Сначала повзрослей бесплатное чтение

Сначала повзрослей
Маша Малиновская

1

Евгения

— Малыш, давай ещё — вот так, — Руслан подмигивает и чуть отходит с телефоном, направляя камеру на меня.

Я приваливаюсь к дверному косяку и чуть прогибаюсь в спине, пока он фоткает раз, а потом ещё раз. Мне нравится, как Руслан на меня смотрит, когда я так делаю и мягко улыбаюсь. Нравится, как искрит его взгляд, когда смотрю ему в глаза.

Но вдруг замечаю, что чуть дальше стоит ещё один парень — Данил. Это друг и одногруппник Руслана. Он смотрит неотрывно. Поведённый от алкоголя, его взгляд буквально липнет, проходясь по моему телу.

Я выпрямляюсь и стараюсь незаметно одёрнуть кофту, что чуть задралась и оголила полоску обнажённой кожи над джинсами. Чувствую себя немного неуютно, хочется подойти к Руслану и прижаться к нему, но я останавливаю себя, потому что как раз Данил и подходит к Русу, что-то шепчет ему на ухо, и они оба хихикают.

— Пойдём к столу, детка, — Руслан протягивает мне руку.

Мы сплетаем пальцы и идём в гостиную. Тут накрыт стол, играет музыка, громкий, раскатистый мужской смех едва ли не сотрясает стены.

Руслан привёз меня на дачу одного из своих друзей на вечеринку. Сказал, что девчонки тоже скоро приедут, и мне одной среди парней скучно не будет.

Но мне и не скучно, если честно. Они веселятся, рассказывают смешные истории про университет, преподавателей, про свои недавние тусовки.

Руслан — мой парень. Мы познакомились в клубе три недели назад. Он и его друг Матвей, которого все называют Рокс почему-то, угостили меня и Таню, мою соседку по комнате, коктейлями, потом мы танцевали, и парни вызвались провести нас до общежития.

На следующий день Руслан позвонил и предложил прогуляться днём в парке.

И вот с тех пор мы и встречаемся. Он классный. Внимательный очень, заботливый.

Руслан и его друзья учатся в Политехническом университете на третьем курсе, и сегодня собрались, чтобы отметить первый закрытый модуль.

Я присаживаюсь за стол, а Никита, один из приятелей Руслана, подвигает мне стакан.

— Я не буду, спасибо, — напоминаю ему уже в третий раз, что не пью алкоголь.

— Да ладно тебе, малыш, — подмигивает Руслан, падая на соседний стул и разваливаясь. — Тут три капли джина в соке. Просто немного расслабишься. Тебе что, перед родителями отчитываться, что ли?

Он приобнимает меня и легонько пробегается пальцами по коже плеча. Его прикосновения очень волнительны. Мы пока только целовались, на большее я ещё, конечно, не готова. Но не могу сказать, что мысли об этом не заполняют мою голову, особенно когда Руслан вот так касается меня или что-то ласково шепчет на ухо между поцелуями.

Беру стакан в руку и подношу к губам. Немного нервничаю. Я алкоголь пробовала только один раз, это было пиво, но мне не особенно понравилось. В клубе же тогда коктейль был безалкогольный.

А этот напиток сладкий, апельсиновый, но с небольшой горчинкой. Приятный.

Я делаю сначала маленький глоток, прислушиваюсь к ощущениям, как по горлу стекает лёгкая горечь, потом смелею и делаю ещё один — побольше.

В желудке теплеет, а голова уже через пару минут становится какой-то лёгкой.

Парни что-то громко обсуждают, иногда поглядывая на нас с Русланом, который меня время от времени то в щёку поцелует, то приобнимет.

— А девчонки когда приедут? — спрашиваю, понимая, что теряю уже нить разговора парней.

— Дань, девчонки когда приедут? — спрашивает Руслан громко, и парни, замолчав, смотрят на него. Точнее на нас. — Женёк заскучала.

— Опаздывают что-то, — отвечает Данил, как-то странно улыбнувшись. — А Жене мы обязаны не дать заскучать.

Парни все пятеро негромко смеются, а у меня щёки вспыхивают. Голова немного кружится — мой стакан уже наполовину пуст. Надо бы выйти на воздух.

— Я на пару минут, — шепчу Руслану и выбираюсь из-за стола.

Выхожу в сад, вдыхаю воздух полной грудью. Осень стоит золотая, тихо, тепло ещё относительно, но это днём. А сейчас уже вечереет, лёгкий ветерок будоражит, заставляя мурашки побежать по плечам, хотя я и накинула курточку.

В голове от осенней свежести немного проясняется. Надо бы уточнить у Руслана, как долго мы ещё планируем быть тут на даче. Завтра суббота, но мне всё равно нужно к десяти в колледж съездить.

Запахнув куртку плотнее, я возвращаюсь по аллейке, посыпанной щебнем, к коттеджу. Но вдруг, подойдя к крыльцу сбоку, слышу разговор Руслана с Данилом.

— Русь, ну что там? Парни уже разогреты. Или ты передумал?

— Нет, конечно, Дань, я уже сам задолбался её окучивать. Она почти готова.

— Думаешь, поведётся?

— А у неё есть выбор? — Руслан неприятно смеётся, а у меня противные мурашки ползут по спине, потому что начинает доходить, о чём он говорит. — Ты же коктейль ей правильный сделал?

— Ну естественно.

К горлу подкатывает тошнотворный комок. Сердце от страха начинает бешено колотиться о рёбра, а на висках выступает ледяной пот.

Сложно поверить в то, о чём он говорит. Это же Руслан! Он был таким нежным, таким внимательным эти недели. Говорил, что я ему по-настоящему нравлюсь.

Может, я всё неверно поняла? Может, мой захмелевший мозг не так интерпретировал их разговор?

Но здравый смысл и чувство самосохранения вопят во всю глотку, хоть и оглушены алкоголем, бьют в набат.

Дыхание перехватывает — паника накрывает с головой.

Нужно бежать, хотя бы попытаться! Иначе… Даже представить страшно, если моё предположение верно.

Я лихорадочно осматриваюсь. Осторожно, чтобы меня не услышали, на цыпочках возвращаюсь обратно в сад, там я видела лестницу у дерева.

Да! Есть!

Осторожно, старая не греметь, подставляю её к забору. В деревне, когда бабуля повредила колено, на чердак мне приходилось лазать, поэтому такое даётся легко, и вот я через минуту уже спрыгиваю за забором. Хорошо, что кроссовки надела сегодня.

Но что дальше? Куда бежать? Вокруг деревья, темно. Сердце стучит так, что, кажется, будто его даже в доме слышно.

Просто бросаюсь бежать, пытаясь подсвечивать себе экраном телефона. Главное, уйти подальше, чтобы не догнали. Потому что если догонят — кто знает, чем вообще всё это закончится.

Немного пробежав, останавливаюсь и засовываю пальцы глубже в горло. Вызываю рвоту, чтобы избавиться хотя бы от части алкоголя или чего там ещё туда добавили эти сволочи, исходя из их разговора.

Кое-как собираю себя в кучу, хотя всё тело трясёт, и двигаюсь дальше. Не знаю, сколько времени я так бегу, сколько раз падаю, пачкаясь в сырой земле, несколько раз цепляюсь волосами за ветки деревьев — больно. Кое-как свернув в хвост, прячу их под куртку.

В груди всё горит, дыхания не хватает. Страх лижет пятки. Желудок после вынужденных спазмов болит.

Я ведь ничего плохого не сделала! Я просто поверила хорошему, как мне показалось, парню! А он оказался подонком… С друзьями своими решил мною поделиться.

В очередной раз споткнувшись, я успеваю удержаться за ствол дерева, но о кору сильно обдираю ладонь. Словно руку в огонь сунула.

Силы будто внезапно куда-то уходят, и я оседаю на землю. Слёзы брызгают из глаз, обжигая щёки.

Мне больно. Мне страшно. И хочется домой к бабушке в наши Старые Синички, где все знакомы и доброжелательны.

Достаю телефон, пытаясь по картам определить своё местоположение, но, как и следовало ожидать, сеть тупит. То виснет, то вроде бы мелькают координаты и карта “бежит” на экране, находя точку моего местоположения.

— Блин, — перезагружаю карту снова и снова, а потом мне вдруг кажется, что я слышу голоса.

Только не это, Боже!

Подскакиваю на ноги и бегу просто куда получается. Кроссовки скользят по сырой траве, ног уже не чувствую, раненые ладони саднят.

И вдруг выскакиваю к дороге. Темная узкая полоса асфальта тянется между двумя чернеющими стенами деревьев лесопосадки.

Приступ радости сменяется тревогой. Уверена, Руслан с друзьями предусмотрят и этот вариант, поэтому прячусь у кромки в деревьях снова.

Через какое-то время вижу свет фар. Он приближается. Машина мчится на скорости, но у меня уже нет выбора. Думаю, придурки бы не гнали в поисках меня, а скорее ехали бы неспешно, присматривались.

Выбегаю на дорогу и выставляю руки. Зажмуриваюсь от страха, когда слышу визг колёс.

Мне уже всё равно, кто в машине. Только бы не бросил тут.

— Ты совсем дура? — слышу низкий мужской окрик.

Ноги подкашиваются, и я падаю на колени.

— Ты куда под колёса-то бросаешься?

В свете фар вижу только фигуру. Высокий, крепкий, здоровенный мужчина.

— Пожалуйста, — жалкий всхлип рвётся из горла, — пожалуйста, помогите. Заберите меня.

2

Герман

— Гермыч, он ему действительно там днище похерил. Я не знаю, из какой задницы этот Прохоров достал свою корочку сварщика, но владелец крузака очень недоволен.

Сжимаю руль пальцами. Дебилы, блядь. Не могут в элементарных вещах сами разобраться. И нахера я держу на сервисе управляющего, если он по каждой мелочи мне наяривает в любое время дня и ночи?

— Рома, ну так разрули, ты там для мебели, что ли? Хозяину автомобиля выплати неустойки и проведите бесплатный ремонт, вызови Степаныча, закрой ему двойную за допсмену. А Прохорова пробей по базе. Если просто налажал — уволь, если мошенничает — мне скажешь, я разберусь.

— Окей, понял, — Рома прощается и отрубается.

Давлю на газ. Ехать осталось до города около получаса. Жрать хочется — аж кишки на узел завязываются. Может, тормознуть где на заправке, хоть кофе взять? Дома же тоже хоть шаром покати, и готовить будет влом, и заказать уже поздно.

Трасса узкая, тянется лентой между двумя тёмными завесами из деревьев. Хвойники стоят такими же тёмно-зелёными, как и летом, а вот когда едешь через лиственные — красота. Будто в огне всё, в золоте. Только не горят, а глаз радуют. То золото, то красное, то бордовое всё полосами. Но это днём я ехал. А сейчас темно и хвойники — как стены вдоль дороги. Забор.

Всё так однообразно, что приходится начать напевать себе под нос детскую песенку, чтобы не уснуть.

Раз ромашка, два ромашка, три…

Откуда она вообще в моей голове? Я вроде полчаса назад слушал “Гражданскую оборону”, а теперь в башке зациклилась эта ромашка. Не сильно она на Егора Летова смахивает.

И снова: раз ромашка, два ромашка…

Блядь!

На дорогу буквально в паре метров выбегает девчонка. Едва успеваю ударить по тормозам, хорошо, что только-только сам их перебрал. А не всякие прохоровы… Иначе точно бы девке этой трындец был.

— Ты совсем дура? — ору с психу, выскочив из машины.

Наркоша, что ли? Трясётся вся.

Волосы взлохмачены, джинсы и куртка все в грязи, по лицу косметика размазана. Мелкая какая-то, малолетка ещё, наверное.

Дрожит, как осиновый листок, всхлипывает.

— Ты куда под колёса-то бросаешься? — спрашиваю мягче, сомневаясь, честно говоря, что она вообще адекватно воспринимает мои слова.

— Пожалуйста, — лепечет и падает на колени, как подкошенная. — Пожалуйста, помогите. Заберите меня.

Так, блин.

— А ну вставай давай, — подхожу к ней и вздёргиваю на ноги, но она, кажется, не способна на них устоять. Трясётся вся, аж зубы стучат.

Запах алкоголя ощущаю, но девчонка не в стельку. Перепугана — да, но не бухая. Синяков на лице не видно, но на куртке замечаю кровь.

— Ранена?

— Они… там… — бормочет себе что-то под нос, глядя на меня огроменными глазищами.

Хреново попахивать начинает эта история. Твою ж, Герман, ты то дерьмо, то в партию… Без приключений я, по ходу, никак.

— Тебя обидели?

— Не успели, — всхлипывает, а я отчётливо слышу, как клацают её зубы.

— Откуда кровь?

Она разворачивает ладонь, на которой заметны царапины. Не сильно глубокие, но кожу свезла.

— Не бросайте меня, пожалуйста, — начинает заикаться от рыданий. — Я домой хочу.

Вот же проблема, мать твою. Только головняка мне ещё не хватало. Но не бросать же её тут на дороге.

— Поехали, — киваю на дверь машины, но понимаю, что сама она уже и шагу ступить не может, поэтому подтаскиваю к тачке и закидываю на заднее сиденье как мешок.

Сам усаживаюсь за руль. Настроение падает в минуса. Опыт многолетней оперативной работы подсказывает, что в таких историях может быть много переменных.

— Как тебя зовут? — спрашиваю, глядя на неё через зеркало заднего вида. Сжалась вся в комок, коленки к подбородку подтянула.

— Женя, — пищит, всхлипывая. Ревёт сидит. Уже хорошо, значит, не в ступоре.

— Сколько тебе лет, Женя?

— Во-восемнадцать, — поднимает зарёванные глаза. — Вы же в город едете?

Так, восемнадцать — уже хорошо.

— В город.

— Мне в ЖД район нужно, но хоть куда-нибудь, дальше я сама.

— Может, тебе в больницу надо всё же?

— Нет, — мотает головой. — Не надо в больницу. Домой надо.

Странно, что так отказывается от больницы. Может, под чем-то всё же девочка?

Из поворота выруливает какая-то тачка и пристраивается сзади. Сигналит, моргнув фарами. Кому там что ещё приспичило?

— Ой, только не останавливайтесь, пожалуйста, — скулит девчонка и её начинает колотить крупной дрожью. Того гляди, взвоет. — Это они, точно они. Р-руслан и его приятели. П-пожалуйста, не останавливайтесь!

Та-ак, кажется мой вечер точно перестаёт быть томным.

— Ляг там сзади и отсвечивай, — приказываю ей, а сам сворачиваю к обочине.

3

Евгения

Я не просто на ложусь, а даже скатываюсь на пол. Забиваюсь едва ли не под сиденье, рот ладонью зажимаю, потому что кажется, что даже моё дыхание слышно будет.

А если они его бить начнут? Каким бы большим и сильным этот мужик не казался, он один, а подонков — пятеро.

Только бы он меня им не отдал. Если бросились искать, значит, так просто не отпустят. Если вообще отпустят. Я таких историй по телевизору много слышала. Прикопают в этой же лесопосадке, только перед этим пропустят через ад.

Пожалуйста, кем бы ты ни был, только не отдавай им меня!

Не знаю, сколько в реальности он с ними на улице разговаривает, но я успеваю раз десять точно прошептать Отче наш, зажав крестик в кулаке до боли.

Когда дверь снова хлопает, зажмуриваюсь ещё крепче, боясь вот-вот услышать “выметайся, тебя там ждут” или что хлопнет ещё одна дверь и меня попросту выволочат за волосы.

Но мотор снова тихо урчит, и мы едем дальше. Выдыхаю, и аж чувствую, как кончики пальцев на руках и ногах начинает покалывать.

Не отдал.

— Там плед есть. Укройся, — обращается ко мне. — Зубами стучишь — аж сюда слышно.

— С-спасибо, — вползаю на сиденье снова. И правда зуб на зуб не попадает.

На полке багажника за сиденьем нащупываю мягкую ткань, разворачиваю плед и закутываюсь в него по самый нос, и даже сама не замечаю, как проваливаюсь в сон. Будто в забытье какое-то.

— Эй, Женя, — чувствую, что меня толкают в ногу.

Вскакиваю, не сразу понимая, где я и с кем. Сердце тарахтит, раненую ладонь простреливает болью. Мне требуется несколько секунд, что вспомнить и понять. Мозг будто перегрелся и отключился на время в аварийном режиме, а теперь не может запуститься.

— Что? — голос хрипит, словно горло ободрала или простудилась.

— Мы в Железнодорожном уже. Тебе куда?

Прилипаю к окну, пытаясь различить, где мы находимся. Уже то, что он привёз меня сюда — словно камень с груди.

— Я тут выйду, там общежитие чуть дальше за остановкой, — говорю своему спасителю, а он паркуется возле бордюра за остановкой. — Спасибо вам большое.

— Я не буду читать тебе воспитательную нотацию, девочка, — басит, глядя перед собой. — Но в следующий раз головой думай, куда и с кем ты идёшь тусоваться.

Звучит обидно, хочется возразить, но я понимаю, что он прав. Так оно и выглядит со стороны, и мои оправдания, что Руслан казался хорошим, будут звучать глупо.

Да и не только со стороны.

Ведь реально, если подумать, то что я о нём знала, прежде чем согласиться ехать за город на дачу? Тане ума хватило не поехать, она к тому же маме проболталась, и та строго-настрого запретила.

А я поехала…

И кто знает, что бы со мной сделали, если бы не этот мужчина. Имя которого я, кстати, так и не спросила.

— Как вас зовут? — спрашиваю, уже открыв дверь. — Если не секрет.

— Герман Васильевич.

Сама не знаю почему, но меня вдруг смущает то, что он представляется так официально. Он взрослый, да, намного меня старше, судя по всему. Я толком при свете так и не увидела его лица.

— Ещё раз вам спасибо, Герман Васильевич.

Я выхожу из машины, аккуратно прикрываю дверь и иду за остановку в сторону аллеи. На улице холодно, бабье лето, судя по всему, уже заканчивается.

Людей никого не видно. Машин мало. Тусклый свет от остановки падает недалеко, и уже через несколько шагов я погружаюсь в темноту аллеи. Она короткая, минута — и я выхожу во дворы, а там за домами и общежитие технологического техникума сервиса, в котором я учусь.

Раньше я всегда пробегала эту аллею, когда приезжала поздно с занятий во вторую смену, было страшновато в этом тёмном перешейке между остановкой и дворами, но сейчас, после пережитого, после того, как пришлось бежать по посадке одной в темноте, эта аллейка кажется местом спокойствия и безопасности.

Прохожу через дворы, то там, то тут группками сидит молодёжь. Это даже как-то успокаивает. Внутренняя дрожь ещё прошла не до конца, но произошедшее всего каких-то пару часов назад кажется уже будто бы далёким. Будто не со мной всё это было. Или вообще приснилось.

Прохожу через детскую площадку у крайнего дома и сворачиваю на дорогу к общежитию. Достаю телефон, собираясь написать Тане, чтобы она попросила комендантшу открыть мне двери.

Но вдруг, когда я уже почти сворачиваю к воротам, внутри простреливает острое чувство опасности. Резко остановившись, я всматриваюсь вперёд. Замечаю, что чуть дальше, под деревьями стоит машина. Освещение у общежития достаточно яркое, но автомобиль припаркован так, что сразу не разобрать ни цвет, ни модель.

А когда пытаюсь присмотреться, то внутри ёкает. Серый седан. Как у Руслана…

Делаю шаг назад, прикладывая ладонь к груди, где в страхе колотится сердце. Быстрые тревожные толчки отдаются где-то в горле, и от страха подступает комом тошнота.

Прячу телефон в карман и бросаюсь бегом обратно. Сама не знаю куда, просто бегу, задыхаясь от ожившего недавнего страха.

Куда? В полицию? Я ведь даже… фамилию Руслана не знаю…

Домой хочу, к бабушке, хоть сейчас бы на поезд. Только деньги и документы в общежитии остались. А туда до утра уж точно никак.

Куда же мне идти? Где ночь слоняться?

Хочется остановиться, согнуться пополам и зарыдать, но мне слишком страшно, нужно убежать как можно дальше.

Я возвращаюсь к остановке и забиваюсь в угол. Обычно тут сидит бездомный, тихо спит каждый вечер. Но сегодня его нет, его место займу я.

Прекрасно, Евгения, покорение большого города идёт строго по плану.

Поджимаю под себя ноги, натягиваю рукава, пытаясь согреться, когда слышу рядом знакомый голос:

— И что же опять у тебя приключилось?

4

Герман

— Не, пацаны, не видел, — пожимаю плечами, засунув руки в карманы и нащупав в правом кастет. Хер знает, может ещё отбиваться придётся.

— Точно? — гундит носатый. — Она тут вдоль дороги шла.

— Говорю же, никого не видел. Но я не особенно и осматривался. Давно в дороге — рубает уже. Тут бы не отключиться.

— Ну вы это… если вдруг дальше увидите — маякните может. Переживаем.

— Не в себе, что ли, сестрёнка твоя? — всматриваюсь в его пиздливую рожу. Братец заботливый, ага.

— Наркоманит, — пожимает плечами. — Сколько родители не бьются, она ни в какую за голову не берётся.

— Н-да, фигово. Что ж так девчонку-то упустили?

— Да связалась с придурком, — сердобольно качает головой обсос.

— Ладно, парни, поехал я. Едва на ногах стою уже. Удачи вам в поисках вашей сестрёнки.

Машу пидорам рукой и поворачиваюсь спиной, демонстрируя полную беспечность, но на самом деле я собран и настроен, чуть что, давать ответку.

Сажусь в машину и захлопываю дверь, намерено неспешно пристёгиваюсь и плавно трогаюсь. Только бы девчонка не вылезла сейчас, иначе реально придётся отбиваться.

Шакалы. Смотрят вслед. Глаза блестят, как у собак бешеных.

Сестрёнка… Так я и поверил. Мажоры, привыкшие к безнаказанности. Сколько таких воробышков в их лапах побывало в этом дачном посёлке посреди леса? Не думаю, что эта мелочь первая.

— Там плед есть. Укройся, — предлагаю девчонке. — Зубами стучишь — аж сюда слышно.

Слышу, как скребётся сзади, снова взбираясь на сиденье. Она с перепугу на самом полу спряталась.

Минут через пять замечаю, что она в отключке. Спит, один нос торчит.

— Шелест, привет, — набираю друга. Бывшего, но не суть. — Это Герман.

— Уже в шоке, — бормочет недовольно. — Чем обязан?

— По М4, не доезжая двадцать кэмэ до города, есть дачный посёлок. Там компания отморозков девок юзает. Думаю, опаивают сначала, а там может и нет. Проверили бы.

— Ты мне в начальники записался? — скрипит недовольно. — Будешь наряды раздавать?

— Борь, не выёбывайся. Хотя бы присмотритесь.

— Ладно. Разберёмся.

Отключается не прощаясь. Ну и хер с тобой, Шелест. Ты себе сам придумал, сам обиделся. Оно хреново без лучшего друга, но я не малолетка, переживу.

Кстати, о малолетках. Девчонка вроде не похожа на безмозглую. Но мало ли, что ей там наплели эти уроды, как-то же заманили. И ей просто фантастически повезло свалить. Уж не знаю, как она улизнула. Или может эти уёбки так развлекались — дали сбежать и устроили охоту. Да только вот девочка смогла выбраться.

Доезжаем до города. Люблю колесить по Ростову ночью, он не такой загруженный, самый кайф. Раньше по работе часто приходилось.

Мне совсем не в сторону Железнодорожного, но не высаживать же мелкую посреди города. И так досталось ей. Поэтому качу к ЖДшному, и там уже бужу её.

Вскакивает, перепуганная, в полутьме салона через зеркало вижу, как блестят её потерянные, подёрнутые дымкой сна глаза. Просит выпустить её у остановки. Благодарит, а саму дрожь мелкая бьёт — по голосу слышу.

— Как вас зовут? — спрашивает, уже приоткрыв дверь. — Если не секрет.

Усмехаюсь про себя. Чего ж секрет? Хотя, какая уж тебе разница?

— Герман Васильевич, — представляюсь по имени отчеству, привычку не искоренить. Хорошо, хоть звание не сказал.

— Ещё раз вам спасибо, Герман Васильевич.

Хочется назидательно поумничать, чтобы мудакам всяким не доверяла, думала, с кем на свиданку идёт, но воздерживаюсь. Она и без меня, думаю, выводы сделала. Ума в голове прибавится.

Девчонка вылезает из машины и, поёжившись, обнимает себя руками за плечи и топает за остановку в темноту деревьев. Провожаю её взглядом, отмечая невысокий рост, худобу в целом, но округлые бёдра, обтянутые джинсами.

Хочется стукнуть себя по лбу. Надо к Катюхе заехать на днях, а то, хоть и не пацан, а мозги от долгого перерыва токсит.

