Геракл бесплатное чтение

1. Генеалогическая схема (древо) греческих богов

Гесиод и Гомер впервые для эллинов ведущих свой род от Эллина, сына Девкалиона, воцарившегося во Фтии, установили родословную богов, дали имена и прозвища, разделили между ними почести и круг деятельности и описали их образы.

Чтобы представить генеалогическую взаимосвязь греческих богов и охватить ее единым взглядом основные боги и родственные связи между ними изображены на одном листе. Такая таблица не может быть однозначной, поскольку сами родословные отдельных богов у разных античных авторов не редко сильно отличаются. Например, отцом бога любви Эрота разные авторы считают: Ареса, Гермеса, Гефеста, Зевса, Зефира, Крона, Орфея, Пороса, Урана, Хаоса, Хроноса и Эреба. Матерью Эрота называют чаще всего Афродиту, но также и Артемиду, Гею, Илифию, Ириду, Нюкту и Пению.

Генеалогическая схема богов не может быть так же исчерпывающе полной и не только в силу неоднозначности. Невозможно уместить имена всех известных из античных первоисточников богов на одном листе. Например, у Океана и Тефиды было 3000 дочерей – Океанид и столько же сыновей – Потамов. То же самое относится к 150 Уранидам Гигантам и некоторым другим многочисленным группам богов, таким, как сотни нимф и богов IV и более высоких поколений.

Первобытных богов, названных в таблице космическими божествами, обычно не выделяют в особую группу, однако, для того чтобы понять откуда взялись боги I поколения это пришлось сделать. Среди них наиболее важная роль в книге отведена Мойрам – дочерям всемогущей богини Необходимости Ананке, олицетворяющим непостижимо таинственный Рок и Могучую Судьбу. Древних богов часто называют богами I поколения, титанов – древними титанами или титанами I поколения, или богами II поколения.

Боги II поколения это Эребиды – дети Эреба и Нюкты, Понтиды – дети Понта и Геи, Ураниды – дети Урана и Геи и Тартариды – дети Тартара и Геи.

Самыми многочисленными и могучими богами были 12 древних титанов, однако в результате грандиозной десятилетней войны – Титаномахии, они и примкнувшие к ним другие титаны были побеждены новыми богами, обосновавшимися на Олимпе. 14 олимпийских богов – это главные боги греческого пантеона. 6 олимпийских богов – Уранидов принадлежат к богам III поколения, 7 олимпийских богов – это дети Зевса, они относятся к богам IV поколения и 14-я олимпийка – Афродита – богиня II поколения. Олимпийцы на схеме выделены прямоугольником отдельного цвета, который входит в области богов III и IV поколений.

Олимпийские боги играют в античной мифологии центральную, определяющую роль, которая очень велика и в рассказах о жизни и подвигах Геракла и потому им посвящено множество мифов и не только в этой главе, но во всей книге.

2. Хаос. Космос. Ананке

Греки считали, что изначально не было ни вещества, ни пространства, ни времени, ни богов – не было абсолютно ничего, и это «Ничто» они называли Хаосом. Хаос всегда существовал вместе с Эоном – космическим, бестелесным божеством, олицетворяющим Вечность.

Хаос – это всеобъемлющее мировое пространство, существовавшее всегда, первоначальный источник всякой жизни в подлунном мире и самой Вселенной.

Плиний говорит, что Космос вечен, безмерен, никогда не был сотворен и никогда не погибнет.

Согласно Гераклиду, все было беспорядочно смешано как в кикеоне (болтанка): удовольствие-неудовольствие, знание-незнание, большое-малое – все это перемещается туда-сюда и чередуется в игре Вечности (Эона). – А что такое Вечность? – Дитя играющее, кости бросающее, то выигрывающее, то проигрывающее…

Уже в Первобытном Хаосе изначально была заключена его Противоположность в виде зародыша Миропорядка, названного греками Космосом (порядок). В пустоте Хаоса изначально было заключено все, и все пребывало, как поет Овидий, в непрерывной борьбе: Холод сражался с теплом, сражалась с влажностью сухость, битву с весомым вело невесомое, твердое с мягким…

Некоторые говорят, что хаос – это раскрытая пустая пасть. Однажды из глубин этой разверстой пасти случайно появилось бесконечное Пространство и Время, и превратился в свою противоположность, которую Пифагор первый назвал Космосом (благодаря Закону и Числу, гармонически упорядоченная Вселенная).

Само слово «космос» впервые употребили милетские философы Анаксимен и Анаксимандр.

Ксенофан говорит, что космос вечен, неуничтожим, ибо мир не возник однажды и, значит, не имеет конца.

Согласно Эпикуру, бесконечная Вселенная – это сталкивающиеся и разъединяющиеся атомы, образующие в пустом пространстве миры. В пространстве между этими мирами, живут блаженные бессмертные боги, не заботясь о мире и людях, смерти подвластных.

Вместе с Космосом возникла бестелесная богиня Необходимости Ананке (неизбежность, необходимость), которая была воплощением незыблемых законов Фисис (Природа). Анаксимандр Милетский первым употребил термин «закон», который стал творцом всего сущего.

Философы считали, что владеющая всем миром Ананке – вершительница судеб богов, космоса и душ человеческих.

Пифагор и Фалес из Милета говорят, что сильнее всех в мире Необходимость, ибо она правит Вселенной и одолевает всех.

Согласно Пармениду и Демокриту, все совершается по необходимости; она же есть и судьба, и правда, и промысел, и творец мира.

Прокл поет, что великая жутколикая богиня Необходимости Ананке – мать трех вещих Мойр – непреложных богинь Судьбы.

Из совпадающего с осью мира Веретена Ананке ее вещие дочери Мойры ткут седую пряжу столетий. Космическая богиня Необходимости вменила Мойрам – ее наместницам на земле одну обязанность – следить за соблюдением и богами, и людьми установленного ею Миропорядка, ибо его нарушение может привести обратно к Хаосу.

3. Мойры: Клото, Лахесис и Атропос

Первоначально Мойра означала просто «часть», затем – предназначенный человеку срок жизни, который связан со смертью так же естественно, как и рождение, и только потом Мойрой стали называть Участь, Удел, Долю. Поэтому вначале считалось, что Мойра есть у всех людей, и она только одна, впоследствии стали говорить о трех Мойрах, связанных с рождением, жизнью (периодом между рождением и смертью) и смертью человека.

Мойры – это бестелесные космические божества. Однако, чтобы общаться с людьми и богами, когда возникает такая необходимость, каждая из них выбрала для себя определенный облик.

Мойра Клото (Пряха), средняя дочь Ананке, выбравшая для себя облик нимфы – молодой красивой женщины, вытягивает нить жизни из Веретена до самого момента рождения бога или человека и потом прядет ее.

Старшая дочь Ананке Лахесис (Ткачиха, дающая жребий) выбрала облик высокой статной старухи. Она намечает Участь каждого человека и бога. Кроме того, у нее есть сверток с наиболее важными предопределениями Судьбы – особенными колечками, которые она нанизывает на нити судеб богов и людей. Некоторые говорят, что у старухи Лахесис в руках мерка и весы.

Третья Мойра Атропос (Неизбежная), выбрала для себя облик юной девушки в первом цвету. Есть у Атропы золотые весы для взвешивания жребиев, солнечные часы для точного определения момента смерти и адамантовые (алмазные) ножницы, с помощью которых она неумолимо перерезает нить жизни всякого существа, причастного смерти. Среди своих непреложных сестер эта юная дева самая непререкаемая и потому ее имя Неизбежная.

Космическая триада Мойр – девственница, нимфа и старуха олицетворяет священность числа «3», при этом Лахесис воспевает прошлое, Клото – настоящее, Атропос – будущее.

Непреложные Девы Судьбы, всех приводящие в трепет, всемогущи, они настолько же выше богов, насколько боги превосходят людей.

Песнопевец Гомер, осененный мудростью свыше, поет, что Мойра – это Доля, Судьба, это Участь и смерть человека и, что судьбы не избег ни один земнородный муж, ни отважный, ни робкий, как скоро на свет он родится. Пред Мойрой и сами боги трепещут.

Симонид так же говорит, что с Судьбой не воюют и боги.

Людям Мойры дали бренные тела и бессмертные души. Душа считается лучшей нетленной частью человека, тело же подчинено ему. Душа, жилица двух миров, заключена в тело лишь на короткое время, подобно страннику, пришедшему в чужую землю, и пользуется телом умеренно, и покидает эту обитель, едва лишь заслышит призыв.

Прокл поет, что души тварей всех неразумных лишь отлетят от тела и жизнь их покинет святая, душу никто их отнюдь не уводит в чертоги Аида, но летает на месте без всякого толку, доколе тело иное захватит ее с дуновеньями ветра. Но едва человек покинет свет Гелиоса, души бессмертные вниз Гермес низводит Килленский в недра земли огромные.

Олимпийским богам Мойры не дали душ, но у них есть, как у людей, сердца со всевозможными чувствами, и тела их бессмертны, почти не подвержены тлену.

У самих же Мойр нет ни душ, ни сердец, ни тел, ибо выбранные ими тела – одна видимая оболочка. Поэтому Мойры неумолимы, к ним бессмысленно обращаться с молитвами и приносить жертвы. Они знают и понимают все чувства других, но сами совершенно бесстрастны, бесчувственны, они не подвержены ни ненависти, ни любви, даже к справедливости они равнодушны и подчиняются только неизбежной Необходимости.

4. Тюхе

Одновременно с Ананке родилась Тюхе (Случай) – космическое божество, олицетворяющее случайность мира и делающая его не вполне предсказуемым и определенным. Вселенная подобна огромному раз и навсегда заведенному механизму, действующему по всеобщим незыблемым законам, который лишь иногда может давать сбой из-за Случая, и предвидеть его принципиально невозможно.

Некоторые образно говорят, что Ананка всегда мощно предшествует Тюхе, неся в правой руке балочные гвозди, клинья, скобы, а в левой – расплавленный свинец. Вместе с матерью идут ее вещие дочери со своими веретенами, весами, часами и ножницами. Случай же, щедрый на дары, но ненадежный, порхает им вслед, как мотылек, но изредка и вперед вырывается.

Смертные относились к Тюхе по-разному. Ее боготворили те, кому по жизни везло, и к ней страстно взывали те, чье положение становилось критическим и казалось совершенно безвыходным.

Квинт Гораций Флакк советовал друзьям, урвать хотя бы часок, пока благосклонен к ним случай. Упущенный же случай почти никогда не повторяется.

Орфики пели гимн Тюхе Великой, судьбами смертных безжалостно управляющей. Богиня Случая, словно шарами играя, одних осыпала милостью, ну, а иным возвещала о лихе… Тюхе многолика, в просторах бывает безмерных, ключ сохраняя от жизни, как тайну сей битвы. Дети земли под ее неустанным надзором битвы ведут, чтобы она улыбнулась победе, была справедлива, казня и даря при ответе, чтобы воитель не пал, заклейменный позором. Радость и богатство приносит везучим и беды другим, жалкую бедность и смерть, коли в гневе душа. Тюхе Великая суд вершит свой случайный.

Комедиограф Аполлодор Каристийский вопрошает:

– Может быть, правит жизнью некий Случай-бог, невежда дикий, ни добра не знающий, ни зла, и слепо наугад катящий нас куда придется?

Другие говорят, что Тюхе-Случай лишь иногда дополняла всеобщую Ананку-Необходимость.

5. Древние боги I поколения: Эрос, Гея, Нюкта, Эреб, Тартар, Уран и Понт

По воле всеобщего закона Космоса, который олицетворяла богиня необходимости Ананкэ, возникли первобытные боги, которых было пять: Эрос (Притяжение), Гея (Земля), Нюкта (Ночь), Тартар (Бездна) и Эреб (Мрак).

Эрос был всеобъемлющей силой притяжения между всеми первоначалами. Эрос, возникший на заре мироздания, исключал то, что впоследствии стали понимать под словом «любовь». Эрос стал одним из родителей крылатого крошки-бога Эрота (Любовь). Матерью Эрота стала богиня любви и красоты Афродита. Эрос, занявший место творца, соединял и разъединял, но сам не ощущал ни красоты, ни безобразия, он был безличным божеством, одним из законов природы (закон притяжения), которая всем управляет.

Достопочтенная богиня Гея-Земля родилась из Хаоса вслед за Эросом.

Орфики в гимнах называют Землю матерью блаженных бессмертных и смертного люда всекормящей и всецарящей, всесильной и плодоносной. Она – основа бессмертного мира, всепестрая дева, с грудью высокой, почтенная, вечная, с долей счастливей, многоцветная, а космос, искусник всехитрый, светила вертит вокруг ее вечно текущим могучим потоком. Богиня Гея стала прародительницей земной поверхности, гор, лесов, морей и рек, а также богов, людей и зверей. Широкогрудая Гея, по замыслу богини Необходимости Ананке должна была дать всеобщий безопасный приют всем своим многообразным чадам и сыграть важнейшую роль в процессе создания живой природы.

После Геи – земли родились ее младшие братья ужасный Тартар бездонный и всегда угрюмый Эреб. Тартар – это глубочайшая бездна, находящаяся под царством мертвых, глубоко в недрах Земли. По Гесиоду, именно в Тартаре залегают все начала и все концы всего сущего: там вдали от бесплодной пучины морской, и от звездного неба все залегают один за другим и концы, и начала, страшные, мрачные. Даже и боги пред ними трепещут. Бездна великая. Тот, кто вошел бы туда чрез ворота, дна не достиг бы той бездны в течение целого года: Ярые вихри своим дуновеньем его подхватили б, стали б швырять и туда и сюда. Даже боги боятся этого дива. В Тартаре, говорят, залегают Пуп земли (другие говорят, что Пуп земли находится в Дельфах), через который проходит Мировая ось и корни земли и горько-соленого моря, здесь сосредоточены все концы и начала.

Эреб по понятиям многих древних греков занимал промежуточное место между ужасным Тартаром, находящимся глубоко под землей и Аидом, безмолвным царством бесплотных теней. Аид был мрачным по сравнению с солнечным миром, но мрак Эреба был более густой и тягучий. Именно из-за густого мрака Эреба и в царстве мертвых всегда темно, и сам Аид – Незримый.

Вместе с Эребом из Хаоса родилась чернокрылая беззвездная и безлунная Ночь – Нюкта (Никта). Иногда таинственную богиню Ночи называют Ахлидой (тьма). Нюкта таинственна, она источник высших, вечных тайн, но эти тайны постепенно раскрываются так же, как на смену ночи приходит сияющий день. Эреб же и Тартар остаются непостижимыми для разума смертного. Ночь – это надземная Тьма, а Эреб и Тартар – Тьма подземная. Гомер признает Ночь настолько великой богиней, что даже Зевс перед ней благоговеет: Он благоговейно боялся, как бы ни вызвать неудовольствие быстрой Ночи. Смертные боятся черной таинственной Ночи, в темноте может скрываться неведомая опасность, и потому полная чернота может вызывать ужасный страх.

Согласно посвященной генеалогии богов «Теогонии» поэта и рапсода Гесиода, Гея, прежде всего, родила широкое Звездное Небо – Урана, чтоб он покрыл ее всюду, и чтобы прочным жилищем служил для вновь рожденных богов. Также еще без влеченья любовного родила она Понт – шумное море бесплодное. Уран и Понт, рожденные Геей из себя – без участия отцов, стали ее первыми мужьями.

Небо объемлет землю и море, окружает все, что в водах морей и на суше. Потому и название ему – небосвод (затвердевший воздух), граница природы, простирающаяся над миром. Орфики в гимне называют всеродителя Урана, не крушимой частью мирозданья, старшим в роду, и началом всего и всему завершеньем. Куполом он над землею простерся, дом всеблаженных богов. Он все обтекает дозором в круговращенье своем, он страж и земли, и эфира, он – бесконечный закон неизбывной природы. Главной чертой первого сына, рожденного без отца и первого супруга Геи, была его огромная плодовитость – более полусотни могучих детей. С нежностью глядя с небесной высоты на спящую мать, Уран пролил на ее промежности оплодотворяющий дождь, и она породила травы и деревья, а также зверей, рыб и птиц.

Понт не был так плодовит, как Уран, и бесплодным Гесиод, который почитается бессмертными музами, называет Море, по сравнению с Небом.

6. Боги II поколения

Могучий Эрос сладкоистомный зажег в угрюмом Эребе тусклый огонь желания, и он взошел на обширное черное ложе Нюкты, родившей ему множество прекрасных, хоть и мрачных детей, таких же как их отец. Первыми были Геме́ра (Светлый день) – богиня дневного света и Эфир (Горный чистейший воздух). Дочь Нюкты Ахлида (Тьма) породила также двух близнецов – бога сна Гипноса и бога смерти Танатоса. Гипнос был спокоен, тих и благосклонен не только к могучим богам, но и к бессильному, жалкому роду людей, он им страх перед неминуемой смертью спасительно из спящей души удалял и всякому горю по ночам приносил свое утешение. Все эти мрачные божества скрывают от взора людского первозданные тайны жизни и смерти, подавляют рассудок и делают мир для людей противоречивым и дисгармоничным, хотя в действительности этот мир – никакой.

Однажды, когда Нюкта прятала от Зевса своего любимчика Гипноса под своими огромными черными крыльями, шаловливый Эрот по просьбе брата бога плотской любви Гимерота легкой стрелкой своей смирил бога сна, и Гипнос овладел блаженной матерью в звездных лучах и сиянии синем. Отрадны были ей тишина и сон безмятежный. Прогнала богиня заботы и позволила милому сыну в темноте собой насладиться. Конечно, и этот инцест, как и все на свете, произошел по воле Мойр непреложных. – Строгий Ананке закон всегда и для всех неизбежен. После того как 9 кругов на быках сребророгих неспешно совершила в небе Селена чернокрылая Нюкта родила милому сыну тройню прекрасных сыновей Ониров: Морфея (Формирователь снов), Фобетора (Подобный) и Фантаса (Видение).

Гесиод поет, что у Танатоса из железа душа и в груди беспощадной – истинно медное сердце. Кого из людей Смерть схватит, тех уж никогда не отпустит назад, и богам она всем ненавистна, и сон, который приносил Танатос, вечным был, беспробудным.

Ночь, сохранившая таинственность Мглы, родила так же бога Гераса – горькую, дряхлую Старость, несущую смертным одни беды. Нюкта, тайн вечных источник, породила суровую Немесиду – крылатую богиню справедливого возмездия за злобу, греховность и спесь, и Гибрис – могущественную богиню высокомерия, воплощение непомерной гордыни и чрезмерного самолюбия. Грозную Эриду (Ссора, Раздор) породила так же Ночь. С богиней Вражды дружат бог зависти Зелос, богиня рвения Горма, богини тихого помрачения ума Ата и бешеного безумия Лисса, и богиня обмана Апата.

Гея и Понт породили Старца морского Нерея, ненавистника всякой лжи, правдолюбца. Дочерей беззлобного Нерея звали Нереидами, самыми известными среди них были мать величайшего героя-воина Ахиллеса Фетида и супруга Посейдона Амфитрита (Оглашающая шумом волн). После Нерея у чадолюбивой Геи с Понтом родился Тавмант – божество морских чудес, настоящий подводный великан. Он с Океанидой Электрой (янтарь), ставшей ему женой и подругой, родили богиню радуги, богов быстроногую вестницу Ириду и богинь морских вихрей Гарпий (Похитительницы), имевших вид крылатых дев с птичьими ногами, хотя, согласно Гесиоду, они родились обычными кудрявыми девочками, только с крылышками. Как дуновение ветра, как птицы, на крыльях проворных носились Гарпии эти, паря высоко над землею или над морем.

Гесиод поет, что вслед за этим Тавмантом Форкиса (Бурное море) храброго Понту Земля родила и прекрасноланитную Кето (Морское чудовище). У могучей Кето – Пучины и Морского Старика Форкиса появились три дивных дочери Грайи – Дейно (Дрожь), Пемфредо (Тревога) и Энио (Злоба). Вскоре после рождения Грай, у Форкиса и Кето родилась еще одна тройня дочерей. Эти девочки были похожи на чудесных резвящихся ангелочков, когда на своих золотистых, ослепительно сверкавших на солнце крыльях, носились они над пенными волнами наперегонки с порывистыми ветрами. И прозвали одну из них Сфенно (Могучая), другую Эвриалой (Далеко прыгающая), третью же, что всех краше была и отважнее – Медусой (Повелительница). Прекрасноволосой деве Медусе, изнасилованной в храме Афины Посейдоном, суждено было Роком превратиться в одно из самых страшных чудовищ – Медусу-Горгону.

Гея, отдавшись объятиям страстным, сопряглась с ужасным бездонным Тартаром, который ее давно домогался, и родила в Киликии от него еще более ужасного, чем отец, беззаконного великана Тифона, которого вскормил и воспитал змей Пифон (гной). Тифона часто называли беззаконным потому, что столь сильным он родился, благодаря Тюхе и, вопреки закону Ананке. Кроме Тифона Гея родила прекрасноланитную змеедеву Ехидну.

Вскоре Афродита с Эротом на коленях с изумлением наблюдала как два исполина, словно два урагана, сшиблись в жарких объятьях и закружились так, что земля затрещала и застонала. Там, где гордый и страшный Тифон беззаконный и быстроглазая змеевидная дева, наконец, возлегли образовалась в земле гигантская впадина, ставшая им брачным ложем любви.

– Зачем ты зажег пламя любви в этих ужасных чудовищах, сын мой любимый?

Спросила богиня любви и красоты у своего прекрасного крылатого крошки – сына Эрота, как обычно лаская его и целуя, но затуманенный взор ее прекрасных фиалковых глаз с гнутыми черными ресницами омрачился слезами. – Понимала богиня, какие ужасные плоды будут у этой могучей любви.

– Да, все, что в мире родится, подвластно мне и на Небе, и в Море, на Земле.

Как всегда горделиво ответил шаловливый ребенок, однако увидев, как побледнело лицо милой матери, обвил ей шею руками, настойчиво поцелуев прося, и неохотно добавил серьезно:

– Этих чудовищ-любовников бросил в объятья друг друга не я. Дух огненосный Вселенной, жар плодородный небес, непрестанное обновленье, Притяженье в Природе, переходящее в страсть. Эрос, древний мой предок притянул исполина Тифона к змеедеве Ехидне.

Не принимая ни влаги, ни пищи, с быстроглазою девою той сочетался в жарких объятиях гордый и страшный Тифон силой своей беззаконный. Много месяцев не вставали они с брачного ложа, время от времени оглашая землю сладострастными ревами. И слиянье ужасного Тифона и исполинской змееженщины Ехидны привело к рожденью целого сонма чудовищ: двуглавого пса Орфа (рассвет) и трехглавого адского пса Кербера, Лернейскую Гидру, Немейского льва, Колхидского дракона, певицу ужасов Сфинкс и козу с львиной шеей и головой огнедышащую Химеру.

– В этом плодородии, не знающем исключения – самой жизни спасенье!

Так старая Мойра Лахесис, не разжимая губ, возвещала после рождения очередного чада Ехидны и Тифона. Потом Ткачиха озаботилась рождением на свет разных героев и, прежде всего, Геракла, которому наткала истребленье Орфа, Гидры, Льва… О, как неясны и непонятны смертным предначертанья непреложной Мойры!

От плодовитого Неба – Урана Гея родила сначала трех одноглазых великанов Киклопов (круглоглазые) – Арга (Сияющий перун), Бронта (Гром) и Стеропа (Сверкающая молния). Такие имена им были даны вещими Мойрами потому, что в далеком будущем им предстояло стать ковачами перунов, громов и жгучих молний для великого Зевса.

Несмотря на страшную внешность, древние Киклопы были не злобными в отличие от своих потомков диких циклопов. Каллимах в гимне поет, как Бронт на своих коленях лелеял девочку Артемиду, позволяя ей даже вырывать клочки седых волос на своей груди.

Также еще родила широкогрудая Гея Урану трех огромных и мощных сынов, несказанно ужасных, – Котт (гневный), Бриарей (могучий) крепкодушный и Гиес (землеродный) были надменные чада. Целою сотней чудовищных рук размахивал каждый около плеч многомощных, меж плеч же у тех великанов по пятьдесят поднималось голов из туловищ крепких и звали их Гекатонхейрами (Сторукими).

Гесиод поет, что к Бриарею, Котту, и Гиесу с первого взгляда в сердце родитель Уран почуял вражду и в оковы их ввергнул, мужеству гордому, виду и росту сынов удивляясь. В недрах полногрудой земли поселил их в оковах насильно жестокосердный родитель. Горестно жизнь проводили они глубоко под землею, возле границы пространной земли, у предельного края, с долгой и тяжкою скорбью в душе, мучаясь в жесточайших страданьях.

7. Титаны и титаниды

После этого Гея рождает тайком от Урана 6 миловидных девочек, светлооких, святых: благосклонную Тефию (мать, бабушка), блаженную Тейю, Фебу, Мнемосину с локонами густыми, Фемиду и Рею и 6 мальчиков-владык густоволосых по имени Океан, Гиперион (Высочайший), Кей, Крий (баран), Иапет и Крон.

Это были младшие Ураниды, которых люди прозвали так же древними титанами или титанами первого поколения.

В орфическом гимне древние титаны зовутся прекрасными чадами Геи с Ураном, наших отцов прародителями, которые под толщей земною в мрачном Тартара доме, в глубях ужасных подземных поневоле теперь поселились. Но они исток и начало всего, что смерти подвластно, – многострадальные существа, наземные, водные и пернатые, ибо от них происходит все то, что рождается в мире подлунном. Именно боги второго поколения древние пелагоны породили богов третьего поколения, без которых жизнь на земле была бы невозможна.

Седой Океан, самый миролюбивый и древний из титанов, олицетворял великую мировую реку, омывающую всю обитаемую землю – Ойкумену. Божественный Орфей (исцеляющий светом) пел, что первым положил начало браку прекраснотекущий Океан, который взял в жены единоутробную сестру Тефию. Они стали самыми плодовитыми богами, породив 3000 дочерей – Океанид среброногих и столько же Потамов – речных богов.

Солнечный титан Гиперион (Идущий по верху) со своей сестрой Тейей породил всевидящего бога солнца Гелиоса, сверкающий серебром глаз ночи – богиню Луны Селену и розоперстую богиню утренней зари Эос.

Горный титан Кей был воплощением небесной оси, вокруг которой вращаются облака и ходит по небосводу Гелиос. Кей с сестрой Фебой стали родителями матери Аполлона и Артемиды величайшей скромницы Лето и Астерии, матери могучей подземной богини и волшебницы Гекаты, трехликой девы перекрестков.

Другой горный титан Крий стал отцом звездного Астрея, породившего ветры, и Перса, приемного отца Гекаты и Палланта, которому ужасная Океанида Стикс родила богиню победы Нику, а также Кратоса (Сила), Бию (Мощь) и Зелоса (Зависть).

Древний титан Иапет знаменит своим свободолюбием и сыновьями Атлантом, Менетием, Прометеем и Эпиметием, которых ему родила либо одна из Океанид стройноногих Климена или Асия, либо, согласно отцу трагедии Эсхилу – титанида Фемида, еще до замужества с Зевсом. Атлант был одним из вождей титанов в их борьбе с новыми богами, воцарившимися на Олимпе и после поражения в Титаномахии был осужден олимпийцами держать на плечах купол огромного неба, который в то время твердой громадой лежал на земле после свержения Кроном Урана. Дерзкий Менетий вместе со свободолюбивым отцом Иапетом, даже после разгрома титанов, не пожелали принять новую высшую власть, и они были в тяжких оковах низвергнуты в гнилостный Тартар. Легендарный бунтарь – богоборец титан Прометей (Думающий прежде) перешел на сторону Зевса и мудрыми советами помог царю богов победить собратьев в Титаномахии. Однако впоследствии он обманул Зевса сначала в разделе туши быка на первом обряде жертвоприношения, а потом еще и похитил небесный огонь для смертных людей, за что тысячи лет был прикован к нерушимой скале на Кавказе. Эпиметий (Думающий после), несмотря на врожденную глупость, оказался самым счастливым среди братьев, хотя с самого начала сам несчастьем оказался для смертных. Он женился на первой смертной женщине Пандоре, которая была истинным наказанием, посланным людям Зевсом за украденный Прометеем небесный огонь. Многие считают, что женщин губительный род от Пандоры на земле происходит. Эпиметий же прожил с первой на земле женщиной до глубокой старости, родив с ней Пирру, которая с сыном Прометея Девкалионом положили новое основание человеческому роду после Великого потопа, посланного Кронидом в наказание людям за нечестивость и прегрешения.

О последней шестой паре древних титанов Кроне и Рее следует рассказать отдельно.

8. Крон оскопляет Урана и становится первым коронованным правителем богов

С детства младший из древних титанов Крон безудержно стремился к власти. Однажды тяжко стонавшая Гея с переполненной старшими Уранидами утробой стала призывать своих детей воздать отцу Небу за злодейство. Со страшным серпом пришла Гея к своим младшим детям титанам и титанидам, и, пытаясь возбудить в них сочувствие и смелость, печально сказала:

– Дети мои и отца нечестивого! Если хотите быть мне любимыми, будьте послушными. Сможем отцу вашему мы вместе воздать за злодейство: ибо он первый против своих же детей ужасные поступки замыслил и совершил.

Так говорила, безмерно страдая, всеобщая матерь – Земля, но, страхом объятые, все шесть древних титанов и шесть их сестер титанид молчали. Тут по воле старой обликом Мойры Лахесис, великий Крон хитроумный, ничем не обузданной смелостью вдруг воспылав, жарко ответил матери милой:

– Милая мать! С величайшей охотой за дело такое возьмусь я. Мало меня огорчает отца зло, творящего жребий, ибо он первый против братьев старших моих ужасные поступки задумал и сделал.

Так Крон сказал, и взвеселилась всем сердцем огромным исполинская Гея, ибо начало сбываться ее давнее пророчество и недолго осталось страдать ее милым чадам ни в чем не повинным, но томящимся в Тартаре. В место укромное Крона запрятав, дала мать ему в руки Серп острозубый, который выковали его старшие братья Киклопы, ставшие первыми на земле ковачами. После этого мудрая мать всяким коварствам обучила милого ее сердцу смелого сына.

Когда пылающий любовным желаньем Уран, чернокрылую Нюкту за собою ведя, возлег похотливо на полногрудую Гею, распространяясь на матери и жене повсюду кругом, неожиданно сын младший выскочил из засады. И острозубым огромным Серпом, крепко зажатым в правой руке, Крон отсек у родителя огромный член детородный и бросил его сильным размахом в море, тем самым лишив отца полноты власти, невозможной без плодовитости.

Некоторые говорят, что после того, как Крон «простер» над родителем руку с серпом, его впервые назвали титаном, ибо слово «титан» означало «простираю».

Из пролитой крови Урана родились Эринии – три ужасных богини мести за кровные преступления Тисифона (мстящая за убийство), Алекто (непрощающая) и Мегера (завистница), а также самые древние нимфы мелии (ясеневые).

Жестокосердный и хитроумный Крон, став первым коронованным царем богов, сделал много хорошего. Люди из дикого состояния перешли к благоразумной жизни. Удостоившись за это великих почестей, Крон утверждал всюду справедливость и кротость нравов. Время правления Крона называют золотым веком человечества, в память о котором веселились на древнейшем празднике – Кронии, хотя первому владыке бессмертных не воздвигали храмов и не курили жертв на алтарях. Лишь в древнее время ему приносили кровавые жертвы потому, что он проглатывал своих детей.

Крон боялся предсказания матери Геи, по которому кто-то из его детей, рожденных ему сестрой и супругой титанидой Реей, свергнет его с престола и поэтому сразу после родов, заставлял жену класть завернутого в пеленку ребенка к нему на колени и проглатывал его. Он проглотил трех девочек и двух мальчиков пока не родился Зевс, который был спасен матерью Реей, которая его спрятала на Крите.

9. Крониды захватывают власть

Жестокосердный, хитроумный Крон вместе со своей сестрой и супругой Реей по непререкаемой воле Мойры Лахесис стали родителями шести прекрасных богов третьего поколения Посейдона, Аида, Геры, Деметры, Гестии и Зевса. Этим богам вместе с семьей детьми Зевса Аполлоном, Аресом, Артемидой, Афиной, Гермесом, Гефестом и Дионисом и Афродитой, было предназначено непреложными Мойрами стать могучими олимпийскими богами и повсюду утверждать мировой порядок и вселенскую гармонию.

Первый коронованный правитель богов Крон, опасаясь, что собственный ребенок лишит его царской власти, как он отнял верховное владычество у своего отца Урана, стал проглатывать всех своих детей сразу после рождения. Поскольку убить собственных бессмертных детей Крон не мог, то он хитроумно решил, что его утроба будет для них самой надежной темницей и стал их глотать бессердечно. Однако последнего новорожденного ребенка Рея по совету матери Геи сумела спасти, положив на колени мужу подходящий по размеру и форме камень, завернутый в пеленку, который тот и проглотил. Крон не мог даже подумать, что остался сын его, названный Зевсом, невредимым и, что скоро верх над отцом ему взять предстояло по непреложному предначертанию Мойры, с трона низвергнуть и стать самому над всеми богами безраздельным владыкой.

Рея же обмыла новорожденного Зевса в реке Неда и передала Гее, и его восприяла Земля-великанша, чтобы на Крите широком владыку вскормить и взлелеять.

С помощью матери возмужавший Зевс под видом виночерпия проник в царский дворец отца и подмешал в медосладкий напиток Крона зелье, приготовленное Метидой из травы, напоминавшей горчицу, и ничего не подозревавший Крон тот напиток испил. Съев коварную пищу и выпив напиток, он крепко заснул, громко храпя так, что небо, лежащее на земле, дрожало.

Говорят, советуя уловку лукавую с медом, говорит Гея Зевсу, бывшему в то время ее любимцем:

– Внук мой любимый! Не страшись то содеять, что самой Судьбою давно решено, ибо необходимо оно и справедливо! Лишь заприметишь, как нечестивый родитель под дубами с высокою кроной от творения громко жужжащих пчел захмелеет, тотчас свяжи ему руки и затем оскопи, чтоб был он оскопленным, подобно Урану – так быстрее он всю власть растеряет…

Некоторые говорят, что вскоре, прямо во сне Крона стало рвать. Сила колдовского настоя была столь велика, что он тотчас изрыгнул огромный камень, заменивший Зевса, а потом и всех пятерых проглоченных детей.

Братьев своих и сестер младших пятерых Уранидов, которых безумно вверг в особое заключенье отец, на желанную свободу Зевс вывел обратно, и они, будучи бессмертными богами, оказались целыми и невредимыми. Появление из отцовской утробы на свет молодых богов стало началом конца царствования Крона.

Благодарные Гестия, Гера, Деметра, Аид и Посейдон, отрыгнутые Кроном, единогласно признали главенство Зевса, благодеянье его не забыв, благодарными своими сердцами. Эти боги во главе с Зевсом начали борьбу за верховную власть с Кроном и, благодаря поддержке никогда не дремлющей вещей Ткачихи Лахесис быстро достигли грандиозной победы.

10. Раздел мира

После того, как Зевс лишил Крона, родителя с сердцем жестоким и хитрым, царской власти, он поделил с двумя братьями весь обитаемый мир.

Некоторые говорят, что братья бросали жребий слепой, хотя раздел мира давно был предопределен непреложными Мойрами, и потому Крон еще до рождения Зевса, бросил новорожденного Посейдона в море, а Орка – в Тартар. Таким образом, предусмотрительные Мойры, вечно ткущие свои замыслы, позаботились о том, чтобы широкое море с бурями и волнами для Посейдона и мрачное, затхлое подземелье для Аида изначально были родными и любимыми стихиями.

Гомер, рожденный на несчастье и счастье, склоняется к всесильному жребию и поет, что негодующий сердцем Посейдон считал себя равным частью с Зевсом, а о разделе мира так говорит:

– Три нас родилось брата от древнего Крона и Реи: он – Громовержец, и я, и Аид, преисподних владыка. Натрое все делено, и досталось каждому царство: жребий бросившим нам, в обладание вечное пало мне волнами шумящее море, Аиду подземные зловещие мраки, Зевсу досталось меж туч и Эфира пространное небо. Общею всем осталась земля и Олимп многохолмный.

Царь Пеласгий (морской) боялся открытого противостояния с Громовержцем, и обыкновенно уступал и угождал верховному Владыке, но всегда мечтал о более справедливом разделе власти. При этом властитель глубоких зыбей горделиво любил повторять:

– Нет, не хожу я по уставам Зевеса, как он ни мощен. С миром пусть остается на собственном третьем уделе; Силою рук меня, как ничтожного, пусть не стращает!

Когда же Зевс властно указывал, кто не только на Олимпе хозяин, но и во всех остальных мирах верховный Владыка, сварливый Кианохет (черновласый) брюзжал недовольно:

– Страшное горе, однако, и сердце, и дух мой гордый объемлет, когда равноправного он, наделенного равною долей, раздражать позволяет себе грубым иль оскорбляющим словом.

Однако некоторые говорят, что несмотря на то, что воцарившиеся в мире олимпийские боги главным считали справедливость, раздел мира оказался несправедливым, т. е. не по случайному жребию.

Гесиод, осененный мудростью свыше, поет, что раздел мира был произведен по совету Геи-Земли и по велению Мойр: после того, как окончили труд свой блаженные боги и в состязанье за власть и почет одолели Титанов, громом гремящему Зевсу, совету Земли повинуясь, стать предложили они над богами царем и верховным владыкой. Он же после уделы им роздал, какой для кого полагался согласно непреложному велению Мойр.

Каллимах прямо сомневается в том, что не Мойра, а слепая судьба (Тюхе) уделы братьям Кронидам назначила:

– Можно ль поверить, что жребий уделы Кронидам назначил? Кто ж это стал бы делить Олимп и Аид жеребьевкой, кто, коль не вздорный глупец? О вещах равноценных пристало слепой жребий метать; а здесь велико непомерно различье. Нет, не жребий владыкой богов сделал Зевеса, но длани, мощь и сила его, что держат дозор у престола.

Так впервые справедливость была принесена в жертву моще и силе, и весь обитаемый мир был поделен по закону неизбежной Необходимости.

11. Олимп

Местом обитания III поколения богов братьев Зевса, Посейдона, Аида и их сестер Геры, Деметры и Гестии стал Олимп – высочайшая вершина горы многоглавой (потому их и назвали олимпийцами). После раздела мира Аид спустился в подземные недра, где основал свое царство и очень редко поднимался на земную поверхность. Но к олимпийцам пришли жить богиня II поколения Афродита и боги IV поколения дети Зевса Аполлон, Арес, Артемида, Афина, Дионис, Гермес и Гефест.

Олимп называют светлым, высоким и великим, холмистым, многохолмным, обильноложбинным и многоснежным. На блистательных высях Олимпа блаженствуют новые боги, бессмертие их не знает труда и тревоги.

Гомер поет, что нерушима вовеки обитель бессмертных. Ветры ее никогда не колеблют, не мочат водою струи дождя, не бывает там снега. Широкое небо всегда безоблачно, вечно сиянием светится ясным.

Первоначально согласно пеласгическому мифу творения на снежном Олимпе жил змееподобный древний титан Офион со своей супругой перворожденной Океанидой Эвриномой. Это высокое место с многочисленными холмами и обильными ложбинами приглянулось хитроумному титану Крону с сердцем коварножестоким и его супруге-сестре титаниде Рее. После уверенной победы Крона над Офионом и Реи над Эвриномой в рукопашных схватках они низвергнули Офиона в Тартар бездонный, а Эвриному – в бескрайнюю мировую реку Океан.

После свержения Крона хозяином Олимпа стал самый могучий из богов Зевс, и его одного стали называть Олимпийцем. Вскоре к Зевсу на твердыню высокую перебралась вся царская свита-семья, состоящая из его братьев, сестер и детей.

Когда на Олимпе появились построенные и украшенные олимпийским художником Гефестом роскошные чертоги Зевса, его вершину крепко-накрепко Оры нерушимыми замкнули воротами. Никто из смертных не видел этих чертогов, а если бы увидел, то не смог бы вынести их божественной красоты и описать словами другим. Даже смотреть Зевса чертоги нельзя человеку, причастному смерти, тем более нельзя с ним равняться, ибо жилище у Зевса, как сам он, нетленно.

Затем знаменитый Хромец обеногий возвел каждому из бессмертных богов прекрасное жилище. И закрасовались справа и слева от чертогов Кронида атрии знатных богов, с дивными дверями, без замков и запоров. Дворцы членов олимпийской семьи Зевса, уступали красотой и величием чертогам Зевса, но тоже были прекрасны. Чернь же божественная, необходимая для обслуживания бессмертных богов, на Олимпе, где придется живет.

Олимпийские боги собирались на собрания, которые объединяли всех богов во дворце Зевса, где бы они ни обитали. Задумав обсудить какой-нибудь важный вопрос между самими небожителями, Зевс посылает своего вестника Гермеса и вестницу Геры богиню радуги Ириду созвать на Олимп бессмертных и второстепенных смертных богов – обитателей земли, моря и рек. Советы богов проходят в чертогах Кронида.

Олимпийцы очень любят пиры, причем пиршества устраиваются не обязательно по праздникам или иным особым случаям. Скорее пиры – это обычные утоления желаний питья и еды и, конечно же – развлечений. Боги любили на олимпийских пирах между собой говорить и смеяться, наслаждаясь приятной беседой взаимной. Не было на Олимпе недостатка и в развлечениях. Слух и зрение небожителей изящно услаждали прелестные Хариты – богини веселья и радости, которые, взявшись за руки, начинали заводить обожаемые богами хороводы. Лучший в мире кифаред Феб-Аполлон во главе Муз прекрасного хора поет и на золотой кифаре играет, дивно танцуя.

12. Посейдон

Посейдону Фитальмию – древнему питателю и оплодотворителю влагой растительного царства досталась водная стихия, включая и весь подводный мир.

Посейдон же есть сила, производящая влагу, что в земле и вокруг нее.

Многие называют Посейдона Земледержцем, земных Колебателем и Сотрясателем недр и Вздымателем суши.

Когда чернокудрый Посейдон – жизнелюбец с развевающимися власами мчится на своей квадриге, запряженной четверкой быстрых как ветер белых коней с золотистыми гривами и хвостами, по пенистым крутым волнам бурного моря, оно становилось сзади смирным, а волны делались гладкими как в безветрие полное.

В Фессалии, во время затопления страны, суши Вздыматель ударом своего трезубца открыл скалистую Темпейскую долину, чтобы дать выход реке; поэтому его называют сокрушителем скал. Яростен безудержный гнев морского владыки, так же, как и его бурная стихия.

Гомер поет, как во время битвы богов заколебал внизу Посейдон, Земледержец могучий, всю беспредельную землю с вершинами гор высочайших. Все затряслось, и в неописуемый ужас пришел под землею Аид, бездн преисподних владыка, с трона он спрыгнул и громко вскричал, чтобы сверху лона земли не разверз Посейдаон, земли Потрясатель, и не открыл пред людьми и богами его обиталищ, – затхлых, ужасных, которых бессмертные сами боятся.

Многие говорят, что по словам склонных к обману критян, именно Пеласгий занялся впервые морскими трудами и создал большие многоскамейные корабли с парусами, получив такую власть от родителя Крона. Поэтому позднейшие поколения считают его владыкой всего, что связано с морем, а купцы-корабельщики приносят ему обильные жертвы.

Вергилий поет, что Посейдон ударом трезубца из первозданной земли коня, трепетавшего вывел. Однако это был дикий, необъезженный конь, и Посейдон впервые укротил коня.

Некоторые говорят, что Посейдон после своего рождения сначала был скрыт матерью великих богов Реей у источника Арна в Аркадии, среди скопления ягнят, и она симулировала, что родила жеребенка, которого взяла в одном табуне и дала Крону его проглотить. Поэтому Посейдон навсегда сохранил эпитет Гиппий (Конный) и особое пристрастие к лошадям.

У вспыльчивого, но добродушного-сварливого недалекого Посейдона был покладистый характер, он почти со всеми бессмертными мирно судился из-за недвижимости, и лишь однажды попробовал сражаться с Гераклом, однако, увидев, что сын Зевса сильнее, сраженье тут же покинул и в море родное умчался.

13. Аид

Гадесу – древнему богу посевов досталось мрачное подземное царство, лишенное яркого солнца, в котором он и живет, никакой жалости в суровом сердце не зная.

Некоторые говорят, что еще ребенком будущий царь преисподней производил очень угрюмое, гнетущее впечатление даже на бессмертных сородичей, на Олимпе владевших домами. Аид не выносил шум, яркий свет и всякую суету, и потому ему были по сердцу подземелья глубины, где царили гробовая тишина и порядок, и свои мягкие светила имелись.

Аид – великий олимпийский бог, но он – домосед. Аиду очень по сердцу его царство, которое он назвал по своему имени, а ведь давно известно, что всякому нравится его имя. Он находится постоянно в своих подземных владениях, поднимаясь на поверхность земли только по очень важным делам. Поэтому его называют Подземным Зевом. Зевс Подземелья незрим потому, что, находясь в своем сумрачном, недоступным светлым солнца лучам, царстве, он невидим, а землю он посещал очень редко. Незримым Аида называли еще потому, что у него был шлем-невидимка, который для него сделали три древних киклопа-ковача за то, что он беспрепятственно пропустил их из Тартара через свое царство после того, как Зевс предоставил им свободу. Этот чудесный шлем делал незримым его обладателя не только для смертных людей, но и для бессмертных богов.

Зевс нижнего мира (Аид), называемый часто Ужасным, почти всегда угрюм, холоден и беспощаден, но он не злой, и в нем нет ничего ужасного; он всегда справедлив. Бог этот, как никто другой из бессмертных, не знает ни снисхождения, ни милосердия, и ему более других понятна и мила лишь справедливость. Он, как и его жилище, равнодоступен всем и ни для кого не делает исключений и в этом видит настоящую справедливость.

О Незримом Владыке подземного мира говорят, будто он, одевая свой шлем-невидимку, царствует над бесплотными тенями, навсегда потерявшими голос. Он получил с древних времен не только безграничную власть, но и заботу о своих немых подданных, такую, что проявляет гостеприимный хозяин о своих желанных гостях, которым суждено остаться в его царстве навечно.

Гомер называет Аида «щедрым» и «гостеприимным», так как смертная участь не минует ни одного человека.

Анакреон поет, как страшен хлад подземного свода: Вход в него для всех открыт, из него же нет исхода – всяк навеки там забыт.

Дом Аида называют гостеприимным потому, что там всем бессмертным душам смертных человеков был обеспечен вечный приют.

Аида никто не любил. Олимпийцы не желали общаться с нем, чтобы он не запачкал их тленной пылью небытия.

Людей же ужасно пугает больше всего неизбежность и необратимость смерти. Многие боятся даже самого слова «умереть» и предпочитают говорить «уйти в дом Богатого, Гостеприимного Аида, Доброго Советника». Но всегда были люди, которые не боялись не только слов, связанных со смертью, но и самой смерти, и это не только одиночки-герои, но, например, спартанцы, которые с улыбкой смерть презирали, а тяжко раненные воины с той же улыбкой презрения к смерти просили товарищей их добить, и те добивали.

Аид почти всегда угрюм, холоден и беспощаден, но он не злой, в нем нет ничего демонического, как, например, в Эриниях; он всегда бескомпромиссно справедлив. Он, как и его жилище, равнодоступен всем и никогда не знает исключений.

Геракл встречался с Орком, когда спускался в его царство за трехглавым сторожем Кербером, обожаемой собакой Аида. Когда Гадес попытался отомстить Гераклу за свое унижение и причиненные мучения любимому псу, тот его тяжко ранил стрелою в плечо и ему пришлось вознестись на Олимп, чтоб излечиться.

14. Деметра

Благая Деметра стала одной из самых почитаемых богинь олимпийского пантеона. Она – «Великая мать», порождающая все живое и принимающая в себя умерших. Део – покровительница всего зеленого царства, богиня плодородия.

Овидий поет, что общее дело ведут совместно Деметра с Землею: Та зарождает плоды, эта им место дает. Обе соратницы, они исправили старое время: Желудь отвергли, его лучшею пищей сменив. Они насыщают селян, урожай им давая богатый, чтобы достойно могли вознаграждаться труды…

Согласно Проклу, Деметра первая разделила между богами два рода пищи, изобрела пищу богов амбросию, красного нектара пойло, изобрела и творенье прекрасное пчелок жужжащих (мед).

Деметра – покровительница всего зеленого царства, богиня плодородия. Она благая богиня, хранительница жизни, научившая людей земледелию и главное – изобретательница пшеницы. Она благостная к людям богиня, прекрасного облика с волосами цвета спелой пшеницы, помощница в нелегких крестьянских трудах. Богиня благая в прекрасном венке неизменно наполняет амбары земледельца всевозможным запасами и, особенно пшеницей и другими хлебными злаками.

Богиня Владычица в русых косах заплетенных искусно, в венке из спелых колосьев пшеницы была не только Великой матерью богов и богиней плодородия.

Некоторые говорят, что Деметра, научив людей земледелию, приучила их к оседлости и после этого учредила законы, в соответствии с которыми люди привыкли поступать друг с другом, по справедливости. А справедливость, как известно, необходима и бессмертным, и людям, смерти подвластным, так же, как и пища, и влага. Основанная Деметрой оседлость людей и внушенное ею им стремление к справедливости привело к появлению брака, государства и образования. Она так же изобрела слуг, и прислужников, и провожатых.

Деметра так же считалась покровительницей чародеев, в чем отождествлялась с трехликой богиней преисподней Гекатой, являвшейся помощницей в колдовстве и единственной спасительницей от него.

Деметра была очень добродушна со всеми людьми, если не считать особого периода в ее жизни, когда она, как безумная, металась в поисках любимой дочери Коры. Тогда она, одержимая богиней бешенства Лиссой, переломала пахавшие землю плуги и предала одинаковой смерти и волов, работников поля и самих поселян. Потом Деметра загубила посевы и, остановив плодоношенье земли, чуть не уморила людей голодом. Возможно, поэтому бывали периоды, когда благую богиню в некоторых местностях называли Эринией (Мстительницей) и Хтонией (Подземной).

15. Гестия

Гестия (очаг) стала богиней домашнего очага и жертвенного огня. Доля у самой скромной олимпийской богини оказалась счастливой.

Из олимпийских богинь только одна Гестия осталась девственницей из девичьей скромности и природной стеснительности. Отказав в руке для брака Посейдону и Аполлону, она, прикоснувшись к голове царственного брата, поклялась головой Зевса, что навсегда останется в девах.

В возмещенье безбрачья благодарный Зевс дал ей в награду первую жертву, приносимую на всех публичных жертвоприношениях, и ей с благоговеньем во всех поклоняются храмах, и смертными чтится она, как первейшая между богами. Изгнанники и преследуемые искали убежища около очага или алтаря; поэтому Гестия была богиней умоляющих, а т. к. клялись очагом и гостеприимным столом Зевса, то она вместе с Зевсом была покровительницей клятвы.

Как поется в гомеровском гимне, почесть ей досталась большая. Вечно иметь пребыванье внутри обиталищ высоких всех олимпийцев и всех на земле обитающих смертных. Дар превосходный и ценный у Гестии: у людей не бывает пира, в котором бы кто при начале его возлиянья первой ей и последней не сделал вином медосладким.

Поскольку очаг считался средоточием дома и местом соединения семьи, то Гестия была покровительницей семейного единодушия, мира и благодати. Гестия была самой доброй, самой справедливой и самой сердобольной из всех олимпийских богинь.

По причине поклонения в пританиях, существовавших практически повсеместно, у богини очага было мало отдельных храмов. Обычно ей приносились в жертву годовые коровы, молодой посев, первые плоды, излияния воды, вина и масла.

16. Детство и юность Зевса

Крониду (обычно так называли только Зевса), как древнему богу дождей, досталось в прозрачном, чистейшем Эфире необъятное Небо с многохолмным нетленным Олимпом. Вначале он был богом солнца и света, ибо на небе, доставшемся Зевсу в удел вместе с лучезарным Эфиром, самым главным был с неба струящийся свет. Поэтому изначально Зевс – это бог не просто неба, а – светлого неба. Древний Зевс был так же оросителем, вдыхающим жизнь и животворящим огнем, наделяющим жизнью небо и воздух. Зевс не только бывал светлым, но иногда и дождил. Этот бог не только освещал небесным светом жизнь на земле, но и посылал дождь и потому он получил эпитет Омбрий (ниспосылающий дождь) и Чернотучий. Став властителем тверди небесной, Зевс получил безраздельную власть над всеми тучами, ветрами и погодой. Он стал Собирателем туч и Тучегонителем задолго до того, как получил от древних Киклопов перуны и молнии и получил прозвище Громовержец и Молниеметатель.

По воле Мойры Лахесис юный Зевс сначала женился на Океаниде Метиде (Премудрость), которую ему пришлось проглотить после того, как она забеременела. Новому царю богов сведущая в прорицаниях бабка Гея предсказала:

– Сначала супруга может родить тебе мудрую и могучую дочь, а потом сына с сердцем сверхмощным, который, возмужав, лишит тебя царской власти.

Зевс высоко вскинул сросшиеся на переносице кустистые иссини черные брови и недоуменно спросил:

– Что значит «может»? Не понимаю я таких прорицаний, которые может сбудутся, может нет. Бабка, зачем надвое говорить?

Гея понимающе улыбнулась и участливо внуку сказала:

– Не скоро ты еще станешь премудрым только после того, как Метиду проглотишь. Слушай же и запомни кто тебя многому научил. Ананка для большей жизнеспособности предоставила всем живым существам свободу выбора, разумные же существа знают кроме ее неизбежной Необходимости еще и Тюхе – Случайность. Предсказание, в котором есть слово «может» – это лишь большая Возможность, но не железная Неизбежность. Поэтому правильными выбором своих действий и бог, и человек могут избежать предсказанного оракулом, если в предсказании есть слово «может», если же такого слова в предсказании нет, то предсказанное обязательно случится, однако и случится оно может по-разному, опять же в зависимости от свободной воли и Случая.

Зевс все понял и, чтобы напрасно не рисковать, пошел по проторенному Кроном, его отцом хитроумным с сердцем жестоким, пути. Хитро он первой законной жене, бывшей беременной, ум затуманил однажды во время беспечной любовной игры, попросив ее превратиться в муху, и когда, возбужденная игрой, она это сделала, Зевс тут же ее проглотил.

Этим, многие говорят, Кронид двух зайцев убил. Во-первых, он лишил супругу самой возможности сверхмощного сына родить. Во – вторых Метида, находясь в его чреве, сообщала ему, что зло и что благо, ведь она была от природы исключительно мудрой. С тех пор и Зевс получил эпитет «Премудрый». Через некоторое время Громовержец сам родил из своей головы мудрую, как не рожавшая мать и мощную, и воинственную, как он сам, дочь – Афину.

После знанием всех превосходившей Метиды Зевс был женат на богине правосудия титаниде Фемиде.

Согласно Пиндару, справедливейшую Фемиду небесную на колеснице златой к крутому берегу океана Мойры подводят, к самому началу сверкающих ступеней, что ведут на высокий Олимп, пред очи Зевса, как его супругу. И она рождает от Зевса трех Ор – богинь Эвномию (Благозаконие), Дике (Справедливость) и Эйрену (Мир) и так же златоувенчанных и плодоносящих богинь времен года Талло и Карпо, что соответственно означает божества «цветения» и «зрелого плода».

Орфический гимн так Ор прославляет: Вешние и луговые, святые, в цветах бесконечных, благоухают, пестрые, они ароматом цветочным, ходят кругом, прелестные ликом и юные вечно, соткан из множества разных цветов их пеплос росистый.

Впоследствии Оры охраняли небесные ворота Олимпа, о чем уже знал и Гомер: С громом врата небесные сами разверзлись при Горах, страже которых Олимп и великое вверено небо, чтобы облак густой разверзать иль смыкать перед ними.

Справедливая Фемида не стремилась к власти и когда увидела, что Зевс стал ей слишком часто изменять, предложила своему великому мужу мирно расстаться, и при содействии богини Гармонии (Согласие) брак Зевса с Фемидой сам собою распался.

Зевса никогда недремлющие Мойры выткали очень любвеобильным богом потому, что он был самым могучим и его дети были самыми сильными и, значит, жизнестойкими. Многочисленные дети Зевса пополняли сонм богов четвертого поколения, которые были необходимы потому, что богов третьего поколения было слишком мало и потому в силу необходимости, вершительницы судеб богов, космоса и душ человеческих, им даже дозволялись браки между родными братьями и сестрами. Фемида, оставшаяся навсегда богиней правосудия, после развода с Зевсом созывала советы богов на Олимпе, а впоследствии наблюдала за законностью на судах богов.

17. Детство и юность Геры

Третьей и последней законной супругой владыки Олимпа стала его сестра Гера, необычайно красивая исполненная добродетели женщина, однако чрезвычайно ревнивая, властная, злокозненная и коварная. Гера была изначально богиней такого необходимого всем воздуха, а потом покровительницей законных семейных союзов, охраняющей мать во время родов. В беспечной юности была она живым воплощением девичьего очарования и прелести. Пушистые волосы у нее были очень светлого, почти белого цвета, чуть рыжеватые и завивались в крупные локоны, глаза огромные, как у годовалой телки, за что ее прозвали «волоокой». Как и все богини она была высокая с тонкой талией, упругими полушариями грудей, напоминавшими две половинки крупного яблока. Со временем Гера, как богиня бессмертная, почти не изменилась, и ее древний возраст выдавали только умные, все понимающие глаза.

Гера долго не уступала настойчивым домогательствам влюбленного юного Зевса и часто, покрывшись стыдливости невозвратным румянцем, ему говорила, когда он был слишком настойчив:

– Брат милый мой, ты мне нравишься очень, но я не могу до свадьбы тебе позволить делать то, что возможно лишь между супругами. Мне даже говорить об этом не позволяет девичья стыдливость… ты все еще женат на Метиде, и ужасно меня мучает это: я хочу, чтоб ты принадлежал только мне и требую, чтоб ты как можно скорее с нею развелся!

Однажды после того, как могучий Кронид уже проглотил Метиду, они гуляли на горе Форнакс в Арголиде, и юный Зевс, похотливо сверкая очами, стал настойчиво приставать к Гере, осыпая ее страстными такими словами:

– Милая Гера, как ты прекрасна! Эти твои пушистые белые локоны, бездонные влажно мерцающие глаза, в которые я не могу спокойно смотреть – в них какая-то жгучая тайна, которую даже я не в силах постичь. Я покорен твоей красотой величайшей! Любовь пламенная такая еще никогда грудь мою так не переполняла и сердцем моим безраздельно так не владела! Я весь пылаю тобою, изнываю нестерпимого желания полный.

Зевс несколько раз попытался, крепко обняв, повалить на землю сестру, но дева отчаянно сопротивлялась, даже пыталась с братом на равных бороться и так ему говорила своим волнующим грудным голосом:

– Зачем, Чернотучий, ты только на силу свою уповаешь? Знаешь ты, что малого в поединке с тобой я достигну: меня ты, как мужчина, намного сильнее. Но не забывай, что бог я такой же, как ты, одни у нас мать и отец; и даже более старшей на свет произвел меня Крон. И потому тебе никакой силы не хватит, чтобы девства моего святыми дарами против воли моей и желания насладиться!

Тогда, как рассказывают некоторые, будущий отец бессмертных и смертных прибегнул к хитрой уловке. Он распростился с Герой и сделал вид, что уходит, а сам, зайдя за высокий пригорок, быстро превратился в кукушку.

По воле никому незримой Мойры Лахесис ничего не подозревавшая Гера взяла в руки понравившуюся пеструю птичку и, нежно погладив, прижала к своей совсем недавно раздвоившейся упругой полноте девичьей груди. Зевс моментально принял свой истинный облик и крепко так, что та не могла шевельнуться, руками сестру охватил, покрывая страстными поцелуями дивную грудь и два розовых бутона ее покусывая. У Геры закружилась голова от необычных таких поцелуев, и земля ушла из-под ног.

Солнце над ними светло засмеялось, а земля-великанша вокруг них тут же вырастила яркие цветы в зеленеющих травах. Пурпурные розы, мирты, фиалки, нарциссы, лилии были всюду и, конечно же, везде были разбросаны зеленые яблоки, без которых не могут влюбленные. Не было сил телесных к сопротивленью у Геры, и, против ее несгибаемой воли колени сами собой у нее подкосились. Как только они улеглись и покрылись искрящимся в лучах Гелия облаком; капли чистейшей росы с него пали на землю, сверкая на солнце алмазами.

Так Зевс впервые овладел юной сестрой, лишив ее девственности. Вскоре Гера забеременела Гефестом, однако даже это не привело ее к долгожданному браку с Зевсом. Родив вне брачных уз хилого и больного ребенка, Гера в безудержном гневе скинула его с высоких кручей Олимпа в море.

Наконец, после долгих томительных ожиданий (по словам некоторых – целых 300 лет, включавших и второй брак с Фемидой) состоялась пышная свадьба, и старшая сестра стала третьей и последней законной супругой Кронида.

Некоторые говорят, что супругой Владыки Олимпа и царицей богов Гера стала во многом, благодаря «Илиаде» божественного Гомера. До свадьбы с Громовержцем Гера была всего лишь местной аргосской богиней, и оттуда ее культ распространился по всей Элладе. В древнем Аргосе, славном гремящими от лошадиного бега, долинами, Гере поклонялись в основном как богине плодородия и как богине ярма, богатой конями и волами.

Говорят, что маленькую Геру воспитывал в Стимфале благопристойный Темен, сын Пеласга.

Перед Титаномахией предусмотрительная мать великих богов титанида Рея спрятала юную дочь в спокойном месте, на краю земли многодарной у брата седого Океана и сестры среброногой титаниды Тефиды. Там у миролюбивого титана Океана, вдали от опасностей и суеты Олимпа, в тиши и покое, ее вскормила любовно и воспитала добрая тетка Фетида. Гере в большой и дружной семье Океана было безопасно и уютно. Она с детских лет познала ценность настоящей полноценной семьи и, возмужав, стала покровительницей брака, а впоследствии и главной охранительницей родов, доверив лишь послушной дочери Илифии быть богиней родовспоможения. В детских и юношеских играх со столь многочисленными Океанидами и речными богами будущая царица Олимпа испытывала большое соперничество, и это наложило сильный отпечаток на ее характер богини в виде безудержного стремления к власти.

