Искушение для ректора бесплатное чтение

ГЛАВА 1

ЕКАТЕРИНА

Рассматривая в окно автомобиля высокую стену академии, освещенную розовыми лучами солнца, я даже не думала, что так скверно начавшийся день к вечеру станет еще хуже.

— Екатерина Снежина, — опустив стекло негромко произнесла мама.

Только мое имя, и больше ничего.

Ответа не последовало, но тяжелые ворота, не дрогнув, плавно открылись, пропуская нас на огороженную территорию. Камеры слежения повернулись за нашей машиной. Железные створки сомкнулись, пропустив нас.

Я обернулась, чтобы увидеть КПП с территории и сразу обратила внимание на колючую проволоку над забором.

Надпись над въездом гласила «Добро пожаловать в академию Шереметьева», а изнутри звучала иначе. «Вернись очистившимся». Глупо как-то. Не мешало бы им хорошего бренд-менеджера нанять.

Шины шуршали по щебню дороги, пахло цветами, хвоей и отчетливой вонью несчастья.

Рука привычно дернулась сделать селфи, но я сжала-разжала ладонь и положила кисть на колено. Успею еще поснимать. Судя по настроению мамы, отговорить ее у меня не получится.

Я еще надеялась, что скандал замнется, что папа в конце концов запретит ей запирать меня в стенах интерната... Но похоже вся моя жизнь — псу под хвост.

— Катюша, сядь прямо. Не крути головой, — сухо выговорила мать. — И помни, здесь по тебе будут судить о всей нашей семье. Всегда смотри в будущее. Ты не знаешь, кто еще здесь учится. А простых детей сюда не принимают...

Я нехотя кивнула, потому что успела подслушать разговор между мамой и папой, когда они выбирали дыру, в которую меня засунут на ближайший год. Эта дыра оказалась самой престижной.

Дорога все никак не кончалась.

Длинная аллея, стволы деревьев толстые, кроны — высоко. Между деревьями отлично просматривается здание, но не видно ни одного студента.

Хотя в такую-то рань все наверняка еще спят. Возможно в кельях. Вдали мелькнули какие-то одноэтажные строения.

— Чем это воняет? — чуть было не зажала я нос от резкого запаха.

— Видимо, конями, — ответила мама. — Или коровами.

— Дерьмом! — подытожила я, а мама лишь передернула плечами.

— Не бойся, общение с животными пойдет тебе на пользу. А если ты продолжишь заниматься конным спортом...

— Спортом? Здесь? Ты шутишь?!

Наконец аллея вывела нас к главному зданию в три этажа. Но я обратила внимание на левое крыло с конусообразной стеклянной крышей.

Машина остановилась у крыльца, с которого сошел мужчина и поприветствовал маму. Охранники вышли первыми, оглядываясь. Встречающий помог матери выйти из машины. Они о чем-то быстро и тихо переговорили.

Улыбка на его лице появилась и пропала. Он посмотрел на меня. Как препарировал. Он мне категорически не понравился. Блин, что за упырь? Неужели ректор?

— Мама, пожалуйста, — попросила я в последний раз, глядя на суровые железные решетки на окнах.

Но вместо этого она жестом просит охранника достать мой багаж, и сумка падает к моим ногам.

— Александр проводит тебя, — произносит мама и отступает перед упырем. — Он… — щелкает пальцами, пытаясь вспомнить, кем он представился.

Надо сказать, мне тоже стало интересно!

— Отвечаю за безопасность, — негромко дополнил тот.

Значит, не ректор. Жду не дождусь встречи с ним.

Из двери показалась девушка. Посмотрела словно сквозь меня. Два жидких хвостика, кремовая жатая блузка, юбка в складку и коричнево-зеленую унылую клетку, вышитая на жилетке эмблема. И туфли. С носками.

И правда, жизнь — дерьмо.

Не могу вообразить, что буду сидеть среди таких же девушек в одинаковых юбках со складками, жаждущих очищаться и исправляться.

Какой-то… пиздец.

Я хочу носить нормальную одежду и жить нормальной жизнью. Разве я прошу многого?

— Мама! Мама, постой! Мне все это кажется глупой идеей...

А мама стоит и чего-то ждет. Чего? Мне кажется я достаточно напугана, чтобы выучить урок, что до своей свадьбы я не то что минет никому не делаю, я даже не целуюсь ни с кем!

Ок! Урок усвоен. Пора домой. Я напугана до чертиков.

— Мам, мне кажется это слишком. Это не элитное заведение. Это... Это тюрьма! Вы с папой даже не поговорили со мной, не посоветовались, — я всплеснула руками, выражая свою досаду и готовность сотрудничать. — Я все поняла. Можно не продолжать. Скажи, что это шутка, мам? Я не могу поверить, что ты готова так издеваться надо мной из-за попытки минета!

Александр вздернул бровь. Я закатила глаза. Не удивлюсь, если в этой глуши он не знает значения слова.

— Это не тюрьма, — торопливо ответила мама, что-то набирая в телефоне. — Академия Шереметьева вызывает только два чувства. Уважение и восхищение — те два качества, которых тебе в последнее время крайне не хватает.

— Потому что я пыталась отсосать у парня? Это проблема? Хорошо, я осознала… Все отсасывают, а мне нельзя. Хотя, можешь мне поверить, я сосала бы со всем уважением и восхищением, какое мне присуще.

Александр отвернулся, чтобы не выказать эмоций, но мне было насрать на него.

— Вот в этом и проблема, Катюша. Твое будущее как наследницы нашей фамилии, расписано и предрешено. Мне жаль, что ты этого не понимаешь сама. Я переживаю, что мне в очередной раз приходится разжевывать тебе самые простые вещи. Теперь этим займется Шереметьев.

Я закашлялась, с трудом удерживаясь, чтобы не скорчить рожу и не закатить глаза. Я знала, что ничего не выйдет. Когда это мама отказывалась от своего слова?

Светлана Снежина оказалась сторонница браков по расчету. Она не просто поддержала отца в части договорного брака, но и всячески убеждала меня, что чувства — это глупые эмоции, которые с возрастом обязательно пройдут. А вот связи и влияние останется.

Такого предательства я от нее не ожидала.

Меня с детства воспитывали как «драгоценную принцессу». Отличница школы, первая красавица каждого бала, прекрасная Снежинка.

Никто не догадывался, что у меня есть хребет.

Я могу быть такой же упрямой, как моя мать, несмотря на ее попытки изображать меня милой и невинной!

— Мне восемнадцать, — напомнила я. — Некоторые решения я в состоянии принять самостоятельно, без разрешения родителей. Ведь так? Или мне действительно хранить свою девственность до самой смерти? А если вы не найдете мне подходящего жениха?

— Ты в первую очередь Снежина, — отчеканила мать. — Ты не можешь быть легкодоступной. Не можешь порочить свою честь случайными связями. Мне кажется мы это уже обговаривали несколько раз. Не надейся на конфиденциальность! О таких вещах слухи разносятся моментально.

Я ненавидела ее в этот момент. Ненавидела. Я абсолютно одинока. У меня нет подруг. Вернее, была только одна. Но теперь, вдали от дома, лишили и ее Я обречена провести последний год в академии в одиночестве.

— Я не позволю тебе испортить свою жизнь минетом с первым попавшимся смазливым парнем!

— Мама!

— Это отличное место, и ближайший год ты проведешь здесь!

О да! Академия Шереметьева, спрятанная в гребанной глуши, куда от ближайшего аэропорта добираться больше трех часов.

И все из-за невинного поцелуя… Ну почти невинного.

Мучают ли меня сожаления?

Нет. Большинство восемнадцатилетних девушек уже потеряли девственность, а некоторые даже дважды! Но только я, как дура, храню ее для мужа, которого мне выберут родители. Мне не разрешается делать ошибки или сожалеть. Моя единственная обязанность — быть совершенной.

— Ты хочешь, чтобы я тебя умоляла? Встала на колени и убедила, что урок выучен? — наскребла я гордости на ответ.

— Ты так ничего и не поняла, — вздохнула мама, но тут нас поторопил безопасник академии.

— Светлана Анатольевна, — в голосе явственно прозвучало нетерпение. Интересно, обслугу смирению здесь не учат? — Нам пора. Если вы можете подождать еще полчаса, то увидитесь с Игорем Александровичем, и решите все оставшиеся вопросы.

Ого! Значит, ничего до конца не решено?

— Не уверена, что самолет сможет подождать, — Неуверенно ответила мать.

Наш личный чартер должен был уложиться в полетную карту по времени, или запрашивать новое время взлета и посадки.

Пусть бы она опоздала! Тогда у меня будет больше времени уговорить ее передумать.

ГЛАВА 2

ЕКАТЕРИНА

Александр довел меня до конца правого крыла и остановился у длинной скамьи у стены, тянущейся вдоль всего темного коридора.

— Екатерина, вам придется подождать здесь.

— А у меня что, есть выбор?

— Это ненадолго.

— Угу, — я села на лавку, наблюдая, как Александр ставит рядом мой самый огромный чемодан, какой я только смогла разыскать в закромах своего гардероба.

Когда безопасник ушел, я выглянула из окна и сквозь решетку разглядела машину, в которой осталась мама.

Она все же решила дождаться ректора, а если так, то у меня еще есть шанс свалить отсюда вместе с ней на чартере.

Бесконечно долгие десять минут я прислушивалась к гулким звукам эха в академии. Создавалось ощущение, что тут кроме меня и летучих мышей нет ни одной живой души. Ведь Александр не может считаться живой душой. Он же упырь.

Я прыснула, представив как безопасник возглавляет полчища летучих мышей и служит своему графу Дракуле. И конечно роль графа в этом склепе отводилась ректору. Уже предвкушаю, как буду сдерживать тошнотворные позывы от знакомства с ним.

Внизу хлопнула дверь, и звук разнесся по гулким коридорам с высокими сводами.

Я снова выглянула в окно.

На крыльце академии появился мужчина, одетый с головы до пят во все черное.

Он словно поглощал тень. Мрачность его одежды лишь подчеркивали серо-серебристый воротничок и рукава, что на сантиметр выглядывали из пиджака.

Я прищурилась, пытаясь его разглядеть через решетку. На мое счастье, он огляделся, позволив себя увидеть во всей красе.

И это стало потрясением для моих чувств.

Судя по поспешности, с которой выскочила из машины моя мама, к ней вышел ректор.

Я думала, он старый извращенец, с торчащими вперед клыками...

Господи, этот человек сломал все мои стереотипы.

Хорошо сложен, но при этом не являлся горой мышц. Рукава облепляют скульптурные предплечья. Я попыталась представить его тело. Через сшитую явно на заказ одежду можно разглядеть очертания крепких ног, плоский живот и широкую грудь.

Ректор, который любит тренироваться? Ничего себе. Ради кого так стараться в этой глуши?

Он что-то сказал матери, но я не слышала слов.

Мама отвечала, но я тоже не слышала. Она протянула свою руку, как всегда делала, ожидая галантного светского поцелуя. Я закатила глаза. Да она флиртовала! С моим ректором! Нормально вообще?

Но он как-то ловко перехватил ее, превратив движение в рукопожатие. Потом снова что-то спросил и повернулся в мою сторону.

Я отвлеклась на вопиющее совершенство его лица. Скульптурная лепка каждой черты, резкой и совершенной.

Ровный нос, пронзительные глаза, выразительные скулы, точеная линия сильного подбородка с ямочкой посередине. На щеках намек на тень, которую не может стереть самая острая бритва.

Темно-каштановые волосы подстрижены так, чтобы выглядеть неопрятно, и при этом четко продуманный стилистический образ.

Специально? Модный стиль? Или косит под молодого?

Но ректор не молод. В его глазах сквозила скрытая боль, и зрелость, отражающаяся в его чертах. Вот тот магнетизм, который приходит только с жизненным опытом и возрастом.

Я бы резюмировала, что он выглядел соблазнительно и пугающе. Но по факту, в этой глуши, с такой харизматичностью и таким телом мог прятаться только старый извращенец…

И мама отдает меня ему как ягненка на жертвоприношение! С ума сошла?

Я отпрянула от окна, надеясь, что он не видел, как я нагло подглядываю. Но краем глаза, я увидела его приглашающий жест и нереально широкий разворот плеч.

Мама прошла мимо него… О нет, мама проплыла мимо него! Она тоже заглотила удочку этого бабника.

К его появлению в коридоре я была готова. Слышала эхо твердых шагов, которое приближалось ко мне. Я встала со скамьи за секунду до его появления из-за угла. Но мамы рядом с ним не было.

— Екатерина Снежина? Рад вас приветствовать в нашей академии, — Ректор сам протянул мне руку, я, немного потрясенная его напором, пожала в ответ, все еще заглядывая за плечо в ожидании мамы.

— А вы?..

— Ректор академии — Шереметьев Игорь Александрович.

Он резко кивнул, не отрывая от меня взгляда. Ни намека на сочувствие или тепло.

— Не думала, что жду здесь именно вас.

— Я всегда встречаю каждого из моих студентов лично.

Его невероятной глубины синие глаза прищурились.

И я буквально утонула в его глазах. В них плескалось что-то дикое и древнее, чего боишься и невольно тянешься, рискуя жизнью.

Если это и правда тот человек, который будет контролировать мою жизнь в течение следующего года, я в более глубоком дерьме, чем думала.

Неужели мама, отдавая меня этому престарелому ловеласу, думает, что здесь я буду в большей безопасности, чем дома?

Надеюсь, теперь, увидев ректора, она передумает и заберет меня обратно.

— Где моя мама?

Я не могу остаться здесь, просто не могу!

Я готова упасть перед ней на колени, лишь бы вернуться обратно. Но что-то подсказывало мне, что ректор не должен видеть мой страх или слабость.

Руки дрожали, и я нелепо цеплялась за полы пиджака, чтобы скрыть трясучку. Это нервное, или холод? Но я надеюсь, что не страх.

— Сейчас мы вернемся к ней, — он не терял самообладания ни секунды, зато тщательно ощупал меня глазами, отчего дрожь в теле усилилась, а соски бесстыже выделились под топиком.

Я поспешно соединила полы пиджака, скрываясь от его взгляда. Но подозреваю, моя реакция на него не осталась незамеченной.

— Можно звать меня Катей, — сообщила я. — Меня сюда отвел ваш помощник. Но я буду даже рада вернуться домой.

Я наклонилась, выдвигая у чемодана ручку, чтобы откатить его обратно к выходу из академии.

— Разумеется, — он перехватил у меня ручку чемодана, соприкоснувшись с моими ледяными пальцами.

Я вздрогнула и отдернула руку. Все же я замерзла, а ректор был неприлично горячим. По другому объяснить собственную реакцию трудно. Взрослые мужчины никогда не были моей слабостью.

Сколько ему? Лет сорок? Пятьдесят?

Я снова просканировала глазами его крепкую фигуру, модную прическу и стильную щетину, за которой ректор явно ухаживал каждое утро, подправляя триммером. В волосах ни одного седого волоска… Все же ему еще нет сорока. Но для меня он все равно старый.

— Но ваши вещи пусть подождут вас здесь.

— Долго ждать придется, — на автомате выпалила я, еще не осознав смысл его реплики.

А! Так он намекает, что я еще раз встречусь с мамой, но не вернусь домой? Ну, это мы еще посмотрим.

— Я не знаю ваших порядком, мне будет спокойнее, если мои вещи будут при мне.

Я улыбнулась, усиливая хватку на ручке чемодана. Он никак не отреагировал, потом просто сложил ручку, что мне пришлось отдернуть пальцы, чтобы их не защемить.

— Здесь никто не возьмет чужое без гарантированного наказания. А наказания наши студенты не любят.

Меня окатило холодом от нарастающего страха.

— Здесь есть наказания?

— Конечно. За незначительные проступки студентов запирают в комнатах. За массовые нарушения могут включать ранний комендантский час. И конечно никто не отменяет ручной труд или социальную изоляцию. В крайних случаях и при особых обстоятельствах применяются другие наказания. Но я надеюсь, ты не будешь знакомиться с полным их перечнем. Твоя мать подписала все необходимые бумаги.

Его низкий, бархатистый голос пробрал меня до озноба.

— На что вы намекаете? — у меня пересохло во рту. — Вы имеете в виду насилие?

— Ты узнаешь об этом, если будешь нарушать правила, разумеется.

— А мама... Мама об этом знает?! — я не могла поверить.

— Разумеется. Ведь твоя мать читает документы, прежде чем ставить под ними подпись? Делай, как тебе говорят, и тогда твое обучение будет безболезненным.

— Но это противозаконно!

— Так же как и колоться наркотиками, напиваться дешевым алкоголем, ездить пьяной за рулем, вступать в случайные незащищенные связи...

Его рука опустилась на бедро, привлекая мое внимание к движению его пальцев. Одному богу известно, что означал этот жест потирания указательного о большой, но это заставило меня задуматься, не борется ли ректор с порывом задушить меня.

Он думает, что я веду себя как последняя шлюха? Распутница? Наркоманка? Что ему вообще рассказали обо мне? И насколько это соотносится с правдой?

— Если я вернусь с синяками домой, папа сравняет вашу психушку с землей, — прошипела я сквозь зубы.

— Когда он увидит тебя снова, от синяков не останется и следа. У нас работает очень квалифицированный медперсонал.

— Что вы имеете в виду? Мы с ним будем видеться каждую неделю. Мне сказали, родители в академии навещают студентов по выходным и…

— Не в этот раз. Это твое первое наказание. Я разрешу родителям приехать к тебе на каникулы, после удовлетворительного отчета по успеваемости и поведению, но не ранее этого.

— Что?! — меня как будто ледяной водой окатило. — Вы серьезно? Я не нуждаюсь ни в лечении, ни в дрессировке! Что меня здесь ждет?!

— Большинство студентов поступают к нас всего на один курс. Но некоторым наша программа может помочь только за два, а то и три курса, — ответил Шереметьев.

Богатый, глубокий и выразительный голос заставил меня сжаться.

— Завтра ты пройдешь серию тестов на способности. Как только я узнаю твой академический уровень, я определю расписание занятий. Но если там окажутся проблемы…

— У меня нет проблем! — перебила я его. — У меня отличные оценки! Я лучшая по всем предметам!

— В вашем университете? Возможно, — его снисходительный тон порядком разозлил меня. — Но учебный план в нашей Академии несравним с другими. Я буду работать с тобой для коррекции поведения.

— В моем поведении нет ничего плохого! — уже сквозь зубы выдавила я.

Шереметьев еле заметно хмыкнул. И я не уловила ни капли сострадания в его холодных глазах. Они обещали невыносимые правила и… что-то еще.

Я замерла от еще одного схожего взгляда. Обернулась и увидела в глубине коридора старика в рясе.

— У вас что, и священник есть?!

— Только для тех, кто сам ищет веры.

— Я хочу видеть маму. Пусть отправит меня в любое другое место. Здесь я не останусь. Среди наркоманов, шлюх...

— Тебе самое место, — прервал меня на середине фразы ректор. И он не шутил! — Здесь помогут им и тебе. Здесь некого будет стесняться и не нужно будет стыдиться своей прошлой жизни. Только здесь ты можешь быть самой собой. Ты будешь среди таких же парней и девушек, которые оступились...

— Нет! — я выплюнула это слово, как последнюю каплю, переполнившую терпение.

Что ему про меня наговорили? Кто? Неужели мама думает, что я плохо себя вела? Она понятия не имеет, как я могу плохо себя вести.

Надеюсь, тут плохих девочек выгоняют!

Я поклялась сделать все, что в моих силах, чтобы меня исключили. Я перетрахаю всех парней, которых здесь найду. Мама сильно пожалеет, если не заберет меня отсюда.

— Ты уже идешь по тонкому льду, — ректор словно прочитал мои мысли, хотя явно отвечал вдогонку своим, пытаясь “достучаться” до меня.

— Хочу видеть маму…

Тут отреагировал Шереметьев, перестав читать мне проповеди.

Он шагнул вперед медленно, угрожающе. Я пытался удержаться, но он заставил меня отступить. Даже не касаясь меня, заполнил все пространство вокруг. Слишком много силы было под его скромной одеждой.

— Я отведу. Следуй за мной.

Резко развернулся и пошел прочь по коридору.

— Но… — начала я, метаясь, чтобы бежать за ним и прихватить чемодан. Но тот меня тормозил, а чертов ректор удалялся быстро и даже не оборачивался.

Черт!

Я бросила вещи и вприпрыжку ринулась за ним. Пофиг на вещи. Пусть это будет моим благотворительным вкладам местным студентам. Они так давно не видели нормальной одежды, косметики и шампуня, что пусть пользуются. А мне главное свалить отсюда!

Уже спустя полчаса взгляд Шереметьева прожигал во мне дырку.

Злится? Или он так смотрит на всех своих студентов, будто хочет сломить их волю взглядом? Я пятилась и пятилась.

— Я скажу последний раз, — он протянул ладонь. — Дай мне свой телефон.

Спиной я уперлась в закрытую дверь в стене коридора.

Только тогда Шереметьев остановился и навис надо мной.

Смысла не было препираться. Мама свой выбор сделала. Остается нарываться здесь на исключение, или дожить как-то до каникул и нажаловаться папе…

У меня оснований злиться было куда больше!

Я вытянула из кармана смартфон последней модели, закусила губы, чтобы не так дрожали, и протянула главному извергу психушки телефон.

— Подавись.

Я почти уверена, что его глаза сверкнули, а зубы клацнули, выдал он вполне нейтральное:

— Вот видишь, не так уж больно и страшно, правда?

— Да пошел ты...

Я была слишком крошечной рядом с ним, физически несоизмеримой с его силой и размерами. Но не только его телосложение заставило меня огрызаться. В его глазах затаилась угроза, от которой хотелось бежать.

Больной извращенец, который запугивает студентов.

Сколько девушек он исправил? Или наоборот — испортил?

Чем он в этой дыре занимается? Промывает мозги? Гипнотизирует? Заманивает в секту обещаниями и угрозами?

Мое сердце сдавило предчувствием беды, когда я увидела, как телефон исчезает в кармане Шереметьева. Вне моей досягаемости.

Он отошел на шаг, взял меня за плечо и буквально оторвал от двери.

Я по инерции пролетела вперед ровно на тот же самый шаг и ударилась о его грудь.

Коридор исчез. Я всматривалась в жестокую красоту его лица. Он был близко, так чертовски близко, что я чувствовала жар его дыхания, и его пьянящий запах. Соблазнительно темный и древесный, как обуглившееся дерево, экзотический мускус и что-то еще. Что-то дурманящее и мужественное, что пробивало на плотском уровне.

Я втягивала носом аромат, ноздри раздувались, смакуя этот запах искушения и запретного обещания…

Господи, может с этого он и начинает свое совращение студенток?!

Я дернулась и оттолкнулась от груди Шереметьева.

Черт, еще этого не хватало. Стать одной из влюбившихся в него дурочек.

Не дождется!

Но ректор просто положил руку на дверной косяк и открыл дверь в комнату, хотя все мышцы его тела были напряжены, когда он встретился со мной взглядом.

Я ожидала безразличия, но то, что я увидела в его лице, было хуже.

Его глаза торжествующе блеснули.

Он думал, что выиграл? Он думал, что с этого момента я буду съеживаться и перестану сопротивляться? Он серьезно думал, что я капитулировала?

Он ничего не знает обо мне и очень сильно об этом пожалеет.

— Твоя комната. Чемодан чуть позднее доставит Александр, когда досмотрит его.

— Обещаю, — бросила я, проходя мимо него к комнате, — что превращу твою жизнь в ад.

— Круги уже смыкаются. Но не вокруг меня, Екатерина.

Насмешливо скривив губы, я вошла в комнату и с удовольствием захлопнула дверь перед его надменным носом.

