Жизнь на продажу бесплатное чтение

Юкио Мисима

Жизнь на продажу

命売ります / Inochi urimasu

Перевод с японского Сергея Логачёва

Пресса о романе:

Смешно и страшно, загадочно и увлекательно… «Жизнь на продажу» завоюет Мисиме новое поколение почитателей.

The Independent

Только Мисима мог так лихо и естественно смешать китч и сатиру, эротику и клоунаду, теории заговора и моральные уроки.

Publishers Weekly

Блестящий пример бескрайнего воображения Мисимы на пике формы. Парадоксальные идеи о природе бытия изложены с фирменной иронической усмешкой.

The Jарап Times

Скрупулезностью психологического анализа Мисима подобен Стендалю, а глубиной исследования людской тяги к саморазрушению — Достоевскому.

The Christian Science Monitor

В «Жизни на продажу» совершенно тарантиновские эпизоды сочетаются с философскими размышлениями о кодексе японского воина, о мече и чести.

Evening Standard

Сюрреалистический роман о городе, потерявшем душу, — от одного из литературных исполинов Японии.

The Guardian

1

…Когда Ханио пришёл в себя, вокруг было так ослепительно светло, что он подумал, не рай ли это. Однако острая боль в затылке никак не хотела уходить. Значит, не рай. Там головной боли не бывает.

Первым, что он увидел, было большое окно с матовыми стёклами. Совершенно безликое в своей вычурной белизне.

— Похоже, он пришёл в себя, — послышался чей-то голос.

— О! Замечательно! Поможешь человеку в беде — и целый день настроение хорошее.

Ханио поднял взгляд. Перед ним стояли медсестра и крепкий мужчина в спецодежде врача «скорой помощи».

— Тихо, тихо. Вам нельзя делать резких движений. — Медсестра придержала его за плечи.

Ханио понял, что самоубийства не получилось.

Он принял большую дозу снотворного в последней уходящей электричке. Точнее, запил таблетки водой из фонтанчика на станции, перед тем как сесть в поезд. В вагоне повалился на пустую скамейку и тут же отрубился. Решение покончить с собой не было плодом долгих раздумий. Желание умереть пришло неожиданно в тот вечер в снэк-баре, где он обычно ужинал. Он сидел и читал заголовки газеты, вечерний выпуск за 29 ноября:

«СОТРУДНИК МИД ЯПОНИИ ОКАЗАЛСЯ ШПИОНОМ».

«РЕЙДЫ ПОЛИЦИИ В АССОЦИАЦИИ ЯПОНО-КИТАЙСКОЙ ДРУЖБЫ И ЕЩЁ ДВУХ ОРГАНИЗАЦИЯХ».

«ОТСТАВКА МИНИСТРА ОБОРОНЫ МАКНАМАРЫ ПРЕДРЕШЕНА».

«СМОГ НАД СТОЛИЧНЫМ РЕГИОНОМ: ПЕРВОЕ ЗА ЭТУ ЗИМУ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ ОБ ЭКОЛОГИЧЕСКОЙ ОПАСНОСТИ».

«ВЗРЫВ В АЭРОПОРТУ ХАНЭДА:

ПРОКУРОР ТРЕБУЕТ ПОЖИЗНЕННЫЙ СРОК ДЛЯ АОНО^[1] ЗА „ТЯГЧАЙШЕЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ“.»

«ГРУЗОВИК ОПРОКИНУЛСЯ НА РЕЛЬСЫ И СТОЛКНУЛСЯ С ТОВАРНЫМ ПОЕЗДОМ».

«УСПЕШНАЯ ТРАНСПЛАНТАЦИЯ: ДЕВУШКЕ ПЕРЕСАЖЕН КЛАПАН АОРТЫ ОТ ДОНОРА».

«ОГРАБЛЕНИЕ В КАГОСИМЕ:^[2] В ОТДЕЛЕНИИ БАНКА У КЛИЕНТА ПОХИЩЕНО ДЕВЯТЬСОТ ТЫСЯЧ ИЕН».

Ничего нового. Все новости как штампованные, каждый день одно и то же. Ни одна заметка никак его не тронула.

Он отложил газету, и тут же совершенно неожиданно явилась мысль о самоубийстве, причём с такой лёгкостью, будто он решил поехать на пикник. Если бы его спросили, почему он захотел свести счёты с жизнью, он бы ответил, что никакой причины не было. Просто пришло в голову и всё.

От несчастной любви он не страдал, но даже если бы и страдал, не такой Ханио человек, чтобы травиться или вешаться из-за этого. Денег вроде тоже хватало. Он работал копирайтером и придумал слоган для средства, способствующего пищеварению, которое разработала фармацевтическая компания «Госики»: «Чётко, ясно — проще не бывает. Не успеешь охнуть, как уже здоров».

Считалось, что он достаточно талантлив, чтобы уйти на вольные хлеба и быть успешным, но ему этого совершенно не хотелось. Он работал в компании «Tokyo Ad», платили хорошо, а больше и не надо. До последнего дня был честным, исполнительным сотрудником.

Ага! Если подумать, именно это и стало причиной неожиданно возникшего желания покончить с собой!

Ханио вяло пролистывал газету и не успел подхватить выпавшую из середины страницу, которая скользнула под столик. Он проводил её ленивым взглядом. Наверное, так змея смотрит на сброшенную ею кожу. Спустя какое-то время у него вдруг возникло острое желание поднять страницу. Конечно, можно было её не поднимать, но он сделал это — вроде так положено. Хотя не исключено, что им двигало нечто более серьёзное — например, решимость восстановить порядок в мире. Кто знает…

Так или иначе, он нагнулся, заглянул под шаткий маленький столик, протянул руку…

И увидел отвратительное существо.

На упавшей газете, замерев, устроился таракан. В тот момент, когда Ханио протянул руку, блестящее, цвета красного дерева насекомое с необыкновенной скоростью метнулось в сторону и затерялось среди газетных иероглифов.

Он положил на столик газету и всё-таки поднял с пола выпавшую страницу. Взглянул на неё. Разобрать, что на ней написано, не получилось — все иероглифы тут же превратились в тараканов. Он попробовал зафиксировать на них взгляд, но они разбежались кто куда, поблёскивая тёмно-красными спинками.

«A-а, так вот как оно всё устроено», — вдруг открылось Ханио. И его открытие породило неодолимое желание покинуть этот мир.

Хотя это лишь объяснение ради объяснения.

Всё не так просто и ясно, как кажется. Пусть иероглифы в газете разбегаются, как стая тараканов, тут уж ничего не поделаешь. От безысходности мысль о смерти прочно засела в мозгу. С этого момента смерть повисла над Ханио вроде снежной шапки, нахлобученной в зимний день на красный почтовый ящик.

Затем жизнь пошла веселее. Он отправился в аптеку, купил снотворное, но сразу выпить не решился и пошёл в кино. Посмотрел три фильма подряд. Выйдя из кинотеатра, заглянул в бар для знакомств, куда иногда захаживал.

Оказавшаяся на соседнем табурете кубышкообразная девица имела такое тупое выражение лица, что не могла вызвать ни малейшего интереса, но, даже несмотря на это, у Ханио возникло желание признаться ей в том, что он собирается умереть.

Он слегка тронул локтем её пухлый локоток. Девица покосилась на соседа, лениво повернулась к нему всем телом с таким видом, будто этот маневр потребовал от неё невероятных усилий, и хохотнула. Типичная деревенщина.

— Добрый вечер, — обратился к ней Ханио.

— Добрый вечерок.

— А ты милашка.

— Уху-ху.

— А что я дальше скажу, знаешь?

— Уху-ху.

— Ведь не знаешь.

— Прям уж не знаю?

— Я вечером себя убью.

Вместо того чтобы удивиться, девица рассмеялась во весь рот. Не закрывая его, бросила в открывшееся отверстие ломтик сушёной каракатицы и, не переставая смеяться, принялась его пережёвывать. Запах каракатицы, не отставая, витал вокруг носа Ханио.

Спустя какое-то время в баре появилась ещё одна девушка, похоже подруга девицы, и та радостно помахала рукой вошедшей. И, даже не кивнув, отсела от Ханио.

Он вышел из бара, раздосадованный тем, что провозглашённое им намерение умереть не восприняли всерьёз.

Было ещё не поздно, но мысль его зациклилась на последней электричке, и до неё надо было как-то скоротать время. Он вошёл в салон патинко, уселся перед автоматом и стал нажимать на рычажок. Выиграл целую кучу шариков. Жизнь человеческая заканчивалась, а шарики сыпались и сыпались в лоток. Такое впечатление, будто кто-то насмехается над ним.

Наконец пришло время последней электрички.

Ханио прошёл на станции через турникет, выпил снотворное у фонтанчика и вошёл в вагон.

2

После того как Ханио оплошал с самоубийством, перед ним открылся в своём великолепии пустой и свободный мир.

С того самого дня он полностью порвал с однообразием повседневности, которое, как ему казалось, будет длиться вечно. Появилось ощущение, что теперь всё возможно. Дни больше не сливались в один бесконечный день. Они умирали один за другим, как и положено. Он чётко видел перед собой картину: ряд мёртвых лягушек с выставленными напоказ белыми брюшками.

Он написал заявление об увольнении из «Tokyo Ad». Фирма процветала, поэтому ему выплатили щедрое выходное пособие, что обеспечило жизнь, в которой он мог ни от кого не зависеть.

В третьеразрядной газете, в колонке «Ищу работу», он поместил следующее объявление:

«Продам жизнь. Можете использовать меня по своему усмотрению. Мужчина. 27 лет. Конфиденциальность гарантирована. Не доставляю никаких хлопот».

Добавил свой адрес, и на двери квартиры прилепил листок с надписью: «Ханио Ямада. Продаётся жизнь».

В первый день никто не пришёл. Перестав ходить на работу, Ханио совершенно не скучал. У него было чем занять свободное время. Он валялся в своей комнате и смотрел телевизор или в задумчивости грезил о чём-то.

Когда «скорая» доставила его в больницу, он был без сознания, поэтому, по идее, ничего не должен был помнить, однако, как ни странно, стоило услышать сирену, как в голове тут же оживало воспоминание, как его везли на «скорой». Он лежал в машине и громко храпел. Врач в белом халате сидел рядом, придерживая одеяло, которым накрыли Ханио, чтобы тот не свалился на повороте с каталки. Он чётко видел эту картину. У врача возле носа красовалась большая родинка…

При всём том новая жизнь оказалась какой-то пустой, как комната без мебели.

На следующее утро в квартиру Ханио кто-то постучал.

Отворив, он увидел на пороге маленького, аккуратно одетого старичка. Боязливо оглянувшись, посетитель быстро вошёл и закрыл за собой дверь.

— Вы Ханио Ямада?

— Да.

— Я видел ваше объявление в газете.

— Проходите, пожалуйста.

Ханио провёл гостя в угол комнаты, где был расстелен красный ковёр и стоял чёрный стол и такого же цвета стулья. Обстановка давала понять, что хозяин этого жилища имеет отношение к дизайну.

Старичок прошипел что-то в ответ, как змея, вежливо поклонился и присел на стул.

— То есть это вы жизнь продаёте?

— Точно так.

— Вы человек молодой, живёте прилично. Зачем вам это надо?

— Давайте без лишних вопросов.

— Хотя… сколько же вы хотите за свою жизнь?

— Зависит от того, сколько вы готовы дать.

— Ну как можно быть таким легкомысленным? Это вы должны назначить цену за свою жизнь. Если я предложу сто иен, что вы будете делать?

— Пусть так. С меня хватит.

— Странные вещи вы говорите, однако.

Старичок извлёк из нагрудного кармана бумажник, вынул пять новеньких хрустящих банкнот по десять тысяч и развернул их веером, как карты.

Ханио с бесстрастным видом принял пятьдесят тысяч.

— Можете говорить всё, что угодно. Я не обижусь.

— Договорились. — Старичок достал из кармана пачку сигарет с фильтром. — От курения можно получить рак лёгких. Не желаете сигарету? Вряд ли человек, выставивший свою жизнь на продажу, будет беспокоиться, как бы не заболеть раком… Так вот. Дело моё очень простое. Моей жене — она у меня уже третья — двадцать три года. Между нами разница — ровно полвека. Она замечательная, знаете. Груди у неё… торчат в разные стороны, как два поссорившихся голубка. Губы! Такие полные, сладкие, зовущие. Словами не передать, какое у неё великолепное тело. А ноги какие! Сейчас вроде как мода на женщин с болезненно тонкими ногами. То ли дело её ноги — правильной формы, от полных бёдер до тонких щиколоток. А ягодицы! Видели холмики, которые по весне вскапывают в саду кроты? Очень похоже… Так вот, она от меня ушла и пустилась во все тяжкие — гуляет напропалую. Сейчас живёт не то с китайцем, не то с корейцем. Бандит какой-то, но не из «шестёрок». У него четыре ресторана и наверняка пара-тройка покойников на счету, которых он уложил в могилу в борьбе за место под солнцем… Я хочу, чтобы вы познакомились с моей женой, завели с ней шуры-муры и чтобы этот бандит узнал о вашей связи. После этого вас наверняка убьют, жену, скорее всего, тоже. А я получу удовлетворение. Только и всего. Ну как? Готовы?

— Хм! — Ханио выслушал старичка со скучающим видом. — Но получится ли такой романтический конец у этого дела? Ваша мечта — отомстить жене. А что, если, связавшись со мной, она будет готова умереть с радостью? Что тогда?

— Она не из тех, кто принимает смерть с радостью. В этом вы с ней не похожи. Она хочет получать от жизни всё, что только можно. Это, как манифест, написано на каждой частичке её тела.

— Почему вы так думаете?

— Сами скоро узнаете. Так или иначе, буду вам признателен, если вы сделаете всё как надо и умрёте за меня. Письменное соглашение ведь не понадобится?

— Не понадобится.

Старичок ещё пошипел немного. Видимо, о чём-то раздумывал.

— Может быть, есть какие-то просьбы, которые я могу исполнить после вашей смерти?

— Ничего такого. В похоронах я не нуждаюсь, равно как и в могиле. Но есть одно дело, которое вы могли бы сделать для меня. Я всё собирался завести сиамского кота, но так и не получилось. Боялся лишних хлопот. Буду признателен, если после моей смерти вы заведёте сиамца вместо меня. И я думаю, что давать ему молоко надо не в блюдечке, а в ковшике. Как он начнёт из него лакать, надо легонько приподнять ковшик, чтобы его мордочка окунулась в молоко. Я бы попросил вас проделывать это раз в день. Это важно, так что не забудьте, пожалуйста.

— Странная какая просьба.

— Вы так думаете, потому что живёте в самом обыкновенном, заурядном мире. Такая просьба лежит за пределами вашего воображения. И вот ещё что. Если я вдруг останусь жив, должен ли я возвращать вам пятьдесят тысяч?

— До этого не дойдёт. Прошу вас только об одном: жена должна быть убита обязательно.

— То есть это контракт на убийство?

— Можно и так сказать. Я хочу, чтобы следа от неё на этом свете не осталось. И я не хочу чувствовать себя виноватым. Ни в чём. Это того не стоит, чтобы я мучился да ещё винил себя… Значит, договорились. Вы должны начать действовать прямо сегодня вечером. Дополнительные расходы я оплачу по вашему требованию.

— И где же мне «начинать действовать»?

— Вот карта. Здесь на холме элитный жилой дом. Называется «Вилла Боргезе». Квартира восемьсот шестьдесят пять. Пентхаус на верхнем этаже. Когда она там бывает, не знаю. Так что вам придётся самому её искать.

— Как зовут жену?

— Рурико Киси. В фамилии тот же иероглиф, что у премьер-министра Киси.^[3]

Как ни странно, старичок прямо-таки сиял, рассказывая Ханио о сбежавшей супруге.

3

Старичок направился к выходу. Только закрыл за собой дверь, и тут же вернулся. У человека, купившего чужую жизнь, были все резоны сказать то, что он сказал:

— О! Забыл важную вещь. Вы не должны никому ничего рассказывать. Ни о том, кто к вам приходил, ни о том, что вас попросили сделать. Раз уж я покупаю вашу жизнь, должна соблюдаться коммерческая этика.

— Об этом можете не беспокоиться.

— Нельзя ли получить письменное обязательство?

— Но это же просто глупо. Если вы уйдёте с таким обязательством, бумага сама по себе будет говорить о том, что вы меня о чём-то просили. Разве не так?

— Так-то оно так… — Издавая шипящие звуки сквозь неважно подогнанные зубные протезы, старичок, шаркая ногами, с озабоченным видом подошёл к Ханио. — Но как я могу вам верить?

— Тот, кто верит, верит всему, тот, кто сомневается, сомневается во всём. Вы пришли сюда, заплатили мне деньги. Это убедило меня, что в нашем мире ещё существует доверие. И даже если я расскажу кому-то, о чём вы меня попросили, я понятия не имею о том, кто вы и откуда. Так что вам не о чем беспокоиться.

— Не говорите глупостей. Рурико всё разболтает. Можете не сомневаться.

— Всё может быть. Но лично мне это совсем ни к чему.

— Вижу. Я в людях как-никак разбираюсь. Когда увидел вас, сразу понял: этот подойдёт. Если ещё понадобятся деньги, просто оставьте записку на доске объявлений у центрального входа вокзала Синдзюку: «Жду денег. Завтра в восемь утра. Жизнь». Что-нибудь в этом роде… Я люблю пройтись по универмагам, каждое утро совершаю такие прогулки. Время до открытия тянется медленно, так что давайте с утра пораньше.

Старичок повернулся к двери. Ханио вышел вслед за ним.

— Куда вы собрались?

— Разве не понятно? На «Виллу Боргезе», в квартиру восемьсот шестьдесят пять.

— Быстро вы взялись за дело.

Вспомнив, Ханио перевернул листок на двери с надписью: «Продаётся жизнь» — на другую сторону, где было написано: «ПРОДАНО».

4

«Вилла Боргезе» оказалась белым, выстроенным в итальянском стиле зданием, которое возвышалось на холме в окружении убогой застройки. Его было видно издали, так что сверяться с картой не понадобилось.

Ханио заглянул в окошко помещения консьержа, но в кресле никого не оказалось. Нет так нет. Он направился к лифту в глубине вестибюля. Двигался не по собственной воле, а как бы ведомый некой путеводной нитью, ощущением лёгкости, которую рождало отсутствие какой-либо ответственности, как человек, решившийся на самоубийство. Жизнь была наполнена этой лёгкостью.

Он вышел на восьмом этаже. В коридоре стояла тишина, как обычно утром. Дверь с номером 865 оказалась тут же, рядом. Ханио нажал кнопку звонка и услышал, как за дверью мелодично зазвенел тихий колокольчик.

Никого?

Однако интуиция подсказывала Ханио, что утром Рурико должна быть дома одна. Проводив любовника, она не иначе как легла досыпать.

Ханио настойчиво продолжать давить на звонок.

Наконец из квартиры донёсся шум — похоже, к двери кто-то подошёл. Она приоткрылась на цепочку, и в щели показалось удивлённое лицо молодой женщины. На ней была ночная рубашка, но лицо не заспанное, а наоборот — живое и сосредоточенное. Губы в самом деле были пухлые, влекущие.

— Вы кто?

— Я из компании «Жизнь на продажу». Не хотите ли застраховать свою жизнь?

— Не интересует. Мы тут все застрахованные. Больше не надо.

Говорила женщина резко, но дверь перед Ханио не захлопнула, из чего он сделал вывод, что какой-то интерес он всё-таки у неё вызвал. Ханио просунул ногу в дверную щель, как это делают торговые агенты.

— Я даже входить не буду. Просто выслушайте меня, и я тут же уйду.

— Нет-нет. Муж разозлится. И потом, я сейчас в таком виде…

— Тогда я ещё раз загляну, хорошо? Минут через двадцать.

— Ну… — Женщина задумалась. — Вы пока сходите ещё куда-нибудь, а через двадцать минут опять позвоните.

— Спасибо. Я так и сделаю. — Он убрал ногу, и дверь закрылась.

Ханио прождал двадцать минут на диванчике, стоявшем в конце коридора у окна. Оттуда хорошо были видны окрестности, освещённые зимним солнцем. Открывшаяся картина была настолько непрезентабельной, что больше напоминала муравейник, чем городские кварталы. Конечно, жившие там люди делали вид, что у них всё хорошо, желали друг другу доброго утра, справлялись о работе, здоровье жён и детей или выражали беспокойство по поводу осложнения международной обстановки. Но никто не замечал, что все эти слова уже не имеют никакого смысла.

Выкурив пару сигарет, он опять подошёл к двери с номером 865 и постучал. На этот раз дверь широко распахнулась, и на пороге появилась женщина в костюме салатового цвета с откровенно распахнутым воротником и пригласила Ханио войти.

— Хочешь чаю? Или что-нибудь покрепче?

— Исключительный приём, достойный дипломата.

— А я сразу поняла, что никакой ты не страховщик. Как только увидела. Если хотел разыграть спектакль, надо было лучше подготовиться.

— Твоя правда. Что ж, может, тогда пивом угостишь?

Рурико со смехом подмигнула и, покачивая бёдрами, слишком крутыми для её точёной фигурки, прошла через комнату в кухню.

Через несколько минут они уже сидели и пили пиво.

— Так кто же ты такой?

— Будем считать, я молочник.

— Шутишь? А ты знаешь, что рискуешь, явившись сюда?

— Нет.

— И кто же попросил тебя прийти?

— Никто.

— Странно. Хочешь сказать, просто так, наудачу позвонил в первую попавшуюся дверь и случайно застал гламурную красотку?

— Получается, так.

— Так ты везунчик. У меня особо ничего нет к пиву. А вообще, это нормально пить по утрам пиво с чипсами? Погоди, ещё должен быть сыр.

Рурико снова направилась на кухню, к холодильнику.

— О! Охладился в самый раз, — послышался её голос. Она вернулась с тарелкой, на которой на листьях салата лежало что-то чёрное. — Вот, попробуй.

Она почему-то подошла к Ханио сзади. В следующую секунду что-то холодное ткнулось ему в щёку. Краем глаза он увидел пистолет. Это его не особенно удивило.

— Холодный, правда?

— Да уж. Ты его всегда в морозилке держишь?

— Конечно. Терпеть не могу тёплое оружие.

— А ты горячая.

— Не боишься?

— Да не так чтобы.

— Думаешь, раз я женщина, можно со мной шутки шутить? Даю тебе время всё рассказать. Так что пей пиво и молись.

Рурико осторожно отвела пистолет от Ханио, обошла его вокруг и устроилась в кресле напротив. Ствол по-прежнему смотрел на Ханио. Тот держал стакан с пивом, сохраняя полное спокойствие, зато у Рурико руки мелко дрожали. Ханио с интересом наблюдал за ней.

— А ты здорово замаскировался, — сказала она. — Ты кто? Китаец? Кореец? Сколько лет в Японии?

— Ну и шутки у тебя. Я японец. Чистокровный.

— Вот только врать не надо. Ты шпионишь за моим мужем. И зовут тебя по-настоящему или Ким, или Ли.

— Откуда такие выводы?

— А ты крутой парень. Правды от тебя не дождёшься… Придётся ещё раз объяснить, что ты и так должен знать. Мой муж ревнив как чёрт, вечером он ни с того ни с сего набросился на меня, видно, подозревает в чём-то. Ситуация была не дай бог. В конце концов он поручил своей «шестёрке» за мной следить. Но наблюдения со стороны ему мало. Он меня проверяет — может подослать сюда кого-нибудь, чтобы тот меня соблазнил. Я его знаю. Так что подойдёшь на шаг — выстрелю. Это он дал мне пистолет для самообороны и убедился, что я умею им пользоваться… Может, ты, конечно, ничего про это и не знал и тебя сюда послали втёмную, ни о чём не предупредив. Тогда, значит, ты попал в ловушку… Не знал, что тебя подставили под пулю, чтобы я доказала свою верность мужу.

— Ого! — Ханио всё с тем же скучающим видом посмотрел на Рурико. — Но раз мне всё равно конец, я хотел бы прежде переспать с тобой. А потом можешь меня спокойно убить. Я трепыхаться не стану. Обещаю.

В глазах Рурико читалось постепенно нараставшее раздражение. Ханио казалось, что он видит в них карту горных вершин, контуры которых неожиданно смешались, сбились в кучу.

— Не убедительно. Послушай, а ты, случайно, не из ACS?

— ACS? Это что такое? Телекомпания?

— Не прикидывайся дурачком. ACS — это Asia Confidential Service. Азиатская секретная служба.

— Я вообще не понимаю, о чём ты.

— Ну да, конечно. Я чуть не попалась на удочку. Я же чуть тебя не уложила. Случись такое — на всю жизнь осталась бы в его когтях. Какой романтический сценарий он придумал, чтобы удержать своего маленького птенчика. Я убиваю человека, доказывая, что верна мужу, и после этого он на всю оставшуюся жизнь засаживает меня под замок. Вот такой план он придумал. В Японии всего пять человек имеют возможности, чтобы укрывать убийц. Мой муженёк — из их числа. Мне так страшно… Скажи: ты всё-таки из ACS или нет? — повторила свой вопрос Рурико и бросила пистолет на стоявший рядом пуфик.

Ханио решил не углубляться в эту тему. Пусть будет ACS.

— Значит, ты тоже на него работаешь? Под прикрытием страхового агента? А я не знала. Мог бы и предупредить. Я мужа имею в виду. Но актёр из тебя никудышный. Наверное, недавно в ACS? Сколько месяцев стажируешься?

— Полгода.

— Маловато. И за такое короткое время все языки выучил? Всю Юго-Восточную Азию? Все китайские диалекты?

Ханио ничего не оставалось, как неопределённо мычать.

— Но нервы у тебя железные. Молодец! — решила польстить ему Рурико.

Судя по выражению лица, теперь она чувствовала себя свободнее. Она встала и бросила взгляд на балкон, где Ханио заметил садовый стул. Белая краска на нём облупилась. Рядом стоял стол из того же гарнитура, что и стул. На кромке стеклянной крышки дрожали капли прошедшего накануне дождя.

— И сколько килограммов он попросил тебя перевезти?

Ответа на этот вопрос у Ханио не было, поэтому он ограничился словами: «Этого я сказать не могу» — и зевнул.

— В Лаосе золото такое дешёвое. Если брать во Вьентьяне по рыночной цене, в Токио можно получить вдвое. Главное — довезти. Вот прошлый парень из ACS придумал классную штуку. Растворял золото в кислоте — в царской водке, разливал в бутылки из-под виски и дюжинами таскал их в Японию. А здесь уже обратно выделял золото. Представляешь?

— Что-то больно мудрёно. Один выпендрёж. Вот у меня, к примеру, туфли из золота, а поверх крокодиловая кожа наклеена. Только ноги очень мёрзнут.

— Эти самые?

Рурико, не скрывая любопытства, наклонилась, чтобы поближе рассмотреть обувь Ханио, но ни тяжести, ни блеска благородного металла не ощутила. Тем временем глаза Ханио словно магнитом притягивала глубокая ложбинка между её грудями, которые — правду сказал старичок — смотрели в разные стороны, точно поссорились, но под давлением с двух сторон против своей воли прижимались друг к другу, разделённые только мучнисто-белой ложбинкой. Казалось, Рурико присыпала это место тальком. Ханио представил, что целует её в ложбинку и будто тычется носом в детскую присыпку.

— А как с контрабандой американского оружия через Лаос? Перевалочный пункт в Гонконге? Но это ж сколько геморроя! База Татикава^[4] куда ближе. Там-то оружия завались.

Ханио прервал её:

— Муж-то когда вернётся?

— К обеду должен зайти ненадолго. Он тебе что, не сказал?

— Вот я и решил подойти пораньше. Ну что, может, вздремнём немножко, пока он не пришёл? — Ханио ещё раз зевнул и скинул пиджак.

— Ах ты, несчастный! Устал, что ли? Ложись тогда на мужнину кровать.

— Нет, я на твою хочу.

Без лишних слов Ханио схватил Рурико за руку. Она стала отбиваться и дотянулась до пистолета, лежащего на пуфике.

— Идиот! Пулю захотел?

— Меня всё равно убьют. Так что мне без разницы — придёт твой муж или не придёт.

— Зато для меня есть разница. Вот я сейчас тебя застрелю и останусь жить, а если муж застанет нас в постели, нам обоим крышка.

— Да, простая арифметика. Но у меня вопрос: ты знаешь, что ждёт того, кто убьёт агента ACS? Да ещё без причины.

Рурико побледнела и покачала головой.

— Вот что.

Ханио подошёл к уставленной безделушками полочке, взял куклу в национальном швейцарском костюме и согнул её так, что она переломилась пополам.

5

Ханио разделся первым и, забравшись под простыню, стал думать, что делать дальше:

«Надо постараться, чтобы это дело продолжалось как можно дольше. Чем дольше, тем больше шансов, что явится её муженёк и застрелит нас обоих».

Он полагал, что, если их убьют, так сказать, в процессе, это будет самая лучшая смерть. Старику неприлично так умирать, а молодому в самый раз. Почётней кончины не придумаешь.

