Наши за границей бесплатное чтение

Я живу в Нью-Йорке уже много лет и очень люблю летом, часов в семь-восемь, когда уже спала жара, выйти на деревянную набережную Briton Beach, найти свободную скамейку, сесть и смотреть, как солнце вначале медленно, а потом все быстрее и быстрее спешит окунуться в ласково-соленую воду океана.

Однако сейчас зима, на улице слякоть. Радует только телевизор и внуки, да еще соседка, которая приходит попить чая и пожаловаться на детей. Перед сном вспоминаю тепло, исходящее из полоски песка передо мной, синеву неба и шумную многоцветную толпу, снующую по набережной.

Таблетка от давления и от холестерина приняты, зубы почищены. Я ложусь в кровать и закрываю глаза.

Солнце село. Синева неба постепенно темнеет. В шумной многоцветной толпе, снующей по набережной, возникают просветы, они становятся все больше и больше – приходит вечер. Зажигаются фонари. Я встаю и не торопясь иду к своему дому. Во всем есть какая-то странная грусть, будто единая жизнь разбилась на множество независимых осколков и я один из них.

Вот и сейчас я сижу на скамейке, мимо меня проходят пожилые пары, они идут медленно, многие из них держатся за руки. В Америке у женщин пропала традиция держать под руку мужчину, может, потому что жарко или никуда не торопишься. Раньше, когда я видел людей за 70 или за 80, держащихся за руки, очень умилялся, в этом было что-то детское, наивное, но сейчас уже привык. Больше всего мне нравятся молодые родители с детьми. Наверное, потому, что только вошел в возраст бабушек и дедушек.

Характер у меня, честно сказать, не очень общительный, поэтому редко кто ко мне подсаживается, чтобы поболтать или перекинуться парой слов. Но уж если кто наберется смелости подсесть ко мне, лучшего слушателя ему на всем Брайтоне не найти.

«Не правда ли, замечательный закат?» – спрашивает, садясь на скамейку, немолодой человек. Я киваю. Он молчит минуту и начинает свой рассказ с середины. Я внимательно слушаю. Передо мной проходят картины чужой жизни. Почти все они о далеком прошлом, но в них нет болезненной ностальгии, которая случается у людей неудачной судьбы. Мы оба понимаем, что рассказанная история не будет иметь продолжения, что она, словно елочная игрушка, с заходом солнца будет положена в дальний уголок памяти, чтобы, может, больше никогда не быть рассказанной.

Давняя история

– Я помню комнату и девушку моего возраста, то есть лет двадцати. Я помню, как она с надеждой взяла меня за руку, как бы прося меня быть понятой. Ее чуть полноватая фигура, красивые глаза и губы были уставшими от того, чего я в то время не понял, вернее, почувствовал, но не захотел принять. Инстинктивно я знал, что она устала от того богемного существования, в которое вовлекла ее замечательная красота.

«Это Марк, он художник» – и по тому, как он осторожно поздоровался со мной, я понял, что она была здесь раньше, и не раз.

Наверное, она позировала ему, подумал я. Мне было немного неприятно, и только.

Она смотрела на меня, и в ее взгляде была просьба: «Да, я такая, я так жила, я хочу показать тебе это, но разве ты не можешь принять меня такой, какой я есть? Я все понимаю, но мне нужно только кусочек тепла и понимания».

Я был молод и не знал, что истина всегда в мелочах, в жесте, в складках одежды, во взгляде она всегда спрятана за ресницами. Я сделал вид, что ничего не понял, к тому же она раньше была подружкой моего брата, вернее – не была, он просто ее любил.

Она на меня смотрела и все понимала, она была женщина, а я? Я еще ничего не знал. К тому же я вдруг вспомнил ее новогодний тост, сказанный два года назад: «За женщин в 18 лет!» И я увидел лицо моего брата, оно внешне осталось спокойным, но внутри… Мы выпили по рюмке вина, станцевали что-то и быстро ушли.

Теперь она стояла рядом со мной, надеясь, что я пойму ее, потому что я брат того, кто ее любил.

«Марк, что вы рисуете?»

Он покачал головой и стал показывать: он знал, зачем она привела меня сюда. Мы втроем рассматривали рисунки, в ее губах, ее взгляде была надежда, слабая, но надежда, но я сделал вид, что ничего не понял.

Мы шли домой, она держала меня под руку, она знала, что ничего не получилось. Мы говорили о чем-то несущественном, и вдруг я подумал: «Может, я совершаю ошибку?» Но ветер молодости уже надул мои паруса – успех, работа, интересная жизнь ждали меня.

«До свидания», – сказал я ей.

Она улыбнулась, как улыбаются женщины, знающие много того, чего не знаем мы, мужчины. В ее глазах не было просьбы, не было надежды, была жалость ко мне. Но сердце мое было тогда зашито серебряной иглой.

Подошла женщина лет шестидесяти пяти. «Вставай, Левочка, нам еще 30 минут гулять», – обратилась она к моему собеседнику. Он улыбнулся: «Идем, Анечка». Она взяла его за руку, и они неторопливо пошли дальше по набережной.

Зрение

– Когда я был студентом, много работал, – начал он, глядя перед собой. – Занятия начинались с утра и продолжались до самого вечера. Новосибирский университет в мое время котировался на уровне Московского физико-технического института, и учиться было тяжело. Три двойки на экзаменах – и отчисление или академический отпуск.

Он замолчал. Мимо нашей скамейки пробежал смеющийся мальчуган лет пяти, за ним гналась молоденькая мама в мини-юбке. В руке у нее был кулек с черешней, она прижимала его к груди, но черешенки, несмотря на ее старание, все равно одна за другой выпрыгивали из кулька. Наконец она поймала малыша и стала ему что-то говорить. Он мотал головой и заливался смехом.

Между тем монолог продолжался, и я повернулся к потенциальному собеседнику.

– Тогда еще не было почтовых ящиков в общежитиях, и иногородние студенты ходили на почту за письмами. Я увидел ее сразу. Она была далеко, и казалось, невозможно разобрать черты лица с такого расстояния, но я видел его отчетливо, оно закрывало все поле зрения. Я остановился, не мог идти дальше, и не потому, что остолбенел, а потому, что не мог ничего видеть.

– Вы хотите сказать, – спросил я, – что она ослепила вас своей красотой?

– Нет, что вы, – ответил он быстро.

Так отвечают, когда собеседник сказал явно что-то совсем не то, и повторил:

– Я не мог идти, потому что ее лицо закрывало все поле моего зрения.

Он хотел продолжить, но к нам подходила многоголосая кавказская семья. Дети громко спорили со своими родителями, те не менее громко отвечали им. Бабушка и дедушка, размахивая руками, защищали внуков, говоря, что детей надо любить, а не наказывать. Наконец они прошли, так и не решив, можно ли детям купить мороженое.

– Черты ее лица, – продолжил он, – были в чем-то неправильны. То ли на ней было чуть больше косметики, то ли ее еще детские глаза не гармонировали с ярко накрашенными губами, то ли какая-то нескладность была в ее фигуре, не могу объяснить, но в ней было что-то притягательно-трогательное. Я постоял немного, и она удалилась, как будто вы подкрутили линзы бинокля. Я смог подойти к стойке. Она смотрела на меня, и я понимал ее, и она понимала меня. Это было странно. Она спросила мою фамилию. Я сказал. Она посмотрела: «Вам ничего нет». Я постоял немного и ушел.

– И вы больше не видели ее?

– Нет, почему же? В течение месяца или двух я приходил по два-три раза в день на почту и спрашивал ее, есть ли что-нибудь для меня. Она улыбалась мне (я помню до сих пор ее улыбку) и говорила: «Да, есть», – и протягивала мне письмо. Или: «Нет, приходите вечером, будет еще одна почта». Знаете, она никогда не спрашивала мою фамилию и не проверяла при мне почту. Наверное, она сразу запомнила мою фамилию и при раскладке почты всегда отмечала, есть для меня что-нибудь или нет.

На этом мой собеседник замолчал.

Я спросил:

– А что было дальше?

Он грустно улыбнулся:

– Ничего, – и опять стал смотреть перед собой.

Солнце опустилось в океан, стало темнеть. Зажглись фонари.

– Мне пора, – не поворачивая головы, сказал он, – до свидания.

Больше я никогда не встречал этого человека на набережной. Но с того времени я стал иногда видеть эту девушку: вот она приближается ко мне, ее лицо закрывает все мое поле зрения, потом она удаляется, как будто кто-то подкручивает линзы бинокля. Как такое может быть? Не знаю. Нет, я правду говорю, это было не со мной. Слушайте, а разве с вами никогда не было, что вы помните то, что было не с вами?

Класс английского языка

Случай, который я хочу вам рассказать, произошел с моим другом, гениальным инженером Пашей Д. Паша приехал в Америку в 1996 году, и не как большинство из нас в то время – по визе беженца, а как человек, полезный Америке. Поселился он не на Брайтоне, а в более «американском» районе Нью-Йорка. Первая его работа была в интернациональной инженерной компании, в которой были выходцы со всего мира, кроме Америки. Естественно, большинство было русскими. А поскольку все плохо знали английский, у компании были проблемы с заказчиками.

И вот однажды жена Паши, видя переживание мужа, предложила ему для улучшения языка поработать на автозаправке недалеко от дома. Паша, человек послушный, взял неоплачиваемый отпуск на три месяца и стал с 10 утра до 10 вечера заправлять машины, протирать стекла, подкачивать шины… Его клиентами были и черные, и белые, и китайцы, и индусы, и мексиканцы, и даже русские и украинцы… Короче, когда через три месяца Паша вернулся, он лучше всех в компании мог не только говорить, но и понимать английскую речь.

Владелец компании вызвал его к себе и подробно обо всем расспросил. Через несколько дней он собрал всех своих инженеров и объявил, что каждый из них обязан, как Павел Д., три месяца отработать на автозаправочной станции, а самого Пашу попросил поговорить с владельцем заправки, чтобы он разрешил работникам его компании проходить у него стажировку. Так все 13 инженеров Пашиной компании выучили английский язык.

Следует сказать, что сразу после Паши на станцию пошел работать поляк Анджей. Потом он Паше рассказал: «Через месяц ко мне подъезжает черный мужик, весь в наколках, я заправляю его машину, он смотрит на меня, смотрит и спрашивает: „У тебя акцент. Ты русский?“ „Нет. Я не русский, я поляк“, – отвечает Анджей. „А какая разница? – спрашивает парень и сам же отвечает: – Никакой. Поляк – тот же русский, только поляк в костел ходит, а русский – в синагогу“».

Два ботинка не пара

– Вы человек уже немолодой, интеллигентный…

Я повернулся, на меня смотрел парень лет тридцати, в глазах его была радость, которой он непременно хотел поделиться.

Я улыбнулся:

– Вы ошиблись, молодой человек, и крупно.

– В чем? – в его глазах была растерянность.

– В том, что я немолодой! – сказал я и засмеялся.

Он смутился.

– Нет, на самом деле я, конечно, немолодой. Но в своей возрастной группе, – я выдержал паузу, – очень даже молодой.

Я видел, что парень не знает, куда спрятать глаза.

– Но вы же не в моей возрастной группе, поэтому вам простительно, – успокоил я его, – так что давайте рассказывайте. Вам же не терпится, я вижу.

Парень улыбнулся:

– У меня очень четкий распорядок дня. Я всегда ложусь вовремя и встаю вовремя. Ем я всегда в одно и то же время. На завтрак у меня бутерброд с сыром или с вареньем и чашечка кофе. На ланч я беру суп, это обязательно, потом мясное или рыбное блюдо и сок. Ужин у меня облегченный: творог со сметаной и чай без сахара. С восьми до десяти смотрю телевизор или читаю детектив. По субботам хожу куда-нибудь с друзьями либо навещаю родителей, они живут здесь же, на Брайтоне.

Воскресенье я посвящаю домашним делам – уборке, закупке продуктов, ответам на письма, а вечером подвожу итоги прошедшей недели и планирую, что буду делать на следующей.

И вот, представьте себе, в эту мою вполне размеренную жизнь вмешались ботинки. Да, самые обыкновенные ботинки – на толстой подошве, с длинными коричневыми шнурками и заклепками по бокам. В первое же утро, когда я достал их из-под кровати, я обнаружил, что шнурки левого ботинка связаны крепким узлом со шнурками правого. Я очень удивился, но времени размышлять, как это могло произойти, не было. Не без труда развязав узел, я спешно принял душ, позавтракал и уехал на работу.

Вот с этого все и началось. Каждое утро я стал начинать с развязывания при помощи зубов и вилки узлов, которыми шнурки левого ботинка были привязаны к шнуркам правого. Если на это уходило больше семи минут (а семь минут – это как раз то время, которое у меня отведено на завтрак), то приходилось есть в машине. А знаете, как это неудобно – пить кофе и есть бутерброд, когда у вас машина со стандартной коробкой передач? Часто бывало так: положил бутерброд в рот – и сидишь с ним во рту минут пять, потому что левой рукой машиной управляешь, а правую с ручки переключения передач убрать не можешь – все время перестраиваться приходиться, Нью-Йорк все же. Представьте себе, однажды с чашечкой кофе в зубах десять минут ехал! Одна старушенция как увидела меня с бутербродом в зубах, так за рулем и скончалась, испугалась, что я ее кадиллак 1975 года разобью. Моей-то тойотой короллой 1996 года? Но отвлекся я.

Короче, не понимаю я, почему шнурки моих ботинок все время утром связаны. Вечером я их снимаю, рядом с кроватью ставлю и специально шнурки правого ботинка направо кладу, а левого – налево, чтобы они друг друга не касались. Утром смотрю, а они опять связаны, шнурки правого ботинка привязаны к шнуркам левого. Причем живу-то я один, некому надо мной шутить – ботинки связывать! Один раз левый ботинок в кухне оставил, а правый под кровать засунул. И что? Утром просыпаюсь – смотрю, а они у двери на кухню стоят и, как всегда, шнурками друг к другу привязаны. Слушайте, если вы думаете, что это я сам по ночам встаю и шнурки во сне друг к другу привязываю, то глубоко ошибаетесь! Во-первых, я не лунатик – за мной никогда этого не замечалось, во-вторых, однажды я специально ботинки дома оставил, а сам у друга ночевал, а когда утром домой вернулся, ботинки так были шнурками связаны, что мне пришлось ножом их разрезать.

Теперь расскажу, как проблема с ботинками решена была. Однажды одна молодая особа вполне приятной наружности, когда узнала о моих неприятностях с ботинками, так расчувствовалась, что предложила со мной ночь провести, чтобы по очереди за ботинками следить. Я, конечно, сдуру согласился, но сами понимаете, что из этого вышло, на работу на три часа опоздал. Мой начальник, человек строгий, вызвал меня к себе и спрашивает: «В чем дело? Ты никогда не опаздывал – и вот вдруг такое!» Ну что, пришлось ему все и рассказать. Он все внимательно выслушал и сказал: «Вот тебе адрес моей синагоги, пойдешь к ребаю, ему все расскажешь, он тебе скажет, что делать нужно». Я человек исполнительный, сказали – пойди к ребаю, я пошел. Тот меня выслушал и говорит: «Есть два способа твою проблему решить. Первый – жениться на хорошей еврейской девушке».

Я, конечно, его тут же перебил: «А как это может мне помочь с моими ботинками?»

Он на меня мудро так посмотрел и говорит: «С ботинками, может, и не поможет, но зато во всем остальном все будет хорошо».

Что скажешь, ребай есть ребай.

«Второй способ, – говорит ребай, – простой: купи себе либо туфли без шнурков, либо ботинки на липучке. Это решение, конечно, проще первого, но я советую тебе воспользоваться первым».

Но я, хоть и не ребай, тоже не дурак: мать у меня еврейка, да и отец не гой какой-то, короче, я женился на хорошей еврейской девочке и туфли без шнурков себе купил. Теперь у меня и жена есть, и с обувью проблем нет.

– А почему же у вас шнурки по утрам связаны были? – спросил я.

– Вы спрашиваете, почему у ботинок шнурки по утрам всегда связаны были? А потому, что они были несчастной семейной парой. Как начнут с вечера ругаться, так к утру такое друг другу наговорят, такое друг на друга наплетут, что я утром их дрязги только с помощью зубов и вилки развязать мог.

– А откуда вы это взяли?

– Жена сказала. Она и меня умная, MIT[1] окончила, математик, теорией узлов сейчас в NYU[2] занимается.

– Ииии…

– Она купила вторую пару ботинок, поменяла шнурки на левых. И все, проблема решилась сама собой.

– Не понял…

– Я тоже сразу не понял. Жена сказала, что у шнурков как у людей: с одними они несчастливы, а с другими очень даже счастливы.

– Это я как раз понял, зачем вторую пару ботинок покупать?

– Ну как, чтобы у каждых шнурков пара была. Ведь негоже одному жить. Правда ведь?

– Ну, она у вас не только очень умная, но и с сердцем, – не удержался я.

Парень улыбнулся.

– Это правда, – и посмотрел на часы: – Все, мне пора Таньку у метро встречать, она у меня беременная.

Посещение

Историю, которую я вам расскажу, поведал мне молодой человек. Он явно не был склонен к мистике и тем более фантазиям. Нормальный программист, без всяких творческих закидонов. Мы с ним в кафе на Шестом Брайтоне познакомились. Он сидел напротив меня, я пил свой кофе, он – свой, и вдруг он заговорил.