Девчонка уходит, а я уезжать почему-то не спешу. Безлюдно тут как-то. Сам не знаю, почему меня вообще это беспокоит. Стою ещё минут пять, а потом решаю проехаться вдоль дворов, куда пошла Женя.

Но, видимо, зря я время трачу. Тут спокойно, кое-где тусит молодёжь. Фонари горят, всё ровно.

Рядом вижу небольшой круглосуточный местный магазинчик и вспоминаю, что дико хочу жрать. Может какой-то чебурек купить да разогреть попросить.

Захожу и беру несколько пирожков. Сто лет с капустой не ел. Два кофе и печенье. Когда голодным в магазин зайдёшь, так чего только не купишь.

Сажусь в машину и еду домой так же по кольцу. И уже поравнявшись с остановкой, возле которой вышла девчонка, резко торможу, заметив Женю, сжавшуюся в углу.

Вот так новость. Ушла же вроде бы.

Уехать уже как-то не позволяет совесть. И прежде, чем я сам для себя выстрою логическую цепочку, что же буду делать дальше, выхожу из машины и подхожу к ней.

— И что же опять у тебя приключилось?

Женя поднимает перепуганные глаза, и я отмечаю про себя, что она мне чем-то напоминает хорька. Личико острое, глаза тёмные, блестящие, нос маленький и острый, над левой бровью родинка. Автоматом, блин, фоторобот включается в башке — привычка отмечать примечательные черты.

— Мне кажется… — говорит неуверенно. — Мне кажется… там машина стоит похожая. Возле общежития. Как у Руслана.

— Одного из тех дятлов?

— Угу, — кивает и кутается в свою тонкую курточку.

Нос красный, шмыгает. Замёрзла же в этой тонкой куртке на рыбьем меху.

Это тебе ещё может аукнуться, Герман. Вечно ты в задницу лезешь…

— Поехали, — киваю ей на машину.

— Куда? — оживляется, но в глазах сквозит сомнение.

— Ко мне.

Девчонка закусывает губы и сводит брови, глядя на меня. Понятно, что боится, тем более после сегодняшнего.

— Тебе согреться надо и выспаться. Или предпочтёшь ночевать в остановке? Решай, у тебя минута.

Она колеблется ещё пару секунд, а потом встаёт и послушно идёт за мной к машине.

5

Евгения

— Входи, — Герман Васильевич открывает дверь в квартиру и пропускает меня вперёд.

Знаю, что это не менее рискованно, чем поездка с Русланом на дачу, и мало кто умной меня назовёт — прийти ночевать в дом к незнакомому мужчине. Да и моему предчувствию доверять, как показала практика, не стоит.

Но… Есть ли у меня выбор? Остаться ночевать на остановке, зная, что совсем недалеко меня ищет Руслан и его товарищи-подонки, сидеть в кустах — вариант совсем не лучший.

Вздрагиваю, когда мужчина заходит за мной и захлопывает дверь. Теперь остаётся только лишь надеяться на его порядочность.

Он щёлкает выключателем, включая свет, а я зажмуриваюсь от вспышки прямо над головой. Яркая светодиодная лампочка без люстры заливает всё синеватым слепящим светом.

— Ну чего стоишь? — говорит мне. — Раззувайся и заходи. Так, что ли, и простоишь у порога всю ночь?

Я снимаю кроссовки и куртку, обхватываю себя руками, поёживаясь. Полы холодные, через тонкие капроновые носки это ощущается очень хорошо.

— Тапки там, — кивает на небольшую тумбочку у порога. — Вроде новые были в целлофане. Если не найдёшь, могу дать носки шерстяные.

— Спасибо, — киваю и пытаюсь открыть заевшую дверцу тумбочки, но решаю оставить попытки после пары неудачных.

— Опять застряло? — басит Герман Васильевич. — Сейчас подрехтуем.

Он наклоняется и без видимых усилий открывает дверцу. Пока достаёт упакованные тапки, наблюдаю за ним.

Какой же он… большой. Мне не показалось в темноте на улице. Сейчас, в комнате, он кажется ещё больше. Будто ему не по размеру этот коридор и вообще эта квартира.

И взрослый. Я таких мужчин всегда смущалась и даже побаивалась. Пару раз сын соседей в посёлке, ему около тридцати пяти лет было, говорил мне комплименты и даже приглашал вместе на рыбалку сходить, и меня это всегда дико смущало. Он казался каким-то… старым. Мне были эти заигрывания неприятны.

Герман Васильевич кажется же просто взрослым. Не старым. Скорее зрелым. Возникает какое-то туманное сравнение с крупным зверем, но точно не с медведем. Слишком точные у него движения, будто каждое выверено.

— Ванная там, — показывает пальцем на узкую дверь в конце коридора. — Если хочешь есть — приходи на кухню. Она дальше по коридору. Я купил пирожки.

Он уходит в ту сторону, в которую указал, а я почему-то так и стою. Чувствую себя совсем растерянной. Звук плюющегося водой крана будто приводит в себя.

В ванной вода тоже шипит сперва, да так, что кран вздрагивает. Наверное, в этой квартире давно никого не было, раз трубы завоздушились.

Ванная самая обыкновенная. Серый кафель, клеёнчатая шторка для душа над ванной стянута и заброшена на держатель. Белая раковина, рядом унитаз. Никаких украшений и лишних деталей — всё по минимуму и функционально.

Мою руки и смотрю на себя в зеркало. Лицо бледное, глаза красные, под глазами тёмные круги размазаны. Волосы всклокочены, и мелкие волоски торчат как антенны.

Умываюсь и приглаживаю волосы. Поправляю одежду, приводя себя в порядок. На кого я похожа? Что бы бабушка сказала, увидев меня такой?

Вытерев руки тёмным махровым полотенцем, я выхожу из ванной. Из кухни пахнет вкусно, отчего желудок достаточно громким урчание напоминает, что не ела я давно, а и то, что ела, вывернула под деревом в лесу.

— Твой пирожок в микроволновке, — кивает мне Герман Васильевич, когда я вхожу на кухню. — Пакетик кипятком залил, бери чай. Голодная?

Отнекиваться смысла нет, особенно, когда громкое урчание снова повторяется, прилично заставив смутиться. Да и зачем?

— Спасибо, — в который раз сегодня адресую благодарность этому фактически незнакомому мне человеку. — Да, есть хочется.

Достаю из микроволновки душистый жареный пирожок, беру кружку с чаем и присаживаюсь на стул напротив мужчины за столом.

Чувствую себя какой-то неуклюжей. Руки дрожат, и немного чая проливается, когда ставлю чашку неудачно.

— Я вытру, — беру салфетку и устраняю результат своей криворукости.

— Что ты пила?

Замираю у раковины с салфеткой в руках. Стыдно перед ним. Я чувствую себя малолетней дурочкой, неумной настолько, что меня пришлось вот так спасать.

Это неприятно. Я никогда не считала себя глупой. Не семи пядей, конечно, но точно не глупой. Школу, пусть и поселковую, на отлично закончила, в швейный колледж в городе-миллионнике сама поступила. А тут…

— Руслан сказал, что добавил в сок немного джина. Но, думаю, они подсыпали мне что-то, наркотики какие-то, — поворачиваюсь к нему и пожимаю плечами.

— Много выпить успела?

— Почти стакан. Но я потом рвоту вызвала, когда сбежала.

— Умница, — кивает Герман Васильевич, а мне вдруг приятной кажется его похвала, даже щёки теплеют. Это, конечно, если не вдумываться, за что именно он похвалил…

— А Руслан — это…

— Мой парень, — опускаю глаза. — Ну… я так думала. Мы несколько недель встречались до… и…

— Ты не думала, что он подонок. Ясно, — поджимает губы. — Ладно, ешь. Да спать иди, ты еле на ногах держишься.

Ем я молча, пока он допивает свой чай. На него стараюсь не глазеть. Пирожок вкусный, но у бабушки вкуснее. Вот бы сейчас её выпечки поесть и… Германа Васильевича угостить.

— Спальня за гостиной. Дверь, если что, запирается изнутри. Постельное чистое там в комоде должно быть, — встаёт и отирает руки салфеткой. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — киваю, наблюдая, как он, уходя по длинному коридору, устало стаскивает свитер, оставаясь в футболке.

Я допиваю чай, мою за собой кружку и протираю стол. На цыпочках, в абсолютной тишине иду в предполагаемую сторону гостиной. Тут темно, и я подсвечиваю себе экраном телефона, чтобы найти дверь в спальню. Увидев, прохожу и едва не вскрикиваю от шума рядом. Обернувшись, вижу на диване спящего мужчину. Это его телефон на пол упал.

Тихо выдохнув, пробираюсь к спальне, а потом всё же запираю за собой дверь. Шуметь и искать постельное бельё в комоде не хочется, да и сил нет. Поэтому я ложусь прямо на покрывало, набрасываю одни край на себя и в считанные минуты отключаюсь.

6

— Доброе утро, — раздаётся за спиной низкий голос, и я подпрыгиваю от неожиданности.

Обернувшись, вижу мужчину. При дневном свете он совсем не выглядит менее серьёзным. И мне вчера после пережитого страха не показалось: здоровенный, высокий, плечи широченные. Только, кажется, он чуть моложе, чем я вчера подумала.

Коротко остриженные волосы ёжиком без модного ныне чуба. Мне даже хихикнуть захотелось, когда я на секунду представила его с этой копной, которую парням выстригают в барбершопах и укладывают красиво. Предполагаю даже, что Герман Васильевич не заморачивается парикмахерскими, пробежал сам машинкой в ванной, и на этой всё.

И взгляд тяжёлый, а глаза светлые-светлые — серые.

Герман Васильевич пришёл на кухню в домашних штанах и футболке. Мой взгляд падает на предплечья, испещрённые чёрными узорами и надписями, и я внезапно ощущаю волнение, глядя на них, потому спешу отвести глаза.

— Я тут… завтрак приготовила. Вы же не против? Сильно есть хотелось. Хотите блинов? Кроме яиц, муки и банки варенья ничего не нашла.

Он смотрит удивлённо. Как будто впервые меня видит и совсем не ожидал, что с утра встанет и найдёт непонятную, незнакомую девицу, копошащуюся на его кухне.

— Ты готовить умеешь?

Его это удивляет?

Ну а меня удивляет его вопрос, и я даже не нахожусь, как следует ответить. Просто киваю.

По взгляду, который Герман Васильевич бросает на блины, я догадываюсь, что он их отведать совсем не против. Есть ощущение, что домашнюю еду вообще не часто ест. Пустая квартира, отсутствие кольца на руке, да и по быту в доме видно, что женской руки тут нет.

Он моет руки и умывается прямо в кухне, пока я ставлю на стол тарелку с блинами, пиалу с вареньем и две чашки горячего чая. Сама тоже присаживаюсь, когда мужчина садится за стол. Внимательно наблюдаю, как он мажет блин вареньем, сворачивает его треугольником и откусывает кусок.

Мне почему-то становится очень важно, чтобы ему понравилось.

— Мне кажется, я уже лет пятнадцать не ел домашних блинов, с тех пор, как умерла моя мать, — говорит он. — Очень вкусно, Женя, у тебя прям талант.

У меня в душе всё расцветает от его неприкрытого комплимента. Не могу сдержать искренней улыбки в ответ.

— Ты случайно не в кулинарном учишься?

— Нет, — усмехаюсь. — В швейном. А готовить меня бабушка научила.

— Хорошая у тебя бабушка, — кивает он, закидывая остаток блина в рот.

— Да, она замечательная. Она вырастила меня.

— Ты сирота? — сводит брови, а взгляд становится серьёзным. — И не местная, небось?

— Да, я жила с бабушкой с пяти лет в посёлке в двухстах километрах от Ростова. А что?

— А мудак этот Руслан в курсе был?

— Да…

Кажется, я понимаю, к чему он ведёт. Руслану, кстати, я рассказала ещё в клубе, когда мы только познакомились, что приехала в Ростов учиться из деревни, и что кроме бабули у меня нет никого.

Вот же я дура, подумать только! Взяла и незнакомому парню в первый же вечер знакомства о себе рассказала то, чего не следовало. Только сейчас понимаю, насколько такая откровенность оказалась опрометчивой.

Да и Герману Васильевичу сейчас всё выложила…

Но, будем честны, за эти половину суток он заслужил доверия, как бы там ни было. Обидеть меня у него было более чем достаточно возможностей.

— Тебе когда на учёбу?

— Во вторник. В понедельник в колледже в одном крыле меняют окна на пластиковые, и занятия сделали дистанционные в этот день.

— Вот и отлично. Съезди-ка ты, девочка, проведай свою бабушку.

Вообще-то я не планировала, да и денег отложить немного хотела со стипендии, а если поеду, то отложить и нечего будет. Но он прав, мне нужно исчезнуть хотя бы на пару дней. Как минимум в себя прийти немного, а дом для этого — лучшее место.

— У меня паспорт в общежитии остался.

— Съездим за ним, а потом тебя на вокзал подкину. Знакомых в эти пару дней попрошу присмотреть за общагой, появится ли тачка этого твоего Руслана.

— Он не мой, — опускаю глаза.

— Ну ты поняла, о чём я. — Отмахивается и доедает последний блинчик. — Собирайся, я пока в душ.

Герман Васильевич встаёт и уходит в ванную. Я мою тарелки и сковороду, в которой жарились блины. Мне-то и собираться не нужно, собрана я. Только телефон остался в спальне.

Иду в комнату, забираю телефон. Вспоминаю, что нужно написать Тане. Наверное, она волнуется, я ведь не приехала ночевать, и даже не написала ей. Подруга называется.

Открываю сообщения и вижу целых десять от Тани, не считая смайликов.

“Ты где?”

“Ты гдееее?!”

“Женька, ответь, я переживаю”

И всё в таком же духе в течение всей ночи.

Становится очень стыдно перед подругой. Она волновалась, а я не просто не ответила, а даже не прочитала её сообщения!

“Надеюсь, у тебя всё сложилось с Русланом, и тебе просто очень хорошо… Хотя бы утром отпишись. За мной в девять папа приедет, я домой на все выходные” — написала она последнее ближе к четырём утра.

Сеть в спальне как-то ловит не очень, и я решаю вернуться в кухню. Набираю текст по пути и вдруг врезаюсь в… нет, совсем не в стену и даже не в шкаф. Хотя очень похоже.

Напарываюсь я на Германа Васильевича.

— Ой, простите… — сглатываю, подняв глаза и уткнувшись взглядом в его кадык и влажную после душа кожу шеи.

Дыхание странно перехватывает, и я интуитивно делаю шаг назад. Пульс неожиданно резко набирает обороты. Мне кажется, что щёки заливает огнём — настолько сильно они вспыхивают.

Как будто какой-то толчок в груди, от которого по всему организму идёт цепная реакция — дрожь, жар и слабость в коленях.

— Молодёжь… — качает он головой, поджав губы. — Без телефона, прям, никуда. Ничего вокруг себя не видите. Ладно, обувайся и поехали уже.

7

— Можете остановить где-то здесь, пожалуйста, — прошу Германа Васильевича.

— А почему так далеко? — хмурится он.

— Ну просто… — смущаюсь, не зная, как ему правильно объяснить. — Я первокурсница. Вчера не пришла ночевать, а сегодня…

— Тебя привёз какой-то мужик в два раза старше, — заканчивает он фразу за меня, позволяя выдохнуть и не произносить это вслух. — Понял.

Он паркуется у крайнего к общежитию дома, я выхожу и почти бегом идут в общежитие. Чувствую себя провинившейся, едва ли не преступницей. Как представлю сейчас строгий взгляд комендантши, аж дрожью пробирает. Стыдно.

И страшно, честно говоря. Страшно увидеть под деревьями у забора всё ту же серую иномарку. Только подумать, буквально вчера утром её наличие там меня очень радовало, и я сама бежала скорее навстречу её хозяину.

— Здравствуйте, — кладу на стойку пропуск. И как только я вчера его не потеряла, пока по лесу бежала. — Новикова из двести восемьдесят девятой.

— Здравствуй.

Наталья Петровна, наша коменда, забирает мой пропуск и кладёт ключ на стойку вместо него. Она занята разговором по телефону, видимо, важным очень, потому что на меня даже не смотрит.

Я даже выдыхаю с облегчением, когда забираю ключ и прошмыгиваю к лестнице.

Быстро поднимаюсь на свой второй этаж и иду в конец коридора. Нужно поторопиться, чтобы не заставлять Германа Васильевича долго ждать. Он и так на меня времени много потратил. По сути, зачем ему возиться с какой-то девчонкой? Уверена, у него и своих дел полным полно.

— Привет, Женёк, — высовывается Света, девочка из соседней комнаты. — Ты на выходные остаёшься?

— Нет, домой поеду, а что?

— Хотела у тебя тазик попросить, постираться надо. А наш с Лерой лопнул вчера. Димка Кучеров сел в него, придурок, и раздавил.

Ну… Блин, и как отказать?

Честно говоря, я не особенно люблю делиться личными вещами, а уж тем более связанными с гигиеной. Я моюсь в тазу, когда в душ не достояться в очереди с утра, бельё своё стираю.

Сложно мне привыкнуть к общажной жизни. Но ещё сложнее отказать.

— Ладно, только почисти его потом, хорошо?

— Конечно, — кивает Света, обрадовавшись, на секунду возвращается за дверь и выходит за мною уже в тапочках.

Эх, не научила меня бабуля говорить “нет”. Придётся самой как-то. Но не сегодня, видимо…

В комнате никого нет — Таня уже уехала. Я достаю таз и отдаю Свете, а она осматривается. Вроде бы не раз была у нас в комнате уже.

— Бли-ин, Жень, у вас чистенько так, убрано. Вы когда вообще успеваете?

— Стараемся не сорить и не устанавливаем очередь. Обе убираемся за собой и друг за другом, если если необходимость.

Да, тут у нас с Таней, к счастью, взаимопонимание получилось. Она так же любит порядок, как и я. И совсем не считает зазорным убрать за мной забытое мокрое полотенце и развесить или вымыть тарелку. Так же и я за ней. Не успела убрать обрезки от выкройки — я уберу, если минутка есть.

Таня вообще очень воспитанная девушка, аккуратная. Хоть она и городская, просто живёт в другом районе, никогда не подтрунивала надо мною, что я из деревни и многое не знаю о городе. А мне кажется, у меня даже речь немного отличалась поначалу, но Таня вообще никак и не намекнула.

— А с кем это ты приехала? — Светка, встав на цыпочки, выглядывает в окно. — Фигасе тачка! Мы с Леркой аж залипли. И это же не та серая ауди, да?

Вот же глазастые! До углового дома порядком же расстояние, чтобы вот так в окно увидеть. Будто сидели и смотрели.

Чувствую, что вот-вот покраснею, поэтому отворачиваюсь к шкафу, будто что-то там ищу. Эти две быстро слухи пустят по общаге. Кошмар какой!

— Просто такси. Утром из колледжа вызвала, вместо эконома приехал комфорт.

— Такси-и-и… — тянет, всё ещё высматривая в окно, но, кажется, Герман Васильевич перепарковался, он предупреждал, что дальше станет. Спасибо ему. — У богатых свои причуды.

— Тоже скажешь, — делано усмехаюсь, хотя самой совершенно не смешно.

С трудом выпроваживаю любопытную Свету, проверяю сумку с ноутбуком на наличие остатков своей стипендии, что я вчера утром сняла, паспорта, конспекта по дизайну, ну и самого ноутбука. Быстро переодеваюсь в свежую одежду, переплетаю волосы в косу и тороплюсь обратно к Герману Васильевичу.

Мне везёт: Наталья Петровна снова или всё ещё занята телефонным разговором, поэтому я оставляю ключ, получаю пропуск, расписываюсь в журнале, что уехала на выходные, и выбегаю на улицу.

Снаружи достаточно холодно — осень с каждым днём всё сильнее вступает в свои права. Дождь накрапывает, ветер. Так что я радуюсь, что надела водолазку потеплее и куртку с капюшоном вместо вчерашней ветровки. Бабуля ещё и за шапку спросит, но возвращаться уже некогда.

— Заждались? — снова сажусь на сиденье рядом с мужчиной. — Извините, что так долго.

— Нормально. И дольше в кустах сидеть приходилось.

Раскрывать подробнее странную фразу он не спешит, а мне становится интересно, хоть и до ужаса неудобно спрашивать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Шпионили за кем-то? — вырывается, за что я готова язык себе прокусить.

— Выслеживал, — отрезает коротко, выводя машину из дворов на дорогу.

— Ого, — говорю искренне. — Вы в полиции служите?

— Служил. Ушёл.

Он говорит это таким тоном, что я не решаюсь спросить что-то ещё. Так и едем молча до самого вокзала. И тишина эта и напряжённая, и какая-то уютная, что ли, вместе с тем. Мне так спокойно, так надёжно рядом с этим большим и сильным мужчиной, что даже саму начинают смущать эти мысли.

А вообще, чувство это непередаваемое. Рядом со мной ведь никогда и не было мужского плеча. Ни отца, ни брата, ни даже парня. Я думала, Руслан мог бы стать им, но, если сейчас вернуться мыслями назад, я в эти несколько недель, что мы встречались, когда гуляли в парке или ходили в кафе, то ничего подобного на надёжное спокойствие я и не ощущала.

Странно, наверное, сравнивать Руслана и Германа Васильевича. В принципе, даже не окажись Руслан подонком. Это просто разное. Руслан — парень, а Герман Васильевич — мужчина.

Он спас меня, и я ему за это очень-очень благодарна. Но… странная щекотка где-то в районе живота, появившаяся, когда я врезалась сегодня в прихожей в мужчину, так до конца и не отпустила. Притихла вроде бы, но если прислушаться, если внимательно присмотреться, то она никуда так и не делась, а в тишине машины снова покачнулась, заставляя её ощутить.

Мы приезжаем на автовокзал, и я иду за билетом. Удачно получается купить: в сторону нашей станицы автобус будет как раз через полчаса. Долго ждать не придётся, и потом от станции топать по темноте не надо. Там хоть всё знакомое и родное, да в последний год к дальнему пруду частенько приезжают на машинах молодёжь из соседнего небольшого городка потусить, да не просто веселятся, а пьют, ещё не пойми чем занимаются. Прошлой осенью рыбу в пруду петардами поглушили.

В общем, место это лучше по светлому пересечь.

— Спасибо вам огромное ещё раз, Герман Васильевич, — говорю искренне, перед перроном. — Если бы не вы, то… даже не знаю…

В горле ком становится моментально, стоит только представить это “если бы”.

— Держи, — протягивает бумажку с цифрами. — Мой номер.

— Спасибо, — киваю.

Странно чувствую себя. Снова эта щекотка. И… сожаление, что автобус отправляется так скоро…

А потом я делаю самое странное, что делала в своей жизни — поднимаюсь на носочки и целую Германа Васильевича в щёку.

8

Первый час, не меньше, мои щёки огнём пылали, пока я ехала в автобусе. И окошко приоткрывала, и ладони ледяные прикладывала, а всё легче не становилось.

Я включила аудиолекцию по истории театрального костюма, но так и не смогла вдуматься. Ничего абсолютно не цеплялось в голове, поэтому решила послушать музыку. Но и она только раздражала, даже любимые песни воспринимались шумом.

И зачем я так сделала? Что он подумает обо мне?

Мне и самой себе сложно объяснить, зачем я поцеловала Германа Васильевича. Но ещё больше смущает собственная реакция. Почему же эти предательские щёки горят и горят? А сердце почему стучит так, что дышать глубже приходится?

Выезжаем за пределы города, за окном тянутся чёрные перепаханные поля. Одно за другим, большими ровными прямоугольниками. Потом начинается посадка вдоль трассы, яркая такая — засмотреться! Кусты-огоньки жёлтые, оранжевые, красные, коричневые — сливаются в яркую полосу.

Обожаю осень. Наши Старые Синички в это время всегда в золоте стоят, пылают цветами насыщенными. А запахи какие! Выйдешь в сад, особенно если вечером, не холодным, так от яблочного аромата голову кружит.

А как холодно, дождь, обожаю просто у окошка в старой кухне усесться с книгой. Кот Бурля свернётся на коленках и мурлычет так громко, что урчание его это во всём теле отдаётся. Приятно.

Наверное, я всё же засыпаю, потому что вскидываюсь, как от толчка, когда возле меня начинает возиться мужчина, доставая из-под сиденья свою сумку.

Отодвинув шторку, я выглядываю в окно. Мы уже в Верховинке, следующая остановка — мой посёлок. Ехать осталось минут двадцать.

На своей остановке выхожу только я. Это на станице, что рядом, много людей выходит, а у нас тут в Синичках обычно один-два. Посёлок маленький, если и ездят куда люди, то в основном в станицу, а в сам Ростов нечасто.