ГЛАВА 3

ШЕРЕМЕТЬЕВ

Я размашисто шел вперед по коридору, не поворачиваясь и не дожидаясь новенькой.

Еще одна упрямая и своевольная студентка.

Екатерина Снежина.

Я не слышу ее шаги, но она придет. Ей некуда бежать отсюда. Родители подписали за нее бумаги и заплатили. Вокруг академии леса и глушь на ближайшие пятьдесят километров в округе. Поэтому она послушается. В конце концов, все они слушаются.

Предсказуемые, скучные, титулованные детки. В первый день им особенно сложно.

Сложно, когда они выходят из привычного мира комфорта и попадают в выставленные границы, которые блюдут все служащие академии.

Сложно, когда грызет обида на предков.

Еще сложнее простить их за лишение своей обеспеченной жизни, свободы, друзей, наркотиков, вечеринок и алкоголя.

У меня непосильная для многих работа — возвращать падших ангелов на истинный путь, тот, который запланировали для них родители.

Найти в них что-то хорошее, и научить это ценить. Найти болевую точку, давить безжалостно, закрепляя инстинкт отторжения от пагубных привычек. Любишь выпить? Но за один глоток пива придется потерпеть боль. Хочешь раздвинуть ноги? Сможешь ли это сделать после унизительного наказания?

Одному достаточно кнут, другому — пряник. Наш психолог утверждает, что многим достаточно просто общения со мной. Но это самый крайний случай.

Высшие слои общества живут в мире зеркальных поверхностей и лицемерных отношений, в которых нет никакой человеческой ценности. Цена определяется должностью, капиталом и связями, а люди не значат ничего.

А я верю, что если человека научить видеть свою ценность, то даже избалованные богатые дети станут умнее, сильнее и приспособленные к обществу в целом.

И этих пропащих отпрысков не откачать уроками доброты, или положительным примером для подражания.

У родителей остается единственный выход — отдать их мне.

Когда ни одно средство больше не работает, не способно вернуть их детей в человеческий облик, они зовут меня, соглашаясь на все условия, на любые затраты, лишь бы их наследник получил шанс снова стать хорошим человеком.

Вернуть утраченную ценность.

Я тот, кто на себе проверил свои методы и создал академию на трех основах.

Это режим, дисциплина и отказ от слабостей.

— Где моя мама? — догнала меня новенькая студентка.

Она пыталась говорить уверенно, но ее голос дрожал:

— В-вы прогнали ее?

Кто бы мог подумать, что эта избалованная девчонка способна заботиться о ком-то другом, кроме себя.

Я удержал смешок, когда она шарахнулась от пролетающей мимо летучей мыши. Пока догоняла меня, пыталась так или иначе задеть, ранить словами. Она еще не знает, что ранить меня невозможно.

Ни один студент уже через неделю не был таким смелым.

Пока она шла за мной, ожидая моего ответа, ее враждебность даже воздух сделала густым.

Огромные выразительные глаза блестели, губы кривились, обнажив острые, почти кошачьи клыки. Каштановые волосы растрепались, а руки до побеления сжались в кулаки.

Она меня уже ненавидела и презирала.

Это тоже было нетипично.

Меня боялись. Все мои студенты испытывали тревогу в моем присутствии, потому что только я умел находить их слабости и давить на них без жалости и послабления.

Но меня никто не презирал. Наоборот. Слишком часто я становился объектом их нежелательного флирта или, что еще хуже, безумного влечения.

Я подозревал, что с Екатериной Снежиной в скором времени произойдет то же самое. Она, как и любая другая богатенькая наследница с целевым фондом, личным водителем и шкафом, полным дизайнерской одежды и обуви, решит, что влюбилась в меня и хочет прожить со мной в глуши долго и счастливо.

Это одна из стадий принятия и привыкания к новым более жестким условиям существования.

Я еще не сказал ей правду о матери. Она хотела уйти не попрощавшись. Но я приказал ей ждать. Приказал, когда вышел, чтобы перехватить ее дочь. Мне нужно было кое-что прояснить для них обеих, прежде чем они разойдутся на длительное время.

Я остановился у своей аудитории и жестом указал внутрь.

— Она там. Светлана Снежина ждет тебя.

Екатерина подошла, надменно посмотрела. Решила, что я уступлю ей дорогу? Но я стоял на месте, заставив ее изогнуться и проскользнуть мимо. Гибкость — крайне полезное качество. Его лучше освоить сразу при поступлении.

— Козел, — еле слышно пробормотала она себе под нос и прошла в аудиторию.

Я оставил дерзость без внимания. В ближайшие месяцы у меня будет достаточно времени и поводов, чтобы наказать ее. И это оскорбление я тоже припомню.

Я последовал за ней и закрыл дверь.

— Почему так долго? — женщина, давно уже готовая уйти, шагнула ко мне с первого яруса аудитории.

Высокий куполообразный потолок пропускал дневной свет, делая аудиторию открытой, но тяжелые деревянные столы, темное дерево стен и потускневшие латунные перила добавляли мрак старинной атмосфере. А преподавательский стол из цельного массива дуба придавал еще и солидности. Как будто моя академия была основана не менее ста лет назад.

Вид у матери Снежиной был настороженный и измученный.

— Присаживайтесь, — я щелкнул пальцами. — Вы, обе.

— Я так рада, что ты все еще здесь, — Екатерина упала на стул и скрестила руки. — Спасибо, что дождалась. Здесь так страшно. Я видела летучую мышь!

— Да, мы уже попрощались, и я хотела уехать, но… — Светлана перевела взгляд на меня.

— В каком смысле ты хотела уехать? А как же я? Ты собиралась оставить меня тут? С ним? — Екатерина сделала шаг к выходу, указывая на меня.

— Девочка моя, так будет лучше. Господин Шереметьев обещал нам помочь…

— Госпожа Снежина, — я прервал ее и кивнул на сиденье позади нее. — Мы еще не закончили. Садитесь.

Студентка возмущенно вздохнула, и жилы на ее шее натянулись. Безупречная кожа. Тонкие кости. Она так красиво будет таять в мужских руках, когда созреет.

В другой жизни моей слабостью были зрелые женщины, такие как ее мать. Верховодящие в обычной жизни и жаждущие подчинения в постели. Это все в прошлом.

Теперь я не ведусь на раздаваемые авансы и не рассматриваю женщин в качестве развлечений.

Хоть Светлана была очаровательна. Царственные скулы. Спелый выразительный рот, умело подчеркнутый алым. Тело, которое регулярно мучили в спортзале. Голубые глаза и золотистые волосы.

Я уже не находил ее привлекательной. Она была высокомерной и властолюбивой, а ее этический кодекс прекрасно отразился на характере дочери, которую она привезла на перевоспитание.

Из того, что я узнал из собственного расследования, у нее была деловая хватка, влияние на окружающих и харизма влиятельной семьи со связями. Но это не то, что может исправить беспутную дочь или совратить старого грешника.

Екатерина смотрела на меня не отрываясь. Наше безмолвное противостояние продлилось еще секунду, прежде чем она опустилась на сиденье рядом с матерью.

Что ж, она по крайней мере не дура, хотя и строптива. Пусть привыкает, что я не отступаю. И начну приучать к дисциплине сразу же, пока ее мать здесь.

— Екатерина Снежина, студентка академии Шереметьева, — выговорил я, не повышая голоса. — Сядь прямо.

Ее глаза прожгли меня насквозь. Глаза, в которых видны все ее эмоции.

— Два слова. Пошел в жопу! — она приложила палец к губам. — Ой! Или это три? Поясните мне, ректор, чьим именем названа эта драная академия?

Светлана ахнула и замахнулась для пощечины.

Я шагнул вперед, перехватил руку, а Екатерина выпрямилась с такой силой, что резко вдавилась в спинку сидения.

— Хорошо. Это, — я указал на ее положение на стуле, — та поза, которую я ожидаю видеть в своей аудитории у каждой студентки. Позже разберем другие твои промахи.

Екатерина скривила губы и я снова услышал бубнеж на грани слышимости:

— А позы мои ты разобрать не хочешь?..

Я отпустил руку ее матери, не показывая легкую растерянность от неуемной дерзости. Мать в наш первый конфликт благоразумно больше не вмешивалась.

А у меня руки чесались преподать ее дочери первый урок лично! Но я не стал этого делать при матери.

Пусть мои методы останутся вне лишних глаз и ушей.

В конце концов, всем нужен хороший результат. Вот и Светлана получит свою дочь такой, какой хочет ее видеть — идеальной послушной и безукоризненной невестой.

Мне всего лишь нужно немного поработать над ее манерами.

Внешне Екатерина безупречна. На мой специфический вкус ей не хватает только очарования возраста, чтобы вызывать во мне бурную реакцию. Но я сопротивляюсь всяким навязчивым образам и мыслям. Именно такая безудержная страсть разрушила мою жизнь.

Поэтому я выбрал себе путь отшельника. Отгородился от общества и его соблазнов. Запер себя в тисках каменных стен и дисциплины. И до сих пор, капля за каплей, вытравливаю из себя искушение.

Я дал обет безбрачия. Он сдерживает меня от полного падения и превращения в безумного похотливого зверя.

А Екатерина… Катя… соблазн для большинства мужчин, но я не вхожу в их число. Она слишком юна и не вызывает во меня желания, которое требуется укрощать.

Ее мать может с чистой совестью оставить свою дочь на мое попечение, не боясь, что я или кто-то из моих сотрудников подхватит девицу под талию, сдернет юбку и трахнет прямо на столе…

Я сморгнул, ругая себя за странные фантазии и отгоняя глупые видения.

На меня работали профессиональные специалисты. Психологи, наркологи, педагоги, трудовики. В академии есть приходящий священник, профессора на пенсии, пожилые вдовы и несколько супружеских пар. Я отбирал персонал очень тщательно, ведь они работали с высшим цветом нации, с будущим поколением олигархов.

И получали за это немалые деньги.

Просто я уже забыл, как накрывают эмоции от сексуального желания. Девять лет назад я выбрал путь отказа. Исключил для себя любые искушения.

И как только что понял, это было лучшее решение, возможно, единственное, чтобы не повторить ошибку.

Благодаря отказу от сильных эмоций я освоил железный контроль.

У Кати, несмотря на ее ангельскую внешность наверняка есть свой грех, и не один. А значит есть и своя болевая точка, на которую я буду давить с нескрываемым наслаждением.

— Вы внесли некоторые требования к нашему уставу академии, — я посмотрел на Светлану Снежину, заставляя и ее взглянуть на меня, — я на них согласился, только потому, что они не противоречат общему направлению воспитательной деятельности.

Мать Екатерины кивнула, подтверждая, что понимает.

— Моей девочке нельзя пропускать обучение. Я хочу, чтобы она продолжала заниматься на дистанционном обучении с репетиторами.

Студентка резко вскинула голову, в удивлении округлив глаза и вопросительно переводя взгляд с меня на мать и обратно.

— Но при условии, что она не станет исключением в числе прочих студентов. Ее обучение… дистанционное… будет проходить только после того, как она закончит дневную программу академии и уложится по времени в установленный режим.

Светлана снова кивнула, отводя взгляд от настойчивого дочери.

— Мам, я не совсем поняла… Здесь в академии нет преподавателей? Тогда чему меня тут будут учить? Мам, зачем ты настояла на переводе? Что здесь за программа, если ты оставляешь репетиторов?

Ее тон возрастал с каждым вопросом, пока не сорвался на крик.

Я постарался скрыть усмешку. Мне самому интересно, что ответит ей мать.

Будет обвинять в распутстве? Неумеренном потреблении алкоголя, а может наркотиков? В чем нагрешила ее дочь, что она упекает своего прекрасного ангела в моей академии для конченых мажоров?

Я сложил руки за спиной, смакуя напряженность в плечах старшей Снежиной. Но та молчала, только красные пятна пошли по ее лицу, портя совершенную внешность.

— Если у вас с этим проблемы, — вмешался я в разговор, — откажитесь прямо сейчас. Уезжайте и забирайте свою дочь.

— Мам, вообще, я совершеннолетняя, — встрепенулась Екатерина, вдруг обнаружив лазейку в моих словах. — Ты не вправе упекать меня в психушку. Ведь я еще и дееспособная? Я не останусь здесь!

— Останешься, — твердым и на удивление холодным тоном отрезала Светлана. — Если хочешь сохранить свою жизнь и не потерять наследство, ты останешься здесь и будешь выполнять все, что тебе велят.

Я надеялся на отповедь и приоткрытые шкафы со скелетами, но нет. Никаких подробностей я не получил. Жаль.

Мне все равно останутся они или уйдут. Но мне важно было подчеркнуть, что Снежина не станет здесь исключением! Я не делаю исключений никому. Екатерина будет занята здесь весь день, и это может стать серьезной помехой в занятиях с репетиторами.

Удивительно, что Екатерине было что сказать по этому поводу.

— Но, мам, папа…

— Папа со мной согласен. Так будет лучше для всех. И для тебя.

— Ты серьезно?! Ты видела решетки на окнах? Может они еще и смирительные рубашки надевают на студентов вместо формы? А наказания в уставе прописаны? Они тут применяются?

Я с удовольствием смотрел на Светлану, ожидая ее реакции. Она знала про наказания. И хотела также исключить их из воспитательного процесса дочери. Я отказался. Если дочь будет нарушать правила академии, она будет подвергаться наказаниям, как и все остальные.

— Просто слушайся и не нарушай правила. И все будет хорошо.

Екатерина вскочила:

— Ты с ума сошла? Вы оба с папой сошли с ума!

— Сядь, — оборвал я начинающуюся истерику. — А вам пора уезжать. Прощайте, — обронил я Светлане.

Та подхватила сумочку, телефон и встала лицом к лицу.

— Я была права насчет вас. Вы жесткий и бескомпромиссный. Но вы дали мне слово, что тут она будет в безопасности. Вам лучше его сдержать. Или ваша репутация пострадает.

И тут мне нечем было крыть. Она действительно права на все сто.

— Катя, слушайся господина Шереметьева. До каникул мы не приедем. Общение сократим до минимума. В твоих же интересах.

— Мам, какое общение? Как будто у нас когда-то был максимум! — не сдержалась Екатерина.

Мать не ответила. Прощания как такого не было. Ни поцелуев, ни объятий, только полуулыбка и быстрые шаги к выходу.

Я обратил внимание на девушку. Осанку все еще держит, но демонстративно отвернулась в сторону от двери. Мне не нужно видеть ее глаза, чтобы знать, что они блестят от слез.

Растерянность — это нормально. Только я не могу стоять над ней весь месяц, который требуется для частичной адаптации. Мой метод — сразу в воду.

— Сдай телефон.

— Что?!

Я протянул к ней ладонь, жестом заставляя поторопиться. Она упрямо покачала головой.

— Жаль будет начинать твое знакомство с академией с наказания.

Примерно через три секунды она переваривала это заявление, прежде чем вылить на меня.

Три.

Ее дыхание участилось.

Два.

Она сжала кулаки.

Один.

— Отправьте меня домой! — Екатерина повернулась ко мне лицом. — Мне здесь не место. Мне плевать, что думают отец с матерью. Я не буду выполнять ваши глупые правила. А вы сильно пожалеете, что я здесь. Верните ее, пока есть время. Скажите, что передумали. Идите же, пока она не ушла! Скажите, что я не подхожу для вашей академии!

— Нет, — спокойно прервал я ее эмоциональные вспышки.

— Может, я неясно выразилась? — она скрипнула зубами. — Я собираюсь испортить вам каждый день моего пребывания в этой психушке! Я никогда не была послушной девочкой. Вам не удастся перевоспитать меня.

— Это нормально. Ты на стадии отрицания. Она пройдет быстро, наши наказания помогут пройти тебе все пять стадий экстерном.

— А черту ваши наказания! Ты не посмеешь, — ее подбородок дернулся назад. — Папа не позволит!

— Ни папа, ни мама не увидят и не услышат тебя до самых каникул. Сдай телефон.

— Нет, но этого не может быть… Это ненормально! Ты ненормальный… Все эти решетки… Это не академия, да? Я угадала — психушка?

Пришло время научить ее нескольким вещам.

Я сел на край стола рядом с ней.

— Здесь райское место, но увидеть и оценить его способен не каждый. Живописное чистое место, замечательный воздух. К нам часто прилетают несколько соколов, спускаются вниз с гор. В последнее время даже стали гнездиться на крыше академии. И это стало проблемой. Погодки начали влетать в стекла и ломать себе шеи. После третьего погибшего сокола я установил решетки на окна всех этажей. Но ради тебя, Катя, мы можем их снять. Чтобы ты чувствовала себя здесь комфортнее. Сколько смертей ты хочешь увидеть, прежде чем попросишь вернуть решетки на окна?

Из взгляда Снежиной сразу пропала злоба и сменилась растерянностью.

— Простите, я не хотела... Я не знала… П-простите.

Я второй раз отметил, как близко она принимает к сердцу чужое горе. Неожиданно. Молодежь, сдаваемая сюда, не отличается повышенной сентиментальностью и сочувствием.

— Здесь ничего не делается без моего ведома. И ничего не происходит просто так. Для всего есть причина, — тут я решил использовать повод и напугать девчонку. — Для смирительной рубашки тоже.

Екатерина вздрогнула и подняла на меня взгляд, ожидая такой же душещипательной оправдательной истории для смирительных рубашек. Но я не собирался задерживаться здесь дольше положенного.

— Привыкай. Шесть других преподавателей живут на первом этаже академии. У нас есть психолог, с ним откровенные беседы обязательны. Когда ты познакомишься с ними и с другими студентами, тогда у тебя появится право судить. А пока воздержись от необоснованных предположений, — я направился к двери. — Следуй за мной.

Она повиновалась без попытки вставить свое ценное мнение.

Освежающее изменение. Хотя и длилось, разумеется, недолго.

Я успел отвести ее вниз по лестнице и через главное здание, когда на первом этаже столкнулся с группой студентов, бегущих в подготовленный обеденный зал.

Вчера начался новый учебный год, и они радовались встрече с друзьями после летних каникул, знакомились с первокурсниками.

Если бы все пошло по-другому, я бы позволил Снежиной присоединиться к празднику. Но вместо этого я пошел дальше, ожидая, что она последует за мной.

Снежина задержалась у входа в зал, засмотревшись на веселящихся студентов.

— Чем они заняты?

— Еда, танцы, развлечения. Студенческая вечеринка, в общем. Все то, чего у тебя не будет. Ты наказана.

— Да пофиг.

Я завернул за следующий угол, не сбавляя скорости.

— Не отставай и помолчи пока, — бросил не глядя.

— Ужин теперь тоже привилегия? — Екатерина заторопилась за мной. — Я проголодалась вообще-то.

— Тебе следовало подумать об этом прежде, чем открывать рот. Тогда и сейчас.

Я остановился и сделал паузу, ощущая злую радость от вида пойманной и выброшенной на берег рыбы по имени Катя.

— Ну ладно… Поймали. Что теперь? Еще раз накажете? Двойное наказание в первый же день?

— Когда ты делаешь ошибку — ты учишься на ней.

Она фыркнула.

— Я не собака Павлова, чтобы отрабатывать на мне условные рефлексы.

— А я не делаю исключений ни для одного студента. Ни для кого. Каждое неповиновение, оскорбление или грубый жест будут пресекаться. Кивни, если понимаешь. Кивни молча!

Она сжала челюсти. Скрестила руки. Перенесла вес с ноги на ногу. Выдохнула. И только тогда кивнула.

— Хорошо. А теперь перестань волочить ноги, распрями спину — и не отставай от меня ни на шаг.

Клянусь богом, в которого я не верю, что в глубине ее глаз сверкнуло пламя. Но я и не таких ведьм укрощал в своей академии.

ГЛАВА 4

ШЕРЕМЕТЬЕВ

До спальных корпусов десять минут ходьбы и подъем на третий этаж.

Екатерина еле поспевала за моим широким шагом, выдвинув подбородок вперед в знак недовольства. Всем видом выражая обиженную девчонку.

На кого она обижена? На меня или на мать?

Черт. Но это… Это сексуально.

Я хватанул воздух. Да, в ней было и еще кое-что привлекательное.

Ее молчание.

Сладкая, славная тишина.

Когда она не разговаривала, то казалась старше. Более зрелой. Обладая гибкой фигурой и уверенной походкой, она держалась изящно и грациозно.

Она очень старалась изобразить неповиновение и враждебность, но когда теряла бдительность, ее выдала натура.

Девочка привыкла подчиняться. Покорное послушание богатым родителям и как следствие, послушная жена выбранному жениху.

— Мы вышли из главного здания, — сообщил я, помогая ей сориентироваться внутри академии. — Здесь расположены классы, офисы, библиотека и столовая. Впереди общежитие. Все студенты должны быть в своих комнатах с девяти вечера. Свет погаснет в десять. Выходить из комнат до самого рассвета нельзя.

Екатерина упрямо молчала, даже не оглядываясь, чтобы посмотреть куда я показываю.

Упрямость с покорностью — опасное сочетание, к которому в прошлой жизни я имел слабость...

— Тут есть спортивная площадка, спортзал и театр. За пределы академии студенты не выходят. Или исключительно в сопровождении.

— Ок. Поняла. Свидания запрещены, — огрызнулась Снежина.

— Есть регулярные общественные мероприятия. Есть психолог, его посещение обязательно.

— Психолог? — она остановилась, ее глаза округлились. — Опять?!

— Он следит за состоянием студентов. Часы с ним обязательны к посещению.

— Ну да, шизофрения не вера, тут выбора не оставляют… — она поморщилась, но продолжила идти. — А если психолог подтвердит, что я нормальная?

— Ты теперь студентка, Снежина. Пока являешься ей будешь следовать правилам. Психолог — часть правил.

— Все веселее и веселее!

— Девяносто процентов из студентов реагируют так, как вы сейчас реагируете. Они изменили свое отношение, и вы измените.

— А остальные десять процентов?

— Переводятся на спецрежим.

Она не спрашивала про спецрежим, а я не стал себя утруждать объяснением.

Мы вошли в общежитие. Я нечасто заходил в это крыло здания. Я избегал его — слишком много юношеских гормонов и розовых соплей с оборками. Не говоря уже о том, что я боялся пройти мимо открытой двери и увидеть что-то, что заставило бы меня принимать неудобное решение.

Личные границы остаются личными даже здесь. Комендант общежития, следил за правилами проживания, Алекс — за их безопасностью. Мне достаточно было только изредка появляться и решать внештатные ситуации.

— Твоя комната. Чемодан чуть позднее доставит Александр, когда досмотрит его.

Снежина скривила губы после нашего неприятного разговора, обошла меня и резко развернулась:

— Обещаю, что превращу твою жизнь в ад.

Я сдержал дьявольскую улыбку. Показная покорность резко сменяющаяся дерзостью меня заводили. Будет приятно следить за ее очищением и преображением.

— Круги уже смыкаются. Но не вокруг меня, Екатерина, — одернул я гордячку, но она тут же захлопнула дверь перед моим носом.

Я не успел отойти от комнаты, когда дверь снова распахнулась.

— Я буду жить не одна?

Пришлось повернуться, чтобы еще раз полюбоваться рассерженным и растерянным лицом Снежиной.

— Нет, с тобой живет Дарья. — Пока она снова не закрыла дверь, обратил внимание на вторую дверь внутри их комнаты. — Ванная одна на комнату.

Екатерина сделала шаг назад, при мне распахнула дверь в санузел и включила свет.

Она вытянула шею, вглядываясь в спартанское убранство. Две односпальные кровати, письменный стол и прикроватная тумбочка. В ванной только душевая кабина, умывальник, полка для гигиенических принадлежностей и унитаз.

— Тут все просматривается? — повернула голову Екатерина на камеру, висящую под потолком в коридоре.

