Пока медведица на небе бесплатное чтение

Не ищите в этой книге знакомых имен и событий. Не сравнивайте исторические факты с действительностью. Все, что происходит на страницах этой книги, – это плод фантазии автора и никак не связано с реальностью. Совпадения же, которые вы заметите, случайны.

* * *

«Поезд “Москва – Адлер” отправляется с третьего пути».

Состав качнулся немного и плавно тронулся с красивой платформы Казанского вокзала, Карл смотрел в окно на ускользающий перрон. В окне была Москва, она просто утопала в зелени, надо же, конец мая, а солнце уже вовсю по-летнему ласкает улицы столицы. Но ведь, кажется, еще вчера метровые сугробы были абсолютно везде, в Москве на клумбах они высились огромными черными глыбами и наводили ужас, за городом же они были абсолютно белыми, но не менее страшными и холодными. Эти горы снега нагоняли депрессию и вводили людей в отчаянье. Все спрашивали друг у друга: неужели эта затяжная зима никогда не закончится? Неужели эта серость навсегда поглотила Москву и весна не придет никогда? Но прав был царь Соломон, когда читал надпись на своем кольце: «И это пройдёт», – и вот уже народ забыл ужасы холода и наслаждается почти летним майским теплом. Москва особенно прекрасна в солнечные дни, лучи растекаются по ее проспектам, как золотистый мед течёт с чайной ложечки обратно в пиалу, медленно, тягуче растягивая свое золото, будто говоря: полюбуйтесь на меня, вон сколько во мне солнца. Шпили ее высоток наматывают лучи на себя, играя ими как обручами. Москва просто купается в солнце, весело и с удовольствием, как ребенок, который первый раз увидел море и не может контролировать радость своих эмоций, выплескивая её в пространство.

Сколько лет Карл не ездил на поезде, уж и не помнит, не считая, конечно, быстрого «Сапсана», что соединяет Питер и Москву, но это не поезд, так, электричка. Поезд – это когда города, платформы и люди мелькают за окном, сменяя друг друга, и ты знаешь, что на сегодня это твой новый дом, как и для твоих попутчиков. Получается, что на время вам, совершенно чужим людям, необходимо будет делить это тесное жилище. Когда-то давно они ездили на поезде с отцом, тот хотел показать сыну Байкал и его родной Иркутск, это были волнующие и увлекательные каникулы для Карла, а поезд для мальчишки был даже познавательней, чем сам Байкал. Там менялись люди, почему-то как родные спящие рядом, на соседней полке, для мальчика из интеллигентной московской семьи это было ново и непонятно. Каждый из новых соседей был со своей историей, со своим познанием мира, и все, абсолютно все пытались поделиться житейскими мудростями со своими попутчиками. Так уж устроен поезд: люди садятся в него и сразу хотят рассказать всю свою жизнь соседу-незнакомцу, в ответ желательно выслушать не менее душещипательную историю. В этом магия поезда. Ведь там ты можешь быть хоть кем, играть любую роль, а можешь даже быть собой настоящим, ведь через некоторое время ты сойдешь на своем перроне и больше никогда не увидишься с людьми, которым ты только что рассказал о себе больше, чем знает любой из твоих родственников. Тогда, в далеком девяносто пятом, они с папой ехали в плацкартном вагоне, пахнущем носками и чесноком. Сегодня же Карл хоть и решил ехать в Краснодар на поезде, но, надо быть честным, выбрал самый комфортный вариант. В купе было пусто и чисто, оно отдохнуло от предыдущих поездок и ждало новых постояльцев и новых историй. Еще в свое первое путешествие на поезде маленький Карл заметил: если человек входит в купе последним, то у него складывается такое впечатление, что он заходит в гости. Поэтому был очень рад, что первым, так сказать, пометил территорию.

Состав уже покидал пределы столицы, а соседа по временному жилищу всё не было. Билет был куплен в фирменный двухэтажный вагон, в купе мужское типа СВ, так что сосед должен быть именно мужчиной. «Может, и не будет никого», – с надеждой подумал Карл, глядя в окно. Там уже начинался закат, еще были видны силуэты деревьев и домов, проплывающих мимо, но все четче стало проявляться его отражение на стекле. Он внимательно посмотрел на себя: молодой мужчина, тридцать лет, боже мой, уже тридцать. Жгуче-черные волосы и чересчур смуглая кожа, как ему часто говорят, очень похож на армянина, но они ошибаются. Карл, а по паспорту Хуан Карлос Калашников, был наполовину испанцем. Его мама София Ортис в то время, когда в России началась перестройка, приехала освещать события для испанского телевидения и, влюбившись в скромного режиссёра монтажа из «Останкино» Юру Калашникова, осталась в холодной стране навсегда. Она всей душой полюбила русского мужчину с легендарным именем Юрий, это русское имя было известно всему миру благодаря Юрию Гагарину, оно отождествлялось с героизмом, смелостью и обаятельной улыбкой. Она полюбила Москву с ее быстрым ритмом жизни и красотой широких проспектов. Она, наконец, влюбилась в Россию с ее на тот момент наивными и добрыми в большинстве своем людьми. Но испанка по рождению, с горячей кровью и бушующими генами, так и не смогла полюбить дикий холод, который стоял в этой стране шесть месяцев в году. Именно маминым генам Карл обязан своей как огонь вспыхивающей страсти, она выражается ко всему: к работе, к женщинам, к спорту. Карл, надо отдать ему должное, всегда был спортивным мальчиком, до самого поступления в институт он занимался гимнастикой и даже побеждал на городских соревнованиях, потом секцию заменил спортзал по три часа два раза в неделю. От постоянных нагрузок тело у Карла было словно вылито из свинца, если прибавить к этому его нестандартную внешность, то получался настоящий идеал мужской красоты. Всегда и везде начиная со школы Карл был первым, лучшим почти во всем: в учебе, в спортивных соревнованиях, пользовался популярностью у девчонок, а еще был капитаном команды КВН, в общем, первый парень на деревне. Внимание со стороны девушек было феерическим и до противного легким, всех сейчас он даже и не вспомнит – слишком легко ему давались эти победы, Маши, Кати пролетали по его жизни, не оставляя никаких воспоминаний о себе, хотя, наверно, кроме одной, вот ее он и рад бы забыть, да не мог.

Все институтские навыки вплоть до пресловутого КВНа потом пригодились Карлу с лихвой в его работе: большой холдинг, большие вложения, большие возможности. Это сегодня он уже заместитель генерального по филиалам в южном регионе, но еще семь лет назад такое ему даже не снилось. Современное общество диктует новый тренд: любят молодых, инициативных, креативных и целеустремленных, это было девизом компании, их основным правилом и принципом. Как же так случилось, что это прекрасное, уже полностью установившееся настоящее, где переговоры в шикарных офисах сменялись чередой женских лиц, чьи черты он даже не успевал запомнить, прервало одно бумажное письмо? Письмо в конверте! Карл думал, что никто уже не пишет писем от руки. Что это? Кара небесная, чья-то шутка, а может быть, горькая правда? Как хорошо, что мама с папой сейчас живут в Испании и проверять родительскую квартиру, которую мама отказывается продавать как память, пришел именно он. Что если бы письмо попало к ним в руки или сестре, он боялся даже думать об этом. Разберемся на месте – так он решил в Москве, сторонясь своих догадок и мыслей. Выдумать срочную командировку в Краснодар проинспектировать местный филиал для уже опытного в административных делах Карла не представляло никакого труда. Смешно вспоминать лицо его личного секретаря, когда попросил заказать не бизнес-класс самолета, а поезд. Карл не удостоил ответом ее вопросы и расширенные от удивления глаза, лишь пристально посмотрел так, что она сразу стихла. Не собирается он перед секретаршей отчитываться, да и не поймет эта белобрысая тупица, оставленная ему в наследство прошлым замом, что Карлу надо подумать, осмыслить, возможно, даже вспомнить кое-что под стук колес фирменного поезда «Москва – Адлер».

* * *

На заходящее солнце сейчас смотрела и Клавдия Петровна Жукова, директор филиала «Спортиксон» в Краснодарском крае. Клава стояла у окна в своем кабинете и внимательно наблюдала за этим, в общем-то, элементарным процессом. Любовалась она им так, будто именно от этого действа сейчас зависела ее судьба. Закат на время позволял ей отдышаться от страшных мыслей. Всё сначала, придется начинать опять сначала, а сил уже нет. Офис опустел, сотрудники в одно мгновенье покинули рабочие места, убегая домой, к детям и своим вторым половинкам. Клаве же бежать было некуда, ее никто не ждал, некому было успокоить и приободрить, пожалеть, в конце концов, и погладить с любовью и заботой. Работа была для Клавы семьей, и если быть до конца честным, то последние два года еще и любовником, работа была для нее абсолютно всем.

Сегодня в офисе разыгрался поистине гоголевский сюжет, с утра всё шло как всегда: планерка, разбор полетов, раздача строгих указаний. Но вдруг без стука, прерывая рабочий процесс, в кабинет вошла умнейшая из женщин, личный секретарь Клавы, Инна Викторовна Бляхина. Эта прекрасная во всех отношениях женщина, скажем так, преклонных лет никогда не позволяла себе таких вольностей, и Клава поняла: случился форс-мажор. Директорским кивком Клава разрешила ей говорить.

– К нам едет ревизор, – сказала секретарь и виновато добавила: – А незваный гость хуже татарина, – и развела руками, как бы показывая, что ничего изменить она не может.

Клава только три месяца была управляющим директором, поэтому данный факт убил ее наповал. В первую очередь это говорило о недоверии руководства к новому назначенцу. А ведь Клавдия Петровна пять лет проработала в этой фирме, и такого не было ни разу. Прошлые начальники и воровали как голодные, за что в конечном счете слетали с должности, и не делали частенько план, но высшее руководство не приезжало к ним ни разу. Проверяющие, конечно, были, но это были пешки, они быстро срисовывали ситуационную картину и везли на суд начальству в Москву, а тут сам Карл Юрьевич собственной персоной, второй человек в холдинге, по крайней мере для южного региона точно. Чем его мог заинтересовать их филиал, чем успела Клава так провиниться? Неужели узнали ее страшную тайну и приехали посмотреть на это лично? Исправить Клава уже ничего не успеет. Столько труда – и все напрасно, скорее всего, едут ее увольнять, хотя даже это большая честь для неё, ведь он мог сделать это, не вставая из кресла в собственном кабинете. Клава была уверена, что Карл Юрьевич даже имени ее не помнит. Тогда зачем? Именно этим вопросом задавалась целый день директор, так и не найдя толкового ответа.

– Клавдия Петровна, – в кабинет заглянула секретарь, – я могу идти?

– Конечно, – обреченно сказала она, – идите, вас, наверное, внуки заждались, они уже приехали на каникулы?

– Да, вчера, вовсю уже лазят по деревьям и едят черешню, – когда Инна Викторовна говорила о внуках, она невольно расплывалась в улыбке. – Вы не расстраивайтесь, все обойдется, – неуверенно сказала она и добавила: – Клавдия Петровна, на этом жизнь не заканчивается, у вас колоссальный опыт, с такими данными вас с руками оторвут. Есть такая русская пословица: кто любит труд, того люди чтут. Вы большая умница, каких мало, вас ценят и уважают, – секретарь любила всюду вставлять пословицы, Клава всегда удивлялась, как столько ненужной информации могло умещаться у неё в голове. Даже утешая начальницу-неудачницу, она вставила очередную народную мысль. Однажды она спросила об этом Инну Викторовну. «Какая же это ненужная информация, – обиделась тогда госпожа Бляхина, – это мудрость народа, люди эти знания веками собирали и в пословицы вкладывали, чтоб запомнить было легче. Считайте, это тайные знания предков, которыми мы можем пользоваться бесплатно».

Она понимала, что все, включая кладезь народных мыслей Инну Викторовну Бляхину, понимают: это финал карьеры Клавдии Петровны Жуковой в фирме «Спортиксон».

От обиды сжались челюсти и засосало в животе. Получается, что все было зря, все испытания, которые она прошла ради карьеры, все, что вытерпела, все, что преодолела. Она с детства знала, что такое деньги. Родители Клавы были запойными алкоголиками, и с десяти лет маленькая девочка сама добывала себе на пропитание. Мыла машины после школы, продавала зарядки для телефонов и молила бога только о двух вещах: первое – чтобы родителей до окончания школы не лишили родительских прав, так как других родственников у Клавы не было, а в детский дом очень не хотелось. Второе – это чуточку удачи на экзаменах при поступлении в институт, она была уверена, что только образование поможет ей вылезти из нищеты. Правда, в этом аспекте она мало надеялась на бога. Клава рассчитывала только на себя, она усердно училась, девочка из семьи алкоголиков, вразрез с общественным мнением, была круглой отличницей. Она не обращала внимания на насмешки одноклассников и сочувствующие взгляды учителей, а все благодаря ей – цели. Будучи десятилетним хронически голодным ребенком, Клава Жукова пообещала себе, что когда вырастет и заработает деньги, то попробует на вкус все блюда мира, все самое вкусное, что придумало человечество за время его существования. Иногда, когда она была сыта, потому что на голодный желудок этого делать нельзя было категорически, Клава открывала книгу «Все кухни мира» и, глядя на яркие фотографии блюд в книге, представляла, каково то или иное блюдо на вкус. Иногда ей казалось, что она даже чувствовала на языке привкус экзотической папайи в карамели или мясо тушеное с ананасами. Чувство голода, так основательно посеянное в детстве, не проходило даже сейчас, когда она питалась регулярно, вкусно и много.

«Поеду домой, куплю фисташковое мороженое, и съедим его вместе с Сенькой, – Клава вот уже три месяца мечтала об этом. – Есть будем большими столовыми ложками, прям из ведерка, сидя на качели в саду, в абсолютной тишине, чтоб слышать только, как комары рассказывают последние новости друг другу. Каждый будет думать о своем, а между деревьев будет слышаться один звук – «ммммм» – гимн всего вкусного на планете», – окончательно решила Клава.

Мысли о Сеньке, соседской девчонке, так напоминавшей ей саму себя в детстве, заставили улыбнуться первый раз за день. Вот у кого судьба была похлеще Клавиной, ее родители хоть и пили безбожно, но любили Клаву не меньше. В очередные периоды просветления мать плакала и просила прощения, а отец старался заработать денег и порадовать дочь.

Сенька же круглая сирота, отца нет и не было никогда, мать умерла, а живет она с бабушкой, которая страдает сильнейшей гипертонией. Старушка периодически заболевает и от боли в голове забывает про девчонку, которая предоставлена сама себе. Да что там, бедной старой женщине самой нужен уход, поэтому Сенька в свои одиннадцать лет выглядела на девять, но самостоятельная была на все восемнадцать. На этом они и сошлись: Клава с израненной душой и Сенька со взрослым взглядом на жизнь.

«Решено, – подумала она, – фисташковое мороженое, Сенька для компании, и на сегодня надо заканчивать мучить себя, как говорит Инна Викторовна, будет день – и будет пища».

Клаве вдруг стало стыдно, что она, всегда критиковавшая своего секретаря за пословицы, теперь пользуется ее методом. «Неужели, прочитав столько книг, я не способна на собственную привычку?» – разозлилась она сама на себя.

– Как говорила Скарлетт О’Хара, я не буду думать об этом сегодня, я подумаю об этом завтра, – громко сказала Клава своему пустому кабинету и вышла с гордо поднятой головой, словно кто-то мог оценить её демарш.

* * *

Федор Осипович Зубов был уверен, что за ним следят, это чувство посетило его впервые, когда он вышел из ЦАМО^[1] в Подольске. В электричке до Москвы неприятное покалывание в затылке только усиливалось. Покрутившись по Москве, он встал в кассу железнодорожных направлений дальнего следования и в самый последний момент, пытаясь запутать преследователей, купил билет на ближайший поезд. Далее по всем законам конспирации он специально зашел не в свой вагон и ждал, пока тронется поезд. Вроде пронесло, так и не заметив слежки, Федор прошел в вагон-ресторан и взял заветренный и невкусный бутерброд. Чувство страха сегодня гоняло его, не давая подкрепиться, поэтому даже такой перекус был очень кстати. Федор Осипович очень надеялся, что обманул преследователей, билет был взят в последний момент, а до этого он катался на метро по кольцевой линии, путая следы. А может быть, и нет никакой слежки? Может, это его воображение разыгралось от полученной информации? Скорее всего, ведь никто не верил, что разгадка существует, а те, кто был в курсе, смеялись над его затеей поехать в архив. Даже если так, надо быть очень осторожным, ведь Федя теперь знал тайну, которую пытался разгадать еще его отец. Раньше для этого не было никакой возможности, много информации было засекречено. История, как легенда, передавалась в их семье от отца к сыну. Сегодня же именно ему, Феде-неудачнику, каким его считали все родственники, посчастливилось ее разгадать. Остался последний штрих, всего один шаг. Он станет сказочно богат и невероятно знаменит, о нем будут снимать фильмы и брать интервью, наконец все признают его гениальный аналитический ум. Только бы добраться, только бы успеть, он кожей чувствовал, что за ним погоня, кто-то хочет отобрать его открытие, его сокровища. Первый раз за день подкрепившись, он направился в свой вагон. Он почти полностью успокоился и решил, что его воображение от предчувствия разгадки сыграло с ним злую шутку, все это глупость и блажь, никто не гонится, ведь в принципе и гнаться-то некому.

В купе типа СВ номер два новенького двухэтажного вагона уже сидел пассажир.

– Здравствуйте, – поздоровался его спутник и отвернулся обратно к отражению в окне.

Это хорошо, что сосед такой неразговорчивый, хотя все-таки надо было выкупить все места, но на это совсем не было денег, Федор и так потратил последнее на СВ, считая, что лучше один сосед, чем три, а вот теперь думай, засланный казачок этот молчун или просто пассажир. Надо срочно его разговорить, прощупать, будучи преподавателем в Кубанском университете, Федор Осипович неплохо разбирался в психологии, студенты натренировали его быть бдительным, он так часто сталкивался с обманом, надо заметить, профессиональным, поэтому был уверен, что сможет распознать ложь.

– Спешу представиться, – сказал он, протягивая огромную потную руку попутчику, – Федор Осипович Зубов, но так как мы с вами на сутки почти родные люди, поэтому вы можете звать меня просто Федя.

– Карл, – ответил попутчик, проигнорировав рукопожатие.

– До какой станции едете, если не секрет? Я в Краснодар, домой.

– В Краснодар работать, – неохотно ответил парень, явно раздражаясь разговором да и попутчиком тоже, но Федор, как будто не замечая этого, продолжал скудный разговор. Ведь ему по жизни не привыкать к презрительному отношению окружающих, он с этим давно смирился. В детстве мать раздражалась неуклюжим ребенком, потом жена, сейчас сын и студенты, да что там, и даже коллеги-педагоги тоже сторонились Федора Осиповича, считая его не таким, как они. Только отец очень его любил, они проводили вместе все свободное время, разговаривали, рассуждали и смеялись. Так, как Осип Варфоломеевич, маленького Федю больше не любил никто в этой жизни. Он устал бесполезно рассуждать, почему общество его не принимает, и просто свыкся с этим. Вот и раздражительное отношение молодого соседа Федор Осипович воспринял как должное.

– А сами откуда, из Москвы?

– Да.

– Прям из Москвы – из Москвы? – не унимался Федя.

– Из самой что ни на есть Москвы, – спокойно, но, видно, на последних крохах воспитанности отвечал парень со странным именем Карл.

– А вы знаете, молодой человек, как расшифровывается аббревиатура СВ? – продолжал неугомонный толстяк. Карл, смотревший в окно, лишь отрицательно покачал головой.

– О, тогда слушайте: всем кажется, что это просто спальный вагон, но это не так, расшифровка аббревиатуры не только такая. Она и историческая – относит нас к дореволюционной России, – было видно: Федя сел на своего конька и от всей души делился информацией. – СВ – «свитский вагон». То есть вагон для свиты – представителей царской семьи.

Но вынужденный собеседник не обрадовался экскурсу в прошлое железнодорожных вагонов, демонстративно взял со столика телефон и что-то увлеченно стал там читать.

– Молодой человек, вы не знаете, во сколько ужин? – Федор все еще надеялся разговорить парня.

– Я отказался, – раздраженно сказал Карл. – Вас не было, боюсь, он уже прошел. Сходите к проводнице, чудесная женщина, она что-нибудь придумает.

– А вы что ж отказались, прескверно выглядело?

– Нет аппетита, – ответил сосед и вышел из купе.

«Странный он какой-то, – подумал Федор. – Придется все-таки сегодня всю ночь не спать».

* * *

«Сосед пришел, и здесь, похоже, не повезло, – подумал Карл, выйдя из купе. – Нет чтобы ехал молодой пацан, просидевший всю дорогу в интернете, или старый дед, читающий книжку и попивающий без остановки бесплатный горячий чай, который милая проводница предлагает каждые пять минут. Нет. Ко мне подсел пренеприятнейший тип лет пятидесяти, полноватый, с бегающим взглядом, но самое противное – очень разговорчивый. Он постоянно потел, несмотря на комфортную температуру в купе, огромным, похожим на полотенце платком вытирал свой широкий лоб с залысинами по бокам и одновременно задавал кучу вопросов. Ну что ж, можно постоять в коридоре, понаблюдать пробегающие полустанки за окном, подумать».

– Молодой человек, вы не знаете, когда ближайшая остановка?

От неожиданности Карл вздрогнул. За спиной стояла молодая симпатичная девушка и держала в руках сигарету.

– Не знаю, но вы спросите у проводницы Галины, она вам подскажет, – ответил Карл, внимательно рассматривая собеседницу. Девушка лет двадцати пяти была крашеной блондинкой, высокой и скорее худой, чем стройной, стрижка «под мальчика» и огромные карие глаза придавали ее образу определенный шарм.

– А вы не курите? – спросило прекрасное создание. На ней была надета белая футболка, вся в каких-то интересных рюшах, она прекрасно оттеняла загорелую девичью кожу и подчеркивала фигуру. Немного из наряда выбивалась брошь с голубым камнем, по виду просто стекляшкой, на современной майке она смотрелась несколько местечково.

– Нет, но могу постоять с вами на перроне, давайте знакомиться, меня зовут Карл.

– Динка, – представилась собеседница и по-мужски протянула ему руку для рукопожатия. Оно оказалось на удивление сильным для такой хрупкой с виду девушки.

– Ого, – от неожиданности сказал Карт, потряхивая рукой. От его действий Динка смутилась, моментально покраснела так, что даже ее загорелая кожа не смогла скрыть смущения, и произнесла:

– Каждый день спортзал, я инструктор в фитнес-клубе: пилатес, йога, стретчинг.

– Как же у вас спорт совмещается с никотином? – Карлу понравилась девчонка. – Вы знаете, мы с вами в некотором роде коллеги, спорт для меня теперь еще и работа, и я категорически против вредной привычки.

– Полностью с вами согласна, – быстро закивала Динка, пряча за спиной сигарету, словно школьница, которую учитель застал за постыдным делом. – Никак не могу избавиться от нее. А приходите к нам в купе, у нас с попутчицей есть хорошая бутылка виски, а поделиться не с кем, или эту привычку вы тоже отрицаете?

– Нет, ее я как раз допускаю, – засмеялся Карл.

– Ну, тогда купе номер три, – уходя, Динка сверкнула глазами, как бы заигрывая с новым знакомым.

12 августа 1942 года

Соломон Абрамович Эпштейн, археолог со стажем, опоздал: в Краснодаре уже были немцы. Опоздал всего на несколько дней. Девятого августа фашисты заняли Краснодар. Его археологическая группа, работающая в станице Ивановской на раскопках, уже давно разбежалась кто куда. Большинство ушло на фронт, ну а остальные уехали в эвакуацию. Соломон Абрамович остался в «поле» в одиночестве. Решил задержаться, собрать, сохранить находки, потому как воевать его все равно не возьмут по причине преклонного возраста, а помирать уже и не страшно – семьдесят пятый год пошел. Он очень скрупулёзно собрал черепки, которые они успели раскопать еще группой. Война войной, а история и искусство вечны.

Но случилось невероятное, и про прежние находки пришлось забыть. Совершенно случайно, история знает, что именно так происходят все гениальные открытия, он раскопал восемь золотых нашивных бляшек с изображениями мифических героев. Навскидку эти находки принадлежали к меотской культуре и не шли в сравнение ни с какими другими. Именно это бесценное достояние человечества он должен сейчас сберечь. У Соломона Абрамовича была надежда, он очень спешил в город, его товарищи по Краснодарскому краеведческому музею должны были спрятать в тайнике и заземлить самые важные экспонаты выставки музея, туда же археолог планировал положить и найденные бляшки, но опоздал.

Есть, конечно, вариант зарыть в саду, но это будет означать, что он похоронит их заново, ведь старого Соломона Абрамовича наверняка убьют, а они останутся лежать под черешней еще на века. Рассматривая через огромную лупу красивейшие узоры, фигурки Геракла и неизвестной богини с огнем в руках, он понимал, что такое чудо должно жить, война обязательно кончится, все войны обязательно заканчиваются, человек, проживший почти век, знал это наверняка, а вот искусство – оно вечно. Соломон Абрамович затылком чувствовал, что скоро за ним придут, поэтому очень торопился. Достав широкий кушак, профессор начал вшивать в широченный пояс свои находки одну за другой. Пояс получился тяжелый и неоправданно широкий. Теперь надо решить, кому довериться, когда Соломона Абрамовича не станет, кто-то должен рассказать о сокровищах. Как в столь страшных условиях найти верного и честного человека? Ведь война сломала уже многих. Вчера он видел своего соседа, веселого и добродушного парня, всего год назад закончившего десять классов. Теперь парень не улыбался, он с каменным лицом возвращался под вечер домой, словно и не он это вовсе, словно повязка с надписью «Polizei» убила в нем все живое.

* * *

Карл не собирался идти в купе к новой знакомой, не было настроения для романов, ему надо было подумать, в Краснодаре, возможно, придется принимать важное судьбоносное решение, а он не готов, даже размышлять пока страшно.

– О, Карл, как замечательно, что вы вернулись, – сосед по купе как-то подозрительно искренне обрадовался его приходу. – Вы знаете, у меня очень сложные отношения с женщинами, почему-то не любят они меня. Моя покойная мама была приятно удивлена, когда я женился, не верила она, что это случится в принципе. Но надо отдать ей должное, она, как всегда, оказалась права, и радость ее была недолгой – жена бросила меня, оставив одного с ребенком, но сейчас не об этом. У вас, я вижу, с этим все в порядке, вы вон даже в коридоре успели с девушкой познакомиться, – сказал Федя, выдав тем самым, что следил за соседом. – Не могли бы вы попросить проводницу принести мне ужин?

Было понятно, что он не отстанет, но, видимо, провидение было сегодня снисходительно к Карлу – идти никуда не пришлось, в это время в купе заглянула хозяйка вагона, Галина, женщина в летах, стройна и очаровательна для своего возраста. Карла, как и все женщины, она полюбила с первого взгляда, правда, особой, материнской любовью.

– Карлуша, может, все-таки чайку? – спросила она, по-свойски заглянув в купе. Федор, как провинившийся ученик, при появлении царицы-проводницы вытянулся в стойку смирно и пригладил торчащие три волосинки на своих залысинах.

– Галина, замечательно, что вы заглянули, – Карл расплылся в своей фирменной улыбке, которая могла претендовать на обложку журнала «Вог». – Мы вот с моим попутчиком поужинать захотели, не поздно еще?

– У меня во всем вагоне всего три купе занято, больно дорого сейчас вагон СВ стоит, поэтому не переживай, сейчас организую в лучшем виде, – по-прежнему даже не посмотрев в сторону Феди, сказала она и не обманула – уже через пятнадцать минут столик был накрыт вполне сносным ужином. Карл не хотел отпускать Галину и оставаться наедине со странным соседом, который, как настойчивый ухажер, постоянно пытался с ним заговорить.

– Посидите с нами, – предложил он проводнице, словно пролив ей бальзам на душу, – расскажите про свою работу, у вас всегда так пусто в вагоне, – Карл, когда хотел, умел быть убедительным, женщин он словно гипнотизировал своим обаянием и красотой, причем не важно, сколько им было лет: двадцать или семьдесят, – когда он хотел, под его чары попадали все. – Вот мне интересно: почему, когда так много пустых купе, продают не в разных купе, а в одном?

– По-разному бывает, – они разговаривали как старые добрые друзья. – В последнее время почти всегда пусто, первый этаж даже не продают, он закрытый стоит, а второй комбинируют, сокращают расходы – электричество, уборка.

– Вы поэтому на кондиционерах экономите? – спросил, немного запинаясь, Федя, он по-прежнему обливался потом, хотя в купе стояла комфортная температура. Галина взглянула на него с удивлением, будто только что заметила, и, не удостоив ответом, продолжила:

– Ваше купе, затем девчонки едут в соседнем, и в четвертом Борис один скучает.

В это время в дверь постучали и тут же открыли, не дожидаясь разрешения.

– Как говорится, если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе, – весело пронеслось на все купе, на пороге с огромной бутылкой виски стояла Динка, но, увидев проводницу, смутилась и спрятала бутылку за спину, как будто это могло что-то изменить. – Ой, – произнесла она, смутившись.

Галина улыбнулась и взглянула на нее снисходительно, словно бабушка на нашкодившую внучку. Зато сосед Федя повел себя неадекватно.

– Что Вам надо? – немного визгливо закричал он, совершенно неподобающе для своего телосложения и возраста. – Выпивать в поездах запрещено, и вообще мы ужинаем, попрошу вас удалиться в свое купе, что вы вообще себе позволяете? – произнося все это, он еще больше покраснел и пошел потом. Казалось, что сейчас Федор Осипович соскочит и накинется с кулаками на гостей.

Карл тоже был не в восторге от вечеринки в поезде, но чересчур резкое поведение соседа привело его в бешенство.

– Насколько я помню, – сказал он ледяным начальственным тоном, которому уже научился за три года, что он занимал должность руководителя, – это и мое купе тоже, гости пришли ко мне, не уверен, что я должен спрашивать разрешения у вас, разве только у Галины, – сказав это, он повернулся к проводнице в надежде, что та на самом деле вспомнит о своих обязанностях и запретит незапланированную вечеринку.

– Мы крайний вагон, сидите отдыхайте потихоньку, – было видно, что она это делает назло неприятному Феде. – Если кто пойдет, Светка из соседнего вагона мне маякнёт, проходите, девчонки.

Только сейчас Карл заметил, что за Динкой стояла еще одна девушка.

– Знакомьтесь, – неуверенно после такого жаркого спора сказала гостья, – это Марина, моя соседка по купе.

Марине было лет тридцать пять, ее уложенная причёска в стиле фиолетового шарика выдавала в ней местечкового руководителя. Она, в отличие от Динки, не смущалась, а, поздоровавшись со всеми, нагло села рядом с Федей, даже немного зацепив рукой его портфель, который он не выпускал из рук, даже когда ел.