Спустившись со ступеней автобуса, я глубоко вдыхаю чистый воздух. Родной. Вот что ни говори, а тут дышится иначе, чем в городе. Аромат другой, более свежий, более сладкий. Грудь до отказа наполняет, будто и одежда не стесняет.

Закидываю рюкзак с ноутом за спину и, застегнув куртку до самого подбородка, иду от дороги в направлении самого посёлка.

— Привет, студентка, — рядом тормозит на старой копейке дед Рома с нашей улицы. — Садись, подвезу, Женёк.

— Ой, спасибо! — радостно соглашаюсь. Оно вон что-то ветер всё сильнее и снова дождь накрапывает. Пока пешком дойду, намокну, тогда от бабушкиного травяного чая не отделаться, а его запах у меня рвотный рефлекс вызывает.

Доезжаем с дедом Ромой до центральной площади посёлка. Он всё возмущается, что переезд перед станицей уже второй месяц ремонтируют и приходится по объездной мотаться, а это дольше почти на пятнадцать минут.

— Я вот за плёнкой ездил вчера, чтобы виноград укрывать на зиму, так проторчал в пробке минут сорок, по объездной же не только наши синичковцы ездят, там и из Мариновки, и из Еленска, вот затор и получается. А переезд так и закрыт. Им что? Они не спешат. Монополисты! А людям страдай.

Я только киваю. Дед Рома у нас любит поскандалить, только повод дай. Но зато он всегда если чем помочь нужно по мужской части по ремонту — никогда не откажет. Но придётся выслушать, из какого дерьма сейчас гвозди делают, что гнутся во все стороны, стоит только молотком ударить, и подобное.

— Ну давай, студентка! Бабе Шуре привет, — останавливает рычащую на все лады машину у наших ворот.

— Обязательно! Спасибо, дед Рома.

— Бывай, Женёк.

Он уезжает, а я, конечно, ключи от замка на воротах достать не успеваю, потому что бабушка их уже распахивает, радостно улыбаясь.

— Женечка! — раскрывает объятия. — Не ждала в эти выходные, дитё. Но как же рада!

— Привет, бабуль! — обнимаю её, прижимаясь крепко-крепко. Соскучилась!

Мы проходим в дом, я снимаю рюкзак и куртку. В доме стоит аппетитный запах, наверное, бабушка бросилась готовить, как только я ей позвонила и сказала, что приеду.

— Давай, дитё, раздевайся, руки мой да за стол. Вареники с картошкой наварила я. С маслом и с луком, как ты любишь. Кисель вишнёвый сварила, твой любимый, но горячий ещё. Выставлю сейчас на порожек, чтобы остыл быстрее.

— Спасибо, бабуль, но тебе не стоило так колотиться, — качаю головой, а сама, конечно, очень рада вареникам. Просто у бабушки в последние полгода сильно руки крутят, врач говорит, артрит, лечить нужно, мази постоянно использовать, но кто бы бабушку заставил? До моего отъезда в Ростов на учёбу ещё как-то её контролировала, а теперь-то понятно, как она лечится. Вон кастрюлю взяла, и дрожит рука.

Я мою руки и переодеваюсь в домашний спортивный костюм. Садимся с бабушкой ужинать. Вареники — просто пальчики оближешь. У бабушки всегда такие. У меня тоже вкусные получаются, но вот так красиво заворачивать края не получается.

Внезапно в памяти всплывает довольное лицо Германа Васильевича, когда он ел мои блины. Интересно, вареники он любит? Тоже бы понравились? С маслом или со сметаной?

— Дитё, ты в каких там облаках летаешь? — спрашивает бабушка, возвращая меня в дом из мыслей. — Аж жевать перестала.

Только бы щёки предательские не покраснели. Можно от кого угодно скрыть свои эмоции, но точно не от бабушки, она меня как облупленную знает.

— Вкусно просто очень, — бормочу, принимаясь тщательно жевать. — В общаге, знаешь ли, таких деликатесов не попробуешь особенно.

Бабушка смеётся в ответ и гладит меня по руке своей тёплой ладонью. Потом мы болтаем. Сначала она расспрашивает меня про колледж, про учёбу, что делаем, как учат, сколько задают. Про Таню спрашивает, про общежитие. Потом рассказывает, что да как дома. Куры к осени совсем нестись плохо стали, козы соседскую вишню поскубли, пришлось соседям отдать ведро яблок взамен, а кошка Макаровых котят нарожала — копии нашего Бурли. Так бабка Макаровых ругаться приходила.

— Совсем Макариха из ума выжила, что ж я Бурлю в доме-то запру? — всплёскивает руками бабушка.

Мы вместе после ужина убираем со стола, я умываюсь и иду в свою спальню. Умащиваюсь в кресле с книжкой, закутавшись в плед. И Бурля уже тут как тут — мурлычет, хвост дугой, о ноги трётся.

И спокойно так дома, хорошо, а внутри всё равно пульсирует что-то, тревожит. Страхи и волнения остались в большом городе вроде бы, но какая-то их частичка со мной в село приехала, мандражит, не даёт расслабиться. Возвращаться в город совсем не хочется, но я знаю, что эта минута слабости временная. Нужно учиться, работу найти потом хорошую, бабушку забрать. Что тут в селе делать?

Бабушка приходит ко мне, рядом садится, а я кладу голову ей на колени и позволяю меня гладить по волосам. Расслабляюсь.

— Случилось чего, Женёк? — тихо спрашивает бабушка. Чувствует, как и всегда.

— Хорошо всё, бабуль. — Я никогда не умела врать ей. Да и нужды не было, бабушка никогда не ругала меня, а если шалость какая получалась, то лишь мягко журила. Но я не могу ей просто всё рассказать, она ведь с ума от страха и тревоги сойдёт потом. — Скучаю я просто там. Никак не привыкну.

В ответ она молчит. Продолжает гладить, пока я не засыпаю. Вот только сны мои связаны совсем не с селом, и даже не с пережитым недавно страхом. А с… крупным мужчиной, чьего лица я не вижу, но чьи сильные руки чувствую на плечах, чьи крепкие ладони гладят и сжимают, обнимают… и мне так хочется, чтобы этот сон не заканчивался.

9

Герман

Хорёк забегает в автобус, скрываясь в его нутре, а я слегка подвисаю. Лёгкая она, как ветерок весенний, молоденькая совсем. Как ручеёк в лесу чистая и свежая.

И пахнет так… молодостью. Описать сложно. Ни духов не слышно, ни других посторонних запахов. Молодостью и лёгким ароматом мыла пахнет от неё.

Почему-то сравнение с Катериной само в голову приходит. Катя — женщина. Взрослая, зрелая. Дорогие духи, ухоженная кожа, мягкий тембр голоса. Как кошка. А Женя в таком контрасте с ней…

Почему вообще у меня в мозгу это сравнение возникло?

Мотнув головой в попытке раструсить эти странные непрошенные мысли, я возвращаюсь к машине. Дел невпроворот сегодня в городе. Поездка совсем выбила из колеи и теперь всё нужно подтянуть. На три объекта нужно сегодня съездить, ещё с Фадеевым встретиться, он говорит, что нашёл новый выгодный канал поставок запчастей. И Кате заехать обещал. Да и самому уже хочется увидеться.

Выруливаю с привокзальных лабиринтов на широкую трассу и включаю гарнитуру. Как обычно, часть работы приходится выполнять в машине по дороге.

Набираю сначала одного знакомого ещё по оперативке. Гражданский. Такие в моём телефоне записаны как “1”, “2” и тому подобное. Таких сдавать не принято, они полезнее на улице. И даже по завершении карьеры. Небесплатно, конечно.

— Привет, это Герман.

— Добрый. Давно слышно не было.

— Слушай, есть просьба, — мы оба подразумеваем некоторую сумму под этим словом, конечно. — Возле общаги на Иванова надо немного попастись. Интересует серый седан, иномарка. Какая — не в курсе. Фотки, видео, время. С сегодня и до вторника.

— Понял.

Информатор отключается, а я набираю Рому.

— Привет, Гермыч, — отвечает на третьем гудке. — Что это тебе в субботу не спится?

— Кто рано встаёт, тому Бог даёт, Рома. А вообще, ты на часы давно смотрел? Начало одиннадцатого уже.

— Ой, внатуре, я что-то заработался.

Заработался он. Небось только дотащился до сервиса, опять механик сам открывал точку.

— Что там по крузаку? Решили? Прохорова уволил?

— Да, всё сделали, как ты сказал: хозяину тачки сделали ремонт днища бесплатно. Прохорова пробил, там не то что корочки, там даже девяти классов нет. Он сварочный в руки взял, по ходу, месяц назад.

— И уже иномарки варить пошёл, дебил. Да уж, — качаю головой. Каких только самоуверенных безумцев нет сейчас. Зачем учиться, да? — Ромыч, это твой косяк, понимаешь? На работу ты его брал. К клиенту ты его подпустил. Ещё один такой прокол для репутации сервиса, и пойдёшь за Прохоровым.

Рома в ответ помалкивает, сопли жуёт и думает, что бы промямлить. Честно говоря, он заебал. Уже далеко не первый косяк на подконтрольной ему точке. Зачем мне такой тупой менеджер?

После пары ласковых сбрасываю Рому и только собираюсь набрать Катерине, как она звонит сама.

— Привет, Катюня, — беру трубку. — Только собрался тебе позвонить, ты будто догадалась.

— Привет, Герман, — усмехается. — От тебя дождёшься. Сегодня приедешь?

— Ты как всегда: сюрпризы не любишь?

— Не люблю, ты верно говоришь.

— Приеду, Кать. Только поздно. Много работы сегодня.

— Тогда до вечера, Герман. Жду.

Она отключается, а я перевожу бортовой компьютер из режима телефона на музыкальный плеер и включаю “Арию”. В последнее время старый добрый русский рок куда предпочтительнее, чем зарубежка.

Надо хоть за вином хорошим заехать, конфеты купить. Не с пустыми же руками к Кате ехать. Большего она всё равно не возьмёт — пытался. Катя очень цельная и самодостаточная женщина. Кроме того, подарки она почему-то воспринимает как унижение её достоинства.

Но мне нравится проводить с ней время. Без сложностей, без обязательств, без бури чувств и эмоций. Спокойно, вкусно, в удовольствие. Качественный секс с красивой женщиной без выноса мозга — чего ещё пожелать?

Мы познакомились после моего развода с Кристиной три года назад. Как раз после увольнения из полиции. Тогда казалось, что жизнь сломалась. На службе появились проблемы, и я был вынужден уйти, брак с Кристиной и так трещал по швам, а тут она лишилась последнего, за что держалась в нашем браке — статуса жены начальника оперчасти. Она гордилась моим званием больше, чем мною самим. Я начал бухать, она забрала Ксюшку и ушла.

А Катя… мы просто встретились. Без всяких кафе-ресторанов-баров. Просто так, на остановке, она ждала автобус, а я… хер знает, чего ждал я. Просто стоял под дождём и смотрел в небо. Катя подошла и раскрыла надо мною свой зонт.

Через два часа мы уже были в её постели.

И все эти три года мы не встречаемся, не говорим о чувствах и статусах, просто спим друг с другом иногда. Но при этом присутствует какое-то тёплое, дружеское родство душ.

Торможу у офиса Фадеева. Допиваю кофе, купленное по дороге и вспоминаю, что мой завтрак сегодня выдался совсем необычным. Домашние блины, что испекла Женя, реально были такие, что с тарелкой съесть хотелось. Молоденькая такая, а готовит вкусно. Повезёт кому-то, кто замуж возьмёт девчонку.

— Здравствуй, Герман, — Антон привстаёт в кресле и протягивает мне руку.

— Привет, — отвечаю на рукопожатие и присаживаюсь в кресло напротив.

Антон Фадеев — мой партнёр по бизнесу. Вообще, он занимается не только автосервисом, у него ещё сеть моек и несколько газовых заправок. В своё время ввёл меня в курс дела, помог сообразить что да к чему, отблагодарил, если так можно сказать, за незначительную помощь, оказанную на службе как-то. По сути, если бы не Фадеев, я бы так и торчал сам в гаражной яме по локоть в масле, чинил бы тачки. Но под началом и с поддержкой Антона, получилось вырасти до целой сети в восемь сервисных точек. Своего рода уже бренд в городе. От Фадеева я с сервисными отпочковался, но в некоторых вопросах мы ещё контактируем, продолжаем сотрудничать. Ну и приятельствуем, конечно.

Мы обсуждаем дела, обдумываем риски перехода на нового поставщика деталей. Дешевле и надёжнее может оказаться совсем не таковым. Останавливаемся на секторальном переходе. Попробуем заменить один тип, потом второй, а там по результатам посмотрим.

— Слушай, Герман, — говорит Антон, когда разговор по бизнесу заканчиваем. — Есть дело. Можешь по-дружески по своим связям как-то пробить?

— Ну спрашивай, посмотрим, — киваю.

— У меня тут сын заигрался, гадёныш. От себя я ему всыпал, конечно, но решать вопрос тем не менее надо. Говорит, девчонку на дачу пригласили с друзьями, тусануть хотели. Ну ты и сам понимаешь — молодость. Девушка, понятно, какого толка — согласилась, приехала, сумму заранее обговорили. А она взяла и свалила с криками спасите-помогите. Короче, Руслан не может её найти, переживает, что начнёт лишнее рассказывать эта вертихвостка. В общем, может, как-то найти её можно?

Ну охренеть. Кажется, история становится всё интереснее.

10

Евгения

— Жень, помоги вот тут, — подходит ко мне Лина, моя одногруппница. — Я дважды выкройку делала, и снова размер не соответствует. Боюсь, сейчас на ткань переложу, и неправильно будет.

— Давай, посмотрим.

Подхожу к её столу и читаю размерные расчёты. Метровой лентой ещё раз сверяюсь по размеченной заготовке.

— Ты же припуск на швы забыла.

— О-о! Вот это я дала! — искренне удивляется Лина. — Хорошо, что Витёк не пропалила меня, а то бы раскатала на всю группу.

Витьком в колледже называют преподавательницу по крою — Виталину Викторовну. Она действительно очень строгая, я бы даже сказала, жёсткая. Под горячую руку ей лучше не попадаться. И не любит, когда делают ошибки, буквально изничтожает за них, съесть готова. При этом Виталина Викторовна действительно, как специалист, может многому научить, но студенты не очень любят её за столь крутой нрав.

Пересчитав с Линой ещё раз заданные размеры, мы отмечаем нужные точки, а потом я ухожу к своему столу. Нужно тоже пересчитать, а то сейчас у меня в голове чего только нет. С таким трудом вообще удалось сконцентрироваться на учёбе.

Виталина Викторовна приходит через десять минут. В мастерской сразу исчезает лёгкость и воздух становится густым. Девочки замирают у своих рабочих столов, пока преподавательница неспешно берёт свой толстый журнал, свою метровую ленту и не спеша направляется в рабочую зону.

Первой она начинает изучать работу Тани. Подруга стоит молча, пока Виталина Викторовна измеряет её выкройку.

— Сойдёт, — поджимает губы, молча ставя оценку в свой журнал. Тане, конечно, не озвучивает. А потом идёт дальше.

Когда подходит к Лине, замечаю, как та начинает дрожать.

Блин, ну это же ненормально, когда преподаватель ставит себя так, что его студенты боятся до дрожи в коленях. Только никто ничего с этим поделать не может. Девочки со старших курсов рассказывали, что Виталина Викторовна дружна с директрисой колледжа, поэтому все жалобы уходят будто вода в сухую землю.

Мне преподавательница никаких правок и замечаний не делает. Ставит красным маркером плюс на выкройке и идёт дальше.

— Дура эта Витёк, терпеть её не могу, — сердито шипит Таня, когда мы после пары спускаемся в столовую. — Вот за что она мне четыре поставила? У меня ни одной ошибки. Просто четыре и всё, понимаешь? Потому что ей так захотелось. Потому что “никто из вас криворучек-первокурсниц не достоин повышенной стипендии от государства”.

Таня кривляет преподавательницу, а мне становится смешно — настолько похоже у неё получается. Но вообще, конечно, ситуация с этой четвёркой неприятная, да.

Очереди в столовой, к удивлению нашему, почти нет. Мы быстро покупаем по тарелке супа, ломтику хлеба и чашке чая с простой булочкой.

— Слушай, я как подумаю о том, что ты там от бабушки привезла, так суп этот столовский в глотку не лезет, — ковыряется Таня в тарелке.

Она без ума от выпечки, которую я привожу из посёлка от бабушки. Обычно мы расправляемся со всем этим уже через три дня. Потом уже переходим к более стратегическим запасам, что привозит Таня — колбасе, сосискам, тушёным замороженным биточкам, которые разогреваем в микроволновке. Танина мама тоже готовит очень вкусно.

А мне бабуля в этот раз наложила всего как никогда. И вареников домашних наморозила, пирожков нажарила разных, блинчиков наворотила с творогом домашним.

— Надо поесть первого, мы же суп когда теперь сварим.

— Ну да, с таким-то количеством заданий от Витька, — снова мрачнеет Таня. — Главное, теперь задницу не разъесть на вкусняшках твоей бабушка. Я только-только сбросила лишние три кэгэ.

После обеда мы идём на остальные занятия, в основном теоретические. На профрусском чувствую себя неуверенно, так как забыла конспект в общежитии, когда уезжала в посёлок, и плохо подготовилась. Притом, что русский всегда давался мне сложно. Правила приходилось зубрить, и когда в собственном написанном я замечала ошибку, мне было стыдно. Поэтому и сидела над ним днями и ночами в школе, эти восемьдесят семь баллов на ЕГЭ дались мне кровью и потом.

— Блин, где моя тетрадь? — неужели я ещё и её забыла? Аж в пот бросает, как представлю, что придётся перед преподавателем оправдываться.

Копаюсь в сумке в поисках тетрадки. О! Нашла! Выуживаю её и кладу на парту, а потом замечаю, что между листами застряла небольшая бумажка. Вытаскиваю и разворачиваю. На ней цифры — номер, который записал мне Герман Васильевич.

Пальцы теплеют сами по себе, а потом начинают покалывать, заставляя внутри что-то отозваться.

— Ты до сих пор не выучила наизусть номер Русика?

Когда Таня произносит его имя да ещё и на такой манер, меня передёргивает и по плечам аж озноб бежит. Я ведь Тане так ничего и не рассказала. О таком как-то между прочим за обедом в студенческой столовой и не расскажешь.

— Это… не его номер, — отвечаю между прочим, открываю конспект и начинаю внимательно читать.

— Оу, — не унимается Таня, продолжая шептать мне негромко. — А чей? Колись!

— Позже расскажу, — отвечаю ей негромко, заметив, как Света на втором ряду навострила уши. Русский у нас спаренный с их группой.

— Бли-ин, ну ты даёшь! Руслан такой классный, а ты чудишь что-то там…

Сжимаю зубы, чтобы меня не рвануло на эмоциональное объяснение прямо сейчас. Но потом напоминаю себе, что ещё недавно я бы и сама не подумала плохо о Руслане. Так и Таня — она просто не в курсе.

Слава Богу, приходит преподаватель, и на этом наш разговор заканчивается.

После пар оказывается, что Таня задерживается на репетицию. Нашему колледжу через две недели тридцать лет, и планируются мероприятия, среди которых и торжественный концерт. Таня в школе ходила в танцевальную студию, и теперь будет принимать участие в концерте.

— Хоть какие-то шансы на повышенную степуху, — говорит она, когда мы останавливаемся после пар возле холла. — За участие в жизни колледжа добавляют баллы к общему рейтингу. — Может, с нами, Жень?

— Я и танцы? — усмехаюсь. — Ну точно нет.

Это было бы действительно смешно. Бабушка ещё в детстве смеялась, что мне медведь на ухо наступил. По доброму смеялась, конечно же, но это действительно так. Я видела видео со своего выпускного утренника в детском саду… Лучше пусть танцуют те, кто это делать умеет, я так скажу.

Мы прощаемся, и я иду на автобус. Проехать до общежития надо всего две остановки. Пока еду, успокаиваю себя, что вряд ли Руслан будет околачиваться у общаги среди буднего дня. Успокаиваю, а сама в кармане куртки крепче сжимаю бумажку с номером телефона.

Выхожу я не на своей остановке, а на следующей. Решаю обойти райончик с другой стороны.

И делаю это зря.

Потому что чтобы выйти к нашему общежитию, нужно пройти вдоль новой строящейся высотки. Там народу много, техника работает, но всё это за временным забором. И получается, мне нужно пройти достаточно длинный отрезок пути между задней стеной поликлиники, возле которой растёт много старых деревьев. За ними не особенно ухаживают, не обрезают. Тут много акаций, и они уже в некоторых местах превратились в колючие заросли. А с другой стороны забор стройки.

Тротуар тут узенький, но хоть какой-то всё же есть, и рядом неширокая дорога, с темнеющими то тут, то там выбоинами, которые вряд ли вообще планируют латать.

Как и в любом городе, в Ростове есть места, которые кроме как изнанкой не назовёшь. Идёшь — красиво: улица, фонари, магазины с яркими цветными вывесками, там выпечка вкусно пахнет, там кафешка раскинулась с негромкой музыкой. А потом заходишь за угол и попадаешь в зазеркалье большого города. И хочется быстрее снова оказаться на лицевой стороне. Красивой и по ощущениям куда более безопасной.

Именно в таком месте я и иду сейчас, а негромкий звук шуршащего колёсами по асфальту автомобиля вызывает противное ощущение ползущего по спине холода.

Осторожно бросив взгляд через плечо, я понимаю, что мне не показалось. Чуть поодаль за мной крадётся тёмно-синяя иномарка. Если бы просто ехала — уже обогнала бы.

Сердце замирает и обрушивается куда-то вниз. В самые пятки. Горло пересыхает от страха, картинка перед глазами становится какой-то нечёткой.

Боже…

Метр за метром я иду, преодолеваю расстояние, не ощущая ног. Будто лопанного асфальта и вовсе не касаюсь.

Сорваться на бег? Только спровоцирую. А так, может, хоть кто-то попадётся на пути…

И тут… давлюсь воздухом, потому что на крик сейчас моё горло не способно — настолько напряжено.

В секунды узнаю машину, вдруг резко вынырнувшую из-за угла. Наверное, там какой-то проулок.

— Садись, Женя, — знакомый низкий голос бьёт по нервам тёплой волной.

Мне не нужно повторять дважды. Я быстро оббегаю капот и плюхаюсь на пассажирское рядом с Германом Васильевичем.

— Здравствуйте, — собственный голос похож на писк.

— Здравствуй, — отвечает ровно и спокойно, что действует на меня как тёплый душ. — Я тут кое-что узнал о твоём Руслане. Думаю, тебе на какое-то время лучше остаться у меня.

11

— Герман Васильевич, — вжимаюсь в кресло. Он помощь предлагает, защиту, а я чувствую себя неблагодарной. — Я не могу.

— Боишься?

— Нет! — почему-то именно мысль о страхе совершенно не пришла мне в голову, хотя вполне, казалось бы, логична. Но мне с ним не страшно. Ощущения какие-то другие, мне сложно их идентифицировать, но это точно не страх. — Просто… за жильё нужно платить, за комнату там… а у меня не сильно с финансами. Стипендия только. У бабушки я не беру деньги, у неё только пенсия. А вы живёте в хорошем районе, я не потяну.

Пока говорю, я вся начинаю краснеть и едва ли не заикаюсь. Он не перебивает, слушает молча, но уже к концу моего спича мне очень хочется залезть куда-то под сиденье.

— Не надо ничего платить, Женя.

Говорит спокойно и сдержанно, как и всегда, но у меня возникает ощущение, что для этой сдержанности ему сейчас приходится постараться.

— Я так не могу. Мне неудобно.

— Неудобно, когда дети на… кхм… спать на потолке.

— Давайте я буду хотя бы есть готовить, — скромно предлагаю, втянув голову в плечи. — И убираться.

— Про готовку — отличная идея, если будешь успевать, конечно. Тебе учиться нужно. Не откажусь. Ну в смысле, успеешь — готовь, не успеешь — не нужно. Это не обязательно.

Я киваю, и мы на какое-то время замолкаем. Едем, а я пытаюсь осознать, что Герман Васильевич только что снова спас меня. Защитил. А в то, что эта машина тащилась за мною не случайно, сомнений нет. Потому что едва я села в автомобиль Германа Васильевича, та иномарка сзади развернулась и уехала в обратном направлении.

А ещё я пытаюсь осознать, что теперь буду жить у него. И как объясню это Тане… Как скрою от бабушки? А вдруг ей позвонят из общежития?

Всё это кружит в голове, заставляя сомневаться в принятом решении. Но потом я вспоминаю холод страха за грудиной, сковывающий все внутренности, стоит едва только представить, что эти подонки могли сделать со мной. Вспоминаю, как ужас лизал пятки, когда бежала ночью по лесу, да и сейчас когда шла, а сзади эта машина…

Как вообще так получилось, что я влипла во всю эту историю? Я ведь хотела просто жить в городе, учиться, найти работу, со временем забрать бабушку. А в итоге боюсь даже по улице пройти и переезжаю жить ко взрослому мужчине, которого вижу во второй раз.