— В личных комнатах нет камер, — я все еще стоял в дверях. — И нет замков.

Теперь Снежина не торопилась прерывать разговор, и я добавил:

— Справочник для студентов лежит на столе. Прочти перед сном. В нем ты найдешь правила и основную информацию, например, о дресс-коде. Общий сбор в семь утра. Будь внизу ровно в шесть сорок пять.

Она осмотрела комнату рассеянным взглядом, все еще не двигаясь с места. Затем вздохнула и посмотрела на меня иначе. Вздрогнула и произнесла, мило покраснев:

— Прошу прощения за высказанное неуважение. Я не специально. Это все от страха.

Даже руки на груди сложила и ресницами хлопнула.

Я молчал, ожидая, чем закончится это представление.

— А теперь можно мне вернуть телефон, пожалуйста? — она снова взмахнула ресницами, и я уверен в прежней жизни ей это всегда помогало.

— Можно.

О, как же она обрадовалась!

— Но не сегодня, — подчеркнул я. — Теперь ты можешь закрыть дверь с той стороны. Сегодня ты останешься там до утра.

Ее челюсти сжались.

— Это значит сейчас, — я использовал тот едкий тон, который раньше очищал конференц-зал менее чем за три секунды.

То же самое произошло и с Екатериной: все ее тело пришло в движение прежде, чем я прорычал последний слог.

Я постоял еще с минуту, ожидая, что Снежина снова откроет дверь и выдаст новую порцию вопросов. Но нет.

Зато с лестницы раздался гул голосов возвращающихся из столовой студентов.

Я чертыхнулся и быстро пошел в противоположную сторону по коридору, к тайной лестнице, которой пользовался только я и моя служба безопасности в лице Александра.

К счастью, здесь меня защищать не требовалось. А от взбалмошных и избалованных девчонок я отбивался без посторонней помощи.

Но уже скрываясь за панелью на дополнительной лестнице, я не мог унять какое-то неприятное беспокойство.

С чем оно связано?

Я спускался по лестнице, засунул палец под воротник узкой рубашки и оторвал его от горла, дергая, дергая, пытаясь дышать спокойно.

Что, черт возьми, произошло?

Я позволил студентке зацепить меня. Впервые за долгое время. Но теперь все в порядке. Уже все под контролем. Екатерина ничего не заметила, а я не переступил черту.

Я не интересовался ею на физическом, сексуальном уровне… Только как любой другой студенткой. На профессиональном уровне. Вот правильное слово.

Но перед глазами все равно вставал ее будоражащий фантазию образ, с гордо выпрямленной спиной, насмешливыми глазами и торчащими вишенками сосков под тонким шелковым топиком.

Я прерывисто выдохнул и остановился.

Нет, я никогда не сойду с выбранного пути. Я знаю, чем заканчивается потакание собственным слабостям. И Снежина не единственная, кто пытался расшатать мои принципы.

Но я дал обеты. И они нерушимы.

Уж точно не ради очередной испорченной студентки.

ГЛАВА 5

ШЕРЕМЕТЬЕВ

Я вышел из темного коридора и сразу наткнулся на стайку студенток.

— Доброго вечера, Игорь Александрович!

Я повернул в другую сторону от них, не отвечая, а они пошли дальше, привыкшие к моей угрюмости.

Я вышел из академии и обогнул главное здание. В отличие от нанятых преподавателей, я не жил в основном здании академии.

Гравий хрустел под моими туфлями, ночной воздух охладил мою кожу. Чистый, свежий, горный. Так непохоже на вонь выхлопов и тяжкой жары асфальта столицы. Мне нравилось это спокойствие.

Свернув с тропы, я пересек ухоженную лужайку и последовал к каменной стене, огораживающей территорию академии. Над ней шла колючая проволока с током, о чем каждые два метра висели предупреждающие знаки.

Прикосновение к проволоке не убьет человека, но может сбить с толка и деморализовать.

Каждый год это проверял на себе как минимум один идиот.

Я подошел к воротам — единственному входу и выходу с задней стороны академии — и ввел свой код на клавиатуре. Замок зажужжал, и я покинул территорию.

Трехминутная прогулка по тихой тропинке вниз принесла меня к знакомому дому. Большинство служащих жили в здании академии. Я тоже держал там за собой комнату, но Алексу требовалось выделенное пространство. К тому же моему другу я мог предоставить все, что он пожелал. Поэтому этот дом мы делили на двоих.

Я на секунду замер перед дверью, вспоминая события сегодняшнего дня, ярко-голубые глаза Екатерины, отчего-то по-прежнему тревожащих даже при воспоминании.

Все, пора идти.

Я отложил свои мысли и сосредоточился на повестке дня завтрашнего дня — планировании учебной программы, беседе с психологом и тестах Екатерины.

Дверь скрипнула, когда я вошел в одноэтажный дом. Большая комната была совмещена с мини-кухней и составляла гостиную. Короткий коридор вел в спальни и ванные комнаты.

На голых стенах висел портрет девушки, о которой я ничего не знал. Узнал бы, если бы захотел. Но я не хотел нарушать личное пространство Алекса.

На окнах — темные шторы. Потертый кожаный диван. Дровяной камин. И ничего больше.

Скромно. Непритязательно.

Незаменимо.

Здесь я ночую чаще, чем в личной комнате в академии. С Алексом меня не достают мои черти.

В Академии я делаю то, что приносит мне искупление. Но прегрешения прошлого так просто не отпускают из своих загребущих лап.

Я вынул из кармана телефон и уставился на него. Я не собирался его проверять. Отчет моего безопасника предоставил все, что мне нужно знать о Снежиной.

Я уже знал, что они сколотили свое состояние в те времена, когда рейдерские захваты считались законными, когда воровство было нормой, а на переговоры вместо ручек брали автоматы.

Девяностые, что сказать. Кто прошел мимо из тех, кто сейчас богат и знаменит?

Даже я этого не миновал, хотя потом тщательно подчистил все хвосты.

Как и большинство нынешних влиятельных семей, уцелевших в период перехода в легальный бизнес, Снежины были вовлечены во многие темные дела, в том числе в давнюю вражду с другой богатой семьей с еще более грязной изнанкой.

О самой Екатерине не было известно ничего непристойного. Она была единственной дочерью в семье — воспитанной, милой и готовой к брачному союзу по выбору родителей.

Несомненно, они выбрали наиболее подходящую партию для дочери, которая максимально укрепила бы их бизнес.

От этой мысли меня тошнило. Никого нельзя использовать таким образом, но это случается. Черт, это происходило веками и происходит теперь.

Кто я такой, чтобы судить?

Мне только надо подшлифовать поведение Екатерины, вытравив из нее пороки.

Я подошел к шкафу, достал стакан и бутылку коньяка. Когда я начал наливать, в дверь постучали.

— Открыто, — я взял второй стакан.

— Думал, тебе может понадобиться компания, — тихий голос Алекса с легким прибалтийским акцентом разнесся по комнате.

— Еще бы... Ты здесь, чтобы получить пикантные подробности?

— Разумеется, — подтвердил он. — Расскажи мне все. Кстати, я видел ее, мой друг. И готов побиться, тебе придется нелегко.

Я повернулся, чтобы передать ему стакан. Сегодня он был одет в повседневную одежду, сменив строгую форму Академии на футболку и джинсы. Белый цвет футболки подчеркивал его смуглую кожу и черные волосы.

Мы со школы были лучшими друзьями. Практически неразлучны, пока не закончили учебу. Потом он поступил в военное училище, а я пошел своим путем.

Я потерял его след, и он не давал о себе знать, но провидение, в которое я верю, столкнуло нас снова. Он вернулся другим.

Я сразу узнал его, хотя он изменился. Я рассказал ему о своем убийстве, он мне — о своих... Между нами была разница только в количестве жертв. Но он был солдатом и убивал по приказу, а я одержимым. И мой грех ничто не способно оправдать.

Я отнес свой стакан к креслу, уселся и отпил, смакуя каждый глоток и глядя в огонь.

— Встреча прошла, как и ожидалось. Новенькая со строптивым характером, и теперь мои надежды на спокойный год разбиты.

— В последний раз, когда у вас был легкий год, ты был невыносим, — Алекс устроился рядом со мной. — Тебе было скучно до безумия. Ты превратился в настоящего ворчуна.

— Я не ворчал! Я просто мог оценить кто и как работает! Что сложного в том, чтобы хорошо исполнять свои обязанности? Пусть спасибо скажут, что я никого не уволил.

— И я об этом же, — тихо рассмеялся Алекс. — Тебе не нравится, когда все легко, Игорь. Это не твой стиль.

Я откинулся назад, пил, в голове вертелось все то, что мне нужно будет сделать завтра.

— Она тебе дерзила? — спросил Алекс.

— Кто? Светлана?

— Нет, идиот, — он закатил глаза. — Ее дочь.

Я прищурился, чувствуя, что с характером девчонки столкнулся не я один.

— Она соплячка, — я расстегнул верхние пуговицы на рубашке. — Несговорчивая, непочтительная, острая на язык.

— Да, да… Ее язык еще задаст жару, — качнул бокалом Алекс.

— И она… хм. Она… Ну что сказать? Она просто неприлично хороша для восемнадцатилетней.

С глазами, которые вспыхивают волшебным огнем. А ее смелость? От ее дерзкого взгляда у меня закипает кровь.

Алекс хмыкнул слишком понимающе.

Да, черт подери, я ей очарован, и это доставляет мне огромное неудобство.

— Да, Алекс, — я смотрел в свой стакан, покачивая янтарным содержимым по кругу. — У меня может случиться рецидив.

— Хорошо, — он поставил стакан и повернулся лицом ко мне. — Это настолько нетерпимо? Неконтролируемо?

Я бы назвал — болезненно. Алекс был единственным живым свидетелем, который знал в лицо моих чертей.

— Не совсем...

— А мать? Как ты среагировал на нее?

— Никак. Она хороша, и по возрасту мне ближе… Но...

— Значит, дочь? Значит схватка будет острее, Игорь, — он хохотнул.

— Веселишься. Ты слишком веришь в меня, Алекс, а вот я не настолько себе доверяю. Теперь.

— Влечение — это человеческая природа. Мы все переживаем это, и любой человек, который говорит обратное, скрывает что-то похуже. У нас одинокая жизнь. Мы стареем в одиночестве. Так что желание согреться — это не преступление. Но я буду честен. Давай посмотрим правде в глаза. У тебя ужасный, просто ужасный вкус к женщинам, друг мой, — он драматично вздрогнул.

— Ты засранец!

Алекс громко и от души засмеялся и взял коньяк.

Только он мог смеяться над моими недостатками.

Моя сексуальная предрасположенность была просто частью моей игры, которую я прекратил, после убийства. И вдруг сегодня она дала сбой и снова началась.

— Я должен держаться от девчонки подальше.

— Слушай, — Алекс отставил бутылку и потянулся за лимоном. — У тебя больше терпения и контроля, чем у кого-либо. То происшествие…

— То убийство.

— То случайное происшествие изменило тебя. Но ты не потерялся. Ты снова делаешь бизнес и занимаешься чертовой благотворительностью. Деньги и время, которые ты вложил в эту Академию, достойны восхищения. Ты хороший человек, Шереметьев. Расслабься. Не каждую же любовницу ты будешь душить?

Я передернул плечами.

— Не проверял и не собираюсь. Ты приглядывай за мной. Я ведь никогда не был хорошим человеком.

— Я не о том говорю. Конечно, ты по-прежнему безжалостен. И мне прямо-таки страшно, когда тебя выводят из себя. Может, я не согласен со всеми твоими методами обучения, но, когда дело доходит до мотивации, ты находишь железные аргументы.

Я поднял стакан.

Он чокнулся своим бокалом с моим и выпил, глядя на меня поверх края.

— И чем же тебя так зацепила Снежина-младшая?

— Она ненавидит меня.

— Это пройдет. Со всеми проходит. Она через неделю начнет обожать тебя.

— Это меня и пугает… А что если не сломается?

— Перед твоим очарованием? Да прекрати!

— И все же… Если она будет продолжать дерзить назло? Ты меня знаешь… Я люблю, когда мне бросают вызов. И я люблю побеждать.

— Ты игрок, друг, тебя кипятит ее вызов. Но долго она не продержится. Поверь мне.

Я кивнул.

— Но если продержится… Если втянет меня в свою игру, то на каникулы я отчислю ее и отправлю обратно к родителям.

— А вот это зрелое решение. Ты все понимаешь и контролируешь себя. Молодец. А главное помни, не все твои любовницы умирали во время оргазма. Значит, если и случится между вами чего, ты ее не убьешь.

Алекс наставил на меня палец, твердо глядя в глаза:

— Трахнешь, но не убьешь.

— Я не буду ее трахать. Я не трахаю студенток, а отучаю их от беспорядочных половых связей.

— Главное помни об этом, когда будешь рядом с этой девчонкой.

Я вздохнул и рассмеялся. Нужно вернуться к тренировкам и выжимать себя так, чтобы сил даже на мысли о сексе не оставалось. Я дал обет и я его сдержу.

Никаких женщин. Никаких игр. Никакого секса.

ГЛАВА 6

ЕКАТЕРИНА

Я сильно нажала ладонями на веки, чтобы остановить слезы.

Не дождутся.

Никто не знает меня настоящую. Даже мои друзья. Они видели только то, что я им показывала. Мой светский образ и ничего больше.

Я была дочерью своей матери. Она воспитала упорство в моих жилах и сталь в моих костях. Я всю жизнь наблюдала за ней, училась у нее.

Дверь в комнату неожиданно открылась и на пороге застыла девушка.

Я шмыгнула в последний раз и развернулась к ней с самым невозмутимым видом, на который была способна.

— Ты кто?

Девица по-хозяйски прошла в комнату и села на одну из кроватей.

— А ты та самая Дарья? — догадалась я.

Она склонила голову набок, прищурившись и нагло разглядывая меня. У меня для всех был только один тест.

— Я Снежина.

Проговорила и внимательно следила за ее реакцией. Если ей незнакома наша фамилия, то мне нечего делать в этой комнате.

Но девица сразу изменилась в лице.

— Привет. От тебя предки тоже решили избавиться?

Я приподняла бровь. Что она имела в виду? Я вообще-то единственная наследница.

— Нет. Мне просто нужен свежий воздух и некоторое уединение.

По лицу Дарьи я поняла, что мазала на хлебушек она мою ложь, но вслух ничего не сказала, а я не стала настаивать.

— Ты что-нибудь знаешь об этой академии? — вместо допроса уточнила она.

— Не интересовалась. Но если ты можешь поделиться, я буду признательна.

Дарья кивнула на кровать напротив, на ту, которая станет моей на некоторое время. Но присесть я не успела. В дверь раздался короткий стук и вошел Александр, внося мой чемодан.

Дарья напряглась, но никак не поприветствовала безопасника. И я не стала ничего говорить. Это его обязанность, он за это деньги получает.

— Доброй ночи, — скупо бросил он и вышел.

— Твой?

Я кивнула.

— Бесполезно. Здесь тебе выдадут уродскую форму, которую будешь носить двадцать четыре часа в сутки.

— Даже спать в ней буду? — удивилась я.

Дарья скорчила рожицу:

— О нет, в постели ты можешь отрываться сколько угодно. Меня ничем не шокируешь.

Мы засмеялись, и это заметно растопило атмосферу. Мне бы теперь узнать кто такая Даша и из какой семьи. Но рано или поздно она все равно захочет поделиться.

— Ну давай, рассказывай. Начни с ректора. Кто он?

— Шереметьев? О, это наш местный кумир. Если ты как и все купишься на его смазливую мордаху, то вставай в очередь, подруга. По нему не ссат разве что парни. И то не все. У него известная фамилия, заметила?

Я кивнула. Что-то про Шереметьевых я слышала.

— Так он из них? Не однофамилец?

— Нет! Он тот самый Шереметьев! Миллиардер, сделавший себя сам. Видный холостяк. Большинство мамочек суют сюда дочерей как раз в надежде заполучить его в зятья.

Я удивилась, а Дарья снова внимательно следила за моей реакцией.

— Я не из этих, — уверила я, хотя сама задумалась, могли ли у моих родителей быть причины отправить меня к тому самому Шереметьеву?

Вряд ли…

Они же уже выбрали мне партию!

— Зачем миллиардеру прятаться в глуши? — спросила я.

— Никто не знает, почему девять лет назад он вдруг обменял свои дорогие галстуки на строгую одежду ректора. Всем интересно, но никто не знает. Ему всего сорок, и он не женат. Но достаточно молод, чтобы остепениться и вернуться в бизнес. Просто еще ни одна студентка не смогла покорить его настолько. Если повезет, он станет золотым билетом для кого-то.

— Как интересно, — пробормотала я, досадуя, что ректор все же старше, чем мне показалось вначале, — Что за женщину он ищет?

— К сожалению, он ее не ищет, — расстроенно протянула Дарья, — но это совершенно точно должна быть умная женщина. С безупречной репутацией. И мне кажется, опытная. Я с прошлого года здесь и обратила внимание, что Шереметьев гораздо эмоциональнее реагирует на матерей, чем на их дочек. Игорь Александрович явно предпочитает женщин постарше.

— Ну ничего себе!

Я пыталась вспомнить наш разговор в аудитории под стеклянным куполом и вынуждена была признать, что в глазах ректора определенно был огонек, когда он общался с моей матерью.

Но руку он ей все же не поцеловал… Она не в его вкусе? Ха, вот мамочке облом то вышел.

— Я не… думаю, что кому-то удастся обломать его. Он уже десять лет живет в глуши и ни одной интрижки со студентками. Вообще. Но…

— Что?

— Знаешь, эти странные правила… И запреты… Ну и то, что Шереметьев живет в одном доме с Александром.

— С этим?

Я по тону поняла, на что намекает Даша. Та кивнула и поджала губы… Я сощурилась: ей что безопасник нравится? Этот упырь?!

— А что за правила? Расскажи. Читать я эту брошюру точно не стану.

— Нельзя покидать академию. Нельзя приглашать в комнату парней, и никого из педсостава, как ты понимаешь. Не ходить в личные покои преподов, какой бы ни была причина. Не трахаться, не ширяться, не пить, не драться и еще двадцать один пункт “не”.

Ее слова застряли у меня в горле. Я тупо не выучу столько правил!

А потом соседка по комнате добавила:

— Но главное не нарываться на скандал. Особенно с Шереметьевым.

— Почему? — спросила я в недоумении.

— Тебе лучше не знать, — закатила глаза Дарья, ушла и закрылась в ванной комнате.

Что ж, я услышала достаточно.

Все здесь вертится по желанию Шереметьева. Он один тут царь и бог.

Почему миллиардер стал ректором?

Счастье за ​​деньги не купишь, но деньги, черт возьми, поддерживали работу этой академии. Сейчас он жил за счет взносов за обучение таких богатых семей, как моя.

Итак, здесь элитная академия для богатеньких наследников, родители которых отправляли их исправляться или окручивать ректора и бывшего миллиардера, который практиковал телесные наказания.

У Шереметьева было прошлое, которое он скрывал. Он что, действительно был извращенцем? Или геем?

Я вздрогнула, запуская руки в волосы.

Уж лучше бы он был геем.

К десяти вечера все стихло. Я лежала, таращилась в потолок моей новой комнаты, но так и не смогла уснуть.

Я не пыталась завести новых друзей, здесь они мне не нужны. К черту это место. Если мама с папой на что-то надеялись — зря. Я не собираюсь заводить знакомства в этом странном месте.

Я перевернулась на узкой кровати и почувствовала, как мои волосы спутываются, а на лице собираются морщины. Как можно спать на такой ужасной постели и застилать таким ужасным материалом?

Мне не хватало шелковых наволочек. Я пыталась упаковать их, но мама передала мне список, одобренный администрацией академии.

Знаем мы теперь, кто составлял этот список для монашек.

Я пыталась взять побольше вещей, но мама потом выкинула из чемодана все “лишнее”.

Слишком короткое.

Слишком прозрачное.

Никаких стрингов.

Никакой кожи.

Неподходящее.

Слишком фривольное.

В результате остался только один чемодан, набитый шмотьем, о которой я даже не подозревала. Консервативный, серо-коричневый, ничем не примечательный тряпичный мусор.

Неважно. Я здесь ненадолго. Я провела всю ночь, планируя свой уход.

Если меня поймают с алкоголем, наркотиками или оружием, это гарантирует мое исключение. Вот только у меня не было ни того, ни другого, ни третьего! Никогда не поверю, что здесь никто не пьет.

Можно попробовать экстравагантный метод, например поджечь комнату. Но я не нашла ни спичек, ни зажигалки. А еще вспомнила про решетки на окнах.

Я не собиралась из одной тюрьмы перекочевать в другую.

Если бы у меня был телефон, я могла бы смотреть порно на максимальной громкости во время занятий. Но поскольку мой телефон отобрали, я читала правила в справочнике, придумывая способы их нарушить. Это единственное, что интересовало меня в этой брошюрке.

Я должна методично нарушать все правила академии, не бояться наказаний, нарываться везде и всегда. Быть смелой и безбашенной.

То есть жить некоторое время в разрез с собственным воспитанием и чувством такта. Я не могла вообразить, как смогу сломать чужие вещи или украсть. Черт, я даже ни разу не курила сигарет, не говоря уже о дури или наркотиках.

В справочнике целая глава была посвящена строгой политике по взаимоотношению между мужчиной и женщиной. Хотя суть сводилась к одному. На территории академии между ними не должно быть никаких контактов. И общежития для девочек и мальчиков располагались в разных крылах здания.

Нужно подружиться с теми, кто, как и я подрывает правила академии. Найти девушек, которые пробыли здесь долго, чтобы знать местность и все слабые места. Академия Шереметьева может быть правильной и чопорной, но всегда есть место радикалам. И найти их будет несложно.

Незадолго до рассвета по коридору раздались шаги. Кто-то ходил на цыпочках мимо комнаты и шептался.

Я перевернулась, взглянула на часы и застонала. Я спала всего двадцать минут, и те кто сейчас бродил по коридорам явно поторопились с подъемом на два часа.

Что, черт возьми, они делали так рано?

Любопытство подняло меня с кровати. Я оглянулась на Дашу, она все еще спала. Будить ее не стала, лучше сама посмотрю.

Я открыла дверь и мельком увидела чью-то задницу. Она исчезла за углом к лестнице в крошечной майке-алкоголичке и стрингах.

Ага, списки, как же! Мне значит никаких стрингов в этой Академии, а другие в шелковых комбинациях могут рассекать?

Я рванула вперед, чтобы не упустить студентку. На площадке лестничной клетки сверху доносился приглушенный шум. В другой ситуации я бы почувствовала себя голой в одной футболке и нижнем белье. Но было шесть утра, и я гналась за девицей с голой задницей.

Лестница вывела меня на верхний уровень с пустым коридором, идентичным моему этажу, комнатами по одной стороне и окнами по другой. И оглушительно тихим воздухом. Я кралась вперед мимо открытых дверей и пустующих комнат. Все они были жилыми, но все кровати была пусты и смяты.

Где все?

Из конца коридора донесся возбужденный шепот. Я поспешила на голоса и остановилась в проходе.

К двум окнам прилепилась дюжина студенток. Стоя ко мне спинами, они толкались и толкались, пытаясь выглянуть наружу. Некоторые залезали на подоконники и перила, чтобы смотреть поверх других.

А самое главное, все были одеты смело, непристойно, вызывающе и очень дорого! Их нижнее белье не скрывало больших сисек и пышных, женственных тел.

Значит, только мне нельзя было взять ничего будоражащего воображения? Прямо индивидуальный список для Снежиной. Точно ли он составлялся Шереметьевым? Или все же моей мамой?

