Идеальный Мир бесплатное чтение

Вместо предисловия

Его учительница открыла дверь и войдя, едва скользнув по нему взглядом, внимательно оглядела пустой класс. После этого она снова посмотрела на мальчика сверху вниз мелкими и колкими, как тонкий, утренний лёд на лужах глазами, и строго спросила:

– С кем ты только что разговаривал? Почему опять кричал? И зачем стучал ногами в дверь, когда тебе было велено спокойно дожидаться в этом кабинете своих родителей?

– Мисс Нейман, – очень тихо, глядя на неё расширившимися от ужаса глазами, произнёс мальчик, – этот мужчина снова был здесь, – вздрогнув, он затравленно оглянулся, выглянул в коридор, и затем добавил:

– Только что…

– Гм, вот как?! – снимая очки и потирая переносицу, задумчиво произнесла Джулия Нейман, неопределённого возраста женщина с постным, бледным лицом и гладко зачёсанными назад, несвежего вида волосами. Коричневый, висевший на ней мешком костюм – тройка, казался снятым с чужого плеча. Она внимательно посмотрела на своего ученика, рыжеволосого, веснушчатого мальчишку лет восьми или девяти, и холодно поинтересовалась:

– То есть ты продолжаешь утверждать, Патрик Мак Кензи, что в твоём отвратительном поведении снова повинен некий господин в чёрном пальто и золотых очках, которого никто кроме тебя ни разу не видел?

Патрик прекрасно расслышал в её голосе угрожающие нотки, которые, насколько он знал из своего, почти трёхлетнего пребывания в начальной школе ничего хорошего ему лично не обещали, но страх перед тем таинственным и страшным, о чём пытался сказать ему тот странный человек, был гораздо больше даже всесильной и ужасной мисс Нейман. Поэтому он опустил голову, шмыгнул носом и дважды кивнул.

– Ну, знаешь, – слегка наклонившись к ребёнку, почти не разжимая губ, произнесла учительница начальной школы небольшого, провинциального городка на юго-западе страны, – это слишком даже для тебя, Мак Кензи… Да будет тебе известно, что из этого кабинета никто не выходил, так как я с мистером Брауном, всё это время находилась в коридоре… До каких пор, в конце концов, ты будешь испытывать моё терпение? – она выдержала паузу, затем медленно выпрямилась и отчеканила:

– Так вот, я отстраняю тебя от занятий на два учебных дня, с обязательным посещением психолога.

– Я говорю правду, мисс Нейман, – всхлипнул малыш, – прошу вас, поверьте мне… Мама! – кинулся он к заглянувшей в класс высокой женщине с ярким румянцем и пышными каштановыми волосами, поднятыми кверху и частично опадающими наподобие волнистого, с проблёскивающими золочёными прядями, веера. Женщина находилась на большом сроке беременности.

… – Как же может быть так, что этого человека никто не видел? – не поворачивая головы, и глядя прямо на дорогу, – спросила Натали Мак Кензи сына, когда они ехали домой. – Надеюсь, ты не станешь сейчас утверждать, что он взял и просто растворился в воздухе?

– Нет, – хмуро ответил Патрик, наклонив голову, – он сказал: «До скорой встречи, малыш», и спокойно вышел через дверь.

– Почему же его никто не видел, ведь в это время в коридоре было много людей? – спросила Натали так, как задают вопрос люди, ответ на который им отлично и притом давно известен.

– Я не знаю! – отчаянно закричал Патрик, затем насупился, скрестил руки на груди и резко отвернулся.

… Ник Мак Кензи уже выходил из комнаты сына, когда тот вдруг тихо и грустно спросил его:

– Папа, я сумасшедший? Ник быстро развернулся и снова подошёл к мальчику:

– Нет, что ты, – мужчина присел на край кровати, – что за мысли у тебя такие? Мы же только что обсудили это… И доктор Брайли считает, что волноваться не о чем…– он взъерошил Патрику волосы, с улыбкой наблюдая, как рыжеватые, тугие вихры сына, немедленно и упрямо принимают прежнее положение.

– Просто за последнее время произошло столько всего, – продолжил он, поправляя одеяло и наклоняясь к мальчику, – признаюсь тебе по секрету, – шепнул он ему на ухо, – не каждый взрослый бы выдержал. Ник выпрямился и уже обычным тоном произнёс:

– Ну, сам посуди, происшествие с твоим дедушкой, когда у него случился приступ, а ты оказался с ним один… Да такое кого угодно могло напугать… И потом, одна школа чего стоит, – продолжал он, – многочисленные недоразумения с мисс Нейман, сорванный урок музыки из-за пронесённого в рюкзаке кота, история в бассейне, – отец нахмурил брови, стараясь замаскировать прячущуюся в усах улыбку.

– Гуашь в бассейн вылил Стиви, я уже говорил, – вяло отозвался Патрик.

– Охотно верю, – кивнул головой Ник, – однако только ты решил прыгнуть в ярко-зелёную воду, громко призывая к этому же своих одноклассников…

– Ну да, – вздохнул мальчик, – знаешь, я хотел сказать, что теперь всегда-всегда буду слушаться…

– Рад это слышать, сынок, – ответил Ник, глядя на ребёнка, – мне тоже кажется, что пора уже заканчивать с детскими шалостями, неужели тебе самому не надоели постоянные замечания?

– Я не о том, пап, – Патрик на секунду замялся, но вскоре продолжил:

– Ты знал, что непослушных детей забирают?

Ник опять нахмурился, но на этот раз совершенно естественно:

– Куда забирают? – он помотал головой, – Подожди, кто тебе вообще такое сказал? Какое-то время мальчик молча смотрел в потолок, затем негромко произнёс:

– Я не знаю куда… Он не успел рассказать… Из-за мисс Нейман… Ник встал и прошёлся по комнате, лихорадочно что-то обдумывая и при этом тревожно взглядывая на сына. Затем снова сел и горячо заговорил:

– Послушай, Патрик… Я всё понимаю… У тебя скоро появится сестричка и, возможно, это обстоятельство каким-то образом…

– Да нет же, папа… Дело совсем не в этом… А в том, что мне никто не верит… Даже ты…

– Я верю в то, что можно увидеть собственными глазами… Доказать, подтвердить фактами… Ты хоть представляешь, чего мне стоило убедить шерифа устроить проверку всех помещений школы и прилегающей территории? И как, по-твоему, я теперь выгляжу в глазах этих людей? Он взял мальчика за плечи и несильно встряхнул:

– Нет никакого человека в чёрном пальто, Патрик, понимаешь? Это продукт твоего воображения, только и всего… Он вздохнул и погладил сына по щеке:

– Я обещаю, с тобой не случится ничего плохого… А сейчас, спи… Может и неплохо, что ты останешься дома до конца недели… Отдохнёшь, соберёшься с силами… Мужчина поцеловал сына, поднялся и направился к двери:

– Мама очень злится на меня, папа, да? – спросил Патрик.

– Не думаю, что это продлится долго… Мама любит тебя, как и я…Спокойной ночи, сын…

– Спокойной ночи, папа…

… – Я записала его к доктору Брайли, – сказала Натали, тяжело и осторожно опускаясь на диван рядом с Ником, – Он сможет принять нас завтра, после обеда.

– Правильно, – ответил Ник, переключая канал, – лишним не будет… Он шумно выдохнул и заложил обе руки за голову:

– Не знаю, – начал он неуверенно, – что-то во всей этой истории не даёт мне покоя… Патрик сам не свой… Понимаешь, – повернулся он к жене, – если бы я сам лично не проверил в школе и дома каждый чёртов угол, я подумал бы, что он говорит правду…

– Ники, ты ведь знаешь нашего Патрика, – улыбнулась Натали, одной рукой поглаживая живот, а другой, растирая поясницу.

– Знаю, потому и говорю… С Патриком с самого рождения не соскучишься, вот уж кого никак не назовёшь пай-мальчиком, всё это мне известно, – Ник задумался и с силой растёр подбородок, – но он не врун… Я уверен в этом…

– Да нет, конечно… Просто у нашего сына богатая фантазия… Настолько яркая и образная, что он сам верит в то, что рисует его воображение… Плюс ко всему, он невероятно восприимчив к происходящему… Ты ведь помнишь, что с ним было, когда с папой случился удар? Ник тяжело вздохнул:

– Это так, но что-то с ним всё-таки произошло… Я же вижу… Он изменился, Нэтти… Очень… Его что-то или кто-то здорово напугал. И я просто обязан выяснить в чём тут дело.

… Когда Патрик в темноте, лишь слегка подсвеченной ночником в виде смешного сказочного гномика, вновь увидел матовый отблеск на позолочённых дужках уже знакомых ему очков, он испугался так, что почти перестал дышать. И именно тогда понял, что означает услышанная им однажды фраза «похолодеть от ужаса»… Страх был не просто холодным, а ледяным, сковывающим до полной обездвиженности всё его существо. Он держал Патрика когтистыми, мёрзлыми лапами прочнее корабельных канатов.

– Ну что ж, мой юный друг, – сказал незнакомец довольно приятным, даже ласковым голосом, – я вижу, что ты готов уже вполне…

– П-п-пожалуйста…– Патрик сумел выдавить из себя единственное слово помертвевшими, как будто не своими губами…

Некто в плотной, чёрной накидке, которую мальчик раньше принял за пальто, усмехнулся и взглянул на него внимательными, угольно-чёрными, поблёскивающими в полутёмной комнате глазами:

– Просить о чём-либо меня бесполезно, а если ты издашь что-то, хотя бы отдалённо напоминающее какой-либо шум, мне придётся сделать тебе больно… Должен признаться… очень больно. И я, уж поверь, это умею, как никто. А мне бы этого не хотелось… По крайней мере, пока…

– Кто вы? – прошептал Патрик, натянув одеяло до самого подбородка.

– Кто я, мой дорогой, на самом деле не так уж и важно, гораздо важнее, кто ты.

– Я – Патрик Мак Кензи, – ещё тише ответил ребёнок. Незнакомец закинул ногу на ногу и бесшумно рассмеялся:

– О, ну это, как раз мне известно… Но оно, уверяю тебя, точно также никакого значения не имеет… Он наклонил набок голову, обхватил правое колено сцепленными пальцами рук, и грустно улыбнулся:

– Ну хорошо, я кое-что расскажу тебе, Патрик Мак Кензи, потому как ты мне даже нравишься… Ты напоминаешь мне меня в детстве… Так вот, – откидываясь на спинку стула, произнёс ночной гость, – ты ведь наверняка неоднократно слышал байки о том, что разная нечисть похищает именно непослушных детей? Помнишь, как тебя, когда ты вёл себя не так, как хотелось бы взрослым, стращали тем, что если ты не исправишься, тебя заберёт домовой, или леший, или какая-нибудь баба на метле? Глядя, как Патрик неуверенно кивает, мужчина продолжил:

– Так вот, мой милый мальчик, вынужден тебя разочаровать… Это не сказки, и не выдумка глупых нянек с целью напугать детей и заставить их слушаться. Это абсолютная правда. Нечистая сила всех мастей действительно стремится заполучить как можно больше именно непослушных детей, потому как, мой юный друг, непослушание – это один из основных показателей магических способностей ребёнка… Незнакомец встал и подошёл к окну, как будто что-то высматривая, затем развернулся к кровати Патрика и, заложив руки за спину, продолжил:

– Видишь ли, основой любой магии, её, так сказать, краеугольным камнем, является умение нарушать правила. Потому что, на самом деле, законы природы действуют по тем же принципам, что и людские… И если человек запросто преступает одни, то с лёгкостью может изменять и другие… И дело здесь даже не в умении и лёгкости, а в той силе, которая изначально заложена в таких детях, как ты, мой юный друг… Непослушание – это всего лишь одно из её качеств. Как правило, когда такой силы в маленьком человеке много, но он ещё не научился ею пользоваться, она проявляется в непослушании.

Он помолчал, о чём-то раздумывая, пожевал губами и затем дотронулся указательным пальцем до лба Патрика. После чего мальчик закатил глаза, протяжно выдохнул и погрузился в тяжёлый сон.

– Увы, – вздохнув, сказал Некто, – я забыл добавить, что получить эту Силу, можно лишь одним способом, а именно – отобрав её у другого… И для этого приходится использовать любые методы… Порой весьма жёсткие… Мне очень жаль, мой милый, ты правда, славный малыш, так напоминающий меня… Я ведь тоже был очень непослушным…

… Натали Мак Кензи открыла глаза и прислушалась. Её разбудил какой-то негромкий стук. Ей показалось, будто в комнате Патрика кто-то открыл окно. Словно в подтверждение её слов, по спальне пролетел сквозняк и неприятное, сырое дуновение явственно коснулось её щеки и обнажённого плеча. Ещё только поднимаясь по лестнице в комнату сына, в ней с каждой секундой всё больше зрела уверенность, что этой ночью в их доме произошло что-то страшное. Непоправимое… То, чего ни понять, ни объяснить, не сможет никто и с чем смириться не получится уже никогда…

Глава 1

Макс с Линдой стоял у большого окна в гостиной старого отцовского дома и смотрел на двух своих дочерей, играющих во дворе с собакой возле ветхих, деревянных качелей, которые Макс помнил ещё со времён своего детства.

– Николь – настоящая красавица, – тихо произнёс он, ни к кому конкретно не обращаясь, а как бы озвучивая свои мысли вслух, – и такая взрослая…

– Спасибо, что ты очередной раз ненавязчиво напомнил мне о моём возрасте, – невесело усмехнулась бывшая жена, – конечно, взрослая, шестнадцать лет уже… Только бога ради, Макс, не вздумай беседовать с ней о её внешности, а она непременно будет тебя провоцировать… Предупреждаю, это скользкая тема, и очень болезненная для неё… Она твёрдо убеждена в собственном уродстве и разубедить её в обратном не представляется возможным, как бы ты к этому не стремился… Будет только хуже, знаю из собственного опыта… Линда покачала головой и достала из сумочки пачку сигарет и дорогую, серебряную зажигалку, – И всё это наряду с тем, что мне совершенно точно известно из надёжного источника по имени «Виктория», что Николь мечтает о модельном бизнесе. Вот и поди разберись, – подкуривая чёрную сигарету, выдохнула Линда, откидывая назад густые, светлые волосы, – одно ясно абсолютно точно, – продолжила она, – логика – явно не самое сильное место у нашей старшей дочери.

