелени, на толчею этого человеческого потока, который упорно старается бежать!.. Этот грохот? Треск деревьев! А! А!.. Они все припёрты к высокой стене Гауризанкара!.. И мы даём им сражение!.. Слышите ли вы, как радостно аплодируют наши моторы?.. Эй! великий Индийский Океан! На помощь!

Он торжественно следовал за нами, опрокидывая укрепления почитаемых городов и сшибая знаменитые башни, стариков в латах, которые звенят, обрушиваясь с мраморной холки храмов.

– Наконец-то, наконец-то ты перед нами, великий кишащий народ Подагриков и Паралитиков, ненавистная проказа, разъедающая прекрасные склоны Горы! Мы летим во весь дух на вас, а справа и слева мчатся наши братья львы, позади же угрожающая дружба океана, который следует за нами по пятам, чтобы помешать всякому отступлению!.. Это простая предосторожность, так как мы не боимся вас!.. Но вам несть числа!.. И мы могли бы истощить наши припасы, состарившись в течение бойни!.. Я буду регулировать прицел!.. Поднять на восемьсот метров!.. Внимание!.. Пли!.. О! упоение игры, точно в школе!.. О! упоение игры в бильярд Смерти!.. И вы уже не можете подтибрить у нас шары!.. Вы всё ещё отступаете?.. Это плоскогорье скоро останется позади!.. Мой аэроплан катится на своих колёсах, скользит на салазках и снова улетает!.. Я выпрямляюсь навстречу ветру… Браво, сумасшедшие! Вперёд, резня! Стой!.. Останавливаю мотор и спускаюсь, чтобы медленно пристать к земле – планирующей полёт, великолепная устойчивость – в самой гуще боя!

[Вот разъярённое совокупление битвы, гигантская вульва, возбуждаемая страстью храбрости, бесформенная вульва, которая разрывается, предлагая себя устрашающему спазму неминуемой победы! Победа за нами…]. Она за нами, я уверен в этом, потому что наши сумасшедшие уже мечут свои сердца в небо, точно бомбы!.. Повышение на сто метров!.. Внимание!.. Пли!.. Нашу кровь!.. Да, всю нашу кровь, потоками, чтобы вернуть румянец больным зорям земли!.. Мы сумеем нагреть тебя в наших дымящихся руках, жалкое Солнце, дряхлое и зябкое, трясущееся от холода на вершине Гауризанкара!

Ф.Т. Маринетти

11 апреля 1909

3. Предисловие к <роману> «Футурист Мафарка»

Великие поджигатели, о, мои братья футуристы!

Вот великий роман брандер, который я вам обещал.

Он полифоничен, как наши души. Это одновременно лирическая песнь, эпопея, роман с приключениями и драма.

Я один осмелился написать этот шедевр, и из моих рук он примет смерть, когда растущее великолепие мира поравняется с его великолепием и сделает его излишним.

Что бы ни говорили обитатели Подагры и Паралича, он шумит, развеваемый ветром славы, как знамя бессмертия на высочайшей вершине человеческой мысли. И моя гордость творца удовлетворена.

Не защищайте его: смотрите лучше, как он прыгает, разрываясь точно хорошо заряженная граната, над треснувшими головами наших современников, а затем пляшите, пляшите военный хоровод, шлёпая в лужах их глупости и не слушая их монотонного бурленья!

Когда я сказал им: «Презирайте женщину!», все они забросали меня грязной руганью, как содержатели публичных домов после полицейской облавы! А между тем я оспариваю не животную ценность женщины, но её сентиментальное значение.

Я хочу бороться с жадностью сердца, с беспомощностью полуоткрытых губ, впивающих тоску сумерек, с лихорадкой шевелюр, которые давят и превышают чересчур высокие звёзды цвета кораблекрушения… Я хочу одолеть тиранию любви, наваждение единственной женщины, великий лунный свет романтики, омывающий Италию.

Я крикнул им: «Прославим войну!», и с тех пор ужас, безумная ледяная рука, угнетает им селезёнку, забираясь в самое нутро, между их тесным желудком и фальшивыми хрупкими рёбрами.

Какой живописец сумеет воспроизвести на полотне яркую жёлтую зелень, окрашивающую их щёки, когда они распускают слюни, бормоча канитель о мудрости наций и всемирном разоружении?

Время от времени они бросаются на шею друг другу, чтобы перевести дух перед общим натиском на нас врага, которого нужно раздавить во что бы то ни стало!..

Забавная и низко-нелогичная порода эти обитатели мира!.. Они никогда не поймут, что война есть единственная гигиена мира. Ведь я по меньшей мере варвар в глазах этих фальшивых ханжей прогресса, которые, чтобы не походить на древних римлян, удовольствовались отменой их ежедневной ванны!

Впрочем, не будем останавливаться и смотреть, как фатально заносятся песком их мозги, которые покидает море. Позабавимся лучше зрелищем неожиданных порывов бешенства, на которые ещё оказывается способной их трусливая инерция, чтобы напугать нас. Одни бросаются нам поперёк дороги, и их накрахмаленная чопорность развязывается, чтобы показаться свирепой. Другие украшают свой провинциальный стиль, чтобы торжественно выразить нам своё неодобрение. Но их помпезная благоглупость не уменьшает всеобщей зевоты. Надо сказать, что наименее глупые остаются пришибленными и молчаливыми, уткнувшись носом в жбан своего невежества.

О, мои друзья футуристы! смотрите друг другу в лицо!.. Вы ведь вовсе не похожи на них, насколько мне известно!.. Неужели вы соглашаетесь, подобно им, оставаться презренными сынами матки? Неужели вы хотите заглушить ревущее будущее и невычислимое Становление человека.

Во имя человеческой Гордости, которую мы обожаем, я объявляю вам, что близок час, когда мужчины с широкими висками и стальным подбородком будут чудесно порождаться единственно усилием своей чудодейственной воли гигантов с непогрешимыми жестами… Я объявляю вам, что дух человеческий есть непривыкший к работе яичник… Мы впервые оплодотворим его!

Ф.Т. Маринетти

<1910>

4. Речь Футуриста Мафарки (извлечение из романа «Футурист Мафарка»)

– Мафарка! Мафарка!

Мафарка внезапно проснулся под струящейся лавой африканского заката. Он долго спал в рытвине неприступных утёсов, в глубине бухты, сообщавшейся с морем узким каналом. Пурпурное кипение волн, пылающих безумием и бешенством под глыбами оцепенения, которые давят их. Буря, галопирующая в открытом море.

– Мафарка!.. Мафарка!.. Господин!.. Господин!..

Он вскочил одним прыжком.

– Кто зовёт меня, там, за мысом?.. Кто зовёт меня среди хриплых завываний валов?

Парусное судно из пурпура и чёрного дерева появилось в проходе. За ним следовали, раскачиваясь, три других, переполненных чёрными моряками, точно бочки, набитые виноградом. Человеческие гроздья с тысячами жестикулирующих рук. Столкновение голосов и хлопанье волн в красной и дымящейся лохани залива. Моряки кричали все разом, точно бесноватые, в борьбе с голосами моря.

– Господин! Мы твои братья, твои сыны, твои боевые товарищи, явились предложить тебе… О! нет!., умолять тебя принять высшее начальство!..

Мафарка, стоя неподвижно, ответил, плюнув в море:

– Тьфу! Тьфу!.. Бегите, племя побитых собак и рабов! Мне некогда спорить со скотами и трусами!.. Стало быть, у вас нет своей идеи, воли… у вас, которые всегда суетились вокруг меня с деловитой и торжественной торопливостью индюков!.. Убирайтесь!.. Будет с меня вашей презренной жизни, люди, полные слабостей, пороков и медленной проказы, люди, предназначенные одряхлению и смерти! Я хочу превзойти самого себя, создав, единственно усилием моего сердца, юность более лучезарную, чем моя, бессмертную юность… Но зачем я говорю вам об этом?.. Поистине, вы неправы, и я сердит на вас за то, что вы явились беспокоить меня здесь, в моём уединении!.. Вот, я вынужден бросить мой редкий ум в море, точно кошку, завязанную в мешке!.. Чего вы хотите?.. Моей силы и моего гения?.. Абдалла, ты, право, мог бы избавить себя от этого труда! Ты, да, ты, мой брат по оружию… ты, молодой и храбрый воин, которого я отличал между всеми… Неужели ты меня не знаешь?.. Неужели ты считаешь меня способным внять вашим мольбам и последовать вашим советам?.. Да что же у тебя в жилах? И из чего ты сделан, если почувствовал потребность уцепиться за меня, как ребёнок за юбку матери! Что же у тебя за мужество, если тебе не пришло желание убить меня и занять моё место?.. Неужели жизнь так долга, что ты готов бросить половину её к моим ногам?.. Поистине, я бежал, потому что боялся состариться с этим несчастным скипетром в руках! Боялся примиренческих замашек старости и будущих подлостей… Я испытывал зависть, ревность к тебе из-за твоей торжествующей юности, которая рано или поздно превзошла бы меня!..

Ты предлагаешь мне снова принять скипетр?.. Скажи лучше, посох!.. Хорошее времяпровождение, и достойное такого героя, как я, контролировать упражнения солдат!.. Раз победа была одержана, моё присутствие теряло всякий смысл!.. Пока арабы были моими солдатами, я принимал это с гордостью… Но чтобы они сделались моим стадом!.. Жалкая участь, одна мысль о которой навеки запятнала бы их кровь и мою!.. Эти слова нелегко произносить, Абдалла; я холодно взвесил их отчаянное мужество!.. Вот почему я предоставил плоды победы тем, которые обладают корыстной, мешкотной душой и любят агонизировать.

Я знаю, меня обвиняют в том, что я бросил вас беззащитными в виду неприятелей после того, как воспользовался вами для того, чтобы создать своё величие… Во всяком случае не для того, чтобы хвастаться им, так как я возвращаю вам завоёванный скипетр!.. Но после того как воспользовался им! Что вы хотите?.. Я тотчас пресытился им!

Неужели ты хочешь, Абдалла, чтобы я, с целью укрепить мою волю в сердцах народа, подражал тем глупым татуировщикам, которые терпеливо рисуют на коже символические фигуры, тщательно надрезая контуры куском раковины, зазубренной в виде пилы? Неужели ты хочешь… чтобы я проводил свои дни, колотя изо всех сил жестокой колотушкой по грубому материалу… Нет, нет, я не татуировщик и не резчик по дереву! Я люблю, чтобы кровь брызгала над повторными ударами моей секиры, но не умею вводить в рану маленькой кисточкой краску моих идей, истёртых и разведённых.

Я не обладаю лукавой мудростью счетоводов… Я мог бы захватить власть, но лишь для того, чтобы немедленно уступить её заботливым рукам… Мои пальцы, пальцы борца, сокрушили бы вашу корону. И я не хочу проводить время в раскрывании заговоров и в разоблачении изменников!..

Чей-то голос крикнул:

– Господин!.. Господин!.. Нет больше изменников, и у тебя не осталось врагов!.. Сторонники Бубассы исчезли… Са-батан также!..

– О! Я это знаю, ведь это я сам убил его на палубе судна, где он устроил мне последнюю ловушку!

– Слава тебе, Мафарка! Слава твоей неодолимой силе! Мы нуждаемся в твоей могущественной руке!..

– На что вам она, раз война кончилась? Впрочем, вы можете объявить всем, что я сделался строителем механических птиц!.. Вы смеётесь?.. А! вы даже не понимаете?.. Я строю и рожаю моего сына, непобедимую и гигантскую птицу с огромными гибкими крыльями, созданными для того, чтобы обнимать звёзды!

Ничто не одолевает его, ни брыканье бури, ни хлыст молнии! Он там, в глубине залива, и вы можете его видеть. Я работаю тридцать дней, и ни разу не усомнился, что создам сына, достойного моей души… Бесконечность – его удел!.. Вы не верите в возможность этого чуда?.. Это потому, что вы не доверяете своим мужеским силам!.. Нужно иметь радость и волю отдаваться всецело чуду, как самоубийца отдаётся морю!.. Своими руками я вырезал моего сына из древесины молодого дуба… Я нашёл состав, который превращает растительные волокна в живое мясо и крепкие мускулы… У него гармоническая и мощная наружность; только никто ещё не восхищался им… И я работаю моим резцом ночью при свете звезды.

Днём я закрываю его тигровыми шкурами, чтобы работники не грязнили его своими скотскими взглядами… Кузнецы Мильмиллы сооружают, по моим указаниям, большую клетку из дуба и железа, которая должна защищать моего сына от буйного ветра. Их две тысячи, согнанных из деревень ударами плети и покорённых моим голосом. Ткачи Лагахурсо приготовляют тем временем прочную и лёгкую материю, которая должна обтягивать большие крылья из китового уса. Это неразрушимое полотно, сотканное из пальмовых волокон и окрашивающееся под лучами солнца в различные оттенки золота, ржавчины и крови.

Он ходил большими взлетающими шагами по вершине скал. Его тело казалось настолько освободившимся от человеческой неловкости и грузности, что минутами он бежал, крылатый и свободный, на трепетание парусов и крики матросов, точно колоссальный орёл, защищающий свой выводок.

Абдалла, взобравшись на мачту, кричал:

– Мафарка! Мафарка! мы предлагаем тебе наши силы, и наши руки готовы служить тебе в этой божественной работе!..

– Нет! Нет! Благодарю вас, обитатели Тель-Эль-Кебира¹… Абдалла! тебе досталась власть над городом!.. К тому же это не такие подданные, каких бы я хотел, а рабы.

Внезапно гром грянул над морем. Молния, точно гигант, головой вниз между соединёнными руками и с искрящимися золотом ногами, махнула электрическим и фиолетовым прыжком с облачного трамплина прямо в море и нырнула в пучину. Стадо волн, буйволов с дымными рогами, металось в открытом море перед заливом, подстерегая предназначенную ему добычу, суда и людей, теснившихся в бухте.

– Ступай, Абдалла! Ступай!., ты видишь: буря подстерегает вас!.. А я не могу вас спасти!.. Невозможно вскарабкаться на эти скользкие стены.

Прекрасный воздушный голос Мафарки отвечал грому.

Говоря это, он ходил большими шагами по высоким утёсам, и его рот, раздувавшийся от брызг, метал мощные слова, подобные секирам, рубившим шквалы.

– Уходи!.. Я не хочу видеть, как вы утонете в этой воронке!

Но Абдалла ответил:

– Нет! Нет!.. Что для нас значат буря и смерть?.. Мы хотим ещё раз видеть твоё лицо!.. Мы хотим, чтобы наши глаза, обречённые смерти, упились твоим мощным образом…

Тогда Мафарка выпрямился во весь рост, восклицая:

– Алла²! Алла! благодарю тебя! Ибо вот: мои уроки принесли, наконец, чудные плоды!.. Да, да, Абдалла!.. Да, да, братья, я открываю вам объятия и прижимаю вас к моему сердцу, потому что вы достойны слушать таинственное слово моей религии!.. Я учу вас презирать смерть, питаться опасностью, играть вашей жизнью, как вы и делаете ради идеи, ради взгляда, ради зрелища.

– Ваши глаза яснее и сильнее, чем когда-либо! Ваши уши могут слышать голос солнца и рыдание звёзд в эту минуту, когда буря обрушивается на вас со своими огромными вертящимися бичами пены, хлещущими волны!.. Я учу вас выделять из ваших мускулов, из ваших ртов волю, как раскалённое дыхание печи, как сверхъестественную силу, чтобы она могла покорять, превращать и поднимать дерево, гранит, железо и все металлы…

Так я высвобождаю ныне мою волю, ещё юную и могучую, из моего тела, уже обветшавшего от бесплодных усилий… Так я вдуваю мою волю в новое тело моего сына, Он будет силён всей своей красотой, которую никогда не возмущало зрелище смерти! Я передам ему мою душу в поцелуе, я буду обитать в его сердце, в его лёгких и за оконницами его глаз… Я склонюсь над красными террасами его губ… Он прекраснее всех мужчин и женщин земли. Его гигантская статуя имеет двадцать локтей в вышину, а его всемогущие руки могут действовать целый день крыльями, более широкими, чем шатры бедуинов и кровли ваших хижин. Ибо знайте, что я породил моего сына без помощи женщины³!.. Вы не понимаете меня?.. Слушайте же… Однажды вечером я внезапно спросил себя: Есть ли надобность в гномах, бегающих точно матросы по палубе моей груди, чтобы поднять мои руки?.. Есть ли надобность в капитане на юге моего лба, чтобы открыть мои глаза, как два компаса?.. На оба эти вопроса мой непогрешимый инстинкт ответил: «Нет»! Отсюда я заключил, что возможно выделить из моего тела, без содействия женщины, бессмертного гиганта с непогрешимыми крыльями!

Вы должны верить в абсолютное и окончательное могущество воли, которое нужно воспитывать, усиливать, следуя жестокой дисциплине, до того момента, пока она вырвется из наших нервных центров и ринется за пределы наших мускулов с невообразимой силой и быстротой.

Наша воля должна выйти из нас, чтобы завладеть материей и видоизменять её по нашей прихоти. Мы можем таким образом обрабатывать всё, что нас окружает, и без конца обновлять лицо мира. Скоро, если вы обратитесь к вашей воле, вы будете рожать, не прибегая к женщине.

Так я убил Любовь, заместив её возвышенным сладострастием Героизма! Чтобы вкусить это новое упоение, вы должны обострить до судорог наслаждение исполненной задачи, а для этого постепенно увеличивать ваше усилие, удаляя его цель. Нужно довести до самого упоительного восторга сожаление о разрушенных ласках. Нужно господствовать над томными, увлекательными и меланхолическими пейзажами, над всеми сумерками и всеми лунными светами земли, глядя на них неумолимым взором. Нужно подготовлять и культивировать все опасности, чтобы дисциплинировать острое удовольствие их избегания.

Вот новое Сладострастие, которое освободит мир от Любви, когда я осную религию экстериоризованной Воли и повседневного Героизма.

Но где же ваша воля?.. Где же ваш героизм?.. Ведь храбрости вам не занимать, потому что вы долго ласкали утробу Смерти на валах! Но желание ваше было чересчур слабо. Вот почему она не сочла вас достойными своего ложа, осыпанного алмазами червей! Так вы всё ещё не понимаете? Что за скоты!.. Не надейтесь, что я вдуну в вас принципы моей философии наподобие [постепенно надувающей щеки игры на зума-ре⁴]! Вот моя мысль, стиснутая как мой кулак… Подобно тому как есть бесчисленные осколки органической материи, кишащие вокруг солнца, от которого они получают свет и к которому остаются привязанными невидимыми, но неразрушимыми узами и сыновней верностью, точно так же каждый из нас получает от Вселенной беспрестанный свет и обогащается иногда воспоминаниями и ощущеньями, собранными в его паломничестве, в течение бесконечных трансформаций, пережитых его бессмертной материей!..

Наш дух, высшее проявление организованной и живой материи, сопровождает во всех своих трансформациях саму материю, сохраняя в своих новых формах ощущения своего прошлого, тонкие вибрации своей энергии, упражнявшейся раньше… Божественность и индивидуальная непрерывность вольного и всемогущего духа, который нужно экстериоризо-вать, чтобы изменить мир!.. Вот единственная религия!..

Будем устремлять к великолепию все минуты нашей жизни актами бурной воли, от риска к риску, непрерывно ухаживая за Смертью, которая обессмертит грубым поцелуем фрагменты нашей вспоминающей материи во всей их красоте!..

Так украсятся будущие существования, когда новые жизненные формы будут жить удвоенной радостью наших чудовищных жизней.

Прославляю насильственную Смерть в конце юности, Смерть, которая срывает нас, когда мы становимся достойными её обожествляющих наслаждений!.. Горе тому, кто предоставляет дряхлеть своему телу и блекнуть своему уму!..

При этих словах сын Мухтара выпрямил свой гигантский стан на бушприт судна и пропел следующие слова:

– Я верю в тебя, Мафарка!.. Ты сейчас увидишь, как я умру в торжествующем великолепии моей юности!..

Потом, с высоты колыхающегося на волнах носа, он кинулся, расставив руки, на остриё скалы, пронзившее ему живот, и повис на нём, как на вертеле, с кровавым трепетанием тунца, пригвождённого шквалом.

Рёв был ответом на его раздирающий предсмертный вопль.