– У вас что там, сокровища? – высокомерно спросила она, словно мстила злюке за недавнюю истерику.

– С чего вы взяли? – испуганно прошептал Федя, при этом еще больше покраснел и пошел потом.

– Я думаю, вы иностранный шпион, – продолжила издеваться над ним Марина с серьезным лицом, – везете сокровища для подкупа наших военных.

– Зачем? – спросил Федя, явно растерявшись.

– Чтоб узнать тайны всех наших последних военных разработок, – очень спокойно и уверенно несла она чушь.

– Зачем? – Федя впал в ступор, не вспомнив ни одного другого слова.

– Но вам не повезло, товарищ шпион, я патриот своей страны, – продолжила Марина, даже не улыбнувшись. – Сейчас я позвоню в ФСБ, и на перроне в Краснодаре вас уже будут встречать «вежливые люди» в неприметных костюмах, одинаковых галстуках и очках.

– Зачем? – не изменяя себе, продолжил Федор.

– Чтоб забрать у вас сокровища и потом расстрелять, я думаю, без суда и следствия, – она была так спокойна и уверена в той ерунде, которую несла, что Карл, Динка и Галина к этому моменту уже хохотали вовсю, вытирая слезы, лишь один Федор Осипович не понимал юмора.

В этот момент дверь вновь открылась и появился мужчина, немного растрепанный и почему-то с книгой в руке.

– Боженьки ты мой, – начал он с порога так радоваться, будто встретил старых знакомых, – да как же у вас тут весело. А я лежу, скучаю, ну, думаю, сутки порожняком пройдут. Едрёный комбайнер, – еще громче воскликнул мужчина, сделав ударение на букву ё, и с вожделением уставился на Динку. На этих словах Карл напрягся, а девушка откровенно испугалась.

– Какая красавица у вас на руках сидит, – продолжил гость, и все выдохнули, так как Динка держала в руках бутылку виски.

– Давайте знакомиться, – продолжил весельчак с книгой, даже мысли не допустив, что его не рады здесь видеть. – Спешу представиться: Борис, фермер, – сказал он и стал по очереди протягивать руку для приветствия. Когда очередь дошла до Феди, Николай вполне искренне спросил, показывая на портфель у него под мышкой:

– А у вас там что? Сокровища?

Этим вопросом он сорвал шквал смеха и одобрения всех членов «закрытого клуба СВ» и получил предложение присоединиться к компании. Только Федору Осиповичу было не смешно, он еще крепче прижал портфель к груди и под гнетом накопившегося стресса заплакал. Делал он это тихо, чуть-чуть всхлипывая, так что из-за общего веселья окружающие это заметили не сразу.

– Вы что это? – Карл просто не был готов к этому, да, этот Федор – неприятный тип, да, он большая вредина, но так горько плакать могут только дети. Слезы взрослого мужчины Карл был не готов принимать, это был запрещенный прием. – Прекратите сейчас же, – умоляюще сказал он.

Люди в купе замерли, не зная, как себя вести, с одной стороны, все понимали, что ничего предосудительного они не сказали, но с другой – человек-то плачет. Что делать в таких ситуациях, никто не знал, не утешать же, в самом деле, пятидесятилетнего почти лысого детину. Карл взглядом попросил Марину пересесть на его место, а сам уместился рядом с нытиком.

– Что с вами? Мы вас обидели, простите, я уверен, никто не хотел этого, – в знак согласия четыре головы, словно китайские болваны, закивали синхронно. – Это были всего лишь шутки. А давайте выкурим трубку мира, – радостно сказал Карл, словно поймав гениальную мысль.

– Не, Карлуша, здесь курить не дам, – испугалась Галина, в принципе готовая на любые уступки для такого красивого и воспитанного мальчика.

– Я в переносном смысле – выпьем виски и помиримся, – пояснил Карл.

– Эта идея гениальна, едрёный комбайнёр, – обрадовался Борис, до этого как-то опечаленно сидевший в углу. Он очень испугался, что именно его высказывание довело до слез человека, мужчину, взрослого мужчину, ужас.

На столе появились пластиковые стаканы, которые девчонки предусмотрительно принесли с собой.

– Я не буду, – продолжая всхлипывать, сказал Федя.

– Надо, Федя, надо, – сказал Карл, и, как лекарство, направляя его руку, он заставил выпить плаксу.

После первой рюмки в купе наступила тишина, никто не знал, о чем дальше разговаривать, и тут Федя, очень странно опьянев от одной рюмки, сказал:

– А вы мне нравитесь, Карлик, – он поставил кулак под свой подбородок и любовался Карлом, как мать любуется свои сыном-красавцем.

– Я рад, – уже более сдержанно сказал Карл, убедившись, что сосед успокоился, – но давайте вы не будете меня так называть?

– Почему? Это ведь уменьшительно-ласкательное, производное от вашего имени, – спросил Федя.

– Зачем вам меня ласкать? Мне это совсем не нравится, – сопротивлялся пьяной любви Карл.

– Но мне хочется называть вас как-то по-особенному, ведь мы друзья, – немного надувшись, сказал Федя. – Странно, но у меня никогда не было друзей, ума не могу приложить, почему.

– Серьезно, действительно странно, может, вы часто плачете? – то ли шутя, то ли на полном серьезе спросил Карл.

– Вот честное слово, нет, – не уловив иронии, продолжил Федор. – Я в детстве всегда наблюдал за теми счастливчиками, у кого есть друзья, и завидовал им. Они называли друг друга какими-то именами, понятными только им, типа Винт или Болт, это был их код, их тайна. Когда один из таких друзей подходил к мальчишкам на улице и спрашивал: «Болта не видели?» – все сразу понимали, кого он имеет в виду. Потому что они вместе были сила, а силу все уважают. У нас с вами обязательно должна быть общая тайна.

Испугавшись, что Федор опять расплачется, Карл пошел на уступки.

– Хорошо, называйте меня Карлос, но только вам и только в виде исключения.

– Я же говорил: надо мириться, едрёный комбайнёр, выпьем за дружбу, – предложил Борис, и Федя уже сам, ни капли не сопротивляясь, выпил очередную рюмку.

В дверь купе снова постучали, Галина глазами приказала спрятать стаканчики.

– Войдите, – крикнул Карл, сейчас почему-то он чувствовал себя хозяином данной вечеринки.

Все с замиранием сердца смотрели на дверь, та медленно, словно гость не был уверен, что хочет войти именно сюда, открылась. На пороге стоял интеллигентный мужчина, очень смахивающий на иностранца. Карл отметил дорогую оправу очков и брендовую рубашку, его волосы красивыми пшеничными кольцами свисали на лицо, в руках у нежданного гостя почему-то была пустая кружка.

– Извините, – с акцентом начал говорить гость, – я искал проводница, вагон пустой, только здесь слышно голос.

– Интурист, – засмеялась Галина, – а я про тебя совсем забыла. Это француз, едет в пятом купе. Надо же, старею, что ли, даже чаю ему не принесла, совсем он у меня не отпечатался в памяти.

– Садитесь с нами, – Борис, как настоящий русский, был очень гостеприимен в чужом купе. – Давайте по чуть-чуть для сна, – предложил он иностранцу и вытащил из-за спины бутылку виски.

Ничего не отвечая, непрошеный гость выскочил из купе, не прощаясь.

– Ну вот, – грустно сказала Галина, – напугал мне интуриста, наверное, жаловаться побежал.

Но она не угадала, уже через минуту тот стоял на пороге купе, счастливо сжимая в руке похожую бутылку.

– В гости с пустыми руками нельзя заходить, – радостно произнес кучерявый иностранец.

И все, включая даже пятидесятилетнего плаксу Федю, расслабленно улыбнулись. Иностранец оказался французом с русскими корнями. Филипп Морель рассказал, что был сорокалетним потомственным виноделом, выглядел он лохматым из-за волос, которые вились, а большие красивые кольца торчали в разные стороны, становясь похожими на стог сена. Очки же в дорогой тонкой оправе немного спасали ситуацию, придавая ему нотку интеллигентности. В России он был по делам, спешил поделиться своими знаниями с виноделами Краснодарского края, направлялся он на какую-то конференцию, название которой то ли не запомнил, то ли не смог выговорить по-русски. Филипп оказался общительным человеком с русскими корнями и французским менталитетом, его бабушка эмигрировала в восемнадцатом году во Францию десятилетним ребенком и, наперекор стереотипам о русских эмигрантах, когда ей исполнилось восемнадцать лет, она очень удачно вышла замуж за француза. Обида на Родину, которая так ее предала, прогнувшись под коммунизм, жила с ней всю жизнь. Умирая в девяносто восемь лет, последнее, что она сказала на смертном одре, было: «Я могу спокойно уходить на тот свет, зная, что в России больше нет большевиков». В их французской семье общались в том числе и на русском, правда, когда бабушка умерла, меньше, но про русские корни всегда помнили и чтили их. Даже мама Филиппа, истинная француженка, была принята в семью только после того, как выучила язык Толстого, Достоевского и Чехова.

– Я не первый раз Россия, – совсем немного изменяя слова, сказал Филипп. – Я был Москва, Санкт-Петербург, теперь буду смотреть столица Кубань, Краснодар, и еще Абрау-Дюрсо. У вас очень красивые города, но лучше всего у вас люди.

– Звучит как тост, едрёный комбайнёр, – среагировал Борис, потирая руки, и все дружно чокнулись пластиковыми стаканчиками. Конечно, всё внимание было теперь приковано к иностранцу, каждый пытался задать вопрос, а Марине хотелось еще и решить личные дела. Поправляя свой фиолетовый шарик на голове и смущенно закусывая нижнюю губу, общалась она теперь исключительно с французом.

– Да, народ у нас хороший, – начала она издалека, – только мужики вывелись. Вот мне тридцать пять лет, а я уже трижды была замужем. Хотя все при мне: и внешность, – она показала свой профиль, чтоб грудь, по-видимому, которой она очень гордилась, выглядела еще более привлекательной, – и бизнес у меня свой, а вот с личным полный швах.

– Ну, это как раз вас характеризует не с лучшей стороны, – пробубнил обиженный за весь мужской род Борис.

– Да никак это меня не характеризует, – вспыхнула как спичка Марина. – Просто первый от мамкиной юбки оторваться не мог: «мама сказала так, маме это не понравится», второй – алкаш запойный, который все свои неудачи топил в водке, третий просто не мог ни одной юбки мимо пропустить, так что я тут абсолютно ни при чем, просто не повезло.

– А я думаю, что при выборе спутника жизни не стоит забывать о том, что в свободное от секса время вам придется еще и о чем-то разговаривать, – сказала грустно Галина. – На собственном горьком опыте знаю. У меня муж и не маменькин сынок, и не пьет, и не гуляет, и прожили мы с ним без малого сорок лет, а вот поговорить нам не о чем, как дети выросли, так живем словно чужие люди.

– Ну, знаете, мы сейчас с вами договоримся, – Борис уже немного опьянел и готов был спорить о жизни. – Мне сорок, и я вот тоже не женат, хотя, в отличие от вас, вообще ни разу не был.

– А что так, пьете? – насмешливо спросила Динка, взглядом указывая на пластиковый стаканчик в его руке, одновременно как-то странно поглаживая свою голову, словно проверяя, есть волосы на ней или нет.

– Это? Это да, но только по праздникам и с хорошей компанией, как сейчас. Обычно мне некогда, я работаю, много работаю. Была, конечно, у меня девушка, мне двадцать пять, ей восемнадцать, любовь до гроба, а у меня только-только бизнес стал расти, надо было все деньги вкладывать в семена сортовые, в теплицы, в технику. На еду, конечно, и одежду хватало, но и только, а ей надо рестораны, ей кино и клубы подавай. Не наездишься каждый день из станицы в Краснодар на развлечение, ни времени, ни денег, ни сил на это нет. Вот и сказала она мне: прости, наша встреча была ошибкой, – и упорхнула в очередное путешествие. Просил я ее: потерпи, все у нас будет, надо немного поработать, чтоб потом жить припеваючи. А она мне: жить надо, когда молодая, когда я стану старухой, эти развлечения мне будут уже не нужны. Больно было, очень больно, мне кажется, что после этого я ни одной женщине и не верю. Вот такой едрёный комбайнёр.

– А если бы она сейчас пришла, простили бы? – спросила Динка, по наивности широко расставив глаза. Карл тут же почувствовал себя на ее фоне стариком и про себя горько вздохнул. Молодость, как ты наивна, как ты неистово веришь в сказки.

– А она и пришла, – усмехнулся Борис, – с двадцатью килограммами лишнего веса и двоими детьми.

– А вы? – видимо, все еще надеясь на хеппи-энд, выспрашивала Динка.

– Я? – засмеялся Борис. – Я поставил самую большую свечу в церкви, которую я, кстати, построил в станице на собственные деньги, и поблагодарил господа бога за то, что она бросила меня тогда. Сейчас я первый жених в станице, фермер масштаба страны, мои огурцы и помидоры даже в Москве продаются, кстати, возвращаюсь из столицы с большим контрактом, – уже более весело заговорил Борис, видно было, что это его любимая тема, – с большой сетью супермаркетов подписал договор, теперь еще расширяться будем.

– Это успех, поздравляю, – Карлу хотелось сменить неудобную тему, он в принципе презирал людей, которые во время принятия спиртного начинали ругаться и выяснять отношения, по его мнению, это был удел быдла. Карл был убежден с детства, что спиртное необходимо для того, чтобы люди смеялись и еще больше любили друг друга. Именно так делали на родине его матери. Поездка к родителям отца была всего один раз, а вот к испанской родне они ездили каждый год. Это всегда был праздник, по вечерам бабуля собирала у себя на веранде друзей, гости пили красное вино и что-то громко обсуждали, хохоча в голос. Когда же солнце полностью погружалось в море, а во дворе зажигались фонари, они начинали танцевать, весело, задорно, будто им восемнадцать и вся жизнь еще впереди. Именно смотря на зажигательный фламенко в исполнении бабули, Карл понимал, что он больше испанец, чем русский. Именно с этих детских впечатлений вино, которое, кстати, в Испании всегда лилось рекой, а его потребление было частью культуры этого жизнерадостного народа, ассоциировалось у маленького Карлоса с праздником всеобщей любви. Карл искренне верил, что вместе с потреблением этого бордового напитка человек получает еще больше добра и просто обязан делиться им с окружающими.

Словно поняв направление его мыслей, все вновь начали чокаться и поздравлять Бориса с удачной сделкой, пытаясь проглотить неприятную тему.

– Вы, русские, не умеете останавливаться, – сказал Филипп, решив поучаствовать в разговоре, – и в алкоголе тоже.

– А вот это неправда, – уже шутя, возмутился Борис. – Это наговор на весь народ, едрёный комбайнёр. Каждый русский мужик знает свою меру: упал в тарелку – значит, хватит.

Все засмеялись, а Филипп, испугавшись, что ненароком обидел русских, решил добавить и положительной информации, которую он имел о России:

– Зато вы большой молодцы, что победить большевиков, – сказал Филипп. – Давайте выпьем за свободную Россию. Я вообще не знаю, как вы могли так долго жить под гнетом коммунистов.

Было видно, что француз говорит искренне, и Карл решил повредничать:

– Мы строили светлое будущее, ведь что такое коммунизм? Это строй, основанный на социальном равенстве, общественной собственности. Жилье, обучение, медицина – все бесплатно. Ведь это почти рай на земле: работай и бери от жизни все, что хочешь. Не надо копить деньги на учебу в институте, учись и поступай абсолютно бесплатно. А квартиры – это же сказка: вырос, женился, получи новенькую просто так, просто потому, что живешь в коммунизме, и не надо всю жизнь копить, брать ипотеку за страшные проценты и желать смерти всем родственникам, с кем делишь одно жилище.

– Это утопия, по сути, коммунизм не был построен нигде, а у вас так вообще получилась сплошная диктатура, – все больше распалялся Филипп, но это почему-то только веселило остальных, наверное, потому что они все были русские.

– Согласен, не получилось, – еле сдерживая смех, показательно вздохнув, продолжил Карл, – но мы хотя бы попробовали. А представь, Филипп, у нас все-таки получилось бы его построить, вот взяли бы мы и сотворили идеальное государство на планете Земля. Вот все остальные страны обзавидовались бы тогда. Ты первый, апеллируя своими русскими корнями, просился бы пожить немножечко в нашем раю. Мы просто попытали счастье, в России говорят: кто не рискует, тот не пьет шампанского, русские вообще люди рисковые. Ни один настоящий мужик не согласится на синицу в руках, нам нужен только журавль в небе, ну же, поищи в себе этот авантюризм, ты же на четверть русский.

– Я бы не стала разделять русских на мужчин и женщин, у русских женщин тоже тормозов в желаниях нет, нам тоже только журавля подавай, – Марина, в отличие от Динки, оказалась общительной, юморной и с удовольствием участвовала в розыгрыше иностранца. «Видимо, сказываются возраст и юмор, “двадцатилетние девы” наш не понимают, и нам их шутки уже не понятны», – подумал Карл, опять сравнивая себя с Динкой, но все равно с нежностью взглянул в ее сторону, теперь, возможно, под влиянием спиртного, она казалась ему еще красивее, а дурацкая брошка на футболке перестала казаться такой уж дурацкой.

Филипп сидел с растерянным видом и не понимал, почему эти русские так смеются.

– Журавль, – удивленно произнес он. – Зачем вам нужна эта птица?

И этим вызвал новый приступ смеха.

– Ну, ладно, – продолжал издеваться над французом Карл, – плохо у тебя с аллегориями, есть еще такое выражение, оно тоже очень хорошо характеризует русскую философию, если она, конечно, вообще у нас есть, – добавил он уже для своих. – Любить – так королеву, воровать – так миллион, – и, повернувшись к Динке, подмигнул ей, намекая, что на сегодня королева для него она.

– Что это значит, то, что у вас все хотят воровать? – Филипп был в растерянности.

– Нет, Филиппка, – встрял в разговор Борис, решив, что после трех рюмок уже вполне может его так называть. – Это означает, что нам нужно все и сразу, едрёный комбайнёр. Все самое лучшее, на меньшее мы не согласны. Если кукурузное поле, то размером с целую страну. А какие у нас на Кубани виноградники, вот выйдешь – и взглядом не объять, у меня у самого такие, грозди с мой кулак, – и в доказательство он продемонстрировал прям у лица испуганного француза свою огромную руку, сложенную в угрожающий по виду кулачище, – вот такой, – и, оставшись недовольным от произведённого эффекта, добавил: – Ну, может, даже и больше, а виноград-то какой: каждая ягодка, каждая косточка наполнена нашим беспощадным краснодарским солнцем, в моем винограде рекордное содержание сахара, а все почему? Да потому что мне хоть бы что не надо, мне, как настоящему русскому мужику, нужно самое лучшее. Из такого винограда можно сделать самое лучшее вино в мире, такое, что даже вы, знатоки, закачаетесь.

Федор же молча улыбался и с какой-то нежностью оглядывал окружающих, будто бы он только что понял, что на свете есть хорошие люди. Почему же они ему не встречались раньше, может, потому что у него начинается новая счастливая жизнь, думал он про себя. Ему наконец начало везти? Вариант с действием алкоголя счастливый Федор Осипович даже не рассматривал. В подсознании промелькнула мысль, что одного из новых друзей он уже где-то встречал, совсем недавно, но она ушла, так и не получив своего развития.

Купе приняло новых друзей по-домашнему уютно. Напряжение ушло, и в пустом двухэтажном вагоне в купе номер два сидели семь вчера еще не знакомых человек и смеялись. Немного спорили, рассказывали какие-то истории и вообще получали кучу удовольствия от общения друг с другом. Они раньше и не знали, что можно общаться, как с друзьями, с совершенно чужими людьми. Может быть, потому что у них у всех не было никогда настоящих друзей?

– А знаешь, Карлсон, мне же пить нельзя, – сказал, еле шевеля языком, Федя.

– Карлос, – уже не раздражаясь, поправил его Карл.

– Ну, я так и говорю, но так как ты мой друг, ты сегодня ответственный за меня, я поручаю свою охрану тебе, Карлсон.

– Карлос, – поправил его Карл, пошла уже пятая рюмка, и он тоже стал любить этот мир. – Зачем тебя охранять-то?

– Сокровища, – как ему казалось, шепотом сказал Федя, но в купе уже вся компания внимательно слушала Федин пьяный рассказ.

– Прям золото, бриллианты? – влез в разговор Борис.

Федя молча покрутил головой в разные стороны и добавил шепотом:

– Карта, где спрятаны сокровища.

– Федор, друг, не дай бог, конечно, тебе пора спать, – перебил его Карл, понимая, что бред будет продолжаться. – Галина, вы сказали, много пустых купе, может, я устрою нашего Билли Бонса с картой острова сокровищ где-нибудь, чтоб мы могли еще немного посидеть?

– Карлуша, клади его в самое дальнее, в восьмое, чтоб мы ему не мешали, – скомандовала Галина, а Карл, взяв под руки нового друга, стал выводить его из купе.

– Вот, Федор, будете спать с комфортом, туалет рядом, один в номере, красота, – словно уговаривая своего нового друга, говорил Карл.

Но Федор Осипович и не сопротивлялся, он очень устал за сегодняшний день, эмоции, которые накрыли его после посещения архива, истощили за день окончательно. А ведь он почти не надеялся хоть что-то там найти, а оно вон как повернулось. С завтрашнего дня у него начнется новая жизнь, прекрасная, такая, о которой он мечтал, которую он заслужил. И в университете его теперь зауважают, студенты будут шептаться за спиной в восхитительной форме, а преподаватели – поздравлять и немного завидовать. Ярик, сынок, перестанет чудить и тоже вместе с отцом поедет по всяким ток-шоу для интервью, может, даже гордиться своей семьей начнет. А главное – папа, он выполнит обещание, данное семьдесят семь лет назад старому археологу Соломону Абрамовичу. «Папка, самый близкий и родной мой человек, я сделал это, я докопался до истины, я выполнил твое обещание, отдал твой долг. Теперь твоя душа может быть спокойна, мой самый любимый человек, мне так тебя сейчас не хватает, как я скучаю по тебе». Под водопад сладких мыслей Федор Осипович уснул мертвецким сном.

* * *

Клава вела свой минивэн по родной Удачной улице, на которой прожила всю жизнь, и вглядывалась в окружающие дома так, будто видела их в первый раз. Когда-то это был пригород, но цивилизация наступала, и теперь уже родная улица проходила в черте Краснодара. Вместо деревянных резных домов теперь здесь стояли кирпичные огромные коттеджи, и всего лишь два дома на всей улице, Клавин и Сенькин, выглядели как раньше, как двадцать лет назад. Соседей это раздражало, особенно Клавиных, так как справа построилась огромная пятиэтажная гостиница с пафосным названием «Престиж». Но сдвинуть Клаву в своих решениях было не так просто, продавать участок она решительно отказывалась, он ей был дорог как память о родителях, а строить новый дом не было денег. Все заработанные и скопленные деньги ушли на машину. Нет, конечно, можно было купить маленькую и дешевле, не в салоне, а с рук, но Клава до ужаса любила всё удобное, и когда на сайте увидела эту, тут же решила: минивэн надо брать. Сиденья в нем раскладывались так, что они с Сенькой могли спокойно ездить на море и ночевать в машине. Посадить в авто можно было свободно семь человек, а если очень постараться, то и восемь, еще у машины был жутко вместительный багажник, и когда они шли в поход, то помещалось в него абсолютно все. Это была очень хорошая машина немецкой марки, правда, стоила она как квартира в центре родного города, но Клава была непреклонна в своем желании. Ну и, конечно же, престиж, она всегда втайне мечтала, чтоб ее одноклассники, да и одногруппники в том числе, когда-то потешавшиеся над бедной девчонкой, которая зашивала капроновые колготки до тех пор, пока швов не становилось неприлично много, знали: у нее получилось, она всего добилась, сама добилась.

У Сеньки же с бабушкой попросту не было денег даже построить новый забор.

Подъехав к воротам, Клава только хотела выйти, как из калитки выскочила Сенька и быстро распахнула ставни ворот.

– Ты чего не дома? – спросила она ее, заезжая во двор.

– Булю увезли на скорой только что, – Сенька бабушку ласково называла Булей. – Она сказала, чтоб я к тебе шла.

– Сколько? – спросила Клава, уверенная, что Сенька ее поймет.

– Опять двести, я как померила, сразу вызвала скорую, хотя она сопротивлялась, – грустно ответила девчонка.

На крыльце стояла чашка горячего чая, рядом на маленьком блюдце лежали печенья.

– Голодная? – поинтересовалась Клава.

– Неа, я у тебя макароны нашла в шкафу, сварила и натрескалась, – Сенька была очень худой и очень маленькой для своего возраста, но ела она все и много. – Вот чаем догоняюсь. А ты есть будешь или как всегда?

– У меня сюрприз, – на этих словах Клава достала из машины большую коробку мороженого, и Сенька закричала:

– Ура, я так о нем мечтала, я за ложками.

– Бери столовые, – крикнула вслед Сеньке Клава и села на качели. Сад она не переделывала, все, как было при родителях. Деревья выросли просто огромные, но от этого стало только лучше. Черешня приносила столько ягод, что Сенька с Клавиного разрешения продавала их на дороге и даже зарабатывала на этом деньги. Единственное, что сделала в саду Клава, – это качели, большие, с широкой лавочкой и удобной спинкой. Для этого даже были наняты рабочие, они сделали ей самые настоящие, очень красивые и функциональные качели. Сейчас это было любимое место в саду. Сев на них, она распустила туго заплетенную шишку. Волосы у Клавы завивались с самого детства, даже сейчас, когда они были длинные, в расплетенном состоянии они самостоятельно складывались в тугие локоны. Поэтому Клава зачесывала их в туго затянутый хвост и делала строгую шишку, это было удобно. Не требовало долгой укладки и особенного ухода за вьющимся волосом. Удобно – главное слово, которое сопровождало Клаву всю её жизнь, она жила по принципу «все должно быть максимально удобно», не красиво, не сексуально, не женственно, а удобно. Все в этом мире должно быть удобно, и точка. Даже ее черные как смоль глаза в обрамлении коротких и почему-то от природы очень прямых ресниц было очень удобно не красить, так они не осыпятся, не размажется тушь, ну а то, что глаза без туши совсем теряются, это мелочи. Удобно – главный аргумент для Клавы во всем.

– Клав, – крикнула из дома Сенька, – а ты чего не подстриглась, опять передумала?

Да, у Клавы был пунктик: она мечтала подстричься очень коротко, даже записывалась не раз к парикмахеру, но в последний момент всегда отказывалась от этой идеи. Вот и сегодня у нее была запись к мастеру, о которой она в силу очевидных причин просто благополучно забыла. Обычно Клава оправдывала свою трусливость тем, что боится неудобства, сама же знала, что боится другого – перемен. Как-то цыганка на рынке сказала ей: «Как только волосы свои сострижёшь, жизнь твоя сильно изменится», – вроде и не верила Клавдия цыганкам, а пунктик теперь присутствовал. И ведь не уточнила старая, в какую сторону – в хорошую или плохую, а Клава совсем недавно привела свою жизнь к стабильному спокойствию, такому желанному и прекрасному, о котором постоянно мечтала, поэтому перемен она боялась так, как блондинки – постареть, – до ужаса и круглосуточно. Но, похоже, даже без стрижки перемены ее настигают, и никуда от них уже не деться. Вместо ответа Сеньке Клава запела себе под нос детскую английскую песенку, которую она давным-давно от нечего делать сама перевела на русский.

– Клав, – Сенька выскочила из дома и начала кричать прям от двери, – ты только не нервничай, ты же знаешь Булю, я бы никогда, а она, даже в больницу уезжая, наказала мне, – Сенька, держа в одной руке две больших столовых ложки, другой робко протянула ей маленький сверток.

У Клавы сегодня был день рождения, тридцать три, Буля и Сенька это знали, а еще они обе знали, что Клава вот уже пятнадцать лет не празднует его. Она постаралась забыть про этот день навсегда. О дате рождения не знали даже на работе, для этого Клава приложила множество усилий. Друзей же, чтоб звонили и поздравляли, несли шарики и дергали за уши, у Клавы никогда и не было. Пятнадцать лет назад в свой восемнадцатый день рождения Клава вернулась домой и нашла обоих родителей мертвыми – они угорели. Никто так и не понял, почему им приспичило затопить печку двадцать седьмого мая и забыть открыть задвижку. В детский дом, чего она боялась больше всего, Клаву не отдали, ведь она уже совершеннолетняя, но она осталась один на один со своим горем. Именно в эту трудную минуту Буля, как они сейчас ее с Сенькой называют, просто соседка, просто пожилая воспитательница детского дома, не оставила бедную девочку в беде, оплатила похороны родителей, поддержала, не дала сгинуть, раскиснуть. Только Буля, ну, теперь еще и Сенька, знали, когда у Клавы день рождения и почему она его не отмечает.

– Буля просила передать, что прошло пятнадцать лет и надо жить дальше, – Сенька стояла с большими ложками в руке, ей очень хотелось мороженого, но она не решалась нарушить такую минуту. Клава, передумавшая сегодня за день целый вагон мыслей, пожалела единственную подругу.

– Что стоишь, садись, налетай, а я Булин подарок буду смотреть, – пытаясь не расплакаться, сказала Клава.

Сенька не заставила себя ждать, схватив ложку, присела рядом и стала уминать любимое фисташковое мороженое.

– Ты меня прости, – как-то чересчур по-взрослому сказала она. – Я бы никогда, но Буле отказать не смогла, особенно когда она в больничку уезжала. Третий раз за месяц, ой, чую, совсем сдает она, что ж я делать-то буду без нее, – и, словно вспомнив про день рождения, добавила: – Не обижайся.

– Все нормально, – сказала Клава, разворачивая подарок, она не получала их уже пятнадцать лет, родители, хоть и пили беспробудно, про ее праздник старались не забывать, и самый простой, но подарок у нее был всегда. – У меня сегодня есть на чем заморочиться, ко мне едет большое начальство, и, скорее всего, меня уволят. Поэтому права Буля – надо уже что-то менять.

Тридцать три, возраст Христа, на самом деле странный возраст. С одной стороны, у среднестатистического человека, как она недавно прочитала в журнале «Психология отношений», в этом возрасте уже все уложено по полочкам: работа, дом, вторая половинка, к которой еще не угасла страсть, дети маленькие, а это, как известно, маленькие бедки, эдакая счастливая картина жизни. Вот только после этой даты многие люди понимают, что живут с нелюбимым человеком, работа набивает оскомину, а вчерашние милые детки преподносят первые неприятные сюрпризы. Но бывают и исключения, именно таким исключением Клава считала себя: семьи нет, детей нет, да и работу она вот-вот потеряет. В тридцать три, согласно статье, по статистике, многие начинают новую жизнь: новая семья, дети и новая работа, некоторые меняют место жительства, квартиры, города и даже страны, Клава же первую еще не построила, что говорить о второй. Печально. Слезы навернулись на глаза, но Клава мужественно их остановила, прорвемся, не в первый раз. И вообще, почему я должна верить какому-то журналюге, который решил заработать денег и несёт первое, что ему в голову придёт? Я индивид, у меня будет все по-другому, замуж я выйду по большой любви, раз и навсегда, а детки меня будут только радовать, а чтоб они не преподносили сюрпризы, буду любить их сильно-сильно, и тогда они вырастут хорошими людьми.