– Вики… – растянулся в тёплой и светлой улыбке, озарившей всё его лицо, Макс, – с любовью глядя на младшую дочь, длинноногую, рыжеволосую девочку, лет восьми или девяти, в настоящий момент, что есть силы раскачивающуюся на качелях, – Как она? Линда улыбнулась и пожала плечами:

– Всё так же… Метеор, ураган и комета в одном флаконе… Фонтанирующая, ослепительная и оглушительная малышка Ви… Можешь вообразить, что на её канал «Вики Лайк» подписано уже два миллиона пользоватей… Между прочим, нам всё также продолжают поступать довольно серьёзные коммерческие предложения, – она затушила сигарету, – от ещё более серьёзных организаций. Майк покачал головой и нахмурился:

– Ты как хочешь, а мне вся эта история сетевой популярности нашей дочери, всё так же не нравится, как и раньше… По-моему, Линда, от неё несёт определённым душком… Весьма неприятным, должен сказать.

– Я знаю твоё мнение, Макс и уважаю его… Но мы ведь уже давно никаких усилий к этому не прилагаем… Просто получилось так, что история эта уже развивается сама по себе…

– Конечно, – резче, чем собирался, ответил он, – Я предупреждал об этом в самом начале, когда ты ещё только начинала заваривать на своём канале эту кашу… А я уверен, что не нужна с такого возраста вся эта телевизионная шумиха, все эти конкурсы талантов, реклама… Можно подумать, что мы торгуем своим ребёнком, понимаешь? И весело глядим по сторонам, подстёгивая участников шоу: «А ну-ка, кто даст больше?!»

Линда вздохнула:

– Мы не принимаем больше рекламных предложений, не заключаем контрактов… Девочка просто развивает свой канал… Макс саркастически улыбнулся, несколько раз кивнул головой, а затем глухо добавил:

– Я не хочу ссориться Лин, я знаю, что далеко не идеальный отец… Мне следовало бы почаще бывать дома, это правда… Может в этом случае, мы и сейчас были бы вместе… И Никки меня бы меньше ненавидела, – он грустно усмехнулся и заметив протестующий жест бывшей жены, сжал её руку, – но я бы не хотел, чтобы эта история с ранней популярностью Вики, плохо на неё повлияла… Я не стоял бы сейчас здесь и не разговаривал с тобой, если бы не прислушивался к своей интуиции… Она несколько раз реально спасала мне жизнь…

– Макс, я знаю, что ты участвовал в сложнейших операциях и побывал во многих горячих точках планеты, но…

– Я только хочу сказать, – перебил он, что у меня плохое предчувствие… От всего этого…

– Отлично понимаю тебя, когда я увидела, какие это приобретает масштабы, сама испугалась… Но мы уже всё сворачиваем, не волнуйся… Хотя и происходит это не так быстро, как хотелось бы, – Линда погладила его по щеке, – ладно, мне пора ехать… Счастливого вам уик-енда, – Линда развернулась и направилась в прихожую, – Не забудь, в понедельник девочкам нужно быть в школе не позднее половины девятого… Макс вышел за ней, чтобы проводить. Да, – остановилась она возле зеркала, поправляя волосы, – что ты решил с домом? Макс пожал плечами:

– Для начала его нужно привести в порядок, – он помог Линде надеть плащ, – у меня скопился приличный отпуск, вот и займусь ремонтом, а там видно будет… Наверное, выставлю на продажу… Хотя мне нравится, что я живу теперь недалеко и могу чаще видеть девочек…

– Уверена, что твой отец не хотел бы, чтоб ты продавал дом… Бедный Уолт так любил его, – она похлопала бывшего мужа по плечу, и покачала головой: – Хотя решать, конечно, тебе… И, будь добр, – присмотри за Николь, помнишь о той находке, что я обнаружила в её комнате? – Макс кивнул, – И предупреждаю, – Линда, прищурившись, посмотрела на него, – она отнюдь не горела желанием провести все выходные с папочкой… Похоже, у неё появился парень…

– Девочки, мама уезжает, – крикнул Макс с крыльца. Когда Линда села в машину, он наклонился к открытому окну с её стороны:

– Ты не помнишь случайно, почему мы развелись? – шутливо спросил он, задержав ненадолго её ладонь в своей руке.

– Понятия не имею, – тут же отозвалась женщина, включая зажигание, – полагаю, что ты был попросту невыносим и основательно начинал портить мои лучшие годы…

– Ладно, спасибо, что привезла детей и передавай привет Биллу, – добавил он через секунду.

… Макс посмотрел в зеркало заднего вида на непроницаемое лицо старшей дочери и почувствовал непривычное для себя чувство растерянности. Если бы не оно, то он, майор Максимилиан Корвин, выпускник Форт-Брэгга, входящий в элитный командный состав подготовки «зелёных беретов», наверное бы очень удивился, насколько сильно, оказывается, его душевное равновесие зависит от настроения пятнадцатилетней девочки.

– Ну что, какие будут предложения на счёт ужина, юные леди? – спросил он, и внутренне поморщился, так как отлично уловил в своём голосе подобострастные и заискивающие нотки. Лавируя между многорядным автомобильным полчищем, они выехали со стоянки гигантского океанариума «Подводный мир», где провели более двух часов, и направились по северо-западному шоссе в сторону города.

После лёгкой, не слишком принципиальной дискуссии, развернувшейся в салоне, когда сёстры выбирали между пиццерией и китайским ресторанчиком, расположенным всего в паре кварталов от дедушкиного дома, с помощью Макса им удалось прийти к консенсусу. Сегодня поехать в пиццерию, а на завтра заказать китайской еды. На короткое время в автомобиле повисла почти ощутимая кожей тишина. Не расслабляющее, удовлетворённое спокойствие после того, как сторонам удалось договориться, а напряжённое, выжидающее и готовое в любую секунду взорваться негодующим и возмущённым протестом почти насильственное молчание. Это было похоже на краткосрочную передышку до предела сжатой и готовой вот-вот развернуться стальной пружины. Понимая, откуда возникло это чувство, Макс снова посмотрел на старшую дочь. Николь сидела, отвернувшись к окну, глядя безучастными глазами на мелькающий за стеклом незатейливый уличный пейзаж:

– Мне вообще всё равно, – вдруг произнесла она с неожиданной злостью, наверняка сожалея, что позволила втянуть себя в полудетский, глупый спор, – Я с самого начала не хотела сюда ехать, – она повернула голову и с каким-то вызовом встретила его взгляд. В синих, влажных глазах дочери плескалась, обдавая Макса волнами тревоги и чувства вины, обида и глубоко запрятанная горечь.

– Вовсе не обязательно быть такой злюкой, Никки, – звонко прокомментировала Виктория, пока Макс собирался с мыслями.

– Замолчи, – резко обернулась к сестре девушка, – ты ничего не понимаешь. Макс остановился у пиццерии, выключил мотор и повернулся к девочкам:

– Предлагаю сейчас просто поужинать, – он улыбнулся, – не знаю, как вы, а я лично ужасно голоден… Он подмигнул Вики:

– Может вся эта многотонная масса воды, которая окружала нас в океанариуме, так действует, но я, пожалуй, не отказался бы сейчас от «Маргариты» размером с кита. Виктория поднесла обе ладошки к лицу и прыснула. Даже Николь покачала головой, легко вздохнула и вышла из машины.

… В воскресенье, когда девочки уже спали, Макс поговорил по телефону с Линдой и затем вышел на крыльцо с бутылкой пива.

Май только-только начинал разворачиваться по-настоящему, но было уже по-летнему тепло. Он посмотрел на усеянное звёздами небо. Почему-то именно в этом месте, они светили как-то по-особенному. Стояла совершенно безветренная ночь и объёмные, словно выпуклые звёзды, сквозь молодую зелень старой, отцовской липы взирали на него тускло-пристально, точно им одним было известно что-то такое, от чего они могли бы, если бы только захотели его предостеречь.

Макс отхлебнул из бутылки и задумался. Он испытывал странное, какое-то маргинальное чувство. Словно стоял перед неким выбором, который ему предстоит сделать в самое ближайшее время. Как будто вся его предыдущая жизненная история пришла к своему логическому завершению и осталась в прошлом, а новая, к которой он и не слишком-то готов, так как от него, похоже, здесь мало что зависело, ещё не наступила. Он подумал, что происходило это от того, что где-то глубоко внутри в нём зрело, и день ото дня крепло желание и набирающая силу готовность оставить военную службу. Хотя признаться в этом до конца, он не решался даже себе.

Вся его сознательная жизнь была неразрывно связана с армией. Но в последнее время что-то стало происходить. Он ощущал какой-то внутренний надлом, какое-то нарастающее, глухое раздражение, которое только на время замолкало, словно лишь для того, чтобы после короткой передышки зажать его в тиски с новой силой. Макс больше не хотел этого… Уже нет. Отец умер в больнице дома для престарелых, совсем один, окружённый капельницами и чужими, равнодушными людьми, поскольку единственному сыну не было до него ровным счётом никакого дела. И пусть даже это было не совсем так, или даже вовсе не так, но факт остаётся фактом: отец умер, так и не дождавшись его. Старшая дочь выросла, практически лишённая внимания и отцовского участия, с затаённой в глубине души обидой и разочарованием, которые прорывались наружу в виде плохо контролируемых вспышек агрессии в его адрес. А младшая… – Стоп, – приказал сам себе Макс… Так можно неизвестно до чего дойти. Он ведь служил. Выполнял свой долг. Ему отлично известно, что его отец всегда гордился им. В самом начале, когда Макс только стал «зелёным беретом», да и потом, много позже, когда он командовал элитной группой войск Сил специального назначения армии США.

Он снова отхлебнул из бутылки и погладил, примостившегося рядом с ним на ступеньке старого, лохматого Блэйка. Нет, он ни о чём не жалел. И никогда не считал, что ошибся с выбором профессии. Но в последнее время, что-то изменилось. Он не знал, что именно, но подспудно, неявно понимал, что это начало конца. Без всякого излишнего пафоса, он всю жизнь придерживался того же принципа, что и его отец: к своей работе нужно относится с уважением, либо не заниматься ею вовсе. Видимо, Макс вплотную подошёл ко второй части. Почему это случилось с ним? Почему именно сейчас? Макс не собирался копаться в причинах. Всегда терпеть этого не мог. Наверное, просто пришло время для чего-то другого. Просто стало невмоготу. Его отправили в отпуск после смерти отца и он, неожиданно даже для самого себя, принял решение переехать в родительский дом. И если по официальной версии ему нужно было это время, чтобы прийти в себя, собраться с мыслями, побыть с детьми, закончить, наконец, ремонт, который давно собирался сделать, то про себя, оказывается, Макс уже всё решил. Глядя на отчаянно мигающий звездный свет, сквозь казавшуюся чёрной в темноте листву, Максимилиан Корвин, майор одной из активных групп отряда специального назначения в составе войск Национальной гвардии, абсолютно отчётливо осознал, что больше не наденет военную форму. Он понял это по спокойной уверенности, с которой принял данную информацию, что решение это созревало в нём уже давно. И что отпуск был всего лишь отсрочкой.

Макс, потрепав за длинное, висячее ухо преданно глядевшего на него пса, легко и пружинисто поднялся со ступенек, несмотря на высокий рост и крупное, мускулистое тело:

– Пора спать, старина…– проговорил он, – И с лёгким сердцем, не чувствуя ни малейшей тревоги или дискомфорта, зашёл в дом и закрыл за собой дверь.

Глава 2

Илиана немного полежала с открытыми глазами и поняла, что больше не уснёт. Снова этот сон. Удушающе-липкий кошмар, время от времени повторяющийся. Она заметила, что частота трансляции этого сновидения увеличивается накануне тяжёлых или переломных моментов в её жизни. Впрочем, это она уже и без ночных подсказок знала. Глядя немигающими глазами в потолок, она снова увидела себя в машине со своими родителями, в которую через несколько минут на огромной скорости врежется пьяный водитель белой газели. Это было почти сорок лет назад. За день до аварии ей исполнилось семь. Стиснув зубы, Илиана простонала. Почему это до сих пор не отпускает её, и время от времени возвращается в самые трудные периоды её жизни?! Ведь она не помнит даже лиц своих родителей. Только глаза отца, который обернулся к дочке, когда она вскрикнула. Но сначала девочка увидела на тротуаре человека в чёрной одежде и очках с блестящей, словно золотой оправой. Мужчина смотрел прямо на неё, а когда их машина проехала мимо и она оглянулась, он рукой в чёрной перчатке приветственно помахал ей вслед. Но самым жутким было то, как он улыбался. Уверенно и спокойно, точно своей старой приятельнице. Будто он абсолютно точно знал, что произойдёт дальше. А ещё, и это Илиана поняла гораздо позже, так улыбаются люди, которые не сомневаются в том, что скоро вы увидитесь снова. Семилетний ребёнок не мог отвести глаз от его гипнотической улыбки и качающейся из стороны в сторону ладони, обтянутой чёрной лайковой перчаткой. И вот тогда она громко вскрикнула. Мать и отец повернулись к ней одновременно, и она увидела встревоженное лицо отца, всего лишь на секунду оторвавшего взгляд от дороги. Но этого оказалось вполне достаточно. Самого столкновения она не помнит. Она лишь почувствовала, как какая-то мощная и стремительная сила вышвырнула её из машины на обочину. Только гораздо позже ей стало известно, что именно это обстоятельство и спасло ей жизнь.

Она протяжно вздохнула, посмотрела на спящего Арона и встала с кровати. Затем накинула тонкий, шёлковый халат на голое, изумительной красоты тело, откинула на спину тёмные, длинные волосы и через стеклянные двери вышла в их чудесный сад.

Предрассветное небо было светло-фиолетовым, каким часто оказывалось в это время года. Она села на свою любимую скамейку, почти невидимую среди крупнолистных, душистых орхидей и шафрана, ещё влажных от росы и вдохнула полной грудью. Здесь же находился маленький пруд с плавающими в нём большими, жёлтыми цветами, похожими на водяные лилии или лотосы. Но это были не те и не другие. И в этом заключалось самое главное. В этом было всё дело. Ей говорили название, но она забыла. А может даже не пыталась вспомнить. Она много к чему потеряла интерес за последнее время. Но и это было не важным. Единственное, что имело значение, как, впрочем, и всегда в её жизни, – это Арон. Вернее его отношение к ней. А оно изменилось. И довольно значительно. Хотя внешне, разумеется, это никак не проявлялось. Арон был настоящий джентльмен. К тому же, он слишком умён, чтобы как-то демонстрировать это. Он явно может служить отличным примером безупречного самообладания и дисциплины. Но Илиана знала. Вернее, чувствовала. Она всё и всегда воспринимала через чувства. Или интуицию. Можно называть это как угодно. Любые события, люди, факты и явления жизни просеивались ею через её внутреннее интуиционно-чувственное сито. Неосознанно, автоматически и мгновенно. Как говорил Арон, её тончайшее от природы, а в процессе приобретения ею жизненного опыта, воспитываемое и развиваемое шестое чувство, родилось прежде неё самой. И поэтому, он мог ничего не говорить, но она знала, что не ошибается и почти ненавидела себя за этот чувственный дар, за этот рок и проклятие одновременно. Предвидеть до происшествия, ощутить до прикосновения, услышать до сказанного, предчувствовать до осознания. Илиана откинулась на мягкую, изогнутую спинку поразительно удобной садовой скамейки и прикрыла глаза. В тот же момент раздалась нежная и мелодичная трель невидимой в листве птахи. Да и настоящая ли та птица вообще?

