Полное собрание стихотворений и поэм. Том I бесплатное чтение

Эдуард Лимонов
Полное собрание стихотворений и поэм. Том 1

«Лимонов очень быстро нашёл свой голос, сочетавший маскарадную костюмность (к которой буквально толкало юного уроженца Салтовки его парикмахерское имя) с по-толстовски жестокой деконструкцией условностей, с восхищённой учебой у великого манипулятора лирическими и языковыми точками зрения Хлебникова и с естественным у принимающего себя всерьёз поэта нарциссизмом (демонстративным у Бальмонта, Северянина и ран него Маяковского, праведным у Цветаевой, спрятанным в пейзаж у Пастернака).

<…>

Поэзии Лимонова знатоки отдают должное охотнее, чем прозе; возможно, потому, что стихи дальше от шокирующей “жизни”, по классу же не уступают его лучшим прозаическим страницам.

<…>

Скоро их начнут со страшной силой изучать, комментировать, диссертировать, учить к уроку и сдавать на экзаменах, и для них наступит последнее испытание — проверка на хрестоматийность.

Александр Жолковский,

российский и американский лингвист,

литературовед, писатель

От составителей

Данный четырёхтомник является единственным и наиболее полным на сегодняшний момент собранием поэтического творчества Эдуарда Лимонова.

Здесь объединены все его одиннадцать опубликованных поэтических книг:

• «Русское» (1979);

• «Мой отрицательный герой» (1995);

• «Ноль часов» (2006);

• «Мальчик, беги!» (2008);

• «А старый пират…» (2010);

• «К Фифи» (2011);

• «Атилло длиннозубое» (2012);

• «СССР — наш древний Рим» (2014);

• «Золушка беременная» (2015);

• «Девочка с жёлтой мухой» (2016);

• «Поваренная книга насекомых» (2019).

(Мы не упоминаем книгу «Стихотворения», изданную в 2003 году в издательстве «Ультра. Культура», так как она является компиляцией сборников «Русское», «Мой отрицательный герой», «Ноль часов» и нескольких стихотворных текстов, входивших в мемуарно-публицистическую книгу «Анатомия героя».)

Кроме того, в данном собрании опубликовано пять поэм («Максимов», «Птицы Ловы», «Любовь и смерть Семандритика», «Три длинные песни», «Авто портрет с Еленой») и около семисот ранее не издававшихся в России стихотворений Лимонова, в основном написанных им в доэмигрантский период.

Важно отметить, что в наименование данного собрания составители вынесли классическое для русской традиции жанровое определение «стихотворения и поэмы», хотя с начала 1970-х годов Эдуард Лимонов начинает давать жанровое определение «тексты» отдельным своим сочинениям, находящимся на грани поэзии и ритмической прозы. Например, подзаголовок «Текст» имеет одно из его центральных сочинений доэмигрантского периода, именуемое «Русское» (1971 год; не путать с одноимённым сборником стихов, вышедшим спустя восемь лет).

«Мы — национальный герой» (1974) носит авторский подзаголовок «Текст с комментариями» (в одной из своих статей Лимонов называл его «поэма-текст»). По внешним признакам «Мы — национальный герой» не является поэтическим сочинением — но в строгом смысле и к художественной прозе его тоже не отнесёшь. Можно определить эту вещь как авторский манифест, также балансирующий на грани ритмической прозы и белого стиха.

Стилистически родственно ему и другое, ранее не входившее в книги Лимонова, оригинальное сочинение — «К положению в Нью-Йорке» (1976), также опубликованное в этом издании.

Отдельно стоит сказать о своде стихотворений и текстов 1968–1969 годов, опубликованных в этом четырёхтомнике под названием «Девять тетрадей». Девять тетрадей лимоновских черновиков, о существовании которых он давно не помнил и сам, были обнаружены в 2011 году в архиве Вагрича Бахчаняна и любезно переданы нам вдовой художника. Тетради включают в себя не только стихотворения Лимонова (большинство из которых никогда не публиковалось), но и дневниковые записи, размышления о поэзии, короткие эссе, прозаические тексты. При подготовке этого издания было решено публиковать «Девять тетрадей» в том виде, в котором они и были написаны. Мы посчитали неразумным извлечь оттуда стихи и оставить малую прозу «на потом». В первую очередь по той причине, что и стихотворные, и прозаические произведения, собранные в «Девяти тетрадях», имеют, что называется, общую органику и зачастую перекликаются даже на сюжетном уровне.

Кроме того, мы собрали разрозненные тексты, стихотворения, опубликованные в периодике и мелькавшие в прозе, а также последний сборник стихотворений, публикующийся после смерти поэта.

Все тексты публикуются с сохранением авторской орфографии и пунктуации, грамматического и речевого строя стихотворений.

Общий свод собранных здесь произведений позволит наконец осознать, что в случае Лимонова мы имеем дело не только с большим русским писателем, оригинальным мыслителем и непримиримым оппозиционером — но и с поэтом.

Если угодно, так: великим русским поэтом.

Захар Прилепин,

Алексей Колобродов,

Олег Демидов

«Русское»: из сборника «Кропоткин и другие стихотворения»
(1967–1968)

«В совершенно пустом саду…»

В совершенно пустом саду

собирается кто-то есть

собирается кушать старик

из бумажки какое-то кушанье

Половина его жива

(старика половина жива)

а другая совсем мертва

и старик приступает есть

Он засовывает в полость рта

перемалывает десной

что-то вроде бы творога

нечто будто бы творожок

«Жара и лето… едут в гости…»

Жара и лето… едут в гости

Антон и дядя мой Иван

А с ними еду я

В сплошь разлинованном халате

Жара и лето… едут в гости

Антон и дядя мой Иван

А с ними направляюсь я

Заснув почти что от жары

И снится мне что едут в гости

Какой-то Павел и какое-то Ребро

А с ними их племянник Краска

Да ещё жёлтая собака

Встречают в поле три могилы

Подходят близко и читают:

«Антон здесь похоронен — рядом

Иван с племянником лежат»

Они читают и уходят

И всю дорогу говорят…

Но дальше дальше снится мне

Что едут в гости снова трое

Один названьем Епифан

Другой же называется Егором

Захвачен и племянник Барбарис

От скуки едя местность изучают

И видят шесть могил шесть небольших

Подходят и читают осторожно:

«Антон лежит. Иван лежит

Ивановый племянник

Какой-то Павел и какое-то Ребро

А рядом их племянник Краска…»

И едут дальше дальше дальше…

Магазин

— Мне три метра лент отмерьте

По три метра рыжей красной

— Этой?

Этой

— Вж-жик. Три метра…

— Получите… получите…

— Мне пожалуйста игрушку

— Вон — павлин с хвостом широким

Самый самый разноцветный

— Этот?

— Нет другой — левее…

— Вот… Как раз мне подойдёт…

— Мне три литра керосина

В бак который вам протягиваю

— Нету керосина?! Как так?!

Ну давайте мне бензин

— Нет бензина?! Вы измучились?!

Шёпот: — Да она измучилась

посмотри какая ху́дая

руки тонкие и жёлтые

— Но лицо её красивое

— Да красивое но тощее

— Но глаза её прекрасны просто!

— Да глаза её действительно!..

Портрет

На врага голубого в лисьей шапке

В огромных глазах и плечах

Ходит каждый день старушка

Подходя к портрету внука

«Внук мой — ты изображенье

Я люблю тебя как старость

Как не любят помиравших

Я люблю тебя как жалость

Внук в тебя плюю всегда я

О мертвец — мой внук свирепый

Ты лежащий меня тянешь

По́глядом своих очей…»

Так старушка рассуждает

И всегда она воюет

Бьёт портрет руками в щёки

Или палкой бьёт по лбу

Только как-то утомилась

И упала под портретом

И как сердце в ней остановилось

Внук смеясь глядел с портрета

Он сказал «Ну вот и ваша милость!»

«Криком рот растворен старый…»

— Криком рот растворен старый

Что — чиновник — умираешь?

Умираю умираю

Служащий спокойный

И бумаги призываю

До себя поближе

— Что чиновник вспоминаешь

Кверху носом острым лёжа?

(Смерть точила нос напильником

Ей такой нос очень нравится)

Вспоминаю я безбрежные

Девятнадцатого августа

Все поля с травой пахучею

С травой слишком разнообразною

Так же этого же августа

Девятнадцатого но к концу

Вспоминаю как ходила

Нахмурённая река

И погибельно бурлила

Отрешённая вода

Я сидел тогда с какой-то

Неизвестной мне душою

Ели мы колбасы с хлебом

Помидоры. Молоко

Ой как это дорого!

— Умираешь умираешь

Драгоценный в важном чине

Вспоминаешь вспоминаешь

О реке и о речной морщине

«Память — безрукая статуя конная…»

Память — безрукая статуя конная

Резво ты скачешь но не обладатель ты рук

Громко кричишь в пустой коридор сегодня

Такая прекрасная мелькаешь в конце коридора

Вечер был и чаи ароматно клубились

Деревья пара старинные вырастали из чашек

Каждый молча любовался своей жизнью

И девушка в жёлтом любовалась сильнее всех

Но затем… умирает отец усатый

Заключается в рамку чёрная его голова

Появляется гроб… появляются слуги у смерти

Обмывают отца… одевают отца в сапоги

Чёрный мелкий звонок… это память в конце коридора

Милый милый конный безрукий скач

Едет с ложкой малышка к столовой

Кушать варенье варенье варенье

Элегия № 69

Я обедал супом… солнце колыхалось

Я обедал летом… летом потогонным

Кончил я обедать… кончил я обедать

Осень сразу стала… сразу же началась

До́жди засвистели… Темень загустела

Птицы стали улетать…

Звери стали засыпать…

Ноги подмерзать…

Сидя в трёх рубашках и одном пальто

Пусто вспоминаю как я пообедал

Как я суп покушал ещё в жарком лете

Огнемилом лете… цветолицем лете…

Кухарка

Кухарка любит развлеченья

Так например под воскресенья

Она на кухне наведёт порядок

И в комнату свою уйдёт на свой порядок

Она в обрезок зеркала заколет

Свою очень предлинную косу

Тремя её железками заколет

Потом ещё пятью

А прыщик на губе она замажет

И пудрою растительной затрёт

В глаза немного вазелину пустит

Наденет длинно платье и уйдёт

Но с лестницы вернётся платье снимет

Наденет длинно платье поновей

И тюпая своими башмаками

Пойдёт с собою в качестве гостей

Она с собой придёт к другой кухарке

Где дворник и садовник за столом

Где несколько количеств светлой водки

И старый царскосельский граммофон

«А-ха-ха-ха» она смеётся холкой

«У-хи-хи-хи» другая ей в ответ

А дворник и садовник улыбнутся

И хлопают руками по ногам

Сидящие все встанут закрутятся

И юбки будут биться о штаны

О праздник у садовника в меху

И праздник у дворника в руках!

«От меня на вольный ветер…»

От меня на вольный ветер

Отлетают письмена

Письмена мои — подолгу

Заживёте или нет?

Кто вас скажет кто промолвит

Вместо собственных письмен

Или слабая старуха

Гражданин ли тощий эН

Кропоткин

По улице идёт Кропоткин

Кропоткин шагом дробным

Кропоткин в облака стреляет

Из чёрно-дымного писто́ля

Кропоткина же любит дама

Так километров за пятнадцать

Она живёт в стенах суровых

С ней муж дитя и попугай

Дитя любимое смешное

И попугай её противник

И муж рассеянный мужчина

В самом себе не до себя

По улице ещё идёт Кропоткин

Но прекратил стрелять в обла́ки

Он пистолет свой продувает

Из рта горячим направленьем

Кропоткина же любит дама

И попугай её противник

Он целый день кричит из клетки

Кропоткин — пиф! Кропоткин — паф!

«В губернии номер пятнадцать…»

В губернии номер пятнадцать

Большое созданье жило

Жило оно значит в аптеке

Аптекарь его поливал

И не было в общем растеньем

Имело и рот и три пальца

Жило оно в светлой банке

Лежало оно на полу

В губернии номер пятнадцать

Как утро так выли заводы

Как осень так дождь кислил

Аптекарь вставал зевая

Вливал созданию воду до края

И в банке кусая губы

Создание это шлёпало

Так тянется год… и проходит

Ещё один год… и проходит

Создание с бантиком красным

Аптекаря ждёт неустанно

Каждое зябкое утро

Втягиваясь в халат

Аптекарь ему прислужит

Потом идёт досыпать

«Этот день невероятный…»

Этот день невероятный

Был дождём покрыт

Кирпичи в садах размокли

Красностенных до́мов

В окружении деревьев жили в до́мах

Люди молодые старые и дети:

В угол целый день глядела Катя

Бегать бегала кричала

Волосы все растрепала — Оля

Книгу тайную читал

С чердака глядя украдкой мрачной — Фёдор

Восхитительно любила

Что-то новое в природе — Анна

(Что-то новое в природе

То ли луч пустого солнца

То ли глубь пустого леса

Или новый вид цветка)

Дождь стучал одноритмичный

В зеркало теперь глядела — Оля

Кушал чай с китайской булкой — Федор

Засыпая улетала — Катя

В дождь печально выходила — Анна

Каждому своё

В месте Дэ на острове Зэт

Растёт купоросовая пальма

В месте Цэ на перешейке Ка

Произрастает хининное растение

В парикмахерской города эН

Стрижен гражданин Перукаров

И гражданке Перманентовой

Делают хитрые волосы

Брадобрей Милоглазов

Глядит в окно недоверчиво

Примус греет бритву

И воспевает печаль

Холодная щека плачет в мыле

Милоглазов делает оскорблённые глаза

Военный часовой убивает командира

Командир падает

Недобрым сердцем вспоминая мать

«Здоров ли ты мой друг…»

— Здоров ли ты мой друг?

Да ты здоров ли друг мой?

Случайно я тебя встречаю

Здоров ли друг мой. Что ты бледен?

— А я здоров и ты напрасно

Меня в болезни обвиняешь

Здоров ли ты в своей компанье

Тужурки табака и волоса?

Здоров ли в компании многих лет твоих

Не смущают ли твои воспоминания

Вишня на которой ты признайся

Хотел висеть

Да не смог сметь

Не смущает ли

Висел почти ведь?

— Я здоров мой друг

Я здоров

Что мне вишня

Ничто мне эта вишня…

Пётр I

Брёвна

Светлый день

Сидит Пётр Первый

Узкие его усы

Ругает ртом моряка

Поднимается — бьёт моряка в лицо

Важный моряк падает

Подходит конь

Пётр сел на коня

Пётр поехал

Пыль

Пётр едет по траве

Вдоль дороги поле

На поле девушка

Пётр сходит с коня

Идёт Пётр к девушке

Хватает Пётр девушку

Девушка плачет но уступает Петру

Они лежат на соломе

Пётр встает и уходит

Девушка плачет. Она некрасива

У неё нарост на щеке мясной

Пётр на коне скрылся из её вида

Клочья моря бьют о берег

Тьма всё сильнее

Тьма совсем. Тёмно-синяя тьма

Ярко выражен тёмно-синий цвет

Свидание

Вера приходит с жалким лицом с жалким лицом

Приходит в помещение из внешнего мира внешнего мира

В помещении сидит голый человек голый человек

Мужчина мужчина мужчина

Он на диване сидит выпуска старого где зеркало

Зеркало узкое впаяно в заднюю спинку серую

Вера пришла с холода с холода с холода

А он сидит жёлтый и издаёт запахи тела в одежде бывшего ранее

Долго и долго и долго запахом не насытишься

Тело подёрнуто подёрнуто салом лёгким жиром тельным

— Садись Вера — он говорит — садись ты холодная

А он с редким волосом на голове цвета бурого

А Вера такая красивая такая красивая

Она села села согнула колени на краешек

А он потянулся обнять её спереди спереди

Неудачно нога его тонкой кожей сморщилась

Неудачно его половой орган двинулся

А Вера такая красивая такая морозная

— Ух как холодом от тебя также молодостью

Раздевайся скорей — ты такая красивая

На тебе верно много надето сегодня и он улыбается

Зеркало зеркало их отражает сзади овальное

Только затылки затылки затылки

Книжищи

Такой мальчик красивый беленький

Прямо пончик из кожи ровненький

Как столбик умненький головка просвечивает

Такой мальчик погибнул а?

Как девочка и наряжали раньше в девочку

Только потом не стали. сказал:

«что я — девочка!»

Такой мальчишечка

не усмотрели сдобного

не углядели милого хорошего

что глазки читают что за книжищи

У-у книжищи! у старые! у сволочи!

загубили мальчика недотронутого

с белым чубчиком

Чтоб вам книжищи всем пропасть

толстые крокодиловы!

Мальчичек ягодка крупичичка

стал вечерами посиживать

всё листать эти книги могучие

всё от них чего-то выпытывать

Убийцы проклятые книжищи

давали яду с листочками

с буковками со строчками

сгорел чтобы он бледненький

Когда ж он последнюю книжищу

одолел видно старательно

заметно он стал погорбленный

похмурый и запечалённый

Однажды пришли мы утречком

Чего-то он есть нейдёт

Глядим а окно раскрытое

В нём надутое стадо шариков

И он до них верёвочкой прищепленный

«Шарики шарики — говорит

Несите меня»

И ножкою оттолкнувшися

А сам на нас строго поглядел

И в небо серое вылетел…

И видела Марья Павловна

Как понесло его к моречку

А днями пришло сообщение

Что видели с лодки случайные

Как в море упали шарики

На них же мальчонка беленький

Но в море чего отыщешь ты

Горите проклятые книжищи!

Сирены

Вдохновляюсь птицею сиреною в день торжественных матросов

Плетни волн не сильно говорливые. видят вид мой чистый

Вымылся и палубу помыл. скоро остров с красными цветами

И об том дают мне знать. птицы бледными крылами

Полон чьих-то дочек он — сирен. с бледными прозрачными крылами

Полон я каких-то чувств летающих с бледными и тонкими крылами

Падают насколько мне известно на самые красивые корабли

Насколько мне известно падают на чистые где и матросы чисты

Падают эти сирены с грудями со многими грудями

В коротких падают рубашках с кружевами с кружевами

Насколько мне говорили с кружевами и грудями

Ленточкой у горла перевязаны они. ленточкою чёрной

Сами белокуры и волосы они также веют ленточкою чёрной

Кожа их бумажная сонная неживая

Основное их занятие — летать и петь целой стаей

Вот они. летят они. помогают ногами крылам слабым

Вот они. и сели они. и до чего ж красивы эти бабы

Вот они. и плачут они. и отирают они слёзы и песни запели

Каждая песня о неизвестном растении о неизвестном животном

В заключение песню запели они об острове своём волосатом

И улетать они собрались. улетают а меня не берут. не берут

Сколько к ним не бросаюсь!

«Баба старая кожа дряхла одежда неопрятная…»

Баба старая кожа дряхла одежда неопрятная

Ведь была ты баба молода — скажи

Ведь была ты баба красива́

Ведь была резва и соком налита

Ведь не висел живот и торчала грудь

Не воняло из рта. не глядели клыки желты́

Ведь была ты баба в молодой коже

Зубы твои были молодые зайчики

Глаза очень были. как спирт горящий

Каждый день ты мылась водой с серебром

В результате этого была ты не животное

Не земное ты была а воздушное

А небесное

И что же баба ныне вижу я

Печальное разрушенное ты строение

Вот в тебе баба валится все рушится

Скоро баба ты очистишь место

Скоро ты на тот свет отправишься

— Да товарищ — годы смутные несловимые

Разрушают моё тело прежде первоклассное

Да гражданин — они меня бабу скрючили

Петушком загнули тело мне

Но товарищ и ты не избежишь того

— Да баба и я не избегу того

«Я в мясном магазине служил…»

Я в мясном магазине служил

Я имел под руками всё мясо

Я костей в уголки относил

Разрубал помогал мяснику я

Я в мясном магазине служил

Но интеллигентом я был

И всё время боялся свой длинный

Палец свой обрубить топором

Надо мной все смеялись мясники

Но домой мне мяса давали

Я приносил кровавые куски

Мы варили его жарили съедали

Мне легко было зиму прожить

Даже я купил пальто на вате

Много крови я убирал

И крошки костей уносил

Мне знакомы махинации все

Но зачем этот опыт мне

Я ушёл из магазина мясного

Как только зимы был конец

И тогда же жену обманув

В новых туфлях я шёл по бульвару

И тогда я тебя повстречал

Моя Таня моя дорогая

Жизнь меня делала не только

но и делала меня кочегаром

я и грузчиком был на плечах

Вот и с мясниками побывал в друзьях

«В один и тот же день двенадцатого декабря…»

В один и тот же день двенадцатого декабря

На тюлево-набивную фабрику в переулке

Пришли и начали там работать

Бухгалтер. кассир. машинистка

Фамилия кассира была Чугунов

Фамилия машинистки была Черепкова

Фамилия бухгалтера была Галтер

Они стали меж собой находиться в сложных отношениях

Черепкову плотски любил Чугунов

Галтер тайно любил Черепкову

Был замешен ещё ряд лиц

С той же фабрики тюлево-набивной

Были споры и тайные страхи

Об их тройной судьбе

А кончилось это уходом

Галтера с поста бухгалтера

И он бросился прочь

С фабрики тюлево-набивной

Записка

Костюмов — душенька — я завтра

Вас жду поехать вместе к Вале

Она бедняжка захворала

У ней не менее чем грипп

Но только уж пожалуйста любезный

Ты не бери с собой Буханкина

Уж не люблю я этого мужлана

Ох не люблю — и что ты в нём находишь

Криклив… У Вали это неприлично

Когда б мы ехали к каким-то бабам

А то приятная безумка Валентина

Она же живо выгонит его

Ну как Костюмов — милый Фрол Петрович

Напоминаю — ровно в семь часов

И без Буханкина пожалуй сделай одолженье

А я тебе свой галстух подарю

Смотри же. жду. Приятель Павел

Пэ. эС. И я тебе сюрприз составил

Послание

Когда в земельной жизни этой

Уж надоел себе совсем

Тогда же заодно с собою

Тебе я грустно надоел

И ты покинуть порешилась

Меня ничтожно одного

Скажи — не можешь ли остаться?

Быть может можешь ты остаться?

Я свой характер поисправлю

И отличусь перед тобой

Своими тонкими глазами

Своею ласковой рукой

И честно слово в этой жизни

Не нужно вздорить нам с тобой

Ведь так дожди стучат сурово

Когда один кто-либо проживает

Но если твёрдо ты уйдёшь

Своё решение решив не изменять

То ещё можешь ты вернуться

Дня через два или с порога

Я не могу тебя и звать и плакать

Не позволяет мне закон мой

Но ты могла бы это чувствовать

Что я прошусь тебя внутри

Скажи не можешь ли остаться?

Быть может можешь ты остаться?

Кухня

Только кухню мою вспоминаю

А больше и ничего

Большая была и простая

Молока в ней хлеба полно

Тёмная правда немного

Тесная течёт с потолка

Но зато как садишься кушать

Приятно движется рука

Гости когда приходили

Чаще в зимние вечера

То чаи мы на кухне пили

Из маленьких чашек. Жара…

А жена моя там стирала

Около года прошло

Всё кухни мне было мало

Ушла она как в стекло

Сейчас нет этой кухни

Пётр Петрович приходит ко мне

Сидит в бороде насуплен

«Нет — говорит — кухни твоей»

Из сборника «Некоторые стихотворения»
(архив Александра Жолковского)

«Фердинанда сплошь любили…»

Фердинанда сплошь любили

Он красавицам был вровень

И ценили его до могилы

А уж после и не ценили

И все его нести не захотели

Только те кто его не любили

Посмотреть на то захотели

Им и пришлось нести его

«На горелке стоял чайник Филлипова…»

На горелке стоял чайник Филлипова

кастрюля с картошкой Варенцовой

Кастрюля с борщом стояла Ревенко

и кастрюля белая маленькая

с манною кашей для ребёнка Довгелло

На верёвке простыня рябела

Из кухни была дверь в комнату Прожектёрова

Который сидел за столом

лбиные мышцы напрягши

Вот первый прожект кладёт на бумагу рука

«Всё было всё теребилось рукою…»

Всё было всё теребилось рукою

Где же теперь же милые вещи те

И почему они заменились другими

Можно всё перепутать в темноте

Речь идёт о новых жильцах

на моей на её квартире

Ручки дверные даже сменили они

Там где я вешал

Бессменно пальто своё четыре года

Там у них пальма серая вся замерла

Прийдя вчера это всё я обнаружил

Множество также мелких вещей иных

Я пытался кричать «Где у вас суп с тарелками

Там стояла кровать

И она на ней видела сны!»