Идеально, конечно, ничего не знать до самого последнего момента. Что может быть лучше падения с вершины экстаза в пучину небытия?

Но для Ханио это был не вариант. В предчувствии гибели надо растянуть удовольствие. Страх, который испытывают перед лицом смерти обычные люди, не позволяет им наслаждаться сексом, однако к Ханио это не имело отношения. Он будет мёртв до того, как успеет рот открыть, ну и что с того? Пока до этого дойдёт, только одно имеет значение: надо прожить каждый момент жизни, один за другим, растягивать её и наслаждаться ею.

Чего было не отнять у Рурико, так это невозмутимости и уверенности в себе. Она небрежно прикрыла венецианские жалюзи наполовину, но шторы задёргивать не стала. Комната, наполненная голубым светом, стала походить на аквариум. Нисколько не стесняясь, Рурико сняла с себя одежду. Дверь в ванную комнату была распахнута, и Ханио мог видеть её обнажённую фигуру, наблюдать, как, стоя перед зеркалом, она побрызгала туалетной водой под мышками, мазнула духами за ушами.

Плавные контуры её тела — от плеч до ягодиц — сразу навели на мысль о сладких объятиях. Он смотрел на девушку как зачарованный, с трудом веря в происходящее.

Наконец, грациозно ступая, Рурико обошла вокруг кровати и с деловым видом юркнула под простыню.

Понимая, что это не самая подходящая тема для разговора в постели, Ханио тем не менее не смог побороть любопытство:

— Зачем вокруг кровати-то?

— Это у меня вроде ритуала. Знаешь, собака, перед тем как улечься, кружится на месте. Инстинкт своего рода.

— А я не знал.

— Ладно, времени нет. Давай по-быстрому, — расслабленно проговорила Рурико, закрывая глаза и обхватывая Ханио за шею.

Стратегия Ханио заключалась в том, чтобы максимально растянуть процесс, как можно дольше удерживать партнёршу на грани — попробовать одно и вернуться к началу, потом другое, и снова отступление. И так несколько раз. Но к его удивлению, с первого же раза пошло не так, как он привык. Глядя на тело Рурико, можно было понять ту одержимость, с какой рассказывал о нём посетивший Ханио старичок. Поэтому план действий, намеченный Ханио, чуть было не провалился, но всё же ему удалось устоять.

Задача заключалась в том, чтобы не дать Рурико отвлечься от того, чем они занимались, чтобы она оставалась сосредоточенной на этом даже под страхом смерти. И Ханио пустил в ход все приёмы, которыми владел: то возбуждал в ней сожаление, что всё вот-вот закончится; то дразнил, вызывая радость оттого, что это не кончается. Чтобы добиться нужного эффекта, требовались краткие паузы. Ханио был уверен в себе и умел их делать. Тело Рурико приобрело цвет спелого персика, и хотя девушка лежала на кровати, ощущение было такое, словно она парит в воздухе. Взгляд её глаз, полных слёз, цеплялся за лучи света, проникавшие через окно в потолке, и тут же соскальзывал вниз. Она была узницей, лишённой возможности вырваться на свободу.

Ханио бросался на приступ, делал паузу; передохнув, начинал снова. Но с каждым усилием он всё ближе приближался к тому, чтобы оказаться в необыкновенной ловушке, которую представляло собой тело Рурико. Избежать этого можно было, только наблюдая, как её фантазии становятся всё более изощрёнными.

Занятый этим делом, Ханио услышал, как во входной двери тихо поворачивается ключ. Рурико ни на что не обращала внимания и, крепко зажмурившись, мотала головой из стороны в сторону. Лицо её было мокрым от пота.

«А вот и конец, — подумал Ханио. — Пистолет, скорее всего, с глушителем. Сейчас он проделает маленький красный тоннельчик в моей спине, который войдёт в грудь Рурико».

Дверь потихоньку затворилась. В квартиру определённо кто-то вошёл. Однако ничего не случилось.

Ханио не хотелось оборачиваться — к чему лишние усилия? Раз уж времени совсем не остаётся, надо, чтобы концовка была достойной. Лучше всего, если смерть застанет его именно в такой момент. Конечно, жизнь не была целиком посвящена ожиданию этой минуты, и тем не менее он с ощущением неожиданно свалившегося счастья топил себя в подготовленных Рурико восхитительных ловушках. Но даже когда всё закончилось, ничего не произошло и Ханио, не отрываясь от Рурико и приподняв голову, как змея, обернулся.

Он увидел толстого, комичного вида человека средних лет, одетого в модный, абрикосового цвета пиджак и берет. На коленях у него был большой альбом для рисования, в котором толстяк энергично водил карандашом.

— Э-э… не шевелитесь, не шевелитесь, — кротко проговорил он, не отводя глаз от бумаги.

Рурико будто пружиной подбросило, стоило только услышать его голос. Ханио поразился, увидев на её лице выражение безотчётного ужаса.

Рурико сильно дёрнула простыню, натягивая её на себя, и села на кровати. Ханио остался голым, единственное, что он мог делать в таком положении, — переводить взгляд с Рурико на вошедшего и обратно.

— Почему ты не стреляешь? Почему ты нас не убил? — пронзительно воскликнула Рурико и разрыдалась. — A-а, понятно! Ты собрался поджаривать нас на медленном огне.

— Не шуми ты. Уймись.

Толстяк ещё старательнее заработал карандашом. Говорил он с каким-то странным акцентом, присутствие Ханио полностью игнорировал.

— Хороший рисунок получается. Ваши движения были прекрасны. У меня сейчас проснулось художественное чувство, не могли бы вы помолчать ещё немного.

И Ханио, и Рурико были вынуждены подчиниться.

6

— Ну всё. Я закончил. — Толстяк сложил альбом, снял берет и положил на стул. Потом подошёл к кровати и, уперев руки в бока, тоном учителя, разговаривающего с младшеклассниками, сказал: — А теперь оденьтесь, а то простудитесь.

Обескураженный, Ханио стал натягивать в беспорядке брошенную одежду, в то время как Рурико, завернувшись в простыню, поднялась с кровати и с негодующим видом проследовала в ванную. Волочившаяся по полу простыня зацепилась за дверь; сердито щёлкнув с досады языком, Рурико втянула простыню за собой. Дверь с громким стуком захлопнулась.

— Ну, иди сюда. Выпить хочешь? — предложил толстяк.

Делать нечего — Ханио вернулся за стол, за которым они недавно выпивали с Рурико.

— Она долго там будет ковыряться. Полчаса как минимум. Придётся подождать. Вот выпей, и можешь спокойно идти домой.

С этими словами он достал из холодильника бутылку с коктейлем «Манхэттен», ловко бросил по вишенке в два стакана и налил напиток, высоко держа бутылку. Вид его пухлых, в ямочках, рук наводил на мысль о неограниченном великодушии их обладателя.

— Так вот, спрашивать, кто ты такой, я не собираюсь. Да и какая разница?

— Рурико-сан сказала, что я из ACS…

— Ты можешь об этом не знать. Это нормально. Эта самая ACS существует только в страшилках, которые выдумывают авторы манги. Вообще-то, я очень миролюбивый человек. Мухи не обижу. Всё дело в том, что эта девица фригидная. Чего я только не придумываю, чтобы её подстегнуть, заставить почувствовать возбуждение. Она получает удовлетворение от моих трюков и размахивает игрушечным пистолетом, как настоящим. Я в душе пацифист. Считаю, что людям во всех странах важно жить в мире и помогать друг другу с помощью торговли и коммерции. Нельзя наносить человеку душевные травмы, не говоря уж о физических. Это и есть самый главный урок, которому нас учит гуманизм. Правильно?

— Полностью с вами согласен, — только и мог сказать растерянный Ханио.

— Этой девице на мой пацифизм наплевать. Ей нужны острые ощущения, она обожает мангу, всякие ужастики. Потому я и разыгрываю для неё спектакли. Я притворяюсь, что отправил на тот свет несколько человек. Наплёл ей всякую ерунду вроде ACS. Ей это нравится, потому что позволяет избавиться от фригидности. Поэтому я и разрешаю ей пребывать в этих иллюзиях. Будь я на самом деле тем, кем она меня представляет, уж конечно, наша могучая полиция меня бы в покое не оставила. Но ради секса совсем неплохо представать в образе пахана, которому убить человека — раз плюнуть.

— Понимаю. Но почему меня…

— Ты ни в чём не виноват. Доставил Рурико удовольствие. Упрекнуть мне тебя не в чем. Это я у тебя в долгу. Повторишь? Выпей — и домой. И больше не надо сюда приходить. Не заставляй меня сгорать от ревности. А рисунок и вправду получился замечательный. Взгляни.

Толстяк открыл свой альбом. Рисунок получился очень живой и был сделан почти на профессиональном уровне.

Ханио, будучи персонажем запечатлённой сцены, изумился её удивительной красоте и целомудрию. Казалось, перед ним два отважных маленьких диких зверька, вступивших в забавную игру. Изображённые на рисунке воплощали собой движение — как бы исполняли радостный, энергичный танец, удовольствие переполняло их. Глядя на рисунок, Ханио не чувствовал и намёка на мелочную рассудочность.

— Замечательный рисунок! — не мог скрыть своих чувств Ханио, возвращая альбом толстяку.

— Неплохо, да? Люди наиболее красивы, когда счастливы. Смотри, какие мирные позы. И я не собирался мешать. Всё было как надо. Я доволен, что смог запечатлеть это на бумаге. А теперь иди домой, пока Рурико не вышла. — Толстяк встал и протянул руку для рукопожатия.

Ханио вовсе не хотелось пожимать эту руку, будто слепленную из пенопласта, однако надо было уходить.

— Тогда до свидания. — Он поднялся и сделал шаг к двери.

Толстяк положил руку ему на плечо:

— Ты ещё молод. Забудь, что здесь сегодня было. Хорошо? Забудь всё — место это, людей, которых здесь видел. Понятно? Тогда у тебя останутся добрые воспоминания. Этот совет — мой тебе подарок на прощание. Договорились?

7

Ханио вышел из дверей на яркий свет, унося с собой этот недвусмысленный совет. Даже в его представлении то, что с ним произошло, выглядело глупой и безрассудной фантазией. Он решил выступать в роли крутого нигилиста, но, получив урок мудрости от человека его старше, словно трансформировался из незрелого юнца во взрослого человека. В сущности, с ним разговаривали покровительственно, как с нашалившим ребёнком.

Ханио шёл по зимним улицам, и ему показалось, что его кто-то преследует. Он обернулся, но никого не увидел. «Что же получается? Меня обвели вокруг пальца, как в ужастике, — подумал он. — Нет, не только меня, но и старичка — моего доверителя. Так, что ли?»

Ханио зашёл передохнуть в оказавшуюся поблизости закусочную. Судя по новенькой вывеске, она открылась совсем недавно. Он попросил кофе и хот-дог.

Когда официантка принесла баночку с французской горчицей и упакованную в булочку свежую сосиску, высовывавшую наружу блестящий кончик, Ханио без всякого умысла спросил:

— Ты вечером что делаешь?

Девушка была худой до прозрачности. Её макияж больше подходил для вечера, чем для рабочего дня; она так плотно сжала губы, будто дала себе зарок никогда не смеяться.

— Ещё ж день.

— Потому я и спрашиваю про вечер.

— Откуда я знаю, чего вечером будет?

— Ты даже на чуток вперёд заглянуть не можешь?

— Не могу. Тут даже через пятнадцать минут, что будет, не знаешь.

— Ты всегда точно по пятнадцать минут отмеряешь?

— В телике ведь так: прошло пятнадцать минут — раз тебе реклама, перерыв. Все ждут, что будет дальше. И в жизни так же.

Официантка громко засмеялась и ушла. То есть дала ему отлуп.

Но Ханио от этого нисколько не расстроился. Понятно, что девица списывает свою жизнь с телевизора. Так оно вернее и спокойнее. Всё ясно и понятно: пятнадцать минут прошли — реклама. Зачем ей думать, что будет вечером?

Ханио ничего не оставалось, как возвратиться домой, но он добрался туда только ночью. Всё это время бродил по улицам, заглядывая в разные кафешки и питейные заведения и стараясь при этом особо не тратиться.

Пятьдесят тысяч лежали в нагрудном кармане нетронутыми, поскольку Ханио не оставляла мысль, что деньги придётся вернуть.

Интересно, когда теперь заглянет этот старикашка?

Пока он не объявился и не произведён расчёт, покупателем жизни Ханио считается этот старик, и листок с надписью: «ПРОДАНО» — на двери лучше оставить.

В ту ночь Ханио спал как убитый. На следующее утро он услышал в коридоре шаги. Кто-то остановился у его двери, но, очевидно увидев объявление, решил не стучать и удалился. Ханио вдруг подумал, а не по его ли душу приходил неизвестный? Но тут же возразил сам себе: вряд ли его записали в участники фальшивого триллера. Пока закипала вода для утреннего кофе, он, встав перед зеркалом, рассматривал себя: оттянул нижние веки, высунул язык.

Весь следующий день Ханио прождал старичка. Просто сгорал в ожидании его появления и сам удивлялся своему нетерпению. Хотелось увидеть его поскорее и как-то разобраться, что там с его жизнью. Раз уж купил, надо всё-таки серьёзнее относиться к своей покупке. И Ханио целый день просидел дома, опасаясь куда-то отлучиться, — вдруг старичок придёт в его отсутствие.

Зимнее солнце зашло. Консьерж дома, где жил Ханио, имел обыкновение разносить жильцам вечерние газеты, подсовывая их под дверь с наступлением темноты.

Ханио развернул «вечёрку» и с удивлением обнаружил на третьей странице большую фотографию Рурико и заголовок:

«ТРУП КРАСИВОЙ ЖЕНЩИНЫ ОБНАРУЖЕН В СУМИДАГАВЕ».^[5]

Под заголовком следовал претендующий на сенсацию текст:

«САМОУБИЙСТВО ИЛИ УБИЙСТВО?

В СУМОЧКЕ, ОСТАВЛЕННОЙ ВОЗЛЕ МОСТА, ОБНАРУЖЕНЫ ВИЗИТКИ БЕЗ АДРЕСА НА ИМЯ РУРИКО КИСИ».

8

Известие о смерти Рурико лишило Ханио дара речи. И надо же было так случиться, что именно в этот момент появился тот самый старик.

Он не вошёл, а прямо-таки влетел в комнату, прошёлся по ней пританцовывая.

— Вот это да! Как же это вы умудрились? Вот это работа! И живым остались! Ну, вы мастер, скажу я вам! Спасибо! Удружили так удружили.

Взбешённый, Ханио схватил посетителя за грудки:

— Немедленно убирайтесь отсюда! Вот ваши пятьдесят тысяч, — говорил он, запихивая деньги в карман старика. — Вы на них мою жизнь купили, но я остался жив и ничего вам не должен.

— Эй, погодите! Расскажите сначала, что произошло, а потом будем решать, что да как, — возмутился старик, беспорядочно двигая руками и ногами и хватаясь за дверную ручку. Он говорил так громко, что Ханио испугался, как бы не услышали другие жильцы. Наконец незваный гость отпустил ручку и уселся прямо на пол, громко дыша и издавая сквозь зубы своё фирменное шипение. Посидел так, потом подполз к стулу и взгромоздился на него, вернув себе достоинство.

— Не надо грубить, молодой человек. Особенно старшим.

Тут старик заметил торчащие из кармана деньги, с негодованием выхватил их и положил в пепельницу. Ханио наблюдал за ним с интересом, гадая, не задумал ли он сжечь деньги. Делать этого старик, однако, не собирался. Скомканные банкноты распрямлялись в пепельнице, напоминая грязноватый букетик распустившихся искусственных цветов.

— Понимаете, чему я так радуюсь? Вы молоды и всё же можете себе представить, как мучила и глубоко презирала меня Рурико. Она заслужила смерть, получила по заслугам. Так переспать-то с ней получилось?

Ханио почувствовал, как кровь приливает к лицу, и отвёл взгляд.

— Ну как? Верно я говорил? Переспали, значит? Ну и как впечатления? Она особенная, правда? Стоит с ней переспать, как начинаешь её ненавидеть. Потому что после неё другие женщины имеют бледный вид… Должен честно сказать: в моём возрасте она уже была мне не по зубам. И когда я это понял, что ещё оставалось? Только убить её.

— Довольно узколобая логика. Получается, это вы её убили?

— Ну уж! Что за глупые шутки? Если бы я сам мог это сделать, стал бы к вам обращаться? Убил её…

— Значит, это убийство?

— А что же ещё?

— Мне всегда казалось, что всё в мире происходит в результате цепи случайностей. Никак не могу избавиться от этой мысли. Завтра ещё раз схожу туда, в тот дом…

— И не вздумайте! Наверняка полиция там топчется. Хотите, чтобы они вас там оприходовали? Категорически не советую.

— Может, вы и правы.

Действительно, что толку туда идти, подумал Ханио. Какой смысл смотреть на опустевшую комнату, где больше не присутствует мягкое, гибкое тело Рурико. Только пистолет, должно быть, по-прежнему морозится в холодильнике.

— Но вот что странно… — Ханио немного успокоился, и ему вдруг захотелось поделиться со стариком тем, что с ним произошло.

Тот слушал его, посвистывая сквозь зубы, и, сам того не подозревая, выдавал пижонские привычки, оставшиеся у него с юности, — нервно теребил узел на галстуке покрытой пигментными пятнами рукой, приглаживал оставшиеся на голове редкие волосики. Он перевёл взгляд на окно, и его внимание привлекла жухлая ива, торчавшая между соседними домами и освещённая падавшим из окон светом. Ветви дерева колыхались под порывами холодного ветра. Старик, казалось, перебирал в памяти пережитые воспоминания — печальные и приятные.

— Как получилось, что он меня не убил? Вот что странно, — сказал Ханио. — Ведь я могу быть свидетелем.

— Разве непонятно? Этот человек твёрдо решил убить Рурико. А вы оказались у него на пути. Ясно же. Скорее всего, она из него все соки выпила и он с ней ничего больше не мог. Убей он вас обоих — получилось бы, что вы вместе с Рурико отправились в иной мир, где достать вас невозможно. Поэтому он и убил её одну, совершенно осознанно. Чтобы Рурико принадлежала только ему. И твои действия только укрепили его в этом намерении.

— Неужели это он её убил? Не похож он на убийцу.

— Разве не видите? Этот человек — мафиози. Настоящий пахан. Если даже ты будешь свидетелем, он найдёт как выкрутиться. Сейчас он, возможно, сидит в той самой квартире и разыгрывает представление, делая вид, что оплакивает Рурико. Об убийствах скоро забывают. Того, кто её убил, не найдут. И не надо вам в это нос совать. Займитесь своими делами. Да, вот вам ещё пятьдесят тысяч. Бонус, так сказать.

Старик положил в большую хрустальную пепельницу ещё пять купюр и собрался уходить.

— Полагаю, у нас больше не будет случая встретиться, — сказал Ханио.

— Хотелось бы верить. Рурико, надо думать, ничего обо мне не говорила?

Ханио захотелось подразнить старика:

— Ну, это как сказать. Не то чтобы совсем не говорила.

— Что? — Старик побледнел. — А личные данные, имя…

— Прям даже не знаю.

— Вы меня, никак, шантажировать собрались, молодой человек?

— А хоть бы и так. Но вы ведь никакого уголовного преступления не совершили. Так?

— Так-то оно так, но…

— Мы с вами всего лишь попробовали чуть-чуть сдвинуть шестерёнки опасного мира, в котором живём. Обычно такая мелочь не имеет ни малейшего влияния на ход событий, но стоило мне только отказаться от собственной жизни, как вдруг тут же произошло убийство. Потрясающе, правда?

— Удивительный парень! Не человек, а торговый автомат.

— Совершенно верно. Опускаете в меня монету — и получаете, что вам нужно. Автомат работает — ставит на кон жизнь.

— Как может человек до такой степени превратиться в робота!

— A-а, так я для вас откровение?

Ханио ухмыльнулся; старику, похоже, стало не по себе.

— Так сколько вы хотите? — спросил он.

— Если что-то понадобится, я выйду на связь. Сегодня мне ничего не надо.

Старик ринулся к двери. Ему хотелось как можно скорее вырваться на волю. Ханио окликнул его:

— О сиамском коте можете не беспокоиться. Я ведь живой.

Он протянул руку к висевшему на двери листку с объявлением и снова перевернул его на сторону, где было написано: «Продаётся жизнь». Зевнул и вернулся в комнату.

9

Он уже один раз умер.

Он не чувствовал никакой ответственности перед этим миром и не был к нему привязан.

Мир для него — лишь газетный лист, испещрённый иероглифами-тараканами. Но какое место в нём занимала Рурико?

Тело Рурико найдено. Полиция, должно быть, с ног сбилась, разыскивая преступника. В «Вилле Боргезе» его никто не видел, в этом он был уверен. За двадцать минут, что просидел в коридоре, он никому на глаза не попался. Никто за ним не следил, когда он вышел из здания и направился к дому. Во всяком случае, признаков слежки он не заметил. Короче говоря, он растворился среди людей, как облачко дыма. Причины беспокоиться, что его могут привлечь как свидетеля, отсутствовали. Единственную проблему представлял старик — вдруг полиция его привлечёт, а такую вероятность полностью исключать нельзя, и он расскажет о Ханио. Но этого бояться не стоит. Совершенно очевидно, что старик напуган тем, что связался с Ханио. Даже если бы Рурико убил Ханио, это дело вряд ли удастся распутать.

При этой мысли Ханио вздрогнул.

А вдруг Рурико в самом деле убил он? С учётом сюрреалистичного характера всей ситуации не мог ли Ханио, поддавшись гипнотической силе странного человека в берете, сам того не ведая, убить девушку? Может, он совершил это в ту ночь, когда якобы спал беспробудно?

Не связано ли его решение выставить свою жизнь на продажу с этим убийством?

Нет, это бред! Он здесь совершенно ни при чём.

Ханио разорвал все нити, связывавшие его с обществом.

Но если дело обстоит так, что насчёт связанных с Рурико сладких воспоминаний, не дающих ему покоя? Каков тогда смысл физической близости с ней, доставившей ему такое удовольствие? Да и существовала ли Рурико на самом деле?

Он решил больше не ломать голову по поводу своего участия в этой истории.

«Чем бы заняться сегодня вечером?» — подумал Ханио. Человек, продавший свою жизнь за сто тысяч, наверняка сумеет её перепродать.

К выпивке Ханио не тянуло — слишком банальное занятие. Неожиданный импульс заставил его взять с буфета мягкого игрушечного мышонка с потешным выражением на мордочке. Его когда-то подарила ему знакомая девчонка, занимавшаяся изготовлением таких игрушек.

У мышонка была острая, как у лисы, мордочка, из кончика носа торчали редкие волосинки. Чёрные глазки-бусинки… В общем, ничего особенного, таких безделушек полно. Единственное — мышонка упаковали в прочную белую смирительную рубашку. Лапки его были спелёнуты так туго, что пошевелить их не было никакой возможности. На груди мышонка красовалась надпись по-английски: «Осторожно: пациент буйный».

В том, что мышонок не может двигаться, виновата исключительно смирительная рубашка, рассуждал Ханио. Результатом его логических умозаключений стал вывод: заурядная внешность мышонка связана с тем, что он ненормальный.

— Ну что, дружок? — обратился к мышонку Ханио, но ответа не услышал. Может, он мизантроп?

Выяснять, к каким грызунам относится мышонок — к деревенским или городским, Ханио не собирался, и всё же было ощущение, что его выманил в Токио из глуши какой-то его пронырливый собрат. Большой город обрушился на мышонка всей своей тяжестью и раздавил. Из-за этого у него, страдающего от одиночества, наверное, и случилось помешательство.

Ханио решил, не торопясь, поужинать с мышонком.

Устроил его на другом конце стола, заткнул салфетку за смирительную рубашку и стал готовить еду. Свихнувшийся мышонок сидел как пай-мальчик и ждал.

Подумав, чем бы таким угостить мышонка, Ханио взял сыр и кусочек стейка и мелко нарезал, чтобы тому было легче работать своими острыми зубками. Положив в тарелку свою порцию, уселся за стол.

— Ну же, дружок! Ешь, не стесняйся, — посоветовал Ханио.

Мышонок не отвечал. Похоже, кроме проблем с головой, у него ещё было несварение желудка.

— Эй! Ты чего не ешь? Я так старался, готовил. Не нравится, что ли?

Ответа, естественно, не последовало.

— Может, ты под музыку есть любишь? Красиво жить не запретишь. Сейчас заведу что-нибудь спокойное, чтобы тебе понравилось.

Он встал из-за стола, включил стерео и поставил «Затонувший собор» Дебюсси.

Мышонок по-прежнему угрюмо молчал.

— Ну ты чудак! Ты же мышь, лапы тебе не нужны, чтобы есть.

Молчание. Ханио вдруг вышел из себя:

— Стряпня моя не нравится? Тогда получай. — Он схватил тарелку с кусочками мяса и ткнул её мышонку прямо в морду.

От толчка тот сразу свалился со стула на пол. Ханио поднял мышонка двумя пальцами:

— Что такое? Никак, сдох? Немного же тебе надо. Не стыдно, а? Эй! На похороны не надейся. И поминать тебя не буду. Мышь — она и есть мышь. Твоё место в какой-нибудь грязной норе. От тебя живого толку ноль. Да и от дохлого тоже.

С этими словами он зашвырнул мёртвого мышонка на буфет. Потом положил в рот кусочек стейка с мышиной тарелки. Мясо оказалось очень вкусным, сладким, как конфета.

Слушая Дебюсси, Ханио погрузился в раздумья:

«Со стороны всё это, верно, выглядит как дурацкая игра, затеянная одиноким человеком, желающим избавиться от одиночества. Но когда одиночество превращается во врага — это страшно. А для меня оно — помощник, союзник. Тут и сомнений быть не может».

В этот момент в дверь кто-то еле слышно постучал.

10

Ханио открыл дверь. На пороге стояла невзрачная женщина средних лет с пучком на голове.

— Я по объявлению.

— A-а, вот оно что! Проходите. Я ужинаю, подождёте минутку?

— Извините за беспокойство.

Женщина робко вошла, оглядывая комнату.

Вряд ли какое-либо другое действие может быть импозантнее, чем покупка чужой жизни. Почему тогда у человека, явившегося по такому значительному делу, столь непрезентабельный вид?

Заканчивая ужин, Ханио то и дело посматривал на посетительницу. Судя по неуклюже сидевшему кимоно, явно не домохозяйка. Тип старой девы, преподающей английскую литературу в женском двухгодичном колледже. Круг общения у неё ограничен жизнерадостными студентками, а отсутствие на горизонте представителей мужского пола привело её к убеждению, что молодиться нечего, надо оставаться самой собой. Бывает, что такие женщины оказываются гораздо моложе, чем выглядят.

— По правде сказать, я несколько дней кряду тайком подходила к вашей двери. Но на ней висело объявление: «ПРОДАНО». Стала думать: как такое может быть? Ведь если жизнь продана, значит человека не должно быть в живых. Поняла, что на девяносто девять процентов ничего не получится, но решила заглянуть сегодня в последний раз. На всякий случай. И вижу: «Продаётся жизнь». У меня от души отлегло.

Покончив с едой, Ханио принёс из кухни две кружки с кофе — для себя и посетительницы — и спросил:

— Так что вас сюда привело?

— Даже не знаю, как сказать.

— Говорите как есть. Здесь вам не о чем беспокоиться.

— Всё равно… Не знаю даже, как сказать.

Женщина помолчала, потом прямо взглянула на Ханио широко открытыми миндалевидными глазами.

— В этот раз вы вряд ли вернётесь домой живым, если продадите мне свою жизнь. Вас это не смущает?

11

На её вопрос Ханио и глазом не моргнул, женщину будто покинули силы. Поджав губы, она глотнула кофе и повторила своё предупреждения. На этот раз голос её дрожал:

— Я серьёзно. То есть вы и вправду к этому готовы?

— Готов. Так что вы от меня хотите?

— Я расскажу.

Женщина смущённо запахнула на коленях полы кимоно, будто опасаясь, что в этой комнате на неё может кто-то напасть, хотя Ханио она была совсем неинтересна.

— Я работаю в маленькой библиотеке, выдаю книги. В какой именно — не имеет значения. В Токио библиотек что полицейских участков. Впрочем, это не важно. Я не замужем, времени свободного достаточно. У меня привычка — по пути с работы покупать вечерние газеты. Прихожу домой и погружаюсь в газеты. Читаю полезные советы, разные объявления: о приёме на работу, про обмен вещей и всё такое. Какое-то время была активным участником клуба общения по переписке, даже завела на почте ячейку для писем до востребования. Но я понимала, что личная встреча закончится катастрофой, поэтому через какое-то время обрывала переписку.

— Личная встреча закончится катастрофой… Что вы имеете в виду? — сурово спросил Ханио.

