Радение богатырей бесплатное чтение

Предисловие

Много книг написано об истории Руси времен княжения Владимира, которого называют устроителем на Руси новых порядков. Немало сказано и о богатырях, которые были и есть гордостью всех без исключения жителей того времени. К мнению богатырей иной раз вынуждены были прислушиваться не только воеводы и ведущие мужи, но и князь Владимир, которого в народе за глаза называли Хазарином, а не Владимиром Красно Солнышко. Соотечественников, придерживающихся испокон вечных на Руси законов Прави и Рода, постепенно сменяющихся в эпоху Владимира хазарскими и ромейскими порядками, в своем повествовании, оставленном для потомков, Илья из Муромы, которого молва нарекла Ильей Муромцем, называет русичами и родичами. Он не разделяет их по племенному признаку, видя то общее, что объединяет племенные союзы и народы от Карпат до Волги и от Северного моря до Черного.

Илья ведет повествование с высоты прожитых лет, после того, как зачехляет меч, а вместо него берет в руки волховской посох. С юности Илья стремится стать волхвом. В волховском поселении Мурома, затерянном в густых черниговских лесах, он под руководством волхвов обучается многим премудростям, став учеником или ильей. Илья с юношеских лет обладает незаурядной физической силой. Сила Ильи на самом деле и привлекает к нему людей, которые во что бы то ни стало, видя потенциал Ильи, желают переманить его на свою сторону. Когда это не получается, Илью жестоко избивают, предварительно опоив, использовав для этого первую любовь Ильи, Милаву. Только лишь участие волхвов, постоянный и неустанный труд Ильи совершают чудо: к тридцати годам он полностью восстанавливается.

В тридцать лет Илья не только ни в чем не уступает себе двадцатитрехлетнему до избиения, но и становится одним из сильнейших кулачных бойцов. На турнире в Чернигове он побеждает мужей богатых силой, в том числе в решающей схватке и Златогора, самого сильного богатыря, прибывающего на соревнования из Киева. Именно после этой победы по приглашению князя Владимира Илья отправляется в Киев, чтобы предстать перед князем и явить силу. Ничто так не уважается на Руси, как сила и ее проявления. Этот довод в сложное время, когда князь Владимир всерьез берется за установление на Руси новых порядков, становится самым весомым.

На большом турнире, который устраивает князь ближе к концу осени, Илья в трудной борьбе, несмотря на происки Владимира и не совсем законные методы, применяемые против него, вновь становится победителем соревнований. Положение победителя соревнований позволяет ему не только остаться в Киеве, но и проводить свою линию, которая во многом не сходится с линией князя Владимира и его окружения. Илья позиционирует себя, как родич и ученик волхва, который со временем собирается стать волхвом. Такое позиционирование опасно для Ильи, но князь, как и его советники, рассчитывает на то, что Илья, пожив в Киеве, изменит во многом свое видение и перейдет на его сторону.

Волхвы, пришедшие с Ильей в Киев, являющиеся Илье друзьями, помощниками и наставниками, сходятся в том, что ему следует не отклонять предложение князя, а наоборот, пользуясь возможностью, поставить дополнительные условия, что Илья и делает. Ставкой в решающем поединке со ставленником князя, который проводит Илья, является возможность для Ильи и его спутников на земле, отведенной князем, обучать отроков богатырскому делу.

При скоплении народа на турнире Владимир обещает Илье в случае его победы предоставить мужчинам, которых он выберет, не только землю, но и освободить их от податей, а также первое время помочь средствами на хозяйство. Победа в турнире в Киеве открывает для Ильи и его спутников новые горизонты в судьбоносное для Руси время, когда Владимир решает жениться на Анне, сестре василевса. Для этого князь задумывает поход, который окончательно должен «уверить» несговорчивых ромеев в его силе.

Илья или волхв Светлан, которым впоследствии становится Илья из Муромы, достаточно подробно описывает также обычаи и нравы, принятые на Руси в то время, благодаря чему мы можем, пусть и частично, перенестись более чем на тысячу лет в прошлое. Тем более что Илья как непосредственный участник событий непредвзято описывает происходящее, отображая его таким, каким оно есть. Таким образом, Илья приобщает читателя к живому пульсу истории, пониманию причин возникновения конфликтов и междоусобиц, реальных действий и отношения русичей к тем или иным новшествам, а также к Руси.

Передаём слово Илье, который продолжит рассказ о своей интересной и полной опасностей жизни, посвященной становлению силы и защите земли Русской от врагов самого разного пошиба. Итак, поздняя осень 986 года, стольный град Киев.

Глава 1

Причуды осени

С новыми силами, оставив привычные к концу жизни заботы, я вновь и вновь обращаюсь вниманием к прожитой жизни, чтобы, видя усердие потомков в формирующемся будущем, рассказать нехитрую историю. Моя жизнь, как я ее вижу с высоты прожитых лет, – одно большое приключение, если не прерывать его рассказами о том, что мне кажется более важным, чем описание многочисленных стычек и войн, в которых довелось мне участвовать. Одно дело просто рассказать, как все было, другое, что еще более видится мне необходимым, дать во многом развернутую картину Руси моего времени, поведать о событиях, о которых потомкам вообще ничего не будет известно или освещены они будут, скажем так, искаженно.

Я не берусь восстанавливать справедливость, поскольку кроме того, что у каждого она своя, это неблагодарное, а еще более опасное дело. На своем веку я повидал многое и не с чужих слов скажу: самый опасный и коварный враг, тот, кто рядится в одежды друга. Мне в юности, да и в молодые годы, не свойственно было видеть в людях пороки и отклонения. Я добродушно и дружелюбно относился даже к врагам, но, с другой стороны, как говорил мне друг и учитель, а им был волхв Кудес, надо, кроме прочего, еще очень внимательно смотреть за спиной. Именно в спину нам чаще всего и больше всего достается от врагов, которые не хотят честно сражаться. На Руси, впрочем, это было не принято до некоторого времени вовсе, но мне остается только лишь констатировать факт, что с приходом князя Владимира и с началом его правления такая практика все больше распространялась и входила в моду.

Время Светослава, когда воинская доблесть, честность и другие добродетели играли зачастую ведущую роль при князе и его ближайших соратниках, ушло, как будто его и небывало. Отец Владимира не могу сказать, что всеми был забыт, но все-таки даже сын чурался его, считая чересчур честным и справедливым, более того, приверженным давним обычаям, а ко всему прочему еще и слишком простым в нравах. Не желал к себе Светослав похвалы или здравиц, был прост, добродушен, но временами суров. Задыхался Светослав от Киева с его интригами и мужами, византийскими советниками и купцами, хазарскими ростовщиками и пришлым людом. Все хотелось ему куда-то подальше сбежать, да столицу Руси в другое место перенести.

Поэтому-то так не терпели князя даже его ближайшие воеводы, тот же Свенельд, который, в конце концов, сделал то, что от него и хотела верхушка, управлявшая в то время Киевом. Свенельд четко все рассчитал и сделал так, что не пришёл на помощь вовремя, как было у него оговорено со Светославом. Он стал временщиком, по сути, князем при малолетних братьях Владимира. Но со временем дела пошли таким образом, что ближайший помощник и поручитель, а кроме всего прочего и опекун в одном лице, которым был Добрыня, но не богатырь Добрыня Никитич, а некто Рабий, сын одного из самых известных хазарских ростовщиков в Киеве, смог выиграть войну между сыновьями Светослава. Все-таки Свенельд, как варяг, не был столь искушен в интригах, не заручился поддержкой не только хазарских ростовщиков, но и ромеев, играющих первые роли в Византии при дворе василевса.

Время Владимира, по сути, еще не наступило, когда я осенью 986 года выиграл богатырские забавы и стал их победителем. И не просто стал, а еще и в отношении меня князь обязан был выполнить уговор. Я, когда после ранения отлёживался в избе, еще не понял, что произошло, куда я попал и что мне делать. Рана, нанесенная ударом ножа в спину, пусть была неглубокая и неопасная для жизни, но все-таки давала о себе знать. Я тогда пережил неприятные дни. Меня, несмотря на легкое ранение, всерьез перетрясло, да так, что я вынужденно пролежал на дощатом настиле, покрытом соломой, а поверху шкурами, девять дней. Только лишь на десятый день я встал, осматриваясь. На моем лице тогда появилась улыбка при виде родичей. Со мной были и Росица с отцом, и Кудес с помощниками, обещал подойти даже мой отец, но пока его не было.

Кудес, если так можно сказать, заведовал делом. От моего тела он отстранил всех, даже Росицу. Больному, как говорил Кудес, нужен покой. Меня ко всему прочему трясло и выкручивало так, я такую слабость чувствовал, что думал, уже не выдержу. Кудес, изредка вздыхая, смотрел на меня, предлагая мне выпить снадобья. Я, кривясь, пил, понимая, что зря волхв мне ничего предлагать не будет. Хотел, конечно, я с Кудесом поговорить, но был слишком слаб. Тем не менее, я все время в те дни был в поле внимания Кудеса, чье старшинство безоговорочно признавали все окружающие.

Иногда Кудеса сменяли Росица, Свитень или Добросвет. Пару раз приходил Силантий. Он молчал, даже не вздыхал, только поглаживал бороду и лишь один раз сказал: «Эка угораздило». Видимо Силыч, как его называли все друзья, чувствовал свою вину за то, что в тот момент не смог защитить меня от Вротия. Варяга, правда, убили сразу, я даже не успел ничего сказать. Не хотел я еще одной смерти, но тут уже ничего не поделаешь. Чувства родичей были оскорблены до предела. Дело вообще могло закончиться потасовкой, но все-таки до этого не дошло. Вовремя были приняты меры, которые позволили избежать беспорядков.

Однако, что было самое главное, о чем я узнал только лишь позже, самый серьёзный удар был нанесен по варягам из варяжской дружины. Это ведь что получалось, я побил их ставленника. Бирсак ведь защищал цвета князя и варяжской дружины при князе. Получалось, что вроде бы как варяги при князе не то, чтобы не нужны, но не совсем надежны, когда нужно. Так выходило, что нечего было выходцам из их среды противопоставить не только мне, но и родичам. Я совокупно буду называть так всех сторонников давнего уклада, придерживающихся свода Прави и Родовых положений. На Руси в мое время так жили все. Исключение составлял Киев и богатые люди в нем. Окраины, все ремесленные цеха, большинство торговцев, купцов, воинов, тем более землепашцев, были привержены Прави. И столкновение шло именно по линии давних родовых порядков и ромейско-хазарских.

Я, когда прибыл в Киев, даже не подозревал, что буду на острие этого противостояния. С другой стороны, тут уже ничего не поделаешь, коли прибыл да победил. Мне надлежало сделать выбор. И я его сделал. И совсем не тот выбор, который ожидал от меня князь. Впрочем, я не могу не сказать, что Владимир был терпелив в отношении меня. Вообще князь, чем дальше шло время, становился все более сильным игроком с точки зрения чутья ситуации и применения силы. По-иному и не могло быть. Не поступай так Владимир, он бы не правил так долго. Правда, что надо отметить, без ближайших помощников и советников князя, в том числе и без Добрыни-Рабия, правление Владимира попросту было бы невозможным. Реальность была таковой, что без надежных людей нельзя было обойтись. Владимир понял это очень быстро.

Ему было преподнесено судьбой сразу несколько уроков еще до крещения. Князь их усвоил. Тем не менее, он все больше попадал под влияние темной силы, магов, проводивших ее из числа ближайших советников, и совсем далеких лиц, проживающих в Византии и не только там. Мне придется пролить свет на некоторые события, которые среди потомков, если называть вещи своими именами, почти полной мерой будут перекручены и извращены. Хочу я того или нет, а моя жизнь в определённой мере тесно переплелась с линиями жизни и судьбы ближайшего окружения, даже князя Владимира, поскольку я во многом благодаря его решению выполнить условия, на основании которых я провел поединок с Бирсаком, остался в Киеве. Честно скажу, я не хотел поначалу жить в стольном граде. Шумно тут было. Все никак я не мог привыкнуть к такому огромному скоплению народа, к толчее, которая все время была на Подоле.