Мы заезжаем в общежитие, пока Герман Васильевич ждёт внизу, я собираю необходимые мне вещи в рюкзак, пакую швейную машинку и нужные инструменты. Всё это время думаю, как происходящее объяснить Тане.

А ещё очень надеюсь, что прямо сейчас ко мне не припрётся Светка. Та только услышит где-то по-соседству шум или возню, так сразу и бежит. Тазик, кстати, она мне так и не вернула.

— Я неделю поживу у родственников, — спустившись, вру комендантше, стараясь при этом не покраснеть. — Тётя пригласила — давно не виделись.

— Заявление заполнить не забудь, — подсовывает мне лист и образец.

Быстро заполнив, я подхватываю свои сумки и выбегаю. Сумка с швейной машинкой тяжёлая, едва удаётся дотащить до соседнего дома, где припарковался Герман Васильевич. При этом я его сама попросила ждать тут.

Он забрасывает мои пожитки в багажник, пока я усаживаюсь и пристёгиваюсь. Глубоко вдыхаю запах салона его машины. Пахнет кожей, мужской терпкой туалетной водой и слабо, почти выветрившимся кофе. Та же пахло и в ту ночь, когда он подобрал меня на дороге возле посадки. Наверное, теперь этот запах будет ассоциироваться у меня с безопасностью, потому что даже сейчас, едва оказавшись в машине, я чувствую, что дышать становится легче.

— Это что у тебя там такое тяжёлое? — спрашивает, когда садится за руль.

— Швейная машинка. Вы же не против, что я взяла? Она мне для учёбы нужна, я буду убирать её, не будет мешаться.

— Обалдеть. Ты что её каждый день в технарь таскаешь?

— Нет, — усмехаюсь. — я работаю на ей в общежитии. В колледже нам предоставляют.

— Ясно.

Это “ясно” как точка. Сказал — поставил. И дальше мы едем молча, хотя лучше бы разговаривали. В тишине я ощущаю себя странно. Мне и волнительно, и страшно, и тревожно, и смущение накатывает.

Тревожно и страшно потому, что, думаю, не стал бы Герман Васильевич незнакомой девушке предлагать пожить у себя. Зачем ему лишняя головная боль и возможно неудобное соседство? Значит, узнал о Руслане что-то такое, совсем нехорошее.

От этих мыслей кожа мурашками ледяными покрывается и в животе как-то холодно становится.

— Вы сказали, что кое-что про Руслана узнали, — решаюсь спросить, потому что уровень моей тревоги начинает расти как тесто на дрожжах.

— Вечером. Сейчас кое-что ещё проверить хочу.

Меня такой ответ не особенно успокаивает, но настаивать я, конечно же, не решаюсь. Не в моей ситуации вообще права качать, ведь мне за заботу Германа Васильевича и отблагодарить нечем.

— Тебе агрегат твой швейный до вечера нужен? — спрашивает, проезжая за шлагбаум внутрь жилкомплекса.

— Нет, а что?

— Вечером закину, сейчас подниматься не буду. Держи ключи, — протягивает связку. — Двенадцатый этаж, квартира сто двадцать четыре. Располагайся, не стесняйся. Занимай спальню.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— А вы будете на диване? Неудобно как-то…

— Опять тебе неудобно, — качает головой, паркуясь. — Давай, Женя, топай. Машинку твою вечером закину. А про спальню не волнуйся, я-то и дома ночую нечасто.

Кивнув, я беру ключи, забираю рюкзак и сумку, которые он подаёт мне из багажника, и иду к дому. Поднимаюсь на лифте на нужный этаж. Странно чувствую себя, подойдя к двери, будто влезаю в чужой дом без разрешения.

Войдя в пустынную прихожую, осматриваюсь. Кажется, будто кто-то сейчас выйдет из кухни или гостиной и спросит, кто я такая и что здесь вообще забыла?

Но никто не выходит. Тут тихо и пусто. Я включаю свет в коридоре и осторожно прохожу, крадусь буквально.

Глупости. Он же сам меня позвал и сам привёз. Тогда почему я так веду себя?

Затаскиваю сумки в спальню и опускаюсь на кровать. Сердце стучит неровно. Нужно подумать, где я поставлю швейную машинку, куда сложу конспекты и вещи. Где можно повесить бельё, которое постираю так, чтобы не маячило на видном месте.

Может, я тут всего на пару дней, а может и дольше придётся задержаться.

Хочется скорее узнать, что же такого узнал Герман Васильевич о Руслане. Но это вечером… если он вообще приедет домой ночевать.

Сжимаю пальцами рукава кофты и только сейчас осознаю, откуда этот странный дискомфорт. Ну, кроме очевидного. Я… как бы это странно не звучало, но я не хочу, чтобы он не ночевал дома…

12

Вещи свои я оставляю в сумке, которую засовываю под стол у кровати. Достаю только домашние лосины и длинную футболку. Вроде бы вполне прилично.

Переодеваюсь, собираю волосы повыше. Всё хотела найти в городе хорошую парикмахерскую и сделать их короче. Но когда увидела цены у этих хороших парикмахерских, так уж сначала обалдела, а потом решила оставить как есть. Таня мне аккуратно кончики подстригла бритвенной машинкой да и всё на этом. Я их не стригла с самого детства, бабушка только ровняла немного, но это сильно не помогало, учитывая, что концы всё равно потом подворачивались.

Может потом кто подскажет неплохого парикмахера, что стрижёт не сильно дорого.

Кстати, насчёт Тани. Я звоню ей и говорю, что пока поживу у бабушкиной подруги некоторое время. Она болеет, и бабушка попросила присмотреть, может, помочь где нужно.

— О, ты не говорила, что у тебя родственники в городе.

— Нет, это бабушкина давняя подруга. Я недолго, может пару недель, пока не приедет её дочь.

Вру, и у самой аж язык печь начинает и ладони потеют. Не люблю я лгать, нехорошо это. Тем более подруге. Но сказать, что мой парень с толпой друзей хотел надо мной надругаться, а какой-то незнакомый взрослый мужчина спас, и теперь я поживу у него, я не решаюсь. Не по телефону точно. Может, завтра после пар в колледже пойдём в парк да поговорим.

Я пытаюсь готовиться к завтрашним занятиям, но голова шумит, вчитаться в лекцию просто не получается. То лезут мысли про Руслана, то про бабушку, то про Германа Васильевича, который, возможно, не приедет на ночь домой.

“Такая молодая, а нервы не в порядке” — сказала бы бабушка, наверное.

А они и правда не в порядке. Ни читать, ни сидеть не могу. По рукам до самых плеч мурашки бегут. Действительно, нервы не в порядке, что ли.

В таких случаях, когда я начинаю слишком сильно переживать, помогает поработать физически. Дома я обычно иду на огород, и после возни с растениями на свежем воздухе становится как-то легче. Огорода, конечно, нет у Германа Васильевича, да и просто пойти погулять я не решаюсь. Вдруг он отдал мне свои единственные ключи и теперь не сможет попасть в квартиру, если я уйду? Да и вообще, страшно мне как-то. Дома высоченные, улицы незнакомые, потеряюсь только так.

Зато у него в квартире есть кухня. И на ней я даже обнаруживаю разные продукты, чего не нашла в прошлый раз. Мясо, овощи, крупы появились. Основательно он закупился, похоже.

Изысков я готовить не умею, а вот простые блюда только так. Поэтому достаю всё необходимое для борща и приступаю. Пасту томатную, правда, не нахожу, но зато есть свежие помидоры, их и потру в заправку, ещё вкуснее будет.

К восьми вечера уже готов и борщ, и каша гречневая с мясом. Убираюсь в кухне, оставляю кастрюли на плите остывать и только собираюсь идти в спальню, конспект по экономической теории всё же нужно проштудировать, как слышу щелчок входной двери.

Понятно же, что это квартира Германа Васильевича, и он в ней живёт. Я прекрасно это осознаю. Но всё равно дёргаюсь от неожиданности, чувствую как по спине пробегает лёгкая дрожь. Замираю посреди прихожей, ожидая, пока он войдёт.

Герман Васильевич переступает порог, и пространства в прихожей становится как-будто бы значительно меньше.

— Чем это так охренительно пахнет? — тянет носом. — Это что… борщ?

Он произносит это так, будто обыкновенный борщ — это для него нечто невиданное.

— Да. Вы не любите? — переминаюсь с ноги на ногу.

— Я уже забыл, какой он на вкус. А в кафе сколько раз не брал, говно какое-то.

Он такой прямолинейный, что это заставляет меня усмехнуться и немного расслабиться.

— Я не знаю, какой вам нравится, сварила, какой умею. Может, этот тоже покажется… невкусным.

— Ну это вряд ли, Женя, — Герман Васильевич устало стаскивает с плеч куртку и бросает её на вешалку. — В квартире запах такой, что слюной подавиться можно. Тут, знаешь ли, никогда вообще так не пахло.

Мне становится настолько приятно это слышать, что я не выдерживаю и опускаю глаза, ощущая, как кожу на лице начинает покалывать. Ох уж этот румянец, сколько себя помню, постоянно предавал меня, выдавая на поверхность все мои эмоции.

— Там всё на плите. Я пойду в комнату, на завтра ещё нужно подготовиться к занятиям.

— Конечно, — кивает он. — Я в душ, а потом на кухню. И, Жень, — осторожно прикасается к моему локтю, когда я, кивнув, уже собираюсь уходить. — Ты вот это всё не обязана, поняла? Только если есть время и желание. Ты тут не кухарка и не прислуга, а гостья.

— Спасибо, — киваю в ответ, а у самой начинает гореть огнём кожа в месте, где он прикоснулся.

Ухожу в комнату, интуитивно потирая руку. Почему я так реагирую? Нервы всё, наверное…

С конспектом я решаю прилечь. Лампу за письменным столом включить не получается, наверное, нерабочая. А отвлекать Германа Васильевича сейчас не хочу. Над кроватью свет ярче, вот и умащиваюсь с тетрадкой.

Даже и не знаю, сколько успеваю прочитать, как засыпаю. Уплываю в сон незаметно сама для себя, даже свет не выключив. Потом просыпаюсь, вздрогнув. Шея затекла в неудобной позе, тетрадь смялась под упавшей сверху рукой.

Сколько вообще времени? За окном темно, ночь, значит. Я же будильник не завела, ещё просплю в колледж.

Сажусь на кровати и шарю руками по покрывалу, не могу найти телефон спросонья. Блин, я его, видимо, вообще на кухне забыла. Надо сходить забрать.

Заставляю себя сползти с кровати и отправиться на кухню. Свет гашу, чтобы в гостиную не попал, когда двери открою. Герман Васильевич же спит, наверняка.

В гостиной темно, и я осторожно прохожу в сторону коридора, стараясь не шуметь. А когда сворачиваю к кухне, то замираю как вкопанная. Меня будто в кипяток бросает.

Дверь ванной как раз открывается, и в коридор выходит Герман Васильевич. Высокий, мощный, просто огромный. И… абсолютно обнажённый.

13

У меня будто весь воздух выкачали из лёгких. Наверное, я похожа на идиотку, потому что стою, открывая и закрывая рот, как рыба. Замираю без единого движения.

И смотрю. Будто кто-то взял и приклеил мой взгляд к мужскому телу.

Жар неумолимо расползается по всему телу. Не только щёки пылать начинают, а вся кожа. Чувствую, как горит шея, грудь, даже спина. Огонь ползёт по позвоночнику и растекается в руки и ноги, вызывая в пальцах покалывание.

— Лучше тебе пойти спать, девочка, — басит, хмуро взглянув на меня, Герман Васильевич.

Мужчина стаскивает с плеча полотенце и спокойно оборачивает его вокруг бёдер. А у меня дыхание перехватывает. Будто кто-то сжал мои рёбра в тиски и не разжимает. Стальным кольцом стянул. Вдохнуть глубоко не получается. Вот-вот голова кружиться начнёт.

— Я… — хриплый звук обдирает пересохшее горло, и я не узнаю собственный голос, — да, конечно. Я просто…

Хотела забрать телефон. Но сейчас на него вообще плевать. Я пячусь, делаю шаг назад на деревянных ногах, не сразу понимая, что так и продолжаю смотреть на него.

— Иди. — Давит голосом, хотя тон его спокойный.

И я не могу, не смею ослушаться ослушаться. Подчиняюсь, срываясь с места.

Буквально пролетев через гостиную, забегаю в комнату и захлопываю дверь дрожащими руками. Прислоняюсь к ней спиной и с силой бьюсь затылком, пытаясь немного привести себя в чувство.

Сердце стучит так быстро, что кажется, будто проломит рёбра, покрошит там всё внутри, а потом выпрыгнет и покатится по полу. Пытаюсь выровнять дыхание, но получается очень и очень медленно. В крови играет какой-то странный коктейль, запустивший сотни незнакомых, чужеродных реакций. Я не могу, просто не могу прогнать стоящую перед глазами картину: мужчина, в просвете дверного проёма — высокий, большой, широченные плечи, загорелая кожа, мышцы рельефные как на картинке. И эти капли воды, что медленно стекают по его груди всё ниже. Туда, куда я так и не посмела опустить глаза…

Мотнув головой, сжимаю её ладонями, тру лицо, пытаясь отвлечься, переключиться, смазать как-то это странное тревожащее состояние. Я ведь никогда не видела обнажённого мужчину. Взрослого мужчину. Тем более так близко.

Это странно. То, что я чувствую. Будто под кожу загнали тысячи микроскопических молний, и они её наэлектризовали. И кровь тоже… всю меня.

Непонятно так. Ты видишь тело человека, а в ответ с твоим собственным телом что-то происходит. Горло пересыхает, в коленках слабость появляется, а внизу живота странная тяжесть.

И как же быть дальше? Как мне утром ему в глаза посмотреть?

Я выключаю свет и залезаю под одеяло. Сворачиваюсь клубочком, пытаясь унять странную дрожь. И про смартфон на кухне забываю. Точнее, ни за что теперь за ним не пойду сейчас. Просплю колледж, так просплю.

Вот только если бы ещё и уснуть было так просто. С таким-то сердцебиением.

Никак не могу улечься, кручусь то на правый бок, то на левый. Будто не в постели я, а на камнях твёрдых или на досках. Все чувства, все ощущения обострены. И слух тоже — ненамеренно ловит любые звуки из тишины квартиры. И мягкие шаги за дверью, и негромкий скрип дивана и размеренное дыхание спустя какое-то время.

И только тогда и у меня самой получается хоть немного расслабиться, а потом уснуть. Точнее забыться в странной дремоте, наполненной образами, запахами и даже ощущениями. Будто и не сплю я вовсе, но и проснуться до конца не могу.

А вот просыпаюсь я от стойкого ощущения, что на меня кто-то пристально смотрит.

— Ты ещё кто такая? — слышу резкое, едва открываю глаза.

14

Проморгавшись, я сажусь на кровати. От резкой смены положения голова начинает кружится немного.

— Ты что тут забыла?

Напротив, развернув стул спинкой ко мне и усевшись на него, как следователь на допросе в кино, на меня остро смотрит девочка-подросток. На вид ей лет четырнадцать, но если смыть яркие чёрные стрелки с век, то может оказаться и меньше.

— Я Женя, — отвечаю ей, всё ещё пытаясь прийти в себя, но мозг сопротивляется, недовольный таким неласковым пробуждением.

— Что ты забыла в кровати моего отца?

Оу. Оказывается, у Германа Васильевича есть дочь не намного младше меня.

— Сплю.

— Ты дура?

Становится обидно. Что это ещё за допрос такой?

— А ты грубиянка, я смотрю.

Встаю и иду к шкафу с зеркалом. Приглаживаю волосы, заплетаю их в косу. Расчёску нужно искать, но сперва объясниться с этой девушкой. А то не мудрено и без волос остаться, учитывая, каким взглядом она на меня смотрит. Того гляди и вцепится.

— Так я слушаю, — встаёт со стула и складывает руки на груди. — Ты шлюха? Он тебя снял? Спишь с ним?

— Слушай, — разворачиваюсь и тоже складываю руки на груди. Что-то эта выскочка меня уже буквально за пару минут достала, — ты чего сразу оскорблениями кидаешься? Если спрашиваешь, может, всё-таки ответ выслушаешь?

Девчонка пару секунд хлопает глазами, а потом снова садится на стул, закинув ногу на ногу.

— Ну давай. Удиви меня.

— Меня зовут Женя…

— Это я уже слышала, — перебивает.

— … твой отец пару дней назад подобрал меня на дороге… — понимаю, как это звучит, когда девушка выгибает бровь. — Я убегала по лесу от парня и его друзей, которые… хотели меня обидеть. А твой отец меня спас.

— Папа как обычно, — подкатывает глаза.

Я сомневаюсь, стоит ли ей знать все эти подробности, но как ещё ей объяснить моё пребывание тут?

— А потом так сложились обстоятельства, что жить мне в общежитии было небезопасно, и твой папа предложил пока остановиться в его квартире. Я думаю, это совсем ненадолго.

— То есть ты не спишь с ним?

— Нет! — качаю отрицательно головой. — Конечно, нет.

Я вообще ни с кем не сплю, так-то. Кот под боком, когда домой приезжаю, не считается.

Девчонка ещё несколько секунд смотрит с недоверием, а потом вдруг заметно расслабляется. Будто шарик сдувается, и её лицо становится куда более приветливым.

— Я Ксюша, — представляется уже более миролюбивым тоном. — Просто родители развелись, и меня бесит это.

— Понимаю, — киваю.

Какое-то странное чувство внутри появляется. Снова эта щекотка непонятная, когда я думаю о том, что у Германа Васильевича есть женщина. Это ведь нормально, он взрослый мужчина, у него семья. Пусть и в разводе. Но контролировать и даже понять это возникающее ощущение мне сложно. Оно меня удивляет и даже пугает. Тревожит.

— У мамки хахаль — этот придурочный дядя Серёжа, — кривится Ксюша. — У бати эта дура пучеглазая. Бесят. Думала, ещё и ты.

Ещё и я…

Не знаю, о ком девушка сейчас говорила, называя пучеглазой, но у меня внутри уже зарождается неприязнь. Это необъяснимо, но факт.

— Там на кухне борщ. Это ты варила?

— Я.

— Можно я поем? Мама еду заказывает, она невкусная. Я как-то у подружки борщ ела, её мама сама готовит. Мне понравилось.

— Конечно, — смеюсь. — Я тоже проголодалась.

— Тогда пошли.

Мы выходим из спальни. Германа Васильевича, суда по всему, в квартире нет. В колледж я, конечно же, проспала. Первую пару придётся прогулять. Я так ни разу не делала, и мне очень стыдно. Врать не хочется, и я пишу куратору правду, что проспала, и что отработаю занятие в обязательном порядке. Хорошо хоть это не пара Витька.

Ухожу в ванную умываться, а Ксюша идёт на кухню, слышу, как гремит посудой. Уже через десять минут мы с ней активно поглощаем борщ. Действительно вкусный получился. Так-то уже больше половины кастрюли нет, хотя целых четыре литра сварила вчера вечером. Герману Васильевичу, кажется, действительно понравилась моя стряпня.

Когда я думаю об этом, внутри разливается приятное тепло. Всегда приятно, когда кто-то высоко оценивает то, что ты приготовишь. Но одно дело, когда бабушка говорила, что у меня весьма недурно выходит, даже поначалу думали в сторону не швейного отделения, а кулинарного. И совсем другое, когда Герман Васильевич. Это отдаётся как-то иначе… я даже не пойму как, но иначе.

— Офигенный борщ, — говорит Ксюша. — Пусть мамка сама ест всякие ризотто и суши. Я бы вот такое лучше бы лопала.

— Спасибо, — киваю, улыбнувшись.

— А ты тут ещё же потусуешься, да? Я буду на хавчик заскакивать.

— Ну пока да, но не знаю, как долго.

Ксюша доедает, берёт тарелку пустую и открывает один из нижних шкафчиков кухонных. Там внутри полки, но стенки из нержавейки. Посудомойка, похоже. Честно говоря, я никогда и не видела их. Мы с бабушкой посуду руками моем, а по гостям я как-то и не бывала особо. У соседей только, но и у них не было этого чуда техники.

— Ты так смотришь, будто мойку впервые увидела, — усмехается Ксюша, а мне, признаться, становится стыдно. Не хочу выдавать этого и просто неопределённо пожимаю плечами.

— Просто не знала, что тут есть. Я же только вчера приехала.

— А ты думала, батя руками тарелки драит? — снова хихкает девушка.

Я перевожу тему, включая чайник. Уж им-то я пользоваться умею. Наши Старые Синички хоть и деревня, но это не значит, что мы в оловянных чанах воду греем и на ребристой доске стираем.

Понимаю, что этот диалог происходит не иначе, как только у меня в голове. Ксюша ничего такого и не думает выражать, никакого презрения. Да она даже понятия не имеет, кто я и откуда. Как обычно, я придумала себе. Как говорил Петя, внук соседской бабы Веры, когда я обижалась на него за дразнилки в детстве: сама придумала — сама обиделась.

Просто решаю собираться дальше, а посудомойка пусть себе стоит. Потом эту тарелку помою, с машиной этой разбираться не хочу, вдруг сломаю ещё что.

— А ты где учишься?

— В колледже техническом на швею.

— Прикольно. А я в школе, — подкатывает глаза Ксюша. — В девятый в этом году перешла. Бесит. Экзамены эти. Они летом, а учителя и мать уже все уши прожужжали. Тоже потом в колледж хочу, а батя говорит надо одиннадцать классов оканчивать и в универ.

— Тут уж каждый сам решает, — пожимаю плечами в ответ. Конечно, я не буду оспаривать решения Германа Васильевича в отношении его дочери. — Ладно, мне на учёбу пора. Ты тут остаёшься?

— Угу, — кивает, откусывая печенье.

— А школа?

— Я это… приболела.

Ясно. Прогуливает, значит. Поэтому, наверное, и пришла к отцу, зная, что его дома-то и нет.

Но, наверное, это не моё дело, хотя я странным образом почему-то и чувствую себя соучастницей преступления, то есть прогула.

Переодевшись, я собираю нужные конспекты и тороплюсь на остановку. В животе аж всё поджимается от страха и стыда, что придётся после прогула первой пары смотреть преподавателю в глаза.

А ещё Тане. И как-то объяснять, почему я теперь живу у взрослого мужчины.

15

Герман

— Кофе хочешь?

Катя отворачивается к столу и включает кофемашину. Я скольжу взглядом по её стройным ногам до самой кромки короткого шёлкового халатика. Хорошо выглядит. Ухаживает за собой — спорт, салоны, всё такое. Сразу заметно, когда женщина любит себя. А Катя любит.

— Без молока?

Тон веет холодом. С ленцой такой, будто я совсем неожиданно тут нагрянул и отвлёк её от важных дел — валяния в постели в выходной. Катя вчера закрыла проект и сегодня смогла себе позволить расслабиться.

Дуется. Но задницу при этом отставила. Катя не любит подарки, но любит внимание. А я обещал приехать ещё на прошлой неделе. Вот сейчас удалось выкроить пару часов, но, похоже, половину этого времени мы потратить на Катькин выпендрёж.

— Может, потом? — спрашиваю негромко, но она делает вид, будто намёка не замечает.

У меня стояк с самого утра и не падает толком. Душ холодный с утра что-то ненадолго помог.

Да, действительно давно я к Катюхе не заезжал.

— Я хочу сейчас, — поворачивается с двумя чашками в руках и выгибает бровь. — Кофе.

Выделывается, коза.

Плавно дойдя до стола, виляя бёдрами, Катя мягко опускается на стул и так же медленно подносит чашку к губам, чтобы сделать глоток.

Ладно.

Беру свою чашку и за два глотка осушаю. Ставлю на стол и смотрю на неё в упор.

— Я всё.

— А я ещё нет, — жеманно ведёт плечом, и халат будто сам по себе сползает.

— Катя.

Она поднимает глаза и хлопает ресницами. Катя никогда так не делает, но сейчас решила побаловаться, а у меня вдруг словно вспышка перед глазами — другие, чистые, светло-голубые. Смотрят с таким доверием, которое я бы сам себе не позволил.

Дурость какая-то. Девчонка совсем мелкая. Просто вспомнилось, видимо.

Встаю и сдёргиваю ойкнувшую Катерину со стула, забрасываю на плечо и тащу в спальню. Аж в пояснице потрескивает — так трахаться хочется.

— Обалдел! — верещит Катька и лупит меня кулаками по спине, пока не сбрасываю её на постель и не стаскиваю этот херов халат.

Отбрасываю тряпку в сторону и нависаю над нею.