Солнце уже поднялось над горами, освещая небо бледной пастелью. Я задержалась на пороге, умирая от желания узнать, что может быть так чертовски захватывающим в том окне.

— Посмотри на него, — хорошенькая рыжая студентка прерывисто вздохнула. — Это нечестно, что он даже не замечает нас.

— Он — настоящий секс, в прямом смысле слова, — прошептала другая девушка.

— А эти руки!

— О боже! — брюнетка с бесконечными изгибами прижалась лбом к стеклу. — Алиса, посмотри на эту задницу!

Я прикусила нижнюю губу, спрятав улыбку.

Парни, должно быть, занимались спортом на поле. Шел футбольный сезон, и, видимо, у этих девушек были любимые игроки. Но что они могли видеть с такого расстояния?

Я медленно подошла ближе, приближаясь к их спинам. Ни одна голова не повернулась ко мне, когда я наконец выглянула из-за края окна.

О!

Мой!

Боже!

Это были не парни...

Я зажала рот ладонью, приглушая вздох.

Это был полуобнаженный Шереметьев.

Одетый только в серые спортивные штаны, он стоял под окнами академии и вытягивал руки над головой. Тонкие спортивные штаны низко свисали на его узкие бедра, повторяя толстую выпуклость и опасно цепляясь за твердые круглые мускулы его ягодиц.

Эта задница и вправду была офигенной.

Он сложил руки за спину, повернулся к солнца, словно прописывая ему правила восхода. Его поза подчеркивала четкость спины и силу ног.

Потрясающе красивый.

Опасно вкусный.

Да просто порнографический…

Черт, я банально потекла от его вида. И не я одна.

Позади него за беговой дорожкой стояло несколько уличных тренажеров.

Девочки, очевидно, знали его расписание и установили свои будильники, чтобы посмотреть, как он пробежит эту тропу и остановится у оборудования под окном. В шесть утра он, наверное, думал, что в полном уединении.

Идиот.

Не стоит недооценивать ум женщин.

Вокруг меня продолжался хриплый шепот. Они не заметили моего присутствия, их глаза были прикованы к ректору.

— Какая преданность физическому здоровью, — чернявая девушка рядом со мной нарисовала сердце на запотевшем стекле в нескольких сантиметрах от своего лица.

— Тимур сказал, что он поднимает тяжести вместе с футбольной командой. Я никогда в жизни так сильно не хотела быть парнем. Можете себе представить тренировку рядом с Игорем?

— Да. Я могу себе это представить. Весь. Длинный. День...

— Клянусь, я высосу весь его член, твердя его любимые правила Академии.

— Та же херня... Знать бы, кто ему нравится.

— Зачем? Прибить хочешь?

Они вовсе не были чопорными. Я нашла свою банду.

Мое лицо расплылось в улыбке. Я была рядом с ними, я буду соглашаться со всем, что они говорят.

Что же до чертова ректора…

Издалека, когда его осуждающий взгляд не был направлен на меня, он и правда показался мне самым сексуальным мужчиной на свете. Но вблизи его опьяняющий запах душил меня.

Он сделал еще несколько растяжек на силовых планках, вызвав вздохи у нас. Затем побежал к воротам.

— Я не знаю, как называются эти V-образные штуки, — сказал кто-то. — Но я хочу намазать их маслом и растереть своим обнаженным телом.

— Они называются сексуальными трапециевидными линиями, — пробормотала я.

— Какими? — в мою сторону повернулась десяток голов.

— V-образная форма на прессе, — я отступила и прислонилась плечом к стене под тяжестью их взглядов. — Это блок, который обвивает тело и поддерживает позвоночник. Если у мужчины супер сильный корпус и мало жира, можно увидеть косые мышцы. Пояс Адониса, бога красоты.

— Ты что, самая умная? — спросила брюнетка тоном, который не предполагал ничего хорошего.

— Я кое-что помню, скажем… Кое-какие приятные части мужской анатомии, — я вздохнула. — Так ты смотришь, как он бегает каждый день?

— Ради этого стоит встать пораньше и сделать зарядку, — пожала плечами рыженькая. — Хотя бы глазами. Меня зовут Алиса.

За ее словами последовал смех.

Пышная брюнетка спрыгнула с подоконника и подошла, внимательно осматривая меня с головы до ног.

— Я Марина. Это Алиса, — указала она на рыженькую. — А ты Снежина?

Быстро они!

— Да, я Снежина, Катя. Только что прибыла в эти дивные стены.

— Все, решено! — прокричала рыженькая. — Я больше не балуюсь с парнями. Я нацелилась на мужчину. Человека в черном!

— На Шереметьева?

— Конечно. У меня есть планы относительно этого святоши, когда я в следующий раз останусь с ним наедине.

Она сошла с ума? Я не могла выбросить из головы его голос. Разве он никогда не кричал на нее так? Или не смотрел на нее, как будто хотел прибить?

— Разве он вас не пугает? — спросила я.

Она ущипнула себя за соски и выгнула позвоночник, напевая:

— Он так меня пуга-а-ает…

— Я встретилась с ним только вчера вечером, и… Он злее, чем я ожидала.

— О, он злой, — подхватила Анжела. — Но каждый раз, когда я смотрю в эти сексуальные голубые глаза, я таю и делаю все, что он требует.

— Значит, он не наказывал тебя? — я осмотрела коридор, внимательно изучая реакцию каждой девушки. — Хоть кого-то из вас?

Некоторые из них пожали плечами. Остальные кивнули, поджав губы. Никто из них не выглядел напуганным или оскорбленным.

— Я Ева, староста на этом этаже, — светленькая девушка подняла руку, чопорно помахала рукой и вернула ее к изогнутому бедру. — Если ты его разозлишь, он заставит тебя делать что-нибудь отвратительное. Дополнительную работу, помогать на кухне и все такое. Не все так плохо. Некоторым из нас даже нравится, когда мы встречаемся с ним один на один.

Ее улыбка заставила меня расслабиться. Может, вчера вечером я слишком остро отреагировала на все это?

— Я не знаю, — высокая блондинка шагнула к двери и остановилась. — Помните, что случилось с Жасмин в прошлом году?

Волна шушуканья прошла через комнату. Некоторые девушки вышли. Остальные уставились в пол.

— И что же случилось с Жасмин? — осторожно спросила я.

— Она осталась после занятий, чтобы снять одежду и оседлать его член. Ну, или сказала, что собирается это сделать, — Ева приподняла плечо. — На следующий день ее не стало. С тех пор ее никто не видел и о ней никто ничего не слышал.

— Но у нее не были всего этого, — Алиса провела руками по своей пышной фигуре. — А я добьюсь успеха там, где потерпела поражение Жасмин.

— Тебя выгонят, — Ева засмеялась, уходя.

— Исключено! — бросила вслед Алиса.

У меня были изгибы, пусть не такие крутые, как у Алисы. Но к ним прибавлялась уверенность и сексуальная привлекательность, чтобы соблазнить такого человека, как Шереметьев. Но я не хотела того. Я лишь хотела, чтобы меня исключили.

Когда я вернулась в свою комнату, я прокрутила эту идею в своей голове.

Не буду лгать. Он все еще пугал меня до чертиков. Но если его наказания никого особо не страшат и все можно перетерпеть, как утверждали девушки, я могла бы с их помощью добиться того наказания, которое отправило меня домой.

ГЛАВА 7

ШЕРЕМЕТЬЕВ

Около сорока щебечущих девушек заполнили лужайку перед входом в главное здание. По цвету рубашек и клетчатых юбок они были разделены на четыре группы по классам. К каждому классу приставлен преподаватель, сопровождающий их на короткую прогулку по лесу.

Я взглянул на часы, и как раз вовремя. Группы начали проходить через ворота. В глазах мельтешило от клетчатой формы. Этот зелено-коричневый хвост струился через ворота и вниз, пока не осталась только одна группа.

Я посмотрел на часы. Семь пятьдесят. Последняя группа не двинулась с места.

— Иван Моисеевич? — Я встретил его растерянный взгляд над толпой студентов. — В чем проблема?

Пожилой мужчина поправил очки и покосился на телефон.

— У меня не хватает одной девушки.

— Кого? — я направился к нему, изучая его группу.

Я знал, кто не соизволил выйти еще до того, как он сказал:

— Екатерины Снежиной, — он посмотрел на меня. — Сейчас, простите... Я схожу за ней.

Иван Моисеевич был блестящим учителем музыки, исключительно внимательным и добродушным. Студенты его обожали. Но кто такая Снежина, чтобы проявить к преподавателю и остальной группе девушек внимание?

— Ждите здесь. Я разберусь, — я повернулся к девушке рядом. — Ева. Со мной.

Я шел быстро, сокращая десятиминутный путь как мог. Ева пыталась не отставать, но ее короткие ножки не успевали за мной.

— Вы видели сегодня утром новую студентку Снежину?

Я выбрался на лестничную площадку и перешагивал через две ступеньки в раз.

— Да-а-а, — задыхалась она позади меня. — Она была с нами, когда мы выходили из наших комнат. Должно быть, вернулась назад.

Я оглянулся через плечо, отмечая ее запыхавшееся дыхание и капли пота на лбу.

— Добавьте тридцать минут кардиотренировки в свой распорядок дня.

— В этом году у меня уже полный график.

— Вставайте раньше.

Ева покраснела.

— Да, конечно. Простите, я не подумала...

Девушка была вокалисткой нашей капеллы. Ее мать была депутатом, а отец — генеральным прокурором одного крупного города. Могущественная политическая семья.

Ева в основном вела себя идеально, но ей нужно было выбирать друзей получше. Она и здесь проводила слишком много времени с Алисой, наследницей фармацевтической компании. Алиса же попала сюда за пристрастие к таблеткам и отчаянно требовала внимания.

Когда я добрался до комнаты Екатерины, то постучал в закрытую дверь.

Ответа не последовало.

— Открой, — я кивнул Еве, стоя спиной к двери.

Она послушалась и проскользнула в комнату. Ее шаги замерли. Затем она проговорила, обращаясь к Снежиной:

— Катя, зачем ты создаешь неприятности себе и мне?

Я ущипнул переносицу.

— Она в порядке?

— Не поняла…

— Она одета?

— Да?

Почему она ответила вопросом на вопрос? Что за тупица. То есть мне надо поработать над ее речью.

— Это вы мне скажете!

— А? — она прижала ладони ко рту.

Я разозлился, повернулся и обнаружил, что Екатерина сидит на кровати и заталкивает печенье Еве в рот. Она прижала коробку к груди и торопливо взяла еще пригоршню.

Ну хоть одета, и на том спасибо.

— Если ты откусишь еще один кусочек, твое наказание удвоится.

Катя косо взглянула в ответ, хихикнула и вновь запихнула печенье себе в рот. Крошки скатились с ее рубашки и собрались на юбке. И юбка была не настолько длинной, чтобы прикрывать бедра.

Я расставил ноги, свел руки за спину и сказал:

— Выйди и присоединись ко мне в холле.

Снежина медленно поднялась и отзеркалила мою стойку — руки за спину, ноги расставлены.

О боже. Ну теперь хотя бы мне понятна причина шока Евы.

Большая часть юбки Снежиной была обрезана. Она была такой короткой, что я мог разглядеть ее кружевные трусы.

Ева как стояла статуей, так и продолжила стоять, пережевывая печенье. Только, кажется, икнула.

Вместо того, чтобы скрывать эту непристойность, Екатерина отставила коробку с печеньем в сторону и выставила вперед бедро.

— Я ведь не нарушаю ваши правила? Всем велели носить форму. Пожалуйста.

— Всем велят носить форму, а не портить ее.

— Вам не нравится?!

Ева отмерла, подавилась смехом и быстро закрыла лицо.

— Я отдал тебе приказ, и каждая секунда твоего неповиновения — это еще одно наказание.

— Ты очень грубый и злой, — Екатерина прижала печенье к груди и зажевала еще пригоршню, когда вышла в холл. — Прежде чем других учить манерам, не мешало бы самому научиться!

— Ева, возьми ножницы со стола и присоединяйся к нам. — Я протянул руку к Снежиной. — Отдай мне печенье.

Она надула губы и отступила, крепче прижав коробку к груди.

— Я не ела со вчерашнего обеда.

— Разгрузочные дни полезны для здоровья. Мы тут избегаем излишеств.

— Я не знаю, что вы здесь едите, но надеялась, что меня хотя бы утром с меню ознакомят.

Снежина съела еще одно печенье и уставилась на мою протянутую руку.

Я не двинулся с места, не отвел взгляд, мысленно подсчитывая ее нарушения.

Ее дыхание участилось, и она медленно передала печенье мне. Я схватился за коробку, а она задержала на мгновение руку, не выпуская и дергая, испытывая меня, прежде чем отпустить.

Ева появилась рядом со мной. Я взял ножницы и отдал ей печенье.

— Протяни руку, — сказал я Екатерине.

Ее глаза широко раскрылись.

— Зачем? Что вы сделаете?!

— Пытаюсь подавить беспорядки в зародыше, — спокойствие проговорил я, оставляя голос невыразительным. — У каждой причины появляется следственная связь. Сейчас ты примешь свою.

— Я не дам отрезать мне пальцы. Что это за психушка?

— Это частная академия. Представляете, студентка Снежина, что я могу сделать с одной подопечной, чья мама дала разрешение применять к ней любые — вы слышите? — любые методы, если я гарантирую, что все последствия заживут. А у меня очень квалифицированные врачи и оборудованный медицинский отсек.

Я поднял взгляд на ее длинные волосы.

— Только не волосы! — прошипела она. — Только тронь меня, козел, и я подам на тебя в суд.

— Тогда протяни руку.

Она зарычала, но протянула.

Я щелкнул лезвиями и поймал тонкий бриллиантовый браслет, падающий с ее запястья.

— Нет! — из нее вырвался то ли стон, то ли всхлип. — Это подарок отца. Браслет стоит три тысячи долларов!

— Теперь он ничего не стоит. Как и твоя форма, — я бросил его в мусорное ведро в ее комнате и протянул ножницы Еве. — Откуда вы украли печенье и ножницы?

Екатерина молча посмотрела на голое запястье, потом на меня. В глазах горела ярость.

— У меня бесконечное терпение, Катя. Но прямо сейчас… — я посмотрел на часы. — Одиннадцать человек опаздывает на прогулку из-за твоего эгоизма.

Ее бунт был ожидаемым, она зашла слишком далеко и знала это.

— Последняя комната справа, — она указала на дверь за собой.

— Верни украденные вещи, — сказал я Еве. — Быстро.

Когда та умчалась, я наклонился к Екатерине. От нее умопомрачительно пахло лимоном и ванилью. И украденным печеньем.

— Я знаю, что ты делаешь. Но это не сработает, — прошептал я ей на ухо, ощущая ее беспомощную досаду. — Твои родители выложили кучу денег, чтобы ты оказалась здесь. Смирись, ты застряла здесь со мной на год.

— Лучший способ меня мотивировать — не лезть в мои дела! — она повернулась ко мне лицом и говорила, выдыхая мне в губы. — Избавьте нас обоих от неприятностей и отправьте меня домой!

Ее губы были слишком близко. Я чувствовал вкус сахара, восхитительного греха, ожидавшего по ту сторону этого сладкого, податливого рта.

Наши взгляды встретились, и в этой непозволительной близости я почувствовал, как мои зубы впиваются в выпуклость ее губ. Я успел попробовать вкус ее кровь, когда услышал ее хныканье, увидел ее прекрасную боль и отшатнулся. Что я, черт возьми, делаю?

Шаги вырвали меня из задумчивости.

Когда Ева приблизилась к нам, я выпрямился, а Екатерина задержала дыхание.

— Ева, — я старался говорить ровно и спокойно. — Объясните Екатерине, почему мы иногда пропускаем трапезы.

— Физический голод усиливает наше внимание и очищает организм. Едят только те, у кого есть противопоказания.

— Спасибо. Ты можешь идти. Скажи Ивану Моисеевичу, чтобы отправлялся на прогулку. Екатерина догонит вас через пару минут.

— Хорошо, — она попятилась к лестнице, одарив меня застенчивой улыбкой. — Очень приятно снова видеть вас, господин Шереметьев. Я с нетерпением жду вашего урока по углубленному познанию в этом году…

— Ева, прогулка началась две минуты назад.

— Точно. Уже бегу! — она развернулась и бросилась вниз по лестнице.

Екатерина прислонилась к дверному косяку своей комнаты и скользнула пальцами по пуговицам между грудей.

— Что вы собираетесь еще со мной делать?

— Это будет позже. И будет очень неприятно, но постарайся не беспокоиться об этом.

— Что вы имеете в виду?

Ее пальцы задрожали, и она опустила руку.

Мой взгляд проследил за движением пальцев. Зацепился за четко выступившие соски под рубашкой. Девчонка не соизволила даже надеть нижнее белье под форму!

По спине невольно пробежались мурашки.

Она тут же выпрямилась, медленно опустила руки, вздёрнула подбородок и расправила плечи. И чуть не зашипела от злости, словно понимая мой взгляд.

Ее грудь туго обтянуло рубашкой, показывая дерзкие маленькие вишенки, нежные и сочные. Вот бы сжать между пальцами, вырвать стон...

Я оторвал взгляд от девчонки и уставился на свою руку. Мои пальцы, терлись друг о дружку, указательный о большой. В желании того, чего у меня не было. Как наркоман в ломке, ей богу.

Я осторожно спрятал руку в карман. Мое дыхание оставалось ровным. Мышцы на лице даже не дрогнули. Но под ровным фасадом мои демоны бушевали в огненной печи. Они хотели страха и боли, синяков и укусов, удушья и жалобных криков. Да, и еще криков от оргазма. И просьб не останавливаться. И еще ударов, ударов… Я жаждал грубого, дикого, безжалостного траха.

Возможно, Снежина что-то почувствовала.

В воздухе разнесся запах страха. Ее дыхание прервалось, а красивое фейское личико побледнело, глаза опустились.

Но она была сильной. Она смогла бы это вынести.

О, она бы так прекрасно это восприняла! То, что я и мои демоны могут ей предложить. Ей бы понравилось.

Черт! По лбу скатилась капля пота. Моя маска явно дала трещину.

Пора уходить. Она шагнула ко мне, поднимая свой взгляд и протягивая руку. Глубокие голубые глаза в окружении длинных ресниц. Все выше и выше…

Но я захлопнул мысленную дверь прежде, чем Снежина увидела мое истинное лицо.

Отвечать на ее вопрос я не собирался.

Лучше всего сказываются отсроченные наказания. Ожидание, незнание отличное наказание само по себе. Но это было далеко от того, что она заслуживает.

Взгляд в ее комнату подтвердил, что в шкафу все еще висит запасная и неповрежденная формы.

— У тебя есть шестьдесят секунд, чтобы соблюсти дресс-код и встретить меня на входе в подобающем виде.

Я зашагал к выходу.

— Может по пути есть эшафот для смертников? — бросила она мне в спину. — Могу же я воспользоваться выбором, как поскорее убиться здесь от ваших гребанных правил?

— Пятьдесят секунд, — четко ответил я и повернул н алестницу, ведущую вниз. Там, в сумрачном всегда промозглом холле прислонился к стене, ища прохлады от камня.

Пока я ждал там, мои мысли пытались вернуться в опасное направление. Пятьдесят секунд были слишком долгими, чтобы стоять без дела, пока тело снова загорелось приливом горячей похоти.

Моя реакция на Снежину не имела смысла. В маленькой феечке не было ничего даже отдаленно привлекательного.

Ложь пронзила сердце. Я врал сам себе. Катя Снежина был невероятно красива со всех сторон, непредсказуема на каждом шагу, и у нее был рот, который не сдавался. Она бросила мне вызов, шокировала меня и вывела из равновесия. Даже если бы она была еще ребенком, а она совсем не ребенок.

Ей восемнадцать. Возраст согласия. Технически Снежина взрослая.

Это означало, что у Светланы, ее матери, уже не было опекунских прав на решение дочери. Екатерина могла покинуть мою Академию, трахнуть каждого мужчину этом районе, и ее мать ничем не могла бы возразить. Светлана могла только забрать у дочери финансовую поддержку и крышу над головой.

Возможно, ее мать не отреклась бы от Екатерины, если бы я прогнал ее из академии. И все же Катя сильно рисковала, пытаясь выяснить это.

Я не хотел играть на ее стороне. Она моя студентка, и моя работа заключалась в том, чтобы обучать и дисциплинировать ее. Все остальное стало бы злоупотреблением властью.

Услышав ее тихие шаги, я понял, что забыл посмотреть на часы. Прошло шестьдесят секунд? Пять минут?

Мы в любом случае уже опоздали. В этот момент единственной целью прогулки было преподать ей урок.

Она не может обойти правила. Не может заставить меня следовать своим. Устанавливать правила у меня получается намного лучше, чем у нее.

Когда Снежина подошла к лестнице, я осмотрел ее форму. Рубашка заправлена, пуговицы застегнуты от горла до пояса. Носки до колен туго натянуты, а лоферы подходящего фасона и цвета. Зимой студенты носили школьные кардиганы, но сегодня в этом не было необходимости.

— Встань на колени, — я обошел ее по кругу, отметив напряжение в плечах.

Снежина как всегда хотела возразить, но неожиданно выполнила приказ и опустилась на колени.

— Юбка при этом должна касается пола, — я щелкнул пальцем. — Теперь понятно, какой длины должна быть форма? Можешь подняться.

Когда Снежина встала, ее глаза горелись яростью. Это было больше, чем раздражение по поводу соблюдения правил.

— Хочешь что-то сказать? На будущее, Снежина, советую тщательно выбирать слова.

— Хорошо. Но я скажу, — она раздраженно откинула с лица волосы. — Это так… Патриархально!

— Продолжай.

— Бесполезно и унизительно. Я имею в виду, вы можете ясно видеть длину моей юбки, не заставляя меня становиться перед вами на колени. Вы это проделали специально, чтобы унизить меня и вызвать стыд.

— Надеюсь, у меня получилось.

— Если бы я была студенткой в нормальном университете, мне бы не пришлось вставать на колени во время проверки гардероба. Мне даже юбку не пришлось бы носить. Это полная чушь… — она вздохнула и уже более ровно договорила. — Это устаревшая сексистская практика, от которой вам стоит отказаться. В интересах ваших же студентов.

Я опустил руки и ошеломленно уставился на нее. За девять лет, что я руководил этой академией, ни одна девчонка не посмела заявить мне в лицо, что я сексист.

— Вы правы.

— Я? Что?..

— Да, Екатерина. Вы высказались уверенно и убедительно. Вы убедили меня, что одного психологического сексизма явно недостаточно для некоторых студентов. Моя мягкость не идет им на пользу. Они не извлекают нужных уроков. Я прослежу, чтобы ввели практику.

— Вот так значит?

— Именно так, — я склонил голову. — Я всегда внимателен к предложениям, вносимым студентами для оптимизации процесса перевоспитания.

— Ненавижу! — вспыхнула она.

— Это не означает, что стыд и унижение будут исключены из твоего наказания. Но они станут публичными.

— Ой, — она нахмурила брови. — Может быть, оставим все как есть? Для первого раза? С поправкой, что я здесь новенькая.

— Можем попробовать. Но в другой раз.

Я вывел ее из общежития, и десять минут спустя мы стояли на обрыве между высокими корабельными соснами. Далеко внизу река делала изгиб, и открывался хороший вид на залитый солнцем холм, поросший тут и там ивами. Их зеленые косы шевелились на ветру.

Догнать группу девушек удалось только спустя еще десять минут.

Когда мы двинулись в обратную сторону, один из парней встречной группы оглянулся через плечо. Маленький говнюк открыто пялился на Снежину, пристально смотрел и еще ткнул локтем в парня, идущего рядом с ним. Через минуту уже весь ряд парней уставился на Екатерину.

