Планета Вода (сборник) бесплатное чтение

Журналистская удача

17 апреля 1902 года. Атлантика.

Океанский пароход «Юниверс», следовавший рейсом из Марселя в Буэнос-Айрес, шел мимо Канарских островов. Был третий день плавания, когда на смену оживлению и восторгам, сопутствующим началу всякого морского путешествия, начинает подступать скука. Пассажиры уже насладились видами, ознакомились с немудрящими корабельными развлечениями, поговорили с попутчиками и успели в них разочароваться, а впереди оставалось еще две недели монотонного движения по пустым водам.

Репортер парижского журнала «Эссенсьель», откомандированный редакцией сделать серию очерков об аргентинских серебряных рудниках и намеревавшийся написать книгу, которая поразит мир (это был очень молодой репортер), исполнял данное самому себе обещание: каждый день выдавать не менее пяти страниц текста. Он сидел в шезлонге, закинув ногу на ногу, и старательно скрипел карандашом – регистрировал впечатления от вчерашней экскурсии по пароходу.

Судно представлялось журналисту минимоделью всего Божьего мира.

В самом низу, сокрытая от глаз, располагалась преисподняя. Там воздух был черен от пыли и черные, как черти, кочегары швыряли черный уголь черными лопатами в огненные жерла адских печей.

Выше находился трюм, грешное и нечистое чрево «Юниверса», где шестьсот переселенцев из Восточной и Южной Европы за свои жалкие пятьдесят франков с носа теснились в темных отсеках, среди развешанных детских пеленок, узлов с грошовым барахлом, чугунков с кастрюлями, которые зачем-то понадобилось тащить на другой конец света. Чрево, как предписано природой, смердело и издавало малоприятные звуки: там орали младенцы, кто-то вопил пьяные песни, кто-то визгливо бранился.

Наверху обитало цивилизованное общество. В ярусе второго класса все было скромно, но пристойно, в ярусе первого – красиво и даже роскошно, а вознесенная под самое небо прогулочная палуба, где трудился над записками журналист, напоминала рай. Молодой человек саркастически уподобил «чистых» пассажиров в их белых летних нарядах спасенным душам, а плавноскользящих стюардов с подносами (прохладительные напитки, кофе, мороженое) – серафимам, что потчуют праведников нектаром и амброзией.

Перечитав эту графоманию, корреспондент уныло вздохнул, выдрал странички, скомкал.

Всё это уже было. Другие авторы сто раз сравнивали человеческое общество с кораблем, кочегаров с чертями, трюм с чревом и так далее. Третий день пути, а мыслей никаких, писать решительно не о чем. Но зарок есть зарок: пять страниц вынь да положь.

Журналист встал, поплелся на корму, где пассажирский помощник о чем-то рассказывал стайке дам, прикрывавшихся от солнца шелковыми зонтиками. Может быть, профессиональный краснобай поведает что-нибудь годное для записи?

– Мы находимся на траверзе островка Сен-Константен, – говорил изящный господин в смокинге и морской фуражке, показывая на серый конус, торчавший из воды в нескольких милях к югу. – Это верхушка древнего вулкана, бедного родственника Тенерифского колосса, мимо которого мы проплыли сегодня утром. Высота этого малыша, медам, почти в десять раз меньше – всего четыреста пятьдесят метров, но в отличие от гиганта он слегка попыхивает. Если вы как следует приглядитесь, то увидите, что над горой курится дымок.

Дамы пригляделись. Корреспондент тоже поднес к глазам бинокль, что висел у него на груди. Воздух над Сен-Константеном слегка переливался, будто марево в жаркий день.

– Долгое время вулкан считался навсегда потухшим, но недавно начал проявлять признаки жизни. Ученые концерна «Океания» спустились в жерло и констатировали активизацию магмы, однако, по их мнению, в ближайшие пятьсот лет извержение маловероятно, так что вряд ли кто-то из нас сможет насладиться этим живописным зрелищем – разве что мадемуазель Софи.

Рассказчик погладил по голове маленькую девочку с куклой в руках. Дамы охотно посмеялись милой шутке. Пассажирский помощник на пароходе был такой, какой нужно: звучноголосый, с приятной внешностью и с небольшим физическим изъяном – припадал на одну ногу. Мужья калеку к женам не ревновали, дамы бедняжку жалели.

Зевнув, корреспондент опустил бинокль чуть ниже. Гора была скучная, серая. У ее подножия белели какие-то постройки.

– Концерн «Океания»? – переспросила матрона в мелких платиновых кудряшках. – Не тот ли, что выпускает мой кольдкрем?

– Совершенно верно, баронесса. – Титул (Madame la baronne) помощник произнес нежно, с удовольствием. – Сен-Константен принадлежит тому самому концерну «Океания», продукцию которого вы найдете во всех солидных парфюмерных магазинах. Эссенции для этих волшебных кремов, лосьонов и притираний производят здесь, из водорослей и моллюсков. Кроме того, «Океания» зарабатывает огромные деньги на лекарствах, изготовленных из морепродуктов. Это новое, весьма перспективное направление в фармакологии. Однако нужно отдать концерну должное. Его владельцы думают не только о прибыли. Вы, может быть, видели в газетах рекламу их детского туберкулезного санатория? Он находится на Сен-Константене. Целительный климат, термальные источники и оздоровительные процедуры на основе морской биологии делают чудеса. При этом лечение предоставляется несчастным малюткам бесплатно, в порядке чистейшей благотворительности.

Журналист не заинтересовался и санаторием. Из темы чахоточных детей всё что возможно было выжато еще во времена сентиментализма, давно вышла из моды и благотворительность – буржуазная химера и пошлость.

Но баронесса была иного мнения на сей предмет:

– О, я много что знаю про санаторий «Морской рай»! Разве я не говорила, что состою в правлении Национального богоугодного общества? Я просто обязана быть в курсе подобных начинаний. То-то название острова показалось мне знакомым. На одном из последних заседаний нашего правления…

Но ей не удалось рассказать помощнику и остальным дамам о своей филантропической деятельности, потому что на палубе вдруг сделалось шумно.

– Я, кажется, ясно сказал: белые лилии, бе-лы-е! – истерично вопил кто-то с сильным швабским акцентом. – А вы мне что подсунули?! Что это, я вас спрашиваю?!

Корреспондент еще не знал, что журналистская фортуна решила его облагодетельствовать, но обернулся на крик с благодарностью – любой дивертисмент, нарушающий тягучую размеренность дня, был подарком.

На корму выбежал сухонький человечек с седыми пушистыми волосами, которые торчали на его несоразмерно большой голове во все стороны, делая ее похожей на одуванчик. Бородка и усы тоже были седые, но умеренные, аккуратно расчесанные. Лицо розовое, моложавое, крайне возбужденное.

– Это, по-вашему, белые?! – закричал он пассажирскому помощнику. – Что за гадость мне поставили в каюту?!

В руке он сжимал истерзанные бледно-розовые цветы с переломленными стеблями.

Все, кто находился поблизости, смотрели на скандалиста с одинаково страдальческим выражением на лицах. Оживился только тоскующий журналист. Хотя нет – был еще один человек, наблюдавший за крикуном с сугубой заинтересованностью. Длинноусый господин в наглухо застегнутом песочном сюртуке шел следом за погубителем розовых лилий, не сводя с него глаз.

– Опять этот сумасшедший, – вздохнула одна из пассажирок. – Боже, как он надоел со своими сценами!

– Немец, – пожала плечами другая.

Пароход был французский, немцев здесь не любили.

– Прошу прощения, медам, – тихонько молвил слушательницам помощник. – Я должен успокоить мсье Кранка.

Он захромал навстречу седому человечку, прижимая ладонь к сердцу и всем своим видом выражая безграничную кротость.

– Господин профессор, тысяча извинений, но белые лилии закончились. Вам поставили самые светлые из всех, какие были в оранжерее…

– За…закончились? – пролепетал профессор. – Вы хотите сказать, что две недели, до самого Буэнос-Айреса, мне в каюту будут ставить всякую мерзость?

Он весь как-то поник, ссутулился, закрыл лицо руками. Узкие плечи задрожали от рыданий.

– А какое безобразие он устроил вчера в салоне из-за того, что вилки и ложки положили не совсем симметрично, – пожаловалась баронесса ухмыляющемуся корреспонденту.

Тот путешествовал вторым классом и ужинал за табльдотом, поэтому видеть вчерашнего «безобразия» никак не мог, но охотно поддержал тему:

– Да уж, стопроцентный псих.

Баронесса отвернулась. Она не одобряла подобный стиль речи.

Вдруг профессор Кранк перестал плакать и вновь начал сердиться, с каждым мгновением приходя во всё большее неистовство.

Он швырнул лилии на палубу, стал их топтать. Потом рванул на себе крахмальные воротнички. Скинул пиджак – потоптал и его.

Дамы испуганно попятились. Пассажирский помощник понял, что в одиночку ему не справиться и замахал рукой, подзывая старшего стюарда.

Точно такой же жест сделал господин в песочном сюртуке. Возле него возник, будто вырос из-под земли, крепкий рыжеволосый мужчина.

– Keep closer, Finch, – едва двигая краем рта, шепнул длинноусый. – He's up to something[1].

Рыжий прищурился. Под правым глазом у него был интересный шрам, похожий на звездочку – все ее лучики пришли в движение.

Но Финч не успел приблизиться к профессору.

– Какая мука! Я так больше не могу! – выкрикнул тот сорванным голосом. – Будьте вы все прокляты! Прокляты!

И вдруг – никто не успел ахнуть – с неожиданной для почтенного возраста прыткостью разбежался, подскочил, оперся в прыжке руками о перила и перемахнул за борт!

Многоголосый визг прокатился по корме. Журналист разинул рот и захлопал глазами. Пассажирский помощник схватился за сердце.

Только двое сосредоточенных людей – длинноусый и рыжий – не растерялись. Они кинулись вперед, перегнулись через борт и успели увидеть пенный всплеск в том месте, где тело ударилось о воду.

– Финч!

– Да, сэр.

Человек со звездчатым шрамом одним движением перебросил сильное тело через фальшборт, перевернулся в воздухе, вонзился в гребень волны.

В воду полетел спасательный круг, за ним другой. Крики «Человек за бортом!», «Двое за бортом!» утонули в мощном тревожном гудке.

Все радостно загомонили, когда посреди пенного следа за кормой вынырнула первая голова – рыжая.

Но второй не было. Да и рыжий смельчак, глотнув воздух широко раскрытым ртом, опять ушел под воду.

Снова он появился нескоро. Отрицательно помотал головой – жест предназначался тому, кого он давеча назвал «сэром». Пароход, хоть и застопоривший машину, успел уйти метров на триста, но длинноусый прижимал к лицу окуляры, так что увидел и понял.

Застонав, ударил кулаком по перилам.

– God damn it! God damn it! God damn it! – бормотали бледные, трясущиеся губы.

– Спасибо тебе, господи! – кричал рядом журналист. – Я всё видел! Какая удача!

Настоящая жизнь

1 сентября 1903 года. Остров Аруба

Видимость нынче была редкостная. На приличной глубине безо всякого прожектора водяная толща просматривалась метров на тридцать. Эраст Петрович Фандорин медленно вел субмарину над песчаным дном, на котором переливались бело-голубые пятна. День, как почти всегда в здешних широтах, был солнечный. Пространство над головой лучилось сиянием, по которому время от времени словно пробегали легкие облачка – так снизу выглядела океанская поверхность, слегка колеблемая бризом.

Внизу стало темнее – больше синего, белое исчезло вовсе, сменилось зеленым. Это кончилась песчаная банка. Дно пошло под откос. На первых порах оно было довольно ровное, просто покрытое водорослями. Потом начались коралловые рифы.

Фандорин включил внутреннюю связь, чтобы проверить, не уснул ли Маса. Подводные путешествия действовали на японца как снотворное. Однажды вышли в запланированный квадрат, бросили якорь. Эраст Петрович сказал в трубку: «Давай, выходи» – никакого ответа. Даже забеспокоился. Спустился из рубки в водолазный отсек – дрыхнет. В свое оправдание Маса объяснил, что под водой испытывает странное ощущение: будто он младенец в материнской утробе, на свете нет никаких проблем, да и самого света тоже нет. В тот раз пришлось произвести кесарево сечение – как следует тряхнуть соню за ворот пневмофора. Работа есть работа, а план есть план.

Но нет, Маса не спал.

– …если бы ты не был полезен для господина, – услышал Фандорин конец фразы, произнесенной по-английски с сильным японским акцентом, – я бы воткнул твою отрубленную голову на колышек, поставил на полку и любовался бы, пока не надоест. А потом скормил бы ее акулам.

– Я понял по щелчку, что вы подключились к связи, мистер Фандорин, – сказал скрипучий голос, тоже с акцентом – певучим. – Вот послушайте, как со мной разговаривает ваш клеврет. А я всего лишь сделал совершенно справедливое замечание относительно его невыносимой привычки постукивать по переборке…

Эраст Петрович поскорее отключился.

Отношения между членами экипажа субмарины «Лимон-2» были отвратительными. Инженер-механик Пит Булль и водолаз Масахиро Сибата совершенно не выносили друг друга. Что-то с этим надо было делать. Иногда ужасно хотелось выгнать к черту обоих и плавать по океанским пучинам одному. Ничего не искать, ни к чему не стремиться. Просто пошевеливать рулями да смотреть в иллюминаторы на косматые и подвижные, будто дышащие, морские холмы, на колонии пурпурных, оранжевых и желтых губок.

Вот из расщелины высунула круглую башку мурена. В щелеобразном рте блеснули белые шипы зубов. Ну и пасть. Метра на два тварюга, не меньше. Если увидит добычу – вылетит из засады торпедой.

Прямо в стекло на Фандорина уставилась рыба-ангел, пошевелила губищами – словно посулила удачу. Тут же подоспел и праздничный фейерверк: пронеслось разноцветное облако сине-желтых снапперов, за ними красно-голубая рыба-попугай. Они улепетывали от барракуды. Обманчиво меланхоличная, очень похожая на мирного судака, она едва пошевеливала широким хвостом, но двигалась очень быстро. На субмарину и не покосилась – как всех хищников, барракуду в жизни интересовало лишь то, что можно сожрать.

Эраст Петрович положил руль на погружение – в этом месте дно опускалось на двадцать с лишним метров.

Вверху, словно парящий в небе орел, лениво покачивался грудными плавниками крапчатый скат, за ним тянулся длинный кнут хвоста, оснащенного ядовитым шипом.

Всё истинно красивое смертельно опасно, а всё смертельно опасное красиво, вспомнилась Фандорину цитата из недавно прочитанного декадентского манифеста. Чушь. Орляковый скат, конечно, красавчик, но что красивого в бацилле чумы и что опасного в закате солнца? Любовь к цветистым фразам и парадоксальным идеям когда-нибудь погубит человечество…

Однако наслаждаться подводными видами и предаваться праздным мыслям Эрасту Петровичу довелось недолго. Замигала лампочка вызова на телефоне.

– Передайте этому человеку, господин, что я с ним больше не разговариваю, – раздалось сердитое сопение. – Он мне не начальник. Если хочет что-нибудь сообщить, то только через вас.

Говорил Маса по-японски. Нарочно, чтобы позлить мистера Булля.

– Скажите вашему лакею, что он тупое и агрессивное животное, – раздалось в другой трубке, связывавшей рубку с машинным отсеком, шипение инженера. – Что он оскорбляет своим никчемным существованием мое этическое, а своей масляной рожей мое эстетическое чувство.

Характер у Пита Булля был гадкий, Эраст Петрович и сам едва терпел своего нового помощника – только за то, что абсолютный и несомненный гений.

Почти все замечательные технические усовершенствования, сделавшие работу под водой не только возможной, но и приятной, были предложены и осуществлены склочным мистером Буллем.

Гений у него был своеобразный. Этот человек не мог родить ни одной собственной идеи, но блестяще реализовывал чужие. Поставят задачу – выполнит. Не поставят – не будет знать, чем себя занять. Такие субъекты – талантливые исполнители – всегда в огромном дефиците. На свете полно людей, которые придумывают новое (чаще всего никому не нужную ерунду или что-то совершенно неосуществимое), но вечно не хватает мастеров, способных превратить теорию в нечто пригодное к употреблению. Фандорин давно мечтал о таком сотруднике – и вот год назад наконец обрел его.

Задачу всегда ставил Эраст Петрович – обыкновенно в самом общем виде. Скажем, однажды пожаловался, что в тяжелых скафандрах работать очень неудобно. Нельзя ли придумать менее громоздкий и удобный способ существования под водой? Какой-нибудь мешок с кислородом, что ли.

Через несколько дней Пит Булль показал свой пневмофор – аппарат для дыхания в водной среде. Сама концепция не была оригинальной. Инженер взял прибор Рукейроля-Денеруза, представлявший собою наспинный резервуар со сжатым воздухом и дыхательную маску на резиновой трубке, но придумал множество мелких усовершенствований. Заменил неудобный, сковывающий движения баллон металлическим поясом и приспособил конструкцию к индивидуальным особенностям ныряльщиков. И Фандорин, и его японец владели навыками медленного дыхания, когда человек может обходиться всего одним вдохом в минуту. Это позволило сделать пневмофор компактным, с запасом на сорок вдохов. Обычному человеку хватило бы только на очень короткое погружение. Японец же легко держался целых полчаса, а Эрасту Петровичу хватало воздуха минут на сорок или даже пятьдесят.

Или, допустим, проблема с духотой. При погружении вода вытесняла воздух из балластных цистерн внутрь субмарины, отчего повышалось давление. Внутри становилось очень жарко и душно. Фандорин спросил, нельзя ли сделать так, чтобы в субмарине сохранялась нормальная атмосфера. Извольте: Булль придумал выводить лишний воздух шлангами за борт. Теперь члены экипажа не обливались пóтом.

А совсем недавнее новшество? При опускании на дно лодка пренеприятно ударялась брюхом, и это бы еще полбеды. Но в большинстве случаев она так плотно ложилась на грунт, что становилось невозможно выбраться наружу, поскольку люк водолазного отсека располагался снизу. «Неужели придется заказывать новый корпус, с выходом сбоку? – посетовал Эраст Петрович. – Или будем мучиться, болтаясь на якоре?»

Мистер Булль решил затруднение просто и гениально: приделал к днищу «Лимона-2» три каучуковых колеса, как на детском велосипеде. Во-первых, они смягчали удар; во-вторых, оставляли достаточный зазор для выхода и возвращения водолаза; в-третьих, на них вполне можно было катиться, если дно более или менее ровное.

Вот каким великолепным техническим помощником наградила карма Фандорина. Разве можно пенять прекрасной розе за то, что у нее колючие шипы?

Подводная лодка «Лимон-2» была на девяносто процентов творением Пита Булля и только на десять процентов – самого Фандорина. Вклад Масы ограничился тем, что он придумал герб, нарисовал его водонепроницаемой краской на стальном щитке и прицепил флагшток со своим творением к хвосту лодки. Герб был исполнен глубокого символизма: острая стрела (господин, устремленный к нужной ему Цели) и натянутый лук (верный вассал, помогающий господину на его Пути); лук был такой же пузатый и короткий, как Маса. Второй смысл герба заключался в том, что места для Пита Булля эта геральдика не предусматривала.

Свое цитрусовое название субмарина получила за то, что силуэтом очень напоминала продолговатый лимон (правда, с цилиндрическим наростом-рубкой на верхней части), а номер обозначал вторую модификацию, которая, благодаря вкладу мистера Булля оказалась много удачней первой. Теперь корабль обзавелся двойным корпусом из особенного сверхпрочного, но все равно легкого алюминия, так что водоизмещение не превышало 5 тонн. Скорость подводного хода получилась беспрецедентно высокой – до 8 узлов, максимальная глубина погружения – до 60 метров. Вместо одного двигателя два: дизельный и электрический. Вне всякого сомнения, «Лимон-2» был лучшей субмариной на свете.

Теперь дело, к которому Фандорин относился, руководствуясь древним японским принципом, что движение к цели важнее ее достижения, стало казаться осуществимым.

Полтора года назад, будучи в Мехико и роясь в архивах бывшего новоиспанского вице-королевства с надеждой отыскать какие-нибудь сведения о гипнотическом искусстве ацтекских жрецов, Эраст Петрович наткнулся на отчет губернатора Эспаньолы, где сообщалось о гибели галеона «Сан-Фелипе», унесенного бурей во враждебные голландские воды.

В феврале 1708 года корабль, нагруженный двадцатью тоннами золотых слитков, затонул в нескольких милях к зюйд-зюйд-весту от острова Аруба, на сравнительно небольшой глубине. Капитан разведывательной шхуны нашел место крушения и даже разглядел под водой верхушку уцелевшей грот-мачты. Значит, галеон лег на дно всего в тридцати пяти или сорока метрах от поверхности. Но водолазам восемнадцатого столетия этот близкий локоть было не укусить. Точность, с которой в донесении были указаны координаты утонувшего судна, побудила Эраста Петровича произвести некоторые подсчеты. Получалось, что искать галеон следовало в секторе площадью всего в две квадратные мили.

Так у Фандорина, ведшего довольно рассеянный образ жизни, при котором короткие всплески активности сменялись длинными периодами бездействия, появилась превосходная мечта.

Свободного человека, не имеющего ни обязательств, ни семьи, ни постоянного дела, ни отечества, привлекла не столько мысль о богатстве (хотя и она тоже, поскольку богатство, если к нему правильно относиться, дает больше свободы), сколько сама идея неспешного, долгого-предолгого поиска. Появится какая-нибудь интересная детективная работа – можно будет прерваться. Галеон пролежал на дне двести лет, подождет еще.

А кроме того, Фандорина очень давно, еще с гимназических лет, когда он прочитал только что вышедшие романы Жюля Верна о капитане Немо, интриговали тайны подводного мира. Благодаря знаниям, полученным на инженерно-механическом факультете Массачусетского технологического института, и врожденной самоуверенности, Фандорин не сомневался, что сумеет построить если не «Наутилус», то аппарат, который позволит вести изыскания на глубине в несколько десятков метров.

Первый «Лимон» был неуклюж, вертляв и опасен для жизни маленького экипажа, первоначально состоявшего из двух человек – самого Эраста Петровича и его друга Масы, которому, впрочем, больше нравилось называть себя «вассалом». Настоящая работа началась лишь с постройкой «Лимона-2».

Зона поиска была поделена на пятьсот квадратов по полгектара каждый. Больше за один день осмотреть не получалось. За два века корабль, конечно, покрылся слоем ила и водорослей, а то и оброс рифами. Водолазам приходилось тщательно осматривать и даже ощупывать чуть не каждый метр. При этом погружались далеко не каждый день. То прозрачность воды была недостаточной, то мешали погодные условия, то приходилось чинить оборудование, или же Пит Булль требовал сделать перерыв, чтобы усовершенствовать какой-нибудь элемент конструкции. За без малого год удалось осмотреть всего пятьдесят семь квадратов.

А Фандорин никуда и не торопился. Его такая жизнь идеально устраивала. Поставленная цель должна сиять, как двадцать тонн испанского золота, но при этом быть очень далекой и не даваться в руки. Разве мерцание океана менее прекрасно, чем блеск слитков? Разве каждый день не наполнен содержательным трудом, преодолением трудностей и надеждой? Так и жить бы на этом странном острове год за годом. По вечерам пить ром с ананасовым соком, курить чудесные гаванские сигары, размышлять об интересном, спорить с Масой о тонкостях поведения благородного мужа и прочей чепухе.

Эраст Петрович опасался только одного: что со своей утомительной везучестью найдет галеон много раньше, чем хотелось бы. Но что делать? С кармой не поспоришь.

Вышли в заданный на сегодня квадрат. Фандорин выпустил якоря, они немного поволочились по дну, зацепились. Лодка дрогнула, замерла.

Подтянуться лебедкой книзу.

Легкий скачок на упругих колесах. Выровнялись почти идеально. Готово.

– Маса, пошел!

Чуть колыхнулся воздух – это японец открыл герметичную дверцу водолазного отсека. Щелчок – снова запер. Минут пять ушло на то, чтобы выровнять давление в водолазной камере с забортным (Фандорин следил по манометру).

Субмарину качнуло – это спрыгнул в люк Маса. Некоторое время спустя он показался по ту сторону иллюминатора, изобразил ритуальный поклон, что в воде было не так-то просто, подмигнул, выпустил красивую струйку серебристых пузырьков. Распластался над водорослями, медленно поплыл, похожий на белобрюхую овальную рыбу-пузырь. В отличие от Фандорина, японец никогда не пользовался водолазным костюмом. От спокойной арубской жизни и морской кухни Маса разъелся и еще больше округлился. Ему под водой не было холодно.

Поглядывая на часы – надо было следить, чтобы японец не увлекся и не пропустил время возвращения, – Эраст Петрович решил, что, пожалуй, тоже погуляет по морскому дну. Видимость такая замечательная, что вполне можно прочесать не один квадрат, а два. И заколебался – сам ведь себе говорил, что торопиться незачем. Это проклятая западная культура теснит восточную: погоня за результатом в ущерб наслаждению ходом жизни.

– Нет, как вам это нравится? – сказал по внутренней связи мистер Булль, переходя на русский.

Он был человек схематический: про Россию говорил по-русски.

– Читали сообщение агентства «Рейтер»? Они выперли в отставку Витте, единственного хоть чуточку вменяемого министра в их сумасшедшем доме! Моя бабушка говорила: не мешай дураку мылить веревку, пускай вешается.

По-русски он изъяснялся с той же еврейской певучестью, что и по-английски. Как этого человека звали на родине, до того, как он стал Питом Буллем, Фандорин так и не выяснил. Мистер Булль сделался американцем навсегда и без оглядки. О бывшей стране проживания он отзывался исключительно в уничижительном тоне, именуя ее «страной дураков», «Расеей» или просто говоря «у них там». Замечания делать было бессмысленно – от этого инженер делался еще более желчным.

– У них там к власти пришла воровская Безобразовская клика, – с удовлетворением продолжил Булль. – Я говорил вам: эта несчастная страна катится в тартарары, а вы спорили. Обреченное государство скотов, управляемое свиньями – вот что такое ваша Расея.

Эраст Петрович сто раз давал себе зарок не втягиваться с инженером в политические споры, но все же не сдержался.

– Если вам неприятна и неинтересна Россия, зачем же вы так внимательно следите за всем, что там п-происходит?

Прикусил язык, но поздно.

Телефон умолк, но зато донесся лязг, грохот. Люк, ведущий вниз, откинулся, в рубку просунулась голова Булля. Задранное кверху лицо – костлявое, обрамленное черной шкиперской бородкой, зловеще посверкивающее зелеными очками (инженер страдал глаукомой) – задвигалось в воинственном тике.

– Потому что каждый день радуюсь своему американскому гражданству! Читаю, какие дела творятся в вашей убогой стране, и благодарю бога, в которого не верю! А вы, Фандорин, просто глупец, что до сих пор не поменяли паспорт! Уверяю вас, через два или три года никакой России вообще не будет! Развалится к черту! Туда ей и дорога! Наплевать!

– Врете вы всё, – с жестокой улыбкой ответил Эраст Петрович. Он знал, как осадить клеветника России. – Ничего вам не наплевать. Как были русским, так и остались. Кто на телеграф бегал? То-то!

– Ваш япошка – гнусный шпион! – рявкнул на это мистер Булль и ретировался, громко хлопнув люком.

Фандорин уел русофоба историей, приключившейся с месяц назад. В то время Маса был увлечен гипотезой, что ненавистный инженер только прикидывается врагом Российской империи, а на самом деле служит в Охранке и приставлен к господину, чтобы шпионить. Однажды японец явился возбужденный и сообщил: «Негодяй себя выдал! Он только что тайком отправился на телеграф и занял очередь к окошку. По дороге всё время оглядывался! Мы возьмем его с поличным, господин! Идемте скорей!»

Заинтригованный, Фандорин последовал за слугой. И действительно: Булль, воровато оглядываясь, передал телеграфисту какую-то депешу. В Санкт-Петербург.

Эраст Петрович удивленно нахмурился.

Короткая беседа с телеграфистом, подкрепленная золотой «вильгельминой» в десять гульденов, дала удивительный результат. Выяснилось, что мистер Булль регулярно отправляет в Россию денежные переводы. То в комитет помощи жертвам Кишиневского погрома, то в комиссию поддержки голодающих крестьян Харьковской губернии, то в общество призрения сирот.

Призванный к ответу, инженер ужасно разозлился, наговорил чудовищных гадостей и объявил, что разрывает контракт, сию же минуту уезжает. Пришлось долго его уговаривать и пообещать, что инцидент с телеграфом никогда не будет поминаться. Но иногда Эраст Петрович все же не отказывал себе в удовольствии нарушить клятву. Ибо сказано: «Благородный муж должен во всем соблюдать умеренность, в том числе в суровости по отношению к собственным удовольствиям».

В иллюминаторе вновь показался Маса. Покачал башкой, скорбно округлил глаза. Ничего.

– Пойду п-поплаваю, – сказал Фандорин в телефон по-английски, давая понять, что инцидент исчерпан. – Поднимитесь в рубку и следите за дифферентой, а то нас течением подталкивает…

Вплоть до самого вечера день прикидывался обыкновенным – точь-в-точь таким же, как все другие арубские дни.

Перед закатом, следуя установившемуся ритуалу, Фандорин сидел в шезлонге на белой терраске съемного дома и ждал заката, чтобы можно было выпить первый бокал «де-рюйтера», местного пунша. Принципы не позволяли Эрасту Петровичу употреблять алкоголь при свете солнца. А то еще сопьешься в здешнем раю, как многие другие экспатрианты.

Из большого мира, где творятся масштабные злодеяния, сшибаются империи, взлетают кометой и рассыпаются мелкими искрами карьеры, бывший статский советник и вольный сыщик не только замыслил, но уже и совершил побег – в обитель дальную трудов и чистых нег.

Мир нехорош, неумен и некрасив. Его изъяны один человек исправить не в силах. Так не лучше ль заняться корректировкой собственных искривлений и недостатков? Главный секрет душевного спокойствия заключался в том, чтобы не следить за новостями, не читать газет и вовремя отключать слух, когда чертов Булль начинает говорить о России.

Витте отправлен в отставку? В фаворе статс-секретарь Безобразов, сторонник войны с Японией? Ах, как скверно…

Стоп, сказал себе Фандорин. Меня это больше не касается. Я живу на Арубе, которую не зря называют «счастливым островом». И взялся за бокал раньше установленного срока.

К Арубе, маленькой голландской колонии, замыкающей цепочку Малого Антильского архипелага, Эраст Петрович не просто привязался, но считал ее прообразом будущего устройства Земли, когда планета оскудеет природными ресурсами, которые позволяют человечеству паразитировать за счет плодородия почвы и полезных ископаемых, и людям придется наконец взяться за ум – или вымереть. Не вечно же глумиться над черноземными полями и беззащитными лесами, бездумно качать нефть, расходовать накопившийся за миллионы лет уголь.

На Арубе, в отличие от других Карибских островов, не было ничего. Совсем. Ни запасов сырья, ни даже нормальной зелени. Земля была почти безводной, и повсюду росли только суровые шипастые растения, как в пустыне. Воду доставляли с материка. Поэтому местному населению приходилось много и тяжко работать. Ничто не доставалось даром. Здесь берегли и ценили любой кусок металла или доску. Если строили, то добротно и основательно. Если расходовали, то экономно. Посадят дерево в специально привезенную почву – берегут, поливают, лечат. Из-за такого отношения к труду, ресурсам – к жизни арубцы заметно отличались от обитателей беспечных окрестных островов. Они были зажиточнее, уравновешеннее и как-то – вот самое точное слово – взрослее.

Нравилось Фандорину и то, как выглядят жители этой тропической Голландии: стройные и высокие, смуглые и черноволосые, но с голубыми и зелеными глазами. Таким, вероятно, будет население всей планеты через несколько веков, когда расы перемешаются.

Арубцы были потомками индейцев-араваков, испанцев, голландцев и чернокожих рабов. В последнее время эту громокипящую смесь активно обогащал азиатской кровью Маса.

Японец был в восхищении от здешних женщин, свободных в своих чувствах и поведении. Сам он считался среди них экзотическим красавцем. Худощавых брюнетов с синими глазами вроде Эраста Петровича на Арубе было пруд пруди, а узкоглазый шарообразный коротышка на весь город Ораньестадт имелся в единственном экземпляре.

Вот и сейчас, в час заката, Маса шлялся где-то по амурным делам, а Фандорин сидел в одиночестве, положив ноги на резные перила, и потягивал крепкий «де-рюйтер». Глядел на фланирующих по эспланаде женщин, одна прекрасней другой, и мечтал о том блаженном возрасте, когда голос плоти уже утихнет и перестанет отвлекать от истинно важных мыслей и дел. Потерпеть, вероятно, оставалось еще лет десять-пятнадцать.

Уже довольно давно Эраст Петрович постановил, что для благородного мужа унизительно вступать в любовные отношения, не испытывая любви или хотя бы влюбленности. Решение было теоретически правильное, но суровое. Влюбленности случались редко, с любовью было вообще навсегда покончено. Приходилось расходовать накопившуюся физиологическую энергию на интенсивное рэнсю и на борьбу с завистью. К Масе.

Фандорин поймал себя на том, что глазеет исключительно на гуляющих дам, совершенно не обращая внимания на мужчин, и рассердился. Нарочно стал скользить взглядом мимо силуэтов в платьях, фиксируясь только на фигурах в штанах. И через некоторое время обнаружил кое-что интересное.

Все мужчины двигались, кроме одного. Какой-то человек, не по-здешнему одетый в плотный костюм и шляпу-котелок, с невозможными в арубском климате крахмальными воротничками, не просто стоял на месте, но 1) высовывался из-за толстого кактуса; 2) не отрываясь смотрел на Эраста Петровича; 3) поняв, что обратил на себя внимание, спрятался за колючий ствол.

Удалившийся на покой сыщик за время мирного тропического существования совершенно отвык от подобных казусов. В прежней жизни он давно уже срисовал бы (как говорили сыщики в девятнадцатом веке) или сфотографировал бы (как стали говорить в двадцатом) соглядатая своим периферийным зрением.

Лицо у нездешнего человека тоже было нездешнее: сосредоточенное, узкое, с длинными усами, каких на Арубе никто не носил.

Британец, определил Фандорин. Пожалуй, полицейский или что-то в этом роде. Притом не рядовой, а из начальства.

Интересно.

И когда незнакомец – осторожно, на четверть физиономии – вновь высунулся, Эраст Петрович сделал приглашающий жест: пожалуйте-ка сюда, сэр, полно прятаться.

Усатый замер. Потом, приняв решение, вышел из-за кактуса. Приподнял котелок, учтиво поклонился, направился к дому.

– Сесил Торнтон, – представился непонятный человек, поднявшись на террасу и окончательно сняв шляпу. – Старший инспектор Скотленд-Ярда. Вы, должно быть, удивлены?

– Не очень.

Эраст Петрович внес коррекцию в первоначальную оценку англичанина. Не просто полицейский начальник, но джентльмен. По выговору чувствуется хорошая частная школа. Костюм и рубашка хоть странны для Арубы, но от «правильных» портных. Даже удивительно, что всего лишь старший инспектор.

– Чем обязан? – сухо спросил Фандорин, не предлагая сесть, потому что настоящие джентльмены из-за кактусов не подглядывают.

Британец оказался немногословен.

– Вот, – сказал он, доставая из кармана конверт с монограммой, – прочтите. Я появился перед вами столь невыигрышным манером, что положение может исправить только рекомендательное письмо от сэра Винсента.

Распознав в витиеватых буквах инициалы суперинтенданта английского Департамента уголовного розыска, давнего своего знакомого, Эраст Петрович показал гостю (получалось, что именно гостю, хоть и дурно воспитанному) на плетеное кресло.

«Дорогой мистер Фандорин, – писал сэр Винсент, – в память о нашем былом плодотворном сотрудничестве очень прошу Вас выслушать с вниманием мистера Сесила Торнтона, который ведет чрезвычайно важное расследование. Если согласитесь оказать моему коллеге посильное содействие, мое ведомство и лично я будем бесконечно Вам благодарны. Ваш покорный слуга» – и затейливая до абсолютной нечитаемости подпись, какую не подделаешь, да оттиск печатки, которую сэр Винсент всегда носил на указательном пальце.

Любопытство обожгло душу таким сладостным трепетом, что Фандорин удивился. Оказывается ему здесь, в этом раю, чего-то не хватает? Например, нежданных визитеров из большого мира с таинственными рекомендательными письмами?

Глупости. Застарелый рефлекс, не более.

– Вы зря ехали в такую даль, сэр. Я больше не занимаюсь расследованиями.

– Это мне известно, – кивнул старший инспектор. – Однако если уж я, как вы справедливо заметили, совершил столь неблизкий путь, может быть, вы по крайней мере выслушаете, что за дело я веду. Сэр Винсент говорил, что преступление такого сорта не оставит вас равнодушным. Это во-первых…

Поскольку гость сделал паузу, выжидательно посмотрев на Фандорина, тот наклонил голову: ну конечно, выслушаю, куда я денусь.

– А во-вторых, мне понадобятся не столько ваши детективные таланты… – Взгляд Торнтона задержался на погнутом кормовом винте от субмарины, которым Эраст Петрович украсил террасу в память о нападении гигантской акулы, принявшей «Лимон-1» за крупную добычу. – …Впрочем, сначала все-таки о преступлении. Взгляните, пожалуйста, на эти снимки.

Он достал из внутреннего кармана своей просторной визитки альбомчик, стал переворачивать страницы.

В первую минуту Фандорину показалось, что на фотографиях одно и то же: ванная, в ней неподвижная девочка-подросток неестественно белого цвета, с закрытыми глазами. Но присмотревшись, он увидел, что девочек три, просто они похожи: светловолосые и очень худенькие, с еще не развившейся грудью и проступающими сквозь кожу ребрами.

– Они спят или просто позируют? – спросил Эраст Петрович. – Кто и зачем покрыл тела белыми лилиями? Почему в ванне нет воды? Ее с-слили?

– Мертвы, – сурово ответил Торнтон. – Хоть и не похожи на покойниц. Воду мы не сливали. Именно в таком виде всех трех и находили. Первая – Эмма О'Лири, одиннадцати лет. Обнаружена 18 апреля 1901 года. Вторая – Сьюзан Найт, двенадцати лет. Умерла 14 ноября 1901 года. Третья – Люси Колл, тоже двенадцатилетняя. Дата смерти – 7 февраля 1902 года. Обстоятельства гибели идентичны. Сначала девочка пропадала. Потом ее находили в ванной комнате в гостиничном номере. Никаких следов насилия, в том числе полового. На левом запястье разрез. Причина смерти – обескровливание. Белые лилии. Вода, перемешанная с кровью, слита. Как видите, всё выглядит очень аккуратно, почти стерильно.

– Что рассказали в г-гостиницах? – быстро спросил Фандорин.

– Девочки приезжали в обществе мужчины маленького роста и субтильного сложения, немолодого. Детали внешности расходятся – преступник прибегал к маскировке. Во всех случаях мужчина и его маленькая спутница очень мило между собою общались. Их принимали за отца с дочерью.

– Газеты должны были много об этом писать, – удивился Эраст Петрович. – Но я не припомню упоминаний о серии таких странных, ужасающих убийств.

– Было принято решение держать эти преступления в тайне от прессы. – Инспектор тронул себя за ус. – По двум причинам. Всем нам памятна истерика, охватившая общество во времена дела Джека Потрошителя… А кроме того, мы довольно быстро вышли на след «Лилиевого маньяка», круг поисков все время сужался, и мы боялись его спугнуть.

– Вы нашли убийцу?

– Да.

– Зачем же я вам п-понадобился?

– Мы его упустили. То есть…

Торнтон тронул себя и за второй ус, придя в затруднение.

– Знаете, сэр, – сказал ему Фандорин. – Или выкладывайте все правду без утайки, или забирайте свой отвратительный альбом и уходите. Я ведь вижу, что вы не говорите мне г-главного.

Сконфуженно откашлявшись, инспектор развел руками:

– Да, вы правы… Я связан военной тайной, но, думаю, что в данном случае… В общем, проблема в том, что подозреваемый был важным сотрудником одной лаборатории Адмиралтейства. Засекреченным. Уж не знаю, над какой темой он работал, но если б вы видели, какие грозные грифы стоят на его личном досье… Собственно, поэтому газеты и остались в неведении… Скажите, вам доводилось вести подобные дела?

Эраст Петрович, кивнул.

– Да. Причем один раз я тоже искал маньяка, не совершавшего никаких половых действий. Это самый причудливый и непредсказуемый вид преступников.

– Давно? – оживился Торнтон.

– Очень. В д-девятнадцатом веке, – кратко молвил Фандорин и поморщился. Он очень не любил вспоминать ту историю. – При таком расследовании главное – разгадать болезненную идею маньяка. Тогда задача становится несложной. Но если вы его арестовали, значит, действовали правильно.

– Я не говорил, что мы его арестовали, – вздохнул англичанин. – У нас все же не было стопроцентной уверенности, а человек этот, как я уже говорил, находился под защитой своего особого статуса. Мы установили за ним очень плотную слежку. Я вел ее лично, а у меня, смею вас уверить, немалый опыт…

– И что же?

– В апреле прошлого года этот человек – его зовут Готлиб Кранк, он немец – отправился в путешествие. В Марселе сел на трансатлантический пароход. Я и мой лучший сотрудник, некто Финч, тоже. Мы ждали телеграммы из Скотленд-Ярда, чтобы произвести арест. Но близ одного из Канарских островов профессор ни с того ни с сего совершил самоубийство. Среди бела дня вдруг взял и прыгнул в море.

– Ни с того ни с сего? – переспросил Фандорин, взяв из коробки сигару и предложив сделать то же гостю (британец нервно качнул головой). – Вы уверены? Безо всякой п-провокации, без проявлений аномального поведения?

– Вы правы. – Торнтон досадливо покривился. – В плавании он вел себя странно. Всегда был тихоней, а тут без конца закатывал истерики, скандалил, рыдал. Мне следовало заподозрить неладное…

– Обычная история. У таких людей совершенно звериный нюх на опасность. Он что-то почуял, запаниковал, впал в исступление – и покончил с собой. – Эраст Петрович чиркнул спичкой, пристально рассматривая инспектора. – Это-то ясно. Я не пойму вот что. Ваш «Лилиевый маньяк» утопился в апреле прошлого года, в трех тысячах миль отсюда. Что же вас привело на Арубу? И зачем вам понадобился я?

Оглянувшись на эспланаду и гуляющих, Торнтон наклонился к Фандорину и понизил голос:

– Видите ли, сэр, у нас есть основания полагать, что профессор Кранк жив…

Сигара так и осталась незажженной.

– П-постойте… Я думал, что вы видели собственными глазами, как он бросился в море.

– Да, я был в двадцати футах. А мой помощник прыгнул в воду следом. Но профессор камнем ушел на дно.

Эраст Петрович потряс головой.

– Ничего не понимаю…

– Я тоже. Это какая-то чертовщина! – Торнтон экспансивно, совсем не по-британски воздел руки. – До земли там несколько миль и сильное течение. Он никак не мог доплыть. Мы все решили, что Кранк погиб. Однако вот вам факты… Производя обыск в портсмутской квартире Кранка, мы нашли в мусоре обрывки почтовой квитанции. За день перед отъездом из Англии профессор отправил бандероль. Судя по описанию и весу – с бумагами. Знаете куда? На остров Тенерифе, расположенный всего в пятидесяти милях от того места, где произошло самоубийство. Посылка была адресована предъявителю банковского билета с указанным номером. Кто-то получил бандероль в почтовом отделении Пуэрто-де-ла-Круса на следующий день после предполагаемой смерти Кранка.

– Это очень интересно и опровергает версию о спонтанности самоубийства, – заметил Фандорин, – но не сам его факт. Профессор отправил бандероль человеку, у которого на руках имелся указанный банковский билет. С чего вы взяли, что именно Кранк явился на почту за п-посылкой?

– Явился не Кранк, а какой-то посыльный. Но билет с этим номером никак не мог попасть на Тенерифе. В тот самый день, когда была отправлена бандероль, профессор побывал в банке, снял со счета все деньги. Это почтенный, аккуратный банк. Он записывает номера всех крупных купюр, какие выдает. Та, о которой идет речь, была у Кранка при себе во время путешествия. Она никак не могла попасть на Канары прежде профессора.

Эраст Петрович отложил сигару. Встал. Прошелся по террасе. Пальцы зашевелились, словно перебирая любимые нефритовые четки, пощелкивание которых всегда помогало дедукции. Однако четки уже много месяцев лежали в ящике письменного стола. На Арубе они были Фандорину совершенно ни к чему.

– Он мог передать или переслать кому-то купюру прежде, чем сел на пароход. И она попала на Тенерифе с каким-то д-другим кораблем.

– Невозможно. Кранк отправился в Марсель экспрессом и едва успел к отплытию. Пароход, на который он сел, самый быстроходный на линии. Билет никак не мог оказаться в Пуэрто-де-ла-Крус 18 апреля. Только если его достали из кармана профессора, прыгнувшего в море.

– Так может быть кто-то выловил труп, взял купюру и явился с ней на п-почту? Может быть, у Кранка в блокноте или еще где-то было записано, как и где следует получить п-посылку.

– Согласитесь, что это весьма малоправдоподобное умопостроение, – пожал плечами инспектор.

– Во всяком случае более п-правдоподобное, чем утопленник, являющийся за своей бандеролью на следующий день после смерти, – уязвленно заметил Фандорин. – Впрочем, по вашему тону я догадываюсь, что у вас есть какая-то версия. Если так, не ходите вокруг да около. Выкладывайте.

– Там неподалеку тянется отмель. Она окружает всю периферию маленького острова Сен-Константен.

– Какие г-глубины?

– От тридцати до шестидесяти футов.

Эраст Петрович саркастически усмехнулся:

– Уверяю вас, этого более чем довольно, чтобы утонуть.

– Да, но на отмелях расположены подводные плантации водорослей и моллюсков, принадлежащие концерну «Океания». Там постоянно работают водолазы…

– Водолазы не могут подобрать тонущего человека. Они передвигаются по дну в тяжелых скафандрах. – Фандорин подумал немного, пожал плечами. – Ну, то есть теоретически это, конечно, возможно, если под водой находится субмарина с водолазным отсеком, а вокруг нее плавает кто-то, имеющий резервуар со сжатым воздухом, однако это уж совсем фантастическое п-предположение.

– Отчего же? – быстро сказал британец. – Вот у вас, например, такая субмарина есть. Равно как и аппараты со сжатым воздухом для свободного перемещения под водой.

С полминуты Эраст Петрович молчал, глядя на инспектора с любопытством.

– Ах вот почему вы здесь? Вам не нужна моя помощь. Вы подозреваете, что я помог вашему утопленнику спастись. Давненько меня ни в чем до такой степени интересном не п-подозревали.

Торнтон махнул рукой.

– Господь с вами. С чего бы вы стали помогать «Лилиевому маньяку»? К тому же, мы проверили, в апреле прошлого года вы находились в Нью-Йорке на судостроительном заводе фирмы «Холланд». Ваша субмарина была еще не готова, а аппарат для подводного дыхания (он ведь называется «пневмофор»?) еще не был изобретен.

У Фандорина приподнялась левая бровь. Такая основательность делала Скотленд-Ярду честь.

– Я уже сказал, что нам нужны не ваши дедуктивные и аналитические способности, – продолжил инспектор. – Мне нужна ваша лодка, ваш пневмофор, наконец, вы сами с вашим опытом подводных работ. Вот зачем я приплыл сюда, на другой конец океана. Помогите нам, мистер Фандорин, решить эту загадку. Остров Сен-Константен находится в частном владении, он принадлежит концерну «Океания». Посторонних туда не пускают. А нам очень нужно знать, не прячется ли там «Лилиевый маньяк», живой и невредимый.

– Неужели концерн может отказать представителям Британской империи, ищущим опасного п-преступника?

– Мы не можем действовать по официальным каналам. Я ведь говорил, что дело засекречено. Кроме того, мы должны сначала убедиться, что спасение Кранка было технически возможно. Для этого нужно, чтобы кто-то, обладающий соответствующим снаряжением и навыками, произвел разведку плантаций и всего подводного периметра острова. К сожалению, в Королевском военно-морском флоте субмарин не строят. Нет и водолазов, умеющих работать без скафандра. Мы навели справки и выяснили, что никто лучше вас и ваших помощников с таким заданием не справится.

От детективной работы Эраст Петрович отказался бы не задумываясь – надоело, но тут заколебался. Признаться, он был польщен. Подумать только! Ведущая морская держава планеты обращается к нему за помощью.

– Если вы согласитесь, то получите очень хорошее вознаграждение, – вкрадчиво сказал Торнтон. – Я бы сказал, беспрецедентное. Не за результат – просто за согласие.

Хорошо зная скупость Скотленд-Ярда, Фандорин посулом не соблазнился. Да и какой гонорар сравнится с возможностью добыть двадцать тонн золота?

– Убийства девочек прекратились? – спросил он. – «Лилиевый маньяк» угомонился?