Бумага не поддавалась, пришлось ее рвать, чтоб добраться до подарка. Под толстым слоем, который Буля наматывала с любовью, оказался гель для душа, самый простой и обычный, но он так растрогал Клаву, что она расплакалась. Она знала, что это стоит для Були, а та знала, что это значит для нее.

– Клав, ну, не обижайся, – Сенька испугалась ее слез и, бросив ложку, начала успокаивать. – Старая женщина, делай ей скидку, в конце концов, – по-взрослому рассуждая, она пыталась успокоить плачущую подругу. Одиннадцатилетняя Сенька, быстро повзрослевшая в сложившихся обстоятельствах, чувствовала себя с Клавой если не ровесницей, то где-то рядом. Она искренне не понимала душевных терзаний Клавы, но уважала их как выбор.

– У меня нет никого ближе вас с Булей, – сквозь слезы произнесла Клава, и Сенька, поняв, что дело не в ней, наполнила ложку мороженым и дала рёве.

– Ешь, мы с тобой что-нибудь придумаем, обязательно придумаем, ты у меня вон какая умная, а может, еще пронесет, может, он купаться приехал, что ты сразу решила, что по твою душу? Ты знаешь, Клава, ты много о себе думаешь, мир не крутится вокруг тебя, что, человеку, кроме как увольнять тебя, и заняться больше нечем? – на этих словах Сенька обняла, по сути, совсем чужого человека, но по факту самого близкого на всем свете, не считая, конечно, Булю, и сказала: – Ты же помнишь нашу любимую поговорку: даже из желудка крокодила всегда есть как минимум два выхода, прорвемся, с днем рождения.

Они чокнулись наполненными мороженым ложками, словно бокалами, и рассмеялись, вытирая друг другу слезы.

* * *

«Что с рукой, я ее совсем не чувствую», – это было первой мыслью, когда Карл проснулся. Открыв глаза, он обнаружил причину потери конечности – на его руке лежала Динка и сладко посапывала. Голова гудела, и память отказывалась подчиняться и выдавать правдивую информацию о прошедшей ночи, забрав туда же даже немного вчерашнего вечера. Карл попытался встать, не разбудив соседку, но на узкой полке это, к сожалению, оказалось невозможно. Стоило ему только подняться, как сразу же одежда Динки, соскользнув со стола, упала на пол, создав маленькое землетрясение.

– Не знал, что твои джинсы из железа, доброе утро, – виновато сказал Карл, когда Динка вскочила с кровати и стремительно принялась надевать упавшие на пол вещи.

– Доброе, мне пора, скоро уже станция, – она говорила какие-то не связанные вещи, скорее всего, от стеснения, глаза же были опущены в пол, видны были только ее короткие, словно обожжённые ресницы.

«Хорошая девочка, жалко, что не моя», – подумал Карл.

Он знал, что такое «моя девочка», он помнил это ощущение. Давно это было, очень давно. Но чувство, которое переворачивает душу наизнанку только от одного взгляда на женщину, забыть невозможно. А может быть, это был подростковый максимализм и никакой любви не было. Может, это вожделение в восемнадцать лет так действует на воображение, и он больше никогда не испытает такого, а может, и нет ее, любви этой. Нет, неправда, есть любовь, он каждый день ее видел в детстве и сейчас по праздникам – это его родители. Они вместе уже тридцать пять лет, но до сих пор держат с любовью друг друга за руки, смеются взахлеб и обсуждают все вместе, стараясь всегда уступать. Им всегда есть о чем поговорить. Когда он последний раз прилетал к ним в Испанию, папа хвастался, что выучил язык, а мама смеялась над ним, говоря, что его не понимает даже торговец на рынке, а ведь он сам плохо говорит на испанском. Отец же начинал ревновать, упрекая, что она слишком много болтает с этим торговцем, на что мама в голос смеялась и говорила ему, что он не исправим. Вечером, когда Карлу не спалось, он выглянул в окно, в лунном свете он увидел, как родители сидели за столиком в саду, рука отца накрывала мамину, они молчали, но это молчание говорило обо всем. Да, любовь все-таки существует, неужели ему, Карлу, не посчастливится так, как его родителям?

Динка собралась, снова странно погладила себя по голове, будто проверяла головной убор, улыбнулась на прощанье и сбежала из купе, как арестант из тюрьмы, – быстро и с легкой душой.

«Дааа, Карл, вот и девушки стали от тебя убегать, стареешь», – пошутил он сам над собой. Но от того, что Динка так легко ушла, настроение только улучшилось, не пришлось что-то врать и тратить попусту время на обещание обязательно позвонить и возможность остаться друзьями, на то, что она прекрасна и дело совсем не в ней, а в нем, и остальную похожую чушь, которую он научился уже нести на автомате и почти профессионально. С зубной щёткой и хорошим настроение он вышел в коридор.

– Карлуша, как ты? – встретила его с улыбкой Галина. – Что-то мы вчера немного перебрали, ладно вы, молодежь, а я-то куда за вами увязалась? Еле до кровати добралась и уснула мертвым сном. А ведь я одна в вагоне на этом рейсе, так сказать, по техническим причинам, на меня начальник понадеялся, доверил мне, а я… Вроде и выпила немного, а разморило меня, странно, давление, наверно, поспособствовало. Ты иди, Карлуша, я скоро завтрак принесу, хотя, – бубня себе под нос, продолжила Галина, – можно уже и обед нести.

С аппетитом поев и собрав сумку, Карл пошел будить новоиспеченного друга Федора, которого он вчера так по-отечески уложил в восьмое купе, но дверь была закрыта. Немного постучав и подергав для приличия ручку, ведь через час уже приезжаем в Краснодар, Карл направился к проводнице.

– Галина, а вы не видели Федора, моего плачущего соседа? – поинтересовался он у нее в надежде, что тот просто ушел, а проводница закрыла пустое купе.

– Нет, Бориса видела, интуриста тоже, всем плохо с утра, прямо жуть, Борька сам похмелился и интуриста заставил, – улыбнулась она. – Марина еще и не вставала, Динку видела, как она от тебя бежала в свое купе, а Федора нет.

– Вы знаете, надо бы дверь открыть, может, у него с сердцем что, он вчера говорил, что ему пить нельзя, – видно было, что Карл беспокоится, ведь именно он заставил его выпить ту несчастную первую рюмку.

– Привет, Карл, – на их пути к восьмому купе появился Борис. – Вы куда такой делегацией?

– Мой новый друг Федор не открывает дверь, а уже подъезжаем, вот идем его будить. Присоединяйтесь, если у вас нет других планов, я думаю, будет весело, ведь у него никогда не было друзей, доставим человеку кучу удовольствия, – Карл пытался шутить, чтоб разрядить обстановку, но на душе почему-то скребли кошки.

– Я с вами, а то скучно сидеть одному, – сказал Боря и вступил в стройный ряд делегации.

Так, пока дошли до восьмого купе, весь вагон был в сборе: подтянулась Марина, которая просто шла в ту же сторону с зубной щеткой умываться, Динка, решившая «за компанию и известь творог», и иностранец Филипп, любовавшийся видами России в окно, но так как подъезжали к Краснодару, то за окном были сплошные поля и ничего интересного. Галина достала из кармана ключ так, будто это была ее личная гордость и достижение, и открыла дверь.

Карл на правах нового друга зашел в купе первым. Федор сидел на незастеленной полке купе, неудобно склонив голову набок. Смотрел он на вошедших с испугом и как будто даже обиженно, словно они пришли отнять его любимую игрушку. Карл уже хотел что-нибудь пошутить, когда увидел, что взгляд Федора застыл в этом выражении. Карл никогда не видел мертвецов, но в одно мгновенье все понял, в глазах потемнело, и он, как кисейная барышня, бухнулся в обморок, прям к ногам своего уже бывшего нового друга.

* * *

– Это нашатырь, к носу его, ближе, – Карл услышал крик Галины, и тут же в нос ударил резкий запах.

– Ну что, очнулся? – озабоченно спросила Динка. Карл сидел на полу в узком коридоре вагона, а она стояла рядом на коленках, до смерти испуганная.

– Нормально все, – ему было до ужаса стыдно за его немужское поведение.

– Вставай, пойдем в купе, – Динка очень бойко подняла его с пола и усадила в ближайшее купе на полку.

– Он мертв? – спросил Карл, стараясь, чтоб голос его не дрожал.

– Да, – тихо ответила блондинка, которая оказалась более стойкой, чем он, мужик.

– Там надо помочь, – хотел встать Карл, но Динка остановила его.

– Возле купе Борис караулит, Галина побежала старшему поезда сообщать, через полчаса Краснодар. Скорее всего, нас там отцепят для всяких следственных действий, хорошо, что мы крайний вагон, так что нам теперь одно – ждать.

Полчаса до приезда в Краснодар прошли как во сне, Карл постоянно трогал карман своих джинсов, будто проверяя, на месте ли бумага, которую ему дал на хранение друг, так мало побыв им.

* * *

Посиделки с Сенькой на качели помогли, сегодня Клава была готова уже ко всему, даже к увольнению. Ей не впервой начинать все с начала, сейчас уже не так страшно, есть образование, опыт работы и немного скопленных денег, которые позволят ей продержаться достойно, пока она будет искать новую работу. Единственное, к чему она не была готова, так это к тому, что ей придётся самой встречать начальство. За полчаса до прибытия поезда, когда водитель от фирмы «Элитное такси» уже стоял где-то возле вокзала Краснодар-1 и изнывал от жары, а на его заднем сиденье лежала табличка с надписью «СПОРТИКСОН», секретарю пришло сообщение: «Карла Юрьевича встречать на вокзале должен начальник филиала на собственном авто, никаких такси и нанятых людей со стороны».

– Да он что, издевается надо мной, что ли? – разозлилась Клава, когда Инна Викторовна зачитала ей послание. – Ведь поезд через полчаса, это Краснодар, тут в будний день стоит всё, даже Кубань, – но делать нечего, схватив рюкзак и ключи от машины, Клава уже выбегала из офиса.

Жара на улице достигала своего максимума, и люди старались спрятаться под исцеляющее действие кондиционера. Но вот проблема: еще на прошлой неделе у Клавы в ее минивэне закончился фреон, заправить кондиционер не было времени, и теперь, как результат, она едет встречать начальство в тридцатиградусную жару без животворящего холода. Льняное платье вмиг стало мокрым, а пот каплями тек со лба. «Это однозначное увольнение», – думала Клава, гоня по улицам Краснодара и повсеместно нарушая правила дорожного движения.

Когда она вбегала на перрон вокзала, поезд, вильнув хвостом, повез людей дальше к ласковому Черному морю.

– Это адлерский фирменный ушел? – спросила Клава у дежурного по станции. Ее лицо раскраснелось от духоты и бега, платье напоминало мокрую половую тряпку, а волосы, так усердно уложенные утром в тугую шишку, повылазили в разных местах, создавая ощущение полного хаоса. Пожилой мужчина с жалостью посмотрел на нее.

– Опоздала, дева? Что ж ты так? Он и так простоял дольше обычного, пока крайний вагон отцепляли.

– А зачем? – больше по инерции, чем из интереса, спросила Клава, оглядываясь по сторонам, она не представляла, что сейчас делать и куда бежать. Личного телефона начальства, естественно, никто не знал.

– Так, говорят, там убийство произошло, уже и полиции полно понаехало. Надо же, когда в плацкарте дембеля куролесят, понятно, а тут самый дорогой вагон, такое удовольствие не всем по карману, и труп.

У Клавы мгновенно сжалось сердце.

– А где, вы говорите, этот рай для богатых?

– Да вон там, – показал рукой старик.

Подходя к отцепленному вагону, Клава сразу увидела его, Карл Юрьевич хоть и был сейчас очень бледным, но, как всегда, невероятно красивым. Клава много раз пересматривала его вебинар для сотрудников. Много, потому что с первого взгляда переключиться с его внешности на его слова было очень трудно. Сейчас вокруг него толпились какие-то люди, все были очень расстроенными, в какой-то мере даже потерянными. Туда-сюда сновали полицейские, не обращая ни на кого внимания.

– Здравствуйте, Карл Юрьевич, – произнесла Клава, подойдя к своему начальству.

* * *

Для Карла все происходило как во сне, ответ – вопрос, ответ – вопрос. Хмурый следователь задавал вопросы, попутно матеря жену, по вине которой он оказался в этом аду.

– Значит, вы последний, кто вчера его видел? – в который раз повторял он свой вопрос. – Ну-ну, а были ли вещи у потерпевшего?

– Портфель был, он с ним не расставался, всегда его под мышкой держал, – растерянно сказал Карл.

– Да? Странно, он совершенно пустой, в нем только паспорт, билет и значок какой-то, – вытирая насквозь мокрым платком лоб, безразлично сказал следователь.

– А может, просто от жары умер? – сделал он предположение. – Я вот не удивлюсь, сердце, например, не выдержало, эта жара любого доведет, хотя проводница говорит, кондиционеры у вас работали. Вот тоже, моя курица говорила мне: поехали жить на юг, сэкономим, отопление минимум, зимней одежды не надо, а на деле только на кондиционеры летом тратим больше, чем ей на пуховик в Норильске, – на этих словах следователь Илья Ильич улыбнулся так нежно, будто вспомнил снега родного Норильска. – Город пока не покидаем, где будете жить?

– В гостинице, пока не решил, в какой, мне на фирме должны были заказать.

– Вот вам мой телефон, позвоните, скажете, где остановились, – следователь протянул визитку с телефонами.

Под палящим краснодарским солнцем стояли четверо: Карл, бледный как стена, Борис с торчащими в разные стороны взлохмаченными волосами, потому как он постоянно нервно чесал голову, Марина с потухшим взглядом и испуганный на сто процентов Филипп. Динка, лишь только разрешила полиция, убежала домой, даже не попрощавшись. Бедную проводницу Галину увезли на скорой с сердечным приступом.

– Я домой, – устало сказала Марина.

– А мне нужна гостиница, – сказал Борис. – Следователь сказал оставаться в Краснодаре, да и не могу я сейчас никуда ехать.

– Боря, у меня своя гостиница, поехали, поселю в лучшем виде, – предложила она.

– Я с вами, – сказал Карл, он, будто потеряв ориентир, никак не мог прийти в себя, от этого ему хотелось оставаться с теми, кто тоже был причастен к этому ужасу.

– Конечно, поехали, – даже немного улыбнувшись, сказала Марина. – Буду рада, не хотелось после всего одной оставаться.

– А мне можно, Марина? – спросил француз. – Я не знать город, я должен был сегодня ехать в другой город и здесь ничего не заказывал.

Именно в этот момент прозвучало:

– Здравствуйте, Карл Юрьевич.

– Вы кто? – Карл словно только что увидел, что есть вокруг еще и мир, люди ходят, вокзал живет своей жизнью, город замер в полуденной жаркой дрёме.

– Начальник краснодарского отделения фирмы «Спортиксон» Жукова Клавдия Петровна, – представилась женщина.

– Этого не может быть, – стал приходить в себя Карл, разглядывая несуразное создание, что стояло перед ним.

– Но это факт, – сказала Клава, вытирая пот со лба и поправляя взъерошенные волосы.

Она была готова к такой реакции, потому как это и была ее маленькая тайна – Клава была толстой. На фирме «Спортиксон» существовал строгий дресс-код из-за того, что они занимаются спорттоварами, а также инвентарем для спортивных клубов: весь персонал должен соответствовать здоровому образу жизни, то есть иметь спортивную фигуру и регулярно посещать спортзал. У Клавы с этим была беда, как только она стала зарабатывать, она начала есть, потребляя в больших количествах всё, что было жирно, сладко и очень калорийно. Ведь это было еще и безумно вкусно и раньше недоступно для Клавы. Теперь же пирожные и мороженое были сильнее ее, и она не могла им отказать. Три месяца назад, когда меняли прошлое руководство, женщина-инспектор, принимавшая решение и видевшая все деловые плюсы Клавы, решила пойти ва-банк.

– Я все понимаю, – сказала она Клаве. – Давайте так: я вас рекомендую, а вы мне обещаете, в свою очередь, что не подведете меня и начнете сбрасывать вес.

Все три месяца Клава честно старалась, она почти не ела и каждый вечер умирала на дорожке, но, сбросив три килограмма, вес встал и не двигался больше с места. Рассматривая себя в зеркало, она не понимала, в чем проблема. Да, у Клавы большая грудь, но это казачьи корни по маминой линии давали о себе знать, но как альтернатива – у нее прекрасная талия, не шестьдесят, конечно, но вполне приличная. Бедра широковаты, согласна, ну, хорошо, даже полноваты немного, но ноги вполне себе ничего. Вообще про такую, как Клава, можно сказать «аппетитная» или «с формами», почему сразу толстая? Еще вечером сидя на лавочке под черешней, Клава решила не унижаться, а написать заявление об уходе сама. Поэтому сейчас, стоя на сорокаградусной жаре, проехав в пыльных пробках без кондиционера полгорода, она спокойно сказала:

– Да, я девушка с формами, спортзал посещаю регулярно, но если для вас объем моей груди и бёдер важнее того объема работы, что я делаю, то заявление будет сегодня же написано.

– Не сомневаюсь, – то, как его подчинённая дерзко разговаривала с ним, привело Карла в чувство окончательно, он снова почувствовал себя сильным и беспринципным Карлом Юрьевичем. – Вы на машине?

– Да.

– Сколько мест в вашей машине? Со мной еще трое человек.

– Все войдут, – сухо сказала Клава.

В машине ехали молча, Клава в который раз решила попытаться сгладить обстановку, потому как после стычки возле вагона она получила еще порцию недовольства от начальства за неработающий кондиционер в машине.

– Я думала, это вас убили, – сказала Клава.

– Я услышал в вашем голосе разочарование или мне послышалось? – возмутился Карл, еще раз взглянув на странную подчинённую.

– Простите, не сдержалась, – совсем не извиняющимся тоном сказала Клава.

– Я так понял, вы точно решили уходить, даже шанса себе не оставляете, – Карл полностью пришел в себя и уже был грозным начальником, а не испуганным мальчишкой.

– Скорее всего, – спокойно согласилась Клава. – Не могу лишить себя фисташкового мороженого.

– Вам сколько лет, сорок, по-моему, пора менять приоритеты.

– Мне тридцать три, но у женщин возраст не спрашивают, – первый раз в жизни Клава так разговаривала с начальством и сама не понимала, почему.

– Вы сейчас для меня не женщина, а сотрудник фирмы «Спортиксон», бесполое существо, которое из-за своего веса выглядит на сорок. Плюс ко всему вы не только толстая, но еще и неопрятная. Директор филиала «Спортиксон» просто не может так выглядеть. Вы вообще до того, как вышли сегодня из дома, в зеркало смотрелись?

Клава правда выглядела не очень, ей хотелось оправдаться, ведь она так выглядит, потому как в пробках и сорокоградусной жаре сначала ехала, потом бежала со стоянки на вокзал, чтобы встретить начальство, которое не соизволило предупредить о своих желаниях заранее. Слезы в глазах Клавы уже готовы были политься ручьями, но спасли солнцезащитные очки и то, что в этот момент машина подъехала на стоянку перед пятиэтажной гостиницей, та словно втиснулась между частных домов. Фасад был стилизован под каменную крепость, перед входом плескался фонтан, а на заднем дворе ходили павлины. Вывеска «Отель “Престиж”» оповещала гостей о том, что они не прогадали, а остановились в очень пафосном месте.

– Значит, так, – выходя, скомандовал Карл, – дайте мне свой личный номер телефона, и в срочном порядке заправлять кондиционер, это приказ. Дальнейшие указания дам отдельно, – и, не оборачиваясь, ушел в компании своих притихших друзей.

– Надутый павлин, – прошипела сквозь зубы Клава и уже более мирно добавила подошедшей с заднего двора птице: – Прости, Семен, тебя это не касается.

Нет, конечно, Клава не знала всех павлинов в Краснодаре в лицо, просто это была именно та гостиница, которая высилась по соседству с ее домом. Получив адрес, куда необходимо ехать, она не удивилась, потому как сразу узнала хозяйку соседнего строения. Марине Львовне Забейко в принципе трудно было бы затеряться в толпе со своим фиолетовым шариком вместо прически, но вот вопрос: когда она успела подружиться с ее начальством, а может быть, это давнее знакомство, и вообще кто все эти люди с Карлом Юрьевичем? Этот боров с деревенским видом и с золотыми часами, будто браток из девяностых, нарочно хвастающийся своим достатком, без присутствия какого-либо вкуса. Он постоянно лез с разговорами к пришибленному и очень испуганному хиппи с локонами как у девушки и оправой очков, которой в принципе позавидует любой. Очень странная компания: начальник-самодур, соседка – высокомерная зазнайка, боров-богатей, испуганный хиппи. Может, уволиться и не терпеть все это? Шестое чувство говорило ей, что так и необходимо сделать, но врожденное упрямство, кстати, благодаря которому она всего и достигла, говорило: борись, Клава, борись.

* * *

Гостиница была очень уютной, внутри стиль огромного замка продолжался. Нарочно плохо заштукатуренные стены обрамляли массивные деревянные балки, закрепленные к стенам и потолку железными листами, и прикреплены они были огромными железными болтами с внушительного вида шляпками. Ресепшен был сделан в виде большого рубленого стола ручной работы, а по стенам висели разного рода украшения, попадающие в эту стилистику.

– Марина, у вас очень мило, – первым похвалил дизайн Филипп, остальные же молча закивали.

– Спасибо, это не просто гостиница, это моя жизнь, мое детище, – и, не переключаясь, спросила у Карла: – А не очень ли ты строг с этой девушкой? Знаешь, я тоже в своем роде начальство, и, как про меня шепчутся, психованное. Могу прикрикнуть, расстаюсь с людьми легко и никогда не даю второй шанс. Но я не позволяю себе никогда переходить на личностные оскорбления, тем более внешности, тем более женщины, – было видно, что инцидент в машине зацепил ее. – И еще так, для справки, – не дав ответить Карлу, продолжила Марина: – В Краснодаре кондиционер заканчивается чаще, чем жидкость для мытья стекол, такова особенность южных городов.

Вручив всем в руки ключи от номеров, скомандовала:

– Значит, так, даю вам два часа на то, чтоб принять душ, и жду на ужин в кафе на первом этаже, попрошу не опаздывать, к этому времени постараюсь узнать новости.

И трое здоровых взрослых мужиков, так привыкшие командовать каждый на своем месте, подчинились женщине, так было проще, так было легче.

* * *

Филипп Морель был действительно испуган, все пошло не по плану. Естественно, конференция виноделов в Абрау-Дюрсо была причиной приехать официально и быстро получить визу в Россию. Когда он от своего друга узнал о ней, то понял: это знак свыше, надо ехать. Вот только ехать, как гласил проспект, на прекрасное горное озеро Абрау он не собирался, у него были другие дела в Краснодаре, дав встречающей стороне неправильный номер рейса и поручив секретарю отвечать путано и туманно, отключил свой мобильный. Когда же на вокзале он увидел Федора, то руки просто затряслись от такой удачи, и ему пришлось даже запихнуть их в карманы, чтоб не бросалось в глаза. Именно тогда верящий в приметы и уверенный, что случайностей не бывает, он второй раз решил, что это судьба. Сейчас же ему казалось, что он поступил неправильно, в этой странной стране, где жили когда-то его предки, страшно, по-настоящему страшно, зря он полез сюда. Он чувствовал себя медведем, которого заманили медом дикие пчелы и ждут только момента, когда напасть и искусать его до смерти. «Как только разрешат, уезжаю домой, – решил Филипп, – и дальше в это дело не полезу». Приняв решение, он пошел в душ, но, уже стоя под холодной струей воды, к Филиппу пришла мысль: а может, продолжить самостоятельно, а может быть, и это тоже судьба? Видимо, это пресловутые русские корни сейчас предлагали ему рискнуть.

* * *

Борис Семенович Борзов, фермер от бога и просто деревенский мужик, по сути, не знал, радоваться или плакать. Так всё хорошо шло, так замечательно закрутилось, не сглазить бы. Он был уверен, что просто Боря, просто мужик сможет срубить свой личный джекпот, и это будет последний кирпич в его успешность, после этого никто не сможет сомневаться в его империи. Полпути пройдено, осталось немного.

«Боря Борзов никогда не сдавался и сейчас не намерен», – еще раз настроил он себя на победу и, взяв телефон, набрал знакомый номер.

– Привет, я в Краснодаре, нет, в станицу сегодня не приеду, обстоятельства изменились. Нет, в этом деле все отлично, тут другое, но это при встрече. Ты лучше рассказывай, как дела, подробно.

И, отвалившись на кровать, Боря с довольной улыбкой стал слушать, как работает его империя, его детище, которое скоро он сделает еще больше.

* * *

Карл разложил на большой двуспальной кровати листки, что отдал ему на хранение вчера Федор Осипович, но прочитать не мог ни строчки: мысли путались, а ком в горле разрастался и мешал дышать.

«Знаешь, Карлсон, – стоял у него в ушах голос вчерашнего друга, – я разгадал тайну, где лежат золотые нашивные бляшки меотской культуры с изображениями мифических героев, это историческая ценность, ее даже не искали, потому как, кроме моего отца, о них никто не знал, а кто знал, тот просто не верил. Сынок мой Ярик слабоумным меня считал, говорил, что я ищу клад, которого и не было никогда, а он был, то есть он есть! Представляешь! Есть! Он семьдесят шесть лет лежал под Марфой, представляешь, спокойно так ждал, пока я разгадаю загадку старика Матвея. Ты только представь себе, все время они лежали под Марфой», – воскликнул возбужденный Федор и противно так захихикал.

– Точно, Ярик, – вслух сказал Карл и стал набирать номер телефона.

– Еще раз здравствуйте, – совсем другим тоном, строгим и бескомпромиссным, словно и не стоял у него камень в горле три минуты назад, заговорил Карл. – Сегодня со мной ехал в вагоне человек, он умер. Так вот, мне необходимо, чтоб вы достали мне адрес его сына. Нет, фамилии я не знаю, звали его Федор Осипович. Да, проживал в Краснодаре, что значит как вы это сделаете, вы местная, могу дать руку на отсечение, у вас есть знакомые в полиции. Возможно, именно после этого я постараюсь закрыть глаза на вашу немаленькую проблему, причем в полном смысле этого слова, и ваше увольнение не будет столь категоричным, – и, выдержав небольшую паузу, не смог удержаться и добавил: – Но только пока на одну, а у вас их две, – и, не дожидаясь ответа, нажал отбой.

В голове понемногу начинал вырисовываться план, к слову сказать, Карл совершенно не мог без него, в его жизни всегда должны быть прописаны действия. Только после бумажного письма, которое он получил неделю назад, все пошло кувырком. Кстати, письмо, он совсем забыл, зачем он на самом деле приехал в этот жаркий странный город, где высотки соседствуют с деревянными покосившимися домами и коттеджами, похожими на дворцы, где люди дружат сразу и навсегда, где, приглашая к себе в гостиницу, обижаются, когда ты хочешь оплатить номер.

Итак, план: сначала он найдет сына Федора, отдаст столь ценные записи, которыми хозяин очень дорожил, а потом займется и своим делом, из-за которого, собственно, и приехал сюда. Карл по привычке сфотографировал листки, он всегда так делал с важными документами, как он говорил, на всякий случай. Оригиналы положил в карман и пошел на ужин со своими новыми друзьями.

* * *

Зайдя в свой личный номер в гостинице, которая была не просто бизнесом, но и домом, Марина первым делом схватилась за телефон. Её все время с того момента, как обнаружили труп, что-то гложило, и она интуитивно цеплялась за эту мысль, пытаясь обнаружить причину, но мысль постоянно ускользала. Недаром говорят: родные стены помогают, привычные и такие родные вещи поставили ей мозги на место и выявили раздражитель. Теперь она точно знала, что звонков надо сделать два.

– Алло, – сказала она в трубку. – И не мечтай даже, у тебя не белая горячка, это действительно я. Мне срочно нужна информация, я рада, что люди не меняются и ты по-прежнему дебил, нет, я не подыскиваю себе новую жертву, я от тебя еще отойти не могу. Мне надо знать все, что думают наши доблестные органы про сегодняшнее происшествие в вагоне СВ поезда «Москва – Адлер», – и, не прощаясь, еле сдерживая раздражение, повесила трубку.

Следующий звонок Марина сделала уже другим голосом и совершенно в другом настроении.

– Пап, привет, как дела? Как мама? Нет, у меня все хорошо, я в Краснодаре, как у вас погода? Как море? Купаетесь? Здорово! Как твой изюм? Да ладно, не обижайся, я же шутя. Скажи, ты не знаешь такого французского винодела Филиппа Мореля? А можешь мне все разузнать? Спасибо. Я люблю вас. Маме привет.

Закончив разговор, Марина вдруг почувствовала себя маленькой девочкой, которой очень страшно. Когда-то, когда Марине было лет восемь, к ним в гости на лето, как она выразилась, побарахтаться в море приехала мамина сестра с дочерью Светой. Вообще, как только они переехали жить рядом с морем, гостей в их доме стало намного больше. Когда маму соседка спросила, нравится ли ей Краснодарский край и, в частности, их станица, мама вздохнула и сказала: «Нравится, только я и не знала, что у меня столько родственников и друзей». На что соседка тетя Лида, захохотав, ответила: «Это да, у нас на Кубани две беды: зимой – дожди, летом – гости». Но именно этих гостей Марина запомнила на всю жизнь, Светлана была совсем немного старше Марины, им бы подружиться, но странная девочка с огромным удовольствием всячески пугала и зло шутила над младшей сестрой, а после радостно хохотала. Ничто не могло так рассмешить Свету, как испуганные глаза Марины. Одной из любимых её пугалок было тыкать пальцем в грудь восьмилетней маленькой девочке, да так, что становилось и больно, и обидно одновременно, при этом Света выпучивала глаза, словно от ужаса, и кричала во весь голос: «Ты превращаешься в Бабу-ягу, боже, как страшно, Баба-яга, не надо меня есть своими большими клыками». Затем гостья падала на пол и начинала ползти, словно раненая. Лишь когда в полном ужасе Марина подбегала к зеркалу, разглядывая себя, Света начинала хохотать. После этих выступлений двоюродной сестры у Марины по ночам начались панические атаки, но это сейчас она знает модное название для своего состояния, а тогда в детстве она называла это, как могла: «дикий ужас». Он приходил как хозяин, с ногами залазил на ее постель и хохотал, а Марина тряслась в припадке и очень боялась Бабу-ягу, которая почему-то спряталась внутри нее. И вот сейчас уже почти забытое чувство страха вернулось, того детского страха, страха увидеть в зеркале Бабу-ягу.