– Молчать! – крикнул Мафарка. – Я возвышаю голос, потому что сама Смерть не имеет ни права, ни силы лишать меня слова.

Он стоял, не уступая ветру, который осаждал его со всех сторон бурными порывами, как толпа поднимает на руки своего тирана или своего освободителя. И его голос парил над треском сталкивающихся мачт и рей и над хлопьями летучей пены, которую цепи ветра-молотильщика крошили на току этого трагического залива.

– Смотрите на мою закалённую душу, мои гибкие и вибрирующие нервы, покорные неумолимой и ясной воле!.. Мой металлизированный мозг всюду видит резкие углы и суровые симметричные системы. Вот передо мной грядущие дни, определённые, прямые и параллельные, как военные дороги, верно проложенные армиями моих желаний!.. Что до отдалённого прошлого моей юности, то оно уничтожено! уничтожено!.. Бывали и у меня вечера любви, когда я охотно закрывал себе глаза свежими руками девственницы… И прятал голову между благовонными грудями, чтобы не видеть многообразных упрёков, поднимавшихся как тучи на горизонте. Да, любовь, женщина… Это может на мгновение скрыть небо и наполнить колодезь пространства… Но я вычеркнул их из моей памяти. А между тем на моей родине есть тенистые уголки, где свет в сумерки был ласков и задушевен… Звёзды казались такими родными, что хотелось протянуть им пригоршню проса, как серебристым воробьям… А ночь угождала моей низости. В объятиях женщины я чувствовал, как воспоминание о слабостях дня всползало по моим ногам, проникало в моё сердце, ощупью пробираясь по моим развинченным и лихорадочным нервам, тогда как моё воображение предавалось очаровательным и золотистым призракам при быстром полёте ощущений… Все это отрава жизни!.. Тогда я мечтал и страдал от всего: от того, что жил и желал, мечтал и прислушивался к моему страданию в тени!.. Поэзия! поэзия! О, возвышенное гниение души… И вот, наконец, я таков, каким хотел быть: обречённый самоубийству и готовый породить бога, которого каждый носит в своих внутренностях! Моя смерть необходима для жизни! Тем лучше!.. Упоение разбить себя как скорлупу яйца, из которого вылупится идеальный цыплёнок!.. Весы жизни и смерти, живее взвесьте мои дни! Я держу свою судьбу в руке, как чёлку верного коня, готовый нестись туда, куда улетает орёл моего желания.

Море скандировало голос Мафарки грохотом бурунов о прибрежные камни. В такт каждой из этих фраз, подхватываемых ветром, прибой точно метал тысячи трупов в пасть утёсов.

Барки бешено качались, встряхивая копошащиеся тени матросов, облепивших мачты, точно овода ноги опрокинувшейся лошади.

Мафарка кричал им:

– Прощаюсь с вами и благословляю вас!.. Примите поцелуй вашего учителя и вашего царя!.. Ступайте, я приказываю вам! Берегитесь! Берегитесь! Внимание! Поворачивайте же! Внимание, Абдалла! Пусть каждая барка скользит поодиночке в проливе, отдавая фок, чтобы воспользоваться течением!.. Подберите вёсла!.. Вы изломаете их! Не отдавайте высоких парусов, иначе шквал, который поднялся выше утёсов, завертит вас в водовороте!.. Ступайте! Вперёд! Один за другим, скользя по зыби!.. Поддерживайте равновесие, люди на борту: двое на носу и двое на корме!.. Так! так!.. Браво, Абдалла!.. Так! И пусть те из вас, которые останутся в живых, возвестят городу Тель-Эль-Кебиру, что Мафарка скоро отдаст свою душу в уста своего сына Газурма, непобедимого, властелина пространства, гиганта с огромными оранжевыми крыльями!

Пока он говорил эти слова, ревущее стадо морских буйволов ринулось на утёсы, в ужасающей толчее дымящихся крупов и рогов, опрокидывая барки, толкавшиеся в заливе. Только две ускользнули на всех парусах по каналу, точно воры.

– Прощайте, прощайте, братья! Смерть держит вас в своих синеватых губах и высасывает вашу кровь, и её ласки пятнают вам тело, и её поцелуи сладострастно обдирают вас… Наслаждайся, наслаждайся, о, Абдалла! Наслаждайся, друг мой, среди хрипения беспомощных и изломанных вёсел, столкновения мачт и раздирающего хохота истерических парусов, которые сгорают желанием обнажиться… обнажиться и облиться любовным потом в режущих объятиях Смерти.

Мафарка кидался вправо, влево на гребне скал, возбуждая к сладострастию смерти все эти тела, истоптанные, исковерканные, раздавленные в кашу на скалах, все эти жизни, корчившиеся от наслаждения на метавшемся теле чёрной богини.

– Умирай! – кричал он. – Умирай от наслаждения, плоть человеческая!.. Умирай от сладострастия!..

Голос Мафарки стал хриплым и прерывистым, как голос любовника, который силою ласк доводит тело свой обожаемой любовницы до ужасного спазма, говоря ей: наслаждайся! наслаждайся, моя возлюбленная! Наслаждайся всюду! В своей груди и в своих розовых устах!.. Ты страдаешь от наслаждения, не правда ли?.. О! страдай ещё!..

В море две уцелевшие барки плыли одна за другой, чёрные, танцующие и величественные в вихре валов, а их пенистый след смеялся на чёрном дереве волн, как рот негра.

Ф.Т. Маринетти

<1910>

5. Речь к жителям Триеста

Я буду говорить вам сегодня не об идеальной сущности футуризма, а о его практической и непосредственной утилитарной точке зрения.

Мы ставим своей целью энергическую борьбу и разрушение культа прошлого. Думали ли вы когда-нибудь о неисчислимой армии умерших гениев, отныне бесспорных, которая облекает со всех сторон и давит небольшой батальон гениев живущих? Думают только о мёртвых гениях, работают только на них, тратятся только на них! Им всё предложено, всё легко. Пути расчищены, двери открыты. Они с торжеством являются всюду, проходят по нашим городам, входят в наши дома, заражают нашу весеннюю атмосферу могильным запахом.

Да, могилы в ходу. Зловещее выступление кладбищ. Мёртвые овладевают живыми. Что сказать о кладбищах? Следовало бы называть Италию не землёй покойников, а банком покойников. О! не смейтесь: я говорю только грозные истины. Да, только покойникам хорошо платят. Что касается живых, то им достаются презрение, оскорбления, клевета!

Молодые! Вот за кого мы ратуем, потому что они самые живые из живых. Молодые, – им дарят голод!

Надо сказать, что деньги, которые тратятся в Италии, скапливаются не в глубоких карманах покойников, а… в крепко сшитых карманах их могильщиков! – Я имею в виду пассеистских издателей, профессоров, эрудистов и бессильных критиков, с их подлым меркантилизмом и завистливым злословием, с которым мы боремся.

При владычестве этих эксплуататоров прошлого каждый день убивают какого-нибудь гениального поэта, швыряя ему в голову мумию великого поэта, умершего пять веков назад.

Издатели бросают в корзину рукопись изголодавшегося гения и расточают деньги на роскошные издания шедевров, всем известных и переизвестных и сто тысяч раз переиздававшихся. Американские миллиардеры, подстрекаемые этими могильщиками-рекламистами, приезжают в Италию и платят бешеные деньги за произведения, единственную ценность которых составляет знаменитая грязь веков.

Публике навязывают анемичную, холодную и усыпительную музыку наших дедов, меж тем как молодые музыканты тщетно дожидаются в тоске изнурительной нищеты великого дня, когда пожелают заметить, что живущий может обладать музыкальным дарованием.

Когда мы не находим перед собою чудовищной армии умерших гениев, нам приходится бороться с менее могущественной, но столь же многочисленной армией знаменитых расслабленных. Это не всё. Денно и нощно должны мы защищаться от коварных нападений оппортунистов. Я имею в виду низкие меркантильные умы, которыми кишит мир искусства. Этим различным армиям мумий, трупов, могильщиков и кладбищенских воров мы объявляем беспощадную войну.

Культ прошлого и артистический меркантилизм: вот две страшные холеры, которые свирепствуют среди нас.

Мы презираем – как гигиену и систему боя – все формы повиновения, послушания, подражания, застарелые вкусы и всякую благоразумную медлительность. Мы ратуем против большинства, развращённого властью, и плюём на ходячее и традиционное мнение. Наша поэзия абсолютно вне всяких пут, свободна и самопроизвольна, как огонь вулкана. Нужно, нужно, поймите, убрать рельсы стихов, взорвать мосты Уже сказанного и пустить локомотивы вдохновения по неизведанным степям Нового} Лучше великолепное крушение, чем монотонное и предусмотренное заранее путешествие! Слишком долго терпели мы начальников станции в поэзии, контролёров строф и глупую пунктуальность просодических расписаний.

В политике? Я не могу развить перед вами нашу политическую программу. Знайте, что мы ненавидим, с одной стороны, консервативный, трусливый и клерикальный дух, а с другой – интернационалистский и пацифистский социализм.

Все свободы и всяческий прогресс в великом кругу Нации! Мы славословим патриотизм, мы воспеваем войну, колоссальное воспламенение энтузиазма и великодушия, без которого расы цепенеют в сонном эгоизме и в низкой ростовщической скаредности.

Мы презираем и отвергаем тиранию любви, эротическое наваждение, которое, особенно у нас, латинских народов, подкашивает энергию людей действия.

Все эти жгучие и динамические идеи раздражают и возмущают публику. Но мы убеждены, что нет ничего легче и презреннее, как угодить публике, потакая её грубым и традиционным вкусам. Вот почему мы желаем угождать только нашему великому футуристскому идеалу и не требуем в настоящее время от враждебной публики ничего кроме свистков.

Ф.Т. Маринетти

<12 января 1910>

6. Против профессоров

В нашей борьбе с профессорской страстью к прошлому мы резко отрицаем идеал и учение Ницше.

Я хочу доказать здесь, что английские газеты безусловно ошибаются, считая нас Ницшеанцами¹. В самом деле, вам стоит только рассмотреть конструктивную часть творчества великого немецкого философа, чтобы убедиться, что его сверхчеловек, зачатый в философском культе греческой трагедии, предполагает у своего отца страстный возврат к язычеству и мифологии. Несмотря на все свои порывы к будущему, Ницше останется одним из самых ярых защитников античного величия и красоты.

Это пессимист, который шествует по вершинам Фессалийских гор, в путах из длинных греческих текстов.

Его сверхчеловек есть продукт эллинского происхождения, конструированный из трёх великих разлагающихся трупов Аполлона, Марса и Вакха.

Это смесь элегантной красоты, воинской силы и Дионисовского упоения, какими их являет нам великое классическое искусство. Мы противопоставляем этому греческому сверхчеловеку, родившемуся в пыли библиотек, человека, умноженного на самого себя, врага книги, друга личного опыта, воспитанника Машины, ярого воспитателя своей воли, ясного в блеске своего вдохновения, вооружённого кошачьим чутьём, молниеносными расчётами, диким инстинктом, интуицией, коварством и безрассудством.

Дети современного поколения, живущие между космополитизмом, синдикалистским приливом и полётом авиаторов, – вот первые наброски умноженного человека, подготовляемого нами. Чтобы заняться им, мы покинули Ницше в один декабрьский вечер на пороге Библиотеки, захватившей философа в свой тёплый, учёный и комфортабельный уют. Ницше, конечно, не стошнило бы от отвращения, как нас, при виде начертанных мелом глупостей на фасадах музеев, академий, библиотек и университетов, гнусных принципов:

Вы больше не будете думать!

Вы больше не будете рисовать!

Вы больше не будете строить!

Никто никогда не превзойдёт великих мастеров!

Всякая оригинальность запрещена.

Мы не желаем ни сумасбродства,

экстравагантности; мы желаем копий!

Чтобы завоевать рай Искусства,

нужно подражать жизни наших Святых!

Но мы не послушались благоразумных советов Ницше и с отвращением смотрели на итальянскую молодёжь, которая стекалась, прискорбно канализированная, в эти великие клоаки интеллектуальности.

Мы не спали в эту ночь, а на заре вскарабкались на двери академий, музеев, библиотек и университетов, чтобы написать над ними героическим углём заводов следующее посвящение, которое является в то же время ответом классическому сверхчеловеку Ницше:

Землетрясению,

их единственному союзнику, —

Футуристы

посвящают эти руины Рима и Афин.

В этот день старые учёные страны сотряслись от нашего неожиданного крика:

Горе тому, кто поддаётся демону восхищения!

Горе тому, кто восхищается прошлым и подражает ему!

Горе тому, кто продаёт свой гений!

Вы должны с ожесточением бороться с тремя непримиримыми врагами и растлителями искусства: Подражанием, Благоразумием и Деньгами, которые сводятся к одному: Трусости.

Трусости по отношению к удивительным образцам и принятым формулам. Трусости по отношению к потребности любви и по отношению к страху нищеты.

Не боролись ли вы сегодня утром, покидая вашу постель, с началом инертности и сна? Согласитесь же, что мир нуждается только в героизме, и извините вместе с нами красивый жест кровавой недисциплинированности Палермского студента Ли Донни², отомстившего наперекор законам тираническому и тупому профессору.

Пассеистские профессора одни ответственны в этом убийстве, они, которые желают угасить в смрадных подземных каналах неукротимую энергию итальянской молодёжи.

Когда же перестанут кастрировать умы, которые должны создавать будущее?

Когда перестанут преподавать притупляющее обожание непревосходимого прошлого детям, из которых желают сделать, чего бы это ни стоило, ничтожных тупых куртизанов?

Поспешим всё переделать! Нужно плыть против течения!

Скоро наступит момент, когда нам нельзя будет довольствоваться защитой наших идей оплеухами и тумаками, когда мы должны будем устроить покушение во имя мысли, покушение художественное, покушение литературное против прославляемой пачкотни и угнетателя-профессора!

Но, может быть, трусость наших врагов избавит нас от роскоши убивать их. Это не парадоксы, поверьте мне! Надо какой бы то ни было ценой извлечь Италию из этого кризиса пассеистской трусости.

Что вы скажете, например, о футуристском проекте ввести в школах правильный курс физических опасностей и рисков? Дети волей-неволей подчиняются необходимости непрерывно сталкиваться с опасностями, всё более и более страшными, умело подстроенными, и всегда непредвиденными, каковы: пожар, потопление, обвал потолков и другие катастрофы.

Вы, пожалуй, найдёте нашу идею довольно нелепой? Ничего, к счастью, нас слишком много, нас, думающих, что талантом и культурой теперь пруд пруди, и только мужества не хватает: качество, в котором большая нужда, и которого почти не сыщешь.

А ведь это первое условие исполнения нашей великой футуристской надежды: насильно отнять всякий авторитет, все права и всякую власть у мёртвых и умирающих, и передать их молодым, в возрасте между 20 и 40 годами.

В ожидании войны мы не находим ныне ничего интересного на земле, кроме прекрасных и непринуждённых смертей авиаторов.

Блерио³ был прав, восклицая: «Прогрессу нужно ещё много трупов!»

По моему мнению, их нужно столько, что ими можно бы было засыпать Атлантический океан, так как мы не придаём человеческой жизни иного значения, кроме значения рискованной ставки в игорном притоне смерти.

Мы любим только кровь, брызжущую из артерии, а всё остальное трусость.

Надо вам сказать, что по всем этим причинам нас недолюбливают люди благоразумные, рассудительные и хорошо устроившиеся; судейские и полицейские агенты подстерегают нас, священники отворачиваются от нас, а социалисты от души ненавидят нас.

Мы возвращаем им эту ненависть и пренебрежение, так как [презираем в них недостойных представителей чистых и неземных идей Справедливости, Божественности, Равенства и Свободы].

Эти чистые и абсолютные идеи, более других доступные осквернению, абсолютно не могут пускаться в ход современными людьми.

Ф.Т. Маринетти

<Май 1910>

7. Против пассеистской Венеции

Мы отвергаем старинную Венецию, истощённую болезненными вековыми наслаждениями, хотя мы долго любили и лелеяли её в тоске великой скорбной мечты.

Мы отвергаем Венецию Иностранцев, рынок плутоватых антиквариев и старьёвщиков, магнитный полюс снобизма и всемирной глупости, кровать, подавленную бесчисленными караванами любовников, драгоценную купальню космополитических куртизанок, огромную клоаку пассеизма.

Мы желаем вылечить и зарубцевать этот гниющий город, великолепную рану прошлого. Мы желаем оживить и облагородить венецианский народ, утративший своё первоначальное величие, морфинизированный отвратительной трусостью и униженный рутиной своих тёмных торговых делишек.

Мы желаем подготовить рождение Венеции промышленной и военной, которая будет господствовать над Адриатическим морем, этим великим итальянским озером.

Поспешим засыпать мелкие вонючие каналы обломками старых обветшавших и прогнивших дворцов.

Сожжём гондолы, эти качели кретинов, и воздвигнем до небес внушительную геометрию огромных металлических мостов и фабрик, увенчанных шевелюрами дыма, чтобы уничтожить повсюду тоскливую кривизну старинной архитектуры!

Да придёт наконец ослепительное царство Божественного Электричества, которое избавит Венецию от её продажного лунного света меблированного отеля.

Ф.Т. Маринетти, У. Боччони, К. Карра, Л. Руссоло

<27 апреля 1910>

8. Футуристская речь венецианцам

Венецианцы!

Когда мы кричали: Убьём лунный свет! – мы думали о вас, венецианцы, мы думали о тебе, Венеция, прогнившая от романтизма!..

Но теперь наш голос растёт, и мы прибавляем во всеуслышание: «О! Избавим наконец мир от тирании любви! Мы устали от эротических приключений, сладострастия, сентиментализма и тоски!»

Зачем же ты хочешь снова предлагать нам женщин под вуалями на всех перекрёстках твоих каналов?..

Довольно! Довольно!.. Перестань же нашёптывать непристойные приглашения всем прохожим земли, Венеция, старая сводня, согнувшаяся под тяжёлой мантильей своих мозаик! Кому же ещё подготовляешь ты изнурительные романтические ночи, жалобные серенады и зловещие засады?

Я также любил, подобно множеству других, о, Венеция, роскошную полутень твоего Каналь-Гранде, пропитанную странным сладострастием… Я также любил лихорадочную бледность твоих прекрасных любовниц, которые скользят с балконов по лестницам, сплетённым из молний, дождевых струй и лунных лучей, под звон скрестившихся шпаг.

Будет! Будет! Всё это нелепое старьё, этот гнусный и раздражающий хлам возбуждает в нас тошноту! Мы желаем отныне, чтобы электрические лампы с тысячами лезвий света грубо разодрали твой таинственный, околдовывающий, убедительный мрак.

Твой Каналь-Гранде фатально сделается большим торговым портом. Вагоны и трамваи, пущенные по широким улицам, проложенным над твоими засыпанными наконец каналами, будут выгружать груды товаров среди богатой и деловой толпы промышленников и торговцев!..

Венецианцы, рабы прошлого, перестаньте рычать на мнимое безобразие локомотивов, трамваев и автомобилей, из которых мы извлечём силой гения великую футуристскую эстетику. Эти дивные орудия скорости могут всегда раздавить какого-нибудь педанта-профессора, грязного и смешного под своей тирольской шапочкой.

Но вы охотно падаете ниц перед всеми посетителями, потому что вы заражены отвратительным сервилизмом!

Венецианцы! Венецианцы! Почему вам хочется ныне и всегда оставаться верными рабами прошлого, гнусными сторожами [величайшего борделя в истории]¹, служителями самого печального госпиталя мира, где тоскуют души, смертельно отравленные ядом сентиментализма.

О! У меня нет недостатка в образах, когда я хочу определить вашу невыразимую лень, столь же тщеславную и глупую, как лень сына великого человека или мужа знаменитой певицы! Не могу ли я сравнить ваших гондольеров с могильщиками, которые мерно роют вонючие могилы на затопленном кладбище?

Но вы не оскорбляетесь, потому что ваша низость неизмерима!

Известно, впрочем, что вы заняты мудрой заботой об обогащении Общества Больших Отелей, и что с этой целью вы упорно гниёте на месте. А ведь когда-то вы были непобедимыми воинами и гениальными артистами, смелыми мореплавателями и хитроумными промышленниками… Но теперь вы только отельные гарсоны, чичероне, сводники, плутоватые антикварии, фабриканты старых картин, живописцы-пачкуны, копиисты и плагиаторы. Так вы забыли, что вы прежде всего итальянцы? Знайте, что это слово на языке истории значит: Строители Будущего\..