Но куда там… мне сразу закрыли рот

И выгнали силою двух мужчин на лестницу

Ах! Они там едят свой негодный парующий суп!

У неё там стояла кровать!

Там наша кровать стояла!

«Красивый брат кирпичный дом…»

Красивый брат кирпичный дом

Стоял наднад глухим прудом

И не двигалась вода

его наверно никогда

Жил некий дед и был он стар

В костюме белом в ночь ходил

И каждодневно грустный внук

В поля горячие пошёл

Была старинная жена

интеллигентная она

и на скамейке всё сидела

и в книги длинные смотрела

Блестел средь ночи высший свет

И на террасе внук и дед

Сидели в креслах грандиозных

В беседах страшных и нервозных

Внизу сапожник проходил

Носивший имя Клара

И что-то в сумке приносил

И следовал за ними

Они вели его к пруду

Не говоря ни слова

И филин ухал не к добру

И время полвторого

Красивый брат кирпичный дом

Стоял над высохшим прудом

И не сдвигалася вода

его наверно никогда

«И всегда на большом пространстве…»

И всегда на большом пространстве

Осенью бегает солнце

Все кухни залиты светом

И всё в мире недолговечно

Утром постель твоя плачет

Она требует она умирает

Скорый дождь всех убивает

И любой шляпу надевает

Я помню как по дороге

Бегут собака и бумага

А их догоняет грустный

Аляповатый Антон Петрович

«Граммофон играет у Петровых…»

Граммофон играет у Петровых

Плачет и терзает он меня

Я сижу средь кресла на балконе

Свою юность хороня

Боже я бывал тут лет в шестнадцать

Танцевал… впервые полюбил

и опять сижу я у Петровых

Потеряв фактически себя

Милые коричневые стены

Библьотека ихнего прадеда

Тёмные ветвящиеся руки

Ихнего отца среди стола

Кончил бал. Вернулся. Сел. Заплакал

Вот и всё чем этот свет манил

Вот тебе Париж и город Ницца

Вот тебе и море и корабль

А Петровы понимают чутко

Это состояние моё

Отошли. Когда же стало жутко

Подошёл отец их закурил

Сёстры! Я привез в подарок

Лишь географическую карту

И одну засушенную птицу

и её размеры черезмерны

Длинно я сижу и едет в пальцах

Стиранная сотню раз обшивка

Вашего потомственного кресла

Впитывает тёмную слезу!

«Когда бренчат часы в тёплой комнате Зои…»

Когда бренчат часы в тёплой комнате Зои

И Зоя сидит на ковре гола весела

И пьёт в одиночестве шипящие настои

Из бокалов душистых цветного стекла

То часы бренчат то Зоя встаёт

и по тёплой комнате тянет тело

то и дело мелькает Зоин белый зад

и жирком заложённые ноги смело

И привлекательных две груди больших

Висят подобно козьим таким же предметам

Пухлое одеяло пунцовое сохраняет ещё

Очертания Зоиных нежных и круглых веток

Тут Зоино пастбище — Зоин лужок

Охрана его — толстые двери

Сиеминутная Зоина жизнь — поясок

Вдруг одела и в зеркало смеётся боками вертит

Направляется к туалетному очагу

Сидит и моча журча вытекает

Она же заглядывает туда

От проснувшейся страсти тихо вздыхает

Евгения

Последнюю слезу и ветвь и червь. кору и белую косынку

Движений долгий стон такой томительный

Увидел от Евгении вечерних чувств посылку

Такой изогнутый был стан и длительный!

Ворсистые листы под действием дождя запахли

Ещё садовый стол хранил кусочки влаги

А белые чулки так медленно меняли

И положение своё передо мной дрожали

Не мог коснуться чтоб не отойти

Её волнистые после дождя движения!

Она сама мне доставала грудь уже свою

Движеньем рабским боковым — Евгения!

И я стал рвать —

собака идиот

Чтобы добраться к ляжкам —

привлекали жировые отложения

…Весь в складках предо мной лежал живот…

и волосы там грубые росли — Евгения

Я взял руками толстую обвил

ещё чулка хранившую пожатие

я ляжку твою жирную — проклятие…

В бездонную траву легли мы мне роскошество

Я лазаю в тебе под ног твоих мостом

Под мышку нос сую и нюхаю супружество…

«Вот идёт дорожкой сада…»

Вот идёт дорожкой сада

старый баловник

и ему служанка рада

и мальчишкин крик

Все к нему спешат толпою

шляпу принимают

Тащит вся семья пальто и

на диван сажают

«Тихо и славно сижу…»

Тихо и славно сижу

Мысль в голове возникая

Движется к дому родных

В нём и светло и тепло

Только мне злобен порой

Дом этот. Вижу в нём признак

жизни прожи́той отцом

А для чего для чего?

Служит неспешный закон

Книги там пыльные cве́тлы

Нет там никто не кричит

Жалко не слышно там слёз

«Уж третий час…»

Уж третий час

уже такой забвенный час

такой застылый во единой позе

Нет уж на стуле лучше не сидеть

В постели загнаны и там повеселее

Скорее сон с повязкою здоровой

сменить на этот третий час багровый

Но здесь и птиц замешано гнездо…

Ах ночью затрещали в стуле птицы

Мизе́рный звук! Как плачи ученицы

которая с такой тоской…

сидеть и жить ей в здании одной…

Нет! Третий час — обман всего на свете

и нет того что матерь жёна дети

Всего глядит на Вас

застылый времени ужасный дом

и тихо в нём и необычно в нём

Скорей в постель

здоровую повязку

наденет сон так мягкою рукой

А птиц гнездо

помрёт в средине стула

О душный праздник сна —

перемоги!

чтобы душа уснула

«Был вот и друг у меня…»

Был вот и друг у меня

А теперь как скончался он будто

Нету друзей никаких

Я один на дикой земле

Только стараюсь внести

В быт свой некий порядок

туфли почистил я взял…

снова поставил туда…

Всё-таки он от чего

Вдруг и покинул неясно

что-то я тут не пойму…

Очень окутан предмет

странным уму моему

чувственным синим туманом…

Уж не завидует ль мне?..

…Что я! чему тут зави…

«Во двор свои цветы…»

Во двор свои цветы

Свисает божье лето

Никто себе сказать

Не может «Для меня!»

А это для меня

Свисают вниз цветочки

И лица наклоня

Здесь бабочки ползут

И лица наклоня

Здесь бабочки ползут!

«Где же поэт быстроглазый…»

Где же поэт быстроглазый

То постигает в явленье

Скрытое что находилось

Долгое время лежало

Он открывает впервые

Мысли приходят ведь многим

Он же поэт в своих мыслях

Может искать и находит

Миру священную власть

Я не однажды вторгался

В дивный чертог муравьиный

и уподобил людскому

Но ошибался как я!

Страх меня нынче забрал

Как рассмотрел я подробно

Да. муравьина страна

ужасом многим полна!

Пусть нам их жизнь не даётся

Нет! не построим у нас

эти несчастные свойства

«Письмо я пишу своей матери…»

Письмо я пишу своей матери

Сам наблюдаю

как постепенно сын разрушается их

Год я назад написал

что один зуб сломался и раскрошился

Нынче пишу что лечу

ещё один чёрный зуб

«За кухонным столом занимаясь…»

За кухонным столом занимаясь

Работой моей бесполезной

Я думал с горькой улыбкой

ощупав холодные ноги

/ступни как мокрое мясо/

— что буду я знаменитым

сразу как только умру

«Добытое трудом конечно хорошо…»

Добытое трудом конечно хорошо

Но когда блеск талант — приятнее всего

Но когда блеск — талант — замру не шевелюсь

Так слово повернул — что сам его боюсь

У слова будто зуб

У слова будто глаз

и может быть рукой

качнёт оно сейчас

«Папочка ручку мне подарил…»

Папочка ручку мне подарил

Как мне грустно и стыдно

Столько живу столько живу

А что этой ручкой сделал?

Я сам для себя тюрьму сочинил

Я сам для себя и умер

Я этою ручкой могилу отрыл

опасный я выкинул нумер!

«Был я и молодой и здоровый. Да уж нет…»

Был я и молодой и здоровый. Да уж нет

И теперь я немощен милый друг. Я двигаюсь еле

А кто виноват — кто милый друг — кто виноват

Белая природа мой друг. только белая природа

Что ей нужно зачем произвела и родила

Меня смутный облик. неизвестное мясо. смутный облик

Это мясо глядит в окно — расплылось на стуле

Ты дурное мясо дурное дурное

Что я был жил жил жил

У окна в основном проводило мясо время

Пора уж мясу в землю назад. побыл

Откуда пришло туда дурное иди направляйся семя

Из сборника «Некоторые стихотворения»
(архив Александра Морозова)

«Тихо-тихо этим летом я проснулся…»

Тихо-тихо этим летом я проснулся

Встал, умывшись, продовольствия покушал

Надушился благовонными духами

И пошёл мягкими шагами

В окончательно спокойное пространство

В окончательно спокойном я пространстве

Увидал ворон висящих

И воронам я сказал гудяще:

«О вороны это утро веще!»

И вороны отвечали мне: «Мы знаем!

Потому висим, а не летаем

Дни твои пойдут — но также спящее

Окончательно спокойное пространство…»

«Птицы — ковровые тени безумных желаний…»

Птицы — ковровые тени безумных желаний

Мимо ваш самочий лёт и экстазность

Утром в погасшем сижу дорогом

Ночь уж свернулась как молоко пожилое

Смешно… ведь едва не мной играло

и едва не жизнь плясала в своё время

на весах… как мясо или как мясо

или как мясо… моя жизнь так была

в таком положении то есть страшном

Невольно я настилаю постели морщины

Счас спать то есть сейчас и видеть сны

Где мертвецы поджигают примус

и чай изготавливают душисто и хорошо

Мне спать… а птицы поехали плакать

«Чёрные мысли летели к далёкому краю…»

Чёрные мысли летели к далёкому краю

Берег виднелся у них как бы у птиц

На берегу сухие деревья находились

И соседствовала вода толстая и старая

Чёрные мысли летели к далёкому краю

Где девочки в шёлковых чулках

С кровью на ручках гуляли…

Они улыбнулись… на чулках цветы шумели

а также травы…

Затылки девочек колыхались впереди

Играла музыка верха

и слышалась музыка низа…

Старик в белой фуфайке

шёл между деревьев вдаль

Как стало известно… деревья даже без листьев

Значит не только сухие… а хуже того

Чёрные мысли летели к далёкому краю:

и десять женщин пронзали себя спицей

и десять мужчин вырезали себе глаз

и пять девочек резали себе шейки

при помощи ржавых ножей…

И десять мужчин вырезали второй глаз

и десять женщин вторично прокалывали себя спицей

они выдёргивали спицу…

и пять девочек резали шейки

и давали лизать кошкам…

Всё это время чёрные мысли

летели к далёкому краю.

«К вам однажды на изобретении…»

К вам однажды на изобретении

Прилетел усатый человек

Он спустился на розовую крышу

Где небу вы подставили герань

Он спустился сапогами топая

Изобретение к трубе он привязал

Душе он вашей преподнёс три слова

В салфетках из мучительных гримас

«Я склонен Вас!» …а вы ему ответили

Жестокая и в маленьких босых ногах

«Вы ноги мои видели заметили…

А вы пришли в звучащих сапогах…»

И постыдясь весь розовый и мокрый

Он выходил и усажался в шар

И высыхать летел летел разбиться

О водную опасность вдалеке…

Театр

Вот поющий и плачущий

Проезжаем мы театр

Там убит актёр страдающий

Да актёром нестрадающим

Зло подробно оно хвалится

И по сцене гордо бегает

Умирал актёр страдательный

С тихой верою печальною

Тот актёр что не страдающий

Он страдальца торопил

Натюрморт

Юхновская пищеварительная тетрадь

Какая кишка что переваривает

Какая розова переробит колбасу

Кака синенька пережжёт овощное

Вот и верёвка где висит кирпич

Вот крова которая лужа есть

Вот бритва от неё слетает голова

А это топор — он оттяпает палец мизинец

Вот пищалка — она запищит ребёнком

Кукла — её можно использовать для жечь

Вот килька — её выбросить в окно

Вон лимон — его покатать…

«Возникли домашние туфли…»

Возникли домашние туфли

Потом возникла ночь

Потом зародились паровозы

А воры стали обрезать сумки

Потом пирожное ели за пирожным

Спали в цветках адаманта

Говорили: риссель равно бритвель

И запивали портвейном низшего запоя

Стояли деревянные деревья в клюквенном соку

Земля улыбалась как маргарин

Было холодно как в мясорубке

Шёл ненормальный в кошачьей шубе

он сам её выдубил

Шла певица из горностая

Шёл ухо-горло-нос

нёс лисий хвост

Плакали и обнимались машины

Стройные куклы навсегда закрывали глаза

Военные люди спали навсегда

«Мы да вы» говорили украшая пушки

Лопатой выкопали ямы

— Тьпфу-тьпфу-тьпфу

плевались через левое плечо

Где ваш творческий ирис?

Где ваша гениальная калитка?

Моя талантливая корзинка

Переносит солнечный свет

А также лунный…

Где-то ехали на железной собаке

и кричали гулкое «Разойдись!»

«Ветер ходит возле Юрика…»

Ветер ходит возле Юрика

Юрик ходит возле ветра

Ночной человек Алик приходит к Юрику

Ночью как ему полагается

Произносит: «Давай дружить!»

И они дружат — то есть вместе умываются

Сажают розы

И размышляют

Кроме них размышляют насекомые

Смеются полевые мыши под луной

Молнию зубов показывая

Прыгает волк

и мысли прыгают с ним

Мысли как вата падают в воздухе…

Юрик и Алик идут в обнимку

Кар-кар-кар! — вороны отвлекают внимание

Юрик и Алик смеются и ловят козу

А пока поймали

Да пока белую козу привязывают

стареют в это самое время

«Склонный к радостному крику…»

Склонный к радостному крику

от природы от природы

я проснулся необычно

очень серо очень тускло

Дождь сиял на небесах

Мне сказали сёстры шёпотом

Дождь сиял всю ночь прошедшую

Я ответил сёстрам «Ах!»

Коридором в это время

Кто-то быстро пробежал

Тёмным нашим коридором

Что-то быстро пробежало

Склонный к радостному крику

Крикнул я: «О гость вернись!»

И услышал я «Хи-хи

Никогда я не вернусь!»

«Это не белый цветик…»

Это не белый цветик

от хладного ветру жмётся

это не тонкий клонится долу

плакает и причитает

Это маленькая малышка

тихонькая Алёнка

умирает от злой болезни

Зачем детей-то природа?

Этому я не согласен!..

Лучше меня возьми-ка

Вон я какой прекрасен…

«Мне сегодня день бы надо песней опеть…»

Мне сегодня день бы надо песней опеть

Ведь мороз же объявился

А у нас тёплым тепло от печи

Мне б сегодня печь бы опеть

Будто это печь мне жизнь так сделала

Я расселся чист и вымыт очень

За большим столом тоскую

Ясной и морозною тоскою

и прозрачной и ничем не чёрной

А народ в окне везёт поспешно угли

Вороны сидят на голых сучьях

и подмышку каркают себе

Тёплые надели все одежды

Забавляются своим пушистым видом

Пальцами тыкают и смеются

на лохматые уборы головы

Я цветастый тот платок поправлю

Что накинут на мне как старике

В ручку новое перо я вправлю

потянусь нагнусь и запишу…

только поздно вечером я кончу

вы тогда уже уснёте люди…

«При комнате растёт цветок…»

При комнате растёт цветок

А у цветка сидит студент

Студент пьёт чай

Студент уже старый

Борода студента неумолимо растёт

Студент любит половую Катю

Половая Катя не любит студента

«Это не я сижу и пишу босиком…»

Это не я сижу и пишу босиком

Это же «он» сидит

а я за ним наблюдаю

Это не кто-то пошёл

это пошёл со спины «он»

а я за ним наблюдаю

Это «он» ничего никому не сказал

А я молча за ним наблюдаю

Это «он» худенький как стебель

А я лишь за ним наблюдаю

Это «он» слёзы разлил страшны

Всего лишь за ним наблюдаю

Это «он» умрёт и навсегда

А я за ним понаблюдаю

или нет… это умру я…

А «он» за мной понаблюдает

Череп

На череп гражданина Эн

Могильщик стал ногою

Могильщика зовут Ефим

Он лысый молчаливый

«Вот череп гражданина Эн!» —

могильщик произносит

И сразу ногу убирает

И сразу череп вынимает

С него откалывает землю

Из глаз вытряхивает землю

И вытирает об штаны

И ставит пред собой для обозренья

— Ах череп череп — ты зачем

валяешься вот так

Где гражданин твой — славный Эн

Чего не заберёт?..

Могильщик мокрый говорил

В порватой майке красной

По лбу он черепу стучал

щелчками молодыми

Затем стучал себя по лбу

Оглядывался на кусты

На летний день… кусок лопаты

На темноту что скоро будет…

И снова череп положил

Туда где череп раньше был…

«В садах тюльпанных и бананных…»

В садах тюльпанных и бананных

Живёт Тельпуга Аляпур

Годами уж она стара

И любит капельки вина

Однажды к той что угадать

Прислали даром попугая

Спешила б попугая брать

Она ж отринула его

Другой держал бы вместе с пудрой

Или другая рядом с сном

Тельпуга Аляпур обратно ж

Сидит и видит за столом

Води же зреньем по далечням

Где гроздья лишь свисают тайн

Пусть оправдается окуляр

Одетый сбоку как пэнснэ

В садах тюльпанных окаянных

Тельпуга Аляпур живёт

Гремя костями утром ходит

И предсказания даёт

Кому прожить четыре года

Кому превратиться в виноград

А кто умрёт через неделю

Скажи Тельпуга на вине

С вином хотя бы ты скажи…

«О как любил как плескал я в ладони…»

О как любил как плескал я в ладони

Этим елям душистым на подставках!

О как встречал их эти ели!

Как подставлял ликующе

Свои плечи под их тяжесть

Как вонзал их летающий запах

В свой возбуждённый нос

Как придумывал сложно и тонко

Украшенья для елей и подарки…

Как распушивал ветви руками…

А потом…

Я всегда самолично и на коленях

Собирал их иголки с полу

И плакал на голый остов

Благородный скелет.

«Сегодня детский мир…»

Сегодня детский мир

разбил папа в подтяжках

Он что-то больно съел

и заходя к детям

упал он на игрушки

всей своей страшной тушей

А раньше написал в письме

что это он хотел…

Так высунул язык нам

наш папа в период детства

умер на наших игрушках

кровью своей их залил.

«Наступает свет на тьму…»

Наступает свет на тьму

Света луч скользнул в тюрьму

Антон Филиппович убийца

сидит сгорбленный на кровати

Ботинков старые тела

Двух длинных ног холода

Антон Филиппович ещё

один последний день прожил

Равнина

Краски любимые

Краски бедные нежные

Равнина любимая серая

тускло-зелёная

Радость горчайшая

в сыне гуляющем

кто он — не знающем

По что тут ходить?

Тут ходить не по что

Лишь для сердца ходить

для плача невольного

«В саду они встречались по…»

В саду они встречались по —

ка лето шло своим путём

И много раз под виноградом

он грудь её гладил руками

Но дальше лето кончилось

И море внизу загудело сильней

Он уехал в дождь далеко

Она осталась служанкой служить

Встретились только через десять лет

и стояли мешкая

Ах какой дождь и после него зелёный свет

Сколько до смерти дней

Конструкция

Стоит стол марки четырёх военнослужащих бывших слепых

что продают его и хотят энную сумму. иха компания

Где же вы делали? Адрес сарая дают и там они делали

Что им темно им всё равно /в военном ещё одетые/

Ладно что стол из ореха. красный ореховый

Выше же стул он из ореха. красный ореховый

ими поставлен и так стоит как поставлен военными ныне слепцами

Выше ещё один взобрался из них и сидит слепой пятый

Молча сидит и молчит даже если его окликают

так оно всё обстоит.

стол.

на нём стул

А на стуле слепой молчаливый.

«Спокойно еду поездом мерным в время иное…»

Спокойно еду поездом мерным в время иное

Спокойно вижу лежит на песке речном какой-то

И обращаясь к нему за дорогой вдруг узнаю я

Что это я сам — вольное солнце давно обнявший

Вокруг разместились пески и речка толпится

Нет ничего чтоб смутило лежащего чем-то

Длинные волосы и лицо птицы красивой

Я не покидаю говорит этого места

Десять лет он лежит уже так под солнцем

Не буду мешать ему — пусть он лежит навечно

«Как шумит узловатое море…»

Как шумит узловатое море

Как застелена криво скатерть

И закуски на ней посохли

в ожидании нас на ужин

Он всего вам всего приготовил

Он и каперсов вам и сыру

И такого хорошего мяса

И вина… а вас нет и нет

Он сидит… и спиною в стул давит

Этим он напряжение гонит

И один он бокал наливает

то и дело себе… пьёт быстро

Так он ждал так оделся блестяще

Хоть и каждый день ходит блестяще

Воротник его плещет в лицо ему

и красивым его объявляет

И ходил уже он дожидаясь

И сидел уже он… вновь бегал

На дорогу ведущую к морю

брал глаза он под козырёк

Но как будто кто-то по лестнице

Подымается… скрип ступенек

Весь натянут… открылись двери

Входит старый приятель Фрол

У него тут глаза помутились…

«В ответ глазам твоим…»

В ответ глазам твоим

На вопрос глаз твоих

я сказал: «А-а-а»

В ответ мне всему

Ты сказала губами: «Бэ-э-э»

извернулась всем телом влево

протянула мне солёную кильку

левою длинной рукой

приоткрыв приветливо рот

«Солнечный день. Беломрамор…»

Солнечный день. Беломрамор

Скованные мягкие волны

Круглые горные породы

Всё время выходят из волн

Солнечный день. Беломрамор

Кости коленей… Кости коленей…

Кости локтей… Кости лба…

Всё нагревает солнце…

«Родился и рос Бенедиктов…»

Родился и рос Бенедиктов

Волен он был в поступках

Мог что хотел делать

Но ничего не делал

Лишь только он спал в постели

И щёлкал на чёрных счета́х

Умер затем Бенедиктов

Детей больших он оставил

«О Вы кто некогда бывал…»

О Вы кто некогда бывал

И также ехал в поездах!

О Коркиной Литовцеве и Брянской

Которые проехали давно

По этой по железной по дороге

Я знал и вспоминал о них!

О Норкине который без вести пропал

Поехав этим поездом по этой ветке

Год одна тыща девятьсот десятый

Я тоже знал он в синем сюртуке был

И в сетках чемоданы цвета синь

Я также вспоминал в поля глядя́

На пыльную траву мелькающую

Что тут когда-то ехала Безумцева

Как будто она тоже отдыхающая

А с нею компаньон её — ты Кипарисов

С бородкой рыженький и задушевный

И вы вели глухие разговоры

Я помню вас на поезде поехав

О милые о милые мои!

Стул

Совместно с Петровым жил стул

Бок о бок всю жизнь день и новь

Спина о спину опирались

Совместно старились и сгинались

Однако Петров — он раньше

Ещё в декабре он умер

А стул лишь через три года

Вынес в чулан сын Петрова

Там стул постепенно доумер

В феврале он сожжён был в печке

В период больших морозов.