18. Титаномахия

Зевс со своими братьями Посейдоном и Аидом стремились ко всей полноте власти и прежде всего к переделу земельной собственности и потому долго вели непримиримую борьбу со своими братьями и отцами – титанами-Уранидами.

Древние боги-титаны и их потомки в древние времена заселили всю землю – леса и поля, равнины и горы, острова и моря, реки и озера. Шестеро могучих детей Крона и Реи, выбравшие постоянным местом жительства многоснежную гору Олимп, нуждались в обширных собственных территориях на земле. Поэтому многим старым богам-титанам приходилось тесниться, а иногда и совсем оставлять насиженные места. Однако некоторые могучие титаны, привыкшие к вольнице, не желали идти ни на какие уступки новому поколению богов, поселившимся на Олимпе, и их пример был заразительным. Вскоре большинство титанов стали отказываться делиться своими владениями и, конечно, все не желали поступиться своей ничем не ограниченной свободой, которую они гордо называли «титановой правдой».

Зевс многомудрый понимал, что борьба с Титанами первого поколения будет безжалостной и длительной – ведь он сам, как и его братья и сестры, были тоже титанами, хоть и второго поколения. Мощных бестрепетными сердцами Титанов нельзя было убить, так как они были бессмертными богами, притом более древними, чем олимпийцы. Взять их в томительный плен, и держать в неволе, было очень не просто потому, что они были могучи как стихии и непобедимы как сама Природа, неотъемлемой частью которой они и были. Но титаны были просты и бесхитростны, ведь природе чуждо коварство. С другой стороны, с природой нельзя договориться, ведь стихия слепа и безжалостна. Титаны не ведали ни разумности, ни порядка, ни меры; их оружием была только грубая сила. Олимпийцы же надменно считали себя выше любых нравственных правил и потому использовали в борьбе с титанами наравне с силой и хитрость, и обман, и коварство и, тем не менее, Титаномахия длилась очень долго. Помощь всемогущей Мойры Лахесис положила конец страшной войне, и первобытная дикая мощь титанов уступила мудрой гармонии олимпийских богов.

Большую роль в нескончаемой войне с древними титанами сыграл умный и хитрый титан Прометей, проницательно предвидевший события будущего. Вначале он, охваченный Надеждой-Элпидой был верен своему титанову племени и говорил своим дядьям и братьям:

– Братья Титаны, внемлите мне! Поймите, одной грубой силой в нашей справедливой борьбе с олимпийцами победы нам не достичь. Надо и нам, как они, использовать не только нашу огромную природную силу, но и ум, а если потребуется, то и искусную хитрость.

Но титаны не желали прислушаться к Прометею, они надменно презирали лесть, коварство и хитрость и самоуверенно насмехались над ним, чем гордость его оскорбили. И тогда, предвидящий будущее сын Иапета, зная, что титанов ожидает неминуемое поражение и желая поскорее положить конец ожесточенной войне, пришел к Зевсу и, сверкая печальными умными глазами, решительно ему посоветовал:

– Выпусти, Кронид, из душного, затхлого Тартара одноглазых великанов и сторуких исполинов и не бойся, что этим титанов только усилишь. Киклопам и Гекатонхейрам чужда коварность, и, если они примут твою милость, то из благодарности будут честно сражаться на твоей стороне и склонят исход решающей битвы в твою пользу, и ужасной для всех Титаномахии придет долгожданный конец!

Олимпиец и сам об этом думал давно, но все не решался, боясь просчитаться. Он внял совету Прометея и освободил из Тартара великанов, дав им по совету Афины и Гермеса для восстановления сил амбросию, нектар и по золотому яблоку с древа жизни, подаренного Геей Гере на свадьбу.

Гесиод поет, что после того, как те напитались, слово родитель мужей и богов обратил к великанам:

– Слушайте, славные чада, рожденные Геей с Ураном! Слово скажу я, какое сердце мне в груди приказало. Очень уж долгое время, сражаясь друг против друга, бьемся мы все эти годы непрерывно за власть и победу, – боги-Титаны и мы, рожденные на свет от Крона. Встаньте же навстречу Титанам, в жестоком бою покажите страшную силу свою и мощь своих рук необорных. Вспомните, как безмерно в Тартаре вы мучались и страдали, пока я вам тягостных уз не расторг и из подземного мрака сырого не вывел на солнечный свет.

Так он сказал, и ответил тотчас ему Котт безупречный:

– Мало, божественный, нового нам говоришь ты: и сами ведаем мы, что и духом, и мыслью ты всех превосходишь, злое проклятие разве не ты от нас отвратил? Не ты ль владыка, сын Крона, из тьмы преисподней обратно возвратил нас сюда из оков беспощадных и тяжких, вынесших незаслуженных столько мучений! Ныне со всей благодарностью тотчас же выступим мы на защиту владычества вашего в мире и беспощадной, ужасной войною пойдем на сердцем надменных Титанов.

Так сторукий сказал, и одобрили его слово благодарные древние боги, и в войне против Титанов возжелали участвовать.

За века, проведенные в Тартаре, Киклопы научились у природных вулканов ковать громовые молнии и вручили их Зевсу. Теперь Зевс стал Громовержцем и Метателем молний, которыми мог поражать своих могучих противников с большого расстояния.

Последняя решающая битва бессмертных, как и предвидел Прометей, оказалась самой страшной.

Гесиод вдохновенно поет, как ревело ужасно безбрежное море, как глухо стонала земля, высокое небо и то содрогалось. Великий Олимп многохолмный весь дрожал от вершин до подножья от ужасающей схватки. Тяжелое почвы дрожанье, ног мощных топот глухой и свист от могучих метаний кусков скал достигли окутанной непроглядной тьмой преисподней. Дым и смрад густой пеленой поднимался всюду над пылавшей Землей и морями, кипевшими до самых облаков, заслоняя солнце. Титанов подземных от испепеляющих молний Зевса жестокий жар охватил, и дошло до Эфира священного жгучее пламя. Как бы кто ни был силен, но глаза ослепляли каждому яркие всполохи перунов и обжигающих молний, летящих из зевсовых рук.

Жребий сраженья по воле Мойр непреложных на их весах золотых решительно склонился в пользу новых богов олимпийских. И сразу, как только чаша весов наклонилась, над полем боя начала реять крылатая богиня победы Ника, дочь самая знаменитая океаниды Стикс и младшего титана Палланта. Ника одна от борьбы отрешает и умеет унять буйный мятежный порыв в нелегком сраженье с сильным противником, и к кому чудным ликом своим повернется – тем счастливцам дарует Победа величайшую славу. Она в состязаньях порывам свободу дарует, схватке мучительной она достойное окончанье диктует, она присуждает награды, трофеи и меру.

Ураниды не выдержали, их слепой, стихийной силе пришел неизбежный конец. Тут и там у подножья и на самой горе Офрис валялись искалеченные титаны, все они были живы, но сил не имели больше сражаться. Еще не укрепилась, но уже начиналась новая эра олимпийских богов.

19. Тифономахия

Потом была еще одна грандиозная битва олимпийцев с гигантами – Гигантомахия, она произошла на Флегрейских полях, которые действительно превратились в выжженную землю. В этой битве принял самое активное участие Геракл и о ней будет рассказано позже.

После трудной победы семьи Зевса, призвавшей на помощь Геракла, над Гигантами землеродными была еще одна ужасная битва. Гея, очень рассердившись на царственного внука, побеждавшего всех ее чад, соединилась временным брачным союзом с ужасным Тартаром и родила в Киликии чудовищного Тифона, имевшего смешанную природу – человека и зверя. Тифон имел чрезмерно большую, просто не подчиняющуюся никаким законом силу, благодаря вмешательству Тюхе, непредвиденному Мойрой Лахесис. Этот колоссальный Тартарид незаконный по росту и силе превосходил всех, кого когда-либо породила Гея, включая даже самого Зевса.

Говорят, когда восстал разъяренный Тифон во весь свой исполинский рост, задев головой дрожащие звезды, и простер необорные руки, охватив и восток, и запад, дрогнули могучие олимпийские боги, окружившие Зевса, и бросились, кто как мог спасаться. Оказавшийся в одиночестве Зевс проиграл с Тартаридом ужасным первую битву.

Аполлодор о победе Тифона так говорит: Пока Тифон находился далеко, Зевс поражал его молниями, когда же он подошел близко, стал его бить адамантовым (неодолимый) серпом. Тогда он обратился в бегство, и Зевс преследовал его до Касийской горы. Там Зевс увидал, что Тифон тяжело ранен, и завязал с ним рукопашный бой. Тифон же, обвившись вокруг него своими сверхмощными кольцами, так плотно и крепко обхватил его, что сумел отнять изоострый серп, которым перерезал Зевсу сухожилия рук и ног, и тот оказался полностью бездвижным. Тифон собрал все зевесовы сухожилия и связки и, поместив их в крепкую медвежью шкуру, спрятал ее в Корикийской пещере, которую по его приказу стала охранять огромная драконица Делфина.

В это время оправившийся от небывалого страха вороватый Гермес вместе с милым своим сыном Паном в тайне от незаконного Тартарида тихо пробрались к Корикийской пещере. Войдя в пещеру, Пан, потрясая козлиными своими рожками и стуча копытами звонкими, так завопил, что драконицу Делфину охватила страх непереносимый, с тех пор получивший в честь Пана название «паника». В неимоверном ужасе вскочила драконица с медвежьей шкуры, и Гермес, как самый искусный вор в мире, тут же очень ловко выдернул из-под ее извивающихся колец медвежью шкуру, быстро вытащил из нее сухожилия и мгновенно приставил их к рукам и ногам обездвиженного отца. Восставший Зевс, обретя подвижность и былую великую силу, тут же оторвал Делфине голову и вместе с Гермесом и Паном вознесся на Олимп, все еще опасаясь незаконного силой Тифона.

Говорят, что чудовищного исполина Зевс смог победить только потому, что его обманула родная мать Гея по непререкаемому велению Мойры Лахесис. Гея, скрепя сердце, дала доверчивому Тифону выпить яд из незрелых плодов под видом чудодейственного настоя, от которого, по ее словам, безмерно вырастет его сила и мощь. Обессиленного ядом Тифона Зевс испепелил перунами, а потом вместе с Киклопами навалил на него огромную гору Этну. И поныне не может освободиться от этой непомерной тяжести Тифон и в бессильной ярости изрыгает камни, горящие из жерла вулкана. Гефест, установив на затылке Тифона свои наковальни, построил себе еще одну кузницу и раскаленное там железо кует.

Некоторые называют тифонами или тайфунами складывающиеся из клубящихся облаков на черном небе завихрения ветра, которые нависают в небе и пытаются все разрушить, особенно опасны они кораблям.

20. Зевс из властителей всех наивысший

После победы над титанами, гигантами и Тифоном нерушимым стало «Величие» Зевса, и оно окончательно утвердилось с этой поры навсегда. Рядом с Зевса престолом оно восседает и ныне, верным оплотом стало державы его.

Наступило, наконец, время, когда олимпийский Блистатель победил не только всех могучих и многочисленных врагов, но и справедливо покарал большинство нечестивцев, не признававших его в качестве главного бога или сомневавшихся в его могуществе.

В дальнейшем Зевс уже никогда не будет сам воевать, ибо не осталось в мире у него достойных врагов. Он будет теперь лишь созерцателем сражений и судьей в поединках и лишь в редких случаях будет палачом. Например, во время великой Троянской войны Зевс обычно с вершины Олимпа или с горы Иды себя услаждал созерцаньем сражений между троянами и ахейцами или схватками между олимпийскими богами, которых он направлял тем и другим помогать.

Кронид стал верховным богом, всемогущим царем всех богов, и никто из богов иль богинь не может даже помыслить слово его ниспровергнуть; покорные все ему безропотно подчиняются. Он и мудрее, и сильнее всех остальных богов вместе взятых.

Зевс Олимпийский, наконец, обрел спокойствие, которое и сейчас называется «олимпийским». Втайне смеясь и радуясь сердцем, он часто стравливал олимпийцев друг с другом, словно смертных, и они порой бились, не понимая происходящего.

По свидетельству Диодора Сицилийского этот бог особо выделялся среди прочих мужеством, умом, справедливостью и всеми другими добродетелями, а поэтому, получив царскую власть Крона, он оказал людям большинство благодеяний и к тому же самых великих. Прежде всего, чтобы соблюдать справедливость, он научил людей судить друг друга за совершенные преступления согласно праву и, отказавшись от применения силы, разбирать споры в суде. Вообще же он водворил благозаконие и мир, на добрых воздействовав убеждением, а злых подчинив страхом сурового наказания. Обошел он и почти весь мир, вводя везде справедливость, как равенство свободных граждан перед законом и народовластие.

Некоторые говорят, что всеобщий Миропорядок в природе, на Олимпе и на земле находятся под покровительством Зевса. Как царь богов, он есть также и учредитель царской власти на земле. Он наблюдает за исполнением законов, за соблюдением клятвы; он – покровитель народных собраний и совета, а богиня правосудия Фемида и богиня неотвратимого возмездия Немесида – его преданные союзницы. Он охраняет не только государство, но и семью и дом, и поэтому он имеет в середине каждого двора алтарь. Он оберегает права гостя и беглеца, просящего защиты. В некоторых греческих государствах преступник, дотронувшийся до алтаря в храме, получал полную неприкосновенность не зависимо от содеянного.

Зевс всегда придавал огромное значение Справедливости. Поэтому его дочь от Фемиды богиня Справедливости Дике всегда находится при нем. Кроме Дике охраной справедливости занимается Немесида, карающая в основном за моральные преступления, а также Астрея (звездная) – Справедливость, которая сродни Стыдливости. Немесиде в ее служении вечной справедливости помогала дочь Зевса от Фемиды Адрастея. Зевс был главным охранником Справедливости и эти четыре могучих богини помогали ему.

Многие греки в разные времена считали, что самый высший, совершеннейший бог – Зевс, владыка богов и людей, отец всех бессмертных и смертных подчинялся лишь Мойрам – таинственной, непонятной и безжизненной силе, связанной с Необходимостью и Случаем, царящими в природе и существовавшими еще до рождения богов.

Юный Зевс был женат на Метиде, которую он по необходимости проглотил, чтобы она не родила сына более мощного, чем он. Потом он долго был законным мужем Фемиды. Вторая супруга Кронида титанида Фемида, как только поняла, что муж никогда не будет принадлежать ей одной, так сразу развелась с верховным богом, поскольку никогда не стремилась делить с ним власть. И, наконец, Олимпиец женился третий раз, сделав супругой свою сестру Геру, и этому браку по предначертанию Мойры Лахесис суждено было стать последним.

21. Свадьба Геры и Зевса

Некоторые говорят, что свадьба Геры и Зевса происходила на горе Ида, и поэтому на изумрудном луге Иды вырос шафран – один из самых красивых видов крокуса – цветка, символизирующего счастье, радость и легкость бытия.

Златовенчанная Афродита, смесившая царственный брак, в начале пышного свадебного пира торжественно объявила:

– Неистовой страстью томящегося непрестанно к Гере, сестре бессмертной своей, любовной мукой томимого триста лет, забывшего даже игры и смех, с вожделенной подругой, Зевса-Кронида я соединяю браком законным…

На роскошную свадьбу все боги прислали свои дары, но лучшим было подаренное бабкой Геей необычное дерево – древо жизни с особенными золотыми похожими на яблоки плодами. Эту необыкновенное дерево, названное яблоней, посадили на самом краю земли в бывшем саду Атланта, который теперь держал на плечах огромное небо, а охраняли его Геспериды и стоглавый дракон Ладон. Похищение золотых яблок с дерева Геры в саду Гесперид стало одним из самых трудных подвигов Геракла.

Каждый год Гера купалась в источнике Канаф у города Навплии и вдыхала чудодейственный аромат золотых яблок со своей яблони, и после этого богиня становилась вновь девственницей, делала это богиня, чтобы быть более желанной своему царственному супругу, хотя он однажды в ссоре сказал ей язвительно, что девственность красит только девушек юных.

Сбылась трехсотлетняя мечта новоявленной царицы, и волоокая Гера со сверкающими глазами в пурпурных одеждах и с брильянтовой диадемой в белокурых волосах величественно взошла на золотой трон, воссев рядом с Зевсом.

Роскошная диадема представляла собой ажурную золотую корону в виде усыпанной бриллиантами кукушки надо лбом, которая своими расправленными крыльями охватывала голову, а в лапах держала две половинки золотого яблока. Гера стала настоящей царицей Олимпа, и боги, как перед госпожой, склонились пред ней, благоговейно почитая ее наравне со всемогущим Кронидом.

22. Гера любит спорить с супругом

Однако отношения с Зевсом бывали хорошими у Геры только в постели, да и то лишь в самом начале жизни совместной. Она всегда очень спорить любила со своим величественным супругом и братом.

Многие слышали о таком забавном случае: Зевс однажды, нектаром упившись, бремя царских забот отложив, со своею Герою праздной тешился вольно на супружеском ложе и во время отдыха сладостного ей так возвестил:

– Милая моя, ты должна быть мне благодарна за то, что тебе со мной так хорошо! Наслаждение ваше, женское, слаще того, что нам, мужам, достается.

Гера же и, будучи совсем молодой, во всем перечить мужу очень любила. Часто она прелестной белокурой головою влево и вправо оживленно мотала, так выражая свое несогласье с супругом. Зевс же в первые годы законной супружеской жизни с Герой не гневался на возлюбленную жену и сестру за споры и не грозил подвесить ее на цепях с наковальнями на ногах или низвергнуть в гнилостный Тартар, как он стал делать после бунта богов, зачинщицей которого была белорукая Гера.

И в этот раз супруги совместно решили, чтобы некий Тиресий высказал им мненье свое, ибо про него говорили, что он любовь знал и мужскую, и женскую, ибо в резвой юности на 7 лет был превращен в женщину, а потом опять стал мужчиной. И этот Тиресий, не сомневаясь, твердо ответил:

– Если мужчину и женщину на ложе небесная привела Афродита Урания и исчислять все удовольствие в десять частей, то только одна часть выпадает на долю мужчин, а остальные девять – на долю женщин. Если же их свели Афродита Пандемос и Гимер-Желание плотское, то доли мужчины и женщины почти будут равными, лишь немного часть женщины будет больше.

Гера была уверена, что супруг должен быть ей более, чем она ему, благодарен за наслаждение, которое она ему доставляет. Она считала свою любовь к Зевсу возвышенной и небесной и потому вышло, что Тиресий дал подтвержденье словам Громовержца.

Дочь Крона, как говорят, огорчилась много сильней, чем стоило дело, и в неистовом гневе наказала сурово судью – очей нескончаемой ночью.

Зевс широко открытыми глазами долго смотрел то на ослепленного Тиресия, то на жену, что-то гневно ему говорившую и, наконец, страшно скрипнул зубами и тихо, но грозно так возвестил:

– Слушай слово мое и безмолвно внимай, о супруга! Ты, волоокая, грозная Гера, можешь, коль хочешь, еще истреблять иль калечить ни за что человеков, смерти подвластных. Но пылающий гнев твой в разговоре со мной в ничто я вменяю! Не смей никогда спорить со мною! Если же, справедливость отринув, ты в мстительной ярости будешь доходить до последних пределов, то я с тобой разведусь и останешься навсегда ты обычной богиней, какой была до свадьбы со мною.

Впервые Зевс так разгневался на молодую супругу. Никогда до этого момента Гера не была так испугана; по – тихому, зловещему голосу Зевса и по мелко трясущейся черной небольшой бородке, которую он недавно отпустил, она поняла, что тот обязательно сделает, что обещает. Гера запомнила этот спор с Зевсом, который рассудил Терисей навсегда, и это спасло жизнь многим людям, например, троянскому царевичу Парису, который признал, что Афродита прекраснее ее. Впоследствии Гера научилась владеть собой, и гнев, внушаемый богиней бешенства Лиссой, скрывался под язвительной улыбкой и превращался в отложенную злокозненную месть.

23. Ревнивая Гера бунтует против супруга

Гера так долго ждала этого брака, но он по воле Мойр не был счастливым. Супруг оказался слишком любвеобильным.

Когда Зевс не изменял, Гера была вполне довольна своей судьбой. Она была не просто самая могущественная среди богинь Олимпа, даже олимпийские боги почитали царицу и старались не перечить ей. Аид и Посейдон всегда оказывали ей царские почести, конечно, если дело не касалось их владений или земных городов, из-за которых бог морей готов был судиться не только с Герой, но и с самим Зевсом.

Когда же царица Олимпа узнавала об очередной любовнице муже или о новых внебрачных детях она сходила с ума от ревности и в припадке бешеной ярости убила бы Зевса, если могла бы.

Сначала Олимпиец тайно изменял своей третьей законной жене, и она по необходимости это терпела. Однако, когда он стал изменять ей открыто и даже хвастаться этим перед богами и богинями и перед ней самой, к женской обиде добавились тайные издевки богов и богинь, она все чаще стала срываться.

Гомер поет, как Зевс, очарованный Пестроузорным Поясом Афродиты, одолженным у богини любви Герой, сам обыденно говорит об изменах:

– Гера, такая любовь никогда, ни к богине, ни к смертной, в грудь не вливалась мне и душою моей не владела! Так не любил я, пленившись младой Иксиона супругой, родившей мне Пирифоя, советами равного богу; ни Данаей прельстившись, белоногой Акрисия дщерью, родившей сына Персея, славнейшего в сонме героев; ни владея младой знаменитого Феникса дщерью, родившей Криту Миноса и славу мужей Радаманта; ни прекраснейшей смертной пленившись, Алкменою в Фивах, сына родившей героя, великого духом Геракла; даже Семелой, родившею радость людей Диониса; так не любил я, пленясь лепокудрой царицей Деметрой, самою Летою славной…

Однажды обезумевшая от ревности Гера стала подбивать олимпийских богов на бунт против царя. Заговор вначале имел успех, и Зевс был связан по рукам и ногам неразрывными путами. Посейдон, Афина и Аполлон напали на спавшего мертвым сном Зевса, и все вместе спеленали его сотней гераклейских узлов так, что он не мог пошевелить даже пальцем, как тогда без сухожилий, отрезанных незаконным Тифоном.

По плану Геры, бывшей душой заговора, бунтовщики хотели приставить к связанному Зевсу надежную охрану и, взяв его на измор, заставить перераспределить власть. В ближайшие же дни они собирались честно разделить часть неограниченной власти Зевса между собой, призвав для этого богиню правосудия Фемиду, однако по воле Мойры Лахесис все пошло не так, как задумали бунтари.

Морская богиня Фетида, узнав о бунте, от уз избавила Зевса, быстро призвав на Олимп многохолмный великана сторукого в помощь. Имя ему Бриарей у богов, у людей же – Эгеон. Силою страшной своею он даже отца превосходит. Возле Кронида он сел в сознании радостном своей силы огромной, и боги Олимпа в ужас пришли и кто куда разбежались.

Зевс не верил, что таким образом его могут лишить власти, и потому наказание заговорщиков было не страшным. Для него все произошедшее было просто семейным скандалом, ведь все олимпийцы были его семьей – родными братьями, сестрами и детьми. Посейдон был сослан в услужение к Лаомедонту воздвигать стены Трои. Зачинщицу бунта ревнивицу Геру Зевс подвесил к небу, привязав к ногам наковальни и потом не раз так напоминал супруге о том, кто на Олимпе настоящий хозяин:

– Или забыла, супруга, как средь эфира и облаков ты в небе висела? Как две навязал я на ноги твои тяжелые наковальни, а на руки набросил златую цепь неразрывную? Скорбели бессмертные все на Олимпе; но, конечно, освободить не решились…

Некоторые говорят, что главной чертой Геры была мстительная ревность – она ревновала Посейдона, Афину, Аполлона, а иногда и самого Зевса к власти, Афродиту она ревновала к красоте, Артемиду ревновала не известно, к чему, наверное, к девичьей стройности и жестоко избила ее в знаменитой битве богов и, конечно же, как супруга безумно ревновала Зевса ко всем женщинам – и к богиням, и к смертным.

Однажды Гера ждала загулявшего мужа целых 3 долгих дня и 3 нескончаемых ночи. Когда царица узнала, что супруг все это время не вылезал из постели Алкмены, она, как волчица, выла от гнева и горя, однако Зевсу при встрече даже вида не подала.

После этого началось знаменитое противостояние Геракла и Геры, длившееся более полувека и вылившееся по воле Мойры Лахесис в совершение лучшим смертным зевсовым сыном 12 знаменитейших подвигов и множества иных великих трудов. Не мало времени займет одно лишь перечисление всех козней изобретательно мстительной Геры, направленных на то, чтобы погубить сына Алкмены от Зевса.

Однако, чтобы ни делала мстительно ревнивая царица бессмертных богов ее злые и хитрые происки по предначертанию Мойры Лахесис, оборачивались великой славой Гераклу, и даже само имя его, по мнению некоторых, означает "прославившийся благодаря Гере"

24. Гефест

Любвеобильный Зевс чуть ли не с первых дней стал изменять Гере, своей последней царственной супруге, что входило в предначертания Мойр, ибо сонм олимпийских богов необходимо было, как можно, быстрее довести до священного числа «12». Так появились олимпийские боги четвертого поколения – дети Зевса: Афина, Гефест и Арес – от владычицы Геры, Артемида и Аполлон – от образцовой матери титаниды Лето, Гермес – от плеяды Майи и Дионис – от смертной фиванской царевны Семелы.

Сам Гефест рассказывает, что он был дважды низринут с Олимпа и оба раза – на морское дно близ острова Лемнос. Первый раз он говорит об этом Фетиде, пришедшей просить его изготовить ее любимому сыну Ахиллу новый доспех:

– Почтенная вечно богиня! Безмерно я благодарен тебе за то, что ты мне жизнь спасла, когда страдал я безмерно, заброшенный с высокого неба рукою матери Геры: бесстыдная скрыть от всех захотела новорожденного сына хилого и хромого. Много больше претерпел бы я горя, если б ты меня с Эвриномой радушно не приняли в недрах морских и там не вскормила.

В другой раз мощный телом, но обеими слабый ногами Гефест говорит милой матери Гере:

– Тяжело даже нам, олимпийским богам, противиться Зевсу! Он однажды, за ногу схватив, низвергнул меня с небесного Прага, и несся стремглав я весь день и только с закатом блестящего солнца пал на божественный остров Лемнос, едва сохранив жизнь и дыханье. Там синтийские мужи меня дружелюбно прияли и подлечили.

Очень скоро, оставшийся навсегда колченогим, божественный отрок стал искуснейшим кузнецом – самоучкой, и не было равных всевозможным поковкам Гефеста ни по красоте, ни по прочности, словно живые слетали они из-под искусного его молота.

Чтобы искупить родительскую вину, в результате которой он провел детство и отрочество на океанском дне, Зевс и Гера его женили на самой прекрасной богине Афродите. Богиня красоты и любви сразу поняла, что под некрасивой наружностью кроется честное доброе сердце, полное чистой любви, и постаралась ответить на это нежное чувство преданной такой же любовью. Однако вскоре Киприда поняла, что можно на время даже сильно влюбиться, но невозможно долго любить за одни душевные качества, и стала пропахнувшему дымом мужу изменять с умеющим красиво ухаживать Аресом, неистовым богом кровавой войны. Когда они развелись, Гефест Амфигей (обоюдно-хромой) весь отдался работе и стал настоящим олимпийским Художником.

Говорят, что, оставшись один, колченогий Лемносец на женщин озлобился и, став неразборчивым в связях, породил и строителей, и разбойников, и огнедышащих людоедов. С одним из них – с огнедышащим Какосом, Гераклу придется сражаться из-за того, что тот украл у него восемь прекрасных коров Гериона.

25. Афина

Согласно Хронике Евсевия-Иеронима, в 237 году от Авраама (1780 г. до н. э.), Обитатель эфира высокоцарящий, беззаботно гуляя по берегу озера Тритонида, что в солнечной Ливии (струистая), вдруг почувствовал страшную головную боль. Он завопил так, что содрогнулись окрестные горы. Сначала прибежал Прометей – один из немногих титанов, добровольно принявших беспредельную власть новых олимпийских богов, потом приковылял на ногах непослушных Гефест с молотом, топором и клещами в крепких от постоянной работы руках. Чтобы унять нестерпимую боль бог огня и кузнечного дела по настоятельной просьбе отца, искусно ударил его по голове медным топором и расколол ее надвое. После этого Прометей принял роды из головы царя богов.

Из отчего темени с воинственным кличем появилась дева-воительница Афина неодолимая, страшная, в битвы ведущая рати в полных доспехах, золотом ярким сверкавших. Богиня вместе с раскатом грома и ударом молнии выпрыгнула в коринфском шлеме с высоким раздвоенным гребнем, с эгидой (особый щит из козьей шкуры) и остроконечным копьем, а также с атрибутами мудрости и знаний – совой и двумя змеями. Под тяжким прыжком Светлоокой всколебался великий Олимп, застонали окрестные земли, дрогнуло безбрежное море и закипело волнами, нахлынувшими на берега.

Тритогенея была зачата богиней мудрости Метидой, самой первой законной супругой Зевеса, которую он проглотил.

Поэтому Афина стала мудрой богиней справедливой организованной войны, впоследствии дева-воительница стала еще и богиней знаний, изобретений, искусств и ремесел, покровительницей городов и государств.

Мудрая богиня изобрела государство и войны, флейту и трубу, керамический горшок, плуг и грабли, ярмо для волов и уздечки для лошадей, боевую колесницу и совместно с Посейдоном – корабль с палубой крепкой, с изогнутым верхом и с высокой кормою.

Палладе приписывают одомашнивание маслины и передачу людям умения выращивать ее и пользоваться ее плодами.

Вместе с Зевсом и богиней правосудия древней титанидой Фемидой Афина учреждала законы и высший суд в Афинах (Ареопаг). Она славилась своей добротой: когда в Ареопаге во время суда над обвиняемым судьи расходились во мнении, она всегда отдавала свой голос в виде белого камешка в пользу обвиняемого.

После того, как Зевс породил на свет Афину, разъярилась владычица Гера и на собрании бессмертных богов, посвященном рожденью Афины, гневно крикнула, что муж ее опозорил тем, что дочерью совоокой помимо ее разрешился, и она так же поступит. Но ревнивые причитания молодой Геры уже были хорошо известны богам, и ее обещанию родить детку без участия мужа никто не поверил, а зря.

26. Арес

Говорят, златотронная Гера родила Ареса от прикосновения к цветку, полученному богиней цветов Хлоридой с Оленских полей, которым коль тронешь даже бесплодную телку, то и та обязательно понесет.

Уже в раннем детстве Арес подружился с богиней бешенства Лиссой и стал проявлять буйство и злобу и потому в отличие от Афины стал богом неистовой, кровавой войны. Он любит войну ради грохочущего шума и рева сражений, он получал удовольствие от мук и страданий погибающих людей и радовался, когда рекой лилась кровь людей и рушились, и горели их жилища.

Теряя разум при виде крови, Эниалий (вызывающий свалку в битве) обычно убивал всех без разбора, правых и виноватых, ему было не до справедливости. Поэтому вечно запятнанного кровью Ареса ненавидели не только люди, но и боги, включая даже его родителей Зевса и Геру, хотя некоторые называли его не только Щитодробителем и Градоразрушителем, но и Оплотом и защитой Олимпа.

Войнолюбивый бог обучал смертных убивать друг друга, не как варвары, палкой и камнем, а специально для этого сделанными инструментами – оружием: копьями, мечами, палицами и стрелами. Эллины быстро осваивали военное ремесло. Первые солдаты называли себя жрецами великого бога Ареса и шли воевать бескорыстно, только ради того, чтобы покрыться воинской славой. Когда соплеменники стали прославлять и возвеличивать тех, кто в сражении оказался самым лучшим убийцей, Арес просто вопил от счастья.

Плутарх говорит, что греческое слово «убийца» созвучно с именем «Арес». Поэтому многие полагают, что Арес – это наименование буйного, раздражительного и злобного начала в нашей природе.

Настоящих всеэллинских праздников только в честь Ареса в Греции не существовало, и величественных храмов не было. Лишь в лаконских Геронфрах есть небольшой храм Ареса и рощица. Каждый год тут справляется праздник в честь бога, во время которого женщинам запрещено входить в рощу.

Все войну ненавидели больше всего на свете, но все воевали, якобы для торжества справедливости, которая превыше всего, даже жизней и здоровья людей.

Однако некоторые говорили, что войны происходят не из-за неустанного стремления к Справедливости, а по воле жутколикой Ананке, богини Необходимости, понять же ее мотивы люди не в силах.

Гераклит говорит, что Война – отец всех, царь всех: одних она объявляет богами, других – людьми, одних творит рабами, других – свободными.

Атрибутами бога кровавой и жестокой войны считались злобные собаки, коршун, горящий факел, копье и Стимфалийские птицы, изгнание и уничтожение которых стало одним из подвигов Геракла.

27. Артемида

Когда скромная титанида Лето Зевсу уступила и в ласках любовных с ним сочеталась, то лучезарного Феба она родила с Артемидою стрелолюбивой. Говорят, что всех эти двое прелестней меж славных потомков Урана.

Артемида изначально была богиней плодородия и Луны; впоследствии она стала стрелолюбивой богиней охоты и дикой природы, богиней женского целомудрия и детопитательницей.

Так же как ее брат-близнец Аполлон олицетворял Солнце, Артемида должна была олицетворять Луну.

Латонида окружила себя спутницами, блистающими влажной прелестью тела – нимфами, такими же девственными, как она сама и целые дни проводила среди глухих лесов, на труднодоступных горных лугах, ночуя в пещерах.

При этом, природу дикую и зверей богиня-девственница больше любила, чем людей и их не родившихся или маленьких детей. Несчастье и горе всем, к кому воспылает богиня яростным гневом! Сгинет их скот и посевы, старцы власы остригут, детей хороня; роженицы будут умирать, сраженные нежными стрелами, а ежели смерти избегнут, так родят поколенье, недостойное жизни.

Вечно юной деве долго нравились кровь и мучения жертв, и в древнейшие времена Артемида Эфесская с удовольствием принимала человеческие жертвоприношения на алтаре своего святилища. Ликург заменил это бичеванием эфебов, и алтарь продолжил орошаться человеческой кровью, но уже без смертей. Жители Эфеса в честь Артемиды более 100 лет строили близ города, на месте, где прежде располагалось ее святилище, огромный храм, превосходивший даже знаменитый Парфенон, ставший одним из чудес света.

Богиня охоты никогда не бывает без лука и колчана со стрелами. Поэтому она Стреловержица и Лучница грозная, как Охотница – Агротера, Зверей Господыня, Медвежья богиня и Улея (Убийца), и она же Дальновержица, как богиня луны, посылающая далеко свои лучи-стрелы.

Еще маленькой девочкой она головой отца поклялась, что безбрачною будет девой в пустынных горах звероловствовать и с той поры она меж людьми и бессмертными слывет ловчею девой, оленеубийцею, и Эрот ее не касается…

28. Аполлон

Аполлон златовласый первоначально олицетворял Солнце, и его золотые стрелы символизировали солнечные лучи.

Впоследствии он стал покровителем изящных искусств, вождем Муз прекрасного хора и сам превосходно пел и аккомпанировал на кифаре или лире.

Мировая известность принадлежит Летоиду, как богу музыки, танца и вообще искусства.

Аполлон – стихотворец и помощник в любви, вместе с подопечными Музами, учит поэта полезным вещам, он вождь поэтов и изобретатель музыки и стихов. Воздействие музыки и стихов целительно для души и может помочь даже в избавлении от смут и усобиц, в установлении справедливого гражданского мира.

Гимерий поет, что, когда родился Аполлон, Зевс, украсив его золотой миртой и лирой, предоставил ему возможность следовать на колеснице, которую влекли лебеди в Дельфы к Кастальскому ключу, чтобы оттуда он прорицал правду всем эллинам. Феб же, взойдя на колесницу, пустил лебедей лететь в Гиперборею. Когда в Дельфах узнали об этом, сочинили пеан и, став вокруг треножника, закружились в хороводе, призывая бога прийти к ним от гиперборейцев. Аполллон, однако, целый год был там, прорицал, и лишь потом решил, что настала пора зазвучать дельфийским треножникам и приказал лебедям лететь из страны гиперборейцев в Дельфы.

Некоторые говорят, что само имя Аполлона производится от apolyein – «отвращать зло от людей», «отгонять болезни». Феб на Олимпе прозывался Пеаном (целитель) и врачевал всех богов в основном, конечно, от ран, ибо бессмертные не болели. Он изобретает лекарства и способы борьбы с болезнями и посылает здоровье.

Аполлон был отцом Асклепия, рожденного Коронидой. Асклепий в искусстве врачевания превзошел не только своего мудрого воспитателя и наставника Кронида Хирона (рука), но всех смертных и даже отца своего – Пеана. Он даже оживлял умерших людей, за что был по требованию Мойры Лахесис убит перуном Зевса, но потом опять же по воле Ткачихи был воскрешен и стал богом.

Аполлон – это вселенская красота и гармония мира, а также музыка, танцы и пение, красивые речи и вообще волшебная сила искусства такая, что здесь отпадают все тяжелые и неразрешимые проблемы жизни, остается только сама красота в чистом виде.

Однако Летоид не только защитник, помощник и врачеватель, прорицатель, блюститель вселенской гармонии, Мусагет, бог поэзии, песен, танцев и музыки, бог состязаний, цветущей юности, палестр и эфебов. Он так же Улей – карающий бог и губитель. И тем не мнее, ни одного из богов не чтили усердней, и не любили больше, чем Феба.

Аполлон владел Дельфийским храмом, который, благодаря всегда сбывающимся предсказаниям оракула, на многие сотни лет стал средоточием всей Греции.

29. Гермес

Сын Громовержца от плеяды Майи Гермес в древние времена был богом ветров, о чем говорят крылатый жезл вестника – кадуцей, способный мирить врагов, петас (широкополая шляпа с крылышками) и таларии (крылатые сандалии).

Затем он стал богом прибыльной торговли, разумности, ловкости, воровства.

Увлекшись состязаниями, Гермес изобрел искусство кулачного боя и гимнастики и стал общепризнанным покровителем атлетов и богом гимнастики.

Конечно же, Гермес был крылатым вестником и красноречивым глашатаем Зевса благодаря своему умению ясно истолковывать все.

В качестве посланника Зевса Гермес также вождь сновидений и податель сна, закрывающий посредством своего жезла глаза людей и возбуждающий их снова к жизни.

Сладкоречивому богу совершались возлияния, и по завершении трапезы жертвенным животным отсекались языки, которые посвящались Гермесу, как богу красноречия.

Как изобретатель Гермес впервые смастерил из панциря черепахи семи- или трехструнную лиру. Он же изобрел и свирель. Сначала богов, а потом и смертных Гермес научил искусству получения огня с помощью быстрого вращения специальной палочки, вставленной в отверстие, просверленное в другой палочке.

Некоторые говорят, что Гермес придумал некоторые меры и числа, азбуку и множество других полезных изобретений, и всему обучил людей.

Гермес – единственный из олимпийцев, у которого не было врагов, потому что он был не злой и всегда предпочитал мирно договариваться и потому был покровителем глашатаев и послов, а также путников.

Он был покровителем магии, алхимии и астрологии и Психопомпом – проводником душ умерших в гостеприимные домы Аида.

Киллений (родившийся в пещере Килленийских гор) был добродушный, приветливый, верный защитник людей, лучший советчик и хитрого замысла друг, к людям часто на помощь спешащий.

30. Дионис

Сын Зевса от смертной фиванской царевны Семелы Дионис сначала, согласно своему происхождению, был героем, потом стал второстепенным богом производительных сил природы и всякой растительности.

Когда Дионис подрос, его воспитанием занялся мудрый Силен, который как говорят, был сын Пана и одной похотливой нимфы. Царь сатиров вскормил и воспитал Диониса, посвятив во все знания природы.

Некоторые рассказывают, что старый Силен, вечно пьяный, научил, между прочим, своего воспитанника виноградарству и пчеловодству. Впоследствии Дионис жил со своим кормильцем и воспитателем в теснейшей дружбе. Из винных ягод Вакх и царь сатиров изобрели вино, дарующее забвенье всех тягот земных человеку и веселье, и радость праздноживущим богам, владеющих небом широким. Дионис изобрел напиток, изготовляемый из ячменя и называемый «пиво», ненамного уступающий благоуханием вину. Изготовлять этот напиток Дионис впоследствии научил жителей тех стран, где не может произрастать виноград.

Только после этого неистовый Бромий (шумный) вознесся на Олимп, вытеснив оттуда тихую скромницу Гестию.

В свиту Бромия Вакха входили вакханки: менады (безумствующие) и фиады (неистовствующие). Следуя фиасами (толпами) за Дионисом, вакханки с распущенными спутанными волосами, подпоясанные задушенными змеями, украшенные виноградными листьями, плющом, сокрушают все на своем пути тирсами, увитыми тоже плющом. В состоянии безумного экстаза менады голыми руками разрывают на части в лесах и горах диких животных и пьют их кровь. Тирсами менады выбивают из скал и земли молоко и мед. Они увлекают за собой женщин, приобщая их к неистовому служению Дионису. Соответственно оргические и мистические празднества в честь бога Вакха (Бахуса) стали называть вакханалиями. В этих оргиях, происходивших часто ночью, большую роль играли исступленные женщины – постоянные спутницы Диониса вакханки.

Дионис Лиэй – (освобождающий, утешитель) освобождает людей от повседневных забот и печалей, а также и от общепринятых норм поведения.

Диониса называют Мельпоменом (Ведущим хороводы). Именно Дионис изобрел священные лицедейские состязания и учредил театры. Когда были созданы мусические сообщества умельцев, причастных к искусствам, связанных с Дионисом, Дионис освободил их от налогов. Муза трагедии Мельпомена изображалась в виде женщины с повязкой на голове и в венке из листьев винограда или плюща, являющихся атрибутами Диониса.

Сочетание Диониса с Нимфами делает его милостивым и кротким для тела, а с Музами – поистине отрадным и благодатным для души.

Некоторые называют Диониса врачевателем. Для пьющих правильно вино великим благом боги сделали. Для врачеванья нет его полезнее: на нем все снадобья замешаны, и раненым приносит оно спасение, и возбужденье после минувшего боя оно успокаивает. Его разбавив, те, кто пьет умеренно, здоровье в нем обретают и благодушье мирное.

Мусей считает, что самая прекрасная награда за добродетель – это вечное опьянение, а Софокл опьянение называет лекарством от всех печалей.

Некоторые почитают Диониса как пророка и целителя; от болезней он избавляет «посредством сновидений». Сон в святилище Диониса целебный, в процессе его больной получает советы по оздоровлению. Храмы, где давались оракулы во сне и исцелялись больные, спавшие на шкуре принесенного в жертву животного, были широко распространены в Греции, и самым знаменитым было святилище Асклепия близ Эпидавра.

31. Афродита

Все боги, входящие в сонм главных богов, были ближайшими родственниками Зевса, его братьями, сестрами и детьми. Единственным исключением стала четырнадцатая олимпийка – богиня второго поколения Афродита, приходящаяся теткой Крониду.

Богиня красоты и любви олицетворяла всю гармонию мира и творила неиссякаемую любовь, чтоб удивительная жизнь никогда не кончалась, простираясь в вечную бесконечность.

Член Урана – Отца детородный, отсеченный изоострым железом, по необъятному морю долгое время носился, и белая пена взбилась вокруг нетленного члена, полного божественного семени, извергающегося наружу. И девушка в пене по воле Мойр зародилась красы необычной даже для бессмертных богов, всегда красотою блиставших. У нее были очень длинные золотистые волосы, которые даже мокрые оставались на удивление пышными. Лицо дышало исключительной красотой, которую могла передать лишь гармония музыки. Большие глаза были то голубовато-фиолетового цвета, то зеленого, то вдруг делались черными, небольшой чуть вздернутый нос говорил о ее негреческом происхождении. Над изящным ртом с чуть припухлыми розовыми губами виднелась небольшая родинка. Даже необузданные ветры затихли и замерли во вздохе едином, узрев в волнующихся зыбях рождение божественной красоты.

К племени вечных блаженных отправилась после рождения вскоре юная эта богиня. Древний бог притяженья Эрос сопутствовал деве, которой с самого начала Мойрой было дано в удел и владенье между земными людьми и богами бессмертными вот что: восхитительный шепот девичий, искры в глазах, светлые улыбки и радостный смех, милые обманы, сладкая нега любви и пьянящее счастье прикосновений и нежных объятий.

Склонились блаженные небожители перед дивной красотой и пред непреодолимой мощью любви Афродиты, и только трое из 13 олимпийских богов и богинь остались безучастны к новой богине. Это мудрая Афина, чье могучее сердце было отдано справедливой брани и различным ремеслам. Любимый сын прекрасной Пафийки бог любви Эрот очень боялся ее грозного взгляда исподлобья и страшного потрясания султана на ее коринфском шлеме, и еще он очень страшился чудовищного лица Горгоны на эгиде Афины-Паллады. Так же Эроту были неподвластны скромная Гестия – чье дело – негаснущий семейный очаг и Артемида, гордая луком, чей удел был – охота на диких зверей.

Хор Сенеки поет, что всю природу покоряет Любовь. По приказу ее утихает вражда, пред ее пламенной страстью даже необузданный гнев отступает. Если род людской расстанется с Афродитой, от угасанья его сберегающей, то весь окружающий мир быстро выродится в необитаемую пустыню.

Некоторые говорят, что Афродита стала богиней не только любви, но и красоты потому, что, когда люди вожделеют любви, они страстно хотят красоты, которая побеждает даже время и наоборот, вечно неутолимое желание прекрасного порождает всегда жажду любви.

Богиня любви бывает жестокой, и сама говорит, что того, кто власть ее приемлет кротко, того она лелеет, но, если перед ней гордиться кто задумает, тот гибнет.

Геракл никогда не пытался спастись от власти Любви, наоборот, он каждую ночь, когда не сражался с чудовищами и врагами, стремился к Эроту, но находил лишь родного брата его – Гимерота, бога плотской любви.

Когда Гимерот вооружался луком с пламенными стрелами, его можно было легко перепутать с Эротом. Однако между Эротом и Гимеротом большая разница, такая же, как между олимпийцами и титанами. Эрот и Афродита – это болезнь души бессмертной, удар, источник раны ноющего сердца, Гимер же – это лишь желанье тела бренного, своеобразный голод.

Геракл все время влюблялся, но после своей первой женщины Ианты, которую, будучи совсем юным, любил несколько лет, проводил со всеми девами только одну ночь. Самой старой обликом Мойре Лахесис было угодно, чтобы Геракл постоянно влюблялся, чтобы эти влюбленности помогали ему в схватках и битвах.

Клавдий Элиан говорит, что тому, кто не знает любви, трудно в сражении меряться силами с тем, кто влюблен. Он обуян божественным безумием, вдохновлен не только Ареем, но и Эротом. Одержимый одним из этих богов (об этом упоминает Гомер, говоря, что такой человек неистовством подобен Арею) сражается стойко и бесстрашно, пока не проходит опьянение боем. Только служители Эрота, подстрекаемые Ареем и распаляемые Эротом, несут в битве двойную службу и, по справедливому мнению критян, отважны вдвойне. Поэтому не следует корить воина, который не может противостоять тому, кого Арес и его дитя от Афродиты жестокое, отважное в битвах, подвигают на кровопролитие, ибо он подвластен только одному богу.

Афродита бывает двоякая: Урания (небесная) и Пандемос (всенародная).

Афродита Урания была олицетворением небесной, бестелесной, возвышенной любви, которую впоследствии стали называть еще платонической.

Собеседники Платоновского «Пира» считают Афродиту Небесную покровительницей любви не к женщине, а к юноше, в атлетически-прекрасном теле которого воплощена высшая красота мира.

Ксенофонт говорит, что совершенно очевидно, что нет сильнее фаланги, чем та, которая состоит из любящих друг друга воинов.

Платон толковал эпитет Пандемос, как «пошлая», «доступная» и «низменная», а затем и вовсе низвели богиню любви в покровительницы гетер, дав ей эпитет «Гетерия», а в Коринфе и в Эфесе Афродита, как покровительница грубой и разнузданной страсти имела эпитет «Порн». Недаром ее иногда изображали верхом на козле (или осле), который был у греков символом распутства.

Афродита Пандемос помогает любви к женщине, существу низшему, способному рождать лишь детей (что, конечно, необходимо для продолжения рода), но не мудрой мысли и не возвышенной идеи, которыми живет общество и ради которых мужчина идет на подвиг и даже на смерть.

Афродита всенародная насылает любовь к телу, а к душе, к дружбе, к благородным подвигам – небесная.

Многочисленные влюбленности Геракла очень быстро кончались, не успевая разрастись до настоящей любви. Вначале эти влюбленности к женщинам герою были ниспосланы Афродитой Пандемос, потом Афродита Урания ниспослала ему любовь к Иолаю и другим юношам.

Плутарх приводит слова из утраченной трагедии Софокла: Киприда, дети, – это не только Киприда, она может быть носительницей и многих других имен: она и Аид, она и неистребимая жизнь, она и исступленная Лисса.

Если Эрот очень свиреп, то из сердца он уносит всю сладость и героической славы людям достичь не дает. Дерзкий, не привыкший никому подчиняться Геракл однажды не спасется от безумной Эротовой брани. Это случится, когда в 53 года он встретит юную Иолу, первую в своей неустроенной жизни деву, с которой он не захочет даже на короткое время расстаться, но вместо наслаждения он страшно измучает ее, а сам получит от Рока ужасную, мучительную смерть.

32. Золотой век

После появления могучих титанов, первопроходцев, обживавших суровую землю, праматерь всеобщая Гея стала производить на свет самые разные живые создания: деревья и растения, насекомых и птиц, рыб, зверей и других существ. После того, как непререкаемая Ананке решила, что на земле создано необходимое многообразие всевозможных животных, появились люди, разумом подобные бессмертным богам, но смерти подвластные.

По образу и подобию бессмертных богов создан был человек, и был он настоящим творцом во Вселенной, зачинателем лучшего мира. Высокое было чело того человека и прямо в небо открыто глядел он, подымая к вечным созвездиям дерзкие очи. Вскоре земля, что была недавно безликой и дикой, неузнаваемо преобразилась, приняв людей не былые обличья.

Некоторые говорят, что первое поколение людей, имевших привычный нам вид: с одной головой, двумя руками, двумя ногами и мужскими или женскими детородными органами произошло от первоначального поколения самых первых могучих двухтелых людей, имевших по 2 головы, по 4 руки и 4 ноги и по 2 детородных органа. Об этом изначальном небольшом по численности поколении первобытных людей поведает Иолай, рассказывая о том, как Геракл влюбился в Иолу.

Первое поколение обычного вида людей, жившее в незабываемый век первого коронованного правителя богов Крона, было названо золотым поколением.

Люди золотого поколения не только жили совместно с богами, но и жили они, как небожители, со спокойной и ясной душою, горя, не ведая и несчастий. И Герас печальный к ним приближаться даже не смел. В любом возрасте одинаково сильными были их руки и ноги, и разум оставался ясным до последнего дня. В радости и пирах они жизнь проводили, а умирали во сне. Разнообразные урожаи и обильные сами собой давали их сады, хлебодарные земли и нивы. Они же, сколько было в радость трудились, стад обладатели многих они были любезны сердцу бессмертных.

Не знали ненавистных болезней эти беспечальные люди. Как только горькая старость пыталась к ним приближаться, так сразу Аполлон с Артемидой луки свои серебряные брали и нежными стрелами во сне безболезненную смерть им посылали.

Некоторые говорят, что золотое поколение людей после свержения Зевсом родителя Крона постепенно сгинуло в пожарищах грозной Титаномахии – многолетней борьбы древних титанов, порождений природных стихий, с новыми богами, насельниками сверкающих высей Олимпа, воплощавшими мировой порядок и вселенскую гармонию.

Другие, как Клавдиан, утверждают, что Зевс закончил золотой век, приучивший людей к безделью и к лени. Он решил пробудить их к жизни, тревожной и бодрой, чтобы не было урожаев у них на непаханой ниве, и мед бы не капал с деревьев и не был бы каждый источник молочной струей и в реках вино не плескалось, как в чашах. Так он не по зависти и не по злобе решил, потому что честности роскошь враждебна, и человеческий ум от богатства гниет и тупеет.

Говорят, лучшие представители золотого поколенья людей после неожиданной смерти стали добрыми демонами, хранителями будущих поколений людей, наблюдавшими за соблюдением ими справедливости и правды и дарующими богатство. Такая им почесть от Мойры досталась.

33. Серебряный век

Следующее поколенье людей отличалось от золотого и обличьем, и жизнью и было немного похуже. Это поколенье людей сотворила уже не великий мастер – природа, а бессмертные боги Олимпа.

Титан Прометей еще не похитил небесный огонь, и Зевс ему во всем доверял. По поручению царя богов легендарный сын непокорного титана Иапета, томившегося в сумрачной бездне Тартара, должен был вылепить всевозможных животных, включая людей.

Говорят, для исполнения поручения Зевса Прометей со своим братом Эпитемием отправились на берег вечно шумящего моря, где стали месить особую животворящую глину, смешивая ее с особой водой. Братьям было приказано украсить по-разному созданных тварей и распределить между ними разные способности, подобающие каждому роду животных, включая и людей. Когда Зевс увидел, что неразумных животных получилось гораздо больше, то велел Прометею часть зверей перелепить в людей. Тот повиновался; но получилось так, что люди, переделанные из животных, получили облик человеческий, но душу сохранили звериную.

Вскоре появилась Дева – воительница, рожденная из головы Громовержца, в коринфском шлеме с двумя рядами высоких перьев, в необорной эгиде, с копьем в одной руке и веткой оливы – в другой, а на могучем плече у нее сидела сова круглоглазая. Как только богиня, унаследовавшая от матери мудрость, дотрагивалась изоострым концом нетленного своего копья до неподвижно лежащих тварей, среди которых был и человек, так сразу все начинали двигаться и дышать.

Человек, вылепленный Прометеем, и оживленный божественной сутью Афины вдаль всматривался гордо и дерзко. Это было начало серебряного века людей.

Говорят, что именно Прометей первым помог людям приучить многих диких животных, быков – к ярму, а лошадей – к хомуту. Он же научил людей строить не ветхие шалаши из веток, продуваемые всеми ветрами, а сохраняющие тепло жилища из стволов деревьев, не утлые плоты, а лодки большие из корабельных сосен высоких и стройных кедров душистых. Появились постройки из обработанного дерева и глины, и даже из камня. Безгранично-огромное море стали бороздить большие крепкие суда под надутыми ветром белыми парусами, появлялись и развивались всевозможные ремесла, возникали первые поселки и целые города.

Говорят, что сотню лет возрастал человек этого поколенья неразумным ребенком, дома близ матери доброй забавляясь. Возмужав и зрелости полной достигнув, жили эти люди малое время, на беды себя обрекая своей нечестивостью: ибо от гордости непомерной не в силах были они воздержаться, бессмертных почитать не желали, не приносили им жертв на святых алтарях, как по обычаю людям положено было богами.

Среди серебряного поколенья появились первые герои – дети, рожденные смертными женщинами от блаженных богов. Герои первого поколения были одержимы богиней непомерной гордыни и спеси Гибрис, и они посмели с самим Зевсом бороться. И это поколенье людей, среди которых были герои-зевсоборцы, царь богов решил заменить. Их под землею Зевс-громовержец сокрыл, негодуя, что почестей должных люди не воздавали блаженным богам, на Олимпе живущим.

34. Медный век

Время неудержимо летело только вперед, и на смену веку серебряному век медный явился.

Люди медного века духом суровей были людей века серебряного и часто склонялись к распрям и даже войнам, – но не были они преступниками еще.

Этих люди стали изготавливать оружие из металла: медные мечи и наконечники копий и стрел. Были из меди и доспехи у них и разная утварь в жилищах. Инструменты для разных ремесел тоже медными были: мало кто знал о бронзе, а о железе никто не ведал еще.

Люди медного поколения полюбили насилие и особенно грозное дело бога кровавой войны Арея, и многие споры военной силой предпочитали решать. Хлеба почти не ели они и овощей, больше всего дичь и мясо животных любили. Крепче медных мечей был дух их могучий.

Появились среди этого медного поколенья люди мощные духом и страшные силой – герои поколенья второго. Сначала они по воле Мойр непреложных истребляли самых страшных чудовищ, нечестивых владык и всяких злодеев и потому второе поколенье героев назвали истребителями чудовищ.

Говорят, никто приближаться к ним не решался: великою силой они обладали, и необорные руки росли на их плечах многомощных. Однако эта их огромная сила и разъедающая душу непомерная гордыня принесли погибель и второму поколенью героев, истреблявших чудовищ и вместе с героями сгинули и люди третьего медного века.

35. Бронзовый век

После того как земля медное поколенье покрыла, поколенье четвертое – бронзовое, создал Кронид на многострадальной земле, справедливее прежних и лучше, – славных героев-воинов божественный род. Называли их также полубогами, и грозные их погубили войны и бесконечные ужасные битвы.

Гесиод только этот бронзовый век называл героическим. В Кадмовой области славной одни герои-воины свою жизнь положили, из-за Эдиповых стад подвизаясь у Фив семивратных. У крепких стен широкоуличной Трои священной много героев погибло, на тысяче черных судов переплыв ради прекрасноволосой Елены через взволнованные зыби морские.

Души многих героев – воинов громовержец Кронид переселил после их смерти к самым границам земли, дав пропитание им и жилища отдельно от смертных. Без тяжких забот они безмятежно близ океанских пучин небольшие острова населяют блаженных. Трижды в году хлебодарная почва героям счастливым сладостью равные меду плоды в изобилье приносит.

Для людей же продолжавших жить на земле наступал век железный – век грозный, суровый сделанных словно из железа людей.

36. Железный век

Многие честные люди говорят, что не желали бы жить с поколением людей пятого железного века, предпочитая лучше молодыми умереть лишь бы до его наступленья.

Последний век пятый стал худшим из всех предыдущих, в него ворвалось все самое мерзкое, нечестивое, что бывает на свете. Сначала Правда и Верность исчезли, потом за ними Стыд неизвестно куда с земли убежал, их место не пустовало, и появились Обман, Коварство, Козни, Насилье и Войны. Пало, повержено в прах, благочестье, – и дева Астрея с влажной от крови земли взлетела на небо, и вместо нее в сердцах людей железного поколенья поселилась проклятая жажда наживы.

Принадлежавшие всем до сих пор, как солнце и воздух поля, четкой межою землемер разметил усердно, и все стали в земле богатства искать, – ко всякому злу побужденье! Бога богатства Плутоса благая Деметра от Иксиона родила, а Зевс ради справедливости его ослепил, чтобы он не мог отличить честных людей от нечестных и, чтобы делил богатство поровну, не взирая на лица. Так же и люди от богатства теряют разум и становятся сами слепыми.

С вредным железом тогда железа вреднейшее злато стали люди копить, и всем стал править Полемос – Война, что и златом крушит, и железом, не ведая справедливости, в окровавленной руке сотрясая со звоном оружие из железа крепчайшего.

И не было людям века железного передышки ни ночью, ни днем от труда и от горя, от войн и несчастий. Заботы тяжкие боги дали людям этого века.

Чуждыми стали дети отцу, товарищ товарищу, гостю – хозяин, больше не стало меж братьев любви и уважения между друзьями. Муж жену был всегда рад погубить, она же – супруга. Страшные мачехи, те яд подбавляют смертельный; раньше времени сын о годах читает отцовских. Люди, как разбойники стали жить насилием и грабежом, иногда целые города разграбляя и граждан в рабов обращая. Добрый и справедливый не пользовался никаким уваженьем, над ним смеялись и издевались, как над глупцом, наглецу же и злодею стал воздаваться почет. Справедливость и правда бесследно исчезли, их кулак заменил, где сила, там стало и право. Следом за каждым из смертных бессчастных пошла неотвязно зависть злорадная и злоязычная, с ликом ужасным.

Последней из бессмертных с лика земли исчезла Элпида – Надежда на лучшее. Бессмертным же больше всего не нравилось в поколенье железном, на убийства злодейские падком то, что люди совсем не чтили богов.

37. Зевс решает людей под водой погубить ^[47]

Зевс, наблюдая несправедливость людей последнего железного века, как всегда, очень долго с воздаянием медлил, но однажды не выдержал и весь праведным преисполнился гневом. Глухо он застонал, крепкими зубами скрипя, и мощно затряс поседевшей, как и голова, бородою.

Успокоившись, Эгиох созвал олимпийских богов на срочный совет. Не замедлили блаженные боги явиться в Громовержца чертог по главной дороге в выси, на ясном зримой небе, которая Млечным зовется Путем. В зале советов, где у каждого было свое кресло, расселись по чину бессмертные небожители. На возвышенье особое стал Громовержец, мощной рукой опершись на скипетр из кости слоновой, увенчанный орлом, свесившим крылья, царственная птица, кажется, дремлет, сладко прикрыв веки во сне, но все замечает и слышит.

Трижды, четырежды потряс Зевс всех приводящими в невыразимый ужас власами, сотрясая и землю, и море, и небо со звездами своею грозной эгидой. Следом за тем разрешил и уста, праведным возмущенные гневом:

– Внемлите боги мне, ведь я ваш мудрый правитель и не стал бы совет созывать без веской причины! Я не более был Вселенной моей озабочен в те времена, как любой из наших заклятых врагов землеродных готов был несправедливыми своими руками захватить мое небо! Хоть многомощный и жестокий был у нас враг, – но тогда от единого рода происходила война и единый имела источник. Ныне же всюду мир подлунный до самых последних пределов мерзостью нечестивой наполнен, и потому после долгих раздумий я единственно правильное решение принял: должен смертный я род человеков погубить справедливости ради. Клянусь я реками кромешного Ада, что под землей протекают по мрачной роще стигийской – было прежде мною испытано все: я не давал им огня, посылал к ним Пандору и лишил их Элпиды, погубил много тысяч мужей в огне войн двух Фиванских и в многолетней Троянской войне… Однако язва эта оказалась неизлечимой, и потому ее следует сейчас срезать беспощадным мечом, чтобы хоть малую здравую часть она не задела.

Речь Громовержца шумно одобрили все небожители, но некоторые из богов, среди которых более всех мудрая выделялась Афина все же так возроптали:

– Человеческий род нечестивый, обреченный на гибель, не стоит, конечно, жалеть, но надо все же подумать: каков будет вид земли без людей, и кто приносить жертвы будет нам на алтари? Иль зверью неразумному будет отдана вся земля?

