Время близко… бесплатное чтение

Сны человеческие

…времени уже не будет.
Откровение Иоанна Богослова

Вдоль по улице пыльной, пустой
человек шел устало, неспешно.
«Даже вечером жжет этот зной!»
Он рукою дрожащей, вспотевшей
вытер лоб влажный, тяжко вздохнул,
торопливо зажег сигарету.
Затянулся и в небо взглянул,
в жар закатного красного света.
Воздух в городе словно закис,
неподвижный, нагретый, туманный.
Смог в безветрии полном завис
ядовитым тяжелым дурманом.
Бесконечной змеей ряд машин
полз, металлом блестя, по дороге.
Газов выхлопы, гарь, черный дым
разлетались как перья вороньи.
Вечер город накрыл пыльной мглой,
и ряды узких зданий-высоток
в полумраке казались стеной.
Окна, словно раскрытые соты,
изливали на улицы свет.
Доносились из них разговоры,
где-то плач слышен был, где-то смех,
где-то крики и громкие споры.
Человек, шаг ускорив, свернул
в грязный двор с группой чахлых деревьев,
и в подъезд торопливо нырнул,
хлопнув шаткой ободранной дверью.
Отдых дома в прохладной тиши
дал ему от жары передышку.
Почитать перед сном он решил,
лег в постель, взял со столика книжку.
Вскоре ночь опустилась, легла
на глаза человеку повязкой.
И рассеялась мутная мгла,
сон пришел странно яркий и ясный…