Правда, за год-два ты постепенно ко всему привыкаешь. Потом уже тебе не кажется шумным город, в котором бьется испокон веков пульс Рода в лице его жителей. Киев, что ни говори, во времена, когда я сюда прибыл, активно строился. Он был точкой притяжения для огромного количества народа. Стар и млад, варяги и другие чужестранцы спешили сюда. Дворы и избы, иногда даже хоромы в буквальном смысле росли, как грибы после дождя. Трудолюбивые родичи занимались всеми без исключения промыслами. В Киеве моего времени можно было найти любых умельцев. Если же их не было, то все равно они объявлялись. Уже тогда Киев с окрестностями превосходил по числу жителей Царьград.

Да, Киев был столицей варваров. Так считали ромеи, но почему-то все больше теплолюбивых ромеев, как и хазар, меняли берега Босфора на Киевские холмы. Не было сколь-нибудь значимых купцов в мире, чьи дворы не стояли бы в Киеве. В городе можно было встретить даже гостей из Индии и Китая. В общем, северная в сравнении с Византией столица все больше оперялась. Верхний город, окруженный недавно высокими стенами, рос, расширялся Подол. Киев разрастался во все стороны, постоянно усиливая свое значение, как город, в котором решается судьба Руси. И это действительно было и есть пока еще так. Недаром послы из самых разных стран имели здесь свои постоянные представительства. Владимир приглашал в город всех, особенно купцов и умельцев в самых разных ремеслах.

От его лица многим зодчим, строителям, ремесленникам, представителям других профессий позволялось в первые пять лет вообще не платить податей в княжескую казну. Ты мог поставить дело, но потом в любом случае приходилось рассчитываться. Ремесленные цеха к моему времени имели старших, которые по своему значению мало чем уступали ведущим мужам, купцам и воеводам. Их князь приглашал в обязательном порядке на пиры, которые в мое время проходили каждую седьмицу после пахоты и сева. Пировали до глубокой осени. Пиры проходили и зимой, но не такие большие. Зато народ гулял на Подоле в дни силы, а это двенадцать дней от времени самого малого дня и самой большой ночи до тринадцатого дня. При этом считалось, что тем, кто силен, лучше не спать, а проявлять силу. Поэтому костры горели двенадцать дней на Подоле ночи напролет.

Впрочем, это я забежал вперед, поспешил, не рассказав о себе и о последующих после моего выигрыша событиях. Исправлять письмо не буду. Лучше его дополню. Да, самое важное, ты начинаешь это понимать только лишь под конец жизни, это память и то, что мы можем. Я бы сказал так: мы то, что есть и то, что можем сделать в реальности, опираясь на себя и свою силу. Остальное ничего не стоит, каких бы басен и сказок не рассказывали, чтобы кто не говорил. Да, стоят перед глазами картины моей молодости. Вижу Кудеса, находящегося у моей кровати, чувствую заботливые руки Росицы, которая меняет мне повязки и утирает пот, то и дело выступающий на лбу. Я даже в последние дни ловил себя на мысли о том, что мне немного начинает нравиться, что за мной так все ухаживают. Не привык я к такому вниманию. Я Кудесу говорю, мол, сделай что-нибудь, а он даже не усмехается, привыкай, говорит, еще не то будет.

И как в воду волхв глядел. Приключения мои начались сразу же после того, как я не только встал на ноги, но и смог вполне нормально ходить, а потом бегать, прыгать и выполнять любимые мной упражнения, без которых, честно говоря, я себя уже и не мыслил. Тело требовало постоянных физических нагрузок. Я расхолаживался и скисал, если не нагружался, но делал это умно, четко зная, сколько мне подходов сделать и какие упражнения следует выполнять. Кудес, как только я начал силушку проявлять да к бревнышкам прикладываться, сразу же заулыбался. Меня в сторону отозвал и говорит: «Ты бы, Илюша, поначалу бы разобрался, что делать, сколько и в какой последовательности, а то дорвешься до дела, а потом просядешь, а тебе надо постоянно в форме быть».

Пришлось мне головушкой думать. Только после этого я, хоть уже и холодно было, иногда даже пару раз снежок посыпал землю, тренировался на улице с моими самыми любимыми спутниками, колодами. Делать это надо было так, чтобы рана не вскрылась. Впрочем, тогда она на мне заживала быстрее, чем обычно. Отец и Росица дивились, но виду не подавали, лишь с уважением поглядывали на Кудеса и его помощников, слушались их во всем. Кудес же со мной, как только я бревнышки начал на спину себе класть, да с ними приседать, сразу же меня от затеи этой отговорил. Жест сделал, мол, побеседуем, мил человек. Я в сторонку с ним отошел, а волхв, щурясь на меня, и говорит:

– Илюша, ты бы радение поспешное в сторонку бы отложил, а то мало ли что приключиться может. Вижу, что соскучился по силушке, но надо бы рассудить здраво…

Я слегка нахмурился, глядя чуть мимо Кудеса. Волхв ведь ничего просто так не говорил. А Кудес меж тем, рассеивая мои сомнения, речь такую ведет:

– Тут такое дело, Илюша, зима скоро, а ты у нас победитель…

– И что с того?

– Так поговорить с тобой многие люди захотят. Скоро купцы и делегации целые к нам придут, чтобы ты себя показал на пиру или на праздниках. Теперь ты – знаменитость и гордость родичей. И не говори мне ничего. Не возражай, а слушай. Эта тяжесть будет тяжелее, чем все прежние тяжести, которые ты когда-либо поднимал.

– И что мне делать?

– Что ты как не родной? Думать и вести себя подобающе ситуации. Все должны видеть тебя. Жизнь твоя теперь на виду будет. Уразумел?

– Может, в Мурому, в леса черниговские вернуться?

Кудес вздохнул и посмотрел на меня с укоризной, после чего напомнил:

– Что же это ты, добрый молодец, стрекача намерен в глухие леса дать? Киев не нравится или боишься чего-то? Не зря мы сюда прибыли. Не зря ты победил. Нам пора дело делать, да о себе напоминать важным радением. И радение это – во стократ важнее, чем все то, чем ты ранее занимался.

– И что делать?

– Что ты растерялся? Меня об одном и том же второй раз спрашиваешь? Не нравится мне твоя растерянность. Ты кто? Людень, силой богатый. Так это богатство хранить надо, заботясь о нем, да другим людням, кто может его обрести, дорогу к нему показывать. Ты что же это, берегов Славуты не видишь?

– Иногда, когда туман заволочёт реку, так и незаметно.

– Ты, Илюша, простодушие свое оставь. Здесь тебе не Мурома и не Десница. Тут стольный град. Будешь простачком, нас не поймут, а раз так, то дела своего мы не сделаем.

– А что за дело такое? – хитро щурясь, спросил я.

– Так я уже сказал: путь к богатству надо бы нам показать и явить своим примером. И это Илюша, если ты к делу со сноровкой и усердием подойдешь, твоей заботой станет, поскольку я уже не в тех годах, чтобы силушку являть.

– Наговариваешь ты на себя, – широко усмехнулся я, глядя на Кудеса.

Он в ответ также усмехнулся.

– Да, бревнышки, как ты, я уже не могу так легко поднимать и носить, или с ними приседать. Однако мне это и не нужно. Сила, она в другом, в том, чтобы дело нужное сделать для себя и для народа нашего. Чтобы он не отчаялся, а в новых условиях смог за себя постоять и не потерять себя в смутных временах, когда черны вороны и слуги тьмы, в одежды благодетели рядящиеся, мир между собой хотят перекроить и поделить. Люда свободного все меньше на земле, куда не глянь. Скоро совсем плохо станет. Не будет даже того, с чем наши предки жили. И наша задача, как я ее себе вижу, делу этому помочь, но с другой стороны…

Кудес, хитро щурясь, на меня слегка снизу поглядывал, да усмехался без усмешки.

– Так я могу пахать, а могу не пахать. Могу колоду поднимать и другие упражнения делать, а могу, – я слегка нахмурился, – не делать.

Кудес усмехнулся, а потом и говорит:

– А почему ты мне ничего не говоришь о том, с какими мыслями ты можешь это сделать? Ведь самое важное на самом деле то, с чем мы к делу приступаем, и что в нас происходит, когда дело делается. Если ты себя в деле и промежду ним видишь сильным, значит, дело будет ладиться, а ты – сильнее становиться. В этом и есть радение. Правда, я только лишь пару слов тебе важных сказал. Остальное, – волхв прикоснулся пальцем к виску, – надобно уразуметь. Сила – не бахвальство и не тяжкий труд. Она – призвание жить так, чтобы ее проявлять и об этом заботиться. Как это сделать, точно никто не знает, а кто узнает, жизнь долгую и интересную проживет. И в жизни своей ко многому придет и многое уразумеет. Ибо без силы внутренней – ты ничто. Сделать потому что ничего ни для себя, ни для людей не сумеешь. Так что готовься, Илюша, себя нового для людей, а еще больше для себя явить.

Я лишь руками развел, а Кудес вздохнул и произнес:

– Ждать-то недолго осталось.

– Князь пожалует в гости или кто-то из его поверенных?

– Тебе бы, Илюша, все шутки шутить. Нам дело надобно делать.

– Так я и желаю, а ты меня отговариваешь.

– Я тебя на лад настраиваю, на добрый лад, да на разумение того, что делать надобно, пока гости не прибыли.

– Гости?

– Пока что, зная, что ты ранен и недужится тебе, к нам еще не нагрянули людни добрые и не очень. Через несколько дней все на свои места встанет. Придется тебе в гости ходить, себя показывать. Не ходить нельзя, – сразу же опередил мой вопрос Кудес, и снова усмехнулся.

– Так что же мне…

– Ум надо вострить, да за собой и за другими смотреть. Видели соглядатаев от княжеских советников. Они свое дело знают, все выспрашивают, когда ты на ноги встанешь. Вот ты им подарочек и преподнес. В тереме княжеском уже слушок прошел, что ожил Илья и после раны оклемался. А раз так, то не забудут о нас. Ой, не забудут.

Слова Кудеса подтвердились на третий день после разговора. В гости к нам пожаловали людни княжеские да знатные. Предводителем у них был воевода Варгун. Рода Варгун был русского, не варяг и не ромей. При Светославе был вначале простым дружинником, а потом и сотником. При Владимире Варгуна вначале отдалили, но потом, как раз к моему приезду, повысили в звании, сделав едва ли не воеводой. Надо ведь было кому-то русскую дружину водить. Варгун на эту должность был одним из претендентов, поскольку замещал Вышеслава. Этот муж в то время возглавлял дружину киевскую из мужей здешних набранную. Варгун пока что сотней воинов руководил при нем, но выполнял особые поручения что князя, что Вышеслава.

Дело в том, что после моей победы Владимир, видя, как дело обернулось, собрал на совет мужей, возглавлявших русскую дружину. На сходе этом не было ни одного варяга. Само по себе это действо было примечательным хотя бы потому, что ни разу до этого отдельно не собирал князь или кто-то из его первых помощников и советников такой круг. На нем Владимир был только лишь с Добрыней и с Азаром. Оно-то и рассказал Ильгуну и другим варяжским предводителям, что было князем сказано. Слова, которые молвил тогда Владимир, означали, по сути дела то, что князь перестает безоглядно ориентироваться только лишь на заморских воинов. А это было уже звоночком.