Зевс поднял бородатый высоко подбородок и величаво ответил:

– О, Всевышние! Мне понятна ваша тревога, но беспокойство излишне, вашим мудрым властителем все предусмотрено. Я истреблю род человеков так, что не только ваша безопасность не пострадает, но и почести прервутся совсем ненадолго. Я сначала по всей земле разметать был готов жгучие молнии с перунами, да убоялся, пылать от стольких огней не начал бы необъятного неба священный горний Эфир и Длинная Ось Мировая не зажглась бы. Вспомнил я вовремя, что время может такое настать, когда море, земля и небесный дворец загорятся, тогда гибель будет грозить дивнослаженной мира громаде. Молнии тогда отложил я и после недолгих раздумий кару иную избрал – человеческий род под водою вздумал я погубить, оставив несколько пар жен и мужей для разведения их жалкого вида.

Сказано – сделано, и Громовержец с небес мощно проливные дожди опрокинул. Брат Олимпийца Владыка морей Посейдон тут же собрал все озера и реки, и богам влажной стихии всем приказал:

– Прибегать к увещаниям долгим незачем мне. Всю свою силу Потамы излейте! И вы, потоки озер, поводья влажные все отпустите.

Начался всемирный потоп, и вскоре вся суша и широкодорожное море слились, и различья меж ними не стало, все было – море сплошное, и не было у него берегов. Бушевавшие непрерывно в течение 10 дней воды почти всех людей погубили. Выжили во Всемирном Потопе только сын Прометея Девкалион и дочь Эпиметия и Пандоры Пирра, причалив в лодке к горе двухвершинной – Парнасу. Там сведущая в прорицаньях Фемида им изрекла:

– Головы ваши покрыв, одежд пояса развяжите и через плечи назад мечите праматери кости.

Тогда Прометид обращается мягко к Эпиметиде:

– Благочестен и нам не внушит беззаконья оракул. Наша праматерь – земля. В телесах ее скрытые кости, это – камни. Кидать их за спину нам повеленье.

И на свои следы через плечо назад стали они камни бросать, и, хоть времени мало прошло, но, по воле Всевышних, каменья, что мужчина кидал, внешность мужчин обретали, а из-под женских бросков женщины в мир возвращались. Так от этих камней произошел новый род человеков, во всяком труде закаленный. Время шло, людей становилось все больше и больше, однако они были слишком слабы и по сравнению с богами – краткожизненны.

38. Полубоги

Когда Зевс от Мойры Лахесис узнал, что для уничтожения божественных чудовищ, включая землеродных Гигантов, необходимы новые существа – наполовину боги, наполовину – смертные люди, т. е. полубоги, он долго от бессильного возмущения скрипел зубами, крутил густыми сросшимися бровями и тряс косматой головой. Многие ужасные чудовища были кровными родственниками олимпийских богов, а по древнему закону Ананке близкие родственники не могли убивать друг друга.

Успокоившись, Зевс смирился с необходимостью, хотя и проворчал себе в бороду:

– Не могу даже представить, как мне и моим милым братьям и сыновьям придется сочетаться сладостной любовью и лаской не с богинями, прекрасными ликом и телом, а с хилыми смертными девами, произошедшими от Пандоры. Ведь эта дева лишь с виду красивая и стыдливая была задумана мной, как приманка искусная, как наказание, несущее медленную гибель для смертных, ибо разумом собачьим и двуличной, лживой душой по моему приказу ее наделил сын мой Аргоубийца.

Гермеса стали называть Аргоубийцей после того, как он, усыпив грустной и заунывной мелодией флейты и своим кадуцеем стоглазого Аргуса, убил его мечом своим серповидным из седого железа, чтобы выполнить приказ Зевса и освободить превращенную в белую телку его возлюбленную Ио, которую великан по приказу Геры сторожил в Немейской долине в оливковой роще.

Когда же Олимпийский Блистатель сам спустился на землю, чтобы посмотреть на дев, для смерти рожденных, то был приятно изумлен, о чем потом так сказал Посейдону:

– Радуйся брат мой милый! Я увидел там на земле множество чисто умытых плавноступающих дев в первом цвету и немало стройных низкоподпоясанных жен, лица которых фиалковенчанная подательница любви Афродита овеяла прелестью дивной, чудесно возбуждающей мужскую страсть. Этой же ночью я посещу Аргос, славную конями вотчину ревнивицы Геры, уж там, наверное, она не догадается искать мужа, который по воле Ткачихи озаботился рожденьем полубогов.

Первая смертная женщина с ликом прекрасным и кожею нежной, с которой познакомился Зевс, была Ниоба, дочь аргосского царя Форонея и нимфы Лаодики. Великий бог впервые пылкой любовью смешался с Ниобой и, восстав с ложа, он возвестил:

– Не напрасно мне показалось будто Ниоба красою всех нежноласковых жен превзошла полногрудых. Безмерно я удивлен, но это было прекрасно! Смертная дева на моем брачном ложе оказалась ничуть не хуже наших блаженных богинь…

Ниоба родила от Зевса Аргоса и Пеласга, которые были по отцу богами, а по матери – смертными, и их назвали полубогами. Аргос по просьбе Деметры принес из Ливии семена пшеницы и посеял их в Арголиде. Пеласг, ростом, силой и красотой выдававшийся среди всех, став царем, придумал строить хижины, чтобы люди не мерзли, не мокли под дождем и не страдали от жары; изобрел хитоны из шкур овец. Он же отучил людей от употребления в пищу зеленых листьев деревьев, травы и кореньев, взамен этого в пищу он дал им желуди. Пеласг стал родоначальником пеласгов – древнейших обитателей Греции, сделавшиеся впоследствии эллинами, разделившимися на аркадцев, данайцев, ионийцев, дорийцев, ахейцев и других менее известных народов.

С тех пор не только детей, но и потомков богов и смертных женщин или богинь и смертных мужчин стали называть полубогами. От богов полубоги наследовали огромную силу тела и крепость духа, а от людей – неотвратимую причастность смерти.

Полубоги занимали промежуточное положение между бессмертными и смертными, и поэтому они были своеобразными посредниками между богами и человеками.

Обычно великие полубоги имели двойное отцовство, т. е. имели одновременно смертного (приемного) и божественного (родного) отца. Например, у знаменитого афинского героя Тесея смертным отцом был царь Эгей, а божественным – Посейдон похотливый, возлегший с трезенской царевной Эфрой в ту же ночь, что и ее супруг законный. Так же и Геракл был рожден смертной Алкменой от Зевса и усыновлен ее мужем Амфитрионом.

39. Герои первого поколения (богоборцы)

Герои первого поколения появились среди серебряного поколенья людей. Среди них были Тантал, Иксион, Салмоней, Сисиф и другие менее известные богоборцы-герои, о них стоит рассказать чуть подробнее.

Сын Зевса и фригийской царицы Плуто Тантал долгое время был любимцем богов и имел доступ к их пирам и советам. Он разгласил тайные решения Зевса и рассказал людям о мистериях богов. Он так же похитил со стола богов нектар и амбросию, чтобы дать их отведать престарелым родным и друзьям. Своею рукой тело маленького сына Пелопа он расчленил, и для бессмертных гостей, желая испытать их всеведенье, из него пир приготовил. Когда это обнаружилось, Зевс к огромному удивлению, не увидел страха в сверкавших дерзко серых глазах Тантала. Царь богов увидел, что рядом с сыном стояла, вызывающе улыбаясь, богиня непомерной гордыни Гибрис, а потом к ней присоединилась, безумно сверкая глазами, богиня бешенства Лисса.

– А почему я должен хранить в тайне то, что вы замышляете против людей, ведь я сам человек!?. Да я испытал вас на всеведение, и вы оказались людоедами – все попробовали, хоть по кусочку. Пелоп же мне не сын. Вот только кто из вас, блаженных осчастливил мою жену Еврианассу я так и не узнал… он взял ее силой, когда я был на охоте, а уходя так и не представился, сказав только, чтоб она радовалась, ибо ее телом владел бог…

От такой неслыханной наглости Зевс оторопел, лишившись дара речи и, тряся нечесаной бородой, смог сначала лишь удивленно сказать:

– Что за слова у тебя из ограды зубов излетели, наглец?

Когда же он пришел в себя, то от злости на себя за свою первоначальную доброту заскрежетал зубами и прорычал:

– Молчать собака! Ты даже не представляешь, что я сделаю с тобой и со всем твоим родом презренным.

Зевс присудил Танталу кару достойную. Изможденный, он в озере с пересохшей глоткой стоит и умирает от жажды и голода, хотя разные кругом свисали плоды. Издевательское наказание Тантала вечным гладом и жаждой Зевсу показалось недостаточным, и весь его род был проклят отцом всех бессмертных и смертных. Проклятие бога, как известно, обрекает на большие несчастья, и большинство Танталидов было обречено погибнуть под гнетом проклятия Зевса.

Иксион был сыном известного своими дерзкими и нечестивыми поступками орхоменского царя Флегия, а также внуком буйного Ареса. Добиваясь руки дочери фракийца Эионея Дии, Иксион обещал будущему тестю богатые подарки, однако после свадьбы столкнул его в яму с пылающими углями. Это было первым на Земле убийством родича, и грозные Эринии исхлестали Иксиона ядовитыми бичами, доведя его до безумия. Никто не хотел, страшась древних мстительниц, очистить Иксиона от скверны убийства, пока это не сделал, сжалившись, милостивый Зевес. Царь богов наделил Иксиона бессмертием и удостоил приглашения к трапезе богов на Олимп, где тот влюбился в его супругу Геру и стал ее домогаться. Зевс, прекрасно знавший муки любви, сначала мудро решил и свой брак священный обезопасить, и похоть Иксиона удовлетворить – он вместо Геры предоставил ему ее образ из облака, созданный богиней туч и облаков Нефелой, которая родила от него дикое поколенье кентавров. Когда же Иксион, обуреваемый богиней спеси Гибрис, начал при всех похваляться своей победой над Герой, Зевс сказал ему, издевательски улыбаясь:

– Ты наглец не только самоуверенный, но еще и глупый, что мысли подобные высказываешь перед народом. Неужели ты думал, что и в правду сможешь стать любовником моей златотронной супруги?

– Я любил Геру и, несмотря ни на что, до сих пор люблю одну только ее, не то, что ты – меняешь смертных и богинь, так бык-производитель в стаде коров одну за другой покрывает… Слышал, как ты хвалился вчера, что возлег с Иксиона супругой младой, и Пирифоя она родила от тебя! А я с Тучей спал и потому – наглец?! Как ненавижу я вас, бессмертных и тебя больше всех!

Иксион от сознания того, что Зевс так изощренно надругался над его великой любовью говорил, совсем как безумный. Зевс привязал его к огненному колесу, и буйные ветры понесли его вдоль поднебесья в Аид, где он терпит вечные ужасные муки.

Сын Эола и Энареты внук Посейдона Салмоней превзошел в дерзости всех смертных. Он насмехался над Зевсом, создавая гром грохотом котлов, а молнии – с помощью факелов. Он разъезжал на грохочущей колеснице, бросал в народ горящие факелы и вопил:

– Чем я не Громовержец?! Нет, я выше, посмотрите – мои деяния превосходят деяния Зевса. Разве не ярче мои факелы зевсовых молний и не громче грохот моей меди и стук копыт моих лошадей, чем его громы?

Зевс поразил его перуном, низверг в Аид и уничтожил весь город с жителями, которые ему внимали.

Некоторые говорят, что Зевс домогался до дочери Салмонея юной Тиро, с нежного тела которой, с одеяний серебрянотканых свет изливался божественный, веяло милой красою. Якобы именно после того, как Салмоней узнал о том, что бог неотступно преследует его дочь, он стал издеваться над Зевсом, выставляя грозного для всех Громовержца со всеми его громами и молниями в комическом свете.

Согласно Диодору, не Зевс, а Посейдон влюбился в Тиро из-за ее красоты, сочетался с ней, и та родила сыновей Пелия и Нелея. Салмоней же, не поверив, что Тиро лишил девственности Посейдон, стал скверно обращаться с дочерью и в конце концов получил возмездие и погиб, пораженный молнией Зевса.

Сын Эола и Энареты, потомок Тантала и Прометея хитроумнейший герой Сисиф рассказал речному богу Асопу, где скрылся Зевс с его малолетней дочерью Эгиной, и за это царь богов приказал Танатосу бросить преступника в оковах в Аид. Однако Сизиф обманом сам заковывает бога смерти в его же колодки и держит его в плену. Лишь после вмешательства Мойры Лахесис, Арес по приказу Зевеса освобождает из колодок незадачливого бога смерти. Разгневанный Танатос исторгает душу Сисифа и отводит ее в царство теней умерших. Но и тут хитрец сумел обмануть великих подземных богов. Он запретил своей жене Меропе совершать после своей смерти погребальные обряды, а Аиду и Персефоне, смиренно потупив глаза, почтительно молвил:

– Вы властительные боги самых гостеприимных домов достойны величайших почестей меж всех бессмертных. Вечная кара должна постигать того из людей нечестивых, кто с подобающим даром не будет вас чтить, принося, как положено, обильные жертвы. Как я страдаю здесь, что не могу сам исправить на земле все упущения и наказать виновных не совершающих погребальных обрядов.

Вскочили с тронов объятые радостью и царь, и царица, Аид веселился не только глазами, губы его сами кривились в непривычной усмешке. Мудрая Персефона предложила супругу отпустить на несколько дней столь достойного человека, чтобы он восстановил на земле попранный порядок.

Говорят, что такого никогда не было в мрачных пустотах гостеприимного дома – царь с царицей вместе проводили коринфского царя на берег стигийский. С ними был так же Кербер, который всеми тремя головами ласкался о ноги Сисифа, прихватившего для него с царского стола лепешки с медом, которые адский пес любил больше всего на свете.

Божества с рук на руки передали своего посланца на землю начальнику парома Харону, приказав ему быстро перевести его на другой берег. Они так же сказали титану, чтобы тот без задержек сразу перевез Танталида обратно, когда тот вернется. Конечно, обратно вероломный герой вернулся очень нескоро. Когда он вернулся в свой дворец, то устроил себе пышные похороны и погребение, поместив в могилу вместо себя умершего раба, и тем самым ввел в заблуждение даже всегда недоверчивого Аида и вечно суровую Персефону. В те времена человек, которого ошибочно сочли мертвым и по которому был совершен обряд погребения, считался мертвым до тех пор, пока не проходил через обряд нового рождения. Его пропускали под одеждой женщины и, когда он выпадал из ее ног на пол, обмывали, завертывали в пеленки и передавали на целый день на попечение кормилицы. Конечно, Сисиф не стремился пройти обряд нового рождения, и потому даже встречавшие его знакомые считали его мертвым, и он общался с ними, как другой человек.

Некоторые говорят, что Танталид много еще совершил преступлений. Он изнасиловал красавицу Тиро, когда та, уставшая после купания, обнаженная выходила из воды. Уличив Автолика, постоянно кравшего у него скот, Сисиф явился к нему и ночью пробрался к спящей дочери Автолика Антиклее и сочетался с нею. Потом Антиклею отдали в жены Лаэрту, и она родила Одиссея, который, возмужав, стал, как родной отец, таким же хитроумным. Скрываясь от богов, Сисиф промышлял разбоем на больших дорогах и, убивая путников, любил придавливать их огромным камнем, и этот камень ему по требованию Дике припомнят в Аиде. Опять потребовалось вмешательство старой обликом вещей Ткачихи, чтобы Гермес Долий (Хитрый), отыскал такого же, как он, хитреца. За эти и другие проступки Зевс приговорил Сисифа к наказанию – вечно вкатывать в Аиде на гору тяжелый камень, который скатывался опять вниз, а он должен был его возвращать вверх на прежнее место.

Все эти полубоги богоборцы, герои I поколения были одержимы богиней ненасытной гордыни и спеси Гибрис, но самое главное – они посмели с самим Зевсом бороться, и потому были им истреблены беспощадно.

40. Другие герои

В медный век возникли люди мощные духом и страшные силой – герои II поколения. Сначала эти могучие герои по воле Мойры Лахесис истребляли ужасных чудовищ и страшных разбойников, расплодившихся на всей широкодорожной земле. Поэтому второе поколенье героев назвали Истребителями чудовищ. Самыми знаменитыми были победитель Медусы-Горгоны Персей (разрушитель), великий Геракл (прославленный Герой), погубивший всех страшных детей Тифона и Ехидны и Тесей, убийца Минотавра и разбойников многих. Среди героев-истребителей чудовищ были так же непорочный Беллерофонт – огнедышащей победитель Химеры, Мелеагр, убивший Калидонского вепря и другие менее известные герои. Однако сила ужасная собственных рук и небывалая гордыня потом принесли погибель и второму поколенью героев. Все под землю Истребители чудовищ, как один, снизошли, как ни могучи они были, Танатос чернокрылый их принял и лишил по зевсовой воле навсегда сияния яркого солнца.

В бронзовый век жили и погибали на войнах герои III поколения – Воины. Самыми знаменитыми героями – воинами были быстроногий грек Ахиллес и троянец шлемоблещущий Гектор, а также Аяксы, Диомед, Одиссей, Эней и другие. О них лучше всех спел великий Гомер и потому здесь нет нужды подробно о них говорить.

Если дети или потомки богов совершали нечестивые поступки, а иногда и злодейства, то их обычно не величали героями, а называли просто по именам. Например, сын лучезарного Феба Кикн, в крови которого текло более половины божественного ихора, не только не свершил ничего достойного своего полубожественного происхождения, но делал настолько постыдные поступки, что отец сам превратил его в лебедя. Другой не менее породистый полубог, носящий такое же имя – Кикн – сын всегда запятнанного кровью Ареса вообще был злодеем и разбойником и погиб от карающей руки величайшего истребителя чудовищ и злодеев Геракла.

Таких примеров множество. Поэтому некоторые говорят, что есть герои с хорошими душами, а есть – с дурными. Многие употребляют разнообразные слова, образованные от слова «герой», например «героический», а это значит, что они вкладывают в слово «герой» смысл «доблестный», а не рожденный от бога и смертной. Слово «героический» обычно означает исключительно смелый, благородный. Чаще всего героями называли полубогов за доблестные деяния, совершение которых требовало не только огромной физической силы, но и силы духа, кипящей храбрости, стойкости, граничащей с самопожертвованием, когда герой не щадит себя ради достижения благородной цели. Такими были легендарные герои, очищавшие мир от чудовищ Персей, Геракл, Тесей, Беллерофонт и прославленные Гомером герои – воины, например, греки Ахилл и Патрокл или троянцы Гектор и Эней.

Некоторые мастера своего дела так же именовались героями, если в этом деле они достигали огромных успехов, не совершая иных подвигов, требовавших смелости и самоотдачи. Героями именовались и эпонимы (давший имя) – основатели городов и государств, прожившие жизнь обычного человека, подвиг которых заключался лишь в том, что они или их потомки дали свои имена городам и целым народам (Аргос, Аркад, Дардан, Коринф…). Героями называли так же странников и скитальцев (Одиссей, Эней, Ясон…), прорицателей (Тиресий, Кассандра, Калхант, …), рокоборцев (Акрисий, Алтемен, Эдип, …), мастеров (Дедал, Трофоний, Агамед,…), музыкантов (Орфей, Арион, Филаммон,…), обожествленных героев (Асклепий, Полидевк, Меликерт…), великанов (Алоады, Титий, Орион, …), охотников (Агрей, Актеон, Кефал,…), красавцев (Ганимед, Адонис, Эндимон, …), …

Существует мнение, что слово «герой» (1. доблестный муж, предводитель и 2. спаситель, защитник) произошло от имени Геры (1. госпожа и 2. охранительница) точно так же, как и имя Геракла. Как видно, оба значения слов «Гера» и «герой» практически совпадают. Однако считать, что слово «герой» связано исключительно с именем Геры нет достаточных оснований.

41. Генеалогическое древо Геракла

Как видно из генеалогической схемы Геракл имеет в своем роду четырех олимпийских богов Ареса, Гермеса, Посейдона и Зевса, причем, Правитель Олимпа от своей внучки Алкмены был отцом Геракла, и был так же трижды его предком, сочетавшись любовью с Плуто, Ио и Данаей.

Одним из предков Геракла был грозный Арес, овладевший дочерью древнего титана – исполина Атланта Плеядой Стеропой (вспышка, молния) после того, как могучему Иапетиду по воле Мойры Лахесис пришлось взгромоздить бескрайнее небо, обильное астрами, себе на плечи. Нечестивый сын Кандаона и Стеропы Эномай получил оракул, что зять будет виновником его смерти. Говорят, так же, что Эномай был влюблен в свою красавицу дочь Гипподамию и потому, не желая выдавать ее замуж, он громогласно объявил:

– Все, кто решит посвататься к моей прекрасной дочери, должны будут соревноваться со мной на конях. Победитель получит в супруги Гипподамию, а проигравший – погибнет, лишившись глупой головы.

Кони Эномая, подаренные ему Ареем, были быстрее самого северного ветра Борея. Долго сын бога кровавой войны всех побеждал и убивал женихов, прибивая их черепа на стенах своего дома для устрашения будущих претендентов на руку и сердце дочери. Однако жаждавшие сладкой милости Каллоны (Красота) эллины славились высокой доблестью, и дивная краса Гипподамии, несмотря на риск умереть, продолжала привлекать все новых женихов. Наконец, появился сын героя-зевсоборца Тантала Пелоп, знаменитый тем, что он был оживлен богами после того, как нечестивый отец зарезал его и приготовил на обед бессмертным, дерзко желая испытать их всезнание. Благодаря крылатым коням, полученным от Посейдона, и подкупленному вознице Эномая Миртилу, Пелоп победил Эномая и убил его хотя, некоторые говорят, что сын Арея сам впал в давно предреченное безумие и бросился на меч. Гипподамия родила супругу много детей, среди которых была Астидамия, вышедшая замуж за одного из сыновей Персея и прекрасной Андромеды, внука Зевса Алкея. Астидамия родила так же Амфитриона и дочь Анаксо, которая вышла замуж за дядю Электриона и родила дочь Алкмену, ставшую матерью величайшего эллинского героя.

Таким образом, бог войны был прапрапрапрадедом Геракла, но его божественного ихора было достаточно, чтобы тот оказался не только сверхмощным одиночным борцом с чудовищами, но и доблестным воином. Единственным недостатком сына Алкмены, как воина, было неумение подчиняться начальникам и связанное с ним – неумение командовать большими войсками, что, по вещему мнению, дщери Ананке Мойры Лахесис, ему и не было необходимо.

Потомок Атланта был прадедом прекрасной Андромеды, отданной морскому чудовищу, насланному на подданных эфиопского царя Кефея мстительным Колебателем земли Посейдоном за хвастовство его супруги Кассиопеи, утверждавшей, что ее дочь прекраснее Нереид. Бог прибыльной торговли и красноречия обладал множеством талантов, Геракл же унаследовал от него трудолюбие, любовь к атлетическим состязаниям и умение воровать. Обычно Геракла не считают чрезмерно склонным к воровству, однако, большинство его знаменитых деяний являются именно похищениями. Лишь 4 из 12 канонических подвигов не были связаны с похищениями – это удушение Немейского льва, истребление Лернейской Гидры, изгнание Стимфалийских птиц и очистка Авгиевых конюшен. Остальные 8 подвигов – это по сути похищения: Керинейской лани, Эриманского вепря, Критского быка, коней Диомеда, пояса Ипполиты, адского пса Кербера, коров Гериона и яблок из сада Гесперид.

Брат Зевса, Владыка подводного мира Посейдон известен своим буйным нравом, таким же, как его бурная водная стихия. Возможно, из-за родственной связи с Энносигеем, Геракл так быстро впадал в безумный гнев и был легкой добычей богини безудержного бешенства Лиссы. В припадке безумия, насланного по приказу Геры, Гераклу было предопределено Роком убийство своих детей от первой законной супруги Мегары. Чтобы искупить это страшное кровавое преступление, по изречению знаменитой дельфийской жрицы, он должен будет на службе у микенского царя Эврисфея совершить 10 великих подвигов. После освобождения от службы у Эврисфея, Геракл опять в припадке остервенелого бешенства убьет своего гостя и друга юного Ифита, за что будет продан в рабство к царице Омфале. Алкид совершал и другие безумства, но для них обычно находились смягчающие обстоятельства.

Зевс был предком Геракла, как по линии бабки Анаксо, так и по линии деда Электриона, кроме того, он был прадедом матери героя Алкмены. Но самое главное, Зевс, сочетавшись со своей правнучкой, стал родителем Геракла и потому он передал сыну большинство своих качеств, из которых главные – необычайная сила и стремление к справедливости. Геракл по силе превосходил всех бессмертных богов, уступая лишь своему великому родителю. В юные и молодые годы для непорочного сердца Алкида милее всего была справедливость, однако зрелый Геракл, часто обижаясь на неблагодарность людей, правде все чаще противопоставлял свою необорную силу.

Диодор Сицилийский говорит, что необычными были и обстоятельства, связанные с рождением этого бога (Геракла). Первой из женщин, с которыми сочетался Зевс, была Ниоба, дочь Форонея, а последней – Алкмена, родословную которой мифографы возводят к Ниобе: Алкмена была потомком последней в шестнадцатом колене. С первой из них Зевс начал производить на свет людей, со второй – закончил, прекратив тем самым свои связи со смертными женщинами, не надеясь уже в более поздние времена произвести на свет кого-либо достойного [его прежних сыновей], а присоединять к лучшим худших он не желал.

42. Смертные родители Амфитрион и Алкмена

По воле вещих Мойр, непреложных дщерей всемогущей богини Необходимости Ананке Зевс проник в виде золотого дождя в подземную комнату юной царевны Данаи, куда ее заточил жестокий родитель – аргосский царь Акрисий, чтобы не исполнилось предсказание, согласно которому он должен был погибнуть от руки своего потомка мужского пола.

Акрисий был настоящим героем – рокоборцем. Некоторые говорят, что на примере отца Данаи хорошо видно, насколько могуча Судьба и как гибко может проявляться ее неизбежность. Все предначертания Мойры должны неизбежно сбываться, в этом таинство всемогущего Рока, вытекающее из Закона Ананке. Однако Случай и свобода воли людей вносят поправки даже в законы жутколикой богини. Акрисий всю жизнь боролся с предопределением Жребия, но Рок его все же настиг, и он был случайно убит диском, брошенным на соревнованиях его внуком Персеем. Таким образом, оракул в точности сбылся, и Могучая Судьба восторжествовала, как всегда, доказав, свою неизбежность. Однако Акрисий был убит внуком, будучи уже стариком с согнутой годами спиною, т. е. незадолго до своей естественной смерти. Поэтому можно считать, что он, в своей борьбе с Роком, как бы победил свою Долю и погиб в очень преклонных годах, когда смерти причастные люди все умирают.

Итак, Даная с лоном, согретым дождем золотым и, значит, наполненным животворной божественной влагой через 9 месяцев родила Отцу всех бессмертных и смертных могучего сына Персея, который после убийства Медусы – Горгоны освободил Андромеду от морского чудовища. Первый прославленный герой-истребитель чудовищ полюбил красавицу Андромеду и женился на ней, и она родила ему 6 прекрасных сыновей, среди которых были Алкей, Сфенел и Электрион. От Алкея, ставшего тиринфским царем и Астидамии, дочери Пелопса родился Амфитрион и дочь Анаксо. Сфенел женился на Никиппе, а Электрион женился на своей племяннице Анаксо, которая родила прекрасную дочь Алкмену, дивную красу от богов, получившую вечных.

Однажды к Электриону, царствовавшему в златообильных Микенах, пришли дерзкие сыновья царя телебоев Птерелая и стали нагло требовать возвращения удела, а когда Электрион отказался, они стали угонять его коров. Сыновья Электриона выступили против телебоев, и в бою с обеих сторон многие полегли. Уцелевшие телебои отплыли, захватив угнанный скот и передали его царю элейцев Поликсену. Племянник Электриона Амфитрион выкупил скот и пригнал его обратно в Микены. Электрион, желая отомстить за гибель своих сыновей, передал правление, а также свою юную дочь Алкмену Амфитриону, взяв с него клятву, что он оставит ее до его возвращения девушкой. Во время передачи стада, когда одна из молодых коров стала вдруг резво убегать, громко топая копытами, Амфитрион метнул в нее дубинку. Богиня Случая Тюхе, произволу которой порой все на свете бывает покорно, в этот раз видно решила удивить саму себя и сделала так, что дубина от рогов резвой коровы рикошетом попала в голову Электриону и убила его наповал. Воспользовавшись этим предлогом, Сфенел изгнал племянника Амфитриона из Арголиды и установил единоличную власть над Микенами и Тиринфом.

Амфитрион вместе со своей сестрой и племянницей Алкменой и побочным сыном от фригиянки Мидеи Ликимнием прибыл в семивратные Фивы и был очищен от скверны убийства тамошним царем Креонтом. Когда Алкмена (яростная) сказала, что выйдет замуж за того, кто отомстит за безвременную смерть ее несчастных братьев, влюбленный в нее Амфитрион пообещал ей отправиться против телебоев и стал просить Креонта принять участие в походе. Креонт пообещал отправиться в поход, при условии, что Амфитрион освободит Кадмею от чудовищной Тевмесской лисицы, которая опустошала город, заложенный основателем его акрополя знаменитым героем Кадмом. Это была необычайно сильная и быстрая лисица, которую, согласно древнему оракулу, никто не мог настигнуть. Фиванцы были вынуждены каждый месяц, привязав к дереву одного из фиванских юношей, отдавать его Тевмесской лисице на съедение.

Оставив крепкостенные Фивы, где когда-то прекрасную дочь Ареса и прекрасновенчанной Афродиты Гармонию взял в жены юный Кадм, Амфитрион прибыл в Афины. Здесь он стал уговаривать прославленного охотника Кефала, сына Деионея, выпустить против Тевмесской лисицы Лайлапа – знаменитого пса, которого жена Кефала Прокрида привезла с Крита от царя Миноса. За это страстный охотник Кефал должен был получить часть добычи, которую хотели захватить у телебоев. Когда Лайлап стал приближаться к лисице, мудрый Зевс, наблюдавший за необычной погоней, превратил обоих чудесных зверей в каменные изваяния, чтобы не возникло противоречие между тем, что от Лайлапа никто не мог убежать, а Тевмесскую лисицу никто не мог догнать. Так необычно, не без помощи бога, Амфитрион выполнил условие Креонта и освободил Кадмею от чудовищной лисицы. После этого, взяв в союзники афинян, фокейцев, аргивян и локров, Амфитрион оставил молодую супругу Алкмену, так и не проведя с ней ни одной брачной ночи, и пошел в поход против телебоев и тафийцев.

43. Амфитрион безуспешно воюет с телебоями

Телебои говорили, что у их царя Птерелая посредине облысевшей головы есть единственный локон пурпурный. Они свято верили, что пока эта особенная прядь волос цела и невредима, ни один закоренелый враг их страну не сможет захватить. У царя была юная дочь Комефо, которая в первый день осады Амфитрионом города взошла на высокую башню, чтобы своими глазами сраженье увидеть. Царевна была невысокого роста, пышноволосая, с красивым лицом и стройной фигурой. Все у нее было красиво, кроме рта с припухлыми губами, он был немного великоват и чуть-чуть кривоват, и, хоть этот недостаток был заметен лишь когда она широко улыбалась иль волновалась, но ее все равно сильно мучил.

Комефо стала каждый день приходить на царскую башню. Однажды после очередной неудачной вражеской атаки, она увидела высокого статного воина, изящно сидящего на горячем гнедом скакуне. Он был в длинноперистом шлеме, с ярко сверкавшим на солнце щитом и с красиво изогнутым луком, который он, стреляя, изящно натягивал, отклоняя назад стройный торс. Дочери Птерелая показалось, что, когда этот воин свой лук напрягает, то становится самому Фебу подобным, и она стала все время его высматривать среди других неугомонных врагов, осаждающих ее город.

Этим воином был Амфитрион. Он не очень-то верил в какой-то волос пурпурный на голове царя телебоев, однако, несмотря на подавляющее превосходство в силах, взять город Птерелая не мог.

И вот, однажды в одной из жарких схваток с головы Амфитриона кто-то сбил медный шлем, и Комефо увидела его пышные золотистые кудри и молодое лицо. Когда она смотрела на его длинные волнистые, как у женщины, кудри, орлиный нос и темно-серые глаза, которые он часто щурил на солнце, грудь ее против воли начинала рывками вздыматься.

Многие говорили, что ни единый красавец не мог бы с Амфитрионом сравниться, если бы не его слегка раздвоенный кончик довольно длинного носа, но этот небольшой недостаток даже вблизи не бросался в глаза и не портил красивое мужественное лицо.

На следующий день, когда Амфитрион оказался совсем близко от царской башни и Комефо увидела слегка раздвоенный кончик амфитрионова носа, ее большие чуть-чуть кривоватые пухлые губы совсем искривились в улыбке блаженства. Дочь Птерелая, сама не своя, каждый день стала часами с башни высокой высматривать Амфитриона. Это как-то заметил отец и, потрогав блаженно пурпурный локон на лысой своей голове, подозвал Комефо к себе, и ей тихонько сказал:

– Милая дочь, подойди-ка поближе и присядь рядом со мною! Сядь же сюда, и скажи мне правдиво, что ты так часто на этого воина смотришь? Знаешь ли ты как зовут этого высокого недруга, который на коне так изящно гарцует? Кто этот воин высокий такой и могучий? Он головой и плечами широкими всех превышает. Никогда не видал я такого красивого мужа, на царя, вскормленного Зевсом, он благородной осанкой походит… Погоди-ка, глаза мои старыми стали… Да, это, конечно, Амфитрион, Астидамии сын и Алкея, он предводитель надменный неприятельской рати. Но пусть не волнуется твое милое сердце, он не возьмет никогда нашу дорогую отчизну, ибо локон пурпурный на мне, а это значит, что каждому телебою неистовый Арес в грудь заложил бурную силу, не зная усталости, отважно сражаться с врагами. Многим воинам нашим эта война кажется сладкой.

И отвечала Комефо родителю с кривой улыбкой и с голосом, волнения полным:

– Отец мой, внушаешь ты мне и почтенье, как милый родитель, и трепет, как царь, ведущий войну, уже изъявшую навечно многих наших юношей из радостной жизни. Мне кажется, что нет ничего ужасней войны, и самое страшное, что люди прославляют как великих героев самых жутких убийц. Войну все принимают, как неизбежность и Вражда – обычный порядок вещей. Я не воин, но уверена твердо, что сладка война лишь для тех, кто ее по-настоящему не изведал; а кто с ней знаком хорошо, тот с ужасом ее ожидает…

– Сама ты дочка знаешь, что не я эту войну начал, микенцы сами к нам с войною явились, и мы ее продолжим до победы. Зачем тогда и юношей растить, как не за тем, чтобы врагам отпор достойный давать.

44. Комефо влюбляется в Амфитриона и предает родину и отца

Однажды, когда не было долго Амфитриона, кусая себе пухлые детские губы, так Комефо говорила со своим девичьем сердцем:

– Боги, скажите же мне: что, не пойму, случилось с моим бедным рассудком? Веселиться мне или, наоборот, горевать? Кажется мне, что я влюбилась, и милое сердце то замирает, как зайчик трусливый, то радостно бьется при виде прекрасного Амфитриона. Но ведь он враг наш непримиримый и ведет ненасытную с нами войну?!. Но, кажется, что я все бы отдала, лишь бы в его оказаться распростертых объятьях! Боги великие, что же мне делать, как дальше жить? Чувствую я с замиранием истомленного сердца, что готова ради Амфитриона отдать всю себя без остатка и любимого даже родителя не пожалеть вместе с его локоном дивным!

Прошла неделя, за ней другая, Афитрион безуспешно сражался, но отступать ни за что не хотел. В один из солнечных дней Комефо, любуясь Амфитрионом, гарцевавшем на своем гнедом жеребце, сморщив ставшими кривоватыми губы, исступленно шептала своему милому сердцу:

– Как я мечтаю, чтоб отца, безнадежного такого упрямца, как у меня, не иметь! Раньше больше всех его я любила, а теперь… Ведь моему он один близкому счастью помеха! Он мне своей упорной несговорчивостью всякий доступ к счастливой любви преграждает… А если вдруг на этой войне мой любимый погибнет?! Если прямо у меня на глазах кто-нибудь ударит по шее его острым мечом иль в горячее сердце пернатую пустит стрелу? Что же мне делать? Как любимого защитить и себя сделать счастливой?

В этот миг Амфитрион под царской башней по воле всесильной Судьбы близко совсем оказался и встретился с Комефо глазами. Он смерил вражескую дочь презрительно сощуренным взглядом, и дева до крови нижнюю губу прокусила себе изнутри и, давясь кровью, с ненавистью на свой неприступный дворец посмотрела.

Когда уж стемнело, и безмолвные звезды на зловещем черном покрывале ночи появились, Комефо, озираясь по сторонам, на дрожащих ногах пробиралась в покои отца и так неотступно себе говорила:

– Боги, какую долю вы мне назначили тягостную, несущую лишь печаль и страданья, чтобы в горестях жизнь проводить. Ну, как это несправедливо, что меня, ни в чем не повинную, взаимной любви и долгожданного счастья враждующие люди лишают! Пусть будут прокляты эти войны! Почему из-за этой ужасной войны мне нельзя с любимым даже встречаться? Чем я хуже других – которые любят и сами любимы? Нет в мире ничего превыше любви, и за нее до последнего дыханья я со всем миром буду бороться. Я должна эту проклятую войну прекратить, а для этого локон пурпурный надо добыть.

Комефо на цыпочках в спальню отцовскую не решительно входит и тихо сама себе опять говорит:

– Все говорят, что ненавидят войну, а сами воюют. Я же не на словах, а на деле должна войну прекратить. И я это сделаю!

И вот дева дрожащей рукой срезает у спящего родителя с лысой головы локон пурпурный. Поколебавшись лишь один миг, она сморщила свои губы так, что красивое лицо стало безобразным и схватила лежавший на столе ключ от ворот городских.

45. Амфитрион убивает Комефо

Совершив нечестивую кражу, с обжигающей руки добычей Комефо проникает во вражеский стан и просит ее к царю поскорей отвести и когда оказывается перед Амфитрионом протягивает ему свою ладонь, на которой бились от дрожи ключ от ворот городских и пурпурный локон заветный. Другой же рукой она губы стыдливо прикрыла и срывающимся голосом с трудом выговорила:

– Амфитрион, я – дочь Птерелая царевна Комефо. Сегодня я ради тебя девичью гордость и стыд потеряла. Родитель и Тафос, город мой отчий, простите! Тяжкий грех мне внушила любовь совершить, и тебе вместе с этим локоном предаю я отца, самого близкого и родного мне человека, а, отдавая этот ключ, я милой родине изменяю. Взамен я молю твоей лишь любви.

Дева устремила на Амфитриона взгляд полный любви, но он на него не ответил. Силы Комефо иссякли, подогнулись колени, и в изнеможении дева опустилась на землю.

Некоторые из окружения Амфитриона говорят, что он, довольно серые сощурив глаза, сначала с благодарностью принял дар бесценный от девы, безумно влюбленной в него, а потом вокруг внимательно огляделся. Так смотрит орел, у которого зренье острей, чем у других тварей пернатых. Как ни высоко он на крыльях огромных парит, от него не скроется заяц, бегущий иль притаившийся под кустом; камнем падает он на него и уносит, чтоб растерзать и пожрать. Так же и Амфитрион, питомец Зевеса своим внимательным взором оглядел свое войско и только потом тихо сказал дочери Птерелая:

– Не надо, о дева, так громко кричать, что ты ради любви совершила. Давай молча пойдем в мою ставку и там все тихонько обсудим.

Он провел с дочерью Птерелая на пышном, не по – походному, ложе всю ночь, а утром одержал в сражении обещанную победу. Однако после долгожданной победы он испугался грозной мести Змеевласых сестер, кара которых могла распространиться не только на Комефо, погубившую отца, но и на него или же он просто вспомнил о давно ждущей супруге Алкмене. Амфитрион, потирая рукой кончик сморщенного носа и пряча прищуренные глаза, приказал своему охраннику:

– Девушку эту надо сейчас же тайно убить. Справедливость требует покарать ее гнусное преступление, и, чтоб об этом никто не знал ничего, иначе о нашей славной победе молва худая пойдет.

Другие же говорят, что благочестивый Амфитрион, увидев пурпурный клок волос и ключ, отшатнулся от преступных даров и сразу не пожелал иметь дело с девой, хоть и обещавшей ему победу, но осквернившей себя предательством родины и отца. Грозно серые, сузив глаза, он приказал строгим голосом:

– Посадить нечестивую Комефо под крепкий замок и неустанно ее охранять.

Как в устье реки, питаемой от Зевса водой дождевой, против течения прорывается волна с оглушительным шумом и треском; с криком таким, потрясая копьями и мечами, на оставшийся без спасительного локона Птерелая город телебоев наступали микенцы. Жарким был бой, но не долгим. Одержав долгожданную победу, благородный Амфитрион собственными руками умертвил вероломную Комефо с такими возвышенными словами:

– Если боги медлят и не сгоняют тебя, о преступная дева, с блистающей на солнце тверди земли в сумрачные ее недра, то во имя справедливости высшей, которая в жизни главнее всего, это прямо сейчас сделаю я!

Амфитрион подарил завоеванную страну телебоев участвовавшему в походе охотнику Кефалу, за его дивную собаку Лайлапа и отправился в неблизкий путь к пенатам родным.

46. Артемида по просьбе отца задерживает Амфитриона в лесах

В это время в одну из дивных ночей, когда в звенящем безмолвии чернокрылая Нюкта только подняла свою главу, венчанную таинственных Астр изобильем, старая обликом Мойра Лахесис посетила во сне Владыку Олимпа и возвестила ему о прекрасной правнучке Алкмене. Вещая Ткачиха, одетая в ослепительно белые одежды, с ромбической короной на голове, на которой мелодично позванивали алмазные пирамидки внезапно возникла в покоях Зевеса. Глядя сквозь Олимпийца ничего не выражающими глазами, она чуть приоткрытыми не шевелящимися губами стала говорить однообразным голосом, без всякого выражения:

– Микенская царица Алкмена через 9 месяцев родит от тебя особенного героя. Он своей силой и доблестью будет превосходить не только смертных, но и богов, уступая лишь тебе одному. Он совершит много необходимых людям подвигов, а тебе поможет одолеть земнорожденных Гигантов, ибо по кровному закону и олимпийцы не могут лишать жизни сородичей.

Зевс не однажды встречался с Мойрой Лахесис и хорошо знал необычную ее манеру общаться. Он знал, что бестелесное космическое божество, выбравшее себе облик моложавой старухи, не шевелит губами и смотрит невидящим взглядом при разговоре с богами нарочно, чтобы бессмертные не забывали кто перед ними, а с людьми Мойра общается по-разному, то, как космическое божество, то, как богиня бессмертная, то, как обычная старуха. Не вполне проснувшийся Зевс стал вращать сросшимися на переносице густыми бровями, как будто, собираясь с мыслями, чтобы ответить, но Ткачиха уже исчезла, без единого звука растворившись в прозрачном эфире.

Царь богов очень ответственно отнесся к будущей связи со своей правнучкой Алкменой. Он с самого начала решил сойтись с ней не только для того, чтобы угодить богине наслаждения Волупии, которую всем сердцем он обожал, но главным образом ради будущего ребенка, рождения которого пожелали сами непререкаемые Девы Могучей Судьбы, которых страшились и бессмертные боги. Олимпийский Блистатель послал своего быстролетного вестника и помощника во всех тайных делах милого сына Гермеса, чтобы тот все разузнал об Алкмене. Оказалось, что правнучка Громовержца очень благопристойная совсем еще юная женщина, славившаяся в крепкостенном граде Тантала не только своей божественной красотой, но и целомудрием.

Гесиод поет, что род нежноласковых жен Алкмена затмевала блистаньем лика и стана, нравом же с ней ни одна не равнялась, та, что дитем рождена от смертной, почившей со смертным. Веянье шло у нее от чела, от очей сине-черных сильное столь, сколь идет от любящей улыбки и смех златой Афродиты.

Помня вещание Мойры Лахесис о будущем ребенке, изобретательный Зевс в этот раз решил не прибегать ни к насилию, ни к похищению, ни к обману, ни к превращению в животное или птицу. Мастер на всевозможные выдумки, когда дело касалось пьянящих разум любовных утех, на сей раз Зевс, вспомнив доверчивую Паррасийку, решил пойти на такую невинную хитрость: сочетаться любовью с Алкменой самым естественным образом, т. е. в облике ее законного мужа, который в это время направлялся домой после победоносной войны с телебоями.

Чтобы отсрочить возвращение Амфитриона домой, Зевс свою дивную дочь, поклявшуюся еще в детстве в лесах и горах звероловствовать безбрачною девой, попросил:

– Сделай сегодня же милая так, чтобы большая часть дичи из окрестных лесов сбежалась в те места, которые Амфитриону, возвращающемуся к жене с войны с телебоями, предстоит пересечь по пути к дому. Но никому о моей просьбе ни слова, особенно Гере.

И не была вечно юная богиня – Охотница великому непослушна отцу. Артемида обо всем догадалась, и, как ребенок, довольный собой, улыбнулась. Потом безбрачная дева к своей колеснице метнулась, прищурив глаза и надменно опустив нижней губы уголки – не забыла она, как царица преследовала по всему свету Лето, ее любимую мать, не давая нигде родиться ей с братом.

Премудрый Кронид все правильно рассчитал, и страстный охотник Амфитрион так увлекся любимым делом, что забыл о нетерпеливо ждущей юной супруге, которая, согласно его клятве, оставалась все еще девушкой. Алкмена слышала от людей, что Амфитрион уже отомстил за ее братьев, и потому со все возраставшим нетерпением ожидала возвращения возлюбленного мужа.

47. Зевс в облике Амфитриона сочетается с Алкменой

И вот, наконец, юная царица услышала знакомое ржание и цоканье копыт гнедого жеребца Амфитриона и радостно выбежала встречать мужа, который, спрыгнув с взмыленного коня, тут же легко, словно пушинку, поднял ее на руки и заключил в жаркие объятья.

Обомлевшей Электронике почудилось, что Титан, пламенеющий в чистейшем лазурном небе над ними, засмеялся лучисто, и разноцветная Радуга, вдруг появившаяся вдалеке, улыбнулась в полнеба, раскинув на арке семицветные крылья. Алкмене казалось, что сама бессмертная жизнь и промысел вечный, радуются ее долгожданной встрече с супругом.

Зевс в облике Амфитриона с трудом оторвался от сладких губ прекрасной Алкмены и на землю опустил ее осторожно. Взяв под руку, он торжественно повел ее во дворец, построенный знаменитыми строителями Трофонием и Агамедом, которые на нем сделали надпись такую:

– Амфитрион себе брачный воздвигнул чертог, чтобы Алкмену, взяв в жены, ввести ее в этот новый дворец, построенный мастерами Агамедом и Трофонием.

Алкмена, скромно потупив темно – синие очи, сама раздела мужа героя и отвела в прекрасно отесанную ванную с подогреваемым мраморным полом. Там рабыни горячей водой омыли Зевса в облике Амфитриона и натерли его чистое тело душистым маслом оливы блестящим. Добродетельная Алкмена подала тому, кого считала мужем, новый белоснежный хитон изо тонкого льна, перепоясанный в талии пурпурным поясом, с двумя рукавами, и они вместе в столовый зал торопливо пошли, где слуги уж давно роскошный стол им накрыли. Эти слуги потом говорили, что после того, как желанье питья и еды быстро утолили супруги, новым страстным желаньем их запылали глаза, эти чарующие врата, через которые любовь в сердце входит. На пышное пурпурное ложе любви по длинному коридору они, схватившись за руки, бегом побежали.

Некоторые говорят, что Зевс в облике мужа Алкмены сочетался со своей правнучкой в неистовых любовных ласках три бесподобных дня и три упоительных ночи подряд и уже самой продолжительностью израсходованного на зачатие времени предрешил чрезмерную мощь будущего ребенка. При этом он остановил движение солнца, и ночь, которую он провел с Алкменой, беспрерывно длилась трое суток.

Другие не верят, чтобы премудрый царь богов пошел на такое вопиющее нарушение заведенного всемогущей богиней необходимости Миропорядка, да и своевольный Гелий, державный небесного огня властелин, скорее всего, его не послушался бы. Они говорят, что ни быстроногим коням с огненной гривой отдых неведом был в эти три дня, ни сам Титан передышки не знал, едва рано встающая розоперстая Эос из океанских пучин на небо утром всходила, чтобы свет возвестить владыке Зевесу и прочим бессмертным, а потом уж и людям, смерти причастным. Каждый вечер светлое солнце главу лучезарную, как обычно, прятало в море, ночь же древняя черную главу высоко воздымала, торопя уходить златотканую богиню зари. Серебристыми лучами Селены – Луны, проникавшими в спальню через большое окно, в редкие минуты отдыха от сладостных ласк любовались на брачном ложе Зевс в облике Амфитриона и схожая видом прелестным с самой Афродитой Алкмена, наконец, подарившая тому, кого почитала мужем законным, дары своего милого девства.

Чтобы никто во дворце не заметил, как долго супруги предавались любви, Зевс-Эгиох приветливому Гипносу, дающему покой людям, позволяя ночью им забывать свои горестные несчастья и беды, повелел наслать на всех трехсуточный сладостный сон беспробудный. Алкмене же в кратер с прекрасным темным хиосским вином Зевс добавил вместо воды божественного нектара, а воздух овеял чудесным ароматом роз, родившихся из пламенной пены вместе с восхитительной богиней красоты и любви, чем придал аромат, утонченный нектару. Этим он не только дал возможность смертной возлюбленной наслаждаться сладостной страстью почти беспрерывно три дня и три ночи, но и еще более придал силы их будущему ребенку, которому предначертано было стать лучшим из лучших всех смертных сыновей Кронида, властителя богов наивысшего.

Так, согласно Пиндару, царь богов, уподобляясь Амфитриону обличьем, внес в его чертог свое семя, из которого появился неукротимый Геракл.

Ферекид и Геродор Гераклейский говорят, что за три ночи любви Зевс подарил Алкмене прекраснейший кубок, работы Гефеста, называемый кархесием – это самая древняя из сохранившихся до нашего времени инкрустированных драгоценными камнями чаш.

48. Вернувшийся Амфитрион подозревает Алкмену в неверности

После того как стройное чрево юной Электриониды небывалой наполнилось тяжестью, в лесах, где охотился Амфитрион дичь исчезла так же внезапно, как и появилась, и царь, тут же потеряв интерес к охоте, заспешил к молодой жене.

Прибыв к любимой супруге, быстро в бане от дорожной грязи омывшись и утолив голод и жажду, Амфитрион нетерпеливо повлек в спальню Алкмену со страстными такими словами:

– Ну же, дорогая супруга, девичью стыдливость теперь уж отбрось! Я сделал все, что обещал – отомстил за твоих братьев и блестящую победу над телебоями одержал. Теперь твоя очередь сдержать обещание…

Алкмена удивленно посмотрела на мужа бесхитростными темно-синими глазами и не найдя, что сказать, лишь скромно потупила очи. Царь же, обнявшись с женой на супружеском ложе, не единожды хмурился, раздраженно щуря глаза и теребя раздвоенный кончик орлиного носа, как бы в недоумении или сомнении, но каждый раз находил в себе силы молчать. Удовлетворив свое мужское желание, Амфитрион голосом нарочито спокойным, наконец, настойчиво жену вопросил:

– О супруга, любезная моему пылающему от любви сердцу, тебе я обязан подлинно бесконечным счастьем своим. Но ответь мне совершенно правдиво – почему ты со мной на ложе так была холодна, словно от ласк любовных устала до их начала? Даже сейчас ты такая, словно истомленная, как будто, только прибыв, я уже успел тебе надоесть.

Амфитрион костяшкой пальца опять стал усиленно тереть свой раздвоенный нос и как бы нехотя добавил голосом подчеркнуто равнодушным:

– Да, и вот, что еще – скажи мне вполне откровенно – была ль ты, перед тем как возлечь со мной на этом пурпурном ложе, на котором ничего не заметно, девой невинной?

Добродетельнейшая из жен, подпоясанных низко, потупив дивные темно-синие очи в ореоле густых гнутых ресниц, нежным голосом ответила мужу:

– Что за непонятные вопросы ты задаешь мне, милый, сегодня! Или ты уж забыл, как мощно похитил милого девства дары моего, что я, как ни старалась, но все равно закричала. А ведь только вчера я потеряла невинность, когда ты первый раз разделил со мной пурпур этого ложа. А сейчас я неотзывчива на твои ласки потому, что до сих пор не могу прийти в себя после той бесконечной ночи, когда мы с тобой почти глаз не смыкали. Я тогда счет времени совсем потеряла и до сих пор моя кружится голова, и я хожу вся, как в тумане.

Сильно озадаченному таким странным ответом супругу по велению Мойры Лахесис хватило терпения и благоразумия не впасть ни в дикую ревность, ни в праведный гнев.

Юной и непорочной сияла Алкмена красотою так скромно и чудно, как при восходе светит луна серебристая в тихом сумраке вечера. Чистые, ясные глаза жены и ее нежный воркующий голос, полный неподдельной любви не позволяли даже заподозрить ее в коварной измене.

Амфитрион остервенело чесал свой раздвоенный нос и молчал, но мысли его скакали как бешеные:

– Ничего не понимаю, я, словно глупец, которого лишь беда и несчастье благоразумию учит. Может быть, я все-таки не заметил следа крови девичества на пурпурной простыне? Ведь очень пурпурный цвет на цвет крови похож… Нет, она сама говорит, что невинность вчера потеряла, когда ложе с ней разделил я… в первый раз. Но ведь я вчера еще был в пути, очень далеко от брачного ложа… Если б она солгать мне хотела, то не так бы все говорила. Или я сам, утомленный войной и охотой, что-то не помню, или ее кто-то хитро сумел обмануть, и вместо меня…, но разве это возможно?!. Вроде бы я всегда был не глупым, а сейчас ничего понять не могу. Конечно, можно допросить слуг, но…, как бы не сделать самому себе хуже. Чувствую сердцем, что надо отправиться в храм знаменитейший, к оракулу Фебову в Дельфах, где Пуп Мира, где священный Омфал.

Большинство эллинов не принимали никаких важных решений ни в общественной, ни в личной жизни, не посоветовавшись с каким-нибудь оракулом. Оракул – это прорицание, состоявшее в оглашении предсказания провидцем или специальным жрецом (жрицей), которые тоже именовались оракулами. Оракулом называли и прорицалище – место, где оглашалось предсказание, и сам текст предсказания. Существовало огромное множество разнообразных оракулов, наиболее авторитетные совмещались с храмами. Наиболее знаменитый и заслуживающий доверия оракул Ойкумены находился в Дельфах.

49. Дельфийский храм

Некоторые говорят, что в том месте, где находится камень Омфал (пуп) у новорожденного Зевса отпала пуповина, и потому здесь находится Пуп Земли. Другие утверждают, что Омфал был тем камнем, который проглотил Крон вместо Зевса и потом первым изрыгнул. Так же говорят, что Омфал был могилой священного дельфийского Змея Пифона, то есть это был надгробный камень, служащий точкой соприкосновения между миром живых и царством мертвых и, что Зевс одновременно выпустил с востока и запада двух орлов, которые встретились в Дельфах, и в точку их встречи он метнул камень, ставший центром мироздания, средоточием мира.

По древним преданиям в центре мироздания находился древний оракул, которым Гея владела совместно с прорицательницей горной нимфой Дафной, а затем – Гея с Посейдоном. С течением времени, говорят, та доля, которая принадлежала Гее, была ею отдана сведущей в прорицаниях Фемиде. Когда Фемида стала богиней правосудия, она передала Дельфийский оракул сестре Фебе, которая передала прорицалище своему внуку Аполлону как подарок при его рождении. Посейдону же, говорят, за его часть прорицалища Делий дал взамен остров Калаврию, против Трезена.

Передача древнего оракула произошла после убийства Аполлоном сына Геи змея Пифона, охранявшего гору Парнас. После очищения от скверны убийства Пифона Аполлон мог вступить во владение этим оракулом, с целью возвещать волю отца своего Зевса и содействовать наступлению лучших и более просвещенных времен. Аполлон, перед тем как основать свой храм на месте древнего прорицалища, которому по воле Мойр надлежало стать знаменитейшим храмом Греции и всей Ойкумены, так возвестил:

– Здесь, на склоне Парнаса, кровью змея омытом, в самом центре земли, будет на протяжении тысячелетий выситься прекраснейший храм всей земли обитаемой. Чтоб прорицалищем был для людей он, которые станут сюда пригонять безупречные мне гекатомбы и вопрошать мой оракул. И всем непреложно в храме моем благолепном начну подавать я советы устами жрицы – Пифии-девы.

Использование женских уст не было типичным и для Фебовых прорицалищ тоже. Одно из объяснений, почему в Дельфах прорицательницей долгое время была дева, а потом женщина, заключается в истории этого святилища. Самая первая владелица древнего прорицалища Гея и ее спутница горная нимфа Дафна, и титаниды Фемида и Феба (светлая) – все были богинями, имевшими жриц. Поэтому и Аполлон, приняв прорицалище от бабки Фебы, решил, что по древней традиции будет продолжать вещать женскими устами. Для Пифии в Дельфах, существовало ритуальное предписание девственности. Вкушение бычьей крови, как испытание девственности, напоминало процедуру вкушения бараньей крови в Аргосе, в храме Аполлона.

Пифии помогали служительницы храма, не девушки, а женщины, по летам уже не способные к браку, которые должны были поддерживать священный огонь. Обычно дельфийская дева произносила неясные отрывистые и бессвязные фразы, похожие на вдохновенное бормотание, которые записывали и толковали особые жрецы – профеты храма, происходившие от пяти священных дельфийских родов. В храме были пять «чистых» – госиев, руководящих верующими при обращении к оракулу, совершении жертвы, внесении платы или дара, омовении и других процедурах. Госии не были жрецами и выбирались из числа достойных дельфийских фамилий на пожизненный срок. Должности госиев были не только почетны, но и важны, поскольку именно они заведовали храмовой казной. Говорят, что именно госии определяли главные направления деятельности оракула, тогда как профеты только толковали и перелагали прорицанья в стихи. В храме были так же поэты, управляющие, охранники, неокоры (прислужники) и периэгеты – путеводители приезжих, показывающие посетителям священные памятники Дельф.

Законным временем для совещаний с Пифией первоначально считался только один день в году – седьмой день весеннего месяца (7 Бисия – день рождения Аполлона, в самом начале весны, около равноденствия), когда Феб с наступлением теплых погожих дней возвращался из любимой им Гипербореи. Затем прорицания стали проводиться ежемесячно по седьмым числам, за исключением зимы, когда Аполлон гостил у гипербореев, а еще позже – ежедневно, кроме особых нечистых дней.

Из-за срочности дела Амфитрион не поехал в храм Дельфийского бога, опасаясь большой очереди, ведь аполлонова дева в его время изрекала оракулы только в седьмой день месяца, и обратился к местному слепому прорицателю Тиресию, заслуженная слава которого давно перешагнула высокие стены Фив семивратных.

50. Слепой оракул Тиресий

Некоторые говорят, что совсем еще юного Тиресия ревнивая Гера наказала очей нескончаемой ночью за то, что он спор между нею и Зевсом о том, женское или мужское наслаждение слаще, разрешил не так, как ей бы хотелось. А справедливый Кронид не мог отменить произведенного Герой потому, что свершенного богом не уничтожит и правитель богов, но он ему за лишение света в очах ведать грядущее дал, так облегчив несправедливое наказанье почетом.

Другие утверждают, что Тиресия ослепила не знавшая брака Афина, когда, увидев ее во время купания обнаженной, он не отвел в сторону стыдливо глаза. В гневе завопила богиня так, что деревья высокие рядом согнулись, и вся страшно земля содрогнулась до самых глубин. Быстро, во всей своей наготе величавой, подошла богиня к замершему юноше, который не пал пред нею ниц, не попросил пощады и даже теперь не прикрыл глаз своих дерзких. Гневные к нему слова обратила богиня с сердцем немягким:

– Если ты, узрев девственное лоно мое и сосцы, сам не хочешь глаз бесстыжих захлопнуть, тогда я их тебе закрою и навсегда.

Грозно объявила богиня и с боевым кличем вырвала глаза юноши из глазниц – и мрак первозданный навсегда ему очи покрыл. Мать Тиресия нимфа Харикло, любимая спутница Афины, горестно завопив, словно птица лесная жалобой звонкой залившись, бросилась, чтобы защитить сына, но было поздно – из кулаков Афины вытекли глазные яблоки, образовав два жидких пятна на желтом песке.

Тогда безумно рыдавшей Харикло Афина без сожаленья о содеянном так сказала:

– О подруга, печаль отложи. Что свершилось, того воротить даже богам уже невозможно: верно, такую уж нить выпряла Мойра, когда этого мальчика произвела ты на свет. Ни хороводы, ни смех, ни ликования нимф не услаждали меня, коль не ты пляски водила. Я все это помню и сына твоего одарю в честь нашей дружбы. Я пророком его сотворю, досточтимым в веках, и других он превысит собой. Дам я и посох ему, шаги направляющий верно, и долголетний ему жизни отмерю предел. Он и после смерти в Аиде будет разумен.

Богиня изощрила и обострила все чувства Терисия так, что ему стал понятен язык зверей и птиц. Кроме дара провидения он обрел и мудрость не говорить все, что ему становится известным.

Молодой прорицатель прославлен был крылатой молвой за то, что безукоризненно отвечал на любые вопросы народа, и начало по всей Элладе греметь слепого оракула имя. Рано подружившись с доброй славой – богиней Эвклеей, Тиресий стяжал себе высочайший венец. Он пользовался всеобщим почтением, говорил от лица бессмертных богов, часто спорил с царями, даже порой порицал их, но всегда давал необходимые советы.

Прожив три человеческих жизни, дарованных ему Афиной, состарившийся Терисий потерял осторожность и стал рассказывать смертным о тайнах богов, и когда Зевс об этом узнал, он лишил прорицателя его чудесного дара. Однако, когда мудрый Хирон, мучаясь от яда Лернейской Гидры, добровольно решил умереть, то завещал свой дар прорицания Терисию. Старец второй раз обрел зрение грядущего, и на этот раз боги уже не могли его отобрать, поскольку оно было даровано не ими.