…На заре город спал. И в белесом тумане
белый конь проскакал, замелькав меж домами.
Еле видный гонец – всадник в белом и бледный –
вез лучистый венец, засиявший победно.
Всадник вихрем промчал в улиц узких ущельях.
Вдруг в тиши закричал черный ворон.
Мишенью в блеклость неба взлетел.
Звон стрелы… взрывом перья.
Белый ангел пропел.
Где-то хлопнули дверью.
Голос:
– Что там за шум?!
И виденье пропало.
Конь вдали промелькнул,
птица мягко упала на дорогу.
Змеей обернулась и скрылась под пожухлой травой…
Солнце пламенем взвилось над домами.
Над ним, разливаясь лучисто,
засиял яркий нимб, ослепительно – чистый.
Белый режущий свет залил город молчащий.
И возник в небе крест силуэтом горящим.
От него рыжий конь отделился, как пламя.
Рыжий всадник-огонь вниз помчал.
Облаками шлейф клубился за ним.
Но, земли не коснувшись, он исчез, словно дым…
Чей-то крик:
– Эй, послушай, что сегодня у нас здесь творится?!
– Не зна-а-аю!
Свет слепящий погас враз…
И гул, нарастая, превратился в шумы и распался на звуки:
треск, шаги, визг машин, вой сирен, крики, стуки.
Город зажил с утра в суматохе обычной.
Навалилась жара, удушая привычно.
Масса бледных людей
заспешила куда-то вереницей теней…
Вдруг над ними крылато заметался огонь.
Все окуталось дымом.
Тенью чья-то ладонь злое пламя накрыла.
Край багряный плаща над толпою взметнулся.
Красный кончик меча тротуара коснулся.
Задымилась земля, шевелясь, и взбугрилась.
Как большая змея под асфальтом крутилась.
Рыжий конь, пролетев, сгинул в облаке пыли.
И на миг онемев, люди в страхе завыли.
Побежали, крича и друг друга сбивая,
наступали, топча, и, давя, убивали.
Город вмиг опустел, вопли ужаса стихли.
Всадник вновь пролетел и исчез в рыжем вихре.
В наступившей тиши уцелевшие скрылись.
Груды битых машин на дорогах дымились.
Зовы раненых, вой, стоны, вопли и хрипы.
Стая черных ворон налетела вдруг с криком.
На убитых, живых нападали и быстро
били клювами их…
Оглушительно выстрел прогремел в тишине.
Птицы с карканьем взвились, побелев в вышине.
Только перья кружились черно-серой золой…
День погас, и внезапно спал удушливый зной.
Вдалеке будто залпы грохотали,
и тьма навалилась ворчаще.
Вспышки молний дома высветляли слепяще.
Словно давящий гнет лег на город.
Вдруг жутко полыхнуло огнем,
грохнул гром, и в минуту
словно тысячи бомб разорвались на части.
Стекол лопнувший звон рассыпался хрустяще.
Налетел ураган, на пути все сметая.
За ударом удар гром гремел, не смолкая,
словно эхо огня.
Листовое железо с крыш срывало, крутя
сильным вихрем, и в небо уносило.
Валы ветра ветки сбивали,
и деревьев стволы, будто спички, ломали.
Ливень, как из ведра, хлынул мощным потоком.
Забурлила вода, понеслась по дорогам.
Ураган стал слабеть, дождь и ветер стихали…
Кучки бледных людей из домов выбегали.
– В церковь все! – хриплый крик зазвучал властным зовом.
И согбенный старик ясным пристальным взором
посмотрел на толпу, в помертвевшие лица.
– Я дорогу найду! Надо нам торопиться!
И во тьме грозовой пробираясь отважно,
он повел за собой обезумевших граждан…
Вскоре ливень косой уступил место снегу.
Серой грязной крупой он посыпался с неба.
Словно саван накрыл замирающий город.
Ветер люто завыл, принося жгучий холод.
Ночь пришла темнотой, беспросветной, могильной…
Тенью конь вороной пролетел, как на крыльях.
Черный всадник в руке меру нес…
Вмиг исчезли в черной угольной тьме,
словно сгинули в бездне.
Появился вдруг свет, тусклый, призрачный, бедный…
И занялся рассвет.
Конь неясный и бледный, словно призрак сквозной,
брел вдали отрешенно.
Всадник с длинной косой и в плаще с капюшоном
обернулся назад. Запылали глазницы.