— У каждого свои фантазии, — с раздражением отвечала женщина, отводя глаза. — Не надо так унижать людей. Я рассказываю, что со мной было. Так или иначе, переписка мне наскучила, и я стала искать для себя другие развлечения. Но найти что-то подходящее оказалось очень трудно.

— Именно из-за этого я и напечатал объявление: «Продам жизнь».

— Можно не прерывать меня? Позвольте мне всё-таки закончить свой рассказ. Где-то в феврале этого года, десять месяцев назад, моё внимание привлекло объявление в одной газете: «Куплю „Иллюстрированный атлас японских жуков-носорогов“, полное издание тысяча девятьсот двадцать седьмого года. Автор: Гэнтаро Ямаваки. Двести тысяч иен. Контакт: почтовый ящик двадцать два семьдесят восемь, Центральное почтовое отделение»… Сейчас это весьма неплохое предложение. За последние годы букинистический рынок просел, и раз предлагалась такая цена, значит издание действительно редкое. Видимо, человек, поместивший объявление, справлялся об этой книге в букинистических магазинах, но не нашёл, потому и пошёл в газету. Как оказалось, интуиция меня не подвела. Похоже, у меня в бизнесе хорошее чутьё… В конце каждого финансового года у нас в библиотеке проходит большая инвентаризация. Мы снимаем с полок все книги, тщательно протираем от пыли, приклеиваем оторвавшиеся инвентарные номера и расставляем обратно в том же порядке. Нелёгкая работа, скажу я вам. Примерно половину библиотечного фонда составляют книги по естественным наукам. Их несколько сотен. Среди них я ещё в прошлом году заметила с десяток томов по энтомологии. В медицине или физике, к примеру, появляются новые методы лечения и лекарства, делаются новые открытия, и многие книги по этим наукам совершенно теряют цену. С энтомологией, я знала, это не так. Вытирая пыль, я открывала каждую книгу и просматривала её. И совершенно неожиданно наткнулась на том с надписью на форзаце: «Гэнтаро Ямаваки. Иллюстрированный атлас японских жуков-носорогов. Тысяча девятьсот двадцать седьмой год. Издательство, „Юэндо“». В памяти тут же всплыло газетное объявление из раздела «Ищу книги», и у меня родилась корыстная идея, ни разу не приходившая в голову за долгое время работы в библиотеке.

12

Если суммировать то, о чём дальше рассказала эта женщина, получим следующую картину.

Конечно же, до того момента она не совершала никаких противоправных действий.

Её расплывчатые материальные фантазии до этого времени оставались под спудом, однако, когда впереди замаячила перспектива получить двести тысяч, в глубине сердца что-то лопнуло, как жареный бобовый стручок, и у неё вдруг появилась страстная тяга к модной одежде и шикарным вещам, которые позволили бы ей свысока поглядывать на других женщин.

Она непроизвольно завернула атлас в оказавшуюся под рукой бумагу и как ни в чём не бывало стала дальше разбирать книги. Потом, заявив коллегам, что ей надо выбросить ненужную бумагу, вышла со свёртком в коридор и спрятала книгу в кабинете своей приятельницы. Теперь, если книга со штампами её библиотеки где-то и всплывёт, у неё будет оправдание: мол, выбросила по ошибке вместе с бумагой.

Короче, вечером, вернувшись домой, она открыла атлас. Сердце колотилось в груди, будто перед ней была какая-то неприличная книжка. Страницы атласа пропахли пылью.

Как она и подозревала, книга в самом деле оказалась редкостная, из тех, за которыми гоняются любители. Была она издана из чистой эстетики, с художественной целью или для собственного удовольствия автора, сказать трудно. Старое издание — замечательная трёхцветная печать, великолепные иллюстрации, на которых были изображены самые разные жуки с отметинами на блестящих спинках. Иллюстрации напоминали цветные постеры с рекламой модных украшений. Все иллюстрации были пронумерованы, снабжены научными названиями и описаниями жуков.

Но больше всего удивляла предложенная составителем атласа система классификации, не соответствовавшая общепринятой. Выглядела она следующим образом:

Отряд I. Сенсуальные (семейство возбуждающих, семейство стимулирующих).

Отряд II. Гипнотические.

Отряд III. Летальные.

Как и положено старой деве, женщина, естественно, полностью пропустила описание первого отряда, хотя именно о нём хотела прочитать больше всего, и сосредоточилась на последующих отрядах.

Она заметила, что кто-то испещрил страницы об отряде летальных неаккуратными красными кружками и линиями.

Внимание привлекла 132-я страница, посвящённая разновидности жука-скарабея — Anthypna Rectinata. На иллюстрации был изображён невзрачный коричневый жучок. Его голова и спинка почти срослись, из покрытой хитиновой бронёй головы, откуда вырастала первая пара лапок, как две щётки, торчали усики. Ей показалось, что подобного жука она уже где-то видела.

В комментарии к иллюстрации говорилось:

Обитает на острове Хонсю в окрестностях Токио. Живёт на розах, клеродендрумах и других цветах.

Распространён довольно широко, однако о его гипнотических свойствах известно на удивление мало. Ещё меньше — о том, что он может вызывать летальный эффект в форме убийства, замаскированного под самоубийство. Такой эффект достигается следующим путём: жуки высушиваются, измельчаются в порошок, который смешивается с бромизовалом, являющимся седативным средством. Данная субстанция транслирует команды мозгу, когда человек спит, и может вызывать у него позывы к самоубийству разными способами.

На этом описание заканчивалось.

Однако его вполне хватило, чтобы почувствовать преступные намерения человека, разыскивавшего эту книгу. Взяв бритву, женщина аккуратно соскоблила библиотечные штампы с титульного листа и форзаца. Потом отправила открытку следующего содержания на абонентский номер человека, давшего объявление в газете:

«У меня есть интересующая вас книга. Полное издание. Если она вам ещё нужна, могу передать на указанных вами условиях. Расчёт при передаче. Укажите место и время встречи. Воскресенье предпочтительно».

Ответ пришёл через четыре дня. Покупатель назначил встречу в следующее воскресенье, что её вполне устраивало. Тигасаки;^[6] от станции Фудзисава, где останавливаются электрички, идти порядочно. К письму прилагались адрес и схема, как добраться до дома. Скорее всего, это дача, принадлежащая семейству Накадзима.

В письме, странная вещь, многие иероглифы были написаны неправильно. Даже в фамилии умудрились сделать ошибку. Почерк чудной, похож на детский.

«Какой странный человек», — подумала женщина.

Следующее воскресенье выдалось солнечным. Уже стояла весна, но ветерок с моря дул ещё прохладный. Время было послеобеденное. Она сошла с электрички в Фудзисаве и направилась в сторону побережья, сверяясь с полученной схемой.

Свернув с асфальтированной дороги, она оказалась в немощёном проулке. Идти пришлось по песку. Под сложенные из камня ограды старых дач его намело порядочно. В воздухе кружились жёлтые бабочки. Кругом ни души. Конечно, здесь должно жить немало людей, ездивших в Токио на работу. Место стародачное. Тем не менее в окрестностях стояла полная тишина.

Она прошла через старые ворота, на которых висела табличка: «Накадзима», и зашагала по длинной песчаной тропке. Впереди в окружении сосен стоял дом в европейском стиле. Тут же был разбит большой сад, пребывавший в запустении и насквозь продуваемый налетавшими с моря ветрами.

Она надавила кнопку звонка. К её удивлению, на порог вышел толстый краснолицый иностранец — европеец или американец — и сказал по-японски:

— Спасибо за ваше послание. А я вас поджидал. Проходите.

Он говорил на японском так чисто, что ей сделалось не по себе.

На хозяине был кричащий, в шотландскую клетку пиджак спортивного покроя. В комнате порядка двадцати метров, куда толстяк провёл гостью, сидел ещё один человек, тоже иностранец, сухой, как богомол. Он встал со стула и вежливо поздоровался.

Женщина была готова убежать, если бы вдруг почувствовала какую-то угрозу. Несколько массивных стульев из ротанга стояли прямо на голых татами, из чего напрашивался вывод, что эти люди поселились тут временно. Другой заслуживающей упоминания мебели в комнате не было, зато в стенной нише стоял цветной телевизор. Он не работал, и ничего не показывавший кинескоп вызывал ассоциацию с угольно-чёрной гладью болота.

Затянутые бумагой раздвижные двери были открыты настежь; в коридор, на полу которого скрипел песок, выходило несколько плохо подогнанных стеклянных дверей, беспрестанно дребезжавших на ветру. Судя по всему, они были не заперты. Это вселяло в женщину уверенность, что она в случае чего сумеет выбежать из дома через одну из этих дверей.

Худой поинтересовался, не хочет ли она выпить, но получил отказ. Тогда ей принесли что-то вроде лимонада, но она к нему не притронулась — боялась, что хозяева до того, как совершится сделка, могут насыпать ей в стакан снотворного.

Говоривший по-японски толстяк предложил ей стул и больше не произнёс ни слова. Об атласе жуков пока ничего не говорили; она положила пакет, где лежала книга, себе на колени и зашуршала им, пытаясь привлечь внимание.

Никакой реакции.

Хозяева шептались по-английски, не обращая внимания на посетительницу. Она не знала английского и потому не поняла ни слова, но по выражению лиц было ясно, что речь шла о чём-то серьёзном. Тем временем её нетерпение нарастало.

И тут в прихожей раздался звонок.

— О! Наверное, Генри пришёл… — сказал по-английски толстяк и поспешил к двери.

Сначала в комнате появилась такса с висячими ушами и блестящей, будто смазанной маслом, как у морского котика, шерстью. За ней вошёл ещё один иностранец, одетый как на прогулку, — пожилой, с холёным лицом. По поведению толстого и тонкого было видно, что он старший в этой троице. Они почтительно представили ему визитёршу. Собака противно отряхнулась.

Вошедший, судя по всему, японского не знал и быстро проговорил какую-то любезность по-английски. Толстяк взялся переводить:

— Генри благодарит за то, что вы пришли как договаривались, и выражает вам глубокое уважение.

«Ну, это уже перебор. За что уважение-то?» — подумала она.

— Мы видим, вы принесли книгу, — продолжал переводить толстяк, наконец переходя к делу.

Женщина обрадованно вынула книгу из сумки и развернула.

— Деньги, э-э… мани, не забывайте, — обратилась она к переводчику, но тот не отреагировал. От страха, что сейчас у неё просто отнимут книгу, перехватило горло.

Босс перелистывал книгу. Лицо его сияло — он явно был удовлетворён. Толстяк продолжал переводить:

— Извините! Во всех экземплярах книги, которые до сих пор попадались нам в руки, осталось только тридцать страниц, остальные вырезаны. Знаете, японская полиция в своё время подвергла это издание цензуре, удалив всё, что ей казалось лишним. Это первая неиспорченная книга из всех, и Генри, как вы видите, страшно доволен. Надо было сначала проверить, а потом уже расплачиваться. Вот, двести тысяч. Пересчитайте, пожалуйста.

Толстяк вручил женщине деньги. На его щеках образовались ямочки, белевшие словно кружки эмали. Такса подошла и обнюхала пачку банкнот.

Женщина с облегчением пересчитала деньги — двадцать новеньких хрустящих десятитысячных. Больше в этом доме делать было нечего, и она поднялась со стула, чтобы направиться к двери.

— О! Неужели вы уже покидаете нас? — сказал толстяк, а его худой напарник встал и загородил ей дорогу.

— Уж если вы так издалека приехали, может, всё-таки перекусите с нами? А потом спокойно поедете домой.

— Нет, спасибо, — отрезала женщина, делая шаг к двери. Её охватило предчувствие, что надвигается что-то пугающее.

Толстяк вдруг наклонился и прошептал ей на ухо:

— А как насчёт ещё пятисот тысяч?

— Что?

Она застыла на месте, решив, что ослышалась.

13

…У Ханио разыгралось любопытство. Библиотекарша, совершенно непривлекательная как женщина, рассказывала историю, которая по-настоящему его захватила.

— Хм, занятная история, однако. Ну и как? Получили вы ещё пятьсот тысяч?

— Мне было не до денег. Как-то удалось от них отвязаться. Никто вроде за мной не гнался, не следил, но всю дорогу до станции я бежала. Вся взмокла от пота.

— Вы потом ещё ездили туда?

— Вообще-то…

— Они вас опять позвали?

— Нет. Но мне захотелось узнать, что было потом, после того как я убежала оттуда. И вот как-то в июле, выбрав солнечное воскресенье, когда делать особо было нечего, я поехала посмотреть, что там и как. В доме явно кто-то жил, поэтому я позвонила. На сей раз открыла японка. Я удивилась и спросила, можно ли видеть Генри. Хозяйка оказалась неприветливой: «A-а, того иностранца? Весной я сдавала ему дачу. Прожил недели две-три и съехал. Куда — не знаю». Пришлось возвращаться ни с чем.

— Угу! Рассказ ваш интересный, ничего не скажешь. Но какое отношение всё это имеет ко мне?

— Подождите, будет вам отношение.

Женщина попросила у Ханио сигарету, закурила. В этом жесте не было ни кокетства, ни заигрывания. Она скорее походила на продавщицу лотерейных билетов, которая впарила прохожему билетик и тут же нахально попросила у него закурить.

— Больше ничего я от них не слышала. Абонентский ящик на почте оставила, но никто со мной так и не связался… А тут я увидела ваше объявление насчёт продажи жизни, и в голову пришла мысль. Ведь обещанные полмиллиона вполне могли оказаться приманкой для того, чтобы провести надо мной эксперимент. В таком случае всё становится на свои места. И ещё я подумала, что если они увидят ваше объявление в газете, то обязательно с вами свяжутся.

— Но ведь не связались. Эти иностранные жучары, верно, уже смотались в Гонконг или Сингапур. Вы так не думаете?

— А если они из ACS? — сказала женщина.

— Что?! — Ханио решил, что ослышался.

14

Что же получается? Эта женщина тоже знает о ACS?

Тот гангстер — не то кореец, не то китаец — говорил, что ACS всего лишь выдумка, сюжет для ужастиков, однако у Ханио появились сомнения. Вдруг такая контора существует на самом деле и имеет отношение к смерти Рурико? А выслушав эту женщину, он почувствовал, что всё происходящее с ним в последнее время связано одной нитью. И у него возникло подозрение — не стал ли он пешкой в игре, затеянной ACS, из-за своего желания продать свою жизнь?

Но если взглянуть с другой стороны, разве стала бы женщина, принадлежащая к такой мощной организации, столь беспечно о ней упоминать? Да никогда. Она просто честно рассказала Ханио о встрече с иностранцами в Тигасаки. Только и всего.

— А что такое ACS? — решил спросить он.

— Вы правда не знаете? Asia Confidential Service. Тайная организация. Говорят, она связана с контрабандой наркотиков.

— Откуда же вам о ней известно?!

— В нашу библиотеку захаживал один иностранец. Оказалось, что он наркодилер. Он приходил каждый день, и все восхищались: «Ого! Это ж надо, как человек занимается!» Очень общительный и симпатичный; говорил, что он из университета С*** в Лос-Анджелесе, адъюнкт-профессор. Исследовал что-то по истории Японии, каждый день ходил в читальный зал. Ну, мы и думали, что он известный специалист.

Довольно скоро я заметила одного японца, похожего на безработного, который всё время садился рядом с этим иностранцем. Похоже, у них нашлось что-то общее, потому что этот человек тоже брал книги исключительно по истории Японии. Одна моя молодая коллега как-то заметила: «До чего дошло! Иностранец учит японца нашей истории. Потому что гораздо лучше её знает. Всё с ног на голову перевернулось».

Скоро этот самый иностранец завёл знакомство с девушкой, работавшей за регистрационной стойкой, и предложил ей попить кофе где-нибудь по соседству. К её неудовольствию, он оказался очень осторожным человеком и попросил, чтобы она пригласила подругу — соблюсти приличия. Девушка, конечно, надулась, когда иностранец позвал ещё и меня. Идти не очень хотелось, но я всё-таки решила не отказываться.

Когда же это было? Ага! В мае прошлого года. У меня от того вечера остались глубокие впечатления, поэтому я помню всё очень отчётливо. Библиотека только что закрылась, солнце ещё ярко светило, заливая своими лучами всё вокруг, а мы шли по красивой аллейке в сторону центральной улицы. Мы решили отвести иностранца в одно кафе, куда часто ходили. Все трое были в приподнятом настроении, испытывая радостное возбуждение, к которому примешивалось ещё что-то вроде соревновательного азарта.

Устроившись в кафе, принялись болтать о том о сём. Иностранец был очень разговорчив, по-японски говорил хорошо.

«Находясь в компании двух прекрасных дам за чашкой чая, который привезли в Японию „южные варвары“,^[7] я представляю себя сёгуном Токугава,^[8] сидящим в окружении наложниц во внутренних покоях своего дворца», — говорил он.

Мы покатывались со смеху. Кому-то такая шутка, возможно, покажется довольно грубоватой, но в исполнении мистера Додуэлла (так звали иностранца) она звучала вполне безобидно.

Его японской речи не хватало эмоциональности, вещал мистер Додуэлл как-то слишком гладко, как хорошо смазанный автомат. И вот посередине пустой болтовни он вдруг спросил:

«А вы знаете, что такое ACS?»

«Телекомпания, да? Что-то мы про такую в Японии не слышали. Американская, наверное? — начала гадать моя подруга. — Или фирма по производству телеоборудования? А может, международный сельхозкооператив — Agriculture Cooperative System?»

Она старалась продемонстрировать перед иностранцем всё, что только знала. Я бросила в её сторону сердитый взгляд.

Мистер Додуэлл выслушал её, широко улыбаясь, и сказал:

«Последний ответ — тепло. Это действительно международная организация, только называется по-другому — Asia Confidential Service. Есть такая тайная организация. Довольно опасная, говорят. И она совсем рядом».

Мы слушали его с трепетом. А мистер Додуэлл продолжил:

«Видели японца, который всё время подсаживается в читальном зале ко мне и лезет с вопросами по истории? Таких надоедливых типов в вашей библиотеке больше нет. Он меня достаёт своими глупыми вопросами. Как-то он спросил, сколько детей было у Масасигэ Кусуноки.^[9]

Я об этом понятия не имею и просто отмахнулся от него: „Десять“. Как же он вдруг просиял! Теперь я понимаю, что мой ответ по чистой случайности оказался контрольным словом, отзывом на пароль. А паролем был вопрос о детях.

Однако и после этого мой „молодой любитель истории“ оставался настороже и никак передо мной не открылся. А позавчера взял и заявил: „И всё-таки вы не из ACS“. Я растерялся и спросил: „А что такое ACS?“ — „Asia Confidential Service… Ну да ладно. Я обознался и чуть было не убил вас“, — хмуро ответил он и быстро удалился.

У меня в глазах потемнело, и я невольно провёл рукой по затылку. Похоже, меня приняли за члена этой организации».

«Какой ужас! Надо было вам сразу в полицию», — сказали мы в один голос.

«Не стоит ворошить муравейник, можно сделать только хуже», — скривив рот, тихо проговорил мистер Додуэлл.

После того дня мистер Додуэлл больше в библиотеке не появлялся. Но я навсегда запомнила это название — ACS.

15

На этом месте Ханио прервал библиотекаршу:

— Так, может, этот Додуэлл, если это его настоящее имя, в самом деле член ACS?

Впрочем, он не был твёрдо уверен в своём предположении.

— Но если так, зачем он нам об этом сказал?

— Возможно, он по ошибке решил, что их явка в библиотеке раскрыта, и попытался осторожно прощупать вас на предмет того, что вам известно.

— Кто знает. — Было видно, что женщина уже потеряла интерес к этой теме.

— Хорошо. Вернёмся к главному.

— Да, теперь о том, почему я пришла покупать вашу жизнь. Судя по тому, что этот Генри пока не вышел на связь с вами, предложение насчёт пятисот тысяч, которое он сделал, когда я собралась уходить, ещё остаётся в силе… Увидев ваше объявление, я подумала, что вы подходящий кандидат для испытания препарата из того самого жука-скарабея. С меня будет достаточно ста тысяч. Как вознаграждение за посредничество. Не хотите ли уступить мне свою жизнь за четыреста тысяч? А я обязуюсь переслать эти деньги вашим родственникам, причём ещё до вашей смерти. Как вам такое предложение?

— У меня нет родственников.

— Что же тогда делать с вашими деньгами?

— Почему бы вам не купить на них какое-нибудь крупное животное, например крокодила или гориллу, которое потребует вашего внимания? Замуж выходить не стоит, лучше провести остаток дней с этим существом. Мне кажется, более подходящего спутника жизни вам не найти. Только не вздумайте продать его на сумочки. От вас потребуется каждый день кормить, прогуливать питомца, посвятить себя ему. И каждый раз, глядя на своего крокодила, будете вспоминать меня.

— Странный вы человек.

— Нет, это вы странная.

16

Женщина отправила экспресс-почтой на абонентский ящик Генри короткое послание: «Приму участие в испытании лекарства за пятьсот тысяч иен. Мужчина». Ответ пришёл сразу. Время и место: 3 января, склад в районе Сибаура.

Ханио договорился встретиться с женщиной заранее. Зимним вечером они шли по пустынной улице, по обе стороны которой тянулись складские помещения. В небе над ними, будто раскачиваясь на ветру, висел осколок холодной луны. Они постучали в указанную дверь пять раз, как было условлено. Дверь открылась. Сделав несколько поворотов по лестнице, они спустились до самого низа и остановились перед ещё одной дверью — холодной металлической.

Открыли её, и в лицо хлынула волна тёплого воздуха. За дверью оказалось жарко натопленное, покрытое красным ковром помещение площадью метров двадцать.

В стене — два больших квадратных окна с видом на замусоренное морское дно. Оно было завалено всякой дрянью, в воде — ни одной рыбёшки. Лишь возле оконной рамы плавал маленький белесоватый кусок плоти — останки какой-то рыбы, больше похожие на человеческий зародыш. Ханио поспешил отвести глаза от этой картины.

В помещении было уютно — стоял электрический камин с красной подсветкой, имитировавшей горящие дрова. Электрокамин предпочли обычному, чтобы избежать необходимости выводить дым наружу.

Ханио и его спутницу ждали те самые три иностранца. Пожилой мужчина, державший на поводке таксу, видимо, и был Генри.

— В прошлый раз вы спрашивали, не нужно ли мне пятьсот тысяч, — начала разговор библиотекарша.

— Да, было такое дело, — ответил по-японски один из иностранцев.

— Вы хотели на мне какое-то средство испытать?

— Вы очень сообразительны. Именно так.

— Вот я привела вам человека. Я купила его жизнь. Давайте пятьсот тысяч.

Изумлённый иностранец заговорил с Генри на английском. Все трое стали шёпотом советоваться.

— Значит, вы в самом деле готовы к тому, что можете умереть?

— Ну да, — спокойно ответил Ханио. — А что вас так удивляет? Жизнь человеческая не имеет смысла, человек — не более чем кукла. И вам это прекрасно известно. Так что удивляться нечему.

— Ваша правда. Мы всё это время собирали жуков. Смешали их с бромизовалом и получили нужное средство. Испытали на паре человек. Получилось, как сказано в атласе, — подопытные двигались, подчиняясь нашей воле. Но склонить их к самоубийству пока не удалось. Остаются сомнения насчёт того, как этому мешает инстинкт самосохранения. Теперь, когда в вашем лице мы имеем человека, готового умереть, можно будет наконец провести этот эксперимент.

— Но сначала пятьсот тысяч, — повторила библиотекарша.

Генри приказал другому подчинённому принести деньги, аккуратно пересчитал и вручил ей. Женщина отделила десять банкнот и положила в сумочку. Остальные передала Ханио.

На стоявшем рядом столике лежал пистолет.

— Он заряжен. Снят с предохранителя. Нажимаете на спуск — и всё.

Ханио расположился в удобном кресле, проглотил порошок, который ему дали, запил водой.

…И ничего особенного не произошло.

Ханио не мог предположить, как резко изменится окружающий мир. Выпитый им порошок, изготовленный из никчёмных ленивых жуков, которые всю жизнь только и делали, что перелетали с цветка на цветок и тыкались своими грязными носами в пыльцу, никак не должен был превратить этот мир в цветущий сад.

Перед его глазами вдруг замаячило напряжённое лицо старой девы. Теперь можно было рассмотреть его в мельчайших деталях. Каждую морщинку под глазами, каждую пору на загрубелых щеках, каждую прядь волос. Всё, что он раньше не замечал, вдруг зазвенело множеством колокольчиков: «Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя».

Звук был громким и назойливым. Ханио захотелось заткнуть уши.

Если мир трансформируется в нечто значимое, у кого-то может возникнуть мысль: а стоит ли жалеть о смерти? Другие могут подумать: раз мир не имеет смысла, чего тогда хвататься за жизнь? В какой точке сходятся эти два подхода? Что касается Ханио, то для него обе эти дорожки вели к одному и тому же — к смерти.

Тем временем всё окружающее стало расплываться и вращаться. Обои на стенах выпучились, будто надуваемые изнутри ветром. Вокруг выписывали головокружительные пируэты стаи каких-то существ, похожих на жёлтых птиц.

Откуда-то донеслась музыка, которая принесла с собой видение: зелёный лес колыхался перед Ханио, словно заросли морской капусты, с веток свешивались кисти цветов, похожих на глицинии, под ними кругами носились дикие лошади. Он не понимал, по какой причине явилась ему эта картина, но чувствовал, что скучный мир, в котором он жил, мир газет, заполненных иероглифами-тараканами, изо всех сил старается принять образ чего-то чудесного, удивительного. Хотя сердце подсказывало Ханио: «Старания эти чересчур бросаются в глаза. Жалкие, бесполезные попытки. Что может сделать мир, не имеющий смысла?»

То, что испытывал Ханио, нельзя было назвать ни опьянением, ни экстазом, ни трансом. В один момент картина трансформации мира изменилась. Бессчётное множество гигантских сияющих игл пронизывало окружавшее его пространство. Кончики их раскрывались, и на свет появлялись цветы, напоминавшие цветы кактуса. Красные, жёлтые, белые. Ханио они казались вызывающе яркими, безвкусными. В мгновение ока иглы превратились в телевизионные антенны, и по воздуху, как рекламные дирижабли, поплыли зелёные пластиковые урны, заполнившие пространство помещения, в котором находился Ханио.

— Как это всё банально. Никчёмная ерунда! — вынес он свой приговор.

— Ну как? Можете сейчас умереть? — донёсся до Ханио чей-то голос.

— Да нет проблем, — ответил он и в тот же миг ощутил необычайную лёгкость в теле.

До этой секунды, как ему казалось, он был крепко привязан к стулу, а теперь руки и ноги обрели полную свободу — ими можно было шевелить как угодно. Конечности двигались не сами по себе, а по чьему-то приказу, и от каждого движения по телу Ханио пробегала приятная дрожь.

— О’кей! Тогда поехали. Следуйте моим указаниям. Я сделаю так, что вам будет легко и удобно.

— Благодарю.

— Ну что ж. Протяните правую руку вперёд.

— Так?

— Да-да.

Ханио не слышал своих слов, голос просто звучал у него в голове, зато чётко слышал указания, которые давал ему собеседник:

— Дотроньтесь до лежащего на столике твёрдого чёрного предмета. Сожмите его в руке. Так, правильно. Курок пока не трогайте. Теперь осторожно подносите руку к виску. Медленно, не торопитесь. Расслабьте плечи. Нормально? Прижимаете дуло к виску. Как ощущение? Чувствуете приятный холодок? Похоже на чувство облегчения, когда при высокой температуре кладут на лоб пузырь со льдом. А теперь не спеша нащупайте указательным пальцем спусковой крючок…

17

Ханио держал пистолет у виска, палец лежал на спусковом крючке.

И в этот момент на него кто-то бросился, выхватил пистолет; тут же рядом грохнул выстрел, и в ушах зазвенел собачий лай.

От шока действие снадобья прекратилось. Ханио тряхнул головой и поднялся со стула. Очертания всего, что его окружало, приобрели чёткость. У его ног, скрючившись, лежала женщина, из её виска струилась кровь.

Толстяк с красным лицом, его худой, похожий на богомола, товарищ и элегантный джентльмен Генри стояли над телом в состоянии полной растерянности.

У Ханио кружилась голова. Он прижал к ней руку и, вытянув шею, смотрел на мёртвую женщину. В её правой руке был зажат пистолет.

— Что случилось? — обратился Ханио к краснолицему толстяку.

— Умерла, — безучастно ответил тот, нарушив висевшую в помещении тишину.

— Почему?

— Потому что любила тебя. Очень сильно. Другого объяснения я не вижу. Потому и умерла вместо тебя. Но раз она не могла перенести вида того, как умрёшь ты, достаточно было просто вырвать у тебя пистолет. Зачем себя-то убивать?

Ханио постарался собрать вместе разбегавшиеся в разные стороны неясные мысли. Причина самоубийства проста. Она его возлюбила, но на взаимность не надеялась. Вот и застрелилась. По-другому никак не объяснишь.

