Жизнь в эпизодах бесплатное чтение

Катерина Шпица
Жизнь в эпизодах

Посвящается Герману – моему первенцу и главному учителю.

* * *

Все права защищены. Ни одна часть данного издания не может быть воспроизведена или использована в какой-либо форме, включая электронную, фотокопирование, магнитную запись или иные способы хранения и воспроизведения информации, без предварительного письменного разрешения правообладателя.

Мнение автора может не совпадать с мнением издательства и редакции.

© Шпица К., текст, 2021

© ООО «Издательство АСТ», 2021

Вступительные титры

«А не рано ли?» – удивленно поднимали брови некоторые знакомые, когда, отвечая на их вопрос о моих творческих планах, я рассказывала, что собираюсь писать книгу о своей жизни. Им вторили, не выбирая выражений, совершенно незнакомые и оттого куда менее стеснительные подписчики из Инстаграма. И хотя, по моему мнению, это нетактично – без спросу высказывать человеку хоть маломальский скепсис относительно его планов (только если это не прыжок из окна) – я могу их понять. Дело тут, полагаю, не в своевременности, а в моральном праве писать автобиографию. Я сама задавалась много раз одним вопросом настолько беспристрастно, насколько это вообще возможно по отношению к собственной персоне. Он первым возник в моей голове, когда издательство предложило мне сотрудничество: «Да кто я такая, чтобы писать книгу о себе?» Потом со стороны въедливого самосознания поступили уточняющие вопросы, чтобы ответчица – то есть я – покрепче призадумалась: «А хватает ли моих заслуг в профессиональной сфере, чтобы вещать о пути к успеху?», «А достаточно ли я хороша в глазах общественности как мать, чтобы делиться родительским опытом?», «А не рано ли говорить о плодах моего воспитания, пока сыну всего 9 лет и мы даже не нюхали пороху пубертата?», «Выдала бы я сама себе орден за заслуги в сфере удачных межполовых взаимоотношений?», «Чувствую ли я себя настолько счастливой, чтобы претендовать на звание магистра счастья?» и т. д.

Вопросы продолжали осаждать мой мозг, штурмуя живущие в какой-то из его долей узкую артистическую и широкую человеческую совести. В голове канонадой взрывался попкорн мыслей, и каждое раскрывшееся зерно здравого смысла теснило череп и выдавливало из его внутреннего пространства кислород. На душе от таких допросов с пристрастием светлее и легче не становилось, а желание сесть и написать не пропадало. В итоге для решения вопроса – «писать или не писать?» – я воспользовалась тем же принципом, которым руководствуюсь всю свою жизнь: «Захотела – сделала!» Все самые прекрасные события происходили со мной именно тогда, когда я не думала долго о причинах и следствиях, а поддавалась порыву без зубодробительного целеполагания и рационализации.

Протащив свою совесть по всем инстанциям для получения индульгенции на писательство, я пришла к выводу, что в 35 лет уже можно любить свою жизнь и себя в ней настолько открыто, чтобы позволить себе поделиться своими историями и жизненным опытом с другими людьми. Даже если вы – тот, кто держит сейчас в руках книгу или пробегает взглядом эту страницу в электронном приложении, – будете единственным человеком, кого мой рассказ вдохновит, мой труд уже будет ненапрасным! Хотя зачем кокетничать? Я девушка амбициозная и люблю быть полезной, поэтому очень надеюсь, что как можно больше людей найдут для себя удовольствие в более близком знакомстве со мной.

Слово – один из моих главных инструментов. И это не о репликах в спектакле или кино. Довольно часто я испытываю некие неудобства из-за своей внешности. Да-да! На вид я – хрупкое и милое, безобидное существо, вечная девочка. Но первое бессловесное впечатление не мой конек. Моя сила – в откровенном разговоре, благодаря которому человек напротив меня узнает. Я лабрадор в теле чихуахуа или, наверное, лучше сказать, в теле шпица, ведь у меня такая фамилия, что грех не пошутить, да? (Кстати, в мои школьные годы эта порода собак была еще неизвестна и по сей день единственной кличкой в ходу у моих друзей остается моя фамилия без каких-либо ассоциаций с собаками.) Как раз от несоответствия внешности и внутреннего содержания иногда мне приходится страдать, причем на разных уровнях: и бытовом, и творческом.

Если бы не известность, мне на кассе супермаркета не продавали бы без паспорта то, что без него не продается. Помню, на позднем сроке беременности я возникла пред лицом кассира с большим животом и бутылкой вина. Мой гинеколог посоветовала при тонусе матки, который случался в последнем триместре, выпивать перед сном 50 миллилитров красного сухого, и я пришла в магазин за «медикаментами». Продавщица потребовала паспорт. Я ей говорю: «Усы, лапы и хвост – вот мои доку́менты!»^[1], имея в виду свой живот, которой явно не от переедания. Ответ был в духе: «Этим вы дома можете заниматься». Раз в столетку меня не узнали в магазине, где я завсегдатай.

Недавно во дворе нашего жилого комплекса мальчишки, задорно матерясь и бравируя подступающим взрослением, пытались вовлечь меня в свои подростковые межгендерные догонялки, легонько ущипнув за спину. Придав своему сопрано максимального баса, на который способна, стоя перед ними во весь свой 160-сантиметровый рост в кепке, солнечных очках, в шортах российского 40-го размера и сандалиях 36-го, я попыталась задавить юношей авторитетом: «Молодые люди, ну вы бы хоть при взрослых матюки попридержали!» А в ответ: «Ой, простите, мы не знали, что вы взрослая». Хорошо, что ущипнули не за попу, а то бы совсем сконфузились.

Бывало, что в очереди на кассе магазина особо нетерпеливые меня шпыняли: «Девочка, давай быстрее». Кстати, не могу не заметить, как часто чувствуется пренебрежение к детям и подросткам со стороны взрослых. Побывав на их месте засланным казачком, ответственно заявляю: «Младших тоже надо уважать!» Как на паспортном контроле! Там меня однажды очень вежливо и ласково при приближении к окошку спросили: «Девушка, с кем вы летите?» Я молча уставилась на вопрошающую даму, соображая, надо ли перечислять моих спутников – членов съемочной группы. Сотрудница добавила: «Где ваши родители? Проход для семейных групп в соседнем окне». Потом мы дружно хохотали, когда я подошла поближе и меня наконец узнали.

Мне крайне повезло, что люди, как правило, меня узнают и в очередях в магазине, и на почте, и на паспортном контроле, поэтому имеют примерное представление о моем возрасте, а значит, мы можем применять в общении друг с другом подходящий поколенческий код. А как бы мне жилось, не будь у меня этой визитной карточки – известности? Очень интересно представить, через какое количество предубеждений пришлось бы пробиваться. Вот так и живу.

Во всех ситуациях, когда моя внешность приводила к недоразумениям, единственное, что расставляло все на свои места, – речь. Жаль, что это так не работает в кино. Внешний образ имеет огромное значение, и никакое образование и высокие мысли не позволят мне сыграть, образно выражаясь, баскетболистку в составе победоносной сборной. Вряд ли с помощью ролей, за которые я берусь, можно полноценно понять мое внутреннее нутро. Многое из того, что я бы хотела сыграть, мне попросту недоступно в силу внешности. Но, конечно же, чтобы быть счастливым, надо не жалеть о том, чего нет, а ценить то, что есть. так и поступаю. Все сыгранные мной роли я очень люблю, но, признáюсь, мне этого мало. И именно недостаток самовыражения в кино движет мною при принятии многих творческих решений. Я реализую себя в разных сопутствующих актерству направлениях: пою и танцую, читаю стихи в поэтических проектах, с удовольствием даю мастер-классы и провожу встречи с детьми, на карантине записывала сказки для отдельного аккаунта, озвучила недавно аудиокниги, а также склонна вписываться в любые интересные околотворческие авантюры.

Я люблю трудные задачи. Писать книгу, касающуюся собственной биографии, хорошо, когда ты уже зрелый человек и твои поступки заимели даже самые отдаленные последствия, а события жизни стали подтверждением некогда высказанных постулатов. Легко говорить об итогах, а ты попробуй обнажить процесс. Мне будет интересно перечитать свою книгу лет через 10 и понять, насколько я была права. К тому же я планирую в процессе дать себе несколько обещаний, которые придется сдержать. Написать книгу в 35 – хороший способ не отклоняться от курса.

Рассказывать буду правдиво, но не могу обещать исчерпывающего объема истины. Сразу должна предупредить, что оборвавшиеся любовные истории в деталях по полочкам раскладывать не стану, потому что фактическая информация неминуемо касается других людей. Даже годы спустя все это может вызвать ненужные кривотолки, возможно, даже испортить кому-нибудь жизнь, так как сухие факты чреваты чужой интерпретацией. Они ложатся на образ человека тенью, глубина и силуэт которой зависят от того, с какой стороны и как близко поднести источник света. Не хочу уродовать силуэты теней прошлого и делать лишний вклад в осуждение кого-либо, в том числе и себя самой.

Я заметила, что у правды о личной жизни есть особенности: она требует деликатности в обращении и имеет срок годности. В отличие от пищи, чем она старше, тем годнее. Свежая правда имеет примеси бурных эмоций, а выстоявшаяся – фильтруется опытом. А еще почему-то ее охотнее воспринимают от людей пожилых и еще лучше – от умерших. Даже их ошибки романтизируются. Прочитанное в мемуарах почивших – легенда, а сказанное с пылу с жару ныне здравствующими становится сводкой из желтой прессы. Рассказ о былом любовном треугольнике со страниц книги того, чьи окна уже смотрят на закат, воспринимается как глубокая любовная драма, а то же самое, поведанное по горячим следам участниками событий, пребывающими в расцвете сил, отдает в глазах людей пошлостью, часто таковой и не являясь. Послевкусие правды будто не для современников. Поэтому я воздержусь от разоблачений.

Факты из биографии, как слова из песни – не выкинешь, а вот люди взрослеют, учатся у «сына ошибок трудных»^[2], меняются со временем. И порой того, кого хотел когда-то ударить в сердцах за причиненную боль, годы спустя захочешь разве что пожалеть, а то и вовсе обнять. К тому же не имею желания, как говорил мой любимый психолог Михаил Литвак, «украшать собой чью-то биографию», равно как и возвеличивать собственную значимость в ваших глазах за счет мужчин, с которыми мне выпадала честь, а порой попутно и «нечисть», побывать рядом. Я в целом, включая сводки с любовного фронта, опущу то, что не имело большого значения для формирования моей личности. Имена тех, кому позволила сделать мне больно, называть не стану, чтоб вы поняли суть, но не думали о персоналиях, ведь когда осознал цену поступка, не важно, кто именно его совершил. Разве что непосредственно субъекты деяний могут узнать самих себя на этих страницах.

Дорогая передача, пользуясь случаем, хочу передать привет и благодарность всем, кого так или иначе затронет повествование. Без вас моя жизнь была бы беднее на множество и трудных, и прекрасных мгновений. Итак, хочется – делаю. Потом посмотрим, что из этого получится. Будет ли это кому-то полезно? Обещаю, по крайней мере, несколько наших стопроцентно вкусных семейных кулинарных рецептов. Ну, а если серьезно, я уверена, что мы с вами – людьми разных профессий, верований и взглядов – найдем много общего, потому что законы жизни одни для всех и все мы хотим быть счастливыми. Да, собственная физиология и общество диктуют нам условия и ограничения, те или иные, они есть у каждого. Даже идеальная красота ставит нас в определенные рамки, ведь любой общепризнанный абсолют блага ставит своего обладателя в зависимость от распоряжения им. И, конечно же, никто не застрахован от предрассудков и субъективного восприятия окружающих. Природа дала нам всем инструментарий для счастья. У каждого свои методы и разные причины радоваться, но всем нам это необходимо, хотя бы мимолетно.

Мы, люди, не можем обходиться друг без друга. Судьбы наши взаимозависимы. Одним своим появлением на свет каждый из нас запускает цепную реакцию, вовлекаясь сам и вовлекая других в круговорот жизни. Поэтому гораздо больше я хочу рассказать о людях, без которых меня бы не было ни как единицы в генофонде, ни как творческой личности, нежели о самой себе.

У меня есть еще один вопрос, который нужно решить, но с наскоку не получается. И, быть может, пока я пишу, я как раз найду на него ответ. Я поделюсь с вами ближе к концу, что это за вопрос и к какому выводу я пришла.

Как насчет эксперимента? Предлагаю совместить исповедь, лекцию, мастер-класс, стендап, книгу рецептов, личный дневник и беллетристический роман под одной обложкой! Я даже подумываю о том, чтобы писать о себе в третьем лице, посмотреть на события со стороны, как в кино, будто я сама умозрительно снимаю автобиографический фильм, извлекая из памяти и облекая в плоть себя и других важных для меня людей из разных периодов жизни. Как пошлó – поймете уже в следующей главе.

Я приглашаю вас в гости на беседу, художественное чтение и просмотр цикла короткометражек о жизни. Мне пока нельзя пить ничего, кроме воды (это безопасный эксперимент над здоровьем), но вы себе налейте самого любимого чаю. Я больше всего люблю чай с горными травами – лавандой, чабрецом, душицей – и медом вприкуску. А иногда так хочется обычного черного, с лимоном и сахаром, как из школьной столовой, только очень горячего (это у нас семейное по папиной линии). Если бы вы были у меня в гостях, то я бы непременно предложила бы вам чайную церемонию и бутерброд из нарезного батона, сливочного масла и сыра, чтобы стало как можно уютнее и теплее. Располагайтесь и давайте знакомиться. «Пульт» у меня в руках, буду перематывать в разные стороны, но обещаю доходчиво комментировать каждый эпизод.

Пока мы не начали, сердечно благодарю моих любимых мужа и родителей, всех близких друзей и чутких коллег, которые сказали: «Пиши, тебе есть что рассказать». В моей жизни им принадлежат большие роли.

Эпизод 1
Откуда берутся Шпицы

1985 год. Сыктывкар. Аэропорт. Зал ожидания. Вечер. Нетерпеливыми, но подконтрольно медленными, усмиряющими тревогу шагами пространство прорезает молодой мужчина, отсчитывая время своего ожидания. От кресла до окна, от окна до стены и обратно, по лестницам вверх и вниз – он слоняется бесприютно по зданию аэропорта. На улицу не выбегал, потому что не курит. Иначе, может, и выскочил бы ненадолго, толкнув порывисто и нервно стеклянную дверь, а просто воздухом подышать – нет, это слишком далеко от желанного самолета. Даже повернуться спиной к стене, за которой на летном поле стоят авиалайнеры, боязно, как будто это может отсрочить вылет. Обычно разговорчивый и способный завести теплую беседу с любым попутчиком, мужчина сегодня молчалив и погружен в сумбур своих мыслей. В его голове слайд сменяется другим так быстро, что резкость не успеваешь навести, и ни один из них невозможно ухватить, чтобы заземлиться. Слайд, призывающий к действию выпить, голову не посетил, потому что, пусть и нервы, но нет такой привычки – махнуть стопочку. Может, это помогло бы не так психовать из-за приятного, но холодного и оттого очень раздражающего голоса из громкоговорителя, который регулярно выдает все новые и новые объявления, а заветные слова из него никак не раздаются. Анатолий Васильевич Шпица ждет, чтобы невидимая женщина-диспетчер из радиорубки, где вершатся судьбы, наконец-то произнесла: «Началась посадка на рейс Сыктывкар – Пермь».

Мужчина прилетел час назад из Инты, а впереди было еще целых 2 часа до пересадки. Погрузившись в мысли и отчего-то чувствуя сильное волнение вместо радостного предвкушения, он протоптал квадратные метры здания аэропорта вдоль и поперек. Тревожился, будто бы о чем-то уже знал. Хотя складывалось все очень удачно: на шахте пошли навстречу, дали отгулы, в авиакассах на Комсомольской посчастливилось купить билеты на идеально подходящий рейс. И вот теперь оставалось дождаться. Бродя меж будущих авиапопутчиков, Анатолий иногда на миг замирал среди людского муравейника то с серьезным лицом, то с блуждающей улыбкой, искрящейся на кончиках темных с позолотой усов. Окрыленный удивительными чувствами, он трепетно ждал полета.

Молодой, стройный, красивый, больше похожий на кинозвезду, чем на шахтера, – он, непрерывно перемещаясь, включался, как лампочка то тут, то там по всему аэропорту. «Светящийся» мужчина 3 дня тому назад неожиданно стал отцом и теперь спешил в Пермь на выписку из роддома. Перечитывал в уме сфотографированные памятью телеграммы. Первую получил 28 октября: «Ухту не вылетай, Галя попала больницу»^[3]. Какое счастье, что она не успела вылететь в Ухту, как они планировали, а то ведь все могло случиться и в самолете. Вторая телеграмма пришла 29-го. Анатолий прочел ее, когда пришел домой с ночной смены. Узкая бумажная полоска, вклеенная в открытку с щекастым зайчонком, со словами «Поздравляем дочкой» так и стояла перед глазами.

Слайд выдернул из головы все тот же голос диктора, который теперь казался самым дружелюбным на свете: «Уважаемые пассажиры…» Это было приглашение на посадку!

С толпой попутчиков прошел в зал вылета. Сна от волнения ни в одном глазу, ладони немного потеют, сжимая ручку наскоро собранной без обычной помощи жены сумки. И вот уже электрический свет в вечернем аэропорту стал казаться очень теплым, гостеприимным, как свет прихожей в доме, куда приятно возвращаться и откуда легко провожают, заботливо попросив присесть на дорожку. Прошло вечных полчаса, и тут громкоговоритель плюнул трещащей нотой новой «песни» – Анатолий всем телом подался к выходу на трап. И как только тело могло так опередить звук… А звучало: «Пермь не принимает, покиньте зал вылета до новых распоряжений». Внутри все оборвалось. Так вот почему он так волновался. Задержку рейса объявили минимум до утра. А ведь утром, максимум днем, Галю надо уже забрать. Оставаться в аэропорту было немыслимо трудно. И Анатолий, стряхнув разочарование и отчаяние с плеч, стал думать, как ему действовать.

В это время, отдав свою новорожденную дочь после вечернего кормления, как полагается, нянечке, которая унесла ее в общую детскую, Галя сидела в палате совершенно одна, неприкаянно озираясь по сторонам и мучаясь вопросом: «Как быть?» На нее с соседних коек смотрели с немым укором завитки свернутых матрасов. Всех выписали еще до полудня. Под окном то и дело раздавались смех и умиление на разный лад, пока поток выписывающихся и встречающих не иссяк. А Галина Федоровна Карповская теперь терзалась в палате, оставшись одна среди этих разноцветных матерчатых улиток, которые отправили в жизненный путь состоявшихся матерей с их детьми – новыми людьми – и отдыхали до следующих. Они будто молча упрекали Галю за то, что она задерживается. Женщина мучилась дилеммой: дожидаться застрявшего в Сыктывкаре мужа или выписаться в срок. Вопросов было много: «Придумает ли он что-то или нет? Почему не принимает Пермь?» И как было странно, что ее выписывают, как обычную родильницу, ведь у Кати явные признаки недоношенности. Еще бы, на месяц с лишним раньше родилась, и никакие внутривенные препараты, которые кололи Гале несколько часов, ее не остановили. И даже кювез не понадобился. Вот и говори после этого, что у 8-месячных низкая выживаемость.

Галя всегда отличалась гиперответственностью и повышенной совестливостью и, как истая комсомолка, не любила попирать справедливые правила (она даже родила в день рождения комсомола!). Но из роддома ее гнал не системный характер. Представить одинокую ночь, когда она и днем-то вздрагивала от каждого плача из далекой детской, Галя не могла. Сердце от этих звуков разрывалось. Как продолжать быть тут, когда уже утром можно будет прижать к груди дочь и никому не отдавать, ни в какие чужие, хоть 300 раз профессиональные руки, а самой оберегать ее недостаточно заросший родничок, пеленать и мыть. И почему только нельзя быть с ребенком в роддоме вместе, кто придумал эти свидания по часам?!

Где-то там в Сыктывкаре Толя с холодной испариной на лбу и с застывшим взглядом светлых серых глаз, обращенным внутрь, пытался изобрести из воздуха осточертевшего аэропорта машину времени и не мог себе представить, как же это он не заберет из роддома дочь, а Галя – тут в палате не могла представить, как можно было бы добровольно отказаться от воссоединения с дочкой сию минуту и ждать мучительно еще сутки.

Анатолий купил билет до Кирова, прилетел туда, но ситуация в Перми не менялась, и он помчался на железнодорожный вокзал, где все подходящие поезда уже ушли, и впереди был чудовищно большой перерыв, беспощадный – до самого вечера…

Он позвонил Гале в роддом, а она из телефонной будки, не пускаясь в долгие объяснения, решительно сказала, что всех выписали и ждать не собирается. В ее голосе был будто взгляд в сторону, но своим неусыпным взором через разделяющее людей пространство она смотрела не на мужа. Галя делала стены прозрачными, чтобы видеть дочь присущим лишь матерям зрением. Анатолий не стал спорить. Что в голове у едва родившей, да еще в таких обстоятельствах, женщины – сложно вообразить. Но, что греха таить, обиделся. Интересно, пройдет ли обида, пока доберется, примирится ли разум с сердцем и с каким чувством он явится на порог? И как же получилось, что Катя так рано родилась? Все ли с ней хорошо?

* * *

Пожалуй, то, что мой папа не успел на выписку из роддома – самый драматичный момент в истории нашей семьи. Могу себе представить его досаду и боль. Мне самой до сих пор за папу обидно. Когда я представляю всю ту самолетную западню, мне вместе с ним горько, хочется вернуться туда, изменить хоть что-то, чтобы он успел, чтобы у него не было даже в самом крохотном уголке сердца этой неутоленной тоски, этой, в контексте всей жизни, не такой уж большой ранки, которая до сих пор нет-нет да вспомнится и саднит. В семейном архиве есть той ране свидетельство. Поняв, что не успевает, папа отправил маме телеграмму: «Галинка, родная! Прости, что нет рядом тобой, спасибо дочку! Крепко целую. Люблю вас, Толя».

Так сложилось. Когда папа наконец-таки добрался до Перми и уже подошел к двери маминой квартиры, он был все еще окутан дымкой досады и грусти. Не так… Не так он хотел! И эта пелена, будто легкое полотно шелка, невесомое, белесое, почти прозрачное, занавесив дверной проем, немного придержала шаг через порог, но только ненадолго. Мама улыбнулась и сказала: «Ну иди же, смотри».

Никто не ожидал моего рождения именно в Перми, поэтому кроватки не было. На пол спустили антресоль от стенки «Хельга», застелили и сдвинули в угол. Там я сверточком и лежала, когда меня впервые увидел папа. Пришел, увидел, полюбил.

На следующий день оказалось, что никто, кроме него, не может меня мыть. Мама боялась: на вид я была хрупкая, как красненькая тропическая лягушонка. А папа и любил, и мыл без страха. Объясняет, смеясь, что был молодым смелым дураком: «Шо там мыть? Несколько квадратных сантиметров, на руку положил да помыл». Я родилась 45 см, 2,9 г. Врач сказала, что, если бы мама доносила положенный месяц, родилась бы у нее богатырша. Так что мой первоначальный вес был не так уж и мал для 8-месячной. Но мама – есть мама. Она огибала собой наш помывочный дуэт, просачиваясь тревожным вниманием в каждую щель между моим телом и папиными руками, одним взглядом уплотняя в этих промежутках воздух, контролируя скольжение детского мыла и поддерживая шею, которую и так, конечно же, надежно держали. Папа говорит, что она была похожа на пантеру рядом со своим детенышем.

Любовь между ними, любовь ко мне и заботы счастливого родительства, конечно же, вытеснили ту обиду. Никто не был виноват. Очень важно все вовремя проговаривать, рассказывать подробно о своих чувствах и мотивах и с помощью этого 100 раз убедиться в том, что вы друг друга услышали, и если нужно будет, повторять разговор еще и еще. Не должно быть у двоих недомолвок: они с годами превращаются в прокисшую правду. Будто смотришь на бутылку с просроченным молоком – выпил бы, а уже нельзя. Представляешь, как бы ты ее пил – вкусно, аж усы над губой белые. А время-то упущено.

Эпизод 2
Начало начал

Идут по парку две Гали – обладательницы курсовки в Сочи, волею судеб соседки по съемной курсовочной квартире, направляются на пляж. Обе прилетели в город вчера. Разместились, в квартире и познакомились. Наутро решили погулять и позагорать. Единственное «клевое» место, которое знала одна из Галь – не Карповская, – был парк «Ривьера» и одноименный пляж. Туда она и повела другую, Карповскую. Они шли к морю, а навстречу нарядные дети – в школу. На дворе было 1 сентября. Кому портфели, а кому – купальники.

Главная в этой истории Галя – будущая мама девочки Кати – в этот день надела легкий зеленый сарафан с разноцветными мелкими цветочками пастельных тонов, что очень шло к ее глазам. А на ногах были бледно-зеленые босоножки на каблучке. Мужчины сворачивали головы, с ней это происходило всегда и везде. И под аккомпанемент этих восхищенных взглядов и перехваченных дыханий легкой походкой под ручку с новой подружкой Галя приблизилась к лестнице, ведущей на пляж.

За спиной очень тяжелый, болезненный развод, перед глазами – галька и море. Это потом весь пляж усеют всевозможные палатки и рекреационные зоны, а 1 сентября 1984 года пляж «Ривьера» был виден как на ладони. Галя обвела его взглядом слева направо и остановилась на молодом человеке метрах в ста по диагонали. Он сидел, повернувшись в три четверти к ней на шезлонге, почти у самой воды, пристально разглядывая что-то на своей красивой, деликатно мускулистой, с привлекательным рельефом и почти безволосой груди. Как она смогла это прорентгенить с такого расстояния – загадка зрения, которое, раз уж на то судьба, бывает зорче орлиного. Галя сказала подружке – тезке (будем называть ее далее Галкой): «Смотри, какой там парень симпатичный сидит!» Галка ответила: «Ого, ты глазастая!» Галя сняла свои чудные, изящные, достойные феи босоножки, чтоб уберечь эту красивую и непомерно дорогую для нее покупку от камней, взяла их за тоненькие перемычки, и они с подружкой двинулись проверить, алмаз ли Галин глаз.