Я посмотрел на них самым суровым взглядом, но никто этого не заметил. Они были очарованы моей феей. Может, узнали ее по прессе. Но я предполагал, что дело не в узнавании.

Снежина была нокаутом. Потрясающим, превосходящий все, с чем эти мальчики когда-либо сталкивались.

Краем глаза она протянула им ладонь и послала воздушный поцелуй.

Некоторые из них попытались его поймать. Ивана, твердящего в это время про звуки музыки вокруг, никто не слушал.

Я наклонился к Снежиной и зарычал ей на ухо.

— Это твое последнее предупреждение. Сделай так еще раз, и получишь первое наказание.

— Начнете с порки? Что выберете, ремень или трость? — прошептала она. — Если будете бить тростью, она должна быть не толще пальца. Правда, вы можете отступить от правил и выбрать что потолще. Член, например.

Я и сам не знаю, чего хочу больше. Трахнуть ее или выпороть. Или и то и другое вместе.

— Помолчи и обрати внимание на то, о чем говорит Иван Моисеевич.

— Ага…

Снежина прижалась к стволу огромной сосны, и я не поверил своим глазам. Она задремала. Ее голова свисала под неудобным углом.

Я тряхнул ее за плечо. Она дернулась и произнесла:

— Извините, Иван Моисеевич, очень интересно. Что вы говорили про пути миграции бабочек? Повторите, пожалуйста.

Наш воодушевившийся ученый и музыкант продолжил откуда начал.

А ее голова снова уткнулась в грудь.

Так и пошло. Через то немногое время, что она действительно была в сознании, она зевала, улыбалась, подмигивала парням и испытывала мое терпение. Снежина просто напрашивалась на исключение!

Но она научится. К концу дня поймет значение тяжелого урока.

ГЛАВА 8

ЕКАТЕРИНА

После прогулки я намеренно отошла от группы, чтобы снова завладеть Шереметьевым. В некоторых реакциях он был так предсказуем, что глупо было не воспользоваться.

Вот и сейчас он пошел за мной как курица-наседка, собирая своих отбившихся цыплят от стайки.

— Похоже на попытку побега.

— О, хорошая идея, — усмехнулась я. — Если бы еще знать в какую сторону бежать.

Он уставился на меня, как на идиотку. Этот хмурый взгляд был еще злее, чем всегда.

По спине пробежались мурашки.

— Ты верно шутишь. Тут на много километров вокруг только тайга. Не смей без сопровождения выходить за пределы академии.

Я скривилась.

— А с сопровождением могу?

— Ты должна была прочитать правила, — жестче произнес он. — Там указано в каких случаях и с кем ты имеешь право покидать территорию академии.

Я закатила глаза.

— Вы серьезно? Полагаете, мне было время на чтение ваших дурацких правил.

— Предупреждение уже было.

— И что? — не поняла я.

Наша группа под предводительством Ивана Моисеевича уже возвращалась в академию. Девочки оглядывались на меня с ректором. Ну а мне это было даже на руку. Так они быстрее примут меня в свою банду воздыхательниц по Шереметьеву.

— Теперь наказание. Некуда откладывать, раз ты не понимаешь слов.

Он серьезно?

Из головы тут же выветрилось задорное неповиновение. Я попыталась усмехнуться, но в итоге получилась кривая улыбка.

— Сейчас? — проблеяла я, хотя хотела сказать уверенно и с достоинством.

— Идем. За мной.

Шереметьев развернулся и быстрым шагом пошел к академии, обгоняя не только нашу группу девочек, но и другие группы на прогулке.

Что ему пришло в голову? Интересно, какое наказание он выберет для меня?

Но все оказалось банальным до невозможности.

Он запустил меня в небольшой пустующий класс и посадил за парту с компьютером.

— Сейчас ты пройдешь внутреннее тестирование, по результатам которого я определю твой уровень и назначу занятия. Времени у тебя будет четыре академических часа.

— А наказание? — смутилась я, думая, что мы шли сюда за другим.

— В другое время. Раздевайся, присаживайся.

Шереметьев включил компьютер, подождал, когда тот загрузится, потом что-то набрал там, открыл, развернул и указал мне на стул.

Я села и опухла. При всей моей склонности к обучению, внутренний тест этой закрытой академии был каким-то олимпиадным, для обдолбанных гениев, а не для нормальных людей.

— Вы уверены? — все же спросила я, поднимая глаза на Шереметьева.

— Нет. Но мать в тебя верит, а я решил верить ей. Начинай. Время пошло.

Игорь Александрович зашел за спину, отодвинул стул от парты за мной и видимо сел. А я погрузилась в его чертовы тесты.

Через три часа голова гудела, мерцание экран монитора причинял невыносимую боль. Я выключила его и вздохнула. Все. После трех часов ответов на тесты я с трудом могла держать глаза открытыми.

Я встала из-за стола и вытянула руки к куполообразному потолку, пытаясь размяться и снять напряжение со спины и шеи.

Аудитория Шереметьева так и оставалась пуста до обеда, если не считать его самого. Все время он просидел в ряду позади меня, работая на своем ноутбуке. Он был таким устрашающе тихим и неподвижным, что я иногда забывала, что он там. Хотя это было невозможно. Я так думала.

Его присутствие выжигало сам воздух из класса. Обещанное наказание вызывало тревогу и страх. Это работало, как он и обещал. Я представляла себе физическую порку в подвале, оборудованном как раз для непослушных учеников, и тряслась.

Я конечно не сдамся. Буду драться зубами и ногтями, сделаю все, что в моих силах, чтобы он пожалел о том, что оставил меня в академии, но в глубине души я была напугана.

— Ты закончила? — его низкий голос завибрировал во мне, напоминая, что у меня есть надзиратель.

— Как два пальца обоссать.

Он лишь посмотрел, а я поперхнулась. Я могла ошибиться в каждом ответе, но мать и Шереметьев не зря верили в меня. Это был мой уровень. Чуть посложнее, но не таким уж неразрешимым.

Меня мало волновало, что он воспринимает меня как непослушную или беспорядочную в связях девицу, но я не хотела, чтобы он думал, что я тупица.

Моя гордость не выдержала бы этого.

Шереметьев посмотрел на свои часы.

— У тебя еще есть сорок минут. У большинства студентов не хватает времени на эти тесты.

— Я не большинство студентов. Я ответила на все вопросы!

— Если ты сделала не все, что могла…

— Хватит уже меня пугать!

— Иди в столовую. После обеда снова придешь в эту комнату. Днем я веду две пары, просидишь на них, а к завтрашнему дню я получу результаты твоих тестов и составлю расписание занятий. — Он снова переключился на свой ноутбук. — Свободна.

Когда я выходила из аудитории, его взгляд прожег дыру между моими лопатками, я чувствовала. Я просто знала, что он отсчитывал минуты до наказания, которое он приготовил для меня.

В дверном проеме я оглянулась, и, конечно же, его глаза ждали, наблюдали, светились от нетерпения.

Я побежала по коридору прочь.

Спустившись по лестнице и миновав несколько поворотов, я довольно легко нашла столовую. Из-за голода я торопливо устремилась к линии раздачи.

Около тридцати студентов и преподавателей сидели за длинными столами. Когда я вошла, их разговоры затихли, а глаза следили за мной и моим выбором.

Я ненавидела это. Не имело значения, где я и чем занимаюсь, но всегда находятся зрители, которые судили меня, выявляли мои недостатки и искали способы использовать для собственной выгоды.

Отключив эмоции, я наполнила тарелку фруктами, схватила еще теплый хлеб и яркий зеленый салат с жареной курицей. Все выглядело таким свежим и аппетитным, сделанным из лучших ингредиентов. Конечно, учитывая возмутительную плату за обучение, имело смысл обеспечить первоклассное питание.

Я схватила бутылку воды и поискала свободное место, где можно присесть.

Каждая пара глаз в столовой наблюдала, как я выбираю, что беру, куда иду. Никто не предложил место за своим столом. Даже Марина и ее рыжеволосая подружка. Они отвернулись, когда я прошла мимо. Я уже не особо хотела с ними дружить. Я просто хотела поесть спокойно без лишних взглядов.

— Что ты делаешь, Снежина? — спросила Алиса, когда я села напротив нее.

— Ты знаешь мое имя, — я уткнулась в свой салат.

— Проще по фамилии, если не хочешь получить прозвище. Вот как это работает, — она посмотрела на кого-то позади меня и повысила голос. — Разве это не так, Дурнушка?

— Отстань от меня, и не будешь похожа на задницу! — раздался в ответ знакомый голос.

— На тебя не буду похожа никогда, — рассмеялась Алиса. — Это Дашка Ушакова. Ей тоже не нравилось быть просто Ушаковой. Теперь она Д точка Ушка. Дурнушка.

Я повернулась на стуле и увидела свою соседку по комнате, вошедшую в столовую. Я покраснела, а она опустила плечи. Нужно будет поговорить с ней вечером.

Если бы я была хорошим человеком, я бы бросила салатом в Алису и нашла другой стол, чтобы закончить свой обед. Но мне нужно было кое-что от этих девчонок и я не могла ругаться с ними, пока не добилась исключения отсюда.

Так что я сдержала свое неодобрение и принялась за свою еду.

— Дарья — моя соседка по комнате, — предупредила я девочек. — Между собой можете называть ее как угодно, но при мне лучше звать Дашей или Ушаковой.

— Иначе что?

— Ничего, — пожала я плечами. — У меня плохо с памятью, я просто не пойму о ком вы говорите.

Тут рыжая девушка откинулась назад и постучала ногтями по столу.

— Кстати, ты должна мне коробку печенья.

Дерьмо. Я не думала о том, у кого я взяла печенье. Но, учитывая количество еды, которое она припрятала в своей комнате, от одного печенья с нее не убудет.

— Я заплачу, — я пожала плечами и взяла с тарелки недоеденный хлеб. — Я должна идти. Увидимся позже.

Согласно режиму дня, вывешенному на информационной стене, у меня оставалось тридцать минут до начала занятий. Я пошла на улицу за свежим воздухом и солнечный светом, остатками летней роскоши глубокой осенью.

Примерно через месяц здесь станет так же холодным, как на северном полюсе. Но сегодня осенний воздух казался великолепным, навес из листьев пылал золотым и красным. Это заставило меня жаждать глинтвейна, пушистых одеял и домашней выпечки.

Было так много вещей, которые мне не нравились в моей прошлой жизни. Например, претенциозные вечеринки и фальшивые улыбки. Но я скучала по своим друзьям, по комфорту и по свободе.

Здесь меня заточили за стеной с настоящим электрическим забором. Клетка с каждым часом становилась все меньше и меньше, сжимаясь и затрудняя дыхание.

Если бы я согласилась с этим, если бы я приняла эту академию и закончила год здесь, что это изменит?

Моя мать принесет свою девственную принцессу в жертву самой богатой и могущественной семье, которую найдет, тем самым передав контроль за мою жизнь еще одному засранцу.

Если я не возьмусь за свое будущее сейчас, мне больше этого сделать не позволят.

Я медленно брела по тропинке через густой парк на территории академии. А скорее всего это была часть тайги, огороженная забором. Я бы не удивилась.

Я откусила хрустящий хлеб и шла, задумавшись над будущем и несвободой, пока движение над головой не привлекло мое внимание.

Надо мной пролетела летучая мышь, почти задевая мою макушку крыльями. Улетела и вернулась, сделав круг.

— Хлеба моего хочешь или крови? — усмехнулась я и бросила вверх кусочек мякиша. Мышь спикировала и улетела с добычей в лес.

Я прислонилась к стволу дерева, ловя лучи дневного солнца и решила, что не пойду на занятия Шереметьева. Технически мне расписание еще не назначили и я не обязана сидеть на его парах.

Прогуляв по парку пару часов, я замерзла до чертиков. Вернулась в главное здание и остановилась в холле. Нужно найти Шереметьева и извиниться? Или пошел он в задницу? Сказал же завтра даст расписание. Вот завтра и извинюсь!

Скажу, простите нижайше, но решила, что ваши лекции не стоят моего внимания. Поэтому сделала нам обоим одолжение и прогуляла.

Но его обещание наказания толкнуло меня пойти и проверить, сойдет ли мне прогул с рук.

Дверь в аудиторию была прикрыта, но, судя по звукам внутри, там еще кто-то занимался. Чем — уже не мое дело, но Шереметьев точно был там и не один!

Я слышала щебечущий голос девушки и кажется она с ним флиртовала! Мое сердце забилось сильнее, когда я потянулся к ручке двери.

Я не могла войти туда вот так, без повода и причины. А если я помешаю чьему-то наказанию? Если Шереметьев не дождался меня, наверняка нашел другую подходящую жертву. Он может, не сомневаюсь!

Сжав пальцы, я отдернула руку от двери и медленно попятилась. Пусть лучше наказывает кого угодно, только не меня.

Через две секунды дверь распахнулась.

Я затаил дыхание, когда Ева вылетела оттуда. Она повернула в противоположном направлении и прижалась к стене с закрытыми глазами. Ее руки прижались к сердцу, и она вздохнула с тошнотворным удовольствием.

Выпрямившись, Ева зашагала по коридору и скрылась за углом. Она даже не заметила меня!

Зато увидел он.

Он стоял в дверном проеме, держа руки по бокам, с пустым нечитаемым выражением лица.

Его острый как бритва взгляд скользнул по мне, и, хотя я была готова к этому, дрожь во всем теле вырвалась наружу. Ноги снова стали мягкими, ватными. Я не съежилась, не проявила слабости. Если Ева от его наказания чуть не кончила, я точно выстою. Подумаешь!

Я прикусила губу так, что ощутила вкус крови во рту.

Шереметьев заметил это. Его зрачки расширились. Темные ресницы опустились щитом, скрывая его эмоции, а пальцы снова потерлись друг о друга, скрытно, словно это что-то запретное.

То, что зрело внутри Шереметьева, скрывалось в его личной тьме, было плохим, постыдным.

Его молчание угнетало.

Пальцы перестали двигаться, темно-синие глаза остановились на мне.

— Войди и закрой за собой дверь.

Он отдал приказ с пугающим спокойствием и зашагал обратно в комнату.

У меня не было выбора, кроме как следовать за ним.

— Я вышла на прогулку, — я провела липкими ладонями по юбке, сразу начиная оправдываться. — И заснула в парке. Клянусь, я не хотела. Просто... Не могла уснуть прошлой ночью и...

— Замолчи, — его резкий тон рикошетом разнесся по аудитории, заставив меня сглотнуть.

Он сел на край стола, не сводя с меня взгляда.

— Я не буду повторять твои нарушения.

Он постучал пальцами по столу. Потом его рука замерла.

— Всего ты накопила восемьдесят семь минут наказания.

— Когда? Я не так много...

— Молчи!

Он собирался бить меня восемьдесят семь минут? Боже мой, я не выживу! Стоять на горохе? На цыпочках? В ледяной воде?

Сколько ударов я смогу выдержать, прежде чем потеряю сознание? Меня раньше никто не били.

— Слушай меня внимательно, Снежина. Ты вытерпишь наказание без жалоб от и до. Если не сделаешь этого, часы будут удвоены. Подойди.

Берет меня на слабо. Но на меня это не действует.

Я подошла. Медленно.

— Встаньте в угол лицом к стене.

Он указал на угол у доски.

Я боялась вставать к нему спиной, но не видела ни ремня, ни трости у него в руках или на столе. По пугающему, жестокому взгляду, он явно собирался что-то со мной сделать. Не просто же стоять в углу полтора часа?

Если я не встану там, он придумает что-нибудь похлеще.

Я положила ладони на крашенные стены и попыталась успокоить свое дыхание, и тут Шереметьев приблизился ко мне. Каждый его шаг заставлял мой пульс биться быстрее. Нет, он ничем меня не коснулся.

Кроме дыхания. Его выдохи ласкали мой затылок, отчего перехватывало горло.

Огромная рука, темная, вся обвитая венами, легла рядом с моей на стене, когда он приблизил свой рот к моему уху.

— Стой тут ровно и молчи.

— Но я не…

— Девяносто минут.

— Было восемьдесят семь!

— Девяносто три минуты.

— Это нечестно…

— Девяносто шесть минут. Мы можем делать это всю ночь, Снежина.

Он не шутил. Даже не переходил черту. Вместо физического наказания он хотел заставить меня замолчать.

Это лучше порки? Я правда не знала. Я, блин, не могла думать, когда он так чертовски близко, когда дышит мне в шею.

Это совершенно неправильно.

Если бы он был кем-то другим, возможно, мои мысли так далеко не зашли. Но в Шереметьеве было что-то глубоко сексуальное. Не только его мужественность и поразительно великолепные черты лица. Что-то было в манере его поведения, в том, как он приказывал мне, приближался со всех сторон и смотрел на меня с расстояния в несколько сантиметров, грубо дыша, горячо глядя мне в лицо.

Как будто он хотел склонить меня над своим столом и трахнуть. Вот что я видела в его взгляде, слышала в его дыхании и чувствовала в его движениях!

А я этого не хотела. Не с ним. Но мое тело решило, что это отличная идея!

Я хотела избавиться от девственности, чтобы не стать невестой на заклание. Но отдать ее Шереметьеву? Идея безумная!

И гениальная…

Потому что решает обе мои проблемы. Избавление и отчисление за совращение. Даже если Шереметьев отвергнет мои ухаживания, он исключит меня за попытку совращения. Кое-что я с него все равно поимею.

— А знаете…

— Если ты скажешь еще хоть одно слово, я удвою время наказания. Научись уже молчать. Но, прежде чем я отойду… — он переместился, освобождая мою спину от своей тяжести и опираясь на мое плечо, чтобы прижать его к стене. — Я только что узнал об утренних собраниях девушек, которые подглядывают за мной и моими утренними тренировками.

Ева настучала? Потому что она была старостой? Неужели она рассказала о себе? Он тоже прижал ее к стене, чтобы выведать, как она вместе с остальными пускает слюни на полуголого Шереметьева?

— Что вы молчите?

— Не хочу увеличивать свое наказание.

— Можешь ответить.

— Хм… Вы ничего не спросили.

— Ты тоже подсматриваешь за мной?

— О нет. Точнее, да, но это не то, что вы думаете. Я была там вместе с вашим перевозбужденным фан-клубом.

— Я хочу узнать имена всех подглядывающих.

— Накажете? — сразу догадалась я.

— Безусловно. Они, и ты тоже, нарушаете режим академии. Это незыблемое правило для всех.

— Это круто, конечно. Но я стукачка. Зато могу дать вам бесплатный совет, как наладить режим в вашей академии.

Его бровь скептически выгнулась, а красивые губы насмешливо искривились. Ну конечно, кто я такая, чтобы выдать гениальному Шереметьеву оригинальную идею! Но я не унывала:

— Наденьте рубашку с начесом, отрастите живот и сделайте что-нибудь с вашим лицом, — я сморщилась, щелкнув пальцами. — Отпустите бороду, к примеру!

— Достаточно.

— Вы не можете их наказывать за то, на что толкаете сами!

— Остановись, я сказал.

— Это вас надо наказать, Игорь Александрович, за то, что забиваете головы невинным девочкам своим сексуальным образом…

— Девяносто девять минут. Что-то еще добавишь?

— Ненавижу, — процедила я через стиснутые зубы.

— Это мне нравится больше обожания.

Я перестала дышать, чувствуя, что могу поколебать всегда такого невозмутимого Шереметьева.

— Тогда трахни меня!

Мне не показалось, когда его глаза сверкнули в сгущающихся сумерках класса. Но его ответ потряс:

— Задери юбку.

Я похолодела. Зачем мама оставила меня с этим монстром?! Он что, и правда изнасилует меня? Хотя вряд ли это будет считаться насилием. Я же сама попросила его трахнуть!

Лишь пара человек просили меня раздеться, и это были не парни, которые хотели меня трахнуть. Только мама и мой личный гинеколог.

А уж о ректорах и их правилах я вообще ничего не знала. И до этого момента, знать не хотела. Это было слишком интимно и извращенно. И это странным образом сейчас отдавалось пульсацией между ног. Слишком сексуально и запретно.

Пока девчонки пускают слюни на ректора, он трахает меня у стены в пустой аудитории.

Вот черт… На моем месте сейчас мечтает оказаться любая! Интересно, Еву он тоже… трахнул?

— О чем бы ты ни думала, оставь свои мысли. У меня нет времени караулить тебя и твой болтливый язык всю ночь. Немного сократим время наказания.

Задирая юбку, я вспомнила, что надела последние стринги. А ведь это тоже запрещено правилами! Блин, мои наказания будут длиться вечность!

Меня бесило, что приходится выполнять его дурацкие приказы, но всю ночь я тоже не хотела торчать в углу этой проклятой аудитории.

Я прикусила губу до боли, обещая себя, что криков от меня он не дождется. Меня трясло от ужаса и ожидания.

— Давайте уже! — не выдержала я этого похоронного молчания, прерываемого лишь тяжелым мужским дыханием.

Но я все же вскрикнула, когда Шереметьев брякнул пряжкой ремня.

— Так вы меня трахать или пороть будете? — выдавила я дрожащим голосом, сама не понимая, что страшнее.

За спиной ремень рассек воздух.

— Своим ремнем? — еще тише спросила я. — Это не гигиенично.

— О, мне нужно стерильный ремень для таких случаев держать? Не знал.

И тут без предупреждения он смачно хлестнул меня по плоти. Я взвизгнула, разворачиваясь и прикрывая попу руками.

— Больше не надо! Я буду стоять столько, сколько потребуется. Молча. Всю ночь. Обещаю! — я торопливо опустила задранную юбку.

Шереметьев скрутил ремень, снова издевательски изгибая бровь.

— Так быстро? Хлопка в воздухе хватило, чтобы сбить спесь со Снежиной?

Удара не было?

Я быстро ощупала задницу под юбкой. Она не болела, ягодицы не саднило, как будто и правда никто не порол меня… Но я же почувствовала!

— Я… Вы же ударили меня!

Шереметьев снова развернул ремень, сложил пополам, взялся двумя руками за концы, соединил и хлопнул у меня перед носом.

Я вздрогнула и закусила губу, понимая, что он опять меня провел!

Ненавижу!

Губы скривились. Я еле сдерживалась от рыдания.

Что за козел? Вот так значит спесь с меня сбивает? Да он вообще ничего про меня не знает. Но еще узнает, я клянусь!

— Трахаетесь вы так же? Кончаете, не донося член до дырки? — проговорила я, выплевывая каждое слово ему в лицо.

Он сузил глаза, закатал рукав рубашки на левой руке, оперся на нее о стену, рядом с моей головой. И все это в полном молчании.

Да ладно? Неужели оставит без ответа мое прямое оскорбление?

Внезапно Шереметьев размахнулся и хлестнул себя по собственной руке! Багровая полоса пересекла предплечье дважды, в паре мест, где кожа оказалась рассечена, заструилась кровь.

— Трахаюсь я так же. Надейся и молись, чтобы не испытать этого на себе. Твои минуты сгорели. Можешь идти.

Меня охватила ярость. И обида. Я не могла просто так взять и уйти.

Шереметьев распустил рукав светлой рубашки, и материал сразу окрасился в кровь. По его лицу даже не было видно, но ему больно.

— Вы так наказываете всех своих студентов?

— Нет.

— Только избранных? Самых спесивых, да?

— Ты первая.

От этого мне стало еще хуже.

Его палец коснулся моего подбородка, приподнял его и удерживал, пока я не подняла на него взгляд. Его лицо приблизилось к моему, и я оцепенела. Что я ждала? Может поцелуя?

В какой-то миг его большой палец коснулся моей нижней губы. Мягко коснулся. Словно в ласке, которой я была недостойна. Меня дернуло от его прикосновения.

Вот теперь я поняла, что означает «ударила молния».