«Дали туманные груди тревожные…»

Дали туманные груди тревожные

Крики синичные о солнце-ватнике

Нету работы у Лебедяткина

Бросил работку — живёт у Красоткиной

Хлеб едят с маслом картошку сыры

В постели лежат не выходят в дворы

Жизнь иха тянется между собой

и не оглянутся худы собой

Что им правительство что им погода

Март уж в разгаре Любовь их уютная

Кушать соседка им носит за денежки

Всё ещё есть они. Кончатся. глянут тогда

видно там будет а ныне вдвоём

Лежат удивительно чудно

их бледные лица из-под одеяла…

«На металлическом подносе…»

На металлическом подносе

Лежат мои бывшие волосы

— Я теперь не имею кудрей

— Ты теперь не имеешь волос

— О спасибо посыпьте меня!..

— На здоровье посыпан уж ты

— Так посыпьте меня посильней

белой пудрой…

— Уж ты изменён… этой пудрой

никто не узнать…

— Измените меня совсем!

— Ты и так уже вовсе не ты…

«О любовник охваченный некоторым жаром…»

О любовник охваченный некоторым жаром

хватает даже зубами грудь любовницы

Осень стоит и их липкая комната

тени зелёных и жёлтых растений

в себе поселила

И как это мне странно

и как я это люблю

знать про двух людей

которые равны нулю!..

«Без возврата и воды текут и хозяева блекнут…»

Без возврата и воды текут и хозяева блекнут

Без умоления на этой земле заявляются вёсны и зимы

Проходно… помню ли я множество снега

Или же проходно… помню я листьев стога и тонны

В горизонте моего глазового угла

Вижу я один-единственный лист труп

О лист труп началися дожди началися

О лист труп опять перестановка опять переставляют…

Что же это… перчатки и шляпа… перчатки и шляпа

только на столике и больше ничего… только это

А где же овраг и белое платье еврейской любимой

сколопендры укус эта осень… и только… и только.

«Смешение…»

Смешение

Растопление

Ласковое сужение

глаз кошачьих любящих меня…

ехал я однажды на машине

видел низкорослые поля…

Вспомнил папу папочку папульку

ещё был он старший лейтенант

и погон его его фуражку

ещё был улыбкою богат…

Моя мама мама говорила

«От себя сынок не убежишь»

Как ты верно мама говорила…

Помню ехал и стояла тишь…

Были люди странные соседи

Вся семья не ела не пила

хорошо ещё что разделяло

Нас пространство толстого стекла…

Всякие кто видят низкорослые

русские и серые поля

Будто бы становятся крылатые

Далеко им всё же не летать…

…Праздник поздно… троица иль что-то

ветками украшена стена

выйдя за железные ворота

тихо кто-то старенький сидит…

Длинные горячие в пыли ещё

Дети постоянно возлежат

Длинные горячие в пыли ещё

говорят и дребезжат…

Вот цветок влекут с собою вместе

неплохой багряный весь цветок

Вот цветок влекут все дети

вот цветок…

Праздник… троица иль что-то

вижу непонятные поля

посидеть я вышел за ворота

и вокруг куски угля… угля…

«Я люблю темноокого Васю…»

Я люблю темноокого Васю

Этот мальчик знаком мне давно

Темноокий тот Вася любезен

Он приносит мне розы цветы

Розы в банке стоят как хотели

Медсестра да и только я есть

Концы роз средь воды зеленеют

Цветы молча глядят на луну

В час ночной всё становится сладко

Мальчик Вася стоящий в дверях

И огромная лежащая бархотка

И отец мой в портрете поляк

Я люблю темноокого Васю

Он уходит беззвучно за дверь

И луна повинуясь уходит

Цветы розы коровьего мяса красней.

«Я люблю тот шиповник младой…»

Я люблю тот шиповник младой

И тот папоротник под луной

Что когда-то стояли со мной

На огромной поляне пустой

Мне сложились их облики вновь

В отдалении лишь на метр

И я снова летучая мышь

Оседлавшая старый крест

«Школьница шепчет в корыте…»

Школьница шепчет в корыте

Купаясь левой рукой

Уже совершенно женская

Она своей красотой

И путь ей уже известен

белые руки текут

вздувается мыльная пена

и груди куда-то спешат

— Такая прекрасная девка —

подумала гладя себя

Была бы ещё мне радость

при жизни моей дана…

«Иван Сергеич опыт этих дней…»

Иван Сергеич опыт этих дней

И не забудет и не забудет

Он проводил в большой толпе людей

Свои все дни… его пьянили люди

Он только что работы был лишён

И для него случайная свобода

в пятьдесят лет обедал где-то он

стоя у стойки прямо возле входа

И пил вино стаканом шелестя

Впервые так борщом его заевши

И ложка отнимала у него

вниманье… но отчасти и соседка

Какая-то лет тридцати пяти

Ведь могут быть красивы люди!

Пред тем или во время как идти

кушала супом ветчиной на блюде

Иван Сергеич всколыхнулся весь

На ней была стоклеточная юбка

и бархатный берет что купленный не здесь

в руке ещё какая-то покупка

Возможно там одеколон или духи

Или другие мелкие предметы

А красота её руки!

Такие руки лишь хранят портреты!

Иван Сергеич извинился ей

и предложил пойти гулять по скверу

Она пошла с ним посреди аллей

Имело небо цвет ужасно серый

И голые почти что дерева

пород различных навевали мысли

что люди тоже некая трава

и он сказал ей это после

Всё было хорошо. Она сказала

и где живёт. Не нужно ей ничто

Иван Сергеич предложил ей выпить

хоть был в потёртых шляпе и пальто

И много пораскидывали денег

но их не жаль не жаль

Был первый час. Настал уж понедельник

Она себя завила в шаль

Она сказала что прощайте

И он сказал ей — всё прощай

Навек покинули друг друга

Иван Сергеич тяжко шёл.

«В уменьшенном виде…»

В уменьшенном виде

на зелёной лужайке

дети играют

Несколько умных цветных коров

к ним впотьмах подбегают

Большинство вспотелых глупых пастухов

смеются как дети

А дети убегают от степных коров

кто в шляпе кто в берете

проклиная всё на свете

Света острый белый луч

вдруг от луны отрывается

И блестит речка и гитара кричит

И дети исчезли в кустах забиваются.

«Оставлены дети без присмотра…»

Оставлены дети без присмотра

Заперты дети на железный замок

Дети боятся увидеть чорта

В ночное окно или в двери глазок

Дети российские двое со шлейками

Боречка детский и детский Андрей

Весь стол заполнили лампами трёхлинейками

И не сводят глаз диких с дверей

Вера нормальная в сто привидениев

И в безобразников руки в крови

Детский Андрей улыбается силится

Боречка сильно в слезах уронил

Чубчики сбилися. Тихо не скрипнут

Стулом поношенным телом своим

Да друг до друга испуганно липнут

Как защищаются телом другим

Вот в промежутке часы ударяют

Лица настолько испуг посетил

Что будто лица берут и тают

Кто так ужасно детей заманил

Мало-помалу за ихними спинами

Дверь отворяется та что на кухню

Видны там «кто-ты» с глазами звериными

И подкрадаются в сии минуты

«Когда мне бывало пятнадцать семнадцать…»

Когда мне бывало пятнадцать семнадцать

я часто невесту носил в уголке

и мне было мало кусаться смеяться

и мне было мало руки на плече

Чердак я любил своим зреньем и телом

Мы грелись здесь осенью было темно

Твоё что имелось под блузкой и юбкой

то всё для меня расцвело

Твоё что имелось то всё мне дрожало

Мне было тебя так роскошно так жаль

что мы потеряем что я не удержит

что Ваше взмахнёт и моё улетит

Красивая Таня зверок одинокий

Темно́ты лежат и бассейны молчат

Солома пушистая вид мой жестокий

В струе лу́нна света бутылка вина

Когда мне бывало гораздо моложе

то я и счастливый пожалуй что был

и я на чердак свой залазил с улыбкой

и девушку Таню туда подсадил

Дрожат мои ноги и в холодном поту они

О Таню я трусь и я Таню люблю

Потом на живот головою укладываюсь

и сплю и не сплю и сплю

Какая-то ветка большущей соломы

хрустела и мыши толкались в углах

и дивный был месяц в окне сухощавом

и дивный был месяц соломою пах

На крыше соседней какие-то люди

сидели в окошке наверное воры

огромная крыша под ними стучала

но очень немного. их тень. их носы

По краю печали взволнован всей жизнью

иду я теперь и я вижу опять

как Таня совместно со мною лежала

и надо ж мне было её потерять!..

«Последние лета огарки…»

Последние лета огарки

Листва. неприятные дни

И над головою довлеют

верхние потолки

К вечерней собаке привяжешь

верёвку и в двери иди

На корточках тихих тропинок

сидят папиросы одни

Продолжишь идти по окуркам

Увидишь окно в чердаке

Оно выделяется резко

живёт там больной в уголке

Ты крикнешь тихонько — Никола!

и тень заявилась в стекле

Повязано тряпкою че́ло

Висит поразительный нос

Тебе он нежен. беги

развей свои двое ноги

а он будет долго стоять

и всё о тебе разрешать.

«Лифтёрша Клевретова…»

Лифтёрша Клевретова

и член-корреспондент Парусинов

стояли в тёмном углу в паутине.

Следователь Пресловутов

и два сотрудника в зелёных шляпах

Выводили из лифта

человека и гражданина Добрякова тире Заботкина

который писал утопическую книгу.

Пенсионер Мерзавцев тире Костяшко

свесившись через красные перила

Кричал что это он вывел на чистую воду

Ребёнок Поздняков стоял с красным шаром в руке

Испуганно топорщил глаза и уши.

«Роза в семье родилась у евреев…»

Роза в семье родилась у евреев

Долго долго в семье жила

Евреи вечно ей говорили еле-еле

Серые зелёные паутинные еврейские слова

Роза вела себя так словно мальчик

Столько скакала и ела конфеты

Резко рукой шевелила портьеры

В малиновых складках сидела одна

Когда приходили она уходила

И только по носу её находили

Она отбивалась но делала молча

Она отбивалась хоть ей говорили

Она не хотела и на пол бросала

Всё что́ на столе в это время лежало

Конфеты и шапку цветы и мочалку

С картинками книжку и живую птицу

Когда ж уговором её доставали

То мясом кормили и яблок давали

Она же сидела они же с платочками

и кружевом тонким платочки комочками

И пальцы их длинны шкафы их сердиты

Их матовый свет на полу на столе

На кофтах поверху жилеты надеты

Барашек спускается вниз по поле́

Роза в семье на рояле стучала

Её приходя каждый раз обучала

А был уже вечер а завтра суббота

У Розы передник повысился что-то

Родился у Розы к себе интерес

В середине груди её ходит процесс

Сидит она молча в подушках дивана

Весна переходит сквозь форточку. Рано.

Не включённое в сборник

Убийство

— Как это было, случилось

— Чуть-чуть надрез у щеки

И всё и такая малость!

Ноготь раздавил травинку

Булавка уколола мясную стенку

Вошла до конца в неё

И оборвала житьё

— Как это было, случилось?

— Вот так вот так

— Ой, что ты! Пусти! Неужели так?

— Да так именно

Сердце прошло мимо меня

— Ох-ох! Какой страх!

«Мы в году пятидесятом…»

Мы в году пятидесятом

хоронили человека городом всем нашим

человек был акробатом акробатом павшим

всякий вечер он взбирался подымался залезал

по верёвке длинной… серой… серой… вверх… вверх. вверх

жёлтый ждал его фонарь на верху верху

заходил он весь в фонарь и внизу был мокрый зритель

вот сгорит наш акробат вот сейчас сгорит

он усаживался в пламя и читал большую книгу

не горел

ну а книга вся трещала бешеным огнём

а ему рукоплескали так как нипочём…

дальше шёл он по канату… нату босиком

и летят его подошвы птичкиным крылом

вот-ы вот-ы вот-ы вот-ы он перебежал

а в пути по долгу службы шляпы он кидал

и ловил

но однажды это было помню как сейчас

побежал он по канату а огонь за ним

он не видит акробатик — сзади всё горит

ну а мы-то это видим — всякий — стой кричит

а куда ему деваться — оглянулся он

и попадали все шляпы в публику бегом

и попадал бедный бедный хлопнулся треща

и сломалась в его теле главная хряща

Мы в году пятидесятом

схоронили человека городом всем нашим

человек был акробатом акробатом павшим

«Основные поэмы»

Максимов

1

Максимов тихонько вздыхает

Сидит он один ввечеру

Какого-то балу желает

Чего-то такого внутри

Нет проку от старенькой книги

Где собраны всякие дни

Бывавшие раз у героев

Поскольку смертельны они

На хилой на тонкой кровати

Вечерняя бабушка спит

Живущая с внуком совместно

Во сне и губами дрожит

Максимов Максимов — печально

Что нет у тебя и друзей

И некуда вечером деться

Уехав со службы твоей

Тебе уже сорок и бабка

Наверно скоро умрёт

Она стала мягкой как тряпка

Она уже хватит живёт…

2

Максимов давно уж приметил

Соседки живущей повыше

Большие и чёрные. Крупные

Глаза родовые еврейские

Скопилось у Максимова столько

Что только б кому рассказать

Живущая кажется странной

Но е́ё взгляд задержать

Ведь я не настолько красивый

И словом швырять не могу

Дарить ей что-либо не можно

И стыдно и трусость берёт…

3

Так тянется к женскому полу

любой молодой человек

а если он скромный и честный

то это ему тяжело…

прошло уже около года

и если б не случай. Тогда

прошло бы и два может года

но случай их свёл без труда

4

Максимова бабушку принял

В свои подземелья тот свет

Соседи по этому случаю

Купили венок и букет

Явились на кладбище многие

И шли оттуда толпой

Максимова все одобряли

И по плечу били рукой

И вдруг что-то мягкое гладит

И он повернуться спешит

И тут же ликует доволен

Она перед ним стоит

Не плачьте не надо слезинок

Случилась обычная смерть

И вы и мы все помираем

И я — много младшая вас!

пойдёмте пойдёмте скорее

Собой приминая сей снег

Я очень вам многое с вами

Я будто другой человек

5

она поднимает пальтишка

слепой и пустой воротник

берёт его по́д руку залпом

и во́роны паре кричат

молчание длится доро́гой

и виден их дом. Он пустой

уже начинает касаться

его цвет специально ночной…

6

Она предложила чтоб ужин

Справляли они у него

Вино вы имеете? Нет. Ну

Тогда я имею его

Несёт она тонкое тело

К бутылке себя прислонив

Пальтишко моё вы снимите

А двери вы лучше на ключ

Пальтишко её он снимает

Его на диван он кладёт

И видит е́ё в чёрном платье

Которое по полу бьёт…

Гуляют внизу его складки

А сверху натянута ткань

Над грудью над плечью

Над спи́ной

И даже над животом

Вас так воротник освежает

Выглядываете вы как цветок

Так ей он дрожа сообщает

Ещё и головка набо́к…

7

и ходят по чёрному стулу

отбле́ски от лампы вверху

сидят они медленно рядом

из чашек выносят вино

немного придвинули стулья

она ему что говорит

ох как же я раньше не знала

что ты эдак рядом живёт

она его голову гладит

рукою одною своей

она ему галстук наладит

наладила… хочет свечей…

ах есть эти свечи. Есть свечи!

И тащит он их из угла

В котором старинные вещи

Где бабушка раньше жила

И гасится лампа глухая

И спичкою водит она

Свечу на конце опаляя

Зажечь я сама их должна

От двух двух огней двух трещащих

Пойдёт тёплый маленький свет

Средь окон и тёмных и спящих

Заме́тится наше окно

8

они на диван пересели

и взяли с собою вино

я так одинок в этом мире

что даже мне больно сейчас

мне кажется что под рукою

исчезнет счас ваша рука

что это насмешка и шутка

сошла на меня чудака

но пусть это так в самом деле

и пусть ты уйдёшь через час

я страшно всё это запомню

предметы тебя и атлас

на платье мерцает он смутно

когда ты рукой поведёшь

мой милый дай я поцелую

какой ты печальный хорош…

9

но вот и тела их сомкнулись

и что ощутили они

Максимову запах пронёсся

От ней как от сладкой земли

Которая в ночь капитану

Едва показалась вдали

А запах её уже сильный

На палубу слоем легли…

10

Они целовались небыстро

С таким это знаете чувством

Как будто они перед смертью

А не после смерти чужой

Ну что там Максимову бабка

Она только близка по крови

А эта которая рядом

Близка по тела́м и душе…

Вся ночь продвигается сном

Гуляют тела эти рядом

А голой она была

Как мальчик мала и кругла…

11

Ах все свои сорок на службе

Приду нарукавник надену

В бумаги гляжу словно в стену

Бумаги сижу разбираю

Уж лампы горят. Я домой

А дома мне так не на месте

И не было мне знаменито

Мне так знаменито на свете

Как в детстве я очень мечтал

И шла ненавистная служба

И время ненужное дома

И часто по воскресеньям

Я думал кому это нужно

И нате — ребёнок раздетый

Любимая женщина рядом

Иного полу тихонько

Заснула по́д моим взглядом…

12

вот так размышляя до́ утра

Максимов не спал ничего

И сделалось утро большое

Она тихо спит хорошо

В окне он одевшись увидел

По чёрному ходу как улиц

Шли некие люди толпою

Работать на́ своё место

Никто не кричал и не плакал

И многие даже смеялись

Но большая часть молчаливо

Ногу́ приставляла к ноге

От всех отделялись домов

Такие как он же — Максимов

Моложе Максимова люди

И старше. Совсем старики

Зачем это дело свершают

Зачем никуда не бегут

Доверчиво день свой слагают

Под ноги под идола труд

Он день пожирает смеётся

Предчувствуя утром еду

И это его раздаётся

Труба. К ней и я отойду…

13

Он стал собираться невольно

Уже он одел и пальто

Как вспомнил события ночи

Увидел он платие то

Лежало на стуле хранило

Ещё наполнявшего тела черты

Так всё это подлинно было?!

Максимов? Куда идёшь ты?!

Нет! Нет! Хоть сегодня не надо

И он отрывает пальто

И он свои руки посмотрит

А сам говорит ни за что!..

Но вновь из окна наблюдая

Как движется чёрный народ

Он тихо пальто подбирает

И будто он к двери идёт…

Её вся фигурка под оным

Увиделась им по пути

Нет! Не хочу быть рабом!

Пора мне туда не идти!

14

и это сказавши он сразу

становится весел почти

считает он нищие деньги

решает за пищей идти

спускается с сумкой весёлый

А та что квартиру сдаёт

внизу его снова встречая

его и не узнаёт

Он младше. Глаза распахнулись

Чего ему в общем-то ждать

Однако такой перемены

На нём возникает печать…

15

купил и в квартиру вернулся

идёт и несёт молоко

под мышкою белые булки

и яблоки и колбаса

он что-то себе напевает

и мыслит авось проживу

какие-то мысли считает

и ключ в темноте отыска́ет

открыл свои двери волнуясь

сейчас он увидит её

должно уже встала красуясь

наверно стоит среди всё

но ах же какое ужасно!

Пусто среди стульев стола

И нету её на диване

Она уже где-то ушла

А раз уж ушла уж

То всё уж

Она не вернётся назад

Пустые нену́жны продукты

В руке длиннополо висят

Садится Максимов за столик

Сжимает руками свой лоб

Теперь ему всё надоело

Теперь ему видится гроб…

Она ведь уехала… точно

Она подшутила над мной

А я не пошёл на работу

решил её бросить собой

Начальник меня не увидев

Уже записал у себя

Максимова уж ожидает

За ум наказанье в деньгах

16

Максимова точно встречали

В какой-то из улиц и Вы

И он и другие стояли

Все пьяные по́средь Москвы

Ругались плевали на землю

Просили к прохожим пристав

Ох дай ты мне двадцать копеек

Я выпью — ой дай и ты дав

Пальто на них старые злые

Воняют и грязные очень

Их гонят но как часовые

Стоят у витринов до ночи

Куда они пьяные ходят

И есть ли квартиры у них

Чего они старые делают

Чем деньги они добыдя́т

Никто того дела не знает

Максимов Максимов средь них

С той самой поры он гуляет

Но стал он вонюч и поник…

Живёт в той же самой каморке

Валяется ночью один

Умрёт он наверное скоро

Максимов. Чудак. Гражданин

1968

Птицы ловы

1

Ловили Александр и Павел

В небе пичугу без всяких правил

Солнце лишь только вставало светить

Уж они брали сеть в нежные пальцы

И на цыпочках — ловить…

Вот и рано-утро первого дня

Пичуга кричит — «Заловите меня!»

А Павел с Александром теряны

Весом глазами и собой

На предмет своего поведенья не пошевельнут

Голубой взгляд

«Сонные вы сонные дети

в шляпу ж её надо ловить»

— за спинами произнёс… это был третий

Звали Назар

С красным цветом волос…

— Так соберите же две свои жёлтые шляпы

и накроем её как травы захочет

Моя меткая попадёт. Если вы на горохе споткнётесь

— да нет — ничего.

Вытерли руки об штаны

Что потность стереть

Вот идут босые на пятках птицы ловы

Только прикрыв чуть наготу

И не пахнут их кожные покровы

Чтоб не раздражать пичугу ту.

Вот впереди их Назар с красным носом в в кулаке

Голова на струну как у всех начальных надета

За ним упираясь в землю сыру

И шляпы у колен суковатых

— Александр и Павел как стройные солдаты.

Тише! Назар на пичугу что ела

Шляпу кинул рукой уверенной

Но пичуга слетела успела

И смеялась издалека

Говоря — «Выбрали в начальники дурака»

2

Они сидели теперь под деревом «крум»

Потому как отдыха желал ум

И отдых был физичной тела решётки

Потому и восседали они у холодной воды

И делились разговором кротким:

— Чтоб разделаться до достаточных сил

Необходимо применить машину.

Мы привезём паровое чудо моё —

— Так Назар произнёс

и они кинулись за машиною

взбив гривы волос…

Ветер им в спины горячие мёл

Прикатили под звёзды они машину

Колёса свистали на весь дол

И привлекали завлекали

Ту самую пичугу породы «бурк»…

3

Только Назар глядел и думал один

Он приказанья в груди вырабатывал строгие

— Сейчас начальное последует холодное

— Я скажу чтоб принёс дрова Александр

Прямо идя и на руки побольше навантажив

Их из бука наделав

Хоть и страшно в лесу а пойдет.

Затем прикажу я уж более тепло

Чтоб Павел воды бы в жбаке белом

а также во рту принёс, совсем также

невеся почти

Второе за первым последует… О босоногие!

О босоногий Андрей, извини Александр

— Ступай же в лес

и подвергнут опасности будь

но дров из бука Фрагонара добудь!

А ты Павел — куда я указывал в мыслях — к воде

видишь видна белая полоса. Это она — легка и коробчата.

— я же — Назар — займусь смазкой машины

деревянным маслом

— Мы много говорите времени затратим?

— Зато её вернее схватим!

4

Назар одел большой костюм

Из ярко выбеленных тканей

И взялся маслом натирать

Машины части золотые…

Ушёл стеснённый Александр

Где в лесе пели и стонали

И каждый голос занимал

Услышанное «Стой!» ему говорило

Но боясь под ногой сучков

Он всё же набрал достаточно буковых дров

И с ними вступил в обратный путь

В надежде деревьев тень оставив — вздохнуть.

К тому часу и Павел за фазой луны

Спустился к реке где рыбы видели сны

И звуковых также пугаться стал —

Лягушачьих. Водных комарьих

И кто-то воду плескал… кто?

Вода была как решето

Внутри на рака рак забрался

И умирать его заставил…

Над этим Павел покачался

Но всё же воду захватил

И пошёл, оглянуться не имея сил…

Назар их встретил при костюме

При белом лаковом ноже

А на груди его медали

Из жести выделаны были

Висели и тихо звонили.

5

Увидев то великолепье

Весь этот грандиоз-парад

И пальцами в своих отрепьях

Сказали так за братом брат:

— Да — мы неправильно ловили

— Да мы неправильно живём

К тебе и машине мы недоверие

Вначале проявили —

Теперь назад его берём!