Чутье Галю не подводило раньше, не подвело сейчас и не подведет потом ни разу за всю жизнь. Вблизи молодой человек оказался столь же хорош, как и издалека. Стало интересно, кем он работает, раз может себе позволить шезлонг за 25 копеек в час… Кинули подстилки рядом. Он явно косил глазом на Галю, но разговор не заводил, не знакомился. Эх! Проходит 5 минут, 10, полчаса – молчит. Стесняется? Вдруг он встал, достал деньги из кармана дорогих джинсов и куда-то ушел. В трусах. Вернулся. Без «подкатного» мороженого. Значит, не за ним ходил. Ладно-ладно.

«Молодой человек, пока вас не было, на ваши джинсы покушались, а я отбила», – взяла дело в свои руки Галя.

«Я очень Вам благодарен. И приглашаю вас покататься на катамаране. Меня зовут Анатолий». Пока он вместе с работником проката выкатывал катамаран к воде, Галя быстро взяла его паспорт из залоговой ячейки и шустро пролистала до графы «Дети». Пусто. Значит, можно! Ура!

Через 4 дня они сняли квартиру на двоих, а еще через неделю он уехал. Она пошла с подружками кататься на тарзанке. Упала и сломала ногу. На танцы больше не ходила. Конкуренцию Анатолию никто не составил. Тоже ура!

* * *

Да… Сколько же всего сошлось в день знакомства моих родителей! Ведь надо же было им друг друга увидеть! Одновременно! Не только мама сразу увидела папу издалека. Он рассказывал, что, сидя почти спиной к той лестнице, тоже вдруг почувствовал, как колыхнулось слева сзади что-то зеленое, как будто затылком увидел, ей-богу. Мама папе сразу понравилась, будучи еще цветным пятнышком на горизонте, размытым и четким в одно и то же время. В ней восхитило все: искристая копна целующихся с ветром и солнцем волос, и ладная фигурка, и зеленое платье, и босоножки ему в тон – на стройных ногах. Когда папа понял, что мама с подругой идет к нему оттуда, сверху, как богиня с Олимпа, он глазам поверить не мог, чуть не задохнулся от волнения. И отчаянно стеснялся заговорить. Говорит, что, если бы она сама этого не сделала, он, скорее всего, так бы и не решился. Любовь не имеет счетчика инициатив! Хорошо, что джинсы были дорогие и что мама нашла, как пошутить.

Все это произошло, благодаря тому, что мои родители до своей встречи кардинально изменили планы. Мама – задолго, папа – за пару дней. Мама собиралась в круиз в мае, но не нашла 250 рублей, слишком это было для нее дорого, и перенесла отпуск на сентябрь, взяла курсовку в Сочи. Так что нехватка денег может быть весьма полезным для судьбы препятствием. А папа сначала приехал по своей шахтерской путевке в санаторий где-то в Краснодарском крае. Ему там не понравилось, через несколько дней он плюнул и уехал в Сочи. Очень важно слушать свои желания! Мама прилетела из Перми 31-го вечером, папа – из Инты ближе к ночи. И оба рано утром пошли на пляж. Спасибо соседке Галке за то, что привела туда маму.

Детям очень интересно хоть в сотый раз слушать, как познакомились родители. И я тоже с замиранием сердца слушаю и каждый раз со странным, безотчетным, бесполезно запоздалым волнением думаю о том, что любой шаг мог изменить траектории их путей. И еще я поэтому прислушиваюсь к себе на любом дорожном перекрестке, на любой развилке и иду домой, например, то через арку сквозь двор, то через улицу вдоль дома. Мне то нужно поспешно запрыгнуть в вагон метро, пока двери не успели закрыться, то медленно идти, даже если опаздываю, и спокойно слушать, как глухо клацают прорезиненные челюсти вагона за вбежавшими в последний момент пассажирами. Я слушаю голос внутри, пытаюсь понять, как хочется мне поступить в этот момент, и иду туда, где легче дышится. Потому что не хочу пройти мимо счастливого варианта судьбы.

Когда я была маленькой, я знала только эту часть истории знакомства – романтичную, радужную, полную счастливых случайностей, по-киношному сказочную. Когда выросла, мне доверились больше. И тогда я поняла, что, пока человек доберется до своего счастья, ему через многое, возможно, придется пройти. И что бы ни происходило, надо заставлять себя вспоминать, что то, что кажется личной трагедией, по прошествии времени может оказаться всего лишь частью пути, шагом навстречу судьбе.

Как я уже упомянула, на момент встречи с моим папой мама год как была разведена. Пережила развод тяжело: с первым мужем они были вместе 13 лет. Целую жизнь! Он был ее первой любовью, познакомились еще в школе.

В 16 мама родила мою старшую сестру Лену, и они с возлюбленным поженились и жили долгое время счастливо, были образцовой комсомольской семьей, продолжали учиться, ездили везде втроем с моей сестрой на слеты и соревнования, ходили в походы. У них были и прочие атрибуты крепкого союза. Они любили друг друга столько, сколько им было отмерено, пока жизнь не сделала крутой поворот в темноте, абсолютно нежданный, предательски не указанный на карте. Он ушел к другой. И на несколько лет вовсе исчез не только из маминой жизни, но и из жизни моей сестры. Жить потом было трудно: мама работала на трех работах, они с Леной собирали бутылки и ели порой одни только макароны с сахаром. А моя сестра оставила в прихожей пальто и старые ботинки своего отца, чтобы подружки, которые приходили в гости, думали, что у нее есть папа…

Первый брак моего папы продлился не так долго – 3 года. Женился по молодости, скоропалительно, имея гипертрофированное чувство долга и определенные представления о чести. А когда папа встретил мою маму, его отношения с первой супругой уже изживали себя. Вернувшись в Инту, он в тот же день как на духу объяснился с женой и попросил развода. Моей маме сообщил об этом в письме. Когда она прилетела из Сочи обратно в Пермь, конверт уже ждал ее дома. Мамина сестра, глядя на адрес «Республика Коми, город Инта», сказала: «Тебе тут какой-то чукча письмо прислал».

Невероятно несправедливо и грустно то, что довелось испытать двум моим самым родным женщинам – маме и сестре, и первая жена моего папы наверняка пережила душевную боль. Но ведь если бы этого всего не произошло, меня бы попросту не было!

Эпизод 3
Противопоказания

Галя, вскинувшись в полусне, сидит на тахте, за спиной ковер на стене впитывает яркий, разбавленный морозцем и оттого еще более искристый и диковинный северный солнечный свет из окна. Толи рядом нет, а его половина кровати уже остыла. Он сегодня в раннюю смену. Вместе с ним Галя встала под утро, собрала ему тормозок и попыталась хоть ненадолго уснуть. Вышло наполовину, достигла мастерства полудремы. А Катя посапывает, поджав мозольку посреди верхней губы, натруженную сосанием материнской груди. Катя опять плохо спала ночью. Вернее, плохо спала Галя. И так уже 4 месяца. Дочка будто бы с самого рождения перепутала ночь со днем, и график никак не выправлялся. Ночью она лежала в кроватке, не кричала, не плакала, а только лишь кряхтела, но тревожное материнское чувство все равно Гале спать не позволяло. Днем дочь дрыхла безмятежно, как в утробе, а мать не могла себя заставить прилечь. Золотое правило взаимодействия с грудными детьми: «Пока спит дитя, поспи и ты» – ею должным образом воспринято не было. Ее захватили материнские и женины заботы: стирала, гладила пеленки, содержала квартиру в идеальной чистоте. Ей всегда хотелось порадовать Толю вкусными завтраками, обедами и ужинами, а готовила она великолепно. Ее стараниями за несколько месяцев их совместной жизни Толя сменил 46-й размер одежды на 48-й, а то ведь был на вид совсем юнцом в свои 27 лет. Теперь, обласканный, заматерел.

На работу Галя выходить совсем не спешила. Под заботой мужа она могла полностью погрузиться в материнство. Старшая дочь Лена пока еще была в Перми, потому что не захотела переезжать в Инту. Ни в какую. Отношения с отчимом складывались гладко, и совсем не в них была причина протеста. Лена хотела закончить 9 классов в родном городе. Пожелание высказывалось в ультимативной форме с применением запрещенных приемов психологического воздействия, и Галя с мужем таки пошли у нее на поводу. Правы они были или нет, как сказать? Время покажет. Да и до конца года не так уж много осталось, а за старшей дочкой присмотрит сестра Надя.

Галя была радостно и вдохновленно полностью посвящена своей новой семье. И даже колющее иногда чувство то ли вины, то ли тревоги по отношению к старшей дочери не могло омрачить тех моментов, когда она чувствовала себя любимой и защищенной.

Вот бы Катя еще начала ночами спать. Мечта! не спит, и все, глазками лупает в темноту и кряхтит о чем-то своем. Почему так? Галя вспомнила, как дочка деловито кряхтела на пеленальном столе, с легкостью расправившись с первым в ее жизни вдохом «на суше». «Здравствуйте, товарищи, я прибыла пораньше, очень не терпелось. Что вы говорите? Признаки недоношенности? Так, ну с ними разберемся. Спорим, в кювез даже не положите? Маму мне выдайте побыстрее». Лежала, бухтела, пока акушерка проводила все необходимые манипуляции, и вдруг будто улыбнулась, и на щечках заиграли ямочки. Толины ямочки! Какое счастье! Ну и заставила же поволноваться!

Нежданно-негаданно 27 октября у Гали заболело внизу живота. И в Перми так же неожиданно грянули морозы, а у Лены зимняя одежда еще не готова. И Гале пришлось надставлять на старую Леночкину шубку рукава. «Вот только доделаю и поеду в больницу», – решила она. Торопилась, волновалась, но оставить дочь без теплой одежды не могла. Хотелось дотянуть до утра, чтобы не будить сестру Надю и соседей. Дома не было телефона, а «Скорую» вызвать могли только они.

К 4 утра шубка была готова. И терпеть уже стало невмоготу. «Надя, буди Надю, надо вызвать „Скорую“». Сестра сходила, разбудила соседку – тезку, – приехала скорая, и Галю увезли. Лена узнала об этом только утром, когда проснулась. И пошла в школу с волнительным осознанием будущего сестринства и в шубке, которую украшали новенькие искусно надставленные манжеты.

Галя снова легла в объятия одеяла, откинувшись на подушку, и вспомнила, как она лежала в палате роддома на капельнице, ощущая похожий сладостный покой. Врачам тогда удалось остановить схватки. И зачем только они с Надей пошли на «Босоногого Гэна»?! Надо же было понимать, что для беременной женщины мультфильм о ядерной войне – не лучший выбор. Ох, и наревелась она тогда! Когда вернулись домой, каждой клеточке ее тела было грустно, плохо, а в крови будто плавали микроскопические льдинки, и всех героев ей было бесконечно жаль. А потом заболело внизу живота. Катину земную жизнь запустило искусство кино.

Схватки прекратились, медсестра сняла катетер, и Галя, счастливая от облегчения, пошла к телефонному автомату сообщить сестре, что все хорошо: «Надя, все отлично, все обошлось. Ой, Надя, я пошла рожать». В тот момент внутри как будто дернулась пружинка нежным, но упрямым щелчком. И ногам стало тепло, отошли воды. Врач сказала: «Мамочка, не волнуйтесь. Значит, ребенку так надо! Сердцебиение хорошее. Будем рожать». И ночью через 4 часа Катя уже порадовала свою маму Толиными ямочками. Новорожденную дочку потом студентам показывали, как удивительного недоношенного младенца, очень сильного и жизнелюбивого. Галя с самого начала беременности чувствовала, что у нее необычный ребенок. И такие роды совсем ее не удивили.

Из нежности воспоминаний Галю выдернуло странное ощущение. Она лежала, как обычно, положив одну руку на грудь, касаясь в задумчивости указательным пальцем подбородка, и вдруг поняла, что под ладонью слишком нежно, слишком легко. Ее грудь была ошеломляюще пуста. Галя встревожилась и стала вглядываться в спящее лицо дочери, пытаясь взглядом поторопить ее пробуждение. Будто уловив тревогу матери, Катя зашевелилась, и женщина взяла ее на руки, чтобы маленький ротик уткнулся в пышное тепло в поисках соска и припал к источнику. Но через несколько минут раздался отчаянный плач. Молоко не приходило.

* * *

Даже в наше прогрессивное время сложно бывает понять, почему у женщины пропадает молоко, и не всегда даже при истинном желании кормящей матери удается восстановить лактацию. А тогда это было тем более непросто. Что только мама ни пробовала, но как бы они с врачом ни бились – не удалось, молоко пропало. И меня перевели на смесь. В этом ли был заключен пусковой механизм моей болезни – неясно. Может быть, просто совпадение. Но факт, что вскоре у меня появилась сыпь на щеках, чуть позже на локтевых сгибах, потом она зажглась красными пятнами и под коленями. Родители впали в отчаяние от неизвестности и непонимания причин. Смеси меняли, но диагноз остался неизменным на долгие годы: нейродермит. Впрочем, он и сейчас у меня есть, так как бывших атопиков не бывает. Но, научившись с этим жить и сведя проявления к минимуму, я могу теперь даже шутить на тему диатеза. А в детстве было иногда тяжеловато. Я помню растерзанные бинты на локтях и коленях: из-за ночного зуда сквозь сон я добиралась до кожи под повязками и чесалась с остервенением, не жалея своего тела, до ощущения жара под ногтями и физического удовольствия. Вид кровоточащих расчесов был привычной картиной каждого нового дня. Меня лечили, кожвендиспансер стал регулярной точкой нашего семейного жизненного маршрута. Водили к разным специалистам, пробовали все мыслимое и немыслимое: антигистаминные, ванны с крахмалом или с ромашкой, дегтярную и цинковую мази, разные грязи и воды и даже – о боги – уринотерапию! Стоит перед глазами картина: стеклянный стакан с желтоватым веществом, что мне предстояло выпить, а рядом вафельный стаканчик пломбира, который был призван подсластить пилюлю. Мама меня не заставляла, но я честно попыталась – ужасные ощущения. За сим данный метод оздоровления был нами единодушно отвергнут. Здравый смысл остановил маму вовремя.

В больнице с сильнейшей аллергией я лежала 3 раза. Первый раз в 6 лет. Среди ночи сильно заболел живот над пупком и отяжелели веки. Забрали по «Скорой» и поставили диагноз: отек Квинке. Смутно помню, что со мной происходило в больнице. Воспоминания обрывочные: темнота, после отбоя ругается нянечка; если идешь в туалет, то ты крадешься туда, чувствуя себя преступником, а днем в туалете другие дети, стыдно же делать все необходимое при них, чтобы сдать материалы для анализов; то неприятное чувство, когда медсестра безучастно произносит фамилии; горькие таблетки, от которых тошнит; одиночество. Приободряло то, что больница была прямо напротив нашего дома. Я думала о том, что мама выйдет на балкон и сразу увидит ее из окна. Второй отек Квинке случился ближе к старшим классам. Во время гастролей со школьным франкофонным театром у меня разразилась очень сильная аллергия, я каким-то образом дотерпела до возвращения в Пермь, но с поезда мы направились прямиком в аллергоцентр. Ребята провожали меня сочувственными взглядами. И аналогичная ситуация случилась во время круиза по Волге с театром-студией «Код». Наша каюта была в трюме. Наутро я проснулась с отекшими глазами, скорее всего, среагировала на корабельную пыль. И каждый новый день мне становилось все хуже и хуже. На стоянке в Казани меня отвели в отделение «Скорой», где поставили укол дипроспана. По настоянию врача на теплоходе мне выделили каюту стерильного медицинского изолятора. Стало лучше. Помню, как я спускалась со своего этажа в столовую и мне встретилась одна из педагогов другого театрального коллектива, которая сказала: «Вот теперь ты, Катя, настоящая». А я еще не вполне оправилась, была подавлена, грустила, и как это часто бывало в подобные периоды, хотелось снять с себя кожу и промыть ее ключевой водой, прежде чем надеть обратно. Хотелось спать и не хотелось натыкаться на свое отражение в случайных зеркалах. Я переживала не из-за красоты, а из-за того, что видно мое нездоровье. Слова едва знакомой мне женщины меня возмутили и вызвали внутри душный протест. Во-первых, я не могла взять в толк, как может человек во время болезни быть настоящим. Во-вторых, задело то, что, видимо, ей не нравился мой характер.

Я уже в детстве отлично знала, чего хочу от каждого конкретного человека или дела, адекватно оценивала свои способности, ко всему подходила очень ответственно, требовала от себя не меньше, чем от других, но дипломатичностью и хитростью не отличалась, прямоту мою считали заносчивостью, а мне просто хотелось больше доверия и более сложных заданий. Ла́вров по заслугам тоже хотелось, не скрою. Я пыталась, конечно, быть мягче, но у меня редко получалось. Меня обсуждали за спиной, и это раздражало. Я не понимала, почему люди в лицо говорят одно, а за спиной – другое. Почему, если человек совершил ошибку, ему нельзя сказать о своих чувствах и разобраться в ситуации? Лишить честной обратной связи в личных отношениях, по-моему, то же самое, что уволить с работы без объяснения причин. Тогда, на лестнице, я тоже не получила толкового ответа на вопрос, что не так со мной «ненастоящей».

На грустных мыслях о своей болезни я никогда надолго не застревала, труд меня отвлекал и исцелял. Вернувшись домой из круиза, я почти всю ночь просидела с конспектами и элеутерококком, поспала часа 2 и утром сдала на 5 экзамен по истории за 9 класс. До больницы тогда дело не дошло.

Болезнь ослабевала по мере моего взросления и сдалась, когда я переехала в Москву. Возможно, мне больше подходил московский климат, а возможно, решающим оказалось то, что я оторвалась от родителей. К родительской любви часто примешана тревога, и кто знает, очень вероятно, что меня вылечили полная самостоятельность и личный кокон, который, как броня, отсеивал беспокойство мамы и папы. Любовь к ребенку идет рука об руку с тревогой за него. А тот, кто постиг искусство любви без страха – хозяин своей жизни и лучший тыл для своих детей. Но это очень трудно и стоит огромных усилий над собой. Которые я и прилагаю, чтоб быть достаточно хорошей мамой для своего сына. Посмотрим лет через 6, насколько я в этом преуспею.

Пока я не начала писать эту книгу, я не задумывалась всерьез, как повлияла на меня болезнь, какого счастья у меня бы не было, если бы несчастье не помогло, и ограничили ли меня в чем-то мои неприятности с кожей. Конечно, если бы проявления болезни не пошли на спад, как актрисе мне было бы сложно. Это вполне себе можно считать противопоказанием. Сейчас я борюсь с пигментацией на лице как следствием давних длительных воспалений, но это сущая мелочь по сравнению с тем, что могло бы быть.

Поразмыслив, могу с уверенностью сказать, что болезнь принесла мне гораздо больше благ, нежели страданий. Да, я мечтала о лечебном тональном креме, который бы скрыл пятна на лице, чтобы на меня не глазели все подряд с сочувственным взглядом. Да, мне было неприятно проснуться с сыпью в какой-то ответственный день, и трудно было заниматься физкультурой, потому что от пота все чесалось. Но болезнь дала мне главное – стремление к здоровью. А когда я заметила, что пятна на лице становились бледнее именно в те моменты, когда я была очень счастлива или увлекалась каким-то любимым делом, я поняла, что между мыслями и физическим состоянием есть связь.

Болезнь приучила меня быть осознанной, ответственной, внимательной по отношению к себе и сделала для меня здоровый образ жизни витальной необходимостью. В одном из своих детских дневников я дала себе обещание: «Быть здоровой всегда и везде, быть здоровой в любой среде». В детстве я мечтала именно об этом, а не о красоте. Поскольку атопический дерматит – явление мультифакторное, мне пришлось по ходу жизни разбираться во всех законах функционирования такой загадочной штуки, как человеческий организм. Это спровоцировало большой интерес к медицине и психологии, а мое любопытство впоследствии распростерлось намного шире, чем того требовала специфика моей проблемы. Эти знания теперь меня часто выручают.

С детства мне было не сложно ограничивать себя в неподходящей еде. Еще будучи ребенком, я довольно легко выдержала длительную диету, назначенную аллергологом из пермского медицинского центра, где меня лечили. У меня был большой список запрещенных продуктов: на полгода исключила пшеницу, картофель, молоко, на 2 года – томаты, яйца, мед, шоколад, цитрусовые, свинину, темное куриное мясо и некоторые другие продукты. Я видела, что это срабатывает, поэтому не возникало метаний: съесть или не съесть. Хочешь чистую кожу – соблюдаешь. Зачем себе умышленно вредить?

Во время беременности у меня не было ни одного пищевого заскока или неумеренного аппетита. Выражение «ест за двоих» с юности казалось мне оправданием слабости и следствием элементарной глупости. Ни разу я не отправила отца своего ребенка в ночи за каким-нибудь кулинарным изыском. У меня почти не было токсикоза, недели 2 помутило на раннем сроке и отпустило, зато ко мне вернулся мой старый друг дерматит. Первые месяцы мне досаждала интенсивная мелкая красная сыпь на лице, поэтому и мысли не приходило о какой-то вредной, но насыщенной вкусом еде. Вот я и не набрала лишних килограммов. Отчасти повезло, наверное, с гормональным фоном, но я уверена, что правильное питание – это база, не уступающая в важности генетике.

Когда понадобилось немного похудеть для первой роли, я тоже сделала это без особого труда. Режиссер посоветовал мне Кремлевскую диету. Я ее изучила и когда не нашла в ней ничего опасного, то провела месяц до съемок, считая углеводные баллы. Полноценно питаясь, мне удалось похудеть с 52 кг до 49. Результат в зеркале мне понравился, камере – тоже. При моем росте разница в 3 килограмма – это весьма ощутимо. Сниженное употребление быстрых углеводов я сделала пожизненным принципом и нахожусь стабильно в своем весе уже много лет.

Диета в понимании многих людей – кратковременное ограничение для достижения быстрого результата, но это заблуждение. Диета – это пожизненная философия питания. Своего избранного рациона надо придерживаться всю жизнь, делая иногда небольшие исключения, чтобы не превратиться в зануду без блеска в глазах. Организму и так хватает стрессов, и в наших силах избавить его от гастрономического «тяни-толкая». И в крайности впадать не стоит. Я противница длительного голодания и веганства. И я не трезвенница. Могу иногда с удовольствием выпить – в хорошей компании. А какой мой папа делает из дачных яблок сидр…

Сейчас масса способов узнать о подходящем индивидуальном питании: от анализов на скрытую непереносимость и генетических тестов до рекомендаций по ведам и хьюман-дизайну. Я попробовала на себе все! Удивительно, но выкладки разных методик во многом совпадают. Опыт показал, что для меня идеально раздельное питание в сочетании с исключением запрещенных продуктов. Это поддержка организма изнутри.

Но я, конечно, интересовалась и способами воздействия извне. Список того, что я испытала на себе, – обширный: и грязи, и ванны, и массажи, и китайская медицина, и аккупунктура, и диагностика по пульсу, и исследование по методу Фолля, иглорефлексотерапия, кинезиотерапия, остеопатия – все это, выполненное профессионалом, отлично помогает. Теперь мне для здоровья на регулярной основе нужны 4 специалиста: нутрициолог, остеопат, гомеопат и психолог. Также с большим интересом я сделала генетический тест. У меня нет оснований не доверять полученным результатам, потому что все, что со мной происходило, объективно подтверждает верность и точность расшифровки ДНК. Такое исследование имеет практическую ценность, оно экономит время, которое отнимают сомнения. Сомнения – бич человеческой натуры. Избавьте себя от них, и энергии станет в разы больше. При информационном буме современности сложно не растеряться, поэтому на все надо смотреть с холодной головой с позиции логики и эмпирического опыта.

Я хорошо сведуща в различных видах медицины. Мне удается применять преимущества разных систем, даже конфликтующих друг с другом. Я высоко оцениваю вклад доказательной медицины в развитие цивилизации, вместе с тем много лет для решения своих задач использую гомеопатию. И мне все равно, плацебо это или нет, ведь мне помогает. Я не средневековый мракобес, поэтому, конечно, отдаю себе отчет в том, что с некоторыми острыми состояниями могут справиться только арсенал аллопатии и реанимационная бригада. Но стоит попробовать поработать с хроническими проблемами с помощью гомеопатических методов. Антибиотики я пила в последний раз в 14 лет, когда прямо перед гастролями заболела ангиной. Доктор назначил мне их без всяких анализов. Ангину мне вылечили за день, но у меня возникли побочные явления, с отголосками которых я до сих пор периодически сталкиваюсь. Помогают в такие моменты только осмеянные не раз доказательной медициной гомеопатические горошинки. Уже много лет, если заболеваю ОРВИ, сразу исключаю из рациона животный белок, увеличиваю дневную норму воды, снижаю нагрузки и связываюсь со своим гомеопатом, которая ведет меня до полного выздоровления. К антибиотикотерапии прибегать ни разу не пришлось, хотя мой доктор в случаях серьезного инфекционного заболевания не исключает применения антибиотиков по строгим показаниям, основанным на анализах крови.