Полно! Надеюсь, вы не станете защищаться, ссылаясь на притупляющее действие сирокко! Это тот самый ветер, который надувал своими жгучими и воинственными порывами паруса героев Лепанто²! Это тот самый африканский ветер, который когда-нибудь, в адский полдень, разом ускорит работу вод, разъедающих фундаменты ваших дворцов.

О! мы все будем плясать и аплодировать в этот день, поощряя Лагуны… Руки станут искать руки, чтобы образовать огромный и безумный хоровод вокруг знаменитой затопленной руины… и мы все будем без ума от радости, мы, последние возмутившиеся ученики этого чересчур мудрого мира!

Так именно, о, венецианцы, мы пели, плясали и смеялись перед агонией острова Филы, погибшего, как старая крыса, благодаря Асуанской плотине, этой мышеловке с электрическими дверцами, посредством которой футуристский гений Англии овладевает священными бегущими водами Нила³!

Вы можете, конечно, называть меня варваром, не способным наслаждаться божественной поэзией, витающей над вашими заколдованными островами!

Полноте! Нечем тут гордиться!..

Вам стоить только освободить Торчелло, Бурано, Изола-деи-Морти от всей болезненной литературы и нездоровых грёз, которыми окутали их поэты, – и вы будете в состоянии, смеясь вместе со мною, видеть в этих островах огромные кучи извержений, оставленных мамонтами там и сям среди ваших доисторических лагун!

Но вы обожаете их в экстазе, счастливые возможностью гнить в вашей солёной воде, без конца обогащая Общество Гранд Отелей, заботливо подготовляющее галантные ночи для всех великих мира!

Конечно, небезвыгодное дельце – разжечь любовь у повелителя. Для этого вашему знатному гостю нужно долго разъезжать по грязным водам этого громадного сточного жёлоба, наполненного черепками старых горшков… Нужно, чтобы его гондольеры разворошили не один километр разжиженных экскрементов в божественной атмосфере отхожих мест, пробираясь среди лодок, наполненных прекрасными нечистотами, дабы он мог, наконец, достичь своей цели, как повелитель, довольный собой и своим скипетром.

Вот в чём, вот в чём ваша слава, венецианцы!

О! Краснейте от стыда и падайте ничком друг на друга, наподобие груды мешков, наполненных песком и каменьями, чтобы образовать укрепление на границе, меж тем как мы будем подготовлять великую и сильную Венецию, промышленную и военную, господствующую над Адриатическим морем, этим большим итальянским озером!

Ф.Т. Маринетти

<1910>

9. Футуристская прокламация к испанцам

Мне грезился великий народ: без сомнения ваш, Испанцы.

Я видел, как он шёл из века в век, завоёвывая горы, всё более высокие, к великому свету, сиявшему из-за неприступных вершин.

С высоты зенита я созерцал в грёзах, как ваши бесчисленные нагруженные корабли тянулись длинными вереницами муравьёв на зелёной степи моря, связывая острова с островами, точно муравейники, не обращая внимания на циклоны, чудовищные пинки бога, которого вы не боялись.

Вы же, строители городов, солдаты и земледельцы, вы шли твёрдым шагом, созидавшим дороги, и тащили за собой длинный обоз женщин, детей и вероломных монахов.

Они-то и предали вас, навлёкши на вашу двигавшуюся армию все тяжёлые климаты Африки, воздушных волшебников и сводников, ковавших заговоры в мрачных ущельях Сьерра-Невады.

Тысячи ядовитых ветерков подстерегали вас на походе, тысячи нежных вёсен на крыльях вампиров усыпляли вас сладострастием. Тотчас волчицы распутства завыли в лесной чаще. Под медлительными розовыми порывами сумерек мужчины осыпали поцелуями нагих женщин, отдаваясь их объятиям. Быть может, они надеялись свести с ума ревностью неуловимые звёзды, затерянные там, в пропасти ночей! Или страх смерти заставлял их повторять без конца игры смерти на ложах любви. Конечно, последнее пламя угасавшего Ада мучало их мужеские чресла, воспалённые жадностью к прекрасному полу.

А между тем старое христианское солнце умирало в суматохе туч, испятнанных кровью, которые внезапно разверзлись, чтобы излить красную и кипящую французскую Революцию, эту грозную бурю.

В громадном наводнении свободы, когда все авторитарные пути были, наконец, смыты, вы долго кричали о вашей скорби хитрым монахам, которые коварно ходили дозором вокруг ваших накопленных богатств.

И вот они все склонились к вам:

[ «Входите, сыночки, входите с нами в этот Божий храм!.. Он стар, но ещё крепок! Входите, овечки… Укройтесь в отчем доме! Слушайте ласковые святые колокола, которые заставляют свои звуки колебаться, подобно тому, как колышутся круглые бока андалузок. Мы убрали алтари Мадонны розами и фиалками. Полумрак капелл загадочен, как у комнаты в брачную ночь. Пламя наших свечей подобно улыбающимся красным гвоздикам, зажатым в зубах ваших томных женщин… Придите! Обретёте любовь, фимиам, золото и шёлк, и даже песни, ибо Дева снисходительна!..»]

При этих словах вы отвратили глаза от неизъяснимых созвездий, и ужас перед небосводом загнал вас под жадные арки соборов, где тающий голос органа окончательно сломил ваши колени.

А теперь что я вижу? В непроглядной тьме собор дрожит под бешеным ливнем. Удушливый ужас тяжело поднимается всюду вдоль дуги горизонта от гигантских глыб массивного мрака. Ливень отчаянным голосом аккомпанирует протяжным стонам органа, и с часу на час их сливающиеся голоса продолжаются в грохоте разрушения. Это монастырские стены Испании превращаются в развалины.

[Испанцы! Испанцы! Чего же вы ждёте, сражённые страхом, лицом в земле, в зловонии ладана и гнилых цветов, в этом нефе собора, подлом саркофаге, который вас, христианское стадо, не спасёт от потопа и на небо не проводит?.. Вставайте! Карабкайтесь на ваши витражи, ещё запятнанные мистической луной, и смотрите спектакль из спектаклей!..]

Вот чудесно воздвиглось, превыше черных съерр, чудо, величественное Электричество, единственная и божественная мать будущего человечества, Электричество с искрящимся живым серебром торсом, Электричество с тысячами сверкающих фиолетовых рук.

Вот! Вот! Оно мечет со всех сторон свои алмазные молнии, танцующие и нагие, которые взбегают по зигзагам голубых лестниц, на штурм, на штурм чёрного собора!

Их более десяти тысяч, трепещущих, задыхающихся, – они бросаются на штурм под дождём, взбираются на стены, пробираются всюду, кусают дымящееся железо водосточных труб и разбивают сумасшедшим нырком расписанные [мадоннами] окна.

Но вы дрожите на коленях, как деревья, сломленные потоком… Вставайте! Пусть те, кто постарше, торопятся навьючивать себе на спину лучшее из ваших богатств. Остальным, кто помоложе, предстоит более весёлое занятие! Это вы, люди двадцатилетнего возраста? Прекрасно! Слушайте меня: хватайте каждый по канделябру массивного золота, и пользуйтесь ими как палицами, чтобы [проломить черепа монахов и пономарей!..

Кровавая каша, красная набивка, которой вы закупорите своды и разбитые витражи.

Кровоточащий остов дьяконов и архидьяконов, архиепископов и кардиналов, врезанных один в другого, со сплетёнными руками и ногами, подопрёт нагибающиеся стены нефа!]

Но торопитесь, пока торжествующие молнии не вернулись на штурм наказать вас за тысячелетнюю вину!

Ибо вы повинны в преступлении экстаза и сна… Ибо вы повинны в том, что не хотели жить и смаковали смерть маленькими глотками… Повинны в том, что заглушили в себе ум, волю и воинственную гордость жалкими подушками любви, ностальгии, похоти и трусливой молитвы!..

А теперь вышибайте створы дверей, которые визжат на своих петлях!.. Прекрасная земля Испании лежит перед вами, палимая жаждой и изнуряемая неумолимым солнцем. Она показывает вам своё обожжённое и иссохшее чрево. Бегите же к ней на помощь. Бегите!.. Да что же вы так плетётесь?.. А! вас останавливает ров, огромный средневековый ров, защищавший собор. Ну что ж, заполните его, старики, сокровищами, которые обременяют ваши спины. Валите кучей священные картины, бессмертные статуи, гитары, струящиеся лунным светом, любимые орудия предков, драгоценные металлы и дерево!.. Ров слишком широк, и у вас нечем больше наполнять его?.. В таком случае очередь за вами! Жертвуйте собою, кидайтесь!.. Груда ваших старых тел подготовит путь великой надежде мира!

Вы же, юные, добрые, проходите по ним!.. Что там такое? Новое препятствие?.. Это только кладбище!.. Бегом! Бегом!.. Через него, прыгая, как орава весёлых школьников! Толкайте траву, [кресты] и могилы. Ваши предки будут смеяться… Смеяться от футуристской радости, счастливые, безумно счастливые сознанием, что их попирают ноги, более сильные, чем были у них.

Что вы несёте? Заступы? Бросьте их подальше! Они рыли только могилы… Чтобы перерыть землю опьяняющего виноградника, вы выкуете другие, расплавляя золото и серебро ex voto¹.

Наконец-то, наконец-то вы можете дать волю вашим глазам под звуки революционного шелеста знамён зари!

Освободившиеся реки будут указывать вам путь, реки, развёртывающие, наконец, свои зелёные и шелковистые пояса свежести по земле, с которой вы смели клерикальную нечисть!

Ибо знайте, испанцы: старое католическое небо, оплакивая свои развалины, оплодотворило поневоле сушь вашего великого центрального плоскогорья!

Чтобы утолить вашу жажду во время вашего энтузиастского похода, кусайте до крови ваши губы, если б они вздумали молиться: пусть научатся повелевать рабыней Судьбой!.. Идите прямо! Нужно отучить от земли ваши измученные колени. Ибо вы согнёте их только для того, чтобы раздавить ваших бывших духовников, смешных богомолов!

Они корчатся в агонии – слышите? – под этой грудой каменьев и тяжёлым падением развалин, вторящим вашим шагам… Но остерегайтесь поворачивать головы! Пусть рушится стена за стеною старый чёрный собор со своими мистическими оконницами и дырами в своде, заделанными зловонной замазкой из монахов и пономарей!

Футуристские заключения

Прогресс современной Испании не может совершаться без образования земледельческого богатства и промышленного богатства.

Испанцы! Вы не преминёте достигнуть этого результата посредством муниципальной и областной автономии, ставшей необходимою, и посредством народного образования, на которое правительство должно отдавать ежегодно бо миллионов песет, поглощаемых культом и духовенством.

Для этого нужно искоренить, целиком, а не отчасти, клерикализм, и уничтожить его спутника, сотрудника и защитника, Карлизм².

Монархия, искусно защищаемая Каналехасом, собирается осуществить эту прекрасную хирургическую операцию³.

Если монархия не доведёт её до конца, если со стороны премьер-министра или его преемников обнаружатся слабость или измена, то наступит очередь республики, с Лерру и Иглесиасом во главе, которая революционной рукой сделает более глубокий и быть может окончательный надрез в отравленном теле страны⁴.

В ожидании политики, литераторы и артисты должны энергично работать в своих книгах, речах, лекциях и газетах, чтобы совершенно преобразовать настроение умов в Испании.

1. Они должны для этого экзальтировать национальную гордость во всех её формах.

2. Защищать и развивать достоинство и свободу личности.

3. Пропагандировать и прославлять победоносную науку и её повседневный героизм.

4. Отделить начисто идею отечества, могущественной армии и возможной войны от идеи реакционной и клерикальной монархии.

5. Слить идею отечества, могущественной армии и возможной войны с идеей прогресса и свободного пролетариата.

6. Преобразовать, не разрушая их, все существенные качества расы, а именно: влечение к опасности и борьбе, безрассудное мужество, артистическое вдохновение, дерзкую храбрость и мускульную ловкость, которую окружили ореолом славы ваши поэты, ваши живописцы, ваши певцы, ваши танцоры, ваши Дон Жуаны и ваши матадоры.

Все эти бьющиеся через край энергии могут быть канализированы в лабораториях и в мастерских, на земле, на море, и в небесах для бесчисленных завоеваний науки;

7. Бороться с тиранией любви, наваждением идеальной женщины, алкоголем чувства и монотонными битвами адюльтера, изнуряющими людей в двадцать пять лет;

8. Защищать Испанию от величайшей из опасностей и страшнейшей из интеллектуальных эпидемий – пассеизма, то есть методического и тупого культа прошлого, нечистой торговли истерической хандрой.

Знайте, испанцы, что славная Испания былых времён абсолютно ничто в сравнении с той Испанией, которую ваши футуристские руки выкуют в один прекрасный день.

Простая проблема воли, которую нужно решить, грубо разбив порочный круг [священников], тореро и устроителей серенад, в котором вы живёте до сих пор.

У вас жалуются на то, что буйные гамены⁵ ваших мёртвых городов могут сколько угодно швырять булыжники в драгоценные каменные кружева ваших альгамбр⁶ и в старинные окна ваших церквей.

Дайте пирожных этим благодетелям мальчишкам, ибо они спасают вас, сами того не зная, от самой презренной и пагубной из индустрий: эксплуатации иностранцев.

Что касается миллионеров туристов, беспомощных, ошеломлённых глазельщиков, которые обнюхивают следы великих людей дела, и забавляются иногда, прикрывая свои хрупкие черепа старинными шлемами, то презирайте их всех: их самих, их болтливую глупость, и деньги, которыми они могут обогатить вас! Не позволяйте им приезжать в Испанию, как они приезжали к нам с целью посетить идеальное Кладбище!

Я знаю, что вас стараются галлюцинировать громадными барышами, которые могла бы вам доставить умелая торговля вашим славным прошлым… Плюньте на них и отверните головы…

Вы достойны, испанцы, быть героическими и дурно оплачиваемыми работниками, но не чичероне, не сводниками, не живописцами-копиистами, не реставраторами старых картин, не педантами-археологами, не фабрикантами поддельных шедевров.

Остерегайтесь привлекать в Испанию шутовские караваны космополитических богачей, которые всюду таскают с собою свой невежественный снобизм, свою беспокойную глупость, свою болезненную жажду ностальгии, вместо того, чтобы употреблять свои последние силы и свои богатства на построение будущего!

Ваши отели плохи, ваши соборы рассыпаются в прах… Тем лучше! Тем лучше! Радуйтесь этому!.. Вам нужны большие торговые порты, промышленные города и деревни, орошаемые вашими великими реками, ещё остающимися без дела.

Вы не хотите, насколько я знаю, создать из Испании Испанию Бедекера⁷, климатическую станцию первого разряда, тысячу музеев, сто тысяч панорам и сколько угодно руин!

Ф.Т. Маринетти

< Август 1910>

10. Футуристская речь к англичанам, произнесённая в Лицейском клубе в Лондоне

Я не сумею найти лучшего способа дать вам точную идею о том, что мы такое, как высказав то, что мы думаем о вас.

Я буду выражаться с абсолютной откровенностью и не стану любезничать с вами по системе лекторов космополитов, которые осыпают похвалами иностранную публику, чтобы пичкать её затем своими банальностями.

Один из наших молодых юмористов сказал, что хороший футурист должен уметь быть невежливым двадцать раз в сутки. Итак, я буду невежлив с вами, откровенно выложив перед вами всё дурное, что мы думаем об англичанах, но предварительно высказав много хорошего. Ибо мы любим ваш неукротимый и воинственный патриотизм; мы любим вашу национальную гордость, которая взнуздывает вашу великую расу, крепкую мужеством; мы любим ваш интеллигентный и великодушный индивидуализм, который заставлять вас широко открывать объятия индивидуалистам всех стран, освободителям и анархистам.

Но мы восхищаемся не только вашей широкой любовью к свободе. Вас отличает между всеми народами то, что вы сохраняете, среди стольких пацифистских глупостей и [евангелических трусостей], необузданную страсть к борьбе во всех её формах, от бокса, простого, грубого и быстрого, до той, которая заставляет рычать на палубе ваших дредноутов чудовищные жерла пушек, присевших на корточки в своих вертящихся стальных гротах, когда они чуют вдали аппетитные эскадры!

Вы отлично знаете, что нет ничего хуже для человеческой крови, как прощать обиды. Вы знаете, что продолжительный мир фатальный для латинских рас, не менее того отравляет расы англосаксонские… Но я обещал вам невежливости, вот они:

Вы остаётесь отчасти жертвами вашего традиционализма средневековой окраски, в котором упорно проживает запах старинных архивов и бряцание цепей, препятствующих вашему шествию вперёд, непринуждённому и точному.

Вы должны сознаться, что это странно со стороны народа исследователей и колонизаторов, чьи громадные трансатлантические пароходы, без сомнения, укоротили мир.

Я прежде всего ставлю вам в упрёк ваш безумный культ аристократии. Никто не назовёт себя мещанином в Англии: каждый презирает своего соседа, называя его мещанином. Вы одержимы манией быть всегда светскими людьми. Из любви к светским манерам отказываются от страстного порыва, от бурности сердца, от раскатов голоса, от криков и даже от слёз. Желают оставаться холодными во что бы то ни стало всюду, у постели обожаемой особы, перед смертью или перед счастьем. Из любви к светским манерам никогда не говорят о том, что делают, так как нужно быть гибким и лёгким в разговоре. Когда удалятся женщины, побеседуют немного о политике, но не слишком: это было бы противно светским обычаям!..

Все ваши литераторы должны быть светскими людьми, потому что вы не представляете себе романа, действие которого происходит не в большом свете. Сколько бы вы не старались быть современными, вы ещё сохраняете средневековое разъединение господина и слуги, основанное на нелепом обожании богатства. У вас в обычае говорить, что никогда ни один богатый не был повешен в Англии. Вы присоединяете к этому не менее нелепое презрение к бедному. Его интеллектуальные силы и даже его гений не кажутся вам пригодными в дело; а между тем вы любите интеллект и культуру, и вы самые ярые пожиратели книг, каких я знаю.

Но это только способ наполнить ваш досуг.

Вам неведомы великие интеллектуальные лихорадки, острое и отважное влечение к идеям, порыв воображения к неизвестному; страсть к будущему, жажда революции. Вы ужасающе рутинны. Ведь вы твёрдо верите, что пуритане спасли Англию, и что целомудрие важнейшая добродетель народа!

Вспомните злосчастное и смешное осуждение Оскара Уайльда¹, которого Европа ещё не простила вам. Разве не кричали вы в ваших газетах, что следовало поскорее отворить все окна, потому что зараза кончилась?..

Естественно, в этой атмосфере лицемерного и рутинного формализма ваши молодые девушки умеют заводить очень далеко, с простодушным изяществом, самые рискованные шалости, чтобы тщательно подготовиться к браку: неприкосновенному уделу супружеского благочиния!..

Что касается двадцатилетних людей, то почти все они в течение известного времени бывают гомосексуалами, се qui est d’ailleurs absolument respectable². Это влечение развивается у них в силу известного рода интенсификации товарищества и дружбы, в атлетическом спорте, до тридцатилетнего возраста, возраста труда и порядка, когда они возвращаются из Содома, чтобы обручиться с какой-нибудь бесстыдно декольтированной девушкой. Тогда эти люди торопятся осудить с суровостью новообращённого поддельного мужчину, упорствующую полуженщину.

Не заявляете ли вы себя крайними формалистами, утверждая, будто нельзя узнать человека, не разделяя с ним трапезы, чтоб изучить его манеру есть. Ибо как могли бы вы судить по манере есть о нас, итальянцах, обедающих всегда на скорую руку, подгоняемых любовью или арривизмом³?

Вы присоединяете к этому неотвязное желание сохранять во всем видимость приличия и мелочную манию к этикеткам, маякам и ширмам всякого рода, изобретённым ложной стыдливостью и ходячей моралью.

Но я не хочу настаивать и спешу выразить вам нашу главную претензию, указать на ваш главный недостаток, которым вы наделили Европу, и который, по моему мнению, вредит вашему чудесному практическому инстинкту и вашему уменью быстро жить.