Чёрт бы побрал этот проклятый, идеальный мир, – со злостью думала Илиана. Здесь никогда и ничего нельзя знать наверняка. Первые светло-розовые лучи неуверенно коснулись гладкой, золотистой кожи женщины, от чего она стала казаться перламутровой. Здесь всё слишком идеально, чересчур рафинированно и преувеличенно красиво. Всё причёсано, стилизовано и доведено до совершенства. Всё напоказ, словно на выставке высочайшего уровня. Всё продуманно до мельчайших деталей. Настолько, что становится приторным до тошноты. А ведь раньше ей это очень нравилось. Даже больше того, она восхищалась этим идеальным миром. Илиана гармонировала с ним. Она дышала с ним в унисон. Ведь она так долго была уверена, что они с Ароном идеальная пара, просто созданная друг для друга. А идеальная пара должна жить в идеальном месте. Всё было понятно, логично и правильно. Просто тогда она чувствовала себя необходимой и единственной. И они были нужны друг другу, как воздух. Хотя она так сильно любила его, что, наверное, была бы счастлива и в любом другом месте. При условии, что Арон и она будут не просто рядом, а вместе. Как одно целое. Так как было много, наверное, слишком много лет. И закончилось совсем недавно. Если она захочет, то даже сможет вспомнить, когда именно это произошло, но только какой в этом смысл?

Раз кошмарное видение её детства, спустя столько лет снова вернулось, значит, положение дел оставляет желать лучшего. Впрочем, она ведь это и так знает, так ведь? Вернее, чёрт бы её уже побрал, чувствует. Как обычно. Страсть Арона к ней стала ослабевать, и это совершенно естественно, верно? Илиана понятия не имела, к кому обращалась, но так по какой-то причине становилось легче. А может, ей это тоже только казалось. Но, по крайней мере, это помогало хоть как-то упорядочить процесс осознания, привести мысли в порядок и не дать возможности самой себе увязнуть в этом клубке чувственных переживаний, интуиционных предощущений и прочих эмоционально-ментальных вихрей, которые засоряли эфир, создавали помехи и препятствовали процессу мышления.

Сколько лет они уже вместе? Илиана открыла глаза и медленно выдохнула. Вот именно! Ответила она сама себе на собственные безмолвные мысли и не озвученные вопросы. Вот о чём и речь. Сорок лет. В этой цифре звучало что-то не только библейское и сакральное, но и мистическое, означающее окончание чего-то вообще, либо отдельного какого-то цикла и переход на совершенно другой уровень. Да, она, как и большинство живущих здесь, выглядят лишь на половину своего возраста, а то и того меньше, но ведь это благодаря Великой Семёрке, а также их ближайшим приверженцам и последователям. Само существование этого идеального мира стало возможно исключительно благодаря их гениальной программе.

Что уж говорить о могущественном влиянии семейных кланов отцов-основателей, обеспечивших им закономерную поддержку в самых верхних слоях общества и об их колоссальных финансовых вливаниях, которые, впрочем, окупались сторицей, как и несомненные таланты их лидеров, причём в самых разных областях.

Но факт остаётся фактом, ей без малого пятьдесят. Илиана внутренне содрогнулась, резко поднялась, взглядывая из-под поднесённой к глазам ладони на розовое, словно из какой-то фантастической истории солнце. Оно уже поднялось достаточно высоко и его ласковый, нежно-малиновый отсвет заливал любимый уголок сада Илианы, высвечивал до самого дна бирюзовую, кристально чистую гладь пруда и постепенно под аккомпанемент уже целого хора пернатых виртуозов, подбирался к дому. Скоро здесь будет слишком светло и чересчур солнечно. Илиана этого не любила, к тому же это не было полезно для кожи. Она проделала обратный путь, открыла бесшумные стеклянные двери и прошла в ванную. Пока джакузи наполнялось, она скинула халат и под массивным, пристрастным освещением, которого обычно избегала, ступая босыми ногами по нежнейшему ковровому покрытию, медленно приблизилась к огромному зеркалу в роскошной раме. Её чудесные, необыкновенные глаза. Ярко-голубые в тёмно-сиреневой окантовке. Пожалуй, глаза были её единственной, действительно уникальной драгоценностью. Всё остальное, – волнистые, густые волосы, тёмные, но с удивительным медным отливом, правильной, почти безукоризненной формы нос, крупные, пухлые губы, высокая, налитая грудь, с большими светлыми сосками, тонкая талия, плавно округлые бёдра и длинные ноги, – довольно стандартно. – Всем этим, – вздохнула она, тем более в их идеальном мире, вряд ли кого-то удивишь. А тем более такого ценителя и знатока женской красоты, как её Арон. А может, она к себе слишком строга? – запрокидывая назад голову и изящно прогибаясь, разглядывала себя с разного ракурса Илиана. И, если как следует разобраться, так она, возможно, должна быть ещё благодарна за то, что столько лет он любил только её и оставался ей верен. Духовно верен. Ибо остальное за измену в их мире считаться никак не могло. Она вошла по мраморным ступеням в находившуюся на некотором постаменте ванну и медленно погрузилась в воду.

Когда она, благоухающая и свежая, как утренняя лилия, вышла к завтраку и привычно поцеловала Арона, сидевшего уже в костюме с шёлковым платком вместо галстука, единственная вольность, которую он позволял себе в особенно жаркие дни, то ночные кошмары и последующие тягостные раздумья, показались ей какими-то надуманными и явно преувеличенными женскими фантазиями.

– Тебе снова не спалось, милая? – вставая ей на встречу и наклоняясь к её руке, спросил он, – Или ты убегаешь в сад на рассвете от меня? Илиана слабо улыбнулась и покачала головой:

– О, не волнуйся, просто дурной сон, – она села напротив мужа и вопросительно глянула на него:

– Ты куда-то уходишь? – в свою очередь задала она вопрос, жестом давая понять прислуживающему у стола биомату, что салата достаточно.

Арон холодно улыбнулся лишь кончиками губ, и чуть заметно кивнул:

– Да, через час совет встречается в Собрании… Возникли вопросы, которые стоит обсудить, причём безотлагательно…

– Это как-то связано с Бенджи? – спросила она.

– И с ним, в том числе, – по его бледному, гладко выбритому лицу пробежала лёгкая тень. Если бы Илиана не знала так хорошо Арона, скорее всего, она бы ничего не заметила. Но ей было отлично известно, что ему очень не нравилось, когда она начинала задавать уточняющие вопросы по поводу того о чём он уже высказался и в смысловом и интонационном смысле поставил точку. Тем более, когда вопросы эти касались семейственных или деловых сфер. Знала, но почему-то всё равно спросила, как будто намеренно. Она не могла понять, зачем ей было это нужно. Особенно сейчас, когда Илиана начала сомневаться не только в его чувствах, но даже в своих. Для чего это делать, когда она запуталась, когда подавлена, а значит уязвима?

Завтрак до самого своего завершения протекал в абсолютном молчании. В этом не было бы ничего удивительного, (у них нередко случались «молчаливые» периоды, во время которых никто из них не испытывал ни малейшего дискомфорта), если бы не ощущаемое Илианой, не только в самом воздухе, но даже кожей плотное напряжение. И несмотря на то, что Илиане, по большому счёту, всё было предельно ясно, она ушла в свои мысли настолько, что не заметила даже, как уехал Арон. Никогда раньше он не вышел бы из дома, не поцеловав жену и не сказав ей на прощание несколько нежных, ласковых слов.

– Сорок лет, – крутилось снова и снова у неё в голове, – сорок лет… Илиана прекрасно помнила, как после аварии, унёсшей жизни её родителей, она оказалась в детском доме. Только звали её не так и жила она тогда в далёкой и непостижимой, как ей сейчас кажется России. Хотя в тот период эта страна называлась как-то по-другому. Она не помнила уже, да это сейчас было и не столь важно. Ведь через месяц после того, как она попала в детдом, её забрал Арон. Она прекрасно помнит всё, словно это было вчера. Тем более что с тех пор её муж не слишком изменился. Семилетнюю Лену Дёмину привели тогда в директорский кабинет, а сама директриса, фальшиво и приторно улыбаясь накрашенным ярко-красным ртом, немедленно вышла, оставив её наедине с чуть выше среднего роста русоволосым мужчиной с правильными чертами лица, приятной, располагающей улыбкой, одетым в великолепный, чёрный костюм и шёлковую синюю рубашку с галстуком. На вид ему было около пятидесяти. На безымянном пальце левой руки Лена заметила перстень с тёмно-вишнёвым камнем. Это кольцо с рубином и сейчас у Арона. Но больше всего в тот день маленькую девочку поразил чудесный запах, исходивший от него и распространявшийся по всему убогому директорскому кабинету. Она уже потом, много позже узнает, какое важное, если не первостепенное значение всю её жизнь будут иметь для неё запахи. Сколько информации они могут сообщить ещё до того, как человек успевает произнести хоть слово. Всю жизнь она воспринимала людей, в первую очередь, используя своё обоняние.

Она стояла тогда, не отрывая от него восхищённых глаз, боясь пошевелиться, чтобы не спугнуть, а наоборот, как можно дольше продлить это волшебное мгновение и вдыхала, вдыхала этот невероятный, чарующий, сказочный запах, от которого так сладко кружилась голова, что она едва не теряла сознание.

– Здравствуй, Лена, – произнёс человек, наклоняясь к ней, отчего душистая волна оказалась совсем рядом и накрыла её с головой. Она даже инстинктивно зажмурила глаза, чтобы не упасть, так как почти не владела собой и боялась, что не справится со своими чувствами.

– Меня зовут Арон, и я здесь для того, чтобы забрать тебя с собой, – проникновенно и вместе с тем очень буднично сказал мужчина грудным, бархатным голосом, – Скажи, ты бы хотела этого?

Хотела бы она этого?! Да она об этом и мечтать не могла. Лена, которая после смерти родителей практически ни с кем не разговаривала, молча кивнула и, видимо, от избытка чувств, причём впервые со дня аварии, горько, неудержимо заплакала. Жадно и яростно. Лена рыдала так, будто очень долго ждала этого. Копила в себе эту боль, напитывалась безысходностью и горем, терпеливо ожидая момента, когда можно будет от них освободиться. Слёзы лились обильным, нескончаемым потоком, как будто снесло плотину, которая удерживала до сих пор копившуюся в ней и отравляющую всё её детское, неокрепшее естество, тоску и отчаяние. Рыдания сотрясали маленькое, худенькое тельце девочки. Но с каждой последующей секундой этого поистине очищающего действа, ей становилось всё легче. Что-то гнетущее, мучительное, наносное, – вымывалось, отслаивалось, растворялось в этом солёном озере слёз. Она и подумать не могла, какую огромную тяжесть носила в себе всё это время, какую, оказывается горестную скорбь, придавившую её своим удушливым, смрадным покрывалом, научилась не замечать, потому как сжилась с ней, заморозила в себе. Арон не стал произносить банальных слов, он просто тихо обнял её и гладил по спине до тех пор, пока она не затихла. И за это она тоже была ему благодарна.

Каким-то неведомым образом, в первые же секунды с момента их встречи, Арону удалось раз и навсегда покорить детское сердце. Да так, что она не замечала, не видела с тех самых пор вообще никого кроме него. Как бы то ни было, она, в ту пору семилетний ребёнок, с самой первой их встречи, оказалась очарована этим человеком. И в этом не было никакого сомнения. Ей нравилось в нём абсолютно всё. Он казался образцом, идеалом и пределом мечтаний, которые только могли возникнуть в душе маленького, раздавленного горем, безмерно одинокого ребёнка.

Даже блестящий пакет, который стоял на столе и явно был его, потому что просто не мог принадлежать никому другому, казался Лене каким-то необыкновенным. По крайней мере, она до сих пор таких не видела. Нигде, даже по телевизору. Собственно, телевизор в её теперешней жизни также отсутствовал.

Когда Арон опустил в пакет руку и вытащил оттуда прелестную куколку в розовом, бальном платье, у Лены перехватило дыхание.

– Это тебе, – протянул он ей это чудо, улыбаясь так, что от глаз на его загорелом лице разбегались несколько лучистых морщинок. Лена, закусив нижнюю губу и пятясь назад, отчаянно замотала головой.

– Тебе не нравится? – удивился Арон, переводя взгляд с неё на куклу и обратно. Ещё несколько энергичных отрицательных кивков:

– Не нужно, – после мучительной паузы и тяжелейшей внутренней борьбы, выдохнула она, наконец, – всё равно отберут…

– Ах вот в чём дело, – он сел в кресло директрисы и с облегчением откинулся на спинку кресла. Затем протянул ей обе руки, и когда она подошла к нему, взял её ладошки в свои и, заглядывая в её бирюзовые, диковинные глаза, произнёс:

– Тогда мы вот как сделаем, эта кукла будет ждать тебя в твоём новом доме, хорошо? Нужно подписать кое-какие бумаги, это займёт несколько дней, я думаю, и затем ты сможешь переехать ко мне, – он притянул её к себе и брезгливо двумя пальцами снял с её головы жёлтый капроновый бант, который ей повязала перед этой встречей воспитательница, пытаясь, видимо, таким образом несколько повысить ценность девочки в глазах потенциального опекуна.

Илиана усмехнулась… Было, было в этих подленьких, угоднических ужимках, в этих фальшивых гримасах притворной доброты перед состоятельными клиентами что-то гораздо более отталкивающее и гадкое, чем непосредственно в этой противозаконной, рыночной сделке, да и в самих охотниках за живым, несовершеннолетним товаром.