Природа загадочна, в ней еще много непостижимого, несмотря на развитие технологий и успехи человечества в попрании законов естественного отбора. Есть то, что не покоряется рациональности, и иногда происходят вещи, которые традиционная медицина не может объяснить. Так почему бы не воспользоваться «ненаучным» методом, если он спасает? Приведу вам примеры из своей жизни и моих близких. Мама всегда была большой фантазеркой и выдумщицей, верила в чудеса, особенно в детстве. Как-то раз она залезла на шкаф и спрыгнула оттуда с зонтиком. Не полетела – сломала ногу. Перелом был открытый, сложнейший, поэтому мама долго лежала в больнице. Несмотря на все усилия врачей и проведенные операции, воспаление не сдавало позиций, начался гнойный процесс. Ситуация достигла критической точки. Врачи приняли решение ампутировать всю ступню с частью кости выше голеностопного сустава. В назначенный день операции в больницу прибежал мамин отец. Он буквально снял ее с операционного стола и унес со словами: «Пусть лучше моя дочь умрет, но не будет жить без ноги». Он отвез маму к какой-то бабушке – целительнице – в деревню под Пермью, и та «заговорила» ей ногу. Нога начала отдавать гной, за пару часов вылилось несколько стаканов. Рана затянулась. Сейчас моей маме 65, она катается на самокате и рассекает на горных лыжах. Дедушка спас ей ногу.

Когда мне было лет 16, я поехала в гости в Таганрог к бабушкиному племяннику, двоюродному брату моего папы. В его семью ходил экстрасенс-целитель. И, поскольку я мучилась от аллергии, дядя предложил мне попробовать его методы. Я была в великолепном расположении духа, всегда интересовалась всякими метафизическими вещами и с энтузиазмом согласилась. Ничего особенного тот человек со мной не делал: я легла, он просто подержал в руках мою голову, потом положил ладони на грудь чуть ниже яремной ямки, а затем я начала плакать. В голос. Всю жизнь я плачу без слез: у меня раздувает глаза, распухает и краснеет нос, а вся влага уходит сразу в носоглотку, минуя слезные каналы. Редкая слеза способна выкатиться из моих глаз, они только немного на мокром месте. Но тогда слезы лились по щекам ручьями, затекали в уши и на подушке вокруг моей головы образовались мокрые пятна. Я проплакала 2 часа. Обострение, с которым я приехала в гости, резко прошло, и впоследствии новых высыпаний не было около 2 лет. Буду ли я долго думать о том, как у «волшебника» это получилось? Нет. Буду только благодарна. Я и позже сталкивалась с людьми, обладающими необъяснимыми с позиции науки способностями, но я не разузнавала у них о моем будущем, а разбиралась с текущей проблемой.

Я никогда и никому не рекомендовала своих «сверхъестественных» специалистов, не делилась их контактами, потому что заметила, что помочь возможно далеко не каждому, не все к этому готовы и открыты новому опыту. А я не хотела бы потом выслушивать негатив. Если человек способен вместить в себя подобное знание, дорога приведет его по нужному адресу.

Вот так во мне уживаются рациональность и антинаучность. Хотя, может, просто наука еще не шагнула так далеко, чтоб объяснить «волшебное» какой-нибудь квантовой физикой?

Мое же стремление к естественности науке никак не противоречит. Организму надо облегчить задачу самоисцеления, предпринять все возможное, чтоб он не разучился сам латать бреши, ведь у него есть все механизмы для этого. Таблетки, которые пьют бездумно, – это костыли при здоровых ногах. И прежде чем закинуть в себя что-то «на всякий случай», нужно подумать о печени.

Я не принимаю обезболивающее, когда болит голова. Мне помогает такой способ: нужно пить по стакану горячей воды каждые 15 минут, а между ними – лежать в тишине, прикрыв глаза, и медленно дышать. Редкий случай, когда требуется больше 3 стаканов. Очень многие неполадки в теле возникают от неосознаваемого хронического обезвоживания. А когда хочется сунуть в рот чего-то сладенького – стоит выпить стакан-другой воды. Если через 15 минут чувство голода пройдёт, значит, на самом деле организм хотел пить, а не есть. Очень рекомендую книгу Ферейдуна Батмангхелиджа «Ваше тело просит воды». Она меняет жизнь!

Остеопатия мне помогла справиться со многими проблемами позвоночника. Если бы не остеопат, я не знаю, смогла ли бы я докататься в «Ледниковом периоде» после сотрясения мозга от падения головой на лед.

А о психологии еще будет отдельный рассказ. Помощь хорошего специалиста нельзя недооценивать. Пока не будет порядка в голове и гармонии в душе, бесполезно мучить тело. При любом настораживающем явлении в организме я открываю справочник по психосоматике, чтобы выяснить, что там навертело мое бессознательное.

Я во всем за естественность, за минимум вмешательства, за доверие своему телу, веру в его возможности и за синтез широких знаний. Да, мне сложно представить, как можно добровольно вкалывать себе в тело посторонние вещества: отключать мышцы ботоксом, увеличивать губы, вставлять импланты в ягодицы, в общем, злоупотреблять пластической хирургией ради мнимого самосовершенствования. Ведь внешнее не изменит внутреннего. Но я высоко ценю, например, завоевания реставрационной пластической хирургии, которая дарит полноценную жизнь без психологических травм людям с врожденными уродствами и последствиями несчастных случаев, женщинам после удаления груди. Мне ясно, сколько талантливых людей мы не увидели бы в расцвете сил и мастерства, если бы не чудеса кардиохирургии, понимаю, почему многие выбирают перевязку фаллопиевых труб или вазэктомию в качестве средства контрацепции, я сама могла бы погибнуть при родах, если бы не кесарево. Список действительно неоспоримых благ современной медицины можно продолжать и продолжать. Но во всем нужна мера и веские основания. Организм – самодостаточная, но не замкнутая система, мы его питаем, и ему иногда нужна помощь. Главное, с нею не переборщить. Иначе есть риск оказать своему телу медвежью услугу.

Эпизод 4
«Золушка-92»

Посреди гостиной комнаты, освещенной апельсиново-закатным светом торшера, стоит стул. На нем сидят Обезя и Олеся. Обезя – ручной работы игрушечная обезьянка, маленькая темно-зеленая, с жестким искусственным мехом на голове, страшненькая и злющая на вид, с такими глянцево-колючими глазами, что, кажется, потрогаешь эти бусинки пальцем – поцарапаешься. На ощупь она шероховато-грубоватая, плотная и жесткая, в ней внутри проволока. Вернее, у него, ведь для Кати это самец. Ему по роли положено. Откуда этот демонический «обезьян» взялся – девочка не помнила. Может быть, подарил кто-то из маминых уголовников? Интересно, почему люди в тюрьме шьют игрушки? Олеся же – фабричная кукла в красивом платье. Симпатичная, с любовью подаренная. Ее папа привез из Москвы. Обезя будет играть чудовище, а Олеся – красавицу.

Мама нашла кукую-то интересную итальянскую сказку в желтой книге с компасами и картами на обложке. Там еще есть очень интересная история про девочку, которая любила своего отца, как соль, но для спектакля мама выбрала про красавицу и чудовище. И хорошо, Катя согласна. У мамы очень хорошая интуиция. А еще она умеет наколдовывать мороженое в холодильнике! Поэтому какая сказка лучше, она знает наверняка. Да и Кате понравился этот сюжет. Интересно, кто у кого подсмотрел: Аксаков у Диснея, а тот – в желтой книжке с компасами, или наоборот?

Сейчас будут репетировать. Текст уже почти выучила. Очень удобно, что как раз недавно научилась читать! Никак не доходило, как слоги в слова складывать, а потом вдруг осенило. Однажды вечером, оставшись дома одна, взяла в руки «Сказку о царе Салтане» и зачитала. Хотя буквы знала с 2 лет, а сейчас ей уже целых 7. Учили буквы на море: мама рисовала их на песке, а Кате надо было запомнить, пока не смоет волна. Очень весело, и запоминалось быстро.

Завтра придет сестра Лена разучивать танец. Кто-то из маминых подруг дал на выступление голубой комбинезончик. Музыка будет очень модная. Как и сама Лена. Словно женщины с ее постеров с большими круглыми сережками в ушах. У Кати тоже когда-нибудь будут такие сережки, но пока не хочется.

Мама шьет Кате платье: переделывает из своего зеленого, нежного и струящегося, как вода. Как ей не жалко! Приходит после работы и мастерит. Как только сил на все хватает? На Новый год в садик мама сделала самый красивый наряд снежинки из марли и крахмала, ну точно волшебница. А этот для конкурса – еще краше.

А десерт «Лебединое озеро» сделает мамина подруга. Наверное, это не очень честно, ведь Катя готовить такие сложные блюда пока не умеет. Однако, скорее всего, для всех остальных девочек тоже будут печь мамы. Но именно у Катиной, как всегда, самая лучшая идея – лебеди из заварного теста в озере из сливочного желе.

Спустя 3 дня Катя победит в конкурсе «Золушка-92».

* * *

Моя мама имеет снайперскую интуицию. Она часто принимала решения, основываясь на посланиях внутреннего голоса, и ни разу это чутье ее не подвело. Примеров тому масса. Однажды, когда мне было 6, родители уложили меня спать и смотались в кино. Они так делали не раз, так как после 3 лет я уже крепко спала ночами. Сходили в кино, а потом их хороший друг – Витя Дорбоноженко (уже покойный, светлая ему память) – на бокальчик позвал. Сидят сидят мама с папой в гостях, а маме неспокойно на душе. Дядя Витя, умевший соблазнить на спонтанную вечеринку, уговаривал остаться, но родители ушли домой. И что вы думаете? Когда они пришли, обнаружили меня мирно спящей. Но мамино «ж-ж-ж» было неспроста! Утром наша соседка со второго этажа рассказала маме, что ночью я, внезапно проснувшись и не отыскав родителей, нашла в записной книжке ее телефон, позвонила и попросила прийти. Тетя Римма до 2 часов ночи читала мне сказки, пока я не уснула. Двери у нас закрывались захлопыванием, поэтому о том, что кто-то приходил, родители не догадались. В другой раз мама в последний момент купила в аптеке средство от вшей, когда собиралась ехать за мной на Украину. (В моем детстве всегда говорили «на Украину», поэтому вопреки новым нормам с предлогом «в» я буду с чувством ностальгии писать именно так.) Сроду не бывало у меня в селе вшей! Когда мама приехала, она ахнула: в голове у меня их были стада, табуны! Мне подстригли волосы под карэ и выбрили затылок из-за лишая. Мазали его зеленкой. Щипало, зато чесаться перестало.

Но это все житейские мелочи. Главное, что мамина интуиция подсказывала ей в куда более серьезных вещах.

Однажды на отдыхе (мне было тогда пять лет) мы с маленьким другом отравились в столовой кефиром. Его увезли в реанимацию, а меня родители не отдали. Это была страшная ночь. В лихорадке я спросила: «Мама, а кто эта белая тетя на кресле?» Помню стакан с разведенной марганцовкой и мамин голос: «Катенька, пей, умоляю тебя, пей!» Родители в ванной делали мне клизму, держали мое обмякшее тельце над унитазом, когда меня рвало, сбивали жар, обтирая теплой водой. Вечером следующего дня я уже побежала на танцы. Медсестра из медпункта санатория смотрела на меня, как на привидение. Но осуждать маму перестала. В родительских руках мне было легче бороться.

Мама была на страже не только моего здоровья, но и счастливой судьбы. Так, прислушавшись к внутреннему голосу, мама записала меня на детский конкурс талантов в Доме культуры шахтера – на «Золушку-92». Кстати, если бы не ее чутье, моя сестра не смогла бы поставить мне танец для конкурса. Ужасно это представлять, но ее могло бы и вовсе не быть. Однажды, еще когда мама с сестрой жили в Перми вдвоем, перед сном она попросила Лену лечь вместе, хотя обычно они спали в разных комнатах. В ту ночь со стены в спальне сестры сорвалась книжная полка, которая висела ровно над ее кроватью.

Конкурс я помню плохо. Очень ярким помнится только эпизод, когда я сама понесла со сцены наше «Лебединое озеро» на стол жюри. После презентации у меня хотели забрать поднос с десертом, но я его не отдала со словами: «Мне мама сказала самой отнести». Произнесено это было в микрофон, слышали это все и по-доброму посмеялись. Я помню стол жюри в темноте зрительного зала с настольными лампами для каждого из четырех человек и освещенные ими листы бумаги с записями. Я проворно шла с подносом, ощущая приближение победы. И я победила! Мне вручили оранжевую ленту «Золушка-92», которая до сих пор хранится среди сувениров, и корону. Она, к сожалению, утеряна. Но я помню, какая она была красивая! Из блестящих фиолетовых пайеток на проволочном каркасе. Корону взяла на какой-то утренник моя тетя, мама моей троюродной сестры Риты, та с тех пор и пропала. Эх, грусть-тоска! Жаль, что у моих родителей не было видеокамеры. Видео с конкурса нет, но есть фото, которые я каждый раз с радостью смотрю на слайдах нашего старенького проектора! Это была наша первая с мамой большая победа. Я пощупала большую сцену.

Второе завоевание – это, конечно, Экспериментальная французская школа в Инте. Помню, что я ходила-ходила на подготовку в 9-ю школу, получала свои звездочки под скрепкой на обложке за успехи, и тут вдруг мы идем на собеседование в другую! Была она, в отличие от 9-й, далеко от дома – аж 4 остановки на автобусе номер 3. Другой конец города! Сказочная земля!

На собеседовании я перевыполнила задание. Там надо было только картинку из книги описать, а я взяла да прочла еще и текст с соседней страницы, и пересказала его. Со мной частенько так случалось, что я делала больше, чем требовали обстоятельства. Классе в 7-м, например, надо было написать шуточную балладу о героях сказок, а я написала настоящую – о богатыре, в стихах, на много-много страниц. Фора в трудолюбии повышает конкурентоспособность.

Уметь читать при поступлении в школу было необязательно. А когда учитель поняла, что я за минуту, данную на размышление о поучительном смысле картинки, про себя прочла текст, очень удивилась. Эту картинку я хорошо помню: мальчик постарше протягивает руку малышу в коньках, который упал. Эмоции героев с иллюстрации, когда мне пояснили задание, я тоже описала красочно и многословно настолько, что меня пришлось остановить. И, конечно, в школу меня взяли. Думаю, мама и не сомневалась, что так будет.

Школа в Инте дала мне путевку в жизнь. Образование там было высочайшего уровня: французский с 1-го класса, английский с 3-го, сольфеджио, хор, классическая хореография. Там я начала играть свои первые большие роли в потрясающих новогодних спектаклях и побеждать в своих первых конкурсах чтецов. Мои любимые роли тех лет – Пеппи Длинный чулок и Оксана из «Ночи перед Рождеством», а любимый поэт – Есенин.

Невероятно чудесная у меня была школа, но ее пришлось оставить. Мама вовремя поняла, что надо уезжать из Инты. 90-е мы пережили благополучно, вдали от разгула рэкета и бандитизма, но к 96-му угольная промышленность стала проседать, шахты начали закрываться. Летом 97-го во время отпуска мама нашла себе работу в родной Перми, а мне – новую школу, единственную в городе с углубленным изучением французского языка. Я снова оказалась на собеседовании. Проводили его директор школы Ольга Васильевна Бушуева и завуч по иностранным языкам Лариса Сергеевна Лейбман. Мы поговорили по-французски, и меня безоговорочно приняли. В этой школе мои задатки получили свое дальнейшее развитие.

Мамина интуиция выручала нас много раз. Из полагавшихся мне 8000 долларов за 23 дня съемок в главной роли в фильме «Адам и превращение Евы» я получила только одну тысячу. Деньги шли через моих представителей из фирмы Чернавского, и они посчитали возможным взять себе такой немыслимый процент. Когда мне вручили конверт с моим гонораром, внутри все оборвалось. Мое будущее спокойное и сыто-обутое проживание в Москве было под угрозой. В суд подать по некоторым причинам документального характера я не могла. Но что-то подсказало маме пойти к одному из продюсеров картины. В тот июльский день было солнечно, по Чистым прудам разливался бодрый свет. И хотелось верить, что это добрый знак. Мы сидели в кабинете продюсера. Мама яростно отстаивала мои права, на жалость мы не давили, просто рассказали все как есть и хотели узнать, каким видится выход из положения. Наш визави подтвердил мамины предположения, что судом мы ничего не добьемся. Мы проговорили долго. В какой-то момент он встал, подошел к сейфу, открыл его, достал деньги и положил перед нами на стол 2 тысячи долларов. Я благодарю маму за ее смелость, за то, что не постеснялась пойти и бороться за мое благополучие в, казалось бы, безнадежной ситуации. Это обеспечило мне целых 4 месяца найма жилья. Я отложила деньги до времен, когда мне предстояло уже самостоятельно платить за него. Киностудия сняла мне однокомнатную квартиру с просторной комнатой и большой кухней на срок до окончания работ по производству картины, то есть до сентября 2005-го. С той июльской встречи я вышла с радостным пониманием того, что у меня теперь был люфт для обеспечения финансовой подушки. Мы с мамой сели в японском кафе неподалеку от офиса и отметили неожиданный успех: заказали суши и с облегчением замахнули по 50 граммов саке, как после битвы. Обе захмелели, как будто и не пили никогда.

Мамина интуиция, когда еще не было на горизонте никаких съемок, позволила моим родителям отпустить меня в Москву, преодолевая страх и тревогу, в никуда, в неизвестность и туманность дальнейших перспектив. И это большой родительский подвиг. Они мне доверяли. И в меня верили.

В какой-то момент я перестала пользоваться маминым чутьем. У меня было свое. Думаю, мамина интуиция передалась мне по наследству. Я верила в себя. И в рок. Добрый.

Эпизод 5
Королева рока

Был сентябрь, суббота. Катя традиционно делала уборку. Из окна солнечным светом так и приманивало тепло осени, еще не вспомнившей, что она – осень. Заниматься уборкой Катя не очень-то любила, а в такую погоду тем более. С гораздо большим удовольствием она бы пошла на дополнительную репетицию в свою театральную студию, по пути греясь на солнышке, но график – есть график. И пусть сам процесс наведения порядка не особо вдохновлял, Кате всегда нравился результат. Порядок – это приятно. И каждый раз собою гордишься, потому что дело сделано. Чтобы скрасить рутину, Катя слушала радио и под ежесубботний хит-парад популярных песен вытирала пыль, пылесосила и мыла полы. Тот день ничем не отличался от предыдущих домашних субботников. Все та же схема: разложить одежду по полкам, грязные – в стирку, снять все с полок, протереть пыль, поставить многочисленные мелочи на место, почистить зеркала, пропылесосить, вымыть полы. И все под музыку.

Когда начиналась какая-то песня из Катиных любимых, дело спорилось и было не так скучно. Рекламные паузы воспринимались как неизбежное зло, но сегодня Катя ждала рекламу, вслушиваясь с возрастающим раз от разу интересом и азартом в любопытное объявление. Бодрый, сулящий золотые горы голос декларировал, как эпиграф к сказке, следующий текст: «1 октября в „Молоте“ состоится концерт легендарной группы „Scorpions“. Стань королевой рока. Прими участие в конкурсе и выступи на концерте. Победительница получит шанс сразиться в финале тура в Минске за роль в новом клипе „Scorpions“». Катя записала телефон для заявок на участие и, после того как наскоро и в нетерпении завершила уборку, сразу набрала номер. На удивление, ответили. Первый раз Катя звонила на радио, за все субботы ни разу ей не пришло в голову передать привет своему 11 «А» или заказать любимую песню. И вот звонит.

В трубке зазвучал живой, реальный голос. К Катиному удивлению, не спросили ни о возрасте, ни о росте. За последнее она особенно переживала. Между строк анонса ей читалось, что объявление обращено скорее к девушкам модельной внешности, поэтому волновалась, что ее срежут еще на стадии отбора. Из-за своего роста она никогда не комплексовала, ей нравилось быть компактной: полностью помещаться ради шутки в большой чемодан, да еще и верхнюю крышку закрыть, или во время игры в прятки легко залезть в антресоли так, что никто и не подумает там искать, или с уютом расположиться на сон, свернувшись калачиком всего на двух сиденьях автобуса во время гастролей, или покупать на аттракционы детский билет вместо взрослого. А еще она думала, что мальчикам легко носить ее на сцене. И так уж и быть, побудет в глазах противоположного пола хрупкой. Многие ее самые любимые актрисы были невысокого роста. Надежде Румянцевой, например, это не помешало стать «Королевой бензоколонки», почему бы и Королеве рока не быть миниатюрной. Но модели – есть модели, хотя и непонятно, что это за стандарт красоты такой и кто его придумал. Зато Катя хорошо танцевала, пусть и не училась этому нигде, кроме как у поп-див из телевизора и на уроках хореографии в школе. А танцы ожидались совсем не школьные.

Все сложилось благополучно, ничего чреватого отказом не спросили. Не было даже предварительного кастинга, просто взяли и зарегистрировали на конкурс, поверив на слово, что танцевать «умеет – не стесняется», и рассказали, куда, когда явиться и что с собой взять. Надо было раздобыть купальник и туфли на шпильках. И подумать о макияже. Хоть Кате и исполнится вот-вот 17 лет, красивого купальника у нее нет. Все очень простенькое, пригодное для дачи и разве что сельского пляжа. В бассейн из-за своей кожной напасти она не ходила: стоит поплавать в хлорированной воде – лицо пятнами покрывается. А если бы ходила, то делала бы это в сплошном костюме, не в раздельном. Исторически сложилось, что взяться в недрах шкафа купальнику, достойному «Scorpions», было неоткуда. А тут уж точно просилось сногсшибательное бикини. Озадачивать родителей неожиданной покупкой Катя не стала.

Катина подруга Полина, коллега по франкофонному театру и, очень яркая, привлекательная девушка, уже учится в универе. Она-то взрослая, у нее наверняка есть красивый купальник. Позвонила, Полина на вопрос о купальнике ответила своим неизменно звенящим, как колокольчик, голосом, что есть подходящий – золотой! То что надо! В реальности он оказался еще лучше, чем по рассказам подруги. С принтом рептилии, сказочный, какой-то нездешний. Оставалась обувь. Купить туфли Катя попросила папу, на что он с энтузиазмом откликнулся. Они объехали кучу магазинов, и вот уже в последнем, почти потеряв надежду найти что-то особенное, они увидели их: туфельки Золушки, которые ни в коем случае не должны потеряться с ноги. Золотисто-бежевые изящные лодочки на высоком каблуке, метающие с витрины призывные искорки, как будто подмигивали, казались очень дорогими. Они и были. Стильные, кожаные, мягкие, очень удобные, одним словом, качественные. В таких танец пройдет на ура. Папа, не моргнув и глазом, сказал: «Они лучшие. Берем!» У него всегда был отменный вкус, и он знал толк в качестве. Папа был первым ценителем лучших маминых платьев, а на домашние тестовые дефиле всегда смотрел с улыбкой доброго и гордого за своих девчонок знатока. И для своей дочери не пожалел денег на самые важные туфли в ее жизни.

Накануне конкурса Катя особо не волновалась, но были приятный мандраж и предвосхищение чего-то грандиозного. Она немного грустила, что выступление не увидит мама. Ее совсем некстати отправили в командировку и лишили Катю поддержки главной специалистки по конкурсам. Но она ведь дочь своей матери, поэтому справится.

Последние штрихи. Запершись в ванной, затаив дыхание и высунув язык, Катя осваивала искусство бритья. Бикини и волосы на ногах, пусть и такие же золотистые, как туфельки, плохо сочетались с ее представлением об эстетике выступления. Проводя по ноге острым мужским станком, которого «лучше для мужчины нет», Катя слишком сильно надавила и срезала на самом видном месте под коленом неожиданно длинную, тонкую, прозрачную, как калька, полоску кожи. М-да, работа, достойная скальпеля искусного пластического хирурга. Крови было столько, будто сняли тесаком целую фасцию. Чертыхаясь и костеря себя за девичью лысоногую прихоть, Катя, как научил папа, промыла рану, подсушила полотенцем и крепко зажала пальцем кровоточащее место, стиснув зубы. Такая маленькая рана, но такая болючая. Ну пусть, как прыщик на носу, будет хорошим знаком. Пусть они все там влюбятся! О происшествии никому не сказала, стыдно было признавать свою бритвенную несостоятельность. Замажем!

Гримерка для участниц располагалась в одном из тренировочных залов дворца спорта «Молот» с зеркалами и станком. Маты убрали, а вдоль казенных глянцевитых стен цвета топленого молока стояли длинные низкие лавки. На них громоздились вещи конкурсанток и их трепетных сопровождающих: одежда, сумки, обувь в пакетах. Стены басовито вибрировали в такт музыке, раздающейся из сердца здания – «Scorpions» разогревались. Все ювелирно замазать, накрасить и причесать Кате помогла старшая коллега из театра с загадочным именем Афра. Вместо гримерного столика она использовала широкий подоконник глубоко посаженного узкого окна. Ей не мешали походные условия, да и после всех гастролей с театром было не привыкать к творчеству на коленке. Между делом она то загадочно улыбалась, будто знала что-то наперед, то беззаботно и расслабленно щебетала и казалась Кате великой повелительницей кистей, помады и судьбы этого вечера. Это придавало уверенности. Макияж получился изумительный. Яркий, но при этом элегантный, дорогой, без тени пошлости. Он делал Катю старше и выразительней, но она оставалась узнаваемой. Волосы до пояса оставили распущенными, только слегка начесали и убрали от лица, скрепив на затылке передние пряди.

Когда конкурсантка переоделась в купальник, Афра загримировала пострадавшую ногу и нанесла на все тело что-то слегка магическое, слегка блестящее. Катя посмотрела в зеркало и очень себе понравилась. Все-таки ее тело выросло именно таким, каким она его себе рисовала в мечтах еще девочкой. Однажды в детстве она лежала на диване и смотрела музыкальный канал. И ей очень понравилась девушка из клипа Владимира Назарова на песню «Ах, карнавал, удивительный мир!». Она была в белом обтягивающем платье, которое подчеркивало красивую грудь, обрисовывало тонкую талию и женственную линию бедра. Катя радовалась мысли, что когда-нибудь у нее тоже будет грудь и она сможет надеть такое же платье. Кто бы знал, что явить фигуру миру придется сразу в купальнике. И фигура не подкачала. С этими мыслями Катя накинула как талисман мамино синее шерстяное пальто и пошла за кулисы.

