Трудовые будни барышни-попаданки бесплатное чтение

Глава 1

Пролог

Эмма Марковна вышла на веранду и позвала:

— Друг мой, время ужина. Может, хватит на сегодня работать?

Из мастерской мужа не донеслось ни звука. В теплице на другом конце дачного участка тоже было тихо. На запруду с соседскими детьми ушел? Михаил Федорович мог. Хотя врачи не рекомендовали. С его сердцем и по такой жаре в пруд с ключевой водой — опасно. Но поди внуши это мужчине! Он всю жизнь был здоров как бык, остер умом и спортивен. А плавать в холодной воде и вовсе обожал. Отчасти профессия обязывала. Как человек старой закалки, Михаил Федорович Головин считал, что следователь прокуратуры должен хорошо работать головой, ногами и кулаками.

— Как мальчишка, убежал потихоньку, пока я занята, — с легкой сердитостью вздохнула Эмма Марковна, сняла фартук, аккуратно повесила его на перила и сошла с крыльца.

Запруда находилась в двух шагах от дачи. Она вышла через заднюю калитку и поспешила по тропинке через черемуховые заросли на звук веселого детского смеха и мужского залихватского уханья. Не то чтобы ей так хотелось поймать мужа на горячем (если быть точной — на холодном) деле. Но она беспокоилась и предпочитала присмотреть, чтобы ничего не случилось.

Увы, ее беспокойство оказалось не напрасным. Поначалу-то немолодая женщина решила, что зря всполошилась. Запруда, мостки, не так уж и жарко, дело к вечеру. И муж не купается, а сидит и о чем-то разговаривает с ребятишками. Но вот совсем недалеко показалась маленькая лодочка. Ох, да это даже и не лодка! Это таз! В котором двое малышей решили пуститься в водное путешествие. Ох ты ж, пострелята! Не дай бог, перевернутся, от берега далеко отплыли!

Испуг словно притянул беду. Раздался громкий всплеск, таз остался на поверхности, а два мелких хулигана лет пяти канули в глубину как топорики.

Михаил Федорович после короткого разбега лихо сиганул с мостков прямо в середину пруда. И скрылся под водой. Одна секунда… Десять… Полминуты… Минута…

— О господи… Дети! Мишенька! — Эмма Марковна застала сам момент прыжка и вспомнила, что у Михаила Федоровича иногда прихватывает сердце от холодного, а в пруду бьют ледяные ключи.

— Живо домой, вызывайте скорую, зовите взрослых! — крикнула она перепуганным соседским мальчишкам, уже пробегая по мосткам и бросаясь в холодную воду как была — в домашнем халате. Главное — вытащить Михаила Федоровича и детей из воды, а там скорой дождаться!

Холодные ключи били со дна, их прозрачные струи, как руки, ухватили пожилую женщину за щиколотки, за талию, за плечи. И с неожиданной силой потащили на дно. Она отчаянно забилась, вглядываясь в зеленоватую глубину. Успела заметить мелькнувшую там тень, такую же извивающуюся, словно в щупальцах осьминога.

А затем сознание померкло.

Глава 1

Эмма Марковна Шторм

Неужели на дне бывает так светло?

Неважно, бывает или нет. Мне сейчас нужен воздух. Значит, надо наверх, к свету… Где Миша? Где дети? Я точно видела, что это соседская Танечка и ее шебутной брат-близнец Костя.

Буль-буль, фыр-р-р, фыр-р-р!

Всплыла я вовремя, еще пара секунд — и началась бы асфиксия. Или уже началась — не помню, как оказалась в этом водоеме. Что-то вспоминается. Но сначала надо отфыркаться, отплеваться и ощутить твердь под ногами. И найти своих!

Свои нашлись. Совсем рядом кто-то отчаянно барахтался. Разглядеть, кто это, я не могла, просто в пару гребков добралась и схватила. Сейчас вытащу…

Ага, щаз! Тут бы на плаву удержаться поначалу. Это точно не Мишенька, тот знает, как вести себя на воде. И для ребенка великоват… Ох, сейчас меня саму утопят! А на мне еще надето непонятно что. Но это точно не мой легонький летний халатик, который я надевала только на даче, когда готовила. То ли длинная ночнушка, то ли платье.

Пришлось вспоминать технику спасения на водах, рыкнуть на утопленника и, подцепив его за шиворот, потащить к берегу… незнакомому берегу и продолжать думать, как я тут оказалась. Слава богу, буксируемый объект тоже отфыркался, отплевался и начал дрыгать руками-ногами, облегчая мою задачу.

Что за плезиозавры на нашем пути? Самые обычные гуси. Надеюсь, они не собираются защищать свою территорию. Но птицы предпочли лениво свернуть в сторону. Так неторопливо, что я разглядела нитку водоросли на одной из лапок. Явно не дикие.

Вот и долгожданная твердь, хоть и илистая. Странно, вокруг пустынный берег, ни следа человеческого жилья. Только где-то в стороне виднеется нечто, похожее на кривой бревенчатый мост. А рядом со мной девчонка в мокрой рубашке до пят, синяя от холода и ужаса. Никак не пятилетняя!

— Барыня… — Девчонка кашляла и тряслась. И бормотала чушь. Какая еще барыня? Ох, грехи наши…

Зеркал даже в самых современных парках не водится. Значит, воспользуюсь водной гладью.

Я обернулась к воде, чтобы взглянуть на себя…

Что это?! Дайте другое зеркало! Или другую воду! Или другую меня!

Ладно, дождусь и найду где-нибудь настоящее зеркало. Может, неровная рябь на воде просто искажает мой облик. Или мозги от нехватки воздуха.

Сделав еще несколько шагов — я неожиданно здорово замерзла, хотя еще пару минут назад было очень жаркое лето, — выбралась на топкий бережок, вытащила следом недоутопленницу и поняла, что на мне надето тяжелое суконное платье какого-то исключительно дореволюционного покроя. А поверх него штука, какую я видела только на картинках в исторических книгах, — теплый капот. С завязками. А на голове настоящая мокрая шляпка.

— Барышня! Барышня! Слава богу, живая! Барышня!

Громкий крик заставил меня резко обернуться, поскользнуться и шлепнуться в топкую грязь. От кривого мостика в мою сторону косолапо бежал здоровенный мужик, заросший бородой по самые глаза. «Мужик» — это не только половая принадлежность, это еще и характеристика его внешнего облика. Потому как человек был в лаптях, серой холщовой рубахе и таких же штанах, а на голове у него был войлочный колпак, похожий на те, которые мы с мужем надевали в бане.

Муж! Мишенька…

Я забыла про мужика и снова посмотрела на воду, из которой выбралась. Это был вовсе не пруд. Вынырнула я в реке, не слишком широкой и по берегам заросшей камышом. Где-то рядом гоготали гуси, шумел ветер в одинокой березе. Ни следа мостков, черемуховых зарослей и дачных крыш за ними.

И ни следа моего мужа.

— Где мой муж? — спросила я подбежавшего мужика — кроме него, спрашивать тут было некого.

Мужик удивленно взглянул на меня. Потом чуть сдвинул головной убор, почесал в затылке. Казалось, эта манипуляция его перезагрузила, и мужик торопливо сказал:

— Найдется он, Эмма, сталбыть, Марковна, вот вам крест, найдется он. Вы-то живы, вот хорошо. А это кто еще?! Эй, девка! Отвечай! Ты чья?

Но девчонка в ответ только затряслась еще сильнее и окончательно обвисла у меня в руках.

— Вот что, все вопросы потом. Пошли-ка… куда-нибудь, где тепло и можно переодеться, — скомандовала я. И уже утопленнице: — Ну же, милая, потерпи немного, я тебя не донесу, шевели ногами!

Мужик только перекрестился, забрал у меня девчонку, закинул ее руку себе на плечо и зашагал к мостику. Вел он ее с деликатностью детсадовской воспиталки: идем-идем, деточка, а не хочешь, так потащу. А на меня несколько ошалело оглядывался.

Насчет мужа он точно ничего не знал. Мне бы тоже перезагрузиться. Забыть страх и боль, выяснить, куда я попала и что со мной происходит.

И важнее всего, понять, что мне нужно именно сейчас. Переодеться и обсохнуть. Мокрую спасенную незнакомку тоже высушить и переодеть. Небо в облаках, а березовые листья пожелтели. В такую пору простудиться — дело недолгое.

Поэтому я не упиралась, не спрашивала «куда идем?», а молча брела за мужиком. Он явно обращался со мной как с больной, но не ОРВИ, а чем-то душевным — и хорошо. Главное — не как с преступницей. Кстати, величал он меня странно — по имени-отчеству, но последнее произносил на своеобразный манер, с ударением на букву «о». Марко́вна.

А вот и цель недолгого пути. У мостика ожидал старинный конный экипаж, скромный, на двух лошадок. И почему-то сразу стало понятно: здесь это не экзотика, а единственное средство относительно комфортного передвижения.

Я не успела понять, откуда в моей голове всплывает глубинное понимание, как услышала радостно-взволнованный голос:

— Барышня, сердешная моя! Как напугались-то мы. Это что ж вы удумали, лишенько?! Топиться, да осенью! Грех-то какой!

— Не зуди, Павловна, — вовсю стуча зубами, велела я низенькой старушке в затрапезном платьишке и старой шали, накинутой на голову и плечи. — Подай лучше из сундука сухое. Да не только мне, но и вот детенку.

И полезла в рыдван. Точнее, в кожаный возок выцветшего желтого цвета. Скрипучий и облезлый. Или это правильно называется «кибитка»?

И, только оказавшись внутри, застыла статуей. Даже расстегивать мелкие-мелкие пуговички на платье перестала.

«Павловна»? Откуда я знаю, что старуху зовут Павловна?! И почему мужик в колпаке… Еремей? Почему он назвал меня правильным именем, хотя в зыбком речном отражении была вовсе не я?

Какая-то совсем молоденькая девушка, лишь очень отдаленно похожая на меня саму в двадцать лет. Бледная, худая, с лихорадочным треугольным румянцем на щеках. В историческом платье, вполне подходящем к окружающим лаптям и рыдвану.

Мысли застыли стеклом, а вот руки снова начали двигаться. Только как-то неловко — освободиться от мокрой, тяжелой и жутко неудобной одежды оказалось трудно.

— Барышня, голубушка, — раздалось снаружи. — Это что же… это вы за девкой прыгнули?! Ох, Матерь Божия…

Глава 2

Павловна довольно скоро влезла в закрытый возок и с причитаниями захлопотала вокруг меня. Помогла стянуть остатки мокрого, полезла в какую-то корзинку, достала оттуда маленькую бутылочку мутного зеленого стекла. Бормоча что-то про монастырскую рябиновку, живо растерла меня этим адским зельем, оказавшимся, судя по запаху, едва ли не чистым спиртом с ягодной отдушкой. И попыталась одеть, как маленькую.

— Чулки-то, барышня! Вот, шерстяные ваши, намедни я как раз пятки-то надвязала…

— Я сама. — Чулки пришлось отобрать. — Где девочка? Ее тоже надо переодеть.

— Да что ей сделается, поганке! — отмахнулась было пожилая женщина, но наткнулась на мой строгий взгляд и недовольно пробормотала: — Растерла я ее ужо да в рядно обернула, которым ваши платьица в сундуках укрыты были. Ну и рубашку дала свою, не побрезговала. Чай, не простынет, кобыла бесстыжая!

— Почему бесстыжая? — не поняла я.

— Да вы никак ослепли, барышня! — всплеснула руками старуха. — Брюхатая она! С кузовом! А раз топиться побегла, значит, не от мужа родного нагуляла, а так!

— И что? Пожалеть девчонку нельзя? — Я укоризненно покачала головой, соображая, что, кажется, меня и правда далековато в прошлое занесло, потому и говорить надо по-старому. — Мало ли, может, снасильничали, может, обманули. А ты сразу ругаться.

— И ваша правда, барышня, — неожиданно устыдилась Павловна, после того как с полминуты удивленно таращилась мне в лицо, будто я невесть что ляпнула. — Небось, дворовая девка чья-то… а девкам дворовым нонеча и замуж господа идти не разрешают. С замужней-то бабы и спрос меньше. Да и плохая она работница, с дитем на руках.

Я только горестно кивнула. Павловна выдохнула набранный было воздух и продолжила воркотню уже гораздо тише и спокойнее:

— Ишь чего удумали! В речку с моста кидаться! А может… — Она бросила натягивать на мою ногу второй чулок и заглянула мне в лицо снизу вверх. Ее темное морщинистое личико в обрамлении старого платка было похоже на грача, высунувшегося из дупла. — А может, барышня, вы не топились вовсе? Головка закружилась с непривычки, вы и свалились с моста-то? А? Или… неужели за девкой кинулись? Ну да, ну да… живая душа, известно! Я скажу Еремею-то, чтоб не пошел языком мести про то, что барышня Салтыкова руки на себя хотела наложить!

Я позволяла вертеть себя как куклу, потому что пребывала в прострации. Тело было как онемелое. Но последние слова старухи будто бы открыли заслонку в плотине. И самые разные сведения о жизни Эммы Марковны Шторм, урожденной Салтыковой, весьма взбалмошной мелкопоместной дворянки тысяча семьсот девяносто шестого года рождения, вдовы девятнадцати лет от роду, хлынули в меня водопадом.

Ох, Эммочка, экзальтированная барышня, попала ты в историю! Для начала — в историю 1812 года. Училась в дворянском казенном институте, вместе с ним была эвакуирована в Ярославль из Москвы, когда Наполеон был неподалеку. Оттуда отправила письмо маменьке, та послала кучера забрать дочку и отвезти домой, подальше от злодея Бонапарта, хотя тот уже из Москвы вышел. Мол, как весной все успокоится, обратно в Москву привезем.

Судьба решила иначе. Заехали в трактир при почтовой станции, а там ни еды, ни овса. Решила Эммочка сама разжалобить смотрителя и встретила в зале гвардейского поручика с лихими усами и шалым горящим взглядом заправского сердцееда. А что рука на перевязи — в военное время так красивее. Тут еще и метель, не уехать. Поручик заставил и самовар для барышни согреть, и постельку подготовить.

Вот только комнатка была одна на двоих. И такие пошли разговоры, сначала в зале, потом в комнатке, что наутро уехали они уже вдвоем. Поручик — в Санкт-Петербург, повидать родных перед отъездом в армию после ранения. А молодая невеста отправилась в столицу с ним. И в первом же храме обвенчалась с Михаилом Степановичем Штормом.

Маменька получала правду письмами, по частям. Как узнала о знакомстве — возмутилась.

«Чтоб шаматона твоего духу не было! Скорей в деревню! Уж если замуж невтерпеж, настоящего жениха найдем, из крепких. Вон соседский Порфиша недавно в отставку вышел, тоже офицерского чину!»

Фи… слова-то какие противные. А у Порфиши того из носу воняет и слишком длинные мосластые руки вечно торчат из обшлагов. К тому же небось сам сейчас пошел офицером в ополчение.

Да и к лицу ли маменьке играть в высокомерие? За душой и в прибыток будущему мужу у милой барышни Эммы только звучная фамилия да бриллиантовый фермуарчик — жалкие остатки когда-то богатого приданого прабабушки. Даже Порфиша не позарится, в маменькином поместье едва сорок душ! А папенькино наследство по дальним уездам раскидано, да и не намного богаче.

Потом узнала маменька про венчание. Радоваться бы, что дочь за гвардейским поручиком сама пристроилась, так опять решила ндрав проявить. Письмо прислала, запретила на глаза показываться. Проклясть не прокляла, но закончила послание сентенцией — мол, без материнского благословения в таких делах никогда счастья не будет.

Тогда Эммочка о словах этих не подумала. Приехала в блистательную столицу с мужем, поселилась далеко не в самой блистательной квартире в Коломне, почти на окраине Питера. Потом супруг отправился догонять свой полк и побеждать Наполеона. А Эммочка осталась у его родителей, вынашивать ребенка…

— Барыня! — В дверцу возка забарабанили, прерывая поток чужих воспоминаний. — Барыня, глядите! Вона там, двое скачут. Уж не по нашу ли душу?

— Так то дядюшкины вроде. — Павловна высунулась из-за полога и посмотрела туда, куда указывал кучер. — Эй, девка, да что ж ты там сидишь трясешься, болезная?.. Ох, грехи наши. Барышня, околеет ведь дуреха.

— Так давай ее сюда, давно пора, — отозвалась я изнутри. — Кто там скачет-то, нянюшка?

— Это за мной, — обморочно пискнул рогожный кулек, который Павловна решительно впихнула внутрь кибитки. — Ой, барыня… ой, пропала моя голова бедовая… Пусти лучше обратно в речку!

— А ну, тихо! — цыкнула я на девчонку, несильно хлопнув ее раз-другой по щекам. — Павловна! Разотри ее хорошенько да закутай как следует. И сама застынет, и ребеночка заморит! Грех!

— А и верно, барышня, а и правильно. — Павловна снова засуетилась. Только вот скачут дворовые-то… точно от старого барина, верно говорю. Кузьму я по долговязости да пегой бородище узнала, и второй тож вроде знакомый. Кабы чего не вышло…

— Разберусь. — Я поправила сухую рубашку, накинула сверху еще один капот и решительно выбралась из кибитки наружу.

Глава 3

В другой ситуации я бы полюбовалась двумя всадниками, бодро скакавшими по разбитой дороге. Но неслись они явно с определенной целью, и этой целью была наша кибитка.

Парень в лихо сдвинутом картузе обскакал экипаж, показал плетку кучеру — стой. Второй, чуть постарше, тот, которого опознали как Кузьму, обратился ко мне:

— Здравствуйте, сталбыть, сударыня. Ищем мы одну дуреху. Не встречали?

Как быть-то? Меня с детства учили, что надо всегда говорить правду. Но ведь девчонка-то прыгнула в речку от реальной проблемы. И говорят же: ложь во спасение. А если обман откроется?

Эти суетливые мысли бушевали в моей голове две-три секунды. А потом я поняла, как должна отвечать в такой ситуации. И заговорила высоким, резким, даже надменным тоном.

— Как ты к барыне-то обращаешься? Чай, я не чужая кровь хозяину твоему! Смотри, не свались из псаря в свинаря. Недосуг мне с тобой про дурех болтать, проезжай своим путем.

Я сама удивилась своему тону. Кузьма же не удивился совершенно, а лишь сказал:

— Извините, сталбыть, Эмма Марковна, коль мое слово вас обидело. Послали нас девицу найти, что из усадьбы сбегла, и возвращаться без нее не велели.

— Ну и ищите, — сказала я тем же тоном. — Еремей, трогай.

Однако кучер не сдвинулся — второй парень по-прежнему преграждал дорогу. И тихо сказал Кузьме, видимо старшему, впрочем, так, что я расслышала:

— И на мостку мокрые следы были, и здесь мокро. Не барыню, так кучера спросим. И заглянем.

Дело принимало не самый приятный оборот.

— Ну-тка, — рявкнул парень в картузе на слегка опешившего от такого крика кучера, — клянись Господом Богом, что девку не видели, в возок не сажали!

И для убедительности поднес болтавшийся арапник, или уж не знаю, как назывался хлестательный предмет, к лицу кучера.

Вместо возницы испуганно перекрестилась Павловна, а тот просто вытаращился. Его секундный ступор позволил ответить мне. Причем совершенно своими словами.

— Я категорически и официально запрещаю своему персоналу отвечать на любые вопросы посторонних лиц.

Правда, голос мой был громок, так что даже испугалась — не сорвусь ли на визг. Не сорвалась.

Мой барский тон, вкупе с потоком непонятных слов, сбил с толку незваных гостей. А моих попутчиков, пожалуй, ободрил.

Но разговор надо было заканчивать. Пока не заплакала от страха. И я, порывшись в памяти той Эммы Марковны, продолжила так же громко, но уже не боясь свалиться в визгливую истерику. Это они должны лучше понять, чем любых «посторонних лиц».

— Эй, Пална, Еремейка, уши закройте! Бы-ы-ыстро! Ты, холоп безмозглый, впрямь решил под полог рыло совать?! А если там мое белье? Ты понимаешь, хамово отродье, такие обиды дворянскому сословию ни-ко-гда не прощаются? Ты у меня в ножках бы валялся — мол, пусть меня Иван Платоныч посечет до трехдневной отлежки. Хуже будет, когда я тебя проучить возьмусь. Я офицерская вдова, думаешь, у меня друзей не осталось? Думаешь, как расскажу им об обиде, не приедут? Знаешь, как в Польше наши офицеры шляхту наказывали, которая над ними смеялась? В телегу запрягали, грузили кирпичами и гнали десять верст. Ты здоровый, ты и один вытянешь!

Я замолчала, горло пересохло. Сработало или нет?

— Вы, сударыня, не серчайте, — растерянно произнес Кузьма. — Уразумели мы — нет девки у вас. Погнали, Петька! По берегу проверим. Не иначе девка топиться сюда бежала, дык не стала бы барыня ту дуру из речки тащить, на что ей та кобыла гулящая?

И первый поворотил на обочину.

А я, чувствуя, как трясутся руки, ноги и все остальное, что тут у меня есть, полезла внутрь кибитки.

— Барышня, родненькая. — Павловна торопливо сунула мне в лицо бутылочку темного стекла, из которой едко пахло травами на спирту. — Глотните-ка… Эка вы их!

Рогожный кулек на противоположном сиденье тихо всхлипнул. Я откашлялась после забористой настойки и поняла, что руки перестали трястись. Зато навалилась сонная одурь, хоть сейчас падай на набитые конским волосом подушки сиденья. А может, не такая плохая мысль? Не спать, но полежать и подумать, куда я, собственно, еду в теле молодой барыни и что ждет меня в конце пути. И как оно вообще на этот путь свернуло…

Итак, вот и продолжение нашего сериала, увы, безрадостное.

Маменька узнала, что скоро станет бабушкой. Не сменила гнев на милость, только прислала в Питер возок с разной домашней снедью — уж очень провиант вздорожал после французского разорения — да крепостную девку Лушку. Лушка тоже была беременной, по расчетам маменьки должна была родить и выкармливать барского ребенка вместе со своим.

А письма не прислала. Не простила.

Родились младенцы в срок, двое — мальчик и девочка. Но наследника едва успели покрестить, как помер, слабенький был да болезненный. А вот дочь оказалась крепенькой, как и положено, но Эммочка заболела при родах и от известия о смерти мальчика второго ребенка долго даже не видела, а потому не полюбила.

Лушка родила тоже, нянчилась с двумя младенцами, Эммочка тому и радовалась. Доктора советовали почаще бывать на свежем воздухе. А так как в Питер-городе никаких садиков возле домов обычно не предусмотрено, гуляла офицерская жена подальше от Коломны. Свой выезд родители Михаила Степановича, конечно же, не держали, зато муж оставил немножко денег, так что пятака на извозчика хватало доехать до бульвара и Невской набережной.

Одна барышня долго гулять не будет. Появились у нашей Эммочки воздыхатели, все больше мелкие чиновники. Она, конечно же, дальше легкого флирта не допускала, так, перемолвиться словом. Думала про себя: кабинетский регистратор сравнительно с поручиком гвардии — это как подберезовик сравнительно с боровиком. Так я ведь не срываю, а просто гляжу.

Еще одна зима прошла. Вести долетали — узурпатора Бонапарта побили во всей Европе, теперь во Франции война идет. А потом стало известно, что наш царь Александр в Париж вступил, а Наполеона на остров Эльбу отправили.

Частные новости не курьеры привозят. Только когда в Петербурге проклюнулась чахлая листва, узнала Эммочка, что гвардии поручик Михаил Степанович Шторм погиб при взятии города Парижа, на окраине, именуемой Монмартр.

От горя его отец слег, мать за ним ходила, невестку почти не замечала. Эммочка отписалась маменьке. Та в ответ письмо прислала, не очень-то доброе. Мудрствовала много о том, как в жизни бывает, когда под венец без благословения родительского. Будто коль благословила бы, так и пуля французская мимо мужа пролетела бы! А потом добавила: если новая родня без куска хлеба оставит, так и быть, приезжай, для тебя кусок найдется.

Свекровь да свекор куском не попрекали, но жили бедно. Намекнули — надо бы вдове о пенсионе похлопотать.

Эммочка этим и занялась. Да только в присутственных местах много было таких офицерских вдовушек. Стала она и дальше флиртовать с чиновниками, спрашивать, как можно зайти в нужное ведомство, чтобы не с парадного входа.

Нашелся один заступник, коллежский секретарь Анатоль. Обходительный, речистый, скорый на комплименты. Говорил, что мужа покойного представили к производству в капитаны, но произвести не успели. Надо постараться, выхлопотать пенсион за гвардейского капитана, но для этого лучше не спешить.

Они и не спешили. Гуляли по Невскому, в кондитерские заходили. Шампанское, ликеры — всякое было.

А кончилось все хуже некуда. Санкт-Петербург не деревня, но нашелся добрый человек, что навестил свекровь со свекром и рассказал, как их невестка с красавцем-усачом выходила из экипажа возле гостиницы. Свекор аж с постели соскочил и велел из дома выметаться. Свекровь еще ребенка отобрать хотела, но уж этого Эммочка не позволила. Был бы жив сынок, наследник, свекры еще поборолись бы, а за девчонку так, для порядка только пытались уцепиться. Отдали.

Кинулась вдова к Анатолю по известному адресу. На стук открыла незнакомая дама, представилась женой. А за ее спиной еще какие-то женские голоса хмельно смеялись да непристойности выкрикивали. Понятно, что за жена — актриска… с подружками. Да разве ж от того легче?

Так и осталась Эммочка одна в Петербурге. Или на паперть, с младенцем и протянутой рукой, или к сердитой маменьке.

Глава 4

…Уф-ф-ф, вроде немного разобралась с воспоминаниями. Не до конца, но хоть чуть-чуть. Руки и ноги постепенно согревались, Павловна продолжала хлопотать вокруг меня, не очень-то и обращая внимание на то, что я почти не реагирую. Барышня нежного воспитания, что с нее взять? Опамятуется. Жива — и любехонько. Так, во всяком случае, звучало ее бормотание, вовсе не мешавшее мне вспоминать скупые радости и щедрые горести моего нового прошлого.

Итак… муж погиб. Из дома бедняжку погнали. Но неужто эта милая Эммочка столь псхологически неуравновешенная, что с моста сиганула?

— Вам бы, барышня, нутро надо получше согреть, — продолжала ворковать Павловна. — Самоварчик был бы лучше, да нет его, а вот рябиновка… Маменька не гнушалась, когда мерзла. Давайте еще глоточек, вот так…

Спорить я не стала — погреться изнутри следовало, да и продезинфицировать носоглотку стоило. Поэтому заранее вздохнула и почти не обожглась, опрокинула в рот остатки настойки из бутылочки.

Все же разок кашлянула. Зато сознание окончательно прояснилось, и я вспомнила финальную серию мелодрамы.

Маменьку в живых Эмма не застала. Зато получила целый ворох неприятных открытий. Дело в том, что полностью поглощенная собственными несчастьями барышня не особенно интересовалась, как там поживает брошенная в деревне маменька. А поживала та в последние годы плохо. Военная пора подкосила многих в губернии, а мелкопоместных так и вовсе разорила. Маменька сначала продала все остатки серебра и украшений, потом дальнюю мужнюю деревушку в Костромской губернии, потом ближнюю в Нижегородской. И осталась при сорока душах собственного приданого и барском доме, до того убогом и старом, что там венца целого не осталось. Все обветшало, прогнило и покосилось, по горницам сквозняки гуляли, а в мороз внутри было лютее, чем на улице.

Правда, жить в том доме маменька и не собиралась. Она вполне удобно и счастливо делила уголок с братом, Иваном Платоновичем Уваровым, холостым чудаковатый дяденькой сорока с небольшим лет. Маменька издавна жила в его доме за хозяйку, и ее это вполне устраивало. А деньги свои от продажи имений на братнино тратила — так и что? Они не считались, родня есть родня.

Увы. В один далеко не прекрасный день Ивану Платоновичу приспичило жениться. И молодая хозяйка из купеческих, за которой дали неплохое приданое — шестьдесят тысяч ассигнациями, терпеть другую хозяйку в собственном доме не собиралась. Особенно такую, что привыкла распоряжаться хоть в своем имении, хоть и в родственном.

Конфликты были мелкие, но принципиальные — что готовить на обед, когда его подавать, кому прачка должна белье стирать в первую очередь и кто вправе наказывать прислугу за нерадение. Маменька вроде бы побеждала в каждом споре и гордо удалялась в свою комнату. А наутро подтверждалась пословица: «Ночная кукушка дневную перекукует». Управляющий и горничные смущенно и боязливо сообщали тетушке, что «барыня по-иному приказали-с».

Плюс мелкие диверсии — печник печь в тетушкиной комнате стал чинить, разобрал, а обратно не сложил — запил, и барыня его наказать не велела. Намерзлась тетушка, пока другой печник не отыскался.

Главное оружие любимой супруги, слезы, молодая барыня пускала в ход редко. Лишь пару раз прилюдно всхлипывала и говорила Ивану Платонычу: «Для папеньки и маменьки я ломоть отрезанный, нет у меня угла, кроме дома этого». И намекала, что у тетушки как раз свой дом есть.

Особенно острую фазу война приняла, когда молодая барыня обжилась, родила мужу двух дочек и окончательно утвердилась хозяйкою. И пространно намекала, мол, она-то чужой хлеб никогда не едала, а другие по ее милости в этом доме круглый год сыты.

Маменька злилась, злилась, да и начала применять оружие последнего шанса: «Не мила я вам — так съеду». Пару раз успешно — Иван Платоныч махал руками, барыня извинялась, даже доверила тетушке составить меню очередного праздничного обеда.

Но в один далеко не прекрасный момент после очередного скандала и угроз брат слег с болящим сердцем. Супруга же его спросила ласково: каких вам лошадок запрячь?

Слово гневное не воротишь. Пришлось уехать, забрав с собой только собственных дворовых: старую няньку Глашку, которую за возраст все привыкли величать Павловной и кучера Еремейку.

Отъехала маменька Степанида Платоновна три версты в сторону родного дома, да и случился с ней удар. Коляску сейчас развернули, до братнина поместья старую барыню еще довезли живой. Она успела причаститься и исповедоваться. А в ночь тихо отошла.

Все это Эммочка узнала, лишь доехав до дяденьки Ивана Платоновича. Ей и в голову не приходило, что ее могут там не принять, в этом доме под крылом маменьки и дяденьки она выросла и жила до поступления в пансион. Но увы. Молодая жена дяденьки снова была на сносях и выразилась предельно ясно: такой родни нам в доме не надобно! Уж старую-то барыню едва терпели, а молодая вертихвостка с подмоченной репутацией — тем более не ко двору. На пару дней дочку с молодой кормилкой, так и быть, оставляйте, а потом милости просим, до своего дома забирайте!

Вот и осталась Эмма посреди российской глубинки в растерянности, с нелюбимой дочкой на руках и с перспективами зимовать в разрухе.

А потом был мост через реку и очередная истерика. Упала в воду барышня Эммочка, а выплыла я собственной персоной. Еще и не одна.

Ладно… пока я все это воскрешала в не своей памяти, мы, кажется, приехали. Во всяком случае, возок перестало трясти, а некоторое время спустя снаружи послышались голоса. Я только понадеялась, что это не очередная погоня, когда Павловна встрепенулась и высунула нос наружу:

— Ты что, старый хрен, ослеп, что ли?! Хозяйка приехала, а ты бары-растабары на пустом толокне разводишь! Отворяй ворота, кому сказано!