Я говорю о вашем снобизме, состоит ли он в страстном, исключительном культе чистой расы у ваших аристократов или создаёт нечто вроде религии моды и превращает ваших знаменитых портных в верховных жрецов утраченных религий.

Я имею в виду также повелительные и догматические нормы житейского устава и священные скрижали comme il faut⁴, следуя которым вы с поразительным легкомыслием пренебрегаете и отметаете истинную ценность индивидуума, раз он нарушает верховный закон снобизма.

Вот что делает необыкновенно искусственной вашу жизнь и превращает вас в самый противоречивый народ на земле. Так что при всей вашей интеллектуальной зрелости вы имеете иногда вид народа, находящегося в процессе образования.

Вы изобрели любовь к гигиене, обожание мускулов, острое влечение к усилию, торжествующие в вашей прекрасной спортивной жизни.

Но вы доводите, к несчастью, ваш преувеличенный культ тела до презрения к идеям. Вы увлекаетесь страстью только к физическим удовольствиям. У вас почти нет платонической любви – это хорошо – но слишком много сочных блюд. И эта притупляющая религия стола, утоляющая все ваши скорби и все ваши заботы!..

Вы извлекаете из вашей чувственности огромную безмятежность перед моральным страданием. Очень хорошо!.. Перестаньте же придавать такую важность физическому страданию!

Вас считают очень религиозными. Чистая внешность. Вы не заботитесь о высшей внутренней жизни, и вашей расе чуждо истинное мистическое чувство! С этим я вас поздравляю! Но вы, к несчастью, предпочитаете прятаться под крылышко протестантизма, няньки высшего интеллекта, который избавляет вас от труда и усилия мыслить свободно, без страха и без надежды, как чёрное знамя в потёмках.

Интеллектуальная леность, вот что заставляет вас так часто преклонять колени, – а также любовь к условному и ребяческому формализму.

Никто больше вас не любит телесных удовольствий, а между тем именно вы притворяетесь самым целомудренным народом в Европе!..

Вы любите и великодушно принимаете всех революционеров, что не мешает вам торжественно защищать принципы порядка! Вы обожаете прекрасные летательные машины, которые задевают колёсами землю, море и облака, и тем не менее вы бережно сохраняете малейшие обломки прошлого!

В конце концов, точно ли это недостаток? Не принимайте всех моих замечаний за упрёки… Противоречить самому себе значит жить, а вы умеете отчаянно противоречить самим себе.

Но я знаю, с другой стороны, что вы питаете глубокую ненависть к немецкой неповоротливости, а этого достаточно, чтобы отпустить вам все ваши согрешения.

Ф.Т. Маринетти

<Декабрь 1910>

11. Против пассеистского Рима

Я только что высказал вам в очень сжатой форме, что мы думаем об Англии и об англичанах.

Должен ли я выслушать любезный ответ, который уже угадываю на ваших устах?

Вы, без сомнения, хотите остановить мою невежливость, высказав мне всё хорошее, что думают об итальянцах и об Италии… Ну, нет: я не желаю слушать!

Похвалы, которые вы готовы высказать, могут только огорчить меня, так как именно то, что вам любо на нашем милом полуострове, есть предмет всей нашей ненависти. Вы проезжаете по Италии, тщательно разыскивая следы нашего гнетущего прошлого, и вы счастливы, безумно счастливы, если можете бережно увезти с собой какой-нибудь жалкий голыш, попиравшийся ногами наших предков.

Когда же вы отделаетесь от лимфатической идеологии плачевного Рёскина¹, которого мне хотелось бы сделать окончательно смешным в ваших глазах?

С его болезненной мечтой о деревенской и примитивной жизни; с его тоскою по гомеровским сырам и легендарным прялкам; с его ненавистью к машине, пару и электричеству, этот маньяк античной простоты походит на человека, который, достигнув полной телесной зрелости, пожелал бы снова улечься в колыбель и сосать одряхлевшую грудь своей кормилицы, чтобы вернуться к детской беззаботности.

Рёскин, без сомнения, приветствовал бы венецианских пассеистов, пожелавших восстановить нелепую Кампанилу Сан-Марко², точно дело шло о том, чтобы предложить девочке, потерявшей свою бабушку, куклу из картона и тряпок взамен покойницы.

Влияние Рёскина необычайно развило в Европе навязчивый культ нашего прошлого и совершенно фальсифицировало ваше суждение о современной Италии³.

В самом деле, недостаточно говорят о колоссальном промышленном и торговом развитии Ломбардии, Лигурии и Пьемонта, – Милана, Генуи, Турина! Однако вот новая возрождающаяся Италия, вот то, что мы любим! Вот наша итальянская гордость! У нас есть большие города, которые пылают днём и ночью, разливая далеко вокруг своё огненное дыхание. Мы оросили нашим потом лес гигантских труб с капителями упругого дыма, поддерживающего наше небо, которое желает походить только на огромный потолок фабрики.

Мы не следуем больше увлекательным советам милого итальянского солнца, юного распутника с соблазнительной улыбкой, который желал бы по-прежнему вести расу к разгульному времяпровождению, пению, танцам и питью под листвою!.. У нас есть деревни, тщательно омываемые, орошаемые и обслуживаемые бесчисленными усердными геометрическими каналами.

У нас есть вырытые долины, выпотрошенные лихорадочной бессонницей поездов. В наши дивные ломбардские и лигурийские ночи растёт металлургическая работа, возвышая свой чугунный голос, с широкими белыми жестами.

Целые горы освещены, осаждены бунтующей оравой электрических лун, которые спешат, занятые, крикливые и бесцеремонные.

Вот что мы любим у нас. Но вы отдаёте, увы! всю вашу любовь трём городам, которые мы считаем тремя гнойными ранами полуострова: Флоренции, Риму и Венеции.

Флоренция – огромный и пышный средневековый фолиант, упавший в самую весёлую местность мира. Если вы пожелаете проникнуть на старые страницы её улиц, вы потревожите там копошащиеся колонии литературных ракушек, упорный смех которых грызёт старые воинственные иллюстрации… Господа чичероне, гении кафе, профессиональные остроумцы, болтливые и нахальные кучера, эксперты по старинным картинам: вот народ Флоренции!

Рим томится под проказой своих руин, со своим семестровым кровообращением, которое золото иностранцев медленно проталкивает по артериям больших отелей.

Подумать только, что Рим с его лавками, закрывающимися после отъезда американцев, может разориться вследствие простого подозрения случая холеры.

Индустрия, эксплуатирующая иностранцев: вот против чего мы боремся неустанно; эта нечистая индустрия, которая превращает две трети римского населения в вероятного союзника завтрашнего врага: врага, которого хозяева наших отелей будут заботливо помещать, но недостаточно любовно клеймить!

Однажды вечером я приехал в Рим на шестидесятисильном автомобиле, и, оставив за собою ворота Св. Себастьяна, направлялся к тому месту, которое отделяет Нероновский акведук от Ботанического сада.

Я летел с полной скоростью, направляясь прямо к Константиновской арке. В своей футуристской беззаботности я не заметил на потемневшей дороге каменной глыбы, свалившейся с Нероновских руин… По крайней мере, заметил слишком поздно, а мчался слишком быстро!.. Сильный толчок: мой радиатор изломан!

Это был символ, предостережение, или скорее месть, явившаяся из дали веков… Вот почему я крикнул римлянам во всю силу моих лёгких: «Спасайся, кто может! Вы должны изолировать руины старого Рима, более заразительные, чем холера и чума. Нужно вырыть глубокий ров и построить высокую стену вокруг всех этих остатков римских стен, мстительных и злобных. А затем ступайте в деревню, чтобы оберечься от самой трагической из малярий: той, которая поднимается от гробниц Аппиевой дороги!»

Но римляне отвечали мне иронической улыбкой, подслащённой археологической пылью и грубыми пирушками. Они продолжают вести жизнь пыльных крыс, гордых и довольных тем, что подбирают крошки конфет, которые приезжие зшссжуют своими крепками зубами, округляя розовые рты и лазурные очи, между громадными уцелевшими ногами обезглавленного Колизея!..

Ф.Т. Маринетти

<Июнъ 1910/1911>

12. Триест, наш славный пороховой погреб

По этим многочисленным причинам мы предпочитаем всем нашим античным римлянам, всем нашим средневековым флорентинцам, всем нашим упадочным венецианцам жителей Триеста¹, страстное патриотическое нетерпение которых, надеюсь, скоро подожжёт порох.

Мы кричали жителям Триеста:

«Вы багровое и гневное лицо Италии, обращённое к неприятелю. Лучше того, вы стиснутый кулак, протянутый против неприятеля, который подготовляется: не будем забывать этого!.. Триест! ты наш единственный пороховой погреб! На тебя вся наша надежда!

Презирай же пацифистские и интернационалистские теории. Патриотизм и любовь к войне не имеют ничего общего с идеологией: это принципы гигиены, без которых нет ничего, кроме упадка и смерти!

Не забывай, что итальянский полуостров имеет форму дредноута, с его эскадрой островков миноносцев»!

Меж тем как пассеисты упрекают нас в подрывании всех традиций, лже-будущники объявляют нас ретроградами за наш патриотизм и любовь к войне.

Мы отвечаем тем и другим, что решительно двигаясь к будущему, мы хотим сохранить нашу ежедневную гигиену борьбы и кровавого душа.

Мы питаем в нашей крови главную ненависть итальянцев двадцатого века: ненависть к Австрии! И тем не менее мы усматриваем очень далеко в будущем возможность, но не достоверность, создания единого европейского типа, о котором мечтал Ницше.

Этот философ недостаточно ненавидел германский тип, чтобы понять неустранимую антипатию, которая разъединяет латинские и германские расы.

Когда интернационалисты прославляют мир, в них говорит то, что есть худшего в их крови (то, что дрожит и гниёт).

Призывать мир между народами не значит создавать будущность; это значит попросту выхолащивать расы и осуществлять интенсивную культуру трусости. Кто может отрицать, что сильный человек дышит гораздо лучше, ест гораздо лучше, спит гораздо лучше, чем обыкновенно, после того, как даст пощёчину своему врагу и сокрушит его? Кто может отрицать, что слово мужчина и слово боец синонимы?

Вот почему мы заключаем, что когда мы говорим о войне, в нас говорит лучшая часть нашей крови.

Ф.Т. Маринетти

<1911>

13. Война, единственная гигиена мира

Вот я и приведён к указанию того, что резко отделяет футуризм от анархистского воззрения.

Это последнее, отрицая принцип бесконечного развития человечества, останавливает свой порыв на пороге идеала всеобщего мира и [глупого] рая с лобзаниями среди полей и волнующихся пальм.

Мы утверждаем, напротив, в качестве абсолютного принципа футуризма, непрерывное становление и бесконечный физиологический и интеллектуальный прогресс человека. Мы считаем превзойдённой и превосходимой гипотезу дружеского слияния народов и принимаем только одну гигиену для мира: войну.

Цель анархистской идеи, то есть нежная кротость, сестра трусости, представляется нам отвратительной гангреной, прелюдией агонии народов.

Анархисты довольствуются также нападением на политические, юридические и экономические ветви социального дерева. Мы желаем гораздо большего; мы желаем вырвать и сжечь его глубочайшие корни: те, которые внедрились в самый мозг человека и называются: манией порядка, желанием меньшего усилия, фанатическим обожанием семьи, заботой о сне и еде в определённый час, трусливым квиетизмом¹, любовью к древнему и старому, к попорченному и больному, отвращением к новому, презрением к молодости и мятежным меньшинствам, поклонением времени, накопившимся годам, мертвецам и умирающим, инстинктивной потребностью в законах, цепях и тормозах, отвращением к насилиям, неизвестному и небывалому, боязнью полной свободы.

Видели ли вы когда-нибудь собрание молодых революционеров или анархистов?.. Ну, вот: нет более обескураживающего зрелища.

В самом деле, вы заметите во всех этих красных душах настоятельную, неудержимую манию как можно скорее лишить себя своей бурной независимости и передать руководство собранием самому старшему в их среде, то есть наиболее оппортунистскому, наиболее благоразумному, одним словом, тому, кто, уже приобретя кое-какую власть и кое-какой авторитет, будет фатально заинтересован в сохранении данного положения вещей, в умиротворении бурных порывов, противодействии всякому желанию авантюры, риска и героизма.

Этот новый председатель, руководя общими дебатами с кажущейся справедливостью, поведёт собрание, как стадо баранов, к водопою своего личного интереса.

Неужели вы ещё серьёзно верите в пользу собраний, революционные умы?

В таком случае довольствуйтесь выбором руководителя или, лучше сказать, счётчика дебатов. Изберите для этого самого младшего из вас, наименее известного, наименее влиятельного, и пусть его роль ограничивается простым предоставлением слова через абсолютно равные промежутки времени, которые он будет контролировать с часами в руках.

Но ещё более глубокий ров между футуристским и анархистским воззрениями роет великая проблема любви, великая тирания чувства и сладострастия, от которой мы хотим освободить человечество.

Ф.Т. Маринетти

<1911>

14. Презрение к женщине

Эту-то ненависть к тиранической любви мы выразили в лаконической фразе: презрение к женщине.

Да, мы презираем женщину-резервуар-любви, орудие сладострастия, женщину-яд, женщину-трагическую-игрушку; хрупкую, одурманивающую и роковую женщину, с тяжёлым голосом судьбы и мечтательными волосами, продолжающимися в ветви лесов, озаряемых лунным светом.

Мы презираем страшную и тяжкую Любовь, которая тормозит ход человека и мешает ему выйти из своей человечности, удвоиться, превзойти самого себя, чтобы сделаться тем, что мы называем: умноженный человек.

Мы презираем страшную и тяжкую Любовь, огромный аркан, при помощи которого, быть может, Солнце держит на привязи, в её орбите, мужественную землю, меж тем как последней, без сомнения, хотелось бы ринуться наудачу, подвергаясь всем звёздным опасностям.

Мы убеждены, что Любовь, чувство и сладострастие наименее естественные вещи в мире. Естественно только продление рода.

Любовь, романтическое наваждение и сладострастие есть попросту выдумка поэтов, которые наделили ею человечество. Поэты же возьмут её обратно у человечества!

Великий трагикомический опыт любви близок к концу, так как он не принёс никакой пользы и причинил неисчислимый вред. Было столкновение, но не было сотрудничества полов, показавших себя не способными к решению великой задачи. Вот почему мы, футуристы, устраняем ныне любовь, продукт литературы, как отбирают рукопись у издателя, который не умеет напечатать её.

В этом освободительном усилии суфражистки наши лучшие сотрудницы, так как чем больше прав и власти достанется на долю женщины, тем более она оскудеет любовью, тем скорее перестанет быть очагом сентиментальной страсти или орудием наслаждения. Тем более что чудовищное развитие женской роскоши превратило любовь в жалкую рабыню, более или менее бунтующую, под тяжеловесными кулаками денег.

Плотская жизнь сведётся к чистой функции сохранения рода, отчего только выиграет преуспевающий рост человека.

Что касается мнимой неспособности женщины, то мы думаем, что если бы её тело и дух в течение длинного ряда поколений получали такое же воспитание, как тело и дух мужчины, – мы думаем, говорю я, что в таком случае можно бы было говорить о равенстве обоих полов.

Как бы то ни было, несомненно, что в её теперешнем состоянии интеллектуального и хронического рабства женщина, безусловно уступая мужчине с точки зрения ума и характера, может быть только посредственным законодательным орудием.

Вот почему мы с величайшим рвением отстаиваем право суфражисток, сожалея об их детском увлечении жалким и смешным правом голосования. Ибо мы убеждены, что они будут пользоваться им с увлечением и непроизвольно помогут нам сокрушить эту великую нелепость, созданную из подкупа и пошлости, в которую превратился ныне парламентаризм.

Парламентаризм почти всюду изношенная форма. Он дал ряд хороших результатов; он создал иллюзорное участие числа в управлении. Я говорю иллюзорное, так как установлено, что народ не может и никогда не будет в состоянии представлять себя посредством уполномоченных, которых он не умеет выбирать.

Народ всегда остаётся чуждым правительству. Но, с другой стороны, парламентаризму народ обязан своим существованием. Гордость масс возросла благодаря избирательному режиму. Индивидуум вырос благодаря идее представительства. Зато эта идея совершенно исказила оценку умов, преувеличив свыше меры значение красноречия. Это неудобство усиливается со дня на день. Вот почему я с удовольствием предвижу буйное вторжение женщин в собрания болтунов!

Где мы найдём более нетерпеливый динамит беспорядка и испорченности?

Почти все европейские парламенты превратились в шумные птичники, корыта или сточные ямы.

Их основные принципы таковы: 1. деньги для подкупа и барышническое лукавство, которые служат для приобретения места в парламенте; 2. пустое красноречие, грандиозная фальсификация идей, торжество звонких фраз, тамтамы негров и жесты ветряных мельниц.

Эти грубые элементы дают при посредстве парламентаризма абсолютную власть орде адвокатов…

Вы знаете, что они похожи друг на друга во всех странах. Это существа, тесно связанные со всем мизерным, умы, которые видят только мелкие повседневные факты и абсолютно не способны разрабатывать великие общие идеи, постигать столкновения и слияния рас или пламенный полёт идеала над индивидуумом и над народами. Торгаши аргументами, проституированные мозги, лавочки казуистических идей и чеканных силлогизмов.

При посредстве парламентаризма целая нация отдаётся на произвол этих фабрикантов правосудия, которые умеют строить из послушного железа закона только бесполезные мышеловки.

Пусть же поспешат наделить женщин правом голосования.

Это, впрочем, крайний и абсолютный логический вывод из идеи демократии и всеобщего права голосования, как её понимал Жан-Жак Руссо и другие подготовители французской Революции.

Пусть женщины поспешат осуществить с молниеносной быстротой этот грандиозный опыт полной анимализации политики.

Мы, которые глубоко презирают политику, мы рады предоставить её злобным когтям женщин, так как именно женщинам, именно им уготована благородная роль окончательно убить парламентаризм.

О! это вовсе не ирония, я говорю вполне серьёзно. Женщина, такая, какою её сформировало современное общество, может только довести до самого пышного расцвета принцип подкупа, тесно связанный с принципом голосования.

Те, которые оспаривают законное право суфражисток, руководствуются чисто личными мотивами: они с остервенением защищают свою монополию вредного красноречия, которую женщины не замедлят вырвать у них. Это, в сущности, вовсе не интересует нас. Мы подготовляем другие мины у подножия руины.

Нас уверяют, будто правительство, состоящее из женщин или поддерживаемое ими, будет фатально увлекать нас по путям пацифизма и толстовской трусости¹, к окончательному торжеству клерикализма и моралистского лицемерия…

Может быть! Вероятно! Весьма сожалею об этом! У нас будет, кроме того, война полов, которую, несомненно, подготовляют великое скопление капиталов, ноктамбулизм и упорядочение заработной платы работниц.

Юмористы-женоненавистники, быть может, уже мечтают о Варфоломеевской ночи женщин.

Вы подумаете, пожалуй, что я забавляюсь парадоксами, более или менее фантастическими.

Впрочем, ничто так не парадоксально и не фантастично, как действительность, и я не слишком верю в логические вероятности истории.

История народов движется наудачу, туда и сюда, с расточительными и не слишком комильфотными ухватками, как легкомысленная молодая девица, которая вспоминает об отеческих наставлениях только в новый год или просто когда её бросит любовник. Но она, к несчастью, ещё слишком благоразумна и недостаточно беспорядочна, – эта юная история мира! Нужно также, чтобы женщины вмешались в неё как можно скорее, потому что мужчины поистине прогнили от тысячелетней мудрости.

Это не парадоксы, клянусь вам, а поиски ощупью во мраке будущего.

Вы признаёте, например, что победа феминизма, и в особенности влияние женщин в политике, окончательно разрушат семейное начало. Это было бы нетрудно доказать; но вы упираетесь, без сомнения, в ужасе, противопоставляя мне остроумные аргументы, так как безусловно не желаете, чтобы посягали на семью.

«Все права, все свободы должны быть предоставлены женщинам, – кричите вы – но семья будет сохранена!»

Позвольте мне скептически улыбнуться и сказать вам, что если семья исчезнет, то мы постараемся обойтись без неё.