— Соскучился, да? — ухмыляется, когда раздвигаю ей ноги и прижимаю ладонь к промежности.

Горячая. Чего тогда выпендриваться, раз у самой там всё пылает? Я прям в моменте чувствую, как тонкая ткань трусов промокает.

Катя засовывает себе в рот два пальца, неглубоко, только первые фаланги, и начинает их немного посасывать.

Это возбуждает донельзя.

— Однозначно, — отрезаю, стягивая с неё трусы.

Широко раздвигаю её ноги и смотрю между ними. От вида набухшей, поблёскивающей от влаги женской плоти, вся кровь бросается в пах, вызывая жёсткий стояк.

— Сними трусы, я хочу тебя видеть, — просит Катя.

Меня уговаривать не надо. Избавившись от белья, сжимаю ствол в ладони и несколько раз прохожусь по нему вверх и вниз.

— Возьмёшь? — во рту сохнет, даже сглотнуть больно.

— А ты мне что? — дразнит, неспешно вставая на кровати на колени и опуская бретельки лифчика.

— А я потом… если хочешь.

— Посмотрим на твоё поведение, — убирает мои руки и обхватывает тонкими пальцами с длинными ногтями мой член.

Ох.

Резко выдыхаю с хрипом, когда головка члена оказывается у неё во рту. Катя сначала мягко играет языком, но знает, что я люблю, когда засасывает посильнее, потому долго не развлекается, и уже спустя несколько секунд начинает сосать. Сильно, плотно, глубоко.

Охуенно так.

Минет Катя делать умеет, да. Ей это дело тоже нравится. Но и ответные ласки не игнорирует. А чего бы и не ответить на такие старания? Секс ведь дело обоюдное, а тупая долбёжка в женское тело, будь то хоть влагалище, хоть рот, мне не сильно интересна.

— Глубже, Катенька, глубже, бл*ть.

И Катерина делает, как попросил.

Я зарываюсь пальцами в её роскошные волосы, кайфуя. А потом зачем-то открываю глаза.

И снова простреливает. Снова эти глазищи, эти волны по плечам — естественные, не коцанные стилистами всякими. Голос-звоночек.

Да живо так простреливает. Ярко вспыхивает, что меня аж волной кроет. И я кончаю. Катьке прямо в рот, чего она совершенно не любит.

— Булавин, ты офигел? — она вынужденно сглатывает, а потом смотрит сердито.

— Прости, Катюха, — голос хрипит. — Прости, правда, задумался.

— О чём это? Обо мне? — снова фирменно бровь поднимает, а взгляд смягчается.

— О тебе, конечно.

Не совсем.

И это плохо. Нездорово же.

Мне нужно срочно это как-то перебить, чтобы не заякорилось. Затереть это ощущение. Вчерашнего её взгляда хватило, когда она меня увидела.

Я дебил просто. Привык дома голым ходить, забыл как-то совершенно, что у меня в квартире девчонка молоденькая. Выперся из ванной, а она тут как тут. Зависла, замерла, остолбенела. Глазищи распахнула свои круглые.

Напомнить пришлось, чтобы спать топала.

А самого знобило потом какого-то хрена. Дважды курить ходил, прежде чем уснуть получилось.

— Так, сюда иди, — становлюсь на кровать на колени и подтягиваю Катьку за задницу поближе. — Сейчас буду извиняться.

Она хихикает и прогибается в спине. В меру раскрепощённая, где нужно развратная. Идеальная для меня в сексе, да. С такой легко в нужное русло мысли направить.

Ну или вообще… нафиг эти мысли. Только непонятки наводят. А я люблю, когда всё просто и понятно. Без загонов.

16

Евгения

Таня просто сидит и смотрит на меня расширенными глазами, не моргая. Мне кажется, она даже пытается внимательно рассмотреть мои зрачки на предмет ненормального расширения.

— Офигеть, — наконец выдыхает. — Просто офигеть, Жень… Даже не знаю, как и прокомментировать.

После пар мы с ней пошли в парк за колледжем. Погода сегодня тихая, даже достаточно тёплая. Высокие деревья тихо шуршат ярко-жёлтой листвой. После ночного дождя пахнет сыростью, а лавочки мокрые, поэтому мы расположились на сейчас пустующих детских качелях с пластиковыми сиденьями.

— Женя, я бы никогда не подумала, что Руслан такой… такой мудак, — качает головой подруга. — Он же… ухаживал за тобой. Шоколадом угощал, кофе. В колледж отвозил нас обеих пару раз. Эсэмэски там всякие слал со смайликами. Может, он ничего такого и не хотел? Хотя нет, как тут ошибиться-то…

Делая окончательный вывод, Таня вздрагивает и растирает ладонями плечи, хмурится, прежде чем спросить:

— Жень, ну а тебе вот не страшно сейчас жить у малознакомого мужика? Ну а вдруг он сделает с тобой что-то… ну, знаешь, не сильно далёкое от того, что хотели эти уроды?

— Нет, что ты, — присаживаюсь на соседнюю качелю и отталкиваюсь ногой. — Герман Васильевич совсем не такой, Тань. Он… знаешь… он…

Надежный. Безопасный. Сильный. Смелый.

Внезапно я краснею. Чувствую это, как тепло накатывает, распаляя кожу под внимательным взглядом подруги. Сказать всё, что в голове толчётся не могу. Почему и сама не понимаю.

— Слушай, — осторожно говорит она, — этот Герман Васильевич тебе что, нравится?

— Ну в смысле нравится? — ковыряю носком кроссовка мокрый песок под качелей. — Он хороший.

— Ты понимаешь, о чём я, Жень. В смысле как мужчина.

— Ну тоже скажешь, — встаю с качели и рывком застёгиваю куртку. — Он взрослый, Тань.

— Так и ты не ребёнок уже.

— Да ну тебя. Ему лет тридцать пять, вообще-то.

— Да чего только не бывает.

Засовываю руки в карманы куртки и, насупившись, отворачиваюсь. Что это она такое говорит? Зачем? Что за намёки?

— Жень, ну прости, — Таня тоже спрыгивает с качели. — Просто я волнуюсь за тебя. Волосы дыбом от того, что ты про Руслана и его дружков рассказала. Мы могли и вместе поехать, они ведь звали. Как подумаю… Я бы не решилась по лесу одна ночью бежать. Это ты смелая, Жень, в деревне выросла, а я… просидела детство на восьмом этаже высотки.

— Ладно, — беру её под руку, — не будем об этом. Не случилось, и слава Богу. Пойдём уже на автобус.

Мы идём на остановку, дожидаемся каждая свой автобус, потому что нам теперь в разные стороны. Заняв свободное место, я включаю наушники и устремляю взгляд в окно. Чувствую, что мне намного легче теперь, когда я рассказала Тане правду. Бабушку ещё тяжело обманывать, но её я точно во всю эту ситуацию посвящать не стану. Не хватало ещё ей приступа сердечного, который как пить дать случится, если она всё узнает.

К квартире Германа Васильевича я снова подхожу с какой-то неуверенность, перебираю ключи влажными пальцами, прежде чем вставить их в замок. Особенно после внимательного взгляда женщины, которая как раз выходит из квартиры напротив. Понимаю, что никому ничего не должна объяснять, но даже то, что лучшая подруга подумала, что Герман Васильевич мне… интересен, говорит о том, что люди о людях чаще всего не лучшего мнения.

Первое, что делаю, когда вхожу, это прибираюсь. Ксюша оставила после себя настоящий беспорядок — бумажки от конфет на столе и диване, кружка на столике грязная, ещё одна тарелка от борща, но эту она уже не удосужилась убрать в посудомойку. На диване смятый плед, тапочки валяются, шторы сдвинуты, и окно зияет.

Совсем не хочется, чтобы Герман Васильевич подумал, что это я такая засранка. Он ведь и не в курсе, похоже, что его дочь приходила к нему домой школу прогулять. А пытаться оправдываться я не собираюсь — некрасиво это, да и не привыкла.

Поэтому затягиваю волосы повыше в пучок, переодеваюсь и принимаюсь за уборку. В принципе, это не так много времени занимает. Обращаю внимание, что шторы как-то длинноваты, и не стелятся, как нужно по полу, нужно будет подшить их. С разрешения Германа Васильевича, конечно же.

После уборки мою руки и ставлю себе греться еду. Едва только микроволновка издаёт сигнал, в двери щёлкает замок. Интуитивно я вся подбираюсь и выглядываю в коридор.

— Здравствуй, Женя, ты дома уже?

— Здравствуйте, да, — отвечаю. — Я собралась ужинать, вам подогреть?

— Ешь. Я сам.

Аппетит почему-то пропадает. Мне как-то становится неловко тарахтеть ложкой, пока Герман Васильевич моет руки в раковине в кухне, а потом греет себе еду тоже.

— Как прошёл твой день, Женя? — спрашивает после нескольких ложек борща.

— Нормально. На учёбе была. Но первую пару проспала.

— Ну бывает, — пожимает мощными плечами.

— Вы говорили, что-то узнали про Руслана. Расскажете? — решаюсь спросить.

Герман Васильевич откусывает кусочек от ломтика хлеба и жуёт дольше обычного, даже как-то задумчиво, но всё же произносит:

— Для тебя это значения не имеет, Женя, сам разберусь.

Такой ответ не сильно успокаивает, даже наоборот. Но спорить я не решаюсь.

— Тебе не стоит переживать об этом, Женя. Живи, учись, не думай о плохом. Ничего нового ты о Руслане от меня не узнаешь, он по прежнему мелкий мудак и подонок. И я сказал, что разберусь с этим, так что не бери в свою маленькую головушку.

— Спасибо, — киваю.

Поднимаю глаза от своей тарелки и вдруг замечаю у Германа Васильевича над воротником футболки-поло полосу. Можно было бы подумать, что он натёр кожу или оцарапал, но полоска эта… розовая. Неестественно-розовая как для кожной реакции.

Почему-то от мысли, что на его шее женская губная помада, и вряд ли она туда попала от случайного столкновения где-нибудь в толкучке в автобусе, у меня всё в животе поджимается. Неприятно так, с прохладой.

— Я пойду, заниматься нужно, — говорю странным голосом и, быстро вымыв свою тарелку и убрав её на место в шкафчик, ретируюсь.

Закрывшись в комнате, сжимаю заледеневшие руки.

Почему эта полоска губной помады меня так взволновала? Почему сердце стучит так быстро?

Почему его вчерашний образ — обнажённого в каплях воды, преследует, стоит глаза прикрыть?

А что если… если Таня права?

Мысль эта оглушает буквально. Как обухом. Озаряет ядовитым ослепляющим пламенем.

Потому что… кажется… это правда — Герман Васильевич мне нравится. Как мужчина.

17

Герман

Открываю дверь в машину и сажусь на сиденье. Старая, ещё советская, колымага обиженно скрипит под тяжестью моего зада. Ей на покой бы уже давно, уже изъездилась, а её всё гоняют, бедолагу. Гоняют и чинят, чинят и гоняют.

— Привет, Рыжий, — руку не протягиваю. Им западло с ментами ручкаться, даже с бывшими, а мне западло с такими как Рыжий. Теневая социология, скажем так. Но работать с ним это не мешает. — Рассказывай.

— Привет, начальник, — здоровается по привычке. — Вон та серая мазда, видишь?

Он кивает на припаркованную под навесом на стоянке в третьем ряду тачку. Пижонская — корпус чуть приспущен книзу, колёса подвывернуты, диски модные. На номере растянута чёрная медицинская маска — мелкий гондон не любит оплачивать парковку, видимо.

— Часто тут паркуется? — спрашиваю, зная, что этот Руслан точно не здесь живёт. Район тут неплохой, но не самый модный, насколько мне известно, Фадеев сыночку квартиру в другом жилкомплексе купил.

— Третий раз за десять дней. Тёлка тут у него, похоже. Видел дважды, как он с ней садился и куда-то ездил.

— Фотки?

— Сделал. Скину сейчас, — Рыжий достаёт телефон и отправляет мне в мессенджер несколько фото к тем, что присылал ранее.

На фотографиях этот Руслан с девушкой. Она совсем не такая, как Женя. Высокая, вся тюннингованная, как и тачка засранца. Таких тёлок сразу видно — губищи, сиськи, боевой раскрас. Шмотки тоже соответствующие — яркие, дорогие, всё по стилю.

Видно, либо соска-содержанка, либо цацка из “почти богатых”. Вряд ли он такую тоже на дачу на толпу повезёт, у таких девок чуйка железная, не поведётся она.

Встречаются? Типа отношения?

Женя разительно отличается от этой девушки. Зачем она понадобилась этому выродку, если у него вкус на таких лялек заточен? Захотелось поразвлечься с деревенской простой девчонкой? И таскался же к ней несколько недель, сволочь, обхаживал.

Чувствую, как в жилах нагревается кровь от злости. По долгу службы разных уродов встречать приходилось: и маньяков, и насильников, и по глупости натворивших дел, и получающих кайф от деяний своих. И жертв видел разных: от навсегда сломанных, зашуганных до тех, кто оправдывал, винил себя и просил отпустить преступника. И до тех, которые уже никогда никому ничего не расскажут.

И далеко не с первого года работы стало получаться отстраняться эмоционально, чтобы выполнить свою работу и не испытывать дикого желания порвать на куски мразей. Но с годами научился. Притёрся, очерствел, перестал так остро внутри реагировать. Профессиональное. Иначе с катушек быстро можно съехать.

Но сейчас торкнуло. Захотелось пидору шею свернуть до хруста, стоит только представить, что он и его стая шакалов могли сделать с девчонкой. В живых бы вообще оставили? А если бы и оставили, опоили, чтобы сказать, что сама дала. И что бы от неё осталось потом?

Женя же такая… девочка. Ей восемнадцать, да, и она уже не ребёнок. И мыслит, и ведёт себя как молодая женщина, но она такая чистая, такая искренняя, такая открытая. Я таких и не видел.

Неиспорченная. Без этого молодёжного “дай мне всё, хочу”, что уже проклёвывается у моей Ксюхи.

А эти козлы…

Несколько раз сжимаю и разжимаю кулаки, чтобы успокоиться. Знаю ведь, что эмоции — худший помощник.

— Что ещё о нём узнал? — спрашиваю Рыжего.

— Да так в целом: жрёт в “Манифесте” частенько, учится, похоже, в Южном универе…

— Кто бы сомневался.

— В Кировский катается частенько, на Тельмана. Кажется, кто-то из его приятелей там живёт.

— А к общаге?

— Было дело. Не то чтобы туда целенаправленно он ездил, куда-то едет и туда петляет, хотя иногда совсем не по пути. Будто высматривает кого-то.

— Угу, ясно.

Сам несколько раз фоткаю тачку Руслана, кладу купюры возле рычага передач и сваливаю. Сажусь в свой автомобиль и выворачиваю с парковки.

Думаю.

Мудак отцепляться не собирается. Не думаю, что попытается совершить то, что намеревался, но сильно запугать девчонку попытается, чтобы никому не рассказывала. И хрен его знает, до чего это запугивание дойти может.

Как быть?

Разговаривать с Фадеевым в открытую смысла нет. Я думал, но нет всё же. Он своего сынулю-подонка обожает. Защищать будет любыми способами. Ну максимум — пиздюлей даст да бабло урежет ненадолго.

А если Русланчик и ко уже какой-то девчонке жизнь поломали? Терзают меня смутные сомнения, что Женя первая.

Так что вариант с Фадеевым отпадает. Надо выяснить у своих, нет ли каких случаев “около”. Или заяв подвисших. Громких не помню, но такие дела часто тонут из-за страха самих жертв. От кого-то откупаются, кого-то запугивают, а кто-то настолько поломан, что не способен идти до конца.

А у нас же как…

Эх.

Шелесту звонить после всего — это как серпом по яйцам. Но деваться некуда.

— Борь, привет, — говорю, когда отвечает.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Привет, Герман, — сдержан, как всегда. Он меня так и не простил. Да и я его. Но обиды у нас в разных плоскостях.

— Помнишь, я тебе наводку по дачам давал? Проверяли?

— Ты больше не на службе, чтобы я делился с тобой оперативной информацией.

Буквоед, блять.

— Шелест, это важно.

— В тот раз тоже было, Булавин. А вышло что? Я с тобой вообще разговаривать не должен. И не хочу. Не суйся к нам лучше.

Да мать твою ж.

— Борь, давай встретимся. Моего интереса нет, реально. Девочке помочь надо. Обычной, без бабла и понтов.

— С каких пор ты добрым самаритянином стал, а, Герман? — усмехается Шелест. — Не помню, чтобы ты девочкам без бабла и понтов помогал. Преступникам — помню. А вот девочкам…

— Борь! — его никак не отпустит. Три года прошло. Да, грязно получилось, но на всё были свои причины. — Я серьёзно.

— Ладно, Герман. Я в обед пойду кофе пить в “Соловья”. У тебя будет пятнадцать минут.

Мне тоже не в кайф встречаться с Борисом. Свежо предание ещё, как говорится. Но дело того требует. Зацепила меня чем-то девчонка эта, сам не понимаю чем. Но я должен ей помочь.

18

Евгения

— Это уже третий, Жень, за сегодня, — шепчет Таня, когда я откладываю треснувший пополам простой карандаш. — Всё в порядке?

— Угу, — отвечаю отстранённо. — Не волнуйся, всё в норме.

Нет. На самом деле совсем-совсем не в порядке.

Я чувствую себя странно. Очень непривычно. Будто заболела чем-то, а как и чем лечиться — не понимаю. И врача, который выпишет лечение, нет.

Книги и интернет называют это влюблённостью.

Пишут, что она бывает прекрасной, вдохновляющей, окрыляющей. Может, это у других, но точно не у меня. Я чувствую себя измотанной. Тело ведёт себя странно. Ладони становятся влажными, стоит подумать о нём, сердце будто с ритма сбивается, в горле ком встаёт.

А уж если столкнуться с Германом Васильевичем в коридоре, так всё плывёт перед глазами и будто воздуха не хватает на вдох.

Почти две недели я живу у него в квартире и мне кажется, что скоро начну сходить с ума. Все мои радары будто настроены на него одного, каждый волосок на теле приподнимается, стоит Герману Васильевичу прийти домой.

А что со мною происходило в те две ночи, когда он дома не ночевал. Я проревела оба раза до трёх часов, а утром потом встала в таком виде, что страшно было глянуть. Пыталась читать, пыталась смотреть кино, но ничегошеньки не помогало. Фантазия генерировала картины того, где он может быть и с кем. От жутких вспышек с перевёрнутой в кювете машиной до… ещё более ужасных кадров как он с другой… как они… занимаются любовью.

Я не знаю, что со всем этим делать. Не понимаю, что дальше. Мне дышать нечем рядом с ним, а когда не рядом — ещё хуже.

Когда я засыпаю, стоит сомкнуть веки, фантазия включается. Видеофильм. Я начинаю представлять, как Герман (а именно так я стала называть его в своей голове, без всякого Васильевич) прикасается ко мне. Как берёт за руку, и моя ладонь тонет в его огромной и сильной.

Это действительно похоже на болезнь. Мне кажется, у меня даже температура повышается, когда я думаю о Германе. И кажется, я думаю о нём постоянно…

С пары звенит звонок. Будто вскользь, замечаю, что вообще ничего не запомнила из того, что рассказывала преподаватель. Даже записала не всё. Да я даже на секунду задумалась, чтобы вспомнить, какой именно это был предмет.

— Эй, ты куда? — ловит меня за локоть Таня, когда я сворачиваю в сторону столовой. У нас же физра.

— Точно, — киваю, ругая себя, что совсем потерялась в собственных мыслях. Так, вообще-то, и по учёбе нахватать долгов недолго.

На паре физкультуры хоть немного получается отвлечься. Физическая нагрузка на свежем воздухе немного прочищает мозг. Спортом, что ли, заняться? И для здоровья полезно, и фигуру подтянет, и мозги в тонусе будут.

Кстати, я как-то раньше и не задумывалась о спорте. Нагрузки в деревне всегда хватало физической. У кур как их загончик почистишь — семь потов сойдёт и все мышцы проработаются.

Да и фигура моя меня всегда устраивала. Я ни полной, ни худой не была. Средняя. Рост невысокий, правда, ну так этого никак уже не исправить. Что матушка-природа дала, то и моё.

А вот сейчас задумалась. В колледже вон девчонки есть какие — спортивные, подтянутые. Красиво смотрится. Надо бы и мне заняться, хотя бы для начала зарядку делать по утрам.

— Слушай, капец, как нас загонял Саныч, — сетует Таня после физкультуры, подправляя макияж у зеркала в раздевалке. — У меня аж тушь потекла, так вспотела. И что я теперь? Ещё две пары, а я лоснюсь, как масляный блинчик.

Пока она наносит блеск для губ, я вытаскиваю из её пальцев чёрный карандаш для глаз. Смотрю на себя в зеркало ближе.

— Интересно, мне пойдут стрелки? — спрашиваю задумчиво.

— Они всем идут, — со знание дела отвечает Таня.

Честно признаться, я совершенно не разбираюсь в макияже. Не умею делать все эти контуринги, правильно накладывать румяна, рисовать брови. Да брови-то и свои нормальные. Обычно пользуюсь тушью и хайлайтером на скулах немного, губы могу подкрасить тёплым спокойным оттенком.

Как-то раз на вечеринку, которую устроили в общежитии на первой неделе учёбы, я накрасила губы красной помадой, так мне прям захотелось. А потом увидела, что вышло и скорее оттирать начала. Так и не оттёрла толком, губы только распухли.

— Сделать тебе? — у Тани загораются глаза, она не раз мне говорила, что ей нравится экспериментировать с макияжем на себе и на других.

— Только тоненькие, ладно?

Времени у нас ещё есть целых пять минут плюс перемена. С физкультуры раньше отпустили, девочки в основном все уже ушли, а мы с Таней задержались ещё в раздевалке.

— Так, не двигайся.

Таня, закусив губы, приближается и велит прикрыть веки. Несколько раз мягко проводит карандашом по одному, потом по второму.

— Теперь открой.

Сосредоточенно смотрит, потом улыбается удовлетворённо и говорит:

— Обалдеть как тебе идут стрелки, Жень! Сама посмотри.

Я поворачиваюсь к зеркалу и аж дыхание затаиваю. И правда очень красиво! Глаза приобрели будто бы чуть вытянутую, немного кошачью форму, кажутся более женственными, более выразительными. Вот бы и самой научиться так же ровно и красиво стрелки рисовать, как Таня. Надо будет потренироваться.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍После занятий еду домой. Или… даже не знаю, как правильно называть то место, где я обитаю. Но не скажешь же “после занятий еду к Герману Васильевичу домой”, звучит как-то странно. По пути покупаю хлеб и продукты на окрошку. Герман Васильевич оставил деньги. В прошлый раз, когда на винегрет сама купила, отругал, сказал, чтобы не тратила стипендию.

Дома застаю Ксюшу. Она, как и в прошлые несколько посещений, оставляет после себя жуткий беспорядок. Но сегодня, кажется, особенный.

— Женя! — выбегает в коридор, когда я вхожу. — Как хорошо, что ты пришла. Папка сегодня весь день сам чинит машину другу из Краснодара. Она проторчала у нас в гараже пять лет, а теперь тот мужик захотел её забрать. Вот отец и наводит лоск. Обожает это дело. Нет бы поручить это своим рабочим, а самому сериальчик посмотреть, так он сам, измазавшись как обычный механик, лазает в яме, — подкатывает глаза девчонка. — Так вот, он попросил ему закинуть вот эти документы, говорит, нужны. А мне некогда, сейчас приедет Савва — мой парень. Можешь, отнести папе в гараж? Пожалуйста-пожалуйста!

Она не особенно-то и ответа моего дожидается. Суёт мне в руки небольшую кожаную то ли папку, то ли кошелёк и, послав на прощанье воздушный поцелуй, выскакивает за дверь.

— Адрес скину сейчас! — доносится уже из подъезда.

Ну вот.

Внутри всё замирает от предвкушения встречи и от страха перед этой встречей одновременно. Бросаю на себя в зеркало взгляд, оценивая. Мне и правда очень идут эти стрелки. Интересно, а Герман Васильевич заметит?

Ксюша сказала, что он весь день там в гараже. Голодный, наверное. Надо собрать ему хотя бы бутерброд и салат в контейнер.

Погладив пальцами вещь Германа, я пока откладываю папку с документами на тумбочку и бегу на кухню собирать еду. Я быстро.

19

Когда Ксюша имела ввиду гараж, она говорила не о небольшом, заваленном инструментом помещении, как мне представилось, потому что именно такие гаражи я и видела в деревне, а о целой автомастерской.

Дохожу до нужного мне места я достаточно быстро. СТО “Мотор-эксперт” находится в первой линии гаражного кооператива, и видно его сразу с дороги.