– У меня в доме ведьма поселилась. Вернее, не поселилась, но, когда бы я с работы ни пришел, она уже там сидит и меня ждет. Вы думаете, я вру или у меня галлюцинации на основе переутомления? Во-первых, я не такой дурак, чтобы на работе переутомляться, для этого другие есть, китайцы например. Во-вторых, со мной никогда такого не случается, чтобы меня видения какие-то там или особые мысли посещали, я человек весьма и весьма трезвый, люблю порядок, последовательность во всем. А тут ведьма! И знаете, какая странная? Села на диван и говорит: «Садись рядом, поговорим!»

Ну как я сяду? Ведьма же! Я ей: «Спасибо, я постою».

А она вдруг как вытянется всем своим гибким телом, косу свою черную конскую с одного плеча на другое перебросит и глазами черными как брызнет: «А ну, как хочешь!»

Меня прямо в озноб бросило.

Представляете, на «ты» со мной. Ужас! Меня уже лет двадцать никто на «ты» не называл! Потом платье свое поправлять стала, гляжу на нее, а она на меня так грустно смотрит. Конечно, интересуетесь, откуда она взялась. Ну откуда они все берутся? Из камина.

А дело было так. Прибрал я квартирку свою, пол пропылесосил, пыль везде вытер, даже лампочки на люстре сухой тряпкой протер – это в гостиной, в спальне все лишнее в шкаф убрал, постельное белье сменил, на тумбочку Times положил, чтобы на ночь почитать, – ну, короче, порядок навел. Только я сел со стаканом чая в кресло, чтобы полюбоваться на все, как вдруг в камине что-то затрещало, дым повалил, и оттуда она выходит, я только через минуту слово вспомнил – «ведьма». Ну а дальше я уже рассказывал. Итак, смотрит на меня грустно и говорит: «Не хочешь садиться рядом со мной, не садись, только чай на стол поставь, а то прольешь».

Я гляжу: что такое? Чай из стакана не льется, хотя наклонил я его сильно. Лицо, наверное, у меня такое было, что она вдруг как засмеется, весело так, чай из стакана и вылился.

Молодой человек отпил из своего стаканчика.

– Я думаю, что колдовство кончилось. – сказал я.

Молодой человек удивленно посмотрел на меня:

– Вы правы, наверное, действительно колдовство кончилось. Как я сразу тогда не сообразил!

Когда стакан упал, она жалостливо так на меня посмотрела и сказала: «Эх ты, недотепа мой!» И стала рассказывать мне про свою неустроенную ведьменную жизнь: как ей все это за 300 лет надоело, все эти праздники сатаны с пьяными лешими и мертвецами, как ей надоело пугать детей и совращать стариков, а хочется ей просто так сесть и по-человечески с кем-нибудь поговорить.

Я ей, конечно, говорю: «А чего это вы меня выбрали? Я ведь не Ph. D.[3] там или художник какой, о чем со мной говорить можно?»

«Эх, – говорит она – не понимаешь ты нас, женщин! Нам нужно, чтобы нас слушали и любили. А тебя мне одна твоя знакомая порекомендовала, школьная твоя подруга».

«Как, она тоже у вас?» – воскликнул я.

«Ага, значит, помнишь!» – сказала она и заржала как лошадь.

Ведьма есть ведьма, что скажешь…

«Ну, мне пора, молодчик. Пару старичков навестить надо, а то, глядишь, холеры, помрут без меня», – и шасть в камин и пропала, только запах серы и опалины на камине. Я уж тер, тер, тер, тер эти опалины, никак оттереть не мог. Сейчас уже к ним привык.

Молодой человек сделал еще глоток кофе:

– Вас, конечно, интересует, что дальше было?

Я кивнул.

– Дальше кошмар какой-то начался. Сначала она сама каждый вечер появляться стала. Поговорит, поговорит – и в камин: по делам, говорит, надо. А однажды прихожу, а их там штук шесть сидит. Как увидели меня, загалдели как галки и давай мне свои горести рассказывать. Нет, я чужих секретов не выдаю. Стало это кодло меня два-три раза в неделю посещать. Вижу – нравится им у меня. Прилетят, чмокнут меня в щечку – и давай галдеть: одна про то говорит, другая про это, а то вдруг затихнут и слушают свою подругу. Совета у меня спрашивают: полюбился я им, наверное. А однажды одна, симпатичная такая, мне вдруг говорит: «Миша, пошли с нами, у нас такая пьянка намечается, сам Воланд с Маргаритой будет!»

«Нет, – говорю, – не могу».

Вижу – расстроилась она: от чистого сердца пригласила.

– Скажите, а что, у ведьм сердце есть? – спросил я.

– Представьте себе, есть, и душа тоже есть, только ведьмина, – ответил молодой человек, и глаза его затуманились.

Я встал.

– Мне пора идти, – сказал я.

Он не ответил.

Божья коровка

– Божья коровка села мне на ладонь в то время, когда я спал. Наверное, она довольно долго ждала моего пробуждения, потому что, когда я проснулся и посмотрел на нее, она выглядела весьма и весьма недовольной, хотя и пыталась это скрыть. В первый момент я, конечно, хотел ее прогнать, но, когда увидел, сколько ей лет, решил не делать этого; ей было уже шесть лет, а это вполне заслуженный возраст для божьих коровок.

– Вставай, – сказала она мне. – Я хочу с тобой поговорить.

Я поднял голову с подушки и оперся на ладонь левой руки. Обычно я люблю лежать на правом боку, но сейчас на правой руке расположилась божья коровка, так что пришлось повернуться на левый бок.

– Как тебе не стыдно себя так вести! – сказала она мне. – Тебе уже 30 лет, а ты все еще ведешь себя как мальчик: не всегда чистишь зубы, забываешь принимать душ, твои брюки всегда жеваны, и стрижешься ты раз в полгода. Какая же хорошая девушка обратит на такого обормота внимание? И вообще, тебе пора жениться, а не гулять черт знает с кем.

– А где ж мне найти хорошую девушку? – опешил я.

– Поезжай в Израиль к тете Хае, она тебе найдет. Она нашла твоему брату – и тебе тоже найдет.

Да, у меня есть двоюродный брат, приблизительно моего возраста. Мы в детстве даже дрались, когда видели друг друга. О нем я, правда, не слышал ничего уже года три.

– Как же я поеду в Израиль, когда там сейчас так опасно и у меня уже нет отпускных дней, – сказал я, почему-то оправдываясь. Вдруг меня взяла злость: – А кто ты, собственно такая, чтобы со мной разговаривать таким тоном?

– Я душа твоей бабушки, я специально прилетела в одежде божьей коровки, чтобы с тобой поговорить. Все наши тобой недовольны, особенно твой дедушка Нисл.

Я, конечно, хорошо помню своего дедушку Нисла со стороны отца, он был молчалив и отличался очень серьезным характером.

– Значит, ты оттуда, – сказал я и показал глазами наверх.

– Ты плохо знаешь свою религию, Абрамчик, – сказала божья коровка строго. – Это только у гоев небеса там, а мы всегда здесь – наши миры совмещены. Раз ты такой неуч, возьми курс Торы в университете, и вообще, тебе надо ходить в синагогу по крайней мере каждую пятницу.

Она говорила бы еще долго, но я прервал ее:

– Ну и как там?

Она посмотрела на меня строго и сказала:

– Там хорошо, но здесь лучше!

– Почему? – удивился я.

– Потому что здесь живешь, а там, – она стала грустной, – существуешь.

– И часто вас отпускают оттуда?

– Нет, нечасто, только за хорошее поведение! – засмеялась она.

И я узнал голос моей любимой бабушки Леи, которая умерла, когда мне было 17.

– А ты еще будешь ко мне прилетать? – спросил я.

– Не знаю, у нас там очередь!

– Неужели?

– Да нет, конечно, это я пошутила.

Мы помолчали. Божья коровка глянула на меня, и я увидел слезы на ее глазах, вернее – не увидел (божьи коровки не могут плакать), я почувствовал.

– Ну, мне пора, – сказала она, – мое время почти истекло. Послушай меня, Абрамчик, можешь не мыться, не чистить зубы, но, пожалуйста, поезжай в Израиль к тете Хае. Я тебя очень прошу.

Я хотел спросить, кто ж меня там ждет, но божья коровка вдруг раскрыла свои крылышки и улетела.

Вот какая история приключилась со мной три года назад. Сейчас я женат, у меня близнецы – мальчик и девочка, их зовут Нисл и Лея, так звали моего дедушку со стороны папы и мою бабушку со стороны мамы. Где я нашел свою жену? Ну конечно в Израиле – ведь я всегда был послушным внуком.

Молодой человек встал, пожал мне руку и направился к выходу с набережной. Жаль, что он так быстро ушел, не успел спросить его, как отнеслась к его выбору Бабушка-Божья-Коровка. Думаю, что одобрила. По своему опыту знаю: бабушки в этом отношении более справедливы, чем мамы. Но ничего, я его обязательно встречу, он сказал, что в хорошую погоду часто с женой и детьми на набережной гуляет.

Еврейское счастье

– Вы позволите?

Я открыл глаза. Передо мной стоял человек явно семитской крови: черные угольные глаза, большой нос с горбинкой, губы под стать носу и копна плохо управляемых волос. Явно не местный, такие, наверное, только в Силиконовой долине водятся.

– Присаживайтесь, – я опускаю раскинутые руки со спинки скамейки. – Вы, наверное, из Калифорнии?

– А что, так видно?

Я смеюсь:

– Очень даже… Здесь же Одесса, а вы, небось, из Москвы?

– Нет, я из Киева, в Америке уже лет двадцать.

Молодой человек сел рядом и закинул руки за голову.

– Хорошо!!! – и по-детски улыбнулся.

На парне футболка, легкие летние брюки и кроссовки – сразу видно, всё из дорогого магазина. Он повернулся ко мне лицом, и я вижу: не такой он уж и молодой – около сорока или чуть за сорок.

И вдруг:

– У меня настоящее еврейское счастье. Не верите, думаете, оно у вас, что это вам хуже всех? Хорошо, грязные, оборванные дети в количестве двух штук – это у меня, тяжелая работа программиста на 170 тысяч долларов, злая сварливая жена, которую никогда не видишь, потому что она большой менеджер в крупной компании, – это тоже у меня, а если учесть дом в 2000 квадратных футов в Silicon Walley за 800 тысяч долларов и добавить мою шумную мишпуху[4], разбросанную по всей Америке, то, конечно, настоящее еврейское счастье у меня, а не у вас. И что, после этого вы хотите сказать, что вам хуже, чем мне? Послушайте, это что, ваш обормот – студент MIT, это ваш сын насмехается над вами, потому что вы не знаете физику как он? Что, это ваша дочь – бездельница, которая только и знает, что долбит эту чертову математику и физику в частной школе и пишет бесконечные сочинения, это ваша дочь учится музыке и три раза в неделю играет в теннис с дочкой сенатора? Нет, это у меня, а не у вас настоящее еврейское счастье. Мне хуже всех.

Потрясенный его монологом, я молчал.

– О, как бы я хотел жить в маленьком еврейском местечке под Киевом, – продолжил он. – Размеренная неторопливая жизнь, суббота, синагога, ребай, Тора, много детей, куры ходят по двору и несут яйца прямо в сарае. Представьте, все вас любят и уважают, дети вам говорят: «Здравствуйте, папа», на ночь вы их целуете и читаете кусочек из Торы. Вот это настоящая жизнь. Что ни говори, а мне в жизни никогда не везло – настоящее еврейское счастье.

Я хотел ему возразить… Что еврейское не в том… Но в чем оно? Я и сам не знал.

Молодой человек достал телефон, понажимал кнопки:

– Да, дорогая, как и обещал, зашел к твоей маме… Сейчас сижу на набережной. С кем? Сейчас увидишь, – он повернул ко мне телефон. На меня смотрела шведка с голубыми глазами.

– Ваш шлемазл[5], здесь, со мной на скамейке. Всё под контролем. Не волнуйтесь!

Она засмеялась настоящим еврейским смехом и заговорила на идише. Я кивал, делая вид, что понимаю.

Ортодоксальный еврей

Я заметил его издалека. Ортодоксальной еврей в длинном черном сюртуке, черных туфлях и черной шляпе казался океанским лайнером на фоне шумной разношерстой толпы. Он шел неторопливо, погруженный в свои мысли, его белая борода слегка подрагивала в дуновениях ветерка.

«Ну да, сегодня же суббота», – вспомнил я и посмотрел на часы. Шесть вечера, до дневной молитвы еще часа два. Он, наверное, вышел прогуляться. Странно, но этот немолодой человек каким-то странным образом вписывался в детские крики, разноцветные кепки, снующие велосипеды, самокаты, полуголые тела молодых девушек, крепкие фигуры парней, бабушек и дедушек, бурно обсуждающих цены в магазинах и последние новости из России. Он был той необходимой частью Мира, без которой он теряет свою цельность, законченность. Неожиданно ортодоксальный еврей остановился возле моей скамейки и приятным голосом спросил:

– Вы не будете против, если я присяду?

– Да, конечно, – ответил я и слегка отодвинулся.

– Вы, наверное, из Киева? – спросил он тем же приятным голосом.

Я усмехнулся:

– Здесь две третьих из Одессы и одна треть – из Киева.

Он засмеялся:

– Да, москвичей и ленинградцев здесь редко встретишь. Значит, вы из Киева, как и я. Мое еврейское имя – Лейбл, а до этого, – Лейбл улыбнулся, – меня звали Володя.

Я тоже представился, и дальше пошел обычный разговор, где вы жили и когда приехали. Когда официальная часть закончилась, Лейбл-Володя начал рассказывать о себе:

– Я родился, когда родителям было за 40, и был не только поздний, но и первый ребенок у еврейских родителей. Поэтому вы понимаете, как они меня любили и баловали, тем более что детей у них больше быть не могло. Мы жили в большой трехкомнатной квартире с бабушкой, ей было хорошо за 70, но была она вполне бодрой и здоровой женщиной.

В четыре года я был довольно развитым ребенком: мог складывать и вычитать в пределах 100, читал по слогам, всему этому меня научили бабушка и папа.

Однажды, я не помню почему, бабушке нужно было срочно уйти, и она оставила меня одного в квартире. А когда вернулась, меня дома не было. Она проверила все комнаты, шкафы, заглянула под все кровати: Вовочки, то есть меня, нигде не было.

Бабушка моя была по натуре человеком рассудительным и в панику не впала.

«Куда же он мог подеваться? – рассуждала она вслух. – Дверь закрыта, не мог же он ее открыть – ключа-то у него нет. Все окна тоже закрыты, он должен быть где-то здесь». Она опять заглянула под все кровати, во все шкафы – меня не было нигде.

Бабушке ничего не оставалась, как позвонить маме в поликлинику, где она работала участковым врачом.

Хорошо, что мама уже закончила прием и смогла сразу приехать.

Они обшарили весь дом, осмотрели все шкафы в комнатах и на кухне, отодвинули даже диван в гостиной, опять посмотрели под всеми кроватями. Вовочки, то есть меня, не было. «Может, он выпал из окна?» – предположила бабушка, но все окна были закрыты на верхние шпингалеты.

Бабушка плакала, а мама еле сдерживала слезы.

«Надо звонить в милицию», – наконец сказала бабушка.

«Нет, давай все же раньше позвоним папе», – сказала мама.

Папа в нашей семье пользовался непререкаемым авторитетом, ни одно решение, даже маленькое, не принималось без его согласия. Папа приехал домой на такси. Опять, уже по третьему разу, были осмотрены все шкафы, кровати, даже кухонная плита – меня не было. Вдруг папа направился к окну, он предположил, что я каким-то образом сумел открыть верхний шпингалет, отворить окно и сейчас стою на карнизе за окном. Замечание бабушки, что все шпингалеты, и верхние, и нижние, закрыты на всех окнах, папу не остановило. Убедившись, что и за окном сына нет, папа сел на стул и сказал:

«Ничего не остается делать, надо звонить в милицию. Пусть приедут с собакой-ищейкой. Она по запаху найдет нашего Вову». Он встал со стула и направился к телефону, который висел на кухне.

«Не надо собаку, – раздалось из нижнего шкафа буфета, где хранились продукты. – Я здесь, не надо собаку!»

Мама открыла дверцу буфета и увидела меня. Все были поражены: раз десять и мама, и папа, и бабушка заглядывали в буфет и меня там не находили.

Я, предвидя, что родители и бабушка будут заглядывать в буфет, поставил перед собой пачку сахара, кулек муки, макароны, сухофрукты, консервы, несколько банок с вареньем, и, поскольку в буфете было темно, родители не могли меня заметить за этой баррикадой.

Все облегченно вздохнули, и даже папа, самый строгий человек в семье, не стал меня ругать.

Лейбл-Володя замолчал, а я подумал: «Это же какой характер надо иметь, чтобы в четыре года просидеть в темном буфете почти два часа, слышать плач бабушки и мамы – и не выйти. Таких, как он, только собакой-ищейкой и можно пронять».

