Согласна умереть бесплатное чтение

Как стать резидентом иностранной разведки

«Вы нам нужны на роль резидента ЦРУ». Эти слова прозвучали предельно буднично. Настолько ровно произнесены они были, что Готовцев ушам своим не поверил. И отреагировал соответствующе. Однако предчувствие, что отныне жизнь его изменится кардинально и навсегда, как позднее он отметил, было.

А случилось это в субботу, день для кого-то едва ли не праздничный, для Готовцева же – будничный, рабочий. Он обедал в кафе, мало чем отличающемся от обыкновенной столовой прошлых времён, когда к его столику приблизился мужчина с подносом в руках.

– Не помешаю? У вас свободно? – спросил он.

– Да, пожалуйста, – махнул кистью руки Готовцев.

Против того, чтобы этот мужчина или кто-либо другой присел за его стол, он возражений не имел, ибо, как и любой, пожалуй, из посетителей кафе-столовой, к этому был готов.

Готовцев продолжал есть бифштекс (про себя он окрестил бифштекс «котлетой с мясом»), периодически выпуская взгляд из околотарелочной зоны и позволяя ему равнодушно скользнуть по лицам двух – трёх произвольно отобранных едоков. На соседа же в течение этих нескольких минут он не обронил ни одного более или менее прямого взгляда.

– А вы, смотрю, любите остренькое, – произнёс сидящий напротив Готовцева.

Готовцев посмотрел на соседа по столику, потом на свою правую руку, которой он только что потряхивал, добавляя перцу в пресное тесто бифштекса, затем пожал плечами и поставил перечницу на стол. Гладкое белое лицо, чёрная кожаная куртка, яркое пятно галстука под подбородком. Лет тридцати – тридцати пяти. Поддерживать разговор с незнакомцем Готовцев не собирался и потому преспокойно положил в рот порцию пищи.

– А вы, Михаил Петрович, не особенно-то общительны, как я понимаю, – прозвучало несколько иронично.

Готовцев, забыв прожеваться, запихнул в рот изрядный кусок бифштекса и молча уставился в незнакомое улыбающееся лицо. А лицо это оказалось не просто белокожим, а бабье-кошачьим, физиономией белесой кошки. А над верхней губой – не усы и даже не усики, а пушок, как у подростка. Неприятный тип. Хотя бы уже потому, что вмешивается в процесс поглощения пищи.

– С кем, простите, имею честь?.. – наконец выговорил Готовцев, ещё более к этому времени раздражившийся, потому как сидящий напротив него тип («кошкотип») издевательски молча ожидал, пока Готовцев прожуётся. – Необременительно ли будет пояснить, кто вы такой и что вам надо. И откуда меня знаете. Вот лично я впервые вас вижу. И если бы я хоть раз вас видел хоть где-нибудь, то вашу кошачью… физиономию запомнил бы на всю жизнь! Будьте уверены!

– Успокойтесь, Михаил Петрович. Я вовсе не хотел вас обидеть. Михаил Петрович! Что вы, в самом деле?! – запожимал плечами собеседник.

Действительно, надо бы умерить голос. И чего разошёлся? Готовцев, подвергнув себя насилию, принял вид человека, готового выслушать собеседника.

– Ну и?..

– Я, извините, не представился. Я из городского отдела ФСБ, – заговорил «кошкотип» и чуть привстал. – Чистяков Владимир Николаевич. Мне необходимо поговорить с вами.

– Кагэбэ, что ли?

– Да, в общем-то. КГБ – ФСК – ФСБ.

– У вас имеется удостоверение?

– Да, конечно. Я предъявлю. Позднее, если не возражаете, – ответил Чистяков. – Хотел предложить вам… Когда закончим обедать, конечно. Предложить прокатиться. Познакомлю вас с одним товарищем. Он из Москвы.

– Прокатимся. Ладно, – согласился Готовцев, к этому времени почти совершенно успокоившийся.

У него имелись вопросы к Чистякову, однако задавать их почему-то не хотелось. Вероятно, потому, что было обещано знакомство с «товарищем из Москвы», который, возможно, хотя бы внешне окажется человеком менее неприятным.

И не так уж и велик у человека запас условно-рефлекторных ответов на изменения окружающей среды. Пошёл дождь – хочется в конуру, подул ветерок, выглянуло солнышко – появляется стремление жить в движении, перемещаясь в пространстве, чтобы оказалось возможным чёрную точку потенциальных возможностей развернуть в огромность палитры звучных событий.

Он сказал «да». Он согласился сделать всё, что потребуется, он дал согласие выполнять всё, что будет велено, и – в соответствии с инструкциями, которыми, как ему сказали, его будут снабжать по мере необходимости.

Готовцев имел возможность сказать «нет». Но слово «нет», как правило, чёрного цвета, в нём не сыщешь оттенков лимонно-жёлтого или кораллового, не обнаружишь и пятнышка бриллиантового красного или цвета красной киновари, нет и точечки, даже одной-единственной, цвета луговой зелени или зелени сосны – один лишь могильно-чёрный мрак.

А предшествовал этому следующий разговор.

– Михаил Петрович, мы, должен вам сообщить, поинтересовались вашей личностью, – заговорил Чистяков, полуобернувшись с водительского кресла к Готовцеву. Познакомить с находившимся в салоне «Волги» и теперь сидящим рядом с Готовцевым «товарищем из Москвы», сытеньким и усатеньким, он, конечно же, забыл. – Дело, знаете ли, такого плана, что обратиться к кому попало мы просто не имели права. Дело государственной важности, знаете ли. Да. Поэтому прошу вас быть с нами откровенным и…

Готовцев непроизвольно дёрнулся.

– От меня требуется откровенность? – с заметной жёсткостью в голосе спросил он. – Так я и знал!

Лицо Чистякова стало огорчённым и чуть растерянным. Он коротко глянул на «товарища из Москвы» и собрался продолжить, однако в этот момент сидящий слева от Готовцева «товарищ из Москвы» повернулся к Готовцеву и, прервав молчание, заговорил. С отрывистой напористостью, решительно, энергично подёргивая щёточкой усиков.

– Меня зовут Анатолием Иванычем. Вы, очевидно, не жалуете наши органы (Нет, почему же! – хотел возразить Готовцев, однако Анатолий Иванович жестом руки остановил его), но, Михаил Петрович, употребив слово «откровенность», Владимир Николаич вовсе не имел в виду стукачество. Речь о другом. Вы похожи на одного человека – в этом всё дело. И как раз поэтому мы собирались предложить вам исполнить одну роль.

– Вы ведь творческий человек! – торопливо вставил Владимир Николаевич.

– Сложную роль, – продолжил Анатолий Иванович, строго нахмурив брови. – Не всякому она по силам. Ошибки исключаются. Дело касается разоблачения сети зарубежных агентов.

– На дворе не восьмидесятый, а середина девяностых, – усмехнулся Готовцев. – Неужели кто-то ещё занимается иностранными агентами?

– Не ещё, так уже, – со значением произнёс Анатолий Иванович и ещё сильнее нахмурил брови. – Так вы согласны? Я спрашиваю: вы согласны в принципе? Или вы считаете, что деятельность по разоблачению действий зарубежных разведок в принципе не нужна?

– Нет, я так не считаю, – ответил Готовцев, отметивший про себя, что слова «в принципе» собеседником произнесены были дважды. Причём оба раза – с нажимом.

– Вы согласны, что у разных стран интересы – разные? То, что выгодно одной, то… Понимаете, да?

– Ну-у… да.

– Если согласитесь на наши предложения, то знайте, что от вас потребуется максимальная собранность, ответственность, исключительная продуманность действий.

– Но… – начал Готовцев.

Он хотел сказать, что не может гарантировать компетентности, не будучи профессионалом, однако Анатолий Иванович угадал его мысли и вновь жестом остановил его.

– Не торопитесь. Думать и прорабатывать детали будут другие. От вас же, прежде всего, будет требоваться неукоснительное следование инструкциям. И, одно из главных, – не совершать непродуманных поступков, не посоветовавшись с нами. Работа будет оплачена.

– Хорошо оплачена! – вскрикнул Чистяков.

– Я смогу купить квартиру? – приподнял брови и округлил глаза Готовцев.

– Нет, конечно. Дело-то государственное, – ответил Анатолий Иванович.

– Государство? – хмыкнул Готовцев. – Этот нарост ещё функционирует? На комбинате, например, очередь на жильё уж который год не двигается.

Анатолий Иванович потрогал свои усы, словно проверяя их на колючесть.

– Однако стоимость даже однушки… – Анатолий Иванович, замолчав, обратил взор на Чистякова.

– Цены у нас далеки от московских, естественно, – пожал плечами Владимир Николаевич.

– Но машину купите, – встряхнул головой Анатолий Иванович, словно вдруг на что-то решившись. И, пристукнув кулаком по своему колену, добавил: – И – не убитую.

Готовцев вскинул удивлённо брови, затем повернул голову и посмотрел на Чистякова. И обнаружил, что тот удивлён только что прозвучавшим в салоне автомобиля заявлением не меньше него.

– В хорошем состоянии? Может, аж девяносто девятую? Похоже, это что-то из области… – скептически начал Готовцев.

– Нет! – перебил его Анатолий Иванович. – Можете мне поверить. Будут деньги! – И он, для пущей убедительности, по-видимому, предпринял попытку въерошить щёточку начавших седеть усиков.

– Однако вы сказали о роли, которую… Одно дело – заунывно читать собственные стихи… – Готовцев с грустной улыбкой посмотрел на «усачей», как он про себя окрестил собеседников. На того и на другого.

Анатолий Иванович успокаивающе похлопал Готовцева по его нервно сжимающей левое колено руке.

– Да, предстоит исполнять определённую роль, однако требоваться тут будет не актёрское мастерство, а как раз то, о чём я только что говорил: собранность, ответственность и другие аналогичные качества.

– Но, надеюсь, не роль же иностранного шпиона мне придётся играть, если соглашусь? – спросил Готовцев, улыбаясь абсурдности такого предположения. Он только теперь заметил, что они уже не стоят около столовой, а куда-то едут.