Я сказал мы, но я ошибся: это наши сыновья – сыновья, которых у нас не будет, – это они сумеют обойтись без семьи.

И я прибавлю в скобках, что мы, футуристы, слишком воинственны, чтобы иметь детей, мы, которые любят только героический инстинкт, мы, которые желают, чтобы шедевр сжигался с трупом своего автора, мы, которые питают отвращение к работе для бессмертия, так как в сущности это только мечта ростовщических душ.

Бесспорно то, что если женщина теперь мечтает завоевать политические права, то она делает это, сама того не сознавая, в убеждении, что явится в качестве матери, в качестве супруги и в качестве любовницы, центром тесного кружка, чисто животного и абсолютно лишённого пользы.

Вам, конечно, случалось быть свидетелями задыхающейся лихорадки Блерио, ещё взнузданного своими механиками, вам, конечно, случалось чувствовать на своём лице ошеломляющую пощёчину ветра, порождаемого винтом, пущенным с полной скоростью.

Так вот: я признаюсь вам, что мы, мужчины-футуристы, мы чувствуем себя при виде этого упоительного зрелища совершенно оторванными от женщины, ставшей внезапно чересчур земною, или, лучше сказать, символом земли, которую предстоит покинуть.

Мы даже мечтаем создать когда-нибудь нашего механического сына, плод чистой воли, синтез всех законов, открытие которых будет ускорено наукой.

Ф.Т Маринетти

<1911>

15. Умноженный человек и царство Машины

Всё это поможет вам уразуметь одно из наших главных футуристских усилий, направленное к уничтожению в литературе слияния, с виду почти нерасторжимого, двух представлений: женщины и Красоты. Это идеологическое слияние свело весь романтизм к своего рода героическому штурму воинственным и лирическим самцом башни, переполненной неприятелями, на площадке которой является, при свете звёзд, божественная Красота-женщина.

Романы вроде Тружеников моря Виктора Гюго или Саламбо Флобера могут объяснить мою идею. Мы находим в них доминирующий лейтмотив, уже сослуживший свою службу, от которого мы хотим освободить литературу и искусство вообще¹.

Вот для чего мы развиваем и превозносим великую новую идею, циркулирующую в современной жизни: идею механической красоты, и прославляем любовь к машине, пылающую на щеках механиков, обожжённых и перепачканных углём. Случалось ли вам наблюдать за ними, когда они любовно моют огромное мощное тело своего локомотива? Это кропотливые и умелые нежности любовника, ласкающего свою обожаемую любовницу.

Во время последней железнодорожной забастовки во Франции² было констатировано, что организаторам саботажа не удалось убедить ни одного машиниста испортить свой локомотив.

Я нахожу это совершенно естественным. Как мог бы этот человек изуродовать или убить свою огромную верную и преданную подругу, с пылким и ретивым сердцем, эту прекрасную стальную машину, которая так часто сияла от наслаждения под его намасливающей лаской.

Это не метафора, а почти реальность, которую нам нетрудно будет констатировать спустя несколько лет.

Вам, без сомнения, случалось слышать замечания, очень обыкновенные в устах обладателей автомобилей и управляющих заводами: «Моторы, говорят они, поистине загадочны… У них бывают капризы… неожиданные фантазии… Подумаешь, у них есть личность, душа, воля… Нужно льстить им, ухаживать за ними и никогда не обращаться с ними грубо и не утомлять их… Если вы будете поступать таким образом, то внезапно увидите, что эта машина из чугуна и стали, этот мотор, построенный согласно точным вычислениям, даёт не только свою полную продуктивность, но и двойную, тройную, гораздо больше и гораздо лучше, чем можно было предвидеть по расчётам строителя, её отца».

Так вот: я придаю большое значение этим фразам, которые возвещают мне о близком открытии законов истинной чувствительности машины.

Нужно подготовлять также близкое и неизбежное отождествление человека и мотора, облегчая и совершенствуя постоянный обмен металлических интуиций, ритмов, инстинктов и дисциплин, абсолютно неизвестных ныне большинству и угадываемых только самыми проницательными умами.

Несомненно, принимая трансформистскую гипотезу Ламарка³, надо признать, что мы мечтаем о создании нечеловеческого типа, у которого будут уничтожены моральные страдания, доброта, нежность и любовь, единственные яды, отравляющие неистощимую жизненную энергию, единственные прерыватели нашего могучего физиологического электричества.

Мы верим в возможность несчётного числа человеческих трансформаций и заявляем без улыбки, что в человеческом теле дремлют крылья.

В тот день, когда человеку станет возможно экстериоризовать свою волю, так что она будет продолжаться вне его, как огромная невидимая рука, Мечта и Желание, ныне пустые слова, приобретут верховную власть над укрощёнными пространством и временем.

Нечеловеческий и механический тип, построенный для вездесущей скорости, естественно, будет жестоким, всеведущим и воинственным.

Он будет наделён неожиданными органами: органами, приспособленными к потребностям окружающей среды, состоящей из непрерывных столкновений.

Мы можем уже теперь предвидеть развитие гребня на наружной поверхности грудной кости, тем более значительного, чем лучшим авиатором станет будущий человек, как это наблюдается у лучших летунов между птицами.

Нетрудно оценить эти различные гипотезы, с виду парадоксальные, изучая явления экстериоризованной воли, постоянно происходящие на спиритических сеансах⁴.

Достоверно, кроме того, и вы легко можете констатировать это, что теперь с возрастающей лёгкостью находят людей из народа, лишённых образования и воспитания, но тем не менее одарённых тем, что я называю великим механическим вдохновением или металлическим чутьём.

Это потому, что рабочие уже испытали воспитание машины и до некоторой степени сроднились с моторами.

Чтобы подготовить образование этого нечеловеческого и механического типа умноженного человека, нужно необычайно уменьшить потребность привязанности, пока ещё неразрушимую и коренящуюся в крови человека.

Нам следует свести нашу потребность привязанности до минимума, уже достигнутого иными сорокалетними холостяками, легко утоляющими жажду своего привязчивого сердца ласками резвящейся собачки.

Будущий человек сведёт таким образом своё сердце к его настоящей распределяющей функции. Сердце должно сделаться в некотором роде желудком мозга, методически наполняемым, чтобы дух мог вступать в действие.

Теперь встречаются люди, которые проводят жизнь почти без любви, в атмосфере цвета стали. Будем действовать так, чтобы число этих образцовых людей возрастало. Эти энергические существа не посещают вечером нежную любовницу, но любят убеждаться каждое утро, с любовной скрупулёзностью, что их мастерская действует в полном порядке.

Наиболее страстным из молодых людей я рекомендую любовь к [животным – лошадям, собакам или кошкам] – потому что эта любовь может регулярно утолять их потребность привязанности, которую женщина будет только разжигать скачками своих капризов и любопытством своих кошачьих повадок⁵.

Мы убеждены, с другой стороны, что литература оказывает определяющее влияние на все социальные классы, до самых невежественных включительно, куда проникает путём таинственной инфильтрации. Стало быть, литература может ускорять или замедлять движение человечества к этой форме жизни, освобождённой от чувства и сладострастия.

Наперекор нашему скептическому детерминизму, который нам следует убивать изо дня в день, мы верим в полезность литературной пропаганды. Мы и ведём активную пропаганду в театре и в романе против воззрения, прославляющего Дон Жуана и вышучивающего Рогоносца.

Эти два слова должны потерять всякое значение в жизни, в искусстве и в коллективном воображении.

Осмеивание Рогоносца не содействует ли прославлению Дон Жуана? А прославление Дон Жуана не содействует ли, неизбежно, осмеиванию Рогоносца?

Избавившись от этих двух лейтмотивов, мы отделаемся от великого болезненного явления ревности, которое есть не что иное, как продукт донжуанского тщеславия, литературный продукт.

Мы увидим, как исчезнет таким образом не только любовь к женщине-супруге и к женщине-любовнице, но также и любовь к матери, главная связь семьи, враждебная, в качестве таковой, смелому созданию будущего человека.

Человечество, раз освободившись от семьи, этого гасильника, этого тесного круга, не только традиционного по преимуществу, но и животного по преимуществу, легко обойдётся без этой двойной любви, сыновней и материнской, без этих двух Любовей, согревающих, но вредных, жарких оков, которые нужно разбить.

Вот почему мы находим в ожидании чрезвычайно полезной пропаганду свободной любви, которая разъедает семью и ускоряет её разрушение.

А между тем, пока мы с ожесточением боремся с божеством любви, мы констатируем в себе самих существование интеллектуальной солидарности, которая у латинских народов есть безусловно новое изобретение.

Я говорю о великой духовной дружбе, которая связывает новаторские и революционные умы.

Необъятная романтическая любовь сведена таким образом к простому совокуплению для сохранения рода, и столкновение эпидерм освобождено наконец от великой пикантной тайны, от великой пряной приправы греха и от великого донжуанского тщеславия. Простая телесная функция, как питьё и еда.

Умноженный человек, о котором мы мечтаем, сохранит до самой смерти свою воспроизводительную силу, как сохраняют желудок, и не будет знать трагедии старости и бессилия!..

Но для этого нужно, чтобы современные молодые мужчины, получив, наконец, отвращение к эротическим книгам и двойному алкоголю сентиментализма и сладострастия, окончательно иммунизировавшись против болезни любви, научились методически разрушать в себе все скорби сердца, ежедневно разрывая свои привязанности и постоянно развлекая свой пол и свой дух. Наш свободный женоненавистнический оптимизм резко расходится, таким образом, с пессимизмом Шопенгауэра⁶, этого горького философа, который не раз протягивал нам соблазнительный револьвер своей философии, чтобы убить в нас глубокое тошнотворное наваждение женщины и любви. Из этого отчаянного револьвера мы весело палили в великий Лунный Свет романтики⁷!

Ф.Т. Маринетти

<1911>

16. Мы отрицаем наших учителей-символистов, последних любовников луны

Мы всем пожертвовали торжеству этого футуристского понимания жизни. Вы легко поймёте также, почему мы ненавидим ныне наших славных интеллектуальных отцов, безмерно любимых нами раньше: великих символистских гениев – Эдгара По, Бодлера, Малларме и Верлена.

Ныне мы негодуем на них за то, что они плыли по реке времени, непрерывно обращая головы назад, к отдалённому голубому источнику Прошлого, к прежнему небу, где цветёт красота¹. Для них нет поэзии без тоски, без вызывания почивших времён, без исторического и легендарного тумана.

Мы ненавидим символистских мастеров, мы, которые осмелились выйти нагими из реки времени, и создаём, волей-неволей, своими телами, ободранными каменьями крутого склона, новые потоки, убирающие в пурпур гору.

Мы красные, мы любим красное и с отблеском топок локомотивов на щеках мы воспеваем растущее торжество Машины, которую они глупо ненавидели.

Наши отцы-символисты питали страсть, которую мы считаем смешной: страсть к вечным вещам, стремление к бессмертному и нетленному шедевру.

Мы же, напротив, считаем, что нет ничего более низкого и жалкого, чем думать о бессмертии, создавая произведение искусства, более низкого и жалкого, чем расчётливая и ростовщическая концепция [христианского рая,]² который должен вознаградить миллионов на сто наши земные добродетели.

Нужно просто творить, потому что творить бесполезно, ото делается> без награды, в неведении, в пренебрежении, словом, <творить> героически. Поэзии тоскливого воспоминания мы противопоставляем поэзию лихорадочного ожидания.

Слезам красоты, нежно склоняющейся над могилами, мы противопоставляем резкий, острый профиль пилота, шофёра и авиатора.

Концепции нетленного и бессмертного мы противопоставляем в искусстве концепцию становящегося, тленного, переходного и эфемерного.

Мы преобразуем таким образом в острую радость nevermore Эдгара По и учим любить красоту эмоции и ощущения, потому что она единственна и предназначена к безвозвратному уничтожению.

История в наших глазах неизбежно фальсификатор или по крайней мере жалкий собиратель почтовых марок, медалей и поддельных монет.

Прошлое по необходимости ниже будущего. Мы желаем, чтобы так было. Да и как можем мы признавать заслуги за опаснейшим из наших врагов: прошлым, угрюмым лжецом, ненавистным опекуном.

Вот каким образом мы отрицаем навязчивое великолепие погибших веков и работаем заодно с победоносной Механикой, которая держит землю в сетях своей скорости.

Мы работаем заодно с Механикой, чтобы уничтожить старую поэзию расстояния и диких пустынь, изысканной тоски разлуки, которую мы замещаем лирическим трагизмом вездесущей и всюду поспевающей скорости.

В самом деле, наша футуристская чувствительность не волнуется перед мрачной тайной неисследованной долины или горного ущелья, которое мы против своей воли представляем себе с изящной и почти парижской белой лентой дороги, где внезапно останавливается, пыхтя, автомобиль, напоминающий о прогрессе и полный культурных голосов: уголок бульвара, расположенный бивуаком в пустыне.

Этот еловый лес, влюблённый в луну, на футуристской дороге, прорезающей его из конца в конец. Простое и тоскливое царство растения с длинными монологами кончилось.

С нами начинается царство человека с подрезанными корнями, умноженного человека, который смешивается с железом, питается электричеством и понимает только наслаждение ежедневной опасности и героизма.

Этим самым мы даём вам понять, насколько мы презираем пропаганду эстетической охраны пейзажа, этот глупый анахронизм.

Разноцветные афиши на зелени лугов, железнодорожные мосты, перекинутые между холмами, хирургические поезда, просверливающее голубое брюхо гор, огромные трубы турбин, новые мускулы земли, примите хвалу от футуристских поэтов, так как вы разрушаете старую болезненную и воркующую чувствительность земли!

Как вы хотите, чтобы с такими страстями, с таким новаторским пылом мы принимали артистическую концепцию нашей современной Италии? Она слишком долго испытывала на себе изнуряющее влияние Габриэле д’Аннунцио⁴, младшего брата великих французских символистов, тоскующего как они, и, как они, склонившегося над обнажённым телом женщины.

Надо во что бы то ни стало бороться с Габриэле д’Аннунцио, так как он рафинировал всем своим талантом четыре интеллектуальных яда, которые мы желаем уничтожить во что бы то ни стало:

1. Болезненную и тоскливую поэзию расстояния и воспоминания; 2. Романтический сентиментализм, струящийся лунным светом и поднимающийся к женщине-Красоте, идеальной и фатальной; 3. Наваждение сладострастия с треугольником адюльтера, перца кровосмешения и возбуждающей приправой греха; 4. Глубокую страсть к прошлому, усиленную антикварской и коллекторской манией.

Мы отрицаем также болтливый и пресный сентиментализм Пасколи⁵, который, несмотря на свой неоспоримый гений, останется, тем не менее, повинным в унижающем и растлевающем влиянии.

Наконец, мы рады, что нам не придётся больше пить тошнотворный молочный кофе нашего плачевного Фогаццаро⁶.

Мы принимаем только блистательное творчество пяти или шести великих предшественников футуризма. Я имею в виду Эмиля Золя, Уолта Уитмена; Рони-старшего, автора Bilatéral и Vague rouge; Поля Адана, автора Trust; Октава Мирбо, автора Les affaires sont les affaires, Гюстава Кана, творца свободных стихов, и Верхарна, прославителя щупальцевых городов⁷.

Футуристский лиризм по существу подвижный и изменчивый, так же как красочный динамизм футуристских живописцев Боччони, Руссоло и Карра, выражает с непрерывной скоростью наше я, которое создаётся с неустанным вдохновением.

Футуристский лиризм, вечный динамизм мысли, непрерывная струя образов и звуков, один может выразить эфемерную, непостоянную, симфоническую вселенную, которая куётся в нас и с нами.

Это динамизм нашего эластического сознания, реализуемый вполне. Интегральное я, бесконечно воспеваемое, живописуемое, воспроизводимое скульптурой в его непрерывном становлении. Последовательность лирических состояний, исключающая всякую парнасскую⁸ идею взаимной экстери-орности протяжения, вот великая оркестровая строфа свободных футуристских стихов.

Искусству абстрактному, статическому и формальному мы противопоставляем искусство непрерывного движения, агрессивной борьбы и скорости.

На повелительные утверждения догматического интеллектуализма мы отвечаем криком:

«Мы хотим разрушить музеи, библиотеки! Ваши возражения? Полно! Мы прекрасно знаем, что нам подсказывает наш милый и лживый интеллект. Мы не желаем слушать!»⁹

Мы любим также повторять глубокую и блестящую мысль Эдгара По: Поэтический дух, эта возвышеннейшая из всех способностей, потому что истины величайшей верности могли быть открыты нам только этой аналогией, красноречие которой, неопровержимое для воображения, ничего не говорит хилому и одинокому разуму. (Диалог Моноса и Уны¹⁰.)

Скептическому и пессимистскому детерминизму мы противопоставляем, следовательно, культ творческой интуиции, свободу вдохновения и искусственный оптимизм.

Наконец, тоскующему сентиментальному или сладострастному лунному свету мы противопоставляем несправедливый и жестокий героизм, повелевающий завоевательной лихорадкой моторов.

Ф.Т. Маринетти

<1911>

17. Рождение футуристской эстетики

Но, конечно, в ваших головах уже накопилась многочисленные возражения против нашего разрушительного и антитрадиционного принципа.

Я мимоходом подхватываю одно: Какие же творения – говорите вы – из камня, мрамора или бронзы вы можете противопоставить тем, неподражаемым, которые завещаны нам веками?

Я отвечу вам очень просто:

1. Шедевры прошлого – единственные уцелевшие из бесчисленного количества произведений искусств, исчезнувших вследствие своего безобразия или своей хрупкости. Не можете же вы требовать от нас противопоставления шедевров, созданных в какие-нибудь пятьдесят лет, совокупности отборных произведений, создавшихся в течение десятка веков.

2. Я отвечаю вам, кроме того, что космополитический номадизм, демократический дух и упадок религии сделали абсолютно бесполезными великие декоративные и неразрушимые здания, выражавшие когда-то королевский авторитет, теократию и мистицизм.

Противоречивые силы Банка, великих швецов, революционных синдикатов, металлургов, инженеров, электриков и авиаторов, право стачек, равенство перед законом, власть числа, узурпаторская сила массы, быстрота международных сообщений, привычка к гигиене и комфорту требуют, напротив, больших, хорошо пров

Работа выполнена в Секторе искусства Нового и Новейшего времени Государственного института искусствознания, г. Москва

Переводы с итальянского и французского

В дизайне обложки использована работа Луиджи Руссоло «Восстание» (1911)

© Е. Лазарева, составление, вступительные статьи, перевод на русский язык, комментарии, 2020

© А. Ямпольская, перевод на русский язык, комментарии, 2020

© Государственный институт искусствознания, 2020

© Книгоиздательство «Гилея», 2020

Предисловие

Принципиальную часть творческого наследия итальянского футуризма составляют манифесты – как заметил Гарольд Розенберг, они оказались «подлинным средством выражения» (true medium) литератора и бессменного лидера футуризма Филиппо Томмазо Маринетти¹. Обилие риторических и теоретических заявлений, обращённых к самым разным сферам искусства и жизни, ставит текстовую продукцию итальянского футуризма на совершенно особое место среди материалов и источников исторического авангарда. И хотя футуристы не были первооткрывателями манифеста как литературного жанра, именно их программы, затронувшие все стороны общественной жизни и культуры своего времени, превратили это художественное движение в заметное интеллектуальное, философское и социальное явление своей эпохи. Решительно новое понимание границ искусства и современности в итальянском футуризме оказалось не менее, а возможно, и более значимым, нежели его новации в области чистой живописи или чистой литературы. В этом смысле именно итальянский футуризм стал, по определению Петера Бюргера, первым направлением в историческом авангарде, а именно в проекте радикальной отмены искусства в качестве автономного института в попытке превратить саму жизнь в объект творчества².