Не буду скрывать, ведущие варяжские предводители при князе очень и очень неплохо себя в то время чувствовали. На них князь полагался больше, чем на соотечественников. На то были свои причины. В первую очередь то, что местные жители все-таки были, хотели они того или нет, привержены больше родовым законам и своду Прави. А раз так, то могли сделать все, что хочешь, не были, стало быть, опорой, на которую можно безоглядно и полной мерой положиться. Не доверял Владимир собственным воям, особенно после того, как варяги по его приказу разорили Аратынь.

Вроде бы и не было заступников у русичей за волхвов и за волховские поселения, которые бы с мечом в руках выступили и не дали лихое дело сотворить, но не все так было однозначно. Чуяли князь и его ближайшие соратники, что Русь притаилась и пристально так наблюдает за ними сотнями тысяч пар глаз. И дело было в том, что бедокурить можно было до определённой меры. Преступив ее, князь, хотел того или нет, оказывался в невыгодных для себя условиях. А этого Владимир больше всего не хотел допустить, понимая, насколько слаба пока еще его власть даже в Киеве, в городе, где, по сути, уже половина населения не была русских кровей.

Киев, я ответственно скажу, все больше становился городом пришлых людей, в первую очередь варягов, хазар, выходцев из Европы и Византии. Сюда, как бабочка летит на свет, сходились со всех сторон света. Речь звучала на Подоле самая разная. Но даже в Киеве приезжие вынуждены были соблюдать определённые правила и законы. Так получалось, что все без исключения должны были чтить Правь. Свод ее правил был основанием для купеческого дела и соблюдался уже даже не столетия. Так что «пережитки», как будут называть законы дедов-прадедов в будущем, были еще очень и очень сильны в наши времена. Владимир сам в какой-то мере их соблюдал, несмотря на то, что хотел жить так, как ему вздумается.

Ни для кого не было секретом то, что князь был женолюбом. А раз так, то ислам, где разрешалось иметь нескольких жен, вполне подходил ему. Русичам несвойственны были семьи и отношения, при которых у одного мужчины было две-три жены. Владимир же жил, как многоженец. И количество женщин у него исчислялось даже не десятками. Другое дело, что иногда Владимир слабел. О приступах болезни, которые вызывали мужскую немочь, я уже говорил, но после них князь набрасывался на все, что имело женское подобие, с удвоенной силой, как бы навёрстывая упущенное. Владимир, честно говоря, поначалу даже желал принять ислам, но Добрыня, жестко поговорив с подопечным, разъяснил ему, что и к чему. Больше вопросов у Владимира не возникало. Правда, то было чуть раньше событий, о которых веду речь.

Что касается схода, то князь, обведя взором собравшихся, а было их больше двух десятков мужей славных и сильных силушкой и другими добродетелями, предложил каждому из них высказаться по поводу того, что они видели. Что было удивительным, князь внимательно слушал ответы мужей, которые все, как один, высказались за то, чтобы меня после победы в забавах богатырских в дружину призвать. Более того, Варгун, оказывается, выступил с предолжением сделать меня сразу даже не десятником, а сотником. Говорил Варгун спокойно и с силой речи умные. Умел воевода сказать, чтобы дело в выгодном свете представить, суть изложить и в грязь лицом не ударить. Князь, выслушав его, перевел взгляд на Вышеслава и спросил:

– Что думаешь, воевода?

Вышеслав со скамьи поднялся, вздохнул и говорит:

– Правду Варгун сказывает. Илью надобно к воинскому делу привлечь. Сила немереная в нем дремлет. Эту бы силу да поставить на доброе дело. За Ильей пойдут.

– А тебя не смущает, что Илья считает себя волховским воспитанником, что его в народе родичем кличут?

– Так и на руку нам это, – поразмыслив, дал ответ Вышеслав. – Родичи, стало быть, за Ильей пойдут. Ему доверяют. Илья – гордость родичей. Все видели, что с варягом сделали, который на него с ножом кинулся.

– Так-то оно так, – засомневался князь. – Как бы не вышло что-то. Кто его знает, что ждать от Ильи.

– Родич против князя не пойдёт, – уверенно заявил Варгун.

Владимир посмотрел на него, и в голову ему пришла мысль, которая здесь же была и озвучена.

– Ты Ильей и займешься, коли за него стоишь. Поедешь к нему и скажешь, что все, что между нами было говорено, в силе остается. Спросишь, что он хочет. Будешь моим поверенным с сегодняшнего дня. Задание тебе даю важное. Будешь за Ильей присматривать и помогать ему, мне обо всем докладывать. Понял?

– Все сделаю.

– Я землицу обещал. То дело помню. Спросишь у Ильи, когда к нему придешь, где он хочет поселиться. Надо же помочь добрым молодцам, но прежде разузнаешь, не передумал ли Илья. Как выздоровеет Илья, так к нему и явишься.

Варгун, как князю и обещал, со мной переговорил, все разузнал и такой ответ принес: мол, Илья ничего не передумал, все также спрашивает, крепко ли твое слово. Что до землицы, то хотели бы место Илья и его помощники взять сразу за Печорами или на Выдубичах. Там и до Киева рукой подать и приволье.

Добрыня, Фабий, Инуфим, когда Владимира посланник княжеский словом уважил, между собой только лишь переглянулись. Варгун ушел, а тишину нарушил голос Добрыни:

– Волховской выкормыш хочет, чтобы земли, которые от волхвов остались, ему были переданы.

– Нам вои добрые нужны, – поразмыслил вслух Владимир. – Почему бы не дать и от податей не освободить? Места на Выдубичах, на Зверинце хватает. Там и сотни изб можно срубить, а не десять или двадцать. Я не вижу причины отказывать. Хуже будет, если я начну крутить-вертеть. Не ты ли мне говорил, что такое поведение не красит князя?

– Надо Илью уважить, – вместо Добрыни ответил Фабий. – Князь прав. Больше беды на себя накличем, если не выполним обещание. К Варгуну надо бы нашего преданного слугу приставить в помощь, – при этом Фабий посмотрел на Инуфима, который, впрочем, никак не отреагировал на его пристальный и изучающий взгляд.

Владимир, глядя на Фабия, усмехнулся. Ему в частной беседе Фабий уже такое предложение делал.

– Да, наш глаз не помешает. Быть посему. Инуфим, что скажешь?

Помощник Фабия сделал паузу, после которой почти ласково изрек:

– Помогу чем смогу богоугодному делу…

– Инуфим, – оборвал советника Владимир, – елей не лей. Говори четко и по существу. Не на проповеди. У нас тебя не поймут среди простых мужей.

– Я уже объяснял, как себя нужно вести, но требуется некоторое время на привыкание к новым условиям. Не успел обжиться на месте после Византии Инуф, но дело знает, как делать, – пояснил Фабий.

– Твой помощник меч в руках держал? Если нет, то его уважать не будут, что бы он себе по нос не бормотал, – прояснил ситуацию Владимир.

– Научен я божьей милостью с мечом управляться.

Владимир поморщился, а Добрыня расхохотался. Один только лишь Фабий на лице не изменился.

– Тут без обид, но заморышей у нас не поймут, – сказал, как отрезал, князь.

– Инуфим справится, – заверил присутствующих Фабий. – Я ему в помощь еще людей направлю.

– И кого? – поинтересовался Владимир.

– Есть у меня на примете несколько мужей, – уведомил Фабий. – Помощник Бирсака, некто Регда, может на дело это согласиться. К тому же можно и со Златогором поговорить. Мы можем даже Илье условие поставить: или он имеет дело со Златом, или не будет ему в полном размере обещанной помощи, поскольку нас не уважил.

– А что, Злат – неплохая кандидатура, – откликнулся на предложение Фабия князь. – Только не знаю, захочет ли он в это дело всунуться.

– Я думаю, что смогу его убедить.

– Ты у нас, как я вижу, умеешь дела ладить, но вначале надо бы, чтобы Илья согласился. Он ведь ничего пока конкретного не сказал, – вставил Добрыня, которому такое активное участие Фабия в деле не очень-то и нравилось.

– Варгун от моего имени с ним переговорит. Илью пока что торопить не будем. Пусть отлёживается, – вынес вердикт Владимир.

– Отлёживается? – усмехнулся Добрыня. – Добрые людни говорят, что Илья уже свои колоды, которые поменьше, таскает. Силен, куда тому медведю.

– И силу эту надобно использовать нам, – дополнил Добрыню Фабий.

– Только не так, как это делал Исихор, – напомнил Фабию Добрыня.

В ответ сменщик Исихора только лишь вздохнул и повел из стороны в сторону головой, отгоняя неприятные мысли.

– Ты хоть ведешь себя нормально, – внезапно высказался Владимир, наблюдая за Фабием. – Глаза на небеса не воздеваешь и не сопишь притворно, не бормочешь себе под нос непонятно что. Родичи думают, что таким образом их проклинают. Недавно одному «божьему человеку» намяли бока, поколотив дубинами, еле ходит. Я дал задание поймать и наказать, но сами знаете, тут действовать с оглядкой надобно.

– Я бы пока вообще не реагировал бы на случай, – отметил Фабий. – Жив помазанник божий. Ничего страшного. Слегка помяли, ребра посчитали, да «юшку» из носа пустили. Крепче и здоровей будет, когда вычухается.

– Страшные люди. Дичь и глушь, – вмешался в беседу Инуфим, чем вызвал усмешки на лицах собравшихся, только лишь Фабий сдержался.

Владимир, глядя на советника, отметил:

– Ты бы своему помощнику пояснил, что и к чему. Не наломал бы дров. Тебя знаю, советы твои точны, а ему, – указал князь на Инуфима, – у меня пока доверия нет. Но если ты за него поручишься, то я возражать не буду. Как бы ему не помяли бока, как этому, как его?

– Иохиму, – подсказал Фабий.

– Что за имена такие? – не выдержал князь. – Если так землепашцам представляться, то точно поколотят. Еха было бы и того лучше и проще. Я чувствую, что надобно нам, если христианство принимать, то не от Византии напрямую.

– Так разницы нет, – заверил князя Добрыня. – Какая разница, спереди хозяйство видно или с боку?

Дружный смех сотряс горницу, где в княжеском тереме собрались обсудить вопросы князь и его соратники. Не смеялся только лишь Инуфим. Его лицо было постным и скучным. Князь посмотрел на него и сказал, обращаясь к нему, но больше к Фабию:

– Ты вот что, с таким лицом не показывайся больше ни мне, ни тем более родичам. У нас люди живут, как могут и умеют, а ты тут при жизни уже умер. Не оценят. Проще будь и расположеннее к людям. Может, они тебя тогда и послушают.

Я не привожу беседу полностью. Много еще надобно сказать. Упомяну только, что после беседы Инуфим, когда остался наедине с Фабием, почти пожаловался ему, что не уважают служителей божьих, на что получил ответ, который ему очень не понравился:

– Здесь тебе не Византия, даже не Болгария. Народ тут смышлёный и не подломленный пока еще, как в тех краях, откуда ты прибыл. Да, и в черном одеянии не ходи среди родичей. Не поймут, еще и поколотить могут от щедроты сердечной. Хватит с нас Иохима.

– Но за что?!

– Родичи считают, что черное – предвестник тьмы. Тот, стало быть, кто его носит, сам является ее посланцем. Это ясно? И не бубни мне о здешних нравах. Придется тебе вживаться в среду, коли я за тебя поручился. Пока сам будешь работать, наблюдать и смотреть, как и что происходит. Учение пока что не будешь разглашать. Ясно?

Инуфим кивнул.

– К весне, так я думаю, прибудут Марк и друг наш общий – Никоша.

– Никофирий? – не поверил Инуфим.

– Это он там, – махнул рукой в сторону юга Фабий, – был Никофирием. На Руси он Ни-ко-ша. Ты меня понял? И называть его только так и будешь. И еще, – Фабий вздохнул и прищурился. – Тонко надо работать. Не выдай только, что вы знакомы. Братом также Никошу не величай. И не думай, что местные глухи, слепы и тупы. Все как раз наоборот. Доброты в них много, возможно, простоватости, но запомни: родичи, если с чем разберутся, уже не оступятся. Если что-то к тебе прилепится, то вовек не избавишься. И еще, не суй ты в каждую щель своего Христа. Думай, когда это надо делать? Головушка у тебя на плечах для чего? Чтобы думать.

