Река бесплатное чтение

Жене Татьяне. Главному человеку в моей жизни.

Лучший способ предсказать будущее – это изобрести его.

(Д. Габор)

Часть 1

Она казалась бескрайней. Хотя иногда и угадывалось вдали нечто, указывающее на признак берега. То силуэт высохшего дерева, то размытая расстоянием, неясная линия холмов. А, может быть, всё это подбрасывало ему воображение, обрывки прежнего опыта. Прежней жизни. Сейчас, в реке, всё было совсем не так. Вода вокруг тела была какой – то разряженной, полувоздушной. Можно было погрузиться в нее полностью, надолго, что совершенно не меняло ощущения то ли плавания, то ли полета. Под поверхностью можно было дышать. Но дышал ли он? Он видел своё голое тело, таким, как оно было лет в 20. Упругие, рельефные мышцы, гладкая кожа. На голове под рукой ощущалась, давным – давно забытая, густая прическа. Посмотреть бы на лицо! Но как? Вода, или то куда он попал прямо из госпитальной палаты, ничего не отражало. Несла его таким новым и незнакомым, вернее, забытым, плавно покачивая в своих струях.

Голова была ясной, какой – то проветренной, что – ли. Он понимал, что умер. Жизнь закончена. И, слава Богу. Последние месяцы там были не то чтобы мучительными. Он иногда, всё реже, обретал способность приходить в себя, понимать, что умирает, и опять впадал в беспамятство. В редкие моменты «яви» видел возле кровати родных. Ему было жаль их, вина за принесенные им хлопоты и трудности совсем добивала остатки оптимизма. Хотелось уйти.

Теперь всё закончилось. Но что началось? Что это за скольжение в полу-воде, полу-облаке. Это вечно будет продолжаться, или какой-то этап очищения, что – ли? Так текли не спеша, как сама река его мысли, тягучие, без намека на волнение или тревогу, как у человека без забот, и мыслей, к примеру, наблюдающего за бегом водомерки по глади пруда.

И свет! Он поражал. Не было ему аналогов в той жизни. Сразу и оранжевый, и розово – голубой. Он не менялся, но чудились, то звучание, едва уловимых алых тонов, то проблески фиолетового. Это было не солнце, не электричество. Свет был везде, даже под толщей потока, внизу. Менялся его, света, характер только на линии горизонта, отделявшего воображаемое небо от такой же, воображаемой Реки. Он называл их словами, наиболее подходящими из его опыта, из прожитой жизни.

И вдруг он вспомнил! Нет, скорее ощутил. Он уже существовал в таком свете. Да! Вот он сосет свой малюсенький пальчик, открывает и закрывает глаза, еще не умеет думать. Но этот свет вокруг! Он обволакивает, пронизывает жидкость окружающую его крохотное тельце, позволяет видеть недавно сформировавшимся глазам. И те же ощущения невесомости и покоя, как и сейчас.

Он еще дальше, без всяких усилий, продлил это воспоминание. Нашел и разницу. Тогда свет уходил на время, видимо ночью, и он уже ничего не помнил про темноту. Спал, наверное, маленький будущий ОН.

А ОН теперешний, удивился этому воспоминанию, такому невероятно отчетливому, как будто снова прожил этот краткий кусочек бытия, жизни до рождения. Попробовал вспомнить еще какой – ни будь эпизод своей почти девяностолетней жизни. И понял, что помнит ВСЁ! О каком бы случае или дате не задумывался, память, а может быть и что – то более сильное, сразу переносило его в это мгновение, и он был тем, каким был в это далекое, или близкое время.

Взгляд упал на левую руку. Ниже локтя, почти до кисти кожа была заметно светлее. Этот след от детской ссадины был заметен долго. Только в старости исчез под многолетним слоем загара. И перед глазами (вернее не перед глазами, а вокруг) лето. Старая дорога на пляж. Он перешел в восьмой.

Гордо сидит на новом, взрослом велосипеде ХВЗ – Харьковский велозавод (передние ручные тормоза, фара, и – чудо в те времена – три скорости с переключателем на руле!) Каникулы. Он едет на пляж. На Дунай. Вот уже проехал загородную ТЭЦ с нещадно дымящей угольной пылью трубой, переезд без шлагбаума, но с табличкой «tren de atenție» – «берегись поезда», оставшейся еще с румынских времен Бессарабии. А дальше крутой спуск. Новый велик испытывался на всех режимах. Он поднажал на педали, ускоряясь, чтобы взлететь на следующий за спуском подъем. Но серый с крапинами ствол придорожной акации (он видел все чешуйки и крапинки на стволе, и как дерево росло в глазах по мере приближения) неожиданно встал на его траектории. Да, скорость он явно превысил! Сила инерции не позволила ему повернуть вслед за дорогой. Вынесла на обочину. Тормозить поздно! Он понял – надо падать. Не въезжать же новеньким ХВЗ прямо в ствол. Направив велик вправо от угрозы, сам он свалился на дорогу, покрытую угольным шлаком, слева от дерева. ХВЗ не пострадал. А по его левой руке, как наждак прошел. От кисти до локтя. На месте содранного верхнего слоя кожи через непривычно белую плоть проступали первые капли крови.

До пляжа было рукой подать. Там друзья нарвали густо росшего вокруг подорожника, облепили листьями ссадину и замотали в его майку. Купался он в сторонке от буйной компании, высоко держа раненную руку над головой.

Он еще раз удивился четкости и яркости воспоминания. Сколько оно длилось? Как долго он был там, в прошлом? Минуты, час, а может быть долю секунды? Взгляд невольно упал на левую руку. Только что там была свежая рана. А сам он был подростком, налитым детской, бурлящей энергией.

Как чудесно окунаться в свою жизнь, опять быть там, не на этой реке, а в закончившейся недавно земной жизни. Правда, воспоминания не разрешали ничего изменить. Всё приходящее было копией, причем строгой, прошедших событий. Не мог он в этом эпизоде замедлить заранее бег велосипеда, уйти от дерева.

Подумалось – а как было бы здорово проживать вспомнившиеся эпизоды жизни с возможностью внести в них изменения! О сколько жизненных ситуаций он повернул бы в нужное, правильное русло! Но понимал, что даже здесь, на Реке, это не возможно.

Прошло какое – то время. Невозможно было определить его протяженность, не было за что зацепиться, ни смен времени суток, ни ориентиров по берегам, ни самих берегов. Время без мыслей, без эмоций, как какой-то сон в анабиозе.

*****

И, вдруг, он опять не на Реке! В прошлом.

В Одессе февраль. Слякоть. Сыро. Небо затянуто серой мглой. Сыплет редкий снежок. Тает на земле. Они, трое студентов второкурсников, пользуясь субботой, устроили банный день. На улице Ленина попарились в самой чистой тогда в городе бане. Распаренные и довольные купили по бутылке «Жигулевского» в гастрономе напротив. 37 копеек бутылка. Тут же на тротуаре пьют из горлышка. Не уходят. Надо вернуть бутылки и получить 12 коп за каждую. А это деньги для студента.

Рядом со входом, на тротуаре продают пирожки. С мясом по десять копеек, с горохом по шесть. Стоит тумба с емкостью для горячей воды. В нее вделаны две кастрюли с пирожками. Продавщица, монументальная дама, лет под пятьдесят, выглядит, как и должна выглядеть одесская торговка пирожками. На мощный торс надета телогрейка, на нее натянута  когда – то белая, засаленная куртка, Над красным от здоровья и холода круглым лицом с крупными, рублеными чертами высится прическа «хала» из выбеленных перекисью волос. На руках перчатки с обрезанными концами. Пальцы напоминают короткие розовые сардельки. Она ловко накалывает пирожки вилкой, кладет их на кусок серой обёрточной бумаги. Сдачи дает только когда покупатель устанет ждать и напомнит.

Запах от пирожков идет не ахти. Жарят их в самом дешевом костном жире. В гастрономе он по 60 коп. за кило. Да и сколько пирожков прожарится в этом килограмме!? Даже они, вечно голодные студенты, такое не покупают.

Вот по тротуару медленно, шаркая подшитыми валенками, бредет старая еврейская бабуля. На ней древнее, выцветшее пальто с остатками какого – то меха вокруг шеи. На голове серый платок из козьего пуха. В руке авоська с бутылкой кефира и французской булочкой. Спина сгорблена. Большой еврейский нос висит книзу, как у Бабы Яги.

 Старушка поравнялась с лотком. Конечно, ей не нужны эти пирожки. Она  знает, на чем их жарят и что кладут внутрь. Но ей надо с кем – то пообщаться, оставить хоть какую память о выходе из дома. Она притормаживает, топчется на месте и скрипучим голосом с  неистребимым акцентом, но громко и внятно спрашивает:

У Вас пигожки с чэм?

 Продавщица, не повернув головы в ее сторону и даже не скосив глаз, мгновенно и громко «выдает в эфир» только одно слово:

– ДА!

Бабка понимающе пожевала губами, опустила еще ниже свой нос и пошаркала дальше.

******

Почему он вдруг очутился в этом, забытом в старости крохотном кусочке долгой жизни? Ответа не было.

Жаль, подумал он, но без досады, просто констатируя факт отсутствия ответа, как констатировал появившийся впереди, далеко-далеко, еле видимый островок. Или бугорок на берегу на повороте реки.

Течение, не замедляясь и не прибавляя ходу, приближало, увеличивало в размерах этот кусочек суши. Да, островок с длинной отмелью и скудной растительностью на небольшом, метров в пятьдесят, бугорке. По его склонам двигались какие-то тени. Похоже, это были люди. Через несколько минут он действительно разглядел полтора десятка человеческих фигур в длинных светлых балахонах.

Ноги коснулись дна. Впервые. Оказывается, оно у реки есть. Он побрел по мелководью, выходя на отмель. По мере выхода его плечи, руки, чресла, всё, что покидало воду, покрывалось таким же белым балахоном, как у островитян. Это была не ткань, не вата, какой казалась издали. Это можно было сравнить с очень плотным слоем тумана, сформировавшегося вокруг его тела. Когда его ноги окончательно вышли на сушу, туман покрывал его до пят. В него можно было погрузить руку, ощупать голое тело, но убрать его или изменить форму было невозможно.

К нему направились три ближайшие фигуры. Двое мужчин, белый и негр, и маленькая девочка, по всем признакам китаянка, или вьетнамка.

Он услышал, нет, ощутил внутри себя вопрос встречавших. Он родился внутри, но явно шел от них. Он даже не понял, на каком языке этот вопрос пришел, просто прочел мысль, обращенную к нему:

– откуда ты пришел, человек?

– из России, послал он мысль в ответ.

Он был уверен, что ответил и был услышан по оживлению на лицах взрослых и удивленно распахнутым глазам девочки.

–тогда тебе повезло!

С радостью на лице белого мужчины пришел к нему такой же безгласный ответ.

–иди за мной.

Они прошли всю длинную отмель, поднялись на пологий бугор, покрытый редкой травой. Пятеро сидели в круг лицом друг к другу, и по оживлению на лицах и даже жестикуляции было видно, что они увлечены таким же немым, но бойким разговором.

–Там есть русский, просигналил мысленно провожатый.

А ему уже не надо было ни каких пояснений. Он бросился к одному из сидящих с немым возгласом:

–Олежка! Это ты, дружище!

Подскочил к встававшему навстречу другу и коллеге по работе. Раскрыл объятия. Но руки прошли сквозь друга, как сквозь воздух.

–Стоп, Влад, ты что, только прибыл?

Олег отошел на шаг, смотрел смеющимися глазами и немо продолжал:

–тут телячьи нежности не проходят. Бестелесные мы дружка для дружки. Даже голосом не поговоришь. Садись. «Поболтаем». Он руками обозначил кавычки. Вопросов у тебя, поди, с вагон?

*****

Он вспомнил, а лучше сказать, очутился в их каморке без окон, но с очень высоким потолком, так что ребята на высоте трех метров устроили балкончик из досок, служивший местом отдыха в период авралов. Стол прораба с арифмометром «Феликс», счетами и стопкой справочников с таблицами расценок. Его первое рабочее место на руднике «Маяк» в заполярном городке Талнах, спутнике легендарного Норильска. Он, желторотый выпускник Одесского политехнического, прибывший по распределению, и получивший должность мастера. И его первая бригада, все не старше 26 лет, в основном, после армии. Виктор Киселев, по прозвищу матрос – служил на флоте, Генка Жереги – молдаванин по национальности и кличке. Бригадир Жора Трущев, и Олежка, на год старше Влада, крепко сбитый невысокий блондин.

Специалистами среди строителей и монтажников они были не простыми. Монтировали и налаживали системы автоматизации, среди многочисленных организаций слыли «интеллигенцией».

-помнишь, Влад, как за харчами в гастроном для нас на «Маяке» бегал? – Олег смеялся одними глазами, – как мы тебя в выработки не пускали…

–Да! Я сейчас, как будто, в нашей прорабке сижу. Пару раз с вами спускался. Понял, что работа налажена и мне под землей и делать нечего. Бригадир понятно объяснил – твоё дело, мастер, материалы подвозить, инструмент, инструктажи да наряды. А уж когда перед Новым Годом авралили, недели две вы практически без перерывов работали, спали на «балконе», тогда и харчи за мной были. Меня то, к молодой жене на ночь отпускали, а сами четко справились. И не бурчал ни кто. Жора сказал, что за два три отгула и хорошую декабрьскую зарплату всё сделают. Не первый раз под Новый Год объект сдавать.

Влад постарался. Наряды закрыл, как мог, вернее, сколько пропустил Отдел труда и зарплаты. А 30 декабря работа была закончена. Он с бригадой выпили пару бутылок «Московской» на 12 человек за наступающий 1969 год. А после выходных Влада забрали в отдел подготовки производства, присвоили должность старшего инженера.

-Я знаю, Олежа, что ты давно, уж лет как двадцать ушел. Я уже в Москве обретался. Ты в Лесосибирске. Но тридцать лет на нашей фирме вместе! Не забыть.

–Да, Влад, курево меня тогда подкосило. От него и завелась в глотке эта дрянь, полтора года и амба! Да и сейчас этот табачный змей меня на Реке держит! Никак не очищусь. Другие, с моего времени уже давно там, дальше пошли… Ага, вижу по твоим глазам, ты еще не в курсе здешних порядков. Мы здесь временно. Душа должна от сора, от гадости отряхнуться. У кого это быстро идет, кто правильно жил, у других трудно. Будет у тебя впереди и «водоворот» и «омут» и последнее – «водопад». После них и оценят, можно ли твою душу в новую жизнь пускать.

–Вот это новости! Я то думал веками по Реке без толку… А тут! Что же у тебя не срослось?