Она помнит, как Арон взял её лицо в свои большие, тёплые ладони и заглянул тёмными, блестящими, словно до блеска отполированными глазами прямо, как ей показалось, в её начинающую испуганно выглядывать из-за тёмного угла душу. Она могла бы стоять так, запрокинув голову и чувствуя, как живительные биотоки бьются у неё в висках под его мягкими пальцами, как приятное, благотворное тепло разливается по всему её маленькому телу, очень долго. Но Арон улыбнулся, поцеловал её в лоб и сказал на ухо:

– Ты – чудо… Ты пока не в состоянии понять то, насколько ты восхитительна… Мы поедем в Америку и я подарю тебе целый мир… Живой, настоящий мир, гораздо более прекрасный, чем этот… Твой собственный… Затем он сказал что-то на незнакомом тогда Лене языке и добавил:

– Да, и звать тебя будут по-другому, моя прелесть… Мне кажется, тебе подойдёт имя Илиана… Ты согласна? Она помнит, что закрыв глаза, медленно кивнула, желая только одного, чтобы он снова взял её лицо в свои ладони, и она могла бы плыть в его руках так долго, долго, покачиваясь, замирая от восторга, умирая и возрождаясь, снова и снова ощущая его тепло, вдыхая этот чудесный запах, несравнимый ни с одним из известных ей ароматов.

После этого, воспоминания о погибших родителях становились всё реже и уже не приносили ей такой острой, непереносимой боли, как раньше. И в ту ночь, после того, как произошло их знакомство, Лена Дёмина, ставшая через короткое время Илианой Голдман, воспитанницей, а впоследствии женой Арона Голдмана, уснула впервые за последнее время мгновенно. Сон её был глубоким и спокойным. Она надолго избавилась от мучавшего её ночного кошмара, в котором за секунду до страшной аварии она неизменно видела человека в тонких очках с золочёной оправой, внушающего ей необъяснимый ужас. Он приветливо махал ей, оцепеневшей от этого кошмара рукой, обтянутой чёрной, лайковой перчаткой…

С тех пор, как Арон забрал её из детского дома, у неё действительно было всё, о чём только может мечтать девочка, девушка или женщина. Всё и всегда. Ей даже не приходилось просить. Да она никогда бы и не стала этого делать. Самое главное – присутствие Арона рядом с ней. Это было основополагающим. Всё остальное являлось второстепенным. По крайней мере, именно так было до сих пор…

Илиана спала с ним в одной постели, начиная с того самого дня, когда впервые переступила порог его дома. Арон держал её за руку и она больше никогда не чувствовала себя одинокой, несчастной или беззащитной. С ним ей было спокойно и хорошо. И так же тепло и уютно, как её ладошке в большой и сильной руке в тот день, когда они вместе вошли в его дом. А вечером точно так же, держась за руки, поднялись по лестнице в спальню.

Она никогда не считала это чем-то противоестественным, даже когда узнала, что в других семьях такое не принято. И не только не поощряется, но даже считается противозаконным. Но для неё это не имело ровным счётом никакого значения. Ни тогда, ни сейчас. Поскольку она отдала себя ему однажды и навсегда. Вручила душу и саму свою жизнь – не задумываясь, не оглядываясь и ни о чём не жалея. И приняла его тоже всего сразу: безоговорочно и безусловно. С радостной благодарностью и неоглядной любовью. И в психологическом смысле это произошло раньше и было не менее пронзительнее, чем их физическая близость, которой она долгое время не придавала особого значения. А просто очень хотела, чтобы он был доволен ею. Мечтала нравиться ему. И ради этого сделала бы что угодно. Она была в буквальном смысле одержима им. Арон был для неё всем: лучшим другом, мудрым отцом, нежным любовником. Более того, он был всемогущим богом. И остаётся им до сих пор. К тому же Илиана оказалась искренней и горячей его поклонницей. Как часто, собственно, и происходит у беззаветно любящих людей. А также весьма талантливой сподвижницей и партнёршей. Причём с самого детства. Ей ничего не нужно было объяснять, её не надо было уговаривать или тем более заставлять. Она всё схватывала на лету, чувствовала малейшие изменения его настроения, знала значение каждого мимолётного взгляда, читала по губам, понимала язык его сердца. Никогда не задавала неудобных или лишних вопросов. Не интересовалась, почему они живут именно так. И именно здесь. Зачем проводят ритуалы. Для чего сам Арон и другие люди совершают все эти странные действия. С какой целью поднимают на шестах обнажённых жертв. Её ни в малейшей степени не смущали обилие крови и криков, оргазмических стонов и оргий, свидетельницей которых она не только была бесчисленное количество раз, но и с самых ранних лет участвовала в них. Её не интересовало, откуда берутся и куда деваются те запуганные и измученные дети, подростки и беременные женщины, которых столько раз она вела за собой по кругу. И почему, чем больше они напуганы, тем лучше. Но ни тогда, когда она впервые сама пошла по кругу с факелом в руке, ведя за собой с десяток затравленно озирающихся детей, ни позже, когда пела странным, гортанным голосом тихую песнь у статуи Велиала, где на алтаре находился Сосуд, которым всегда был молодой, белый мужчина, ни в образе Богини-Матери, у неё никогда не возникало даже мысли о том, что это может быть чем-то жестоким, омерзительным или недостойным. У неё будто оказалась встроенная, активированная и безотказно все эти годы работающая функция под названием «Арон ошибаться не может».

Так было до тех пор, пока она не увидела взгляд своего мужа на маленькую рыжеволосую девочку, звонким голосом рассказывающую с экрана о новом электронном приложении Вики-лайк. Илиана даже не сразу поняла, что эта малышка, которой было лет восемь или девять, и есть та самая Вики, ведущая собственного популярного блога в Сети. Девочка была действительно чудо, как хороша. Ярко-рыжие, длинные волосы были собраны в свободный хвост и выбивались по обеим сторонам её белокожего, хорошенького личика, непослушными, тугими кольцами. Ясно-зелёный, смеющийся взгляд переливался золотистыми искорками, а милая, детская улыбка лукаво пряталась: то сливаясь с ямочками на щеках, то вновь проступая и вспыхивая новой порцией крохотных звёздочек в её акварельных глазах.

Илиана застыла на месте. Этот взгляд она знала очень хорошо. И узнала бы его среди тысячи других. Так смотрел на неё Арон… В тот самый первый день, когда она его увидела, и потом, много позже, в течение ещё долгих лет… Так он не смотрел больше ни на кого. Даже в те моменты, когда лицо его искажалось от страсти, а тело продолжало двигаться и вибрировать в унисон с остальными участниками их ритуалов. И когда смотрел на обнажённых, юных девственниц, танцующих перед ним у него не было этого взгляда. И в том момент, когда он с ласковой полуулыбкой наблюдал за длинной вереницей детей, подростков, совсем молоденьких девушек и юношей, она ни разу не заметила у него этого взгляда… Ни на кого за все эти сорок лет Арон не смотрел так, как на неё… И вот теперь на малышку Вики… Илиана абсолютно точно знала, что означает этот взгляд, по меньшей мере, для неё… Она больше не единственная. И уже не на первом месте. Она в один миг сошла с пьедестала, если вообще там когда-то была. Теперь она сомневалась уже во всём. Это было совершенно новое, незнакомое ей чувство, очень напоминающее растерянность и страх. То, что она так часто наблюдала у других. Илиана встала и подошла к большому, от пола до потолка, витражному окну. Сквозь него была виден её сад с изумрудной травой, диковинными птицами и прохладной лазурью, кристально чистого пруда с яркими, разноцветными рыбами в нём. Её идеальный сад, как часть её идеального мира, который однажды Арон обещал подарить ей. И сдержал своё слово. Но теперь этот мир рушился прямо у неё на глазах, и она ничего не могла с этим сделать. Хотя бы потому что совсем не умела без него жить. Но роль второго плана или королевы в изгнании была точно не для неё. Ей было это известно также хорошо, как и то, что смириться с этим она не сможет никогда.

Глава 3

Сначала Макс даже не понял, о чём именно говорит его бывшая жена. Словесный поток её был обильным и разнообразным. И интонация тоже ежесекундно менялась: от мятущейся тревожности и неуверенности до лавины уничижительного самообвинения внезапно переходящей в неистовый, обвинительно-нападающий спич. Зная эмоциональную категоричность и ярко выраженную импульсивную несдержанность Линды, особенно в неприятных для неё ситуациях, Макс, прижимая к уху телефон и оттирая руки от краски, как можно спокойнее попросил сказать её в чём дело.

– Да сколько можно, Макс, ты меня с ума сведёшь этой твоей невозмутимостью… – Линда шумно выдохнула, – Вики пропала, ты слышишь!? Взгляд Максимиалина Корвина на несколько невероятно растянутых, затяжных секунд, застыл в неподвижности. Он смотрел в одну точку на противоположной стене всё то время, пока в его голове эхом раздавался голос Линды:

– Я не смогла её забрать из школы, мы запускаем на следующей неделе новое ток-шоу, на работе завал, – видимо, обращённая к ней просьба Макса, всё же возымела действие, потому что высказываться она начала гораздо спокойнее.

– Но такое случалось и раньше, – продолжала женщина, – ведь мы живём совсем недалеко от школы… И потом она была не одна…

– Почему ты не попросила меня забрать девочек? – всё так же сдержанно и тихо поинтересовался Макс.

– Ты бы всё равно не успел, – Линда начала всхлипывать, – форс-мажорные обстоятельства на работе возникли в последний момент.

– Прости, но как раз это волнует меня сейчас меньше всего, – перебил её Макс, – где Николь?

– Она со мной, – торопливо ответила Линда, – Николь освободилась позже и когда пришла домой, то Вики там не было… Девочки, с которыми она возвращалась, ничего особенного не заметили, всё было, как обычно… Но домой она так и не дошла. Что-то случилось возле самого нашего дома… Макс, что это значит? В голосе бывшей жены слышались нотки отчаяния и страха, которые она старалась замаскировать время от времени, повышая голос.

Макс, насколько это было в его силах, постарался успокоить Линду, задал ещё несколько уточняющих вопросов, после чего, уже заканчивая разговор, чётко и медленно, словно зачитывая некую мантру, произнёс:

– Не волнуйся, с нашей дочерью всё будет в порядке, – Я немедленно приступаю к поискам… Ты помнишь часы с GPS-навигатором, которые я подарил девочкам?

– Боже мой, я совсем забыла! Конечно же… Вики не расстаётся с ними, – всхлипнув, подтвердила Линда, – и в это утро, они тоже были на ней.

– Отлично, – Макс постарался скрыть едва заметный облегчённый вздох, – думаю, это может здорово помочь… Тем не менее, необходимо поставить в известность полицию… Сделай это сразу после нашего разговора…

Открыв приложение, Макс несколько секунд смотрел на экран, обращая особое внимание не только на территориальное местонахождение дочери с момента её выхода из здания школы по настоящее время, но и на временные интервалы, которые возникали на пути её следования. Согласно этим данным, уже на подходе к дому, Вики остановилась на несколько минут недалеко от семейного минимаркета, после чего скорость её передвижения увеличилась, траектория резко изменилась и стала прямо противоположной. Сделав несложные вычисления, Макс с наползающим на него плотным, всё сильнее сжимающим похолодевшее сердце ужасом, пришёл к выводу, что преодолеть такое расстояние она никак не могла пешком. Точка её нахождения стремительно мерцала в северо-западном направлении, а мобильный GPS-навигатор с равнодушной беспристрастностью свидетельствовал, что Вики уже находится за пределами города.

Уже через несколько минут Макс сосредоточенно смотрел на летящее ему навстречу шоссе и старался не думать о том, что могло произойти с его младшей дочерью, а также о том, где и главное с кем она сейчас находится. Игнорируя показания спидометра, Макс вдруг вспомнил, что не слишком удивился, когда узнал, что Вики пропала. Он почувствовал будто то, чего он подспудно опасался, то, что таилось в глубине его души тёмным, смутно угрожающим комом, и о чьём существовании всегда подозревал, просто случилось и всё. Сейчас он мог себе признаться, что ощущал это с тех самых пор, как Вики стала подрастать. А сегодня Линда лишь озвучила то, чего он боялся, но словно ожидал. Как такое возможно? Почему с его дочерью должно было произойти что-то подобное? И какое чувство подсказало ему купить своим дочерям часы с GPS-трекером? Николь, глядя на подарок, равнодушно пожала плечами, и слушала рассеянно, когда он рассказывал об их функциях, а Виктория, его малышка Ви, – Макс сделал движение головой, словно с трудом проглотил что-то, – она была в восторге.

Больше всего ему хотелось сейчас вдавить педаль газа до самого упора. И только одна мысль удерживала его от этого. Он подумал, что если автомобиль потеряет управление и с ним что-нибудь случится, уже никто не сможет помочь его маленькой девочке. Никто и никогда. Эта уверенность появилась в нём гораздо раньше, чем он осознал её.

Солнце только начинало уплывать за горизонт, когда Макс выехал за город. Он летел на огромной скорости, уставившись неподвижным и хмурым взглядом в лобовое стекло. Он не чувствовал ничего. Он запретил себе испытывать что-либо. Так же, как не допускал в сознание тёмных мыслей и трагических сценариев. Особенно после того, как скосив глаза, заметил, что навигационная точка, в которой с точностью до трёх метров находилась сейчас Ви, сначала замерла, а затем и вовсе погасла. Макс, стиснув зубы, задержал дыхание. Не нужно было быть компьютерным гением, чтобы понять, что это означает.

– Не сметь, – приказал он себе. Причиной может быть что угодно. Ребёнок мог выронить часы, потерять, их могли у неё отобрать, разбить, в конце концов… Или она просто сейчас находится в месте, где GPS не ловит. И хотя Макс знал, что специальная, армейская программа с высокочувствительным навигационным модулем, которую он установил на свой телефон, а затем вывел на приборную панель автомобиля, практически не даёт сбоев, думать об этом было категорически нельзя.

– С Викторией ничего не случится, – повторял он вполголоса, сворачивая, согласно указанию навигатора на грунтовую, резко уходящую влево дорогу, – с моей дочерью всё будет в порядке… Каменное лицо Макса ничего не выражало. Многолетняя практика по волевой саморегуляции, пусть и не сразу, но сработала, всё-таки случай был сейчас неординарный. И он практически утратил способность чувствовать. Если бы этого не произошло, майор Максимилиан Корвин, видел бы перед собой, в какую бы сторону ни смотрел, улыбающееся или изумлённое личико младшей дочери, отражающееся в стеклянном, прозрачно-голубом пространстве океанариума, которое он наблюдал всего несколько дней назад, и не смог бы сделать ни единого шагу. Он постарался абстрагироваться настолько, насколько это было возможно в его ситуации, и относиться к произошедшему, как к очередному заданию.