– Нет. Вы правы. Но лишь отчасти, – быстро откликнулся Анатолий Иванович. И широко и добродушно улыбнулся.

А затем последовало это заявление «товарища из Москвы» о том, что Готовцеву предлагается исполнить роль резидента ЦРУ. Готовцев, ошеломлённый, было уж, рассмеялся (откачнулся назад, приоткрыл рот, издал даже какой-то звук), однако что-то во взгляде Анатолия Ивановича остановило его. Он понял: это не шутка. А что же тогда?

– Ваши документы, пожалуйста! – неожиданно даже и для себя потребовал Готовцев, став предельно серьёзным, и протянул руку, сначала в сторону Анатолия Ивановича, потом – пред очи обернувшегося Владимира Николаевича. И вновь вернул её – ладонь кверху – к лицу Анатолия Ивановича. – Ну-с!

Владимир Николаевич, притормозив, поспешил сунуть руку под куртку, однако Анатолий Иванович остановил его, выбросив вперёд руку и легко коснувшись плеча коллеги. Затем он неторопливо вынул своё удостоверение и предъявил его Готовцеву. Ознакомившись с представленным на его обозрение документом, Готовцев призадумался.

– Если решитесь, позвоните по этому, вот, телефону, – услышал он голос Анатолия Ивановича и увидел вручаемый ему золотистый прямоугольничек визитки. – Вечерком, с восьми до десяти. Сегодня или завтра. Или послезавтра. Но не позднее.

– Хорошо, товарищ полковник. Надумаю – позвоню. Или господин полковник?

– Анатолий Иваныч, Михаил Петрович. Называйте меня Анатолием Иванычем. Владимир Николаич, здесь, не доезжая до проходной, остановите. Ну, всего хорошего, Михаил Петрович!

– А…

– Подробности – потом. Если сговоримся. Но, Михаил Петрович, никому ни слова о нашем разговоре. В любом случае. Тут ничего, надеюсь, объяснять не надо. Даже жене говорить не следует.

– А если не позвонит? – спросил Чистяков после ухода Готовцева.

– Позвонит, – ответил Анатолий Иванович. – Не сегодня, а завтра. Если обстановка в семье такова, как вы её обрисовали…

– И всё-таки?

– Подготовьте другой вариант повторного выхода на Готовцева. Только он. Времени у нас в обрез. Боюсь, к первой встрече с Фээм так и так опоздаем.

Анатолий Иванович ошибся, ибо не успели они отъехать, как Готовцев вернулся и, нагнувшись к приопущенному стеклу правой передней дверцы, выкрикнул:

– Согласен! Я согласен! Я живу… Я живу тяжело. Словно что-то зацепило и тащит по жизни волоком – и след неглубок, и бока ободранные. Бескрылая приземлённая повседневность сушит мозг и растягивает, словно резиновый шарик, сердце. Да, я согласен! Я буду согласен. Если… сумма меня устроит.

– Ну и отлично, – произнёс Анатолий Иванович с некоторой неуверенностью в голосе. – Вы в десять уже дома?

– Да, завтра, около десяти.

– Вот и договоримся, когда и где встретимся.

– Если договоримся, – кивнул Готовцев. Затем, резко выпрямившись, развернулся и ушёл.

Чистяков бросил на Анатолия Ивановича встревоженный взгляд.

– Время. Да, времени не остаётся, – вздохнул Анатолий Иванович.

Этапы персональной эпохи перемен

Сдав дежурство, Готовцев вышел за ворота комбината и направился в сторону дома. Однако вскоре свернул влево и пошёл, ускоряя шаг, в направлении центра города. Домой явился лишь спустя три часа. В коридоре его встретила жена Ирина.

– Где ты был? – подозрительно его осматривая, проговорила она.

Готовцев глянул в сторону кухни.

– Он не там?

– Он у себя. Успокойся. И обувь поставь на место. Сколько раз можно говорить?

– Ладно-ладно. Смотри. Видишь? – Готовцев запихивает туфли в обувной шкафчик.

– Сын поговорить хотел по поводу квартиры. Ты же знаешь, на каникулах ему хотелось бы…

– Знаю, – невольно сцепив зубы, перебил Готовцев. – И тебе прекрасно известно…

– У тебя есть деньги нанять кого-то? Или всё я должна? Ты даже обещал, помнится.

– Так получилось… – выдавил из себя Готовцев. – Ну, не могу я туда…

– А вообще-то, решение мы принимали вместе. И куртку повесь как следует. Кстати, какой-то Владимир Николаич два раза звонил.

– Что он сказал? – Готовцев вешает куртку на плечики.

– Что он мог сказать? Просил позвонить. Кто он и что у вас за дела, я хотела бы знать?

– Случайно познакомились. Дело своё хочет… Ну, компаньона ищет.

– Среди сторожей? Понятно.

– Что тебе понятно?

– Наобещал человеку, а потом… – Ирина преградила Готовцеву путь в ванную. – Какое дело-то?

– Да коммерция – что ещё!

Готовцев проскользнул мимо жены и попытался закрыть за собою дверь, однако Ирина сунула руку в дверной проём и превентивно взвизгнула:

– Ой-ой!

– Отойди! – приказал Готовцев.

– Чуть руку не оттяпал же! – Ирина вошла в ванную. – Что вы там продавать собрались? И какой из тебя продавец, извини за выражение?

– Пока просто треплемся.

– Ты же трус.

Готовцев хмуро глянул на жену и отвернулся.

– Ты не понимаешь.

– Да уж где мне.

– Мне умыться…

Готовцев левой рукой поднял валяющийся на дне ванны шланг душа и, одновременно с этим, другой рукой перебросил рычажок на смесителе вправо.

– Кто он такой? – не отстаёт Ирина.

Готовцев открыл кран холодной воды, и несколько десятков струек воды выскочили из дырочек рассеивателя, почти вплотную приближенного к бедру Ирины.

– А-а-а! – завопила Ирина.

– Прости, – сказал Готовцев.

– Ты специально! – Ирина выбежала из ванной комнаты.

– Может, и специально, – пробормотал Готовцев. – Подумаешь, преступление. А совать свой нос…

Спустя полчаса, улучив момент, Готовцев вынул из кармана куртки золотистую визитку и позвонил по начертанному на ней синей пастой местному номеру. Другие два, типографски исполненные, были тщательно зачёрканы той же синей авторучкой. Отозвался Анатолий Иванович.

– Не хотелось бы, чтобы нас с вами видели вместе, – поздоровавшись, сказал полковник. – Поэтому предлагаю встретиться в кинотеатре.

– В кинотеатре?! – вырвалось у Готовцева.

– Да. А что вас смущает?

Но Готовцев уже протащил через проектор памяти коротенькое воспоминаньице о последнем посещении кинотеатра – десяток или дюжина зрителей в огромном зале – и поспешил согласиться:

– Идёт. В кинотеатре так в кинотеатре.

– Кинотеатр «Луч», сеанс на шестнадцать часов. Устроит?

– Буду.

– Михаил Петрович, вы придите, пожалуйста, чуть пораньше, посмотрите, нет ли знакомых. В зал входите среди последних и садитесь где-нибудь в сторонке и повыше, а я присоединюсь к вам, – проинструктировал Готовцева Анатолий Иванович и попрощался.

В течение последующих часов Готовцев неоднократно обращался мыслями к предстоящей встрече в кинотеатре «Луч». Возникали предположения и о розыгрыше. Состряпать удостоверение – это проще простого. Купи корочки соответствующие и оформляй их хоть на полковника, хоть на генерала. Печать? Так он ведь печать-то и не разглядывал. Может быть, там значится какое-нибудь ТОО или ООО, которых сейчас хоть пруд пруди. Вот только кто способен столь основательно всё подготовить, что даже ввести в заблуждение его, Готовцева, отнюдь не лопуха? И эти двое – типичные гэбэшники. На «Волге». Знакомые графоманы для розыгрыша подобного масштаба, пожалуй, мелковаты.

Да и не осталось никого. Это он… Да, он, Михаил Готовцев, один из немногих, кто держался так долго. Будучи к тому же не прозаиком, а поэтом. И «пускай поэт в картине утопии опишет всеобщую человеческую любовь существующей…» Но это сделает не поэт Готовцев. Он вышел из дому. Теперь он вряд ли когда-либо создаст нечто нежное, романтическое, ласкающее уродливо-сильную душу современного читателя.

«Вышел из дому» – это так, ну, образное выражение, что ли, относящееся к переменам в его жизни, имевшим место пару месяцев тому назад. А из дому он выходил и прежде. По утрам. Работая дворником там же, где и проживал в течение целого ряда лет. Почти столько же работая, сколько и проживал. Он убирал вокруг двух домов, потом шёл на планёрку и выслушивал всё, ему непосредственно адресованное. В необходимых случаях кивал и улыбался. Он выучил наизусть время выхода в телеэфир очередных порций сериалов, которыми увлекались его коллеги, преклонных лет тётеньки по преимуществу. Старушки уважали его. А он наблюдал за ними и вспоминал свою бабушку, думая, что когда-нибудь он напишет о ней книгу. Не сейчас, а когда окончательно станет прозаиком. Когда состарится, возможно. Пожилые женщины спрашивали, смотрел ли он вчерашнюю серию. Нет, честно отвечал Готовцев и добавлял, лукавя: не получилось, мол. И выслушивал пересказ серии. Не слушая, однако что-то всё-таки улавливая. То, что пробивалось сквозь маску рассеянности, удобную для него и не очень оскорбительную для рассказчика.

Однако всё изменилось после того, как в их квартире поселился двоюродный дед жены, обыкновенный с виду старик, способный убить взглядом негасимый огонь жизни в душе не сумевшего себя защитить. Ну и ладно. Разве ж обязательно видеть глаза всматривающегося в тебя человека? И пускай лёгкое давление прохладного ветерка сдувает пыль с наружной поверхности век, с благоразумной своевременностью чуть прикрытых. Пускай.