— Постарайся не нарушать правила, чтобы не пришлось сбивать с тебя спесь во второй раз. По-настоящему.

Шереметьев убрал руку и зашагал к двери. Уже из коридора донеслось холодное:

— Увидимся утром.

Но утром его не было.

А вот ощущение его пальца продолжало держаться. Оно покалывало губу, пока я убегала. Оно держало меня, когда я принимала душ и переодевалась. В столовой я поймала себя на прикосновении ко рту и думала о его чертовом пальце, пока накладывала себе обед.

Ни на парах, ни во время прогулки я не видела Шереметьева. Я искала его взглядом. Не потому, что я хотела его увидеть. Но я не могла избавиться от мыслей о нем.

Я не могла перестать думать о том, как нежно он держал мое лицо и гладил по губе. Столько лет я мечтала получить такую ​​привязанность, ласку, нежность. Он сам по сути принял мое наказание… Зачем? Чем бы он это ни называл, я бы назвала это заботой. Обо мне.

Интересно, как он целуется?

Я так сильно хотела испытать это, что почувствовала его губы на вкус. Мужской, мускусный запах с толикой корицы.

Жадность, страсть, сдерживаемые давно им самим, которые прорываются через все понастроенные им плотины. Черт, даже если это фантазии, я хочу поцеловать его!

Все, с чем я раньше сталкивалась, это торопливые ласки, небрежные поцелуи и смелые поползновения, которые я сразу пресекала.

Плохо думать о прикосновении ректора. Нет, скорее всего, это ничего не значило для него, и если я не перестану забивать себе этим голову, я превращусь в очередного упоротого члена его фан-клуба.

Я перестала искать взглядом высокую фигуру в черном и побежала по тропинке, ведущей к деревьям. Я не искала себе спутниц, мне вообще было хорошо одной. Я даже не подозревала, как мне уютно без компании, звонков, чатов, подруг и постоянного контроля мамы.

Я смотрела в небо, пока не закружилась голова, а затем прислонившись спиной к коре дуба. И только тут заметила незваного гостя.

Дарья стояла в нескольких шагах от меня, положив руку на ствол другого дерева.

Чертовски здорово. Что ей от меня надо? Ей мало времени проведенного со мной в одной комнате?

Дарья, не сводя с меня взгляда, сморщила нос.

— Почему она пошла за мной?

С момента приезда я не была особо общительной, она должна была это заметить. Но все равно в комнате мы разговаривали достаточно, что сожительствовать, но мало, чтобы набиваться в подружки. Она же способна заметить разницу?

— Тебе тяжело заводить друзей? — спросила я. — Думаешь, мы теперь подружки, потому что живем в одной комнате?

— Почему нет?

— То, что мы живем в одной комнате и вынуждены общаться, не делает нас подругами. Поверь мне, я знаю.

Ее глаза сузились, но я хотела, чтобы она ушла и оставила меня в покое. Мне от Дашки никакого проку. Она даже не входила в клуб поклонниц Шереметьева, скорее уж сохла по Александру.

Но Даша не уходила.

— Мы соседки, но это же не помешает найти нам общие интересы? — она натянуто улыбнулась. — Ты могла бы быть милой со мной, Снежина. Я могу оказаться твоим единственным другом.

— С чего ты так решила? — усмехнулась я. — У меня вроде как есть уже подруги.

— Марина и Алиса? — Даша запрокинула голову и засмеялась.

— Что тут смешного?

— Они тебе не подруги. Они твои соперницы и никогда не станут дружить с той, кто похож на тебя.

— Что это значит?

— Вы же все сохните по ректору, — она вскинула руки вверх. — А ты лучше их. Красивее. Понимаешь? Если Шереметьев будет уделять тебе больше внимания, чем им, знаешь, как это закончится?

Затем она посмотрела на меня с презрительной усмешкой, как будто она меня только что не похвалила. Я моргнула.

— Как?

— Они изуродуют тебя, Кать. Ты не в простой академии. Здесь собирают самые отбросы из богатой молодежи. И даже отмазанных от уголовных дел.

Внутри все заледенело. Об этом с такой стороны я не думала.

— Посмотри на себя, — Даша покачала головой. — Ты как выходец из лиги «самая красивая». Парни уже сходят по тебе с ума. Тимур Копейкин, капитан футбольной команды…

— Копейкин? Это розничная сеть?

— Ага. Те самые Копейкины. Когда он пригласит тебя на Зимний танец, что он и сделает, все девушки, кто еще не помешан на Шереметьеве, возненавидят тебя.

— Кроме тебя?

— Тимур — полный придурок. Я бы не стала писать на него, если бы он горел.

— Ладно, — откашлялась я. — У тебя оригинальное чувство юмора. А как насчет Шереметьева? — даже звук его имени вызвал у меня дрожь.

— Он… хорош. Но он искренне женат на своей работе, более чем вдвое старше меня и слишком жесток. Это тройное табу. Его напарник куда проще и милее, — она хихикнула. — Но тебе не стоит поклоняться Александру. Он мой.

— Ну еще бы. Только поэтому ты так безбоязненно готова со мной дружить, — усмехнулась я. — Потому что я не пускаю слюни на твоего Александра.

Дарья снова захохотала. Я приподняла брови.

— Ты только что судила меня за то, как я выгляжу. Не боишься, что Александр тоже решит, что я прекрасней всех на свете?

— Нет, я… — Она хмыкнула и отступила. — Я подумала, что если он обратит на тебя внимание, то обязательно заметит и меня, если я буду рядом. Сейчас то он меня не замечает совсем.

— Зря ты себя принижаешь, Даш. То, что тебя прозвали Дурнушкой, на самом деле никакого отношения к тебе не имеет. Выше нос, подруга!

Она рассмеялась и кивнула.

— Но мне стоило бы поучиться у тебя правильно задирать мужчин. Ведь взрослых одной красотой не возьмешь. А ты и Александра к себе расположила, и самого Шереметьева заставила ходить за собой хвостиком.

— Хвостиком? — усмехнулась я. — И где он, мой хвостик? Что-то я его не вижу.

— Наверное, выехал по делам. До ближайшего города здесь полдня пути. Как раз вернется только к вечеру, даже если планировал туда-обратно. Но обычно он уезжает на два-три дня. Зато возвращается с грузовой машиной набитой всякими вкусностями, новыми фильмами и подарками от родителей.

— Да ты что?

— А ты думала, прогулки в лесу наше единственное развлечение? — рассмеялась Даша. — Нет. Шереметьев в меру своей педантичности и строгости развлекает нас. Как умеет конечно, а умеет он не очень, но старается дядька.

Незаметно, мы все отведенное время для прогулки провели вдвоем с Дашей. Больше говорила она, про академию и местные порядки, но я ловила себя на том, что мне с ней в общем-то комфортно. А главное, Дашка права, если я и банда нацелены на ректора, то мы соперницы, а не друзья. А близкий человек мне тут очень нужен.

Так почему бы и не Дашка?

После столовой, где теперь сидели вместе, мы с ней разошлись. Я не спрашивала о ее планах, но мы обе решили остаток дня провести в одиночестве.

Было странно, что Шереметьев бросил меня, так и не дав расписания. В отличие от других я просиживала в своей комнате или слонялась по парку.

Ну и какой он воспитатель после этого? Кинул меня на два-три дня, причем обнадеживая, что увидимся завтра!

Перед сном я снова вышла на прогулку.

С наступлением темноты стало прохладнее, и я пожалела, что не надела куртку. Я подождала еще, дождалась того момента, когда раздался легкий свист летучих мышей, и заторопилась обратно в академию.

Моя извилистая прогулка шла по внешнему периметру стены и подальше от людей. Не то чтобы было много желающих гулять вечером. Слишком уж холодно и поздно. У меня, наверное, было всего несколько минут до девятичасовой проверки.

Я повернула за угол, увидела ворота. Там стоял он.

Черт. Вспомнишь черта, так и появится!

Одинокая фигура грозным силуэтом выделялась на фоне фонарей. И будто крала свет.

Он прислонился к воротам, скрестив длинные ноги в щиколотках, мускулистые руки — на груди, а его глаза...

Они прожигали меня, отслеживали движения, охотились за мной в темноте. Инстинкт бежать толкал меня в спину.

Но что, если он погонится за мной? Или что, если я сама хочу, чтобы он погнался за мной?

Под тяжестью его взгляда я чувствовала себя вывернутой наизнанку.

Мне нужно время, чтобы снова стать независимой от него. Стать снова сильной, уверенной, готовой постоять за себя.

Я забыла, что сама искала его общества целый день. А ведь он вернулся! Мог пропадать два дня, но обещал увидеться сегодня и сдержал обещание. Правда вернулся без грузовика с подарками, но как-нибудь студенты это переживут.

Я свернула в противоположном направлении к академии. Я не оглядывалась, хотя знала, что его взгляд устремлен ко мне. Захочет — догонит.

Его особое внимание должно было напугать меня до смерти, но вместо этого я ощущала другое. Комфорт, защиту… Желание.

Черт, я хотела его, и это меня злило!

ГЛАВА 9

ШЕРЕМЕТЬЕВ

На следующий день я увидел совершенно другую Екатерину Снежину.

Она стояла, расправив плечи, выражение ее лица было спокойным, глаза — ясными. Ни следа той растерянной и уязвленной девушки. К ней вернулась сила воли и исчезла та наглая распущенность, которая будоражила меня.

Ее форма соответствовала дресс-коду. На прогулку прибыла вовремя, внимательно слушала речь Ивана Моисеевича. Но я не питал иллюзий относительно ее внезапной уступчивости. Наверняка придумывает новые пакости.

Мне тоже нужно было время, чтобы прийти в себя.

Я никогда не приказывал студентке задирать юбку. Никогда даже не думал об этом! Никогда не планировал наказывать поркой. Видов наказания и так достаточно много.

Я просто хотел заставить ее простоять все это время. Стоять молча. Но она цепляла меня, дерзила. Просила трахнуть! И я решил хлопнуть ее по заднице. В назидание.

Но когда она без промедления оголила ягодицы, все мое тело отреагировало. Мысли вывернулись наизнанку. Я еле сдержался, чтобы не наброситься на нее.

Я мог бы ее трахнуть. Мог! Прямо там, в аудитории. Я мог нарушить собственную клятву и трахнуть ее, со слезами, с криками в мою руку, которую я крепко бы прижал к ее рту.

Нет. Снежина не пережила бы этого.

Я чувствовал, что она сильнее, чем я думал, сильнее, чем думали ее родители. И эта сила и самоуверенность в собственной безнаказанности бесили меня. Я хотел сломить ее, обидеть так, чтобы сбить спесь раз и навсегда.

А утром, стоило ее увидеть, как у меня перехватило дыхание от ее красоты. Какой-то неземной, притягательной.

А нужно ли ее ломать? Может ее ценность как раз в силе и уверенности, что никто ничего ей не сделает.

Я должен сделать выбор. Я хотел защищать ее, а не уничтожать.

Стоило сложить все развратные, аморальные мысли в глубокое подсознание с надписью: «Открывать запрещено». Осталось доказать девчонке, что она может мне верить.

Девять лет назад я успешно похоронил свои ошибки. С тех пор я не ошибался. Я не разошелся по швам и никогда не сдавался. И теперь не сдамся.

Рядом со мной Снежина былаа в безопасности. Вчера. Сегодня. Всегда.

Утром я позвал ее не для того, чтобы полюбоваться, а по результатам тестов на моем столе.

— Академические способности твоего уровня не могли остаться незамеченными. Теперь я лучше понимаю твою мать. Наша академия вряд ли сможет предложить тебе программу такого же уровня и интенсивности.

Мне было трудно признавать очевидное, но уровень Снежиной превосходил уровень программы в моей академии. Я ничего не мог ей предложить в альтернативу.

— Вам нужно было слушать мою мать, — если она и торжествовала при этом, то очень успешно скрывала.

— Объясни мне, почему из всех перспектив, открывающихся перед тобой, ты выбрала самую неприглядную? Все эти тусовки, пьянки, разгул. Ведь перед тобой открыты такие возможности!

— Какие? — усмехнулась Катя. — Мне не светит ни работа, ни карьера. Моя мама считает, что образованная женщина не станет хорошей женой в браке без любви, с мужчиной, который вдвое старше ее. Лучше всего полное подчинение и послушание. А для этого много ума не надо.

— Тогда зачем она дает тебе отменное образование?

— Потому что это часть репутации семьи. Ну и дополнительные знакомства с влиятельными родителями моих однокурсников. Но все это нивелируется тем, что она засовывает меня на год в вашу зачуханную академию, так ведь? — в Снежиной просыпается язвительность, и я ее понимаю.

— А что хочешь ты?

— Я хочу домой.

— Как это изменит твою жизнь против планов матери?

— Это изменит все! Дома я была на пути по своему собственному плану. Я изучала жизнь, экспериментировала с парнями, выяснял, кто я и чего хочу. Вот почему она послала меня сюда. По сути, она заперла меня в клетке, отгородила от всех. Я даже не могу выбирать себе одежду…

Она всхлипнула.

И не поспоришь. Ее мать четко распорядилась временем Екатерины в моей академии, поэтому вопрос о тесте на моем столе становился все более спорным.

Я хорошо знаком со структурой вопросов теста, потому что я владел фирмой, которая разработала экзамены, а во-вторых, я сдавал тесты сам. Много раз.

— За все годы, которые я провел в этой академии, я видел сотни тестов, которые попали на этот стол, — я постучал по бумаге. — Такие высокие баллы были только один раз.

— Чьи?

— Мои. Только мне удавалось ответить на такой высокий балл.

— Я не умная, если вы об этом спрашиваете, — она провела рукой по краю стола. — Это просто память. Если я что-то услышу или прочитаю, я смогу вспомнить это позже. Ничего особенного.

Ее интеллект выходил далеко за рамки запоминания, и тому, кто сказал ей другое, надо язык вырвать. Помимо запоминания, нужны причинно-следственные связи и логика! А в таком объеме информации только хорошая память ничего не решает.

— Тест измерял и когнитивные способности, математические навыки, пространственное восприятие и многое другое. Особенно впечатляют результаты по математике и логике, что больше связано с решением проблем, а не с памятью.

— Так вы собираетесь отправить меня на продвинутый курс или вернуть домой маме?

Меня предупредили, что она пошла не по тому пути, а мать хочет, чтобы дочь продолжала учиться. Я проверил. Мой первоначальные опасения, что она не успеет пройти годовую программу, развеялись как дым. Теперь, когда я знал, что Снежина опережает нашу программу и всех студентов здесь, мне придется приспособиться к этому и выдвать для нее индивидуальную программу.

— После обеда я читаю две пары. Ты будешь посещать эти лекции, а до того проводить со мной утро на индивидуальном обучении.

Она оживилась, и я догадывался о причине. Она уверена, что я ее билет отсюда.

Я расставил локти на столе и наклонился вперед.

— То, что ты проводишь каждый день со мной, не откроет возможности саботировать учебу. Более того, любые чувства, которые у тебя могут возникнуть ко мне — будь то презрение или желание — будут подавлены. Наши отношения останутся профессиональными, и любые попытки изменить это будут пресечены.

— Снова заставите меня задрать подол? — с серьезным лицом съязвила Снежина.

— Зависит от много.

— Да ладно! Вы хотя бы кого-то наказывали ремнем? Ну, кроме себя.

Я откинулся в кресле.

— Был один студент. У него было третье нарушение режима. Это серьезно.

Катя насторожилась:

— Залез за забор? Сожрал коробку печенья? Оголил член?

— Добрался до наркотиков и чуть было не изнасиловал студентку.

Она выпрямилась. Чужие подвиги ее впечатлили.

— Его на месяц отправили в глухую тайгу, где точно нет ни интернета, ни синтетической дряни. А из соседей — одни медведи, — сразу забил я гвозди в возможные диверсии с ее стороны.

— Да вы зверь! Меня тоже отправите к медведям?

— Почему? У тебя будет выбор. Ссылка или сидеть в подвале, куда тебе приносят хлеб и воду раз в день.

— Ужасно! Я думала, вы… Слухи про вас куда более романтичные, чем реальность, Игорь Александрович. Вы не зверь, вы монстр!

Я прикрыл рот, скрывая веселье. По ней непонятно было, смеется она или напугана. Но мне это очень нравилось.

Я подумал, что никогда не испытывал такого рвения к разговору со студентом. Ее быстрые насмешки и остроумные возражения заставляли меня напрягаться и думать. Учитывая ее результаты тестов, это было неудивительно. Она достойный соперник, несмотря на свой возраст.

Катя снова склонилась над моим столом. Ее взгляд прошелся от моих бедер к губами, прежде чем остановиться на глазах.

В ее любопытстве не было ничего нового. До нее об этом спрашивали сотни студентов и родителей. Поэтому, когда Снежина спросила, я был готов.

— Почему вы стали отшельником? Ректором? Почему вы не женаты, как все нормальные миллиардеры? И не давайте мне шаблонных ответов. Я уже знаю, что вы бывший миллиардер и самый завидный холостяк страны.

Это общеизвестно. Девять лет отшельничества не заставили забыть обо мне общество, а наоборот породили массу ненужных таинственных слухов.

Снежиной достаточно было ввести мое имя в интернет, чтобы узнать основные моменты моей жизни. У меня не было секретов, кроме одного…

Но он был похоронен вне пределов досягаемости интернета и без свидетелей.

— Я считаю, что каждый заслуживает второго шанса на более счастье. Там я был несчастлив, здесь мне хорошо. Почему? Ты не узнаешь никогда. Я не женат. Я дал обет безбрачия. От женщин слишком много проблем.

— Вы девственник? — ахнула Снежина, а мне пиздец как захотелось поставить ее на колени и продемонстрировать, что я умею делать своим членом со слишком смелыми девочками!

— Нет. Я вел достаточно разгульный образ жизни, пока не принял осознанное решение направить свою сексуальную энергию в другое русло.

— И вы подумали: «Почему бы мне не стать нищим, бесполым и бессердечным ректором?»

— У меня остались неплохой инвестиционные вложения. И учрежденная академия приносит намного больше, чем я планировал с нее получать. Я хотел делать людей лучше бесплатно. Но все снова пошло не по плану.

— У тебя была безграничная власть, но она тебе приелась. Бывает… Куда проще упражняться на нас, подопытных мышках.

Она медленно вдохнула через нос и прикусила внутреннюю часть щеки, понимая, что перешла границу.

— Все делают ошибки, Катя. И взрослые, и дети. Но если у первых нет шансов исправить свои ошибки и начать жить заново, то у детей он есть. Их просто надо направить. Показать, что можно жить по-другому. Ценить правильные вещи. Я не упражняюсь с вами, я даю вам шанс выбрать верную дорогу, о которой потом не придется сожалеть.

Я дал честные ответы, с одним важным упущением. Я не сказал ей про тот секрет, который унесу с собой в могилу.

— Так вот, что толкнуло вас стать отшельником, господин Шереметьев. Ошибка? Та, которую нельзя исправить? — она уперлась руками в стол и наклонилась ко мне. — То, что вы смогли начать жизнь с нуля не значит, что вы лучше знаете, что мне нужно в этой жизни. Я жажду другого!

— Что именно?

— Точно не погребения в этой сраной академии. Я хочу независимости, свободы, романтической любви. Вот что я хочу!

— Все это у тебя будет и без громких заявлений после выходаа из моей “сраной” академии. — Я собрал бумаги на столе и открыл свой ноутбук. — А теперь подотрем все, что ты тут наговорила. Бери ведро и тряпку, и стоя на коленях, вымой пол в этой аудитории.

— Чего?

— Нужно следить за культурой своей речи, Снежина. Обдумай наш разговор еще раз.

— Это наказание для дебилов!

— Не суди, да не судим будешь. Подумай над своим отношением к другим, о вопиющем неуважение. Ты знаете, где найти ведро и чистящие средства.

— Неуважение? — Снежина насмешливо засмеялась, отступая к двери. — Оно выглядит вот так: Иди ты в задницу! Сам мой свои полы!

Я встал со стула до того, как последние слова слетели с ее губ. Когда Снежина потянулась к ручке двери, моя рука уже была там и удерживала закрытой.

У нее перехватило дыхание, и она медленно повернулась ко мне. Ее взгляд упал на мои ноги и медленно поднялся вверх, украдкой бросив взгляд на мою грудь. Маленькое пространство между нами заставляла ее голову откидываться назад, пока я не увидел удивленно-испуганное лицо нашкодившей феи.

Воздух гудел от напряжения и неприязни.

Ее ресницы дернулись, но голубые глаза слишком смело смотрели на меня.

— Либо отправьте меня домой, либо трахните. Я не буду мыть ваши полы. Ищите другое наказание. Индивидуальное!

— Осторожнее, Снежина, — я протянул руку и схватил ее за горло. — Ты понятия не имеешь, о чем просишь.

Она напрашивалась перетащить ее на колени и приподнять задницу. Или этого жаждали мои внутренние демоны, нашептывая очевидное и такое желанное.

Словно читая мои мысли, Снежина сглотнула и побледнела.

— Когда закончишь здесь мыть полы, перейдешь в следующую аудиторию, и в ту, что напротив. Там тоже намоешь.

На ее лице дернулся мускул.

— Я не…

— Продумай, прежде чем сказать. На этом уровне шесть аудиторий. Но есть спортзал и другие этажи.

— Если я весь день буду играть в уборщицу, когда я буду учиться?

— Не беспокойся об этом. Я буду читать тебе вслух, пока ты работаешь.

Я замолчал, вглядываясь ей в глаза.

Снежина кивнула, я отпустил ее, но пока шла к кладовке, что-то обиженно бормотала, что я не смог разобрать.

Я не стал открывать учебник. Все лекции я знал наизусть. Только выдохнул тот жар, что вскипел в моей крови, чтобы не сдать себя голосом с потрохами.

Эта задиристая фея определенно станет моей гибелью.

В течение следующих четырех недель она тратила больше времени на обучение, стоя на четвереньках, чем сидя за столом. Пока она ползла с мокрой тряпкой по аудиториям, я сидел рядом с ней, читая лекции по физике, химии, современной истории и экономике, литературе и психологии.

Она не врала о своей памяти. Стоило ей что-то услышать, Катя могла воспроизвести это позже дословно. Каждый тест, который я потом ей давал, доказывал, что она усваивает мои уроки.

Однако единственное, чему она не могла научиться, так это покорности.

У Снежиной было несколько нарушений комендантского часа, но в основном, она постоянно нарывалась ртом.

Исключительная болтливая умница, за что и заслуживала свои наказания вместо поощрений. У меня сложилось ощущение, что ее единственной целью было досадить мне. Никто никогда не осмеливался разговаривать со мной так, как она, и никакое наказание не было достаточно суровым, чтобы удержать ее от новых колкостей в мой адрес.

Иногда я просыпался в поту, когда явственно видел ее, склонившуюся над моим членом и язвительно твердящую своим прелестным ртом одну и ту же фразу:

“Трахни меня. Трахни меня. Трахни…”

После четырех недель социальной изоляции, отказа от еды, психологического унижения и тяжелого труда я так и не решил, что же ей нужно.

Физическое наказание?

Порка?

Черт, неужели у меня не осталось никакого другого метода? Или все потому, что я сам жажду коснуться ней руками?

Это случилось только один раз. Месяц назад я позволил себе прикоснуться большим пальцем к ее губе. Это единственное легкое прикосновение вызвало волну извращенных, отчаянных желаний из самых темных уголков моего разума. С тех пор я держал руки при себе и пытался вытеснить свои черные мысли из головы.

Но если я прикоснусь к ней снова, если я познакомлю ее с моим темным желанием, это все изменит.

А пока наблюдение, как она ползает по полу на коленях, чертовски дразнило мою садистскую натуру. Я не забыл о вопиющем сексуальном символизме этого акта. А Снежина каждый раз молча утверждала, что ни один студент не должен преклонять колени перед преподавателем, потому что это извращение и сексизм.