Фабий вздохнул, глядя на Инуфима.

«И кого только нам присылают в здешние края, – подумалось ему. – Мне бы выпускников закрытых школ, где магии обучаются, да сходным с ними наукам, а шлют тех, от кого за версту ладаном и темной силой пахнет. Но ничего, все равно придется вместе дело делать. Может, Порфирий к концу года объявится. Ему можно будет это важное дело доверить. Инуфим и Никоша ему помогать будут. Все равно раньше следующей осени Илюша с помощниками избы поставить не успеют, как и собрать людей, хотя, все может быть. Ухватисты родичи, когда нужно».

– Что сказать мне хочешь? – вслух спросил Фабий, косясь на Инуфима.

Слова, которые услышал он, побудили Фабия задуматься.

– Ты ничего не перепутал?

Инуфим покрутил головой, а Фабий вздохнул. Так выходило со слов Инуфима, что Исихор решил после того, как его всерьез помяли, все-таки вернуться в Киев. Правда, как понял Фабий из слов Инуфима, прибывшего недавно на Русь, будет это через пять-шесть годков, но время-то быстро летит…

– Почему мне сразу об этом не сказал, как летом объявился?

– Исихор сказал, чтобы я выждал полгодика, – пояснил Инуфим.

– Что еще Исихор сказал тебе передать?

– Дело у него есть к тебе. Также он намекнул, что от Ильи не отстанет.

Фабий вздохнул и нахмурился. Зная Исихора, Фабий не сомневался в том, что он свои обещания выполнит.

– Мало, значит, досталось ему, коли вернуться хочет, – сделал вывод Фабий, слегка щурясь. – Русичи точно ему не рады будут, тем более калеке. Или подлечили Иса? – так кратко называл Фабий в прошлом своего руководителя.

Инуфим снова повертел головой, давая этим понять, что дело с места не сдвинулось.

– Хоть облегчение есть? – поинтересовался советник.

– Доктора говорят, что после такого можно будет ходить только лишь на костылях.

– Это нам всем урок, – сделал вывод Фабий. – Нельзя идти на полумеры. Надо было Исихору добить Илью, а не жизнь ему оставлять. Поквитался сполна, но не убил. Теперь квиты. Ты смотри, чтобы с тобой ничего подобного не вышло. Понял? Места тут суровые. Это тебе не Царьград и его окрестности. Тут вышел за стены Киева, и нет княжеской власти. Народ вокруг родовым законом живет, Правь соблюдает, как знает и умеет. Ты что о Прави знаешь? Ничего, – сам себе ответил Фабий. – А как ты тогда будешь выполнять дело, которое тебе поручено? Никак. Значит так, я тебе с одним мужчиной познакомлю. Он тебе кое-что Прави расскажет. Только ему не вдувай в уши «речи умные». Не для этого свожу.

– А зачем мне Правь? – искренне удивился Инуфим.

– А как ты жить хочешь здесь, да еще и задание важное выполнять? Ты хотя бы отдаленно должен что-то знать о законах Руса и русичей. Так многие из родичей сами себя называют. Был князь такой. Он законы прописал и с того времени все их выполняют. Все или почти все, – уточнил Фабий и снова вздохнул. – Что смотришь на меня?

– Вздыхаешь часто. Может что случилось? – участливо спросил Инуфим.

– Ты мне свое сострадание и участие липовое не тычь. Это для родичей и русичей прибереги. Мужик ты или кто, так и говори нормально. Уразумел?

Инуфим кивнул.

– Нам придется очень и очень долгое время повозиться, чтобы вышибить из голов родичей то, что в них напихано. И работа эта, скажу я тебе, даже еще не начиналась. Понял? От того и вздыхаю, потому что знаю, что нам предстоят трудные времена. Зато мы здесь оказались в самом центре событий.

Так я быстрыми штрихами рисую характер эпохи и основных действующих личностей, с которыми мне предстояло пересекаться очень даже тесно. Мой кровник, маг Исихор, которому я воздал по заслугам в ответ на мое избиение, не мог не вернуться. Пусть вернется он уже и под другим именем, и позже, и в другом обличье, что было точно еще более худшим для меня, поскольку маг, одержимый жаждой мести, сделавший выводы из своего поражения, точно не собирался оставлять меня в покое до самой своей смерти. Вместо убывшего Исихора вошли в дело и Фабий, и Инуфим, и другие лица из княжеского окружения, которые, как и сам князь, жаждали одного: такую силищу, как я, поставить себе на служение в самые короткие сроки. Вот под этим девизом и разворачивалась вся моя дальнейшая жизнь на протяжении даже не лет. Моя же задача состояла в том, чтобы не дать себя захомутать, на шею взгромоздить ярмо, кому-либо усесться на нее да погонять. Это во что бы то ни стало хотелось сделать самым разным лицам.

Простодушен и наивен я был в те годы. Должной взрослости и ответственности, а главное бдительности, у меня не было, как и опыта того, как себя правильно в новой для себя среде вести. Если бы не Кудес, не Добросвет, не Свитень, не Добронрав и другие волхвы, я бы, скорее всего, стал постепенно исполнителем чужой воли, а так жизнь моя сложилась по-иному. Жизнь реального Ильи, которого молва наречет Муромцем, – одно сплошное приключение. Здесь, если не вести рассказ об обычаях и об укладе, об особенностях празднования, о событиях, то выходит только лишь описание поединков и тренировок. По-иному в молодые годы я не жил. В противном случае я попросту не выжил бы, поскольку от меня требовалось в дальнейшем, после двух выигрышей в состязаниях, гораздо большее: всегда быть в форме, быть готовым на правильное действие. А это потомки – уже искусство жить так, и учишься ты этому всю жизнь.

В самом начале зимы, когда я уже совсем приободрился так, что начал и более тяжелые колоды приподнимать, да на них умильно смотреть, как на лучших друзей, пожаловал к нам с визитом Варгун. В то время как раз зимушка проявила свой нрав и характер, подбросив снежка, побелив окружающий мир, сковав первым ледком лужи и небольшие ручейки, стоящую воду. Изо рта валил пар, а на сердце, когда я выходил из избы, была радость. Я, широко раскрыв глаза, смотрел на белу зимушку, которая как раз вовремя, может, чуть раньше обычного, пожаловала в наши края. Любил я ее покров снежный да морозный, любил ощущать силу и лёгкий холод во всем теле. По сердцу мне была зима. Люблю я ее и сейчас, хоть и мороз в преклонных годах заставляет кутаться в меха. Тогда же мне все было нипочём. В одной рубахе выходил во двор и широко усмехался, глядя на белое безмолвие.

– Илюша, – слышался иногда голос Кудеса, который в то время, пока я выздоравливал, неизменно был рядом со мной, – ты бы оделся. Холодно. Хватит удаль молодецкую показывать.

Кудеса я безмерно уважал. Этот мужчина, на возраст которому можно было от силы дать лет пятьдесят, был прост в общении, никогда ничего лишнего не говорил, был силен и, что самое главное, умел всегда вовремя появляться и говорить, что необходимо. Может, борода слегка старила волхва, но из-под густых бровей смотрели на тебя веселые и полные жизни глаза. Волхв, что называется, зрел и постоянно был бдителен. По-другому не жил. Да и его товарищи, под стать Кудесу, зрели во все глаза и слушали во все уши. Если бы не Кудес, не его помощники не было бы ничего из того, о чем я собираюсь рассказать. Не было бы школы, не было бы богатырей и богатырских традиций, которые, что я точно знаю, когда я уйду из жизни, все еще будут жить.

Не мог я не послушать Кудеса. Сразу же заходил в дом, что-то накидывал на плечи и снова выходил слушать зиму. Именно в один из разов, когда я забежал внутрь избы, чтобы накинуть кожух, сшитый специально по мне, волхв остановил меня словом.

– Ты пока посиди. Сейчас придут Добросвет и Силантий. Как только они подойдут, нам переговорить надобно будет. Тогда и выйдем.

Ждать мне довелось недолго. Как только гости на порог, так сразу и обратно из дверей на улицу. Отошли мы от избы не так уже и далеко. Тут Кудес, как старший, нас обвел взором и спросил:

– Что слышно и видно?

– Зима снежная будет, по всему видно, – первым отреагировал Добросвет. – Завтра Варгун к нам в гости снова пожалует. Видел я, что уже обо всем договорились с князем. Он Варгуна своим поверенным сделал. С ним решать вопросы будем.

– Ты что скажешь? – перевел взор Кудес на Силантия.

– Надо бы еще изб тут поставить. Мало вас. Могут напасть. Я один раз уже промахнулся, – отметил Силантий, вздыхая и вспоминая недавние события.

– Зиму переживем. Не будет нападения. Я не вижу, но все может случиться. Тут рядом избы есть, но в них другие людни живут…

– Так с ними можно поменяться, – намекнул Силантий и широко усмехнулся. – Есть Ставр, есть другие молодцы, которые поближе к вам переселятся, если, конечно, дело с умом сделать. Есть новые избы, недавно струганные. Артели плотницкие их для себя делали. Пустые две из них стоят. Избы крепкие и добротные, просторные и светлые с подклетью, как хоромы…

– Ты, стало быть, уже поговорил с хозяевами?

– И с хозяевами, и с плотниками, – уточнил Силантий. – Предварительно все согласны. Куны уже заплачены. Если ты знак даешь, то только лишь остается с хозяевами переговорить, заручиться их согласием, чтобы перешли из одних в другие.

– А припасы на зиму? – слегка щурясь, словно от яркого света, спросил Кудес.

– Так подклети не пустые, да и куны в придачу дадим.

– И когда это вы уже успели договориться? – вырвалось у меня.

– Ты, Илюша, многого не знаешь и не видел, пока болел, – ответил за всех Кудес. – Торопиться нам нет нужды, но и запаздывать тем более смысла не имеет. Я правду реку?

– Именно что так, – подтвердил Силантий, наклоняя голову.

Добросвет был более сдержан. Он только лишь наклонил голову в знак согласия.

– А куны откуда? У нас же ничего нет.

– Это у нас, Илюша, не было до того, пока ты не победил. Дело в том, что цеха ремесленные для себя решение приняли помимо князя тебя и всех нас поддержать. Выделили нам для этого не так и много кун и гривен, – уведомил меня Кудес.

– Гривен? – округлились у меня глаза и слегка отвисла челюсть. – Это же столько много. Нам никогда столько не заработать.

– Ты заработал тем, что победил, – слегка толкнул меня в плечо Силантий, усмехаясь. – Ты победитель. Смотри, не подведи родичей.

Я перевел взгляд на Кудеса. Он усмехнулся мне одними глазами, мол, ничего не поделаешь. Придется жить с этим.

– Так для тебя бы плотники и бесплатно отдали бы избы, но Кудес сказал, – Силантий покосился на волхва, – что всякий труд должен быть оплачен. Я бы и без этого договорился. Есть еще избы, если здесь жить не захотите.

– Тут место подходящее, – сразу высказался Кудес. – Холмы рядом. Места пустынные, но до Подола и толчеи недалеко. К тому же на следующую зиму, как я вижу, на другое место перейдем.

Силантий только лишь вздохнул, задорно мне усмехнулся, упер руки в боки, а потом и говорит, обращаясь ко мне:

– Готовься. Все тебя видеть хотят. Пиры будут. Ремесленники столы накроют вскоре. Не появиться нельзя.

Я перевел взгляд на Кудеса. Он только лишь слегка кивнул, подтверждая слова Силантия, еще и добавил:

– Надо не только в форме быть, но и речи умные уметь говорить, когда это нужно, да и себя показать так, как это следует в ситуации и тут тебе, что бы я тебе не говорил, никто, кроме тебя, не справится. Себя нужно показать и на других посмотреть. Без этого не будет нам ничего в дальнейшем.