Они заранее прорепетировали выходы, кто за кем. Кате по жребию достался номер 7. Она не готовила какой-либо специально поставленный танец, решила импровизировать, поэтому не перебирала в голове движения и не боялась что-то забыть. Вскоре вышли музыканты под восторженный гул толпы, встречающей кумиров, и после нескольких минут ликований ведущий объявил о начале конкурса. Ударник грянул что-то очень будоражащее, в кровь хлынул адреналин, каблук правой ноги отстукивал ритм, и хотелось одного: сделать первый шаг на сцену.

Наконец пошла девушка под номером 1, взгляд в темноте кулис выхватывал силуэты и картонные белые кружки с черными цифрами, закрепленные булавками на трусиках купальников. Поле зрения сузилось до траектории, по которой надо было пройти до середины сцены, а потом повернуться на 90 градусов и дойти еще несколько шагов к авансцене, и там исполнить танец. У каждой было 30 секунд. И вот подошла очередь Кати. 3, 2, 1 – пошла! Музыка придавала сил. Подгоняла мягко в спину, как ветер, и вела за руку, как проводник. Каблук правой ноги с каждым шагом словно бойко впечатывался на несколько миллиметров в глубь пола, сохраняя цепкое равновесие, а пол в свою очередь, пружиня, выталкивал его обратно, чтобы снова принять через шаг. Вдох, выдох. Центр. Поворот. Многотысячный зал. Заливающий свет прожекторов. Ударные. Взгляды за спиной. Взгляды в лицо. Стук сердца. Телу было просторно. И свободно. Танец рождался без мук. Катя отдала тело звуку. И оно жило в нем, подхваченное волной. За несколько секунд будто прошла целая жизнь. Сделав финальное па, Катя встала на свое место в глубине сцены, аплодируя танцам выступавших следом участниц. Но она была уверена, что выступила лучше всех. Когда все станцевали свои заветные 30 секунд, каждую участницу по очереди выводили снова на авансцену, ведущий просил зал встречать девушек аплодисментами и шумометром измерял децибелы признания.

Когда на суд голосов и рук вышла Катя, пространство словно распахнулось и взорвалось словами, криками, ревом, частыми хлопками ладоней, одобряющим присвистыванием. Децибелы можно было и не измерять. Катя безоговорочно победила. Когда ей на голову надевали корону, она подумала о том, что где-то там среди трибун сбивает ладоши папа, и наверняка улыбается так широко и душевно, что улыбка подпирает ямочки на щеках, радуется и гордится, и свет его веселых глаз вплетается, добавляя мощи, в лучи слепящих лун прожекторов.

В этот вечер он был ее главным спутником на этой орбите. И где-то там в Москве, в командировке, держала кулачки мама. Катя с восторгом думала о том, как же папе приятно теперь будет слушать концерт и как они будут звонить маме. Катя даже не подозревала, как много уже случилось в будущем благодаря этому дню.

* * *

Корону «Королевы», в отличие от короны «Золушки», я сберегла. Она долгое время хранилась на стеклянной полке в серванте в Перми, отражаясь в зеркале задника, потом играла в школьном спектакле как реквизит, бережно переносимая в бархатном футляре, затем переехала со мной в Москву и теперь живет на полке с самыми ценными сувенирами и наградами, щепетильно охраняемая от посягательств кота. Она символ бесстрашия и уверенности в себе, которой мне порой немного не хватает, хотя это и незаметно для окружающих. Иногда я смотрю на нее, чтобы вспомнить, каково это – сделать то, что в твоих силах, не думая ни о чем, кроме настоящего момента, со всей мощностью веры в то, что ты можешь показать лучшее, на что способна, в нужное время и в нужном месте. Когда-нибудь я подарю ее своей дочери. Надеюсь, что у меня будет дочка. Передам ей веру в себя по наследству. И конечно, в придачу чутье, полученное от моей мамы, и подбадривающую улыбку от моего папы.

Кроме короны, от конкурса у меня остались служебный пропуск в «Молот» и газетная вырезка с судьбоносным интервью. Оно было для пермской «Комсомолки», а взял его журналист Герман Колесников. Мы не стали беседовать в день концерта, потому что было суетно и громко, я только сфотографировалась на баннере «Комсомолки», а встречу мы назначили на другое время. Встретиться условились в пермском модельном агентстве Эльвиры Зайцевой. Я пришла вовремя. А Герману надо было побеседовать с кем-то еще в агентстве. Я никуда не торопилась и согласилась подождать.

В тот день там проводил кастинг московский фотограф-скаут Алексей Васильев, известный своим безошибочным чутьем, благодаря которому мир узнал Ольгу Куриленко, Евгению Володину и Наталью Водянову. Я сидела в сторонке, смотрела, как это происходит. По большей части смешные, угловатые, долговязые девчонки, с надеждой и заискиванием во взгляде, позировали Алексею, кто в купальниках, кто в нижнем белье с листами А4 в руках. На них были написаны имена, возраст и параметры. И вот я сижу и смотрю на модельный конвейер, на проекты будущих женщин, красавиц и некрасавиц, посмеиваюсь, оценивая их шансы, сочувствуя и изредка – любуясь. Я думала, рассматривая какую-нибудь худышку: «Миленькая, у тебя ж такой сколиоз, что спина откровенно буквой S, а живот выпирает из-за плохой осанки на фоне худого тела, как у рахита. Надо к доктору идти и спортом заняться, а то потом носить и рожать тяжело будет, да и вообще…» Другая, внешне красивая и ладная, хотя для подиума слишком фигуристая, навевала мне своим пустым взглядом настойчивое ощущение, что ее сюда волоком притащили и она сама не понимает, зачем находится здесь. У кого-то были отчаянно кривые ноги, даже с учетом философии моды – «чем страннее, тем лучше» – слишком. У некоторых девочек при несовершенствах фигуры были интересные живые лица, в которые хотелось вглядываться. Они открыто и без зажимов улыбались, юморили, за них я была спокойна, и без модельного бизнеса проживут отлично. Девушек с идеальным сочетанием красоты лица, фигуры, роста и харизмы, необходимого для звездной и долгой модельной карьеры, я не видела. Непросто же Водянова такая одна.

Я смотрела на происходящее вокруг и чувствовала свое превосходство, потому что мне было совершенно не нужно то, чего хотелось им. Знание приумножает скорбь. Позволю себе поиграть этим широкоизвестным выражением и переиначу – желание приумножает скорбь. В толпе людей, жаждущих чего-то, искренне не желая этого, чувствуешь себя счастливчиком. Вдруг в паузе ко мне подходит Алексей, высокий, статный, черноволосый, с пронзительным всматривающимся в глубину души взглядом, и говорит: «А у вас нет родственницы в Екатеринбурге?» Я почему-то стала вспоминать, какое на мне нижнее белье. И ответила: «У меня дядя родной там живет и двоюродные братья, а родственницы нет».

«Хм, ну очень похожи» – и показал мне фотографию девушки. Я подумала: «Не подкатывает. И правда, похожи. Разрезом глаз».

Разговорились, я рассказала, как тут очутилась. И Леша спросил меня: «Сфотографироваться не хотите?» Я отвечаю: «Зачем? Я ж маленькая». Но собеседник настаивал: «Я бы все-таки сфотографировался».

Я подумала: «А почему нет?» Белье на мне было хорошее, элегантное, не вызывающее, по-хорошему простенькое, черного цвета без кружев, так что не стыдно. Приняла самую модельную позу, на какую была способна, чтобы самой не засмеяться, потому что эти томные глаза и приоткрытые губы казались мне очень смешными. Но поиграть в модель было очень даже любопытно. Алексей сделал фото, подсказывая, куда смотреть, как повернуть голову, насколько сильно опустить или, наоборот, поднять подбородок и прочее. Потом мы еще поболтали, обменялись контактами, после чего как раз подошел Герман. Я убежала давать интервью.

У меня перед глазами стоит директор нашей школы, неповторимая и незабываемая Ольга Васильевна Бушуева с «Комсомолкой» в руках. Мы встретились случайно в коридоре на перемене. Увидев меня, она переменилась в лице и из сосредоточенного преподавателя физики превратилась в фонтан улыбок: несколько минут поздравляла меня с победой, осыпала комплиментами, обнимала и жала руки так жарко, как будто я в космос слетала. Где вы видели директора, который так радовался бы интервью с фото в купальнике ученицы 11 «А» класса? Хрупкая на вид, ростом еще меньше, чем я, при этом сильная женщина, она могла быть жесткой, когда того требовала служба, но и обогреть умела. У нее внутри был как будто моторчик, от которого походка была резвая, с рваными шагами, торопливая, как бусинка, скачущая по полу. Увидеть ее, почти бегущую по школьному коридору, по-спринтерски целеустремленную, и не зарядиться – было невозможно! Ольга Васильевна добавила значимости тому событию. Потом это же сделало время.

28 октября 2002 года организаторы конкурса мне позвонили, чтобы обсудить финал в Минске, и наконец запросили паспортные данные. Я продиктовала. Беспечно говорю: «А у меня завтра день рождения». «Подождите – это вам сколько лет исполняется?» «17», – говорю. «Ой, тогда мы не можем допустить вас до финала». Несовершеннолетним, что логично, путь туда был закрыт. Ну нет, так нет, я не сильно-то расстроилась.

В Минск поехала девушка, занявшая 2-е место. За все минувшие с того события годы я так и не увидела никакого нового клипа «Scorpions». Не зря не расстроилась. Недавно только прочла, что Рудольф Шенкер, оказывается, сошелся с «Королевой рока» из Новосибирска и развелся с женой, с которой прожил около 40 лет. Что ж, у кого какие дивиденды от танцев в купальниках. Меня шашни с известными музыкантами совершенно не интересовали. И плотоядные мужские взгляды не льстили. Да и сами участники группы после концерта, когда нас привели знакомиться, кажется, так устали, что дежурно и очень лениво изображали секс-икон, а сами мечтали, похоже, о ду́ше и думали об утомительном грядущем переезде в следующий город.

У меня есть несколько фотографий с выступления и награждения. Одна, правда, бесследно исчезла. Очень эффектная. С Клаусом Майнэ. Я могу только предположить, что с ней произошло. Взял кто-то из друзей или журналистов, которым мои доверчивые родители предоставляли фотоальбомы только лишь для сканирования? Других возможных причин пропажи не вижу. В любом случае, если она у тебя, дорогой читатель, отсканируй, пожалуйста, и пришли в Директ «Инстаграма». Обещаю, что взамен встретимся в моем любимом кафе. А если нет, не беда, с Клаусом у меня есть другая фотография.

Самое главное, что подарил мне в итоге конкурс, – это встреча с Алексеем Васильевым. У нас никогда не было никаких романтических взаимоотношений, хотя многим, думаю, может напрашиваться на ум именно такой поворот. Нет, Леша был мне учителем, старшим товарищем и другом, но ни одной секунды в жизни я не смотрела на него, как на потенциальный объект влюбленности, хотя мужчина он импозантный и очень интересный. Он меня как женщину тоже, кажется, не воспринимал. Может, свою роль сыграло то, что у нас большая разница в возрасте, и это заложило определенный код восприятия. Меня не привлекали мужчины намного старше меня, да и я уже была влюблена, давно, безнадежно и безответно. А Алеша, наверное, видел во мне рабочий материал. Своеобразная профдеформация. Я никогда не спрашивала мнение Алексея на сей счет, потому что не было ни малейшего повода. Как я это чувствую: физической химии между нами не возникло и никакие эротические флюиды не осложняли наших отношений, которые без доли сарказма можно было бы назвать высокими.

Тогда, в 2002 году, еще ходил фирменный поезд «Кама» и проводники принимали передачи. Алексей передал мне две посылки. В одной были книги: «Бессмертие» Милана Кундеры и сборник Харуки Мураками. Для меня, которая была одной из всего трех человек в классе, прочитавших «Войну и мир» от буквы до буквы, Кундера стал настоящим открытием. Я не читала зарубежную прозу, будучи поглощенной школьной программой, и «Бессмертие» распахнуло передо мной новые горизонты. Я прочла его взахлеб. Мураками меня не так сильно впечатлил, но я понимала, что это тоже сильная литература. Просто Кундера был моим. Очень кинематографичным. Я его читала и видела перед глазами кино с интересным сюжетом и жизненными диалогами.

Вторая посылка: видеокассеты с фильмами «Достучаться до небес» и «Небо над Берлином». Таких фильмов я не смотрела. В моей семье любили классику советского кино: Гайдая, Рязанова, Меньшова. Сколько раз я видела «Девчат», «Иронию судьбы», «Бриллиантовую руку», «Ивана Васильевича…» – не счесть! Прекрасные и понятные каждому картины моего детства и юности. А фильмы, которые прислал Леша, были чем-то совершенно иным, неземным.

С новым пониманием искусства я планомерно оканчивала школу, шла на золотую медаль, продолжала играть в «Коде» и школьном франкофонном театре. Новое звено в цепочку судьбоносных встреч я заполучила во время своего выпускного.

Эпизод 6
Танцы

Платье на выпускной Кате сшила мамина портниха из красного шелка. Верхняя часть – корсетная, нижняя – широкая, струящаяся юбка-полусолнце в пол. Фасон они придумывали все вместе. У мамы всегда были самые красивые и оригинальные модели, поэтому шить у ее портнихи – гарантия удачи и неповторимости. Платье от примерки к примерке становилось даже лучше, чем эскиз, хотя чаще всего бывает наоборот. На лямках придумали сделать незаметные тонкие петельки. В них продевалась с каждой стороны красная деталь по форме, как косынка со скругленным концом, чтобы, спадая на верх корсета, сделать на груди красивый отворот. Носить можно было и с ней, и без. Платье вышло сногсшибательное. К нему из той же ткани сшили вечернюю сумочку-мешочек на тесемке. Скорее всего, бесполезную, но красивую деталь. Красота не обязана быть практичной. Верховный распорядитель судеб выпускных к Кате явно благоволил. Она заслужила этот праздник: все экзамены сданы на пять, золотую медаль подтвердила и получать аттестат хотелось в самом прекрасном платье на свете.

Кате не терпелось его надеть и сразить всех наповал. Жаль только, что тот, в кого она давно безнадежно и безответно влюблена, не увидит ее такой красивой, а тот, кто мог бы потеснить объект воздыхания в сердце и точно будет на выпускном, потому что они одноклассники, кажется, давно занят, ведь у него, по слухам, есть девушка. Значит, Катя просто отпразднует. И без взаимной любви ее жизнь полна чудесных событий.

Этот день настал. Теплый и солнечный и потому одобряющий планы выпускников. Значит, будут гулять до рассвета по набережной, не ежась от прохладного ветра с Камы.

Предвкушая торжество, едва сдерживая стук сердца и боясь оставить на шелке платья следы потеющих от волнения ладошек, Катя аккуратно держит руки подальше от ткани, пока едут в машине. Юбку разложила осторожно на заднем сиденье, чтоб в льющееся полотно не прокрался портящий вид залом. И сидит на самом краешке сиденья, дыша вполсилы, будто бы, если вдохнет полной грудью, платье помнется. В парикмахерской из длинных по пояс волос собрали элегантную ракушку. Сделали такой крепкий начес алюминиевой расческой с частыми матовыми зубцами, что страшно подумать, как его расчесывать, но эти все заботы на потом. На груди колье с мелкими камешками цвета граната, на ушах такие же клипсы. Где-то в глубине души, что таить, теплится надежда, а вдруг сегодня она будет не только золотой медалисткой, но и просто красивой девушкой, в которую можно влюбиться вдруг и бесповоротно. В машине едет с родителями, папа за рулем. Он в своем лучшем костюме, а мама рядом на пассажирском, как и полагается по случаю, эффектная и нарядная. Это и их праздник! Довольные, тоже трогательно волнующиеся, тоже в предвкушении. Единство.

Последние метры. Парковка. Ступени школьной лестницы. На них суета и пестрый муравейник: учителя, родители и ученики – в один миг повзрослевшие юноши и девушки. Их одежда и прически делают их старше, а в их позах и жестах проступают наброски будущих мужчин и женщин. Лестница. Когда Катя теперь поднимется по этим ступеням снова… Одна, вторая, третья… А это что, и правда последний раз?

Второй этаж. Школьный коридор. У входа в актовый зал толпятся ребята. И вот она видит знакомую макушку – его! Проходит мимо, пытаясь скрыть свое сосредоточенное внимание. Поравнялись. «Екатерина, вы сегодня фантастически выглядите». О да, он оценил! Уже интересно.

Вручение пронеслось очень быстро. Подошел Катин черед. Хотелось сказать что-то теплое, доброе, запоминающееся, не очень длинное. А Катя была очень словоохотливой, прямо на месте придумала биологическую шутку. «Мама и папа, спасибо за генофонд, ой, вернее, за генотип». Ольга Михайловна, учитель по биологии, хихикнула и с одобрением кивнула.

Вручили аттестаты. Катя шумно радовалась за всех тех, кто шел на золото и серебро и не подвел сам себя на экзаменах. За всех радовалась. Кто-то наконец отмучился и вздохнул с облегчением. Кто-то положил на учебу годы, а кто-то на учебу просто положил. И кто из них был прав – покажет время. Сегодня же все счастливы. После всего они разошлись по классам к своим классным руководителям. Повспоминали, всплакнули. Еще одноклассники, но каждый уже немного особняком. Общие планы становились обособленными. Но впереди было, по крайней мере, одно общее действо – банкет, самая занятная часть выпускного со всеми втекающими напитками и вытекающими последствиями.

Рядом со школой завод, в столовой которого и организовали банкет. Идут туда. Теплый день перекатился в нежный вечер. Густой воздух наполнен июньскими запахами, и его можно потрогать, как теплый мякиш сдобной булочки. Катя не может налюбоваться своим платьем. Оно развевается от легкого ветерка, ласково обнимая каждый ее шаг. И отражает родной цвету своего шелка закатный свет. Вдруг кто-то дергает корсет сзади, вырывая из блаженных мыслей Катю и… собачку из молнии. Одноклассница Ксюша решила пошутить, расстегнуть на ходу платье со спины. Именно от Ксюши Катя такого не ожидала, на нее это было совсем не похоже, они ведь дружили. И вообще ни от кого не ожидала. Самой Кате в голову не пришло бы рискнуть чьим-то нарядом, а тем более репутацией. Ведь если бы платье удалось расстегнуть, как было задумано, ребята, идущие сзади, увидели бы ее нижнее белье. Ксюша сунула Кате в руку собачку, нервно и смущенно хохотнула, бросила игольчатое «извини» и скорым шагом ушла вперед. Молния разошлась. Сзади раздался задорный голос: «А ты знаешь, что я конструктор одежды по первому образованию?» Мама Катиного одноклассника, с которым они учились до 9-го класса и написали вместе не один реферат – тетя Люда – подошла, сняла с пояса тонкий шелковый шнурок, на котором висела вышитая бисером сумочка, и мигом сообразила вырез на спине, ловко подвернув края ткани с растерзанной молнией внутрь и плотно обмотав талию повыше свободными концами шнурка. А Катя думала, что эта сумочка – бесполезный аксессуар. Не было бы сумочки – не было бы шнурка! Мамина портниха – молодец. Кате хотелось быть в этом платье как можно дольше и пригласить того, кто был давно и безнадежно занят, невзначай на танец, чтобы он положил свою ладонь на плотную ткань шелка и подумал, что нет в мире лучше талии и крепче спины, чем у Кати. Но что поделать. Плод теть-людиной находчивости не выдержит танца. Придется переодеться. А у Кати был с собой второй наряд – топ и брюки для более активной части вечера. Когда дошли до столовой, она сменила образ.

Тот самый на Катю внимания больше не обращал. Один восхищенный взгляд, один галантный комплимент перед входом в актовый зал, и довольно. Зато Катя была нужна другу Сашке, с которым они прошли путь от яростного противостояния до дружбы. Он во время выпускного трогательно и наскоро перепил замаскированной под «Буратино» водки, и было ему отчаянно плохо, а Катя, как друг, спасала. Она принесла в уборную теплую минералку, выпустила оттуда газ и отпаивала Сашку, потом заставила выплеснуть контрабандное пойло из недр юношеского и неопытного тела в, слава небесам, хорошо очищенный фаянс мужского туалета. Если бы у Сашки были длинные волосы, она бы и их бережно подержала. Чувствуя себя завзятым наркологом, Катя вышла с посвежевшим, просветлевшим и уже не шатающимся Сашкой из туалета, взяла с него обещание больше не пить, помыла руки и направилась на улицу.

Курение дело нехорошее и нездоровое, но сколько отношений так бы и не завязались, если б не фраза: «У тебя есть сигарета?» Тот, кто был давно и безнадежно занят, курил. Поэтому, не обнаружив объект своего девичьего интереса в зале, Катя вышла на улицу, надеясь найти его на углу здания в раскидистых полукустах-полудеревьях среди заговорщически скрывающихся юных курильщиков. Он был не там. Он был рядом. Сидел на ограждении клумбы, не скрываясь и не стесняясь, медленно курил и смотрел на небо. Его извечных спутниц-подружек почему-то рядом не было. Какая удача. Закатанные под три четверти рукава белой выпускной рубашки открывали его красивые, длинные и мускулистые руки. Катя снова подумала о танце, о его ладони на талии и о его губах. «У тебя есть сигарета?» «Нет, но можем на двоих», – сказал он в своей медлительной и немного высокомерной, интригующей манере. Катя кокетливо взяла повод так необходимого ей общения между пальцев, неохотно, но не подавая виду, сделала маленькую затяжку, думая, как же повернуть разговор из формального русла в личное. Они перекинулись парой фраз, отводя взгляды. И вдруг он посмотрел ей прямо в глаза, взял за талию, притянул к себе и поцеловал. Сигарета, как выполнившая свой единственный долг, была наскоро выброшена. Катя прижалась к нему, обвила шею руками, погружая пальца в волосы на затылке. Сам он казался таким жестким, но волосы были упоительно мягкими. Ей хотелось, чтобы это длилось вечность. Ее радовало, что к кому-то еще она может испытывать это трепетное чувство желания быть близко, кроме того, в кого была давно, безнадежно и безответно влюблена.

Сладкий миг был недолог. Он отстранился и почему-то попросил вернуться в зал поодиночке. Наверное, слухи неспроста, похоже, у него и правда есть девушка. А Катя так, минутная слабость. Убедив себя, что это только начало, Катя вернулась к друзьям. И, заведенная разлившимся по всему телу возбуждением, стала безудержно танцевать. Спасибо тянущимся, облегающим брюкам и удобным туфлям, ей было легко и свободно. В паузе между танцами Катя стала замечать, что ведущий выпускного очень внимательно на нее смотрит. Что-то в его взгляде напомнило ей Васильева. Внешне они были совсем не похожи. Леша – взрослый мужчина, высокий, широкоплечий, весь монументальный, черноволосый, с вихром мягких кудрей на лбу, с характерным разрезом карих глаз и пухлыми, четко очерченными губами. А этот – стройный, среднего роста, с аккуратно уложенными русыми волосами, круглыми серыми глазами и мягкой линией рта. Но у них обоих в зрачках была целая исследовательская лаборатория.

Ведущий долго сканировал Катю, как бы примеряясь, но не прицениваясь с вожделением. Что такое оценивающий мужской взгляд, Катя знала. А смотрящие на нее сейчас глаза были глубже и чище. В какой-то момент молодой человек, отколов очередную классную шутку и запустив новую композицию, таки прекратил свой дистанционный рентген, чтобы подойти изучать уже вплотную.

– Вы очень здорово танцуете. Александр! – протянул по-деловому руку ведущий.

– Спасибо. Очень приятно. Катя.

– Вам когда 18?

– В октябре, – удивленно ответила она.

– А куда учиться пойдете?

– На юрфак.

– Хм, неожиданно.

– Я в театре-студии занимаюсь. Буду продолжать. Юрфак не помешает.

– Ах вот оно что! Тогда понятно. А не хотите в ночном клубе танцевать, когда 18 исполнится? Хорошая надбавка к стипендии. Могу устроить.

– Стриптиз, что ли?

– Нет! Что вы? Я бы этого вам не посмел предложить! Батарейкой!

– Это что значит?

– В ночном клубе девчонки в красивых костюмах работают, скажем так, как танцподдержка. На сцене или на высоких тумбах посреди зала танцуют, заводят толпу. 15 минут танцуешь. 15 минут отдыхаешь. Так 3 блока. До места с охраной, до гримерки тоже. Безопасность гарантирую.

– Это можно.

– Тогда давайте обменяемся телефонами. Но, если вы не против, я позвоню раньше октября. Я был бы рад с вами пообщаться.

Катя согласилась. Может, он и пускал пыль в глаза, но молодой человек ей понравился вежливостью и тактичностью, уважительностью тона. И вел выпускной он здорово, энергично и искренне, деликатно самим собой любуясь. Интересный парень и веселый. Хотя что-то за этим скрывалось. Огонь в его глазах был, но будто он горел через силу, как бывает, когда дуют на угли и черно-белое под потоком воздуха становится оранжевым, а остается таким ярким ненадолго. А ведь от этого рано или поздно у раздувающего огонь закружится голова…

Выпускной отгремел. Позабыв о новом знакомстве, Катя продолжила догонялки. Неполным составом 11 «А» пошел гулять до рассвета. Катя старалась все время быть ближе к тому самому, а он держался отстраненно. Но, когда первый день совсем уже не школьной жизни вовсю заявил о себе, смыв с холста акварельную рассветную дымку, и его краски начали набирать контраст, он даже положил ей голову на колени во время привала на скамейках набережной.

Все кончается, и утро после выпускного неминуемо становилось обычным неромантичным днем. Загремели трамваи, зацокали электрическими разрядами троллейбусы, люди побежали по тротуарам на работу, юрко, как ручейки. Настала пора расходиться. Он провожать не вызвался, и Катя поехала домой одна, бодрость сдала позиции сонливости и опустошенности. Она ложилась спать с ощущением совершившегося получуда, наполовину оправдавшейся надежды, а такое всегда оставляет осадок разочарования. Катя бросила взгляд на платье, виновато выглядывавшее краешком подола из шкафа. Оно сделало все, что было в его силах, и по-прежнему безумно ей нравилось. А праздник все же случился. Пусть эта ночь не добавила в ее жизнь любви, она не могла отнять ни ее успехов, ни блестящих перспектив. Впереди были экзамены в университет. А еще Катя решила, что точно пойдет танцевать.

