Товарный вагон и бутыль вина бесплатное чтение
Часть 1.
18.35
В пятницу вечером, пересекая в районе бывшего хлебозавода Транссибирскую железнодорожную магистраль, Петрович упал и разбил бутылку водки.
Получилось по-глупому.
Петрович стоял, пропуская товарный поезд. Едва последний вагон прокатился мимо его высокой фигуры, как Петрович шагнул вперед.
Перейдя рельсы, он ступил на полоску гравия, разделяющую пути. В тот же момент справа раздался рев приближающегося локомотива. Петрович зачем-то рванулся вперед, задел левой ногой рельс и рухнул на шпалы.
Электровоз взревел. Раздался скрежет тормозов.
Петрович обеими руками схватился за нагретый солнцем чугун, перевалил тело через рельс и скатился с насыпи. Затем вскочил и побежал, не оглядываясь. Позади завизжала женщина, оставшаяся с той стороны путей.
Подумала, что меня задавило, решил Петрович и прибавил темп.
Еще полицаев вызовут, промелькнуло у него в голове. Оштрафуют за остановку поезда. Ну их в баню…
По ногам текло, в кармане ветровки слегка позвякивало. Только теперь он осознал, что спрятанная в карман поллитровка приказала долго жить.
Бутылка предназначалась на ужин. Вечер был испорчен.
18.42
Что есть жизнь? Сплошное разочарование, думал он. Еще десять минут назад я был преисполнен благостных дум о будущем и предвкушал хорошее окончание дня: доширак, тарелку клубники, хлебное вино… А нынче я выгребаю из кармана осколки и источаю запах дешевой водки.
Миль пардон, а почему «источаю запах», а не «благоухаю ароматом»?
Тут вот какое дело. Предвкушая чудный вечер, можно было бы говорить об аромате водки. Теперь, когда надежды разбиты в прямом и переносном смысле, органичнее было бы говорить о запахе дешевого пойла.
«А если б водку гнать не из опилок…»
Интересно, а из чего сейчас делают водку? Надо бы в интернете глянуть…
Стоп. А телефон?
Петрович, холодея, залез в карман штанов и вынул смартфон.
Надо же, работает. Даже экран без трещин. Ну хоть что-то приятное.
18.58
Петрович подходил к дому, жуя яблоко.
Почему считается, что змей соблазнил Еву именно яблоком, думал он. В раю что, был напряг с завозом фруктов? Почему из всех плодов выбор пал именно на яблоко?
А все просто, мин херц. В Европе, куда попала Библия, все плоды назывались яблоками. И апельсины у них были китайскими яблоками, и ананасы именовались сосновыми яблоками, и персики они обзывали персидскими яблоками. И даже помидоры все называли золотыми яблоками.
Короче, древо познания добра и зла тоже было яблоней. Чего заморачиваться…
От яблок его мысли перетекли на другие плоды. Например, почему арбуз по-английски – это «водная дыня»?
Поднявшись на пятый этаж, он столкнулся с соседом, носившим странную фамилию Титкен. Все знакомые называли его иначе. Удивительно, тот не возражал. А может, плохо слышал.
– Слышь, Титькин! – сказал Петрович. – Арбуз – это что: фрукт, овощ?
– Тыквина, – ответил Титкен.
Петрович остановился и завис в ментальном смысле.
– Подожди, какая тыквина? В школе учили, что арбуз – это ягода.
– А зачем тогда спрашивал?
– Так, пошутить хотел, – признался Петрович.
– Шутник. Ты бы поменьше шутил. А то дошутишься… На самом деле, в советское время арбуз, действительно, считался ягодой. Вавилов попытался было доказать, что это не так, но это плохо для него закончилось. Сначала вообще хотели расстрелять, но потом просто отправили в лагеря.
– Из-за арбузов, что ли? – удивился Петрович.
– Почему из-за арбузов? Из-за вредительства: он пытался озимые скрестить с яровыми. А на него донесли, что он крещением занимается. Времена-то безбожные были…
Титкен богобоязненно поглядел в угол и перекрестился.
Петрович трижды сплюнул через плечо.
– Почему через правое? – строго спросил Титкен.
– Извини, перепутал. Я же дислексик.
– По ночам ссышься, что ли? – насторожился сосед.
– Почему сразу ссусь? Разговариваю.
– А, понятно, – успокоился Титкен. – Ну ладно, прощевай. Пойду я. Светка в гараж послала картошки набрать, да огурцов соленых. У нее ж завтра днюха.
Титкен побрел вниз по лестнице.
– Я ей завтра стихи посвящу! – сказал ему в спину Петрович.
– Она тебе терпеть не может! – проговорил сосед, удаляясь. – Она не переносит белый шоколад, сериал «Во все тяжкие» и запах перегара по утру. И тебя. Даже не знаю, почему.
Зато я знаю, подумал Петрович и вздохнул.
19.10
На общей кухне было шумно и многолюдно.
– Прикинь, наши бельгийцев обыгрывают! – сообщил Иннокентий Захарович, приглашая Петровича разделить его радость.
– Надо же, – равнодушно сказал Петрович. – Кто бы мог подумать?