51. Тиресий дает прорицание Амфитриону

К Амфитриону знаменитый провидец явился в обычной сетчатой одежде предсказателей, с золотым венком на седой голове. Его сопровождал мальчик-поводырь, так как его обычный живой посох – зрячая дочь Манто, тоже сведущая в прорицаниях, недавно оставила отца, выйдя замуж за критянина Ракия, чтобы родить от него знаменитого прорицателя Мопса.

Царь, с трудом сдерживаясь, все же заставил себя неспешно коснуться белой бороды прорицателя и неторопливо сказать притворно приветливым голосом:

– Хайре! (дословно – "Возрадуйся!" – так греки здоровались), славный Тиресий, чей вдумчивый взор объемлет все, что скрыто и открыто для познания на небе высоком, в море бескрайнем и на широкодорожной земле! Ты видишь лучше всех людей, для смерти рожденных, хоть ты и с лишенными света очами. Скажи же мне всю чистую правду, какой бы горькой она ни была: верна ли мне оставалась жена, когда я с телебоями воевал, а потом охотился на дичь в тенистых лесах Арголиды?

Тихо стоял царь в напряженном ожиданье ответа, левая рука его потянулась к кончику носа, но он с силой прижал ее к дрожащей груди. Прищурившись, он глядел себе под ноги, скипетром свободно не двигал, как человек давно привычный к царскому сану, но держал его, стиснув изо всех сил правой рукою.

– Возрадуйся царь! Все записи самых важных гаданий, где самые важные судьбы Фиванские начертаны на каменных таблицах бесстрастной рукой непреложной Мойры Лахесис, находятся в святилище моем. Я же, твой предвидя вопрос, уже их прочел, а две самые важные переписал и с собою принес.

Тиресий, поглаживая белую бороду, долго глядел пустыми глазницами перед собой, а потом взял у мальчика-поводыря две таблички и, задумчиво перебрав их в руках, продолжил неспешно вещать:

– Царь Амфитрион, любимец Зевеса! Возвестить повелел ты, была ль тебе верной супруга Алкмена. Прежде всего узнай, что жена твоя юная всегда любила и сейчас любит только Амфитриона. Теперь же, царь, внемли вещаниям Локсия Феба: сам Громовержец, великий Отец всех бессмертных и смертных, приняв твой облик, с Алкменой на пурпурном ложе возлег накануне твоего возвращения. Так неотвратимой Судьбе было угодно, и не может не исполниться то, что предначертано Роком. Семя великого бога не бывает бесплодным, и через 9 месяцев супруга твоя родит мальчиков двойню: один сын будет твой, другой – великого Зевса.

У Амфитриона шумно вырвался вздох облегчения, в глазах его не было удивления, ибо он ожидал чего-то подобного сказанному Тиресием. Ревновать к богу, тем более к самому Зевсу, у эллинов было не принято, наоборот, скорее следовало опасаться ревности самого бога, ведь, что раз богу принадлежало, то ему принадлежит всегда.

Поэтому, некоторые говорят, что, узнав от Тиресия о близости Зевса с Алкменой, Амфитрион после этого в течение года ни разу не разделил ложе с супругой, боясь божественной ревности. Такое поведение соответствовало древнему обычаю, чтобы супруг не прикасался к супруге (совсем или до родов), встречавшейся с богом. Однако этот обычай в описываемое время соблюдался в Греции больше на словах, чем на деле.

Другие говорят, что с радостью точно такой же, с какой относятся дети к выздоровленью отца, который в тяжелой болезни долго лежал и чах все сильнее, после же всесильные боги, на удовольствие всем, исцеляют больного, – радость такую же испытал Амфитрион от слов знаменитого прорицателя. Теперь он возлежал со стыдливой супругой каждую ночь и уже без всяких вопросов, радуясь щедрым дарам фиалковенчанной Афродиты, а близких друзей горделиво уверял, что с самим Зевсом-Кронидом делит он любовь своей распрекрасной жены.

52. Гера узнает об измене Зевса с Алкменой

В то время, когда Зевс под видом супруга возлег со своей правнучкой Алкменой, златотронная Гера в кресле, дивной работы милого сына, перед дверью сидела и по красивым плечам распускала светлых волос пышные пряди. Гребнем из кости слоновой чесала их и сплетала в длинные локоны. Распустив аккуратно по белым плечам свои светло – золотистые локоны, одиноко сидела она на краю огромного супружеского ложа, похожего на небольшую площадку для хороводов и песен, и хмурила свои большие, как у телки глаза.

Опечаленная очередным ночным отсутствием неверного супруга, она, в сердцах метнув скипетр с навершием в виде золотой кукушки в дальний угол спальни, призвала свою вестницу и подругу богиню радуги Ириду и изменившимся голосом ей приказала:

– Ирида милая! Подруга верная и моей непреклонной быстрая вестница воли! Как можно скорее узнай – где сейчас находится муж мой, Владыка Олимпа и сразу же мне все расскажи.

Вспомнив о том, что Зевс горазд подражать разным необычным обличьям, Гера попросила богиню радуги везде внимательно посмотреть, не случилось ли чего особенного или странного в окружающем мире. Царица богов часто заставляла Ириду подглядывать за богами и особенно за супругом и собирать разные сведенья потому, что сверху Радуга не хуже самого Солнца все на необъятной земле обозревала, правда только после дождя, когда в воздухе сияли всеми цветами ее разбросанные на небесной арке одежды. Ириде не очень нравились эти поручения, но царственной подруге она не могла ни в чем отказать.

Простодушная Ирида в радужном платье своем взмыла по арке огромной в высокие омытые дождем лазурные небеса, но, как ни старалась, не смогла негде найти Властителя всех трех миров, и, вернувшись, доложила госпоже о тщетных поисках Зевса, не забыв упомянуть и о дивном происшествии:

– Нет Громовержца нигде. Я не была только в подземных пустотах Аиде и в темных глубинах Посейдонова царства. Из разных странных явлений самым занятным мне показалось такое: правнук Зевса Амфитрион, сын Алкея, кажется, раздвоился. Он находится одновременно на охоте в ставших вдруг очень богатыми дичью лесах и в своем дворце, куда он прибыл недавно на коне к своей юной супруге Алкмене.

Гера звонко вскрикнула, как подраненная птичка, с силой стукнула кулаком себя по прекрасному лбу так, что на нем вздулся синяк и что-то нераздельное прошипела. Все понявшая Ирида быстро отвела в сторону от подруги и госпожи сочувственный взгляд и тут же исчезла.

Последующие трое нескончаемых суток богиня богинь, сходила с ума в своей спальне нетленной, надежные двери которой с потайным золотым замком были искусной работы милого сына Гефеста. Здесь владычица блистательных высей Олимпа облачалась в наряды обычно, умащивалась благовонными натираниями, одуряющий аромат которых разносился по всему чертогу, проникая в залы советов и пиров, здесь же хранились ее драгоценности со знаменитой бриллиантовой диадемой и платья, сотканные собственноручно Афиной.

Сейчас Гере было не до украшений и платьев. Она заперлась на крепкий засов в своей спальне, и бросившись на такое одинокое пурпурное ложе то истошно вопила, потрясая и заламывая руки, то беззвучно рыдала, опустив уголки нежно розовых губ, то дико хохотала.

Плиний Старший говорит, что приписывать богу супружеские измены и затем семейные ссоры, и вражду, или верить в божества обмана и преступлений, это вообще верх человеческого бесстыдства.

Тогда бесстыдным следует признать и великого Гомера, впервые установившего для эллинов имена и прозвища большинства олимпийских богов, разделившего между ними почести и виды деятельности и описавшего непростые семейные жизни некоторых из них.

Ксенофан же и вовсе поет, что среди смертных позорным слывет и клеймится хулою, – то на богов возвести Гомер с Гесиодом дерзнули.

Некоторые говорят, что, по словам самой Геры, ночью, когда она сном беспокойным ненадолго забылась, ее посетила старая обликом Мойра Лахесис. Ткачиха была в своей обычной белой одежде, увенчанная ромбической короной и с алмазным жезлом – символом вечности в правой руке. От невидящего взгляда Старухи Гере стало не по себе, и она зябко несколько раз прекрасными передернула плечами. Та же, не обращая никакого внимания на царицу не шевелящимися губами однозвучно ей говорила:

– Радуйся Гера! Мы, дщери великой Ананке всегда на стороне добродетельных жен, даже тогда, когда те, испытывая небеспричинную ревность, бывают чрезмерно злокозненны. Если тебе будет необходимо, то ты можешь мстить любовницам мужа и их детям, хоть некоторые и говорят, что это злокозненно или не справедливо. Зевсу не суждено мешать тебе делом в стремлении погубить его особенного сына от смертной Алкмены. При этом старание это твое всегда будет тщетным, но ты не должна рук опускать, ведь все твои козни уже мной предначертаны и потому неизбежны.

Те, кто дружат с Гипносом и Морфеем, отвращающими богиню Алгею (скорбь) от людей и расслабляющими им напряженные днем члены, рассказывают, что всякое может присниться, ведь Формирователь снов умеет принимать точный облик знакомых или родных для смотрящего сон человека, людей.

Овидий поет, что Морфей был искусник большой, горазд был подражать любым человечьим обличьям. Лучше его не сумел бы никто выразить поступь, все черты человека и звук его речи. Перенимал и наряд, и любую особенность речи, но подражал лишь людям одним и бессмертным. Некоторые говорят, что Морфей, часто сопровождавший Мойру Лахесис во снах, научился подражать ей самой и принимать ее облик.

Царица богов не стала даже ругаться с Зевсом, когда тот, наконец, с видом невиноватым, а, наоборот, очень довольным, вернулся в свой гулкий олимпийский чертог. Она лишь, сузив огромные, как у телки глаза, молча смотрела куда-то в сторону и тонко очерченными розовыми губами что-то беззвучно шептала.

53. Священная клятва Зевса

9 месяцев по очереди безвозвратно канули в реку забвения Лету и настал положенный природой срок родов Алкмены.

В этот день боги в чертоге нетленном у Зевса на мраморном полу с подогревом возлежали и безмятежно меж собой совещанье держали. Они, как всегда, пировали, ведь не любят бессмертные пищу принимать в одиночестве. Среди них цветущая юностью Геба и юный красавец Ганимед, небожителям равный, нектар разливали в кубки златые. Олимпа насельники этими кубками обычно друг другу честь воздавали.

Все шло как на обычном ежедневном пиру, и вдруг Зевс косматой замотал головой, словно что-то важное вспомнил.

Согласно божественному Гомеру, Зевс, величаясь, так заранее хвалился пред сонмом бессмертных рождением сына:

– Слушайте слово мое, и блаженные боги небес, и богини. Сегодня я вам поведать желаю, что в груди мне справедливое сердце внушает. Ныне, Илифия всех родящих помощница, в свет выведет мне не чужого ребенка, который, став мужем, над всеми окрестными царствовать будет.

Взаимно бессмертные между собою тут же одобрили речь Эгиоха: кто, прикрыв веки, кто понимающей улыбкой, кто кивком головы, кто легким взмахом руки.

Гера же сильно запрокинула назад прелестную белокурую голову, украшенную белоснежными лилиями – символом телесной чистоты и непорочности женщины и, мстительно сузив свои большие глаза, улыбнулась злорадно. Посмотрев на супруга, тут же она, спохватившись, надела кроткую улыбку на свои горделивые губы и так во всеуслышание с притворным недоверием мужу сказала:

– Зевс, мой любимый супруг и бог величайший! Ну, как забудешь и к такой торжественной речи своей должного не приложишь свершенья! Ну же, дерзни, – при всех небожителях сейчас поклянись, Олимпиец, освященной влагой стигийской великою клятвой. Скажи, что над Инаховым Аргосом, и над Персеидами, и над соседями всеми и вправду владыкою будет тот из смертных мужей, от крови твоей происшедших, кто, сегодня первым из женских выпадет бедер.

Так говорила Зевса супруга, вся, мелко дрожа, но с той же с виду покорной улыбкой на очерченных красиво губах, лепесткам нежной розы подобных.

Кронид же всех победоносным окидывал взглядом, он был целиком во власти богини спеси и непомерной гордости Гибрис. Молниелюбец Зевес с символом власти – скипетром в левой руке и царящим в воздухе черным орлом на правой руке так заносчиво гордо дал перед всеми богами священную клятву богов:

– Нашей всеобщей праматерью Геей – землею, что распростерлась грудью высокой под нами и многозвездным небом – Ураном, широко возлегшим над нею, а также грозного Стикса в недрах земли текущей водою, – меж богов всеблаженных клятвою самой ужасной из всех и великою самой клянусь. Клянусь, что над Аргосом, и над Персеидами, и над соседями всеми верховным владыкою будет тот из смертных мужей, от ихора моего происшедших, кто, сегодня первым выйдет на свет из недр материнских. В завершении этой клятвы великой, я еще и кивну головой, чтобы все в ней были уверены твердо. Это – крепчайший залог меж богов нерушимости слова, данного мной: невозвратно то слово, вовек непреложно и не свершиться не может, когда вот так головой я кивну.

Молвил Кронид и сначала иссиня-черными вверх двинул бровями, сросшимися на переносице, а потом кивнул головой вверх и вниз, и волны нетленных волос с головы Олимпийца бессмертной взметнулись и на мощные плечи пали его. И холмы олимпийские, словно громадные волны морские, в такое колебанье пришли, что богини за поручни своих кресел схватились, а боги – за спинки апоклинтров (сиденья-скамейки в зале пиров для богов), на которых они возлежали.

Некоторые, говорят, что не почувствовавший козней Геры Зевс поклялся, не подумав о возможных последствиях нерушимой клятвы, под влиянием богини временного умопомрачения Атэ – Обиды, которую к нему подослала злокозненная сестра и ревнивая супруга, делящая с ним ложе не одну тысячу лет.

Другие же, уверяют, что царь богов поклялся под никому не заметным влиянием непререкаемой Мойры Лахесис, в предначертанье которой входило рождение Геракла – героя – истребителя чудовищ, а совсем не Геракла – правителя, что над всеми окрестными царствовать будет.

54. Гера решает задержать роды Алкмены

Даже еще не родившийся мальчик и его мать Алкмена очень досаждали царице Олимпа, и она, сидя в своей спальне на огромном пурпурном ложе, недовольно морщила свой правильный греческий нос, разные себе задавая вопросы, и сама же на них так отвечала:

– Почему Зевс опять изменил мне вероломно, на этот раз с какой-то смертной Алкменой? Да, я заметила, что эта распутница молода и красива и, конечно, она умеет мужчин завлекать. Но ведь и я бесстаростна и тоже очень красива! Ведь не зря на Лесбосе я почитаюсь, как красивейшая женщина в мире, и в моем храме состязаются самые лучшие женщины в красоте. Впрочем, я всегда лесбиянкам и лесбосцам говорю, что красота есть дело природы, и награждать следует тех жен и дев, которые не только красивы, но и наиболее добродетельны, и только такая красота будет прекрасна, в противном же случае она грозит обернуться похотливой распущенностью.

Гера на всякий случай оглянулась по сторонам, хоть и знала, что в спальне никого не может быть и только потом сбросила пурпурный пеплос и белоснежные все подвязки. Обнаженная, она откинула на спину роскошные пряди светлых волос и подошла к огромному полированному щиту из меди, висевшему на стене в ее красиво обставленной спальне. Прижав ладони к идеальным полушариям упругой груди, она запрокинула голову назад и придирчиво оглядела свое прекрасное тело. Она испытала удовлетворение и улыбнулась, но, вспомнив о том, зачем разделась, она зябко пожала плечами, опять не довольно сморщилась, и тут смутное чувство, похожее на жалость к себе вдруг сердце ее охватило:

– Той, что счастлива в браке была, измены мужа нестерпимы, и я к большому сожаленью себе все чаще это повторяю. В непорочной своей жизни я никого не знала из мужчин, кроме Зевеса, а он прелюбодействует уже со всеми без разбора, и даже грязных девок, причастных смерти, не гнушается. Где же справедливость, которая милее всего нам бессмертным? Мне иногда даже кажется, что он пресытился счастьем семейным и ему моя женская преданность в тягость: в нем угасает любовь, ведь соперника нет, которого он доблестно победит. Может и мне нарушить супружескую верность и предаться с кем-нибудь ласкам порочным, чтобы не пропадала даром моя бесподобная красота? Как юн и красив Эндимон, и как любит меня! – Нет, прочь эти гадкие мысли! Никогда я не опущусь в пучину мерзкого разврата… Но почему же мне не верен Кронид? Я в чем – ни будь виновата, что он обрекает меня на такие мученья жестокие? – Нет! Я – истинный образец добродетели женской!

Гера прикрыла глаза и тяжело задышала, упиваясь своим достоинством женским. Отдышавшись, она криво улыбнулась краешком губ и продолжила беседовать со своим добродетельным сердцем:

– Он же грязный развратник. Ему надоело обладать той, кто всегда рядом. Изменяет же он потому лишь, что ему нужно свежее чувство, новизна отношений, все мужчины восторженно сходят с ума от первой близости – «ночи тайн». Меня же он знает прекрасно, и против этого знания даже девственность, обретаемая мной после купания в Канатосе, не всегда помогает, и тогда вся надежда только на пестроузорный Пояс Киприды… Разве ж это справедливо?! И как мне бороться против несправедливости, ведь намного он сильнее меня… да и нельзя принудить насильно к любви. Может мне добиться суда справедливого над своевольным мальчишкой Эротом, чтобы бессмертные небожители изгнали его с блистательных высей Олимпа за то, что без конца их смущает и ссорит между собою, нагл и дерзок с ними, непочтителен? И, крылья срезав, чтобы в небеса взлететь он обратно не смог, прогнать к людям, а крылья кому-нибудь из божественной черни отдать? – Нет, жить совсем без любви бессмертным никак не возможно. Если б я смертной была, то предпочла бы сто раз умереть, чем лишиться супружества Зевса… А ведь не в одиночку любимый супруг мне изменяет, а с кем-то… Да, надо особенно жестоко наказывать всех развратниц, которые сами лезут цепко в объятья к нему, и не быть мягкой, как раньше: На остров Эгины я мор наслала, а саму дочку Асопа не тронула – это ль не мягкость? Ио, юную жрицу свою я всего лишь превратила в белую телку и слепня на нее натравила – смех, да и только. Притворной скромнице Лето нигде не давала родить, но ведь родила же! Со спутницей Артемиды Каллисто я обошлась уже посерьезней – с помощью Гекаты человечью наружность у нее отняла и добилась, чтоб Стреловержица ее, как медведицу, расстреляла из лука, выпустив в нее семь стрел золотых. Глупую Семелу в образе ее кормилицы Берои надоумила я превосходно, и она сгорела в пламени молний, но Дионис все же родился из бедра Зевса. Здесь я не все додумала и предусмотрела. Кажется это и все… Должно быть я не сделала и сотой доли того, что должна была бы сделать, будь я на самом деле царицей зол. Надо не просто быть неумолимо-жестокой ко всем блудницам, что Зевсу с легкостью отдаются, надо, чтобы все знали мою злокозненность и неотвратимого наказанья страшились! Тогда сто раз подумает очередная непотребная девка перед тем, как Зевсу с готовностью податливое тело свое для порочных утех предоставить.

Когда же Гера зоркими своими глазами увидела с кручей Олимпа, как Алкмена в своем дворце пояс расторгла, то уж нигде не могла найти себе места и, размазывая по лицу слезы, трясущимися губами грозила сопернице:

– Только родов твоих, блудница микенская, мне не хватало, чтобы твой плод нечестивый сделал оскорбление моей добродетели явным, всем показав гнусную мерзость Зевеса и мою перед ним слабость. Не над Кронидом – надо мной богини и боги в тайне будут смеяться и за спиной на меня показывать пальцем… Ну, так просто, Алкмена, это тебе не пройдет. Справедливость требует за такие мучительные обиды строго наказывать. Долго, развратница, будешь корчиться в родах! Посмотрим, как и когда ты родишь, да и родишь ли?!

55. Гера приказывает Илифии Никиппы роды ускорить, а Алкмены – задержать

Чтобы помешать сыну Зевса от Алкмены родиться в объявленный день первым, Гера вызвала свою послушную дочь богиню родовспоможения Илифию и, подойдя к ней вплотную, заглянула в глаза ей и удовлетворенно сказала:

– Милая дочь, ты всегда была мне покорна, будь и сегодня такой. Сделай Илифия сначала так, чтобы у носившей сына во чреве лишь седьмой месяц Никиппы и микенского царя Сфенела ребенок как можно скорее родился. Выведи младенца Сфенелида на свет, хотя и незрелого, но это не все. Необходимо, чтобы первенец супруги Амфитриона Алкмены как можно позже на свет появился или даже совсем не родился… Да, это было бы лучше всего, ведь при родах нередко умирают и сами роженицы, и их дети.

Многим богиням Илифия блеклой своей красотой уступала. У нее был мясистый нос, похожий на небольшой мячик, округлые глаза в обрамлении коротких редких белесых ресниц, рыжие волосы и такие же редкие рыжеватые брови, совсем не похожие на сросшиеся на переносице густые черные брови отца.

От последних слов матери, излучающие смирение и доброту глаза дочери стали совсем круглыми, а брови полумесяцем вверх взметнулись.

– Мать моя и царица! Пусть не волнуется твое милое сердце. Я сделаю так, что Никиппа безболезненно и быстро родит, даже если она ребенка не доносила. Но как мне задержать роды Алкмены? Да и хорошо ли мне делать такое?

Гера не довольно нахмурила свои красиво изогнутые в меру пушистые темные брови и, сузив большие, как у телки глаза, недоверчиво на дочь посмотрела, как бы желая убедиться в ее искренности. Потом, сморщив чуть подкрашенные в нежно розовый цвет губы, она мотнула головой и устало сказала:

– Неужели, милая дочь, и этому тебя должна я учить, ведь ты богиня родовспоможения, а не я. Я же – разрешительница родовых мучений и вот этими медными ножницами роженицам помогаю обычно. Но с Алкменой случай особый – обидела она меня очень и унизила перед всеми богами, а теперь еще хочет всеобщим посмешищем сделать. Поэтому мы с тобой, как бессмертные богини и добродетельные женщины, я – как мать и ты, как послушная дочь, должны примерно ее наказать, чтоб другим не повадно было наше женское достоинство оскорблять!

– Я никогда не мешала рожать и не знаю, как это делать…

Илифия наклонила голову набок и смотрела на мать с такой детской надеждой в простодушных круглых глазах, что Гера чуть не расхохоталась, но быстро взяла себя в руки и сердитым голосом стала дочери объяснять:

– Некогда я учила тебя как роженицам помогать, и ты хорошо все усвоила. У Алкмены же все, чему я тебя научила надо будет делать наоборот! Придя в дом к роженице, как обычно, сразу на жертвенник сядь, у Алкмены он возле самых дверей. И вот тут начинай делать все наоборот. Не раздвигай как можно шире колени, а, напротив, скрести свои узкие никогда не рожавшие бедра, потом колени и голени переплети и крепко сожми обе руки в кулаки, прижав их к груди. Тебе известные заклинания, чтобы быстро родить тихо шепчи, но только наоборот, тогда они вдобавок к сжатым бедрам и кулакам будут мешать завершиться благополучно даже уже начавшимся родам… А теперь, Илифия, поспеши! Помоги сначала Никиппе, а потом мигом к Алкмене!

Илифия с удовольствием помогла быстро родить Никиппе слабенького семимесячного мальчика, названного Эврисфеем, который стал наследником Сфенела. Затем богиня родовспоможения, скрепя сердце, отправилась во дворец Амфитриона выполнять вторую часть приказа своей властной родительницы, открыто перечить которой она с детства боялась.

Богиня явилась к Алкмене в то самое время, как только начались схватки и сделала все, как научила мать.

56. Тяжелые роды Алкмены

Никто из домочадцев во дворце Амфитриона ничего не понимал: сама богиня родовспоможения Профирея (Преддверница) пришла помогать царице Алкмене, но та вопила, как безумная от боли, однако родить никак не могла.

Мойры, учитывая всю важность родов Алкмены, внимательно наблюдали за нею с крутой горной вершины, соседствующей с обильноложбинным Олимпом. Эту вершину боги и люди называли Незримой потому, что, когда Гелиос освещал ее своими лучами она, как огромный алмаз сверкала вечными снегами и льдами, и ничего рассмотреть на ней было нельзя.

Дщери великой Ананке знали, что роды Алкмены будут очень тяжелыми, ибо она выносила двойню, причем один ребенок размерами намного превосходил всех рождавшихся до сих пор смертных детей. Мойра Лахесис знала и о том, что Илифия по приказу матери будет мешать рожденью особенного героя, ведь сама она это выткала в седой пряже грядущих столетий.

Красавица Клото равнодушно вытянула тонкую, как паутинка, нить жизни ребенка, названного Эврисфеем и взялась за конец толстой крученой нити, которая торчала из веретена Ананке и с силой пыталась вытянуть судьбоносную нитку Геракла, но ничего не получалось – будущий великий герой никак не появлялся на свет. Ткачиха Лахесис обеспокоенно поднялась со своего вечного кресла, и найдя в Полотне Судеб ниточку жизни девы Галантиды накинула на нее из своего кулька маленькое колечко. Старая лишь обликом Мойра повернула к красавице – сестре изрезанное морщинами бесстрастное лицо и одними глазами сказала:

– В роды Алкмены, кроме Илифии, может непредвиденно вмешаться дочь Первозданного Хаоса древняя Тюхе. Конечно, Милихиос намного слабее матери нашей Ананке, но порой у нее получается невозможное, и тогда, как ты знаешь, без всякой причины может случиться все, что угодно. Помнишь, как родился Тифон с непредвиденно силой чрезмерной! А сейчас, при родах может умереть, как Алкмена сама, так и ее не родившийся сын, тем более что родам Алкмены послушная матери Илифия добросовестно будет мешать. Смерть особенного сына Алкмены и Зевса нам никак нельзя допустить, ведь Необходимостью ему предначертано истребить самых ужасных чудовищ, расплодившихся на земле не без помощи Тюхе и убить нечестивых владык, которых немало из-за предоставленной людям свободы выбора матерью нашей.

Лахесис, согласно своим замыслам давним, сделала так, чтобы на родах Алкмены присутствовала одна из ее самых смышленых подружек-служанок по имени Галантида. Она была из простого народа, русоволосая, ясноглазая, такая быстрая, что готова была всегда исполнять все приказанья, лучшая в искренней дружбе и первая в своей службе. Выходя и входя постоянно в двери к роженице, Галантида и алтарь благовонный, и воссевшую у дверей необычного вида круглоглазую женщину видит, – как та на переплетенных коленях пальцы в кулаки меж собою сжатые держит.

Видя, как долго не может родить Алкмена, преданная ей Галантида, вдруг хлопнула себя ладошкой по лбу, словно почувствовала какое-то озарение.

57. Благодаря Галантиде Алкмене удается родить Алкида

Сам бог счастливого мгновения Кайрос, промчался на крылатых ногах мимо Галантиды бесшумно и ловко и надоумил ее, сумевшую на миг ухватить его за нависавший спереди единственный локон волос на лысой совсем голове. Кайрос всегда появляется совершенно обнаженным, чтобы никто, даже Могучая Мойра, не могла удержать его за одежды, он неуязвим и мгновенно проносится мимо. Кайрос в краткий неуловимый миг позволяет душе человека достичь полной гармонии с окружающим миром, и в это мгновение человек уподобляется богу и может все, даже изменить свою судьбу, что недоступно и бессмертным олимпийцам, владеющим небом высоким.

Девушка догадалась, что женщина у алтаря – это богиня родовспоможения, и она крепко сжимает бедра и кулаки. Поняв, что богиня не хочет дать Алкмене родить, Галантида дерзко решила ее обмануть. Она вдруг хлопнула звучно в ладоши и притворно издала громкий крик звенящего ликования, как будто Алкмена, наконец-то счастливо разрешилась от бремени. Подбежав к Илифии, с радостным хохотом девушка закричала:

– Кто бы ни была ты, незнакомка, сейчас же поздравь мою госпожу! Разрешилась она и родила! Наконец – то совершилось горячее желанье Алкмены.

Округленные брови Илифии еще больше подпрыгнули вверх, уголки красных губ опустились, она тут же вскочила, бедра разжав и, разжав кулаки, быстро вбежала в спальню к Алкмене, чтобы узнать, что там случилось.

Этого было достаточно, и Алкмена из последних сил мокрые колени согнула и ступни в пурпур ложа изо все сил уперла и тут же родила крепкого кудрявого младенца с сине-голубыми глазами, названного в честь деда Алкея (сила) Алкидом, который впоследствии получит от аполлоновой девы знаменитое имя Геракл.

Гера, внимательно следившая с мощных кручей Олимпа за всем происходящим во дворце Амфитриона, увидев, как крепкий мальчик выскочил на свет из бедер Алкмены, досадливо стукнула себя по лбу кулаком, а потом грозно сузила свои большие глаза. Глаза белолокотной Геры обычно были очень похожи на глаза годовалой телки, за что ее и прозвали волоокой; у поэтов «волоокая» означает «большеглазая». Сейчас же ее большие глаза напоминали глаза не мирной телицы, а разъяренной львицы, казалось, что из них сыплются целые снопы желтых искр.

Некоторые говорят, что царица богов впала в неистовый гнев из-за того, что ее навязчивое желание не дать родить Алкмене не сбылось, и она с помощью могучей трехликой богини Гекаты, чародейством мощной и волшебством, превратила Галантиду в ласку.

Другие говорят, что в ласку Галантиду превратили Девы Судьбы, и после этого зачатие у ласк стало происходить через ухо, а роды – через рот.

Давно было замечено, что ласки в момент опасности переносят своих детенышей в зубах, как кошки, и могут схватить чужого ребенка, что и породило легенду об их странном появлении в помещениях, где происходили роды.

Домочадцы же Амфитриона утверждают, что в спальню к рожавшей Алкмене действительно вбежала неизвестно откуда взявшаяся ласка и, прыгнув к роженице, тут же скрылась, успев, однако, сильно ее напугать, отчего она тут же и разрешилась от бремени.

Как только Алкида чисто теплой водою омыли и в белую тонкую ткань завернув, красивым и прочным поясом закрепили, Алкмена легко родила своему первенцу брата – близнеца по имени Ификл, зачатого Амфитрионом на одну ночь позже.

Зевс Астрапей (молнийный), из богов величайший, тоже не удержался и решил посмотреть на лучшего, согласно оракулу, из смертных своих сыновей. Олимпиец чудесным образом отблеском ослепительной молнии осветил амфитрионов чертог, где два брата появились на свет, чтобы увидеть милого сына, ибо, несмотря на сверхострое зрение, он не мог с блистающих высей Олимпа понять кто из близнецов его сын.

58. Галантида становится Гагнодикой

Почитатели Илифии говорят, что у нее была не твердая, но добрая душа, и она уговорила всемогущего отца вернуть прежний облик Галантиде.

Возмужавший Геракл, узнав историю своего появления на свет, решил разыскать Галантиду. Он узнал, что Илифия стала обучать ее врачеванию при родах. Чтобы Гера ни о чем не догадалась, Галантиде изменили имя, и стали называть ее Гагнодикой.

Выучившись, Гагнодика коротко обстригла пышные кудри и вырядилась в мужскую одежду. Услышав, что одна женщина страдает от родов, она пришла к ней, но та не хотела ей довериться, считая ее мужчиной. Тогда Гагнодика, подняв короткую тунику, показала, что она женщина, и после этого вылечила ее и других.

Когда мужчины – врачи увидели, что их не пускают к женщинам, они стали обвинять Гагнодику, говоря:

– Врач этот – развратник и совратитель, а женщины одержимы блудом и только притворяются больными.

Собрались ареопагиты, чтобы осудить Гагнодику за повальный разврат, но она, подняв тунику, и судьям показала, что она женщина.

Тогда упрямые врачи-мужчины стали обвинять ее еще сильнее:

– Эта дерзкая женщина нарушила грубо закон, ибо не имела законного права лечить.

И тогда жены лучших граждан не выдержали и пришли в суд и сказали:

– Вы не супруги, а враги, потому что хотите осудить ту, которая нашла для нас спасение.

Тогда афиняне исправили закон так, что благородные девушки могли изучать врачевание.

Геракл не смог встретиться с Галантидой-Гагнодикой потому, что во время мора при лечении одной больной, она сама заразилась и умерла. Тогда он недалеко от построенного им храма Асклепия Котилея, излечившего рану, полученную им в бедро в первой битве против Гиппокоонта и его сыновей, насыпал пустой погребальный холм (кенотаф) в честь своей спасительницы. Потом много лет спустя, оказавшись там, он приносил Галантиде и радость великую всем доставлявшему смертным Асклепию (вскрытый) в жертву по петуху.

Это все будет в будущем, а пока Галантида рассказала родившей подруге о поведении Илифии, вызванным кознями Геры, когда та уже на следующий день почувствовала себя совсем здоровой.

Алкмена, страшась неуемней ревности богини богинь и повинуясь какому-то неясному чувству, продиктованному Мойрой Лахесис, с дитем у груди, беззаботным, совсем еще глупым, единственным, милым, прекрасным, пошла в поле под высокие крепкие стены Фив и его там оставила. Впоследствии это место назвали Геракловым полем.

59. Зевс узнает от Геры, что первым родился Эврисфей

С ошеломляющей вестью о том, что первым после клятвы священной Зевеса родился сын Сфенела и Никиппы Эврисфей, перед Зевсом предстала сама волоокая Гера, средь богинь величайшая саном. Все произошло, как всегда, на ежедневном пиру, который все боги очень любили.

Запрокинув белокурую голову назад, она, не в силах скрыть распирающей радости, широко улыбнулась, обнажив ровные белые зубы и так нарочито угодливым голосом провещала:

– Зевс Эгиох! из властителей всех наивысший! слово правдивое тебе полагаю на справедливое твое сердце. Радуйся: не чужой тебе смертный сегодня первым рожден, он, согласно клятве твоей, освященной стигийской водой, царствовать в конебогатом Аргосе должен. Назвали его Эврисфеем, он Персеида Сфенела геройская отрасль. Не будет муж Эврисфей, племя твое, конелюбивому Аргосу царем недостойным.

Так, улыбаясь большими своими глазами, и нежно-розовыми губами, с высоко поднятым подбородком, покрытым, как у юницы, золотистым пушком, изрекла новость Зевса сестра и супруга. Боги приготовились дружно одобрить столь чудесную весть, но вовремя спохватились, увидев изменившееся лицо верховного властителя, над ними царящего. Было видно, что жестокая горесть, как огромным лабрисом (двойной топор), ударила в мощное сердце Зевеса.

Услышав о том, что сын Сфенела Эврисфей родился раньше Геракла и потому, согласно праву перворожденного и по его же собственной клятве будет царем древнего Аргоса и Микен, Олимпиец впал в тихую ярость. В мертвой тишине, повисшей в пиршественной зале, был слышен только зубовный скрежет Громовержца и шелест от сотрясания его косматых волос. Не подверженный тлену чертог закачался из стороны в сторону, и великий Олимп всколебался, словно огромный корабль на гигантских волнах. Богини, что в креслах сидели и боги, что в чертоге вместе с Зевсом, каждый на скамейке своей, возлежали, все в несказанный ужас пришли, хоть и знали прекрасно, что нетленный дворец работы Гефеста выдержит бурю любую. Все с большим осужденьем посмотрели на Геру в глубоком молчании, но никто ничего не вещал потому, что никто ничего не понимал и не знал за что осуждать богиню богинь.

Громовержец, между тем, прекратил зубами скрипеть и трясти головой. По сросшимся на переносице густым бровям было видно, как Зевс напрягает свой ум: он их то медленно вращал, то поднимал высоко вверх, то вдруг опускал и опять начинал по кругу вращать, как умел один только он. Потом он, воздев необорную руку, приказал богиням сидеть, а богам продолжать возлежать, а сам, выпятив грудь и бородатый подняв подбородок, заложил назад руки и неспешно ровными шагами прошелся по залу пиров вперед и назад. Все затаив дыхание, ждали и, наконец, Олимпиец остановился. Он покачался, перекатываясь в сандалиях с пяток на носки и обратно, поднял вверх указательный палец и, спрятав в косматой бороде улыбку лукавую, громко изрек:

– Боги, знайте – ваш властитель стал гнусного жертвой обмана! Во всем виновата злокозненная моя супруга и послушная ей богиня Апата. Но пусть не печалятся ваши верные мне сердца, ибо ваш царь в ничто легко обращает любые обманы! Удивительная женщина Гера, вроде не глупая, хотя ведь и глупость – не беда, беда, когда глупец хочет ее дальше развить или, наоборот, исправить пытается. Уж сколько веков мы с ней вместе живем, а она до сих пор не может понять, что ее обманы и козни, по сути, ничего не меняют и ей же самой делают только хуже. Я не стану сейчас даже ссору с ней затевать, а вот Апату заставлю позорно страдать! Давно уж пора ее с блистательных высей Олимпа постыдно изгнать!

Зевс и хотел бы не только ссору с Герой затеять, но и жестоко ее наказать, но наказывать супругу ему давно запретила Мойра Лахесис.

60. Мойра запрещает Зевсу наказывать Геру после убийства Загрей

Мойра Лахесис однажды и навсегда своим как всегда бесстрастным голосом, не допускающим никаких споров, запретила Крониду сурово наказывать Геру, сестру и супругу законную, так ему, не разжимая губ, провещав:

– Брачные узы между мужчиной и женщиной угодны матери нашей Ананке, ибо необходимы существам, обладающим разумом потому, что семейный союз – это шаг неизбежный к порядку от хаоса. Мудрый знает, что редко кому жена попадается сообразно его желаньям, и мирно с ней уживается. Отныне ты можешь сколько угодно с Герой ругаться и пугать ее, но рук на нее впредь не накладывай. Когда ты в ущерб справедливости начинаешь действовать силой, то создаешь плохой пример для других, лучше старайся жену победить на словах.

Этот случилось после того, как Зевс хотел низвергнуть Геру в сумрачный Тартар за то, что древние горные титаны Кой и Крий по ее наущению зарезали и сожрали его сына Загрея от дочери Коры (после замужества – Персефоны), рожденной ему сестрой Деметрой, когда он, превратившись в змея, связал ее гераклейским узлом и совокупился с нею.

Нонн из Панополя поет, как однажды пред наступленьем жажду несущего зноя дева бежит, оставив ткацкий станок и пот вытирая, все повязки грудные развязывает стыдливо. После она, погрузившись в бодрящие воды предается на волю струй водоема прохладных. Но не ушла от Зевса всевидящих глаз. И нагое в волнах зыбучих узрел он тело прекрасное девы Коры. И владыка вселенной и мира шею склонил перед страстью, могучий! Нет от страсти спасенья, и девичество будет отъято в змеином объятье. Зевс, волнуясь змеиным телом, в облике гада, страстной любовью пылая, лижет он нежное тело девы, и скоро его семя раздуло чрево Коры. Так и родился рогатый младенец в облике бычьем Загрей – древний Дионис со злосчастной судьбой. Новорожденный Загрей, помещенный Зевсом в приготовленную для него охраняемую Куретами пещеру на горе Иде, сразу воссел на трон своего отца и, получив от него скипетр, стал, как отец, своей крохотной ручонкой потрясать молнией и трогать зарницы.

Рождение Загрея сначала осталось тайной для многих богов, но только не для Геры. Лишь недавно ставшая женой Зевса державная богиня ревновала не только как женщина, но и как царица. Она чувствовала, что Загрей необычный ребенок, который со временем может превратиться в самого великого бога. И потому Гера не так ревновала, как опасалась за свою власть на Олимпе, ожидая, что супруг расторгнет с ней брак и женится на Коре, которой, как она узнала от прорицающей Геи, после свадьбы Мойрой предначертано было стать царственной Персефоной. Коварная Гера, любившая злые козни творить чужими руками, приказала своей вестнице и подруге Ириде сообщить о новорожденном царском сыне скрывавшимся в горах после поражения в Титаномахии древним титанам Кею и Крию.

Чтобы остаться неузнанными, горные титаны выкрасились белым горным медом и, подкравшись по снегу к Иде, стали ждать, когда охранявшие младенца верные Зевсу Куреты заснут. В полночь злодеи ворвались в зал с ребенком, но не смогли напасть на него потому, что он был на царском троне и играл с молнией. Загрей играл со страшной жгучей молнией так, как будто это была простая водяная струя и даже пил ее.

Тогда Гера с помощью детских игрушек: шишек, погремушек, золотых яблок с ее яблони из сада Гесперид и клока козьей шерсти ласковыми словами выманила Загрея с трона, и титаны набросились на него, чтобы похитить и потом обменять на титана Иапета и его сына Менетия, низвергнутых Зевсом в Тартар.

Однако Гера громко сказала, что тому, кто съест Загрея, игравшего с молниями отца, будут никогда не страшны перуны Зевса, и титаны тут же разрезали Тартарийскими ножами Загрея на 7 кусков, поместили их в огромный треножный сосуд над разведенным очагом, сварили и съели. Осталось нетронутым лишь не поместившееся в сосуд сердце Диониса, то есть сама сущность бога.

Появившийся в сопровождении верной Афины Зевс низвергнул Титанов в Тартар, прежде подвергнув их разного рода мучениям, не обойдя ни одной пытки, ни одного страдания. Мудрая Афина взяла сердце бога и, растерев его в порошок, передала его своему великому отцу. Зевс из этого порошка сам приготовил настойку на нектаре и, выпив, бросился в Фивы и возлег там со смертной Семелой, младшей дочерью фиванского царя Кадма и Гармонии – дочери Афродиты от Ареса. После того, как беременная Семела сгорела в божественном пламени перунов, когда Зевс к ней явился в своем истинном виде, ее недоношенный ребенок был спасен и зашит Крониду в бедро, на котором он застегнул покровы золотыми пряжками тайно от Геры.

Зевс, хромая, выносил детку, но когда через три месяца настал срок рожать, стал долго мучиться, несмотря на то что сочувствовавший чернокудрый брат Посейдон угостил его только, что пойманным тунцом. Вот и рожденье, и рука Кронида как повитуха опытная в этом деле, бедро от пряжек и швов отрешает, и дитя вываливается на свет. Только лишь появился младенец, Оры дитя увенчали из стеблей плюща плетеницей, славя грядущее Вакха, и сами в цветочных уборах. Вдалеке от людей породил Зевс его, прячась от белолокотной Геры. Зевс, выпивший настойку из сердца своего сына Загрея, родил Диониса, который и был возродившимся Загреем.

Поэтому Диониса называют «дважды рожденный» или «дитя двойных дверей». Когда люди «чудом» избегают, казалось бы, неминуемой смерти, то говорят: «Родиться второй раз», имея в виду второе рождение Диониса. Поскольку Дионис был не только сыном Зевса, но и рожден был им, а не смертной женщиной, то ему предстояло стать не полубогом – героем, а настоящим олимпийским богом, хотя и не сразу.

Орфики поют, что вкусившие плоть Диониса, титаны были испепелены молниями Зевса, и из этого пепла, смешавшейся с ихором бога, произошел последний человеческий род, который и отличается дерзновенностью титанов и страдальчеством Диониса. В основе орфизма лежит утверждение о двойственности природы человека, имеющем два начала: низшее – телесное, происходящее от титанов, и высшее – духовное – от олимпийских богов. Человек состоит из доброго (божественного) и злого (титанического) начал, а тело его – могила для божественной бессмертной души. Нравственный долг каждого человека, учили орфики, состоит в том, чтобы содействовать высвобождению и развитию нравственного божественного начала и очищению от унаследованной от титанов скверны.

Злокозненную Геру после растерзания Загрея Зевс тоже хотел испепелить молниями и низвергнуть вместе с титанами в Тартар, но был остановлен старой Мойрой Лахесис, возникшей перед ним неизвестно откуда. Дщерь Ананке не допускающим возражений совершенно равнодушным голосом возвестила, что ревность в любви не менее естественна, чем измена, и Могучей Судьбой ему предначертано еще тысячи лет жить в браке с Герой – своей последней законной супругой.

61. Зевс предсказывает Гераклу бессмертие и ругает Геру

Олимпийский Блистатель не стал понапрасну ругаться с неуемно ревнивой супругой, но отыгрался на костлявой Апате. Схватив богиню обмана за узкие бедра своими мощными руками, он низвергнул ее с Олимпа на землю так, что та надолго милые сломала колени, и осталась жива лишь благодаря своему бессмертию. Апата навечно осталась калекой и уже больше никогда не смогла вознестись на заоблачные выси Олимпа, оставшись навсегда жить среди землеродных людей, смерти подвластных. Разделавшись с богиней обмана, Зевс Горкий (Хранитель клятв), опять изрек громогласно:

– Внемлите мне и боги необъятных небес, и богини бессмертные. Все будет так, как уже я возвестил, ибо не так-то легко ваш правитель свои изменяет решенья! Рожденный первым сегодня муж Эврисфей будет царем арголидским, но рожденный позже сын мой Геракл станет богом бессмертным и придет жить к нам, на Олимп нерушимый вовеки, сюда, где в наслажденьях все наши дни протекают. И пусть никто из богинь, и никто из богов не помыслит слово мое ниспровергнуть, ибо невозможно безнаказанно решенье мое богу другому нарушить, иль им пренебречь дерзновенно.

Как древнее божество воздуха Гера могла стать пронзительным вихрем воздушным, ибо была издавна связана с бурями и ураганами. Поэтому она так часто яростно гневается и бурно ссорится с супругом, уступая ему только под воздействием угрозы применения силы. Вот и сейчас Гера, не сдержавшись, так стукнула себя кулаком по гладко причесанной голове, что с ее светлых с золотистым отливом прекрасных волос упала изготовленная Гефестом бриллиантовая диадема в виде раскинувшей крылья пестрой кукушки. Богиня так буйно захохотала, что изумились боги небес и богини, а Гефест колченогий даже стал испуганным криком призывать к матери для леченья Пеана.

Когда же Гера, наконец, пришла в себя, то сразу призвала на помощь богиню справедливости Дике, которая была, как всегда, у зевсова трона. Кусая побледневшие губы, царица несколько раз судорожно воздух глотнула и сказала грудным очень низким голосом, словно у нее горло ранено было:

– Что за слова, жесточайший Кронид, ты к нам обращаешь? Ведь ты, вещая не справедливо, подрываешь нерушимые царской власти устои, которую сам же и устанавливал на земле и небесах.

Зевс с насмешливой улыбкой, проступившей между бородой и усами, с очами сияющими сохранял олимпийское спокойствие, и тогда Гера не выдержала и, не глядя на мужа, запричитала навзрыд:

– Опомнись же, грозный Кронид! Ну, какие слова ты, могучий, вещаешь? Одумайся! Ведь смертного мужа, издревле уже обреченного Року, ты освободить совершенно от смерти печальной желаешь. Разве допустимо такое?! Ведь и богам невозможно от смерти, для всех людей неизбежной, даже и любимого сына спасти. Выпряв смертному участь, три зловещих Сестры никогда не крутят вспять веретено матери своей жутколикой, и никому не дано их веленья избегнуть. И даже тебе нельзя нарушать заведенный Ананке Миропорядок, даруя бессмертие полубогу – младенцу. А если он станет злодеем и нечестивцем, как твой бывший любимец – сын от распутной фригийки Тантал? Ты забыл, как он разгласил тайны богов, а потом похитил у нас для сверстных себе нектар и амбросию, в которых нашего начало бессмертья? Вспомни как потом он и вовсе украл оружье Эфира и спрятал киклоповы стрелы с громами в глубинах темной пещеры. А я и тогда, как и сейчас, предупреждала тебя…

Зевс поднял мощную руку, давая знак жене замолчать. Крониду на этот раз не пришлось напрягаться и мыслей узду отрешать – ответ ему подсказала невидимая никому Мойра Лахесис. Ткачиха при необходимости могла являться в виде одного голоса, однообразно звучащего в голове. Царь богов внушительно помавал мощными своими бровями, так, что по пиршественному столу пронеслось благоуханное дыхание свежего ветерка. Выждав, пока сладостновеющая Аура, приносящая ласку и отдых, утихла, Зевс объявил громозвучно:

– Женщина, хватит воздух попусту сотрясать! Лучше в молчании внемли, что муж и царь говорит! Геракл заслужит свое бессмертие, вполне справедливо, совершив много подвигов трудных, находясь на службе у Эврисфея, рожденного сегодня, благодаря тебе, первым. И подвиги он совершит тоже благодаря тебе, Гера. Я вижу, что не все бессмертные здесь со мною согласны – некоторые считают, что для апофеоза моего смертного сына этого недостаточно. Хорошо я все ваши мысли читаю!? А за нашу будущую победу над Гигантами, которая не возможно без героя Геракла, можно его причислить к сонму бессмертных богов? Вы забыли, блаженные небожители, пророчество Мойр непреложных, что в бурной Гигантомахии мы, олимпийцы, сможем победить, только если к нам на помощь придет могучий герой, смерти подвластный?!

В конце своей речи Зевс опять бровями повел сверху вниз и тихонько кивнул головой, всем так знак подавая, что изрекать он закончил вполне, но потом спохватился и быстро добавил:

– Ты же, Гера, лучше безмолвно сиди и глаголам моим повинуйся! Или тебе не помогут все божества на Олимпе, если, терпенье мое вконец истощится и, восстав, наложу на тебя необорные руки, хоть ты мне сестра и супруга, и Старуха Лахесис против мужниного рукоприкладства.

Обомлевшая Гера вся побледнела, щеки ее всегда нежно розовые, как у младенца, стали почти белыми, как ее светло-золотистые волосы. Зевс же широко улыбнулся, обнажив крупные белые зубы, и кудри нетленные его на мощных плечах всколыхнулись, распространяя вокруг амбросии благовонный запах от его головы, чуждой смерти.

Никто из бессмертных богов и даже сам Зевс-Промыслитель не подозревал, что все происходит, как и всегда, согласно предначертаниям Мойр, непреложных дщерей великой богини необходимости Ананке.

62. Зевс поручает Афине опекать Алкида

После пышного пира, устроенного по случаю рождения милого сына, когда все разошлись, включая супругу, Зевс призвал свою дочь Афину, могучую и воинственную, как сам он и мудрую, как Метида, ведь богиня мудрости ее зачала, а он родил из собственной головы, и попросил ее:

– Дочь моя милая! Отныне поручаю тебе заботу о моем смертном сыне Алкиде, который скоро прославится, как Геракл. Пусть это чрезмерно тебя не заботит, ты лишь время от времени приглядывай за ним и только при особой нужде оказывай ему необходимую помощь, но делай это незаметно от всех и, особенно – от Геры. Впрочем, мудрой, тебе не надо подробно все объяснять, ты и сама в рассудке своем прекрасно все понимаешь.

И не была непослушной отцу сизоокая Афина-Паллада, ведь то, что сказал он, и самой ей по воле Мойры Лахесис желалось. Она неспешно погладила двумя крепкими пальцами горбинку на переносице своего большого носа и, лукаво сверкнув совиными глазами под сросшимися как у отца густыми бровями, так ответила царю и своему единственному родителю:

– О, отец мой Кронид, повелитель, меж всех высочайший! Хоть и безбрачная я, но превосходно все понимаю и желанье твое точно исполню, как должно. В безопасности жизнь будет Алкида, и ревнивица Гера ни о чем не узнает.

Дочери милой ответил, тепло улыбнувшись в косматую бороду, Зевс пространногремящий:

– Тритогенея, дитя мое милое! Ты всегда лучше всех меня понимаешь, и потому к тебе я вполне благосклонен. А теперь поспеши познакомиться с новым братом, ведь Алкид брат тебе, хоть и смертный.

Мощно оттолкнувшись копьем от каменной кручи, словно сокол, в скорости не имеющий себе равных, ринулась с неба богиня со свистом лучезарный эфир разрезая и с этого дня стала незримо опекать своего новорожденного брата, смерти причастного.

За будущим великим героем так же приглядывала и старая лишь выбранным обликом Мойра Лахесис. Богиня справедливой войны, незаметно побуждаемая никогда не дремлющей вещей Ткачихой, предложила своей приемной матери Гере прогуляться по травянистому полю – теменосу перед входом в долину Фив, куда отнесла своего первенца перепуганная Галантидой Алкмена:

– Гера, ты и сама знаешь, что отец меня породил воинственной в битвах и неутомимой в трудах, но ведь и богам надо иногда отдыхать, хоть я в этом и не нуждаюсь. Если тебе по душе мысль такая, то давай вместе просто походим по полю, что раскинулось вон у тех фиванских ворот. Скоро здесь запылает пожар первой фиванской войны, которая окончится поединком смертельным между братьями, сынами незадачливого рокоборца Эдипа. Ты будешь помогать Полинику, я – Этиоклу, но распря между мной и тобой не возникнет при этом.

Мощная дева в шлеме коринфском повернула голову к Гере и призывно на нее посмотрела своими большими светло-серыми глазами навыкате. Когда надо было куда-нибудь посмотреть Афина всегда поворачивала всю голову потому, что огромные зрачки у нее почти не двигались, что делало их похожими на совиные, за что она и получила прозвище «совоокая». Впрочем, некоторые говорили, что совоокой Афину называли за ее мудрость, ибо сова считалась самой мудрой птицей.

– Зевса мудрая дочь, я рада, что в фиванской войне распри, между нами, не будет. А предложенье твое мне по сердцу. Давай погуляем по тому полю совсем беззаботно.

Гера знала, что грядущий в следующем веке поход Семерых против Фив возглавит аргосец Адраст и ей придется помогать своему любимому городу Аргосу, где она была полноправной хозяйкой. Адрасту и Полинику она будет помощницей верной. Царица Олимпа в ссорах уступала только Зевсу, но втайне побаивалась из всех богов только Аполлона, а из богинь – только Афину. Она не знала почему Паллада будет помогать Этеоклу и Фивам в Фиванской войне, но ссорится с любимой дочерью Зевса, мощной богиней организованной войны ей никогда не хотелось.

Афина между тем оттолкнулась своим мощным копьем от ближайшего облака и ринулась к Фивам, оставляя за собой яркий блеск. Вслед за нею и Гера, прянув бурной стопою по белому облаку, понеслась словно белая птица, пурпуром окольцованная. На поле совоокая Дева остановилась и, поджидая Геру, задумчиво погладила свое мощное не по-девичьи бедро. Должно быть, она вспомнила, как только, что появившийся на Олимпе совсем еще юный Гефест, взволновавшись не в меру, когда она пришла к нему в кузницу поменять наконечник копья, неумело попытался ее изнасиловать.

Афина тогда мужественно приняла бой с богом-мужчиной. Издав победоносный воинственный клич, она больно ударила тупым концом копья пытавшегося сорвать с нее последнюю одежду Гефеста в ногу. Однако юный кузнец, еще не имевший дел с женщинами, был так возбужден, что уже не мог утерпеть и все-таки извергнул свое семя Афине на оголившееся бедро. Паллада сморщилась брезгливо и оттолкнула Гефеста так мощно, что тот не устоял на больных ногах и повалился, словно большой мех с вином. Поднявшись с помощью жилистых рук, юнец хромоногий был так смущен происшедшим, что не чувствовал даже боли в распухшей от удара ноге.

Чистоплотная девственница с бедра, не знавшего мужской ласки, с отвращением вытерла семя валявшейся старой шерстью и аккуратно закопала все в землю. Мать-земля приняла это семя, выносила ребенка и вскоре родила наполовину змеевидного сына Эрихтония.

Афина сходила к искусному в кузнечном деле отцу детки такого необычного вида, и тот изготовил священный ларец из актейской лозины, в котором маленький ребенок мог долгое время быть в безопасности и даже расти. Такие же ларцы Гефест изготовил для Илифии, и Афродиты, которая поместила в ларец Адониса – сына несчастной Смирны, влюбившейся в отца и превращенной в мирровое дерево.

Паллада передала ларец с необычным ребенком Аглавре, Герсе и Пандросе – дочерям второго афинского царя Кекропа, когда они танцевали на лугу перед ее храмом, приказав им хорошо охранять ларец, но запретила заглядывать в него. Сестры, сгорая от любопытства, нарушили запрет богини и заглянули в ее ларец и с ужасом увидели, что там, то ли ребенок необычный лежит, то ли некий дракон распростерся. Как завороженные они смотрели на двуобразного ребенка со сросшимися ногами, превратившимися в змеиное тело – им даже казалось, что у мальчика тело клубится. Сестер охватило буйное безумие, которое было вызвано либо страшным видом ребенка, либо наказанием Афины за нарушение ее запрета. Обезумевшие Кекропиды, взявшись за руки, дружно бросились с Акропольской скалы вниз и разбились.

Афина взяла ребенка в свой храм и там вскормила и воспитала его. Воспитание такой искусницы как Афина не прошло для Эрихтония бесследно, и он первым из людей изобрел квадригу – двухколесную колесницу с четырьмя запряженными конями, хотя среди богов четверкой коней давно уже пользовался Гелий. Состарившись, Эрихтоний умер и был похоронен своим сыном от наяды Праксифеи Пандионом в гробнице на священном участке храма Афины.

63. Обманутая Гера кормит Алкида грудью

Ожидая Геру, Афина вспоминала, как кормила Эрихтония амбросией, поила нектаром, давала ему капли крови Медусы-Горгоны и даже поила своим грудным молоком, которое вдруг ни с того, ни с сего, на короткое время у нее из алых сосцов заструилось. Она никогда не знала ложа мужчины и потому у нее больше никогда не капало из грудей молоко.

Сейчас же по воле Мойры Лахесис Афина захотела, чтобы появившаяся Гера покормила своим молоком Алкида. Вещей Ткачихе это было необходимо, чтобы более, чем через полвека Гера успешно усыновила Геракла.

– Гера, не зря ведь, конечно, сюда с тобой мы явились. Смотри, дорогая! Какой красивый ребенок-крепыш лежит в крепкой корзинке с детским приданым! Его мать, должно быть, совсем лишилась рассудка, оставив его одного на этом поле пустынном! Сдается мне, что он очень голоден: посмотри, как он рот широко разевает. Отец меня породил несведущей в делах материнства, хоть и вскормила, и воспитала я Эрихтония, но ты в них разбираешься лучше других. Тебе не хочется грудью его покормить, ведь, знаю я точно, что это женщине очень приятно?

Воскликнула умеющая быть и лукавой богиня мудрости, поднимая маленького Алкида на руки, чтобы передать его Гере. По воле все той же вещей Ткачихи у Геры, уж сотни лет не рожавшей, вдруг нестерпимо набухли обе груди, и из них стало сочиться густое и сладкое, как мед, божественное молоко.

Вещие дщери Ананке так выткали пряжу седую столетий, что через полвека Гера будет, пропуская под пурпурными своими одеждами, усыновлять Геракла, вознесенного на Олимп. Кроме того, согласно законам природы, кормление грудным молоком царицы Олимпа должно было придать еще больше силы отпрыску Зевса от прекраснолодыжной Алкмены, а, по мнению некоторых – через некоторое время сделать его бессмертным.

Сейчас же, чтобы усыновление прошло вполне успешно, мачеха должна была покормить будущего приемного сына своим грудным молоком. Гера, как покровительница брака, охраняющая мать во время и после родов, не раздумывая, взяла у Тритониды ребенка и, положив его на свои колени, раздвинула хитона белоснежного складки и обнажила прекрасную грудь. Голодный младенец как будто этого только и ждал, он сразу в розовый впился сосок и принялся неистово сосать.

Гера посмотрела вокруг и ей показалось, что солнце стало, как будто, ярче и веселее светить, и светло рассмеялись душистые травы, и цветы заиграли дивными яркими красками на зеленом лугу, давать начали кусты и деревья плодов без конца, свирепые звери, покинув свои берлоги и норы, вышли на солнце, дружелюбно друг другу махая хвостами.

Царица многоснежных отрогов Олимпа чувствовала острое материнское наслаждение, граничащее с вожделением сладострастным. Она, прикрыв свои прекрасные воловьи глаза и приоткрыв розовые губы, чуть дрожащей рукой нежно прижимала голову ребенка к полушарию правой груди.

Однако у Алкида, вкусившего уже немало божественного молока, на глазах прорезались зубы, и он сильно схватил ими набухший сосок богини. Гере показалось, что в ее правую грудь раскаленная вонзилась стрела. И действительно, именно эту ее грудь возмужавший герой дважды ранит стрелой. Первый раз это случится, когда она придет на помощь трехтелому великану Гериону, второй раз – в Пилосском сражении. Сейчас же богине стало так больно, что она отбросила ребенка от себя.

64. Млечный путь

Один поэтично настроенный муж, имя которого затерялось в веках, пел, как струя божественного молока Геры, кормящей Алкида, мощно взметнулась в небесную высь и растеклась по необъятному небу, превратившись в удивительные алмазно-лучистые звезды, впоследствии названные Млечным Путем. Астры, сияя и вечно горя, обтекают мир светоносными волнами. Они – сопричастницы Мойр непреложных, непререкаемые указатели человеческой доли; они направляют смертных людей по божественным тропам и черный пеплос Ночи совсем непроглядный делают взору смертных доступным.

Другие о происхождении Млечного пути рассказывают иначе: бог – проныра Гермес, как всегда исполненный всяческих каверз и хитрых уловок, так же наблюдавший по просьбе отца за своим новорожденным смертным братом, вознес оставленного матерью младенца Алкида на высокий Олимп. Там вездесущий вестник Зевеса, бесшумно скользя по воздушной дороге на крылатых талариях незаметно проник на женскую половину в пышном чертоге Владыки Олимпа. Приблизившись незаметно к Гере, он крепко усыпил ее крылатым своим кадуцеем и положил Алкида на ее обнаженную грудь. Голодный ребенок сразу стал жадно сосать, он стал как сын Геры, и она уже тогда стала его приемной матерью. Когда вездесущий бог крылоногий отнял Алкида от чудесной груди, так и не проснувшейся Геры, объевшийся малыш отрыгнул часть молока, из которого в небе возник Млечный Путь, а на земле – белые лилии – священные растения Геры, символизирующие ее женскую добродетельность и телесную чистоту.

Существует множество мнений о том, когда именно ребенка, названного при рождении Алкидом, стали звать Гераклом. Например, некоторые считают, что это произошло после кормления Герой Алкида, и Геракл означает «вскормленный Герой».

Согласно поэтической «Астрономии» Гигина, из-за чрезмерной жадности Геркулес высосал из груди Геры слишком много молока и не смог удержать его во рту; оно вытекло из его уст, и так появился Млечный круг.

Существует так же рассказ, что в те времена, когда Мать великих богов Рея подала первому коронованному правителю богов Крону для проглатывания камень вместо очередного младенца, жестокому и хитроумному супругу не понравился вкус камня, и он приказал накормить его грудным молоком. Богиня женского изобилия Рея, испугавшись, что Крон догадается о ее обмане, так крепко сжала свою набухшую грудь, что брызнувшее во все стороны божественное молоко образовало в небе Млечный Путь (Круг).