Однако холодное сияние стариковского взгляда мелькнуло в родных глазах жены, вдруг ставших чужими. Может, показалось? Да нет, кажется. Он напрягся и вспомнил, что она только что сказала. Да, всё так. И Готовцев сменил работу. Спустя двое суток, в течение которых старался ни о чём не думать. А когда возвращался домой со свежезаполненным и ловко заламинированным удостоверением, хотелось прыгать от радости или просто бежать вприпрыжку, так как предстоящая зарплата была почти вдвое больше прежней. До родного подъезда радости не хватило. Готовцев купил водки и напился. Впервые за последние несколько лет. Будучи впущен в коридор квартиры (он очень долго скрёбся в дверь и сильно устал), Готовцев не стал подниматься с четверенек, а вывалил из карманов всё содержимое и постарался отодвинуть от ключей, авторучки, записной книжки и прочего столь же неважного коричневые «корочки» с надписью «Охранное агентство».

– Что это? – спросила Ирина.

Готовцев недоумённо закинул голову навстречу нависшей над ним супруге и увидел, что она хочет пнуть его ногой – словно сквозь туман увидел (но расстояние-то близкое) – и сдерживается только потому, что никогда этого не делала прежде.

– Р-рбота нов-вая, – выдохнул Готовцев и почувствовал себя в безопасности. Он перестал удерживаться на передних ногах и прижался щекой к Земле, защитившейся от его неблагозвучного дыхания тремя слоями многоквартирного дома.

Среди ночи Готовцев проснулся и долго смотрел прямо перед собой, ожидая, что серый потолок цветным сном опустится вниз и спрячет его от вязкого мрака похмельного всеощущения вины. И вытащит его голову из болезненных тисков, колюче облапивших оба виска с заходом на теменную часть черепной болванки.

Выпить кофе, чтобы хотя бы чуть-чуть расширить кровеносные сосуды мозга. А сон всё равно уже не одолеет взбудораженный болью мозг. Готовцев поднялся и осторожно унёс разламывающуюся голову на кухню. Кофе и в самом деле помог. Вот только сон ушёл куда-то очень далеко. Наплевать. Он полежит до утра, а затем сделает зарядку и примет контрастный душ. И отправится охранять периметр производственного монстра, полуживого и попритихшего в постперестроечные годы, однако по-прежнему опасного. Сутки через двое. Может, и не засосёт и не высосет. Может, не высушит, как, например, бывшего друга Андрюху, музыканта и скульптора в прошлом, а ныне сталевара, способного производить внятные звуки лишь после смягчения внутренностей спиртосодержащим горячительным.

А то, что со временем и оружие выдадут… Ничего, он никого не убьёт и сам не застрелится. Надо быть сильным. Сутки его нет, затем отсыпной. Остаётся всего лишь тридцать шесть часов, шестнадцать из которых – ночное время, которым можно распоряжаться по своему усмотрению.

И теперь, спустя два месяца, Готовцев, окрепший и посвежевший, уже почти ничего не боялся. Слегка похудевший, он теперь по-новому чувствовал своё тело, обвитое ожившими мышцами, а в глазах появилось некое подобие наглой самоуверенности, которое, бросив невидимую тень на лицо, приметно разгладило его черты.

В почти пустом зале кинотеатра прикосновения каких-либо запахов выглядят случайными, многие звуки, скрип стульев в том числе, кажутся неестественными. И тот слой общественного подсознания, что когда-то ещё давно связал между собою значительность фильма и наполненность кинозалов, предвестием скуки смывает с тела всю энергию без остатка.

Однако Готовцев пришёл сюда не ради фильма. Только вот Анатолия Ивановича почему-то нет, хотя уже погас свет, и цветные говорящие тени задвигались на экране. Готовцев поозирался, ожидая, пока глаза свыкнутся с темнотой, однако полковника не обнаружил.

Ну что ж, подумал он, деньги уплачены – станем обыкновенным кинозрителем, а не шпионом или резидентом. В конце концов, они могли передумать, ведь вовлекать дилетантов в игры профессионалов – вещь опасная, рискованная и чреватая. И спустя некоторое время он почти совершенно сместился в плоскость фильма, в сковородочно неглубокое пространство искусственных персонажей.

– Не помешаю?

Направленный взрыв этой фразы, произнесённой знакомым голосом, разрушает сложившийся миропорядок, стаскивая Готовцева с тёплых угольков киношных страстей и помещая рядом с когда-то успевшим усесться справа от него Анатолием Ивановичем. Готовцев решил не отвечать – приходить в середине фильма было со стороны гэбэшника, по меньшей мере, невежливо.

– Михаил Петрович, буду краток. К тому же, сами понимаете, я вам могу сказать отнюдь не более того, что могу вам сказать. Суть дела такова. Прямо по Гоголю. К нам едет резидент.

– Зачем в таком случае я, если он уже едет? – поразился Готовцев.

Причём степень его удивления была столь велика, что он даже забыл, с чего намерен был начать предстоящую беседу. С определения стоимости своих услуг, конечно же, он планировал начать этот разговор.

– В том-то и дело, что он не приедет, – шепчет в ухо Готовцеву усаживающийся слева от него Чистяков.

– Да, он обезврежен и дал показания, – продолжил Анатолий Иванович. – Однако непосредственное его использование в дальнейшей игре не признано целесообразным. Понимаете? – Анатолий Иванович вздохнул. Помолчав, продолжил: – А вы как раз, как я уже говорил вам, похожи на него. Лицом. Фигурой – нет. Он очень высокий, громоздкий, неуклюжий, я бы сказал, ноги… В общем, фигура – нет, лицо – да. Только причёску бы чуть… Ну, лоб бы открыть.

– Мне, что же, придётся на высокие каблуки взгромоздиться и сальца поднаесть? – спросил Готовцев.

– Этого не потребуется. Его здесь никто не видел. Агенты получили данные о времени и месте встреч, получили пароли, а почтовой связью им направлен портрет нового резидента. В виде марки с изображением декабриста Бестужева.

– И я, выходит, похож на декабриста Бестужева? – слегка обрадовался Готовцев.

– У вас у обоих лица одного, примерно, типа с лицом Бестужева. Даже ямочка на подбородке – как раз такая. Однако это не суть важно, так как этих Бестужевых было предостаточно.

– И на которого же мы похожи? – решил уточнить Готовцев.

– На Николая Бестужева. Но это, повторяю, не так уж и важно. На конверт можно поместить марку с каким угодно изображением – не так уж и много, надо полагать, среди почтовых работников филателистов, тем более – знатоков декабристского движения. А вот то, что вы похожи на задержанного, – это да, это весьма важно. Ведь встретившись с вами, человек, так мне представляется, придёт к себе домой и сопоставит ваш облик с изображением на конверте. И поэтому-то как раз заменить вас достаточно трудно.

– На конвертах, если я правильно понял, помещён портрет этого типа?

– Да, именно. А обозначено: «Бестужев Н.А.» Нами были сделаны снимки резидента в соответствующей позе, а в результате – почти что вы собственной персоной. Как в той книжице, изданной пять лет назад. Помните?

Ещё бы Готовцев не помнил свой портрет, помещённый в его единственную книгу.

– А как же вы… – Готовцев замялся, подбирая нужное слово.

– Среди нас, Михаил Петрович, тоже имеются любители поэзии, – объявил Анатолий Иванович. – Просто любители, без никаких.

– А профессиональный интерес, значит, к поэзии вашей конторой окончательно утрачен? – не без разочарования в голосе спросил Готовцев.

– Увы. Но вы же когда-то были очень популярны.

– Да вы были звездой местечкового масштаба, – проговорил Чистяков не без иронии в голосе. – Как же, участник последнего всесоюзного совещания молодых писателей! Помнится, мои стихи так отрецензировали…

Готовцев повернулся к Чистякову, поспешно от него отвернувшемуся.

– Так значит, вы тоже из бывших великих русских писателей?

Чистяков скосил взгляд на Готовцева и зашипел:

– У меня прошло. Без последствий. Стоит убить всего лишь одного человека…

– Владимир Николаич! – поспешил остановить младшего коллегу Анатолий Иванович.

– Ладно, ладно… – пробурчал Чистяков, вновь отворачиваясь от Готовцева.

– А нельзя было эти конвертики у них изъять? – после паузы спросил Готовцев. – Незаметно проникнуть в их квартиры да и…

– Для этого, прежде всего, надо знать адреса их. Мы же никого не знаем. Наверняка, по крайней мере.

– Я с ними встречаюсь – вы их хватаете?

– Не сразу. Кое-что нам, конечно, известно: псевдонимы, кто в какой области работает… По мелочи ещё кое-что. – Анатолий Иванович помолчал, а затем продолжил. И голос его теперь звучал несколько иначе. – Да, всё это усложняет нашу с вами задачу. Подготовиться к встречам будет достаточно сложно. От вас будет зависеть очень многое. Ошибаться нельзя. Лучше промолчать, если в чём-то не уверены, уж лучше прервать встречу досрочно, но… Да, только бы не провал. Помните об этом. Провалы исключаются совершенно.

– Меня могут убить? – спросил Готовцев.

– Испугались? – весело откликнулся Чистяков. – Вы были такой вдохновенный, заводной. Имел честь наблюдать. Протухли-с, должен заметить.

– Владимир Николаич! – прикрикнул Анатолий Иванович, а затем снова обратился к Готовцеву: – Не в том дело. Уши показывать нельзя. Послезавтра вы начнёте работать на машзаводе технологом.

Готовцев вытаращил глаза.

– Это ещё зачем?! Я давно дисквалифицировался!

– Один из агентов самым непосредственным образом связан с заводом. И вообще нас интересует заводская обстановка в связи с возобновлением оборонной программы.

– Значит, всё-таки стукачество? – усмехнулся Готовцев.

– Просто взгляд изнутри, – пожал плечами Анатолий Иванович.

– Ну да, ну да, – покивал Готовцев. – А не следует ли вернуться к разговору о вознаграждении?

– Сумма, которую мы планировали… Она ведь не окончательная. Всё будет зависеть… – Анатолий Иванович помолчал. – В общем, вы понимаете.