Добросвет только лишь усмехнулся.

– Так что мне с весны не пахать, не сеять? – слегка разочарованно спросил я.

– Привычка, вторая натура, – отреагировал Силантий. – Ты ему одно, а он тебе два. Ты ему о людях, а он тебе о пахоте.

– Успеешь за плугом походить, – успокоил меня Кудес. – Нам дела важнее предстоят, чем землю с утра до вечера пахать и сеять в нее зерно. Добросвет, что слышно о тех волхвах и их помощниках, которые Аратынь с семьями вовремя покинули?

Добросвет вздохнул и кратко рассказал о том, что случилось. Упомянул он и о Добронраве. Кудес внимательно выслушал друга, вздохнул и постановил:

– Добронрава к себе возьмем, если он того захочет. Может, кого-то из его товарищей прихватим. Хорошо, что пока их не преследуют.

– Есть распоряжение от Руфия примечать места, где волхвы скрываются и кто им помогает, – уведомил Силантий, вздыхая.

– Руфий это кто? – спросил я, видя, как помрачнели лица присутствующих.

– Глава тайной службы при Владимире и Добрыне, – за всех ответил Кудес. – И он, что хуже для нас, входит в силу. При нем воевода Рудольф, который получил кличку Рудый Пес, Вулисар и Навратим, еще один княжеский советник по тайным поручениям. К ним добавь варяжских воевод Ильгуна, Азара, некоторых других мужей, вот ты и получишь всех тех, кто нам мешать будут. О князе и Добрыне я не говорю. В любом случае они будут делать вид, что не причем, чтобы ни случилось. Уразумел сейчас, кто нам мешать и противостоять будет? И это далеко не все главные действующие лица. С князем нам надобно так себя вести, чтобы не подставиться, с другой стороны, чтобы его симпатия на стороне нашей была. А для этого, что надо делать? Быть убедительным. А что нужно для того, чтобы быть убедительным? Проявить силу там, где нужно и так, как нужно, – сам себе ответил Кудес. – И тебе, Илюша, это делать поначалу одному придется. Мы, конечно, – обвел взглядом Кудес друзей, – тебе поможем, но без тебя – никак.

Я задумался. Такого мне Кудес еще никогда не говорил, а волхв смотрел на меня добрыми глазами, в которых то и дело пробегали озорные искорки и молчал, изучая мою реакцию. Вздохнул я, по лицу рукой провел, как будто на нем была борода, а потом, переведя руку за голову, слегка помассировал затылок, чтобы лучше думалось. Затем пришел черед висков. Кудес выжидал. Добросвет и Силантий тоже молчали.

– Ты, Илюша, только руками-то не разводи и не сопи натружено. Дело легко надо делать, почти играючи. Сам знаешь, у хорошего работника дело спорится, особенно, если он в нем силушку проявляет, да жизнь свою видит в этом деле. Уразумел, о чем я толкую?

– Надо бы мне пройтись да поговорить с людьми сильными, которые нам пригодятся.

– Для начала неплохо. И к кому в гости наведаешься?

– Так плотник этот, Алеша, силен, боевит, к нему и пойду. Знаю, что где-то в Киеве он или в окрестностях. Вряд ли домой подался.

– Что ж, с него и начни, а еще, – в бороде и усах Кудеса мелькнула и сразу спряталась усмешка, – надо бы тебе прояснить для себя, с кем еще тебе стоит переговорить. Людей, богатых силой, в Киеве хватает, но не все они нам подходят. Дело тонко делать надо. Наши враги захотят, я это четко вижу, в нашу среду внедрить кого-то из своих людней, чтобы они изнутри им обо всем докладывали.

– Так не возьмем мы их, – слегка возмущённо сказал я, кулаки при этом у меня сами собой сжались.

Жест мой Кудес сразу же отметил и говорит:

– Горяч ты там, где надобно поразмыслить и прикинуть, как лучше дело вести. Ты простоватостью играй, а сам будь начеку и не давай себя провести. Тут шире надо на дело смотреть. Этому тебе предстоит еще научиться. Да, события быстро в ход пойдут. Добр, – обратился Кудес к Добросвету, – что думаешь по поводу земли?

– А что тут думать? Надо место застолбить для изб на Выдубичах и на Зверинце. До Киева не так и далеко, вместе с тем, не так и близко. Места пустынные, Славута внизу бежит. Землю вполне пахать можно, если знать где и как. Да, перелесье, кручи, но то нам даже на руку. Не так быстро заметят, чем мы занимаемся. Или ты чего-то другого хочешь?

– А ты, Илюша, как думаешь?

Вопрос Кудеса меня в тупик поставил. Не думал я по этому поводу. Волхв усмехнулся себе и говорит:

– Пора тебе к нашему общему делу приобщаться. Вот и выяснишь на досуге, как научился, где бы нам лучше избы поставить. А то все на нас надеешься. Привыкай на себя опираться.

– Так вы же лучше знаете.

– Ты, Илюша, такие слова в сторонке оставь. Кто же, кроме тебя, делу поначалу учить будет? Я что-то таких молодцев пока что не вижу вокруг себя. И на Силантия не смотри. Ему мы другое дело поручим, если согласится нам помочь.

– Так, а я что? Уже согласен. Делать то, что надо?

– Смекать, по сторонам смотреть с родичами и другими киевлянами говорить. У тебя связи. Все тебя в Киеве знают. На тебя рассчитываем. Не подведешь?

– Так сказали бы конкретно, что делать?

– Для начала, – подумав, тихонечко сказал Кудес, – надо бы отроков надежных и мужей собрать, чтобы нас поддержали, если что случится. Не дадут нам спокойно жить. Чую, что вскоре начнется. Варяги просто так смотреть добрыми глазами на нас не будут. Ильгун не собирается терять влияние на князя. Его воев уже унизили. Княжьи гридни проиграли дважды: и на пиру, когда их Илюша слегка повалял, и на состязании. Бирсак повержен, но ему, знаю точно, замену найдут. И я вот что думаю, – Кудес замолчал, собираясь с мыслями, после чего молвил: – Илюшу захотят задеть ножичком или еще как-то достать песьи прихвостни. Открыто нападать вряд ли будут, а исподтишка дотянуться попробуют.

– Не жить тому, кто так сделает. Тут и князь не поможет, покалечат или убьют, – сразу же высказал свое мнение Силантий, мрачнея лицом.

– Ты, Силушка, в корень-то не зришь. А что потом говорить, когда заденут? Убийца или тать ответит, а Илюше от этого легче не будет. Сам видишь, что дружок Бирсака сделал, со спины неожиданно к Илюше подскочив. Не привык Илюша за спину себе зреть, все лицом к лицу норовит с противником встретиться. Вот и ранили его.

– Это я виноват, – взял вину на себя Силантий, еще больше мрачнея.

– Ты, Силушка, себя не кори. Не виноват ты ни в чем. И привычку эту измени. Тут здесь и сейчас в оба глаза смотреть надо и бдеть. Мы только начинаем, а уже нам козни строят. Урок учти. Выводы сделай, и чтобы я не слышал от тебя больше таких слов. Понял?

Силантий вздохнул и кивнул головой.

– И что у нас со Ставром? – обратил свой взор Кудес на Добросвета. – Что-то серьёзное?

– Оно, смотря как смотреть, – ушел от прямого ответа волхв. – Здоровьицем не обделили Ставра родители, но досталось ему. За зиму, думаю, оклемается.

Кудес слегка нахмурился.

– Зато девушку вроде бы Ставр себе нашел.

– Или она его нашла, – просветлел лицом Кудес. – Кличут-то как?

– Василиса. Ты же знаешь, – слегка удивился Добросвет.

– Надобно тебе к девице наведаться, а потом и к отцу ее. Здесь живут, как я вижу.

– Отец Василисы – воин, дружинник бывший. Сейчас приторговывает и землю пашет. Знакомых у него много среди бывших дружинников. Многие, когда дружина Светослава разошлась, так и вновь в строй не встали. Не зовут, да и мужчину распятого надо почтить вниманием, если дружинником становишься. Вот многие-то креститься и не хотят, – пояснил Добросвет, то на Кудеса, то на Силантия поглядывая.

– Нам чужие боги и божки ни к чему. Народ привержен давним традициям и кумирам, а еще больше Роду и Прави, – прояснил ситуацию в Киеве и окрестностях Силантий.

– Так-то родичи, – раздался голос Кудеса. – В Киеве, как я вижу, половина населения – чужестранцы. Кто кому поклоняется или нет, не разберешь.

Теперь уже у Силантия на лице мелькнула усмешка.

– Подол и окраины точно Христа не примут. Перун, и тот больше почитателей имеет. Перны народ против Христа настраивают.

– И глупо делают, – неожиданно заявил Кудес. – Вперед на два шага не смотрят. Князь, хоть его и поминают лихим словом, умнее будет, потому что в данном случае своих советников ромейских слушает да Добрыню. Те умеют сказать и дело сделать. Волхвов изгнали, Аратынь разорили, кто следующими будут? Перны. Над ними уже занесен меч, а они этого не зрят. А если и зрят некоторые из них, то ничего не делают для того, чтобы отдалить свою опалу и изгнание. Мы, радетели, – только лишь первые на пути князя и его помощников, с кем они всерьез хотят разобраться.

– Предвидишь ослабление пернов? – уточнил Добросвет.

– Их изгнание и полное забвение. Не нужны они уже стали князю. Кто по сговорчивее, те еще как-то приживутся, а что касается таких, как Сварий и его помощники, тех княжеская милость может задеть всерьез, но не сейчас, годочка два-три еще пройдет, прежде чем такое случится. Князь вначале женится, себе проблем создаст еще больших, а потом уже расхлебывать будет, что сам же и накуролесил. Подсказать ему некому будет.

– А что Рабий, Фабий или еще кто-то? Они что, не видят, куда дело движется?

– Или не хотят видеть, – поразмыслив, ответил на вопрос Добросвета Кудес. – При дворе василевса сразу несколько партий. И главной из них нужен князь, а еще больше воинская сила, которую он сможет предоставить. Особенно сейчас, когда василевс почти все войско потерял в Болгарии. Если раньше василевс еще колебался, даже склонялся к тому, чтобы все-таки Анну дома оставить, то ныне нет у него выхода. К тому же брак сулит прямые выгоды василевсу и некоторым ведущим сановникам. Византия все слабее становится. Распри ее раздирают изнутри. Взять хотя бы самозванцев. Где такое видано, чтобы у нас князем кто-то назвался и пошел воевать на выборного князя? Пока такого на Руси не было. Да и за иконы русичи пока что не воюют. Чего делить? Правь одна. Там все понятно и ясно сказано.

– Женитьба на Анне – ловушка, – поделился соображениями Добросвет. – К тому же у князя есть жена. Куда он денет Рогнеду? Ее обесчестил, женой сделал, детей от нее прижил. Что дальше? Развод.

– Владимир хочет основать династию. В этом деле, как я вижу, он удачливее Аскольда будет, – отозвался Кудес. – Дров, правда, за четверых наломает, а расхлёбывать будут наследники. Забыл, что с его братьями стало. С другой стороны, – Кудес вздохнул, – тут даже если бы и захотел, все равно бы не остановился.

– Ты имеешь в виду детей? – уточнил Добросвет.

– Выживут двое-трое, а потом и вовсе один останется и править будет. Остальные погибнут в сварах. Усобица начнется.

– Так не было такого на Руси еще, – вырвалось у Добросвета.

– Значит будет. Как по-иному?