Теперь ты слушаемый нами

Теперь ты голова суде́б

Дели наш немногий хлеб

Приказывай ловить как хочешь…

— Много уж сделано друзья

теперь соединим усилья

Трудились вы, трудился я

Машина ждёт плодов загрузки

А ну-ка Павел заливай водою

Ты ж Александр — поджигай

Нагреем воду буковой средою!

И с этим он в луну всмотрелся —

Поправил свой огромный глаз

И когда пар достаточно по его мнению прогрелся

Издал самому себе приказ

Голосом невысоким — «открывай!»

И кран какой-то повернул

И тут же был над всеми гул —

То заработала машина

Под парным действием воды

Она малейших комарей

В себя тянула со стеблей

И птицу тоже заносило

Но птица всё не та была

Рисунок был не тот крыла

Да и не так она гласила…

Машина же издохла вдруг

У ней все части отпадали

Не вынесла своей неудачи

Давайте и мы над нею поплачем

— Я её думал двадцать лет

И все ж ошибка в рассчитанье

Он снял — Назар — начальник — ноги

Остался на одних руках

Александр и Павел сели рядом

Держа головушки в руках

Ну что теперь мы будем делать? —

Их поза выражалась

Мы будем заново ловить!

Назар кричал своею головой

На воздух на лес и на луну

На время все втроём ушли ко сну…

6

Вот сна тяжёлая болтанка

Прошла в таинственных кустах

Уж птица наглая германка

Кричит «Позор на головах!»

Они же катят свои мысли

Им не до пищи не до слов

Между собой не говорят

Назар — страдалец

Утро — яд

Есть решение ловить верёвкой

Пробкой свинцом и кольцом

И пробежали в отдвинутое поле

И кололи кожу в поисках этого

Пробегали мимо останков машины жёлтых

Облупленных…

Нашли и стали пичугу дразнить

— Ты любишь пробку и верёвку вить

Любишь свинец. Не говоря про вид колец

Что же в отдалении?

Но пичуга недаром была и породы «бурк»

Не подходила хотя видать хотела

В сегодняшний день она голубую рубаху надела

И женский зад надела на ремнях…

7

— Знаю я чем её отпоить —

Надо ей каши гречневой дать

Она заляжет лапами кверху спать

А схватим верёвку и свяжем пичугу

И бросимся тогда на шею друг другу.

Александр — отправься за кашей — вон

— видимое отсюда — холм с кухней

— принеси-ка каши но не ешь

— Опасись, что будет, если съешь

— Конечно не стану!

С грязными руками Александр

За кашей пошёл

Там где из виду закрыт был дол

Повар со щеками из коровьих жизней

Вышел навстречу. Спросил… и с усмешечкой

Вновь запрятался где-то в плиту

Вынес на коротких ногах Александру —

Вот тебе каша!

И босоногий на пальцах Александр

Кашу понёс

Но там где половина дола из виду скрывалась

Там он решил каши немного съесть

Ведь столько не ел

И для птицы достаточно осталось

— так подумал — упал стал не видеть

глух без сердца и нем.

Умер Александр…

Он уже подходил тогда…

Его увидал Назар. Беда

На искажённом лице написалась

Лицо Павла также ужасом искажалось

Как печёное слово слилось…

И он с сердцем бросил в недалёкую птицу

Карманы гвоздь…

Вот к чему приводит гнев —

Цепи-судьбы людские…

Птице он выбил оловянный глаз

Что так его ценила птица

Озлилась птица — я этим глазом

Привлекала… а теперь он кровью течёт

И нешумно как дерево крылья зазвучали

Она упала сверху…

Ей попался Назаров головной верх

И она ударила в розовый пятачок

Так как был Назар уже немного старичок

И Назара смерть от птицы постигла…

8

Закопать их в сырое земляное нужно

Так Павел всё совершил по мере

Своих маловатых сил

В траве нарезной он вырыл ямки

Положил Александра, поправил ему пятки

А Назару написал на голове

Что он был большой и грустный человек

Теперь зачем же жить отягчённым

С кожи колен отлепив травины

Сделав по возможности взгляд невинный…

Павел ногами измерил дол

И так оказался где Александр

В своё время прошёл

Вот здравствуйте повар!

С утром вас также!

Я пришёл с порученьем об гречневой каше

Дайте ещё одну такую

Ничего что горячая

Я остужу её

Повар поверив себе и ему

Вынес кашу требуемую

И таким образом написал

Что и Павел молодой

Пичуги не поймал…

9

А Павел ногами назад отошёл

Хорошее место у воды отыскал

Кашу съел и солнце увидел

Что как раз влезло

На первую ступеньку…

А уж на вторую он был не жив…

Река тут решила замысловатый извив.

Февраль-март 1967 (1968)

Любовь и смерть Семандритика

1

12 агбадия года перлимского

важный борд поднялся на небе

Там обнаружен мужчинами и амфибиями

След слова «голова» в расширенной форме

Гиганты северной комнаты? — Нет!

Это семандритик ушёл в семандритию

Видя гурьбовое самоубийство Михайла и Харова

Сам с собою он сидит в белой печени розмовляет

Вишнёвыми словами с гречневой подоплёкой

Но сколько троп в какие местные сельские услуги

Мог бы он за это время обойти

Не идёт.

Важно ему: 1. чтоб похоронили его в белом платье.

2. пустырь. 3. кровельное железо. 4. вилка

Женщина по имени Сорь сидит с ним колено об колено

И длинные солевые руки обвёрнуты вокруг семандритика

Несколько раз обвёрнуты

Семандритик ты ушёл в семандритию

Семандритик берёт из рук Сорь шар вернее его оболочку

Резинового материала и вводя в рот началом

Воздух дребеденьковый заталкивает в это грандиозное предприятие

Сколько вздохов ставших мелкими пошло прямо и не свернув блея по пути

Тили бурия продолжается операцией любовных эскортов

В длинное клейное устройство разговором

Кого бессмысленно уважает Сорь?

Винт уважает Сорь за нарезку насечку капустного вида

Лошади везут винты. С улицы доносятся престарелые и стукаются о стены.

— Престарелые комахи! — говорит Сорь.

— Престарелое комашество! — отвечает семандритик.

— Деле-бом могу сделать и я /Прибавка к фразе предыдущей/

— Отними то что я не дам тебе совершенствовать деле-бом /Сорь /

окраина так желта и пролзуча что радости тебе не даст это.

— И всё равно миги сойдутся как цветные камни чтоб чмарило лето без меня!

— Ты семандритик разве ты просто семич если говоря себе вертишься.

Ты должен быть боящимся верёвки как простого правила

— Что понятно то понятно! — семандрик говоря и внутри у него затихает…

2

Всегда всему млечно и молью нырял в себя был он заведомо как

И Сорь могла видеть /пенис/ только по фотографиям

— Что, пьедестал ли важен тебе?! — в ответ на упрёк

о волнах моря шумящих и о мужских голубых штанах…

3

/Туалетный стол/

Всякое некое пустое рождает отзыв семисекундный бравого бога туалетного стола:

Экс вода для протирания лица. Экс наполнители

Составляющие даровой воды много стоящие.

Экс посуда двоякая: како: таз, глубиной весь глубокий

Материализованный. С крыльями. И кувшин без крыльев

Переливание вечернее сколько можешь третий раз —

Ряд свидетелей в окна как ты проводишь рукой по лицу вечер.

Ночь ли в стекло кладёшь воду на щёки и всё

Известно деревянно передаётся.

Муллер мыло местное сильно что им проводит тебя Сорь.

Муллер мыло номер два что имеет плакатность жизни

Что имеет запахенцию как май в определённом месте.

Квартум щёточек для зубных покровов не пахнуть

Животных семандритику никогда без никаких и с

Какими едами медведей даже с шкурами

Следует для окрашения пенных бровей и солнечно

Волос иных в цвет моря при следующем деле пожарном

В трёх коробках ватных с гривкой воды

Семь одеколонов маленьких пастей жестокого друга

Чтоб низко утерян цвёл цвет мужловидного геркулесового — чпх —

Громадовидные баночные стержни возвышены над

Головой весом в шестая часть бань… тут и там

Краснеют эти поддавки губам кого? Чего? Конечно же Семандритика.

Сорь говорит вслух тайна что сильная доза

Белого смелого сухого порошка есть шутка леса

Над нами: едва нанесёшь не-уже молод или стар

Или же не стар или ещё что стар бездонно.

Всё же верить нужно что для ещё годится по Сорь выражению

Пиницет нескольких волосков караковых

Державший в плену. Чему светлопурховобегомудрия

Отвечает — Да! — под натиском шума.

Карандашик требует особого распила. Следует следить

Верно ли и правда ль.

Промокательное никогда не полотенце должно висеть

Над пустой головой от скованно пятой мысли. А в четвёртую

Как раз попадать засветло как никто.

4

/Покупание Сорь/

Дальше семандритик сидя в панаме шляпе и грызя ноготь

От дел своих схватил верно и крепко рукою

За шейный стояк её — Сорь девушкенцию с затылкоманцией

И умрёт если не состоится.

Коммерция подобного рода.

Что же происходит?

Он торгует её по отдельности части для себя.

Наконец-то решился.

— Такконтерпит замусленная Сорь.

— Крайне важно сколько дашь за бескрайнюю грудь на несколько твёрдом грунте

— возле кийоска купель восьми цирковых попугаев сколько грудь твоя просит?

— Я хочу весемь рубляков — Сорь мучительно прогадывает грудь ещё свою мня.

Он же — семандритик жмёт жженскую грудь Сорь

С проницновением её обследуя и примеряя

Обхваты своих пальцев.

Он даёт ей шесть рублярей.

А сходятся и выходит семь рублярей. На том и хлопают.

Грудь можно ему теперь тянуть тащить держить ловить.

Следущим возвев шляпу тиковую высоко под лоб

Семандритик уже полностью выйдя из семандритии

И войдя в бенгамию стал покуплять две ноги

И тот дырку что есть женщ. В употреблении

И найдя достаточной привёл к себе за пятнадцать рублярей

Эту дыруду. Ибо меньше не отдавала

Хоть и луна то всё её осяявала.

Ноги ж не забыть купил до основания каждую по четыре рубляра.

Живот закупил за семь рублярей. За пупок отдельно

Семандритик отдал один рубль.

Сорь предложила сократить торговельные общие сроки

Заплатить за остальные части тела семьнадцать рубляков

Он торговал до пятнадцать

И подсчитать что стоило всё — пятьдесят три.

Рубляреония

Он выдохнул зойк жаль но ещё попа мой ты не куплял

Меж тем нужна будет и пришлось а это нужно отдать десять.

Всё она взяла а он тотчас же перешёл в состояние Гирляндии.

Войсковая ухмылка сразу стала ему до лицуэнции

Подошёл гладить бодрую но мубонную Сорь

И та была блеем и гава-гава и переух.

И вернул шею гладнул пару разов.

— Так в освобождении членом моих от одежды будете

принимать участие? — спрошено было Сорь у его

/что он стал в том положении много/ Гладка моя кожа

на шее и руках. Я хочу взъесться и выкусить.

Семандритик заплачел человечьими молоковыми слезами.

— Сколько мне места сим боле что вернее.

— Хм-пл-пл — тронь нет прости

и это было предвещением начала семандритии.

Тут Сорь не была рада и сама.

Сказала — прости — почти белому семандритику.

Вновь нужно было налаживать верт. отношения с начального

Периода.

Да. Да. Нет? Да.

Плавающие слёзы семандритики опускались.

А в это время стояли многовесные яблони

С вырезанными сердцами под каждовой лежало по полновесной

Красавице и на всяческой прыгал губчатый молодок.

— Фра-фра-фра зменовая жизнь местами.

Это житип житиплака житиплача житипупля. Житимухи.

5

— Оскольки даю тебе сейчас уже за все прелестные

уголковые тайны дать даю сколько что пять рублярей в звоне.

Вот выкладел и вот вот осторожно подходить к теплу.

— Да нет. О тож то то ти так ногою в носке сюда.

— Ну где ж это твоё давай?!

А он тычет ей ручку в пудре муке свою и сейчас улыбается.

Не поймёт… Сорь заводит патефон где указано как быть.

Семандритик не плачет. Но говорит спеша следующее:

— Я могу сделать свой деле-бом специальный.

— Как специальный деле-бом. Может что неткак где твои принадлежности?

— Мои принадлежности сложены и тихи чтоб не висло надо

мной — я знаю где они… Сорь ты не взглядом их если

захочешь поймёшь а твоим пеплом.

— Что же ты не применишь моё тепло — мал. семандрит?

Я испортился на фаникулитете когда глядел как пускают

В вас нас

Сильно же я зелень не сильную симпатично обидел

Главные слова твои все высыхают.

Семандрит прошёл к верёвке и ножку и сапеге.

Он мохнатую сапегу одевать направился

Для известий летучей комнаты.

Несколько больше намного ль меньше и запели песню так:

След теряется в сосках в пупках и в волосах

И между ног играют свадьбу ударяя в барабан /детячий/

Но вот ложится семандритик

И ветер волосы оставит

Шпагатом тело перетянет и редьку затолкает в рты

Где гвозди гвозди гвозди он хочет сделать шурля-мурля

А всё выходит к деле-бому

Повёрнут он

К тому же точно деле-бому

Каким ушли Михал Коняков и толстый Гриша Хомяков

А след теряется в сосках пупках

Но это пара рара рара

А есть гортензья в головах — она на всё даёт ответы

Припарки маслом не могут…

У сливы косточки подохли…

Пара-ра-ра съел лилипут да лилипуткину жопенку

И сам заперся в комнатёнку

А чтоб не выбили его при помощи жёлтого дымы

Он умер там в связи с травой и пистолетом и кинжалом

И то был Барик Бережнов… она была Ольга Объятьева

Чему же плачет семандритик готовясь сам деле-бом-бом

Чтоб вылетело дыму столько-то и пороху расход таков-то

А освидение такое… А Сорь осталась бы одна…

6

В се в самом банном нежном мире-с…

В окне накована луна… На галерее врёшь подсолнух

А в сердце коски от мослов

А в это время улябийцы работают впотьмах серьёзно

И мозок сыплется в песок. Три капли — и всё.

В небе был борд. Мужчины и амфибии сочли это нужненцией

В фигуфиглярной амуниции враскачку немец пролетал

Завидно — говорили пожилые…

В то время семандритик умирал…

Он наполом жёлтым теперь владел

И Сорь его обниминая читала что он баринобол

Ушедя загуляел

Елькое браво его истекло…

Что кто ж это делает

Женщину одну оставляет

И каково придётся ей избрать ремесло

— Не сдирай все те повязки что я навязала

— Не прячь себя — дай говорить. Не ползи в угол — остановись

но всё лицо его скотинело.

— Я финарей уже становлюсь — сказал —

и правда — спустя —

реял меж фонарями

Бедная Сорь играет в красную игруку домино с голыи

Но всё-таки в стене прорезаны дыры…

Февраль-март 1967 (1968)

«Русское»: из сборника «Прогулки Валентина и другие стихотворения»
(1968)

Азбука

— А — сказал Андрей

Барышня пришла в новом платье

Весело дочку погладил

Горькие горячие волосы поцеловал ей

Детка моя — подумал — ты без мамы

Если б была жива не нарадовалась бы

Жалобно на её могиле прежде прутики деревья прямо

Завтра пойду туда — поплачу в траву судьбы

И с тем он скользнул взором по Наташе

Которая за последнее лето стала ещё краше

Лицо у Наташи было сегодня странное

Маленькие уши горели цветом алым

Но за рекой закричала птица нежданная

Общее внимание отвлекать стала

Перед уходом отец пил молоко

Раньше чем к сну отправляться — вино

Старый стал Андрей — ему не легко

Таню жену свою помнит давно

У него не появилось новой жены

Фыркал когда говорили об этом

Хватит хватит разговор обрывал. и чувство вины

Целый день не сходило с лица. кто давал советы

Часто однако он веселел и добрел

Шустро хватал свой плащ и уезжал в поле

Щёлкал ружьём но птиц настрелять не умел

Этим только проездом по полю бывал доволен

Юношеским на время становился хрипел

Я — говорил всем — выздоровел охотой. а был очень болен

2-ая прогулка Валентина

Под диким небом северного чувства

Раз Валентин увидел пароход

Он собирал скорее пассажиров

Чтобы везти их среди мутных вод

Рекламная поездка обещала

Кусты сараи старые дрова

Полжителей речного побережья

Выращивают сорную трава

Другая половина разбирает

На доски ящики. а незначительная часть

Утопленников в лодках собирает

Чтобы не дать, умчаться и пропасть

И Валентин поехал облизавшись

От кухни запахи большой стряпни

Там что-нибудь варилось одиноко

Какое блюдо мыслили они

Морковь заброшена. багром её мешают

И куча кровяных больших костей

И тут сигналом крика собирают

На пароходе нескольких гостей

И раздают им кружки с чёрным соком

дымящеюся жижею такой

А пароход скользит по речке боком

А берег дуновенный и пустой

На огородах вызрела капуста

Угрюмо дыбятся головки буряка

Большое кислое раскидистое древо

Вот важно проплывает у борта

С гвоздями в ртах с пилами за плечами

Огромной массой ящиков заняты

Ещё не совсем зрелые ребята

Стучат и бьют обведены прыщами

У них запухли лица медовые

И потянулся лугом свежий лук

И бурые строения глухие

На Валентина выглянули вдруг

На пароходе закрывались двери

Помощник капитана взял мешок

Надел его на согнутые плечи

Издал короткий маленький смешок

Во тьме работают животные лебёдки

Канаты тащут чёрные тюки

А с берега без слова без движенья

Им подают вечерние огни

И повернули и в рязанской каше

Пошли назад стучало колесо

И вспомнил Валентин что это даже

Обычный рейс и больше ничего

Теперь другие пароход крутили

И появился некто так высок

Когда стоял то голова скользила

По берегу где света поясок

Столкнувшись с Валентином испугался

Пузатый маленький и старый пассажир

Заплакал он и в угол весь прижался

А Валентин рукою проводил

Когда сошёл по лестнице мохнатой

На пароходе вновь пылал костёр

Морковь тащили красные ребята

И ветер наметал на кухню сор

«Ветер распластал любимую простынь…»

Ветер распластал любимую простынь

Этой весной ты поедешь назад

Фока и Фима — друзья твоей юности

Пивом и мясом встретят тебя

Этой весною соскочишь ты на вокзале

Фока и Фима стоят каблуками

на тощей весенней траве

Фока и Фима! Я больше от вас не уеду!

/плач обоюдный в мягкие руки судьбы/

Ты никогда не уедешь от Фоки и Фимы

От красивого стройного Фоки

И от обезьяньего друга Фимы

Всегда вместо большого огромного моря

Вам будет целью небольшая река

На твоих глазах постареет сгорбится Фока

К как-то незаметно умрёт смешной друг Фима

Ты их переживёшь на несколько вёсен

Этой весной ты поедешь назад…

«Понедельник полный от весны весь белый…»

Понедельник полный от весны весь белый

Вычистил и шляпу расстелил пальто

Снег ещё повсюду но уже не целый

Оловянной кружке весело блистать

К щёкам подливаю сок одеколонный

Разотру по шее подмочу виски

Как я ещё молод. кожа-то какая

Загорю под солнцем — южное дитя

Брюки то подгладил пошёл улыбнулся

Вызвал всех любимых в памяти своей

Вот бы увидали пока не согнулся

Вот бы увидали до скончанья дней

«Милая спящая равнина степная…»

Милая спящая равнина степная

Городок «Хвост» примкнувший к тихому холму

Люба — дочка учителя грустной школы

Спящая на спине с одеялом даже на лбу

Белая стена наклонённая над Любой

Сладкие дни прожитые ей

В садике рядом со школой со школой

Стекают по шее на грудь затекают ей…

«Я люблю ворчливую песенку начальную…»

Я люблю ворчливую песенку начальную

Детских лет

В воздухе пете́листом

домик стоит Тищенко

Цыган здравствуй Мищенко

Здравствуй друг мой — Грищенко

В поле маков свежен — друг Головашов

Речка течёт бедная

Тонкая

и бледные

и листы не жирные у тростников

Здравствуй друг Чурилов

Художник жил Гаврилов

рисовал портрет свой в зеркале

и плавал ночью на пруду среди мостков

«Если кто и есть на лавке…»

Если кто и есть на лавке

Это тётушка моя

Здравствуй тётушка моя

под окошком белая

Ты купила этот домик

Уж на склоне полных лет

розовый закат на подоконник

встав на лапки шлёт привет

Все мечты твои нелепы

Тётя тётушка моя

разве козы шерсти смогут

тебе тётя наносить

Эти козы не годны

козы новые нужны

Ты не сможешь сбогатеть

Только всё потратишь

с твоим зрением лежать

а ты кофты катишь

Если кто и есть на лавке

Это тётушка моя

Неразумная

Здравствуй тётушке моя

Под окошком белая.

«Жёлтая извилистая собака бежит по дорожке сада…»

Жёлтая извилистая собака бежит по дорожке сада

За ней наблюдает Артистов — юноша средних лет

Подле него в окне стоит его дама — Григорьева

Весёлая и вколовшая два голубых цветка

Розовым платьем нежным мелькая ныряя

Девочка Фогельсон пересекает сад

На её полноту молодую спрятавшись тихо смотрит

Старик Голубков из кустов

и чмокает вслед и плачет беззвучно…

«Бреди бывало по итогам жизни…»

Бреди бывало по итогам жизни

А там полно неугасимых ран

Всё прошлое так вспоминаешь тонко

Как будто бы иголкой вышиваешь

«Дождь на земле прошёл…»

Дождь на земле прошёл

Какие светящиеся ветви

Чего покинутый дом стоит

С таким изнурённым видом

«Ну ты не плачь пожалуйста не надо…»

Ну ты не плачь пожалуйста не надо

мы сделаем как хочешь ты

приедем в местность где собранье винограда

и где павлины пёстрой красоты

Ну я тебе клянусь что через месяц

иль даже меньше денег мне дадут

мне обещали точно и к тому же

для груза мои плечи подойдут

Ну брось ты плакать деньги соберутся

кой-что займём у моря будем жить

Какие виды будут нам открыты!

Болезнь твоя пройдёт не вечно ж ей и быть?

Я помню был когда-то видел домик

за комнату немного с нас возьмут

Ведь не сезон а нам того и нужно

нам люди надоели уж и тут

Старушке мы понравимся какой-то

Так может и без денег пустит нас

ведь им старушкам лишь бы жил бы кто-то

а то так грустно им в вечерний час

Я завтра побегу. Ну вот и перестала!

Жестокая зима дай Бог её прожить

Достать бы где-нибудь ещё бы одеяло

картошки нужно вечером купить…

Воспоминание

Вот я люблю столетний шум мохнатый

Чуть жёлтый парк заборами зажатый

и на тарелочке веранды колбасу

вино и в фонаре блестящую косу

Вот я люблю на платии твоём оборки

Конфету шоколадную даю

другие пиджаки и платья

Слились в одну толпу а где и на краю

Мы говорим подолгу а когда играет

Встаём и движемся погода шелестит

и руки твои мне на плечи прилегают

и всякий куст дрожит

вино внутри горит

Я молодой ещё. последний день июля

К концу подходит. слышен шум дождя

Веранда общая. официант тарелки

Разносит с ветчиной с яишницей шипя

Мы подвигаем руки пьём портвейна

Густое чёрное вино и обнимаемся

как мне приятна твоя шейка

и две груди во тьме и поцелуи змейкой

Летний день

Тихо болтались в стареньком доме

Три занавески

Бабушка вышла в глупом забвеньи

С Богом меняясь

Там у ней где полянка с мышами

Жёлтые внуки

В честном труде собирали пшеницу

Радуясь солнцу

Бабушки жёсткой руки скрипели

Трава вырастала

Внуки сидели в столовой затихнув

Отец возвратился

Каша болталась в белых тарелках

Пела сияла

И от варенья круги разрастались

Щёки краснели

Мух толстозадых густое гуденье

и длинные списки

Что ещё нужно

Сделать до вечера летней прохлады

Лампа зажжённая

Вся раскачалась над полом

Бабушка ходит

С слепым фонарем собирая

Красных детей

Что запрятались в лунном парке

Белые скинув матроски

Чтоб не было видно.