Не окончательная. Сумма вознаграждения – не окончательная. Сумма, до сих пор не озвученная, – не окончательная. Деньги, деньги, деньги… Ещё месяц или два, ну, может, полгода, и он, бывший поэт Готовцев, будет способен убить. Человека убить. По меньшей мере, формально, – человека. Во всяком случае – нажать на спусковой крючок. Хорошо, что уже завтра он уволится. Оружие ещё не получил, а теперь и вообще уйдёт из охранного агентства.

– Я, говорите, понимаю, – мрачно проговорил Готовцев. – А вот нет, не понимаю. И вот хочется мне, чтобы вилка была обозначена в конкретных цифрах.

– Решим, Михаил Петрович, – веско проговорил Анатолий Иванович. – Мы этот вопрос решим.

Вечером он сидел перед выключенным телевизором и мысленно репетировал явление служилому люду нового работника. Он наденет свой лучший костюм, тёмно-серый, слегка иссиня, в бордовую полоску. Костюм у него единственный, однако он был бы самым лучшим даже и в том случае, если бы у Готовцева было ещё несколько костюмов. Костюм ношеный, а брюки – ношеные в квадрате. Однако, в целом, костюм ещё смотрится. И придётся начавшие редеть волосики начесать.

Пришла и устроилась на соседнем кресле Ирина.

– С чего вдруг? – произнесла, выдержав паузу. – Если честно, уже не ждала. То с какого-то перепугу в охранники подался…

– Как это с какого – в охранники? – максимально нейтральным тоном проговорил Готовцев.

– Ну, тут ладно, – согласилась Ирина. – А стать снова… технологом.

– Зарплата побольше, надеюсь, будет. И здесь реже… Кстати, костюм, вероятно, пропылился.

– Завтра, может, где-нибудь к обеду освободишься? В одном месте заявление, в другом…

– Возможно. Но… нет.

– Я могу хотя бы завтра не бежать с работы?

Готовцев помотал головой.

– Я не могу. Нет, больше никогда…

– По-твоему, я железная?

– Если бы я знал… – Готовцев встал и включил телевизор. Снова сел. – Могла бы уж и научить его еду разогревать.

– Разогревать… Если бы он знал… Я тоже не знала. И что? – Ирина поднялась и выключила телевизор. Она, похоже, намерена была поскандалить.

– Это была твоя идея. Столько времени!..

Готовцев собрался вновь включить телевизор, однако Ирина преградила ему дорогу и, ухватив за руку, изрекла:

– Ты ненавидишь меня!

– Мне страшно! – выдохнул ей в лицо Готовцев и вырвал свою руку.

– Ну и зря! Не тот ты человек! – Ирина, толкая мужа в грудь, сделала попытку усадить его обратно в кресло.

Готовцев отпрыгнул в сторону и, округлив глаза, прокричал:

– Я не могу сейчас умереть!

Готовцев быстрым шагом вышел из комнаты.

– Да подожди ты! – крикнула Ирина вслед ему, однако с места не двинулась.

«Красавицы» запасной группы технологов

В первый же рабочий день на машиностроительном заводе он вспомнил, о чём ещё, кроме телесериалов, говорили бабушки-дворничихи тяжело переживаемых девяностых. Они говорили о смертях. У этой умер сын, у той или того убили внука. И импортное слово «мафия» звучало то да потому из их уст. В первый же день Готовцев услышал разговор двух сотрудниц о мафии и узнал, как зовут главного мафиозника города. И с какой буфетчицей он сейчас живёт.

А обе эти сотрудницы, соседки по кабинету, жили с пьяницами, один из которых к тому же был бандитом. У обеих – алкаши. И это при том, что Рита Валова и Светлана Тюликова совершенно не похожи друг на друга. Одна высокая и полная, а другая худенькая, маленькая, бледно-синенькая, у которой и верхний и нижний пределы артериального давления были неправдоподобно низкими. Последняя, Тюликова, ходила без очков, Валова – в очках, за стёклами которых находились внушительного размера глазные яблоки. И если бы не очки, а также не верхние и нижние веки, цепко и основательно ухватившие огромные эти шары, то Валова… Впрочем, и без того Рита Валова не производила впечатления женщины привлекательной, побуждающей окружающих её мужчин обнаруживать какие-то особенные движения в своих организмах.

Однако её сожитель Ульянкин, осведомлённый о достоинствах Риты, возможно, более чем кто-либо другой, расставаться с нею не желал. Он многократно бросал пить, чтобы подготовиться к кодированию, иглоукалыванию и иным вмешательствам в его взаимоотношения с алкоголем. А взаимоотношения эти уже достигли опасной черты, за которой нет ни спиртного, ни женщин, ни радостей и страданий, с ними связанных.

Рита рассказала о том, как недавно он выпил обнаруженный им в домашней аптечке салициловый спирт, а потом блевал, долго, натужно, до черноты. И желудок его, если бы не узкая трубка пищевода, без сомнения, охотно вывернулся бы наизнанку.

В конце рабочего дня Готовцев взял чистый лист бумаги и крупными буквами написал на нём: «Здесь покоится человек, который мог летать». Он хотел в качестве эпитафии прикрепить этот лист бумаги к своему столу, но передумал. Порвал и выбросил его в урну. До его смерти как поэта никому нет дела. А смердеть он будет не более окружающих. Не превышая ПДК.

Ещё когда Готовцев, выйдя из отдела кадров (это было накануне, в понедельник), стоял в пустом коридоре заводоуправления и вспоминал, куда ему велели идти, влево или вправо, чтобы познакомиться с будущими коллегами, новый мир показался не вполне реальным. И в первую очередь ввиду малонаселённости его.

А потом из какой-то из дверей, а их было очень много, вышел мужчина лет сорока, этакий в меру упитанный эпикуреец в затемнённых очках, и неспешно направился в сторону Готовцева. Спросить у эпикурейца, что ли?

Позади скрипнула дверь с табличкой «Отдел кадров», и вышел только что занимавшийся Готовцевым начальник отдела кадров по фамилии Горский.

– Не заблудились? – поинтересовался он. – Да вот вас сейчас Вадик, наш зам, и проводит. Вадим, вы же к себе? – обратился он к приближающемуся мужчине в затемнённых очках. – Кабинет технологов, тот, в котором Маргариты сидят, товарищу не покажете?

– С удовольствием, – охотно откликнулся Вадим-Вадик и, не останавливаясь, протянул руку Готовцеву. – Будем знакомы. Вадим. Ну или… Да, примерно так.

– Михаил, – уцепился за руку шествующего мимо Вадима Готовцев.

– Значит, ещё один запасной технолог? Запасной технолог – в запасную группу технологов. – Вадим отпустил руку Готовцева. – В преддверии, так сказать, великих свершений. Кабинет перенаселённый, но… Да, три дамы в расцвете лет. Можно вам позавидовать. Впрочем, кажется, все они не свободны. Хотя… Однако будьте осторожны.

– Ревнивые мужья?

– Мужья? Ну, у одной… Да, нечто невнятное. Ну, один из юристов наших. Тихий алкашик. Вторая, похоже, боксом увлекается. А третья…

– Что с третьей?

– Эта – красивая женщина. И… Ну, сами понимаете. Вы раньше где жили?

– Я местный, можно сказать. Уезжал, правда, но уж сто лет как вернулся.

Вадим остановился у одной из дверей без таблички и, открыв её, кивнул Готовцеву. Затем, войдя следом за Готовцевым в кабинет, представлявший собою просторную комнату с четырьмя столами, провозгласил:

– Внимание! С завтрашнего дня, милые дамы, штукатурку и последующий макияж накладываем дома. Представляю вам Михаила, вашего нового коллегу. – Вадим обернулся к Готовцеву. – Михаил, знакомьтесь. Самая фактурная красавица – Рита, самая миниатюрная красавица – Светлана, а… А где, я не вижу, Маргарита Заплатина?

– Да и мы не видим, – ответила «фактурная красавица» Рита Валова и откинулась на спинку стула.

– Второй уж день не видим, – добавила «миниатюрная красавица» Светлана Тюликова.

– Ну-у, что ж, – протянул Вадим. – За сим откланиваюсь. Дела.

Вадим приветственно вскинул руку, качнул ею вправо-влево и вышел. Готовцев остался стоять у двери.

– Вы уже с сегодняшнего дня? – поинтересовалась Светлана.

– Нет, – повернулся к ней Готовцев и обнаружил на лице женщины приветливую улыбку и… не очень удачно закрашенный синяк. – Я завтра выхожу. А начальник отдела, мне сказали, в другом кабинете.

– И в другом городе, – ответила Рита. – Он всё больше в разъездах. Подготовка к производству новой машины. За него Рындин, который с больничного не вылезает. – Вы присаживайтесь. Да хоть за стол свой. Этот, который напротив Светланы. Откуда сами-то?

– Землянин. Свой род веду от Адама и Евы, – сообщил Готовцев и окинул взглядом стол, за которым ему предстояло прожить изрядный кусок своей жизни.

– Ясно. Родственник, – печально улыбнулась Рита. – А мой урод – от макаки.

– Ваш муж?

– Ульянкин мне не муж. Он – ёбарь.

Готовцев смущён.

– Вы когда вливаться в коллектив планируете? – спросила Светлана.

– Вливаться в коллектив?

– Ну да. Можно в пятницу эту. А можно и с получки.

– Ах, вливаться! – спохватился Готовцев. – Давайте в пятницу.

Параллельные линии порой пересекаются

Едва ли не каждого из живущих постоянно цепляют за ноги тропинки, ведущие в тупик. Во мраке взбаламученного времени агрессивность этих тропинок резко возрастает. Примеры – из телеящика, радиокоробки, из уст соседей и сослуживцев. Можно выглянуть в окно – там как раз проходит мимо, идёт-пробирается куда-то одноногий человек. Он измождённо худ или болезненно одутловат. А навстречу ему идёт Аполлон под псевдонимом Вася или Вова. Он красив и прожорлив, как свиристель. Одноногий для него – нечто вроде бездомной собаки со свалявшейся шерстью. Пробежал (прокостылял) мимо, и уже не существует вовсе.