Мужи замолчали, больше на эту тему не говорили. Беседа недолго длилась, после чего мы все вошли в избу и там уже попили и поели, чем было. А на улице зимушка-зима все больше в свои права вступала. Мела метелью, сковывала холодом речки и озера, понемногу примеряясь к Славуте, который пока еще не стал, несмотря на морозы и первый снег. Только лишь притоки его и стоячая вода уже покрылись тонкой пленкой льда. Зима наступала, а я с каждым днем прибавлял, слушая Кудеса и Добросвета, беседуя со многими людьми, которые частенько наведывались к нам. Стал я мужем почти что знаменитым в Киеве. Если бы и хотел, то вряд ли бы смог от внимания всеобщего уйти или куда-то скрыться. А это на самом деле было только лишь начало длинного пути.

Годы, о которых я веду повествование, настолько насыщенны событиями, что мне иной раз непросто выбрать самое главное, чтобы рассказать потомкам о самом значимом. Я бы многое добавил о Руси нашего времени, к портрету моих друзей, волхвов и киевлян, с которыми мне довелось познакомиться, но вынужден говорить о самом важном. Как часто говорят на Руси: богатство – лишь сила, которая есть у тебя, если ты о ней заботишься, да друзья. Семья, дети и внуки, конечно, тоже богатство, но как ты начинаешь понимать к возрасту в девяносто лет, была бы силушка, как в зрелые годы, не пришлось бы жить и скрываться. Князья князьями, а родичи родичами. Только, что отчетливо понимаешь, не прикроют тебя дети и внуки. Не хочется жить рядом с ними, не говоря уже о них, чтобы не накликать беду. Я волхв, а на волхвов, хоть уже и нет вроде бы гонений, которые начались при Владимире, тем не менее, смотрят косо.

Глава 2

Новые друзья

На следующий день после той памятной для меня беседы с Кудесом, Добросветом и Силантием объявился, как Добросвет и предупреждал, Варгун. Муж он был обстоятельный и надежный. Сила за ним чувствовалась. Был Варгун давнего киевского рода. Его прадеды и более далекие родичи служили киевским князьям верой и правдой, воев водили в походы, за данью ездили, когда их посылали, советом князьям помогали. Был воином Варгун, как и его отец, Миратий Живатович. Дело свое любил и, не буду скрывать, имел свой интерес. А у кого его нет? У всех он есть, правда, не каждый в этом признается даже себе, не говоря уже о других. И интерес этот совпадал пока что с нашим интересом. А все почему? Косо, как и многие исконно русские мужи, смотрел Варгун на ромеев и на варягов, которые вокруг князя все ведущие места занимали. При князе принадлежал он к исконно русской партии, был в первой двадцатке мужей, которые ее представляли.

Воевода Вышеслав, как только князь Варгуна уполномочил от своего имени со мной переговоры вести, сразу же вызвал его к себе, чтобы в обстановке без лишних ушей поговорить. Дело ведь так оборачивалось, что не использовать представившуюся возможность попросту нельзя было, если ты хотел не то чтобы своё какое-то влияние, а должность главного воеводы сохранить. Вышеслав чуял, почти знал, что его сместить хотят. Кроме всего прочего, ему, как и Варгуну, как сотням других выходцев из здешних родов, мягко скажу, не очень нравилось все большее засилье иноземцев. Вот только сделать Вышеслав ничего не мог, а тут как раз случай подворачивался, чтобы усилить даже не свое, а русское влияние.

Намекнул в беседе Вышеслав Варгуну на то, что, мол, нам, если дело пойдет, как надо, будут поддержка и всяческое расположение оказаны со стороны дружины и ведущих мужей. Так и напутствовал Вышеслав Варгуна: «Ты речи умные веди, разведай, что Илье нравится, за кого он. Я слышал и вижу, что он – ученик волхва. Раз так, то, стало быть, за Правь, за дедовские законы стоит. Надобно нам посмотреть, что да как, да Илюшиной поддержкой заручиться. Илья многое сможет, когда в силу войдет. Очень многое…».

В общем, сообщил Варгуну Вышеслав даже больше, чем хотел. Уж очень радел Вышеслав за то, чтобы родного корня вокруг князя мужи собирались. Обидно ему было за русские рода, за полян, северян, древлян и представителей других племен, которых я буду называть обобщенно русичами или родичами, чтобы не путаться. Ведь даже сейчас, когда «новый бог» все больше забирает на себя влияние и внимание, все равно соблюдаются Правь и Родовые законы, пусть и в значительно ослабленном и измененном виде.

Варгун, когда явился к нам в избу по первому морозцу, был весел, бодр, смотрел на меня с каким-то даже удовлетворением, дело вел с усердием, выдумкой и тонко. Владимир с посыльным точно не прогадал. Все хотел знать Варгун, а через него князь, где же мы землю хотим получить. Пришлось сказать. С Кудесом и Добросветом мы на эту тему не раз говорили. Вот я и назвал место. Варгун вздохнул, на меня как-то по-особенному посмотрел, но ничего не сказал, только лишь усмехнулся, а потом и говорит:

– Все знают, что места там волховские. Волхвы ушли, а на их место вы хотите подойти. К тому же у тебя помощники, – Варгун слегка замешкался, взглянув краем глаза на Кудеса, который был рядом, – почти волхвы. Не любит князь волхвов, особенно в последнее время.

– Так мы на волховские владения не претендуем, – сразу же отозвался я. – Нам многого не надобно. К тому же и на Зверинце, вблизи него землицу возьмем. Сразу два поселения сделаем.

– А зачем вам земля сразу в двух местах? Не было, насколько я знаю, такого уговора.

– Так в одном месте будем тренироваться и жить, а в другом – землю пахать, скот разводить, если разрешат.

– Сам придумал или кто подсказал? – спрашивает Варгун, а сам при этом на Кудеса косится, который в беседу не вступает, но в дальнем углу на скамье сидит и слушает.

– Так не сам же я, а с друзьями. Мой первый друг, – указал я на Кудеса – Радеча. Он лекарь. Мне советами помогает, многое знает. Вместе мы с ним дело ведем.

– Радеча? – не поверил Варгун. – Я слышал, по-другому волхва кличут.

– То ты меня с кем-то перепутал, воевода, – отозвался Кудес. – Не волхв я. Илье помогаю, как могу и умею.

– Да о тебе весь Киев гудит, волхв, – не поверил Варгун. – Это ты князя можешь обмануть, но не меня. Я волхвов знаю.

– Нет волхвов, – как-то просто ответил Кудес. – Кто умнее были, те ушли, а кто вовремя не собрались, тех убили. Поручение княжье выполняли, старались…

– Я не Руфий, – придвигаясь ближе ко мне, заявил Варгун. – Это тебе его надо опасаться. Приказ дан всех, кто к волхвам причастен, на заметку взять.

– И убить ведущих волхвов, – дополнил Варгуна Кудес. – Только я не жил в Аратыни. Князю зла не желаю. Руфия мне незачем бояться. Против него не выступаю, смерти его не желаю, как другие лица. Да и что изменит смерть одного? На место него помощники заступят. Я им или кто-то другой, получается, дорожку проложу.

– Умен ты. Но Правь же ты соблюдаешь?

– А что есть Правь, воевода? Только лишь слова. Этот закон уже себя почти изжил. Если бы это было не так, мы бы не пришли в Киев, а ты бы к нам не явился.

– Мудрено говоришь, но слушать тебя хочется. Не слепой я. Вижу, что ты здесь всем заправляешь.

– Это, смотря как посмотреть. Я себя никому не навязываю. Дело тихо делаю, Правь не отстаиваю, но советую каждому жить по совести и по Правде Русской.

– Хитер ты, Радеча. И в чем же правда Русская?

– А в том, чтобы чужого не брать, но и своего не терять и не отдавать, себя не забыть и уметь вовремя о себе напомнить и явить в мире силу. Ведь что мы без силы? Только лишь пыль, которую ветер куда захочет, туда и понесет. Я всего лишь странник. Никого и ничему не учу. Смотрю на мир и на его явления, вот, – указал Кудес на меня, – Илюше помогаю. Надо ведь радеть за силушку. Как считаешь, воевода?

– Оно-то конечно так, сказать ты умеешь.

– А раз так, то давай на чистоту. Мы ведь не варяги и не ромеи. Мы за Русь радеем, за силу Русскую стоим, хотим, чтобы наши рода сильнее стали. Я не призываю тебя нам помогать, но ты ведь понимаешь, что при князе ведущие должности совсем не нашими мужами представлены. Варяги на нас и так криво смотрят. Вон, Илюшу задели. Нам бы не враждовать между собой. Ты Вышеславу так и скажи. Мы свое дело делать будем, за наших воев порадеем. Я ведь знаю, что русских мужей князь впервые собрал, а варягов не пригласил. Это знак. Нам надо так себя вести, чтобы наше положение упрочить, а не пришлых, не чужестранцев без роду племени или с ним. Тебе же варяги самому если не поперек горла стоят, то чураешься ты их…

– Тебе бы советником быть при князе, – после долгой паузы осторожно ответил Варгун.

– Твое положение, воевода, сам знаешь, шатко. Сегодня князь добр, а завтра, кто знает, как дело обернется.

– Так и ваше не так уже и прочно, – нашёлся Варгун.

– Вот я и предлагаю нам дружить. Илюша, ты как на дружбу смотришь?

– Так я завсегда с братьями и родичами.

– Сам видишь, что Илюша от сердца говорит. Нам петлять и недоговаривать нечего. Вместе надо держаться. Вышеславу и нашим мужам мы не враги, скорее друзья. Русь одна. За нее порадеть силушкой надобно. К князю я ничего не имею, как и Илюша. Пока что он слово держит. Не знаю, правда, долго ли это будет длиться.

– Князь назад не сдаст, некуда ему отступать, – подумав, изрек Варгун. – Киевлянам князь хочет нравиться. А как тут понравишься, если хотя бы отчасти не будешь уважать местные нравы и законы? Илья делом доказал, что он может. Победа не только Ильи, но и нашего рода-племени.

– Так и я об этом, – живо встрепенулся Кудес.

– Варягов, как я вижу, вы также не любите.

– Так тут не в любви дело, – повел беседу Кудес, видя, что я сейчас что-то не то скажу. – Здесь ведь, смотря как на дело посмотреть. Я не выступаю против варягов. Илюша, несмотря на то, что один из них его едва не убил, также к ним ненависти не питает. Они что? Что им скажут, то и делают. Ладно бы головы у многих были на плечах. Что делать, если их нет, а мечи в руках не знают, что творят?

– Только от этого не легче тем, кого они секут, – усмехнулся Варгун.

– А ты, воевода, точно князю не говори, где землю мы хотим. Все намеками да присказками отвечай, мол, не решили еще. Снежок сойдет, мы с тобой на место выдвинемся. Много не отщипнем. Чужого не возьмем, а своих не выдадим.

– Сладко речешь, – только и ответил Варгун.

– Я сладки речи не веду, я дело излагаю, как вижу и как понимаю. Ты же знаешь советников княжьих, один Добрыня чего стоит.

– Не боишься так говорить?

– А чего мне бояться? Того, что ты на меня донесешь? Так ты еще не так низко пал, совесть и гордость имеешь. К тому же невыгодно тебе это делать. Ведь твоя судьба и наша связаны. Будут у нас успех и удача, они и тебя не обойдут. Если нет, тебе также дела не будет. Место, которое ты хочешь за собой сохранить, тебе не достанется.

– И что же я хочу? – посерьезнел, хмурясь Варгун.

– Известно что, воеводой киевской части дружины княжеской стать и быть. Ты думаешь, что, если ты выполнишь задание князя с радением, как умеешь и знаешь, то он тебя повысит. Однако честь по чести, правду тебе скажу, – Кудес сделал небольшую паузу, искоса посмотрел на Варгуна и сообщил: – Князю умники и далеко глядящие мужи из числа русичей не нужны. При нем хватает византийских советников. Ты сам знаешь, что многие дела им князь на откуп отдает. И как ты думаешь, захотят они, чтобы кто-то еще, кроме известных тебе лиц, получил на князя влияние?