— Это самоубийство. Никаких сомнений, — продолжал краснолицый иностранец. — Нам не о чем беспокоиться.

Мысль о том, что теперь надо что-то делать с трупом, совершенно не приходила Ханио в голову.

Она его полюбила… Ну и дела! То, что в него втюрилась такая уродина да ещё застрелилась из-за него, — вообще из ряда вон. Поразительно: он дважды пытался продать свою жизнь, и оба раза жизни лишался не он, а другой человек.

Ханио с интересом смотрел на иностранцев: как они будут разбираться с этой ситуацией? Могут ведь его шлёпнуть на этом самом месте. Запросто.

Наморщив лоб, иностранцы о чём-то шептались, такса по-прежнему крутилась вокруг трупа и скулила. При виде крови в этом абсолютно домашнем создании вдруг проснулись звериные инстинкты. Кровь потихоньку вытекала из-под лежавшего на полу тела, будто норовила незаметно сбежать, пользуясь возникшим замешательством. Открытый рот женщины напоминал вход в тёмную пещеру, где начинался потайной ход, ведущий к концу света. Глаза были чуть приоткрыты, один глаз закрывала прядь жидких волос.

«Если подумать, я первый раз вижу труп так близко, — говорил себе Ханио. — Даже когда отца с матерью хоронил, было по-другому. Труп, он вроде бутылки с виски. Если разобьётся, всё выльется. Так и должно быть».

За окнами колыхалась мутная морская вода. Иностранцы продолжали держать совет. Ханио почти не знал английского и улавливал лишь отдельные слова — авиарейсы, авиакомпании, самолёты.

Один из них, обернув руку носовым платком, вытащил из сумочки погибшей тонкую пачку купюр и сунул деньги в руку Ханио со словами:

— Вот вам ещё. Только тихо. Одно слово — и…

Он резанул ладонью по горлу и издал характерный булькающий звук.

Ханио посадили в машину, куда уселась вся троица, и довезли до станции Хамамацутё. Никто из иностранцев не проронил ни слова. Они старались не замечать Ханио.

Машина тронулась с места. Ханио махнул рукой и тут же повернулся к ней спиной. Никаких волнений и эмоций, точно расстался с приятелями, с которыми вместе был на пикнике.

Он купил билет на электричку и стал подниматься по лестнице.

И тут в голове вновь ожили неясные, странные ощущения.

Унылые бетонные ступени, казалось, тянутся бесконечно. Ханио сосредоточенно ступал по ним, но, сколько бы шагов вверх он ни делал, платформа ближе не становилась. Чем больше ступенек он преодолевал, тем больше их становилось. Где-то там, наверху, звучали свистки кондукторов, прибывали и отправлялись поезда, перемещались толпы людей, но лестница, по которой он поднимался, никак не была связана с тем миром.

Он уже считал себя мертвецом. Свободным от морали, эмоций, от всего на свете. Но при этом, хотя он и смотрел на людей как на тараканов, у него не выходила из головы мысль, что женщина, которая его полюбила, мертва.

Ступени лестницы вдруг хлынули на Ханио бесконечным серым водопадом и вынесли его на платформу. Подкатила электричка, Ханио вошёл в открывшуюся дверь, едва держась на ногах от усталости. В вагоне было светло как в раю и совершенно безлюдно. Отделанные пластиком висячие ручки раскачивались в воздухе. Он схватился за одну из них. Хотя правильнее было сказать, что это белая ручка крепко схватила его за руку.

18

…Ханио с нетерпением ждал, чем кончится всё это дело.

Он страшно устал и, добравшись до дома, перевернул объявление на двери на ту сторону, где было написано: «ПРОДАНО». Он чувствовал себя совершенно измочаленным. Странно, но навалившаяся на него усталость продлевала его жизнь, приостановив исполнение приговора, который он сам себе вынес. Неужели даже заигрывание с идеей смерти требует такого расхода энергии?

Ни на следующий день, ни послезавтра в газетах не появилось ни строчки о том, что в подозрительно тайном притоне, прячущемся под водой, обнаружено тело женщины, покончившей с собой. Что же получается? Её труп так и оставили там гнить?

Постепенно к Ханио вернулись привычные ощущения. Те, что поселились у него в голове с того момента, когда он вознамерился свести счёты с жизнью. Когда всё стало казаться нереальным и лживым. Мир, в котором он жил, был лишён и печалей, и радости; всё было заключено в размытые контуры; отсутствие всякого смысла озаряло его жизнь и днём и ночью ровным, мягким светом, падавшим откуда-то со стороны.

«Эта женщина. Её не существовало. И этой тайной комнаты под водой, всего этого бреда тоже не было». Он решил для себя считать так.

Расслабившись, Ханио надумал пройтись по городу. Новый год всё-таки. Что-то он давно с девчонками не тусил. Даже странно как-то.

Прогуливаясь по Синдзюку,^[10] он обратил внимание на девушку, которая завернула в магазин, где шла распродажа. Его привлекла классная попка. Девушка сразу бросилась в глаза — она была без пальто. И это зимой, хотя день выдался тёплый. Роскошные бёдра, обтянутые клетчатой фисташкового цвета юбкой, напоминали ренуаровских женщин и в лучах зимнего солнца представлялись воплощением самой сути, которую несёт в себе жизнь. Всем своим видом она излучала необыкновенную свежесть, которую можно сравнить с ощущением от только что извлечённого из упаковки блестящего тюбика зубной пасты, сулящего бодрое и свежее утро.

Не сводя глаз с бёдер девушки, Ханио без малейшего колебания последовал за ней в магазин. Она остановилась возле полки с разноцветными кофточками, кучей лежавшими в похожей на детскую песочницу коробке.

Пока девушка увлечённо перебирала кофточки, Ханио разглядывал её в профиль.

Плотно сжатые губы. В ушах серебряные серёжки в форме ананасов. Носить такие украшения днём — верный признак, что их обладательница зарабатывает на жизнь в каком-нибудь третьесортном питейном заведении. В профиль она выглядела очень привлекательно, носик с горбинкой был как точёный. Женщины с безвольно опущенными носами наводили на Ханио тоску, но к носу этой девушки претензий быть не могло. Глядя на него, Ханио чувствовал, как у него поднимается настроение.

— Может, чайку где-нибудь попьём? — без лишних слов, с деланым равнодушием предложил он.

— Погоди. Видишь, занята, — безразлично бросила девушка, даже не взглянув на него.

Она вытянула из кучи кофточку, развернула её в руках так, что она стала похожа на большую чёрную летучую мышь, и стала оценивающе рассматривать. Судя по поджатым губам, вещь ей не очень нравилась. Кричащий жёлто-красный фирменный ярлык, напоминавший тандзаку,^[11] болтался у кофточки спереди.

— Вроде недорого, хотя… — рассуждала вслух девушка, наконец обернувшись на Ханио. — Ну как? Идёт мне? — Она приложила кофточку к груди.

К удивлению Ханио, девушка разговаривала с ним так, будто они жили вместе уже лет десять. Кофточка, словно приклеенная, распласталась у неё на груди, как дохлая летучая мышь, и приобрела объём.

— Неплохо, по-моему, — сказал Ханио.

— Ладно, беру. Подожди минутку.

Девушка направилась к кассе. Попроси она его расплатиться за эту дешёвую тряпку, он бы почувствовал себя в роли мужа-подкаблучника. Но этого не произошло, и Ханио с удовлетворением наблюдал из-за спины девушки, как она роется в кошельке и расплачивается за покупку.

Сидя вместе с Ханио в оказавшемся поблизости кафе, она представилась:

— Я — Матико. Хочешь со мной переспать, наверное.

— Да вот, пока не решил.

— Ну ты и тип! Прям язва! — Девушка так и покатилась со смеху.

Дальше всё прошло гладко. На работу Матико надо было вечером, к семи, и они направились к ней домой. Её кое-как обставленная квартирка находилась в паре кварталов от кафе.

Матико зевнула и начала расстёгивать крючки на юбке.

— Мне никогда холодно не бывает, — сообщила она.

— Ну да. Я как увидел тебя без пальто, сразу понял: горячая штучка.

— Нахал! Любишь выпендриваться, я смотрю. Мне такие нравятся.

Она пахла сеном. Запах был такой чистый и насыщенный, что, когда всё кончилось, Ханио даже захотелось стряхнуть с себя травинки.

19

Потом они перекусили в снэк-баре, и Ханио проводил девушку до работы. Там они расстались, после чего он отправился в кино, посмотрел фильм про якудза — вытерпел только половину и вернулся домой уже в девятом часу.

Ханио подошёл к двери своей квартиры и на что-то наткнулся. Кто-то сидел в темноте на корточках возле самой двери.

— Эй! Кто здесь?

Ответа не последовало. Зато перед Ханио поднялся невысокий худой паренёк в школьном кителе. В его маленьком смуглом лице было что-то крысиное.

— Вы правда уже продали? — последовал неожиданный вопрос.

Ханио не сразу понял, о чём речь:

— Что?

— Я спрашиваю: вы жизнь свою продали? — В голосе паренька звучало возбуждение.

— На двери же написано.

— Неправда. Вы же живы-здоровы, не так ли? Если продажа состоялась, вы должны быть мертвы.

— Необязательно. Может, войдёшь?

Ханио почему-то проникся симпатией к этому парню и провёл его в комнату. Включил свет, зажёг печку. Паренёк стоял на месте, шмыгая носом, оглядывался по сторонам.

— Странно. Не похоже, что вам жить не на что. Что ж вы тогда решили жизнь продать?

— Давай без глупых вопросов. У людей бывают разные обстоятельства, — проговорил Ханио и предложил гостю сесть.

Тот с напускной важностью тяжело опустился на стул.

— Как я устал! Два часа здесь вас жду.

— Ну и напрасно. Товар продан.

— Я видел, что написано на обратной стороне вашей вывески. Вы её переворачиваете, когда хотите отдохнуть. Понять не трудно.

— Да, мозги у тебя работают. Тогда вопрос: хочешь сказать, мальчишка, что собираешься купить мою жизнь? Денег-то хватит?

— Должно хватить.

Паренёк расстегнул золотые пуговицы кителя, небрежно, словно проездной билет, вытянул из внутреннего кармана пачку десятитысячных и положил их перед собой. В пачке, на первый взгляд, было тысяч двести.

— Откуда деньги?

— Не беспокойтесь, я их не украл. Продал рисунок Цугухару Фудзиты,^[12] который хранился в нашей семье. По дешёвке отдал, но выбора не было. Срочно понадобились деньги.

По тому, как юнец с крысиной физиономией произнёс эти слова, было ясно, что он отпрыск хорошей, уважаемой семьи.

— Удивил ты меня, конечно. Не ожидал такого. Так для чего тебе моя жизнь понадобилась?

— Я в большом долгу перед своими родителями. Я это чувствую.

— Очень похвально.

— Отец давно умер, мать растила меня одна. Сейчас она сильно страдает. Устал на это смотреть.

— Вам мать жалко?

— Да.

— И чего ты от меня хочешь?

— Если в двух словах, я хочу, чтобы вы её утешили.

— Больного человека?

— Да, мама больна, но она сразу поправится, если вы её утешите.

— Но зачем мне жизнь-то продавать?

— Сейчас расскажу. — Студент облизал нижнюю губу. Язык у него был замечательный — ярко-красный. — Печально, конечно, но после смерти отца мать помешалась на сексе. Сначала как-то сдерживалась — меня стеснялась, но скоро у неё совсем крыша съехала на этой почве.

— Бывает, — поддакнул Ханио, на которого рассказ паренька начал наводить скуку.

Этот мальчишка в школьном кителе наверняка представляет себе жизнь в гипертрофированном виде. В таком возрасте ему подобные сочиняют в своём воображении нелепые дешёвые драмы, будучи убеждены в том, что знают о жизни всё. Но одновременно что-то в этом юноше указывало на преждевременную взрослость. Ханио видел это у многих молодых людей. Что-то сухое, бесцветное, ассоциировавшееся у него с высохшим стебельком травы. «Он пришёл покупать мою жизнь, потому что ему страшно хочется показать себя взрослым, — думал Ханио. — Как можно воспринимать его всерьёз?»

— И тогда мать завела себе бойфренда. Но он скоро сбежал. Нашла другого, и тот долго не продержался. Всего у неё их перебывало то ли двенадцать, то ли тринадцать. Побыв с ней какое-то время, все они становились белыми как полотно и уносили ноги. Месяца два-три назад мать бросил парень, от которого она была без ума, и у неё развилась хроническая анемия. Она с кровати подняться не может. Догадываетесь почему?

— М-м… — неопределённо промычал Ханио.

Глаза у юноши сверкнули, и он перешёл к главному:

— Не знаете? Моя мать — особая женщина. Она вампир.

20

Что значит «вампир»? Как его мать может быть вампиром? Какие вампиры в наше время?

Но паренёк не стал распространяться на эту тему. Вместо этого извлёк отпечатанную квитанцию и строго произнёс:

— Я передаю вам двести тридцать тысяч. Вот здесь примечание: «На условиях предоплаты. Подлежат обязательному возврату в случае, если покупатель будет неудовлетворён». Распишитесь, пожалуйста.

Получив подписанную квитанцию, он сказал:

— Устал я сегодня. Спать охота. Приеду за вами завтра вечером, в восемь. Поужинайте к этому времени. И вообще, разберитесь со всеми делами. По всей вероятности, живым вы уже не вернётесь. И даже если вам удастся выжить, всё равно дней десять будете отсутствовать. Будьте к этому готовы.

Оставшись один, Ханио вспомнил имя, которое видел на квитанции. Парня звали Каору Иноуэ.

Похоже, на сей раз смерть была ближе. И Ханио решил хорошенько поспать этой ночью.

* * *

На следующий день, вечером, ровно в восемь, раздался стук в дверь. Явился Каору. На нём был всё тот же школьный китель.

Ханио с лёгким сердцем шагнул к выходу.

— Вам что, в самом деле жизни не жалко? — ещё раз решил удостовериться Каору.

— Нет, — коротко ответил Ханио.

— А что вы с деньгами сделали?

— Положил в ящик.

— Почему не в банк?

— А смысл? Зато как обрадуется наш консьерж, когда после моей смерти откроет ящик и найдёт денежки. Вот и вся история. Ты меня понял? Можно оценить мою жизнь в двести тысяч или в триста — разницы никакой. Деньги движут миром, только когда ты жив.

Они вышли из дома.

— Возьмём такси, — сказал паренёк, прямо-таки излучавший бодрость и энергию.

Они сели в машину, и он попросил водителя ехать в Огикубо.^[13]

— Что-то ты больно радуешься, что я на смерть с тобой еду, — заметил Ханио.

В зеркале заднего вида мелькнули удивлённые глаза таксиста.

— Вовсе нет. Просто я доволен, что смогу обрадовать мать.

Ханио стало казаться, что мальчишка смотрит на всё сквозь призму мира своих фантазий. Но он помнил, что его первые два приключения закончились трагично, и не имел ничего против, если теперь ему предстоит принять участие в комедии абсурда.

Такси остановилось в тёмном жилом квартале, у большого красивого дома с воротами. Каору вышел из машины, и Ханио подумал, что они прибыли к месту назначения, однако паренёк прошёл мимо дома и повернул налево. Через два-три квартала он достал из кармана ключ и открыл маленькую дверцу в воротах, за которыми оказался дом, очень похожий на первый. Каору взглянул на Ханио и приветливо улыбнулся в темноте.

В доме не горело ни одного окна. Паренёк открыл ещё пару дверей и наконец ввёл Ханио в ярко освещённую гостиную.

Помещение, в котором отдавало плесенью, было со вкусом обставлено антикварной мебелью. Имелся даже настоящий камин. Над каминной полкой висело треснувшее мутное зеркало в стиле французских Людовиков. Под ним стояли покрытые позолотой старинные часы, которые поддерживали два херувима. Каору чихнул и молча принялся разжигать камин.

— Вы здесь только вдвоём с матерью живёте?

— Да.

— А с питанием как обходитесь?

— Ну, это дела хозяйственные. Что вам до них? Сам готовлю. Моя больная не голодает.

Огонь живописно пылал в камине, парень достал из углового шкафа бутылку дорогого коньяка. Держа бокал за тонкую ножку, он ловко нагрел его над огнём и вручил Ханио.

— Где же ваша мать?

— Подождём полчасика. Мы устроили так, что, когда открывается входная дверь, у её изголовья звенит колокольчик. Нужно какое-то время, чтобы мама встала, накрасилась и оделась. Минимум минут тридцать. Вы маме понравились, она прям разволновалась. Фотка вышла что надо.

— Откуда у вас мой снимок? — удивился Ханио.

— А вы не заметили вчера?

Каору полез в карман кителя, оттуда наполовину выглядывал фотоаппарат размером со спичечный коробок. Парень, нимало не смущаясь, улыбнулся.

— Не заметил.

Ханио покачал бокал, чтобы коньяк растёкся по стенкам, сделал глоток, потом другой. Аромат напитка наводил на мысль, что ожидавшая его встреча может нести в себе некую сладость. Каору, перебирая пуговицы на кителе, наблюдал за тем, что всегда делают эти странные создания — взрослые, — не спеша, получают после ужина удовольствие от выпивки. Вдруг он вскочил на ноги.

— Ой, я же совсем забыл! Мне ещё надо домашку сделать перед сном. Так что ухожу, извините. Позаботьтесь о мамочке. Да, и ещё. Я знаю хорошую похоронную контору. Они недорого берут. Так что на этот счёт можете не беспокоиться.

— Эй, погоди! — попробовал остановить парня Ханио, но тот уже скрылся.

Ханио остался в одиночестве. Надо как-то убить время. А как? Только осматривая комнату, в которой он оказался.

Всё время приходилось чего-то ждать. Неужели это и есть «жизнь»? Во время работы в «Tokyo Ad» у него было ощущение, что он умер: дни — один за другим — проходили в суперсовременном, чересчур ярко освещённом офисе, где все были одеты по последней моде и занимались непыльной работой. А сейчас он, наверное, являет собой странное противоречие — человек, решивший умереть, сидит, потягивает коньяк и, наплевав на смерть, что-то ещё ожидает от будущего.

Ханио лениво скользил глазами по стенам. Нарисованная пером и цветной тушью сцена охоты на лис, портрет бледной, болезненного вида женщины… Взгляд его вдруг упал на торчавший из-за рамки портрета старый бумажный конверт. В таких местах нередко прячут заначки — деньги на личные расходы, но будет ли кто-нибудь хранить так деньги в гостиной?

Ну сколько можно ждать! Любопытство одолевало Ханио. В конце концов он сдался — подошёл к портрету и вытащил конверт.

Конверт пропылился насквозь — его долго никто не трогал. Видимо, кто-то убирался в комнате, задел картину, и он вывалился из-за рамки. Вряд ли его туда засунули, чтобы привлечь внимание Ханио.

В конверте оказалось несколько листов линованной писчей бумаги. Просматривая их, Ханио потревожил пыль, от которой его пальцы почернели, будто он трогал покрытые пыльцой крылышки чёрных бабочек.

Он прочитал такие строки:

Вся бредятина была написана ужасно корявым почерком. Возможно, эту «поэму» можно назвать сюрреалистической, но ведь мода напустить тумана давно прошла. Кто мог это написать? Почерк, похоже, мужской, писал явно человек неискушённый. Чтобы как-то развеять скуку, Ханио, позёвывая, стал читать дальше.

Вдруг дверь отворилась, и в комнате появилась красивая худенькая женщина.

Ханио вздрогнул от неожиданности и обернулся.

Женщина выглядела лет на тридцать, она в самом деле была очень хороша собой, хотя вид у неё, конечно, был болезненный. Гибкую фигуру украшало кимоно цвета бриллиантовой зелени с тёмно-синим поясом.

— Что вы читаете? A-а… Как вы думаете, кто это написал?

— Ну-у… — неопределённо промямлил Ханио.

— Мой мальчик. Каору.

— Каору, говорите?

— Таланта большого у него нет, наверное. Но выбрасывать стихи у меня рука не поднялась. Вообще-то, я не в восторге от такой поэзии и решила, что за картиной листкам самое место. Уже порядком времени прошло. Как вы их нашли?

— Они из-за рамки торчали… — Ханио торопливо запихал листки с «Поэмой о вампирах» на место.

— Я мать Каору. Спасибо, что вы к нему так по-доброму отнеслись. Вы уж извините за беспокойство.

— Да какое беспокойство…

— Пожалуйте сюда. Почему бы вам не сесть здесь, у огня? Я налью ещё коньяку.

Ханио послушался и, удобно устроив руки на подлокотниках, уселся в мягкое кресло — под тканью был проложен тонкий слой ваты. Декоративные медные гвоздики обивки поблёскивали в отблесках пламени очага.

Он напоминал себе школьного учителя, заглянувшего к жене председателя попечительского совета школы, чтобы обсудить кое-какие дела.

Между тем госпожа Иноуэ с бокалом коньяка расположилась на стуле напротив Ханио.

— Спасибо, что приехали. Прошу любить и жаловать. — Она подняла свой бокал.

Крупный бриллиант на её пальце сверкнул, налившись красными всполохами из камина. Освещённое огнём лицо женщины приобрело объёмную чёткость, а игра пламени добавляла ему оттенок душевного трепета, ещё больше подчёркивая правильность и красоту чёрт.

— Извините ещё раз, но не говорил ли Каору чего-то, что показалось вам странным?

— Н-да… нет… ну так, кое-что…

— Ужасно! Он умный мальчик, но такой выдумщик. Я думаю, сейчас детей ничему хорошему в школе научить не могут.

— Наверное, вы правы.

— Ну чему их там учат? Не хочу сказать, что раньше образование было идеальное, но мне хотелось бы, чтобы в школах детей учили ответственности перед обществом, воспитывали у них дисциплину, умение общаться с людьми. А сейчас родители платят за каждый месяц в школе, где из детей готовят будущих членов Дзэнгакурэн.^[14] Такое создаётся впечатление.

— Полностью с вами согласен.

— И ещё. Сейчас везде отопление. Высушивает всё так, что дальше ехать некуда. В Токио ведь не бывает холодов, а мы живём как на Севере.

— Ага! Именно так и устроено в современных многоэтажных домах. А мне куда больше нравится сидеть вот у такого камина.

— Очень приятно слышать. — Глаза женщины смеялись. Её красили даже образовавшиеся вокруг глаз еле заметные морщинки. — Мы, насколько возможно, стараемся использовать для обогрева природные источники энергии. Кондиционер летом не включаем. Я слышала, что достаточно ночь поспать в доме, где система отопления так высушивает воздух, как у некоторых начинается кровотечение из горла. Кошмар!

«Ну вот, подошли наконец к главной теме». Эта мысль заставила сердце Ханио забиться чаще, однако госпожа Иноуэ вернулась к пустой, ничего не значащей болтовне.

— Люди любят жаловаться на плохую экологию и антисанитарию в городах. Конечно, есть такая проблема. Цивилизация зашла слишком далеко, машины травят нас выхлопными газами. Но с другой стороны, те, кому положено убирать мусор, просто не приезжают.

— Да, мусорщики сейчас ленивые пошли.

— Совершенно верно. Вы замечательно разбираетесь в хозяйственных делах. Редко встретишь такого мужчину, они сейчас все такие чудаки. Причём в хозяйстве разбираются только холостяки, а женатые этих проблем просто не замечают. Они как глухонемые. Вы, конечно, не женаты?

— Да.

— У вас сейчас такой возраст… полный расцвет сил. Можно я буду звать вас Ханио?

— Пожалуйста, нет проблем.

— Замечательно! Ханио-сан, а что вы думаете о шумихе вокруг развода Цуюко Кусано? Газеты и журналы прямо с ума сходят.

— Что ж тут удивляться, она же киноактриса, — отрезал Ханио, желая дать понять, что слухи об актрисах его не интересуют.

Но хозяйка, похоже, подумала обратное.

— Это так, но… У неё был такой счастливый брак, и вдруг развод. Ни с того ни с сего. Пишут, что муж ей изменял, но, думаю, не только в этом дело. Ведь Цуюко Кусано родилась и воспитывалась в Киото, а это значит, что, скорее всего, она все семейные финансы под себя подмяла. Даже карманные расходы мужа взяла под контроль, вот ему это всё и надоело. Жёны должны мужей вдохновлять, быть щедрыми, иначе ничего хорошего не выйдет. Так вы не знаете, что у них на самом деле получилось?

— Понятия не имею.

На Ханио этот разговор наводил скуку, он начал терять терпение, потому и ответы у него получались грубоватые. До этого момента ему казалось, что стулья, на которых они сидели, стояли по обе стороны камина довольно далеко друг от друга. Но когда рука хозяйки вдруг легла на его руку, лежавшую на подлокотнике, он понял, что между ними всего-навсего расстояние вытянутой руки. Несмотря на близость огня, рука её была холодна как лёд.

— Извините меня. Все эти скучные разговоры… Вы в кино часто ходите?

— Хожу иногда. Но только на фильмы про якудза.

— Понятно. Сейчас молодёжь больше всего любит поговорить о машинах. Журналы только о них и пишут. Но меня страшно пугают безответственные водители. Что может быть глупее гибели в автокатастрофе?

— Ваша правда.

— Я считаю, что губернатор Токио обязан принять все меры для решения транспортной проблемы. Однажды я стала свидетельницей аварии на шоссе между Токио и Иокогамой. Человек получил серьёзную травму, но «скорая помощь» всё не ехала. Люди возмущались, а раненый тем временем истекал кровью. Его надо было срочно доставить в больницу, сделать переливание. Хотя чужая кровь тоже вещь опасная. Можно гепатит подхватить.

— Ну да.

— Вы кровь когда-нибудь сдавали? — В глазах госпожи Иноуэ сверкнули отблески огня.

21

— Нет, не приходилось.

— Но ведь вы пренебрегаете своим долгом перед обществом. Подумайте только, как много людей страдает из-за того, что в мире не хватает запасов крови. Вы взрослый человек. Разве вам не приходила в голову мысль, что вы должны быть готовы отдать свою жизнь, чтобы спасти какого-нибудь несчастного?

— Для этого я сюда и явился! С намерением пожертвовать жизнью! — Ханио повысил голос, до того его уже достал этот разговор.

— Конечно, конечно. Я всё понимаю. — На лице госпожи Иноуэ появилась слабая улыбка, она пристально посмотрела на Ханио. Тот невольно вздрогнул.

После минутного молчания хозяйка сказала:

— В таком случае, полагаю, вы останетесь на ночь.

Была глубокая ночь, в доме стояла гулкая тишина. Каору наверняка уже спал.

Хозяйка провела Ханио на второй этаж, где в глубине дома располагалась спальня, устроенная в традиционном японском стиле. Там было прохладно, пахло плесенью. Никто бы не сказал, что здесь спит женщина, да ещё больная.

— Сейчас я отопление налажу.

Один за другим она включила три обогревателя, стоявшие в разных углах комнаты. Сразу запахло керосином. Ханио вдруг представил, что произойдёт, если эти шаткие конструкции разом завалятся на пол.

Постель состояла из трёх положенных друг на друга футонов, поэтому получилась довольно высокой. Госпожа Иноуэ, оставшись в нижнем кимоно, стала укладываться, но покачнулась. Ханио её поддержал.

— У меня страшная анемия последнее время, часто голова кружится, — скрывая смущение, проговорила она.

Одеяло было превосходное, шёлковое, хотя и потёртое. Футоны, похоже, проветривались очень редко. Ханио это покоробило. Футоны должны быть лёгкими, воздушными, но тут их шёлковая подкладка потемнела от сырости, и футоны, казалось, пропитались влагой.

Не спеша помогая хозяйке освободиться от нижнего белья, Ханио удивлялся, какая молодая кожа у этой женщины — матери почти взрослого сына. Она выглядела на тридцать, не больше, во многом, возможно, благодаря умелому макияжу. Так или иначе, кожа её была белой и гладкой, тугой и прохладной и напоминала фарфор. Ни морщин, ни следов увядания Ханио не заметил, но коже всё-таки не хватало свежести. От неё приятно пахло восковыми свечами, и в то же время в ней как будто совсем не было жизненной силы. В человеке таится нечто такое, что идёт из самой глубины и озаряет его целиком, однако телу госпожи Иноуэ этого важнейшего источника энергии как раз и не хватало. То есть её очарование было очарованием трупа. От одного лёгкого прикосновения к её руке становилось понятно, какая она худая. При этом грудь хозяйки оставалась полной и упругой. Живот был мягкий и белый, словно прозрачный сосуд, до краёв наполненный густым молоком.

Ханио охватило необычное возбуждение, он обнял женщину. Какое-то время она будто витала в облаках, отдаваясь его ласкам, потом, извиваясь как змея, ускользнула из его объятий, и он в одно мгновение оказался под ней.

Госпожа Иноуэ проделала это без намёка на то, что хочет доминировать или унизить его. Она просто выскользнула из-под него с поразительной ловкостью и теперь лежала сверху. Этот маневр нисколько не ранил мужскую гордость и не стоил ей ни малейших усилий, всё равно что змее, заползшей на кустик клубники.