Итальянский футуризм сегодня остаётся одним из самых недооценённых и недопонятых движений исторического авангарда. С одной стороны, его обвиняют в сотрудничестве с фашизмом Муссолини, выдавая желаемое за действительное и упрощая сложную историю отношений. С другой – его чисто художественные новации считаются сравнительно скромными в сравнении, например, с живописью кубизма или заумью русского футуризма. Однако не последними факторами, до настоящего времени препятствующими научному изучению и знакомству публики с итальянским футуризмом, были языковой барьер и труд недоступность большинства источников, причём эта ситуация характерна для англоязычного мира так же, как и для русскоязычного. Открытость современных читателей и исследователей к более сложному пониманию явлений – трансверсального характера авангарда, соблазнов и противоречий политической ангажированности – как кажется, обеспечила растущий сегодня интерес к итальянскому футуризму. В этом контексте насущным стало переиздание исторических переводов и дополнение их подборкой наиболее значимых, ранее не издававшихся текстов. Настоящее издание облегчит доступ к теоретическому и литературному наследию итальянского футуризма и создаст более целостный контекст для понимания одного из наиболее всеобъемлющих и самых продолжительных – от его учреждения в 1909 году до смерти Ф.Т. Маринетти в 1944 году – и вместе с тем, вероятно, самых противоречивых движений в искусстве XX века.

Антология объединяет 100 манифестов и программ итальянского футуризма, опубликованных с 1909 по 1941 год, практически полностью охватывая историю движения. Треть сборника составляют ранее опубликованные основополагающие тексты довоенного футуризма, при этом исторические переводы 1910-1920-x годов уточнены по итальянским и французским источникам. В антологию вошли манифесты в переводе Михаила Энгельгардта, опубликованные в 1914 году, малоизвестные публикации в журнале «Современный Запад» (1922–1923), ряд современных переводов, опубликованных в 2008–2013 годах Анной Ямпольской и мною, а также 43 текста в моём переводе, ещё не издававшихся на русском языке.

* * *

Филиппо Томмазо Маринетти (1876–1944) – идеолог и мотор движения, автор и издатель большинства футуристских манифестов, был одновременно и составителем первых сборников. В 1914 году он собрал свои ранние декларации и ряд манифестов других футуристов в изданной по-французски книге «Футуризм», местами превратив разрозненные тексты в связное, от главы к главе, рассуждение. В 1914 году он опубликовал сборник «Манифесты футуризма» (переизданный в 10-летие футуризма в 1919 г.), a в 1915-м, в год вступления Италии в Первую мировую войну – сборник «Война – единственная гигиена мира». В 1924 году, в год проведения Первого футуристского конгресса, призванного продемонстрировать власти масштаб и амбиции движения, Маринетти издал сборник «Футуризм и фашизм». В начале 1930-х футуризм пережил очередное оживление теоретической работы, которая в более сдержанном темпе продолжалась вплоть до 1944 года. Несмотря на это, первые монографии о движении, выпущенные в 1960-e годы, за редкими исключениями³ останавливались на довоенном, так называемом «героическом» периоде футуризма, связанном с деятельностью футуристов первого призыва – погибших в 1916 году Умберто Боччони и Антонио Сант’Элиа или отошедших от движения во время войны Карло Карра и Джино Северини. Большинство исследователей останавливались на рубеже 1915–1916 годов⁴, в редких случаях доходя до 1919-го, года возникновения фашистского движения в Италии⁵.

Серьёзная работа по публикации источников была развёрнута в самой Италии в конце 1960-x и в 1970-е годы. В 1968 году Луиджи Скриво опубликовал репринтным способом внушительную подборку документов итальянского футуризма, включая малоизвестные манифесты вплоть до 1935 года⁶. За ней последовала серия репринтных публикаций футуристских изданий – журналов “Lacerba” и “Noi”, газеты “L’Italia Futurista”⁷, каталогов футуристских выставок⁸. В 1980 году во Флоренции вышло 4-томное репринтное издание под редакцией Лучано Карузо – на сегодняшний момент наиболее полное собрание источников итальянского футуризма на языке оригинала (всего 407)⁹. О том, что даже такая подборка не является исчерпывающей, свидетельствует готовящаяся к изданию новая антология итальянского футуризма Маттео д’Амброзио с более чем goo документами. Впрочем, немногие из этих источников были доступны международным исследователям: в 1960-1970-е переводные англоязычные сборники футуристских манифестов также останавливались либо на 1915 году, какуМэриэнн Мартин¹⁰, либо на 1919-м, каку Умбро Аполлонио¹¹, а сборник сочинений Маринетти на английском включал лишь два теоретических текста 1920-х годов¹². Футуристские манифесты 1920-1930-х на английском языке оказались доступны лишь в новом веке: в 2006 году Гюнтер Бергхаус опубликовал расширенную антологию теоретических сочинений Ф.Т. Маринетти в новом, более современном переводе¹³, а Йельский университет к столетию футуризма в 2009 году выпустил антологию, включающую манифесты до 1941 года, в том числе написанные другими футуристами¹⁴.

Русскоязычный контекст, на первый взгляд, выгодно отличался от англоязычного. Одиннадцать параграфов первого манифеста футуризма были опубликованы в петербургской газете «Вечер» 8 марта 1909 года – всего 16 дней спустя после его публикации на передовице “Le Figaro”. Русские переводы отдельных манифестов в 1912–1914 годах публиковались в журналах «Союз молодёжи», «Маски», «Театр и искусство», но в целом теория и практика итальянского футуризма были известны по обрывочным пересказам, и лишь в начале 1914 года в Москве и Петербурге вышли три сборника манифестов итальянского футуризма, призванных восполнить досадный пробел.

Первым был опубликован перевод поэта-имажиниста Вадима Шершеневича, одного из самых верных русских последователей итальянского футуризма и официального переводчика Маринетти во время его визита в Россию – экземпляр опубликованного им перевода «Манифесты итальянского футуризма» Шершеневич торжественно вручил Маринетти при встрече на вокзале 26 января 1914 года. На следующий день из печати в издательстве «Ирис» вышла книга «Футуризм (На пути к новому символизму)» Генриха Тастевена – организатора визита Маринетти в Россию, литературного критика и российского представителя французского общества “Les Grandes Conférences”. Наконец в феврале в Петербурге, уже после отъезда Маринетти из города, вышла наиболее обширная публикация в переводе М. Энгельгардта – «Футуризм».

Публикация Тастевена в этом ряду была наиболее субъективной – пять «главных» манифестов, помещённых в приложение к пространному авторскому очерку, представляли весьма произвольный выбор¹⁵. Тастевен, сопоставляя в своем анализе открытия футуризма с творчеством его непосредственных предшественников, обнаруживал все новации Маринетти уже у Малларме. Проницательно называя кубофутуристов «большевиками футуризма»¹⁶, которые в разрушении оказались «левее Маринетти», он недооценил самостоятельных открытий русских футуристов и отозвался о них скорее снисходительно. В целом для Тастеве-на футуризм представлялся лишь ступенью к искусству будущего, идеал которого виделся ему в религиозно-мистическом, всенародном, идеалистическом синтезе искусств «нового символизма»¹⁷.

Все пять манифестов «московский француз» Тастевен переводил с французских оригиналов, и в ряде случаев его переводы более точны, нежели у Энгельгардта¹⁸. К тому же в «Манифесте к испанцам» Тастевен избежал цензурных изъятий и точно воспроизвёл все критические пассажи в отношении церкви, заменённые в публикации Энгельгардта многочисленными отточиями.

Шершеневич, публикуя перевод 12 текстов¹⁹, утверждал, что перевёл почти все доступные ему манифесты и, избегая «бесплодной полемики с русской критикой», ограничился «чисто пояснительным вступлением»²⁰. Кроме того, в 1915 году он опубликовал перевод сочинения Маринетти «Битвау Триполи», а в 1916 году – перевод знаменитого романа Маринетти «Футурист Мафарка». Впрочем, историк русского футуризма Владимир Марков невысоко оценивал перевод Шершеневича, называя его в случае с Мафаркой-футуристом «топорным, а порой и безвкусным», а в случае манифестов – неточным (в частности, указывая на перевод “sensibilité” как «чувствование» вместо «чувствительности»)²¹.

В этом ряду перевод Михаила Энгельгардта, литератора и революционера, выпущенный петербургским издательством «Прометей», – не только наиболее полный (более 30 текстов), но и наиболее точный и наименее устаревший стилистически. Он основан на уже упомянутой книге Маринетти “Le Futurisme” и в целом повторяет её структуру, однако русское издание дополнено ещё 1 з выпущенными позднее манифестами Дирекции футуристского движения²². В отличие от Тастевена и Шершеневича, Энгельгардт не был ангажирован ни символизмом, ни имажинизмом, и стремился к максимальному соответствию источнику. Он писал: «Если уж знакомить публику с этим историко-культурным (или антикультурным) явлением, то пусть она узнает его в настоящем и неподдельном виде, без пропусков и сокращений, не в умалчивающем пересказе, а в откровенном подлиннике»²³. Энгельгардт перевёл даже отрывок из поэмы «Битва Вес + Запах» из «Дополнения к техническому манифесту футуристской литературы» с обилием звукоподражаний и упразднёнными склонениями, спряжениями и знаками препинания, от перевода которой Шершеневич решил отказаться.

Все три сборника, опубликованные к визиту Маринетти в Россию, многие годы были библиографической редкостью, и даже удивительно, что объективно самый удачный перевод Энгельгардта до настоящего момента не переиздан. Избранные пять манифестов в 2008 году были опубликованы в каталоге выставки ГМИИ им. А.С. Пушкина «Футуризм – радикальная революция» вместе с двумя современными переводами Анны Ямпольской²⁴. Однако эти источники останавливались на рубеже 1914 года, а пробел в отношении второго футуризма был восполнен только в 2013 году нашим сборником²⁵.

Хотя в 1922 году журнал «Современный Запад» под заголовком «Новые манифесты Маринетти» без указания имени переводчика опубликовал три текста 1921 года: «Тактилизм», «Манифест о театре» и «Манифест о музыке». Два последних представляли собой обрывочный и неточный перевод манифестов «Театр-сюрприз» и «Музыкальная импровизация», которые в настоящем издании публикуются в новом переводе, тогда как «Тактилизм», как и опубликованный в том же журнале годом позднее манифест «Новая религия-мораль скорости», даются в исходных переводах, уточнённых по оригиналам.

Анна Ямпольская любезно согласилась на публикацию в настоящем издании четырёх ранее опубликованных в её переводах манифестов: «Противоболь» А. Палаццески, «Футуристская архитектура» Сант’Элиа, «Геометрическое и механическое великолепие и числовое восприятие» и «Манифест футуристской кухни» Маринетти. В последнем, однако, опущены добавленные к первой русской публикации манифеста, но не являющиеся его частью рецепты из книги «Футуристская кухня» Маринетти и Филлиа²⁶.

В отечественной науке и критике сложилась традиция употребления прилагательного «футуристический» вместо «футуристский», когда речь идёт о переводе “Futuriste”. Симптоматично, что при переводе его употреблял манерный Шершеневич – тогда как Тастевен и Энгельгардт писали «футуристский». У Маркова поэзия или группа именно «футуристская», а империя «футуристическая» – когда необходимо подчеркнуть в языке претензию, а не подлинную принадлежность. Однако достаточно произнести аналогично «фовистический», «кубистический», «экспрессионистический», «конструктивистический» (и продолжить «дадаистический», «концептуалистический», «минималистический» и т. д.) – чтобы убедиться, что суффикс «иче», в действительности, лишний. Поскольку треть издания составляют исторические переводы М. Энгельгардта, пишущего «футуристский», нам показалось логичным следовать его написанию. Поэтому в новой редакции переводов А. Ямпольской и моих²⁷ прилагательное «футуристический» заменено на «футуристский».

Антология итальянского футуризма не может быть исчерпывающей, и представленная здесь выборка основана не столько на доступности тех или иных источников, сколько на опыте предшествующих антологий – как объёмных итальянских, так и более компактных английских – и вместе с тем руководствуется нашим пониманием необходимости. Например, в упомянутых англоязычных антологиях отсутствуют следующие тексты, включённые в настоящее издание: «Против женственной роскоши» и «К царству фантазии» Маринетти, «Против Рима и против Бенедетто Кроче» и «Против футуризма» Панини, «Футуризм и маринеттизм» Палаццески и др., «Футуристская фотодинамика» Брагальи, «Футуристская флора и пластические эквиваленты искусственных запахов» и «К обществу защиты машин» Адзари, «Футуристская наука» Корры и др., «Против Монмартра» Мак Дельмарля, «Футуристский синтез войны» Маринетти и др., «Пластические планы как сферическое развитие в пространстве» Карра, «Живопись будущего» и «Первая итальянская футуристская мебель» Джинны, «Против всех возвратов в живописи» Дюдревиля и др., «Словосвободная пластика» Роньони, «Музыкальная импровизация» Барточчини и Мантиа, «Пиротехника – художественное средство» Кантарелли, «Футуристский манифест воздушной архитектуры» Маринетти и др., «Аэроживопись и земное преодоление» и «По ту сторону живописи» Прамполини, «Футуристский манифест итальянской шляпы» Маринетти и др., «Футуристский манифест итальянского галстука» Скурто и Ди Боссо. Итого – более 20 текстов вводятся в научный оборот на русском языке, ещё не будучи доступными на английском.

Композиционно антология состоит из пяти тематических разделов, внутри организованных хронологически. Отказ от сквозной хронологии позволяет развести в «героическом» периоде футуризма риторические жесты (раздел I) и художественные программы (раздел II), а также обнаружить эволюцию политических позиций, преимущественно Маринетти, от учреждения движения до установления фашистского режима (раздел III). В футуризме «после Боччони», то есть после 1916 года, обращает на себя внимание спад теоретической активности в период 1925–1929 годов, что объясняет расположение текстов второй половины 1910-1920-х и 1930-х – начала 1940-х в разных разделах (IV и V соответственно).

В течение 2015–2018 годов я работала над этой книгой как над плановой научной работой в Государственном институте искусствознания, и я благодарна коллегам по Сектору искусства Нового и Новейшего времени за продуктивные обсуждения и ценные советы – в первую очередь, моему научному руководителю и замечательному исследователю футуризма Екатерине Бобринской, атакже Алле Ароновой, Алле Вершининой, Екатерине Вязовой, Константину Дудакову-Кашуро, Татьяне Карповой, Раисе Кирсановой, Анне Корндорф, Анастасии Лосевой, Николаю Молоку, Наталье Сиповской, Александре Струковой, Татьяне Юдкевич. Финальная композиция этой книги сложилась в диалоге с моим издателем Сергеем Кудрявцевым, и я горжусь сотрудничеством с «Гилеей». Виктор Мизиано разделил моё убеждение, что итальянский футуризм чрезвычайно резонирует с актуальным состоянием искусства и мира. Гюнтер Бергхаус, внёсший неоценимый вклад в международные исследования футуризма, проявил дружеское участие в судьбе этой работы. Я благодарна за помощь Архиву и библиотеке музея MART (Роверето) и Институту истории искусства во Флоренции (последний любезно предоставил мне копию манифеста Маринетти «Наши общие враги» 1910 года, не вошедшего ни в одну итальянскую антологию).

Екатерина Лазарева

1 См.: Rosenberg Н. Art on the edge. Chicago: The University of Chicago Press, 1983. P. 184.

2 См.: Бюргер П. Отрицание автономии искусства в авангарде ⁄⁄ Бюргер П. Теория авангарда ⁄ Пер. с нем. С. Ташкенова. М.: VAC press, 2014. С. 73–84.

3 См., напр.: Clough R.T. Futurism: The Story of a Modern Art Movement: A New Appraisal. New York: Philosophical Library, 1961.

4 См., наир.: Carrieri R. Il Futurismo. Milano: Edizioni del Milione, 1961; 1963 (in English); Calvesi M. Il Futurismo. 3 vol. Milano: Fratelli Fabbri, 1967.

5 См.: Bruni C., Gambillo M.D. After Boccioni: Futurist painting and documents from 191510 1919. Rome: La Medusa, 1961.

6 См.: Scrivo L. Sintesi del futurismo: Storia e documenti. Roma: M. Bulzoni, 1968.

7 См.: Lacerba: Firenze, 1913–1915: Riproduzione anastatica conforme aH’originale. Milano: Mazzota, 1970; Noi 1917–1925. Firenze: S.P.E.S., 1974; L’ltalia futurista (1916–1918) / A cura di M.C. Papini. Roma: Edizioni delFAteneo & Bizzarri, 1977.

8 См.: Esposizioni futuriste 1912–1918 / A cura di P. Pacini. Firenze: S.P.E.S., 1978; Esposizioni futuriste 1918–1931 + 1913–1914 /Acura di P. Pacini. Firenze: S.P.E.S., 1979.

9 См.: Manifesti proclami, interventi e documenti teorici del futurismo, 1909–1944 / A cura di L. Caruso. 4 vol. Firenze: S.P.E.S. – Salimbeni, 1980 (2-е изд.: S.P.E.S., 1990).

1 °Cм.: Martin M.W. Futurist art and theory. 1909–1915. Oxford: Clarendon, 1968.

11 См.: Apollonio U. Futurist manifestos. New York: Viking Press, 1973.

12 «По ту сторону коммунизма» и «Портрет Муссолини», см.: Marinetti: Selected writings ⁄ Ed., and with an introd, by R.W. Flint; trans, by R.W. Flint and A.A. Coppotelli. New York: Farrar, Straus and Giroux, 1972.

13 См.: Marinetti F.T. Critical writings / Ed. by G. Berghaus, trans, by D. Thompson. New York: Farrar, Straus and Giroux, 2006.

14 См.: Futurism: An anthology / Ed. by L. Rainey, C. Poggi, L. Wittman. New Haven & London: Yale University Press, 2009.

15 «Манифест футуризма» (1909), «Беспроволочное воображение и слова на свободе» (1913), «Манифест к венецианцам» (1910) и «Манифест к испанцам» (1911), а также написанный Валентиной де Сен-Пуан «Манифест футуристской женщины» (1912).

16 По этому поводу В. Марков пишет: «Года через три Маяковский и некоторые его друзья были бы рады услышать о себе такое, но в 1914 году им это вряд ли понравилось» (см.: Марков В. История русского футуризма. СПб.: Алетейя, 2000. С. 192).

17 Подр. см.: Лазарева Е. Предисловие ⁄⁄ Тастевен Г. Футуризм. (На пути к новому символизму). М.: Изд. кн. магазина «Циолковский», 2017. С. 5–12.

18 Напр., “Absurde” Тастевен переводит как «Абсурдное», а Энгельгардт – как «нелепое». “Les Mots en Liberté” в переводе Тастевена – «слова на свободе», у Энгельгардта – «освобождённые слова».

19 «Манифест футуризма», «Манифестхудожников-футуристов», «Манифест музыкантов-футуристов», «Манифест женщины-футуристки», «Технический манифест футуристической скульптуры», «Технический манифест футуристической литературы», «Дополнение к техническому манифесту футуристической литературы», «Футуристический манифест похоти», «Искусство шумов», «Беспроволочное воображение и слова на свободе», «Живопись звуков, шумов и запахов», «Музик-холл».

20 «…двух-трёх манифестов мне не удалось получить и перевести, а от перевода двух я сознательно уклонился…», см.: Манифесты итальянского футуризма ⁄ Пер. В. Шершеневича. М.: Рус. тов-во, 1914. С. 3.

21 См.: Марков В. История русского футуризма. С. 141.

22 Энгельгардт не включил в свой пер. опубл, в этой кн. текст конференции, данной Маринетти 9 марта 1911 г. в парижском Доме студентов, и его интервью, опубл, в “Le Temps” 14 марта 1911 г. Кроме того, тексты «Футуристский Манифест венецианцам», «Футуристская речь венецианцам», «Футуристская прокламация к испанцам» и «Футуристские заключения для испанцев» из части манифестов он перенёс в начало, поместив их между «Предисловием к поэме “Разрушение”» и «Футуристской речью к англичанам…». Раздел манифестов по сравнению с фр. кн. дополнен следующими текстами: «Манифест 1-й выставки футуристской живописи», «Футуристский манифест по поводу Итало-турецкой войны», «Технический манифест футуристской литературы» (и дополнение к нему с «Битвой Вес + Запах»), «Уничтожение синтаксиса», «Технический манифест футуристской скульптуры», «Манифест футуристской женщины», «Футуристский манифест сладострастия», «Искусство шумов», «Футуристская антитрадиция», «Живопись звуков, шумов и запахов», «Music Hall», «Программа футуристской политики».

23 См.: Маринетти <Ф.Т.>. Футуризм ⁄ Пер. М. Энгельгардта. СПб: Кн-во «Прометей» Н.П. Михайлова, 1914. С. 5.