– Вот именно! Это дело надо обмыть. Историческое, понимаешь, событие в футбольном мире.
– Да у тебя каждый день такие исторические события, – проворчала его жена Катерина. – Где деньги только берешь, удивительно. Пенсионная карточка твоя у меня… Калымишь, что ль?
– Ага, – кивнул Захарыч, не отрывая глаз от смартфона, где шла игра. – Подрабатываю советником у Си Цзиньпиня. Рассказываю ему о загадочной славянской душе и учу пить водку, не закусывая.
– То-то я смотрю, российско-китайские отношения такие хорошие стали, – хмыкнул из угла бывший моряк Тихон Сидоров, играющий в шахматы сам с собой.
Это было его любимым развлечением. В такие моменты рядом с Тихоном всегда стоял его ближайший друг Петруха. Во время игры он шепотом подсказывал ходы. Например: «Ходи лошадью! Лошадью ходи, говорю!»
Бывший моряк засовывал под майку руку, чесал грудь и говорил: «Отвянь, гнида!» Но было заметно, что внимание Петрухи ему импонирует.
– А ты зря иронизируешь! – крикнул Захарыч, отрываясь от экрана телефона. – Помяни мое слово: через полтора года Россия и Китай станут лучшими союзниками в борьбе с тлетворным влиянием Запада!
– Я и не спорю, – задумчиво проговорил Тихон, глядя на доску.
Он взял фигуру, двинул ее в угол и сказал:
– Шах и мат!
Затем развернул доску, оглядел ее взглядом соперника и согласился:
– Да, пожалуй, мат… Поздравляю!
Петруха пытался было сунуть руку для пожатия, но бывший моряк сказал:
– Но-но! Ты для меня со вчерашнего дня нерукопожатный. Забыл?
Эти слова заинтересовали всех.
19.16.
– Чего это он у тебя нерукопожатный? – спросил Захарыч.
Баба Катя даже бросила чистить картошку и обратилась во внимание.
Видя такой интерес соседей, Тихон приосанился.
– Дело было так, – начал он, глотнув остывшего чаю. – Пошли мы с Петрухой на работу устраиваться. На завод.
– Давно бы надо! – кивнула Катерина.
Тихон дернул головой – он не любил, когда его перебивали. Но все же продолжил:
– Приходим мы, значит, в отдел кадров. Тетка нам говорит: типа, да, нам работники нужны, заполните эти бланки. Ну, сели мы за стол. А этот, – он кивнул на Петруху, – его же хлебом не корми, дай учудить. Вот он и говорит мне: «Дорогой! Не дашь мне потом свою ручку?» Ну, тетка как услыхала, так ее аж на стуле подбросило. Засуетилась чего-то, взяла наши бумажки и говорит: «Мы вам потом позвоним, как вакансии появятся». Выходим мы на улицу, а вся контора уже на нас из окон пялится. Видать, растрезвонила всем, что два пидора пришли устраиваться. Теперь нам работы не видать.
– А представляешь, каково настоящим пидорам? – сказал Захарыч. – Кто их на завод возьмет? Один выход: либо на эстраду, либо в политику.
– Ой, я, когда работала на швейной фабрике, был у нас в цеху один из этих! – сообщила баба Катя. – Всегда чистенький, манерный, аккуратный. Наладчиком работал. Не скажу, что красивый, но такой… обходительный. Все бабы за ним бегали – хотели его перепрофилировать.
– И что, перепрофилировали? – спросил Тихон.
– Ага. Только сначала он почти весь цех пере… профилировал! А потом выяснилось, что эта кобелина пять раз женатая была! Обычный мужик, просто под этих вот косил, чтобы бабы на него сами вешались.
– А тебя он… перепрофилировал? – поинтересовался Захарыч, причем с каким-то странным воодушевлением.
– А тебе-то что? – усмехнулась баба Катя. – Я тогда свободной женщиной была. Некоторые же, не будем показывать пальцем, пытались устроить свою личную жизнь, ушли ночью с чемоданом к молодухе…
– Да не уходил я к ней! – Захарыч стукнул кулаком по столу. – Я ж тебе в сотый раз говорю: у меня был кризис среднего возраста. Я пытался найти смысл в жизни.
19.25.
– Я так понимаю, не нашел, – резюмировал из угла Тихон.
– Найдешь тут, когда всем бабам одно надо, – проворчал Захарыч.
– Это чего – одного? – поинтересовался Петруха, поворачиваясь к Тихону и недвусмысленно подмигивая.
– Денег! – сказал Захарыч. – И чтобы побольше.
– Да, когда побольше – это хорошо, – вздохнул Петруха. – И денег в том числе…
– Тьфу на вас, – сказала Катерина беззлобно. – Жаль, никакой утвари под рукой нет, а так бы тебе, Петруха, первому прилетело.
– Почему это мне? – удивился тот. – Я ж от тебя к другой бабе не уходил. И что это за слово такое – утварь?
– А это вон у него спроси, – кивнула Катерина на Петровича. – Он шибко умный, институт заканчивал и две книжки напечатал.
Петруха не спросил, но вопросительно посмотрел на Петровича. Все остальные тоже повернули заинтересованные лица.