Ханио пребывал в состоянии непонятной эйфории, напоминавшей опьянение. Он уловил лёгкий запах алкоголя. Что это? Спирт? А это? Скальпель? Он интуитивно закрыл глаза и почувствовал на плече холодок от прикосновения намоченной спиртом ваты, которой протирали кожу. И — боль.

— Начнём с руки. Какие у тебя сильные руки.

Хозяйка заговорила шёпотом. В следующую секунду, когда она припала губами к нанесённому скальпелем разрезу, боль стала другой — ранка на плече как бы стала сжиматься. И наступило спокойствие. Ханио отчётливо слышал тихие деликатные звуки — женщина что-то сглатывала. Это была его кровь. Когда он это понял, по телу пробежала дрожь.

— Как вкусно! Спасибо тебе. На сегодня хватит.

В свете торшера Ханио увидел вымазанные кровью губы хозяйки, тянувшиеся к нему для поцелуя. Щёки её горели. Теперь это был живой огонь, а не отсветы пламени, игравшие на её лице, когда они сидели у камина. Цвет, полный жизни. Ханио видел в её глазах нормальную, здоровую энергию, которой полны обычные девушки, живущие среди нас…

22

Ханио решил остаться в этом доме.

Каждый вечер госпожа Иноуэ пила из него кровь. Она находила на его теле всё новые точки для скальпеля, вскрывала вены и выпивала кровь. С каждым разом всё больше.

Как-то после обеда она сидела, повернувшись к нему спиной, и что-то внимательно рассматривала. Это была подробная схема кровеносной системы, на которой красным и синим цветом обозначались вены и артерии на теле человека. И хотя Ханио с самого начала знал, на что идёт, поселившись в этом доме, он всё-таки содрогнулся в душе, увидев женщину за этим занятием, которое она не хотела, чтобы он видел. Для неё тело Ханио было всего лишь объектом исследования, таким же, как развёрнутая перед ней схема.

В остальном жизнь в доме Иноуэ оказалась исключительно приятной. Это была жизнь настоящего буржуа.

Утром, когда просыпались воробьи и в окнах начинал белеть рассвет, Ханио сквозь дремоту чувствовал, как женщина встаёт с постели и идёт готовить сыну завтрак, и снова погружался в сон.

С того утра, когда Ханио впервые появился в доме Иноуэ, здоровье её окрепло, и она совершенно преобразилась. Трудно было поверить, что это тот же самый человек.

Хозяйка вставала по утрам в хорошем настроении и тут же начинала что-то напевать себе под нос. Проводив сына в школу, она возвращалась в постель, и от звука её шагов Ханио просыпался окончательно. С каждым днём она выглядела всё здоровее, лицо её сияло.

Каору тоже казался довольным. Как-то, оставшись наедине с Ханио, он сказал:

— Какое замечательное приобретение я сделал! Вы лучшая покупка в моей жизни. Мне даже не жалко рисунка Цугухару Фудзиты, хоть это и подарок отца. С того дня, как вы у нас появились, мама начала быстро поправляться, и сейчас она совершенно здорова. Готовит мне по утрам вкусные завтраки, в доме стало как-то светлее. С вашей помощью я замечательно исполнил свой долг перед ней. И я очень счастлив. Всё благодаря вам, Ханио-сан. Однако меня беспокоит одна вещь. Что мы будем делать, если вы умрёте? Ведь вы и для матери, и для меня идеальный вариант. Конечно, хотелось бы, чтобы вы жили как можно дольше, и мама наверняка так же думает… Но дело в том, что вы ей очень нравитесь, значит она вас скоро убьёт… А до этого, то есть до вашей смерти, не бросайте маму. Очень прошу. Давайте и дальше жить дружно втроём. По правде сказать, я мечтал о такой счастливой семье.

Ханио слушал Каору и невольно переполнялся гордостью. Сидя после ужина у телевизора, он не мог избавиться от ощущения, что они все втроём живут в идеальной семье, в мире и согласии.

Каору учился хорошо, он был очень прилежным учеником. Даже сидя у телевизора, он держал перед собой раскрытый учебник английского и во время рекламных пауз заглядывал в него, перелистывал страницы. А его мать — её было не узнать, столько энергии в ней кипело, — с головой погружалась в домашние дела, каждый вечер готовила Ханио разные вкусные и питательные блюда — обязательно печень, мясо, яйца. Она до блеска вычистила дом, где больше не пахло плесенью, а вечерами сидела у телевизора и вязала, работая красивыми гибкими пальцами. Тихая улыбка, озарявшая её лицо, говорила, что она на седьмом небе от счастья. Ханио и здесь не оставлял свою привычку внимательно просматривать колонки международных новостей в газетах, в которых прежде вместо строчек ему мерещились тараканы.

Нельзя сказать, что «супруги» никуда не выходили.

Иногда они совершали прогулки, но обязательно вместе.

Выходя из дома, госпожа Иноуэ пристёгивала тонкой золотой цепочкой правую руку Ханио к своему левому запястью и снимала её в прихожей, когда они возвращались домой.

Цепочка была тоненькая, поэтому никто её не замечал. Стоило госпоже Иноуэ легонько потянуть её, как она натягивалась и впивалась Ханио в кожу, и он сразу понимал, что от него чего-то хотят.

От такой жизни Ханио совсем обленился, ему даже стало лень выходить из дома.

Уютная домашняя обстановка и ничегонеделание сами по себя были приятны, но имелась и другая причина: он физически слабел с каждым днём и уже не хотел на улицу.

Однажды, прибавив шагу на перекрёстке, Ханио вдруг ощутил головокружение и понял, что ему уже недолго осталось. Нельзя сказать, что это его сильно беспокоило, скорее, раздражало и тяготило.

Странно, конечно, но он не чувствовал ни страха, ни того, что называют жаждой жизни. По мере приближения весны он слабел с каждым днём, постоянно хотелось спать. Всё шло к тому, что с приходом нового сезона он просто растворится, исчезнет.

Как-то раз Ханио в сопровождении госпожи Иноуэ решил навестить свою квартиру. Надо было заплатить за аренду.

Увидев его, консьерж выбрался из своего закутка:

— Куда ты подевался? Я уж не знал, что и думать. Вдруг исчез с концами… Ну и видок у тебя, однако. Заболел, что ли?

— Нет.

— Я чуть не упал, когда ты вошёл. Поглядел — краше в гроб кладут, честное слово.

Консьерж был любителем прекрасного пола, и его внимание тут же привлекла женщина, прижимавшаяся к Ханио. Ему хотелось отвести жильца в сторону и порасспросить обо всём, но золотая цепочка лишала Ханио возможности удовлетворить любопытство консьержа.

— Як себе загляну, ладно?

— Конечно. Это всё ещё твоя квартира.

— Я хотел вперёд заплатить, за вторую половину года.

Вместе с госпожой Иноуэ Ханио поднялся в квартиру и проверил ящичек, который, положив туда деньги, запер на ключ. Двести тридцать тысяч были на месте. Добродетель, похоже, всё ещё существовала в этом мире.

Госпожа Иноуэ несколько раз предлагала ему заплатить за квартиру, но Ханио отказывался. Он вручил сто двадцать тысяч консьержу, взял квитанцию.

— Какой ты обязательный человек.

— Просто не хочу, чтобы после меня остались какие-то обязательства. Родственников у меня нет.

После негромкого обмена словами с госпожой Иноуэ Ханио удостоверился, что объявление на двери повёрнуто правильной стороной — «ПРОДАНО», и они отправились домой, забрав накопившуюся почтовую корреспонденцию. «Будет что почитать», — подумал Ханио.

Но стояло ему приняться за чтение, как в глазах зарябило, на бумаге закружились белые огоньки.

Глядя на себя в зеркало во время бритья, Ханио с трудом выносил вид собственной бледной физиономии, но в тот день, когда он взялся разбирать почту, до него впервые со всей отчётливостью дошло, до чего его довело малокровие, — он уже не разбирал иероглифов.

— Что случилось?

— Да так. В глазах что-то потемнело. Не разберу, что написано.

— Бедненький! — Голос госпожи Иноуэ звучал бодро и весело. — Давай я тебе почитаю.

— Не надо. Обойдусь.

Всё равно письма не важные. Одно было от одноклассника. Ещё несколько — от незнакомых людей. В одном из них говорилось:

Я не знаю, кто вы, но, увидев объявление о продаже жизни, принял его за шутку. Но я не могу оставить это без внимания, поэтому и пишу.

Есть такая поговорка, знаете: «Тело — дар наших родителей, и беречь его — наш долг перед ними». Похоже, вы её не знаете. Тот, кто публикует в газете такое объявление, просто некультурный человек.

Вы не дорожите своей жизнью. Чего вы добиваетесь? До войны люди, имевшие честь называться подданными императора, были готовы отдать свою жизнь за родину. И вы собираетесь обменять свою жизнь на презренный металл только потому, что в мире, в котором мы живём, правят деньги?

Лично я возмущён этим миром наживы, но именно из-за такого человеческого шлака, как вы и вам подобные, денежные мешки могут править нами. Я прямо скажу: ваше объявление омерзительно. Это крайняя степень моральной деградации…

И ещё семь-восемь страниц в том же духе. Ханио представил средних лет мужика, бесцеремонного, со здоровым цветом лица, не работающего и имеющего много свободного времени. Он порвал толстое письмо и выбросил в корзину. Далось ему это нелегко. В пальцах совсем не осталось силы.

Другое письмо — от женщины, в котором было полно ошибок:

Ну ты даёшь! Круть какая! Это ж надо так врубить: Продаётся жызнь! А дальше чё? Хана? Я вот тоже жызнь прадаю, может паменяемся и нырь вместе в кроватку? А паутру вместе жызнью займёмся. Хачу подудеть в твою дудачку в арамате цвитущих роз. Будем кайф ловить, а? Ля-ля-ля! Женишься на мне?

Были и ещё письма с аналогичными предложениями.

Ханио так утомился от писем, что попросил госпожу Иноуэ выбросить их. Она без видимого труда разорвала своими нежными пальчиками — они лишь покраснели на кончиках от усилий — толстую пачку писем.

В тот вечер в спальне она с необычно серьёзным видом прошептала ему на ухо:

— Я сказала Каору, чтобы завтра он переночевал у родственников.

— Почему?

— Хочу, чтобы мы досыта насладились друг другом.

— Но мы каждый вечер только этим и занимаемся. Разве нет?

— Завтра будет не так, как всегда.

Женщина рассмеялась; Ханио показалось, что он уловил в её тёплом дыхании запах крови.

— Завтра я хочу быть уверена, что Каору здесь не будет.

— Но согласится ли он ночевать у родственников?

— Согласится. Он мальчик сообразительный.

— И что у нас будет?

Госпожа Иноуэ помолчала. Её волосы, которым в последнее время заметно прибавилось блеска, колыхнулись в неярком свете торшера.

— Ты меня извини, но я пресытилась кровью из вен. Она кажется пресной, я больше не ощущаю в ней свежести. Завтра вечером мне хотелось бы попробовать из артерии.

— То есть завтра я умру?

— Да. Я долго думала, какую артерию выбрать. Лучше всего сонная артерия, на мой взгляд. Мне с самого начала понравилась твоя толстая шея. Я мечтала впиться в неё, как только тебя увидела, но всё терпела.

— Делай что хочешь. Твоё право.

— Спасибо! Я так счастлива! Ты душка! Ты первый настоящий мужчина в моей жизни. И я решила…

— Что?

— Напившись завтра из артерии, я опрокину все нагреватели в этой комнате и подожгу дом.

— А что будет с тобой?

— Глупый вопрос. Сгорю.

Ханио закрыл глаза. Впервые в жизни он встретил человека с таким искренним сердцем. У него случился нервный гик — задёргались веки.

…И наступил завтрашний вечер.

23

— Пойдём погуляем? В последний раз, — предложила госпожа Иноуэ.

День, когда им предстояло умереть, наступил. Стоял замечательный, тёплый для зимы, вечер. Каору прямо из школы отправился в дом родственников.

— Тут недалеко маленький парк, — продолжала женщина. — Его назвали в честь равнины Мусаси, которую теперь занимает Токио. Там вязы. Ветви хоть и без листьев, а всё равно красиво. Хочу посмотреть.

— Иди, конечно. Можно я дома останусь?

— Я хочу, чтобы мы пошли вместе, чтобы у нас остались общие воспоминания об этом мире. Как молодые влюблённые.

— Тогда полчаса, ладно?

Дело в том, что теперь каждый шаг давался Ханио по-настоящему тяжело. У него хватало сил стоять, если была какая-то опора, но голова всё равно кружилась от слабости. Какие уж тут прогулки. Слабость была такая, что он предпочёл бы, чтобы ему вскрыли артерию, чем еле-еле ворочаться в полусне.

— Не хочу пугать людей своей бледной физиономией.

— Ну что ты! Ты выглядишь замечательно, просто идеально. Не знаю почему, но мужчины не понимают, как им идёт такая мертвенная бледность. Это выглядит так романтично. Мне кажется, именно таким был Шопен.

— Ладно тебе. Я ж не туберкулёзник всё-таки.

За болтовнёй госпожа Иноуэ переоделась в кожу, в которой она выходила на прогулки, и подошла к Ханио с цепочкой в руке. Тот выбрал вызывающий, абрикосового цвета свитер, чтобы хоть чуть-чуть добавить лицу яркости, и вышел из дома с застёгнутой на запястье цепочкой, как собака на поводке.

На улице Ханио почувствовал себя лучше. Вдыхал свежий воздух так глубоко, что его закачало. От мысли, что он видит вечер в последний раз, всё вокруг казалось особенно дорогим, и он спросил у самого себя:

«А любил ли я когда-нибудь жизнь по-настоящему?»

Ханио не мог с уверенностью ответить на этот вопрос. Сейчас он ощущал растущую в нём любовь к жизни, хотя, возможно, это ему только казалось из-за слабости во всём теле и кружения в голове.

Красота вечернего неба завораживала. Сердце лихорадочно колотилось в груди, в висках стучало. Скоро впереди показались огромные вязы, целая группа; их зимние ветви простирались над крышами домов, словно полог, сотканный из прекрасного кружева.

— Гляди! Вот они, знаменитые вязы, — сказала госпожа Иноуэ.

Значит, этим вечером Ханио наконец умрёт. Он с большим удовольствием думал о том, что это произойдёт независимо от его воли. Самоубийство оказалось слишком обременительным способом ухода в мир иной, чересчур драматичным, не в его вкусе. Убийство тоже не подходило. Ведь без причины никто убивать не станет. Вроде бы никто не испытывал к Ханио такой неприязни или ненависти. При этом ему совсем не нравилась мысль, что он может вызывать у кого-то настолько сильный интерес, что этого окажется достаточно для убийства. Выставив жизнь на продажу, он нашёл замечательный способ решить проблему. И без всякой ответственности.

Ветви красивых буков с ничем не сравнимым изяществом обнимали голубеющее вечернее небо, как бы набрасывая на него сеть. В чём изначальная причина всего этого? Почему природа так бесцельно прекрасна? И почему люди так переживают по таким пустякам?

Но всё это оставалось в прошлом. Ханио подумал, что жизнь его приближается к концу, и у него будто камень с души свалился.

Они прошли мимо табачного киоска, стоявшего у входа в парк. У киоска, в котором сидела старушка-продавщица, висел красный почтовый ящик.

Это было последнее, что помнил Ханио.

В следующий момент в его затылке закружился белый вихрь, всё поплыло перед глазами, он почувствовал, что падает. Кто-то вроде подхватил его, и в тот же миг белый свет погас.

24

…Ханио очнулся на больничной койке.

Была уже ночь, пухленькая медсестра читала журнал под лампой, поставленной так, чтобы пациент оставался в тени.

— Что со мной? — спросил Ханио. В ушах страшно звенело, но он всё-таки смог разобрать слова медсестры.

— Пришли в себя? Лежите и не шевелитесь. Всё позади, не надо беспокоиться.

— Что случилось? Помню, я грохнулся у табачного киоска…

— У вас анемия головного мозга. Серьёзный случай. Вы упали в обморок. Продавщица из киоска вызвала «скорую». Она вас сюда и доставила. Вы нуждались в неотложной помощи.

— Опять «скорая»? — обессиленно произнёс Ханио. — И что?

— Что — что?

— Какой у меня диагноз?

Тяжёлое малокровие. У вас взяли анализ. Доктор в шоке — кровь у вас почти жёлтая, одна вода. Он удивился, как вы в таком состоянии вообще вышли на улицу. Из вашего тяжёлого состояния он сделал вывод, что вы, наверное, из тех, кто живёт на деньги, которые получает от сдачи крови. Но в этот раз вы зашли слишком далеко. Хотя вы не похожи на таких доноров, и жена с вами была. Очень красивая женщина.

— Куда она ушла?

— Она?.. Она вам не жена, что ли?

— Где она сейчас?

— Ушла домой. Вам надо месяц побыть в больнице. Препараты, восстанавливающие кровь, хорошее питание — и вы поправитесь. Так ей врач сказал, она и успокоилась. Сказала, что у неё дома дела. Уже три часа как ушла.

— И всё это время я лежал без сознания?

— Нет, что вы! Это было бы совсем плохо. Доктор сделал укол — кровообразующее плюс глюкоза, и ещё дал снотворное. Сейчас главное — покой. Полный покой. Никаких движений и волнений.

— Но… она…

— Очень заботливая, красивая. Замечательная у вас жена. И замечательно выглядит, не то что вы. Она будто всю энергию из вас высосала!

Ханио не знал, что сказать.

— Перед уходом заплатила за больницу, вперёд за целый месяц. Банковский чек выписала. И меня не забыла — проявила щедрость.

Сразу видно, что вы не из тех, кто кровь за деньги сдаёт.

Ханио лежал с закрытыми глазами и молчал. И вдруг его будто что-то ударило, он с криком соскочил с кровати.

— Что вы делаете?! Вам нельзя так резко!

— Боже, какой ужас! Позвоните ей! Срочно! Сейчас же!

Ханио продиктовал медсестре номер телефона в доме Иноуэ. Требуя, чтобы он немедленно лёг, сестра покрутила диск стоявшего у изголовья телефонного аппарата. Ханио с тревогой ждал. Сердце снова застучало в груди.

— Никто не отвечает.

— Гудки есть?

— Есть, но…

Сестра положила трубку на рычаг, и тут же за окном завыла пожарная сирена.

— Ой! Где-то горит! Дождя давно не было, такая сушь стоит, запросто может пожар случиться.

Ханио слушал её в молчании, а вой сирены всё приближался. Потом где-то зазвучала ещё одна сирена, их завывания слились воедино.

— Мы где сейчас? Больница где находится? — спросил Ханио.

— В Огикубо. Её построили на самом высоком месте, отсюда открываются замечательные виды. Некоторые пациенты, которые здесь давно, даже выписываться не хотят, так здесь красиво. Прям не хуже, чем в гостинице. А уж ваша палата из самых лучших.

— А район XX отсюда видно?

— Думаю, да. Там, за парком.

— Ну так посмотрите в окно. Горит в районе XX?

Сирены гудели всё громче. Медсестра, ещё раз приказав Ханио лежать спокойно, подошла к окну, приоткрыла его и выглянула наружу.

— Ой, точно! — воскликнула она. — Как раз там и горит.

Над её локтем в небо поднималось красное зарево, всполохи которого играли на белоснежном халате. Не помня себя, Ханио попытался вскочить с кровати, но у него закружилась голова, и он отключился.

25

…Сколько Ханио ни спрашивал о том, как и почему случился пожар, ему ничего не рассказывали.

Наконец в его палате появился полицейский в штатском, судя по всему следователь, и в присутствии врача устроил Ханио короткий допрос, и тому пришлось рассказать о том, что скрыть было невозможно.

— Кем вы доводились покойной госпоже Иноуэ? — спросил детектив. Его несвежее дыхание распространялось до самой кровати, на которой лежал Ханио.

— Всего лишь другом.

— Во время совместной прогулки с покойной вы упали в обморок и были доставлены сюда. Верно?

— Верно, но я хотел бы знать…

Доктор сделал знак глазами, но было поздно — следователь стал сухо излагать факты:

— Минувшим вечером в доме госпожи Иноуэ возник пожар, в котором она и погибла. У неё была неважная репутация, а после пожара с единственной жертвой всегда остаются вопросы. Её сын сейчас находится у родственников. Жаль его, конечно, он так рыдал у тела матери. Говорят, он прекрасно учится… Так или иначе, у вас стопроцентное алиби. С этим никаких проблем. Я лишь хочу, чтобы вы коротко ответили на несколько вопросов.

Ханио слушал полицейского и не мог поверить, что из глаз его ручьём текут слёзы. И это у него, кого никогда не заботила чужая смерть!

— Скажу только одно: я её любил, — с чувством проговорил Ханио.

— К тому, что покойная могла вам оставить по завещанию, вопросов нет.

— Вот не надо грязи сюда добавлять.

Врач что-то шепнул детективу.

— Ну хорошо. Выздоравливайте. — Следователь попрощался с Ханио казённым тоном и вышел.

Пожилой врач посмотрел на лежавшего на кровати пациента и тихо сказал:

— Состояние ваше сложное. Сейчас самое главное — сохранять покой и восстанавливать силы. Деньги за ваше лечение внесены вперёд, даже с запасом. Как я полагаю, последнее желание этой женщины — чтобы вы поправились как можно скорее и стали так же здоровы, как прежде. Вы молоды и должны взять себя в руки, чтобы это несчастье вас не сломало. Лечение связано с вашим настроением. От него зависит, подействует лекарство или нет. Если вы будете здоровы и вернётесь к жизни полным сил и энергии, это будет ваша молитва о ней. А сейчас — успокаивающий укольчик.

Ханио испытывал добрые чувства к этому человеку, который напоминал ему исхудавшего старого оленя. Он больше был похож на священника, чем на доктора. Ханио раньше уже где-то слышал подобные слова утешения.

Ну да, конечно! Почти теми же словами его провожали, когда он выписывался из больницы скорой помощи, где оказался после того, как попытался отравиться. Эти слова должны были ободрить его, пробудить желание жить, жить на полную катушку. Захотел ли он к ним прислушаться — это уже другой вопрос.

26

…Молодой организм не собирался считаться с мыслями и с каждым днём набирал силу. «Месяц лежать в больнице не придётся. Выпишем вас через пару недель» — так говорил врач.

Как-то раз его пришёл навестить Каору. Ханио не знал, как смотреть ему в глаза, опасаясь, что тот обрушится на него с обвинениями. Однако юноша был в хорошем настроении и говорил совершенно свободно, не стесняясь присутствия сестры.

— Ханио-сан! Я пришёл, чтобы вы знали, как глубоко я вам благодарен. Сейчас ведётся расследование, полиция пытается раскопать, что произошло: самоубийство, поджог или случайный пожар. Хотя какая разница? Мама всё равно умерла, и с этим ничего не поделаешь.

Я вот что сейчас подумал: она просто была не в состоянии жить дальше. Думаю, мы должны ценить воспоминания о счастливых днях, которые провели втроём. Так будет лучше всего. Вы живы, Ханио-сан, и мы с вами сможем иногда вместе вспомнить о том времени. Благодаря вам, мама впервые в жизни была по-настоящему счастлива и умерла счастливой. Спасибо большое.

Эти слова больше подходили взрослому, чем зелёному юнцу. Каору говорил, и крупные слёзы падали ему на колени.

— Приходи ко мне в любое время. Я всегда готов тебя выслушать.

— О! Спасибо!

— У меня есть маленькая просьба. Хорошо? У меня остался ключ от моей квартиры. В брюках лежал, без брелока, просто на колечке, вот и не сгорел в пожаре. Извини, ты не мог бы съездить ко мне домой, проверить, как там? Про ключ я тебе сказал.

— Ну что вы опять о делах?! — Каору сделал шаг назад. — Хватит уже! Сколько можно?

— Ладно-ладно. Просто посмотри. Под дверью, верно, почты накопилось. Привезёшь?

Парень кивнул в знак согласия и ушёл. Сестра тут же, не особо стесняясь, принялась расспрашивать Ханио:

— А какие у вас дела? Вы кем работаете?

— А тебе-то что?

— Просто интересно.

— Мальчиком по вызову. Разве не видно?

— Да ну? Мне, наверно, не по карману.

— Юные леди обслуживаются бесплатно.

— Ого!

Медсестра задрала полы белого халатика, открывая белые подвязки, которые поддерживали белые чулочки, натянутые на мясистые ляжки цвета деревенской глины.

— Ух! Это о таких видах ты мне рассказывала?

— Ага! А ты, смотрю, уже поздоровел.

Вместо ответа Ханио повалил медсестру на кровать…

* * *

Каору вернулся поздно.

Ханио поужинал и уже начал беспокоиться, когда тот появился в дверях палаты.

— Ну и натерпелся я страха!

— Что случилось-то? У сестры дежурство закончилось, больше сюда никто не придёт. Успокойся и рассказывай.

Парень с трудом перевёл дыхание.

— Я открыл дверь, стал собирать почту, и тут ворвались два жлоба.

— Японцы?

— Да. Что за вопрос?

— Я подумал, что это могли быть иностранцы. И что дальше?

— Один обхватил меня сзади — я чуть не задохнулся — и спрашивает: «Это ты объявление напечатал?» А второй ему: «Нет, этот сопляк ни при чём». Первый: «А я уж думал, мы его поймали. Столько дней охотились — и нате вам: сосунок какой-то». А второй страшным голосом: «Да это он его послал! Точно! Этот нам расскажет как миленький, где он спрятался». Я пообещал им всё выложить, а сам схватил письма — и сюда…

Каору вдруг умолк, рот его открылся от страха. Дверь в палату медленно, без стука, отворилась.

27

— Ну и кто вы такие? — спокойно обратился Ханио к ворвавшимся в палату двум типам.

Слово «спокойно» звучит замечательно, но Ханио и в самом деле был невозмутим, его не смущало, что эта парочка запросто, ни с того ни с сего, может отправить его на тот свет. В душе всё ещё жило чувство горечи, щемящее желание последовать за прекрасной вампиршей. На этом фоне его прежние мысли о смерти казались легковесными и приземлёнными. Но это уже не имело никакого значения. Что касается мотивов, которые движут человеком, собравшимся умереть, то никому до них дела нет.

Один из неожиданных «гостей» стоял, привалившись к двери, и следил за происходящим в палате, другой не сводил глаз с лежавшего на кровати Ханио.

Каору забился в щель между стеной и кроватью и дрожал за спиной Ханио, который как бы прикрывал его собственным телом.

Обоим налётчикам было где-то между тридцатью и сорока. Один казался немного старше.

С виду обыкновенные, неприметные, на якудза не похожи. Но глаза острые, будто стальные, черты угловатые. Похоже, бывшие военные или полицейские. Очень шустрые ребята, но одеты чёрт знает как. Ханио так и подмывало сказать одному из них, что жёваный, мышиного цвета галстук не идёт к пепельно-серому пиджаку.

— Эй! — окликнул старший стоявшего в дверях напарника, не поворачивая головы.

Тот подошёл к кровати, и тут Ханио увидел, что человек, отдававший приказы, держит в руке воронёный пистолет, дуло которого смотрит прямо на него.

— Шевелиться не надо. И голос подавать не вздумай. Вник? А если этот шкет начнёт что-то вякать или попробует удрать, сразу получит.

«Ну, это старый трюк», — подумал Ханио. Но тут подошедший к нему молодчик присел на край кровати, взял его левую руку и стал внимательно считать пульс. Ханио опешил.

Тридцать секунд прошли в тишине.

— Сколько? — спросил старший.

— За тридцать секунд тридцать восемь. Значит, семьдесят шесть ударов в минуту.

— Невысокий. Норма, по-моему.

— Норма — немножко ниже. У некоторых даже около пятидесяти.

— Ладно, — удовлетворился старший и ткнул холодное дуло пистолета в пижаму Ханио, туда, где сердце. — Слушай меня. Через три минуты я спущу курок. Если пошевелишься или подашь голос, сделаю это немедленно. Будешь вести себя тихо, проживёшь лишних три минуты.

Каору тихонько заскулил.

— Молчать! — сдавленным голосом приказал старший.

Каору, беззвучно рыдая, опустился на корточки.

Старший взглядом приказал напарнику снова измерить пульс у Ханио. Вновь, как чёрная река, в палате потекла тишина.

— А сейчас?

— Странно. Понизился. Шестьдесят восемь ударов.

— Не может быть. Давай ещё раз.

— О’кей.

У Ханио возникло такое чувство, будто у него снимают кардиограмму. Он совсем успокоился. В возникшей ситуации было что-то невыразимо забавное, и ему совершенно не хотелось сопротивляться.

— Ну что там?

— Всё то же — шестьдесят восемь.

— Понятно. Крепкий парень. Даже удивительно. В первый раз таких встречаю. Не зря мы за ним охотились, — проговорил старший, убрал пистолет под пиджак и уже совсем другим, мягким тоном обратился к Ханио: — Ладно, лежи спокойно. Тест прошёл на отлично. Ну ты меня удивил! Нервы — канаты. Результат просто супер.