С Готовцевым уже случалось нечто подобное. Столь же, пожалуй, необъяснимое, как встреча с этой женщиной, появившейся в кабинете в пятницу, после обеденного перерыва. Вошла, поздоровалась, глянула на Готовцева с тревожной зоркостью и разместилась за пустовавшим все эти дни столом.

Когда утрачена первозданная (или перводанная, что, быть может, точнее) острота взаимоотношений с тем, что можно определить, например, как нечто глубинно-космическое, то очень трудно порой бывает понять, с какой долей симпатии относится к тебе в определённый момент жизни Тот (или Те), кто властен над тобою. Успехи или несчастья, сваливающиеся на твою голову, могут сказать что-то об этом. Вероятно. Хотя все эти жесты судьбы, надо полагать, далеко не однозначны. Пример. Порою капризного ребёнка балуют, излишне часто покупая ему сладкое, а потом говорят ему, коростами покрывшемуся: «Вот видишь, к чему все эти конфетки и мороженки привели?»

Он, кажется, забыл эту женщину навсегда, черты её лица стёрлись почти совершенно, кроме, разве что, глаз. Забылось бы и имя её, не явись оно достаточно редким для нынешнего времени. Вот так, спустя много лет, эта женщина, с необыкновенными (синий миндаль) глазами, приметно погрустневшими за эти годы, и всё тем же нераспространённым именем своим, вдруг вошла и села слева от Готовцева.

И это при том, что давнее их знакомство состоялось, когда он был в командировке за тысячи километров от дома, а она в гостях у своей сестры. Теперешняя же встреча – когда и он, и она поменяли прежние свои места проживания, перебравшись на несколько часовых поясов в западном направлении.

Готовцев откинулся на спинку стула и устремил взгляд в прошлое.

Готовцев – в служебной командировке. Войдя в роль командированного, он загрустил, затосковал в вечернем сумраке гостиничного номера. Результат: он ужинает в ресторане под музыку и гул разгула незнакомых людей. Изрядно нагрузившийся, он выходит в фойе – это уже когда ресторан закрывался и не один он продвигался к выходу – и почему-то замечает повышенное к себе внимание пышноволосой шатенки с растерянным взглядом красивых глаз. Она кого-то или чего-то ждёт, посматривая по сторонам.

– Вы не меня ожидаете? – спрашивает Готовцев, приближаясь.

– Да нет, я сестру потеряла, – слышит он в ответ. – Я с сестрой пришла, а она куда-то пропала.

Будь Готовцев потрезвее, придумал бы более оригинальный способ знакомства, однако в тот вечер он был одноклеточным резервуаром, заполненным спиртным под самый колпачок. Он предложил новой знакомой свои услуги, и вот они в четыре глаза осматривают фойе, а потом выходят на улицу и уходят в ночь. О сестре её Готовцев забыл ещё в фойе, водя бессмысленным взором вокруг себя в поисках то ли розового, то ли жёлтого или сиреневого платья. Потом не один час они проводят у дома её сестры, постепенно увеличивая диапазон объектов взаимных ласк (он – в значительно большей степени), но всё-таки остаются в ставших, в конце концов, нестерпимо тесными рамках приличия. Хотя, к чести Готовцева будь сказано, бельё дамы его усилиями было разлучено с её телом, а затем, уже женскими ручками, уложено, во избежание его утраты, в сумочку. Потом, уже в подъезде, больше было разговоров, чем… Да только болтовня её и запомнилась.

Они расстались, уговорившись встретиться вечером этого не один час тому назад наступившего дня, когда она будет одна и у них появится возможность насладиться взаимным обладанием в более, по всей видимости, привычных для неё горизонтально-постельных условиях.

Однако на свидание Готовцев не явился, хотя и предпринял такую попытку. Он искал дом её сестры, с вечера окружённый прочно привязанными к нему ориентирами, а с утра куда-то запропастившийся, словно в тот день он вообще отсутствовал в родном городе. Крайне удивлённый данным обстоятельством, Готовцев, помнится, не особенно и огорчился, с утра испытывавший угрызения совести перед далёкой, но любимой и любящей женой.

Весь остаток рабочего дня Готовцев и Маргарита «не узнавали» друг друга. В отношении Готовцева кавычки были правомерны. А вот применительно к Маргарите… Тут Готовцев никак не мог выйти на однозначный ответ. С одной стороны – да, точнее – нет, она, конечно же, не могла его забыть, и сомневаться, как будто, глупо. А с другой стороны… Да мало ли людей, которых, например, он, Готовцев, забыл навсегда, несмотря и на более основательное знакомство. По крайней мере, Маргарита никоим образом не обнаружила того, что узнала Готовцева. То есть Готовцев не заметил каких-либо признаков, которые с той или иной степенью определённости свидетельствовали бы об этом. Окажись Готовцев вооружённым каким-нибудь компьютерным анализатором голоса, способным разлагать человеческие звуки на тончайшие ниточки микросодроганий, то, возможно, он и получил бы ответ на поднасевший на него вопрос.

Единственное, что стало достоянием его обострённого ситуацией внимания, так это периодические дуновения ветерка напряжённости, сквозившего во взгляде синих глаз Маргариты. Однако данному обстоятельству Готовцев мог подыскать сколько угодно объяснений, и самое элементарное из них – вторжение нового человека в систему сложившихся взаимоотношений нескольких сослуживцев (-виц), по восемь часов в сутки занимающих ограниченное четырьмя стенами пространство кабинета.

«Не слова, но напряжение пространства толкает вас в непреложном приказе». Однако Готовцев нашёл в себе силы не поддаться искушению, сформулировав-таки к концу рабочего дня решение ни в коем случае не ступать первым на мостик, ведущий в прошлое. Держаться делового стиля общения, и пусть температура отношений повышается (или понижается, что тоже возможно) естественным порядком. А лирическая созерцательность побочной партии взаимных отношений двух сослуживцев слегка разрядит атмосферу кабинетной скуки, что уже благо.

И сегодня как раз та самая пятница, день, когда он должен был «вливаться» в коллектив. Возможно, расслабленная действием винных паров, Маргарита сама заговорит об их прошлом знакомстве. Правда, Готовцев до сих пор не был уверен, что он хотел бы этого, потому как прошлое, отягощённое различными обстоятельствами, не реализованными желаниями, например, что и имело место в случае давнего знакомства его с Маргаритой, соединившись с настоящим, призовёт события неизвестного будущего, непредсказуемые вдвойне.

Однако Маргарита Заплатина на вечеринку не осталась, сославшись на головную боль. Когда дверь за нею закрылась, Светлана усмехнулась и сообщила Готовцеву, у которого вид был слегка расстроенный:

– Она с нами пить не желат и не желаит. Кто она и кто, типа, мы!

– А сама… – с радостной улыбкой заговорила Рита. – Ну, представьте! Одну деталь тут под фрезерную готовила. «Вид спереди который будет?» – спрашивает. Мы: «А какие размеры самые важные?» – Она: «Вот этот». «Ну вот», – говорим мы.

– А она, – подхватывает Светлана, – нам и говорит: «А вид сверху тогда какая сторона будет?»

Рита и Светлана весело хохочут.

– Ну-у, это вы придумали, – не поверил Готовцев.

– Вот не надо, – прекратив смеяться, возразила Рита. – Такое не придумаешь. Но вообще… У неё ведь, знаете, проблемы с этим делом. – И Рита пощёлкала себя по горлу.

– Ну? – удивился Готовцев.

– Работает без году неделя, а уж раз чуть не целый месяц задвинула! Правда, потом у неё больничный оказался.

– Но если больничный… – начал Готовцев, однако Рита жестом руки остановила его, а затем махнула кистью, словно предлагала закрыть данную тему как не заслуживающую обсуждения.

– У неё же проблем, проблем всевозможных – выше головы! – взмахнула руками Светлана. – Фирма лопнула – раз, – начала она загибать пальцы, – с мужем разводится – два, имущество делят…

– Да так, что мебеля ломаются, – вставила Рита.

– Сын с ней жить не хочет, – продолжила Светлана. – И ко всему прочему долги получить кое с кого не может.

– С кого? – заинтересовался Готовцев.

– А не говорит она.

– И это ещё не всё, – вновь вмешалась Рита.

– А что ещё?

– Она не рассказывает, – прищурилась и поджала губы Рита, а после паузы раздельно произнесла: – Но, похоже, есть ещё про-бле-мы.

В эту минуту в дверь постучали.

– Да! – рявкнула Рита Валова.

Однако постучавший входить не спешил. Готовцев, поймав удивлённые взгляды Риты и Светланы, торопливо подошёл к двери и толкнул её. Проём оказался пуст, и Готовцев выглянул за дверь. За левым косяком стояла Маргарита Заплатина и улыбалась. Готовцев вздрогнул от неожиданности и едва не выронил запотевшую бутылку шампанского, за несколько секунд до того извлечённую из холодильника.

– Вас в полной мере просветили? Или нужен первоисточник? Обо мне уже всё сообщили, я хотела узнать?

Маргарита задавала эти вопросы Готовцеву почти ласково.

– Она ещё и подслушивает! – закричала Рита Валова и побежала к двери. – Да она же обнаглела окон-ча-а-ательно!

– Михаил, вы не проводите? – спросила Маргарита, явно наслаждаясь демонстрируемым ею спокойствием.

– И не вздумай, Михаил! – приказала Рита.

– Или иди и не возвращайся! – поддержала Светлана.

Взволнованные, они обе перешли на «ты» и даже не заметили этого. Энергетическое давление двух пар вцепившихся в Готовцева глаз преодолеть, казалось, не представляется возможным.

– Выбирай! – Рита Валова скрестила руки на груди, точнее, чуть ниже, для чего энергичным и ловким движением обеих рук подтолкнула груди вверх, подчеркнув их спелую наполненность.

Светлана, между тем, приблизилась к дверному проёму и выглянула наружу.