Лейбл-Володя будто прочитал мои мысли:

– Вот каким жестокосердечным ребенком я был. Да и когда вырос, мало изменился. Видел в людях только недостатки и всегда им о них сообщал. Короче, был ужасным человеком. Первая жена от меня ушла – не выдержала бесконечных критических замечаний. Вторая тоже ушла, по той же причине. Я не понимал, почему меня никто не любит, почему мои коллеги терпеть меня не могут, а друзья через полгода перестают со мной разговаривать, ведь я же хочу им только добра, чтобы они стали лучше.

Я с интересом слушал ортодоксального еврея.

– В 25 лет я защитил кандидатскую диссертацию по теоретической физике, в 33 – докторскую, я был самым молодым доктором в нашем институте, и все равно люди сторонились меня, никто не хотел со мной сотрудничать. Однажды меня пригласили прочесть курс лекций по квантовой электродинамике в Киевском университете. Так представляете, после пятой лекции студенты отказались посещать мой курс. Я готовился к нему два месяца, собрал новейший материал – и такое фиаско. А однажды меня даже отказались приглашать на семинары в институт квантовой физики, потому что на одном из семинаров выступающий не смог ответить на мой вопрос, и я ему указал параграф в учебнике Ландау, где этот вопрос рассматривается.

– Наверное, вы сделали замечание в присутствии его студентов? – спросил я.

Володя усмехнулся:

– Я сказал, что доктору наук Б. В. непозволительно не знать элементарные вещи и что ему лучше нужно готовиться к семинарам и читать Ландау.

У меня мороз прошел по коже, когда я представил себя на месте несчастного Б. В.

– Как же вас терпели после таких выходок? – спросил я.

– У меня были очень хорошие работы, и иностранные коллеги очень их ценили.

– Что вас изменило? – показал я рукой на его одежду, явно не соответствующую его рассказу.

– Вы не поверите, Любавический ребе.

– Шнеерсон? – удивился я.

– Да, представьте себе. Когда я первый раз приехал в Америку, мой коллега, профессор Принстонского университета, сказал, что, поскольку я еврей, мне нужно обязательно познакомиться с ребе Шнеерсоном. Мне было неудобно отказываться, и мы с ним поехали в Нью-Йорк.

– И что он вам такого сказал? – моему любопытству не было предела.

– Вы, конечно, знаете, что ребе Шнеерсон каждое воскресенье после утренней службы давал тысячам евреев – религиозным и нерелигиозным – благословение и вручал доллар.

– Да, знаю. У меня у самого в гостиной под стеклом хранится его доллар.

– Так вот, мы с моим коллегой приехали в синагогу и стали в очередь к ребе. Когда подошли к нему, он спросил мое имя, потом пристально посмотрел мне в глаза и обернулся: «Ребе Залман, подойдите ко мне». К нам подошел довольно пожилой человек с большой окладистой бородой. «Наконец я нашел Вам хеврусу[6]» – произнес ребе и показал пальцем на меня. Потом дал мне доллар и сказал: «Вашим товарищем по изучению Торы будет ребе Залман».

– Он что, – удивился я, – не спросил вас, чем вы занимаетесь, откуда приехали?

– Нет. Он вручил мне доллар и благословил меня.

– А кем оказался Залман, ваш хевруса?

– Когда я узнал его фамилию, то не поверил. Залман был выдающийся теоретик, по статьям и книгам которого я учился. С тех пор мы не только партнеры по изучению Торы, но и соавторы многих замечательных работ.

– Скажите, Лейбл, вас не поразила проницательность Любавического ребе?

– Конечно, поразила. Но когда я стал серьезно заниматься Торой, понял, что есть люди, имеющие доступ к духовным мирам, недоступным нашему восприятию.

Лейб посмотрел на заходящее солнце:

– Извините, мне пора. Скоро дневная молитва.

Я хотел спросить, как сложилась его жизнь, есть ли у него дети. Но он уже шел своей неторопливой субботней походкой к выходу с набережной.

Голубой лесбиан

Однажды ко мне на скамейку подсел молодой человек. Серьезность его лица то и дело сменялась лучезарной улыбкой, которую он сразу старался спрятать за насупленным взором. Мне было смешно смотреть на его метаморфозы, и я спросил:

– Скажите, пожалуйста, зачем вы боретесь с собой, ведь у вас хорошее открытое лицо, зачем прячете его?

Он засмеялся:

– Понимаете, я комик. А комик должен выступать перед публикой с каменным лицом, чтобы его шутки были контрастом его внешнему виду. Вы, конечно, замечали, что человек, который рассказывает даже очень смешной анекдот, никого не рассмешит, если первый засмеется. А человек, который с каменным лицом несет всякую чушь, вызывает гомерический хохот.

Я кивнул.

– Понимаете, – молодой человек уже не прятал своей радости, – я недавно встретился со своей одноклассницей, в которую был влюблен со второго класса. И оказалась, что она меня помнит, и теперь мы с ней вместе неделю, и я все никак не могу прийти в себя от свалившегося на меня счастья. А у меня завтра выступление, и как быть, даже не знаю.

– А что вы будете читать? – поинтересовался я.

– У меня 10 минут в концерте, я хочу прочесть вот это, – молодой человек опустил голову и затем поднял ее. Его лицо было сосредоточенно, в глазах неуместная серьезность. Он посмотрел сквозь меня и произнес:

– Я голубой.

От неожиданности я вздрогнул, в нем не было ничего, что говорило бы о его нетрадиционной ориентации. Наконец его взгляд встретился с моим, и в его глазах появилась суровость:

– Нет, не подумайте что-то нехорошее.

Я хотел сказать, что в том, что он гей, ничего плохого нет, но он, не дав додумать мысль, продолжил спокойным голосом:

– Я гей в творческом плане… Не понимаете?

Я был в его власти, мозги отключились.

– Хорошо, я люблю женщин, а женщины любят меня, и, наверное, они любят меня даже больше, чем я их. Нет, я не женат, поэтому проблем у меня с этим нет. Проблемы бывают у моих возлюбленных, но это уж их проблемы. Ах да, почему я называю себя геем? Потому что хотя я и люблю женщин, но предпочитаю иметь дело с мужчинами, с ними гораздо интереснее.

Мелькнула мысль: так он гей или не гей?

– Многие из них, в отличие от женщин, умеют слушать и здраво рассуждать. Поэтому с ними приятно иметь дело, и потом, этих всех заглядываний в глаза, вздохов и ахов между нами, мужчинами, нет. Мы ведем деловую беседу, мозговой штурм мировых проблем. И знаете, у нас иногда рождаются гениальные идеи, которые наши политики претворяют в жизнь. Что ни говори, в творческом плане мужчину с женщиной не сравнить. О чем бы ты ни начал с женщиной говорить, обязательно все сведется либо к постели, либо «какой вы нахал!». А с мужчинами и выпить можно, и помолчать, и пофилософствовать. Поэтому я и говорю о себе, что я в творческом плане голубой, ну а во всем остальном – я полный лесбиан. Иногда мне даже кажется, – мечтательно заявил молодой человек, – что неплохо бы разрешить гаремы, ну многоженство, по-западному. Но это дело далекого будущего! А жаль, потому как, когда гаремы разрешат, я уж буду чисто голубым.

Я смеялся неудержимо. Молодой человек улыбался.

Отсмеявшись, я спросил:

– Кто вам написал такой замечательный текст?

– Моя одноклассница, вчера ночью.

– Вчера ночью, – повторил я и захохотал так, что чуть не упал со скамейки.

На прощание молодой человек протянул мне билет на концерт:

– Это вам, увидимся завтра в 7 вечера. Я вас познакомлю с автором текста.

Глупая шутка

Я не заметил, как ко мне подсела странная пара, мужчина уже в летах и молоденькая девушка. Их можно было бы принять за отца с поздним ребенком или деда с внучкой, если бы не глаза молодой женщины. Они смотрели на убеленного серебром мужчину с нежностью, свойственной только влюбленной юности. В глазах мужчины, в отличие от девушки, была печаль, однако она совсем не замечала ее. Я отвел глаза. Две маленькие девочки с визгом убегали от догонявшей их волны, чтобы в последний момент оказаться в высоко поднятых руках родителей.

Рядом со скамейкой опустилась чайка.

– Смотри, чайка! – указывая на птицу, сказала девушка. – Какая она большая.

Мужчина кивнул.

– Я никогда не думала, что они такие большие.

Мужчина улыбнулся, повернулся к девушке и, наклонившись, что-то сказал ей на ушко. Она зарделась. И вдруг в этой молодой женщине я увидел совсем юную, не знающую еще настоящей любви девочку. «Кто она? Неужели…»

– Скажите, вас случайно не зовут Авишаг? – спросил я.

Девушка резко повернулась ко мне. Мне показалось, что она только сейчас поняла, что на скамейке еще кто-то есть.

– Да, меня зовут Авишаг. А откуда вы знаете мое имя? – девушка подозрительно посмотрела на меня.

– Так, угадал, – сказал я, пожав плечами. – С кем не бывает.

Мужчина повернулся ко мне. В его зрачках был острый ясный ум. Я понял, что он догадался, но виду не подал.

– Авишаг, – мужчина взял девушку за руку, – ты хотела искупнуться. Иди, а мы с товарищем, – мужчина глазами показал на меня, – посторожим твое платье.

– А почему ты не пойдешь? – спросила девушка.

Мужчина ласково подтолкнул девушку:

– Иди.

Девушка еще секунду сомневалась, но молодость взяла свое: легким движением она скинула платье, подбросила, и оно, словно перышко, опустилось на скамейку.

– Я только окунусь, – сказала она и полетела навстречу ласковым волнам, нетерпеливо бьющимися о берег.

– Вас зовут Давид? – спросил я.

– Да, Давид, – без тени удивления подтвердил он.

Мужчина вытянул ноги, потянулся.

– Да, я Давид! А она Авишаг.

И вдруг я увидел дворец царя Давида. Построенный из белого камня, он, казалось, соперничает с раскаленным иерусалимским солнцем. Чтобы не ослепнуть, я прикрыл глаза. Жаркий ветер из пустыни жег мои щеки. Солнце коснулось горизонта. Я открыл глаза. В просторной комнате стояли большая высокая кровать с балдахином и инкрустированный изумрудами столик с цветами и фруктами. На кровати возлежал царь Давид, старый уставший человек, рядом с ним на коленках сидела девочка лет пятнадцати удивительной красоты. Она наклонилась к царю и заглянула в глаза. Два персика коснулись седой груди. Девочка встала с коленок, откинула назад золотые волосы и легла на него:

– Тебе не холодно, мой царь?

– Нет, моя Нешама[7].

– Ты назвал меня своей душой, да?

– Да.

– Мне сказали, что я должна тебя согревать, потому что ты все время мерзнешь.

– Чего только не придумают мои друзья.

– Так, может, ты не рад, что я с тобой? – испуганно спросила девочка.

– Рад, рад, Авишаг, конечно рад. Знаешь, еще никому не удавалось меня согреть так, чтобы… – царь Давид приблизил головку девочки к своим губам и зашептал.

Девочка приподняла голову:

– Мне бы тоже хотелось родить от тебя маленького Давида.

Царь Давид грустно улыбнулся.

– Но ведь я хорошо стараюсь, правда? – девочка с надеждой посмотрела на царя Давида.

– Правда.

– Может, у тебя получится, мой царь?

Давид приподнял плечи девушки, ее золотисто-черные волосы легли ему на глаза:

– К сожалению, Бог не хочет этого.

– А я хочу, – ответила девушка и стала ласкать царя Давида, но быстро устала и легла на него.

– Можно я на тебе посплю? – не подымая голову, по-детски спросила она.

– Поспи.

Девочка мгновенно уснула. Царь Давид посмотрел в темный проем окна, два небольших факела не мешали видеть ему звездное небо. «Как быстро пролетело время». Царь Давид увидел себя мальчиком, пасшим родительских овец, затем юношей, стоящим с пращой перед Голиафом, увидел себя молодым сильным воином, внимающим словам Самуила. Вот он склонил голову, и священное масло стекает к его золотым кудрям – он царь Иудейский. Промелькнули победы и кровь, кровь, перевозка скрижалей заветов в Иерусалим и его танец перед ними, подготовка к строительству храма и запрет Всевышнего строить его. «А звезды всё те же». Давид поднял голову, над потолком висела лютня. Утренний ветер коснется ее струн, и он встанет, чтобы вершить государственные дела. Но перед тем, как выйти из комнаты, он запишет новый гимн Творцу. Решено, завтра он отдаст приказ писцам начать записывать гимны, чтобы они звучали во всех поколениях Израиля. Царь Давид осторожно приподнял Авишаг и положил рядом с собой. На ее лице была улыбка. «Видно, Авишаг снится хороший сон», – подумал царь Давид, наклонился и поцеловал ее в полуоткрытые губки. Девочка на мгновение проснулась и сразу же заснула, на ее щеках играл румянец. Царь Давид лежал на спине, мысли о будущем мучили его, правильно ли он сделал, что после смерти назначил царем Шломо, ведь ему всего 11 лет. Сможет ли он удержать власть, не допустить междоусобицы, распада царства? Но вот и он заснул. И теперь старик и прижавшаяся к нему всем своим худеньким телом девочка мирно спали.

Я повернулся к мужчине.

– Извините, задумался, – отозвался тот. И, продолжая смотреть на волны, в которых плескалась жена, произнес: – Ничего страшного. В нашем возрасте… – мужчина грустно улыбнулся, – и не такое бывает.

Он поднял руку и помахал своей жене. Она послала ему воздушный поцелуй и вместе с десятком детей бросилась в набегающую волну. Мужчина повернулся ко мне:

– Я в своей жизни сделал одну глупую ошибку и очень жалею. Я ведь член-корреспондент Академии наук – не той, которая сейчас Российская, а настоящей. Когда я был еще совсем молодым, меня за мои работы по теории корреляции спинов в твердом теле послали в Америку. Это было еще в новинку. В Америке я провел полгода в Принстоне, в Institute for Advanced Study.

– Это в котором Альберт Эйнштейн работал? – уточнил я.

– Да, и не только он, но и Поль Дирак, Вольфганг Паули, Роберт Оппенгеймер, Эдвард Виттен, Курт Гёдель… – не знаю только, говорят ли вам эти фамилии что-нибудь…

– Не все, – уклончиво ответил я.

– Нигде мне так хорошо не работалось, как там. Время пролетело быстро, пришлось в последние три дня наверстывать то, что должен был делать со дня приезда, – покупать подарки своим друзьям, сотрудникам, выполнять заказы моих родственников и жены. Купил я и купальник, который и сыграл со мной злую шутку. Я хотел подарить его нашей аспирантке: она была не только умной, но и очень красивой и гордилась этим. Когда моя жена нашла купальник в моем чемодане, наотрез отказалась отдать его нашей молодой сотруднице.

– Ну ее можно понять, – сказал я.

Давид хмыкнул и продолжил:

– Купальник действительно был замечательный: яркий, с американскими флагами. Такого, я думаю, не только в Новосибирском Академгородке не было, а и за Уральскими горами. И как я ни уговаривал жену отдать купальник аспирантке, она ни в какую. Наконец спрятала его в свой ящик и обиженной ушла на кухню. Через два дня у нас дома собрались все мои друзья с женами и подругами. Каждому я дал сувенир, а аспирантке вручил ручку с золотым пером с напутствием написать ею диссертацию. В конце обеда моя жена предложила продолжить веселье на берегу Обского моря. Все с радостью согласились. Договорились встретиться через полтора часа на пляже возле «грибков». Жена демонстративно надела под платье купальник, и мы с полными сумками еды пошли на пляж.

– А как же выпивка? – спросил я.

– Вино и пиво должны были принести гости. Так вот, все ахнули, когда увидели американский купальник на моей жене. Он здорово подчеркивал ее и без того стройную фигуру. Жена была на седьмом небе от гордости и, покрасовавшись, предложила всем пойти окунуться. Все с радостью согласились и побежали за ней в воду. И тут случилось то, что и должно было случиться. Когда жена вышла из воды, все замерли. Купальник моей жены стал абсолютно прозрачен. Она сначала не поняла, в чем дело, почему все так странно на нее смотрят. Но когда поняла, бросилась обратно в воду. Выйти она не могла, потому что купальник мог обрести свое предыдущее состояние, только полностью высохнув. У нас в лаборатории любили розыгрыши, и купальник был куплен именно для этой цели. Мне ничего не оставалось, как под пристальными взглядами собратьев по разуму и их радостных жен и подруг с полотенцем идти в воду и выводить из нее свою жену.

– А что, они не могли отвернуться? – полюбопытствовал я.

– Могли. Но, думаю, они были столь сильно заворожены зрелищем красивой обнаженной женщины, что это не пришло им в голову. Жена мне своего позора не простила. Через две недели собрала вещи и уехала к родителям в Киев. Как я ее ни уговаривал, что это всего лишь шутка, что я не хотел ее обидеть, что виноват, – ничего не помогло.

– А правда, – прервал я мужчину, – почему вы не предупредили жену, что купальник с сюрпризом?

– Глупым был, самодовольным болваном.

Мужчина посмотрел на плескавшуюся в волнах девушку:

– Она любит меня. Не знаю, за что. Вроде уже не за что! А любит…

Девушка поймала взгляд мужа, помахала рукой и бросилась в набежавшую волну.

– Вы спросите: и как я с ней?

– Нет, не спрошу, – ответил я. – Царя Давида нельзя не любить.