И восстал за ним Ад.
И огромные птицы взмыли вверх,
пеленой небеса закрывая.
Сотни чудищ стеной из тумана вставали.
Надвигался мрак зла, хаос, мор, ужас, голод.
Свита Смерти вползла в содрогнувшийся город.
Очертанья людей проступили в тумане.
Словно сонм лебедей пролетел меж домами.
Легким шелком струясь, трепетали одежды.
Силуэты, светясь пустотой белоснежной,
взвились в небо, пропав в облаках легкой стаей…
Солнце встало, догнав круг луны.
Нарастая, свет полился дневной,
и земля задрожала.
Солнца диск золотой помрачнел.
Рядом ало полыхнула луна.
Неба свиток свернулся. Вдруг тряхнуло.
Дома заскрипели. Качнулся странно город.
Сместясь, покорежились окна.
На осколки дробясь, стекла лопнули звонко.
Сотни трещин ползли по асфальту, как змеи.
И провалы земли, углубляясь, осели.
Вновь тряхнуло, да так, что домов часть упала.
И навис пылью мрак.
Но его вдруг сорвало ветром.
Тысячи звезд появились, сверкая.
Словно сбитые с гнезд, полетели, сгорая,
черноту исчертив длинных линий свеченьем.
Звездопад скоро стих.
На востоке виденьем, словно сгусток комет
ослепляюще – белый, проступил силуэт.
Небо поголубело.
В вышине загулял быстрый, трепетный ветер.
Облака разметал, словно перья.
Как ветви пальм, по небу легли.
Появилось сиянье, будто нимбов круги…
И людей очертанья невесомой толпой
в белых зыбких одеждах плыли в свет золотой,
в золотую безбрежность.
И седьмая печать была снята.
Безмолвье как бы на полчаса воцарилось.
Но вскоре семь сияющих труб, как лучей яркий веер,
в небе вспыхнули вдруг на мгновенье.
И ветер, завывая, запел на тоскующей ноте.
Зашумев, налетел ливень в мощном потоке.
Землю вновь затрясло. Раскатился гром-грохот.
Шквал грозы пронесло через замерший город.
Звук трубы, словно вой, вдруг понесся зловеще.
Град, как кровь, огневой пал на землю.
Из трещин пламя пыхнуло вверх.
Запылали пожары.
Словно в огненный мех, город кутался.
Жаром задышал тяжело.
Дым густой и смердящий небо скрыл.
Сквозь него солнце тускло, мертвяще
чуть белело.
Труба затрубила вторая.
И виденье: гора, пирамидой сгорая,
на востоке с небес вниз упала на море.
Запылал ближний лес,
и вода, будто кровью, заалела.
Суда затонули бесследно…
Вновь трубы звук.
Звезда, словно отзвуком светлым,
пала в воду, сгорев следом длинным и дымным,
отравила часть рек смертным ядом полынным.
Черной былью легла в код…
Трубы зов четвертый.
И слетела вниз мгла, словно плащ распростертый.
Скрыла звезды, луну, солнце – мутною гущей.
И разнесся сквозь тьму голос:
– Горе живущим…
Крик трубы в пятый раз.
Луч звезды быстрый, резкий вниз упал и угас.
Ключ от кладезя бездны землю взрезал.
И дым поднялся черным смрадом
из бездонных глубин.
Переполнена ядом, поползла саранча,
заполняя весь город.
Люди, дико крича, убегали.
Но скоро не имевших печать
саранча отравила.
Долгих месяцев пять в мире бездна царила.
Люди выли от язв, оставляемых жалом.
Звали смерть.
Но не взяв, их с собой, Смерть бежала.
Это горе прошло…
И труба вновь запела.
Снова солнце взошло, снова тьма налетела.
Это всадники тьмой понеслись меж домами.
Словно смерч огневой, все сметали, сжигали
и крушили, топча.
Люди в страхе напрасно к ним взывали, крича.
Кто раскаялся – спасся.
День и ночь, день и ночь все, кто выжил, молились.
Вскоре всадники прочь ускакали…
Клубились облака в вышине.
Вдруг одно отделилось,
стало пуха нежней, вниз легко опустилось.
Яркий радужный свет засиял семицветно.
Проступил силуэт в облачении светлом.
Встал он левой ногой наземь, правой – на море.
Книгу поднял рукой.
И в раскатистом громе зазвучал львиный глас,
громы звуки дробили, отвечая семь раз
голосами своими…