* * *

10-й и 11-й класс были для меня временем жизни на пределе возможностей. Я занималась в театре-студии «Код» 4 раза в неделю, ездила на театральные фестивали, играла в школьном франкофонном театре, пела в школьных мюзиклах и, конечно, училась. Первое полугодие 10-го класса я окончила без особых академических сложностей на все пятерки, поэтому мне в школе обозначили задачу: продолжать в том же духе! Я официально пошла на золотую медаль.

Я с большой любовью вспоминаю моих учителей. Не было из них ни одного человека, кого бы я терпеть не могла. Кого-то я побаивалась вместе с его предметом. Но сильных негативных чувств не испытывала ни к кому. И это заслуга учителей моей школы номер 22. Нас, учеников, уважали, нас не унижали, к нам были справедливы. Мои учителя французского – Наталья Викторовна Яхлакова, Ирина Евгеньевна Зубкова и Алла Валерьевна Червонных – пример людей, страстно увлеченных профессией. Они создали наш франкофонный театр, придумывали спектакли, режиссировали их, создавали вокруг себя прекрасное, заражали нас своими идеями, ездили с нами на фестивали, и мы были очень дружны. Это педагоги в самом высоком смысле слова. Я часто мысленно благодарю их за то счастье общения и за ту страсть к языку, которые во мне живут. Я очень благодарна моей учительнице по русскому языку и литературе Алевтине Георгиевне Капочкиной, которая преподавала мне в старших классах, когда мы уже распределились по профилям и я перешла в языковой класс. Она научила меня любить слово, знать его силу, быть к нему внимательной. С момента нашего знакомства я всегда читаю книги с карандашом в руках и подчеркиваю восхищающие меня фразы, я испытываю наслаждение от понимания, как сложен, точен и богат русский язык. И иногда печалюсь, что за всю жизнь, даже если только и делать, что читать, невозможно успеть прочесть все хорошие книги. Каждый раз, приезжая в Пермь, я лечу к Алевтине Георгиевне в гости с цветами. Моя учительница по английскому Татьяна Валерьевна Дурбажева уделила мне очень много внимания. Она разработала для меня индивидуальную программу, потому что, когда я переехала, мои одноклассники еще не начали изучать английский, а я учила его в Инте с 3-го класса. Я занималась по интересным учебникам и с подачи учителя ходила на олимпиады.

Кого ни вспомни из нашей школы, это были добрые, интересные люди, мастера своего дела. С учителями мне повезло что тут в Перми, что в Инте. Кстати, с моими родными интинцами мы пересекались на франкофонных фестивалях, куда съезжались представители самых сильных школ с изучением французского в России.

Училась я с удовольствием. Сложности заключались не в учебе как таковой, кроме физики и алгебры. Все давалось мне относительно легко, дело было лишь во времени, мне его не хватало на простой отдых и «ничегонеделание». У меня начались проблемы со сном. Сделав вечером после репетиций уроки, я ложилась спать довольная, но вымотанная и подолгу не могла уснуть. Сколько месяцев это продолжалось, точно не скажу. В моменты бессонницы я сильно нервничала, считая, сколько времени осталось до подъема в школу. Любой шорох на кухне сквозь дремоту ужасно меня злил и порой приводил в бешенство. А иногда бывало даже страшно.

На грани вожделенного глубокого засыпания у меня начинался «вертолет». Мне казалось, что меня тянет куда-то в бездну, в глубь кровати, при этом, как ни старалась, я не могла открыть глаза или произнести что-то членораздельное, оставалось беспомощно мычать, но, видимо, это было настолько тихо, что никто из родителей не приходил ко мне на помощь и не мог выдернуть из этого жутковатого состояния. Насколько помню, я не обсуждала с ними активно мою проблему, я только иногда приходила на кухню злая, не в силах провалиться в сон, и высказывала маме претензию, что она шумит. Невозможно стало и дальше бездействовать, когда у меня случилась первая галлюцинация. Я пыталась уснуть, и мне уже казалось, что я вот-вот усну, но начался ненавистный «вертолет», челюсти сковало, что-то тяжелое вдавливало плечи и грудь в матрас. Я силилась открыть рот и позвать на помощь, но тщетно. И вдруг мне показалось, что кто-то сдернул с меня одеяло и толкнул с кровати. И я лежу на ковре, смотрю под кровать и вижу там… себя! Стало совершенно очевидно, что ситуация зашла слишком далеко. Я поговорила с директором школы Ольгой Васильевной, и меня перевели на индивидуальный план обучения со свободным посещением. Я должна была ходить на уроки только по тем предметам, по которым предстоял аттестационный экзамен (русский, литература, математика) и тем, что труднее давались, по моему усмотрению (физику и химию я посещала исправно). По остальным дисциплинам я отчитывалась в индивидуальном порядке, сдавала плановые работы и являлась на контрольные. В 10-м классе я сдала почти все аспекты DALF (диплома по углубленному знанию французского). Не дотянула только на изложении, маловато знала синонимов. Мне неполный DALF засчитали как итоговую оценку, но уроки французского я любила и старалась все же поменьше их пропускать. И не зря! Однажды много лет спустя он очень пригодился мне, когда я выступила на одной сцене с Пьером Ришаром на кинофестивале и брала интервью у Кристофера Ламберта вместо приболевшей журналистки, и пригодился бы еще больше, если бы я все же снялась в проекте для французской кинокомпании, который закрыли из-за пандемии. Но то ли еще будет! Такому языку нельзя оставаться без практики!

Моя схема позволила мне 2–3 дня в неделю приходить ко 2-му, а то и 3-му уроку и раньше уходить из школы. Оставалось время на домашние задания до «Кода». Стало больше времени на отдых. Я начала элементарно высыпаться, и сон нормализовался.

В «Код» меня привел мой одноклассник, тот самый Сашка Воробей, которого я потом спасала на выпускном от градусов. Когда я только переехала в Пермь к началу второго полугодия 6-го класса в январе 1998 года, мы были с Сашей на ножах. Мои лидерские амбиции ему пришлись не по душе. Он рисовал на доске чум, затем меня внутри и подписывал «чукча». На уроках по биологии я была каждым животным со страниц учебника. Особенно ему нравилось обзывать меня свиноматкой. Я какое-то время ерепенилась в ответ, а потом мама научила меня соглашаться и сводить все к шутке. Вот Саша поворачивался ко мне на уроке, ехидно улыбался, тыкал в учебник и говорил: «Катька, ты свиноматка». А я ему: «Ой, Саша, как приятно, свиньи такие милые». Он мне: «Инфузория туфелька ты». А я ему: «Какая радость. Я ведь очень люблю туфельки». Интерес к обзывательствам у Саши пропал быстро. А в начале 7-го класса он вообще начал со мной дружить и в качестве перемирия позвал поступать вместе в театральную студию во «Дворце пионеров». Мы пришли в дни набора. Прочли стихи с недавнего конкурса чтецов. Нас обоих взяли. Как призналась годы спустя мой мастер Марина Андреевна Оленева, Сашу взяли, потому что он мальчик, а меня – за компанию. Так и потекли наши учебно-творческие будни.

После уроков мы шли к Саше домой, обедали, делали домашние задания, потом отправлялись в «Код» на сценическую речь, сцендвижение или актерское мастерство. Вскоре начали ставить «Сказки Пушкина». Мне дали роль Царевны Лебедя, а Саше – корабельщика. Такой расклад ему показался скучноват, и он довольно скоро бросил, а я осталась, так как мне очень нравилось заниматься. Но уроки уроками, а какие юные годы без первой любви! У меня был повод лететь в театр, как на крыльях – отчаянная, поглотившая меня целиком и полностью, безоглядная, мучительная юношеская влюбленность. Тот, в кого я была безнадежно и безответно влюблена со своих 13, был на целых 6 лет старше. В таком возрасте – это пропасть. К тому же я позже остальных начала превращаться в девушку и в то время больше напоминала цыпленка, нежели женщину. Мое тело отставало от сознания. А он был недосягаемой мечтой.

Я увидела его один раз в спектакле и втрескалась по уши. Голос. От него шли мурашки по всему телу. Я совсем его не знала, ведь он занимался в старшей группе, учился уже в институте, и мы почти не общались, пока меня не взяли в 15 лет в основной состав театра. Там мы уже играли вместе, и я просто сходила с ума от слепого обожания. Не дышала, когда на праздниках приглашал танцевать. Тянула время, стараясь уходить из театра одновременно с ним, чтоб невзначай догнать на улице и пройтись вместе до автобусной остановки. Писала в его честь стихи, которые давала читать своей лучшей подружке Ире.

Мы занимались в студии вместе, и она тоже была влюблена в молодого человека старше себя, но смогла набраться смелости во всем ему признаться, в отличие от меня. Сказала что-то вроде: «Если я тебе нравлюсь, давай будем вместе, невзирая на возраст, если нет – хватит себя двусмысленно вести, и я пошла». Потом они еще много лет были парой. Я восхищалась ее поступком и радовалась, что их чувства оказались взаимными. А я бегала на поводке, то подтянут, то отпустят… Мой объект любви давал мне поводы надеяться, или я сама пыталась видеть их во всем. Но первый поцелуй – точно не плод моего воображения. Я и до того целовалась с мальчиками: в бутылочку играли или я поддавалась секундному порыву, пытаясь перебить засевшее в сердце безответное чувство, или сдавалась перед ухаживаниям, которые льстили и позволяли себя чувствовать привлекательной юной девушкой. Но только тот поцелуй именно с ним я считаю своим первым поцелуем любви. В конце театрального сезона перед моим долгим отъездом на лето у поезда… От счастья из-под ног уходила земля. И мне, тогда 15-летней, казалось, что за лето я еще повзрослею, а осенью мне вообще 16 стукнет, и он перестанет бояться быть со мной.

Мне, конечно, хотелось серьезных отношений. И чтобы он стал моим первым мужчиной. В своих наивных мечтах, отнекиваясь от всех его отрицательных черт, я рисовала себе наше счастливое будущее: пара из двух ведущих артистов театра, совместное творчество и жизнь. И прочее, и прочее… Но каково это может быть, я так и не познала. Осенью, когда мы встретились на сборе труппы, он вел себя так, будто ничего и не было. Я вместе со своей надеждой рухнула с облака иллюзий на каменистую землю реальности. Однако я была стойкая – нас бьют, а мы летаем. Меня хватило в целом на 6 лет этой странной, легкомысленной и порой очень жестокой игры, которая закончилась, лишь когда я переехала в Москву. С глаз долой из сердца вон. Спасибо танцам.

29 октября 2003 года мне исполнилось 18 лет. И я пошла работать в пермский ночной клуб «Space Jam». Как и обещал, меня туда устроил Александр – ведущий с выпускного. Летом после школы у нас даже наметился легкий роман двух творческих, увлеченных людей, но все же мои чувства к моему давнему объекту обожания были слишком сильны, и перейти определенную черту я не смогла. Это не помешало нам с Александром дружить и общаться еще много лет, обсуждая планы, дела и зазноб, пока жизнь без каких бы то ни было разногласий не развела нас молчаливо по отдельным дорогам. У Саши жизнь – настоящая детективная драма: когда рухнул его бизнес, который он строил с юности, выбираясь из бедности, ему пришлось залечь на дно, скрываясь от кредиторов под чужим именем в другом городе, сменить номер телефона и оборвать все связи, чтобы не навредить близким. Даже его мама не знала, где он. Однажды пару лет назад Саша наконец дал о себе знать, хотя я уже и не надеялась и думала с горечью, что его убили. Он собрал свою жизнь по кусочкам заново и осуществил свою мечту – окончил музыкальную школу по классу сольного пения. Женился. У него родился долгожданный сын. Я рада, что у него все хорошо. И я всегда буду Саше благодарна за то, что он вселил недюжинную веру в девочку с очередного выпускного.

Я начала танцевать и зарабатывать собственные деньги. Было не так уж и тяжело. Я работала по пятницам и субботам примерно с часа ночи до трех. Получала 700–800 рублей за смену. Никто не приставал, как мне и было обещано Александром. Уезжала домой обычно на такси. За все время моих поездок домой с работы произошел только один эксцесс. Но тогда меня вез домой не таксист, а молодой человек, сосед по району, который вызвался меня подвезти. Ранним утром на Комсомольской площади машину повело в огромной луже, оставшейся после обильного ночного дождя. Он превысил скорость, и поэтому юз оказался роковым. Мы влетели на клумбу и перевернулись. Но я была пристегнута. В критический момент собралась с силами, поставила руки и ноги в распорку, и просто ждала, сжав губы, чтобы не прикусить язык и не клацнуть зубами, когда машина, совершив пируэт, ляжет на крышу. Потом быстро выбралась. Ноги дрожали, на мне не было ни одной царапины, но спина у меня болела несколько дней. Видимо, случилась компрессия. Хорошо, что быстро приехало ГАИ, нас увезли в участок, я дала показания и поспешила домой. Родители еще спали, когда я добралась, поэтому об этом случае они узнают из этой книги вместе с вами. Я не хотела их волновать. Мне даже удалось выкрутиться, когда днем, пока я отсыпалась, горе-гонщик приехал за своей курткой, которую накинул мне на плечи около участка, а я впопыхах в ней убежала домой. У того парня со мной ничего не вышло. Но не из-за аварии. Мы еще пересекались пару раз, и он имел глупость заявить, что я все равно с ним рано или поздно пересплю. Какая самоуверенность. Или переклинило а-ля: «Авария на-а-с связала, тайною на-а-ашей стала». Больше мы, вестимо, не виделись. Годы спустя, когда он уже стал взрослым мужчиной, то нашел меня в соцсетях и попросил извинения за свое молодецкое бахвальство. Я, улыбнувшись, конечно же, отпустила ему грехи.

К концу первого курса я подкопила денег и собралась в свою первую поездку за границу – в Турцию. Путевку мы с родителями купили пополам. Чтобы вышло дешевле, мамина подруга свела меня с двумя девушками из Москвы и сделала нам тур с одним номером на троих. Ладили мы с девчонками неплохо, хотя и были очень разными, но не подружились так, чтобы навсегда. Контакты потеряны. Но, может, после выхода книги мы снова найдемся. Интересно, как у них сложилась жизнь. Когда я прилетела из Турции в Москву, у меня не было обратного билета на поезд в Пермь. Я совершенно не помню, почему так вышло, ведь на меня это было совсем не похоже: я – и без обратного билета! Я приехала в кассы Ярославского вокзала, а на ближайшие дни только купе, это слишком дорого. Я взяла билет в плацкарт на поезд отправлением через 4 дня, и на это время меня приютил Алексей Васильев. У него дома был и без меня шалман из моделей и их мамок-нянек, но он не отказал в помощи.

Квартира Леши, сколько помню, всегда являла собой транзитный пункт для восходящих звезд подиума. Он находил девушек по время скаутинга в регионах. Я видела не раз, как это происходит. Бывало, идем, например, в Феодосии по улице, и Леша вдруг: «О, смотри, кажется, модель!» Я говорю: «Где?» А он указывает пальцем на высокую девушку метрах в 100 от нас. Глаз – алмаз. Подходим ближе. И если вблизи объект был так же хорош, как издалека, Леша шел в наступление. Он аккуратно представлялся. Если девушка была с мамой, прежде всего налаживал контакт с ней. Рассказывал, кто он такой и чем занимается. Показывал портфолио и фото моделей, которых уже отправил в Париж, Милан или Шанхай… Фотографировал девушку прямо на улице и оставлял свою визитку. Я иногда ему поддакивала и убеждала находку, что он не проходимец, не извращенец, не маньяк. Наверное, я выглядела в глазах девушек, как мини-сутенер, но старалась вести себя как респектабельный агент. Фотографии Леша отправлял в агентство, некоторые кандидатуры руководство одобряло, приглашало на кастинги в Москву, а когда везло, напрямую на работу за границу. И многие из девушек жили по несколько дней перед отъездом в Лешиной квартире. Короче, набита она была юными моделями с большим будущим и без такового, а также картинами, книгами и шерстью кота по имени Ларсик, названного так в честь любимого Лешиного режиссера – Ларса фон Триера. Свои 4 дня в ожидании плацкарта я тоже прожила там. Благо много места я не занимаю.

В тот же день, когда я ни с чем вернулась из касс, Леша пригласил меня сходить за компанию на кастинг в модельное агентство. Но не участвовать, конечно, мне рост, ясное дело, не позволял, а полюбопытствовать, как все это происходит в Москве. Вот мы идем: выводок юных моделей впереди, Леша во главе процессии, я семеню замыкающей. Приходим в агентство, и я сажусь в коридоре, чтобы глазеть. Все почти так же, как было в Перми, но девушки красивее. Оно и понятно – избранные. Томные с отстраненными лицами или, наоборот, смешливые, по-юношески суетливые, кто со страхом, кто в предвкушении, а кто по-прежнему «на расслабоне». В какой-то момент в холл вышел высокий, статный, симпатичный и очень ухоженный мужчина и голосом степенного властителя быстро и деловито спросил, прямо как на тендере: «Кто тут профессионально танцует? Рост не важен. Работа на выставке одежды». Внутри меня что-то щелкнуло, сознание азартно вычеркнуло из услышанного слово «профессионально», пространство вдруг заиграло новыми красками, воздух сгустился, наполнил мои легкие решимостью, и я, не медля ни секунды, подняла руку, как в школе, и выпалила на выдохе: «Я!» Меня даже не попросили показать, как я танцую. Взяли на работу на 4 дня! Со ставкой 50 долларов в день. Космос!

Стенд польской молодежной одежды «House» располагался в одном из корнеров «Крокуса Экспо» и представлял собой имитацию магазинчика с широким красным прилавком, напоминающим барную стойку. Там я и зажигала. В один из дней мой работодатель, как позже выяснилось, директор агентства, пришел с супервизией. И очень меня хвалил. Шутил: «Вот кому надо было платить сотню!» Модели, которые не танцевали, получали именно столько. Почему высоким платили больше, мне было невдомек. Но я не завидовала, а безоглядно радовалась тому, что у меня есть.

После работы директор расспросил, откуда я и чем занимаюсь, какие у меня планы на жизнь, и предложил заключить контракт, чтобы под покровительством агентства сходить на кастинг на «Фабрику звезд». Я как раз успевала перед отъездом туда заскочить и, конечно, согласилась. Помню, у Останкино тянулась длиннющая очередь, немыслимо огромная, такого я прежде не видала. А нашу группку провели мимо нее через особый вход к определенному времени. В тот год «Фабрику звезд» набирала Алла Борисовна Пугачева. В жюри точно был Юрий Аксюта, остальных я не помню. Они, как и судьи конкурса из моего детства, сидели в полутьме за столом, только не улыбались и лица их были подчеркнуты холодны и непроницаемы. Первый тур – танцевальный – я прошла, а вокальный нет. Может, дело в репертуаре, ведь я сдуру выбрала песню «Hello» группы «Evanescence», а может, я и правда плохо тогда пела. Результат был таков: буквально после трех спетых нот меня остановили и Алла Борисовна сказала: «Спасибо». По ее голосу стало сразу ясно, что это «до свидания». Я не расстроилась. Все, что было в моих силах, я сделала, поэтому поехала домой.

Я и так была счастлива, ведь со мной случилось настоящее приключение, я нежданно-негаданно заработала целых 200 долларов, и нам еще оставили одежду, в которой работали, несколько комплектов. Это обеспечило меня модными и необычными нарядами на год вперед. А бренд из корнера по соседству подарил в знак симпатии крутые купальники, которые я до сих пор ношу! Я познакомилась за то лето с разными интересными людьми. Это настоящее богатство! Но самым важным было то, что я попробовала свои силы в Москве и убедилась в том, что я не из тех, кто стушуется в критический момент.

Шел август. На вокзал меня провожал Леша, мы стояли в тамбуре вагона и говорили о будущем. Я рассказала про контракт. Леша отнесся к этому скептически, попросил быть осторожной и все предложения агентства предварительно обсуждать с ним. Я пообещала быть начеку. На том и простились. Поезд тронулся.

Я вернулась домой. Вскоре начался новый учебный год, а в конце сентября мне позвонили из агентства. Директор настаивал на том, что мне надо переехать в Москву, перевестись учиться в столицу на юрфак в столицу или вообще поступать в творческий вуз. Сказал, что устроит мне просмотры в лучшие ночные клубы, чтобы я могла зарабатывать на жизнь, будет приглашать на кастинги для фотокаталагов, где рост не важен, а жить пристроит в модельную квартиру с 2–3 другими девчонками. А я взяла, да и собралась. Родителей поставила буквально перед фактом. Они, спасибо им, подавили первую реакцию тревоги и согласились, что стоит попробовать, но с условием, что я не брошу учебу. Я и не думала совершить такую глупость. За школьные годы я филигранно научилась сидеть одновременно на 3, а то и 4 стульях без потери качества. К слову, я окончила юрфак на заочном отделении в 2009-м. В кино перед вами выступает специалист по гражданскому праву. Из университета у меня много классных друзей и знакомых, и сложно представить, что, если б я сразу поступила на актерский, этих удивительных людей в моей жизни не было бы.

В 2004-м же в Перми меня ничего не держало. Ни любовь, ни театр. Моя первая любовь неумолимо погибала, отцветало мое многолетнее растение, забыв плодоносить, и тщетные увядшие лепестки чувств растрепал ветер неминуемого разочарования. Я повзрослела, приосанилась и растоптала свои розовые очки. От своего возлюбленного я всегда слышала одно и то же объяснение: «Ты прекрасна, но я не хочу сломать тебе жизнь». А в день моего совершеннолетия он недвусмысленно дал мне понять, что не имеет дел с девственницами. Тогда, пожалуй, я и поставила на своих мечтах о нем жирный крест. Тот одноклассник с выпускного, кандидат в кандидаты на любовь, с которым мы, кстати, поступили на один факультет, меня по большей части игнорировал, на лекциях постоянно лежал на плече у какой-то блондинки с параллельного потока. Все, что было на выпускном – остается на выпускном, прямо как в Вегасе. А другой парень с юрфака постарше на год, в которого я влюбилась на первом курсе, меня некрасиво бросил еще на стадии флирта, закрутил роман с моей однокурсницей. Короче, с мужчинами мне катастрофически не везло. И вышло, что оно и к лучшему. Без привязанностей легче сделать шаг в неопределенность. Что до театра, то со многих ролей меня сняли. Марина Андреевна тогда считала, что для актрисы я слишком ровная и благополучная, юношеское обаяние ушло, а глубины еще не набрала и вообще у меня нет серьезных перспектив.

Я предупредила Лешу о своих планах. На юрфаке оформила свободное посещение. В начале октября 2004-го я резко снялась с якоря, и мы с мамой повезли китайские сумки в Москву. На вокзале я случайно встретила коллегу из театра – Эллу. Она окинула удивленным взглядом мой скарб, расспросила, куда я уезжаю, и я поделилась. Элла за меня порадовалась, сказала теплые слова и сердечно пожелала удачи. Меня это тронуло, потому что вне репетиций мы не общались, мне казалось, что мы совсем друг друга не знаем. Время погодя она приехала в гости в Москву к нашей общей приятельнице, мы увиделись и вдруг крепко подружились. Когда я приезжаю в Пермь, мы непременно видимся, также Элла иногда приезжает ко мне в гости в Москву. Мне важна и ценна ее поддержка. Друзья – это необходимый элемент счастья. И порой дружба проклевывается неожиданно. Нужно только лелеять ростки, доверяя пробившемуся на свет дружескому чувству.

Я не помню, о чем мы с мамой говорили в поезде по пути в Москву. Эх, память такая штука, надо записывать все, особенно то, что, как тебе кажется, точно никогда не забудешь. Волновались ли мы, строили ли планы… Не помню. Но вот что было по прибытии – помню прекрасно, такое не забывается. Прибываем на Ярославский вокзал, выходим на перрон, где нас встречают Леша Васильев и директор модельного агентства, которого, конечно, я известила о приезде. Он-то мне и говорит: «Катя, а где ты будешь жить?» На лбу моей мамы, помимо полезших на него глаз, был еще написанный неровным почерком вопрос: «Это я вас хотела спросить!» Я тоже, мягко говоря, удивилась. За словом в карман не полезла: «А как же модельная квартира?»

– Ой, да мы не успели ее сформировать. Надо кое-кого переселить. Дня через 3–4 будет готова. Леша, Катя поживет у тебя денька три?

Леша и в этот раз не отказал. Интересно, если б он сразу знал, что три дня выльются в 8 месяцев, согласился бы? Дело в том, что ни в какую модельную квартиру меня так и не поселили, кастингов от агентства тоже почти не было, да и на тех, куда я попадала, я молилась, чтобы меня не взяли. Белье да глупая реклама.

Потом агентство и вовсе утратило ко мне интерес вместе с его директором, на подмигивания которого я не стала отвечать. Босс – табу. Женатый босс, к которому нет глубоких чувств – «тем более – тем более»! Лучше все на стадии невинного флирта обрубать и не давать повода. Игра «подам надежду, но не сниму одежду» – не для меня. И мне всегда было легко отказываться от подобных способов продвинуться. Не отрицаю, что, возможно, я просто ни разу не влюблялась в мужчину, который к тому же мог бы мне еще чем-то помочь. А может, у меня в сознании изначально стоит какой-то фильтр, поэтому я не влюблялась в тех, в кого по тем или иным причинам во имя собственного душевного благополучия было «ну нельзя». И не исключаю, что просто-напросто не умею мужчинами вертеть. Жалею ли об этом качестве? Скорее, нет. На мой взгляд, чувствами, даже такими простыми, как половое, не стоит жонглировать. Хочешь – делаешь. Не хочешь – не надо. Я не компостировала мужчинам мозги. Я уважаю их принципиально и ценю мужское внимание. А когда уважаешь, зачем юлить. Перспективы взаимоотношений обозначала сразу. И если при этом им хотелось продолжать общаться – общалась, пока им не надоедало «дружить». У меня есть друзья среди мужчин, которые никогда не были моими любовниками, и заобщались мы не по Чехову («Женщина сначала приятель, потом любовница, а потом уже друг», «Вишневый сад»). И я надеюсь, что если за 10–20 лет половой вопрос не внес смуты в наши отношения, то этого уже и не произойдет.