–Я же говорю, курево проклятое! До сих пор нет – нет, да как скрутит охота затянуться. Сил нет. Но уже редко. Молюсь, чтобы отпустило. Я тут Тараса увидел. Тот тоже годами мается. Но у него другое. Злость к людям. Да ты его помнишь – дерьмо человек.

– Вспомнил. Вот оно как? Не зря тогда его на собрании прокатили.

*****

Влад сидит в небольшом актовом зале в их монтажном управлении. Его, секретаря комсомола, принимают кандидатом в члены КПСС. Всё прошло гладко. Второй пункт повестки – прием из кандидатов в члены партии молодого специалиста.

Тарас Билык родом был с Западной Украины, а ВУЗ окончил в Харькове. Приехал с женой Светланой, ее взяли в плановый отдел. Тарас поработал мастером на участке, а потом был назначен в технический отдел начальником. Любимым его развлечением было выйти в коридор покурить, оставить щелку в двери и подслушивать, о чем подчиненные говорят. А так как его подчиненные были женщины, то они не могли сидеть молча. Потом начальник заходил и начинал выяснять отношения, вплоть до угроз доложить все «секреты» начальству. Был он на работе неприкрытым карьеристом, рвался всеми силами подняться на большую зарплату. Да и на Север приехал исключительно за «длинным рублем». Как будто про него ходил анекдот:

«В чем разница между украинцем и хохлом? Украинец живет на Украине, а хохол живет там, где больше платят!»

Светлана, его жена, полненькая украинка-хохотушка с открытым и добрым характером вдруг стала грустной и необщительной. А иногда приходила с запудренным синяком под глазом. На расспросы не отвечала, но однажды не выдержала и по секрету рассказала женщинам о причине конфликта в семье. Тарас был категорически против детей, считал, что надо деньги зарабатывать, а не на пеленки горбатиться. Когда Светлана забеременела, погнал ее на аборт со скандалом и даже кулаками.

Для карьеры, Тарас еще в институте вступил кандидатом в члены КПСС. Инструктор из Райкома, сидящий в президиуме ожидал стандартную процедуру: «Кто за? Кто против? Воздержался? Единогласно! Поздравляю…» Да не тут то было!

Слово попросили рабочие коммунисты с участка, где Тарас поработал мастером. Первым выступил Олег.

–А я с таким в партии не хочу находиться. Если коротко, сволочь он порядочная. Да не машите мне, знаю, что собрание! А молчать не буду. Когда у Сашки Антоненко травма была, ну стружка от «болгарки» в глаз попала. Сильно болело. Он что, попросил Сашку сказать, что дома случилось. Ну, чтобы акт не составлять и ему за несчастный случай премию не срезали. А Сашке по бытовой травме по больничному только три дня. Дальше справка. Без оплаты. Ты, гад, что обещал!? С премии отдашь. А потом зажал.

А когда Рудику на малыша собирали, на подарок. Ты кроватку покупал. Сказал тридцать рублей. Оказалось 12 -90. А деньги замылил, в наглую. Пугал, что наряды порежешь, если выступать будем. Гнида, ты…

Его дополнили друзья по бригаде. Все как один высказались за отказ в приеме кандидата. Характеристики стяжателя и карьериста, человека, противопоставляющего себя коллективу, интригана и наушника, были высказаны ему в лицо, как говорится, без купюр. Да еще и с женской стороны были разоблачения его безобразного поведения в быту.

Инструктор райкома пытался как-то защищать кандидата, мол, так не принято, кандидаты всегда принимаются… Но его мнение осталось при нем. Председатель собрания поставил вопрос на голосование. Все подняли руку «против». В кулуарах после собрания инструктор, поморщившись, сетовал на нахлобучку в райкоме, что, мол, пустил собрание на самотек и т.д. Но нам пожал руки и сказал:

– Бывал я на разных собраниях, но такого здорового и принципиального коллектива не встречал. Молодцы!

Да. Владу повезло с коллективом первой, и как оказалось единственной его работы. Самый «пожилой» по возрасту в управлении был начальник. Ему было 39 лет. Нет, поправил себя Влад. Софья Михайловна, главный бухгалтер, успела повоевать командиром зенитного пулеметного взвода. За глаза ее называли Сонькой Пулеметчицей. Так ей подкатывало к пятидесяти. В Норильске тогда средний возраст жителей был 27 лет. Не удивительно, что уже в 28 Влад стал главным инженером, а в 32 и начальником.

Через неделю Тарас забрал жену, уволился и отбыл в своё Закарпатье.

–Вот же уникальный человек был. До сих пор злоба его душит. Меня увидел, так прям в лице переменился. Отвернулся. Не дадут ему дальше хода. К гадалке не ходи.

Олег продолжал с доброй улыбкой,

– как же мне приятно нашу фирму вспоминать! Ребят. Жаль, обняться здесь нельзя. Сейчас остров уйдет. Прощаться будем. Знаю, ты Влад, долго не поплаваешь. Пропустят дальше. Хорошим ты мужиком был.

И действительно. Суша начала быстро сужаться, уходить вниз. Вот уже вода коснулась ступней и начала подниматься выше. И белый покров исчезал по мере подъема воды.

И нет острова. Нет людей. Сон это был, или явь. Ответа нет. Есть гладь бесконечного скольжения блики световых оттенков на угадывающейся границе воды и неба, покой и отсутствие понятия ВРЕМЯ.

Не сон, не явь…

*****

И он, еще студент, открывает случайно выбранную в библиотеке книгу с таким названием. «Не сон, не явь». Тоненькая, в бумажном переплете, на плохой бумаге, она и по содержанию не подходила к тогдашним его пристрастиям – Джек Лондон, Майн Рид, Фенимор Купер. На серенькой обложке указан автор Йожа Хорват. Но с каким удовольствием он читал этого не знакомого широкой публике югослава, так мастерски выписавшего незатейливый сюжет об охотнике – любителе, что второй сезон охоты выслеживал красавца оленя в горных лесах! Он окунался в лесную природу, в переживания героя, в подробности оленьей охоты. И, наконец, вместе с героем смотрел в оптический прицел на вожделенную добычу, красавца оленя с роскошной короной рогов. Как тот стоял в клубах рассветного тумана, вытянувшись в струну навстречу слабому ветерку и ловящего большими, нервными ноздрями запах опасности. И вместе с героем он опустил карабин. Не смог убить красоту…

А будь я этим охотником, подумалось ему. Смог бы выстрелить? И не мог сам себе честно ответить.

А вот один свой выстрел он бы отменил. Вспомнилась щемящая досада, сожаление, что вернуть мгновение уже нельзя.

И он уже на острове в дельте Енисея. Июнь. Тундра вся еще в снегу. По протокам, огибающим остров, с непрерывным шорохом идет лед. Льдины, наползающие на пологий мыс, под напором своих подруг громоздятся друг на друга, пока на мысу не вырос мини айсберг из искрящихся под солнцем голубых, прозрачных глыб. Чистейший, холодный воздух, в небе вереницы перелетных птиц…

Он не был охотником, даже ружья не завел. Поехал, вернее, полетел на вертолете за 220 километров на север от Норильска, просто посмотреть на это ежегодное чудо – весеннюю охоту на гусей и уток. Взял на себя все хозяйственные заботы. Кормил своих попутчиков охотничьими трофеями, с удовольствием варил и щи с гусятиной и плов с уткой. Пек блины, варил каши. Дичь, что набивали друзья, ощипывал, смолил на костре, потрошил (сердце, печень, пупок вкладывал внутрь тушки), упаковывал птицу в полиэтиленовый пакет и складировал в вырытый в снегу холодильник.

А иногда брал ружье отдыхающего товарища и сам стрелял птицу. Стрелял хорошо, еще в школе имел спортивный разряд по стрельбе из мелкашки.

И вот ночью, благо в этих широтах солнце не заходит, он сидит в белом балахоне в «скрадке» и видит налетающую прямо на него стайку из пяти гусей. Вот до них уже двадцать метров. Он для удобства встает во весь рост. Поднимает тульское автоматическое – на пять выстрелов – ружье. Гуси от неожиданности тормозят в полете крыльями и зависают перед ним, как в тире. А сзади, от охотничьего домика слышится крик:

– Не стреляй. Влад! Не стреляй.

Но поздно. Один выстрел по крупному самцу он уже сделал. Тот упал прямо под ноги охотнику. Подбежал старший друг Николай, охотник с двадцатилетним стажем. Поднял гуся,

– Смотри, кого ты сбил. Я же кричал – не стреляй! Это же Краснозобая Казарка. Краснокнижная. Их так мало осталось.

Грудь, шея и голова птицы были пурпурными. Такую красоту редко встретишь.

Да, за этот выстрел было стыдно. Но отменить его было уже невозможно.

*****

А здесь, на этой удивительной реке, птиц не было. Не было рыбы в воде. Даже комаров и мух он ни разу не видел. Но чувствовал, что есть неумолимое и постоянное могучее течение, что несет его, да и всех, кто сюда попал или еще попадет согласно неведомым правилам, программе.

Эпизоды прошлого, переживаемые им снова здесь, по другую сторону жизни были такими яркими и отчетливыми, что не шли ни в какое сравнение с прижизненными воспоминаниями или снами. Как такое возможно!? Пробовал он включить логику, найти объяснение. Он проживал эти отрезки своей долгой земной жизни снова, возвращался в то время.

А не попробовать ли придать этим возвращениям в прошлое какой – то порядок? А ну, что я делал… , он задумался, подбирая отрезок прошлого. А вот, проверим, – в Новый Год, в девятом классе? Это был год, цифра появилась мгновенно перед внутренним взором, прямо горела, 1961.

Сработало! Их восемь человек. Одноклассники. Сидят за накрытым столом. Вадим открывает шампанское. Нет, это дешевая шипучка, вдвое дешевле шампанского. Но антураж тот же – бутылка, фольга вокруг горлышка, стреляющая в потолок пробка, градусы… Девочки притворно изображают испуг, взвизгивают под хлопок вылетающей пробки. Вовка Соколов говорит тост,

– В общем, всё ясно, за Новый год, чтобы, значит, прошел побыстрее. А в следующем у нас выпускной. Конец школе. Скорее бы!

Опрокидывает фужер с напитком в рот. Пробует по – гусарски выпить залпом. Газированное вино не помещается, пена рвется у Вовки изо рта. Он, захлебнувшись, закашлялся. Пена и брызги во все стороны! Все хохочут.

Родители хозяйки, Наташки Завьяловой, ушли в гости. Ни кто не мешает компании. Наскоро закусив, выпив еще по фужеру кислой шипучки, приглушают свет почти до полных потемок и начинают танцевать под радиолу. Влад танцует с Наташкой. У него ни с кем из класса не было «романтических» отношений. Одноклассницы казались не интересными. Каждый день видишь их в школе, привык. Да и подрастали вместе с младших классов, дрались, обзывались. Какая тут романтика или загадочность. Другое дело красавицы из других школ, неведомые и недоступные.

А тут Наташкино лицо в сумраке, с улыбкой и прикрытыми глазами в сантиметрах от его лица. Тела плотно припали друг к другу в медленном танце. Губы не произвольно тянутся навстречу. Поцелуй. Первый в жизни! Голова закружилась, во всем теле появилась неведомая истома. Коленки ослабли, вот – вот подкосятся. Вот это чудо! Он даже не мог предположить такого удовольствия.

За первым, робким, последовал поцелуй уже более уверенный, долгий. Всё вокруг исчезло, только эти губы и тело налитое истомой.

Потом пошел чарльстон. Не до поцелуев. А на белый танец Наташка пригласила не его, Валерку. А к нему подошла Таня Кучумова. Ей тоже захотелось целоваться. Он не возражал.

Домой в Новогоднюю ночь возвращались под проливным дождем. В Бессарабии зимой дождь, в отличие от снега, не редкость. Да еще Боря Ярочкин перебрал вина. Его тащили с двух сторон под руки, как раненого с поля боя, ноги его волочились по лужам, слетали туфли. Пришлось туфли нести в руках.

…Получилось. Побывал в заданном отрезке времени, да еще раз испытал юношеский восторг.

Но как это всё возможно? Кто он сейчас? Какими органами удается так, он мысленно перебрал и отверг несколько эпитетов, хоть и с натягом, подошел – «натурально». Да, удается так натурально переживать эпизоды прошлого. Да и чем он смотрит, слушает, думает, наконец!? Ведь после смерти мозг становится тоже мертвым в течение нескольких минут. Всё тело, все органы чувств, превращаются в груду безжизненного тлена. Он опять с трудом подобрал слово. Тлен, да это так. Можно сказать отброс, мертвечина, Тьфу! Но как не называй, а его живого нет.

НЕТ!!!

Чем же, черт побери, он «смотрит» эти картинки жизни, живет в них? Как ему удается листать эти страницы, как будто щелчком мышки открывать файлы?

Файлы! Его словно ударило током. Файлы… Вся его жизнь сохранена в каком – то облачном хранилище. Не растворилась вместе с ним. Кто – то, или что – то неведомое, называемое на Земле чаще всего Богом, хранит сущности людей, а значит и наблюдает за ними…

Да уж! Настоящее ОБЛАЧНОЕ ХРАНИЛИЩЕ! Как в Писании.

Это похоже на правду. Иначе не объяснить происходящее. При жизни он не ходил в церковь, не соблюдал обряды, но и воинственным атеистом не был. От разговоров на эту тему инстинктивно уклонялся. Но в глубине души чувствовал, есть что – то необъяснимое в природе. Особенно в живой. Уж очень всё в ней было устроено настолько сложно, что теория Дарвина рушилась в его голове. Особенно это чувство усилилось в последние годы жизни. К этому времени очень далеко «залезло» человеческое любопытство в подробности устройства материи, живых существ. А с другой стороны, ученые после очередных открытий задавали себе еще больше вопросов. Складывалось впечатление: людям разрешили заглянуть только в малюсенькую дырочку в огромном занавесе, скрывающем мироздание.

Так что же плывет сейчас в образе его молодой копии по реке времени? Фантом, копия, или просто сканнер, умеющий считывать файлы?

Нет. Не только считывать. Он же размышляет над ними. Что – то чувствует, хотя не так, как при жизни. Это что – то другое.

Он понимал, что никогда не получит ответа. Но был рад, нет, точнее, бесконечно счастлив от продолжения Жизни! Да это тоже можно было назвать жизнью, хотя бы от полноты впечатлений от вновь переживаемых моментов. Хотя она уже не была…он запнулся, подбирая слово. Не была плотской, что – ли, только духовной. Да эти эпитеты ближе всего по смыслу.

Олег сказал, что он не задержится здесь. Но подробностей не успел даже намекнуть. Оставалось плыть, двигаться, скользить, парить…нет названия этому процессу. И ждать. День, минуту, год, вечность? Здесь это ничего не значило. Отсчет времени привязать было не к чему.