– Да, но…

– Тогда извините. Я слишком занят своей собственной работой. Придумайте какой-нибудь другой способ разгадать эту т-тайну.

– Я ведь вам не деньги предлагаю. – Торнтон достал из кармана какой-то конверт. – Кое-что получше. Предположим, найдете вы свой галеон. Знаете, что будет дальше? На него предъявит свои права голландская корона, поскольку здесь территориальные воды Нидерландов. Начнется разбирательство, которое в подобных случаях обыкновенно растягивается на долгие годы. А у меня вот здесь лицензия ее величества королевы Нидерландов, дающая вам право распоряжаться любыми морскими находками по вашему усмотрению.

Он достал бумагу с невозможной красоты печатями, помахал ею в воздухе.

– Документ выдан по личной просьбе британского правительства. И отдам я вам лицензию прямо сейчас. Если вы дадите слово прибыть со своей субмариной на Тенерифе, где находится временный штаб расследования. Вас доставит специальный транспортный корабль. Ну же, это очень выгодное предложение. На галеоне, как я слышал, двадцать тонн золота? После судебного разбирательства вам достанется одна четверть. Стало быть, фактически мы предлагаем вам пятнадцать тонн золота.

– Если мне удастся обнаружить галеон, – заметил Эраст Петрович.

– Ну так и вы можете ничего полезного для нас не найти. А гонорар в любом случае ваш…

Торнтон выждал еще немного и прибавил:

– Подумайте еще и вот о чем. Если Кранк жив, он рано или поздно найдет себе новую жертву. Маньяки ведь не останавливаются. Эта кровь будет на вашей совести.

Психолог, внутренне усмехнулся Фандорин. У англичан в моем досье, вероятно, написано что-нибудь вроде «придает сугубое значение нравственно-этическим мотивациям».

– Ладно. Я п-подумаю.

Борьба за мировое господство в двадцатом веке

13 октября 1903 года. Пуэрто-де-ла-Крус. Остров Тенерифе

– Почему вы добирались так долго? Почти полтора месяца!

Такими словами встретил Сесил Торнтон сходящего по трапу Фандорина. Тон был не вкрадчивый и просительный, как на Арубе, а строгий, недовольный. Эрасту Петровичу напоминали, что он взялся исполнить работу и получил плату вперед.

Но ведь старший инспектор и Британская империя, которую он представлял, действительно наняли команду «Лимона-2» на службу – как нанимают любую водолазную бригаду. Поэтому отвыкший давать кому-либо отчет в своих действиях Фандорин сначала сдвинул брови и сверкнул глазами, но затем взял себя в руки и кротко объяснил:

– Видите ли, для скрытного плавания нужен перископ. У нас на лодке его не было, за ненадобностью. Пришлось менять к-конструкцию рубки. Мой инженер мистер Булль справился с этой технической задачей довольно быстро, но ведь нужно было еще проверить прибор в море…

Небольшой английский пароход, переправивший лодку и ее экипаж через Атлантику, пришвартовался не в самом порту, а в уединенной бухте, зажатой между скал. Здесь, в полном соответствии с фандоринскими инструкциями, была оборудована небольшая база – с ангаром для субмарины и выводящим на глубокое место деревянным пирсом, на котором гостей и встретил Торнтон. Здесь же стоял небольшой кран, а по настилу были проложены рельсы, чтобы перемещать лодку в ангар, если понадобится сделать ремонт.

Пит Булль, не признававший глупых ритуалов, уже соскочил на причал, не поприветствовав инспектора и даже на него не взглянув. Инженера занимало лишь одно: правильно ли всё подготовили англичане, которые, по его мнению, недалеко ушли от русских по части умственных способностей. (Впрочем, мистер Булль относился неодобрительно ко всем на свете нациям, включая еврейскую, и делал исключение только для американцев, да и то лишь потому, что они, собственно, нацией не являются). По пирсу инженер пробежал рысцой, пригнувшись к настилу, словно охотничий пес, идущий по следу. Исчез в ангаре.

Тем временем Маса собственноручно стягивал с «Лимона» брезент. Вот субмарина залоснилась круглыми серебристыми боками под тенерифским солнцем, таким же ярким, как арубское. Японец сложил руки по швам, поклонился лодке в пояс. И только после этого подпустил к ней стропальщиков.

– Ладно, не буду мешать, – сказал Торнтон, видя, что Фандорин смотрит не на него, а на кран. – Когда закончите, коляска доставит вас в отель. Там и поговорим.

Провозились часа два. Булль, естественно, остался всем недоволен. Маса, естественно, расшипелся на грузчиков за то, что они проявили к «Лимону» недостаточно почтительности. А когда субмарина уже покачивалась на волнах, закрепленная тросами, оба помощника, естественно, переругались между собой.

Во время плавания по океану Эраст Петрович заставил их подписать документ, согласно которому они клялись честью соблюдать во взаимоотношениях уважительность, поэтому пикировка между антагонистами теперь происходила своеобразно.

– Со всей уважительностью должен сказать, сэр, что в следующей жизни вы родитесь глистом, который живет в брюхе у свиньи, – говорил японец.

– А вы дурак, сэр, – презрительно парировал Пит Булль, придававший клятвам меньше значения, чем Маса.

– Со всей уважительностью должен сказать, сэр, что ваша следующая жизнь наступит намного раньше, чем вы предполагаете, – багровел японец.

– А вы дурак, сэр, – звучало в ответ.

И так до бесконечности.

– Ну вот что, – не выдержал Фандорин. – Пакт учтивости отменяется. Я запрещаю вам общаться между собой. Все контакты только через меня. И жить будете п-порознь. Вы, Булль, располагайтесь в ангаре. Я знаю, вы все равно не захотите разлучаться с «Лимоном». Ты, Маса, едешь со мной.

– Он будет мне указывать, – пробурчал Булль. – Эрцгерцог выискался. Я и сам бы никуда отсюда не уехал. Моя складная койка при мне. Распорядитесь только, чтобы мне прислали мое диетическое питание. И проследите, чтобы ваша макака не подсыпала туда яду.

– Маса, дамарэ[2]! – рявкнул Эраст Петрович, схватил японца за шиворот и уволок за собой.

В коляске, катившейся по набережной маленького живописного городка, японец довольно быстро оттаял. Забыв про обидчика, он с интересом разглядывал местных сеньорит, а на некоторых, особенно понравившихся, даже оглядывался.

– Возможно, первая категория, господин. Очень возможно! – взволнованно объявил он. – Мне нравится остров Тенерифе!

У Масы, знатока и ценителя женской красоты, имелась своя система, по которой он оценивал обитательниц разных стран и местностей. Эта градация не вполне совпадала с общепринятой. Учитывались толщина, маслянистость кожи, затуманенность взгляда, доверчивость, пылкость, незлобивость и еще два десятка параметров, в том числе совсем гурманских вроде округлости мочки уха. По этой взыскательной шкале немки стояли много выше француженок, а первой категории Маса до сих пор удостаивал только красавиц русского Севера и Гавайских островов.

– Очень рад, – рассеянно ответил Фандорин, разглядывая город, который ему не нравился. Обыкновенный курорт: вывески на английском, повсюду реклама больших фирм, толпы туристов.

«Гранд Отель», к которому повернула коляска, был тоже самый заурядный, будто перенесенный сюда из Биаррица или Брайтона, разве что тропическая растительность несколько оживляла ординарную европейскую архитектуру.

Но над всей этой маленькой квази-Европой царила громада вулкана, словно задавая истинный масштаб мироустройства. Эраст Петрович задрал голову, но верхушки пика не увидел – она пряталась в облаках.

Вдруг сжалось сердце, будто пронзенное ледяной иглой. Такое с Фандориным случалось лишь в преддверии очень большой опасности.

Странно. Предстоящая работа не выглядела рискованной.

Мудрец сказал: «Благородный муж, если он не дурак, слушается предчувствий, ибо их посылает благосклонная Высшая Сила». Впрочем, по иному случаю, Мудрец сказал и другое: «Дурное предзнаменование для благородного мужа не повод, чтобы сойти с дороги». У любого настоящего мудреца всегда можно отыскать изречения взаимоисключающего свойства.

– Ну? Что скажете?

Терпение у Сесила Торнтона было истинно британское. За час, в течение которого Фандорин изучал криминальное досье, инспектор почти не шевелился. Но стоило Эрасту Петровичу отложить папку, прищуриться на крутящийся под потолком вентилятор и потянуться за нефритовыми четками, как сразу же прозвучал нетерпеливый вопрос.

– Ч-чахотка, – пощелкав гладкими шариками, сказал Эраст Петрович. – На Арубе вы об этом не упомянули. Все три жертвы «Лилиевого маньяка» были не только однотипной внешности, но еще и болели чахоткой. Прозрачная кожа с голубоватым оттенком, тени в подглазьях, ощущение эфемерной хрупкости. Это раз… Теперь второе. Я взял с собой в плавание всё, что можно прочитать об острове Сен-Константен. Информации немного. Однако в газетах несколько статей о туберкулезном санатории, куда берут только девочек. Пишут, что тамошний курс лечения для мальчиков неэффективен…

Торнтон подался вперед:

– Вы полагаете, что санаторий стал для Кранка приманкой?

Покосившись на инспектора (взгляд означал: «Странно, что вы сами не обратили на это внимание»), Эраст Петрович не стал отвечать на этот риторический вопрос.

– Не было ли с прошлого апреля в санатории каких-нибудь инцидентов? Подозрительных смертей? Исчезновений?

– Нет, я бы знал. То есть больные иногда умирают, там ведь есть и тяжелые. Но ничего, что привлекло бы внимание полиции. На остров попасть без разрешения концерна «Океания» нельзя, однако по испанскому законодательству обо всех преступлениях и правонарушениях администрация обязана сообщать в полицию Санта-Круса-де-Тенерифе.

Этот ответ удовлетворил Фандорина не вполне.

– Вы сами-то бывали на Сен-Константене?

– Нет. Пробовал, но не получилось. Здесь в Санта-Крусе есть контора концерна. Разрешения выдает она – и только тем, кого принимает на работу. Обычно это кто-то из местных рыбаков и ныряльщиков, но приезжают и издалека. Жалованье высокое, условия жизни хорошие. Все желающие проходят собеседование. Я попытался, даже дважды. Сначала попробовал выдать себя за механика – в свое время я, как и вы, закончил инженерный факультет. – Торнтон невесело усмехнулся. – Однако, в отличие от вас, отошел от техники. Меня срезали. Второй раз, как следует загримировавшись, чтобы не узнали, предложил свои услуги в качестве охранника (они охотно берут ветеранов армии, военно-морского флота, полиции). Тут-то я был в своих знаниях и навыках вполне уверен. Но все равно срезали. Поговорили о том, о сем, я ответил на все вопросы. Сказал, что ушел со службы, потому что мало платят. Нет, говорят, вы нам не подходите. Без объяснений. Может быть, и к лучшему, что не приняли…

Инспектор поежился, словно от озноба.

– П-почему «лучше»?

– Потому что в разное время я сумел отправить на остров трех своих людей. Один устроился электриком, другой водолазом. Третий – охранником… – Лицо Торнтона сделалось похоронным. – Первый упал со скалы и переломил себе основание черепа. Несчастный случай. Второй утонул на подводной плантации. Тоже несчастный случай. Третьим был тот самый Финч, о котором я рассказывал. Я внедрил Финча уже после нашей с вами встречи, месяц назад. Он прислал одно письмо, сообщил кодом, что с ним все в порядке. И с тех пор, вот уже три недели, не выходит на связь…

– Интере-есный островок, – протянул Эраст Петрович. – Послушайте, а может быть, чем б-бороздить глубины, лучше и я испытаю удачу, завербуюсь в конторе? Фотокарточки Кранка я видел, приметы изучил. Посмотрю, там он или нет. Заодно вашего пропавшего третьего поищу. У вас есть его снимок?

– Да, у меня при себе служебное удостоверение Финча. Вот. Здесь не видно, но волосы темно-рыжие. И особая примета: под правым глазом звездчатый шрам.

– Это след от пули. Странно, что он выжил, – заметил Фандорин, рассмотрев фотографию.

– Да, Финч был тяжело ранен, но выполнил задание.

– Что это было за задание?

Инспектор потянул себя за ус.

– …Задержание очень опасной шайки.

– Какой именно? – с интересом спросил Эраст Петрович, знавший все серьезные английские шайки.

– Давайте не будем отвлекаться. – Торнтон строго кашлянул. – Вам следует знать, что Финч – лучший из наших полевых агентов. С этим человеком не может произойти несчастного случая. И никому еще не удавалось застать его врасплох. Он способен проникнуть повсюду и всегда возвращается. Если даже Финч пропал, то уж вам-то тем более не следует идти аналогичным путем. Сделайте то, о чем мы договорились. Транспортировка вашей субмарины обошлась короне в немалые деньги.

Фандорин пожал плечами и промолчал. Выражение «уж вам-то тем более» ему не понравилось, но хозяин – барин. Была бы честь предложена. К тому же инспектор что-то слишком уж часто стал хвататься за ус.

– …Кроме того, Кранка на острове вы вряд ли встретите, – продолжил инспектор. – Мои агенты успели присмотреться к обитателям Сен-Константена. Профессора они нигде не видели. Если он и там, то прячется. Возможно, работает в лаборатории концерна и не высовывает носа.

– Расскажите мне о концерне «Океания» поподробнее, – попросил Эраст Петрович, у которого при слове «лаборатория» начала формироваться версия, способная разъяснить все эти загадки и недомолвки.

– Извольте. Это транснациональное акционерное общество, являющееся монополистом или, во всяком случае, безусловным лидером по технологическому использованию богатств мирового океана. Из традиционных морских промыслов они, пожалуй, занимаются только добычей жемчуга и поставляют на рынки камни самого высшего качества. Рыбной ловли и китобойного промысла не ведут, но владеют несколькими большими рыбоконсервными заводами в Америке. Главный доход, впрочем, концерн получает от совершенно новой отрасли индустрии: производит парфюмерию, косметику и лекарства на основе морепродуктов. Здесь у «Океании» нет конкурентов. Данные по прибыли и дивидендам не разглашаются, поскольку в свободную продажу акции концерна давно уже не поступали, однако по нашим сведениям, речь идет о суммах по меньшей мере с семью нулями. В фунтах стерлингов! – значительно присовокупил Торнтон и поднял палец, подчеркивая, что речь идет не каких-то там жалких долларах или, упаси боже, франках.

Затем он углубился в подробности географической и организационной структуры концерна: в каких странах у него есть филиалы, в каких городах представительства, как мудрёно «Океания» управляется через сложную систему профильных правлений и экспертных комиссий.

За полтора месяца, прошедшие после того, как Фандорин впервые услышал об острове Сен-Константен, он, разумеется, провел собственные изыскания и всё это отлично знал. Его интересовало не то, что расскажет инспектор, а то, о чем он умолчит.

Кажется, картина прояснилась.

– Ну вот что, Торнтон, – сказал Эраст Петрович, когда британец закончил. – Вы довольно поморочили мне голову. Или рассказывайте всё начистоту, без в-вранья, или я возвращаюсь на Арубу. Введя меня в заблуждение относительно ваших целей, вы нарушили условия нашего соглашения.

Инспектор молчал, растерянно хлопая светлыми ресницами. Такого оборота дела он, кажется, не ожидал.

– Разве сэр Винсент не объяснил вам, что использовать меня вслепую не получится? Или он, глава британской криминальной п-полиции, тоже не посвящен в ваши дела?

Ответа снова не последовало. Быстротой реакции Торнтон не отличался.

– Хорошо, – вздохнул Фандорин. – Можете молчать. Мне и так всё ясно. Вы не работаете у сэра Винсента. Инспектора уголовной полиции не одеваются у дорогих портных и не говорят, как выпускники Итона. Это раз. Если вы и служите в Скотленд-Ярде, то в Special Branch, автономном управлении, занимающемся г-государственными и военными секретами. Это два. Вы упомянули о том, что лаборатория, где работал профессор Кранк, находилась в Портсмуте, а там главная база британского военного флота. Уверен, вам отлично известно, какой именно работой занимался Кранк. В этой работе всё и дело. Это три. Вас интересует не охота на маньяка. Вам нужно найти беглого ученого и похищенную им секретную документацию. Это ч-четыре… Погодите, – резко сказал Эраст Петрович, видя, что Торнтон снова хватается за ус. – Вы опять собираетесь лгать. Ради бога, пройдите курс по физиогномистике, для вашего ремесла это полезно. По крайней мере узнаете, что хватание за ус является признаком скрытности и желания обмануть собеседника. А пунктов у меня еще много.

Англичанин отдернул руку и побагровел.

– Пятый вот какой. Вы следили за сбежавшим Кранком, чтобы установить, кому именно он намерен передать свои секреты. И когда ученый утопился посреди моря, это повергло вас в совершенный с-ступор. Однако вскоре вы узнали про отправленную бандероль и заинтересовались сначала островом Тенерифе, а затем Сен-Константеном и концерном «Океания». Это шесть. У вас возникло подозрение, что предполагаемое самоубийство было спланированной инсценировкой, операцией по изъятию профессора из-под вашего наблюдения. Это семь. И я знаю, кто эту операцию разработал…

– В самом деле? – спросил Торнтон, глядя на собеседника так, будто видел его впервые. – Послушаю. Интересно.

– Да ничего особенно интересного. Всё очень п-предсказуемо. Рассказывая о концерне, вы умолчали о том, что первоначально акционерное общество было создано на деньги немецкого банкирского дома «Зюсс». «Зюсс» – не вполне обычная финансовая корпорация. Она много лет тесно связана с прусским (теперь общегерманским) правительством. Например, незадолго до войны 1870 года произошел крупный скандал: на пике напряженности между Берлином и Парижем вдруг выяснилось, что один из кузенов Наполеона Третьего тесно связан с Зюссами и, вероятно, выдает им военные секреты. Принца не то изгнали за пределы Франции, не то он бежал сам, но с тех пор истинное лицо банка «Зюсс» перестало быть тайной. Вы так старательно обошли тему германского происхождения концерна «Океания», что окончательно подтвердили мои предположения. Германия пытается оспорить британское господство на море и быстрыми темпами наращивает свой военный флот. Под вывеской частного предприятия немцы приобрели остров, расположенный в стратегически важном пункте Атлантики, и устроили на нем секретную б-базу. Переманили у вас Кранка, занимающегося какими-то важными исследованиями, и переправили его на Сен-Константен. Никаких убитых девочек, равно как и «Лилиевого маньяка», вероятно не существует. Вы придумали эту историю – отдаю должное, очень ловко, – чтобы заручиться моей помощью. А на идею вас натолкнула реклама туберкулезного детского санатория. Вам действительно ни к чему мой детективный опыт. Вам нужно выяснить, чем занимаются германцы на отмелях близ острова Сен-Константен. Это была дедукция. Теперь перехожу к резюме. Оно будет коротким.

Сложив руки на груди, Эраст Петрович прошелестел (он всегда говорил тихо, когда злился):

– Разбирайтесь со своими военными секретами сами. Я российский подданный, и мне что вы, что немцы – всё едино. Мы уезжаем. Лицензию от голландской королевы я оставляю себе в уплату за доставленное б-беспокойство.

Старший инспектор – или кем он там был на самом деле – вскочил со стула в сильнейшем волнении.

– Подождите! Дайте мне объясниться… Сэр Винсент предупреждал, что с вами нужно в открытую. Моя вина, не послушался… Но он настоял, чтобы на этот случай я взял еще одно письмо. Запечатанное. Я даже не знаю, что в нем…

Порывшись во вместительных карманах своего сэвилроуского пиджака, Торнтон выудил оттуда конверт с точно такой же монограммой, как на первом рекомендательном письме. И почерк был тот же, только текст длиннее и написан менее аккуратно – в некоторых местах от пера разлетались чернильные брызги.

«Дорогой мистер Фандорин, если Вы читаете это письмо, значит, аргументы мистера Торнтона на Вас не подействовали, либо же он неправильно себя с Вами повел. Я хочу обратиться к Вам как к человеку, для которого борьба со Злом не пустой звук. Не знаю, в чем именно заключается ценность профессора Кранка и его секретов для мистера Торнтона и его начальников и, признаться, меня это занимает меньше, чем пристало бы подданному Империи и должностному лицу. Но я видел мертвых девочек, из которых по капле вытекла вся их детская кровь. Эти белые лица снятся мне чуть не каждую ночь. И мне не будет покоя до тех пор, пока убийца не получит воздаяния за свои злодейства.

Людям, которые передали Вам это письмо, нет дела до трех маленьких жизней. Они живут законами больших чисел, где считается нормальным жертвовать немногим ради многого. У нас с Вами иное ремесло. Для нас с Вами маленьких жизней и простительных злодейств не бывает. Прошу Вас, Фандорин, найдите это чудовище. Поступите с ним так, как оно заслуживает, и к черту мистера Торнтона с его высшими государственными интересами».

– Ну что? Сэр Винсент привел аргументы, которые могут на вас подействовать? – с тревогой спросил Торнтон.

– Что? – рассеянно переспросил Фандорин, думая, что ошибся в одном: убийства не выдуманы и «Лилиевый маньяк» действительно существует. – Сэр Винсент как всегда убедителен. Если вы хотите, чтобы я проник на Сен-Константен и попробовал найти там вашего профессора – извольте, я г-готов. Но рыскать под водой, вынюхивая германские секреты – слуга покорный.

Слегка покривившись, британец сказал:

– Прошу вас, сядем и потолкуем как вы любите – без утайки. Я выложу на стол все карты и вы поймете всю огромную важность порученного мне дела… Германский Адмирал-штаб разработал план создания принципиально нового военного флота. Немцы знают, что по количеству броненосцев и крейсеров им за нами не угнаться. Они намерены сделать ставку на нетрадиционные методы морской войны. Сейчас на верфи в Киле создается первая в мире подводная лодка полностью на электричестве. Если образец окажется удачным, кайзер запустит целую программу боевых субмарин, которые будут невидимы для нашего надводного флота. Другая особенность германской стратегии – массированное производство маленьких, маневренных, высокоскоростных миноносцев, которые дешевы и быстры в изготовлении. Эффективность кораблей этого класса всецело зависит от качества торпедного оружия. Профессор Кранк – ведущий специалист по изобретению торпед и торпедных аппаратов. Наши люди сумели переманить его у немцев и тайно вывезти в Англию, где Кранк получил собственную лабораторию. В последнее время он работал над взрывчаткой нового типа, очень компактной и очень мощной. Она уже получила название «кранкит», хотя исследование еще не было завершено. Профессор один контролировал ход изысканий, кодировал все данные одному ему известным шифром… Когда Кранк исчез, мы довольно быстро вышли на его след. Тайный обыск ничего не дал – документации у него в багаже не было. Мы думали, что профессор всю ее уничтожил, храня данные в голове – у него феноменальная память. Хотели выяснить, куда именно он убегает. Ведь ясно же, что немцы переманили его обратно и что он будет работать на какой-то их секретной базе… Остальное вам известно.

– Я, конечно, п-польщен, что вы посвятили меня в ваши военные тайны, однако же не понимаю, почему эти сведения должны на меня подействовать.

– Да как же так?! – воскликнул Торнтон. – Разве ваша страна, Россия, не участница Большой Игры за сферы влияния в мире? Британская и Российская империи – как кит и слон. У нас самый сильный флот, у вас самая сильная армия. Нам враждовать негде и незачем. А вот Германия представляет угрозу и для нас, и для вас. Ее сухопутные силы быстро крепнут и растут, претендуя на первенство. Теперь то же происходит и на воде. Мы должны объединить усилия, иначе обе наши державы окажутся в проигрыше. Подумайте о германской активности в Китае и Персии. Неужто вас это не беспокоит? Вы не похожи на человека, лишенного государственного мышления!

– В самом деле? – Эраст Петрович подавил зевок. Ему еще в эпоху чиновничьей службы до смерти надоели теоретизирования о великих державах и их великой миссии. – Однако же мне совершенно безразлична германская активность в Китае и П-Персии. Для обороны собственных границ сил у России более чем достаточно, а чужого нам не нужно. Со своим-то управиться не умеем, – пробормотал он по-русски.

– Что, извините?

– Прощайте, сэр. Раз я не нужен вам для розыска «Лилиевого маньяка», наши отношения закончены. Я, конечно, не рассчитываю на то, что ваш пароход доставит мою субмарину обратно на Арубу, но ничего, зафрахтую какое-нибудь местное судно. Всё, разговор з-закончен.

Однако спору о месте и роли России в современному мире в тот день суждено было продолжиться – хоть уже и без участия Фандорина, но в его присутствии.

Едва выгруженный «Лимон-2» снова готовили к погрузке, хотя судно, готовое совершить неближнее плавание на Арубу, еще предстояло найти. Укладывали обратно в ящики и коробки всякий мелкий багаж, которого у субмарины было, как у модницы, отправившейся путешествовать: запчасти на случай поломок, двенадцать видов масла, электропровода, банки с краской, инструменты, и так далее, и так далее.

Пит Булль с Масой дискутировали, Эраст Петрович помалкивал.

Японец провел время в гостинице с большей пользой, чем его господин. При бесплодной беседе с Торнтоном не присутствовал, зато успел свести тесное знакомство с горничной и очень огорчился, когда узнал, что нужно съезжать. Теперь он ворчал и сетовал на суетливость, недостойную истинного самурая: «Ехари-ехари, приехари, обратно поехари. Дазе на Тенерифе-яма не поднярись! Какое неувазение!». Но когда Булль закатил Фандорину настоящий скандал с криком и швырянием инструментов на песок (человека можно было понять, он только-только закончил устраиваться на берегу), Маса проявил себя верным вассалом.

– Ресения гаспадзина не обсузьдаются, а испорняются, – строго изрек он.

С этого всё и началось.

– В этом-то и проблема вашей «Расеи»! – обрушился на него Булль. – Вы никогда не смеете обсуждать решений начальства! Поэтому и исполняете их из рук вон плохо. А потому что это не ваши решения, вы никак не участвовали в их принятии.

– Мистер Бурь забурькар, – саркастически заметил Маса по-русски, обращаясь к Фандорину, но тот погрозил ему пальцем – помни подписанный договор об учтивости, и японец перешел на английский, более пригодный для учтивого разговора: – Если у России и есть недостаток, то вовсе не тот, о котором вы упомянули, уважаемый сэр.

– В самом деле? А какой же? Любопытно будет послушать, – язвительно оскалился инженер.

– Недостаточное уважение нижестоящих к вышестоящим и вышестоящих к нижестоящим, – изрек Маса. – Когда к власти относятся с почтением, не возникает желания оспаривать ее повеления. К сожалению, в России власть и подданные относятся друг к другу с недоверием и не чувствуют себя одной семьей, в которой есть старшие и младшие. Нужен государь, являющий собой образец мудрости и самоотверженности. Нужны министры и самураи, честно служащие долгу и заботящиеся о своем добром имени. Тогда простолюдины перестанут думать о бунте и мечтать о демократии. В хорошей семье демократия не нужна.

– Вы слышали, что несет это сын микадо? – воззвал Булль к Фандорину.

Эраст Петрович сделал вид, что занят проверкой комплектности запасных деталей для генератора.

– Семья, господин азиат, это папа, мама, братья с сестрами, бабушка с дедушкой. Те, кого нужно любить. Близкие. А государство – это механизм, позволяющий множеству семей, населяющих страну, разумно и удобно сосуществовать друг с другом. И не более того! До тех пор пока вы, русские, этого не поймете, ни черта у вас не получится!

– Любовь к отечеству и память предков тоже механизм? А знамя Родины, наверное, – ветошь, которой этой механизм протирают? – вскричал Маса. – Многие из вас так рассуждают, причем самые умные! Из-за этого у нас в стране и нет гармонии! Но она появится, вот увидите. Инь и Ян придут в равновесие, и тогда Россия заживет по-другому.

– Лопнет ваша Россия, как мыльный пузырь, если не научится управлять собою сама.

«И заспорили славяне, кому править на Руси», подумал Фандорин, оглядывая пирс, на котором стояли готовые к погрузке ящики. Уже стемнело, но луна еще не вышла. Освещенный фонарями причал сиял во тьме, словно театральная сцена. Окружающий мир – шелестящий листвой невидимый берег, пошумливающее волнами невидимое море – казались зрительным залом, откуда за актерами наблюдает тысяча глаз. Ощущение было столь явственным, что Эраст Петрович вгляделся в темноту пристальней. Но пожал плечами, вернулся к делу. Если мистеру Торнтону зачем-то понадобилось установить за подводниками слежку – пускай. Объяснение состоялось, решение объявлено, и оно не переменится.

Фандорин повернулся спиной к сумрачному берегу и тем самым нарушил одно из главных правил клана «крадущихся»: не верь темноте.

Хрустнула галька. Эраст Петрович и Маса быстро обернулись, по оттенку этого звука поняв, что кто-то пытается бесшумно подкрасться к причалу. Однако было поздно. В освещенный круг ступили пять черных фигур: одна – та, что посередине, – чуть впереди, остальные поотстав. У переднего в руке поблескивал маленький пистолет (кажется, самозарядный «браунинг»), четверо прочих были вооружены посерьезней – короткоствольными карабинами «уэбли-скотт», которые, как было отлично известно Фандорину, изготавливались по специальному заказу Особого отдела Скотленд-ярда. Поэтому, даже еще не разглядев лица предводителя ночных гостей, Эраст Петрович со вздохом сказал:

– Добрый вечер, мистер Торнтон. Давно не виделись…

– Поднимите руки. И ваш японец тоже, – напряженным голосом приказал британец. – Я наслышан о ваших восточных фокусах. Малейшее движение – открываем огонь. Мистер Булль может просто остаться на месте, но дергаться тоже не советую.

Он осторожно приблизился, однако на пирс так и не поднялся. Его люди остались еще дальше, шагах в пятнадцати – это свидетельствовало о том, что в Особом отделе действительно хорошо осведомлены о физических возможностях Фандорина и его помощника.

– Я ведь, кажется, ясно вам дал понять, что работать с вами не б-буду. Неужели вы думаете, что несколько наставленных дул могут побудить меня изменить свое…

– Молчать! – оборвал его Торнтон. – Вы не оставили мне выбора, так что пеняйте на себя. Я арестовываю вас и ваших людей.

Эраст Петрович удивился:

– На испанской территории? И на каком, собственно, основании? Разве мы нарушили закон?

– Вы вынудили меня сообщить вам информацию, которая касается жизненных интересов империи. В подобных случаях я уполномочен действовать в соответствии с особыми инструкциями. А они предписывают мне, – Торнтон угрожающе повысил голос, – «без колебаний и каких-либо ограничений устранять любое обстоятельство, представляющее прямую и непосредственную угрозу для Короны». Вы можете выдать потенциальному противнику план нашей операции, а это безусловно станет прямой и непосредственной угрозой для стратегических интересов Короны и ее безопасности.

– Судя по тому, что вы не стали п-палить из темноты, дальше последует предложение не упрямиться и выполнить ваше задание, – вздохнул Фандорин. – Но знаете, я думаю, у вас не хватит духу пристрелить двух российских подданных и американского гражданина. Так что катитесь к черту и не мешайте работать.

Британец тихонько рассмеялся.

– На своей Арубе вы сильно отстали от новейших методик в тайной борьбе между великими державами, Фандорин. Операции, которой я здесь руковожу, придается сверхважное значение. Неподалеку, в нейтральных водах, дежурит крейсер «Азенкур». При необходимости я могу отдать распоряжение высадить на Сен-Константен морскую пехоту, наплевав на международные законы и дипломатические осложнения. А уж с вами тем более церемониться не буду. Убивать, конечно, я вас не стану, но, если откажетесь сотрудничать, изолирую. Будете сидеть в трюме «Азенкура» до конца операции. Так что выбирайте.

Теперь угроза была не пустословной, а совершенно реальной – Фандорин сразу это понял и нахмурился. Сидеть черт знает сколько времени в железном ящике не хотелось, но и уступить давлению было нельзя.

– Я засужу вас и вашу дурацкую Корону на такую сумму, что Британии придется объявить себя банкротом! – крикнул мистер Булль, до сего момента каким-то чудом помалкивавший и только водивший головой из стороны в сторону – с Торнтона на Фандорина. – Вся свободная пресса будет писать о ваших идиотских тайнах! Это вам гарантирую я, Питер Булль, гражданин Соединенных Штатов Америки! Попробуйте только лишить меня свободы! Я раскрошу вас в труху! – вопил инженер, впадая в привычное свое состояние – ярость. – Я обрушу на вас небо! Я испепелю вас громом и молнией!

Он задрал голову к небу, на котором начинали проступать пока еще бледные звезды, воздел длинные руки и махнул ими на англичан, словно в самом деле намеревался пронзить их огненными стрелами.

Эраст Петрович вообразил, что стал жертвой галлюцинации: мрак действительно озарился молниями. Только ударили они не сверху, а снизу, из темных зарослей, окружавших бухту. Там полыхнули огненные вспышки, грянул многоголосый гром. Казалось, что неистовый гнев Бога – то ли американского, то ли еврейского – обрушился на обидчиков Пита Булля.

Торнтон, уронив с головы котелок, упал лицом вниз. Его люди тоже были сшиблены с ног … Один было приподнялся и даже повернул к кустам свой «уэбли-скотт», но громы-молнии изверглись еще несколько раз и несчастный обмяк.

Эраст Петрович пребывал в ошеломлении лишь долю секунды, а затем распознал «громы» по особенному сухому, будто кашляющему оттенку. Это были мощные пистолет-карабины системы «маузер», и огонь из них вели по меньшей мере семеро стрелков.

– Ложись! – крикнул Фандорин, бросаясь на настил. Резонно было предположить, что, расправившись с вооруженными людьми, невидимые враги откроют огонь и по безоружным.

Маса упал на доски, очень грамотно перекатился по ним и пропал, перевалившись через дальний край причала. Эрасту Петровичу сделать то же самое помешало досадное обстоятельство в лице американского гражданина. Тот торчал оглоблей, разинув рот и растопырив руки. Пришлось подняться, подбежать к нему, опрокинуть и оттащить к спасительной кромке пирса. Ошалевший Булль еще и мешал, брыкался.

– Halt! Nicht bewegen! Не двигаться!

По деревянному настилу стучали быстрые каблуки. Обернувшись, Фандорин понял, что не скроешься: к нему приближались какие-то люди. Так и есть: раз, два, три… семеро. В руках – «маузеры».

Тот, что, очевидно, был начальником, тихо отдал короткое распоряжение (Эраст Петрович разобрал только «um sicher zu sein»[3]). Двое спрыгнули на песок – туда, где лежали застреленные британцы. Один за другим прогремели выстрелы. Пять.

Медленно поднявшись и подав руку хлопающему глазами Буллю, Фандорин сказал по-немецки:

– Я вижу, методы тайной войны в самом деле сильно изменились. Раньше в мирное время разведки так легко не убивали.

Плотный бритый человек с безгубым, словно прорубленная щель, ртом и сверкающими холодным огнем глазами не поддержал светской беседы.

– Вы русский сыщик Фандорин, – сказал он. – Я слышал, Торнтон назвал вас по имени. Я знаю, кто вы такой. Наслышан. Но не знал, что вы освоили подводное плавание. – Лобастая голова коротко качнулась в сторону невидимой во тьме субмарины. – Мое имя Шёнберг. Майор Шёнберг. И я не люблю лишних слов. Поэтому я спрашиваю – вы отвечаете. Ясно?

Он выразительно качнул длинным стволом. Эраст Петрович медленно наклонил голову.

Ай да Германия, думал он. Прав был покойник: эта молодая хищница даст старым сто очков вперед. Секретная «операция», которую готовили англичане, для пруссаков секретом не является. Где ты, былая немецкая сентиментальность? Вот так, запросто, уложить на месте пятерых агентов службы его британского величества? Ого!

– Вы очень убедительны, герр майор, – почтительно молвил Фандорин и, будто бы в смятении, сделал шаг в сторону. В принципе, если дело примет совсем скверный оборот, можно попытаться двинуть Буллю ногой так, чтобы он вылетел за пределы пирса. Без американца откроется свобода маневра. Правда, семь хорошо подготовленных Wolfhunde[4] с «маузерами» наизготовку – это многовато…

– З-задавайте ваши вопросы.

Вопросы часто сообщают больше, чем ответы на них. Посмотрим, что интересует этого мордатого мясника.

Еще шажок, чтобы размах был пошире.

Черт! Дубина Булль, начисто утративший всегдашнюю ерепенистость, подался за Фандориным. Впрочем, нормальная человеческая реакция. Всякий, у кого перед глазами только что убили пятерых, оцепенеет от ужаса.

– Стойте, где стоите! – приказал Шёнберг. – Вопрос первый: с каких пор русские действуют в союзе с британцами?

– Ни с каких. Я частное лицо. Если вы обо мне наслышаны, то должны это з-знать.

Из темноты, под конвоем двух агентов, которые несколько минут назад добивали англичан, вышел Маса, держа руки над головой.

– Я вернулся сам, господин, – сказал он по-японски. – Что будем делать? Вы уже решили?

Майор рявкнул:

– Молчать! Встать здесь и молчать!

Масу поставили между Фандориным и Буллем.

Поглядев на помощников Эраста Петровича, немец поморщился:

– Еврей и азиат… Вы и сами-то нация сомнительной чистоты, так еще якшаетесь с неполноценными расами. Это Россию и погубит.

Сегодня просто конкурс версий относительно того, что именно погубит Россию, подумал Фандорин.

– Я видел, как вы выгружали с парохода подводную лодку, – сказал майор. – Интересная конструкция. Не знал, что русские настолько продвинулись по части производства субмарин. Торнтон решил обратиться к России за помощью из-за этого аппарата? Людей-то у англичан без вас хватает.

– Повторяю еще раз: я ч-частное лицо, и субмарина – моя личная собственность.

– Ну да, конечно. – Шёнберг усмехнулся углом своего проваленного рта. – Мне, собственно, плевать. Но субмарина мне пригодится. Вы хотите жить?

– Зависит от условий ж-жизни, – философски ответил Эраст Петрович.

– Условия простые. Будете делать то, что я прикажу. Сколько людей помещается в вашу лодку? Это весь ваш экипаж?

– Да.

– Значит, трое. Управляете аппаратом вы?

– Я.

– Что делают еврей и азиат?

– Мистер Булль – инженер-механик. Господин Сибата – водолаз.

Майор кивнул, что-то прикидывая. Свой «маузер» он опустил, и это было неплохо, но остальные шестеро, к сожалению, не расслаблялись. Двое стояли ближе к Масе, четверо – ближе к Фандорину, полукругом. Дистанция от трех до пяти шагов.

– Меня не занимают ваши сыщические секреты, Фандорин, – задумчиво произнес немец. – Но мне очень пригодится ваша субмарина. Ее просто бог послал. Так вы будете на меня работать?

Определенно в качестве подводника я ценюсь много выше, чем в качестве детектива, подумал Эраст Петрович. Вот что значит идти в ногу с прогрессом.

– Боюсь, вы не сумели меня достаточно заинтересовать, – иронически заметил он вслух. – П-приложите больше усилий.

В следующую минуту произошло нечто, начисто отбившее у Фандорина охоту иронизировать – до самого конца этой запутанной и даже невероятной истории, стоящей особняком среди множества головоломных расследований, которыми Эрасту Петровичу довелось заниматься в жизни.

– Хорошо, – кивнул герр майор. Вскинул руку с пистолетом и выстрелил Питу Буллю в лоб.

Инженер умер мгновенно, еще до того, как его тело тяжело ударилось о пирс.

– Так убедительней? – спросил Шёнберг у оцепеневшего Фандорина и навел дуло на Масу. – Водолаза будет заменить несколько сложней, чем механика, но я решу эту проблему. Убить азиата или вы уже достаточно заинтересованы?

Вряд ли пылкая душа Пита Булля успела отделиться от плоти, прежде чем ее догнала ледяная душа Шёнберга. Маса проломил майору кадык бешеным ударом кулака, развернулся на левом каблуке и впечатал носок правого ботинка в переносицу соседнему агенту. Вышиб у другого из поднятой руки «маузер», отбил локтем неловкий, панический хук и впервые в жизни применил прием «таран», про который прежде только читал в специальной литературе и сомневался, осуществим ли он на практике: стальными пальцами пробил под ребрами врага дыру и вырвал пульсирующее сердце.

Яростный вой, который издавал японец, проделывая эти ужасающие манипуляции, занявшие не более двух секунд, был так высок и пронзителен, что у Фандорина заложило уши.

Эраст Петрович тоже не стоял на месте. Отстав от своего помощника всего на пол-мгновения, он шагнул вперед и одновременно, обоими кулаками, оглушил двух немцев – тех, что находились на дистанции в три шага. С остальными двумя, до которых было пять шагов, пришлось немного повозиться. Они успели отскочить, и левый даже выстрелил, но пуля прошла выше, потому что Фандорин перешел в партер – кинулся противникам под ноги. Длинной подсечкой сбил стрелявшего, второго достал точечным ударом в пах, а когда зашибленный охнул и согнулся, притянул за голову к себе и свернул шею.

Упавший полз за отлетевшим в сторону пистолетом. Эраст Петрович в прыжке обрушился ему на спину, схватил одной рукой за лоб, другой за подбородок. Хруст, всхлип, кончено.

– Погоди, я их допрошу! – крикнул он, видя, что Маса, покончив со своими, бросился к двум оглушенным.

Но японец по-прежнему исступленно визжал и ничего не слышал. Страшной, окровавленной по локоть рукой он нанес два коротких удара. Допрашивать стало некого.

Фандорин поднялся на ноги, тряхнул головой, прогоняя багровую пелену, туманившую взор. В бою нельзя терять так называемый «третий глаз» – то есть нужно все время мысленно видеть происходящее словно бы со стороны. Но Эраста Петровича всего трясло. За время безмятежной арубской жизни он отвык убивать и стал забывать о том, какой мир на самом деле.

Мир же был вот какой.

Только что, в считанные минуты, на маленьком пятачке прервались тринадцать человеческих жизней, а море шелестело всё так же ласково, тропические заросли пряно благоухали, звезды лучились южной негой, да еще и выглянула сиропно улыбчивая луна.

Мерный стук привел Фандорина в чувство.

Это Маса, стоя на коленях перед телом Пита Булля, клал покаянные поклоны, бился лбом о настил.

– Я не сумел вас уберечь, Бурь-сан, – плакал он, – мне нет прощения. Мне нет прощения! Мне нет прощения!

Инженер лежал на спине, обратив к луне мертвое серебряное лицо. Судя по его надменному выражению, рассчитывать на прощение Масе с Эрастом Петровичем не приходилось.

Распрекрасная жизнь

22 октября 1903 года. Остров Сен-Константен

Этой самой Лавинии давно нужно было дать от ворот поворот. Что она лезет со своей дружбой? Во-первых, дружить вообще ни с кем не надо, потому что привыкнешь к человеку, а она возьмет и помрет. Во-вторых, уж во всяком случае нельзя дружить с тем, у кого на лице Печать. Глаз у Беллинды на такие вещи был зоркий, она про каждую тутошнюю девчонку могла сказать, у кого есть Печать, а у кого нет. Те, что с Печатью, помрут. У них особенный жалостный блеск в глазах и кожа будто воском натертая.

Лавиния тоже такая. Вроде и не кашляет почти, на щеках иногда бывает румянец, а пушистые ресницы, для которых у нее есть специальная крошечная щеточка, сияют и золотятся, как у здоровой, но не жилица, это точно.

После ужина подходит, вся такая с умильной улыбочкой, протягивает букет лютиков и сю-сю-сю по-английски, со смешным лягушачьим акцентом:

– Это тебе. Я в саду нарвала.

– Ненавижу лютики, – отрезала Беллинда. – И вообще не подкатывайся. Ты мне не нравишься.

На знаменитых ресницах мгновенно засверкали капельки. Как и все тут, Лавиния обожала пустить слезу.

– Я знаю, почему ты так со мной! Ты думаешь, я скоро умру!

Подобной проницательности от дуры Беллинда не ждала и удивилась, но не сильно. В сущности, все тут одинаковые, все с утра до вечера думают об одном и том же.

– А я тебе вот что скажу, – всхлипнув, зашипела Лавиния, уже не девочка-конфеточка, а злобная маленькая сучка. Такой она Беллинде, пожалуй, понравилась больше. – Ты умрешь первая! Ты скоро умрешь! У тебя пойдет кровь горлом! Или ты ночью задохнешься от кашля! Или еще что-нибудь! Я умею это видеть! И я приду на твою могилу и положу туда твои ненавистные лютики.

Пророчества Беллинда не испугалась, она была не из пугливых. Только подумала: ишь ты, я шарахаюсь от тех, что с Печатью, а эту наоборот к ним тянет. Интересно.

Оскалилась:

– Договорились.

Лавиния, давясь от слез, а потом от кашля, покатилась прочь по коридору – и налетела прямо на Кобру.

– Не ссорьтесь, крошки, – сказала та, действительно очень похожая на очковую змею – длинная, тощая, с большущей башкой и в роговом пенсне. Прижала к животу кхекающую плаксу, погладила по золотым кудряшкам.

Поманила Беллинду:

– Подойди и ты.

Делать нечего, подошла. Сделала улыбочку.

Кобра погладила по лбу и ее – будто деревянной дощечкой провела, да еще ледяной. Хотя дерево вроде ледяным не бывает. Рука сильная, здоровущая, как у мужчины, с коротко остриженными ногтями.

К Лавинии, которая приехала из Бельгии, директриса обращалась по-французски, к Беллинде по-английски. Выговор жуткий, такой немецкий-немецкий, но понять можно.

– Смотрите, какой красивый закат, мисс, – проворковала Беллинда, чтобы Кобра ее уже выпустила.

– О да. – Директриса тереть голову перестала, но обняла обеих девочек за плечи и подвела к окну. – Ваши благодетели поставили санаторий в очень красивом месте. Всё, как на ладони: берег, море. А скоро мы все пойдем восхищаться прекрасным закатом. Можно каждый день любоваться на этот чудесный Божий мир!

За три месяца Беллинда этим видом уже так налюбовалась, что ее чуть не вытошнило прямо на подоконник.

Дом, это правда, стоял выше поселка и порта. В так называемом саду (на самом деле это была просто площадка, похожая на лысину с редким зачесом) полагалось гулять парами. За территорию ни-ни. Разрешается: тихо играть в рекреации, тихо читать в библиотеке. Кому доктор Ласт назначил разрабатывать легкие – поют хором божественное. Еще можно на выбор учиться рукоделию, рисовать акварелью или ухаживать за каким-нибудь деревцем. Беллинда выбрала последнее, потому что это давало возможность находиться вне пределов дома в одиночку. За ней закрепили фикус, который она исправно поливала и уважала за стойкость характера. Фикус был вроде нее: такой же чахлый, но не сдающийся. И его тоже привезли издалека. Земли на острове не было, одни камни. Каждое деревце росло в кадке, для цветочных клумб и газонов Кобра заказывала грунт на Тенерифе.

За исключением пейзажа, который осточертел, потому что каждый вечер девочек специально приводили «восхищаться закатом», Беллинде здесь вообще-то жутко нравилось.

Нет, правда. Жизнь в санатории была распрекрасная. Море шикарное; интригующая гора – близкая, но недоступная; просоленный воздух, интересно пахнущий водорослями ветер; хмурые валуны, на которых иногда можно увидеть варана. Одного, особенно безобразного, бородавчатого, Беллинда упорно и пока безуспешно пыталась потихоньку прикормить. Был у нее секретный план: запустить этакое чудище немножко побегать по коридору. Ух, что бы началось! А кто виноват? Никто не виноват. Дверь не надо оставлять открытой, вот что. План был трудный в осуществлении, но грел душу.

Что еще?

Кормят лучше, чем дома. Жизнь несравненно интереснее. Нет ни одного мальчишки, за что отдельное большое спасибо. Всю жизнь, сколько себя помнила, Беллинда не могла уразуметь, зачем они вообще Господу Богу понадобились. Злые, глупые, грязные, жестокие, совсем ничем не интересные. Когда вырастают и становятся мужчинами – еще ладно, хоть польза есть. Но будь ее, Беллиндина, воля, лет до тридцати всех следовало бы держать в изоляции, под строгим присмотром. И к людям выпускать не иначе как после сдачи экзаменов на культурное поведение.

Самое отрадное, что никто над тобой не вздыхает, не прячет глаз, не шушукается за спиной, как дома. Папочка с мамочкой, поди, счастливы, что сплавили дохлятину за тридевять земель. Не надо тратиться на докторов и лекарства, никто не будит кашлем по ночам. Мать однажды – Беллинда подслушала – шепотом говорила тете Софи: «Для остальных детей это будет таким потрясением! Даже не знаю, как они переживут! Одна мысль о гробике в гостиной приводит меня в трепет!». А так загнали в санаторий – никакого гробика, никто не расстраивается. Все равно что уже похоронили. И Беллинда тоже их всех похоронила: родителей, братьев с сестрами. Может, кроме одной Бесс. Насчет нее будет видно.

Умирать Беллинда не собиралась. Даже не думала про это – не хватало времени. Вокруг было слишком много всякого интересного. И потом, она чувствовала себя здесь гораздо лучше, чем в Англии. Хорошо дышала, кровью почти не харкала, а спала так, что еле добудишься. Хотя это-то неудивительно, если учесть, как она обычно проводила ночи.