Снаружи охнули, послышался торопливый топот и противный скрежет. Что бы там ни отворяли, скрипело оно немилосердно.

И уже через минуту полог окончательно откинули. Я наконец сумела рассмотреть место, где мне предстояло жить с ребенком, старухой и беременной девушкой.

М-да-а-а…

Может, права была трепетная барышня Эммочка, когда сиганула в реку от такого счастья?

Глава 5

Пожалуй, мне следовало заранее высунуться и присмотреться к своим владениям. Пройти этап привыкания. Теперь же я глядела по сторонам, видела множество картин, и каждая была безрадостней предыдущей.

Например, те же ворота, в которые я въехала. Спасибо, что отворились, но в следующий раз, скорее всего, упадут. Да так ли они нужны, если ограда полна дыр и проломов на любой вкус: тут проберется собака, тут пройдет человек, тут — корова, а там — телега.

Насчет коровы можно было и не предполагать. Парочка этих несчастных худых скотин медленно бродила по лужайке перед домом, выискивая уцелевшие травинки. Взглянув на их вымя, я подумала, что их лучше не доить, а, наоборот, поить молоком. С коровами успешно конкурировали козы: вставали на задние ноги и объедали хиленькие деревца.

Барский дом выглядел так, что хотелось опять взглянуть на тощую корову. Темный, покосившийся двухэтажный прямоугольник с готовой опрокинуться надстройкой — я вспомнила, что это бельведер. На крыше выделялись несколько пятен чуть-чуть светлее окружающего пространства — крышу когда-то пытались залатать. А вот печные трубы чинить даже и не пытались.

Я перевела взгляд на окна, и вместо старинного слова «светелка» в голову пришла столь же старинная «темница». Половина окон была закрыта темными, почти черными, ставнями. Другую, не мудрствуя, заколотили досками. Наблюдался и переходный вариант: одна половинка еще держалась, другая висела на петле, и ее заколотили доской.

Пока я наблюдала, возок тащился к крыльцу. Это был самый тяжелый этап поездки — дорожка разбита, изъезжена, и никому не приходило в голову засыпать лужи.

Я бы не удивилась, если бы дом оказался необитаемым. Либо населенным героями криминальной хроники и суеверий или ужастиков. Но люди в нем все же водились.

На крыльце появился мужик с мешком за плечами. Посмотрел на нас, неторопливо проанализировал увиденное, развернулся и скрылся в распахнутых дверях.

— Да что это за разбой-то, — вздохнула Павловна. — Средь бела дня барское добро тащат!

Слово «разбой» меня слегка напугало. А вдруг, кроме бомжей и привидений, в страшном черном доме свила гнездо настоящая бандитская шайка? Вспомнила старую песню: «Эй, ямщик, поворачивай к черту!»

Но, судя по следующим обитателям, появившимся на крыльце, барский дом все же не стал разбойничьим притоном. Вообще, надо сказать, высунувшиеся люди не внушили мне ни капли доверия, хотя память Эммочки уверенно опознала старосту голубковских крестьян. Поместье называлось «Голубки», и местные, соответственно, среди соседей слыли либо голубчиками, либо сихарями. Либо шалыганами — если ссорились с соседями.

Вообще же все встречные-поперечные показались мне малорослыми, заморенными и какими-то линяло-неуверенными. А у старосты ко всему прочему обнаружился здоровенный красный нос в синих прожилках — верный признак пьянства.

— Девку пока никому не показывать, — велела я шепотом своим спутникам. — Как стемнеет, в комнаты возьмем. А сейчас укутайте получше, и пусть в возке сидит.

Павловна переглянулась с кучером, и оба кивнули. Ну а потом нянюшка решила взять дальнейшее в свои руки.

— Вы как барыню встречаете, подлецы! — с ходу накинулась она на старосту, первой выбираясь из кибитки. — Письмо-то вам еще третьего дня отправили!

— Дык письмо-то оно письмо, — неуверенно промямлил староста, имя которого я тоже вспомнила. Мужика звали как в пословице — Селифан. И прямо в точку, народная мудрость не ошибается. Пословица звучала: «Не в городе Иван, не в селе Селифан». То есть ни там ни там не к месту человек. Вот и тут мы наблюдали именно эту картину.

Жена его, еще весьма крепкая старуха, хмуро зыркнула на мужа из-под низко повязанного платка и вздохнула:

— Вы, барыня, не серчайте. Что смогли, то сготовили. А только все одно, жить здесь нельзя.

— Это еще почему? — угрюмо спросил у меня из-за спины кучер. — Заворовались совсем без барского пригляду? До чего хозяйство довели! Куда мне лошадей-то поставить? Конюшня — дыра на дыре! Овса-то хоть есть задать?

— Да где уж тут воровать, домик-то — одно название, — жалостливо вздохнула давешняя старуха. — Венца живого нет! Половицы погнили, ходуном ходят, из всех окон дует. Как же барыне в таком-то жить?

— Барыня разберется, — прервала я эти споры, отодвинула Павловну и пошла к покосившемуся крыльцу. Дом и правда выглядел как типичное обиталище привидений и плесени. Но другого у меня не было.

С первого шага внутри дома я вспомнила любимую реплику знаменитого адвоката Плевако: «Господа, а могло быть и хуже». Перила крыльца, покрытые толстым слоем изумрудной плесени, заскрипели от моего прикосновения, а могли бы рассыпаться. Трогала я их, обернув ладонь носовым платком, — если в багаже и были перчатки, то я их пока не обнаружила. О местной медицине у меня не было ни малейшего представления, и я решила принять меры гигиенической предосторожности.

Половицы в холле, или, как было бы правильно, в сенях, тоже поскрипывали задумчиво-предостерегающе: «Ты уверена, что хочешь пойти дальше?» А могли бы и провалиться. Отовсюду тянуло холодом, да так зябко, что хотелось вернуться во двор, немного прогретый осенним солнышком. А могло бы меня занести сюда на пару месяцев позже, и тогда на этих половицах, пожалуй, лежал бы снег.

Впереди в полутьме слышалось шуршание — убегали то ли кошки, то ли крысы, то ли еще какие-то синантропы. А ведь за долгое отсутствие хозяина в усадьбе могли завестись такие формы живности, что человеку пришлось бы убегать от них самому.

Лишь когда старостиха отворила дверь в мою комнату, я подумала: «Могло быть и хуже — я могла просто утонуть» — и чуть не всплакнула. Помещение оказалось просторным, и это, пожалуй, было его единственным достоинством. Несомненно, комнату готовили к моему приезду, но лучше бы этого не делали. Тряпки, драпировавшие стены, надувались, как паруса, — ветер гулял в щелях. Печку к моему приезду топили, но от этого процесса остался только угарный запах, а не тепло. Или часть вещей не так давно успели вытащить с локального пожара — в дымных ароматах я не разбиралась. Ободранные обои, покосившаяся кровать, белье с таким затхлым запахом, будто его достали из кают затонувшего корабля, слегка просушили и застелили кровать.

За что мне это?!

Спокойно, Марковна. Могло быть и хуже. Судя по солнцу в наполовину вымытом окне с трещинами на мелких стеклах, сейчас еще середина дня. Значит, до вечера можно успеть добиться хоть какого-то уюта и комфорта.

Глава 6

— Я, сударыня, на овин схожу, прослежу, как молотят, — сказал Селифан, только что поставивший на плохо вымытый пол мой багаж. — Жена на кухне, посмотрит, чтобы вам обед поскорей подали.

С этими словами староста несколько поспешно удалился. Я заметила, что практически все свидетели моего прибытия при первой же возможности разбежались. Правда, Павловна успела схватить за рукав девицу, которая, видимо из любопытства, дошла от крыльца до моих покоев.

— Мне Иванна сулила работу задать, — возразила девушка, правда неуверенно.

— Барыня приехали, — строго сказала Павловна. — Сейчас они указывать будут и тебе, и Иванне. Как звать тебя? Танька? Эмма Марковна, нужна она нам сейчас для услуг?

Я сначала кивнула, а уже потом выяснила, что Танька участвовала в уборке дома. Ну и велела ей остаться. Уже скоро узнала, что по соседству с барской спальней есть несколько комнат, для детей и гостей. Увы, все они были в таком же плачевном состоянии. К тому же и здесь кое-где пахло или плохо закрытой печью, или пожаром.

Зато в правом крыле, «людском», было совсем немного, но теплее. Там же при тщательном осмотре нашлась комнатушка, размером напоминавшая номер капсульного отеля. Зато внутри стояла вполне приличная широкая лавка, которая заменяла кровать. И стекла избежали трещин. Впрочем, оконце было таким малюсеньким, что и не удивительно. К тому же часть стены занимал бок большой печки, лицом повернутой, если я не ошибалась, в людскую. Относительно тепло и не дымно.

Относительно — потому что выражение «венцы сгнили» было справедливо для всего дома. Окно целое, а рамы все равно рассохлись. И между бревнами прекрасно задувало. М-да… но все равно лучше, чем господская половина дома.

Павловна пыталась спорить, что комната совсем не барская, но я обещала здесь ночевать, только пока не приведут в порядок спальню. А пока стоит позаботиться больше о тепле, чем о спеси. И заодно потихоньку привести сюда беременную девчонку, которую мы оставили в возке. Ее так никто из крепостных до сих пор и не видел. От греха.

Нянюшка еще поворчала и пошла проведать Аришу — мы по пути выяснили, как зовут бедолагу, — а заодно притащила из возка свой войлок. Расстелила в углу. А я только теперь вспомнила, что здесь так принято: прислуга спит в одной комнате с барыней, на войлочке, на полу. Ужас. А ведь вон, Павловна рядом со своим еще один мостит — для Ариши.

Ладно. Разберемся. А пока я вышла из закута, подозвала Таньку и велела:

— Вытри пыль, вымети пол, ошпарь здесь все, чтоб клопов не было. Потом возьми, где Павловна покажет, пуховики и застели постель. Когда все сделаешь, больше тебе никто сегодня работы не задаст. Так что поспеши.

А сама пошла в «столовую» и поинтересовалась насчет обеда, так как аппетит начал командовать. Стол, почти что не колченогий, имелся, и нашелся даже один целый стул. Смахнули вместе со старой дырявой скатертью слой пыли, постелили чистый рушник — сойдет.

Все это время я старательно концентрировалась на воспоминаниях Эммочки, на том, что происходит прямо сейчас, на ощущениях и нуждах тела. Не думала о муже. Не думала о двух малышах в пластиковом тазу. Ни о чем таком не думала. Иначе захотелось бы сесть на подгнившие половицы и завыть в голос.

Поэтому — обед. Что у нас?

М-да.

Павловна, на ходу ругаясь со всеми подряд, притащила откуда-то и поставила на стол блюдо с жареной курицей. Ну… дня три-четыре назад ее действительно жарили. А потом в лапту ею играли, не иначе. А потом еще зерно молотили.

Такой высохшей, скукоженной, да еще пованивающей птички я в жизни не видела. И сразу засомневалась, стоит ли ее есть.

— Павловна, эту мумию только собакам выбросить. И то не стоит — потравятся.

— Что ж поделать, сударыня-барыня дядина-то скупа, — растерянно ответила няня, пытаясь сообразить, что такое «мумия». — Другого в дорогу и не дала. Хлебца только вот маленько. Даже горшок молока пожалела! — Нянюшка поджала губы.

— Ну, она и не обязана нас кормить. Пойди узнай, что здесь есть.

— Да я и так скажу. Щец людских Иванна сварила, да хлеб с мякиной. Вся еда.

— Щец так щец. Неси.

— Да нешто ж вы людские щи хлебать будете?! — Нянюшка вытаращилась на меня так, словно у меня выросла вторая голова. — Невместно это!

— Павловна, еще раз повторю: нам сейчас не до жиру, быть бы живу. Спесь дворянскую после тешить будем. А сейчас неси щи. Сами поешьте и потихоньку Арише в возок отнеси плошку. Как стемнеет, мы ее незаметно в дом возьмем. А пока еще раз проверь, чтобы тепло укуталась. Не лето на дворе. А мне подумать надо.

Павловна вздохнула и унесла несчастную птицу.

Я осталась за столом, любоваться на ободранные стены, почти не защищающие от холодного осеннего ветра и сырости. А что будет зимой? Подумать страшно.

Но пока вокруг тихо и малолюдно, собственные мысли кажутся важнее холода. Что случилось? Как я вообще сюда попала? В тело Эммочки, в тело собственной прапрапра… и так далее бабушки?

Да, я вспомнила наконец не только жизнь непутевой барышни, но и семейные легенды. Легенды эти, между прочим, отзывались о барышне весьма нелестно. Была она глупа, спесива, равнодушна к собственной дочери и… и утонула.

Елизавета, ее дочь, выросла сиротой при дядиных детях, нелюбимой, обиженной на весь свет и такой же «неудачной», как ее беспутная маменька. Приданого у нее не было, и замуж она не вышла. Сбежала с заезжим гусаром. Умерла рано, в родах. Остался только ее малолетний сын, который и унаследовал материнскую фамилию, поскольку гусар Елизавету бросил, как только она забеременела.

От этого самого сына и пошел наш род Штормов.

Брр, какая жуткая история. Очень не хочется повторять судьбу беспутной барышни.

Но в то же время…

Эх, Михаил. Столько лет мы вместе прожили, пуд соли съели, семь пар железных сапог износили. Не думала я, что вот так потеряемся. Во времени? В разных мирах? Поди теперь угадай.

А может, он как я? Тоже где-то здесь? Ну может же?

Только вот земля большая. А Мишенька мой ничего не знал о своих корнях до революции. И как его найти — непонятно. Почти без шансов.

Но ведь почти — это же не безнадежно?

А значит, я должна выжить. Как-то наладить собственное существование. О ребенке позаботиться, ведь дочь Эммочки ни в чем не виновата. А потом — искать. Вдруг?

«Вдруг» — волшебное слово. Оно придало мне решимости совсем другими глазами посмотреть на развалины, в которых предстояло жить. Ничего, голова на плечах есть, знания из нее никуда не делись, решительности не занимать. Осилю!

Глава 7

Мои раздумья прервала Павловна, негромко ругавшая кого-то:

— Да что за придурь такая — хлеб жарить? Не была бы рука занята — дала бы подзатыльник.

— Слышал, будто у заморских господ так принято, «гренки» называется, — ответил юношеский басок.

В столовой появилась няня с большим горшком, откуда доносился непривычный, но по моему нынешнему состоянию вполне аппетитный аромат. А также парень с тарелкой, на которой лежали куски жареного хлеба.

— Не гневайтесь, барыня, — сказал он, — хлеб сегодня не пекли. Вчерашний дворня поела, а позавчерашний совсем сухой. Я его в коровьем масле поджарил.

Я могла бы придраться, что некоторые куски подгорели. Но сейчас главным было другое — парнишка проявил инициативу, вместо того чтобы угостить хозяйку залежалым хлебом. А добрая инициатива, как я уже поняла, здесь в дефиците.

— Спасибо, хорошо услужил, — улыбнулась я.

Юноша застыл от удивления.

Да уж, их тут не балуют комплиментами.

— Как тебя звать? — спросила я, попутно пожалев, что дворовым не положены бейджики с именами. Кстати, может, ввести?

— Алексейка, кузнецов сын, — представился парень. — Прислан был на кухне помочь.

— Вот что, Алексей, — улыбнулась я, — сегодня ты отдыхай, завтра поговорим.

Алексейка удалился под ворчание Павловны. А я принялась за еду.

Щи оказались резкими и кислыми на вкус. Со слов няни я поняла, что варили их из прошлогодней капусты, как-то дожившей до нынешнего сентября. Я вспомнила все, что знала об этом продукте, поняла, что в данном случае ботулизм исключен, и доела все.

Вообще-то вкусно… на голодный-то желудок.

— Эмма Марковна, я самовар поставила, — сказала няня.

Кстати, хорошая идея. Надо бы проверить местный буфет или бакалейный отдел. Чай, кофе, кондитерку. От утреннего кофе я бы не отказалась.

Пока на стол собирали самовар, я прошла в буфетную. Увы, ее состояние было таким же плачевным, как у всего остального дома. Правда, если принюхаться, можно догадаться, что когда-то в серванте хранили что-то связанное с корицей и апельсинами — может, цукаты? А так ни чая, ни сахара. В углу, заросшем паутиной, нашелся дырявый мешочек с заплесневелыми кофейными зернами. Видимо, на них просто не покусились.

М-да… Ладно, кофе можно прогреть на сковороде, а на первое время хватит дорожных припасов. Спасибо, посуду не растаскали. Но протирать забывали.

Что ж… будем щи хлебать, пока не разберемся, как дальше жить. Все равно первым делом надо придумать что-то с утеплением дома. Сейчас на дворе только осень, а жить уже невозможно. Что же будет зимой?

И как вообще выкручиваться в этом веке, имея весьма скудные ресурсы? Тут социалка не предусмотрена… Нет, мне грех жаловаться, я не крепостная девка и не бездомная нищенка. Но недалеко ушла от последней, если честно. Этот дырявый сарай назвать домом — надо обладать воображением и наглостью, которых у меня нет.

И вообще-то, пока что я здесь по статусу — как сирота в приютском доме или старушка в богадельне. Дают холодную комнату и еду, которую лучше бы сразу снести на помойку. Вся разница — могу потребовать лучшего. Если понять, что можно требовать.

Значит, так. Сначала ревизия. Я должна знать, что именно у меня есть в реальности и в памяти. Потом… потом буду утеплять дом. Даже если мне придется конопатить его собственными руками.

С собой у Эммочки было около двухсот рублей ассигнациями. И еще двадцать пять рублей серебром. Надо заметить, что серебряный рубль здесь и сейчас стоит втрое дороже бумажного.

Эти деньги, считай, наша единственная настоящая кубышка и подушка безопасности. Еще в своем возке столичная вдовушка привезла хорошее белье, довольно платьев, перины и пуховики, которыми обкладывали в те времена господ в дороге. Шкатулку с довольно жалким запасом драгоценностей. Причем серьги, подарок мужа на рождение близнецов, присланный с оказией, пришлось заложить еще в Петербурге. Моя наличность, собственно, из этого источника и происходила.

Ну и по мелочи — немного сахара, пара фунтов чая, коробочка новомодных «конфект», как здесь называют шоколад.

И все. Ну, не считая ребенка, ее няни-кормилицы с собственным малышом, Павловны и Еремея. И беременной девки, которая явно никак не актив, а источник проблем.

С этим ясно. Теперь надо обойти дом и двор, хозяйственные постройки, всякие сараи, амбары, погреба. Скотный двор? Он тут есть? Гумно?

Уф-ф-ф… я любила русскую историю, довольно много знала когда-то о девятнадцатом веке. И о промышленности, и о другом всяком. А вот сельское хозяйство как-то меньше меня интересовало. Но, думаю, разберусь.

Да, кстати, есть еще одна проблема. Мелкая по сравнению с прочими. И даже, похоже, решаемая. В какой век меня занесло — понятно. Остается выяснить, в какой год. Настенных календарей я пока не обнаружила.

Придётся применить такой ресурс, как память Эммы Марковны. Вспомним-ка недавние исторические события…

Ну да, незадолго до того, как пришлось бедной барышне с ребенком на руках бежать из Санкт-Петербурга, стало известно, что Наполеон сбежал с острова Эльба, высадился во Франции, без единого выстрела ее захватил, правил сто дней. Все закончилось под Ватерлоо, там выстрелов хватало. Потом император немного пометался по Франции, забежал на английский корабль, а его отвезли на остров Святой Елены, такой далекий, что там и в XXI веке нет сотовой связи.

Про поражение и ссылку Бонапарта Эмма Марковна узнала в дни отъезда из Питера. История такая, что в любом стрессе запомнишь.

Значит, у нас 1815 год. Связанный не только с судьбой Наполеона, но и с очень интересным природным катаклизмом. Надо бы о нем вспомнить. А пока — продолжить ревизию.

Глава 8

Время шло к вечеру, но на дворе было достаточно светло, и я решила продолжить ревизию. Сообразила, что дорожные туфли лучше было бы поберечь. Барышня Эммочка, в порыве интуитивного скопидомства, прыгнула с моста разувшись, и от воды они не пострадали. Значит, надо и мне позаботиться.

Павловна задачу поняла и минут через десять притащила мне стоптанную, по ее ворчанию, «не барскую» обувь, которую она назвала ко́ты. Разбитые полусапожки, видимо, принадлежали старой барыне, маменьке Эммы. Они постоянно пытались свалиться с ног, но при медленном шаге держались, а делать ревизию бегом я и не собиралась.

Просветы бывают в самых густых тучах. Оказалось, при усадьбе имелась баня, причем относительно новая. Оставалось понять, как пустить ее в эксплуатацию. Павловна объяснила, что распорядиться должна Иванна, супруга старосты.

Потом мы свернули на скотный двор. Мое появление совпало с возвращением скотины с выпаса, я насчитала восемь коров. Судя по стойлам, коровник предназначался для гораздо большего стада. Тощих и грязных овечек сосчитать не удалось, но их было десятка три. В свинарник я заглянула издали. В грязи страдали какие-то несчастные существа, которых можно было назвать эталоном антисанитарии, но никак не сытости и жирности.

Чуть больше порадовала конюшня. Если она и была недавно Авгиевой, то в ней уже появился свой Геракл — Еремей. Под его руководством двое пареньков расчистили пешеходную дорожку и приступали к стойлам.

— Я, барыня, — приветствовал меня кучер, — щец похлебал да и делом занялся. Обленился народец-то, да я им рассказал, что вы крутеньки и за вами взгреть дело не станет.

Я улыбнулась, поблагодарила кучера. Что же касается материальной части, тут радоваться было особо нечему: пять лошадок, из них две — те, что были запряжены в нашу кибитку.

Из конюшни Павловна повела меня на гумно. Судя по шуму, там еще работали. По дороге мы заглянули в возок и убедились, что Ариша, тайком накормленная щами и укутанная в Еремеев тулуп, пригрелась и уснула, вытянувшись вдоль лавки.

Ну и слава богу. Вечером приведу ее в комнаты, а там посмотрим.

Что такое гумно, я помнила туманно. Вроде бы сарай, где сушат и обмолачивают снопы. Пшеницу. Так ведь? Что-то смутное вертелось в голове насчет ям, в которых должны гореть костры, а над ними, стало быть, и сушат все это хлебное добро.

Костров я не нашла. Зато вляпалась в грандиозную и очень липкую грязную лужу. Что в поместье имелось в достатке, так это глина. Вперемешку с коровьим навозом и еще какой-то дрянью.

— Барышня! — в голос возопила Павловна, обнаружив, что я едва не потеряла в глубинах этого богатства обувь. — Да куда ж вы! Вот туточки надо, бочком… Ироды проклятые, до чего довели! Бездельники! Хлебогады!

Из лужи она меня выудила, и на гумно мы попали. И там я нашла двоих тощих мужиков с цепами и старосту, судя по всему пьяного в зюзю, мирно спящего на ворохе соломы. В одних мешках, из более крепкой ткани, было зерно, в других, не столь надежных, — какой-то растительный сор, явно нужный для чего-то.

Может, я еще не научилась пользоваться сознанием барышни, может, она с этими остатками не сталкивалась, но пришлось посоображать самой. Это же мякина, или полова, — то, что остается после обмолота. Ею можно кормить скотину, предварительно запарив, или подмешать в хлеб.

М-да… а вот интересно. Если соединить грязь из лужи, солому, тот самый навоз, известь и вот эту мелкую колючую субстанцию, оставшуюся после обмолота… хм.

Я взяла горсточку мякины, растрясла по ладони, стала глядеть. И сама почувствовала на себе пристальный взгляд.

Э-э, а староста не так-то и пьян. Может, и не пьян вообще. И в мои-то времена пьяных жалеют, а раньше была социально приемлемая форма неадекватности. Супруг мой говорил, что по дореволюционному законодательству при любом преступлении состояние алкогольного опьянения считалось смягчающим обстоятельством. Потом, при советской власти, наоборот, отягчающим.

Ладно, мне сейчас эта историческая юриспруденция не нужна. Мне нужно сделать ревизию ресурсов, как материальных, так и трудовых. Уж барыня точно не должна руками в грязи возиться.

— Селифан, — сказала я максимально участливо, — спать не жестко?

Староста открыл глаза и посмотрел на меня ошарашенным, но, как я и предполагала, вполне трезвым взглядом. Такого заботливого обращения он не ожидал.

— Ась? — удивленно сказал он. — Не гневайтесь, барыня, простите мужика, уморился с утра.

— Как поработали сегодня, сколько намолотили? — спросила я.

— Да народ сегодня-то не очень к работе охоч, в канун-то праздника, — ответил староста.

Ох, Эммочка, вот тебе и задачка. Какой праздник-то? Ошибешься — не то что разоблачат, но будут считать совсем полоумной барынькой, оставившей рассудок в столицах.

И тут я вспомнила пару народных примет. Придется рискнуть.

— Старая негодная яблоня в саду найдется — срубить и печи в доме протопить, чтобы зимой тепло было?

— Найдется, найдется, — кивнул староста. — Сейчас распоряжусь.

Я улыбнулась — угадала. Это Покров. Ну что же… зато посмотрю на всех своих крестьян разом — они ведь придут в церковь.

— Ты мне вот что скажи, — я напрягла память, что-то выудила из детского опыта Эммочки, что-то из читанной классики русских писателей, — сколько четвертей ржи намолотили? Каков урожай? Заготовлено ли сено на зиму для скотины? Что на птичьем дворе у нас? На огородах? Капусты нарубили на зиму?

Селифан в ответ на каждый вопрос только моргал. Кажется, он не ждал от меня таких хозяйственных знаний. Барынька из самой столицы, да после института, что она может понимать в крестьянских делах? Тут он был неприятно поражен. Более того, даже Павловна у меня за спиной озадаченно крякнула. А я продолжала, не давая им опомниться:

— Девки в поместье чем заняты? Птичницы и скотницы где? Почему в конюшне один Еремей распоряжается, где здешний конюх?

Лицо старосты напоминало экран компьютера, когда после перезагрузки одновременно выскочили несколько обновленных приложений. Здесь были и растерянность, и злость, и страх.

Впрочем, немного погодя загрузилась программа «добродушно-глуповатый, но старательный».

— Вы уж звиняйте, барыня, — сказал он, — рад бы вам ответить, кабы готов был. Хлеба — десять четвертей намолочено, можете сами в амбаре поглядеть. Сено… не очень, дождливое лето выдалось. Сколько смогли — взяли. Капуста уродилась, ее девки после Покрова рубить примутся. Сейчас-то они к празднику готовятся. Я им работы задам.

Похоже, я перестаралась, закидав старосту вопросами, — он умудрился не ответить на половину. К тому же осмотр был не окончен.

— Вот что, Селифан, — сказала я, — потом дашь мне полный отчет. Окончите молотьбу и отдохните.

Староста что-то промямлил, я покинула гумно, удачно обойдя лужи. Это было не так-то просто — уже стемнело.

Осмотреть амбар и сеновал? И кстати, найдутся ли дома свечи? Ох, вот с этим надо что-то решать, я же пропаду тут темными ночами, когда даже масло для лампадок надо будет экономить.

— Барыня, — услышала я тихий, смутно знакомый голос, — сделайте милость, выслушайте. Важное скажу! Уезжайте отсель, пока беды не приключилось!

Глава 9

Я обернулась и не без труда узнала прорицательницу. Это была Танька — девица, которой я поручила привести в порядок свою спальную каморку.

— Танюша, — сказала я, удачно подавив волнение, — расскажи-ка подробней, что за беда такая приключиться может?

— Танька, что ты к барыне лезешь? — проворчала Павловна, к счастью не расслышавшая зловещих слов.

Девица не успела ответить няне, когда сзади нарисовался староста.

— Ты чо тут без дела шлендаешь? — спросил он. Танька чуть не вжалась в сарай.

Похоже, пришла пора решить вопрос о власти.

— Ты спаленку убрала? — спросила я. Девчонка только кивнула. — Тогда покажи-ка мне сад яблоневый. Проводи туда, а потом домой ступай.

— Эмма Марковна, проводить я сам… — начал было староста. Я перебила его повышенным тоном, да так, что сама себе удивилась.

— Это мне решать, кто какую услугу окажет! Да, голубчик, скажи-ка, будет ли завтра на барском столе хлеб свежий? Праздник как-никак. Ответь-ка!

— Эмма Марковна, так-то оно… — неуверенно начал староста. Я даже догадалась, что он хочет сказать «не моя обязанность». Эх, существует ли регламентация этих обязанностей?

Выручила Павловна.

— Не твое дело, сказать хочешь? Твое дело баб найти, чтоб испекли. А коль тебя бабы не слушают, пусть твоя Иванна печет, если ты хучь для жены своей указка.

Староста зло посмотрел на няню, но возразить не смог.

— Вот что, голубчик, — сказала я чуть тише, но столь же уверенно, решив не называть старосту по имени, — закончи-ка с молотьбой да обеспечь хлеб на завтра. Павловна, а ты ступай в дом и проследи.

— Проследить и без меня могут, — возразила няня.

Настал самый неприятный момент для любого начальника: подавлять волю хорошего, даже близкого человека. Ссориться с Павловной я не собиралась. Но определиться с иерархией придется.

— Милая моя, — постаралась я сказать одновременно громко и душевно, — ступай в дом. Лучше тебя никто не проследит. А по усадьбе меня и Танька проводит. Пошли, — велела я девке таким тоном, чтобы было ясно — разговоры на тему, куда кому идти, кому что делать, окончены.

Я развернулась и пошла в ту сторону, где, по моему предположению, был сад. Сзади донесся сердитый спор старосты и няни, но, как я поняла, сами приказания они не оспаривали.

Идти было недалеко. В садоводстве я в последние годы разбиралась неплохо и тут же поняла, что на выбраковку годится каждое пятое дерево.

— Какая беда грозит? — спросила я Таньку. — Говори, не бойся.

— Старая барыня здесь ни года не жила, все у брата хозяйствовала, — неуверенно вздохнула Таня. — А без барыни, понятное дело, вольготно живется. Не всем, конечно, а кто хитер. Барыня, когда уехала к братцу своему, оставила Федорыча ключником и бурмистром, чтобы за хозяйством наблюдал и ей присылал доходы. Вот только и года не прошло, как Федорыч на Масленицу замерз.

— Это как? — спросила я, разглядывая одинокое красное яблоко, сохранившееся на голой ветке.

— Шел от кума, упал в сугроб, когда нашли — замерз уже. Стала ключницей его жена Настасья, да и она недолго прожила. А я слышала перемолвку старосты и старостихи, мол, барышня-то дотошная, в первый день в доме раскомандовалась — то ей не нравится, это не годится. Иванна-то и говорит: барышня нежная, такой замерзнуть да богу душу отдать — дело плевое. А еще того раньше — от печки угорит, как бог есть.

Несмотря на то что вечер был теплый, меня пробрал легкий морозец. Ничего себе, милое поместье! Я ожидала ужасов, но больше хозяйственных. А тут того и гляди обратно на тот свет отправят.

На секунду меня захватила мысль — а что, если таким способом можно вернуться на свою уютную дачу под Зеленогорском, к мужу, электричеству и хорошей медицине?!

Но я сразу отогнала этот соблазн. Не может быть все так просто. И Мишенька… не оставляет меня надежда, что он тоже где-то здесь. Сама не понимаю, откуда взялось, а вот тянет внутри, свербит. Нужно выживать и искать.

— Понятно. Спасибо, голубушка, за предупреждение. Я разберусь. А пока скажи, милая, молодые деревья есть? А ягодные кусты? Где тут, кстати, огород?

М-да. Сумерки немного сгладили впечатление, но ягодный сектор сада и огород имели весьма жалкий вид. Смородину и малину, похоже, никто не подрезал. Я нарвала смородиновых листьев — хоть какой-то чай, когда запас кончится.

Огород выглядел еще печальнее, чем сад. Кривые лысые грядки утонули в грязи. Капусту еще не сняли, она мокла под дождем, расстелив в лужах нижние листы. О картошке Таня не слышала, даже переспросила.

А вот это жалко, конечно. Ведь этот полезный корнеплод есть в империи, я точно знаю. Но в широкое употребление пока не вошел и еще лет тридцать не войдет.

Значит, надо позаботиться, чтобы у меня эта культура была. А где взять семенной фонд? Хм… память Эммочки внутри меня внезапно встрепенулась и словно на ухо нашептала: у немцев в городе! Уж они-то по огородам картошку сажают — только в путь!

Вот и ладненько, вот и ясненько. Но это дело можно до весны отложить, кто ж картошку в зиму сажает. Здесь поважнее есть дела.

Например, как не угореть и не замерзнуть в этой развалине.

Откровенно убивать меня староста с женой побоятся. Я все же дворянка, да не без родни. Мало ли какие у нас между собой счеты, а если я сгину, здесь моментально тесно станет от полицмейстеров, дяденькиных холопов с дубьем и даже солдат. В те времена с этим было строго — сословное уложение, корпоративная солидарность дворян против бунтовщиков и вот это все.

Но вот грибочков особенных в щи положить или вьюшку задвинуть раньше времени — разве ж трудно? И никто не виноват, а если и виноват, так вместе с барыней молодой угорел! Наверняка это ее слуги набедокурили!

М-да. Проблемка. Ну да ничего, я тоже не лыком шита. Сегодня же прикажу, чтобы пока что готовила мне только Павловна. Сама бы щец сварила, да нельзя — не по статусу. И это не шутки: если начну вести себя слишком уж оригинально, и дворня слушаться перестанет, ославит сумасшедшей, и родня может подсуетиться, сплавить в приют для душевнобольных или монастырь — не знаю, как у них тогда было положено. А остатки имущества прикарманит.

Кстати, интересный вопрос: так ли заинтересовано само «имущество» — крестьяне — в том, чтобы оказаться у нового барина? Другого хозяина, да того же дядюшку, такое отношение к работе не устроит…

— Барыня, шли бы вы в горницу, темно уж совсем. — Танька так и ходила за мной по пятам, пока я гуляла между кривыми яблонями и пересчитывала полуутоплые капустные кочаны. — Не ровен час, застудитесь или споткнетесь!

— Да, милая, идем, — кивнула я, оставляя на время свои размышления. — Пора ужинать.

Танька ответить не успела, потому что откуда-то со стороны двора послышался дикий визг, а потом отборный мат.

Что еще случилось?!

Глава 10

— Черт, черт! Нечистый! — подвывала Иванна, сидя прямо в луже между моим возком и крыльцом. — Чур меня! Чур! Нечистый!

— Что здесь происходит? — спросила я у перепуганного Селифана. Вокруг толпились неясные тени остальных дворовых, потом с крыльца сбежала Павловна со свечным огарком, который она заботливо прикрывала от ветра ладонью.

— Нечистого вы привезли, стало быть, барыня, — промямлил староста и наградил меня таким взглядом, что захотелось совсем нецивилизованно отвесить ему пинка. И не потому, что я барыня, а он крепостной, а потому, что терпеть не могу злобных дураков.

— А ну, разойтись всем! А ты, глупая баба, вылезай из лужи и толком скажи, что тебе там примерещилось! — Я совсем немного повысила голос. Все же не зря работала в свое время на комбинате, где орать было бесполезно. Шум стоял такой, что все были вынуждены глотку драть в обычном разговоре. Приходилось иначе воздействовать на подчиненных. Вот и сейчас одной интонацией удалось прекратить невнятные завывания старостиной жены.

Я уже в целом догадалась, что произошло. Эта любопытная зараза полезла в возок. Ну и наткнулась на Аришу. А та, не будь дура, в темноте ее напугала. Нарочно или нет — потом разберусь.

— Я пошла проследить, как девки на завтра стряпают, — начала Иванна, стряхивавшая грязь с подола. — Мимо возка прохожу, а там кто-то возится! Ну я и подумала… Сунулась внутрь, а там страх божий! Как рыкнет да глазами огненными пронзит! Я и обмерла…

Угу, обмерла она. Я чуть не оглохла от этого обмирания. К тому же, несмотря на полутьму, я разглядела во взгляде старостихи едва скрытое опасение. И догадалась какое.

— «Мимо возка прохожу», — передразнила я Иванну, — дай, думаю, загляну в барский сундук. Так было? — буквально выстрелила в старостиху вопросом. И впилась взглядом в ее глаза.

Иванна покраснела, и если и планировала вранье, то не решилась.

— За всем в поместье глаз нужен, — неуверенно сказала она.

Что же, это хороший шанс сменить тему разговора.

— За всем, за всем, — опять передразнила я. — И за барским возком, и за барским домом. И за всеми вещами барскими, да?

Иванна поняла, куда свернул разговор. Пожалуй, нечистой силы она побаивалась меньше, чем барского гнева.

— То-то я видела сегодня, как за барским буфетом присматривали, — сурово продолжила я. — Мышь на пустой полке от голода повесилась.

Похоже, старостиха не знала этой современной метафоры, связанной с холодильником.

— Эмма Марковна, взаправду повесилась? — со страхом произнесла она.

— А тебе часто баре врут? — ответила я вопросом на вопрос. — Ступай на кухню и радуйся, что праздник завтра. Или еще поговорить хочешь?

Иванна с опаской покосилась на возок, но повернулась и убралась. Ни ее мужа, ни остальных дворовых поблизости уже не было. Похоже, они испугались вопросов об интересе к барским вещам.

Пожалуй, надо этим воспользоваться и вызволить «нечистую силу». Тем более темно.

Ариша и сама мелко крестилась, терла красные от сна и слез глаза и попыталась с ходу бухнуться барыне в ножки с причитаниями, что никакой нечистой силы отродясь не видывала. А когда кто-то незнакомый в возок заглянул, уж сама не помнит, что закричала со страху.

Пришлось еще ее и успокаивать. А потом, выставив Павловну на шухер, красться с девчонкой под тулупом в каморку. Там уже проще было — догадливая нянюшка постелила войлок под лавку, а одеяла набросила так, чтобы они свисали до пола. Так что спрятать контрабанду не составило труда.

Я оставила Павловну разбираться с тем, как Ариша под той лавкой будет есть, пить и ходить на горшок, а сама отправилась в столовую. Цельные свечи в доме пока что не нашлись, одни огарки, да еще светили масляные лампадки перед иконами. При таком освещении много не наинспектируешь, но я все же оторвала затхлые обои в углу и пощупала бревна. Так-так-так… есть у меня мыслишка. Но озвучу я ее завтра.

А сейчас ужин. Опять гренки и людские постные щи. Я поела без опаски, вряд ли Иванна так быстро нашла бы поганку и рискнула бухнуть ее в общий котел. Тем более эту самую эффективную поганку, например бледную, еще найти надо. Пока так поедим, а дальше посмотрим.

Захотелось запить ужин чем-то горячим. Вспомнила про смородиновые листья. Решила было послать Павловну на кухню, но та кряхтела без всякой наигранности — уходилась за день, и я решила дойти до кухни сама, используя в качестве переносного светильника свечной огарок.

Коридор между столовой и кухней был короток и широк. Проектировщик внутридомовой логистики позаботился, чтобы прислуга с кастрюлями в руках не упала. Поэтому мое порожнее путешествие тоже увенчалось успехом.

На кухне оказалось неожиданно светло. Освещали ее несколько батарей лучинок в поставцах. Я улыбнулась простому техническому решению: лучинки пылали над лоханями с водой, поэтому давали двойное освещение — и огонь, и отражение.

Две бабы месили тесто, третья приступала к работе. Я велела ей найти чайник и заварить листья — к счастью, баба со второго захода поняла приказ. После этого я спросила, для чего месят тесто.

— Так это, барыня, пироги на завтра, — ответила одна. — Их всегда в праздник пекут, для людей в доме и церковного причта.

Оказалось, что пироги самые простые, с кашей и с грибами. И тут у меня появилась идея:

— А замесите теста побольше, испеките вдвое. Если начинки не хватит — просто калачиков налепите.

Бабы стали вздыхать и говорить про Иванну, но я ответила, что теперь решает не она, а если сегодня они задержатся, то я за внеурочную работу сниму с них день барщины. Эта идея им понравилась, а так как чайник уже вскипел, я вернулась в столовую. Разумеется, чайник несла баба — я уже поняла, что это не барское дело, да и ходить темным коридором ей было привычно.

Еще не войдя в столовую, я поняла, что Павловна с кем-то говорит:

— Зачем приперся? Какое дело до барыни?

Глава 11

Я и двух часов не провела в потемках, а глаза уже адаптировались. Поэтому визитера разглядела сразу. Это был Алексейка.

— Дело тайное для Эммы Марковны, — сказал он. — Ой, барыня!

«Опять меня убить собрались? — с печалью подумала я. — Не много ли на один-то вечер?»

Дополнительные секреты от Павловны, пожалуй, не нужны. Это единственный близкий человек, обижать его нужно в последнюю очередь.

— Алексей, садись и говори свое тайное дело, — устало сказала я.

Несмотря на сумрак, я разглядела удивление и даже недоверие в глазах парня. Скорее всего, это относилось к праву садиться при барыне. Наконец он сел на край стула и начал тихим голосом:

— Мой батя иногда в дом приходит, по разным железным работам. Ну и меня берет.

— Твой батя — кузнец? — спросила я.

Алексейка кивнул и продолжил:

— Ключница Настасья звала его, если замки менять приходилось. Батя мой с мелкой работой тоже справлялся и меня учил. А как стала помирать Настасья, взяла клятву с меня, что я в большую кладовую Селифана с его бабой не пущу. Так и подучила: замок испорти и объяви — не буду замок ломать или дверь, пока барыня не пришлет записку, что, мол, теперь Селифан ключник и право имеет в любую кладовую войти. Уж как староста ругался… Но меня с отцом дверь взломать не заставил и сам не решился. Барыня-то ему позволенья так и не прислала, мол, сама приеду, при мне дверь и откроем.

— Так сколько же кладовая закрытой простояла? — спросила Павловна.

Даже в темноте было видно, как Алексейка наморщил лоб.

— Пожалуй, с прошлой Пасхи, — произнес он наконец.

М-да, полтора года. Надеюсь, в этой таинственной кладовке не хранились вареные колбасы, скороспелые сыры и прочие нежно-органические вещи.

— Так что, барыня, — несмело сказал Алексей, — батя мне велел: ступай в усадьбу и расскажи Эмме Марковне про кладовую, а если она захочет — так и открой. Работа невелика, гвоздь в замок даже не забит, так, вставлен и воском залеплен.

Павловна заохала, предложила отложить экспедицию до светлого времени суток. Но хотя я и устала, спать не хотелось. К тому же не зря же парень тащился на ночь глядя со своим слесарным мешком.

— Пошли, — сказала я.

Операция оказалась легкой и почти бесшумной. Уже через десять минут мы втроем оказались внутри двух комнат, уставленных корзинами, бочонками, ящиками и различными бутылями. Пусть немалая часть тары оказалась пустой, удалось найти некоторые ценности.

Первое и, пожалуй, самое своевременное открытие — вязанка кривоватых и тонких восковых свечей. Парочку из них я немедленно зажгла, чтобы осветить помещение.

В кладовой нашлась целая алкогольная коллекция — десяток огромных бутылей с настойками. Одну из них я даже попробовала — Павловна долго вытирала передником горлышко бутылки, а потом принесла чашку. Напиток был умеренно резким и крепостью не меньше тридцати градусов, впрочем, с приятным вишневым послевкусием. Несмотря на ворчание няни, я разрешила угоститься Алексею, уж очень любопытно блестели его глаза в свете свечей. Парень слегка поперхнулся, доказав тем самым, что он не особый любитель.

В некоторых бутылях была не настойка, а медовая ягодная наливка. Но меня особенно порадовали две большие склянки с уксусом. Этот натуральный химикат пригодится непременно.

Также порадовали мешки с окаменевшей, слежавшейся солью. В таком виде, конечно же, в солонку ее насыпать было неэстетично. Но свойства она явно не потеряла.

Нашлась также здоровенная бутыль с лампадным маслом. Литров на шесть-семь! Вот эта находка обрадовала меня больше других. Я тут же отправила Павловну в буфетную за стаканами — видела там что-то такое пыльное и не слишком тонкостенное, но достаточно прозрачное. Няня вернулась минут через пять, ворча и ругаясь как на местную ленивую дворню, так и на барышню, которой невесть что в голову взбрело.

Но когда я сделала из этих стаканчиков две «вечные» свечи, Павловна замолчала. Да и Алексей только удивленно моргал. Дело в том, что лампадки возле икон давали так мало света, что с ними можно было и не считаться. А вот свеча в стакане с маслом горела ровно, лепесток огня вытянулся длинненький, красивой формы. И светил гораздо ярче.

— Свечи экономить надо, — пояснила я удовлетворенно. — А масла тут целая бутыль. На первое время сойдет.

Дальше-то я разберусь. Недаром полжизни проработала технологом в цеху. На комбинате «Красный треугольник». Я не профессор химии или там истории. Но интересовалась, а с мужем на даче в девяностые много на чем экспериментировать пришлось. Я и спиртовку сооружу, и керосин добуду, и даже газовую горелку смогу, дайте только время… и ресурсы.

Надо сесть и записать, что у нас есть. И что я смогу сделать. Я здесь попаданка или кто, в конце концов? Мишенька обожал книги про попаданцев во времени и прогрессоров, вечно зачитывал мне куски, пока я тоже не увлеклась. И теперь у меня есть возможность попробовать на практике, как оно.

Ох, глаза б мои не видели эту возможность… но увы.

Павловна притащила из буфетной еще два стаканчика, и дальше мы пересчитывали остатки былой роскоши при вполне комфортном для привыкших глаз освещении.

Что хорошо — нашлись грязноватые, но вполне приличные одеяла — три штуки, пуховики-перины, еще три штуки. Подушек с пяток. Ни моль, ни перьевой клещ их поесть не успели, и я уже наметила на завтра грандиозную стирку, но тут вспомнила про Покров. Ладно, после праздника перестираем. Просто постелить вот это вот и лечь я бы не рискнула. Тут дезинфекция нужна.

Порадовали также несколько отрезов ткани — пестренький, но вполне добротный ситец, неплохая шерсть. Всего по паре-тройке метров, но мне еще ребенка одевать и самой что-то носить помимо выходных платьев Эммочки. Да и дворня одета в какую-то непотребную рвань, даже Иванна и Селифан не слишком-то выделялись на общем фоне.

Съестного в кладовой не было, здесь продукты хранили в амбарах и погребах. Зато нашлась еще одна бутыль с лампадным маслом — на этот раз поменьше, литра на три.

Мы уже перебрали почти весь хлам, которого было тоже достаточно, когда Павловна вдруг заприметила в дальнем углу что-то интересное.

— Гляньте-ка, барышня! Никак это вашего батюшки барина! Вот диво, не покрали!

Глава 12

В импровизированной спаленке было душно, Павловна храпела, Ариша тихо посапывала, но все равно я выспалась. Пробудившись, первые пару секунд пыталась нащупать мобильник и понять, как я оказалась в этом отеле.

Потом все вспомнила. И еле удержалась, чтобы не закричать от ужаса. Где Миша? Почему я его еще не нашла?

Взяла себя в руки. Если паниковать, то ни-че-го не сделаю. Есть только один вариант: освоиться в этом мире, выжить самой. И только после этого постараться понять, что же произошло. Искать мужа. Если же нырнуть в страх и тоску, как во вчерашний пруд, то никому я помочь не сумею.

Практический же рецепт был прост: как можно скорее встать и взяться за дела. Что я и сделала.

Заодно вспомнила мелкие радости вчерашнего вечера. В большом сундуке, закрытом на замок, обнаружилось медное оборудование, о предназначении которого я догадалась после ответа Алексея удивленной Павловне.

— Потому-то ключница Настасья так кладовую и блюла. Не желала, чтобы винокуренный прибор на сторону ушел.

Да, это был настоящий перегонный аппарат. Я вспомнила, что когда-то в России дворянское сословие имело право изготавливать крепкие спиртные напитки для своего потребления, а также сдавать их казне. Вот откуда такой запас настоек! Старый барин, видимо, занимался любительским винокурением, а барыня этот процесс забросила, услаждая себя малиновыми и голубичными наливками — они и слаще, и слабее. Аппарат был помещен в сундук. В нем же я обнаружила еще одно наследие старого барина, не востребованное после его смерти: коробку с двумя старинными пистолетами. Я пока оставила все как есть, только попросила Алексея запереть сундук. И отправилась спать, отдав распоряжения на утро.

Павловна распорядилась, и, едва я опустила ноги на холодный пол, девица внесла таз с водой и поставила на табуретку. Я уже поняла, что в этой усадьбе особой комнаты для умывания нет и ей может стать любое помещение. Умылась холодной водой, обтерлась относительно чистым полотенцем и стала одеваться в тусклом свете из окошка.

Если мой вчерашний наряд следовало назвать «дорожным», то сегодня я надела лучшее платье и парадные туфли. К счастью, распогодилось и, кажется, даже подсохли самые одиозные лужи во дворе. Сам храм был на горке, и дорожка к нему оказалась почти сухой.

Священник ждал меня в церковном притворе. В институте благородных девиц я пребывала безвыездно четыре года, да еще потом три вдали от родного крова. Так что помнил он девочку-подростка, а сейчас беседовал со вполне взрослой барышней.

Кстати, из воспоминаний самой барышни я почерпнула, что на пути в дядюшкино поместье она остановилась в Тихвинском монастыре, исповедалась, покаялась в грехах, получила отпущение и какую-то совсем скромную епитимью. О чем я и сказала отцу Даниилу. Он облегченно вздохнул: вряд ли бы я поведала ему о каких-то прежде неизвестных девичьих грехах, а вот знать барские тайны священнику совсем не хотелось.

Что же касается храма, то был он каменный, построенный, когда «Голубки» знали лучшие времена и помещик был богат. Неизвестный архитектор явно взял за основу столичный барочный проект.

Зазвонили колокола, нестройно, но громко. Минут за пятнадцать храм наполнился сельскими жителями.

Освещение было естественным — несколько свечей погоды не делали. Но все же я смогла составить некоторое представление о моих новых сотрудниках, или подчиненных. На самом деле, моей собственности, как бы дико это ни звучало.

Оделись крестьяне так хорошо, как только могли — половина мужиков в новых лаптях, остальные их просто почистили от грязи и намотали свежие онучи. На голове у баб — светленькие платочки. Негромко переговаривались, вставали на привычные места. То, что барыня смотрит на них с хоров, узнали скоро, но лишь иногда бросали быстрый взгляд наверх.

Вообще-то, их тоже можно понять. Это ведь абсолютно подневольная рабсила, в прямом смысле слова. И никакого стимула лучше работать у них нет. Социальный лифт? Разве что стать сельским старостой или бурмистром. Материальная заинтересованность? Сколько четвертей ржи они ни намолотят, дополнительного дохода не будет. Остается только страх — высекут на конюшне, может, сдадут в рекруты. Надо, кстати, выяснить, какая была практика у прежней барыни.

Так что никаких стимулов. Такие подчиненные, как Алексейка, — клад. Надо подумать, как и остальных заинтересовать в результатах труда.

Служба между тем шла своим чередом. Я знала, что иногда сельские попы, впервые став настоятелем храма, устраивали богослужение по полной, часа на три-четыре, по Типикону, чтобы паства поняла: поп серьезный, все знает, все понимает.

Между тем дошло до освящения хлеба, плодов и елея — растительного масла. А также молитв с просьбой уберечь от «града, труса и нашествия иноплеменных». После чего батюшка перешел к проповеди. Напомнил о недавнем нашествии иноплеменных, удачно отраженном. Что такое «трус», уточнять не стал — видимо, все знали.

Я улыбнулась — интересно, хотя бы раз в истории этого села на Среднерусской равнине был «трус» — землетрясение? И тут же вспомнила другой катаклизм, случившийся именно в 1815 году. Не землетрясение, а другое событие, очень часто с ним связанное.

Какая тема-то интересная! Не забыть бы о ней. Тем более прямо сейчас отец Даниил должен сделать очень важное заявление для паствы.

Может, вчера я устала, но тогда лица мужиков показались мне если не глупыми, то уныло-безразличными. Сейчас же впечатление оказалось иным. Похоже, барщинные мужики и дворня были готовы включать дурака перед барином, точнее, барыней, способной в любой момент отправить их на какую-то работу. Сегодня же, в праздник, такая мимикрия была им не нужна. Или они опять ее включат, когда я к ним обращусь?

Глава 13

— А еще скажу, — завершил проповедь отец Даниил, — боярыня Эмилия Марковна поздравляет вас с праздником и приглашает всех в усадьбу на угощение.

Толпа отозвалась удивленным вздохом. Видимо, такие отношения между помещицей и крестьянством были непривычны. Но от приглашения не уклонился никто.

Угощение, конечно же, оказалось самым простым: на козлах положены доски, а на досках — чашки с хлебным вином и корзины с пирожками и крендельками. Насчет посуды пришлось выдержать небольшую войну с Павловной. Она неохотно согласилась выделить самые щербатые чашки из тех, что нашлись в буфете. И все время ворчала, мол, ироды, потом и так брагой дома упьются, а самые неленивые питухи пойдут в соседнюю Васильевку, в кабак. Я пропустила воркотню мимо ушей — пусть поругается, раз человеку приятно.

На отдельном столике, накрытом скатертью, были пироги и рюмки — для меня, отца Даниила с дьячком, звонарем и хором — четырьмя голосистыми мужичками. Сюда же пришлось пригласить старосту, правда, поручить ему, чтобы был порядок.

Это оказалось излишним. Мужички и бабы держались на барском дворе настороженно и не кинулись на вино и закуску, как я опасалась. Пришлось даже их подбадривать. Поп благословил трапезу и сам подал пример, все выпили и закусили.

— А теперь, братья и сестры, боярыня Эмилия Марковна речь держать будет, — сказал батюшка.

Я улыбнулась — уже поняла, что в православных святцах Эммы нет, поэтому меня окрестили Эмилией. Но тотчас же стала серьезной: толпа замолчала и ждала моих слов с интересом. А может, и страхом.

— Спасибо, мужички, — начала я, — спасибо, что хлеб до дождей убрали и сено заготовили.

Речь я готовила заранее и постаралась, чтобы она оказалась максимально короткой.

Потом я добавила, что буду здесь жить и никуда не собираюсь, и заметила печальную гримасу на физиономии старосты. Напомнила о давнем царском указе, что нельзя гонять на барщину больше трех дней в неделю, обещала соблюдать по мере возможности, но за особую службу и поблагодарить отдельно.

— И вот еще что, — добавила я. — Хочу, чтобы хозяйство мое прибытки приносило. Кто будет мне верный помощник в этом деле, — думала сказать «раб», как тут принято, но рот не раскрылся, — кто будет стараться, то с тем, как с вольным человеком, поделюсь от прибытков.

Толпа ахнула. Похоже, такого мужичкам еще не предлагали.

После этого я замолчала. Священник благословил паству, и скромный фуршет почти закончился. Почти, потому что Павловна среди утренней воркотни подала важный совет: пригласить священника со всем церковным причтом в дом и сугубо угостить рыбным пирогом. Я уже поняла, что в новом-старом мире, в котором пришлось обживаться, иерархия, а проще говоря неравенство, — необходимая составляющая. Так что крестьяне пошли по избам, а я с избранной компанией — в дом.

Поп начал со мной беседу об урожае. Я не знала, как ее поддержать и стоит ли поговорить о девке Арише. И тут дьячок обратился ко мне с неожиданным вопросом:

— Эмма Марковна, извините, вы же боярыня с царским образованием.

Я не сразу сообразила, что речь о Екатерининском институте, и кивнула.

— Вот у меня недавно спор вышел — остались ли сейчас в других краях горы огненные?

И тут я сообразила, с чем у меня ассоциируется 1815 год, кроме Ватерлоо.

— Да, есть такие горы, вулканами называются, — кратко ответила я.

А сама вспомнила название одного из них — Тамбора, в Индонезии. Этот вулкан извергнулся весной 1815 года, устроив свое жутковатое Ватерлоо окрестному племени. А для остального человечества беда была с отсрочкой: вулкан выкинул в атмосферу столько пепла, что следующий, 1816 год оказался «годом без лета» — швейцарцы и французы в июне катались на коньках. Что случилось с посевами — можно догадаться. Если кто-то и решился сеять в застылую землю.

Вот Россию холодная беда обошла стороной — средняя температура была даже выше обычной. Только во многих волостях лились проливные дожди, что тоже не очень-то способствует земледелию… по крайней мере, злакам. Хлеб и в России должен был подорожать — закон сообщающихся сосудов касается и экономики. Так что кто с этой осени хлебом запасется, тот будет и с доходом, и сыт.

Вечер подкрался незаметно. Гостям пора было и честь знать, да они бы и ушли. Но я нарочно задержала батюшку вопросами, а остальные раньше него откланяться не решались.

Я не просто так тянула время. Когда настали ранние сумерки, Павловна торжественно внесла в комнату две непривычно яркие по здешним местам лампы.

Весь причт и певчие дружно ахнули. Священник даже сказал: «Экое паникадило». То и дело, не отрываясь от беседы, они все поглядывали на светильники как на невиданное диво.

А я довольно ухмыльнулась про себя. Зерно и другую провизию этой осенью продавать не планирую. А другого способа разжиться деньгами здешние помещики не знают. Разве какого-нибудь лодыря или строптивого мужика в рекруты сдать, получить рекрутскую квитанцию и потом продать в соседнее село богатым крестьянам. Я уже выяснила — старая барыня так делала.

Но это не мои методы. Пойдем другим путем, а что надо — изобретем.

Глава 14

Лампы сделать было непросто. Пригодился не только опыт работы химиком-технологом на заводе, хорошая память, интерес к истории, но еще и ютуб. Сколько я там роликов пересмотрела из интереса и за компанию с Мишенькой — не сосчитать! Про то, как сделать лампу из чего угодно на коленке — в том числе.

Конечно, керосина у меня пока нет. И не скоро появится. Но мало кто помнит, что до него дома освещали такой интересной субстанцией, как спирто-скипидарная смесь. В основном ее, конечно, использовали для уличных фонарей. В том же Санкт-Петербурге к середине века все центральные улицы сияли довольно ярко.

Но если чуть изменить пропорцию, подобрать правильный фитиль и соорудить более-менее нормальный стеклянный колпак — можно использовать такое освещение дома.

Скипидар в поместье имелся, целая бутыль. Спирт многократной перегонки нашелся в том же сундучке, где папенька держал перегонный аппарат. Всего литр, но уж чего-чего, а это топливо в сельской местности я добуду. Павловна утром уже поставила чан браги из помоев и прочих отходов. Хотя и ворчала — что за безбожная работа в праздник! И кто ж вино курит из такой погани, тьфу! Как его пить-то?!

Смесь для лампы я составляла из четырех частей спирта и одной части скипидара. Добавлять скипидар было необходимо, потому что спирт хотя и испаряется гораздо лучше масла, но горит несветящимся пламенем. Яркость огню придавали раскаленные частицы углерода, которых в скипидаре содержится значительно больше, чем в спирте. Так что нитяной фитиль, луженые баночки, из которых я безжалостно выскребла белила и румяна Эммочки, две бутыли из пустых, обнаруженных в кладовке, (я открыла донышки с помощью раскаленного в печке куска проволоки и корытца с ледяной водой) — и вуаля! У меня две готовые лампы и еще несколько штук в перспективе.

При ярком свете выпили чаю. Я наконец-то попрощалась с гостями, включая несимпатичного Селифана — куда деваться, пришлось и его звать. Староста все время рыскал глазами по сторонам, пытаясь понять — какие же еще чудеса я с собой привезла. Конечно же, ему сообщили и про найденные вчера ресурсы. Недаром, зло поглядывал и на Павловну, и на Алексейку.

Перед расставанием староста получил распоряжение — обеспечить завтра в усадьбу восемь мужиков на простую, плотницкую работу. Хотел было спорить, но я сказала чуть повышенным и одновременно душевным тоном:

— Не будет людей, Селифан Васильич, сам за труд примешься.

Селифан дальше спорить не стал. Я позаботилась, чтобы он ушел одним из первых. После чего приняла важное административное решение: назначила Алексейку ключником. Павловна заохала — дело не для такого парня. Я пояснила, что поначалу ему придется чинить петли и навешивать замки. А с его отцом я отдельно поговорю, тем более у Алексейки два брата и кузня без юной смены не останется.

Наконец, гости разошлись. Я провела день на ногах и уже готовилась ко сну. Тут добрая Павловна напомнила об еще одной обитательнице поместья, не нагруженной работой и не приглашенной на праздник.

— Я тут кусок пирога приберегла для дурочки нашей. Ей-то надо сытно кормиться — за двоих ест.

Я чуть усовестилась — со всеми заботами забыла про Аришу. Конечно, девица, как кошка, почти весь день спала в каморке, но все же ей требовался свежий воздух.

— Дай ей пирога, да молока, — сказала я. — Пусть пока людей нет, разомнется, по дому прогуляется.

— Нам бы ее расспросить, — заметила Павловна, — кто ее нагрузить изволил. И зачем топиться бежала.

История оказалась одновременно простая и страшная в своей нынешней обыденности. Крепостничество, что тут скажешь…

По рассказам Ариши, обрюхатил ее кто-то из дворовых: кто именно, она впотьмах и не разглядела. Пошла в погреб за кислой капустой, а он там и подкараулил. Кричать и жаловаться девушка не решилась, да и не заступился бы никто. Понадеялась, что Бог милует.

Увы. Когда стало понятно, что дворовая девка в тягости, ее оправданий тем более никто слушать не стал. Многие баре в сию пору довольно строго блюли за нравственностью «подлянок». И жестоко наказывали за блуд. А жениться и замуж выходить не разрешали. Потому как все время дворовых должно принадлежать господам. Нечего своей семьей жить, свое хозяйство иметь!

Так было не везде, конечно. Где-то помещики обходились без строгостей, разрешали свадьбы и даже отпускали на месячину — то есть, выдавали дворовым припас на месяц, позволяли держать на барском скотном дворе свою корову, управляться хоть малюсеньким, но своим хозяйством.

Но не такова оказалась молодая барыня в поместье Ивана Платоныча Уварова, моего дяди. Все вольности с месячиной она разом пресекла, а беременных дворовых девок преследовала нещадно. При том, что и мужской прислуге своя семья отныне не светила, здоровые молодые мужики скоро начали превращаться в бессовестных стоялых жеребцов, каким лишь бы кому, а что потом — не важно. Тем более, лакею, пойманному на блуде что? Ну на колени у барского стола поставят и заставят поклоны бить отсюда и до обеда. Ну на конюшне выпорют. Да и все.

А вот согрешившую подлянку изведут гораздо качественнее. Первым делом опозорят на всю округу. А дальше — на усмотрение господ. Молодая барыня Уварова, например, повадилась таких девчонок отдавать в жены в самую дальнюю деревню, тамошнему кривому пастуху. Здоровенный вечно сполупьяна мужик уморил уже трех или даже четырех женок. Потому как колотил нещадно и работой нагружал без меры. Кто из провинившихся девок дите не скинул сразу, те родили, и теперь их детки сиротками-приемками при том же пастухе росли, вечно избитые и голодные.

— Лучше в реку брошусь, чем к Ваньке-кривому в жены, — закончила свой рассказ Ариша и на всякий случай заплакала, утирая слезы углом повязанного по самые брови платка. — Мне девки рассказывали, он и поленом прибить горазд, и с топором за женой по деревне гоняется. Если помирать — так сразу, не мучиться.

— Грех-то какой, — вздохнула Павловна и погладила девчонку по плечу. — И думать не смей! Барышня наша что-нибудь про тебя да придумает, будь в надежде. Эх ты, горемыка…

— Придумаю, — пообещала я. — А пока идите, нянюшка, обратно в каморку. Пока никто нашу тайну не увидел. А я на завтра план составлю. Работы поутру у нас будет полный кузовок и еще больше. У меня задумок много.

Глава 15

Проснулась я почти затемно, умылась и принялась за многочисленные и неотложные дела. Одним из них, правда, запланированным на вечер, станет расселение каморки. Для Ариши уже нашелся чуланчик, его надо обустроить, проверить вентиляцию и перевести туда. Придется посвятить в тайну Алексейку — что делать. Бедная девчонка вздыхала и всхлипывала во сне. Ей не спалось, да и мне за компанию.

Кстати, насчет воздуха. Оказалось, что причиной горелого запаха в барских апартаментах были не только плохо закрытые печные вьюшки. Едва старая барыня померла, в кабинете барина, используемого, как контору, случился пожар. Вовремя обнаружили и потушили, но все бухгалтерские тетради сгорели.

— Кое-кто побаивался, — с усмешкой, но тихо сказал Алексейка, — что вместо наследницы приказчик от Ивана Платоныча пожалует, делать отчет барину, сколько зерна и кож было продано и по какой цене.

Я тоже понимающе усмехнулась. Сейчас для меня важно, что в усадьбе осталось. Но о сгоревшем прошлом, быть может, разговор еще зайдет.

Пока же завтрак подавал Алексейка. Он починил разболтанную кофемолку и смолол прожаренный кофе. И то и другое мы нашли в секретной кладовке. Кофе получился так себе, пережгли. Ругаться не стала — сама виновата. Объяснять надо лучше. Впрочем, и хуже пивала.

Основным блюдом завтрака стала ячневая каша. Ее сварили в большой кастрюле для всех — и для меня, и для дворни. Вряд ли две кухонные бабы оценят такой демократический жест, но безопасность — важней. Кухарки постарались, каша вышла крутой и почти без песка.

Варить ее было проще, чем обычно, так как одна из моих чудо-ламп с вечера горела на кухонном поставце. Это удивило персонал не меньше, чем общая каша — дворня привыкла, что самое лучшее находится в барских покоях. Я кратко объяснила: пока барыня спит, ей лампа не нужна, зато тем, кто кашеварит до зари она необходима, чтобы лучше работать.

— Мы и не знали, сколько, оказывается, тараканов на кухне водится, — восторженно сказал перед завтраком Алексейка. И умолк, не уверенный, что это открытие из мира шестиногих обрадует госпожу. Я усмехнулась — надо и с тараканами разобраться. Но позже.

Пока же следовало допить кофе… нет, даже лучше взять чашку и отправиться на крыльцо, встречать рабочую силу, собранную Селифаном.

Хм… Шесть мужиков — более-менее ладны и даже на ногах стоят после вчерашнего праздника. Дедок… ну, может диагноз «артрит второй степени» поставлен мной поспешно. А вот с восьмым членом бригады, парнишкой лет десяти, все ясно. Это уж точно не фитнесс-вундеркинд, его и тремя поленьями нагрузить грех.

— Позвать Селифана! — коротко скомандовала я.

Исполнять кинулся мальчонка-заморыш. Староста, конечно же, отирался где-то неподалеку и явился почти сразу.

— Здрасте, ЭмМарковна, — полу-развязно, полу-почтительно начал он, но ему не дали развернуть речь.

— Помнишь, что я вчера говорила, Селифан Васильич? — начала я задушевно-зловещим тоном. — Помнишь, помнишь, не дурак. Так вот, парнишка… Как зовут его кстати?

— Дениска. Приемыш он мой, нахлебник, и вообще-то…, — начал староста, но я перебила:

— Дениска будет среди мужиков ходить, опыта набираться. А ты — на работу вставай, как я вчерась обещала.

Староста ощерился, что-то шепнул мальчонке и тот помчался еще быстрей, чем когда велела я. Селифан бубнил о том, что «нахлебник» любую работу выполнять горазд, но я посмотрела на него так, что бубнеж перешел в шепот.

Наконец, появился запыхавшийся Дениска. Сзади переваливались двое парней — Селифан так ценил свой статус белоручки-надсмотрщика, что на всякий случай перевыполнил трудовую разнарядку.

— Пойдемте в дом, — обратилась я к бригаде. — А ты ступай на гумно, да проследи, как в огороде бабы капусту убирают.

Староста зло вздохнул, но убрался.

Вместе с бригадой работников я методично обошла весь дом. Потопала по каждой половице. А Дениску заставила даже попрыгать в особо сомнительных местах. Оценила размеры катастрофы и велела:

— Значит так, мужики. Целых и добрых половиц по всему дому раз два и обчелся. А в барской спальне, в столовой и в детской так и вовсе одна на десяток. Ни досок, ни лесопильни у нас нет и взять его неоткуда. Значит, все левое крыло кроме людской закроем. Так что выбирайте тут самые целые доски, снимайте и тащите в жилую часть дома. Гнилье в печку, хорошие — на замену такому же гнилью там, где укажу. Инструмент плотницкий есть в усадьбе? У Селифана? Отлично. Дениска, сбегай.

Решение было так себе, но другого не нашлось. Если полы проваливаются под ногами, стены латать смысла нет. Пока мужики обдирали с пола целые доски, я вышла во двор и направилась к амбару. Там под руководством страшно недовольной Иванны три девчонки лет четырнадцати с самого утра ногами месили в яме глину с соломой, опилками и половой. Туда же пошла и зола из печки.

Да здравствует благословенный ютуб! Именно там я видела, как мужик утеплял полы глиняно-опилковой массой. Вот и я собиралась под половицы сначала уложить с полметра саманной прелести.

— Ничего, девки, — услышала я ворчание Иванны, — слыхала я про барина, что хотел из каждого окна реку видеть. Велел реку вокруг дома копать — канал называется. А вода каждый раз в пруды уходила. Барская дурость, она разная бывает. Вот и наша…

— А слыхала ли ты про барыню-Салтычиху, которая наглым холопкам языки резала? Мою-то девичью фамилию помнишь? — как ни в чем не бывало заметила я, входя в амбар.

Старостиха замолчала, будто сама себе откусила язычок. Девчонки усмехнулись, потом опасливо взглянули на руководительницу.

— Работайте, работайте, — подбодрила их я. — Есть уже тесто готовое? Тогда несите в дом.

Иванна кивнула, ближайшая девчонка схватила двумя руками полную корзину смеси и с трудом потащила, куда велено.

— Сто-ять! — распорядилась я. — Иванна, найди-ка девку взрослую или бабу, такое таскать. Эта еще не доросла.

Я вернулась в дом. Осторожно прошла в котах, еще вчера заботливо промазанных смесью гусиного жира и подтаявшего воска, по освобожденному полу, поспешила к комнате, где отдирали половицы. И услышала удивленный вскрик.

Инстинкт понес меня сам собой — трухлявого дерева под ногами не чуяла. А вдруг убился кто? Гнилая половица неудачно подломилась? Воткнулась, не дай Бог, глубоко в тело? Здесь антибиотиков нет, а заражение крови — как здрасте!

Но мужики, столпившиеся в дальнем углу бывшего папенькиного кабинета, на первый взгляд были целы. Они просто стояли и таращились на что-то у себя под ногами.

Глава 16

Пригляделась и я. Кабинет был очищен от половиц примерно наполовину. На деревянном перекрытии что-то поблескивало в лучах скупого осеннего солнышка. Я нагнулась и подняла две золотые монеты. Изображенную на них даму узнала сразу, а и не узнала, помогла бы надпись: «Екатерина II Имп I Самод Всерос».

В мое время такая денежка — нумизматическая ценность. В тогдашней России — законное платежное средство. Первый вопрос, сколько их здесь всего? Пару я подняла, но дальше барыне рыться в пыли негоже.

— Эмма Марковна, я струмент принес, — донесся голос Алексейки.

Вот и хорошо.

— Оставь его до поры, — распорядилась я, — собирай монеты и мне давай.

Еще не содранные половицы, рядом с местом находки, были не такие грязные, как у противоположной стены. Да и на обоях — прямоугольное светлое пятно. Рядом висела короткая сабля.

— Тут что, шкаф стоял? — спросила я ближайшего мужика. Тот удивленно взглянул на меня, но сообразил.

— Да, поставец барский, с книгами. Мы его вынесли, чтоб, как нам велели, пол очистить. И нашли.

— Продолжайте, — велела я. Подумала, что за находку клада полагается вознаграждение. Конечно, ни на половину, ни на треть — территория то частная. Но совсем без награды оставить нельзя.

Я пошла в свою каморку. Услышала, как впереди хлопнула дверь и затопали быстрые шаги. Не навстречу — кто-то предпочел удалиться в людскую.

Ариша решила погулять средь бела дня? Однако девица оказалась на месте. Она лишь сонно таращилась на меня.

— Кто тебя навещал? — спросила я с порога.

— Не знаю, барыня, — ответила девица вечно виноватым голосом. — Спала, слышу дверь открывается. Думал, вы или Павловна, сил нет встать. Потом все же поняла — не ваши шаги. Только хотела вылезти, да разглядеть, а дверь и закрылась.

Что за неведомый визитер? Ладно, потом разберусь. Пока же взяла кошелек, поспешила в кабинет.

К моему возвращению мужики оторвали все половицы, и Алексейка, под восхищенное оханье Павловны, собрал семь золотых империалов — я вспомнила, что так называлась эта монета. У него появился добровольный, хотя и непрошенный помощник. Примчавшийся откуда-то Дениска нашел последний, седьмой кругляшок в самом углу, в щели под мусором. Если бы не его острые глаза — пропустили бы монету.

Я не знала, радоваться или тревожиться. На клад находка не тянула, хотя была приятной и своевременной. Но вот мужики… и их болтливые языки. Это проблема. Начнут рассказывать, как в доме золото нашли, слухи вырастут снежным комом. На входе было несколько монет, а на выходе, уверена, расскажут, что молодая барыня сундуками золота из подпола таскала. Как бы беду не накликать. Лихих людей во все времена было много, а сейчас и подавно хватает.

— За работу поблагодарю отдельно, мужики, — сказала я после коротких размышлений. — А за то, что языками трепать не начнете — особенно. Кроме вас-то проболтаться некому, пойдут слухи — буду знать, с кого спрашивать. Рекрутские квитанции дорого стоят, ежели что, начнут болтать, что я много денег нашла, так я эти деньги поневоле заработаю.

Мужики втянули головы в плечи и закивали. Увы, без угроз обойтись не вышло бы.

— Золотой на церковь пожертвую, остальное на хозяйство пустим, — я нарочно говорила о своих планах вслух. — Зима впереди долгая, и скотину и работников надо бы до следующего хлебушка сберечь. Ладно, работайте дальше. Все половицы снять и начинайте укладывать глину под стропила. Девки сейчас будут корзинами таскать.

На этот раз обсуждать барские чудачества никто не решился. Молча кивнули и занялись делом.

Когда саман был уложен, мужиков позвали в людскую — пообедать. Сегодня щи были дополнены курицей. Павловна осудила такую расточительность, но люди занимались тяжелым трудом, пусть поедят. И оценят.

За едой Павловна и дед, оказавшийся неплохим плотником, вспомнили, что старый барин был картежником и ему иногда везло.

Наверняка империалы — заначка от жены. И хранить-то просто — позвал дворню, велел шкаф отодвинуть и уйти. Потом снял со стены, как я уже поняла, не просто саблю, а пехотный тесак — по сути короткий, тяжелый меч, приподнял половицы, кинул туда выигрыш. Опять позвал и велел шкаф на место задвинуть. И не успел сказать барыне перед смертью. А может, и сам забыл.

Семь золотых — это семьдесят рублей золотом. Если серебряные рубли размениваются нынче на ассигнации один к трем, то золото стоит еще дороже. Этот факт я выудила из памяти Эммочки. Правда, точного курса она не знала. Ничего, выясним. Пока прикину по серебряному — почти двести рубликов на ассигнации, за вычетом того, что обещала пожертвовать церкви. Было двести, да нашлось еще столько же… как минимум до нового урожая с голоду не помрем. Учитывая хилых, но вполне себе коров на скотном и зерно в амбаре — тем более. И будет на что семенной картофель у немцев покупать. А еще — земляное масло. Точно помню, что в Нижнем Новгороде на ярмарке его бочками продают, привозят из низовий Волги.

Нижний — это наш ближайший город. И до него можно добраться двумя путями. Либо по дороге на лошадях, либо на лодке по реке. Не бог весть какая водная артерия течет через поместье, так, переплюйка. Но она впадает в Ветлугу, а та, в свою очередь, несет свои воды прямиком в матушку всех русских рек.

Пока обедали, я все это обдумала. А также прокрутила еще пару вопросиков в голове. Когда в людской послышался шум отодвигаемых лавок и бригада крепостных поблагодарила за хлеб-соль, я вышла к ним с готовым решением в голове. Кнут болтунам уже озвучен, надо и пряником поманить.

— Хорошо поработали, мужички, да и до вечера еще много успеете. А за найденые папенькины деньги отдельно хочу вас наградить. Как закончим с полами, сходите на птичий двор. Каждый получит по хорошей несушке в хозяйство. Будут вашим деткам и яички, и куриная лапша к рождеству.

Мужики явно приободрились. Я думала сначала выдать им копеек по пять из медных денег, но потом решила, что наличку они скорее всего снесут в кабак. Там выпьют и точно начнут болтать. А курица — она и в крепостное время курица. Прибыток, хозяйство, жена похвалит, ребятишки порадуются. Крепостные у мелкопоместных дворян самые захудалые и нищие, все соки из них выжаты. Им и простая несушка сейчас — прибыток.

В общем, к вечеру все полы вскрыли и даже частично заполнили подполье саманом. Целые доски отобрали, пересчитали, заменили пару лаг. Гнилые тоже не без пользы пристроили — хорошие куски от них отпилили, пригодятся. А совсем трухлявые в печку пошли, натопив дом до жара. Вот и глина в подполе быстрее просохнет.

Все шло по плану. Только вот Ариша…

Глава 17

— Опять кто-то по коридору шастал, — доложила встревоженная Павловна. — И в каморку барскую нос норовил сунуть. Хорошо я Аришку надоумила метлой дверь подпереть. Тихонько открыть не получилось. Но я девку от греха опять под лавку угнала лежать, чтоб даже если заглянет кто — все одно ничего не увидел.

Я озабоченно кивнула. С беременной беглянкой надо что-то решать. Уже по всем деревням слухи пошли, что Уваровская девка с кузовом в речке утопилась. И теперь из под моста неосторожных путников в воду уволакивает. Особенно парней.

Но это бы и к лучшему, привидения в нашем мире неподсудны. Да только и другие слухи были — что сбежала и прячется где-то. Конечно, у меня под кроватью ее искать не станут. Пока. Но в доме, полном людей, долго такой секрет не утаить.

— Павловна, а сколько стоит нынче девку купить? — задумчиво спросила я, прикидывая наличность. Батюшкины империалы в этом деле точно пригодятся. Про хозяйство я умно придумала, но, кажется, туда деньги не дойдут.

— Ну, ежели не мастерица какая, на Кузнецком обученная, а обычная девка… — почесала бровь Павловна. — Не дороже пятидесяти рублей. Ассигнациями.

Последнее уточнение было важным. И цена не запредельная, потянем. Только вот согласится ли дядюшка, а еще точнее, его молодая барыня, мне девку продать? Если господская гордыня взыграет — так и откажет.

Значит, надо сделать так, чтобы жене дяденьки казалось, будто девке житье в Голубках хуже замужества за кривым пастухом выйдет.

Но об этом я буду думать чуть позже. Пока надо продвигать дела с утеплением.

На том и заснула. А с утра проинспектировала саманные подушки в полу, наскоро перекусила пирогами с кашей, снова выдала напутствие мужикам и отрядила девчонок резать сухой камыш. Благо, этого добра по берегам моей переплюйки было достаточно.

Смотрели дворовые на меня странно, но не спорили. Взбрело барыне в голову глину в подпол набивать? Ее дело. Захотелось сорняков береговых? Да за милую душу. Подневольному люду все едино. Прежняя-то хозяйка тоже чудила. Наедет в кои веки, раздаст бестолковых указаний, кладовые дочиста выгребет, да с телегами по разным монастырям и отошлет — принято было здесь так. А то и сама на богомолье соберется, и опять же письма с доверенными людьми шлет — снаряжайте еще припасов!

А эта, новая, пусть камышами тешится, все едино скоро надоест и она либо к дяденьке зимовать слезно попросится, либо еще с каким поручиком сбежит.

Так думали крестьяне, мне Павловна доложила. Ну, я не собиралась разубеждать народ на словах. А дела сами за себя скажут.

Камыш мне нужен был для стен. Саманную хату мне здесь не сложить. И венцы новые до зимы не справить. А вот жердей на обрешетку найдем, в крайнем случае мужики вытешут.

Что такое каркасно-камышитовый дом я знаю хорошо. В далекой юности помогала бабушке такой сарай ладить.

Короче говоря, решила сначала законопатить все щели в стенах мхом и конским волосом. Потом обмазать глиной. Сверху прикрыть эту красоту обрешеткой из жердей, а под нее отправится размочаленный и вымоченный в извести камыш. И уже сверху — опять глина с соломой, тем же конским волосом, золой и известью.

Мы так общежитие в гарнизоне с Мишей утепляли, когда он еще из армии не ушел в запас. Нас местные научили.

А изнутри вся эта штукатурка будет, потому как здесь не Средняя Азия и даже не юг России. Сыро. Побоялась я, что внешний слой влагу втянет и больше беды сделает, чем пользы.

За конский волос отдельное спасибо Еремею. Он не просто стал ответственным за конюшню, но и занялся реанимацией конского поголовья и осмотром самого строения. Тогда-то и обнаружил мешок этого ценного ресурса. Не важно, для чего его отложили, может, хотели украсть, а теперь — мне пригодится.

Заодно я занялась заготовками на зиму. Для начала — местом хранения. Погода, к счастью была прохладная, но сухая и солнечная. Девчонки, чтобы отдохнуть от резки камыша, нарвали охапки полыни. Подсушили на русской печи, после чего я их подожгла и устроила тотальный бактерицид в погребе. Зловредные микробы, надеюсь, погибли, а мышки и крыски — разбежались.

Капусту бабы срезали и заквасили под веселые частушки. Я разок заглянула в людскую, ставшую заквасочной и поняла, что там справятся и без моих указаний. Разве что посоветовала, как забьют капусту в бочки, положить сверху побольше хрена, для консервации. Этого добра в огороде уродилось изрядно. Вспомнила стишок о крестьянской доле: «Есть и овощ в огороде: хрен да луковица». Шутки шутками, а никакая морковь с репкой хрен с чесноком не заменят — чеснока тоже уродилось немало. Выкопали два ведра, вывалили сушиться на рогожу. Я без особой ругани велела перекопать грядку еще раз, что дало третье ведро.

А вот в другую заготовку я вмешалась самым радикальным образом. Трем свинкам настала пора расстаться с жизнью. Выяснила, что прежде мясо просто бы порубили, свалили в бочки, пересыпали солью и дождались торговцев-прасолов. Которые, как и положено, скривили бы носы и милостиво взяли бы оптом, пятак за фунт.

Я резко изменила традицию. Во-первых, бочки были вымыты, выскоблены, окурены. Во-вторых, не пожалела соли. И, главное, лучшие окорока, через неделю после просолки были сварены в огромном котле, с обильным количеством чеснока и петрушки. К тому времени уже была сооружена простенькая коптильня и заготовлена ольховая стружка.

Бабы ворчали, но умеренно. За свои труды они получили почти все субпродукты — кишки все же я оставила, велев промыть и засолить в отдельной кадке. Может и до колбасного производства дойду.

И все же за хлопотами не могла забыть одну актуальную проблему.

Глава 18

Среди прочих дел у меня не выходило из головы, пожалуй, самое непростое — визит к дяде. Забрать Лизу и выкупить, проще говоря, купить Аришу.

К появлению девочки, которую мне придется воспринимать как родную дочь, все было готово. Пилотным помещением для утепления и ремонта стала детская. Туда пошли самые крепкие и свежие половицы. Саман под полом просох, стены по моему методу деревенские бабы заштукатурили в один день. Выждав неделю, печь как следует растопили, после чего я специально ходила по свежевымытому полу босиком, пощупала беленные известкой стены, поспала ночь и признала помещение пригодным для ребенка.

А вот с Аришей оказалось непросто. Я решила посоветоваться с главной хранительницей тайны — Павловной. Она выслушала мои соображения, почесала бровь. Потом затылок. И лишь потом ответила.

— Это вы, Эмма Марковна, резонно решили — не с барыней, а с барином говорить. Только, уж простите, не выйдет так. Дурочка наша — она же при барыне горняшечка. Если бы муж мимо супруги простую мужичку продал, она могла бы еще спустить, да и то вряд ли, ндрав не тот. А тут ее горняшка, брюхатая или нет — неважно. Так что готовьтесь с барыней говорить.

— Скажу ей, — решила я проверить аргументацию на Павловне, — мол, по уезду пошли слухи нехорошие, что вы, Дарья Сергеевна, девок морите. Так им и надо, поганкам, по уму-то, но как бы чего не вышло… А тут прибилось ко мне в поместье чучело. Я ее допросила и дозналась, что это ваша Аришка. Говорила мне глупости разные, как ее молодая барыня из ревности изводит. Я помогу вам — девку у себя в Голубках оставлю. В черном теле держать стану. Не в горнице ей жить, а при свинарнике, и такие работы исполнять заставлю, что руки до могилы не отмоются. Ну и вы, получается, мне по доброте молодую работящую девку уступили. Не даром, конечно, по обычной цене. Заранее вам благодарна, — закончила я и улыбнулась.

Павловна, наоборот, нахмурилась. Вздохнула и сказала:

— С обычной барыней так дело повести было бы мудро. Да вот тут, как ни остра коса — камень крепче. Будь Дарья Сергеевна просто барыней, ваши резоны ей на сердце бы легли. А так, боюсь, только ндрав ее купецкий раздразнят: мол, мудро задумано, а последнее слово — за мной. Значит, последнее слово — «нет» будет. Так и скажет: «Мудры вы, Эмма Марковна, а все равно возвращайте».

— Как же быть, Павловна?

— Только одно, барышня: мужа ей найти и обвенчать. Барыня и тут упереться может — мол, продай тогда с мужем. Но недаром говорят: жена мужа убоится. Тогда вы сами упереться должны и отдать дело на церковное рассмотрение. Я о таком слыхала — поп владыке перешлет, владыка — Синоду. У дурочки Ариши уже внуки будут, а дело не решится.

Я улыбнулась, но тут же нахмурилась — придется срочно мужа искать. И конечно, не Ваньку-кривого.

Я вообще признала бы этот вариант сомнительным, если бы не вспомнила, что читала когда-то похожую историю. И в моем прежнем мире оно получилось. Значит, и тут шанс есть.

М-да. Решать за человека, с каким спутником ей создать семью и жить, без такой спасительной опции, как развод… Но изменить нравы эпохи я не могла, разве что сделать их чуток гуманнее.

Сначала спросила девицу. Рамки предпочтений у Ариши оказались скромными: чтоб не дрался, не пил запоем и хорошо бы не старый. Против самой идеи не возражала. Понимала, что это гарантия невозврата к прежнему хозяину. И главное — хозяйке.

Затем я произвела небольшое социологическое исследование. Обратилась к Иванне. После недавних стычек старостиха присмирела и постоянно демонстрировала готовность услужить. Поэтому, когда я запросила устную справку о потенциальных женихах, она, без уточнений для кого, назвала девять кандидатур и дала каждой характеристику. Правда, в половине случаев путалась с возрастом, но я решила уточнить у священника.

Потом задала тот же самый вопрос Таньке — она назвала пятерых. Наименьшим знатоком оказался Алексейка — предложил лишь троих, правда, с усмешкой добавил и себя. Я тоже усмехнулась, сказала, что ему свадьба пока не грозит. Сверила три списка, выбрала в нем два одинаковых имени. Один, бобыль за сорок, не годился. Перспективней был Андрон — тихий спокойный мужик, за двадцать, хороший лесоруб. Недавно овдовел — когда отъезжал зимой на заработки, лес валить, жена попала в прорубь, вылезла, но застудилась и померла. Двое детишек заботами бабушки были сыты и ухожены.

Поэтому я остановилась на Андроне. Мужик оказался понятливым, вместе со мной подробно обсудил приданое — коровку, два пуда ржи, отрез ткани и обещание отпустить зимой на заработок, а оброк с того не брать. После этого жених познакомился с невестой, и явного антагонизма не возникло. Даже нагулянного ребеночка Андрон готов был признать своим, пустив слух, что давно закрутил с Аришкой втайне от бар.

Осталась техническая сторона проблемы. Большого опыта общения с представителями духовенства у меня не было, поэтому я взаимодействовала с дьячком. Он заявил, что венчание, безусловно, возможно, но в таком важном деле спешить не стоит. Полагается проверить, насколько молодожены церковны, как постились, какие за ними незамоленные грешки, а главное — в какие из ближайших дней венчание допускают каноны. Я вздохнула, предложила десять рублей ассигнациями. Дьячок погрузился в церковный календарь, я добавила пятерку и выяснила, что обвенчать можно завтра вечером. Так и сделали.

Венчание вышло немноголюдным — только родня Андрона. Потом гости отправились в усадьбу, скромно попировать в людской с дворней. Аришу до родов я решила оставить у себя. Но перед тем, как покинуть храм, проследила, чтобы в церковную книгу внесли запись с именами и датой, а потом собственноручно переписала ее и дала на подпись отцу Даниилу. Он вздохнул, но не возразил против этой прихоти и подписал.

Что же поделать? Если рукописи и не горят, то только у самых-самых классиков. Когда же есть дубликаты, это сохраняет подлинники.

Для гостей и дворни испекли большой курник. Саму комнату подмели, осветили, так что было уютно. Я выпила рюмку наливки и уже приготовилась отведать пирога, как появился Алексейка.

— Нарочный от Ивана Платоновича прибыл, с письмом. Говорит, только барыне в руки отдаст.

В первую секунду я хотела сыграть в гостеприимную хозяйку и приказать позвать его в дом. Но пробудилась интуиция, и я вышла на крыльцо. Алексейке же было сказано отрезать кусок пирога и вынести с чаркой вина.

Дядиным посланцем оказался знакомый Кузьма. Пока он доедал пирог, я прочла послание.

«Душа моя Эммочка. Ждем тебя завтра на семейный обед. Лизонька по тебе соскучилась. А еще разговор важный есть — Дарья Сергеевна с тобой поговорить желает. Просила передать, что рада будет тебя видеть, а если ты не одна прибудешь — так станет для тебя ближе родной сестрицы».

Да, мудро я сделала, что не затянула со свадьбой.

Глава 19

Поездка в дядино имение поначалу была бы даже приятной, если бы не волнение. По-честному, волновалась я не из-за Ариши, а из-за… Лизы. И у меня на то были свои, весьма веские причины.

Еремей начистил пару, так, что кони блестели. Я даже поблагодарила его чаркой. Уже поняла, что выдавать премии дворне не очень принято, а такое мелкое удовольствие — радует. Мужик весь день проводит под небом и чашка хлебного вина, днем или утром, его из строя не выведет, а лишь развеселит.

Так и случилось. Погода была прекрасная, коняшки бежали бодро — кнут только посвистывал, не касаясь крупов, а веселый Еремей, вместо подкаста, рассказывал мне байки про окрестных помещиков. Было… весьма занимательно.

Благодаря своей недолгой работе в должности барыни, я глядела на усадьбу Ивана Платоновича не столько туристским, сколько профессиональным взглядом. Пятьсот душ, конечно, не сорок, это видно сразу. Огромный, прибранный сад, без сухостоя. Судя по амбарам, коровнику, конюшне — и скота, и коней здесь изрядно. А еще видно, что некоторые сараи построены заново. Получила усадьба новый хозяйский глаз, который не терпит гнилые бревна.

Одно меня немного напрягало: если, покопавшись в Эммочкиной памяти, я смогла вспомнить дядю, то с Дарьей Сергеевной — не вышло. Поэтому взяла верх культурная ассоциация, оказавшаяся неверной. Думала я, что дядина супруга — кто-то вроде купчихи Кустодиева, которая, к тому же, дорвалась в поместье до сливок и прочих вкусностей.

Оказалось, не так. Дядя, как подсказали воспоминания Эммочки, был меланхоличный, улыбчивый толстяк. А вот Дарья Сергеевна не то, чтобы худышка-коротышка, но ростом ему по подбородок. И дородной не назовешь. Видимо, не только красота ее сыграла особую роль в сватовстве за именитого дворянина, а богатое купеческое приданое.

И еще я поняла, что женщина с таким лицом — настырная, наступательная, всегда добивается своего. И, конечно же, хочет добиться сегодня.

Встретила она меня широкой, почти непритворной улыбкой. Только вот не прошло и пятнадцати минут, как улыбка с лица ушла. Вернее, пока дядя показывал мне апельсины в зимнем саду, возок мой осмотрели и выяснили, что Ариши там нет. Я пару раз пыталась начать разговор с Иваном Платоновичем тет-а-тет, но каждый раз откуда-то чертиком выныривала Дарья Сергеевна, перебивая тему.

Семейный прием очень скоро перешел в семейный обед. Мне вспомнились свои пустые щи, с постными пирогами. А еще историческая байка, как Александр Македонский разгромил персидского царя Дария, захватил царский походный шатер, заглянул туда, оценил китайские шелка и золотые чаши, присвистнул и сказал: «Вот, что значит царствовать!».

Глядя на стол Ивана Платоновича можно было сказать: «вот, что значит барствовать!». Тарелки и приборы для всех блюд, рюмки под все напитки. А уж подача… Входит лакей в роскошной ливрее, за ним официант с накрытым блюдом:

— Потаж де сиг а лорже перле!

— Кулебяка же маршан а ля рюс!

— Филе де беф глясе а ля Варен!

Ладно, кулебяку а ля рюс — пирог с грибами и мясом я могу и сама испечь. Но филе а ля Варен — тут, пожалуй, без мультиварки не обошлось. Или томили четыре-пять часов в кастрюле, под присмотром. Нежнейшая говядина, к которой нож полагался лишь по сервировочному правилу, а так она ломалась вилкой проще паровой котлеты. После такого обеда крепкий кофе казался просто райским целебным напитком.

Но тут и мне нашлось чем удивить богатых помещиков. Пока суть да дело, я распатронила всю Эммочкину косметику, извела все бутылки, которые были из более-менее нормального прозрачного стекла, но соорудила еще несколько скипидарно-спиртовых ламп. И сейчас привезла с собой две штуки, самые красивые.

Обед тут поздний, а темнеет рано. И многие даже зажиточные помещики не используют свечей до полной темноты, сумеричничают. Так вот заправленные, зажженые и поставленные на стол среди богатых блюд лампы произвели на родню впечатление.

Дарья Сергеевна, правда, старалась не показывать эмоций, а вот дядюшка разахался, разохался и начал выспрашивать — откуда такая диковина?

Но я до поры до времени в подробности не вдавалась. Будет еще момент для этого аргумента.

Роскошный обед, казалось, был рассчитан на десять персон. Но обедали мы вчетвером. Четвертой, конечно, Лизонька. При виде меня она улыбнулась, но неуверенно, с оглядкой. Бедная маленькая девочка… сердце вздрогнуло и зашлось.

Вот что мне совсем не понравилось, так что она оглядывалась не на кормилицу, а другую няньку, приставленную Дарьей Сергеевной. Пожилая, крупногабаритная баба, то и дело косящая на свою барыню — «что прикажите». А на ребенка смотрела сурово, и я догадалась, что несчастной малышке, «сироте при живой матери», как я успела услышать в злом шепоте, от нее перепадало больше шлепков, чем добрых слов.

Когда обед закончился, стало ясно, что тянуть больше нельзя.

— Дядюшка, помните, мы в оранжерее хотели об одном важном деле поговорить.

Дядюшка не успел вспомнить-сообразить, как вмешалась жена:

— О вашем важном деле поговорить успеете, а пока надо с нашим важным делом выяснить. Насчет моей горничной.

— Да уж, не знаю, как она в Голубках моих обрелась…, — начала я.

— Зато известно, где живет она — в барском поместье, под твоим боком, — Дарья Сергеевна перебила уже меня.

Ух ты, какая информированность! Надо взять на заметку.

А пока я спокойно перечислила все резоны, заготовленные дома. Это было сделать не так и просто: уж слишком пристально, резко глядела на меня Дарья Сергеевна. И мой давний опыт подсказал: здесь не просто самодурство, не просто желание власть показать, а особая мотивация. Понять бы какая.

— Не буду и спорить с тобой, племянница, — наконец сказала тетя, — а просто попрошу вернуть девицу. Потому как она моя, и мне надобна.

Мудрой Павловне надо платок новый подарить и конфет-пряников.

— Была бы рада, — сказала я, с искренней смущенной улыбкой, — только вот теперь она не только в вашей воле, но и в мужниной. Повенчалась с моим мужиком.

На одну секунду лицо Дарьи Сергеевны исказилось так, что я испугалась. А еще отметила — пусть наушник в усадьбе и есть, но все же без телефона. Этой новости здесь не знали.

Потом злую гримасу сменила дежурная улыбка. И искреннее раздумье, унаследованное от отца-купца.

— Что же тут поделать можно? Ну, например, она покаялась попу насчет своей брюхатости? Ежели нет, поп узнает и разводную грамоту ей даст, а в консистории потом бумажку обделаем, как надо. Поп тридцатку ассигнациями получит, да еще подскажет, кому в консистории денежку отнести. Иван Платоныч, не вздыхай от такого расхода, ты ведь сам…

Тетя сообразила, что готова сказать что-то совсем неуместное.

— Или еще проще можно. Кто муж-то?

Я кратко рассказала и тут же догадалась для чего был вопрос.

— Лесоруб хороший? Нам такие надобны. Цена ему — триста рублей ассигнациями, но я и триста пятьдесят заплачу за хорошего работника.

Эта работорговля мне не понравилась совершенно. Даже несмотря на то, что была ожидаема.

— Извините, тетенька, мне Андрон самой нужен, — ответила я, — пусть духовные власти решают, разлучать его с женой или нет.

— А можно и совсем просто, — будто не слыша продолжила Дарья Сергеевна, — Андронову жену завтра ко мне привезти. Пусть у меня полгодика поживет, отработает — не бойтесь, тяжким трудом томить не буду. А потом верну ее законному мужу и денег много не возьму.

Это что? Аришка должна выносить ребенка в этом поместье и весной вернуться ко мне. Почему? Что еще за тайны мадридского двора?

— Да зачем же такое надобно? Пусть при муже живет, раз уж все так повернулась. Я за нее честную цену дам.

Тетя прищурилась и закончила торг уже без улыбки.

— Три пути есть, любой не обидный и без особого ущерба для тебя, племянница. Ты подумай, какой самый подходящий. Надумаешь — так приедешь и дочку свою заберешь. Акулька, отведи Лизоньку в детскую!

Глава 20

Бабища не очень вежливо взяла Лизоньку за руку.

И пусть несчастный ребенок не доел профитроли со сливками, поставила на ноги, чтобы вытащить из столовой.

— Маменька! — заплакала Лиза. Еще бы, ребенку всего два года с небольшим, а ее так дергают, и вообще!

Детский плач сорвал меня со стула. Я что, позволю этой интриганке шантажировать меня слезами ребенка? Да ни за что!

В той жизни мы с Мишей очень хотели ребенка. Но не случилось… и уже за одну Лизоньку я готова распрощаться с прошлым. Это действительно моя, только моя девочка! Наконец-то…

В два прыжка я оказалась на пути Акулины. Такая громадная бабища коня на скаку остановит, но сейчас ей предстояло справиться со мной.

— Это что же такое?! — не столько крикнула, сколько сказала я командирским голосом, какого ни дядя, ни тетя от меня еще не слышали. И взяла Лизоньку за ручку. Малышка тут же вырвалась от гренадерши-няньки и вцепилась в меня, спрятала лицо в моих юбках.

— Дарья Сергеевна, — неожиданно писклявым голосом произнесла Акулька, взяв Лизу за рукав и взглянув на барыню. Та препиралась с мужем. Донеслись слова Ивана Платоновича: «Ты не говорила, что до такого дойдет» — и ответ супруги: «Молчал бы, сам знаешь почему!»

Пусть заняты друг другом. Я займусь Акулькой. Как прежде их холуями.

— А ну-ка, отпусти мое дитя, — резко сказала я. Акулька не то чтобы отпустила Лизоньку, но теперь держала ее лишь за край платьица.

— Ты понимаешь, что делаешь сейчас?! — говорила я, стараясь не сорваться. — Я вдова капитана императорской гвардии Шторма. Это — дочь капитана гвардии Шторма. А ты, холопка, похищаешь ребенка! Такими делами жандармский корпус занимается, а приговор Сенат выносит. За такое одно наказание — кнутом да в Сибирь!

Краем сознания я понимала, что жандармский корпус если тогда и существовал, то такими делами не занимался. Но Акульке этого знать не надо. А мне — главное не сорваться.

— В Си-бирь! — грозно повторила я, так, чтобы в моем голосе прозвенели колокольчики жандармской фельдъегерской тройки. — Сразу на ртутный рудник. Если под кнутом выживешь, у тебя за год там руки почернеют и отвалятся. Будешь без рук по кровавому снегу ползать. Хочешь такого?

И я решительно выдернула подол детского платья из ослабевшей руки. Дарья Сергеевна прекратила препирательство с мужем, и я заметила тревогу на ее лице.

Акулька растерянно оглянулась.

— Дарья Сергеевна, — еще жалобнее протянула она.

— Ступай в людскую! — приказала барыня. — Понял, муженек, почему я велела других гостей не приглашать сегодня?

Я взяла Лизоньку на руки и прижала к груди.

— Ну хватит. — Кажется, дяденьку Ивана Платоныча таки довели до ручки. Он решил вспомнить, кто тут барин, хозяин и мужчина, в конце концов. — За мужиком теперь девка, да и хорошо. Баба с возу, как говорится. Ты ее купить хотела, племянница? Вот и порешим дело. Эй, там! Бумаги, чернил несите! Купчую тут же подпишем.

Дарья Сергеевна так глянула на мужа, что стало понятно: аукнется ему самоуправство и хозяйский гонор. Но это уже не мое дело.

— Сказывают, ты батюшкины деньги сыскала в доме? — Иван Платоныч, решительно отодвинув со скатерти блюдо пирогов, сам сел писать купчую. — Стало быть, честную цену за девку можешь дать.

— Пятьдесят рублей ассигнациями, — подтвердила я, мысленно позвенев в припрятанном на поясе кошеле золотыми империалами. И еще раз убедившись, как качественно работает осведомительная служба.

— Дешевенько… ну да ладно, между родни торговаться совестно, — Не сказать, что дядя был доволен сделкой. Но у него явно имелся какой-то свой мотив покончить дело разом. И я, кажется, догадывалась какой.

— Среди своих и впрямь невместно. — Я перечитала поданный документ и решительно подписала. А потом выложила на стол золотую монету. Если в бумажные деньги переводить, те же пятьдесят рублей и выйдет. Даже немного больше, потому как золото престижнее банковских билетов. — И позвольте, дяденька, вас порадовать. Лампы, что я привезла, в подарок оставлю. Все вам приятнее будет ужинать, да и газету перед сном почитать. Сумерничать прислуге не зазорно, а господам приятнее с лампой. Еремей бутыль с топливом для нее дворне вашей передаст. И покажет, как с лампой обращаться. Как закончится, в Голубки посыльного отправьте, еще пришлю.

Судя по взгляду Дарьи Сергеевны, чудо-лампы интересовали ее далеко не в первую очередь. Но все же подавлять открытый бунт главы семейства она не решилась. А еще она явно не ожидала такого решительного отпора с моей стороны.

Иван Платоныч же был доволен прямо по самые уши. Он слыл в околотке книжником и образованным человеком, почитать и порассуждать о литературе любил. Лампы в довесок к империалу его очень порадовали.

Дарья, скрипя зубами, вынуждена была подчиниться воле главы семьи и сделать хорошую мину при плохой игре. А как там они дальше станут разбираться — их проблемы. Со мной чета родственников попрощалась почти тепло — дяденька даже поцеловал в лоб и перекрестил на дорожку.

В возок я забрала и Лизоньку, и перепуганную Лушку с ее малышом на руках. Кажется, кормилице Эммочкиной дочери в доме дяди пришлось несладко.

Теперь все было позади. И можно, сидя в тряском возке, подумать: что за тайные мотивы завязались узлом вокруг беглой крепостной девки? А не дяденька ли пошалил? Тогда понятно, чего Дарья взъелась: сама она родила хоть и законных, но дочерей. И вторая беременность не гарантия наследника. А тут нате, возьмет барин да признает ублюдка, если мальчик родится. А не признает — так просто отпишет ему часть имения! Или будет держать в статусе «ни сын, ни холоп», если воли на это хватит. Чтобы маячил на глазах у барыни, напоминал ей, что пока наследника не родит…

— Мама, маменька, птика!

Лизоньке надоело сидеть без дела, она отдернула занавеску, выглянула и, смеясь, показала мне на какую-то чокнутую ворону, которой не спалось в вечернем осеннем лесу. Луна высовывалась в прорехи облаков и светила ярко, так что посмотреть было на что.

Кстати… Мне надо не о чужих байстрюках думать, а о своем ребенке. В доме дядюшки я смогла рассмотреть ее подробнее. Едой малую, конечно, не обижали. Но, судя по бледненькой землистой коже, прогулками не баловали — потому-то она с таким восторгом и глядит на окружащий мир.

О педагогике тех времен я имела самое скудное представление. Все же вспомнила, что главная задача мамушек и нянюшек — накормить дитя и уберечь от любых опасностей. Если ребенок в четырех стенах, в тепле, то опасностей почти никаких. Для него и для крепостной прислуги, с которой сурово спросят за самые простенькие сопли. Это крестьянские детишки на солнце и ветре чуть ли не с первого года.

Лушка, напуганная и забитая, не сразу поймет мои методы. Так что придется поначалу мне гулять с малой. Ну а пока…

Пока мы просто глядели на дорогу и смеялись вместе, над птичками, над лошадкой. Похоже, бедной девчонке и смеяться-то не разрешали вдоволь — «смех без причины — признак дурачины». Но я только ее подбадривала, а заодно выясняла словарный запас. Лизонька радостной скороговоркой прочла несколько утренних и вечерних молитв. Уже хорошо — нет проблем с памятью. Надо будет понемногу знакомить ее с окружающим миром. Придумать развивающие игрушки. Заодно перебрать в голове все стихи и сказки, какие ей подходят…

Вот я стала мамой впервые в жизни. Знать бы, какие педагогические ошибки наделала юная мамаша за эти два года, исправить их…

С этими мыслями я почти не заметила, как вернулась в родное, точнее, уже ставшее родным поместье. Недалече от ворот встретился Дениска, ставший в усадьбе пешим гонцом:

— Барыня, тут к вам приехали!

Глава 21

Что за гости в имении, я выяснила, еще не доехав до хозяйственных служб. Прибыли прасолы — скупщики мяса и солонины, откуда и прозвание. А также шкур, шерсти, щетины, нередко и хлеба. Ничего странного в их появлении не было.

Странно другое: с чего их в этом году принесло в Голубки на ночь глядя? Обычно прасолы приезжают светлым днем, тщательно осматривают припас, торгуются, грузят добро на телеги и отбывают еще до сумерек. А тут нате…

Ах вот в чем дело. Прасолы приехали вскоре после полудня, но я к этому моменту уже погрузилась в собственный возок и отбыла в сторону дядюшкиного имения.

Поэтому с закупщиками, как обычно, разговаривал Селифан. И теперь солидный пузатый мужик с пегой бородой до ремня, похожий на карикатурного купца из учебника истории времен моего советского детства, степенно поздоровался со мной и начал уверять, что все улажено, дескать, барыне незачем головку утруждать. И задерживаться они, дескать, не собираются, хотят завтра до вечера вернуться, так что погрузятся и отбудут.

— Правда, Эмма Марковна, вы бы шли почивать. Устали в поездку-то, — с почти отеческой заботой сказал Селифан. — Мне это торговое дело известное, сейчас все справлю, а утречком вам доложу.

Вот добрый какой. Поня-а-атно…

Чуть вникнув, можно было уяснить главное: Селифан воспользовался моим отсутствием, чтобы провернуть какую-то аферу. И потом свалить на то, что от дедов, ну, не от них, а от старого барина заведено было. А барыня иного приказа не дала? Считай, она и распорядилась.

Но что-то пошло не так, и прасолы задержались до моего приезда. Попытка вытурить их втихую у старосты не прошла именно потому, что кто-то из дворни втихаря настропалил Дениску, а тот со всех ног кинулся докладывать мне.

Из возка донесся всхлип. Лизонька на последнем этапе путешествия вздремнула, проснулась от вечерней свежести и заплакала, как бывает с детьми, не попавшими в постельку в положенное им время.

Я заглянула в возок. Обняла малышку, взяла на руки, передала Луше.

— Сейчас тебя спать отнесут. А я по хозяйству дела доделаю, к тебе приду и спою песенку.

Лизонька плакать перестала. Для нее такое было в новинку. Здесь и сейчас у бар не принято лично нянчить детей. Утром к ручке допустили, вечером на ночь благословили. И все, дальше няньки-мамки.

Но я проводила Лушу с Лизой до крылечка и вернулась к менеджерской работе. Была почти кромешная темень, поэтому не то чтобы пришлось прислушиваться, но до меня донесся ожесточенный разговор Селифана с торговцем.

— Давай мне пятерку бумажкой или сгрузи полвоза. А то она глазастая, считать начнет.

Ох, жучило короедное! Воспользовался темнотой, чтобы погрузить на телеги мешков, уже не знаю, пятьдесят или шестьдесят, а потом объявить, что продал тридцать-сорок.

— Счастье твое, Селифанушка, — ласково сказала я, подходя к спорщикам, — что ничего сейчас считать не буду. И не полвоза разгрузить велю, а все телеги, все обратно в амбары занести.

Староста охнул, понимая, какая беда миновала его немытую голову. Купец же сказал с искренним удивлением:

— Барыня, зачем сгружать? Велите лучин принести побольше, зажечь, и пересчитаем все.

— Почтенный, — я вспомнила, как тогда полагалось ласково обращаться к купцам, — неужто не слышал вашу гильдейскую поговорку: «Без хозяина рассчитали»?

Торговец удивленно взглянул на меня. Поговорка была ему известна, но от дворянок слышать ее не доводилось.

— А хозяйка здесь — я. И не дозволяла даже фунта хлеба продать. Сама для себя решила: раньше Святок, а то Пасхи ничего продавать не буду, сберегу. Так что извините, нынче торга не будет. Ночь темная, распоряжусь вам в людской постелить и накормить. А утром — счастливого пути.

Не знаю, что подумал честный (или не очень?) прасол. В темноте разглядывать его гримасы мне было некогда. Главное, спорить с барыней он не решился, только кивнул. И кликнутые из людской мужики споро начали разгружать воз, растаскивая добро обратно по амбарам.

— Ты, Селифан, на красную шапку никак напрашиваешься? — тихо спросила я понурого старосту, схватив его за рукав драной рубахи. Он-то уже было собирался раствориться в темноте и наверняка где-нибудь подальше вслух отматерить мерзкую бабу, не вовремя вернувшуюся домой. Мол, не могла у дяденьки на полчаса задержаться, драная кошка?!

— Не гневайтесь, барыня. — Как бы ни был зол староста, а мозгов не нарываться у него хватало. — Простите дурака, привычка сгубила. Всегда ж так делали, ни маменька, ни папенька ваши в эти дела не вникали, людям прикажут, отчет примут — и довольно.

— Маменька с папенькой ныне в лучшем мире, а я на земле осталась. Мне дочь поднимать без мужа. Так что про бесконтрольность в хозяйстве забудь. Ступай с глаз моих, утром с тобой еще поговорю. Да проследи, чтоб прасолам нормальных щей налили и войлоки без блох постлали!

Староста вздохнул, кивнул и побрел, видимо обдумывая слово «бесконтрольность».

Уже в своей каморке, из которой я так и не спешила перебираться в барскую спальню, потому что все силы и материалы ушли на обустройство детской, я присела на кровать и стала перебирать в уме случившееся за день.

К бабке не ходи, Аришку дяденька обрюхатил. Иначе Дарья бы так не завелась. И понятно, почему девка молчала. А ну как я в ответ на такую историю сама ее обратно отвезу?

С этим ясно. Дальше что? Дальше ремонт и Селифан. Прасолам этой осенью всем от ворот поворот. Наличных денег у меня кот наплакал, но все равно не буду ничего продавать. Умолот все еще идет, каждый день в амбарах до десяти четвертей ржи прибавляется. Пшеницу мои крестьяне вовсе не сеяли, белую муку тут покупают только для барского стола, и то в праздник.

Так что с голоду никто не умрет. И бедными здесь мелкопоместных дворян считают потому, что, даже имея сытый кусок в теплом углу, те не могут поддерживать «уровень». То есть выезжать в приличных нарядах и самим принимать гостей, держать для детворы недешевую гувернантку, а потом отдавать потомство на свой кошт в хороший пансион в губернском городе, а позже — в столичный университет.

Дом, опять же, в порядок привести — это дорого, даже при наличии бесплатной рабочей силы в виде крепостных.

Но ничего. Зря я, что ли, попаданка? Найду, где денег достать. У меня впереди зимняя ярмарка в Нижнем. А потом — два года бескормицы в Европе. Цена на хлеб даже в нашей глуши взлетит до небес. И везти до Петербурга ничего не придется — посредники сами справятся. Конечно, за космический процент, но не нам пока привередничать.

А сейчас — песенку на ночь для Лизы и спать. Завтра будет новый день, вот и стану со всем по очереди разбираться. В уездный город надобно съездить обязательно, в лавку к жестянщику. И на стекольный заводик, что переводит лес неподалеку, всего-то тридцать верст.

Буду пока лампы клепать. И секрет смеси для горения никому не скажу. Даже мелкий прибыток в виде дружеского расположения соседей мне сейчас ой как нужен. А дальше развернемся!

С этими мыслями я направилась в детскую. По дороге встретился Алексейка, я распорядилась через него, чтобы на кухне кроме хлеба выпекли побольше калачиков — дать гостям в дорогу. Людей я разочаровала, значит, надо обиду подсластить. Мне проще будет с этими торговцами взаимодействовать, чем других искать.

— Мам-ма, — сказала сонная Лизонька.

Я присела рядом, затянула давнюю песню Хелависы про белую кошку. К последнему куплету ребенок надежно спал. В комнате было тепло, но не душно.

Пора и мне спать.

Вышла в коридор и услышала робкий голос.

— Барыня…

Глава 22

Я глубоко и искренне зевнула. Может, перенести разговор на завтра?

Но ясный однозначный ответ стоит всех моих размышлений. Так что закрою-ка проблему. Хотя бы на информационном уровне.

— Ариша, — сказала я ласково, — чего тебе не спится?

— Эмма Марковна, — несмело ответила девица, почти невидимая в темноте, — как вы уговорились с барином?..

— Насчет тебя? — спросила я, так как Ариша не решалась закончить фразу.

Девица то ли кивнула, то ли шепнула «да».

— Пошли к тебе, — распорядилась я. И через минуту мы уже были в жилом чулане. — Ариша, давай…

Хотела сказать: поговорим начистоту, как равные. Но поняла — глупость, так невозможно. Она никогда не забудет свой статус. И мне в этом времени не стоит о нем забывать.

— Давай каждый скажет правду. Сначала я. Нелегкий был разговор, пришлось постараться. Но теперь ты не под властью Ивана Платоныча и Дарьи Сергеевны. Отвечай и ты по правде — от кого?

— От барина, — сказала Ариша чуть дрогнувшим, но радостным шепотом. — От него.

Хотелось спать, но все равно интересно же, как мой новый родственник создает внебрачных детей.

Ариша поняла мое молчание за вопрос и продолжила:

— Иван Платонович и раньше любили… любили горняшек в особую комнату приглашать и там их пряниками угощать… Ну и… Как женился — перестал. А потом к нему гость приехал, сосед майор Бродников. Выпил да и давай шутить: мол, был ты, Иван Платоныч, орел, любую мог куропатку да утицу крылом покрыть. Теперь же будто в клетке и уже не полетать. На другой день супруга пошла с девками в лес по грибы — погода райская была.

Я понимающе кивнула. Конечно, в девичестве купеческая дочка сидела взаперти покрепче, чем дворянская. А тут — барыня, гуляй, когда хочешь.

— Ушли барыня. А Иван Платонович меня позвал пряников откушать, наливки выпить. Сразу сказал — пошли, красавица, под крыло. Ну и… Стращал потом — супруге не говори. Только у нее половина горняшек — скрытые дозорницы. В тот же вечер узнала и стала меня изводить. Остальное вам известно…

Я молча погладила Аришу по плечу. Девка всплакнула.

— Простите, барыня. Спасибо, что вступились за меня.

— Не бойся, — сказала я, — ложись спать. Андрон твоего ребеночка своим согласен назвать, это главное. Будете жить спокойно.

Эх, жизнь. Уж сколько гадости было в моем прежнем времени, но по сравнению с теперешним там рай. А то Павловна мне понарассказывала ужасов. И про то, как один барин постоянно отправлял жену паломничать в монастыри — его грехи замаливать, а сам делал детишек с дворовыми девками и распределял по дальним деревням. И как другой барин хотел так же шалить, да жена его споила и держала в дальнем флигеле на цепи. И как еще один барин-вдовец не мог уже развлекаться с девицами по полному естеству, так приказывал им нагишом в спальне пред ним плясать и едва ли не возбужденных борзых кобелей на них науськивал. Родня обиженных девок не выдержала, пришла в усадьбу, задушила аспида ночью и с дворней год барскую смерть скрывала: кто ни явится, так «Петру Иванычу неможется, велел не принимать».

Да уж. Милые усадьбы средней полосы, с парками и прудами, оказались похожи на средневековые замки с адюльтерами, бастардами и не очень-то верными рабами.

Ладно, мы эту проблему уже решили. За Андроном я присмотрю особо — на словах он Аришу с ребенком обласкал, а как в жизни выйдет — еще неизвестно. И тетенька Дарья Сергеевна теперь однозначно для меня во врагах, раз по ее не вышло.

Справлюсь. У меня планов громадье. Вот, например, надо с Селифаном разобраться. Павловна, уже вплотную вошедшая в здешнюю жизнь дворни, собирала все сплетни и слухи, несла мне. Она и поведала, что старый-то барин, папенька мой, еще давно за какую-то особую услугу выдал вольную старшему Селифанову сыну. И живет тот сын где-то неподалеку в селе экономических крестьян. Вошел примаком в зажиточную семью, но долго на низких ролях не продержался, окреп, выделился своей избой, жену забрал и хозяйство ведет самостоятельно, хотя с новой родней не ссорится. И не только большой надел у него и стадо, но и деньги мужикам одалживает, занимается мелким ростовщичеством. Значит, какой-никакой капиталец есть.

Интересно, этот Селифанов сын сам такой оборотистый или же показательно оборванный староста, который, кстати, числится у меня в дворовых и живет вместе с остальной прислугой и женушкой в людской, все незаконные прибытки туда и переправляет? А что, придраться не к чему. Экономические крестьяне живут на землях, принадлежащих государю, они люди вольные и при своих правах.

Непременно с этим вопросом надо разобраться. И если поймаю на воровстве — мало никому не покажется. Сам-то ворюга в моей власти.

Зверствовать не буду. А добро заставлю вернуть и накажу, чтоб неповадно было.

Утром прасолы уехали. Купец, может быть, думал, что у барыни была вечерняя блажь, а утром она начнет торговаться и продаст мясо и зерно. Однако я выходить к ним не стала, а передала через Алексейку, понемногу бравшего на себя функции управляющего, что барыня почивают-с, они волю не переменили и раньше Святок торговли не будет. Разве что пусть пришлют воз под Рождество — забрать битую мерзлую птицу. Курино-гусиное поголовье всегда сокращали в начале зимы, и в этом я решила от традиции не отступать.

Алексейка вручил корзину с калачиками, терся вокруг отъезжавших и добыл интересную информацию:

— Эмма Марковна, когда они уже в путь собирались, купец сказал пареньку, видно сыну: «Не кручинься, мы все равно без голубковского товара не останемся, барыня не продаст, так…» Увидел меня, замолк.

Вот с этим «так» и следовало разобраться.

Для начала я поговорила с пожилым степенным мужиком Фролом, который следил за молотьбой, если рядом не было старосты. Пожалуй, стоит назначить его главным над всеми посевными работами. А пока я поговорила с Фролом наедине о местной урожайности. Так как я не очень понимала, что такое четверть, то просила собеседника пояснить, сколько десятина — это чуть больше гектара — приносит пудов ржи.

— Ну, так-то год на год не приходится, барыня, — сказал Фрол, — то по двадцать и восемь пудов берем, то по двадцать и девять. Этот год средний было.

Я пожалела, что под рукой нет листка бумаги с карандашом, надо завести блокнот. Но самый примерный подсчет показал, что нынешней осенью мимо закромов прошло больше ста пудов ржи. Полторы тонны с лихвой. Не о них ли говорили прасолы?

Вот об этом-то и надо для начала побеседовать со старостой. Сегодня он на глаза мне не попадался. Можно позвать, а можно и сходить, чтобы застать врасплох.

С той поры, как я появилась в доме, Селифан показательно жил в людской. Но я уже знала, что без барского пригляду они с женой занимали не по чину один из флигельков. Сейчас оттуда их вещи вроде как исчезли, но было у меня подозрение, что не все. И искать проныру следовало именно там.

Когда я уже подходила к флигелю, то услышала пронзительные детские вопли и сердитые выкрики старосты.

Глава 23

— Совсем ополоумел, старый хрыч?! — Я схватила занесенную руку старосты, в которой были зажаты вожжи. На мокрой земле у наших ног скорчился дрожащий комочек в кровавых лохмотьях, бывших когда-то рубахой и штанами. — Ты что творишь?!

Здоровый мужик, конечно, справился бы со мной одной левой, особенно если учесть, в какой он вошел раж. Селифан не сразу понял, кто вмешался в его дела с сиротой, и с глухим рыком попытался стряхнуть меня в грязь. Неизвестно, чем бы все кончилось, если бы не заголосившая на весь двор Павловна и несущийся в нашу сторону Алексейка с дрыном наперевес.

Селифан увидел все это и опамятовался. Отбросил вожжи и с ходу бухнулся на колени в ту же лужу, где валялся Дениска.

— Не губите, барыня, не гневайтесь! Не увидел я вас!

— Ах ты, падаль гнилая! — Меня трясло от ярости. — Тебе кто позволил, холопья морда, с моей собственностью своевольничать?! В холодную его!

Подоспевшая Иванна взвыла и бухнулась мне в ноги рядом с мужем:

— Барыня! Да миленькая! Не гневайтесь, разум его затмился от нерадивости огольца!

— В холодную, — непреклонно мотнула я головой. — Пусть посидит до вечера, а потом на конюшню — и всыпать ему горячих вдвое против Денискиных следов.

Приказала и даже не усомнилась. Если взрослый здоровый мужик избивает ребенка, никакой гуманизм к нему не применим!

Теперь надо заняться мальчишкой. Его я поручила Павловне — отнести в людскую, застелить лавку у теплой печки, чтобы отлежался. Павловна взялась за дело с привычным мне ворчанием. Дворня, сбежавшаяся на скандал, тоже наблюдала не без удивления — с чего такое участие к дворовому мальчишке, да еще и сироте, которого староста решил за что-то поучить.

Пусть смотрят, судачат, обзывают за глаза чудихой. Я уже поняла — если барыня в своих причудах уверена и распоряжается без сомнений, мужик скоро затылок почешет и скажет: «Может, так и надо».

Пока, чтобы успокоиться, я прогулялась по саду, благо и сегодня погода была сухой. Удовлетворенно прислушалась к плотницкому стуку — обновляли амбар. Его тоже надо будет и окурить, и щели замазать для хранения припасов.

Остыла. Надо бы, кстати, посмотреть, что с Дениской. Павловне я доверяла, но хуже не будет. К тому же было любопытно.

От тепла и доброго ухода паренек пришел в себя. А еще поразился и тому, что барыня сама пришла в людскую ради него, и тому, что принесла леденец. К вожжам-то он явно привык, а такую сладость, возможно, пробовал впервые в жизни.

— С чего он взъелся-то на тебя? — спросила я, садясь на табурет, спешно застеленный Павловной чистым рушником.

— Он с ночи-то спугался, а наутро озлился за то, что ничего продать не смог, как прежде. Я забился в баньку, он там меня нашел, выволок. Сперва ругать стал, что я без его воли к вам прибежал. После совсем распалился — бил меня и кричал: «Чего не сказал, что барыня девку Аришку венчать собирается?!» Будто я знал!

Ребенок вспомнил экзекуцию и снова всхлипнул. А я вздохнула — вот откуда у дяди информатор. Точнее, канал — от Дениски к старосте. Ладно, теперь этот канал закрыт.

— Ты не плачь-то, а барыне дальше сказывай, — укорила мальчишку Павловна.

— Селифан мне велел по дому ходить, смотреть, о чем хозяйка со слугами говорит, да разве я мог все углядеть? Барыня, вы сами накажите меня за подгляд, только не отдавайте ему! — сказал Дениска и окончательно зарыдал.

— Успокойся. При Еремее теперь будешь. И Алексейка присмотрит. Главное, мне верно служи, — велела я мальчишке и встала.

Хотелось обнять и утешить ребенка. Но нельзя. Барыне невместно. В этом мире и в этом времени ограничения есть не только у крепостных, но и у их хозяев. Попросила Павловну приглядывать за парнишкой, пока не оправится, заодно сообщила, что он пострадал потому, что мне вчера вечером помог.

Мне вот сейчас надобно раньше всего выяснить, что прасолы собирались покупать у Селифана. Рожь в амбарах пересчитана, бочки с солониной тоже, а еще и досолены — мясо буду хранить сама. Я не просто начала наводить порядок, но и записывала все в большую, только наполовину заполненную амбарную книгу, которую нашла в папенькином секретере. Спасибо, старосте не пришло в голову сжечь и его. Заодно и прежними, довольно безалаберными записями поинтересовалась. И кое-что из них уяснила.

Выйдя из людской, я первым делом подозвала Еремея и велела:

— Возьми двух парней из дворни, помоложе, и столько же девок деревенских, поглазастее. По очереди приглядывайте за Иванной. Селифан в холодной, Дениска в людской. Не иначе она сама решит к сыну в экономическое село сбегать. Как соберется — живо бери тех мужиков, посылай девку ко мне, а с другим за Иванной. Надо на горячем мерзавцев поймать, чтобы воровать неповадно было.

— Не тревожьтесь, барыня, — кивнул Еремей, — справимся.

Как я и предполагала, развязка жульнической авантюры наступила скоро. Мне сообщили, что один из мужиков, не задействованных сегодня на барщине — закон о трех днях я блюла, — запряг телегу, туда заскочила Иванна, и кнут загулял по лошадкиному крупу так интенсивно, будто опаздывали на свадьбу или крестины.

Я велела Еремею запрячь свой экипаж. Догонять или тем паче перегонять супругу старосты не собиралась, поэтому спокойно перекусила хлебом с простоквашей, самым простым кисломолочным продуктом, который по моему приказу делали в усадьбе.

Пожалуй, пора в путь. На козлах, рядом с кучером, сидел Алексейка. Я подумала, не захватить ли пистолеты, но пока еще с ними не упражнялась. Дипломатия — наше все.

До Покровского, экономического села, было восемь верст. Я слегка задремала и проснулась, когда приехали.

По словам Еремея, село было большим, с главной улицей и несколькими проулками. Впрочем, избу Ивана Селифановича удалось найти легко — дом был высокий и видный. К тому же вокруг него кипела деятельность: стоял весь обоз прасолов, а несколько крепких мужиков торопливо несли мешки с зерном. Дерюга, конечно, везде дерюга, но последние дни я пересматривала запасы, поэтому показалось, что узнала ткань.

Тут же была и Иванна — о чем-то беседовала со статным молодцем, по виду не крестьянином, а, скорее, купецким сыном. Молодец взглянул на меня с удивлением и даже вызовом. Что же касается мамаши, она отскочила в небольшую толпу мужиков-зрителей.

Зрители — это хорошо. Но сейчас мне была нужна не Иванна, а хозяин обоза, тоже изрядно удивленный.

— Передумали, барыня? — приветливо улыбнулся он. — Так могли бы не приезжать, а за мной послать. Я бы купил.

— Я не продать, я сама купить хочу, — указала я на мешки с рожью, — один только куль.

И протянула скупщику золотую монету, уже понимая, что на нее можно было купить десять мешков.

Расчет оправдался. Купец, который откажется от выгодной сделки, себя уважать не будет. Тем более барыня-чудачка такое предлагает на миру. Не согласишься — прослывешь среди работников еще большим чудаком, чем эта странная молодая дворянка.

— Берите, — удивленно, но твердо сказал купец. — Может, вы еще…

Уже не замечая купца, я обернулась к Ивану Селифановичу.

— Его ты продавал?

— Да, Эмма Марковна, — со скромным поклоном произнес парень. — Мой хлеб.

— В мешке хлеб, и только? — спросила я.

Иван Селифанович кивнул.

— Алексейка, — распорядилась я, — ссыпай зерно прямо в телегу. Вот, подстели. А вы, уважаемые, — я кивнула прасолам и нескольким солидным на вид мужикам, подтянувшимся на намечающийся скандал, — будете свидетелями.

Глава 24

Да, все верно. В воровстве старосту я заподозрила сразу, вот меры и приняла. Отрядила своего конюха вроде как помогать молотить. И дала с собой полный карман скрученных в крохотные трубочки полосок бумаги. На которых микроскопическими буквами было написано: «Украдено у госпожи Шторм». Несколько вечеров потратила, но больше сотни таких записочек сделала. И теперь в каждом мешке с моим зерном на дне была такая записочка.

Вот и сейчас на расстеленном чистом рядне, поворошив зерно, выбранный мной из здешних богатеев мужик, не в родстве с Селифановым сыном, нашарил туго скрученную бумажку. Нашарил. Сам удивился. Развернул, поднес к самым глазам и по складам прочел:

— Укра-де-но у гос-по-жи… Штор…м… — И кхекнул в бороду, с прищуром глянув на прасолов, а потом на слегка позеленевшего Ивана Селифановича.

— Ну что, мужики, — я уверенно забрала из рук чтеца свою записку, — будем остальные мешки проверять и урядника звать? Все на каторгу пойдете за воровство.

— Мы знать не знали, барыня! — мгновенно сориентировался глава прасолов.

Я уже выяснила, что звали его Дормидонтом Дормидонтычем и славился он на всю округу не только удачливостью, но и умением вывернуться из любой ситуации. Скользкий угорь, и пузо не помеха. — Вот у него честно купили! — продолжил Дормидонтыч, красноречиво ткнув толстым пальцем в сына старосты.

— Вы все свидетели. — Я окинула строгим взглядом еще подтянувшихся на шум зрителей. В толпе уже были и бабы, и ребятишки, но больше мужиков, которых по осеннему времени не занимала полевая работа. — Воровство раскрыто. Односельчанин ваш не только чужое добро прикарманил, ославил порядочную семью, что его в примаки взяла. Так еще и мать родную с отцом родным под кнут и ноздри рваные подвел. Его в полицию, а родителей, что сына-вора воспитали и потворствовали, велю в цепи и в Сибирь! Они в моей воле.

Где-то в толпе коротко взвыла и осела на землю Иванна. Сын ее и вовсе стал белый с прозеленью — на селе-то не все ему родня, есть и конкуренты за хорошие луга, да за подряды. Покрывать не станут.

— Вы, барыня, в своей воле. — Тот мужик, который записку нашел и прочел, почесал бороду и принялся решать проблему. Видать, старший он среди здешних сельчан. — Да только нехорошо все. Слава дурная о нашем селе пойдет, и, опять же, жена с детишками у этого дурака. Может, как-нибудь без суда, промеж себя договоримся? Не изволите ли в избу ко мне пройти, откушать чем бог послал? А там и думку подумаем, как обиду вашу загладить?

— Это сотский местный, Никанор Ильич, — шепнул Еремей, — мужик дельный.

Я кивнула. Конечно же, скандал, да еще с судебным последствием, мне не нужен. Нужно вернуть хлеб, получить компенсацию, а еще было бы славно избавиться от Селифана, потому как выгод от него мне никаких, а проблем — не перечесть.

И не поссориться с местным обществом. В экономическом селе над му�

Пролог

Эмма Марковна вышла на веранду и позвала:

– Друг мой, время ужина. Может, хватит на сегодня работать?

Из мастерской мужа не донеслось ни звука. В теплице на другом конце дачного участка тоже было тихо. На запруду с соседскими детьми ушел? Михаил Федорович мог. Хотя врачи не рекомендовали. С его сердцем и по такой жаре в пруд с ключевой водой – опасно. Но поди внуши это мужчине! Он всю жизнь был здоров как бык, остер умом и спортивен. А плавать в холодной воде и вовсе обожал. Отчасти профессия обязывала. Как человек старой закалки, Михаил Федорович Головин считал, что следователь прокуратуры должен хорошо работать головой, ногами и кулаками.

– Как мальчишка, убежал потихоньку, пока я занята, – с легкой сердитостью вздохнула Эмма Марковна, сняла фартук, аккуратно повесила его на перила и сошла с крыльца.

Запруда находилась в двух шагах от дачи. Она вышла через заднюю калитку и поспешила по тропинке через черемуховые заросли на звук веселого детского смеха и мужского залихватского уханья. Не то чтобы ей так хотелось поймать мужа на горячем (если быть точной – на холодном) деле. Но она беспокоилась и предпочитала присмотреть, чтобы ничего не случилось.

Увы, ее беспокойство оказалось не напрасным. Поначалу-то немолодая женщина решила, что зря всполошилась. Запруда, мостки, не так уж и жарко, дело к вечеру. И муж не купается, а сидит и о чем-то разговаривает с ребятишками. Но вот совсем недалеко показалась маленькая лодочка. Ох, да это даже и не лодка! Это таз! В котором двое малышей решили пуститься в водное путешествие. Ох ты ж, пострелята! Не дай бог, перевернутся, от берега далеко отплыли!

Испуг словно притянул беду. Раздался громкий всплеск, таз остался на поверхности, а два мелких хулигана лет пяти канули в глубину как топорики.

Михаил Федорович после короткого разбега лихо сиганул с мостков прямо в середину пруда. И скрылся под водой. Одна секунда… Десять… Полминуты… Минута…

– О господи… Дети! Мишенька! – Эмма Марковна застала сам момент прыжка и вспомнила, что у Михаила Федоровича иногда прихватывает сердце от холодного, а в пруду бьют ледяные ключи.

– Живо домой, вызывайте скорую, зовите взрослых! – крикнула она перепуганным соседским мальчишкам, уже пробегая по мосткам и бросаясь в холодную воду как была – в домашнем халате. Главное – вытащить Михаила Федоровича и детей из воды, а там скорой дождаться!

Холодные ключи били со дна, их прозрачные струи, как руки, ухватили пожилую женщину за щиколотки, за талию, за плечи. И с неожиданной силой потащили на дно. Она отчаянно забилась, вглядываясь в зеленоватую глубину. Успела заметить мелькнувшую там тень, такую же извивающуюся, словно в щупальцах осьминога.

А затем сознание померкло.

Глава 1

Эмма Марковна Шторм

Неужели на дне бывает так светло?

Неважно, бывает или нет. Мне сейчас нужен воздух. Значит, надо наверх, к свету… Где Миша? Где дети? Я точно видела, что это соседская Танечка и ее шебутной брат-близнец Костя.

Буль-буль, фыр-р-р, фыр-р-р!

Всплыла я вовремя, еще пара секунд – и началась бы асфиксия. Или уже началась – не помню, как оказалась в этом водоеме. Что-то вспоминается. Но сначала надо отфыркаться, отплеваться и ощутить твердь под ногами. И найти своих!

Свои нашлись. Совсем рядом кто-то отчаянно барахтался. Разглядеть, кто это, я не могла, просто в пару гребков добралась и схватила. Сейчас вытащу…

Ага, щаз! Тут бы на плаву удержаться поначалу. Это точно не Мишенька, тот знает, как вести себя на воде. И для ребенка великоват… Ох, сейчас меня саму утопят! А на мне еще надето непонятно что. Но это точно не мой легонький летний халатик, который я надевала только на даче, когда готовила. То ли длинная ночнушка, то ли платье.

Пришлось вспоминать технику спасения на водах, рыкнуть на утопленника и, подцепив его за шиворот, потащить к берегу… незнакомому берегу и продолжать думать, как я тут оказалась. Слава богу, буксируемый объект тоже отфыркался, отплевался и начал дрыгать руками-ногами, облегчая мою задачу.

Что за плезиозавры на нашем пути? Самые обычные гуси. Надеюсь, они не собираются защищать свою территорию. Но птицы предпочли лениво свернуть в сторону. Так неторопливо, что я разглядела нитку водоросли на одной из лапок. Явно не дикие.

Вот и долгожданная твердь, хоть и илистая. Странно, вокруг пустынный берег, ни следа человеческого жилья. Только где-то в стороне виднеется нечто, похожее на кривой бревенчатый мост. А рядом со мной девчонка в мокрой рубашке до пят, синяя от холода и ужаса. Никак не пятилетняя!

– Барыня… – Девчонка кашляла и тряслась. И бормотала чушь. Какая еще барыня? Ох, грехи наши…

Зеркал даже в самых современных парках не водится. Значит, воспользуюсь водной гладью.

Я обернулась к воде, чтобы взглянуть на себя…

Что это?! Дайте другое зеркало! Или другую воду! Или другую меня!

Ладно, дождусь и найду где-нибудь настоящее зеркало. Может, неровная рябь на воде просто искажает мой облик. Или мозги от нехватки воздуха.

Сделав еще несколько шагов – я неожиданно здорово замерзла, хотя еще пару минут назад было очень жаркое лето, – выбралась на топкий бережок, вытащила следом недоутопленницу и поняла, что на мне надето тяжелое суконное платье какого-то исключительно дореволюционного покроя. А поверх него штука, какую я видела только на картинках в исторических книгах, – теплый капот. С завязками. А на голове настоящая мокрая шляпка.

– Барышня! Барышня! Слава богу, живая! Барышня!

Громкий крик заставил меня резко обернуться, поскользнуться и шлепнуться в топкую грязь. От кривого мостика в мою сторону косолапо бежал здоровенный мужик, заросший бородой по самые глаза. «Мужик» – это не только половая принадлежность, это еще и характеристика его внешнего облика. Потому как человек был в лаптях, серой холщовой рубахе и таких же штанах, а на голове у него был войлочный колпак, похожий на те, которые мы с мужем надевали в бане.

Муж! Мишенька…

Я забыла про мужика и снова посмотрела на воду, из которой выбралась. Это был вовсе не пруд. Вынырнула я в реке, не слишком широкой и по берегам заросшей камышом. Где-то рядом гоготали гуси, шумел ветер в одинокой березе. Ни следа мостков, черемуховых зарослей и дачных крыш за ними.

И ни следа моего мужа.

– Где мой муж? – спросила я подбежавшего мужика – кроме него, спрашивать тут было некого.

Мужик удивленно взглянул на меня. Потом чуть сдвинул головной убор, почесал в затылке. Казалось, эта манипуляция его перезагрузила, и мужик торопливо сказал:

– Найдется он, Эмма, сталбыть, Марковна, вот вам крест, найдется он. Вы-то живы, вот хорошо. А это кто еще?! Эй, девка! Отвечай! Ты чья?

Но девчонка в ответ только затряслась еще сильнее и окончательно обвисла у меня в руках.

– Вот что, все вопросы потом. Пошли-ка… куда-нибудь, где тепло и можно переодеться, – скомандовала я. И уже утопленнице: – Ну же, милая, потерпи немного, я тебя не донесу, шевели ногами!

Мужик только перекрестился, забрал у меня девчонку, закинул ее руку себе на плечо и зашагал к мостику. Вел он ее с деликатностью детсадовской воспиталки: идем-идем, деточка, а не хочешь, так потащу. А на меня несколько ошалело оглядывался.

Насчет мужа он точно ничего не знал. Мне бы тоже перезагрузиться. Забыть страх и боль, выяснить, куда я попала и что со мной происходит.

И важнее всего, понять, что мне нужно именно сейчас. Переодеться и обсохнуть. Мокрую спасенную незнакомку тоже высушить и переодеть. Небо в облаках, а березовые листья пожелтели. В такую пору простудиться – дело недолгое.

Поэтому я не упиралась, не спрашивала «куда идем?», а молча брела за мужиком. Он явно обращался со мной как с больной, но не ОРВИ, а чем-то душевным – и хорошо. Главное – не как с преступницей. Кстати, величал он меня странно – по имени-отчеству, но последнее произносил на своеобразный манер, с ударением на букву «о». Марко́вна.

А вот и цель недолгого пути. У мостика ожидал старинный конный экипаж, скромный, на двух лошадок. И почему-то сразу стало понятно: здесь это не экзотика, а единственное средство относительно комфортного передвижения.

Я не успела понять, откуда в моей голове всплывает глубинное понимание, как услышала радостно-взволнованный голос:

– Барышня, сердешная моя! Как напугались-то мы. Это что ж вы удумали, лишенько?! Топиться, да осенью! Грех-то какой!

– Не зуди, Павловна, – вовсю стуча зубами, велела я низенькой старушке в затрапезном платьишке и старой шали, накинутой на голову и плечи. – Подай лучше из сундука сухое. Да не только мне, но и вот детенку.

И полезла в рыдван. Точнее, в кожаный возок выцветшего желтого цвета. Скрипучий и облезлый. Или это правильно называется «кибитка»?

И, только оказавшись внутри, застыла статуей. Даже расстегивать мелкие-мелкие пуговички на платье перестала.

«Павловна»? Откуда я знаю, что старуху зовут Павловна?! И почему мужик в колпаке… Еремей? Почему он назвал меня правильным именем, хотя в зыбком речном отражении была вовсе не я?

Какая-то совсем молоденькая девушка, лишь очень отдаленно похожая на меня саму в двадцать лет. Бледная, худая, с лихорадочным треугольным румянцем на щеках. В историческом платье, вполне подходящем к окружающим лаптям и рыдвану.

Мысли застыли стеклом, а вот руки снова начали двигаться. Только как-то неловко – освободиться от мокрой, тяжелой и жутко неудобной одежды оказалось трудно.

– Барышня, голубушка, – раздалось снаружи. – Это что же… это вы за девкой прыгнули?! Ох, Матерь Божия…

Глава 2

Павловна довольно скоро влезла в закрытый возок и с причитаниями захлопотала вокруг меня. Помогла стянуть остатки мокрого, полезла в какую-то корзинку, достала оттуда маленькую бутылочку мутного зеленого стекла. Бормоча что-то про монастырскую рябиновку, живо растерла меня этим адским зельем, оказавшимся, судя по запаху, едва ли не чистым спиртом с ягодной отдушкой. И попыталась одеть, как маленькую.

– Чулки-то, барышня! Вот, шерстяные ваши, намедни я как раз пятки-то надвязала…

– Я сама. – Чулки пришлось отобрать. – Где девочка? Ее тоже надо переодеть.

– Да что ей сделается, поганке! – отмахнулась было пожилая женщина, но наткнулась на мой строгий взгляд и недовольно пробормотала: – Растерла я ее ужо да в рядно обернула, которым ваши платьица в сундуках укрыты были. Ну и рубашку дала свою, не побрезговала. Чай, не простынет, кобыла бесстыжая!

– Почему бесстыжая? – не поняла я.

– Да вы никак ослепли, барышня! – всплеснула руками старуха. – Брюхатая она! С кузовом! А раз топиться побегла, значит, не от мужа родного нагуляла, а так!

– И что? Пожалеть девчонку нельзя? – Я укоризненно покачала головой, соображая, что, кажется, меня и правда далековато в прошлое занесло, потому и говорить надо по-старому. – Мало ли, может, снасильничали, может, обманули. А ты сразу ругаться.

– И ваша правда, барышня, – неожиданно устыдилась Павловна, после того как с полминуты удивленно таращилась мне в лицо, будто я невесть что ляпнула. – Небось, дворовая девка чья-то… а девкам дворовым нонеча и замуж господа идти не разрешают. С замужней-то бабы и спрос меньше. Да и плохая она работница, с дитем на руках.

Я только горестно кивнула. Павловна выдохнула набранный было воздух и продолжила воркотню уже гораздо тише и спокойнее:

– Ишь чего удумали! В речку с моста кидаться! А может… – Она бросила натягивать на мою ногу второй чулок и заглянула мне в лицо снизу вверх. Ее темное морщинистое личико в обрамлении старого платка было похоже на грача, высунувшегося из дупла. – А может, барышня, вы не топились вовсе? Головка закружилась с непривычки, вы и свалились с моста-то? А? Или… неужели за девкой кинулись? Ну да, ну да… живая душа, известно! Я скажу Еремею-то, чтоб не пошел языком мести про то, что барышня Салтыкова руки на себя хотела наложить!

Я позволяла вертеть себя как куклу, потому что пребывала в прострации. Тело было как онемелое. Но последние слова старухи будто бы открыли заслонку в плотине. И самые разные сведения о жизни Эммы Марковны Шторм, урожденной Салтыковой, весьма взбалмошной мелкопоместной дворянки тысяча семьсот девяносто шестого года рождения, вдовы девятнадцати лет от роду, хлынули в меня водопадом.

Ох, Эммочка, экзальтированная барышня, попала ты в историю! Для начала – в историю 1812 года. Училась в дворянском казенном институте, вместе с ним была эвакуирована в Ярославль из Москвы, когда Наполеон был неподалеку. Оттуда отправила письмо маменьке, та послала кучера забрать дочку и отвезти домой, подальше от злодея Бонапарта, хотя тот уже из Москвы вышел. Мол, как весной все успокоится, обратно в Москву привезем.

Судьба решила иначе. Заехали в трактир при почтовой станции, а там ни еды, ни овса. Решила Эммочка сама разжалобить смотрителя и встретила в зале гвардейского поручика с лихими усами и шалым горящим взглядом заправского сердцееда. А что рука на перевязи – в военное время так красивее. Тут еще и метель, не уехать. Поручик заставил и самовар для барышни согреть, и постельку подготовить.

Вот только комнатка была одна на двоих. И такие пошли разговоры, сначала в зале, потом в комнатке, что наутро уехали они уже вдвоем. Поручик – в Санкт-Петербург, повидать родных перед отъездом в армию после ранения. А молодая невеста отправилась в столицу с ним. И в первом же храме обвенчалась с Михаилом Степановичем Штормом.

Маменька получала правду письмами, по частям. Как узнала о знакомстве – возмутилась.

«Чтоб шаматона твоего духу не было! Скорей в деревню! Уж если замуж невтерпеж, настоящего жениха найдем, из крепких. Вон соседский Порфиша недавно в отставку вышел, тоже офицерского чину!»

Фи… слова-то какие противные. А у Порфиши того из носу воняет и слишком длинные мосластые руки вечно торчат из обшлагов. К тому же небось сам сейчас пошел офицером в ополчение.

Да и к лицу ли маменьке играть в высокомерие? За душой и в прибыток будущему мужу у милой барышни Эммы только звучная фамилия да бриллиантовый фермуарчик – жалкие остатки когда-то богатого приданого прабабушки. Даже Порфиша не позарится, в маменькином поместье едва сорок душ! А папенькино наследство по дальним уездам раскидано, да и не намного богаче.

Потом узнала маменька про венчание. Радоваться бы, что дочь за гвардейским поручиком сама пристроилась, так опять решила ндрав проявить. Письмо прислала, запретила на глаза показываться. Проклясть не прокляла, но закончила послание сентенцией – мол, без материнского благословения в таких делах никогда счастья не будет.

Тогда Эммочка о словах этих не подумала. Приехала в блистательную столицу с мужем, поселилась далеко не в самой блистательной квартире в Коломне, почти на окраине Питера. Потом супруг отправился догонять свой полк и побеждать Наполеона. А Эммочка осталась у его родителей, вынашивать ребенка…

– Барыня! – В дверцу возка забарабанили, прерывая поток чужих воспоминаний. – Барыня, глядите! Вона там, двое скачут. Уж не по нашу ли душу?

– Так то дядюшкины вроде. – Павловна высунулась из-за полога и посмотрела туда, куда указывал кучер. – Эй, девка, да что ж ты там сидишь трясешься, болезная?.. Ох, грехи наши. Барышня, околеет ведь дуреха.

– Так давай ее сюда, давно пора, – отозвалась я изнутри. – Кто там скачет-то, нянюшка?

– Это за мной, – обморочно пискнул рогожный кулек, который Павловна решительно впихнула внутрь кибитки. – Ой, барыня… ой, пропала моя голова бедовая… Пусти лучше обратно в речку!

– А ну, тихо! – цыкнула я на девчонку, несильно хлопнув ее раз-другой по щекам. – Павловна! Разотри ее хорошенько да закутай как следует. И сама застынет, и ребеночка заморит! Грех!

– А и верно, барышня, а и правильно. – Павловна снова засуетилась. Только вот скачут дворовые-то… точно от старого барина, верно говорю. Кузьму я по долговязости да пегой бородище узнала, и второй тож вроде знакомый. Кабы чего не вышло…

– Разберусь. – Я поправила сухую рубашку, накинула сверху еще один капот и решительно выбралась из кибитки наружу.

Глава 3

В другой ситуации я бы полюбовалась двумя всадниками, бодро скакавшими по разбитой дороге. Но неслись они явно с определенной целью, и этой целью была наша кибитка.

Парень в лихо сдвинутом картузе обскакал экипаж, показал плетку кучеру – стой. Второй, чуть постарше, тот, которого опознали как Кузьму, обратился ко мне:

– Здравствуйте, сталбыть, сударыня. Ищем мы одну дуреху. Не встречали?

Как быть-то? Меня с детства учили, что надо всегда говорить правду. Но ведь девчонка-то прыгнула в речку от реальной проблемы. И говорят же: ложь во спасение. А если обман откроется?

Эти суетливые мысли бушевали в моей голове две-три секунды. А потом я поняла, как должна отвечать в такой ситуации. И заговорила высоким, резким, даже надменным тоном.

– Как ты к барыне-то обращаешься? Чай, я не чужая кровь хозяину твоему! Смотри, не свались из псаря в свинаря. Недосуг мне с тобой про дурех болтать, проезжай своим путем.

Я сама удивилась своему тону. Кузьма же не удивился совершенно, а лишь сказал:

– Извините, сталбыть, Эмма Марковна, коль мое слово вас обидело. Послали нас девицу найти, что из усадьбы сбегла, и возвращаться без нее не велели.

– Ну и ищите, – сказала я тем же тоном. – Еремей, трогай.

Однако кучер не сдвинулся – второй парень по-прежнему преграждал дорогу. И тихо сказал Кузьме, видимо старшему, впрочем, так, что я расслышала:

– И на мостку мокрые следы были, и здесь мокро. Не барыню, так кучера спросим. И заглянем.

Дело принимало не самый приятный оборот.

– Ну-тка, – рявкнул парень в картузе на слегка опешившего от такого крика кучера, – клянись Господом Богом, что девку не видели, в возок не сажали!

И для убедительности поднес болтавшийся арапник, или уж не знаю, как назывался хлестательный предмет, к лицу кучера.

Вместо возницы испуганно перекрестилась Павловна, а тот просто вытаращился. Его секундный ступор позволил ответить мне. Причем совершенно своими словами.

– Я категорически и официально запрещаю своему персоналу отвечать на любые вопросы посторонних лиц.

Правда, голос мой был громок, так что даже испугалась – не сорвусь ли на визг. Не сорвалась.

Мой барский тон, вкупе с потоком непонятных слов, сбил с толку незваных гостей. А моих попутчиков, пожалуй, ободрил.

Но разговор надо было заканчивать. Пока не заплакала от страха. И я, порывшись в памяти той Эммы Марковны, продолжила так же громко, но уже не боясь свалиться в визгливую истерику. Это они должны лучше понять, чем любых «посторонних лиц».

– Эй, Пална, Еремейка, уши закройте! Бы-ы-ыстро! Ты, холоп безмозглый, впрямь решил под полог рыло совать?! А если там мое белье? Ты понимаешь, хамово отродье, такие обиды дворянскому сословию ни-ко-гда не прощаются? Ты у меня в ножках бы валялся – мол, пусть меня Иван Платоныч посечет до трехдневной отлежки. Хуже будет, когда я тебя проучить возьмусь. Я офицерская вдова, думаешь, у меня друзей не осталось? Думаешь, как расскажу им об обиде, не приедут? Знаешь, как в Польше наши офицеры шляхту наказывали, которая над ними смеялась? В телегу запрягали, грузили кирпичами и гнали десять верст. Ты здоровый, ты и один вытянешь!

Я замолчала, горло пересохло. Сработало или нет?

– Вы, сударыня, не серчайте, – растерянно произнес Кузьма. – Уразумели мы – нет девки у вас. Погнали, Петька! По берегу проверим. Не иначе девка топиться сюда бежала, дык не стала бы барыня ту дуру из речки тащить, на что ей та кобыла гулящая?

И первый поворотил на обочину.

А я, чувствуя, как трясутся руки, ноги и все остальное, что тут у меня есть, полезла внутрь кибитки.

– Барышня, родненькая. – Павловна торопливо сунула мне в лицо бутылочку темного стекла, из которой едко пахло травами на спирту. – Глотните-ка… Эка вы их!

Рогожный кулек на противоположном сиденье тихо всхлипнул. Я откашлялась после забористой настойки и поняла, что руки перестали трястись. Зато навалилась сонная одурь, хоть сейчас падай на набитые конским волосом подушки сиденья. А может, не такая плохая мысль? Не спать, но полежать и подумать, куда я, собственно, еду в теле молодой барыни и что ждет меня в конце пути. И как оно вообще на этот путь свернуло…

Итак, вот и продолжение нашего сериала, увы, безрадостное.

Маменька узнала, что скоро станет бабушкой. Не сменила гнев на милость, только прислала в Питер возок с разной домашней снедью – уж очень провиант вздорожал после французского разорения – да крепостную девку Лушку. Лушка тоже была беременной, по расчетам маменьки должна была родить и выкармливать барского ребенка вместе со своим.

А письма не прислала. Не простила.

Родились младенцы в срок, двое – мальчик и девочка. Но наследника едва успели покрестить, как помер, слабенький был да болезненный. А вот дочь оказалась крепенькой, как и положено, но Эммочка заболела при родах и от известия о смерти мальчика второго ребенка долго даже не видела, а потому не полюбила.

Лушка родила тоже, нянчилась с двумя младенцами, Эммочка тому и радовалась. Доктора советовали почаще бывать на свежем воздухе. А так как в Питер-городе никаких садиков возле домов обычно не предусмотрено, гуляла офицерская жена подальше от Коломны. Свой выезд родители Михаила Степановича, конечно же, не держали, зато муж оставил немножко денег, так что пятака на извозчика хватало доехать до бульвара и Невской набережной.

Одна барышня долго гулять не будет. Появились у нашей Эммочки воздыхатели, все больше мелкие чиновники. Она, конечно же, дальше легкого флирта не допускала, так, перемолвиться словом. Думала про себя: кабинетский регистратор сравнительно с поручиком гвардии – это как подберезовик сравнительно с боровиком. Так я ведь не срываю, а просто гляжу.

Еще одна зима прошла. Вести долетали – узурпатора Бонапарта побили во всей Европе, теперь во Франции война идет. А потом стало известно, что наш царь Александр в Париж вступил, а Наполеона на остров Эльбу отправили.

Частные новости не курьеры привозят. Только когда в Петербурге проклюнулась чахлая листва, узнала Эммочка, что гвардии поручик Михаил Степанович Шторм погиб при взятии города Парижа, на окраине, именуемой Монмартр.

От горя его отец слег, мать за ним ходила, невестку почти не замечала. Эммочка отписалась маменьке. Та в ответ письмо прислала, не очень-то доброе. Мудрствовала много о том, как в жизни бывает, когда под венец без благословения родительского. Будто коль благословила бы, так и пуля французская мимо мужа пролетела бы! А потом добавила: если новая родня без куска хлеба оставит, так и быть, приезжай, для тебя кусок найдется.

Свекровь да свекор куском не попрекали, но жили бедно. Намекнули – надо бы вдове о пенсионе похлопотать.

Эммочка этим и занялась. Да только в присутственных местах много было таких офицерских вдовушек. Стала она и дальше флиртовать с чиновниками, спрашивать, как можно зайти в нужное ведомство, чтобы не с парадного входа.

Нашелся один заступник, коллежский секретарь Анатоль. Обходительный, речистый, скорый на комплименты. Говорил, что мужа покойного представили к производству в капитаны, но произвести не успели. Надо постараться, выхлопотать пенсион за гвардейского капитана, но для этого лучше не спешить.

Они и не спешили. Гуляли по Невскому, в кондитерские заходили. Шампанское, ликеры – всякое было.

А кончилось все хуже некуда. Санкт-Петербург не деревня, но нашелся добрый человек, что навестил свекровь со свекром и рассказал, как их невестка с красавцем-усачом выходила из экипажа возле гостиницы. Свекор аж с постели соскочил и велел из дома выметаться. Свекровь еще ребенка отобрать хотела, но уж этого Эммочка не позволила. Был бы жив сынок, наследник, свекры еще поборолись бы, а за девчонку так, для порядка только пытались уцепиться. Отдали.

Кинулась вдова к Анатолю по известному адресу. На стук открыла незнакомая дама, представилась женой. А за ее спиной еще какие-то женские голоса хмельно смеялись да непристойности выкрикивали. Понятно, что за жена – актриска… с подружками. Да разве ж от того легче?

Так и осталась Эммочка одна в Петербурге. Или на паперть, с младенцем и протянутой рукой, или к сердитой маменьке.

Глава 4

…Уф-ф-ф, вроде немного разобралась с воспоминаниями. Не до конца, но хоть чуть-чуть. Руки и ноги постепенно согревались, Павловна продолжала хлопотать вокруг меня, не очень-то и обращая внимание на то, что я почти не реагирую. Барышня нежного воспитания, что с нее взять? Опамятуется. Жива – и любехонько. Так, во всяком случае, звучало ее бормотание, вовсе не мешавшее мне вспоминать скупые радости и щедрые горести моего нового прошлого.

Итак… муж погиб. Из дома бедняжку погнали. Но неужто эта милая Эммочка столь псхологически неуравновешенная, что с моста сиганула?

– Вам бы, барышня, нутро надо получше согреть, – продолжала ворковать Павловна. – Самоварчик был бы лучше, да нет его, а вот рябиновка… Маменька не гнушалась, когда мерзла. Давайте еще глоточек, вот так…

Спорить я не стала – погреться изнутри следовало, да и продезинфицировать носоглотку стоило. Поэтому заранее вздохнула и почти не обожглась, опрокинула в рот остатки настойки из бутылочки.

Все же разок кашлянула. Зато сознание окончательно прояснилось, и я вспомнила финальную серию мелодрамы.

Маменьку в живых Эмма не застала. Зато получила целый ворох неприятных открытий. Дело в том, что полностью поглощенная собственными несчастьями барышня не особенно интересовалась, как там поживает брошенная в деревне маменька. А поживала та в последние годы плохо. Военная пора подкосила многих в губернии, а мелкопоместных так и вовсе разорила. Маменька сначала продала все остатки серебра и украшений, потом дальнюю мужнюю деревушку в Костромской губернии, потом ближнюю в Нижегородской. И осталась при сорока душах собственного приданого и барском доме, до того убогом и старом, что там венца целого не осталось. Все обветшало, прогнило и покосилось, по горницам сквозняки гуляли, а в мороз внутри было лютее, чем на улице.

Правда, жить в том доме маменька и не собиралась. Она вполне удобно и счастливо делила уголок с братом, Иваном Платоновичем Уваровым, холостым чудаковатый дяденькой сорока с небольшим лет. Маменька издавна жила в его доме за хозяйку, и ее это вполне устраивало. А деньги свои от продажи имений на братнино тратила – так и что? Они не считались, родня есть родня.

Увы. В один далеко не прекрасный день Ивану Платоновичу приспичило жениться. И молодая хозяйка из купеческих, за которой дали неплохое приданое – шестьдесят тысяч ассигнациями, терпеть другую хозяйку в собственном доме не собиралась. Особенно такую, что привыкла распоряжаться хоть в своем имении, хоть и в родственном.

Конфликты были мелкие, но принципиальные – что готовить на обед, когда его подавать, кому прачка должна белье стирать в первую очередь и кто вправе наказывать прислугу за нерадение. Маменька вроде бы побеждала в каждом споре и гордо удалялась в свою комнату. А наутро подтверждалась пословица: «Ночная кукушка дневную перекукует». Управляющий и горничные смущенно и боязливо сообщали тетушке, что «барыня по-иному приказали-с».

Плюс мелкие диверсии – печник печь в тетушкиной комнате стал чинить, разобрал, а обратно не сложил – запил, и барыня его наказать не велела. Намерзлась тетушка, пока другой печник не отыскался.

Главное оружие любимой супруги, слезы, молодая барыня пускала в ход редко. Лишь пару раз прилюдно всхлипывала и говорила Ивану Платонычу: «Для папеньки и маменьки я ломоть отрезанный, нет у меня угла, кроме дома этого». И намекала, что у тетушки как раз свой дом есть.

Особенно острую фазу война приняла, когда молодая барыня обжилась, родила мужу двух дочек и окончательно утвердилась хозяйкою. И пространно намекала, мол, она-то чужой хлеб никогда не едала, а другие по ее милости в этом доме круглый год сыты.

Маменька злилась, злилась, да и начала применять оружие последнего шанса: «Не мила я вам – так съеду». Пару раз успешно – Иван Платоныч махал руками, барыня извинялась, даже доверила тетушке составить меню очередного праздничного обеда.

Но в один далеко не прекрасный момент после очередного скандала и угроз брат слег с болящим сердцем. Супруга же его спросила ласково: каких вам лошадок запрячь?

Слово гневное не воротишь. Пришлось уехать, забрав с собой только собственных дворовых: старую няньку Глашку, которую за возраст все привыкли величать Павловной, и кучера Еремейку.

Отъехала маменька Степанида Платоновна три версты в сторону родного дома, да и случился с ней удар. Коляску сейчас развернули, до братнина поместья старую барыню еще довезли живой. Она успела причаститься и исповедоваться. А в ночь тихо отошла.

Все это Эммочка узнала, лишь доехав до дяденьки Ивана Платоновича. Ей и в голову не приходило, что ее могут там не принять, в этом доме под крылом маменьки и дяденьки она выросла и жила до поступления в пансион. Но увы. Молодая жена дяденьки снова была на сносях и выразилась предельно ясно: такой родни нам в доме не надобно! Уж старую-то барыню едва терпели, а молодая вертихвостка с подмоченной репутацией – тем более не ко двору. На пару дней дочку с молодой кормилкой, так и быть, оставляйте, а потом милости просим, до своего дома забирайте!

Вот и осталась Эмма посреди российской глубинки в растерянности, с нелюбимой дочкой на руках и с перспективами зимовать в разрухе.

А потом был мост через реку и очередная истерика. Упала в воду барышня Эммочка, а выплыла я собственной персоной. Еще и не одна.

Ладно… пока я все это воскрешала в не своей памяти, мы, кажется, приехали. Во всяком случае, возок перестало трясти, а некоторое время спустя снаружи послышались голоса. Я только понадеялась, что это не очередная погоня, когда Павловна встрепенулась и высунула нос наружу:

– Ты что, старый хрен, ослеп, что ли?! Хозяйка приехала, а ты бары-растабары на пустом толокне разводишь! Отворяй ворота, кому сказано!

Снаружи охнули, послышался торопливый топот и противный скрежет. Что бы там ни отворяли, скрипело оно немилосердно.

И уже через минуту полог окончательно откинули. Я наконец сумела рассмотреть место, где мне предстояло жить с ребенком, старухой и беременной девушкой.

М-да-а-а…

Может, права была трепетная барышня Эммочка, когда сиганула в реку от такого счастья?

Глава 5

Пожалуй, мне следовало заранее высунуться и присмотреться к своим владениям. Пройти этап привыкания. Теперь же я глядела по сторонам, видела множество картин, и каждая была безрадостней предыдущей.

Например, те же ворота, в которые я въехала. Спасибо, что отворились, но в следующий раз, скорее всего, упадут. Да так ли они нужны, если ограда полна дыр и проломов на любой вкус: тут проберется собака, тут пройдет человек, тут – корова, а там – телега.

Насчет коровы можно было и не предполагать. Парочка этих несчастных худых скотин медленно бродила по лужайке перед домом, выискивая уцелевшие травинки. Взглянув на их вымя, я подумала, что их лучше не доить, а, наоборот, поить молоком. С коровами успешно конкурировали козы: вставали на задние ноги и объедали хиленькие деревца.

Барский дом выглядел так, что хотелось опять взглянуть на тощую корову. Темный, покосившийся двухэтажный прямоугольник с готовой опрокинуться надстройкой – я вспомнила, что это бельведер. На крыше выделялись несколько пятен чуть-чуть светлее окружающего пространства – крышу когда-то пытались залатать. А вот печные трубы чинить даже и не пытались.

Я перевела взгляд на окна, и вместо старинного слова «светелка» в голову пришла столь же старинная «темница». Половина окон была закрыта темными, почти черными, ставнями. Другую, не мудрствуя, заколотили досками. Наблюдался и переходный вариант: одна половинка еще держалась, другая висела на петле, и ее заколотили доской.

Пока я наблюдала, возок тащился к крыльцу. Это был самый тяжелый этап поездки – дорожка разбита, изъезжена, и никому не приходило в голову засыпать лужи.

Я бы не удивилась, если бы дом оказался необитаемым. Либо населенным героями криминальной хроники и суеверий или ужастиков. Но люди в нем все же водились.

На крыльце появился мужик с мешком за плечами. Посмотрел на нас, неторопливо проанализировал увиденное, развернулся и скрылся в распахнутых дверях.

– Да что это за разбой-то, – вздохнула Павловна. – Средь бела дня барское добро тащат!

Слово «разбой» меня слегка напугало. А вдруг, кроме бомжей и привидений, в страшном черном доме свила гнездо настоящая бандитская шайка? Вспомнила старую песню: «Эй, ямщик, поворачивай к черту!»

Но, судя по следующим обитателям, появившимся на крыльце, барский дом все же не стал разбойничьим притоном. Вообще, надо сказать, высунувшиеся люди не внушили мне ни капли доверия, хотя память Эммочки уверенно опознала старосту голубковских крестьян. Поместье называлось «Голубки», и местные, соответственно, среди соседей слыли либо голубчиками, либо сихарями. Либо шалыганами – если ссорились с соседями.

Вообще же все встречные-поперечные показались мне малорослыми, заморенными и какими-то линяло-неуверенными. А у старосты ко всему прочему обнаружился здоровенный красный нос в синих прожилках – верный признак пьянства.

– Девку пока никому не показывать, – велела я шепотом своим спутникам. – Как стемнеет, в комнаты возьмем. А сейчас укутайте получше, и пусть в возке сидит.

Павловна переглянулась с кучером, и оба кивнули. Ну а потом нянюшка решила взять дальнейшее в свои руки.

– Вы как барыню встречаете, подлецы! – с ходу накинулась она на старосту, первой выбираясь из кибитки. – Письмо-то вам еще третьего дня отправили!

– Дык письмо-то оно письмо, – неуверенно промямлил староста, имя которого я тоже вспомнила. Мужика звали как в пословице – Селифан. И прямо в точку, народная мудрость не ошибается. Пословица звучала: «Не в городе Иван, не в селе Селифан». То есть ни там ни там не к месту человек. Вот и тут мы наблюдали именно эту картину.

Жена его, еще весьма крепкая старуха, хмуро зыркнула на мужа из-под низко повязанного платка и вздохнула:

– Вы, барыня, не серчайте. Что смогли, то сготовили. А только все одно, жить здесь нельзя.

– Это еще почему? – угрюмо спросил у меня из-за спины кучер. – Заворовались совсем без барского пригляду? До чего хозяйство довели! Куда мне лошадей-то поставить? Конюшня – дыра на дыре! Овса-то хоть есть задать?

– Да где уж тут воровать, домик-то – одно название, – жалостливо вздохнула давешняя старуха. – Венца живого нет! Половицы погнили, ходуном ходят, из всех окон дует. Как же барыне в таком-то жить?

– Барыня разберется, – прервала я эти споры, отодвинула Павловну и пошла к покосившемуся крыльцу. Дом и правда выглядел как типичное обиталище привидений и плесени. Но другого у меня не было.

С первого шага внутри дома я вспомнила любимую реплику знаменитого адвоката Плевако: «Господа, а могло быть и хуже». Перила крыльца, покрытые толстым слоем изумрудной плесени, заскрипели от моего прикосновения, а могли бы рассыпаться. Трогала я их, обернув ладонь носовым платком, – если в багаже и были перчатки, то я их пока не обнаружила. О местной медицине у меня не было ни малейшего представления, и я решила принять меры гигиенической предосторожности.

Половицы в холле, или, как было бы правильно, в сенях, тоже поскрипывали задумчиво-предостерегающе: «Ты уверена, что хочешь пойти дальше?» А могли бы и провалиться. Отовсюду тянуло холодом, да так зябко, что хотелось вернуться во двор, немного прогретый осенним солнышком. А могло бы меня занести сюда на пару месяцев позже, и тогда на этих половицах, пожалуй, лежал бы снег.

Впереди в полутьме слышалось шуршание – убегали то ли кошки, то ли крысы, то ли еще какие-то синантропы. А ведь за долгое отсутствие хозяина в усадьбе могли завестись такие формы живности, что человеку пришлось бы убегать от них самому.

Лишь когда старостиха отворила дверь в мою комнату, я подумала: «Могло быть и хуже – я могла просто утонуть» – и чуть не всплакнула. Помещение оказалось просторным, и это, пожалуй, было его единственным достоинством. Несомненно, комнату готовили к моему приезду, но лучше бы этого не делали. Тряпки, драпировавшие стены, надувались, как паруса, – ветер гулял в щелях. Печку к моему приезду топили, но от этого процесса остался только угарный запах, а не тепло. Или часть вещей не так давно успели вытащить с локального пожара – в дымных ароматах я не разбиралась. Ободранные обои, покосившаяся кровать, белье с таким затхлым запахом, будто его достали из кают затонувшего корабля, слегка просушили и застелили кровать.

За что мне это?!

Спокойно, Марковна. Могло быть и хуже. Судя по солнцу в наполовину вымытом окне с трещинами на мелких стеклах, сейчас еще середина дня. Значит, до вечера можно успеть добиться хоть какого-то уюта и комфорта.

Глава 6

– Я, сударыня, на овин схожу, прослежу, как молотят, – сказал Селифан, только что поставивший на плохо вымытый пол мой багаж. – Жена на кухне, посмотрит, чтобы вам обед поскорей подали.

С этими словами староста несколько поспешно удалился. Я заметила, что практически все свидетели моего прибытия при первой же возможности разбежались. Правда, Павловна успела схватить за рукав девицу, которая, видимо из любопытства, дошла от крыльца до моих покоев.

– Мне Иванна сулила работу задать, – возразила девушка, правда неуверенно.

– Барыня приехали, – строго сказала Павловна. – Сейчас они указывать будут и тебе, и Иванне. Как звать тебя? Танька? Эмма Марковна, нужна она нам сейчас для услуг?

Я сначала кивнула, а уже потом выяснила, что Танька участвовала в уборке дома. Ну и велела ей остаться. Уже скоро узнала, что по соседству с барской спальней есть несколько комнат, для детей и гостей. Увы, все они были в таком же плачевном состоянии. К тому же и здесь кое-где пахло или плохо закрытой печью, или пожаром.

Зато в правом крыле, «людском», было совсем немного, но теплее. Там же при тщательном осмотре нашлась комнатушка, размером напоминавшая номер капсульного отеля. Зато внутри стояла вполне приличная широкая лавка, которая заменяла кровать. И стекла избежали трещин. Впрочем, оконце было таким малюсеньким, что и не удивительно. К тому же часть стены занимал бок большой печки, лицом повернутой, если я не ошибалась, в людскую. Относительно тепло и не дымно.

Относительно – потому что выражение «венцы сгнили» было справедливо для всего дома. Окно целое, а рамы все равно рассохлись. И между бревнами прекрасно задувало. М-да… но все равно лучше, чем господская половина дома.

Павловна пыталась спорить, что комната совсем не барская, но я обещала здесь ночевать, только пока не приведут в порядок спальню. А пока стоит позаботиться больше о тепле, чем о спеси. И заодно потихоньку привести сюда беременную девчонку, которую мы оставили в возке. Ее так никто из крепостных до сих пор и не видел. От греха.

Нянюшка еще поворчала и пошла проведать Аришу – мы по пути выяснили, как зовут бедолагу, – а заодно притащила из возка свой войлок. Расстелила в углу. А я только теперь вспомнила, что здесь так принято: прислуга спит в одной комнате с барыней, на войлочке, на полу. Ужас. А ведь вон, Павловна рядом со своим еще один мостит – для Ариши.

Ладно. Разберемся. А пока я вышла из закута, подозвала Таньку и велела:

– Вытри пыль, вымети пол, ошпарь здесь все, чтоб клопов не было. Потом возьми, где Павловна покажет, пуховики и застели постель. Когда все сделаешь, больше тебе никто сегодня работы не задаст. Так что поспеши.

А сама пошла в «столовую» и поинтересовалась насчет обеда, так как аппетит начал командовать. Стол, почти что не колченогий, имелся, и нашелся даже один целый стул. Смахнули вместе со старой дырявой скатертью слой пыли, постелили чистый рушник – сойдет.

Все это время я старательно концентрировалась на воспоминаниях Эммочки, на том, что происходит прямо сейчас, на ощущениях и нуждах тела. Не думала о муже. Не думала о двух малышах в пластиковом тазу. Ни о чем таком не думала. Иначе захотелось бы сесть на подгнившие половицы и завыть в голос.

Поэтому – обед. Что у нас?

М-да.

Павловна, на ходу ругаясь со всеми подряд, притащила откуда-то и поставила на стол блюдо с жареной курицей. Ну… дня три-четыре назад ее действительно жарили. А потом в лапту ею играли, не иначе. А потом еще зерно молотили.

Такой высохшей, скукоженной, да еще пованивающей птички я в жизни не видела. И сразу засомневалась, стоит ли ее есть.

– Павловна, эту мумию только собакам выбросить. И то не стоит – потравятся.

– Что ж поделать, сударыня-барыня дядина-то скупа, – растерянно ответила няня, пытаясь сообразить, что такое «мумия». – Другого в дорогу и не дала. Хлебца только вот маленько. Даже горшок молока пожалела! – Нянюшка поджала губы.

– Ну, она и не обязана нас кормить. Пойди узнай, что здесь есть.

– Да я и так скажу. Щец людских Иванна сварила, да хлеб с мякиной. Вся еда.

– Щец так щец. Неси.

– Да нешто ж вы людские щи хлебать будете?! – Нянюшка вытаращилась на меня так, словно у меня выросла вторая голова. – Невместно это!

– Павловна, еще раз повторю: нам сейчас не до жиру, быть бы живу. Спесь дворянскую после тешить будем. А сейчас неси щи. Сами поешьте и потихоньку Арише в возок отнеси плошку. Как стемнеет, мы ее незаметно в дом возьмем. А пока еще раз проверь, чтобы тепло укуталась. Не лето на дворе. А мне подумать надо.

Павловна вздохнула и унесла несчастную птицу.

Я осталась за столом, любоваться на ободранные стены, почти не защищающие от холодного осеннего ветра и сырости. А что будет зимой? Подумать страшно.

Но пока вокруг тихо и малолюдно, собственные мысли кажутся важнее холода. Что случилось? Как я вообще сюда попала? В тело Эммочки, в тело собственной прапрапра… и так далее бабушки?

Да, я вспомнила наконец не только жизнь непутевой барышни, но и семейные легенды. Легенды эти, между прочим, отзывались о барышне весьма нелестно. Была она глупа, спесива, равнодушна к собственной дочери и… и утонула.

Елизавета, ее дочь, выросла сиротой при дядиных детях, нелюбимой, обиженной на весь свет и такой же «неудачной», как ее беспутная маменька. Приданого у нее не было, и замуж она не вышла. Сбежала с заезжим гусаром. Умерла рано, в родах. Остался только ее малолетний сын, который и унаследовал материнскую фамилию, поскольку гусар Елизавету бросил, как только она забеременела.

От этого самого сына и пошел наш род Штормов.

Брр, какая жуткая история. Очень не хочется повторять судьбу беспутной барышни.

Но в то же время…

Эх, Михаил. Столько лет мы вместе прожили, пуд соли съели, семь пар железных сапог износили. Не думала я, что вот так потеряемся. Во времени? В разных мирах? Поди теперь угадай.

А может, он как я? Тоже где-то здесь? Ну может же?

Только вот земля большая. А Мишенька мой ничего не знал о своих корнях до революции. И как его найти – непонятно. Почти без шансов.

Но ведь почти – это же не безнадежно?

А значит, я должна выжить. Как-то наладить собственное существование. О ребенке позаботиться, ведь дочь Эммочки ни в чем не виновата. А потом – искать. Вдруг?

«Вдруг» – волшебное слово. Оно придало мне решимости совсем другими глазами посмотреть на развалины, в которых предстояло жить. Ничего, голова на плечах есть, знания из нее никуда не делись, решительности не занимать. Осилю!

Глава 7

Мои раздумья прервала Павловна, негромко ругавшая кого-то:

– Да что за придурь такая – хлеб жарить? Не была бы рука занята – дала бы подзатыльник.

– Слышал, будто у заморских господ так принято, «гренки» называется, – ответил юношеский басок.

В столовой появилась няня с большим горшком, откуда доносился непривычный, но по моему нынешнему состоянию вполне аппетитный аромат. А также парень с тарелкой, на которой лежали куски жареного хлеба.

– Не гневайтесь, барыня, – сказал он, – хлеб сегодня не пекли. Вчерашний дворня поела, а позавчерашний совсем сухой. Я его в коровьем масле поджарил.

Я могла бы придраться, что некоторые куски подгорели. Но сейчас главным было другое – парнишка проявил инициативу, вместо того чтобы угостить хозяйку залежалым хлебом. А добрая инициатива, как я уже поняла, здесь в дефиците.

– Спасибо, хорошо услужил, – улыбнулась я.

Юноша застыл от удивления.

Да уж, их тут не балуют комплиментами.

– Как тебя звать? – спросила я, попутно пожалев, что дворовым не положены бейджики с именами. Кстати, может, ввести?

– Алексейка, кузнецов сын, – представился парень. – Прислан был на кухне помочь.

– Вот что, Алексей, – улыбнулась я, – сегодня ты отдыхай, завтра поговорим.

Алексейка удалился под ворчание Павловны. А я принялась за еду.

Щи оказались резкими и кислыми на вкус. Со слов няни я поняла, что варили их из прошлогодней капусты, как-то дожившей до нынешнего сентября. Я вспомнила все, что знала об этом продукте, поняла, что в данном случае ботулизм исключен, и доела все.

Вообще-то вкусно… на голодный-то желудок.

– Эмма Марковна, я самовар поставила, – сказала няня.

Кстати, хорошая идея. Надо бы проверить местный буфет или бакалейный отдел. Чай, кофе, кондитерку. От утреннего кофе я бы не отказалась.

Пока на стол собирали самовар, я прошла в буфетную. Увы, ее состояние было таким же плачевным, как у всего остального дома. Правда, если принюхаться, можно догадаться, что когда-то в серванте хранили что-то связанное с корицей и апельсинами – может, цукаты? А так ни чая, ни сахара. В углу, заросшем паутиной, нашелся дырявый мешочек с заплесневелыми кофейными зернами. Видимо, на них просто не покусились.

М-да… Ладно, кофе можно прогреть на сковороде, а на первое время хватит дорожных припасов. Спасибо, посуду не растаскали. Но протирать забывали.

Что ж… будем щи хлебать, пока не разберемся, как дальше жить. Все равно первым делом надо придумать что-то с утеплением дома. Сейчас на дворе только осень, а жить уже невозможно. Что же будет зимой?

И как вообще выкручиваться в этом веке, имея весьма скудные ресурсы? Тут социалка не предусмотрена… Нет, мне грех жаловаться, я не крепостная девка и не бездомная нищенка. Но недалеко ушла от последней, если честно. Этот дырявый сарай назвать домом – надо обладать воображением и наглостью, которых у меня нет.

И вообще-то, пока что я здесь по статусу – как сирота в приютском доме или старушка в богадельне. Дают холодную комнату и еду, которую лучше бы сразу снести на помойку. Вся разница – могу потребовать лучшего. Если понять, что можно требовать.

Значит, так. Сначала ревизия. Я должна знать, что именно у меня есть в реальности и в памяти. Потом… потом буду утеплять дом. Даже если мне придется конопатить его собственными руками.

С собой у Эммочки было около двухсот рублей ассигнациями. И еще двадцать пять рублей серебром. Надо заметить, что серебряный рубль здесь и сейчас стоит втрое дороже бумажного.

Эти деньги, считай, наша единственная настоящая кубышка и подушка безопасности. Еще в своем возке столичная вдовушка привезла хорошее белье, довольно платьев, перины и пуховики, которыми обкладывали в те времена господ в дороге. Шкатулку с довольно жалким запасом драгоценностей. Причем серьги, подарок мужа на рождение близнецов, присланный с оказией, пришлось заложить еще в Петербурге. Моя наличность, собственно, из этого источника и происходила.

Ну и по мелочи – немного сахара, пара фунтов чая, коробочка новомодных «конфект», как здесь называют шоколад.

И все. Ну, не считая ребенка, ее няни-кормилицы с собственным малышом, Павловны и Еремея. И беременной девки, которая явно никак не актив, а источник проблем.

С этим ясно. Теперь надо обойти дом и двор, хозяйственные постройки, всякие сараи, амбары, погреба. Скотный двор? Он тут есть? Гумно?

Уф-ф-ф… я любила русскую историю, довольно много знала когда-то о девятнадцатом веке. И о промышленности, и о другом всяком. А вот сельское хозяйство как-то меньше меня интересовало. Но, думаю, разберусь.

Да, кстати, есть еще одна проблема. Мелкая по сравнению с прочими. И даже, похоже, решаемая. В какой век меня занесло – понятно. Остается выяснить, в какой год. Настенных календарей я пока не обнаружила.

Придется применить такой ресурс, как память Эммы Марковны. Вспомним-ка недавние исторические события…

Ну да, незадолго до того, как пришлось бедной барышне с ребенком на руках бежать из Санкт-Петербурга, стало известно, что Наполеон сбежал с острова Эльба, высадился во Франции, без единого выстрела ее захватил, правил сто дней. Все закончилось под Ватерлоо, там выстрелов хватало. Потом император немного пометался по Франции, забежал на английский корабль, а его отвезли на остров Святой Елены, такой далекий, что там и в XXI веке нет сотовой связи.

Про поражение и ссылку Бонапарта Эмма Марковна узнала в дни отъезда из Питера. История такая, что в любом стрессе запомнишь.

Значит, у нас 1815 год. Связанный не только с судьбой Наполеона, но и с очень интересным природным катаклизмом. Надо бы о нем вспомнить. А пока – продолжить ревизию.

Глава 8

Время шло к вечеру, но на дворе было достаточно светло, и я решила продолжить ревизию. Сообразила, что дорожные туфли лучше было бы поберечь. Барышня Эммочка, в порыве интуитивного скопидомства, прыгнула с моста разувшись, и от воды они не пострадали. Значит, надо и мне позаботиться.

Павловна задачу поняла и минут через десять притащила мне стоптанную, по ее ворчанию, «не барскую» обувь, которую она назвала ко́ты. Разбитые полусапожки, видимо, принадлежали старой барыне, маменьке Эммы. Они постоянно пытались свалиться с ног, но при медленном шаге держались, а делать ревизию бегом я и не собиралась.

Просветы бывают в самых густых тучах. Оказалось, при усадьбе имелась баня, причем относительно новая. Оставалось понять, как пустить ее в эксплуатацию. Павловна объяснила, что распорядиться должна Иванна, супруга старосты.

Потом мы свернули на скотный двор. Мое появление совпало с возвращением скотины с выпаса, я насчитала восемь коров. Судя по стойлам, коровник предназначался для гораздо большего стада. Тощих и грязных овечек сосчитать не удалось, но их было десятка три. В свинарник я заглянула издали. В грязи страдали какие-то несчастные существа, которых можно было назвать эталоном антисанитарии, но никак не сытости и жирности.

Чуть больше порадовала конюшня. Если она и была недавно Авгиевой, то в ней уже появился свой Геракл – Еремей. Под его руководством двое пареньков расчистили пешеходную дорожку и приступали к стойлам.

– Я, барыня, – приветствовал меня кучер, – щец похлебал да и делом занялся. Обленился народец-то, да я им рассказал, что вы крутеньки и за вами взгреть дело не станет.

Я улыбнулась, поблагодарила кучера. Что же касается материальной части, тут радоваться было особо нечему: пять лошадок, из них две – те, что были запряжены в нашу кибитку.

Из конюшни Павловна повела меня на гумно. Судя по шуму, там еще работали. По дороге мы заглянули в возок и убедились, что Ариша, тайком накормленная щами и укутанная в Еремеев тулуп, пригрелась и уснула, вытянувшись вдоль лавки.

Ну и слава богу. Вечером приведу ее в комнаты, а там посмотрим.

Что такое гумно, я помнила туманно. Вроде бы сарай, где сушат и обмолачивают снопы. Пшеницу. Так ведь? Что-то смутное вертелось в голове насчет ям, в которых должны гореть костры, а над ними, стало быть, и сушат все это хлебное добро.

Костров я не нашла. Зато вляпалась в грандиозную и очень липкую грязную лужу. Что в поместье имелось в достатке, так это глина. Вперемешку с коровьим навозом и еще какой-то дрянью.

– Барышня! – в голос возопила Павловна, обнаружив, что я едва не потеряла в глубинах этого богатства обувь. – Да куда ж вы! Вот туточки надо, бочком… Ироды проклятые, до чего довели! Бездельники! Хлебогады!

Из лужи она меня выудила, и на гумно мы попали. И там я нашла двоих тощих мужиков с цепами и старосту, судя по всему, пьяного в зюзю, мирно спящего на ворохе соломы. В одних мешках, из более крепкой ткани, было зерно, в других, не столь надежных, – какой-то растительный сор, явно нужный для чего-то.

Может, я еще не научилась пользоваться сознанием барышни, может, она с этими остатками не сталкивалась, но пришлось посоображать самой. Это же мякина, или полова, – то, что остается после обмолота. Ею можно кормить скотину, предварительно запарив, или подмешать в хлеб.

М-да… а вот интересно. Если соединить грязь из лужи, солому, тот самый навоз, известь и вот эту мелкую колючую субстанцию, оставшуюся после обмолота… хм.

Я взяла горсточку мякины, растрясла по ладони, стала глядеть. И сама почувствовала на себе пристальный взгляд.

Э-э, а староста не так-то и пьян. Может, и не пьян вообще. И в мои-то времена пьяных жалеют, а раньше была социально приемлемая форма неадекватности. Супруг мой говорил, что по дореволюционному законодательству при любом преступлении состояние алкогольного опьянения считалось смягчающим обстоятельством. Потом, при советской власти, наоборот, отягчающим.

Ладно, мне сейчас эта историческая юриспруденция не нужна. Мне нужно сделать ревизию ресурсов, как материальных, так и трудовых. Уж барыня точно не должна руками в грязи возиться.

– Селифан, – сказала я максимально участливо, – спать не жестко?

Староста открыл глаза и посмотрел на меня ошарашенным, но, как я и предполагала, вполне трезвым взглядом. Такого заботливого обращения он не ожидал.

– Ась? – удивленно сказал он. – Не гневайтесь, барыня, простите мужика, уморился с утра.

– Как поработали сегодня, сколько намолотили? – спросила я.

– Да народ сегодня-то не очень к работе охоч, в канун-то праздника, – ответил староста.

Ох, Эммочка, вот тебе и задачка. Какой праздник-то? Ошибешься – не то что разоблачат, но будут считать совсем полоумной барынькой, оставившей рассудок в столицах.

И тут я вспомнила пару народных примет. Придется рискнуть.

– Старая негодная яблоня в саду найдется – срубить и печи в доме протопить, чтобы зимой тепло было?

– Найдется, найдется, – кивнул староста. – Сейчас распоряжусь.

Я улыбнулась – угадала. Это Покров. Ну что же… зато посмотрю на всех своих крестьян разом – они ведь придут в церковь.

– Ты мне вот что скажи, – я напрягла память, что-то выудила из детского опыта Эммочки, что-то из читанной классики русских писателей, – сколько четвертей ржи намолотили? Каков урожай? Заготовлено ли сено на зиму для скотины? Что на птичьем дворе у нас? На огородах? Капусты нарубили на зиму?

Селифан в ответ на каждый вопрос только моргал. Кажется, он не ждал от меня таких хозяйственных знаний. Барынька из самой столицы, да после института, что она может понимать в крестьянских делах? Тут он был неприятно поражен. Более того, даже Павловна у меня за спиной озадаченно крякнула. А я продолжала, не давая им опомниться:

– Девки в поместье чем заняты? Птичницы и скотницы где? Почему в конюшне один Еремей распоряжается, где здешний конюх?

Лицо старосты напоминало экран компьютера, когда после перезагрузки одновременно выскочили несколько обновленных приложений. Здесь были и растерянность, и злость, и страх.

Впрочем, немного погодя загрузилась программа «добродушно-глуповатый, но старательный».

– Вы уж звиняйте, барыня, – сказал он, – рад бы вам ответить, кабы готов был. Хлеба – десять четвертей намолочено, можете сами в амбаре поглядеть. Сено… не очень, дождливое лето выдалось. Сколько смогли – взяли. Капуста уродилась, ее девки после Покрова рубить примутся. Сейчас-то они к празднику готовятся. Я им работы задам.

Похоже, я перестаралась, закидав старосту вопросами, – он умудрился не ответить на половину. К тому же осмотр был не окончен.

– Вот что, Селифан, – сказала я, – потом дашь мне полный отчет. Окончите молотьбу и отдохните.

Староста что-то промямлил, я покинула гумно, удачно обойдя лужи. Это было не так-то просто – уже стемнело.

Осмотреть амбар и сеновал? И кстати, найдутся ли дома свечи? Ох, вот с этим надо что-то решать, я же пропаду тут темными ночами, когда даже масло для лампадок надо будет экономить.

– Барыня, – услышала я тихий, смутно знакомый голос, – сделайте милость, выслушайте. Важное скажу! Уезжайте отсель, пока беды не приключилось!

Глава 9

Я обернулась и не без труда узнала прорицательницу. Это была Танька – девица, которой я поручила привести в порядок свою спальную каморку.

– Танюша, – сказала я, удачно подавив волнение, – расскажи-ка подробней, что за беда такая приключиться может?

– Танька, что ты к барыне лезешь? – проворчала Павловна, к счастью не расслышавшая зловещих слов.

Девица не успела ответить няне, когда сзади нарисовался староста.

– Ты чо тут без дела шлендаешь? – спросил он. Танька чуть не вжалась в сарай.

Похоже, пришла пора решить вопрос о власти.

– Ты спаленку убрала? – спросила я. Девчонка только кивнула. – Тогда покажи-ка мне сад яблоневый. Проводи туда, а потом домой ступай.

– Эмма Марковна, проводить я сам… – начал было староста. Я перебила его повышенным тоном, да так, что сама себе удивилась.

– Это мне решать, кто какую услугу окажет! Да, голубчик, скажи-ка, будет ли завтра на барском столе хлеб свежий? Праздник как-никак. Ответь-ка!

– Эмма Марковна, так-то оно… – неуверенно начал староста. Я даже догадалась, что он хочет сказать «не моя обязанность». Эх, существует ли регламентация этих обязанностей?

Выручила Павловна.

– Не твое дело, сказать хочешь? Твое дело баб найти, чтоб испекли. А коль тебя бабы не слушают, пусть твоя Иванна печет, если ты хучь для жены своей указка.

Староста зло посмотрел на няню, но возразить не смог.

– Вот что, голубчик, – сказала я чуть тише, но столь же уверенно, решив не называть старосту по имени, – закончи-ка с молотьбой да обеспечь хлеб на завтра. Павловна, а ты ступай в дом и проследи.

– Проследить и без меня могут, – возразила няня.

Настал самый неприятный момент для любого начальника: подавлять волю хорошего, даже близкого человека. Ссориться с Павловной я не собиралась. Но определиться с иерархией придется.

– Милая моя, – постаралась я сказать одновременно громко и душевно, – ступай в дом. Лучше тебя никто не проследит. А по усадьбе меня и Танька проводит. Пошли, – велела я девке таким тоном, чтобы было ясно – разговоры на тему, куда кому идти, кому что делать, окончены.

Я развернулась и пошла в ту сторону, где, по моему предположению, был сад. Сзади донесся сердитый спор старосты и няни, но, как я поняла, сами приказания они не оспаривали.

Идти было недалеко. В садоводстве я в последние годы разбиралась неплохо и тут же поняла, что на выбраковку годится каждое пятое дерево.

– Какая беда грозит? – спросила я Таньку. – Говори, не бойся.

– Старая барыня здесь ни года не жила, все у брата хозяйствовала, – неуверенно вздохнула Таня. – А без барыни, понятное дело, вольготно живется. Не всем, конечно, а кто хитер. Барыня, когда уехала к братцу своему, оставила Федорыча ключником и бурмистром, чтобы за хозяйством наблюдал и ей присылал доходы. Вот только и года не прошло, как Федорыч на Масленицу замерз.

– Это как? – спросила я, разглядывая одинокое красное яблоко, сохранившееся на голой ветке.

– Шел от кума, упал в сугроб, когда нашли – замерз уже. Стала ключницей его жена Настасья, да и она недолго прожила. А я слышала перемолвку старосты и старостихи, мол, барышня-то дотошная, в первый день в доме раскомандовалась – то ей не нравится, это не годится. Иванна-то и говорит: барышня нежная, такой замерзнуть да богу душу отдать – дело плевое. А еще того раньше – от печки угорит, как бог есть.

Несмотря на то что вечер был теплый, меня пробрал легкий морозец. Ничего себе, милое поместье! Я ожидала ужасов, но больше хозяйственных. А тут того и гляди обратно на тот свет отправят.

На секунду меня захватила мысль – а что, если таким способом можно вернуться на свою уютную дачу под Зеленогорском, к мужу, электричеству и хорошей медицине?!

Но я сразу отогнала этот соблазн. Не может быть все так просто. И Мишенька… не оставляет меня надежда, что он тоже где-то здесь. Сама не понимаю, откуда взялось, а вот тянет внутри, свербит. Нужно выживать и искать.

– Понятно. Спасибо, голубушка, за предупреждение. Я разберусь. А пока скажи, милая, молодые деревья есть? А ягодные кусты? Где тут, кстати, огород?

М-да. Сумерки немного сгладили впечатление, но ягодный сектор сада и огород имели весьма жалкий вид. Смородину и малину, похоже, никто не подрезал. Я нарвала смородиновых листьев – хоть какой-то чай, когда запас кончится.

Огород выглядел еще печальнее, чем сад. Кривые лысые грядки утонули в грязи. Капусту еще не сняли, она мокла под дождем, расстелив в лужах нижние листы. О картошке Таня не слышала, даже переспросила.

А вот это жалко, конечно. Ведь этот полезный корнеплод есть в империи, я точно знаю. Но в широкое употребление пока не вошел и еще лет тридцать не войдет.

Значит, надо позаботиться, чтобы у меня эта культура была. А где взять семенной фонд? Хм… память Эммочки внутри меня внезапно встрепенулась и словно на ухо нашептала: у немцев в городе! Уж они-то по огородам картошку сажают – только в путь!

Вот и ладненько, вот и ясненько. Но это дело можно до весны отложить, кто ж картошку в зиму сажает. Здесь поважнее есть дела.

Например, как не угореть и не замерзнуть в этой развалине.

Откровенно убивать меня староста с женой побоятся. Я все же дворянка, да не без родни. Мало ли какие у нас между собой счеты, а если я сгину, здесь моментально тесно станет от полицмейстеров, дяденькиных холопов с дубьем и даже солдат. В те времена с этим было строго – сословное уложение, корпоративная солидарность дворян против бунтовщиков и вот это все.

Но вот грибочков особенных в щи положить или вьюшку задвинуть раньше времени – разве ж трудно? И никто не виноват, а если и виноват, так вместе с барыней молодой угорел! Наверняка это ее слуги набедокурили!

М-да. Проблемка. Ну да ничего, я тоже не лыком шита. Сегодня же прикажу, чтобы пока что готовила мне только Павловна. Сама бы щец сварила, да нельзя – не по статусу. И это не шутки: если начну вести себя слишком уж оригинально, и дворня слушаться перестанет, ославит сумасшедшей, и родня может подсуетиться, сплавить в приют для душевнобольных или монастырь – не знаю, как у них тогда было положено. А остатки имущества прикарманит.

Кстати, интересный вопрос: так ли заинтересовано само «имущество» – крестьяне – в том, чтобы оказаться у нового барина? Другого хозяина, да того же дядюшку, такое отношение к работе не устроит…

– Барыня, шли бы вы в горницу, темно уж совсем. – Танька так и ходила за мной по пятам, пока я гуляла между кривыми яблонями и пересчитывала полуутоплые капустные кочаны. – Не ровен час, застудитесь или споткнетесь!

– Да, милая, идем, – кивнула я, оставляя на время свои размышления. – Пора ужинать.

Танька ответить не успела, потому что откуда-то со стороны двора послышался дикий визг, а потом отборный мат.

Что еще случилось?!

Глава 10

– Черт, черт! Нечистый! – подвывала Иванна, сидя прямо в луже между моим возком и крыльцом. – Чур меня! Чур! Нечистый!

– Что здесь происходит? – спросила я у перепуганного Селифана. Вокруг толпились неясные тени остальных дворовых, потом с крыльца сбежала Павловна со свечным огарком, который она заботливо прикрывала от ветра ладонью.

– Нечистого вы привезли, стало быть, барыня, – промямлил староста и наградил меня таким взглядом, что захотелось совсем нецивилизованно отвесить ему пинка. И не потому, что я барыня, а он крепостной, а потому, что терпеть не могу злобных дураков.

– А ну, разойтись всем! А ты, глупая баба, вылезай из лужи и толком скажи, что тебе там примерещилось! – Я совсем немного повысила голос. Все же не зря работала в свое время на комбинате, где орать было бесполезно. Шум стоял такой, что все были вынуждены глотку драть в обычном разговоре. Приходилось иначе воздействовать на подчиненных. Вот и сейчас одной интонацией удалось прекратить невнятные завывания старостиной жены.

Я уже в целом догадалась, что произошло. Эта любопытная зараза полезла в возок. Ну и наткнулась на Аришу. А та, не будь дура, в темноте ее напугала. Нарочно или нет – потом разберусь.

– Я пошла проследить, как девки на завтра стряпают, – начала Иванна, стряхивавшая грязь с подола. – Мимо возка прохожу, а там кто-то возится! Ну я и подумала… Сунулась внутрь, а там страх божий! Как рыкнет да глазами огненными пронзит! Я и обмерла…

Угу, обмерла она. Я чуть не оглохла от этого обмирания. К тому же, несмотря на полутьму, я разглядела во взгляде старостихи едва скрытое опасение. И догадалась какое.

– «Мимо возка прохожу», – передразнила я Иванну, – дай, думаю, загляну в барский сундук. Так было? – буквально выстрелила в старостиху вопросом. И впилась взглядом в ее глаза.

Иванна покраснела, и если и планировала вранье, то не решилась.

– За всем в поместье глаз нужен, – неуверенно сказала она.

Что же, это хороший шанс сменить тему разговора.

– За всем, за всем, – опять передразнила я. – И за барским возком, и за барским домом. И за всеми вещами барскими, да?

Иванна поняла, куда свернул разговор. Пожалуй, нечистой силы она побаивалась меньше, чем барского гнева.

– То-то я видела сегодня, как за барским буфетом присматривали, – сурово продолжила я. – Мышь на пустой полке от голода повесилась.

Похоже, старостиха не знала этой современной метафоры, связанной с холодильником.

– Эмма Марковна, взаправду повесилась? – со страхом произнесла она.

– А тебе часто баре врут? – ответила я вопросом на вопрос. – Ступай на кухню и радуйся, что праздник завтра. Или еще поговорить хочешь?

Иванна с опаской покосилась на возок, но повернулась и убралась. Ни ее мужа, ни остальных дворовых поблизости уже не было. Похоже, они испугались вопросов об интересе к барским вещам.

Пожалуй, надо этим воспользоваться и вызволить «нечистую силу». Тем более темно.

Ариша и сама мелко крестилась, терла красные от сна и слез глаза и попыталась с ходу бухнуться барыне в ножки с причитаниями, что никакой нечистой силы отродясь не видывала. А когда кто-то незнакомый в возок заглянул, уж сама не помнит, что закричала со страху.

Пришлось еще ее и успокаивать. А потом, выставив Павловну на шухер, красться с девчонкой под тулупом в каморку. Там уже проще было – догадливая нянюшка постелила войлок под лавку, а одеяла набросила так, чтобы они свисали до пола. Так что спрятать контрабанду не составило труда.

Я оставила Павловну разбираться с тем, как Ариша под той лавкой будет есть, пить и ходить на горшок, а сама отправилась в столовую. Цельные свечи в доме пока что не нашлись, одни огарки, да еще светили масляные лампадки перед иконами. При таком освещении много не наинспектируешь, но я все же оторвала затхлые обои в углу и пощупала бревна. Так-так-так… есть у меня мыслишка. Но озвучу я ее завтра.

А сейчас ужин. Опять гренки и людские постные щи. Я поела без опаски, вряд ли Иванна так быстро нашла бы поганку и рискнула бухнуть ее в общий котел. Тем более эту самую эффективную поганку, например бледную, еще найти надо. Пока так поедим, а дальше посмотрим.

Захотелось запить ужин чем-то горячим. Вспомнила про смородиновые листья. Решила было послать Павловну на кухню, но та кряхтела без всякой наигранности – уходилась за день, и я решила дойти до кухни сама, используя в качестве переносного светильника свечной огарок.

Коридор между столовой и кухней был короток и широк. Проектировщик внутридомовой логистики позаботился, чтобы прислуга с кастрюлями в руках не упала. Поэтому мое порожнее путешествие тоже увенчалось успехом.

На кухне оказалось неожиданно светло. Освещали ее несколько батарей лучинок в поставцах. Я улыбнулась простому техническому решению: лучинки пылали над лоханями с водой, поэтому давали двойное освещение – и огонь, и отражение.

Две бабы месили тесто, третья приступала к работе. Я велела ей найти чайник и заварить листья – к счастью, баба со второго захода поняла приказ. После этого я спросила, для чего месят тесто.

– Так это, барыня, пироги на завтра, – ответила одна. – Их всегда в праздник пекут, для людей в доме и церковного причта.

Оказалось, что пироги самые простые, с кашей и с грибами. И тут у меня появилась идея:

– А замесите теста побольше, испеките вдвое. Если начинки не хватит – просто калачиков налепите.

Бабы стали вздыхать и говорить про Иванну, но я ответила, что теперь решает не она, а если сегодня они задержатся, то я за внеурочную работу сниму с них день барщины. Эта идея им понравилась, а так как чайник уже вскипел, я вернулась в столовую. Разумеется, чайник несла баба – я уже поняла, что это не барское дело, да и ходить темным коридором ей было привычно.

Еще не войдя в столовую, я поняла, что Павловна с кем-то говорит:

– Зачем приперся? Какое дело до барыни?

Глава 11

Я и двух часов не провела в потемках, а глаза уже адаптировались. Поэтому визитера разглядела сразу. Это был Алексейка.

– Дело тайное для Эммы Марковны, – сказал он. – Ой, барыня!

«Опять меня убить собрались? – с печалью подумала я. – Не много ли на один-то вечер?»

Дополнительные секреты от Павловны, пожалуй, не нужны. Это единственный близкий человек, обижать его нужно в последнюю очередь.

– Алексей, садись и говори свое тайное дело, – устало сказала я.

Несмотря на сумрак, я разглядела удивление и даже недоверие в глазах парня. Скорее всего, это относилось к праву садиться при барыне. Наконец он сел на край стула и начал тихим голосом:

– Мой батя иногда в дом приходит, по разным железным работам. Ну и меня берет.

– Твой батя – кузнец? – спросила я.

Алексейка кивнул и продолжил:

– Ключница Настасья звала его, если замки менять приходилось. Батя мой с мелкой работой тоже справлялся и меня учил. А как стала помирать Настасья, взяла клятву с меня, что я в большую кладовую Селифана с его бабой не пущу. Так и подучила: замок испорти и объяви – не буду замок ломать или дверь, пока барыня не пришлет записку, что, мол, теперь Селифан ключник и право имеет в любую кладовую войти. Уж как староста ругался… Но меня с отцом дверь взломать не заставил и сам не решился. Барыня-то ему позволенья так и не прислала, мол, сама приеду, при мне дверь и откроем.

– Так сколько же кладовая закрытой простояла? – спросила Павловна.

Даже в темноте было видно, как Алексейка наморщил лоб.

– Пожалуй, с прошлой Пасхи, – произнес он наконец.

М-да, полтора года. Надеюсь, в этой таинственной кладовке не хранились вареные колбасы, скороспелые сыры и прочие нежно-органические вещи.

– Так что, барыня, – несмело сказал Алексей, – батя мне велел: ступай в усадьбу и расскажи Эмме Марковне про кладовую, а если она захочет – так и открой. Работа невелика, гвоздь в замок даже не забит, так, вставлен и воском залеплен.

Павловна заохала, предложила отложить экспедицию до светлого времени суток. Но хотя я и устала, спать не хотелось. К тому же не зря же парень тащился на ночь глядя со своим слесарным мешком.

– Пошли, – сказала я.

Операция оказалась легкой и почти бесшумной. Уже через десять минут мы втроем оказались внутри двух комнат, уставленных корзинами, бочонками, ящиками и различными бутылями. Пусть немалая часть тары оказалась пустой, удалось найти некоторые ценности.

Первое и, пожалуй, самое своевременное открытие – вязанка кривоватых и тонких восковых свечей. Парочку из них я немедленно зажгла, чтобы осветить помещение.

В кладовой нашлась целая алкогольная коллекция – десяток огромных бутылей с настойками. Одну из них я даже попробовала – Павловна долго вытирала передником горлышко бутылки, а потом принесла чашку. Напиток был умеренно резким и крепостью не меньше тридцати градусов, впрочем, с приятным вишневым послевкусием. Несмотря на ворчание няни, я разрешила угоститься Алексею, уж очень любопытно блестели его глаза в свете свечей. Парень слегка поперхнулся, доказав тем самым, что он не особый любитель.

В некоторых бутылях была не настойка, а медовая ягодная наливка. Но меня особенно порадовали две большие склянки с уксусом. Этот натуральный химикат пригодится непременно.

Также порадовали мешки с окаменевшей, слежавшейся солью. В таком виде, конечно же, в солонку ее насыпать было неэстетично. Но свойства она явно не потеряла.

Нашлась также здоровенная бутыль с лампадным маслом. Литров на шесть-семь! Вот эта находка обрадовала меня больше других. Я тут же отправила Павловну в буфетную за стаканами – видела там что-то такое пыльное и не слишком тонкостенное, но достаточно прозрачное. Няня вернулась минут через пять, ворча и ругаясь как на местную ленивую дворню, так и на барышню, которой невесть что в голову взбрело.

Но когда я сделала из этих стаканчиков две «вечные» свечи, Павловна замолчала. Да и Алексей только удивленно моргал. Дело в том, что лампадки возле икон давали так мало света, что с ними можно было и не считаться. А вот свеча в стакане с маслом горела ровно, лепесток огня вытянулся длинненький, красивой формы. И светил гораздо ярче.

– Свечи экономить надо, – пояснила я удовлетворенно. – А масла тут целая бутыль. На первое время сойдет.

Дальше-то я разберусь. Недаром полжизни проработала технологом в цеху. На комбинате «Красный треугольник». Я не профессор химии или там истории. Но интересовалась, а с мужем на даче в девяностые много на чем экспериментировать пришлось. Я и спиртовку сооружу, и керосин добуду, и даже газовую горелку смогу, дайте только время… и ресурсы.

Надо сесть и записать, что у нас есть. И что я смогу сделать. Я здесь попаданка или кто, в конце концов? Мишенька обожал книги про попаданцев во времени и прогрессоров, вечно зачитывал мне куски, пока я тоже не увлеклась. И теперь у меня есть возможность попробовать на практике, как оно.

Ох, глаза б мои не видели эту возможность… но увы.

Павловна притащила из буфетной еще два стаканчика, и дальше мы пересчитывали остатки былой роскоши при вполне комфортном для привыкших глаз освещении.

Что хорошо – нашлись грязноватые, но вполне приличные одеяла – три штуки, пуховики-перины, еще три штуки. Подушек с пяток. Ни моль, ни перьевой клещ их поесть не успели, и я уже наметила на завтра грандиозную стирку, но тут вспомнила про Покров. Ладно, после праздника перестираем. Просто постелить вот это вот и лечь я бы не рискнула. Тут дезинфекция нужна.

Порадовали также несколько отрезов ткани – пестренький, но вполне добротный ситец, неплохая шерсть. Всего по паре-тройке метров, но мне еще ребенка одевать и самой что-то носить помимо выходных платьев Эммочки. Да и дворня одета в какую-то непотребную рвань, даже Иванна и Селифан не слишком-то выделялись на общем фоне.

Съестного в кладовой не было, здесь продукты хранили в амбарах и погребах. Зато нашлась еще одна бутыль с лампадным маслом – на этот раз поменьше, литра на три.

Мы уже перебрали почти весь хлам, которого было тоже достаточно, когда Павловна вдруг заприметила в дальнем углу что-то интересное.

– Гляньте-ка, барышня! Никак это вашего батюшки барина! Вот диво, не покрали!

Глава 12

В импровизированной спаленке было душно, Павловна храпела, Ариша тихо посапывала, но все равно я выспалась. Пробудившись, первые пару секунд пыталась нащупать мобильник и понять, как я оказалась в этом отеле.

Потом все вспомнила. И еле удержалась, чтобы не закричать от ужаса. Где Миша? Почему я его еще не нашла?

Взяла себя в руки. Если паниковать, то ни-че-го не сделаю. Есть только один вариант: освоиться в этом мире, выжить самой. И только после этого постараться понять, что же произошло. Искать мужа. Если же нырнуть в страх и тоску, как во вчерашний пруд, то никому я помочь не сумею.

Практический же рецепт был прост: как можно скорее встать и взяться за дела. Что я и сделала.

Заодно вспомнила мелкие радости вчерашнего вечера. В большом сундуке, закрытом на замок, обнаружилось медное оборудование, о предназначении которого я догадалась после ответа Алексея удивленной Павловне.

– Потому-то ключница Настасья так кладовую и блюла. Не желала, чтобы винокуренный прибор на сторону ушел.

Да, это был настоящий перегонный аппарат. Я вспомнила, что когда-то в России дворянское сословие имело право изготавливать крепкие спиртные напитки для своего потребления, а также сдавать их казне. Вот откуда такой запас настоек! Старый барин, видимо, занимался любительским винокурением, а барыня этот процесс забросила, услаждая себя малиновыми и голубичными наливками – они и слаще, и слабее. Аппарат был помещен в сундук. В нем же я обнаружила еще одно наследие старого барина, не востребованное после его смерти: коробку с двумя старинными пистолетами. Я пока оставила все как есть, только попросила Алексея запереть сундук. И отправилась спать, отдав распоряжения на утро.

Павловна распорядилась, и, едва я опустила ноги на холодный пол, девица внесла таз с водой и поставила на табуретку. Я уже поняла, что в этой усадьбе особой комнаты для умывания нет и ей может стать любое помещение. Умылась холодной водой, обтерлась относительно чистым полотенцем и стала одеваться в тусклом свете из окошка.

Если мой вчерашний наряд следовало назвать «дорожным», то сегодня я надела лучшее платье и парадные туфли. К счастью, распогодилось и, кажется, даже подсохли самые одиозные лужи во дворе. Сам храм был на горке, и дорожка к нему оказалась почти сухой.

Священник ждал меня в церковном притворе. В институте благородных девиц я пребывала безвыездно четыре года, да еще потом три вдали от родного крова. Так что помнил он девочку-подростка, а сейчас беседовал со вполне взрослой барышней.

Кстати, из воспоминаний самой барышни я почерпнула, что на пути в дядюшкино поместье она остановилась в Тихвинском монастыре, исповедалась, покаялась в грехах, получила отпущение и какую-то совсем скромную епитимью. О чем я и сказала отцу Даниилу. Он облегченно вздохнул: вряд ли бы я поведала ему о каких-то прежде неизвестных девичьих грехах, а вот знать барские тайны священнику совсем не хотелось.

Что же касается храма, то был он каменный, построенный, когда «Голубки» знали лучшие времена и помещик был богат. Неизвестный архитектор явно взял за основу столичный барочный проект.

Зазвонили колокола, нестройно, но громко. Минут за пятнадцать храм наполнился сельскими жителями.

Освещение было естественным – несколько свечей погоды не делали. Но все же я смогла составить некоторое представление о моих новых сотрудниках, или подчиненных. На самом деле, моей собственности, как бы дико это ни звучало.

Оделись крестьяне так хорошо, как только могли – половина мужиков в новых лаптях, остальные их просто почистили от грязи и намотали свежие онучи. На голове у баб – светленькие платочки. Негромко переговаривались, вставали на привычные места. То, что барыня смотрит на них с хоров, узнали скоро, но лишь иногда бросали быстрый взгляд наверх.

Вообще-то, их тоже можно понять. Это ведь абсолютно подневольная рабсила, в прямом смысле слова. И никакого стимула лучше работать у них нет. Социальный лифт? Разве что стать сельским старостой или бурмистром. Материальная заинтересованность? Сколько четвертей ржи они ни намолотят, дополнительного дохода не будет. Остается только страх – высекут на конюшне, может, сдадут в рекруты. Надо, кстати, выяснить, какая была практика у прежней барыни.

Так что никаких стимулов. Такие подчиненные, как Алексейка, – клад. Надо подумать, как и остальных заинтересовать в результатах труда.

Служба между тем шла своим чередом. Я знала, что иногда сельские попы, впервые став настоятелем храма, устраивали богослужение по полной, часа на три-четыре, по Типикону, чтобы паства поняла: поп серьезный, все знает, все понимает.

Между тем дошло до освящения хлеба, плодов и елея – растительного масла. А также молитв с просьбой уберечь от «града, труса и нашествия иноплеменных». После чего батюшка перешел к проповеди. Напомнил о недавнем нашествии иноплеменных, удачно отраженном. Что такое «трус», уточнять не стал – видимо, все знали.

Я улыбнулась – интересно, хотя бы раз в истории этого села на Среднерусской равнине был «трус» – землетрясение? И тут же вспомнила другой катаклизм, случившийся именно в 1815 году. Не землетрясение, а другое событие, очень часто с ним связанное.

Какая тема-то интересная! Не забыть бы о ней. Тем более прямо сейчас отец Даниил должен сделать очень важное заявление для паствы.

Может, вчера я устала, но тогда лица мужиков показались мне если не глупыми, то уныло-безразличными. Сейчас же впечатление оказалось иным. Похоже, барщинные мужики и дворня были готовы включать дурака перед барином, точнее, барыней, способной в любой момент отправить их на какую-то работу. Сегодня же, в праздник, такая мимикрия была им не нужна. Или они опять ее включат, когда я к ним обращусь?

Глава 13

– А еще скажу, – завершил проповедь отец Даниил, – боярыня Эмилия Марковна поздравляет вас с праздником и приглашает всех в усадьбу на угощение.

Толпа отозвалась удивленным вздохом. Видимо, такие отношения между помещицей и крестьянством были непривычны. Но от приглашения не уклонился никто.

Угощение, конечно же, оказалось самым простым: на козлах положены доски, а на досках – чашки с хлебным вином и корзины с пирожками и крендельками. Насчет посуды пришлось выдержать небольшую войну с Павловной. Она неохотно согласилась выделить самые щербатые чашки из тех, что нашлись в буфете. И все время ворчала, мол, ироды, потом и так брагой дома упьются, а самые неленивые питухи пойдут в соседнюю Васильевку, в кабак. Я пропустила воркотню мимо ушей – пусть поругается, раз человеку приятно.

На отдельном столике, накрытом скатертью, были пироги и рюмки – для меня, отца Даниила с дьячком, звонарем и хором – четырьмя голосистыми мужичками. Сюда же пришлось пригласить старосту, правда, поручить ему, чтобы был порядок.

Это оказалось излишним. Мужички и бабы держались на барском дворе настороженно и не кинулись на вино и закуску, как я опасалась. Пришлось даже их подбадривать. Поп благословил трапезу и сам подал пример, все выпили и закусили.

– А теперь, братья и сестры, боярыня Эмилия Марковна речь держать будет, – сказал батюшка.

Я улыбнулась – уже поняла, что в православных святцах Эммы нет, поэтому меня окрестили Эмилией. Но тотчас же стала серьезной: толпа замолчала и ждала моих слов с интересом. А может, и страхом.

– Спасибо, мужички, – начала я, – спасибо, что хлеб до дождей убрали и сено заготовили.

Речь я готовила заранее и постаралась, чтобы она оказалась максимально короткой.

Потом я добавила, что буду здесь жить и никуда не собираюсь, и заметила печальную гримасу на физиономии старосты. Напомнила о давнем царском указе, что нельзя гонять на барщину больше трех дней в неделю, обещала соблюдать по мере возможности, но за особую службу и поблагодарить отдельно.

– И вот еще что, – добавила я. – Хочу, чтобы хозяйство мое прибытки приносило. Кто будет мне верный помощник в этом деле, – думала сказать «раб», как тут принято, но рот не раскрылся, – кто будет стараться, то с тем, как с вольным человеком, поделюсь от прибытков.

Толпа ахнула. Похоже, такого мужичкам еще не предлагали.

После этого я замолчала. Священник благословил паству, и скромный фуршет почти закончился. Почти, потому что Павловна среди утренней воркотни подала важный совет: пригласить священника со всем церковным причтом в дом и отдельно угостить рыбным пирогом. Я уже поняла, что в новом-старом мире, в котором пришлось обживаться, иерархия, а проще говоря неравенство, – необходимая составляющая. Так что крестьяне пошли по избам, а я с избранной компанией – в дом.

Поп начал со мной беседу об урожае. Я не знала, как ее поддержать и стоит ли поговорить о девке Арише. И тут дьячок обратился ко мне с неожиданным вопросом:

– Эмма Марковна, извините, вы же боярыня с царским образованием.

Я не сразу сообразила, что речь о Екатерининском институте, и кивнула.