Напрасный аргумент, пока она не желала исправляться. Если бы Катя стала более почтительной, то не стояла бы на коленях передо мной. Выбор был только за ней.

Я посмотрел на часы и прошел по пустой аудитории, скрипя зубами. Не успел выругаться, как Екатерина ворвалась в помещение.

— Я уже здесь! Хорошо, что я быстрая.

— Ты опоздала, — прорычал я, разрываясь между тем, чтобы выгнать ее или засунуть ей в рот что-то посущественнее слов.

— Ой, да ладно! — она взглянула на часы на стене. — Всего на две минуты. Вы же не такой педант, чтобы не простить меня за это?

Кое-что я полюбил в Снежиной безоговорочно. Это ее легкость, с которой она могла быть по-настоящему скромной и одновременно высокомерно-надменной. Ее редко заботило мнение других людей о себе, но по какой-то причине она не хотела, чтобы я увидел ее поверхностной или тупой.

Снежина понятия не имела, насколько далека в своих ожиданиях от меня, что только делало ее красивее, желательнее. Ей было невозможно остаться незамеченной.

И все же она моя студентка, вдвое моложе меня и совершенно не мой типаж.

Тем не менее она плотно удерживала мое внимание.

Прекрати это, Шереметьев!

— У тебя было сорок пять минут, — я обошел ее вокруг. — Завтрак закончился пять минут назад.

Я знал, где она пропадает каждый день. Я хотел, чтобы она это сказала вслух. Чтобы признала, что важнее меня и режима в академии у надменной и несгибаемой Снежиной есть маленькая слабость.

Она склонила голову, невинно глядя на меня. Я засмеялся.

— Строишь из себя наивную овцу, глупую дурочку, чтобы я не приставал со своими вопросами?

— Нет.

— Приятно знать, что ты выучили хотя бы один урок за месяц.

Ее голубые глаза смотрели на меня, вспыхивая огнем и тревогой. Она не доверяла мне и не собиралась открывать свой секрет.

А я хотел знать все о ней! Чем Снежина занимается каждую минуту, о чем видит сны, о ком мечтает, потому что я медленно, но верно сходил по ней с ума.

Я видел оставленные моей рукой призрачные рубцы на ее безупречной коже. Видел синюшное кольцо вокруг ее шеи от моих рук. Мой член растягивался, рвал и брал ее тугую дырку, сжимающуюся и текущую только для меня.

Я оторвал взгляд от ее шеи, прежде чем совершил что-то непоправимое.

— Простите меня, — выговорила Снежина, отступая. — Я подкармливаю птиц и летучих мышей. Иногда вместе с Дарьей, моей соседкой по комнате.

— Зачем?

— Она единственная моя подруга здесь, — пожала она плечами.

В течение четырех недель я наблюдал, как Катя ходит на прогулку. В выходные, когда ко всем приезжали посетители, она пропадала в парке целый день. К каждому за этот месяц обязательно кто-то приезжал, навещал, кроме Снежиной.

Никто не пришел повидать Екатерину, ведь я сам запретил встречи на ближайшие полгода. И ей было одиноко.

Если бы я задумался раньше над ее поведением и нахальством, я бы увидел и понял, насколько глубоко ее одиночество.

Оно началось гораздо раньше ее прибытия сюда. Снежину изоляцией уже давно не накажешь.

Может она у нее началась задолго до того, как Катю привезли ко мне. Что она на самом деле оставила в прошлом? Взаимолайки в соцсетях? Холодный особняк? Мир, в котором она осталась незамеченной, недооцененной и нелюбимой?

Две недели назад она перестала просить свой телефон.

— Возможно это вам кажется глупым, но животные благодарнее людей.

— Как так? Они говорят тебе спасибо?

— Им все равно кто я. Они меня не оценивают по положению моей семьи или по моему виду. Им все равно в кроссовках я или в вечернем платье. Им плевать сколько у меня подписчиков в соцсети… Если бы у людей были такими, мир стал бы другим...

Если бы у людей были сердца как у Екатерины Снежиной, моя вера в человечество воскресла бы.

В течение следующих нескольких часов она сдала несколько экзаменов, сходила на обед и просидела мои дневные лекции. Только в конце она закончила свой день наказанием, которое получила за опоздание этим утром.

Мытье полов ничему ее не научило, но я не делал скидок. Если она нарушила правило, она платит штраф. Я должен быть последовательным, иначе мои наказания перестанут иметь целительный эффект.

Через тридцать минут Снежина дошла с тряпкой до дальнего угла. Юбка задралась, но на этот раз я не отвел взгляд.

Она показала мне свой зад. Нарочно или случайно — уже не важно. Я залип на нижнем белье с высокими вырезами на ягодицах, повторяющее изгибы подтянутых молодых бедер. Полоса тонкого материала между ее ног прилегала к телу, образуя аппетитную долину от одной дырки до другой.

Я поерзал в кресле за столом, когда напряжение собралось ниже пояса и запульсировало на конце невыносимым желанием.

Эта проклятая юбка не могла сама по себе собираться вокруг ее талии. Теперь я подозревал, что зад Снежиной обнажил не ветерок из окна.

Она играла с опасностью, насмехаясь над зверем, соблазняя то, с чем не сможет справиться. Но каковы бы ни были ее намерения, мне снова придется сделать ей выговор.

Но я не мог подойти к ней, когда мой член стоял и голод бился в моих венах.

Поэтому я перевел взгляд на ноутбук, чтобы проработать завтрашний планы лекций. К тому времени, как Снежина закончила, у меня хватило самообладания и присутствия духа, чтобы разобраться с ней.

— Я закончила мыть пол, — она схватила ручку с моего стола и покрутила ее между пальцев. — Что теперь?

— Теперь мы разберем твое поведение.

— А что с ним не так?

— Ты отбывала наказание или пыталась привлечь мое внимание?

Ручка перестала вращаться.

— Я понимаю, что тебе хочется острых ощущений, но показывать себя своему преподавателю — это жалкая попытка быть замеченной, — я мрачно посмотрел ей в глаза. — Тебе так недостает внимания, что ты готова вывернуться наизнанку?

Она обошла стол, пока не остановилась рядом со мной в пределах досягаемости.

— Разве потребность во внимании грех? По-моему, она важна, чтобы не потерять человечность. Что такое брак без внимания супруга? Или ребенок без внимания родителей? Внимание это подарок друг другу. Разве нет?

Она стояла выше и смотрела на меня своими голубыми глазами.

Умными глазами.

Каждый день с ней похож на дикую поездку по серпантину. Я никогда в жизни не был так возбужден морально и физически.

— Ты не понимаешь, что внимание — это еще и привязанность?

— Конечно понимаю.

— А то, что показывать свою задницу преподавателю — это поиск негативного внимания?

— Мое тело вызывает у вас негатив? Или только мои трусики вам неприятны? Но вы уже видели их раньше. Даже требовали, чтобы я их вам показала. Но если они вам разонравились, я могу их снять.

— Не играй словами, Снежина! — мой голос хлестнул, как кнут, заставив ее отступить. — Когда ты плохо себя ведешь с единственной целью привлечь мое внимание, наказание перестает действовать как наказание. Я отпускаю тебя с последним предупреждением. Я больше не хочу видеть твое нижнее белье.

Я отвернулся к ноутбуку, подчеркивая, что разговор закончен.

Она задержалась на мгновение, я это слышал по ее дыханию, частому и поверхностному. Затем она резко пошла к двери. На пороге остановилась и оглянулась через плечо.

— Вы правы. Я одиночка. Мне нелегко найти друзей и обеспечить себя вниманием… привязанностью. Да, я ищу этой привязанности. Ищу у вас, потому что Даша и летучие мыши мне его не дадут. Того внимания, которого я ищу у вас.

— Стой! Ты говорила об этом с Валерией Сергеевной?

Она сделала испуганное лицо.

— Я не знаю ее, и мне не нужен консультант. Я не ее внимания хочу.

Я так и думал, что она именно это скажет.

— Хорошо, ты можешь поговорить со мной в любое время, по любой причине.

— Это очень ценно, — озорная улыбка скривила ее губы, когда она встретилась со мной взглядом. — Но не волнуйтесь. Когда мне хочется сдаться и приползти к вам на коленях, я вспоминаю, что легкие победы ничего не стоят. Как и быстрые поражения ничему не учат.

Без сомнения, она имела в виду наше противостояние. И возможно, мать, которая уже выбрала ей придурка, за которого Снежина должна выйти замуж.

Когда я провожал взглядом Катю, с высоко поднятой головой, я знал, что она сама будет принимать решения в своей жизни, даже если ей придется уйти из семьи.

Я бы переживал за нее, но никогда не встал бы у нее на пути.

ГЛАВА 10

ЕКАТЕРИНА

Я могла соблазнить любого, но не Шереметьева, который реагировал с непроницаемостью кирпичной стены. Его просто невозможно сломить, характер железный. Если у него еще осталось половое влечение, то оно было похоронено под стальными плитами и залито бетоном в метр толщиной!

Но в каждой защите есть уязвимость. И я ее найду в Шереметьеве. По другому путь к свободе мне просто закрыт. Мама вытащит меня отсюда, чтобы сразу же отправить под венец.

В дверь постучали. Я не собиралась открывать, но ко мне ввалилась Алиса.

— Сегодня ко многим приезжали, — с порога сообщила она.

— И что из этого?

— Тебя не любят, Снежина? Или твои грехи так черны, что даже родственники отреклись, чтоб не запачкаться?

— Мама слишком занята. И мне без нее лучше. Что ты хотела?

— Хочу понять, из какого ты теста, Снежина. Общаешься с Дурнушкой, вместо тайных вечеринок, таскаешься по парку. Да еще подставила всех нас перед ректором.

— Э-э-э… — я сморщила нос. — Ты что-то путаешь. Дашка моя соседка по комнате. На вечеринки я не успеваю, потому что отбываю наказания каждый день. Не знаю, кто вас подставил, но я тут ни при чем.

— Я знаю, это ты рассказала Шереметьеву, что мы подглядываем за ним по утрам!

— Ошибаешься, — я схватила рубашку с кровати и повесила ее на вешалку.

— Он каждый день занимался! Круглый год, невзирая на погоду. По нему часы сверять можно было. А потом появилась ты. Когда ты поймала нас в коридоре, он перестал бегать. Больше ни разу не появился. Потому что ты ему сказала!

Я могла бы открыть ей правду, сказать, что это Ева сдала их, но...

— Я не стукачка, — я схватила другую рубашку. — Шереметьев теперь занимается с футбольной командой. Может, он просто решил изменить свой распорядок дня.

— Кто тебе это сказал? Тимур? Знаешь, я встречалась с ним, пока ты не пришла и не испортила все!

— Встречалась с Шереметьевым? — ахнула я, выронив чертовы рубашки.

— С Тимуром, идиотка! А теперь он на тебя слюни распускает, придурок.

— Это не мои проблемы! Я никому авансов не раздаю. Мне вообще некогда из-за постоянных наказаний. Я даже не знала, что вы встречаетесь с Тимуром. Кто это вообще такой?

— Капитан футбольной команды, — немного опешив, ответила Алиса. — Так это не ты сказала Шереметьеву про таблетки у меня в тумбочке?

— Что?

— Не прикидывайся дурочкой. Ты же видела их, когда рыскала в наших комнатах и стащила мое печенье, — она ткнула мне в лицо пальцем. — Из-за тебя я отстранена от занятий на две недели!

— Я не разговариваю с ректором. Мне запрещено. Пока я драю полы, это он трындит не умолкая, лекции мне начитывает.

— Ну конечно. Ты проводишь слишком много времени с Шереметьевым…

— Он ведет мои занятия.

— Да ты хоть знаешь, что произойдет, если его и студентку застукают вместе?

— Ну, у тебя же были планы насчет нашего святоши. Когда застанешь его одного, так сразу и узнаешь!

— Он сядет в тюрьму, а тебя навсегда заклеймят шлюхой ректора. Я не говорю, как тебя сольют в желтой прессе! Тебе этого не простят, Снежина.

— Не простят чего? Того, что я подцепила отшельника-миллиардера? — я подошла к двери и махнула ей рукой. — А не за этим ли вас сюда маменьки сбагрили, Алиса? Но кто успел, тот и съел. Доброй ночи.

— Я не забуду этого, Снежина, — она вошла в холл, бросив хмурый взгляд через плечо. — Я вижу, как ты смотришь на Игоря. Вижу, как он смотрит на тебя! Ты еще поплатишься за это.

Я отбросила рубашки на стул и упала в кровать.

Черт! Алиса тоже подмечает то, что вижу я. Мне не показалось! Шереметьев, каким бы сухарем он ни был, хочет меня. Хочет и терпит. Но я это так не оставлю.

Через неделю я снова сидела в третьем ряду аудитории и наблюдала, как Шереметьев вливает секс в статистический анализ экономических отношений своим глубоким баритоном.

Когда я начала думать о нем как о Шереметьеве, как о личности и сексуальном партнере, а не как о своем преподавателе? Но я уже отделила Игоря от его должности.

Может, это произошло, когда он отдал мне телефон? Сразу стал человечнее? Правда, я все равно не стала звонить матери.

А может, когда шугнул от меня группу парней в одну из моих ночных вылазок на кухню за чем-нибудь съедобным. Правда, потом я мыла полы на всем этаже.

Видеть в нем внезапно человека, а не преподавателя — это осложнение.

Раньше я хотела соблазнить его ради того, чтобы вернуться домой. Теперь я вынуждена признаться, что просто хочу соблазнить его.

Сейчас в аудитории пятнадцать девушек, включая меня. Когда он наклонялся, чтобы поднять выпавший лист, все уставились на его задницу, включая меня.

Точно, его задница само совершенство. Нет другого способа описать эти напряженные ягодицы. Фактически, слова «само совершенство» можно использовать для описания всего Игоря Александровича Шереметьева.

Но это никак не вязалось с его личностью. Для описания его личности я бы выбрала слово — педант.

Или педант в квадрате.

Занудный, скрытный и хладнокровный.

Но при этом чертовски сексуальный.

Для меня он оставался загадкой, и это делало его опасным и интригующим. Я хотела узнать все его секреты. Почему он стал преподавателем? Почему дал обет безбрачия?

Поиски в интернете ничего не дали, кроме информации о его прошлых достижениях.

Днем он был бизнес-королем. Ночью — плейбоем и распутником.

Фотографий Шереметьева было очень мало, как будто их старательно стирали из интернета. Но на тех, что я нашла, он был одет в костюмы и смокинги, посещал экстравагантные вечеринки, на каждой из фото рядом с ним была женщина, каждый раз разная. И всегда дамы были старше, ближе к маминому возрасту. Все прекрасно сложены и поразительно красивы. Иногда знамениты. С умом в глазах и изюминкой в образе.

От этих фотографий меня мутило. Он мог иметь и имел любую женщину, которую хотел, а выбирал определенный типаж. И черт побери, я была совершенно не в его вкусе!

Слишком молодая, слишком очевидная и без изюминки.

Даже сейчас, одетый в черное, он оставался воплощением желания и искушения. Сильная линия подбородка, злобно-красивый рот, каштановые волосы, падающие ему на лоб.

Когда он выпрямился, его пронзительные глаза остановились прямо на мне. Зажглись огнем и потемнели.

О боже, по коже тут же побежали мурашки.

Таким взглядом он должен смотреть только в спальне. Нависая надо мной. На черных простынях, при рваном дыхании, стальной хваткой прижимая к постели.

Я представляла, как его взгляд выглядят именно так, чувственно и горячо, когда он содрогается в агонии оргазма.

Теперь, когда я оказалась в центре его внимания, я скользнула пальцем между губами, медленно пососала его. Вытащила, обвела влажным пальцем нижнюю губу…

— Все свободны, — процедил он слова, не сводя глаз с моих губ.

Я улыбнулась.

Он нахмурился.

— У нас еще есть десять минут, — Ева, так отчаянно желая стать его любимицей, даже не двинулась с места.

— Убирайтесь! — его рев сотряс окна и заставил всех подскочить и покинуть аудиторию менее чем за минуту.

За эту чертову неделю между нами все изменилось. Он вернул мне телефон, чтобы я могла звонить маме. А когда я сознательно показала ему нижнее белье, он перестал наказывать меня, когда приходилось вставать на колени.

Больше мне не нужно было мыть пол. Я просто стояла в углу. Молча.

Всю неделю я спорила с ним, выплевывала непристойные слова ему в лицо в своей обычной злой манере. Но каждое нарушение сопровождалось лишь его гробовым молчанием. Оно заводило меня еще больше.

Мои больные коленки довольно быстро отвыкли от мытья, но это единственное преимущество. Мне ужасно хотелось трахнуть Шереметьева, и как мне казалось, это желание было взаимным.

Теоретически я понимала, почему он должен избегать меня. Из-за возраста, из-за его глупой клятвы держаться подальше от женщин, сами отношения между принятой студенткой и ректором. Слишком много препятствий, чтобы потрахаться с удовольствием.

И я была для него абсолютным табу, к тому же еще и не вписывающаяся в излюбленный им типаж.

Что мне сделать, чтобы он был поглощен мной? Чтобы плевал на все табу и перешагнул все препятствия? Мне нужно быть слишком соблазнительной, чтобы он не мог сопротивляться. Потому что я уже не могу дышать без него, не могу жить, не могу существовать.

Я порой ловила его взгляды. Не сомневаюсь, он хотел меня. Значит, в топку запреты!

Сегодня я решила играть грязно.

Дверь закрылась за последним студентом, отделив меня и Шереметьева от остального мира. В воздухе застыло напряжение.

— Сюда, — он показал пальцем на стол в первом ряду, куда я должна подойти без всяких задержек.

Я злила его, специально не торопилась. Сначала собрала все свои учебники и тетради. Потом покачивая бедрами неторопливо двинулась к указанному столу, пытаясь источать соблазн в унылой зеленой клетчатой ​​юбке, которая висела мешком на мне, зато полностью соответствовала по длине и академическим шаблонам. Мне же приходилось работать с тем, что есть.

Когда я наконец опустилась на сиденье перед ним, я снова приложила палец к губе.

Его рука ударила о стол, заставив меня подпрыгнуть. Шереметьев нахмурился, свел вместе брови, сжал губы, вперив в меня яростный взгляд.

В душе я сжалась. Я не настолько храбрая, чтобы идти против него. Но я наглая. Несмотря на то, что чувствовала в душе, под взглядом ректора я расправила плечи и выпятила грудь.

На миг меня захлестнула паника, но я наклонилась вперед, чтобы встретиться с ним лицом к лицу, не обращая внимания на предостережение, исходящие от него.

Я очень хотела домой, и в то же время… Я хотела схватить его за воротник, крикнуть ему, чтобы он вылез из своей скорлупы и открыл мне все, что прячет ото всех.

Я хотела мужчину, который пожирал меня глазами, а не ректора, который его туда заточил.

— Что. Ты. Делаешь.

Его голос был полон нескрываемой ярости и темного гнева.

— Все эти сексуальные намеки об экономической регрессии мне не нравятся. Зато ваш голос бросает в жар, — призналась я и провела рукой по юбке между ног, пытаясь не покраснеть. — Вы заставляете меня мокнуть, Игорь Александрович.

— Ты играешь с огнем.

— Ой, вы такой же огонь, как айсберг. Или вы не о себе? — Я посмотрела на его пах. — А о своем дружке в штанах?

Он схватил первую попавшуюся книгу со своего стола и бросил мне на колени.

— Продолжай читать с того места, на котором я остановил из-за тебя лекцию.

Учебный день официально закончился. В этом крыле главного здания уже не было ни студентов, ни преподавателей, зато я оставалась здесь каждый день по милости Шереметьева.

Хотел он или не хотел, но он подыгрывал моим планам. Всегда реагировал мне на руку.

Казалось, ему даже в радость все эти ежедневные наказания вместе со мной. Сидя в кресле, он погружался в работу за ноутбуком, и так продолжалось до конца каждого вечера. Он печатал. Я читала вслух очередной учебник.

Вот только сегодня я не могла произнести ни слова.

— Я не слышу, чтобы ты читала, — сказал он, не отводя глаз от ноутбука.

— Это неинтересно. Поговорим о том, почему женщины сдаются мужчинам, зная, что те будут доминировать… Глупо, не находите? Вот я вас хочу не поэтому.

— Хочешь? Ты меня хочешь? Что ты знаешь о желании, девочка? Те поцелуи и тисканья со сверстниками, которые у тебя были, не имеют к желанию никакого отношения.

— Вот поэтому хочу. Покажите мне, что такое настоящая страсть. Хочу постигнуть желание с вами. Хочу понять, какие могут быть отношения с тем, кто в них разбирается лучше моих сверстников… Я не прошу отношений. Только несколько уроков. Ты и я.

Я ощущала как вокруг меня сгущается его яростное напряжение, которое вот-вот взорвётся молнией и уничтожит меня нахрен.

Я медленно приподняла голову и зачарованно наблюдала, как его грудь расширяется, а руки сжимаются в кулаки.

Его губы сложились в оскал. Наверное, он пытался улыбнуться, но у него ничего не вышло. И это было страшно.

Если я хоть немного понимаю в этой гребаной психологии, которой он меня в том числе пичкает, он сейчас сорвался с цепи, которой приковывал себя к порядку много лет.

Шереметьев медленно встал, тяжелым шагом подошел к двери и сжал ручку с такой силой, словно это моя шея.

Меня снова начала накрывать паника. Что-то с ним было не так. Он стал каким-то другим. Не переиграла ли я?

Мысли заметались, когда Шереметьев обернулся и тоном, не терпящим возражения, процедил:

— Глупая девчонка. Все, что от тебя требовалось — не нарываться.

— Это единственное, что я делаю идеально, — на автомате прошептала я, ругая себя, что не могу остановиться.

— Хор-р-рошо. Я преподам тебе один урок.

Он еще постоял спиной ко мне, держась за дверную ручку.

Я задержала дыхание, пораженная, как же быстро он сдался! Неужели сейчас трахнет меня? Вот так просто?

И Шереметьев запер дверь!

Щелк.

Но от одного этого звука, мне стало страшно…

Из помещения будто выкачали весь воздух. Шереметьев вынул телефон из кармана, коснулся экрана, и через секунду заиграла музыка. Громко.

Я не знала, что это за композиция. Что-то симфоническое, из того, что молодежь просто не слушает. Меня гипнотизировал медленный перезвон колоколов, преследующая флейта и гипнотический бой арфы.

В этой музыке звенела боль и переплеталось проклятие.

Парализованная, я не сводила глаз с Шереметьева, когда он медленно и угрожающе шел ко мне.

Я подавила желание сглотнуть и приподняла подбородок выше.

Два месяца я постоянно дразнила и доводила зверя до срыва.

Я хотела посмотреть, как он сорвется с цепи или отправит меня домой, за невозможностью управлять мной. Но как ни странно, я рассчитывала на второй исход, а получала первый.

Все могло быть намного проще и быстрее. Шереметьев мог избавиться от меня в первый же день, но ему помешало его самомнение. Ведь еще никто не уходил от него неисправленным.

Теперь мы оба заплатим цену.

Он положил телефон, и нас окружила плотная нагнетающая атмосферу музыка. Он не пытался говорить со мной. Вместо этого его рука метнулась к моим волосам, пальцы сомкнулись вокруг корней, и он выдернул меня со стула.

Я ударилась бедрами о стол, когда он швырнул меня лицом вниз. Грубое обращение должно было напугать, но мне понравилось ощущение его железной хватки, жар от его крепких бедер, касавшихся моих, и его целеустремленность преподать мне урок, который я не забуду.