– В старину женщины всегда занимались домашним хозяйством, а мужики в поле работали, – пояснил Петрович. – И после работы некоторые мужики напивались вдрабадан. И вот приходит какой-нибудь муж домой, а жена, например, скалкой тесто раскатывает. Или, положим, полы метет. Увидит мужа, и давай его лупасить тем, что в руках есть, приговаривая: «У, тварь! Опять напился!» С тех пор эти предметы обихода так и назвали – утварь.
Помолчали, осмысливая.
– Вот за что я люблю тебя, – сказал Захарыч, – так это за то, что ты про всякую херню интересно рассказывать умеешь.
19.30
Зайдя в комнату, Петрович завалился на кровать. Несмотря на вечернее время, голода не чувствовалось.
«А вот выпить бы не помешало», – подумал он и поморщился, вспомнив о разбитой поллитровке и отсутствии финансовых перспектив на ближайшие дни.
Он не заметил, как уснул. И приснился Петровичу странный сон.
Будто лежит он на земле, устремив глаза в голубое-голубое небо. На небе, уже вечереющем, висит убывающая золотая луна. Петрович ничего не чувствует – ни рук, ни ног, ни тяжести тела, будто оно, это тело, стало совсем невесомым. Только все внутренности сковывает липкий, нарастающий ужас, готовый вырваться воплем через глотку. Он хочет набрать в легкие воздуха, чтобы крикнуть, но воздуха нет. Внезапно все небо заслоняет бледное лицо парнишки с хипстерской бородой, который говорит: «Чувак! Как же так? Ты держись!» Его голос дрожит. Петрович хочет усмехнуться в ответ и сказать что-то веселое, но губы ему не повинуются. Усилием воли Петрович попытался подняться, дернулся… и проснулся.
В дверь тихо, но настойчиво стучали.
19.40
– Кто? – сиплым со сна голосом спросил Петрович.
Дверь приоткрылась.
– Ты дома? – спросил женский голос, явно принадлежащий Светке Титкен.
– Нету меня, – сказал Петрович, закрыв глаза.
Видеть ее, действительно, не хотелось. Да и сон этот дурацкий…
Он услышал, что шаги приблизились к кровати. Потом пружины заскрипели под тяжестью ее тела – Светка присела на край.
– Ну ты чего? – спросила она.
Петрович открыл глаза.
– Я сегодня чуть под поезд не попал, – сказал он.
Про себя отметил, что прозвучало, как он и хотел – равнодушно. По-мужски.
Светка округлила глаза.
– Блин, ну ты даешь! Пьяный, что ли, был?
– Вот еще – пьяный. Так, чуть-чуть…
Она покачала головой.
– Ты это… осторожней давай. Если ты погибнешь, я этого не вынесу.
Судя по интонации, не врала. Хотя кто их, женщин, поймет: женщина же никогда не врет, она просто говорит то, что хочет слышать мужчина.
– У тебя муж есть, – сказал Петрович, стараясь поймать ее взгляд.
Поймал.
– Муж, – проговорила Светка, глядя Петровичу прямо в глаза. – Муж – он так, для декорации. А ты – для любви.
– А ты не думала, что дальше?
– В смысле?
– Ну вот что дальше нам делать? Как жить? Ведь ты же обманываешь его. А он любит. Наверное.
– Вот именно, – горько усмехнулась она. – Наверное. Он мне о своей любви говорил лет десять назад, когда напился на моем дне рождения. Да и то, если бы я не спросила, то и не сказал бы. Я тогда даже календарик завела: отмечала дни, когда у него появлялось хоть какое-то желание. За год штук пять крестиков набралось… Кстати, у меня же завтра днюха. Ты дома? Или работаешь?
– Дома.
– Придешь?
– У меня подарка нет, – усмехнулся Петрович.
– Мы что-нибудь придумаем, – сказала Светка и провела рукой по его бедру. – Может быть, сейчас? А? Толик в гараже…
Ее ладонь забралась выше.
– Свет, – сказал Петрович и положил свою руку на ее ладонь. – Давай не сейчас? Я что-то… плохо себя чувствую.
Она вздохнула.
– Ну понятно, – сказала Светка и пошла к двери. – Вообще, надо относиться к жизни проще.
Это верно, подумал он. Надо проще: если жена доставляет тебе удовольствие, то какая разница, чья это жена?
Спина уходящей Светки говорила: «Дурак!»
– Я и не спорю, – сказал Петрович.
– Что? – Светка оглянулась.
– Так, мысли вслух, – пояснил он.
19.50
Кто я? Что я? Куда иду?
Петрович усмехнулся: в моем возрасте надо уже думать, к чему я пришел.
А к чему ты пришел?
А вот к этому: к старой скрипучей кровати в комнате общаги, периодическому пьянству, отсутствию денег, перебоям с питанием и одиноким вечерам. Светка Титкен? Ну да, она имеется, но и с ней он одинок, ибо о чем с ней трахаться, как говаривал один персонаж.