Любую проблему, – размышлял он, – необходимо переводить в разряд задач, а любую задачу можно решить, составив алгоритм. Он выдохнул, сжимая руками с побелевшими костяшками руль, и остановился прямо перед железными воротами, закрытыми с внутренней стороны на литой, толстый засов. Он в каком-то исступленном, отчаянном порыве снова посмотрел на застывшую в глухой безучастности навигационную точку. Именно тут последняя, слабая ниточка, связывающая его с дочерью, пусть и посредством усовершенствованной программы слежения оборвалась. Но Вики совсем недавно была в этом месте. А возможно, и до сих пор здесь. Мужчина встряхнул головой, чтобы собраться с мыслями. В первую очередь следовало сориентироваться на местности и уже тогда наметить план дальнейших действий.

Макс вышел из машины, и осмотрелся. Он знал это место. Раньше здесь был военный аэродром. Сейчас, судя по всему, территория с невзрачным, приземистым зданием чуть поодаль и несколькими ангарами позади него, находилась в частных руках, и назначение её было неизвестно. На многих участках лётного поля виднелись островки с густо поросшей на них тут и там буро-зелёной, выгоревшей травой. Небольшая площадь бывшего аэродрома была обнесена разнородным забором. Со стороны пустынной дороги, откуда он приехал, слева и справа от ворот, широким, пыльно-серым частоколом, спускались и поднимались по неровному склону бетонные плиты, которые вдалеке, насколько Макс мог заметить, сменяла армирующая сетка. И бетонные плиты, и сетка оказались снабжены сверху сигнализационным ограждением. А вот это было гораздо хуже, чем камеры слежения, которые майор заметил ещё раньше, установленные сразу на нескольких опорных столбах, под разным углом, а также над самими воротами. Проехать на машине или пробраться незамеченным на огороженный участок с другой стороны, нечего было и думать. Слева зеленело совсем юными кукурузными побегами огромное поле, полого спускающееся в неглубокий, но растянутый перпендикулярно дороге, вдоль всего огороженного участка овраг, а справа, на рыхлой, заваленной буреломом волнообразной поверхности располагалась густая, малопроходимая лесополоса. В некотором отдалении от неё, выглядевшая точно такой же запущенной, как и сам аэродром находилась военная база, на которой однажды он уже был. Вот почему, чем дольше он тут находился, тем больше это место казалось знакомым. Это было лет пятнадцать-шестнадцать назад, на заре его армейской службы и тогда вся эта местность, да и сам ландшафт, выглядели совсем по-другому. В то время они, зелёные лейтенанты, вновь назначенный командный состав отрядов специального назначения, проходили здесь учения.

Он решил лишний раз не привлекать к своей особе внимания, вернулся к машине, и намеренно демонстрируя, что уезжает, отъехал на приличное расстояние. Затем оставив машину у обочины, достал из багажника рюкзак, и пешком, через лесополосу, проскочив по касательной учебную базу, вернулся к аэродрому, стараясь держаться около деревьев и не выходить из-под их укрытия. После этого Корвин накинул маскировочный халат, достал из рюкзака армейский бинокль и, утопая по щиколотку в глинистой, рыжей почве, поднёс его к глазам.

Размётка и сигнальные огни, с этой стороны, по крайней мере, почти не просматривались. Ангары были наглухо закрыты, а на самом поле не наблюдалось ни одного самолёта или вертолёта. Но, несмотря на всю эту внешнюю заброшенность, территория была явно обитаема. Ему были хорошо видны посадочные прожекторы, необходимые для успешного приземления воздушного судна в ночное время, к тому же, поросшую бурьяном взлётную полосу, которую Максу удалось разглядеть слева, несомненно, использовали по назначению. Хотя он и не смог с этой позиции выяснить что-то более конкретное и узнать, например, как часто это происходило. Но самое главное, он сразу заметил, как в одном из маленьких окошек серого, унылого, с почти плоской крышей здания, загорелся тусклый, желтоватый свет, приглушённый спущенными жалюзи.

– Вот она моя цель, – глядя на это узкое, слабоосвещённое окно, – прошептал Макс, убирая бинокль, ввиду его полной бесполезности из-за наступающей темноты. – Вот кому я смогу задать вопросы, сразу, как только найду способ проникнуть на территорию. А я его обязательно найду, – добавил он уже про себя.

Постепенно наползала плотная и неприятно ощущаемая всеми органами чувств темнота. Словно она была материальной и имела массу, вкус и запах. От влажной земли, где замерев в абсолютной неподвижности, внимательно всматриваясь и вслушиваясь, готовясь уловить нехарактерные звуки окружающей его обстановки находился Макс, тянуло пряной сыростью. В воздухе не было ни малейшего движения. Стояла напряжённая, словно затаившаяся тишина. У майора Корвина, абсолютно неотличимого от кряжистого клёна, к которому он прислонился, возникло стойкое ощущение, что это оцепеневшее молчание, и неумолимо надвигающаяся ночная темнота, и этот лес, и умолкнувшие до утра птицы и биение неизвестной ему, находящейся в отдалении жизни, и даже те приглушённые, едва различимые звуки, что доносились до его чуткого уха, всё затаилось в каком-то едином порыве, словно в старой игре «замри», и точно так же, как он сейчас, к чему-то жадно прислушивается.

Бесшумно передвигаясь, он вытащил складной нож, срезал несколько длинных веток, сложил их определённым образом и устроил себе нечто вроде короткой лежанки, на которую и опустился, скрестив по-турецки ноги. Вокруг, по-прежнему, было тихо и безветренно. Макс достал телефон и позвонил своему бывшему сослуживцу Леону Барра. Перед этим, проанализировав создавшееся положение, майор пришёл к выводу, что ему может понадобиться помощь определённого рода. А лучше всех с таким неординарным заданием мог справиться именно Барра. В этом Макс не сомневался. Лео – это тот человек, который был ему сейчас необходим. Он доставит то, в чём нуждался майор, максимально быстро и не задавая лишних вопросов.

Так и получилось. Леон его выслушал, кое-что уточнил, и сказал, что ему понадобится около трёх часов, чтобы доставить товар. После этого он посоветовал Максу время ожидания провести с пользой, по возможности отдохнуть, но при этом не терять бдительности.

Корвин грустно улыбнулся: старый, добрый Лео, его друг, земляк и прирождённый военный, которого стечение обстоятельств вынудило оставить военную службу, для которой он, вне всякого сомнения, был рождён. Леон, как и раньше верен себе. Только он мог «особый жилет», о котором просил его майор, с подкладкой, «утеплённой» гексогеном и С-4, назвать товаром, говоря при этом таким тоном, словно речь шла о доставке заказа из интернет-магазина. После того, как его уволили из армии, он вернулся в родной город и с головой ушёл в семейный бизнес, строящийся на весьма рискованных сделках с недвижимостью. И там с его приходом, дела пошли в гору. Макс знал, что Лео в настоящее время очень состоятельный человек. Возможно, действительно, талантливая личность талантлива во всём. А может, причина была в наивно-искреннем и беззаветном отношении Барра к тому, чем бы он ни занимался. Он так отдавался делу, что полностью растворялся в нём, забывая обо всём остальном. Да, в каком-то смысле из-за этой безоговорочной веры и фанатичной преданности в идеалы добра и справедливости, которым он так самоотверженно служил и далеко не всегда миролюбиво отстаивал, Барра и заработал репутацию, мягко говоря, весьма эксцентричного человека, а также прозвище «Чокнутый Лео». Но только Макс, в том, что касалось Лео Барра, был уверен, как минимум, в двух вещах:

во-первых, зелёные береты, вне всякого сомнения, потеряли в лице Барра, одного из лучших своих бойцов, а во-вторых, Макс не верил тем, кто говорил, что у чокнутого Лео основательно поехала крыша. Хотя справедливости ради стоит заметить, что для этого были все основания. После того, как его контузило в Ираке, он долго восстанавливался, но всё-таки вернулся в строй. И служил с той же, если не большей самоотдачей, что и раньше, пока не случился тот нелепый инцидент, когда Лео такой же бледный, как огромное и слепящее, словно эмалированное солнце, которое высоко в бесцветном небе висело над ними в Багдаде, оттирая рукавом окровавленный рот, выстрелил в своего командира. Тот оказался серьёзно ранен. Дело постарались спустить на тормозах и это почти удалось. После скоротечного военного суда, Леона наскоро комиссовали с неприятной, но не очень разборчивой записью в медицинской карте, и теперь уже без права на восстановление. Самое интересное, что и Ричард, сержант, с которым у Лео случился конфликт, тоже вскоре после этого срочным порядком уволился из армии.

Никто так и не узнал, что между ними тогда произошло. Кто-то списывал всё на взрывной и конфликтный нрав Лео, кто-то говорил о том, что здесь не обошлось без женщины, самая же меньшая часть очевидцев этого события, к которой принадлежал и Макс Корвин, были уверены, что Лео стало известно о массовом, зверском уничтожении гражданского населения, в котором не последнюю роль сыграл и их сержант.

Вот такой он был Леон Барра, бесстрашный фанатик и надёжный друг, ограниченный солдафон, которому Устав заменил Библию и примерный семьянин, в чьей груди, надёжно запрятанное, билось горячее и доброе сердце. Вот кого вытянувшись сейчас на самодельном, из ветвей и листьев топчане ждал майор Корвин, в тот самый момент, когда до его уха долетел утробный, мерно нарастающий звук свернувшей на грунтовую дорогу грузовой машины. Корвин быстро и бесшумно скатился с лежанки и распластался на животе, полностью сливаясь с лесным ландшафтом. Хотя в этом не было особой необходимости. Разглядеть его в темноте с дороги, вряд ли представлялось возможным. Военный грузовик М-939, крытый брезентом, остановился возле открывающихся ворот, которые пропустив транспорт, глухо щёлкнув, сомкнулись за ним.

Макс снова посмотрел на часы. Машина стояла у ворот не меньше семи секунд. Какая возможность упущена! А до приезда Леона оставалось ещё около двух часов. И это при условии, что всё пройдёт гладко, и не случится ничего непредвиденного. Макс набрал в грудь воздуха и медленно выдохнул. У него появился чёткий и довольно простой план. Он усмехнулся, при слове «простой». Наверное, рассуждал Макс Корвин, действительно нет однозначно плохих или хороших событий. Только неплохо было бы понять, какие плюсы у этого испытания. Он сжал кулаки и резко помотал головой, чтобы избавиться от хлынувших в просвет оставленный переживанием о дочери, тревожных мыслей. Затем, чтобы переключиться, бесшумно и пружинисто поднялся и сделал несколько разминочных и дыхательных упражнений. После чего, ещё раз осмотрев окрестность и прислушавшись, позвонил бывшей жене. Линда ответила мгновенно, словно держала телефон в руках и с нетерпением ждала именно его звонка. Хотя, скорей всего, – подумал он, так оно и было. Из разговора с женой Корвин узнал, что известий о Вики всё так же никаких не было, но полиция взялась за поиски немедленно.

– Они прямо не говорят, но судя по всему предполагают киднеппинг, потому что несколько раз у меня спрашивали, не звонили ли нам с какими-либо требованиями, – женщина прерывисто вздохнула, – Макс, они и тобой интересуются, спрашивают, где ты… Возможно, им кажется подозрительным твоё отсутствие… Я, разумеется, постаралась их убедить…

– Линда, я понял, послушай меня, – тихо проговорил Макс, – просто, запомни, если я не выйду на связь в ближайшие несколько часов, сообщишь полиции, где, согласно программе слежения наша дочь была в последний раз. В трубке раздались глухие рыдания.

– Линда, милая, я прошу тебя, – быстро заговорил Макс, – это ничего ещё не значит… Я найду нашу дочь, обещаю тебе…

– Где ты, Макс? Мне страшно…

– Я там, где ещё пару часов назад находилась Вики, а возможно и до сих пор здесь… Сейчас я пришлю тебе точные координаты, передашь их полиции, если я до утра не свяжусь с тобой…

Макс вытянулся на лежанке и прикрыл глаза. Он знал, что ни один посторонний, не относящийся к естественным звукам шорох, не ускользнёт от него. Грузовик назад пока не выезжал. Корвину оставалось только ждать, а затем привести свой план в исполнение. Он подумал, о том, что позади него находится учебная база, на которой он был однажды полтора десятка лет назад. Когда сегодня он возвращался сюда, то заметил полуразрушенную военно-спортивную полосу препятствий, покорёженные штурмовые лестницы, выгоревшие учебные мишени для пулевой стрельбы. Всё было уныло и заброшено. Майору почему-то было неприятно смотреть в ту сторону. Возможно потому, что всё это одинокое, постепенно растворяющееся в небытие место уже не относилось к миру живых, и потому казалось дурным предзнаменованием. В связи с этим, Макс размышлял о странном зигзаге, который сделала его судьба. Разве он мог подумать тогда, пятнадцать лет назад, что снова окажется здесь, да ещё и при таких обстоятельствах? Что будет прятаться в унылой лесополосе, в которой тоже чувствовалось что-то временное, что-то уходящее? Он вспомнил, как сегодня у забора прочитал несколько предупреждений, висевших, надо полагать, по всему периметру. Одно из них особенно ему запомнилось. На продолговатом прямоугольнике из листового алюминия крупными, чёрными буквами было написано – Частная территория. Вход воспрещён. В случае вторжения будут приняты меры вплоть до самых крайних.

– Ну да, – шёпотом проговорил майор Максимилиан Корвин, – понятное дело… Это, конечно справедливо, но только и вы тогда уж будьте добры, не обессудьте, – Люди у которых похищают детей, готовы к самым крайним мерам… Более того, ради спасения своего ребёнка, эти люди часто совершенно сознательно на них идут.

Глава 4

После пресс-конференции Мэй Каллиган сидела в полутёмном, ночном баре пятизвездочного отеля и внимательно смотрела на стоящий перед ней стакан с виски. Едва дождавшись окончания этого несуразного, явно провального мероприятия, она собиралась сделать хоть что-нибудь для того, чтобы отключить свою голову и остановить этот бесконечный, выводящий её из себя поток негативных мыслей. Впрочем, других у неё в последнее время и не было. Но даже на то, чтобы элементарно напиться, у неё уже не хватало внутренних ресурсов. К тому же этому сильно препятствовала отупляющая апатия, ведущая к почти полной ликвидации желаний. Хотя нет, одно у неё всё-таки было. Больше всего на свете ей хотелось бы заснуть и не просыпаться. Закрыть глаза, и не видеть, не чувствовать, не знать. А больше ей ничего не хотелось. Все её честолюбивые и не очень намерения куда-то бесследно исчезли, растворились в бесконечной мути её насыщенной, расписанной на пять лет вперёд жизни. Рассеялись без остатка в воздухе, сверкнув напоследок в свете софитов. А ведь они были. Сколько себя помнит, Мэй всегда чего-то хотела достичь, к чему-то стремилась, о чём-то мечтала.

Уже в семь лет она чувствовала, что жизнь ее, так или иначе, будет связана с музыкой. А в четырнадцать, когда они с подружками организовали в школе музыкальную группу «Шоколадные кошечки», была уверена, что станет знаменитой певицей. Там, на её родине в Пуэрто-Рико всё было просто и понятно. Хорошенькая, темнокожая девчушка со светло-карими глазами и сильным, чарующим голосом. Никто не удивился, когда продюсер Элиот Робертс, согласившийся прослушать кошечек у себя в отеле, отметил именно её. И пригласил их с матерью в свою студию в Нью-Йорке. Да и потом, всё тоже было здорово. И не так уж сложно. Она занималась тем, что любила делать больше всего. Она пела, как и раньше. Только теперь ей за это ещё и весьма неплохо платили. Всё шло как будто само собой, но именно так, как она мечтала. Сначала была первая её работа, вошедшая в десятку лучших альбомов. Затем, почти без промедления – второй альбом. За несколько стремительных, безумно-ярких лет – десять песен, которые и сейчас входят в список лучших поп-синглов. Пять альбомов за пять лет! Словно кто-то там наверху наметил для неё пунктиром определённую траекторию, и ей оставалось лишь двигаться согласно этим маячкам. Она и двигалась. Без перерывов и остановок. Легко и охотно. Не задумываясь о том, что она будет делать в следующем году. Тем более что она всегда и так это знала. А если даже не знала, то обязательно находился тот, кто говорил ей об этом. Словно кем-то всемогущим для неё был заготовлен определённый план. И почти всегда оказывалось так, что он не просто её устраивал, а казался самым правильным, желанным и необходимым. Словно она сама, любовно и тщательно занималась его составлением, выбирая для себя самое лучшее. Вернее, даже не так. Сама она вряд ли смогла бы быть настолько продвинутой и дальновидной. Создавалось впечатление, что этим занимался кто-то, кто очень хорошо её знал. И не просто хорошо, а гораздо лучше, чем она сама себя знала. И всё было в порядке, пока её желания совпадали с тем, что ей надлежало делать. Но это скоро закончилось. Стало сокращаться количество желаний. Они стали просто куда-то пропадать. А в тех, что ещё оставались, она либо быстро разочаровывалась, либо они также стремительно приедались.

Она даже помнит отлично, когда именно это произошло: два года назад перед её концертом в Лондоне. Она стояла в проходе перед самым своим выходом на сцену и не испытывала ничего, кроме тотального, поднимающегося в ней откуда-то снизу отвращения. Ко всему на свете: к этому великолепному залу, к зрителям, к себе самой. Пожалуй, к себе претензий у неё было больше всего. Она тогда решила, что это всего лишь случайность. Досадное стечение обстоятельств. Мэй и подумать не могла, что теперь это её состояние примет хроническую форму. Временное облегчение приносил лишь алкоголь или наркотики. Но в последнее время и этот способ всё чаще давал осечку, так как чтобы достичь желаемого эффекта, всё время приходилось увеличивать дозу. Лёгкие наркотики или слабый алкоголь с этой задачей уже давно не справлялись. Но в любом случае, за это приходилось расплачиваться. Плохим самочувствием, испорченным внешним видом и всё больше засасывающей её по утрам чёрной меланхолией.

Мэй подняла свой стакан виски и посмотрела сквозь него на жёлтый, тускло горевший абажур лампы на соседнем столике, отпила и оглянулась по сторонам. Разумеется, в баре кроме неё никого не было, да и быть не могло. Она же звезда первой, мать её, величины. Её верный Тони даже бармену велел не светиться. Девушка залпом допила виски и подумала про косячок с марихуаной, лежащий в её сумочке. Но доставать его не стала, а только тяжело вздохнула и откинулась на высокую спинку. Ей это уже не помогало. Трава спустя короткое время вызывала странное, очень неприятное беспокойство, а алкоголь сонливость и тошноту. Нужно было менять что-то кардинально. Но Мэй не имела представления с чего, в этом случае, следует начинать. У неё не было такого опыта. Она с семнадцати лет в шоу-бизнесе и до сих пор всё решали за неё, причём не слишком даже интересуясь её мнением. Видимо, безусловное согласие и неизменный восторг по поводу заключения очередного контракта, организации концертного тура или запланированный выпуск ещё одного, крупного студийного альбома, предполагались само собой.

Мэй поправила упавшую на лицо прядь длинных волос и услышала, как глухо и мелодично звякнули браслеты на левой руке. Она вряд ли бы обратила внимание на этот звук, если б он вдруг не отозвался тихим, многоголосым эхом в её голове, и не пробудил в ней то, что она так хотела забыть, но не только не могла, но в глубине души была уверена, что этого никогда не произойдёт. Этот нежный перезвон на самом пике своего звучания перекинул мостик в её детство и направил течение её мыслей совсем в другую сторону. Туда, где она девятилетняя девочка, наблюдая, как кричит мать на возбуждённого и находящегося явно под кайфом отца, закрывается в своей комнате. Она сжимает в ладонях свою голову, разрывающуюся от пульсирующей, адской боли. Это началось ровно год назад, боль появлялась всегда внезапно, как правило, являясь следствием сильного волнения или страха накануне. Впрочем, иногда она возникала и без какой-либо видимой причины. Мэй массировала виски и морщилась, стараясь не реагировать на доносившееся снизу выкрики, ругательства и звуки ударов. Слышно было только мать. Отец бил её коротко и молча.

Девочка знает, заступаться бесполезно. Отец тогда просто свирепеет. Именно после одного такого раза, он оттолкнул дочь с такой силой, что она, ударившись головой о косяк, на несколько минут потеряла сознание. После того случая, головные боли стали обычным явлением. Смириться или привыкнуть к ним было невозможно, боль не позволяла сосредоточиться ни на чём кроме себя. Мэй обследовали, и одно время даже подозревали у неё опухоль мозга. И хотя страшный диагноз не подтвердился, причину этих мигреней так и не выявили.

Почему она сейчас вспомнила именно тот вечер, много лет назад, когда она сидела в своей комнате и, зажмурив глаза, растирала, что есть силы свои виски руками? Мэй не знала. Возможно потому, что были схожи её ощущения тогда и сейчас.

Спустя какое-то время, ей уже не было жаль мать, и она не так уж ненавидела отца. Она даже не думала о том, чтобы скандал и потасовка между родителями поскорее закончились. Она только хотела, чтобы перестала болеть её голова. Вот и всё. Тем более она знала, что разборки эти обычно прекращались на пороге спальни. Через девять месяцев после этого скандала родится её брат Дамиан. Хотя в тот вечер отец едва не задушил мать. А через час она с разбитой губой, но уже в пеньюаре, готовила им обоим маргариту. Два года назад они, точно также, как следует размявшись, зачали Брайана.

Тогда она тоже не знала, что делать. Она просто хотела, чтобы прекратилась её головная боль. Это и случилось сразу, как только родители её развелись. Боль, так мучавшая её, исчезла без следа, словно её никогда и не было. А ещё через два года ей пришла идея создать в школе музыкальную группу.

Сейчас она тоже не знает, что делать, хотя одно ясно абсолютно точно, жизнь её просто утратила смысл. Ей хотелось бы, как тогда в детстве, зажмурить глаза и растирать свои виски до тех пор, пока решение из этого тупика не будет найдено. Ею или кем-то ещё. Лучше, наверное, всё-таки второй вариант, поскольку то, что предпринимала она до сих пор оказывалось полным дерьмом. Если не считать музыки, конечно. Но и та уже не оказывала на неё того волшебного, бальзамирующего действия, что раньше. Но всё же, это пока единственное, что хоть как-то удерживает её на плаву, заставляет чувствовать себя живой, нужной, особенной. Но эта связь постепенно растворяется. Мэй чувствует, как она слабеет, как из немеющих пальцев выскальзывают последние ниточки, связывающие её с этим миром… Обо всём остальном даже нечего и говорить… Она не хотела об этом думать. Всё чаще в её жизни мелькает отрицание: не хотела, не думала, не могла, не делала… Ничего, нигде, никогда…

Мэй вспомнила вопросы, адресованные ей на этой пресс-конференции, на сборище, которое больше напоминало долгожданную встречу изголодавшихся по «жареным» сведениям личного характера любопытных сплетниц. Этих журналистов гораздо больше премьеры фильма, где она снялась в роли самой себя, и нового клипа с известным на весь мир рэпером, интересовала причина её расставания с Блейком. А ещё некоторые из них уточняли, действительно ли факты рукоприкладства с его стороны имели место. Нет, она, наверное, никогда не привыкнет к этому.

Конечно, Мэй не стоило выходить из себя, это ей и пресс-секретарь сказала. Она повела себя некорректно и даже агрессивно, и всё это уже наверняка есть в соцсетях, а завтра будет в газетах, но сколько же можно испытывать её терпение?! Да откуда, ради всего святого, ей знать, почему уже третьи её отношения разрушаются? Если она сама не имеет понятия, по какой причине, имея перед глазами такой пример в лице родного папочки, выбирает себе в спутники сплошных моральных уродов, как две капли воды похожих на её несчастного родителя: несостоявшегося, зависимого и ущербного деспота. Но не будет же она говорить об этом… И не реагировать на эти провокации тоже всё сложнее. Вот и получилось мерзкое, скандальное шоу. С ней, Мэй Каллиган, в главной роли. Где она предстаёт во всей своей неприглядной красе, в образе нервной, раненой, плюющейся ядом гремучей змеи. Ярость клокотала в ней и требовала выхода. Она почти оглушила её. Мэй обводила мутным взглядом шевелящиеся рты, отталкивающие, липкие взгляды, уставленные в её голову или грудь жерла видеокамер, и ей хотелось, что есть силы закричать всей этой отвратительной, жадной до чужого, грязного белья своре гиен: «Я ненавижу вас, будьте вы прокляты!» «Я НЕНАВИЖУ ВАС!!»

Опустив голову, Мэй вертела в тонкой руке пустой стакан. Она подумала о том, чтобы выпить ещё, но при одной лишь мысли, что придётся звать бармена или Тони, что-то говорить, а потом ждать, когда бармен снова уберётся, а телохранитель займёт свою позицию на входе, она помотала головой и отказалась от этого. Был ещё вариант. Можно было просто встать и взять бутылку самой. Но в том-то и дело, что это было совсем непросто. Это означало звуки, целую чёртову пропасть звуков… Она отодвигает стул, Тони напрягается, как сторожевой пёс и делает стойку, она подходит к бару на своих каблуках, попадает под яркое освещение этой большой лампы на длинном шнуре, обходит, цокая каблуками, барную стойку, ищет эту проклятую бутылку, вместе с ней направляется назад… Ещё до того, как она вернётся обратно, наверняка кто-нибудь из её соглядатаев, а скорее всего оба, появятся непременно … А значит, придётся что-то говорить, или даже просто встречаться глазами… А это так утомительно, так мучительно тяжело, так непереносимо тошно. Даже проигрывая всё это только в своей голове, Мэй ужасно устала.

Да что с ней такое!? Почему всё идёт не так, как ожидалось ещё сравнительно недавно?! Откуда эти разочарование, тоска, безнадёжность?! Ей только двадцать пять, а она чувствует себя восьмидесятилетней старухой, которая всё видела, всё пережила и всё испытала.

Мэй полностью ушла в свои мысли. Не то, чтобы она думала о чём-то конкретном. Этого, как раз, она старалась избежать. Скорее, это был один из немногих способов ухода от реальности, который у неё ещё оставался. Самое главное здесь, оно же, правда, и самое трудное, – отказаться от оценочного суждения: себя, своих мыслей, поступков, эмоций. И производить как можно меньше шума. В идеале, добиться полного исчезновения звуков. К этому она пришла совсем недавно. Так ей было гораздо проще воспринимать окружающую действительность. И зависать подобным образом она могла бы, наверное, долго, выбирая, как только представлялась такая возможность позицию наблюдателя. Оставаясь внутри спасительного кокона, и глядя на себя и всё происходящее как бы со стороны. Безучастно, равнодушно и отстранённо… Если бы у неё ещё не так редко возникала эта возможность…

Она настолько глубоко ушла в свои мысли, что обнаружила человека возле себя только, когда длинная тень от его фигуры, заслоняющей лампу, пробежалась по плечу, щеке Мэй и волнистым, мрачно-серым облаком легла на её стол. Она заметно вздрогнула и, нахмурившись, посмотрела вверх.

– Добрый вечер, мисс Каллиган, – необыкновенно вкрадчивым, мягким голосом поздоровался человек в тёмном костюме и шёлковой чёрной рубашке без галстука, застёгнутой на все пуговицы. Был он среднего роста, с правильными чертами лица, зачёсанными назад волосами и благообразной бородкой, с пробивающейся в ней кое-где небольшой сединой. На его лице поблёскивали очки в тонкой, золотой оправе и, глядя на тёмные провалы глаз за ними, Мэй ощутила, как неприятной, удушливой волной поднимается в ней откуда-то снизу страх.

– Какого дьявола, – проговорила она сердито, стараясь разглядеть в проходе Тони. Незнакомец в извинительно-просительном жесте поднял к груди обе руки и даже отступил на полшага назад.

– Простите великодушно, мисс Каллиган, но мне совершенно необходимо с вами переговорить, – мужчина вёл себя и говорил чрезвычайно учтиво, но в то же время в нём чувствовалась уверенность человека, который нисколько не сомневается в том, что поставленная цель его будет достигнута.

– Пожалуйста, не переживайте! – мужчина снова приблизился, – Даю слово, что я не ваш сумасшедший поклонник, – продолжил он, всё так же сохраняя на лице светскую полуулыбку, – то есть ваше творчество, безусловно, вызывает у меня определённый интерес, но несколько другого рода… В любом случае, я здесь не за этим…

– Тони, – громко позвала Мэй.

– О, прошу вас, не волнуйтесь, – слегка наклонив голову, снова попытался успокоить её незнакомец, – Тони, увы, какое-то время не сможет вас услышать… – он грустно улыбнулся и слегка развёл руками, словно очень сожалел, что ему приходится сообщать ей такие печальные новости. И заметив её быстрый взгляд в сторону барной стойки, без всякого перехода и не меняя позы, добавил:

– Точно так же, как и бармен… Видите ли, возникла совершеннейшая необходимость в том, чтобы никто и ничто не могло воспрепятствовать нашему разговору, вы позволите? – дотронулся он до спинки стула. Не дожидаясь ответа, он присел, покосившись на пустой стакан девушки.

– Очень надеюсь, что количество дринк-подходов, – он махнул головой в ту сторону, – не превысило численность посуды на этом столе. Мужчина широко улыбнулся, снял очки и, придвинувшись ближе, ласково посмотрел на Мэй. Всем своим видом он напоминал человека, прибывшего, наконец, на долгожданную встречу со старым, добрым другом.

– Хотелось бы, чтобы вы выслушали меня, как можно внимательнее и принимали решение со всей ответственностью, а это возможно, лишь при сохранении трезвой головы и холодного рассудка, вы согласны со мной, мисс Каллиган?

– Кто вы такой, чёрт подери? – словно очнувшись и с трудом отведя взгляд от его странных, будто затягивающих глаз, хрипло спросила Мэй и откашлялась, – Что вам нужно? Молодая женщина снова посмотрела в упор на сидящего перед ней человека, пытаясь лихорадочно сообразить, кем является этот господин и с какой целью проник в закрытый бар в начале второго ночи… На чокнутого фаната не похож совершенно, а уж на них она налюбовалась вдоволь. Тогда, кто? Маньяк? Террорист? Очередной вымогатель или сборщик податей? А может несчастный, съехавший с катушек влюблённый, следующий за ней повсеместно? Вряд ли… Никого из этих персонажей незнакомец не напоминал.

В полутёмной атмосфере бара было трудно определить с большей точностью его возраст, но Мэй показалось, что ему слегка за сорок или около того.

– Кто я, на самом деле, не так уж и важно, – негромко и совершенно другим тоном произнёс он, – По крайней мере, для вас, моя личность не представляет большого значения. Гораздо важнее то, зачем я здесь, – он откинулся на спинку стула, не спуская внимательного взгляда с Мэй. От его улыбки не осталось и следа, – Хотя если вам так удобнее, можете называть меня Дэвид.

– Отлично, Дэвид, так что вам от меня нужно? – пытаясь ничем не выдать своего испуга и глядя ему точно в переносицу, спросила она, – Хотя, нет, – она встала, – сначала я должна узнать, что случилось с Тони…

– Сядьте, Мэй, – в голосе его не было угрозы, но прозвучал он так сухо и требовательно, такая в нём чувствовалась внутренняя сила и не допускающая ни малейшего сопротивления властная уверенность, что Мэй, плотно сжав губы, и ухватившись двумя руками за длинный ремешок висевшего у неё на плече крошечного, блестящего клатча, медленно опустилась обратно.

– С молодыми людьми всё в порядке, через час придут в себя, – в голосе его слышалось ворчание, но тон стал заметно мягче, – на вашем месте, я бы беспокоился больше о себе… Вы же не можете не чувствовать, не замечать, что в вашей жизни что-то идёт не так? Я прав? Иначе вы бы не сидели глубокой ночью в этом баре в компании пустого стакана…

– Да кто вы, в конце концов? – закричала Мэй, – Что вам от меня нужно? Она снова попыталась встать, но человек, представившийся Дэвидом, плотно накрыл её ладонь своей рукой. В этом жесте, так же, как и в его голосе не было чего-то насильственного или агрессивного, одна только твёрдость и несгибаемая воля, которая вынуждала подчиняться ему.

– Выслушайте меня, – отпустив её руку, уже вкрадчивым, почти интимным голосом, проговорил он, – уверяю вас, это в ваших же интересах… Я – представитель могущественной организации, имеющей огромное влияние в мире… В этом мире. Наш же мир существует отдельно, параллельно с тем, в котором мы сейчас с вами мило беседуем друг с другом. Заметив метнувшийся к дверям и обратно тревожный взгляд молодой женщины, мужчина усмехнулся:

– Не пугайтесь, пожалуйста, уверен, что вы о нас слышали, и даже не один раз, тем более что многие ваши коллеги, или просто знакомые вам известные личности с разной степенью давности находятся среди нас. В нашем мире, если вы, конечно, согласитесь совершить туда путешествие, вас ждут сюрпризы и удивительные открытия, – он мечтательно прикрыл глаза, продолжая пристально наблюдать за ней при этом, – вы, например, запросто могли бы встретить там человека, которого давно считали умершим…

– А-а… – протянула Мэй, словно только сейчас ей наконец-то всё стало предельно ясно, – я поняла, вы сумасшедший! Признайтесь, вы сбежали из… – оценивающим взглядом она смерила его с головы до ног, – какой-нибудь частной клиники? Дэвид понимающе покачал головой и улыбнулся:

– Ничего удивительного, что вы именно так и подумали, дорогая мисс Каллиган… Собственно, нечто в этом роде я и предполагал… Что ж, – он упёрся подбородком в переплетённые пальцы обеих рук, – оставим пока эту сторону вопроса, тем более, говорить об этом – дело не самое благодарное, это нужно видеть. И желательно своими глазами… – несколько секунд стояла тишина, во время которой, Мэй вдруг стало понятно, почему ей было так тяжело встречаться с ним взглядом: у незнакомца отсутствовали зрачки… Либо глаза его были настолько черны, что полностью сливались с ними. В любом случае, это тревожило и даже вызывало какую-то смутную оторопь. Может, это происходило ещё и потому, что взгляд этот казался ей знакомым. И знакомство проходило, очевидно, не в самых благоприятных условиях. Нет, Мэй была уверена, что человек, сидящий сейчас напротив неё ей незнаком, но этот взгляд… Она абсолютно точно видела такой уже когда-то, но вот только где?

– … Поэтому, – продолжал Дэвид, – поговорим лучше о вас… Всё в этом мире от самого своего рождения неуклонно движется к праху, мисс Каллиган, увы, таков непреложный закон бытия, действующий с незапамятных времён в этом мире. К нашему величайшему сожалению, вы, прелестная Мэй Каллиган, не исключение, и вам, разумеется, об этом известно. Дэвид всем корпусом наклонился к ней и уставился на девушку своими чёрными, засасывающими глазами:

– Вы и сами уже сейчас, чувствуете свой закат, не так ли? А иначе, откуда эти ваши мрачные умонастроения?

– С чего вы взяли, что…

– Нам многое известно, Мэй о наших потенциальных клиентах… Можно сказать, практически всё… Поверьте, если бы у вас в этой области был хотя бы наполовину такой опыт, как у меня, вам это нисколько не казалось бы чем-то из ряда вон выходящим, – произнёс он, заметив её настороженно – удивлённый взгляд, – Так вот, я перехожу к самой сути: мы предлагаем вам взаимовыгодное сотрудничество…

– Да кто вы такие, – снова повысила голос Мэй, – о ком вы говорите всё время? Мужчина снова откинулся на спинку стула и чуть заметно повёл плечом, – Кто мы такие? Иллюминаты, масоны, просветлённые, выбирайте то, что вам больше по душе. Суть не в названии. Тем более, ни одно из них не соответствует действительности. Настоящее же имя звучит слишком непривычно и витиевато для вашего уха, и оно всё равно ничего не скажет о главном… Мы те, кто над всеми. Кто осуществляет тотальный контроль над мировым порядком. Только избранные могут попасть к нам… Нам нужны такие, как вы… А мы нужны вам… Всё честно, всё абсолютно справедливо и прозрачно.

– О чём вы говорите? – нахмурилась Мэй, – Я ничего не понимаю… Её собеседник заметно оживился и энергично взмахнув руками, снова сцепил руки в замок:

– Вот это уже разговор, я знал, что вы умница, а я, видите ли, очень редко ошибаюсь в людях… В детали вдаваться сейчас не время и не место, но об этом не волнуйтесь, если мы с вами заключим наше маленькое соглашение, с вами в скором времени свяжутся и проинструктируют…

– Я ещё ничего не сказала, мы с вами не партнёры…

– Нет, нет, конечно, – он мягко коснулся её пальцев, и Мэй резко отдёрнула руку, словно обожглась. Дэвид немного отстранился и выставил впереди себя ладони, как бы давая понять, что ему всё понятно и дальнейший разговор будет вестись сугубо официально.

– Главное, что вам сейчас нужно знать, это то, что мы предлагаем вам честную сделку. Мы дадим вам то, что ценится в этом мире больше всего: влияние, деньги, безбедное существование…

– Благодарю вас, но может вы не знали, – всё это у меня уже есть, – усмехнулась Мэй. Затем достала из сумочки травку и после нескольких попыток прикурила.

– Не сомневаюсь, дорогая… – прищурив глаза и пристально наблюдая за ней, ответствовал Дэвид, – Разумеется, нам об этом известно, но спросите себя, как долго это ещё будет продолжаться? Три года, пять лет? – он снова придвинулся ближе, – А может, и того меньше? Что если вас найдут однажды где-нибудь в захолустном, пригородном мотеле, скончавшуюся от передозировки, как…

– Прекратите, – прошипела Мэй, глядя ему в лицо, затем посмотрела на погасший окурок и бросила его в стакан.

– Хорошо, – откинулся на спинку мужчина, – итак, продолжаем… Вышеупомянутые ценности были названы мной вначале просто для затравки… Мы имеем желание и возможность предложить вам то, что невозможно купить, поскольку эти явления совсем другого порядка, они бесценны… И, хочу заметить, вы лично выигрываете от нашей сделки гораздо больше, чем мы. Итак, Мэй, – он сделал выразительную паузу и поднял руки вверх, демонстрируя, что собирается произнести что-то важное.

– Мы максимально сохраним вашу молодость, красоту, талант. Мы усилим ваше влияние не только в мире шоубизнеса, но и в политической, социальной жизни этой страны, – глаза его сверкали, а в словах всё явственнее звучала мощь и сила.

– С нашей помощью ваш голос зазвучит совершенно по-другому, – продолжал он, – ваше дарование развернётся новыми гранями и засияет ярче, шире, смелее, завоёвывая всё больше поклонников, людей, которые будут жадно внимать вашему голосу, верить каждому вашему слову, ловить и толковать на все лады каждый ваш взгляд… Моя дорогая мисс Каллиган, вы хоть понимаете, что это значит?

– Каким образом вы собираетесь это сделать? – тихо и как-то потерянно спросила Мэй.

Дэвид коротко вздохнул, как человек, которого настоящий разговор до известной степени начал утомлять:

– Послушайте, ну вы серьёзно хотите, чтобы я вот сейчас, – он взглянул на часы, – в начале третьего ночи пустился в технические подробности этого процесса? Нам сейчас нужно только ваше принципиальное согласие на… сотрудничество с нами, понимаете? И в этом случае, вы всё очень скоро сами узнаете, вернее, увидите…

– Ладно, допустим, я задам вопрос иначе: что потребуется от меня? – и почему вы сказали недавно, что вам нужны такие люди, как я… Какие такие, Дэвид? – Мэй смотрела на него, у неё действительно было много вопросов, но она уже знала, что этот человек появился здесь неслучайно. И сидела допоздна в этом баре она тоже неспроста. И всё вообще происходит будто по заранее предписанному кем-то плану. То есть ровно так, как и должно быть. А потому, что бы дальше он не сказал ей, Мэй уже понимала, что согласится. Это было не знание, как таковое, это была предтеча, лёгкое, но стойкое ощущение того, что всё это так или иначе предрешено свыше. И это, как обычно, успокаивало, снимало бремя ответственности, давало надежду, что рядом снова появится тот, кто мудрее, сильнее её, кто знает, что нужно делать и куда двигаться дальше.

– Мисс Каллиган, я понимаю, что информации пока, мягко говоря, недостаточно, но уже очень скоро всё начнёт проясняться… Пока же, отвечу на самые очевидные вопросы. Кто мы такие, вкратце я вам уже сказал, в нашем мире нас называют коротко – «Семь» или чуть более развёрнуто – «Великая Семёрка». Но это, повторюсь, весьма условное название. Кто туда входит, и почему, вам знать совершенно необязательно. И поверьте, я совсем не хочу показаться неучтивым, просто к делу это не имеет отношения. Это так сказать, внутренний, весьма узкий, как следует из названия круг. Затем идёт внешний круг избранных, в который мы предлагаем вступить и вам. Есть ещё более широкий круг, который составляют те, кто обслуживает первый и второй круги, но о них мы здесь говорить не будем. Вот, собственно, и всё. Наш идеальный мир, на самом деле, не такой уж большой. Располагается на частном острове в Тихом океане, принадлежащем Великой Семёрке. Никому из простых смертных пройти, приплыть или прилететь туда никоим образом невозможно.

– Но этого не может быть, ведь…– протянула Мэй, каким-то неведомым участком мозга понимая, что всё обстоит именно так, как говорит этот человек.

– Может, – коротко отрезал Дэвид, – остров устроен таким образом, что случайный человек просто не сможет к нему даже приблизиться, поскольку остров пускает только посвящённых, – он помолчал, нахмурившись и собираясь с мыслями, – Теперь, я попытаюсь ответить на те вопросы, которые вы задали перед этим. Почему вы? Вы красивы, молоды, талантливы и богаты. Да, – встретив её насмешливый взгляд, кивнул он, – приглашение в избранный круг стоит денег. Причём немалых, но не беспокойтесь, мы прекрасно осведомлены о финансовом положении наших потенциальных клиентов. И сумма эта хоть и весьма ощутимая, но вполне вам по силам. И потом не забывайте, за презренный металл, вы получаете от нас гораздо, неизмеримо больше. При этом вы не будете испытывать необходимости ни в чём и никогда. Вы сможете начать с чистого листа, заняться чем-то другим, а можете продолжать заниматься вашим творчеством… Мы дадим вам свободу, вы больше не будете связаны никакими контрактами и договорами. Вы будете делать только то, что действительно хотите…

– Что требуется от меня помимо денег? – остановила поток его красноречия девушка, приподняв руку.

– Ничего того, что могло бы причинить вам вред или доставить беспокойство…– он сделал неопределённый жест руками, – Скажем, участие в некоторых наших мероприятиях, где происходит колоссальный выброс энергии, которой все участники, и вы, в том числе могут подпитываться, следование индивидуальным рекомендациям, носящим, впрочем, отнюдь не директивный характер. Хотя знаете, по моим наблюдениям, как правило люди, сотрудничающие с нами, довольно быстро учатся… И делают всё для увеличения своей эффективности и без наших подсказок. Ведь от этого все мы, в конечном счёте, только выигрываем.

– А если мне не понравится? Если я захочу уйти? – задала она новый вопрос, закинув ногу на ногу и покачивая туфелькой, держащейся лишь на пальцах её левой ноги. Дэвид беззвучно усмехнулся:

– Даже не знаю, что вам ответить, до сих пор таких пожеланий я что-то не припомню, – он положил локти на стол и подался всем корпусом вперёд:

– Мэй, вы пока просто не совсем понимаете тот масштаб возможностей и ресурсов, которые могут стать доступными для вас … Вы только задумайтесь, ведь то, о чём я вам сейчас говорю и что предлагаю, слышало лишь весьма и весьма ограниченное число людей! Он улыбнулся, надел очки и медленно произнёс:

– И это нужно делать сейчас, пока вы молоды и красивы, пока вас знают, как топовую певицу, пока количество скандалов, связанных с вашим именем не превысило количество ваших же концертов. Я не сказал вам самое главное: благодаря тем, без всякого преувеличения бесценным дарам, которыми мы собираемся поделиться с вами, у вас появится стимул жить и творить дальше… Он помолчал, а потом слегка понизив голос, скорее с целью активизации внимания, нежели для безопасности, произнёс:

– Ведь мы работаем сейчас над созданием рецепта бессмертия. И мы уже на полпути к нему. И для успешного решения этой задачи нам, повторяю, нужны такие люди, как вы: талантливые, известные, но уставшие, с пошатнувшейся опорой и размытыми ориентирами, но не деградировавшие, не утратившие свою самобытность, уникальность, свою божью искру…

– Я поняла, – снова остановила она его, приподняв ладонь. А затем резко выдохнула:

– И я согласна. Было заметно, что при всей своей уверенности, столь категоричное и безусловное согласие прозвучало даже для него несколько неожиданно.

– Мисс Каллиган! – воскликнул он, – Разрешите выразить вам моё самое искренние восхищение… Но неужели вы не хотите сначала…

– Нет, – отрезала Мэй, – а зачем? Я уверена, что хуже, чем сейчас мне уже не будет… Нигде… Она подняла на него свои большие, влажные глаза цвета молочного шоколада и он увидел блеснувший в них множественными искорками отблеск золочёной оправы его очков, похожий на крошечные язычки пламени.

Глава 5

Когда между Максом и Леоном всё было обговорено, им оставалось только ждать. Переубедить друга уехать, после того, как он привёз всё то, о чём он просил, Максу так и не удалось.

– Если не смогу помочь чем-то конкретным, то хотя бы подстрахую, – отмахнулся Лео, – и хватит об этом.

– В любом случае всё предусмотреть мы всё равно не сможем, как бы ни старались, – застёгивая на себе тяжёлый жилет, сказал Макс, – поэтому действовать будем по обстоятельствам. Он снова посмотрел на часы:

– Итак, два грузовика за четыре с половиной часа, – произнёс шёпотом он, – и ни один из них не выезжал обратно.

– Значит, следующий твой, – зевнул Лео, – только и всего… Макс перевёл на него взгляд, о чём-то сосредоточенно раздумывая:

– Второй был явно гружёный, оба сейчас в дальнем ангаре… Кто эти люди? Что здесь вообще происходит?

– Да всё что угодно, – отозвался Лео, – это же военные, может быть какая-то их перевалочная база… Скорей всего, засекреченная, так как никаких названий или опознавательных знаков, кроме идиотских, предостерегающих табличек, как я понял, не имеется.

– Думаю тут что-то другое, – медленно проговорил Макс, – и возможно военные машины, как и вся эта местность, просто маскировка…Ты сейчас в темноте не сможешь этого увидеть, но я здесь появился, когда было ещё светло и успел оценить почти все преимущества расположения этого объекта. Несмотря на видимость самого обычного забора, попасть туда можно только с воздуха, ну или через эти ворота… Других путей просто нет. Слева поле, с уходящим вниз склоном, справа вот эта лесополоса, а вокруг самого аэродрома – сплошная просматриваемая площадка, благодаря которой с какой бы стороны ты ни подошёл, ты всюду будешь как на ладони. По всему периметру камеры видеонаблюдения и сигнализирующее ограждение, уверен антиподкопное устройство также имеется… Он резко сел на своей лежанке, поджал под себя ноги и посмотрел в сторону ворот:

Ты знаешь, я никак не могу перестать думать о том, как слышал из второй машины, и довольно отчётливо, детский голос, – глухо закончил он, ломая пальцами левой руки палку, которую подобрал с земли.

– Макс, послушай, – повернулся к нему, сидящий на кучке валежника Леон Барра, – не накручивай себя… Возможно тебе это просто показалось и это неудивительно. У тебя похитили дочку, а след её оборвался именно здесь, ты думаешь об этом постоянно, вот уже почти сутки находясь за городом, совершенно один, наблюдая подозрительные машины, сходя с ума от беспокойства… В такой ситуации может померещится всё что угодно…

– Ты ведь знаешь, что я не слишком-то склонен к фантазиям, – бесцветным голосом проговорил Корвин.

– Конечно, но и детей у тебя до сих пор не похищали, насколько мне известно.

– Я слышал, Лео, – убеждённо отрезал Макс, – это была не Вики, нет, да и слов я не разобрал, кроме одного – «полетим» или «прилетим»… Голос, по-моему, принадлежал мальчишке.

– Ну, а если даже это правда, – отозвался Леон, покусывая сорванную травинку, – быть может это и не так уж плохо, а, майор? По крайней мере, мы знаем, где девочка, верно? Макс медленно покачал головой.

– Не знаю, но мне всё это очень не нравится, – он снова взглянул на часы, – скоро рассвет, Лео, машина может появиться в любой момент, ты лишь в самом крайнем случае прикрываешь меня отсюда, но не высовывайся, слышишь? Если получится всё сделать аккуратно, твоё вмешательство вообще не потребуется. Ты понял меня, капитан?

– Так точно, майор, – кивнул Леон. Максимилиан Корвин внимательно посмотрел на него:

– Я говорю серьёзно, – отчеканил он, – если угодно – это приказ… Ты никому не сможешь помочь, если тебя прихлопнут прямо на дороге, а затем наспех закопают в этом самом лесу. Он наклонился к Лео, наливавшему крепкий чай в два никелированных стаканчика:

– Мне нужно, чтобы ты передал полиции всё то, что я тебе рассказал, а также показал снимки, которые сделал, – он взял из рук Лео стакан, – в случае если я, – он сделал глоток, – не дам о себе знать. Он остановил взмахом руки пытавшегося что-то возразить Леона, и шёпотом добавил:

– Со мной всё будет в порядке… Всё что мне нужно сделать, – это оказаться на территории, а с такими аргументами, – он легонько коснулся жилета, -спорить довольно трудно… Так что действуешь только по моему сигналу, ясно? Капитан Барра угрюмо кивнул.

– Лео, – негромко окликнул друга Корвин, не глядя на него.

– Я понял, майор, – отозвался капитан, – действовать по твоему сигналу.

– Я не об этом… Спасибо тебе, – он сделал ещё несколько глотков терпко-сладкого напитка, – за всё…

– Не стоит, – отозвался тот, – попади я в такой переплёт, разве ты не поступил бы так же? – он протянул Максу сэндвич, – Ты должен что-то съесть, ты ведь знаешь… – майор медленно выдохнул и затем кивнул. Несколько минут было тихо.

Он вдруг вспомнил, как года три назад они отдыхали и уже не в первый раз у семьи Барра в их летнем доме на озере. Тогда его брак с Линдой уже трещал по всем швам, но они на что-то смутно надеясь, пытались удержать то, что ускользало, растворялось безвозвратно, бесследно и почти безболезненно. Они, зачем-то оттягивая неизбежное, старались воскресить то, что уже отжило и уходило в небытие. В каком-то судорожном, обоюдном рвении они, видимо намеревались воскресить то, что было между ними когда-то. И скорей всего именно поэтому с такой поспешной готовностью снова откликнулись на приглашение Лео и его жены Бренды, предполагая, что оказавшись снова в том месте, где было им когда-то так хорошо, они будут в состоянии изменить то мрачное и неизбежное, что надвигалось на них. Что было уже совсем рядом и с холодным, обречённым присвистом дышало в спину, стенало, скрежетало зубами, обдавая сырым, промозглым дуновением, вклиниваясь между ними, и заставляя ещё дальше отдаляться друг от друга.

Он вспомнил, сколько такта и внимания было проявлено Леоном и Брендой, ставших невольными свидетелями их безмолвно умирающей любви. Как виртуозно и безошибочно они всегда угадывали, когда стоит перевести разговор на другую тему, когда устроить пикник с фейерверком, а когда оставить их одних и уехать со всеми детьми на целый день, изобретая на ходу обширную программу увеселительной прогулки. Они с Линдой тогда думали, – то, что происходит между ними, известно только им двоим. Конечно, это было не так. Не только Лео с Брендой, но и Вики с Николь если и не понимали до конца, то хорошо чувствовали, что происходит что-то такое, на что повлиять и что изменить уже невозможно. Старшая дочь надменно и холодно его игнорировала, а малышка Ви однажды перед сном спросила, грустно глядя на него своими прозрачными глазами:

– Что случилось, папа? А когда он поинтересовался, почему она об этом спрашивает, со вздохом ответила:

– Не знаю, но вы с мамой, как будто совсем-совсем чужие… Вот я и подумала: что-то случилось, может вы заболели? Он не помнит, что ответил дочери в тот вечер, и смог ли её успокоить, но твёрдо решил тогда, что так продолжаться больше не может. Этот вымученный спектакль с насквозь прогнившими, фальшивыми декорациями и безмерно уставшими, безжизненными актёрами, абсурдность игры которых видна даже шестилетнему ребёнку, нужно заканчивать. На следующий день они уехали домой и вскоре развелись. И как бы тяжело ему ни было от осознания того, что его девочки большую часть времени живут теперь отдельно от него, было ощущение, что все кроме Николь – выдохнули с облегчением. Даже Вики, без памяти любившая отца и трудно принявшая их расставание, в скором времени оправилась и перестала, как раньше в болезненном недоумении переводить взгляд с отца на мать, пытаясь прояснить для себя, понять, наконец, что происходит между этими двумя людьми, которых она так любит. Действительно, было ощущение, что после развода, будто разрушилась невидимая, но прочная стена, стоящая между ними, словно смыло и куда-то далеко унесло плотину, препятствующую их доверительному и искреннему общению. Исчезла вежливая и отстранённая холодность, скрывающая нарастающее раздражение, прервалось их многочасовое молчание, плотное, тягостное и будто живое, ушла тяжесть и скованность, отводящая взгляды, отворачивающая лица, запечатывающая сердце и душу.

Через полтора года Линда вышла замуж за продюсера своего канала, Уильяма Олдфорда и всё как будто бы наладилось, пришло в норму, хотя в жизни самого Макса, кроме того, что он переехал в отцовский дом и собирался оставить службу, никаких изменений больше не произошло. Да он к этому, по крайней мере пока, и не стремился.

Корвин вспомнил как на рождественских каникулах, Линда с дочками приехали к нему, и пока девочки разворачивали подарки, он мимолётно глянув на бывшую жену, вдруг тотчас, с острой, пронизывающей мозг ясностью понял, – чтобы ни было между ними раньше и чтобы ни случилось в будущем, они никогда, как бы ни старались, не смогут оставаться безразличными или чужими друг другу. Эта женщина прочно занимает определённое место в его сердце, в его жизни, она близкий ему человек, мать его дочерей, его Вики…

На плавное течение его мыслей, словно легла мрачная тень. Виктория, детка, где ты сейчас? Что с тобой?!

Ему вспомнился один ясный, майский день, который он почему-то бережно хранил в своей памяти, хотя тогда не произошло ничего особенно примечательного. Ещё был жив отец, и они с Вики пытались запустить за домом воздушного змея, которого до этого весь день с ней клеили и раскрашивали. Вики горела нетерпением, щёки её раскраснелись, пушистые косички растрепались. Она, запрокинув голову, смотрела на рвущийся в небеса яркий ромб и без конца повторяла:

– Папа ты видишь? Он как живой!

Нужно было поточнее поймать ветер и когда казалось уже всё получилось, змей действительно, как живой забился в воздухе, уже затрепетала в руках у отца с дочерью тонкая нить, вдруг, откуда ни возьмись, прилетел огромный, роскошной расцветки шмель и закружился вокруг, явно привлечённый запахом, доносящимся из отцовского цветника. И его бесстрашная, отважная девочка внезапно испугалась, чем удивила его. Она взвизгнула, отпустила нить и уткнулась ему в колени, нешуточно вздрагивая всем телом и умоляя отца прогнать шмеля. И столько в этом голосе, в этом интуитивном порыве было беззащитной неги, абсолютного доверия и любви, что этот эпизод, как и этот весенний, солнечный день во всей своей хрупкой, трогательной детальности навсегда отпечатался в его памяти. Он и сейчас слышит гудение того шмеля. Монотонное, нарастающее, деятельно-упрямое… Он гудит совсем рядом с ним, словно маленький, но надёжный мотор… Макс Корвин открыл глаза: грузовик! Ну, конечно! Он протянул руку, тронул Лео за плечо и приложил палец к губам. Вместо ответа, Барра медленно моргнул, надевая на плечо автомат и давая понять, что всё понял.

Макс, пользуясь предрассветной темнотой и бесшумно передвигаясь между деревьями, дождался, когда М 939, крытый брезентом, мерно и сердито урча, проедет мимо. Затем в несколько прыжков достиг кузова и легко перекинул своё тело через борт. Будучи готовым ко всему он, опустившись на одно колено и привычно вскинув к плечу приклад, выставил вперёд компактный Tavor. Машина остановилась перед воротами, и Макс в недоумении медленно опустил оружие. Из глубины кузова, сидя на одинаковом расстоянии друг к другу, на него совершенно невозмутимо смотрело шесть пар детских глаз. Грузовик снова дёрнулся и в небольшую щель Корвин заметил, что они проезжают ворота. Он не успел облегчённо выдохнуть, как в кузов ввалился Леон, стукнув прикладом о борт, и ошарашено принялся переводить взгляд с Макса на детей и обратно.