*****

– Меня забыли!!!

Этот крик дочери из прошлого сразу перенес его в лето 1995 года. Его первый приезд на Кипр. Друг и партнер по бизнесу побывал здесь годом ранее и купил дом на двух хозяев (две симметричных одинаковых половины, двухэтажные с мансардой, парковкой и небольшими садиками вокруг). И вот они с женой приехали принимать готовое строение. Их старший сын Саша после нескольких неудачных лет в Израиле перешел на работу в их бизнес и находился на «Острове любви», как именовался Кипр в туристических буклетах, директором их кипрской оффшорки.

В Израиль сын уехал под давлением тестя, профессора Норильского ВУЗа, еще в 91 –м. Там сменив несколько неквалифицированных мест работы, не достигнув даже видимости благополучия, помотавшись по съемным квартирам, понял – Израиль не его место для жизни. Жена от него ушла к более обеспеченному, как ей казалось, мужчине, прихватив с собой дочь.

А к этому времени у Влада уже, помимо официальной работы во главе монтажного управления, раскрутился приличный бизнес по снабжению северных территорий горючим.

Обязанности у директора Кипрской компании было не много. Следить за своевременным поступлением денег на счета, да принимать новостройку, выдавая замечания строителям. Так что подавляющая часть дня была свободной.

Распоряжался он этим свободным временем, как и можно было ожидать от двадцати пятилетнего спортивно сложенного атлета ростом под 190 см. и бурлящими гормонами и желаниями. На ближайшем пляже он завел знакомство с соотечественниками, подрабатывающими на станции водного спорта (водные лыжи, полеты под парашютом, «банан» прицепленный к лодке, водные мотоциклы). После работы, как говорится усталые, но счастливые, шли в магазинчик, затаривались выпивкой и закуской и шли в новостройку. Там уже была кое – какая мебель, обустроенная кухня, музыкальный центр немалой мощности, телевизор со спутниковой антенной и три спальни, не считая огромного салона.

Этот пляжно – курортный настрой не мог не иметь продолжения в виде контактов с прекрасной половиной человечества. «Воротила бизнеса, директор оффшорной компании», да еще и живущий в новеньком особняке в двухстах метрах от моря, представлял собой лакомый кусочек для местных и приезжих дам. К сему прибавить надо симпатичное личико и спортивную фигуру нашего героя.

Ожидаемое развитие событий не заставило себя долго ждать. Когда младшая дочь, студентка, прилетела на каникулы к брату на Кипр, она обнаружила в доме «хозяйку». Та приехала из Москвы на пару недель с подружкой позагорать и наткнулась на такое бесхозное имущество. Бросок через бедро с переходом на удержание был проведен профессионально. Очнувшись, «Ромео» уже был полностью покорен пришелицей, приняв, очевидно, неведомые ему сексуальные изыски за неземную любовь.

Увеселения набрали купеческий размах. Компания куролесила уже серьезно. Заводилой была вошедшая во вкус москвичка. А пострадала дочь Маргарита. Сын по телефону сообщил родителям о «маленькой неприятности» – сестра ножку слегка подвернула.

К этому времени бывшая жена прислала сыну их общую пятилетнюю дочь Полинку – с папой повидаться.

Влад с женой выкроили время для посещения, наконец, своего будущего гнезда. Тем более, что у сына намечалась дата – двадцатипятилетие. Вот в День Рождения они и прилетели на остров.

Саша встречал их в аэропорту на новенькой Тойоте, купленной на деньги отца за неделю до их прилета. Да не один. Рядом с ним находилось существо, что в классической литературе отвечает выражению – «ни в сказке сказать, ни пером описать»!

*****

Он вынырнул из воспоминаний так резко, что еще некоторое время ощущал клокотавшее в груди недоумение пополам с негодованием и страшным усилием воспитанного человека, пытавшегося сдержаться. Но река, с ее абстрактным бесчувствием приглушила этот всплеск. Он отрешенно смотрел на тогдашнюю ситуацию с расстояния в сорок лет. И умиротворенный опять вернулся в тот жаркий день.

*****

– Ира, – скромно представилась спутница Александра.

Перед ними стояла молодящаяся Баба Яга. В драных джинсиках и маечке. Килограммов на сорок, кривоногое, страшное и сутулое, почти горбатое создание. Позже выяснились и другие ее «достоинства». Годами она была на семь лет старше покоренного оболтуса, была замужем, в Москве оставила дочь 9 лет.

Влад усилием воли решил не портить праздник и «разбор полетов» отложил на потом. Трудно было, но воспитание взяло верх.

Дома сюрпризы продолжились. На втором этаже, в хозяйской спальне, на единственной в доме кровати лежала их дочь с «слегка подвернутой ножкой». Обе ноги ее были закованы в гипс от колен и ниже. Только кончики пальцев выглядывали. Оказалось, что во время очередной гулянки она упала с откоса у высохшего русла речки на бетонированное дно. Толком ничего не помнила. Хорошо, что компания сразу отвезла ее в госпиталь, где местные хирурги скрепили раздробленные косточки обеих лодыжек металлическими винтами, закрепив всю эту «экибану» гипсом.

Сын оправдывал сокрытие информации заботой о родительском здоровье.

На следующий день после довольно кислого по настроению дня рождения молодежь организовала пикник на дальнем пустынном пляже. Жарили шашлык, купались, выпивали. Влад к тому моменту года четыре не брал в рот спиртного, жена могла пригубить белого вина. Сын Саша, в прошлом хороший спортсмен тоже был чужд алкоголю. Бутылка пива, разве что. За всех постаралась Ира. Она, оказывается, предпочитала виски. Напиток, в то время презираемый русскими за его самогонный запах. Так вот эта склонность вызывала восторг у Саши. Как это благородно и мило!!! Да еще он хвастал умением его новой пассии вкусно готовить. Он с упоением поведал, что она приготовила такое вкусное корейское блюдо. Называется «Доширак»!

В конце пикника он занес на руках Иру в машину, а потом и в дом. Она была в совершенной отключке.

–Устала, бедняжка, – пытался скрасить ситуацию сын.

Он уже распланировал свою жизнь с милой на острове, посвятил в планы родителей.

– Так как я здесь директор фирмы, то мне положен секретарь. Ира идеально подходит на эту должность Она умеет печатать на пишущей машинке, скоро освоит компьютер. Зарплаты в 500 фунтов, я думаю, ей хватит.

– А жить где наметили?

Влад спокойно, как мог, хотел выслушать все хотелки.

– Так дом же уже готов. Мебели докупить, делов – то.

Влад поговорил с женой. Предложил сразу выгнать это недоразумение пинком в зад. Нина попросила не горячится. Будет, мол, травма сыночку. Ира собралась в Москву за дочкой. Пусть проводит. Потом разберемся без посторонних.

Вечера сын посвещал новой пассии. Водил ее по злачным местам. Часто вынимал из машины в виде «трупа» и заносил в дом.

– Устала, бедняжка, оправдывал он пьяную подругу. Намаялась за день.

Маялась она только от безделья.

Дочь потом рассказывала:

– Я ей говорили – ты бы хоть при родителях вела себя скромнее.

Та только отмахивалась:

– Да плевать я на них хотела.

Пришлось еще дней пять терпеть. Когда Влад отвез Иру в аэропорт, а среди провожающих были, конечно, и сын с внучкой.

На «до свидания» Иры он ответил, дабы сразу прекратить надежды сладкой парочки,

– Лучше, прощай. Я надеюсь тебя больше не увидеть!

И пошел в машину. Проводивший свою любовь неземную сынок вернулся хмурым. А внучка Полинка сделала деду выговор:

–Ты Иру обидел. Она плакала.

На следующее утро Влада разбудили крики, ну, если помягче, громкая перепалка жены с сыном.

–Я уже взрослый! Могу сам решать свою судьбу. Вы мне жизнь ломаете!

– Дурак! Раскрой глаза, мы тебя спасаем. Охмурили тебя, лопуха, а ты и не видишь ничего!

И т.д.

Пока Влад брился наверху, на первом этаже не смолкала полемика. Слышен был и голосок внучки:

– Бабушка, не ругай папу…

И тут пол в ванной заходил ходуном, захлопали дверцы шкафов, слышался явный подземный гул. Землетрясение не редкое не Кипре! Он сбежал вниз, подхватил на руки Полину. Громко скомандовал – Всем на улицу! И распахнув дверь, выскочил вслед за женой и сыном. Над входом раскачивался висячий фонарь. Улица заполнялась соседям. Жена с сыном продолжали громко выяснять отношения.

И тут из дома донеслось:

– Меня забыли!!!

Влад бросился в дом, на второй этаж, погрузил дочь на закорки, и как мог быстрее вынес ее на крыльцо. Потом еще раз вбежал в дом и принес ей стул.

*****

Он «вернулся» на реку. Но эпизод, из которого он сейчас «вынырнул», не отпускал. Как же всё закончилось? И он без труда попал опять в то яркое летнее утро.

Минут через двадцать все вернулись в дом. Толчков больше не было. Позже сообщили – землетрясение достигало шести с половиной баллов. Жертв и разрушений не было.

После завтрака Влад попросил разгоряченную перепалкой жену не встревать в их мужской разговор, посадил «директора Фирмы» напротив себя.

– Ты, дорогой мой сынок, в директорах ходишь, пока я этого хочу. Главная причина вытащить тебя сюда, это спасти от израильской безнадеги.

– Но у меня же контракт с вашей компанией!

Возразил сын.

– Где он?

Влад взял протянутые бумаги и порвал.

– Вот он, твой контракт, и цена ему. Секретаря ему подавай! Когда самому делать нечего. Я тебе денег давал сверх зарплаты на изучение английского. Где оно, обучение. Гулянки, разврат!

Сестру угробил, шалаву завел, еще и в дом без спроса приволок. Это наш с мамой дом! И жить в нем будут те, кого мы пригласим. Выбирай, или продолжаем работать дальше, но без всяких Ир! Или свободен. Зарплату за последний месяц получишь и, так и быть, выходное пособие в 2000 фунтов.

– Я сам работу найду. И жильё. Дай мне пару дней.

На этом и порешили.

*****

И снова река, свет, неспешное течение воды и мыслей. Да, было и такое…

Не долго еще выдержал влюбленный. Как денег не стало, любовь кончилась. На Кипре для него работы не нашлось. Он с Полиной уехал в Израиль снова устраиваться, пообещав забрать Иру в скором времени. Она пустила в свободную комнату, в квартире, что снял Саша, двух парней, мол, меньше платить. Поняв, что израильтянин не вернется, стала жить с одним из квартирантов, а когда и этот уехал в Россию, переключилась на оставшегося. Ну чем она их брала!? Страхолюдина.

*****

Медленно, тягуче, под стать течению текли его мысли. Или не его? Но он же умер. И то, что он считает своими мыслями, рождены где – то вовне? А он только их принимает? Как приемник. Тогда зачем они транслируются ему, теперешнему?

Может быть «показываемые эпизоды» участвуют в его проверке, о ней успел намекнуть Олег во время короткой встречи? Ну, и в чем смысл обращения к предыдущему эпизоду? Что он сделал тогда не правильно? Не по законам морали, что – ли? Жизнь ребенку испортил? Да нет же! Во-первых, далеко не ребенку. Себя он ощущал совершенно самостоятельным и готовым к жизни лет с семнадцати. Да, когда поступил в институт. А уж в двадцать пять прочно стоял на ногах. В отношениях с родителями был радушен и корректен. Они понимали его полную самостоятельность, что он сложился, как личность, как настоящий глава семьи и отец. За него у папы с мамой душа не болела. Даже были уверены, случись что, на Влада можно положиться. В отличие от младшенького, Маратика. Тот требовал забот и помощи до самой их кончины. Ну да это отдельная история.

А судя по тому, что сын никогда не вспоминал «средиземноморский роман» он был в душе благодарен родителям за так решительно разрубленный узел.

Разногласий у них впоследствии было еще много, но по другим поводам. Правда, похожим. Слаб сынок был до особ женского полу, и выбирал их с какой – то гнильцой внутри. А за новеллу с Ирой Влад себя упрекнуть ну ни как не мог. И «суперкомпьютер» или анализатор Божий его души, не должны занести ее ему в пассив.

*****

Сомнамбулическое состояния скольжения по реке стало чаще прерываться, хотелось сказать – воспоминаниями, но нет, – перемещениями, в эпизоды прошлого.

Вот он, семи лет с матерью, братом и соседями по коммуналке – Тетей Наташей и ее дочкой, пятилетней Светкой, на вокзале в Киеве. Они едут на лето к родственникам тети Наташи в загадочный город Корсунь- Шевченковский. В Киеве пересадка и ЧП. Потерялся самый младший в их «отряде» трехлетний Маратик. Пока взрослые перебронировали билеты на пересадку, дети сидели на куче вещей со строгим наказом сторожить. А вернулись и не досчитались младшего.

Суета, беготня, крики…

Обежали зал ожидания, кассы. Нет. Уже постовой милиционер стал записывать приметы – 3 годика, черненький, стрижечка под чубчик, короткие штанишки на лямочках, тюбетеечка, зовут…

– А это не ваш? Милиционер показал на появившегося как из воздуха братишку.

Мать бросилась его обнимать, причитать, не забыла и по попе пару раз приложить.

– Ты где был!?

Маратик не смущаясь, гордый всеобщим вниманием лихо провел под носом ладошкой, убирая сопли:

–Цветы смотлел! – Заявил он гордо.

И, действительно, на площади перед входом в вокзал была разбита огромная, роскошная клумба. Как он выскочил из здания, ведь двери там были огромными, дубовыми, что и взрослому поддавались с трудом…

*****

А через некоторый промежуток, как ему показалось, небольшой, уже другое время и место…

– Где же тебя, сынок, так приложили? Видно, что чем – то металлическим.

Старенький фельдшер из институтского медпункта осторожно разматывал пропитавшийся засохшей кровью бинт с головы Влада.

– Терпи, сынок, сейчас обработаем ранку, пару скобочек поставим. Шить уже поздно, шрамик всё равно останется. Если бы сазу… Вот зеленочки. Терпи, солдатик. Вот скобочки. Сейчас забинтуем. Укольчик от столбняка, на всякий случай поставим. Через недельку приходи скобки снимать. Так, где тебя ранило – то?

– Так я вчера вечером в Дружину ходил. Хулиганов на Ланжероне разгоняли. А они после футбола, перевозбудились, да и пьяные. Не заметил, откуда и прилетело.

Влад врал складно. Версию придумали всей компанией с утра, когда поняли, что надо к врачу.