Элегия

Туманы тёплые объели ветки и цветы черёмух

Зелёные стволы так равномерно выплывают

Вот показалась первая доска их и порозовела

Топлёное вдруг солнце пролилось лохматясь…

Безумная земля моей мечты…

пьёт чай томительный головка на балконе

покоен отложной воротничок

на свежем горле голубые взмахи…

Глотки последовали резво побежали

Пирожных сгустки разделяли чай

Простая… но так странная улыбка

В лице когда глядишь на сад на май…

Не вошедшее в книгу «Русское»: из сборника «Прогулки Валентина»
(Архив Александра Шаталова)

«В том дело что возле сада…»

В том дело что возле сада

Лакового огорода

В полях отдыхало стадо

Во главе пастуха урода

В том дело что день был пыльный

Что пыльца с цветов летела

что пастух был горбатый и сильный

и томилось молодое тело

А в саду в том копалась

В цветах молодая хозяйка

то нога почти вся виднелась

то птичек летала стайка

Урод смотрел задыхаясь

Как при наклоне виднелись розовые штаны

В края штанов влюбляясь

Все мы в них влюблены

И стал урод подкрадываться

Выставив руки вперёд

Наконец он подходит достаточно

И за ногу её берёт

день был жаркий летний

он её утащил в кусты

грубо её исследовал

а она говорила «ох ты…»

«Свобода. утром. утром…»

Свобода. утром. утром

Из кадки вылезло горчайшее дерево

Сквозь ветви был виден. отведен

дом. Бак. стол. варево.

Студент. путь. супа в рот

На ложке шёл суп вдаль

студент ел. Ел. ел. с него капал пот

чернел. молчал. звал. небес восход.

Плечи в тени. уши в тени. лоб в тени.

вспоминает. варит в голове прошедшие дни

А плечи в тени. уши в тени.

«Приходит ветер лёгкий и приятный…»

Приходит ветер лёгкий и приятный

перворачивает листья и больные

во двор выходят аккуратный

и ходят медленно и ноги их кривые

к ним родственники приближаются порою

им руки жмут и говорят о близких

А ветер всё такой же лёгкий низкий

приносит запахи цветов и санного покоя

Во время о́но врач выходит в сад

и щурясь посидит на белом стуле

А то и санитары говорят

Идите в дом — чтоб ветры не надули

«Когда пчела на тыкву сядет…»

Когда пчела на тыкву сядет

привяжется ко мне мой друг мертвец

он снимет из букле фуражку

и чёрным волосом взмахнёт

Сердечник он платком прогладит

Лица холодный летний пот

и скажет чтоб холмы любить

чтобы с песком по ним ходить

«Себя я помню уж давно…»

Себя я помню уж давно

Вот детство. шёл туман в окно

и было сыро простыням

и лил всё дождь и скушно нам

родителям моим двоим и мне

вот этим вечером в весне

Ступают люди там внизу

и кто куда они идут

Мы ж рано все ложились спать

отец мой — он военным был

порядок он во всём любил

после работы он дремал

затем он ужинал. читал

и в девять все — жена и муж

ребёнок я. худой малыш

Лежал не спав. но затаясь

в окно глазком своим вперясь

Себя я помню уж давно

Вот детство… и туман в окно

Лежу не сплю. сыра кровать

Вот вырасту. не буду спать…

Всю ночь до нашего утра

Я буду бегать и кричать

Ещё я буду танцевать

Пройди лишь — детская пора

«Студент который живёт один…»

Студент который живёт один

Робкий и очень чувствительный

В своих ботинках худой и злой

С шеей серой и большой

Проходя в начале марта

По улице своего дома

Встретил ему совсем незнакомую

Девушку несущую два торта

Он был голоден и потому

попросил её имя дать

и она не отказала ему

Пригласив его к ней поспешать

Через час наевшись и сытый

тешась теплом и девушкиной красотой

студент на диване сидел курящий

добрый мягкий пустой

А в окне четвёртого этажа

стоял вечерний час

Наша память собой свежа

развеселяет нас

«Я люблю эту глушь эту дичь…»

Я люблю эту глушь эту дичь

На рояле резьбу от зубов

Вашу пышно безумную дочь

в том платке что приятно пухов

За её я охотником стал

Притаюсь и сижу у купальни

Вот и хрустнул коленный сустав

Вот гляжу и идёт и из спальни

Красота её дико проста

Тело белое тихо шипит

складка кожи у яркого рта

так презренье в себе содержи́т

Как снимает она бельё

Я гляжу неотрывно в неё

Как бросается в волны она

Мне мелькают и грудь и спина

Лишь занятье на свете моё

Что поймать и её не пускать

Она рвётся. стекает вода

С чистой гру́ди на землю и вспять

Отпусти же она мне кричит

и меня вся толкает бедром

Я упав на траву хохочу

и за ногу хватаю притом

«Я вижу снег в библиотеке…»

Я вижу снег в библиотеке

Сквозь стёкла качеством как вата

Явленье снега как-то боком

Явленье снега будто в шляпе

Читается мной том холодный

истории семьи одной

когда-то нищей и народной

поздней богатой голубой

Однако нет не привлекают

меня те отпрыски семьи

которые в делах все утопают

и продают и покупают

и множат зо́лоты свои

Меня в страницах то зовёт

где говорится что у братьев

Была какая-то сестра

И каждый раз её приход

весь странен. то она молчит

и в платье розовом сидит

и взгляд не переводит

Вдруг засмеётся убежит

и в полночь у реки находят

Ей уже двадцать с лишним лет

Она красива как колючий

цветок. но всё она одна

наверно что она умна

Однако же в последней части

вдруг узнаю я наконец

Что эта девушка погибла

её убил бродяга злой

и то к нему она бежала

когда вдруг дом свой оставляла

и то его она ждала

когда на речку полночь шла

Гляжу в окно я взором тихим

и ухожу сдав свою книгу

В холодном зале библьотеки

ещё сидят три человека

от них печально и темно

«Когда-то ехал кто-то в Севастополь…»

Когда-то ехал кто-то в Севастополь

В автобусе с красавицей сидел

Покинув раскалённый Симферополь

В Бахчисарае был двадцать минут

Спустя пятнадцать лет он умирает

В соседней комнате соседи тарахтят

С улыбкою китайской вспоминает

Как изменился их тогда маршрут

О! мы тогда поехали обратно

В буфете мы сидели. дождь пошёл

И так неповторимо и приятно

закусками одет был белый стол

И вырез шеи видели соседи

Завидовали мне в моих сандалиях

Красивые повыставивши ноги

Она меня любила ни за что

Теперь уж если я и умираю

то это мне приятно вспоминать

Затем я в Симферополе страдаю

что всё это продлилось дней лишь пять

«На том месте где раньше стояло…»

На том месте где раньше стояло

может что-то а может село

уже много травы вырастало

уже всякое время прошло

Если я небольшой не красавец

но так умный так с бледным лицом

прохожу это место походом

я люблю его всё кругом

Тут наверно жила Наташа

Была очень красивая да

Дочь помещика. русская наша

У отца была куст-борода

В бороду́ и на рост отцовский

любоваться любил их царь

ещё в годы войны таковской

он приблизил отца-государь

В этом месте на этой лужайке

Верно наша Наташа играла

В игры ихние всякие лайки

Для игры она вовсе снимала

Надевала наряд простейший

и бежала платьем шумя

её матери глаз чистейший

всё за нею бежал бежал…

Кавалеры были в костюмах

очень странных во время жары

тем не менее те кавалеры

Я так думаю были добры

Сидя вечером на террасе

пили чай. самовар эдак пел

«ещё в первой гимназии. в классе… —

её мамы голос шипел —

все способности в разных науках»

Ох Наташа прости её ты

Ночь… томит непонятная скука

Только встань от окна уж кусты

У тебя твои двое сестричек

здесь в соседней комнате спят

их учитель студент еврейчик

симпатичный. ловил твой взгляд

ты не слышишь как по аллее

тихо ходят его сапоги

Ната! Ната! Наташа! Наташа!

Ты немного подумав — беги…

так мои кувыркаются мысли

молодого и в синих штанах

Они падают и образуют

наипричудливейший альманах

Хохотун. смехотун. но слезливец

по развалинам данным бреду

русский старый кошмарный ленивец

задыхаясь гляжу на звезду

«Вторая тетрадь грамматики…»

Вторая тетрадь грамматики

Тоска и белые львы

разгуливают как в праздники

по отрезкам белой стены

Крестьянов Иван Сергеич

Дымит своим табаком

На нём голубая пижама

и шляпа с большим пояском

Приходит Андрей Несмеянов

Здоровается грустно молчит

и ни во что он не верит

и ничего он не чтит

Ему не откажешь в красивости

Но он Несмеянов ушёл

остался Иван Сергеич

и песню такую завёл

что был тут Андрей Несмеянов

что он повернулся ушёл

что всё уходит на свете

и даже несчастливы дети

Не вошедшее в книгу «Русское»: из сборника «Прогулки Аалентина»
(архив Александра Морозова)

3-я прогулка Валентина

В полшестого в сумерках развалин

встретил я туманную прогулку

на больших носилках проносили

девочку французскую калеку

Я остановился быть желая

разговору осенью подобной

Не ответив даже взором погоняя

в сырости спаслась в саду утробной

Девочка — французская калека

во второй мне встретилася раз

Длинная и душная река

На берегу сидела копошась

Отворив её платочек мягкий

я услышал чтоб ушли бы прочь

оказалось что живут на свете

есть-таки что обожают ночь

и желают ночью примус жалкий

разжигают самим готовить рыбу

мне сказала вы уйти бы не могли бы

опираяся на сухонькую палку.

«Дети потные в красных костюмах…»

Дети потные в красных костюмах

Матери потные в тяжких думах

Бронзовый загар темноты медовой

Этого лета вдовы

Плачут на кладбище томно и молодые

Дома висят штаны пустые

Их любимые обтёртые ваткой

В земле лежат и воняют сладко

Ах как душно вдовам в чёрных платках

Белым грудям в чёрных бюстгальтерах

Приведённые они плачут и по плечам

катится пот… щекотно вдовам

Вдовам тяжело подняться с земли

Колени у них округлы тяжелы

И зады обливает спинной пот

А кладбищенский рабочий смотрит странно туманно

кривит рот.

«В докторском кабинете лиловом…»

В докторском кабинете лиловом

при начале месяца мая

при конце дня докторского большого

на столе лягушка умирает

Её печальные ставшие жёлтыми лапки

двигаются очень долго но замирают

Голая женщина пришедшая на осмотр

сидит на белой тряпке

жалеет лягушку и вздыхает

Неизъяснимо печально стоит

доктор в пороге своего кабинета

Какая-то металлическая штука

в руке у него дрожит

Впереди четыре месяца лета

Во время которого вероятней всего

кто-то умрёт из его пациентов

Женщина о которой доктор забыл

прикрывается марли лентой.

Мальчик

Из лёгких мух толпой рыдающей весёлой

и сбитой в плотный куб плюющих молодых

Он выбирал одну — следил за ней из щёлок

и очень не спешил не трогал он иных

Но эту взгляд прибил уже к стеклу приклеил

и внутренностей белое пятно течёт

Хотя ещё рука минуты две лелеет

и пальцем трогает надежду подаёт

И нравится ему вначале сделать больно

щипая и дразня крыло вдруг оторвать

Чернеет мир у ней в её глазах невольных

Пытается ещё погибшая бежать

и бьёт одним крылом по молодой природе

по воздуху весны что пахнет кислотой

Но он уже застыл и палец на исходе

В тот недалёкий путь до тела роковой

Раздался хруст и вмиг семья большая

Весёлых мух весенних и зелёных

могла увидеть на стекле повиснул труп

Одной из них прибывшей из компаний отдалённых

«Яков Тиулин по лесу бродил…»

Яков Тиулин по лесу бродил

Тёрна свисали повсюду рядки́

А уж давно с остальных растени́й

всё посметал вихорь осенний

Яков Тиулин лежал на земле

Не был бало́ван в домашнем тепле

Он и ногою вступал в ручей

но не боялся червей и змей

Тёрна он ягоды объедал

Мутной водою их запивал

Взглядом с опушки следил лесной

как гонит коров пастух домой

и всё подсчитывал в голове

как бы суметь отогнать одне

Яков Тиулин зимой в земле

нарежет коровы и хватит для

«Моя подруга знаете моя подруга…»

Моя подруга знаете моя подруга

имеет нервное строение своё

я знаете на положеньи друга

и то не могу воздействовать на неё

Моя милая она очень плачет

сидит бывало да и сейчас

плачет и плачет и плачет

в какой угодно час

Уже нет в ней и влаги

уже ничего не течёт

кривится дёргает глаза и рот

бедная больная подруга-птица

Я пробовал всякие средства

говорил не плюйся на жизнь

она лежит и молчит

или же вспоминает детство

как на подоконнике жили чижи

Я уж разозлюсь и кулаком махаю

Выйди говорю — иди погуляй

А она разденется и лежит нагая

и глядит на меня моргает

Ну что делать? Я ей уступаю

Подойду и ласкаю живот и грудь

на неё прилегаю…

но очень нерадостен этот путь

Как её вылечить а доктор?!

Неужели только этим способом мужским

Она не расстаётся со мной не с одним

ещё со старой малиновой кофтой

«Под роковыми старыми деревьями…»

Под роковыми старыми деревьями

метаются кричат худые птицы

Мелькают пред глазами постоянно

оскаленные птичьи рты

И та вода что грустно протекает

возле стволов в траве упруго синей

молчит почти… сидишь бедняга узкий

и с девушкою слабо говоришь

Луна являет её пышность гру́ди

Жара и сырость от неё идёт

Боящимися хладными руками

ты гладишь мягкий водяной живот

И прекращаешь разговор и молча

по ней руками лазишь ослабелый

Она от странных ласк застыла будто

её с твоим несовместимо тело

«Огромное хорошее лицо…»

Огромное хорошее лицо

и тонкая ненужная нога

Позор зелёных листьев до утра

страдает и желтеет надо мной

Скорее б я покинул этот парк

где мальчик молча писает в фонтан

всегда его две пары жирных ног

и выпяченный бронзовый живот

По вольной воле зверев и листов

по лавочкам бегущим вдоль садов

коричневая наступает муть

огромная от Бога есть слеза

Заброшенная женщина идёт

шагами сердцем мнёт свои перчатки

В пальто её большой живот

весь обнимает трепетные складки

Я робко вызываюсь отвести

её домой держа её под руку

В канал в канал летит листва

и ветки что размерами поменьше…

Не вошедшее в книгу «Русское»: из сборника «Прогулки Валентина»
(архив Льва Кропивницкого)

«Вполне. совсем. вполне. нужно сказать…»

Вполне. совсем. вполне. нужно сказать

что говорят в таком случае. говорят

вполне. можно я уйду. уйду я

Вы придёте. он уйдёт. покидать.

Перебросьте подушку вам говорят.

стращать. покидать. подушку метну я.

вполне устраивает плюш вас

красный цвет подушки не в тяготу

не в ломоту угол вам дивана

Маргарита вам не поздно. Вам не рано?

Воссоздать. пролетать стремится.

ох. пахнут ноги у Фомы и у Пети

ох гости несчастные эти

совсем. вполне. внутри. очаг. верх. верх. верх! — птица!

Ме. Ме. Ме. Ме. Ме. вполне хорошо.

живёт на четвёртом этаже распевает

скоро умрёт. Завтра. Кто знает

По. По. По. По. По. Разбито тут стеклянное вот тут деревянное

ты молчалив я молчалив и густ

я жуток и смешлив. сижу в углу

мама. Рита. Валя и другие. Много чувств

Рита. мама. Валя и другие лежат на полу.

«Сплыл. Уплыл. был. широк поток…»

Сплыл. Уплыл. был. широк поток

Шёл некогда. припадая приникая на одну ногу вбок

ясным сном как бы внутри дела

взяла и на столе родила. сняла. взяла.

Высок был живот и множество криков — Режь!

Высок был и дрожал пупок смеялся. качался. валился.

форма ноги — груша. внутри потроха

вылазил из маминой печки

хозяин мира — кретин. зараза

заплёванный сволочь и весь в волосах

Гад. Гад. кусок. свинина. человечья морда

пришёл прилез. слился. Огромный у матери пах

Сука. сука кобыла корова родила. ляжка. Урода.

кобыла корова. морда.

«Свобода утром. Утром…»

Свобода утром. Утром

Из кадки вылезло горчайшее дерево

Сквозь ветки был виден. отведён

дом. Вак. стол. варево.

Студент. путь. супа в рот

На ложке шёл суп вдаль

студент ел. Ел. ел. с него капал пот

чернел. молчал. звал. небес восход.

Плечи в тени. уши в тени. лоб в тени.

вспоминает. варит в голове прошлые дни

А плечи в тени… уши в тени.

«Стихотворения гражданина Котикова»
(архив Александра Морозова)

«Он любил костистых женщин и восточных…»

Он любил костистых женщин и восточных

Лучше чтоб восточных. в странности костюм

Только где-то в схватке одиноко ноги

выглянут забьются и потом замрут

Он тогда любовной поглади́т ладонью

тёплый их живот и тёмное лицо

Он тогда откроет ткани эти снимет

у постели бросит… всё равно помрёшь

Позже ночью в глу́би за подушкой белой

Заблестят покажутся первые глаза

Тихо заворочается подвинётся встанет

и начнёт одежды надевать опять

А когда натянет он ей скажет: «Стой-ка

Ты куда собра́лась ты куда идёшь

Ах ты за водою а ну раздевайся!»

и ногою в ткани где у ней живот

Она разбежится он ногой наступит

на кусок у длинной чёрной полосы

Из спасавшей тряпки он её раскрутит

и начнётся голой травля и битьё

Схватит чёрный зонтик. В угол где прижалась

подойдёт с улыбкой под гру́ди ей кольнёт

Скажет «Что ж ты девка что же ты расселась

что же ты лягушка спрятала живот!

Ноги! Ноги! Ноги! — подавай наружу

Покажи-ка зад мне! Встань и покрутись!

Дай-ка укушу я козлины груди

как же ты воняешь что ж ты не орёшь…»

А по телу синей лентой от ударов

прошлые подобные твои ночи с ней

«Не встаёшь ну что же ласки тебе мало!»

Зонтик ты бросаешь бьёшь её рукой

И по тёмной шее длинной поцелуйной

и попахнут по́том плечи в волоса́

пальцами вцепляешься. хлынут ре́кой струйной

Оторвав преграду старого гребня

Час пройдёт. Лежите… плачешь ты весь мокрый

Положил ей голову между её ног

и поцелуешь гладкую кожу всю пропахшую

древнею иранскою женскою мочой

На подушке выгнувшись и глазами вспыхивая

как царева Дария древняя раба́

С ужасом и тягостно… спящего и мокрого

молча неподвижно смотрит на тебя…

«Варвара бледная вбежав средь ночи…»

Варвара бледная вбежав средь ночи

и дверь плечом разодранным отодвигая

и застонав упала на диване

в грязи в тоске безумная рыдая

Случилось что? её пытает мать

и гладит чёрную головку

Уйди! Уйди! Не смей меня каса́ть

Я нечиста осквернена. О волки!

Затем из сбившегося смятого рассказа

узнала мать что девушка домой

шла меж деревьев парка наслаждаясь

таинственной вечерней тишиной

Как вдруг из-за кустов набухнувшие груди

её схватила жёсткая рука

другие зад ей облепили

и ноги… и закрыв рот потащили

Сколь я ни извивалась сколько ни билась

в какую-то пещеру средь оврага

они меня сложили как добычу

их было четверо мужчин… я была на́га

Бельё моё всё разорвали звери

И первый лысый мною обладал

он мял моё проснувшееся тело

щипал и ноги сильно раздирал

Второй мальчишка бил меня в живот

Ах мама я его к себе прижала

и это мне позорнее всего

я наслажденье жуткое с ним испытала

Почти до самой утренней зари

они меня терзали все менялись

Вся жидкостью зали́та я была

Они над мною хрипло так смеялись

Я жить уж не хочу! Дай мне лекарств!

Но мать её уж ваткой обтирала

Флаконом принесла одеколон

и ноги разведённы прижигала.

«Был на заре тот мальчик глуп…»

Был на заре тот мальчик глуп

А в ноябре такое небо страшное

что не спасает чёрное его пальто

И в классе темнота и так ужасно что

на перемене дело рукопашное

Был вечером так этот мальчик боязлив

По коридору медленно шатался

Учебник физики в его руках

И вот учитель бледный появлялся

и чёрным небом плащ его пропах

Увидел как-то у учительницы пах

Когда в какой-то класс вошёл стремительно

Она сидела голая почти

И зашивала в шёлковой горсти

и ойкнула визгливо и пронзительно

А мальчик постоял ведь был он глуп и мал

И ничего не понимал

Тогда она его подозвала

Смеялась двери заперла пошла

Какой дикарь! Как это восхитительно!..

Раздевшись совершенно ошалев

По комнате обняв его кружила

«Ты никому не скажешь. Ты счастлив!»

она ему при этом говорила

И в его руку грудь свою вложила

Был на заре тот мальчик молчалив

С учительницей связан дружбой странною

Она его заставила всегда

На тёмном коридоре и у школьного пруда

хватать её за грудь спустивши лиф

И были они парой странною

Жеребятков

Пётр Петрович Жеребятков

Очень любит он детей

В школе он преподаватель

На хозяйстве средь аллей

Там где девочки сажают

Он уж крутится весь день

Ту толкнёт а ту за боки

Будто невзначай прижмёт

А когда во тьме вечерней

Разведёт костёр большой

Под покровом его дыма

Грудь погладит он одной

А другую всю притиснет

Пригласивши в кабинет

И залезет ей под юбку

Даст ей горсть за то конфет

А кто разденется потайно

На диване полежит

Этой он отвалит денег

Слух такой о нём бежит

Тихий хмыкает писклявый

И всегда блестящий нос

Любит запах из-под мышек

Жеребятков — он завхоз.

«Люпа и Пуля играют…»

Люпа и Пуля играют

С бабушкою перед сном

Молодой человек гостящий

Глядит из соседней комнаты слизисто

Люпа и Пуля в лошадок

Преобразились несколько годовалых

Люпа и Пуля толстенькие

Едут на палочках в сторону

венского стула молодого человека

и он закрывает веками

дрожащие свои глаза…

Люпа и Пуля проехали

Можно открыть уж глаза…

«Ты красным фиговым листом…»

Ты красным фиговым листом

Висишь на стуле раскладном…

Чулки висят уставшие за день

от посещенья придорожных деревень

В дорогу были нами захвачены и булки

и под развесистым синим деревом обед

машинистки пишущей машинки двадцати двух лет

и меня — во время летней прогулки

На поезде до станции Павлово

А потом пешком пешком рядом с лесом

где ягоды то и дело возникают

В поисках места где никого не бывает

и наконец полянка где снимаются чулки

снимается юбка резиновый пояс

где кустов куски а он снимает влажные носки

и они подходят нерешительно друг к другу в трусах беспокоясь

она держа грудь руками чтоб не висела

подаёт ему горячую готовую для дела

он обнимает её они опускаются на траву

и всё происходит как нельзя лучше

с вмешательством природы половое чувство гуще

и даже как бы не наяву…

ГУМ. Поэма (1968)

Там где чемоданы различного вида

и чёрные и коричневые

и серенькие за восемь в крапинку

Там где хозяйственные сумки

По семь рублей — синие. цвета кофе и чёрные

Там Пармезанова и Толоконцева шныряют глазами

Там юноша Калистратов выбирает ДОСААФа сумку

синюю с белой надписью

носить будет на плече

стоит четыре восемьдесят

Там военный Мордайлов

взял чемодан за восемь десять

и тут же сунул внутрь

свой небольшой чемодан

«Матрёшка у вас получилась» —

сказала ему Вездесущева — внимательная старушка

«Да вроде» — сказал военный

А на них напирали сзади

Редкозубов из Тулы

И Беляков из Степаничей

Кошмаров из Ленинграда

стоял одиноко в шаге

Рейтузова отделилась

пышная такая блондинка

пошла тайком вспоминая

о муже своём волосатом

Вдруг её охватило…

Она остановилась

чтобы переждать наплыв страсти

На Рейтузову наткнулся Португалов

специально

толстенький наткнулся

Рейтузову он обхватил

будто грозил упасть

и ущипнул за бок

хоть и ватное было пальто

— Ай что вы! — она вскричала

А он же прошёл

ответив

— Стоят и ловят ворон!..