В том случае ничего, кроме деловых отношений, меня не интересовало. Поскольку ожидания наши не соответствовали друг другу, понемногу сотрудничество сошло на нет. Но прежде чем поставить на мне крест, директор успел внедрить меня в тусовку go-go танцоров и сунуть в продюсерскую фирму композитора Юрия Чернавского. Как мне тогда казалось, по принципу «на тебе, Боже, что людям не гоже» и для очистки его совести. Там я занималась с детьми английским, на котором они пели, и танцами. Когда я приходила на работу, за закрытыми дверьми студии звукозаписи постоянно кто-то пел. Чаще всего это были одни и те же ребята: таинственная девушка лет 15, с которой я так ни разу, кажется, и не поговорила, да и виделась мельком, встретившись в дверях, и мальчик лет 7. Пели они оба здорово, особенно девушка. Но, насколько знаю, она занималась без перспектив выступлений и карьеры в шоу-бизнесе, потому что у нее было кожное заболевание, а сама она была патологически застенчива, но голос… заслушаться.

В свободные часы в студии я тоже пела. По-моему, чудовищно. У меня был диск с записью моих посягательств на R’n’B, но он потерялся, может быть, к лучшему. Не надо это слышать человеческому уху. Раза 2–3 мы имели личную беседу с Чернавским в его вечно прокуренном кабинете. Обо всем и ни о чем. С нужным там стилем пения, не имея образования, я справлялась средне-паршиво, но он хвалил мой английский, и то приятно. Я занималась с детьми, поэтому у меня даже была небольшая зарплата. Раз в месяц, заполняя расходник, мне выдавала ее Наталья – старшая дочь того самого режиссера легендарного фильма «Д’Артаньян и три мушкетера» Георгия Эмильевича Юнгвальд-Хилькевича. Ну вы понимаете, к чему шло дело…

Эпизод 7
Своя

Мама плакала в трубку. И солнечный мартовский день веселился на улицах Москвы неуместно. Мамин день рождения. Единственный на памяти Кати, который не праздновали. И даже просто поздравить маму не поворачивался язык. Из Киева позвонили и сообщили, что надо ехать прощаться – бабушка впала в кому и врачи сказали, что нет смысла держать ее на аппарате искусственного дыхания. Почти месяц борьбы с проблесками надежды, и все-таки конец. А дед молодцом, говорят, выздоравливает.

Катя шла по Кутузовскому проспекту, разговаривая с мамой, как во сне, и спешила на очень важную встречу, которая тоже была похожа на сон. Усилием воли горевание надо было отложить. С ней попросил знакомства знаменитый режиссер. Его самый известный фильм Катя знала наизусть и прилипала к экрану телевизора всякий раз, когда его показывали. И близкая встреча с создателем любимой с детства кинокартины казалась совершеннейшим чудом. А как же просто все вышло. На работе Катя снялась в деморолике, так же, как и ее ученики, но, помня об ограниченных возможностях своего вокала – без особенных целей и мыслей, что это может вылиться во что-то серьезное, а так, для пополнения базы данных. Записали в студии с коллегой кавер на дуэт Рики Мартина и Кристины Агилеры. В репетиционном зале сообразили что-то типа клипа: сваяли на коленке импровизированный танец, сняли и нехитро смонтировали. А потом администратор Наталья показала ролик в числе прочих своему отцу-кинорежиссеру. И вот Катя приближалась к Театру кошек Куклачева на встречу с ним.

В предбаннике театра, глянув на часы, Катя вынуждена была закончить разговор с мамой. Когда она нажимала сброс, она еще слышала ее удаляющийся плач. Катя представила, что сейчас происходит дома, как папа собирает сумку, чтобы отправиться проститься со своей мамой. Жестоко, несправедливо… Мелькнула мысль, почему же она не поехала в Киев, пока бабушка была в сознании. Улучшение оказалось обманчивым. А теперь уже никогда она не сможет ей рассказать, как много интересного происходит вокруг. И маму так жалко, день рождения… Ей наверняка, как всегда, присылают букет за букетом, а она даже не видит цветов из-за слез. Сунув телефон в карман порывистым, отсекающим движением, Катя спрятала в темноту до времени и свои горькие мысли. Надо было идти и продолжать проживать свою жизнь. Шагнув за порог театра, Катя как будто забыла о трагических новостях. Каждый уголок притихшего в дневной час театра казался дружелюбным. Лоснились на солнце бархатные портьеры, в столбах света от окон умиротворенно кружилась пыль, пол под ногами мягко поскрипывал. Воздух был плотным и теплым, но не душным. Рука, замерзшая во время разговора на улице, начала отогреваться в уюте. Миловидная гардеробщица приняла вещи и проводила в зрительный зал.

Прямо у входа на первом сиденье сидел мужчина. «Ну здорóво», – сказал он тоном давнего знакомца. Катя увидела его сразу крупным планом: по-дедморозовски, сказочно седовласый, усатый, с ухоженной бородой, хитрым прищуром карих глаз и загадочной улыбкой. Слегка подбоченясь, он привстал для приветствия, и хотя у соседнего сиденья стояла трость, он ею не воспользовался. Затем снова сел, элегантно, очень по-киношному, закинул ногу на ногу. И продолжил изучать Катю приветливым и легким взглядом человека, ожидания которого оправдались. Они поговорили недолго. О том же, о чем обычно Катю спрашивал каждый новый человек в этом городе. Голос у него был мягкий и хрипловатый. Он беспрестанно юморил и будто одобрял каждой новой фразой их встречу. Потом звучно и весело хлопнул перед Катей папкой со словами: «Ну на, читай! До встречи на пробах! А сейчас мне пора рисовать кошкам сцену».

Катя вышла на улицу окрыленная. Ей не терпелось зайти в метро, если повезет, сесть в вагоне и начать читать врученный ей самим Юнгвальд-Хилькевичем сценарий. Когда она влетела в поезд, то сразу заняла место. Сунула было руку в сумку, чтобы достать папку, но вдруг подумала, что впереди две станции пересадки и придется прерываться. Нет, не таким должен быть этот волшебный момент. Она добралась до дома. Принялась сперва кормить кота Ларсика и, пока варила брикет минтая, нетерпеливо поглядывала на соблазнительную папку. Заварила чашку черного чая с ложечкой сахара. Надкусила купленную в переходе метро слойку с абрикосом. Проглотила кусочек, не жуя, так, что язык едва успел ощутить сладость ягоды, и, победно присербнув из горячей чашки, стряхнула с пальцев крошки. После перекуса тщательно вытерла руки полотенцем и вместе с папкой под мышкой, чашкой в руке и слойкой на блюдце сбежала из кухни от минтайного духа подальше. Этот момент не должен пахнуть минтаем. Пусть будет только черный цейлонский и абрикос. И немножко Ларсика. Усевшись на диван в гостиной, достала из папки стопку листов формата А4. На титульном листе черным по белому звенели буквы: «Адам и превращение Евы».

Она начала читать. И на каждой странице, в каждой сцене видела себя! «Вот уж точно Георгий Эмильевич, вы на мой счет не ошибаетесь, я – то, что вам надо. Дайте только пробы!»

* * *

Мне кажется, в моей жизни не было больше такого же насыщенного энергией перемен периода. Я очень хочу снова испытать это чувство, когда явственно слышится поступь судьбы и кажется, что кто-то могущественный и мудрый, отрегулировав на переходе время горения зеленого света светофора, берет за руку и переводит через дорогу, а там – новая жизнь.

Сама того не зная, вернее, нецеленаправленно, я готовила почву много лет, а потом несколько благоприятных факторов сошлись и она начала плодоносить мне в ответ. Проклюнулись ростки и бешено пошли в рост. Танцы, английский, актерское мастерство – все это мне вдруг и разом пригодилось. И я была тогда очень уверенной в себе, больше, чем сейчас. Я твердо верила в то, что меня, когда придет пора, непременно оценят по достоинству, и ничего не боялась.

Я не могу сказать, что моя жизнь в Москве до первой роли в кино была очень трудной. Мне нечего вам рассказать такого уж душещипательного и драматичного, по крайней мере, так я сама воспринимаю свое прошлое. На вокзале я ни разу не ночевала и от голода не страдала, потому что мне сразу дал приют Алексей Васильев: и стол, и дом, – и никогда не попрекнул куском хлеба. Когда уезжал в долгие командировки, он оставлял мне свой годовой проездной на метро. Однажды я его, к своему стыду, потеряла. А Леша пожурил, конечно, но денег с меня не потребовал. Хотя для него это был очень ощутимый урон. Я старалась не быть бесполезной нахлебницей. Помогала ему с приезжими девчонками во время недель моды, убирала в квартире, ухаживала за котом.

Когда я начала зарабатывать побольше, моей первой серьезной покупкой стал подарок Леше – микроволновка. Очень хотелось сделать для него что-то приятное и полезное. Надо было видеть, как я ее тащила по метро с Горбушки на Пролетарскую. На такси, как всегда, решила сэкономить. Я вообще довольно долго не могла впустить в свою голову мысль, что такси – это не роскошь. Даже когда уже снималась в сериале «Катя» в главной роли, ездила только на метро. Метрополитен, особенно московский – прекрасный вид транспорта. Чисто. Зимой – не холодно, летом – не жарко. Быстро. Всегда можно четко рассчитать время и быть пунктуальным. Я и сейчас иногда езжу на метро, спасаясь от пробок. В сочетании с электросамокатом – это двойной удар по опозданиям. Но, когда метро – единственно доступная тебе возможность добраться куда-то, к нему относишься прохладнее, например, когда тащишь в руках почти половину собственного веса – микроволновку или китайскую сумку с мамиными заготовками. Но я справилась, с множественными остановками для передышки дотащила домой и была очень горда собой и своими мышцами, а главное – мне так хотелось поблагодарить Лешу, и я радовалась, что смогла сделать ему подарок.

Итак, крыша над головой была, еда была, метро стоило всего 5 рублей за поездку (а сейчас 60!). И все было бы совершенно прекрасно, если бы из-за моей собственной невнимательности и неосмотрительности меня не обкрадывали.

Случалось это часто. Поначалу, когда я работала в ночных клубах, я ждала после окончания работы открытия метрополитена, чтобы не отдавать треть заработанного за такси. И вот как-то раз сэкономила так сэкономила. В 5 с чем-то утра после смены села в поезд на Пушкинской и задремала, да что уж там, почти вырубилась от усталости, и у меня вытащили телефон. Как я плакала! Покупка нового телефона – катастрофа для бюджета. И сдался им этот видавший виды телефон, а для меня это была весомая потеря, стоившая нескольких зря отработанных ночей.

Я волновалась, что родители меня потеряют, не дозвонившись. В ту ночь я не поспала совсем, к самому открытию магазинов поехала покупать новый мобильник и восстанавливать сим-карту, а потом сразу на репетицию в театр. Хороша я была тем утром на занятии хора, можно представить. Когда произошел этот случай, я уже снялась в первой роли и работала в театре у Владимира Назарова, съехала от Леши и снимала квартиру с подругой Машей на Ростокинской. Но после первого фильма целый год я нигде не снималась, и с деньгами было туго, бюджет совершенно не позволял незапланированных покупок. Мама с папой при острой необходимости, конечно, присылали мне денег, но просила я об этом нечасто, только если уж совсем прижимало. В основном справлялась сама. Не про все украденные телефоны знали мои родители, а их у меня стащили аж три штуки. Один раз из сумки во время примерки на ВДНХ в обувном киоске. И так искусно! Я даже подумала, что у них там сговор с продавцом. Про второй случай уже рассказала. А в третий раз это произошло году в 2009-м. Я вышла из такси, чтобы пересесть в метро из-за пробки, телефон при выходе из машины был точно в кармане шубы, но не успела спуститься по лестнице перехода на станцию, как он исчез. Тогда я больше расстроилась из-за утраченной переписки, поскольку к тому времени начала уже стабильно сниматься и предстоящие расходы на новый телефон не страшили.

Самый обидный случай произошел в магазине дешевой одежды, опять же, на ВДНХ. Я тогда только получила зарплату: в 2005 году артистка-вокалистка 10-го разряда зарабатывала 4500 тысячи рублей в месяц. И я пришла прямо в день зарплаты приодеться. Рэйлы в магазине стояли плотными рядами. Народу было совсем немного. Мимо меня по ряду прошла девушка. Я еще подумала: «Зачем она полезла именно в этот ряд, можно же было подождать…» Зашла в примерочную, а кошелька со всей зарплатой и нет. Спасибо, телефон оставили. Видимо, чтобы я могла постоять на остановке маршрутки и порыдать маме в трубку, кляня себя за неосмотрительность и мир – за циничность воров. Когда отнимают с трудом заработанное, да еще в магазине стоковой одежды не лучшего пошиба – это так гадко. Мама меня утешала. Вспоминая о той ситуации, она говорит, что ей было меня тогда очень жалко, но она едва сдерживала улыбку, потому что случившееся совсем не казалось ей большой проблемой. Она спросила: «Доча, что случилось?» Я, захлебываясь слезами, сказала: «У меня вытащили всю зарплату».

– Сколько?

– Ой, много. 4500.

Я все мерила танцами. Для меня это было целых три бессонные ночи в ночном клубе.

– Катенок, это ерунда. Иди завтра на Главпочтамт, переведу «до востребования».

Я не любила просить у родителей денег, и мне всегда было стыдно их подводить. Впервые чувство сжигающего стыда перед родителями я испытала, когда у меня еще в Перми увели совершенно новую дубленку. Стоила она очень много – аж 12 тысяч. Как раз случился кризис 1998 года, и для моей семьи это были огромные деньги. Но мама считала правильным, пока вещи еще продавались по старым ценам, купить мне что-то красивое и теплое на зиму. В тот злополучный день я сидела перед входом в «Код» в ДТЮ и ждала после школы начала занятий, никого в студии еще не было. Я доедала своей перекус: кефир и кукурузные хлопья. И, видимо, что-то было с кефиром не так, потому что у меня жутко прихватило живот, и я еле добежала до туалета этажом ниже, оставив вещи на сиденье. Когда вернулась, дубленка пропала. Я тут же подняла шум, но злоумышленников мы не нашли. Состояние мое было скверным. Во-первых, в моей юной голове не укладывалось, как такое могло произойти в храме детского творчества. Во-вторых, я почему-то испугалась, что родители сочтут происшедшее знаком, что мне не стоит ходить на кружок. В-третьих, лишиться такой чудесной вещи было очень досадно.

По звонку приехал папа с моей старой искусственной шубой. Это сейчас «чебурашки» в моде, а тогда… Папа не ругался, но глаза его были будто стеклянными и из серых превратились почти в голубые, что всегда с ним случалось, когда он сильно грустил или тихо злился. Драматизму ситуации придавало то, что я перепутала расписание и меня вообще не должно было быть в том коридоре, когда рядом оказались искатели легкой наживы. Дома папа сообщил маме о потере, налив ей предварительно 50 граммов. Она так горько плакала, что я не знала, куда себя деть от стыда, ведь я успела поносить вещь, купленную за половину маминой зарплаты, всего неделю. О покупке чего-то на замену я не заикалась. Носила старое, потом появился пуховик. А подобной, как украденная, да и вообще дубленки, у меня больше не было. Одним глазком посмотреть бы на судьбу всех выбывших из владения вещей, узнать, кто купил мои телефоны или что за девочка носила мою дубленку… Просто любопытно.

В детстве деньги казались мне чем-то очень серьезным, вселяющим сакральный страх перед их нехваткой и трудно идущим в руки и оттого наделенным страшной властью. Кризис 1998-го ударил по нам жестко. 17 августа 1998 года мы с папой возвращались с Украины, ехали в поезде. Сидим на боковушке. И папа говорит: «Если мама не перевела деньги за квартиру в доллары, ох, плохо нам будет, Катенок». Вид у него был беспомощный, как у цыпленка под дождем. И его подернувшиеся голубым льдом тревожные глаза вселяли в меня беспокойство, меня одолевало жутковатое предчувствие. На перроне в Перми нас встречала мама, бледная и заплаканная. Я все поняла. То, что мы выручили за продажу квартиры в Инте, в один миг обесценилось.

Мама надолго погрузилась в чувство вины за то, что чуть ли не единственный раз в жизни не послушалась своей интуиции, не сняла сбережения со сберкнижки и не купила валюту, а решила дождаться нашего приезда и все решить вместе с папой. Кто знал, что шандарахнет именно в тот день, когда мы ехали в поезде домой! Папа на момент дефолта еще не успел найти работу в Перми, а в новых условиях это стало невозможно, полгода на бирже занятости – и до свидания. Повезло, что мама, будучи на хорошем счету в службе судебных приставов, не попала под сокращение. Понемногу свыкались с реалиями нашего положения. Родители пытались вложить хоть куда-то обесценившиеся рубли. Мешки с мукой и сахаром, растительное подсолнечное масло, топленое сливочное, закупаемые впрок – все эти атрибуты финансового коллапса огромной страны с общенациональным рефлексом гречки-тушенки, срабатывающим безоткатно в смутные времена, стали нашей реальностью. В какой-то момент мы с мамой решили, что можно купить мне золотые серьги. Уши у меня были не проколоты, но я подумала, что, возможно, настал момент. И мы купили мне в ювелирном магазине пару золотых сережек с фианитами и колечко. Пришли домой, я показываю их папе, протянув на ладошке, и говорю: «Папуль, смотри, какие красивые». Папа бросил на них взгляд, вдруг сел на диван, уронил голову в ладони и заплакал, сдавленно и безутешно. Прокалывать уши я перехотела. К слову, сделала это только в 29 лет. А тот комплект уехал к старшей сестре в Питер.

Благодаря маминой зарплате и папиной шахтерской пенсии мы не бедствовали, но я считала гиперважным экономить. В то время спровоцировать убытки в семье для меня было страшно.

Однажды на даче у друзей, году в 1999–2000-м, папа учил меня водить. Он необычно резко что-то сказал в процессе, и я по классике перепутала газ с тормозом и уложила наше авто бочиной в кювет. Полетел глушитель. Мне сказали, что заменить резонатор будет стоить 3000 и что теперь поездку во Францию с классом придется отменить. Помню, как я лежала на диване, обливала подушку горячими слезами, мне хотелось рвать на себе волосы, и я всеми фибрами души ненавидела себя за ошибку. Не знаю, может, это именно тот эпизод, который стоило бы проработать у гипнолога, потому что до сих пор водить машину я не имею ни малейшего желания.

Я тряслась за школьный проездной, потому что у нас в школьной раздевалке воровали. Покупка одежды в Пермском ЦУМе казалась мне праздником и роскошью. Если мне нравилась вещь, я с тревожной надеждой, что будет недорого, смотрела в первую очередь на ценник, прежде чем разрешить себе ее хотеть. Мама умела фантастически красиво одеться в секонд-хенде, и я вслед за ней считала это отличным способом модничать по доступным средствам. Если мне давали деньги на карманные расходы, я, вернувшись с прогулки или гастролей, знала до копейки, сколько и на что потратила. И пока не сводила на блокнотном листочке свою бухгалтерию, не успокаивалась. Меня всегда поражало, как деньги летят. Если купюру разменял, ее, считай, уже и не было. Это свойство денег быстро кончаться мне не нравилось.

Однажды зимой я пошла на рынок и купила среди прочего йогурт в пол-литровой пластиковой упаковке. У меня порвался пакет, и замерзший пластик, упав на лед, треснул. Я стала судорожно собирать с ледяной земли густой розовый клубничный йогурт с кусочками ягод крышечкой из фольги. Так и пришла с половиной, но не домой, а к соседям, и, заплаканная, сидела некоторое время у них, прежде чем решиться вернуться в свою квартиру. И странно почему. Меня бы ни за что не стали ругать из-за такой ерунды!

Один раз, обнаружив пропажу денег по пути из магазина, я заново прошла свой путь и нашла те 50 рублей по десяткам, которые выронила каким-то образом из кармана, я сжала их в дрожащей руке и готова была целовать эти бумажки и того, кто их не подобрал.

С чем связана такая гиперреакция в денежных вопросах в детстве – не знаю, но очень рада, что это прошло. Я бережлива, но совсем не жадина и знаю меру. Не делаю лишних покупок, но легко расстаюсь с деньгами, не жалею их ни на себя, ни на подарки близким. Наверное, потому что эти деньги заработаны мной самой. Свое тратить приятно и не так страшно потерять.

Не случись кризиса, мы могли бы, конечно, гораздо больше себе позволить с материальной точки зрения: другой автомобиль (у нас была «Лада»), другую одежду, другой отдых, другую квартиру. Но хоть и пришлось пояс затянуть потуже, у меня не было никаких комплексов по поводу материального статуса. Мы жили хорошо! Мы были семьей, и каждый имел свое дело. Я была увлечена учебой, кружками и театром. В школе ребята не мерялись кошельками родителей, телефонами или шмотками, а в театре и подавно, никого из золотой молодежи в составе не присутствовало. Разговоры были о чем угодно, только не о деньгах. Мама работала, успешно строила карьеру, а папа стал развивать свой дар краснодеревщика, днями напролет пропадал в мастерской и украшал нашу квартиру мебелью ручной работы. Редкий выходной у нас обходился без гостей. Ездили мы, приходили к нам. И всегда мама накрывала изобильный стол. Запекала мясо по-французски или варила свои фирменные пельмени, делала плов, открывала банки с заготовками, пекла домашние торты, пироги и печенье. Ее фирменное домашнее лечо украсило собой не одно застолье, как и грибы идеального посола, которые они с папой вдвоем собирали. И когда приходили гости, их было не соблазнить гостиной, они, не сговариваясь, все как один, предпочитали сидеть плотно рядышком за круглым столом под абажуром на небольшой кухне. Маме от стола было рукой подать до духовки. Но в этом тесном мирке, наполненном ароматами домашней еды и смехом друзей, было уютно. То время научило меня верно распоряжаться деньгами, сохранять чувство собственного достоинства, ценить семью и доброе общение между людьми превыше всего и понимать, что любые трудности временны.

Когда я приехала в Москву, я умела жить по средствам, а весь фокус внимания был на людях, с которыми я общалась. А мне с ними фантастически повезло!

Даже случайные и мимолетные встречи с некоторыми людьми иногда роняют в душу благодатное зерно. Однажды я сидела в ресторане клуба «Инфинити», как всегда дожидаясь после работы открытия метро, и туда пришел мой знакомый танцор из «Группы захвата» Анвар он подсел и предложил угостить меня ужином. Мне кажется, я была настолько неадекватно месту одета, что ему захотелось меня накормить. Или ему об этом намекнул одинокий чайник с чаем на моем столе. Когда мы беседовали, Анвар сказал такую вещь: «Наступят времена, и ты будешь одеваться в хороших магазинах, заказывать в кафе, не глядя на цены в меню, уезжать из клуба исключительно на такси и престанешь мыкаться по съемным хатам». И сказал он это так уверенно, так ободряюще, и оказался прав, его пророчество сбылось.

Со временем все стало меняться. Поначалу я ходила по Черкизовскому рынку и всерьез думала: «Зачем покупать в магазине, если и тут можно найти достойные вещи? Буду, наверно, всегда тут одеваться! А что, зато денег сэкономлю». Сейчас те размышления меня умиляют своей наивностью. Большинству людей всегда нужно больше, чем у них есть. И редкий человек, повысив собственную планку, согласится остановиться на том же месте. Как только я чуть-чуть подняла голову, я безвозвратно переместилась с рынка на распродажи в недорогих магазинах, позже стала захаживать и не только в дни распродаж, потом ходила в магазины уже дороже, и затем… остановилась, до тяжелого люкса так и не добравшись. Не тянет. Не понимаю, зачем нужен пиджак за 500 тысяч.

Как проверить качество своих расходов? Посмотреть, какое понятие больше к ним подходит в каждой конкретной ситуации – «вкладывать» или «тратить». Я предпочитаю вкладывать в путешествия, образование, впечатления, здоровое питание, уход за душой и телом, а не тратить деньги на вещи. Когда знакомый, напророчивший мне за ужином успех, намекнул на то, что я плоховато одета, я не обиделась, хотя немножко и кольнуло. На спинке стула сзади меня висело такое пальто, что я себе сейчас плохо представляю, как вообще можно было 19-летней девушке так одеваться: грязно-рыжее с меховым воротником недрагоценных пород, о-о-о-о-чень женское, да еще великоватое. В Перми я его носила, потому что хотелось, наверное, быть похожей на маму. В Москве поняла, что одета не так, как подходит мне. Мой знакомый тогда просто утвердил меня в моих намерениях, и, главным образом, не относительно гардероба. Я хотела жить по-другому. Только я не знала, как изменить жизнь, у меня не было четкого плана. Я решила, что буду продолжать исправно учиться на юрфаке, чтобы и самой было спокойно, и родители не волновались о будущем, и что буду искать в Москве любую работу, помимо танцев. Я регулярно высматривала вакансии в газетах типа «Из рук в руки», но ничего не подходило: было не по нутру или зарплата не соответствовала временным затратам и мешала танцам, которыми я зарабатывала за месяц больше, чем сулило мне любое объявление из газеты. И когда модельное агентство спихнуло меня, как бесперспективную, в фирму Юрия Чернавского, я этому очень обрадовалась. В воздухе витало, что это правильно, и в итоге это оказалась большой удачей. Я нашла там и подругу на всю жизнь, и творческую судьбу.