Нынешняя обещала быть особенно увлекательной.

Беллинда с нетерпением ждала, пока завершатся обычные вечерние глупости.

Сначала водные процедуры: кому душ из горячей морской воды (настоящее блаженство), кому – обтирание холодной мокрой губкой (фи). Это доктор Ласт во время посещений назначал, кому что. Кто много кашляет или плюется кровью – в душ нельзя. Но Беллинда отлично освоила искусство беззвучного кашля, а кровь если что сплевывала в специальную бутылочку, губы же вытирала ватой, которая всегда при себе. У Кобры тихая, покладистая девочка числилась в выздоравливающих.

А она и была выздоравливающая. Разглядывая себя в зеркале после душа, Беллинда мечтала о том, как уже окончательно выздоровеет и станет нормальной, не такой как сейчас. Ведь смотреть противно: кожа лилового оттенка, как у привидения, под глазами будто чернилами намазано, тьфу!

Кстати, вот еще один важный плюс жизни в санатории. Можно никому не завидовать – все такие же страхолюдины, как ты сама: бледные мощи, ножки-спички, бедра как у скелетов.

– Не стой с мокрыми волосами, простудишься!

Это откуда ни возьмись – Кобра.

– После душа надо вытирать голову очень сухо. И быстро замотать полотенцем! При туберкулезе главное – аккуратность и режим, сколько раз повторять! Вы все будто нарочно стараетесь себя погубить! Но я этого вам не позволю. Вы у меня выздоровеете, даже если не хотите, не будь я Хильда Шлангеншванц!

Под грозным взором серых немигающих глаз все девочки цепенели, как загипнотизированные кролики. Беллинда, хоть Кобру нисколечко и не боялась, тоже сделала вид, что дрожит.

И чудище сменило гнев на милость.

– Бедный ребенок, у нее мурашки. Иди сюда, я буду вытирать твои волосы.

– Данке шён, – умильно произнесла Беллинда, точь-в-точь как говорила Берта по прозвищу Немецкая Глиста. – Спасибочки, я сама.

Знаем, как ты вытираешь. Весь скальп сдерешь своими ручищами.

После водных процедур всех загоняли на молитву, а потом – по комнатам, спать.

И начиналась настоящая жизнь.

От молитвенного занудства Беллинда очень ловко отделалась. В самом начале, когда только приехала, объявила себя еврейкой – и получила лишних полчаса свободы. В Бога она верила, но знала твердо, что никакие дурацкие молитвы Ему не нужны. Богу надо, чтобы ты жил изо всех сил и не куксился.

План был такой: пока дуры протирают коленки в двух часовнях, протестантской и католической, как следует приготовиться к ночной экспедиции. Днем такой возможности не было – все время на людях.

В первые недели Беллинда страшно бесилась от санаторной жизни. Ведь живем на острове, под настоящим вулканом, посреди океана! Здесь чего только нет! А вокруг кислые рожи, лечебные процедуры, чинные гуляния по саду, и ни шагу за ограду.

Но потом пригляделась, освоилась – и зажила по-своему.

День принадлежал не ей, приходилось терпеть. Но ночью, когда никто не видит, сидеть в четырех стенах было глупо.

Она и не сидела. За три месяца всего два раза не выходила, когда был ураган. И еще когда лежала с температурой после ночного купания, чуть пополам не треснула от кашля, но это не в счет. Всякий человек может простудиться, даже самый здоровый.

Изучила и поселок, где рабочие и водолазы живут, и обе фабрики, парфюмерную и фармацевтическую – всё-превсё.

Самое интересное – просто за жизнью наблюдать. Засядешь на склоне, над домами и смотришь. Бинокль (отличный, военный, германского производства) был украден у Кобры. Та перерыла весь санаторий, ругалась по-немецки, но в конце концов решила, что это варан с подоконника спер – польстился на блеск стекляшек. На девочек не подумала, потому что зачем им, доходяжкам?

Никогда не надоедало смотреть, что происходит в пивной. Жаль лишь, разговоров не слышно. Просто в окна подглядывать тоже здорово. Занавесок в самых крайних домах не было – тут уже начиналась гора. Люди у Беллинды были, как рыбки в аквариуме. Некоторых она любила, других не очень, но все уже стали почти как родные.

Одно время, целую неделю, увлеченно пялилась в окна дома с красными фонариками – там располагался бордель. Узнала, что в книжках про любовь всё врут. Ах-ах, он осыпал ее руки лобзаньями, голова закружилась от счастья, и всё окуталось счастливым туманом. А на самом деле глупо, скучно, и всё одно и то же. Перестала за борделем подглядывать.

В санаторий после ночных экспедиций возвращалась перед рассветом, ужасно довольная. Падала в постель, как мертвая. Бонны прямо поражались, какой крепкий у нее утренний сон.

Но всему наступает конец. Поселок Беллинде надоел. Возник новый замысел, захватывающий.

С самого первого дня, когда еще только подплывали к Сен-Константену на пароходе, Беллинду заинтриговал вулкан. Он торчал из моря серым правильным конусом, сверху курился легкий дымок.

Самый настоящий вулкан! С кратером! А внизу, наверное, алеет и переливается огненная лава!

Взрослые все-таки поразительные. Взять людей из поселка: вроде свободные, никакой Кобры над ними нет, но Беллинда ни разу не видела, чтобы хоть кто-то пытался залезть на гору. Правда, по всему периметру, футах в двухстах от подножья, она окружена оградой и развешаны вывески: «Не подниматься! Каменные осыпи!». Ну и что? Подумаешь, осыпи. И через ограду перебраться тоже вполне возможно, если мозгами пошевелить. Беллинда вот подумала и придумала. Так нет же, сидят в своей пивной или в борделе скучной чепухой занимаются, дураки!

Пока чахоточные молились, она собрала всё необходимое: бутылку воды на случай кашля, электрический фонарик, сворованный у спящего около пивной пьянчуги, свитер (наверху, наверно, холодно).

Что особенно ценно в санатории – у каждой пансионерки отдельная спаленка. Чтобы не будили друг дружку ночным кхе-кхе. Дома такой роскоши не было, спали в комнате вшестером, со всеми сестрами, одна кровать пополам с Бесс. Когда Беллинда стала сильно мешать остальным своими туберкулезными концертами, ее начали укладывать в кладовке, на матрасе. А тут роскошно: своя постель с мягкой периной, собственное персональное окно, из которого так удобно сигануть на мягкий газон.

Заглядывать к девочкам по ночам у дежурных бонн было не заведено – разве только если какая-нибудь слишком раскашляется, но Беллинда на всякий случай уложила под одеяло «куклу» из тряпья.

Рано или поздно, конечно, застукают. Ну и что такого ужасного они бедной больной могут сделать? Когда Кобра начнет орать, можно будет пустить слезу, изобразить приступ удушья. Ерунда, обойдется.

Прикинула время.

Высота вулкана почти полторы тысячи футов. Это, наверно, часа три. Подняться к самой кромке кратера. Поглядеть, как светится в ночи лава – и обратно. Вниз получится раза в два быстрее. Нормально. Еще останется часика четыре поспать до подъема.

Надела рюкзак, прогулочные ботинки на толстой подошве связала шнурками и перекинула через плечо.

Вперед, Белл!

Влезла на подоконник, открыла створку, спрыгнула.

Хорошо весить девяносто фунтов. Приземлилась почти бесшумно, даже траву не помяла.

Обулась, побежала вверх по склону.

Через санаторскую оградку, пустяковую, перемахнула запросто. Но потом с бега перешла на ходьбу. Начнешь задыхаться – подкатит кашель. Ну его.

Заблудиться было невозможно. Черная верхушка горы выделялась на фоне темно-серого неба, внизу светились окна санатория, еще ниже – огни поселка. Море поигрывало искорками, перемигивалось со звездами.

Какая все-таки благодать! В Англии, поди, уже холодно, дождик брызгает, а тут лето. Зря боялась замерзнуть. Пока что было жарко, даже вспотела. Вообще-то потеть нельзя, а то ветерком продует, и ку-ку. Плевать. Боишься и бережешься – сиди в четырех стенах, а решила жить по-нормальному, не бери в голову.

Разок заклокотало в груди, запершило в горле, но Беллинда поскорей хлебнула воды, и ничего, обошлось.

Вот и ограда. Высокая и хитрая, из толстой проволоки. Взрослому через такую перелезть, пожалуй, невозможно – прогнется, не удержишься. А под Беллиндиной тяжестью лишь слегка наклонилась. Еще накануне проверено: перелезла на ту сторону и вернулась обратно.

Цап-цап-цап по-мартышечьи. Ногу перекинуть осторожненько, чтоб не оцарапаться и не зацепиться платьем. Вниз медленно, нащупывая носком ботинка ячейки. А вот отсюда можно уже и спрыгнуть. Опа!

Теперь санаторий, поселок и море оказались в клеточку. Очень красиво.

Беллинда засмеялась. Она чувствовала себя просто чудесно – словно вырвалась на свободу.

Карабкалась вверх – насвистывала. В санатории попробуй посвисти – с Коброй, наверно, истерика случится.

Что-то с топотом, будто слон, пронеслось мимо. В первый миг Беллинда охнула, потом хихикнула. Варанищу большущего спугнула. Дунул прочь, бедняга.

Смех перешел в кашель. Бухала – нетерпеливо притоптывала ногой: ну всё уже, хватит. Кровь смачно сплюнула, как водолазы около забегаловки сплевывали пену с пивных кружек. Вытерла губы, попила воды.

Вперед! Вверх!

На горе было не так уж и темно. Луна, хоть и полуспрятанная за облаками, освещала почву вполне достаточно, чтобы не оступиться, не споткнуться о камень и главное – не угодить в щель. Их тут хватало. Один раз щебень под ногой пополз, поехал – Беллинда чуть не сорвалась.

Уф. Этого вот не надо. Застрянешь в дыре, никто не вытащит.

Фонариком посветила на ручные часики – самое дорогое сокровище. Бесс, старшая сестра, отдала свои, когда прощались.

Бесс – единственная, кого в Англии жалко. И единственная, кто прислал письмо. Отвечать ей Беллинда, конечно, не стала. Выздоровеем – напишем. А коли нет – зачем зря бумагу переводить. Пускай побыстрее забудет, для нее же лучше.

Времени-то оказывается, прошло уже много, а до верхушки еще далеко. Этак за три часа не поднимешься.

«Живее, чертова дохлятина!» – приказала себе Беллинда и стала подниматься быстрее.

Дело пошло. Склон сделался круче. Пришлось поработать руками – хвататься за валуны, подтягиваться. Фонарик убрала в карман.

Еще чуть-чуть. До места, выше которого только небо, оставалось всего ничего.

Белинда уцепилась за ребристый камень, но тот вдруг легко поддался и остался у нее в пальцах – оказался не камнем, а осколком. Нога потеряла опору.

Взмахнув руками, девочка опрокинулась, заскользила по спуску головой вниз, ударилась обо что-то затылком. Траектория изменилась – Беллинда двигалась уже не по диагонали, а почти вертикально. Съехала на несколько футов и остановилась, стиснутая расщелиной.

Попробовала перевернуться – только сползла глубже. Грудь и плечи сдавило, руками можно было пошевелить только от локтя. Ногами подрыгать получилось, но что от них проку?

Вскрикнула Беллинда только один раз. Какой смысл? Кто здесь услышит?

Сверху еще какое-то время сыпались мелкие камешки. Потом стало очень тихо. Лишь колотилось сердце: так-так-так, да натужно пыхтели легкие: хых, хых.

Поерзав и поизвивавшись, девочка окончательно поняла, что не выберется.

«Добилась своего, дура? Так тебе и надо. Куда торопилась? – обругала она себя. – Пропадай теперь!»

Но сердилась недолго.

Пускай. Всё лучше, чем докашляться до смерти и подохнуть в постели. Повезло, что провалилась вверх тормашками. Недолго мучиться. Кровь к голове прильет, потеряешь сознание, и не будешь ничего чувствовать.

А еще здорово, что никто никогда не найдет. Даже не догадаются, куда подевалась Беллинда Дженкинс. Просто взяла да исчезла. Красиво! И сучке Лавинии некуда будет положить свои поганые лютики.

Было ужасно неудобно, давило грудь. Саднила царапина на предплечье. Поскорей бы уж кровь к мозгам приливала.

Ага, вот уже перед глазами желтые круги. Будто фонари зажглись. Сейчас всё поплывет, в ушах зашумит…

Зашумело не в ушах, а наверху – там, где ноги.

Мужской голос удивленно сказал на непонятном языке:

– Etta shto escho za ch-chudesa…

Кто-то взял Беллинду за щиколотки и потянул. Сильные руки вытащили ее, перевернули, посадили на землю.

– Эй, полегче! – крикнула она. – Больно!

Потерла глаза. Голова кружилась, ничего не разглядеть.

– Ты цела? – спросил тот же голос по-английски.

Она попробовала смотреть – и зажмурилась. Прямо в лицо светил луч.

– Я услышал шум, и показалось, будто кто-то вскрикнул. Решил п-проверить, – сказал владелец фонарика, слегка заикаясь.

Что это у него за акцент? Беллинда такого никогда не слышала.

Незнакомец быстро и осторожно ощупал ей плечи, руки, бока, ноги.

– Кости не переломала? Нигде не болит?

– Ободралась малость, а так вроде ничего, – сказала Беллинда. – А вы кто? Что вы здесь делаете?

– Это я тебя собирался спросить. Господи, сколько тебе лет? Д-десять?

– Скоро тринадцать, – с достоинством ответила она. – Беллинда Дженкинс. К вашим услугам, сэр.

Вспомнила, что у нее тоже есть фонарик. Не сломался? Вроде, нет.

Посветила на заику.

Брюнет. Очень красивый, как с картинки. Правда, пожилой, виски седые. Шкиперская бородка, какую носят моряки, чтоб, когда куришь трубку на ветру, не опалять усов.

– Вы капитан? – спросила она. – В концерне работаете?

Красавчик изумленно покачал головой:

– Ни с-слезинки. Никаких следов волнения. Ты удивительная девочка, Беллинда Дженкинс. Сейчас ты мне все про себя расскажешь.

– Вы забыли представиться, сэр, – строго заметила она, потому что при первом знакомстве самое главное – сразу правильно себя поставить. – Не думаю, что это вежливо.

– П-прости. Мое имя – Питер Булль, – с заминкой ответил брюнет, будто не сразу вспомнил, как его зовут.

Путь катакиути

13 октября 1903 года. Остров Тенерифе

Самое лучшее средство взять себя в руки, когда произошло несчастье, – сосредоточиться на решении проблем, которые оно создало. Несчастье всегда создает проблемы, на то оно и несчастье.

Поэтому Эраст Петрович взял японца за плечи, не дал биться лбом о доски. Рывком поставил на ноги, повернул заплаканной физиономией к себе.

Прямо так, над бездыханным телом Булля, и поговорили. Сначала коротко.

– П-полиция? – спросил Фандорин.

Маса покачал головой.

– Нет, господин. Не надо полиции. Во-первых, зачем она, если все, кто причастен к этому ужасному событию, уже умерли? Во-вторых, полиция помешает нам сделать то, что должно.

– А что д-должно?

Ответ Эрасту Петровичу был известен, но требовалось вовлечь Масу в разговор, чтобы он перестал всхлипывать и покаянно смотреть на мертвого инженера.

Японец в разговор не вовлекся, лишь пожал плечами и произнес одно-единственное слово:

– Катакиути.

– Ну, тогда за работу. Нужно здесь п-прибрать.

Сначала избавились от трупов. Каждому один камень к шее, другой к ногам – и с пирса в воду, на десятиметровую глубину. Маса обычно соблюдал вежливость по отношению к павшим врагам, но сейчас даже ни разу не поклонился, а на труп майора Шёнберга, застрелившего мистера Булля, даже плюнул.

Потом соорудили из веток и разломанных ящиков погребальный костер для Пита.

При свете этого багрового пламени, под монотонный речитатив поминальных буддийских сутр, которые гундосил Маса, под хруст горящего дерева, Фандорин осмыслил ситуацию.

Всё, в общем, было ясно. В мире разгорается жесткая борьба за первенство. Ставка велика, противникам не до джентльменства. Если уж англичане готовы в нарушение всех международных норм прислать в чужие воды крейсер и высадить десант, то чего ждать от нахрапистых немцев, обойденных при разделе колоний? Увидели, что англичане выписали откуда-то хитрую субмарину, переполошились, нанесли превентивный удар.

Оно и черт бы с ними. Какое дело искателю подводных сокровищ до грызни между великими державами? Фандорин и собирался мирно уехать, оставив британцев и немцев разбираться друг с другом. Но теперь с нейтралитетом и невмешательством покончено.

Эраст Петрович решил, что останется. Действовать будет не на стороне англичан, но уж точно против немцев.

Не надо было Шёнбергу убивать Пита Булля. Ein grosser Fehler[5]. Жизни самого майора и его олухов в уплату за эту ошибку совершенно недостаточно. Расплатиться придется всему германскому рейху.

– Я собираюсь произнести речь, господин, – сказал Маса, собрав пепел мистера Булля в широкий пальмовый лист. – И хочу, чтобы вы внимательно ее выслушали.

Взяв лист четырьмя руками, они снова поднялись на пирс и развеяли прах выдающегося изобретателя над ночным морем.

– Мы должны отомстить за нашего соратника по-настоящему, как предписывает древний благородный Путь катакиути… – торжественно начал японец.

Это слово европейцы обычно переводят просто как «месть», но катакиути возвышеннее тривиальной вендетты, поскольку его совершают не из злобы, а во имя восстановление нарушенной справедливости.

Эраст Петрович уже догадался, что Маса пришел к тому же выводу, что и он сам, но лишь покивал.

– Если бы немецкий сёса[6] убил Бури-сан по личным соображениям, было бы довольно в отместку умертвить его самого и его вассалов. Но сёса убил Бури-сан из-за секретной базы, потому что хотел уберечь ее от опасности. Значит, настоящая виновница – секретная база. Надо ее уничтожить со всеми ее секретами, а заодно и с отвратительным кёдзю[7], который убивает девочек. Только тогда осуществится истинный катакиути, а нарушенное равновесие Добра и Зла восстановится. Убедил ли я вас, господин, или мне продолжить?

– Убедил, – быстро ответил Фандорин, с облегчением подумав, что Маса прав и можно ограничиться только базой на Сен-Константене, а мстить всему германскому рейху – это уже перебор.

– Очень хорошо. Я знал, что умею убеждать, – довольно наклонил голову японец. – Но поскольку я уже приготовился, позвольте рассказать вам одно достоверное предание, которым я хотел проиллюстрировать свою речь.

– Ладно. Только, пожалуйста, говори помедленней и не используй старинных слов, – попросил Эраст Петрович. – Я понимаю по-японски уже не так хорошо, как прежде.

– Это правда, господин. Вы говорите всё хуже и хуже – просто неприятно слушать. А предание вот какое… Вы, конечно, знаете про сорок семь верных вассалов, отомстивших за своего господина и потом с чистым сердцем взрезавших себе животы. Но на тему катакиути есть и другая история, менее известная.

Однажды, лет сто назад, жил в Эдо один якудза по имени Куроскэ. Он брал мзду с чайных домов квартала Ёсивара, опекаемых его кланом. Все очень уважали Куроскэ, потому что он честно нес свою службу: собирал взносы аккуратно, должников наказывал без чрезмерности, не давал в обиду девушек «ивового мира» и всегда беспрекословно выполнял приказы своего оябун[8], даже если они были совсем безумными. Его господин был оябун уже в третьем поколении, и, как это часто бывает с молодыми людьми, которым положение досталось по наследству, вырос своенравным и склонным к экстравагантным поступкам. Это его в конце концов и погубило. Как-то раз он вздумал отбить любимую куртизанку у могущественного хатамото, близкого к его высочеству сёгуну. Подарил девушке такие дорогие подарки, что ее сердце дрогнуло. Потом в знак сильной любви прислал куртизанке свой отрезанный мизинец – и тут ее сердце уже совсем растаяло. Они начали тайно встречаться.

Об этом донесли вельможе, и тот поступил, как требовали честь, обычай и статус. Прислал в павильон, где оябун и куртизанка предавались страсти, лучшего фехтовальщика из своих вассалов. Мастер меча зарубил неверную женщину прямо в постели, а оябуну дал одеться и вооружиться, после чего отсек ему голову, потому что, как я уже сказал, это был мастер меча.

Когда произошла эта трагедия, Куроскэ попросил у вдовы разрешения поручить катакиути именно ему, а поскольку он был человек почтенный, разрешение было дано.

С мастером меча Куроскэ расквитался быстро. Фехтовальщик он был плохой, но зато отлично метал ножи. А дальше перед Куроскэ встал очень трудный этический вопрос: можно ли на этом считать катакиути свершившимся или же следует пройти этим Путем до конца, то есть убить и самого хатамото? С точки зрения тогдашнего канона, он мог считать свой долг исполненным – рука, погубившая господина, была отсечена и принесена его безутешной вдове. Кроме того, убийство такого важного чиновника навлекло бы беду на весь клан. Поэтому вдова и все старшие советники были решительно против.

Однако Куроскэ не признавал компромиссов в вопросах чести. Мало уничтожить орудие Зла, надо искоренить и источник Зла – вот к какому выводу пришел этот искренний человек. В праздничный день он затесался в толпу около храма, метнул нож в хатамото, когда тот садился в паланкин, и попал точно в сердце. После этого, согласно обычаям своего клана, Куроскэ уплыл на остров Минэгасима и прыгнул в жерло огнедышащего вулкана – это очень красивая и к тому же приятная смерть. В прощальном письме Куроскэ написал, что настоящая искренность не довольствуется полумерами. Благодаря этому выдающемуся герою канон катакиути был усовершенствован.

Эраст Петрович внимательно выслушал этот рассказ, прекрасный тем, что все его фигуранты руководствовались предписаниями чести.

– Последуем усовершенствованному канону и мы, – сказал Фандорин. – Только в жерло вулкана Сен-Константен прыгать не будем, хорошо?

– Разумеется. Ведь Бурь-сан был вам не господином, а всего лишь вассалом. Я же его вообще не любил и иногда хотел прикончить собственными руками. Теперь мне за это очень-очень стыдно. Есть только один цивилизованный способ избавиться от этого стыда – катакиути… Я хорошо знаю этот блеск в ваших глазах. Он означает, что вы уже придумали план. Надеюсь, в нем предусмотрена хорошая роль и для меня?

– Да. У каждого из нас будет своя собственная партия. Слушай и не перебивай. Если останутся вопросы, задашь в конце…

И Фандорин приступил к инструктажу.

«А еще катакиути нужен вот зачем: этот Путь помогает избавиться от чувства вины. Всякий, кто остался жив, чувствует себя виноватым перед умершим. Потому что недосмотрел, или остался в долгу, который уже не вернуть, или просто был с человеком слишком резок. Исправить всё это невозможно, но очень даже возможно переадресовать вину на кого-то другого или на что-то другое. И заставить эту инстанцию расплатиться за все вины сразу.

Какая-то тайная база, какие-то военные секреты. Полно, стоит ли тратить на подобную чушь время и силы?

Стоит. Потому что иначе нельзя будет восстановить утраченное чувство внутренней гармонии, а важнее этого ничего на свете нет.

Так что нечего самого себя обманывать. Высшая справедливость и баланс Добра со Злом – пустая болтовня. Я делаю то, что я делаю, для самого себя».

Холодные мысли, вероятно, недостойные истинного самурая или «уважаемого якудзы», Фандорина нисколько не расхолаживали. С некоторых пор он понял одну существенную вещь: умный и взрослый (что, в принципе, одно и то же) человек отличается от неумного или невзрослого тем, что ясно сознает мотивы своих поступков. И, разумеется, предвидит их последствия.

Нанести удар следовало так, чтобы не оставить следов. Не нужно становиться личным врагом великой державы, иначе всю оставшуюся жизнь будешь бегать и скрываться.

Поэтому наутро Эраст Петрович произвел некоторые манипуляции над своей внешностью. Приклеил короткую черную бородку. Усы, наоборот, сбрил. Надел зеленые очки. И выяснился факт, прежде не бросавшийся в глаза: они с покойным инженером очень похожи, особенно если смотреть с некоторого отдаления.

Во всяком случае, в тенерифском представительстве концерна «Океания» никто не усомнился, что соискатель рабочего места – тот, кем он назвался: американский гражданин Питер Булль тридцати девяти лет от роду, дипломированный инженер-механик, по опыту работы – конструктор подводных аппаратов. Эраст Петрович предъявил еще и номер иллюстрированного журнала «Maritime News» со статьей Булля про воздухопродувочные трубы на субмаринах. На размытой фотографии красовался худой человек в темных очках, с прочерченной, как по линейке, бороденкой.

Редкой специальности в конторе очень обрадовались и немедленно выдали полезному человеку пропуск на катер, курсировавший между Тенерифе и Сен-Константеном.

Белоснежное суденышко, очень похожее на маленький миноносец, разве что без торпедных аппаратов, преодолело расстояние в пятьдесят миль за три часа. На флагштоке развевался вымпел концерна – Нептунов трезубец, воткнутый в земной шар. Пассажиров кроме Фандорина было человек десять: загорелые, бедно одетые люди – должно быть, нанялись водолазами на подводные плантации или рабочими на фабрику. Кроме того, на катере везли какие-то грузы в ящиках без клейм и надписей. Проходя мимо, Фандорин пнул по одному ногой, не очень сильно. Доска треснула. Ящик отозвался металлическим гулом. Ну-ну.

За сорок минут до прибытия на горизонте вырос пупырышек, стал увеличиваться в размере и постепенно превратился в невеликую гору правильной конической формы с чуть приплюснутой вершиной. Вблизи стало видно, что над горой вьется белесый дымок. Вулкан Эраста Петровича интересовал, поскольку ему в разработанном сценарии отводилась кое-какая роль, но пока что важнее был притулившийся у подножия поселок.

Аккуратные белые дома с красными крышами. Удобная небольшая гавань, два новейших портовых крана. Прямо на причале продолговатое одноэтажное здание с флагом на крыше. Должно быть, там проходят отборочную комиссию. В конторе предупредили, что со всеми соискателями проводится собеседование. Кто будет отсеян, вернется с тем же катером обратно. Ступить на землю Сен-Константена имеют право только люди, успешно прошедшие комиссию.

Эраст Петрович любил сдавать экзамены – что в гимназии, что в Технологическом институте. Всякое испытание собранности, знаний и находчивости освежает мозг. Но, глядя на своих простецких попутчиков, Фандорин был не склонен относиться к предстоящему собеседованию серьезно.

И здорово ошибся.

Начать с того, что его сразу же отделили от остальных. Их усадили на длинную деревянную скамью, выдав по сосиске и бутылке пива, инженера же провели в светлую комнату, обставленную довольно необычным образом. Посередине стоял табурет на вертящейся ножке – вроде тех, какими пользуются пианисты; спереди, справа и слева, каждый за своим столом, сидели трое мужчин.

На приветствие улыбчиво ответил только тот, что справа; левый сухо кивнул; центральный не пошевелился.

«Интересно, это разница темпераментов или намеренное распределение психологических ролей: мягкий, нейтральный и жесткий?» – подумал Фандорин, разглядывая троицу.

А они, мельком посмотрев на вошедшего, погрузились в чтение. Должно быть, то была анкета, которую Эраст Петрович заполнил в тенерифской конторе под копирку.

Вот и хорошо, есть время изучить сей синедрион получше.

Председателем несомненно был Центральный. Типичный пруссак: военная выправка, седой ежик, монокль, нафабренные усы а-ля его величество кайзер. Не очень-то немцы озабочены конспирацией. С тем же успехом можно было нарядить этого господина в военный мундир с Железным крестом на груди.

Правый (приветливый) намного моложе. В отличие от остальных, без воротничков и галстука, в расстегнутой на крепкой шее рубашке. Сильно загорелое, чисто выбритое лицо – открытое, улыбчивое.

Наиболее интересен, пожалуй, Левый. И сам по себе (мефистофельская черная эспаньолка, брови зигзагом, острый взгляд, бриллиантовая заколка в шелковом галстуке), и, в еще большей степени, из-за непонятного аппарата с проводами, который, помигивая лампочками, стоял на столе. Фандорину такого устройства видеть еще не доводилось. Любопытно.

– Ясно, – сказал Центральный, закрывая картонную папку. – Приступим, джентльмены?

Говорил он по-английски (концерн-то ведь якобы международный), но с сильным немецким акцентом: «тшентльмены».

Правый (Фандорин окрестил его «Принц-Шарман») улыбнулся и кивнул. Левый («Мефистофель») пожал плечами:

– Начинайте, генерал.

Впрочем, означает ли слово general воинское звание или что-то иное, Фандорин не знал.

– Служили в армии или военном флоте? Приходилось воевать? – спросил Генерал, глядя на экзаменуемого скучным взглядом.

Чтобы не противоречить анкетным данным Пита Булля, Эраст Петрович ответил отрицательно, и Генерал совсем утратил к нему интерес.

– Теперь вы, доктор.

Мефистофель, оказавшийся доктором (медицины или каких-нибудь наук?), сказал:

– Я буду задавать вам вопросы, мистер Булль, а вы отвечайте быстро и не задумываясь. Учтите: малейшая ложь – и вы работы не получите.

«Как же, спрашивается, ты определишь, лгу я или нет», – подумал Фандорин, повернувшись на табурете.

– Разденьтесь до пояса, – неожиданно велел Мефистофель, который, стало быть, являлся именно доктором в медицинском смысле. – Сядьте сюда. Я подсоединю к вашей груди и локтевым сгибам вот эти проводки. Аппарат, который вы видите, называется Truthreader. Он реагирует на малейшую неискренность. Не верите? – Ловкие руки быстро прицепили к телу Эраста Петровича липкие датчики. – Если вы скажете неправду, зажжется вот эта лампочка. Вас ведь зовут Питер? Давайте я спрошу ваше имя, а вы попробуйте назваться как-нибудь иначе. Итак. Мистер Булль, как ваше имя?

Пожав плечами, Фандорин сказал:

– Ну допустим «Эраст».

Лампочка не загорелась.

Доктор недовольно хмыкнул.

– Я же объяснил: отвечать быстро, безо всяких «ну» и «допустим». Еще раз: как ваше имя?

– Эраст, – увереннее повторил Фандорин.

Нахмурившись, Мефистофель стал крутить какие-то рычажки.

– Черт, опять барахлит, – пробормотал он.

Эраст Петрович с любопытством разглядывал устройство. Он читал, что существуют опытные образцы аппаратов, способных улавливать микронарушения пульса, давления и потовыделения, происходящие при напряжении, которого требует от человека ложь, но никогда еще не видел «машину правды» наяву.

– Вы не могли бы придумать какое-нибудь более правдоподобное имя? – с раздражением спросил доктор.

– Джон.

Лампочка зажглась.

– Вот видите! – с торжеством воскликнул доктор, обращаясь не к Фандорину, а к остальным членам комиссии.

Председатель рассматривал Эраста Петровича с вновь пробудившимся интересом.

– Это не тело инженера, – сказал он одобрительно. – Какие мышцы!

– Вы инженер? – спросил доктор.

– Да.

Лампочка бездействовала. Что ж, Фандорин действительно имел диплом Массачусетского технологического института.

– У вас шрамы, – продолжил Генерал, прижимая к глазнице монокль. – А говорите, что не воевали. Ну-ка, Ласт, потрясите его получше.

– Ваше имя Питер Булль?

– Да.

Лампочка вспыхнула, и Фандорин понял, что недооценивать чудо техники не следует. Нужно срочно задействовать «мертвое дерево», защитный блок «крадущихся»: превратить сердце в сухой ствол, нервы в безжизненные сучья. Умение застыть без движения, почти без дыхания – один из основных навыков всякого ниндзя.

Время замедлилось, руки и ноги отяжелели, по телу разлилось сонное оцепенение.

– Вы лжете! – вскричал доктор Ласт (вот как звали Мефистофеля на самом деле). – Как ваше настоящее имя?

Фандорин смущенно признался:

– Фима Соловейчик. Я русский еврей. Когда приехал в Америку, поменял имя…

Лампочка проглотила вранье, обманутая «мертвым деревом».

– Еврей со шрамами? – пророкотал Генерал. – Очень интересно! Эта нация не склонна к воинственным занятием, но уж если попадается боевитый еврей, он заткнет за пояс трех тевтонов. Так вы были на войне, мистер Булль?

– Нет. У меня хорошая м-мускулатура, потому что я давно занимаюсь водолазным делом. Шрамы тоже от подводных п-приключений. Вот этот, похожий на след от пули, на самом деле память о встрече с электрическим скатом. Заикание тоже. А эту з-зазубрину мне оставила акула…

Лампочка вела себя умницей, не выдавала.

– Думаю, это ваш человек, Нэп, – сказал доктор Ласт, выключая машину. – Инженер, к тому же опытный водолаз.

– Да, к сожалению, не мой, – вздохнул Генерал. – У меня вопросов больше нет.

– Обернитесь ко мне, мистер Булль, – попросил третий экзаменатор, и Фандорин снова повернулся на табуретке. – Скажите, чем лучше пользоваться для ориентации, когда лодка идет на глубине?

– Я предпочитаю компасы «Сперри».

Застегивая пуговицы на рубашке, Эраст Петрович стал объяснять, чем лучше гигроскопический компас именно этой модели. Принц-Шарман, он же Нэп, доброжелательно кивал.

– А как вы определяете, что ниже погружаться уже опасно?

– Очень п-просто. Если заклепки на стенках начинают «слезиться», значит, давление воды слишком велико. Нужно немного подняться.

– Раз мистер Булль вам не нужен, Генерал, я бы с удовольствием взял его в лабораторию. Доктор?

Нэп с улыбкой взглянул на остальных членов комиссии.

Генерал зевнул. Ласт развел руками:

– И это все ваши вопросы? Что ж, Нэп, вам виднее. Поздравляю, мистер Булль, вы приняты на работу. Вам остается ознакомиться с правилами, расписаться, и можете устраиваться. Вас проводят на квартиру, всё покажут и расскажут. Жалованье у вас будет…

– По первой категории, – подсказал благожелательный Нэп.

– Останетесь довольны, – закончил доктор. – Всё. Вам вон в ту дверь. Давайте следующего!

Так Фандорин и не понял, кто у них главный. Лучше бы собеседование длилось подольше, но не требовать же продолжения?

Прошла целая неделя.

Маса на Тенерифе наверняка извелся в ожидании условленного знака, а Эраст Петрович всё не мог сообразить, как подобрать ключик к ларцу под названием «Сен-Константен». Был озадачен, и недоумение с каждым днем возрастало.

Ключик подбирать было не к чему, потому что отсутствовала замочная скважина.

Сен-Константен был тем, за что себя выдавал. То есть «производственным и научным центром по утилизации морской биологии» (именно так остров именовался в официальной переписке концерна «Океания»).

Здесь собирали и выращивали водоросли; культивировали каких-то особенных моллюсков; экстрагировали разные эссенции для парфюмерного, косметического и фармакологического использования. Производство на обеих фабриках, медицинской и парфюмерно-косметической, было не маскировочное, а самое что ни на есть настоящее, превосходного технологического уровня. В большой лаборатории, куда определили «Питера Булля», работали отменные специалисты высочайшей квалификации: химики, биологи, конструкторы, инженеры. Всяк занимался своим направлением, никто друг другу не мешал.

Рабочий процесс был организован идеально.

Низший состав островного населения – рабочие, водолазы, обслуживающий персонал, охранники – жили в очень хороших условиях, но сотрудники лаборатории, фандоринские коллеги, существовали просто по-королевски. Каждому была предоставлена двухэтажная квартира в длинном блоке таунхаусов. Заботиться ни о чем не приходилось, особая консьержная служба полностью обеспечивала быт. Жалованье инженеру Буллю назначили очень щедрое – триста долларов в неделю, втрое выше, чем он получал бы за такую работу в Европе или Америке.

Атмосфера в лаборатории была чудесная – азартная и товарищеская. Никакой таинственности. Все были увлечены своей работой, много шутили, хохотали, дурачились. Иногда затевали какое-нибудь спортивное состязание или даже возню, поскольку люди были в основном молодые и все без исключения холостые – очень разумно: когда человек не отвлекается на личную жизнь и к тому же занимается чем-то интересным, он не считает, сколько часов провел в служебном кабинете. Вот как нужно устраивать научные центры, думал Фандорин. Чтобы много талантливых людей, собранных в одном месте, воспринимали работу как игру и заряжались друг от друга энергией.

Всё это было мило и славно, однако никаких признаков германской военной базы или чего-то засекреченного Эраст Петрович нигде не обнаруживал.

Среди коллег были и немцы (здесь работали ученые и инженеры самых разных национальностей), но ни одного с прусской офицерской выправкой, которую не спрячешь никакой цивильной одеждой. Кроме экзаменатора с кайзеровскими усами Фандорин ни одного подозрительного персонажа не увидел, да и Генерал тоже куда-то запропастился.

Постепенно, разговаривая с сослуживцами, Эраст Петрович выяснил, что за люди проводили собеседование.

Генерал, оказывается, действительно был отставным генералом германской службы (это и не скрывалось), каким-то «фоном» с двойной фамилией через «цу», которую никто не мог запомнить, поэтому его и звали просто «Генералом». Он ведал охраной и безопасностью острова. Концерн очень ревниво оберегал свои научные и производственные тайны, а их тут было немало. При отборе новичков у Генерала была привилегия брать себе любого соискателя, который ему может пригодиться.

Щеголеватый Ласт заведовал всей медицинской частью. Работа у водолазов была опасная, иногда происходили несчастные случаи и на производстве, но, как понял Эраст Петрович, главной заботой доктора считалось поддержание «психологического здоровья» в мужской общине, где естественная для такого однородного сообщества агрессивность легко приводит к конфликтам. Ласт выполнял роль инспектора по кадрам. Его слова было достаточно, чтобы человека, иногда безо всяких видимых причин, в один день посадили на катер и спровадили с острова.

Загорелый Нэп занимал должность диспетчера, то есть руководил всей производственной и исследовательской деятельностью, распределяя людей на работы и решая, кто чем будет заниматься. Этот человек казался профессионалом сразу во всех областях. С морскими ботаниками, фармацевтами, техниками он общался на равных, всюду успевал, никогда не терял веселости.

В первый же день Нэп устроил Эрасту Петровичу ознакомительную экскурсию: провел по поселку, показал, как работают фабрики, даже спустился с новичком на морское дно, где ровными квадратами были высажены водоросли и колонии ракушек, причем оказалось, что в скафандре диспетчер двигается ловчее Фандорина, привыкшего плавать налегке, с одним только пневмофором.

Когда Эраст Петрович сказал, что есть способ перемещаться под водой менее громоздким образом, Нэп накинулся на него с расспросами. Всех технических секретов Фандорин, конечно, не выдал, но сообщил достаточно, чтобы диспетчер воскликнул:

– Дружище Пит, теперь я знаю, какое дело вам поручить! Попробуйте соорудить опытный образец резервуара со сжатым воздухом для наших водолазов. Если удастся – выбью для вас аппетитную премию.

Он заглядывал к Фандорину ежедневно, выспрашивал, как движется работа, и радовался каждому шажку вперед. Изобретения, сделанные покойным Буллем, Эраст Петрович выдавал по чуть-чуть. Мозг его был занят совсем другим.

Строгого присутственного режима в научном центре не существовало, каждый распоряжался временем по собственному усмотрению. Некоторые ученые-теоретики вообще предпочитали с утра до вечера сидеть за бутылкой в таверне – известно, что всякому творческому уму потребна своя подпитка. Кое-кто не вылезал из публичного дома, а бордель в Сен-Константене был знатный. Контингент доставляли из Марселя и Порт-Саида. Наведался в дом с красными фонарями и Эраст Петрович, подумав, не завести ли ему дружбу с веселыми барышнями. Жрицы любви часто видят и знают больше, чем кто бы то ни было. Но остался разочарован. Оказалось, что публичный дом функционирует по вахтовому методу: контингент полностью заменяют ежемесячно, а по условиям контракта женщинам не разрешается выходить на улицу, так что ни черта они не знают, сидят, как курицы в курятнике.

Конечно же, при первой возможности побывал Фандорин и возле туберкулезного санатория. Красивый белый дом стоял в стороне от поселка, выше по склону, и был окружен зеленым садом – большая роскошь для каменистого вулканического острова. Из-за ограды Эраст Петрович понаблюдал за чинно гуляющими пансионерками. Ничего подозрительного не высмотрел. Худенькие, но прекрасно одетые, в одинаковых темно-зеленых платьях с белыми пелеринами, в соломенных шляпках с лентами. Девочек сопровождала воспитательница или бонна – мужеподобная долговязая особа в пенсне. Одну погладила по голове, другой завязала шнурок на ботинке. Строгая, но заботливая. Охотничий нюх, на который всегда полагался Фандорин, ничего интересного здесь не учуял.

День за днем, провожая на Тенерифе почтовый катер (так делали многие – развлечений на острове было немного), Эраст Петрович печально смотрел на спасательный круг, прикрепленный к левому борту. Так же печально должен был взирать на сей предмет в пункте прибытия Маса. Если бы на шнуре круга появилась колючка, это означало бы «сегодня ночью».

Но вызывать японца пока было незачем.

Во всякой охоте самое главное – терпение. На восьмой день островной жизни охотничий нюх наконец подал Эрасту Петровичу долгожданный сигнал. Даже два – так уж совпало.

Утром молодой химик Жерар, проникшийся к Фандорину симпатией, заглянул одолжиться сигарой и со вздохом сообщил:

– Представляете, Пит, Козловски уехал. Его отчислили.

– Как? За что? – удивился Эраст Петрович.

Поляк Козловски считался одним из самых перспективных сотрудников конструкторской группы, работавшей над проблемой борьбы с подводными течениями, которые сильно осложняли труд водолазов.

– Понятия не имею. В коридоре висит распоряжение, подписанное доктором Ластом.

– А что говорит сам Козловски?

– Ничего. Когда кого-то отчисляют, человек уезжает сразу же, даже ни с кем не прощается. Будто зачумленный. Вещи высылают следом.

Тут-то нюх и пробудился.

– И часто такое бывает?

– За два месяца, что я здесь работаю, это третий случай. И, главное, все время почему-то выгоняют самых лучших.

– А бывало, чтобы с острова отсылали специалиста по парфюмерии или фармакологии? – спросил Эраст Петрович. Его голос сделался вкрадчивым.

– Нет. Это были техники – два инженера и вот теперь конструктор. Это всё Ласт, чертов интриган! Мне кажется, он ревнует к Нэпу. Знает, что Нэпа мы любим, а докторишку терпеть не можем. Вот и пользуется своей властью, скотина! Я заметил. Всех троих Ласт выпер после того, как с ними подружился Нэп.

Так-так. Интересно!

Три лучших сотрудника конструкционно-технического отдела ни с того ни с сего испарились? А накануне в пивной Фандорин подслушал разговор водолазов о том, что какой-то их дружок, самый опытный из бригады, не вернулся со смены – унесло течением, даже трупа не нашли.

Занятно получается, если сопоставить факты.

«Лилиевый маньяк» профессор Кранк вроде бы жив и должен находиться на Сен-Константене, но его здесь нет.

Лучшие работники уезжают, ни с кем не попрощавшись, или же погибают так, что не остается тела.

А где прячется Генерал? Где живут доктор Ласт и диспетчер Нэп?

Поселок Эраст Петрович успел изучить, как свои пять пальцев. Никто из руководства не имел здесь ни квартиры, ни дома. Задавать на эту тему вопросы коллегам Фандорин опасался.

Все-таки получалось, что тайны на острове есть, причем более законспирированные, чем можно было предположить.

Вторую подсказку Эраст Петрович получил в тот же день, несколькими часами позже.

Зашел Нэп – посмотреть, как двигается работа. Фандорин продемонстрировал баллон с резиновым шлангом, показал, как функционирует клапан. Посетовал, что запас воздуха пока невелик, всего на тридцать-сорок вдохов.

– Это ничего, это мы поправим, – деловито сказал Нэп, попробовав дышать через трубку. – Вы знаете, что в нашем инструментальном цехе работают великолепные мастера. Я распоряжусь, чтобы они подобрали для баллона материал, способный выдерживать большое давление.

Что правда то правда – техники в мастерской были уникальные. Даешь задание – выполняют быстро и качественно.

Вдруг диспетчер невинно улыбнулся:

– Послушайте, Пит, а с этим вашим аппаратом можно будет опускаться на двадцать метров?

– Думаю, да.

– А на пятьдесят? Или без скафандра на такой глубине находиться невозможно?

– Не знаю, не п-пробовал, – солгал Эраст Петрович и как можно небрежнее спросил: – Но зачем? Наши плантации, насколько мне известно, все находятся на окружающей остров отмели, там не глубже пяти-шести метров. Потом начинается подводный обрыв.

– А вы испытайте максимальную глубину погружения без скафандра Пит. Это будет вашим следующим заданием.

– Как скажете, – пожал плечами Фандорин.

Но охотничий азарт в нем так и запульсировал.

Следующий за банкой уровень дна находился как раз на глубине 40–50 метров и тянулся на несколько миль по всей периферии острова. Именно в этой зоне спрыгнул за борт и утонул (или не утонул?) профессор Кранк!

А что если… Предположение было почти фантастическим, но Эраст Петрович уже знал, как его можно проверить.

Нужно подняться на гору и ранним утром, когда вода прозрачнее всего, осмотреть окрестности Сен-Константена. Нет ли за перепадом глубин чего-нибудь более интересного, чем плантации водорослей? При ярком солнце да с четырехсотметровой высоты дно будет просматриваться, как на ладони.

Вулкан по периметру, метрах в ста от подножия, был зачем-то окружен нешуточной оградой. По виду малосерьезная, на самом деле она являлась непреодолимой для обыкновенного человека. Толстая проволока прогнулась бы и сбросила с себя всякого, кто попытался бы по ней вскарабкаться. Осыпи вряд ли были настолько часты и опасны, чтобы оправдать подобную предосторожность. Значит, руководство концерна не хочет, чтобы люди поднимались на вершину. Почему? Скорее всего, по той самой причине, по которой решил совершить восхождение Фандорин: сверху можно увидеть что-то лишнее.

В экспедицию Эраст Петрович отправился в полночь, когда тьма чернее всего. Десять минут поработал пилкой, прорезал проволоку в двух местах. Пролез, замаскировал отверстие. Стал быстро подниматься.

Разминка была приятной. Всего через четверть часа Фандорин был уже почти на самом верху.

Оставалось совсем чуть-чуть, когда неподалеку раздался шум сыплющихся камней. Все-таки осыпь, небольшая. Это-то было неудивительно. Но Эрасту Петровичу послышался странный звук – будто коротко и тонко вскрикнул ребенок.

Откуда ему взяться на вулкане, среди ночи?

Не имея привычки оставлять непонятное без разъяснения, Фандорин направился туда, где загрохотало. Сначала не заметил ничего примечательного. Потом – Эраст Петрович едва не споткнулся от изумления – луч фонарика выхватил из темноты черную щель между валунами. Из щели торчали две маленькие ноги в массивных ботинках. Ноги слегка шевелились, словно пробовали идти и не могли.

Чудеса на этом не закончились.

Потянув за тоненькие щиколотки, Фандорин постепенно извлек из подземной дыры девочку невероятной, хрустальной красоты. На треугольном личике сияли огромные глаза, светлые волосы, беспорядочно рассыпавшиеся по худеньким плечикам, тоже посверкивали. Наяву таких девочек не встретишь. Это была какая-то фантазийная принцесса, ночная греза.

– Эй, полегче! Больно! – недовольно сказало видение на не самом изысканном английском – принцессы, во всяком случае британские, разговаривают иначе.

Эраст Петрович вздохнул с облегчением. Это была не греза, а совершенно живая девочка лет десяти. Просто очень красивая. По привычке немедленно дал ей прозвище – Кагуяхимэ, что означает «сияющая ночью принцесса».

Беллинда Дженкинс – вот как звали принцессу на самом деле, совсем неаристократично. Ей было не десять лет, а двенадцать. Пансионерка из туберкулезного санатория.

Так разъяснилась загадка появления девочки и хрустальность ее красоты. Бедняжка больна чахоткой.

Беллинда Дженкинс оказалась особой пребойкой. Ни страха, ни смущения. Благодарности Эраст Петрович тоже не дождался. Зато стрекотала почти без остановки. Выспросила, кто он и что тут делает («Гуляю», – неопределенно ответил Фандорин), охотно рассказала о себе: как скучно в санатории, какие там все зануды и плаксы, как здорово было лезть на гору, как удачно, что мистер Булль оказался рядом, и так далее.

Эраст Петрович почти не слушал, размышляя, что делать с этим нежданным осложнением. Оставлять ребенка здесь нельзя, это ясно. Нужно взять девочку за руку и отвести вниз. Но, во-первых, необходимо дождаться утра, чтобы осмотреть море. Во-вторых, не проболтается ли девчонка про ночную встречу в санатории. Вот этого не хотелось бы.

– У тебя, наверное, есть в санатории близкие п-подруги? – осторожно спросил он.