…Он проснулся в холодном поту,
задыхаясь от смертного страха.
Встал, побрел, спотыкаясь, к окну.
Вдруг продрог и набросил рубаху.
Шарил долго дрожащей рукой.
Наконец, закурил сигарету.
Распахнул створки… Утро, покой.
Город спал в серой дымке рассвета.
Человек облегченно вздохнул.
«Это только кошмар, слава богу!»
Сигарету отбросил, зевнул,
посмотрел на пустую дорогу.
Взгляд лениво скользнул в небеса.
Цвет зари стал насыщенно-алым.
Засияла вдали полоса,
солнце медленно, плавно вставало.
Каркнул ворон. С насиженных мест
взмыли птицы несметною стаей.
И… огромный, пылающий крест
в небо встал. И огонь, нарастая,
пыхнул сверху, лизнув языком.
Рыжий конь завихрился, как пламя.
Прыгнул в город летящим скачком
и понесся в дыму над домами…

Жан и Мария

…и настанет испытание избранным моим,
как золото испытывается огнем.
Третья книга Ездры

Утро вызрело, выползло в город.
Смог серел, завернув в саван явь.
Свет зари, пробиваясь сквозь морок,
прогонял за восход стужу – навь.
Грязно-розовый снег, выпав ночью,
разлагался, подтаяв к утру.
И его рыхло-рваные клочья
с крыш сочились.
Из погнутых труб
на асфальт мутной струйкой стекали…
В мгле рассветной, как тени, брели
люди к трубам.
Под них подставляли плошки. И осторожно несли
по домам драгоценную влагу.
Собирали на улицах снег,
кто – в ведро, кто – в пакет, кто – во флягу,
молча двигаясь, словно во сне.
Вой сирен вдруг взорвал мягкость утра.
Проявились сквозь мертвый туман
силуэты машин.
Длинно, гулко полетел грозный крик:
– По до-о-омам!
Веер тонких лучей разлетелся
от передней машины, слепя.
Жгучий свет синевой разгорелся,
доставал убегавших, разя.
Не успевшие вовремя скрыться,
погибали, в лучах замерев.
И мгновенно чернели их лица,
осыпались тела, обгорев.
Веер смерти потух.
Но сияли на машинах по три завитка.
Три шестерки друг друга цепляли,
золотой вензель – цифры конца.
Тишина убаюкала утро.
Но понесся вой грозный сирен,
и машины помчались по трупам.
Покраснела рассвета сирень.
Город замер в безмолвной печали…
Птицы, стаей нежданных гостей,
прилетели к останкам
и рвали обожженное мясо с костей.
Набежали облезлые кошки,
псы плешивые, крысы…
Грызня началась за малейшую крошку.
Бой за пищу, шипенье, возня…
Стало резко светлеть.
Солнце встало,
тяжкой ношей неся новый день.
Смог редел. И над городом ало
поднималась нечеткая тень.
Разрасталась, горя, нависая….
Словно крылья раскинув окрест,
над домами завис, воспаряя,
в красных розах сияющий крест,
четким контуром в небо взлетая,
разрезая сереющий смог…
С улиц дна взмыла птиц черных стая,
и сквозь крест пронеслась на восток…
Солнце вспыхнуло всполохом жарким,
крест расплавился в горне огня.
Небо блеклое вмиг стало ярким,
но потухло в раскрытии дня.
Вой сирен тишину уничтожил,
подкатили машины к домам.
Мертвый город в мгновение ожил –
люди ринулись к черным бокам.
На ходу рукава загибали,
заняв место в цепочке немой,
руку левую вверх поднимали,
демонстрируя власти клеймо.
Три шестерки грязнили запястья,
вензель смерти надежду давал.
Без него нет воды, нет припасов,
а взамен душу Зверь забирал.
Люди брали бутыли с водою,
наполняли пакеты едой.
Пряча лица и глядя под ноги,
шли с бесценною ношей домой.
Вдруг тряхнуло. Земля задрожала.
Поползли сотни трещин, змеясь
по асфальту.
Из длинных провалов
вверх полезла вонючая грязь.
Люди кинулись прочь, кто-то падал,
но подняться никто не сумел.
По лежащим, как дикое стадо
пробежало, давя мягкость тел.
Безразлично упавших топтали.
Вопли ужаса, стоны, мольба…
Вой сирен, и машины пропали.
Но застряла в разломе одна.
Двое служащих вылезли в окна,
прочь помчались, бранясь и крича.
Вспышка. Темень.
И гром мощно грохнул.
Град метался, по крышам стуча.
Вены молний пронизали небо,
налетел с грозовым ливнем шквал.
Под машиною почва просела,
углубился под нею провал.
Град шел крупный и будто кровавый,
растворяясь в потоках дождя.
В свете молний вода в искрах алых
вниз летела, с небес нисходя.

Из подворотни показался силуэт
и, пригибаясь, ринулся к машине…
Забрался внутрь, нашел с едой пакет,
и вскрикнул, обнаружив две большие
с водой бутыли.
Крышку открутив,
откинув капюшон, припал к воде он.
Пил жадно, обо всем на миг забыв.
Но молния капот в огонь одела.
Он вздрогнул, быстро крышку завинтил,
и из кабины выбрался наружу.
Идти быстрей пытался. Но без сил
он еле полз, поклажею нагружен.
Вдруг сзади ухнуло, раздался мощный взрыв.
Он побежал, но почва под ногами
вниз съехала.
Бесценный груз закрыв
собой, упал, и голову руками
пытался защитить.
Но крупный град
с камнями вперемежку бил по телу.
Он замер, передышке даже рад…
И вот гроза, стихая, улетела.
Он осторожно голову поднял,
и тут же веки сжал, чуть не ослепнув.
Над ним плазмоид крупный зависал
и пламенем лучился многоцветным.
Он выжидал, когда остынет жар.
И ощутив, как воздух холодеет,
открыл глаза.
Вдали светился шар,
плывя легко и становясь бледнее.
Омытый мир был светел, тих и пуст.
И проявился крест в небесном храме…
Он встал с трудом, взвалил на плечи груз
и двинулся, шатаясь, меж домами…