Там где зонтики переливают

цвета один на другой

Там долго стоит Попугаев

милый глупый смешной

В жёлтом кашне на шее

писал и он стихи

и он ходил вечерами

в дом культуры связистов

Лицо Попугаева тихо

зажмурен его один глаз

лет имеет он сорок

и средний покатый рост

Волшебство его обуяло

какое-то на этом месте

Но вот волшебство проходит

и Попугаев задумал

выбрать себе одеколон

Уже он неуверенно роется

Глазами в огромных витринах

где выставлено всем угодное

меж ламп

В основном зелёные жидкости

В флаконах по форме всяких

Где мой

свой

одеколон

иль есть

тут

он

нет тут

где есть

всем есть

мне нет

Ах ты!

где ж он

не вижу что-то

что-то не замечаю

Ах вот!

нет не он

этот два десять называется «Заря»

но вот уж мой

но нет. не мой он

этот чужой стоит пять рублей

называется «Москва» он плоский

Ах вот мой маленький квадратный

называется «Вздох»

стоит тридцать копеек

напирают на Попугаева налетевшие

Чайкин рабочий со своею Фросею юной женой

Всей разделённой на сосисочные куски

И в огромной косо надетой шапке

Прыщавый Шариков одеколон подыскивает

Кокетливая Нюськина в мехах вся

Но тонкая и выделяющаяся

с побелённым нахмуренным лицом

всё требует и требует у Борькиной

— которая больная продавщица

Вот это дайте! Это дайте! Это!

Ну наконец уж Нюськина уходит надменно

так ничего и не купив

А вслед ей Борькина шипит «У крокодилица!

Надела жуткие и красные до локтя перчатки…»

Милиционер Дубняк побритый и тугой

стоит качая круглой шеей

ему осталось три часа

чтобы уйти отсюда в дом

А его дом полон борщом

и дочь приёмная Косичкина

сидит за письменным столом

решает шутки арифметики

Жена же его по девичьей фамилии Белёсова

сидит глядит в окно

и волосы намазала каким-то жиром

В отделе где перчатки там толпа

Перчатки весенние по четыре рубля

кофейные и красные коричневые

зелёные и чёрные в бумажках

В этом сезоне моден жёлтый цвет

берут берут и продавцы снуют

Одна Кудрявцева другая Битова

и меж собою безобразные враги

Ведь Битовой же муж же нынешний

он бывший есть жених Кудрявцевой

Кудрявцева и яду бы влила

Наташке Битовой в воду газированную

Кудрявцева худа и высока. черна

и длинный нос

А Битова такая это плотная

и светлый волос коротко подрезан

обтянутая юбкою с рубашкой

и всё у ней рельефно выступает

Кудрявцеву одежда же не обнимает

«У ней же ваточная юбка»

— сказала год назад ему

Ты брось эту Кудрявцеву совсем

ваточная юбка — заграничная покупка

у нас в магазине продавалась всем

Теперь они снуют вдвоём

Приносят и уносят перчатки

Бумагой яркой шелестят

и давно замокли все до пят

Им помогать пришла уже

начальница у них — Постелина

её завитых локонов струятся круглые потоки

И бельма маленьких очков

неустрашимы и жестоки

Рукой привычною она

Со всем управилася быстро

и пота даже не течёт

Её «железное бедро»

все меж собою называют

«Кассирши Кати Дирижаблевой

недавно умер младший сын» —

Во втором этаже говорила уборщица Тряпкина

синей работнице гладильного цеха Палкиной —

и знаете отчего?

думаете собственной смертью да?

— Так нет же — нет. Его убили…

— Он шёл в двенадцать ночи по переулку

Он девушку свою Ирину провожал

— Ах мать же столько говорила

«Ты поздно не ходи Николка!»

А он пошёл

и вот убит

— А девица?

— Он проводивши домой вертался

ну тут они его и уследивши

и нож ему под сердце только — штырк!

— А кто они?

— Они студенты

На той же улице живут

Два брата Васькины. По двадцать

один в электромеханическом

Другой учился. но прогнали…

гулял по улицам пока…

— Но это ж надо… кровь. ножом же

в чужие тёплые кишки

— За эту девочку младую

должно сын Катин был забит

— Да. Девочка такая славная

— Но им теперь дадут расстрел

— Конечно. Совершеннолетние…

Их не помилует судья…

Подходит Холкина — мороженым она торгует и звенит

вся мелочь в белых карманах халата

— Вы о Николке уничтоженном

да тоже мальчик был не вата

Он приходил сюда к мамаше

и представляете —

Я ушла на три минуты

и оставила его —

мол ты Николочка постой!

Пришла и нету двух рублей —

Не брал! — и всё

свои вложила

— Да говорят что не ножом убили

а убили отвёрткою

и умер не упав у двери

И до своей квартиры не бежал

а уже в спальне у неё

Она глядит… Ох бедна девочка

он у кровати весь в крови…

Там где мужские готовые костюмы

там бродит сотня человек

Один — Мещеров

пятьдесят четыре —

<…>

Скоро их начнут со страшной силой изучать, комментировать, диссертировать, учить к уроку и сдавать на экзаменах, и для них наступит последнее испытание – проверка на хрестоматийность.

Александр Жолковский,российский и американский лингвист,литературовед, писатель

От составителей

Здесь объединены все его одиннадцать опубликованных поэтических книг:

• «Русское» (1979);

• «Мой отрицательный герой» (1995);

• «Ноль часов» (2006);

• «Мальчик, беги!» (2008);

• «А старый пират…» (2010);

• «К Фифи» (2011);

• «Атилло длиннозубое» (2012);

• «СССР – наш древний Рим» (2014);

• «Золушка беременная» (2015);

• «Девочка с жёлтой мухой» (2016);

• «Поваренная книга насекомых» (2019).

«Мы – национальный герой» (1974) носит авторский подзаголовок «Текст с комментариями» (в одной из своих статей Лимонов называл его «поэма-текст»). По внешним признакам «Мы – национальный герой» не является поэтическим сочинением – но в строгом смысле и к художественной прозе его тоже не отнесёшь. Можно определить эту вещь как авторский манифест, также балансирующий на грани ритмической прозы и белого стиха.

Стилистически родственно ему и другое, ранее не входившее в книги Лимонова, оригинальное сочинение – «К положению в Нью-Йорке» (1976), также опубликованное в этом издании.

Если угодно, так: великим русским поэтом.

Захар Прилепин,Алексей Колобродов,Олег Демидов

«Русское»: из сборника «Кропоткин и другие стихотворения»
(1967–1968)

«В совершенно пустом саду…»

В совершенно пустом саду
собирается кто-то есть
собирается кушать старик
из бумажки какое-то кушанье

Половина его жива
(старика половина жива)
а другая совсем мертва
и старик приступает есть

Он засовывает в полость рта
перемалывает десной
что-то вроде бы творога
нечто будто бы творожок

«Жара и лето… едут в гости…»

Жара и лето… едут в гости
Антон и дядя мой Иван
А с ними еду я
В сплошь разлинованном халате

Жара и лето… едут в гости
Антон и дядя мой Иван
А с ними направляюсь я
Заснув почти что от жары

И снится мне что едут в гости
Какой-то Павел и какое-то Ребро
А с ними их племянник Краска
Да ещё жёлтая собака

Встречают в поле три могилы
Подходят близко и читают:
«Антон здесь похоронен – рядом
Иван с племянником лежат»

Они читают и уходят
И всю дорогу говорят…
Но дальше дальше снится мне
Что едут в гости снова трое
Один названьем Епифан
Другой же называется Егором
Захвачен и племянник Барбарис

От скуки едя местность изучают
И видят шесть могил шесть небольших
Подходят и читают осторожно:
«Антон лежит. Иван лежит
Ивановый племянник
Какой-то Павел и какое-то Ребро
А рядом их племянник Краска…»

И едут дальше дальше дальше…

Магазин

– Мне три метра лент отмерьте
По три метра рыжей красной
– Этой?
Этой
– Вж-жик. Три метра…
– Получите… получите…

– Мне пожалуйста игрушку
– Вон – павлин с хвостом широким
Самый самый разноцветный
– Этот?
– Нет другой – левее…
– Вот… Как раз мне подойдёт…

– Мне три литра керосина
В бак который вам протягиваю
– Нету керосина?! Как так?!
Ну давайте мне бензин
– Нет бензина?! Вы измучились?!

Шёпот: – Да она измучилась
посмотри какая ху́дая
руки тонкие и жёлтые

– Но лицо её красивое
– Да красивое но тощее
– Но глаза её прекрасны просто!

– Да глаза её действительно!..

Портрет

На врага голубого в лисьей шапке
В огромных глазах и плечах
Ходит каждый день старушка
Подходя к портрету внука
«Внук мой – ты изображенье
Я люблю тебя как старость
Как не любят помиравших
Я люблю тебя как жалость
Внук в тебя плюю всегда я
О мертвец – мой внук свирепый
Ты лежащий меня тянешь
По́глядом своих очей…»
Так старушка рассуждает
И всегда она воюет
Бьёт портрет руками в щёки
Или палкой бьёт по лбу

Только как-то утомилась
И упала под портретом
И как сердце в ней остановилось
Внук смеясь глядел с портрета
Он сказал «Ну вот и ваша милость!»

«Криком рот растворен старый…»

– Криком рот растворен старый
Что – чиновник – умираешь?

Умираю умираю
Служащий спокойный
И бумаги призываю
До себя поближе

– Что чиновник вспоминаешь
Кверху носом острым лёжа?
(Смерть точила нос напильником
Ей такой нос очень нравится)

Вспоминаю я безбрежные
Девятнадцатого августа
Все поля с травой пахучею
С травой слишком разнообразною

Так же этого же августа
Девятнадцатого но к концу
Вспоминаю как ходила
Нахмурённая река
И погибельно бурлила
Отрешённая вода

Я сидел тогда с какой-то
Неизвестной мне душою
Ели мы колбасы с хлебом
Помидоры. Молоко
Ой как это дорого!

– Умираешь умираешь
Драгоценный в важном чине
Вспоминаешь вспоминаешь
О реке и о речной морщине

«Память – безрукая статуя конная…»

Память – безрукая статуя конная
Резво ты скачешь но не обладатель ты рук
Громко кричишь в пустой коридор сегодня
Такая прекрасная мелькаешь в конце коридора

Вечер был и чаи ароматно клубились
Деревья пара старинные вырастали из чашек
Каждый молча любовался своей жизнью
И девушка в жёлтом любовалась сильнее всех

Но затем… умирает отец усатый
Заключается в рамку чёрная его голова
Появляется гроб… появляются слуги у смерти
Обмывают отца… одевают отца в сапоги

Чёрный мелкий звонок… это память в конце коридора
Милый милый конный безрукий скач
Едет с ложкой малышка к столовой
Кушать варенье варенье варенье

Элегия № 69

Я обедал супом… солнце колыхалось
Я обедал летом… летом потогонным
Кончил я обедать… кончил я обедать
Осень сразу стала… сразу же началась

До́жди засвистели… Темень загустела
Птицы стали улетать…
Звери стали засыпать…
Ноги подмерзать…

Сидя в трёх рубашках и одном пальто
Пусто вспоминаю как я пообедал
Как я суп покушал ещё в жарком лете
Огнемилом лете… цветолицем лете…

Кухарка

Кухарка любит развлеченья
Так например под воскресенья
Она на кухне наведёт порядок
И в комнату свою уйдёт на свой порядок

Она в обрезок зеркала заколет
Свою очень предлинную косу
Тремя её железками заколет
Потом ещё пятью

А прыщик на губе она замажет
И пудрою растительной затрёт
В глаза немного вазелину пустит
Наденет длинно платье и уйдёт

Но с лестницы вернётся платье снимет
Наденет длинно платье поновей
И тюпая своими башмаками
Пойдёт с собою в качестве гостей

Она с собой придёт к другой кухарке
Где дворник и садовник за столом
Где несколько количеств светлой водки
И старый царскосельский граммофон

«А-ха-ха-ха» она смеётся холкой
«У-хи-хи-хи» другая ей в ответ
А дворник и садовник улыбнутся
И хлопают руками по ногам

Сидящие все встанут закрутятся
И юбки будут биться о штаны
О праздник у садовника в меху
И праздник у дворника в руках!

«От меня на вольный ветер…»

От меня на вольный ветер
Отлетают письмена
Письмена мои – подолгу
Заживёте или нет?

Кто вас скажет кто промолвит
Вместо собственных письмен
Или слабая старуха
Гражданин ли тощий эН

Кропоткин

По улице идёт Кропоткин
Кропоткин шагом дробным
Кропоткин в облака стреляет
Из чёрно-дымного писто́ля

Кропоткина же любит дама
Так километров за пятнадцать
Она живёт в стенах суровых
С ней муж дитя и попугай

Дитя любимое смешное
И попугай её противник
И муж рассеянный мужчина
В самом себе не до себя

По улице ещё идёт Кропоткин
Но прекратил стрелять в обла́ки
Он пистолет свой продувает
Из рта горячим направленьем

Кропоткина же любит дама
И попугай её противник
Он целый день кричит из клетки
Кропоткин – пиф! Кропоткин – паф!

«В губернии номер пятнадцать…»

В губернии номер пятнадцать
Большое созданье жило
Жило оно значит в аптеке
Аптекарь его поливал

И не было в общем растеньем
Имело и рот и три пальца
Жило оно в светлой банке
Лежало оно на полу

В губернии номер пятнадцать
Как утро так выли заводы
Как осень так дождь кислил
Аптекарь вставал зевая
Вливал созданию воду до края
И в банке кусая губы
Создание это шлёпало

Так тянется год… и проходит
Ещё один год… и проходит
Создание с бантиком красным
Аптекаря ждёт неустанно

Каждое зябкое утро
Втягиваясь в халат
Аптекарь ему прислужит
Потом идёт досыпать

«Этот день невероятный…»

Этот день невероятный
Был дождём покрыт
Кирпичи в садах размокли
Красностенных до́мов

В окружении деревьев жили в до́мах
Люди молодые старые и дети:

В угол целый день глядела Катя
Бегать бегала кричала
Волосы все растрепала – Оля

Книгу тайную читал
С чердака глядя украдкой мрачной – Фёдор

Восхитительно любила
Что-то новое в природе – Анна
(Что-то новое в природе
То ли луч пустого солнца
То ли глубь пустого леса
Или новый вид цветка)

Дождь стучал одноритмичный
В зеркало теперь глядела – Оля
Кушал чай с китайской булкой – Федор
Засыпая улетала – Катя
В дождь печально выходила – Анна

Каждому своё

В месте Дэ на острове Зэт
Растёт купоросовая пальма
В месте Цэ на перешейке Ка
Произрастает хининное растение

В парикмахерской города эН
Стрижен гражданин Перукаров
И гражданке Перманентовой
Делают хитрые волосы

Брадобрей Милоглазов
Глядит в окно недоверчиво
Примус греет бритву
И воспевает печаль
Холодная щека плачет в мыле
Милоглазов делает оскорблённые глаза

Военный часовой убивает командира
Командир падает
Недобрым сердцем вспоминая мать

«Здоров ли ты мой друг…»

– Здоров ли ты мой друг?
Да ты здоров ли друг мой?
Случайно я тебя встречаю
Здоров ли друг мой. Что ты бледен?

– А я здоров и ты напрасно
Меня в болезни обвиняешь
Здоров ли ты в своей компанье
Тужурки табака и волоса?
Здоров ли в компании многих лет твоих
Не смущают ли твои воспоминания
Вишня на которой ты признайся
Хотел висеть
Да не смог сметь
Не смущает ли
Висел почти ведь?

– Я здоров мой друг
Я здоров
Что мне вишня
Ничто мне эта вишня…

Пётр I

Брёвна
Светлый день
Сидит Пётр Первый
Узкие его усы
Ругает ртом моряка
Поднимается – бьёт моряка в лицо
Важный моряк падает
Подходит конь
Пётр сел на коня
Пётр поехал
Пыль
Пётр едет по траве
Вдоль дороги поле
На поле девушка
Пётр сходит с коня
Идёт Пётр к девушке
Хватает Пётр девушку
Девушка плачет но уступает Петру
Они лежат на соломе
Пётр встает и уходит
Девушка плачет. Она некрасива
У неё нарост на щеке мясной
Пётр на коне скрылся из её вида
Клочья моря бьют о берег
Тьма всё сильнее
Тьма совсем. Тёмно-синяя тьма
Ярко выражен тёмно-синий цвет

Свидание

Вера приходит с жалким лицом с жалким лицом
Приходит в помещение из внешнего мира внешнего мира
В помещении сидит голый человек голый человек
Мужчина мужчина мужчина

Он на диване сидит выпуска старого где зеркало
Зеркало узкое впаяно в заднюю спинку серую

Вера пришла с холода с холода с холода
А он сидит жёлтый и издаёт запахи тела в одежде бывшего ранее
Долго и долго и долго запахом не насытишься

Тело подёрнуто подёрнуто салом лёгким жиром тельным
– Садись Вера – он говорит – садись ты холодная
А он с редким волосом на голове цвета бурого

А Вера такая красивая такая красивая
Она села села согнула колени на краешек

А он потянулся обнять её спереди спереди
Неудачно нога его тонкой кожей сморщилась
Неудачно его половой орган двинулся
А Вера такая красивая такая морозная
– Ух как холодом от тебя также молодостью
Раздевайся скорей – ты такая красивая
На тебе верно много надето сегодня и он улыбается

Зеркало зеркало их отражает сзади овальное
Только затылки затылки затылки

Книжищи

Такой мальчик красивый беленький
Прямо пончик из кожи ровненький
Как столбик умненький головка просвечивает
Такой мальчик погибнул а?

Как девочка и наряжали раньше в девочку
Только потом не стали. сказал:
«что я – девочка!»
Такой мальчишечка
не усмотрели сдобного
не углядели милого хорошего
что глазки читают что за книжищи

У-у книжищи! у старые! у сволочи!
загубили мальчика недотронутого
с белым чубчиком

Чтоб вам книжищи всем пропасть
толстые крокодиловы!

Мальчичек ягодка крупичичка
стал вечерами посиживать
всё листать эти книги могучие
всё от них чего-то выпытывать

Убийцы проклятые книжищи
давали яду с листочками
с буковками со строчками
сгорел чтобы он бледненький

Когда ж он последнюю книжищу
одолел видно старательно
заметно он стал погорбленный
похмурый и запечалённый

Однажды пришли мы утречком
Чего-то он есть нейдёт
Глядим а окно раскрытое
В нём надутое стадо шариков
И он до них верёвочкой прищепленный

«Шарики шарики – говорит
Несите меня»
И ножкою оттолкнувшися
А сам на нас строго поглядел
И в небо серое вылетел…

И видела Марья Павловна
Как понесло его к моречку
А днями пришло сообщение
Что видели с лодки случайные
Как в море упали шарики
На них же мальчонка беленький
Но в море чего отыщешь ты

Горите проклятые книжищи!

Сирены

Вдохновляюсь птицею сиреною в день торжественных матросов
Плетни волн не сильно говорливые. видят вид мой чистый
Вымылся и палубу помыл. скоро остров с красными цветами
И об том дают мне знать. птицы бледными крылами
Полон чьих-то дочек он – сирен. с бледными прозрачными крылами
Полон я каких-то чувств летающих с бледными и тонкими крылами
Падают насколько мне известно на самые красивые корабли
Насколько мне известно падают на чистые где и матросы чисты
Падают эти сирены с грудями со многими грудями
В коротких падают рубашках с кружевами с кружевами
Насколько мне говорили с кружевами и грудями

Ленточкой у горла перевязаны они. ленточкою чёрной
Сами белокуры и волосы они также веют ленточкою чёрной
Кожа их бумажная сонная неживая
Основное их занятие – летать и петь целой стаей

Вот они. летят они. помогают ногами крылам слабым
Вот они. и сели они. и до чего ж красивы эти бабы
Вот они. и плачут они. и отирают они слёзы и песни запели
Каждая песня о неизвестном растении о неизвестном животном
В заключение песню запели они об острове своём волосатом
И улетать они собрались. улетают а меня не берут. не берут
Сколько к ним не бросаюсь!

«Баба старая кожа дряхла одежда неопрятная…»

Баба старая кожа дряхла одежда неопрятная
Ведь была ты баба молода – скажи
Ведь была ты баба красива́
Ведь была резва и соком налита
Ведь не висел живот и торчала грудь
Не воняло из рта. не глядели клыки желты́

Ведь была ты баба в молодой коже
Зубы твои были молодые зайчики
Глаза очень были. как спирт горящий
Каждый день ты мылась водой с серебром
В результате этого была ты не животное
Не земное ты была а воздушное
А небесное

И что же баба ныне вижу я
Печальное разрушенное ты строение
Вот в тебе баба валится все рушится
Скоро баба ты очистишь место
Скоро ты на тот свет отправишься

– Да товарищ – годы смутные несловимые
Разрушают моё тело прежде первоклассное
Да гражданин – они меня бабу скрючили
Петушком загнули тело мне
Но товарищ и ты не избежишь того
– Да баба и я не избегу того

«Я в мясном магазине служил…»

Я в мясном магазине служил
Я имел под руками всё мясо
Я костей в уголки относил
Разрубал помогал мяснику я

Я в мясном магазине служил
Но интеллигентом я был
И всё время боялся свой длинный
Палец свой обрубить топором

Надо мной все смеялись мясники
Но домой мне мяса давали
Я приносил кровавые куски
Мы варили его жарили съедали

Мне легко было зиму прожить
Даже я купил пальто на вате
Много крови я убирал
И крошки костей уносил
Мне знакомы махинации все
Но зачем этот опыт мне

Я ушёл из магазина мясного
Как только зимы был конец
И тогда же жену обманув
В новых туфлях я шёл по бульвару
И тогда я тебя повстречал
Моя Таня моя дорогая

Жизнь меня делала не только
но и делала меня кочегаром
я и грузчиком был на плечах
Вот и с мясниками побывал в друзьях

«В один и тот же день двенадцатого декабря…»

В один и тот же день двенадцатого декабря
На тюлево-набивную фабрику в переулке
Пришли и начали там работать
Бухгалтер. кассир. машинистка

Фамилия кассира была Чугунов
Фамилия машинистки была Черепкова
Фамилия бухгалтера была Галтер

Они стали меж собой находиться в сложных отношениях
Черепкову плотски любил Чугунов
Галтер тайно любил Черепкову
Был замешен ещё ряд лиц
С той же фабрики тюлево-набивной

Были споры и тайные страхи
Об их тройной судьбе
А кончилось это уходом
Галтера с поста бухгалтера

И он бросился прочь
С фабрики тюлево-набивной

Записка

Костюмов – душенька – я завтра
Вас жду поехать вместе к Вале
Она бедняжка захворала
У ней не менее чем грипп

Но только уж пожалуйста любезный
Ты не бери с собой Буханкина
Уж не люблю я этого мужлана
Ох не люблю – и что ты в нём находишь

Криклив… У Вали это неприлично
Когда б мы ехали к каким-то бабам
А то приятная безумка Валентина
Она же живо выгонит его

Ну как Костюмов – милый Фрол Петрович
Напоминаю – ровно в семь часов
И без Буханкина пожалуй сделай одолженье
А я тебе свой галстух подарю

Смотри же. жду. Приятель Павел
Пэ. эС. И я тебе сюрприз составил

Послание

Когда в земельной жизни этой
Уж надоел себе совсем
Тогда же заодно с собою
Тебе я грустно надоел

И ты покинуть порешилась
Меня ничтожно одного
Скажи – не можешь ли остаться?
Быть может можешь ты остаться?