Как бы на самом деле не появился Млечным Путем, но он стал дорогой, заметной с земли своей сверкающей белизной в глубине черного неба. Это дорога для всевышних богов под кров Громовержца, из их атрий в его царский чертог.

65. Гера с помощью Гекаты посылает к Алкиду змей

Сладкоголосый лирик Пиндар поет, как Алкида, спящего в шафрановой пелене, белокурая Гера узрела с золотого трона и, преисполнившись праведным гневом, двух змей огромных мощно ринула на него.

Домочадцы Амфитриона рассказывают, как однажды вечером, когда Алкиду было всего восемь месяцев, Алкмена, сама искупав и накормив грудью близнецов, уложила их на щите, который был медью окован – взял его Амфитрион, как трофей во дворце царя Птерелая. Не забыла Электрионида подложить под близнецов и мягкие пуховые подушки, накрыв их одеялом из пушистой овечьей шерсти. Перед тем, как деток покинуть, Алкмена ласково молвила, нежно погладив ребячьи головки:

– Спите, младенцы мои, спите сладко, чудесные дети. Счастливо нынче засните и счастливо встаньте с зарею.

Она щит покачала немного, и крошки дружно заснули. В полночь по приказу Геры могучий Морфей, на мягких крыльях незримых по царскому чертогу рея бесшумно, с помощью отцовского усыпляющего жезла, маковой настойки и рога с другими снотворными соками быстро сковал своими сладостными, но крепкими, как путы объятьями, всех до единого, кто был во дворце Амфитриона.

Потом к чародейке и колдунье трехликой дочери Зевса Гекате, добровольно оставившей чистейшие выси эфира и снизошедшей в подземные пустоты вечного хаоса, Гера, спустилась в Эреб. Когда требовала необходимость Гера умела отбросить присущую ей властность и сейчас голосом искательным, обратилась к деве перекрестков, знающей магию, с просьбой такой:

– Не Гадес, брат мой ужасный и не супруга его суровая Персефонея, а именно ты Геката – истинная хозяйка всего загробного мира! Ведь только ты ведаешь зелья, которые смягчают пламя огня, путь перекрывают светил и бездомной луне закрывают на небо дорогу. Ты появляешься на земле в зловещие лунные ночи, с ярко пылающими факелами в руках, в сопровождении самых страшных существ подземного мира, среди которых две огромные пятнистых змеи с немигающими красными глазами и шесть черных собак, способных разорвать на части медведя и даже горного льва… Не исполнишь ли, Хтония, то, о чем попрошу я? Пусть твои две пятнистых змеи сегодня во дворец Амфитриона проникнут и там стиснут своими крепкими челюстями головы двух младенцев, рожденных Алкменой. Если жизни лишатся эти мальчишки, вечно я буду тебе благодарна, богиня высокой судьбы.

Змееволосая дева Геката воздела огненный светоч смолистый и улыбнулась зловеще в ответ, и от этой улыбки точеные белые плечи подняла супруга Кронида к самым ушам, как будто ей стало неуютно и зябко. Тут все собаки мерзко завыли, и Гера судорожно стала тереть лоб белой рукою, словно хотела стереть все, что сказала или обратить все в забавную шутку.

Геката меж тем дунула дважды в особый свисток и на ее свист, колышущий воздух, приползли, шелестя чешуей, две огромных пятнистых змеи с горящими как угли глазами и замерли у ее ног, с высоко поднятыми головами. Трехликая дева перекрестков наклонилась и что-то зашептала тем змеям, при этом быстро делая различные жесты руками. Она семь раз раздвинула руки, и Гера догадалась, что Геката показала ворота, потом ладонями Кратейя изобразила дворец и два маленьких шара – головы младенцев. Змеи грациозно головами кивнули в ответ и по знаку Гекаты, расправили свои пятнистые кольца и, словно гибельные две стрелы, ринулись по воздуху в Фивы.

66. Алкид в люльке-щите душит змей

И вот драконы, не встречая препятствий, уже вползают в двустворчатые настежь открытые двери дворца, объятого могучим Морфеем, и гибкими извиваясь телами, быстро скользят по гладко отесанному полу, на женскую половину дома в недра просторного гинекея.

Сенека поет, как грозно ползли два гада с гребнями на головах, навстречу им младенец полз и смотрел в не мигавшие глаза змеиные, пылавшие жутким огнем, спокойным, уверенным взглядом. Был безмятежен Алкид, в кольцах тесных сдавленный, когда ручонками по – детски нежными шеи раздутые зажал.

Пиндар поет, как новорожденный сын Зевса смело поднял голову змеям навстречу, простер неодолимые руки к первому в своей жизни смертельному бою с чудовищами, сжал шеи обеих змей и долгим удушьем выдохнул жизнь из извивающихся перед смертью несказанно ужасных пятнистых тел.

Ферекид поет, как в крае щита узрев змеиные страшные зубы, заплакал Ификл, и, свой плащ шерстяной разметав ногами, попытался бежать. Но, не дрогнув, Геракл их обеих крепко руками схватил и сдавил жестокою хваткой, сжав их под горлом. Змеи то в кольца свивались, обхватывая ими грудного ребенка, с рожденья не знавшего плача, то, развернувшись опять, выход пытались найти из зажимов, им горло сдавивших.

Наутро, первой проснувшаяся Алкмена, изумилась своему крепкому сну, вспомнив, что ночью к детям она ни разу не встала. Необутая, неодетая она в тревоге вскинулась с пурпурного ложа и, поспешив к сыновьям в одних подвязках, обнаружила их обоих мирно спящими в люльках своих, причем Алкид сжимал в пухлых детских кулачках шеи двух пятнистых змей. Царице показалось, что змеи извиваются, и она в ужасе завопила на весь дворец:

– Амфитрион, поднимись! Здесь две огромных змеи! От ужаса говорить я не в силах. Встань же, скорее беги к нам, не надев на ноги сандалий! Разве не слышишь ты, как раскричался наш младший малютка?

Мать своим криком совсем перепугала Ификла, который начал сразу громко кричать и плакать. Первыми прибежали спавшие в соседних помещениях служанки и, увидев змей, тоже стали истошно голосить и орать:

– Ужас! Какие огромные змеи! Они всех нас погубят! Спасайтесь кто может!

Проснувшийся от криков Амфитрион вскочил с кедрового ложа и, схватив меч, в одной повязке на бедрах кинулся в наверх, в гинекей с криком таким:

– Встаньте быстро и рабы, и слуги! Подайте огонь с очага мне как можно скорее!

Тотчас сбежались рабы, загорелось факелов пламя, и суетливой толпой наполнились мигом все помещения женской части дома. Примчавшись первым с обнаженным мечом, Амфитрион обнаружил полумертвую от пережитого страха жену, до смерти испуганных слуг и рабов, плачущего сына Ификла и спокойного, весело улыбающегося другого сына.

Домочадцы потом рассказывали, как на руки вмиг подхватила и к сердцу прижала Алкмена бледного, в страхе ужасном застывшего сына Ификла. Алкид же только, что проснулся и довольный потягивался, смотря вокруг доверчивыми голубыми глазами, а в его полных ручках были бессильно свисавшие змеи, и он их держал, словно это были его любимые игрушки.

И застыл, словно каменное изваяние, царь в немом изумлении, слившем бледный ужас с желанной отрадой: сверхчеловеческую увидел он смелость в голубых глазах одного из своих сыновей и почувствовал в его руках необычайную силу.

Алкид же со змеями в руках все время громко смеялся и продолжал еще долго смеяться после того, как Амфитрион с большим трудом разжал его по-детски пухлые пальцы и взял из них мертвых змей…

Говорят, в этот день Геракл «насмеялся» на всю оставшуюся жизнь потому, что на всех известных изображениях впоследствии он имеет всегда только самое серьезное выражение вечно сурового лица.

Некоторые утверждают, что Амфитрион, желая узнать, который из мальчиков приходится ему сыном, сам впустил в их постели небольших совершенно безобидных змей. Когда Ификл убежал, а Алкид вступил с ними в упорную борьбу, Амфитрион, таким образом, узнал, что сбежавший Ификл его родной сын.

Другие говорят, что не только в восемь месяцев, но с самого первого дня появления на свет Алкид уже значительно превосходил в силе и размерах своего брата, и потому различить их никому не составляло никакого труда. Кроме того, будучи обычным ребенком, Ификл в 8 месяцев не мог еще резво бегать по дворцу. Тем не менее, многие говорят, что, задушив двух страшных змей, Алкид доказал, что именно он, а не кричавший весь в слезах Ификл, родился от бога и является старшим из двух близнецов не только из-за размеров своего тела, но благодаря мужеству и доблести.

67. Доблесть, давшая наречение

Говорят, так же, что конелюбивые аргосцы, узнав о необыкновенном случае со змеями, так изумились, что назвали Алкида Гераклом, ибо от особенно почитаемой ими Геры получил он свою славу, т. е. он "прославившийся благодаря Гере", хотя имя Геракл скорее означает «тот, кто доставил славу Гере» или же просто «слава Гере».

Многие уверены, что, что имя Геракл Алкид получил много позже, после совершения одного из своих знаменитых 12 подвигов, настоящей виновницей которых была неутомимая во всевозможных кознях Гера. Эти говорят, что имя Геракл означает «тот, кто славу заслужил подвигами, придуманными Герой». Впрочем, есть и такое мнение, что имя Геракл означает «прославившийся вопреки Гере».

Однако все согласны с тем, что прочим детям дают имя родители (как и Гераклу, они дали при рождении имя Алкид в честь деда Алкея), и только ему одному дала наречение собственная доблесть, впервые проявленная уже в младенчестве.

В любом случае сын Громовержца от смертной Алкмены, названный при рождении Алкидом получил свое прославленное имя благодаря Гере. Либо потому, что она его накормила своим грудным молоком, либо как герой, добывающий славу из-за преследований Геры, причем самым первым его подвигом было удушение двух огромных змей вскоре после рождения.

Корнут один из немногих не связывает имя Геракла с Герой. Он говорит, что именем своим Геракл обязан тому, что имеет отношение к героям, способствуя прославлению благородных людей. Ибо древние называли героями мужей могучих телом и величественных духом, и оттого казавшихся причастными божественному роду. Однако Корнут не объясняет происхождения слова «герой», а ведь оно, если не произошло прямо от имени «Гера», но уж косвенно точно связано с ним.

Между тем все еще испуганная Алкмена с согласия супруга призвала жившего в соседнем доме слепого старца Тиресия, считавшегося первым меж пророками вышнего Зевса. Она рассказала ему о случившемся чуде, а в конце вопросила:

– Даже, если боги замыслили что-нибудь злое, ты не смущайся старец, ничего не скрывай от меня. Отвратить невозможно людям того, что им Мойра на прялке своей изготовит. Я тебя, Эверид, как мужа разумного знаю и потому приму все, что ты скажешь.

Пиндар поет, как безупречный провидец Тиресий поведал Алкмене и Амфитриону, с кем сын их великий померяется судьбами, скольких умертвит он ужасных чудовищ, кого из нечестивых людей на кривой дороге непомерной гордыни и спеси надменной настигнет его жестокая, но справедливая казнь. Рассказал слепой прорицатель и о том, как во Флегре равнинной землеродные Гиганты, восстав бурной войной на олимпийских богов, под ударами его губительных стрел с прахом смешают сияющие свои кудри. В середине своей речи божественный прорицатель незрячий изрек:

– Много настрадавшись, и немало мук претерпев в жестоких объятьях Гисмин (схватки) и Махов (битвы) кровавых, мирный покой обретет ваш сын от великих трудов, несравненного удостоившись воздаяния. – Вознесется он на нерушимый вовеки Олимп – нетленную обитель бессмертных и в блаженных чертогах цветущую свежей юностью Гебу примет на своем новом божественном ложе. Там на пышном брачном пиру пред родителем Зевсом Кронидом восславит его великое имя и державный закон.

Богоподобный провидец Тиресий не спеша погладил белую бороду и, повернув к Алкмене пустые глазницы, речь свою так закончил:

– Ты же, Алкмена, прямо сейчас в тихом безветренном месте сложи высокий костер из сучьев совершенно сухих, взяв в равных долях утесник, терновник и черную ежевику и ровно в полночь по водяным часам сожги тела обеих задушенных сыном змей. Утром ранним, когда в платье шафранном еще застенчивая Заря лишь только протянет персты над просыпающейся землей и над морем, прикажи расторопной служанке собрать в ящик весь пепел, отвезти его на высокую скалу, где когда-то восседала певица ужасов Сфинга, пустить прах по ветру и, не оглядываясь и не останавливаясь, быстро вернуться назад. К ее возвращению все помещения дворца необходимо обкурить дымом серы и все стены опрыскать родниковой водой, а крышу украсить многими ветвями дикой маслины. После всего этого на высоком алтаре Зевса Амфитрион должен принести в жертву годовалого белозубого вепря, трехкратно совершив возлияния.

Алкмена и Амфитрион сделали все, как было сказано и последующие 15 лет ничем не были серьезно омрачены. Алкид на коленях матери ел самое свежее мясо и пил жирные козьи сливки. Если же сон к нему вдруг подбирался, и детские игры внезапно кончались, – он где угодно тогда засыпал, но утром неизменно оказывался в сладких материнских объятьях в теплой, мягкой постели.

Никто из смертных не может долго быть счастливым, но эти бесконечно счастливые годы Алкида были омрачены лишь дважды.

Первый трагический случай произошел с учителем Лином, когда впервые проявилась необъяснимая вспыльчивость в характере обычно очень спокойного и уравновешенного Алкида. Алкмена не знала, что в крови ее перворожденного сына текут божественные ихоры буйного, как его морская стихия, Колебателя земли Посейдона и необузданного в гневе Арея.

Второе ужасное происшествие произошло в спартанской палестре. Тогда Алкид проявил упрямое непослушание и детскую жестокость.

68. Ссора восьмилетнего Алкида в палестре Спарты

Однажды, Амфитрион отвез перворожденного восьмилетнего сына по его просьбе в Спарту, в палестру.

Палестрой Гермес в честь своей возлюбленной дочери аркадского царя Хорика Палестры, о красоте которой ходили легенды, назвал место для состязаний, где мальчики сначала занимались только гимнастикой, а впоследствии обучались различным видам спорта и красивой походке. Главным упражнением в палестре была борьба, которую изобрели братья Палестры Плексипп и Энет, и свое искусство они долго держали в тайне, пока ее не выдала Гермесу влюбленная Палестра. Тогда братья по приказу отца отсекли спящему на горе Гермесу руки (гору назвали Килленой, от «увечный). Пеан вырастил Гермесу новые руки, а с Хорика сняли кожу и превратили в кожаный мешок.

Пока Амфитрион разговаривал с учителями, Алкид пошел один искать площадку, где борются и был неприветливо, с задиристыми насмешками встречен учениками. Там он на узкой дороге, ведущей к песчаной площадке с глиной и восковой мазью для борьбы и кулачного боя, столкнулся с группой мальчиков, и их предводитель юноша по имени Тимофей преградил ему путь. Высоко задрав узкий подбородок, он процедил с надменной усмешкой:

– Смотрите новенький к нам пришел, наверное, чтоб показать всем, как надо бороться. Мальчик, а родители тебя не учили почтительно сторониться и дорогу давать, когда навстречу старший идет?

– Ты мне не старший, а равный. А пришел я сюда, действительно чтоб побороться.

Ответил Алкид, бесстрашно глядя снизу вверх на сильно превосходящего его ростом юношу. Это был крупный и сильный двадцатилетний спартанец. Он уже окончил обученье в блестящей маслом палестре, в которой мальчиков обучали борьбе, кулачному бою, бросанию диска, бегу и прыганью. Он был ирэном (командир) над большой агелой (стая) мальчиков от 8 до 12 лет, которые должны были слушаться всех его приказаний. Ирэн вел свою агелу в гимнасий, но непочтительное поведение маленького по сравнению с ним Алкида, разозлило его. Сын Алкмены хоть и был очень крупным для своего возраста мальчиком, но лицо и особенно ясные голубые глаза были еще совсем детскими.

Тимофей демонстративно заложил руки за спину и, выпятив живот, грубо толкнул им Алкида, который был на целую голову ниже его. Ученики дружно засмеялись и стали показывать руками на неловкого новичка. Тимофей же, сморщив длинный, костлявый нос, сказал голосом полным презрения:

– У тебя материнское молоко на губах не обсохло, тебе надо еще подрасти, почтения к старшим набраться, а ты хочешь сразу бороться…

Покрасневший Алкид сильно боднул Тимофея в грудь головой и сказал, зло прищурив под нависавшими бровями голубые глаза:

– Ты не очень толкайся своим животом. Тебе ничего ни сказал я, ни сделал плохого. Ты ж мне пройти не даешь и на смех среди товарищей поднимаешь. Смотри же! Издевательства я ни от кого не потерплю, рассержусь и тогда тебе будет плохо!

Ирэн, притворяясь испуганным, замахал руками, а потом под общий смех язвительно крикнул:

– Боги, как сыплет словами этот вздорный мальчишка! Вот возьму его сейчас за ухо и, как щенка поведу…

– Хватит слов! Давай прямо тут бороться без глины и без восковой мази!

Крикнул, оскалив зубы, Алкид.

69. Алкид в нарушение правил сильно кусает в борьбе противника

Алкид, обхватив обеими руками противника за пояс, попытался его опрокинуть на землю, но тот был не только тяжелее, но и много опытнее в борьбе. Он, почувствовав в руках малолетнего противника необычную для его возраста силу, стал сразу серьезным. Ирэн мгновенно собрался, расставил широко ноги и схватил Алкида за шею согнутой в локте правой рукой, затем быстро сомкнул обе руки в замок и стал сжимать шею все сильнее и сильнее, стараясь завалить соперника под себя.

Ученики, окружившие борцов, стали недобро смеяться и кричать, что схватка будет не долгой совсем и новичку пора уж сдаваться, ведь от такого захвата и бывалому борцу невозможно освободиться. Все считали, что у Алкида выход один – сдаться, хлопнув Тимофея рукой и тот, в победе уверенный, ожидал хлопка, но продолжал напоследок еще сильнее душить. Педоном (воспитатель), наблюдавший за происходящим, решил не останавливать схватку, наоборот, чтобы выявить, кто как себя поведет в опасной ситуации, он всех подзадоривал, и особенно ирэна:

– Молодец Тимофей! Покажи новичку, что спартанцы должны уметь подчиняться старшим и командирам, а мальчики в палестре – ирэну! Души его, пока не попросит пощады или не перестанет бороться, лишившись упрямого духа и настойчивой воли!

Схваченный мертвой хваткой противником за шею, хрипевший Алкид с побагровевшим лицом был не в силах вырваться из удушающего захвата. Как многосильного льва пастух не в силах прочь отогнать от добычи, которую, захватив, крепко он держит зубами, так же и отрок Алкмены был не в силах рук недруга более сильного, оторвать от своего горла. Уже совсем задыхаясь, он не признал поражения и не попросил пощады, а, широко открыв рот, изо всех сил вонзил зубы в руку одолевавшего соперника и прокусил ее у локтя до самой кости. От резкой неожиданной боли тот разжал руки, и Алкид, вздохнув живительный глоток воздуха, тут же ловкой подсечкой сбил противника на землю.

Все произошло так быстро, что никто не заметил нарушения правил борьбы. Изумленные мальчики хором разноголосым неистово заорали, восторженно приветствуя победителя, и на их крики прибежали озабоченные учителя и наставники.

Разгоряченный схваткой Тимофей вскочил с земли и стал показывать всем сильно кровоточащую руку, Алкиду же с презрительной улыбкой ирэн сказал голосом спокойным, но полным презрительной укоризны:

– Ты кусаешься, совсем как баба.

Живой восторг мальчиков сменился бурным негодованием. Все осуждали Алкида, нарушившего один из главных запретов в борьбе, одни махали на него руками, другие презрительно плевались. Он же, сверкая голубыми глазами, ничуть не смутившись, с детской искренностью и лаконской краткостью тут же ответил:

– Нет, как лев – баба так не сможет!

70. Алкида нещадно порют, и он обещает сжечь Спарту

По сияющему взгляду было видно, что Алкид ожидает, что все сейчас поймут, что ошибаются, осуждая его и, наоборот, восхитятся проявленной им доблестью, ведь он победил противника, который был много старше и сильнее его. Однако, увидев, что его порицают все – не только ученики, но и учителя, и даже подоспевший приемный отец, горящий взгляд Алкида потух, он насупился и густо покраснел до самых корней светло-русых волос.

Как волчонок, окруженный злобными псами, будущий великий смиритель чудовищ затравленно глядел на всех из-под нависающих низко густых темных бровей. Казалось, он был готов к смертельной схватке со всеми. Детская душа яро пылала, набухая неистовым гневом, горящие глаза упрямо твердили, что он не чувствует себя виноватым.

Укус оказался таким сильным, что ночью Тимофей чуть не умер от большой потери крови. Когда Алкиду, спавшему в одиночестве, утром предложили у всех на виду просить прощение у Тимофея, он лишь плотно сжал упрямые губы и молча помотал головой. Несколько раз он порывался что-то сказать, показывая пальцем на свою шею, на которой горело огромное кроваво-синее пятно, но никто на это не обратил внимания, и Алкид еще плотнее сжал надутые губы.

Проявившего открытое неповиновение отпрыска прекрасноволосой Алкмены, несмотря на вялые протесты Амфитриона, стали нещадно пороть бичом на алтаре Артемиды Орфии и так секли в течение целого дня.

Легендарный спартанский законодатель Ликург предложил заменить человеческие жертвоприношения в Спарте поркой мальчиков, которые, хоть и теряли много крови, но обычно оставались живыми. Мальчики эту порку называли соревнованием «диамастигосис», и происходило оно каждый год. Спартанские мальчики случалось, и погибали на таких праздниках Артемиды, но при этом всегда гордо и весело смеялись, соревнуясь, кто из них дольше и достойнее перенесет жестокие очень побои.

Так и Алкид несмотря на то, что весь алтарь был залит его кровью, тоже смеялся, только не весело, а злобно и мстительно, так сам себе приговаривая:

– Как же я жестоко однажды им всем отомщу! Клянусь, что больше никому никогда не позволю руку на меня поднять безнаказанно!

Поскольку он так и не раскаялся в совершенном проступке, педоном выгнал его из палестры, сказав Амфитриону:

– Твой сын необузданный упрямец и неуч. Спартанцы с малых дет должны учиться искусству не только повелевать, но и подчиняться! Подчиниться начальнику и законам важнее, чем в сражении убить врага! В бою важнее не мчаться впереди всех на врага, а сохранять строй, если этого требует начальник. Приводи сына учиться не раньше, чем через год и то, если он поумнеет.

Амфитрион промолчал. Не зная, что ответить, он лишь потер свой раздвоенный нос, но за него ответил Алкид. Обиженный не столько побоями, сколько несправедливостью, сын Зевса и прекраснолодыжной Алкмены, глядя исподлобья на всех мстительно прищуренными голубыми глазами, неуступчиво педоному сказал:

– Ты прав, учитель подчиняться, только в одном – я еще не успел научиться у вас ничему дурному. Ваше счастье, спартанцы, что я еще слишком мал, но я еще сожгу вашу Спарту и сравняю с землей стены вашей несправедливой палестры!

Через много лет, мстя Гиппокоонту, Геракл дословно выполнит свою детскую угрозу и сожжет века не горевшую Спарту, а палестру за несправедливость и унизительную порку сравняет с землею.

71. Детство Алкида

Амфитрион по просьбе Алкмены не повез Алкида через год в спартанскую палестру, а нанял в качестве домашнего учителя своим сыновьям закаленного во многих сражениях спартанского воина, и потому дети росли, как спартанские мальчики.

С особым усердием отпрыск Зевеса упражнял свое тело, и к 12 годам уже намного превосходил всех прочих ловкостью и силой. Но и будучи еще совсем ребенком, Геракл не любил никому уступать и тем более – подчиняться.

В детстве Алкида никто не учил бегать потому, что его домашний учитель – спартанец всегда ему говорил:

– Спартанцы славятся по всей Элладе своей непревзойденной доблестью и непреклонным мужеством. Сражаясь с врагами, нужно не бегать ни за ними, ни тем более от них, надо всегда оставаться на своем месте, удерживая его в общем строю. Поэтому истинный воин не тот, кто умеет быстро бегать, а тот, кто может непоколебимо находиться на своем месте в общем строю.

Обладая необыкновенной силой, Алкид всех ровесников легко побеждал в борьбе и кулачном бою или в метании копья и диска. Однако, будучи крупным и тяжелым, он часто проигрывал состязания в беге, которым начал сам заниматься и потому всегда старался начать бег хоть немного раньше других. Гелладоники (судьи) ему часто с осуждением говорили:

– Кто на состязаниях стартует слишком рано, того бьют.

Он же, задорно сияя голубыми глазами из-под чуть приподнятых заросших бровей, бойко отвечал:

– А кто стартует слишком поздно, тот не получает венка победителя.

С детских лет Алкид не пользовался ни факелами, ни другими светильниками, чтобы развить в себе острое зрение и приучиться смело и бесстрашно ходить по ночным дорогам. Безлунная Нюкта в черных одеждах, как и беспроглядный сумрак Эреба даже у очень смелых людей, не боящихся доблестной смерти в открытом бою, часто вызывали страх безотчетный своей таинственностью, ибо под покровом первозданного мрака могли скрываться самые ужасные чудовища, несущие страшные страдания и мучительную смерть. А отрок Алкид в непроглядной темноте боялся только оступиться на неровном или скользком месте и упасть или наткнуться на твердую или острую невидимую во тьме преграду.

Алкид долго не носил шерстяных хитонов, в прохладное время, пользуясь лишь короткой хламидой или одним – единственным гиматием, а в теплое время он обходился только набедренной повязкой. Когда же он поверх тонкого льняного хитона надевал шерстяной плащ, сверстники говорили, что на землю студеная явилась зима.

Смертный отпрыск Кронида больше всего любил ходить босиком и привязывал легкие подошвы к ногам только на дороге, усыпанной острыми камнями или в зимнее время. Поэтому он рос закаленным и никогда ничем не болел, одинаково легко перенося как невыносимую для многих жару, так и самую лютую стужу.

Маленький Алкид редко мылся, воздерживаясь по большей части как от бань с горячей водою, так и от того, чтобы умащать тело благовонными маслами, но не пропускал ни одного озера или реки, где можно было понырять и поплавать. Уже в пять лет он плавал как рыба и нырял как дельфин.

С малых лет Геракл приучал себя к скудной пище и по несколько дней мог обходиться одной водой, хотя это давалось ему с огромным трудом по причине хорошего природного аппетита. Плотно ел он только вечером, чаще всего – жареное на углях мясо с дорийскими ячменными лепешками или любимую спартанцами черную похлебку с горстью карийского миндаля; при этом съедал он не больше, чем обычный раб его возраста.

Когда Алкид в 9 или 10 лет первый раз попробовал вино, прекрасное изобретение гроздолюбивого Вакха и мудрого Силена, обладающего большими знаниями в искусстве и различных науках, его тут же вырвало. Потом он много лет совсем не прикасался даже к сильно разбавленному водой вину, о чем впоследствии не раз сожалел, ибо, не научившись разумно употреблять вино, он в пьяном виде совершил немало постыдных проступков, о которых потом сожалел.

Иногда по ночам, созерцая бесчисленные недоступные звезды, образующие вечные узоры на огромном черном куполе неба, будущий великий герой наслаждался совершенной красотой мира. Хотя чаще всего, когда глубокая ночь опускала свои черные прохладные крылья на землю, он, изнуренный различным трудом, спал как убитый. Спать отрок Алкид больше всего любил под громадной крышей, которой являлось необъятное звездное небо, а лучшей постелью для него было ложе из сухого тростника.

Мегаклид говорит, будто впоследствии, Геракл полюбил мягкие постели и потому их стали называть «Геракловыми ложами». Возможно, он имел в виду небольшой период в жизни Геракла, а именно трехлетнее рабство у Омфалы.

Маленького Геракла не раз выбирали Дафнофором (носителем лавра). В Фивах был обычай выбирать мальчика из знатного дома, самого красивого и физически крепкого жрецом Аполлону Исмению и называли его дафнофором. Дафнофоры жертвовали богу медные треножники. Когда Алкид был дафнофором он принес Фебу в дар треножник Амфитриона, а чуть меньше, чем через полвека он похитит из фебова храма треножник и будет сражаться за него с богом.

72. Отрочество Алкида

Амфитрион сам научил приемного сына управлению колесницей, запряженной квадригой резвых коней, грызших в пылу бурной скачки, медные удила и не раз говорил ему:

– Внемли мне сын и запомни. Управленье квадригой – искусство нелегкое. Оно схоже с игрой на флейте или свирели – так точно должны двигаться пальцы, зажимая большими и указательными пальцами правой и левой рук вожжи дышловой пары, а средними и безымянными – вожжи пристяжных.

Впоследствии сам Геракл о своей езде так своим юным спутникам не раз говорил:

– Отец Амфитрион учил меня не напрасно, и вскоре мало кто из воинов умел так виртуозно проходить крутые повороты, почти не сбавляя скорости, как это делал я. Однако коней громкоржущих и тесные повозки я так и не полюбил, всю жизнь предпочитаю бег иль ходьбу быструю, ибо телу много движения необходимо.

Один из братьев Диоскуров Кастор (бобр), сын спартанского царя Тиндарея и поразившей красотой Зевса Леды учил Алкида сражаться в полном боевом вооружении. Благодаря огромной силе, здесь юному сыну Зевса и добродетельной Электриониды не было равных. Однако, мало кто знает, но Алкид с детства отличался не только огромной физической силой, но и очень сообразительным умом. Он вскоре превзошел смертного Отрока Зевса не только потому, что был необычайно силен, но и потому, что был изобретателен в бою.

Уже тринадцатилетний Алкид никому из взрослых воинов, с которыми ему приходилась состязаться, не уступал в битве с оружием или в борьбе, однако и особенным бегом он никогда не пренебрегал и так об этом после свершения главных своих подвигов всегда сопровождавшим его юношам говорил:

– Сейчас уж немногие знают, что это я изобрел бег в полном боевом вооружении: в медных латах со шлемом и поножами, с коротким мечом на бедре и семикожным щитом на спине, с луком и колчаном со стрелами за плечами и с длинным копьем в 14 локтей в руке. Теперь этот бег с тяжелым оружием называют «бегом гоплитов». А вот бег гоплитов еще и с медной палицей или просто с тяжелой дубиной и сейчас, как вы знаете, называют в мою честь «тяжким бегом Геракла». Дубину для своего тяжкого бега я вырезал из дикой оливы, которую нашел на берегу Саронийского залива, хотя некоторые говорят, что ее я привез к эллинам из северной страны гипербореев, а на берегу Саронийского залива посадил ее в землю. Какое это было дивное время! Я мог пробежать три сотни стадиев в полном вооружении с копьем в одной руке и дубиной – в другой. Потом, весь в пене, я скидывал все и бежал, что было сил дальше в одной набедренной повязке до тех пор, пока не валился с ног в полном изнеможении.

В эти годы Алкид пытался приучить себя переносить острую боль для чего он не раз просил брата Ификла бить его палкой изо всех сил в разные места голого тела. Ему удалось научиться длительное время переносить довольно сильную боль и короткое время – любую, даже саму острую боль.

Будущий царь воров сын Гермеса и спесивой Хионы Автолик (одинокий волк) учил Алкида основам кулачного боя. Вскоре сыну Зевса не было равных в кулачном бою потому, что, обладая огромной силой, он не пренебрегал искусством боя, старательно изучая приемы, изобретенные богом воров и атлетов Гермесом. Вскоре мощный отрок Зевеса из боязни убить противника, когда он сражался в полную силу и из боязни привыкнуть щадить противника, если сражался не в полную силу, оставил кулачный бой и панкратион (все + сила и мощь; запрещалось лишь кусаться и бить по горлу и по глазам). Однако в чистой борьбе он еще долго соревновался, стараясь не калечить противников.

Царь Эхалии Эврит, изучавший науку стрельбы из лука у самого Стреловержца, взялся обучать Алкида этому необходимому воину искусству, и всего через год будущий величайший герой сумел превзойти большинство известных лучников. Однажды он смог с расстояния в 40 локтей несколькими стрелами расколоть на две равные части другую стрелу, закрепленную на щите. Учитель и ученик на долгие годы станут большими друзьями, но по воле старой Ткачихи их дружба для обоих закончится трагически.

73. Неумение и нежелание Алкида никому подчиняться

По настоятельной просьбе Алкмены, страстно желавшей, чтобы ее сын, как все мальчики его возраста сначала обучался грамматике, затем в палестре и гимнасии, Алкид, изгнанный из спартанской палестры после укуса Тимофея, через год пошел в школу, но не в Спарте, а в родных Фивах.

Несмотря на природный ум, обычная учеба выделявшемуся телесной силой отроку давалась нелегко главным образом потому, что он не умел и не хотел подчиняться, ведь трудно чему-то научиться, если не хочешь. Поэтому нанятый в качестве домашнего учителя строгий спартанский воин, качая головой, не раз про него говорил:

– В единоборстве перворожденному сыну Алкмены не будет на земле равных, но настоящий воин из него никогда не получится, ибо для истинного воина очень важно уметь не только командовать, но и подчиняться. Даже скипетроносцы цари – люди, вскормленные самим Зевсом – должны уметь подчиняться, если не собранью народа, то уж, точно – закону.

Алкид же, как знаменитый царь воинственного Лакедемона Агасикл, любивший внимать мудрецам, говорил, глядя в упор на своего учителя ясными голубыми глазами:

– Я мог бы без слов подчиниться только родному отцу и то не всегда. Тебе же и другим учителям я подчинюсь только в том, с чем сам я согласен.

Амфитрион, узнав о таких ответах приемного сына, тоже много раз пытался его вразумить:

– Сын мой милый. Говорят, не делать никакому уступок в жизни есть первый признак безрассудства. Ну постарайся же понять, что подчиняться должны все, и все кому-нибудь обязательно подчиняются. Малый ребенок – матери и кормилице, отрок – отцу и учителю, эфеб – гимнасиарху, юноша – его поклоннику, а муж – начальникам, начальники – царям, а те – народным собраниям, законам. Все, без всяких исключений, подчиняются богам и Мойрам. Так что никто не оказывается безначальным и совершенно самостоятельным.

Однако все уговоры и увещевания были напрасны.

Однажды Амфитрион по просьбе милой супруги для обучения пению и игре на кифаре пригласил для своих сыновей Лина – одного из лучших учителей Эллады сына лучезарного Аполлона и брата божественного певца Орфея, спускавшегося в край печальных теней за возлюбленной супругой Эвридикой, безвременно умершей от случайного укуса змеи.

74. Алкид убивает учителя Лина

Некоторые говорят, что пению и игре на кифаре Геракла учил сын легендарного певца и поэта Мусея Евмолп (хорошо поющий), а фиванец Лин, сын Исмения, приобщал его к изучению изящной словесности.

Прославленный Орфей завещал Евмолпу таинства своих оргий и потому Лин часто его замещал. Однажды, в отсутствие Евмолпа, Лин стал обучать Алкида бряцанию на кифаре не так, как Евмолп, и ученик, не желая переучиваться, отказался слушаться Лина. Учитель, как и большинство воспитателей в таких случаях, ударил специально предназначенной для этого палкой ученика по руке за неповиновение и упрямство.

Алкид подскочил, как ужаленный, на лице его появился звериный оскал, на губах выступила пена, глаза под низким лбом безумно пылали. Он с диким воплем подскочил к учителю и так ударил его кифарой в висок, что тот тут же на месте скончался.

Ученики вспоминали, что, когда Алкид пришел в себя, он ничуть не раскаивался в убийстве учителя, наоборот, он довольно всем говорил:

– Он сам во всем виноват. Я еще в спартанской палестре поклялся, что никто безнаказанно больше меня никогда не ударит, и свою не ложную клятву сдержал я. Пусть все знают, что ожидает каждого, кто на меня руку поднимет.

Клавдий Элиан говорит, что Лин учил мальчика Геракла играть на кифаре и, когда тот взялся за дело неловко, рассердился, в ответ на что раздраженный Геракл ударил учителя плектром (пластинка или кольцо с «когтем», надеваемое на палец для игры на струнном инструменте) и убил.

Диодор говорит, что Лин имел много учеников и из них три самых известных: Геракл, Фамир и Орфей. Из этих троих только Геракл, который учился играть на лире, был не в состоянии воспринимать то, чему его учили, из-за душевной тупости или из-за пренебрежения Музами, и однажды, когда Лин, как было принято, наказал его за лень и тупость палкой, тот рассердился и убил своего учителя одним ударом лиры по голове.

О Лине знал и Гомер, который, описывая щит Ахиллеса поет, что в круге молодых и беззаботно-веселых юношей и дев, отрок прелестный на звонко рокочущей лире сладко перстами бряцал, воспевая прекрасного Лина.

На Геликоне, горе Муз сладкозвучных существует грот Лина. В этом гроте стояло его изображение, и здесь ежегодно приносили ему заупокойные жертвы, предшествовавшие обыкновенно жертвоприношению в честь божественных Касталид.

Некоторые приписывают Лину нечестивые мысли о том, что если боги однажды произошли от природы и появились на свет, то когда-нибудь они навсегда исчезнут с Олимпа, как все рожденные когда-нибудь исчезают с лика земли, спускаясь в ее сумрачные недра.

Вездесущая Мойра Лахесис решила, что некоторые знания Лина, приобретенные не без помощи богини случая Тюхе, преждевременны, и ему, как герою, далеко опередившему свое время, необходимо сейчас сойти со сцены жизни, чтобы не нарушать заведенный порядок. Ткачиха почему-то решила свести вместе судьбоносные нити Лина и необузданного сына Зевса от смертной Алкмены, как будто Лина не мог убить кто-то другой.

Фиванцы говорят, что Лин был похоронен у них, но после поражения при Херонее эллинского войска Филипп, сын Аминты, на основании какого-то видения, явившегося ему во сне, взял и перенес кости Лина в Македонию. Однако впоследствии на основании других сновидений Филипп вновь отослал останки Лина назад в Фивы.

Алкида же решили судить.

75. Суд над Алкидом за убийство Лина

Домочадцы Амфитриона говорят, что, он, узнав о предстоящем суде над Алкидом, по привычке долго тер раздвоенный кончик носа, пытаясь придумать, как спасти приемного сына от суда и не придумал ничего лучшего, как обратиться к судье с таким предложением:

– Я согласен заплатить большую пеню родственникам Лина за сына, только бы избавить его от суда, дабы людская молва не разносила о нем недобрую славу, чтобы каждый не мог говорить о нем дурно.

Однако судья ответил Амфитриону твердо:

– Будет справедливее, если дурное будут говорить о твоем сыне, убившем учителя, чем из-за него – о нашем суде!

Когда Алкида все-таки привлекли к суду по обвинению в преднамеренном убийстве, Амфитрион не сдался. Желая спасти Алкида от сурового приговора, он всячески затягивал судебный процесс, прибегнув к помощи Амфилогиая (Судебные тяжбы).

Это божество было порождено богиней раздора Эридой, хотя некоторые считают, что его матерью была древняя богиня правосудия Фемида, родившая его после развода с Зевсом от неизвестного отца. Этот бог в отличие от Фемиды не вершил правосудия, и потому его не почитали не только смертные, но и на обильноложбинном Олимпе его не приняли в сонм и даже на расширенные Советы богов не приглашали. Бесславным концом Амфилогиая, как божества, стал суд над неистовым Ареем. Бог кровавой войны тогда воткнул острую медь своего тяжелого копья в горло «исчадью» Посейдона Галиррофию, попытавшемуся изнасиловать его дочь Алкиппу. Не смел Амфмилогиай от мерзкого страха даже в очи глядеть двум могучим олимпийским богам Эниалию и Энносигею и, как мог, по своему обычаю затягивал тяжбу. После того, как по воле Мойры Лахесис мудрой Афиной вместе с великим отцом был учрежден авторитетнейший властный и судебный орган Афин, который в дальнейшем стал называться Ареопагом (холм Ареса), об Амфилогиае окончательно позабыли и на вечно нетленном Олимпе, и на полной праха земле.

Некоторые говорят, что Алкид, узнав, что отец пользуется помощью Амфилогиая, наоборот, сделал все, чтобы суд состоялся и как можно скорее. Несмотря на врожденную боязнь публичных выступлений, он по необходимости, владеющей миром, выступил на суде, сам себя защищая. Глядя куда-то вбок голубыми глазами из-под насупленных бровей, он с пунцовыми щеками и ушами быстро, как заученный урок, сказал в своей защитительной речи:

– Закон, прославленного своей справедливостью Радаманта, гласит, что тот, кто ответит ударом на несправедливый удар, не подлежит никакому наказанию. А Лин первый меня несправедливо ударил.

Алкид был уверен, что после такой короткой, но взывающей к справедливости речи, его освободят от всякой ответственности. Однако обвинитель на том суде заявил:

– Да, справедлив вырезанный на бронзе закон Радаманта. Номос (закон) охраняет по законам живущих, оберегает от всяческих бед, беззаконным же – тяжкая кара! Обвиняемый в убийстве Алкид в своих словах правды путь изменил и намеренно солгал в показании. Его удар нельзя оправдать! Это он учителю нанес несправедливый удар, ведь тот не только вправе, но и обязан был наказывать своих учеников, в том числе специальной палкой, предназначенной для нерадивых, тупых и ленивых. Если ж ученик не слушается и дерзит, то даже его родители скажут, что его необходимо не палкой бить по рукам, а нещадно пороть. Страшно подумать, что с нами будет, если ученики будут своих учителей убивать за справедливое наказанье. Дисномия (беззаконие) грозит нашему славному городу тучею горестных бед. Поэтому Алкида необходимо изгнать на 10 лет из нашего гордящегося справедливостью города.

Суд единогласно принял сторону обвинителя, и сын Алкмены и Зевса был осужден. По приговору суда он отправился в первое в своей скитальческой жизни изгнание, которое обычно служило и тяжким наказанием, и своеобразным очищением от скверны убийства.

Другие утверждают, будто Алкид сам себя избавил от самой процедуры суда, бежав на Киферон, оглашаемый неистовым криком беснующихся вакханок, и потом так об этом заносчиво говорил, синими сверкая очами:

– Только полный дурак сам пойдет на судилище, на котором его могут признать виновным. Глупо спасаться от приговора, и от ужасной молвы потом бегать, когда можно спастись от самого суда, как тогда я и сделал.

Некоторые люди, из тех, кто близко в то время знал Алкида, утверждают, что он убил Лина в приступе яростного безумия, при этом учитель был виноват только в том, что изругал своего ученика за лень и нерадивость. Однако эти сведущие люди говорят, что вины Геракла в этом нет, ибо приступы бешеного безумия свойственны всем великим героям, ведь в бою, благодаря исступленной ярости воителя, истинный герой становится совершенно бесстрашным, нечувствительным к боли и потому неуязвимым для врага. Со временем, когда могучий отпрыск Кронида стал величайшим героем Эллады, эти приступы случались все чаще, но люди по разным причинам предпочитали о них молчать.

76. Первое изгнание

Итак, по приговору суда или вообще без суда по собственному решению, или по решению Амфитриона четырнадцатилетний Алкид отправился на дальние луга на высокой горе Киферон к пастухам, где он оставался, пока ему не исполнилось восемнадцать лет.

Алкмена не хотела так рано отпускать сына и не единожды мужу упрямо твердила:

– Горе мне беспросветное! Видно, не на счастливую долю, Алкида так мучительно родила я в этих чертогах! Ведь он, хоть телом силен, но умом еще совсем мальчик, а его уж на изгнание осудили! Учитель тот, что случайно погиб, его палкой первый несправедливо и жестоко обидел. Обвинителю и судье наверно обоим приятно даже отроков на бедствия осуждать, доброго слова они никогда людям не скажут. Не согласна я сына надолго от себя отпускать. Амфитрион, давай его лучше спрячем, а потом, когда все забудут о Лине, он будет жить, как будто ничего не случилось.

Амфитрион все время морщил и почесывал свой раздвоенный нос и каждый раз с болезненным раздраженьем откликался супруге:

– Будь справедливой Алкмена, хоть ты и мать. Вспомни, как он в 8 лет в спартанской палестре ирэну локоть до кости прокусил и тот чуть не умер. Потом извиняться он отказался, педономам дерзил и грозил, что, когда вырастет Спарту сожжет и стены палестры сравняет с землею. Теперь вот он Лина убил только за то, что тот его палкой по пальцам ударил…, боюсь, как бы его необузданный нрав здесь, у нас не привел к еще большему насилию. Ификл боится хоть в чем-нибудь ему возразить, да и сам я опасаюсь его бешеной силы. Пусть несколько лет он на Кифероне с нашими пастухами побудет, перебесится, успокоится…а там, глядишь и подарки невесте надо будет готовить… Так, что, жена, занимайся лучше рабами, хозяйством и кухней, а сыновья уже выросли, раньше, до учебы надо было тебе заниматься их воспитанием.

Сыну приемному Амфитрион на прощанье сказал, почесывая то нос, то затылок:

– Во имя родовых святынь и прав отца иль воспитателя, как бы ты меня не называл, – три главных добродетели, мой сын, ценить всегда ты должен: свято чтить бессмертных, родителям почтенье воздавать и соблюдать закон Эллады и богов. Так поступая, ты венец стяжаешь нетленной яркой славы. Если сможешь ты внять и следовать этим отцовским советам, то, я уверен, будешь в жизни счастлив.

Тут Амфитрион вспомнил, что забыл сказать в своей заготовленной заранее прощальной речи, что самая совершенная из всех добродетелей – справедливость, но исправляться не стал; он еще больше сморщил нос и, махнув рукой, подтолкнул приемного сына к выходу.

Оказавшись среди пастухов, Алкид быстро мужал, и скоро первый пушок, давно осенивший крепкий его подбородок и впалые щеки, превратился в короткую кудрявую бородку. Об этом времени сам Геракл потом так говорил:

– Один из пастухов на горном хребту Киферона в молодости учился не только в гимнасии, но и в эфебии. Мы с ним подружились, и я получил от этого пастуха немалые знания по философии и астрономии. Так, что это не про меня говорят, что он состоит из одних мышц и только кулаками умеет работать, хотя, конечно, многое я подзабыл, ибо все уменья приходят в негодность, если их не использовать. Мне же Ткачиха выпряла долю землю очищать от чудовищ, а не в спорах словесных время попусту тратить.

Некоторые говорят, что лучший учитель Эллады сын океаниды Филиры и Крона мудрый кентавр Хирон, частью бог, частью конь, учил Алкида разным наукам. Вкусив от корней познания, двухтелый Кронид преодолел природную грубость своего дикого племени, просветил свой характер нравственностью и знанием и сделался самым знаменитым воспитателем и учителем всей просвещенной Эллады.

Однако мудрый Филирид учить-то учил, но чему научил Геракла никому не известно. Он никогда не был ни настоящим философом, ни целителем, ни астрономом и не преуспел ни в каких других науках. Находясь у киферонских пастухов, Алкид научился животных пасти и мастерски их свежевать, ну и кое-чему другому, ведь к ним он попал уже в 14 лет.

К владельцам шалашей, сделанных пастухами удобно и прочно, каждую ночь приходили их подруги, словно нимфы-невесты юные и веселые. Деметра златая Владычица вскормила их сыром овечьим, плодами и хлебом, сладостным красным вином и медовыми сотами. Фиалковенчанная Афродита овеяла лица их красотой и улыбками милыми, волоокая Гера этих дев одарила умом, Артемида – стройностью стана, Паллада Афина их обучила искусству во всяческих женских работах.

В отдаленье от прочих по ночам в своем шалаше пребывал одиноко Алкид, от богов, кроме силы, еще особую мужественную красоту получивший. Несмотря на мощные плечи и широкую грудь, у юного пастуха была тонкая талия, густые кудрявые русые волосы на небольшой голове и такая же еще ни разу не бритая бородка на румяных щеках, – все признаки прелестнейшей юности. Если бы не сильно выступавшая нижняя часть лба с надбровными дугами, пятнадцатилетнего Алкида можно было бы счесть настоящим красавцем. Но этот лоб, тяжело нависавший над голубыми глазами, пока не портил его лица, а лишь делал его несколько старше, придавая ему вечно озабоченный и упрямый вид.

77. Ианта

Никто из смертных не говорит о том, как Алкид стал настоящим мужчиной. Лишь Музы, дочери Зевса, обитающие то на Олимпе, то на горе Геликоне хором сладкоголосым дружно поют, как Геракл, неутомимый всегда в делах Афродиты, первый раз стал мужчиной и как звали его первую девушку.

В один из теплых летних вечеров по своему шалашу Алкид, как всегда, перед сном одиноко ходил взад-вперед, мелодию на кифаре самую простую бряцая (так и не научился он ни петь, ни играть хорошо) и уж собирался, как обычно, перед сном сразиться рукой с Афродитой. Он всегда сражался с богиней любви только левой рукой, ибо она ближе к сердцу; в ней больше нежности и упоения, чем в мощной напарнице правой.

Вдруг возникла внезапно перед ним стройная дева, одна из тех, что к взрослым пастухам по ночам приходили. Дева была среднего роста с талией тонкой и грудью небольшой, но высокой. У нее были чудесные пышные волосы, украшенные венком из благоухавших свежих цветов. Под пеплосом тонким, полупрозрачным, ярко блистали на молодом теле упругом витые запястья из бронзы и пряжки. На смуглой шее точеной длинное ожерелье из зерен янтарных свисало, опускаясь в ложбинку между выпуклых, как кидонские яблоки, белых грудей.

Непонятное волнение вдруг овладело Алкидом, и он, опасливо глядя на деву из-под тяжелых низких бровей, слова такие начал ей лепетать, впервые в жизни, слегка заикаясь:

– Радуйся, дева, в мое лесное жилище входящая!.. Кто бы ты ни была, но ты похожа на одну из пышноволосых блестящих Харит, что бессмертным жизнь делают радостной и веселой… Или ты прелестная нимфа – невеста – из тех, что населяют тенистые рощи лесистого Киферона и в хороводах прекрасных пляшут вместе с буйными богами лесными сатирами?.. Если ты Артемида, то, где же твой изящно изогнутый серебряный лук, который сделал колченогий кузнец, отложив в сторону Посейдоновы ясли?.. Нет! Больше всего ты на милоулыбчивую Афродиту похожа, которая, как и ты к пастушьим пришла шалашам и там Анхиса нашла и потом от него знаменитого героя Энея родила.

Алкид тут весь покрылся густым румянцем, но, недовольно тряхнув головой, постарался со смущением справиться и быстро воскликнул:

– Я для тебя на этом высоком холме, отовсюду открытом для взоров, жертвенник пышный воздвигну и буду на нем обильные жертвы тебе приносить.

Должно быть прав был Еврипид, когда сказал, что поэтом Эрот делает даже того, кто от природы чужд Музам – так витиевато Алкид никогда еще к деве не обращался. Дева же, бойко стреляя в Алкида лукавыми черными с искринкой глазами, живо ответила:

– Радуйся, юный Алкид! Из пастухов всех наиславнейший! Нравится мне, что меня приравнял ты к бессмертным, но никакая не нимфа я, не Харита, и тем более не богиня прекрасная самая, я дева простая. Женщина родила меня, и я грудь ее сосала в младенчестве, и потому смерти подвержена я. А зовут меня все Ианта, что значит лиловый цветочек. Я подружка одного из твоих товарищей – пастухов. Милый мой весь день много трудился, а вечером напился вина медосладкого и сейчас спит, как убитый, а лиловый цветочек только распустился, и спать не хочет совсем – очень уж вечер хорош. Вот почему в твой открытый шалаш без приглашения я вошла.

Во входное отверстие шалаша проникали серебристые лучи царицы ночи, дарящей мягкий свет, с рожками бычьими Месяцем, бесцельно бродящим в ночи небожителем вечным. Стояла звенящая тишина. В радость Луне тишина и покой, невыразимой прелестью блещет высоко в небе она, носящая дивные рожки, ночи чарующее украшенье, в пеплосе тонком медленно кружит она, межзвездная дева.

Алкиду казалось, что, неслышно ниспадая на землю, лучи глядевшей сверху бледной Селены сплетались между собой в дивные причудливые узоры, придавая теплой летней ночи приятную таинственность и волшебное очарование, от которого его замирающее сердце сладко томилось.

78. Алкид становится мужчиной

Видно, не хотела Ианта в такую чудесную ночь время зря тратить и, взор нескромный потупив игриво, взяла она Алкида за руку и повлекла к его одинокой постели. Рядом воссели они на прекрасно устроенном ложе из мягких шкур, убитых Алкидом пушистых зверей. Почувствовав прижимающееся к нему податливое упругое женское тело, юноша дернулся и слегка отстранился.

Молодая женщина от приятелей знала, что могучий телом Алкид еще девственник, воюющий с Афродитой рукой, и это ее ничуть не смущало. Она глядела в упор на него своими искрящимися от бесстыдного желания глазами и призывно улыбалась. Эрот источал нежную страсть из ее глаз, пробуждая сладостное упоение в душе юноши, и ее улыбка передавалась ему. Ианта распустила собранные на затылке в узел пышные волосы и медленно начала украшенья блестящие с тела снимать – пряжки, застежки, витые запястья для рук и ожерелье. Пояс потом распустила и сиявшую в ласковом лунном свете одежду с загорелого гибкого тела своего совлекла и кинула небрежно на теплую многодарную землю, кормилицу многих.

Алкид, как завороженный на Ианту глядел, на ее бесподобно красивые руки с браслетами, точеную шею и плечи, вьющиеся локоны, молодое лицо и полные тайны глаза, с которыми он старался взглядом не встретиться. Он тихо млел от охватившего желания сладкого, а когда увидел перед собой совсем обнаженную деву, затрепетавшее сердце его чуть не выскочило из груди и зашлось от вытягивающего душу восторга. Он поводил глазами вокруг, без конца то по сторонам озираясь, то всматривался в блистанье волос, поджидая, когда же смуглая шея и белые высокие груди из пышных прядей Ианты нагой засверкают в таинственно – серебристом свете луны. Он залюбовался грудями округлыми так, что у него дух захватило, ибо, нагие, они жгучими стрелами были эротов, направленными прямо ему в дрожащие руки! Как он жаждал сжать эти упругие гладкие полушария крепко руками, вдохнуть дурманящий запах здорового женского тела и прижаться к их розовым бутонам губами. Телом всем ее Алкид восторгался, не смея разглядывать только скрывавший сокровенную тайну женщины темный треугольник кудрявых волос в самом низу живота (тут в сторону пытливый взгляд отводил он стыдливо).

Алкид больше всего хотел Ианту нежно обнять и в зовущие губы поцеловать, но всегда мощные руки вдруг ослабли, а сомкнутые, никогда не целованные губы, никак не разжимались и мелко дрожали. И тогда он насупился, выступавшие вперед низкие брови нахмурив, и вдруг, неожиданно для себя с силой опрокинул податливую деву на спину. Словно горный медведь навалился он на Ианту всем своим мощным телом, но опытная в делах Афродиты дева не испугалась и не ощутила тяжести никакой, она чувствовала лишь огромное удовольствие и, крепко обняв юношу обеими руками, страстно целовала его в губы.

Много раз в течение этой пленительной ночи они сочетались сладострастными ласками на покрытом мягкими шкурами ложе, упругие ветви которого стонали и колебались, как в бурю.

В час же, когда пастухи на стоянку тихоходных протяжно мычащих коров пригоняют с тучными овцами к дому с цветами усыпанных пастбищ, крепкий сон, охвативший его под самое утро, Алкид по привычке без сожаленья отбросил. Ианты уже не было на его одиноком ложе, и он был благодарен деве за это. Не знал он, что после ночи такой надо деве сказать или что полагается сделать и боялся показаться неопытным и смешным.

Когда Алкид вышел из шалаша, ему показалось, что в утреннем ласковом солнце вся природа улыбалась счастливо, буйные пуская побеги зеленых растений, и в воздухе разносился аромат дыханья красочных ярких цветов.

По грубым шуткам пастухов, преследовавшим красного от смущения Алкида весь следующий день, было ясно, что они знали, где и с кем красотка Ианта ночь провела. Отношения между пастухами и их подружками были простыми, и на следующую ночь Ианта опять посетила Алкида, который теперь был не юношей не целованным, а ее мужчиной, исполненным кипучей отваги и пылкого мужества в сладких сражениях Киприды, любящей ласки, улыбки и смех. Молодая женщина посещала своего нового любовника всякую ночь, когда не была занята. Когда же Ианта не проводила ночь у Алкида, к нему являлась одна из ее милых подружек – всем им хотелось испытать сладкую доблесть необычного ростом и силой юного пастуха в брачной постели.

Алкид не однажды потом своему племяннику и другу возлюбленному так говорил:

– В то лето, когда мне было 15, как тебе сейчас, милый мой Иолай, наконец-то я стал мужчиной, давно я мечтал оставить сраженья с Афродитой рукой. Конечно, с дивной Иантой все ночи были прелестны, мне всегда было очень приятно, и все подружки были у нее хороши. Но, знаешь, друг мой, сердцу вечно не хватает чего-то, и потому и тогда, и потом по утрам, когда тайны все исчезали всегда зияла в душе какая-то пустота. Вот с тобой, милый, все по-другому, между нами нет низменных чувств, наша дружба нас возвышает и потому мы всегда стремимся друг к другу.

79. Алкид у Феспия

Живя до 18 лет среди пастухов на лугах лесистой горы Геликон, Алкид не раз слышал страшные истории о Киферонском льве. Этот зверь, живший в пещере на одной из непреступных диких вершин горного хребта Киферона, каждую неделю пожирал нескольких коров Амфитриона или Феспия, который был царем в славном южнобеотийском городе Феспии. Нередко жертвами этого льва становились и пастухи.

Однажды, после долгого отсутствия, Ианта явилась к Алкиду сама не своя. Вся в слезах, она рассказала, что ездила в Феспий, хоронить убитого львом старшего брата, который там женился и был пастухом. Греки выше всего ставили почитание родителей, потом братьев и сестер, ведь ни тех, ни других нельзя было завести новых, как, например, супругов или детей.

Впечатлительное сердце юного Алкида защемило от жалости, когда он смотрел на безутешные слезы и расцарапанную шею, и грудь, и нежные щеки женщины совсем молодой, сделавшей его настоящим мужчиной.

– Я убью этого льва, Ианта! Зевсом клянусь: жить ему не долго осталось!

Сказал Амфитрионид, грозно сдвинув вместе выступавшие вперед брови над загоревшимися от гнева синими глазами и до хруста сжал свои огромные кулаки. Он быстро собрался, благо имущества не имел никакого и пошел в Беотийский город Феспий, который лежал у подошвы Киферонской горы Геликон, обиталища Муз со сладкими голосами и вечно цветущих Харит. Именно там в последнее время чаще всего видели ужасного льва – людоеда.

Явившись во дворец Феспия, сына легендарного афинского царя Эрехтея, Алкид увидел высокого роста, тощего, но еще крепкого светловолосого старика лет 60, с маленькими бегающими глазками и длинным горбатым носом. Пастухи про него говорили, что он был очень образованным и хитрым.

Феспий слышал историю о том, что фиванский Амфитрион был приемным отцом одного из двух сыновей по имени Алкид, а родным отцом его был, якобы, сам Громовержец. Он не очень-то верил этому, ибо знал, что многие цари корысти разной ради приписывали себе родство с могучими олимпийскими богами. Однако, увидев необычайную телесную крепость Алкида, царь сразу понял, что это не простой смертный и гостеприимно пригласил его остановиться в своем дворце.

В зале, накрытом для пира, он, непрерывно окидывая Алкида бегающими глазами сверху вниз и обратно, сказал более, чем радушно:

– Радуйся, гость дорогой. Пищи нашей, прошу тебя не побрезгуй, вкуси! Только после того, как жажду искрометным вином утолишь и голод разной пищей насытишь, мы спросим тебя – что ты за человек и к нам прибыл зачем и откуда? В тебе не исчезла, я вижу, порода родителей славных и божественных предков. Род от царей ты, конечно, ведешь, скипетроносных питомцев Зевеса, захудалые родители таких, как ты, никогда не произвели бы на свет.

Алкид лишь мальчиком бывал на подобных пирах и покраснел, оказавшись на таком пышном пиру, да еще в самом центре внимания. Царь же положил пред ним лучший кусок бычьей жирной спины, своей рукой отделив от собственной большой доли. Отпрыск Зевеса в юные годы много есть не любил, вина почти не пил и потому насытился очень скоро. Только тогда исподтишка наблюдавший за ним Феспий, не скрывая интереса, спросил кто он и откуда. Алкид покраснел еще больше и так ему ответил:

– Кто родом лишь хвалится, тот чужим гордится, но я тебе скажу правдиво: я сыном прихожусь внучке Персея Алкмене и его внуку Амфитриону, а назвали меня Алкидом в честь деда Алкея, ныне царствующего в крепкостенном Тиринфе. Из Фив 4 года назад, понуждаемый необходимостью, я ушел пасти отцовские стада на хребет Киферона… после несчастного случая с учителем Лином… К вам же, сюда я явился, чтобы убить льва-людоеда, которого называют все «киферонским».

– Боги бессмертные! Неужели в доме своем принимаю я правнука прославленного героя Персея, могучего зевсова сына, отрубившего голову ужасной Медусе-Горгоне?! Значит ты праправнук самого Олимпийца, пространногремящего Метателя молний?

Алкид покраснел, как мальчишка и прикрыл горящее лицо рукой, словно желая что-то утаить, но потом тряхнул головой и быстро сказал:

– Мать моя говорит, что за 9 месяцев до моего рождения во сне она была с Зевсом.

– Боги великие! Значит, правду тысячеустая молва говорит, что ты родной сын Громовержца?!