Мужчина покачал головой:

– Даже если он уже любить не может.

Девушка бежала к нам, с ее стройной фигурки струйками стекала соленая вода. Мир был ясен и полон красоты. Мужчина встал, скинул брюки, рубашку и бросился к ней навстречу. В нем был дух жизни, его действительно нельзя было не любить, ведь это был сам царь Давид.

Маленький друг

Знаете, есть такое выражение – «еврейская мама». В интернете «еврейская мама» определяется как совершенно особенный тип заботы, в котором сочетаются материнская любовь, твердая уверенность в исключительности своего ребенка и желание участвовать во всех аспектах его жизни. А главное – все это щедро сдобрено отменным чувством юмора. Так вот, однажды ко мне на скамейку подсел типичный «еврейский папа». Чем отличается «еврейский папа» от «еврейской мамы», я думаю, вы поймете из его рассказа:

– У каждого маленького мальчика или маленькой девочки должен быть друг. С ним можно поговорить, подраться, поиграть и вообще делать такие штуки, которые взрослым и не снились. Конечно, если у тебя есть брат или сестра, то друга иметь не обязательно, можно и без друга неплохо прожить. Но что делать тому, у кого нет брата или сестры? Правильно, дружок, придумать себе мальчика или девочку и с ним или с нею разговаривать, когда взрослые, вместо того чтобы с тобой играть, ведут свои умные, никому не нужные беседы. Такому другу можно рассказывать страшные истории, которые происходят по ночам, когда все спят, жаловаться на родителей, когда они тебя несправедливо наказывают; объяснять, как сложить 2 и 3 или 5 и 4. Короче, друг есть друг, его должен иметь каждый человек, даже если у тебя хорошие, умные и заботливые родители.

Я сам в детстве не имел друга – он мне и не нужен был: у меня был брат на два года младше меня. Многие думают, что хорошо иметь старшего брата, а я скажу: нет, лучше иметь младшего, но только чтобы он был не очень маленький, а то не так интересно. Вообще мы с братом не только вместе играли и разговаривали, мы с ним часто и ругались, но никогда не дрались, потому что бить маленьких неудобно, ну а задирать больших – тоже дело не из приятных: стукнет по лбу – сразу поймешь, кто здесь главный. Но я отвлекся. Итак, если родители не наградили тебя еще маленьким братом или сестрой и у тебя нет друга или подружки, придумай его или ее себе сам.

Вот, например, моя дочь придумала себе мальчика, такого тупого, что она целыми днями учила его читать и считать. Вы спросите, как я об этом узнал?

Я кивнул.

– Сейчас расскажу. Однажды она мне начала жаловаться: «Знаешь, у меня есть друг, он ничего не понимает. Я у него спрашиваю: „Сколько будет 2 + 3?“, а он молчит – не знает. Я ему уж и так объясняла, и этак, никак не понимает, почему 2 + 3 будет 5». Я ей сказал: «Приведи своего друга к нам домой, я ему объясню». «Он не может прийти», – ответила она мне. «Почему?» – удивился я. – «Потому что он безногий». – «Как безногий?» – сказал я. – «А вот так, безногий, и все!» – «Ну давай мы к нему домой придем». – «Это нельзя!» – «Почему?» – «А он дверь не откроет». – «А ты скажешь ему, что это ты с папой пришла». – «Он все равно не откроет!» – «???» – «Он без рук, он открыть дверь не сможет, у него ни рук, ни ног нет».

Тут уж я не выдержал: «А рот у него есть?»

«Рот есть! Знаешь, сколько он болтает, иногда ему говоришь: „Хватит болтать, давай я скажу!“, а он – нет, говорит, и все. Его за руку дергаешь, а он все равно болтает».

«Как это за руку? – поймал я дочку на слове. – Ведь у него рук нет!»

«Ну да, нет! Ну так за плечо».

«Ну а как твой друг в школу приходит, если у него ног нет?»

«Его привозят, за парту сажают, а дальше он сам: ручку и тетрадь из портфеля достает и пишет».

«Как же он пишет, ведь у него рук нет?»

«Знаешь, папа, я тебе так скажу: когда есть, а когда и нет. Как 2 и 3 сложить, так рук у него нет, а как самолетик сделать и во время урока запустить, так есть».

«Ну а с ногами то же самое, – подхватил я. – Как в школу идти, так ног у него нет, а как побегать во дворе с тобой или в мяч поиграть с мальчиками, так наверняка есть!»

«Правда! Откуда ты все это знаешь?» – дочь посмотрела на меня удивленно.

«Я сам был таким мальчиком, когда был маленьким», – ответил я серьезно, и мы засмеялись.

Через несколько дней после этого разговора я вижу: сидит моя дочь в своей комнате за столом и делает уроки. На столе перед ней старый облезлый заяц, и она ему говорит: «Эх ты, в школу ходить не хочешь и поэтому не знаешь, что корова через два „О“ пишется: КОРОВА, а не КАРОВА. Ну и что, что у тебя рук и ног нет, голова же у тебя есть, мог бы ходить и учиться. Вот я же хожу».

Потом моя дочь посмотрела на зайца и говорит: «Знаешь, заяц, скоро у меня дети будут!»

Тут я, конечно, не выдержал: «Откуда у тебя дети будут?» – сказал я громко, встал с дивана и направился через открытую дверь в комнату дочери.

Дочка обернулась и объяснила: «Как откуда? У всех женщин бывают дети, а учительница сказала, что скоро мы все станем женщинами, а мальчики – мужчинами».

Я облегченно вздохнул. Дочка стала дальше делать уроки, она больше не разговаривала со своим зайцем. Я постоял немного и ушел. Вскоре я опять услышал, что дочка разговаривает с зайцем, но я уж не стал прислушиваться, друг – все же дело интимное.

Ночью я разбудил жену и сказал: «Слушай, не завести ли нам еще одного ребенка?»

Она открыла один глаз и посмотрела на меня.

«Скучно как-то», – пролепетал я.

«Сначала зарплату увеличь, – сказала она. – А потом, это тебе скучно, потому что ты в магазины не ходишь, не готовишь, квартиру не убираешь, ничего по дому не делаешь».

«Но я пол пылесошу и белье стираю», – начал оправдываться я.

«Стиральная машина стирает, а не ты».

«Ну я с дочкой на лыжах катаюсь, а летом мы с ней в лес ходим».

«Ну, допустим, в лес мы вместе ходим, – сказала жена и повернулась на другой бок. – Скучно, видишь ли, ему!»

Так я от своей жены ничего не добился.

Ну скажите, почему с дочкой часто легче найти общий язык, чем со своей женой?!

Кен Роади

– Вы позволите присесть? – спросил человек приятным баритоном и, не дожидаясь моего «конечно», сел рядом.

Я подвинулся, освобождая правую сторону скамейки.

– Ну что вы, я не такой большой, – мужчина уселся поудобнее и поставил рядом с собой сумку. – Жена говорит, что я «еще в меру упитанный мужчина», – и вдруг неожиданно: – Вы этого не находите?

– Нахожу, – ответил я, и мы оба засмеялись.

Мимо прошла молодая мама, правой рукой она толкала коляску, в левой держала телефон и что-то быстро говорила. Мальчик выглянул из коляски и помахал нам рукой.

– У меня завтра, – мужчина повернулся ко мне, – в 10 утра деловая встреча в Манхэттене. Я прилетел на день раньше, чтобы походить по Брайтон-Бич. Все мои знакомые говорят: Брайтон – неповторимое место… Извините, не представился. Борис.

Я пожал протянутую руку:

– И как, не разочаровались?

Борис улыбнулся:

– Еще не успел.

– До вечера еще далеко, успеете.

Мы оба засмеялись.

В этом человеке было ощущение успеха, но не того, который мы, люди интеллигентные, называем «из грязи в князи», в нем была открытость, жизнелюбие и здоровье – да-да, здоровье, и еще притягательность, которую в Америке называют харизмой.

– Здесь, на Брайтоне, – Борис взял в руки сумку, – осколок мира, из которого я уехал в 1987 году, до распада Советского Союза, и поэтому всех ужасов 90-х не пережил. Знаю о них только из рассказов друзей.

Он достал из сумки кулек:

– Угощайтесь, пирожки домашнего изготовления.

– В гастрономе купили!

– А вы откуда знаете? – удивился Борис.

– Откуда? Моя соседка по дому их готовит и всегда, прежде чем отнести в магазин, заносит мне парочку. Вот этот, – я взял лежащий сверху, – с картошкой, яйцом и луком, а вот тот, – я показал пальцем в кулек, – с мясом, рисом и зеленым лучком. Очень рекомендую.

Борис взял пирожок:

– А откуда вы знаете, ведь они неотличимы?

– Я тетю Нину уже двадцать лет знаю.

Борис взял следующий пирожок:

– Знаете, действительно вкусно. Надо было взять больше. Когда я в магазин заходил, дедок (он на стуле перед магазином сидел) сказал мне: «Мужчина, возьмите обязательно пирожки, не пожалеете».

– А, – засмеялся я, – это дед Мирон. У него с Ниной бизнес такой: она печет, а он рекламой занимается.

Съев пирожки и вытерев губы салфеткой, которую продавец не забывал вложить в кулек, Борис посмотрел по сторонам.

– Урна за вами, – подсказал я.

– Мне здесь нравится. В Остине, где я живу, люди на набережной вот так просто на скамейках не сидят – они сидят, уткнувшись в свои телефоны либо айпеды. По набережной не прогуливаются, а бегают, ездят на велосипедах, а если и ходят, то очень спортивно.

– А вы, наверное, хорошо стоите!

Борис с удивлением посмотрел на меня.

– Это элементарно, Ватсон, простая наблюдательность. У вас, – я показал на рукав его рубашки, – нашивка Версачи. Брюки, хотя и выглядят простыми, тоже не из дешевого магазина.

– Брюки от Гуччи, – подтвердил Боря. – Жена мне всё покупает.

– Ну а об остальном, Ватсон, догадаться несложно. Простая дедукция.

Борис засмеялся:

– Действительно просто. Хочу вам, Шерлок Холмс, одну историю рассказать. Вы не против?

– Что вы, конечно, расскажите, – я испытующе посмотрел на собеседника: – Я для этого и пришел пораньше на набережную.

Боря улыбнулся и начал свой рассказ:

– Вы ведь знаете, что поломка машины в дороге не проблема.

– Да.

– Набираешь телефон Triple A[8], и в течение часа, а часто и быстрее, к тебе подъедет специально оборудованная машина и отвезет автомобиль к твоему дому или в ближайшую автомастерскую. А если неприятность случилась ночью, то в недорогой мотель, короче – в любое место в радиусе 100 миль. А что делать тому, кто не является членом Американской автомобильной ассоциации или села батарейка в мобильном телефоне?

Я пожал плечами:

– У нас в Нью-Йорке машина – одно расстройство: искать парковку, перегонять каждые три дня ее с одной стороны улицы на другую, штрафы огромные и по любому поводу. Лучше на метро ездить, иногда, правда, долго и с пересадками, но главное – проблем нет. Поэтому я свою машину отдал внуку, когда он уехал в Принстон учиться на социолога.

– Ничего страшного, – продолжил тем временем Боря, – нужно съехать с дороги и поднять капот. «Спокойствие, только спокойствие!», как говорил Карлсон, который живет на крыше.

Я улыбнулся, Борис-Ватсон был мне симпатичен.

– А тогда, в 1987-м, мы только приехали с женой и детьми в Америку и, понятно, относились к американцам настороженно. И тому были причины: во-первых, почти сорок лет в Советском Союзе не могли не сказаться на нашем менталитете. Во-вторых, у нас с женой английский был со словарем, как и у большинства интеллигентных эмигрантов. А язык со словарем, как известно, полезен только в библиотеке Российской академии наук. С полицейскими или в магазине он не очень помогает.

Так вот, едем мы с женой на нашем бьюике 75-го года с занятий по английскому языку, радуемся, конечно: наша первая машина в жизни. Моя жена первая обратила внимание на то, что с машиной что-то не в порядке: вначале перестал работать кондиционер, а потом стрелка указателя температуры поползла к красной черте, затем из капота бьюика повалил пар. «Мы сейчас взорвемся!» – в ужасе закричала жена.

– Но ведь бензобак сзади, – удивился я.

– А я о чем… Короче, мы съехали с хайвэя, и я поднял капот.

– А кто был за рулем? – спросил я.

– В том-то и проблема, что за рулем была жена, это была третья ее поездка на водительском сиденье. Это сейчас она гоняет свой мерседес только так. В прошлом году два штрафа за превышение скорости получила.

– Да, к десятому году жизни в Америке мужчина уже не считает привилегией водить машину и с удовольствием передает руль автомобиля (и часто не только автомобиля) лучшей половине человечества, – философски заметил я.

Боря улыбнулся:

– В то время мобильник был редкостью, и у нас его не было.

– Да, проблема, – покачал я головой.

– Через десять минут, – продолжил Борис, – перед нашей машиной остановился вэн, из него вышел здоровый американец лет двадцати пяти и протянул руку: «Кен Роади. Проблема?» «Да», – ответил я и объяснил, что случилось. Он улыбнулся и стал щупать шланги в машине. «Водяная помпа», – со знанием дела заметил я. «Нет, это термостат. Если хотите, я могу заехать в автомагазин, он здесь рядом, через дорогу, и поменять его».

Мы с женой переглянулись.

«Я автомеханик», – и он показал на открытую дверь вэна: весь автомобиль был загружен оборудованием для ремонта машин.

«Сколько это будет стоить?»

«8 долларов – термостат и 15 – работа».

«Окей», – сказал я и посмотрел на жену. «Это совсем не дорого», – объяснил я ей по-русски.

Кен сел в вэн и уехал. В течение 20 минут, пока мы ждали, возле нас остановилось еще три машины: вначале это был парень, наверняка бывший марин, потом девушка, в руках она держала мобильный телефон, третьей была машина, оборудованная для перевозки поврежденных автомобилей. Всех мы поблагодарили и объяснили, что в помощи не нуждаемся, поскольку скоро должен подъехать автомеханик.

Кен работал, а мы с женой сидели на травке. Солнце палило нещадно, что делать, лето в Техасе – не самое сладкое время. Неожиданно метрах в двадцати от нас остановилась старенькая BMW. Из нее вышла рыжеволосая девушка и направилась к нам. В руках у нее был пакет с бутылками воды. Она подошла к Кену, нежно коснулась его губ. «Спасибо, принцесса», – Кен явно был доволен. Девушка повернулась к нам и протянула бутылку вначале моей жене, потом мне, ее лицо, как и у всех рыженьких, было сплошь обсыпано веснушками. Пока Кен менял термостат, проверял двигатель, девушка рассказывала о том, что играет на флейте с восьми лет, что очень любит музыку и в этом году поступила в университет на композиторское отделение. Я поинтересовался: «Ваши родители, наверное, тоже играют на музыкальных инструментах?» Девушка засмеялась: «Нет, мой папа работает техником в компьютерной компании, а мама – медсестра. Они не очень любят слушать музыку. Вначале я только играла, – продолжила она, – а потом вдруг начала сочинять. Знаете, это так интересно – сочинять музыку». Неожиданно девушка поднесла к губам невидимую нам флейту и заиграла на ней. Отняв от губ флейту, призналась: «Физику и математику я не люблю, это очень сложные предметы». «Музыка гораздо легче» – прокомментировал я. Рыженькая девушка задумалась на минуту, потом сложила пальчики треугольником. «Это вектора, я никогда их не понимала», – сказала она и засмеялась. К нам подошел Кен: «Всё в порядке!» Я добавил к сумме, о которой мы договорились, еще десятку и протянул Кену. Он и его девушка удивленно переглянулись. «Это за воду и урок музыки», – пояснил я. Девушка смутилась. «Сколько тебе лет?» – спросила жена. – «18». – «А зовут?» – «Джини». Кен обнял свою рыженькую принцессу, она радостно улыбнулась ему и пошла к машине. Кен пожал мою руку и протянул карточку: «Если что случится в дороге, звоните».

С того времени я всегда вожу с собой набор инструментов, трос для транспортировки машины и маячки. Мало ли, у кого что случится в дороге.

Я понимающе кивнул.

Зазвонил мобильник.

– Это мне жена звонит. Извините, должен идти.

Я жму Борину руку.

«Да, дорогая, нет, ничего не забыл», – говорит он и идет вдоль набережной. Вскоре Борис сливается с толпой молодых и не очень молодых людей.

Я закрываю глаза. Бриз с океана приносит долгожданную прохладу.

Устами младенца

Мне, как и вам, наверное, не раз приходилось слышать от какой-нибудь сердобольной старушки: «Устами младенца глаголет истина». В голосе этой старушки вы непременно слышали не только умиление, но и само преклонение перед маленьким пророком. На вопрос «Откуда вы взяли, что лепет этого младенца достоин внимания?» обязательно услышите от нее: «Невинному дитяти открыты врата истины, потому что взор его, чувство его не испорчено чужими мнениями, страхами, штампами мышления, оно не знает, что такое вранье и лицемерие».

Мне, честно говоря, тоже казалось до определенного момента, что в этом что-то есть. Ведь не зря же фразу «А король-то голый!» посмел сказать малыш, который не знал, что существуют обман и притворство. Однако после моего знакомства с одним дитятей мое отношение к маленьким «пророкам» в корне изменилось.