Охранник кооператива никак на меня не реагирует, когда обхожу шлагбаум. Ворота мастерской распахнуты. С одной стороны какие-то металлические стойки, пустая глубокая яма с включённым внутри светом, а справа стоит необычная машина. Жёлтая с чёрными полосами, видно что очень-очень дорогая, такую на дороге нечасто увидишь, а уж что говорить о той местности, где я выросла. Там — никогда. Только если в кино.

Я осматриваюсь, но никого не вижу. Может, Герман Васильевич отошёл куда-то? Вряд ли вообще ушёл, такую машину просто так незапертой не оставишь.

— Герман Васильевич? — решаюсь позвать негромко, а у самой внутри всё замирает.

— Кто там? — раздаётся зычное, и внезапно он выезжает из-под машины на какой-то доске с колёсиками.

Появляется так неожиданно, прямо у моих ног, что я едва ли не вскрикиваю.

— Здравствуйте, — делаю пару шагов назад, чтобы не нависать над ним, тем более в платье.

— Женя? — удивлённо поднимает брови, а потом рывком садится и встаёт на ноги. — Что-то случилось? — хмурится.

— Нет-нет, — спешу его успокоить. — Я пришла из колледжа, а в квартире Ксюша. Она очень торопилась и просила передать вам документы. Сказала, что важные. — Протягиваю ему кожаную папку.

— Торопилась, значит, — поджимает губы и качает головой. — Вот засранка. О чём не попроси — всегда она торопится. Вопрос — куда?

Про то, что Ксюша сказала про парня, я не уточняю. Не думаю, что Герман Васильевич это по достоинству оценит, а иметь врага в лице его дочери мне уж совсем никак не хочется.

— Да мне несложно было, — пожимаю плечами, а сама взгляд от него не могу оторвать.

Даже сейчас, испачканный в мазут или во что это там чёрное измазана его кожа на плечах, в рабочей футболке и джинсах, с небольшой щетиной, он выглядит потрясающе. Невозможно смотреть без восхищения.

— Спасибо тебе большое, Жень, документы и правда важные. Скоро друг за машиной приедет. Он пять лет назад решил перестать быть столичным мажором и перейти в разряд серьёзных парней, но, видимо, ему не зашло. Он уже должен вот-вот подъехать, а я дома ПТСку забыл. Вот, блин, попросил Ксюшку…

— Какая необычная машина, — с интересом смотрю на автомобиль. — Она похожа на Бамблби из “Трансформеров”.

— Похожа, да, — Герман Васильевич почти ласково проводит ладонью по крыше машины. — Только марка другая. Это порш, а трансформер — шевроле.

— О, я бы никогда не отличила, — смеюсь. — Я вообще не разбираюсь в машинах.

— Ну, это дело наживное, Жень, если вдруг интерес появится. Машины хоть и неживые вроде бы как, но своя определённая душа у них есть. Если ты к ним хорошо, то и они не подведут.

— А разве люди не так? — смотрю на него и тону в глазах. Меня затягивает в него. Страшно и так хочется. Каждая клетка в теле электричеством тёплым наполняется.

— Мне бы хотелось, чтобы ты верила в это как можно дольше, Женя, — говорит приглушённо, и от его голоса по моим плечам бегут мурашки.

Повисает какая-то странная пауза. Я будто впадаю в оцепенение. Он смотрит на меня, а я на него. Всего мгновения, но они переворачивают у меня внутри всё. Становится нестерпимо.

— Я вам тут обед принесла, вы же, наверное, голодны, — отвожу взгляд первой. — Бутерброды и салат.

— Женя, я привыкну, — улыбается, и дышать как-то легче становится. — Что потом делать без тебя?

А не надо без меня…

Так хочется сказать это, но я скорее себе язык откушу, чем вслух это произнесу. Только улыбаюсь, прикусив губу.

— Кстати! — вдруг спохватывается Герман Васильевич. — Женя, задержу тебя ненадолго, ладно? Ты не сильно спешишь?

— Нет, — качаю головой отрицательно. Даже если бы и спешила…

— Садись в машину за руль, — кивает на полосатика. — Мне надо кое-что проверить, а для этого нужно двое.

— За руль? — у меня аж испарина на лбу выступает. — Да я же понятия не имею… я…

— Садись-садись, я всё покажу, что нужно делать.

Он открывает водительскую дверь и подгоняет кивком. Проморгавшись, иду к машине на деревянных ногах. А вдруг я что-то там сломаю? У меня жизни не хватит, чтобы расплатиться потом.

Осторожно сажусь в кресло, и едва не ойкаю, когда Герман Васильевич, нажав какой-то рычаг у меня под ногами, вместе со мной двигает немного кресло ближе к рулю.

Салон машины впечатляет. Мягкая бархатистая кожа сидений, тёплый, будто живой пластик, запах роскоши. Прикоснуться к чему-либо страшно.

— Ставь ногу на правую педаль, будешь газовать, когда я скажу, ладно?

— А если машина поедет? — спрашиваю испуганно.

— Не поедет, она на ручнике, не переживай.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Тогда хорошо, — киваю и как-то интуитивно кладу руки на руль.

— Правильно взялась, — с одобрением говорит Герман Васильевич, а мне его похвала так приятна, что аж тепло щекам становится.

Он обходит машину и открывает капот. Что-то там сосредоточенно делает, а я пользуюсь возможностью незаметно рассматривать его и восхищаться, преисполняясь щекочащим, волнующим чувством.

Очень надеюсь, что моё поведение незаметно, потому что больше всего я боюсь выглядеть перед ним идиоткой.

— Газуй, Женя! — говорит громко, и я с перепугу вдавливаю педаль в пол.

Машина взвизгивает, а я, испугавшись, тут же убираю ногу.

— Плавнее давай, понемногу! — командует Герман Васильевич, внимательно глядя под капот.

Вдохнув и выдохнув, я снова ставлю ногу на педаль и теперь уже по чуть-чуть нажимаю. Машина урчит, но уже не так натужно, а Герман Васильевич удовлетворённо кивает. Ещё несколько раз просит то вжать педаль сильнее, то ослабить давление. И спустя несколько минут, убедившись в чём-то там, опускает капот и возвращается в салон.

— Ты справилась, — улыбается, усевшись на пассажирское сидение. — Уверен, будешь хорошим водителем, когда решишь научиться управлять автомобилем.

— Ой нет, — усмехаюсь, — для меня это — космос. Швейной машиной — да, а вот автомобилем точно не решусь.

— Это тебе так кажется, швейной научилась, и тачкой сможешь. Ты умная, Женя.

— Спасибо, — опускаю глаза.

— Вот смотри, всё достаточно просто, — увлечённо говорит он и начинает мне рассказывать, что означают на приборной панели те или иные кнопки и табло.

Спидометр, тахометр, ключ зажигания, свет… Много всяких кнопок, но, признаться, в голове это вдруг цепляется.

— Это рычаг передач. Конкретно эта машина с механической коробкой. Понимаю, что для порше это звучит странно, но так захотел мой друг. Ему по приколу было. Дрифт, понты, все дела. А на автомате сильно не повыпендриваешься. Но как по мне, так механика всегда надёжнее. Не так уж и сложно, смотри.

Он берёт меня за запястье, пуская по руке странные покалывания, и кладёт мою ладонь на рычаг, а своей, большой и крепкой, мягко сжимает сверху.

— Вот так, посильнее, первая передача, — делает движение ко мне и вверх, потом вниз с паузой, — вот так вторая.

Он показывает ещё четыре, и к последней у меня уже в голове плыть начинает всё. Физический контакт оказывается таким будоражащим, что стерпеть нереально.

— И при этом всегда нужно обращать внимание сюда, — он чуть наклоняется ко мне и показывает на один из приборов.

Он так близко, что туман застилает глаза. Топит мой мозг в какой-то вязкой субстанции, и тот отказывается работать. А пока он не работает, не думает, не анализирует, я успеваю сделать глупость — подаюсь вперёд и прижимаюсь губами к губам Германа Васильевича…

Впервые в своей жизни целую мужчину.

20

Герман

Женя задерживает дыхание, неумолимо краснея. Дышит так, будто стометровку сдала только что.

— Извините… — шепчет задушено и опускает глаза. Мне кажется, от неё сейчас на сиденье останется лишь горсть пепла. — Извините, Герман Васильевич… Я… я пойду.

Женя пулей вылетает из машины, хватает свой рюкзак на стойке с инструментами и испаряется из гаража.

Дела…

— Привет, Герман, прощаешься? — слышу насмешливое рядом буквально через минуту.

Радич. Ну не может, чтобы не подъебать. Хоть чем-то.

— Да рад, что сдыхаюсь от твоей консервной банки, — выбираюсь из тачки и мы с Семёном крепко жмём друг другу руки. — Привет, друг. Как доехал?

— Обратно будет поудобнее, думаю, — кивает на машину.

— Твой колорадский жук тебя дождался.

— У колорадского жука полоски серые, — поправляет занудно, — а у моего Бамблби — жёлтые.

Бамблби, значит. Женя тоже так назвала.

— Бамблби был…

— Шевроле камаро, я помню, — ржёт Семён.

Не поржать с Семёном с самых первых минут встречи — значит, встретиться не с ним.

Радич подходит к своей машине, простоявшей у меня на консервации почти шесть лет. Уверен, он мог бы себе купить другую, более новую модель, но, видимо, что-то в жизни произошло, где-то в душе что-то сыграло, что захотелось вернуться к тому себе, который ездил именно на этой машине.

Ведь не зря даже у старых машин, совсем уже изношенных многолетней эксплуатацией есть ласковые прозвища — “ласточка”, “красавица”, “дружище”. Один мой товарищ прям с щемящей грустью расставался со своей старой приорой перед покупкой совсем новенького дастера. Казалось бы, выбор-то очевиден. Но… когда вкладываешь во что-то душу, это что-то потом становится дорогим сердцу. Так и с машинами. Это и люди, которых в твоей жизни уже может не быть, определённый период жизни, засевшие занозой эмоции. Это воспоминания.

Семён проводит ладонью по крыше и легонько хлопает.

— Ну привет, — усмехается. — Ещё погоняем, да?

— Конечно, погоняете, — ржу. — Шмель твой вполне бодр и здоров. Масло я заменил, тормозную прокачал, фильтры все заменил на свежие. Развал-схождение парни вчера тоже провели. В остальном тачка свежа и прекрасна, несмотря на твои попытки ушатать её в юные годы.

— Спасибо, Герман! В путь я завтра, так что сегодня, может, пивка?

Семён поднимает за ручку пятилитровую кегу пива, демонстрируя намерения.

— Я только за, — киваю. — Сегодня планов особых не было. Прямо тут посидим или куда поедем?

— Да давай тут. Только надо сгонять пожрать купить.

— У меня, кстати, есть, — вспоминаю про еду, которую принесла Женя. — Пошли.

В подсобке я застилаю стол, достаю бокалы, разворачиваю пакет от Жени. Заботливая какая, и салат сделала, и бутербродов несколько. Да только то, что в машине сделала, смущает.

И одно дело понимать, что у неё самой интерес вспыхнул. Иначе зачем бы она сделала то, что сделала? Совсем другое — самому среагировать. Вот где дьявол кроется. Ведь тут же на прикосновение её несмелое, трепетное, все волосы на затылке дыбом встали.

Пахнет она так, что закачаешься — свежестью, юностью, невинностью, но вместе с тем от неё повеяло такой мощной женственностью, что я… испугался. Да, я, здоровенный мужик, бывавший в разных передрягах — и жизненных, и криминальных, и любовных, вдруг испугался.

Себя.

Потому что шевельнулось внутри в ответ что-то слишком сильное. Опасное. А оно ни ей, ни мне не нужно. Мелкая ещё. Восемнадцать ей. Блть, она в два раза меня младше!

— Оу, это кто о тебе так позаботился, Гермыч, — Радич откупоривает кегу и наполняет оба бокала. — Вроде ни Кристина, ни Катерина не склонны на такое. А еда явно домашняя.

— Да блин, — чешу в затылка, сам задумавшись, как объяснить это всё даже себе. — Девчонка у меня живёт одна…

Семён ставит кегу со стуком на стол и внимательно смотрит на меня.

— Не знал, что у тебя женщина постоянная появилась. Скрытный ты стал что-то, дорогой друг.

— Она не женщина, — говорю и путаюсь сам ещё больше. — Сём, история странная.

— Интересненько… — он садится и весь превращается во внимание. Вот же ж… Любит Радич душу вытянуть. Зато по уму всегда скажет что. Не в юристы ему нужно было идти, блин, а в психологи.

Я поднимаю бокал и делаю большой глоток.

— Короче, девочку на трассе подобрал… Слушай, иди на хер! — этот гад саркастично поднимает брови. — Не шлюху. В прямом смысле девочку — думал малолетка, но нет, восемнадцать есть уже ей. Её придурок-парень со своими дружками хотели позабавиться, а она драпанула от них по лесу. И мне прямо под колёса выскочила на ночной трассе, прикинь?

Семён тут же заметно серьёзнеет, перестаёт подкалывать и паясничать, весь превращаясь во внимание. Метаморфоза, которая характерна для него. Семён — человек лёгкий, с ним просто и комфортно дружить и общаться, но когда ситуация требует, он превращается совершенно в иного — серьёзного, внимательного, готового помочь и поддержать. Юрист по образованию, он хорошо мне помог тогда три года назад, когда история могла приобрести совсем нехороший поворот.

— Так эти мудаки начали её потом пытаться преследовать, возле общаги поджидать, — продолжаю. — Только проблема ещё в том, Сём, что мудила этот оказался сынком моего парnнёра. И девчонку стал пытаться подловить, чтобы запугать, поэтому и пришлось забрать её к себе временно, пока не решу, что делать с этим гондоном и его шайкой. Кажется мне, не первая Женька такая у них, ой не первая. А ей-то и помочь некому, сирота она, одна бабка в деревне где-то и всё, никого больше.

— Хреновые дела, Герман, — поджимает губы Радич. — Конфликт интересов всегда плохо. Но если бы не ты, сам понимаешь, что девочку эту в жернова бы затянуло и перемололо бы.

— Понимаю, Сём, потому и зацепился.

— Да понимаю я, почему ты в принципе за такое цепляешься, Герман. Всё никак не отпустишь… Но девочка бы без тебя точно не выкарабкалась. — Семён допивает своё пиво и вновь наполняет оба бокала, пока я, махнув рукой, раз уж такие посиделки, достаю коньяк и режу бутерброды на несколько частей. — Я чем-то помочь могу сейчас?

— Сейчас вряд ли. Я пока пасу ублюдка. Позже — возможно, если пожелаешь или будет возможность.

— Что значит “если пожелаешь”? — удивляется Радич, и я ему признателен за эту душевную щедрость и дружеское плечо.

— Ладно, понял, спасибо, — киваю.

Мы сидим с ним несколько часов. Он рассказывает, что снова встретил женщину, которую когда-то очень любил. И что у неё дочка. От него. А он не знал. И теперь жизнь будто смысл совершенно иной приобрела, и жить на полную захотелось. У Семёна всегда были проблемы с семьёй, там мать и отец из-за угла мешком пришлёпнутые точно, но именно сейчас он разорвал с ними связь.

Мы долго говорим по душам. У меня нет друзей, с кем бы я там открыто бы мог поговорить. Раньше был Шелест. Но то раньше… Мы и с Семёном-то не шибко близки в целом, да и видимся редко, но именно ему легче всего мне душу открыть.

Когда речь снова заходит о Жене, я, неожиданно для самого себя выдаю:

— Прикинь, она меня сегодня поцеловала.

— Ну, судя по этой вкусной жрачке, — говорит, откусывая кусок от бутерброда, — я не удивлён. Малышка выражает симпатию как может.

— Ей восемнадцать, Сём, — тру лоб.

— И что?

— Ну как что? — смотрю с удивлением. — Мелкая же.

— Сам знаешь, Герман, х*й ровесников не ищет.

— Мне больше нравится поговорка, что любви все возрасты покорны, — усмехаюсь. Сёмины поговорки не могут не вызвать ржач. — Звучит приятнее.

— Ну, тут, Гермыч, тебе решать. Если девчонка втрескалась, то хана тебе. Сам знаешь, какая она, эта первая любовь.

— Да уж.

Тему на этом мы закрываем и продолжаем диалог уже про тачки. Но внутри занозой заседает. И поцелуй этот несмелый, и запах её с ума сводящий, и глазищи эти огромные и чистые.

21

Евгения

Выбежав за крайние гаражи, я чувствую, что вот-вот лишусь чувств. Забегаю за угол и останавливаюсь, опираясь спиной о стену. Пытаюсь отдышаться. Прижав к груди ладонь, чувствую, как под ней бешено колотится сердце. Несётся куда-то на всех парах, накормленное адреналином.

Что же я наделала?

Что он теперь обо мне подумает?

Вот же дурища!

Какой стыд!

Дёрнуло же меня что-то! Хотя, сама же знаю, что.

И он так посмотрел…

Как на идиотку. Малолетку.

Все системы в моём организме будто входят в SOS-режим. Сигналят-сигналят. Руки дрожат, сердце колотится, кожа огнём горит. Даже зубы стучат, будто я замёрзла. Только меня в пот бросает.

Безумие какое-то. С ума сойти.

И что дальше делать-то? Как ему на глаза показываться?

Присаживаюсь на корточки и обхватываю колени. Если кто-то увидит меня, подумают, что странная, ненормальная какая-то. Да и ладно. Мне в себя прийти нужно, успокоиться.

Слышу рядом тихое фырканье. Большой вислоухий пёс тяжело садится рядом. Старый и потрёпанный.

— Привет, Дружок, — наверное, он совсем не Дружок, но так назвать его — первое, что приходит в голову.

Пёс тяжко вздыхает и смотрит так проницательно, будто вот-вот заговорит. Будто понимает, почему я тут скрючилась, и хочет пожалеть меня или что-то ободряющее сказать.

Треплю его за ухом, а он довольно щурится.

Скучаю я по деревне. Не думала, что буду, но скучаю. Там как-то всё проще и понятнее. Дом, хозяйство, бабушка, соседи. Живность, которую потискать можно, душу отвести. Любая соседская собака знакома. А тут… Ну хоть этот Дружок откликнулся.

Мимо проезжает машина, едва не обрызгивает меня, провалившись одним задним колесом в грязную лужу. Это немного приводит меня в чувство. Я прощаюсь с Дружком, отскребаю себя от стены и иду к тротуару.

Весь день дома я волнуюсь о том, что скажу Герману Васильевичу, когда он вернётся. Даже посещают мысли о том, что, возможно, мне стоит собрать свои вещи и уйти.

Но здравый смысл говорит всё же дождаться Германа Васильевича. Скажет уйти, значит, уйду.

Но вечером встретиться не получается. Ближе к одиннадцати я засыпаю, засунув конспект под подушку, а Германа Васильевича дома ещё нет. Он, видимо, приходит поздно. Ночью, когда встаю выпить воды, тихо прохожу мимо него спящего в гостиной. Чувствую явный запах алкоголя.

Гадкое чувство, которое я определяю как ревность, царапается изнутри. Обида подкатывает, и в носу начинает щипать. Я испытываю целый сонм чувств, и не знаю, не понимаю, что с ними делать и как управлять.

На следующий день Герман Васильевич ведёт себя как обычно, ничем не намекая на произошедшее. И все последующие дни тоже. Наверное, для него это что-то совсем-совсем неважное. Не имеет никакого значения, и только я себе накручиваю.

Вот только не легче мне совсем. Всё будто по нарастающей. День за днём. И где-то через неделю я не выдерживаю и всё рассказываю Тане.

— Это просто невыносимо, — жалуюсь подруге, когда мы прогуливаемся в том самом парке за колледжем. — Я уже вся извелась, не знаю, что и делать. Я уже спать не могу, Тань.

— Да уж, — качает она головой. — Жень, ну а он что, совсем никак?

— Никак, — пожимаю плечами, испытывая искреннюю признательность к подруге за то, что не осуждает и не вворачивает “а я же говорила”. Не подтрунивает и не хихикает.

— Так может поговорить с ним в открытую? Ну типа как есть. Объясниться. Тебе хоть легче станет. Ну а там, кто знает, может, у него тоже тайные чувства. И как закрутится! Первым у тебя будет…

— Ой, ты такое говоришь! — от смущения прячу лицо в ладонях, понимая, что на самом деле отчаянно желаю этого и телом и душой.

Честно говоря, представить, что у взрослого мужчины есть тайные чувства, которые он тщательно скрывает, мне очень сложно. Особенно такой мужчина, как Герман Васильевич. Он очень прямолинейный.

— Иногда расставить все точки на и очень даже правильно, Жень. Вряд ли он тебя засмеёт, если и вправду этот твой Герман Васильевич такой, как ты говоришь.

— Наверное, ты права, Таня, — качаю головой, усаживаясь на свою любимую качелю. — Только как это сделать? Я ведь в жизни в трезвом уме на такое не решусь. Я тут с этим поцелуем… с ума чуть не сошла от страха.

— Так не в трезвом…

Смотрю на Таню удивлённо. Она это серьёзно, что ли? Ещё не хватало мне опозориться — предстать перед Германом Васильевичем пьяной.

— Я не имею ввиду нажраться до поросячьего визга, Жень. Просто пригубить для раскрепощения. Ну и там продумать… внешний вид, слова. Он же мужик взрослый, соответствовать нужно.

Задумчиво пинаю камешек под ногой, покачиваясь на качели. А, может, Таня права? Логика в её словах есть. Что в конце концов я теряю? Ну не получится, значит, съеду и всё тут. Тогда хотя бы от неопределённости не будет так мучительно.

Следующие два дня я обдумываю, стоит ли использовать Танин план. Выйдет ли что-то из этого.

Случай же подворачивается сам.

В пятницу после пар мы с Таней едем к Ларисе — нашей одногруппнице. Для выполнения практического задания нас объединили в группы, а у Лары как раз нет родителей дома. Лена тоже приедет через час, ей нужно брата пораньше из сада забрать и к бабушке отвести.

Лариса угощает нас оладьями со сгущёнкой, мы быстренько пьём чай и принимаемся за работу.

Она вытирает насухо стол, мы достаём инструкцию к изделию, определяемся с планом работы, записываем его, как сказал преподаватель.

Задание непростое. Нам нужно составить план, описать каждый этап работы над изделием. От снятия мерок до выбора ткани и раскройки. Конечно, мы ещё не умеем делать всего, как-никак только первый курс. Но и изделие у нас достаточно простое — покрывало с оборками. Я такие шила ещё в седьмом классе.

Лена приезжает чуть позже, чем планировала. Бабушка ещё поручила ей в магазин сбегать. В итоге с работой мы немного затягиваем. Не сразу получается. Ещё и описательную часть решили не откладывать, а сразу делать. В итоге заканчиваем уже около семи.

— Девчонки, это дело надо отметить, — предлагает Лариса. — Мои будут уже ближе к одиннадцати, время ещё есть. И вино у меня тоже есть, — подмигивает.

— А папа твой ничего не скажет, когда не обнаружит бутылку? — удивлённо смотрит на неё Таня.

— Вино домашнее, в кладовке стоит — по банкам разлито. Мы от каждой чуть-чуть отольём, папа и не заметит.

Девчонки хихикают, предвкушая небольшую незапланированную вечеринку. Я сперва хочу отказаться, но потом…

— Шанс, которого ты ждала, — тихонько шепчет мне на ухо Таня. — Иначе никогда не решишься.

Наверное, и правда шанс…

22

— Бли-ин, правда? — распахивает глаза Таня. — И как?

— Ну как… — пожимает плечами Лариса и подмигивает. — Не скажу, что я в восторге прям, но Костя, думаю, прав. Нет ничего плохого в том, что мы делаем друг другу приятно. Он мне тоже ведь… Ну вы поняли.

Девчонки хихикают, а я вообще будто в жерло вулкана попадаю — горю вся так от этих разговоров, что приходится спрятать лицо в ладонях.

— А ты чего спряталась, Женёк, — толкает меня в бок Лена. — Никак ещё девочка?

— А что в этом плохого? — спрашиваю, и вдруг икаю.

Девчонки смеются, и мне тоже становится смешно. Комичным этот ик получился.

— Ничего, скоро она это исправит, — подмигивает Таня. — И кандидат имеется.

— Правда? Расскажи! — наперебой начинают спрашивать Лена и Лариса, а я с укором смотрю на Таню.

А впрочем… И что тут такого? Они делятся личным, и я тоже могу, ведь так? Это не плохо и не стыдно — влюбиться. Тем более в такого, как Герман Васильевич.

— Он старше, — говорю, опустив глаза на стол. — Он…

— Женат? — округляет глаза Лариса.

— Нет, что ты! — вскидываю взгляд на неё. — Нет-нет. Ну точнее, был. Но сейчас нет. Уже нет.

— Та-ак, — тянет Лена, а Таня довольно и даже с каким-то превосходством ухмыляется, она то уже в курсе. — Отсюда подробнее, пожалуйста.