Он замер у двери в изнеможеньи,
упершись лбом в холодный дерматин.
Гасила боль малейшее движенье.
Перед глазами множество картин
одна другую заменяли быстро.
Он видел город в дымке голубой,
весь в зелени садов, прекрасный, чистый…
Но Тьма вползала, начинался бой.
И в небо крест взлетал щитом парящим
и закрывал собою мир добра.
Но Зверь бил метко в души злом палящим
и непокорных он сжигал дотла.
Мгновенно тело подчиняло разум,
плоть диктовала: жить любой ценой!
И ценностей шкала исчезла сразу.
Без веры и добра мир стал иной.
И Ад раскрыл горящие объятья
и ненасытно души пожирал.
А тех, кто ждал спасенья у распятья,
Зверь голодом и жаждой убивал…

…Он застонал от боли и бессилья,
душа живая мучилась от ран.
Но створки двери мягко, словно крылья,
раскрылись, пропуская в светлый рай.

…Пролетела голубка, исчезла в тумане.
На пороге возник силуэт.
Словно в светом очерченной тающей раме,
проступил, проявляясь, портрет.
– Жан, любимый…, – чуть слышно слова шелестели,
прогоняли отчаянья мглу.
Руки белые мягко, как крылья, взлетели,
опустились на плечи ему.
Нежно взгляд засиял, принося утешенье,
устраняя усталость и боль.
Было легким навстречу друг другу движенье,
и обняла их счастьем любовь.
– Что с тобой? Ты так бледен!
– Мария, добыл я пищу, воду!..
Жан двери закрыл. Тьма осталась снаружи.
– Ты ранен, любимый?
Взгляд Марии в тревоге застыл.
Проступило лицо светом из полумрака.
Белый мягкий овал, гладкость лба,
стрелки темных бровей, тяжесть век синеватых,
бледность губ, юных щек худоба.
Карих глаз глубина заблестела слезами.
Жан нахмурился, тихо вздохнул.
За улыбкой скрыв боль, чуть коснулся губами
лба Марии и нежно шепнул:
– Не волнуйся, родная! Гроза налетела
так внезапно, пошел красный град,
и задел кое-где неприкрытое тело,
выжег ранки химический яд.
Хватит плакать, Мария! Пройдет все, я знаю.
Посмотри лучше, что я достал!
Жан согнулся, добычу с трудом поднимая,
внес все в комнату, в кресло упал.
Вой, шипение злобное. С кресла метнулся
кот облезлый, лишайный, худой.
В стойку встал, угрожая.
И Жан улыбнулся.
– Напои Барса чистой водой!
– Напою непременно! Но необходимо
твои раны очистить, промыть.
Но как только Мария бутылку открыла,
Барс вцепился в нее, начал выть.
И Мария поспешно наполнила миску.
Жадно к чистой воде кот припал.
Из-под шкафа примчались две лысые крысы,
зашипел Барс и тут же напал.
Жан с улыбкой смотрел на звериную драку,
лежа в «кресле партера» без сил.
И когда мягко влага очистила ранку,
он блаженство покоя вкусил.
Руки ангела нежно омыли лоб, шею.
Раны жгло, леденила вода.
Жан вздохнул. Поцелуй легкий стал утешеньем…
Засияла в провале звезда.
Синим светом манила, звала за собою,

обещала свободу и рай. Жан, наполненный радостью, счастьем, любовью,

Продолжение книги