Дитятю звали Танечка, была она маленького роста, и было ей пять лет. Несмотря на свой возраст, Танечка была девочкой очень смышленой и бойкой. Больше всего на свете она любила крутиться среди взрослых и слушать их разговоры. Как правило, она садилась в уголок и внимательно слушала теть и дядь, никому не мешая. Уговоры родителей: «Пойди, Танечка, поиграй, что тебе наши взрослые разговоры?» – на Таню не действовали, она не уходила из своего угла и все мотала на свой несуществующий ус.

И вот однажды в гости к папе пришел его университетский друг со своей женой, приятной молоденькой женщиной. Они сидели пили чай, папин друг рассказывал о свадебном путешествии, о своей работе, иногда папа и его друг вспоминали смешные истории из их университетской жизни, и тогда все смеялись.

Таня, как всегда, сидела в углу, и, хотя она в руках держала книжку с картинками, на самом деле она вся была в разговоре взрослых. И вот когда мама в третий раз всем налила чай, Таня неожиданно положила книжку и, глядя прямо в глаза папиному другу, сказала: «А зачем вы женились? Все равно разведетесь!» Все были в шоке. Мама и папа готовы были провалиться сквозь землю. Папин друг стал криво улыбаться, а глаза его молоденькой жены наполнились слезами.

Но взрослые на то и взрослые, все взяли себя в руки. Папа сказал: «Таня, иди к себе в комнату и оттуда не выходи». Гости выпили еще по чашке чая и собрались уходить, и действительно было уже поздно. Папа на прощание сказал другу и его жене: «Не обращайте внимания, мало ли что скажет ребенок. Приходите еще». Но по глазам молодоженов было видно, что они вряд ли еще раз переступят порог этого дома.

Что удивительно, папин друг и его жена действительно развелись через два года. Что повлияло на их решение: то ли они действительно друг другу не подходили, то ли слова маленькой Тани так засели в мозгах у молодых, что их было уже оттуда не выковырять, – я вам не скажу. Но после этого случая я очень опасаюсь всяких там младенцев, потому что это очень непонятно, говорят ли они истину или творят ее.

Ну а что маленькая Таня? На вопрос папы, почему она считает, что его друг непременно разведется со своей женой, она со свойственной ей безапелляционностью заявила: «Он умный, и с ним интересно, а она красивая и не умная, а когда он это поймет, они разведутся».

Откуда я знаю эту историю? Нет, мне ее рассказал не папа Танечки и не его жена, а красивая женщина лет тридцати. Она подсела ко мне на скамейку. Шел небольшой дождик, a когда над твоей головой зонт, это даже приятно. Ах да, откуда она знает подробности? Ей мама девочки рассказала, женщины же не умеют держать секреты.

Do you really need a woman?

Когда Сереже исполнилось 26 лет, он стал совсем взрослым. Нет, это не значит, что он женился в 26 лет, женился он как раз в 22, просто в 26 он написал со своим другом Федей Зайцевым хорошую работу, после которой весь теоретический отдел института физики стал смотреть на Сережу с Федей по-другому. Из подающих надежды молодых ученых Сережа с Федей превратились в молодых гениев, а это что-то да значило в то время в институте физики. От такой новости Сережа приосанился и даже стал меньше улыбаться, но его круглое лицо и глаза все равно выдавали в нем хорошего парня, верного друга и большого любителя детей. То, что он любит детей, было ясно всем девушкам, поэтому они с первого взгляда хотели выйти за него замуж. Но Сережа обладал исключительной силой воли. Он отбивался от своих сокурсниц и симпатяг с других факультетов со стойкостью осла, он (это ему подсказал друг Зайцев) делал вид, что ничего не понимает, и каждый раз после кино или танцев вежливо целовал очередной соискательнице ручку и удалялся к себе в общежитие. Однако, как любил говорить тот же Зайцев, и на старуху бывает проруха! Вот и Сережа однажды на вечеринке у друзей увидел ее: изящную, в голубом, с черными блестящими глазами, с улыбкой, от которой сразу хотелось умереть. В тот раз он так перепугался, что не посмел даже к ней подойти. Но Федя Зайцев был настоящим другом, он все так подстроил, что через два дня Сережа уже гулял со своей Леночкой под ручку и рассказывал ей что-то про элементарные частицы. Леночка глупо улыбалась, она не знала, как себя вести и что говорить молодым ученым, ведь она была простая девушка из обычной, а не физико-математической школы и попала на вечеринку совсем случайно. Как всегда бывает в таких ситуациях, никто ничего не понимал, и это было хорошо. Но скоро Леночка, хотя и не имела высшего образования, разобралась, что к чему. Глазки у нее разгорелись еще пуще, щечки стали еще более розовенькими, ножки как-то удлинились (Леночка на встречи с Сережей стала зачем-то выбирать платья еще более короткие). Короче, Сережа не устоял и через неделю сделал ей предложение, к тому же и Федя, тоже мне друг, сказал: «Смотри, какая девушка, упустишь!» Свадьба была хорошая, только Сережина мама говорила: «Все хорошо: и ножки, и ручки, только вот высшего образования нет». Но Сереже было это совсем не важно. Ведь когда человек молодой, ручки и ножки и еще кое-какие детали играют бóльшую роль, чем образование. Леночка оказалась на удивление хорошей хозяйкой и очень даже умной особой. Даже Федя сказал однажды: «Эх, дурак я был, надо было мне самому ее клеить». На что Сережа по-хозяйски улыбнулся и сказал: «Да, надо было!»

Федя продержался ровно полгода, он женился на Верочке, которая была чуть потолще и покороче Леночки, но зато у нее было высшее образование, и она умела здорово танцевать, рисовать и играть на гитаре. А еще у Верочки было настоящее чувство юмора, которое можно приобрести только при тесном общении с физиками. Когда Федя задерживался на работе, Верочка звонила и спрашивала: «Где там мой Зайцев? Собирается домой или опять с этим…» Дальше шли неприличные слова, которые так любили вставлять ее друзья-физики, споря у доски. Несмотря на все недостатки Верочки, Федя искренне любил свою жену, гордился ее рисунками и умением поставить на место любого задиру-остроумца.

Итак, в 26 лет к Сереженьке и Федечке пришла слава. Но, к счастью, Сережа и Федя были из разряда людей, чье отношение к друзьям, знакомым, даже женщинам не могло зависеть от того, на гребне удачи они или на ее впадине. Это только слабые люди ведут себя нормально, когда у них не все ладится в жизни. Жены Феди и Сережи повели себя правильно, они устроили им медовый месяц, вследствие которого у них в положенное время с интервалом в неделю родились сыновья.

Но еще до того, как Сережа и Федя стали отцами, Сережа съездил за границу, причем так, что его авторитет среди научной общественности стал просто недопустимо высок. А дело было так.

Однажды зав теоретическим отделом, академик А. Б. позвал Сережу к себе в кабинет. Вообще-то Сережа не любил начальство. Нет, конечно, он уважал академика А. Б., его уважали все, даже члены правительства, которые вообще никого не уважали, кроме себя, но Сережа всегда помнил слова своего отца, бывшего капитана второго ранга: «Матрос должен держаться подальше от начальства и поближе к кухне». Академик встретил Сережу очень тепло, спросил, над чем он работает, и, к удивлению Сережи, сразу все понял. После научного введения А. Б. сказал:

– Мы решили послать тебя, Сережа, за границу, в Англию, на конференцию.

Сережа покраснел и сказал:

– А работу мы сделали вместе с Зайцевым, так что посылайте нас вместе.

Академик засмеялся:

– Вы работу подписывали по алфавиту?

– По алфавиту, – сказал Сережа.

– Значит, по алфавиту и поедете.

На этом вопрос был закрыт, и Сережа пошел рассказывать Феде, что его посылают в Англию.

Федя обрадовался за друга, поэтому неловкости Сережа не испытал. Дома Леночка быстро стала составлять список, что ей нужно купить в Лондоне. Список был большой, он начинался с колготок и кончался небольшой норковой шубкой. Надо сказать, что это сейчас, в 2021 году, поездкой за границу никого не удивишь, а тогда все было по-другому. Поехать в капиталистическую страну было все равно что выиграть холодильник в лотерею. Короче, Сережа собрался и полетел в Англию.

Надо сказать, что в университете Сережа учил английский и что кафедру иностранных языков уважали студенты не меньше, чем кафедру теоретической физики, потому что сдать английский было никак не легче, чем квантовую механику самому А. Б. Так что Сережа был уверен в себе. Однако знать английский и слышать его оказалось двумя разными вещами. Все, что говорили англичане, Сережа понимал с большим трудом, и, если бы не природное чувство оптимизма и самомнение, которыми наделены все физики, он бы сник. В гостинице, куда его привезли вместе с другим русским ученым, Сереже очень понравилось, особенно то, что он должен был жить в отдельном номере. Поскольку регистрация начиналась на следующий день, Сережа решил пойти в магазин и начать вычеркивать строчки из Леночкиного списка. В красивом фойе Сереже объяснили, где находится ближайший супермаркет, и он, насвистывая арию Тореадора из балета Бизе – Щедрина «Кармен», направился в магазин. Там счастливого обладателя фунтов стерлингов ждало первое разочарование: цены оказались такими, что не то что половину, десятую долю Леночкиных заказов Сережа не мог выполнить. На деньги, выданные академией наук, можно было купить разве что косметику и что-нибудь еще из мелочей. Сережа погрустнел, но не растерялся. «Начнем с того, что первое в списке», – сказал он себе и смело направился в отдел женского белья.

Он объяснил миленькой черненькой мордашке, что ему надо, но та, показывая на свою грудь, объяснила ему, в свою очередь, что в Англии используется другая система размеров и ему надо попросить какую-нибудь женщину написать ему на бумажке соответствие между русскими размерами и английскими. Весь этот разговор забрал у Сережи столько сил, что он решил отложить покупки до завтра, а сейчас просто погулять по Лондону. При выходе из супермаркета Сережа увидел, что идет дождь: плащи, мокрые машины, зонтики… «Ну, значит, я действительно в Англии!» – сказал он себе и смело пошел вниз по улице.

На следующее утро началась регистрация участников конференции. Сережа подошел к стойке, где была указана его буква. За стойкой сидела миловидная женщина лет тридцати пяти с небольшим. Сережа протянул ей свое приглашение, она отметила что-то в списке, который лежал перед ней, потом протянула ему папку, в которой были список участников конференции, брошюра с текстом аннотаций докладов, блокнот для записей и ручка.

– Nice to meet you, Sergey! What else can I do for you? – сказала она, улыбнувшись. В прямом переводе ее слова звучали так: «Я рада встрече с вами, Сергей. Что еще я могу сделать для вас?»

Сергей посмотрел прямо ей в глаза и, выговаривая четко каждое слово, произнес:

– Madam, I need a woman!

Женщина покраснела, потому что на английском языке эта фраза обозначала следующее: «Мадам, я нуждаюсь в женщине».

Конечно, любой женщине тридцати пяти лет с небольшим, тем более в Англии, где вообще напряженка с мужчинами, приятно слышать такие слова от симпатичного молодого иностранца, но не в восемь часов утра и не в такой обстановке. Видя ее замешательство, Сергей сначала нахмурился, потом улыбнулся своей обворожительной улыбкой и, делая паузу после каждого слова, произнес опять:

– Madam, I need a woman!

– Excuse me, sir, what did you say? (Извините, сэр, что вы сказали?) – переспросила женщина, еще более смутившись.

– I need a woman, – четко произнес Сергей, удивляясь ее непонятливости.

– One moment, sir (Секундочку, сэр), – сказала женщина, встала под сочувствующие взгляды женщин с других букв и направилась к дальнему столу, где сидели члены оргкомитета. Там она что-то сказала председателю конференции, показав глазами на русского ученого, тот недоверчиво помотал головой и подошел к Сереже. Сережа уже понял, что он сказал что-то не то, но что это было не то, он сообразить не мог. «Наверное, русский акцент», – подумал он и решил произнести свою фразу «I need a women» уже с английским акцентом.

Когда председатель оргкомитета подошел к Сереже и спросил: «What is the problem, Sergey? (Что случилось, Сергей?)», – Сергей сказал: «Excuse me, sir, maybe this Lady did not understand my Russia accent, but I really need a woman (Извините, сэр, может, эта леди не поняла мой русский акцент, но мне действительно нужна женщина)», – и достал из кармана листок с Леночкиным списком.

Все переглянулись: может, действительно молодому русскому приспичило и ему нужна женщина.

– Just a moment, I will invite russian interpreter (Минутку, я приглашу русского переводчика), – сказал председатель.

Через несколько минуту все уже громко хохотали, потому что переводчик объяснил всем, зачем Сергею нужна была женщина. Не хохотал один Сергей. Женщина, к которой он обращался, назвала Сергея милым Сережей и объяснила, какой номер бюстгальтера нужно ему купить в магазине. Конечно, после этого случая Сергей стал очень популярным, все с улыбкой смотрели на него, а жены больших и не очень ученых ставили его в пример своим мужьям.

Ну а доклад Сергея был принят очень хорошо, он был даже отмечен как один из лучших, представленных на конференции.

Дома, в Москве, Сережа никому не рассказывал о своем конфузе. Но куда деться от славы? Скоро все сотрудники вместо приветствия спрашивали его: «Sergey, do you really need a woman?»

12 фунтов ночь

Этот рассказ мы написали с Сережей Шараповым, когда он уже вернулся в Оксфорд. Я написал первый вариант и послал ему по электронной почте. Он переписал его и послал мне. Я, в свою очередь, переписал его вариант и послал обратно. После нескольких итераций процесс сошелся, и вот рассказ перед вами.

Лет сто назад любой рассказ об Англии всегда начинался с погоды и заканчивался убийством. Так прямо и писали мастера английской классической прозы: «Погода стояла как всегда – шел дождь!» И заканчивали, скажем, так: «Фотография лорда Стэнли обошла все английские газеты». Однако сейчас все уже совсем не так. Англия давно превратилась из страны разбойников, искателей приключений и лордов в нормальную, удобную для проживания страну, и это вы можете легко заметить, просто гуляя под зонтиком по запутанным улочкам Лондона, Дублина или другого английского города. Так что английская специфика сохранилась разве что в погоде.

Итак, погода! Она стояла как всегда… Нет, давайте все же опустим этот абзац и скажем сразу, что Федор Зайцев находился в Англии уже три дня, что жил он в гостинице и что это ему не нравилось, потому что было дорого и далеко от колледжа, где работал Серега, его друг и соавтор. Про Сергея скажем, что в Англии он жил уже третий год и что это не помешало ему родить еще одного ребенка, держать русскую кухню и вставлять в английские спичи силлогизмы, позаимствованные из народной русской речи; что чувствовал себя Сергей в Англии, в общем-то, как дома и что не место создает человека (как любил говорить он своей жене Леночке), а человек место.

– Ну что, Федя, будем искать, – сказал Сергей и выложил на стол трехкилограммовую воскресную газету London and Time («Лондон и время»).

– Как ты найдешь здесь то, что нам нужно? – показав на газету, спросил Федя.

– Очень просто! – и он ловким движением выдернул пять страничек, а остальное сбросил в ящик для ненужных бумаг. – Здесь мы найдем то, что нам нужно, – весело сказал Сергей.

Федя заглянул через Сережино плечо и, увидев множество маленьких объявлений, касающихся сдачи жилья, успокоился: объявлений было много. И это было совсем неправильно, потому что найти жилье в Англии – задача не для средних умов. Тут нужно хорошее знание законов и традиций, наличие денег и… обаяние. Да-да, господа, обаяние! Потому что ничто не действует на английских домовладельцев так, как учтивые манеры, хорошая одежда и высокий уровень интеллигентности жильца. Деньги тоже важны, но… Комната обычно одна, а претендентов много.

Итак, Федя водил указательным пальцем по столбикам объявлений и веселым голосом приговаривал: «Дорого, дорого, это нам не подходит. Нет, район не тот. Ты не куришь, это хорошо, нет, все равно дорого». Федя смирно сидел рядом и делал вид, что он тоже участвует в поиске жилья. «Вот что значит прожить в Англии столько лет!» – думал он с восхищением, наблюдая как Серега, его друг и соавтор, звонил по телефону. Время шло.

– Так, – неожиданно сказал Сережа, – осталось только два объявления: одно – в нехорошем районе, а другое написано полусумасшедшей старухой. Она требует, чтобы жилец любил котов, так прямо и пишет: «Must love cats».

Сергей вздохнул, и лицо его, и без того обаятельное, приняло еще более обаятельные формы. Он взял трубку и, дождавшись ответа, сказал: «Здравствуйте, мэм, я звоню вам по объявлению в газете, я сразу хочу сказать, чтоб у вас, мэм, не было сомнений, я очень люблю котов, и если…» В этот момент бабуся, наверное, прервала Сергея, потому что тот остановился. Спустя минуты две лицо Сергея приняло нормальное выражение, и он уже обычным голосом сказал: «Да, мэм, я понимаю, я тоже очень сожалею. Спасибо, мэм».

– Коты оказались нарасхват, – философски заметил Сергей и после непродолжительной паузы добавил: «Да, дела…»

Федя решил взять инициативу в свои руки, так всегда делает настоящий друг и соавтор:

– Дай посмотрю, что там осталось. 12 долларов ночь! Это же бесплатно! Звони, а то уйдет.