— Я не знаю, что рассказывать, — пожимаю плечами. Говорить, что я живу у Германа Васильевича, я девчонкам не хочу. Это может прозвучать слишком странно и совсем не так, как есть на самом деле. — Просто мне очень нравится взрослый мужчина. Я сама не знаю, как так вышло. Случайно…

— Ну как вышло, то уже и неважно, — говорит Лариса и наполняет снова наши стаканы вином. Кажется, в банки придётся доливать ещё воды. И как она не боится, что мама заметит? На вкус же, наверное, отличаться будет. — Дальше-то что думаешь?

— Не знаю, — подношу вино к губам. Вкусное, сладкое, будто виноградный сок.

— Так план нужен! — включается Таня, которая только слушала, вероятно, не хотела сболтнуть лишнего. — Прямо на сегодняшний вечер! Как раз всё идеально совпало, — кивает на стакан у меня в руке.

Девчонки наперебой начинают обсуждать, как же мне соблазнить Германа Васильевича. Хотя я, вообще-то, и не собиралась соблазныть его. Я хотела лишь признаться в своих чувствах. Но…

— Он взрослый мужчина, Жень, — говорит Лариса. — Ты должна сама определиться, чего хочешь. Ему не милая болтовня под луной нужна, понимаешь?

— Понимаю…

Наверное, они правы. Да и… почему нет? Он ведь такой… такой… идеальный! И опытный.

— Сейчас мы тебе поможем! — с азартом вклинивается Аня. — А то вот эта коса, отсутсвие макияжа как-то несерьёзно, Жень, если ты мужика взрослого охмурить хочешь.

В общем, мы выпиваем ещё понемногу вина, и девчонки всерьёз берутся за меня. Лариса приносит свою плойку, и они укладывают мне волосы. Уже через полчаса мои длинные беспорядочные пушисты пряди становятся красивыми гладкими локонами.

— И стрелочки обязательно! — говорит Таня и снова, как тогда в колледже, подводит мне глаза, только делает стрелки чуть толще, а ресницы подводит тушью погуще.

С трудом узнаю себя в зеркале. Я выгляжу совершенно иначе. Взрослее, женственнее, загадочно как-то. Скулы немного румяные, ресницы придают взгляду томности.

— И водолазку твою надо бы сменить, Жень, — качает головой Лариса. — Сейчас!

Она подскакивает из-за стола и убегает в свою комнату, а через пару минут возвращается и протягивает мне что-то из чёрной такани.

— Примерь.

— Ой, Ларис, не надо, — качаю головой, я никогда не брала чужого, и сейчас не хочу.

— Надо-надо! Потом вернёшь. Ну ты сама посмотри на свою серенькую водолазку. Она просто антисексуальная.

Девчонки принимаются тоже меня убеждать, и я соглашаюсь примерить всё-таки.

Это рубашка из лёгкой чёрной ткани неклассического кроя. Она вполне себе приличная, без глубоких декольте и вульгарного декора, но смотрится действительно куда более привлекательно, чем моя водолазка. Она подчёркивает тот образ, который создали девчонки.

— Вот! — хлопает в ладоши Таня. — Теперь совсем другое дело!

— Ой, девочки, мама написала, что они уже вызвали такси. Тут ехать им минут тридцать, не больше, — говорит Лариса. — Давайте закругляться.

Мы помогаем ей убраться со стола, открываем форточки, чтобы дух винный выветрился, прощаемся и вызываем такси. По пути завозим сначала Таню в общежитие, потом через нужную мне улицу едем.

— Удачи, — подмигивает Аня, когда я выхожу из такси.

Я смущённо киваю ей и захлопываю дверь машины. Такси отъезжает, а я внезапно обнаруживаю, что мои ноги меня как-то не слушаются.

— Ой-ой, — шепчу, понимая, что и голова какая-то странная стала.

У Ларисы было весело. Состояние лёгкости, приятной расслабленности, которое ощущалось у неё дом, сейчас вдруг вылилось в тяжесть и странное ощущение, будто асфальт под моими ногами нетвёрдый.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Может, это я волнуюсь?

И вообще, ни на что не решусь. Просто приду и лягу спать.

Или решусь? Зря, что ли, девчонки так старались сделать из меня привлекательную женщину?

Пока еду в лифте, твёрдо решаю сказать всё что хотела. Ну и пусть, что ноги едва держат.

Когда открываю дверь, руки дрожат. Волнение проникает в каждый нерв, заставляя сердце трепетать в груди.

Сейчас! Сейчас самое время! Отличный момент! Я чувствую себя смелой и привлекательной, красивой даже.

— Женя? — слышу встревоженный мужской голос из гостиной и торопливые шаги. — Ну хоть бы написала, что задерживаешься, мало ли…

Он замирает в коридоре напротив меня. Свет верхний не горит, только приглушённый из гостиной падает. Силы у меня вдруг куда-то деваются. Ноги подкашиваются и приходится опереться спиной на дверь.

— Так получилось… — шепчу, с ужасом замечая, что и язык-то за зубы цепляется, становясь неповоротливым.

Герман Васильевич сощуривается, смотрит внимательно несколько секунд, за которые я успеваю сгореть дотла.

— Женя, ты пила, что ли?

— Немножко. С девочками, — зачем-то оправдываюсь.

— Ну если с девочками… — выгибает бровь и складывает руки на груди.

Сердится? Отчитывать меня будет? Я совсем о другом поговорить планировала.

— Я хотела сказать, — решаю не тянуть резину. Делаю шаг, но ноги будто из желе, шаг получается неустойчивый, и я едва не падаю. Спасибо Герману Васильевичу, поймавшему меня под локти. — Кажется, я влюбилась, — шепчу, глядя ему в глаза. — В вас.

23

Герман

— Кажется, я влюбилась. В вас…

Женя произносит это и замолкает глядя на меня своим хмельным, но при этом таким чистым и таким искренним взглядом. И от этого взгляда в груди будто кто-то за струну дёргает, она резонирует и от этой вибрации по телу расходится странное ощущение. Будто кто электрические импульсы с кровью по венам пустил.

Это выбивает меня из колеи. Парализует. С толку сбивает.

Я во многих передрягах бывал, и мозг работал, как часы: чётко, ровно, без сбоев.

А тут девчоночий взгляд — и меня будто в столб обратило.

Потому и пропускаю момент, когда она тянется и несмело прижимается своими губами к моим. Не смело, но так отчаянно, совсем не так, как тогда в машине в гараже. Будто умоляет не отталкивать. Зажмуривается и выдыхает, а потом снова касается, кончиком языка проводит, пуская уже куда более мощный и опасный импульс в поясницу.

Она такая сладкая. Такая нежная. От неё веет девичьей свежестью, потрясающим вкусом молодости и невероятной верой в первые чувства. Веет так мощно, что что-то внутри меня ломается. Натиск оказывается таким внезапно мощным.

Я поддаюсь. Не знаю, как так выходит, не понимаю, но позволяю себе чуть сильнее, чем нужно, чтобы поддержать, прижать её к себе и даже ответить на поцелуй. Прижаться к её сладкому рту, вдохнуть слишком глубоко запах волос.

Это всего мгновение. Я теряю голову на какие-то доли секунды, но этого хватает, чтобы она тихо прошептала:

— Пожалуйста, Герман В… Герман. Я бы так хотела…хотела… — прижимается ближе, заставляя тело отреагировать. — Знаю, что вы предпочитаете женщин более опытных, но…

Это отрезвляет. Что же я делаю, мать твою?

— Женя, — голос вдруг звучит так, будто я надрался вчера в усмерть и горланил песни под гитару или в караоке, — тормози. Тормози, девочка.

Сжимаю её за плечи и отстраняю от себя. Отрываю буквально. Нужно остановиться, пока не случилось беды. Потому что тело есть тело. Как там Сёма сказал… А девочка такая, что глаз не отвести. И уж тем более, когда сама вот так… Но кем я буду, если воспользуюсь?

Блть, ей восемнадцать. Восемнадцать!

А мне тридцать шесть.

В два раза старше. В два! Ну о чём тут можно говорить?

А она снова льнёт и утыкается лбом мне в грудь. Снова будоражит, и я чувствую, что опасно зависаю над обрывом. Для неё опасно.

— А что же мне делать тогда? — всхлипывает. — Душу крутит уже сколько времени… на кусочки рвёт. Мне что делать?

Она поднимает на меня снова свои невероятные, нереальные глаза. Где же ты взялась на мою голову, а, Женя?

— Для начала протрезветь, — не нахожу ничего лучше, придурок, чем погладить её по голове, а она тут же прижимается щекой и вздыхает, глаза прикрыв.

— Только что это изменит? — шепчет.

— Утро вечера мудренее. Давай в кровать, девочка.

Мне приходится призвать на помощь всю свою выдержку, натренированную годами. Пообещать самую себе самую жуткую кару, если посмею дать слабину.

Нельзя.

Ни в коем случает нельзя. Я просто права на это не имею. На неё права.

Женя пошатывается. Она пьяна и не может контролировать своё тело. Как и мысли, впрочем. Мне кажется, она впервые вообще напилась.

Когда пытаюсь отпустить её, она попросту начинает опасно крениться. Вот-вот на ногах не устоит.

— Иди уже сюда, — приходится взять её на руки. Лёгкая, словно из воздуха сделана. И не противится. Просто устало утыкается лбом мне в грудь.

Отношу её в спальню и кладу на кровать, стащив сначала кроссовки. Женя тут же сворачивается клубочком и прячет лицо в ладонях.

— Боже мой, как мне стыдно, — шепчет едва различимо. — И больно… я такая жалкая…

— Ты просто пьяная, Женя, — прикрываю её одеялом. — Спи, утро будет непростым.

Закрыв дверь, я выхожу на балкон и закуриваю. Оранжевый огонёк жрёт бумагу, превращая её в пепел, а я пытаюсь думать. Вернуть мозгам контроль, остудить тело. Это непросто.

Я вижу, что всё, что она сказала про влюблённость — не пьяный бред. На место встают все эти опущенные взгляды, вздрагивания, щёки румяные, когда я к ней обращался. Я ведь заметил. Ну и тот поцелуй в гараже. Хотя мне хотелось верить, что это был лишь интерес по типу “а как оно”.

Но, кажется, нет. Она потому и выпила, что хотела сказать, да не решалась. Чтобы тормоза приглушить.

Жаль разрушать её первую девичью влюблённость, но какой у меня выбор? Не могу же я… Нет-нет, не смею. Это для меня всё будет просто, а для неё? Потом?

Последней скотиной себя чувствовать буду.

Поэтому, Герман, даже думать забудь. Пока ты не свернул не туда, и самого не понесло.

В кармане жужжит телефон, отвлекая от мыслей, и я тушу окурок. Пока размышлял, чуть палец себе не прижёг, фильтр вон уже дымиться начал.

Кристина.

Ей-то какого хрена надо?

С бывшей женой у нас не лучшие отношения. Сначала она пыталась препятствовать моему общению с Ксюшей, пришлось даже консультироваться с юристами по этому поводу. А когда поняла, что от дочери я не отступлюсь, перешла в холодный игнор. Ну и ладно, не особенно я и расстроился.

Однако звонок в начале одиннадцатого вечера напряг. Неужели с Ксюшей что-то?

— Привет, Кристина, что случилось? — принимаю звонок.

— Привет, Герман, — слышу в её голосе нотки истеричной ярости. — Случилось то, что отец моей дочери трахает малолеток!

Приехали, блядь.

— И твоя дочь в курсе! Это вообще нормально, как ты считаешь? Ты даже не прячешься!

— Кристина, тормози…

— Это ты тормози, Булаев, не в то русло тебя несёт. Посмотри на себя: был начальником оперчасти, уважаемым человеком. А теперь что? Стыдно сказать, во что превратился мой бывший муж! То с этой шалавой Репиной таскаешься, теперь вообще на малолеток перешёл!

Как всегда, вывалив мне на голову ушат помоев, Кристина просто отключается. Она и раньше так делала — скажет всё, что хотела, а ответа и не ждёт. Потому что есть её мнение и позиция и есть неверные. Точка.

— Пошла ты, — бормочу под нос, засовывая телефон обратно в карман.

Наверное, Ксюша сказала ей, что Женя у меня живёт. Они ведь виделись уже несколько раз, общались. А Кристина свои выводы сделала. И теперь, уверен, будет обсуждать это с кем ни попадя.

Да мне и похер, в общем-то. Кристине ядом плеваться — дело привычное да в удовольствие. Сколько раньше из-за её длинного языка ссор у нас возникало.

Одно хреново, боюсь, как бы Женьку этим ядом не зацепило.

24

Евгения

Мне ещё никогда не было так жутко плохо. Так отвратительно. Даже когда я болела гриппом в десятом классе и несколько дней почти не могла встать с постели, кроме как едва-едва дотащиться до туалета. Бабушка тогда даже еду мне в постель приносила, уговаривая съесть хотя бы что-то.

Во всём теле какая-то мелкая противная дрожь, голова трещит на тысячу мелких осколков, глаза болят, а во рту будто кошки нагадили. Чего уж говорить про желудок. Ощущение, что кто-то просунул мне под рёбра руку, сжал его в кулак и перекатывает периодически между пальцами, сжимает и разжимает.

— Нездоровится? — Герман Васильевич входит в кухню, пока я, сидя на табуретке и обхватив колени, пытаюсь дышать не сильно глубоко, чтобы немного утихомирить тошноту.

Поднимаю на него глаза, но только на мгновение. Стыдно. Снова. Да что же я за дурочка такая?

Но теперь хотя бы понятно всё.

— Есть такое, — голос тоже охрипший, будто мы песни пели, хотя не пели. Вроде бы. — Герман Васильевич, я соберу вещи и после обеда вернусь в общежитие.

Это будет правильно. Потому что я не хочу досаждать ему своим присутствием, и себя терзать не хочу. Трудно это для меня.

— Сбежать удумала, слабачка?

Снова вскидываю на него глаза от неожиданности. Мне даже кажется, что я ослышалась.

— Ну что смотришь? — складывает руки на груди и смотрит хмуро на меня сверху вниз. — Уж не думал я, что ты трусишка такая, Женя. Ну сказала и сказала по пьяне, что теперь? Взрослей, Женя, и переставай бежать от сложностей. Ты же не праздности ради живёшь у меня, с мудаком Русланом вопрос ещё не решён.

Его жёсткость вдруг отрезвляет. Чувствую себя глупой. И снова мне стыдно. Но за сказанное я извиняться не буду. Потому что это была правда, я действительно влюбилась в него.

Но он прав. Нужно головой думать. Мне всё ещё опасно жить в общежитии.

Герман Васильевич открывает холодильник, что-то там делает, а потом протягивает мне стакан.

— На, выпей, должно полегчать.

— Что это? — беру в руки и смотрю недоверчиво на мутную жидкость.

— Пей, это рассол. К матери вчера ездил, огурцами наградила.

— Я что-то не хочу, — говорю с сомнением. Жидкость не выглядит вкусной.

— Пей, полегчает.

Задерживаю дыхание и, доверившись, начинаю залпом пить. Где-то на пятом глотке горло сдавливает, и я закашливаюсь.

— Фу, — отставляю стакан на стол.

В желудке происходит странное движение, и вдруг, как толчок, возникает сильный спазм.

— Боже… — шепчу и срываюсь с места.

Добежать до туалета всё равно не успею, поэтому подаюсь к раковине, и меня болезненно, отвратительно выворачивает с кашлем и судорогами в животе.

Как же мне стыдно!!! Снова! Какой кошмар — вот так позориться перед Германом Васильевичем. Я ни перед кем раньше так не позорилась. Ну почему именно перед ним?

— Простите меня, пожалуйста, — говорю сгорая от стыда. — Я всё уберу. Мне очень-очень стыдно. За всё стыдно. И за всё простите.

— Жень, ты слишком много извиняешься, — слышу сзади его голос, потому что повернуться у меня смелости не хватает. — Всяко бывает. Давай съешь чего-нибудь и пойди поспи. Полегчает. И не сходи так с ума, ладно? Жизнь это, всякое приключается.

Он уходит из кухни, а я с облегчением выдыхаю. Мне просто нужно пережить этот день. А потом всё забыть, как страшный сон.

Поесть по совету Германа Васильевича у меня не получается. Максимум — чай с кусочком сыра удаётся в себя засунуть. А вот второму совету я следую — иду и ложусь. Мне кажется, что уснуть не получится, но я вырубаюсь почти сразу и сплю до самого вечера.

Когда открываю глаза, за окном уже сереет. Вот же, как сурок весь день. И что ночью делать буду?

В мессенджере от Тани уже куча сообщений.

“Ну как ты? Призналась? Что ответил? У вас было?”

“Призналась, — пишу ей в ответ. — Но лучше бы не делала этого. Ничего не было и не будет, Тань”

Подруга не в сети, но оно и к лучшему. Сейчас активно переписываться я просто не хочу.

Физически мне уже не так худо, но вот в груди жжётся. Я не интересую Германа Васильевича как женщина. Я ребёнок для него, не более. Хочется закричать: “Я взрослая! Ну посмотри же!” Но я пре�

1.

Евгения

– Малыш, давай ещё – вот так, – Руслан подмигивает и чуть отходит с телефоном, направляя камеру на меня.

Я приваливаюсь к дверному косяку и чуть прогибаюсь в спине, пока он фоткает раз, а потом ещё раз. Мне нравится, как Руслан на меня смотрит, когда я так делаю и мягко улыбаюсь. Нравится, как искрит его взгляд, когда смотрю ему в глаза.

Но вдруг замечаю, что чуть дальше стоит ещё один парень – Данил. Это друг и одногруппник Руслана. Он смотрит неотрывно. Поведённый от алкоголя, его взгляд буквально липнет, проходясь по моему телу.

Я выпрямляюсь и стараюсь незаметно одёрнуть кофту, что чуть задралась и оголила полоску обнажённой кожи над джинсами. Чувствую себя немного неуютно, хочется подойти к Руслану и прижаться к нему, но я останавливаю себя, потому что как раз Данил и подходит к Русу, что-то шепчет ему на ухо, и они оба хихикают.

– Пойдём к столу, детка, – Руслан протягивает мне руку.

Мы сплетаем пальцы и идём в гостиную. Тут накрыт стол, играет музыка, громкий, раскатистый мужской смех едва ли не сотрясает стены.

Руслан привёз меня на дачу одного из своих друзей на вечеринку. Сказал, что девчонки тоже скоро приедут, и мне одной среди парней скучно не будет.

Но мне и не скучно, если честно. Они веселятся, рассказывают смешные истории про университет, преподавателей, про свои недавние тусовки.

Руслан – мой парень. Мы познакомились в клубе три недели назад. Он и его друг Матвей, которого все называют Рокс почему-то, угостили меня и Таню, мою соседку по комнате, коктейлями, потом мы танцевали, и парни вызвались провести нас до общежития.

На следующий день Руслан позвонил и предложил прогуляться днём в парке.

И вот с тех пор мы и встречаемся. Он классный. Внимательный очень, заботливый.

Руслан и его друзья учатся в Политехническом университете на третьем курсе, и сегодня собрались, чтобы отметить первый закрытый модуль.

Я присаживаюсь за стол, а Никита, один из приятелей Руслана, подвигает мне стакан.

– Я не буду, спасибо, – напоминаю ему уже в третий раз, что не пью алкоголь.

– Да ладно тебе, малыш, – подмигивает Руслан, падая на соседний стул и разваливаясь. – Тут три капли джина в соке. Просто немного расслабишься. Тебе что, перед родителями отчитываться, что ли?

Он приобнимает меня и легонько пробегается пальцами по коже плеча. Его прикосновения очень волнительны. Мы пока только целовались, на большее я ещё, конечно, не готова. Но не могу сказать, что мысли об этом не заполняют мою голову, особенно когда Руслан вот так касается меня или что-то ласково шепчет на ухо между поцелуями.

Беру стакан в руку и подношу к губам. Немного нервничаю. Я алкоголь пробовала только один раз, это было пиво, но мне не особенно понравилось. В клубе же тогда коктейль был безалкогольный.

А этот напиток сладкий, апельсиновый, но с небольшой горчинкой. Приятный.

Я делаю сначала маленький глоток, прислушиваюсь к ощущениям, как по горлу стекает лёгкая горечь, потом смелею и делаю ещё один – побольше.

В желудке теплеет, а голова уже через пару минут становится какой-то лёгкой.

Парни что-то громко обсуждают, иногда поглядывая на нас с Русланом, который меня время от времени то в щёку поцелует, то приобнимет.

– А девчонки когда приедут? – спрашиваю, понимая, что теряю уже нить разговора парней.

– Дань, девчонки когда приедут? – спрашивает Руслан громко, и парни, замолчав, смотрят на него. Точнее на нас. – Женёк заскучала.

– Опаздывают что-то, – отвечает Данил, как-то странно улыбнувшись. – А Жене мы обязаны не дать заскучать.

Парни все пятеро негромко смеются, а у меня щёки вспыхивают. Голова немного кружится – мой стакан уже наполовину пуст. Надо бы выйти на воздух.

– Я на пару минут, – шепчу Руслану и выбираюсь из-за стола.

Выхожу в сад, вдыхаю воздух полной грудью. Осень стоит золотая, тихо, тепло ещё относительно, но это днём. А сейчас уже вечереет, лёгкий ветерок будоражит, заставляя мурашки побежать по плечам, хотя я и накинула курточку.

В голове от осенней свежести немного проясняется. Надо бы уточнить у Руслана, как долго мы ещё планируем быть тут на даче. Завтра суббота, но мне всё равно нужно к десяти в колледж съездить.

Запахнув куртку плотнее, я возвращаюсь по аллейке, посыпанной щебнем, к коттеджу. Но вдруг, подойдя к крыльцу сбоку, слышу разговор Руслана с Данилом.

– Русь, ну что там? Парни уже разогреты. Или ты передумал?

– Нет, конечно, Дань, я уже сам задолбался её окучивать. Она почти готова.

– Думаешь, поведётся?

– А у неё есть выбор? – Руслан неприятно смеётся, а у меня противные мурашки ползут по спине, потому что начинает доходить, о чём он говорит. – Ты же коктейль ей правильный сделал?

– Ну естественно.

К горлу подкатывает тошнотворный комок. Сердце от страха начинает бешено колотиться о рёбра, а на висках выступает ледяной пот.

Сложно поверить в то, о чём он говорит. Это же Руслан! Он был таким нежным, таким внимательным эти недели. Говорил, что я ему по-настоящему нравлюсь.

Может, я всё неверно поняла? Может, мой захмелевший мозг не так интерпретировал их разговор?

Но здравый смысл и чувство самосохранения вопят во всю глотку, хоть и оглушены алкоголем, бьют в набат.

Дыхание перехватывает – паника накрывает с головой.

Нужно бежать, хотя бы попытаться! Иначе… Даже представить страшно, если моё предположение верно.

Я лихорадочно осматриваюсь. Осторожно, чтобы меня не услышали, на цыпочках возвращаюсь обратно в сад, там я видела лестницу у дерева.

Да! Есть!

Осторожно, старая не греметь, подставляю её к забору. В деревне, когда бабуля повредила колено, на чердак мне приходилось лазать, поэтому такое даётся легко, и вот я через минуту уже спрыгиваю за забором. Хорошо, что кроссовки надела сегодня.

Но что дальше? Куда бежать? Вокруг деревья, темно. Сердце стучит так, что, кажется, будто его даже в доме слышно.

Просто бросаюсь бежать, пытаясь подсвечивать себе экраном телефона. Главное, уйти подальше, чтобы не догнали. Потому что если догонят – кто знает, чем вообще всё это закончится.

Немного пробежав, останавливаюсь и засовываю пальцы глубже в горло. Вызываю рвоту, чтобы избавиться хотя бы от части алкоголя или чего там ещё туда добавили эти сволочи, исходя из их разговора.

Кое-как собираю себя в кучу, хотя всё тело трясёт, и двигаюсь дальше. Не знаю, сколько времени я так бегу, сколько раз падаю, пачкаясь в сырой земле, несколько раз цепляюсь волосами за ветки деревьев – больно. Кое-как свернув в хвост, прячу их под куртку.

В груди всё горит, дыхания не хватает. Страх лижет пятки. Желудок после вынужденных спазмов болит.

Я ведь ничего плохого не сделала! Я просто поверила хорошему, как мне показалось, парню! А он оказался подонком… С друзьями своими решил мною поделиться.

В очередной раз споткнувшись, я успеваю удержаться за ствол дерева, но о кору сильно обдираю ладонь. Словно руку в огонь сунула.

Силы будто внезапно куда-то уходят, и я оседаю на землю. Слёзы брызгают из глаз, обжигая щёки.

Мне больно. Мне страшно. И хочется домой к бабушке в наши Старые Синички, где все знакомы и доброжелательны.