Она фыркнула:

– В этой мертвецкой? Дура я, что ли? Подружишься с какой-нибудь, а она возьмет и окочурится.

Фандорин посмотрел на освещенное луной личико принцессы внимательней.

– А многие у вас… окочуриваются?

– Нет, – беззаботно тряхнула локонами Беллинда. – За мое время только одна. Вечером была живехонька, а утром – хлоп, и готово. Унесли, закопали в закрытом гробу, чтобы мы не пугались. А всего на нашем кладбище три могилы. Для чахоточных за целый год это мало. Кобра, наша директриса, когда грозится, показывает из окна на кладбище и говорит: «Фот что фас шдёт, если путете нарушать решим».

– П-почему «кобра»?

– А похожа. Очкастая такая, всё шипит. И зовут мисс Шлангеншванц. Немецкие девчонки говорят, это значит «змеиный хвост». А вы как через ограду перелезли?

Эраст Петрович показал пилку.

– Ясно. А давайте в кратер заглянем. Я затем сюда и лезла. Лава, наверно, красная и светится.

– Хорошо. Только дай руку.

Поднялись на самый верх. В кратере было черным-черно. Воздух струился, словно пронизанный паром, но жар не чувствовался.

– Фу ты, – разочаровалась Беллинда. – Никакой лавы. Зря, выходит, на гору вскарабкалась, чуть концы не отдала… Ладно, мистер Булль, идем обратно. А то я не успею до рассвета.

– Ты пришла заглянуть в к-кратер, а я – полюбоваться восходом. Сядь, я накину на тебя мою куртку. Подождем.

– Я бы с удовольствием, – вздохнула девочка. – Мне с вами нравится. Но правда пора. Попадусь – Кобра живьем сожрет.

– Ничего, я с твоей директрисой поговорю.

История про скоропостижно скончавшуюся девочку, к тому же похороненную в закрытом гробу, Эрасту Петровичу очень не понравилась. Пожалуй, имело смысл посмотреть на санаторий и его начальницу вблизи.

– Скажу, что я твой родственник.

– Не получится. Родственникам запрещено нас навещать. С них подписку берут.

«Даже так? Тогда тем более нужно познакомиться с фрау Коброй», – сказал себе Фандорин.

– Укутайся и помолчи. Мне нужно подумать. А о директрисе не беспокойся. Я в Индии научился заклинать з-змей.

Кагуяхимэ была все-таки феноменальным ребенком. Только что стрекотала, но попросили – умолкла. И долго, до самого рассвета, сидела тихо, не мешала Эрасту Петровичу выстраивать диспозицию.

Вот наконец между небом и океаном прорисовался алый кант. От него потянулась дорожка цвета красного испанского золота. Выглянула макушка оранжевого апельсина, а вскоре с удивительной быстротой он выкатился целиком.

С вершины вулкана восход над морем выглядел совсем не так, как снизу.

– Ух ты, – протянула вскочившая на ноги Кагуяхимэ. – Спасибо вам, мистер Булль! Если б вы меня не удержали, я бы этого не увидела.

Надо же. За спасение «спасибо» не сказала, а за восход поблагодарила, и как прочувствованно. Странная девочка, очень странная.

Но Эрасту Петровичу сейчас было не до Беллинды Дженкинс. Он зорко вглядывался в воду.

Цвет моря все время менялся. Сначала оно светлело и золотело совершенно равномерно. Потом образовались светлые и темные пятна – это были песчаные и заросшие водорослями участки дна. Когда же солнце полностью оторвалось от горизонта, Фандорин увидел то, зачем пришел.

Остров Сен-Константен, как на подставке, стоял на почти идеально круглой отмели шириной не более ста метров. Потом дно опускалось и на нем – сверху это было отчетливо видно – темнели четыре геометрически правильных квадрата неодинакового размера: на севере, западе и востоке большие, на юге поменьше.

Так и есть! Фантастическая версия подтвердилась. Остров оказался двухъярусным, и главный его этаж – подземный. То есть подводный. Именно там происходит подлинная, тайная жизнь Сен-Константена, а фабрики, плантации и лаборатории существуют лишь для маскировки. Ай да немцы! Не зря англичане так встревожились!

– Ой! Ой, мистер Булль! Смотрите!

Эраст Петрович совсем забыл про девочку. Проклятье! Сейчас замучает расспросами, и придется врать.

Он обернулся.

Кагуяхимэ стояла спиной к морю и загадочных квадратов, кажется, не видела. Она заглядывала в жерло вулкана.

– Что это?

Фандорин подбежал и схватил чертовку за ворот. Посмотрел вниз – и чуть не ослеп.

Вся внутренняя поверхность кратера сверкала и переливалась зеркальным блеском. В самом центре чернело круглое отверстие, из которого поднимался белый пар.

– Мне это снится? – пролепетала Беллинда. – Что это такое?

Солнечные батареи, вот что. Тысячи квадратных метров зеркальных аккумуляторных панелей.

Эраст Петрович читал в научном электротехническом журнале о революционном проекте использования энергии солнечных лучей, однако не знал, что идея уже осуществлена на практике. И в каком масштабе!

На что тратится такое количество электричества? Пар или дым безусловно искусственного происхождения. Там, внизу, находится какое-то нешуточное производство.

– Никому об этом ни слова, – сказал ошеломленный Фандорин. – Ты умеешь держать язык за зубами?

– Лучше всех на свете, – ответила девочка. – И кому я буду рассказывать? Кобре? Мистер Булль, миленький, что это такое?

– Пойдем. Объясню по д-дороге.

Озарение

23 октября 1903 года. Остров Сен-Константен

Озарение, переворачивающее мир, вспыхнуло разрядом молнии, безо всякого предупреждения. Так, наверное, открыл свой гидростатический закон Архимед. Как и к нему, великая мысль явилась к Беллинде в бассейне, и она чуть не выскочила из воды с криком «эврика!».

А ведь могла бы сообразить еще утром, когда спускались с горы и Питер объяснял про энергию солнца, которую можно поймать и сохранить при помощи зеркальных пластин, а потом крутить ею турбины и всякие другие машины. Он замечательно объяснял, а если она не очень поняла, так это от нервов. Боялась все-таки предстоящего объяснения с Коброй.

Можно было догадаться об этом и потом, когда Питер разговаривал с директрисой. Беллинда наблюдала и прямо таяла, как уверенно и спокойно он укротил грозную рептилию. Та сначала и жало показывала, и ядом плевалась, а Питер знай наигрывал на дудочке. И Кобра закачалась в такт, затанцевала.

Во время объяснения Беллинду выставили из кабинета, но она, конечно, подглядывала в щелку и подслушивала.

Питер начал мягко так, извиняющимся тоном. Он, мол, дядя малютки Белл, только что прибыл на остров. Надо было, конечно, дождаться побудки, но не утерпел, давно не видел любимую племянницу – рано утром постучал ей в окно, она к нему и выпрыгнула.

Кобра, само собой, давай шипеть: у нее-де нет слов от возмущения, это вопиющее нарушение режима, визиты родственников строжайше запрещены, она доложит доктору Ласту и Беллинду отчислят, да как нехорошая девочка вообще посмела утаить, что на остров приезжает ее дядя, и еще всякое разное.

– А собственно почему это запрещено? – спросил Питер, когда она на миг заткнулась глотнуть воздуха. – Что такого ужасного произойдет, если девочку навестит родственник? Разве вы тут делаете с детьми что-то нехорошее, что надо… скрывать?

Он немножко заикается, Питер, очень мило, будто от застенчивости. Из-за этого перед последним словом образовалась маленькая пауза и само оно получилось таким угрожающе свистящим: «ссскрывать».

– Что вы имеете в виду? – окрысилась директриса. – На что вы намекаете, сэр? Важнейшим аспектом программы лечения является полное психологическое погружение и изоляция от внешнего мира, который у детей ассоциируется с болезнью и смертью. Умирают там, снаружи. А у нас здесь выздоравливают. Так говорит доктор Ласт. Поэтому людям из прошлой жизни навещать девочек запрещено!

– Я приехал не навестить Белл. Я нанят концерном на работу. И видеться с племянницей я буду часто. Может быть, каждый день. Это раз, – спокойно так, не допускающим возражений голосом сказал Питер. Беллинда от радости чуть нос себе не прищемила. Ура!

– А еще вот что… – Он подошел к окну и поманил Кобру. Она – вот чудо – подошла, как миленькая. – Насколько я понимаю, вон там, в конце сада, у вас кладбище? Я вижу три креста. Говорите, смерть осталась у вас во внешнем мире? Хорошая же у вас программа лечения.

И директриса сразу сжалась, начала оправдываться:

– Многие дети очень больны. У нас идеальные условия, превосходный уход, но при туберкулезе всегда есть опасность внезапной смерти. Приступ происходит в ночное время, когда рядом нет никого из персонала. Лопнет кровеносный сосуд в горле, а организм ослабленный… Три летальных исхода за год работы – это совсем немного!

А Питер ей тихо:

– Немного? Для кого немного? Для родителей или для вас?

Она только глазами хлопает. Нечего ответить.

– Вы ведь не врач, – продолжает охаживать ее кнутиком Питер. – У вас вообще нет высшего образования. Я такие вещи вижу. Как вы можете брать на себя ответственность за жизнь тридцати детей? Кто и почему назначил вас начальницей санатория?

Кобра лепечет:

– Это правда, у меня нет диплома…Но я была главной медицинской сестрой в Берлинском сводном военном госпитале. У меня большой административный опыт. Мне подчинялись тридцать медсестер и медбратьев, восемьдесят санитаров!

Беллинда от восторга шмыгнула носом: Кобра отчитывалась перед Питером. Ух ты!

А он всё наседал:

– С детьми нельзя обращаться, как с солдатами. Подумайте об этом, мисс Шлангеншванц.

Пресвятой Боже! Кобра опустила голову! Загипнотизировал он ее, что ли?

– Вы правы, мистер Булль. Я буду об этом думать.

– И еще одно. Вы сказали, что все три девочки умерли ночью, без свидетелей?

– Вы так это говорите, будто их кто-то убил! – ужаснулась укрощенная змеюка. – При туберкулезе критическое кровотечение почти всегда происходит перед рассветом. Утром мы находили их в кроватках уже бездыханными. Срочно приезжал доктор Ласт, констатировал смерть… – (Ого! Всхлипнула!) – Деточек тихонько выносили, чтобы не травмировать остальных… Похорон мы не устраиваем, это очень вредно для психики. Но вид кладбища – дело другое. Доктор Ласт говорит, что его должно быть видно из окон. Жестокая реальность смерти негативна, но сакрализованное напоминание о ней, символизируемое надгробиями, дисциплинирует сознание и мобилизует его ресурсы…

– Очень странная идея. Я поговорю про это с мистером Ластом, – сурово молвил Питер. (Вот он какой – и сам доктор Ласт ему нипочем!) – Когда он у вас бывает?

– По понедельникам.

– Через четыре дня? Хорошо. Пока же я буду время от времени забирать у вас Беллинду – когда позволит мое рабочее расписание. И вы увидите, как хорошо это скажется на самочувствии ребенка.

«Да! Да!».

И Кобра не пикнула!

Прощаясь с Питом, Беллинда шепнула: «А если доктор не разрешит?»

– До понедельника целых четыре дня, – так же тихонько ответил Питер. – За это время много чего п-произойдет. Ну, будь умницей. Не простужайся.

– Сколько вам лет? – спросила она. Вопрос был очень важный.

– Сорок семь. Что, много? – чуть усмехнулся он.

– Лучше бы побольше, – задумчиво ответила Беллинда.

Мужчины как яблоки – с возрастом становятся лучше. Когда мальчишки – ужас, кислятина, невозможно есть. Молодые тоже пакость. Рот вяжет и жесткие, зуб можно сломать. Лет с сорока начинают созревать, а в хороший возраст входят уже в старой старости, после пятидесяти. Самый лучший мужчина – это дедушка. У Беллинды был. Жалко, помер.

Лет через пять, когда она станет взрослой и выздоровеет, Питер как раз состарится. И они станут идеальной парой.

Поразительно, что она еще утром про это подумала, но не по-настоящему, а так, просто помечталось. Мало ли какие мечты приходят человеку в голову.

А озарение пришло только перед вечером, в гроте, когда Беллинда сидела в горячей, пахучей воде и думала про приятное.

Какой Питер уверенный, но при этом, в отличие от других сильных мужчин, нисколько на тебя не давит. Как рядом с ним спокойно и в то же время интересно. Какой он красивый. Как здорово было бы, если б он забирал ее каждый день. А еще лучше, чтобы вообще все время был рядом.

Вот тут-то ее и пронзило. Беллинда чуть не подпрыгнула в бассейне.

Человеку не обязательно быть одному. Она всегда была уверена, что правильная жизнь – это когда ты сама по себе и тебе никто не нужен. Тогда ты свободна, ничего на свете не боишься. А оказывается, можно быть вдвоем, и это еще лучше. Намного лучше!

Вот какое ослепительное озарение снизошло на Беллинду, когда она мокла в минеральном источнике.

Поход в грот у санаторок считался огромным событием. Горячий источник находился с другой стороны от поселка, на склоне горы. Он был целебным, но доктор Ласт нечасто разрешал девочкам принимать минеральные ванны – только если атмосфера, температура и что-то там еще (Беллинда забыла) находились в идеальном балансе. За все время ее жизни на острове такое пока случалось лишь один раз, в самом начале.

В гроте было шикарно: высокий свод и глубины пещеры тонули во мраке, но мраморный бассейн с голубой водой и узорчатые бортики были ярко освещены прожекторами – несказанная красотища. Вода теплая, вся булькает пузырьками. Беллинде понравился даже гнилой запах, от которого другие девчонки морщили носы.

Когда объявили, что после обеда будет купание в источнике, все жутко возбудились. Две несчастные дурехи, у кого температура, закатили рев, но остальным от этого аккомпанемента сделалось только радостней. Даже сущая мелочь – то, что из-за теплой облачной погоды сегодня можно не надевать шляпок – тоже была праздником. Идиотское изобретение – шляпка. Беллинда их терпеть не могла. Одним из главных удовольствий ночной жизни было то, что идешь себе с непокрытой головой, ветер шевелит волосы – свобода!

Пошли за Коброй – конечно, парами, это уж как водится. У каждой корзинка, там полотенце, бутерброд в салфеточке, термос. Еще одна радость от похода в источник – потом бывает пикник. Там, на площадке перед гротом, сквер со скамейками. Можно погулять, перекусить, полюбоваться пейзажем.

В воду залезали по трое, потому что бассейн маленький. Жителей поселка сегодня в грот не пускали, так что стесняться было некого. Соседки Беллинды прыгали, пищали, брызгались, а она сидела у самой стенки тихо – осмысляла только что сделанное великое открытие.

Потом Кобра стала вызывать по одной, каждую собственноручно надраивала полотенцем – так полагалось. Девчонки охали и визжали. Беллинда не смотрела на их бледные и тощие тела, ярко высвеченные электрическими лучами. Фу, на грибы-поганки похожи. И она такая же.

Дошла очередь и до нее. Стиснув зубы, вытерпела довольно-таки болезненную процедуру. Ну и ручищи у немки! Как у землекопа.

А потом появилась возможность побыть в одиночестве – пока купаются следующие.

Скверик был чахловатый, три с половиной кустика да жалкие пальмы в кадках, но зато целых четыре ажурных беседки, красивые скамейки, фонтан. Вечером сюда приходили погулять, поиграть в домино, шашки и другие глупые игры, но сейчас народу было мало. Беллинда заняла самую лучшую скамейку у балюстрады, с классным видом на океан. Развернула бутерброд, но не притронулась к нему, хотя обычно на аппетит не жаловалась.

Попробовала представить: как это – жить на свете не одной, а с кем-нибудь вдвоем. Допустим с Питером Буллем. В смысле, не в одной комнате или даже в одной кровати, как все, а по-настоящему вдвоем. Говорить всё, что думаешь. Заниматься и интересоваться одним и тем же. Из-за одного и того же огорчаться и веселиться.

Представлялось очень даже неплохо, хоть и чуднó.

Жаль только через некоторое время подсел какой-то старичок. Беллинда никогда раньше его не видела, а то бы запомнила – на острове стариков было мало.

– Прекрасная юная леди, вы не возражаете…?

Она дернула плечом. И даже слегка отвернулась, чтобы не мешал мечтать.

Но сосед, немного помолчав, снова заговорил:

– Прекрасная юная леди, хотите, я угадаю, о чем или вернее о ком вы думаете с такой нежной улыбкой?

Тут уж игнорировать надоеду стало невозможно. Беллинда относилась к старости с почтением, однако не сдержалась:

– Я не леди и не прекрасная, – огрызнулась она. – И, как вы справедливо заметили, думаю. А вы мне мешаете.

Но седенький, сухонький, очень опрятно одетый дедушка улыбался так беззащитно и ласково, что Беллинда прибавила уже мягче:

– И вы понятия не имеете, о чем я думаю. Вам просто скучно и хочется поговорить.

Смех у старичка (а он засмеялся) был удивительно приятный, мелодичный, а взгляд залучился сиянием, по которому сразу стало ясно, что человек он очень хороший, мухи не обидит.

– Всякая женщина, девушка или девочка, с которой обращаются как с леди, является леди. Это аксиома. Вы знаете, что такое «аксиома»?

– Знаю. Аксиома Евклида. Мы проходили.

Незнакомец снял канотье, вытер чистый, удивительно молодой лоб немужским кружевным платочком. Мягкие белые волосы встали пуховым облаком.

– И вы невыразимо прекрасны, уж можете мне поверить. – Он говорил с иностранным акцентом, не поймешь с каким именно («как Пит», подумала Беллинда) – ласково так, с легким присюсюкиванием. А может, у дедушки не хватало зубов. – Самое прекрасное в вас то, что вы даже не подозреваете, до чего вы хороши.

От таких слов всякий подобреет. Подобрела и Беллинда.

– Ну ладно, о чем я, по-вашему, думаю? – снисходительно спросила она.

– О прекрасном принце, разумеется. Он брюнет, намного старше вас, и вы ему совершенно не нужны.

У Беллинды, должно быть, сделался очень глупый вид, потому что старичок весело захихикал.

– Но… Но как… Откуда…? – залепетала она и сказала совсем уж детскую глупость: – Вы волшебник?

Только волшебник мог так точно всё угадать!

– Да, я волшебник, – не стал запираться старик. – Но в данном случае колдовство мне не понадобилось. Юные леди вашего возраста думают с таким видом только о прекрасном принце. Поскольку вы блондинка, принц скорее всего черноволос. Мальчиков своего возраста вы, конечно, на дух не выносите, так что принц обязательно должен быть намного старше вас. А не нужны вы ему потому, что принцев не интересуют двенадцатилетние девочки.

Действительно, никакого колдовства. Единственное – он точно угадал ее возраст. Обычно Беллинде давали меньше, потому что она медленно росла из-за болезни.

– Девочки, девочки, идите ко мне!

Это звала Кобра. Значит, все уже отплескались.

– Мне нужно идти. Приятно было познакомиться, сэр, – сказала Беллинда, встала и сделала книксен. Если уж она леди, то надо держаться соответствующим образом.

– А уж мне как приятно! – Дедушка слегка поклонился. – Остров маленький. Может быть, мы еще увидимся.

– Вряд ли, – вздохнула Беллинда. – Нас редко выпускают. Жалко.

– Вы в самом деле желали бы встретиться вновь?

Бедный дедушка так обрадовался, даже жалко его стало. Наверное, совсем одинокий, поговорить не с кем.

– Я бы с удовольствием, но у нас строго.

– Ничего, я ведь волшебник. – И лукаво подмигнул. – Я поколдую-поколдую, глядишь, всё и устроится.

Благородный муж и трагедия

24 октября 1903 года. Остров Сен-Константен

После двух часов сна (если спать правильно, для полного восстановления этого совершенно достаточно), Эраст Петрович пробудился в прекрасном расположении духа. Его переполняла энергия, предвкушения были самые радужные.

С неопределенностью покончено. Шарада разгадана. Теперь, после успешной сухопутной разведки, остается провести подводную, и можно переходить к действиям. Ох, зря покойный майор Шёнберг пролил кровь фандоринского «вассала». Сколько труда, изобретательности, денег потратили немцы на устройство чудесной секретной базы, и всё пойдет прахом. Эраст Петрович еще не знал, что именно сделает с этой жемчужиной конспирации, но в любом случае его величеству кайзеру придется с нею распрощаться. Путь катакиути прям и остр, как клинок меча.

Сигнальная колючка была прицеплена к спасательному кругу, челночный катер увез весточку на Тенерифе, где истомился от ожидания Маса. Нынче ночью предстояла увлекательная работа.

День впереди, однако, был еще длинный, и его следовало чем-то занять.

Фандорин отправился на службу. Изображать работу над водолазным аппаратом он сегодня не собирался, но было одно важное дело: выбрать транспортное средство для ночной экспедиции. У научного центра имелась собственная небольшая гавань, где были пришвартованы катера, лодки, яхты и катамараны, на которых биологи и инженеры могли выходить в море, если возникала такая необходимость.

Эрасту Петровичу повезло. Оказалось, что сегодня никто не работает – такой уж выдался день. Молодые ученые затеяли футбольный матч. Две команды, химико-биологического отдела и инженерно-конструкторского, гоняли мяч на спортивной площадке. Зрители подбадривали игроков воплями. Уже привыкнув к здешним нравам, Фандорин не слишком удивился, но не преминул воспользоваться ситуацией. Спокойно, без спешки выбрал отличную лодку – легкую, нескрипучую, с тихим мотором; заменил на ней весла, подлил бензина и масла.

Сделав дело, пошел посмотреть на крикунов.

Футбол, эту суетливую игру, всё больше входящую в моду, он не любил. Все бегают, потеют, толкаются, а простую задачу – вколотить кожаный мяч в огромные «ворота» – осуществить не могут. Счет был ноль-ноль.

Вдруг появился Нэп. Эраст Петрович думал, что он всех отправит по рабочим местам, но не тут-то было. Вместо этого диспетчер присоединился к болельщикам и стал поддерживать сразу обе команды: какая бы ни атаковала, вопил «Цель! Цель!». «Целью» (goal) в идиотской игре именовалось заталкивание мяча в «ворота». Когда же самому активному из химико-биологов зашибли щиколотку, так что он был вынужден уйти с площадки, Нэп занял его место. Скинул куртку и рубаху, засучил штанины. Ловкий, пегий от загара (руки и шея темные, мускулистый торс белый), он быстро изменил ход матча: в течение всего нескольких минут достиг «цели» трижды.

Фандорин наблюдал не за ходом состязания, а за диспетчером. Этот человек, видимо, единственный из присутствующих был осведомлен о подлинной жизни острова Сен-Константен, но при этом казался таким простосердечным, таким очевидным. Он – переодетый германский офицер? Не может быть. Исключено. Тогда кто же?

Тем временем игра прервалась. Инженеро-конструкторы бранили свого «хранителя цели» (goal-keeper) за пропущенные мечи. Тот обиделся, швырнул перчатки наземь, ушел.

Тогда один член команды – Жерар, приятель Фандорина – крикнул:

– Пит, выручайте! Господа, вот кто нам нужен! Я вчера смахнул со стола чашку чая, так, представляете, Булль подхватил ее на лету, пока она падала. Никогда не видел такой реакции!

Действительно, было вчера такое маленькое происшествие. Спасая свои белые брюки, Эраст Петрович не дал чашке удариться об пол, чтоб не разлетелись брызги.

Его обступили со всех сторон, начали уговаривать, объяснять правила.

«Собственно, почему бы нет? – сказал себе Фандорин. – Заняться все равно нечем, а, если Нэпа как следует раззадорить, он может открыться с неожиданной стороны. Этот человек явно не привык проигрывать».

– Хорошо, г-господа. Правила мне знать необязательно. Главное – не допускать, чтобы кожаный шар залетал в эту деревянную скобу. Но одно условие. Играть будете по-моему. Все десять человек – вперед, в атаку. Мне никто не нужен.

Так не бывает, стали ему втолковывать, голкиперу полагаются защитники, иначе противник сразу возьмет «ворота» штурмом.

– Если такое случится, я признаю вашу п-правоту. А пока все вперед.

Матч возобновился. Инженеро-конструкторы всей гурьбой прорвали оборону неприятеля, однако промахнулись по воротам, и через несколько секунд Эраст Петрович оказался наедине с тремя вражескими нападающими. Но пролететь мимо Фандорина у мяча не было ни малейших шансов. Эраст Петрович подпрыгнул, ударил кулаком по шару – и послал его прямо в ноги Жерару. Тот немного пробежал, ударил – и попал в сетку.

Все заорали, как безумные. Товарищи по команде стали обнимать Жерара, лупить его по плечам, а потом накинулись и на Фандорина. Он перенес это панибратство стоически.

Потом ситуация повторилась еще несколько раз. Химико-биологи нападали на «ворота» Эраста Петровича – то лупили сразу, то перебрасывались мячом, пытаясь обмануть «хранителя». Всё впустую. Выпускнику суровой школы «крадущихся», которые владеют техникой убыстренного движения, эти ухищрения были нипочем.

Семь раз по «воротам» бил диспетчер. Когда Фандорин ловил или отбивал мяч, у Нэпа на лице мелькала интересная гримаса: не огорчение и не злость, а веселое удивление – надо же, мол, какая незадача. Эраст Петрович пришел к выводу, что этот субъект органически не способен расстраиваться из-за неудач – воспринимает их как интригующее обстоятельство. Редкое свойство характера. И очень ценное для любого масшабного человека. Тот, кто доверил Нэпу руководить всей легальной деятельностью Сен-Константена, хорошо разбирается в людях.

Время матча закончилось при счете 3:3, но игра на этом не завершилась. По какому-то неведомому правилу начали поочередно бить «штрафы» (penalties), по десять ударов в каждые «ворота». Инженеры успешно поразили «цель» пять раз. Эраст Петрович ни разу не дал мячу влететь в сетку.

Потом его минут пять подбрасывали в воздух – несносный, дурацкий обычай. У Фандорина растрепался пробор и оторвались две пуговицы.

Подошел диспетчер, крепко пожал руку.

– Впредь буду играть с вами только в одной команде, Пит, – сверкнул он белыми зубами. Посерьезнел. – Давайте как-нибудь вместе поплаваем под водой. Испытаем ваш аппарат. При такой координации движений вы должны быть превосходным водолазом.

– Вот доведу конструкцию до ума, и мы с вами з-замечательно поплаваем, – пообещал Эраст Петрович. – Мне осталось совсем чуть-чуть.

Вечером, чтобы скоротать время, он еще наведался в санаторий – проверить, не отыгралась ли суровая фройляйн на девочке за неприятный утренний разговор.

Но Беллинду отпустили к «дяде», не чиня никаких препятствий.

Они немного прогулялись вдоль ограды. Приближалось время заката. Обычно Эраст Петрович наслаждался этим фантастическим, все время разным па-де-де, который исполняли небо и море, стараясь перещеголять друг друга, но сегодня хотелось, чтобы солнце зашло побыстрее. Фандорину не терпелось поскорее заняться настоящим делом.

– Красиво… – вздохнула девочка. – Один день – это как целая жизнь, только в маленьком масштабе, правда?

– Мхм, – промычал Фандорин, думая о своем.

– День рождается, живет, умирает, – продолжала она развивать тривиальную, но для ребенка не такую простую метафору. И вдруг сказала нечто, от чего Эраст Петрович вздрогнул: – Мы были вместе, когда этот день родился. И мы вместе, когда он умирает. Эта маленькая жизнь у нас была общей.

При свете заходящего солнца она была похожа не на Кагуяхимэ, а на врубелевскую царевну – только с золотыми волосами. Вырастет – будет совершенно феноменальной красавицей. К тому же умна, самостоятельна, с характером. Девочки с такими задатками становятся или очень счастливыми женщинами, или очень несчастными, а обычно – вперемежку. Но заурядной жизни у Беллинды Дженкинс не будет, за это можно поручиться.

– Я сегодня целый день про красоту думаю. Знаете, что мне пришло в голову? – Она взяла Фандорина за руку и посмотрела снизу вверх. – Люди представляют себе красоту шиворот-навыворот. Почему-то считается, что молодость – красиво, а старость – нет. А по-моему, это ошибка. Свежая кожа, густые волосы и всё такое бывают в молодости у кого угодно, никакой твоей заслуги тут нет. А вот если у кого-то лицо хорошеет с возрастом, это значит, что жизнь была красивая. Нет, правда! Морщины интереснее, чем гладкая мордашка. По морщинам видно душу. Седина – вообще заглядение. Вон у вас виски белые – мне жутко нравится! И вокруг глаз у вас такая чудесная сеточка…

Эраст Петрович, нахмурившись, потрогал подглазья, веки. Черт, в самом деле всё какое-то набрякшее.

– Старые лица вроде вашего ужасно красивые! – восхитилась жестокая девочка. – На них интересно смотреть. Уверена, что в молодости вы были не такой красивый, как в старости. Права я или нет?

Какой оригинальный склад ума, кисло подумал Фандорин, пообещав себе, что, как только покончит с немецкой базой, обязательно займется «чудесной сеточкой» возле глаз.

– У всякого возраста своя к-красота… – уклончиво ответил он. – П-пойдем назад. Мне пора.

На прощание она сказала:

– Вы завтра придете? Я буду ждать.

– П-постараюсь, но твердо обещать не могу.

Эраст Петрович понятия не имел, что будет завтра, и это согревало ему сердце.

Он сладостно улыбнулся. Ночь близка. Она будет захватывающе интересной.

В начале одиннадцатого Фандорин оттолкнулся веслами от причала, и течение само понесло лодку к выходу из маленькой бухты. Хватятся – решат, что кто-то из рассеянных ученых плохо закрепил швартов.

В окнах лаборатории горел свет – там, как обычно, кто-то работал в неурочное время, но в гавани было безлюдно.

Минут через десять Эраст Петрович начал грести. Поначалу плавно и бесшумно, потом все быстрее. В полумиле от берега включил мотор. Взял курс на зюйд-зюйд и, точно рассчитав скорость, плыл так двадцать две минуты. Застопорил двигатель, снова взялся за весла. Уже выглянула луна, и поверхность моря наполнилась неровным, рябоватым сиянием, однако надежней было полагаться на слух, а не на зрение. Еще какое-то время Фандорин медленно плыл, описывая круг, и прислушивался, оглядывался.

Вот близко, в какой-нибудь сотне метров раздался плеск, из воды полез темный бугорок, стал увеличиваться, и вынырнула спина чудо-рыбины, засверкала серебряной чешуей. Маса, умница, вывел «Лимон-2» точнехонько в указанную точку, почти минута в минуту.

Развернув лодку, Эраст Петрович направил ее к субмарине. Японец увидел в иллюминатор, откинул крышку люка.

Фандорин прыгнул на скользкую палубу, покачнулся, устоял на ногах. Осиротевшая лодка поплыла себе дальше. Теперь будет путешествовать по океану бог весть сколько дней, пока ее не утопит шторм. Или же через несколько месяцев окажется у берегов Южной Америки. Эраст Петрович пожелал лодке не первой судьбы, а второй.

– Здравствуй, Маса. Как я рад тебя видеть.

Они не виделись больше недели, и японец, придававший много значения формальностям, тоже должен был бы в ответ произнести что-то приветственно-учтивое.

– Господин, я только что видел странное, – сказал Маса. – Мне навстречу под водой что-то проплыло. Большое, напоминающее формой толстую сигару.

– Может быть, к-кит? Они заплывают в эти воды.

– Может быть, но вряд ли. Кит не светит перед собой прожектором.

– Ты уверен?!

– Да. И это еще не самое странное. Я тоже плыл с прожектором. И встречная субмарина меня заметила. Просто подмигнула и прошла мимо. Как ни в чем не бывало. И если вы думаете, что я, дожидаясь вашего вызова, пил много рома и допился до белой горячки, вы ошибаетесь. У меня была любовь с одной очень красивой женщиной, но я совсем не пил. Вы верите, что субмарина мне не привиделась?

– Верю. – Эраст Петрович был очень доволен. – Теперь всё становится на свои места. Ну конечно! Сен-Константен нужен немцам как секретная база для подводных лодок! Торнтон ведь рассказывал, что германский Адмирал-штаб разработал план создания нетрадиционных военно-морских сил. Из этой стратегической точки в случае войны легко перекрыть морские пути через Атлантику.

И он рассказал японцу про двухъярусное устройство острова, про спрятанную в жерле вулкана солнечную электростанцию.

– Остров стоит на природной платформе. С четырех сторон – я видел сверху – на дне устроены какие-то сооружения или, может быть, опытные площадки. Но нам нужно найти подводные ворота, через которые выходят в море субмарины. Доплывем до обрыва и пройдем по п-периметру. Ты останешься в рубке, а я надену водолазный костюм.

Протиснувшись мимо японца, Фандорин спустился вниз.

База для субмарин, как интересно!

– Ты разглядел ту лодку? – крикнул он в переговорную трубку из водолазного отсека, пристегивая пояс и ошейник пневмофора поверх качуковых доспехов.

– Нет, только свет прожектора. Но лодка двигалась очень быстро.

– Не быстрее «Лимона», я п-полагаю?

– Быстрее.

– Этого не может быть. Если бы у немцев существовали с-субмарины более совершенной конструкции, я бы знал.

– Вы никогда мне не верите, господин, – пожаловался Маса. – Иду на погружение!

Эраст Петрович внимательно смотрел в носовой иллюминатор.

Луч, похожий на узкий, постепенно растворяющийся в черноте конус, уперся в покрытую мохнатыми водорослями стену.

– Поворачивай! Это уже обрыв!

– Я не слепой, господин. Куда поворачивать – вправо или влево? Что вам подсказывает голос удачи?

Прислушавшись к себе, Фандорин велел:

– П-поворачивай вправо. И скинь скорость до шести узлов.

Они поплыли вдоль края подводной платформы. Иногда Маса светил вниз. Там, на дне, до которого было, вероятно, метров сорок, торчали коралловые рифы, а больше ничего интересного не усматривалось.

– Выключи свет! – крикнул Эраст Петрович и весь подался вперед.

Прожектор погас, но тьма кромешной не была. Где-то впереди сквозь толщу воды тянулась светлая, постепенно расширяющаяся и бледнеющая полоса. Она двигалась. Очень быстро.

– Невероятно! – воскликнул Фандорин. – Узлов двенадцать, не меньше!

У «Лимона-2» полная крейсерская скорость не превышала восьми.

– А что я говорил? Вам давно пора бы привыкнуть, господин, что Масахиро Сибата никогда ничего не выдумывает и не преуве…

– Заткнись! Видел, откуда появился свет? Плыви туда! Медленно, медленно. И включи прожектор.

Ага! Луч осветил двухстворчатые стальные ворота со стальными заклепками, встроенные прямо в обрыв. Вход был круглый, диаметром метров десять.

– Я – наружу, – сказал Эраст Петрович. – А ты спустись ниже, встань на якоря и погаси прожектор. Гляди в оба. Как только ворота задвигаются, я мигну тебе фонарем. Тогда сползай на тросах ниже, чтоб не заметили.

– Хай.

Выровнять давление. Запереть герметичную дверцу. Надеть ласты, маску. Теперь открыть люк в полу.

Навстречу колыхнулась и опустилась обратно черная вода. Фандорин нырнул в нее головой вниз, включил фонарик, поплыл.

План был самый простой: дождаться, когда ворота снова откроются, впуская или выпуская очередную субмарину, и проскользнуть внутрь, в туннель.

Если не двигаться, воздуха в резервуаре хватит минут на пятьдесят. Потом можно будет вернуться, поменять пояс на запасной и подождать еще.

Дыша ровно и очень-очень медленно, Эраст Петрович поплавал около ворот, опустился ниже, но не забывал поглядывать вверх, чтобы не упустить момент, когда створки начнут открываться.

Что это там внизу слабо светится? Тонкая прямая линия, будто прорисованная по черноте желтым фосфором. Непонятно.

Он нырнул глубже, зажав нос и проталкивая через него воздух, чтобы не залипали барабанные перепонки. «Лимон-2» остался в стороне и сверху, черной тенью покачивался на двух тросах.

Светящаяся линия шире не становилась, но сделалась более четкой. Это необъяснимое явление занимало Фандорина больше, чем ворота – он перестал на них озираться.

Даже самый опытный человек иногда делает ошибки. Именно это с Эрастом Петровичем и произошло.

Он услышал странный вибрирующий звук и не сразу сообразил, что так под водой разносится металлический скрежет.

Это открывались ворота! Из них засочился яркий свет и почти сразу выскочил – быстро, словно с разгона – продолговатый, акулообразный силуэт.

Подводная лодка!

Эраст Петрович отчаянно замигал Масе фонариком, но японец, конечно, уже и сам увидел немецкую субмарину. Да только что он мог сделать? Лишь надеяться, что не заметят.

Но чужая лодка не пошла вперед, а повернула вбок. Закачалась, прожектор прочертил лучом сверху вниз – и в пятне света блеснул хвост «Лимона»!

Субмарина сбросила ход, выровнялась. Пошарила прожектором уже целенаправленно. Осветила Масину лодку целиком.

Проклятье! Операция была провалена! Теперь незаметно проникнуть на базу не удастся!

Японец тоже понял это. Начал выбирать якоря, включил кормовой винт. Фандорин заработал ластами, поплыл к лодке.

Теперь немцы еще и увидят, как в чужую субмарину возвращается водолаз. Черт, черт, черт! Какое досадное фиаско!

За «Лимон» Эраст Петрович не опасался – что может одна подводная лодка сделать другой? Не на таран же возьмет? Однако шанс нанести по базе неожиданный удар теперь был упущен.

Фандорину оставалось подняться до «Лимона» метров пятнадцать-двадцать, когда немецкая субмарина вдруг качнулась назад и выплюнула фонтан пузырей. Из фонтана вынырнуло что-то узкое, острое, стремительное.

Боже, это была торпеда!

Чуть порыскав вправо-влево, вверх-вниз, словно вынюхивая цель, снаряд выправился, ускорил движение и – о ужас – ударил в кормовую часть «Лимона», точно в работающий винт.

Мощный напор воды швырнул Фандорина вниз, прямо на дно. Оно оказалось странно ровным и гладким, будто было сделано из стекла. Оглушенный Эраст Петрович на миг увидел фантастическую картину: через приоткрывшуюся щель заглянул сверху в чертоги рая. Там, в раю, цвели дерева и клумбы, блестели крыши, сиял несказанный свет.

Потом наступила тьма. Райское видение исчезло. Фандорин потерял сознание.

Трубка выскочила изо рта, сработал предохранительный клапан: воздух с шипением устремился из пневмофора в жилет, тот надулся и повлек бесчувственное тело вверх.

Очнулся Эраст Петрович оттого, что в лицо ему брызгами ударила волна.

Жилет удерживал Фандорина на поверхности моря. От контузии и быстрого подъема Эраст Петрович совершенно оглох. Ночь сделалась беззвучной. Голова лопалась от боли. Перед глазами вертелись радужные круги. От сочетания этой головокружительной чехарды с полным безмолвием Фандорин еще некоторое время пребывал на границе яви и забытья. Потом вспомнил про взрыв. Дернулся, окончательно придя в себя.

Закричал:

– Маса-а-а! – и не услышал собственного голоса.

Собрав всю силу духа (а ее у Эраста Петровича было более чем достаточно), он изгнал прочь сполохи, замутнявшие зрение.

Море было пустынным, лишь морщилось, чередуя серебряные полосы с черными.

– Маса! Маса! – всё повторял Фандорин. – Ты не можешь погибнуть! Маса!

Поодаль что-то вынырнуло, закачалось на воде.

– Я здесь! Я сейчас! – Эраст Петрович отцепил жилет и пневмофор, сковывавшие движения. Быстро поплыл, мощно загребая руками.

В пахучей луже дизельного топлива чернел продолговатый предмет – флагшток «Лимона-2» с придуманным Масой гербом: острая стрела и пузатый лук.

Больше из морской пучины ничего не всплыло.

На темном скалистом берегу, у пенной кромки прибоя, сидел мокрый человек, дрожал от холода и трясся от рыданий. Прежний Фандорин, сильный и бесстрашный, был раздавлен обрушившимся на него несчастьем.

Он привык считать себя одиночкой, существующим отдельно от всего остального мира, но лишь сейчас он ощутил одиночество во всей его страшной немой пустоте. Когда поблизости есть кто-то, кому можно без колебания довериться – верный друг который, если чего и не поймет, то истолкует любое сомнение в твою пользу, никакого одиночества нет.

Четверть века, почти всю взрослую жизнь Эраст Петрович провел со своим компаньоном. Иногда рядом возникали женщины, которых Фандорин любил, но каждая была как просвет в затянутом тучами небе – блеснет ярким светом, ненадолго согреет, и исчезнет. При расставании кроме естественной печали Эраст Петрович иногда чувствовал странное удовлетворение: обнажившийся участок души снова защищен. Кому мало что терять, тот мало чего и страшится.

Но когда у человека мало что есть, и он это малое теряет, оказывается, что он потерял всё. Маса был не «малое», а единственное, чем Фандорин дорожил в этой жизни, хоть, кажется, никогда прежде об этом не задумывался.

«Мне сорок восьмой год, и у меня совсем никого нет», – сказал Эраст Петрович и заплакал еще безутешней. Маса тоже бы плакал. Он всегда говорил, что слезы, пролитые по достойному поводу, красят мужчину.

Но край моря озарился рассветом, тьма начала рассеиваться, и Фандорин вытер слезы ладонью. Ночь больше не скрывала очертаний окружающего мира. Мир этот был Эрасту Петровичу враждебен, а врагам показывать заплаканное лицо нельзя.

Нужно было вернуть себе почву под ногами. Хотя бы для того, чтобы расквитаться за Масу с этим ненавистным островом.

Сказано: «Когда происходит трагедия, благородный муж сначала укорачивается, а потом делается выше». Эраст Петрович вспомнил эту максиму и ухватился за нее, пытаясь понять смысл древнего рецепта.

Укорачивается – понятно. Вот он сидит и трясется, сломленный и сгорбленный горем, жалкая частица прежнего себя. Но что такое «становится выше»? Выше, чем прежде? Как? За счет чего?

Наверное, когда оборвана нить, привязывающая тебя к жизни, дух отрывается от земли. Выше взлетаешь, дальше видишь. Абсолютное одиночество – первый шаг к внутреннему покою и Великой Тишине, в которую не проникают звуки бренного мира. Видимо, мудрец имел в виду что-нибудь этакое.

Но в тишину, где пребывал Эраст Петрович, звуки и так не проникали. Он оглох. А внутренний покой еще надо было заслужить. Путь известен, он называется катакиути. Только теперь Сен-Константена, пожалуй, будет мало. Не хватит и всего германского рейха с его Адмирал-штабом и кайзером.

Фандорин больше не плакал. Он представлял себе, каким может быть катакиути против целой империи, и величие задачи наполняло душу желанным спокойствием.

Через минуту-другую взошло солнце, потянуло к Эрасту Петровичу по воде золотую дорожку.

Солнце двигалось со стороны острова Тенерифе. Его теплые лучи согрели Фандорина надеждой.

Может быть, «Лимон-2» не потоплен, а только поврежден и Маса сумел вернуться в Пуэрто-де-ла-Крус!

Эраст Петрович вскочил, по-собачьи встряхнулся и побежал в поселок. Нужно было торопиться, пока остров не пробудился ото сна.

Пирс был пуст. «Лимон-2» на Тенерифе не вернулся. На двери ангара Фандорин обнаружил два приклеенных черных волоса: вчера перед отплытием японец принял обычные меры предосторожности на случай несанкционированного проникновения в жилище.

Эраст Петрович долго стоял внутри, смотрел на следы Масиного обитания. Переделанная из обычной кастрюли рисоварка, юката, деревянные шлепанцы, два веера, картинка с видом Фудзи для красоты, еще одна с полуголой баядеркой, на матрасе забытая женская шаль неприятно яркой расцветки. Самый лучший человек на свете ушел, оставив после себя всякую никчемную дребедень, словно улетевшая бабочка, у которой с волшебно прекрасных крылышек осыпалось немного серой пыльцы.

Надежда умерла, но Эраст Петрович больше не плакал. Кажется, он начинал понимать, что значит «становиться выше».

Трагедия оторвала его от земли, подняла на такую высоту, с которой Германская империя казалась уродливым пятном на голубом теле планеты. И мысль о том, что придется прооперировать эту раковую опухоль в одиночку, теперь не представлялась такой уж фантастической.

Существует множество глупых и вредных поговорок, имеющих статус непреложной истины. Одна из самых дурацких – «один в поле не воин». Только одиночка и может быть настоящим воином – тем, кто не выполняет чьи-то приказы, а руководит войной сам.

Истории известны примеры, когда один целеустремленный человек повергал в прах целые державы. Например, граф Робер д'Артуа, обидевшийся на Филиппа VI и устроивший заваруху, продолжавшуюся больше ста лет и чуть не уничтожившую французское королевство.

Поставленная задача полностью заняла мысли Фандорина. Он больше не скорбел, не тосковал, не предавался отчаянию. Пожалуй, таким сильным, как сейчас, он еще никогда себя не ощущал. Мозг работал быстро, холодно, ясно.

Первый шаг очевиден. Подобно тому, как в четырнадцатом столетии поступил граф Артуа, нужно использовать для катакиути англичан.

Прямо из ангара Фандорин отправился в английское консульство, находившееся в центре Санта-Круса. Потребовал встречи с главным представителем его британского величества, на вопросы клерка ответил непреклонным молчанием, потому что ничего не слышал, и лишь громко повторил: «По делу огромной государственной важности».

Разумеется, пропустили.

Консул оказался именно таким, как надо: сухой джентльмен с непроницаемой физиономией и оловянными глазами, несомненный и стопроцентный сотрудник Special Branch. Они там все такие.

Британец пошевелил губами, о чем-то спрашивая. Эраст Петрович протянул ему записку следующего содержания:

«Кто я такой и как меня зовут, вы знаете сами. Торнтон вам рассказывал. Я знаю, кто убил его и его людей: группа майора германской разведки Шёнберга. Если хотите мне что-то сообщить, пишите. Я контужен, ничего не слышу».

Лицо Оловянного на время утратило непроницаемость. По нему, будто рябь по заросшему пруду, пробежал тик. Затем ряска вновь затянулась.

– Я не знаю никакого Торнтона, – дважды, очень отчетливо шевеля губами, повторил консул. – Какие убийства? О чем вы? Здесь тихое туристическое место.

Фандорин кивнул. Разумеется, всё осталось шито-крыто. Ни англичанам, ни немцам скандала не нужно.

Протянул записку номер два:

«Я сделал то, о чем договаривался с Торнтоном. Тайна Сен-Константена разгадана. Там, под вулканом, устроена база субмарин. Конспирация идеальная, но я знаю, где вход».

Теперь британец ответил не сразу, а после некоторого раздумья:

– Уходите. Вы или ненормальный, или…

Вторую половину Эраст Петрович по губам не разобрал, но это не имело значения. Консул не уполномочен на самостоятельные действия, поэтому на контакт не пойдет. На сей случай была заготовлена записка номер три:

«Запросите инструкции в Лондоне. Крейсер «Азенкур» должен высадить десант как можно скорей. Я буду на острове и скажу капитану, что нужно делать».

– Прощайте, сэр.

Фандорин поднялся. Консул сделал движение, будто хотел его удержать, но опустил руку.

Обычный винтик бюрократической машины. Но сообщение передаст, и этого достаточно.

Вполне удовлетворенный первым раундом боксерского поединка «Благородный Муж – Германский Рейх», Фандорин вернулся в ангар и крепко уснул. Вернуться на Сен-Константен все равно можно было только завтра, когда придет катер.

Свое вчерашнее отсутствие Эраст Петрович объяснил коллегам по лаборатории вот как: сказал, что утром нырял на большую глубину, испытывая аппарат, и не рассчитал регуляцию давления, из-за чего оглох и заработал жуткую мигрень. Вид у него был такой помятый, что все только посочувствовали.

А слух начинал понемногу возвращаться. Временами в стене тишины будто возникали трещины, и через них прорывались шумы внешнего мира. Ко второй половине дня травмированные барабанные перепонки повели себя еще пристойнее: Фандорин стал разбирать человеческую речь, хоть для этого и приходилось напрягаться. Слава богу, обошлось без разрывов. Когда воин в поле не только один, но еще и глух как пень, это, пожалуй, перебор.

К концу дня Эраст Петрович вспомнил, что обещал навестить девочку. Обманул. Вчера было не до того. А ребенок она бойкий, как бы не забеспокоилась и не отправилась на поиски «дяди». С Беллинды Дженкинс, пожалуй, станется.

Пока телеграмма из консулата пройдет по лондонским кабинетам, пока там обсудят ситуацию и примут решение, для которого, вероятно, надо будет собирать особое министерское совещание, пока военно-морское командование вкупе с Особым Отделом разработают операцию, может пройти несколько дней. Совершенно ни к чему расконспирироваться раньше времени. В понедельник, то есть уже послезавтра доктор Ласт явится с дежурным визитом в санаторий, и Кобра обязательно расскажет ему, что у одной из пансионерок объявился родственник. Вот тогда, пожалуй, придется перейти на нелегальное положение и дожидаться крейсера, сидя на горе. Там полным-полно укромных мест.