Я свой характер поисправлю
И отличусь перед тобой
Своими тонкими глазами
Своею ласковой рукой

И честно слово в этой жизни
Не нужно вздорить нам с тобой
Ведь так дожди стучат сурово
Когда один кто-либо проживает

Но если твёрдо ты уйдёшь
Своё решение решив не изменять
То ещё можешь ты вернуться
Дня через два или с порога

Я не могу тебя и звать и плакать
Не позволяет мне закон мой
Но ты могла бы это чувствовать
Что я прошусь тебя внутри

Скажи не можешь ли остаться?
Быть может можешь ты остаться?

Кухня

Только кухню мою вспоминаю
А больше и ничего
Большая была и простая
Молока в ней хлеба полно

Тёмная правда немного
Тесная течёт с потолка
Но зато как садишься кушать
Приятно движется рука

Гости когда приходили
Чаще в зимние вечера
То чаи мы на кухне пили
Из маленьких чашек. Жара…

А жена моя там стирала
Около года прошло
Всё кухни мне было мало
Ушла она как в стекло

Сейчас нет этой кухни
Пётр Петрович приходит ко мне
Сидит в бороде насуплен
«Нет – говорит – кухни твоей»

Из сборника «Некоторые стихотворения»
(архив Александра Жолковского)

«Фердинанда сплошь любили…»

Фердинанда сплошь любили
Он красавицам был вровень
И ценили его до могилы
А уж после и не ценили

И все его нести не захотели
Только те кто его не любили
Посмотреть на то захотели
Им и пришлось нести его

«На горелке стоял чайник Филлипова…»

На горелке стоял чайник Филлипова
кастрюля с картошкой Варенцовой
Кастрюля с борщом стояла Ревенко
и кастрюля белая маленькая
с манною кашей для ребёнка Довгелло

На верёвке простыня рябела
Из кухни была дверь в комнату Прожектёрова
Который сидел за столом
лбиные мышцы напрягши
Вот первый прожект кладёт на бумагу рука

«Всё было всё теребилось рукою…»

Всё было всё теребилось рукою
Где же теперь же милые вещи те
И почему они заменились другими
Можно всё перепутать в темноте

Речь идёт о новых жильцах
на моей на её квартире
Ручки дверные даже сменили они
Там где я вешал
Бессменно пальто своё четыре года
Там у них пальма серая вся замерла

Прийдя вчера это всё я обнаружил
Множество также мелких вещей иных
Я пытался кричать «Где у вас суп с тарелками
Там стояла кровать
И она на ней видела сны!»

Но куда там… мне сразу закрыли рот
И выгнали силою двух мужчин на лестницу
Ах! Они там едят свой негодный парующий суп!

У неё там стояла кровать!
Там наша кровать стояла!

«Красивый брат кирпичный дом…»

Красивый брат кирпичный дом
Стоял наднад глухим прудом
И не двигалась вода
его наверно никогда

Жил некий дед и был он стар
В костюме белом в ночь ходил
И каждодневно грустный внук
В поля горячие пошёл

Была старинная жена
интеллигентная она
и на скамейке всё сидела
и в книги длинные смотрела

Блестел средь ночи высший свет
И на террасе внук и дед
Сидели в креслах грандиозных
В беседах страшных и нервозных

Внизу сапожник проходил
Носивший имя Клара
И что-то в сумке приносил
И следовал за ними

Они вели его к пруду
Не говоря ни слова
И филин ухал не к добру
И время полвторого

Красивый брат кирпичный дом
Стоял над высохшим прудом
И не сдвигалася вода
его наверно никогда

«И всегда на большом пространстве…»

И всегда на большом пространстве
Осенью бегает солнце
Все кухни залиты светом
И всё в мире недолговечно

Утром постель твоя плачет
Она требует она умирает
Скорый дождь всех убивает
И любой шляпу надевает

Я помню как по дороге
Бегут собака и бумага
А их догоняет грустный
Аляповатый Антон Петрович

«Граммофон играет у Петровых…»

Граммофон играет у Петровых
Плачет и терзает он меня
Я сижу средь кресла на балконе
Свою юность хороня

Боже я бывал тут лет в шестнадцать
Танцевал… впервые полюбил
и опять сижу я у Петровых
Потеряв фактически себя

Милые коричневые стены
Библьотека ихнего прадеда
Тёмные ветвящиеся руки
Ихнего отца среди стола

Кончил бал. Вернулся. Сел. Заплакал
Вот и всё чем этот свет манил
Вот тебе Париж и город Ницца
Вот тебе и море и корабль

А Петровы понимают чутко
Это состояние моё
Отошли. Когда же стало жутко
Подошёл отец их закурил

Сёстры! Я привез в подарок
Лишь географическую карту
И одну засушенную птицу
и её размеры черезмерны

Длинно я сижу и едет в пальцах
Стиранная сотню раз обшивка
Вашего потомственного кресла
Впитывает тёмную слезу!

«Когда бренчат часы в тёплой комнате Зои…»

Когда бренчат часы в тёплой комнате Зои
И Зоя сидит на ковре гола весела
И пьёт в одиночестве шипящие настои
Из бокалов душистых цветного стекла

То часы бренчат то Зоя встаёт
и по тёплой комнате тянет тело
то и дело мелькает Зоин белый зад
и жирком заложённые ноги смело

И привлекательных две груди больших
Висят подобно козьим таким же предметам
Пухлое одеяло пунцовое сохраняет ещё
Очертания Зоиных нежных и круглых веток

Тут Зоино пастбище – Зоин лужок
Охрана его – толстые двери
Сиеминутная Зоина жизнь – поясок
Вдруг одела и в зеркало смеётся боками вертит

Направляется к туалетному очагу
Сидит и моча журча вытекает
Она же заглядывает туда
От проснувшейся страсти тихо вздыхает

Евгения

Последнюю слезу и ветвь и червь. кору и белую косынку
Движений долгий стон такой томительный
Увидел от Евгении вечерних чувств посылку
Такой изогнутый был стан и длительный!

Ворсистые листы под действием дождя запахли
Ещё садовый стол хранил кусочки влаги
А белые чулки так медленно меняли
И положение своё передо мной дрожали

Не мог коснуться чтоб не отойти
Её волнистые после дождя движения!
Она сама мне доставала грудь уже свою
Движеньем рабским боковым – Евгения!
И я стал рвать —
собака идиот

Чтобы добраться к ляжкам —
привлекали жировые отложения
…Весь в складках предо мной лежал живот…
и волосы там грубые росли – Евгения

Я взял руками толстую обвил
ещё чулка хранившую пожатие
я ляжку твою жирную – проклятие…

В бездонную траву легли мы мне роскошество
Я лазаю в тебе под ног твоих мостом
Под мышку нос сую и нюхаю супружество…

«Вот идёт дорожкой сада…»

Вот идёт дорожкой сада
старый баловник
и ему служанка рада
и мальчишкин крик

Все к нему спешат толпою
шляпу принимают
Тащит вся семья пальто и
на диван сажают

«Тихо и славно сижу…»

Тихо и славно сижу
Мысль в голове возникая
Движется к дому родных
В нём и светло и тепло

Только мне злобен порой
Дом этот. Вижу в нём признак
жизни прожи́той отцом
А для чего для чего?

Служит неспешный закон
Книги там пыльные cве́тлы
Нет там никто не кричит
Жалко не слышно там слёз

«Уж третий час…»

Уж третий час
уже такой забвенный час
такой застылый во единой позе
Нет уж на стуле лучше не сидеть
В постели загнаны и там повеселее

Скорее сон с повязкою здоровой
сменить на этот третий час багровый
Но здесь и птиц замешано гнездо…
Ах ночью затрещали в стуле птицы
Мизе́рный звук! Как плачи ученицы
которая с такой тоской…
сидеть и жить ей в здании одной…

Нет! Третий час – обман всего на свете
и нет того что матерь жёна дети
Всего глядит на Вас
застылый времени ужасный дом
и тихо в нём и необычно в нём

Скорей в постель
здоровую повязку
наденет сон так мягкою рукой
А птиц гнездо
помрёт в средине стула

О душный праздник сна —
перемоги!
чтобы душа уснула

«Был вот и друг у меня…»

Был вот и друг у меня
А теперь как скончался он будто
Нету друзей никаких
Я один на дикой земле

Только стараюсь внести
В быт свой некий порядок
туфли почистил я взял…
снова поставил туда…

Всё-таки он от чего
Вдруг и покинул неясно
что-то я тут не пойму…
Очень окутан предмет
странным уму моему
чувственным синим туманом…

Уж не завидует ль мне?..
…Что я! чему тут зави…

«Во двор свои цветы…»

Во двор свои цветы
Свисает божье лето
Никто себе сказать
Не может «Для меня!»

А это для меня
Свисают вниз цветочки
И лица наклоня
Здесь бабочки ползут

И лица наклоня
Здесь бабочки ползут!

«Где же поэт быстроглазый…»

Где же поэт быстроглазый
То постигает в явленье
Скрытое что находилось
Долгое время лежало
Он открывает впервые

Мысли приходят ведь многим
Он же поэт в своих мыслях
Может искать и находит
Миру священную власть

Я не однажды вторгался
В дивный чертог муравьиный
и уподобил людскому
Но ошибался как я!

Страх меня нынче забрал
Как рассмотрел я подробно
Да. муравьина страна
ужасом многим полна!
Пусть нам их жизнь не даётся
Нет! не построим у нас
эти несчастные свойства

«Письмо я пишу своей матери…»

Письмо я пишу своей матери
Сам наблюдаю
как постепенно сын разрушается их
Год я назад написал
что один зуб сломался и раскрошился
Нынче пишу что лечу
ещё один чёрный зуб

«За кухонным столом занимаясь…»

За кухонным столом занимаясь
Работой моей бесполезной
Я думал с горькой улыбкой
ощупав холодные ноги
/ступни как мокрое мясо/
– что буду я знаменитым
сразу как только умру

«Добытое трудом конечно хорошо…»

Добытое трудом конечно хорошо
Но когда блеск талант – приятнее всего
Но когда блеск – талант – замру не шевелюсь
Так слово повернул – что сам его боюсь

У слова будто зуб
У слова будто глаз
и может быть рукой
качнёт оно сейчас

«Папочка ручку мне подарил…»

Папочка ручку мне подарил
Как мне грустно и стыдно
Столько живу столько живу
А что этой ручкой сделал?

Я сам для себя тюрьму сочинил
Я сам для себя и умер
Я этою ручкой могилу отрыл
опасный я выкинул нумер!

«Был я и молодой и здоровый. Да уж нет…»

Был я и молодой и здоровый. Да уж нет
И теперь я немощен милый друг. Я двигаюсь еле
А кто виноват – кто милый друг – кто виноват
Белая природа мой друг. только белая природа

Что ей нужно зачем произвела и родила
Меня смутный облик. неизвестное мясо. смутный облик
Это мясо глядит в окно – расплылось на стуле
Ты дурное мясо дурное дурное

Что я был жил жил жил
У окна в основном проводило мясо время
Пора уж мясу в землю назад. побыл
Откуда пришло туда дурное иди направляйся семя

Из сборника «Некоторые стихотворения»
(архив Александра Морозова)

«Тихо-тихо этим летом я проснулся…»

Тихо-тихо этим летом я проснулся
Встал, умывшись, продовольствия покушал
Надушился благовонными духами
И пошёл мягкими шагами
В окончательно спокойное пространство

В окончательно спокойном я пространстве
Увидал ворон висящих
И воронам я сказал гудяще:
«О вороны это утро веще!»

И вороны отвечали мне: «Мы знаем!
Потому висим, а не летаем
Дни твои пойдут – но также спящее
Окончательно спокойное пространство…»

«Птицы – ковровые тени безумных желаний…»

Птицы – ковровые тени безумных желаний
Мимо ваш самочий лёт и экстазность
Утром в погасшем сижу дорогом
Ночь уж свернулась как молоко пожилое

Смешно… ведь едва не мной играло
и едва не жизнь плясала в своё время
на весах… как мясо или как мясо
или как мясо… моя жизнь так была
в таком положении то есть страшном

Невольно я настилаю постели морщины
Счас спать то есть сейчас и видеть сны
Где мертвецы поджигают примус
и чай изготавливают душисто и хорошо
Мне спать… а птицы поехали плакать

«Чёрные мысли летели к далёкому краю…»

Чёрные мысли летели к далёкому краю
Берег виднелся у них как бы у птиц
На берегу сухие деревья находились
И соседствовала вода толстая и старая

Чёрные мысли летели к далёкому краю
Где девочки в шёлковых чулках
С кровью на ручках гуляли…
Они улыбнулись… на чулках цветы шумели
а также травы…

Затылки девочек колыхались впереди
Играла музыка верха
и слышалась музыка низа…
Старик в белой фуфайке
шёл между деревьев вдаль
Как стало известно… деревья даже без листьев
Значит не только сухие… а хуже того

Чёрные мысли летели к далёкому краю:
и десять женщин пронзали себя спицей
и десять мужчин вырезали себе глаз
и пять девочек резали себе шейки
при помощи ржавых ножей…

И десять мужчин вырезали второй глаз
и десять женщин вторично прокалывали себя спицей

они выдёргивали спицу…
и пять девочек резали шейки
и давали лизать кошкам…

Всё это время чёрные мысли
летели к далёкому краю.

«К вам однажды на изобретении…»

К вам однажды на изобретении
Прилетел усатый человек
Он спустился на розовую крышу
Где небу вы подставили герань

Он спустился сапогами топая
Изобретение к трубе он привязал
Душе он вашей преподнёс три слова
В салфетках из мучительных гримас

«Я склонен Вас!» …а вы ему ответили
Жестокая и в маленьких босых ногах
«Вы ноги мои видели заметили…
А вы пришли в звучащих сапогах…»

И постыдясь весь розовый и мокрый
Он выходил и усажался в шар
И высыхать летел летел разбиться
О водную опасность вдалеке…

Театр

Вот поющий и плачущий
Проезжаем мы театр

Там убит актёр страдающий
Да актёром нестрадающим

Зло подробно оно хвалится
И по сцене гордо бегает

Умирал актёр страдательный
С тихой верою печальною

Тот актёр что не страдающий
Он страдальца торопил

Натюрморт

Юхновская пищеварительная тетрадь
Какая кишка что переваривает
Какая розова переробит колбасу
Кака синенька пережжёт овощное

Вот и верёвка где висит кирпич
Вот крова которая лужа есть
Вот бритва от неё слетает голова
А это топор – он оттяпает палец мизинец

Вот пищалка – она запищит ребёнком
Кукла – её можно использовать для жечь
Вот килька – её выбросить в окно
Вон лимон – его покатать…

«Возникли домашние туфли…»

Возникли домашние туфли
Потом возникла ночь
Потом зародились паровозы
А воры стали обрезать сумки

Потом пирожное ели за пирожным
Спали в цветках адаманта
Говорили: риссель равно бритвель
И запивали портвейном низшего запоя

Стояли деревянные деревья в клюквенном соку

Земля улыбалась как маргарин

Было холодно как в мясорубке
Шёл ненормальный в кошачьей шубе
он сам её выдубил
Шла певица из горностая

Шёл ухо-горло-нос
нёс лисий хвост

Плакали и обнимались машины
Стройные куклы навсегда закрывали глаза
Военные люди спали навсегда
«Мы да вы» говорили украшая пушки

Лопатой выкопали ямы
– Тьпфу-тьпфу-тьпфу
плевались через левое плечо

Где ваш творческий ирис?
Где ваша гениальная калитка?
Моя талантливая корзинка
Переносит солнечный свет
А также лунный…
Где-то ехали на железной собаке
и кричали гулкое «Разойдись!»

«Ветер ходит возле Юрика…»

Ветер ходит возле Юрика
Юрик ходит возле ветра

Ночной человек Алик приходит к Юрику
Ночью как ему полагается
Произносит: «Давай дружить!»

И они дружат – то есть вместе умываются
Сажают розы
И размышляют

Кроме них размышляют насекомые
Смеются полевые мыши под луной
Молнию зубов показывая
Прыгает волк
и мысли прыгают с ним

Мысли как вата падают в воздухе…

Юрик и Алик идут в обнимку

Кар-кар-кар! – вороны отвлекают внимание

Юрик и Алик смеются и ловят козу

А пока поймали
Да пока белую козу привязывают
стареют в это самое время

«Склонный к радостному крику…»

Склонный к радостному крику
от природы от природы
я проснулся необычно
очень серо очень тускло

Дождь сиял на небесах
Мне сказали сёстры шёпотом
Дождь сиял всю ночь прошедшую
Я ответил сёстрам «Ах!»

Коридором в это время
Кто-то быстро пробежал
Тёмным нашим коридором
Что-то быстро пробежало

Склонный к радостному крику
Крикнул я: «О гость вернись!»
И услышал я «Хи-хи
Никогда я не вернусь!»

«Это не белый цветик…»

Это не белый цветик
от хладного ветру жмётся
это не тонкий клонится долу
плакает и причитает

Это маленькая малышка
тихонькая Алёнка
умирает от злой болезни

Зачем детей-то природа?
Этому я не согласен!..
Лучше меня возьми-ка
Вон я какой прекрасен…

«Мне сегодня день бы надо песней опеть…»

Мне сегодня день бы надо песней опеть
Ведь мороз же объявился
А у нас тёплым тепло от печи

Мне б сегодня печь бы опеть
Будто это печь мне жизнь так сделала

Я расселся чист и вымыт очень
За большим столом тоскую
Ясной и морозною тоскою
и прозрачной и ничем не чёрной

А народ в окне везёт поспешно угли
Вороны сидят на голых сучьях
и подмышку каркают себе

Тёплые надели все одежды
Забавляются своим пушистым видом
Пальцами тыкают и смеются
на лохматые уборы головы

Я цветастый тот платок поправлю
Что накинут на мне как старике
В ручку новое перо я вправлю
потянусь нагнусь и запишу…

только поздно вечером я кончу
вы тогда уже уснёте люди…

«При комнате растёт цветок…»

При комнате растёт цветок

А у цветка сидит студент

Студент пьёт чай

Студент уже старый

Борода студента неумолимо растёт

Студент любит половую Катю
Половая Катя не любит студента

«Это не я сижу и пишу босиком…»

Это не я сижу и пишу босиком
Это же «он» сидит
а я за ним наблюдаю

Это не кто-то пошёл
это пошёл со спины «он»
а я за ним наблюдаю

Это «он» ничего никому не сказал
А я молча за ним наблюдаю

Это «он» худенький как стебель
А я лишь за ним наблюдаю

Это «он» слёзы разлил страшны
Всего лишь за ним наблюдаю

Это «он» умрёт и навсегда
А я за ним понаблюдаю

или нет… это умру я…
А «он» за мной понаблюдает

Череп

На череп гражданина Эн
Могильщик стал ногою
Могильщика зовут Ефим
Он лысый молчаливый

«Вот череп гражданина Эн!» —
могильщик произносит
И сразу ногу убирает
И сразу череп вынимает

С него откалывает землю
Из глаз вытряхивает землю
И вытирает об штаны
И ставит пред собой для обозренья

– Ах череп череп – ты зачем
валяешься вот так
Где гражданин твой – славный Эн
Чего не заберёт?..

Могильщик мокрый говорил
В порватой майке красной
По лбу он черепу стучал
щелчками молодыми

Затем стучал себя по лбу
Оглядывался на кусты
На летний день… кусок лопаты
На темноту что скоро будет…

И снова череп положил
Туда где череп раньше был…

«В садах тюльпанных и бананных…»

В садах тюльпанных и бананных
Живёт Тельпуга Аляпур
Годами уж она стара
И любит капельки вина

Однажды к той что угадать
Прислали даром попугая
Спешила б попугая брать
Она ж отринула его

Другой держал бы вместе с пудрой
Или другая рядом с сном
Тельпуга Аляпур обратно ж
Сидит и видит за столом

Води же зреньем по далечням
Где гроздья лишь свисают тайн
Пусть оправдается окуляр
Одетый сбоку как пэнснэ

В садах тюльпанных окаянных
Тельпуга Аляпур живёт
Гремя костями утром ходит
И предсказания даёт

Кому прожить четыре года
Кому превратиться в виноград
А кто умрёт через неделю
Скажи Тельпуга на вине
С вином хотя бы ты скажи…

«О как любил как плескал я в ладони…»

О как любил как плескал я в ладони
Этим елям душистым на подставках!
О как встречал их эти ели!

Как подставлял ликующе
Свои плечи под их тяжесть

Как вонзал их летающий запах
В свой возбуждённый нос

Как придумывал сложно и тонко
Украшенья для елей и подарки…
Как распушивал ветви руками…

А потом…
Я всегда самолично и на коленях
Собирал их иголки с полу

И плакал на голый остов
Благородный скелет.

«Сегодня детский мир…»

Сегодня детский мир
разбил папа в подтяжках
Он что-то больно съел
и заходя к детям
упал он на игрушки
всей своей страшной тушей

А раньше написал в письме
что это он хотел…

Так высунул язык нам
наш папа в период детства
умер на наших игрушках
кровью своей их залил.

«Наступает свет на тьму…»

Наступает свет на тьму
Света луч скользнул в тюрьму
Антон Филиппович убийца
сидит сгорбленный на кровати

Ботинков старые тела
Двух длинных ног холода
Антон Филиппович ещё
один последний день прожил

Равнина

Краски любимые
Краски бедные нежные
Равнина любимая серая
тускло-зелёная

Радость горчайшая
в сыне гуляющем
кто он – не знающем

По что тут ходить?
Тут ходить не по что
Лишь для сердца ходить
для плача невольного

«В саду они встречались по…»

В саду они встречались по —
ка лето шло своим путём
И много раз под виноградом
он грудь её гладил руками

Но дальше лето кончилось
И море внизу загудело сильней
Он уехал в дождь далеко
Она осталась служанкой служить

Встретились только через десять лет
и стояли мешкая
Ах какой дождь и после него зелёный свет
Сколько до смерти дней

Конструкция

Стоит стол марки четырёх военнослужащих бывших слепых
что продают его и хотят энную сумму. иха компания
Где же вы делали? Адрес сарая дают и там они делали
Что им темно им всё равно /в военном ещё одетые/

Ладно что стол из ореха. красный ореховый
Выше же стул он из ореха. красный ореховый
ими поставлен и так стоит как поставлен военными ныне слепцами

Выше ещё один взобрался из них и сидит слепой пятый
Молча сидит и молчит даже если его окликают
так оно всё обстоит.
стол.
на нём стул
А на стуле слепой молчаливый.

«Спокойно еду поездом мерным в время иное…»

Спокойно еду поездом мерным в время иное
Спокойно вижу лежит на песке речном какой-то
И обращаясь к нему за дорогой вдруг узнаю я
Что это я сам – вольное солнце давно обнявший

Вокруг разместились пески и речка толпится
Нет ничего чтоб смутило лежащего чем-то
Длинные волосы и лицо птицы красивой
Я не покидаю говорит этого места

Десять лет он лежит уже так под солнцем
Не буду мешать ему – пусть он лежит навечно

«Как шумит узловатое море…»

Как шумит узловатое море
Как застелена криво скатерть
И закуски на ней посохли
в ожидании нас на ужин

Он всего вам всего приготовил
Он и каперсов вам и сыру
И такого хорошего мяса
И вина… а вас нет и нет

Он сидит… и спиною в стул давит
Этим он напряжение гонит
И один он бокал наливает
то и дело себе… пьёт быстро

Так он ждал так оделся блестяще
Хоть и каждый день ходит блестяще
Воротник его плещет в лицо ему
и красивым его объявляет

И ходил уже он дожидаясь
И сидел уже он… вновь бегал
На дорогу ведущую к морю
брал глаза он под козырёк

Но как будто кто-то по лестнице
Подымается… скрип ступенек
Весь натянут… открылись двери
Входит старый приятель Фрол
У него тут глаза помутились…

«В ответ глазам твоим…»

В ответ глазам твоим
На вопрос глаз твоих
я сказал: «А-а-а»

В ответ мне всему
Ты сказала губами: «Бэ-э-э»
извернулась всем телом влево
и
протянула мне солёную кильку
левою длинной рукой
приоткрыв приветливо рот

«Солнечный день. Беломрамор…»

Солнечный день. Беломрамор
Скованные мягкие волны
Круглые горные породы
Всё время выходят из волн

Солнечный день. Беломрамор
Кости коленей… Кости коленей…
Кости локтей… Кости лба…
Всё нагревает солнце…

«Родился и рос Бенедиктов…»

Родился и рос Бенедиктов
Волен он был в поступках
Мог что хотел делать
Но ничего не делал

Лишь только он спал в постели
И щёлкал на чёрных счета́х
Умер затем Бенедиктов
Детей больших он оставил

«О Вы кто некогда бывал…»

О Вы кто некогда бывал
И также ехал в поездах!