А вчера всё так хорошо начиналось, и так хреново закончилось. Слава Богу, милиция припоздала, сидеть бы им сейчас в участке…

Этого воспоминания Влад хотел бы в последнюю очередь. Всплыло и ощущение стыда и досады, что дошел до такого. Забыть бы, вычеркнуть, замазать. Так нет. Вот они, эти дни часы, минуты.

Сессия тогда шла. Летняя. За второй курс. Сдали сопромат! Событие решили отметить. Выбрали только что открывшийся ресторан «Море», благо жили рядом в двухстах метрах на квартире у двух пенсионеров. Денег было мало. На четверых набрали меньше пятнадцати рублей. Для экономии решили не тратиться на ресторанные напитки, с двойной наценкой. И заказать по минимуму. А для настроения выпили дома по бутылочке самого дешевого крепленого вина «Червонэ мицнэ» (красное сладкое) по 97 копеек за 0.5 литра.

А в новеньком ресторане взяли бутылку водки и по шашлыку.

Очнулся Влад на следующее утро с разбитой головой, кое – как перебинтованной, с пятнами крови на постели, с залитой кровью курткой. Подробности ресторанной гулянки в затуманенной алкоголем голове не всплывали.

Вадим, с которым они снимали комнату, тоже мало чего мог вспомнить. Пришли вчерашние собутыльники, Вовка Соколов, их с Вадимом одноклассник и его друг Юра. Они учились на другом факультете, жили отдельно. Стали по обрывкам воспоминаний складывать картину вчерашних событий. С трудом вспомнили о какой – то драке. Что к чему так и не выяснили. Помог их друг Мишка, что сидел в зале за другим столиком с девушкой. Они встретились возле института и он поведал историю их «грехопадения».

– Вы, ребята, как – то быстро догнались. Я с Надей раньше пришел и еще заказывал, когда вы подвалили поздороваться. Хвастались, что сопромат спихнули. Ждали, когда оркестр начнет программу, танцевать хотелось. А вот с телками в зале был напряг. Пусто, почти. Вот Сокол с Юрой и подъехали к теткам, лет под тридцатник. Они сидели мирно с дядькой солидным. Вам раз отказали, второй. Потом вы еще добавили под шашлык. Смотрю Юра в пузырь полез. Дядька ему вежливо объяснял, не лезь, мол, поищи помоложе. Это жена моя, ее сестра, мы по семейному сидим, не до скачек. А тут Вовка подвалил, кричит – пойдем, выйдем, я тебе объясню… И ушли. На первый этаж и на улицу. Вы с Вадимом рассчитались за столик и тоже спустились в гардероб. Я вас провожал, шумно внизу было. Пока вы в гардеробе Влада куртку забирали, те на улице возились. Мы на крыльцо, а там мужик на земле, Вовка с Юркой его футболят. Администрация бегает, милицию зовет. А у них еще телефон даже не подключен был. Ты, Влад, полез разнимать, а жена мужика выскочила и с визгом на тебя бросилась, думала, ты главный бандит. А тут такси подъехало. Водитель вылез, с монтировкой в руке. Видит лежачего четверо бьют. Да и приложил ближайшего, тебя, Влад, по кумполу. Ты брык на асфальт. Кровь бежит. Драчуны, друзья твои, малость очухались, поняли свои «ошибки». Тебя под руки и уволокли через дорогу к вам в дом. Тут и ментовоз с люстрой и сиреной прискакал. На пять минут опоздали. Ваше счастье, что телефон не работал.

Влад не отличался агрессивностью. Когда перебирал со спиртным, тянуло спать. Никогда не дрался и не нарывался. А теперь понял, что надо еще и компанию выбирать с умом. Старался потом с агрессивными личностями не выпивать.

Ходил на экзамены с перевязанной головой. Друзья шутили – вспоминали песню времен Гражданской войны про красного командира Щорса:

– «Голова обвязана, кровь на рукаве, след кровавый тянется по сырой траве…».

Но дня через три – четыре шутки кончились.

Их нашел тот же Мишка с неприятными известиями…

Оказывается, потерпевшие знали спутницу Мишки, что была с ним в ресторане, девушку Надю. Раньше жили по соседству. Они видели, как Мишка обнимался с нападавшими, слышали про сданный сопромат. Надя сказала, что ей пришла повестка к следователю. А там сильно не упрешься. Найдут Мишку, а уж найти студента политеха с перевязанной башкой, вообще не проблема.

Вот и аукнулось. Перспектива – исключение из института с автоматическим уходом в армию, это как минимум. А более реально – тюрьма. А Владу, как самому заметному, раненому, должны дать больше всех! Вляпались, придурки. После долгих разговоров и раздумий решили идти к побитому. Сдаваться! Единственный вариант.

И вот они уже стоят перед калиткой одноэтажного домика на Слободке. Первой выходит жена потерпевшего.

–Явились, соколики? Что припекло?

Затем с криками вылетела ее мать. Бросилась к Владу с кулаками, с явными намерениями драться, или хотя бы лицо расцарапать. Как только она их не называла.

И тут появился пострадавший. Влад чуть сознание не потерял, увидев его распухшее, фиолетово – синее, с кровоподтеками лицо. Щелочки глаз, еле – еле проглядывающие через сплошную опухоль.

Слов не было. Они стояли, опустив головы. Начал побитый:

–Меня Анатолием кличут. Работаю в таксопарке. Сейчас, как видите, на больничном.

– Ну, соколики, расскажите, кто вы, как докатились до статьи?

Говорил спокойно. Перед этим цыкнул на тещу:

– Вы, мама, подождите. Разобраться надо.

Они рассказали о себе, об учебе, о родителях. Просили прощения, умоляли не портить им жизнь. Спрашивали о какой – ни будь компенсации, что они могут сделать для него?

Женщины были неумолимы. Да и Влад с друзьями понимали, что простить такое не возможно.

– А Томка, то моя еще и беременна. Четвертый месяц, – показал Анатолий на жену. День рождения ее сестры отмечали… Отметили, блин. Ваше счастье, что с ней и ребенком всё в порядке. А то сидеть бы вам не пересидеть.

Уже стемнело. На столбах зажглись фонари. Когда Влад еще раз сказал, что самое для него страшное, это реакция родителей.

– Как мама, сердце у нее больное, переживет!? Я то готов ответить.

– Ладно, орёлики, – устало и глухо проговорил Анатолий. Ради родителей Ваших… Гоните за бутылкой.

*****

Река несла его в своих струях, а он всё еще чувствовал непереносимый стыд от этого давнего эпизода. Выводы, конечно, сделал на всю оставшуюся жизнь. Не садись выпивать с буйными во хмелю. И не садился.

Вовка Соколов так и погиб всего через два года после института. В драке. При не выясненных обстоятельствах. А к таксисту Анатолию, мужику широкой доброй души, на всю жизнь сохранил уважение и благодарность.

*****

Да, много было в жизни таких поворотных точек. После них, как в сказке – «налево пойдешь… направо пойдешь…» судьба могла меняться кардинально. А когда же в жизни этих вариантов еще не было?

*****

Только появилась в его ленивых думах в неспешных водах Реки эта мысль, тут же он мгновенно попал в какой – то ад. Со всех сторон на его малюсенькое тельце давило что – то тяжелое, вязкое, вселяющее страшный, еще не осознаваемый, но от этого не менее всепоглощающий ужас. Ровный свет и обволакивающая жидкость, в чем он уже привык плавать, как в невесомости, уходили, исчезали. Давление нарастало. Впервые! он ощутил боль! Толчки со всех сторон, сначала хаотичные, потом какие – то правильные, что – ли, стали чаще и сильнее. Он слышал громкие стоны. Впервые звуки, доносящиеся извне, были не воркующе – приятными, как обычно, убаюкивающими, а резкими, тревожными. Страшными. Послышался громкий, на пределе, крик. Толчки, толчки.

Он чувствует на голове плечиках неведомые прикосновения. Его тащат куда – то. Сильно. Руке больно. На миг он теряет сознание.

Очнулся висящим головой вниз. Вокруг яркий, не виданный еще, свет. А он впервые! Дышит. И верещит громким, захлебывающимся криком. Чувствует резкую боль в районе пупка. И всё.

Следующая картинка. Он с азартом сосет что- то такое мягкое, и родное, ощущаемое, как часть себя самого. Дальше, одним глазом, видит лицо с полуприкрытыми глазами, в белой косынке. Слышит неразборчивые слова колыбельной, незатейливой песенки. Душа поёт, он счастлив, еще ничего не зная и не понимая. Но счастье переполняет его. С этим счастьем в душе он засыпает с детской улыбкой на крошечных губах.

*****

Течение стало быстрее. Или это ему чудится сквозь дрему? Легкие, почти невесомые струи несут и несут его душу дальше, дальше. А в его голове, в принимающем устройстве, теснятся всё новые и разные файлы. Совсем детские, и не очень давние. Скользят, как будто даже шелестят, как листы толстого тома, когда зацепишь их толстую пачку и выпускаешь из – под пальца с характерным, «пулеметным» звуком. Ему показалось, что он выхватил один лист. Остановил. Начал рассматривать. И очутился в прибрежном Кипрском ресторане среди большой группы нарядных гостей. В сторонке жена разговаривает в кружке женщин. Там же его дочь.

Это Московская компания, где она работает, проводит традиционный, осенний корпоратив в честь очередной годовщины основания. Уже пятый или шестой год событие отмечают на Кипре. Он с супругой приглашены и как родители сотрудницы, что не на последних ролях в коллективе, ну и как местные жители, присматривающие за многочисленными объектами недвижимости, что хозяева бизнеса накупили на острове.

Официанты заканчивают накрывать столы, разносить напитки на открытой веранде. Диджей проверяет аппаратуру.

Он в кругу мужчин, где идут оживленные разговоры, вспоминают смешные моменты, травят анекдоты. Остроумный, веселый Роман Андреевич, когда – то перешедший в фирму из Сбербанка, чувствует себя в родной стихии. Ему предстоит вести корпоративный вечер, в чем ему равных нет. А пока он требует внимания и выдает свежий анекдот.

– Горное пастбище в Дагестане. По склону альпийского луга разбрелись овечки. Синее небо, облачка, идиллия. Выше на бугорке стоит в бурке и папахе пастух с посохом. Зорко смотрит за порядком. Вдруг раздается звонок сотового телефона. Овечки, барашки и две охраняющие их собаки задрали морды, с любопытством смотрят на пастуха. Он достает из – под бурки телефон:

– не обращайте внимания. Это меня…

Все хохочут. Знающие греческий язык, пытаются перевести анекдот гостю, владельцу большой строительной кипрской компании. У него многие из присутствующих покупали дома и квартиры. Тот морщит лоб, не понимает, что тут смешного.

Но прозвучала команда «к столу» и потекло веселое застолье с поздравлениями, заранее отрепетированными силами коллектива самодеятельными сценками, тостами и песнями.

( Фирма РИКСОН, отмечающая годовщину, торгует недвижимостью в Москве и области, и тесно сотрудничает с теми, кто строит. Владелицы РИКСОНА две сестры, а строители все мужики).

Дали слово и Владу. Он приготовил в виде поздравления басню. В стиле дедушки Крылова. Вот она перед ним на красивом листе бумаги. Читает.

Басня.

С Медведем Волк, имея свой мотив,

В лесу создали кооператив.

Решили строить всякое жильё.

Чтоб покупало то жильё зверьё.

Да не простые норы да берлоги,

По новой технологии чертоги.

Набрали лучших в мире мастеров:

На лес-из Белоруссии бобров,

На камень-из Армении горилл,

На разные работы – гамадрил.

Тех понабрали из Таджикистана.

И вот уже размечена поляна.

И закипела спорая работа.

А если кто трудился не до пота,

Так Волк покажет острые клыки…

Или Медведь подцепит за грудки!

Так что проект закончили до срока.

…Вот тут и началась им главная морока!!!

Не покупается жильё зверьём!

Привыкли жить на воле, под кустом…

Медведь с Волчарой стали горевать,

Кредит Удаву надо отдавать…

И тут на сцену вышли две сестрички

Прелестные и хитрые Лисички…

-Кооператоры! Не стоит горевать!

За долю малую беремся всё продать.

Как только обо всём они договорились

Лисички в стороны по лесу припустились

Пустить слушок во все концы земли.

Да им еще Сороки помогли…

Что Царь Зверей готовит всем закон

И, мол, уже на подпись подан он,

В лесу отныне вводится ПРОПИСКА!!!

И кто б ты ни был, хоть змея, хоть киска…

Всяк должен быть приписанным к квадратам,

Хоть к плохоньким, но к СОБСТВЕННЫМ палатам!

Кто не успеет, не ропщи, не плачь!

Пожалуйте ко Льву на ужин. Или ланч.

Финал понятен:

Кооператив цветет!

У них жильё последнее сметают.

Кому на это денег не хватает

За ипотекой в очередь встают.

К Удаву в банк…

Мораль кто угадает!?

Тут ясно всё. Гадай иль не гадай.

Построить мало!

Ты, поди, продай!!!

Диджей ставит диск с заводной российской музыкой. Танцы, народ после тостов разгорячился. Пляшут лихо. И местный гость с азартом включился в этот вихрь. Причем старается танцевать с яркой представительницей Российских красавиц, главной бухгалтершей фирмы – именинницы. Высокая, стройная, с хорошей фигурой дама «за сорок», проявляет к небольшому чернявому греку с заметным брюшком и лысинкой явную приязнь. Соратники знают ее много лет, знают, что, не смотря на солидный стаж в браке, троих детей, на вечеринках она всей душой отдается процессу веселья, особенно по части нового романа. Благо, мужа она с собой не возит.

Но когда танцевальный перерыв заканчивается, местный олигарх, крепко удерживаемый под локоток женой, просит прощения, ссылается на дела и откланивается. Всем видно, с каким сожалением он это делает.

Тосты, шутки, сценки продолжаются. Веранда расположена прямо на берегу моря, отделена от пляжа узкой пешеходной дорожкой. Мужчины без стеснения, отойдя на несколько метров в сторону, купаются голышом. Время за полночь. И когда вдруг публика с восхищением видит главного бухгалтера, разочарованную в отсутствии кавалера, медленно уходящую в своем длинном платье и даже с газовым шарфом на плечах в волны, Влад с Ниной понимают, что пора. То, что начнется дальше – не для их возраста. Быстро обнимаются с хозяевами мероприятия и уезжают. Благо машина тут же, а до дома семь минут…

*****

Но сколько прошло времени, чтобы добраться до этих Кипрских, уже относительно спокойных лет! Сколько пришлось поработать, поучиться, набраться опыта! А опыт приходил, накапливался, иногда в результате наблюдений. Иногда – ошибок…

*****

– Потерпевшая! Расскажите суду обстоятельства дела.