Ты старое дерьмо на обочине жизни, подумал Петрович. Ты мечтал стать известным человеком, хотел поцарапать Землю, оставив свой след на ее поверхности, а стал кучкой испражнений, которая даже не превратится в окаменелость и не окажется спустя тысячу лет в руках радостного археолога, потомка Индианы Джонса.
Когда ты свернул не туда?
Хороший вопрос… Знать бы еще.
В дверь опять постучали.
– Светка, ты? – спросил Петрович.
– Не совсем, – ответил незнакомый мужской голос.
Дверь приоткрылась, явив Петровичу плечо человека, одетого в полицейскую форму.
– Можно? – спросил человек и, не дожидаясь ответа, шагнул в комнату.
Пропал, подумал Петрович. И снова закрыл глаза.
19.55
– Вам плохо? – поинтересовался полицейский.
– Да, – сказал Петрович, открывая глаза. – Легкое шоковое состояние. Я чуть под поезд не попал. Можно сказать, едва на тот свет не отправился.
– С поездами, действительно, беда, – кивнул гость. – Каждый год с десяток человек гибнут на рельсах. Что интересно, даже трезвые. Вот пару месяцев назад женщина погибла. Двое детей маленьких остались. А все почему? Город поделен пополам Транссибом, а безопасная переходка всего одна. Вот и гибнут.
– Собственно, чем обязан? – спросил Петрович, поднимаясь с кровати и пытаясь собраться с мыслями. – Я что-то нехорошее сделал?
Он попытался улыбнуться, но почувствовал, как дрожат губы.
– Простите, не представился, – чуть иронично сказал полицейский. – Капитан Плахов, участковый уполномоченный. Это моя работа – встречаться с людьми, живущими на моем участке. Особенно с новыми.
– Да я тут уже полгода живу, – сказал Петрович. – Не сказал бы, что я новый…
– Я один, а участок большой, – развел руками капитан. – К тому же, полицейские тоже люди – они болеют, ходят в отпуск, и тогда приходится работать на два, а то и три участка. На всех, сами понимаете, времени не хватает.
– Я понимаю, – кивнул Петрович и жестом пригласил капитана присаживаться.
Участковый посмотрел на продавленное кресло и, чуть поколебавшись, сел.
– Знаете, вы похожи на одного киноактера, – сказал Петрович. – Только я не могу вспомнить его фамилию.
– Да? – удивился капитан. – В первый раз такое слышу… Но давайте к делу: вы работаете?
– Да. Охранником на автостоянке.
Капитан сделал пометку в блокноте.
– Официально? – уточнил он.
– Эээ, – начал было Петрович, но участковый кивнул:
– Понятно, не продолжайте. И как зарплата? Хватает?
Петрович развел руками, как бы приглашая гостя полюбоваться на обстановку в комнате.
Капитан поглядел. Внезапно он улыбнулся.
– О! У вас есть проигрыватель для пластинок? – восхищенно воскликнул он. – Класс. Я-то свой давно выбросил, но теперь жалею. А все жена: «Зачем хранить эту рухлядь? Сейчас все слушают компакт-диски».
– Соседи подогнали, – ответил Петрович. – У них он все равно пылился без дела. И пластинки заодно отдали, у кого какие были.
Участковый уже стоял и перебирал конверты с винилом.
– Высоцкий, Окуджава, Галич… О, «Ария»! «Мастер», «Нирвана»… А это кто? Бен Уэбстер?
– Эээ… Наверное, – пожал плечами Петрович.
– Можно поставить? – попросил капитан, и голос его стал каким-то заискивающим. – Это потрясающий тенор-саксофонист! Под его музыку так хорошо думается, особенно под пьесу «Кроличий хвостик».
– Давайте поставлю, – сказал Петрович.
20.15
Это какой-то сюр, думал Петрович. Пришел сумасшедший мент, музыкальный маньяк, и слушает со мной Уэбстера. Почему джаз? Менты же только шансон и слушают!
Участковый сидел в кресле, прикрыв глаза и слегка раскачиваясь.
Сейчас он достанет пистолет и начнет стрелять, решил Петрович. А потом выяснится, что я – это всего лишь персонаж в фильме Тарантино. Причем, не главный персонаж, ведь меня убивают почти в самом начале.
– У меня отец очень любил Уэбстера, – сказал капитан, будто подслушав мысли хозяина. – Часами слушал. Ну и бардов наших. Он сам играл на гитаре, пытался что-то сочинять. Пел в компаниях. Возил меня на бардовские фестивали, хотя мне это не очень-то и нравилось. А когда он умер, я спустя годы понял, что мне всего этого очень не хватает: отца, бардов, Уэбстера… Мать-то после смерти отца все его вещи выбросила, чтобы не причиняли боль. И пластинки выбросила, и гитару. Ну, проигрыватель я сам выкинул, когда появилась другая аппаратура. Но си-ди проигрыватели какие-то бездушные, неживые. Как зомби: вроде бы и двигаются, а трупаки… А вы сами играете?
Капитан указал на гитару в чехле.
– Да, – настороженно сказал Петрович.
– Сочиняете?
– Бывает, – соврал он.
Чехол гитары был предательски покрыт толстым слоем пыли.