– Гликось, зубы сушит, – сообщила она. – На-а-аглая, как не знаю кто.

– Она, дескать, одна – это что-то, – подхватила Рита, – а остальные, дескать, все никто и звать никак. А если…

В это время Готовцев приблизился к ней и шепнул Рите на ухо:

– Первоисточник. – И мотнул головой в сторону двери.

Рита замолчала и на секунду или две вытаращила глаза с целью принятия решения, а потом кивнула головой и махнула кистью руки. Под звуки выражаемого Светланой недовольства Готовцев надел плащ и вышел.

Маргариту он нашёл стоящей на крыльце заводоуправления. Было сыро и холодно, и потому нос у неё оказался покрасневшим, а шея короче, чем обыкновенно. Тем не менее, она походила на японку. Укрупнённый вариант японской женщины с осветлёнными волосами.

– Вы прекрасно выглядите, – сказал Готовцев. – На вашем фоне даже эта омерзительно-осенняя улица смотрится не так безобразно.

– Не боитесь, что восприму ваши комплименты на полном серьёзе? – спросила Маргарита, и Готовцев не смог отыскать отсвета улыбки в её глазах.

Также стараясь не улыбаться, он заявил:

– Этого я не боюсь. Я могу, совершенно не опасаясь последствий, говорить какие угодно комплименты женщинам до сорока лет включительно.

– Думаете, мне ещё далеко до сорока?

Сорок ей будет лет через пять.

– Сорок вам будет лет этак через десять, – прищурился Готовцев.

– Намного раньше, – не без торжества улыбнулась Маргарита.

Однако тотчас же с тревожной пытливостью взглянула на собеседника. Вероятно, она произвела мысленную рокировку и обеспокоилась, не является ли она в глазах Готовцева той женщиной, которой не следует комплименты сорокалетних мужчин (а Готовцев, стопроцентно, не старше) воспринимать всерьёз. Готовцев сделал вид, что не заметил её тревоги. На его лице было то, что и должно было быть обозначено, – удивление и недоверчивость.

– Ну уж, намного раньше! – произнёс он.

– Идёмте-идёмте! – заторопилась женщина. – Холодно. И ветер мерзкий. Да, так вот… Я расскажу о себе. Вкратце. Они не любят меня, но мне что до того. У меня столько врагов, что… И не такого калибра, как эти… сплетницы. Я ведь – вы уже знаете – предпринимательством занималась. Нас было двое: я и мой друг Саша. Просто друг, без всяких там. Его убили полгода тому назад. У нас были фирмы, были контракты отличные с зарубежными фирмами. И всё рассыпалось. Мы были как брат и сестра. И работу не делили. Вообще никак не делили, ни на мужскую и женскую, ни по-другому как. И – на общий котёл, поровну всё. Один на телефоне, другой отрабатывается. Никогда не считались по мелочам, как у некоторых, знаете, бывает. Он, правда, ещё и по уголовной линии работал. А я только по коммерческой. Мы никому не платили. Тотоша был врагом нашим. То Саша по пьянке его подругу обругал – у Кобыльского собирались, – то столовку на Кирова, с аукциона продавалась, перехватили у него. Сначала мы и не знали, что юнец тот – его подстава, а когда сказали нам, всё равно решили покупать – зря, что ли, деньги из оборота вытаскивали. И Туземец нас не любил. Тоже. Саша не очень-то с ним считался. А по пьянке так… Раз как-то, тоже у Кобыльского все были, он…

Она замолчала, чтобы обойти оказавшегося на её пути пьяного мужчину, который выглядел остекленевшим, во всяком случае, глаза его были словно два отполированных и раскрашенных кусочка льда. Мужчина не двигался, только ветром его чуть покачивало, да по щекам ползли пьяные слёзы.

– И Саша так вот порой напивался, – сказала, покачивая головой, Маргарита.

– А кто его убил?

Маргарита пожала плечами. Выглядела она усталой и печальной.

– Приезжали, разбирались. Кто только не приезжал. Воры в законе приезжали. Сначала на похороны. Столько чёрных и тёмно-красных роз никогда не видела, а ветки еловые – по всему пути. И – памятник двухметровый. Ведь и деньги пропали. А мы же все обналичили. Под готовые контракты. Всё рухнуло. И захирело постепенно. Теперь вот сижу здесь потихоньку. Оклад плюс премия. На работу да с работы. Кварталами хожу. И друзей – никого.

– У него при себе они были? Деньги – при нём?.. – поинтересовался Готовцев.

– Квартиру выхлопали. Уже после того, как он исчез. Его же всё ещё не нашли. – Маргарита остановилась около бетонного павильона автобусной остановки. – Не хочется сегодня пешком.

– А не мог он с деньгами смотаться куда-нибудь?

– Да нет. Исключено. И машину его нашли. Побитую. В двадцати километрах от города, в лесу. А я свою продала. Вынуждена была.

Некоторое время они стояли молча и смотрели на приближающийся автобус. Спустя минуту автобус этот увёз Маргариту по маршруту №16.

А во вторник, возвратившись с обеда, Готовцев обнаружил Маргариту Заплатину, стоящей за его, Готовцева, столом и энергично пинающей ногами что-то расположенное на полу или, скорее, кого-то, то есть нечто одушевлённое, ибо это нечто издавало некие звуки, что-то вроде стонов, покряхтывания, хрипловатых полувзвизгов.

– Получи! Получи! И ещё! – вскрикивала Маргарита, растрёпанная, с красным лицом, с дыроколом в руках и злым азартом в глазах.

Готовцев вытянул руку за спину и постучал в только что закрывшуюся за ним дверь.

– Минутку! – крикнула Маргарита.

Готовцев растерялся. «Минутку!» Но он уже вошёл, он стоит и наблюдает, как кого-то избивают ногами. Правда, ногами орудует женщина. И всё же, и тем не менее. Готовцев скорым шагом приблизился к столу и, перегнувшись, глянул Маргарите под ноги. Мужчина, отметил он с облегчением.

И всё-таки это необходимо прекратить.

– Маргарита Альбертовна! – позвал он и стал обходить стол.

– Михаил Петрович! В чём дело?! – раздражилась Маргарита и, обернув лицо к Готовцеву, угрожающе встряхнула правой рукой с зажатым в кулаке дыроколом. – Уйди! Христом молю!

– Но… мне дырокол нужен. То есть я хотел сказать, что прекратить бы…

– Прекратить?! – взъярилась Маргарита. – Да это начало!

И она с силой плюхнулась задом на спину сгруппировавшегося на полу мужчины. Теперь она боком сидела на потерпевшем, таким образом, как сидели на лошадях наездницы прошлых веков, но с той лишь разницей, что прошловековые были в длинных платьях, а не с оголёнными ногами немилосердной привлекательности. Готовцев зажмурился невольно на миг, однако разглядев затем, что Маргарите удалось ухватить отчаянно мотающего головой страдальца за воротник куртки, приблизился вплотную к женщине и принялся ловить её правую руку с зажатым в ней дыроколом. Боковым зрением он увидел, что в дверях уже торчат зрители. Поймав вооружённую дыроколом руку, Готовцев нагнулся к лицу Маргариты и зашептал:

– Народ собрался! Смотрят! Надо бы закончить с этим.

Маргарита неожиданно быстро прекратила сопротивление, уступив дырокол Готовцеву, основательно выдохнула и с раздражённой капризностью сказала:

– Помоги же подняться! Джентльмен называется! – Поднявшись, она повернулась в сторону двери. – Все свободны! Кина не будет. Собрались!

Продолжая ворчать, Маргарита стала приводить себя в порядок. Поднялся с полу и её противник. Отряхиваясь и ощупывая себя, он направился к зеркалу, однако заметил, что к зеркалу же двинулась и Маргарита, и остановился посреди комнаты.

– Ты иди, – не оборачиваясь, сказала ему Маргарита, и Готовцев с удивлением обнаружил, что голос у неё спокойный вполне и ничуть не злой.

Готовцев открыл ящик своего стола и подал мужчине зеркальце. Тот глянул мельком – синяк в стадии созревания под левым глазом, ссадина на лбу – и сразу же вернул зеркальце.

– Ты ещё здесь? – поинтересовалась Маргарита. Тем же ровным голосом.

– Покурить хотел, – ответил мужчина, разглядывая извлечённую из кармана куртки пачку сигарет, – а сигареты помялись. Ты их растоптала своими сапожищами.

Маргарита удивлённо обернулась.

– Я их растоптала? Ты по ним катался костями своими. Катала!

Готовцев вытащил из ящика стола пачку «Винстона», вынул из неё и сигарету и протянул мужчине. Взял сигарету и себе.

– За дверь! – приказала Маргарита.

Они вышли. Закурили. Посмотрели друг на друга.

– Спасибо, – поблагодарил мужчина. – А то она совсем озверела.

– На полу-то как оказался? – полюбопытствовал Готовцев.

– Да как-то… – смутился тот. – Споткнулся обо что-то. Если б не споткнулся… Или поскользнулся – не помню. Налетела, как тигра какая.

– А вы, простите, кто ей будете?

– Муж. Бывший.

– Ясно. Я так и подумал.

– Если б не муж – чего бы она меня била! – отозвался «бывший муж».

– А цель какая? Её действий.

– Террор. Тотальный террор, – последовал ответ.

– Понятно, – счёл нужным произнести Готовцев, хотя и не ощущал никакой ясности, напротив, по-прежнему находился в состоянии обескураженности и некоторого возбуждения.

Пришёл заместитель директора по экономике Вадим – кто-то сообщил ему о скандале. Весело осмотрел мужа Маргариты, заглянул, приоткрыв дверь, в кабинет.

– Шумим, братцы, шумим, – покачал головой. – Маргарита, говорят, мужика своего утюжит. А какая Маргарита? Дело дрянь, думаю, если Валова, и идти не стоит – поздно в любом случае.

Вадим рассмеялся, поглядывая на обоих мужчин и как бы приглашая их посмеяться вместе с ним.

– Да пошёл ты! Ворюга! – зло огрызнулся пострадавший и отвернулся, а затем и вообще сорвался с места и стремительно ушёл, отшвырнув сигарету.