– Я никогда не видел Владыку Олимпа. Если ж он и вправду отец мне, то таких сыновей у него, говорят, очень много…

Сказал не уверенно сын прекрасноволосой Алкмены, крепкий теребя подбородок. Феспий же, шмыгая длинным носом и бегая глазками, быстро затараторил:

– Хоть Зевс и отец всех бессмертных и смертных, но такой исполненный истинной доблести сын, как ты, у него, конечно, только один! Это я говорю не из лести лукавой, а вполне справедливо – ведь я вижу своими глазами, как силой огромной тебя боги одели! Думаю, при встрече с тобой несдобровать киферонскому льву-людоеду. Много он уже людей погубил, особенно пастухов, но ты не спеши, ведь поспешность может стать причиной гибели охотника, а не зверя. Умные люди говорят: всему свое время. Поживи у нас, осмотрись, с дочерями моими познакомься поближе, их у меня целых 50 и все красавицы. Выследи кровожадного льва, а потом я тебе дам в помощь охотников, хоть и не таких сильных, как ты, но опытных в львиной охоте, и вместе, если Мойра поможет, ужасного льва вы одолеете… Ну, а теперь, когда Нюкта черными крыльями всю землю объяла, не пора ль нам всем в постели отправиться, чтоб сладостным сном насладиться.

80. 13-й подвиг

Говорят, каждое утро, к работе зовущее, Алкид отправлялся выслеживать зверя-людоеда, а пировать и ночевать приходил во дворец Феспия, отца 50 дочерей, рожденных то ли плодовитой Мегамедой, дочерью Арнея, то ли разными женами – по свидетельству самого Феспия.

Царь не только гостеприимно принимал Алкида в течение пятидесяти дней, но и в первую же ночь после пышного пира, любезно предложил гостю нарочно заплетающимся, будто от вина, языком:

– Друг мой юный! Прости мою простоту и откровенность. Ты сейчас пойдешь спать, но, если хочешь спать не один, то можешь разделить ложе с моей старшей дочерью Прокридой, которой давно уж пора замуж. И я, и она будем этому только рады, даже, если ты пока не надумал твердо жениться.

– Да, мне жениться еще слишком рано!

Быстро сказал Алкид, но не смог сдержать похотливый блеск голубых глаз. Увидев, как загорелись желанием глаза гостя, Феспий довольно шмыгнул своим длинным носом. Вдруг неожиданная хитрая улыбка сморщила его губы, и он уже уверенно продолжил:

– У меня 50 дочерей, и все, заметь, – от разных жен. Так вот, скажу откровенно – я очень боюсь, что им достанутся безродные и хилые женихи, от которых родятся такие же хлипкие внуки. Поэтому, если даже ты не женишься ни на одной из моих дочерей, то все равно попрошу тебя сделать так, чтобы они родили от тебя сыновей, и я тебе за это всю жизнь буду благодарен. Признайся, ведь тебе по сердцу такие мои слова?!

Алкид был на небе от такого предложения царя. Некоторые говорят, что каждую ночь на ложе Геракла приходили по одной, а иногда и по несколько дочерей Феспия. Все, кроме одной, Феспиады были очень веселыми, и Алкиду было с ними легко и приятно. Так от него забеременели все дочери Феспия, кроме одной, отвергнувшей его. Имя той, которая отвергла ненасытную любовь и ласки Геракла, не сохранилось, но известно, что она осталась девственницей до самой смерти, служа потом жрицей в феспийском святилище Геракла. Поэтому до сих пор феспийские жрицы должны быть непорочны, как Пифия в знаменитом Дельфийском храме Аполлона.

Григорий Назианзин иронически называет плотские отношения Алкида с дочерями Феспия тринадцатым подвигом Геракла, а Климент Александрийский говорит, что Зевсов сын Геракл растлил пятьдесят дочерей Феспия всего за одну ночь, став сразу и совратителем, и женихом девушек. Не без основания поэты называют его дерзким и нечестивым. Пожалуй, будет долго рассказывать о разных его прелюбодеяниях с юными девушками и развращении мальчиков, когда он стал знаменитым героем.

Отец Ор Ликабант (круговорот года) обошел три четверти круга, и через девять круговратных месяцев в один день 49 Феспеид родили от юного героя 51 сына. Две сестры родили Гераклу по два сына: старшая Прокрида родила близнецов Антилеона и Гиппея, а младшая родила еще двух близнецов, имена которых не сохранились.

С тех пор в Феспиях каждые четыре года устраивалось в честь сладкоистомного Эрота празднество – Эротидии, сопровождавшиеся гимнастическими и музыкальными состязаниями. Кроме того, Эрот как бог любви и нежной дружбы, соединявшей юношей и девушек, пользовался почитанием в гимнасиях, где его статуи ставились рядом с изображениями Геракла.

Сыновья Алкида, еще не получившего имя «Геракл», в отличие от его будущих знаменитых потомков от второй законной жены Деяниры, названных Гераклидами, получили общее имя Феспиады от дочерей Феспия. Когда Феспиады возмужали, Геракл узнал оракул, в соответствии с которым, ему надлежало отправить переселенцев на Сардинию, а во главе их поставить своих сыновей, рожденных дочерями Феспия. Послушный неизбежной Судьбе, Геракл отправит сыновей Феспиадов основать поселение на Сардинии.

Согласно Диодору Сицилийскому, поставив во главе флота своего прославленного племянника Иолая, сына брата Ификла, Геракл поручил ему заботу о Феспиадах и поселении. Из пятидесяти сыновей двое остались в Фивах, их потомкам оказывают почести и поныне, а семь остались в Феспиях: их называют «демухами», а потомки их правили городом до недавнего времени. Иолай стал во главе остальных Феспиадов и других добровольцев, пожелавших принять участие в основании поселения, и отправился в Сардинию. Одолев в битве туземцев, он разделил по жребию лучшую часть острова, в том числе равнинную область, которая до сих пор называется Иолайей. Приведя землю в порядок, Иолай сделал эту страну желанной для многих захватчиков. Остров настолько прославился обилием своих урожаев, что усилившиеся впоследствии карфагеняне пожелали завладеть им, претерпев ради этого много страданий и бед.

81. Убийство Киферонского льва

Алкид из юношеского хвастовства отказался от помощи выделенных Феспием помощников в охоте на льва, сказав, что не хочет рисковать их жизнями и убьет зверя в одиночку. После многих приятных трудов на брачном ложе с Феспиадами в течение 50 ночей, Алкид, наконец, встретился с Киферонским львом-людоедом.

Когда юноша услышал рядом с собой грозный львиный рык, подобный близким раскатам грома, сотрясающего землю, он на месте словно застыл, колени под ним предательски подгибались.

– Почему я отказался от помощи бывалых охотников?! Я даже не знаю львиных повадок. О боги! Как мне быть?!

Вопрошал Алкид сам себя, досадливо морщась. Он озирался по сторонам, ища глазами какое-нибудь укрытие, где от льва спрятаться можно, но на горной вершине, где было его логово, не было ни высоких кустов, ни дерева крепкого. На небольшом плато перед чернеющем входом в логово глазам юноши предстало ужасное зрелище: песчаная земля вокруг была темно-бурой от крови, повсюду валялись белые и серые кости, среди которых было много и человеческих. И тут он увидел в стадие от себя появившегося из-за высоких кустов огромного рыжего льва. Лев тяжко ступал, волоча за ногу, зажатую в окровавленной пасти, бессильно, словно тряпичная кукла, свисавшего человека. Зверь тоже заметил Алкида и, медленно положив добычу на землю, поглядел на него свирепыми глазами и начал зубами рвать окровавленное тело своей добычи на части. Зверь утробно заурчал и начал громко хрустеть костями, изредка поглядывая на зевсова сына немигающими желтыми глазами.

У Геракла совсем ослабли колени, и он одной рукой оперся на копье, а другой схватился за каменный выступ. Голова Алкида повернулась назад, а глаза с робкой надеждой посмотрели на тропинку, ведущую вниз. Он попробовал сделать шаг назад, но ноги не держали. Лев, заметив движенье Алкида, должно быть, почувствовал животный страх человека и посмотрел на юношу холодными, бесстрастными желтоватыми глазами и оставил добычу. Зверь впился огромными когтями в землю, одним движением присел на мощные задние лапы и свирепо зарычал, явно готовясь к нападению. Лев чувствовал себя здесь настоящим хозяином, он, хлеща себя по бедрам хвостом, тяжелой поступью уверенно стал приближаться к Алкиду, и в его желтых звериных глазах сыну Алкмены виделась лишь свирепая дикость, сулящая ему страшную смерть.

И тут вдруг лицо Алкида преобразилось. Грозно сомкнулись на переносице брови, глаза загорелись, дрожащие губы его приоткрылись, и зубы обнажились в хищном оскале. Юноша широко размахнулся и кинул в бегущего к нему зверя копье. Не подвели Алкида ни глаз, ни рука – бросок был и сильным, и точным. Медное жало копья громко стукнулось в львиный лоб точно над глазами, но отскочило и далеко оно в землю впилось, длинным древком сотрясаясь. Оказалось, бесполезным копье, точно брошенное многомощной рукою – зверь лишь озлобленно несколько раз мотнул головой от удара копья и потом продолжил тяжелый свой бег.

Расстояние между юношей и бегущем к нему львом быстро сокращалось, рука Алкида, уже схватившая висевший на перевязи короткий спартанский меч, вдруг сама метнулась к суковатой дубине, случайно оказавшейся рядом. Лишь только Алкид успел размахнуться, как увидел голову зверя прямо перед собою и тут же нанес по ней страшный удар, целясь в окровавленную царапину на лбу, нанесенную медным острием копья. От такого мощного удара дубиной летящего зверя, который весил раза в три больше Алкида, отбросило в сторону, и он, ломая кусты, с треском грохнулся на землю. Амфитрионид в приступе ярого бешенства подскочил к льву и обрушил на его голову и бока еще много ужасных ударов крепкой дубиной так кстати оказавшейся рядом.

Когда тяжело дышавший герой опомнился, то увидел перед собой бездыханную тушу громадного желтого зверя, с размозженной головой, рядом лежали смешанные с землей мозги и мелкие кости и валялась измочаленная дубина. Низкие брови юноши приподнялись, а уголки губ опустились, когда он увидел совсем не обильную лужицу крови, вытекавшую из – под огромной туши. Отдышавшись, Геракл сильно пнул зверя в бок, чтобы убедиться в том, что тот мертв, а не ранен и только после этого, вынув нож, стал снимать шкуру с еще теплого зверя. Это оказалось не труднее, чем освежевать шкуру быка, что он не раз делал с пастухами. Промыв львиную кожу в ручье, юноша повесил ее себе на плечи так, что с одной стороны была голова и передние ноги, а с другой стороны – задние ноги и хвост. Шкура была сырой и тяжелой, но Алкид ее не оставил и устало зашагал во дворец Феспия.

82. Пир и танцы у Феспия

Алкида с львиной шкурой на плечах люди встретили, как истинного героя, и вечером в его честь был устроен пышный пир, который долго будет он помнить, как лучший пир в своей жизни.

Просто пиром или пирушкой греки называли ежедневные вечерние обеды, на которых собирались родственники и приглашенные хозяином люди. По случаю всенародных праздников устраивались пышные пиры, на которые приглашалось множество гостей, готовились разнообразные блюда из мяса разных животных, дичи и рыбы, приглашались певцы, музыканты, хороводные плясуны и просто танцоры.

К этому пышному пиру Феспий велел двенадцать жирных баранов зарезать, двенадцать свиней белозубых и двух огромных быков круторогих. Когда широколобых быков привели для закланья, Алкид вызвался сам их жизни лишить. Широко размахнувшись новой дубиной, он в крепкий лоб поразил одного из быков, а другого, разгорячившись, свалил с ног в ухо, ударив размашисто кулаком, туго обмотанным сыромятной кожаной лентой. Быки по очереди прекратили дыхание тяжкое и, замертво рухнув, как подкошенные, шумно в землю рогатыми головами воткнулись.

Юный Алкид еще не любил в те незабвенные годы кровь проливать даже домашних животных, и медной секирой по шеям толстым, громадным рубили другие. Они же, быков заколов, шкуры умело содрали, мясо на части разъяли и священные бедра сложили, покрыв их в два слоя обрезанным белым распластанным жиром, и мясные обрезки на них возложили. Костры в это время уж ярко пылали. Тучные бедра сожгли на костре из сухих и безлиственных сучьев, потроха проткнули и стали держать над пылавшим Гефестом, щедро багряным вином окропляя. Следом за тем, как бедра сожгли и отведали потрохов жертвы, свежего мяса куски божественной солью посыпав, вертелами проткнули и сжарили их на красных углях осторожно после того, как дрова догорели и желтое пламя погасло.

Вдали показался блестящий дивный возок, влекомый неторопливыми среброшерстными быками, которыми управляла прелестная юная дева Селена в чудном одеянии цвета шафрана с серебряным серпом на чистом челе. Медлительные волы или туры возили обычно Селену, а быстрых коней она запрягала в особых случаях, когда торопилась уступить место своей розоперстой сестре. Пир пышный был готов.

Это был поистине не забываемый пир. Алкиду предложили возлечь на одном апокли́нтре с царем, на месте, которое всегда оставалось свободным. Некоторые рассказывают, что место у юного героя оказалось почетнее царского. Феспию, как и другим прислуживали звонкоголосые вестники, и только Алкиду прислуживали царские красавицы – дочери. Одна поставила перед ним прекрасный кувшин золотой с рукомойной водою, другая – глубокий серебряный таз для умывания; третья и четвертая долго натирали мятой и другими благоухавшими травами часть большого стола перед ним, пятая кубки там поместила златые. Хлеб положила перед Алкидом Феспиада шестая, кушанья разные на блюдах серебряных принесла дочь седьмая. Обычно на пирах вино разливал один из благороднейших юношей, но тут по приказу Феспия было сделано исключение, и две Феспиады постоянно сзади героя стояли и с разных сторон сильно разбавленное вино ему подливали, которое юный герой пил очень помалу и редко. Прекрасные девы, влив в кратер напиток до самого верху, потом его по кубкам разлили. Алкид же, забыв про еду и вино, блаженно оглядывался вокруг.

Лишь Алкид и Феспий возлегали за своим столом на единой скамейке, ибо никому, кроме царя, не позволялось возлегать за столом, если только он в этот день в одиночку не убил без сетей, одним копьем, взрослого льва иль огромного дикого вепря. Алкид же в одиночку убил простой дубиной огромного льва, погубившего уже немало охотников и пастухов.

Все собравшиеся на пиру, включая царя Феспия, почтительно ждали, когда Алкид начнет первым есть, а он долго этого не понимал, пока ему старшая феспиада Прокрида об этом тихонько на ухо не шепнула. Быстро к еде голодный юноша обе руки протянул, и только после этого руки к пище прекрасной другие пирующие протянули. Все весело пировали, и не было в том честном пиру обделенных. Алкида же особо ценной хребетной частью быка Феспий почтил, повелитель многих мужей, скипетр, имевший от Зевса; такую же часть второго быка царь оставил себе.

После того как желанье питья и еды все утолили, другим страстным желанием зажглись сердца пировавших. Главной целью всякой пирушки было насладиться вином, которым славилась солнечная Эллада. Однако на пирах, не забывали и о других наслаждениях. К увеселениям, сопровождавшим винопитие и вкушение пищи, принадлежали, например, остроумные вопросы, загадки и различные игры, которые порой бывали не только веселыми, но и жестокими.

К Алкиду одна за другой и по нескольку сразу подходили дочери Феспия и незнакомые ему их подруги и предлагали поиграть в коттаб, целью которого было потопить небольшую чашечку, плававшую в тазике, путем попадания в нее вином, выплеснутым из чаши или изо рта. При этом ценилось умение красиво и изящно, выгнув руку, с шумом выплеснуть коттаб – многие гордились этим больше, чем метанием дротика. Алкиду девы предлагали играть на поцелуи, на раздевание, на выполнение любых желаний и, конечно же, на выпивание новых порций вина. Однако юному герою не понравились эти игры, и он решительно от них отказался, сказав, что предпочитает соревноваться в стрельбе из лука или в метании дрота.

Тогда, наконец, пришла очередь музыки и плясок – этого пленительного наслаждения всякого пышного пира. Феспий дал знак рукой, и стройные юноши и цветущие девы, желанные многим, как подверженные неистовству искусные плясуны Корибанты, резво выбежали плясать, в хоровод круговидный, чтобы почтить Терпсихору, любезно сплетясь друг с другом руками. Под нежный наигрыш флейт и мерные звуки кифары вели хоровод, называемый «ожерелье», юноши, выполняющие сильные телодвижения, – в будущем они пригодятся им на войне; между ними следовали девушки, поучающие всех благопристойности, и таким образом как бы сплеталась цепь ожерелья из девичьей скромности и юношеской доблести. Стремительно они на резвых ногах в хороводе кружились и так же легко и свободно, как в гончарном станке крутится колесо под рукою привычной, если горшечник захочет проверить, насколько хорошо оно вертится.

Дочери Феспия по очереди, старшинство соблюдая, на время покидали хоровод, чтобы подойти к возлежавшему Алкиду и пригласить его танцевать, однако новоявленный герой с густо покрасневшим лицом всем отказал, сетуя на больную ногу, которую, якобы, растянул на охоте. Багровый Алкид неподвижно лежал, насупив низкие кустистые брови и с нескрываемой завистью глядя на танцующих, негромко шептал милому сердцу:

– Ну, почему я не научился плясать?! Даже воинственные спартанцы обучаются пляске не меньше, чем боевому искусству. Закончив рукопашную, юноши всякий раз завершают состязание пляской. Флейтист усаживается в середине круга и начинает наигрывать, а юноши показывают искусство свое танцевальное и песнь поют посвященную Аресу и Афродите. Эх, если б не наглый Лин и я б научился и петь хорошо, и плясать, и на кифаре бряцать. Был он слишком надменный самонадеянный и бить учеников всех любил и командовать ими, а я себе бить никогда никому не позволю. И все же как обидно и жалко, что я не могу вместе со всеми плясать. А может попробовать? – Нет, очень мне страшно, что я слишком большой и неловкий, ноги девушкам могу отдавить, они от боли будут громко кричать, и все надо мною будут смеяться.

Алкид, поджав с сожалением губы, пытался глядеть вполне равнодушно, как живо пляшут другие. Юноши и девушки ногами искусными в хороводе веселом то кружились, то развивались и плясали рядами, одни за другими, резвыми ногами землю искусно меся, а руками музыке в такт обнимали друг друга.

83. Песни в честь Алкида

Феспий, опытом умудренный, давно заметил, что виновник веселого празднества сам совсем невеселый, хоть и улыбается он, но пунцовые щеки его выдают, когда упрямо отказывается он от участия в хороводе. Царь все понял и когда Алкид отказался танцевать с последней его дочерью, он приказал глашатаю сказать во всеуслышанье, чтоб все вели себя тише, а приглашенного аэда (певец) Анфа к нему велел позвать:

– У кого там в кубке дно опять сухое? Наливайте мальчики резво полные кубки и чаши, но уж в последний раз. Только пьяное вино разводить трезвой водою никогда не забывайте. Мы – не скифы, не люблю и сам я пьянствовать как варвар и другим не позволю. Нет! За чашей следует петь или слушать, или беседовать мило. Позовите сейчас же Анфа – знаменитого кифареда к нам с нашим прославленным гостем, победившим сегодня грозного льва-людоеда, принесшего нам столько бед и несчастий.

Говорят, что еще при рождении Геликонская богиня возлюбила кудрявого Анфа, но и злом его одарила: зренья лишила его, подарив взамен ему славные песни. В мастерстве кифаредном, Анф был очень искусен и потому одержал однажды победу на играх Пифийских. Как только слепой певец занял свое почетное место рядом с царем и Алкидом, так сразу уважительно царь к нему обратился, глядя то на него, то на отпрыска Зевса бойкими своими небольшими глазами.

– Радуйся, друг мой любезный! Не зря говорят, что и без зренья блажен человек, если живущие на священном Парнасе Музы, что мысли богатство и вдохновение поэту даруют, любят его: как прекрасен из уст его льющийся голос! Анф, лучшему в мире кифареду Фебу подобный, ты знаешь так много песен, восхищающих душу, какими певцы восславляют блаженных богов, владеющих небом высоким и могучих героев, овеянных неувядаемой славой. Спой же в честь этого исполненного дерзостной доблести юноши ту из них, что по твоему мнению сейчас наиболее к месту.

И вот запел под кифару ведущий свой род от влекущих скиталицу – душу к священному свету Муз Пиерид и вождя их бессменного Аполлона, кифаред знаменитый, а все остальные с уважением его слушали молча. Несколько юношей в первой поре возмужалости, ловкие в плясках, разгоряченные танцами, опять выбежали на середину свободной площадки и стали ее ногами месить, музыке вторя, но Феспий, махнув строго рукой, дал им знак пляску быстрее закончить, и не были они не послушны владыке.

Пел божественный кифарист и певец, которому во вдохновенную грудь Муза вложила искусство чудесного пенья, о том, как на склонах Киферона лесистых страшный лев много лет когтями и клыками сокрушал шеи быкам и коровам и несчастных пастухов истреблял. И никто не мог этого грозного зверя убить, даже окруженного опытными ловцами и псами. Многих пастухов и бывалых охотников лютой смерти предал в своей силе уверенный лев, высокими горами вскормленный. Люди отовсюду в страхе бежали и себя в безопасности чувствовали только за высокой городскою стеною из камня. Так было, пока не пришел со львом-людоедом сразиться юный Алкид, сын прекраснолодыжной Алкмены и славного Амфитриона. Когда с грозным рыком, от которого в жилах кровь застывала, оскаливши пасть, выпрыгнул из чащи лев свирепый, не обратил он в бегство юношу с сердцем бесстрашным. Как зверь кровожадный гривой косматой ни тряс, как когтистыми лапами мягкую землю ни рыл, грозный рык испуская из пасти разверстой с клыками огромными, все равно он пал под могучим ударом дубины Алкида, осененной бледной красою дикой оливы. И вот на шкуру чудовища изумленные люди глядят и поспешают благодарно пожать победившую руку героя, не побоявшегося ради незнакомых ему людей своей жизнью бесценной рискнуть.

Так под кифару пел Анф, знаменитый певец, Алкиду, доблестному защитнику всего Киферона, спасителю от ужасного льва в громкой менодии (песня одного певца) заслуженную хвалу воздавая. Все, затаив дыхание слушали, обратив благодарные взгляды не к певцу, которому честь и почет воздавать все обязаны люди, а к виновнику торжества, который от всеобщего внимания опять покраснел совсем густо, как невинная девушка, услышав мужскую очень грубую шутку. Алкид недовольно сморщился, чувствуя, как горят его щеки и с силой закрыл веки. Через некоторое время голубые глаза юноши чуть приоткрылись, они были затянуты темной поволокой, а губы беззвучно шептали:

– Я так не блаженствовал еще никогда, даже с Иантой на брачной постели. Ради таких взглядов и ради таких песен только и стоит жить на земле. Да! Песни такие и в потомстве останутся дальнем. Слава такая вовеки никогда не погибнет. Следы во тьме веков исчезнут многих поколений, но слава будет вечно жить, она бессмертна.

После окончания пира победитель страшного льва ночевать не остался, как его не уговаривал царь, все еще лелеявший тихую надежду, что хоть какая-нибудь из его 50 дочерей, все же найдет путь к сердцу Алкида, и он решит законно жениться на ней.

Павсаний же рассказывает, что так называемого киферонского льва убил гражданин Мегар Алкафой. Мегарцы передают, что от этого льва погиб в числе многих других и сын их царя Мегарея – Эвипп. Мегарей обещал, что он выдаст замуж свою дочь Эвехму, а также, что он сделает преемником своей власти того, кто убьет этого киферонского льва. Поэтому на это решился сын Пелопа Алкафой; он одолел дикого зверя и, когда стал царем, построил святилище, назвав Артемиду Агротерой (Помощницей в охоте) и Аполлона Агреем (Охотником).

Другие же говорят, что на лесистом Кифероне в то время было немало львов, хотя огромный лев, убитый юным Алкидом был самым свирепым и кровожадным, ибо погубил больше всех в округе людей.

84. Алкид на перепутье

Алкид, сердечно поблагодарив Феспия за радушие и гостеприимство, взял наскоро обработанную шкуру Киферонского льва и, одев ее как хитон себе на плечи, а голову с зияющей пастью надел, как шлем, бодро зашагал по широкой дороге, освещенной серебряным светом Селены.

Ночь безмолвная таинственным черным покрывалом облачила необъятное высокое небо, являя на бархатной ткани яркие знаки отдельных астр и целых созвездий. Юный герой любовался всегда прекрасной Селеной в одеяньях серебрянотканных, от которых струился божественный свет, обливая тусклым серебром стройные островерхие кипарисы и раскидистые кроны дубов и платанов. Деревья стояли как безгласные часовые по обеим сторонам дороги, таинственной в безмолвном сумраке ночи серебряной красою. Загадочно струящийся лунный свет вызывал непонятное томление в неспокойном сердце Алкида.

Много раз в последующей жизни Геракл вспоминал эту дорогу и возникавшие мысли, о которых на ночных привалах он любил рассказывать своим юным спутникам:

– Должно быть на этой оказавшейся судьбоносной дороге я впервые ощутил себя не эфебом, а мужем. Я шел облитый серебряным светом Селены и вспоминал жестокую схватку со львом и незабываемый пир, благодарные взгляды людей, и песни, эти дивные дочери Муз, звучавшие в мою честь… Да, это был мой первый настоящий подвиг, а не обычная охота, это было уже начало моего тяжкого и крутого пути, который, впрочем, мне предстояло еще выбрать… Шкура льва была еще сырая и потому тяжелая, даже для моих могучих плеч, ведь целый день я лазал по горным кручам, выслеживая льва, потом сражался с ним при помощи одной дубины, которую подбросил Случай. Без той дубины моя безжизненная душа уже ходила б по Аиду, покинув крепость тела и доблесть духа… Потом был пир, на нем я хоть не танцевал, но очень утомился… потом дорога эта без конца… я шел и место выбирал, где мне получше отоспаться, потом уж в полудреме решил идти пока не упаду совсем без сил.

И вот на черном небе звезд изобилье пропало, и вдали появился алый сполох, чудный вестник росистой повозки. Розоперстая богиня утренней зари стала привычно сплошной мрак ночной разгонять, пока, еще робко разливая повсюду радостное розовое сиянье наступающего утра.

Геракл увидел на обочине дороги изображение трехликой богини перекрестков Гекаты, это означало, что дорога скоро разветвится на две. И действительно впереди показалась развилка. Алкид в изнеможении остановился, тело само собралось упасть, но юноша заставил себя идти до той развилки, хоть каждый шаг давался с трудом. Глаза не просто слипались от сильного желания спать, он уже почти спал на ходу и в этой дреме хмурил брови упрямо, ему снилось, что он не спит, а идет до маячившей впереди развилки.

И вот Алкид дошел до перепутья дорог, скинул львиную шкуру и без сил опустился на нее, чувствуя, как одуряющий сон охватывает вконец изнуренные члены. И тут вдруг, как бы сквозь пелену всепокоряющего сна, юноша увидел двух молодых женщин, всем своим обликом бессмертных богинь очень напоминавших. Все вокруг осветилось не понятно, откуда взявшимся светом, словно скромно светящая серебряная Селена уступила на время место златовласому Гелию.

85. Дорога наслаждения и порока ^[36]

Женщина, неспешно подходившая к Алкиду по левой дороге, была похожа на его мать. Она была миловидная, с простыми благородными чертами лица; украшением ее были природная стройность тела и детская безупречность кожи. Одета она была в белоснежный пеплос, подпоясанный под высокой грудью тонким пурпурным пояском. Синие глаза этой женщины смотрели с суровым достоинством, а уголки нежно розовых губ были слегка опущены, как у обиженного ребенка.

По правой дороге быстро шла женщина, блиставшая неотразимой красотой умелых и зрелых. Ее выразительные карие глаза в дивном свете призывно искрились желтым огнем желания плоти, которое возбуждало такое же неодолимое вожделение в других. У нее было умело подкрашено все лицо так, что глаза под изогнутыми ресницами казались темными и огромными, а ярко красные губы – призывно зовущими. У нее было упитанное холеное тело, которое она держала слишком прямо, чтобы подчеркнуть его стройность. Пурпурная одежда вызывающе выделяла броскую красоту цветущей молодости. Она то и дело довольно оглядывала свою пышную грудь и округлые бедра, словно поглаживала их взглядом и нетерпеливо оглядывалась по сторонам, как бы призывая всех вокруг любоваться ею.

Взглянув на ту, что пришла по правой дороге, Алкид вскочил в одной набедренной повязке и приосанился, расправив плечи как можно шире и приподняв мощную грудь. Взгляд его засверкал, когда он посмотрел на приближающуюся яркую красавицу, а стопа стала трогать шкуру Киферонского льва, как бы проверяя ее мягкость. Но, когда Алкид увидел на другой дороге блеклую красавицу, взгляд его тут же потух. Яркая красотка пошла быстрее, а потом почти побежала и, первой оказавшись рядом с Гераклом, схватила его за руку обеими руками и быстро сказала:

– Радуйся Алкид! Сегодня ты стал настоящим героем, и сейчас тебе по воле непререкаемой Мойры предстоит из двух выбрать дорогу одну, ту, по которой ты, будешь шагать дальше по жизни.

– Я как раз этой ночью думал о том, чем мне дальше заняться. А ты очень красива, хоть уже и не дева.

Сказал юноша невпопад, глядя на эту незнакомую красивую женщину, так необъяснимо появившуюся перед ним из ночи на развилке пустынной лесной дороги, и его глаза, против воли загорелись желанием плоти.

– Ты можешь сколько хочешь любоваться моей ослепительной красотой… Однако, Алкид, раз ты в раздумье, по какому пути тебе дальше по жизни идти, то я тебе помогу правильно выбрать главную в житейском море дорогу. Ты, должно быть, очень хочешь узнать кто я такая, ведь я тебе нравлюсь. У меня, милый юноша, много разных имен. Многие зовут меня Счастьем, кто-то называет меня Всемогуществом, кто-то – Богатством, а некоторые – Волупией – Наслаждением или просто Удовольствием. Не может бесцельно жить человек, а целью жизни всякого является получение удовольствия, чтобы там против неискренние люди не говорили. Есть у меня и злобные завистники, которые меня именуют Безнравственностью, а то и Пороком… Ты очень силен и храбр и, конечно, без особого труда добьешься всего, о чем только могут мечтать люди, но сейчас тебе надо сделать правильный выбор. Если ты выберешь дорогу мою, то я поведу тебя путем самым приятным; ты будешь вкушать лишь радости жизни, а тягот не испытаешь вовек никаких. Тебе не надо будет заботиться ни о чем, кроме, как о выборе кушаний и напитков и, конечно, мальчиков и девушек, чтобы испытать с ними наибольшее наслаждение. Итак, Алкид, если ты выберешь меня, то вскоре займешь подобающее тебе место под ярким солнцем Эллады и станешь достойным царем конеславного Аргоса или златообильных Микен. Эврисфей заболеет и поделится с тобой властью. Скипетр даст тебе огромные ни с чем не сравнимые возможности, он умножит твою природную силу, и ты станешь подобным всемогущим богам, владеющих небом широком. Многие мужи будут мечтать о дружбе с тобой, юноши и девушки будут молить тебя о любви, музыканты будут петь тебе дифирамбы, а поэты слагать в твою честь оды. И все это будет всегда для тебя, постоянно, а не только после опасного подвига, как это было у Феспия на пире вчера. Я познакомлю тебя с Плутосом, возможности которого безграничны! Царская власть и богатство откроют перед тобой все двери, и среди твоих близких друзей будут все сильные мира сего! …Да, конечно, я знаю, что ты любишь разные состязанья и игры. Став царем, ты сможешь сколько угодно упражнять свое тело и принимать участие в любых состязаниях и, если пожелаешь, то сам сможешь учредить какие-нибудь Игры. Ты прекрасно понимаешь, что возможностей у царя несравненно больше, чем у обычного мужа.

Так сказала роскошная женщина, во время своей речи поводя то бедрами, то плечами и грудью и все время довольно оглядывая себя.

86. Стезя доблести и трудов ^[36]

В это время к развилке неспешно подошла и другая женщина и сурово сказала:

– Радуйся Алкид! Меня обычно зовут Добродетелью или Аретой – Доблестью. Я слышала, что тебе сейчас предложили, юноша милый, но не поддавайся легким соблазнам – не правдивы они. Из-за золота и власти брату брат родной не мил; из-за них – убийства, войны. А из того, что есть на свете, ради чего стоит жить, всемогущие боги ничего не дают людям без труда и без забот. По закону Ананке, что всегда и для всех неизбежен, добро всегда достается с борьбой и трудом, только зло и лень приходят сами по себе, без искания. И Дике с бестрепетным сердцем от всякого требует, чтобы все блага им честно заслужены были. Хочешь иметь настоящих друзей, надо потрудиться сделать добро им. Желаешь пользоваться почетом в каком-нибудь городе, надо его заслужить – принести гражданам пользу. Хочешь возбуждать восторг у всех эллинов своими достоинствами, надо много потрудиться во славу великой Эллады. Даже, если просто захочешь быть телом сильнее, надо приучать себя повиноваться рассудку, а тело развивать упражнениями в тяжелых ежедневных тренировках и в различных трудах… Сегодня ты, рискуя собственной жизнью, избавил людей от страшного зверя, и люди благодарны тебе, и это твоя справедливо заслуженная награда. Если ты выберешь дорогу мою, то стезя твоя будет крутой и тернистой, часто тебе придется рисковать для других всем, и даже бесценным здоровьем, и самой жизнью. Но подумай, Алкид, разве не лучше самому быть сильным, чем дружить с сильными мира?

Тут Порочность, нетерпеливо перебивает Арету и, схватив Алкида за руку, заискивающе поглядела в его глаза и обратилась к нему с такими словами:

– Понимаешь ли ты, Алкид, какой трудный и безотрадный путь предлагает тебе эта глупая женщина? Кто сам себе добровольно выберет тяжкую дорогу, на которой не раз придется рисковать собственной жизнью ради других. Да, необходимость иногда заставляет людей рисковать цветущим здоровьем и жизнью, сражаться и воевать, но кто это выберет для себя по собственной воле?

Арета, гневно сверкнув очами, подняла руку и, неожиданно сильно оттолкнув от Алкида Порочность, сурово сказала:

– Разве не чувствуешь, юноша милый, что она жалкая тварь, однодневка, обманщица! В земной юдоли дней безоблачного счастья людям Мойра не судила. С радостью беды идут по закону творения рядом всегда, чередуясь, вместе все время они: горе и радость. Так было всегда по воле великой Ананке и так всегда будет. Ведь по воле дщерей ее, Мойр непреложных никогда человеку, всей ногою не наступить на сердца усладу, но для него постоянно некая скорбь с наслаждением вместе приходит. Редко, кто достиг жизни предела, в ней не изведав несчастий. Да, в чем-то эта тварь и права – путь очень приятный и легкий к пороку, и он всегда рядом. И все же я повторяю, что, выбрав меня, Алкид, ты выберешь великие подвиги и выдающиеся труды, ибо именно для их совершения благосклонной Судьбой тебе с рождения дарована такая необыкновенная сила… Да, о твоих желанных завтраках и сладостном сне будут заботиться не повара и слуги, а тяжкие вечерние труды и изнурительные ночные переходы, а о вкусных ужинах позаботятся все те же работы или сраженья в течение дня… Да, твоя бурная жизнь будет наполнена беспрерывной борьбой за все – за честь и свободу, за правду и справедливость, за жизнь свою и незнакомых тебе людей, даже за пищу, которую надо будет каждый день зарабатывать иль добывать. Ведь скрыли великие боги от смертных источники пищи: иначе каждый легко бы в течение дня зарабатывал столько, что целый бы год, не трудясь, имел пропитанье. Далеко не всегда на этой дивной, но тяжкой стезе тебя будет ждать высокая награда, заслуженная потом и кровью… Однако, если ты совершишь все предназначенные тебе тяжкие труды, полные смертельных опасностей и невзгод, чадо добрых родителей, Алкид, то великие боги даруют тебе вечное блаженное счастье! Еще до того, как ты закончишь свой путь на земле, тебя покроет неувядаемая слава героя, которая затмит деяния всех царей на земле! Ведь человеку дает наибольшую славу то, что ногами своими свершает он и руками и, конечно же – доблестным сердцем и несгибаемым духом!

Так закончила свою речь Добродетель и Доблесть Арета. Обе женщины замолчали, вопросительно глядя на юношу.

87. Колебания Алкида при выборе жизненного пути

Алкид долго неподвижно сидел на земле и остервенело всей пятерней крепкий скреб подбородок, обильно покрытый первой бородкой. Наконец, юноша оставил подбородок в покое и, посмотрев в глаза Добродетели, нерешительным голосом молвил:

– Видно еще многого я не понимаю в этой удивительной жизни. Но из твоей речи я понял, что мне за все придется платить: приятелям за прочную дружбу надо будет делать добро, гражданам за почет – приносить пользу, за славу – много и тяжко трудиться для великой Эллады… Если я выберу твою дорогу, Арета, то мне непрерывно придется платить и бороться за все – за честь и свободу свою и других, за справедливость, за жизнь свою и незнакомых мне людей, даже за женщин и пищу… Мне же на этой стезе за тяжкие труды, пропитанные потом и кровью, далеко не всегда люди будут платить даже простой благодарностью, которая для каждого стоит так мало! Но ведь это не справедливо, а справедливость самое главное для людей и богов!

С жаром закончил Алкид, взмахивая обеими руками и с явным неудовольствием глядя на блеклую красавицу по имени Добродетель.

– Справедливость действительно крайне важна для всех разумных существ, но она не самая главная…

– Что же может быть важнее Правды, сильнее Справедливости?

– Важнее Правды Необходимость, сильнее Справедливости Неизбежность. Необходимость одолевает все, только она правит Вселенной. Пред неизбежным склоняются и самые мудрые, и самые сильные.

Юноша помотал головой и ответил Арете:

– Только глупец или безумец добровольно выберет тяжкий труд, лишения и смертельный риск ради незнакомых людей, притом часто без всякой награды…за призрачную славу в конце или после окончания жизни. А я не глупый.

Алкид повернулся к роскошнейшей женщине, когда – либо виденной им, и ей с мечтательной надеждой сказал:

– Да, царствовать, конечно, дело совсем не плохое; скопляются скоро в доме царевом богатства, и властитель в большой чести у народа. Ведь сам Зевс вскормил царей и скипетр, символ могущества, им даровал, и власть, и законы, чтоб царствовали они над другими. Знаю я и на что большое богатство способно. Слыхал от одного пастуха, что на кого прогневается Плутос, того не выручит и сама Афина – Паллада; к кому же он благоволит, тому не страшен и Зевс со всеми его громами и молниями…

Тут Алкид опять помотал головой и, раздумывая, сказал:

– И все же и богатство, и власть, и все те удовольствия, которые они дают, не многого стоят, ибо они не преодолевают самого главного – смерть. Поэтому каждый здравомыслящий эллин богатству и власти предпочтет нетленную славу. И потом все пожелали бы лучше иметь здоровое сильное тело, чем богатеть, золото накопляя.

Тут юный герой начал смеяться громко и не приятно, приговаривая:

– Хе – хе… Я не знаю кого из вас, хе-хе, выбрать…хе-хе…, а выбирать, чувствую, надо…хе-хе. Наверное, надо царский путь все-таки выбрать, ведь царю всегда легко перейти в пастухи иль охотники, а обратный переход ох как не прост… С другой стороны, говорят, чем выше взлетишь – тем больней будет падать… Нет, я не знаю, как мне жить дальше и какую выбрать дорогу. Пусть Мойра за меня сделает выбор.

– Нет! Ты должен сам выбрать свой путь, чтобы потом на Мойру не обижаться!

Хором ответили обе женщины. Говорят, это был самый трудный выбор в жизни Геракла. С тех пор человека, сильно затрудняющегося в выборе между двумя решениями, называют «Гераклом на распутье».

88. «Странный» жизненный выбор: через подвиги и страдания на Олимп

Возлюбленный племянник Геракла Иолай его детям, рассказывал, что дядя, совершивший уже все 12 канонических подвигов, об окончательном выборе жизненного пути ему поведывал много раз потому, что сомневался в его правильности и даже в том, что выбор сделал он, а не Мойра. Поэтому племянник хорошо запомнил такие дядины слова:

– Помню, мой мальчик, что после долгих и мучительных колебаний я все же решился выбрать царский путь, дающий и власть, и богатство, и наслаждения, и самое главное, как мне казалось, – я мог делать все то, что делает обычный пастух иль охотник.

И вот я уж готов был пойти по правой дороге в обнимку с сочной красавицей, желанной такой. …Уж очень она красивой была, не то, что блеклая красотка Арета. Мне было тогда столько лет, сколько тебе сейчас, любимец мой Иолай! И ты вполне понимаешь, что очень хотелось мне, как можно скорее от избавиться от Добродетели и с Наслаждением на львиной шкуре возлечь, чтоб сочетаться с ней жаркой любовью и самой неистовой лаской.

Но все было не так просто потому, что сама Мойра Лахесис незримо присутствовала в выборе мною жизненного пути. Когда я уже открыл было рот, собираясь объявить о своем выборе, в моей голове вдруг замелькали благодарные лица мужчин и восторженные взгляды женщин, радостные глаза детей, всех тех, кто, ликуя, сопровождал меня от городских ворот до царского дворца Феспия. Я вспомнил праздничный пир в свою честь и пенье божественного Анфа и опять ощутил такое жгучее, не передаваемое никакими словами блаженство, которого не испытывал никогда. Но, я подумал, что так будет далеко не всегда, что чаще после очередного сражения за благо людей мне придется в одиночестве бесславно зализывать раны. Да, я тогда уже это предвидел, словно чувствовал кожей. Ведь справедливость не главное в жизни – Арета сама так сказала, и сейчас я с нею согласен. А если справедливости нет, то лучше самому быть царем, чем ему прислуживать в рабстве позорном. И я потянулся к дивной красотке, назвавшей себя Счастьем и Наслаждением.

И тут случилось необъяснимое: моя рука сама вдруг, против моей воли, схватила Добродетель и решительно обняла ее за тонкую талию. Либо Старая Ткачиха, направив мою руку, за меня сделала выбор согласно своим вещим предначертаниям, либо… это сделало мое юное тело, которое в то время ненавидело всякую роскошь, да и не любил я ни подчиняться, ни командовать. Даже сейчас не получается у меня царствовать и добытые земли я все оставляю потомкам… Тогда ж…

Как только я Арету схватил, обе женщины тут же исчезли так же внезапно, как и возникли на двух дорогах развилки, и больше ничего уж изменить я не мог. И вот уж четверть века зверей чудовищных и злых владык я истребляю и никакой награды за это я не имею. Такой вот был у меня выбор жизненного пути странный – как будто не я сделал выбор, а Мойра Лахесис.

На следующий день Геракл, заснувший под утро, необычно поздно проснулся. Светлое солнце главу лучезарную уже начало прятать за острыми верхушками стройных кипарисов, растущих на соседней горе. Он сразу вспомнил ночную развилку и двух необычных женщин на перепутье. Вокруг никого не было, не было и развилки. Он немного посидел, висок подперев кулаком, потом вскочил и с приподнятыми бровями долго озирался вокруг, словно что-то искал. Потом, тряхнув головой, Алкид поспешил к ручью и напившись, бросился в прозрачные воды весело журчащего ручья. Вдоволь наплававшись, юноша долго тер руками лицо, как бы смывая ночное наваждение. Холодная вода взбодрила его, и, утолив голод сливами и орехами, растущими на обочине дороги, он, накинув на плечи шкуру Киферонского льва, легко зашагал по-юношески упруго на свои заливные луга.

Некоторые говорят, что Геракл выбирал путь на развилке из двух дорог в славящийся своим гостеприимством Аид: одна дорога Доблести и Добродетели вела в обитель блаженных на Елисейских полях, где продолжали жить после смерти почетной великие герои, другая – дорога Наслаждения и Порока вела в мрачную, унылую Преисподнюю, где безрадостно обитали души большинства людей, а некоторые жестоко мучились и страдали. Но Геракл выбрал свой особенный путь: третью, невидимую ни простым смертным, ни даже героям дорогу – через великие подвиги и безмерные страдания – на небесный Олимп, к вечно живущим блаженным богам.

89. Встреча Алкида с послами Эргина

По пути в родные Фивы, в которых Зевс – Молниелюбец перед простодушной фиванской царевной Семелой в обличье подлинном своем появился, 18 – летнему Гераклу повстречались послы орхоменского царя Эргина, шедшие в его город за сбором ежегодной дани, которую фиванцы должны были им вручить.

Эту дань платили фиванцы Эргину по следующей причине. Возничий фиванского царя Менекея по имени Периер ранил камнем царя минийцев Климена, в Онхесте на священном участке храма Посейдона. Умирая, едва живой Климен попросил своего старшего сына Эргина отомстить за его смерть. Могущественный царь миниев отправился походом против Фив и, перебив немало людей, заключил с фиванцами подкрепленный клятвой постыдный мир на том условии, чтобы фиванцы в течение двадцати лет платили ему каждый год дань – гекатомбу.

С глашатаями, направлявшимися в увенчанные крепкими стенами Фивы, как раз за получением этой дани, и встретился юный Алкид. Ничего не знавший о дани неустрашимый герой спросил у посланцев Эргина, глядя голубыми глазами на них простодушно:

– Радуйтесь чужеземцы! Кто вы такие? Откуда идете этой дорогою в Фивы ведущей? Идете вы по делам, хоть на торговцев вы не похожи, ведь нет товаров при вас? Или вы в доспехах и с оружием путешествуете все вместе без цели? Но так поступают обычно разбойники, рыская всюду сплоченным отрядом, жизнью играя своей и беды неся жителям местным.

Предводитель послов, крупный большеголовый мужчина с длинными рыжими волосами, высокомерно ответил:

– Мы идем в Фивы, чтобы получить 100 тучных быков иль коров. Заодно мы напомним презренным фиванцам, как милосердно с ними поступил наш владыка великий Эргин, не отрубив всем им уши и носы, но они не должны забывать, что мы в любой момент можем явиться и сделать это.

Его 11 спутников оглушительно захохотали, их хриплые крики и хохот напоминал истошные крики стаи галок или сорок, прилетевших в раскидистую крону платана, когда они ищут удобные ветви.

Алкид, услышав эти слова, наполненные неприкрытой угрозой, стал весь пунцовым, кулаки его медленно сжались и, сняв с плеча новую дубину из дикой оливы, он решительно преградил послам Эргина путь. Грозно нахмурив свои и без того низкие брови, громко промолвил победитель Киферонского льва:

– Слушайте слово мое, глашатаи Эргина! Два раза одно, и тоже я повторять вам не буду! Семивратная Агенорова крепость никогда больше не будет платить миниям дань. Так решил я – Алкид. Знайте все вы, что я не худого, не робкого рода, я – правнук Персея, сын Амфитриона и Алкмены. Передайте это своему Эргину. Сейчас же повернитесь и идите назад в свой Орхомен, хоть без коров, но зато живыми и здоровыми. И впредь не дерзайте вы у нас показаться, или вам придется насмерть сразиться со мной!

90. Схватка Алкида с послами

Воины Эргина, услышав угрозы, перестали смеяться. Они внимательно огляделись вокруг и не найдя никого, кроме одного безоружного противника, опять стали оглушительно хохотать, перекрикивая друг друга:

– Видно, боги тебя только телом мощным снабдили, а разум дать пожалели! Что ты деревенщина сможешь нам сделать со своей нетесаной дубиной?! Не видишь, что у нас 12 копий с медными наконечниками и столько же мечей изоострых? Мы таких, как ты, целую деревню за один день можем вырезать на радость птицам хищным и бездомным псам.

Они язвительно смеялись, показывая на юношу руками, и не заметили, как раздулись его ноздри, задрожали, приоткрывшись его губы, и зубы ожесточенно оскалились, как у свирепого льва плотоядного. В глазах Алкида горело ярое бешенство.

Так лев, которого страстно хотят многочисленные охотники все вместе окружить и убить, сначала идет им навстречу спокойно, уверенный в своих силах. Когда же они с криками начинают бросать в него копья, он приседает на задние лапы, разинув клыкастую пасть, из которой пар и пена клубится. Бедра себе и бока он хлещет, так возбуждая себя на смертельное сраженье с врагами, и готов в любой миг прыгнуть, чтобы кого-нибудь вмиг растерзать.

Когда рыжий предводитель увидел преобразившегося Алкида, он, перекрикивая смех товарищей, злобно приказал убить его, и все, вытащив мечи, с гоготом бросились на него.

Алкид быстро отскочил и встал спиной к огромному дубу, который не могли обхватить и три человека. В львиной шкуре его можно было принять за могучего льва, вставшего на задние лапы, который, оскалив пасть, во все стороны вертится грозно, мощною силою гордый. Как лев голодный и злой, с бешеным рыком на них он бросался и, поразив противника, тут же отступал к прикрывавшему ему спину дубу.

Самому близкому воину, который к нему устремился с мечом, Алкид так ударил дубиной по вытянутой руке, что с громким хрустом раздробил в ней все кости и мышцы порвал, и от боли несносной тот на бок упал, громко вопя. Второму врагу юный герой ударил дубиной в лицо, защищенное медным шлемом, и раздробленная лобная кость вместе с медью доспеха вышла у того из затылка. Третьему противнику, обуреваемый Лиссой, сын Алкмены и Зевса все грудные ребра дубиной сломал так, что ее конец на миг показался у него между лопаток. Четвертому глашатаю Эргина, решившему целым поле боя покинуть, Алкид сзади проломил позвоночник с треском таким, какой слышен, когда ломается сухостой. Еще трем противникам, разбушевавшийся, словно ураган, герой-одиночка раздробил ключицы и кости плечей так, что руки, словно плети, навсегда на искалеченных плечах бессильно повисли…

Зевсов сын, силой и духом могучий безмерно, в пылу неравного боя давно покинул ствол столетнего дуба, надежно защищавший его тыл, и носился между злобных врагов, словно неистовый демон смерти или кровожадная Кера, приносящая людям страдания ужасные и мучительную смерть. Особенно ужасно выглядят Керы на поле после боя: их морды обрызганы кровью павших бойцов, они, злобно сверкая глазами, скрежещут зубами и громко ругаются друг с другом, в драке споря за души павших.

Вскоре все 12 противников лежали под раскидистой кроной могучего дуба, некоторых с разбитыми головами смерть сразу же осенила, другие были ранены и громко стонали, хватаясь за искалеченные тела здоровыми руками.

Пришедший в себя после окончания быстротечной яростной схватки, Алкид, с взлетевшими кверху да там так и застывшими бровями, безмолвно уставился на валявшихся в прахе раненых и убитых врагов. Не только руки, все тело юного героя сильно дрожало, и он, тяжело дыша, подошел к дубу и бессильно уперся в него головой. Слушая вопли и стоны поверженных неприятелей, он сморщился и схватился за горло, словно ему было трудно дышать. Рядом надрывно застонал раненый, и Алкид кинулся к нему и стал его осматривать, намереваясь оказать ему посильную помощь.

91. Надругательство над послами

Неизвестно, как бы окончилась эта первая смертельная схватка Геракла с людьми, и как бы сложилась его дальнейшая жизнь, если бы один из раненых врагов не метнул острый дрот победителю в спину. Может быть, Алкид и не стал бы великим героем, очищающим мир от ужасных чудовищ, нечестивых царей и разных злодеев.

Все в этом мире случается по воле бесстрастной Мойры – Судьбы, которой неведомы ни жестокость, ни милость, ни даже справедливость, более всего почитаемая людьми и богами – она знает только неизбежную Необходимость. Сейчас Мойре Лахесис был необходим такой Алкид, который стал бы Гераклом – великим героем – безжалостным истребителем самых страшных чудовищ. Дротик по воле вещей Ткачихи сумел лишь пронзить толстую шкуру Киферонского льва и слегка оцарапал Алкиду лопатку, но этот бесчестный поступок вновь привел юношу в страшную ярость. Он аж подпрыгнул от вновь охватившего буйного гнева и завопил:

– Я хотел вам помочь, тем, кто ранен, милосердие к вам проявить, а вы вновь пытаетесь меня жизни лишить! Ну, берегитесь! Теперь я вас всех уничтожу! Нет, я вам всем руки пообрубаю, чтоб никто больше оружие не мог бы поднять на меня. Так еще справедливее будет!

Схватив чей-то короткий меч, взбешенный сын Зевса, выкрикивая ругательства с пеной у рта, подскакивал к лежащим врагам и отрубал им руки, так лесоруб, очищает стволы лежащих деревьев от толстых сучьев и веток.

Говорят, что когда разбушевавшийся сын прекрасноволосой Алкмены подошел с дымящимся от теплой крови мечом к раненному в ногу и грудь большеголовому предводителю вестников Эргина, то вспомнил о том, как тот, надменно грозился отрубить фиванцам уши и носы. Казалось, он несколько кратких мгновений колебался и тут, взяв левой рукой за рыжие волосы главаря, правой отрезал ему уши и нос. От вопля предводителя глашатаев можно было сойти с ума, но Алкид, вошедший во вкус такой неоправданной жестокости, с кривой улыбкой на оскаленных губах, всем послам Эргина отрезал носы, уши и руки.

Сам Геракл потом так через много лет рассказывал о своем первом смертельном бое с людьми:

– Сначала я хотел всех отправить назад «с одними ногами», но потом меня посетила новая мысль, показавшаяся мне тогда особенно справедливой. Из всех рук у тех, кто остался в живых, я оставил только одну – у рыжего предводителя спесивых послов, чтобы тот смог разложить отрубленные носы и уши на шеях и плечах своих подчиненных.

– Вы пришли за данью для царя Орхомена Минийского, так отнесите ее в виде своих носов и ушей. И передайте Эргину, что я, Алкид, сын Амфитриона ему самому пока милостиво оставляю нос и уши, но в любой момент могу их отрезать, и его не спасет ни сильное войско, ни высокие орхоменские стены.

Так горделиво изрек необорный отпрыск Зевеса, не испытывая уже никакой жалости к убитым и искалеченным врагам.

У Афины, внимательно наблюдавшей за сражением с высокого темно-багряного облака уголки тонких губ опустились совсем низко, а веки раскрылись так, что, казалось, будто ее и так выпуклые глаза сейчас из них выскочат. У богини возникло глубокое отвращение от неоправданной жестокости ее подопечного смертного брата, совсем еще юного и уже такого безжалостного.

Диодор Сицилийский, рассказывая о встрече Алкида с послами Эргина, говорит, что Геракл вырос, получил воспитание и, с особым усердием упражняя тело, не только намного превзошел всех прочих силой, но и выделялся красотой души. – Он освободил Фивы от дани, воздав этому городу, как своей родине надлежащей благодарностью.

92. Алкид готовится к войне с Эргиным

Разгневанный убийством и жестоким надругательством над своими глашатаями, Эргин послал к Креонту новых послов, которые передали от него такое послание:

– Царь Креонт, владыка фиванских народов! Требую я немедленной выдачи мне нечестивца, злодея Алкида, сына Амфитриона, совершившего жестокое преступление над моими послами, неприкосновенными в любое время. Одних он убил, других искалечил и вдобавок надругался над ними. Нет нужды тебе объяснять, что будет, если ты безрассудно откажешься подчиниться моему справедливому требованию или будешь понапрасну время тянуть, как ты любишь. Знаешь и сам, что злую удавку – войну на своей шее повяжешь и погубишь ты этим и город свой, и народ, и себя самого.

Чтобы делом подкрепить свое требование, орхоменский владыка быстро собрал многочисленное войско и двинулся походом на многострадальные Фивы.

Осторожный Креонт, еще больше опустив свою всегда чуть свисавшую на бок голову, счел за лучшее повиноваться, потому что минийцы после важной победы над Фивами, разоружили семивратный город, а на помощь соседей, с которыми последнее время не ладил, он не рассчитывал. Однако и Алкида, показавшего себя могучим воином и стяжавшим у фиванских юношей громкую славу, он опасался и потому, несмотря на грозное предупреждение Эргина, почел за лучшее некоторое время выждать.

Алкид же, после разговора с безвольным Креонтом не долго печалился. Он собрал на рыночной площади горожан, среди которых больше всего было юношей, и, уперев в мощные бедра крепко сжатые кулаки, так во всеуслышанье объявил:

– Нынче, друзья дорогие, знать не хочу я, сколько воинов Эргин собрал, а узнать лишь желаю, где мне их поскорее найти, чтоб всех уничтожить! Чем больше будет убито наших заклятых врагов, и чем они будут сильнее, тем большая слава достанется храбрым победителям! А мы победим обязательно потому, что сама Алетейя (истина) нами и Дика!

Рассказывая потом своему любимцу-племяннику с Иолаю об этом времени, Геракл так говорил:

– Да, Иолай, мальчик мой милый, мне тогда было почти столько лет, сколько тебе. Ничего нет прекраснее юности! В ней и здоровье, и сила, и, главное вера в то, что жизнь твоя будет прекрасной! В то дивное безвозвратное время справедливость моему сердцу была милее всего, да и не только моему. Как сейчас помню, как тогда ко мне подскочил один горожанин, самих спартов потомок и спросил: «Скажи мне, сын Зевса могучий! Что в нашей жизни важнее – сила и храбрость иль справедливость?». Помню, что я ответил ему тогда, как один какой-то очень известный спартанец: «Там, где нет справедливости, никакая сила и храбрость не помогут. Если же есть справедливость, то ни в силе, ни в бесстрашии не будет особой нужды». Сейчас же я тебе скажу, юноша мой любимый, что справедливость – это очень хитрая выдумка слабых. Они с ее помощью объединяются вместе, чтобы, получив преимущество в силе, принуждать разрозненных могучих героев, вроде меня, делать то, что им выгодно и угодно. Да, пылко я тогда призывал граждан сражаться за всем дорогую свободу и правду, и немало фиванских юношей, таких, как ты, потрясая голыми руками, восторженно поспешили за мной. Мы обошли городские храмы и собрали все доспехи и оружие, хранящиеся в них как военные трофеи прежних лет. И я с горсткой юношей войско минийцев наголову разбил, а самого Эргина заслуженной смерти предал.

93. Дочери Антипена для победы приносят себя в жертву

Ненавистница ложа мужчины светлоокая богиня справедливой войны ежедневно, хоть на один краткий миг, но незаметно подсматривала, прикрывшись облаком, что делает могучий, но неопытный в военном деле юный сын Зевса. Она быстро забыла об испытанном отвращении от неоправданной жестокости Алкида, ведь боги долго помнят только то, что хотят. Увидев, какая грозная сила собралась против ее смертного брата и юношей, поверивших в него, мудрая Паллада доставила ему божественные доспехи, давно уже выкованные хромоногим богом огня и кузнечного дела Гефестом. Оставаясь незримой, она положила доспехи у северных ворот Фив, никак не обнаружив себя. Люди, увидев огромные латы, поножи, шлем, щит и меч, даже не примеряли их на себя и сразу принесли все доспехи к Алкиду.

Слепой Тиресий, знаменитый провидец, между тем, тряся белой своей бородой, объявил во всеуслышанье, что родной город одержит победу, если кто-нибудь из благородных фиванцев добровольно принесет себя в жертву желанной победе:

– Давным – давно в пещере, где жил Дракон, хранитель вод диркейских неусыпный, героем Кадмом была пролита его кровь. Теперь другая кровь, за Кадмову победу заплатив, с обиженным нас примирит Ареем и Землю-мать отрадой напоит… Так, плод за плод прияв и чистой кровью месть давнюю насытив, будут к нам Арей и мать Дракона благосклонны. Но, в жертву им не чуждая должна пролиться кровь, Драконова, родная…

Все устремили свои выжидательные взоры на благородного Антипена, прямого потомка древних спартов, рожденных из вырванных из жадных десен зубов змея, убитого сыном финикийского царя Агенора Кадмом во время бесплодных поисков сестры Европы, похищенной Зевсом в образе безобидного белого быка.

Антипену же, который особенно славился своими знаменитыми предками, было не очень по душе умирать за народ, и он с помощью неправды хитрой обвинил слепого оракула сначала в корысти, а потом и в безумии:

– О власть, о злато, какую ложь изощренную вы можете растить! Хитрый вещун ко мне подлым врагом подослан, бродяга лживый, в делах наживы зрячий, но в вещаниях окутан непроглядной тьмой! Безумец старый, корыстолюбец! О, если бы ты не был жалким слепым старцем – я карой заслуженной тебя бы быстро вразумил за твои корыстные речи!

На что Тиресий, воздев к небу пустые глазницы и белую погладив бороду, тяжко вздохнул и изрек печально:

– Судьбой изменчивой обижены несправедливо мы, вещие: когда мы правду говорим, то от людей одни упреки слышим, вот, как сейчас – в безумии, в корыстной лжи… А пожалеть людей нельзя – обидишь бога. Да, возвещать грядущее, один Дельфиец свободно может. Чужды Фебу и бледный страх пред Мойрой, и жалость к людям, неведомы ему их горести, лишь сам он беспечален и возвещает волю Зевса. Есть два кувшина в зевсовом чертоге, полны они даров, один – счастливых, а другой – несчастных. Обычно Громовержец зло и добро из кувшинов берет разных и, тщательно перемешав, людям посылает то гнетущее горе, то недолгую радость в их жизни попеременно. Тот же, кому он только горе пошлет, – всю свою жизнь одни бедствия терпит, и по широкодорожной земле бродит он, не почитаемый никем, ни людьми, ни богами. По собственной прихоти Зевс посылает беды и радости людям, ибо все для Кронида возможно.

Принести себя в жертву охотно согласились благочестивые дочери Антипена: они убили себя и за это получили высокую честь от благодарных сограждан. Андроклея и Алкида, объятые богиней радости Гефосиной, сделали это вместо отца, за что их стали почитать как героинь в храме Эвклин – славной Артемиды Эвклеи. Напротив храма Артемиды Эвклеи стоит сделанный из мрамора лев, и говорят, что его посвятил Геракл, победив в бою орхоменцев во главе с царем Эргиным.

94. Блестящая победа над миниями

Когда минийцы выступили против Фив, Алкид с небольшой группой преданных людей устроил им засаду в узком горном проходе, и собственноручно поразил стрелами Эргина и его главных военачальников. Затем зевсов сын закрепил свою блестящую победу: неожиданно напав на Орхомен, он, благодаря своей огромной силе, в одиночку выломал ворота, и, впустив своих немногочисленных товарищей, захватил весь город и предал его разграблению. После этого вконец испуганные минийцы согласились платить двойную дань Фивам.

Некоторые удивляются – как во всех этих битвах неутомимого в бою Алкида не поразили многочисленные орхоменские копья и стрелы, которые, казалось, сыпались с безотрадного неба так же, как снег или град ледяной из тучи несется вперед, яростно гонимый с завываньем и свистом проясняющим небо Бореем. Ответ кроется в нетленном доспехе, выкованном олимпийским искусником Гефестом, знаменитым хромцом обеногим.