Санаторий встретил Эраста Петровича безмолвием: не звучали детские голоса, никто не гулял, не играл в саду. Сначала Фандорин не придал тишине значения, отнеся ее на счет не полностью восстановившегося слуха.

Но в вестибюле у швейцара на рукаве чернела траурная повязка, а на деревянном щите висела чья-то фотография с большими буквами R.I.P.; внизу в вазе стояли цветы. Еще не разглядев лица на снимке, Эраст Петрович задохнулся от предчувствия новой беды…

– …Утром ее нашли в постели мертвой, – гнусавым от слез голосом рассказала директриса. Глаза под круглыми стеклышками были красными и опухшими. – Она лежала безмятежная, как ангел, только на подушке пятно… Горловое кровотечение. Летальное…

– Где она? Я хочу видеть тело, – резко сказал Фандорин.

– У нас хоронят быстро, я вам говорила. Чтобы не травмировать остальных больше нужного. Приехал доктор Ласт, констатировал смерть. Я должна была сказать ему о вас, но я была так потрясена… – Кобра всхлипнула. – Мне очень нравилась Беллинда, хоть я и не имела права этого демонстрировать. Она была не такая, как другие девочки. Умненькая, с характером. Знает, мистер Булль, у меня есть тайное, нехорошее обыкновение: я пытаюсь угадать, какая девочка выздоровеет, а какая… Ну, вы понимаете. Так вот, я была уверена, что у Беллинды Дженкинс все будет хорошо. Меня просто сразила эта внезапная смерть… Потом, когда привезли гроб, я про вас вспомнила и послала швейцара. Но ни в научном центре, ни в лаборатории вас не было…

– Это верно. Я был на испытаниях.

– Пойдемте, я провожу вас на могилу…

Когда они шли по пустому коридору, мимо закрытых дверей, директриса сказала:

– Сегодня весь день у нас траур. Девочек не выпускают из классных комнат. Можно читать, рисовать, но играть ни во что нельзя. Такой порядок.

Слух у Фандорина был уже почти нормальным, остался только ровный звенящий фон.

– Что это? – удивленно остановился Эраст Петрович у одной из дверей. – Смех? Или мне п-послышалось?

Изнутри доносилось хихиканье, кто-то громко прыснул, потом прокатился хохот, и раздалось шиканье: «Тссс! Кобра услышит!».

– Они прозвали меня Коброй, – грустно улыбнулась начальница. – Пускай. Змеи страшные. Воспитанницы должны меня бояться, иначе не будет порядка… Да, они смеются. Сегодня все мои девочки веселые. В первый раз это привело меня в ужас, но сейчас, после четвертой смерти, я понимаю, почему так. Больные дети особенные. Когда кто-то из них умирает, остальные острее чувствуют жизнь…

Эраст Петрович ничего не сказал, но посмотрел на директрису внимательней, чем прежде.

На свежем холмике был установлен временный деревянный крест с табличкой: имя, годы коротенькой жизни. На могиле лежал сиротливый букет лютиков.

– Это кто-то из девочек сам принес. Очень трогательно…

Фройляйн Шлангеншванц опять заплакала.

«Зачем я сюда пришел? – мысленно спросил себя Фандорин. – Мне что, мало своего горя?»

Директриса говорила, говорила, и не могла остановиться, будто ее прорвало:

– Я очень стараюсь, мистер Булль, но у меня не получается! Мне их так жалко, так жалко! Зачем я только согласилась сюда приехать? Когда умирали взрослые, тем более солдаты, это было совсем другое! Ах, я плохая начальница детского санатория, мистер Булль! Девочкам больше всего нужны тепло, соучастие, ласка, а я этого совсем не умею. Я никогда не была замужем, собственных детей нет и не будет. Когда я пытаюсь кого-нибудь из малюток погладить, они сжимаются. Они не любят меня… Я не умею быть нежной. Я не умею говорить хороших слов. Я умею помогать только делом. И я предупреждала об этом, когда меня приглашали сюда работать. Но они сказали: «Вас нанимают не для сюсюканья, а чтоб в заведении был порядок, как в военном госпитале». И я согласилась. Я не знала, как это тяжело, когда умирают дети. И каждый раз так внезапно, словно кто-то задувает маленькую свечку! Вот, видите, – она показала на кресты, – этих свечек у меня уже четыре…

– А что было накануне? – спросил Фандорин. – Я виделся с Беллиндой на закате, она показалась мне странно рассеянной, но я был озабочен собственными делами и ни о чем ее не спросил. Не произошло ли в тот день у вас здесь чего-нибудь… необычного?

– Нет. Если не считать того, что я водила девочек принимать серные ванны. Это у нас считается большим событием. Доктор Ласт позволил такое в четвертый раз за всё время. Девочки очень радовались.

– В четвертый раз? – переспросил Эраст Петрович. – За целый г-год?

– Да. Доктор объяснял, что малейший дисбаланс атмосферного давления, температуры воздуха и направления ветра могут привести к нежелательным результатам. Поэтому…

Вдруг директриса переменилась в лице и схватилась за сердце.

– Oh mein Gott!

– Что такое?

– Я… я только сейчас поняла… Каждая из девочек умерла в ночь после посещения источника! Да, да! Никаких сомнений! Почему я обратила на это внимание лишь теперь? Вы спросили «В четвертый раз за целый год?» – и у меня что-то щелкнуло! О Боже! Эти внезапные смерти как-то связаны с воздействием ванн! Нужно сообщить доктору! Какой ужас! Если бы я догадалась раньше…

Она хотела немедленно куда-то бежать, но Эраст Петрович удержал переполошившуюся немку за руку:

– Погодите. Доложить доктору вы успеете. Расскажите мне во всех п-подробностях, что именно происходит в гроте.

Фройляйн, несмотря на потрясение, начала старательно рассказывать.

– Девочки принимают ванну в рубашках или совсем раздетые? – спросил Эраст Петрович, слушавший с напряженным вниманием.

– Совсем. Там посторонних никого нет, только мы.

– Вы сказали, что бассейн и его края ярко освещены, а глубина пещеры погружена во мрак?

– Да.

– С-смотрины. Это смотрины! – пробормотал Фандорин по-русски.

– Что вы сказали?

Он яростно потер лоб.

– Так, так, так… Когда вы вытирали и одевали Беллинду, что-нибудь произошло? Любая мелочь. Вспомните!

Директриса задумалась. Покачала головой.

– Нет, ничего такого не было… И потом тоже. После процедуры Беллинда сидела на скамейке с бутербродом в руке, я видела. Там же, на некотором расстоянии сидел какой-то пожилой господин. Вот и всё. Потом мы вернулись в санаторий. Потом за Беллиндой пришли вы…

– Пожилой господин? Он сидел к вам спиной или лицом?

– Спиной.

– Тогда почему вы решили, что он пожилой?

– Он был без головного убора, и я запомнила седые волосы – такие пышные, они торчали во все стороны… Почему вы зажмурились, мистер Булль, вам нехорошо?

– Да… Мне нехорошо, – сквозь зубы ответил Эраст Петрович.

Если бы, гуляя с девочкой, он расспросил бы, как она провела день…

Виновен, снова виновен. Дважды проявил невнимательность. Две смерти на совести. И какие смерти…

– Обопритесь на меня, мистер Булль. Я понимаю, вас подкосило горе.

– Б-благодарю. Дурнота уже прошла.

– Но вы очень бледны!

– И тем не менее я исполню всё, что должно быть исполнено… Мисс Шлангеншванц, вечером, когда ваши воспитанницы улягутся, я вернусь сюда, и вырою гроб с телом моей дорогой Беллинды. Я обещал ее матери, моей сестре, что, если случится непоправимое, я привезу останки малютки на родину, чтобы они лежали на семейном кладбище.

– Я понимаю, – скорбно наклонила голову директриса. – И буду присутствовать при этом печальном ритуале. Нет-нет, не отговаривайте меня. Это мой долг.

Немцы не только дали прибежище «Лилиевому маньяку», но еще и поставляют ему жертв. Интересно, известны ли кайзеру Вильгельму эти милые подробности? Вряд ли. Правители обычно говорят: «Приказ должен быть исполнен во что бы то ни стало», а дальше уже от конкретных исполнителей зависит, какими методами и какой ценой добиться результата. Кто виноват больше – правитель, давший карт-бланш, или исполнитель, забрызгавший «чистый лист» кровью и грязью, – вопрос абстрактный. Виноваты оба, обоим и отвечать.

Путь катакиути засиял с алмазной ясностью. Месть за павших товарищей – дело, в общем-то, частное; возмездие за больных детей, скормленных мерзкому чудовищу, – общественный долг всякого нормального человека.

Оставалось лишь проверить то, в чем Фандорин уже не сомневался.

– Я выглянула в окно, увидела свет фонаря и поняла, что вы уже здесь.

Немка вошла в освещенный тусклым огнем круг, кутаясь в шерстяную шаль. Ночь была зябкой.

Фандорину-то холодно не было – засучив рукава, он работал то киркой, то лопатой.

– Вы что, один? – поразилась фройляйн, озираясь. – Я была уверена, что вы кого-нибудь наймете. И где повозка?

– Это моя девочка. Я должен откопать ее сам, – отрывисто сказал он. – А повозка, я думаю, не п-понадобится.

– Как так?

Он не ответил. Работа продвигалась быстро. Могила была засыпана не землей, а щебнем, камнями, вулканической пылью.

Вот металл ударился о дерево.

Эраст Петрович попробовал приподнять гроб и удивился: тяжелый. Неужто ошибся?

– Что вы делаете мистер Булль? Зачем вы открываете крышку?! Боже…

– Ну разумеется, – кивнул сам себе Фандорин, вытаскивая мешок с песком. – Иначе те, кто нес гроб, поняли бы, что внутри нет тела… Последним, кто видел п-покойницу, был доктор Ласт?

– Да… – пролепетала директриса. – Он сделал вскрытие, а потом сам вместе с ассистентом положил тело в гроб и прибил крышку… Что это значит, мистер Булль?

Фандорин вылез из могилы. Подошел к соседней. Выдернул и отшвырнул крест.

Кобра вскрикнула, но, увидев, как Эраст Петрович снова берется за лопату, догадалась, что он намерен сделать. И не запротестовала. Наоборот, минуту спустя взяла кирку и стала помогать. Руки у женщины были сильные, дело пошло споро.

Подцепив лопаткой крышку второго гроба, Фандорин отодрал ее, бросил.

Мешок песка.

– Ничего не понимаю… – Директриса потерла рукой глаза. Затем кинулась к третьей могиле.

– Не т-трудитесь, – урезонил ее Эраст Петрович, лизнув волдырь на ладони. – В тех тоже пусто.

– Они все живы? Но… кому понадобилось…? Зачем? Нет, невозможно! Я сама видела девочек бездыханными! Я щупала пульс, я проверяла зрачки! Я медицинская сестра!

Пришлось объяснить бедной, ничего не понимающей женщине:

– Есть особые препараты, которые настолько замедляют жизнедеятельность организма, что человек кажется умершим.

– Да? Боже, благодарю Тебя! Они живы, мои девочки живы!

Кобра воздела руки к небу.

– Нет, они, к сожалению, умерли, – хмуро сказал Фандорин. – Но умерли они не в санатории. Успокойтесь и постарайтесь припомнить: того пожилого господина с пушистыми седыми волосами вы когда-нибудь прежде видели? Может быть, в том же саду, во время предыдущих п-походов к источнику?

– Не помню… – Фройляйн покачала головой. – В поселке я его точно никогда не видела. И все же силуэт показался мне смутно знакомым…Что все это значит? Кто забирает девочек подобным жутким способом? И главное зачем? Почему вы уверены, что они непременно умерли? Нет, они живы! Я догадалась, где они! – вдруг воскликнула она.

– Где же?

– Я… я не имею права вам сказать. Пусть лучше доктор Ласт… Да, вам он скажет, вы же родственник. Погодите оплакивать вашу племянницу, мистер Булль. Я думаю, ее забрали…

И замолчала.

– Внутрь вулкана? В подземный ярус? – подсказал Эраст Петрович.

Она удивилась:

– Вы знаете?!

– Про секретные исследования? – небрежно переспросил он. – Про подводную базу? Да, знаю.

– Не сомневаюсь, что там должна быть своя клиника. Доктор Ласт, наверное, решил, что некоторым девочкам нужен особый уход. Если вы имеете допуск к секретам, то вам должно быть известно про базу больше, чем мне, мистер Булль. Или вы тоже пока на испытании?

А вот теперь пора было сказать ей правду. Фандорин решил, что так выйдет эффективней.

– Девочки мертвы. Их забирают не чтобы лечить, а чтобы отдавать отвратительному извращенцу, который выпускает из них к-кровь. Посмотрите на эти фотографии. Я посвечу…

Он достал снимки, когда-то полученные от Торнтона. Рассказал историю «Лилиевого маньяка»

– …Ваш санаторий создан с одной-единственной целью: поставлять монстру жертв. Именно поэтому сюда принимают только девочек, притом одинакового типа – золотоволосых, с продолговатым лицом, в возрасте от десяти до четырнадцати лет. Когда у маньяка накапливается голод, ему устраивают смотрины в гроте. Где-то там, в темноте, он всякий раз прятался, выбирая добычу. Потом, вероятно, подсаживался или подходил к девочке в сквере, чтобы рассмотреть получше. Роль Ласта очевидна: он – поставщик «товара» и организатор переправки. Вот чем занимается ваше образцовое заведение, фройляйн Шлангеншванц.

Она долго молчала. Фандорин ждал изумления, недоверия, негодования – и не дождался.

– Это отвратительно и ужасно, но… возможно. – Голос директрисы был глух. – Доктор Ласт во время нашей доверительной беседы говорил очень… необычные вещи. Тогда это звучало правильно и логично, я потом много думала…. Он красиво объяснял. Что благо человечества дается не бесплатно. Что хирург должен быть безжалостен, когда режет во время операции живую плоть. Что есть два сорта людей: члены Ордена, чья жизнь бесценна, и все остальные люди – расходный материал, к которому только так и следует относиться…

– Орден? Что за орден? – неосторожно спросил Эраст Петрович.

– Как? Вы же сказали, что знаете! Я думала, вас тоже пригласили и вы проходите испытательный срок. Ласт сказал, что в научном центре кандидатов отбирает диспетчер, такой симпатичный загорелый мужчина, я его несколько раз видела… Мужчин обычно сразу переводят вниз, но я, во-первых, женщина, первая женщина, которой выпадет честь стать членом Ордена, а во-вторых, доктор сказал, что я буду нужна на поверхности… Если вы не член Ордена и даже не кандидат, откуда же вы знаете про базу?

– Что за Орден? – грозно повторил он свой вопрос. – Отвечайте! Какое-то секретное подразделение германского Адмирал-штаба?

– При чем здесь Германия? – Глаза под пенсне захлопали ресницами. – Орден – это организация, которая преследует грандиозную цель: создать новый мир. Я пока прошла лишь первую ступень посвящения и больше ничего не знаю… Но мне, конечно, было лестно, что я буду первой женщиной, которую пригласили участвовать в этом великом деле… То есть, я думала, что оно великое… Я же не знала про гнусного старика, убивающего девочек… Чему вы улыбаетесь, мистер Булль?

А Эраст Петрович улыбался от неимоверного облегчения. Германский рейх здесь ни при чем. Какое счастье! Фандорину было все-таки не по себе от мысли, что придется устраивать катакиути могущественной державе, где проживает шестьдесят миллионов человек и марширует миллион солдат.

Иное дело какой-то Орден, вынашивающий какие-то полоумные планы по переустройству мира. Это совсем, совсем другая история.

– Значит, диспетчер, говорите? – еще шире улыбнулся он.

– Мне надоело, Нэп, что со мной обращаются, как с идиотом, и всё время морочат голову, – сказал Фандорин. – Я изобретатель, а стало быть человек любознательный. Мое призвание – подбирать ключи к д-дверям, запертым природой. И не только природой. Остров Сен-Константен – не то, за что себя выдает. Здесь происходит что-то очень интересное, не имеющее отношение ни к фармацевтике, ни к п-парфюмерии. Я нырял с лодки, я видел подводный обрыв, а в нем ворота. Я поднимался на вершину горы и видел гигантскую станцию по аккумуляции солнечной энергии. Объясните мне, что всё это значит.

Разговор происходил в коридоре научного центра. В окно светило яркое утреннее солнце. Эраст Петрович нарочно встал так, чтобы лицо диспетчера было на свету и просматривалось малейшее мимическое движение.

По мужественным чертам Нэпа пробежала тень. Тревога? Нет. Недовольство? Тоже нет. Колебание – безусловно. И еще, пожалуй, радость. Последнее было непонятно.

Характер у Нэпа был сильный, спокойный. Неожиданная атака несомненно застала его врасплох, но не выбила из равновесия.

– Пойдемте-ка ко мне, Пит. – Он взял Эраста Петровича за локоть и повел в глубину здания, которое было пристроено к склону горы и упиралось задней стеной в скалу. Там у диспетчера был кабинетик, где, впрочем, Нэп почти никогда не сидел.

Пока шли по переходам, Нэп молчал, лишь приветливо здоровался со встречными. Но, оказавшись в кабинете, сел на краешек стола, скрестил руки на груди и сразу взял быка за рога:

– Во-первых и в-главных. Вы кому-нибудь рассказали о своих… открытиях?

– Нет. Решил, что сначала поговорю с вами.

Диспетчер удовлетворенно кивнул.

– Правильно сделали. Я и сам собирался потолковать с вами начистоту. Приглядываюсь к вам с первого дня. Почувствовал, что вы – тот, кто нам пригодится. Что пора забирать вас с этого… мелководья. – Он небрежно обвел рукой стены. – Рыбы вроде вас, Пит, созданы для иных глубин.

– «Нам пригодится»? – переспросил Фандорин. – Я весь внимание, Нэп. О каких это глубинах вы говорите?

– Признаться, люблю такие беседы. Одна из самых приятных частей моей деятельности. – Диспетчер улыбнулся. – Я столько раз исполнял эту арию, что выучил ее практически наизусть… Вот скажите мне, умный и сильный человек, нравится вам, как устроена жизнь человечества на планете Земля?

– А у нас есть выбор? Вы предлагаете переселиться на другую п-планету?

Нэп засмеялся:

– Попали в самую точку. Первым же вопросом. Браво, Пит. Именно такую задачу и ставит перед собой орден «Амфибия»: переселиться с планеты Земля на планету Вода. Основную часть планеты занимает океан. Он обеспечивает жизнь нашего небесного тела. Однако современное человечество совершенно не умеет пользоваться ресурсами и возможностями Великого Моря. В лучшем случае болтается жалкими щепками на его поверхности. Орден «Амфибия» создан для того, чтобы перенести центр жизни с суши в воду. И Сен-Константен – центр этой новой империи.

– Империей называется государство, которое стремится к экспансии и первенству, – осторожно сказал Эраст Петрович.

– Второе замечание – и опять прямо в десятку. – Белые зубы сверкнули в широчайшей улыбке. – Никогда еще не встречал слушателя, который сразу схватывает главное, а я провел уже несколько сотен подобных бесед… Вы совершенно правы. Орден «Амфибия» намерен взять на себя управление всей планетой. Нынешний мир хаотичен, разобщен, он на полных парах несется к самоуничтожению. Так называемые великие державы тратят львиную часть своих бюджетов на гонку вооружений. Всё это скоро закончится грандиозной мировой бойней с совершенно непредсказуемыми последствиями. Погибнут миллионы или даже десятки миллионов людей, будут эпидемии, страшный голод, разгул жестокости. Возникнут уродливые средневековые режимы. Города превратятся в пепелища. И весь этот ужас случится по одной-единственной причине.

– К-какой?

– Мир, не руководимый единой волей, подобен телу, которым не управляет мозг. Этим мозгом и станет орден «Амфибия». Конвульсии и судороги прекратятся, движения станут осмысленными. Человечество заживет совсем по-другому.

– Многие земные владыки пытались подчинить весь мир своей воле, – скептически качнул головой Фандорин. – У некоторых это даже почти п-получилось. Александр Македонский, Чингисхан, Наполеон Бонапарт.

– Именно что земные. – Диспетчер поднял палец. – Про Наполеона Бонапарта мы с вами еще поговорим. Он принял верное решение, когда решил задушить своего главного врага, Британию, морской блокадой. Однако не довел дело до конца. Потому что не господствовал над океаном. «Амфибия» же готова взять власть над морем в свои руки. Кто владеет водой, тот владеет всей планетой. Англичане поняли это раньше всех и, покорив моря, создали империю, занимающую треть суши. Но сами остались на суше. В этом их принципиальная ошибка. Они вынуждены содержать огромную армию и раздутый управленческий аппарат, тратиться на баснословно дорогой флот, который способен вести боевые действия лишь на границе воды и атмосферы – это все равно как если бы фехтовальщик умел наносить шпагой удары только на уровне груди и выше. «Амфибия» легко положит Британскую империю на обе лопатки.

Бред сумасшедшего, подумал Фандорин, продолжая изображать заинтересованное внимание.

– Да как это возможно? У Англии десятки броненосцев и крейсеров, сотни миноносцев и других военных кораблей!

– Скоро увидите. Но сначала скажите: увлекает ли вас великая задача, которую мы перед собой ставим?

– Б-безусловно. Я потрясен ее масштабностью. Однако, признаться, мне трудно поверить в осуществимость подобного замысла.

Снисходительно улыбнувшись, Нэп сказал:

– Окончательное суждение на этот счет приберегите на потом. Пока же ответьте: если вы убедитесь, что мы не безумцы и что наш план реалистичен, готовы ли вы к нам присоединиться?

– Если увижу, что это не химера, – почту за честь и счастье.

– Прекрасный ответ! – Нэп поднялся, с его лица пропала улыбка, взгляд заблистал, голос зазвенел. – Но знайте, Пит, что, вступая в орден «Амфибия», человек отказывается от всех иных обязательств. И обратного пути не будет. Мы все братья, мы готовы отдать жизнь друг за друга. Всё человечество делится для нас на две неравные части: на зрячих и на слепцов, на ведущих и ведомых. Те, другие, из бессмысленного стада, не имеют для нас никакого значения. Они не настоящие люди, они не более чем инструменты для достижения нашей великой цели. Их жизни ничего не стоят. Но каждый из членов ордена свят и бесценен. Войдя в наши ряды, вы получите привилегии, которые нельзя купить ни за какие деньги. Вы станете одним из немногих избранных. Но одновременно с этим вы добровольно откажетесь от всего личного. От семьи, любви, дружбы – если дружба за пределами братства.

– Я на свете один, – сказал Фандорин. – Семьи у меня нет.

– Разумеется. Иначе вас не взяли бы на работу в концерн. Но есть ли люди, привязанность к которым может помешать вам исполнить свой долг перед орденом?

– Те, кого я любил, умерли. Друзей у меня нет. Я свободен.

– Превосходная формулировка! – Нэп хлопнул его по плечу. – Свободные люди, добровольно отказывающиеся от независимости ради общего великого дела, способны перевернуть мир. И мы это сделаем. Перевернем мир с головы на ноги. Идемте, Пит! Сейчас вы увидите, что планета Вода – не химера, а вполне достижимая реальность.

Они вышли в коридор, но повернули не туда, где располагались лаборатории, а в сторону глухой стены. Нэп остановился перед железной дверью, на которой было написано: «Не входить! Ток высокого напряжения». Эраст Петрович всегда думал, что там находится щитовая или что-то в этом роде.

Диспетчер повернул ключ.

Действительно, небольшое помещение было почти сплошь занято электрооборудованием. Нэп прошел в дальний угол. Чем-то щелкнул. Панель с рычажками и стеклянными окошками отодвинулась.

Вперед, в чрево горы, вел проход.

Прошли узкой галереей до новой двери. За ней открылся туннель – прямой, как стрела, ярко освещенный. У небольшой площадки стояла электродрезина, вглубь подземной трубы тянулись рельсы.

И Нэп, и Фандорин молчали. Первый торжественно, второй настороженно.

Мягко покачиваясь на рессорах, тележка покатилась вперед и скоро, через две-три минуты, остановилась у точно такой же площадки.

– Вот мы и прибыли. – Диспетчер подвел спутника к двери, которая ослепительно сверкала полированной медью. – Добро пожаловать в Атлантис, столицу планеты Вода.

Волшебный чертог

Никогда. Нигде

В эту ночь Беллинда решила не ходить в ночную экспедицию, потому что размышлять о своей новой жизни было интересней, чем подглядывать за чужой. Она легла в кровать и думала про мистера Булля, потом уснула, проснулась же не у себя в комнате, а нигде.

Она лежала в постели, но это была не ее постель. И потолок был другой: белый-пребелый, так что не на чем остановиться взгляду, и без люстры. Такими же белыми были стены – без окон и двери. Вообще без всего.

Я сплю, сначала сказала себе Беллинда, и сон какой-то скучный. Что это такое, когда ничего нет и всё никакое?

Она повернулась на бок, сложила ладони и сунула их под щеку, чтобы увидеть сон поинтереснее, хорошо бы про мистера Булля, однако тут накатил кашель. Когда такое происходило, нужно было поскорее проснуться, схватить с тумбочки стакан, в котором микстура и отпить. Беллинда протянула руку, но не нащупала ни тумбочки, ни стакана. Рывком села на кровати, согнулась пополам и долго кашляла – сердито, потом удивленно.

Оказывается, она не спала! Всё было на самом деле: белая комната без окон и дверей, чужая постель с мягкой периной, ровный мертвенный свет, сочащийся сверху. На Беллинде была не байковая пижама, в каких спали пансионерки во избежание ночной простуды, а длинная белая сорочка. «Это саван, – догадалась Беллинда. – Я умерла. «Нигде» – это тот свет».

Испугаться она не испугалась, но сделалось жалко, что жизнь закончилась в момент, когда только-только начала становиться по-настоящему интересной. Но сожаление промелькнуло и исчезло, вытесненное любопытством.

Откинув легкое одеяло, Беллинда соскочила на пол, такой же белый, как стены и потолок. Попробовала оттолкнуться ногами и взлететь – не вышло. Оказывается, души не летают, придется ходить. Да еще в туфельках. Они стояли на маленькой скамеечке – белые, атласные, с серебряными разводами, прелесть что за туфельки. Беллинда сначала ими вдосталь налюбовалась и только потом надела.

По правде говоря, рассматривать на том свете было особенно нечего. Очень скоро (а может и не скоро – времени здесь ведь тоже не существовало) Беллинде надоело вертеть головой и трогать гладкие стены. Комната была не сказать чтоб большая. И совсем пустая, если не считать кровати и небольшого зеркала.

«Мне что тут теперь целую вечность торчать, в этом белом склепе?» – подумала девочка, но опять не испугалась, а решила сначала проверить, верно ль, что отсюда нет никакого выхода.

Она опустилась на четвереньки, сняла туфельку и начала простукивать ею пол. Тот отзывался глухим мертвым звуком.

Тогда Беллинда принялась за стены. Они оказались металлическими, покрытыми лаком. Ноготь прочертил по белому царапину, и это было уже кое-что. Всё-таки существовать в сплошной белизне, особенно если целую вечность или хотя бы до Страшного Суда, если он предусмотрен, это как-то скучно. На лаке же можно рисовать или писать.

Дальше – лучше.

Простукивая следующую стену, Беллинда на что-то нажала, и – ура! – в гладкой поверхности сначала обозначился прямоугольник, а затем он превратился в дверь, только не совсем обычную. Она не распахнулась, а будто продавилась внутрь дюйма на два, да и уехала вбок.

Девочка увидела, что тот свет – не склеп, а чертог. Есть такое слово, которое встречается только в сказках и в стихах. Вроде дворца или замка. Как правило, волшебного.

Беллинда стояла на пороге небольшого зала. Он тоже был белый, но намного интереснее предыдущей комнаты, которую Беллинда сразу разжаловала из склепа в спальню.

Здесь, пожалуй, находилась столовая. Потому что посередине стоял стол. Рядом два стула. Почему два – непонятно. Беллинду больше заинтересовала белая ваза с фарфоровой крышкой. Что там?

Вот это да! Сэндвич с сыром, сэндвич с ветчиной, яблоко и груша!

Очень кстати. Покойнице ужасно хотелось есть. Аппетит у Беллинды всегда был прекрасным, особенно по утрам.

Она быстро слопала сэндвич, за ним второй и начала икать от сухомятки.

– А пить у вас тут дают? – спросила она вслух.

Ух ты! На столе с краю отворилось квадратное отверстие. Внутри стояли три графина: с томатным соком, с яблочным и с апельсиновым.

Тут у Беллинды возникло явственное ощущение, что за ней наблюдают – прямо волоски на затылке зашевелились. Она заозиралась, но никого не было. На одной из стен висело зеркало – побольше, чем в спальне. Беллинда подошла и посмотрелась. Просто чтобы понять, похожа она на покойницу или нет.

Вроде не особенно.

Пошла вдоль стены, постукивая кулаком. Не откроется ли еще какой-нибудь сезам?

Открылся! Но не там, где она стояла, а совсем в другом месте. Отъехала панель, и в проеме белым кафелем засверкала уборная.

«Нет, я не на том свете, – сказала себе Беллинда. – Это что-то другое. На том свете, во-первых, не едят и не пьют, а во-вторых, не приглашают на толчок, когда тебе это не нужно. Кто-то, кто за мной наблюдает, вообразил, что я ищу туалет. Это не Господь Бог, потому что Он ошибаться не может».

Для того чтобы создать новую версию, данных пока не хватало. Но зато было ясно, что гладкие стены не сплошные. Беллинда опять стала их простукивать, стараясь не пропустить ни одной пяди поверхности – и оп-ля! – отворилась новая дверца, откуда полился голубоватый мерцающий свет.

Беллина шагнула через порог – и замерла в восхищении. Вперед тянулась узкая галерея, упиравшаяся в стену, но рассматривать этот проход Беллинда не стала, она уставилась на потолок.

Он представлял собою дно огромного аквариума. Это оттуда сочилось чудесное сияние, покачиваясь бликами. Над головой проплыла стая радужных рыб, потом пушечным ядром, сверху вниз, упал осьминог, ударился о стекло, с перепугу выпустил чернильное пятно и кинулся прочь, отчаянно работая щупальцами. Беллинда ойкнула от восторга.

Она долго глазела на потолок и увидела еще много всякого чудесного: разных рыб, колышащихся медуз и вовсе невообразимых морских созданий. Вдоволь налюбовавшись, прошла до конца галереи и проверила дальнюю стену, но та оказалась тупиковой, так и не открылась. Пришлось возвращаться обратно – в Столовую, где со стола исчезли графины и ваза, но зато откуда-то появился букет белых лилий. Заглянула и в Спальню, просто так, от нечего делать. Кровать испарилась, но девочка этому уже не удивилась. Наверное, пол здесь тоже раздвижной, как стол в Столовой.

Пошла в уборную – понадобилось. Оказалось, что там есть еще умывальник с холодной и горячей водой, а также жутко красивая ванна в виде бутона лилии. Захотелось наполнить ее водой и поплескаться, но делать этого Беллинда не стала. Сначала нужно было проверить, подглядывает за ней кто-то или нет. Может, мерещится? Но ведь кто-то приготовил угощение, убрал посуду, спрятал кровать?

Прогулялась по чертогу еще раз, прикидывая, как тут жить. Стало быть, есть Спальня, Столовая, Аквариумная и Ванная. Вообще-то для целого мира маловато.

Снова любовалась на морскую жизнь, пока не надоело.

Ну, еще можно было посмотреть на себя в зеркало.

– Что же это такое? – сказала Беллинда своему отражению. – Чей это чертог? Кто тут хозяин? Похоже на сказку «Красавица и чудовище», да только я никакая не красавица, и чудовища что-то не видно, а очень хотелось бы с кем-нибудь поговорить, хоть с чудовищем. А то, если человеку сначала невыносимо любопытно, а потом ужасно скучно, то так и помереть можно. Ау! Есть тут кто-нибудь?

Чрез открытую дверцу донесся звук. Кто-то там скрипнул стулом.

«Ну вот. Сейчас я всё узнаю», – подумала Беллинда.

С храброй улыбкой и отчаянно колотящимся сердцем она шагнула в Столовую.

За столом сидел человек в белом костюме, белой рубашке и белом галстуке. Волосы у человека тоже были белые, торчали наподобие нимба. По этому пушистому облаку Беллинда его и узнала – вчерашнего старичка, что сидел с ней на скамейке близ Грота.

– Здравствуй, милое дитя, – сказал вчерашний старичок дрожащим голосом.

Беллинда поняла, что голос дрожит от волнения, и сама волноваться сразу перестала. Ну, почти перестала.

– Здравствуйте, а… – И не успела ни о чем спросить, потому что старичок начал всё объяснять сам.

Так и сказал:

– Я тебе сейчас всё объясню, а то ты, конечно, испугана и ничего не понимаешь. Минувшей ночью тебе стало плохо. Ты потеряла сознание. Все подумали, что ты умираешь. Повезли тебя в больницу. А я сказал, чтобы тебя доставили ко мне. Что тебе у меня станет лучше. Я тебя спасу. И я тебя спас. Ты ведь не чувствуешь себя больной?

Объяснение всем волшебным событиям, приключившимся с Беллиндой, оказалось таким скучным и неволшебным, что она расстроилась. Но, конечно, виду не подала, это было бы невежливо. И потом, старичок так трогательно волновался.

– Я чувствую себя совсем здоровой. Спасибо. А…

И снова он не дал ей времени задать вопрос. Спросил с тревогой:

– Тебе здесь нравится?

– Очень. – И быстро: – А вы кто?

– Я одинокий человек. Зовут меня профессор Кранк. Я живу… в глубине острова.

Конечно, профессор, кто же еще.

Беллинда кивнула:

– Вы, наверное, главный человек в концерне «Океания». Поэтому вас и послушали, когда вы велели перевезти меня к вам. Вы живете под вулканом? Под электростанцией с солнечными ак-ку-му-ляторами? – вспомнила она трудное слово, смысл которого так здорово объяснил Пит. – Ой, нет! Я догадалась! Вы живете на дне моря! Там, в коридоре – это не аквариум, а самое настоящее море, правда?

– Ты очень умна, – улыбнулся профессор. Он уже не волновался, а только ласково смотрел на Беллинду, иногда облизывая тонкие губы острым лиловатым языком.

– А почему вы решили взять меня к себе? Только потому что мы с вами вчера немного поболтали?

– Ты очень похожа на мою покойную дочь. Мою любимую Формозу. – Глаза Кранка наполнились слезами, но не горькими, а скорее мечтательными. Должно быть, его дочь умерла очень давно, и он успел свыкнуться с утратой.

– Очень вам сочувствую, – жалостливо сказала Беллинда.

Вдруг старичок опять заволновался. Трижды провел языком по губам, аккуратная бороденка дернулась, на щечках выступил детский румянец.

– Я никогда никому не показывал мою Формозу, потому что… это очень драгоценные, очень хрупкие воспоминания… Но ты мне так нравишься… И так на нее похожа, – забормотал профессор и вынул из кармана книжечку в красивом парчовом переплете. Это оказался фотоальбомчик.

– Вот, взгляни…

Внутри было шесть снимков. На всех – светловолосая худая девочка с закрытыми глазами. Только лицо и шея, крупно. Вокруг почему-то разложены белые лилии – такие же, как те, что стояли на столе.

– Я любил фотографировать ее во сне. Она спала, как ангел. И очень, очень любила белые лилии.

– Но это разные девочки! – удивилась Беллинда, перелистнув странички еще раз. – Похожи, но разные!

– Нет, ты ошибаешься. – Профессор отобрал альбомчик, спрятал. – Это всё моя Формоза. Уверяю тебя!

Беллинда смотрела на чудака с жалостью и ничего не говорила. Подумала-подумала и объяснила себе эту загадку.

Ученые, как известно, часто бывают малость ку-ку, а этот, наверное, не просто профессор, а какой-нибудь гений. Даром что ли он живет на дне моря. Когда у бедняги умерла любимая дочка, он, наверное, слегка тронулся рассудком от горя. Дочкиной фотокарточки у него не осталось, поэтому он находит девочек, которые на нее похожи, и просит сфотографироваться с закрытыми глазами. Потому что с закрытыми глазами все немножко похожи. Еще Беллинда догадалась, что мистер Кранк и ее попросит так же сняться. Пускай. Жалко что ли?

Он был жутко интересный, этот профессор Кранк. Фарфоровый старичок, живущий в подводном доме со стеклянной крышей. Как морской волшебник из сказки. Ах, как здорово будет рассказать про всё это Питу! И как здорово, что теперь на свете есть человек, которому хочется рассказывать про интересное!

– А когда я смогу вернуться наверх? – спросила Беллинда. – Я себя совсем нормально чувствую, честно. У вас тут очень красиво, но… – Кстати вспомнилось отличное выражение, какие употребляют настоящие леди: – Но не хочется злоупотреблять вашим гостеприимством.

– О, я рад такой гостье! – воскликнул профессор, и очень искренне, а не из вежливости, это было видно. – Но я не буду тебя здесь долго держать. Нужно только произвести одну лечебную процедуру, которая навсегда избавит тебя от приступов кашля.

– Что за процедура?

– Я приготовлю тебе ванну с особым раствором, дам выпить сильное лекарство. После этого ты никогда не будешь болеть.

– Я выздоровлю?! – воскликнула Беллинда. – Совсем-совсем?! Нет, правда? Не буду кашлять? Не буду плеваться кровью? Честное слово?

– Честное слово. – Профессор клятвенно приложил ладонь к сердцу. – Уж можешь мне поверить.

А как было не поверить? Ведь он – ученый, Морской Волшебник!

– Я очень хочу вылечиться, очень! Я сделаю всё, как вы велите. Когда будет процедура?

Кранк наклонил голову, любуясь Беллиндой, и улыбнулся.

– Твои ясные глазки горят счастьем. Я тоже счастлив. Я вылечу тебя прямо сейчас. Побудь здесь. Я всё приготовлю и приглашу тебя.

Он поднялся – маленький, белый, торжественный. Взял со стола букет лилий. Церемониальным шагом направился к двери ванной. Прикрыл за собой створку.

Зажурчала вода.

Не в силах усидеть на месте, Беллинда закружилась по комнате, будто танцевала вальс.

Здорова! Ах, Пит, я буду совсем здорова!

Она подбежала к большому зеркалу, прищурилась, чтобы через ресницы было видно силуэт: кто-то стоит и смотрит на тебя, но это не ты.

Это Пит. Ему можно сказать всё. Он выслушает и поймет.

– Ты на меня пока не смотри, – сказала ему Беллинда. – Я пока больная, я хилая и тощая, я похожа на червяка. Но теперь я выздоровлю и стану другой. Бабочка тоже сначала бывает червем. Я вырасту и стану красивой, как бабочка. Но не только красивой, красивых много. Я вырасту сильной и умной. Я буду во всем помогать тебе. Я стану очень нужна тебе. Ты не сможешь без меня обходиться. Я и сейчас тебе нужна, просто ты этого еще не знаешь. Когда ты это поймешь, ты тоже меня полюбишь. Ты сильный, но со мной ты будешь вдвое сильней. И ты никогда, никогда не будешь одиноким. Все, что интересно тебе, будет интересно мне. Твои друзья будут моими друзьями, я не буду тебя к ним ревновать. Твои враги станут моими врагами, я буду ненавидеть их непримиримей, чем ты. Я дам тебе всё, чего тебе не хватает. Если случится беда, я спасу тебя. Ты старше меня, но это ничего. Со временем мы сравняемся в возрасте. Я с тобой стану старше, ты со мной станешь моложе. Мы не сможем жить друг без друга. Я без тебя, ты без меня. И мы будем невероятно счастливы, как никто, никогда и нигде не бывал счастлив. Я тебе это обещаю…

Пит слушал внимательно и верил каждому слову. Потому что Беллинда говорила правду.

Скрипнула дверь, пришлось замолчать. Но всё главное уже было сказано.

– Прошу, – изящным жестом пригласил профессор Кранк. – Ванна наполнена. Лекарство в стакане. Сейчас ты излечишься. Мы навсегда с тобой расстанемся. Но я буду вспоминать о тебе. Готова ли ты?

– Конечно, готова! – вскричала Беллинда. – Я иду!

Наполеон четвертый

27 октября 1903 года. Город Атлантис

– Добро пожаловать в Атлантис, столицу планеты Вода, – сказал диспетчер, и в тот же миг непостижимым образом преобразился.

Он будто стал выше ростом и шире в плечах, осанка сделалась величественной, посадка головы – горделивой, исчезла и всегдашняя ясная улыбка. Это был уже не «диспетчер», а кто-то совсем другой.

– За этой дверью – столица? – недоверчиво спросил Эраст Петрович. – Вы должно быть шутите, Нэп?

– Здесь я не шучу, – был строгий ответ. – И здесь я не «Нэп».

– А кто?

– Наполеон. Следуйте за мной.

Жестом, полным величественности, он распахнул дверь и вошел первым.

«Наполеон? Ну-ну, – подумал Фандорин. – Диагноз ясен. Мегаломания, раздвоение личности, болезненно кипучая энергия».

За дверью, конечно, не оказалось никакого города. Там был широкий длинный проход, в дальнем конце которого что-то светилось и погромыхивало. Но сумасшедший повел спутника не туда, а в помещение, расположенное почти сразу за входом. На двери висела табличка с изображением короткой шпаги или, может быть, кортика.

– Сейчас вы будете приняты в братство. Подождите минуту и входите.

– Как скажете.

Оставшись один, Эраст Петрович озадаченно поглядел вокруг. Город не город, но тут, в недрах острова, располагалось некое огромное предприятие. Как удалось явному психу (очень хорошее словечко из современного жаргона) создать подобное инженерно-строительное чудо и, главное, заразить своим безумием столько людей?

– Входите! – глухо донеслось из-за двери.

Внутри оказалось что-то вроде гардеробной комнаты. На вешалках висели одинаковые синие куртки. Сверху стояли в ряд такие же синие кепи. «Наполеона» видно не было.

– Снимите ваш пиджак, он вам больше не понадобится. – Оказывается, в глубине помещения находилась еще одна дверь. Голос звучал оттуда. – На территории Атлантиса братья ходят в форме. Выберите в левом ряду тужурку и головной убор по размеру.

Оказывается, мундиры были не совсем одинаковыми. На тех, что висели слева, пуговицы, канты, погончики, шнуры на кепи были серебряными. Куртки на вешалке справа посверкивали золотой оторочкой, их было всего пять или шесть.

– Раздевалка предназначена для братьев, которым по роду службы приходится бывать на поверхности, – объяснил голос. – Но вы будете работать в Атлантисе. Переоделись?

– Да.

Эраст Петрович посмотрел в зеркало, расположенное подле входа, и поморщился, сочтя, что в этом опереточном наряде он выглядит по-идиотски.

Но у «Наполеона» видок был еще нелепей. Он вышел, облаченный в мундир, на вороте которого красовались две алмазные звезды. Третья сияла на головном уборе. На боку висел кортик, тоже посверкивавший драгоценными камнями. Другой кортик, серебряный на серебряном поясе, псих держал перед собой.

– Преклоните колено и снимите кепи!

Эраст Петрович повиновался, придав лицу торжественное выражение. Получил легкий удар ножнами по одному плечу, по другому.

– Посвящаю тебя в братья ордена «Амфибия» и присваиваю тебе звание «кавалера»!

«Наполеон» употребил старинное английское местоимение thee («ты»). Вдруг он улыбнулся – открытой, сердечной улыбкой, и вновь превратился в того Нэпа, каким был прежде.

– И всё, Пит. Ритуалы закончены, не бойся. А то ты, наверное, вообразил, будто угодил в сумасшедший дом. Мы все здесь между собой на «ты». Иерархия простая: есть кавалеры, офицеры и командоры. Командоров всего четверо, по числу департаментов. Орден по своему устройству напоминает единое тело, поэтому департаменты называются соответствующим образом. Ты будешь принадлежать к департаменту «Мозг», он самый малочисленный. Занимается инженерной и исследовательской работой. Департамент «Глаза» наблюдает за внешним миром и отвечает за безопасность. Ты видел командора – мы зовем его «Генерал», потому что в прежней жизни он действительно был генералом. Большинство братьев этого департамента работают не здесь, а там. – Он показал наверх. – В разных странах, под тем или иным прикрытием. Еще есть департамент «Руки». Скоро ты увидишь, чем он занимается. Четвертый – департамент «Кровь». Нет-нет, ничего кровожадного или кровопролитного, – засмеялся Нэп. – Тут другая аллегория: кровеносная система, а проще говоря деньги, без которых Атлантис не мог бы нормально функционировать. Братья из департамента «Кровь» почти все работают на поверхности: управляют концерном «Океания», банками, акционерными обществами.

– А кто в этой системе вы? – спросил Эраст Петрович, уже не зная, как относиться к собеседнику. На сумасшедшего тот сейчас похож не был, а всё, что он говорил, химерой никак не выглядело. Но «Наполеон»?

– Называй меня на «ты». Я – принц. Пока принц Наполеон. Потом, когда мы победим, я стану императором Наполеоном.

Должно быть, Фандорин выглядел сильно озадаченным – Нэп расхохотался.

– Люблю этот момент. У всех делается одно и то же выражение лица: «Боже, он все-таки чокнутый. Куда я попал?». Я не маньяк, вообразивший себя Наполеоном Бонапартом. Мое имя действительно Наполеон, а фамилия действительно Бонапарт. Мой отец, племянник великого корсиканца, назвал первенца в честь двоюродного деда.

– Вы… ты хочешь сказать, что принадлежишь к дому Бонапартов? – Эраст Петрович покачал головой. – Но разве такое обстоятельство можно было бы скрывать?

– Да. Потому что я, Наполеон Бонапарт, к императорскому дому формально не принадлежу. Мой отец, кузен Наполеона Третьего, был бесповоротно исключен из состава августейшего семейства еще сорок лет назад. Потому что осмелился жениться на женщине, которую любил. Моей матери. Она была мало того что подданной враждебного Франции государства, но к тому же еще простолюдинкой и, хуже того, еврейкой. Скандал почти не просочился в прессу. Просто с какого-то момента отец исчез из придворных хроник, его имя перестало упоминаться. Лет пятнадцать назад то же самое произошло с австрийским эрцгерцогом Иоганном-Непомуком, который женился на танцовщице. Этот принц просто исчез, будто его никогда не бывало. А уж парвеню Наполеон Третий заботился о престиже своего сомнительного двора побольше, чем тысячелетние Габсбурги.

Он не сумасшедший! К такому выводу, в высшей степени тревожному, пришел Фандорин, выслушав историю о скандале в венценосном семействе. Эраст Петрович вспомнил о принце, который накануне франко-прусской войны женился на наследнице германского банкирского дома «Зюсс», первоначального создателя концерна «Океания».

Вот всё и стало на свои места. Человек, в чьих жилах течет кровь великого завоевателя, одержимый бонапартовской гигантоманией, а к тому же обладающий огромными ресурсами и – это очевидно – незаурядными способностями, поставил перед собой цель, которая трудновыполнима (скорее всего, вообще невыполнима), однако же не является ни безумием, ни пустой фантазией. Фандорину уже попадались подобные люди. Относиться к ним следует с чрезвычайной серьезностью. Мир они не завоюют, но могут заварить нешуточную кашу и понаделать много бед.

– Я вижу по выражению лица, что ты наконец перестал смотреть на меня, как на клоуна. – Принц Наполеон добродушно усмехнулся. – Не отрицай, это было видно. Самые умные из новых братьев всегда так смотрят вначале. Пока не увидят моего Атлантиса и не поверят в Наполеона Четвертого.

– В к-кого? – не сразу понял Эраст Петрович, потому что сосредоточенно размышлял, не прикончить ли императорское высочество прямо здесь и сейчас, чтобы избавить мир от угрозы. Сделать это было бы очень просто.

– Наполеон Первый ошибся, потому что хотел завоевать только землю. Наполеон второй рано умер. Наполеон Третий был бездарен. Я – Наполеон Четвертый, и я объединю планету. Или погибну, пытаясь это сделать, – перестав улыбаться, тихо сказал принц. Он и не подозревал, что его жизнь висит на волоске. – Но хватит слов. Пойдем, ты всё увидишь сам.

«Успеется, – решил Эраст Петрович. – Сначала надо посмотреть, что это у них тут за Атлантис».

В конце длинной галереи, по которой озабоченный Фандорин проследовал за принцем без единого слова, открылась широкая площадка, высеченная в скальной породе. Два десятка металлических дверей, каждая с вертикальным швом посередине, были расположены в ряд. Там, внутри, время от времени что-то полязгивало, погромыхивало.

– Это лифты, – объяснил Наполеон. – Каждый грузоподъемностью в две тонны. Если случится авария, угрожающая затоплением города, прозвучит сирена, и через эти кабины в считанные минуты эвакуируется всё население. Сейчас это около четырехсот человек, но при полной комплектации будет шестьсот…

Стальной ящик спускался полторы минуты – быстрее, чем обычные лифты. Метров пятьдесят, а то и шестьдесят, предположил Эраст Петрович.