О Коркиной Литовцеве и Брянской
Которые проехали давно
По этой по железной по дороге
Я знал и вспоминал о них!

О Норкине который без вести пропал
Поехав этим поездом по этой ветке
Год одна тыща девятьсот десятый
Я тоже знал он в синем сюртуке был
И в сетках чемоданы цвета синь

Я также вспоминал в поля глядя́
На пыльную траву мелькающую
Что тут когда-то ехала Безумцева
Как будто она тоже отдыхающая

А с нею компаньон её – ты Кипарисов
С бородкой рыженький и задушевный
И вы вели глухие разговоры
Я помню вас на поезде поехав
О милые о милые мои!

Стул

Совместно с Петровым жил стул
Бок о бок всю жизнь день и новь
Спина о спину опирались
Совместно старились и сгинались

Однако Петров – он раньше
Ещё в декабре он умер
А стул лишь через три года
Вынес в чулан сын Петрова
Там стул постепенно доумер
В феврале он сожжён был в печке
В период больших морозов.

«Дали туманные груди тревожные…»

Дали туманные груди тревожные
Крики синичные о солнце-ватнике
Нету работы у Лебедяткина
Бросил работку – живёт у Красоткиной

Хлеб едят с маслом картошку сыры
В постели лежат не выходят в дворы
Жизнь иха тянется между собой
и не оглянутся худы собой

Что им правительство что им погода
Март уж в разгаре Любовь их уютная
Кушать соседка им носит за денежки
Всё ещё есть они. Кончатся. глянут тогда

видно там будет а ныне вдвоём
Лежат удивительно чудно
их бледные лица из-под одеяла…

«На металлическом подносе…»

На металлическом подносе
Лежат мои бывшие волосы
– Я теперь не имею кудрей
– Ты теперь не имеешь волос
– О спасибо посыпьте меня!..
– На здоровье посыпан уж ты
– Так посыпьте меня посильней
белой пудрой…
– Уж ты изменён… этой пудрой
никто не узнать…
– Измените меня совсем!
– Ты и так уже вовсе не ты…

«О любовник охваченный некоторым жаром…»

О любовник охваченный некоторым жаром
хватает даже зубами грудь любовницы

Осень стоит и их липкая комната
тени зелёных и жёлтых растений
в себе поселила

И как это мне странно
и как я это люблю
знать про двух людей
которые равны нулю!..

«Без возврата и воды текут и хозяева блекнут…»

Без возврата и воды текут и хозяева блекнут
Без умоления на этой земле заявляются вёсны и зимы
Проходно… помню ли я множество снега
Или же проходно… помню я листьев стога и тонны

В горизонте моего глазового угла
Вижу я один-единственный лист труп
О лист труп началися дожди началися
О лист труп опять перестановка опять переставляют…

Что же это… перчатки и шляпа… перчатки и шляпа
только на столике и больше ничего… только это
А где же овраг и белое платье еврейской любимой
сколопендры укус эта осень… и только… и только.

«Смешение…»

Смешение
Растопление
Ласковое сужение
глаз кошачьих любящих меня…

ехал я однажды на машине
видел низкорослые поля…

Вспомнил папу папочку папульку
ещё был он старший лейтенант
и погон его его фуражку
ещё был улыбкою богат…

Моя мама мама говорила
«От себя сынок не убежишь»
Как ты верно мама говорила…

Помню ехал и стояла тишь…
Были люди странные соседи
Вся семья не ела не пила
хорошо ещё что разделяло
Нас пространство толстого стекла…

Всякие кто видят низкорослые
русские и серые поля
Будто бы становятся крылатые
Далеко им всё же не летать…

…Праздник поздно… троица иль что-то
ветками украшена стена
выйдя за железные ворота
тихо кто-то старенький сидит…

Длинные горячие в пыли ещё
Дети постоянно возлежат
Длинные горячие в пыли ещё
говорят и дребезжат…
Вот цветок влекут с собою вместе
неплохой багряный весь цветок
Вот цветок влекут все дети
вот цветок…

Праздник… троица иль что-то
вижу непонятные поля
посидеть я вышел за ворота
и вокруг куски угля… угля…

«Я люблю темноокого Васю…»

Я люблю темноокого Васю
Этот мальчик знаком мне давно
Темноокий тот Вася любезен
Он приносит мне розы цветы

Розы в банке стоят как хотели
Медсестра да и только я есть
Концы роз средь воды зеленеют
Цветы молча глядят на луну

В час ночной всё становится сладко
Мальчик Вася стоящий в дверях
И огромная лежащая бархотка
И отец мой в портрете поляк

Я люблю темноокого Васю
Он уходит беззвучно за дверь
И луна повинуясь уходит
Цветы розы коровьего мяса красней.

«Я люблю тот шиповник младой…»

Я люблю тот шиповник младой
И тот папоротник под луной
Что когда-то стояли со мной
На огромной поляне пустой

Мне сложились их облики вновь
В отдалении лишь на метр
И я снова летучая мышь
Оседлавшая старый крест

«Школьница шепчет в корыте…»

Школьница шепчет в корыте
Купаясь левой рукой
Уже совершенно женская
Она своей красотой

И путь ей уже известен
белые руки текут
вздувается мыльная пена
и груди куда-то спешат

– Такая прекрасная девка —
подумала гладя себя
Была бы ещё мне радость
при жизни моей дана…

«Иван Сергеич опыт этих дней…»

Иван Сергеич опыт этих дней
И не забудет и не забудет
Он проводил в большой толпе людей
Свои все дни… его пьянили люди

Он только что работы был лишён
И для него случайная свобода
в пятьдесят лет обедал где-то он
стоя у стойки прямо возле входа

И пил вино стаканом шелестя
Впервые так борщом его заевши
И ложка отнимала у него
вниманье… но отчасти и соседка

Какая-то лет тридцати пяти
Ведь могут быть красивы люди!
Пред тем или во время как идти
кушала супом ветчиной на блюде

Иван Сергеич всколыхнулся весь
На ней была стоклеточная юбка
и бархатный берет что купленный не здесь
в руке ещё какая-то покупка

Возможно там одеколон или духи
Или другие мелкие предметы
А красота её руки!
Такие руки лишь хранят портреты!

Иван Сергеич извинился ей
и предложил пойти гулять по скверу
Она пошла с ним посреди аллей
Имело небо цвет ужасно серый

И голые почти что дерева
пород различных навевали мысли
что люди тоже некая трава
и он сказал ей это после

Всё было хорошо. Она сказала
и где живёт. Не нужно ей ничто
Иван Сергеич предложил ей выпить
хоть был в потёртых шляпе и пальто

И много пораскидывали денег
но их не жаль не жаль
Был первый час. Настал уж понедельник
Она себя завила в шаль

Она сказала что прощайте
И он сказал ей – всё прощай
Навек покинули друг друга
Иван Сергеич тяжко шёл.

«В уменьшенном виде…»

В уменьшенном виде
на зелёной лужайке
дети играют
Несколько умных цветных коров
к ним впотьмах подбегают

Большинство вспотелых глупых пастухов
смеются как дети
А дети убегают от степных коров
кто в шляпе кто в берете
проклиная всё на свете

Света острый белый луч
вдруг от луны отрывается
И блестит речка и гитара кричит
И дети исчезли в кустах забиваются.

«Оставлены дети без присмотра…»

Оставлены дети без присмотра
Заперты дети на железный замок
Дети боятся увидеть чорта
В ночное окно или в двери глазок

Дети российские двое со шлейками
Боречка детский и детский Андрей
Весь стол заполнили лампами трёхлинейками
И не сводят глаз диких с дверей

Вера нормальная в сто привидениев
И в безобразников руки в крови
Детский Андрей улыбается силится
Боречка сильно в слезах уронил

Чубчики сбилися. Тихо не скрипнут
Стулом поношенным телом своим
Да друг до друга испуганно липнут
Как защищаются телом другим

Вот в промежутке часы ударяют
Лица настолько испуг посетил
Что будто лица берут и тают
Кто так ужасно детей заманил

Мало-помалу за ихними спинами
Дверь отворяется та что на кухню
Видны там «кто-ты» с глазами звериными
И подкрадаются в сии минуты

«Когда мне бывало пятнадцать семнадцать…»

Когда мне бывало пятнадцать семнадцать
я часто невесту носил в уголке
и мне было мало кусаться смеяться
и мне было мало руки на плече

Чердак я любил своим зреньем и телом
Мы грелись здесь осенью было темно
Твоё что имелось под блузкой и юбкой
то всё для меня расцвело

Твоё что имелось то всё мне дрожало
Мне было тебя так роскошно так жаль
что мы потеряем что я не удержит
что Ваше взмахнёт и моё улетит

Красивая Таня зверок одинокий
Темно́ты лежат и бассейны молчат
Солома пушистая вид мой жестокий
В струе лу́нна света бутылка вина

Когда мне бывало гораздо моложе
то я и счастливый пожалуй что был
и я на чердак свой залазил с улыбкой
и девушку Таню туда подсадил

Дрожат мои ноги и в холодном поту они
О Таню я трусь и я Таню люблю
Потом на живот головою укладываюсь
и сплю и не сплю и сплю

Какая-то ветка большущей соломы
хрустела и мыши толкались в углах
и дивный был месяц в окне сухощавом
и дивный был месяц соломою пах

На крыше соседней какие-то люди
сидели в окошке наверное воры
огромная крыша под ними стучала
но очень немного. их тень. их носы

По краю печали взволнован всей жизнью
иду я теперь и я вижу опять
как Таня совместно со мною лежала
и надо ж мне было её потерять!..

«Последние лета огарки…»

Последние лета огарки
Листва. неприятные дни
И над головою довлеют
верхние потолки

К вечерней собаке привяжешь
верёвку и в двери иди
На корточках тихих тропинок
сидят папиросы одни

Продолжишь идти по окуркам
Увидишь окно в чердаке
Оно выделяется резко
живёт там больной в уголке

Ты крикнешь тихонько – Никола!
и тень заявилась в стекле
Повязано тряпкою че́ло
Висит поразительный нос

Тебе он нежен. беги
развей свои двое ноги
а он будет долго стоять
и всё о тебе разрешать.

«Лифтёрша Клевретова…»

Лифтёрша Клевретова
и член-корреспондент Парусинов
стояли в тёмном углу в паутине.

Следователь Пресловутов
и два сотрудника в зелёных шляпах
Выводили из лифта
человека и гражданина Добрякова тире Заботкина
который писал утопическую книгу.

Пенсионер Мерзавцев тире Костяшко
свесившись через красные перила
Кричал что это он вывел на чистую воду

Ребёнок Поздняков стоял с красным шаром в руке
Испуганно топорщил глаза и уши.

«Роза в семье родилась у евреев…»

Роза в семье родилась у евреев
Долго долго в семье жила
Евреи вечно ей говорили еле-еле
Серые зелёные паутинные еврейские слова

Роза вела себя так словно мальчик
Столько скакала и ела конфеты
Резко рукой шевелила портьеры
В малиновых складках сидела одна

Когда приходили она уходила
И только по носу её находили
Она отбивалась но делала молча
Она отбивалась хоть ей говорили

Она не хотела и на пол бросала
Всё что́ на столе в это время лежало
Конфеты и шапку цветы и мочалку
С картинками книжку и живую птицу

Когда ж уговором её доставали
То мясом кормили и яблок давали
Она же сидела они же с платочками
и кружевом тонким платочки комочками

И пальцы их длинны шкафы их сердиты
Их матовый свет на полу на столе
На кофтах поверху жилеты надеты
Барашек спускается вниз по поле́

Роза в семье на рояле стучала
Её приходя каждый раз обучала
А был уже вечер а завтра суббота
У Розы передник повысился что-то

Родился у Розы к себе интерес
В середине груди её ходит процесс
Сидит она молча в подушках дивана
Весна переходит сквозь форточку. Рано.

Не включённое в сборник

Убийство

– Как это было, случилось
– Чуть-чуть надрез у щеки
И всё и такая малость!
Ноготь раздавил травинку
Булавка уколола мясную стенку
Вошла до конца в неё
И оборвала житьё
– Как это было, случилось?
– Вот так вот так
– Ой, что ты! Пусти! Неужели так?
– Да так именно
Сердце прошло мимо меня
– Ох-ох! Какой страх!

«Мы в году пятидесятом…»

Мы в году пятидесятом
хоронили человека городом всем нашим
человек был акробатом акробатом павшим
всякий вечер он взбирался подымался залезал
по верёвке длинной… серой… серой… вверх… вверх. вверх
жёлтый ждал его фонарь на верху верху
заходил он весь в фонарь и внизу был мокрый зритель
вот сгорит наш акробат вот сейчас сгорит
он усаживался в пламя и читал большую книгу
не горел
ну а книга вся трещала бешеным огнём
а ему рукоплескали так как нипочём…
дальше шёл он по канату… нату босиком
и летят его подошвы птичкиным крылом
вот-ы вот-ы вот-ы вот-ы он перебежал
а в пути по долгу службы шляпы он кидал
и ловил
но однажды это было помню как сейчас
побежал он по канату а огонь за ним
он не видит акробатик – сзади всё горит
ну а мы-то это видим – всякий – стой кричит
а куда ему деваться – оглянулся он
и попадали все шляпы в публику бегом
и попадал бедный бедный хлопнулся треща
и сломалась в его теле главная хряща

Мы в году пятидесятом
схоронили человека городом всем нашим
человек был акробатом акробатом павшим

«Основные поэмы»

Максимов

Максимов тихонько вздыхает
Сидит он один ввечеру
Какого-то балу желает
Чего-то такого внутри
Нет проку от старенькой книги
Где собраны всякие дни
Бывавшие раз у героев
Поскольку смертельны они

На хилой на тонкой кровати
Вечерняя бабушка спит
Живущая с внуком совместно
Во сне и губами дрожит
Максимов Максимов – печально
Что нет у тебя и друзей
И некуда вечером деться
Уехав со службы твоей
Тебе уже сорок и бабка
Наверно скоро умрёт
Она стала мягкой как тряпка
Она уже хватит живёт…

Максимов давно уж приметил
Соседки живущей повыше
Большие и чёрные. Крупные
Глаза родовые еврейские
Скопилось у Максимова столько
Что только б кому рассказать
Живущая кажется странной
Но е́ё взгляд задержать
Ведь я не настолько красивый
И словом швырять не могу
Дарить ей что-либо не можно
И стыдно и трусость берёт…

Так тянется к женскому полу
любой молодой человек
а если он скромный и честный
то это ему тяжело…
прошло уже около года
и если б не случай. Тогда
прошло бы и два может года
но случай их свёл без труда

Максимова бабушку принял
В свои подземелья тот свет
Соседи по этому случаю
Купили венок и букет
Явились на кладбище многие
И шли оттуда толпой
Максимова все одобряли
И по плечу били рукой
И вдруг что-то мягкое гладит
И он повернуться спешит
И тут же ликует доволен
Она перед ним стоит
Не плачьте не надо слезинок
Случилась обычная смерть
И вы и мы все помираем
И я – много младшая вас!
пойдёмте пойдёмте скорее
Собой приминая сей снег
Я очень вам многое с вами
Я будто другой человек

она поднимает пальтишка
слепой и пустой воротник
берёт его по́д руку залпом
и во́роны паре кричат
молчание длится доро́гой
и виден их дом. Он пустой
уже начинает касаться
его цвет специально ночной…

Она предложила чтоб ужин
Справляли они у него
Вино вы имеете? Нет. Ну
Тогда я имею его
Несёт она тонкое тело
К бутылке себя прислонив
Пальтишко моё вы снимите
А двери вы лучше на ключ
Пальтишко её он снимает
Его на диван он кладёт
И видит е́ё в чёрном платье
Которое по полу бьёт…
Гуляют внизу его складки
А сверху натянута ткань
Над грудью над плечью
Над спи́ной
И даже над животом
Вас так воротник освежает
Выглядываете вы как цветок
Так ей он дрожа сообщает
Ещё и головка набо́к…

и ходят по чёрному стулу
отбле́ски от лампы вверху
сидят они медленно рядом
из чашек выносят вино
немного придвинули стулья
она ему что говорит
ох как же я раньше не знала
что ты эдак рядом живёт
она его голову гладит
рукою одною своей
она ему галстук наладит
наладила… хочет свечей…

ах есть эти свечи. Есть свечи!
И тащит он их из угла
В котором старинные вещи
Где бабушка раньше жила
И гасится лампа глухая
И спичкою водит она
Свечу на конце опаляя
Зажечь я сама их должна
От двух двух огней двух трещащих
Пойдёт тёплый маленький свет
Средь окон и тёмных и спящих
Заме́тится наше окно

они на диван пересели
и взяли с собою вино
я так одинок в этом мире
что даже мне больно сейчас
мне кажется что под рукою
исчезнет счас ваша рука
что это насмешка и шутка
сошла на меня чудака
но пусть это так в самом деле
и пусть ты уйдёшь через час
я страшно всё это запомню
предметы тебя и атлас
на платье мерцает он смутно
когда ты рукой поведёшь
мой милый дай я поцелую
какой ты печальный хорош…

но вот и тела их сомкнулись
и что ощутили они
Максимову запах пронёсся
От ней как от сладкой земли
Которая в ночь капитану
Едва показалась вдали
А запах её уже сильный
На палубу слоем легли…

Они целовались небыстро
С таким это знаете чувством
Как будто они перед смертью
А не после смерти чужой
Ну что там Максимову бабка
Она только близка по крови
А эта которая рядом
Близка по тела́м и душе…

Вся ночь продвигается сном
Гуляют тела эти рядом
А голой она была
Как мальчик мала и кругла…

Ах все свои сорок на службе
Приду нарукавник надену
В бумаги гляжу словно в стену
Бумаги сижу разбираю
Уж лампы горят. Я домой
А дома мне так не на месте
И не было мне знаменито
Мне так знаменито на свете
Как в детстве я очень мечтал
И шла ненавистная служба
И время ненужное дома

И часто по воскресеньям
Я думал кому это нужно
И нате – ребёнок раздетый
Любимая женщина рядом
Иного полу тихонько
Заснула по́д моим взглядом…

вот так размышляя до́ утра
Максимов не спал ничего
И сделалось утро большое
Она тихо спит хорошо
В окне он одевшись увидел
По чёрному ходу как улиц
Шли некие люди толпою
Работать на́ своё место
Никто не кричал и не плакал
И многие даже смеялись
Но большая часть молчаливо
Ногу́ приставляла к ноге
От всех отделялись домов
Такие как он же – Максимов
Моложе Максимова люди
И старше. Совсем старики
Зачем это дело свершают
Зачем никуда не бегут
Доверчиво день свой слагают
Под ноги под идола труд

Он день пожирает смеётся
Предчувствуя утром еду
И это его раздаётся
Труба. К ней и я отойду…

Он стал собираться невольно
Уже он одел и пальто
Как вспомнил события ночи
Увидел он платие то
Лежало на стуле хранило
Ещё наполнявшего тела черты
Так всё это подлинно было?!
Максимов? Куда идёшь ты?!
Нет! Нет! Хоть сегодня не надо
И он отрывает пальто
И он свои руки посмотрит
А сам говорит ни за что!..
Но вновь из окна наблюдая
Как движется чёрный народ
Он тихо пальто подбирает
И будто он к двери идёт…
Её вся фигурка под оным
Увиделась им по пути
Нет! Не хочу быть рабом!
Пора мне туда не идти!

и это сказавши он сразу
становится весел почти
считает он нищие деньги
решает за пищей идти
спускается с сумкой весёлый
А та что квартиру сдаёт
внизу его снова встречая
его и не узнаёт
Он младше. Глаза распахнулись
Чего ему в общем-то ждать
Однако такой перемены
На нём возникает печать…

купил и в квартиру вернулся
идёт и несёт молоко
под мышкою белые булки
и яблоки и колбаса
он что-то себе напевает
и мыслит авось проживу
какие-то мысли считает
и ключ в темноте отыска́ет
открыл свои двери волнуясь
сейчас он увидит её
должно уже встала красуясь
наверно стоит среди всё
но ах же какое ужасно!
Пусто среди стульев стола
И нету её на диване
Она уже где-то ушла

Продолжение книги

Полное собрание стихотворений и поэм. Том I бесплатное чтение

Эдуард Лимонов Полное собрание стихотворений и поэм. Том 1

От составителей

«Русское»: из сборника «Кропоткин и другие стихотворения» (1967–1968)

«В совершенно пустом саду…»

«Жара и лето… едут в гости…»

Магазин

Портрет

«Криком рот растворен старый…»

«Память — безрукая статуя конная…»

Элегия № 69

Кухарка

«От меня на вольный ветер…»

Кропоткин

«В губернии номер пятнадцать…»

«Этот день невероятный…»

Каждому своё

«Здоров ли ты мой друг…»

Пётр I

Свидание

Книжищи

Сирены

«Баба старая кожа дряхла одежда неопрятная…»

«Я в мясном магазине служил…»

«В один и тот же день двенадцатого декабря…»

Записка

Послание

Кухня

Из сборника «Некоторые стихотворения» (архив Александра Жолковского)

«Фердинанда сплошь любили…»

«На горелке стоял чайник Филлипова…»

«Всё было всё теребилось рукою…»

«Красивый брат кирпичный дом…»

«И всегда на большом пространстве…»

«Граммофон играет у Петровых…»

«Когда бренчат часы в тёплой комнате Зои…»

Евгения

«Вот идёт дорожкой сада…»

«Тихо и славно сижу…»

«Уж третий час…»

«Был вот и друг у меня…»

«Во двор свои цветы…»

«Где же поэт быстроглазый…»

«Письмо я пишу своей матери…»

«За кухонным столом занимаясь…»

«Добытое трудом конечно хорошо…»

«Папочка ручку мне подарил…»

«Был я и молодой и здоровый. Да уж нет…»

Из сборника «Некоторые стихотворения» (архив Александра Морозова)

«Тихо-тихо этим летом я проснулся…»

«Птицы — ковровые тени безумных желаний…»

«Чёрные мысли летели к далёкому краю…»

«К вам однажды на изобретении…»

Театр

Натюрморт

«Возникли домашние туфли…»

«Ветер ходит возле Юрика…»

«Склонный к радостному крику…»

«Это не белый цветик…»

«Мне сегодня день бы надо песней опеть…»

«При комнате растёт цветок…»

«Это не я сижу и пишу босиком…»

Череп

«В садах тюльпанных и бананных…»

«О как любил как плескал я в ладони…»

«Сегодня детский мир…»

«Наступает свет на тьму…»

Равнина

«В саду они встречались по…»

Конструкция

«Спокойно еду поездом мерным в время иное…»

«Как шумит узловатое море…»

«В ответ глазам твоим…»

«Солнечный день. Беломрамор…»

«Родился и рос Бенедиктов…»

«О Вы кто некогда бывал…»

Стул

«Дали туманные груди тревожные…»

«На металлическом подносе…»

«О любовник охваченный некоторым жаром…»

Эдуард Лимонов
Полное собрание стихотворений и поэм. Том 1

«Русское»: из сборника «Кропоткин и другие стихотворения»
(1967–1968)

Из сборника «Некоторые стихотворения»
(архив Александра Жолковского)

Из сборника «Некоторые стихотворения»
(архив Александра Морозова)

«Русское»: из сборника «Прогулки Валентина и другие стихотворения»
(1968)

Не вошедшее в книгу «Русское»: из сборника «Прогулки Валентина»
(Архив Александра Шаталова)