– Грамотно рекешь, – только и нашёлся, что сказать, Варгун.

Он помимо воли провел рукой по бороде, осмысляя сказанное. Кудес четко изложил то, о чем Варгун и сам догадывался, и видел, только так четко не называл вещи своими именами.

– А раз так, умнее игру свою надо вести, – сделал далеко идущий вывод Кудес.

– Родич старший по правде сказывает, – отозвался я тогда.

Варгун ничего не ответил, только вздохнул тяжело и глубоко.

– Стало быть, дружим? – поинтересовался Кудес, слегка усмехаясь при взгляде на воеводу. – Да ты не смущайся и не бойся, воевода. Нам некому, кроме нас самих, кому-то еще сказать о наших договорённостях. Хотя, говорят, что и избы уши имеют, но не наша, пока не нажила, только что срубленная, да и мы позаботились о том, чтобы хода сюда чужому духу не было. Вышеслав против тоже не будет.

– По рукам, – подумав, изрек Варгун и, протянув в направлении меня руку, раскрыл ладонь.

Я пожал руку, а сверху на наше рукопожатие наложил руку Кудес. Росицы тогда не было. Кудес, как только Варгун с помощником прибыли, отправил ее в соседнюю избу. Беседа-то важная была, не для лишних ушей. К тому же Кудес с некоторого времени соблюдал простое, но очень и очень важное правило: меньше знаешь, никому о том, что не знаешь, не расскажешь, а значит, нечего на тебя давить или выпытывать. В общем, крепче спать будешь. Тайна-то она ведь такое дело, за нее иной раз и убить могут. Сложить буйну головушку не так и трудно, а вот к зрелым годам ее в здравии держать, особенно при князе, так это надо постараться. Князь ведь один раз на тебя почти с добром глядит, едва ли ни другом считает, а на второй раз хмурится. Это признак того, что не доверяет, а раз так, то можно и в опалу пойти. А куда же тогда деваться мужу? Уходить куда подальше от светлых очей князя или бежать куда, к примеру, к печенегам. Сказ о них еще будет подробный, но дальше.

Сейчас о них речь потому веду, что князь Владимир дровишек-то наломал, когда с братьями разобрался, особенно с Ярополком. Не простили ему обиды и смерти брата, хоть, по сути, приказ поднять на мечи Ярополка больше протолкнул Добрыня, опекун Владимира. Но в любом случае Владимир, князь все-таки, вынужден был отдать приказ варягам. И никто, потомки, из варягов не понес за это наказания, кроме показательного отстранения на время. Заплатили тогда исполнителям, и немало, златом и серебром. И что это породило? Лишь такой порядок, при котором ты, если убиваешь, но по указке князя и его ближайшего окружения, благородное и богоугодное дело выполняешь и не несешь за это никакого наказания.

Так вот, Варяжко, Братий, Добрат, Бречий, другие первые лица при Ярополке не нашли себе места при Владимире, подались, куда глаза глядят, поклявшись отомстить за смерть князя, а еще больше за потерю места. И князю очень дорого придется заплатить за такой поступок в самом ближайшем будущем. Ведь главные действующие лица, не буду скрывать, связались с печенегами и осели у них, а также стали представителями печенегов при дворе василевса. Некоторые же из перебежчиков с почетом устроились в Царьграде. Владимир знал об этом, даже призывал василевса отдать ему хулителей и врагов, но ничего не получил, даже несмотря на неоценимую помощь в борьбе с самозванцами, о которой мне в любом случае придется упомянуть, пусть и вскользь.

Варгун, конечно, знал о судьбе многих опальных воевод и мужей из окружения Ярополка. С Братием он дружил, а Бречия знал лично, поскольку он в дружине киевской сотником служил. Тесные взаимоотношения были у Варгуна и с Варяжко. Дружить с ним близко воевода не дружил, но симпатию питал. И кто знает, кто и когда вложит в уши князю такую безделицу, сказав, что, мол, снюхался Варгун с врагами князя. А уже тогда, осенью 986 года, недобрые вести пришли с Дикого поля, с окраин земли Русской. Баловать начали печенеги и другие орды, которые полем ходили, на окраинах. Конечно, до Киева им было не добраться, силы не те, но с той поры каждый год следовали набеги. Хуже было то, что сила их с годами все возрастала. Правда, тогда это был еще легкий ветерок, его изменчивые дуновения перед настоящей бурей.

Так у нас появились первые почти друзья. Кудес, правда, говорил, что не стоит слишком полагаться на Вышеслава и русскую партию при дворе Владимира, но все-таки больше нам не с кем было дружить, кроме наших же купцов. Один из них, некто Ладим Кудимович, по кличке Вышта, забрел к нам в гости на следующий день после Варгуна. Не принять не могли, да и не было в этом надобности. Был Вышта среднего роста, широкоплеч, суров и ладен, голос имел звучный и глубокий. Дела у купца шли на лад. В распоряжении Вышты было порядка трех десятков ладей, а это, потомки, очень весомый результат. Был Вышта купцом знатным. Дело умел вести, несмотря на пошлины ромейские, разбой и прочие превратности торговли.

Вышта, когда к нам в избу наведался да с провожатыми, наполнил ее своим присутствием так, что некуда нам было и деться, так тесно стало. Рядом его ждала тройка и сани. Купец пешочком прошел только лишь до избы шагов сто. Снега тогда еще не так много навалило, а легкий морозец слегка щипал ноздри. Вышта сразу же к делу перешел, изредка бороду поглаживая, да на меня посматривая. Звал к себе в терем Вышта на пир, но позже, на праздники. Пришлось пообещать, что приду. От купеческого цеха Вышта дал мне столько, что я едва устоял на ногах. Получил я от него впервые для себя серебряную гривну. Это было не просто богатством, а очень большим богатством. Я даже поначалу не хотел брать, но потом, чтобы купца не обидеть, все-таки согласился. Щедрость это была неописуемая. Кроме этого жаловал купеческий цех победителю также одежду, кольчугу, комплект оружия, две пары обуви и коня.

И куда мне было это все девать. Вот я Выште и сказал, так, мол, и так, некуда мне добро девать, пусть до весны, кроме одежды, у него побудет. Вышта согласился, щурясь, но взял с меня слово, что я пойду к оружейникам, и те снимут с меня мерку, после чего сделают мне кольчугу. То, что это было очень дорого, говорить не приходится. Я поначалу отказывался, но потом, глядя на Кудеса и сообразив, что обижаю купца и купеческий цех в его лице, согласился. Вышта также взял с меня обещание, что я буду на праздниках присутствовать каждый день. В этом году обещались быть всеобщие гулянья с особым размахом, тем более что дело подходило к самому короткому дню и к самой длинной ночи. Празднества эти, которые подробно опишу, шли двенадцать дней, начиная от самой долгой ночи, а завершались на тринадцатый день всеобщим гуляньем и состязаниями. И в этих состязаниях принимал участие весь Киев. Не было никаких исключений. Да и как можно было пропустить такое зрелище?

Я на следующий день после прихода Вышты отправился к Ставру, а потом, с ним поговорив, что нужно разузнав, пошел искать Алешу Никитича, что плотником был да хоромы купцам по заказу делал. Дело спорилось у Алеши, зарабатывал неплохо. На жизнь хватало. Всего год назад женился Алеша. Жену в дом привел. Жил здесь же, в Киеве. Успел и терем срубить, и о своем жилье не забыть. Встретил меня Алеша приветливо. В дом пригласил, а его женушка сразу же на стол накрыла, только я не есть пришёл, а о деле переговорить. Отведать, конечно, пришлось яств, но сидели за столом мы недолго. Я сразу же о деле беседу завел, а для этого вышли мы из теплой избы во двор, да по снежку слегка прошлись. Отошли недалече, воздух морозный и свежий вдохнули, вокруг посмотрели, – красота одна, куда не глянь. Тут я, улучшив момент, и говорю:

– Алеша, не хотел бы ты да с нами богатырским делом заниматься, силушку копить да ее примерять. Князь мне обещал и землю, и от податей освободить. Землицу возле Киева получим, дома построим. Тебя неволить не буду. Если хочешь, будешь плотничать, как прежде. Умелый ты плотник. Хоромы строишь, взгляд радуется, когда снизу-вверх на них смотришь.

Вздохнул Алеша, на меня искоса поглядывает да все щурится, не знает, что сказать. Я его с ответом не тороплю. Подумал Алеша и возвестил:

– Сказать тебе сейчас ничего не могу. Думать буду. Тебя по имени отчеству как зовут?

– Власий Мелетьевич.

Алеша усмехнулся и говорит:

– Нет, Илья из Муромы, стало быть, – прищурился Алеша, что-то для себя прикидывая, и изрек: – Илья Муромец. Для киевлян и здешнего люда ты Илья. По-иному тебя не зовут. Меня лихо ты положил.

– Так сноровки тебе не хватило.

– Я думал, что положит тебя Бирсак. Все никак не могу понять, почему ты не перенес поединок? Я бы так сделал. Еще проще было при всем честном народе отказаться от княжьей милости. Тебя бы поняли. Никто бы ни в чем тебя бы не упрекнул. Нечестно это, против бойца такого уровня и свежего, тебе выходить.

– Если бы я так не поступил, то не выиграл бы, а раз так, то и с тобой здесь не говорил.

– И кого еще ты к себе приглашаешь? – усмехнулся Алеша, с хитринкой на меня поглядывая. – Чую, что не я один тебе приглянулся.

– Надо будет по Киеву походить, с нужными людьми, силу любящими, поговорить, отроков найти и к себе перевести. Князь уверил через своего посланника, его Варгуном зовут, что землю даст. Слышал о таком?

Алеша кивнул и сразу же посоветовал:

– С Добрушей переговори, с Полуяном. Никита также силен, да и среди кожевников силачи есть. Все кожи жмут. Валуша, говорят, силой немалой обладает, Ставра ты знаешь. Еще есть. Надобно и с ними речь повести…

– С нами, стало быть? – широко усмехнулся я.

– Ты пока делай дело, за которое взялся, а я посмотрю, что из этого выйдет.

– Хитер ты. А мне не поможешь?

– Правда, что ты ученик волхва?

– Кудес мой друг. Благодаря ему я на ноги второй раз встал и ходить начал. Он для меня больше, чем отец.

Алеша только лишь вздохнул и проговорил:

– Ты хочешь, чтобы я тебе прямо сказал да или нет, а что это меняет?

Я выдержал паузу, а потом ответил, к Алеше приглядываясь:

– Ты думай пока. Вижу, что склоняешься к тому, чтобы мое предложение принять.

– Если князь не передумает землицу дать и от податей, как ты говорил, освободить. Только вряд ли он это сделает, – вслух поразмыслил Алеша.

– Почему так считаешь?

– Киевляне не поймут, даже варяги не поддержат. Сила решала, решает и все решит сейчас и в будущем. А как же без силы?

Алеша, сказав эти слова, усмехался мне. Я и себе усмехнулся. Уже тогда я понял, что Алеша согласен, хотя прямо он этого и не говорил.

Вторым мужем, с которым я переговорил, был Полуян. Он также с радостью меня принял, выслушал, что я ему сказал, а потом и говорит:

– Дело вроде бы стоящее, но я привык грузы носить и этим зарабатывать. Семья у меня, сам видишь, четверо детей. Всех кормить надо. Если князь не поскупится, с вами пойду. Если нет, мне другого промысла, кроме как грузы носить и этим на жизнь зарабатывать, нет.

Примерно также ответил мне и Добруша. От него не отстал и Никита, который, глядя на меня, сразу сказал:

– А я знал, что ты придешь. Сон мне приснился, что добрая сила по домам ходит и приглашает к себе в гости. Я только поначалу не понял значения сна. Теперь разумею. Если князь не отступится от своего, буду с вами.