24 Пер. М. Энгельгардта: «Первый манифест футуризма» Ф.Т. Маринетти, «Манифест футуристских живописцев» У. Боччони, К. Карра, Л. Руссоло, Дж. Северини, Дж. Баллы, «Технический манифест футуристской скульптуры» Боччони, «Искусство шумов» Руссоло, «Уничтожение синтаксиса. Беспроволочное воображение и освобождённые слова»; пер. А. Ямпольской: Геометрическое и механическое великолепие и числовое восприятие» Маринетти, «Футуристская архитектура» А. Сант’Элиа.

25 См.: Второй футуризм: Манифесты и программы итальянского футуризма. 1915–1933 ⁄ Сост., пер., вступ. ст., коммент. Е. Лазаревой. М.: Гилея, 2013.

26 См.: Маринетти Ф.Т. Манифест футуристической кухни ⁄ Пер. с итал.

A. Ямпольской // Иностр, лит-ра. 2008. № ю. С. 217–221.

27 В наст. изд. воспроизводятся 19 текстов из 20, вошедших в сб. «Второй футуризм», исключение составляет текст «Интеллектуальное восстание», где

B. Паладини впервые изложил принципы механической эстетики, затем развитые в манифесте «Механическое искусство» (док. 82).

I. Героический футуризм: риторические жесты (1909–1915)

Выражая общую установку модернистского искусства на новаторство и разрыв с прошлым, итальянский футуризм прославился особенно грозными проклятьями в адрес всего, что олицетворяло культурную традицию, художественный мейнстрим и обывательский вкус буржуазного общества. В футуристском противостоянии прошлому угадывался и более радикальный разрыв с порядком вещей у дадаистов, и ёмкий лозунг русских футуристов «бросить Пушкина с парохода современности!», и их решительная послереволюционная культурная политика.

«Первый манифест футуризма» включал лишь один параграф, содержащий собственно разрушительный призыв: «Мы желаем разрушить музеи, библиотеки, академии, сокрушить морализм и всяческую оппортунистскую и утилитарную трусость». Однако уже во «втором манифесте» Маринетти возглавил футуристский поход «против вечного неприятеля, которого следовало бы изобрести, если б его не было» («Убьём лунный свет!»). В своих манифестах и декларациях футуристы гневно обрушивались на символы романтизма – Лунный свет и вечную женственность, на итальянский культ древности и старых мастеров, поддержанный «лимфатической идеологией плачевного Рёскина», на «великолепные раны прошлого» – Венецию, Флоренцию и Рим, на гегемонию профессоров и «эксплуатацию иностранцев», на массовый вкус, ненавистное австрийское владычество и успех немецкого гения в лице Вагнера, Ницше или неогегельянца Кроче. В духе авангардной риторики и военной фразеологии футуристы называли свои выступления «битвами» и представляли конфликт поколений как военную операцию: «Думали ли вы когда-нибудь о неисчислимой армии умерших гениев, отныне бесспорных, которая облекает со всех сторон и давит небольшой батальон гениев живущих» («Речь к жителям Триеста»).

Листовки с манифестом «Против пассеистской Венеции» – по свидетельству Маринетти, тиражом 800 ооо – подобно военной пропаганде были сброшены с башни Часов на площади Сан-Марко. Футуристские вечера 1910-igii годов, положившие начало искусству перформанса¹, превращались в «остервенелую борьбу»: «Выбор оружия не от нас зависит, и мы вынуждены пользоваться каменьями и тяжёлыми молотками, щётками и зонтиками, чтобы расталкивать и опрокидывать бесчисленную ораву наших врагов – пассеистов» («Первые битвы»). Выступление Джованни Панини в римском театре Костанци, опубликованное в журнале “Lacerba” в жанре стенограммы, дополнялось замечательными комментариями о поведении зала («шумные хрюканья», «ужасный ослиный рёв» и др.). В ряде случаев гастроли футуристов по итальянским городам сопровождались уличными потасовками с участием полиции, как в Парме в марте 1911 года: «Жестокая схватка. Трое наших ранены в лицо. Зато мы унесли двадцать пять дубинок, отнятых у неприятеля» («Первые битвы»). Боевая риторика итальянских футуристов, отвергших «увлекательные советы милого итальянского солнца», стала родовой чертой исторического авангарда и типичным образцом авангардного поведения².

Филиппо Томмазо Маринетти родился и вырос в Египте, сформировался как литератор в Париже, свободно говорил по-французски, вёл обширную международную корреспонденцию и до 1912 года пользовался услугами итальянского переводчика. Тем не менее в качестве лидера итальянского футуризма он выступал в амплуа горячего патриота Италии и даже завоевал репутацию крайнего националиста. Вопреки этой репутации, итальянский футуризм был первым модернистским течением, стремившимся обрести международный характер.

Первые шаги в этом направлении связаны с широким распространением его идей: многие футуристские манифесты выпускались листовками одновременно на нескольких языках – итальянском, французском, английском, немецком, испанском, публиковались в зарубежных изданиях. Наряду с активной пропагандой футуризма внутри Италии, Маринетти выступал с лекциями за её пределами, сопровождая свои заграничные турне специально по этому случаю написанными манифестами.

Адресованные зарубежной аудитории «Футуристская речь к англичанам» и «Футуристская прокламация к испанцам» перекликаются с текстами, обращёнными к венецианцам и к римлянам, и демонстрируют принципиально интернациональный характер учреждённого Маринетти движения – восхваляющего лучшие качества каждой нации, порицая национальные проявления пассеизма.

Маринетти горячо приветствовал присоединение к футуризму иностранных поэтов и художников – французов Г. Аполлинера и Э.-Ф. Мак Дельмарля, англичанина К.Р.В. Невинсона. Он писал: «В своей тотальной программе Футуризм – это атмосфера авангарда; это – лозунг всех новаторов и интеллектуальных вольных стрелков всего мира» («Открытое письмо футуристу Мак Дель-марлю»). Употребляя понятие авангарда как расширительного синонима футуризма, в совместном с Невинсоном манифесте он призывал «создать мощный авангард, единственно способный спасти английское искусство, которому сейчас угрожает традиционный консерватизм Академий и привычное равнодушие публики» («Живое английское искусство»).

Отправляясь в начале 1914 года в Россию, Маринетти мечтал о своеобразном «футуристском интернационале» – по замечанию В.П. Лапшина, он намеревался создать нечто вроде «единого европейского фронта», международное общество художников и литераторов, которое объединило бы футуристов по географической оси Париж – Флоренция – Милан – Москва³. Одним из зримых плодов этой деятельности стала Свободная международная футуристская выставка с участием русских, английских, бельгийских и американских художников, прошедшая весной 1914 года в Риме. После войны Маринетти стремился возродить «футуристский интернационал», организовав в Турине в 1919 году Международную футуристскую выставку и опубликовав в 1924 году текст «Мировой футуризм: манифест Парижу»⁴. И хотя, за исключением России, футуризму не удалось создать заметных центров или национальных школ вне Италии, целый ряд исследований последнего времени убедительно показывает, что он стал первым подлинно международным авангардом⁵.

В истории итальянского футуризма роль личности Маринетти была основополагающей и настолько существенной, что его личные заявления тут же приписывались течению в целом, а его деятельное участие сопровождало большинство инициатив под эгидой футуризма. Преданность однажды провозглашенному движению, талант вербовки новых последователей, верность принципам авангарда в консервативной атмосфере муссолиниевской культуры сделали его бессменным лидером футуризма, фигурой, казалось бы, неотъемлемой от своего детища.

Вместе с тем критика в его адрес в кругу флорентийских футуристов в начале 1915 года оформилась в обвинение в том, что Маринетти исказил суть движения. Джованни Панини, Альдо Палаццески и Арденго Соффичи в своём манифесте, опубликованном в журнале “Lacerba”, попытались «разделить» большое наследие футуризма, «избежав недоразумений и споров». Они провозгласили себя, а также художников Карло Карра и Джино Северини, музыканта Балиллу Прателлу, поэтов Коррадо Говони и Итало Таволато настоящими футуристами, а многих других представителей движения – маринеттистами. Обвиняя маринеттизм в невежестве, натурализме, шовинизме и дисциплине, они противопоставили ему футуристские добродетели суперкультуры, сущностного лиризма, патриотизма и страсть свободы. «Маринеттизм пользуется новой техникой, но не обладает обновлённой, очищенной чувствительностью. Слепо отвергая прошлое, он слепо стремится к будущему и потому не создаёт ни искусства, ни мысли, но только сублимированного отпрыска предшествующего искусства и мысли» («Футуризм и маринеттизм»). Впрочем, в итоге они сами отдалились от футуризма.

1. См.: Голдберг Р. Искусство перформанса: от футуризма до наших дней. М.: AdMarginem, 2013.

2. См.: Авангардное поведение: Сб. материалов ⁄ Под ред. М. Карасика. СПб.: Хармсиздат, 1998.

3. См.: Lapsin V.P. Marinetti е la Russia. Dalla storia delle relazioni letterarie e ar-tistiche negli anni dieci del XX secolo. Rovereto; Milano: MART; Skira, 2008. P. 92.

4. См.: Marinetti F.T. Le Futurisme mondial: Manifeste a Paris //Le Futurisme: Revue synthétique illustrée. Milano. N0. 9. 1924. 11 Janvier. P. 1–3; Noi: Rivista d’arte futurista. Roma. Serie 2. A.i. N0. 6–9. 1924. P. 1–2.

5. См. на эту тему: Futurismo & Futurismi [Futurism & Futurisms] / Ed. by P. Hulten. New York: Abbeville, 1986; Бобринская E. Футуризм вне Италии ⁄⁄ Бобринская Е. Футуризм. М.: Галарт, 2000. С. 103–112; International Yearbook of Futurism Studies / Ed. by G. Berghaus. Vol. 1–4. Berlin: De Gruyter, 2011–2014.

1. Первый манифест футуризма

Мы¹ бодрствовали всю ночь под лампами мечети, медные купола которой, такие же ажурные, как наша душа, имели, однако, электрические сердца. Прогуливая нашу прирождённую леность на пышных персидских коврах, мы рассуждали на крайних пределах логики и царапали на бумаге безумные письмена.

Необъятная гордость переполняла наши груди, так как мы чувствовали, что стоим совершенно одни, точно маяки или выдвинувшиеся вперёд часовые, лицом к лицу с армией враждебных звёзд, расположившихся лагерем на своих небесных бивуаках. Одни с механиками в адских топках огромных кораблей, одни с чёрными призраками, копошащимися в красном брюхе обезумевших локомотивов, одни с пьяницами, которые бьются крыльями о стены.

И вот мы внезапно развлечены гулом громадных двуярусных трамваев, которые проходят мимо, подскакивая испещрёнными огоньками, точно деревушки под праздник, которые разлившаяся По внезапно потрясает и срывает, увлекая их в каскадах и потоках наводнения в море.

Затем безмолвие стало ещё глубже. Пока мы прислушивались к ослабевающей мольбе старого канала и треску костей умирающих дворцов, обросших бородою зелени, под нашими окнами внезапно закраснелись жадные автомобили.

– Идём, друзья мои, – сказал я. – В путь! Наконец-то Мифология и мистический Идеал превзойдены. Мы будем присутствовать при рождении Центавра и скоро увидим полёт первых Ангелов! Надо потрясти врата жизни, чтоб испытать их петли и задвижки!.. Идём! Вот первое солнце, поднимающееся над землёю!.. Ничто не поравняется с великолепием его красной шпаги, впервые сверкающей в наших тысячелетних потёмках.

Мы приближаемся к трём фыркающим машинам, чтобы поласкать их грудь. Я растянулся на своей, как труп в гробу, но внезапно отпрянул от маховика – ножа гильотины – грозившего моему желудку.

Великая метла безумия оторвала нас от самих себя и погнала по крытым и глубоким, как русла пересохших потоков, улицам. Там и сям жалкие лампы в окнах учили нас презирать наши математические глаза.

– Чутьё, – крикнул я, – хищным зверям достаточно чутья!

И мы гнали, как юные львы, смерть в чёрной шкуре, испещрённой бледными крестами, которая бежала перед нами по широкому, сизому, осязаемому и живому небу.

А между тем у нас не было идеальной возлюбленной, поднимающейся до небес, ни жестокой царицы, которой мы могли бы предложить трупы, скрученные в византийские кольца!.. Никакого повода к смерти, кроме желания отделаться, наконец, от груза нашего мужества!

Мы подвигались вперёд, давя на пороге домов сторожевых собак, которые расплющивались вокруг наших раскалённых шин как воротничок под утюгом.

Ласковая смерть опережала меня при каждом повороте, нежно предлагая мне лапу, и поочерёдно ложилась на землю, с скрипучим звуком челюстей бросая на меня бархатные взгляды из глубины луж.

– Выйдем из мудрости как из отвратительного рудника, и войдём, как плоды, приправленные гордостью, в огромную и кривую пасть ветра!.. Отдадим себя на съедение неизвестному, не вследствие отчаяния, но просто для того, чтобы обогатить неисследимые резервуары нелепости!

Сказав эти слова, я круто повернулся, с азартом шалого пуделя, кусающего свой собственный хвост, и вот внезапно двое циклистов² выбранили меня, покачиваясь передо мною как два убедительных и тем не менее противоречивых рассуждения. Их глупое волнение захватывало мою территорию… Какая скука! Тьфу!.. Я не стал долго разговаривать, и от отвращения – трах! – шлёпнулся вниз головою в яму…

О, материнская яма, наполовину наполненная грязной водой! Фабричная яма! Я смаковал твою крепительную грязь, которая напоминает мне святые чёрные сосцы моей суданской кормилицы³!

Когда я выпрямил своё тело, грязную и дурнопахучую швабру, раскалённое железо радости восхитительно пронизало мне сердце.

Толпа рыболовов-удильщиков и подагрических натуралистов волновалась от ужаса по поводу этого чуда. Эти терпеливые и кропотливые души высоко поднимали громадные железные сети, стараясь выловить мой автомобиль, напоминавший огромную, увязшую в грязи акулу. Он медленно вынырнул, оставляя в грязи, точно чешую, свою тяжёлую оправу здравого смысла и набивку комфорта.

Её считали мёртвой, мою добрую акулу, но я воскресил её одним ласковым прикосновением к её всемогущей спине, и вот она ожила и поплыла полным ходом на своих плавниках.

Тогда, в масках из славной фабричной грязи, полной шлака, бесполезного пота и божественной сажи, держа на перевязках наши раздавленные руки, среди жалоб мудрых удильщиков и огорчённых натуралистов, мы продиктовали нашу первую волю всем живым людям земли:

Манифест футуризма

1. Мы желаем воспеть любовь к опасности, привычку энергии и безрассудства.

2. Основными элементами нашей поэзии будут: смелость, дерзость и бунт.

З Тогда как до сих пор литература возвеличивала задумчивую неподвижность, экстаз и сон, мы желаем прославить агрессивное движение, лихорадочную бессонницу, гимнастический шаг, опасный прыжок, пощёчину и затрещину.

4. Мы объявляем, что великолепие мира обогатилось новой красотой: красотой скорости. Беговой автомобиль с его кузовом, украшенным большими трубами, напоминающими змей с взрывчатым дыханием… ревущий автомобиль, который точно мчится против картечи, – прекраснее, чем Победа Самофракии*.

5. Мы желаем воспеть человека, держащего маховое колесо, идеальный стержень которого проходит сквозь землю, пущенную по своей орбите.

6. Нужно, чтобы поэт тратил себя с жаром, блеском и расточительностью, чтобы увеличить восторженное рвение первичных элементов.

у. Красота только в борьбе. Нет шедевра, который не был бы агрессивным. Поэзия должна быть бурным натиском на неведомые силы, чтобы заставить их склониться перед человеком.

8. Мы на крайнем пределе веков!.. К чему оглядываться назад, раз нам нужно высадить таинственные двери невозможного? Время и Пространство умерли вчера. Мы живём уже в абсолютном, так как мы уже создали вечную вездесущую скорость.

9. Мы желаем прославить войну – единственную гигиену мира – милитаризм, патриотизм, разрушительный жест анархистов, прекрасные идеи, которые убивают, и презрение к женщине.

10. Мы желаем разрушить музеи, библиотеки, сокрушить морализм и всяческую оппортунистскую и утилитарную трусость.

11. Мы будем воспевать огромные толпы, взволнованные трудом, удовольствием или восстанием; многоцветные и многоголосые бури революций в современных столицах; ночную вибрацию арсеналов и верфей под их бурными электрическими лунами; жадные вокзалы, пожирающие дымящихся змей; фабрики, подвешенные к облакам шнурками своих дымов; мосты с прыжками гимнастов, переброшенные через дьявольские ножи озарённых солнцем рек; предприимчивые пакетботы, обыскивающие горизонт; широкогрудые локомотивы, фыркающие от нетерпения на рельсах подобно громадным стальным коням, взнузданным длинными трубами; скользящий полёт аэропланов, винты которых шелестят точно знамя, и аплодисменты восторженной толпы.

Мы выпустили в Италии этот манифест ниспровергающего и зажигательного насилия, посредством которого основываем ныне футуризм, так как желаем освободить Италию от гангрены профессоров, археологов, чичероне и антиквариев.

Италия слишком долго была главным рынком старьёвщиков. Мы желаем избавить её от бесчисленных музеев, покрывающих её бесчисленными кладбищами.

Музеи, кладбища!.. Поистине они тождественны в своём зловещем соприкосновении тел, которые не знают друг друга. Публичные дортуары, где укладываются на вечный сон бок о бок с ненавистными или незнакомыми существами. Взаимная свирепость живописцев и скульпторов, убивающих друг друга линиями и красками в одном и том же музее.

Пусть навещают их однажды в год, как навещают своих покойников… это мы можем допустить!.. Пусть даже кладут однажды в год цветы к ногам Джоконды, мы и на это согласны!.. Но мы не согласны, чтобы ежедневно таскали по музеям наши скорби, наше хрупкое мужество и наше беспокойство!.. Неужели вам хочется отравляться? Неужели вам хочется гнить?

Что, собственно, можно найти в старой картине, кроме тяжких потуг художника, силящегося разбить препятствия, непреоборимые для его желания всецело выразить свою мечту?

Восхищаться старой картиной значит вливать нашу чувствительность в погребальную урну, вместо того чтобы метать её вперёд бурными струями творчества и действия. Стало быть, вы хотите угасить ваши лучшие силы в бесполезном восхищении прошлым, – восхищении, после которого вы неизбежно чувствуете себя истощёнными, умалёнными и растоптанными.

Поистине, ежедневное посещение музеев, библиотек и академий (этих кладбищ потерянных усилий, этих голгоф распятых мечтаний, этих реестров разбитых порывов!..) есть то же для художников, что продолжительная опека родителей для интеллигентных молодых людей, опьянённых своим талантом и своей честолюбивой волей.

Для умирающих, инвалидов и пленников – куда ни шло. Раз будущее для них закрыто, восхитительное прошлое, быть может, бальзам на их рану… Но нам его не нужно, нам – молодым, сильным и живым футуристам\

Придите же, славные [поджигатели]⁵ с обугленными пальцами!.. Вот они!.. Вот они!.. Поджигайте же полки библиотек! Отводите каналы, чтоб затопить погреба музеев!.. О! пусть плывут по воле ветра славные паруса! Вам заступы и молотки! Подрывайте фундаменты почтенных городов!

Самым старшим из нас не более тридцати лет⁶; следовательно, мы располагаем по крайней мере десятью годами для исполнения нашей задачи. Когда нам исполнится сорок лет, пусть те, кто моложе и бодрее нас, побросают нас в корзину как ненужные рукописи!.. Они явятся против нас издалека, отовсюду, прыгая на лёгком кадансе своих первых стихотворений, хватая воздух своими искривлёнными пальцами и вдыхая у дверей академии прекрасный запах наших разлагающихся умов, уже обещанных катакомбам библиотек.

Но мы не попадём туда. Они найдут нас в зимнюю ночь, в чистом поле, под кровлей угрюмого ангара, по которой барабанит монотонный дождь, на корточках перед нашими трепещущими аэропланами, греющих руки над жалким огоньком наших книг, ныне весело пылающих в искрящемся потоке своих образов.