Старший отступил на шаг, взял стул, придвинул к кровати и сел. Держался он теперь почти дружески. Под впечатлением внезапной смены обстоятельств Каору перестал плакать и вылез из-за кровати.

— Интересно, кто вы такие? — поинтересовался Ханио.

Заметив, что третья пуговица на пижаме расстёгнута, он поправил её и уколол обо что-то палец. Пошарив рукой, обнаружил заколку для волос. Чёрная, с металлическим отливом, она поблёскивала у него на ладони. Видно, медсестра уронила.

— Ха-ха! А ты, я смотрю, тут время даром не теряешь, — усмехнулся старший и закурил сигарету.

— Я спрашиваю, кто вы такие?

— Клиенты. Клиенты твоей лавочки.

— Не понял.

— Разве можно так с клиентами разговаривать? У тебя фирмёшка — «Жизнь на продажу». Вот мы и пришли купить жизнь. Покупатели на пороге. Что тут странного?

28

— А нельзя было сделать как-то поспокойнее? За покупочкой прийти то есть? — раздражённо спросил Ханио, нащупывая зажигалку.

Старший достал пистолет, поднёс к лицу Ханио и нажал на спусковой крючок. Из дула, прямо под носом, выскочил язычок пламени.

— Такие, значит, у вас шутки?

— Когда требуется кого-то проверить, любые средства хороши, — ответил старший.

Судя по добродушной улыбке, человек он был хороший.

— Ты тоже нас прости, паренёк, — обратился он к Каору. — Мы там, в квартире, малость перестарались. Резковато себя вели. Просто надо было добраться до Ханио как можно скорее, вот мы на тебя и надавили. Мы вроде как покупатели и вот убедились, что Ханио на свою жизнь — положил с прибором.

— С прибором — это как? — тихо поинтересовался Каору.

— С прибором — значит с прибором. Не слышал такого выражения? Чему вас только в школе учат. Хотя чего удивляться-то? Такое уж у нас образование… Короче, иди-ка ты домой. О Ханио можешь не беспокоиться, ничего незаконного мы делать не собираемся. По пути домой полицию лучше не беспокоить. Будешь плохо себя вести — мы ведь можем заменить этот пистолетик на настоящий. Не очень удобно ходить в школу с дыркой в животе.

— Если вы продырявите мой живот, я вставлю туда увеличительное стекло и буду людям показывать. За десять иен с человека. Подзаработаю немного.

— Шёл бы ты отсюда. А то дошутишься.

— До свидания, — негромко сказал Каору, беспомощно глядя на Ханио.

— Всё в порядке. Ты ведь тоже действовал нахрапом, когда пришёл ко мне в первый раз. Так? Я скоро выйду на связь, так что иди домой спокойно.

— Угу! — Тень Каору растворилась за дверью.

— Хочешь сказать, этот мальчишка тоже твой клиент?

— Не он, а его мать. Она мою жизнь купила.

— Ого! — Новость явно произвела впечатление на старшего.

Его напарник тоже успокоился и, ничего не говоря, устроился на стуле.

— Если у вас ко мне важный разговор, который не для молодых ушей, давайте приступим. Да и выпьем заодно. Врач разрешает, говорит, мне можно. Ничего пациент, да?

Ханио извлёк из-под кровати бутылку скотча, небрежно протёр краем простыни пыльные стаканы и вручил своим «гостям». Они с опаской наблюдали за тем, как виски с бодрым бульканьем лился в стаканы.

Все трое подняли стаканы и выпили.

— А теперь к делу. Плата за успех — два лимона. Если дело не выгорит, тебе остаётся двести тысяч аванса. Что скажешь?

— Плату за успех некому будет платить. Успех будет означать, что я лишился жизни. То есть ваши расходы в любом случае составят двести тысяч.

— Не делай скороспелых выводов. Если работа будет сделана как надо, тебе не придётся расплачиваться жизнью. Можешь заработать два лимона.

— Так о чём речь-то?

Ханио уселся на кровати скрестив ноги и, потягивая виски, приготовился слушать.

29

— Так, с чего бы начать? — заговорил старший.

Ханио заметил в уголках его глаз морщинки, подтверждавшие, что он человек хороший и много испытавший на своём веку.

— Мы не можем открыть ни своих имён, ни рода занятий. Думаю, вас, как человека, выставляющего на продажу такой товар, это не удивляет.

Так или иначе, мы оба японцы. Хотя дело, о котором я расскажу, не связано с Японией, а касается посольств двух других стран. Назовём их страна А и страна Б.

У посла страны А есть жена. Известная красавица. Однажды они с супругом устроили приём, на который пригласили послов других стран.

Для посольств такие мероприятия всё равно что для нас вечеринка, на которую мы зовём друзей поиграть в маджонг. В тот вечер жена посла встречала приглашённых в длинном вечернем платье тёмно-изумрудного цвета. На приёме присутствовал принц, поэтому все были одеты строго и торжественно.

Какое отношение мы имеем к этому посольству, я сказать не могу.

На платье жены посла была такого же цвета вышивка. Любому понятно, что под такое платье и украшения должны быть в цвет. У хозяйки дома было удивительное, очень ценное колье: тридцать пять великолепных изумрудов в оправе из мелких бриллиантов. Начались танцы, свет в зале притушили, музыка довела публику до экстаза. А когда приём уже близился к концу, жена посла вдруг заметила, что её колье исчезло. Поднимать шума не стала, так что гости ничего не заметили, а если кто-то и заметил, то решил, что в какой-то момент она сама сняла украшение.

Половина гостей разъехалась ещё во время танцев, и к окончанию приёма зал всё больше пустел.

Немного побледневшая супруга посла провожала гостей, мужественно улыбаясь каждому. Когда ушёл последний, она бросилась к мужу на грудь и разрыдалась:

«Какой ужас! Это кошмар! Моё изумрудное колье пропало!»

Колье стоило очень больших денег, пропажа была серьёзная, но жена посла просто не могла устроить перед гостями неловкую сцену в самый разгар веселья.

Услышав эту новость, посол побледнел и застыл на месте.

Он не скупой человек.

На родине у него большое состояние; поговаривали, что он купил себе должность посла так, ради удовольствия. Причин сильно сокрушаться по поводу утраты колье у него нет.

Но это создало проблему, о которой посол не мог сообщить даже жене.

Чтобы ты понял, что к чему, надо рассказать немного об изумрудах. О камнях то есть.

Большинство драгоценных камней оценивается по степени чистоты. И только изумруды являются исключением. В природных изумрудах обязательно присутствуют вкрапления, трещинки и сколы.

Прелесть изумруда как раз в этих самых вкраплениях. Когда смотришь на такой камень, кажется, что перед глазами разливается зелёное море. Эти включения имеют эстетическую ценность. Можно сказать, пожалуй, что в изумруде в отличие от бриллианта чувствуется какая-то загадочность, тайная страсть. Если в лёгких дымчатых вкраплениях и таится жизненная сила этого великолепного зелёного камня, то можно предположить, что в нём заключён некий природный секрет.

Решив подарить жене изумрудное колье, посол распорядился среди натуральных камней вставить один искусственный. Камень замечательный, он почти ничем не отличался от тридцати четырёх других изумрудов — настолько хороши были вкрапления и цветовые оттенки.

Но камень был особенный ещё и потому, что мелкие трещинки, заключённые в его структуре, являются ключом к шифру. С его помощью посол расшифровывал адресованные ему лично сверхсекретные директивы, которые приходили из Центра. Луч света, проходя через этот «дефект» камня, похожий на крошечное дымчатое облачко, отражался на листе бумаги с текстом телеграммы, который визуально преображался так, что становилось понятно зашифрованное содержание.

Идея «упаковать» ключ от шифра в искусственный изумруд пришла послу после долгих раздумий, после того как он понял, что поступающие к нему телеграммы кто-то перехватывает. Он договорился с женой, что будет хранить колье у себя в сейфе и выдавать ей на приёмы и другие мероприятия.

Жена, разумеется, о заключённом в колье секрете не знала.

Заметив, что муж побледнел, она сказала:

«Кто же это мог сделать? Как это возможно? Снять колье, чтобы я ничего не заметила? Тем более что сегодня у нас были только послы и самые высокие японские гости».

«Когда оно пропало?» — Голос посла дрожал.

«Во время танцев. Другого момента представить не могу».

«С кем ты танцевала? Сколько партнёров было?»

«Пять, может быть, шесть».

«Постарайся вспомнить. Каждого».

«Сначала принц».

«Его исключаем. Дальше?»

«Министр иностранных дел Японии».

«Его тоже».

«Посол Б».

«A-а, вот это вполне может быть», — сказал посол, покусывая губы.

Между странами А и Б в Токио развернулась ожесточённая шпионская война, поэтому подозрения в отношении посла Б имеют под собой основания.

Вино, полумрак в заполненном людьми зале, громкая музыка… Посол Б — человек тучный, но с очень проворными пальцами, и он вполне мог проделать этот трюк — незаметно снять колье с белой гибкой шеи хозяйки.

В тот вечер посол с женой долго ломали голову — сообщать в полицию о пропаже или нет, а утром, после целой ночи без сна, слуга принёс на серебряном подносе конверт из грубой обёрточной бумаги.

«Вот, вынули сейчас из почтового ящика».

Открыв конверт, они увидели изумрудное колье. Вряд ли стоит говорить, что жена посла была без ума от радости.

«Кто-то нас разыграл. Какая злая шутка! Как не стыдно такие вещи делать! Особенно дипломатам».

«Это точно твоё колье?»

«Да, я уверена».

Она подставила утреннему свету своё замечательное колье с тридцатью пятью изумрудами, слегка покачала перед собой.

Посол взял его в руки, отыскал интересовавший его камень. Он сразу понял: камень был заменён натуральным.

30

— Расскажи посол о секретном изумруде жене, возможно, ему стало бы немного легче, — продолжал свой рассказ старший. — Однако посол — настоящий джентльмен, человек старой закалки, осторожный и предусмотрительный. Как бы активно ни участвовала его жена в делах посольства, совершенно секретную информацию он предпочитал хранить в себе.

Он немедленно отправил телеграмму начальству, в которой сообщил о краже ключа от шифра и попросил в дальнейшем отправлять все секретные сообщения по другому каналу.

Таким образом он решил проблему на будущее.

Однако если телеграммы, посланные до пропажи ключа, будут перехвачены, расшифрованы и преданы гласности, это может привести к очень серьёзным международным осложнениям. Стало совершенно очевидно, что кто-то узнал о секрете изумруда и украл его.

Если перехваченные документы сразу где-нибудь опубликуют, ничего уже не вернуть, рассуждал посол. Если же завтра всё будет тихо, появится луч надежды. Пройдёт два дня — надежда укрепится, и это даст основания предположить, что похитители шифра либо боятся мести, которая может последовать за обнародованием секретных материалов, либо у них есть причины не делать этого.

Но в любом случае вернуть все украденные документы не получится. Наверняка сразу же были сделаны копии и отправлены в ту страну, в интересах которой действовали похитители. Даже если удастся вернуть одну из копий, это всё равно ничего не решит.

Посол не знал, как поступить. Несколько дней он чувствовал себя как на иголках. Казалось, ничего не оставалось, как дожидаться следующего хода противника.

Но один козырь у него всё-таки оставался.

Если удастся нанести ответный удар — похитить ключ от шифра противника, можно будет начать торг. Надо сказать, что страна А умела успешно перехватывать телеграммы, поступающие в посольство Б, однако ключа для расшифровки они не имели.

Нельзя было терять ни дня. Посол решил раздобыть ключ как можно скорее. Вопрос в том, где его искать.

Противнику удалось не только добраться до тщательно охраняемого секрета — ключа от шифра в изумруде, но и увести его из-под носа хозяев. Всё это благодаря высокоэффективной шпионской сети, которой отличается страна Б. Но у страны А имеется собственная разведывательная структура, которой посол доверяет. Почему же тогда она не добыла ключ, которым пользуются дипломаты из Б? Очевидно, потому, что вовремя не озаботилась этой задачей.

И посол отдал строгий приказ разведслужбе: установить местонахождение ключа и добыть его. На это отводилось два дня.

Сотрудники разведслужбы вели постоянное наблюдение за посольством Б, но не обнаружили почти ничего, что отличало бы его от посольств других стран. Был отмечен лишь один характерный момент: посол до глубокой ночи задерживается за работой в своём кабинете. Возможно, именно в эти часы он занимается расшифровкой полученных телеграмм. Поступила информация, что посол страшно любит морковь. У него на столе всегда стоит большой стакан, из которого торчит пара десятков свежих морковок, и стоит послу немного проголодаться, как он начинает ими хрустеть, посыпая солью. Источником этих сведений был овощной магазин, регулярно поставляющий посольству Б свежайшую морковь.

Сверхсекретный шифр и морковь.

Забавное сочетание, ничего не скажешь.

И вот одному из самых толковых и способных спецагентов пришла в голову мысль, что такая странная комбинация не случайна.

Назовём этого человека, которому удалось проникнуть в посольство Б, агентом Икс-один. Он родился в одной небольшой европейской стране, в А прошёл полную подготовку в разведшколе. Человек без гражданства, у которого целых восемь фиктивных биографий.

До того как отправиться на операцию в посольство Б, Икс-один в секретном порядке встретился с послом.

«Сегодня ночью я раздобуду ключ и доставлю вам».

«У вас есть план?»

«Попробую морковку господина посла», — самоуверенно улыбнулся в ответ агент.

Посол видел Икс-один в последний раз.

Тело агента обнаружили в посольстве Б.

Было объявлено, что неизвестный грабитель проник на территорию посольства и покончил с собой, отравившись цианистым калием. Этим дело и кончилось.

Прошло несколько дней. Посольство Б по-прежнему не предавало гласности перехваченные материалы, и посол А немного успокоился, хотя до полного покоя, конечно, было ещё далеко.

Посольство Б вполне м�

Yukio Mishima

INOCHI URIMASU

Copyright © The Heirs of Yukio Mishima, 1968

All rights reserved

Серия «Большой роман»

Перевод с японского Сергея Логачева

Серийное оформление Вадима Пожидаева

Оформление обложки Андрея Саукова

Издание подготовлено при участии издательства «Азбука».

© С. И. Логачев, перевод, 2021

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2021

Издательство Иностранка®

* * *

1

…Когда Ханио пришел в себя, вокруг было так ослепительно светло, что он подумал, не рай ли это. Однако острая боль в затылке никак не хотела уходить. Значит, не рай. Там головной боли не бывает.

Первым, что он увидел, было большое окно с матовыми стеклами. Совершенно безликое в своей вычурной белизне.

– Похоже, он пришел в себя, – послышался чей-то голос.

– О! Замечательно! Поможешь человеку в беде – и целый день настроение хорошее.

Ханио поднял взгляд. Перед ним стояли медсестра и крепкий мужчина в спецодежде врача «скорой помощи».

– Тихо, тихо. Вам нельзя делать резких движений. – Медсестра придержала его за плечи.

Ханио понял, что самоубийства не получилось.

Он принял большую дозу снотворного в последней уходящей электричке. Точнее, запил таблетки водой из фонтанчика на станции, перед тем как сесть в поезд. В вагоне повалился на пустую скамейку и тут же отрубился. Решение покончить с собой не было плодом долгих раздумий. Желание умереть пришло неожиданно в тот вечер в снек-баре, где он обычно ужинал. Он сидел и читал заголовки газеты, вечерний выпуск за 29 ноября:

«СОТРУДНИК МИД ЯПОНИИ ОКАЗАЛСЯ ШПИОНОМ».

«РЕЙДЫ ПОЛИЦИИ В АССОЦИАЦИИ ЯПОНО-КИТАЙСКОЙ ДРУЖБЫ И ЕЩЕ ДВУХ ОРГАНИЗАЦИЯХ».

«ОТСТАВКА МИНИСТРА ОБОРОНЫ МАКНАМАРЫ ПРЕДРЕШЕНА».

«СМОГ НАД СТОЛИЧНЫМ РЕГИОНОМ: ПЕРВОЕ ЗА ЭТУ ЗИМУ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ ОБ ЭКОЛОГИЧЕСКОЙ ОПАСНОСТИ».

«ВЗРЫВ В АЭРОПОРТУ ХАНЭДА: ПРОКУРОР ТРЕБУЕТ ПОЖИЗНЕННЫЙ СРОК ДЛЯ АОНО[1] ЗА „ТЯГЧАЙШЕЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ“».

«ГРУЗОВИК ОПРОКИНУЛСЯ НА РЕЛЬСЫ И СТОЛКНУЛСЯ С ТОВАРНЫМ ПОЕЗДОМ».

«УСПЕШНАЯ ТРАНСПЛАНТАЦИЯ: ДЕВУШКЕ ПЕРЕСАЖЕН КЛАПАН АОРТЫ ОТ ДОНОРА».

«ОГРАБЛЕНИЕ В КАГОСИМЕ[2]: В ОТДЕЛЕНИИ БАНКА У КЛИЕНТА ПОХИЩЕНО ДЕВЯТЬСОТ ТЫСЯЧ ИЕН».

Ничего нового. Все новости как штампованные, каждый день одно и то же. Ни одна заметка никак его не тронула.

Он отложил газету, и тут же совершенно неожиданно явилась мысль о самоубийстве, причем с такой легкостью, будто он решил поехать на пикник. Если бы его спросили, почему он захотел свести счеты с жизнью, он бы ответил, что никакой причины не было. Просто пришло в голову и все.

От несчастной любви он не страдал, но даже если бы и страдал, не такой Ханио человек, чтобы травиться или вешаться из-за этого. Денег вроде тоже хватало. Он работал копирайтером и придумал слоган для средства, способствующего пищеварению, которое разработала фармацевтическая компания «Госики»: «Четко, ясно – проще не бывает. Не успеешь охнуть, как уже здоров».

Считалось, что он достаточно талантлив, чтобы уйти на вольные хлеба и быть успешным, но ему этого совершенно не хотелось. Он работал в компании «Tokyo Ad», платили хорошо, а больше и не надо. До последнего дня был честным, исполнительным сотрудником.

Ага! Если подумать, именно это и стало причиной неожиданно возникшего желания покончить с собой!

Ханио вяло пролистывал газету и не успел подхватить выпавшую из середины страницу, которая скользнула под столик. Он проводил ее ленивым взглядом. Наверное, так змея смотрит на сброшенную ею кожу. Спустя какое-то время у него вдруг возникло острое желание поднять страницу. Конечно, можно было ее не поднимать, но он сделал это – вроде так положено. Хотя не исключено, что им двигало нечто более серьезное – например, решимость восстановить порядок в мире. Кто знает…

Так или иначе, он нагнулся, заглянул под шаткий маленький столик, протянул руку…

И увидел отвратительное существо.

На упавшей газете, замерев, устроился таракан. В тот момент, когда Ханио протянул руку, блестящее, цвета красного дерева насекомое с необыкновенной скоростью метнулось в сторону и затерялось среди газетных иероглифов.

Он положил на столик газету и все-таки поднял с пола выпавшую страницу. Взглянул на нее. Разобрать, что на ней написано, не получилось – все иероглифы тут же превратились в тараканов. Он попробовал зафиксировать на них взгляд, но они разбежались кто куда, поблескивая темно-красными спинками.

«А-а, так вот как оно все устроено», – вдруг открылось Ханио. И его открытие породило неодолимое желание покинуть этот мир.

Хотя это лишь объяснение ради объяснения.

Все не так просто и ясно, как кажется. Пусть иероглифы в газете разбегаются, как стая тараканов, тут уж ничего не поделаешь. От безысходности мысль о смерти прочно засела в мозгу. С этого момента смерть повисла над Ханио вроде снежной шапки, нахлобученной в зимний день на красный почтовый ящик.

Затем жизнь пошла веселее. Он отправился в аптеку, купил снотворное, но сразу выпить не решился и пошел в кино. Посмотрел три фильма подряд. Выйдя из кинотеатра, заглянул в бар для знакомств, куда иногда захаживал.

Оказавшаяся на соседнем табурете кубышкообразная девица имела такое тупое выражение лица, что не могла вызвать ни малейшего интереса, но, даже несмотря на это, у Ханио возникло желание признаться ей в том, что он собирается умереть.

Он слегка тронул локтем ее пухлый локоток. Девица покосилась на соседа, лениво повернулась к нему всем телом с таким видом, будто этот маневр потребовал от нее невероятных усилий, и хохотнула. Типичная деревенщина.

– Добрый вечер, – обратился к ней Ханио.

– Добрый вечерок.

– А ты милашка.

– Уху-ху.

– А что я дальше скажу, знаешь?

– Уху-ху.

– Ведь не знаешь.

– Прям уж не знаю?

– Я вечером себя убью.

Вместо того чтобы удивиться, девица рассмеялась во весь рот. Не закрывая его, бросила в открывшееся отверстие ломтик сушеной каракатицы и, не переставая смеяться, принялась его пережевывать. Запах каракатицы, не отставая, витал вокруг носа Ханио.

Спустя какое-то время в баре появилась еще одна девушка, похоже подруга девицы, и та радостно помахала рукой вошедшей. И, даже не кивнув, отсела от Ханио.

Он вышел из бара, раздосадованный тем, что провозглашенное им намерение умереть не восприняли всерьез.

Было еще не поздно, но мысль его зациклилась на последней электричке, и до нее надо было как-то скоротать время. Он вошел в салон патинко, уселся перед автоматом и стал нажимать на рычажок. Выиграл целую кучу шариков. Жизнь человеческая заканчивалась, а шарики сыпались и сыпались в лоток. Такое впечатление, будто кто-то насмехается над ним.

Наконец пришло время последней электрички.

Ханио прошел на станции через турникет, выпил снотворное у фонтанчика и вошел в вагон.

2

После того как Ханио оплошал с самоубийством, перед ним открылся в своем великолепии пустой и свободный мир.

С того самого дня он полностью порвал с однообразием повседневности, которое, как ему казалось, будет длиться вечно. Появилось ощущение, что теперь все возможно. Дни больше не сливались в один бесконечный день. Они умирали один за другим, как и положено. Он четко видел перед собой картину: ряд мертвых лягушек с выставленными напоказ белыми брюшками.

Он написал заявление об увольнении из «Tokyo Ad». Фирма процветала, поэтому ему выплатили щедрое выходное пособие, что обеспечило жизнь, в которой он мог ни от кого не зависеть.

В третьеразрядной газете, в колонке «Ищу работу», он поместил следующее объявление:

«Продам жизнь. Можете использовать меня по своему усмотрению. Мужчина. 27 лет. Конфиденциальность гарантирована. Не доставляю никаких хлопот».

Добавил свой адрес, и на двери квартиры прилепил листок с надписью: «Ханио Ямада. Продается жизнь».

В первый день никто не пришел. Перестав ходить на работу, Ханио совершенно не скучал. У него было чем занять свободное время. Он валялся в своей комнате и смотрел телевизор или в задумчивости грезил о чем-то.

Когда «скорая» доставила его в больницу, он был без сознания, поэтому, по идее, ничего не должен был помнить, однако, как ни странно, стоило услышать сирену, как в голове тут же оживало воспоминание, как его везли на «скорой». Он лежал в машине и громко храпел. Врач в белом халате сидел рядом, придерживая одеяло, которым накрыли Ханио, чтобы тот не свалился на повороте с каталки. Он четко видел эту картину. У врача возле носа красовалась большая родинка…

При всем том новая жизнь оказалась какой-то пустой, как комната без мебели.

На следующее утро в квартиру Ханио кто-то постучал.

Отворив, он увидел на пороге маленького, аккуратно одетого старичка. Боязливо оглянувшись, посетитель быстро вошел и закрыл за собой дверь.

– Вы Ханио Ямада?

– Да.

– Я видел ваше объявление в газете.

– Проходите, пожалуйста.

Ханио провел гостя в угол комнаты, где был расстелен красный ковер и стоял черный стол и такого же цвета стулья. Обстановка давала понять, что хозяин этого жилища имеет отношение к дизайну.

Старичок прошипел что-то в ответ, как змея, вежливо поклонился и присел на стул.

– То есть это вы жизнь продаете?

– Точно так.

– Вы человек молодой, живете прилично. Зачем вам это надо?

– Давайте без лишних вопросов.

– Хотя… сколько же вы хотите за свою жизнь?

– Зависит от того, сколько вы готовы дать.

– Ну как можно быть таким легкомысленным? Это вы должны назначить цену за свою жизнь. Если я предложу сто иен, что вы будете делать?

– Пусть так. С меня хватит.

– Странные вещи вы говорите, однако.

Старичок извлек из нагрудного кармана бумажник, вынул пять новеньких хрустящих банкнот по десять тысяч и развернул их веером, как карты.

Ханио с бесстрастным видом принял пятьдесят тысяч.

– Можете говорить все, что угодно. Я не обижусь.

– Договорились. – Старичок достал из кармана пачку сигарет с фильтром. – От курения можно получить рак легких. Не желаете сигарету? Вряд ли человек, выставивший свою жизнь на продажу, будет беспокоиться, как бы не заболеть раком… Так вот. Дело мое очень простое. Моей жене – она у меня уже третья – двадцать три года. Между нами разница – ровно полвека. Она замечательная, знаете. Груди у нее… торчат в разные стороны, как два поссорившихся голубка. Губы! Такие полные, сладкие, зовущие. Словами не передать, какое у нее великолепное тело. А ноги какие! Сейчас вроде как мода на женщин с болезненно тонкими ногами. То ли дело ее ноги – правильной формы, от полных бедер до тонких щиколоток. А ягодицы! Видели холмики, которые по весне вскапывают в саду кроты? Очень похоже… Так вот, она от меня ушла и пустилась во все тяжкие – гуляет напропалую. Сейчас живет не то с китайцем, не то с корейцем. Бандит какой-то, но не из «шестерок». У него четыре ресторана и наверняка пара-тройка покойников на счету, которых он уложил в могилу в борьбе за место под солнцем… Я хочу, чтобы вы познакомились с моей женой, завели с ней шуры-муры и чтобы этот бандит узнал о вашей связи. После этого вас наверняка убьют, жену, скорее всего, тоже. А я получу удовлетворение. Только и всего. Ну как? Готовы?

– Хм! – Ханио выслушал старичка со скучающим видом. – Но получится ли такой романтический конец у этого дела? Ваша мечта – отомстить жене. А что, если, связавшись со мной, она будет готова умереть с радостью? Что тогда?

– Она не из тех, кто принимает смерть с радостью. В этом вы с ней не похожи. Она хочет получать от жизни все, что только можно. Это, как манифест, написано на каждой частичке ее тела.

– Почему вы так думаете?

– Сами скоро узнаете. Так или иначе, буду вам признателен, если вы сделаете все как надо и умрете за меня. Письменное соглашение ведь не понадобится?

– Не понадобится.

Старичок еще пошипел немного. Видимо, о чем-то раздумывал.

– Может быть, есть какие-то просьбы, которые я могу исполнить после вашей смерти?

– Ничего такого. В похоронах я не нуждаюсь, равно как и в могиле. Но есть одно дело, которое вы могли бы сделать для меня. Я все собирался завести сиамского кота, но так и не получилось. Боялся лишних хлопот. Буду признателен, если после моей смерти вы заведете сиамца вместо меня. И я думаю, что давать ему молоко надо не в блюдечке, а в ковшике. Как он начнет из него лакать, надо легонько приподнять ковшик, чтобы его мордочка окунулась в молоко. Я бы попросил вас проделывать это раз в день. Это важно, так что не забудьте, пожалуйста.

– Странная какая просьба.

– Вы так думаете, потому что живете в самом обыкновенном, заурядном мире. Такая просьба лежит за пределами вашего воображения. И вот еще что. Если я вдруг останусь жив, должен ли я возвращать вам пятьдесят тысяч?

– До этого не дойдет. Прошу вас только об одном: жена должна быть убита обязательно.

– То есть это контракт на убийство?

– Можно и так сказать. Я хочу, чтобы следа от нее на этом свете не осталось. И я не хочу чувствовать себя виноватым. Ни в чем. Это того не стоит, чтобы я мучился да еще винил себя… Значит, договорились. Вы должны начать действовать прямо сегодня вечером. Дополнительные расходы я оплачу по вашему требованию.

– И где же мне «начинать действовать»?

– Вот карта. Здесь на холме элитный жилой дом. Называется «Вилла Боргезе». Квартира восемьсот шестьдесят пять. Пентхаус на верхнем этаже. Когда она там бывает, не знаю. Так что вам придется самому ее искать.

– Как зовут жену?

– Рурико Киси. В фамилии тот же иероглиф, что у премьер-министра Киси[3].

Как ни странно, старичок прямо-таки сиял, рассказывая Ханио о сбежавшей супруге.

3

Старичок направился к выходу. Только закрыл за собой дверь, и тут же вернулся. У человека, купившего чужую жизнь, были все резоны сказать то, что он сказал:

– О! Забыл важную вещь. Вы не должны никому ничего рассказывать. Ни о том, кто к вам приходил, ни о том, что вас попросили сделать. Раз уж я покупаю вашу жизнь, должна соблюдаться коммерческая этика.