Ему двадцать пять. На работе дали общественную нагрузку. Избрали от коллектива народным заседателем. Раз – два в квартал его приглашают участвовать в заседании суда. Он сидит за покрытым красным сукном столом, на подиуме, по правую руку от судьи, солидной дамы предпенсионного возраста. Слушается дело по «тяжелой» статье – изнасилование. Возбуждено по заявлению потерпевшей.

– Я уже и забыл давно этот эпизод, – промелькнула мысль, – а тут, прямо в том времени, во всех деталях. Интересно!

Потерпевшей года 23, полноватая, довольно высокая, можно сказать миловидная женщина.

– Я в заявлении всё написала. И когда была милиция, муж вызвал, я рассказала.

– А теперь Вы должны всё рассказать суду, – привычно объясняет председательствующая,

– Как было дело? Вы знакомы с обвиняемым?

– Конечно. По одному коридору живем. У нас «гостинка» 14 метров, а у них -18.

– Рассказывайте, – торопит судья, – где, когда, при каких обстоятельствах?

– Так у него и произошло. Пятнадцатого марта. Ой, нет, уже шестнадцатого. Было уже пол – второго ночи. Я к нему зашла, плойку взять. У его Светы, жены, новая, хорошая. А моя уже и не греет совсем. А я после душа завитки хотела…

– А кем Вы работаете, – это уже второй Народный Заседатель, заведующая магазином «Импульс», спросила, явно заинтересованная процессом.

– Я мастер в салоне «Север», женское отделение. Мужские прически тоже делаю, но муж против. Настоял, чтобы в женском. Ревнует.

– Потерпевшая! – судья повысила голос, – не отвлекайтесь. Вы зашли, а он что? Напал, принуждал, какие его действия?

– Ну да. Я полиции рассказала.

– Погодите. До полиции еще доберемся. Как обвиняемый склонял Вас? Бил, угрожал, может быть связывал? Выкручивал руки? Подробно опишите, как было?

– Ну да. Он склонял. Угрожал. Хватал меня за руки. Хотел уже повалить. Тут муж и пришел. Стал в дверь стучать. А я закричала, чтобы отпустил.

Заседатель от торговли заинтересовалась еще больше,

– А откуда муж появился? Он дома был? И где семья обвиняемого? Он почему один?

– Так его Светка дочку повезла к маме, на материк. Уже как неделю до этого. Ну а мой в ночную ушел. У него с нуля до шести утра смена. На Никелевом заводе во вредном цеху. А тут, печь у них закозлилась. На ремонт поставили. Смену и отпустили. Пришел. Во время, а то этот Сашка так бы меня и до греха изнасиловал.

– Ну, хорошо. Что дальше, – судья уже начала терять терпение, – насилие было?

– Не успел он. Дверь Александр мужу открыл, то есть обвиняемый. По морде получил. Мы и ушли к себе. Ну а там и мне досталось, мой – то бугай здоровый. Лупит, не глядя. Три дня в салон не могла выйти. По справке сидела. Ну, я ему, мужу, – чего бьешь!? Не виновата. Он насильно. Мой, сразу на коридор. Там у нас на стене телефон. Милицию вызвал. Там уже всё по форме. Заявление. Сашку, в воронок, чтобы, значит, знал.

– От обвиняемого какой был ущерб? – судья смотрит страницы дела. Так халат порван. Еще чего порвал? Трусы, лифчик? Может побои, царапины? – Нет? Присаживайтесь.

– Обвиняемый. Поясните суду, как было дело.

– Да я уже замучился пояснять. Ночью тогда хоккей был. Из Чехии. Ну, пива взял, рыбки. Сижу, смотрю. Тут эта, матрешка, скребется.

Судья строго поправила,

– Прошу фигурантов дела называть по фамилии, или потерпевшая.

– Ну, ладно. Потерпевшая нарисовалась. На диван подсела, от пивка не отказалась. Ну, дальше больше. Я уже и от хоккея отвлекаться стал. Она майку с меня тащит. Всё путем. Но не успели. Ейный бугай приперся. Тут уж не до хоккея, ну и остального. Дал он мне в табло. Не хило. А что я то. Ей и вешай! Потом менты, ой, извините, милиционеры, нарисовались. Меня и слушать не стали. Попал, говорят, ты на червонец.

– Обвиняемый, – судья стала задавать уточняющие вопросы, – вот в протоколе указано, что вы потерпевшей халат порвали. Еще какие насильственные действия были с Вашей стороны, рвали ли вы другие вещи, нижнее белье, например?

Тут Влад не выдержал и попросил разрешения у председательствующей в процессе задать вопрос потерпевшей. Судья согласилась.

– Потерпевшая, уточните, пожалуйста, одну деталь. На Вас тогда трусы вообще были?

Судья, другая Заседатель, прокурор и присутствующие в зале заседания с любопытством ждали ответа. Парикмахерша, не поняв подвоха, без раздумий выдала:

Да нет, я же после душа. Так за плойкой…

Судья резко подняла молоток и с явной досадой стукнула им по подставке.

– Объявляется перерыв на двадцать минут. Заседателей и представителя обвинения прошу в совещательную комнату.

– Что же это Вы, Иван Николаевич! Давно не видела от обвинения такого сырого материала, упрекнула она прокурора.

– Да я дело получил за десять минут до начала процесса. Крутова заболела. Она должна была обвинение поддерживать.

– Закатила бы я сейчас оправдательный, всем бы нагорело. Кто там следаком был?

– Завьялова. Разошлась недавно. Так на всех мужиках отыгрывается. Дура, – не сдержался прокурор.

– Хорошо, прокуратура свободна. Мы тут сейчас всё решим.

И она объяснила, что сразу закрыть этот «цирк», вынести оправдательный приговор, значит подставить дурочку следователя, да и обвинение. Решили отправить на доследование. Там, мол, в связи с открывшимися обстоятельствами, дело закроют сами. Соседа отпустят, но мундир не замарают…

*****

Он был рад, что попал в этот эпизод, давно стершийся в памяти. Два года в качестве заседателя дали ему представление об устройстве и механизмах Советского правосудия. Пригодилось на всю жизнь.

*****

На всю жизнь… Жизнь… А что сейчас? Он знал, что это смерть. Он не мог определить срок, что прошел после его последнего мига угасания. Плывет он год, час, миг? А Файлы бьются в сознание, как осенние листья в ветровое стекло мчащегося авто. Миг и промелькнул отрезок жизни, мгновение и прошелестел другой. А вот листочек, как бы расплющился, зацепился на стекле. И пошла картинка. Нет, сцена, наполненная, как и тогда всем, что было вокруг. И он в том времени и обстановке.

*****

Они, трое студентов второго курса, смотрят футбол по маленькому, еще черно – белому телевизору. В главной комнате трех комнатной хрущевки. Осенний вечер. В этой квартире они снимают угол. Хозяин сдал им на троих самую маленькую девятиметровую спаленку, где поместились шкаф, один стул и пружинный матрас на самодельных «козлах». На матрасе можно уместится вдвоём. Спят по очереди. Третий может прикорнуть на полу, бросив на коврик полушубок.

Тут же за столом расположился хозяин Гарик и его дружок Витя. Хозяин заслуживает краткого описания.

Личность довольно колоритная. Не смотря на инвалидность – у него были маленькие неработающие ноги – результат детского полиомиелита, он был полон энергии и грандиозных замыслов. Передвигался на костылях, в основном усилием рук, подволакивая вслед за телом ноги. Голова с резко выдвинутой вперед верхней челюстью, с торчащими, обычно не прикрытыми крупными, желтыми от курева, верхними зубами, резко очерченными скулами, густыми черными с проседью кудрями производила впечатление своеобразной, с долей уродинки, красоты и силы. Происхождения он был пестрого, что для Одессы вполне обычно. Там было много от отца немца. От матери он унаследовал кровь греческую с примесью румынской. А если вспомнить, что женат он был на Людмиле-полу – цыганке, полу – русской, то определить национальность их общей дочери, трехлетней Светки, они и не пытались. Отвращение к правящему классу рабочих и крестьян ему добавляло и то, что его дед по материнской линии был купцом первой гильдии, имел высокие награды от царя –батюшки и жил в огромном особняке на Пушкинской, где теперь находился музей. Гены деда-купца особенно не давали покоя их обладателю, толкая на предприятия, на грани аферы с периодическими коммерческими взлетами и падениями.

Биография Гарика включала в себя и несколько лет колонии для малолетних, да и определенный период вполне взрослой тюрьмы. Понятно, что с пылкой душой предпринимателя – авантюриста избежать знакомства с этими заведениями в советское время было непросто.

Кроме дохода от крохотной пенсии по инвалидности и скромных наших студенческих вложений в его семейный бюджет (по 12 рэ. с носа ежемесячно), он пробавлялся чисткой обуви, на право заниматься которой имел законный патент от презираемых властей.

Были у него еще более-менее постоянные виды «бизнеса», как-то разведение собак ( в квартире жили две суки, «боксерша» Нора и «терьериха» Гейша), хранение вещичек, иногда забрасываемых его друзьями по не столь отдаленным местам «до реализации», на недельку. А иногда и до выхода…на пару тройку лет. Квартира была населена живностью, и не приносящей явного дохода. Рыбки в аквариуме, канарейка в клетке, старая кошка и, неизвестно откуда взявшийся, уж – довольно большая, полутора – метровая змеюка. В подполе на кухне, где проходили трубы отопления, сидело полдюжины кур несушек. Кошка с ужом не ладили и часто громко шипели друг на друга. Когда к шипению добавлялся шум свары подключались обе собаки, вовсю свистел кенар, кудахтали в подполе куры, заливалась от восторга Светка, ругалась ее мать и всё накрывал хриплый мат Гарика…Прекрасная обстановка для занятий. Да кто в 18 лет обращает внимание на такие пустяки!

Тук вот, за столом Гарик с Витей за бутылкой портвейна «три семерки» живо обсуждали шансы на Витино освобождение. Витя на днях «сделал ноги» с места, определенного ему для проживания на два года Народным судом. За тунеядство ему выписали «путевку» на обязательные работы в отдаленный Совхоз.

Витя, питавший непреодолимое отвращение к работе, но большое пристрастие к портвейну ( самогону, чаче, стеклоомывателю, одеколону и другим менее изысканным напиткам), баловавшийся легкими наркотиками – коноплей и таблетками от кашля, более трех месяцев не выдержал. Прибыл в рабочей робе и сандалиях на босу ногу прямо с рабочего места. Он на стройке был специалистом – поди подай.

– Не дрейфь, кореш,– убеждал его Гарик, – не такие расклады решали! Отобьём тебя у «Софьи Власьевны». (Так он величал Советскую Власть) Гляди.

Он полез в кладовую и вытащил толстую папку еле – еле завязанную на тесемки. Было в ней килограмма полтора бумаг.

– Это моя война с Одесским горсоветом. За квартиру. Смотри.

Тут пошла история поинтереснее футбола. Тем более, что на табло сиротливо светились нули. Студенты навострили уши. Всем было интересно, за какие – такие подвиги инвалид, да еще с уголовным прошлым получил такие хоромы.

История стоила романа.

Жил раньше Гарик с семьей из пяти человек на улице Дерибасовской, в доме под номером 1, вернее под домом. Его жилище, доставшееся еще от покойных родителей, представляло из себя двадцатиметровую комнату без намека на удобства в полуподвале с одним оконцем, смотрящим в яму, и вечно сырыми стенами. Так бы и жили они без какого-либо просвета, постепенно загибаясь от ревматизма, чахотки и прочих спутников сырого подвала, если б не горячая, бьющая энергией натура Гарика. Стал он бомбить «этих гадов», как он сам называл сов. инстанции, жалобами, просьбами и требованиями. Получив ожидаемый отказ от районного начальства, он катал жалобу на них в область, далее в Республиканские и союзные инстанции. Пройдя всю цепочку по линии советской власти, повторял всё по партийной цепочке. Благо в те, хоть и тоталитарные, времена система работы с обращениями, жалобами и предложениями трудящихся была поставлена строго. Каждый запрос регистрировался и на него ОБЯЗАТЕЛЬНО должен быть отправлен ответ. Гарик развязал тесемки и стал вынимать из папки запросы, справки, ответы. Увлекательное и поучительное чтиво. Роман в документах. После отказных бумаг из партийных райкомов и обкомов шли запросы по линии Собеса, протоколы обследования условий проживания, постановления и отказы и т.д. Даже прокурорские проверки и запросы депутатов Гор-и Облсоветов. Отдельный интерес представляли сами жалобы, написанные довольно грамотным языком. Некоторые даже со специально прописанными нотами надрыва, отчаяния и намеков на суицид. Попадались стихи на украинском, видимо часть своего неполного семилетнего образования Гарик получил в украинской школе. Запомнилась одна строчка из довольно длинного – на страницу – стиха:

«На що мэнi Радяньска влада яко гноiть мэнэ у пiдполлi…».

Наконец, судя по датам, после двух с лишним лет сражений, Одесский Горисполком посчитал более разумным для себя отдать инвалиду квартиру, чем еще неизвестно как долго, строчить обязательные отписки.

–Я их, сволочей, на измор взял!– подвел черту под этой историей Гарик – победитель.

Будем освобождать Витю, сказал он,– я им устрою, как сажать корешей по совхозам!

Он позвал, пришедшую из школы, свою старшую дочь, вернее падчерицу, пятиклассницу Тоньку, велел вырвать листок из тетрадки, принести ручку и чернильницу. Попутно дав ей тумака за то, что не сняла с шеи «эту гадость» – так он называл пионерский галстук – начал диктовать ей жалобу.

– Пусть пишет дитё, а то мой почерк сразу срисуют и припрутся сюда за Витей.

Для начала он запустил с пяток жалоб в местные инстанции. Упор делался на то, что Витя весь насквозь больной. Вторым «козырем» была имевшаяся у Вити грамота и звание Почетного донора. В те времена откосить от работы иногда можно было, только сдав пол-литра кровушки. За это полагался бесспорный отгул, талон на обед, в меню которого входил обязательный стакан красного крепкого. Из-за стойкого отвращения к работе и такой же неистребимой любви к отгулам и красному сладкому, у Вити набежало аж двадцать с лишним литров отданной кровинушки, а это влекло автоматическое почетное звание и грамоту. В жалобах на несправедливый приговор вскользь говорилось и о сотнях спасенных жизней советских тружеников и о неблагодарной стране, что так обошлась с героем.

Футбол закончился. Студенты пошли спать, а Гарик с Витей еще долго сидели над планом дальнейших сражений.

Они еще жили у Гарика, когда месяцев через шесть пришло Постановление Верховного Суда УССР о прекращение дела и полной невиновности Вити.

Много лет спустя, в сложных жизненных ситуациях, Влад вспоминал неистребимую жажду победы и твердость в ее достижении у этого маленького инвалида. Да и применял этот опыт на практике.

*****

И дальше, дальше. По струям времени, на волнах памяти несет его Река…

И вдруг! Не поверил сам себе. Впервые на Реке он услышал ЗВУК!

Часть 2

Показалось, что ли? Вроде бы писк или зуммер. Тихо – тихо, как комарик. До этого на Реке все происходило в полной, абсолютной тишине. Даже те короткие встречи с «людьми», все диалоги были продуктом мысли. Не было речи о шорохе набегающей волны, о суете рыбы в камышах и других атрибутов речки. Да и Рекой это он называл условно. Поток, течение, скольжение субстанции, к которой просто удобнее всего применить слово вода.

А тут какой – то звук? Или это галлюцинация, помеха в его голове, или в том, что ее заменяет… Но вот и источник писка. Муха! Летает вокруг. Летает ровно, точно по кругу. На одном расстоянии от него. И постепенно, медленно, увеличиваясь в размерах. А звук – то действительно есть. Он тоже становится ощутимее. Из комариного писка переходит в стрекотание, тихое, ровное, как у машинки парикмахера.

Он вертится, следит взглядом за этой игрушкой. Она еще и растет, сужая круг облета. Вот уже можно разглядеть маленькую куколку на подушечке похожей на обрывок ваты. Или облака. Фигурка – негритенок в белом балахоне до пят – машет рукой, как махали вожди на Мавзолее во время парадов.

Вот и выросла эта композиция до натуральных размеров. Стрекотание постепенно ушло. Вращение вокруг него прекратилось, и негритенок, нет, скорее молодой негр, послал ему мысленное приветствие.

– Не удивляйся! – услышал, вернее, почувствовал он, приятный, молодой голос,

– Меня послали готовить тебя. Мы теперь будем видеться часто. Я знаю твоё имя, Владислав. А ты зови меня, ну об этом потом. Мои советы, надеюсь, помогут тебе идти дальше.

Он был красивым чернокожим. Из африканских типажей ему больше всего подходил эфиопский тип. Правильные, практически, европеоидные черты – прямой нос, тонкие, красиво очерченные губы, нормальная для белых форма черепа. Волосы черные в крупных локонах. И только цвет кожи – иссиня черный – говорил об африканском происхождении. Пришелец прочел его мысли,

– Да нет, дело не в происхождении. Я не такой, как ты. Я не душа. Я андроид, робот. Просто оболочка выбрана эфиопская. Да, плотик мой, как ты уже понял, имеет физическую сущность. Сделан под облачко, а моторчик – то жужжит. Так что запомни, что звучит – то искусственное. А вот ты, вернее душа твоя, бесплотны.

– Понимаю, хотя и трудно, – Влад обрадовался такому гостю, это внесло сразу море разнообразных эмоций, мыслей в монотонное скольжение по Реке,

– Что я должен делать, да и как к тебе обращаться?

– В моём названии ничего интересного, XJ – 018 – ZP, но ты можешь сам выбрать, как меня называть, как удобно тебе.

– О, вот это прекрасно! Я как тебя разглядел, сразу подумал, что ты из племени предков нашего поэта Пушкина. Пусть ты будешь для нас двоих Ганнибал. Так звали прадеда поэта.

– Идет! Так меня еще ни кто не звал. Теперь будем с тобой работать. Не часто, без нагрузки, чтобы не было искажений в прошлом времени, чтобы они потом не накладывались на твоё будущее бытие. А пока плыви. Возвращайся в прошлое, но не только наблюдай и вспоминай. Старайся мысленно ставить себе иногда плюсики, или минусы. Как то оценивай, участвуй. Но только, если сам захочешь. Увидимся!

Зажужжало облачко под сидящим на нем по-турецки Ганнибалом. Опять пошло вращение вокруг него, но с удалением и уменьшением. И намного быстрее. Минута! И опять он один, на Реке. Скользит во времени. Но уже не бездумно. Образ и голос Ганнибала еще звучит в его воображении, Он еще раздумывает над его словами, загадывает, что же принесет ему встреча?

*****

– Девочка в платье из ситца,

Что тебе ночью не спится?

Не разрешает мама твоя

Мне на тебе жениться.

Это он поет? Да. А вокруг поле, лето. Это же каникулы после второго курса! Ах, какое чудесное время, чувствовать себя молодым, когда жизнь представляется бесконечным праздником.

 Спортивный лагерь его института – Одесского политеха.  Расположен на самом берегу моря, над крутым обрывом. Полтора десятка сборных деревянных домиков на 10-15 спальных мест. Корпус столовой, спортплощадки. Рядом проходит железная дорога и шоссе. От Одессы 40 километров. Недалеко полустанок с красивым названием «Каролина – Бугаз».

Смеркается. В чистом летнем небе висит лунный серп и первые, самые яркие звезды. По тропинке, что ведет из лагеря до ближайшего села, петляя по овсяному полю, движется отряд. Их человек двенадцать. Дневная программа закончилась. Наплавались в море. Наигрались в спортивные игры. Поужинали. Теперь идут к бабе Дусе. У нее лучшее вино в деревне. Чистый виноградный сок прошлогоднего урожая. Пробовали. Ни каких примесей и добавок. Большинство в компании бессарабские жители, запросто определяющие в вине добавки сахара с водой (для количества) или извести, а то и куриного помета с табаком (для крепости). После тети – Дусиного спишь как младенец и наутро голова ясная.

Впереди Он с гитарой. Поют студенческие незамысловатые песни. Идти веселей, и дорога кажется короче. Полчаса неспешного хода и отряд на окраине села. Вот и Дусина хата.

Она уже всё поняла. Смахнула с длинного стола под разросшимся явором крошки, нарвала в миску на огороде зеленого луку и редиски. В блюдце насыпала крупной серой соли. Закуска. А через минуту уже несла из погреба зеленое эмалированное ведро полное вина. От холодного вина стенки ведра запотели. Появляются крупные капли, скользят по стенке. Молодежь провожает капли глазами, чувствуюя прохладу напитка. Берут в руки «бокалы и фужеры», а попросту литровые стеклянные банки для парней и граненые стаканы для девушек, черпают из ведра черноморскую прохладу. Пьют не спеша и хрустят луком с редиской.

Баскетболист    Валера Семерджи,  Грек из Поти, затягивает красивым тенором  по-грузински   песню о Тбилиси. Дождавшись припева, кто знает, вступает на русском:

 « Расцветай под солнцем Грузия моя. Ты судьбу вновь обрела. Где найти в других краях таких красот!? Без тебя и жизнь мне не мила».

Потом гимнастка Таня Куницкая, чемпионка Молдавии, просит спеть про ее края. Заводят песню о Кишиневе

 «Мой белый город, ты цветок из камня…».

Поют  украинские «Нiчь така мiсячна» и «Роспрягайте хлопцы коней». Тетя Дуся слушает в сторонке, подперев повязанную белым платочком голову. Забирает пустое ведро. Приносит новое.

И продолжаются песни. Идут  студенческие, веселые:

«В гареме нежится султан, ему прекрасный жребий дан.

Он может многих жен любить.

Хотел бы я султаном быть!

Но нет! Он жалкий человек! Вина не знает весь свой век.

Пить запретил ему Коран.

Теперь я больше не султан»

Припев знают все. Получается громко, задорно, со смехом.

 «Так наливай студент студентке, студентка тоже пьет вино. Непьющие студентки редки. Они повымерли давно!»

Потом с Валерой поют Кавказские, шуточные, вроде,

« На Кавказе есть гора, высокая, крутая.

Под горой течет Кура – мутная такая.

А если на гору ту влезть и с нее бросаться,

очень много шансов есть с жизнем расставаться».

Припев  уже выучили все. Дружно орут: «Джян, джян, гулимджян, а там наша лавка. Мы торгуем бакладжян и различным травка. Джян, джян гулм джян Гулим – сулим джян. Гулим – сулим дашкарбулим, гулим – сулим джян!»

 Валера продолжает:

– Когда ехал на Тифлис, колесо порвался.

Стал его я починять, брюким поломался.

И так, куплетов двадцать.

Потом молодежные

 «А ты, улетающий вдаль самолет, в сердце своём сбереги… Под крылом самолета о чем – то поёт зеленое море тайги».

 Или –  «А я еду за туманом, за туманом. За туманом и за запахом тайги».

Застолье идет неспешно. Вспоминают веселые эпизоды студенческой жизни, школу, детство. Смех – непрерывный, молодой, беззаботный…

Через пару часов, расплатившись с тетей Дусей (80 копеек за литр), уже по темному полю, под луной шагают в лагерь. Вино расслабило, сняло условности. Поются частушки на грани приличия.

Забыв про вражескую рать,

Три мушкетера сели…

кушать.

И приготовились послушать,

Что Д’Артаньян им будет врать.

 Девушки притворно обижаются, но прыскают после удачного куплета.

Пошел в аптеку сэр Гордон,

Чтобы купить себе…

таблетку.

Но дома он забыл монетку,

Чем был ужасно огорчен!

Или:

Барон вступил с графиней в сделку.

Сломал ее он дочке…

брошку!

И, чтобы не обидеть крошку,

Купил ей новую безделку.

И так далее, до самого лагеря и с другими, не такими уж невинными, рифмами.

 Спать не хочется. Все на пляж. Разводят небольшой костерок. Поют уже лирику. Грустное.

"Когда море играет волной, опасайся шального поступка. У нее голубые глаза и дорожная серая юбка".

Потом свежие хиты Магомаева.

"Колесо", "Море", « Не спеши».

Кто – то предлагает купаться голышом. Девочки налево, мальчики направо. А в море парни подплывают поближе. Провоцируют визг, притворные протесты. Все хохочут.

Появляется наряд, двое пограничников. После наступления темноты пляж – погранзона. Просят погасить костер и спеть для них. Кладут на песок в центр круга фонарик. Он поет им только появившегося на пленках Высоцкого. Молоденькие погранцы благодарят.

– У нашего ефрейтора есть маленький магнитофон. Хотели Высоцкого в городе записать. Да замполит не разрешает. Молодой, звездочки зарабатывает.

Ребят приглашают на завтрашние танцы в лагерь. Расстаются друзьями. Пора по домикам. Над головой черное южное небо. Огромные звезды. Стрекочут кузнечики. А впереди еще долгие – долгие три года учебы. А дальше – бесконечная жизнь!

*****

Он скользит в струях Реки, а внутри еще звучит перебор гитары. И перед внутренним взором медленно гаснут яркие звезды. И в душе еще держится тогдашнее счастье – такое не понятное, и такое огромное…

…Счастье…разве дано было ему знать, что оно всё время рядом, что его мгновения идут по жизни, вкрапляясь светлыми искорками даже в неприметные будни. Не научил Бог людей отмечать эти мгновения, задумываться над ними. Запоминать.

Впервые в его уже не молодую, уже за шестьдесят, голову эта мысль пришла совершенно неожиданно. Но он запомнил.

– Дедушка, а что ты хочешь покушать? Его четырехлетняя внучка Лиза разложила на земле игрушечную посуду и, сидя на корточках, вопрошающе смотрит своими голубыми глазищами из – под панамки. Он сидит на скамейке в сквере, с раскрытой книгой на коленях.

–Давай сначала салатик, Лизуня. Есть продукты?

–Конечно, сейчас сделаю.

Она собирает травинки, щепочки, какие-то цветочки на маленькую тарелочку. Кушай, дедушка. Дает ему малюсенькую вилку. Он с удовольствием «ест», а внучка смотрит за трапезой с выраженьем хозяйки, кормящей семью.

Потом идет суп, второе, лимонад с пирожным.

И в голове всплывает:

– Запомни, может быть это и есть счастье!?

Мысль неожиданная. Но опровергнуть ее он не смог. Так и носил в душе, с годами убеждаясь в ее бесспорности…

…Счастье…

Они с братиком Маратом построили самолет. Он уже школьник. Брату четыре. Выходной. Осень. Дождь. Сидят дома. Коммуналка в Ломоносове, под Ленинградом.

Кабина – 2 стула, на фюзеляж пошли боковушки от детской кроватки в хвосте перевернутая табуретка. Всё накрыто покрывалами. Штурвал – руль от детского велосипеда. На головах у пилотов вместо шлемов вывернутые зимние шапки. Лыжные очки.

Полетели.

Маратик – штурман. Он листает атлас мира с картами стран и континентов. Прокладывает пальцем трассу полета. Влад считывает названия стран и городов, над которыми они летят, старательно, на два голоса, изображая гудение моторов. Детское воображение совершенно игнорирует реальность, перед глазами при взгляде вниз проносятся моря, леса, степи и джунгли.

…Счастье…

Каникулы после шестого класса. Он стоит в старом песчаном карьере. Метрах в двадцати от него в песок воткнута мишень. На ней поясной силуэт человека с расчерченными кругами и цифрами. Десятка в районе лба и до единицы в районе плеч.

Накануне он выступал в городских соревнованиях по плаванию за общество «Динамо». А сегодня в знак благодарности его привез на Газике старший товарищ из «Динамо» для поощрения.

Он сунул в руки Владу пистолет ТТ и коробку с 75 патронами.

– Вот тебе награда за медаль на соревнованиях. Стреляй, а я буду магазины набивать.

Какое это было удовольствие палить по мишени, воображать в ней фашиста, радоваться каждому попаданию!

Счастье…

-Владик! У тебя сын родился! Мы звонили в роддом.

Это Ванда из отдела труда и зарплаты, сияя улыбкой во всё полненькое личико, ворвалась в их технический отдел с ожидаемой новостью.

Он звонил 20 минут назад. Еще не было результата. А вот и случилось. Мальчик! Сколько они гадали, кто родится. Теперь ясно. Он схватил авоську и побежал в ближайший гастроном.

В Роддом он отвел ее вчера. Пешком. Утром приходил участковый врач. Сказал, что сроки уже прошли. Пора рожать. Если не явитесь к обеду, грозил прислать скорую. Государство следило за тем, чтобы роженицы не слишком долго получали «декретные». Положено два месяца до родов, два после. Будьте – нате.

Вот он и отец. Неведомое, сладкое, тревожное и еще всякое-всякое новое чувство. Как будто крылья несут его. Не заметил, как вернулся с полной сеткой в отдел. Там женщины уже нанесли закусок – многие не ходили в столовую, брали еду из дому. Ну а через пять дней он уже принимал на пороге роддома маленький, легкий, драгоценный сверток. Откинул угол одеяльца и ощутил внутри жаркую волну нежности.

А через три года принимал уже дочку. И так же щемило сердце от нежности, и улыбка не хотела сползать с лица.