– Подождите, – сказал вдруг капитан, вглядываясь в лицо Петровича. – А вы не участвовали в фестивале «Струны над водой» в девяносто пятом?
Петрович вздрогнул.
– Было дело, – пробормотал он.
– А я и думаю: откуда я вас знаю? Фамилия-то знакомая! – хлопнул себя по бедру капитан и засмеялся. – Ну вы тогда наделали шума!
– Да, – мрачно сказ Петрович. – Шум был. Меня же тогда освистали…
– А я вот никого не запомнил, кроме вас! – сказал участковый. – Потому что все эти «Лыжи у печки стоят» надоели, а вы тогда вышли на сцену и стали петь о чем-то фантастическом. Как там было? «Позвони мне, когда умрешь, расскажи, как дела на родине».
– «Мы все так же любимы богом или это очередная ложь?» – вспомнил Петрович.
– Точно! Это прям как глоток свежего воздуха был. Словно ведро холодной воды вылили на меня.
– А тогда, действительно, было душновато, – засмеялся Петрович.
– Ага, – согласился капитан. – Помню, все время пить хотел… Ну дела! Не думал, что спустя столько лет буду с вами общаться. Я потом видел вас один раз по телевизору, вы рассказывали, что выпустили книгу стихов. Но мне эта книга не попадалась.
– Вон, на полке стоит, – сказал Петрович.
Капитан поднялся, взял книгу, стал перелистывать.
– Дадите почитать? – спросил он. – А лучше – продайте! Вам, небось, деньги не помешают.
Петрович быстро подсчитал в уме и кивнул:
– За 350 продам.
Поллитровка и банка пива на утро. Живем, пронеслось в его голове.
– Давайте! – согласился капитан, протягивая деньги. – И это… Можете подписать?
Петрович слегка удивился, но кивнул:
– Подпишу. Пойдет так: «Игорю на память о неожиданной встрече»?
– А откуда вы знаете, как меня зовут? – удивился участковый.
Удивился и Петрович:
– Знаете, как-то само пришло в голову. Наверное, просто угадал.
21.05
Проводив участкового, Петрович глянул на часы. Слава богу, магазин еще открыт.
– А жизнь-то начинает налаживаться! – сказал Петрович.
Встречаться с соседями он не хотел. Ну их! Еще начнут выпрашивать, зачем участковый приходил, чем интересовался. Не объяснишь же им, что мент полчаса джаз слушал… Кто поверит?
– А я тебе говорю, что моя фамилия Титкен! – доносилось из-за двери. – Титкен, а не Титькин!
– Бу-бу-бу, – невнятно ворчал Захарыч.
– Это старинная датская фамилия! Мой предок вместе с Кутузовым в Бородино участвовал! Ты про Багратионовы флеши слышал хоть? Там мой пращур кровь проливал за Россию. А твои предки в это время кобылу за Ханкой доедали!..
Петрович открыл окно и перемахнул через подоконник – так оно быстрее будет.
В магазине было малолюдно. Какое-то существо непонятного пола пыталось купить пива, продавец тыкала пальцем в объявление и говорила, что без паспорта никак.
– Да мне уже есть восемнадцать! – возмущалось существо. – Всегда продавали, а тут…
– Да я тебя в первый раз вижу! – сказала продавщица.
Петрович не помнил ее имени, но знал, что она живет где-то неподалеку.
– Показывай паспорт – и продам, – продолжала работница торговли.
– Что за гадское государство! – закричало существо. – Это полицейский произвол. Почему я должен носить с собой паспорт? Нет такого закона.
О, прояснилось. «Должен». Значит, он. Самец.
– Не нравится – поезжай в Америку, – сказала продавщица. – Там алкоголь вообще с 21 года. Повыступай там, быстро в тюрьму посадят. Будешь сидеть на параше и гордиться, что это параша в самом лучшем и демократическом государстве.
– У, гады, Навального на вас нет, – зло сказал парень и пошел к выходу.
– Вырастили детей на свою голову, – усмехнулась продавщица и посмотрела на Петровича. – Вам чего?
– Бутылочку водки за 270 и банку пива за 80, – сказал он.
– О, джентльменский набор одинокого мужчины, – насмешливо сказал кто-то за спиной.
Петрович обернулся и замер – она! Та самая, на которую он издалека засматривался. Ангел без крыльев, иначе не скажешь.
Он покраснел, будто его уличили в чем-то непристойном.
Ангел засмеялся:
– Ого! Не думала, что среди местных мужиков есть такие чувствительные. Не иначе, как снег сегодня пойдет.
21.15
Петрович стоял на крыльце магазина. Ждал. Почему-то хотелось объясниться.
– А, это вы, спивающийся джентльмен, – усмехнулась она, выходя из магазина. – Чего стоим? Кого ждем?
Внезапно стало легко. Скованность и волнение пропали. Главное, не перейти на развязный тон, подумал Петрович.
– А вы знаете, что вы ангел? – сказал он, улыбаясь.
– Конечно, знаю, – кивнула она. – Меня так и зовут – Ангелина.
– О как! – удивился Петрович. – Мою бабушку так звали.