– Об этом можете не беспокоиться.

– Нельзя ли получить письменное обязательство?

– Но это же просто глупо. Если вы уйдете с таким обязательством, бумага сама по себе будет говорить о том, что вы меня о чем-то просили. Разве не так?

– Так-то оно так… – Издавая шипящие звуки сквозь неважно подогнанные зубные протезы, старичок, шаркая ногами, с озабоченным видом подошел к Ханио. – Но как я могу вам верить?

– Тот, кто верит, верит всему, тот, кто сомневается, сомневается во всем. Вы пришли сюда, заплатили мне деньги. Это убедило меня, что в нашем мире еще существует доверие. И даже если я расскажу кому-то, о чем вы меня попросили, я понятия не имею о том, кто вы и откуда. Так что вам не о чем беспокоиться.

– Не говорите глупостей. Рурико все разболтает. Можете не сомневаться.

– Все может быть. Но лично мне это совсем ни к чему.

– Вижу. Я в людях как-никак разбираюсь. Когда увидел вас, сразу понял: этот подойдет. Если еще понадобятся деньги, просто оставьте записку на доске объявлений у центрального входа вокзала Синдзюку: «Жду денег. Завтра в восемь утра. Жизнь». Что-нибудь в этом роде… Я люблю пройтись по универмагам, каждое утро совершаю такие прогулки. Время до открытия тянется медленно, так что давайте с утра пораньше.

Старичок повернулся к двери. Ханио вышел вслед за ним.

– Куда вы собрались?

– Разве не понятно? На «Виллу Боргезе», в квартиру восемьсот шестьдесят пять.

– Быстро вы взялись за дело.

Вспомнив, Ханио перевернул листок на двери с надписью: «Продается жизнь» – на другую сторону, где было написано: «ПРОДАНО».

4

«Вилла Боргезе» оказалась белым, выстроенным в итальянском стиле зданием, которое возвышалось на холме в окружении убогой застройки. Его было видно издали, так что сверяться с картой не понадобилось.

Ханио заглянул в окошко помещения консьержа, но в кресле никого не оказалось. Нет так нет. Он направился к лифту в глубине вестибюля. Двигался не по собственной воле, а как бы ведомый некой путеводной нитью, ощущением легкости, которую рождало отсутствие какой-либо ответственности, как человек, решившийся на самоубийство. Жизнь была наполнена этой легкостью.

Он вышел на восьмом этаже. В коридоре стояла тишина, как обычно утром. Дверь с номером 865 оказалась тут же, рядом. Ханио нажал кнопку звонка и услышал, как за дверью мелодично зазвенел тихий колокольчик.

Никого?

Однако интуиция подсказывала Ханио, что утром Рурико должна быть дома одна. Проводив любовника, она не иначе как легла досыпать.

Ханио настойчиво продолжать давить на звонок.

Наконец из квартиры донесся шум – похоже, к двери кто-то подошел. Она приоткрылась на цепочку, и в щели показалось удивленное лицо молодой женщины. На ней была ночная рубашка, но лицо не заспанное, а наоборот – живое и сосредоточенное. Губы в самом деле были пухлые, влекущие.

– Вы кто?

– Я из компании «Жизнь на продажу». Не хотите ли застраховать свою жизнь?

– Не интересует. Мы тут все застрахованные. Больше не надо.

Говорила женщина резко, но дверь перед Ханио не захлопнула, из чего он сделал вывод, что какой-то интерес он все-таки у нее вызвал. Ханио просунул ногу в дверную щель, как это делают торговые агенты.

– Я даже входить не буду. Просто выслушайте меня, и я тут же уйду.

– Нет-нет. Муж разозлится. И потом, я сейчас в таком виде…

– Тогда я еще раз загляну, хорошо? Минут через двадцать.

– Ну… – Женщина задумалась. – Вы пока сходите еще куда-нибудь, а через двадцать минут опять позвоните.

– Спасибо. Я так и сделаю. – Он убрал ногу, и дверь закрылась.

Ханио прождал двадцать минут на диванчике, стоявшем в конце коридора у окна. Оттуда хорошо были видны окрестности, освещенные зимним солнцем. Открывшаяся картина была настолько непрезентабельной, что больше напоминала муравейник, чем городские кварталы. Конечно, жившие там люди делали вид, что у них все хорошо, желали друг другу доброго утра, справлялись о работе, здоровье жен и детей или выражали беспокойство по поводу осложнения международной обстановки. Но никто не замечал, что все эти слова уже не имеют никакого смысла.

Выкурив пару сигарет, он опять подошел к двери с номером 865 и постучал. На этот раз дверь широко распахнулась, и на пороге появилась женщина в костюме салатового цвета с откровенно распахнутым воротником и пригласила Ханио войти.

– Хочешь чаю? Или что-нибудь покрепче?

– Исключительный прием, достойный дипломата.

– А я сразу поняла, что никакой ты не страховщик. Как только увидела. Если хотел разыграть спектакль, надо было лучше подготовиться.

– Твоя правда. Что ж, может, тогда пивом угостишь?

Рурико со смехом подмигнула и, покачивая бедрами, слишком крутыми для ее точеной фигурки, прошла через комнату в кухню.

Через несколько минут они уже сидели и пили пиво.

– Так кто же ты такой?

– Будем считать, я молочник.

– Шутишь? А ты знаешь, что рискуешь, явившись сюда?

– Нет.

– И кто же попросил тебя прийти?

– Никто.

– Странно. Хочешь сказать, просто так, наудачу позвонил в первую попавшуюся дверь и случайно застал гламурную красотку?

– Получается, так.

– Так ты везунчик. У меня особо ничего нет к пиву. А вообще, это нормально пить по утрам пиво с чипсами? Погоди, еще должен быть сыр.

Рурико снова направилась на кухню, к холодильнику.

– О! Охладился в самый раз, – послышался ее голос. Она вернулась с тарелкой, на которой на листьях салата лежало что-то черное. – Вот, попробуй.

Она почему-то подошла к Ханио сзади. В следующую секунду что-то холодное ткнулось ему в щеку. Краем глаза он увидел пистолет. Это его не особенно удивило.

– Холодный, правда?

– Да уж. Ты его всегда в морозилке держишь?

– Конечно. Терпеть не могу теплое оружие.

– А ты горячая.

– Не боишься?

– Да не так чтобы.

– Думаешь, раз я женщина, можно со мной шутки шутить? Даю тебе время все рассказать. Так что пей пиво и молись.

Рурико осторожно отвела пистолет от Ханио, обошла его вокруг и устроилась в кресле напротив. Ствол по-прежнему смотрел на Ханио. Тот держал стакан с пивом, сохраняя полное спокойствие, зато у Рурико руки мелко дрожали. Ханио с интересом наблюдал за ней.

– А ты здорово замаскировался, – сказала она. – Ты кто? Китаец? Кореец? Сколько лет в Японии?

– Ну и шутки у тебя. Я японец. Чистокровный.

– Вот только врать не надо. Ты шпионишь за моим мужем. И зовут тебя по-настоящему или Ким, или Ли.

– Откуда такие выводы?

– А ты крутой парень. Правды от тебя не дождешься… Придется еще раз объяснить, что ты и так должен знать. Мой муж ревнив как черт, вечером он ни с того ни с сего набросился на меня, видно, подозревает в чем-то. Ситуация была не дай бог. В конце концов он поручил своей «шестерке» за мной следить. Но наблюдения со стороны ему мало. Он меня проверяет – может подослать сюда кого-нибудь, чтобы тот меня соблазнил. Я его знаю. Так что подойдешь на шаг – выстрелю. Это он дал мне пистолет для самообороны и убедился, что я умею им пользоваться… Может, ты, конечно, ничего про это и не знал и тебя сюда послали втемную, ни о чем не предупредив. Тогда, значит, ты попал в ловушку… Не знал, что тебя подставили под пулю, чтобы я доказала свою верность мужу.

– Ого! – Ханио все с тем же скучающим видом посмотрел на Рурико. – Но раз мне все равно конец, я хотел бы прежде переспать с тобой. А потом можешь меня спокойно убить. Я трепыхаться не стану. Обещаю.

В глазах Рурико читалось постепенно нараставшее раздражение. Ханио казалось, что он видит в них карту горных вершин, контуры которых неожиданно смешались, сбились в кучу.

– Не убедительно. Послушай, а ты, случайно, не из ACS?

– ACS? Это что такое? Телекомпания?

– Не прикидывайся дурачком. ACS – это Asia Confidential Service. Азиатская секретная служба.

– Я вообще не понимаю, о чем ты.

– Ну да, конечно. Я чуть не попалась на удочку. Я же чуть тебя не уложила. Случись такое – на всю жизнь осталась бы в его когтях. Какой романтический сценарий он придумал, чтобы удержать своего маленького птенчика. Я убиваю человека, доказывая, что верна мужу, и после этого он на всю оставшуюся жизнь засаживает меня под замок. Вот такой план он придумал. В Японии всего пять человек имеют возможности, чтобы укрывать убийц. Мой муженек – из их числа. Мне так страшно… Скажи: ты все-таки из ACS или нет? – повторила свой вопрос Рурико и бросила пистолет на стоявший рядом пуфик.

Ханио решил не углубляться в эту тему. Пусть будет ACS.

– Значит, ты тоже на него работаешь? Под прикрытием страхового агента? А я не знала. Мог бы и предупредить. Я мужа имею в виду. Но актер из тебя никудышный. Наверное, недавно в ACS? Сколько месяцев стажируешься?

– Полгода.

– Маловато. И за такое короткое время все языки выучил? Всю Юго-Восточную Азию? Все китайские диалекты?

Ханио ничего не оставалось, как неопределенно мычать.

– Но нервы у тебя железные. Молодец! – решила польстить ему Рурико.

Судя по выражению лица, теперь она чувствовала себя свободнее. Она встала и бросила взгляд на балкон, где Ханио заметил садовый стул. Белая краска на нем облупилась. Рядом стоял стол из того же гарнитура, что и стул. На кромке стеклянной крышки дрожали капли прошедшего накануне дождя.

– И сколько килограммов он попросил тебя перевезти?

Ответа на этот вопрос у Ханио не было, поэтому он ограничился словами: «Этого я сказать не могу» – и зевнул.

– В Лаосе золото такое дешевое. Если брать во Вьентьяне по рыночной цене, в Токио можно получить вдвое. Главное – довезти. Вот прошлый парень из ACS придумал классную штуку. Растворял золото в кислоте – в царской водке, разливал в бутылки из-под виски и дюжинами таскал их в Японию. А здесь уже обратно выделял золото. Представляешь?

– Что-то больно мудрено. Один выпендреж. Вот у меня, к примеру, туфли из золота, а поверх крокодиловая кожа наклеена. Только ноги очень мерзнут.

– Эти самые?

Рурико, не скрывая любопытства, наклонилась, чтобы поближе рассмотреть обувь Ханио, но ни тяжести, ни блеска благородного металла не ощутила. Тем временем глаза Ханио словно магнитом притягивала глубокая ложбинка между ее грудями, которые – правду сказал старичок – смотрели в разные стороны, точно поссорились, но под давлением с двух сторон против своей воли прижимались друг к другу, разделенные только мучнисто-белой ложбинкой. Казалось, Рурико присыпала это место тальком. Ханио представил, что целует ее в ложбинку и будто тычется носом в детскую присыпку.

– А как с контрабандой американского оружия через Лаос? Перевалочный пункт в Гонконге? Но это ж сколько геморроя! База Татикава[4] куда ближе. Там-то оружия завались.

Ханио прервал ее:

– Муж-то когда вернется?

– К обеду должен зайти ненадолго. Он тебе что, не сказал?

– Вот я и решил подойти пораньше. Ну что, может, вздремнем немножко, пока он не пришел? – Ханио еще раз зевнул и скинул пиджак.

– Ах ты, несчастный! Устал, что ли? Ложись тогда на мужнину кровать.

– Нет, я на твою хочу.

Без лишних слов Ханио схватил Рурико за руку. Она стала отбиваться и дотянулась до пистолета, лежащего на пуфике.

– Идиот! Пулю захотел?

– Меня все равно убьют. Так что мне без разницы – придет твой муж или не придет.

– Зато для меня есть разница. Вот я сейчас тебя застрелю и останусь жить, а если муж застанет нас в постели, нам обоим крышка.

– Да, простая арифметика. Но у меня вопрос: ты знаешь, что ждет того, кто убьет агента ACS? Да еще без причины.

Рурико побледнела и покачала головой.

– Вот что.

Ханио подошел к уставленной безделушками полочке, взял куклу в национальном швейцарском костюме и согнул ее так, что она переломилась пополам.

5

Ханио разделся первым и, забравшись под простыню, стал думать, что делать дальше:

«Надо постараться, чтобы это дело продолжалось как можно дольше. Чем дольше, тем больше шансов, что явится ее муженек и застрелит нас обоих».

Он полагал, что, если их убьют, так сказать, в процессе, это будет самая лучшая смерть. Старику неприлично так умирать, а молодому в самый раз. Почетней кончины не придумаешь.

Идеально, конечно, ничего не знать до самого последнего момента. Что может быть лучше падения с вершины экстаза в пучину небытия?

Но для Ханио это был не вариант. В предчувствии гибели надо растянуть удовольствие. Страх, который испытывают перед лицом смерти обычные люди, не позволяет им наслаждаться сексом, однако к Ханио это не имело отношения. Он будет мертв до того, как успеет рот открыть, ну и что с того? Пока до этого дойдет, только одно имеет значение: надо прожить каждый момент жизни, один за другим, растягивать ее и наслаждаться ею.

Чего было не отнять у Рурико, так это невозмутимости и уверенности в себе. Она небрежно прикрыла венецианские жалюзи наполовину, но шторы задергивать не стала. Комната, наполненная голубым светом, стала походить на аквариум. Нисколько не стесняясь, Рурико сняла с себя одежду. Дверь в ванную комнату была распахнута, и Ханио мог видеть ее обнаженную фигуру, наблюдать, как, стоя перед зеркалом, она побрызгала туалетной водой под мышками, мазнула духами за ушами.

Плавные контуры ее тела – от плеч до ягодиц – сразу навели на мысль о сладких объятиях. Он смотрел на девушку как зачарованный, с трудом веря в происходящее.

Наконец, грациозно ступая, Рурико обошла вокруг кровати и с деловым видом юркнула под простыню.

Понимая, что это не самая подходящая тема для разговора в постели, Ханио тем не менее не смог побороть любопытство:

– Зачем вокруг кровати-то?

– Это у меня вроде ритуала. Знаешь, собака, перед тем как улечься, кружится на месте. Инстинкт своего рода.

– А я не знал.

– Ладно, времени нет. Давай по-быстрому, – расслабленно проговорила Рурико, закрывая глаза и обхватывая Ханио за шею.

Стратегия Ханио заключалась в том, чтобы максимально растянуть процесс, как можно дольше удерживать партнершу на грани – попробовать одно и вернуться к началу, потом другое, и снова отступление. И так несколько раз. Но к его удивлению, с первого же раза пошло не так, как он привык. Глядя на тело Рурико, можно было понять ту одержимость, с какой рассказывал о нем посетивший Ханио старичок. Поэтому план действий, намеченный Ханио, чуть было не провалился, но все же ему удалось устоять.

Задача заключалась в том, чтобы не дать Рурико отвлечься от того, чем они занимались, чтобы она оставалась сосредоточенной на этом даже под страхом смерти. И Ханио пустил в ход все приемы, которыми владел: то возбуждал в ней сожаление, что все вот-вот закончится; то дразнил, вызывая радость оттого, что это не кончается. Чтобы добиться нужного эффекта, требовались краткие паузы. Ханио был уверен в себе и умел их делать. Тело Рурико приобрело цвет спелого персика, и хотя девушка лежала на кровати, ощущение было такое, словно она парит в воздухе. Взгляд ее глаз, полных слез, цеплялся за лучи света, проникавшие через окно в потолке, и тут же соскальзывал вниз. Она была узницей, лишенной возможности вырваться на свободу.

Ханио бросался на приступ, делал паузу; передохнув, начинал снова. Но с каждым усилием он все ближе приближался к тому, чтобы оказаться в необыкновенной ловушке, которую представляло собой тело Рурико. Избежать этого можно было, только наблюдая, как ее фантазии становятся все более изощренными.

Занятый этим делом, Ханио услышал, как во входной двери тихо поворачивается ключ. Рурико ни на что не обращала внимания и, крепко зажмурившись, мотала головой из стороны в сторону. Лицо ее было мокрым от пота.

«А вот и конец, – подумал Ханио. – Пистолет, скорее всего, с глушителем. Сейчас он проделает маленький красный тоннельчик в моей спине, который войдет в грудь Рурико».

Дверь потихоньку затворилась. В квартиру определенно кто-то вошел. Однако ничего не случилось.

Ханио не хотелось оборачиваться – к чему лишние усилия? Раз уж времени совсем не остается, надо, чтобы концовка была достойной. Лучше всего, если смерть застанет его именно в такой момент. Конечно, жизнь не была целиком посвящена ожиданию этой минуты, и тем не менее он с ощущением неожиданно свалившегося счастья топил себя в подготовленных Рурико восхитительных ловушках. Но даже когда все закончилось, ничего не произошло и Ханио, не отрываясь от Рурико и приподняв голову, как змея, обернулся.

Он увидел толстого, комичного вида человека средних лет, одетого в модный, абрикосового цвета пиджак и берет. На коленях у него был большой альбом для рисования, в котором толстяк энергично водил карандашом.

– Э-э… не шевелитесь, не шевелитесь, – кротко проговорил он, не отводя глаз от бумаги.

Рурико будто пружиной подбросило, стоило только услышать его голос. Ханио поразился, увидев на ее лице выражение безотчетного ужаса.

Рурико сильно дернула простыню, натягивая ее на себя, и села на кровати. Ханио остался голым, единственное, что он мог делать в таком положении, – переводить взгляд с Рурико на вошедшего и обратно.

– Почему ты не стреляешь? Почему ты нас не убил? – пронзительно воскликнула Рурико и разрыдалась. – А-а, понятно! Ты собрался поджаривать нас на медленном огне.

– Не шуми ты. Уймись.

Толстяк еще старательнее заработал карандашом. Говорил он с каким-то странным акцентом, присутствие Ханио полностью игнорировал.

– Хороший рисунок получается. Ваши движения были прекрасны. У меня сейчас проснулось художественное чувство, не могли бы вы помолчать еще немного.

И Ханио, и Рурико были вынуждены подчиниться.

6

– Ну все. Я закончил. – Толстяк сложил альбом, снял берет и положил на стул. Потом подошел к кровати и, уперев руки в бока, тоном учителя, разговаривающего с младшеклассниками, сказал: – А теперь оденьтесь, а то простудитесь.

Обескураженный, Ханио стал натягивать в беспорядке брошенную одежду, в то время как Рурико, завернувшись в простыню, поднялась с кровати и с негодующим видом проследовала в ванную. Волочившаяся по полу простыня зацепилась за дверь; сердито щелкнув с досады языком, Рурико втянула простыню за собой. Дверь с громким стуком захлопнулась.

– Ну, иди сюда. Выпить хочешь? – предложил толстяк.

Делать нечего – Ханио вернулся за стол, за которым они недавно выпивали с Рурико.

– Она долго там будет ковыряться. Полчаса как минимум. Придется подождать. Вот выпей, и можешь спокойно идти домой.

С этими словами он достал из холодильника бутылку с коктейлем «Манхэттен», ловко бросил по вишенке в два стакана и налил напиток, высоко держа бутылку. Вид его пухлых, в ямочках, рук наводил на мысль о неограниченном великодушии их обладателя.

– Так вот, спрашивать, кто ты такой, я не собираюсь. Да и какая разница?

– Рурико-сан сказала, что я из ACS…

– Ты можешь об этом не знать. Это нормально. Эта самая ACS существует только в страшилках, которые выдумывают авторы манги. Вообще-то, я очень миролюбивый человек. Мухи не обижу. Все дело в том, что эта девица фригидная. Чего я только не придумываю, чтобы ее подстегнуть, заставить почувствовать возбуждение. Она получает удовлетворение от моих трюков и размахивает игрушечным пистолетом, как настоящим. Я в душе пацифист. Считаю, что людям во всех странах важно жить в мире и помогать друг другу с помощью торговли и коммерции. Нельзя наносить человеку душевные травмы, не говоря уж о физических. Это и есть самый главный урок, которому нас учит гуманизм. Правильно?

– Полностью с вами согласен, – только и мог сказать растерянный Ханио.

– Этой девице на мой пацифизм наплевать. Ей нужны острые ощущения, она обожает мангу, всякие ужастики. Потому я и разыгрываю для нее спектакли. Я притворяюсь, что отправил на тот свет несколько человек. Наплел ей всякую ерунду вроде ACS. Ей это нравится, потому что позволяет избавиться от фригидности. Поэтому я и разрешаю ей пребывать в этих иллюзиях. Будь я на самом деле тем, кем она меня представляет, уж конечно, наша могучая полиция меня бы в покое не оставила. Но ради секса совсем неплохо представать в образе пахана, которому убить человека – раз плюнуть.

– Понимаю. Но почему меня…

– Ты ни в чем не виноват. Доставил Рурико удовольствие. Упрекнуть мне тебя не в чем. Это я у тебя в долгу. Повторишь? Выпей – и домой. И больше не надо сюда приходить. Не заставляй меня сгорать от ревности. А рисунок и вправду получился замечательный. Взгляни.

Толстяк открыл свой альбом. Рисунок получился очень живой и был сделан почти на профессиональном уровне.

Ханио, будучи персонажем запечатленной сцены, изумился ее удивительной красоте и целомудрию. Казалось, перед ним два отважных маленьких диких зверька, вступивших в забавную игру. Изображенные на рисунке воплощали собой движение – как бы исполняли радостный, энергичный танец, удовольствие переполняло их. Глядя на рисунок, Ханио не чувствовал и намека на мелочную рассудочность.

– Замечательный рисунок! – не мог скрыть своих чувств Ханио, возвращая альбом толстяку.

– Неплохо, да? Люди наиболее красивы, когда счастливы. Смотри, какие мирные позы. И я не собирался мешать. Все было как надо. Я доволен, что смог запечатлеть это на бумаге. А теперь иди домой, пока Рурико не вышла. – Толстяк встал и протянул руку для рукопожатия.

Ханио вовсе не хотелось пожимать эту руку, будто слепленную из пенопласта, однако надо было уходить.

– Тогда до свидания. – Он поднялся и сделал шаг к двери.

Толстяк положил руку ему на плечо:

– Ты еще молод. Забудь, что здесь сегодня было. Хорошо? Забудь все – место это, людей, которых здесь видел. Понятно? Тогда у тебя останутся добрые воспоминания. Этот совет – мой тебе подарок на прощание. Договорились?

7

Ханио вышел из дверей на яркий свет, унося с собой этот недвусмысленный совет. Даже в его представлении то, что с ним произошло, выглядело глупой и безрассудной фантазией. Он решил выступать в роли крутого нигилиста, но, получив урок мудрости от человека его старше, словно трансформировался из незрелого юнца во взрослого человека. В сущности, с ним разговаривали покровительственно, как с нашалившим ребенком.

Ханио шел по зимним улицам, и ему показалось, что его кто-то преследует. Он обернулся, но никого не увидел. «Что же получается? Меня обвели вокруг пальца, как в ужастике, – подумал он. – Нет, не только меня, но и старичка – моего доверителя. Так, что ли?»

Ханио зашел передохнуть в оказавшуюся поблизости закусочную. Судя по новенькой вывеске, она открылась совсем недавно. Он попросил кофе и хот-дог.

Когда официантка принесла баночку с французской горчицей и упакованную в булочку свежую сосиску, высовывавшую наружу блестящий кончик, Ханио без всякого умысла спросил:

– Ты вечером что делаешь?

Девушка была худой до прозрачности. Ее макияж больше подходил для вечера, чем для рабочего дня; она так плотно сжала губы, будто дала себе зарок никогда не смеяться.

– Еще ж день.

– Потому я и спрашиваю про вечер.

– Откуда я знаю, чего вечером будет?

– Ты даже на чуток вперед заглянуть не можешь?

– Не могу. Тут даже через пятнадцать минут, что будет, не знаешь.

– Ты всегда точно по пятнадцать минут отмеряешь?

– В телике ведь так: прошло пятнадцать минут – раз тебе реклама, перерыв. Все ждут, что будет дальше. И в жизни так же.

Официантка громко засмеялась и ушла. То есть дала ему отлуп.

Но Ханио от этого нисколько не расстроился. Понятно, что девица списывает свою жизнь с телевизора. Так оно вернее и спокойнее. Все ясно и понятно: пятнадцать минут прошли – реклама. Зачем ей думать, что будет вечером?

Ханио ничего не оставалось, как возвратиться домой, но он добрался туда только ночью. Все это время бродил по улицам, заглядывая в разные кафешки и питейные заведения и стараясь при этом особо не тратиться.

Пятьдесят тысяч лежали в нагрудном кармане нетронутыми, поскольку Ханио не оставляла мысль, что деньги придется вернуть.

Интересно, когда теперь заглянет этот старикашка?

Пока он не объявился и не произведен расчет, покупателем жизни Ханио считается этот старик, и листок с надписью: «ПРОДАНО» – на двери лучше оставить.

В ту ночь Ханио спал как убитый. На следующее утро он услышал в коридоре шаги. Кто-то остановился у его двери, но, очевидно увидев объявление, решил не стучать и удалился. Ханио вдруг подумал, а не по его ли душу приходил неизвестный? Но тут же возразил сам себе: вряд ли его записали в участники фальшивого триллера. Пока закипала вода для утреннего кофе, он, встав перед зеркалом, рассматривал себя: оттянул нижние веки, высунул язык.

Весь следующий день Ханио прождал старичка. Просто сгорал в ожидании его появления и сам удивлялся своему нетерпению. Хотелось увидеть его поскорее и как-то разобраться, что там с его жизнью. Раз уж купил, надо все-таки серьезнее относиться к своей покупке. И Ханио целый день просидел дома, опасаясь куда-то отлучиться, – вдруг старичок придет в его отсутствие.

Зимнее солнце зашло. Консьерж дома, где жил Ханио, имел обыкновение разносить жильцам вечерние газеты, подсовывая их под дверь с наступлением темноты.

Ханио развернул «вечерку» и с удивлением обнаружил на третьей странице большую фотографию Рурико и заголовок:

«ТРУП КРАСИВОЙ ЖЕНЩИНЫ ОБНАРУЖЕН В СУМИДАГАВЕ»[5].

Под заголовком следовал претендующий на сенсацию текст:

«САМОУБИЙСТВО ИЛИ УБИЙСТВО? В СУМОЧКЕ, ОСТАВЛЕННОЙ ВОЗЛЕ МОСТА, ОБНАРУЖЕНЫ ВИЗИТКИ БЕЗ АДРЕСА НА ИМЯ РУРИКО КИСИ».

8

Известие о смерти Рурико лишило Ханио дара речи. И надо же было так случиться, что именно в этот момент появился тот самый старик.

Он не вошел, а прямо-таки влетел в комнату, прошелся по ней пританцовывая.

– Вот это да! Как же это вы умудрились? Вот это работа! И живым остались! Ну, вы мастер, скажу я вам! Спасибо! Удружили так удружили.

Взбешенный, Ханио схватил посетителя за грудки:

– Немедленно убирайтесь отсюда! Вот ваши пятьдесят тысяч, – говорил он, запихивая деньги в карман старика. – Вы на них мою жизнь купили, но я остался жив и ничего вам не должен.

– Эй, погодите! Расскажите сначала, что произошло, а потом будем решать, что да как, – возмутился старик, беспорядочно двигая руками и ногами и хватаясь за дверную ручку. Он говорил так громко, что Ханио испугался, как бы не услышали другие жильцы. Наконец незваный гость отпустил ручку и уселся прямо на пол, громко дыша и издавая сквозь зубы свое фирменное шипение. Посидел так, потом подполз к стулу и взгромоздился на него, вернув себе достоинство.

– Не надо грубить, молодой человек. Особенно старшим.

Тут старик заметил торчащие из кармана деньги, с негодованием выхватил их и положил в пепельницу. Ханио наблюдал за ним с интересом, гадая, не задумал ли он сжечь деньги. Делать этого старик, однако, не собирался. Скомканные банкноты распрямлялись в пепельнице, напоминая грязноватый букетик распустившихся искусственных цветов.

– Понимаете, чему я так радуюсь? Вы молоды и все же можете себе представить, как мучила и глубоко презирала меня Рурико. Она заслужила смерть, получила по заслугам. Так переспать-то с ней получилось?

Ханио почувствовал, как кровь приливает к лицу, и отвел взгляд.

– Ну как? Верно я говорил? Переспали, значит? Ну и как впечатления? Она особенная, правда? Стоит с ней переспать, как начинаешь ее ненавидеть. Потому что после нее другие женщины имеют бледный вид… Должен честно сказать: в моем возрасте она уже была мне не по зубам. И когда я это понял, что еще оставалось? Только убить ее.

– Довольно узколобая логика. Получается, это вы ее убили?

– Ну уж! Что за глупые шутки? Если бы я сам мог это сделать, стал бы к вам обращаться? Убил ее…

– Значит, это убийство?

– А что же еще?

– Мне всегда казалось, что все в мире происходит в результате цепи случайностей. Никак не могу избавиться от этой мысли. Завтра еще раз схожу туда, в тот дом…

– И не вздумайте! Наверняка полиция там топчется. Хотите, чтобы они вас там оприходовали? Категорически не советую.

– Может, вы и правы.

Действительно, что толку туда идти, подумал Ханио. Какой смысл смотреть на опустевшую комнату, где больше не присутствует мягкое, гибкое тело Рурико. Только пистолет, должно быть, по-прежнему морозится в холодильнике.

– Но вот что странно… – Ханио немного успокоился, и ему вдруг захотелось поделиться со стариком тем, что с ним произошло.

Тот слушал его, посвистывая сквозь зубы, и, сам того не подозревая, выдавал пижонские привычки, оставшиеся у него с юности, – нервно теребил узел на галстуке покрытой пигментными пятнами рукой, приглаживал оставшиеся на голове редкие волосики. Он перевел взгляд на окно, и его внимание привлекла жухлая ива, торчавшая между соседними домами и освещенная падавшим из окон светом. Ветви дерева колыхались под порывами холодного ветра. Старик, казалось, перебирал в памяти пережитые воспоминания – печальные и приятные.

– Как получилось, что он меня не убил? Вот что странно, – сказал Ханио. – Ведь я могу быть свидетелем.

– Разве непонятно? Этот человек твердо решил убить Рурико. А вы оказались у него на пути. Ясно же. Скорее всего, она из него все соки выпила и он с ней ничего больше не мог. Убей он вас обоих – получилось бы, что вы вместе с Рурико отправились в иной мир, где достать вас невозможно. Поэтому он и убил ее одну, совершенно осознанно. Чтобы Рурико принадлежала только ему. И твои действия только укрепили его в этом намерении.

– Неужели это он ее убил? Не похож он на убийцу.

– Разве не видите? Этот человек – мафиози. Настоящий пахан. Если даже ты будешь свидетелем, он найдет как выкрутиться. Сейчас он, возможно, сидит в той самой квартире и разыгрывает представление, делая вид, что оплакивает Рурико. Об убийствах скоро забывают. Того, кто ее убил, не найдут. И не надо вам в это нос совать. Займитесь своими делами. Да, вот вам еще пятьдесят тысяч. Бонус, так сказать.

Старик положил в большую хрустальную пепельницу еще пять купюр и собрался уходить.

– Полагаю, у нас больше не будет случая встретиться, – сказал Ханио.

– Хотелось бы верить. Рурико, надо думать, ничего обо мне не говорила?

Ханио захотелось подразнить старика:

– Ну, это как сказать. Не то чтобы совсем не говорила.

– Что? – Старик побледнел. – А личные данные, имя…

– Прям даже не знаю.

– Вы меня, никак, шантажировать собрались, молодой человек?

– А хоть бы и так. Но вы ведь никакого уголовного преступления не совершили. Так?

– Так-то оно так, но…

– Мы с вами всего лишь попробовали чуть-чуть сдвинуть шестеренки опасного мира, в котором живем. Обычно такая мелочь не имеет ни малейшего влияния на ход событий, но стоило мне только отказаться от собственной жизни, как вдруг тут же произошло убийство. Потрясающе, правда?

– Удивительный парень! Не человек, а торговый автомат.

– Совершенно верно. Опускаете в меня монету – и получаете, что вам нужно. Автомат работает – ставит на кон жизнь.

– Как может человек до такой степени превратиться в робота!

– А-а, так я для вас откровение?

Ханио ухмыльнулся; старику, похоже, стало не по себе.

– Так сколько вы хотите? – спросил он.

– Если что-то понадобится, я выйду на связь. Сегодня мне ничего не надо.

Старик ринулся к двери. Ему хотелось как можно скорее вырваться на волю. Ханио окликнул его:

– О сиамском коте можете не беспокоиться. Я ведь живой.

Он протянул руку к висевшему на двери листку с объявлением и снова перевернул его на сторону, где было написано: «Продается жизнь». Зевнул и вернулся в комнату.

9

Он уже один раз умер.

Он не чувствовал никакой ответственности перед этим миром и не был к нему привязан.

Мир для него – лишь газетный лист, испещренный иероглифами-тараканами. Но какое место в нем занимала Рурико?

Тело Рурико найдено. Полиция, должно быть, с ног сбилась, разыскивая преступника. В «Вилле Боргезе» его никто не видел, в этом он был уверен. За двадцать минут, что просидел в коридоре, он никому на глаза не попался. Никто за ним не следил, когда он вышел из здания и направился к дому. Во всяком случае, признаков слежки он не заметил. Короче говоря, он растворился среди людей, как облачко дыма. Причины беспокоиться, что его могут привлечь как свидетеля, отсутствовали. Единственную проблему представлял старик – вдруг полиция его привлечет, а такую вероятность полностью исключать нельзя, и он расскажет о Ханио. Но этого бояться не стоит. Совершенно очевидно, что старик напуган тем, что связался с Ханио. Даже если бы Рурико убил Ханио, это дело вряд ли удастся распутать.

При этой мысли Ханио вздрогнул.

А вдруг Рурико в самом деле убил он? С учетом сюрреалистичного характера всей ситуации не мог ли Ханио, поддавшись гипнотической силе странного человека в берете, сам того не ведая, убить девушку? Может, он совершил это в ту ночь, когда якобы спал беспробудно?

Не связано ли его решение выставить свою жизнь на продажу с этим убийством?

Нет, это бред! Он здесь совершенно ни при чем.

Ханио разорвал все нити, связывавшие его с обществом.

Но если дело обстоит так, что насчет связанных с Рурико сладких воспоминаний, не дающих ему покоя? Каков тогда смысл физической близости с ней, доставившей ему такое удовольствие? Да и существовала ли Рурико на самом деле?

Он решил больше не ломать голову по поводу своего участия в этой истории.

«Чем бы заняться сегодня вечером?» – подумал Ханио. Человек, продавший свою жизнь за сто тысяч, наверняка сумеет ее перепродать.

К выпивке Ханио не тянуло – слишком банальное занятие. Неожиданный импульс заставил его взять с буфета мягкого игрушечного мышонка с потешным выражением на мордочке. Его когда-то подарила ему знакомая девчонка, занимавшаяся изготовлением таких игрушек.

У мышонка была острая, как у лисы, мордочка, из кончика носа торчали редкие волосинки. Черные глазки-бусинки… В общем, ничего особенного, таких безделушек полно. Единственное – мышонка упаковали в прочную белую смирительную рубашку. Лапки его были спеленуты так туго, что пошевелить их не было никакой возможности. На груди мышонка красовалась надпись по-английски: «Осторожно: пациент буйный».

В том, что мышонок не может двигаться, виновата исключительно смирительная рубашка, рассуждал Ханио. Результатом его логических умозаключений стал вывод: заурядная внешность мышонка связана с тем, что он ненормальный.

– Ну что, дружок? – обратился к мышонку Ханио, но ответа не услышал. Может, он мизантроп?

Выяснять, к каким грызунам относится мышонок – к деревенским или городским, Ханио не собирался, и все же было ощущение, что его выманил в Токио из глуши какой-то его пронырливый собрат. Большой город обрушился на мышонка всей своей тяжестью и раздавил. Из-за этого у него, страдающего от одиночества, наверное, и случилось помешательство.

Ханио решил, не торопясь, поужинать с мышонком.

Устроил его на другом конце стола, заткнул салфетку за смирительную рубашку и стал готовить еду. Свихнувшийся мышонок сидел как пай-мальчик и ждал.

Подумав, чем бы таким угостить мышонка, Ханио взял сыр и кусочек стейка и мелко нарезал, чтобы тому было легче работать своими острыми зубками. Положив в тарелку свою порцию, уселся за стол.

– Ну же, дружок! Ешь, не стесняйся, – посоветовал Ханио.

Мышонок не отвечал. Похоже, кроме проблем с головой, у него еще было несварение желудка.

– Эй! Ты чего не ешь? Я так старался, готовил. Не нравится, что ли?

Ответа, естественно, не последовало.

– Может, ты под музыку есть любишь? Красиво жить не запретишь. Сейчас заведу что-нибудь спокойное, чтобы тебе понравилось.

Он встал из-за стола, включил стерео и поставил «Затонувший собор» Дебюсси.

Мышонок по-прежнему угрюмо молчал.

– Ну ты чудак! Ты же мышь, лапы тебе не нужны, чтобы есть.

Молчание. Ханио вдруг вышел из себя:

– Стряпня моя не нравится? Тогда получай. – Он схватил тарелку с кусочками мяса и ткнул ее мышонку прямо в морду.

От толчка тот сразу свалился со стула на пол. Ханио поднял мышонка двумя пальцами:

– Что такое? Никак, сдох? Немного же тебе надо. Не стыдно, а? Эй! На похороны не надейся. И поминать тебя не буду. Мышь – она и есть мышь. Твое место в какой-нибудь грязной норе. От тебя живого толку ноль. Да и от дохлого тоже.

С этими словами он зашвырнул мертвого мышонка на буфет. Потом положил в рот кусочек стейка с мышиной тарелки. Мясо оказалось очень вкусным, сладким, как конфета.

Слушая Дебюсси, Ханио погрузился в раздумья:

«Со стороны все это, верно, выглядит как дурацкая игра, затеянная одиноким человеком, желающим избавиться от одиночества. Но когда одиночество превращается во врага – это страшно. А для меня оно – помощник, союзник. Тут и сомнений быть не может».

В этот момент в дверь кто-то еле слышно постучал.

10

Ханио открыл дверь. На пороге стояла невзрачная женщина средних лет с пучком на голове.

– Я по объявлению.

– А-а, вот оно что! Проходите. Я ужинаю, подождете минутку?

– Извините за беспокойство.

Женщина робко вошла, оглядывая комнату.

Вряд ли какое-либо другое действие может быть импозантнее, чем покупка чужой жизни. Почему тогда у человека, явившегося по такому значительному делу, столь непрезентабельный вид?

Заканчивая ужин, Ханио то и дело посматривал на посетительницу. Судя по неуклюже сидевшему кимоно, явно не домохозяйка. Тип старой девы, преподающей английскую литературу в женском двухгодичном колледже. Круг общения у нее ограничен жизнерадостными студентками, а отсутствие на горизонте представителей мужского пола привело ее к убеждению, что молодиться нечего, надо оставаться самой собой. Бывает, что такие женщины оказываются гораздо моложе, чем выглядят.

– По правде сказать, я несколько дней кряду тайком подходила к вашей двери. Но на ней висело объявление: «ПРОДАНО». Стала думать: как такое может быть? Ведь если жизнь продана, значит человека не должно быть в живых. Поняла, что на девяносто девять процентов ничего не получится, но решила заглянуть сегодня в последний раз. На всякий случай. И вижу: «Продается жизнь». У меня от души отлегло.

Покончив с едой, Ханио принес из кухни две кружки с кофе – для себя и посетительницы – и спросил:

– Так что вас сюда привело?

– Даже не знаю, как сказать.

– Говорите как есть. Здесь вам не о чем беспокоиться.

– Все равно… Не знаю даже, как сказать.

Женщина помолчала, потом прямо взглянула на Ханио широко открытыми миндалевидными глазами.

– В этот раз вы вряд ли вернетесь домой живым, если продадите мне свою жизнь. Вас это не смущает?

11

На ее вопрос Ханио и глазом не моргнул, женщину будто покинули силы. Поджав губы, она глотнула кофе и повторила свое предупреждения. На этот раз голос ее дрожал:

– Я серьезно. То есть вы и вправду к этому готовы?

– Готов. Так что вы от меня хотите?

– Я расскажу.

Женщина смущенно запахнула на коленях полы кимоно, будто опасаясь, что в этой комнате на нее может кто-то напасть, хотя Ханио она была совсем неинтересна.

– Я работаю в маленькой библиотеке, выдаю книги. В какой именно – не имеет значения. В Токио библиотек что полицейских участков. Впрочем, это не важно. Я не замужем, времени свободного достаточно. У меня привычка – по пути с работы покупать вечерние газеты. Прихожу домой и погружаюсь в газеты. Читаю полезные советы, разные объявления: о приеме на работу, про обмен вещей и все такое. Какое-то время была активным участником клуба общения по переписке, даже завела на почте ячейку для писем до востребования. Но я понимала, что личная встреча закончится катастрофой, поэтому через какое-то время обрывала переписку.

– Личная встреча закончится катастрофой… Что вы имеете в виду? – сурово спросил Ханио.

– У каждого свои фантазии, – с раздражением отвечала женщина, отводя глаза. – Не надо так унижать людей. Я рассказываю, что со мной было. Так или иначе, переписка мне наскучила, и я стала искать для себя другие развлечения. Но найти что-то подходящее оказалось очень трудно.

– Именно из-за этого я и напечатал объявление: «Продам жизнь».

– Можно не прерывать меня? Позвольте мне все-таки закончить свой рассказ. Где-то в феврале этого года, десять месяцев назад, мое внимание привлекло объявление в одной газете: «Куплю „Иллюстрированный атлас японских жуков-носорогов“, полное издание тысяча девятьсот двадцать седьмого года. Автор: Гэнтаро Ямаваки. Двести тысяч иен. Контакт: почтовый ящик двадцать два семьдесят восемь, Центральное почтовое отделение»… Сейчас это весьма неплохое предложение. За последние годы букинистический рынок просел, и раз предлагалась такая цена, значит издание действительно редкое. Видимо, человек, поместивший объявление, справлялся об этой книге в букинистических магазинах, но не нашел, потому и пошел в газету. Как оказалось, интуиция меня не подвела. Похоже, у меня в бизнесе хорошее чутье… В конце каждого финансового года у нас в библиотеке проходит большая инвентаризация. Мы снимаем с полок все книги, тщательно протираем от пыли, приклеиваем оторвавшиеся инвентарные номера и расставляем обратно в том же порядке. Нелегкая работа, скажу я вам. Примерно половину библиотечного фонда составляют книги по естественным наукам. Их несколько сотен. Среди них я еще в прошлом году заметила с десяток томов по энтомологии. В медицине или физике, к примеру, появляются новые методы лечения и лекарства, делаются новые открытия, и многие книги по этим наукам совершенно теряют цену. С энтомологией, я знала, это не так. Вытирая пыль, я открывала каждую книгу и просматривала ее. И совершенно неожиданно наткнулась на том с надписью на форзаце: «Гэнтаро Ямаваки. Иллюстрированный атлас японских жуков-носорогов. Тысяча девятьсот двадцать седьмой год. Издательство „Юэндо“». В памяти тут же всплыло газетное объявление из раздела «Ищу книги», и у меня родилась корыстная идея, ни разу не приходившая в голову за долгое время работы в библиотеке.

12

Если суммировать то, о чем дальше рассказала эта женщина, получим следующую картину.

Конечно же, до того момента она не совершала никаких противоправных действий.

Ее расплывчатые материальные фантазии до этого времени оставались под спудом, однако, когда впереди замаячила перспектива получить двести тысяч, в глубине сердца что-то лопнуло, как жареный бобовый стручок, и у нее вдруг появилась страстная тяга к модной одежде и шикарным вещам, которые позволили бы ей свысока поглядывать на других женщин.

Она непроизвольно завернула атлас в оказавшуюся под рукой бумагу и как ни в чем не бывало стала дальше разбирать книги. Потом, заявив коллегам, что ей надо выбросить ненужную бумагу, вышла со свертком в коридор и спрятала книгу в кабинете своей приятельницы. Теперь, если книга со штампами ее библиотеки где-то и всплывет, у нее будет оправдание: мол, выбросила по ошибке вместе с бумагой.

Короче, вечером, вернувшись домой, она открыла атлас. Сердце колотилось в груди, будто перед ней была какая-то неприличная книжка. Страницы атласа пропахли пылью.

Как она и подозревала, книга в самом деле оказалась редкостная, из тех, за которыми гоняются любители. Была она издана из чистой эстетики, с художественной целью или для собственного удовольствия автора, сказать трудно. Старое издание – замечательная трехцветная печать, великолепные иллюстрации, на которых были изображены самые разные жуки с отметинами на блестящих спинках. Иллюстрации напоминали цветные постеры с рекламой модных украшений. Все иллюстрации были пронумерованы, снабжены научными названиями и описаниями жуков.

Но больше всего удивляла предложенная составителем атласа система классификации, не соответствовавшая общепринятой. Выглядела она следующим образом:

Отряд I. Сенсуальные (семейство возбуждающих, семейство стимулирующих).

Отряд II. Гипнотические.

Отряд III. Летальные.

Как и положено старой деве, женщина, естественно, полностью пропустила описание первого отряда, хотя именно о нем хотела прочитать больше всего, и сосредоточилась на последующих отрядах.

Она заметила, что кто-то испещрил страницы об отряде летальных неаккуратными красными кружками и линиями.

Внимание привлекла 132-я страница, посвященная разновидности жука-скарабея – Anthypna Rectinata. На иллюстрации был изображен невзрачный коричневый жучок. Его голова и спинка почти срослись, из покрытой хитиновой броней головы, откуда вырастала первая пара лапок, как две щетки, торчали усики. Ей показалось, что подобного жука она уже где-то видела.

В комментарии к иллюстрации говорилось:

Обитает на острове Хонсю в окрестностях Токио. Живет на розах, клеродендрумах и других цветах.

Распространен довольно широко, однако о его гипнотических свойствах известно на удивление мало. Еще меньше – о том, что он может вызывать летальный эффект в форме убийства, замаскированного под самоубийство. Такой эффект достигается следующим путем: жуки высушиваются, измельчаются в порошок, который смешивается с бромизовалом, являющимся седативным средством. Данная субстанция транслирует команды мозгу, когда человек спит, и может вызывать у него позывы к самоубийству разными способами.

На этом описание заканчивалось.

Однако его вполне хватило, чтобы почувствовать преступные намерения человека, разыскивавшего эту книгу. Взяв бритву, женщина аккуратно соскоблила библиотечные штампы с титульного листа и форзаца. Потом отправила открытку следующего содержания на абонентский номер человека, давшего объявление в газете:

«У меня есть интересующая вас книга. Полное издание. Если она вам еще нужна, могу передать на указанных вами условиях. Расчет при передаче. Укажите место и время встречи. Воскресенье предпочтительно».

Ответ пришел через четыре дня. Покупатель назначил встречу в следующее воскресенье, что ее вполне устраивало. Тигасаки[6]; от станции Фудзисава, где останавливаются электрички, идти порядочно. К письму прилагались адрес и схема, как добраться до дома. Скорее всего, это дача, принадлежащая семейству Накадзима.

В письме, странная вещь, многие иероглифы были написаны неправильно. Даже в фамилии умудрились сделать ошибку. Почерк чудной, похож на детский.

«Какой странный человек», – подумала женщина.

Следующее воскресенье выдалось солнечным. Уже стояла весна, но ветерок с моря дул еще прохладный. Время было послеобеденное. Она сошла с электрички в Фудзисаве и направилась в сторону побережья, сверяясь с полученной схемой.

Свернув с асфальтированной дороги, она оказалась в немощеном проулке. Идти пришлось по песку. Под сложенные из камня ограды старых дач его намело порядочно. В воздухе кружились желтые бабочки. Кругом ни души. Конечно, здесь должно жить немало людей, ездивших в Токио на работу. Место стародачное. Тем не менее в окрестностях стояла полная тишина.

Она прошла через старые ворота, на которых висела табличка: «Накадзима», и зашагала по длинной песчаной тропке. Впереди в окружении сосен стоял дом в европейском стиле. Тут же был разбит большой сад, пребывавший в запустении и насквозь продуваемый налетавшими с моря ветрами.

Она надавила кнопку звонка. К ее удивлению, на порог вышел толстый краснолицый иностранец – европеец или американец – и сказал по-японски:

– Спасибо за ваше послание. А я вас поджидал. Проходите.

Он говорил на японском так чисто, что ей сделалось не по себе.

На хозяине был кричащий, в шотландскую клетку пиджак спортивного покроя. В комнате порядка двадцати метров, куда толстяк провел гостью, сидел еще один человек, тоже иностранец, сухой, как богомол. Он встал со стула и вежливо поздоровался.

Женщина была готова убежать, если бы вдруг почувствовала какую-то угрозу. Несколько массивных стульев из ротанга стояли прямо на голых татами, из чего напрашивался вывод, что эти люди поселились тут временно. Другой заслуживающей упоминания мебели в комнате не было, зато в стенной нише стоял цветной телевизор. Он не работал, и ничего не показывавший кинескоп вызывал ассоциацию с угольно-черной гладью болота.

Затянутые бумагой раздвижные двери были открыты настежь; в коридор, на полу которого скрипел песок, выходило несколько плохо подогнанных стеклянных дверей, беспрестанно дребезжавших на ветру. Судя по всему, они были не заперты. Это вселяло в женщину уверенность, что она в случае чего сумеет выбежать из дома через одну из этих дверей.

Худой поинтересовался, не хочет ли она выпить, но получил отказ. Тогда ей принесли что-то вроде лимонада, но она к нему не притронулась – боялась, что хозяева до того, как совершится сделка, могут насыпать ей в стакан снотворного.

Говоривший по-японски толстяк предложил ей стул и больше не произнес ни слова. Об атласе жуков пока ничего не говорили; она положила пакет, где лежала книга, себе на колени и зашуршала им, пытаясь привлечь внимание.

Никакой реакции.

Хозяева шептались по-английски, не обращая внимания на посетительницу. Она не знала английского и потому не поняла ни слова, но по выражению лиц было ясно, что речь шла о чем-то серьезном. Тем временем ее нетерпение нарастало.

И тут в прихожей раздался звонок.

– O! Наверное, Генри пришел… – сказал по-английски толстяк и поспешил к двери.

Сначала в комнате появилась такса с висячими ушами и блестящей, будто смазанной маслом, как у морского котика, шерстью. За ней вошел еще один иностранец, одетый как на прогулку, – пожилой, с холеным лицом. По поведению толстого и тонкого было видно, что он старший в этой троице. Они почтительно представили ему визитершу. Собака противно отряхнулась.

Вошедший, судя по всему, японского не знал и быстро проговорил какую-то любезность по-английски. Толстяк взялся переводить:

– Генри благодарит за то, что вы пришли как договаривались, и выражает вам глубокое уважение.

«Ну, это уже перебор. За что уважение-то?» – подумала она.

– Мы видим, вы принесли книгу, – продолжал переводить толстяк, наконец переходя к делу.

Женщина обрадованно вынула книгу из сумки и развернула.

– Деньги, э-э… мани, не забывайте, – обратилась она к переводчику, но тот не отреагировал. От страха, что сейчас у нее просто отнимут книгу, перехватило горло.

Босс перелистывал книгу. Лицо его сияло – он явно был удовлетворен. Толстяк продолжал переводить:

– Извините! Во всех экземплярах книги, которые до сих пор попадались нам в руки, осталось только тридцать страниц, остальные вырезаны. Знаете, японская полиция в свое время подвергла это издание цензуре, удалив все, что ей казалось лишним. Это первая неиспорченная книга из всех, и Генри, как вы видите, страшно доволен. Надо было сначала проверить, а потом уже расплачиваться. Вот, двести тысяч. Пересчитайте, пожалуйста.

Толстяк вручил женщине деньги. На его щеках образовались ямочки, белевшие словно кружки эмали. Такса подошла и обнюхала пачку банкнот.

Женщина с облегчением пересчитала деньги – двадцать новеньких хрустящих десятитысячных. Больше в этом доме делать было нечего, и она поднялась со стула, чтобы направиться к двери.

– О! Неужели вы уже покидаете нас? – сказал толстяк, а его худой напарник встал и загородил ей дорогу.

– Уж если вы так издалека приехали, может, все-таки перекусите с нами? А потом спокойно поедете домой.

– Нет, спасибо, – отрезала женщина, делая шаг к двери. Ее охватило предчувствие, что надвигается что-то пугающее.

Толстяк вдруг наклонился и прошептал ей на ухо:

– А как насчет еще пятисот тысяч?

– Что?

Она застыла на месте, решив, что ослышалась.

13

…У Ханио разыгралось любопытство. Библиотекарша, совершенно непривлекательная как женщина, рассказывала историю, которая по-настоящему его захватила.

– Хм, занятная история, однако. Ну и как? Получили вы еще пятьсот тысяч?

– Мне было не до денег. Как-то удалось от них отвязаться. Никто вроде за мной не гнался, не следил, но всю дорогу до станции я бежала. Вся взмокла от пота.

– Вы потом еще ездили туда?

– Вообще-то…

– Они вас опять позвали?

– Нет. Но мне захотелось узнать, что было потом, после того как я убежала оттуда. И вот как-то в июле, выбрав солнечное воскресенье, когда делать особо было нечего, я поехала посмотреть, что там и как. В доме явно кто-то жил, поэтому я позвонила. На сей раз открыла японка. Я удивилась и спросила, можно ли видеть Генри. Хозяйка оказалась неприветливой: «А-а, того иностранца? Весной я сдавала ему дачу. Прожил недели две-три и съехал. Куда – не знаю». Пришлось возвращаться ни с чем.

– Угу! Рассказ ваш интересный, ничего не скажешь. Но какое отношение все это имеет ко мне?

– Подождите, будет вам отношение.

Женщина попросила у Ханио сигарету, закурила. В этом жесте не было ни кокетства, ни заигрывания. Она скорее походила на продавщицу лотерейных билетов, которая впарила прохожему билетик и тут же нахально попросила у него закурить.

– Больше ничего я от них не слышала. Абонентский ящик на почте оставила, но никто со мной так и не связался… А тут я увидела ваше объявление насчет продажи жизни, и в голову пришла мысль. Ведь обещанные полмиллиона вполне могли оказаться приманкой для того, чтобы провести надо мной эксперимент. В таком случае все становится на свои места. И еще я подумала, что если они увидят ваше объявление в газете, то обязательно с вами свяжутся.

– Но ведь не связались. Эти иностранные жучары, верно, уже смотались в Гонконг или Сингапур. Вы так не думаете?

– А если они из ACS? – сказала женщина.

– Что?! – Ханио решил, что ослышался.

14

Что же получается? Эта женщина тоже знает о ACS?

Тот гангстер – не то кореец, не то китаец – говорил, что ACS всего лишь выдумка, сюжет для ужастиков, однако у Ханио появились сомнения. Вдруг такая контора существует на самом деле и имеет отношение к смерти Рурико? А выслушав эту женщину, он почувствовал, что все происходящее с ним в последнее время связано одной нитью. И у него возникло подозрение – не стал ли он пешкой в игре, затеянной ACS, из-за своего желания продать свою жизнь?

Но если взглянуть с другой стороны, разве стала бы женщина, принадлежащая к такой мощной организации, столь беспечно о ней упоминать? Да никогда. Она просто честно рассказала Ханио о встрече с иностранцами в Тигасаки. Только и всего.

– А что такое ACS? – решил спросить он.

– Вы правда не знаете? Asia Confidential Service. Тайная организация. Говорят, она связана с контрабандой наркотиков.

– Откуда же вам о ней известно?!

– В нашу библиотеку захаживал один иностранец. Оказалось, что он наркодилер. Он приходил каждый день, и все восхищались: «Ого! Это ж надо, как человек занимается!» Очень общительный и симпатичный; говорил, что он из университета С*** в Лос-Анджелесе, адъюнкт-профессор. Исследовал что-то по истории Японии, каждый день ходил в читальный зал. Ну, мы и думали, что он известный специалист.

Довольно скоро я заметила одного японца, похожего на безработного, который все время садился рядом с этим иностранцем. Похоже, у них нашлось что-то общее, потому что этот человек тоже брал книги исключительно по истории Японии. Одна моя молодая коллега как-то заметила: «До чего дошло! Иностранец учит японца нашей истории. Потому что гораздо лучше ее знает. Все с ног на голову перевернулось».

Скоро этот самый иностранец завел знакомство с девушкой, работавшей за регистрационной стойкой, и предложил ей попить кофе где-нибудь по соседству. К ее неудовольствию, он оказался очень осторожным человеком и попросил, чтобы она пригласила подругу – соблюсти приличия. Девушка, конечно, надулась, когда иностранец позвал еще и меня. Идти не очень хотелось, но я все-таки решила не отказываться.

Когда же это было? Ага! В мае прошлого года. У меня от того вечера остались глубокие впечатления, поэтому я помню все очень отчетливо. Библиотека только что закрылась, солнце еще ярко светило, заливая своими лучами все вокруг, а мы шли по красивой аллейке в сторону центральной улицы. Мы решили отвести иностранца в одно кафе, куда часто ходили. Все трое были в приподнятом настроении, испытывая радостное возбуждение, к которому примешивалось еще что-то вроде соревновательного азарта.