Федя, в отличие от Сергея, был человеком быстрых действий.

– Нет, – твердо сказал Федя, – нам не подойдет. Я же сказал, плохой район.

– Даже если в комнате клопы и она в подвале, я беру!

– Нет.

– Не ломайся, звони и поехали.

– Ну если ты так настаиваешь… – в глазах Сергея появилась ирония. – Поехали!

Дом, к удивлению Феди, оказался старинным трехэтажным особняком, стоящим на берегу Темзы. Как и во всех домах, перед ним была небольшая зеленая лужайка, на которой ярко-красным выделялись цветы. За домом угадывался спускавшийся к реке небольшой садик. Над крыльцом, к которому вела небольшая лесенка, висел позеленевший от времени медный фонарь. Всё: и дома вокруг, и дорожки, и церковь Святой Елены, стоящая через дорогу, – говорило о благополучии жителей, живущих в этом замечательном месте. «12 фунтов!» – думал восхищенно Федя, и сердце его билось от радости. «Только бы не ушла, только бы не ушла», – вертелось у него в голове.

Сергей же, улыбаясь чему-то, поднялся на крыльцо и деловито постучал в дверь специальным кольцом, привешенным к двери. Открыл им старик, еще довольно крепкий. «Наверняка из лордов», – подумал Федя. Однако, присмотревшись, решил, что назвать этого человека стариком было бы все же преувеличением.

– Вы сдаете комнату? Я вам звонил, – напомнил Сергей.

– Да, – просто ответил старик. Он прищуривался от слепившего ему в глаза солнца и от этого казался еще более из тех времен, когда Англией правили короли, а не премьер-министры.

– Спроси у него, действительно ли он сдает комнату за 12 фунтов, – сказал Федя на русском. Но Сергей отмахнулся от его слов, он жил в Англии уже три года и знал, как себя нужно вести с англичанами.

– Я Сергей, работаю в колледже, а это мой коллега, профессор Московского университета Федор Зайцев, он ищет комнату сроком на три месяца. Не будете ли вы столь любезны, сэр, показать нам комнату?

Федя всегда инстинктивно следовал правилу, которое безотказно работало: при разговоре надо вначале показать собеседнику, что он уважаемый человек, затем дать понять, что ты тоже уважаемый человек, а дальше всем становилось понятно, что два уважаемых человека всегда найдут общий язык.

– Конечно! Проходите, пожалуйста, – старик открыл пошире дверь и указал на узкую лестницу, ведущую на второй этаж.

«Осторожно, надень каску», – гостеприимно гласила надпись над лестницей. Сергей повернулся к Феде и, улыбнувшись, подтолкнул его вверх.

Комната оказалась большой и светлой. Одно из окон выходило на Темзу, два других смотрели на романтичное нагромождение остроконечных крыш. Посреди комнаты стояла большая кровать из черного мореного дуба, справа от нее – потемневшая от времени тумбочка, тоже явно не нашего века, слева – глубокое кожаное кресло. У другой стены разместились большой платяной шкаф, тоже старого времени, и небольшой письменный стол и стул. На столе стояла настольная лампа, явно нашего времени, и зачем-то чернильный прибор. «12 фунтов, не может быть», – сказал Федя на русском.

– Скажите, сэр, сколько лет вашему дому? – спросил Сергей.

– Он построен в начале XIV века.

– Вот это да! – восхищенно произнес Федя.

– Извините, сэр, зимой отопление в этой комнате работает? – будничным голосом спросил Сережа.

– Работает, – старик явно получал удовольствие, слушая столь вежливую речь, произносимую со столь ужасным русским акцентом. – Мы недавно сделали небольшую перестройку в доме, и сейчас все комнаты отапливаются. Душ и туалет рядом с комнатой. Ваш друг, если снимет комнату, может также пользоваться стиральной машиной. Отопление, завтрак, все коммунальные услуги в стоимость проживания включены.

– И все это стоит 12 фунтов? – с недоверием спросил Федя.

– Да.

Федя хотел уже спросить «а почему так дешево?», как в разговор опять вмешался Сережа:

– Скажите, сэр, как вы боретесь с приведениями?

Это было сказано таким будничным голосом, как будто спрашивалось «где здесь магазин?».

Старик покраснел, видно было, что ему этот вопрос не очень приятен.

– После того как священник полгода назад окропил стены подвала святой водой и произнес молитвы, приведения перестали появляться.

«Честный старик», – сказал с уважением Сергей. – «Ты заметил, он употребил слова „перестали появляться“, а не „пропали“ или „ушли“».

– Извините, сэр, что мы говорим на русском, – сказал, смутившись, Федор.

– Пожалуйста-пожалуйста, вам же нужно посоветоваться, – сказал старик, не отрывая напряженного взгляда от Сергея.

«Дом, конечно, замечательный, полон английской специфики, но я тебе очень не советую снимать в нем комнату».

«Да черт с ними, с приведениями, вампирами и прочей нечистью, я все равно сплю как убитый, давай говори, что берем, и баста, а то передумает».

«Так, отказываемся, – Сергей был непреклонен. – На улице я тебе одну историю расскажу, здесь неудобно».

«А мне здесь очень нравится, ну давай снимем», – просительно проговорил Федя.

– Скажите, – прервал их бурное объяснение на русском старик, – а вы здесь раньше не бывали? Ваш акцент мне почему-то очень знаком.

– Нет, сэр, вы меня с кем-то путаете, – прикрывая глаза своими по-детски длинными ресницами, сказал Сергей и слегка покраснел. – Русских сейчас много в Англии, может, кто и заходил. И вы позволите нам осмотреть подвал, сэр? – сменив тему, продолжил он.

– Конечно, господа, пожалуйста, – казалось, старик даже был рад такому повороту событий.

Во время спуска по узкой винтовой лестнице Сергей выговаривал Федору: «Слушай, ты в Англии, а не в Москве, в Москве можно называть одну цену и тут же менять. Здесь так не принято, молчи и учись». Подвал оказался глубоко под землей, он представлял собой большое пустое пространство, обложенное со всех сторон неотесанными камнями. В центре подвала к потолку был прикреплен огромный ржавый чудовищный крюк.

«Н-да-а, натюрморт», – промычал Федя. Он вдруг почувствовал, что в этом подвале любому хочется говорить правду и только правду. Всю и сразу, лишь бы не видеть этих черных зловещих стен.

– А почему вы здесь не храните вино или всякие ненужные вещи? – спросил Сергей.

– Священник не велел, – просто ответил старик. – И это, как ее… Пожарная охрана не разрешила.

«Представляешь, Серега, какие истории я буду рассказывать об этом дом в Москве», – сказал по-русски Федя. Глаза его блестели, он уже видел себя в кругу молодых женщин и с бокалом бренди в руке.

– Мой друг согласен, он снимает эту комнату на три месяца.

– Очень хорошо! Пройдемте наверх в гостиную и заполним бумаги, – сказал старик, он явно был доволен. – Да, кстати, плата за месяц вперед.

Через полчаса Федя и Сережа вышли на улицу. Розоватые облака над Темзой обещали скорый заход солнца, а тепло, исходящее от тротуаров и близлежащих домов, приятно грело душу. Короче, как раз в этот день стояла нетипичная английская погода. Федор был счастлив: снять за 12 фунтов комнату в таком районе было большой удачей.

– Ты хотел рассказать мне какую-то историю про дом, – сказал улыбающийся Федя. Он уже подсчитал в уме, сколько денег сэкономил на жилье.

– Ты же уже снял комнату, так что это неактуально.

– Все равно расскажи.

– Смотри, спать не будешь!

– Да брось, не верю я во все эти приведения, цена-то какая! – Федя не мог успокоиться.

– Ну что ж, – усмехнулся Сергей и, указав на паб, предложил: – Зайдем поужинаем? Там я тебе и расскажу.

Они зашли в старый английский паб. Хозяйка и хозяин узнали Сергея и предложили им столик с замечательным видом на Темзу. Друзья заказали еду и стали ждать.

– Красивая легенда, приеду домой – всем буду рассказывать.

Федя доел свое блюдо и, откинувшись на стуле, тянул пиво, ему все здесь нравилось.

– Нравится, да! А знаешь, как называется это паб?

– Нет.

– Называется он «Толстая Морда». Паб этот, Федечка, тоже специфический.

– ???

– Я вижу, ты уже кончил есть, ну так слушай. Паб этот был популярен еще в те времена. А там обычно по субботам и средам казнили беглецов-неудачников и, конечно, просто приговоренных к смертной казни… Ну, ладно, мне пора. А ты здесь посиди, тебе спешить некуда. Ты же уже снял комнату, и вообще, счастливых тебе сновидений, – саркастически улыбнулся Сергей, подозвал хозяина, расплатился и ушел.

Федя сидел и улыбался. Звездное небо, шум автомобилей – все это было так приятно. Он закрыл глаза. И вдруг его взору представилась во всей своей яви картина казни несчастных заключенных, крики одобрения и смех сидящих рядом людей. Федя побледнел, только что съеденный ужин подступил к горлу, мокрый противный пот выступил по всему телу. Федя открыл глаза. У его стола стояли хозяин и хозяйка: «Вам нехорошо?» – озабоченно спрашивали они, и Федя явственно видел, что и у хозяина, и у хозяйки рот озарен белым мрамором небольших, но острых клыков.

Мнимый бомж

Федя Зайцев был в Англии уже три месяца. Для англичанина это, конечно, срок совсем небольшой, прямо скажем – детский, но для русского человека он просто огромен. За три месяца можно и полюбить Англию, и возненавидеть ее, и даже… Но об этом лучше не стоит. Вот и для Феди три месяца – оказалось много. Он так тосковал по Москве и своим, что даже Сережа, его друг и соавтор, не знал, как ему помочь. Не мог же он действительно очистить Англию от туч, прекратить этот беспрерывный дождь и насыпать полметра снега.

«Лена, Леночка, хочу домой», – плачет на плече у Сережиной жены Федя. Леночка делает глазами, и Сережа наливает 20 мл бренди и протягивает Феде стакан.

– Что это? – спрашивает пьяный Федя.

– Лекарство от ностальгии, – отвечает Сережа, стараясь заставить Федю сделать хоть глоток.

– Почему не водка? – спрашивает Федя и не берет стакан.

– Потому что надо принимать лекарство той страны, в которой живешь.

– А я хочу – той страны, которую люблю, – говорит Федя, и из глаз его текут слезы.

– От этого будет только хуже, – говорит Сережа и насильно вливает в Федино горло 20 мл бренди.

Обычно после приема 350 мл лекарства Федя засыпал прямо на ковре и под шум дождя спал до полудня. Днем Леночка кормила его борщом с мясом и обязательно котлетками в винном соусе, чтобы Федя скорее пришел в себя. Федя хорошо ел, потом хватал себя за голову: «Какая я свинья!» – говорил он и просил добавку компота и котлет. Когда Федя кончал есть, приходил Сережа, и они обсуждали свои физические проблемы до позднего вечера. Леночка жалела Федю, она никогда не забывала, что своему счастью она обязана всегда веселому и жизнерадостному Феде Зайцеву. Следует сказать, что Федя все же «болел» нечасто, раз в неделю, а то и реже, так что работа Феди и Сережи хотя и с перерывами, но успешно продвигалась.

Надо отметить, что Федя страдал не один, его жена Верочка тоже не находила себе места – ее никогда не было дома. Она ходила в театры, на выставки. Часто, сидя у друзей, она вспоминала Федю и горько плакала. «Как жаль, что его нет с нами», – говорила она, брала в руки гитару и пела грустные песни Фединым друзьям. Каждую субботу она водила двух своих детей в театр кукол, потом в кафе, где они ели мороженое с газированной водой. Там за столиком она им рассказывала о Феде. Верочке почему-то казалось, что дети могут забыть отца, и поэтому они должны были вместо футбола во дворе смотреть «Красную Шапочку» и есть мороженое.

Наконец пошла последняя неделя пребывания Феди за границей. Русские ученые решили устроить Феде отходную. Вообще-то, отходную принято устраивать в честь покойников, но у русских ученых, работающих за границей, свои традиции. Итак, выбрав денек, когда немного прояснилось, русская ученая диаспора в количестве 15 человек и шестерых детей собралась на берегу большого озера. В честь отбытия Феди на родину было решено наловить побольше рыбы и приготовить настоящую тройную уху. Следует сказать, что сезон рыбной ловли в Англии кончился как раз за день до этого, но русские этого не знали, и не потому не знали, что они не читали газет, просто им в голову не приходило, что такое может существовать. И это правильно, потому что если знать, что можно, а что нельзя, то никогда ничего нового в науке не откроешь. Пока мужчины ловили рыбу, их жены накрыли на стол, нарезали хлеб, овощи, поставили любимый всеми сидр и две бутылки: одну для новоприехавших – водку, другую для старожилов – бренди. Мужчины не подкачали, они поймали двух хороших щук, поэтому уха получилась на славу. Все были довольны. Когда стало темнеть, русские по традиции (см. рассказ «Сидр – вино для русских ученых») дружно сели на скамейку полюбоваться заходом солнца. Полюбовавшись и выпив на посошок, все пошли садиться в машины, как… Вот тут и начинается история, которую я хотел рассказать.

Федя Зайцев отклонил все приглашения довезти его домой: «Что я, не могу напоследок прогуляться по этой…» Дальше пошел нецитируемый набор слов, закончившийся словом «Англии». «Конечно, можешь! Профессорам Московского университета все можно», – сказала Леночка и села в машину. Сереже ничего не оставалось делать, как сесть за руль и, опустив стекло, с ехидцей спросить: «Дорогу найдешь?» «Катитесь все!» – весело сказал Федя, взял станковый рюкзак, с которым он приехал из Москвы, и зашагал по направлению к городу. Все остальные воспользовались советом «катиться домой».

Федя шел, крепко ступая своими «вибрамами» по твердой земле Англии. У него было прекрасное настроение, он даже напевал свою любимую песню «Пусть бегут неуклюже пешеходы по лужам, а вода по асфальту рекой…» Англия, несмотря на начавшийся дождик, ему уже нравилось. Феде даже вспомнился анекдот про одного его друга, давно работающего в далекой Мексике. Однажды того спросили: «Ну как ты там, Петя, привык в Мексике?» – «Да что вам сказать, коллеги? Говорят, что и заключенный через пять лет тюрьму родным домом считает!»

Километра через три Федя вошел в черту города. На его удачу, один продуктовый магазин был открыт. Федя купил полный рюкзак бананов (ну вы сами понимаете, что для русского человека были бананы в 1983 году) и продолжил свой путь. Вдруг Феде пришла в голову замечательная идея: зайти в паб (в пивной бар – на русском). Федя эту идею тут же реализовал, потому что пабов в Англии как грязи в России. Выпив кружку пива и пройдя квартал, Федя решил зайти еще в один паб, ну а дальше мысль Феди было не остановить. «Буду заходить во все бары, которые только встретятся мне на пути», – решил он. А надо сказать, что путь к дому с приведениями, где Федя снимал комнату, был не близкий – километров семь-восемь. Где-то километра через три Феде нравилась уже не только Англия, но и англичане. Поэтому в очередном баре он подошел к стойке и, повернувшись к сидящим за столиками, громко сказал: «Господа англичане, угощаю всех! Подходи, ребята, каждого угощаю кружкой пива». Вначале народ не понял, но потом один подошел к стойке, затем второй, вскоре возле стойки образовалась уже небольшая толкучка. Федя смотрел на всех и улыбался.

Вдруг открывается дверь, заходят двое полицейских, берут Федю под белы ручки и выводят из бара. «Вы арестованы, все объяснения в полицейском участке», – сказал полицейский, помогая Феде сесть в патрульную машину. В полицейском участке произошел следующий разговор межу участковым и Федей:

– Вы, молодой человек – бомж, то есть человек без места жительства, – начал участковый.

– Никакой я не бомж, – перебил его Федя, – я русский ученый, работаю в колледже (дальше последовало название одного из самых престижных колледжей Англии).

– Допустим, – не смутившись, сказал полицейский, – покажите ваши документы.

Документов у Феди, естественно, не оказалось.

– Вот видите, вы – бомж.

– Нет, я не бомж, я русский ученый Федор Зайцев.

– Ну хорошо, если вы не бомж, а русский ученый Федор Зайцев, скажите название улицы и номер дома, где вы живете.

– Я не помню.

– Как же вы из своего колледжа домой добираетесь? – спросил участковый, и все полицейские, находящиеся в участке, засмеялись. Подождав, когда все успокоятся, участковый продолжил:

– Арестовали мы вас не потому, что вы бомж, а за то, что вы нарушили общественный порядок!

– Какой такой порядок я нарушил? – удивился Федя. – Я просто зашел в паб выпить пива!

– Нееет… Вы не только выпили пиво, вы еще и угостили всех.

– Ну и что?

– А вас кто-нибудь просил?

Наступила пауза.

– Я русский ученый, – сказал Федя и стал рассказывать, чем он занимается в своем колледже.

Минут пять весь полицейский участок внимательно слушал Федю.

– Хорошо. Если вы русский ученый, вы должны быть в компьютере, – сказал участковый и постучал по клавишам, затем удовлетворенно хмыкнул: – Никакой вы не русский ученый, русского ученого Федора Зайцева в Англии нет. Вы просто образованный бомж, таких сейчас много в Англии шатается.