…Счастье…

Золотая свадьба родителей. 1994 год. Май. К тому времени уже вся семья Марата перебралась к ним в Норильск. Тут же и Влад с детьми. Только сын жил в Израиле с дочерью. Решили торжество устроить в Норильске. Тем более, что «старики» давно собирались навестить детей и внуков. Да им, Ветеранам Войны даже положены раз в год бесплатные билеты. Сына Сашу снабдили деньгами на перелет из Израиля с самым младшим тогда членом их большой семьи, его дочерью Полинкой.

Отгуляли весело и шумно Золотой юбилей в уютном кафе. Было много тостов, пожеланий в песнях, стихах. Пели песни, танцевали. На следующий день поехали на турбазу за город. Молодежь покаталась на лыжах, старшие посидели за чаем на веранде, подышали морозным свежим воздухом. В мае Норильские окрестности еще под снегом. Реки и озера не вскрылись, а солнце уже светит вовсю, не заходя на ночь. Полярный день. Снег искрится, ёлки стоят с шапками снега на разлапистых ветвях. Маленькой Полинке вдоль лыжни под елки попрятали сюрпризы. Шоколадных Дедов Морозов и зайцев. На ветки повесили колу и конфет. Вот было радости ребенку! Сказала, что тундра лучше Израиля. Потом обед. Шашлык, вино. Закуски с вчерашнего банкета. Благодать.

Маратик с Владом берут гитары. Все поют любимые песни родителей. Песни войны, песни их молодости. Потом и отец берет инструмент, поет старинные романсы. Наконец, отец и двое сыновей поют фирменную – грузинскую серенаду. Они разучили ее на три голоса давно, когда они с братом еще учились в школе.

Все трое с сильными голосами. Отец и похожий на него Марат кучерявые брюнеты, носы с горбинкой, усы. Ну, вылитые грузины. Да и Влад брюнет. Только без усов.

«Серенаду вместе эту распеваем мы дуэтом.

И всю ночку до рассвета ждем, любимая ответа,

Что ты нам скажешь?»

Льются куплеты, кажется – вокруг грузинские горы и виноградники, а в небольшом городке, под балконом, поют с переливами влюбленные грузины.

И живы родители. И вся семья в сборе…

Счастье…

И опят он с внучкой. Укладывает спать.

– Спи, моя маленькая, гладит он ее по головке.

– нет, дедушка. Еще песенку. Нет, две. Про Костю моряка. И про бойца.

Как всегда, он поет ей песни под гитару, укладывая спать. Когда была еще кроха и усыпала на руках, носил по комнате и пел тоже. Привыкла.

Репертуар был обширный. Эстрадные хиты его молодости, студенческие, дворовые, революционные и песни войны. Были и блатные, еще от отца и знакомых из любителей. Сейчас поет, что попросила. Под «Шаланды полные кефали…» хлопает в ладоши, подпевает, смеется. А «про бойца» слушает, сжавшись в комочек, с выступающими на глазах слезинками. Каждый раз надеется, что боец не умрет.

«Грустные ивы склонились к пруду, месяц плывет над водой.

Там у границы стоял на посту ночью боец молодой.

В темную ночь он не спал, не дремал, землю родную стерег.

В чаще лесной он шаги услыхал. И с автоматом залег»

Песни допеты. Он гладит ее по головке и, как всегда говорит:

–Волосы у нас золотые…

Глазки у нас голубые…

Носик кнопочка!

Целует ее в «кнопочку».

Она, укладываясь, складывая ладошки под щечку, смотрит на него и бормочет:

–Дедушка, у тебя зубки выпали и волосиков на головке мало. А я тебя всё равно люблю.

…Счастье…

Он скользит дальше и мысленно хохочет, вспомнив эпизод, связанный с его «колыбельными». Кстати, внучка, уже будучи взрослой, наряду с современной ей музыкой любит и часто слушает и Магомаева, и Антонова, Пугачеву. Ей нравится.

А смешно ему стало от давнего рассказа дочери. Они с мужем и шестилетней Лизой ездили на новый год в Польшу. Там у них были друзья. Польская семья с двумя детьми. Все отлично говорили на русском.

В Новый год в загородном доме, после угощения и хлопушек все собрались у камина, и по местной традиции каждый исполнял номер. Фокус, стих, танец или песню. Когда очередь дошла до младшей в компании Лизы, она объявила, что будет петь. И звонко, а голос у нее был сильным, в низком регистре, начала на мотив Киевской дореволюционной бандитской песни «Гоп со Смыком». Слова, правда, были более поздними, конца сороковых годов.

«В магазин за водкой я стоял.

Никому проходу не давал.

Лезу я, сломал витрину, кой кого огрел дубиной.

В магазин лишь к вечеру попал»

Публика покатилась от смеха.

– Что за песня, Лиза!?

– Так дедушка мне пел. Перед сном. Там дальше весело.

И продолжила.

«И набрал я водки, шел домой.

Всю дорогу пил я, как шальной.

Вспоминал, как хулигана, приняли за партизана.

И медаль поглаживал рукой»

Следующие куплетов восемь вся компания подпевала, повторяя две последние строчки.

*****

О чем просил Ганнибал? Думать над воспоминаниями. Ставить плюсики. Или минусики. Пока всплывают больше «плюсовые» файлы. Плывем дальше. Подождем…

А вот и знакомый писк. Комарик приближается, растет. Уже видна добрая улыбка андроида.

– Привет, Влад! Всё о счастье вспоминаешь. А когда живой был, так и внимания не обращал. Всё думал, что счастье где – то за горизонтом. В далеком будущем, до которого можно и не добраться. Да многие люди так. Почти все. Не могут понять, что вот оно счастье, в этом мгновении, сейчас. Наслаждайся! Храни! Нет, редкие на это способны…

– Рад тебя видеть, Ганнибал, мысленно ответил Он, а рукой показал как будто приподнял шляпу.

– Давай без древних церемоний, – просигналил робот, -поработаем.

Какая будет тема занятий? – пошутил Влад, – я весь внимание.

– Брат у тебя там остался. Хочу в ваших отношениях разобраться. Некоторые моменты нам не ясны. В плюс тебе ставить, или в минус. Да и в его папку вложить, так сказать альтернативный взгляд. Пригодится.

–Так и у меня в папке есть альтернатива?

– не сомневайся. У всех есть. У нас контора солидная, как у русских говорят – не для веников. Да?

– Спрашивай, – Влад удивился теме, но был готов к любым поворотам.

– Спрашивать не буду, – Ганнибал сменил позу, разлегся на своём «ковре – самолете» во весь рост. Подпер голову рукой. Прикрыл глаза.

– Ты думай. Я разберусь.

*****

Отец называл Влада ежиком. С раннего детства, насколько Влад себя помнил, он был против любых проявлений нежности, объятий и поцелуев. Всегда уворачивался и сердился. Может быть от того, что он в любом возрасте считал себя взрослым и самостоятельным?

Другое дело младший брат Маратик. На том родители вдоволь удовлетворяли родительскую любовь. Любил лизаться. Ну и мама с папой млели от его объятий и поцелуев. Вроде бы братья. От одних корней. А характеры с детства отличались. Мать рассказывала: Влад с годика норовил хватать ложку и черпать кашу, теряя половину и размазывая по щекам. При этом пресекал всякую помощь криком

– Сям!

Маратик кушал по – другому. Брал в одну руку стакан с молоком, в другую булку и приказывал: «Кормить!». Да и ели они по – разному. Влад капризничал, многого не любил. Маратик сметал всё подряд.

Росли они в семье морского офицера. Влад появился на свет еще во время войны. В феврале сорок пятого. В после блокадном Ленинграде. Маратик там же через три с половиной года.

Когда были маленькими, а потом школьниками, они не понимали, как им повезло расти в полной семье, с мамой и папой, в относительном достатке. Ведь половина семей вокруг, а то и больше, были без отцов, выбитых нещадной войной. Намного позже, когда отец в круглые даты окончания Отечественной приглашался на праздничные торжества в Севастополь, в училище им. Нахимова, до них начала доходить правда. Правда о том, как мало шансов было у них появиться на свет! Отец был выпускником училища 1941 года. Уже под налетами фашистской авиации курсанты в ускоренном режиме сдавали последние экзамены, получали лейтенантские погоны, и военными эшелонами направлялись на фронт. Так вот, когда на 20-летие Победы съехались бывшие выпускники, им огласили безжалостную статистику об их выпуске. Из более трех тысяч выпускников на конец войны в живых числилось 312 человек… Один из десяти дожил до победы.

Так что детство было по тем мерка вполне благополучным, интересным, и как поется в советских песнях, счастливым.

Вот Маратик качается на деревянной лошадке. Отец за столом с коллегами по работе, как и он, морскими офицерами. Мама накрывает на стол. Один из гостей спрашивает Маратика:

–А кем ты будешь, когда вырастешь?

–Казаком!

–А делать что будешь?

–На лошадке поскачу – поскачу. На гармошке поиграю – поиграю. Покушаю и спать лягу, – бойко отвечает братишка, продолжая изображать казака.

–Ну а за лошадкой кто ухаживать станет? Чистить, мыть, кормить?

Маратик не долго думал:

– А это – мама.

Вот так наметил он генеральную линию жизни. И не сильно от нее отклонялся.

А Влад с окончанием школы решил, что родители для него всё уже сделали. Родили, одели, обули и выкормили. В институт он поступил. Отец с матерью выделили ему мат. помощь в 35 рублей в месяц. 15 из них он отдавал за съёмный угол. Получал стипендию в 35 рублей. Если не хватало на жизнь, шел с друзьями на станцию Одесса – Сортировочная. Там всегда нужны были почасовики на разгрузке. Или в порт. А еще лучше на «Ликеро – водочный», или «Одесский завод шампанских вин».

Иногда отец спрашивал, хватает ли денег. Влад в любом случае не просил добавки, были у него деньги, или нет. Частенько перебивался в столовой дармовым хлебом, что до Хрущевского голода стоял в вазах на столах и пустым чаем из титана. Платить надо было только за сахар. Две копейки за упаковочку с двумя кусочками. Мелочь для этих кусочков, в нередкие дни безденежья, искали по всем карманам скудного гардероба.

Маратик учился в том же институте. На дневной поступить не смог, хотя и окончил школу с золотой медалью. Два года пробарахтался на заочном. Ходил на работу, сторожил суда в затоне Судоремонтного завода. Отец договорился. Сутки через трое. Мама давала ему на эти сутки рюкзак провизии, а сама бегала по городу и пристраивала за плату его институтские задания. Сам решать ленился. После второго курса его вышибли и с заочного. Поступил опять на первый курс. Уже на дневной. Тут у родителей начались настоящие траты. Мало было родному «младшенькому» и пятидесяти рублей в месяц.

Влад с Ниной еще на третьем курсе решили пожениться. Всё у них было хорошо. И любовь, и по характерам, хотя и разным, подходили. Но родители попросили закончить учебу. Чтобы семейная жизнь не помешала. Тогда уж и благословим. Они согласились. Всё равно жили сами, где хотели и как хотели. Ну, без штампа, зато родителей уважили.

У Маратика всё пошло не так. У него уже появилась невеста Элеонора. Она заканчивала Измаильский Педагогический Институт.

Когда получила диплом, сразу перебралась к Маратику в Одессу. Сыграли свадьбу. По залету, а может быть и взаправду решили ребенка завести. Советоваться с родителями было не в их правилах. Родителям было некуда деваться. Элеонора в семье тоже была «младшенькая», балованная. Спелись два голубка.

Работать она не пошла. Как же! Ребеночка надо выносить. Так у родителей забота о студенте, трансформировалась в заботу о семье студента.

Мать позже говорила, что когда Владик учился, она денежки, что отец зарабатывал, на книжку часто носила. Отец – капитан дальнего плавания, да еще и военный пенсионер – зарабатывал хорошо. Складывала. Ну а когда Маратика учили, процесс был противоположным. Сберкнижка худела стремительно.

Уже работая в Норильске, Влад стал задумываться, почему они с братом такие разные. Росли в одной семье, от одних родителей произошли. А подходы к жизни совсем не похожи.

У него было незыблемое кредо – родители, это святое. Они всегда правы. Их нельзя огорчать. Им надо помогать, если возникнет необходимость. И вообще – их старость, его забота. Он им благодарен за подаренное счастье ЖИТЬ! Даже с Ниной у него были небольшие разногласия на этот счет. Она – то явно различала разницу в отношениях его родителей к сыновьям. Но и она была в семье «старшенькая». Понимала на примере своей семьи, что к младшим отношение другое. Ее братишка для родителей тоже приносил исключительно проблемы, а любили его больше.

–Ты мне не повесть рассказывай, – услышал он посыл Ганнибала, – эпизоды, конкретику, диалоги. Можно из разных времен. Можно вразнобой. Чувства, эмоции, гнев, обиды…

– Так за всю жизнь столько было, – Влад покрутил головой, – всякого. Ну да ладно, что всплывет. Следи.

*****

Влад с Маратиком одни дома. Ему восемь, младшему пять. Дерутся. Заводилой, как обычно, был Маратик. Хотел съесть всё варенье из банки, что стояла в кухне на столе. Они уже приложились по паре ложек. Вроде, не заметно. А этому сладкоежке всё мало. Влад понимал, что за самовольство нагорит ему, старшему. Маратик разозлился. Наскакивал на брата, рвался в кухню, перевозбуждался. Влад его успокаивал, брал за руки, клал на пол и держал. Думал успокоить. Тот вырывался, пробовал кусаться, распалялся всё больше. Пришлось оставить его в комнате и запереть дверь. А дверь была из квадратов стекла, забранных в деревянные рейки.

–Пусти, – кричал Маратик, – бился в дверь. Влад показывал ему рожи, и смеялся.

Потом раздался звон, один квадрат был разбит, а нападающий порезал руку. Сразу стало тихо. Брат боялся крови. Иногда даже брякался в обморок. И тут побледнел, затих, тихо заскулил. Влад его кое – как перебинтовал, царапина была не глубокой.

Ну а когда пришла мама, то Влад, как старший был обвинен во всем произошедшем.

– Надо было как – то предусмотреть… – неуверенно говорила мама. Но ты старший! И виноват.

Было обидно. Хорошо, что без обморока обошлось.

*****

И совсем из другого времени.

– Ты, Марат, зря на начальство не давишь. Ведь молодым специалистам положено давать жильё. Закон на твоей стороне. Ты не в профком, ты к директору иди. Требуй. Ведь уже двое детей у вас с Элеонорой. Как это так в общежитии третий год?!

– Ты, Влад, не знаешь местной специфики. У нашего завода очень трудно с жильем. Люди годами маются, кто в общежитии, кто в частном секторе снимает.

Они сидят в тесной комнате общежития Завода имени Котовского. В столице Молдавской Советской Социалистической Республики городе Кишиневе.

Сюда после окончания института получил направление молодой инженер – металлург Марат.

Влад уже девятый год трудится в Норильске. Он специально выбрал на распределении в ВУЗе этот отдаленный край. Хотелось зарабатывать прилично, чтобы не зависеть ни от кого, нормально содержать семью. Сейчас приехали в отпуск, с сыном и дочкой. Детей оставили в Измаиле у бабушки. Сами решили навестить брата. Тот живет в жутких условиях. Спят вповалку. А как разместишься на 14 метрах вчетвером!?

– Мы, как приехали в Норильск, поселились в транзитном общежитии, – рассказывал Влад их жилищную эпопею, – пришлось побегать, да и поскандалить не мало, пока права на жильё свои защитил. Помнишь, я тебе про Гарика, нашего хозяина в Одессе рассказывал. Как он всего добивался. Настойчиво, как танк пер к цели. Вот и я помнил его уроки.

Влад стал подробно вспоминать перипетии их первых недель в Норильске. Показать брату, что надо бороться за себя, за семью.

– На первое время поселили нас в транзитное общежитие. Там нас приняли, дали мне место в просторной мужской палате, коек на двенадцать. В такой  же, но женской, поселили Нину. В этом старом двухэтажном доме собрались люди со всего Таймыра. Военные с семьями и без, добирающиеся до своих точек в тундре, геологи, строители…  На общей кухне жены стряпали обеды, по широким коридорам носились дети, играли в войну и катались на велосипедах. В душевых стирали и купали младенцев.

– Мы думали перекантоваться в этом «пересыльном лагере» денек – другой и потом поселиться в приличном общежитии. Нам уже рассказали попутчики, что в Норильске есть улучшенные общежития для ИТР (инженерно-технических работников), где в комнате живут семейные. Действительность оказалась не такой радужной.

 Моя работа находилась в «старом городе» где было много заводов и промзон и совсем мало деревянных одноэтажных и каменных двухэтажных жилых домов. Управление «Сибмонтажавтоматика», куда я был направлен, располагалось в старом здании, полузанесенном снегом,  и состояло из двух этажей конторы с десятком кабинетов и примыкающим к ней цеху. Начальник управления Анатолий Анатольевич Евграфов показался мне довольно пожилым, хотя ему не было и сорока. Он проверил мои документы и послал оформляться в отдел кадров. Там я узнал, что по правилам я могу быть принят на работу, только имея прописку. Надо было решать вопрос с жильём. В направлении на работу у меня была запись – «С предоставлением общежития». Мы с Ниной и не рассчитывали ни на что другое. После полуподвала в Одессе у Доры, ты помнишь, свадьба наша там была, комната в общежитии грезилась райским уголком.

 Вот тут и начались загвоздки. В Норильске почти всё принадлежало «Норильскому горно-металлургическому Комбинату» (НГМК). Все дома, гостиница, общежития, магазины, рестораны и столовые, продуктовые и промтоварные базы, институт и техникум, даже больницы и поликлиники. Не входили  в комбинат только школы, милиция, суд, прокуратура и КГБ. Дороги, порты, аэропорт тоже входили в структуры этого гиганта. Основными, конечно, были производственные предприятия – рудники, фабрики и заводы, транспортные, ремонтные и строительные объединения. На комбинате тогда работало 115 000 человек из 180 000 населения Норильска. Самыми многочисленными подразделениями, кстати, были не металлургические и не горнорудные, а Управление торговли- 15 000 работающих и Управление снабжения 3200. Первое подразделение Комбината, с которым мне пришлось познакомиться,  был Жилфонд, который подчинялся заместителю Директора комбината по быту. Наша  «Сибмонтажавтоматика», к сожалению, не входила в состав Комбината, а работала на субподряде у строителей. Входили мы в состав Всесоюзного «Министерства Монтажных и специальных работ». Своего жилья фирма не имела, а получала раз в год определенное количество квадратных метров от комбината.

– Да что мне твой Норильск, – стал возражать Марат, – тут у нас своя специфика. Давай еще по стаканчику. Как тебе молдавское? Сухое, а не кислит.

– Да при чем тут специфика. Одна страна, одни правила! Только кто – то добивается своего, а кто – то сопли жует. Ты слушай да мотай на ус. Вино то хорошее, но и жильё должно быть не таким.

– Вот как дальше было. Не просто. Для решения вопроса о моём расселении требовалась виза заместителя директора по быту. Попав к нему на прием, я узнал, что мест в семейном общежитии не хватает и для своих, комбинатских, а в обычное, для одиноких, меня поселить не могут, так как я, «к сожалению»,  женат. Вернувшись в управление, я рассказал о своей беде начальнику. Он изготовил письмо на имя того же зам. нач. по быту, где просил выделить молодому специалисту с женой несколько квадратов под жилье в счет будущих площадей, выделяемых управлению в начале года. Вариантов со съёмом жилья в те поры никто не знал. Прописаться можно было только у родственников и то с большим трудом.

Александр Иванович  Шерер, а именно он занимал тогда должность зама по быту, запомнился мне на всю жизнь. У его секретарши я узнал, что он родом из Одессы, что придало позитива моим надеждам на положительный ответ – всё-таки мы земляки, он же должен видеть по документам, откуда я прибыл. Но, не тут – то было! Толи у него язва разыгралась, толи он не жаловал «некомбинатских», но пообщаться мне с ним пришлось долго.

– Нет у меня свободного жилья!

Объявил он, мельком взглянув на письмо. Иди. Я опешил, стал бормотать, что приехал на работу, а меня не могут принять без прописки.

– Селите хоть в общежитие, но решите вопрос!

 Ничего не помогало.  Управление посылало меня к Шереру, тот с очередным отказом выгонял. Мой начальник уже стал предлагать мне ехать в Хабаровское управление, там, мол, жильё дадут. Он, оказывается, только месяц, как приехал в Норильск на повышение из Комсомольска – на Амуре, где работал начальником участка. В Норильске он еще не познакомился достаточно с руководством, не знал местных раскладов, и не стремился лезть на рожон  по мелочам.

К этому времени, а прошла уже неделя моих мытарств, в транзитном общежитии начали намекать, что пора бы и «ехать дальше».  Пора было мне приступать к действиям решительным. Уезжать, сдавшись, я решительно не хотел. В очередной раз, придя в приемную к Александру Ивановичу, я узнал, что он распорядился меня больше не пускать в кабинет. Я дождался, когда выйдут очередные посетители и вошел без приглашения, заявив, что не выйду, пока он не решит вопрос с пропиской!

– Вы не сделаете из меня советского безработного, а если сделаете, будете отвечать!

На это моё заявление он начал кричать, что если я сам не освобожу кабинет, то он вызовет милицию, и меня привлекут за хулиганство.

– Вызывайте! – с радостью согласился я, – пусть и милиция будет свидетелем попирания прав молодого специалиста!

Он сбавил тон, оделся и ушел, сказав секретарше, что его сегодня больше не будет.

Не знал Александр Иванович, что я прошел школу борьбы с бюрократией «имени  Гарика», у которого снимал с друзьями комнату на втором курсе. Меня так просто не скушать!  На следующий день пошел я по инстанциям, благо все они находились в одном здании на Ленинском проспекте. Сначала посетил Горком Комсомола на первом этаже. Имел приятную, но совершенно бесполезную беседу с первым секретарем. У них, мол, нет влияния на распределение жилья, другие задачи, энтузиазм молодежи, трудовые подвиги… В общем, пусто. Поднялся я этажом выше, в Горисполком. Орган Советской Власти, в лице зампредседателя, поведал мне о полном отсутствии таковой  в руках Исполкома. Всё в Комбинате! Мы сами со своими педагогами и библиотекарями к ним на поклон ходим. Выделяют мало, пожаловался он, посоветовав идти к Шереру.

– Ты, Марат, губы не криви. Слушай дальше, я тебе помочь хочу. Научить. Да и не долго осталось.

– В поисках какой-то власти  я поднялся на третий этаж в Горком КПСС. Записался на прием к первому секретарю на послезавтра. Ждал два дня, чтобы узнать, что секретарь вычеркнул меня из списка, заявив, что по жилищным вопросам не принимает. Я всё – таки дождался окончания приема и отбывающему на очередное совещание «Первому»  высказал всю нелепость моего положения, напирая на невозможность воспользоваться конституционным « правом на труд»! Видимо слово Конституция было ему неведомо, а заботы о светлом будущем всего человечества так его занимали, что отвлекаться на мои мелочи у него не было возможности.

Его секретарша выслушала мою историю, посочувствовала и посоветовала зайти ко Второму секретарю Горкома. Второй секретарь традиционно курировал производство. Я попросил записать меня на прием.

– Да иди так. Он у нас всего три месяца. Пришел с Обогатительной фабрики и еще не успел обюрократиться.

 Фамилию Второго помню до сих пор. Владимир Иванович Селезнев, симпатичный, лет тридцати брюнет принял меня сразу. Посмотрев моё направление на работу, он удивился:

– А в чем дело? У нас с молодыми специалистами никаких проблем не бывает.

Я рассказал о своих боях с Шерером.  Селезнев хмыкнул и попросил секретаря связаться с ним. Секретарь сообщила:

– У Александра Ивановича идет совещание, и он просит перезвонить.

– Ничего. У нас вопрос короткий, пусть возьмет трубку.

– Здравствуйте, Александр Иванович! У меня тут сидит молодой специалист Гринберг Владислав Маркович…  Ах, вы знакомы.

Селезнев слушал, лицо его стало вытягиваться в недоуменную гримасу. Он прикрыл трубку ладонью.

– Послушай, он говорит, что ты требуешь двухкомнатную отдельную квартиру! Так?

Я, опешив от такой изворотливости зама по быту, выпалил:

– Да мне прописка нужна, чтобы к работе приступить! Хоть в общаге!

Селезнев всё понял, улыбнулся, и продолжил в трубку,

– Он согласен на комнату. Хорошо?

Он выслушал ответ и дал отбой.

– Завтра с утра, к 8-00, приходи в жилфонд, назови фамилию. Тебе выпишут смотровой ордер, если не подойдет, дадут другой. Выбирай, где жить.

– Слушай дальше. Едва дождавшись утра, я пришел первым к заветному окошку и получил бумагу с адресом. Нам предлагалась комната, аж 18 квадрат, в двухкомнатной  «хрущевке»  с одними соседями. Комната показалась нам огромной. В квартире были все удобства:  ванная, совмещенная с туалетом, коридор и кухня в 5,5 кв.метров. Пол был выстлан еще только появившемся тогда линолеумом светло – серого цвета. Соседи – молодая пара без детей. После  одесского подвала это жилье казалось для нас сказкой. Мы не стали смотреть дальше и согласились. Ордер мы получили в тот же день,  а на следующий сдали паспорта на прописку. Так что, братан, не поскандалишь, сожрут с потрохами и ботинками. Действуй!

*****

И тут же, как по заказу другой эпизод. На эту же тему.

В Норильск, погостить, приехал отец Влада Марк Абрамович. С появлением внуков в семье его все называли дед Марк. У него накопилось много дней отпуска и отгулов после года непрерывных рейсов по морям.

Наконец, у отца с сыном нашлось время поговорить подробно о жизни, о планах и перспективах. И вот с большой досадой, с сожалением, отец поведал очередную историю о «младшеньком» любимчике их с матерью.

– Ты, Владик, видел, где ютится Маратик. Я был у него пару раз, зубами скрипел, так их жалко. Зарплата – мизерная. Инженер – технолог в литейном цехе на 120 рублей. Элеонора в библиотеку устроилась. Смех и грех. 70 рублей. Ну, мы с мамой помогаем. Не жалко. Но досадно. Четвертый десяток скоро обалдую, а ни кола, ни двора. Мне так тошно стало. Взял и написал, как коммунист с 1941 года, как Ветеран Войны, письмо в ЦК КПСС Молдавии.

Сильно не нажимал, но вопрос поставил. Для чего мы, мол, победили фашистскую гадину!? Чтобы дети наши жили хорошо. А тут! Прямой произвол дирекции завода, да и нарушение всех возможных законов и правил, защищающих молодого специалиста. Ну, ты знаешь, я могу.

Так вот перед отъездом к тебе получил.

Отец полез в свой чемодан и достал листок. На бланке Общего отдела ЦК ему ответили:

Уважаемый….

…была проведена беседа с Вашим сыном о его жилищных условиях. Он заявил, что условиями проживания удовлетворен. В чем и расписался в справке. Прилагается…

– Поверишь, с войны таких ударов не припомню. Ну не идиот!? В кого!?

– А Маратик что говорит? Почему отказался? Ведь дали бы, к бабке не ходи. Если бы отписались, знали, что выше пойдешь. Испугались бы. Пытали они его, что – ли! – Влад негодовал и недоумевал не меньше отца.

– Промямлил что – то насчет карьеры. Первую категорию пообещали. Десятка прибавки. Дурак. Получил бы квартиру, иди на все четыре стороны, ищи зарплату, уезжай, меняйся. Уж на Кишинев даже Москву и Ленинград меняют. Тьфу…

*****

– Ах, как интересно. Познавательно. Учтем, – это заявил Ганнибал, про которого Он уже и забыл, увлекшись эпизодами

– Полечу я дальше. Ты у меня не один. Полтора миллиона на мне. Хорошо, что тут понятия времени нет. С каждым успеваю. Прокачаю. Выжимку – наверх.

Зажужжал и кругами, как всегда, умчался.

А Он не мог сразу перейти в другое, обычное на Реке «агрегатное состояние» отрешенности, бездумья, безвременья. Братец не отпускал…

*****

Он уже главный инженер управления. В Норильске громадная стройка. Расширяется комбинат, по новым технологиям строят огромный завод, что удвоит мощности. Правительство закупило оборудование в Финляндии. Для строителей и будущих заводчан возводят жилье целыми микрорайонами. Предсовмина проводит совещания каждый месяц. Стране, оборонке, срочно требуются стратегические металлы. Медь, никель, кобальт. А еще и валютные поступления в казну. Норильск – крупнейший в мире производитель металлов платиновой группы.

Звонит мама. Всхлипывает. Жалуется на положение в семье Маратика. Элеонора требует от него сносных условий жизни. Ей надоело безденежье, безнадега с жильем. Про рай в шалаше уже все забыли. Любовный угар разбит бытом.

– Ты, уж, Владик помоги брату. А то развод. Да он и выпивать стал. Спирт с работы носит. Помоги, найди у себя работу ему.

Влад не стал откладывать. После очередного совещания на строительстве подошел к Главному инженеру строящегося завода Алексею Ивановичу. Они были лет пятнадцать знакомы. Не только по работе, но и встречались частенько за одним столом на праздниках у общих знакомых. Фамилия его была Козюра – из донских казаков. Они с удовольствием во время застолий пели казацкие песни. А по работе несколько раз решали вместе сложные технические задачи.