– Маргарита-то не пострадала? – спросил Вадим.

– Полагаю, нет, – пожал плечами Готовцев.

Вадим, потоптавшись, удалился. Он, Вадим Варзаков, всех называл только по имени, не употребляя отчеств, подобного же обращения, по имени, требовал к себе. В результате, все стали называть его Вадиком, большинство только за глаза, а некоторые, Рита Валова, например, и во всех случаях. Хотя, по мнению Готовцева, уменьшительно-ласкательное имя Вадик не особенно вязалось с очень плотной фигурой Вадима, на четверть лысой его головой, а также возрастом и занимаемой должностью.

Как опозорить звание шпиона

– Ха! И он ещё спрашивает, почему Фээм скрылся с места встречи!

Чистяков выпрыгнул из кресла и побежал по дуге в направлении окна, глядя при этом на Готовцева очень странным образом, а именно – через плечо своё, полуобернувшись. И в глазах Чистякова было удивление, а также всякие другие краски, свидетельствовавшие о том, например, что он не в состоянии с полным доверием отнестись к только что услышанному.

– Михаил Петрович, вы действительно не понимаете, какую ошибку допустили? – проговорил Анатолий Иванович, которому, по-видимому, хотелось несколько смягчить ситуацию, напряжённую реакцией его коллеги на рассказ Готовцева о неожиданном срыве встречи с агентом, проходившим под псевдонимом «Фээм». – Разведчик, шпион должен быть неприметным. Неприметность, незаметность, невыразительность, типичность внешности. Лицо, одежда, манеры – всё должно быть незапоминаемым, более того, не должно привлекать внимание окружающих, задерживать чей-то взгляд. По возможности, конечно, – закончил он, бережно прикоснувшись к своим усикам.

– А вы устраиваете драку. Драку! И весь трамвай пялится на вас! Да разве ж такое допустимо?! – продолжил своё минуту назад отзвеневшее выступление Чистяков. В ритме митингового запала. – И это – во время проведения мероприятия! Ну как, скажите, вы объясните ему, для чего вы затеяли драку?

– Но это же, мне кажется, и не требует объяснения, – заупрямился Готовцев, хотя уже и осознавал вполне свою ошибку.

– В том-то и дело, Михаил Петрович, что требует, – возразил Анатолий Иванович. – Фээм скрылся с места встречи. Почему? – задаём себе вопрос. Потому, очевидно, что не хотел быть запримеченным рядом с вами. То есть он знает, как себя должны вести шпионы.

– И резиденты! – встрял Чистяков.

– Да, и резиденты.

– А вы к тому же для него начальством являетесь! – вновь вмешался Чистяков.

– Вы бы говорили как-нибудь по очереди, а то не знаю, кого и слушать! – ворчливо контратаковал «резидент», всё более злясь, так как к недовольству, испытываемому им по отношению к собеседникам, добавилось и недовольство своим собственным поведением, до недавнего времени не представлявшимся до такой уж степени предосудительным. – И почему он меня фотографировал? Лучше бы над этим задумались.

– Да, это вопрос, – согласился Анатолий Иванович и, нахохлившись, тяжело вздохнул.

Последняя неделя прошла в напряжённом ритме. Кроме производственных хлопот, шпионские эти дела. Ежевечерне он являлся к Анатолию Ивановичу, в его местное пристанище о трёх комнатах, а в дневное время даже побывал в городском отделе.

Вчера, впервые после длительнейшего перерыва, он занимался карате. Сначала же в течение целого часа искал кимоно, разнервничался, а найдя кимоно и надев его, неожиданно расчихался, да так, словно ему закапали по паре столовых ложек «доктора» в каждую ноздрю. Сняв кимоно, выхлопал его в ванной, но надеть на себя не решился и бросил в стиральную машину. Занимался в спортивных брюках и майке, начав почему-то с отработки ударов, однако потянул одну из мышц правой руки и перешёл на отработку блоков. В итоге остался собою недоволен по причине обнаружения чрезмерной скованности, заторможенности движений. И утомился неожиданно рано.

Однако сегодня, тем не менее, чувствовал себя скорее бодрым, чем взвинченным, скорее сильным и крепким, чем слабым и рыхлым. Дзасин. Это состояние постоянной психологической и физиологической готовности отразить любую возникшую опасность. И оно более чем к лицу Готовцеву в его нынешнем качестве. Вот только обусловленная волнением как бы некоторая степень нереальности происходящего делает окружающее несколько размытым, смещая фокус внимания на внутреннее, – в результате, ладони кажутся влажными, сердце излишне активным, а артерии жёсткими, словно глиняные трубки. И не удержи человек, тронутый волнением, себя в руках – заиграет ветер трагической музыки, одно за другим позахлопываются резонансные окошки, превращая человека в замкнутую энергетическую систему, изнутри разрушаемую, снаружи беззащитную.

Отрицательные импульсы зла, исходившие от этого мрачноватого типа в коричневой кожаной куртке, лысоватого, толстогубого и широконосого, достигли Готовцева, кажется, ещё до того, как этот молодой мужчина определённым образом обозначил своё присутствие в трамвае. И позднее Готовцев вспомнил, что ещё до возникновения конфликта он почему-то – возможно, виной тому энергетический след человека – обернулся и посмотрел на будущего своего оппонента.

А позднее, когда он опять бросил взгляд на этого парня, то увидел в руках его фотоаппарат-мыльницу.

– Снимаете? Меня? Почему? – удивился Готовцев.

Парень спрятал фотоаппарат в боковой карман куртки.

– Я девушку фоткал. Ты-то мне зачем? – ухмыльнулся он и кивнул на совсем юную девушку, стоящую неподалёку от Готовцева.

– Очень сомневаюсь, – сказал Готовцев.

– Отвянь! – бросил парень, затем приблизился к девушке и ухватился за ремешок её сумки. – Со мной, красотка, выйдешь.

– Молодой человек, вы бы оставили девушку в покое, – предложил Готовцев.

Он развернулся на девяносто градусов, чтобы была возможность самым непосредственным образом наблюдать за развитием событий. Возможно, пристальное его внимание удержит хулигана от излишнего проявления наглости по отношению к растерявшейся девушке. Внимательно осмотрев хама, Готовцев не мог не отметить, что внешность тот имел достаточно криминальную – из поверхностных касаний грязных граней окружающего мира вылепился внутренний мир ценностей данного субъекта. И в случае конфликта с подобным типчиком следует ожидать удара пальцами в глаза, ножом в спину или чего-то подобного. Или того, что вам вцепятся в волосы.

Именно в этом вечернем трамвае, отправляющемся с конечной после двадцати часов, была назначена встреча с Фээм, который наверняка уже узнал Готовцева по внешнему виду, а также по торчащему из-за отворота плаща журналу «Спид-инфо». И Готовцев, конечно же, понимал, что он как бы при исполнении, что он следует в этом трамвае как бы даже и по делам службы, а не просто так. И в связи с этим…

Однако не выглядит ли происходящее как проявление элементарнейшей трусости? И Готовцев проговорил:

– Молодой человек, вы бы оставили девушку в покое.

– А в чём дело? Ты-то чего западаешь? – мгновенно отреагировал «молодой человек» и агрессивным взглядом заощупывал Готовцева.

– Но комментс.

– Грамотный сильно?

– Не без того, – пожал плечами Готовцев.

– Вот и не вякай! – с вызовом бросил противник грамотности.

Готовцев хотел уже приблизиться к парню и понудить того отпустить сумку уже готовой расплакаться девушки, однако увидел, что кисть правой руки хулигана упрятана под куртку, что называется за пазуху. Уж не нож ли у него там? Парень заметил внимание Готовцева к засунутой за пазуху руке и презрительно ухмыльнулся. Хорошо, подумал Готовцев, будем действовать по-другому. Он глянул в окно и отметил, что метров через пятьсот будет остановка «Хлебокомбинат». Что ж, сделаем паузу небольшую. И посмотрим, много ли людей на выход будут готовиться. В это время, как правило, почти никого не бывает, ни на выход, ни на посадку.

И действительно, к средней двери приблизился один мужчина, а к задней и вообще никто не подошёл. Пора. Готовцев был убеждён в успехе. Главное – действовать в установленных (умозрительных, правда) жёстких пределах продолжительности и эффективности.

Готовцев подошёл к хулигану почти вплотную. На начальном этапе следовало добиться, чтобы левая рука злодея перестала сжимать ремешок сумочки. Для этого, приблизившись, Готовцев стал обеими руками теребить противника за плечи, словно был намерен вцепиться в его куртку.

И парень выпустил сумочку.

– Полегче! Руки, дядя!

– У меня – хватка, – сообщил Готовцев.

И это не было правдой, ибо именно вцепиться во врага должным образом он не особенно и умел. Однако трамвай уже остановился, и скрипучая дверь ползёт влево. На площадке остановки – никого, напротив задней двери, по крайней мере. И необходимо действовать очень быстро. Иначе оппонент пустит в ход правую руку, в которой, судя по всему, всё-таки нож или нечто похуже (а то, что рука до сих пор находится за бортом куртки, как раз подтверждает данное предположение), и задуманное осуществить станет проблематично.

Готовцев схватил противника за запястье левой руки и рванул на себя, после чего, мгновенно отпустив эту руку, шагнул вперёд и вправо, обеими руками ухватился как можно крепче за куртку в области спины и протаранил врага наискосок через проход до дверного проёма. И сильно толкнул. Не коснувшись, кажется, ногами ступенек, враг вылетел на трамвайную остановку и распластался на бетонном её шершавом покрытии. Занимая позицию напротив двери, чтобы при необходимости ногами встретить противника, Готовцев увидел финку с наборной ручкой, крутившуюся в метре от вытянутых вдоль грязного бетона рук упавшего.

Бандит быстро вскочил на четвереньки, намереваясь как можно скорее достичь ножа, однако тотчас же издал стон. Вероятно, по причине ободранных при падении коленей. Под аккомпанемент мата он поднялся на задние конечности, сделал несколько шагов, подхватил нож и, перекривившись от боли и злобы, поспешил назад.