Другие говорят, что не позволила оружию Дева достойная, полная мужской мощи Паллада Афина касаться утробы вверенного отцом ее попеченью героя. Никому не видимая, став перед Гераклом, стрелы и копья она отклоняла, как заботливая мать отгоняет надоедливых мух от своего дитя, спящего в люльке сладко.

После оглушительной победы Алкид не успокоился и перегородил два больших канала, построенные минийцами в давние времена, через которые река Кефис впадала в море, и богатые нивы Копаидской долины оказались затопленными. При этом, отпрыск Зевеса так всем свои действия объяснил:

– Каналы эти я рою не для того, чтобы минийцев лишить урожая, а для того, чтобы не позволить вступить в яростный бой их кавалерии пока еще сильной. Это мне позволит избежать лишних жертв с обеих сторон в последних сраженьях. Как только нависшая опасность продолженья войны минует, и орхоменцы прочного мира попросят, так сразу я каналы открою.

Говорят, что после этих слов некоторые впервые назвали Алкида не одиночкой-героем, а настоящим стратегом. Через некоторое время, узнав, что Эргин не погиб и тяжело раненный стрелой Алкида прячется в горах, Зевсом рожденный герой не стал его преследовать и, собрав на агоре как можно больше народа, торжественно объявил:

– Пусть все знают, что милосердие мне не чуждо, и я поверженных не добиваю врагов, когда они уже не опасны.

Так во всеуслышание заявил юный герой, широко расставив ноги и глядя с возвышения на городской площади на всех сверху вниз.

Многие, даже те, кто вместе с Алкидом сражались были удивлены проявлением такого великодушного милосердия. Богиня милости и милосердия Элея и бог жалости Элеос не пользовались особым почетом в воинственной древней Элладе. Хоть эта богиня более всех богов при изменчивости человеческой жизни приносит пользу и помогает людям, лишь демократические афиняне честь ей воздавали, и могучий Алкид даже в юные годы близкой дружбы с нею не заводил.

Своему племяннику Иолаю, ставшему через несколько лет его возлюбленным другом, Алкид свое милосердие искренне так объяснил:

– Когда я объявил, что поверженных врагов не добиваю, то думал, конечно, не о милосердии. Тебе, Иолай, это говорю сейчас вполне откровенно, ведь тебя я всегда любил и люблю больше всех. Эргин для нас был тогда уже совсем не опасен и, не добивая его, я в будущем рассчитывал извлечь немалую выгоду. Зная, что, сражаясь со мной, можно сохранить бесценную жизнь и свободу, мои будущие свирепые враги не будут биться насмерть, если имеется хоть небольшая возможность спастись. И этим я сохранил много жизней. Так, что зря меня некоторые враги называют бешеным и жестоким.

95. Судьба Эргина и его сыновей

Говорят, что впоследствии Эргин стал одним из аргонавтов, которые плавали за золотым руном в неизведанную Колхиду. Вернувшись, он вел выгодную торговлю, посещая открытые аргонавтами земли и разбогател, но безотрадная Судьба долго не давала ему детей, которых он страстно желал.

Тогда он отправился в божью обитель Дельфийскую и, принеся в жертву гекатомбу тучных белых быков, никогда под ярмом не ходивших, получил от прекрасноволосой Пифии оракул, согласно которому он отправился на остров Эвбею и там обзавелся юной женой. Супруга-эвбеянка родила старому Эргину двух прекрасных сыновей Трофония и Агамеда, ставших самыми знаменитыми зодчими – строителями Эллады.

Превратная Судьба лишила Эргина обоих сыновей: щедрый на дары Феб длиннокудрый отблагодарил их легкой смертью во сне за то, что они построили ему прекрасный храм. Он и раньше часто так изрекал:

– Лучшая доля для смертных – на свет никогда не родиться; если ж родился, войти поскорее в ворота Аида, и лучше всего сделать это во сне молодым и здоровым.

Когда братья, совсем еще молодые, но уже очень искусные мастера, быстро построили и красиво украсили храм Аполлона в Дельфах, его оракул благодарно возвестил:

– Наслаждайтесь жизнью, как сами можете в течение шести дней, а на седьмую ночь вы будете божественно вознаграждены Фебом.

В ночь на седьмой день братья заснули радостные в предвкушении близкого счастья и больше уже никогда не проснулись. Аполлон, знаменитый своими притчами – заповедями «Знай меру», «Соблюдай границы», «Познай себя» и «Укрощай свой дух», теперь утром после их смерти изрек:

– Те, кого любят боги, умирают молодыми.

Вот эти сыны Эргина и сумели построить чертог для приемного отца Геракла Амфитриона, что удивительно: как еще не родившийся Геракл, мог сражался с Эргиным задолго до рождения его сыновей?!

Подобных путаниц во времени в античных мифах очень много. В некоторых мифах встречаются герои, которые, согласно другим мифам, жили во времена, разделенные не только годами, но – целыми веками… Эта путаница систематическая и она объясняется тем, что греки вплоть до первых Олимпиад не вели никакого летоисчисления и в те темные времена ни в одном документе, ни в одной надписи никаких дат не было.

Эллины были подобны бессмертным богам и не вели счет времени. Годы в их сознании были не нанизаны колечками на прямую стрелу, направленную из прошлого в будущее, а как бы рассыпаны неподвижной россыпью шариков на плоскости настоящего, либо напоминали неподвижные звезды на небосводе, который, хоть и вращается, но это вращение циклически повторятся и потому в любой момент времени одинаково и неизменно.

Поэтому странствующие певцы с жезлом в руке – рапсоды – сшиватели песен, певшие или декламировавшие песни и целые поэмы без музыкального сопровождения честно рассказывали о самих событиях, но при этом добросовестно путались в их хронологической последовательности и не стремились от этой путаницы избавиться… Впоследствии эти великолепные песни становились основой для письменных литературных произведений. Поэтому, поскольку противоречий во времени избежать невозможно, то в дальнейшем не будем на них заострять внимания.

Вернувшись в изобильные Фивы, Геракл поставил пышный алтарь Зевсу, каменного льва – Артемиде, а также два каменных изваяния – Афине Опоясывающей, которая была самой древней Афиной, раздававшей оружие избранным ею воинам. Поскольку в решеньях всегда медлительные боги сразу не наказали Геракла за чрезмерную жестокость по отношению к неприкосновенным посланцам Эргина, благодарные фиванцы воздвигли ему статую, которую назвали Геракл Риноколуст (Обрезыватель Носов).

96. Креонт предлагает Алкиду в жены Мегару, а он не желает

Слава о блестящей победе над Эргином разнеслась по всей Элладе, вызывая всеобщее восхищение. В войне с Эргиным не обошлось без тяжких жертв – пронзенный в висок стрелой погиб Амфитрион, отважно сражавшийся рядом с Гераклом.

Благодарный Креонт, восхищенный мужеством юноши, решил отдать ему в жены свою старшую дочь Мегару, а вместе с ней обещал вручить и власть над городом, как родному сыну. Мегара родит Алкиду троих сыновей – Теримаха, Креонтиада и Деикоонта, которым Мойра Лахесис выткала страшную Долю. Младшую дочь Креонт отдал замуж за брата Геракла Ификла, у которого в это время уже был сын Иолай от Автомедусы, дочери Алкафоя.

Когда Креонт, приподняв свою, как всегда безвольно наклоненную вбок голову, предложил Алкиду свою дочь в благодарность за проявленную воинскую доблесть, тот несмотря на то, что только, что с нескрываемым вожделением смотрел на красавицу Мегару, не проявил особого восторга, от такого щедрого предложения. Он хмыкнул, не сдержавшись, и пряча бегающие глаза под низко нависшими надбровными дугами, лишь молчаливо выслушал предложение Креонта. При этом, все подумали, что мужественный герой потерял дар речи от такой щедрой, поистине царской награды, ведь вместе с дочерью фиванский скипетродержец отдавал и немалую часть беотийского царства.

Перед тем как заснуть, Алкид с насупленными бровями и выпяченными губами, все время задумчиво поглядывал то на окно, то на дверь. Уже засыпая, он так сам себе говорил:

– Не уйти ли мне рано утром из дворца не женатым, пока все будут сладко спать, как я сделал после пира во дворце царя Феспия? Тот славный длинноносый старик тоже предлагал мне любую из своих 50 красавиц дочерей и, при этом, не требовал свадьбы. Конечно, хоть сам царь был ростом высокий, но Феспии его не большие: не могут они сравниться по могуществу со златообильными Фивами. Но ведь жениться мне не на Фивах мне предлагают. Не хочу ни на ком я жениться.

Глубокой ночью, когда Гипнос, неслышно прилетевший на мягких пушистых крыльях простертых во тьме, сковал могучее тело юного героя крепчайшими путами сна, ему явилась одетая в белоснежные одежды статная красавица. На голове этой необычной ослепительно красивой женщины сияла серебряная корона с ромбическими адамантами, в левой руке она держала алмазный жезл вечности, а в правой – челнок с висевшей толстой нитью крученой.

Это была Мойра Клото (Пряха), которая для этой встречи с Гераклом заменила свою сестру Ткачиху Лахесис, обычно посещавшую людей и богов. Ткачиха имела облик сварливой старухи, и по причине, о которой догадаться не трудно, она попросила навестить Алкида во сне свою сестру Пряху, имевшую внешность блистающей влажной прелестью лика и тела красавицы нимфы. Лицо Клото излучало красоту несказанную, но эта сияющая красота безжизненная была, словно застывшая прекрасная маска.

Клото, глядя зияющими черной пустотой глазами, спокойным, будничным голосом, с плотно сжатыми не шевелящимися при разговоре губами, изрекла:

– Радуйся Алкид. Ты уже правильно выбрал тернистый путь тяжких трудов, ведущих к немеркнущей славе. Ты победил Киферонского льва и избавил от дани родные Фивы. Теперь тебе надлежит жениться на Мегаре, и ты завтра в присутствии бессмертных богов назовешь ее своей законной супругой.

Юноша, помотав головой, как будто затем, чтобы побыстрее проснуться, как сжатая пружина, вдруг вскочил с ложа, воздел руки и закричал, выражая свое несогласие и возмущение:

– Кто ты такая и как сюда ты попала? Судя по твоей манере говорить со сжатыми плотно губами, ты – Мойра, вытягивающая нити жизни из пряжи Ананке? Ты, конечно, страшно красива, я еще не видел таких, но почему ты мне приказываешь, что делать? Что мне надлежит делать я сам буду решать и никому не позволю собою командовать. Видно, ты считаешь меня глупым иль слабым и потому за меня решаешь на ком мне жениться?! Но ты ошиблась – и умом боги меня не обидели и силой не обделили! А сильный муж – всегда хозяин своей судьбы, и дщери Ананки ему не указ, они отвергают лишь слабого просьбы. Мужество делает ничтожными любые удары судьбы.

97. Мойра принуждает Алкида жениться

Прекрасное лицо Мойры было совершенно бесстрастно, словно Алкид ничего не сказал. Красавица Пряха вместо ответа безразлично посмотрела Алкиду в глаза и тот, словно несокрушимой до сих пор воли лишился, не мог ни двигаться, ни говорить. Мойра, не переступая ногами, по воздуху плавно подплыла близко к Алкиду и положила руку на ставшие тут же безжизненными его губы, и тело героя сразу бессильно обмякло, и он оказался лежащим ничком на полу.

Клото подняла сверкающий тысячами огней жезл из адаманта и равнодушно сказала по-прежнему не шевелящимися своими губами:

– Всесильной судьбы до сих пор не избег ни один муж, ни отважный и сильный, ни слабый и робкий, коль скоро на свет он родился. Привыкай, дерзкий герой, подчиняться хотя бы неотвратимой Судьбе, ведь пред Мойрой и олимпийские боги трепещут!

Алкид, лишившийся силы, округленными глазами уставился на сомкнутые, не шевелящиеся при речи губы красавицы и на бесчувственные глаза, которые были устремлены на него, но его не видели потому, что в них зияла бездонная чернота. Ему показалось, что в окаменевших глазах Мойры он увидел Тартар ужасный, через который проходит ось Мировая и корни земли и, горько-соленого моря, и от неизъяснимого страха все его тело замерло, только непокорные волосы на голове встали и зашевелились.

Однако Алкид не собирался сдаваться, он все же попытался побороть трепет своего всегда крепкого духа и нашел в себе силы неподатливо замотать головой и сказать с ехидной улыбкой:

– Хоть ты меня сейчас силы лишила, но дух во мне по-прежнему крепок! Ты не властна над ним и не заставишь меня подчиниться и пред тобой трепетать! И на Мегаре теперь я уж ни за что не женюсь, чтоб ты не сделала. Убей меня прямо сейчас, если можешь, но ни на ком против воли я не женюсь!

– Ты даже больше упертый, чем свой молниелюбец – отец. Не любишь никому подчиняться. Мы правильно выбрали тебя за твой несгибаемый дух – только такой и необходим нам бесстрашный упрямый герой, чтоб с любыми чудовищами сражался и побеждал. Однако я пришла не для того, чтоб с тобой спорить и заставить на Мегаре жениться, ведь это давно решенное дело. Отвратить невозможно людям того, что им Мойра на прялке своей изготовит. Я здесь, чтобы тебе объяснить, что все возможно для Мойры и, чтобы впредь никогда ты не спорил со мной и с моей сестрою Лахесис, которая выбрала себе облик статной старухи с молодыми глазами.

Алкид открыл было рот, но не успел и слова сказать, как рот перекосился и сам плотно закрылся, словно от нестерпимой судороги, и все, что он смог сделать, так это только глазами гневно сверкать и свирепо рычать, словно рассерженный горный лев, которого потревожили в логове.

Клото же по-прежнему равнодушно продолжила говорить, рот ее все также был плотно закрыт, но каждое слово Мойры отчетливо – громко, словно стук молота по наковальне, звучало в голове героя:

– Не рычи напрасно Алкид и зря не упорствуй, пожалей свой ставшим непослушным язык, ведь невиноват он ни в чем. Пойми: сила любая – пред Мойрой ничто. Я сейчас в воздухе растворюсь, а ты сам все обдумай, ведь мы тебя сотворили не глупым, и нашу встречу запомни. Ведь не зря я тебя навестила.

Красавица-Пряха исчезла, словно легкая дымка она растворилась в прозрачном воздухе и никому невидимая вознеслась в горний эфир. Алкид попытался вскочить с пола, но дрожащие ноги совсем не держали. Тогда он сел и, сидя на полу, схватился обеими руками за голову и, скрипя зубами, как каменными жерновами, от невыносимого бессилия застонал и завыл, как воет волк одинокий ночью безлунной.

Геракл запомнил эту первую встречу с одной из трех Мойр, с красавицей Клото, на всю оставшуюся жизнь и много раз ее вспоминал и не однажды Иолаю об этой встрече рассказывал:

– Когда я смотрел на ее бесстрастно издающие звуки, не шевелящиеся губы и на ее безразлично смотрящие, но не видящие какие-то пустые черные глаза мне было так жутко, как не бывало никогда, члены отказывались подчиняться, колени подгибались и я падал, но все равно я сопротивлялся, как только мог. Ты знаешь, милый мой Иолай, не в моей породе сдаваться! Оказавшись совсем без сил на полу, я противился ей на словах, а потом даже и слов я лишился, осталось только мычание, но я все равно не сдавался и жениться не соглашался. Когда же она испарилась, я вдруг понял всем сердцем, что завтра стану законным мужем Мегары. Я понял это так ясно, как будто свадьба давно уж свершилась, мне казалось, что я вижу себя и в белой одежде Мегару в окружении родных и уже догорающих светочей. И тогда меня обуяла бессильная ярость, я зубами скрипел так, что один зуб сломался, но все было бесполезно. Потом защемила сердце тоска безысходная потому, что я понял, что нельзя мне с таинственным Роком бороться, как невозможно прошедшее изменить, ведь это и олимпийские боги не могут… Утром я долго раздумывал о том, было ли это ужасное ночное посещение Мойры явью или только сном, в котором крылатый старец-искусник Морфей, неслышно шевеля крылышками на своих висках, умело воспроизвел все ее поведение, привычки, походку, жесты и выраженье лица. Так ничего я тогда и не понял, но я точно знал, что против своего желания стану мужем Мегары, и этот брак без любви будет все время порождать любовь без брака… Самая тяжкая мука для человека – знать все, что будет и не иметь никакой силы бороться с Судьбой.

Действительно, по воле могучего Рока, под страстные флейт переливы, под звуки брачного гимна, который фиванцы громко пели, в дом отчий Креонта наутро после посещения Мойры привел прекраснокудрую Мегару приемный сын славного Амфитриона.

98. Креонт готовится к свадьбе дочери, на которую ожидает богов

К свадебному пиру Креонт велел 12 быков заколоть круторогих и 12 огромных свиней белозубых зарезать, а также тонкие шеи свернуть добытой в лесу дичи различной. Юноши быстро с огромных быков толстую кожу содрали, туши свиные, лоснящиеся салом блестящим, опалили и разную пернатую дичь ощипали, потом туши и тушки все на мелкие куски рассекли, на вертела нанизали и изжарили осторожно на углях при малом участье Гефеста.

Ночью Креонта во сне посетил божественный вестник Гермес и объявил, что на свадьбу его дочери и сына Зевеса прибудет сам владыка Олимпа и вместе с ним – другие бессмертные боги, чтобы новобрачных подарками одарить и, конечно, попировать и повеселиться, ведь очень бессмертные любят сердца услаждать на пиршестве общем.

В пиршественном зале для Олимпийцев быстро построили специальное возвышение, на котором установили отдельный стол полированный и двенадцать кресел позолоченных из кости слоновой. Для Владыки Олимпа приготовили отдельный стол и скамейку (ведь божества и цари на пирах почти всегда возлежали) и особое кресло, и все это было покрыто пушистыми пурпурными коврами до этого ни разу не бывшими в употреблении. Кресло для Зевса было на целый локоть выше других, оно было самым пышным, богато украшенным золотом, серебром и драгоценными камнями, с подголовником, подлокотниками в виде приготовившихся к прыжку львов и с изящной подножной скамьей из полированной кости слоновой.

На свадьбу Алкида и Мегары по настоятельному желанию Зевса многие небожители решили сойти с вечно покрытого снегом Олимпа, ложбинами и холмами обильного. Так некогда блаженные боги впервые посетили смертного свадебный пир – брата возлюбленной Зевсом Европы Кадма и Гармонии, дочери милоулыбчивой Афродиты и грозного разрушителя городов Эниалия. Никто из людей, пришедших на свадебный пир, вживую никогда не видел бессмертных богов, царящих в небе высоком, и потому все волновались, теряясь в догадках – в каком они явятся виде. Ведь не зря говорят, что истинный облик олимпийских богов не могут даже увидеть для несчастий и бед рожденные люди. Подлинного лика олимпийских божеств никто из смертных, не знает, потому что выдержать его невиданную мощь и нетленную красоту не в слабых человеческих силах.

Эсхил, говоря о божественном могуществе, не колеблясь, называет его всевышним: Отличай богов от смертных и не думай, что бог подобен тебе и телесен, как ты; ты совсем не знаешь его. Вот он огонь в его яростной силе, вот – вода или воздух, иль мрак. Он может быть видом дикому зверю подобным, ветром и облаком, молнией, громом и ливнем. Бездонное море и дикие скалы подвластны ему, и источники вод, и потоки. И содрогаются горы, земля и морские глубины, если на них взирает жуткое око бессмертного бога.

Поистине бог всемогущ, он не может только покончить с собою, даже, если очень захочет, а человеку этот дар наилучший среди стольких жизненных бед он даровал.

Если бог не желает, кто его может увидеть глазами, если же пожелает… Многие помнят, что случилось, когда к доверчивой дочери Кадма возлюбленной Зевса фиванской царевне Семеле коварная Гера явилась, приняв обличье старой кормилицы.

99. Гера губит Семелу ^[43]

Нонн поет, как Зевс, совсем обезумев от страсти, устами сливался с трепетными устами милой Семелы и нектар изливал в лоно Семелы, чтобы сыном, царем лозы, разрешилась. Однако об очередном увлечении Зевса скоро узнала его ревниво злокозненная супруга и в мстительном гневе на соперницу решила хитро ее погубить. Приняв на себя облик Берои в опочивальню Семелы Гера вошла, ревностью тяжкой пылая. Преобразилась в старуху, посеребрила виски, коже глубоких морщин придала и дрожащей походкой с телом согбенным пошла; старушечьим сделала голос. С речью слащавою, облик кормилицы приняв, что деток взращивает и лелеет. Облик нянюшки приняв, явилась Гера в покои и, вставши у ложа страстной любви, устремила взгляд свой на ближнюю стену, взор отвратив, лишь бы ложа любовного Зевса не видеть. Там разместилась богиня, зло затаившая, глядя на Семелу, мученьем томимую близких уж родов.

Гера, задрожав всем телом в трепете старческом мнимом, головою кивая, вся затряслась, застонала, отирая рукою лицо, и лгала, обольщая, голосом, льнущим к самому сердцу, словом таким хитроумным:

– Ах, скажи кормилице своей, царевна, что ж щечки твои так побледнели? Сталось что с прежней твоей чудной красою? Кто твой нарушил покой, угасив дивное рденье, что так личико твое юное украшало? Кто пояс порушил девичьей невинности, кто тебя обесчестил и твое девство похитил? Слышала я от людей, что возлюбленный твой сказал тебе, что он сам Кронид, но все сомневаются в этом. Так попроси его это делом тебе доказать и к твоему явиться ложу, как к Гере – в сиянии пламенных молний и в грохоте своих перунов.

Измученная неопределенностью, беременная Семела сначала невинным голосом попросила Зевса дать великую клятву исполнить ее желание, и Зевс, чтобы развеселить Семелу, сдвинув потешно кустистые брови, живо воскликнул:

– Выбирай любое желание! Ни в чем не получишь отказа. А чтоб совсем уверилась ты, что твое исполню любое желание подземного Стикса в свидетели клятвы я призываю, а он и богам божество и острастка.

После того, как Олимпиец поклялся влагой стигийской, обрадованная царевна сказала:

– Я тебя к ложу Геры очень ревную! Если ты почтить меня хочешь, пусть в моем брачном покое огонь разольется эфирный, страсть пусть сверкнет из тучи зарницей – вот будет дар твой небесный, вот будет любви твоей знак! Муж мой, ты в полном божественном блеске, лик священный являя, нисходишь к опостылевшей Гере на ложе, освещая ее брачной своею зарницей! А к Семеле смертным крадешься, людям стыдясь на глаза показаться, и болтают открыто все горожане о нашем тайном союзе, на Семелу бранятся с ее смертным женишком малодушным. И правда, не знаю до сих пор я лика божественного олимпийца, смертный лишь предо мною – а ведь я богом должна разродиться!

Вынужденный священной клятвой исполнить просьбу возлюбленной, Зевс предстал перед ней как нетленная скала в бушующем пламени перунов, и смертная женщина, не выдержав жара небесного огня, вспыхнула и сгорела, как факел. Зевс успел спасти недоношенный в лоне матери плод, вложив его в свое бедро и доносил, когда же наступило время, произвел на свет Диониса.

Некоторые говорят, что Семелу Зевс нарочно погубил до родов, чтобы выносить и родить сына самому. Сын, рожденный не от бога и смертной женщины, но от двух бессмертных родителей, с самого рождения станет бессмертным, а не полубогом-героем. Так Зевс, как и в случае с Афиной, стал и отцом, и матерью Диониса, который со временем вознесся, как бог, на многохолмный Олимп.

Между тем, Майи пернатый посев посетил не только Креонта, но и Алкида. Он, будучи, для других совсем незаметным, появился перед ним в образе красивого, стройного длинноволосого юноши с петасом на голове и талариями на ногах, шутливо толкнул его своим кадуцеем крылатым, за короткие завитушки волос крепко сумел ухватить и на ухо тихо шепнул:

– Зевса истинный отпрыск, пасынок Геры безумно ревнивой! Радуйся брат и к встрече с родственниками готовься. Все мы, Олимпа насельники, завтра к тебе на свадьбу заявимся и будем иметь внешность вполне человечью. Некогда каждый из нас выбрал облик по собственному усмотрению, а впоследствии эти облики были закреплены за каждым непреложными Мойрами на века.

Алкид все еще до конца не верил, что он родной сын самого Тучегонителя Зевса и часто сам себе говорил:

– Мать говорит, что я родной сын самого Зевса, а Амфитрион – мой приемный родитель, но сам я этого точно знать не могу. Может ли кто-нибудь знать, от какого отца он родился?

Увидев и услышав Гермеса, Геракл открыл было рот, собираясь задать много разных вопросов, но вестник Зевеса, хитро подмигнув ему левым глазом и двинув бровями, прорезал воздух божественным телом, словно нетленным челном и, как дуновение ветра исчез, на золотых подошвах амвросиальных, а его смертный брат так с открытым ртом и остался.

100. Свадебные подарки богов

Многие олимпийцы решили явиться на свадьбу Алкида по настоятельной просьбе великого Зевса не только, чтобы одарить его лучшего смертного сына божественными подарками, но и, чтобы попировать, ведь они это обожали. Подношение подарков жениху и невесте обычно производилось утром после вечернего свадебного пира и проводов новобрачных в спальню. Однако боги не собирались ночевать на земле и хотели после пира, песен и танцев вознестись на нетленный Олимп в свои во веки нерушимые атрии, с дверями, всегда открытыми настежь, к которым они очень привыкли.

И вот один за другим олимпийцы свадебные подарки смертному отпрыску Зевса несут.

Первым появился стройный юный атлет с крылатым жезлом, обвитым двумя смотрящими друг на друга змеями в одной руке и кривым мечом серповидным в другой. Алкид узнал своего тайного посетителя, широко улыбнулся и весь засветился голубыми глазами. Быстролетный Гермес златожезлый протянул меч Алкиду с приветливой улыбкой и с такими словами:

– Радуйся истинный сын великого Зевса! Вручаю тебе точно такой меч серповидный из седого железа, каким я обезглавил стоглазого Аргуса, а твой предок Персей обезглавил ужасную Медусу-Горгону. Этот меч, как и мой, выковали особенно сведущие в кузнечном деле собакоголовые Тельхины, первые обработчики разных металлов. Эти тельхины не только воспитали на Родосе маленького Посейдона, они умеют припечь так, что печенка сгорит. По просьбе Геи они выковали для хитроумного жестокого Крона зубчатый серп из седого железа, которым тот своего великого отца оскопил. Трезубец для Посейдона и двузубые вилы Аида тоже Тельхинов, с Музой не дружных, работа. Так, что этот меч не простой, и тебе, думаю, он принесет не малую пользу и славу.

Вторым в зале, где готовился пышный пир, хромая на обе ноги, поспешил появиться олимпийский искусник Гефест с кузнечным молотом на левом плече и золотым панцирем в правой руке. Скинутый в гневе незамужней матерью с Олимпа уродливый ликом и телом хилый младенец Гефест благодаря заботам среброногой Фетиды и Эвриномы, выжил, хоть и остался навсегда хромым на обе ноги после удара о каменистое морское дно. Хромота божественного кузнеца была не случайной потому, что очень походила на колеблющееся мерцающее пламя кузнечного горна. Славящийся трудолюбием Хромец знаменитый протянул Алкилу панцирь нетленный и, почесав потную волосатую грудь и жилистую шею, промолвил:

– Я отложил и меха, и все другие орудья, необходимые кузнецу, чтобы явиться сюда и тебе подарить этот доспех, красивей и прочней он, чем тот, что сероглазая Зевсова дочь подбросила к северным воротам Фив для тебя. Многие смертные, кто б его ни увидел, все изумятся… А ты Мегара голову увенчай вот этой повязкой златою, и ярко будут драгоценные камни лучиться на твоем чистом девичьем лбу.

Третьей появилась могучая протяжноступавшая дева в своем прославленном шлеме, в необорной эгиде и с тяжким, огромным копьем, увенчанным наконечником медным. Шлем совоокая дева Афина носила коринфский, сзади и с боков надежно закрытый, с открытым только лицом, золотом ярко сияющий и с пышной конскою гривой; два высоких гребня из конского волоса гордо над ним всегда даже в безветрие развевались.

Согласно Вергилию, древние Киклопы в кузне Вулкана лощили доспехи Афины, в которых она с воинственным кличем родилась из отчего темени.

Алкид догадался по мощному, мужеподобному виду явившегося божества, что это была богиня справедливой войны мудрая дева Афина, которая величественно ему молвила:

– Дарю тебе, необычный герой, собственноручно сотканный плащ, в котором никогда не будет ни жарко, ни холодно. Думаю, я не напрасно на нем выткала и Арету (доблесть), и Кратоса (сила) и Бию (мощь), ведь всем этим от рождения ты одарен, а также Махи (битвы), Гисмины (схватки) и Фоны (убийства), ведь это все тебе предначертано Мойрой.

Вместе с Прометеем Афина одарила Душу вылепленного из глины человека особой одеждой, то есть телом, а потом уже единолично изобрела одежду для тела, изготовленную из ткани, которую сама же и соткала. Сначала она изготовила душистую ризу для Геры с множеством дивных узоров, с золотыми застежками выше грудей и с поясом, бахромой окруженным. Потом первую смертную деву Пандору в сребристое платье облекла Афина-ткачиха, а на голову соткала ей покрывало ткани тончайшей. Афина начала обучать ткацкому искусству земных девушек, и судьба многих из них была трагической. Метиоха и Мениппа покончили с собой, чтобы спасти от чумы сограждан. Три дочери царя Миния, обученные ткацкому искусству Афиной, были так трудолюбивы и так самозабвенно увлечены ремеслом Паллады, что отказались участвовать в оргиях Диониса и были превращены им в летучих мышей. Все бессмертные боги и смертные люди признали лучшей ткачихой и портнихой Афину. Лишь дочь красильщика Идмона из лидийского городка Колофон Ара́хна, которую Афина не обучала, уступить славы лучшей ткачихи никому не хотела и во всеуслышанье утверждала, что Афина не научит, если человек сам не научится и однажды дерзко сказала:

– Пусть поспорит богиня со мной! Проиграю – отдам что угодно.

Афина, приняв облик старухи, виски посеребрив сединою и взяв посох в поддержку слабого тела, посоветовала гордой деве склониться пред нею и прощенья слезно молить. Однако Арахна совета не приняла и тогда, став по разные стороны ткацкого станка, Афина и Арахна начали состязание. Афина соткала картины, сюжеты которых показывали, что ожидает дерзких смертных, которые спорят с бессмертными – боги их превращают в зверей или птиц. Меонийка изобразила, как Зевс, под видом сатира, парным плодом Никтеиды утробу наполнил; Амфитрионом явясь, овладел он Алкменой; как он Данаю дождем золотым, Асопиду – огнями, как Деоиду змеей обманул, пастухом – Мнемосину, Европу – быком. Изобразила Арахна и насилующего на алтаре деву Медусу Посейдона, которому Алоадов невестка родила. Идмона дочь всю картину не успела закончить потому, что оскорбленная богиня состязанье прервала.

Афине не понравилось не столько то, что работа Арахны была очень успешной, сколько то, что она на холсте позволила себе обличать неба пороки, и она надменно сказала:

– Без наказанья презреть никому не позволим божественность нашу.

Говорят, в гневе богиня холст изорвала и челноком из киторского бука четырежды в лоб поразила Арахну. Потом окропила дерзкую деву соком Гекаты, и в тот же миг у девушки исчезли волосы, ноздри и уши, руки и ноги превратились в тонкие ножки, уменьшилась тело, из которого тянулась паутина. Так Арахна превратилась в паука, и все ее потомки были пауками…

Несмотря на то, что дочь чистейшая Зевса Кронида по просьбе отца уже 20 лет незримо приглядывала за Алкидом, чтобы при особой необходимости оградить его от смертельной опасности, ее большие серые сильно выпученные глаза смотрели на смертного брата с холодным высокомерием великой олимпийской богини.

Мощный телом чернокудрый атлет, скакунов укротитель, как всегда, появился с шумом, похожим на шквалистый ветер, треплющий кроны деревьев и на прибой, ударяющий в прибрежные скалы и камни, в одной руке у него был огромный трезубец, а в другой – ларец.

– Вот тебе, племянник, дивные дары из бездн океанских, а во дворе тебя ждет еще один мой подарок – упряжка четырех белоснежных лошадей с золотистыми пышными гривами и хвостами. Многих коней легконогих эти лошади быстротой превосходят, хоть не бессмертны они. Только не забывай их гривы волнистые, водою помыв, всякий раз с маслом расчесывать, и они принесут победу тебе в любом состязании.

Так громко пророкотал брат Зевса Лазурный голосом звучным, с меньшим ударяются шумом о прибрежные скалы огромные волны. Сказав последнее слово, царь глубин вдруг стал оглушительно хохотать, показывая крупные, как у двухлетнего жеребца, зубы. Алкид недоуменно посмотрел на дядю, не понимая, чему он заразительно так смеется, ржет, словно конь, ведь ничего смешного им сказано не было. Несмотря на свою изящную красоту, подаренные кони были обыкновенными лошадями, они уступали в скорости даже коням, которые Энносигей дал Пелопу для участия в состязании с Эномаем за право стать мужем его прекрасной дочери Гипподамии. Поэтому хозяйственный новобрачный вскоре после свадьбы выгодно избавился от ненужных ему лошадей, привыкших к упряжке, которую он не любил.

Почти одновременно с Посейдоном в зале появился другой могучий атлет в ярко блестящем панцире и шлеме, в руках у него были меч и копье; это был воинственный Эниалий, земных городов разрушитель и небесного Олимпа оплот. Бог вероломной кровавой войны был лишь предком Амфитриона, тем не менее, он, будто самый близкий родственник Геракла, растолкал всех и, подойдя к нему, покровительственно положил руку на его плечо и сказал, протягивая меч и копье:

– Я слышал, что много схваток и битв в жизни тебе предстоит, и в них ты бурную славу добудешь, если будешь любимцем моим. В роковых поединках, кровавой войне и безумных сраженьях пригодятся тебе этот меч и это копье, которое некогда я сам изобрел, вооружил им воинов доблестных и обучил как им действовать в ближнем и дальнем бою.

Как только Арес замолчал, в сопровождении 9 прекрасных девушек из глубины зала вышел изящества полный необычайно красивый даже для бессмертных богов стройный юноша в лавровом венке на златовласой голове, к которой, говорят, только Латона, Кеем рожденная, заботливой рукой могла прикасаться. В одной руке лучезарного бога была золотая кифара, а в другой – красиво изогнутый лук и колчан со стрелами. Дальновержец, окинув жениха с ног до головы и обратно взором надменным, голосом прекрасным изрек:

– Дарю тебе этот упруго изогнутый лук и изоострые стрелы. Это не обычные стрелы – им промах не ведом. Используй Алкид их в схватках с чудовищами и в битвах с безжалостными врагами, но только не в состязаниях, ибо это будет не справедливо.

Несмотря на то, что Феб с ним держался высокомерно, его подарок понравился Алкиду больше всего. Хотя герой и считался уже одним из лучших стрелков Эллады, но стрелы, не знавшие промаха, для юноши, выбравшего стезю опасных трудов и воинской доблести, были ценнейшим подарком.

Сестра Аполлона ловчая дева, самая стройная из богинь Артемида подарила Гераклу 12 прекрасных охотничьих собак, потомков тех псов, которые она когда-то получила в подарок от веселого бога дикой природы козлоногого Пана, родившегося уже с рожками и копытами и в шкуре из рыси. Об этом подарке еще более спесиво, чем брат, объявила безбрачная Агротера, а преподнесла его Алкиду уже после свадьбы, когда ей фиванцы приносили искупительные жертвы.

Тут зал наполнился чудным благоуханьем весны, и в дымчатых покровах вешнего цвета появилась богиня красы несравненной, невиданной, даже для бессмертных богов и богинь, всегда красотою блиставших. Невыразимая прелесть овевала ее прекрасное лицо, безупречная красота ее стройного гибкого тела не была спрятана ни под какими одеждами, она почти обнаженной ступала, и только вешняя пелена, призрачно колыхаясь, прикрывала ослепительную ее наготу. С виду юная девушка, но невозможно было глаз от нее оторвать, она лишь слегка улыбнулась не яркими розовыми губами, и тотчас все засияло пурпуром бескрайнее небо с ее стороны. Сопровождавшие милоулыбчивую Афродиту плодовитые воробьи и нежные голубки бросили к ногам Геракла и Мегары принесенные в клювах свежесобранные красные розы, фиалки и белые лилии. Сама же Киприда, бессмертная душа и гармония мира, стоя в пламенном блеске своей неземной красоты, одарила новобрачных зелеными яблоками из корзинки и с милой улыбкой сказала:

– Бросай Алкид яблоко почаще Мегаре и ласково говори, чтобы она побыстрей подняла его, если готова по-прежнему тебя любить больше всех и дарить тебе наслаждение сладостью женской своей красоты. Ты же, Мегара, если вдруг даже на малое время охладеешь к Алкиду, то все равно подними яблоко, вдохни дивный его аромат и подумай о том, как наша жизнь быстротечна, как прекрасна твоя юная красота, и как она безнадежно кратка, и тогда ты поймешь, что за свою любовь и непостоянное краткое счастье надо бороться.

Некоторые говорят, что Афродита Никифорос (Победительница) полюбила яблоко и сделала его символом влюбленных после того, как Парис отдал его ей, как победительнице в первом на земле конкурсе красоты, проведенном среди трех самых прекрасных Олимпийских богинь. Другие утверждают, что творец яблони Дионис, чтобы овладеть богиней любви подарил ей яблоко, и с тех пор оно стало символом златовенчанной Афродиты.

Почитатели Геракла, которые любые его, и недостатки достоинствами считают, говорят, что при одном лишь взгляде на богиню самую прекрасную видом у юного Алкида в душе мгновенно возникла неистребимая жажда Красоты и Любви, которую все свою жизнь он, как умел, пытался утолить или хотя бы на время насытить, но так и не смог, ведь гармония не достижима, как любой идеал. Так они объясняли похотливость и любвеобильность величайшего и любимейшего героя Эллады.

101. Алкид встречается с Зевсом

Тут все, включая уже пришедших богов, почтительно расступились, и появился очень высокий муж с косматой черноволосой с сильной проседью головой и такой же взлохмаченной бородой, он был в пурпурном, словно огненном, одеянии. Выступал он с высоко поднятой головой, выставив вперед мощную грудь и отведя назад могучие плечи. По царственной осанке, сросшимся на переносице густым бровям и тяжелому властному взору Алкид догадался, что это и есть его великий отец, хотя при нем не было ни скипетра, ни орла, ни тем более – огненных зубчатых молний и знаменитой смертоносной эгиды, был один лишь лабрис с навершием в виде золотой кукушки.

Двойной топор символизирует единство противоположностей Неба и Подземелья, а его топорище – это поверхность земли и воды, связывающая воедино горний и подземный миры. Поэтому лабрис – это весь мир в целом, во всех его проявлениях. В виде золотой кукушки олимпийский художник, создатель лабриса, изобразил самого Зевса потому, что он, как бы выбросил предыдущих божеств Офиона и Эвриному с Олимпа, где и устроил собственное гнездо. Зевс – это кукушка также потому, что он присвоил скипетр Геры, навершие которого имело вид кукушки и, конечно, потому, что он обратился в кукушку, когда впервые ею овладел. Зевс явился на землю и потому держал лабрис ха топорище в мощной руке.

Родитель, видевший Алкида только младенцем, когда он отблеском молнии осветил чертог при его появлении на свет, не подошел и не обнял уже почти взрослого сына. Он прошествовал ровными шагами в середину пиршественного зала и, остановившись, еще больше выпятил могучую грудь и медленно соединил руки за спиной. Оглядев всех с высоты своего огромного роста, он посмотрел на Алкида строгим долгим взглядом, как бы оценивая его и слегка улыбнулся, одними опущенными краями больших губ, как будто довольный увиденным.

Боги недоуменно переглянулись, словно не понимали, чем был доволен Владыка Олимпа: то ли тем, что юный сын выглядел очень могучим для смертного мужа, то ли тем, что сын выглядел все же слабее его. Зевс помавал вверх и вниз сросшимися бровями, и все отступились от него и Геракла. Царь богов кивнул в бок головой, и, когда слуги внесли огромный щит торжественно объявил ровным низким голосом:

– Радуйся сын мой! Рожден ты воистину многострадальным, но зато самым лучшим из всех смертных моих сыновей. Ткачиха не соткала тебе Долю над всеми народами арголидскими царствовать, поэтому я сам о тебе позабочусь, когда в этом настанет необходимость. Сейчас же хочу подарить тебе щит, сделанный по моему приказу искусным Гефестом.

Зевс вдруг хмыкнул, словно что-то вспомнил необычное, и тут же продолжил, но уже голосом не торжественным, а каким-то для него непривычно – игривым:

– Странные все вы и смертные, и бессмертные: говорите, что меж всеми богами я самый жестокий, что я не жалею мужей, мною же на свет порожденных, что предаю их разным несчастьям и самым тяжелым страданьям! Верно, однако, все это только отчасти.

Опять став серьезным, Кронид поднял руку и возвышенным тоном продолжил:

– Время настанет и будет справедливо другое – не раз и не два вы сами блаженные боги позавидуете силе и удаче моего лучшего смертного сына… Во всем на земле многодарной для смертных, а также в светоносном горнем эфире на небе – для всех бессмертных Олимпа блаженных жильцов, меру свою положили три непреложные дщери Ананке…

Всем показалось, что Громовержец закончил речь не так, как хотел, и боги, попрятав глаза, недоумевающе промолчали. Зевс же, помавав густыми своими бровями, схватил щит огромный мощной рукой и протянул его сыну с такими словами:

– Это несокрушимый щит, хотя ему далеко до моей страшной эгиды – самого ужасного из щитов, которым я вздымаю на вечно-трепетном море грозные бури и посылаю победу в сраженьях героям иль в битвах целым народам. В центре моей страшной эгиды – жуткая голова Медусы-Горгоны, от жгучего взора которой даже бессмертные боги на целый год превращаются в камень, оставаясь при этом живыми, да такая ужасная голова одна во вселенной.

До того, как царь богов покровительственно потрепал смертного сына по плечу и взмахнул могучей рукой, приглашая других богов продолжать одаривать жениха, он еще много говорил и о щите, подаренном сыну, и о своей эгиде. Боги все это знали прекрасно и потому слушали повелителя вполуха, лишь для вида сопровождая ее ленивыми кивками голов или только бессмертных бровей.

Ревнивицы Геры, разумеется, на свадьбе пасынка не было – супруг запретил ей в этот день покидать покрытые снегом склоны крутые Олимпа, да она и сама не хотела, опасаясь тайных насмешек богов и богинь. Любят боги позубоскалить. До сих пор, хоть уж века пролетели, над ней насмехаются тайно богини и боги после забавного случая в Платее. Однажды чтобы слегка подшутить над ревнивой супругой, Зевс устроил свою фальшивую свадьбу с куском дуба, наряженным в женское платье. Как только Гера услышала об этом от своей вестницы Ириды, она, бурно кинувшись с Киферона, как ураган примчалась к повозке и стала все крушить и ломать. Когда же она сорвала со статуи одежду, то нашла деревянный обрубок вместо живой невесты. Царица тогда до слез обрадовалась, что это был только обман. В память этого события в Платее, где Гера встретила свадебную процессию, справляется праздник Дедалов (куклы). Гере приносят в жертву белую телицу и не знавшего ярма быка белоснежного Зевсу и сжигают эти жертвы на алтаре, наполнив их искрометным вином и фимиамом, а вместе с ними и дубовые дедалы.

Не пришел и Незримый Аид, большой домосед и гостеприимец, который лишь дважды за тысячи лет покидал свое любимое подземелье, вечно лишенное яркого солнца.

Праксидика (вершительница справедливости) в кудрях прелестных не пришла на свадьбу племянника смертного потому, что до сих пор сердилась на царственного брата за то, что Кронид-Эгиох отдал их милую дочь Кору (после замужества Персефону) Гадесу в его угрюмое, лишенное светлых радостей царство.

Другая сестра Громовержца богиня семейного очага Гестия была так скромна, что пришла, но ее никто не заметил даже тогда, когда она сунула Гераклу в руку металлическое кольцо, имевшее значение супружеской верности и тихо удалилась. Жених же – это кольцо на палец сразу не одел и вскоре потом потерял так же, как и супружескую верность.

Младший из Олимпийцев бог виноградарства и виноделия Дионис в это время уже отправился в свой знаменитый поход против Индии.

102. Свадебный обряд

Между тем, Мегара, совершив омовение, воду для которого принес лутрофор, мальчик, живший по соседству, возложила на алтарь благовонный несколько прядей волос и пояс, принесение на алтарь локонов символизировало расставание с юностью, принесение пояса – с девственностью.

Далее после легкой трапезы, которая, естественно, сопровождалась тостами и здравицами, невеста по обычаю должна была сесть в повозку, запряженную быками, мулами или лошадьми, и отправиться в дом жениха. Сидеть она должна была между женихом и его парохом – лучшим другом или ближайшим родственником. После прибытия невесты в дом жениха ось повозки в Фивах сжигалась. Это считалось предзнаменованием того, что невеста никогда не захочет покинуть дом мужа.

Сейчас же все было по-другому. Мегаре пришлось ехать не в дом жениха, а во дворец родителя, в котором она родилась и выросла. Тем не менее, свадьба, как положено, началась торжественным праздничным шествием, в котором приняли участие любопытные из разношерстной толпы и родные со стороны невесты, ибо со стороны Алкида не было ни матери, ни отца, ни даже брата Ификла. В сопровождении факелов и под чарующие переливы флейты юная невеста в разноцветной одежде шла пешком, неся в руках веретено и небольшую прялку. За ней шли два мальчика, родители которых были еще живы здоровы и юноша, приносивший жертву богам.

Невеста, не пожалевшая на себя благовоний, подошла к собственному дому, опустив свои округленные брови на небольшие, но красивые карие глазки, старательно обвила дверные косяки двумя шерстяными повязками, чтобы показать так свою невинность и намазала их свиным жиром, чтобы отвратить колдовство и чародейство.

Жених был в белой одежде, сотканной из самой тонкой шерсти; мужчины, участвовавшие в процессии, были одеты так же, как и жених. После того, как Алкиду объяснили, что сейчас должен делать жених, он легко, как пушинку поднял стройную новобрачную и перенес через порог дома, где медленно опустил на разостланную пушистую овечью шкуру. Нахмуренный жених нес красавицу – невесту, миловидное лицо которой излучало блаженство, не с самым счастливым видом. Когда он вносил невесту в дом, ее по обычаю спрашивали, кто она и откуда, и только после этого ей передавали ключи от жилища. На этот раз кто он и откуда сказал новобрачный, хотя его никто об этом не спрашивал, не видя в этом необходимости, видно ему так захотелось:

– Я Алкид, родом из Фив семивратных. Не пришел на свадьбу Амфитрион, мой приемный отец погиб в сражении с Эргиным. И мать моя Алкмена, заболев, не пришла сына поздравить. И ключи эти не от моего дома, но все равно, соблюдая обычай, я тебе их вручаю, Мегара…

После вручения невесте ключей от ее же дома начался торжественный пир в празднично убранном зале, устраиваемый женихом, с веселой музыкой и радостным пением; особенно часто повторялась под волшебные звуки флейты свадебная песнь гименей. Первыми, в общий напев голоса свои слив, запели украсившие кудри свои гиацинтами девушки, которые в жизни жены и хозяйки дома видят только заботы:

– Яркий цветок, только, что выросший за садовой оградой всем люб и приятен, но как его срежут, он быстро завянет и не будет люб никому. Так и девушка юная, пока в родительском доме живет, все ее любят. Она там расцвела, словно дивная роза, красотой одной Афродите подобна; голос ее для влюбленного очаровательней звуков кифары; ее юное лицо неизъяснимой прелестью дышит и негой. Но лишь выйдет замуж она и невинности дар ее оскверненное тело утратит, юношей больше она не влечет, не мила и бывшим подругам. И все же каждая дева мечтает о счастье, хочет детей и ищет свою половинку. К нам, прилети, о Гимен, Гименей! Хвала Гименею, Гимену!

Юноши, напротив, восхваляют счастливый жребий супруги, которая надежную опору в муже находит:

– Лоза одинокая сил не имеет дальше расти в поле пустом, если о ней никто не заботится. Но, если садовод ее в свой сад пересадит, то всемерно заботится о ней станет, и она, обретя новые силы, наливать станет созревшие гроздья. Так же и девушка, бесцельно блюдя свое девство, постареет бесплодно и в могилу сойдет никому не нужная, одинокая. Но если в брак она вступит, когда подойдет ее время, мужу станет необходимой она, детей на радость себе нарожает и родителям в тягость не будет. Жених не просто молод и прекрасен – он очень силен и отважен. Девушкам всем он кажется и Аполлоном, и Зевсом, но он выбрал только одну и хочет на ней жениться. К нам явись на крыльях своих, о Гимен, Гименей! Пусть же, Гименей, этот брак тебе будет на радость!

103. Пышная, но не желанная свадьба с Мегарой

Этот свадебный торжественный пир должен был оплатить Алкид, как жених, но ни денег, ни иных ценностей у него не было. Когда Креонт, пряча свои впалые глаза, в тайне от всех предложил ему деньги, чтобы он мог расплатиться, Алкид вспыхнул и зарделся, как факел в ночи. Запомнив это чувство стыда, потом он рассказывал своему племяннику Иолаю, от которого никогда ничего не скрывал потому, что любил его больше всех:

– Тогда, на свадьбе, навязанной мне Могучей Судьбой, первый раз ощутил я себя нищим без роду и племени, несмотря на присутствие на моей свадьбе олимпийских богов во главе с самим Зевсом, действительно оказавшимся родным мне отцом. Все было не так, как мне хотелось потому, что жениться, несмотря на веление Мойры вовсе мне не хотелось. Да, наверное, именно тогда в мое опустошенное сердце впервые закралось сомнение в том, что правильный выбор я сделал на той судьбоносной развилке дорог, да и я ль его сделал – до сих пор сомневаюсь. Это сомнение, как змея ядовитая, пробравшись в сердце, так там навсегда и осталось и часто потом мне жизнь отравляло.

Жених, как мог, скрывал свои тайные чувства, и натянуто улыбался, когда вспоминал, что надо радоваться на своей свадьбе, а когда забывался, то и вовсе – хмурил вперед всегда выпиравшие низкие брови и морщился не довольно.

Свадьба, между тем, шла своим чередом. Новобрачный по обычаю разбросал орехи собравшейся перед домом молодежи и старался делать это с веселым лицом. После ужина замужняя женщина должна была ввести невесту в спальню и положить ее на брачную кровать, покрытую тогой, и только после этого в спальню к новобрачной мог войти нареченный. На другой день жених должен был опять устраивать пир, на котором гости и родственники подносили молодой чете подарки. И здесь обычаи были нарушены – боги спустились на землю лишь на один день и после пира не желали оставаться и потому сразу как пришли, так и приступили к вручению подарков.

Один из счастливчиков, которых Музы любили и оросили им язык многосладкой росою, побывал на этом особенном бракосочетании и так о свадьбе потом всем рассказывал, словно пел:

– После того, как подарки пышные были вручены, три богини веселья и радости жизни, розовощекие Хариты, олицетворявшие изящество, прелесть и нетленную красоту, по сигналу Феба начали грациозно танцевать. Вскоре к ним присоединились остальные подопечные Аполлона – девять Муз, блестящих творческой славой, и все вместе стали водить божественные хороводы – настоящее диво для глаз, так прелестные ноги их слаженно замелькали. Полимния, подняв прекрасные руки, гармоничную пляску заводит, будто беззвучные песни являются в танце богини, в жестах красноречивых, в движении ее глаз столь премудро все и красиво. Сменными хорами песни начали петь прекрасные Музы. Божьи дары сначала воспели бессмертные девы голосом чудным и терпеливую стойкость, с какою под всепокоряющей властью богов люди живут, – неумелые, с разумом скудным, не в силах верного средства от неотвратимой смерти найти и достойной защиты от старости гнусной. Потом Хариты и Касталиды Алкиду спели, что мило только то, что прекрасно, а что не прекрасно – противно, и все вокруг понимали, что не человечьи уста под божественную музыку эти слова изрекали. Те, к кому старость еще не пришла, весело плясали вместе с богами. Отец милой невесты Креонт, задрав подбородок задорно, пустился в радостный танец, к Афродите улыбколюбивой склоняясь, тянет руки к богине, свадебный клич выдувая из губ. Тут по приказу Зевеса в дивных песнях и божественных танцах сделали перерыв, чтобы пищей и медосладким вином опять себе дух укрепить. Все с готовностью пошли каждый на свое место; люди воссели, а боги возлегли и после этого руки немедленно все протянули, кто к кубкам с медовым напитком и разведенным вином, а кто к блюдам с разнообразнейшей пищей готовой.

Виночерпием для богов стал услужливый вестник Зевса Гермес поскольку ни Геба, ни Ганимед не явились на свадьбу Алкида. Киллений в медосладкий напиток в котле добавил нектар и разливал смесь в кубки бессмертным гостям. Полные кубки, подъемля, они жениху дружно здравицу возглашали.

После того, как желанье питья и еды все утолили, прежним желаньем зажглись открытые для удовольствий сердца и богов, и людей: всем опять захотелось музыки, песен и плясок – услады восхитительной всякого пира.

Тут Зевс всем головою милостиво кивнул, а на Аполлона, милого сына, властными посмотрел глазами и вверх помавал бровями, так призывая его не только продолжить песни и танцы, но и запеть самому, и не был догадливый Феб ему не послушен. Лишь только бессменный вождь прекрасного хора Аполлон лучезарный в руку взял плектр золотой, как струны мелодично тут же все зазвучали, небесной гармонией все вокруг наполняя, и он в блеске своего сиянья запел. Пел Феб под собственный аккомпанемент на божественной лире, полученной некогда в ответный дар от младенца Гермеса, и ему мелодично вторили золотом повитые Пиериды – и на флейтах, и чудными голосами. Другие боги то порознь, то сменными хорами сначала громко восславляли брак могучего Алкида и пышноволосой Мегары прекрасными величавыми песнями и речами.

Обучившая искусству пляски своих сестер Терпсихора с венком свежих цветов на голове, с лирой и плектром в руках вывела Муз олимпийских, дело которых – хороводы и песенный строй знаменитый на середину танцевальной площадки. И вот все вместе они стали, наслаждаясь пляской, стройными ножками в хороводе кружить. Затем исполненные непередаваемой грации девы Хариты и пышущие беззаботным весельем и благоуханием Оры, и Афродита фиалковеночная, все, за руки взявшись, второй хоровод завели. С ними резво танцует ростом не малая с виду самая стройная из богинь Артемида, стрелолюбивая дева, безбрачная сестра Аполлона. К первому хороводу присоединился и любящий не одни только битвы, но и танцы Арес – на Олимпе лучший танцор, если не считать Аполлона. Тут не удержался и самый изворотливый малый – неутомимый Аргоубийца, который в день своего появленья на свет к полудню уже бряцал на кифаре, превосходной певице, которую сотворил из панциря черепахи и овечьих кишок детскими своими руками. Богиня справедливости Дике, никогда не бывавшая замужем, тоже счастливо смеется и с громким топотом пляшет, воспевая свадьбу Алкида, рукою девичьей высоко свадебный светоч вздымая.

Все танцоры, как ступавшие по земле легкой стопою в блеске, слепящем доспехов звонко гремящие Корибанты, спутники великой матери богов Реи – Кибелы, чутко внимали упоительному напеву, исходящему от Аполлона, которым были они одержимы, и для этого напева у них достаточно было и всевозможных телодвижений, и слов. Так целый день напролет до самого солнца захода в блаженном веселии все пировали, и не было в том пиру обделенных. Дух услаждали все лучезарного Феба несравненной кифарой, сладким пением Муз и танцем искрящихся безудержным весельем Харит, певших и танцевавших то все вместе, то попеременно. После того же, как солнца сияющий свет беззвучно за седой океан закатился, боги, желая почить, спать на обильноложбинный Олимп все, как один, уклонились. Каждый насельник Олимпа вознесся в свой дом, в нетленные те места, где олимпийский искусник Гефест, знаменитый хромец обеногий, на века с великим умом и искусством великолепные им построил чертоги, с не запирающимися дверями, всегда открытыми настежь.

Сам же Геракл так о своей свадьбе Иолаю кратко поведал:

– Свадьба моя произошла в конце мая, а это время, как ты сам знаешь прекрасно, считается самым несчастливым потому, что поженившимся в мае придется всю жизнь маяться. Кроме того, плохим знаком было отсутствие моих родных и то, что свадьба справлялась в доме невесты. Поэтому уже на бракосочетании было ясно, что прочного счастья от этого брака нам с Мегарой изначально Мойрой не предназначалось, а мне это было понятно еще до свадьбы, когда Мойра явилась ко мне, чтоб научить меня ей подчиняться.

104. Алкид побеждает в бою неистового Пирехма

Разбирая подарки богов, Алкиду больше всего понравились упругий лук и изоострые стрелы, подаренные Аполлоном, поскольку вместо подаренных Аресом меча и копья он предпочитал верную палицу-дубину, вместо подаренного Зевсом щита – львиную шкуру (пока еще Киферонского льва), вместо вытканного Афиной плаща – короткий хитон, а вместо посейдоновских коней – собственные ноги, казалось, в то время совсем не ведающие усталости. Долго он, причмокивая, лук тот рассматривал и вертел в руках так и этак, и круговидно его напрягал.

Упруго изогнутый лук был изготовлен из огромных рогов козерога, добытого в труднодоступных горах Артемидой и подаренного милому брату. Аполлон не обращался к Гефесту, в художественных ремеслах самому искусному из богов, и сам друг к другу приладил оба рога, серебряные пластины на них укрепил он искусно, вылощил лук и к середине золотое кольцо приспособил.

Вскоре этот лук пригодился, ибо недолго Алкиду на лаврах довелось почивать – против Фив выступил давний союзник минийцев царь эвбеев Пирехм. Про владыку эвбеев говорили, что он, хоть ростом не вышел, но в бою всегда появлялся в нужное время и в нужных местах внезапно и сражается отчаянно и неистово.

Эвбеи в начале сраженья оленицам подобились робким, которые свободно по лесу гуляют туда и сюда и становятся быстро пищей львов, волков и шакалов, ни в какую борьбу не вступая! Так и эвбеи редко решались, не жалея себя, доблестно биться.

Тут на горячем взмыленном коне Пирехм, со сверкающими глазами и яростно раздувающимися ноздрями, сбросив шлем и панцирь на землю, как демон неистовой смерти стал носиться по полю, где пылало сражение. Никто не мог даже ранить слившегося с быстрым конем маленького Пирехма ни мечом, ни копьем, ни стрелой, и его воины, глядя на своего неуязвимого царя, воодушевлялись и старались бесстрашно биться, как он.

Алкид истратил несколько обыкновенных стрел, пустив их в Пирехма, но они просвистели над ушами его понапрасну. Тогда отпрыск Зевеса вспомнил о подаренных Дальновержцем стрелах, которые он, как драгоценность, берег, и первая же Фебова пернатая хищница, со звоном с упругой слетев тетивы, свою жертву настигла безжалостно, вонзившись в нее изоострым серебряным клювом. Не знающая промаха стрела Аполлона попала Пирехму в левый висок и застряла в незащищенной шлемом его голове.

Как только владыка эвбеев кубарем с лошади покатился, и глаза его дерзкие мраком навечно багровым покрылись, битва быстро стала клониться к закату. Растерявшиеся эвбеи, смелость в сердце утратив, словно почуявшее могучего льва стадо ланей пугливых, вскоре все побежало, и над полем, где только, что неистовое пылало сраженье, гордо зареяла Ника. Подлетев на радужных крыльях к Алкиду, богиня победы стала биться у него за плечами.

105. Алкид разрывает на части Пирехма

Набирающий славу герой, разбив наголову эвбеев, решил прекратить дальнейшие войны соседей против родных Фив семивратных очень необычным образом. Собрав на берегу реки, впоследствии получавшей название Гераклея многих людей, он, встав на возвышении, выставил вперед одну ногу, упер руки в бока и так надменно всем возвестил:

– Все знают, что не я напал на Пирехма, а он на меня. И потому, чтобы другим затевать войны со мной впредь не повадно было, я так накажу Пирехма, хоть он и мертвый уже, что об этом долго все будут помнить и ужасаться!

Алкид у всех на виду, неспеша привязал руки и ноги мертвого царя крепкими веревками к четырем жеребцам и потом несколько раз стегнул длинным бичом их так быстро, что они одновременно рванулись в разные стороны. Когда казавшийся совсем небольшим окоченевший труп царя было конями легко разорван, словно это было не тело, а тряпичная кукла, он приказал своим людям подальше отогнать лошадей с рваными окровавленными кусками растерзанного Пирехма в разные стороны и только потом отвязать их.

Когда кто-то крикнул о том, что Пирехма необходимо похоронить, Алкид гневно сузил глаза, выискивая кричавшего и закричал злобным голосом, громогласно, чтобы все слышали:

– Что за глупый болтун голос тут дерзкий свой подымает?! Смолкни, кто бы ты ни был, не смей мне указывать. Пирехма разодранные на части останки, никто похоронить не посмеет! Никто его не сможет почтить! Без похорон, без дани плача я его оставляю, чтобы бездомным псам, вечно голодным и хищным птицам роскошным пиром стала разорванная на части его плоть! Пусть же тот, кто только еще задумает со мной воевать, живо вспомнит Пирехма и содрогнется, и в неописуемый ужас придет…

Некоторые, что не любят Геракла, их мало, но они есть, говорят, что не раз еще придется справедливостью гордой Элладе не только восхищаться и восторгаться, но и содрогаться, и ужасаться от деяний Геракла! Они злобно порицали Геракла за излишнюю жестокость к побежденным врагам и, особенно, за не погребение Пирехма, ведь и эллинский, и божественный законы строго предписывали всегда предавать скованное холодом Эона тело земле, чтобы неприкаянная душа мертвого обрела вечный покой в гостеприимном Аиде и не тревожила, поднимаясь на землю, трепетные сердца людей, живущих под ярким солнцем чудесным.

Другие же, которых огромное большинство, говорят, что гремящая слава о выдающихся подвигах Геракла вознеслась до самых немеркнущих звезд и быстро распространилась по всей обширной Элладе, вызывая всеобщее восхищение невероятностью свершенного, ведь отважный герой почти в одиночку всего с несколькими десятками безусых юношей, вооруженных древним трофейным оружием, разбил два огромных войска – Эргина и Пирехма.