Всех приключений и общений не описываю. Нет нужды. Я устал столько много говорить, заходя с разных боков. Кудесу после обхода жаловался, что всякий ко мне пристаёт, что нет прохода от киевлян. Вроде бы и не красна девица, а как узрят, сразу же ко мне так и липнут. Что это такое? Я тишины хочу, а ко мне с просьбами и приглашениями. Отказывать буду. Это что же такое получается? Мне не жить, а только пировать или по гостям ходить. Я так не могу.

Кудес меня слушал, да только в усы усмехался. А что он мог сказать? Такова обратная сторона известности и славы. Хуже было то, что с некоторого времени я один по Киеву не ходил. Два, а то и три дюжих молодца за мной по пятам шли. Силантий своего не упускал. Я и с ним, и с Кудесом говорил, мол, сам за себя постою, но никого из моих друзей мои слова не волновали. Так было нужно, хотя лично я поначалу не видел для такой охраны никаких предпосылок. Тем не менее, случай неприятный со мной все-таки произошел. И где, в Киеве, когда я возвращался в темноте, хрустя снежком, домой. Двое теней, поджидавших меня, ринулись резко из-за покосившейся избы. В руках были мечи. Еще двое следовали за ними. Расчет был на резкое применение оружия. Мне пришлось применить навыки. Я стоял тогда над распростертыми телами, а мужи, сопровождающие меня, сразу же бросились за остальными.

В общем, как выяснилось, это были проделки Руфия. Он подговорил людей пришлых, связанных с варягами, не киевлян, атаковать меня. Хорошо, что я взял с собой палку по совету Кудеса. Возмущался я даже слегка, но Кудес так и сказал: «Или меч или палка». Я выбрал длинный посох, который в умелых руках был грозным оружием, поэтому смог отбиться. Скажу, что порезы от мечей все же были, но неглубокие. Мои сопроводители нападающих не догнали, прыткие те были, заскочили куда-то в избу, где их ждали. А на дворе сумерки и ночь уже вот-вот наступала. Где искать? Куда бежать? Вернулись други, а я над двумя поверженными татями стою. Тут, сам не знаю как, Силантий оказался. Сверхчутье у него после того случая, когда он после поединка с Бирсаком не успел мне прийти на помощь, стало проявляться с необычайной силой.

Так что разбойничков мы притащили к себе домой, чтобы расспросить, кто же их нанял. Кудес, глядя на заезжих молодцев своими добрыми глазами, сразу же взял дело в свои руки. Отпираться они, конечно, отпирались, но Кудес нашел подход, понажимав точки на лице и на голове, после чего в татей влили питье, специально подготовленное для того, чтобы язык развязать. Сопротивлялись Неждан и Прокша недолго. Все, как есть рассказали, как на духу. Многого они, конечно, не знали. Заказчика указали. Им был варяг Вельфид. В варяжской дружине Вельфид был сотником, но злые языки сказывали, что кроме этого Вельфид являлся близким другом и правой рукой Руфия. Так что ниточка тянулась к нему. Это был первый звоночек для меня. Именно тогда я понял, что в отношении меня не остановятся некоторые людни ни перед чем.

Отпустили, конечно, татей. Не убивать же их. Кудес с них слово взял, а сами они на крови поклялись самой страшной клятвой, что больше против меня и моих друзей руки не поднимут. Правда, помяли их еще други мои, как привели, но то по делу. Я хоть и заступался, но плечистые и дюжие молодцы, которые по распоряжению Силантия за мной присматривали, на мои уговоры никак не отреагировали, а татям так и сказали: «Повезло вам, что за вас Илья заступился, да киевляне не узнали, а то так бы и легли здесь отдыхать навечно». Сами же они чувствовали, что мало надавали. Все никак не укладывалось в голове у родичей, как это можно вот так просто руку поднять на победителя. Это, как я потом четко осознал, было самым большим поруганием и оскорблением даже не меня, а того самого дорого, что есть у родичей. И мои уговоры здесь никого не интересовали. Нутро русское протестовало против такой несправедливости. Могли в сердцах и насмерть зашибить. Кулаки у молодцев тяжелые были.

Кудес же тогда меня только разве что не поздравил. Так и сказал после инцидента:

– Вот тебе, Илюша, и награда за труды. Руфию ты уже попрёк горла стоишь. Надо бы князя и его предупредить, подумать надо только, как это сделать.

Я не согласен тогда с Кудесом был. Высказал слегка сгоряча свое мнение, что, мол, жаловаться не привык, на что Кудес резонно ответил:

– А кто говорит о жалобе? Предупредим и скажем, что во второй раз так легко тати не отделаются. Тут меру знать надо: где промолчать, а где, – Кудес слегка грустно усмехнулся, – о себе напомнить. К Варгуну завтра пойдёшь. Есть повод для беседы.

– И что я ему скажу?

– Что во второй раз так не повезет татям. Еще заявишь, так дела не делаются. Войну нам объявили, правда, противник наш поторопился, паузу не выдержал. А это значит что? – волхв устремил свой светлый взгляд на меня, побуждая к размышлению, – и сам себе ответил, видя, что я мыслю где-то так же, как и он: – Лишь то, что ты кому-то, я даже знаю кому, очень сильно мешаешь. И лучше с тобой управиться пораньше, пока ты в силу не вошел. Вот и спешат-торопятся людни, все думают, что не успеют дело сделать вовремя.

– Так не Руфий, стало быть, это?

– Для него слишком просто. Я недавно и сам так думал, но, скорее всего, кто-то из варягов, может даже, – Кудес вздохнул, призадумался и объявил: – Ильгун или Гадрих, или Вальгий. Ильгуну, как главе княжих дружней и Вальгию, как главе варяжской дружины, есть особый смысл тебя жизни лишить. Руфий, конечно, о деле знает, но к нему прямо, как заказчик, непричастен. Вельфид, скорее всего, заручившись поддержкой Руфия, действовал по указке тех лиц, которые я тебе назвал. Твоя смерть ему на руку, но Руфий слишком хитер и искушен в делах тайных. Его и так не слишком почитают на Подоле, а тут, если его след объявится, могут и вовсе врагом посчитать. К тому же вражьи дети явно поторопились, слишком простое действие выбрали, даже стрелу отравленную не пустили, только лишь на силу и на сумерки рассчитывали. А что за бойцы?

– Уровень ниже среднего.

– Так я и думал. Тем не менее, тебя все же оцарапали.

– Помрачение какое-то нашло. Сразу не приметил…

– Вот! – поднял указательный перст Кудес. – Вот тут, Илюша, самое главное. Темная сила к тебе подбиралась. Мечи-то, как и сами тати, заговоренные. Начали ворожбиты против нас работу. На тебя повлияли так, что ты не сразу сориентировался. Признавайся, что почувствовал накануне?

– Как сонливость на меня нашла, когда солнце за горизонт клонилось.

– Я так и думал. Осталось выяснить, кто чары и порчу наводит.

– Это тоже по указке?

Кудес кивнул, вздохнул и призадумался. Дело, как я видел, принимало совсем дурной оборот. Кудес в отличие от меня четко разбирался в ситуации. По жизни ему не единожды приходилось выяснять отношения и с ворожбитами, и с магами, и с чародеями, падшими волхвами.

– Ладно, придумаем что-то, – вырвалось у Кудеса после размышления, а на меня посмотрели озорные и веселые глаза. – Надо будет кое-кого слегка проучить. Хуже, что эти людни пользуются покровительством высоких лиц, а ты слабо защищен от самых разных воздействий. Это меня, если честно, больше всего беспокоит. Ладно, тати недостаточно умелые попались. Если бы стрелу пустили отравленную или что-то еще придумали, ты мог бы всерьез пострадать. Этого для нашего дела я не могу допустить.

– Стрелу вряд ли. Темно было. Куда же стрелять?

– С десяти шагов вряд ли бы промазали. Как напали?

– Со спины из-за избы выбежали, когда я уже прошел. Я вовремя обернулся, почуяв неладное.

– Завтра к оружейникам пойдешь с Силантием. Кольчугу для тебя пусть сделают легкую. Какая-никакая, а защита.

– Я что, в ней буду ходить по Киеву?

– Будешь, коли надо будет. – Кудес сурово сдвинул брови. – Тут до весны немного осталось. С весной, если князь землю даст, сразу же начнем избы строить. Места пустынные. Там к нам подкрасться не так и легко будет, если о защите позаботимся.

– Так что, и к воеводе, и к оружейникам завтра, стало быть, идти?

– С Росицей успеешь еще побыть. Тут безопасность нужна. Я вообще бы посоветовал тебе пока что жить раздельно, но Росица, как я вижу, сметлива и умна, тебе помогает, может спину прикрыть, а это не каждой женщине дано…

Варгун, как только я на следующий день уведомил его о нападении, брови-то сразу же и нахмурил. Задумался воевода, не стал возмущаться, как я рассчитывал, а после дум глубоких, сорвались с его уст следующие слова:

– Мешаешь ты, и крепко, Илюша, некоторым мужам. Догадываюсь я, кто дело затеял. Тати у тебя? Если да, то передай их мне. Во всем сознаются.

– Они заказчика назвали, но он действовал по чьему-то поручению. Как ты с него спросишь? Он скажет, что тати его оговаривают. И чем тут докажешь?

– Да, – пробасил Варгун. – Вельфид точно по чьей-то указке действует. Даже если я князю скажу, он вряд ли с него спросит. Стало быть, шум не хочешь поднимать?

Я кивнул.

– Может, и правильно, только во второй раз хитрее и изворотливее действовать будут. Слишком многим ты мешаешь. С тобой договориться пробовали?

Я помотал головой, а Варгун вздохнул и постановил:

– Значит, жди гонцов. Не верю я, что не попытаются слово молвить и твоей поддержкой и согласием заручиться. Той стороне тоже хлопотно все время мечи точить да стрелы пускать… ты все-таки победитель.

– Это ты о какой стороне говоришь? – сразу же уцепился я за слова Варгуна.

– О варягах. Сам знаешь, что между нами конкуренция. Князь больше варягам доверяет, а от нас отворачивается. Я понимаю, что он долгое время жил в северных землях, но правит-то он на Руси и в Киеве.

Я в свою очередь усмехнулся, чем вызвал вопрос:

– Чем я тебя насмешил?

– Хочешь князя к русичам вернуть, к тому, чтобы на здешних мужей внимание обратил?

– Так по-иному вряд ли может быть. Варяги – люди свободные. Ныне они здесь, а приходит время, уходят в дальнюю сторону.

– Или приживаются так, что местными становятся, как Свенельд.

Варгун при имени могущественного временщика и действительного правителя Руси при Ярополке нахмурился и надолго замолчал, после чего изрек:

– Такого нам надобно не допустить. Свенельда и Блуда еще одного только не хватает. От этих едва избавились, уже другие в двери стучат. И что ты мне посоветуешь сказать о происшествии князю?

К сведению потомков, воевода Блуд после услуги, оказанной князю Владимиру в убийстве Ярополка, при нем не прижился, как на то рассчитывал и ведущее место не занял. Добрыня-Рабий, Фабий, Руфий, другие ближайшие сподвижники князя не захотели делить «тело» князя с еще одним хитрецом, льстецом и предателем. Кто предал раз, тот предаст второй и третий. Блуд хотел вести отдельное дело, как Руфий, быть главой, по сути, тайного княжеского приказа, но здесь Руфий его обыграл. Вышло так, что Блуда подставили его же помощники. Не выполнил он задания, порученного ему князем, после чего попал в опалу. Так что после смерти Ярополка Блуд едва не повторил судьбу Свенельда, только в отличие от могущественного временщика Блуд вовремя отправился в дальние страны якобы по тайному поручению князя, но на самом деле его уход был попросту бегством. И обосновался с семьей Блуд в Византии, где какое-то время оказывал услуги многим значимым лицам, был консультантом, но все-таки на новой родине не прижился.