* * *

На другом конце южного города в своей комнате у зеркала сидела Динка. Нет, она не плакала, но мысли о происшествии в поезде не давали ей покоя, как кинопленку прокручивая последние события. Словно пытаясь забыться, она рассматривала свое лицо. Да, не красавица, да, уже двадцать пять, но что-то во мне есть, и идеальная фигура возраст скрывает. Но, пожалуй, стоит торопиться, еще три-четыре года – и всё, поезд под названием «замужество» помашет ей рукой. А ведь этот Карл не так плох, может, все же попробовать охмурить москвича?

* * *

– Нет, ну не сволочь? – Клава, чуть не плача, положила трубку, сначала она встречала этого нарцисса, потом, по его же требованию, в разгар жары заправляла кондиционер и вот теперь только вернулась в офис, чтоб хоть немного сегодня поработать, но не тут-то было. Новое задание шефа выглядело неожиданно и было невыполнимым, если только, нет, только не Санёк. У нее даже мурашки пробежали по спине от этой мысли.

– Клавдия Петровна, – в кабинет заглянула секретарь, – сегодня все встречи прошли удачно, ваш зам вполне справился, все-таки вы умеете выбирать людей. Как говорится, рыбак рыбака видит издалека.

– Это первая хорошая новость за сегодняшний день, – грустно сказала Клава, в голове прокручивая варианты, как можно обойтись без Санька.

– Как там наше начальство? – спросила Инна Викторовна, попутно поглядывая на часы, было видно, что ей не терпится сбежать домой к внукам.

– Не спрашивайте, была маленькая надежда, что именно он не доехал до столицы Кубани, но она не оправдалась, – Клава пыталась жестко шутить, обычно именно такой настрой помогал ей прийти в себя. – Инна Викторовна, сделайте мне одолжение, найдите телефон Митина Александра Васильевича, два года назад он работал в МВД по Краснодарскому краю на улице Гаврилова, понимаю, мало информации, надеюсь на ваши суперспособности, – бросила немного грубой лести Клава и добавила уже себе под нос: – А я буду надеяться, что вам это не удастся.

Но Клавиным надеждам не суждено было сбыться, возможно, потому что Инна Викторовна была хорошим секретарем, но, скорее всего, другое – ей очень сильно хотелось к внукам. Уже через десять минут перед Клавой лежал нужный номер мобильного. Когда-то он был в записной книжке её телефона, подписанный емким словом «Любимый», но два года назад Клава стерла эти цифры из памяти телефона, как стерла из жизни его хозяина. У них с Саньком, как он представлялся всем, а соответственно, именно так его и называли, была любовь. Ей он казался этаким настоящим мужиком, который и защитит, и мамонта убьет, и гвоздь прибьет, но время шло, и пелена героизма стала спадать с Санька. Защищать Клаву было не от кого, вместо мамонта, по сути, была бесконечная рыба, которую добытчик тащил каждые выходные в неограниченном количестве, требуя срочно «жарюху». Да и с гвоздем были огромные проблемы, на него у Санька абсолютно не было времени, работа в полиции занимала все время, оставшееся же распределялось между друзьями, рыбалкой и Клавой, причем именно в таком порядке. Все домашние дела Клава брала на себя, благо и дом был тоже ее. Все это она терпела беспрекословно, потому как любовь, но, когда Санек стал приходить и пахнуть женскими духами, а в пакете с рыбой, который любимый привез с рыбалки, оказался чек из магазина «Рыба и раки», она не выдержала и без объяснений выгнала полицейского – Дон Жуана. Надо отдать должное, он почти год еще каждый раз, напиваясь, приходил к ее дому и орал под окнами, как любит, раскаивается и хочет вернуться, но Клава выстояла, и его пьяные походы к ее забору стали все реже, а после и вовсе прекратились. И вот сейчас именно этот полицейский с задатками великого рыбака может помочь ей остаться на своей должности. Это очень пугало Клаву, потому как Санек и помощь были понятия несовместимые, если он что-то делал, то это было либо «недоделал», либо «переделал», а Клаве в этот раз надо было именно хорошо, она не могла опять опростоволоситься перед начальством. Но выбора не было, понимая это, Клава набрала номер.

– Жаба-Клава, – услышала она в трубку знакомое приветствие и не менее знакомое гоготание. Только Санек называл ее так, после того как он однажды случайно завис на канале «Карусель» и посмотрел мультфильм «Лунтик», где присутствовала такая зеленая героиня, тезка Клавы, по-другому горе-жених ее больше не звал. Он никак не реагировал на просьбы больше так не говорить. – Сколько лет, сколько зим, ты что про меня вспомнила? – кричал он в трубку, не дав ей сказать ни слова. Санек, видимо, был, в отличие от Клавы, в отличном настроении. – Узнала, что я развелся, и решила еще раз испытать счастье с Саньком?

– Успокойся, Митин, я даже не знала, что ты был женат, – вставила Клава. – Мне помощь твоя нужна, – начала с места в карьер Клава.

– Ты знаешь, Клав, я же пью третий день, вроде как извиняющимся тоном сказал Санек. – Так обидно, в кои-то веки ты позвонила, а тут… Но, ты понимаешь, повод-то у меня уважительный, я год мучился с этой стервой, вот получил свидетельство о разводе, взял отгулы и запил с радости.

– Послушай меня, Санек, меня могут уволить, и только ты можешь помочь мне усидеть в кресле директора. Ты знаешь, я умею быть благодарной, если забыл, то вспомни, сколько я для тебя сделала. Позвони своим родителям, и они напомнят тебе, кто оплатил их отдых в санатории в прошлом году, заметь, мы тогда уже не были вместе. А еще спроси, кто их возит каждый год к тёте Миле в станицу повидаться и через неделю забирает со всеми дарами природы.

Это было чистейшей правдой, расставшись с Саньком, Клава все так же старалась помогать его престарелым родителям, возможно, потому что, глядя на них, она представляла, что это постарели ее собственные родители.

– Всё, всё, я понял, я, Клав, все знаю и ужасно тебе благодарен, говори, что надо.

– Сегодня в поезде «Москва – Адлер» в вагоне СВ умер человек, на станции Краснодар-1 вагон был отцеплен, и милиция работала у нас. Погибшего человека звали Федор Осипович, фамилии не знаю, у него есть сын, мне необходим его адрес.

– Понял, на связи, Жаба-Клава, – сказал Санек немного грустно, понимая, что его такой классический и оправданный со всех сторон запой прерывается.

– Жду, Саня, жду сильнее, чем тебя с рыбалки три года назад, можешь звонить в любое время суток, – сказала Клава и положила трубку.

* * *

Гостиница «Престиж», несмотря на свое странное расположение между коттеджей и деревянных домов, соответствовала своему названию. Не только впечатляющий холл и уютные номера были выполнены в стиле средневекового замка, но и ресторан, просторный и светлый, был похож на зал, где рыцари принимали гостей. Возможно, детально это было не так, но Карлу, выросшему на советском кино – в детстве он сто раз пересматривал фильм «Новые приключения янки при дворе короля Артура», – интерьер представлялся именно таким, возможно, с дизайнером данного отеля они в детстве смотрели одни и те же фильмы.

За столом сидели трое взрослых мужчин, они немного потерялись после сегодняшних событий. Все делали вид, что читают меню, на самом деле не знали, о чем разговаривать, об умершем – страшно, других же общих тем у них просто не было.

– Не напрягайтесь, я сама вам всё закажу, – Марина вошла в зал, и вокруг сразу всё оживилось. – Девочки, ужин мне и моим гостям.

Выглядела она, будто успела посетить салон красоты: прическа, макияж, деловой стиль одежды, несмотря на жару, и, самое главное, уверенность в себе и в завтрашнем дне, – все это читалось в каждом жесте, в каждом слове директора гостиницы «Престиж», именно этого сейчас так не хватало растерянным мужчинам. Как только девочки-официантки заставили стол вполне приличными яствами, она продолжила:

– Значит, так, мои дорогие, у меня две новости, как в анекдоте: плохая и хорошая. Первая – Фёдор Осипович не умер, его убили, точным ударом порвали селезенку.

Марина явно была любительницей театральных эффектов и, сказав с удовольствием режиссера, достигшего желаемого результата, наблюдала эффект от своих слов. Борис в этот момент пил воду и поперхнулся, но никто даже не подумал ему постучать по спине. Карл замер с поднесенной вилкой ко рту, а француз Филипп продолжал протирать стекла в своих очках, да с таким усилием, что они уже начали скрипеть.

– А какая, едрёный комбайнер, хорошая новость? – первым пришел в себя, откашлявшись, Боря.

– Это была хорошая, – невозмутимо сказала Марина. – Плохая – мы все под подозрением.

– Кто мы? – спросил Филипп, водрузив на нос очки.

– Все, кто ехал в девятом вагоне, у меня знакомый работает в полиции, – продолжала Марина, будто пересказывала интересный детектив. – Так вот, он сказал, что так вчера случилось, что наш вагон был заблокирован, какой-то придурок-фокусник ехал из Воронежа в Ростов-на-Дону на гастроли и вез большой реквизит – ящик, похожий на гроб. Он его в тамбур затащил, а там ни туда ни сюда. Они его и вытащить, и убрать хотели – ни в какую, только в Ростове с помощью пилы смогли извлечь эту конструкцию из тамбура. Так что от Воронежа и до Ростова дверь в наш вагон была заблокирована. До этого, по свидетельским показаниям, ну, то есть по нашим, Федора Осиповича видели живым и здоровым, после, по сведениям патологоанатома, он был уже мертв. У полиции под подозрением все, даже бедная Галина, которая сейчас в больнице.

Марина была командиром по жизни, возможно, не мужья у нее были плохие, а, скорее всего, именно из-за этого ее качества они и бежали от нее как от чумы. Сейчас в столь важный момент, когда она чувствовала себя выше всех этих успешных и напыщенных мужиков, прозвенел такой ненужный и отвлекающий от ее триумфа звонок.

– Да, – Карл взял трубку, – я вас слушаю.

– Это Клавдия Жукова, адрес сына у меня, – звонившая говорила коротко и по делу, будто боялась снова сболтнуть что-нибудь лишнее.

– Сбросьте мне в мессенджере, позже позвоню, – сказал Карл и положил трубку.

Тут же зазвонили одновременно телефоны у всех присутствующих, это были полицейские, приглашающие их завтра для дачи показаний в связи с вновь открывшимися обстоятельствами.

– Знаете, ребята, у Федора Осиповича есть сын, – сказал Карл, уже немного отойдя от новостей, – я адрес узнал, давайте завтра съездим к нему?

– Зачем? – не понял Филипп, у остальных тоже стоял этот вопрос в глазах, но они постеснялись это произнести, все-таки мы, русские, очень щепетильны в этих вопросах.

– Во-первых, дадим денег на похороны, так принято у русских людей, – сказал Карл, обращаясь индивидуально к Филиппу, – во-вторых, Федор Осипович в вагоне мне документы дал на хранение, мне нужно их отдать его сыну, – пряча глаза, добавил Карл.

– А что, едрёный комбайнёр, ты их полиции не отдал? – равнодушно спросил Борис.

– А вдруг в этих документах что-то важное, помните, он говорил про какие-то сокровища? – на полном серьезе ответил Карл. – Я ему обещал сохранить.

– Что вредничаете, надо – значит, съездим, что мы, не люди, что ли, может, и вправду мальчику сокровища перепадут, – сказала Марина, решив опять взять на себя руководящую позицию. – Решено, завтра съездим.

– Марин, а ты Динку позови с нами, вы же с ней телефонами обменялись? – попросил Карл.

– А сам, что ж, всё в кусты? – усмехнулась она.

– Ты знаешь, не хочу ее обижать, позвоню – она понадеется, напридумывает себе что-нибудь. Так что, есть номер?

– Нет, но я найду, не переживай, мы сейчас все у полиции под контролем, а полиция – под моим, – сказав это, она засмеялась, схватив телефон, и вышла из-за стола, уже на ходу разговаривая: – Да, опять я, ничего, потерпишь, мне нужна еще информация.

На этом и порешили: завтра сначала полиция, потом – сын убитого. Борис, по своему обыкновению, предложил выпить за помин души Федора Осиповича, сопротивляться никто не стал, уж очень насыщенный и морально тяжелый выдался день. Правда, щепетильный француз как-то грустно резюмировал, что выпить, когда плохо, это очень по-русски, но, вспомнив, что он на четверть тоже русский, присоединился к компании. К десяти вечера все, кроме Марины, были в хлам, выпивая наравне с мужчинами, она держала лицо и ориентировалась в пространстве.

– Я Динке позвонила, она с нами, – сказала Марина Карлу. – Даже хотела сюда сейчас подъехать, но, видимо, что-то не получилось.

– Марина, ну ты и кремень, – восхищался ею огромный боров Боря. – Ладно, ребят, я спать.

– Донеси Филиппа до номера, – попросила Марина.

– Я сам, – сопротивлялся француз.

– Ага, сам он, а ты, Карл, иди на улицу, на лавочке посиди, подыши, сразу легче станет, – Марина будто взяла шефство над ними, а может, по привычке раздавала всем указания. Но, как ни странно, никто и не думал сопротивляться: Борис водрузил на себя Филиппа, а Карл вышел на улицу. В южном городе Краснодаре солнце садилось рано, поэтому в десять часов вечера была уже полнейшая темнота, только фонари вдоль дороги тускло освещали пространство.

Карл взглянул на небо в поисках звезд, это была его тайная слабость, идущая прямиком из детства. Летом семья выезжала на отдых к бабушке в Испанию, и там у них с отцом был маленький секрет. По вечерам, когда беспощадное испанское солнце уже садилось за горизонт, они усаживались на каменные ступеньки, которые с радостью отдавали тепло, полученное за день, и рассматривали звезды.

– Вот, смотри, Большая Медведица, вот Малая, вот Полярная звезда. А ты знаешь, сын, что самая яркая звезда на небе, видимая с земли, Полярная, это всего лишь всеобщее заблуждение? Сириус на самом деле светит ярче.

Карл до сих пор не знал, говорил ли отец правду или выдумывал на ходу, он после не спрашивал его об этом ни разу, потому как это не имело никакого значения. В этих сакральных разговорах под звездами было что-то большее, чем получение знаний о небесных телах, они объединяли их с отцом душевно, он был бесконечно счастлив тогда, на теплом каменном крыльце. И вот это ощущение счастья он сохранил в душе на всю жизнь. Вот и сейчас, в те дни, когда он был чем-то расстроен или проблемы горстями висли ему на плечи и не было никакой возможности слетать к родителям в Испанию, чтоб получить свою порцию счастья рядом с родными людьми, Карл выезжал за город, где было мало фонарей и рекламных билбордов, останавливался в самом темном месте и смотрел на звезды. Первым делом искал Большую Медведицу и любовался ею, ощущая, как в душе поднимается детская волна счастья. Конечно, это было не то, но уверенность возвращалась, и мысли выстраивались в ровный ряд.

Возле гостиницы стояли очень яркие фонари, они никак не позволяли разглядеть звезды на небе, Карлу же показалось, что именно это сейчас необходимо ему больше всего. Соседнее строение утопало в зелени и темноте, фонарь возле него был разбит и печально повесил голову. Решение прогуляться к нему показалось правильным, возможно, именно там удастся разглядеть Большую Медведицу. Для Карла именно это созвездие ассоциировалось со спокойствием, потому что большая и сильная мама-медведица никогда не даст в обиду маленького сына-медвежонка, он чувствовал себя сейчас именно таким.

Зайдя в самую темную точку у соседнего забора, Карл поднял голову к небу. Сквозь ветки разросшегося дерева он увидел её, в его фантазии она шла уверенно за своим сыном, и ничто не могло ее остановить. «Ну, вот и всё, маленький мишка в безопасности», – подумал Карл. В этот момент он почувствовал движение за своей спиной и, не успев повернуться, получил сильный удар по голове, Медведица на небе повернулась в его сторону, но не успела помочь – Карл провалился в темноту.

* * *

– Эй, дядька, ты, это, ты не умирай давай, – услышал Карл и открыл глаза, перед ним на темном звездном небе висела Большая Медведица и улыбалась.

– Фух, жив, ты что, пьяный, что ли?

– Почему ты со мной разговариваешь? – еле шевеля губами от страха, спросил он у нее.

– Ну, в принципе, могу не разговаривать, жив – и ладно, тогда иди, куда шел, и не лежи под забором, разит-то от тебя, фу. С виду вроде приличный, а, видать, уже пропащий, – сказала она обиженно.

Карл зажмурился, последнее, что он помнил, – это сильную боль в затылке, до этого шуршание, видимо, его огрели по голове и теперь он общается с Большой Медведицей. Ужас, что же делать? Сходить с ума не было в его планах, но раз выдалась такая возможность, Карл все-таки решил поговорить с небесным созданием.

– Медведица, а бог есть? – спросил Карл, немного приоткрыв глаза, боясь увидеть что-то лишнее.

– Я думаю, есть, у меня мамка померла, так я ее представляю на облаке, будто сидит она и мне оттуда рукой машет, – спокойно отвечала ему собеседница. – Но с медведицей ты, дядька, загнул, как меня только ни называли: и дрыщом, и шваброй, но медведицей…

Только тут Карл понял, что звук идет не сверху, а сбоку, постанывая, он повернул голову: на небольшой коряге сидела маленькая девочка, она была абсолютно спокойна и, приставив кулачок к подбородку, лениво наблюдала за ним.

– Кто ты? – спросил Карл.

– Ну, уж точно не медведица, – все так же спокойно ответила она. – Слышь, дядька, пока тебе медведи мерещатся, ты кровью зайдешься, пойдем в дом, я перевяжу тебя хоть.

В словах этой маленькой худой девчонки был смысл, очень осторожно, чтоб опять не грохнуться, Карл поднялся сначала на четвереньки.

– Ну вот, я верю в тебя, горец, еще немного, – абсолютно без капли сарказма говорила новая подруга, даже не встав с коряги. – Вот сейчас за забор цепляйся, молодец, и теперь мелкими шагами в правую сторону в направлении калитки. Нет, горячий южный парень, это лево, ты в школе-то хоть учился?

Голова у Карла по-прежнему кружилась, но забор помогал ориентироваться помаленьку в пространстве.

– Я, между прочим, университет окончил с красным дипломом, – почему-то похвастался Карл перед девчонкой, ему не были обидны ее слова, но очень захотелось, чтоб она изменила о нем мнение. – А ты, вместо того чтоб командовать раненым, помогла бы лучше.

Карл как раз подходил к калитке.

– А я что делаю? – высказалась она уже со двора. Пока Карл, хвастаясь, медленно шагал вдоль забора, она сбегала в дом и принесла стул, понимая, что ему каждый шаг дается с трудом. Войдя в калитку, он тяжело опустился на старенький, видавший виды стул и заметил, что рядом уже расположилась импровизированная скорая помощь. На табуретке-столике лежали перекись, бинт, вата, ножницы и стоял тазик, старый, эмалированный, наполненный водой.

– Ты не переживай, дядька, с кем не бывает – выпил, упал, – успокаивала его новая знакомая, ловко орудуя принесёнными вещами.

– Я не сам, меня ударили, – опять начал оправдываться Карл.

– Ну да, ага, расскажи мне еще, – засмеялась она. – У нас дядя Митя из пятого дома тоже своей жене каждое утро так говорит. Ладно, рану я промыла, сейчас будем перекись лить, будет немного щипать, но не бойся, я дуть тебе буду, так что держись, казак, атаманом будешь, – очень по-деловому объясняла она своему новому подопечному. – Постарайся не дергаться, голова все-таки, а то опять ненароком вырубишься.

Щипало действительно сильно, но девчонка так дула ему на рану, что Карлу было стыдно кричать, и он, сжав зубы, терпел. Когда боль утихла и девчонка, приложив вату к ране, стала обвязывать голову, Карл совсем не к месту сказал:

– Я не горец и не казак, я испанец, – у него было такое чувство, что эта маленькая девочка взрослее и мудрее его, и от этого было очень неловко.

– Меня зовут Сенька, а тебя? – она была простой девочкой и быстро переходила с людьми на ты.

– Меня Хуан Карлос, – гордо представился полным именем Карл, чтоб подтвердить свое испанское происхождение.

– Ооо, Хуан, – закончив бинтовать и усевшись прямо на импровизированный столик, Сенька внимательно вглядывалась в пострадавшего. – С головой, по-моему, у тебя проблема и просто перевязкой не обойтись, в больничку бы тебе надо.

Только сейчас Карл смог разглядеть свою спасительницу: девчонка была мелкая и тощая, он не разбирался в возрасте детей, но на вид дал бы ей лет восемь. Длинные иссиня-черные волосы как попало были собраны в неаккуратный хвост, а глаза, словно огромные угольки, смотрели с любопытством и жалостью, будто он бомж какой. Карлу вновь захотелось оправдаться перед этим юным созданием.

– Ты не смотри так, – попросил он ее. – Я, честно, не алкоголик, я на самом деле крутой чувак.

– Ладно, дядька, – сказала Сенька, перейдя на первичное приветствие, – ты сильно не расстраивайся, посиди минутку, я сейчас сбегаю попить тебе принесу, ты только никуда не уходи, а то следующая шишка на твоей голове будет последней, – и, вскочив с табуретки, выскочила в калитку.

Далеко она бежать не собиралась, завернув в соседний двор, Сенька сильно застучала в окно.

– Ну ты чего? – выглянула из окна уже почти уснувшая Клава. – Пошла домой за пижамой и пропала.

– Ой, Клавочка, что сейчас было, пошли срочно со мной, все покажу, – затараторила Сенька.

– Да что случилось-то? – запахивая на ходу халат, спросила Клава, она уже ложилась спать, поэтому ее волосы были распущены и длинными локонами спускались по спине.

– Я нашла под забором мужика, у него голова была разбита, – говорила Сенька на ходу.

– Сень, ну ты дура, а, – возмутилась Клава. – Учу я тебя, учу, а ты чужих мужиков в канавах подбираешь.

– Клавочка, вот ты абсолютно не права, – объясняла Сенька на ходу, одновременно подгоняя Клаву. – Если бы не я, он бы кровью зашелся, голова у него пробита была, но я все сделала. Рану промыла, перекисью обработала, все как надо, даже перевязать получилось красиво.

– Ну и отправила бы его с богом.

– Знаешь, Клав, в больничку ему надо, он сначала меня медведицей называл, а потом сказал, что его Хуан Карлос зовут, в общем, думаю, беда страшная у него с головой.

Когда они забежали в калитку, на стуле никого не было, Сенька начала звать своего нового знакомого:

– Дядька, Хуан Карлос, ты где? Не прячься, мы ничего тебе плохого не сделаем.

– Я здесь, за забором под деревом сижу, – осторожно ответил Карл.

– А чего ты туда отполз, неужель медведица опять привиделась? – воскликнула Сенька, побежав в направлении голоса.

– Ты убежала, я подумал, сейчас приведешь своего отца и он мне накостыляет, а дальше отползти не смог, голова кружится, – объяснял новый друг через забор, сидя на коряге, возле которой полчаса назад его нашла девчонка.

– Да ты что, – засмеялась она, – я Клаву привела, она у меня самая лучшая, самая умная, она сейчас что-нибудь придумает.

Увидев свою подчинённую, которой он сегодня наговорил столько гадостей, Карл вздохнул.

– Лучше бы ты отца привела.

– Вот это встреча, Карл Юрьевич, не ожидала вас увидеть ночью в канаве возле моего дома, пьяного и с пробитой головой, – Клава не смогла сдержать эмоций, ее рот был растянут в счастливой улыбке, а изо рта вырывались непроизвольные смешки.

– Ты его знаешь? – удивилась Сенька.

– А это, Сень, мое начальство, которое приехало меня увольнять, – пребывая в прекрасном расположении духа, продолжала Клава, – потому как в нашей фирме работать могут только идеальные люди, а таким жирным, как я, не место.

– Ой, Клавочка, так что, с помощью я поторопилась, что ли? – искренне спросила Сенька.

– Да, подруга, это ты не подумала, – смеялась в голос Клава.

– Не, дядька, уж не знаю, как тебя правильно величать, Хуан Карлос или Карл Юрьевич, раз такое дело и обратно уже никак не отыграть, то ты Клаве плюсик за меня поставь, так как она работает за двоих и я от нее полностью завишу, а если считать еще и Булю, то за троих, – очень серьезно торговалась Сенька.

– Ладно, – примирительно сказал Карл, – я пойду.

В этот момент Сенька просящим взглядом посмотрела на Клаву, и та сдалась.

– Ну уж нет, Карл Юрьевич, Сенька вас спасла, столько сил потратила, а вы пойдете и бухнетесь в очередную канаву, – на этих словах она подняла Карла, положила его руку на свои плечи, с другой стороны встала Сенька, и они повели несопротивляющегося пострадавшего в дом. – Пойдемте к нам и там уже решим, скорую вызывать или просто проспаться вам надо.

31 января 1943 года

Десятилетнему Осе очень хотелось есть, последние три года это чувство не покидало его ни на миг, а после того как фашисты вошли в Краснодар, к нему прибавилось еще и чувство страха. Мамка запрещала выходить на улицу, а когда уходила, прятала его в погребе. В городе свирепствовала зондеркоманда СС 10-А». Она разыскивала и уничтожала «подозрительных» людей, партизан и политработников, а также солдат Красной армии и евреев. По Краснодару упорно ходили слухи, что ездят машины, похожие на автобусы, только без окон, людей сажают в них под предлогом мытья в бане, раздевают, вещи складывают в деревянный ящик под полом, и больше тех людей никто не видит. Поэтому мамка не надеялась на Осину сознательность и принимала жесткие меры. Но Ося – парень не промах, он научился выбираться из подвала, и пока мамка ходила на работы, он бегал к соседу Соломону Абрамовичу, археолог показывал ему всякие разные находки, рассказывал интересные истории, похожие на сказки, а самое главное, он кормил Осипа. У соседа-археолога от другой жизни остались ценные вещи, и периодически он ходил на рынок и менял ценности на еду, при этом не забывая делиться с голодным ребенком своими трофеями.

Сегодня Соломон Абрамович выглядел очень плохо, его небритые щеки, покрытые седой щетиной, впали, а глаза, наоборот, вывалились. Встретив Осипа на крыльце, он обрадовался, как никогда, и поспешно завел его домой.

– Ося, – начал он, как только они зашли в деревянное жилище профессора археологии, – как твое полное имя-отчество?

– Осип Варфоломеевич Зубов я, – испугался такого странного вопроса Ося. – А что?

– Так вот, Осип Варфоломеевич Зубов, будет у тебя миссия на этой земле, почетная и обязательная. Скажи мне, на тебя можно положиться?

– У меня папка – коммунист, – шепотом сказал Ося. – Я поклясться могу, только вы никому не говорите, мамка велела за это молчать.

– Поклясться – это обязательно, – задумчиво сказал почему-то очень испуганный Соломон Абрамович, – но сначала ты должен запомнить кое-что.

Он провел Осю в комнату, усадил на кресло и полез в шкаф, а голодный Ося подумал, что оттуда точно картоху не вытащат, и сразу затосковал – значит, сегодня кормить не будут. В ответ желудок призывно заурчал.

– Смотри, Осип Варфоломеевич, сын коммуниста, это мой кушак, в нем настоящие сокровища, не имеющие цены, а знаешь, почему? Потому что это не просто золотые изделия, это историческая реликвия, – в этот момент сосед достал из кушака какие-то пластины желтого цвета. Надо сказать, драгоценности не впечатлили голодного Осю, но из уважения к соседу и в знак благодарности за то, что он его периодически кормил, Ося собрал всю свою воспитанность в кулак и слушал Соломона Абрамовича с уважением.

– Я попробую рассказать тебе по-простому, – начал профессор, выкладывая неровные прямоугольники на стол. – Когда-то давно, примерно в 5 веке до нашей эры, в наших местах жил народ, меоты, такие же люди, как ты и я. Вели они оседлый образ жизни, занимались земледелием, скотоводством, рыболовством, торговали с античными городами, а главное, у них широко были развиты ремесла. Вот, смотри, что могли изготавливать их мастера, – и сосед указал на прямоугольники с картинками. – Вглядись внимательно, Ося, это делали люди, которые жили многие тысячелетия назад.

– Да, – сказал Осип, рассудив, что от него сейчас ждут одобрения, – красиво, особенно этот дядька.

– Это Геракл, персонаж древнегреческой мифологии, сын Зевса и Алкмены. У него была необыкновенная физическая сила и смелость.

– И это сделали меоты? – уточнил Ося.

– Да, мой друг, примерно в 5 веке до нашей эры, но прошло время, и следы их существования стерлись. Вот ты, друг Осип, хотел бы, чтоб люди через много веков помнили о тебе, о нашем народе, о наших традициях, гордились бы тем, что мы можем делать руками?

Ося не совсем понимал, какой ответ ждет от него сосед, поэтому ответил от души:

– Хотел бы.

– Так вот, мы, археологи, тем и занимаемся, что пытаемся хоть что-то восстановить из жизни людей, живших ранее, с моей группой мы находили интересные экспонаты, но это все ерунда по сравнению с тем, что нашел я, надо отметить, совершенно случайно. Этим экспонатам место в музее, причем в центральной экспозиции, их должны изучать ученые, они должны принадлежать нашему народу.

Рассказывая все это, Соломон Абрамович растрогался, слезы катились по его старческим небритым щекам.

– Ты спросишь меня, при чем здесь ты, – вспомнив, что не сказал самое главное, продолжил Соломон Абрамович. – Именно тебе выпадает честь сохранить и передать это достояние нашему народу. Если даже меня не убьют немцы, что вряд ли, то мне все равно осталось недолго. Так вот, после моей смерти в драных вещах старика никто копаться не будет, а тебе, друг Ося, придется. Когда меня не станет, ты должен будешь взять этот кушак и сохранить его содержимое, не важно, как, вон, в моем саду зарой, только запомни, где, а когда придут наши, передашь это в музей. В кушаке, кроме всего, я зашью записку, там всё поймут. За это тебе будет и почет, и награда, и всеобщее уважение, я абсолютно в этом уверен, только пообещай, что выполнишь всё, как я сказал, вот теперь самое время для клятвы.

– Обещаю, честное слово, передам, только я думаю, вы наших дождетесь, на подходе, говорят, они, мне мамка вчера рассказывала, бои идут, скоро нас освободят, – и, решив рискнуть, спросил: – Соломон Абрамович, а пожрать ничего нету?