Вопреки расхожему мнению о москвичах, именно они приняли в моей судьбе самое живое участие. Сначала Алексей Васильев, а потом, благодаря танцам, я познакомилась с двумя моими ближайшими подругами, которых нежно люблю. Обе они в свое время, толком меня не зная, пустили к себе пожить. Так сложилось, что мне нужно было срочно съехать от Леши. У него появилась девушка, они собирались съезжаться, и совесть не позволяла мне дальше пользоваться его бескорыстным гостеприимством. До того момента, когда продюсеры моей первой картины сняли мне квартиру, оставалось чуть больше месяца. И это время надо было где-то перекантоваться. Я сунулась к интинской подруге моей старшей сестры, которая жила в Москве. Самой ее тогда в городе не было, меня пустила ее дочь. На следующий день по телефону знакомая выразила недовольство тем, что я никогда даже не звонила и вдруг явилась за помощью. Такая принципиальность может и была справедливой, но меня, конечно, задела. Я не стала упрашивать и объяснять свою сложную ситуацию. Я позвонила моей тогда еще недавней знакомой Тане Гильдиковой, с которой успела несколько раз поработать в ночном клубе. Говорю: «Таня, мне негде жить». Таня, не раздумывая, ответила: «Не вопрос! Приезжай ко мне».

Часть оставшегося до съемок времени я пожила у нее, а часть у подруги Юли Целищевой, с которой познакомились у Чернавского. Обе они стали для меня очень дорогими людьми. У нашей троицы есть клички: я – Пятачок, Юля – Пух, а Таня – Хомяк. С Юлей мы вместе потом много работали, и она ныне расчудесная крестная моего сына. Я всегда буду благодарна подругам за то, что они откликнулись в трудную минуту.

Все, связанное с тем, где и как я жила в Москве, – отдельная статья из жизни кочевницы. Но не скиталицы! Я много раз меняла места проживания: перекантовывалась у друзей, съезжалась со своими молодыми людьми, сменила несколько съемных квартир, пока не купила собственную.

Мою первую съемную квартиру я не выбирала. Как уже упомянула, мне ее сняла администрация моей первой кинокартины. Но там все было по моему вкусу: 13-й этаж, балкон с видом на ВДНХ, большая кухня с белым круглым столом и светлая просторная комната с необходимым минимумом мебели. Единственный минус: квартира находилась далеко от метро, вечная привязанность к маршрутке, до остановки которой надо было еще и дойти, комфорту жизни не добавляла. С хозяином мне повезло. Он не наведывался с контрольными визитами, общались по телефону. Я исправно сдавала показания счетчиков, вовремя все оплачивала. Когда ко мне присоединилась подруга, я уступила ей двуспальную кровать, а себе организовала лежанку на полу. Я люблю спать на полу. Жили мы мирно, совпали в понятиях чистоты и порядка. Готовили по очереди. Хозяин поставил нам отличную газовую плиту с духовкой, а это залог эффективности кулинарной жизни. Через год у Маши завязались серьезные отношения, они с молодым человеком решили съехаться. Снимать квартиру одной мне было не по карману, и ребята взяли меня пожить к себе, пока я что-нибудь не придумаю. Вскоре после того, как мы переехали на Мичуринский проспект, который был близко к нашему театру, но совсем не нравился мне по энергетике, мне как-то позвонил один мой друг, спросил, как дела, и, когда узнал о моей ситуации с жильем, сказал: «Кать, не пойми меня превратно, живи у меня, я уезжаю на 9 месяцев в Киев сниматься, приезжать буду в лучшем случае раз в 3 месяца на несколько дней, а ты поживи пока, там, глядишь, и сама уже потянешь снимать». Я радостно приняла его благородное предложение. Так я очутилась в районе, в который влюбилась! На Соколе. Дом моего друга был в приятной близости от метро и совсем рядом с Чапаевским парком. Иногда я ходила туда погулять, и было здорово видеть его из окна. Мой друг попросил меня съехать чуть раньше обозначенного срока. Он возвращался домой, но не один! Он встретил любовь! Наблюдалась приятная моему сердцу тенденция. Тогда мы объединились с моей подругой Таней и сняли «двушку» на Речном вокзале. Все заботы по поиску квартиры я взяла на себя. Таня доверяла моему вкусу, и я просто по телефону рассказывала ей, что да как на месте. Я нашла нам жилье очень быстро. В симпатичной квартире с незатейливым классическим советским интерьером и явной счастливой семейной историей было чисто, в ней не пахло старьем, и находилась она рядом с метро. Там было две комнаты: 20 и 6 метров. В большой комнате мы поселили Таню. Зная ее, я понимала, что она не сможет жить в тесноте, у нее было очень много объемных танцевальных костюмов, тканей и фурнитуры, потому что Таня шила костюмы сама, и не только себе. Я поселилась в комнате-малышке. И чувствовала себя там прекрасно. Любое пространство я наполняла благодарностью за приют. У меня там были: слева от входа шкаф, прямо окно и стоящая вдоль него полутораспальная кровать в переднем углу, справа – небольшое темно-синее креслице. Я купила настенное зеркало, малюсенький столик вместо тумбочки, узкий стеллаж, который влез между изножьем кровати и стеной. Мой хороший друг помог выпилить в полках выемку для телевизора. Я расставила свои сувениры, разложила книги. Подоконник тоже использовала как место для хранения. В шифоньере на верхней полке я прятала старинный черный лакированный кошелек, то немногое, что забрала из дома бабушки. В него я складывала заработанные деньги и радовалась увеличивающимся в количестве купюрам. Раз в месяц доставала оттуда 15 тысяч, чтоб внести свою долю в оплату квартиры. Доставала без сожаления, а с гордостью, что заработала сама.

Моим самым любимым временем была ночь! От танцев закрепилась привычка бодрствовать до раннего утра. Я прощалась с ней только на время съемок. А между ними позднее начало репетиций в театре позволяло моему совизму процветать. Я засыпала в 4 и просыпалась в 11–12. Мне нравилась ощущать себя в одиночестве среди спящих в соседних квартирах и домах людей, когда спадало напряжение дня и город утихомиривался. Я писала конспекты для юрфака, смотрела кино и читала книги. В тот период я прочла много книг, которые что-то укрепили во мне, а что-то изменили в лучшую сторону. Среди них была и художественная, и эзотерическая, и околомедицинская литература, и популярная психология. Мои главные открытия тех дней: «Атлант расправил плечи», Айн Рэнд, лекции Ошо и «Беседы с Богом» Нила Доналда Уолша. На страницах «Атланта» я нашла образ женщины, которой восторгалась, и поняла, каких мне бы хотелось играть героинь: смелых, одаренных, сильных, принципиальных. А из «Бесед с Богом» я вынесла для себя главное осознание, что миром правят две силы: любовь и страх, и все созидательное происходит от Любви, а разрушительное от страха. Эту книгу, кстати, высоко оценила моя учительница по русскому языку и литературе Алевтина Георгиевна. Ошо дал понимание того, что такое сострадание, внутренняя свобода и жизнь без тревожных ожиданий. Период тех ночных чтений был очень важным в моей жизни.

В этой квартире я совершила свою единственную в жизни кражу. В Таниной комнате я нашла среди оставленных хозяевами запылившихся книг кулинарный сборник Кенгиса. Точно такой же был у моей мамы в Перми. И я его взяла себе. Оправдала себя тем, что дорогие сердцу книги не бросают в квартирах, отданных под найм. А для меня он символизировал связь с мамой.

Мы с Таней работали, ели на кухне после ночной смены с голодухи лапшу быстрого приготовления, не в силах приготовить что-то посерьезнее. Таня могла есть одновременно соленые огурцы и шоколад. Оттуда и пошло прозвище Хомяк. Мы жили, проживали свои любовные драмы, помогали другу другу, и это было хорошее время.

А потом в моей жизни случилось невообразимое чудо. У меня намечалась полнометражная картина. Еще на стадии проб я познакомилась с одним из продюсеров фильма. Помню, мы зацепились языками из-за одной моей фразы о том, что мой папа краснодеревщик, и стали тут же обсуждать, как это здорово, когда у человека есть талант делать что-то своими руками, ну а дальше пошел разговор о наших корнях, о детствах и учебе… Бизнес моего нового знакомого до того проекта был никак с кино не связан. Но, будучи человеком авантюрным, идейным и очень энергичным, он горел новой страстью. Мы много общались на стадии подготовки картины и, несмотря на большую разницу в возрасте, нашли много общего. Я чувствовала к себе очень доброе внимание и в очередной раз радовалась тому, какие люди встречаются мне на пути. Наверное, могла бы случиться красивая история любви, но, спешу вас разочаровать, нас с ним так же, как и с Васильевым, ничего, кроме дружбы и работы, не связывало: мой друг был счастливо женат и по сей день таковым остается, я жила с молодым человеком, с которым мы любили друг друга. Так что история наша о другом – о месте чуда в человеческих взаимоотношениях. Оно вошло в мою жизнь в тот день, когда мне огласили мой будущий гонорар – я чуть не упала со стула: ставку за съемочный день мне предлагали значительно выше, чем та, по которой в те годы снималась. И я поняла, что, учитывая огромное количество предполагаемых смен, добавив свое накопленное, я смогу купить хоть небольшую, но свою квартирку. Я смотрела на друга во все глаза, а он как будто мысли мои прочитал: «Тебе пора устроить свою жизнь, у тебя должен быть свой дом».

Картину мы не сняли: умер один из партнеров по инвестированию, и все рассыпалось. Но немного времени погодя после принятия решения о закрытии проекта, ко мне вдруг приехал курьер и привез мне неотработанный гонорар с письмом от моего друга. У меня было много вопросов: как, почему, чем заслужила, как такое возможно. Я плакала и улыбалась, сердце разрывалось от благодарности. И никогда мой друг не обесценил своего жеста просьбами о воздаянии в любых смыслах. Он не припоминает мне о своей помощи. А я ему всю жизнь буду благодарна за веру в людей, которую он во мне укрепил. По работе мы, так сложилось, больше так и не пересеклись, но поддерживаем связь.

Я могла в своей книге промолчать о том, как у меня появилась квартира (ну, купила и купила), могла бы красиво навешать лапши о том, как, явившись откуда ни возьмись, из Перми, за 4 года заработала на квартиру в Москве. Да, я заработала эту �

Вступительные титры

«А не рано ли?» – удивленно поднимали брови некоторые знакомые, когда, отвечая на их вопрос о моих творческих планах, я рассказывала, что собираюсь писать книгу о своей жизни. Им вторили, не выбирая выражений, совершенно незнакомые и оттого куда менее стеснительные подписчики из Инстаграма. И хотя, по моему мнению, это нетактично – без спросу высказывать человеку хоть маломальский скепсис относительно его планов (только если это не прыжок из окна) – я могу их понять. Дело тут, полагаю, не в своевременности, а в моральном праве писать автобиографию. Я сама задавалась много раз одним вопросом настолько беспристрастно, насколько это вообще возможно по отношению к собственной персоне. Он первым возник в моей голове, когда издательство предложило мне сотрудничество: «Да кто я такая, чтобы писать книгу о себе?» Потом со стороны въедливого самосознания поступили уточняющие вопросы, чтобы ответчица – то есть я – покрепче призадумалась: «А хватает ли моих заслуг в профессиональной сфере, чтобы вещать о пути к успеху?», «А достаточно ли я хороша в глазах общественности как мать, чтобы делиться родительским опытом?», «А не рано ли говорить о плодах моего воспитания, пока сыну всего 9 лет и мы даже не нюхали пороху пубертата?», «Выдала бы я сама себе орден за заслуги в сфере удачных межполовых взаимоотношений?», «Чувствую ли я себя настолько счастливой, чтобы претендовать на звание магистра счастья?» и т. д.

Вопросы продолжали осаждать мой мозг, штурмуя живущие в какой-то из его долей узкую артистическую и широкую человеческую совести. В голове канонадой взрывался попкорн мыслей, и каждое раскрывшееся зерно здравого смысла теснило череп и выдавливало из его внутреннего пространства кислород. На душе от таких допросов с пристрастием светлее и легче не становилось, а желание сесть и написать не пропадало. В итоге для решения вопроса – «писать или не писать?» – я воспользовалась тем же принципом, которым руководствуюсь всю свою жизнь: «Захотела – сделала!» Все самые прекрасные события происходили со мной именно тогда, когда я не думала долго о причинах и следствиях, а поддавалась порыву без зубодробительного целеполагания и рационализации.

Протащив свою совесть по всем инстанциям для получения индульгенции на писательство, я пришла к выводу, что в 35 лет уже можно любить свою жизнь и себя в ней настолько открыто, чтобы позволить себе поделиться своими историями и жизненным опытом с другими людьми. Даже если вы – тот, кто держит сейчас в руках книгу или пробегает взглядом эту страницу в электронном приложении, – будете единственным человеком, кого мой рассказ вдохновит, мой труд уже будет ненапрасным! Хотя зачем кокетничать? Я девушка амбициозная и люблю быть полезной, поэтому очень надеюсь, что как можно больше людей найдут для себя удовольствие в более близком знакомстве со мной.

Слово – один из моих главных инструментов. И это не о репликах в спектакле или кино. Довольно часто я испытываю некие неудобства из-за своей внешности. Да-да! На вид я – хрупкое и милое, безобидное существо, вечная девочка. Но первое бессловесное впечатление не мой конек. Моя сила – в откровенном разговоре, благодаря которому человек напротив меня узнает. Я лабрадор в теле чихуахуа или, наверное, лучше сказать, в теле шпица, ведь у меня такая фамилия, что грех не пошутить, да? (Кстати, в мои школьные годы эта порода собак была еще неизвестна и по сей день единственной кличкой в ходу у моих друзей остается моя фамилия без каких-либо ассоциаций с собаками.) Как раз от несоответствия внешности и внутреннего содержания иногда мне приходится страдать, причем на разных уровнях: и бытовом, и творческом.

Если бы не известность, мне на кассе супермаркета не продавали бы без паспорта то, что без него не продается. Помню, на позднем сроке беременности я возникла пред лицом кассира с большим животом и бутылкой вина. Мой гинеколог посоветовала при тонусе матки, который случался в последнем триместре, выпивать перед сном 50 миллилитров красного сухого, и я пришла в магазин за «медикаментами». Продавщица потребовала паспорт. Я ей говорю: «Усы, лапы и хвост – вот мои доку́менты!»[1], имея в виду свой живот, которой явно не от переедания. Ответ был в духе: «Этим вы дома можете заниматься». Раз в столетку меня не узнали в магазине, где я завсегдатай.

Недавно во дворе нашего жилого комплекса мальчишки, задорно матерясь и бравируя подступающим взрослением, пытались вовлечь меня в свои подростковые межгендерные догонялки, легонько ущипнув за спину. Придав своему сопрано максимального баса, на который способна, стоя перед ними во весь свой 160-сантиметровый рост в кепке, солнечных очках, в шортах российского 40-го размера и сандалиях 36-го, я попыталась задавить юношей авторитетом: «Молодые люди, ну вы бы хоть при взрослых матюки попридержали!» А в ответ: «Ой, простите, мы не знали, что вы взрослая». Хорошо, что ущипнули не за попу, а то бы совсем сконфузились.

Бывало, что в очереди на кассе магазина особо нетерпеливые меня шпыняли: «Девочка, давай быстрее». Кстати, не могу не заметить, как часто чувствуется пренебрежение к детям и подросткам со стороны взрослых. Побывав на их месте засланным казачком, ответственно заявляю: «Младших тоже надо уважать!» Как на паспортном контроле! Там меня однажды очень вежливо и ласково при приближении к окошку спросили: «Девушка, с кем вы летите?» Я молча уставилась на вопрошающую даму, соображая, надо ли перечислять моих спутников – членов съемочной группы. Сотрудница добавила: «Где ваши родители? Проход для семейных групп в соседнем окне». Потом мы дружно хохотали, когда я подошла поближе и меня наконец узнали.

Мне крайне повезло, что люди, как правило, меня узнают и в очередях в магазине, и на почте, и на паспортном контроле, поэтому имеют примерное представление о моем возрасте, а значит, мы можем применять в общении друг с другом подходящий поколенческий код. А как бы мне жилось, не будь у меня этой визитной карточки – известности? Очень интересно представить, через какое количество предубеждений пришлось бы пробиваться. Вот так и живу.

Во всех ситуациях, когда моя внешность приводила к недоразумениям, единственное, что расставляло все на свои места, – речь. Жаль, что это так не работает в кино. Внешний образ имеет огромное значение, и никакое образование и высокие мысли не позволят мне сыграть, образно выражаясь, баскетболистку в составе победоносной сборной. Вряд ли с помощью ролей, за которые я берусь, можно полноценно понять мое внутреннее нутро. Многое из того, что я бы хотела сыграть, мне попросту недоступно в силу внешности. Но, конечно же, чтобы быть счастливым, надо не жалеть о том, чего нет, а ценить то, что есть. так и поступаю. Все сыгранные мной роли я очень люблю, но, признáюсь, мне этого мало. И именно недостаток самовыражения в кино движет мною при принятии многих творческих решений. Я реализую себя в разных сопутствующих актерству направлениях: пою и танцую, читаю стихи в поэтических проектах, с удовольствием даю мастер-классы и провожу встречи с детьми, на карантине записывала сказки для отдельного аккаунта, озвучила недавно аудиокниги, а также склонна вписываться в любые интересные околотворческие авантюры.

Я люблю трудные задачи. Писать книгу, касающуюся собственной биографии, хорошо, когда ты уже зрелый человек и твои поступки заимели даже самые отдаленные последствия, а события жизни стали подтверждением некогда высказанных постулатов. Легко говорить об итогах, а ты попробуй обнажить процесс. Мне будет интересно перечитать свою книгу лет через 10 и понять, насколько я была права. К тому же я планирую в процессе дать себе несколько обещаний, которые придется сдержать. Написать книгу в 35 – хороший способ не отклоняться от курса.

Рассказывать буду правдиво, но не могу обещать исчерпывающего объема истины. Сразу должна предупредить, что оборвавшиеся любовные истории в деталях по полочкам раскладывать не стану, потому что фактическая информация неминуемо касается других людей. Даже годы спустя все это может вызвать ненужные кривотолки, возможно, даже испортить кому-нибудь жизнь, так как сухие факты чреваты чужой интерпретацией. Они ложатся на образ человека тенью, глубина и силуэт которой зависят от того, с какой стороны и как близко поднести источник света. Не хочу уродовать силуэты теней прошлого и делать лишний вклад в осуждение кого-либо, в том числе и себя самой.

Я заметила, что у правды о личной жизни есть особенности: она требует деликатности в обращении и имеет срок годности. В отличие от пищи, чем она старше, тем годнее. Свежая правда имеет примеси бурных эмоций, а выстоявшаяся – фильтруется опытом. А еще почему-то ее охотнее воспринимают от людей пожилых и еще лучше – от умерших. Даже их ошибки романтизируются. Прочитанное в мемуарах почивших – легенда, а сказанное с пылу с жару ныне здравствующими становится сводкой из желтой прессы. Рассказ о былом любовном треугольнике со страниц книги того, чьи окна уже смотрят на закат, воспринимается как глубокая любовная драма, а то же самое, поведанное по горячим следам участниками событий, пребывающими в расцвете сил, отдает в глазах людей пошлостью, часто таковой и не являясь. Послевкусие правды будто не для современников. Поэтому я воздержусь от разоблачений.

Факты из биографии, как слова из песни – не выкинешь, а вот люди взрослеют, учатся у «сына ошибок трудных»[2], меняются со временем. И порой того, кого хотел когда-то ударить в сердцах за причиненную боль, годы спустя захочешь разве что пожалеть, а то и вовсе обнять. К тому же не имею желания, как говорил мой любимый психолог Михаил Литвак, «украшать собой чью-то биографию», равно как и возвеличивать собственную значимость в ваших глазах за счет мужчин, с которыми мне выпадала честь, а порой попутно и «нечисть», побывать рядом. Я в целом, включая сводки с любовного фронта, опущу то, что не имело большого значения для формирования моей личности. Имена тех, кому позволила сделать мне больно, называть не стану, чтоб вы поняли суть, но не думали о персоналиях, ведь когда осознал цену поступка, не важно, кто именно его совершил. Разве что непосредственно субъекты деяний могут узнать самих себя на этих страницах.

Дорогая передача, пользуясь случаем, хочу передать привет и благодарность всем, кого так или иначе затронет повествование. Без вас моя жизнь была бы беднее на множество и трудных, и прекрасных мгновений. Итак, хочется – делаю. Потом посмотрим, что из этого получится. Будет ли это кому-то полезно? Обещаю, по крайней мере, несколько наших стопроцентно вкусных семейных кулинарных рецептов. Ну, а если серьезно, я уверена, что мы с вами – людьми разных профессий, верований и взглядов – найдем много общего, потому что законы жизни одни для всех и все мы хотим быть счастливыми. Да, собственная физиология и общество диктуют нам условия и ограничения, те или иные, они есть у каждого. Даже идеальная красота ставит нас в определенные рамки, ведь любой общепризнанный абсолют блага ставит своего обладателя в зависимость от распоряжения им. И, конечно же, никто не застрахован от предрассудков и субъективного восприятия окружающих. Природа дала нам всем инструментарий для счастья. У каждого свои методы и разные причины радоваться, но всем нам это необходимо, хотя бы мимолетно.

Мы, люди, не можем обходиться друг без друга. Судьбы наши взаимозависимы. Одним своим появлением на свет каждый из нас запускает цепную реакцию, вовлекаясь сам и вовлекая других в круговорот жизни. Поэтому гораздо больше я хочу рассказать о людях, без которых меня бы не было ни как единицы в генофонде, ни как творческой личности, нежели о самой себе.

У меня есть еще один вопрос, который нужно решить, но с наскоку не получается. И, быть может, пока я пишу, я как раз найду на него ответ. Я поделюсь с вами ближе к концу, что это за вопрос и к какому выводу я пришла.

Как насчет эксперимента? Предлагаю совместить исповедь, лекцию, мастер-класс, стендап, книгу рецептов, личный дневник и беллетристический роман под одной обложкой! Я даже подумываю о том, чтобы писать о себе в третьем лице, посмотреть на события со стороны, как в кино, будто я сама умозрительно снимаю автобиографический фильм, извлекая из памяти и облекая в плоть себя и других важных для меня людей из разных периодов жизни. Как пошлó – поймете уже в следующей главе.

Я приглашаю вас в гости на беседу, художественное чтение и просмотр цикла короткометражек о жизни. Мне пока нельзя пить ничего, кроме воды (это безопасный эксперимент над здоровьем), но вы себе налейте самого любимого чаю. Я больше всего люблю чай с горными травами – лавандой, чабрецом, душицей – и медом вприкуску. А иногда так хочется обычного черного, с лимоном и сахаром, как из школьной столовой, только очень горячего (это у нас семейное по папиной линии). Если бы вы были у меня в гостях, то я бы непременно предложила бы вам чайную церемонию и бутерброд из нарезного батона, сливочного масла и сыра, чтобы стало как можно уютнее и теплее. Располагайтесь и давайте знакомиться. «Пульт» у меня в руках, буду перематывать в разные стороны, но обещаю доходчиво комментировать каждый эпизод.

Пока мы не начали, сердечно благодарю моих любимых мужа и родителей, всех близких друзей и чутких коллег, которые сказали: «Пиши, тебе есть что рассказать». В моей жизни им принадлежат большие роли.

Эпизод 1

Откуда берутся Шпицы

1985 год. Сыктывкар. Аэропорт. Зал ожидания. Вечер. Нетерпеливыми, но подконтрольно медленными, усмиряющими тревогу шагами пространство прорезает молодой мужчина, отсчитывая время своего ожидания. От кресла до окна, от окна до стены и обратно, по лестницам вверх и вниз – он слоняется бесприютно по зданию аэропорта. На улицу не выбегал, потому что не курит. Иначе, может, и выскочил бы ненадолго, толкнув порывисто и нервно стеклянную дверь, а просто воздухом подышать – нет, это слишком далеко от желанного самолета. Даже повернуться спиной к стене, за которой на летном поле стоят авиалайнеры, боязно, как будто это может отсрочить вылет. Обычно разговорчивый и способный завести теплую беседу с любым попутчиком, мужчина сегодня молчалив и погружен в сумбур своих мыслей. В его голове слайд сменяется другим так быстро, что резкость не успеваешь навести, и ни один из них невозможно ухватить, чтобы заземлиться. Слайд, призывающий к действию выпить, голову не посетил, потому что, пусть и нервы, но нет такой привычки – махнуть стопочку. Может, это помогло бы не так психовать из-за приятного, но холодного и оттого очень раздражающего голоса из громкоговорителя, который регулярно выдает все новые и новые объявления, а заветные слова из него никак не раздаются. Анатолий Васильевич Шпица ждет, чтобы невидимая женщина-диспетчер из радиорубки, где вершатся судьбы, наконец-то произнесла: «Началась посадка на рейс Сыктывкар – Пермь».

Мужчина прилетел час назад из Инты, а впереди было еще целых 2 часа до пересадки. Погрузившись в мысли и отчего-то чувствуя сильное волнение вместо радостного предвкушения, он протоптал квадратные метры здания аэропорта вдоль и поперек. Тревожился, будто бы о чем-то уже знал. Хотя складывалось все очень удачно: на шахте пошли навстречу, дали отгулы, в авиакассах на Комсомольской посчастливилось купить билеты на идеально подходящий рейс. И вот теперь оставалось дождаться. Бродя меж будущих авиапопутчиков, Анатолий иногда на миг замирал среди людского муравейника то с серьезным лицом, то с блуждающей улыбкой, искрящейся на кончиках темных с позолотой усов. Окрыленный удивительными чувствами, он трепетно ждал полета.

Молодой, стройный, красивый, больше похожий на кинозвезду, чем на шахтера, – он, непрерывно перемещаясь, включался, как лампочка то тут, то там по всему аэропорту. «Светящийся» мужчина 3 дня тому назад неожиданно стал отцом и теперь спешил в Пермь на выписку из роддома. Перечитывал в уме сфотографированные памятью телеграммы. Первую получил 28 октября: «Ухту не вылетай, Галя попала больницу»[3]. Какое счастье, что она не успела вылететь в Ухту, как они планировали, а то ведь все могло случиться и в самолете. Вторая телеграмма пришла 29-го. Анатолий прочел ее, когда пришел домой с ночной смены. Узкая бумажная полоска, вклеенная в открытку с щекастым зайчонком, со словами «Поздравляем дочкой» так и стояла перед глазами.