Однако дверь уже закрылась. Перед самым его носом. Бандит забарабанил в дверь, однако она не шелохнулась, трамвай же тронулся и стал увеличивать скорость. Парень побежал следом, размахивая ножом и выкрикивая ругательства, однако запрыгнуть на сцепку, чтобы доехать до следующей остановки, попыток почему-то не предпринял. Не догадался?

Трамвай спешил вперёд, а враг, уменьшаясь в размерах, становился всё менее интересен. Готовцев был доволен. Вся операция прошла без сучка и задоринки. И оба захвата удались.

Ему и в голову не могло прийти, что действия его могут быть рассмотрены в каком-то неожиданном ракурсе, когда все плюсы легко меняются на противоположный знак. Теперь это ясно вполне. Час же тому назад, осознав, что встреча всё-таки не состоялась, он несказанно удивился. И он долго надеялся, что Фээм всё же объявится. Потому, выйдя из трамвая, продолжал ждать агента. Долго, на восемь минут дольше положенного.

Вечером, когда Готовцев, с синим томом чеховского двухтомника в руках, сидел напротив работающего телевизора, рядом плюхнулась Ирина.

– Ну! – сказала она.

– Что? – скосился на неё Готовцев и увидел, что тело её обёрнуто, не полностью, конечно, банным полотенцем, глаза ласково светятся, а на губах играет улыбка. – А, ну да.

– Так ты собираешься в постель? – Ирина выхватила из рук Готовцева книгу и швырнула её в угол дивана.

– Он ещё на кухне?

Ирина нахмурилась.

– Он сидит спиной. И я жду пять минут.

– Да, я понял, – ответил Готовцев, однако с места не двинулся.

Ирина, между тем, вскочила с дивана и нетерпеливо взмахнула рукой, прогоняя Готовцева из комнаты.

– Иду-иду. – Готовцев глубоко вздохнул и решительно поднялся.

– А вот этого бы не надо, – проговорила Ирина с плохо скрываемой злостью в голосе.

Готовцев сделал невинное лицо.

– Не понимаю, о чём ты.

– Пыталась тут подслушать твои разговоры по телефону… – подступила к мужу Ирина.

– Не удивлён, – проговорил Готовцев, невольно отводя взгляд в сторону.

– Твои постоянные задержки. Якобы по работе… И эти звонки…

– Ну да. Принято, я ж говорил, решение о модернизации. В связи с проявляемым индусами интересом.

– Ты изменился, – объявила Ирина. – Требуются подробности?

– Ну а как? Если в жизни моей столько всего…

– Ты сам-то понимаешь, что это ненормально? – не стала слушать Ирина.

Готовцев нахмурился и мрачно проговорил:

– Что я всё ещё жив?

– Я тебя когда-нибудь прибью! – прорычала Ирина. – А если я тебя уже не возбуждаю, то так и скажи, скотина!

– Как так можешь говорить такое, Иринка, если только вчера… – начал Готовцев.

– О, помнишь, оказывается! – округлила глаза Ирина. – Но это опять исключительно моя заслуга. Это я вдохнула в тебя жизнь. Ротиком своим, заметь.

– Ты так говоришь, как будто если бы…

– А вот не знаю! – перебила Ирина. – Вот и сейчас… Да, стоишь и стоишь.

– Ладно, я в душ. – Готовцев сделал пару шагов по направлению к двери, затем остановился и обернулся. – Однако как это ты могла не заметить, что стоит мне прикоснуться к твоей груди… Ну, погладить всего лишь…

– Иди-иди! – Ирина вытолкала Готовцева из комнаты.

Готовцев обернулся, убедился, что дверь закрыта плотно и вслух сказал:

– Сволочь! Вот перестанешь меня возбуждать, вот уйдёт эта страсть животная…

Произнеся эти слова, Готовцев замолчал и задумался. Посылка ясна, а… Нет, это какая-то другая жизнь. Незнакомая, неизвестная и, как будто, нереальная. Впрочем, думал ли он сто лет назад о том, что когда-либо его будут возбуждать женщины под сорок, которые с морщинками, жирком, целлюлитиком да ещё и небрежно обращающиеся со средствами гигиены, бывшими в употреблении в том числе?

Внеплановые разговор о поэзии и защита Варзакова

Он не знал, зачем ему это надо. Даже не размышляя можно уверенно заявить – могло быть так, а могло быть и наоборот. Возможно ли, чтобы в обществе, где всё приглушённее, с притуплением силы звучания падают всё новые и новые порции кровавого горя, остались люди, не способные при обстоятельствах той или иной степени беспамятства убить себе подобного? Практически – да (ведь можно же, например, годами не попадать под дождь), теоретически – нет.

То есть теоретически можно со всей уверенностью допустить, что Маргарита Заплатина угрохала своего друга Сашу. А в действительности? Допустимо и то, и другое. Но – какая разница, если Готовцев и представить себе не может, что способен был бы принять какие-либо меры во имя торжества законности и внести вклад в созидание дряхлеющего зданьица принципа неотвратимости наказания?

Может быть, его интересует разнообразие клинических проявлений чего-то из того, что, надо полагать, неизбежно умирает в человеке, насильственно лишившем жизни другого? Или, быть может, он сомневается, что убийца и неубийца тождественны друг другу? Неотрывное ощущение жирнеющего вопроса автономным слоем кожи спеленало Готовцева, в чём-то снизив, а в чём-то и повысив его чувствительность к внешним прикосновениям, когда некоторые стёртые, смазанные элементы человеческой деятельности воспринимаются в свете неожиданно отчётливой однозначности.

Так, например, он обнаружил вдруг сходство между Маргаритой Заплатиной и своей собакой по кличке Зизи. Они обе в чём-то похожи на японок. Глазами, наверное, прежде всего.

Такса Зизи очень выразительно смотрит и на Готовцева, и на всех членов семьи. И на других, вероятно, людей. Слов не разобрать, но чувства, настроение, их смена – это всё ничуть не скрывается ею. Её открытость умиляет друзей и ослабляет потенциальных недоброжелателей.

Глаза Маргариты, да и лицо её, тоже достаточно выразительны, однако они могут поведать окружающим отнюдь не то, что должны были бы поведать. Публикуемые ею чувства нередко скорректированы привходящими обстоятельствами жизнепроявлений современного человека – то ли высшего животного, то ли точки приложения космических сил и энергии, то ли… иного чего. И это несмотря на то, что у собаки может быть множество причин быть скрытной. Взять даже хозяина. Он способен ухватить псинку за загривок да и ткнуть мордой в оставленную ею лужу или иным, столь же нетактичным, образом указать на совершённую ошибку.

В глазах Маргариты и Зизи – печаль и страдание, не размываемые до конца ни наплывами улыбок, ни в результате повиливания хвостиком. Правда, улыбки внешне более эффективны, ибо расцвеченное ими лицо порой выглядит весёлым, радостным и даже восторженным.

Однако когда радость, восторг охватывает Зизи, то и в голову как-то не приходит высматривать угольки страдания в собачьем взоре. Радость собаки, извивающейся у ног возвратившегося домой хозяина, безусловна и абсолютна.

А в прошлое воскресенье Зизи бурно и очень долго радовалась встрече с Готовцевым, хотя он никуда и не отлучался. Он, производя одну из операций гигиено-косметического значения, всего лишь обмотал голову большим полотенцем, изрядно преобразившись в итоге в некоем восточно-азиатском стиле. Подрёмывавшая в кресле Зизи, увидев его, спрыгнула с кресла и с лаем пустилась бегать по комнате. Решив, что собака желает поиграть с ним, Готовцев изобразил из себя преследователя, однако Зизи на удивление скоро выскочила на балкон, а затем и на площадку межбалконного пространства, где предприняла попытку влезть под находившиеся там коробки и ящики. При этом она уже не лаяла, а жалобно визжала.

Готовцев понял, что она перепугана, что она приняла его за квартирного вора или грабителя, который не остановится и перед убийством маленькой собачки. Он вернулся в комнату, содрал с головы полотенце и отправился на балкон за Зизи. Собачка пришла в восторг. Она приняла его за избавителя. Она минут десять бегала вокруг него, залив брызгами восторга весь пол, оставив следы на креслах и диване (она не находила себе места от радости), – так, в общем, радовалась, что Готовцев едва и сам не поверил, что оказал собаке огромной важности услугу.

А в четверг животворная сила солнечного света (погода была сухой и ясной) подвигла Маргариту Заплатину на лирическую стезю – она почтила своим вниманием Готовцева, коснувшись к тому же не своих, а чужих, в данном случае Готовцева, проблем, что уже само по себе (интерес к чужим проблемам) является, безусловно, лирическим отступлением Маргариты от суровых реалий её личного существования. Правда, потяжелевшая пластика форм её разморённого полуденным солнцем тела и лениво-равнодушный взгляд моргающе жмурящихся глаз не особенно-то способствовали ярким проявлениям откровенности.

– А вот ты пишешь стихи… Хм! Что это тебе даёт? – на третьей или четвёртой минуте разговора задала вопрос Маргарита. – Ведь не деньги же?

– Нет, не деньги.

– А что?

– Ну, что-то даёт. Иначе не марал бы бумагу.

– Я этого не понимаю. Я не очень-то это понимаю. Вот, например… Ну, например, прочитай, скажу, стишок…

– Прочитать? – Готовцев заиграл мышцами лица, чтобы как-то переключиться на поэтическую волну. – Какой же прочитать? Если вот этот…

– Ты в самом деле, что ли, стихи читать собрался? – удивлённо воззрилась на него Маргарита.

– Да, – в свою очередь удивился Готовцев.

– Ты чего? Я говорю: попрошу прочитать – ты прочитаешь. Я скажу: «Очень мило». И – всё. И – забыла. Навсегда.

Готовцев пожал плечами.

– Забыла и забыла. Что ж.

– Ты привык к свисту ветра в кармане, я скажу. А ведь это плохая привычка. Согласен?