– Не надо смеяться, – улыбнулась она. – Понятно, что имя несколько старомодное. Но не я его выбирала. И, согласитесь, Глафира звучало бы еще страннее.
– Или Евпраксия, – кивнул Петрович. – А однажды я общался со старушкой по имени Ифигения.
– Что это имя означает, интересно?
– Насколько помню – Бессмертная.
– А что? Ифигения Кащеевна – звучит! Правда?
– Звучит, – согласился Петрович.
– Кстати, как вас зовут? – поинтересовалась она.
– Местные все зовут просто – Петрович.
– А меня местные зовут Геля. Некоторые друзья – Гела.
– Почему Гела?
– Есть соображение на этот счет, – усмехнулась она. – Но я с ним, с этим соображением, не согласная.
21.20
Они молчали, улыбаясь. Глядели друг на друга.
– Так вы тут стояли, чтобы сказать мне, что я ангел? – спросила она.
– На самом деле, я не знаю, зачем тут стоял. Точнее, знаю – я ждал вас. Но не знал, зачем… Наверное, просто хотел поговорить. Сказать, как вы прекрасны.
– А вечер, я смотрю, перестает быть игривым и становится томным, – подмигнула она. – Тогда говорите.
– Что говорить?
– Как что? – удивилась она. – Что я прекрасна. Вы же так этого и не сказали.
– Действительно, – усмехнулся Петрович. – Не сказал. Тогда скажу: вы прекрасны.
– Потрясающе! – сказала она. – То-то муж обрадуется, когда узнает, что у меня очередной поклонник.
Петрович сник.
– А вы замужем? – спросил он, выискивая взглядом кольцо на ее руке.
Кольца не было.
– В каком-то смысле – да, – сказала она. – А вас это пугает?
– Я ничего не боюсь, – ответил Петрович.
– Тогда пойдемте погуляем, Макфлай, – сказала она, неожиданно беря его под руку. – Проводите меня, а то темно уже становится.
21.30
– Почему Макфлай? – спросил он, шагая по тротуару.
– Ну вы же ничего не боитесь, – улыбнулась она. – Совсем как Марти Макфлай.
– Это кто?
– Божечки! Вы не знаете, кто такой Марти Макфлай?
Петрович покачал головой.
– А какие вы фильмы смотрите? – поинтересовалась она.
– Разные, – уклончиво ответил он, припоминая фамилии режиссеров. – Балабанова смотрю, Тарантино… Правда, я в кино лет двадцать не был.
Они пересекли улицу, прошли вдоль гаражей и шагнули на шпалы заброшенного пути.
– Куда мы идем? – спросил Петрович. – Я думал, вы рядом с магазином живете. Часто видел вас там.
– А вы где живете?
– В общаге. В той, в которой магазин находится.
– А, где химики жили?
– Какие химики? – удивился Петрович.
– Монахи! Последователи учения Бертольда Шварца…
Увидев его недоумение, Ангелина засмеялась.
– Да шучу я, – сказала она. – Химики – так называли осужденных. В этом общежитии раньше находилась колония-поселение, где они жили.
– Серьезно?
– Ага, – улыбнулась его спутница. – Страшное было время. Мама рассказывала, что ночью по микрорайону опасно было ходить. Химики приходили на танцы в парк, приставали к людям. Драки там постоянно случались… Отбыв срок, многие оседали здесь же, в микрорайоне, потому что возвращаться им было некуда: после суда всех выписывали из квартир, а некоторые жены, подхватив детей, уезжали, чтобы начать новую жизнь. Мужики, мотая срок, находили здесь новых возлюбленных, селились потом у них, заводили детей – и получали новые сроки, потому как люди не меняются. А став рецидивистами, они уже уходили далеко и надолго. Дети росли, не зная отцов, но с их генами.
21.45
Они шли по шпалам, уходя все дальше от жилых домов. Над головами зажигались звезды.
– Так вы думаете, люди не меняются? – спросил Петрович.
– Говорят, что нет. Они приспосабливаются. Вы же знакомы с трудами Дарвина?
– Так… В общих чертах: естественный отбор, выживает сильнейший. И все такое…
– На самом деле, он не писал, что выживает сильнейший. Дарвин употребил фразу «выживание наиболее приспособленных». То есть виды, которые сумели приспособиться к тем или иным условиям, выживают, а кто не смог приспособиться – те, увы, уходят в мир иной.
Помолчали, шагая по шпалам. Удивительно: вроде ночь, но не темно, отметил Петрович.
– Вы мне так и не ответили: куда мы идем? – напомнил Петрович.
– К дяде Мише. Вот, несу ему ужин: хлеб, вино.
– А ваш дядя не дурак! – хмыкнул Петрович. – Вино на ужин.
– Все ж лучше, чем водка, верно? – сказала она.
Фраза прозвучала совсем не обидно, поэтому Петрович легко согласился:
– Верно. Я бы тоже не отказался пить на ужин вино. Только дорого. И его надо много, чтобы торкнуло…
– А это обязательно – чтобы торкнуло? – улыбнулась Ангелина.
– А зачем тогда пить? – удивился Петрович и даже остановился.