Слайд выдернул из головы все тот же голос диктора, который теперь казался самым дружелюбным на свете: «Уважаемые пассажиры…» Это было приглашение на посадку!

С толпой попутчиков прошел в зал вылета. Сна от волнения ни в одном глазу, ладони немного потеют, сжимая ручку наскоро собранной без обычной помощи жены сумки. И вот уже электрический свет в вечернем аэропорту стал казаться очень теплым, гостеприимным, как свет прихожей в доме, куда приятно возвращаться и откуда легко провожают, заботливо попросив присесть на дорожку. Прошло вечных полчаса, и тут громкоговоритель плюнул трещащей нотой новой «песни» – Анатолий всем телом подался к выходу на трап. И как только тело могло так опередить звук… А звучало: «Пермь не принимает, покиньте зал вылета до новых распоряжений». Внутри все оборвалось. Так вот почему он так волновался. Задержку рейса объявили минимум до утра. А ведь утром, максимум днем, Галю надо уже забрать. Оставаться в аэропорту было немыслимо трудно. И Анатолий, стряхнув разочарование и отчаяние с плеч, стал думать, как ему действовать.

В это время, отдав свою новорожденную дочь после вечернего кормления, как полагается, нянечке, которая унесла ее в общую детскую, Галя сидела в палате совершенно одна, неприкаянно озираясь по сторонам и мучаясь вопросом: «Как быть?» На нее с соседних коек смотрели с немым укором завитки свернутых матрасов. Всех выписали еще до полудня. Под окном то и дело раздавались смех и умиление на разный лад, пока поток выписывающихся и встречающих не иссяк. А Галина Федоровна Карповская теперь терзалась в палате, оставшись одна среди этих разноцветных матерчатых улиток, которые отправили в жизненный путь состоявшихся матерей с их детьми – новыми людьми – и отдыхали до следующих. Они будто молча упрекали Галю за то, что она задерживается. Женщина мучилась дилеммой: дожидаться застрявшего в Сыктывкаре мужа или выписаться в срок. Вопросов было много: «Придумает ли он что-то или нет? Почему не принимает Пермь?» И как было странно, что ее выписывают, как обычную родильницу, ведь у Кати явные признаки недоношенности. Еще бы, на месяц с лишним раньше родилась, и никакие внутривенные препараты, которые кололи Гале несколько часов, ее не остановили. И даже кювез не понадобился. Вот и говори после этого, что у 8-месячных низкая выживаемость.

Галя всегда отличалась гиперответственностью и повышенной совестливостью и, как истая комсомолка, не любила попирать справедливые правила (она даже родила в день рождения комсомола!). Но из роддома ее гнал не системный характер. Представить одинокую ночь, когда она и днем-то вздрагивала от каждого плача из далекой детской, Галя не могла. Сердце от этих звуков разрывалось. Как продолжать быть тут, когда уже утром можно будет прижать к груди дочь и никому не отдавать, ни в какие чужие, хоть 300 раз профессиональные руки, а самой оберегать ее недостаточно заросший родничок, пеленать и мыть. И почему только нельзя быть с ребенком в роддоме вместе, кто придумал эти свидания по часам?!

Где-то там в Сыктывкаре Толя с холодной испариной на лбу и с застывшим взглядом светлых серых глаз, обращенным внутрь, пытался изобрести из воздуха осточертевшего аэропорта машину времени и не мог себе представить, как же это он не заберет из роддома дочь, а Галя – тут в палате не могла представить, как можно было бы добровольно отказаться от воссоединения с дочкой сию минуту и ждать мучительно еще сутки.

Анатолий купил билет до Кирова, прилетел туда, но ситуация в Перми не менялась, и он помчался на железнодорожный вокзал, где все подходящие поезда уже ушли, и впереди был чудовищно большой перерыв, беспощадный – до самого вечера…

Он позвонил Гале в роддом, а она из телефонной будки, не пускаясь в долгие объяснения, решительно сказала, что всех выписали и ждать не собирается. В ее голосе был будто взгляд в сторону, но своим неусыпным взором через разделяющее людей пространство она смотрела не на мужа. Галя делала стены прозрачными, чтобы видеть дочь присущим лишь матерям зрением. Анатолий не стал спорить. Что в голове у едва родившей, да еще в таких обстоятельствах, женщины – сложно вообразить. Но, что греха таить, обиделся. Интересно, пройдет ли обида, пока доберется, примирится ли разум с сердцем и с каким чувством он явится на порог? И как же получилось, что Катя так рано родилась? Все ли с ней хорошо?

* * *

Пожалуй, то, что мой папа не успел на выписку из роддома – самый драматичный момент в истории нашей семьи. Могу себе представить его досаду и боль. Мне самой до сих пор за папу обидно. Когда я представляю всю ту самолетную западню, мне вместе с ним горько, хочется вернуться туда, изменить хоть что-то, чтобы он успел, чтобы у него не было даже в самом крохотном уголке сердца этой неутоленной тоски, этой, в контексте всей жизни, не такой уж большой ранки, которая до сих пор нет-нет да вспомнится и саднит. В семейном архиве есть той ране свидетельство. Поняв, что не успевает, папа отправил маме телеграмму: «Галинка, родная! Прости, что нет рядом тобой, спасибо дочку! Крепко целую. Люблю вас, Толя».

Так сложилось. Когда папа наконец-таки добрался до Перми и уже подошел к двери маминой квартиры, он был все еще окутан дымкой досады и грусти. Не так… Не так он хотел! И эта пелена, будто легкое полотно шелка, невесомое, белесое, почти прозрачное, занавесив дверной проем, немного придержала шаг через порог, но только ненадолго. Мама улыбнулась и сказала: «Ну иди же, смотри».

Никто не ожидал моего рождения именно в Перми, поэтому кроватки не было. На пол спустили антресоль от стенки «Хельга», застелили и сдвинули в угол. Там я сверточком и лежала, когда меня впервые увидел папа. Пришел, увидел, полюбил.

На следующий день оказалось, что никто, кроме него, не может меня мыть. Мама боялась: на вид я была хрупкая, как красненькая тропическая лягушонка. А папа и любил, и мыл без страха. Объясняет, смеясь, что был молодым смелым дураком: «Шо там мыть? Несколько квадратных сантиметров, на руку положил да помыл». Я родилась 45 см, 2,9 г. Врач сказала, что, если бы мама доносила положенный месяц, родилась бы у нее богатырша. Так что мой первоначальный вес был не так уж и мал для 8-месячной. Но мама – есть мама. Она огибала собой наш помывочный дуэт, просачиваясь тревожным вниманием в каждую щель между моим телом и папиными руками, одним взглядом уплотняя в этих промежутках воздух, контролируя скольжение детского мыла и поддерживая шею, которую и так, конечно же, надежно держали. Папа говорит, что она была похожа на пантеру рядом со своим детенышем.

Любовь между ними, любовь ко мне и заботы счастливого родительства, конечно же, вытеснили ту обиду. Никто не был виноват. Очень важно все вовремя проговаривать, рассказывать подробно о своих чувствах и мотивах и с помощью этого 100 раз убедиться в том, что вы друг друга услышали, и если нужно будет, повторять разговор еще и еще. Не должно быть у двоих недомолвок: они с годами превращаются в прокисшую правду. Будто смотришь на бутылку с просроченным молоком – выпил бы, а уже нельзя. Представляешь, как бы ты ее пил – вкусно, аж усы над губой белые. А время-то упущено.

Эпизод 2

Начало начал

Идут по парку две Гали – обладательницы курсовки в Сочи, волею судеб соседки по съемной курсовочной квартире, направляются на пляж. Обе прилетели в город вчера. Разместились, в квартире и познакомились. Наутро решили погулять и позагорать. Единственное «клевое» место, которое знала одна из Галь – не Карповская, – был парк «Ривьера» и одноименный пляж. Туда она и повела другую, Карповскую. Они шли к морю, а навстречу нарядные дети – в школу. На дворе было 1 сентября. Кому портфели, а кому – купальники.

Главная в этой истории Галя – будущая мама девочки Кати – в этот день надела легкий зеленый сарафан с разноцветными мелкими цветочками пастельных тонов, что очень шло к ее глазам. А на ногах были бледно-зеленые босоножки на каблучке. Мужчины сворачивали головы, с ней это происходило всегда и везде. И под аккомпанемент этих восхищенных взглядов и перехваченных дыханий легкой походкой под ручку с новой подружкой Галя приблизилась к лестнице, ведущей на пляж.

За спиной очень тяжелый, болезненный развод, перед глазами – галька и море. Это потом весь пляж усеют всевозможные палатки и рекреационные зоны, а 1 сентября 1984 года пляж «Ривьера» был виден как на ладони. Галя обвела его взглядом слева направо и остановилась на молодом человеке метрах в ста по диагонали. Он сидел, повернувшись в три четверти к ней на шезлонге, почти у самой воды, пристально разглядывая что-то на своей красивой, деликатно мускулистой, с привлекательным рельефом и почти безволосой груди. Как она смогла это прорентгенить с такого расстояния – загадка зрения, которое, раз уж на то судьба, бывает зорче орлиного. Галя сказала подружке – тезке (будем называть ее далее Галкой): «Смотри, какой там парень симпатичный сидит!» Галка ответила: «Ого, ты глазастая!» Галя сняла свои чудные, изящные, достойные феи босоножки, чтоб уберечь эту красивую и непомерно дорогую для нее покупку от камней, взяла их за тоненькие перемычки, и они с подружкой двинулись проверить, алмаз ли Галин глаз.

Чутье Галю не подводило раньше, не подвело сейчас и не подведет потом ни разу за всю жизнь. Вблизи молодой человек оказался столь же хорош, как и издалека. Стало интересно, кем он работает, раз может себе позволить шезлонг за 25 копеек в час… Кинули подстилки рядом. Он явно косил глазом на Галю, но разговор не заводил, не знакомился. Эх! Проходит 5 минут, 10, полчаса – молчит. Стесняется? Вдруг он встал, достал деньги из кармана дорогих джинсов и куда-то ушел. В трусах. Вернулся. Без «подкатного» мороженого. Значит, не за ним ходил. Ладно-ладно.

«Молодой человек, пока вас не было, на ваши джинсы покушались, а я отбила», – взяла дело в свои руки Галя.

«Я очень Вам благодарен. И приглашаю вас покататься на катамаране. Меня зовут Анатолий». Пока он вместе с работником проката выкатывал катамаран к воде, Галя быстро взяла его паспорт из залоговой ячейки и шустро пролистала до графы «Дети». Пусто. Значит, можно! Ура!

Через 4 дня они сняли квартиру на двоих, а еще через неделю он уехал. Она пошла с подружками кататься на тарзанке. Упала и сломала ногу. На танцы больше не ходила. Конкуренцию Анатолию никто не составил. Тоже ура!

* * *

Да… Сколько же всего сошлось в день знакомства моих родителей! Ведь надо же было им друг друга увидеть! Одновременно! Не только мама сразу увидела папу издалека. Он рассказывал, что, сидя почти спиной к той лестнице, тоже вдруг почувствовал, как колыхнулось слева сзади что-то зеленое, как будто затылком увидел, ей-богу. Мама папе сразу понравилась, будучи еще цветным пятнышком на горизонте, размытым и четким в одно и то же время. В ней восхитило все: искристая копна целующихся с ветром и солнцем волос, и ладная фигурка, и зеленое платье, и босоножки ему в тон – на стройных ногах. Когда папа понял, что мама с подругой идет к нему оттуда, сверху, как богиня с Олимпа, он глазам поверить не мог, чуть не задохнулся от волнения. И отчаянно стеснялся заговорить. Говорит, что, если бы она сама этого не сделала, он, скорее всего, так бы и не решился. Любовь не имеет счетчика инициатив! Хорошо, что джинсы были дорогие и что мама нашла, как пошутить.

Все это произошло, благодаря тому, что мои родители до своей встречи кардинально изменили планы. Мама – задолго, папа – за пару дней. Мама собиралась в круиз в мае, но не нашла 250 рублей, слишком это было для нее дорого, и перенесла отпуск на сентябрь, взяла курсовку в Сочи. Так что нехватка денег может быть весьма полезным для судьбы препятствием. А папа сначала приехал по своей шахтерской путевке в санаторий где-то в Краснодарском крае. Ему там не понравилось, через несколько дней он плюнул и уехал в Сочи. Очень важно слушать свои желания! Мама прилетела из Перми 31-го вечером, папа – из Инты ближе к ночи. И оба рано утром пошли на пляж. Спасибо соседке Галке за то, что привела туда маму.

Детям очень интересно хоть в сотый раз слушать, как познакомились родители. И я тоже с замиранием сердца слушаю и каждый раз со странным, безотчетным, бесполезно запоздалым волнением думаю о том, что любой шаг мог изменить траектории их путей. И еще я поэтому прислушиваюсь к себе на любом дорожном перекрестке, на любой развилке и иду домой, например, то через арку сквозь двор, то через улицу вдоль дома. Мне то нужно поспешно запрыгнуть в вагон метро, пока двери не успели закрыться, то медленно идти, даже если опаздываю, и спокойно слушать, как глухо клацают прорезиненные челюсти вагона за вбежавшими в последний момент пассажирами. Я слушаю голос внутри, пытаюсь понять, как хочется мне поступить в этот момент, и иду туда, где легче дышится. Потому что не хочу пройти мимо счастливого варианта судьбы.

Когда я была маленькой, я знала только эту часть истории знакомства – романтичную, радужную, полную счастливых случайностей, по-киношному сказочную. Когда выросла, мне доверились больше. И тогда я поняла, что, пока человек доберется до своего счастья, ему через многое, возможно, придется пройти. И что бы ни происходило, надо заставлять себя вспоминать, что то, что кажется личной трагедией, по прошествии времени может оказаться всего лишь частью пути, шагом навстречу судьбе.

Как я уже упомянула, на момент встречи с моим папой мама год как была разведена. Пережила развод тяжело: с первым мужем они были вместе 13 лет. Целую жизнь! Он был ее первой любовью, познакомились еще в школе.

В 16 мама родила мою старшую сестру Лену, и они с возлюбленным поженились и жили долгое время счастливо, были образцовой комсомольской семьей, продолжали учиться, ездили везде втроем с моей сестрой на слеты и соревнования, ходили в походы. У них были и прочие атрибуты крепкого союза. Они любили друг друга столько, сколько им было отмерено, пока жизнь не сделала крутой поворот в темноте, абсолютно нежданный, предательски не указанный на карте. Он ушел к другой. И на несколько лет вовсе исчез не только из маминой жизни, но и из жизни моей сестры. Жить потом было трудно: мама работала на трех работах, они с Леной собирали бутылки и ели порой одни только макароны с сахаром. А моя сестра оставила в прихожей пальто и старые ботинки своего отца, чтобы подружки, которые приходили в гости, думали, что у нее есть папа…

Первый брак моего папы продлился не так долго – 3 года. Женился по молодости, скоропалительно, имея гипертрофированное чувство долга и определенные представления о чести. А когда папа встретил мою маму, его отношения с первой супругой уже изживали себя. Вернувшись в Инту, он в тот же день как на духу объяснился с женой и попросил развода. Моей маме сообщил об этом в письме. Когда она прилетела из Сочи обратно в Пермь, конверт уже ждал ее дома. Мамина сестра, глядя на адрес «Республика Коми, город Инта», сказала: «Тебе тут какой-то чукча письмо прислал».

Невероятно несправедливо и грустно то, что довелось испытать двум моим самым родным женщинам – маме и сестре, и первая жена моего папы наверняка пережила душевную боль. Но ведь если бы этого всего не произошло, меня бы попросту не было!

Эпизод 3

Противопоказания

Галя, вскинувшись в полусне, сидит на тахте, за спиной ковер на стене впитывает яркий, разбавленный морозцем и оттого еще более искристый и диковинный северный солнечный свет из окна. Толи рядом нет, а его половина кровати уже остыла. Он сегодня в раннюю смену. Вместе с ним Галя встала под утро, собрала ему тормозок и попыталась хоть ненадолго уснуть. Вышло наполовину, достигла мастерства полудремы. А Катя посапывает, поджав мозольку посреди верхней губы, натруженную сосанием материнской груди. Катя опять плохо спала ночью. Вернее, плохо спала Галя. И так уже 4 месяца. Дочка будто бы с самого рождения перепутала ночь со днем, и график никак не выправлялся. Ночью она лежала в кроватке, не кричала, не плакала, а только лишь кряхтела, но тревожное материнское чувство все равно Гале спать не позволяло. Днем дочь дрыхла безмятежно, как в утробе, а мать не могла себя заставить прилечь. Золотое правило взаимодействия с грудными детьми: «Пока спит дитя, поспи и ты» – ею должным образом воспринято не было. Ее захватили материнские и женины заботы: стирала, гладила пеленки, содержала квартиру в идеальной чистоте. Ей всегда хотелось порадовать Толю вкусными завтраками, обедами и ужинами, а готовила она великолепно. Ее стараниями за несколько месяцев их совместной жизни Толя сменил 46-й размер одежды на 48-й, а то ведь был на вид совсем юнцом в свои 27 лет. Теперь, обласканный, заматерел.

На работу Галя выходить совсем не спешила. Под заботой мужа она могла полностью погрузиться в материнство. Старшая дочь Лена пока еще была в Перми, потому что не захотела переезжать в Инту. Ни в какую. Отношения с отчимом складывались гладко, и совсем не в них была причина протеста. Лена хотела закончить 9 классов в родном городе. Пожелание высказывалось в ультимативной форме с применением запрещенных приемов психологического воздействия, и Галя с мужем таки пошли у нее на поводу. Правы они были или нет, как сказать? Время покажет. Да и до конца года не так уж много осталось, а за старшей дочкой присмотрит сестра Надя.

Галя была радостно и вдохновленно полностью посвящена своей новой семье. И даже колющее иногда чувство то ли вины, то ли тревоги по отношению к старшей дочери не могло омрачить тех моментов, когда она чувствовала себя любимой и защищенной.

Вот бы Катя еще начала ночами спать. Мечта! не спит, и все, глазками лупает в темноту и кряхтит о чем-то своем. Почему так? Галя вспомнила, как дочка деловито кряхтела на пеленальном столе, с легкостью расправившись с первым в ее жизни вдохом «на суше». «Здравствуйте, товарищи, я прибыла пораньше, очень не терпелось. Что вы говорите? Признаки недоношенности? Так, ну с ними разберемся. Спорим, в кювез даже не положите? Маму мне выдайте побыстрее». Лежала, бухтела, пока акушерка проводила все необходимые манипуляции, и вдруг будто улыбнулась, и на щечках заиграли ямочки. Толины ямочки! Какое счастье! Ну и заставила же поволноваться!

Нежданно-негаданно 27 октября у Гали заболело внизу живота. И в Перми так же неожиданно грянули морозы, а у Лены зимняя одежда еще не готова. И Гале пришлось надставлять на старую Леночкину шубку рукава. «Вот только доделаю и поеду в больницу», – решила она. Торопилась, волновалась, но оставить дочь без теплой одежды не могла. Хотелось дотянуть до утра, чтобы не будить сестру Надю и соседей. Дома не было телефона, а «Скорую» вызвать могли только они.

К 4 утра шубка была готова. И терпеть уже стало невмоготу. «Надя, буди Надю, надо вызвать „Скорую“». Сестра сходила, разбудила соседку – тезку, – приехала скорая, и Галю увезли. Лена узнала об этом только утром, когда проснулась. И пошла в школу с волнительным осознанием будущего сестринства и в шубке, которую украшали новенькие искусно надставленные манжеты.

Галя снова легла в объятия одеяла, откинувшись на подушку, и вспомнила, как она лежала в палате роддома на капельнице, ощущая похожий сладостный покой. Врачам тогда удалось остановить схватки. И зачем только они с Надей пошли на «Босоногого Гэна»?! Надо же было понимать, что для беременной женщины мультфильм о ядерной войне – не лучший выбор. Ох, и наревелась она тогда! Когда вернулись домой, каждой клеточке ее тела было грустно, плохо, а в крови будто плавали микроскопические льдинки, и всех героев ей было бесконечно жаль. А потом заболело внизу живота. Катину земную жизнь запустило искусство кино.

Схватки прекратились, медсестра сняла катетер, и Галя, счастливая от облегчения, пошла к телефонному автомату сообщить сестре, что все хорошо: «Надя, все отлично, все обошлось. Ой, Надя, я пошла рожать». В тот момент внутри как будто дернулась пружинка нежным, но упрямым щелчком. И ногам стало тепло, отошли воды. Врач сказала: «Мамочка, не волнуйтесь. Значит, ребенку так надо! Сердцебиение хорошее. Будем рожать». И ночью через 4 часа Катя уже порадовала свою маму Толиными ямочками. Новорожденную дочку потом студентам показывали, как удивительного недоношенного младенца, очень сильного и жизнелюбивого. Галя с самого начала беременности чувствовала, что у нее необычный ребенок. И такие роды совсем ее не удивили.

Из нежности воспоминаний Галю выдернуло странное ощущение. Она лежала, как обычно, положив одну руку на грудь, касаясь в задумчивости указательным пальцем подбородка, и вдруг поняла, что под ладонью слишком нежно, слишком легко. Ее грудь была ошеломляюще пуста. Галя встревожилась и стала вглядываться в спящее лицо дочери, пытаясь взглядом поторопить ее пробуждение. Будто уловив тревогу матери, Катя зашевелилась, и женщина взяла ее на руки, чтобы маленький ротик уткнулся в пышное тепло в поисках соска и припал к источнику. Но через несколько минут раздался отчаянный плач. Молоко не приходило.

* * *

Даже в наше прогрессивное время сложно бывает понять, почему у женщины пропадает молоко, и не всегда даже при истинном желании кормящей матери удается восстановить лактацию. А тогда это было тем более непросто. Что только мама ни пробовала, но как бы они с врачом ни бились – не удалось, молоко пропало. И меня перевели на смесь. В этом ли был заключен пусковой механизм моей болезни – неясно. Может быть, просто совпадение. Но факт, что вскоре у меня появилась сыпь на щеках, чуть позже на локтевых сгибах, потом она зажглась красными пятнами и под коленями. Родители впали в отчаяние от неизвестности и непонимания причин. Смеси меняли, но диагноз остался неизменным на долгие годы: нейродермит. Впрочем, он и сейчас у меня есть, так как бывших атопиков не бывает. Но, научившись с этим жить и сведя проявления к минимуму, я могу теперь даже шутить на тему диатеза. А в детстве было иногда тяжеловато. Я помню растерзанные бинты на локтях и коленях: из-за ночного зуда сквозь сон я добиралась до кожи под повязками и чесалась с остервенением, не жалея своего тела, до ощущения жара под ногтями и физического удовольствия. Вид кровоточащих расчесов был привычной картиной каждого нового дня. Меня лечили, кожвендиспансер стал регулярной точкой нашего семейного жизненного маршрута. Водили к разным специалистам, пробовали все мыслимое и немыслимое: антигистаминные, ванны с крахмалом или с ромашкой, дегтярную и цинковую мази, разные грязи и воды и даже – о боги – уринотерапию! Стоит перед глазами картина: стеклянный стакан с желтоватым веществом, что мне предстояло выпить, а рядом вафельный стаканчик пломбира, который был призван подсластить пилюлю. Мама меня не заставляла, но я честно попыталась – ужасные ощущения. За сим данный метод оздоровления был нами единодушно отвергнут. Здравый смысл остановил маму вовремя.

В больнице с сильнейшей аллергией я лежала 3 раза. Первый раз в 6 лет. Среди ночи сильно заболел живот над пупком и отяжелели веки. Забрали по «Скорой» и поставили диагноз: отек Квинке. Смутно помню, что со мной происходило в больнице. Воспоминания обрывочные: темнота, после отбоя ругается нянечка; если идешь в туалет, то ты крадешься туда, чувствуя себя преступником, а днем в туалете другие дети, стыдно же делать все необходимое при них, чтобы сдать материалы для анализов; то неприятное чувство, когда медсестра безучастно произносит фамилии; горькие таблетки, от которых тошнит; одиночество. Приободряло то, что больница была прямо напротив нашего дома. Я думала о том, что мама выйдет на балкон и сразу увидит ее из окна. Второй отек Квинке случился ближе к старшим классам. Во время гастролей со школьным франкофонным театром у меня разразилась очень сильная аллергия, я каким-то образом дотерпела до возвращения в Пермь, но с поезда мы направились прямиком в аллергоцентр. Ребята провожали меня сочувственными взглядами. И аналогичная ситуация случилась во время круиза по Волге с театром-студией «Код». Наша каюта была в трюме. Наутро я проснулась с отекшими глазами, скорее всего, среагировала на корабельную пыль. И каждый новый день мне становилось все хуже и хуже. На стоянке в Казани меня отвели в отделение «Скорой», где поставили укол дипроспана. По настоянию врача на теплоходе мне выделили каюту стерильного медицинского изолятора. Стало лучше. Помню, как я спускалась со своего этажа в столовую и мне встретилась одна из педагогов другого театрального коллектива, которая сказала: «Вот теперь ты, Катя, настоящая». А я еще не вполне оправилась, была подавлена, грустила, и как это часто бывало в подобные периоды, хотелось снять с себя кожу и промыть ее ключевой водой, прежде чем надеть обратно. Хотелось спать и не хотелось натыкаться на свое отражение в случайных зеркалах. Я переживала не из-за красоты, а из-за того, что видно мое нездоровье. Слова едва знакомой мне женщины меня возмутили и вызвали внутри душный протест. Во-первых, я не могла взять в толк, как может человек во время болезни быть настоящим. Во-вторых, задело то, что, видимо, ей не нравился мой характер.