Старик грустно улыбнулся, погладил его по голове и сказал:

– Сегодня, брат, у нас царская еда: я выменял крупу, будет у нас настоящая каша.

* * *

– Это и есть тот самый крутой мажор? Надо же, красивый такой, – Карл услышал через дрему Сенькин шепот. – Клавочка, я всю ночь себя ругала, что пошла той стороной. Не увидела бы его – и тебя бы не уволили, и жили бы мы дальше по-прежнему.

– Не говори глупости, – захихикала ее собеседница тихо, чтоб, видимо, не разбудить гостя.

– Ты же понимаешь, что я не могла иначе? – виновато спросила Сенька. – Я вот мимо кошки раненой пройти не могу, а тут человек.

– Это хорошо, Сенька, что ты такая, – так же шепотом утешила ее Клава. – Вырастешь – пойдешь на врача учиться, будешь людям жизнь спасать. И прекрати ерунду всякую думать, я бы больше с тобой разговаривать не стала, если бы ты поступила иначе, только обещай в следующий раз звать меня, хорошо этот порядочный оказался, а люди разные бывают, осторожней надо быть. Иди, буди гостя, мне на работу уже пора, хочу потихоньку заму дела передавать, чтоб потом аврал не приключился.

«А она неплохой руководитель, – подумал Карл, – раз беспокоится о фирме даже после своего увольнения».

Когда девчонка заглянула в маленькую комнатку, где вчера вечером расположили Карла на время полежать, а он уснул самым бессовестным образом, гость уже сидел на кровати и о чем-то усиленно думал.

– Доброе утро, дядька, уже проснулся, пойдем завтракать.

– Что, а, да, пойдем, подожди, у меня кое-что пропало, своди меня туда, где ты меня вчера нашла, может, выпало, – попросил Карл, одновременно выворачивая карманы.

– Пойдем, помогу, а что ищем? – и, уже выходя из дома, закричала: – Клава, мы пять сек.

Вернулись они через полчаса, Карл был жутко расстроен, а Сенька, как могла, успокаивала его, одновременно треская сырники со сметаной.

– А может, все-таки в гостинице оставил? Не, ну бывает такое, я вот точно была уверена, что пижаму из дома брала, а вечером – бац, а ее нет.

– А что произошло-то? Вы мне расскажете? – возмутилась Клава своим неведеньем.

– А овсянки нет? – спросил Карл, брезгливо глядя на стол.

– Нет, – обиженно ответила Клава, сырники были ее гордостью, готовила она их особенно вкусно, поэтому для неожиданного гостя выбрала самое лучшее.

Карл сморщился, глядя на стол, но вздохнул и молча начал есть. Клава обиженно засопела и тоже замолчала, даже Сенька, видя напряжение за столом, притихла, но, не выдержав и пяти минут, вновь заговорила:

– Представляешь, Клавочка, у него документы пропали.

– Паспорт? – уточнила Клава у Сеньки, будто Карл не сидит рядом и уже с огромным аппетитом уплетает за обе щеки сырники.

– Не, какие-то листки белые, исписанные ручкой, он говорит, это были чужие документы, ему их дали на хранение.

– А больше ничего не пропало? – уточнила Клава.

– Нет, представляешь, и телефон, и кошелек – все на месте, а этих документов нет, – Сенька была явно возмущена данным обстоятельством.

– Значит, вчера приходили конкретно за ними, – сделала вывод Клава, она уже немного успокоилась, поэтому тоже с аппетитом поглощала завтрак.

– Вы думаете? – первый раз заговорил Карл, оторвавшись от вкуснейших сырников.

– Ну а что, очень логично, по-моему, документы важные – раз, вас кто-то ударил по голове – два, для гопоты местной ваш телефон – это самое большое богатство, его они бы вытащили у вас в первую очередь. Выходит, приходили за документами. Но в этом случае легко вычислить, кто, – довольная собой, произнесла Клава.

– Продолжайте, – поторопил ее Карл, одновременно поедая сырники, будто и не морщился он пять минут назад.

– Надо взять за основу: первое – кто знал про документы, второе – кто был в курсе, что они у вас с собой, и третье – кто видел, что вы пошли дышать воздухом.

– События поворачиваются так, – задумчиво сказал Карл, – что, кроме вас, я доверять не могу никому. Итак, слушаем, делаем выводы, анализируем, – Сенька сидела с открытым ртом и ловила каждое слово, Клаве тоже было интересно, но она, в отличие от Сеньки, не показывала это так очевидно. – В поезде ехало семь человек, до пункта назначения доехало только шесть. Чужих исключаем, так как от Воронежа до Ростова вход к нам в конечный вагон заблокировал какой-то фокусник своим реквизитом. Выпивали в купе, Федор, это убитый, намекал всем, что у него в портфеле сокровища. Позже я унес его в восьмое купе и оставил там спать, перед сном он мне отдал на сохранение бумаги, говоря, что его семья теперь будет уважаемой и даже сын будет гордиться. Трое приезжие, поэтому остановились у Маринки в гостинице, Динка местная, она домой ускакала, а проводницу Галину увезли сразу с вокзала в больницу. Я не помню, говорил ли я о документах за столом, после того как вернулся, уложив Федора спать, мог, так как не очень-то в это верил. Вчера же за столом я предложил всем вместе съездить к сыну Федора и отдать документы.

– Получается, под подозрением пока все, – сделала вывод Клава. – Вот если бы вы эти бумаги сфотографировали, мы бы подпортили планы этому тайному злодею.

– Я все-таки ваш начальник, естественно, я это сделал, – раздраженно сказал Карл и тут же деловым тоном добавил: – Предлагайте, как мы это сделаем.

– Я никогда не сомневалась бы в своем начальстве, если бы он вот уже два дня не пил с незнакомыми людьми, от этого вера, конечно, немного пошатнулась, – объяснила свой пессимизм Клава, будто это она была его начальником. – А действовать можно так: давайте дадим ему знать, что не только он теперь владеет информацией с листков. Вы говорите, вас сегодня всех вызывают в полицию для дачи показаний, так вот, мы распечатаем фото листков, вы будете при всех ими махать, скажете, что совершенно случайно вчера потеряли их по пьяни, но дубликаты сделали, это чтоб не спугнуть нам убийцу. Более того, настаивайте на поездке к сыну убитого, желательно бы уговорить всех. Будем смотреть за реакцией людей. Кстати, вы сами решили выйти на воздух вчера вечером или вам кто-то рекомендовал?

– Марина предложила, – ответил Карл.

– Галочку ставим напротив имени, но этого мало, очень мало, – задумчиво сказала Клава.

– У вас есть таблетки, ускоряющие пищеварение? – резко сменил тему Карл, доедая десятый сырник.

– Зачем вам? – вновь обиделась Клава.

– Сметана у вас была явно жирновата, мой желудок не привык к такой тяжелой пище, – вредничал Карл, на самом деле ему было стыдно, что он так много съел, и поэтому он решил себя оправдать.

– Надо же, к алкоголю он привык, а к сметане нет, – бубнила себе под нос Клава, доставая таблетки. – Какой избирательный у вас желудок.

– И вам советую выпить, кстати, такие таблетки надо пить по весу, мне вот можно одну, а вам надо две, – сказал Карл.

– Мне кажется, что вы слишком завышаете мои недостатки, – возмутилась Клава.

– Я боюсь, я их недооцениваю, – сказал Карл, краем глаза заметив, как подчинённая тайно выпила вторую таблетку, и про себя рассмеялся.

* * *

Уговаривать никого не пришлось – поехать к сыну Федора захотели все. Встретились они в коридоре УВД по Краснодарскому краю, как старые друзья-фронтовики. Мужчины приветствовали друг друга крепким рукопожатием и похлопыванием по плечу, женщины целовали друг друга троекратно в щеки. Динка, словно стесняясь Карла, лишь махнула ему своей белесой короткостриженой головой и, как всегда, опустила глаза. Карл не любил сложностей и решил сам смягчить ситуацию.

– Привет, – подошел он к ней и сел рядом на стул. – Как дела?

– Да такое происходит, даже не знаю, как дела, плохо, наверно, – неуверенно ответила она, не поднимая глаз.

– Не переживай, все образуется, вот увидишь, полиция разберется, – и как старший брат похлопал ее по руке.

– Кстати, друзья, – чуть громче сказал Карл, чтоб его услышали все, – не забывайте: мы договаривались отвезти документы сыну Федора, никто не передумал? – вокруг все закивали головами, и, обращаясь конкретно к Динке, сказал, но так, чтоб это было доступно для остальных ушей: – Поедешь с нами? Представляешь, мне Федор дал документы на хранение, когда я его провожал до купе. А я, дурак, вчера выпил, пошел прогуляться, видимо, стресс так на меня подействовал, упал, голову себе разбил, – в доказательство Карл повернулся и показал пластырь на затылке, два часа назад так заботливо приклеенный Сенькой. – Документы потерял, стыдоба. Хорошо хоть опыт не пропьешь, я вчера сфотографировал их, так что будет что отдать сыну.

– Вот едрёный комбайнёр, – пронеслось знаменитое выражение Бориса.

Только сейчас Карл заметил, что круг сомкнулся вокруг него, все подошли поближе и внимательно слушали рассказ. Стояли молча, даже француз Филипп не задавал уточняющих вопросов, а просто внимательно вглядывался в его лицо. Карл пожалел, что оставил Клавдию Петровну в машине, его голова сейчас не очень работала, то ли от удара, то ли от выпитого накануне, он никак не мог сфокусироваться и проследить за реакцией, а управляющий директор была не дура, логическое мышление и анализ в ее интерпретации ему очень понравились, возможно, он даже ее не уволит, просто понизит, и все. Чтоб нарушить повисшую в воздухе неловкую паузу, возникшую после его признания, Карл предложил:

– Поедемте все вместе, у моей подчинённой минивэн, все поместимся.

И вот спустя три часа, уставшие от жары и постоянного ожидания в коридорах, они ехали в машине Клавы. Динка с Мариной уселись на третий ряд, как самые худенькие, так как там места было совсем немного, Филипп и Борис – на второй, а Карл рядом с Клавой впереди.

– Ну что, есть какие новости? – сквозь зубы спросила Клава, прибавляя в салоне музыку.

– Федора убили одним ударом, порвав ему селезенку, он некоторое время был жив, но так как вовремя не помогли, он умер, – так же сквозь зубы почти одними губами ответил Карл. По радио популярный нынче белорус пел свою знаменитую «Незабудку», а Клава продолжила допрос. Её воображение уже разыгралось, и она пыталась решить эту логическую задачку, как в детстве шарады, вводных, правда, было маловато.

– Упасть мог?

– Нет, однозначно удар, – ответил так же тихо Карл.

– Значит, мужчина? – резюмировала Клава.

– В том-то и дело, что нет, – вздохнул он, вспоминая разговор в полиции.

Следователь из Норильска, что так ненавидел жару, даже в кабинете с кондиционерами постоянно вытирал свой потный лоб с залысиной. Платок был другой, ярко-желтого цвета, но по-прежнему огромный.

– Понимаете, Карл Юрьевич, вы уж простите, буду называть вас, как представились, а не по паспорту, язык сломать на вашем имени можно. Кстати, а у вас в Испании родственники есть?

– Есть, – раздраженно ответил Карл, его очень бесило, что следователь постоянно уходил от разговора. – Что вы хотели сказать?

– А жара у вас там такая же адовая? – не унимался следователь.

– Да, летом точно такая же жара, жара, она, знаете, везде одинаковая, если это жара, то одинаково жарко, что в Испании, что в России, – Карл решил ответить на все вопросы сразу, но не тут-то было.

– А вот тут вы не правы, вот у нас в Норильске, – сел на своего любимого конька следователь, но Карл, до этого два часа просидевший в коридоре, уже был на взводе.

– Давайте вернемся к убийству, вы сказали, что Федора Осиповича убили, ударили по селезенке, и потом продолжили, сказав «понимаете».

Следователь немного обиделся на такое равнодушие к норильскому лету, но все-таки продолжил уже по делу:

– Понимаете, наш эксперт говорил, что удар был несильный, теоретически так ударить может даже женщина, но самое главное, удар был очень точный, обученный. Тот, кто бил, однозначно знал, что делает.

И вот теперь Карл ехал и вглядывался в лица своих новых друзей, кто из них смог бы так ударить, от былого братства не осталось и следа, потому как эти мысли были теперь у всех членов компании, у всех, кроме одного, кроме убийцы, он один точно знал, кто.

Карлу необходимо было вычислить гада, жизненно необходимо, так как именно он последним видел в живых Федора Осиповича. Нет, следователь не пугал и не намекал, но Карл понимал: если не найдут настоящего, возьмут крайнего. Даже странно, что его сейчас отпустили, взяв только подписку о невыезде. Видимо, помогает жара, она делает движения медленными, а поступки – не всегда обоснованными, но следователь к этому морально придёт, обязательно придёт, поэтому надо спешить, время пошло.

* * *

Деревянный дом, почти такой же, как у Сеньки с Булей, стоял посередине Краснодара. Да, есть у этого города такая особенность: при всей его продолжительности и большой численности населения множество частных домов сочеталось с высотными зданиями. Вероятно, сказывались особенности климата, каждый житель мечтал иметь маленький, но двор. Чтоб посадить черешню, грецкий орех или абрикос, которые росли бешеными темпами, лишь воткни их в землю, но это делалось не только для урожая, в принципе любую ягоду в Краснодаре можно купить на одном из множества рынков, а в сезон – так наивысшего качества за сущие копейки. Это делалось для проведения досуга, каждый уважающий себя краснодарец по вечерам сидел в своем дворе под тенью огромного дерева и вел разговоры о природе, о жаре, о ценах на рынке и температуре Черного и Азовского морей, в общем, обо всем и ни о чем. Такие разговоры без тени деревьев, конечно, были не те. Поэтому одни жители покупали дома на земле, другие же, уже имеющие свои заветные сотки, не спешили с ними расставаться. Видимо, из этой категории жителей была и семья Зубовых, дом хоть и выглядел миленько, но, скорее всего, помнил еще приезд Екатерины в Краснодар. Делегация замерла у ворот, никто не хотел заходить первым. Все даже немного отступили друг за друга, и Клава незаметно осталась одна у калитки. Карл же, вовремя вспомнив, что он начальник, скомандовал:

– Сходите узнайте обстановку.

– Не-не-не, – запротестовала подчиненная, – это не моя война, если по работе, пожалуйста, командуйте, тут же я пас. Вы знали его отца, идите вы.

– А если он в папу и начнет плакать? Я не готов сегодня никого успокаивать.

– Надо же, какая вы цаца! – воскликнула Клава. – Не можете вы – вон друзей своих попросите.

На этих словах Карл и Клава оглянулись, попутчики, наблюдая перепалку, отступили до конца, вжавшись в Клавин автомобиль, и, увидев, что на них обратили внимание, одновременно отрицательно закачали головами в знак отказа идти первыми.

– Идите уже, – стал подталкивать её в спину Карл, – зарабатывайте себе бонусы, конечно, столько, сколько вы наели, не получится, – многозначительно ухмыльнулся Карл, – но попробуйте, вспомните, в конце концов, что у вас соседка с малолетней девочкой на иждивении. Думайте о том, что вы хотите сохранить, вот вы что больше всего любите? – спросил он Клаву, одновременно толкая ее к калитке.

– Мороженое, – машинально ответила та, на ходу обдумывая, что говорить ребенку, который только что потерял отца.

– Боже мой, вам сколько лет?

– Тридцать три, – опять же на автомате ответила Клава.

– Как можно в тридцать три больше всего любить мороженое, у вас, по-моему, проблемы.

На этих словах Карл впихнул подчинённую в старую зеленую калитку, а сам остался снаружи.

– Как можно в свои тридцать не любить ничего, а, это у вас проблемы, Карл Юрьевич, – пробубнила себе под нос Клава, но из-за калитки прозвучало:

– Я все слышу.

Двор был похож на любой другой двор Краснодара с огромными плодовыми деревьями, которые поднимались к небу и там переплетались своим ветками, не давая суровому краснодарскому солнцу пробиться сквозь них. Было видно, что уже давно все растет самостоятельно, без надзора со стороны хозяев. За захлопнутой калиткой осталась шумная дорога, люди, спешащие по делам, начальство с друзьями, а здесь во дворе стояла тишина. Деревья выросли и огородили двор со всех сторон стеной листвы и веток, от этого было прохладно и уютно, хоть и не очень ухожено.

– Здравствуйте, – нарушила тишину Клава, мелкими шагами продвигаясь вглубь двора. Она почему-то сразу решила: искать хозяина надо в саду, а не в доме. Может, интуитивно чувствовала, ведь она именно так поступила, когда не стало родителей. Находиться в опустевшем доме было просто невыносимо, поэтому все время Клава проводила в саду, обедала, даже спала, пока поздняя осень не загнала ее обратно в дом.

– Извините, пожалуйста, я Клавдия Жукова, можно с вами переговорииииии… – на последнем слове невидимая сила схватила Клаву за правую ногу и потащила вверх. Мир в одну секунду перевернулся с ног на голову, последнее, что Клава подумала, перед тем как начать громко материться: «Зря я не подстриглась коротко».

* * *

Крик Клавы прозвучал неожиданно, и вся компания, на мгновение взглянув в испуганные глаза друг друга, рванула во двор, на ходу готовясь к худшему. Там их ждало неожиданное, увидев это, все сначала встали как вкопанные, но, придя в себя, Боря с Филиппом смущенно отвели глаза, а Марина с Динкой гаденько захихикали. Клава висела на дереве ногами кверху, если быть точным, то одной, вторая же конечность болталась как попало, ее платье, согласно закону притяжения, тоже тянулось к земле, оголяя выдающуюся филейную часть, чему хозяйка, как могла, сопротивлялась, но, естественно, безуспешно.

– Едрёный комбайнёр, – счастливо улыбаясь, произнес Борис так, будто делая девушке комплимент.

– Помогите, спасите! – кричала Клава, вставляя, где возможно, между слов ругательства, ее нога, обтянутая веревкой, покраснела, волосы распались из шишки, делая ее похожей на кисточку.

– Вы зачем туда залезли? – закричал Карл, стоя внизу и не зная, что предпринять.

– Вот, решила сверху посмотреть, где хозяин дома, отсюда гораздо виднее, – зло ответила Клава.

– Слезайте сейчас же, это была глупая идея, ветка, на которой вы сейчас висите, скоро треснет, не выдержав вашего огромного веса, – предупредил Карл.

– Вам даже сейчас мой вес покоя не дает, вы действительно думаете, что я сама сюда залезла? Не разочаровывайте меня своей глупостью, – Клава уже перешла на визг.

– Но вы же сами сказали, – удивился Карл.

– Я над вами пошутила, снимите меня скорее, а то не ветка не выдержит, а нога оторвется.

– Нашли время шутить, – возмутился Карл. – Я в экстренных ситуациях впадаю в ступор.

И, повернувшись к товарищам, добавил:

– Ребята, надо что-то делать.

Но делать ничего не пришлось, потому что спокойный и даже немного грустный голос сказал:

– Вы держите ее, чтоб не убилась, я пойду отвязывать противовес, – и маленький щупленький человек с грустными глазами и прической Шурика из «Кавказской пленницы» прошел мимо них в кусты.

Борис быстро организовал мужчин, и через минуту они уже подхватили Клаву, летевшую обратно на землю, та же ее встретила радостно, как когда-то Гагарина, и заключила прямиком в объятия троих мужчин.

– Давайте знакомиться, я Борис, – после того как они поймали ее, Боря, улыбаясь во все тридцать два, приобнял Клаву за талию, двусмысленно разглядывая ее бедра.

– Клавдия, – представилась Клава, отвязывая от ноги веревку.

– Вы знаете, мы вот с вами два дня катаемся, а я вас рассмотрел, лишь когда вы парили в воздухе, прям Мадонна, – на этих словах он еще шире улыбнулся. – Да еще и веселая, я таких люблю.

– Вы знаете, Боря, а я таких, как вы, нет, – отряхивая свое платье, сказала Клава.

– Это почему? – ничуть не расстроившись, сказал Борис.

– Тупите много, девушка висела, а как снять, сообразить не могли. Видать, не только мое начальство впадает в ступор в экстренных ситуациях, – на этих словах Клава выразительно посмотрела на растерянного Карла.

– Не, я, в отличие от Карла, просто наслаждался, – заржал Боря.

– Чем? А если бы я башкой о землю грохнулась, моими мозгами на земле бы наслаждался?

– Успокойтесь, Клавдия, – сказал Карл, помогая ей подняться, – у нас всё было под контролем.

Динка с Мариной откровенно хохотали в уголке, от этого Клава решила не показывать ни своих слез от пораненной ноги, ни обиды за унижения с юбкой, которая предательски оголила самое сокровенное. Тем более невысокий грустный парень, похожий на Шурика из «Кавказской пленницы», вернулся и без интереса слушал их разговор, усевшись на маленькое бревно.

– Здравствуйте, – поздоровалась Клава, чтоб наконец отвлечь внимание от свей персоны и конкретно от своей филейной части.

– Здрасти, – равнодушно ответил парень. – Ко мне барсук ходит, – как-то печально начал парень, – ходит и смотрит в окно, надоел. Вот я ловушку и поставил, подумал, познакомлюсь с ним поближе, узнаю, что ему надо. А вы молодец, – обратился он к Клаве, – не только красивая, но и смелая, – и добавил, вздохнув: – Жаль только, что вы не барсук.

Клава покраснела, приглаживая свои волосы, которые расплелись из шишки, и, смущаясь, произнесла:

– Спасибо, – не понимая, за что благодарит: за то, что красивая, или все-таки за то, что не барсук.

– А вы к кому? – словно опомнился парень.

– Мы ищем сына Федора Осиповича Зубова, – вступила в разговор Марина, которой не очень понравилось, что Клава вдруг забрала на себя столько внимания.

Молодой человек встал, вытер руку о штаны, протянул для пожатия и представился:

– Ярополк Федорович Зубов.

Через полчаса уже все сидели за круглым столом на заднем дворе и пили чай из сомнительных чашек, да что там, чашки со своим черным чайным налетом, сам чай, на вид, был заварен раз пять. Поэтому «пили» было сильно сказано, Ярик, как он просил его называть, читал записи, что передал ему Карл, а остальные с грустными лицами созерцали кружки с подозрительной жидкостью.

– Вы знаете, – пробежав глазами оба листка, исписанных мелким почерком, сказал Ярополк, – мы с папой не были близки, он был увлечен этой своей идеей поиска сокровищ, которой его заразил дед. Мать нас бросила, когда я в первый класс пошел, встретила большую любовь и укатила с ней в Крым. Звонит мне иногда, – равнодушно добавил он. – Меня тетя воспитывала, папина двоюродная сестра, в соседнем доме она живет. Отец в свободное время мотался по архивам, потом проверял свои версии, дома его почти никогда не было. Он попытался заразить и меня этим, даже заставил на исторический идти и потом диссертацию защищать, но мне все это было неинтересно, я больше реконструкции люблю. У нас сейчас много их стало проходить, и про Гражданскую, и про Великую Отечественную, с самой школы стараюсь везде участие принимать. Мне вот даже жалко, что это время героическое закончилось, – мечтательно протянул он. Ярик вообще, видимо, был очень медлительным человеком. – Сейчас себя и показать негде, – и, протянув листки обратно Карлу, сказал: – Заберите себе, мне это не надо.

Повисла пауза, все не знали, что делать, думали осчастливить наследника несметными богатствами, подарить сыну память об отце, а оказалось, что никому это не нужно. Неожиданно паузу прервала Клава, она не села за стол, как остальные, а осталась стоять, чувствуя себя здесь просто обслуживающим персоналом.

– Слышь, ты, герой, – наклонилась она над любителем реконструкций, – а ты что так быстро сдаешься? Время у него не геройское, твой отец мертв, хороший он был или плохой, но только, в отличие от твоей мамаши, тебя не бросил, а воспитывал, наверно, подарки на день рождения дарил. Дарил ведь, да?

Клава со злым лицом, на котором воинственно ходили желваки, еще больше склонилась над Яриком, тот тут же превратился в обиженного ребенка.

– Да, дарил, – подтвердил он под ее натиском.

– Еду покупал, одевал, обувал, ведь так? Отвечай мне! – почти кричала она.

– Да, – односложно пробубнил Ярик, пригнувшись к столу, будто боясь, что она его ударит.

– Так почему же ты не хочешь довести его дело до конца? Почему в память об отце не хочешь найти эти долбаные сокровища и открытие назвать его именем, почему, скотина ты неблагодарная?

Так как это был риторический вопрос, то повисла тишина, а за столом было слышно, как шмыгает носом бедный Ярик.

– Ну, вы сегодня, конечно, в ударе, – сказал Карл и развел руками. – Я уже не знаю, что от вас ожидать, что вы выкинете в следующий раз, меня побьете? – Клава смутилась и опять отошла от стола.

Марина тем временем показала Карлу глазами на Ярика.

– Нет, – вслух сказал тот.

– Давай, у тебя уже есть опыт, едрёный комбайнёр, – толкнул его в бок Боря.

– Нет, – уже громче ответил Карл и замахал головой.

– У тебя хорошо получается, – стала уговаривать Динка.

– У вас тоже получится, вы просто не пробовали, что за глупости, один раз человек сделал, так его что, уже и в профессионалы записывают? – возмутился Карл.

– Не вредничай, иначе мы тут до утра сидеть будем, – подытожила Марина.

Еще немного для приличия посидев, набычившись, Карл пошел к Ярику и, пристроившись рядом на скамейку, сказал:

– Не плачь, я честно не знал, что она такая бешеная, вот честное слово, она даже не ехала с нами в том вагоне, подчинённая моя, я ее увольнять собрался, да вот пока думаю, хочешь, прям сейчас уволю?

– Она права, – сквозь слезы сказал Ярик.

– Что? – не понял Карл.

– Она права, я должен, но что я могу, отец такой умный был, и то годы информацию собирал, а я ему и в подметки не гожусь. Я не приспособленный, – последнее слово Ярик произнес уже в истерике.

– Ну, хочешь, я тебе помогу? – сказал Карл в порыве благородных чувств.

Слезы на лице Ярика тут же высохли.

– Правда? – спросил он у Карла, и тот уже не так уверенно, но все же махнул головой. – И вы тоже поедете с нами? – этот вопрос он адресовал другим членам молчаливого чаепития, которые с выпученными глазами сейчас смотрели на Карла как на предателя.

– Куда? – только и смог вымолвить ничего не понимающий Филипп, который хоть и знал хорошо русский, но не успевал за ходом событий.

– Так в Зареченскую, судя по записям, – радостно ответил Ярик и начал рассказывать.

10 февраля 1943 года

Матвей Козарь вел свой дезинфекционный автомобиль, так его называли немцы, русские же, что работали на немцев, меж собой прозвали этот автомобиль «автобус смерти», ну а простой народ – «душегубками», уже третий раз на этой неделе. Сначала выезды были запланированы раз в неделю, по пятницам. Люди думали, что их везут насильно мыться в баню, и спокойно садились в машину к Матвею, позже приказом бургомистра Воронкова выезды стали два, а вот сейчас и три дня в неделю. Разошлись что-то фрицы, чувствуют, видимо, слышат, как громыхает рядом, боятся. Слышал гром боев и боялся и Матвей Елизарович, но ничего уже поделать не мог. Как только немцы пришли в Краснодар, он добровольно пришел в комендатуру с искренним намерением сотрудничать, ненавидел он коммуняк, которые отняли у него и его семьи все: дворы, хозяйства, поля и, как следствие, благополучие. Конечно, семья Козарь никогда не была знатью, однако же имелись и хозяйства, и полный двор, и поля, и скотина. Нет этого ничего, хорошо хоть сам жив остался, пришлось в город податься и там смешаться с толпой. На заводе работал, женился, даже дитя родилось, вот только не проходила злость на тех, кто отнял у него все это, да и сны мучали ночами о том, как мог жить сейчас Матвей Козарь. Уснет, бывало, и просыпаться не хочет, снится ему, что он, как батя его, царствие ему небесное, всех девок в деревне перепортил, мужика забил до смерти на конюшне за то, что тот смел дочь свою красавицу от него прятать, а потом пил да в бане парился. И так от этого хорошо становилось, аж слюни текли. После таких снов особо тошно было на жену свою проклятущую смотреть. Поначалу очень радовался Матвей, что уехала она с дитём в эвакуацию, потому как планировал он с немцами новую жизнь начать, зарабатывать много и жену-красавицу иметь, да вот как-то не сложилось. Фашисты, начав так хорошо, уже паковали вещи, и понимал умный Матвей Козарь, что не нужен он им больше. Но не на того напали, он не дурак, при коммуняках выжил и сейчас не оплошает, решил он схитрить: сегодня проедет последний раз по городу, покатает бедолаг, потом вывезет трупы их в ров и рванет сразу в свою родную станицу. Там спрячет он эту чудо-машину и сам схоронится, а когда вернутся фрицы, он тут как тут, вот, пожалуйста, ваша техника, схоронил, вас ждал, и будет после этого ему еще больший почет и уважение, возможно, даже повысят. Хотя не нужно ему повышение, ему его должность очень нравилась, сиди, баранку крути, зарплата хорошая, перенапрягаться не надо, машина сама все делает. Через решетку на полу газ поступает, и люди умирают. Хорошая машина, вместительная, за один раз до пятидесяти человек можно покатать. Также и одежда, что люди снимают, частично ему остаётся, нет, конечно, самое дорогое фрицы забирают, но Матвею хватает, к тому же даже трупы выгружать не надо. Не работа, а курорт. В последнее время еще один приработок появился, как люди поняли, что не в баню машина-то возит народ, а прямо на тот свет, стали с Матвеем торговаться, выкупать своих, так сказать. Немцы из-за большого количества людей все проконтролировать не могут, вот Козарь этим и пользуется. На этих мыслях в окно машины постучали.

– Отдай мальчишку, – прошептал старый дед, словно на последнем дыхании. – Золото дам, – и протянул большую золотую брошь с синим камнем какого-то необыкновенного оттенка.

Машина уже была полностью укомплектована и начала свою смертоносную работу.

– Поздно, – равнодушно ответил Матвей, а сам глаз не мог оторвать от броши и, не выдержав этакой красоты, решился: – Ну, давай попробуем.

Когда дверь открыли, многие уже лежали на полу, но мальчишка, тот, за которым и пришел дед, стоял у самой двери и испуганно глядел по сторонам.

– Соломон Абрамович, – закричал он и рухнул на руки к старику.

Матвей выхватил брошь и уже хотел закрыть дверь, как появились два фрица.

– Беги, – прохрипел старик и толкнул малого с огромной силой, откуда она у него только взялась?

– Извини, – с ухмылкой сказал Козарь, – про тебя уговора не было, – и спрятал брошь в карман.

* * *

– Дед, естественно, далеко убежать не мог, – продолжал невеселый рассказ Ярик, – сил не было. Он спрятался за ближайший забор, голый был, но рассказывал, что холода совсем не чувствовал. Через щёлку в заборе видел, как старый сосед медленно раздевался, складывая вещи в деревянный ящик, прикрепленный под кузовом. Когда дело дошло до кушака, он повернулся в сторону забора, будто зная, что его друг Осип Зубов не убежал, а смотрит из-за забора, поднял немного вверх широкий пояс и одними губами прошептал: «ПОМНИ».

Ярик закончил и стал смотреть на слушателей так, словно он писатель и ждет рецензию на свою книгу.

– Так и сказал? – ахнула Динка.

– Ну, может, он что-то другое сказал, конечно, – уже другим, не таким торжественным тоном ответил Ярик, – но деду всю жизнь казалось, что это.

– И что, ваш дед не сходил в музей, не рассказал эту историю? – спросил Карл.

– Конечно, сходил, но ему не поверили, да и не до этого тогда было, война, потом разруха, страну надо было поднимать, а не золото искать, вот дед и забыл про это как про страшный сон.

– А что случилось, почему начали заново искать? – спросил Борис, видно было, что душещипательная история не зацепила его так, как остальных, он попросту в нее не верил. Зато все время повествования Ярика он неоднозначно поглядывал на Клаву, чем приводил ее в не свойственное ей смущение.

– В 67-м году, – продолжил Ярик, – строили что-то в Ивановской и снесли курган, так вот, в нем нашли в том числе и похожие золотые нашивные бляшки, которые дед видел у Соломона Абрамовича в 42-м. Тогда очень об этой находке много говорили, гордились и краем, и историческим наследием. Дед мой работал плотником, но у него руки из нужного места росли, поэтому он из дерева по памяти вырезал то, что видел десятилетним ребенком, но, чтоб как-то выйти на потерянные ценности, не хватало ни ума, ни образования. Вот и стал он с того времени моему отцу мозги промывать. Мол, ты должен вырасти и обязательно получить образование, изучить историю, постараться стать уважаемым человеком и найти наконец то, что я не смог, обязан я жизнью Соломону Абрамовичу, на том отец и вырос, считал это своим долгом, если хотите, даже миссией своей на земле. До самой смерти деда они только об этом и разговаривали, однако в советское время доступа к данным никакого не было, все было засекречено и недоступно простому преподавателю вуза. Пик наступил в двухтысячных, страна начала меняться, отец и правда стал уважаемым человеком, а дед помер, еще раз наказав ему свою последнюю волю.

– А деревянные копии где? – спросил Филипп, его очень заинтересовал этот рассказ, так как он опять натирал свои дорогие очки, сильно и явно с перебором скрипя стеклами.

Ярик, ничего не отвечая, убежал в дом и вернулся с маленьким сейфом в виде книги, если бы такая книга стояла на полке, ее невозможно было бы отличить от остальных, она была в кожаном переплете со всеми положенными надписями. Сейф этот был сделан под словарь русского языка. С внутренней же стороны на железном ребре был маленький вход для ключа.

– Вот, – Ярик поставил на стол замаскированный сейф. – Только ключа у меня нет. Отец очень дорожил ими, он говорил, что это единственное доказательство, что они существовали.

– А ключ где? – спросил Боря, внимательно рассматривая замочную скважину.

– Не знаю, на самом деле эта история никогда меня особо не интересовала, отец пытался меня приобщить к этому, но не получилось.

– Надо искать, – сказал Филипп, вскочив с места.

– Не надо ничего искать, – спокойно ответил Боря. – Едрёный комбайнёр, мадам, можно шпильку из ваших шикарных волос? – обратился он к Клаве, она между делом уже заплела шишку обратно, но одной шпилькой все же пожертвовала. Все склонились над Борей и смотрели, как он колдует над книгой-сейфом.

– На самом деле это не сейф, так, элемент интерьера, и замок здесь игрушечный.

На этих словах что-то щелкнуло, и книга открылась. Боря выложил на стол восемь неровных четырёхугольников, дерево почернело, но все равно можно было различить узоры, на каждом они были разные.

– Вот это голова Медузы, это Геракл, – начал рассказывать Ярик. – Дед-то, когда вырезал, даже не понимал, что он делает, он был малограмотный трудяга, а отец после все расшифровал, он мог часами рассказывать про каждую, но я его почти не слушал.

– А это картинка змееногой богини, – сказал восхищенно Филипп, взяв одну из восьми бляшек.

– Точно, – ударил себя по голове Ярик, – а я и забыл совсем.

– Откуда вы, Филипп, знаете это? – Марина удивленно посмотрела на француза.

– Я очень любить древняя история, это был мое хобби в колледж, – сказал иностранец и положил деревяшку на место.

– Хорошо, но почему ты решил, что надо ехать в Зареченскую? – спросила Динка.

– Отец перелопатил много документов того времени и понял, что они нигде не всплывали, отсюда он сделал вывод, что они остались в частных руках. Он даже нашел имена немцев, что выгружали трупы из той «душегубки», но они были убиты через два дня при отступлении, и на этом тоже след терялся, тогда он решил проследить судьбу самого автомобиля, ведь это было прям перед приходом советской армии. Но и тут оказался провал, именно эта «душегубка», а дед запомнил ее номер, после своего последнего смертоносного рейда, где погиб археолог, пропала, словно сквозь землю провалилась. Не значилась она и в находках советской армии, а, по документам вермахта, была утеряна в процессе отступления из Краснодара. На этой информации от отца отвернулись последние его соратники, а в университете стали вообще посмеиваться над ним. Мол, ищет наш историк-краевед летучую «душегубку», ну, по типу летучего голландца. Но именно когда вообще никто в него не верил, он вышел, документально, конечно, на след водителя данного автомобиля. Оказывается, он был арестован в конце февраля сорок третьего года и расстрелян по законам военного времени. Отец даже съездил к его потомкам, проживающим в Краснодаре, но они ничего не знали о своем предке-душегубе. Жена уехала в эвакуацию в начале сорок второго, а когда с дочерью вернулась обратно в сорок пятом, то про него уже ничего слышно не было, некоторые отголоски, конечно, докатывались, чем он занимался в оккупации, но от этого искать и узнавать о его судьбе хотелось все меньше. Через год женщина вышла второй раз замуж и забыла мужа-предателя как страшный сон, дочку вырастил другой отец, и вспоминать об этом родстве ни�

Не ищите в этой книге знакомых имен и событий. Не сравнивайте исторические факты с действительностью. Все, что происходит на страницах этой книги, – это плод фантазии автора и никак не связано с реальностью. Совпадения же, которые вы заметите, случайны.

* * *

«Поезд “Москва – Адлер” отправляется с третьего пути».

Состав качнулся немного и плавно тронулся с красивой платформы Казанского вокзала, Карл смотрел в окно на ускользающий перрон. В окне была Москва, она просто утопала в зелени – надо же, конец мая, а солнце уже вовсю по-летнему ласкает улицы столицы. Но ведь, кажется, еще вчера метровые сугробы были абсолютно везде, в Москве на клумбах они высились огромными черными глыбами и наводили ужас, за городом же они были абсолютно белыми, но не менее страшными и холодными. Эти горы снега нагоняли депрессию и вводили людей в отчаянье. Все спрашивали друг у друга: неужели эта затяжная зима никогда не закончится? Неужели эта серость навсегда поглотила Москву и весна не придет никогда? Но истину гласила надпись на кольце царя Соломона: «И это пройдет», – и вот уже народ забыл ужасы холода и наслаждается почти летним майским теплом. Москва особенно прекрасна в солнечные дни, лучи растекаются по ее проспектам, как золотистый мед течет с чайной ложечки обратно в пиалу, медленно, тягуче растягивая свое золото, будто говоря: полюбуйтесь на меня, вон сколько во мне солнца. Шпили городских высоток наматывают лучи на себя, играя ими как обручами. Москва просто купается в солнце, весело и с удовольствием, как ребенок, который первый раз увидел море и не может контролировать радость своих эмоций, выплескивая ее в пространство.

Сколько лет Карл не ездил на поезде, он уж и не помнит, не считая, конечно, быстрого «Сапсана», что соединяет Питер и Москву, но это не поезд, так, электричка. Поезд – это когда города, платформы и люди мелькают за окном, сменяя друг друга, и ты знаешь, что на сегодня это твой новый дом, как и для твоих попутчиков. Получается, что на время вам, совершенно чужим людям, необходимо будет делить это тесное жилище. Когда-то давно они ездили на поезде с отцом, тот хотел показать сыну Байкал и его родной Иркутск, это были волнующие и увлекательные каникулы для Карла, а поезд для мальчишки был даже познавательней, чем сам Байкал. Там менялись люди, почему-то как родные спящие рядом, на соседней полке, для мальчика из интеллигентной московской семьи это было ново и непонятно. Каждый из новых соседей был со своей историей, со своим познанием мира, и все, абсолютно все пытались поделиться житейскими мудростями со своими попутчиками. Так уж устроен поезд: люди садятся в него и сразу хотят рассказать всю свою жизнь соседу-незнакомцу, в ответ желательно выслушать не менее душещипательную историю. В этом магия поезда. Ведь там ты можешь быть хоть кем, играть любую роль, а можешь даже быть собой настоящим, ведь через некоторое время ты сойдешь на своем перроне и больше никогда не увидишься с людьми, которым ты только что рассказал о себе больше, чем знает любой из твоих родственников. Тогда, в далеком девяносто пятом, они с папой ехали в плацкартном вагоне, пахнущем носками и чесноком. Сегодня же Карл хоть и решил ехать в Краснодар на поезде, но, надо быть честным, выбрал самый комфортный вариант. В купе было пусто и чисто, оно отдохнуло от предыдущих поездок и ждало новых постояльцев и новых историй. Еще в свое первое путешествие на поезде маленький Карл заметил: если человек входит в купе последним, то у него складывается такое впечатление, что он заходит в гости. Поэтому был очень рад, что первым, так сказать, пометил территорию.

Состав уже покидал пределы столицы, а соседа по временному жилищу все не было. Билет был куплен в фирменный двухэтажный вагон, в купе мужское типа СВ, так что сосед должен быть именно мужчиной. «Может, и не будет никого», – с надеждой подумал Карл, глядя в окно. Там уже начинался закат, еще были видны силуэты деревьев и домов, проплывающих мимо, но все четче стало проявляться его отражение на стекле. Он внимательно посмотрел на себя: молодой мужчина, тридцать лет, боже мой, уже тридцать. Жгуче-черные волосы и чересчур смуглая кожа – как ему часто говорят, очень похож на армянина, но они ошибаются. Карл, а по паспорту Хуан Карлос Калашников, был наполовину испанцем. Его мама София Ортис в то время, когда в России началась перестройка, приехала освещать события для испанского телевидения и, влюбившись в скромного режиссера монтажа из «Останкино» Юру Калашникова, осталась в холодной стране навсегда. Она всей душой полюбила русского мужчину с легендарным именем Юрий, это русское имя было известно всему миру благодаря Юрию Гагарину, оно отождествлялось с героизмом, смелостью и обаятельной улыбкой. Она полюбила Москву с ее быстрым ритмом жизни и красотой широких проспектов. Она, наконец, влюбилась в Россию с ее на тот момент наивными и добрыми в большинстве своем людьми. Но испанка по рождению, с горячей кровью и бушующими генами, так и не смогла полюбить дикий холод, который стоял в этой стране шесть месяцев в году. Именно маминым генам Карл обязан своей как огонь вспыхивающей страсти, она выражается ко всему: к работе, к женщинам, к спорту. Карл всегда был спортивным мальчиком, до самого поступления в институт он занимался гимнастикой и даже побеждал на городских соревнованиях, потом секцию заменил спортзал по три часа дважды в неделю. От постоянных нагрузок тело у Карла было словно вылито из свинца, если прибавить к этому его нестандартную внешность, то получался настоящий идеал мужской красоты. Всегда и везде, начиная со школы, Карл был первым, лучшим почти во всем: в учебе, в спортивных соревнованиях, пользовался популярностью у девчонок, а еще был капитаном команды КВН, в общем, первый парень на деревне. Внимание со стороны девушек было феерическим и до противного легким, всех сейчас он даже и не вспомнит – слишком легко ему давались эти победы. Маши, Кати пролетали по его жизни, не оставляя никаких воспоминаний о себе, хотя, наверно, кроме одной, вот ее он и рад бы забыть, да не мог.

Все институтские навыки вплоть до пресловутого КВНа потом пригодились Карлу с лихвой в его работе: большой холдинг, большие вложения, большие возможности. Это сегодня он уже заместитель генерального по филиалам в южном регионе, но еще семь лет назад такое ему даже не снилось. Современное общество диктует новый тренд: любят молодых, инициативных, креативных и целеустремленных, это было девизом компании, их основным правилом и принципом. Как же так случилось, что это прекрасное, уже полностью установившееся настоящее, где переговоры в шикарных офисах сменялись чередой женских лиц, чьи черты он даже не успевал запомнить, прервало одно бумажное письмо? Письмо в конверте! Карл думал, что никто уже не пишет писем от руки. Что это? Кара небесная, чья-то шутка, а может быть, горькая правда? Как хорошо, что мама с папой сейчас живут в Испании и проверять родительскую квартиру, которую мама отказывается продавать как память, пришел именно он. Что, если бы письмо попало к ним в руки или сестре? Он боялся даже думать об этом. Разберемся на месте – так он решил в Москве, сторонясь своих догадок и мыслей. Выдумать срочную командировку в Краснодар, якобы проинспектировать местный филиал, для уже опытного в административных делах Карла не представляло никакого труда. Смешно вспоминать лицо его личного секретаря, когда попросил заказать не бизнес-класс самолета, а поезд. Карл не удостоил ответом ее вопросы и расширенные от удивления глаза, лишь пристально посмотрел так, что она сразу стихла. Не собирается он перед секретаршей отчитываться, да и не поймет эта белобрысая тупица, оставленная ему в наследство прошлым замом, что Карлу надо подумать, осмыслить, возможно, даже вспомнить кое-что под стук колес фирменного поезда «Москва – Адлер».

* * *

На заходящее солнце сейчас смотрела и Клавдия Петровна Жукова, директор филиала «Спортиксон» в Краснодарском крае. Клава стояла у окна в своем кабинете и внимательно наблюдала за этим, в общем-то, элементарным процессом. Любовалась она им так, будто именно от этого действа сейчас зависела ее судьба. Закат на время позволял ей отдышаться от страшных мыслей. Все сначала, придется начинать опять сначала, а сил уже нет. Офис опустел, сотрудники в одно мгновенье покинули рабочие места, убегая домой, к детям и своим вторым половинкам. Клаве же бежать было некуда, ее никто не ждал, некому было успокоить и приободрить, пожалеть, в конце концов, и погладить с любовью и заботой. Работа была для Клавы семьей, и если быть до конца честным, то последние два года еще и любовником, работа была для нее абсолютно всем.

Сегодня в офисе разыгрался поистине гоголевский сюжет. С утра все шло как всегда: планерка, разбор полетов, раздача строгих указаний. Но вдруг без стука, прерывая рабочий процесс, в кабинет вошла умнейшая из женщин, личный секретарь Клавы, Инна Викторовна Бляхина. Эта прекрасная во всех отношениях женщина, скажем так, преклонных лет никогда не позволяла себе таких вольностей, и Клава поняла: случился форс-мажор. Директорским кивком Клава разрешила ей говорить.

– К нам едет ревизор, – сказала секретарь и виновато добавила: – А незваный гость хуже татарина, – и развела руками, как бы показывая, что ничего изменить она не может.

Клава только три месяца была управляющим директором, поэтому данный факт убил ее наповал. В первую очередь это говорило о недоверии руководства к новому назначенцу. А ведь Клавдия Петровна пять лет проработала в этой фирме, и такого не было ни разу. Прошлые начальники и воровали как голодные, за что в конечном счете слетали с должности, и частенько не выполняли план, но высшее руководство не приезжало к ним ни разу. Проверяющие, конечно, были, но это были пешки, они быстро срисовывали ситуационную картину и везли на суд начальству в Москву. А тут сам Карл Юрьевич собственной персоной, второй человек в холдинге, по крайней мере для южного региона точно. Чем его мог заинтересовать их филиал, чем успела Клава так провиниться? Неужели узнали ее страшную тайну и приехали посмотреть на это лично? Исправить Клава уже ничего не успеет. Столько труда – и все напрасно. Скорее всего, едут ее увольнять, хотя даже это большая честь для нее, ведь он мог сделать это, не вставая из кресла в собственном кабинете. Клава была уверена, что Карл Юрьевич даже имени ее не помнит. Тогда зачем? Именно этим вопросом задавалась целый день директор, так и не найдя толкового ответа.

– Клавдия Петровна, – в кабинет заглянула секретарь, – я могу идти?

– Конечно, – обреченно сказала она, – идите, вас, наверное, внуки заждались, они уже приехали на каникулы?

– Да, вчера, вовсю уже лазят по деревьям и едят черешню, – когда Инна Викторовна говорила о внуках, она невольно расплывалась в улыбке. – Вы не расстраивайтесь, все обойдется, – неуверенно сказала она и добавила: – Клавдия Петровна, на этом жизнь не заканчивается, у вас колоссальный опыт, с такими данными вас с руками оторвут. Есть такая русская пословица: кто любит труд, того люди чтут. Вы большая умница, каких мало, вас ценят и уважают…

Секретарь любила всюду вставлять пословицы, Клава всегда удивлялась, как столько ненужной информации могло умещаться у нее в голове. Даже утешая начальницу-неудачницу, она вставила очередную народную мысль. Однажды Клава спросила об этом Инну Викторовну. «Какая же это ненужная информация, – обиделась тогда госпожа Бляхина, – это мудрость народа, люди эти знания веками собирали и в пословицы вкладывали, чтоб запомнить было легче. Считайте, это тайные знания предков, которыми мы можем пользоваться бесплатно».

Она догадывалась, что все, включая кладезь народных мыслей Инну Викторовну Бляхину, понимают: это финал карьеры Клавдии Петровны Жуковой в фирме «Спортиксон».

От обиды сжались челюсти и засосало в животе. Получается, что все было зря, все испытания, которые она прошла ради карьеры, все, что вытерпела, все, что преодолела. Она с детства знала, что такое деньги. Родители Клавы были запойными алкоголиками, и с десяти лет маленькая девочка сама добывала себе на пропитание. Мыла машины после школы, продавала зарядки для телефонов и молила бога только о двух вещах: первое – чтобы родителей до окончания школы не лишили родительских прав, так как других родственников у Клавы не было, а в детский дом очень не хотелось. Второе – это чуточку удачи на экзаменах при поступлении в институт: она была уверена, что только образование поможет ей вылезти из нищеты. Правда, в этом аспекте она мало надеялась на бога. Клава рассчитывала только на себя, она усердно училась, девочка из семьи алкоголиков, вразрез с общественным мнением, была круглой отличницей. Она не обращала внимания на насмешки одноклассников и сочувствующие взгляды учителей, а все благодаря ей – цели. Будучи десятилетним хронически голодным ребенком, Клава Жукова пообещала себе, что когда вырастет и заработает деньги, то попробует на вкус все блюда мира, все самое вкусное, что придумало человечество за время его существования. Иногда, когда она была сыта, потому что на голодный желудок этого делать нельзя было категорически, Клава открывала книгу «Все кухни мира» и, глядя на яркие фотографии блюд в книге, представляла, каково то или иное блюдо на вкус. Иногда ей казалось, что она даже чувствовала на языке привкус экзотической папайи в карамели или мяса, тушенного с ананасами. Чувство голода, так основательно посеянное в детстве, не проходило даже сейчас, когда она питалась регулярно, вкусно и много.

«Поеду домой, куплю фисташковое мороженое, и съедим его вместе с Сенькой, – Клава вот уже три месяца мечтала об этом. – Есть будем большими столовыми ложками, прям из ведерка, сидя на качели в саду, в абсолютной тишине, чтоб слышать только, как комары рассказывают последние новости друг другу. Каждый будет думать о своем, а между деревьев будет слышаться один звук – «м-м-м-м-м» – гимн всего вкусного на планете», – окончательно решила Клава.

Мысли о Сеньке, соседской девчонке, так напоминавшей ей саму себя в детстве, заставили улыбнуться первый раз за день. Вот у кого судьба была похлеще Клавиной, ее родители хоть и пили безбожно, но любили Клаву не меньше выпивки. В очередные периоды просветления мать плакала и просила прощения, а отец старался заработать денег и порадовать дочь.

Сенька же круглая сирота, отца нет и не было никогда, мать умерла, а живет она с бабушкой, которая страдает сильнейшей гипертонией. Старушка периодически заболевает и от боли в голове забывает про девчонку, которая предоставлена сама себе. Да что там, бедной старой женщине самой нужен уход, поэтому Сенька в свои одиннадцать лет выглядела на девять, но самостоятельная была на все восемнадцать. Так они и сошлись: Клава с израненной душой и Сенька со взрослым взглядом на жизнь.

«Решено, – подумала она, – фисташковое мороженое, Сенька для компании, и на сегодня надо заканчивать мучить себя. Как говорит Инна Викторовна, будет день – и будет пища».

Клаве вдруг стало стыдно, что она, всегда критиковавшая своего секретаря за пословицы, теперь пользуется ее методом. «Неужели, прочитав столько книг, я не способна на собственную привычку?» – разозлилась она сама на себя.

– Как говорила Скарлетт О’Хара, я не буду думать об этом сегодня, я подумаю об этом завтра, – громко сказала Клава своему пустому кабинету и вышла с гордо поднятой головой, словно кто-то мог оценить ее демарш.

* * *

Федор Осипович Зубов был уверен, что за ним следят. Это чувство посетило его впервые, когда он вышел из ЦАМО[1] в Подольске. В электричке до Москвы неприятное покалывание в затылке только усиливалось. Покрутившись по Москве, он встал в кассу железнодорожных направлений дальнего следования и в самый последний момент, пытаясь запутать преследователей, купил билет на ближайший поезд. Далее по всем законам конспирации он специально зашел не в свой вагон и ждал, пока тронется поезд. Вроде пронесло: так и не заметив слежки, Федор прошел в вагон-ресторан и взял заветренный и невкусный бутерброд. Чувство страха сегодня гоняло его, не давая подкрепиться, поэтому даже такой перекус был очень кстати. Федор Осипович очень надеялся, что обманул преследователей, билет был взят в последний момент, а до этого он катался на метро по кольцевой линии, путая следы. А может быть, и нет никакой слежки? Может, это его воображение разыгралось от полученной информации? Скорее всего, ведь никто не верил, что разгадка существует, а те, кто был в курсе, смеялись над его затеей поехать в архив. Даже если так, надо быть очень осторожным, ведь Федя теперь знал тайну, которую пытался разгадать еще его отец. Раньше для этого не было никакой возможности, много информации было засекречено. История, как легенда, передавалась в их семье от отца к сыну. Сегодня же именно ему, Феде-неудачнику, каким его считали все родственники, посчастливилось ее разгадать. Остался последний штрих, всего один шаг. Он станет сказочно богат и невероятно знаменит, о нем будут снимать фильмы и брать интервью, наконец все признают его гениальный аналитический ум. Только бы добраться, только бы успеть. Он кожей чувствовал, что за ним погоня, кто-то хочет отобрать его открытие, его сокровища.

Первый раз за день подкрепившись, Федор направился в свой вагон. Он почти полностью успокоился и решил, что его воображение от предчувствия разгадки сыграло с ним злую шутку, все это глупость и блажь, никто не гонится, ведь в принципе и гнаться-то некому.

В купе типа СВ номер два новенького двухэтажного вагона уже сидел пассажир.

– Здравствуйте, – поздоровался его спутник и отвернулся обратно к отражению в окне.

Это хорошо, что сосед такой неразговорчивый. Хотя все-таки надо было выкупить все места, но на это совсем не было денег – Федор и так потратил последнее на СВ, считая, что лучше один сосед, чем три. А вот теперь думай, засланный казачок этот молчун или просто пассажир. Надо срочно его разговорить, прощупать. Будучи преподавателем в Кубанском университете, Федор Осипович неплохо разбирался в психологии, студенты натренировали его быть бдительным. Он часто сталкивался с обманом, надо заметить, профессиональным, поэтому был уверен, что сможет распознать ложь.

– Спешу представиться, – сказал он, протягивая огромную потную руку попутчику, – Федор Осипович Зубов, но так как мы с вами на сутки почти родные люди, вы можете звать меня просто Федя.

– Карл, – ответил попутчик, проигнорировав рукопожатие.

– До какой станции едете, если не секрет? Я в Краснодар, домой.

– В Краснодар работать, – неохотно ответил парень, явно раздражаясь разговором да и попутчиком тоже, но Федор, как будто не замечая этого, продолжал скудный разговор. Ведь ему по жизни не привыкать к презрительному отношению окружающих, он с этим давно смирился.

В детстве мать раздражалась неуклюжим ребенком, потом жена, сейчас сын и студенты, да что там, даже коллеги-педагоги тоже сторонились Федора Осиповича, считая его не таким, как они. Только отец очень его любил, они проводили вместе все свободное время, разговаривали, рассуждали и смеялись. Так, как Осип Варфоломеевич, маленького Федю больше не любил никто в этой жизни. Он устал бесполезно рассуждать, почему общество его не принимает, и просто свыкся с этим. Вот и раздражительное отношение молодого соседа Федор Осипович воспринял как должное.

– А сами откуда, из Москвы?

– Да.

– Прям из Москвы – из Москвы? – не унимался Федя.

– Из самой что ни на есть Москвы, – спокойно, но, видно, на последних крохах воспитанности отвечал парень со странным именем Карл.

– А вы знаете, молодой человек, как расшифровывается аббревиатура СВ? – продолжал неугомонный толстяк. Карл, смотревший в окно, лишь отрицательно покачал головой.

– О, тогда слушайте: всем кажется, что это просто спальный вагон, но это не так, расшифровка аббревиатуры не только такая. Она и историческая – относит нас к дореволюционной России, – Федя оседлал своего конька и от всей души делился информацией. – СВ – «свитский вагон». То есть вагон для свиты – представителей царской семьи.

Но вынужденный собеседник не обрадовался экскурсу в прошлое железнодорожных вагонов, демонстративно взял со столика телефон и что-то увлеченно стал там читать.

– Молодой человек, вы не знаете, во сколько ужин? – Федор все еще надеялся разговорить парня.

– Я отказался, – раздраженно сказал Карл. – Вас не было, боюсь, он уже прошел. Сходите к проводнице, чудесная женщина, она что-нибудь придумает.

– А вы что ж отказались, прескверно выглядело?

– Нет аппетита, – ответил сосед и вышел из купе.

«Странный он какой-то, – подумал Федор. – Придется все-таки сегодня всю ночь не спать».

* * *

«Сосед пришел, и здесь, похоже, не повезло, – подумал Карл, выйдя из купе. – Нет чтобы ехал молодой пацан, сидящий всю дорогу в интернете, или старый дед, читающий книжку и попивающий без остановки бесплатный горячий чай, который милая проводница предлагает каждые пять минут. Нет. Ко мне подсел пренеприятнейший тип лет пятидесяти, полноватый, с бегающим взглядом, но самое противное – очень разговорчивый. Он постоянно потел, несмотря на комфортную температуру в купе, огромным, похожим на полотенце платком вытирал свой широкий лоб с залысинами по бокам и одновременно задавал кучу вопросов. Ну что ж, можно постоять в коридоре, понаблюдать пробегающие полустанки за окном, подумать».

– Молодой человек, вы не знаете, когда ближайшая остановка?

От неожиданности Карл вздрогнул. За спиной стояла молодая симпатичная девушка и держала в руках сигарету.

– Не знаю, но вы спросите у проводницы Галины, она вам подскажет, – ответил Карл, внимательно рассматривая собеседницу. Девушка лет двадцати пяти была крашеной блондинкой, высокой и скорее худой, чем стройной, стрижка «под мальчика» и огромные карие глаза придавали ее образу определенный шарм.

– А вы не курите? – спросило прекрасное создание. На ней была надета белая футболка, вся в каких-то интересных рюшах, она прекрасно оттеняла загорелую девичью кожу и подчеркивала фигуру. Немного из наряда выбивалась брошь с голубым камнем – по виду просто стекляшка, на современной майке она смотрелась несколько местечково.

– Нет, но могу постоять с вами на перроне. Давайте знакомиться, меня зовут Карл.

– Динка, – представилась собеседница и по-мужски протянула ему руку для рукопожатия. Оно оказалось на удивление сильным для такой хрупкой с виду девушки.

– Ого, – от неожиданности сказал Карл, потряхивая рукой.

От его действий Динка смутилась, моментально покраснела так, что даже ее загорелая кожа не смогла скрыть смущения, и произнесла:

– Каждый день спортзал, я инструктор в фитнес-клубе: пилатес, йога, стретчинг.

– Как же у вас спорт совмещается с никотином? – Карлу понравилась девчонка. – Вы знаете, мы с вами в некотором роде коллеги, спорт для меня теперь еще и работа, и я категорически против вредной привычки.

– Полностью с вами согласна, – быстро закивала Динка, пряча за спиной сигарету, словно школьница, которую учитель застал за постыдным делом. – Никак не могу избавиться от нее. А приходите к нам в купе, у нас с попутчицей есть хорошая бутылка виски, а поделиться не с кем. Или эту привычку вы тоже отрицаете?

– Нет, ее я как раз допускаю, – засмеялся Карл.

– Ну, тогда купе номер три, – уходя, Динка сверкнула глазами, как бы заигрывая с новым знакомым.

12 августа 1942 года

Соломон Абрамович Эпштейн, археолог со стажем, опоздал: в Краснодаре уже были немцы. Опоздал всего на несколько дней. Девятого августа фашисты заняли Краснодар. Его археологическая группа, работающая в станице Ивановской на раскопках, уже давно разбежалась кто куда. Большинство ушло на фронт, ну а остальные уехали в эвакуацию. Соломон Абрамович остался в «поле» в одиночестве. Решил задержаться, собрать, сохранить находки, потому как воевать его все равно не возьмут по причине преклонного возраста, а помирать уже и не страшно – семьдесят пятый год пошел. Он очень скрупулезно собрал черепки, которые они успели раскопать еще группой. Война войной, а история и искусство вечны.

Но случилось невероятное, и про прежние находки пришлось забыть. Совершенно случайно – история знает, что именно так происходят все гениальные открытия, – он раскопал восемь золотых нашивных бляшек с изображениями мифических героев. Навскидку эти находки принадлежали к меотской культуре и не шли в сравнение ни с какими другими. Именно это бесценное достояние человечества он должен сейчас сберечь. У Соломона Абрамовича была надежда, он очень спешил в город, его товарищи по Краснодарскому краеведческому музею должны были спрятать в тайнике и заземлить самые важные экспонаты выставки музея, туда же археолог планировал положить и найденные бляшки, но опоздал.

Есть, конечно, вариант зарыть в саду, но это будет означать, что он похоронит их заново, ведь старого Соломона Абрамовича наверняка убьют, а они останутся лежать под черешней еще на века. Рассматривая через огромную лупу красивейшие узоры, фигурки Геракла и неизвестной богини с огнем в руках, он понимал, что такое чудо должно жить. Война обязательно кончится, все войны обязательно заканчиваются, человек, проживший почти век, знал это наверняка, а вот искусство – оно вечно. Соломон Абрамович затылком чувствовал, что скоро за ним придут, поэтому очень торопился. Достав широкий кушак, профессор начал вшивать в широченный пояс свои находки одну за другой. Пояс получился тяжелый и неоправданно широкий. Теперь надо решить, кому довериться: когда Соломона Абрамовича не станет, кто-то должен рассказать о сокровищах. Как в столь страшных условиях найти верного и честного человека? Ведь война сломала уже многих. Вчера он видел своего соседа, веселого и добродушного парня, всего год назад закончившего десять классов. Теперь парень не улыбался, он с каменным лицом возвращался под вечер домой, словно и не он это вовсе, словно повязка с надписью «Polizei» убила в нем все живое.

* * *

Карл не собирался идти в купе к новой знакомой, не было настроения для романов, ему надо было подумать. В Краснодаре, возможно, придется принимать важное судьбоносное решение, а он не готов, даже размышлять пока страшно.

– О, Карл, как замечательно, что вы вернулись, – сосед по купе как-то подозрительно искренне обрадовался его приходу. – Вы знаете, у меня очень сложные отношения с женщинами, почему-то не любят они меня. Моя покойная мама была приятно удивлена, когда я женился, не верила она, что это случится в принципе. Но надо отдать ей должное, она, как всегда, оказалась права, и радость ее была недолгой – жена бросила меня, оставив одного с ребенком, но сейчас не об этом. У вас, я вижу, с этим все в порядке, вы вон даже в коридоре успели с девушкой познакомиться, – сказал Федя, выдав тем самым, что следил за соседом. – Не могли бы вы попросить проводницу принести мне ужин?

Было понятно, что он не отстанет, но, видимо, провидение было сегодня снисходительно к Карлу – идти никуда не пришлось: в это время в купе заглянула хозяйка вагона, Галина, женщина в летах, стройна и очаровательна для своего возраста.

– Карлуша, может, все-таки чайку? – спросила она, по-свойски заглянув в купе. Федор, как провинившийся ученик, при появлении царицы-проводницы вытянулся в стойку смирно и пригладил торчащие три волосинки на своих залысинах.

– Галина, замечательно, что вы заглянули, – Карл расплылся в своей фирменной улыбке, которая могла претендовать на обложку журнала «Вог». – Мы вот с моим попутчиком поужинать захотели, не поздно еще?

– У меня во всем вагоне всего три купе занято, больно дорого сейчас вагон СВ стоит, поэтому не переживай, сейчас организую в лучшем виде, – по-прежнему даже не посмотрев в сторону Феди, сказала она и не обманула – уже через пятнадцать минут столик был накрыт вполне сносным ужином.

Карл не хотел отпускать Галину и оставаться наедине со странным соседом, который, как настойчивый ухажер, постоянно пытался с ним заговорить.

– Посидите с нами, – предложил он проводнице, отчего та засветилась счастьем, – расскажите про свою работу, у вас всегда так пусто в вагоне… – Карл, когда хотел, умел быть убедительным, женщин он словно гипнотизировал своим обаянием и красотой, причем не важно, сколько им было лет: двадцать или семьдесят, – когда он хотел, под его чары попадали все. – Вот мне интересно: почему, когда так много пустых купе, продают места не в разных купе, а в одном?

– По-разному бывает, – они разговаривали как старые добрые друзья. – В последнее время почти всегда пусто, первый этаж даже не продают, он закрытый стоит, а второй комбинируют, сокращают расходы – электричество, уборка.

– Вы поэтому на кондиционерах экономите? – спросил, немного запинаясь, Федя. Он по-прежнему обливался потом, хотя в купе стояла комфортная температура.

Галина взглянула на него с удивлением, будто только что заметила, и, не удостоив ответом, продолжила:

– Ваше купе, затем девчонки едут в соседнем, и в четвертом Борис один скучает.

В это время в дверь постучали и тут же открыли, не дожидаясь разрешения.

– Как говорится, если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе, – весело пронеслось на все купе – на пороге с огромной бутылкой виски стояла Динка, но, увидев проводницу, смутилась и спрятала бутылку за спину, как будто это могло что-то изменить. – Ой, – произнесла она, смутившись.

Галина улыбнулась и взглянула на нее снисходительно, словно бабушка на нашкодившую внучку. Зато сосед Федя повел себя неадекватно.

– Что Вам надо? – немного визгливо закричал он, совершенно неподобающе для своего телосложения и возраста. – Выпивать в поездах запрещено, и вообще мы ужинаем, попрошу вас удалиться в свое купе, что вы вообще себе позволяете? – произнося все это, он еще больше покраснел и вспотел. Казалось, что сейчас Федор Осипович соскочит с сиденья и накинется с кулаками на гостей.

Карл тоже был не в восторге от вечеринки в поезде, но чересчур резкое поведение соседа привело его в бешенство.

– Насколько я помню, – сказал он ледяным начальственным тоном, которому уже научился за три года, что он занимал должность руководителя, – это и мое купе тоже. Гости пришли ко мне, не уверен, что я должен спрашивать разрешения у вас, разве только у Галины, – сказав это, он повернулся к проводнице в надежде, что та на самом деле вспомнит о своих обязанностях и запретит незапланированную вечеринку.

– Мы крайний вагон, сидите отдыхайте потихоньку, – было видно, что она это делает назло неприятному Феде. – Если кто пойдет, Светка из соседнего вагона мне маякнет, проходите, девчонки.

Только сейчас Карл заметил, что за Динкой стояла еще одна девушка.

– Знакомьтесь, – неуверенно после такого жаркого спора сказала гостья, – это Марина, моя соседка по купе.

Марине было лет тридцать пять, ее уложенная прическа в стиле фиолетового шарика выдавала в ней местечкового руководителя. Она, в отличие от Динки, не смущалась, а, поздоровавшись со всеми, нагло села рядом с Федей, даже немного зацепив рукой его портфель, который он не выпускал из рук, даже когда ел.

– У вас что там, сокровища? – высокомерно спросила она, словно мстила злюке за недавнюю истерику.

– С чего вы взяли? – испуганно прошептал Федя, при этом еще больше покраснел и пошел потом.

– Я думаю, вы иностранный шпион, – продолжила издеваться над ним Марина с серьезным лицом, – везете сокровища для подкупа наших военных.

– Зачем? – спросил Федя, явно растерявшись.

– Чтоб узнать тайны всех наших последних военных разработок, – очень спокойно и уверенно несла она чушь.

– Зачем? – Федя впал в ступор, не вспомнив ни одного другого слова.

– Но вам не повезло, товарищ шпион, я патриот своей страны, – продолжила Марина, даже не улыбнувшись. – Сейчас я позвоню в ФСБ, и на перроне в Краснодаре вас уже будут встречать «вежливые люди» в неприметных костюмах, одинаковых галстуках и очках.

– Зачем? – не изменяя себе, продолжил Федор.

– Чтоб забрать у вас сокровища и потом расстрелять, я думаю, без суда и следствия, – она была так спокойна и уверена в той ерунде, которую несла, что Карл, Динка и Галина к этому моменту уже хохотали вовсю, вытирая слезы, лишь один Федор Осипович не понимал юмора.

В этот момент дверь вновь открылась, и появился мужчина, немного растрепанный и почему-то с книгой в руке.

– Боженьки ты мой, – начал он с порога так радоваться, будто встретил старых знакомых, – да как же у вас тут весело. А я лежу, скучаю, ну, думаю, сутки порожняком пройдут. Едрёный комбайнёр, – еще громче воскликнул мужчина, сделав ударение на букву ё, и с вожделением уставился на Динку. На этих словах Карл напрягся, а девушка откровенно испугалась.

– Какая красавица у вас на руках сидит, – продолжил гость, и все выдохнули, так как Динка держала в руках бутылку виски.

– Давайте знакомиться, – продолжил весельчак с книгой, даже мысли не допустив, что его не рады здесь видеть. – Спешу представиться: Борис, фермер, – сказал он и стал по очереди протягивать руку для приветствия. Когда очередь дошла до Феди, Николай вполне искренне спросил, показывая на портфель у него под мышкой:

– А у вас там что? Сокровища?

Этим вопросом он сорвал шквал смеха и одобрения всех членов «закрытого клуба СВ» и получил предложение присоединиться к компании. Только Федору Осиповичу было не смешно, он еще крепче прижал портфель к груди и под гнетом накопившегося стресса заплакал. Делал он это тихо, чуть-чуть всхлипывая, так что из-за общего веселья окружающие это заметили не сразу.

– Вы что это? – Карл просто не был готов к этому. Да, этот Федор – неприятный тип, да, он большая вредина, но так горько плакать могут только дети. Слезы взрослого мужчины Карл был не готов принимать, это был запрещенный прием. – Прекратите сейчас же, – умоляюще сказал он.

Люди в купе замерли, не зная, как себя вести. С одной стороны, все понимали, что ничего предосудительного они не сказали, но с другой – человек-то плачет. Что делать в таких ситуациях, никто не знал, не утешать же, в самом деле, пятидесятилетнего почти лысого детину.

Карл взглядом попросил Марину пересесть на его место, а сам уместился рядом с нытиком.

– Что с вами? Мы вас обидели, простите, я уверен, никто не хотел этого, – в знак согласия четыре головы, словно китайские болванчики, закивали синхронно. – Это были всего лишь шутки. А давайте выкурим трубку мира, – радостно сказал Карл, словно поймав гениальную мысль.

– Не, Карлуша, здесь курить не дам, – испугалась Галина, в принципе готовая на любые уступки для такого красивого и воспитанного мальчика.

– Я в переносном смысле – выпьем виски и помиримся, – пояснил Карл.

– Эта идея гениальна, едреный комбайнер, – обрадовался Борис, до этого как-то опечаленно сидевший в углу. Он, похоже, очень испугался, что именно его высказывание довело до слез человека, мужчину, взрослого мужчину, ужас.

На столе появились пластиковые стаканы, которые девчонки предусмотрительно принесли с собой.

– Я не буду, – продолжая всхлипывать, сказал Федя.

– Надо, Федя, надо, – сказал Карл, и, направляя его руку, он заставил выпить плаксу «лекарство».

После первой рюмки в купе наступила тишина, никто не знал, о чем дальше разговаривать. И тут Федя, очень странно опьянев от одной рюмки, сказал:

– А вы мне нравитесь, Карлик, – он поставил кулак под свой подбородок и любовался Карлом, как мать любуется свои сыном-красавцем.

– Я рад, – уже более сдержанно сказал Карл, убедившись, что сосед успокоился, – но давайте вы не будете меня так называть?

– Почему? Это ведь уменьшительно-ласкательное производное от вашего имени, – спросил Федя.

– Зачем вам меня ласкать? Мне это совсем не нравится, – сопротивлялся пьяной любви Карл.

– Но мне хочется называть вас как-то по-особенному, ведь мы друзья, – немного надувшись, сказал Федя. – Странно, но у меня никогда не было друзей, ума не могу приложить, почему.

– Серьезно, действительно странно, может, вы часто плачете? – то ли шутя, то ли на полном серьезе спросил Карл.

– Вот честное слово, нет, – не уловив иронии, продолжил Федор. – Я в детстве всегда наблюдал за теми счастливчиками, у кого есть друзья, и завидовал им. Они называли друг друга какими-то именами, понятными только им, типа Винт или Болт, это был их код, их тайна. Когда один из таких друзей подходил к мальчишкам на улице и спрашивал: «Болта не видели?» – все сразу понимали, кого он имеет в виду. Потому что они вместе были сила, а силу все уважают. У нас с вами обязательно должна быть общая тайна.

Испугавшись, что Федор опять расплачется, Карл пошел на уступки.

– Хорошо, называйте меня Карлос, но так можно только вам и только в виде исключения.

– Я же говорил: надо мириться, едреный комбайнер, выпьем за дружбу, – предложил Борис, и Федя уже сам, ни капли не сопротивляясь, выпил очередную рюмку.

В дверь купе снова постучали, Галина глазами приказала спрятать стаканчики.

– Войдите, – крикнул Карл, сейчас почему-то он чувствовал себя хозяином данной вечеринки.

Все с замиранием сердца смотрели на дверь. Та медленно, словно гость не был уверен, что хочет войти именно сюда, открылась. На пороге стоял интеллигентный мужчина, очень смахивающий на иностранца. Карл отметил дорогую оправу очков и брендовую рубашку, его волосы красивыми пшеничными кольцами свисали на лицо, в руках у нежданного гостя почему-то была пустая кружка.

– Извините, – с акцентом начал говорить гость, – я искал проводница, вагон пустой, только здесь слышно голос.

– Интурист, – засмеялась Галина, – а я про тебя совсем забыла. Это француз, едет в пятом купе. Надо же, старею, что ли, даже чаю ему не принесла, совсем он у меня не отпечатался в памяти.

– Садитесь с нами, – Борис, как настоящий русский, был очень гостеприимен в чужом купе. – Давайте по чуть-чуть для сна, – предложил он иностранцу и вытащил из-за спины бутылку виски.

Ничего не отвечая, непрошеный гость выскочил из купе, не прощаясь.

– Ну вот, – грустно сказала Галина, – напугал мне интуриста, наверное, жаловаться побежал.

Но она не угадала, уже через минуту тот стоял на пороге купе, счастливо сжимая в руке похожую бутылку.

– В гости с пустыми руками нельзя заходить, – радостно произнес кучерявый иностранец.

И все, включая даже пятидесятилетнего плаксу Федю, расслабленно улыбнулись.

Иностранец оказался французом с русскими корнями. Филипп Морель рассказал, что является сорокалетним потомственным виноделом. Выглядел он лохматым из-за волос, которые вились, а большие красивые кольца торчали в разные стороны, становясь похожими на стог сена. Очки же в дорогой тонкой оправе немного спасали ситуацию, придавая ему нотку интеллигентности. В России он был по делам, спешил поделиться своими знаниями с виноделами Краснодарского края, направлялся он на какую-то конференцию, название которой то ли не запомнил, то ли не смог выговорить по-русски. Филипп оказался общительным человеком. Его бабушка эмигрировала в восемнадцатом году во Францию десятилетним ребенком и, наперекор стереотипам о русских эмигрантах, когда ей исполнилось восемнадцать лет, она очень удачно вышла замуж за француза. Обида на Родину, которая так ее предала, прогнувшись под коммунизм, жила с ней всю жизнь. Умирая в девяносто восемь лет, последнее, что она сказала на смертном одре, было: «Я могу спокойно уходить на тот свет, зная, что в России больше нет большевиков». В их французской семье общались в том числе и на русском, правда, когда бабушка умерла, меньше, но про русские корни всегда помнили и чтили их. Даже мама Филиппа, истинная француженка, была принята в семью только после того, как выучила язык Толстого, Достоевского и Чехова.

– Я не первый раз Россия, – совсем немного изменяя слова, сказал Филипп. – Я был Москва, Санкт-Петербург, теперь буду смотреть столица Кубань, Краснодар, и еще Абрау-Дюрсо. У вас очень красивые города, но лучше всего у вас люди.

– Звучит как тост, едреный комбайнер, – среагировал Борис, потирая руки, и все дружно чокнулись пластиковыми стаканчиками. Конечно, все внимание было теперь приковано к иностранцу, каждый пытался задать вопрос, а Марине, судя по всему, хотелось еще и решить личные дела. Поправляя свой фиолетовый шарик на голове и смущенно закусывая нижнюю губу, общалась она теперь исключительно с французом.

– Да, народ у нас хороший, – начала она издалека, – только мужики вывелись. Вот мне тридцать пять лет, а я уже трижды была замужем. Хотя все при мне: и внешность, – она показала свой профиль, чтоб грудь, которой она, по-видимому, очень гордилась, выглядела еще более привлекательной, – и бизнес у меня свой, а вот с личным полный швах.

– Ну, это как раз вас характеризует не с лучшей стороны, – пробубнил обиженный за весь мужской род Борис.

– Да никак это меня не характеризует, – вспыхнула как спичка Марина. – Просто первый от мамкиной юбки оторваться не мог: «мама сказала так, маме это не понравится», второй – алкаш запойный, который все свои неудачи топил в водке, третий просто не мог ни одной юбки мимо пропустить, так что я тут абсолютно ни при чем, просто не повезло.

– А я думаю, что при выборе спутника жизни не стоит забывать о том, что в свободное от секса время вам придется еще и о чем-то разговаривать, – сказала грустно Галина. – На собственном горьком опыте знаю. У меня муж и не маменькин сынок, и не пьет, и не гуляет, и прожили мы с ним без малого сорок лет, а вот поговорить нам не о чем. Как дети выросли, так живем словно чужие люди.

– Ну, знаете, мы сейчас с вами договоримся, – Борис уже немного опьянел и готов был спорить о жизни. – Мне сорок, и я вот тоже не женат, хотя, в отличие от вас, вообще ни разу не был.

– А что так, пьете? – насмешливо спросила Динка, взглядом указывая на пластиковый стаканчик в его руке, одновременно как-то странно поглаживая свою голову, словно проверяя, есть волосы на ней или нет.

– Это? Это да, но только по праздникам и с хорошей компанией, как сейчас. Обычно мне некогда, я работаю, много работаю. Была, конечно, у меня девушка, мне двадцать пять, ей восемнадцать, любовь до гроба, а у меня только-только бизнес стал расти, надо было все деньги вкладывать в семена сортовые, в теплицы, в технику. На еду и одежду, конечно, хватало, но и только, а ей надо рестораны, ей кино и клубы подавай. Не наездишься каждый день из станицы в Краснодар на развлечения – ни времени, ни денег, ни сил на это нет. Вот и сказала она мне: прости, наша встреча была ошибкой, – и упорхнула в очередное путешествие. Просил я ее: потерпи, все у нас будет, надо немного поработать, чтоб потом жить припеваючи. А она мне: жить надо, когда молодая, когда я стану старухой, эти развлечения мне будут уже не нужны. Больно было, очень больно. Мне кажется, что после этого я ни одной женщине и не верю. Вот такой едреный комбайнер.

– А если бы она сейчас пришла, простили бы? – спросила Динка, по наивности широко распахнув глаза. Карл тут же почувствовал себя на ее фоне стариком и про себя горько вздохнул. Молодость, как ты наивна, как ты неистово веришь в сказки.

– А она и пришла, – усмехнулся Борис, – с двадцатью килограммами лишнего веса и двоими детьми.

– А вы? – видимо, все еще надеясь на хеппи-энд, выспрашивала Динка.

– Я? – засмеялся Борис. – Я поставил самую большую свечу в церкви, которую я, кстати, построил в станице на собственные деньги, и поблагодарил господа бога за то, что она бросила меня тогда. Сейчас я первый жених в станице, фермер масштаба страны, мои огурцы и помидоры даже в Москве продаются, кстати, возвращаюсь из столицы с большим контрактом, – уже более весело заговорил Борис, видно было, что это его любимая тема, – с большой сетью супермаркетов подписал договор, теперь еще расширяться будем.

– Это успех, поздравляю, – Карлу хотелось сменить неудобную тему, он в принципе презирал людей, которые во время принятия спиртного начинали ругаться и выяснять отношения – по его мнению, это был удел быдла.

Карл был убежден с детства, что спиртное необходимо для того, чтобы люди смеялись и еще больше любили друг друга. Именно так делали на родине его матери. Поездка к родителям отца была всего один раз, а вот к испанской родне они ездили каждый год. Это всегда был праздник, по вечерам бабуля собирала у себя на веранде друзей, гости пили красное вино и что-то громко обсуждали, хохоча в голос. Когда же солнце полностью погружалось в море, а во дворе зажигались фонари, они начинали танцевать, весело, задорно, будто им восемнадцать и вся жизнь еще впереди. Смотря на зажигательный фламенко в исполнении бабули, Карл понимал, что он больше испанец, чем русский. Именно с этих детских впечатлений вино, которое в Испании всегда лилось рекой, а его распитие было частью культуры этого жизнерадостного народа, ассоциировалось у маленького Карлоса с праздником всеобщей любви. Карл искренне верил, что вместе с потреблением этого бордового напитка человек получает еще больше добра и просто обязан делиться им с окружающими.

Словно поняв направление его мыслей, все вновь начали чокаться и поздравлять Бориса с удачной сделкой, пытаясь проглотить неприятную тему.

– Вы, русские, не умеете останавливаться, – сказал Филипп, решив поучаствовать в разговоре, – и в алкоголе тоже.

– А вот это неправда, – уже шутя, возмутился Борис. – Это наговор на весь народ, едреный комбайнер. Каждый русский мужик знает свою меру: упал в тарелку – значит, хватит.

Все засмеялись, а Филипп, испугавшись, что ненароком обидел русских, решил добавить и положительной информации, которую он имел о России:

– Зато вы большой молодцы, что победить большевиков, – сказал Филипп. – Давайте выпьем за свободную Россию. Я вообще не знаю, как вы могли так долго жить под гнетом коммунистов.

Было видно, что француз говорит искренне, и Карл решил повредничать:

– Мы строили светлое будущее, ведь что такое коммунизм? Это строй, основанный на социальном равенстве, общественной собственности. Жилье, обучение, медицина – все бесплатно. Ведь это почти рай на земле: работай и бери от жизни все что хочешь. Не надо копить деньги на учебу в институте, учись и поступай абсолютно бесплатно. А квартиры – это же сказка: вырос, женился, получи новенькую просто так, просто потому, что живешь в коммунизме, и не надо всю жизнь копить, брать ипотеку за страшные проценты и желать смерти всем родственникам, с кем делишь одно жилище.

– Это утопия. По сути, коммунизм не был построен нигде, а у вас так вообще получилась сплошная диктатура, – все больше распалялся Филипп, но это почему-то только веселило остальных – наверное, потому что они все были русские.

– Согласен, не получилось, – еле сдерживая смех, показательно вздохнув, продолжил Карл, – но мы хотя бы попробовали. А представь, Филипп, у нас все-таки получилось бы его построить, вот взяли бы мы и сотворили идеальное государство на планете Земля. Вот все остальные страны обзавидовались бы тогда. Ты первый, апеллируя своими русскими корнями, просился бы пожить немножечко в нашем раю. Мы просто попытали счастье. В России говорят: кто не рискует, тот не пьет шампанского, русские вообще люди рисковые. Ни один настоящий мужик не согласится на синицу в руках, нам нужен только журавль в небе. Ну же, поищи в себе этот авантюризм, ты же на четверть русский.

– Я бы не стала разделять русских на мужчин и женщин, у русских женщин тоже тормозов в желаниях нет, нам тоже только журавля подавай, – Марина, в отличие от Динки, оказалась общительной, юморной и с удовольствием участвовала в розыгрыше иностранца.

«Видимо, сказывается возраст, “двадцатилетние девы” наш юмор не понимают, и нам их шутки уже не понятны», – подумал Карл, опять сравнивая себя с Динкой, но все равно с нежностью взглянул в ее сторону. Теперь, возможно, под влиянием спиртного, она казалась ему еще красивее, а дурацкая брошка на футболке перестала выглядеть такой уж дурацкой.

Филипп сидел с растерянным видом и не понимал, почему эти русские так смеются.

– Журавль, – удивленно произнес он. – Зачем вам нужна эта птица?

И этим вызвал новый приступ смеха.

– Ну ладно, – продолжал издеваться над французом Карл, – плохо у тебя с аллегориями. Есть еще такое выражение, оно тоже очень хорошо характеризует русскую философию, если она, конечно, вообще у нас есть, – добавил он уже для своих. – Любить – так королеву, воровать – так миллион, – и, повернувшись к Динке, подмигнул ей, намекая, что на сегодня королева для него она.

– Что это значит? То, что у вас все хотят воровать? – Филипп был в растерянности.

– Нет, Филиппка, – встрял в разговор Борис, решив, что после трех рюмок уже вполне может его так называть. – Это означает, что нам нужно все и сразу, едреный комбайнер. Все самое лучшее, на меньшее мы не согласны. Если кукурузное поле, то размером с целую страну. А какие у нас на Кубани виноградники, вот выйдешь – и взглядом не объять, у меня у самого такие, грозди с мой кулак, – и в доказательство он продемонстрировал прям у лица испуганного француза свою огромную руку, сложенную в угрожающий по виду кулачище, – вот такой, – и, оставшись недовольным от произведенного эффекта, добавил: – Ну, может, даже и больше. А виноград-то какой: каждая ягодка, каждая косточка наполнена нашим беспощадным краснодарским солнцем. В моем винограде рекордное содержание сахара, а все почему? Да потому что мне абы что не надо, мне, как настоящему русскому мужику, нужно самое лучшее. Из такого винограда можно сделать самое лучшее вино в мире, такое, что даже вы, знатоки, закачаетесь.

Федор же молча улыбался и с какой-то нежностью оглядывал окружающих, будто бы он только что понял, что на свете есть хорошие люди.

Купе приняло новых друзей по-домашнему уютно. Напряжение ушло, и в пустом двухэтажном вагоне в купе номер два сидели семь вчера еще не знакомых человек и смеялись. Немного спорили, рассказывали какие-то истории и вообще получали кучу удовольствия от общения друг с другом. Они раньше и не знали, что можно общаться, как с друзьями, с совершенно чужими людьми. Может быть, потому что у них у всех не было никогда настоящих друзей?

– А знаешь, Карлсон, мне же пить нельзя, – сказал, еле шевеля языком, Федя.

– Карлос, – уже не раздражаясь, поправил его Карл.

– Ну, я так и говорю, но так как ты мой друг, ты сегодня ответственный за меня, я поручаю свою охрану тебе, Карлсон.

– Карлос, – поправил его Карл. Пошла уже пятая рюмка, и он тоже начал любить этот мир. – Зачем тебя охранять-то?

– Сокровища, – как ему казалось, шепотом сказал Федя, но в купе уже вся компания внимательно слушала Федин пьяный рассказ.

– Прям золото, бриллианты? – влез в разговор Борис.

Федя молча покрутил головой в разные стороны и добавил шепотом:

– Карта, где спрятаны сокровища.

– Федор, друг, не дай бог, конечно, тебе пора спать, – перебил его Карл, понимая, что бред будет продолжаться. – Галина, вы сказали, есть много пустых купе. Может, я устрою нашего Билли Бонса с картой острова сокровищ где-нибудь, чтобы мы могли еще немного посидеть?

– Карлуша, клади его в самое дальнее, в восьмое, чтоб мы ему не мешали, – скомандовала Галина, а Карл, взяв под руки нового друга, стал выводить его из купе.

– Вот, Федор, будете спать с комфортом – туалет рядом, один в номере, красота, – словно уговаривая своего нового друга, говорил Карл.

Но Федор Осипович и не сопротивлялся, он очень устал за сегодняшний день, эмоции, которые накрыли его после посещения архива, истощили его силы окончательно. А ведь он почти не надеялся хоть что-то там найти, а оно вон как повернулось. С завтрашнего дня у него начнется новая жизнь, прекрасная, такая, о которой он мечтал, которую он заслужил. И в университете его теперь зауважают, студенты будут шептаться за спиной в восхитительной форме, а преподаватели – поздравлять и немного завидовать. Ярик, сынок, перестанет чудить и тоже вместе с отцом поедет по всяким ток-шоу для интервью, может, даже гордиться своей семьей начнет. А главное – папа, он выполнит обещание, данное семьдесят семь лет назад старому археологу Соломону Абрамовичу. «Папка, самый близкий и родной мой человек, я сделал это, я докопался до истины, я выполнил твое обещание, отдал твой долг. Теперь твоя душа может быть спокойна, мой самый любимый человек, мне так тебя сейчас не хватает, как я скучаю по тебе».

В водопад его сладких мыслей просочилась капелька осознания, что одного из сегодняшних новых друзей он уже где-то встречал, совсем недавно. Но оформиться эта мысль не успела. Федор Осипович уснул мертвецким сном.

* * *

Клава вела свой минивэн по родной Удачной улице, на которой прожила всю жизнь, и вглядывалась в окружающие дома так, будто видела их в первый раз. Когда-то это был пригород, но цивилизация наступала, и теперь уже родная улица проходила в черте Краснодара. Вместо деревянных резных домов теперь здесь стояли кирпичные огромные коттеджи, и всего лишь два дома на всей улице, Клавин и Сенькин, выглядели как раньше, как двадцать лет назад. Соседей это раздражало, особенно Клавиных, так как справа построилась огромная пятиэтажная гостиница с пафосным названием «Престиж». Но сдвинуть Клаву в своих решениях было не так просто. Продавать участок она решительно отказывалась: он ей был дорог как память о родителях, а строить новый дом не было денег. Все заработанные и скопленные деньги ушли на машину. Нет, конечно, можно было купить маленькую и дешевле, не в салоне, а с рук, но Клава до ужаса любила все удобное, и когда на сайте увидела эту, тут же решила: минивэн надо брать. Сиденья в нем раскладывались так, что они с Сенькой могли спокойно ездить на море и ночевать в машине. Посадить в авто можно было свободно семь человек, а если очень постараться, то и восемь. Еще у машины был поразительно вместительный багажник, и когда они шли в поход, то помещалось в него абсолютно все. Это была очень хорошая машина немецкой марки, правда, стоила она как квартира в центре родного города, но Клава была непреклонна в своем желании. Ну и, конечно же, престиж – она всегда втайне мечтала, чтобы ее одноклассники и одногруппники, когда-то потешавшиеся над бедной девчонкой, которая зашивала капроновые колготки до неприличного количества швов, знали: у нее получилось, она всего добилась, сама добилась.

У Сеньки же с бабушкой попросту не было денег даже построить новый забор.

Подъехав к воротам, Клава только хотела выйти, как из калитки выскочила Сенька и быстро распахнула ставни ворот.

– Ты чего не дома? – спросила она ее, заезжая во двор.

– Булю увезли на скорой только что, – Сенька бабушку ласково называла Булей. – Она сказала, чтоб я к тебе шла.

– Сколько? – спросила Клава, уверенная, что Сенька ее поймет.

– Опять двести, я как померила, сразу вызвала скорую, хотя Буля сопротивлялась, – грустно ответила девчонка.

На крыльце стояла чашка горячего чая, рядом на маленьком блюдце лежали печенья.

– Голодная? – поинтересовалась Клава.

– Не-а, я у тебя макароны нашла в шкафу, сварила и натрескалась, – Сенька была очень худой и очень маленькой для своего возраста, но ела она все и много. – Вот чаем догоняюсь. А ты есть будешь или как всегда?

– У меня сюрприз, – на этих словах Клава достала из машины большую коробку мороженого, и Сенька закричала:

– Ура, я так о нем мечтала! Я за ложками.

– Бери столовые, – крикнула вслед Сеньке Клава и села на качели.

Сад она не переделывала, все, как было при родителях. Деревья выросли просто огромные, но от этого стало только лучше. Черешня приносила столько ягод, что Сенька с Клавиного разрешения продавала их на дороге и даже зарабатывала на этом деньги. Единственное, что сделала в саду Клава, – это качели, большие, с широкой лавочкой и удобной спинкой. Для этого даже были наняты рабочие, они сделали ей самые настоящие, очень красивые и функциональные качели. Сейчас это было любимое место в саду. Сев на них, Клава распустила туго заплетенную шишку. Волосы у нее завивались с самого детства, даже сейчас, когда они были длинные, в расплетенном состоянии они самостоятельно складывались в тугие локоны. Поэтому Клава зачесывала их в туго затянутый хвост и делала строгую шишку, это было удобно: не требовало долгой укладки и особенного ухода за вьющимся волосом. Удобно – главное слово, которое сопровождало Клаву всю ее жизнь. Она жила по принципу «все должно быть максимально удобно», не красиво, не сексуально, не женственно, а удобно. Все в этом мире должно быть удобно, и точка. Даже ее черные как смоль глаза в обрамлении коротких и от природы прямых ресниц было очень удобно не красить: так тушь не осыплется и не размажется, ну а то, что глаза без туши совсем теряются, это мелочи. Удобно – главный аргумент для Клавы во всем.

– Клав, – крикнула из дома Сенька, – а ты чего не подстриглась, опять передумала?

Да, у Клавы был пунктик: она мечтала подстричься очень коротко, даже записывалась не раз к парикмахеру, но в последний момент всегда отказывалась от этой идеи. Вот и сегодня у нее была запись к мастеру, о которой она в силу очевидных причин просто благополучно забыла. Обычно Клава оправдывала свою трусливость тем, что боится неудобства, сама же знала, что боится другого – перемен. Как-то цыганка на рынке сказала ей: «Как только волосы свои сострижешь, жизнь твоя сильно изменится», – вроде и не верила Клавдия цыганкам, а пунктик теперь присутствовал. И ведь не уточнила старая, в какую сторону – в хорошую или плохую, а Клава совсем недавно привела свою жизнь к стабильному спокойствию, такому желанному и прекрасному, о котором постоянно мечтала, поэтому перемен она боялась так, как блондинки – постареть, – до ужаса и круглосуточно. Но, похоже, даже без стрижки перемены ее настигают, и никуда от них уже не деться. Вместо ответа Сеньке Клава запела себе под нос детскую английскую песенку, которую она давным-давно от нечего делать сама перевела на русский.

• Встала утром, решила сменить прическу,
• Поняла вдруг, что все дело в ней.
• Скучновата, проста, не хватает лоску,
• И с такой мне еще грустней.
• Я пошла к брадобрею за новым счастьем,
• Надев самый яркий наряд.
• Тот наряд, что я, разобрав на запчасти,
• Портному верну назад.
• Прихватив саквояж, подаренный другом,
• Самых резких лиловых цветов,
• Ботинки надела с чечеточным стуком,
• Наряд, посчитала, готов.
• Но прическа, так классно украсив мой образ,
• Почему-то не помогла.
• И я внешне прекрасна, и стиль мой отточен,
• Но внутри все такая же мгла.

– Клав, – Сенька выскочила из дома и начала кричать прям от двери, – ты только не нервничай, ты же знаешь Булю, я бы никогда, а она, даже в больницу уезжая, наказала мне, – Сенька, держа в одной руке две больших столовых ложки, другой робко протянула ей маленький сверток.

У Клавы сегодня был день рождения, тридцать три, Буля и Сенька это знали, а еще они обе знали, что Клава вот уже пятнадцать лет не празднует его. Она постаралась забыть про этот день навсегда. О дате рождения не знали даже на работе, для этого Клава приложила множество усилий. Друзей же, чтоб звонили и поздравляли, несли шарики и дергали за уши, у Клавы никогда и не было. Пятнадцать лет назад в свой восемнадцатый день рождения Клава вернулась домой и нашла обоих родителей мертвыми – они угорели. Никто так и не понял, почему им приспичило затопить печку двадцать седьмого мая и забыть открыть задвижку. В детский дом, чего она боялась больше всего, Клаву не отдали, ведь она уже совершеннолетняя, но она осталась один на один со своим горем. Именно в эту трудную минуту Буля, как они сейчас ее с Сенькой называют, просто соседка, просто пожилая воспитательница детского дома, не оставила бедную девочку в беде, оплатила похороны родителей, поддержала, не дала сгинуть, раскиснуть. Только Буля, ну, теперь еще и Сенька, знали, когда у Клавы день рождения и почему она его не отмечает.

– Буля просила передать, что прошло пятнадцать лет и надо жить дальше, – Сенька стояла с большими ложками в руке, ей очень хотелось мороженого, но она не решалась нарушить такую минуту.

Клава, передумавшая сегодня за день целый вагон мыслей, пожалела единственную подругу.

– Что стоишь, садись, налетай, а я Булин подарок буду смотреть, – пытаясь не расплакаться, сказала Клава.

Сенька не заставила себя ждать – схватив ложку, присела рядом и стала уминать любимое фисташковое мороженое.

– Ты меня прости, – как-то чересчур по-взрослому сказала она. – Я бы никогда, но Буле отказать не смогла, особенно когда она в больничку уезжала. Третий раз за месяц, ой, чую, совсем сдает она, что ж я делать-то буду без нее, – и, словно вспомнив про день рождения, добавила: – Не обижайся.

– Все нормально, – сказала Клава, разворачивая подарок. Она не получала их уже пятнадцать лет. Родители, хоть и пили беспробудно, про ее праздник старались не забывать, и самый простой, но подарок у нее был всегда. – У меня сегодня есть на чем заморочиться, ко мне едет большое начальство, и, скорее всего, меня уволят. Поэтому права Буля – надо уже что-то менять.

Тридцать три, возраст Христа, на самом деле странный возраст. С одной стороны, у среднестатистического человека, как она недавно прочитала в журнале «Психология отношений», в этом возрасте уже все уложено по полочкам: работа, дом, вторая половинка, к которой еще не угасла страсть, дети маленькие, а это, как известно, маленькие бедки, эдакая счастливая картина жизни. Вот только после этой даты многие люди понимают, что живут с нелюбимым человеком, работа набивает оскомину, а вчерашние милые детки преподносят первые неприятные сюрпризы. Но бывают и исключения. Именно таким исключением Клава считала себя: семьи нет, детей нет, да и работу она вот-вот потеряет. В тридцать три, согласно статистике, многие начинают новую жизнь: новая семья, дети и новая работа, некоторые меняют место жительства, квартиры, города и даже страны. Клава же первую еще не построила, что говорить о второй. Печально. Слезы навернулись на глаза, но Клава мужественно их остановила, прорвемся, не в первый раз. И вообще, почему я должна верить какому-то журналюге, который решил заработать денег и несет первое, что ему в голову придет? Я индивид, у меня будет все по-другому, замуж я выйду по большой любви, раз и навсегда, а детки меня будут только радовать, а чтобы они не преподносили сюрпризы, буду любить их сильно-сильно, и тогда они вырастут хорошими людьми.

Бумага не поддавалась, пришлось ее рвать, чтоб добраться до подарка. Под толстым слоем, который Буля наматывала с любовью, оказался гель для душа, самый простой и обычный, но он так растрогал Клаву, что она расплакалась. Она знала, чего это стоит для Були, а та знала, что это значит для нее.

– Клав, ну не обижайся, – Сенька испугалась ее слез и, бросив ложку, начала успокаивать. – Старая женщина, делай ей скидку, в конце концов, – по-взрослому рассуждая, она пыталась успокоить плачущую подругу.

Одиннадцатилетняя Сенька, быстро повзрослевшая в сложившихся обстоятельствах, чувствовала себя с Клавой если не ровесницей, то где-то рядом. Она искренне не понимала душевных терзаний Клавы, но уважала их как выбор.

– У меня нет никого ближе вас с Булей, – сквозь слезы произнесла Клава, и Сенька, поняв, что дело не в ней, наполнила ложку мороженым и дала реве.

– Ешь, мы с тобой что-нибудь придумаем, обязательно придумаем, ты у меня вон какая умная, а может, еще пронесет, может, он купаться приехал. Что ты сразу решила, что по твою душу? Ты знаешь, Клава, ты много о себе думаешь, мир не крутится вокруг тебя. Что, человеку, кроме как увольнять тебя, и заняться больше нечем? – на этих словах Сенька обняла, по сути, совсем чужого человека, но по факту самого близкого на всем свете, не считая, конечно, Булю, и сказала: – Ты же помнишь нашу любимую поговорку: даже из желудка крокодила всегда есть как минимум два выхода, прорвемся. С днем рождения.

Они чокнулись наполненными мороженым ложками, словно бокалами, и рассмеялись, вытирая друг другу слезы.

* * *

«Что с рукой, я ее совсем не чувствую», – это было первой мыслью, когда Карл проснулся. Открыв глаза, он обнаружил причину потери конечности – на его руке лежала Динка и сладко посапывала. Голова гудела, и память отказывалась подчиняться и выдавать правдивую информацию о прошедшей ночи, забрав туда же и немного вчерашнего вечера. Карл попытался встать, не разбудив соседку, но на узкой полке это, к сожалению, оказалось невозможно. Стоило ему только подняться, как сразу же одежда Динки, соскользнув со стола, упала на пол, создав маленькое землетрясение.

– Не знал, что твои джинсы из железа, доброе утро, – виновато сказал Карл, когда Динка вскочила с кровати и стремительно принялась надевать упавшие на пол вещи.

– Доброе, мне пора, скоро уже станция, – она говорила какие-то не связанные вещи, скорее всего, от стеснения, глаза же были опущены в пол, видны были только ее короткие, словно обожженные ресницы.

«Хорошая девочка, жалко, что не моя», – подумал Карл.

Он знал, что такое «моя девочка», он помнил это ощущение. Давно это было, очень давно. Но чувство, которое выворачивает душу наизнанку только от одного взгляда на женщину, забыть невозможно. А может быть, это был подростковый максимализм и никакой любви не было. Может, это вожделение в восемнадцать лет так действует на воображение, и он больше никогда не испытает такого, а может, и нет ее, любви этой. Нет, неправда, есть любовь, он каждый день ее видел в детстве и сейчас по праздникам – это его родители. Они вместе уже тридцать пять лет, но до сих пор держат с любовью друг друга за руки, смеются взахлеб и обсуждают все вместе, стараясь всегда уступать. Им всегда есть о чем поговорить. Когда он последний раз прилетал к ним в Испанию, папа хвастался, что выучил язык, а мама смеялась над ним, говоря, что его не понимает даже торговец на рынке, а ведь он сам плохо говорит на испанском. Отец же начинал ревновать, упрекая, что она слишком много болтает с этим торговцем, на что мама в голос смеялась и говорила ему, что он неисправим. Вечером, когда Карлу не спалось, он выглянул в окно и в лунном свете увидел, как родители сидели за столиком в саду. Рука отца накрывала мамину, они молчали, но это молчание говорило обо всем. Да, любовь все-таки существует. Неужели ему, Карлу, не посчастливится так, как его родителям?

Динка собралась, снова странно погладила себя по голове, будто проверяла головной убор, улыбнулась на прощанье и сбежала из купе, как арестант из тюрьмы, – быстро и с легкой душой.

«Да-а-а, Карл, вот и девушки стали от тебя убегать, стареешь», – пошутил он сам над собой. Но от того, что Динка так легко ушла, настроение только улучшилось: не пришлось что-то врать и тратить попусту время на обещание обязательно позвонить и возможность остаться друзьями, на убеждение, что она прекрасна и дело совсем не в ней, а в нем, и остальную похожую чушь, которую он научился уже нести на автомате и почти профессионально.

С зубной щеткой и хорошим настроение он вышел в коридор.

– Карлуша, как ты? – встретила его с улыбкой Галина. – Что-то мы вчера немного перебрали, ладно вы, молодежь, а я-то куда за вами увязалась? Еле до кровати добралась и уснула мертвым сном. А ведь я одна в вагоне на этом рейсе, так сказать, по техническим причинам, на меня начальник понадеялся, доверил мне, а я… Вроде и выпила немного, а разморило меня. Странно, давление, наверно, поспособствовало. Ты иди, Карлуша, я скоро завтрак принесу, хотя, – бубня себе под нос, продолжила Галина, – можно уже и обед нести.

С аппетитом поев и собрав сумку, Карл пошел будить новоиспеченного друга Федора, которого он вчера так по-отечески уложил в восьмое купе, но дверь была закрыта. Немного постучав и подергав для приличия ручку, ведь через час уже приезжали в Краснодар, Карл направился к проводнице.

– Галина, а вы не видели Федора, моего плачущего соседа? – поинтересовался он у нее в надежде, что тот просто ушел, а проводница закрыла пустое купе.

– Нет. Бориса видела, интуриста тоже, всем плохо с утра, прямо жуть, Борька сам похмелился и интуриста заставил, – улыбнулась она. – Марина еще и не вставала, Динку видела, как она от тебя бежала в свое купе, а Федора нет.

– Вы знаете, надо бы дверь открыть, может, у него с сердцем что, он вчера говорил, что ему пить нельзя, – Карл беспокоился, ведь именно он заставил его выпить ту несчастную первую рюмку.

– Привет, Карл, – на их пути к восьмому купе появился Борис. – Вы куда такой делегацией?

– Мой новый друг Федор не открывает дверь, а уже подъезжаем, вот идем его будить. Присоединяйтесь, если у вас нет других планов, я думаю, будет весело. Ведь у него никогда не было друзей, доставим человеку кучу удовольствия, – Карл пытался шутить, чтобы разрядить обстановку, но на душе почему-то скребли кошки.

– Я с вами, а то скучно сидеть одному, – сказал Боря и вступил в стройный ряд делегации.

Так, пока дошли до восьмого купе, весь вагон был в сборе: подтянулась Марина, которая просто шла в ту же сторону с зубной щеткой умываться, Динка, решившая «за компанию и известь творог», и иностранец Филипп, любовавшийся видами России в окно, но так как подъезжали к Краснодару, то за окном были сплошные поля и ничего интересного. Галина достала из кармана ключ так, будто это была ее личная гордость и достижение, и открыла дверь.

Карл на правах нового друга зашел в купе первым. Федор сидел на незастеленной полке купе, неудобно склонив голову набок. Смотрел он на вошедших с испугом и как будто даже обиженно, словно они пришли отнять его любимую игрушку. Карл уже хотел что-нибудь пошутить, когда увидел, что взгляд Федора застыл в этом выражении. Карл никогда не видел мертвецов, но в одно мгновенье все понял, в глазах потемнело, и он, как кисейная барышня, бухнулся в обморок, прям к ногам своего уже бывшего нового друга.

* * *

– Это нашатырь, к носу его, ближе, – Карл услышал крик Галины, и тут же в нос ударил резкий запах.

– Ну что, очнулся? – озабоченно спросила Динка. Карл сидел на полу в узком коридоре вагона, а она стояла рядом на коленках, до смерти испуганная.

– Нормально все, – ему было до ужаса стыдно за его немужское поведение.

– Вставай, пойдем в купе, – Динка очень бойко подняла его с пола и усадила в ближайшее купе на полку.

– Он мертв? – спросил Карл, стараясь, чтоб голос его не дрожал.

– Да, – тихо ответила блондинка, которая оказалась более стойкой, чем он, мужик.

– Там надо помочь, – хотел встать Карл, но Динка остановила его.

– Возле купе Борис караулит, Галина побежала старшему поезда сообщать, через полчаса Краснодар. Скорее всего, нас там отцепят для всяких следственных действий. Хорошо, что мы крайний вагон, так что нам теперь одно – ждать.

Полчаса до приезда в Краснодар прошло как во сне. Карл постоянно трогал карман своих джинсов, будто проверяя, на месте ли бумага, которую ему дал на хранение друг, так мало побыв им.

* * *

Посиделки с Сенькой на качели помогли, сегодня Клава была готова уже ко всему, даже к увольнению. Ей не впервой начинать все сначала. Сейчас уже не так страшно: есть образование, опыт работы и немного скопленных денег, которые позволят ей продержаться достойно, пока она будет искать новую работу. Единственное, к чему она не была готова, так это к тому, что ей придется самой встречать начальство. За полчаса до прибытия поезда, когда водитель от фирмы «Элитное такси» уже стоял где-то возле вокзала Краснодар-1 и изнывал от жары, а на его заднем сиденье лежала табличка с надписью «СПОРТИКСОН», секретарю пришло сообщение: «Карла Юрьевича встречать на вокзале должен начальник филиала на собственном авто, никаких такси и нанятых людей со стороны».

– Да он что, издевается надо мной, что ли? – разозлилась Клава, когда Инна Викторовна зачитала ей послание. – Ведь поезд через полчаса, это Краснодар, тут в будний день стоит все, даже Кубань, – но делать нечего, схватив рюкзак и ключи от машины, Клава уже выбегала из офиса.

Жара на улице достигала своего максимума, и люди старались спрятаться под исцеляющее действие кондиционера. Но вот проблема: еще на прошлой неделе у Клавы в ее минивэне закончился фреон, заправить кондиционер не было времени, и теперь, как результат, она едет встречать начальство в тридцатиградусную жару без животворящего холода. Льняное платье вмиг стало мокрым, а пот каплями тек со лба. «Это однозначное увольнение», – думала Клава, гоня по улицам Краснодара и повсеместно нарушая правила дорожного движения.

Когда она вбегала на перрон вокзала, поезд, вильнув хвостом, повез людей дальше к ласковому Черному морю.

– Это адлерский фирменный ушел? – спросила Клава у дежурного по станции. Ее лицо раскраснелось от духоты и бега, платье напоминало мокрую половую тряпку, а волосы, так усердно уложенные утром в тугую шишку, повылазили в разных местах, создавая ощущение полного хаоса.

Пожилой мужчина с жалостью посмотрел на нее.

– Опоздала, дева? Что ж ты так? Он и так простоял дольше обычного, пока крайний вагон отцепляли.

– А зачем? – больше по инерции, чем из интереса, спросила Клава, оглядываясь по сторонам. Она не представляла, что сейчас делать и куда бежать. Личного телефона начальства, естественно, никто не знал.

– Так, говорят, там убийство произошло, уже и полиции полно понаехало. Надо же, когда в плацкарте дембеля куролесят, понятно, а тут самый дорогой вагон, такое удовольствие не всем по карману, и труп.

У Клавы мгновенно сжалось сердце.

– А где, вы говорите, этот рай для богатых?

– Да вон там, – показал рукой старик.

Подходя к отцепленному вагону, Клава сразу увидела его – Карл Юрьевич хоть и был сейчас очень бледным, но, как всегда, невероятно красивым. Клава много раз пересматривала его вебинар для сотрудников. Много, потому что с первого взгляда переключиться с его внешности на его слова было очень трудно. Сейчас вокруг него толпились какие-то люди, все были очень расстроенными, в какой-то мере даже потерянными. Туда-сюда сновали полицейские, не обращая ни на кого внимания.

– Здравствуйте, Карл Юрьевич, – произнесла Клава, подойдя к своему начальству.

* * *

Для Карла все происходило как во сне, ответ – вопрос, ответ – вопрос. Хмурый следователь задавал вопросы, попутно матеря жену, по вине которой он оказался в этом аду.

– Значит, вы последний, кто вчера его видел? – в который раз повторял он свой вопрос. – Ну-ну, а были ли вещи у потерпевшего?

– Портфель был, он с ним не расставался, всегда его под мышкой держал, – растерянно сказал Карл.

– Да? Странно, он совершенно пустой, в нем только паспорт, билет и значок какой-то, – вытирая насквозь мокрым платком лоб, безразлично сказал следователь. – А может, просто от жары умер? – сделал он предположение. – Я вот не удивлюсь. Сердце, например, не выдержало, эта жара любого доведет, хотя проводница говорит, кондиционеры у вас работали. Вот тоже, моя курица говорила мне: поехали жить на юг, сэкономим, отопление минимум, зимней одежды не надо, а на деле только на кондиционеры летом тратим больше, чем ей на пуховик в Норильске, – на этих словах следователь Илья Ильич улыбнулся так нежно, будто вспомнил снега родного Норильска. – Город пока не покидаем, где будете жить?

– В гостинице, пока не решил, в какой, мне на фирме должны были заказать.

– Вот вам мой телефон, позвоните, скажете, где остановились, – следователь протянул визитку с номерами.

Под палящим краснодарским солнцем стояли четверо: Карл, бледный как стена, Борис с торчащими в разные стороны взлохмаченными волосами, потому как он постоянно нервно чесал голову, Марина с потухшим взглядом и испуганный на сто процентов Филипп. Динка, как только разрешила полиция, убежала домой, даже не попрощавшись. Бедную проводницу Галину увезли на скорой с сердечным приступом.

– Я домой, – устало сказала Марина.

– А мне нужна гостиница, – сказал Борис. – Следователь сказал оставаться в Краснодаре, да и не могу я сейчас никуда ехать.

– Боря, у меня своя гостиница, поехали, поселю в лучшем виде, – предложила она.

– Я с вами, – сказал Карл. Он, будто потеряв ориентир, никак не мог прийти в себя, от этого ему хотелось оставаться с теми, кто тоже был причастен к этому ужасу.

– Конечно, поехали, – даже немного улыбнувшись, сказала Марина. – Буду рада, не хотелось после всего одной оставаться.

– А мне можно, Марина? – спросил француз. – Я не знать город, я должен был сегодня ехать в другой город и здесь ничего не заказывал.

Именно в этот момент прозвучало:

– Здравствуйте, Карл Юрьевич.

– Вы кто? – Карл словно только что увидел, что есть вокруг еще и мир, люди ходят, вокзал живет своей жизнью, город замер в полуденной жаркой дреме.

– Начальник краснодарского отделения фирмы «Спортиксон» Жукова Клавдия Петровна, – представилась женщина.

– Этого не может быть, – стал приходить в себя Карл, разглядывая несуразное создание, что стояло перед ним.

– Но это факт, – сказала Клава, вытирая пот со лба и поправляя взъерошенные волосы.

Она была готова к такой реакции, потому как это и была ее маленькая тайна – Клава была толстой. На фирме «Спортиксон» существовал строгий дресс-код из-за того, что они занимаются спорттоварами, а также инвентарем для спортивных клубов: весь персонал должен соответствовать здоровому образу жизни, то есть иметь спортивную фигуру и регулярно посещать спортзал. У Клавы с этим была беда: как только она стала зарабатывать, она начала есть, потребляя в больших количествах все, что было жирно, сладко и очень калорийно. Ведь это было еще и безумно вкусно и раньше недоступно для Клавы. Теперь же пирожные и мороженое были сильнее ее, и она не могла им отказать. Три месяца назад, когда меняли прошлое руководство, женщина-инспектор, принимавшая решение и видевшая все деловые плюсы Клавы, решила пойти ва-банк.

– Я все понимаю, – сказала она Клаве. – Давайте так: я вас рекомендую, а вы мне обещаете, в свою очередь, что не подведете меня и начнете сбрасывать вес.

Все три месяца Клава честно старалась, она почти не ела и каждый вечер умирала на дорожке, но, сбросив три килограмма, вес встал и не двигался больше с места. Рассматривая себя в зеркало, она не понимала, в чем проблема. Да, у Клавы большая грудь, но это казачьи корни по маминой линии давали о себе знать, но как альтернатива – у нее прекрасная талия, не шестьдесят, конечно, но вполне приличная. Бедра широковаты, согласна, ну, хорошо, даже полноваты немного, но ноги вполне себе ничего. Вообще про такую, как Клава, можно сказать «аппетитная» или «с формами», почему сразу толстая? Еще вечером, сидя на лавочке под черешней, Клава решила не унижаться, а написать заявление об уходе сама. Поэтому сейчас, стоя на сорокаградусной жаре, проехав в пыльных пробках без кондиционера полгорода, она спокойно сказала:

– Да, я девушка с формами, спортзал посещаю регулярно, но если для вас объем моей груди и бедер важнее того объема работы, что я делаю, то заявление будет сегодня же написано.

– Не сомневаюсь, – то, как его подчиненная дерзко разговаривала с ним, привело Карла в чувство окончательно, он снова почувствовал себя сильным и беспринципным Карлом Юрьевичем. – Вы на машине?

– Да.

– Сколько мест в вашей машине? Со мной еще трое человек.

– Все войдут, – сухо сказала Клава.

В машине ехали молча. Клава в который раз решила попытаться сгладить обстановку, потому как после стычки возле вагона она получила еще порцию недовольства от начальства за неработающий кондиционер в машине.

– Я думала, это вас убили, – сказала Клава.

– Я услышал в вашем голосе разочарование или мне показалось? – возмутился Карл, еще раз взглянув на странную подчиненную.

– Простите, не сдержалась, – совсем не извиняющимся тоном сказала Клава.

– Я так понял, вы точно решили уходить, даже шанса себе не оставляете, – Карл полностью пришел в себя и уже был грозным начальником, а не испуганным мальчишкой.

– Скорее всего, – спокойно согласилась Клава. – Не могу лишить себя фисташкового мороженого.

– Вам сколько лет, сорок? По-моему, пора менять приоритеты.

– Мне тридцать три, но у женщин возраст не спрашивают, – первый раз в жизни Клава так разговаривала с начальством и сама не понимала, почему.

– Вы сейчас для меня не женщина, а сотрудник фирмы «Спортиксон», бесполое существо, которое из-за своего веса выглядит на сорок. Плюс ко всему вы не только толстая, но еще и неопрятная. Директор филиала «Спортиксон» просто не может так выглядеть. Вы вообще до того, как вышли сегодня из дома, в зеркало смотрелись?

Клава правда выглядела не очень, ей хотелось оправдаться, ведь она так выглядит, потому как в пробках и сорокоградусной жаре сначала ехала, потом бежала со стоянки на вокзал, чтобы встретить начальство, которое не соизволило предупредить о своих желаниях заранее. Слезы в глазах Клавы уже готовы были политься ручьями, но спасли солнцезащитные очки и то, что в этот момент машина подъехала на стоянку перед пятиэтажной гостиницей, та словно втиснулась между частных домов. Фасад был стилизован под каменную крепость, перед входом плескался фонтан, а на заднем дворе ходили павлины. Вывеска «Отель “Престиж”» оповещала гостей о том, что они не прогадали, а остановились в очень пафосном месте.

– Значит, так, – выходя, скомандовал Карл, – дайте мне свой личный номер телефона – и в срочном порядке заправлять кондиционер, это приказ. Дальнейшие указания дам отдельно, – и, не оборачиваясь, ушел в компании своих притихших друзей.

– Надутый павлин, – прошипела сквозь зубы Клава и уже более мирно добавила подошедшей с заднего двора птице: – Прости, Семен, тебя это не касается.

Нет, конечно, Клава не знала всех павлинов в Краснодаре в лицо, просто это была именно та гостиница, которая высилась по соседству с ее домом. Получив адрес, куда необходимо ехать, она не удивилась, потому как сразу узнала хозяйку соседнего строения. Марине Львовне Забейко в принципе трудно было бы затеряться в толпе со своим фиолетовым шариком вместо прически, но вот вопрос: когда она успела подружиться с ее начальством? А может быть, это давнее знакомство, и вообще кто все эти люди с Карлом Юрьевичем? Вот, например, этот боров с деревенским видом и с золотыми часами, будто браток из девяностых, нарочно хвастающийся своим достатком, без присутствия какого-либо вкуса. Он постоянно лез с разговорами к пришибленному и очень испуганному хиппи с локонами как у девушки и оправой очков, которой позавидует любой. Очень странная компания: начальник-самодур, соседка – высокомерная зазнайка, боров-богатей, испуганный хиппи. Может, уволиться и не терпеть все это? Шестое чувство говорило ей, что так и необходимо сделать, но врожденное упрямство, кстати, благодаря которому она всего и достигла, говорило: борись, Клава, борись.

* * *

Гостиница была очень уютной, внутри стиль огромного замка продолжался. Нарочно плохо заштукатуренные стены обрамляли массивные деревянные балки, закрепленные к стенам и потолку железными листами, и прикреплены они были огромными железными болтами с внушительного вида шляпками. Ресепшен был сделан в виде большого рубленого стола ручной работы, а по стенам висели разного рода украшения, попадающие в эту стилистику.

– Марина, у вас очень мило, – первым похвалил дизайн Филипп, остальные же молча закивали.

– Спасибо, это не просто гостиница, это моя жизнь, мое детище, – и, легко переключившись, спросила у Карла: – А не очень ли ты строг с этой девушкой? Знаешь, я тоже в своем роде начальство, и, как про меня шепчутся, психованное. Могу прикрикнуть, расстаюсь с людьми легко и никогда не даю второй шанс. Но я не позволяю себе никогда переходить на личностные оскорбления, тем более внешности, тем более женщины, – было видно, что инцидент в машине зацепил ее. – И еще так, для справки, – не дав ответить Карлу, продолжила Марина: – В Краснодаре кондиционер заканчивается чаще, чем жидкость для мытья стекол, такова особенность южных городов.

Вручив всем в руки ключи от номеров, скомандовала:

– Значит, так, даю вам два часа на то, чтобы принять душ, и жду на ужин в кафе на первом этаже, попрошу не опаздывать, к этому времени постараюсь узнать новости.

И трое здоровых взрослых мужиков, так привыкших командовать каждый на своем месте, подчинились женщине – так было проще, так было легче.

* * *

Филипп Морель был действительно испуган, все пошло не по плану. Естественно, конференция виноделов в Абрау-Дюрсо была причиной приехать официально и быстро получить визу в Россию. Когда он от своего друга узнал о ней, то понял: это знак свыше, надо ехать. Вот только ехать, как гласил проспект, на прекрасное горное озеро Абрау он не собирался, у него были другие дела в Краснодаре. Дав встречающей стороне неправильный номер рейса и поручив секретарю отвечать путано и туманно, отключил свой мобильный. Когда же на вокзале он увидел Федора, то руки просто затряслись от такой удачи, и ему пришлось даже запихнуть их в карманы, чтоб не бросалось в глаза. Именно тогда верящий в приметы и убежденный, что случайностей не бывает, он второй раз решил, что это судьба. Сейчас же ему казалось, что он поступил неправильно. В этой странной стране, где жили когда-то его предки, страшно, по-настоящему страшно, зря он полез сюда. Он чувствовал себя медведем, которого заманили медом дикие пчелы и ждут только момента, когда напасть и искусать его до смерти. «Как только разрешат, уезжаю домой, – решил Филипп, – и дальше в это дело не полезу». Приняв решение, он пошел в душ, но, уже стоя под холодной струей воды, к Филиппу пришла мысль: а может, продолжить самостоятельно, а может быть, и это тоже судьба? Видимо, это пресловутые русские корни сейчас предлагали ему рискнуть.