– Это ничего не значит, просто меня забыли внести в компьютер, – без всякого смущения отреагировал Федя. – У нас в России часто так бывает.

– Это вы мне бросьте. Забыли?! В Англии такое невозможно.

– Ну хорошо, меня нет в компьютере, но с чего вы взяли, что я человек без места жительства?

– А вы посмотрите на себя, – сказал полицейский и показал рукой на костюм Феди. Федя был в брезентовой штормовке, брюках цвета хаки и ботинках на ужасно толстой подошве. – Это во-первых. И зачем вам, если вы не бомж, полный рюкзак бананов?

– Чтобы на неделю хватило, – недоуменно пожал плечами Федя.

Все засмеялись.

– Вот видите, значит, вы бомж, – немедленно отреагировал участковый.

– Нет, я не бомж, а одет я так потому, что… – и далее Федя стал рассказывать про костер, рыбалку, про двух щук, которых он с другими русскими учеными поймал здесь, на озере, недалеко, про закат…

– Ну хватит сказки рассказывать про щук, про уху. Все знают, даже бомжи, что сезон рыбной ловли закончился еще вчера. Говорите правду!

– Нет, я русский ученый Федор Зайцев, и вообще, вот фамилии моих друзей и их телефоны, можете позвонить и узнать всё про меня, – сказал Федя и стал называть фамилии русских, работающих в колледже, и их телефоны. На цифры у Феди была профессиональная память.

К своему удивлению, участковый увидел на экране компьютера, что Федя называет правильные фамилии и телефоны русских ученых. Тут он второй раз засомневался: может, действительно этот странный человек не бомж, а русский ученый?

– Ну хорошо, сейчас проверим, какой вы русский ученый, – сказал полицейский и снял трубку. Вы думаете, он позвонил Сереже или кому-нибудь еще из русских? Нет, полицейский-то был англичанином, он позвонил декану знаменитого Английского колледжа, профессору N., лауреату Нобелевской премии по физике. Нобелевский лауреат поднял трубку (а время, я вам скажу, было уже три часа ночи), спокойно выслушал полицейского и подтвердил, что действительно, к ним в колледж приехал из Москвы на три месяца русский физик Федор Зайцев, а почему его нет в компьютере, он завтра выяснит. Полицейский повесил трубку и весело сказал: «Ну хорошо, русский ученый, куда вас везти?»

– Да не надо, я сам дойду, я дорогу знаю, – миролюбиво отозвался Федя.

– Ладно-ладно, вас довезут!

И Федя в сопровождении двух полицейских пошел к выходу.

– Рюкзак с бананами не забудьте! – засмеялся участковый.

Федя действительно знал дорогу, поэтому они доехали без приключений. Зайцев вышел из машины, помахал рукой полицейским – спасибо, мол, за доставку. Однако они не уехали, один из них вышел из машины и помог Феде надеть рюкзак с бананами. Только когда Федя поднялся в свою комнату и включил свет, он услышал звук отъезжающей машины. «Да, англичане – народ правильный, наши бы не повезли» – это была последняя мысль Феди. Через секунду он уже крепко спал.

На следующее утро уже весь физический департамент знал про приключение русского ученого Феди Зайцева. Однако никто из англичан виду не подал – за 200 лет мирового владычества они научились ко всему относиться философски. Да, кстати, Федя Зайцев все-таки оказался в компьютере – правда, фамилия у него была не Зайцев, а Владимирович.

Сидр – вино для русских ученых

В Англии редко бывает хорошая погода. Но если уж установится, то стоять может долго: день, два, три, ну неделю, но это уж очень редко – неделю, может, раз в несколько лет. Конечно, когда дождь каждый день, то в этом веселого мало, но англичане – народ практичный, природа у них такая, иначе с тоски погибнуть можно, говорят: «Хорошо, дождь пошел! Значит, трава хорошо пойдет!» И это правда, лучшей травы на свете не найти. Поэтому если вы любитель зеленых лужаек и готовы ради них 320 дней в году мокнуть, то лучшего места для жизни, чем Англия, вам не найти.

Так вот, в начале мая 199… года установилась хорошая погода. И стоит себе, день, два, три, неделю стоит. Англичане поначалу даже испугались. «Может, с климатом что?» – говорили они с опаской, а потом ничего, очухались и даже пари стали заключать, когда дождь пойдет. Но русские ученые не стали ждать, когда погода опомнится, они сразу на четвертый день в парк пошли. Вечером, конечно, днем ведь английскую науку делать надо. Это в России вечер – понятие неопределенное: если вы скажете, что придете вечером, то это значит, что прийти вы можете и в семь, и в восемь, и в девять, и даже на следующий день, и вам всегда будут рады. В Англии же все знают, что вечер начинается ровно в 4:30 P.M., потому что в 5:00 P.M. закрываются все магазины, за исключением продуктовых и винных, которые закрываются в шесть. Короче, как только выглянуло солнышко и трава просохла окончательно, русские ученые гурьбой пошли в продуктовый магазин, взяли там большую бутыль сидра, колбаски, сырку, хлеба, плюс, конечно, овощей – огурцов-помидоров, лучка зеленого – и пошли в парк.

А там, ребята, лепота, я вам скажу: трава изумрудного цвета, чистота неимоверная, дорожки аккуратненько песочком красным посыпаны, озеро, лес, закат в восемь вечера. Сидят наши русские ученые, пьют сидр и молчат, так им Англия нравится. Ну а поскольку погода установилась надолго, русские вроде как на работу сюда в парк ходить стали. У них даже своя любимая скамейка появилась, никто ее из местных занимать не смел, все знали: русская она. Недельки три так продолжалось, и вдруг вся эта английская пастораль в один момент кончилась.

А дело было так. Однажды, когда время к четырем приближаться стало и вроде как уже надо было собираться, вбегает самый главный русский ученый в комнату, где все сидят, и говорит: «Все, ребята, с сидром надо кончать!» – и рассказывает, что встречает его только что директор института, где они все работают, и говорит: «Так это вы тот самый русский ученый, который каждый вечер в парке на лавочке сидит и сидр пьет?» «И так он это сказал, ребята, что понял я, с сидром кончать пора, иначе контракты нам не продлят и вместо нас китайцев возьмут». Ребята, конечно, погрустнели, привыкли они к английской жизни, да и дети у многих уже здесь родились. Короче, решили они эту традицию «с сидром закат солнца встречать» закрыть. А жаль, я вам скажу, потому как раз в этот день ровно в 4:30 дождь начался и на всю неделю зарядил, а так пошли бы они на свою лавочку – глядишь, еще недельку хорошая погода и продержалась бы. Ведь любят русских ученых не только в Англии.

Катенька

Этот рассказ – абсолютно правдивая история, которую я практически слово в слово переложил на бумагу. Его героиня дала мне право на его публикацию, попросив изменить название университета и ее имя, что я и сделал.

Умным женщинам в России никогда не везет, всегда им попадаются либо умные, но пьющие мужчины, либо амбициозные дураки и скряги. Причем, что удивительно, умные женщины сами, я повторяю – сами, это добро себе находят – все им надо на что-то, вернее – на кого-то, свою жизнь, свою красоту положить, без этого умная просто жить не может, чтобы кого-нибудь не спасать. И заметьте, что такие вот идиотки произрастают только в одной стране – в России. Может, почва там особая, или солнца больше, или диковинные цветы там растут, что своим запахом головы русским бабам дурманят? Так нет, в Калифорнии, например, и климат помягче, чем в Сибири, и солнца поболее, чем в тундре, и цветов диковинных намного больше, чем в среднерусской полосе, но таких идиоток там нет! Не растут, хоть ты тресни. А если и встретишь, то обязательно наша, русская, она либо со своим еврейским, либо хай-тековским муженьком приехала. Поэтому и говорю: русская женщина – загадка природы, будь она по генотипу хоть якутка, хоть казашка, хоть чистокровная русская, но если бог дал ей ум, то обязательно с жертвенной придурью. Нет, я не про свою, она замуж за еврея вышла. А еврейский муж – он знаете какой: не пьет, не курит, детей обожает, да к тому же и жену свою любит всепрощающей любовью. Так что моя жена нетипична; она меня, правда, тоже спасти хотела от родственников моих, но куда ей против нас. Это я увлекся, пожалуй. Люблю, знаете, про жену что-нибудь этакое, то есть хорошее, сказать, ну чтоб запомнилось получше. Так вот зовут мою знакомую Катя, или по-свойски – Катенька. Я как увидел ее в мини-платье, черном таком, знаете, обтягивающем бедра, так сразу понял: умная. Потому что знает, как одеться, чтобы и придраться было нельзя, и нам, мужикам, головы взбрендить. Муж у нее тоже Ph.D. имел, Московский физтех окончил, биофизик. Да, забыл сказать, дело в Техасе происходило, есть такой провинциальный штат в Америке, в нем даже профессора в шляпах и ковбойских сапогах ходят, не все, конечно, но многие, а те, кто не в сапогах, те в шортах и в кроссовках на босу ногу. Это я так, для любознательных говорю.

Так вот, Катенька с мужем красиво смотрелись, оба молодые, умные, с юмором – ну как и должно быть в интеллигентной семье. А как работу свою любили! Представляете, перед сном научные статьи в кровати читали, часов до двух, а потом каждый свою лампочку на тумбочке выключал, и дальше они всю ночь прочитанное обсуждали. Вот так они и жили. Но как я уже говорил, русской женщине никогда не везет. Так и моей Катеньке: муженек у нее хоть и умный, и Ph. D., и физик хороший, но пьяница был. Как выпьет, так не знаешь, чего от него ждать. Как на иголках сидишь: то ли драться полезет, то ли плакать начнет, то ли приставать – уважаешь его, мол, или нет. Одно хорошо, наутро всегда говорил: «Слушай, что я там вчера говорил, ничего не помню!» Но это мы потом узнали, когда его жена, Катенька наша, турнула за плохое поведение. Ну а тогда всё путем: и рубашка на муженьке в тон брюк, и носки нормальные, без этой белой американской придури – короче, он как с обложки женского журнала выглядел. Красиво смотрелись, но что сделаешь, не везет русской умной бабе – и всё тут!

Что да как, говорить не буду, только через год, как выгнала Катенька своего ученого из дома, оказалась она в MIT, в одной из физических лабораторий. Деньги ей, правда, маленькие дали, но зато почет и уважение: MIT – это вам не Даллас и не Хьюстон, это Бостон. Там женщины и мужчины в кроссовках на белый носок не ходят, там платья носят, а не шорты, пальто и шарф надевают, а не куртку цвета хаки, короче, Бостон – это единственный европейский город в Америке. Правда, живут в этом европейском городе не англичане, не французы и швейцарцы, а американцы, и это Катенька скоро поняла.

Первый свой роман в Бостоне Катенька закрутила с одним коллегой. Конечно, он профессор был, умница и неженатый. Для женатых Катенька закрыта, и не потому, что они ей не нравятся, нет, просто нравственное чувство не позволяет. Так вот, профессор этот через недельки две Катеньку мою в кафе пригласил. Сидят они, разговаривают о том о сем, вот уже и десерт подали. Тут профессор этот говорит:

– Катенька, я в туалет пойду, сейчас вернусь.

Катенька кофе допила, пирожное доела – профессора нет. Ну что делать? Не смотреть же на дверь туалета. Катенька сумку открыла, книжку научную достала, читать принялась. А профессора нет, уже 10 минут прошло – его нет, Катенька волноваться начала: может, случилось что? Дальше читает, официант мимо раз прошел, второй:

– Мадам, не прикажете что-нибудь принести?

– Нет, спасибо.

В Америке не принято клиента тревожить, пока сам не скажет «Счет, пожалуйста!». Катенька смотрит: что такое? Уже 30 минут прошло, спутника нет. Официант кругами вокруг столика ходит и этак издевательски на Катеньку поглядывает. Катенька нервничать начала по-серьезному: может, профессору плохо стало? Но нет, люди в туалет входят и оттуда выходят. Короче, на пятидесятой минуте ее профессор выходит из туалета, Катя ему сразу:

– Что случилось, Боб? Ты так долго был в туалете!

А он ей:

– Дорогая, ты не заплатила?

Тут до Кати дошло, что он за дверью в туалете стоял и все ждал, когда она за ужин заплатит.

– Нет, дорогой, не заплатила.

Профессор рукой махнул, кредитку официанту дал и молчит – переживает. Через пять минут вышли они из кафе, профессор и говорит:

– Катя, вы такая замечательная женщина, давайте на следующей неделе еще раз в кафе пойдем.

– Ага, – сказала Катенька, – а вот и мой автобус. Увидимся на работе.

Второй роман у Кати возник совсем случайно. Сидела она в кафе, ну которое прямо в MIT, и ела свою булочку с сыром и всякими овощами. Вдруг подходит к ней мужчина: лицо приятное, борода, глаза только немного испуганные:

– Вы не против, если я к вам подсяду?

Катя улыбнулась:

– Конечно! – надо же мужика ободрить, в первый раз, видно.

Сидит кушает свой бублик с кремчизом. Ну Катя – женщина умная, видит – мужчине помочь надо, она с ним и заговорила, что да как. Он оказался физик, ну в MIT все физики, два года назад с женой развелся.

– А вы что, русская?

– Да.

– Я сразу догадался, что не американка, взгляд у вас другой, не холодный.

«Ну началось», – подумала про себя Катя, но ничего не сказала. Сердце ведь действительно у нее теплое, отзывчивое. То да се, короче, всё по сценарию.

– Давайте встретимся в кафе сегодня после работы.

Ну Катя, конечно, не согласилась так сразу с ним и встретиться. Нет, надо все красиво делать, а то сразу – в постель. Короче, через три дня пошли они в кафе, потом в кино, потом в музей. Катя всё в свои руки взяла, человек ведь неопытный, хотя и в MIT работает. Потом Катя тайм-аут взяла на недельку, чтобы мужик понял, что Европа – это тебе не Америка. Короче, через две недели они в третий раз в кафе пошли, такое хорошее кафе, музыка играет, свет неяркий, люди туда в костюмах и галстуках ходят. Сели, ну Катенька решила много не заказывать, чтобы друга своего в расход не вводить, а он вдруг говорит:

– Знаешь, я за тебя два раза платил, теперь твоя очередь!

Катенька только и смогла произнести:

– Ага.

Ну он себе и супчика черепахового взял, и второе, и салатик, и про десерт не забыл. Короче, сидят, разговор интеллектуальный ведут – Катя овсяночку кушает, а мужик ее мясо с жареным картофелем наворачивает и красным вином запивает. Всё про всё на 80 долларов потянуло. А это, я вам скажу, большой расход, ведь и жилье в Бостоне дорогое, и за образование сына платить надо. Вышли они из кафе, а уж вечер стоит, морозец небольшой, фонари блеклым светом светят, тут этот самый американец вроде как бы облизнулся и целоваться полез. Ну Катенька, конечно, ему и сказала, что раньше, мол, иди ужин перевари, а уж потом о другом думай. Махнула рукой – такси взяла, так расстроилась. Что ни говори, а умной женщине нигде не везет – ни в России, ни в Америке.

Вот недавно Катеньке звонил, она в следующем году, летом, во Францию, в Париж, поехать хочет, там ее подруга с мужем-биохимиком в Сорбонне работают.

Маша-Роза

Эта невероятная история произошла с моим другом – математиком, профессором Гарвардского университета. По мотивам, которые вам будут ясны ниже, я не буду называть его настоящего имени. Однако скажу, что он невысокого роста, худенький, одевается очень скромно. И если вы не приглядитесь к нему внимательно, вы обязательно примете его за одного из аспирантов, которых много крутится в математическом департаменте. Миша (назовем моего друга так) – очень скромный человек, с удивительным чувством юмора. Если его не знать близко, он кажется суровым, непроницаемым человеком, «a very formal person», как сказали бы здесь. Но если вдруг вам повезет и вы окажетесь с ним накоротке, то будете получать массу удовольствия, беседуя на разные, не только научные темы.

Здравствуйте, Сеня! Во-первых, большое Вам спасибо за заботу, которую Вы проявили по отношению ко мне, когда я была в Бостоне. Мои боли в груди прошли вскоре после моего приезда в Сан-Франциско, смена климата и обстановки, как Вы и предполагали, пошли мне на пользу. Я всегда буду благодарна Вам за Ваше участие в моей судьбе. Вы, Сеня, мой добрый гений.

Не смею Вас обнять. Маша

Здравствуйте, уважаемая Маша. Честно говоря, я не понимаю, о чем Вы говорите. Какая боль в груди? Какое участие в Вашей судьбе? Я вообще Вас не знаю. А насчет боли в груди – боль в груди лечится не климатом и сменой обстановки, а глубоким массажем и химиотерапией. Кстати, зовут меня Миша, а не Семен.

Желаю Вам счастья в Вашей жизни.