Достаю телефон, пытаясь по картам определить своё местоположение, но, как и следовало ожидать, сеть тупит. То виснет, то вроде бы мелькают координаты и карта «бежит» на экране, находя точку моего местоположения.

– Блин, – перезагружаю карту снова и снова, а потом мне вдруг кажется, что я слышу голоса.

Только не это, Боже!

Подскакиваю на ноги и бегу просто куда получается. Кроссовки скользят по сырой траве, ног уже не чувствую, раненые ладони саднят.

И вдруг выскакиваю к дороге. Темная узкая полоса асфальта тянется между двумя чернеющими стенами деревьев лесопосадки.

Приступ радости сменяется тревогой. Уверена, Руслан с друзьями предусмотрят и этот вариант, поэтому прячусь у кромки в деревьях снова.

Через какое-то время вижу свет фар. Он приближается. Машина мчится на скорости, но у меня уже нет выбора. Думаю, придурки бы не гнали в поисках меня, а скорее ехали бы неспешно, присматривались.

Выбегаю на дорогу и выставляю руки. Зажмуриваюсь от страха, когда слышу визг колёс.

Мне уже всё равно, кто в машине. Только бы не бросил тут.

– Ты совсем дура? – слышу низкий мужской окрик.

Ноги подкашиваются, и я падаю на колени.

– Ты куда под колёса-то бросаешься?

В свете фар вижу только фигуру. Высокий, крепкий, здоровенный мужчина.

– Пожалуйста, – жалкий всхлип рвётся из горла, – пожалуйста, помогите. Заберите меня.

* * *

Друзья, добро пожаловать в новую историю! Мой очередной авторский эксперимент, потому что раньше я разницу в возрасте писать боялась)) Но с вашей поддержкой, уверена, у меня всё получится)

Героиня у нас очень молоденькая, не забывайте об этом, не сравнивайте с девчонками из моих последних книг. А герой… Ну скоро ближе познакомимся))

Забрасывайте в библиотеку и не забывайте поставить звёздочку 😚

Обнимаю всех крепко-крепко, Маша:**

2.

Герман

– Гермыч, он ему действительно там днище похерил. Я не знаю, из какой задницы этот Прохоров достал свою корочку сварщика, но владелец крузака очень недоволен.

Сжимаю руль пальцами. Дебилы, блядь. Не могут в элементарных вещах сами разобраться. И нахера я держу на сервисе управляющего, если он по каждой мелочи мне наяривает в любое время дня и ночи?

– Рома, ну так разрули, ты там для мебели, что ли? Хозяину автомобиля выплати неустойки и проведите бесплатный ремонт, вызови Степаныча, закрой ему двойную за допсмену. А Прохорова пробей по базе. Если просто налажал – уволь, если мошенничает – мне скажешь, я разберусь.

– Окей, понял, – Рома прощается и отрубается.

Давлю на газ. Ехать осталось до города около получаса. Жрать хочется – аж кишки на узел завязываются. Может, тормознуть где на заправке, хоть кофе взять? Дома же тоже хоть шаром покати, и готовить будет влом, и заказать уже поздно.

Трасса узкая, тянется лентой между двумя тёмными завесами из деревьев. Хвойники стоят такими же тёмно-зелёными, как и летом, а вот когда едешь через лиственные – красота. Будто в огне всё, в золоте. Только не горят, а глаз радуют. То золото, то красное, то бордовое всё полосами. Но это днём я ехал. А сейчас темно и хвойники – как стены вдоль дороги. Забор.

Всё так однообразно, что приходится начать напевать себе под нос детскую песенку, чтобы не уснуть.

Раз ромашка, два ромашка, три…

Откуда она вообще в моей голове? Я вроде полчаса назад слушал «Гражданскую оборону», а теперь в башке зациклилась эта ромашка. Не сильно она на Егора Летова смахивает.

И снова: раз ромашка, два ромашка…

Блядь!

На дорогу буквально в паре метров выбегает девчонка. Едва успеваю ударить по тормозам, хорошо, что только-только сам их перебрал. А не всякие прохоровы… Иначе точно бы девке этой трындец был.

– Ты совсем дура? – ору с психу, выскочив из машины.

Наркоша, что ли? Трясётся вся.

Волосы взлохмачены, джинсы и куртка все в грязи, по лицу косметика размазана. Мелкая какая-то, малолетка ещё, наверное.

Дрожит, как осиновый листок, всхлипывает.

– Ты куда под колёса-то бросаешься? – спрашиваю мягче, сомневаясь, честно говоря, что она вообще адекватно воспринимает мои слова.

– Пожалуйста, – лепечет и падает на колени, как подкошенная. – Пожалуйста, помогите. Заберите меня.

Так, блин.

– А ну вставай давай, – подхожу к ней и вздёргиваю на ноги, но она, кажется, не способна на них устоять. Трясётся вся, аж зубы стучат.

Запах алкоголя ощущаю, но девчонка не в стельку. Перепугана – да, но не бухая. Синяков на лице не видно, но на куртке замечаю кровь.

– Ранена?

– Они… там… – бормочет себе что-то под нос, глядя на меня огроменными глазищами.

Хреново попахивать начинает эта история. Твою ж, Герман, ты то дерьмо, то в партию… Без приключений я, по ходу, никак.

– Тебя обидели?

– Не успели, – всхлипывает, а я отчётливо слышу, как клацают её зубы.

– Откуда кровь?

Она разворачивает ладонь, на которой заметны царапины. Не сильно глубокие, но кожу свезла.

– Не бросайте меня, пожалуйста, – начинает заикаться от рыданий. – Я домой хочу.

Вот же проблема, мать твою. Только головняка мне ещё не хватало. Но не бросать же её тут на дороге.

– Поехали, – киваю на дверь машины, но понимаю, что сама она уже и шагу ступить не может, поэтому подтаскиваю к тачке и закидываю на заднее сиденье как мешок.

Сам усаживаюсь за руль. Настроение падает в минуса. Опыт многолетней оперативной работы подсказывает, что в таких историях может быть много переменных.

– Как тебя зовут? – спрашиваю, глядя на неё через зеркало заднего вида. Сжалась вся в комок, коленки к подбородку подтянула.

– Женя, – пищит, всхлипывая. Ревёт сидит. Уже хорошо, значит, не в ступоре.

– Сколько тебе лет, Женя?

– Во-восемнадцать, – поднимает зарёванные глаза. – Вы же в город едите?

Так, восемнадцать – уже хорошо.

– В город.

– Мне в ЖД район нужно, но хоть куда-нибудь, дальше я сама.

– Может, тебе в больницу надо всё же?

– Нет, – мотает головой. – Не надо в больницу. Домой надо.

Странно, что так отказывается от больницы. Может, под чем-то всё же девочка?

Из поворота выруливает какая-то тачка и пристраивается сзади. Сигналит, моргнув фарами. Кому там что ещё приспичило?

– Ой, только не останавливайтесь, пожалуйста, – скулит девчонка и её начинает колотить крупной дрожью. Того гляди, взвоет. – Это они, точно они. Р-руслан и его приятели. П-пожалуйста, не останавливайтесь!

Та-ак, кажется мой вечер точно перестаёт быть томным.

– Ляг там сзади и отсвечивай, – приказываю ей, а сам сворачиваю к обочине.

3.

Евгения

Я не просто на ложусь, а даже скатываюсь на пол. Забиваюсь едва ли не под сиденье, рот ладонью зажимаю, потому что кажется, что даже моё дыхание слышно будет.

А если они его бить начнут? Каким бы большим и сильным этот мужик не казался, он один, а подонков – пятеро.

Только бы он меня им не отдал. Если бросились искать, значит, так просто не отпустят. Если вообще отпустят. Я таких историй по телевизору много слышала. Прикопают в этой же лесопосадке, только перед этим пропустят через ад.

Пожалуйста, кем бы ты ни был, только не отдавай им меня!

Не знаю, сколько в реальности он с ними на улице разговаривает, но я успеваю раз десять точно прошептать Отче наш, зажав крестик в кулаке до боли.

Когда дверь снова хлопает, зажмуриваюсь ещё крепче, боясь вот-вот услышать «выметайся, тебя там ждут» или что хлопнет ещё одна дверь и меня попросту выволочат за волосы.

Но мотор снова тихо урчит, и мы едем дальше. Выдыхаю, и аж чувствую, как кончики пальцев на руках и ногах начинает покалывать.

Не отдал.

– Там плед есть. Укройся, – обращается ко мне. – Зубами стучишь – аж сюда слышно.

– С-спасибо, – вползаю на сиденье снова. И правда зуб на зуб не попадает.

На полке багажника за сиденьем нащупываю мягкую ткань, разворачиваю плед и закутываюсь в него по самый нос, и даже сама не замечаю, как проваливаюсь в сон. Будто в забытье какое-то.

– Эй, Женя, – чувствую, что меня толкают в ногу.

Вскакиваю, не сразу понимая, где я и с кем. Сердце тарахтит, раненую ладонь простреливает болью. Мне требуется несколько секунд, что вспомнить и понять. Мозг будто перегрелся и отключился на время в аварийном режиме, а теперь не может запуститься.

– Что? – голос хрипит, словно горло ободрала или простудилась.

– Мы в Железнодорожном уже. Тебе куда?

Прилипаю к окну, пытаясь различить, где мы находимся. Уже то, что он привёз меня сюда – словно камень с груди.

– Я тут выйду, там общежитие чуть дальше за остановкой, – говорю своему спасителю, а он паркуется возле бордюра за остановкой. – Спасибо вам большое.

– Я не буду читать тебе воспитательную нотацию, девочка, – басит, глядя перед собой. – Но в следующий раз головой думай, куда и с кем ты идёшь тусоваться.

Звучит обидно, хочется возразить, но я понимаю, что он прав. Так оно и выглядит со стороны, и мои оправдания, что Руслан казался хорошим, будут звучать глупо.

Да и не только со стороны.

Ведь реально, если подумать, то что я о нём знала, прежде чем согласиться ехать за город на дачу? Тане ума хватило не поехать, она к тому же маме проболталась, и та строго-настрого запретила.

А я поехала…

И кто знает, что бы со мной сделали, если бы не этот мужчина. Имя которого я, кстати, так и не спросила.

– Как вас зовут? – спрашиваю, уже открыв дверь. – Если не секрет.

– Герман Васильевич.

Сама не знаю почему, но меня вдруг смущает то, что он представляется так официально. Он взрослый, да, намного меня старше, судя по всему. Я толком при свете так и не увидела его лица.

– Ещё раз вам спасибо, Герман Васильевич.

Я выхожу из машины, аккуратно прикрываю дверь и иду за остановку в сторону аллеи. На улице холодно, бабье лето, судя по всему, уже заканчивается.

Людей никого не видно. Машин мало. Тусклый свет от остановки падает недалеко, и уже через несколько шагов я погружаюсь в темноту аллеи. Она короткая, минута – и я выхожу во дворы, а там за домами и общежитие технологического техникума сервиса, в котором я учусь.

Раньше я всегда пробегала эту аллею, когда приезжала поздно с занятий во вторую смену, было страшновато в этом тёмном перешейке между остановкой и дворами, но сейчас, после пережитого, после того, как пришлось бежать по посадке одной в темноте, эта аллейка кажется местом спокойствия и безопасности.

Прохожу через дворы, то там, то тут группками сидит молодёжь. Это даже как-то успокаивает. Внутренняя дрожь ещё прошла не до конца, но произошедшее всего каких-то пару часов назад кажется уже будто бы далёким. Будто не со мной всё это было. Или вообще приснилось.

Прохожу через детскую площадку у крайнего дома и сворачиваю на дорогу к общежитию. Достаю телефон, собираясь написать Тане, чтобы она попросила комендантшу открыть мне двери.

Но вдруг, когда я уже почти сворачиваю к воротам, внутри простреливает острое чувство опасности. Резко остановившись, я всматриваюсь вперёд. Замечаю, что чуть дальше, под деревьями стоит машина. Освещение у общежития достаточно яркое, но автомобиль припаркован так, что сразу не разобрать ни цвет, ни модель.

А когда пытаюсь присмотреться, то внутри ёкает. Серый седан. Как у Руслана…

Делаю шаг назад, прикладывая ладонь к груди, где в страхе колотится сердце. Быстрые тревожные толчки отдаются где-то в горле, и от страха подступает комом тошнота.

Прячу телефон в карман и бросаюсь бегом обратно. Сама не знаю куда, просто бегу, задыхаясь от ожившего недавнего страха.

Куда? В полицию? Я ведь даже… фамилию Руслана не знаю…

Домой хочу, к бабушке, хоть сейчас бы на поезд. Только деньги и документы в общежитии остались. А туда до утра уж точно никак.

Куда же мне идти? Где ночь слоняться?

Хочется остановиться, согнуться пополам и зарыдать, но мне слишком страшно, нужно убежать как можно дальше.

Я возвращаюсь к остановке и забиваюсь в угол. Обычно тут сидит бездомный, тихо спит каждый вечер. Но сегодня его нет, его место займу я.

Прекрасно, Евгения, покорение большого города идёт строго по плану.

Поджимаю под себя ноги, натягиваю рукава, пытаясь согреться, когда слышу рядом знакомый голос:

– И что же опять у тебя приключилось?

4.

Герман

– Не, пацаны, не видел, – пожимаю плечами, засунув руки в карманы и нащупав в правом кастет. Хер знает, может ещё отбиваться придётся.

– Точно? – гундит носатый. – Она тут вдоль дороги шла.

– Говорю же, никого не видел. Но я не особенно и осматривался. Давно в дороге – рубает уже. Тут бы не отключиться.

– Ну вы это… если вдруг дальше увидите – маякните может. Переживаем.

– Не в себе, что ли, сестрёнка твоя? – всматриваюсь в его пиздливую рожу. Братец заботливый, ага.

– Наркоманит, – пожимает плечами. – Сколько родители не бьются, она ни в какую за голову не берётся.

– Н-да, фигово. Что ж так девчонку-то упустили?

– Да связалась с придурком, – сердобольно качает головой обсос.

– Ладно, парни, поехал я. Едва на ногах стою уже. Удачи вам в поисках вашей сестрёнки.

Машу пидорам рукой и поворачиваюсь спиной, демонстрируя полную беспечность, но на самом деле я собран и настроен, чуть что, давать ответку.

Сажусь в машину и захлопываю дверь, намерено неспешно пристёгиваюсь и плавно трогаюсь. Только бы девчонка не вылезла сейчас, иначе реально придётся отбиваться.

Шакалы. Смотрят вслед. Глаза блестят, как у собак бешеных.

Сестрёнка… Так я и поверил. Мажоры, привыкшие к безнаказанности. Сколько таких воробышков в их лапах побывало в этом дачном посёлке посреди леса? Не думаю, что эта мелочь первая.

– Там плед есть. Укройся, – предлагаю девчонке. – Зубами стучишь – аж сюда слышно.

Слышу, как скребётся сзади, снова взбираясь на сиденье. Она с перепугу на самом полу спряталась.

Минут через пять замечаю, что она в отключке. Спит, один нос торчит.

– Шелест, привет, – набираю друга. Бывшего, но не суть. – Это Герман.

– Уже в шоке, – бормочет недовольно. – Чем обязан?

– По М4, не доезжая двадцать кэмэ до города, есть дачный посёлок. Там компания отморозков девок юзает. Думаю, опаивают сначала, а там может и нет. Проверили бы.

– Ты мне в начальники записался? – скрипит недовольно. – Будешь наряды раздавать?

– Борь, не выёбывайся. Хотя бы присмотритесь.

– Ладно. Разберёмся.

Отключается не прощаясь. Ну и хер с тобой, Шелест. Ты себе сам придумал, сам обиделся. Оно хреново без лучшего друга, но я не малолетка, переживу.

Кстати, о малолетках. Девчонка вроде не похожа на безмозглую. Но мало ли, что ей там наплели эти уроды, как-то же заманили. И ей просто фантастически повезло свалить. Уж не знаю, как она улизнула. Или может эти уёбки так развлекались – дали сбежать и устроили охоту. Да только вот девочка смогла выбраться.

Доезжаем до города. Люблю колесить по Ростову ночью, он не такой загруженный, самый кайф. Раньше по работе часто приходилось.

Мне совсем не в сторону Железнодорожного, но не высаживать же мелкую посреди города. И так досталось ей. Поэтому качу к ЖДшному, и там уже бужу её.

Вскакивает, перепуганная, в полутьме салона через зеркало вижу, как блестят её потерянные, подёрнутые дымкой сна глаза. Просит выпустить её у остановки. Благодарит, а саму дрожь мелкая бьёт – по голосу слышу.

– Как вас зовут? – спрашивает, уже приоткрыв дверь. – Если не секрет.

Усмехаюсь про себя. Чего ж секрет? Хотя, какая уж тебе разница?

– Герман Васильевич, – представляюсь по имени отчеству, привычку не искоренить. Хорошо, хоть звание не сказал.

– Ещё раз вам спасибо, Герман Васильевич.

Хочется назидательно поумничать, чтобы мудакам всяким не доверяла, думала, с кем на свиданку идёт, но воздерживаюсь. Она и без меня, думаю, выводы сделала. Ума в голове прибавится.

Девчонка вылезает из машины и, поёжившись, обнимает себя руками за плечи и топает за остановку в темноту деревьев. Провожаю её взглядом, отмечая невысокий рост, худобу в целом, но округлые бёдра, обтянутые джинсами.

Хочется стукнуть себя по лбу. Надо к Катюхе заехать на днях, а то, хоть и не пацан, а мозги от долгого перерыва токсит.

Девчонка уходит, а я уезжать почему-то не спешу. Безлюдно тут как-то. Сам не знаю, почему меня вообще это беспокоит. Стою ещё минут пять, а потом решаю проехаться вдоль дворов, куда пошла Женя.

Но, видимо, зря я время трачу. Тут спокойно, кое-где тусит молодёжь. Фонари горят, всё ровно.

Рядом вижу небольшой круглосуточный местный магазинчик и вспоминаю, что дико хочу жрать. Может какой-то чебурек купить да разогреть попросить.

Захожу и беру несколько пирожков. Сто лет с капустой не ел. Два кофе и печенье. Когда голодным в магазин зайдёшь, так чего только не купишь.

Сажусь в машину и еду домой так же по кольцу. И уже поравнявшись с остановкой, возле которой вышла девчонка, резко торможу, заметив Женю, сжавшуюся в углу.

Вот так новость. Ушла же вроде бы.

Уехать уже как-то не позволяет совесть. И прежде, чем я сам для себя выстрою логическую цепочку, что же буду делать дальше, выхожу из машины и подхожу к ней.

– И что же опять у тебя приключилось?

Женя поднимает перепуганные глаза, и я отмечаю про себя, что она мне чем-то напоминает хорька. Личико острое, глаза тёмные, блестящие, нос маленький и острый, над левой бровью родинка. Автоматом, блин, фоторобот включается в башке – привычка отмечать примечательные черты.

– Мне кажется… – говорит неуверенно. – Мне кажется… там машина стоит похожая. Возле общежития. Как у Руслана.

– Одного из тех дятлов?

– Угу, – кивает и кутается в свою тонкую курточку.

Нос красный, шмыгает. Замёрзла же в этой тонкой куртке на рыбьем меху.

Это тебе ещё может аукнуться, Герман. Вечно ты в задницу лезешь…

– Поехали, – киваю ей на машину.

– Куда? – оживляется, но в глазах сквозит сомнение.

– Ко мне.

Девчонка закусывает губы и сводит брови, глядя на меня. Понятно, что боится, тем более после сегодняшнего.

– Тебе согреться надо и выспаться. Или предпочтёшь ночевать в остановке? Решай, у тебя минута.

Она колеблется ещё пару секунд, а потом встаёт и послушно идёт за мной к машине.

5.

Евгения

– Входи, – Герман Васильевич открывает дверь в квартиру и пропускает меня вперёд.

Знаю, что это не менее рискованно, чем поездка с Русланом на дачу, и мало кто умной меня назовёт – прийти ночевать в дом к незнакомому мужчине. Да и моему предчувствию доверять, как показала практика, не стоит.

Но… Есть ли у меня выбор? Остаться ночевать на остановке, зная, что совсем недалеко меня ищет Руслан и его товарищи-подонки, сидеть в кустах – вариант совсем не лучший.

Вздрагиваю, когда мужчина заходит за мной и захлопывает дверь. Теперь остаётся только лишь надеяться на его порядочность.

Он щёлкает выключателем, включая свет, а я зажмуриваюсь от вспышки прямо над головой. Яркая светодиодная лампочка без люстры заливает всё синеватым слепящим светом.

– Ну чего стоишь? – говорит мне. – Раззувайся и заходи. Так, что ли, и простоишь у порога всю ночь?

Я снимаю кроссовки и куртку, обхватываю себя руками, поёживаясь. Полы холодные, через тонкие капроновые носки это ощущается очень хорошо.

– Тапки там, – кивает на небольшую тумбочку у порога. – Вроде новые были в целлофане. Если не найдёшь, могу дать носки шерстяные.

– Спасибо, – киваю и пытаюсь открыть заевшую дверцу тумбочки, но решаю оставить попытки после пары неудачных.

– Опять застряло? – басит Герман Васильевич. – Сейчас подрехтуем.

Он наклоняется и без видимых усилий открывает дверцу. Пока достаёт упакованные тапки, наблюдаю за ним.

Какой же он… большой. Мне не показалось в темноте на улице. Сейчас, в комнате, он кажется ещё больше. Будто ему не по размеру этот коридор и вообще эта квартира.

И взрослый. Я таких мужчин всегда смущалась и даже побаивалась. Пару раз сын соседей в посёлке, ему около тридцати пяти лет было, говорил мне комплименты и даже приглашал вместе на рыбалку сходить, и меня это всегда дико смущало. Он казался каким-то… старым. Мне были эти заигрывания неприятны.

Герман Васильевич кажется же просто взрослым. Не старым. Скорее зрелым. Возникает какое-то туманное сравнение с крупным зверем, но точно не с медведем. Слишком точные у него движения, будто каждое выверено.

– Ванная там, – показывает пальцем на узкую дверь в конце коридора. – Если хочешь есть – приходи на кухню. Она дальше по коридору. Я купил пирожки.

Он уходит в ту сторону, в которую указал, а я почему-то так и стою. Чувствую себя совсем растерянной. Звук плюющегося водой крана будто приводит в себя.

В ванной вода тоже шипит сперва, да так, что кран вздрагивает. Наверное, в этой квартире давно никого не было, раз трубы завоздушились.

Ванная самая обыкновенная. Серый кафель, клеёнчатая шторка для душа над ванной стянута и заброшена на держатель. Белая раковина, рядом унитаз. Никаких украшений и лишних деталей – всё по минимуму и функционально.

Мою руки и смотрю на себя в зеркало. Лицо бледное, глаза красные, под глазами тёмные круги размазаны. Волосы всклокочены, и мелкие волоски торчат как антенны.

Умываюсь и приглаживаю волосы. Поправляю одежду, приводя себя в порядок. На кого я похожа? Что бы бабушка сказала, увидев меня такой?

Вытерев руки тёмным махровым полотенцем, я выхожу из ванной. Из кухни пахнет вкусно, отчего желудок достаточно громким урчание напоминает, что не ела я давно, а и то, что ела, вывернула под деревом в лесу.

– Твой пирожок в микроволновке, – кивает мне Герман Васильевич, когда я вхожу на кухню. – Пакетик кипятком залил, бери чай. Голодная?

Отнекиваться смысла нет, особенно, когда громкое урчание снова повторяется, прилично заставив смутиться. Да и зачем?

– Спасибо, – в который раз сегодня адресую благодарность этому фактически незнакомому мне человеку. – Да, есть хочется.

Достаю из микроволновки душистый жареный пирожок, беру кружку с чаем и присаживаюсь на стул напротив мужчины за столом.

Чувствую себя какой-то неуклюжей. Руки дрожат, и немного чая проливается, когда ставлю чашку неудачно.

– Я вытру, – беру салфетку и устраняю результат своей криворукости.

– Что ты пила?

Замираю у раковины с салфеткой в руках. Стыдно перед ним. Я чувствую себя малолетней дурочкой, неумной настолько, что меня пришлось вот так спасать.

Это неприятно. Я никогда не считала себя глупой. Не семи пядей, конечно, но точно не глупой. Школу, пусть и поселковую, на отлично закончила, в швейный колледж в городе-миллионнике сама поступила. А тут…

– Руслан сказал, что добавил в сок немного джина. Но, думаю, они подсыпали мне что-то, наркотики какие-то, – поворачиваюсь к нему и пожимаю плечами.

– Много выпить успела?

– Почти стакан. Но я потом рвоту вызвала, когда сбежала.

– Умница, – кивает Герман Васильевич, а мне вдруг приятной кажется его похвала, даже щёки теплеют. Это, конечно, если не вдумываться, за что именно он похвалил…