– Например, для улучшения пищеварения, – ответила она, продолжая идти. – Для радости. Или для соблюдения традиции, для ритуала…
Оглянулась.
– Так вы идете?
– Да-да, иду, – пробормотал он, подходя ближе. – Знаете, вы удивительный человек.
– Почему?
– Потому что я, разговаривая с вами, постоянно удивляюсь! – сказал Петрович. – А если серьезно, то я уже забыл, когда нормально общался с людьми. Все разговоры – либо по делу, либо ни о чем. И главное, никто не слушает, что ты говоришь – люди просто ждут своей очереди вывалить на тебя информацию… Вы заметили, как местные здороваются?
– «Как оно ничего?» – улыбнулась она.
– Вот именно! Я даже поначалу не понимал, чего они спрашивают.
– Это означает «как дела?» – сказала Ангелина. – Только на самом деле никому не интересно, как у вас дела.
– Ага, – кивнул Петрович. – Есть даже такое выражение: зануда – это человек, который на вопрос: «Как дела?», начинает рассказывать, как у него дела.
– Женщины говорят иначе, – засмеялась Ангелина. – Зануда – это человек, которому проще дать, чем объяснять, почему ты не хочешь давать.
– Чего дать? – не понял Петрович.
– Того!
– А, – сообразил он. – Вы про секс.
21.56
– Именно, – ответила она. – Среди местных людей слово «дать» используется только в этом значении.
– А как же, например, фраза «дать по морде»?
– Эту фразу легко можно заменить одним нецензурным словом, – пожала плечами Ангелина. – Здесь никто не пользуется этим анахронизмом – «дать по морде». Да и слово «морда» редко услышишь.
– Дайте угадаю, – сказал Петрович. – Они заменяют его нецензурным словом?
– Вы догадливый.
Петрович усмехнулся.
– Да нет, на самом деле я осведомлен о терминах, распространенных среди местного населения…
Он замолчал, оглядываясь по сторонам.
– Но помилуйте, куда, в самом деле, мы направляемся? Где он находится, ваш дядя?
– Он сторож на бывшем заводе, – ответила она. – Видите – впереди огни? Этот путь ведет как раз туда, на завод, а на въезде имеются ворота и КПП. На этом КПП дядя Миша и сидит. Только он мне не дядя.
– Это как?
– Да так. Все его называют дядя Миша, хотя он, скорее, дедушка Миша. Он был старым, когда я еще была совсем маленькой девчонкой. Сколько ему лет – никто точно не знает. Но за последние годы он ничуть не изменился. Дядя Миша работал сторожем на заводе, когда завод еще функционировал. Теперь охраняет то, что от завода осталось.
– А чем там занимались, на том заводе?
– Если не ошибаюсь, делали какие-то железобетонные изделия. Что-то в этом роде. У меня мама там когда-то давно работала, она с тех пор дядю Мишу и знает.
– Так ваша мама и дядя Миша?..
Ангелина засмеялась:
– Да ну нет же! Это совсем не то, что вы подумали. Он уже тогда ей в отцы годился. А может, и в деды…
Рука Ангелины легла на его плечо, а сама она стала идти по рельсам.
– Согласен, по шпалам идти неудобно! – сказал Петрович. – Расстояние между ними всегда разное. Интересно, почему?
– Наверное, именно потому, что они не предназначены для гуляния, – предположила она.
Потом стала напевать:
– Путь наш длинен и суров, много предстоит трудов, чтобы выйти в люди, чтобы выйти в люди…
– Это… из «Республики ШКИД»? – спросил Петрович.
– А вы не такой темный, как кажется на первый взгляд! – удивилась она.
– В детстве любил эту книгу, – пояснил он.
– А кто ваш любимый герой?
Петрович задумался.
– Наверное, Японец, – сказал он.
– Почему?
– Трудно сказать… Может потому, что он маленький, хилый, но при этом отчаянный и умеет отстаивать свою точку зрения. Да еще немецкий язык знает.
– А вы слышали, что он после окончания школы работал в милиции?
– Серьезно?
– Да. Заведовал милицейским клубом. Потом окончил институт и стал режиссером. Работал вместе с Шостаковичем над оперой «Нос» по Гоголю.
– Хорошую карьеру сделал? – заинтересовался Петрович.
– К сожалению, он рано умер. От скарлатины.
22.15
Так они и шли: Петрович по шпалам, а она по рельсам, опираясь для равновесия на плечо мужчины.
Он поймал себя на мысли, что готов идти так бесконечно: в никуда, не спеша, с женской ладонью на плече. Пахло чем-то сладко-пряным – не то от трав, не то от спутницы. Слышалось стрекотание сверчков. Над головой мерцали звезды. Где-то за спиной висела луна, освещая окрестности. Точнее, даже не так: складывалось ощущение, что свет шел со всего неба. Такое бывает в Новогоднюю ночь, подумал Петрович.
Он вспомнил, как его отец всегда выходил покурить на улицу минут за десять до Нового года, это был его какой-то особый ритуал.
Петрович представил, как вышел вместе с ним. Не покурить, потому что маленький. А так – проникнуться моментом.