Здравствуйте, уважаемый Миша. Я понимаю, Сеня, что по каким-то неясным мне причинам Вы хотите, чтобы я называла Вас Мишей. Пожалуйста, как хотите, но в моем сердце Вы все равно будете Сеней из Бостона. Насчет лекарства от боли в груди Вы абсолютно правы. В Сан-Франциско я нашла массажиста, и он взялся за умеренную плату делать глубокий массаж не только моей груди, но и внутренних органов. Если у Вашей жены или какой-то из Ваших знакомых болит грудь или сильные боли в области внутренних органов, я могу его порекомендовать. В зависимости от размера организма он проводит массаж от одного до трех раз в неделю. Следуя Вашему совету, я у него спросила, может, мне химиотерапию принимать вместо массажа. Он сказал, что в его практике не было случая, чтобы массаж не помог. Как Вы думаете, может, мне пока подождать с химиотерапией, поскольку грудь уже не болит?

Миша, Вы столь проницательны и умны, что я прямо не знаю, как я могла раньше жить без Вашего руководства. Если Вам почему-то не нравится мое имя Маша, я готова быть для Вас Розой.

Еще раз не смею Вас обнять. Роза-Маша

Уважаемая Маша, или как там Вас. Я – серьезный человек, профессор математики, у меня жена, дочь, а тут Вы со своей грудью и массажем внутренних органов. Мне это совсем неинтересно. Прошу Вас, Маша, или Роза, как Вам угодно себя называть, не пишите мне больше. У меня есть кем руководить кроме Вас, у меня три студента-аспиранта, и с каждым я должен встречаться по крайней мере два раза в неделю. И еще у меня лекции по теории чисел, а к ним, между прочим, Маша-Роза, готовиться надо, а Вы тут со своим массажем. Короче, не пишите мне, Маша (Роза), вычеркните мой e-mail address из вашей address-book.

Профессор математики Гарвардского университета Михаил…

Дорогой Михаил… После Вашего письма я долго думала и решила отказаться от услуг массажиста. Нет, он хороший специалист и дорого не берет, но ходят слухи, что от его массажа внутренних органов у женщин бывают непредвиденные осложнения, поэтому я решила массировать у него только грудь. Скажите, правильно ли я решила? Миша, следуя Вашему совету, я пошла в книжный магазин Barnes amp; Noble и спросила у них книгу про теорию чисел. Продавец, очень милый молодой человек, внимательно оглядел меня со всех сторон и принес мне книгу. Вечером, после массажа, я почитала ее, и оказалось, что про числа я почти все знаю. Думаю завтра вечером книгу закончить. Скажите мне, Семен, как мне стать Вашей четвертой аспиранткой? Вам не придется со мной много заниматься, ведь теорию чисел я уже почти знаю.

Ваша Маша-Роза

P.S. Я не удержалась и дочитала книгу на работе во время ланча. Мне кажется, что теорию чисел я уже когда-то изучала. Сеня (можно, Миша, я Вас так буду называть?), Вы так много сделали для меня, что я хочу тоже сделать Вам что-нибудь полезное. Хотите, я приеду в Бостон и сделаю Вам массаж? Это не так сложно, я у моего массажиста многому научилась. Сеня, если вам трудно читать лекции по теории чисел, я могу это сделать вместо Вас, только скажите, что им говорить надо.

Что ответил Миша на это письмо, я не знаю, он мне не показывал. Но e-mail, который он получил спустя несколько месяцев от Маши-Розы, он мне показал.

Уважаемый профессор математики, я действительно перепутала адрес и писала Вам по ошибке. Извините меня ради бога, я совсем не хотела доставлять вам неприятности своими глупыми женскими проблемами. Но так уж получилось. Уважаемый профессор, следуя Вашему совету, я купила в русском магазине учебники по математике за девятый класс русской школы и прорешала в них все задачи. Математика мне понравилась, я с удовольствием решала квадратные уравнения, строила параболы, гиперболы, занималась тригонометрией. Но особенно мне понравилась геометрия и задачи на построение. Я решила подучиться немного и пойти в колледж. Не знаю, что из меня получится, но я буду стараться, чтобы из меня вышел человек. Если так получится, что я захочу стать математиком и заниматься теорией чисел, не будете ли Вы возражать, если я поступлю к вам в аспиранты?

С уважением, Маша-Роза

Up-great

У меня есть друг, он компьютерщик. Да, из тех бесноватых, которые, кроме компьютера, ничем не интересуются. Откуда я, физик-теоретик, знаю его? Мы с ним вместе на курсы английского языка ходили здесь, в Америке, ну пока работу искали.

Так вот, однажды пришел он ко мне домой посмотреть, что там с моим компьютером творится. Снял крышку, включил компьютер, что-то там пощелкал на клавишах и сказал:

– Слушай, старик, я тебя уже десять лет знаю, а ты все еще на этом хламе работаешь! Пора up-great сделать.

– Так ты уже делал три года назад. Всё в нем поменял.

– Ну что ты, старик, за три года знаешь, как все вперед ушло, – и стал такое говорить…

Ну я послушал минут пятнадцать про всякие там мемы, ремы, чипы, кеши, пикосекунды, гигабайты, мегафлопы и прямо спросил:

– Ну ладно, я все понял! В 500 долларов уложимся?

– Да что ты, старик, за 500 долларов сейчас новый компьютер купить можно, 450 вполне хватит!

Я вздохнул.

– Ты, старик, не волнуйся, я тебе такой up-great сделаю, ты… – тут его глаза закатились, и дух улетел куда-то высоко-высоко.

– …себя не узнаешь, – продолжил я его мысль.

Он засмеялся.

– Знаешь, – сказал он за столом, – я себе тоже up-great сделал.

– Ну и как? – спросил я без всякого интереса.

– А знаешь, ничего получилось! Жена теперь у меня японского производства, на 15 лет моложе меня. – Моя жена застыла с полотенцем в руках. – Это мы вместе с моей женой одновременно up-great сделали. Теперь у меня молодая жена, а у нее молодой любовник.

Моя жена облегченно вздохнула и с интересом, который мне не понравился, посмотрела на моего друга-программиста. «А вдруг она тоже захочет сделать up-great?» – подумал я со страхом и перевел разговор на другую тему.

Вечером, когда все дела были сделаны и мы легли в постель, жена посмотрела на меня как-то странно. «Точно сделает up-great», – подумал я с тоской.

В этот раз я старался как только мог, только в молодости у меня так получалось. Утром жена посмотрела на меня с улыбкой:

– А не пригласить ли нам твоего друга в гости в эту пятницу? – сказала она. «А ведь точно сделает up-great», – подумал я и с тоской посмотрел на себя в зеркало.

Максим и Элеонора

Максим приехал с отцом в Америку всего несколько дней назад и практически еще нигде не был, кроме как у «крутых» знакомых отца. Максиму было 14 лет, в школе он изучал самбо, дзюдо, математику, историю и все остальные предметы, кроме английского. Его родители были простыми работягами. Мама работала в столовой завпроизводством, отец – на авторемонтной станции, ни о какой загранице они не думали, поэтому и не ориентировали мальчика на изучение языков. Во время перестройки отец Максима неожиданно для всех и для себя тоже стал «крутым», а каждый «крутой» должен хоть раз в жизни поехать в Америку. В Америке Максиму понравилось: погода в Сан-Франциско была солнечная, теплая, можно было ходить в легкой куртке, а не в шубе, как в Новосибирске. Сам Сан-Франциско и океан он видел только из окна автомобиля.

Честно говоря, Максим еще никогда не был в приличных городах, только как в Москве, и то два дня, пока папа решал свои проблемы. Поэтому неудивительно, что Сан-Франциско так ему понравился. Максиму очень хотелось просто погулять по городу, но у папы были другие взгляды, они проводили много времени за столом, где отец беседовал, спорил, выпивал, а то и просто смеялся со своими друзьями простым, с точки зрения Максима, вещам. Конечно, там были и дети новых американцев, но Максима не тянуло к ним, так же как и их к нему. Все они смотрели на него немного свысока и этим отличались от своих родителей. Те с любовью и радостью разговаривали с его отцом – было видно, что они ему очень рады.

Отец Максима, хотя и был «крутой», имел сердце и наблюдательность, поэтому сразу заметил, что Максим чувствует себя не в своей тарелке. Он накинул два-три дня на адаптацию, но, увидев, что это не помогло, подозвал к себе одного из мальчиков и сказал:

– Слушай, Семен, возьми моего Максима и прошвырнись с ним по Сан-Франциско, только учти: в район с красными фонарями не заходи, – и засмеялся.

Сема ничего не понял, но сказал, что заходить не будет. Отец Максима достал из бумажника две стодолларовые бумажки и протянул их Семену. Семен вопросительно посмотрел на своего отца, тот засмеялся, отвел руку отца Максима и дал Семену три двадцатки:

– Этого им хватит, – сказал он. – Ты не знаешь местных цен, и вообще, не балуй Семена, он и так балованный. – Потом протянул Семену мобильный телефон и сказал: – Каждый час будешь отчитываться, в 21:30 будь дома. Понял?

– Понял!

– Ну все, идите!

И Максим с Семеном успешно испарились.

Сан-Франциско встретил Максима пестрой толпой, машинами, чистотой улиц и улыбками. Улыбались все: черные, белые, китайцы, индусы. «Что они все, сдурели, что ли, что все улыбаются?», – думал Максим, но уже через полчаса сам стал улыбаться. Семен оказался парнем неговорливым, и это Максима вполне устраивало, он терпеть не мог болтушек как женского, так и мужского пола. Когда они подошли к океану, вернее – к набережной, стало прохладно, ветер проникал сквозь куртку, но это даже нравилось.

Максим смотрел на чаек, они оказались неправдоподобно большими, с круглой головой и крепкими клювами. Он хотел протянуть им кусок хлеба, чтобы они взяли его прямо с ладони, но Семен остановил его, сказав, что чайки одного такого идиота из Владивостока заклевали до смерти. Максиму Семен понравился. Когда Максим увидел котиков, этих ленивых животных, отдыхающих на деревянных мостках, он все забыл. Он смотрел на них, а солнце, плеск волн, ветер и даже запах океана, немного гниловатый, запечатлевался у него в памяти. Это ученые называют импринтинг – бессознательное запоминание. Наконец Семен дернул его за локоть. Семену надоело смотреть на моржей, он уже не раз и не два, а раз двадцать был здесь:

– Пошли покатаемся на корабле, – сказал он, – деньги есть, гулять будем!

И они пошли в кассу, которая стояла тут же, у пирса.

Купив билеты, Семен посмотрел на часы, потом достал сотовый телефон. Он был правильно воспитанным мальчиком и позвонил отцу.

– Доложил обстановку, получил одобрение, – сказал он весело, и они побежали на небольшой корабль, который вот-вот должен был отплыть.

Но эти «вот-вот» продолжались минут десять. Наконец корабль дал сигнал и отчалил. Это было настоящее морское путешествие, с качкой, с волнами, с мимо идущими кораблями, с островами. Максим смотрел и смотрел, казалось, он превратился в отдельно стоящие глаза, уши, кожу – все его органы чувств работали независимо с полным напряжением. Наверное, это и есть счастье. Семен не мешал, он тоже смотрел на волны, острова, дышал свежим морским ветром. Семен был худеньким, ироничным и, безусловно, умным мальчиком. Отец Максима всегда видел достойных людей, поэтому и выбрал Максиму именно Семена.

Они были уже далеко в открытом океане, когда Семен вдруг закричал:

– Смотри, смотри, Максим, кит!

И действительно, метрах в семидесяти от корабля над водой показался большой хвост, который, взмахнув, ушел под воду, потом показались голова и туловище. Кит был огромный, как атомная подводная лодка. Мальчики смотрели на него не отрываясь. Вдруг кит взмахнул своим огромным хвостом и ушел под воду.

– Ну все, – сказал Семен, – теперь он час не покажется. Ну ты постой, а я пойду куплю что-нибудь поесть.

Максим удивился:

– Здесь есть буфет?

– Эх ты, – сказал Семен. – Американцы – самая жующая нация на свете. А раз так, то надо на этом деньги делать. Понял?

– Понял, – сказал Максим.

Что надо делать деньги, он знал от отца, но он также знал, что деньги надо делать честно, не нарушая закона, это первое; и второе – так, чтобы люди любили и хотели с тобой иметь дело.

Прогулка продолжалась два часа, и Семен, как послушный сын, два раза звонил отцу. Максим тоже говорил со своим отцом, но мало. Он был весь здесь, вернее, там, в океане.

Когда корабль подошел к причалу, Максим посмотрел на борт и прочел: «ЭЛЕОНОРА».

– Этот корабль зовут Элеонора?

– Да! – подтвердил Семен. – У нас есть еще полчаса, как раз успеем дойти домой.

«Элеонора, – про себя произнес Максим, – какое красивое имя. Я женюсь на девушке, у которой имя будет Элеонора». Потом он подумал: «Нет, это глупо – выбирать жену по имени. Вот отец выбрал жену с красивым именем Конкордия, и что? Ничего хорошего из этого не вышло». (Когда Максиму было 10 лет, мама его ушла от папы.) Максим погрустнел, он любил маму и часто встречался с ней. «Хорошо, – вдруг решил он, – я дочку назову Элеонора». И, успокоившись, пошел в ногу с Семеном.

При выходе с пирса Семен взял Максима за руку. «Чтобы ты не потерялся», – объяснил он. И правда, на улице было много людей. Все они были красиво одеты, аккуратно причесаны, но куда-то все спешили. «Ну как в Москве», – подумал Максим. Огни, машины, белого цвета дома – все это было очень красочно. Максим шел рядом с Семеном, не следя за дорогой.

– Стой! – вдруг сказал Семен. – Хочешь покататься на сан-францисском трамвае?

– Да ну его, знаешь, сколько я в Новосибирске поездил на этих трамваях?

Максим в течение трех лет ездил на трамвае из школы домой, в школу его подвозил на машине отец, и они ему до чертиков надоели. Здесь садиться в трамвай, вместо того чтобы дышать Сан-Франциско, он не хотел.

– Эх ты, сибирский валенок, – весело сказал Семен. – Тоже мне, сравнил х… с пальцем!

Максим покраснел, но не от того, что Семен назвал его сибирским валенком, а от его грубости.

– Эй, не обижайся, – неожиданно серьезно сказал Семен, – это я тебя проверить хотел, а то знаешь, многие, кто сюда приезжает, матерятся, как будто русского языка не знают. Я вот тоже вначале матерился, а потом перестал – культура свое взяла. И пить здесь не пьют. Вот твоего отца здорово уважают, духовный человек, говорят, а это, знаешь, высшая похвала у них, поэтому и застолья такие устраивают. А так они не пьют вообще. Если бы твой отец не нравился им, то, хоть имей он сто миллионов, они бы его в гости к себе никогда не пригласили.

Максиму стало приятно.

– А вот и трамвайная остановка, – сказал Семен.

Они встали в очередь. Было уже поздно, но фонари и публика делали все вокруг еще праздничнее, карнавальнее. В очереди было много маленьких детей. Подошел трамвай, он был как игрушечный – совсем не такой, к каким привык Максим. В него они не сели – впереди было много людей, но Максим не расстроился. Вдруг из припаркованной машины вышел человек и стал что-то говорить. Все стали смеяться.

– Это жонглер, – сказал Семен, – сейчас будет демонстрировать свое мастерство, а потом со шляпой пойдет. Мы по доллару бросим. Больше не надо. Я как-то подсчитал, он здесь здорово зарабатывает. Ну ладно, смотри.

Пока Максим смотрел, как жонглер бросает и ловит мячики, жонглирует факелами, Семен позвонил отцу и сказал, что они стоят в очереди на трамвай и задержатся минут на пятнадцать.

– Ты думаешь, почему я звоню все время? – вдруг сказал Семен Максиму. – Знаешь, один раз не позвонил, так отца с сердечным приступом в госпиталь отвезли. Понимаешь, Сан-Франциско – большой город, и шалопаев, которые готовы за 20 долларов человека убить, чтобы наркотиков нажраться, хватает. А я вместо восьми вечера в два часа ночи приперся. Здесь полиция, если обратишься, два дня не ищет, правило у них такое, а потом федеральный поиск объявляет. После этого случая – все, держу с папкой связь.

Мальчики сели в следующий трамвай, вернее, повисли на подножке. Это было здорово: трамвай то поднимался вверх, то катился вниз, улицы, люди – все смешалось в веселый карнавальный вихрь. Максим был счастлив. Он ничем не отличался от маленьких американских детишек, приехавших впервые в большой город. Семен тоже улыбался, но для него это было уже испытанное удовольствие. На остановках одни люди сходили с трамвая, другие входили, а дети – дети просто катались на трамвае, так же как Максим и Семен.

– Всё, приехали, – неожиданно сказал Семен, и Максим спрыгнул с подножки. Ему вдруг захотелось погладить трамвай, он мягко прошелся рукой по его зеленому боку. Семен ничего не сказал, только взглянул на часы: – Максим, надо торопиться.

Пришли они вовремя. Отец Максима заметил, что его сын был сильно возбужден:

– Что, ребятки, заехали в район красных фонарей? – пошутил он, но сразу осекся: понял, что неудачно. Максим и Семен опять ничего не поняли, но взрослые посмотрели на отца Максима неодобрительно. Максиму вдруг очень захотелось спать.

– Пусть остается, – сказал отец Семена, – у нас есть лишний диван. Семен, проводи Максима, – улыбнулся Исай Абрамович. – Иди и ложись! – сказал он с напускной строгостью Максиму.

«Элеонора» – было последнее, что вспомнил Максим, прежде чем свалиться в сон.