Вот кабина остановилась.

Принц, рассмеялся и нажал кнопку, воскликнул голосом циркового шпрехшталмейстера:

– Оп-ля! Сейчас ты ахнешь.

Створки раздвинулись.

Фандорин ахнул.

Они находились в огромной пещере, залитой ярким электрическим светом. В ее центре располагался сухой док. Там посверкивала туша субмарины – точно такой же, как лодка, утопившая «Лимон-2». Мерно громыхал гидравлический молот. Сыпались искры от сварочного аппарата. Десятки людей сновали по всей территории, каждый занятый своим делом.

– Это зона «Центр»! – Принц говорил громко, чтобы перекричать шум работ. – Здесь мы собираем субмарины! Все основные системы жизнеобеспечения тоже находятся тут! Вон там электростанция! Там центральная аппаратная! Там вентиляционная станция! Там станция опреснения! Там – насосная! Лаборатория, в которой ты будешь работать, тоже находится здесь.

Фандорин лишь поворачивал голову, ошеломленный зрелищем.

– Видишь на потолке трубы, сходящиеся к центру? Там коллекторный вывод. По нему промышленные газы и дым выводятся в жерло горы. Пришлось объявить вулкан проснувшимся, иначе испарения могли бы вызвать подозрения. Вон канал, по которому мы переправляем готовые лодки в зону «Норд». Там порт.

Молот остановился, грохот стих. Стало возможно вести разговор нормальным голосом.

– Много ли изготовлено субмарин? – спросил Эраст Петрович, внимательно рассматривая ту, что строилась.

Судя по контурам, лодка была быстроходной. Два торпедных аппарата. Хвостовой винт интересной конструкции: двойной. Рубка вся прозрачная. Интересно, что это за материал? Не стекло же?

– Сейчас покажу. Мы идем в зону «Норд». Здесь легко ориентироваться, ты быстро привыкнешь.

Они пошли вдоль темного канала, в котором мерцала черная вода.

Навстречу попадались люди – одни в синих мундирах, другие в спецовках. Наполеон приветствовал каждого взмахом руки, иных называл по имени. Ему отвечали так же приветливо, безо всякой угодливости, на разных языках:

– Hello there, Napoleon!

– Ravis de te voir, Prince!

– Hola, Principe!

– Schön dich zu sehen, Prinz!

Кивали и Фандорину. Кажется, отношения между обитателями Атлантиса были примерно такие же, как наверху, в лаборатории, только «диспетчера Нэпа» именовали «принцем» и «Наполеоном».

После монументального «Центра» Эраст Петрович был готов ко всякому, и тем не менее содрогнулся, когда увидел новую пещеру, еще обширнее прежней. Она была, пожалуй, размером с Красную площадь. Почти всё пространство занимала вода, только по краям тянулся бетонный причал, на котором там и сям торчали подъемные краны. По периметру бассейна были пришвартованы субмарины – бок о бок, тесно, как сардины в консервной банке.

– На той стороне – вон там – тоннель, по которому лодки выходят в море, – показал Наполеон. – Когда ты нырял, ты видел внешние ворота. Зона «Норд» принадлежит нашему департаменту «Руки». Этими «руками», когда придет время, я возьму за горло так называемую владычицу морей Британию. Ты спрашивал, сколько у нас субмарин? Завтра закончим сто девяносто третью. Детали доставляют на остров с разных заводов, у нас проводится только сборка, оснащение, вооружение. На одну лодку уходит три-четыре дня. Чтобы начать войну, понадобится двести субмарин.

– То есть, вы… мы начнем уже через три-четыре недели? – спросил Эраст Петрович, пытаясь представить, какой сумбур на море могут устроить двести подводных лодок, вооруженных торпедами. Британию они, конечно, не победят, однако сильно пощиплют ее флот и изменят хрупкий баланс между великими державами, что может дать толчок к самой настоящей, уже вполне земной войне.

– К сожалению, одних лодок недостаточно, – вздохнул принц. – Нужны еще экипажи. Сейчас в департаменте «Руки» сто готовых подводников и еще столько же проходят обучение. Генерал и его агенты вербуют бывших моряков по всему свету, но дело движется медленнее, чем хотелось бы. Каждого ведь нужно проверить, испытать. Субмарина управляется командой всего из двух человек: рулевого и стрелка. Однако по самому минимуму требуется четыреста человек, а со сменными экипажами вдвое больше. Правда, я сейчас заканчиваю разработку оперативного плана, который позволит ограничиться на первом этапе только сотней кораблей. Остальные можно выпускать и позже, по мере расширения театра военных действий.

– План, должно быть, секретный? – осторожно спросил Фандорин. – Честно говоря, я не п-представляю, как можно сотней, да хоть бы и двумя сотнями десятиметровых подводных лодок…

– У меня от братьев секретов нет. – Наполеон легонько хлопнул его по плечу. – Мы все заодно. А план очень прост, ты и сам бы составил такой же, если бы хорошенько подумал. Британия на своем острове уязвима и несамостоятельна. Она получает извне две трети продовольствия и три четверти промышленного сырья. При полной блокаде она не продержится и шести недель. Идея моего двоюродного деда поставить Англию на колени посредством континентальной блокады была в принципе правильной, однако неосуществимой, поскольку Франция не контролировала морских коммуникаций. А мы обеспечим себе господство в первый же день. По плану, в «День Икс» мои водолазы заминируют все корабли, стоящие на портлендском рейде, где базируются основные силы британского флота. Департамент «Глаза» имеет в Портленде достаточное количество людей, они лишь ждут усовершенствованного пневмоаппарата, над которым ты работал в лаборатории и который закончишь здесь. По судам, находящимся в открытом море, нанесут удар мои субмарины. Двадцать лодок наглухо закупорят Ла-Манш. Еще пятьдесят перекроют Северную Атлантику. Еще двадцать – Северное море. Десять субмарин останутся здесь, защищать Сен-Константен от нападения британских кораблей, которые не будут уничтожены в первые дни войны. Вот и всё. Через полтора месяца в Англии закончится еда, остановятся заводы. Ей придется капитулировать.

– А остальные страны будут смотреть и б-бездействовать? – спросил Эраст Петрович, которому этот авантюрный, но не такой уж фантастический план ужасно не понравился.

– Разумеется, нет. Но несколько недель они выждут. Всем им выгодно, чтобы Британия была ослаблена и унижена. Когда же почуют, что дело пахнет дохлятиной не только для Альбиона и зашевелятся всерьез, будет поздно. Мы успеем добить останки британского флота, подготовить еще какое-то количество экипажей. Главное же – страх. Ни один броненосец или крейсер не посмеет выйти в море, зная, что может подвергнуться атаке, от которой нет спасения. В драке сразу с несколькими противниками нужно первым делом показательно поколотить самого сильного. Тогда остальные подожмут хвосты.

Ну, победа в бою с броненосцем будет не так уж легка, думал Фандорин, слушая. Одно дело – тайком подложить мину или потихоньку подплыть к не ожидающему атаки судну, но после начала военных действий и первых потерь, капитаны будут настороже. Современный боевой корабль найдет способ не подпустить к себе субмарину на расстояние прицельного торпедного выстрела. А если стрелять издалека, вероятность попадания невелика. Да и одной торпедой броненосец утопить трудно. Но в одном этот четвертый Наполеон прав: его подводный город неуязвим и неприступен для вражеского нападения.

При одном условии: если нападения ждут. Будь проклята английская бюрократическая машина! Если бы крейсер «Азенкур», курсирующий в ближних водах, высадил десант прямо сейчас, удалось бы предотвратить кризис панъевропейского, если не всемирного масштаба.

– …После капитуляции Британии дело пойдет быстро, – продолжал принц. – Во всех державах у ордена «Амфибия» есть свои агенты влияния, в том числе в политической и финансовой верхушке общества. А после разгрома Альбиона число таких людей многократно возрастет. С их помощью мы возьмем под свой контроль правительства в этих странах. Какое-то время сохранят независимость Северо-Американские Соединенные Штаты, но я хорошо знаю практицизм этой страны, я ведь вырос в Америке и имею американский паспорт. Да-да, мои родители были вынуждены эмигрировать в Новый Свет, и я вырос на острове, близ флоридских берегов…

На миг лицо Наполеона осветилось легкой, мечтательной улыбкой, а Фандорину пришла в голову совершенно несвоевременная мысль: люди, у которых было счастливое детство, улыбаются и держатся иначе, чем те, кто в детстве был несчастен. Если присмотреться, первых всегда можно отличить от других.

Эраст Петрович дернул подбородком, чтоб не отвлекаться на ерунду.

– …И крупный американский капитал скоро поймет, что оставаться в изоляции от остального мира разорительно. Учти, Пит, что я не намерен вмешиваться во внутреннюю политику стран, которые войдут в мою империю. Пусть каждая живет, как ей нравится. Из моей подводной столицы я лишь буду регулировать общие принципы торговли и международного разделения труда, а также следить за тем, чтобы нигде не разгорелась война. Больших войн, впрочем, не будет, потому что прекратится соперничество из-за мирового господства и рынков сбыта.

– Но как избежать восстаний? Освободительных д-движений? – не удержался Фандорин, хоть в его намерения и не входило спорить с мегаломаньяком. – Мир огромен. Одними субмаринами, сидя здесь, в Атлантисе, его в покорности не удержишь.

– Субмаринами – нет. Но есть средство посильнее. – Наполеон сделал паузу и коротко обронил: – Страх.

– То есть? Вы… Ты имеешь в виду тюрьмы, казни, репрессии?

– Конечно, нет. Еще Лао-цзы двадцать пять веков назад открыл рецепт власти. «Лучший из правителей – тот, кто виден подданным лишь в виде тени». А я добавлю: «Лучший из правителей тот, которого вообще не видно». Власть должна вызывать мистический ужас своей бесплотностью и непостижимостью. Это надежнее всяких тюрем. Про императора Наполеона Четвертого будут знать все, но я никогда не покажусь публике. Мои указы будут появляться ниоткуда, со дна океана. Доступ ко мне будут иметь только члены ордена «Амфибия». А департамент «Глаза» превратится в разветвленную организацию, которая станет информировать меня обо всем, что происходит на планете… Конечно, во внутренних регионах материков есть страны, не зависящие от морской торговли, но через некоторое время они сами начнут проситься, чтобы их приняли в состав империи. А нет – пускай прозябают в бедности и третьеразрядности.

Беседуя, они вернулись в зону «Центр».

– Идем в «Восток», – объявил принц. – Это жилой квартал, он тебе понравится.

Они повернули на широкую улицу, ярко освещенную ажурными фонарями и обсаженную деревьями в кадках. Улица была довольно людной. С принцем все здоровались, с некоторыми встречными он обменивался парой фраз, так что беседа на время прервалась. Одного человека Фандорин узнал и стиснул зубы. Это был доктор Ласт.

– А-а, рад видеть тебя здесь, брат, – сказал он, сердечно пожимая Эрасту Петровичу руку.

Ласт и держался, и выглядел здесь по-другому. Он был в куртке с золотым шитьем и с золотым кортиком на боку – значит, офицер. Улыбчивый, словоохотливый, он совсем не казался похожим на Мефистофеля.

– Ознакомительная экскурсия? – спросил он. – Наполеон когда-то и меня так водил в первый раз. Помню, какое это произвело на меня впечатление. Только тогда я перестал сомневаться, правильно ли сделал, что ушел от великого Фрейда.

– К-кого?

– Я вижу, ты мало интересуешься достижениями медицинской науки, – хмыкнул Ласт. – Прежде я был ассистентом у венского светила психиатрии, которого в нашем кругу именуют не иначе, как Великим Фрейдом. Я исследовал тему «Половые дисфункции у малокровных предклимактерических женщин невротического склада» и считал, что занимаюсь очень важным делом. Но Наполеон прочистил мне мозги. Поиграл на своей волшебной дудочке и увел сюда, в свое подводное царство. Я перестал интересоваться психозами малокровных невротичек. Нашлась работа позначительней.

«Например, поставлять девочек монстру? – подумал Фандорин, вежливо улыбаясь. – Где тут у вас профессор Кранк? Вероятно, в лаборатории. Скоро свидимся».

От этой мысли улыбка на лице Эраста Петровича стала еще шире.

– Да, отсюда видишь мир с его п-проблемами иначе, – заметил он.

– Вот именно. – Ласт глубокомысленно покивал. – Вдруг сознаешь, что человечество пока не заслужило этого гордого имени. Что мир населен стадом животных, которым еще только предстоит сделаться людьми. Пока же они жуют свою жвачку, плодятся, бестолково толкаются боками и дохнут безо всякого смысла. Цена такой жизни – грош. Великий Фрейд тратит себя на смешную ерунду. Ветеринару незачем быть психиатром. А настоящей медициной занимаюсь я, потому что слежу за физическим и психическим здоровьем элиты человечества. К которой теперь принадлежишь и ты…

Он запнулся, и Фандорин подсказал:

– Булль. Пит Булль.

– Ладно-ладно, еще успеете поболтать. Идем дальше. – Наполеон потянул Эраста Петровича за собой.

Зона «Восток» поразила Фандорина еще больше, чем предыдущие, хотя казалось, что способность изумляться уже должна была бы притупиться.

Улица (Наполеон назвал ее «Восточной») вывела к поселку, расположенному под стеклянным куполом высотой метров в двадцать. Над головой голубела морская вода. Время от времени там проплывали стаи рыб.

– Мы на дне моря, – сказал Наполеон, с удовольствием наблюдая за спутником. – В ночное время поверх купола закрывается плотный механический экран, иначе с поверхности моря было бы видно просачивающийся снизу электрический свет.

Вдруг Фандорин вспомнил видение эдема, открывшееся ему в последний миг перед тем, как он, оглушенный подводным взрывом, потерял сознание.

То была не галлюцинация! Он действительно увидел свет, пробившийся сквозь шов «экрана»! Маса и «Лимон-2» погибли где-то здесь, над подводным поселком…

– Сегодня редкий для этих широт пасмурный день, поэтому горят фонари. – Принц вел Эраста Петровича по нарядной улице, между аккуратных, будто игрушечных домиков. – Обычно в дневное время электричество не нужно, хватает пробивающегося сквозь воду солнечного света. Ты увидишь, как это красиво: мягкий изумрудно-золотистый мир. Это лучшее место на планете, и мы создали его собственными руками!

Его голос задрожал в экстазе. Фандорин мрачно подумал, что самые опасные на свете люди – поэты, обладающие властью над человеческими судьбами. Правитель должен быть существом приземленным, прагматическим и лишенным художественного воображения. Иначе – беда.

– Нет, внутрь мы сейчас не пойдем. – Наполеон взглянул на часы. – К сожалению, у меня мало времени. Тебе выделят квартиру в одном из этих красивых домов, оснащенных по последнему слову бытовой техники, и ты сам увидишь, как разумно устроена жизнь поселка. Идем назад, в «Центр». Я коротко расскажу тебе про остальные две зоны, и на этом наша экскурсия закончится.

Они вернулись быстрым шагом. От сухого дока тянулись еще две галереи – одна такая же широкая и людная, как Восточная улица, другая узкая и пустая.

– По Западной улице ты попадешь в Сан-Суси, это квартал, где братья отдыхают и развлекаются. – Принц подмигнул. – О да, Пит, мы хоть и члены ордена, но не монахи. Умеем не только работать, но и получать удовольствие от жизни. Скучать в нашем жутком подземелье тебе не придется. Там у нас прекрасный ресторан, синематограф, любительский театр и лучший в мире публичный дом. По сравнению с ним бордель, который ты видел наверху, – жалкий притон. Сюда, вниз, попадают самые отборные красотки. Они не члены Ордена и не имеют права покидать пределы зоны, но невольницами их назвать трудно. Они живут, как султанши в гареме.

– А кстати, какое место на планете Вода будет отводиться женщинам? – заинтересовался Эраст Петрович.

– Это вопрос дискуссионный. И непростой. – Наполеон забыл, что торопится, и остановился, увлеченный темой. – Я как раз сейчас много об этом думаю. Знаешь, Пит, я всегда полагал, что женщина – всего лишь спутница человека. Недаром ведь в большинстве языков «мужчина» и «человек» обозначаются одним и тем же словом. Женщина нужна для физической разрядки, для обслуживания, для продолжения рода. Так называемая «любовь» к женщине – психическое заболевание. Сына у матери нужно отбирать, как только она его выкормит, женское воспитание для мальчиков губительно. Ну, на этот счет мое мнение не переменилось и сейчас. Но есть в ордене и иная точка зрения. Доктор Ласт давно убеждает меня, что лучшие представительницы женского пола могут принести нам пользы не меньше, чем мужчины. Что пора ввести ранг «сестры». Я долго не соглашался, но теперь начинаю думать, что он прав. Не все существа женского пола одинаковы…

– В самом деле? – Фандорин приподнял брови, как бы удивляясь столь рискованной мысли.

– Да. – Наполеон вздохнул и повернулся к югу. – Южный переулок тебе не понадобится. Там находится моя резиденция, и вход туда воспрещен. Не из-за моей персоны, – улыбнулся он, – а потому что в том же отсеке находится склад взрывчатки для торпед.

Так-так, сказал себе Эраст Петрович.

И с невинным любопытством спросил:

– Неужели ты живешь там один?

– Не совсем… – неопределенно и с каким-то странным смущением ответил Наполеон. – Но об этом говорить давай не будем. Просто запомни, что «Юг» – единственная зона, где тебе бывать незачем.

Вероятно, женщина, предположил Фандорин. Вот чем объясняется эпохальное озарение, что «не все существа женского пола одинаковы». Но это ладно. Про склад взрывчатки интереснее. Разберемся.

– Генерал, правда, требует, чтобы мы ужесточили меры безопасности и поставили охрану ко всем жизнеобеспечивающим узлам. К сожалению, враги догадываются о том, что остров Сен-Константен имеет двойное дно. Англичане и немцы всё время пытаются разнюхать, чем мы здесь занимаемся. То подсылают шпионов, то еще что-то. Например, позавчера наша 79-я подбила прямо у ворот чужую субмарину. Очень приличного качества и, что удивительно, всего с одним членом экипажа. Я точно знаю, что англичане строительством подводных лодок не занимаются. Подводник был с азиатской внешностью. Возможно японец. Хотя какого черта японцам может быть нужно в Атлантике, непонятно…

Внутренне замерев, Эраст Петрович сказал:

– Если бы в Японии производили субмарины, это было бы известно. Я слежу за подобными вещами. Так японец это или нет?

Может быть, Маса жив?! Взят в плен?!

– Неизвестно. И, честно говоря, меня больше заинтересовала сама лодка. У нее алюминиевый корпус, очень легкий. Как конструкторам удалось придать этому мягкому металлу достаточно прочности, чтобы выдерживать давление на больших глубинах? Субмарину подбили над самым куполом «Востока», а это почти сорок метров ниже уровня моря.

«Нет, Маса мертв…»

– Я занимался этой проблематикой, – ровным голосом произнес Фандорин, приказав сердцу успокоиться. – И, думаю, знаю ответ на этот вопрос.

– В самом деле? Прекрасно! – обрадовался Наполеон. – Тогда передашь разработку пневмоаппарата одному из коллег. Я подумаю, кому именно. Будешь работать в отделе конструирования субмарин. Сейчас я отведу тебя к квартирмейстеру. Он займется твоим обустройством. Пойдем-пойдем, времени…

Конца фразы Эраст Петрович не расслышал: все звуки заглушил мощный рев сирены.

Сигнал был коротким, секунды на две, и повторился трижды.

Не зная, что это означает, Фандорин не сводил глаз с принца. Тот в первый миг смертельно побледнел, но, когда звук прервался в первый раз, шумно выдохнул – с видимым облегчением. После второй паузы лицо Наполеона сделалось ожидающе-напряженном. Но вот сирена взревела в третий раз, и, не дожидаясь тишины, принц побежал в сторону Северной улицы.

Эраст Петрович бросился следом.

– Что случилось?

– Длинный непрерывный вой сирены означал бы, что произошла фатальная дегерметизация и началось затопление! – крикнул принц на бегу. – Тогда оставалось бы только спешить к лифтам… Два гудка – локальная авария, которую можно устранить…

– А три?

– Вражеское нападение.

Жители Атлантиса вели себя странно. Фандорин не заметил ни паники, ни особенного смятения. Люди, работавшие в доке, провожали бегущих взглядами, но сами оставались на месте.

– Почему вы б-бежите в порт?

– Остров может быть атакован только со стороны моря. Сейчас мы всё узнаем!

Вот на базе субмарин все носились и метались, но не хаотично, а сосредоточенно. Одна из лодок была с открытым люком, из которого сочился свет.

– Дежурного ко мне! – крикнул Наполеон.

К нему кинулся офицер, придерживая золотой кортик.

– …Пять миль норд-ост… на крейсерской скорости… – разобрал Эраст Петрович, прислушиваясь к негромкой скороговорке, а когда раздалось слово «Азенкур», понял, в чем дело.

Британцы оказались не такими уж бюрократами. Донесение прошло по эстафете, решение принято, приказ отдан, и не более чем через полчаса на рейде Сен-Константена бросит якорь четырехтрубный крейсер, наведет на остров свои шестидюймовые орудия и высадит сотню-другую морских пехотинцев.

Нужно любой ценой возвращаться наверх. Без посторонней помощи англичанам будет непросто найти вход в Атлантис.

– Нет, я сам, – сказал офицеру Наполеон. – Давно мечтал о чем-то подобном.

Он обернулся, взглянул на Эраста Петровича.

– Пит, хочешь посмотреть на первый бой планеты Вода с планетой Земля? Это исторический момент! Тебе здорово повезло. В нижнем отсеке есть место для водолаза. Оттуда всё будет отлично видно. Лезь в дежурную субмарину.

После короткого колебания Фандорин кивнул. Пожалуй, под водой он мог принести пользы больше, чем на суше. Наполеон, кажется, намерен торпедировать корабль. Нужно ему помешать.

Устройство у лодки оказалось не совсем таким, как у покойного «Лимона-2». Рубка шире и удобнее, с круговым обзором благодаря стенкам из толстого закаленного стекла или какого-то иного прозрачного материала. При этом оказалось, что он, подобно солнечным очкам, пропускает свет только в одну сторону. Интересно!

Передний отсек был отведен для наводчика. За плотно запертой переборкой, тоже прозрачной, сидел человек в кепи, надетом козырьком назад, и возился с каким-то мудреным аппаратом – должно быть, прицелом. Нос лодки был опять-таки прозрачным.

– Спустись ниже! – крикнул Наполеон.

Фандорин откинул тяжелую стеклянную дверцу в полу. В первый миг ему показалось, что под ним вода. Потом стало ясно, что и брюхо у лодки прозрачное. К днищу была пристроена стеклянная кабина каплеобразной формы.

– Там тесно. Придется лежать. Устраивайся, как на диване! – весело проинструктировал принц.

Лежать не лежать, но выпрямиться в полный рост в водолазном отсеке было невозможно. Эраст Петрович сел и стал осматриваться.

Так, понятно. Аппаратов для автономного передвижения у них нет, водолазы работают в скафандрах. Вот заглушка – через нее подсоединяется шланг. Должно быть, дно кабины может раздвигаться…

Люк плотно закрылся. Раздалось легкое шипение, означавшее, что переборка герметичная.

Через несколько секунд раздался голос Наполеона, чуть искаженный интерфоном:

– Удобно расположился? Ну, поехали! Отдать швартовые!

Снизу через стекло было видно, как он двигает в рубке какими-то рычагами. Тихо заработал двигатель. Субмарина медленно пошла вперед. Сначала через подсвеченную воду бассейна, потом по тоннелю, где темные и светлые полосы чередовались – должно быть, лампы висели на изрядном расстоянии одна от другой.

Пошарив рукой, Фандорин сделал крайне неприятное открытие. Водолазная камера изнутри не открывалась. Он был заперт, как в клетке. Помешать торпедной атаке не удастся!

Кажется, принц заметил его беспокойные движения.

– Не хватает воздуха? Сейчас форсирую циркуляцию…

Откуда-то повеяло ветерком.

Лодка замедлила ход.

Впереди возникла стальная стена, покрытая колышащимися водорослями. Это были ворота. С глухим лязгом они начали раздвигаться.

– Вот мы и в море, – объявил принц. – Признаться, я ужасно волнуюсь. Это первое боевое испытание со времен «Ланкастера», на который понадобилось две торпеды – первая отклонилась от цели. Но с тех пор мы исправили дефект и усовершенствовали конструкцию… Эй, Клод! – обратился он к стрелку по-французски. – Как думаешь, понадобится тебе вторая торпеда?

– Ни в коем случае, принц! – весело ответил тот. – Разве что для победного салюта.

– «Ланкастер»? – спросил Эраст Петрович. – Английский миноносец, который таинственным образом исчез в Северном море пару месяцев назад? Так это вы… мы его утопили?

– Да. Мне нужно было испытать систему акустического наведения.

– Какого наведения?

– Скоро увидишь.

Оба – и принц, и невидимый снизу Клод – засмеялись.

– Миноносец обнаружил субмарину, и п-поэтому пришлось его уничтожить?

– Ни черта он не обнаружил. Говорю же тебе: нужно было провести испытания. Первая торпеда чуть было не угробила нас самих, потому что мы не выключили двигатель. Зато вторая сделала свое дело.

Про невыключенный двигатель было непонятно, но Фандорина поразило другое.

– Вы утопили корабль со всем экипажем, хоть никакой угрозы не было?

– Надень наушники и отключись от интерфона. Мы своей болтовней помешаем тебе его услышать, – велел Наполеон стрелку, а Эрасту Петровичу сказал: – Я тебе объяснил: есть мы и есть они. Они ничего не значат. Чтобы понять это, потребуется коренная перестройка сознания. Ничего, все через это проходят. Просто нужно уяснить, что люди…

– Я слышу его! – раздался возбужденный голос Клода. – Правее руль, принц!

– Теперь абсолютная тишина! Пит, молчи и смотри. Клод, огонь по команде!

– Есть, принц!

Эраст Петрович ничего не слышал и видел перед собой лишь зелено-голубую массу воды. Судя по плотности солнечных лучей, субмарина шла в десяти-пятнадцати метрах от поверхности. Это значит, что перископом воспользоваться нельзя. Как же Наполеон увидит крейсер? Для этого придется подойти ближе, чем на пол-кабельтова.

– Теперь я тоже его слышу. Отчетливо, – сказал принц. – Расстояние четырнадцать-пятнадцать кабельтовых… Корректирую курс… Ты готов?

– Так точно, принц.

– Выключаю машину… – Шум двигателя стих. Лодка продолжала двигаться по инерции. – Огонь!

Субмарину качнуло вбок и одновременно отшвырнуло назад.

Фандорин увидел узкую стремительную тень, за которой потянулся пузырчатый столб. Как и в ту страшную минуту, когда погиб «Лимон», торпеда вела себя диковинно – порыскала острым носом, словно собака, принюхивавшаяся к следу. Дернулась, набрала скорость, исчезла в сумраке, оставив за собой медленно расплывающийся шлейф.

Снова заработал мотор.

– Как же я волнуюсь! – воскликнул Наполеон. – Знаю, что всё будет хорошо, а волнуюсь… Поднимаемся. Хочу увидеть всё в деталях.

Подняв нос, субмарина пошла на всплытие.

Что за чепуха, думал Фандорин. Попасть торпедой с такого расстояния в крейсер, идущий на полной скорости, практически невозможно. За те пять, а то и шесть минут, которые понадобятся снаряду, чтобы преодолеть два с лишним километра, «Азенкур» уплывет черт знает куда. Да и что это вообще за атака вслепую?

Лодка качнулась и выровнялась. Вода здесь была совсем светлой.

– Веду наблюдение в перископ! – азартно сообщил Наполеон. – Рубку не высовываю, чтоб не заметили… Хотя это уже все равно…

– Я тоже поднимусь, принц. Можно? – попросил Клод.

– Конечно. Ты свое дело сделал. Извини, Пит, для троих здесь места не хватит. Но смотреть снизу тоже будет интересно, обещаю… Е-е-есть! – вдруг завопил он так, что у Фандорина заныли чувствительные после травмы барабанные перепонки. – Как в тот раз – точно в корму! Нос пошел кверху! Тонет! Гляди, Клод!

«Этого не может быть, – сказал себе Фандорин. – Попасть с первой же торпеды? И так, чтобы мощный крейсер сразу начал тонуть?»

– А-а-а! – заорал и Клод, очевидно, припавший ко второму окуляру. – Ух ты! Торчком! Гляди, принц: матросы, а? Сыплются с палубы, как горох! Ух ты, какой взрыв!

Глухой звук и вибрация докатились до субмарины.

– Шлюпок опять спустить не успели, – уже спокойнее сказал принц. – Выживших не будет. Это очень хорошо. Бесследное, таинственное исчезновение корабля действует на психику неприятеля сильнее, чем просто его гибель… Что ж, новая модификация кранкита дает еще более мощный взрыв, а механизм акустического наведения работает безукоризненно… Смотри вперед, Пит. Скоро мы будем на месте.

Субмарина пошла на погружение, не замедляя хода. Свет померк, но видимость все равно была отменная.

Через минуту-другую впереди показались какие-то темные клочья, будто оседала сажа или шел черный снегопад. Фандорин закусил нижнюю губу. Это были обломки корабля. Куски палубы, обшивки, фрагмент трубы… И тела, мертвые тела. Раскинув руки – кто плашмя, кто головой вниз, кто свечкой – они плавно опускались, поворачивались, шевелили безвольными членами. Зрелище было жутким и в то же время каким-то иррациональным, похожим на сон.

– Будто осенний листопад, – меланхолично произнес голос принца. – Подул ветер смерти, и ветка жизни обнажилась… Сама по себе жизнь не имеет никакой ценности. Если человек так и не стал человеком, а существует на манер муравья… Какая трагедия… Я не об этих пятистах муравьишках. Я о полутора миллиардах остальных, которые живы, а в то же время не живут… Ничего, мы заставим человечество пробудиться. Мы сделаем муравьев людьми. Я, Наполеон из рода Бонапартов, вам это обещаю.

Ночью Фандорин шел по Западной улице к веселому кварталу, который назывался «Сан-Суси».

Весело Эрасту Петровичу не было. Ему было страшно.

На прощанье, перепоручая нового «брата» квартирмейстеру, Наполеон сказал:

– Теперь сроки, конечно, придется сдвинуть. Англичане пришлют вместо крейсера целую эскадру. Мы будем готовы и утопим ее. Ты видел, как это просто. Торпеда сама находит цель по звуку двигателя, а наша чудо-взрывчатка, кранкит, способна одним ударом уничтожить даже самый большой корабль. До прибытия эскадры у нас есть недели две. Готовых экипажей меньше, чем хотелось бы, но это ничего. Как говорил мой двоюродный дед: «Главное ввязаться в сражение, а там дело пойдет». День «Икс» придет раньше, чем я думал. Наши водолазы подорвут основную часть британского флота на якоре. Работа над алюминиевым корпусом откладывается, Пит. Завтра займешься составлением технического описания твоего пневмофора. Какой есть, такой есть. Пошлем документ в Англию по телеграфу. Изготовят их моментально. Водолазы опытные, освоят технику быстро, она ведь проста. Двух недель хватит.

Пожал руку и пошел, окрыленный победой. Его поздравляли, хлопали по плечам, обнимали.

«Он не сумасшедший. Это не химера. План завоевания мира абсолютно реален и осуществим. Это раз… – Как всегда в минуту растерянности, Эраст Петрович пытался структурировать проблему, то есть подвергнуть атакующий Хаос первичному анализу. – У Наполеона есть подводный флот, есть преданные сторонники и есть мощное оружие, против которого современные корабли не имеют защиты. Довольно направить торпеду на источник вибрации, и она сама находит цель. «Кранкит», изобретение профессора Кранка, – какое-то взрывчатое вещество невиданной мощности. Теперь понятно, почему великие державы вели вокруг профессора такие пляски. Это два… Убить Наполеона легко, он ходит безо всякой охраны, но это мало что даст. Орден «Амфибия» вряд ли откажется от своего намерения покорить мир. С какой стати? База останется, оружие тоже. Это три… Стало быть, нужно уничтожить не одного Змея Горыныча, а всё его змеиное гнездо. Только тогда угроза будет нейтрализована. И это четыре… Только вот ни черта не понятно, как это сделать за оставшиеся две недели».

На самом деле, формулируя печальный вывод, Эраст Петрович несколько интересничал перед самим собой. Он неспроста шагал по направлению к зоне увеселений. Кое-какой план уже составился – как же без этого?

Сказано: «Для благородного мужа непреодолимых преград не бывает». Правда, у этой максимы есть и концовка, менее известная: «И если он не сможет вскарабкаться на кручу в нынешней жизни, то разобьется насмерть и одолеет преграду в жизни следующей».

О том, что сейчас ночь, догадаться можно было только по задвинутому над жилым кварталом черному экрану, на котором светились лампы, выложенные в форме созвездий. Атлантис никогда не спал. Люди жили и работали посменно.

Новому члену Ордена показали рабочее место в лаборатории, выделили маленькую, но очень удобную квартиру, объяснили где что находится и выдали кошелек с золотыми «наполеондорами» – в Атлантисе существовала собственная валюта. На нее можно было заказать любые вещи из «верхнего мира» – хоть из Парижа, хоть из Нью-Йорка. А также развлечься в «Сан-Суси».

План действий у Фандорина пока что был самый абстрактный, основанный на принципах древнекитайского военного искусства – с тех пор в стратегической науке никаких революционных открытий не случилось.

«Когда затеваешь войну с сильным противником, действуй следующим образом, – гласила наука. – Прежде всего найди у сильного противника точку, в которой он менее всего силен; определи точку, в которой более всего силен ты; выбери наилучший момент для удара своей самой сильной точкой по самой слабой точке противника; после этого будь тверд и уповай на помощь Неба».

Определить уязвимые пункты Атлантиса проще всего, общаясь с его обитателями. Всеобщее дружелюбие, царящее внутри этого подводного братства, должно облегчить задачу. Люди, объединенные общей целью, даже если эта цель безумна или ужасна, превращаются в нечто вроде пчелиного роя: каждый отказывается от частицы своей индивидуальности, получая взамен эйфорическое ощущение «причастности к великому делу», товарищества, неодиночества.

Еще работая в наземной лаборатории, Фандорин заметил, как хорошо «диспетчер Нэп» умеет создавать чудесную рабочую атмосферу, обаянию которой трудно не поддаться. Здесь, в Атлантисе, чувствовалось то же настроение, только многократно усиленное. Все улыбались друг другу, там и сям стояли оживленно беседующие группки людей, звучал смех. Можно было подумать, что эта милейшая компания готовится не к жестокой войне, а к какому-то большому радостному празднеству. В своих одинаковых синих мундирах члены ордены были похожи не на солдат, а на студентов. Большинство молоды, с умными, открытыми лицами, и держатся вольно, совсем не по-военному.

Когда-то, в ходе расследования одного убийства, которое поначалу выглядело уголовным, а затем оказалось политическим, Эрасту Петровичу довелось присутствовать на собрании нелегального революционного кружка. Жители Атлантиса напомнили Фандорину тех питерских студентов, которые с горящими взорами и одухотворенными лицами говорили о вещах ужасных: мятеже, убийстве, «красном петухе» и «крестьянском топоре». Самое страшное на свете, это когда множество очень хороших людей воспламеняются очень нехорошей идеей. А наоборот, увы, не бывает…

Где в этом оазисе всеобщей раскованности самое беспечное место? Разумеется, в увеселительном квартале. Эраст Петрович был намерен познакомиться с елико возможно бóльшим количеством новообретенных «братьев». Все так любят учить новичков уму-разуму, особенно за рюмкой вина или кружкой пива.

Несколько вопросов занимали Фандорина в первую очередь.

Прежде всего, конечно, доступ в закрытую зону «Юг», где находится склад чудо-взрывчатки. Может быть, кто-нибудь из собутыльников там побывал и что-нибудь расскажет.

Далее. Желательно было бы понять, до какой степени и надолго ли парализует деятельность города авария на центральной электростанции или, скажем, вывод из строя вентиляционной системы.

А еще – по сугубо личным мотивам – очень хочется узнать, где тут можно повстречать тихого человечка с пушистыми седыми волосами…

Квартал «Сан-Суси» оказался чем-то вроде уменьшенной копии Кони-Айленда или, пожалуй, Всемирной выставки, на которой Фандорин побывал в 1900 году в Париже. Такие же причудливые павильоны и затейливые палаццо из раскрашенной фанеры, балюстрадки-перильца-флюгера, разноцветные лампионы, мурлыканье механических пианол и сладкое завывание граммофонов. Территория карнавала или масленичного гуляния – только очень размеренного, благодушного, всегдашнего, без криков и праздничной невнятицы.

Во французском кафе, в немецкой бирштубе, в рыбном ресторане – всюду сидели люди. Бордель с выходящей из морской пены Афродитой на вывеске светился неяркими, вкрадчивыми огнями. Два нежных женских голоса чувствительно выводили дуэт Ольги и Татьяны из первой картины «Евгения Онегина» – Эраст Петрович даже и не знал, лестно это для его национального чувства или нет. На веселый дом он решил времени не тратить, памятуя неудачу в сен-константеновском вертепе, который несомненно использовался в качестве фильтра перед переводом в Атлантис. Но и здесь женщины сидят взаперти и вряд ли дадут нужную информацию. Проще получить ее в мужской компании, за непринужденной хмельной беседой.

Больше всего народу было в английском пабе. Туда Фандорин и завернул.

Остановился на пороге, прикидывая, к кому бы подсесть, но вопрос решился сам собой.

– Глядите, вон человек, который нам всё расскажет! Я видел, как принц вел его с собой в порт! Эй, борода, давай к нам!

Краснолицый мужчина с пышными усами приветливо махал рукой. Его собутыльники – трое «серебряных», один «золотой» – зашумели:

– Ты новенький? Ты плавал с принцем? Расскажи, как наши грохнули крейсер! Тебя как зовут? Где ты будешь работать? Садись с нами, выпей!

Через минуту Фандорин уже сидел с кружкой пива, окруженный слушателями. Кто-то подсел от других столов, кто-то просто развернулся на стуле.

Начало было удачное. Эраст Петрович как можно красочней описал морской бой. Его слушали, затаив дыхание.

– Да, Пит. Здорово тебе повезло, – шумно вздохнул усач (его звали Диком, он был подводник). – Вот что значит оказаться в правильный момент в правильном месте и в правильной компании. Дорого бы я заплатил, чтобы поглядеть, как наш принц топит бронированную кастрюлю.

– Вообще-то утопил ее старина Клод, – заметил Эраст Петрович тоном, из которого можно было заключить, что они с Клодом друзья не разлей вода.

Впрочем, это, кажется, было излишним. С Фандориным и так все вели себя по-свойски, будто знали его тысячу лет.

Он быстро познакомился с соседями. Двое служили на субмаринах, один пока еще только учился, один работал электриком, а офицер (американец по имени Кокер) был из охранной службы. Он-то больше всего и заинтересовал Эраста Петровича, однако, к сожалению, в отличие от остальных, преимущественно помалкивал.

Поговорили о скором начале большой войны. Перешли на новость не менее интересную – скоро в кинематограф доставят нашумевшую фильму «Путешествие на Луну».

– Какой же силы должен быть заряд, чтобы снаряд долетел до Луны? – задумчиво сказал Фандорин. – Вот если собрать весь к-кранкит, который у нас тут есть, засыпать в патрон, да выстрелить здоровенной торпедой вверх, долетит или нет, как думаете?

Заспорили. Чертов Кокер слушал с интересом, но про склад ничего не сообщил, хотя Эраст Петрович в пылу полемики задал ему два вопроса: знает ли он, сколько на складе кранкита, и хорошо ли склад оберегают от случайного возгорания или чего-то такого.

Ответ на первый вопрос был: «До хрена». На второй: «Хорошо, не дрейфь». Приставать дальше было бы уже подозрительно.

– А почему взрывчатка так называется – «кранкит»? Кто-нибудь знает? – спросил Эраст Петрович. – Мощная штука. Вы бы видели, как она разнесла «Азенкур».

– Ученый такой есть, его Кранком зовут, – объяснил Дик. – Гений. Он и акустический прицел изобрел.

– Великий человек! – восхитился Фандорин. – Тоже из наших?

Выяснилось странное. Ни подводники, ни электрик изобретателя никогда не видели. Дик даже высказал предположение, что Кранк живет где-то «наверху».

Тут Кокер наконец разомкнул уста и сообщил нечто ценное.

– Ерунда, – снисходительно обронил он. – Профессор живет в Атлантисе. Просто он не шляется по кабакам вроде нас с вами, а сидит у себя в лаборатории и работает. Я его один раз видел в порту. Они с принцем что-то там кумекали над торпедным аппаратом. Седенький такой, маленький. Но он не из братьев, это точно. Одет в штатское. И с принцем они были на «вы».

– Разве в Атлантисе можно находиться тем, кто не член Ордена? – усомнился Дик. – Если ты не шлюха из «Афродиты», конечно.

– Ух, а вы слыхали, что сверху прислали какую-то совершенно невероятную бразильянку? – оживился курсант-подводник. – Говорят, у нее…

И сообщил такие интригующие анатомические подробности, что разговор моментально повернул в более интересном направлении.

Эраст Петрович посмеивался, тянул пиво. Прикидывал, как бы сойтись поближе с полезным человеком Кокером. Кажется, это будет непросто.

А затем произошло событие, внесшее в фандоринские планы коренное изменение.

– Приветствую, Роджер, – сказал Кокер.

– И я тебя, шеф.

Высокий, плечистый человек, только что вошедший в паб, коротко оглянулся, махнул офицеру рукой, сделал заказ:

– Имбирный эль. Сосиски с горчицей.

Сел к стойке. Лицо этого человека показалось Эрасту Петровичу смутно знакомым. Кто-то из «верхнего» поселка? Нет.

Свету было маловато, толком не разглядишь.

– Подолью-ка п-пивка.

Он пошел с пустой кружкой к прилавку. Пригляделся к непонятному Роджеру.

Вот так так!

Звездчатый шрам от пули под правой скулой, темно-рыжие волосы. Это же Финч, пропавший агент покойного мистера Торнтона! Теперь ясно, почему он перестал выходить на связь. Его приняли в орден и перевели с Сен-Константена в Атлантис. Видно, не зря Торнтон назвал Финча лучшим из своих людей.

Это была удача, явная и несомненная. Настоящий подарок Фортуны, которая в последнее время совсем было вычеркнула Эраста Петровича из числа своих любимцев.

– А впрочем, пожалуй, хватит надуваться пивом, – сказал Фандорин своим новым приятелям. – Похожу, огляжусь, как тут у вас и что.

– К бразильянке намылился? – крикнул Дик. – Зря. К ней, говорят, запись.

– Я герой морского сражения, меня пустят без очереди, – ответил Эраст Петрович и под общий хохот вышел.

Знакомство с Кокером утратило актуальность.

– Здравствуйте, Финч, – негромко сказал Эраст Петрович и с удовлетворением отметил, что агент даже не вздрогнул, хотя никто здесь не мог знать его настоящего имени. Крепкие нервы.

Медленно обернувшись, Финч посмотрел на незнакомца. Место было хорошее, почти безлюдное. Выйдя из паба, агент с четверть часа погулял по «Сан-Суси», и там Фандорин к нему подходить не стал. Подождал, пока объект покинет территорию веселого квартала.

– А. Человек, который передумал пить пиво. Ну, Финч. И что дальше?

«Не стал отпираться. Хочет понять, кто я и что именно знаю. Умен». Этот человек нравился Эрасту Петровичу всё больше.

– Я от Торнтона. Он беспокоится за вас. Считал, что вас раскрыли и что вы п-погибли.

Про смерть начальника агенту пока знать было необязательно.

Взгляд холодных карих глаз стал острее. После паузы, очень тихо Финч спросил:

– Как вы сюда попали? Из какого вы отдела?

Фандорин решил ограничиться ответом на первый вопрос.

– Полагаю, что я попал сюда так же, как и вы. Приглянулся принцу-диспетчеру. Вы знаете, что крейсер «Азенкур» утоплен т-торпедой?

– Конечно. Все только об этом и говорят.

– А знаете ли вы, что Орден начнет морскую войну с вашей страной не поздней, чем через две н-недели?

– Да, об этом тоже говорят. – Финч прищурился. – «С моей страной»? Вы не британец. Кто вы?

– Сейчас это неважно. Важно то, что мы союзники. У нас общее дело: помешать Наполеону. И мы можем это с-сделать.

– Вы Эраст Фандорин, – сам себе кивнул агент. – Ну конечно. Вот почему на столе у мистера Торнтона лежало ваше досье. Приметы совпадают, легкое заикание, седые виски. Я бы раньше сообразил – помешала бородка и сбритые усы. Значит, наши решили привлечь к работе вас. Это необычно. Что ж, для меня честь работать с таким профессионалом.

Пожали друг другу руки.

– Да, принц перевел меня сверху вниз так внезапно, что у меня не было возможности сообщить об этом мистеру Торнтону. Я служу в департаменте «Глаза» – ведь по легенде я полицейский, что недалеко от истины… Всё ломал себе голову, как бы выйти на связь со своими, а тут вы, мистер Фандорин. Теперь…

От стороны «Сан-Суси», оживленно переговариваясь, шли двое синих. Один шагал нетвердо, и другой поддерживал его за локоть.

– Без имен. И на «ты», – перебил собеседника Эраст Петрович. – Если кто-то услышит обрывок разговора – нестрашно. Но обращение на «you» покажется подозрительным. Я здесь Пит Булль, буду работать в лаборатории.

– Какие у тебя инструкции, Пит? – спросил Финч, проводив взглядом гуляк.

– Теперь, после начала боевых действий, задача может быть только одна. Уничтожить осиное г-гнездо. Сегодня погибли пятьсот твоих соотечественников.

– Бедные черти, пешки в большой игре, – со вздохом прошептал агент.

– Но прежде чем мы поговорим о главном, хочу задать два вопроса. Первый: не видел ли ты здесь девочку, на вид лет десяти? Может быть, что-то о ней слышал? – безо всякой надежды спросил Эраст Петрович.

– Девочку? Здесь? – Финч удивился. – Она могла бы появиться только в борделе, но это вряд ли. Братья этого не одобрили бы.

– А что ты знаешь о профессоре Кранке, изобретателе акустического прицела и взрывчатки? Твой начальник Кокер говорит, что один раз видел его на базе субмарин.

– Слышал про него, но никогда не видел. Он живет в зоне «Юг», там же, где принц. Вход туда охраняется. Не подобраться.

– Охрана серьезная?

– Три человека. С револьверами. Больше ни у кого огнестрельного оружия здесь нет.

Фандорин сладостно улыбнулся. Всего три охранника? Какие пустяки.

– А что ты знаешь про склад взрывчатки?

– Только то, что он есть. Я никогда не был внутри «Юга». Наши рассказывают, что там пусто, ни души. Всё механическое. Какие-то запертые двери – и больше ничего.

А вот это было нехорошо. Эраст Петрович улыбаться перестал и задумчиво нахмурился. Если склад закрывается какими-нибудь хитрыми электрическими механизмами, как сейфы в современных банках, проникновение на территорию ничего не даст…

– Встретимся в пабе после того, как закончится моя смена. То есть завтра, в пятнадцать ноль ноль, – сказал Фандорин. – К тому времени попробуй сообразить, где самая уязвимая точка Атлантиса и как мы сможем нанести по этому пункту удар. Может быть, и я за это время что-нибудь п-придумаю.

– Задание понял, – кратко ответил Финч.

Кивнул, зашагал прочь.

Эраст Петрович подумал: «Кажется, с помощником повезло. Хотя Масу, конечно, никто мне не заменит. Эх, Маса…»

Беллинда становится морской принцессой

Непонятно когда. Дно моря

Славный старичок стоял возле наполненной ванны. Он выглядел взволнованным – наверное, тревожился, поможет ли процедура. А Беллинда была спокойна. Она верила, знала, что всё будет хорошо. Теперь она совсем выздоровеет. Потому что жизнь чудесна и впереди столько всего важного.

– Ты не смущайся. Я выйду, как только ты выпьешь эликсир, – сказал добрый морской волшебник. – Спокойно раздевайся, ложись в воду. Она теплая, ароматная. Тебе будет хорошо. Немножко заклонит в сон, но это нормально.

Ужасно деликатный и трогательный, подумала Беллинда. Надо же, положил в воду белые лилии. Где он их берет на дне моря? Хотя чему удивляться? Здесь же волшебное морское королевство.

– Вот, выпей залпом. – Профессор протянул ей бокал с розовой жидкостью. – Эликсир сладкий, тебе понравится.

Даже если бы он был горше желчи или горячее кипятка, Беллинда выпила бы без колебаний.

Вдруг раздался мелодичный, но настойчивый звонок. Кранк дернулся, едва не расплескав влагу.

– Was ist das? Wie unpassend! Was will er? – растерянно пробормотал он и сердито сказал Беллинде: – Я не открою! Это всё испортит.

Звонок раздался вновь – нетерпеливый, требовательный.

– Пусть катится к черту! – милый старичок сдвинул седые брови.

Звонить перестали, но через несколько секунд послышались шаги и чей-то звучный голос крикнул:

– Herr Professor! Wo sind Sie?

– Какая наглость! – вскричал Кранк и поставил бокал на умывальник. – Подожди здесь, дитя. Сейчас я его выпровожу, и мы продолжим.

Он вышел, гневно стуча каблуками.

Беллинде сделалось очень любопытно. Кто это явился в морской чертог? Значит, тут есть и другие люди?

Она на цыпочках подкралась к двери, легонечко повернула ручку, приоткрыла малюсенькую щелку.

Дедушка стоял спиной. Перед ним был какой-то мужчина, довольно молодой, красивый, в шикарной синей куртке со сверкающими алмазными звездами на воротнике. Человек этот Беллинде сразу не понравился. Во-первых, потому что молодой. Во-вторых, потому что говорил профессору что-то злое и неприятное. В-третьих, потому что добрый старик расплакался и начал просить.

Беседовали они по-немецки, и за что Алмазный обижает хорошего старика, было непонятно. Но выглядело так, будто Алмазный главнее и имеет право отдавать приказы. Беллинда решила, что если Кранк – Морской Волшебник, то это Морской Король, потому что главнее волшебников только короли, и то не всякие.

Они оба все время повторяли на разные лады одно слово: фертраг, фертраг.

Вдруг дедушка как закричит: «Das ist ein Vertragsbruch! Ich werde alles zerstören!»

И как побежит в угол, проворно так. Хлопнул ребром ладони по шву – в стене открылся квадрат, а там стальная дверца и из нее торчит металлическое колесо. Профессор схватился за него руками, хотел повернуть, но Морской Король налетел на него сзади, отшвырнул.

Этого Беллинда уже стерпеть не могла. Она выскочила из своего укрытия и кинулась защищать бедного плачущего мистера Кранка. Морской Король был высокий, поэтому, чтобы достать до лица, пришлось подпрыгнуть. Ногтями она расцарапала ему щеку, хотела еще и укусить, да он ловко отстранился. Обхватил ее руками, оторвал от пола, стиснул.

Извиваясь, Беллинда колотила дедушкиного оскорбителя ногами, кричала: «Не смейте его обижать! Не смейте!». Но била будто по чугуну, ее удары Морскому Королю были нипочем, он только смеялся. Белые зубы сверкали совсем близко, синие глаза смотрели одобрительно.

От возмущения, от резких движений начался приступ. Беллинда сотрясалась от кашля, а сильный человек осторожно обнимал ее и приговаривал: «Ну-ну, милая, всё хорошо. Когда чего-то не знаешь или не понимаешь, лучше не вмешиваться…»

А профессору сказал, по-английски:

– Теперь вы видите, что она не муравей? Как она бросилась вас защищать, а? Забудьте о ней. Муравьев на свете много, все ваши. А эту не троньте.

Дедушка снова подбежал к сейфу и взялся за колесо. У Морского Короля руки были заняты, они обнимали кашляющую Беллинду.

– Выбирайте! – воскликнул Кранк. – Или она, или я поверну колесо, и всё содержимое ящика, все бумаги превратятся в пепел! Ну?!

– Я живыми людьми не торгую, – ответил Морской Король, сделав ударение на слове «живыми». – Валяйте, жгите. Мне хватит того, что есть на складе. Прицелов тоже достаточно.

Беллинда даже кашлять перестала – настолько это было непонятно. Вроде люди уже по-нормальному говорят, а все равно будто по-немецки.

Дедушка всхлипнул, голову опустил.

– Вы жестокий человек. И нарушитель контракта. Я ведь не просто так, вы знаете… Я утратил вдохновение, я в тупике… Разве вы не хотите, чтобы торпеда умела находить неподвижную цель? Сами же говорили: «А что делать, если корабль выключает двигатель? Ведь рано или поздно они поймут, в чем дело». Решение где-то близко, но я не могу его найти. Мне нужна искра!

– Вы получите свою искру. Хоть завтра. Выберите кого-нибудь другого. Ласт это организует.

Слушать эту чушь Беллинде надоело.

– Поставьте меня на пол! – сердито сказала она. – Уберите свои лапы!

Отпустил.

Она подошла к безутешно плачущему дедушке, погладила его по плечу.

– Милое прекрасное дитя, нас разлучают, – прогнусавил он. – Мое сердце разбито…

Махнул рукой и пошел вон из комнаты. Беллинда осталась наедине с Морским Королем.

– Идем отсюда, девочка, – сказал он, протягивая руку. – Это плохое место.

– Никуда я с вами не пойду! Мистер Кранк хотел вылечить меня от туберкулеза, а вы помешали. Зачем? Как вы могли его обидеть? Вы жестокий человек!

Жестокий человек вытер щеку, посмотрел на испачканную кровью ладонь и улыбнулся.

– А кто говорил: «Я буду во всем помогать тебе. Я дам тебе всё, чего тебе не хватает»?

«Это говорила я, Питу. Вернее зеркалу, – вспомнила Беллинда. – И может быть, даже думала, а не говорила».

– …Откуда вы знаете? Это какое-то колдовство?

– Я знаю всё, что происходит в моем королевстве. Особенно в этом его уголке.

– Так вы все-таки Морской Король?

Он засмеялся.

– Отличный титул. Меня идеально устраивает. Во всяком случае пока. Да, я морской король, а Кранк – мой чародей. Только не добрый, как ты вообразила, а злой. Но очень-очень полезный. Колдовство вообще отличная штука, если ты умеешь с ним обращаться.

– Я ничего не понимаю. Ничегошеньки.

– Но ведь хочешь понять? Я знаю, ты любопытная. Я наблюдал за тобой.

– Так это вы за мной подсматривали? Я чувствовала! Но как вы это делали?

Он подмигнул.

– Любопытно, да? На самом деле никакого колдовства нет. Есть наука и техника. Идем со мной – узнаешь. Я всё тебе покажу и всё объясню.

И она пошла. И как было не пойти? Интересно же!

Они подошли к стене, про которую Беллинда думала, что она сплошная. Морской Король снял с пояса какую-то маленькую штучку, ткнул ею в едва заметную дырочку, и стена раздвинулась. За нею открылась другая комната, большая, с тремя дверями. Одна была приоткрыта, и Беллинда увидела большой кафельный стол, заваленный бумагами и уставленный какими-то мудреными приборами, но Король пошел не туда, а в угол. Опять ткнул штучкой (это была узкая металлическая трубочка) в крохотное отверстие – часть стены отъехала. Дальше был коридор, упирающийся в глухую стальную перегородку. Неужто и она раздвижная? Так и есть. Волшебная трубочка без труда и почти без звука заставила сталь пропустить Морского Короля и его спутницу.

– Это универсальный ключ. Походит ко всем замкам Атлантиса, моего морского царства. – Мужчина показал красивый блестящий цилиндрик, совсем не похожий на ключ. – Мы находимся в южной зоне, она так и называется – «Юг». Здесь живем только я и мой злой волшебник, больше никого нет.

Они оказались в маленьком дворе: с одной стороны запертые ворота, с другой две двери – большая и поменьше. Беллинда задрала голову. Наверху, за стеклянным потолком мерцала пронизанная солнечным светом вода, медленно проплыла стайка золотистых рыб. Красотища!

– Я живу здесь, – показал Король на небольшую дверь.

– А что вон там?

– Ничего интересного. Склад. Зато у меня дома много такого, что тебе понравится. Милости прошу.

Он отпер своей волшебной палочкой дверь и сделал приглашающий жест.

Вдруг удивился:

– А кстати. Я ведь даже не знаю, как тебя зовут.

«Значит, он не вездесущий», подумала Беллинда. Морской Король уже не казался ей таким противным, как вначале.

– Беллинда.

– А я Наполеон.

Она фыркнула:

– Неправда. Наполеон давным-давно умер. И вы на него непохожи, он был низенький и пузатый.

– А в профиль? – обиделся Морской Король и повернулся боком. – Все говорят, что нос у меня точь-в-точь такой же. И подбородок, как у молодого генерала Бонапарта, пока он еще не обрюзг. Я его внучатый племянник. Меня назвали в честь двоюродного деда.

– Нет, честно? – поразилась Беллинда.

– Слово Бонапарта.

– Здóрово!

Они вошли внутрь и двинулись через анфиладу комнат.

Внучатый племянник французского императора, разбитого славным герцогом Веллингтоном, жил совсем не так, как профессор Кранк. У того всё белое, скучное, какое-то неживое, а здесь аквариум-потолок был повсюду, и от этого по стенам и полу скользили голубые, зеленые, серебряные, жемчужные, золотые отсветы. На полу – мягкие разноцветные ковры, обои – в виде географических карт (а может, это и были повешенные вплотную карты), и еще глобусы, старинные подзорные трубы, какие-то морские приборы, абордажные сабли, шкафы с книгами. Беллинде подумалось, что в таком чудесном доме совсем уж плохой человек жить не может.

Вообще-то мистер Наполеон не был похож на плохого человека. Скорее на хорошего. Это он сначала ей жутко не понравился, потому что молодой и потому что обижал мистера Кранка. Но лицо у Морского Короля было ясное, открытое, взгляд прямой, а улыбка, пожалуй, даже слишком приятная. Смотришь – и тоже хочется улыбаться, и внутри делается приятно, будто кто-то слегка щекочет сердце голубиным перышком.

– Вот, смотри. Это мониторная.

Они зашли в комнату, на стенах которой в несколько рядов были расположены круглые светящиеся иллюминаторы. То есть это Беллинде сначала показалось, будто иллюминаторы, но когда пригляделась, увидела, что это окошки, через которые видно не море, а самые разные вещи. Где-то люди колотили молотками по железной рыбине; где-то виднелся замечательно красивый городок, весь в огнях; какие-то люди сидели за столами около химических реторт – там много чего было.

– Отсюда я могу наблюдать за всем, что происходит в моем королевстве. А если захочу, то и услышу звуки.

Мистер Наполеон повернул рычажок возле одного из окошек. Беллинда сразу узнала место: ванная в чертоге профессора Кранка.

– Verdammte Scheisse! – раздался надтреснутый голос доброго дедушки. Только он уже не казался добрым. Профессор выхватывал из воды белые лилии, рвал каждую на части и топтал их ногами. Потом ударил кулачком по краю ванны, зашиб руку, заругался еще неистовей – уже по-английски, и такими словами, что Беллинда ойкнула.

– Славный старичок, – усмехнулся Морской Король, выключив звук. – Он мой главный волшебник, мой Мерлин, но у меня есть и другие. На самом деле это ученые и изобретатели. Один разработал метод, позволяющий передавать изображение на значительное расстояние при помощи сложной системы зеркал. Вроде перископа, только более замысловатой конфигурации.

– А что такое «перископ»? – спросила Беллинда.

– Вот выйдем в море на подводной лодке, я тебе покажу. Ты увидишь, насколько море прекраснее земли и полюбишь его. Когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас, я жил на острове, и родителям было невозможно вытащить меня из воды. Подростком я ходил в море на лодке один, не брал с собой ни еды, ни питья. Знал, что море меня накормит и что морская вода может утолять жажду, если заедать ее определенными водорослями. Я нырял за жемчугом, дрался ножом с акулами, дружил с дельфинами. Я бы отдал всё на свете за то, чтобы обзавестись жабрами и вообще не выныривать на поверхность… Но сейчас инженеры придумали штуку, с помощью которой можно плавать под водой и без жабр. Я тебя научу этому, если захочешь.

– Конечно, захочу, – сказала Беллинда, переходя от окошка к окошку – и остановилась у того, через которое было видно подводные скалы с колышащимися пурпурными цветами. – И на подводной лодке с этим, как его, перископом тоже хочу.

– Тогда живи здесь, в этом доме. Согласна?

Она стояла к нему спиной и уже не смотрела на морские цветы – зажмурилась.

– Что ты молчишь? – в голосе хозяина прозвучало удивление. – Неужели тебе здесь не нравится.

– …Нравится. Очень нравится. Ладно, поживу какое-то время, – со вздохом сказала она.

– Поживи. И, может быть, захочешь остаться навсегда. Когда поймешь, что… Если поймешь, что… – Он смутился. Видеть это было странно. Разве короли смущаются? – Что я – тот, кто тебе нужен. Потому что ты мне нужна. Очень нужна. Ты всё правильно тогда сказала. Я не знал, что ты мне нужна, а теперь знаю. Ты произнесла свой… манифест, глядя мне прямо в глаза. Каждое твое слово проникало прямо в душу, и в ней начало что-то происходить… Это было поразительно. Это всё меняет… Ну не всё, но многое, очень многое… Мне еще нужно будет про это подумать.

Надо было бы сказать ему: я это говорила не вам, а Питу. Но Беллинда промолчала и опустила глаза. Ей тоже нужно было подумать.

– Жить будешь здесь, хозяйкой. – Морской Король обвел рукой стены. – Я тебе всё покажу, всему научу. Тут много разных хитрых приспособлений, тебе они понравятся. За ворота не выходи. Я не хочу, чтобы мои подданные про тебя знали… Пока ты не решила, останешься ты со мной или нет, – уточнил он. – Я позабочусь о том, чтобы ты не скучала. Потом, после победы, я соберу самых лучших, самых талантливых преподавателей, учиться у которых – счастье. Ты будешь самой образованной принцессой на свете.

– Принцессой? – зачарованно повторила Беллинда.

– А кем же еще? Я – морской король, ты – морская принцесса. Вообще-то, строго говоря, я тоже пока еще всего лишь принц. Но собираюсь стать императором. И ты, когда вырастешь, станешь моей императрицей. Если захочешь.

– Что?! – вскрикнула Беллинда. Ей вдруг сделалось очень страшно.

– А кто говорил, что мы сравняемся в возрасте – я помолодею, ты состаришься?

Он засмеялся, но в глазах по-прежнему читалось смятение. И быстро добавил:

– Если захочешь, конечно. И с этим торопиться нечего. Лет десять я буду очень занят, мне нужно создать и обустроить империю. А тебе нужно вырасти, ты еще ребенок. Но прежде того тебя нужно вылечить от этой чертовой болезни. Не беспокойся, я соберу лучших ученых, я выделю им огромные средства, обеспечу всем необходимым. Я верю в науку и человеческий разум. Мы победим туберкулез. Слово Бонапарта. Это будет первое, что я сделаю, как только справлюсь с Англией и расправлю крылья.

– С Англией? Крылья? – пролепетала Беллинда, ничего не понимая.

– Мои родители спрятались от всех на острове. Они сжали свой мир до размеров маленького клочка суши. Я еще в твои годы решил, что расширю свой остров до размеров всей земли и всей воды.

– А зачем?

– Странно… – Он почесал лоб. – Я никогда не задавал себе этот вопрос. Не знаю зачем. Такая у меня судьба. Наверное, потому что я родился на свет Бонапартом. И почти все время был наедине с океаном… Кстати об одиночестве. Пойдем-ка со мной.

Они вошли в комнату, где вдоль стен стояли высокие шкафы с книгами, а в углу светился красными углями большой камин. Беллинда сразу села к огню и вытянула ноги. Они немного зазябли.

Наполеон что-то вынул из шкафа.

– На, повесь на шею.

– Что это? – спросила Беллинда, рассматривая серебряный свисток на цепочке.

– Я редко смогу бывать с тобой. У меня сейчас будет очень много дел. Ты почти все время будешь сама по себе. Один из моих волшебников, маг акустики, науки о звуках, придумал свисток, издающий сигнал такой высокой частоты, что человеческое ухо его не слышит, а разносится он очень далеко, потому что почти не слабеет и огибает любые преграды. Если что-то случилось или тебе нужно срочно меня видеть, дунь – и я очень скоро окажусь здесь.

– А как вы меня услышите?

– Пожалуйста, говори мне «ты». На «вы» я только с чужими… У меня при себе будет вот эта коробочка, она называется «ресивер». Есть несколько людей, с которыми я должен быть в постоянном контакте. У каждого из них свисток определенной частоты, чтобы я знал, кто меня вызывает. Когда ты вырастешь и у нас всё станет общее… – От его застенчивой улыбки Беллинда нахмурилась – ее сердце как-то нехорошо… нет, хорошо… нет, нехорошо замерло. – Я тоже заведу себе свисток, а ресивер будет у тебя. К тому времени прибор, конечно, будет усовершенствован, радиус его действия охватит всю планету. Если я буду далеко от тебя и окажусь в беде, или просто буду нуждаться в помощи, я позову тебя, ты примчишься и спасешь меня. Как обещала. Хотя нет, я бы предпочел, чтоб ты всегда была рядом. Но это будет потом, нескоро. А сейчас мы с тобой будем делать знаешь что?

– Нет, – испуганно ответила Беллинда. Ей почему-то было страшно.

– Мы будем пить чай с вареньем из кислой вишни… Ты любишь варенье из кислой вишни?

– Очень.

– Мы будем пить чай с вишневым вареньем, и я расскажу тебе про новую планету.

Настоящий джентльмен

28 октября 1903 года. Атлантис

Лаборатория Атлантиса была оборудована еще лучше, чем верхняя, в которой Фандорин работал прежде. В кабинете, который отвели новому конструктору, уже лежали доставленные с земли компоненты водолазного снаряжения, над которым колдовал «Питер Булль». Кроме того были заготовлены всевозможные емкости, пригодные для хранения сжатого воздуха, компрессоры, шланги, краны, клапаны, вентили – всё, что только могло теоретически понадобится. Пневмофор, ничуть не хуже оригинального, Эраст Петрович собрал в полчаса – пригодится, если понадобится уходить отсюда через тоннель для субмарин. После этого Фандорин лишь делал вид, будто что-то чертит, подкручивает, переделывает, сам же вновь и вновь обдумывал дальнейшие действия.

В отличие от Сен-Константена, каждый сотрудник здесь был изолирован от остальных, что было, с одной стороны, плохо, поскольку надежды на общение с коллегами не оправдались, но с другой стороны, удобно: никто не мешал думать, а подарок Фортуны в виде агента Финча с лихвой компенсировал дефицит источников информации.

Смена заканчивалась в половине третьего, и Эраст Петрович с нетерпением поглядывал на часы. У него набралось множество вопросов к Финчу.

Но в начале третьего, когда Фандорин уже начал собираться, вдруг явился Наполеон.

– Что аппарат? Ага, вижу, что готов. Отлично!

Принц надел и пристегнул пояс, опробовал маску. Подышал, остался доволен.

– Есть п-проблема, – с озабоченным видом сказал Эраст Петрович. – Воздуха в резервуаре помещается только на тридцать-сорок вдохов. Для водолаза-подрывника этого совершенно недостаточно. Боюсь, мне понадобится еще несколько дней, чтобы решить эту з-загвоздку.

– Ничего. У меня есть превосходный специалист по компрессии воздуха. Он доработает твой пневмофор.

Наполеон сложил аппарат, сунул подмышку – и Фандорин понял, что эвакуироваться через туннель не получится.

Однако принц не уходил.

– Ты ведь думал про наш вчерашний разговор? Какие мысли пришли тебе в голову? Не пожалел? Не испугался?

Он смотрел пытливо, с жгучим интересом.

Мысленно чертыхнувшись, Эраст Петрович решил побыстрее свернуть эту беседу по душам, начинавшуюся исключительно не ко времени.

– Ты всех об этом спрашиваешь или только с-специалистов по подводному плаванию без скафандра? – попытался он отшутиться.

– Всех. На следующий день после первоначальной беседы. Обязательно.

– И находятся такие, кто говорит, что передумал или испугался? – иронически улыбнулся Эраст Петрович.

– Нет, – рассмеялся Наполеон. – Кто испугался, не подает виду. А кто передумал, понимает, что деваться ему все равно некуда.

– Тогда в чем смысл вопроса?

– Я умею распознавать по лицу, кто провел ночь в сомнениях и после этого изменился или испугался. Первых я беру на заметку, вторых успокаиваю. Но ты остался таким же твердым, как был. А пугаться ты, по-моему, вообще не умеешь. Я увидел то, что меня интересовало. Пока, Питер. Увидимся.

Слава богу, разговор оказался недлинным. На встречу Фандорин не опоздал.

Заговорили, только выйдя из паба.

– Задание выполнил наполовину, – сказал Финч краем рта, делая вид, будто разглядывает витрину книжного магазина. – Самую уязвимую точку не придумал. Ничего не понимаю в технике. Но знаю, где ее искать…

Эраст Петрович молчал, насвистывал. Рядом остановился человек в спецовке поверх мундира, оглядел свое отражение в стекле. Пригладил волосы, пошел дальше.

– У меня сегодня ночная смена. Дежурю в центральной аппаратной. Там все схемы жизнеобеспечения Атлантиса. Приходи, посмотришь сам. Ночью никого не будет. Сможешь войти, не привлекая внимания?

Фандорин хмыкнул.

– Знаешь, где это?

Наклон головы.

– Тогда пока.

Весь разговор не занял минуты. Отрадно иметь дело с профессионалом.

Ночь в Атлантисе не так уж сильно отличалась от дня. Работа в сборочном цехе, порту, лабораториях не прекращалась. Но праздно шатающихся на улицах было меньше, а в отсутствие пускай смягченного водой, но все же живого солнечного света по углам сгущались тени.

Выждать момент, когда на центральной площади будет малолюдно и незаметно проскользнуть в дверь аппаратной, которую во время «экскурсии» издали показал новичку принц, оказалось нетрудно.

Эраст Петрович попал в довольно большой зал, стены которого были заняты металлическими шкафами, всевозможными агрегатами и схемами, на которых помигивали лампочки. Ярко освещена была только середина помещения, дальний его конец тонул во мраке, там тоже поблескивали разноцветные огоньки.

– Если кто вдруг заглянет, мы познакомились в пабе. Я забыл там свой портсигар, ты занес, – сказал Финч.

– Ладно. Где тут что? Помогите разобраться.

Они подошли к схемам.

Финч пожал плечами.

– Черт их знает. Сам глядите.

Наедине они естественным образом перешли на «вы» – сухому британцу и сдержанному Фандорину так было проще.

– Так. Это, похоже, система вентиляции. Управляется, естественно, не отсюда. Здесь только лампочки аварийного включения…

Перешел дальше.

– Водоснабжение. Ясно…

У третьей схемы задержался дольше. Она была самая большая и мудреная.

– Линии электроснабжения… По ним лучше всего можно п-понять, как тут всё устроено… Что это около порта за отдельный квадрат?

– Изолятор. Для преступников и пленных. Ну, преступников у нас тут пока еще не было, а пленные были, двое. Выловили в Северном море три месяца назад, когда утопили миноносец «Ланкастер». Потом они стали братьями. И сейчас один сидит, тоже выловили. Или перейдет на нашу сторону, или сгниет в этом каменном мешке. Оттуда не убежишь.

– Расскажите про зону «Юг». – Фандорин показал на нижнюю часть схемы. – Я вижу здесь три блока: большой посередине и два поменьше по краям.

– Слева – апартаменты принца. Справа – профессора. Внутри никто из наших никогда не бывал, а то рассказали бы… Большой прямоугольник – это склад взрывчатки. Меня туда водили, показывали, когда знакомили с территорией.

– Про это как можно п-подробнее.

– Полки. На них металлические ящики. Несгораемые, так что пожар или неисправность электричества взрыва вызвать не могут. У каждого ящика выдвижная крышка, чтобы ссыпать порошок. Он такой зеленоватый, с довольно резким запахом. Когда требуется снарядить определенное количество торпед, один охранник заходит внутрь, ставит на тележку ящик-другой и выкатывает наружу. Мне говорили, что для одного заряда довольно фунта кранкита. Что еще вас интересует?

– Сколько там ящиков и какого они в-веса?

– Я приподнял один. Фунтов сорок-пятьдесят. Не особенно тяжелый. А всего их… – Финч сощурился, прикидывая. – Может, сотня. Не больше.

– Только-то?

– А что? Этого с лихвой хватит, чтобы утопить все военные корабли мира.

Фандорин сосредоточенно размышлял.

Итак, устроить взрыв на складе невозможно. Вывод из строя какой-то из систем жизнеобеспечения – тоже не решение проблемы.

– Про охрану рассказать? – предложил агент. – Ребята там отборные, лучшие из лучших. Генерал собрал бригаду из бывших телохранителей венценосных особ. Каждый прошел экзамены. Я бы, положим, тоже прошел, но с моей легендой мне не светило. Я ведь вроде как из обычных «бобби»… Там всего девять парней. Работают в три смены.

– Три охранника – чепуха, – пробормотал Фандорин, задумчиво потирая подбородок.

– Ничего не чепуха. – Финч вроде как даже обиделся за «коллег». – Я знаю, что вы мастер рукопашного боя. Но что вы сделаете, если опытный, отлично обученный стрелок держит вас на мушке? Тем более, если их трое. А «южным» по инструкции положено обнажать оружие, когда приближается всякий несанкционированный субъект, если он не сопровождает принца или Генерала. Даже меня не подпустят, хотя мы вместе пиво пьем.

– Ну, возьмите меня на мушку. Что это у вас на боку? Пистолет?

– Нет. Огнестрельное оружие здесь только у охранников склада. Это «шокер»… Он, как полицейская дубинка – помогает утихомирить кого-то, если спьяну разбуянится.

Финч отцепил от пояса маленький черный брусок, для полицейской дубинки, пожалуй, коротковатый.

– Хорошо, представим, что это п-пистолет… – нетерпеливо сказал Фандорин. – Наставьте его на меня. Нет, отойдите подальше, а то будет слишком просто.

Эраст Петрович продемонстрировал агенту относительно несложную комбинацию «разряд молнии». Помог подняться с пола, отряхнул запачканную куртку, подал кепи.

– Не зашиб?

– Высокий класс! – восхитился Финч. – Я даже толком не разглядел… Покажете медленно, как это делается?

– Нет. Для этого вам сначала пришлось бы забыть всё, чему вас учили на т-тренировках в вашем Special Branch.

Агент смотрел на него совсем по-другому. Все-таки это поразительно – какое значение физически сильные люди придают ерунде вроде мордобойного искусства.

– Вот теперь я верю, что мы можем это сделать. – Финч оглянулся на неосвещенную часть зала и сжал Эрасту Петровичу локоть. Малоподвижное лицо раскраснелось. – Очень просто! Вы обезвредите охрану. Мы проникнем на склад. Присобачим шашку динамита (я знаю, где достать). Запалим четвертьчасовой бикфордов шнур и унесем отсюда ноги. А поганый змеюшник со всеми его субмаринами и торпедами подорвется к чертовой матери!

– Нет. Этот план не годится. Что если динамит взорвется, а кранкит – нет? Мы же не знаем ни его химического состава, ни свойств. – Фандорин пожал плечами. – В любом случае это не метод. Погибнет все население Атлантиса, а большинство этих людей такой участи не заслуживают. Я, знаете ли, не сторонник д-доктрины, согласно которой ради спасения тысяч или даже миллионов жизней позволительно жертвовать сотнями. Жертвовать своей собственной, если есть такое желание, – ради бога. Но не чужими.

Финч удивился:

– Послушайте, но с такой философией ни в какой войне не победишь!

– Отчего же. Мне доводилось, – скромно молвил Эраст Петрович. – Так или иначе, я не намерен изменять своих взглядов из-за какого-то Наполеона номер ч-четыре, одержимого манией величия.

– А что если взять и попросту его прикончить? – просветлел лицом агент. – Это легко сделать. Он разгуливает повсюду без охраны. И дело с концом!

– Если бы с концом, – вздохнул Фандорин. – Эта машина уже катит по рельсам и поедет, даже если сменится м-машинист. Единственный способ остановить ее – пустить под откос. Помолчите-ка, Финч. Попробую сконцентрировать мыслительную энергию…

Он вытянул из кармана нефритовые четки и ритмично защелкал гладкими зелеными камешками. Агент недоуменно глазел на полусонное лицо собеседника, на опущенные веки. Через минуту осторожно тронул Эраста Петровича за рукав:

– Эй, с вами все в порядке?

– А? – Фандорин вздрогнул и открыл глаза. Они ярко сияли. – Вы любите с-сказки, Финч?

– Что?!

– Сказку о волшебном мече и верном самурае знаете?

– Нет. Я вообще не знаю сказок. Я вырос в приюте, там сказок не рассказывали… – Финч выглядел озадаченным, даже несколько испуганным. – Это вы к чему?

– Ну так с-слушайте. Жил на свете даймё (это такой японский владетельный князь), и была у него мудрая супруга, которая очень любила мужа и считала своим долгом оберегать его от беды. Она выбрала самого верного из самураев и велела ему всегда находиться при князе, стать его тенью. Самурай был сильным и ловким, он умел не спать ночью и никогда не утрачивал бдительности. Он всегда держался на шаг позади даймё, как самая настоящая тень. Но княгине этого было мало. Каждое утро она брала у самурая его меч и натирала волшебным зельем, чтобы клинок стал неотразимым. Так они и жили, князь и неразлучная с ним тень. Но в душе человека, который становится тенью, происходят странные д-движения. Ему начинает казаться, что он ничем не хуже того, за кем вынужден повсюду следовать. Со временем самурай возненавидел спину, все время маячившую у него перед глазами, и возжелал прекрасную княгиню, которая так любовно ухаживала за его мечом. Самурай решил, что убьет князя, а его трон и его жену заберет себе. И однажды, не совладав с искушением, он выхватил свой волшебный меч и ударил даймё в спину…

– Убил? – ахнул Финч. Он слушал, разинув рот, из чего можно было заключить, что сказок ему действительно никогда раньше не рассказывали.

– Нет. Меч разлетелся на куски.

– На князе была кольчуга? Это правильно.

– Нет, кольчуги не было. Иначе самурай знал бы и нанес удар по голове или по шее.

Финч подумал-подумал и развел руками:

– Ну, тогда я не знаю.

– Каждое утро княгиня натирала меч раствором, который делает сталь ломкой, как картон. Мудрая женщина знала, что для монарха нет никого опасней собственной охраны. Вот и вся с-сказка.

– Что-то я не понял… – Агент наморщил лоб. – У Наполеона нет никакой жены. А убить его – проще простого…

– Моя сказка не про убийство, а про меч, который перестал быть орудием убийства. З-завтра с одним из девяти охранников зоны «Юг» произойдет маленькое неподозрительное несчастье. Допустим, человек упадет и сломает ногу или руку. Это я обеспечу. Возникнет вакансия. Вы пойдете к Генералу и скажете, что хотите занять освободившееся место. Генерал подвергнет вас экзаменовке. Вы ее с честью выдержите, так?

– Без сомнений. – Финч сосредоточенно сдвинул рыжие брови. – Что дальше?

– Когда нужно будет взять со склада очередную порцию взрывчатки (а это будет происходить постоянно, потому что Атлантис готовится к войне), вы добудете щепотку кранкита. Можете?

– Это будет легко, если я попаду на склад.

– Я определю химический состав кранкита. В лаборатории есть любые реактивы, препараты и вся потребная аппаратура, а я неплохо разбираюсь во взрывчатых веществах. Изготовлю смесь, которая сделает кранкит безвредным. Во время очередного посещения склада вы насыплете или нальете (я еще не знаю, порошок это будет или жидкость) мою добавку в каждый ящик. Их ведь, вы говорили, не так уж много?

– Не больше ста.

Агент облизнул губы и моргнул. Он начинал понимать, в чем состоит идея.

– Торпеды не взорвутся! – Возбужденно оглянулся на темные углы. – Меч Наполеона окажется картонным! Пока тут сообразят, в чем дело и приготовят новый запас, британский флот захватит остров!

– И никого не придется приносить в ж-жертву, – резюмировал Фандорин. – Все останутся живы. Мой план понятен?

Сзади – там, где во мраке посверкивали разноцветные огоньки, – донесся странный звук, будто кто-то хлопнул в ладоши. Фандорин резко обернулся.

Опять тот же звук. Это был именно что хлопок!

Третий хлопок, очень громкий, превратился во взрыв. В мозгу Эраста Петровича полыхнуло пламя, раздался оглушительный треск.

И стало темно.

Очнувшись, Эраст Петрович почувствовал тупую боль пониже затылка, хотел дотронуться – и не смог. Запястья были сзади скованы наручниками. Щиколотки тоже.

– Очнулись, мистер Фандорин?

Перевернувшись с живота на бок, Эраст Петрович увидел над собой Наполеона, который с любопытством его разглядывал. Больше в аппаратной никого не было. Финч исчез.

«Это был удар по шейным позвонкам, очень грамотный. И нанес его Финч, больше некому».

– Сейчас онемение конечностей пройдет, и я усажу вас на стул. Расковать, увы, не смогу. Я видел, с какой впечатляющей скоростью вы умеете двигаться.

– Мы перешли на «вы», ваше в-высочество? – скрипучим голосом спросил Эраст Петрович, сгибая ноги. Мышцы работали нормально. Сознание прояснилось. – Мне следовало сообразить, почему Финч всё поглядывает в сторону. Кстати где он?

– Скоро вернется. И да – мы теперь будем на «вы». Ведь мы, оказывается, не братья.

– Ни в коем с-случае.

Рывком Эраст Петрович прижал колени к подбородку, сжался наподобие пружины и с усилием, чертыхнувшись, просунул каблуки через кольцо скованных рук. Ох, давненько он не практиковался в этой эквилибристике.

Зато на ноги поднялся легко, с одной раскачки.

Наполеон проворно отскочил назад, выхватил из кармана маленький «браунинг», но Эраст Петрович стоял спокойно – разглядывал наручники. Они были необычные. Вместо замка отверстие какой-то хитрой конфигурации. И ножные кандалы такие же.

– Стул-то дайте. Сяду, – сказал Фандорин, поняв, что освободиться от оков невозможно.

– Стул вон он. Допрыгаете как-нибудь, а я к вам приближаться поостерегусь, – улыбнулся Наполеон своей славной, открытой улыбкой. – На акробатов лучше любоваться издали.

Одним скачком Эраст Петрович преодолел расстояние до стула. Повернулся, сел.

– Если Финч п-перевербован, зачем понадобилась эта… интермедия? Могли бы арестовать меня где угодно.

– Интересно было узнать, какое уязвимое место у нас найдет такой блестящий специалист. Я велел брату Финчу отвечать на все ваши вопросы правдиво, ничего не утаивая. И вы меня не разочаровали. Идея с «волшебным мечом» очень элегантна. Браво! Я распоряжусь запломбировать все ящики с кранкитом, чтобы никто не мог нахимичить с взрывчаткой.

Скрипнула и распахнулась дверь. Что-то лязгнуло. Появился Финч, вкатил за собой лежанку на колесиках – вроде тех, что используют в госпиталях.

Принц весело воскликнул:

– А вот и мой славный англичанин!

– Он не англичанин. Он предал свою страну, – презрительно сказал Фандорин и отвернулся. Предателю обязательно нужно сказать, что он предатель, а после этого разговаривать с ним незачем.

– Зачем вы так? – в голосе Наполеона прозвучала укоризна. – Финч – выдающийся мастер своего дела. Он первый, кому удалось нелегально проникнуть в Атлантис. При аресте он двоих убил и троих ранил. Я ценю таких людей, даже если это враги. Значение имеет качество личности, абсолютная цифра, а с каким она знаком – плюсом или минусом – несущественно. Знак можно и переменить. Всякий большой человек – сокровище. А из хорошего врага, если склонить его на свою сторону, может получиться хороший друг.

– Из п-предателя может получиться только предатель.

Судя по звуку, Финч был занят каким-то делом – пощелкивал металлом. Но после реплики Фандорина щелканье прервалось, раздалось угрожающее сопение. Эраст Петрович не повернул головы.

– О, вы не представляете, сколько накапливается у английского простолюдина ненависти к так называемым «джентльменам». Из-за того, что плебей вроде нашего Финча не по-джентльменски говорит, не учился в правильной школе, не умеет обращаться с двенадцатью вилками, он никогда не сделает карьеры, будь он хоть тысячу раз герой. В армии еще кое-как мог бы, но только не в Special Branch. Я рассказал Финчу, какой станет Англия, когда я установлю там свои порядки. Человеку талантливому и работоспособному на планете Вода будут открыты все пути. Финч – не карикатурный, а настоящий джентльмен. Он сделал свой выбор.

– Что такое «настоящий джентльмен»? – заинтересовался Эраст Петрович.

Это хорошо, что принцу так хочется поговорить. Нужно потянуть время, ибо ничего отрадного в ближайшем будущем явно не ожидается. Фандорин уже жалел о своей непреклонности, которая мешала ему оглянуться и посмотреть, чем это там занимается ренегат. Но подобная суетливость была бы недостойна благородного мужа.

И родилась новая максима, до которой не додумался древний Учитель: «Благородный муж – это дурак, который носится со своим благородством как с писаной торбой и поэтому всегда паршиво кончает».

Наполеон оживился. Кажется, он был не прочь пофилософствовать.

– Настоящий джентльмен – это свободный человек. А свободный человек – тот, у кого есть выбор. Качество жизни определяется не богатством и не статусом, но единственно лишь палитрой выбора. Чем многообразней выбор, который есть у человека на каждом этапе жизни, тем выше уровень его существования. Поэтому полуголодный бродяга живет лучше, чем сытый раб – в особенности, если раб не помышляет об освобождении. В моей империи выбор как жить будет у всех. Сменится одно-два поколения, и все человечество будет состоять из одних настоящих джентльменов. И настоящих леди, – подумав, прибавил Наполеон. – Да. И настоящих леди тоже. Несомненно. Если вам такая терминология ближе, можете заменить сочетание «настоящий джентльмен» на «благородный муж».

Эраст Петрович от неожиданности вздрогнул, а Наполеон подмигнул ему:

– Я знаю о вас больше, чем вы думаете, мистер Фандорин. На свете не так много людей очень высокого качества. Мой департамент «Глаза» собирает сведения об этом ценном материале. Нашел я в картотеке и вас… Ты, готов, брат? – спросил он, глядя Фандорину за спину.

– Готов, принц. Только дайте я сам, а то этот здорово брыкается.

Скрип. К стулу подкатилась тележка. К ней были прикреплены толстые ремни.

– Не беспокойтесь, – сказал Наполеон, видя, что пленник подобрался. – И не надо на меня кидаться. Никто не собирается вас пытать или что-то в этом роде. Это просто средство передвижения.

Если бы Фандорин и хотел наброситься на принца, было уже поздно. Финч сзади, профессиональным зажимом, стиснул Эрасту Петровичу шею, заставил подняться, потащил к каталке. Не чтобы освободиться, а просто ради удовольствия Фандорин двинул предателю затылком по носу. Попал хорошо, что-то там хрустнуло.

Финч выругался, захлюпал кровью, но затащил-таки пленника на тележку и быстро пристегнул ремни.

– Накрою простынкой… – уютно проговорил принц. Белая ткань опустилась на лицо и грудь Эраста Петровича. – …И немного покатаю. Что до тебя, Финч, то во-первых, нá тебе носовой платок, вытри кровавые сопли. Во-вторых, вызови на центральный пост всех свободных от дежурства охранников. Через час состоится торжественная церемония. Я произведу тебя в офицеры.

– Благодарю, принц! – голос бывшего агента растроганно дрогнул.

– Не за что. Ты заслужил. Ты настоящий джентльмен. Ну, мы покатились. Оп-ля! – Тележка тронулась с места. – Гляди, Финч, не забудь заказать шампанского. Обмоем твой золотой кортик.

Благородный муж и поражение

28 октября 1903 г. Атлантис

Судя по звукам, тележка катилась по оживленной улице. К принцу подходили, спрашивали, что стряслось. Он всем отвечал: беда, некто Пит Булль, из новеньких, стал жертвой несчастного случая. Был голодный, откусывал слишком большие куски и подавился. Не в то горло попало. Такая нелепая трагедия! Вот, хочу сам оказать бедняге последние почести.

Эраст Петрович лежал, стиснув зубы. Он был в этом чуждом мире один, побежденный и униженный. Торжествующий враг глумился над его еще живым, но недвижным телом.

Давно известная истина: на свете нет ничего хуже поражения. Особенно, если ты не пал, сражаясь, а угодил в плен и вынужден видеть, как ликует победоносное Зло.

На помощь, как обычно, пришла мудрость древних. Много веков назад, еще на заре мысли и самых первых представлений о человеческом достоинстве, была сформулирована, вероятно, самая лучшая из максим: «Благородный муж терпит поражение, только если перестает быть благородным мужем».

Значит, я не побежден, сказал себе Фандорин, и на душе стало спокойно. Эраст Петрович приказал телу расслабиться, рассудку отключиться, отдался мерному покачиванию каталки. В следующую минуту он уже крепко спал и видел приятный сон: будто Маса жив, и они рубятся бамбуковыми мечами.

Когда покачивание прекратилось, оборвался и сон – на самом обидном месте. Эраст Петрович как раз нанес оппоненту четвертый юко-датоцу, до победы оставалось совсем чуть-чуть. Обычно они бились до счета «пять».

Ничего, скоро продолжим, утешил себя Фандорин, пытаясь понять, куда его привезли. Вероятно, меня быстро отправят туда, где сейчас Маса.

Шум города исчез. Было тихо.

Звук шагов.

Простыня соскользнула с лица пленника.

– Это мой дом, – сказал Наполеон. – Мы в кабинете. Никто из посторонних попасть сюда не может.

Лицо его было серьезным – ни глумливости, ни торжества.

– Хочу вам кое-что показать. Смотрите.

Эраст Петрович повернул голову, чтобы взглядом проследить за принцем.

Кабинет как кабинет: письменный стол, полки с папками и книгами, два портрета – молодой Бонапарт надевает на голову императорскую корону, иссохший Бонапарт лежит в гробу. Потолок прозрачный, там мерцает черная ночная вода, какая-то морская тварь посверкивает фосфоресцирующими глазами – пялится вниз, на освещенное, недоступное пространство.

Принц взялся за картину с усопшим родственником, чуть нажал на нее. Картина оказалась закрепленной на толстой стальной дверце.

– Вы хотели узнать, как можно уничтожить Атлантис одним ударом? – Наполеон обернулся к Фандорину. – Взорвать город нельзя. Но один поворот вот этого красного рычага – и включится механизм разгерметизации, остановить которую уже невозможно. Эта мера предосторожности на случай, если мой город подвергнется внезапному нападению и возникнет угроза оккупации. Я не оставлю великим державам своих секретов. Тупоумные пигмеи, правящие миром, испоганят океан точно так же, как они испоганили землю. Смотрите: всего одно движение. Стеклянный купол начнет медленно расходиться по швам. Включится эвакуационная сирена. Хлынет вода. Через двадцать минут здесь будет царствовать море. Я, конечно, останусь в Атлантисе. У меня хватит времени выкурить сигару и выпить бокал вот этого вина. – Он показал пузатую бутылку темного стекла. – Урожай 1815 года – года, погубившего моего великого предка. Наполеон Первый умер на острове Святой Елены, Наполеон Четвертый окончит свой путь на острове Святого Константина. Вы знаете, что святая Елена – мать императора Константина?

– Зачем всё это? – спросил Эраст Петрович. – Зачем вы меня сюда привезли? Зачем показываете красный рычаг? Упиваетесь моим бессилием? «Близок локоть, да не укусишь»?

– Как плохо вы меня понимаете, – вздохнул принц, запирая сейф. – Хотя в досье написано, что вы сыщик психологической школы…

Он подошел к каталке, сел в ногах у Фандорина.

– Я раскрываю перед вами свой самый большой секрет. Я доверяюсь вам, подставляю свое незащищенное сердце. Потому что знаю вашу породу. Она – самая лучшая на свете. Вы не Финч. Вы никогда не предадите того, кто перед вами раскрылся. И если скажете: «Наполеон, я с тобой», от своего слова не отступитесь. Давайте сделаем это вместе, Фандорин. Давайте преобразим планету. Дадим людям шанс превратиться из жвачных животных – в людей. Я не маньяк, которому нужна власть над миром. Я действительно хочу сделать его лучше. И знаю как. Нужно всего лишь устранить необязательные и вредные трения между народами, чтобы энергия человечества не расходовалась попусту. Пришло время собирать камни, хватит их разбрасывать. Если мир станет единым, он начнет развиваться с удвоенной, нет – удесятеренной скоростью… Я вычитал в вашем досье, что это, оказывается, вы когда-то разрушили организацию «Азазель», ставившую перед собой примерно такую же цель. Но вы тогда были совсем молоды. Скажите, неужто за минувшие годы вы не пожалели о том, что помешали тому великому замыслу осуществиться? Разве вы не задавали себе этот вопрос: «Не ошибся ли я?»

– Задавал, – неохотно признал Эраст Петрович, для которого эти воспоминания были мучительны.

– Вот видите! Судьба дает вам второй шанс. Это редко бывает! Мой путь прямее и короче, чем был у «Азазеля». До победы всего несколько месяцев – это все равно что одно мгновение. Я бы доверил вам руководство департаментом «Глаза». В моей империи важность этого ведомства возрастет необычайно. Генерал для этой роли не подходит – он прекрасный исполнитель, но не более. Сам ведь я буду находится в Атлантисе, но наверху мне нужен соратник, который сможет вовремя увидеть и предотвратить любую угрозу. Я долго искал такого человека и вот наконец нашел. Просто скажите «да», мне будет этого достаточно. Я немедленно освобожу вас, мы пожмем друг другу руки и снова перейдем на «ты».

– А если я скажу «нет», вы меня прикончите, так? – мрачно усмехнулся Фандорин.

Принц нетерпеливо дернул плечом:

– Какое это имеет значение? Вы ведь не боитесь. Угроза смерти никак не повлияла бы на ваше решение. Если вы, большой человек, хотите совершить большое дело, ваше место рядом со мной. Итак одно слово: да или нет?

– Нет.

– Но почему?! – воскликнул принц, по-видимому, никак не ожидавший такого ответа. – Я не понимаю. Объясните!

– Мир не должен быть единым. Он не может управляться одной волей, из единого центра. Он живой, понимаете? Противоречия и разнонаправленные движения, конфликты интересов необходимы для роста и развития. Вы в своем океаническом б-бонапартизме ничем не отличаетесь от коммунистов, которые тоже хотят всем управлять и всё планировать. Ничего из этого не выйдет. Помогать всему полезному и мешать всему опасному можно. Но всё контролировать нельзя. Разве что при помощи тотального принуждения и страха. Однако это конструкция непрочная и недолговечная. Вы разгромите великие державы, подчините себе правительства всего мира, а потом будете сидеть под водой, в столице своей «планеты Вода», а планета Земля будет вас бояться и ненавидеть. Никого нельзя облагодетельствовать насильно. Такие дары будут восприниматься как агрессия и отторгаться. Возникнет сопротивление, появятся смелые люди, еще предприимчивей и изобретательнее вас. Они скинут ваше п-подводное иго. Это раз.

– Мне есть что на это возразить, но продолжайте, – молвил Наполеон. Он глядел исподлобья, сложив руки на груди, и был сейчас поразительно похож на Корсиканца.

– Кроме того, вы ничего не понимаете в людях. Не вам решать, кто большой человек, а кто маленький. Сама такая постановка вопроса – ужасная пошлость.

– Пошлость? – не обиделся, а удивился принц. – Вы находите меня пошлым?

– Да. Вся ваша философия, все ваши фантазии – набор пошлостей и штампов. Какие-то объедки ницшеанства. Но герра Ницше стошнило бы от вашей риторики. Чего стоят одни названия! «Атлантис», «Амфибия», «Глаза-Руки», «братья», квартал «Сан-Суси» с борделем «Афродита». Просто букет банальностей. Представляю, каким кошмаром безвкусия станет ваша империя. Это вторая причина, по которой я говорю «нет». Эстетическая.

– Я понимаю: вы хотите меня оскорбить. Но не понимаю почему, – сказал Наполеон. Кажется, он действительно был задет.

– Потому что вы убили моего единственного д-друга, – тихо, уже не сдерживая ярости, произнес Эраст Петрович. – И это третья причина, самая главная из всех, потому что главные причины всегда личные.

– Я убил вашего друга? Когда? – Принц наморщил лоб. – Погодите-погодите… В досье написано, что у вас есть постоянный помощник, японец… Не помню имени… Так вот оно что! Субмарина интересной формы, которую несколько дней назад потопила патрульная лодка, была ваша? И косоглазый, что находился в ней – ваш помощник?

– Он не косоглазый! Это вы косоумный! Весь ваш ум сикось-накось!

Эраст Петрович задыхался от бешенства. Вести себя с благородной сдержанностью, как предписывает кодекс благородного мужа, никак не получалось. Тяжелая все-таки штука – поражение.

– Как вы можете пользоваться услугами гнусного маньяка? Англичане хотя бы делали вид, что не замечают милых шалостей Кранка, что, конечно, тоже г-гнусно. Но вы – вы поставляете ему жертв. И кого! Больных детей? Если вы думали, что я могу иметь с вами что-то общее, вы просто сумасшедший!

– Да, тут вы правы, – вздохнул Наполеон. – Профессор Кранк безусловно урод. Однако на людей вы смотрите через розовые очки. В этом ваша главная ошибка. Для вас Человек – это фетиш, некая безусловная ценность. Да только глупости это. Чепуха, выдуманная гуманистами. Человек рождается на свет никчемным сгустком материи. Станет этот кусок мяса личностью или нет, определит жизнь. Подавляющее большинство не становится. А Кранк – как цирковой тигр. Для того чтобы он прыгал через огненные кольца, приходится кормить его кусками сырого мясом с кровью. Когда профессор сталкивается с какой-нибудь неразрешимой проблемой, он начинает сходить с ума. Ему нужен эмоциональный толчок. И тогда он выпускает кровь из очередной фарфорово-хрустальной девочки. Глядя, как ее сон переходит в смерть, Кранк заряжается творческой энергией. Такое уж у него топливо, и ничего с этим не поделаешь. Он – чудовище, но очень полезное.

– Вы хуже Кранка, – устало сказал Эраст Петрович, сам понимая бессмысленность беседы. – И все вы таковы, спасители мира. Вы спросили, жалею ли я, что помог разрушить тайную организацию «Азазель», которая, по вашим словам, стремилась к великой цели? Нет, не жалею. Великая цель меняет знак с плюса на минус, когда для ее осуществления требуются полезные чудовища. И хватит этих прописей. Катитесь к черту, Наполеон номер четыре.

Он закрыл глаза и стал мысленно перебирать нефритовые четки, чтобы вернуть поколебленную гармонию.

– Очень печально, – вздохнул принц. Вздох действительно был печален. – На свете так мало настоящих людей, что гибель каждого из них – огромная трагедия. Но если враг не хочет становиться другом, ничего не поделаешь. Вы слишком опасны, я не могу оставить вас в живых. Мой великий пращур очень уважал сильных врагов и горевал, когда ему пришлось предать смерти храброго генерала Пишегрю или непримиримого Кадудаля. Первого пришлось удавить в темнице, второго – отправить на эшафот. Но я поступлю с вами вежливее. Можете сами выбрать. Револьвер с одной пулей? Мгновенный яд?

Услышав про револьвер, Эраст Петрович оставил гармонию в покое и приподнял голову. Но принц с сожалением покачал головой:

– Нет, оружие исключается. Вас, пожалуй, вообще отстегивать и тем более расковывать не стоит… Что же с вами делать? Не сам же я должен… Мне это как-то и не к лицу. – И принял решение. – Поручу Финчу. Он в таких делах мастер. Скажу, чтобы быстро и без лишних мучений. Прощайте, мистер Фандорин. У вас есть время приготовиться к неизбежному – минут сорок. Я проведу торжественную церемонию и вернусь сюда с новоиспеченным офицером Финчем. Посмотрите на потолок, попрощайтесь с морем. Пусть эта прекрасная картина станет последним, что вы видите в жизни. Посмотрели? Прощайте.

С этими словами он накрыл лежащего простыней.

– Я оставляю вас одного еще и потому, что продолжаю надеяться. Вдруг вы передумаете? Разумеется не ради спасения жизни. Подумайте еще раз. Может быть, проблема не в том, что мир не может быть единым, а в том, что миром до сих неправильно управляли?

Удаляющиеся шаги. Скрип и металлический щелчок. Тишина.

Для очистки совести Эраст Петрович проверил, возможно ли ослабить ремни. Но Финч хорошо знал свое дело. Ремней было три – для груди, для талии и для ног. Держали крепко, не шелохнешься.

Что ж, сорок минут покоя перед уходом – щедрый подарок. Мало кому так везет перед финальным занавесом. Можно приготовиться. Даже сочинить предсмертное стихотворение.

Не сказать, чтобы мысль о расставании с жизнью так уж сильно огорчала Фандорина. Ничего особенно дорогого он в этом мире не оставлял. Конечно, жаль, что не удалось остановить мегаломаньяка. Будет война, будут потрясения. Что ж, от благородного мужа не требуется, чтобы он спас всё сущее. Он лишь обязан сделать то, что мог, а там уж как получится.

Ничего, мир как-нибудь спасет себя сам, он переживал и не такое.

Снова металлический щелчок. Его высочество вернулся?

Но нет. Шагов было не слышно.

Вдруг простыня, словно сама собой, соскользнула с лица Эраста Петровича. Он открыл глаза и увидел перед собой принцессу Кагуяхимэ. Ее хрустальное личико было искажено, в ясных глазах стояли слезы.

– Он не морской король и не принц! Он чудовище! – плача воскликнула девочка. Она была в ночной рубашке, светлые волосы заплетены в две небрежные косы. – А его волшебник – гнусная гадина! Волшебник – ладно, но принц, принц…

Она горько, безутешно зарыдала, склонившись над Эрастом Петровичем.

– Беллинда? – пробормотал Фандорин. – Ты ж-жива?

Мысль о том, что он уже находится в царстве мертвых, мелькнула и была изгнана. У покойников не может чесаться нос.

– Мне не спалось… Я услышала странные звуки… – Девочка зашмыгала носом. – Я подслушивала…

– Отодвинься, пожалуйста, – попросил он. – Твоя коса щекочет мне лицо. И объясни, как ты сюда попала?

– Сейчас. Только сначала…

Беллинда стала расстегивать ремни.

– Не имеет смысла. Я все равно скован по рукам и ногам.

– У меня есть ключ, который подходит ко всем замкам. Он дал.

– Принц Наполеон? Но почему? Ты живешь у него? Ничего не п-понимаю.

Не слушая, девочка всё повторяла, всхлипывая:

– Он мне так нравился, так нравился… А он чудовище! Не волшебный принц, а чудовище…

Закончив возиться с наручниками, Беллинда закрыла лицо руками и заревела уже всерьез, ни на что больше не отвлекаясь.

Фандорин с наслаждением растер запястья. Рассеянно погладил девочку по затылку.

Это потом. Сначала главное: красный рычаг.

Нет. Времени достаточно, чтобы нанести небольшой визит соседу принца, чудесному профессору Кранку. Иначе, как только включится сирена, «лилиевый маньяк» пустится наутек и ищи его потом свищи.

– Не могла бы ты мне одолжить твой ч-чудесный ключ?

Беллинда безразлично сунула ему тонкую стальную трубочку и зарыдала еще пуще:

– У-у-у…

– Всё, хватит. Иди оденься и обуйся. Если хочешь что-то взять, бери. Жди меня здесь. Я скоро вернусь.

Заплаканные глаза смотрели на него с тревогой.

– Куда вы уходите? Что вы хотите сделать?

– То, что должно быть сделано. А потом я вернусь, включу механизм з-затопления Атлантиса, и мы с тобой покинем это проклятое место. Собирайся!

– Вы уничтожите морское королевство? – ахнула Беллинда. – Оно такое красивое!

– Акула тоже красивая. Но она убийца.

Девочка больше не плакала, но ее губы дрожали, а личико сделалось совсем белым.

– Всё, я пошел. Где тут у них замочные с-скважины? И как попасть во двор?

Времени разглядывать апартаменты принца особенно не было. Эраст Петрович лишь запомнил путь: из кабинета по коридору налево, поворот, еще один поворот.

В небольшом дворе (сверху – черное море, справа – запертые ворота, слева – склад, напротив – дверь, ведущая в дом профессора) было пусто. Высаженные в каре декоративные деревца безжизненно поблескивали листвой в свете электрических ламп. Как они тут, бедные, выживают без живого солнца?

Ровно половина третьего. Наполеон ушел примерно десять минут назад. Значит, времени – примерно полчаса. Должно хватить.

Поворот чудо-ключа.

Вот и логово любителя белых лилий.

Воздух здесь был буквально пропитан сладким, настырным ароматом этих цветов. Эраст Петрович двинулся вперед, прислушиваясь. Должно быть, Кранк спал – в доме было тихо.

Жилище странного существа было странным. Голые белые стены, белый потолок – никакого моря над головой. Вход в каждое следующее помещение приходилось искать, потому что двери были спрятаны. Довольно скоро Фандорин научился это делать: нужно наскоро простучать стены и там, где гулкий звук, поискать нажимной механизм. Но переход в каждое следующее помещение занимал несколько минут, и Эрасту Петровичу уже не казалось, что времени достаточно.

Он оказался в галерее, свод которой наконец был не глухим, а прозрачным. Слабый электрический свет, лившийся сверху, лишь подчеркивал антрацитную черноту ночного моря. Дверь в дальнем конце оказалась хитрой. Фандорин потерял три с половиной минуты, прежде чем сумел открыть ее, нажав ногой на плинтус.

Два часа сорок пять минут.

Это была спальня. Тоже сплошь белая. Посередине – маленькая кровать, у стены полка, на ней несколько кукол с золотыми волосами. И повсюду вазы с цветами. Запах лилий такой сильный, что хоть нос зажимай. Даже самый дивный аромат, если он слишком густ, вызывает отвращение.

Кранка нет. Постель несмята.

Эраст Петрович чертыхнулся и зарысил в обратном направлении. Очевидно, замаскированных дверей было больше и главную он пропустил.

Вернувшись в большую комнату со столом посередине (время: два часа сорок семь минут), Фандорин побежал вдоль стены, колотя по ней кулаком.

И вдруг услышал дребезжащий голос, сердито воскликнувший по-немецки:

– Опять вы! И опять без спроса! На этот раз даже не позвонили! Сначала полоумная директриса чуть все не испортила – где только ваш доктор Ласт нашел такую идиотку? Пришлось брать первую попавшуюся куклу, даже без осмотра! А теперь вы решили отравить мне наслаждение? Убирайтесь к черту!

Дверца была маленькая, близко от угла. Эраст Петрович нашел шов, стал его ощупывать.

– …Но на этот раз вы опоздали, принц. Так что уходите, не мешайте работе вдохновения.

Щелчок. Дверца открылась.

Эраст Петрович увидел ослепительно белую кафельную комнату, посередине которой, в окружении цветочных ваз, стояла ванна на фигурных ножках. Рядом стоял человечек со вздыбленными, словно от электричества, седыми волосами и неестественно багровым лицом. Он глядел на Фандорина, разинув рот.

– Кто вы?! Какого дьявола… – пролепетал Кранк, пятясь.

Эраст Петрович не собирался пачкать руки убийством существа, не способного к сопротивлению. Однажды, много лет назад, в похожей ситуации он поступил подобным образом – и много лет потом испытывал мучительное ощущение, что никак не отмоет палец, нажавший на спусковой крючок. Довольно было бы запереть «лилиевого маньяка» в этой комнате, чтобы не мог убежать, когда включится сирена. Пусть монстр останется на дне море, подальше от земной поверхности.

Но сделав несколько шагов вперед, Фандорин увидел, что вода в ванне вся розовая. Внутри лежала девочка, белое личико которой было окружено нимбом плавающих золотистых локонов. Глаза девочки, обрамленные длинными пушистыми ресницами, были скорбно сомкнуты.

Мертва…

И Фандорин забыл о гигиене. Подлетев к перепуганному человечку, он ударил его ребром ладони по шее, вложив в это движение всю энергию Ки, а заодно всю ненависть к жестокой и злобной стихии, уродующей гармонию мира.

Голова Кранка скособочилась, будто одуванчик на сломанном стебле. «Лилиевый маньяк» не заслуживал такой легкой смерти. Лучше бы он колотился в запертую дверь, воя от ужаса в унисон аварийной сирене. Но сожалеть и раскаиваться было поздно.

«Будем надеяться, что на том свете есть и суд, и возмездие. А впрочем, не наше дело. Мы что могли – сделали», – сказал себе в утешение Эраст Петрович и посмотрел на часы.

Два часа сорок девять минут.

Маленькое дело сделано. Теперь – большое.

Обратная дорога не заняла и минуты.

– Беллинда! – крикнул Эраст Петрович, быстро идя по коридору. – Ты г-готова? Где ты?

– Я здесь, – откликнулась девочка из кабинета.

Она стояла посреди комнаты с несчастным лицом, кусая губы, и по-прежнему была в ночной рубашке.

– Так и не оделась? – недовольно сказал Фандорин, переступая порог. – Давай быстрее! Время еще есть, но его м-мало…

По его позвоночнику сверху вниз пробежала обжигающая огненная молния, забрав с собой всю силу и отключив сознание. Эраст Петрович нырнул в непроницаемо черный омут, прокрутился там в бешеном водовороте, рванулся назад, к свету, и вынырнул обратно на белый свет. Но на белом свете всё успело перемениться. Теперь Фандорин не стоял, а сидел. Запястья его были скованы за спиной, щиколотки прицеплены к ножкам стула.

Тряхнув головой, чтоб прояснилось зрение, Эраст Петрович увидел перед собой принца. Тот прижимал к себе и гладил по волосам горько плачущую Беллинду. А Фандорину подмигнул:

– Становится похоже на ярмарочную комедию, да? Капитан Фракасс получает очередную плюху. Только на сей раз ультрасовременную – разрядом тока. – Он держал в руке какой-то черный брусок – точно такой же был у Финча. – Одно из полезных изобретений моей лаборатории. Называется «электрический шокер».

– Простите меня, Пит, простите! – всхлипнула Беллинда, умоляюще глядя на Эраста Петровича. – Но вы бы всё здесь уничтожили, и он бы умер. Он не смог бы жить без своего морского королевства! Я не могла его предать!

«Здесь есть телефон или какая-то иная система внутренней связи, по которой девочка вызвала Наполеона, – сказал себе Фандорин, на миг прикрыв глаза. – Худшее из поражений то, которое было без пяти минут победой. Вывод на будущее: когда есть два дела, большое и маленькое, начинать нужно с главного дела, а второстепенное оставлять на потом».

Он посмотрел на Беллинду.

– Что ж, ты сделала свой выбор. Он будет жить, а умру я.

– Нет, нет! – закричала она. – Вы не умрете, он пообещал! Пусти меня, Наполеон!

Она высвободилась, подбежала к Эрасту Петровичу, опустилась на колени и снизу вверх заглянула в глаза.

– Я хочу вам объяснить… Хочу, чтобы вы поняли и не смотрели на меня так… Он – чудовище. Но он не настоящее чудовище. Он на самом деле принц. Просто его заколдовали и превратили в чудовище. И вот он жил в своем заколдованном дворце, делал всякие страшные вещи. И наделал бы еще больше ужасов. Он ведь заколдован! Но появилась я, и я его расколдую. Только я одна могу это сделать! Я одна могу снова превратить чудовище в прекрасного принца! Вы мне нравитесь, вы мне очень-очень нравитесь. Но я вам не нужна. Вас никто не заколдовывал и не заколдует. Вы можете жить и без меня. А он не может. Он без меня пропадет. Он совершит много зла, погубит много людей и погибнет сам. Простите меня за то, что я вас предала. Пожалуйста!

– Ты меня не п-предавала, и прощать тебя не за что, – устало сказал Эраст Петрович. – Ты ведь мне ничего не обещала.

– Она обещала, что вы останетесь жить. – Наполеон взял девочку за руку, поднял с пола и обхватил за плечо. – Так и будет. Я помещу вас в изолятор. Убежать оттуда невозможно. После победы я вас отпущу. Вы увидите, как преобразится мир, когда им будут управлять единый разум и единая воля. И, может быть, мы еще подружимся.

Эраст Петрович скрипнул зубами. Он только что сделал новое открытие в науке о поражении, которую постигал сегодня этап за этапом. Оказывается, поражение легче переносить, если знаешь, что сейчас умрешь. Гораздо тяжелее, если выясняется, что с поражением придется жить…

– Вы считаете, что вам есть за что меня ненавидеть, – продолжал принц. – Но это не так. История с мистером Кранком, насколько я понимаю, закончена. Честно говоря, я испытываю по этому поводу двойственное чувство. С одной стороны, безумно жалко гениального ученого. С другой… – Он дернул плечом. – Ладно. Эта неприятная страница перевернута. Но есть еще одно обстоятельство, благодаря которому ваше отношение ко мне переменится. Я не стал вам говорить про это, когда намеревался вас убить. Но раз принцессе угодно, чтобы вы жили, скажу. У меня есть известие, которое вас обрадует.

– Это н-навряд ли, – хмуро сказал Фандорин. На этом свете не оставалось ничего такого, что могло бы его обрадовать. А значит, нечего терзаться из-за поражения. В конце концов всякая жизнь обречена закончиться поражением и победой смер…

– Оооо!!! – раздался вдруг за дверью вопль. – Масака?!

Благородный муж и победа

28 октября 1903 года. Атлантис

Последнее, что увидел Маса в момент взрыва – разлетающийся на мелкие осколки иллюминатор. Соленая вода ударила в лицо, будто из брандспойта, отшвырнула к борту, после чего карада и рэйкон на время разлучились.

Вновь они соединились в очень странном месте. Оно было сплошь серое.

Маса похлопал ресницами, повел одеревеневшей шеей и ничегошеньки не понял. Только что жив, потому что карада ныла, рэйкон же был спокоен. На том свете – хоть по-буддийски, хоть по-христиански – полагалось бы наоборот.

Сел, пощупал себя. Кости вроде целы. Шумит в ушах, но не сильно.

Тогда стал осматриваться: почему всё серое?

Скоро уяснил, что находиться в замкнутом, довольно тесном пространстве. Пол, стены, потолок тусклого серого, то есть вообще никакого цвета. Двери не видно. На полу кружок, диаметром примерно в два сяку. Другой кружок поменьше на стене. Судя по швам, это были отверстия или какие-то окошки, но открыть их не получилось.

Еще на одной стене были металлические скобы, числом четыре: две наверху, две внизу.

Что-то это всё напоминало. Из далекого-предалекого прошлого.

Маса энергично потер себе уши, чтобы лучше заработала голова (она была пустая и гулкая, как барабан).

Вспомнил.

Таким же мир был в раннем-раннем детстве, когда еще не умеешь ходить и ничего не знаешь. Мир был никакой, серый. Его еще требовалось наполнить предметами и смыслом.

Здесь тоже не было ни предметов, ни смысла. Хоть бы пятнышко цвета или просто черная точка, а то взгляду не на чем остановиться.

Желание почти сразу же исполнилось.

Посередине серого кружка – того, что на стене – открылась круглая черная дырка, а в ней появился глаз. Похоже что человеческий, но Маса за это не поручился бы. Если здесь все же какой-то загробный перевалочный пункт, глаз мог принадлежать и неземному существу.

– Очухался, – сказал кто-то по-английски.

Рядом с кружком отъехал внутрь и потом вбок большой прямоугольник – дверь. Ее швов Маса раньше не разглядел, очень уж плотно дверь закрывалась.

Вошел человек в синей куртке с красивыми золотыми пуговицами и маленьким, тоже золотым, танто на боку.

Маса обрадовался, что это не черт, и поклонился.

– Очнулся, китаеза? – грозно спросил вошедший. – Будешь отвечать на вопросы? Их много.

– У меня тоже, – воскликнул Маса.

Раз человек невежливый, церемониться с ним было необязательно. От первого удара – Маса удивился такой прыти – синий ловко увернулся, но левый маваси-гэри сшиб его на пол.

Сев лежащему на грудь, японец немного похлопал его по щекам, чтобы привести в чувство.

– Просыпайся скорей, синий человек! У меня очень много вопросов.

Но задать их не удалось.

В серую комнату вбежал сначала один синий, потом второй, третий, четвертый.

А за ними вошел пятый, старый, с большими усами. Поглядел на отпрянувшего к противоположной стене Масу и рявкнул:

– Что встали? Захват номер шесть!

И четверо синих быстро и слаженно кинулись на Масу.

Очень трудно и даже совсем невозможно отбиться от четырех искусных противников, если они действуют как единый механизм. Каждый схватил Масу за одну из конечностей. Оторвали от пола – лишили опоры. Японец немного поизвивался в крепких руках и перестал, потому что было бесполезно. И недостойно.

– Обездвижить, – коротко приказал седой.

Подтащили к стене, пристегнули к скобам. По крайней мере стало понятно, зачем они.

Седой помог жертве левого мавасигири подняться, обозвал растяпой.

– Ты кто такой? – спросил он Масу, пуча водянистые глаза. – Чья субмарина? Ты был один? Другие субмарины есть? А ну отвечай! Он что, не понимает? Или немой?

– Нет, генерал, он говорит по-английски, только подсюсюкивает, – сказал ушибленный, с гримасой потирая скулу. На ней наливался синяк цвета мурасаки.

Маса молчал. Во-первых, он обиделся, потому что английский у него был превосходный – почти такой же, как русский. Во-вторых, когда не говоришь, а молчишь, больше узнаешь. В-третьих, на вопросы врага не отвечают.

Он и так уже кое-что выяснил. Это какие-то военные, раз у них мундиры и начальник генерал. Господина они не нашли, иначе не спрашивали бы, один Маса или не один. То, что господина не нашли, могло означать две вещи: что господин погиб или что он жив и свободен. Про первую вероятность Маса себе думать запретил. Конечно, господин жив и обязательно придет на помощь. А она нужна, потому что, когда ты пристегнут к железкам, сделать что-либо трудно.

– Ты кто? Китаец? Японец? Может, ты русский азиат? – спросил еще генерал. – Будешь говорить или нет?

И сам себе ответил:

– Не будешь. Ну сиди тут. Когда начнешь сходить с ума от тишины и серого цвета, позовешь. Расстегните, его парни.

Маса приготовился, как только его расстегнут, немножко подраться, но синие оказались хитрыми. Один из них, рыжий, с интересным маленьким шрамом под глазом, коротко врезал узнику в солнечное сплетение, так что в течение следующих нескольких минут Маса был очень занят: восстанавливал дыхание. А когда восстановил, в камере никого уже не было. Пощупал пальцами дверь – она была намертво утоплена в стене.

Сел на пол, стал размышлять.

Пытать, кажется, не будут. Самурай или правильный якудза вообще-то в плен не попадает, потому что всегда ведь можно умереть. Но если уж попал, выносит истязания без единого стона.

К сожалению, на истязания рассчитывать не приходится. А неплохо было бы испытать крепость своего духа и проверить, чего ты на самом деле стоишь.

Кончать с собой нельзя, пока неясно, жив ли господин. Если мертв – тогда конечно. Но не раньше, чем найдешь убийцу и свершишь катакиути.

Допустим (все-таки пришлось про это подумать) господина убило взрывом. Тогда придется искать того, кто выпустил торпеду. Убить, и только потом с чистой совестью сделать дзюнси – умереть вослед. Что ж, есть о чем помечтать.

Серый цвет и тишина – это ничего. Очень по-буддийски. Великая Пустота.

Только вот хара начинала бурчать, требовала насыщения. Интересно, будут синие люди морить пленника голодом и жаждой?

Довольно скоро ответ на этот вопрос был получен.

В круге, который на стене, снова прорезалась дырка. Затем открылось и все круглое окошко.

Выехала полочка. На ней что-то дымилось.

Маса потянул носом, встал.

На картонной тарелке лежал кусок мяса и ломоть хлеба. В картонном стакане был кофе.

– Гадить будешь в дыру, – сипло сказала голова с синим воротником. Она была бритая наголо, как у буддийского монаха. Только глаза не добрые, а злые. – Повернешь ободок, она откроется. Туда же кинешь грязную посуду. Понял? Созреешь для разговора – стучи.

Окошко захлопнулось, полочка осталась.

Маса сел на корточки, повернул обод люка. Крышка отодвинулась. Внизу, в полуметре, плескалась черная вода. Японец, не раздумывая, вытянул руки, протиснул в дыру голову и плечи. Ухнул вниз.

Там была труба, раза в два шире отверстия. Он стал отталкиваться от ее стенок ногами, загребал ладонями. Плыл. Без воздуха Маса мог оставаться минуту. Поэтому сосчитал до тридцати и, поскольку труба не кончилась, а вода оставалась всё такой же черной, с трудом перевернулся и поплыл обратно. Еле-еле дотянул до поверхности. Подышал, подтянулся на руках. С трудом протиснулся обратно, в серую камеру.

Все равно колодец – это хорошо. Убежать через него нельзя, но, если надо будет умереть, утопиться намного приятней, чем разбивать себе голову об стену или откусывать язык.

Медленно, задумчиво Маса съел мясо и хлеб. Еды было достаточно, кофе – тоже.

Поделал рэнсю: раз десять взбежал на стену, поподтягивался на скобах, постоял на голове.

Больше занять себя было нечем, поэтому улегся спать и спал долго.

Несколько раз просыпался, приоткрывал глаз, видел всё то же серое, пустое. Снова засыпал.

Но когда раздался знакомый щелчок, предшествующий открытию окошка, японец мягко и быстро поднялся с пола, подкатился к двери.

Сиплый голос спросил:

– Говорить будешь? Эй, ты где?

Маса прикинул, получится ли стукнуть лысого через дыру. Стукнуть было можно. Но что потом? А, все равно. Имеет же право человек доставить себе немножко удовольствия.

Подпрыгнул. Нанес короткий, быстрый удар кулаком, но лысый, оказывается, был наготове и отскочил, упругий, словно мяч. Донесся смешок.

– Завтра придумай что-нибудь поумнее. – И отверстие закрылось. На полочке опять стоял поднос с едой.

Маса расстроился, что охранник такой опытный и ловкий. Ему, наверное, тоже скучно, и пленник его только позабавил. Если нельзя застать его врасплох, то хорошо бы как-нибудь уязвить. Но как?

Раздумья на эту интересную тему помогли скоротать следующие сутки.

Когда окошко открылось снова и неприятный голос спросил: «Говорить будешь?», Маса встал над открытым люком, в знак презрения повернулся к лысому тинтином и стал мочиться. Он долго терпел, поэтому получилось очень хорошо.

Окошко ответило оскорблением:

– Спрячь свою маленькую китайскую штучку. И не забывай спускать воду, свинья. Просмердишь тут всё.

Оскорбить лысого оказалось тоже непросто. Маса немного посопел, но потом сказал себе, что тратить Ки на ничтожного сёдзина не следует. Это одна из ловушек, которые расставляет человеку дьявол мелочной суеты. Очень просто сконцентрировать всю ненависть к Злу на одном маленьком человечке, особенно если он единственный, кто с тобой общается. Но это неправильно и вредоносно для кармы. Лысого впредь нужно игнорировать, а заточение рассматривать как медитационную практику. Тишина, покой, блаженная бездеятельность – разве не таков рай праведников?

Но поскольку все время спать и медитировать невозможно, пришлось разработать и систему радостей, ибо лишь они накапливают в душе запас позитивной энергии.

Во-первых, обнаружилось, что на ободе напольного люка есть кнопочка, при нажатии на которую вода в колодце начинает бурлить, завинчивается водоворотом и с ревом уносится куда-то вниз. Если делалось скучно, Маса включал механизм, закрывал глаза и воображал, будто сидит возле живописного водопада или на морском берегу, где шумит прибой.

Во-вторых, дважды в день он купался. Нырнешь – вынырнешь. Освежает.

А еще придумалось отличное развлечение, которого могло хватить надолго. Маса стал неторопливо и обстоятельно, по очереди, вспоминать всех женщин, которые когда-либо дарили ему ласку. Кого-то наверняка и запамятовал, но вспомнил много.

Идея была очень хорошая. Мало того, что дни проходили в приятности, так еще и во сне теперь виделось разное интересное – иногда такое, чего наяву и не бывает.

Например, приснилась очень красивая женщина по имени Груша, по-русски это означало 梨. Она действительно фигурой напоминала грушу. Груша была молочница. Груди – как два вечерних коровьих вымени, кожа белая-белая, а пальцы сильные и ловкие. Очень хорошая, очень страстная. Такой большой женщины у Масы ни раньше, ни позже не бывало. Когда обнимала своими толстыми руками и ногами, он чувствовал себя жемчужиной внутри раковины.

И вот она приснилась. Приблизила свое круглое прекрасное лицо, раздвинула сочные губы, чтобы поцеловать, но вместо этого шумно втянула воздух и всосала Масу внутрь. Всего, с головой, туловищем, харой и прочими частями тела.

Внутри Груши было еще лучше, чем в ее объятьях. Горячо и нежно. Маса заворочался, устраиваясь поудобнее, но тут щелкнуло окошко, и пришлось проснуться.

– Говорить будешь? – скучливо спросил лысый. – Ну и черт с тобой.

Попробовал Маса вернуть чудесный сон, но тот не вернулся.

Сел завтракать у открытого люка. Включил водопад. До чего же хорошо и уютно было утянуться внутрь Груши. Как умереть. Или родиться обратно.

Маса отложил тарелку и уставился в дыру.

Интересно, куда это вода уносится с таким шумом и бурлением? Что на той стороне трубы? Сам по себе через нее не выплывешь, воздуха не хватит. Ну а если попробовать вместе с потоком? Скорее всего, конечно, потонешь, но это пускай. Зато вдруг не потонешь?

Ответить на этот вопрос можно было только одним образом.

Маса поклонился серой комнате, хотя она такой вежливости не заслуживала, нажал спуск, вдохнул полной грудью и сиганул головой вниз в запенившуюся воду.

Быстрый поток подхватил японца, понес.

Работая руками и ногами, Маса ждал, когда закончится воздух. Вместе с ним закончится и жизнь. Не жалко. Хорошего в жизни было много, аригато годзаимасита, но оно всё истратилось, осталось только плохое. А хорошее теперь ждало по ту сторону.

Если правы христиане (на этот случай Маса в свое время предусмотрительно крестился), предстоит встреча с господином, который несомненно мертв, иначе он давно бы вызволил своего верного вассала из серой темницы.

Если правы буддисты, впереди – новое рождение. Поскольку земной путь пройден честно и правильно, можно не сомневаться, что следующая инкарнация будет приятной. Воплотиться в святого человека, которому остается всего один шаг до бодхисатвы, не хотелось бы – это пускай прибережется для послезавтрашнего перерождения. Отлично было бы родиться принцем. Но не наследным, а самым младшим – чтобы ничего не делать, только ходить в красивом мундире и нравиться женщинам, потому что все женщины млеют от слова «принц». Пожить бы одну жизнь таким Гэндзи, а в следующий раз можно уже и в бодхисатвы.

Воздух заканчивался. Сейчас всё выяснится!

Но пловца потащило вверх, вверх, и Маса вынырнул на поверхность. Даже расстроился, что великая тайна не раскрылась.

Однако в месте, куда японца выкинула труба, оказалось так интересно, что разочарование моментально растаяло.

Это была огромная пещера, на своде которой горели лампы. Черная вода искрилась и поблескивала сотнями огоньков. По краю тянулся причал, и вдоль него, тесно, стояли субмарины – неотличимые от той, которая утопила торпедой «Лимон-2». Их было очень много – сто или, может, двести.

Подземная какуситоридэ, секретная крепость!

Хорошо они тут спрятались, основательно.

Торчать в воде было холодно и скучно. Очень хотелось выбраться на причал и разглядеть всё получше. Но все люди там были в синих куртках. И круглоглазые (какие же еще?). Затеряться среди них не получилось бы. Мокрый человек без мундира с красивыми узкими глазами сразу привлек бы внимание.

В затруднительной ситуации нужны две вещи: терпение и решительность. Только требуется правильно сочетать первое со вторым.

Медленно и бесшумно плывя вдоль ряда субмарин и наблюдая за происходящим на причале, Маса увидел сноп ярких искр, заинтересовался.

Сварщик в брезентовой робе и больших очках приваривал что-то к стеклянной рубке недостроенной лодки.

То, что нужно!

Теперь следовало запастись терпением.

Долго, не меньше получаса, Маса ждал.

Вот сварщик закончил работу. Снял очки, вылез из спецовки, ушел.

Настала очередь решительности.

Поглядев налево и направо (никто в эту сторону не смотрел), японец вылез из воды, быстро, на четвереньках прополз по причалу, и через минуту уже ощущал себя в полной безопасности.

Роба, правда, оказалось длинной в штанинах и узкой в плечах, зато смотреть через синие очки было красиво: всё вокруг стало приятно-голубоватым.

Маса шел, не таясь, и никто не обращал на него ни малейшего внимания.

Путешествие по секретной крепости оказалось потрясающе интересным. Прямо как в сказке про Урасиму Таро, который спас волшебную черепаху и попал в морской дворец Рюгу-дзё.

Маса шел и еле сдерживался, чтобы не вскрикивать от восхищения.

Ооо, море над головой!

Ооо, какие красивые дома!

Ооо, сколько разноцветных огней!

В квартале разноцветных огней он застрял надолго. Особенно долго простоял у сверкающего красным лаком чайного дома, где в окошках сидели поразительной красоты женщины – белые, черные, желтые, персиковые, всякие. Они были веселые и шутили с синими куртками. Одна Масе понравилась очень сильно.

– Закончишь работать, сварщик, приходи, – сказала она, подмигнув. На круглой толстой щеке образовалась ямочка. Другая, глубокая и еще более интересная, темнела в вырезе платья. – Мы с тобой займемся сваркой. Мы высечем такой сноп искр, какого ты еще не видал.

Он вздохнул, напомнил себе, что с радостями жизни покончено и остался только закон катакиути. Пошел дальше.

В подземном-подводном городе было чудесно, и люди, которых Маса видел вокруг, ему тоже понравились. Такие ясные, умные лица. Никто не строит злобных гримас, почти все веселые. Понятно, что это враги, но это хорошие враги. Жалко, что приходится их ненавидеть, но ничего не поделаешь. Они убили господина.

Как выяснить, кто из них выпустил роковую торпеду – вот непростая задача.

Не зная, как к ней подступиться, Маса сел на корточки возле бакалейной лавки (на витрине бутылки, головки сыра, кексы, шоколадные конфеты – много радостей жизни, о которых надо забыть) и стал ждать сатори.

Озарение не пришло, но часа через полтора пришел знакомый человек. Не то чтобы очень близко знакомый, но всё же не чужой. Это был один из охранников, кто в самый первый день пристегнул Масу к железным скобам. И потом нанес толковый удар под ложечку. Рыжий такой, со шрамом от пули на щеке.

Маса ему сильно обрадовался. Видимо, это все же было сатори.

Поскольку узнать, кто из синих курток пустил торпеду, вряд ли получится, не назначить ли объектом катакиути вот этого? Чем он хуже других?

Прецедент есть. Верный вассал Усивара Торадзаэмон, который не знал, кто именно из людей Нобунаги умертвил его сюзерена, и очень из-за этого мучился, в конце концов решил, что убьет первого попавшегося самурая Нобунаги, попросит у трупа прощения, если ошибся, и объяснит людям, кому и за что была адресована месть. Никто Усивару не осудил, все отнеслись с пониманием. А тут даже не первый встречный.

Решено.

Маса подождал, пока рыжий выйдет из магазина, и пристроился сзади.

Избранник шел быстро, нес ведерко со льдом, из ведерка торчали серебряные горлышки. Три бутылки шампанского.

Катакиути спешки не любит. Место и момент должны быть идеальными, поэтому Маса не торопился.

На центральной площади перед опрятным домиком был установлен стол, накрытый алым бархатом. На столе пустые бокалы. Вокруг толпились полтора десятка синих. Они замахали рыжему рукой, стали хлопать по плечам, по спине. Ведерко забрали.

Поодаль стояли еще люди. Маса присоединился к ним.

– Не запачкай меня спецовкой, брат, – сказал ему сосед. – Кто этот Финч, знаешь? Чем отличился?

Японец помотал головой. Запомнил: Финч.

Все снова загалдели, заоборачивались. К собравшимся быстро шел, широко улыбаясь, красивый высокий человек с алмазными звездами на воротнике и на кепи. Под мышкой он держал какой-то сверток.

Те синие, что толкались возле стола, выстроились шеренгой. Рыжий Финч один остался впереди, преклонил колено.

– За службу, за великие заслуги перед Орденом, произвожу тебя в офицеры, брат, – торжественно объявил алмазный человек. Вынул из свертка танто с золотой рукояткой и передал награжденному. Потом обнял. Взял бокал с шампанским.

То, что статус Финча повысился, вроде бы делало его кандидатуру еще более привлекательной, но Маса рыжего уже дисквалифицировал.

Зачем убивать вражеского самурая или даже хатамото, если видишь перед собой самого даймё? Кто таков этот алмазный, Маса не знал, но по всей повадке было видно – главнее тут никого нет. Его и называли «принцем».

«Вот ты мне за всё и ответишь, – подумал японец. – И за господина, и за «Лимон-2», и за серую комнату с дыркой в полу. Это будет справедливо. Даже извиняться не придется».

Оказаться с даймё наедине вряд ли будет возможно. Такие люди всегда кем-то окружены. Значит, придется погибнуть прямо на месте катакиути. Жаль. В идеале хорошо бы потом уединиться в красивом месте, написать прощальное стихотворение, насладиться чувством исполненного долга. Но делать нечего.

Маса стал потихоньку протискиваться вперед, прикидывая, толстая ли у даймё шея, переломится ли с одного удара.

Шея была крепкая.

Вдруг принц дернулся, словно ужаленный. Схватился за карман, но ничего оттуда не достал.

– Меня срочно вызывают, – сказал он. – Пойду выясню, в чем дело. А ты можешь не торопиться, Финч. Допей шампанское и приходи. Работа неприятная, но ее нужно сделать.

– Отчего же неприятная, – ухмыльнулся рыжий. Морда у него раскраснелась от радости, а может от вина. – С удовольствием ее исполню. – И зачем-то потрогал распухший, как от укуса осы, нос.

Судьба явно благоприятствовала Масе.

Даймё шел куда-то один, без охраны. Очень быстро, почти бежал. Маса – за ним, трусцой, тихонько, вдоль стеночки.

Повернули в отличную безлюдную галерею. Лучше места просто не придумаешь. Три секунды – и дело будет сделано. Но стало любопытно: куда это так поспешает без трех секунд покойник?

Любопытство сыграло с Масой дурную шутку. Впереди галерея была перекрыта сплошной стеной от пола до потолка, в стене поблескивали металлические ворота, а перед воротами стояли трое часовых. Они смотрели на приближающегося принца, улыбались. Он им кивнул. Самое неприятное, что у часовых на поясах висели кобуры. Первый раз Маса видел здесь вооруженных людей, и это его не порадовало. Ох, нужно было прикончить алмазного даймё по дороге…

Один синий нажал какую-то кнопку, створки раздвинулись и вновь сомкнулись уже за спиной у принца.

Философски вздохнув (это лучшее, что можно сделать, когда не придумал, как быть), Маса пошел вперед. Три охранника с кобурами на поясе – это ничего. Но сколько их там еще, внутри? И что там вообще находится, за воротами?

Заметили.

Все трое вынули оружие, серьезные револьверы «кольт» 45 калибра, и навели на мирно приближающегося сварщика. Непонятно, чем это он вызвал у них подозрение. Может быть, доставать револьверы им полагалось по инструкции.

– Тебя вызвали что-то починить, брат? – спросил тот, что нажимал кнопку. Наверное, старший.

Маса кивнул. Оставалось пятнадцать шагов.

– Но принц ничего не говорил.

Маса пожал плечами. Десять.

– Ты откуда? Из механического?

Кивнул. Пять.

С кого бы начать? Острее всего взгляд у левого. И палец он держит на взводе.

– Стой. Больше ни шагу. Подожди, пожалуйста. Я проверю.

Старший отошел к стене, на которой висел телефонный аппарат. Масе понравилось, что этот синий такой вежливый: «брат», «пожалуйста».

– Как тебя зовут? – обернулся начальник.

– Масахиро Сибата, – ответил Маса, коротко поклонился и тремя движениями перевел часовых из активного состояние в пассивное: сначала левого, потом правого, потом старшего.

Не убил и не покалечил, потому что люди вели себя учтиво, никакого зла от них не было. Просто отключил им сознание и для верности еще разок стукнул по лбу. Раньше чем через полчаса не очнутся.

Где тут у них кнопка?

Вот она.

Ворота раздвинулись. Маса удовлетворенно произнес уместное русское слово, которое ему нравилось своей звучностью: «Опаньки».

Небольшой двор. Охраны нет – это хорошо. Но целых три входа – это плохо. В какой же идти?

Однако, приглядевшись, японец заметил, что левая дверь закрыта неплотно. Очевидно, туда-то торопливый принц и вошел.

Внутри было очень чисто. Маса снял грубые сапоги электрического сварщика, чтобы не пачкать пол и двигаться бесшумно. Пословица гласит: «Хорошая смерть ходит тихо».

Дворец у морского владыки был хоть и чистый, но не сказать чтоб богатый. Ни тебе позолоты, ни хрустальных люстр. Главная красота – море над стеклянным потолком.

По соседству, недалеко, кто-то разговаривал.

Маса на цыпочках приблизился к двери и попробовал заглянуть в щелку, но она была маленькая и через нее виднелись только полки с книгами.

– … Но есть еще одно обстоятельство, благодаря которому ваше отношение ко мне переменится. Я не стал вам говорить про это, когда намеревался вас убить. Но раз принцессе угодно, чтобы вы жили, скажу. У меня есть известие, которое вас обрадует, – сказал мужчина.

– Это н-навряд ли, – мрачно ответил голос, который Маса узнал бы из тысяч и тысяч, даже и без характерного заикания.

– Ооо! – завопил японец. – Неужели?! – И не раздумывая ринулся в комнату.

Господин сидел, прикованный к стулу, очень сердитый, но живой, живой! Появлению вассала он почему-то не обрадовался, посмотрел с неудовольствием.

Ах да. Японец сдернул очки – и лицо господина озарилось таким светом, что у японца на глазах выступили слезы, мир вокруг блаженно затуманился.

Пискнул детский голос – тут была еще и какая-то девочка. Кажется, с желтыми волосами, в чем-то длинном, белом. Но ошалевший от счастья Маса смотрел только на господина.

У того глаза тоже сделались мокрыми. Один-единственный раз, тридцать с лишним лет назад, Маса видел господина плачущим. У мужчин запада считается, что плач – признак слабости, их отучают от этой благородной привычки с детства. Глупости! Плакать нельзя от стыдных вещей – боли или страха, а от возвышенных чувств можно и должно.

– Ки-о цукэ! – крикнул господин.

Поздно. Оглянуться Маса не успел. По его хребту пронеслась огненная молния, фейерверком взорвавшаяся в мозгу, вокруг всё померкло.

Когда Маса открыл глаза, оказалось, что он лежит на полу, а на грудь ему уселся алмазный даймё, и в руке у него занесенный кортик.

– Как тебе удалось сбежать? – зарычал даймё. – Из изолятора сбежать невозможно! Говори, кто тебя выпустил, иначе я разрежу тебе глотку!

Худенькая девочка с желтыми волосами схватила врага за плечо.

– Не надо, Наполеон! Не убивай его!

– Спасибо, девочка, – поблагодарил Маса. – Ты добрая. Но тебе нужно больше кушать, а то ты похожа на Кагуяхимэ.

Алмазному принцу он сказал:

– Нельзя убивать человека, который и так умирает от любопытства.

После чего нанес глупому врагу, который не удосужился связать Масе ноги, хороший удар коленом по точке мудо – той, что удобно расположена в средней части позвоночника. От этого происходит маленький временный паралич.

Снял с себя обмякшего даймё, золотой танто забрал себе. Пригодится.

Поднялся, подбежал к господину.

Тот хлопал своими длинными ресницами, стряхивал с них слезинки.

– Маса, – повторял, – Маса… Господи, как было ужасно остаться на свете одному…

Наручники были сложные. Сразу и не сообразишь, как открываются.

Плакали все, кто находился в комнате: господин, Маса, припавшая к поверженному врагу девочка. У даймё из глаз тоже текли слезы – так всегда бывает после хорошего удара по точке мудо, – но лицо при этом оставалось неподвижным.

– Он умер? Вы убили его?! – повернула Кагуяхимэ мокрое лицо.

– Нет, но скоро убью, – пообещал Маса. – Если только у господина не будет других идей. Надеюсь, что не будет… Девочка, где тут можно раздобыть напильник?

– У меня в нагрудном кармане универсальный к-ключ, – сказал господин своим обычным голосом. – … Знаешь, все-таки победа лучше поражения.

– За время разлуки вы поглупели, господин, – вздохнул Маса. – Но ничего, теперь я с вами, и вы снова поумнеете.

– Я не дам его убить!

Тощая девочка подобрала танто, вцепилась в рукоять обеими ручонками и выставила клинок вперед, яростно глядя на Масу.

– Хорошо, пускай живет, – сказал господин, потирая запястья. – Тогда брызни на него водой и похлопай по щекам. Потому что очень скоро ему понадобятся быстрые ноги.

Он поднялся, наподдал носком ботинка упавшие наручники и зачем-то пошел к стене.

– Куда вы идете? Там ничего нет, только картинки и книжки, – удивился Маса. – И потом, как можно оставить в живых вражеского даймё?

Господин поднял палец, что означало «не мешай», и начал ощупывать странный портрет – на нем был изображен мертвый человек в гробу.

– Спасибо, Пит! – воскликнула Кагуяхимэ. Вместо того, чтобы идти за водой, она стала целовать лежащего в глаза и лоб, тереть ему виски.

– Почему ты называешь господина «Пит»?

Эта тоже не ответила.

Ее метод оказался действенным. Даймё застонал, дернулся и очнулся. Сел на полу, но встать пока не смог. После хорошего удара в точку мудо ноги немеют, и нужно минут пять, прежде чем полностью восстановится чувствительность.

– Не делайте этого! – крикнул даймё. – Лучше убейте меня, только не губите Атлантис!

Маса спросил:

– Кто это Атлантис?

Но решительно никто не желал обращать на него внимания.

– Ага! – сказал господин.

Картина издала щелчок, качнулась. За нею оказался сейф.

Маса подошел посмотреть, что внутри.

А ничего там не было, только какая-то красная ручка.

– Что это за рычаг, господин?

– Пусть лучше Атлантис достанется вам! Вы воспользуетесь им по своему усмотрению., – быстро заговорил даймё. – Честное слово Бонапарта! Я представлю вас братьям как своего преемника, а потом убью себя, не буду вам мешать. Вы знаете, что я выполню свое обещание!

– Нет! – закричала Кагуяхимэ, обнимая даймё за плечи. – Пит, не соглашайтесь, пожалуйста!

И господин не согласился. Так и сказал:

– Нет. – И положил руку на рычаг.

– Но почему?!

Лицо принца было перекошено. Он поднялся, покачнулся, но не упал – девочка удержала.

– Вы объясните мне наконец, что всё это значит, данна? – уже сердясь, потребовал Маса.

Но господин опять ответил не ему:

– Зачем мне двести боевых субмарин со смертоносным оружием? Миру они тоже ни к чему. Ваш Атлантис – слишком опасная игрушка.

Добавил сам себе, по-русски:

– Всё утопить.

И опустил красный рычаг.

Даймё громко завопил (если судить по тому, как широко он разинул рот), но крика было не слышно. Все звуки пропали, остался лишь вой сирены. Он не прекращался, наверное, с полминуты.

Всё это время даймё простоял, закрыв лицо руками. Он плакал. Зато Кагуяхимэ двигалась очень быстро. Она подкатила стоявшую поодаль тележку на колесиках (на таких возят больных), попробовала усадить на нее принца, а когда он не послушался, подбежала к господину и жестами попросила помочь. Вдвоем они справились, и девочка, закусив губу, покатила тележку к двери.

Тут сирена на время перестала орать и снова включилась секунд через десять. Дальше она так и работала: помолчит – включится, помолчит – включится. Поэтому говорить приходилось с паузами.

– Помоги, Маса, – сказал господин. – Видишь, ей тяжело. Через двадцать минут здесь будет море, а до лифтов неблизко.

– Почему здесь будет море? До каких лифтов?

Но господин уже убежал вперед.

– Девочка, объясни хоть ты мне, что всё это… – И тут снова завыла сирена.

Ладно, покатили.

Господин стоял у открытых ворот, махал рукой: сюда, живей!

Оглушенные охранники лежали там, где их положил Маса. Приходить в сознание им было еще рано.

Принц спрыгнул с тележки. Он уже мог идти без посторонней помощи.

– Мои люди мертвы? – спросил он.

– Нет, они просто лежат, – ответил Маса, хотя мог бы и промолчать, потому что на его вопросы тут никто не отвечал. – Куда мы все бежим?

Ууууууу!!! – завыла сирена.

Даймё рывком поднял одного синего, попытался поднять. Девочка тянула его за рукав, ее губы шевелились.

– …Нет, Беллинда, я своих людей не брошу. А ты беги. Я успею. Встретимся наверху.

Кагуяхимэ умоляюще протянула руки к господину. Тот подал Масе знак. Вдвоем они быстро уложили синих на тележку поверх друг друга. Покатили с разгоном, все быстрее. Девочка семенила рядом.

На перекрестке остановились. Впереди всё было синим от мундиров. Множество людей, толкаясь, бежали в одном направлении.

– Прощай, Беллинда, – сказал господин. – Здесь мы расстанемся. Выздоравливай. Лечи своего с-сумасшедшего. Может быть, у тебя получится.

– А как же вы? – воскликнула Кагуяхимэ. – Лифты же вон там!

Уууууууу!!!!!!

– Нам в другую сторону, – проорал господин Масе в самое ухо. – Тут есть порт. В нем всегда наготове дежурная субмарина. Это будет наш «Лимон-3».

Сирена умолкла.

– Я выстрою новый Атлантис! – крикнул им вслед даймё. – Я соберу людей! Я начну всё заново! Я – Наполеон, я не буду жить маленькой жизнью!

Уууууууууу!!!

Господин подождал, пока рев прервется.

– Мне кажется, вы поймете, что маленькая жизнь совсем не маленькая, – сказал он, глядя не на принца, а на девочку. – Ну а если я ошибаюсь – значит, мы еще встретимся. Бежим, Маса.

Уууууууууу!!!