Затянувшись и положив руку на его плечо, отец сказал: «Ну вот, еще один год, слава богу, прожили. Дай бог, чтобы и следующий был хорошим».
«Пап, – сказал маленький Петрович. – Так ведь этот год не был хорошим – баба Маша померла».
«Померла – и хорошо, что померла, – ответил отец. – Значит, так надо было. Теперь она там, где всем хорошо».
«А мамка плакала, когда бабу Машу хоронили».
«Дура она, потому и плакала, – произнес отец. – Когда человек умирает – радоваться надо. Он же на небеса уходит, где его встретит отец наш небесный. А мамка твоя – она по себе плакала. Из-за эгоизма это. Веры-то в ней с гулькин нос».
«Нам в школе говорили, что бога нет. И что нет ни рая, ни ада».
«А это уже каждый сам решает – есть бог или нет, – сказал отец. – Если считаешь, что бога нет, то и не увидишь его никогда. Пройдешь – и не заметишь. Он, может, и захочет тебе помочь, да ты не увидишь его руки, протянутой к тебе».
Он вздохнул от этих мыслей.
– Ну и что, увидели вы бога? – спросила Ангелина.
– А я что, вслух говорил? – изумился Петрович. – С ума сойти! Со мной такое впервые. Задумался чего-то…
– Так что, увидели?
– Не знаю, – сказал Петрович. – Вряд ли. И вообще, я бы не сказал, что очень религиозен.
– Можно не быть религиозным, но быть верующим, – пожала плечами Ангелина. – Говорят же, что религия и вера – разные вещи.
– Это как так?
– Религия – это то, что идет от ума. Вера – то, что от души.
– И как одно отличить от другого? – заинтересовался Петрович.
– Есть такое выражение, что вера – это то, за что ты готов умереть, а религия – это то, за что ты готов убивать.
– Многие люди готовы убивать за деньги, – заметил Петрович.
– Наверное потому, что они сделали деньги своей религией.
Ангелина оступилась и едва не упала. Петрович успел поддержать ее, схватив двумя руками за талию. Это было не трудно – Ангелина показалась ему очень легкой, прямо воздушной.
22.32
– Помню, у нас в городке батюшка был, – сказал Петрович, продолжая шагать. – Молодой такой. Все прихожанки от него млели. И говорил так красиво, проникновенно. А в свободное время он в областной центр уезжал, по кабакам таскался. Говорят, любовниц было немерено…
– И что? Из-за этого кто-то перестал верить в бога?
– Да я как-то не вдавался в подробности. Я тогда в классе пятом, наверное, учился. Слышал, как мама про это рассказывала, вот и отложилось в памяти. Ей это очень не нравилось, но в церковь она все же ходила.
– Она верующая? – спросила Ангелина.
– После разговора с вами я склонен думать, что она больше религиозная, чем верующая.
– Я так понимаю, вы сейчас с ней не общаетесь?
Петрович вздохнул.
– Мы живем на расстоянии тысячи километров друг от друга. Письма, конечно, не пишем, но она иногда звонит…
Правда, я не всегда отвечаю, добавил он мысленно.
– Вы с ней не очень ладите, да? – сказала Ангелина, повернув к нему голову и пытаясь заглянуть в глаза.
Петрович отвел взгляд в сторону.
– Мы с ней разные люди, – сказал он. – Она всегда была достаточно властной, хотела, чтобы все было по-ейному… ну, так, как она хочет. А я был достаточно свободолюбивым, ее контроль мне не нравился. Уже потом, когда я вырос, она просила прощения: сказала, что совершила много ошибок, когда меня воспитывала, и знает, что часто пренебрегала своими материнскими обязанностями. А у меня в детстве иногда были мысли, что она – не моя родная мать. Я ее спросил об этом, она рассердилась. Подзатыльник мне влепила и сказала, чтобы я больше такой ерунды не говорил.
– А как у нее складывались отношения с вашей женой?
– Постойте, я не говорил, что был женат, – опешил Петрович.
– Я просто угадала. Предположила, что у вас была жена, и именно после разрыва с ней вы уехали из родного города и приехали сюда. Так?
– Почти, – кивнул он. – За тем лишь исключением, что приехал я сюда полгода назад, а расстались мы двадцать пять лет назад.
– Ого! – сказала Ангелина. – Четверть века. Одно поколение… А вы, судя по всему, не дорожите временем. Но что-то же вам дорого?
22.48
Петрович задумался.
Ангелина молчала и не торопила. Но ничего хорошего в его голову так и не пришло.
– А ваша жена – она красивая? – спросила Гела.
– Красивая, – сказал Петрович. – На вас, между прочим, похожа.
– А дети-то у вас есть?
– Да, есть. Сын. Но я его не видел давно. Собственно, двадцать пять лет и не видел. Ему сейчас… двадцать семь. Или двадцать восемь. Точно – двадцать восемь.
– Вы не помните год его рождения? – удивилась она. – А день?
– Помню – 3 сентября. День окончания второй мировой. Запомнил, потому что в школе писал реферат на эту тему. Вот и осталось в памяти…
Помолчали.
– Выходит, вам не дороги ни мама, ни бывшая жена, ни сын. Отец?