Они станут бушевать вокруг нас, задыхаясь от тоски и досады, и, раздражённые нашим гордым неутомимым мужеством, бросятся убивать нас с тем большей ненавистью, что сердце их будет упоено любовью и восхищением к нам. И вот сильная и святая Несправедливость лучезарно заблестит в их глазах. Ибо искусство может быть только насилием, жестокостью и несправедливостью.

Самым старшим из нас тридцать лет, а между тем мы уже растратили сокровища, – сокровища силы, любви, мужества и упорной воли, наскоро, в лихорадке, без счёта, изо всех сил, не переводя духа.

Взгляните на нас! Мы не запыхались… Наше сердце ничуть не устало! Потому что оно питалось огнём, ненавистью и скоростью!.. Вы удивляетесь? Это потому, что вы даже не помните, чтобы когда-нибудь жили! Стоя на вершине мира, мы ещё раз бросаем вызов звёздам!

Ваши возражения? Довольно! Довольно! Я их знаю! Это решено! Мы прекрасно знаем, что утверждает наш милый и лживый интеллект. Мы, говорит он, только итог и продолжение наших предков. Быть может! Пусть себе!.. Что за важность?.. Но мы не желаем слушать! Остерегайтесь повторять эти гнусные слова! Лучше поднимите голову!

Стоя на вершине мира, мы ещё раз бросаем вызов звёздам.

Ф.Т. Маринетти

<20 февраля 1909>

2. Убьём лунный свет!

1.

– Эй, великие поэты-поджигатели, мои братья футуристы!.. Эй! Паоло Буцци, Палаццески, Каваккиоли, Говони, Альтомаре, Фольгоре, Боччони, Карра, Руссоло, Балла, Северини, Прателла, Д’Альба, Мацца, Фронтини¹! Выйдем из Паралича, опустошим Подагру и проложим великий военный рельсовый путь по склонам Гауризанкара², вершины мира!

Мы выходили из города шибкой и верной походкой, которая желала танцевать и искала препятствий. Вокруг нас и в наших сердцах безмерное опьянение старого европейского Солнца, шатавшегося между хмельными облаками. Оно даже ударило нам в лицо своим ослепительно пурпурным факелом, а затем лопнуло и изверглось целиком в бесконечность.

Вихри агрессивной пыли; ослепительный сплав серы, поташа и силикатов для окон Идеала!.. Отливка нового солнечного шара!.. Мы вскоре увидим его!

– Трусы! Трусы!.. – крикнул я, повернувшись к обитателям Паралича, громоздившегося внизу, груде раздраженных ядер для наших будущих пушек…

– Трусы! Трусы!.. Ну, что вы визжите, словно хорьки, с которых заживо дерут шкуру?.. Боитесь, что мы подожжём ваши лачуги?.. Рано ещё! Нам нужно согреть будущую зиму! А пока мы взрываем традиции, как источенные червями мосты!.. Война? О, да… Наша единственная надежда, смысл нашей жизни и наша единственная воля… Да… война! С вами, умирающими чересчур медленно, и со всеми мертвецами, загромождающими наши пути!..

Ну да, наши нервы требуют войны и презирают женщин! Разумеется, так как мы боимся их цветущих рук, оплетающих наши колени в утро разлуки! Чего хотят от нас женщины, сидни, инвалиды, больные и все благоразумные советники?.. Их шаткой жизни, прерываемой мрачными агониями, трепещущими снами и тяжёлыми кошмарами, мы предпочитаем насильственную смерть, и прославляем её как единственную достойную человека: хищного животного. Мы желаем, чтобы наши дети весело следовали своему капризу, грубо противоречили старикам и осмеивали всё, что освящено временем! Это возмущает вас?.. Вы мне свищете?.. Кричите громче!.. Я не расслышал ругательства!.. Громче!.. Что? Честолюбец?.. Нуда!.. Мы честолюбцы, потому что не хотим тереться о ваше вонючее руно, зловонное стадо цвета грязи, канализированное древними путями земли!.. Но «честолюбец» неточный термин… Мы, скорее, юные артиллеристы в весёлом настроении духа!.. И вы должны волей-неволей приучить ваши барабанные перепонки к грохоту наших пушек!..

Но всё это ещё не то! Ищите сами! Что вы говорите? Безумцы?.. Ура! в добрый час! Вот настоящее слово… слово, которого я ждал! А! А! Находка из находок! Возьмите заботливо это слово массивного золота и живо возвращайтесь процессией, чтобы запереть его в самом завистливом из ваших погребов! Вы можете прожить с этим словом между вашими пальцами и на ваших губах ещё двадцать веков! Что до меня, то я объявляю вам, что мир прогнил от мудрости!..

Вот почему мы проповедуем ныне методический и повседневный героизм; вкус к отчаянию, побуждающему сердце отдавать все свои плоды, привычку к энтузиазму; упоение безумием…

Мы проповедуем прыжок в сумрачную смерть под пристальными и ясными взорами Идеала! И проповедуем примером, отдаваясь яростной Портнихе битв, которая, выкроив нам по мерке багряный мундир, новенький, с иголочки, на солнце, напомадит огнями наши волосы, причёсанные бомбами. Так теплота летнего вечера намасливает поля скользящим мерцанием светляков.

Надо, чтобы люди ежедневно электризовали себе нервы безумной гордыней!.. Надо, чтобы люди разом ставили на ставку свою жизнь, не следя за плутоватыми крупье и не контролируя равновесия рулеток, раскинувшихся на огромных зелёных коврах войны и лелеемых сомнительной лампой солнца… Надо – поймите – чтобы душа метала тело в огонь, как брандер³ против неприятеля… вечного неприятеля, которого следовало бы изобрести, если б его не было!..

Видите ли вдали эти пшеничные колосья, выстроившиеся миллионами в битву! Эти колосья, гибкие солдаты с тонкими штыками, прославляют силу хлеба, который превращается в кровь, чтобы брызгать и взлетать прямо к зениту. Кровь – знайте это – ценна и пышна только освобождённая из темницы артерий железом или огнём!.. Мы научим всех вооружённых солдат земли, как надо проливать свою кровь. Но предварительно нужно очистить великую Казарму, где копошитесь вы, насекомые… Это скоро будет сделано!.. В ожидании, клопы, вы ещё можете сегодня же вечером вернуться на нечистые нары, где мы не желаем больше спать.

Повернувшись к ним спиной, я почувствовал, по боли в моих плечах, что слишком долго тащил в огромной и чёрной сети моего слова этот пленный и умирающий Народ с его смешным трепыханием рыб в последней волне света, которую вечер бросал до утёсов моего лба.

2.

Город Паралича, с гоготаньем птичника, с бессильной гордостью разбитых колонн, с брюхатыми куполами, рожающими жалкую статую, с капризом папиросных дымов на ребяческих стенах, открытых щелчкам, Город исчез, танцуя за нами по прихоти нашего быстрого бега…

Передо мною в нескольких километрах появился внезапно Дворец божественных сумасшедших на крупе изящного холма, бежавшего рысью, как молодой жеребёнок.

– Братья, – сказал я, – отдохнём в последний раз, прежде чем отправимся на закладку великого Футуристского Рельса!

Мы все улеглись в неизмеримом безумии Млечного Пути, в тени Дворца живых. Тотчас прекратился грохот двух квадратных молотов Пространства и Времени. Но Паоло Буцци не мог спать, так как его разбитое усталостью тело то и дело подёргивалось от укусов ядовитых звёзд, осаждавших нас со всех сторон.

– Брат, – пробормотал он, – прогони подальше от меня этих пчёл, жужжащих над пурпурной розой моей воли.

Потом он заснул в призрачной тени Дворца, переполненного фантазией, откуда разливались баюкающая и широкая мелодия вечной радости.

Энрико Каваккиоли дремал и бредил вслух:

– Я чувствую, что моё двадцатилетнее тело молодеет! Я возвращаюсь всё более неверной походкой в мою колыбель… Я скоро вернусь в утробу матери!.. Значит, мне всё позволено!.. Я хочу ломать роскошные безделушки!.. Давить города, разбрасывать человеческие муравейники!.. Я хочу приручить ветры и держать их на своре… Я хочу стаю Ветров с гибкими спинами огромных воздушных борзых, чтобы охотиться за дряблыми и бородатыми облаками!

Дыхание моих братьев, спавших вокруг меня, напоминало сон могучего моря на пляже. Но неистощимый и брызжущий энтузиазм зари не удерживался более в горах, так как ночь всюду переполнила меру героических ароматов и соков. Паоло Буцци, внезапно разбуженный этим приливом бреда, скорчился.

– Слышите ли вы рыдания земли? Она агонизирует в ужасе света!.. Слишком много солнц наклонились над её синим изголовьем! Предоставьте ей спать, ещё, всегда!.. Дайте мне облаков, чтобы спрятать её глаза и плачущий рот!..

При этих словах солнце протянуло нам с края горизонта свой огненный маховик, красный и дрожащий.

– Вставай, Паоло! – воскликнул я. – Хватай это колесо!.. Я посвящаю тебя в шофёры мира! Но, увы! Нам не справиться с великой работой будущего Рельса!.. Наше сердце ещё полно нечистым хламом: павлиньими хвостами, яркими флюгерными петухами и красивыми надушенными платками!.. И мы ещё не выгнали из нашего мозга унылых муравьёв мудрости… Нам нужно сумасшедших!.. Пойдём, освободим их!..

Мы приближались к стенам, пронизанным солнечной радостью по зловещей долине, где тридцать металлических журавлей поднимали, скрежеща, вагонетки, наполненные дымящимся бельём, нелепую стирку этих Чистых, очистившихся от всякой логики.

Двое психиатров появились на пороге с категорическим видом; но так как у меня не было в руках ничего, кроме ослепительного фонаря автомобиля, то я уложил их замертво его медной ручкой.

Огромные двери распахнулись, сумасшедшие, растрёпанные и полунагие, хлынули тысячами, потоком… достаточно, чтобы обновить и нарумянить сморщенный лик земли.

Одни желали немедленно помахивать сверкающими колокольнями вместо тросточек слоновой кости, другие играли в серсо куполами! Женщины расчёсывали свои далёкие облачные шевелюры отточенными зубцами созвездия.

– О, сумасшедшие, о, мои возлюбленные братья, следуйте за мною! Мы идём заложить Рельс на вершинах всех гор, до самого моря!.. Сколько вас?.. Три тысячи!.. Недостаточно!.. Впрочем, скука и однообразие скоро истощат ваш прекрасный порыв!.. Идём посоветоваться с хищными животными зверинцев, расположившихся у ворот Столицы!.. Только они живые, только они вырванные с корнем и наименее растительные!.. Вперёд!.. В Подагру!.. В Подагру!..

И мы – грозный прорыв шлюза – тронулись в путь…

Армия безумия металась с равнины на равнину, разливаясь по ущельям, взбираясь на вершины, с фатальным, лёгким порывом жидкости в огромных сообщающихся сосудах и, наконец, принялась бомбардировать криками, лбами и кулаками стены Подагры, звеневшей, как колокол.

Сторожа были опьянены, убиты или истоптаны, и жестикулирующий прилив наводнил огромный грязный коридор зверинца, клетки которого с их решётками, наполненные танцующими гривами, мелькали в парах дикой мощи, и раскачивались легче, чем клетки чижиков, на руках сумасшедших.

Царство львов тотчас возродило столицу. Восстание грив и огромное усилие крупов, действовавших как рычаги, взяли формы фасадов!.. Их сила, сила потока, разрывавшая мостовую, превратила улицы в тоннели с разбитыми сводами… Вся хилая растительность обитателей Подагры была втоптана в печь. Дома, переполненные этими воющими сучьями, дрожали под ливнем ужаса, решетившего крыши.

С неожиданными порывами и шутками клоунов сумасшедшие вскакивали на прекрасные равнодушные крупы львов, которые не чувствовали их… И странные всадники радовались мирным ударам хвоста, то и дело сбивавшим их… Вдруг львы остановились, сумасшедшие умолкали перед стенами, которые не шевелились более…

– Старики умерли! Молодые бежали!.. Тем лучше!.. Живо!.. Вырывайте статуи и громоотводы!.. Опорожним сундуки с золотом!.. Слитки и монета!.. Пусть перельют все драгоценные металлы для закладки великого военного Рельса!..

Отправились жестикулирующие сумасшедшие, львы, тигры и пантеры, то и дело сбрасывающие своих всадников, которые обнажаются, коченеют, развинчиваются в растрёпанности опьянения… Подагра превратилась в огромный погреб, полный крепкого вина, которое клубилось шаровидными струями, устремляясь к воротам со звонкими подъёмными мостами, дрожащим воронкам.

Мы миновали развалины Европы и вступили в Азию, разбрасывая на далёкое расстояние терроризированные орды Подагры и Паралича, как торопящиеся севцы разбрасывают круговым жестом свои зёрна.

3

Это было в высокую ночь, почти в небе, на персидском плоскогорье, величественном алтаре мира, неизмеримые ступени которого несут многолюдные города. Выстроившись без конца вдоль Рельсового пути, мы задыхались над тиглями с алюминием, баритом и марганцем, которые то и дело пугали облака своим ослепительным взрывом. Все под охраной величественного круга львов с неподвижными хвостами, падающими до земли гривами, дырявивших глубокое и чёрное небо круглым и ясным рыканием.

Но блестящая и тёплая улыбка луны медленно выползла из-за растрескавшихся облаков… И когда она появилась, наконец, вся сочащаяся опьяняющим молоком акаций, сумасшедшие почувствовали, что их сердца вырываются из груди и поднимаются на поверхность жидкой ночи…

Вдруг громкий крик разодрал воздух; распространился слух; сбежались… Молоденький сумасшедший с глазами девственницы только что упал, поражённый молнией, на Рельсы.

Его труп быстро подняли. Он держал в руках белый и желающий цветок, пестик которого двигался как язык женщины. Некоторые желали дотронуться до него, и это было плохо, так как немедленно, с лёгкостью зари, распространяющейся на море, рыдающая зелень чудесно выделилась из земли, подёрнувшейся неожиданными волнами.

Из голубоватой зыби лугов туманно выступали шевелюры бесчисленных плавательниц, которые, вздыхая, раскрывали лепестки своего рта и своих влажных глаз. Тогда, в наводнении благоуханий, мы увидели, что вокруг нас мало-помалу вырастает сказочный лес, сводистая листва которого казалась истощённой ласками чересчур медленного ветерка. Тут носилась горькая нежность… Соловьи впивали душистую тень с долгим бульканьем удовольствия, и то и дело заливались смехом в уголках, играя в прятки, как лукавые и шаловливые дети… Сладкий сон овладевал армией сумасшедших, которые принялись кричать от ужаса.

Хищные звери тотчас бросились к ним на помощь. Трижды сплотившись в прыгающие клубки, изгибаясь в приступах взрывающего бешенства, тигры бросались на невидимых призраков, которыми кишела чаща этого леса наслаждений… Наконец, брешь была сделана, громадная судорога омертвевших листьев, при протяжных стонах, будивших отдалённые, болтливые эхо, гнездившиеся в горе. Но пока мы все, бок о бок, с остервенением старались освободить наши руки и ноги от последних ласковых лиан, мы внезапно почувствовали телесную луну, луну с прекрасными тёплыми бёдрами, томно покоившуюся на наших хребтах, разбитых усталостью. Кто-то крикнул в воздушной пустыне высоких плоскогорий:

– Убьём лунный свет!

Одни побежали к соседним водопадам; были поставлены гигантские колёса, и турбины преобразовали скорость воды в магнитные спазмы, которые при помощи нитей вскарабкались на столбы до светлых и шумящих шаров.

Так триста электрических лун уничтожили своими лучами ослепительный мел древней царицы любви.

И военный Рельсовый путь был проложен, необыкновенный путь, который следовал по хребту высочайших гор, и по которому тотчас помчались наши мощные локомотивы, под плюмажами пронзительных криков, с вершины на вершину, бросаясь во все стороны, и снова взбираясь наверх, повсюду, в поисках жадных бездн, нелепых поворотов и невозможных зигзагов… Далеко кругом безграничная ненависть отмечала наш горизонт, унизанный беглецами… Это были орды Подагры и Паралича, которые мы отбросили в Индостан.

4

О, бешеная погоня!.. Мы перешагнули Ганг!.. Наконец-то, наконец-то бурное дыхание наших грудей погнало перед нами карабкающиеся облака с враждебными контурами, и мы заметили вдали зеленоватые прыжки океана в наморднике из золотых лучей. Валяясь в Оманском и Бенгальском заливах, он подготовлял тайком нашествие на материки.

И вот в конце мыса Корморин, окаймлённого кашей из беловатых костей, – гигантский и тощий Осёл, сыроватый пергаментный круп которого был изрыт восхитительным грузом луны… Вот учёный Осёл с растянутым членом, покрытым рябинами письмён, спокон века выкрикивающий свою астматическую злобу против туманов горизонта, откуда приближаются три больших корабля, неподвижные, с их высокими парусами, похожими на радиографированные позвоночные столбы.

Тотчас громадная стая хищных зверей с сумасшедшими на спинах ринулась на волны бесчисленных буйволов, в вихре грив, призывавших океан на выручку. И океан ответил на призыв, выгибая громадную спину и потрясая мысами, прежде чем разбежаться. Долго он пробовал свою силу, колыхая бёдра и изгибая живот при звучном шлёпанье своих обширных упругих недр…

Наконец, мощным порывом океан поднял свою массу и встал над извилистой линией берегов… Тогда началось грозное вторжение.

Мы шли в оболочке ретивых волн, огромных катящихся шаров белой пены, обдававших крупы львов… Эти последние, выстроившись вокруг нас полукругом, продолжали со всех сторон клыки, свистящую слюну и рычанье вод… Иногда с вершины холмов мы смотрели, как океан прогрессивно вздувал свой чудовищный профиль, точно неизмеримый кит, стремящийся вперёд на миллионе плавников. Мы вели его таким образом до Гималайского хребта, гоня перед собою веером кишащие орды Подагры и Паралича, которые мы желали прижать к склонам Гауризанкара.

– Поспешим, братья… Или вы хотите, чтобы звери опередили нас?.. Мы должны идти в первом ряду, несмотря на наши шаги, которые выкачивают соки земли!.. Прочь наши клейкие руки и наши ноги, волочащие корни!.. О, мы, бедные блуждающие деревья!.. Нам нужны крылья! Построим же аэропланы!

– Они будут голубые! – крикнули сумасшедшие, – чтобы лучше скрывать нас от глаз неприятеля и смешивать нас с хлопающей лазурью неба на вершинах, когда дует ветер!

Сумасшедшие тотчас похитили бирюзовые плащи Будд из старинных пагод, чтобы построить свои летательные аппараты.

Мы выкроили наши футуристские аэропланы из бурого полотна парусов. Некоторые обладают уравновешивающими крыльями и поднимаются, унося свой мотор, как окровавленные кондоры уносят судорожно бьющихся телят. У меня многоячейковый биплан с направляющим хвостом, 100 HP, 8 цилиндров, 80 килограммов… Между моими ногами крошечная митральеза, которую я могу разряжать, нажимая стальную кнопку.

Мы отправляемся в опьянении ловкого пилотажа, быстрым, порхающим и лёгким полётом, скандированным, как застольная и плясовая песня.

– Ура! мы, наконец, достойны командовать великой армией сумасшедших и спущенных с цепи зверей! Ура! мы господствуем над нашим арьергардом: океаном и его оболочкой пенящейся кавалерии!.. Вперёд, сумасшедшие, сумасшедшие, львы, тигры и пантеры!.. Наши аэропланы будут вашими военными знамёнами!.. Наши аэропланы будут вашими страстными любовницами!.. Они плывут, раскрывая объятия над зыбью листвы. Они беспечно ленятся на качелях ветра!.. Взгляните в высоте направо на эти голубые челноки… Это сумасшедшие раскачивают свои монопланы на гамаке южного ветра!.. Что до меня, то я сижу, как ткач перед станком, и тку шелковистую лазурь неба!.. Не манят ли вас эти свежие долины и угрюмые горы, вершины которых мы задеваем?.. Не манят ли вас стада розовых овец, лепящиеся по склонам холмов, отдающихся закату?.. Ты любила их, моя душа!.. Нет! нет! Довольно! Никогда более ты не поддашься подобным пошлостям! Тростники, из которых мы делали когда-то свирели, образуют арматуру моего аэроплана!.. Тоска! Торжествующее опьянение!..