Место, где жеребцы разорвали эвбейского царя, назвали «жеребцы Пирехма» и, как говорят, в этом месте раскатистое эхо всегда доносит как будто из самого жилища Аида жуткое конское ржание, от которого леденела в жилах кровь даже у закаленных спартанских воинов, саму беспощадную смерть презиравших с улыбкой.

106. Первая встреча во сне Геры и Эврисфея

Правящий во всей пеласгийской земле царь златообильных Микен Эврисфей был обеспокоен возвышением Алкида. Он знал, что быстро набирающий славу герой был его подданный, почти раб, хоть и дальний родственник – двоюродный племянник. Однако, будучи человеком рассудительным и осторожным, он не хотел торопить событий и все молча терпел, наблюдая за Алкидом издали. Его пугала не столько сила Алкида, сколько буйная необузданность, часто переходящая в настоящее бешенство.

Когда Эврисфей узнал о том, как его племянник расправился с послами Эргина, а потом и с Пирехмом, он долго гладил то одно, то другое ухо, тер свои вечно печальные глаза и морщился, и в конце концов решил с Алкидом по своей воле не встречаться, однако Гера все решила иначе.

В одну из ночей царица Олимпа явилась Эврисфею во сне, встала у его изголовья и, внимательно поглядев на свернувшегося клубочком царя, величественно изрекла:

– Радуйся Эврисфей, владыка златообильных Микен – Арголиды главного града, таких немного в Элладе! Тебя удостоила тебя своим посещеньем сама Гера, богиня богинь, царица Олимпа! Надеюсь, что не напрасно я поставила тебя над всеми окрестными править. Ведь это я так устроила, что ты в семь месяцев первым из потомков Персея родился, а девятимесячный Алкид на свет появился только вторым.

Гера вынула из складок пурпурного пеплоса свои большие медные ножницы и повертела ими перед лицом Эврисфея. Сфенелид знал, что эти ножницы – атрибут Геры, как разрешительницы родовых мучений, хотя никогда не слышал, чтобы она пользовалась ими, чтобы помочь какой-нибудь роженице. Он вспомнил рассказ о том, как богиня богинь в незапамятные времена не давала титаниде Лето родить от Зевса Аполлона и Артемиду и, испугавшись, что его мысли может узнать Гера, схватился за рот.

Когда Лето собралась рожать, царица богов совсем обезумела от ревности и послала своего верного слугу огромного змея Пифона, чтобы он сделал все, чтобы она не родила. Лето была древней богиней и потому убить ее было невозможно, но можно было ранить, заставить страдать, и Пифон стал преследовать прекрасную титаниду по всему миру.

– Лето не сможет родить на твердой земле, где сияет солнце.

Гневно объявила царица Олимпа так, что это, подобно раскатам грома, услышали все на земле и на Олимпе многоложбинном. Зевс хотел испепелить молнией ревнивую до сумасшествия супругу, ведь Лето носила его детей, но его остановила Мойра Лахесис, во сне ему объявив, что он должен соблюдать Порядок в семейных отношениях, и не трогать добродетельную супругу, когда сам во всем виноват.

Теперь не только реки и озера, ни один ручеек не давали напиться будущей матери двух прекрасных богов, и Лето утоляла жажду из луж, оставшихся после дождя. Ни кусты, ни деревья не защищали ее от палящих лучей, отступая, как только она к ним приближалась. Люди еще издали при виде темно-синего плаща возлюбленной Зевса убегали, захлопывая наглухо за собой двери. Ибо страшна была царица Олимпа в своем яростном гневе не только на ту, которую полюбил ее царственный супруг, но и на тех, кто осмелился бы ей как-то помочь. Лишь плавучему острову Делосу стало жаль несчастную титаниду, и он, надеясь на будущую благодарность детей Лето, словно большой корабль, причалил к материку. Укрывшись в тени единственной пальмы на Делосе, забылась тяжелым сном бедная страдалица, но вскоре проснулась от начавшихся родовых схваток. Она опять стала истошно вопить, как кричат перед самыми родами, но мучениям Лето не суждено было закончиться быстро.

Гера укрыла свою дочь богиню родовспоможения Илифию плотными облаками, чтобы та не смогла помочь родить Лето, и она мучилась девять дней и ночей. Сочувствовавшие Лето Деметра и Гестия, по совету Афины преподнесли Илифии ожерелье длинное, в девять локтей, золотое, из зерен янтарных. Сама же Афина же отвлекла златотронную Геру, рассказав ей о новом любовном увлечении Зевса. Только ступила на Делос богиня Илифия, неотложная помощь родильниц, тотчас усилились схватки, и Лето, пальму руками сильней обхватив, мощно колени уперла в мягкий ковер луговой, и счастливая под нею земля улыбнулась. Первой она родила девочку, названную Артемидой, следом уже без мучений 7-ми месячный мальчик выскочил на свет, ее брат-близнец Аполлон лучезарный. Как только на свет Феб появился, остров озарился лучами яркого солнца, и в лазурном небе появились 7 белоснежных лебедей, прилетевших с золотоносной лидийской реки Пактол. Эти прекрасные птицы величаво проделали 7 кругов над ставшим неподвижным Делосом и воспели торжественно бога:

– Родился Аполлон! Слава Аполлону!

Впоследствии эти красивые и необычайно сильные лебеди стали бессмертными, и Аполлон, нестриженными гордый кудрями, на золотистой своей колеснице путешествовал по небу только на них. Преследования Геры не прошли бесследно, и Лето не смогла кормить детей грудью, и тогда справедливая титанида Фемида, не побоявшись гнева Геры, впустила в нетленные губы прекрасных детей нектар, вместе с амбросией чудной.

107. Гера приказывает Эврисфею погубить Алкида трудной работой

Эврисфей мучительно улыбался богине и плешивой в знак согласия качал головой, а про себя в это время невесело думал:

– Как все в жизни не просто. Из-за Геры я родился, как Аполлон, семимесячным, только в отличие от Феба – слабосильным и хилым. Но ведь, если бы я не родился первым, то и царем бы не был… но, скорее всего, если бы я родился девятимесячным, то был бы все равно низкорослым и плешивым, ведь и родитель мой Сфенел ростом не вышел и давно уже лысый… но царем бы я точно не был… Выходит, что Гера – моя благодетельница, и я ее вечный должник…Однако, зачем она снизошла до встречи со мной и во сне мне явилась?

Гера, между тем, спрятала ножницы и, аккуратно поправив знаменитую диадему в виде брильянтовой кукушки, расправившей крылья на золотом обруче, на своих как всегда безупречно расчесанных золотым гребнем белокурых волосах, продолжала:

– Зевсу, как он не противился, а по праву перворожденного, все же пришлось скипетр, которому повинуется столько арголидских народов, тебе дать. Теперь ты знаешь кому всем обязан и кому, по справедливости, должен верно служить?

Эврисфей облизал тонкие бескровные губы и, чуть прикрыв умные печальные глаза, все пытался решить – зачем к нему явилась златотронная Гера и следует ли ему вскочить с ложа или не обязательно, ведь он, вроде, как спит. Несмотря на раннюю молодость, царь многое знал о ревнивой и властной супруге Зевеса, о том, какой она бывает злокозненной, мстительной и коварной. Ему стало немного страшно, и он, решив не бороться со страхом, прошептал замирающим голосом:

– О, златотронная Гера, в пурпурных одеждах богиня! Все блаженные боги на великом Олимпе тебя наравне почитают с великим Кронидом. Знаю я, что тебе всем обязан и даже жизнью самой. Страшно боюсь я тронуть твои колени, чтоб умолять научить меня, как доказать, что я тебя больше всех бессмертных богов почитаю.

Гера небрежно взмахнула белой рукой, и догадливый царь замолчал, а богиня сказала:

– Алкид тебе родственник ведь, он племянник двоюродный или брат? Впрочем, это не важно. Пора тебе призвать этого сына блудницы Алкмены, на царскую службу. Знай, что он давно вызывает у меня отвращение своей нечестивостью и буйной жестокостью. Ты слышал, как он расправился с послами Эргина? Одних убил, других искалечил и надругался над ними, отрубив им и носы, и руки, и уши. А ведь, согласно вашим законам, послы всегда были неприкосновенны в Элладе… Пирехма он не только зверски разорвал конями на 4 куска, но и оставил без погребения, чем Зевс был страшно разгневан, но он милостив, тем более к сыну, хоть и незаконному. Потому супруг мой, как всегда, медлит с воздаянием. Мельницы богов мелют усердно и неумолимо, но уж очень медлительно. Поэтому сама коварная Судьба назначила меня, чтоб наказать Алкида нечестивого, и ты мне в этом будешь помогать…

Как бы раздумывая говорила Зевса супруга, касаясь то одной, то другой рукой своей изумительной диадемы, но Эрисфей нарочно ее перебил, чтобы доказать ей верноподданность:

– Я буду счастлив все сделать, что ты прикажешь мне, царица блистательных высей Олимпа!

Гера, недовольно взглянув своими красивыми, большими, как у телки, глазами в грустные глаза Эврисфея, и неспешно продолжила:

– Я не буду, как Дике хватать нечестивую душу преступника и выставлять нагую у всех на виду, чтобы ей негде было укрыться, спрятаться и утаить гнусные свои пороки, которых еще в ней обычно немало сокрыто. Чтоб понапрасну не ссориться с Зевсом я буду действовать…, да я буду все делать твоими руками или правильнее сказать… я буду давать приказанья Алкиду через тебя, чтоб его погубить твоими губами. Так лютая Правда поразит неотвратимей Алкида. Наказание может продлится долго, пока, наконец, все его преступления не будут искуплены страданием и болью.

Гера быстро сказала, последние чеканя слова и с удовольствием потерла свои маленькие ладони.

– Итак, любезный царь золотом богатых Микен, слушай и запоминай первое тебе задание: завтра же вызови Алкида и строго напомни ему, что он должен тебе усердно служить. Слышала я, что Мойра Лахесис обеспокоена тем, как много на земле расплодилось чудовищ ужасных, с которыми, как раз и должен Алкид нечестивый сражаться. А я тем временем подумаю, с кем из них первым ему насмерть биться придется. Ткачиха Алкида такой силой огромной одела, что он сильнее любого чудовища, если только чудовищу не поможет всемогущий случай или… или я, и я это сделать должна для торжества справедливости.

Гера, прянув изящной ногой, быстро по восходящим воздушным потокам взмыла на олимпийские кручи, ведь она была древним божеством воздуха.

108. Алкид отказывается служить Эврисфею

Эврисфей же, будучи обязательным человеком, утром, еще до завтрака отправил к Алкиду вестника звонкоголосого с приказом явиться немедленно. При виде явившегося родственника, грустные глаза Эврисфея округлились от удивления и голосом скрипучим, как у старика, он спросил нарочито строго:

– В чем к царю ты явился, Алкид? Ты одет, словно варвар, в шкуре вонючей какой-то… да еще и с суковатой дубиной нестроганой… Так ты этой дубиной всех послов Эргина с копьями и мечами раскидал по земле, как малых детей?!

В голосе царя против воли прозвучало смешанное с завистью искреннее восхищение, которого Алкид не заметил. Очень он злился, что Эврисфей занял место, которое по словам отца Амфитриона Зевс предназначил ему и скрывать этого не старался:

– Хоть ты ростом, питомец Зевеса, не вышел, зато умом прозорливый. Этой дубиной я не только с воинами Эргина расправился, я уж сбился со счета скольких она навечно под землю заколотила мужей… А в этой шкуре я пришел потому, что у меня бесстрашное львиное сердце, если хочешь можешь проверить… Впрочем, если запах этой шкуры тебе неприятен, можешь дать мне для нашей встречи гиматий, если у тебя, конечно, найдется для меня подходящий.

Сын смертный Зевеса опустил на пол дубину и кулаки его сжались. Он из-под низких бровей враждебно так посмотрел на царя, что тому стало не по себе. Эврисфей съежил свои и без того узкие плечи и хилую, как у ощипанного цыпленка, шею втянул. Царь много раз в воображении своем представлял, что и как Алкид сделал с послами Эргина и с Пирехмом, представил и сейчас и ему очень захотелось расстаться поскорей с таким родственником, но он все время помнил о словах Геры.

– Чувствую, что Судьба моя незадачливая поместила меня между молотом и наковальней… и, должно быть, не на один год. Что ж, придется крутиться. Телом я хилый, но не умом.

Так подумав про себя, Эврисфей встал, важно оперся на скипетр и, намеренно придав голосу высокомерность, сказал, хоть глаза его остались печальными:

– Алкид, как царь, я требую, – и, кажется, я вправе это сделать, – я требую, чтоб с завтрашнего дня, ты начал мне служить. Подвиги для наших граждан нужные, ты будешь по моим приказам совершать, если не хочешь, чтобы, проявив власть, сурово я тебя наказал. Ведь когда воли хозяина раб над собой не чует, нет никакой охоты трудиться у него прилежно.

Алкида схватила в цепкие объятья мощная Гибрис – богиня непомерной гордыни и спеси, она даже вставила ему в волосы цветок львиного зева, являющегося надменности символом. Не зря говорят, что нет гнуснее порока, чем высокомерие, которому нет предела, ибо оно больше всего развращает, изнутри разъедая бессмертную душу.

Сын прекрасноволосой Алкмены при всех громко расхохотался в ответ и, плюнув на полированный пол, владыке арголидских народов сказал, словно бросил ему в лицо камень, надменные слова с небрежной издевкой:

– Ну же, попробуй, накажи, как можно суровей! Или передумал уже? Не царь ты, Сфенелид, а пустое ничтожество с длинными ушами ослиными, и скипетр твой с набалдашником, как с кисточкой хвост у осла.

Эврисфей, хоть и дядя, но был ровесник Алкида, он не так давно стал Микенским царем, но собой уже отроком научился владеть. Поняв, что палку слегка перегнул в высокомерном обращении с необузданным племянником, он, наклонив яйцевидную голову набок, с деланным миролюбием Алкиду сказал:

– Ты не понимаешь, брат, что говоришь. Потом тебе самому будет стыдно. Видно, ты сейчас меня оскорбил, находясь в большом гневе, который и мудрых в неистовство вводит, а ты еще совсем юный. Давай перенесем наш разговор на то время, когда ты будешь спокойным. Сейчас же ступай пока не сделал того, о чем придется потом сожалеть.

Царь нарочно назвал племянника братом, подумав, что тому это больше понравится, ведь браться более равны, чем дядя с племянником.

109. Зевс посылает Немесиду покарать Алкида

Перед сном Эврисфей долго молился своей покровительнице Гере, и она посетила его во сне. Царица богов, величаво подняв красивую белокурую голову, увенчанную, как всегда, роскошной бриллиантовой диадемой, внимательно выслушала его рассказ о встрече с Алкидом и потом приказала:

– Я довольна тобой, Эврисфей. Ты не глупый и владеешь собой и правильно сделал, что довел Алкида до гнева. Завтра вознеси на алтарь великого Зевса гекатомбу круторогих белых быков, никогда под ярмом не бывавших. Потом в смиренной молитве пожалуйся Громовержцу на нечестивость Алкида. Скажи, что он открыто не подчиняется тебе, как царю и этим подрывает сами незыблемые устои законной царской власти. Особенно подчеркни, что Алкид оскорбил тебя, вызывающе насмехался не только над твоими ушами, но и над скипетром царским, называя его ослиным хвостом с кисточкой.

Эврисфей все в точности так и исполнил. Зевс, услышав царскую жалобу и посмотрев сверху на жалобщика, сказал Гермесу, своему вестнику и особо доверенному помощнику в тайных делах:

– А ведь мой сын от Алкмены правильно назвал недоношенного Эврисфея ничтожеством, хилый он, Посмотри, Киллений, и уши у Сфенелида действительно очень длинные, хоть до ослиных, пожалуй, им далеко. Настоящие ослиные уши только у Мидаса я видел.

Однако, рассказывая о жалобе Эврисфея на совете богов, премудрый Кронид назвал ее вполне справедливой, ведь сын Сфенела был царь, и Геракл должен был послушно ему служить. Справедливость на Олимпе многоложбинном превыше всего почитали, хотя каждый из бессмертных богов часто по-своему ее понимал.

Некоторые говорят, что отношения Алкида после встречи с его великим отцом не сложились, и были никакими, да и на свадебном пиру они были более, чем прохладными. Новобрачный нарочито вел себя с верховным властителем бессмертных богов, как равный с равным. Встречаясь взглядом, он смотрел на отца с дерзким укором, словно тот был виноват перед ним. Это не могло понравиться властолюбивому Зевсу, ведь даже главные боги, его единоутробные братья Посейдон и Аид, несмотря на первородство, всегда безоговорочно признавали его старшинство. Царь морей обычно умело скрывал свое недовольство главенством Зевеса и поспешно вскакивал, когда тот входил в обеденный зал или почтительно замолкал, опуская глаза, когда царь начинал изрекать на пирах иль советах богов. Незримый Аидес, безраздельно царивший в своем любимом подземном мирке, безропотно позволял Зевсу командовать в его царстве безысходной печали и могильного мрака.

Громовержец призвал древнюю богиню неотвратимого возмездия Немесиду и, тяжко вздохнув, ей при богах приказал:

– Ты, Немесида, должна покарать, как всегда, справедливо Алкида за жестокую расправу и глумление над неприкосновенными согласно законам богов и Эллады послами Эргина, а также за то, что он оставил без погребения останки Пирехма ну и… за неподчинение Эврисфею, ведь царствует он согласно моей клятве священной, а слово мое вовек непреложно и никем нарушаться не может, тем более что я тогда еще и головою кивнул.

После совета, когда все богини и боги по своим домам расходились, Зевс за плечи схватил и придержал Немесиду. Когда все, включая довольную Геру, разошлись, он, многозначительно помолчав и пошевелив кустистыми своими бровями, внимательно оглянулся вокруг. Удостоверившись, что ни Гера, ни ее служанки за ними не наблюдают, он подмигнул Немесиде, потом легонько пощупал ее упругие ягодицы и игриво сказал:

– Помню нашу незабываемую встречу в Рамнунте, и ты помнишь, наверное. Такое не забывается, но не забывай, Немесида и то, что Алкид мой родной сын. Поэтому наказание должно быть, конечно же, справедливым, но не чрезмерно суровым и его следует сразу же прекратить, как только он, вдоволь помучавшись, обратится в Парнасский удел за оракулом.

Все это в точности Немесида-богиня в прилежном уме записала и потом в жизнь претворила.

110. Рамнунтская Немесида

Говорят, древняя богиня возмездия Немесида в юности была очень хороша собой, и Зевс, как большой любитель прекрасного, не мог в нее не влюбиться, а самое прекрасное для него во вселенной – красивое лицо и стройное тело девушки.

Царь богов стал неотступно преследовать возлюбленную богиню сначала на суше, а потом и в воде, и в воздухе. Немесида плохо знала отца всех бессмертных и смертных и потому, не сумев спастись бегством, простодушно попыталась спрятаться от него сначала в воде, превратившись в рыбу. Зевс как будто только этого и ждал – он превратился в быстрого бобра и стал резво гоняться за нею в воде. Немесида выпрыгнула на берег и стала превращаться то в одного зверя, то в другого, но Зевс неотступно преследовал ее по пятам, принимая облик более сильного или быстроногого зверя. Вконец измучившись, девушка взлетела, превратившись в дикую бесплодную гусыню, а Зевс стал могучим лебедем.

Некоторые, как Гигин говорят, что, когда Зевс воспылал страстью к Немезиде и, не сумел склонить ее разделить с ним ложе, то он утолил свое желание посредством такой уловки. Он приказал Афродите обернуться орлом и притворно преследовать его, сам же он превратился в лебедя и, словно улетая от орла, нашел спасение у милостивой Немесиды, которая не оттолкнула его и, заключив в объятия, уснула; во сне Зевс в образе лебедя сошелся с нею в образу гусыни и улетел.

Когда бог и богиня приняли свои облики, Зевс страстно возжелал теперь по-человечески овладеть Немесидой, но несчастная девушка стала умолять его не делать ее матерью и позволить ей вести жизнь, предназначенную Мойрами. Разохотившийся Зевс сразу остыл, услышав про Мойр и отпустил богиню нетронутой, тем более что она пообещала сама найти превосходную замену себе на ложе любви.

Богиня длинноволосая послушалась своего внутреннего голоса, которым вещала Мойра Лахесис и пошла в Спарту. Там, встретившись с кроткой красавицей – женой царя Тиндарея Ледой, быстро уговорила ее пойти купаться на реку Еврот, обещав ей за это после смерти слияние с собой. Там молодая царица стала возлюбленной Зевса и будущей матерью прекрасного сына Полидевка и еще более прекрасной дочери, которую так и звали – Елена Прекрасная потому, что никогда на земле не было женщины прекраснее ее.

Рассказывают так же, что потоптанная Зевсом в образе гусыни Немесида все же забеременела и снесла яйцо, которое Гермес по воле Мойры Лахесис швырнул между ног Леды, когда та мылась в прекрасно отесанной ванной, сидя на гладкой скамье.

Другие уверяют, что это не более, чем поэтическое преувеличение. Они, якобы, даже слышали, как сама Елена неоднократно говорила:

– Ведь не было случая, чтобы у эллинов или варваров женщина снесла яйцо и, как говорят, родила меня от Зевса в образе лебедя.

Богиня неотвратимого возмездия за злобу, греховность и спесь была благодарна Владыке Олимпа за то, что в Рамнунте он, в облике лебедя, только потоптал ее, но, став мужчиной, не овладел ею, как девушкой.

111. Немесида наказывает Алкида за гордыню и спесь

Немесида, распустив по плечам светло русые волосы, венчанные простой серебряной короной, украшенной только фигурками оленей, не медлительно запрягла в свою искусно сделанную Гефестом колесницу могучих крылатых грифонов. Кроме крепкой уздечки для обуздания пагубных страстей и непристойных влечений и весов для взвешивания вины людей, совершивших проступки, она взяла с собой лишь плеть, которой пользовалась для мягкого наказания провинившихся в виде сильных болей в голове. Карающий меч свой изоострый богиня возмездия дома оставила – помнила она приказ Зевса, чтоб наказание его смертного сына не было чрезмерно суровым.

Быстролетная колесница, запряженная чудовищами с мощными львиными туловищами, хищными орлиными головами и огромными крыльями, обеспечивала стремительность справедливого воздаяния Немесиды, ибо медлить она не любила в отличие от Зевса-Кронида и всегда так говорила:

– Ничто так не пагубно, как отсрочка наказания, она отнимает веру в торжество справедливости у пострадавших и делает преступников еще более дерзкими. Когда справедливое наказанье следует быстро за преступлением, оно преграждает путь тем, кто пользуется его последствиями и, предупреждая тех, кто хочет совершить подобное преступление, пресекает будущие злодейства.

Орфики царицу великую Немесиду в гимне называли всезрящей и говорили, что в радость одной лишь ей, почтенной, справедливые речи. Она, всегда ведая стыд, ненавидит нетвердое, хитрое слово, и потому весь смертный люд пред нею в томительном страхе трепещет. Не только проступки, но и самые тайные мысли людей всегда заботят ее, от нее не скрыться в общем потоке речей душе, о себе возомнившей чрезмерно – Все она видит и слышит, и все справедливо рассудит! Смертных судить – ей начертали сами непреложные дщери Ананке. Немесиду умоляли образ мыслям людей даровать благой, устранить звериную злобу, греховность, надменность, гордыню и спесь в переметных и скачущих мыслях.

А Мом, бог злой насмешки, о Немесиде сказал, что она преследует каждого неотвратимо, но мало кого настигает.

Богиня, сощурив суровые очи и огладив ладонями стройное, как у девушки тело, пустила грифонов огромных – мощных возмездия птиц, по свежему следу Алкида, и взлетела в небо на своей быстролетной крылатой повозке так стремительно, что ее светло-русые волосы совсем на ветру растрепались. И вот уже, неблизкий путь, стремительно завершив, незримая для всех опустилась на черную землю богиня у стен древних Фив, где исполинским птицам с четверными когтями сесть приказала и найти укромное место, где их никто не увидит.

Немесида строгая и суровая, с подогнутой к груди левой рукой, поддерживающей одеяние (знак умеренности и неизбежности кары) и весы, с опущенным взором, держа в правой руке уздечку и плеть, явилась во дворец Креонта и нашла семейство зевсова смертного сына в нешуточной ссоре. Мегара, недавно родившая Алкиду третьего сына, была в неописуемом гневе. Уже, давно, чуть ли не с первого дня после свадьбы, она замечала вначале редкие, а потом ставшие постоянными измены мужа, но, стиснув зубы, все молча терпела. В последнее же время Алкид совсем позабыл про ложе супруги, предпочитая ночевать у ее милых подруг, а когда их не случалось, не брезговал ни служанками, ни даже рабынями. Когда супруга случайно узнала, что две пятнадцатилетних рабыни родили от Алкида детей, она не выдержала и в первый раз закатила изменщику мужу истерику, Алкид тогда выбежал из дома, как ошпаренный кипятком. После этого случая, лиха беда-начало, она не раз билась в истерике, и каждый раз Алкид вынужден был спасаться бегством.

В день, когда к Алкиду явилась невидимая Немесида, он впервые вопящую супругу ударил и только за тем, чтобы она замолчала. Он ударил без злости и гнева, как только мог тихо потому, что понимал, что легко и голой рукой может убить обыкновенного человека, в младенчестве женские груди сосавшего. Однако Мегара, с исказившемся до безобразия ликом, заорала еще сильнее, осыпая его ругательными словами и стала биться головою о стену. Алкид не выдержал и опять убежал от разбушевавшейся супруги, заперев дверь на свою половину.

По-прежнему оставаясь невидимой, богиня возмездия приблизилась близко к Алкиду. Она, поставив на пол весы, на одну чашу положила поступки Алкида, а на другую – тяжкие колечки, обозначающие вину и по равновесию весов определила меру его вины. Затем в левую руку взяла уздечку, намекавшую на необходимость обуздать свои страсти и контролировать поведение, а в правую – плеть, пропитанную ядом особым. Оставаясь невозмутимой, Немесида, несколько раз несильно стегнула Алкида своей плетью по затылку, по вискам и по лицу.

Алкид не видел богиню, но почувствовал, как боль пронизала голову в разных местах, и эта боль несокрушимую до сих пор волю героя опутала неразрешимою вязью. С этого момента у Алкида все время стала сильно болеть голова.

112. Пифия приказывает Алкиду служить царю Эврисфею

Промучившись несколько дней дома, Геракл по совету успокоившейся Мегары приказал отвезти себя на парусном судне в священную Кирру, ибо его голова так раскалывалась от нестерпимой боли, что он не мог не только бежать или скакать на коне, но даже долго идти на милых ногах. Слуги же вышли заранее пешим путем и к его приезду привели обычную для Дельфийского храма жертву – не знавшего ярма тучного белого быка с позолоченными рогами.

В лавровых венках с шерстяными повязками, вопрошающие приносили на Парнас дельфийскому богу жертвы и возносили молитвы. Когда по знамению жертвы день оказывался благоприятным для совещания, тогда светловолосая Пифия предварительно омывала волосы в Кастальском источнике, в который превратилась целомудренная нимфа Касталья, спасаясь от преследовавшего ее по пятам влюбленного Феба. С тех пор несчастный в любви Дельфиец безнадежно влюблен в Кастальский Парнас, дарующий вдохновение поэтам, ваятелям и музыкантам.

Вода в этом источнике стала священной и используется для омовений паломниками при посещении Дельф, и для мытья волос Пифии перед началом ее прорицаний. В золотом головном уборе и в золототканной одежде, омытая, спускалась она в адитон – святая святых дивного храма, где находится золотой кумир Аполлона. Здесь же были лавровое дерево, священный источник и Омфал из белого паросского мрамора с двумя золотыми орлами.

В адитоне аполлонова дева одевала на голову свежий лавровый венок и восходила на знаменитый треножник, принесенный в дар греками прославленному в веках аполлонову храму после Платейской битвы.

Алкиду в лавровом венке и с шерстяной повязкой на раскалывавшейся от боли голове не пришлось долго ждать встречи с Пифией, которой вдохновенье в душу влагает Делосский бог и грядущее только ей открывает. Надышавшаяся испарений, поднимавшихся из глубокой расщелины, где догнивал бывший когда-то ужасом для людей огромный змей Пифон, прорицательница сначала долго восседала на треножнике и молча жевала душистый лавр, чтобы от его дурманящего действия быстрее прийти в божественный экстаз, похожий на высокое поэтическое вдохновение.

Алкид был в недоумении, не зная, что ему делать. И вдруг дельфийская дева резко воздела руки к небу и, брызгая во все стороны зеленоватой слюной, начала выкрикивать оракул в стихах, который отпрыск Зевеса смог понять лишь после того, как получил разъяснение от специально обученного жреца профета.

Некоторые говорят, что как раз этот жрец и был в храме главным, ибо важно не само прорицание, а его толкование. Из-за загадочности вещаний дельфийской жрицы Аполлон получил прозвище Локсий – вещающий иносказательно. Даже после толкования профетами вдохновенных изречений аполлоновой девы, оракулы часто бывали трудными для понимания.

Однако оракул, в этот раз оглашенный профетом Алкиду, был прост и понятен:

– Внемли, дерзкий муж, смерти подвластный! Нет гнуснее порока, чем высокомерное глумление над себе подобными и нет преступления более тяжкого, чем дерзкое непослушание царю. Ты уже не однажды надменно преступил закон благочестья, и за это царю ты будешь служить, всех превыше стоящему. Феб – Аполлон от имени великого Зевса тебе повелел 12 лет верой и правдой служить Эврисфею и совершить в это время 10 тяжких подвигов и обязательно бескорыстных. Делай же сейчас, не откладывая, что всесильным суждено тебе Роком или тебе придется к богу опять обратиться, но уже после страшной беды.

Когда Алкид слушал в храме Делийца профета, головная боль чудесно исчезла, но привычная крепость духа к нему не вернулась.

Говорят, что сын Зевса сильно печалился потому, что не желал он служить ничтожеству, даже скипетроносцу. Он пребывал в состоянии постоянной гнетущей подавленности из-за того, что слабым часто сильные подвластны, что не справедливо. Гигиея, богиня здоровья, матерь всего дающего жизнь, дарящая настоящее счастье, казалось, Алкида покинула навсегда.

113. Гера посылает к Мегаре богиню обмана Апату

Целыми днями понурый Алкид бесцельно бродил по гулким коридорам и залам дворца Креонта, выпятив сердитые губы и без того низкие брови до предела нахмурив, он со своим сердцем беседовал:

– Голова не болит, ничего не болит, но сердце ноет и ноет, и обуревает какая-то тоска беспричинная. Сколько уж раз вспоминаю судьбоносный тот выбор на перепутье и сомневаюсь – правильно ли выбрал я жизненный путь, да и я ли выбрал или Мойра меня под руку сильно толкнула? Вместо того, чтобы самому повелителем быть, я собственной рукой выбрал для себя позорную рабскую долю и должен теперь служить ничтожному Эврисфею, мерзкому карлику, подлому, хитрому, как все хилые люди. Как я могу позволить командовать собой жалкому правителю с глазами собаки, ушами осла и сердцем оленя?! – Лучше стоя быстро сдохнуть в рабских оковах, чем 12 лет ему служить на коленях… Нет, я не позволю ему собой помыкать даже, если мне прикажет отец или сама непреложная Мойра!

Гера наблюдала, как Алкид вместо того, чтобы начать службу у Эврисфея, совершает один за другим разные нечестивые проступки и терпела, выжидая наиболее подходящий момент, чтобы погубить ненавистного пасынка.

Однако, когда охранительница брака Гера увидела, как он ударил по лицу супругу Мегару и та после этого дико билась головою о стену, то ее охватила безудержная ярость: она как ураган долго носилась над лесом, окружавшим семивратные Фифы, ломая и вырывая с корнем не только кусты, но и большие деревья.

Успокоившись, Гера, похлопывая себя ладонью по лбу, медленно выговорила себе:

– Больше его мерзости терпеть никак не возможно. Он не только людям уши и носы отрезает, не только человеческие рвет на части тела и без погребения псам их бросает, он за одну беспутную ночь по полсотни девушек развращает, он законную супругу, как собаку бездомную избивает! А Зевс все с наказанием медлит, да и накажет ли, ведь и сам он руки порой распускает. Он послал Немесиду и думает, что достаточно этого. Она карает, конечно, неотвратимо, но слишком уж мягко, а иногда даже одаривает, взяв в руку ветку яблони. Чувствую, что придется, не откладывая, все сделать самой. Я просто должна его покарать, ибо униженная Дике вопит и требует это сделать! Надо мне заставить пасынка сотворить нечто такое, за что его нельзя будет не покарать и невозможно будет медлить с наказанием… но, что? Думай Гера, ведь не зря тебя называют большой мастерицей устраивать всякие козни!.. Да, сама Справедливость требует защитить достоинство добродетельных женщин, и я должна, засучив рукава, взяться за трудное дело и расправиться с отродьем Зевеса, как с мерзкою язвой.

И вот уже Гера с просветленным лицом приказывает своей верной служанке и милой подруге Ириде вызвать богиню бешеного безумия Лиссу и богиню обмана Апату. Вестница Геры помчалась на землю так быстро, что ее разноцветные одежды разметались по всему небосклону, образовав семицветную горбатую арку. Быстро Радуга нашла Апату и велела ей мчаться к царице Олимпа, и не была непослушной богиня костлявая, у которой в черных волосах с седыми прядями извивались пятнистые змеи с раздвоенными языками.

Увидев перед собой высокую, костлявую деву, подпоясанную поясом, наполненным неприкрытой ложью и обманами хитрыми, Гера повелительно ей сказала:

– Я желаю, Апата, черноодежной Нюкты безбрачная дочь, чтоб ты мне быстро исполнила просьбу такую: между моим пасынком Алкидом и его супругой Мегарой надо возбудить особо ужасный скандал. Тебе это будет сделать не трудно, ведь он ей каждую ночь изменяет, а она сердцем порывистая, своенравная. Сначала она от этого очень страдала, но потом смирилась, привыкла, ведь ко всему женщины на земле привыкают, и к изменам, и к побоям супруга. Для того, чтоб искусно Мегару подстрекать на скандал, ты воспользуйся своей знаменитой Обманкой, в которой есть все то, что смертных способно ввергнуть в бездну замысловатой лжи и скрытого обмана: самое изощренное лукавство, лести искусной беседы, хитрости и коварство, также и лживые речи, что ветер разносит по воздуху! Ведь ты говорила, что чара могучая твоей Опояски обманной сильнее даже Пестроузорного Пояса улыбколюбивой богини, у которой в Пафосе есть алтарь благовонный и тенистая роща. Вот сейчас и проверим на что ты способна. Ступай же быстро к Мегаре!

114. Ссоры Алкида с Мегарой

И вот кидонская богиня, оставаясь невидимой всем, уже подкралась сзади к Мегаре и схватила ее правой рукой за темные волосы, заплетенные сзади в косы красиво. Левой же рукой она высоко подняла над своими узкими, как у подростка, бедрами пояс обманный и, положив его на голову Мегары, рисовать на нем стала непристойные для женского взора картинки.

На этих безобразных картинках, видимых только Мегаре, муж ее сочетается любовными ласками на их супружеском ложе то с одной из ее служанок, то с рабыней, то сразу с двумя незнакомыми голыми юными девами, и все при этом выкрикивали ее имя и нагло смеялись над нею.

От увиденного своими глазами такого разврата, совсем глаза округлились у супруги Алкида и с оглушительными криками она по дому помчалась в поисках мужа. По пути Мегара опрокинула две скамейки и до крови палкой избила очередную беременную от Алкида служанку. Заливаясь слезами, она на весь дом визгливо поносила супруга:

– О, проклятый изменщик Алкид! Сколько уж раз ты своими изменами мне подло втыкал острый нож в спину между лопаток?! Зачем только, глупая, за тебя я замуж пошла? Разве мало мне радости было под уютным родительским кровом? Как чудесно я царевной жила, таким довольством и блеском всегда окруженная, что люди завидовали мне. Потом была эта проклятая свадьба с тобой, с виду такая блестящая, ведь ты был завидный жених – из первых героев Эллады. Давно ли, кажется, под звуки флейты, под пенье гимна брачного, в наш царский дом привел меня внук великий Алкея? Теперь же, ради похоти проклятой своей, меня готов ты растоптать, смешавши с грязью! О, боги! Где теперь мое безоблачное счастье? Все пропало, погибло безвозвратно, исчезло, словно легкий дым при сильном ветре испарилось и превратилось в прах. Меня теперь ждут только злые беды и глухое горе из-за супруга неверного!

Алкид, слыша крики супруги, сначала морщил нос и нудно так ей твердил:

– Муж все делает хорошо, что бы не сделал. Так должна думать жена, даже если молчит. Если же вздумает вслух мужу перечить, то лишь беды одни ее речь ей принесет.

Мегара его словно не слышала, и тогда Алкид решил прекратить ее истерику, подошел к ней и легонько ладонью ударил ее по щеке, только за тем, чтоб привести в чувство и крики визгливые прекратить. Он уже делал это не раз. Удар был, как всегда, совсем не сильным, но вместо того, чтобы успокоиться, жена вдруг зарычала как горный медведь или лев и, грохнувшись на пол, стала кататься туда и сюда с душераздирающими надрывными воплями.

Никогда Алкид не слышал, чтобы женщина так кричала. Он изо всех сил зажмурил глаза и схватился дрожащими руками за голову. Все его тело пронзила крупная дрожь, широко открывшиеся синие глаза глядели по сторонам испуганно и затравленно. Потом он, не отрываясь, посмотрел на бьющуюся затылком об пол супругу, и на его испуганном лице появилась жалость, потом он стал опять испуганно озираться кругом.

Мегара через некоторое время внезапно успокоилась, прекратила вопить, встала с пола, оглядела себя и, как ни в чем ни, бывало, начала поправлять свою одежду и приводить гребнем в порядок совсем растрепавшуюся копну волос.

Алкид некоторое время недоумевающе глядел на супругу взглядом, застывшим…

115. Ирида посылает богиню бешенства Лиссу к Гераклу ^[27]

Еврипид поет, как преданная златотронной Гере ее милая вестница быстроногая Ирида в это время примчалась к богине бешеного безумия Лиссе и провещала:

– Ты ж, богиня древняя, так и не познала брака, рождена от крови знатной и из утробы благородной вышла на свет. Ты, дщерь глубокой черной ночи от Урана, собери всю злобу и жестокость воедино, что накопились в твоей безжалостной груди! Теперь на Алкида – мужа, для Геры, нашей госпожи, такого ненавистного, наслать должна ты жгучее безумие. Пусть ноги негодяя сами исполняют неистовый танец, пусть иступленный мозг его разрывается от нестерпимого желания всех убивать. Заставь его Лисса в пасть жадной смерти собственными руками затолкать своих детей цветущих. Пусть он познает неистовую ненависть царицы нашей – и нас с тобою заодно оценит! Что стало бы с нами, божествами, когда бы смертный человек в своей безудержной гордыне для кары вышних оставался недоступным?

– Давно я знакома с этим негодяем. Уже не раз сплетались мы телами с ним в порывистых объятиях безумия страстей, которые кончаются всегда смертями. Скажи Ирида, златотронной Гере, что и на этот раз, я встречусь с гнусным мужем не напрасно – будет много детских трупов.

Ответила Ириде Лисса и помчалась, как буйно резвая собака, что за дичью посылают, и горячо клялась сама себе безумная богиня:

– Злое море так не выло, волны бурные вздымая, так земля не содрогалась и, по небу пролетая, столько ужаса и смерти не носили стрелы молний Катебата, сколько трепета, и горя, и безумных содроганий сыну Зевса и Алкмены я доставлю. Скоро, скоро я его заставлю собственных детей убить; да, своей рукой малюток беспощадно умертвит он, совершенно обезумев… Долго, долго после будет сон его кровавый длиться.

Недоумевающий взгляд Алкида, смотревшего на Мегару, начал меняться в то время, как он шептал сам себе:

– Боги, мне кажется, что она нарочно надо мной издевается – когда хочет – орет и визжит, словно умалишенная, а как пожелает – тут же овладевает собой, спокойно поправляет волосы и одежду. А я такую к ней испытывал острую жалость, когда она билась затылком о пол, что мне самому стало так страшно, будто разум совсем меня покидает. О, мерзкая лгунья! Собака! Я не позволю тебе так над собой надругаться.

116. Алкид, охваченный Лиссой, убивает своих детей от Мегары

Тут буйная Лисса примчалась и схватила Алкида в объятья безумные и крепко стала держать, он чувствовал всем своим мощным телом, как от бешеного гнева члены все его затряслись. Синие зрачки его стали вращаться, словно выскочить хотели из глазниц, грудь задрожала и рывками стала скакать, будто кто-то буйный в ней находился и вырываться наружу пытался.

Побледневшая от смертельного страха Мегара молча кинулась бежать сломя голову. Алкид же, как бык, вконец разъяренный, кривыми рогами трясет, так же бешено тряс головой и как бык то мычал, то ревел, когда воздух из мощного горла вырвался со свистом и хрипом. Потемневшие глаза его свирепо искрились, а с оскаленных, как у зверя, зубов закапала белесая пена.

Шкура Киферонского льва с Алкида слетела и обнаженный с луком и стрелами в руках, он, словно в кошмарном сне, стал носиться по дворцу, опрокидывая и ломая столы и скамейки и грозно вопя:

– Я узнал тебя, Эврисфей! Это ты в женском обличье надо мной издевался! Если не покажешься, сыновья твои за все мне ответят! Перимед, Эврибий, Эврипид! Где вы спрятались, мерзкие щенки микенского недоноска! Все равно я вас отыщу! И тогда, уверенны будьте, заслуженной смерти вам избежать не удастся!

Увидев племянника Иолая, он не узнал его и недоуменно спросил:

– Кто ты такой? Ты вроде бы не сын противного мне властелина с ушами огромными, как у осла. Может ты и есть сам Эврисфей, напяливший парик, чтобы прикрыть свои уши ослиные? – Нет, ты возрастом малый, значит ты – один из его сыновей, хотя… они должны еще быть моложе…Кто же ты, отвечай, если жить еще хочешь?

С налитыми кровью глазами Алкид, вытянув вперед руку с луком, направился к племяннику, но тот, видя, что дядя не в себе, сумел увернуться и убежать. Алкид не стал его преследовать, но, словно почувствовав присутствие детей, спрятавшихся в соседней комнате, он, как будто во сне, полном диких кошмаров, бросился туда.

И вот первая стрела вонзается в невинное сердце ребенка, и тот, как сноп шлепается, падает навзничь, окрашивая блестящий мраморный пол детской безвинной кровью. И дикий крик победившей Алалы слетает с побелевших губ отца:

– Один щенок готов, и тот властитель мерзкий, что хочет мной командовать, часть долга кровью сына заплатил. Теперь пора расплачиваться второму сыну за нечестивого ничтожного отца!

И вот стрела вторая, чтоб поразить другого сына, который, спрятавшись за алтарем, считал, что там он в безопасности, уже готова сорваться с визгом с тетивы, но слишком ее сильно натянули, и она порвалась с треском.

Ребенок, видя для себя такой счастливый случай, со ступеней алтаря скатился кубарем и бросился к отцу, ему повис на шее и, рукою детской касаясь бороды кудрявой, слезно молит о пощаде. Алкид с туманным взором не внемлет сыну, ребенка он толкает от себя, чтобы удобней было бить его и, как кузнец свой молот на наковальню опускает, – так он малютке ужасный на головку кулак свой мощно опустил. Темя ребенка хрустнуло, обрызгал детский мозг чертоги…

Сенека поет, что безумец схватил второго мальчика, молящего о жизни жалобно, за ножку и, раскрутив как палку, бросил.

Третий сын был так испуган смертью братьев, что тихо умер сам: ужас бледный мгновенно сделал жизнь его короткой.

Николай Дамасский говорит, что Геракла после его брака свела с ума или разгоряченная желчь или какая-то другая причина. Впав в неистовство, он убивает двоих детей Ификла и своих сыновей от Мегары, которую тоже чуть не убил. Она не выпускала последнего ребенка из рук и была спасена подоспевшим Ификлом, который, схватив ее за руку, утащил почти насильно.

117. Афина бросает Софронистер

Фиванцы знали, как Алкид обожал своих сыновей и после ужасного несчастья стали ежегодно приглашать веселого бога Кома, чтобы устраивать радостный праздник в честь этих детей, которых одевали в доспехи. В первый день празднования они совершали жертвоприношения и всю долгую ночь жгли костры, на второй день устраивали погребальные игры, победитель которых удостаивается венка из белого мирта.

Фиванцы горько скорбели о блестящем будущем, ожидавшем сыновей Геракла от Мегары. Один из них должен был править Аргосом, заняв чертог Эврисфея и тучные нивы Пеласгии. Другому сыну в удел предназначалось Фиванское царство, а третьему сыну была предуготовлена Эхалия. Для всех трех сыновей были отобраны самые лучшие невесты Эллады, обеспечивающие тройственный союз Фив крепкостенных с могучими Афинами и воинственной Спартой.

Те, кто любил Геракла, никогда не верили, что Алкид убил своих законных детей, они говорили, что это предательски сделал кто-то из гостей, которые часто бывали в гостеприимном доме зевсова сына от смертной Алкмены. Эти коварные убийцы завидовали восходящей славе Алкида, либо они были подосланы злокозненной Герой.

Фиванцы показывают могилу детей Алкида от Мегары, которых называли тоже Алкидами или Алкидидами. При этом они рассказывают об их трагической смерти совершенно так же, как и Писандр и Паниасид в своих тогда знаменитых, а ныне утраченных поэмах, посвященных лучшему зевсову сыну от смертной Алкмены.

Фиванцы только прибавляют рассказ о том, как Геракла, охваченного безумством, когда он вопил истошно, что счастлив он, ведь Эврисфея род исчез, вдруг охватил сон глубокий от удара камнем. Они рассказывают, что этот огромный камень ему метнула в голову Афина, не оставлявшая надолго без присмотра брата.

Так сильна была бешеная хватка Лиссы, что даже Палладе, могучей зевсовой дщери не сразу удается унять бешенство Геракла. Афина изо всех сил ударила его сначала своей рукой, по мужскому могучей, но бесполезным удар оказался. А ведь даже, когда Афина была совсем девочкой, удар у нее был очень сильным.

Отроковица Афина воспитывалась у сына Посейдона и Амфитриты морского бога Тритона, у которого была дочь Паллада. Однажды подружки вступили в воинское состязание друг с другом, и когда Паллада собиралась нанести удар, Зевс, испугавшись за свою дочь, протянул перед ней Эгиду. Паллада с опаской стала разглядывать необыкновенную шкуру козы и в это время пала жертвой случайного удара, нанесенного ей Афиной. Удар был случайным, но таким сильным, что Паллада тут же умерла. Богиня огорчилась нечаянным убийством и изготовила статую, похожую на Палладу, назвав ее Палладием, сыгравшим большую роль в Троянской войне, ибо непреступен был для врага Илион, пока в нем находился Палладий. Потом в память о подруге безбрачная дева украсила свое имя эпитетом и стала называться Афиной Палладой.

Только с помощью удара камня, названного Софронистер (Приводящий в разум) по голове Афине-Палладе удается повергнуть героя сокрушительной силы в сон тяжкий, беспробудный, на смерть больше похожий. Колени смирителя чудовищ медленно подогнулись, и на землю рухнул он, как дуб столетний под топором, как глыба в гавани, где строят мол.

Слуги рассказывают, что долго сон пребывал на веках простертого без чувств Геракла, руки кротко ему, сковав необорные, обезумевшей души долго не покидал, пока признаки прежнего разума вновь не вернулись к нему.

118. Страдающий Алкид пытается покончить с собой

Проснувшийся Алкид длительное время и тяжело приходил в себя, изумленно глядя по сторонам округлившимися глазами, он как будто бы все еще был не в себе и все время спрашивал:

– Где я? На чьей земле валяюсь? Чей это дом, мне, как будто знакомый? Чьи детские простерты здесь кровавые тела? Хоть стыдно молвить, страшно мне. Какое-то душа неведомое зло, случившееся здесь, предсказывает мне. Почему на мне нет шкуры льва? Где лук и стрелы, где палица моя победная? Кто лишить оружия меня посмел, ведь и во сне я грозен всем?.. Что вижу я? О боги! Это сыновья мои лежат убитые! Кто кровь моих детей пролить отважился? Укажите погубителя, и тут же он умрет! Врагом моим будет любой, кто знает, но мне не назовет убийцу. Слуги, где вы, отзовитесь!

Он нетвердым шагом ходил из комнаты в комнату, подходил то к одному мертвому детскому телу, то к другому, осторожно их гладил и морщился, словно что-то вертелось в его памяти, но ясно не вспоминалось.

Когда же, наконец, в его бегающих глазах засветился разум, он весь побелел, как свежевыпавший снег и, завопив не своим голосом, кинулся в комнату, где хранилось оружие. Там он схватил первый попавшийся меч и кое-как укрепив его, кинулся на него грудью, но меч, скользнув по ребру, со звоном упал, нанеся лишь глубокую царапину.

Острая боль привела в чувство Алкида, и он внезапно успокоился и ровными шагами стал быстро ходить по комнате из угла в угол. Внезапно он остановился, долго гладил свой выпирающий лоб обеими руками и, наконец, заговорил сам с собой рассудительно, словно пытаясь в чем-то себя убедить:

– Нет, мне нельзя падать духом, ведь этого только и ждут мои недоброжелатели и заклятые враги. Весь этот ужас мне следует считать испытанием крепости моего духа; и, боюсь, что это лишь первое испытание, а сколько их еще впереди?! Да, я убил своих детей и сделал это в состоянье ослепления, видно какой-то бог злокозненный или богиня мой разум похитил в это время… И это, безусловно, Гера, мачеха коварная моя. Конечно, безумие ни в чьих глазах меня не оправдает, ведь это божьего преследования метка, знак мерзкой скверны. Это всесильная Ткачиха послала мне такую метку потому, что я уклоняюсь от вытканного ею жребия. Тройным детей убийством проклятая Старуха всего лишь указала мне на то, что я служить у Эврисфея должен и предначертанные ею подвиги свершать. Урок слишком жестокий, но не ужасный, ведь, что неотвратимый Рок определит – то смертным не ужасно. Все можно претерпеть, что свойственно природе. И в этом страшном испытанье я буду твердокаменным, как шкура эта, изопью горе до дна и все перенесу, чтоб победить Могучую Судьбу.

Алкид несколько дней без пищи и воды просидел в своей комнате, заперев ее изнутри, хотя никто войти к нему даже не пытался, опасаясь за свою жизнь. Он ждал нового знака немилосердной своей Судьбы и, наконец, дождался, когда к нему постучал высокий, тощий светловолосый человек с длинным носом и маленьким поросенком в руках.

119. Феспий очищает Алкида от скверны тройного убийства

Алкид открыл дверь наполовину и увидел царя Феспия, бегающие глазки, которого, внимательно окинули настороженным взглядом затворника. Вдоволь насмотревшись, царь удовлетворенно кивнул и сказал, не скрывая лукавой улыбки:

– Радуйся Алкид! Я пришел прежде всего еще раз сказать, что признателен тебе за избавление моего города от ужасного Киферонского льва и еще кое-за что благодарен. Все мои дочери, кроме одной родили сыновей всем на безудержную зависть – пышущих бычьим здоровьем, сильных, красивых. В ознаменование этого высокие деревья перед своим дворцом я назвал рощей Муз и учредил праздник и состязания, которые назвал Музеями (праздник Муз). Эти празднования и состязания по музыке и борьбе атлетов мы устраиваем в честь сладкоистомного Эрота, соединившего тебя так удачно телесными узами с моими дочерями. Жаль, конечно, что брачные узы тебя ни с одной моей дочкой не повязали. Хотя, что ни случается, все к лучшему, ведь нет справедливей наказанья для любящих сердец, чем узы брака и венец… Но полно, шутки в сторону. Узнав о постигшем твой дом несчастье, я сразу примчался к тебе, чтобы совершить над тобой обряд очищения от скверны убийства. Я взял сосуд с кропильной водой, привезенной мне с вечно шумящего моря специально для обрядов очищения. И сера, и ветви маслины и лавра при мне и еще розмарин, можжевельник и мирт для увеличения очистительной силы кропила. А посмотри на этого чудного поросенка, только, что отъятого от сосцов материнских, полных от родов недавних. Я все сейчас исполню, как надо, а ты пока бросай унывать слишком сильно, Алкид. Бывали и раньше такие дела: 50 мужей заколками Данаиды убили, – в это Эллада даже поверить не смела, но окончилось для них все не плохо. С позволения Зевса, мудрая Афина и дружелюбный Гермес подвергли Данаид очищению в озере Лерны, и Минос с Эаком обрекли их всего лишь носить воду в кувшинах дырявых… Все проходит Алкид, пройдет и это. А сейчас, открой-ка мне дверь поскорее, чтобы от скверны я тебя, согласно обряду, избавил. Как только, что родившийся ребенок ты будешь чист и сможешь опять общаться с богами.

Геракл открыл дверь, и Феспий, многозначительно подняв палец, сказал:

– Для умилостивления души убитого и вместе с тем для примирения с собой убийца должен своею кровью смыть вину. Но я взамен такого обряда совершу примирительное жертвоприношение, и тогда убийца вместо себя, может принести в жертву домашнее животное, например, этого славного поросенка. Какая ветвь тебе больше нравится: маслина или лавр? Хорошо, пусть будет маслина. Ну тогда начнем.

После окропления водой царь феспиев тут же принесенного им поросенка заколол, вонзив острый нож под левую лопатку, кровь пустил, ему горло и шею разрезав, и оскверненные убийством руки Алкиду обильно кровью той окропил. Затем, не делая перерыва, иным омовеньем он стал богов умягчать, призывая Катарсия Зевса, заступника тех, кто прощенья ждет за убийство. Не прерывая обряда, Феспий распорядился, чтобы служанки все нечистоты вон из дома вынесли сразу и расставили чаши с водой ключевой для омовения рук. Разведя очистительный огонь, царь серой окурил все помещения. Потом благочестивый отец 50 феспиад ячменные лепешки и другие дары примиренья у пылавшего очага с возлияньями трезвыми жег, умоляя все время Зевса, чтоб удержал он ужасных Эриний от страшного гнева и для Алкида стал благожелательным защитником добрым после того, как кровью сыновьей он руки свои осквернил. Зевс все услышал и у себя на нетленном Олимпе косматой головой благосклонно кивнул, а на земле без молнии одним перуном громыхнул недалеко от дома Алкида.

По свидетельству Диодора Сицилийского, сведущая в магии и в волшебстве колхидская царевна Медея, прибыв в Фивы, застала там Геракла страдающим от безумия после убийства собственных детей. Ей были очень понятны его чувства, ведь и она совсем недавно зарезала собственной рукой двух своих сыновей от изменившего ей такого же, как Алкид русокудрого и голубоглазого героя Ясона, и она исцелила его колдовскими зельями.

Согласно Фотию, от безумия Геракла излечил некий Антикирей, нашедший какое-то особенное лекарство в Фокиде.

Некоторые говорят, что Гераклу помогли Асклепиады Панакея (всеисцеляющая), излечивающая от любой болезни и явившийся укутанным в плащ с капюшоном и с фригийской шапочкой на голове ее сын Телесфор (приносящий пользу), сведущий в магии.

120. Пифия нарекает Алкида Гераклом

После очищения от скверны тройного убийства Алкид с просветленным взором, словно заново родившись, сердечно поблагодарил Феспия за примирительный характер обряда, а перед самым уходом царя, даже поинтересовался, глядя на него вновь чистыми, здоровыми, голубыми глазами:

– Как поживают твои красавицы дочери? Вышла ли за муж Прокрида? Ты сказал, что сыновей все родили, кроме одной, а как внуков назвали?

Мудрый Феспий понял, что Алкид спрашивает лишь из простой вежливости, а сам думает о другом и потому, совсем кратко, по-лаконски, ответив, быстро распрощался.

Юноша действительно горел весь желанием еще раз посетить прославленный Дельфийский храм, дабы окончательно убедиться, что ему обязательно следует идти к Эврисфею на службу, чего он духом по-прежнему не желал, но умом понимал, что это для него неизбежно предначертано Мойрой.

Когда он подошел к величественному зданию из белого камня и паросского мрамора, построенному братьями Агамедом и Трофонием, то застал много паломников. Даже среди граждан с немалым достатком за получением оракула в знаменитейшем храме Эллады образовалась очередь, но, когда по львиной шкуре и нестроганой дубине Алкида узнали, ему предоставили почетное право вопросить Феба без очереди.

У сына Алкмены и Зевса от удовольствия запылали не только щеки, но и могучая шея – такие привилегии оказывались даже не всяким царям. Приведенному Алкидом белому быку, никогда под ярмом не ходившему, дали стручковый горох, и по тому, как бык его съел жрецы – госии поняли, что он совершенно здоров. Затем на быка совершили возлияние и потому, как он, охваченный трепетом, дрожал всем телом, от копыт до рогов, поняли, что бог расположен дать вопрошающему оракул, и только после этого принесли его в жертву. По знамению жертвы определили, что следующий день будет самым благоприятным для совещания с богом, и Алкид, как «отдельный гражданин» заплатил госию за оракул установленную плату в 4 обола (1 афинская драхма).

Ранним утром Алкид под присмотром госия совершил омовение водами священного Кастальского ключа, из которого пить нельзя, чтобы пройти последнее очищение, и только после этого дельфийский проксен сопроводил его в лавровом венке с шерстяной повязкой до дверей храма, где его «принял» другой проксен, и они спустились в адитон.

Там Пифия, омытая в Кастальском источнике, как всегда, в золототканной одежде, с распущенными волосами, в венке из зеленого лавра уже сидела на высоком треножнике. Непорочная дева с закрытыми глазами жевала лавр и судорожно вдыхала дурманящие испарения, поднимавшиеся из расселины, где гнил тлеющий пепел убитого Аполлоном змея Пифона. Рядом с аполлоновой девой стояли три длиннобородых жреца – профета с табличками и стилосами в руках. Нажевавшись лавра, дельфийская жрица воздела руки вверх и окурила себя лавром и ячменной мукой. Один из профетов дал Алкиду знак задавать свой вопрос, однако, когда тот открыл рот, Пифия забилась во вдохновенном пророческом экстазе и исступленно запела – забормотала, угадывая Фебовы речи. Профеты стали записывать все, что вещала она, однако Алкид и без них понимал каждое ее слово:

– В прошлый раз тебе было приказано немедленно начать подвиги совершать, но ты ослушался и был за это жестоко наказан. Судьба суровая и дальше строго тебя будет преследовать, когда ты не будешь ее предназначения исполнять. Теперь ты хочешь узнать, как избегнуть тебе тяжких мук и безумных страданий после тройного убийства детей? Ты должен на старое дышло новую накинуть петлю. Чтобы страдания к тебе опять не вернулись есть лишь одно средство: ты должен свою небывалую гордыню смирить – этот корень зла и пороков всех матерь. Тебе следует поселиться в Тиринфе, но прямо из храма ты пойди к Эврисфею в Микены и помни, что он твой владыка. Ему и Гере Судьба предначертала быть живыми рупорами, дающими тебе задания на совершение назначенных тебе подвигов и трудов.

Алкид с удивлением слушал дельфийскую деву, глядя ей на пупок – ему казалось, что вещание именно оттуда идет; слова же Пифии его не удивили нисколько. Когда он понял, что вещание кончилось и открыл рот, собираясь что-то сказать, исступленная Пифия, ни на кого не глядя, сошла с вдохновляющего ее треножника и тут же обрела удивительное спокойствие – она устало оперлась левой рукой о треножник, казалось, она не может даже стоять. Жрецы осторожно взяли Алкида за руки и хотели его вывести, но Пифия подняла правую руку, призывая их остановиться. Не восходя на треножник, она, сохраняя полную безмятежность, сказала Алкиду голосом спокойным и тихим:

– Ты больше не будешь зваться Алкидом. Феб Аполлон отныне Гераклом тебя нарекает, ибо именно Гере, которая всегда будет тебя гнать по земле, ты будешь славой великой обязан.

Эти тихие и простые слова Пифии подействовали на Алкида сильнее, чем ее исступленное бормотание, и он, решительно кудрявой тряхнув головой, мысленно дал себе слово, как клятву, добросовестно отслужить 12 лет Эврисфею и никогда не забывать, что он царь, властвующий над множеством окрест живущих людей, скипетр от Зевса имея.

Выйдя из храма, Алкид, который до перемены имени был известен еще и как Палемон, теперь уже, как Геракл направился к Эврисфею в Микены, изо всех сил заранее стараясь улыбаться смиренно, но чувствовал, что улыбка пока получалась кривой.

Согласно Николаю Дамасскому, когда Ликимний, Ификл, Алкмена и Геракл прибыли для проживанья в Тиринф, Эврисфей быстро стал другом Ликимнию и Ификлу, а к Гераклу относился с подозрением и скрытой опаской, никак не допуская его в число своих близких, но заставляя его выполнять то, что мы называем «каноническими подвигами Геракла».

121. Эврисфей назначает первый подвиг

Алкид, теперь нареченный дельфийским богом Гераклом, больше решил не испытывать судьбину и прямо из Пифийской обители явился к Эврисфею в Микены.

Арголидский Владыка, узнав о новом имени Алкида, постарался скрыть удивление и, прищурив свои маленькие вечно невеселые глаза, сказал Гераклу с грустным смешком:

– Ты опять, Алкид… нет, теперь ты Геракл, но все в той же львиной шкуре, хоть имя сменил. Радуйся! Твое первое заданье я готов объявить. Забавно получается – мужу, одетому в львиную шкуру, надо будет добыть, хе-хе, другую львиную шкуру, как будто ему одной шкуры мало, хм-хм…

Из тонких бледных губ Эврисфея послышалось старческое дребезжание – так он смеялся. Герой угрюмо исподлобья взглянул на царя и, поморщившись, отвел неприязненно-настороженный взгляд. Видно было, что он продолжал упрямо ненавидеть троюродного брата (он не хотел даже в мыслях называть его дядей), но после убийства детей и последнего посещения дельфийского храма он стал другим, вероятно, боялся беспощадную Судьбу прогневить. Конечно, он помнил данное себе слово и больше не мог позволить себе непослушание и тем более издевательство над царем и потому спросил, стараясь сделать голос почтительным, но сумел сделать только небрежным: