Пять красных футболок бесплатное чтение

Пролог

Мой лечащий врач Степан Дмитрич три месяца назад, после того, как я получила травму головы при неизвестных мне обстоятельствах, настоятельно рекомендовал вести дневник и записывать все события прожитого дня. Он говорил, что почти наверняка, так моя память будет восстановлена гораздо быстрее и хотя бы на семьдесят процентов. Дмитрич предупредил, что при моем типе ретроградной амнезии события прошлого либо навсегда будут утеряны, либо заменены неосознанными фантазиями, потому советовал больше общаться с родственниками и прежними друзьями, которые могли бы направить меня в сторону правильных воспоминаний.

Глава 1

Я почувствовала, что пришла в сознание, но открыла глаза не сразу. Дикая головная боль, одновременно распирающая изнутри и давящая снаружи, дала понять, что я до сих пор жива. Легкие наполнил прохладный воздух с примесью запаха, какой бывает только в больницах от лекарств. Медленно меня возвращало в реальность, но открывать глаза я не спешила – было страшно. Тошнота подступала и я непроизвольно замычала.

– Лиза… Лиза, кажись очухалась, – прозвучал тяжелый женский голос.

Чьи-то шаги приближались из глубины помещения. Я открыла глаза и первое, на что обратила внимание, как было ярко вокруг. Не от солнечного света, а от белизны электрических ламп, из-за чего хотелось зажмуриться. Окно в палате было совсем крохотным, не больше ящика из-под овощей, разглядеть в него какой-либо пейзаж было трудно, но я точно отметила про себя, что на улице было очень серо. С неба срывался мокрый снег и тарабанил по металлическому подоконнику. Глухой стук вернул меня к ощущениям тела. В испуге я пыталась пошевелить пальцами рук, чтобы проверить не отнялись ли они у меня, а потом пальцами ног. Кажется, все работало. Это успокоило, но чтобы посмотреть на свои ладони мне пришлось сделать невероятное волевое усилие шеей, которая казалась неповоротливой толстой бетонной трубой.

В палату вошла медсестра. Лиза внимательно осмотрела мою голову, приговаривая «так, так—так». Не знаю, о чем я беспокоилась больше: о том, что произошло со мной или не означают ли эти ее «так—так», что добропорядочные и ответственные врачи, спасая мою жизнь, состригли клок волос у меня на голове .

– Сейчас придет врач, – ласково произнесла Лиза и дружелюбно улыбнулась.

На вид Лизе было не многим более двадцати. Ее хрупкое телосложение и легкие порхающие движения напоминали балерину. Первые сутки я никак не могла состыковать в воображении этот образ с профессией медицинской сестры. Но в последующие дни радовалась каждому появлению Лизы, одним даже своим присутствием, она напоминала о том, что добрых людей на Земле больше. Через несколько минут после прихода медсестры в дверном проеме появился Степан Дмитрич, хирург со стажем более пятнадцати лет и человек, чьи рекомендации в последствии изменили мое восприятие себя и мира. Доктор молча кивнул Лизе. Она снова улыбнулась и быстро поправив мне подушку, развернулась и спешно удалилась из палаты.

– Вам может казаться сейчас, что все ужасно. В действительности, это прекрасно, – сказал врач как бы самому себе.

Я заинтересованно взглянула на него. Неведомая магия исходила от этого человека.

– Меня зовут Степан Дмитриевич, – сказал он, глядя на мой лоб, – я заведую реанимационным отделением, в котором вы сейчас находитесь. Прошло почти четырнадцать часов после того, как вы к нам поступили.

Я смутно понимала, что происходит и о чем говорил этот мужчина в белом, но по мере общения, я успокаивалась, а он внимательно вслушивался в каждое мое слово. Большие широко посаженные светло-карие глаза смотрели мягко и без укора. Среди множества медицинских терминов я услышала самое главное, что мне было необходимо в тот момент – это сочувствие. А больше и не нужно было!

– Значит… я была в отключке четырнадцать часов? – удивилась я, – Отличная возможность наконец выспаться…

– Мне нравится, что вы из числа тех пациентов, которые побывав на том свете, возвращаются с чувством юмора.

– Я была при смерти?

– Вы были в коме. Удар был сильным, – он взглянул на небольшую икону, которая висела в углу у самого потолка, – я совершенно поражен, как вы вообще сохранили способность к тому, чтобы даже разговаривать. Как Вас зовут?

Вопрос, на который ответил бы и трехлетний ребенок поставил меня в тупик. Я не помнила ни своего имени, ни того, сколько мне было лет и где я жила. Видя мою растерянность, Дмитрич продолжил разговор, но произносил теперь каждое слово медленно, будто хотел убедиться действительно ли я его понимала. Движения врача были такими же неторопливыми, как и речь. По-моему, он больше походил на психотерапевта, чем на хирурга. Собственно, чем отличается хирург от психотерапевта? Оба копаются в людях, только разными инструментами.

– С какого момента вы помните себя? – спросил доктор.

Я задумалась.

– Лиза! – крикнул он вдруг так громко, что я вздрогнула от неожиданности.

– Да, Степан Дмитрич, – девушка настолько быстро появилась в дверном проеме, что мне показалось она только и ждала в коридоре за дверью, когда же ее позовут.

– Принеси воды пациентке. И что там с личными вещами, разобрались?

Лиза снова исчезла, а через минуту уже стояла у моей койки, протягивая одноразовый стаканчик с чуть прохладной водой. Медсестра объяснила Степану Дмитриевичу, что вещи с минуты на минуту принесет Галина, как раз заступившая на пост. Доктор вновь обратился ко мне, объясняя, что по опросам свидетелей происшествия, найденная спортивная сумка принадлежала мне.

– Возможно, там будет телефон или документы, удостоверяющие личность, – произнес он с озадаченным выражением лица, – в конце концов, любой из нас хоть раз регистрировался где-нибудь в интернете. Поэтому не стесняйтесь и хорошенько проверьте каждую вещь и гаджет. В вашем случае, увлечение социальными сетями могло бы стать подсказкой.

– Надеюсь, – вздохнула я, – Не хотелось бы остаться безымянным воином.

Он улыбнулся, а потом медленно поднялся со стула и направился уверенными широкими шагами к выходу.

– Степан… Степан Дмитриевич, забыла спросить, – спохватилась я.

– Слушаю.

– А кто-то из свидетелей рассказал, как это со мной случилось?

– Насколько мне известно, вы упали с лавочки.

– Что? Как можно упасть с лавочки? Абсурд!

– Я и не такое встречал за свою практику, – снисходительно произнес он, —Когда будете готовы принять посетителей, сообщите Лизе. А то бедная девушка места себе не находит, в регистратуру названивает второй день.

– Какая девушка?

– Что с Вами приехала.

Я не успела ничего больше спросить про девушку, потому что Дмитрич тут же ушел, а в палату вошла Галина, тучная пожилая санитарка. Она заполнила своей энергетикой все пространство палаты и мне даже на миг показалось, что стало труднее дышать. Я не сразу заметила, что в руках женщина несла большую спортивную сумку нежно-оливкового цвета. Это было первое, что встряхнуло мой ум. Действительно, никто ведь из врачей не расхаживает по больнице со спортивной сумкой.

– Спасибо, Галя, – вежливо сказала Лиза.

При этих словах у меня закружилась голова.

– Галюсик, точно… Галюсик! – воскликнула я.

– Что, простите? – Галина недоуменно уставилась на меня.

Если учесть, что санитарке было на вид не менее шестидесяти, а я видела ее впервые, то вполне понятно, почему возмущение скривило губы женщины, а на лбу появились тонкие полосочки морщин.

– Нет, нет… – опомнилась я, – вы не поняли, я просто вспомнила.

– Иж чего! – Галина явно была уязвлена.

– Я… я, видите ли… – оправдывалась я.

Галина демонстративно поставила сумку на стул, где недавно сидел Дмитрич и поспешила из палаты, тогда я почувствовала, что надо как-то исправлять ситуацию.

– Видите ли, мама у меня тоже Галя, – объясняла я вслед недовольной женщине, – Я это вспомнила! Папа всегда ей так говорил, когда она ужин готовила или просто что-то вкусное: «Спасибо, Галюсик!».

– Я по-вашему на повариху похожа? – Галя вышла из палаты, обиженно поджав губы.

Лиза хихикала, а мне стало неловко перед Галиной, правда, больше я радовалась тому, что память начала возвращаться ко мне. Лиза тихонько сказала:

– Не переживай, она всегда такая, даже если б ты сказала, что она похожа на английскую королеву, она бы обиделась, что ты прибавила ей несколько лишних лет к возрасту.

Лиза сказала, что уже попросила коллег найти ту девушку, свидетельницу происшествия. Мне не терпелось узнать подробности, по какой милости я оказалась тут. К тому же меня распирало любопытство: что можно было делать на скамье, чтобы свалиться с нее и разбить голову.

– Ты пока посмотри, а я узнаю, как там у них поиски свидетельницы идут, – Лиза протянула мне сумку, которую принесла Галина.

Перед тем, как уйти медсестра помогла мне приподняться на постели и поправила подушку так, чтобы я оказалась в полусидячем положении. Ничего не комментируя девушка аккуратно выложила все предметы из сумки на одеяло, которым были укрыты мои ноги. Я с трудом пока управляла движениями, потому опека Лизы оказалась очень своевременной и приятно удивляла, так искренне заботиться о чужом человеке способен не каждый и подделать это было невозможно.

Косметика, предметы гигиены, пара расчесок – типичное содержимое женской сумочки, если бы не запасы цветных карандашей, несколько ежедневников, тетради и разных форматов блокноты. Я что в прошлой жизни была писателем, хм? Или настолько любила планировать? Правда, открыв самый маленький и затрепанный блокнот, сразу засомневалась в этом. На первой же странице я увидела рисунок, похожий больше на схему рассадки гостей званого ужина. Возможно, это так и было, потому что каждый квадратик-стул был подписан то ли названиями брендов, то ли журналов. Я пролистала дальше. Там были слова, которые видимо служили напоминаниями: «шары», «куклы», «промики», «стойка». Неужели я занималась организацией детских праздников или вообще праздников? Догадка пока оставалась догадкой. Каждый изученный предмет я аккуратно складывала обратно в сумку и думала о том, насколько же жизнь человека переполнена предметами, артефактами, безделушками… Обставляясь всем этим, ты уверен, что подчиняешь пространство и мир, а на самом деле предметы подчиняют тебя, привязывая к неодушевленным объектам, которые в итоге боишься потерять. Олицетворяя себя с ними, забываешь, что вещи – всего лишь вещи, призванные делать жизнь удобнее, а не выстраивать личность.

На дне сумки я обнаружила зарядное устройство для телефона. Тут же во мне заиграла надежда, да такая! Сердце забилось чаще, но так же внезапно эта вера и покинула меня – телефона ведь не было. Я даже прощупала дно сумки в поисках потайных карманов, но нет. Документов тоже не оказалось. Я уговорила себя поверить в то, что если было зарядное устройство, то и телефон непременно найдется. Не до конца смирившись с этой мыслью, я открыла довольно увесистый блокнот, что был наполовину исписан. По отношению к нему было меньше всего ожиданий, подумаешь, ежедневник… Что примечательного могло быть в планах на день? Но прочитав первую страницу, я поняла, что держала в руках личный дневник.

Запись из дневника:

«Помоги справиться. Помоги! Я без сил. Разве так я себе представляла работу? Лана вообще никаких норм и границ не соблюдает. Обещает одно, по факту – другое. Я отработала три мероприятия на выходных. Три мероприятия подряд! По итогу недовольство, отказ в отпуске, лишение двойного оклада. ТКРФ для нее – абсурд? Набор символов, что ли?! И видишь ли, самое обидное… Я потратила четыре года. Четыре года своей жизни на обман! Ни копейки с этих махинаций я не получила. Но именно я прикрываю ее! Представь, я каждый вечер ложусь спать и думаю, лишь бы никто не узнал, особенно, ее отец. И где благодарность за то, что я ее прикрываю?».

Отложив в сторону дневник, я минуты две смотрела в маленькое окно и гадала, кем же работала до травмы. По-видимому, я проводила немало времени в офисе, что меня нисколько не смущало, но сильно тревожили слова о несправедливости и махинациях. «Да, – подумала я, – не удивительно, что мозг решил избавиться от таких воспоминаний. Не знать бы мне их и вовсе!».

Остаток дня я провела в чтении дневника. Голова то кружилась, то болела, то ныла, но я упорно хотела разобраться что же со мной произошло и читала, несмотря на физическое состояние. Можно было только представить, как боль перекосила мое лицо. Обезболивающие не помогали! Иногда даже казалось, что я вот-вот упаду с кровати, настолько сильными были головокружения. Поэтому много прочесть не получалось. Я решила изучать записи именно в той последовательности, в которой они были написаны, чтобы не запутаться и лучше вникнуть в то, кем являлась до травмы. Правда, меня жутко раздражала манера письма. Автор постоянно обращалась к кому-то, как если бы вела переписку, от чего возникало ощущение, будто я заранее предполагала, что написанное будет прочитано другим человеком. Это же личный дневник, вот странность! А может, именно поэтому вторая половина ежедневника пустовала, чтобы тот, кому были адресованы письма, ответил. То были лишь догадки, верность которых я не имела возможности проверить.

Первая запись была датирована пятнадцатым сентября, около шести месяцев назад. Я не помнила, что происходило в середине сентября прошлого года, зато очень ярко всплывали образы о детстве, школе, студенческой жизни и даже о том, как я искала работу после университета. Как странно было думать обо всем этом, будто мечтаешь в обратном направлении: не о будущем, а о прошлом. Сколько я себя помнила ребенком, то всегда представляла кем стану, когда повзрослею, что буду делать и чего достигну. Но в миг все изменилось и оказавшись на больничной койке без памяти прошлого, мне дико захотелось повернуть время вспять и проживать каждый день своего детства вместо того, чтобы гнаться за призрачными мечтами о будущем. Я была очень слаба физически и долго предаваться мыслям не могла, потому что как только моя голова касалась края подушки, я очень быстро засыпала. В один из дней мне приснился удивительный и необычайно реалистичный сон. Я летела над городом, любовалась домами, на которые мягко ложились лучи рассветного солнца. Глядя на машины и деревья с высоты я не могла поверить, что они могли быть такими крохотными, хотя понимала в чем дело. И вот я увидела радугу, было странно наблюдать природное явление утром и без предшествующего тому дождя, но каким-то образом я знала, что находилась во сне и ничуть не удивилась. Чем ближе я подлетала к радуге, тем больше облаков появлялось на моем пути. Ближе, еще ближе и вот уже начал сгущаться такой туман, что разглядеть город не представлялось возможным. Я практически потеряла из вида красочную дугу и просто остановилась в воздухе, не понимая что делать дальше. В этой паузе я провела несколько секунд и хотела было опуститься вниз, как вдруг тучи рассеялись и радуга снова засияла передо мной. Можно было беспрепятственно подлететь к ней, но вот странность – я оставалась на месте и не знала, как поступить, будто что-то невидимое сдерживало меня и я начала опускаться вниз. Как только ступни коснулись поверхности земли, я посмотрела вверх, но радуги уже не было… Я не хотела верить в это и продолжала вглядываться, искать глазами то, что было утеряно. Постепенно небо стало совсем чистым, голубым, без единого облака и слева от меня снова заискрилась радуга, к которой я так стремилась, но не решилась подлететь ближе, а справа стрельнула молния и надвигалась гигантская серая туча. Я знала, что безопаснее было там, где радуга, но снова меня будто парализовало и я оставалась на месте в еще большей нерешительности. Сама не зная зачем, но я полетела к туче и в тот же миг сон прервался, оставив ощущение недосказанности.

Впрочем, я быстро забыла об увиденном и через пару часов уже погрузилась в типичную больничную жизнь, полную боли, надежд, бесконечного прохождения анализов и неподвластного мне стыда из-за того, что чужой человек вынужден был убирать за мной утку. Я отчаянно искала что-то положительное во всем этом, но не нашла ничего, кроме недосоленного овощного бульона. Вскоре мое состояние стабилизировалось и меня перевели в обыкновенную палату, сразу на что я обратила внимание, оказавшись там – это аромат женских духов, столь не свойственный больничным помещениям. Источником сладкого запаха была молодая женщина лет тридцати двух. Ухоженная, красивая, а для здешних мест, где на лицах у большинства отражались только страдание, боль или смятение, даже роскошная. Девушка отвела взгляд от карманного зеркальца, которое изящно держала наманикюренными пальчиками и без интереса посмотрела в мою сторону. Казалось, она лежала не в больнице, а в салоне красоты.

– Здравствуйте, – сказала я.

– О, здаров! Я – Белла, – с ходу ответила она.

Белла снова переключилась на свое занятие и быстрыми взмахами косметической кисти принялась причесывать по очереди каждую бровь. «Я что угодила в домик Барби?» – подумала я. Нет, это точно был не он. В голове не укладывалось, как из уст такой «куколки» могло вылететь слово «здаров».

– Как звать-то тебя? – спросила Белла.

– Не знаю… – буркнула я.

Белла многозначительно посмотрела на меня, застыв с косметической кистью в руке.

– И звали ее Незнайка! – она запрокинула голову и звонко залилась смехом.

Белла так заразительно хохотала, что я не могла сдержать улыбку. Впервые я видела эту девушку, но сразу поняла, что ближайшие дни скучно не будет.

– Что случилось-то с тобой? – спросила Белла, – башкой стукнулась тоже, да?

– Почему тоже? – удивилась я, глядя на ее идеальную укладку.

– Не видно? – Белла недоуменно показала себе на лоб.

– Не понимаю…

– Да, ты приглядись. Это я его тональником, а он все-равно синевой отдает. Муж обещал купить другую мазилку от шишаков, чтоб дети не заметили. А то, гляди, подумают, что папа маму обидел. А он же у меня не такой. Золотой!

Белла мне понравилась сразу, ее непосредственность вызывала во мне добрые чувства. Она попала в больницу по счастливой, как она выражалась, случайности. По ее словам, в городе происходили катастрофические события, а в тот «счастливый» день Белла проводила детей в школу и решила тут же отправиться за кистями для работы, она была визажистом и, надо сказать, эта профессия ей очень подходила. Стоя на остановке, Белла заметила полиэтиленовый не прозрачный пакет, но подумала, что принадлежал он одному из ожидающих транспорт горожан. Белле нужно было проехать всего две остановки, но автобус задерживался и девушка уже решила было пойти пешком. Как только она отошла от остановки на несколько шагов, прогремел взрыв, а Беллу откинуло волной прямо на асфальт.

– Поверь, дружок, – быстро говорила Белла, глядя мне в глаза, – лучше прозябать тут с синим пятном на лбу, чем лежать в морге без одной руки.

Меня начало мутить от таких слов, но я старалась не подавать виду.

– То был урок, – сказала она, – не нужно было пренебрегать чувствами! Я ж, чувствовала, понимаешь?

Я вопросительно посмотрела на нее.

– Да, брось, дружок, че у тебя не бывало такого что ль?

– О чем ты?

– Интуиция все утро твердила мне, а я не слушала. Я ходила как заведенная по квартире и не могла нормально укладку сделать.

Мне стало смешно.

– Да, ты не ржи, пациент! Все бы вам осуждать… Когда такое происходит со мной, то означает всегда одно: «Носу не высовывай из дома!». А я поперлась…

Я вздохнула.

– Ну лады, если не веришь, я тебе еще пример расскажу.

– Думаю, это предрассудки, Белл.

– Предрассудки? – возмутилась она, – А что ты скажешь на то, что я как только увидела этот гадский пакет, начала набирать номер полиции, а потом так же, как ты подумала: «Это ж предрассудки!», – Белла передразнивала мою манеру говорить, – Подумаешь, подозрительный пакет! Ха, предрассудки! Я тоже так решила и положила телефон обратно в карман. А может быть, если бы я послушала внутренний голос, то именно мой телефонный звонок спас бы кому-то жизнь и валялась бы я с кем-то другим тут в палате, а не с тобой, сухознайкой…

– Почему сухознайкой? – смеялась я.

– Рассуждаешь, как сухарь потому что. И думаешь, что больше всех знаешь, – обиженно произнесла она и отвернулась ровнять идеальные брови.

Отдать Белле должное, долго обижаться она не умела и очень скоро вновь рассказывала о своих славных детях и золотом муже.

– Белл, а все-таки, что происходит в городе, расскажи? – спросила я, – Обещаю не смеяться над твоей интуицией.

Она махнула на меня рукой, будто отгоняла надоедливую муху.

– Видишь ли, те вещи, которые ты рассказываешь беспокоят меня, – уговаривала я ее, – а может быть, я или члены моей семьи тоже пострадали от взрыва. А вдруг я здесь живая, а они… Мне нужно разобраться…

– Лады, пациент, ну если так.

Белла рассказала, что случай с терактом взбудоражил не только власти, но и представителей средств массовой информации. Социальные сети переключились с пухленьких губ на толстые заголовки о том, что жителям города и всех близлежащих населенных пунктов важно быть крайне внимательными и стараться меньше находиться в общественных местах, пока преступники не будут пойманы. В городе были введены досмотры на входах в торговые центры, театры и другие массовые заведения. Действовали ограничения по въезду и выезду транспорта, а работники правоохранительных органов могли остановить любого на улице и проверить документы, а при необходимости и досмотреть личные вещи. В итоге население разделилось на две категории. Одни писали на своих страничках, что их права ущемляли, отбирали свободу нормально жить и вторгались в личное пространство. Другие выходили на митинги в поддержку введения еще более строгих правил, дабы обезопасить себя и своих детей.

– Бросай грустить, пациент! – подбадривала Белла, наблюдая мою реакцию.

А я не хотела говорить ей, что на самом деле корчилась не от страха, а от головной боли, хотя и перспективы выхода из больницы в город меня уже не радовали, ведь вместо заботливой родни или старых друзей меня могли теперь ждать либо террористы, либо полицейские.

– Пациент, да что с тобой-то?

– Понимаешь, Белл, ведь я даже не знаю, ищет ли меня кто из родственников или нет, – грустно отвечала я.

– Это почему ж, пациент?

– Представь, а если меня все-таки ищут, да? Но даже, если я увижу заголовок: «Пропала девушка», даже если там напишут мою фамилию, имя… Ну, прочитаю я объявление, а узнать про меня написано это или нет я не смогу.

– Почему, пациент? – искренне недоумевала соседка.

– Я ведь не помню ничего о себе!

Белла посмотрела на меня очень сосредоточенно, а через секунду расхохоталась так, будто я рассказала ей самый смешной анекдот на планете.

– И смешная же ты! – не унималась она.

– Почему? – обиделась я.

– Матрешкин глаз! Это ж очевидно. Если кто-то и решит накатать о тебе статейку, фотографию-то разместят!

Почти все время, что я находилась в больнице, я либо пыталась уснуть и радовалась даже двадцати минутам сна, где не было головной боли, либо слушала рассказы Беллы о ее семье и безвозвратно утерянной молодости. Казалось, эта женщина знала все о том, как оставаться привлекательной в любом возрасте, используя косметику, медицину или нетрадиционные методы, вроде самогипноза. «Главное – знать куда идут массажные линии, остальное дело техники рук!» – говорила она. И я ей охотно верила, ведь выглядела она, по-моему, потрясающе и как оказалось, ей было на пять лет больше, чем я предположила. Белла охотно демонстрировала мне, как пользоваться косметикой, подчеркнуть разрез глаз или наоборот скрыть лишние морщинки. Не скажу, что тема искусства накладывания теней и румян меня увлекала, но вскоре я привыкла к соседке, особенностям ее разговора, звонкому смеху, и даже тому, как она с видом блаженной закидывала голову, закрывая при этом глаза как сонная кошка, и около минуты поглаживала пальцами свои веки, приговаривая, что так ее зрение будет оставаться в порядке гораздо дольше. Единственное, чему я долго не находила объяснения, почему Белла раза четыре за день закрывалась в туалетной комнате и торчала там по тридцать минут к ряду. Меня беспокоил больше не факт отсутствия соседки по палате, а звуки, столь несвойственные тому, чему обычно человек уделяет время, посещая дамскую комнату. В конце концов, я не выдержала и спросила, а Белла умоляюще посмотрела на меня и призналась, что пропадала в уборной так долго, потому что гоняла дым от одного угла к другому.

– Гоняла дым? – недоумевала я.

Оказалось, Белла просто пряталась, чтобы покурить и не выходила из укрытия до тех пор, пока не убеждалась, что Лиза или санитарки не догадаются о нарушении правил нахождения в больнице.

– Благо, – говорила она, – мир технологий дошел и до вредных привычек: электронные сигареты пахнут теперь не хуже освежителя воздуха! Поэтому провернуть такое лет десять назад было б куда сложнее.

В один из дней, когда Белла снова гоняла дым, я лежала на кровати и думала, суждено ли было мне вспомнить прошлое или придется учиться жить заново с тем, что есть. Так я и уснула, размышляя, а во сне передо мной предстал невиданной красоты Ангел, мерцающий с головы до ног. Казалось ли мне это или я на самом деле чувствовала, как от него исходил теплый ветерок? Серебристо-белые крылья привлекали внимание, ведь ничего подобного раньше мне не случалось видеть и, тем более, так явно. Мне было спокойно находиться рядом с небесным созданием, голос его прозвучал подобно мелодии, казалось, он вот-вот запоет.

– Дитя, ты просила о помощи… – произнес он.

Я в изумлении наблюдала за происходящим, боясь пошевелиться, чтобы не спугнуть сон. Во снах всегда так бывало, только я начинала читать надпись или вникать в суть услышанного, то мгновенно просыпалась, будто кто-то строго следил за тем, чтобы я не узнала больше информации, чем было надо, поэтому при появлении Ангела я просто продолжала наблюдать и молчать.

– Мы всегда приходим, когда просят о помощи, – продолжил Ангел, – Мы приходим неслышно. Незаметно для просящего. Иногда посылаем обстоятельства, призванные помочь. Иногда приводим людей, способных оказать помощь собственной жизнью или поступками…

– Мне снится? – спросила я.

– Дитя, как ты понимаешь, что такое сон, а что реальность?

Я задумчиво посмотрела в сторону. Действительно, как? Ангел продолжал говорить нараспев:

– Земные создания могут спать в реальности и не понимать реальности во снах. С другой стороны, как понять отличие? Ибо, не все ли едино.

– Это был не тот ответ, на который я рассчитывала, – выпалила я.

Ангел улыбнулся и снова теплый ветерок погладил мою кожу.

– Ценно другое, – напевал Ангел, – ты просила о помощи и мы пришли. Имеет ли значение в каком виде последовала помощь: во снах или земной реальности?

– Жаль, что я не помню, как просила об этом.

– Мы сделали все возможное, чтобы ты осталась жива. Именно потому, что ты просила об этом!

Он внимательно посмотрел на меня. Я молчала.

– Дитя, вера есть то лучшее, что заложено в человека. И худшее. Вера в добрую помощь и безмерную божественную любовь сделает тебя лучше, но приведет в бездну, если верить, что этого не существует.

– Я вижу, что это сон, – отвечала я, – но не знаю, во что нужно верить.

– В этом вся природа человеческая, – он улыбнулся, – вам, людям, постоянно нужно что-то знать, а на деле достаточно просто верить.

Образ Ангела растворился так же быстро, как появился и я проснулась. Я рассказала Белле об увиденном и мы вместе посетовали на то, что сны, как сериалы, обрываются на самом интересном месте.

В тот же день Лиза сообщила Белле, что ее выпишут через пару дней. Мне стало заранее одиноко. Когда ты не помнишь своего имени, где твой дом, с кем общалась до амнезии, кого любила и кто любил тебя. Любил ли вообще? То такие случайные знакомые, как Белла заменяли всех, кого вдруг не оказалось рядом. Я почувствовала связь между нами и не хотела расставаться.

– Не грусти, пациент, – повторяла она, – главное, после выписки долго не стоять на остановках. Муж говорит, в городе усилили контроль, проверяют документы и подозрительные предметы. Пока мы с тобой тут расслаблялись, еще один взрыв был. Офисное здание. Муж говорит, жертв не так много, как могло бы быть… потому что был обеденный перерыв.

Степан Дмитрич иногда заходил интересоваться моими успехами с памятью, он настоятельно рекомендовал записывать важные моменты, которые я вспоминала из прошлого, а также делать заметки о тех событиях, что происходили в течение дня. Вести такой дневник врач рекомендовал не только в больнице, но и хотя бы первые два-три месяца после выписки, Дмитрич объяснял это тем, что перечитывая заметки, я смогу «выловить» что-то еще и еще. «Наша память, – убеждал он, – как клубок нити, стоит потянуть за один кончик и уже весь клубок катается по полу». Я прислушалась к его совету и стала все записывать в тот же самый дневник, что нашла в сумке, тем более, это давало возможность сразу возвращаться к записям прошлого и искать ниточки там в надежде на то, что клубок однажды покатится. Я окончательно удостоверилась в том, что тетради и блокноты из сумки принадлежали мне, так как мой нынешний почерк и тот, что были уже в дневниках абсолютно совпадали. Метод Дмитрича сработал, как только я начала записывать все, что вспоминала или перечисляла события прожитого дня, передо мной открывалось больше и больше. В воображении ясно вырисовывались образы родителей и мне даже становилось легче дышать, ведь я понимала, что не одна в целом мире и где-то были родные люди, которые, возможно, именно в тот момент сильно переживали и искали меня. С другой стороны, было невыносимо думать, что до сих пор никто из них не дал о себе знать. Я негодовала! Ясно же, если человек без объективной причины пропадает на несколько дней, значит что-то произошло. Да, у меня не было при себе мобильного телефона и я сама не знала даже своего имени, найти меня было не так уж просто, но эти оправдания меня не устраивали. Я злилась на весь мир и, чтобы отвлечься от тревоги продолжала читать.

Запись из дневника:

«Почему так получается? Родной человек становится чужим. А незнакомец – соратником».

Глава 2

Белла собирала сумки и готовилась к выписке. Впереди у нас был всего один день и мы старались напоследок как можно больше разузнать друг о друге, чтобы вне этих стен встретиться и пообщаться. Я понимала, что кроме малознакомой соседки, гоняющей дым, у меня больше никого не было, она стала моей соломинкой, за которую я хваталась в бурной реке неизвестности. Записав номер телефона Беллы и даже адрес электронной почты, я молилась, чтобы она не исчезла на следующий же день и хотя бы иногда отвечала на мои звонки.

Когда Белла ушла на очередной перекур, дверь распахнулась и с улыбкой на лице появилась Лиза. Медсестра жестом указала кому-то на мою кровать и подождав, пока посетитель зайдет в палату, закрыла дверь, оставив нас наедине. Весьма упитанная девушка в синих джинсах и свободной длинной рубахе в широкую горизонтальную полоску, которая делала гостью еще более объемной, робко подошла ко мне. Неужели хоть кто-то меня нашел? У меня появилась надежда. Вот только сама девушка мало придавала мне веры, ее мелкие нервные движения ужасно раздражали, то и дело она перекладывала пухлый шелестящий пакет из одной руки в другую. Зато я обратила внимание, какое премилое было у нее личико и лишний вес ничуть его не портил, даже придавал женственности. Серые глаза притягивали магнитом, а цвет их идеально сочетался с розовыми румянами.

– Простите, – скромно сказала девушка, – можно я присяду. Простите…

– Конечно, да вы не стесняйтесь. Мы знакомы?

– Увы, – она отвела взгляд, – Мне так неловко. Если честно, я всю ночь не могла уснуть.

– Отчего же?

Она снова теребила пакет, шелест отзывался гулом в ушах.

– Перестаньте, – попросила я как можно мягче.

– Простите… Послушайте, увы я была там, когда произошла эта беда с вами. Простите, что не смогла ничего сделать, – причитала она.

Я потихоньку начала понимать, что сидящая передо мной робкая девчушка лет двадцати была той свидетельницей, о которой упоминал Дмитрич.

– Перестаньте извиняться, – начала раздражаться я, – вы же не виноваты в случившемся.

Она снова посмотрела в сторону, будто была со мной не согласна. «Странная она какая-то», – подумала я.

– Степан Дмитрич, то есть, мой врач, говорил о вас. Я так поняла, что именно вы привезли меня сюда… То есть, вызвали помощь.

– Да, правда, – робко ответила она, еле заметно улыбнувшись.

Мы молчали с минуту, пока Белла не вышла из «укрытия», она с удивлением посмотрела на посетительницу, но ничего не сказала, хотя я чувствовала, как любопытство распирало ее изнутри.

– Как вас зовут? – спросила я.

– Оля… Я – Оля. Мы с вами встретились у вокзала, в смысле, автовокзала.

Я совершенно ничего не помнила не о милой нервной девушке в старомодных, но выглаженных без единой складки вещах, не об автовокзале. Однако, в сердце просыпалась радость от того, что наконец картина начинала проясняться. Если я была на автовокзале, значит я или приехала из другого города, или наоборот собиралась уезжать. Я попросила Олю отставить в сторону свой пакет и рассказать все, что она знала обо мне и произошедшем.

– И давай на «ты», а то я и без того чувствую себя немощной, – улыбнулась я.

– Да-да, простите… Ой, в смысле, прости… Ой…

Белла иногда хихикала, слушая наш разговор, а Оля в миг заливалась краской, видимо, чувствуя себя неловко. Мне стало жаль девушку, казалось, она была чем-то встревожена или напугана, но мне было не до того, чтобы выяснять это, потому что не терпелось узнать больше о том, что произошло лично со мной. Ссылаясь на то, что время посещения ограничено, я торопила Олю с рассказом.

В то злополучное утро Оля ждала автобус. Она должна была навестить в соседнем городе семью, в которой выросла. Меня удивила такая формулировка, но я не придала этому внимания в нетерпении узнать истину. Оля снова взяла в руки пакет, достала оттуда небольшую сумочку размером с кошелек и протянула мне.

– Думаю, это ваше. Кхм… в смысле, твое. Я нашла это после того, как вас… Ой, тебя увезли в больницу. Я открывала, но ничего не забирала себе, но проверь все ли на месте. Пожалуйста.

Мне стало смешно, потому что даже, если бы и пропала какая вещица, я все равно бы не вспомнила. Увидев сумочку Белла вскочила с кровати, любопытство взяло верх, и сделав всего два шага соседка по палате оказалась около нас.

– Как чудесно, пациент! Открывай же, открывай. Может там и паспорт есть?

Мне было еще трудно приподниматься на постели, поэтому молча протянула сумочку Белле. Та взяла ее и вывалила содержимое прямо на постель передо мной.

– Обалдеть! – воскликнула я, – Оля, где ты раньше была! Смотри, Белл! Как в воду глядела, паспорт!

– И телефон! – радовалась Белла, – Открывай, включай же! Че ждешь?

Оля вертела головой, переводя взгляд с меня на Беллу и обратно. Судя по улыбке, Оля была довольна, что смогла быть полезной. Я почти не дыша открыла паспорт и зачитала вслух свое имя. В тот момент ко мне пришло осознание, что победа больше меня не покинет – Виктория.

Когда Лиза приоткрыла дверь палаты и сообщила, что у Оли оставалось несколько минут до окончания посещения, я спохватилась, ведь еще и сотой доли не узнала о несчастном случае и как умудрилась улететь с лавки так, что расшибла голову. Я поторопила Олю с рассказом.

– Да-да, сейчас объясню. Вот беда, чуть не забыла сказать. Я же там в телефоне уже записала свой номер, как «Оля2». Подумала, вдруг понадобится помощь. Ну, там жилье или деньги… Прости, что залезла в сумку. Вы же слышали про ситуацию в городе? Я просто убедилась, что там ничего не было опасного.

Мы с Беллой переглянулись.

– Не беспокойся, я не смотрела твои личные контакты и сообщения, даже на звонки не отвечала… – оправдывалась девушка.

– Оль, прекрати, – отрезала я, – я тебя не подозреваю. Лучше расскажи, что случилось со мной, а то с Лизой не договоришься потом, выпроводит и пяти минут не даст. Рассказывай!

– Рассказывай, ну! – присоединилась Белла.

– Да, простите. Я ждала автобус, до рейса оставалось минут двадцать и я решила прогуляться. Там аллея рядом, лавочки, дубы.

– Колдуны, – вставила Белла.

– Тс-с, Белл, не перебивай.

– Ну, вот, – продолжила Оля, – я прогуливалась среди деревьев. Там еще рядом железная дорога. Я природу люблю и захотела спуститься вниз послушать пение птиц. Из-за городского шума их никогда не слышно. Ну вот, я спустилась…

– На железную дорогу, что ль? – не выдержала Белла.

– Почти, – смутилась Оля, – знаю, там не безопасно, но я люблю исследовать.

Мы с Беллой опять переглянулись.

– Дальше-то что? – торопила я Олю.

– Я спустилась, а потом заметила какое-то движение прямо у железной дороги, прислушалась. Там была компания людей и стайка собак. Они бродили вдоль дороги и что-то громко обсуждали, было слышно, что им весело, наверное, выпивали, потому что послышался звон стекла. Мне стало не по себе и я поспешила оттуда, но споткнулась о бутылку и, – Оля залилась краской, – покатилась к ним…

– Что покатилась, бутылка? – не унималась Белла.

– Нет, я… я покатилась. Точнее немного скатилась вниз по склону к железной дороге. Из-за дождя трава была скользкая и я не удержала равновесие. На ту беду, меня заметили люди внизу…

– И что же? – перебила Белла.

– Белл, ну хватит, ты видишь, она и так то бледнеет, то краснеет. Дай ты ей слово!

Я почувствовала сильное раздражение, а Белла только скорчила рожицу, показав язык.

– Ну и нрав! Белл, ты же взрослая женщина! Ладно, Оль, ну чего там дальше?

В коридоре послышались шаги, наверняка, это была Лиза. Я торопила Олю. Вид у девушки стал еще более напряженным, Оля теребила пальцами теперь не пакет, а край полосатой рубахи, от чего на ткани даже появились складки, а я благодарила Всевышнего, что одежду мы носим из бесшумного материала. В дверном проеме появилась знакомая фигура, это был единственный раз, когда я была не рада видеть Лизу.

– Время! – строго, но с улыбкой сказала медсестра, – Пора. Освободите, пожалуйста, помещение.

– Лиза, миленькая, – взмолилась я, – дай нам две минуты, всего две. И мы сами выгоним ее из палаты, обещаю.

– Две и не больше, а то я без премии останусь.

– Спасибо, – ответили мы с Беллой в один голос.

Оля торопливо продолжила:

– Так вот… да… я летела прямо к этой шумной компании… и собакам. Там были старики, в основном, не опрятные такие.

– Бомжи, что ли? – хихикала Белла.

– Ну, хватит, Белл. Оль, скорее!

– Да. Ну вот, старики эти начали громко свистеть, звать меня присоединиться к ним, а собаки начали лаять, да так, что одна из них рванула с места прямо ко мне. И остальные псы тоже за ней. Я испугалась! Меня в детстве собака укусила, с тех пор боюсь их страшно.

– Оль, скорее!

– Да. И вот, кое-как добежала до аллеи около автовокзала, а там лавочки. Я взобралась на одну из них. Собаки и до туда добежали, не обращая внимания на своих хозяев. А тут как раз ты шла, Виктория. Увидела собак и начала отгонять. Ты ко мне запрыгнула на лавочку. Не удержалась и упала. Вот так все и произошло.

Оля раскрасневшаяся смотрела в пол, а я уставилась на нее, не зная как реагировать. Возможно, надо было быть благодарной за то, что она не оставила меня, вызвала скорую и даже вещи личные принесла. Но в то же время мне хотелось схватить ее и потрясти как следует! Ведь именно из-за нее я оказалась здесь.

– Да, ты герой, пациент! – радовалась Белла.

Мне было не до шуток.

– Зачем ты пришла? – спросила я Олю серьезно, – Зачем? Показать мне человека, по милости которого я теперь отлеживаю бока на больничной койке, не имея представления о том, как жить дальше?

– Зачем ты так, Виктория? Я пришла отдать документы. Послушай…, – запричитала Оля, – я…

– Уходи! – прошипела я.

Белла молчала, а Оля с застывшими слезами на глазах встала со стула, не отпуская свой проклятый пакет и убежала к выходу, чуть не сбив с ног вернувшуюся Лизу. Когда мы остались в палате вдвоем с Беллой, палату наполнила тишина, нарушить которую никто из нас не осмеливался. Я уставилась в потолок, не моргая. Казалось несправедливым, что пытаясь помочь другому я сама оказалась в столь нуждающемся состоянии. Во всем я винила только Олю, ведь из-за нее я потеряла здоровье, забыла близких, и теперь жила в абсолютном неведении, у меня практически не было средств к существованию, неизвестно было смогу ли я вернуться к той работе, которая была у меня до травмы, почти ничего о ней я не писала в дневнике, кроме того, что страдала от несносной начальницы по имени Лана, которая использовала меня в своих интересах и что-то важное скрывала от своего папаши. Белла не разговаривала со мной, будто обидела я ее, а не Олю, но это было очень удобно, потому что я наконец смогла в тишине почитать старые тетради и успокоиться.

Запись из дневника:

«Лана слишком привыкла, что я никуда не денусь и соглашусь на любые условия. Как же она удивилась, когда я заговорила про оплату работы в выходные! Неужели она думала, что я всегда буду работать на условиях начинающего специалиста? Чего стоят только ее махинации. Я устала! Устала прикрывать это, а сама даже рубля с того не получила. Ведь, в случае чего крайней окажусь я. Не она! Зачем я подставляюсь? Да, сейчас мне хочется отвлечься… Прости… Я скучаю. И работа помогает мне справиться».

Я читала и не понимала собственный ход мыслей. Похоже, работа стала моим врагом и товарищем одновременно, потому что так я отвлекалась, но вот было ли дело, которым занималась, мне по душе – едва ли.

Запись из дневника:

«Как быть? Я так привыкла к этой работе, что боюсь что-то менять. Начинать все заново и находиться неизвестно сколько в состоянии «не жив, не мертв». Только не сейчас. Только не сейчас! Лучше я буду при деле, иначе затоплю квартиру слезами. Обидно только, что Лана никогда не выполняет свои обещания. Всякий раз обещает, что на вырученное купит новое оборудование, ремонт санузлов сделает, которые я устала сливать по пять раз за заход… Я уж не говорю про премирование. Все захапала и даже выделила себе «персональный толчок с замочной скважиной»! Знает ли она какую грязь о ней судачат за спиной? То и дело коллеги бормочут про нового любовника, которого она приручила деньгами и даже муж ее, какой он там по счету, смирился, потому что боится потерять расположение ее отца. Смех и грех, да и только».

Мне было не по себе читать эти строки. Что за человек была эта Лана и как я могла работать в подобных условиях? Не было ничего хорошего в том, чтобы обсуждать подобные вещи с коллегами, копаться в чужой грязи, но таковой была, по-видимому, моя жизнь. В этом мне еще предстояло разобраться. Не в силах найти сразу ответы, я исследовала сумочку, которую принесла Оля. Я достала мобильный телефон и сразу принялась смотреть пропущенные звонки. Вместо ожидаемых «мама», «папа», «муж» или «любимый», я увидела тридцать четыре пропущенных от «Лана». Белла встала с постели и направилась в туалетную комнату. Чем меньше времени оставалось до выписки, тем чаще она там уединялась. Я заметила, что соседка озадачено посмотрела на меня.

– Ты в порядке, пациент? Что-то вид бледный.

– Я ожидала увидеть звонки от родителей, но нет ни одного.

– Может быть, они уехали в отпуск? Не печалься, пациент. Вика… Никак не привыкну, что теперь у тебя есть имя, – она улыбнулась.

– Как думаешь, – нерешительно спросила я, – она вернется?

– Ты про Олю, что ль?

Я виновато кивнула.

– Эх, пациент, сначала обижаешь человека, а потом спрашиваешь.

Мы одновременно посмотрели в окно. И откуда взялась такая серость? Дело близилось к весне, но солнце не желало навестить город, ставший и без того угрюмым.

– Слушай, Вика, я ж скоро уматываю отсюда. У тебя хоть жить есть где? – спросила Белла.

– Не знаю. В паспорте вот адрес прописки, но я даже не знаю живет ли там кто-то, ждет ли. Адрес есть, а ключа ни одного в сумках я не нашла. Либо я его оставила по месту прописки, либо потеряла при падении.

– Вика! Может, там родители твои будут, – восторженно сказала она, – Смотри, если ты жила с ними, то могла и не брать ключи, когда уматывала из дома. Сотня пудов, они ждут тебя!

– Судя по этим звонкам, – я показала Белле телефон, – меня ждет только Лана с указаниями, а остальные плевать хотели.

Мне хотелось рыдать, но я не позволяла себе этого при Белле. Стало невыносимо больно от мысли, что я могла оказаться бездомной и никому не нужной. Я нервно потерла ладонями свои щеки, поморщилась и страдальчески посмотрела на Беллу.

– Я не знаю, что делать, Белл. Не знаю.

– Лады, – она присела на край моей кровати, – если с хатой не выйдет, сразу набери меня, номер-то запиши в мобильник, а то на листочке потеряешь. У меня брат родной, ну я тебе рассказывала… Он открыл частный центр соцреабилитации. Таких, как ты там полно! Он поможет, не печалься. Но предупреждаю, жить без оплаты он разрешает не более двух недель, усекаешь? Это спецом он так устроил, чтоб люди быстрее на работу устраивались. Говорит, без мотивации и дисциплины никуда. Братец у меня тот еще философ, но ты не бойся, он только на вид суровый.

– Белл, а если у него место есть, так давай сразу ему позвоним?

– Смотри какое дело, – она стала говорить тише, – давай договоримся. Ты выписываешься, едешь на хату по прописке, если родаки выгоняют или еще что похуже, только в этом случае набираешь меня, поняла?

Я неодобрительно взглянула на нее.

– Вика, ты должна понимать, на что идешь.

– Что ты имеешь в виду, Белл? Мне просто нужно жилье и все.

– Глядя на тебя я понимаю одно: ты привыкла к уюту и теплу. А реацентр – не то место.

– Значит, ты тоже меня бросаешь?

– Вика, – она посмотрела на меня очень внимательно, – мое дело – предупредить, но выбор всегда за тобой.

– Я согласна на любые условия, – взмолилась я.

– Лады…

Белла скрылась за дверью туалетной комнаты. А я продолжила поиски воспоминаний в мобильном телефоне. «Лана» в записной книжке вызывала беспокойство. Когда я перешла в раздел сообщений, то начала подозревать у начальницы легкую степень психического расстройства, увидев и там ее имя. Если человек не ответил на тридцать четыре звонка, то вряд ли сочтет нужным писать ответ на сообщение.

Сообщение от Ланы:

«Вика, куда пропала? Отпуск не повод игнора! Заказчик оплатил. До события ровно месяц!! На кону наша свобода, срочно перезвони».

Свобода? О чем писала эта женщина? Меня жутко раздражала сложившаяся ситуация и я еле сдерживалась, чтобы не швырнуть «трубку» об стену, только мысль о единственно возможном способе связи с родственниками меня останавливала. Я чувствовала, что совершенно была выжата эмоционально, слишком много было для одного дня. От накатывающих, словно морские волны, мыслей я очень устала и не заметила, как уснула. Передо мной явился уже знакомый Ангел, сон был настолько ярким, что я с трудом отличала его от реальности.

– Дитя, – пропел он ласково.

– Значит, я не выдумала тебя?

Ангел смотрел на меня мягко, я чувствовала его расположение.

– В прошлый раз ты оставил меня без ответа, – сказала я с укором.

– Мы не оставляем тех, о ком заботимся и любим. Мы не даем ответы, но делаем подсказки. А вопросы… – он с нежностью посмотрел мне прямо в глаза, – некоторые вопросы требуют больше смелости, душевной и физической, чтобы ты сама нашла на них ответы.

Я оглянулась по сторонам, вокруг все было белое. Нет, белее белого! Никогда я не видела столько света и при всей своей белизне окружающая обстановка не раздражала глаза, а напротив, успокаивала. Это не было так, когда в солнечный день выходишь на снег и щуришься от блеска. То сияние было мягким и смотреть было приятно. Я получала удовольствие от того, что не лежала на больничной койке, во сне а уверенно стояла на ногах, наблюдая перед собой дивное создание. Я посмотрела на свои руки, одежду и просто ахнула от удивления. На мне было невероятной красоты платье, никакое ателье не смогло бы создать подобного даже из самого дорогого шелка. Платье переливалось разными цветами, словно радуга, а ткань на ощупь была такой мягкой, какой не сыскать в целом мире, от нее тоже исходило свечение.

– Дитя, на краткий миг мы расстанемся, но помни, всегда помни о моем присутствии.

– Как же я могу помнить о тебе, если мы расстанемся.

– Мы расстанемся ровно так, как рассталась ты с собой истинной. Истина всегда с тобой, но ты не замечаешь ее, предпочитая чужую жизнь. Обретя же себя, ты обретешь нечто большее. То, ради чего ты здесь. Служение есть путь к обретению себя.

– Служение? Что ты имеешь в в…

Не успела я договорить, как сон снова растаял. Белла была права, «сериал» всегда заканчивался на самом интересном месте. Я не понимала, что имел в виду мой Хранитель. Какое служение? Какая истина? Я гоняла в голове мысли до тех пор, пока не осознала важную вещь, в последствии давшую мне ответ на один из многих вопросов. Удивительно, но я почувствовала себя очень легко после того сна, настолько, что без усилий подняла руки перед собой и взглянула на них, не корчась от боли и перенапряжения мышц спины. А потом я приподнялась на кровати и даже умудрилась подложить подушку под спину. Меня переполняли чувства, мурашки забегали по коже. На улице было уже темно, видно я проспала весь вечер и Белла уже легла спать. Конечно, я не стала ее будить, хотя мне хотелось кричать от радости. Я села на кровати, медленно опустила ноги на пол, а потом встала с постели! Это был тот момент, когда вера в собственные силы вернулась ко мне и заняла Свое место в сердце.

Тотчас я записала в дневник:

«Могла ли я подумать когда-либо, что лишусь подвижности? Вряд ли. Я знаю, скоро смогу больше! Наслаждаться каждым движением тела – счастье, которого я раньше не замечала».

Глава 3

Дмитрич был прав, клубок покатился по полу. Я начала вспоминать события из детства и очень точно могла воспроизвести в памяти даже чувства, которые испытывала в разные периоды жизни. Очень запомнилось то, какой поучительный урок принесла мне одна ситуация в мои семь. Я очень ждала приближающийся день рождения, до такой степени ждала, что не могла думать и разговаривать о чем-либо другом. Тогда я закончила свое самое первое полугодие в школе, но у меня уже появилось много друзей, ведь я была довольно общительным ребенком. Будучи школьницей я считала одноклассников соратниками на всю жизнь. Как наивна и чиста я была! Только спустя годы поняла, что так много друзей не бывает и люди умеют предавать. В семь лет я еще не знала горечи от потери понимания и доверия, я мечтала как мама испечет самый большой в мире торт для меня и ребят, представляла, как с друзьями мы будем играть, шуметь, дурачиться и бегать по квартире, а нам за это и слова никто из взрослых не скажет. В день рождения всегда можно было больше, чем обычно и я предвкушала это. До праздника оставалось несколько дней, я вся жила в мыслях о будущем, напрочь забыв о настоящем. Я старательно выводила текст на пригласительных открытках, чтобы друзья точно не забыли о важном дне. Но все изменилось в одно мгновение. Когда утром я шла в школу с рюкзаком, полным открыток, произошло то, чего я меньше всего ожидала. Я бежала, не обращая внимания на гололед и не заметив очередное застывшее «пятно» на асфальте, поскользнулась. Закрытый перелом ноги, много слез и понимание ценности настоящего момента – вот, что я получила взамен ожидания. Родители всячески меня поддерживали и даже пригласили несколько моих подруг на праздник, но это не имело уже никакого значения, ведь, о том, как важно оставаться в настоящем моменте я тоже поняла не сразу, и чуть ли не на протяжении года или двух много раз мысленно возвращалась к скользкому льду из прошлого, снова и снова гоняла в голове до боли гениальный план того, как можно было избежать таких печальных последствий.

Воспоминания из детства взбудоражили меня и я никак не могла уснуть в ту ночь, зато ощутила, что овладела чем-то по настоящему важным, осознанием того, что все, что у меня было в больнице, да и раньше в жизни – это каждая последующая секунда времени. Мне не было известно тогда и не известно сейчас, сколько проживу я еще, что успею сделать, какие речи мне доведется говорить и кому, но я точно знала, что впереди у меня всегда один вдох и один выдох, один взгляд, один взмах руки и один шаг. И каждый этот «один» может стать последним.

Наступил следующий день и хоть я почти не спала, во мне было полно энергии, я радовалась как ребенок даже серости за окном. Я продемонстрировала ничего не подозревающей Белле новые способности самостоятельно садиться и вставать. Неуклюже я сделала один маленький шаг, но для меня это была первая большая победа. Белла была поражена и от переполняющих эмоций она крепко обняла меня и сказала:

– Теперь я за тебя спокойна, Вика. Потому что, если тебе не зайдет местный хавчик, ты хоть сможешь отсюда смыться.

Мы смеялись, как девчонки и пока улыбки на сошли с наших лиц, быстро попрощались. Беллу выписали и с этого победного дня я стремительно пошла на поправку. Хотя были и неприятные моменты, например, стало невыносимо скучно находиться дни напролет одной в палате. Лиза заходила крайне редко после того, как убедилась, что я действительно могла обслуживать себя самостоятельно. Зато в одиночестве я легко предавалась размышлениям, а еще старательно заучивала наизусть свои паспортные данные и телефонные номера родителей, настолько сильно я боялась снова потерять вещи. Было не так просто запоминать информацию, особенно трудно приходилось с цифрами, казалось, моя память стала такой крошечной, что не могла и пару часов удержать в себе три десятка цифр. Я же не унывала, вера в сердце продолжала расцветать и я упорно заучивала данные.

За день до выписки ко мне пришел посетитель, которого я меньше всего могла ожидать. Оля постояла несколько секунд в дверном проеме, а потом робко присела на стул около моей постели. Она много и суетливо поправляла аккуратно оформленные локоны волос соломенного цвета. Казалось, девушка очень нервничала, кисти ее рук дрожали. Мне не было дела до того, что с ней происходит, но крайне интересно было понять, зачем она пожаловала. Я чувствовала, как раздражение снова охватывало жаром грудную клетку.

– Здравствуй, – сказала она.

– Что-то забыла?

– Я подумала, тебе помощь понадобится. Виктория, я хотела тебе предложить по жилью…

– Не беспокойся, – отрезала я.

Она уставилась на меня и несколько секунд не моргала. Красивые, добрые серые глаза не могли не смягчить мое сердце.

– Спасибо, что паспорт вернула, – сказала я.

Она еле заметно кивнула.

– Там, собственно, адрес моей прописки… – продолжила я, – Поэтому жилье не нужно.

– Там у тебя родители?

– Это что, допрос? – я снова начала закипать.

– Я просто… хотела…

– Напомнить о моей беспомощности?

– Нет, что ты, – запричитала испуганно Оля.

Я демонстративно встала с кровати и сделала несколько шагов. На лице Ольги появилось восхищение.

– Я справлюсь без посторонней помощи, понятно? – раздраженно сказала я.

Не успела я еще что-то вымолвить, как потеряла равновесие и чуть не упала на пол. Оля успела подхватить меня под руки, поэтому обошлось без последствий. Я робко поблагодарила девушку, признав свое поражение, и села обратно на постель.

На следующий день я лежала на кровати, считала часы до выписки и думала о том, кто же ждал меня дома и ждал ли вообще. Мама, которая посвятила себя больше профессии инженера, чем семье или папа, который безмерно любил нас с мамой, но не заметил как его дочь выросла, потому что постоянно пропадал в командировках? Все, что я помнила о маме – это то, как она сидела вечерами за чертежами и приговаривала в пол голоса: «Главное, правильно рассчитать. Главное, правильно рассчитать». Мама много лет посвятила проектированию зданий, это было делом ее жизни. Да, мне часто не хватало ее внимания, я обижалась, но всегда с гордостью показывала друзьям дома и административные здания на главных улицах города, над которыми потрудилась мама. И да, на ночь я больше слушала рассказов о жизни инженеров, чем сказок. Папу я тоже могла вспомнить едва ли после травмы. В памяти остались фрагменты о том, как он либо уезжал на маршрут, либо возвращался с него. Делом жизни папы были грузовые перевозки, бортовой длинномер стал ему вторым домом, на котором папа колесил по всей стране и хотя мама всегда выступала против такой профессии, он и думать не хотел о том, чтобы сменить работу, ссылаясь на то, что слишком привык к постоянному движению. Мама же злилась и издевательски комментировала, что двигался только его автомобиль, а он как сидел на месте, так и сидит.

Лиза зашла в палату, оборвав мои воспоминания. Медсестра сообщила, что выпишут меня уже в течение часа и попросила проверить, чтобы я ничего не забыла. Я так сильно нервничала, что раз пять проверила тумбочку, чтобы действительно не оставить там какую-то ценную вещь, зацепку к прошлому. Когда делать уже совсем ничего не хотелось, а ожидание начало казаться тихой пыткой, я все же набралась смелости и позвонила по номеру, который выучила наизусть в первую очередь.

– Говори скорее, я в командировке, – ответил женский голос вместо приветствия.

– Мам, это я.

– Да, знаю я. Говорю же, скорее.

– Мам, я в больнице… Видишь ли, у меня тут сотрясение… амнезия.

– Что? Такого ты еще не выдумывала, – усмехнулась она, – Как это по-детски, Вик! Не хватает смелости признавать собственные промахи, зато маскировать их под мнимое отсутствие памяти – легко, да?

– Мнимое?! – я не поверила услышанному.

– Что, амнезия усугубилась?

– Почему ты со мной так разговариваешь, что я сделала?

– Что ты сделала, Вик? Тебе двадцать семь, а ты до сих пор задаешь вопросы, словно тебе пять, – она положила трубку.

Я была раздавлена. Меня будто тоже отключили вместе с телефоном. Я не сразу смогла подняться с постели, голова опять кружилась, хотя уже два дня я была в полной уверенности, что ощущения эти меня больше никогда не побеспокоят. Медленно я сделала несколько шагов к зеркалу. Бледное худое лицо наблюдало за каждым моим движением. К уже имеющимся вопросам прибавились новые. Что такого я могла сказать или сделать, чтобы обидеть родного человека настолько, чтобы он не поверил в то, что я попала в трудную ситуацию. В порыве противоречивых чувств я быстро набрала номер отца. Автоответчик. Я набрала еще, но чужой голос уверял, что телефон абонента выключен. Было обидно до слез. Я успокаивала себя тем, что для папы это было нормальным, потому что когда он уходил в рейс, то не всегда смотрел за уровнем зарядки мобильного, так как следил за дорогой. Папа был человеком ответственным и очень аккуратным в вождении, поэтому старался не отвлекаться в пути. Отец никогда не употреблял алкоголь перед рейсом и даже отказывался от некоторых лекарств, считая, что они снижают внимательность. Я предположила, что пока я отлеживалась в больнице отец мог быть в рейсе и все же надеялась застать его дома, поэтому твердо решила, что как только выйду за территорию больницы, то сразу поеду по адресу прописки. Я с грустью посмотрела на настенные часы, оставалось пятнадцать минут до выписки. Утомленная ожиданием, я закрыла глаза и не заметила как уснула.

– Ты говорил, что помогаешь, – обвиняла во сне я Ангела, – а меня родная мать не принимает! Она холодная и отстраненная. Никому нет дела до моих чувств!

– Дитя, разве не было в моих словах того, что помощь не всегда кажется помощью. Разве не уверовал тебя, что прийти помощь может не только в лицах любви. В жизни человеческой есть друзья и есть враги, но в духовной реальности этаких ограничений нет, ибо не каждый ли человек может сотворить учение, будь он враг или друг?

– Да, хоть кто! – злилась я, – Хоть друг, хоть враг. Никому я не нужна.

– Ты говоришь о человеческих чувствах, Дитя. О своих чувствах. А много ли раз ты была тем, кто интересовался теми же чувствами, присутствующими в других?

– Что ты имеешь в виду?

– Дитя, ты не желаешь вспомнить забытое, будь так. Но не составит труда для тебя вспомнить то, что говорила и делала после того, как пришла в сознание. Как много ты сама заботилась о чувствах людей, истинно желающих помочь тебе? О нужности же своей рассуждать можно много, однако все это исходит из понимания того, насколько ты нужна самой себе! Ибо осознав свою нужность для самой себя, ты в силах помнить о нужности других.

– Я уже ничего не понимаю. Ты, что обвиняешь меня в том, что я сама по своей же воле забыла прошлую жизнь?

– Мы никогда не обвиняем, Дитя.

– И кто же такие мы? Хватит говорить высокопарно! Не хочу, не хочу.... А, кажется я поняла! Ты тоже будешь выгораживать эту толстуху Олю, да?

– Мы не обвиняем и мы не выгораживаем. Каждое Дитя равное в любви для нас. И чувства каждого из вас важны в равной степени для нас. Я только выполняю твою просьбу о помощи, ведь и без мольбы мы не приходим.

– Не увидела я никакой помощи, только обвинения! Даже Белла, которая любит ржать над другими думает, что я была не справедлива к Оле.

Ответ не последовал, сон растворился подобно туману. Не успела я переварить увиденное и встать с кровати, как у двери появилась Лиза. С улыбкой она пригласила меня к выходу, предупредив, что за утерянные вещи администрация больницы ответственности не несет и она надеется, что я ничего не забыла. Я убедилась, что содержимое сумок на месте и направилась туда, где я так долго мечтала и боялась очутиться. Перед тем, как закрыть дверь, я взглянула еще раз в единственное маленькое окно. Мимо пронеслась стая ворон с громким криком, а я с тяжелым предчувствием в груди покинула помещение, ставшее мне временным укрытием от внешнего мира. Я ожидала, что когда окажусь на улице, то меня переполнит вдохновение и радость, но ничего подобного не произошло. Февральская погода давила на психику, хотелось укутаться в теплое одеяло и проспать до весны. Несмотря на предостережения Беллы, держаться подальше от общественного транспорта и любого скопления людей, я побрела на ближайшую остановку, решив узнать у прохожих как добраться до нужного адреса. Необходимо было проехать всего три остановки. Заняв самое дальнее место в троллейбусе и уставившись в окно, я ждала, когда водитель троллейбуса наконец выжмет газ, но он медлил, две минуты тянулись как две вечности. Я обратила внимание, что весь проезжающий мимо пассажирский транспорт практически пустовал. На остановках почти не было людей, а те редкие ожидающие, которых удавалось обнаружить держались в стороне друг от друга, не ближе метра. Белла, конечно, рассказывала о чрезвычайной обстановке и нетипичном поведении людей, но до сих пор я не очень себе представляла, что это могло быть именно так. Подобной реакции общества я не ожидала и сама уже начинала нервничать. Выходить из троллейбуса было уже поздно, поэтому чтобы отвлечься я медленно оглядела салон и увидела несколько объявлений. Плакаты предупреждали население о том, как определить террориста, что нужно было делать при обнаружении подозрительного предмета, как вести себя и куда обращаться в случае угрозы здоровью и жизни. Дрожь прошла по позвоночнику, теперь я прокручивала в памяти каждое слово бывшей соседки по палате. Белла говорила, что взрыв произошел именно на остановке общественного транспорта, а значит он вполне мог зацепить и такой троллейбус, в котором сидела я. Мне захотелось подбежать к водителю и поторопить его ехать скорее, но признав в себе чувство паники, я сделала несколько глубоких вдохов и выдохов. Стало легче. Я достала телефон и сразу же моим вниманием завладело входящее сообщение от Ланы: «Доброго. Ты в городе? Требуется твое присутствие в офисе. Когда ждать?». Я окончательно вскипела и без раздумий набрала номер начальницы.

– Наконец-то! – воскликнул мелодичный женский голос, – Куда пропала?

По записям дневника, я представляла Лану жуткой старой ведьмой или, на крайний случай, горбатой колдуньей вроде той, что стоит с колючей ухмылкой над котлом и варит зелье из лягушат. Нет, мои фантазии исчезли сразу, как только «ведьма» заговорила. Женственный, тягучий как карамель голос осадил мой пыл и я готова была воспринимать все, что она скажет.

– Вика, где пропадала? Я пошла тебе навстречу, а ты меня игнорить решила?

– Лана говорила мягко, но строго.

– Это вы, Лана?

– Она совсем обнаглела! Конечно, это я. И с каких пор мы на «вы»?

– Да?

– Вика, да что с тобой? После отдыха не отошла? Вот не хотела тебя отпускать. Знала, ведь я знала, что расслабишься, а мне потом отдуваться перед заказчиком. Так! Соберись и сообщи, завтра во сколько приедешь?

– Куда?

– Она там совсем переотдыхала? На вечеринку зову тебя.

– Вечеринку?

– Да, что с тобой? Шучу я. В офис во сколько явишься?

– Лана, одну секунду, я перезвоню, – быстро ответила я и выключила телефон.

Я чуть не пропустила нужную остановку и в последний момент выбежала на улицу, ударившись локтем о закрывающуюся дверь троллейбуса. Рука ныла от боли, отчего было трудно сориентироваться на местности. Наверное, Лана подумала, что я испугалась и поэтому бросила трубку, но на самом деле я растерялась и, к тому же, отчаянно хотела найти нужный адрес, чтобы узнать дома ли папа, ждет ли меня. А может, мы вовсе были в ссоре и поэтому телефон его выключен. Это были догадки, но более важные для меня в тот момент, чем вопросы Ланы, ответы на которые я не знала.

Сколько я себя помнила девчонкой, я часто спорила с отцом. Особенно в подростковом возрасте я пренебрегала просьбами папы, а когда он вызывал меня на разговор, то часто кидала ему болезненные обвинения, вроде того, что жалею быть его дочерью и лучше бы он ушел в рейс на подольше. Мы кричали друг на друга, а потом папа снисходительно замолкал и не разговаривал со мной иногда пару часов, а иногда несколько суток. Спустя время мы мирились и все было хорошо до тех пор, пока он не уезжал в командировку. Мне не хватало смелости сказать ему о том, что дико скучала по нему. Вместо этого копила обиду и при встрече пыталась привлечь внимание к себе как-то глупо, по-детски.

Наконец я увидела искомый адрес. Я стояла перед подъездом самой обыкновенной многоэтажки из белого кирпича. Было волнительно и страшно. Я очень не хотела, чтобы кто-то из соседей меня увидел и быстро шмыгнула в подъезд, когда появилась возможность. Я поднималась по лестнице, сильная одышка и стук сердца совершенно изводили меня. Физически преодолеть шесть этажей в моем состоянии оказалось невероятно трудно. Я подошла к двери и убедившись еще раз, что ключей у меня не было, нажала несколько раз на звонок. Я ждала минуты две, но никто не открыл. Разочарованная, подавленная и вымотанная физически я вышла из подъезда. Начало смеркаться, моросил мелкий дождь. Самое страшное предположение о том, что мне придется ночевать на улице начинало сбываться, мне нужны были деньги и я не понимала, как выйти из сложившейся ситуации.

Глава 4

– Лан, я немного зря там наговорила, – начала я прерванный телефонный разговор.

– О-о, ты вернулась, – серьезно сказала Лана.

– Лан, мой вопрос покажется странным, но вы можете выслать мне точный адрес офиса?

– Ты, что головой ударилась, Вика? Первое, хватит «вы-кать». Второе, зачем тебе адрес, будто ты его забыла?

– Видите ли… Мне нужно для пересылки документов, а там индекс не помню, и…

– Ты издеваешься, Вика? Первое…

– Помню, «хватит вы-кать»! Лан, я после больницы еще плохо себя чувствую. Ты можешь понять?

– После больницы? Ты ничего не говорила!

– Ты ничего не спрашивала, – обиженно сказала я, – ну, так адрес пришлешь?

– Ты с березы упала, что ли? Ладно, Вика, я тебе вышлю адрес, может ты, правда, опомнилась и решила поработать документоведом вместо того, чтобы исполнять свои прямые обязанности… Все, отбой, до завтра. В девять быть в офисе.

Она так быстро попрощалась, что я не успела ничего больше сказать. Что за характер был у этой женщины? Даже не спросила как я себя чувствую, что со мной произошло. Невнимательность человека к состоянию здоровья того, кто на него работает меня обескуражила и очень эмоционально зацепила, поэтому я решила ничего Лане не говорить об амнезии. Так, я думала преподать ей хороший урок. Через несколько минут после разговора у меня в сообщениях телефона появился заветный адрес, но меня угнетало другое: не могла же я появиться перед коллегами в таком виде! Засаленные волосы, уставший болезненный вид, изношенная одежда, не стиранная больше недели. Мне необходимо было найти жилье, чтобы хотя бы принять душ, вдобавок я начала мерзнуть из-за усилившихся дождя и ветра. Завернувшись в палантин, который нашла в сумке я позвонила Белле, единственной «соломинке» в этом городе.

– Здаров, пациент! Ну, как устроилась, помирилась с родичами?

– Нет, Белл, меня здесь никто не ждет. Нужна помощь. Насчет жилья, ты говорила, твой брат…

– Ты меня пугаешь – перебила она, – Тебя выгнали что ли?

– Можно и так сказать.

– А почему к Оле не обратишься? Девчонка обещала помочь, ты сама говорила.

Я не хотела и думать об этом. Просить помощи у человека, который вогнал меня во все эти проблемы стало бы унижением. Я соскочила с темы разговора и уговаривала Беллу позвонить брату. Подруга долго сопротивляться не смогла, так как и сама понимала, что оставаться девушке одной ночью на улице, еще и без памяти было не безопасно.

– Ну, ты вляпалась, – смеялась Белла, – лады. Ну, будь готова, я предупредила тебя несколько раз. Не ожидай роскошного дворца! И запомни, мой братец любит устанавливать правила. Твое дело – их соблюдать. Усекла?

– Усекла, – растерянно произнесла я.

– Ну, давай, пациент. Сейчас кину тебе адрес. Приедешь туда не позже восьми, успеешь? Только успей вовремя, иначе Игнат закроет ворота и до утра просидишь у калитки.

Я согласилась, предположив, что смогу приехать даже раньше, потому что до восьми оставалось полтора часа и пробок в городе не было из-за чрезвычайного положения. Так и получилось, через полчаса я уже стояла на месте. Я ожидала увидеть что угодно, гостиницу с парковочными местами или трехэтажное здание со светодиодной вывеской, да хоть и несколько небольших домиков коттеджного типа, но я поразилась, когда оказалась посреди заурядного частного сектора, который неуклюже расположился в центре города и ничем примечательным не выделялся, кроме ржавчины на заборе. Брат Беллы, Игнат, радушно приветствовал меня, но я не могла прогнать неприятное чувство внутри, которое возникло сразу, как только я вошла на территорию «теремка», так в последствии я называла реабилитационный центр. Старый крупный беспородный пес с перебинтованной лапой встретил меня тревожным лаем. Игнат пригласил меня скорее войти в дом, пока не усилился дождь.

В теремок приходили люди, оказавшиеся по несчастному совпадению в трудных обстоятельствах. Представители разных возрастов, пола, со своей историей, внешностью, национальностью и, как правило, утерянным социальным положением в обществе. Люди разных религий и без религий. Все это не имело в теремке никакого значения, так как каждый становился частью новой семьи. Важно было следовать правилам проживания, соблюдать очередь на кухне, в туалет и душевые, ответственно подходить к своим обязанностям согласно графику дежурства по уборке и обходу теремка перед сном, а главное, не употреблять алкоголь, наркотические средства, иначе сразу выгонят и больше не пустят, даже если вновь приползешь за помощью. Теремок был довольно известным в городе местом и часто появлялся на местном телевидении и газетах, как центр социальной реабилитации для людей, попавших в непростые ситуации. Неоднократно упоминалось в СМИ об Игнате, который приравнивался к героям современности. Я узнала, что несколько лет назад он помог жертвам наводнения, случившемся в одном из ближайших населенных пунктов. Люди остались без крова, домашнего хозяйства и средств к существованию, Игнат разместил у себя тех, кто оказался тогда на улице. В их числе была Ивета Леонидовна, о которой непременно будет упомянуто далее. Пожилая женщина осталась с двухмесячным внуком на руках, Кириллом. Вода унесла жизни родителей мальчика. Внешне теремок выглядел как большой частный дом со множеством пристроек, здание было старое, внутри помещения ощущалась сырость, освещение было тусклым, периодически моргали лампочки. По условиям Игната в центре можно было проживать без оплаты не более двух недель, пока человек не устроится на работу, а потом в случае, если не удавалось сразу найти другое жилье, разрешалось провести здесь еще не более четырнадцати дней, но уже необходимо было оплачивать каждый день проживания. Как по мне, это место совершенно не располагало к тому, чтобы оставаться здесь так долго, мне даже показалось, что сделано это было намеренно, чтобы люди скорее устраивали свои финансовые дела и выселялись. Сколько предстояло пробыть здесь мне в тот первый вечер я не знала и, если бы кто-то сообщил, что пройдет четыре недели до тех пор, когда я буду готова съехать – не поверила бы.

Чтобы попасть в глубь помещения, нужно было преодолеть «кроличью нору», длинный темный коридор, заставленный большим количеством обуви жителей. Здесь же располагались вешалки для верхней одежды и небольшие шкафчики, чтобы хранить личные вещи, подобно тем, что всегда стояли на входе в любой супермаркет. Преодолев «кроличью нору», подобно Алисе, я оказалась в гостиной, тут было немного светлее, но слух ужасно раздражал периодический треск стоявшего посреди комнаты радиатора, который может и делал помещение теплее, но меня лично сбивал с толку. Игнат, белокожий как его сестра, сидел напротив меня и удивлял внешним сходством с Беллой и совершенно отличной от нее манерой общения. Белла всегда разговаривала громко, ее звонкий смех наполнял все пространство, в котором она находилась, Игнат же доносил мысли спокойным ровным голосом, чуть приглушенно и практически без улыбки. В его глазах не было того озорства, которое я наблюдала у Беллы. Игнат произносил каждое слово подобно старцу, много повидавшего на своем веку, создавалось впечатление, что Игната невозможно было чем-то уже удивить. Одет он был скромно, без пафоса, в дальнейшем я поняла, что он в принципе не любил броские цвета в одежде, черная футболка или черная водолазка в сочетании с обыкновенными синими джинсами были самой отличительной особенностью его гардероба. Над креслом, в котором сидел Игнат висела картина, на которой были изображены тонкие голубые линии, переходящие в одну широкую синюю полосу, от которой по бокам расходились пузыри. Позднее, когда мы перешли с Игнатом на более приятельское общение, он рассказал, что нарисовал картину сам в день, когда оформил все официальные документы на реабилитационный центр. На холсте он символично изобразил реку жизни, которая всегда напоминала о том, что его делом было купаться в этой реке, следуя течению, а не останавливаться, превращаясь в болото. По словам Игната, целью течения его реки с того дня, когда он открыл двери теремка, стала помощь другим людям.

– Белла мне все рассказала, – пояснил Игнат в первый вечер нашего знакомства.

Электрический обогреватель снова щелкнул.

– С ее слов я понял, что родители тебя не приняли дома. Верно я услышал ее?

– В общем и целом, да.

– Звучит грустно. Работа, я так понял, у тебя есть и проблем с оплатой в случае дополнительного проживания не будет?

– Я не собиралась надолго задерживаться, – улыбнулась я.

Он строго посмотрел в сторону, будто вслушиваясь в мои слова одним ухом.

– Игнат, есть у меня работа, есть, – уточнила я.

– Хорошо. Завтра я тебя познакомлю со всеми. С этого момента ты – член нашей семьи. Здесь важно уважать друг друга и соблюдать простые правила, их ты прочитаешь на листе, который будет на тумбочке в той комнате, – он указал на ближайшую дверь.

Несмотря на шпаргалку, о которой упомянул Игнат, перед моим заселением он дополнительно перечислил, что можно было и что нельзя делать в стенах центра. По мере того, как он говорил я много раз поменяла мнение о месте, в которое так стремилась попасть еще пару часов назад. Сначала мне казалось, что я в детском лагере: нужно было держать койку заправленной, шуметь в строго отведенные часы, с восьми до восьми, и отбой в двадцать два. Потом я думала, что попала в общежитие, эта версия оказалась теплее предыдущей, в чем я позже убедилась: необходимо было принимать душ не более пятнадцати минут, чтобы остальные члены «семьи» долго не стояли в очереди, особенно по утрам, когда все спешат по рабочим делам. Во время приготовления пищи нельзя было занимать более одной конфорки, да и готовить нужно было тоже быстро и строго по очереди. Можно только представить, какие блюда стали в моем рационе! Через месяц я возненавидела вареные яйца и каши быстрого приготовления. Игнат был убежден, что сплоченности можно было достичь только совместным трудом, поэтому в тот же вечер внес меня в график дежурства. Основатель центра неслышно хлопнул ладонями по своим коленям, встал с дивана и остановился посреди комнаты около обогревателя. Он плавно поднес ладонь к оборудованию, но не касался его. Потом посмотрел на меня так, что я непроизвольно заерзала на кресле. Игнат продолжал держать руку, а потом коснулся обогревателя и тут же убрал ее.

– Моя сестра очень доверяет людям, – сказал он.

– Да, – я кивнула и опустила глаза.

–Я доверяю людям не больше чем вот ему, – он указал на радиатор, – на расстоянии общение с человеком может согревать. А приблизишься – обжигаешься.

– Странно сравнивать людей с неодушевленным предметом, – заметила я.

Игнат удивленно посмотрел на меня.

– По-моему, это отличное сравнение, – сказал он куда-то в пространство, – Ладно, пора спать, – Игнат сделал температуру на обогревателе ниже и ушел, пожелав доброй ночи.

Комната для ночлега оказалась не менее длинной, чем коридор с обувью. В спальне стояло две кровати, обе аккуратно заправленные. Пахло чистотой, как после тщательной влажной уборки, идеально вымытый линолеум еще отдавал хлоркой. Около каждой кровати стояла тумбочка. У меня на миг сложилось впечатление, что я сменила одну больничную палату на другую и сразу заняла койку около окна. Смешно, но Игнату я тоже мало доверяла и выбрала то место на случай, если захочу сбежать. Планировка дома удивляла, так как квадратной можно было назвать лишь гостиную, где мы беседовали, а остальные помещения походили на вытянутые прямоугольники. Окажись здесь Оля, сомневаюсь, что она протиснулась бы между стеной и моей кроватью. Я очень устала за день и просто валилась с ног, поэтому приняв душ, я сразу пошла спать. Ангел снова посетил мой сон, это уже стало обычным делом и я перестала удивляться нашим встречам. Иногда мне напоминало это большой божественный розыгрыш, потому что даже в детстве я не верила в существование Бога и, тем более, Ангелов. Мне казались они не более, чем выдумкой народного фольклора, на крайний случай, писателей и режиссеров. Я всегда рассуждала как мама, для которой главными доказательствами существования чего-либо была возможность прикоснуться к этому, все остальное она называла иллюзией. Однако, я начала сомневаться в собственных суждениях с того дня, когда после очередного видения стремительно пошла на поправку. А как легко я тогда встала с кровати, разве не чудо? Но этого было мало для истинной веры и каждую ночь я ожидала, что случится что-то невероятное, не осознавая, что чудом было уже то, что я выжила. В первую ночь, проведенную в теремке, Ангел говорил тихо, голос его обволакивал.

– Дитя, тебе предстоит многое узнать, прежде чем прошлое вернется к тебе. Будет разное: и радость обретений и горе потерь…

– Не пугай меня, – ответила я.

– Дитя, не бойся будущего ровно так, как не бойся и прошлого. Ты решила не вспоминать то, что причиняло тебе столько страданий, но важно понять одно…

– Я не решала ничего забывать, – перебила я, – Если бы не Оля, которая влезла в мою жизнь!

– Люди привыкли обвинять в своих потерях других, будто что-то внешнее способно нанести вред без их на то согласия. Не понимают люди, что кроется все в них самих и, если что-то ниспослано от внешнего, значит важно понять внутреннее.

– И что же получается, я сама разбила себе голову? Да, бывают самоубийцы, конечно, но я то не собиралась терять связь со своими близкими!

– Но ответь себе на вопрос, Дитя, не потому ли упрятала ты прошлое в самый темный и закрытый уголок своего сердца, чтобы обрести новое… истинное, светлое? И скажи, чтобы возродиться нужно ли умереть физически или в ином смысле?

– Не знаю. Честно говоря, я уже ничего не понимаю.

Ангел улыбнулся, взгляд его выражал доброту, а крылья искрились.

– Пойми, Дитя, – продолжил он, – ничто не происходит случайно, ничто не бывает без божественного замысла. Есть смысл и в том, что кажется хорошим, есть и в том, что кажется плохим. В конце концов, хорошее сменяется плохим, плохое сменяется хорошим. Белое меняется на серое, серое на белое. Бесконечный круговорот, стоит принять его и радоваться каждому оттенку.

– Я не вижу как можно радоваться тому, что я теперь плохо запоминаю имена и лица людей. По-твоему, я должна радоваться, что осталась без крыши над головой, а скоро, по-видимому, и без денег? Как можно радоваться тому, что я не могу даже с родителями нормально поговорить и вспомнить последние четыре года своей жизни… Как? Как можно радоваться потерям?

– Дитя, ты смотришь на вещи с одной стороны, забывая, что всякое можно обойти и узреть нечто, что находится по ту сторону. Ты не обходишь, ибо боишься. Но именно такой шаг способен бы был привести тебя к себе. Себе истинной.

Я не могла согласиться с тем, что говорил мой Небесный Друг, многое не укладывалось в голове. Образ Ангела медленно растворился и я проснулась. Хотя было еще очень рано, я встала и начала приводить себя в порядок, так как день обещал быть наполненным новыми знакомствами, а это всегда очень волнительно. Впервые за долгое время я увидела в окно нечто красивое, розовый рассвет расплывался над городом, переливаясь золотом. Жаль длилось это недолго и через несколько минут я вновь наблюдала привычную серую вату над головой, давящую и непроглядную. Послышался стук в дверь, это был Игнат, он не стал заходить, а просто позвал меня из коридора. Я проводила взглядом стаю ворон в небе, поправила прическу в малюсенькое зеркало, которое одолжила у Беллы, пока не куплю себе новое, сделала три глубоких вдоха, выдоха и вышла из комнаты. Игнат пригласил меня в гостиную, где уже ждали сожители центра. Он обратился к сидящим, а я пока устраивалась на том же кресле, что и вчера. И хоть на улице было светло, в зале приходилось включать лампы из-за отсутствия окон. Висящие на стенах бра наполняли помещение тяжелым желтым светом, от чего лица присутствующих казались эскизами на холстах. Вдоль одной из стен стоял шкаф, заполненный книгами от пола до потолка. Судя по корешкам книги были собраны отдельными коллекциями и преимущественно в твердых переплетах. Обогреватель посреди комнаты издавал знакомый трескающий звук, раздражая слух. Пять пар глаз уставились на меня. Кто-то смотрел серьезно, кто-то с любопытством. И только одна пара показалась наиболее приветливой, чем остальные, возможно, потому, что принадлежала единственной девушке в неизвестной пока мне компании. Это была молодая женщина лет тридцати пяти. Сразу как только наши взгляды встретились, она кивнула мне и широко улыбнулась, в ее глазах мерцал тот же огонек, какой я часто замечала у Беллы, вот только внешне незнакомка никак не походила на бывшую соседку по палате. Надя, так звали незнакомку, носила короткую стрижку, никаких украшений и косметики, даже спортивный костюм, в котором она сидела, широко закинув одну ногу на другую на манер парней, был цвета хаки, без надписей, страз и каких-либо дополнительных деталей. Движения девушки были угловатыми и резкими, хотя от природы она обладала изящными чертами лица, красивой линией декольте и пышной грудью. Рядом с Надеждой сидел пожилой мужчина, на вид около шестидесяти, но в теле его чувствовалась энергичность, казалось, он легко мог вскочить с места и сделать пару акробатических движений в воздухе. Ничего такого, конечно, не случилось, старик Михаил смотрел на меня с подозрением, а нависшие веки придавали еще больше серьезности его взгляду. Помимо Игната, Надежды и Михаила в зале присутствовали и два молодых человека. Один сидел на стуле около выхода и каждые две минуты смотрел в свой телефон, будто боялся пропустить важный звонок. Парень то скрещивал руки на груди, то нервно постукивал пятками по полу, его звали Вова. Второй мужчина, Денис, смотрел на меня прямо и даже с интересом, он периодически улыбался, но это был скорее жест дружелюбия, чем флирта. У него была холеная внешность и я совершенно не понимала, что мог делать в таком месте настолько благополучный на вид мужчина. Одежда его была выглажена и, видимо, куплена в брендовом магазине. Денис кивнул в знак приветствия, я тоже ответила ему кивком и это стало предвестником наших дружеских отношений.

– Вика, мы хотим послушать пару слов о тебе, – сказал Игнат, – только недолго, чтобы и остальные могли представиться.

– Хорошо. Всем здравствуйте, – ответила я, – Игнат, с чего бы начать?

– Начни с правды, – резко прокомментировал Михаил.

– Я и не собиралась врать, – отреагировала я не менее резко.

– Миха, погоди, – обратился спокойно Игнат к старику, – по очереди и без нападок.

Миха недовольно причмокнул.

– Что с тобой стряслось? – обратилась ко мне Надя.

– Я упала… А как это произошло не помню. Очнулась в больнице с сотрясением мозга, врачи поставили амнезию, вот я и тут.

– Люди с амнезией здесь не бывают, – сказал старик, закатив глаза.

– Миха, да погоди ты, – произнес Игнат мягко, но властно.

– Пусть рассказывает правду, – фыркнул старик.

– Я и так рассказываю правду, – защищалась я.

Надя легонько толкнула старика локтем в бок, а мне улыбнулась в знак поддержки.

– Какую правду вы хотите от меня услышать? – не выдержала я, – Быть может, речь о той правде, которую я и сама с трудом нахожу с недавних пор? Я здесь не из-за амнезии, в этом вы правы! Я здесь, потому что близкие люди меня отвергли, мне негде ночевать, а про отсутствие денег и то, смогу ли я вернуться к прежней работе, вообще молчу. Или сюда люди попадают по другим причинам, а Михаил?

Я была раздражена и растеряна одновременно, не понимала, как себя вести, но знала, что мне точно нужно было дать отпор навязчивому старику. Послышался всеобщий гул, Денис улыбался со словами: «О, как!», Надя хлопала в ладоши, а старик фыркал от недовольства. И только Вова просто наблюдал за происходящим, продолжая проверять свой мобильный. Началась шумиха и Игнат громко хлопнул в ладоши. Все разом замолчали.

– Соседи, не забываем где находимся и какие у нас устои: взаимоуважение и вежливость. Взаимоуважение и вежливость! Когда Вика вспомнит больше, она расскажет больше, а сейчас две минуты на каждого и расходимся. Помним, кухня открыта по расписанию.

Позднее я узнала, что и центр, и кухня были открыты всегда ограничено по времени. Если центр открывался в семь утра и закрывался в восемь вечера, то кухню Игнату не лень было то открывать, то закрывать и в итоге работала столовая «окнами» по полтора часа утром, днем и вечером. Только в воскресенье кухня открывалась на полный день. Никогда я не понимала правил, которые придумал Игнат, такой режим мне казался ущемлением прав, Игнат же объяснял ограничения как то, что вносило дисциплину в «семью». Пожалуй, с этим я могла согласиться, а вот его размышления на тему того, что такое расписание повышало общую грамотность жителей центра, мне были не ясны и даже смешны. «При чем тут грамотность?», – недоумевала я и даже не сразу переварила смысл его дальнейших слов. Как могло быть связано употребление пищи со способностями мозга к развитию? Игнат объяснил: «Послушай, ты сможешь вспомнить хотя бы один урок в школе, когда бы учитель разрешил принимать пищу ученикам прямо на занятии? Нет, человек либо обучается, либо идет в столовую. А в университете? Прилежные студенты сидят, слушают или записывают, а чем заняты лодыри? Жуют потихоньку сушки, пряники или чипсы с усилителями вкуса. Чем, как думаешь, вторые заполняют свои головы: знаниями или сушками? Вот и здесь, лишенный возможности потреблять калории человек скорее отправится в гостиную к книжному шкафу, нежели пойдет тратить на еду деньги, которые откладывал, чтобы наконец съехать отсюда».

Понять образ мышления Игната мне еще предстояло в будущем, а пока я сидела в кресле и слушала выступающих на собрании. Первой начала говорить Надя, она держалась уверенно и вместе с тем говорила довольно кротко. Девушка рассказала, что попала сюда, потому что родители ее умерли, а родственники не хотели знаться. До недавнего времени она работала швеей в одном из городских ателье. Надя два года работала прекрасно и получала достойную оплату за свой труд, но все изменилось, когда хозяйка фирмы взяла новую сотрудницу и попала, по словам Нади, под влияние «подлой выскочки». Та умела ловко манипулировать «старшей» и уверила ту, что Надя воровала из кассы деньги. В итоге многочисленных споров и перепалок новенькая осталась работать в ателье, а Надю выставили за дверь, не выдав даже расчет. Надежда рассказала, что только благодаря знакомству с Беллой ей удалось не остаться на улице и обосноваться в реацентре. Глядя на Надю, я чувствовала, что она что-то не договаривала, хотя и не могла объяснить толком что именно, возможно, во мне проснулось недоверие к людям, а может, я просто не привыкла к общению с такого типа людьми. Нужно отметить, что эта женщина потом всячески помогала мне адаптироваться к новому месту, уступала очередь в душ, делилась сладостями, советовала, какие книги в библиотеке достойны чтения, а какие не рекомендует использовать даже в качестве подставки для кружки с чаем. Надя улыбалась, когда видела меня и благодаря этому я чувствовала поддержку, в которой нуждалась. Остальные члены семьи не умели как она, казалось, они совсем забыли, как поднимать уголки губ, ходили с задумчивым видом, будто играли в игру «Несмеяна». Я узнала, что в прошлом Игнат работал психотерапевтом и около пяти лет посвятил этой профессии. Он принимал клиентов здесь, в реабилитационном центре, правда, тогда это был еще обыкновенный жилой дом. Работа с людьми и специфика деятельности раз и навсегда научила Игната держать язык за зубами и никогда никому и ни при каких обстоятельствах не рассказывать то, что он узнавал за закрытыми дверями. Точно так же он предостерегал и нас на общих собраниях, чтобы лишнего мы о себе не рассказывали. Возможно, поэтому Надя мне казалась скрытной, да и не только она, все остальные тоже, я смотрела на соседей и кожей ощущала, что в них сокрыто гораздо больше, чем можно увидеть.

Вторым говорящим был Миха. Он кряхтел голосом, но энергичность сквозила через каждое движение его тела, поэтому я была очень удивлена, узнав что он готовился встретить седьмой десяток. Старик сухо приветствовал меня и назвался Михаилом, правда добавил, что гораздо ближе ему имя Миха, так его звали с подростковых лет и на другое уже в этой жизни отзываться не собирается. Миха рассказал, что давно бы уехал отсюда и прочь из города, но задержался из-за единственного друга, пса Командора, который недавно получил травму. Говоря об этом, он снова кинул в меня несколько неодобрительных взглядов и тихо добавил: «Люди никогда не думают о последствиях своих поступков. Суки, повредили псине лапу и удрали. А мне теперь придется прозябать в городе, потому что потратил последние рубли на друга. Я не мог по-другому! Им с рук сошло… А мы пропадаем…». Я хотела спросить как получилось так, что Командор повредил лапу, неужели кто-то сделал это намеренно, но Игнат перевел разговор на другую тему и обратился к следующему сидящему. Денис, светловолосый мужчина, говорил быстро, но речь его была ясной, слов он не жевал, хотя и выражался очень эмоционально. Мужчина активно жестикулировал и постоянно переводил взгляд с одного слушателя на другого. Несмотря на эксцентричную манеру вести разговор он показался мне хорошим оратором, так как умел обращаться ко всем сразу, переводя взгляд от слушателя к слушателя, но при этом умел создать иллюзию тет-а-тет общения, намеренно задерживая чуть-чуть взгляд на ком-то из присутствующих. Дэн крепко сжимал кулаки, когда рассказывал историю о том, как его предал бывший партнер по бизнесу. «Тупые выходки и измены девушек – ничто, по сравнению с тем, как поступил этот отрубок! – сердился Денис, – Оставил без денег, загадил репутацию и чуть не упрятал в «кукушку». У меня было все: статус, социалка, деваха с третьим.., – он показал себе на грудь, – А теперь? Курьер средней категории, мля! Ну, ничего… Ничего…».