Я хотела его урока. Он тоже его вряд ли сотрет из памяти!

Звезды заплясали перед глазами, когда Шереметьев сильнее прижал меня к столу. Сам же придавил меня, щекой царапая мою. Его тяжелое тело легло на меня сверху, делая ближе, чем самые тесные объятия. Шереметьев тяжело дышал мне в ухо.

— Я пытался защитить тебя, — он сжал пальцы вокруг моего горла и царапнул зубами мочку уха. — Я перепробовал все, но теперь поздно. Я не смогу остановиться. Не с тобой.

Каждое язвительное слово умерло вместе с моим дыханием. Он сжимал мое горло все сильнее.

— Обычно я не лгу, Катя, — он опустил свободную руку к моим бедрам и больно ухватил за ягодицу, приподнимая подол и обнажая ноги. — Но однажды я солгал тебе. Мне интересно все, что находится под твоей юбкой. Каждая чертова дырка. Каждая капля крови. Но не смей кричать. Молчи. Ни звука. Кивни, если поняла.

Он меня трахнет! На этот раз я соглашусь на все, что он мне прикажет. Я не издам ни звука!

Я кивнула, и он отпустил мое горло. Затем Встал с меня, забрав с собой весь жар своего горячего тела.

Я вдохнула полной грудью и повернула голову. Шереметьев таращился на мою задницу.

Он еще выше приподнял мою юбку, перекинул через мою спину, и по голой коже побежали мурашки.

— Ты ходила так весь день?

— Ты же сказал, что не хочешь больше видеть мое нижнее белье.

Я давно ходила без трусиков.

Да, я подготовилась.

Я перестала их носить в надежде, как он выпучит глаза, когда я в следующий раз буду мыть полы. А он передумал и больше не наказывал меня мытьем.

Что ж, теперь он увидел то, что я для него так долго готовила.

Он был прав в одном. Я жаждала его внимания. Хорошего или плохого, бесстрастного или сексуального.

Его руки резким движением освободили кожаный ремень из брюк, и теперь он свисал с его кулака. А потом…

Удар!

В первый момент я ничего не поняла и не почувствовала. Вытянув шею, я в ледяной тишине смотрела, как он вновь поднимает ремень.

Второй удар пришелся, когда вспыхнул огонь из первого. Боль обожгла. Во рту пересохло, мышцы сжались, я беззвучно ахнула.

Еще удар!

Он выбил из головы все мысли. Я вообще не могла дышать. Зубами впилась в щеки, и давилась собственной кровью. Желание протянуть руку и защитить мою горящую задницу было огромным. Вместо этого я схватилась за край стола и сосредоточила на нем все свои силы.

Сейчас надо мной нависал не холодный ректор, а дикий, хищный самец, одержимый наказанием. Он рычал при каждом ударе, сжимал челюсть, а дыхание было такими тяжелыми и частыми, что заглушало музыку.

Я никогда не встречала человека настолько одержимого. И одержим он был мной.

Это что-то сделало со мной. Потрясло меня. Пробудило. Заставило понять свою значимость для него.

Даже шок от боли утих, а разум начал спокойно реагировать на происходящее.

Я сосредоточилась на тепле, скапливающемся между ногами, сжимая и разжимая мышцы о удара, я посылала импульсы по собственному телу и бесстыже текла.

Я поерзала бедрами, сместившись к углу стола и потерла клитор о край. Теперь с каждым ударом ремня я ударялась чувствительной точной об угол, едва сдерживая стон удовольствия.

Музыка нарастала, удары Шереметьева становились все сильнее и быстрее, а во мне нарастал голод, дрожь и удовольствие. Я как раз подошла к черной пасти бездны, но не успела упасть в нее…

Ремень упал на пол раньше меня.

Я извивалась от неполученного наслаждения, когда Шереметьев безжалостно раздвинул мне ноги.

Его член лежал между моих ягодиц, твердый как камень.

Нас отделяла только молния на брюках. Член был огромным, горячим и хотел ворваться в меня, так же как я отдаться ему.

Я шевельнула задницей.

Все тело Шереметьева было напряжено. Он рукой сжал мои волосы, что совершенно противоречило его хриплой команде.

— Убирайся.

В ловушке под ним у меня было немного вариантов. И уж точно не побег. Я очень хотела остаться до конца.

Я извернулась, чтобы посмотреть в его лицо, и сердце остановилось.

На его лбу пульсировала вена. На лице застыла боль и страдание... И это опустошило. Все превосходство и значимость перед ним испарились. А еще на его лице читался приговор.

Шереметьев не собирался исключать меня из академии.

Ни до, ни после порки.

Дурацкая музыка замолкла, и в тишине раздавалось только наше хриплое дыхание.

Я взглянула на дверь. Она все еще была заперта, но по опыту я знала, что, если кто-то хотел подслушать, он мог услышит весь разговор.

Шереметьев развернул меня к себе и давил всем телом.

Его грудь вздымалась. От него пахло грехом, раскаянием и войной.

Война все еще продолжалась. Я смотрела в его глаза и понимала, что проигрываю. Пришло время признаться.

— Простите меня. Я пыталась соблазнить вас, не думая, что станет с вами, если это получится.

— Еще что-нибудь? — его голос был низким, грубым, сексуальным и полным желания.

— Я ругаюсь матом каждый день и каждую ночь мастурбирую.

— Катя, — простонал он.

Я выдохнула ему в рот, смакуя его жар, его восхитительный темный запах.

— Но я ничуть не сожалею о том, что сейчас произошло между нами.

— Ты не умеешь сожалеть, — его рука в моих волосах расслабилась, его пальцы скользнули вниз, чтобы погладить затылок и шею. — Но это делает тебя особенной.

— Это радует.

— Не меня.

Я проглотила свою гордость и выдержала его взгляд.

— Мне очень жаль, если я вас обидела...

Он закрыл глаза, но напряжение не покинуло его тело. Он меня не отпустил, не спешил отодвинуться. Держал, как будто никогда не отпустит.

— Простите меня?

Он уронил кулаки на стол по обе стороны от моих бедер.

— Уходи, — прошептал он.

— Сейчас? — я все еще была в плену его рук.

Его рот говорил одно, но язык тела подразумевал другое.

— Немедленно. Или будет поздно.

— Что, если я хочу этого?

— Убирайся!

Слова застряли в горле.

Я ужом вывернулась из его объятий. Не помню, как я открыла дверь и оглянулась уже из коридора.

Шереметьев стоял там, где я его оставила, наклонившись вперед, упершись кулаками в стол. Руки прямые, голова опущена, подбородок прижат к груди. Но его глаза, пылающие огнем, прикованы ко мне.

Я заколебалась. Он же хотел меня, а я его, так почему бы…

— Уходи, Катя, — шевелились только его губы. Голос был очень низким и гортанным. — Беги.

Я и побежала.

Через все здание, вниз по лестнице и прямиком в рощу, я бежала, не останавливаясь и не оглядываясь, пока не достигла парка.

Я перевела дыхание только когда остановилась. Дотронулась до ягодиц и зашипела от боли.

Задрала юбку и осмотрела себя, ожидая увидеть рваные раны и кровь. Но нет. Моя кожа только покраснела. Все это пройдет за пару дней и следов не останется.

Он знал, что делает. Он знал, как пользоваться ремнем, давно уже мог выпороть меня, но до последнего сдерживался и пытался защитить от этого. От самого себя.

Его мастерство владения ремнем впечатляло. Вряд ли он набил руку здесь, в академии.

Если малолетки его не возбуждали, то причинение боли очень даже. Тут попахивало тайной и сексом.

Я была очарована и возбуждена, как никогда, но соблазнить его больше нельзя. Мне бы не хотелось снова видеть это болезненное чувство вины на его лице.

Нужен другой план, чтобы лишиться девственности. Потому что, черт возьми, я не собиралась выходить замуж за того придурка, что выбрала мне мать. Лучше сдохнуть.

Я проторчала в парке до самого позднего вечера. Комендантский час уже настал.

Это не первый раз, когда я пропускала построение перед сном, но сегодня быть наказанной и снова получить вызов к Шереметьеву не хотелось.

Я вскочила и сморщилась от боли. Скорее бы добраться до кровати и лечь кверху задом. Но у моей комнаты стояла Дарья.

— Я тебя прикрыла на этот раз, — она скрестила руки, преградив мне путь. — Сказала, что у тебя дикий понос.

— Ну спасибо, подруга, — проворчала я и прошла мимо нее.

— Но ты нарываешься не в первый раз.

— Плевать.

Пусть отправит меня домой хотя бы на несколько дней. Правда тогда мне придется иметь дело с гневом матери.

Но я знала, что Шереметьев ни за что не отправит меня домой. Никогда не даст того, что я хочу.

Я проскользнула в комнату. На моей кровати стояла коробка из-под обуви.

— Это твое?

— Нет. Я пришла, а коробка уже была здесь, — ответила Дарья.

Я осторожно подошла и наклонилась, открывая крышку.

На мгновение я ничего не поняла. Серый цвет, шерсть, кровь, коготки на крыльях, скрюченное тельце…

И тут до меня дошло. Я не могла сделать и вдоха.

Кто-то поймал и убил летучую мышь, а потом подбросил мне, зная, что я подкармливала их в парке!

Искалеченную. Мертвую.

Может это и не мой мышонок! Но что-то подсказывало обратное. Кто-то следит за мной?

Я стала забывать весь ужас преследования маньяка. Уж здесь в глуши меня точно никто не мог выследить. Но сейчас паника накатила с головой. Что маньяку помешает и мне свернуть шею, как он сделал это с мышью?

Я схватила коробку и бросилась в коридор.

— Ты куда? — успела крикнуть Дарья. — Вернись в свою комнату немедленно.

— Нет! Кто бы это ни сделал… клянусь Богом, я найду его!

Прикрыв коробку крышкой, я прижала ее к груди и бросилась к лестнице.

— Катя, подожди, — Дарья попыталась помешать мне уйти.

Я нырнула под ее руку и побежала вниз по лестнице.

Выскочила наружу, не в состоянии вдохнуть полной грудью от душившего меня страха.

Я крепче прижала коробку к груди, закрывая от ноябрьского злого дождя со снегом.

Я не оглядывалась, шла вперед к воротам, не думая ни о чем. Шлепала ногами по лужам. Смотрела через прилипшие к лицу волосы вперед.

Прямо на ворота.

Мне нужен был Шереметьев.

Он что-нибудь придумает, как-нибудь исправит.

Молния прорезала ночь вспышкой. Загрохотал гром. Ледяные струи дождя проникли за ворот и потекли под одеждой.

Над арочными воротами тускло светил уличный фонарь, освещая единственный выход из этого кошмара. Когда я подошла к воротам, они оказались закрыты.

Прижав коробку к груди, я рухнула на колени и зарыдала.

Рядом раздались шаги. Я с трудом подняла голову, пытаясь рассмотреть подошедшего.

Я его не сразу узнала. Пока не увидела глаза.

Залитый с головы до ног, Шереметьев стоял с другой стороны кованых ворот и смотрел на меня.

— Игорь! — позвала я, прерывающимся от рыдания голосом. — Пожалуйста!

И он открыл ворота, впуская меня к себе.

ГЛАВА 11

ШЕРЕМЕТЬЕВ

Внутри все оборвалось, когда она произнесла мое имя.

Моя фея превратилась в сломленного ангела.

Девять лет назад я бы уже затащил ее в тень и трахнул вот так — промокшую, дрожащую, убитую каким-то горем, задница которой покраснела от моих ударов. Ее юбка и сейчас скручена вокруг талии, лицо в грязи, а моему члену это определенно нравится, потому что он твердо стоит, сопротивляясь штанам.

Еще один урок о том, что некоторые привычки нельзя вытаскивать наружу.

Пусть я больше не монстр, но доверять мне по прежнему нельзя. Только не с Катей.

— Кто-то убил летучую мышь, — ее подбородок задрожал, но она упрямо сжала челюсть. — Делайте со мной все, что хотите, но пожалуйста, помогите найти ублюдка.

Мне уже позвонили из академии. Ее соседка Дарья и дежурный преподаватель. Поэтому я знал, что она придет к этим воротам, отделяющим территорию академии от моей личной. Я не сомневался, что Снежина сразу примчится ко мне. Больше здесь ей не к кому прийти.

— Я с ним разберусь, когда найду. А сейчас встань с земли.

Мне нужно было уберечь Катю от дождя и последующей простуды.

В общежитии все окна уже были темны, всех поднятых студентов отправили обратно в кровати. Я не мог отправить Снежину обратно, пока она в таком состоянии. Сначала надо выяснить причину. И утешить.

Я был не подходящим человеком для этого. В голову лезло только одно утешение с помощью моего члена. Но правильнее было накачать ее успокоительным.

Ну и себя заодно…

— Идем за мной, — я потянулся к обувной коробке, которую она прижимала к груди.

Но она увернулась.

— Я сама.

— Как хочешь, — я поднял ее на руки вместе с этой чертовой коробкой.

Когда нес ее к своему домику, она доверчиво уткнулась лицом мне в шею. Это было непристойно, но почему-то удивительно правильно. Пока нас никто не видел, я хотел, чтобы было именно так. Чтобы Снежина мне доверяла, а я считал, что все делаю правильно.

— Зачем ее убили? — она всхлипнула. — Зачем подбросили мне? Я не понимаю.

Испорченных людей слишком много. Я хорошо это знал. Я был одним из них и создал академию для таких, как я. Но я был уверен, что мои студенты уже не способны убивать, даже животных. Некоторые девушки до сих пор были под наблюдением психолога, но чтобы искать выход своей злобы в убийстве? Это явно психопатическое поведение, и тут нужен будет специалист посерьезнее.

— Зло нельзя объяснить, — я склонил над ней голову, пытаясь защитить от дождя. — Но оно не останется безнаказанным. Ни в этой жизни, ни в следующей.

Но чувство вины уже скрутилось холодом в моем животе. Если кого и надо было наказывать в этой жизни, так это меня.

Дождь прекратился.

Я внес Катю в дом и опустил на диван, не обращая внимание на стекающие с нее мокрые ручьи.

— Отдай мне коробку.

Ее пальцы разжались, и рыдание вырвалось из горла.

— Мне нужно посмотреть, что там.

Мне хватило одного взгляда, чтобы понять, что бушевало в груди Снежиной. Это было откровенное издевательство над ней. Забрать и зверски расправиться с единственным прирученным здесь другом. А ведь кто-то выследил ее, вычислил ее привязанность, чтобы наглядно расправиться.

Я отложил коробку в сторону и прижал дрожащую Снежину к своей груди.

Я грел ее теплом своего тела и одновременно доставал телефон из кармана. Отправив несколько быстрых сообщений, я отложил и его в сторону.

Катя все еще дрожала и с нее все еще текло.

Я медленно провел ладонью по шелковистой влажной коже ее бедра, добавляя себе мучения. Если бы я завел пальцы на несколько сантиметров выше, то достиг бы рая.

Я все еще дрожал от голодных, неудовлетворенных желаний, которые пробегали по каждому нерву в моем теле. Снежина сбежала из моей аудитории, но не из моих мыслей. Ни на секунду. И теперь, когда ее желанная задница прижалась к моему пульсирующему члену, я чувствовал себя помешанным на сексе, и терял контроль.

Я хотел увидеть рубцы на ее коже. Хотел их пощупать, укусить, зализать и добавить еще.

Только поэтому я сунул руку ей под юбку и фантазировал о том, как широко раздвинуть ноги и проткнуть ее такие же влажные и текущие дырочки. Она умоляла бы меня остановиться, что только подогрело бы трахнуть ее еще жестче.

— Игорь… Александрович? — она пошевелилась, явно накткнувшись на мою эрекцию. — Вы сейчас думаете не о летучей мыши, и как наказать убийцу?

Я думаю о тебе. Я всегда хочу тебя. Трахнуть. Даже когда ты убита горем.

— Думаю…. Думаю, с чего начать, — прохрипел я.

— Мне больно, — она провела рукой по моей мокрой щеке. — Успокой меня.

Но я ничего не мог сделать, чтобы забрать ее боль себе.

— Что ты хочешь, Катя? — а прикоснулся большим пальцем к ее щеке и проследил путь ее слез. — Скажи.

— Тебя…

Мои губы прижались к ее щеке, потягивая соленую влагу, пробуя ее горе и предлагая единственное утешение, которое я мог дать.

Обычно я ртом мало доставлял удовольствия студенткам, но я еще не забыл, как целовать женщину до бестолковости в голове.

Я согрел дыханием ее скулу, провел языком по изгибу, до мочки уха. Прикусил ее зубами. Задержался на уголке полных девичьих губ.

Катя приоткрыла рот, замирая на волосок от моих.

Вдох, выдох. Мы дышали вместе, зависая в состоянии между недопоцелуем. Всего миллиметр, и я могу взять ее, поглотить и никогда не отпускать. Не оставлять ее одну.

Я сам остановил ее, когда она решила преодолеть разделяющее нас расстояние вместо меня. Остановил, проклиная все на свете.

Катя убрала руку с моей груди. Я открыл глаза, а она посмотрела на коробку из-под обуви.

— Вы ее похороните? — она повернулась ко мне.

— Конечно.

— Спасибо.

Она снова выдохнула мне в рот.

— Катя… Мы не можем. Продолжения не будет.

— Знаю. Я просто…

Но договорить Снежина не успела, дверь хлопнула и раздались шаги.

В комнате появился Алекс в темном плаще, держа в руках спортивную сумку.

— Игорь, — начал он, но запнулся увидев рядом Катю, мягко улыбнулся ей и договорил: — Студентка Снежина.

Алекс поставил сумку на пол, подошел к нам и приподнял крышку коробки. Когда заглянул внутрь, нахмурился.

— Твою же мать... Кто-то доигрался. Извини за это. Недосмотрели.

Отрывисто кивнув, Катя прижала руку ко рту и отвернулась.

— Я вынесу это… Закопаю.

— Спасибо за помощь, Алекс.

Я отпустил его, он пожелал спокойной ночи и вышел. Я снова остался наедине со своим искушением, думая, чем могу ее отвлечь кроме секса.

— Хотите покататься?

Она ответила удивленным взглядом.

Я никогда не забирал студентов из академии. Ее мать категорически запретила выпускать ее.

Но поскольку мне не нужно было разрешение, а Светлана сама поручила опекать мне ее дочь, я мог частично, хотя бы сегодня, пренебречь правилами.

— Хочу, — она слабо улыбнулась, впервые за вечер, а может и за последние несколько недель. — Я очень соскучилась по нормальности.

Я вышел с Катей из дома и подвел к своей машине. К простой эконом-класса модели. Бюджетный автомобиль, не те роскошные тачки, которыми я владел в прошлой жизни.

Она даже не взглянула на машину и скользнула на переднее сиденье. Я перетянул через нее ремень безопасности и включил обогрев на полную, чтобы высохла ее промокшая одежда. Вскоре Снежина перестала стучать зубами.

Я повез ее к горному хребту за академией, где в темноте кружились стаи летучих мышей.

— Я уверен, здесь сотня этих прелестных созданий.

Она смотрела на их полет, слушала их крики. Ее грудь приподнялась от тяжелого вздоха, но Катя не заплакала. Вместо этого кивнула, и в уголке ее рта появилась улыбка.

Это глубокое, подлинное чувство облегчения было для меня в новинку. Я не помнил, чтобы когда-либо настолько понимал эмоции другого человека.

Ее я понимал. Она убедила себя, что ее дружок жив и летает сейчас где-то в ночном небе над головой, а в беду попал совершенно другой бедняга.

Как хорошо я ее понимал! Если бы я мог случайное убийство тоже списать на кого-то другого, я бы так и сделал. Но у нас со Снежиной абсолютно разные ситуации.

Но за три месяца ее присутствие стало необходимым мне. Я с нетерпением ждал каждой встречи, каждого дерзкого слова и неповиновения. Она всегда находила самые болезненные места и точечно попадала по ним со своим сарказмом.

Да, я злился, но еще восхищался. Да, наказывал, но вдобавок наслаждался. И я нуждался в ней. Каждый день.

Она была для меня всем, а я был для нее никем.

Я никогда еще не увлекался девушкой, почти девочкой, настолько, это меня это нервировало. Снежина умная, сильная и достаточно своенравной. Черт, она единственная, кто мог бы понять меня и принять таким, какой я есть.

А я боялся этого. Боялся прежде всего за нее.

Внезапно она стала рыться в своих карманах, достала смятый и промокший мякиш хлеба и выскочила из машины, расстегнув ремень. Я не успел отреагировать, когда она замахнулась и кинула в пролетающую стайку хлеб. Какой-то проворный мышонок спикировал и поймал угощение. Катя рассмеялась и послала воздушный поцелуй летучим мышам.

Что ж, это куда лучше, чем закапывать коробку из-под обуви в лесу.

Я дал ей время, которое нужно, и загнал в машину.

— Теперь просто прокатимся. Покажу тебе свое любимое место, — проговорил я, снова пристегивая ее ремнем и невольно задевая ее грудь и торчащие от холода соски.

Боже, какое искушение!

Она молчала, пока я выбирался на дорогу и мчал нас прочь от академии, забираясь глубже в тайгу и к горам. Там стоял мой охотничий домик, в котором я прятался, когда мои демоны лезли наружу.

Туда я не брал даже Алекса. Оставлял на него академию, забирал блистеры таблеток и три недели пил их и спал, заглушая в себе нарастающий гнев и агрессию. Снежину я тоже туда не поведу, но покажу ей уступ, с которого открывается невероятный вид на академию под огромным звездным небом.

Именно там мне пришла в голову идея выкупить землю и построить свой храм исправления. Одного домика мне было мало. Этим я никогда не искупил бы свой грех.

Мы остановились, я снял с себя куртку, вывел наружу Катю и накинул ей на плечи. Подвел к краю. Сначала было слишком темно, а потом из-за туч выглянула луна, и Катя ахнула.

— Игорь… — прошептала она.

Не задумываясь, я прижал ее к себе, грудь к груди, окутывая ее теплом своего тела.

Она прижалась щекой ко мне и вздохнула, любуясь простиравшимся видом. А мое тело окаменело. Наши бедра соединились. Ее волосы щекотали мне шею.

— Мне нужно кое-что сказать вам.

— Ничего не нужно. Молчи.

— Это важно, — она задрала свое лицо, почти подставляя мне губы. — Я знаю ваши правила. Когда вы найдете виновника, а это наверняка будет ваша фанатка, которая приревновала ко мне, то вы ее накажете…

Катя издала мучительный стон.

— Это сложнее сказать, чем я думала… — пожаловалась она.

Я подавил улыбку, зная, что ее острый язык ничто не остановит.

— Я не хочу, чтобы вы ее пороли, — выдала она, а я от этих слов сцепил руки за ее спиной сильнее. — Не шлепали, не заглядывали под юбку, и не…

— Катя, — предупреждающе попытался остановить ее я.

— Не прикасались к ней. У меня нет права просить вас об этом, но… Мне кажется, это не педагогично. Это слишком личное, что ли.

Я молчал, не зная как реагировать. Не хотелось признаваться, что это действительно личное, и что я сорвался только с ней. А Снежина как будто подслушала мои мысли.

— А я клянусь вам, что больше не буду вас преследовать. Ну может быть, только если мне захочется пообниматься, — она крепче прижалась ко мне. — Или поныть. Но я не буду больше ходить без трусиков, или пытаться переспать с вами, или провоцировать вас. Обещаю.

Я ждал, что придет облегчение, но ничего подобного. Я чувствовал, что Снежина опять обманула меня! Ведь я каждый день предвкушал наши наказания, черт ее возьми!

— То есть, ты исправилась? Больше никаких выкрутасов и вызовов?

— С чего бы это? — она запрокинула голову и фыркнула. — Не отнимай у меня единственное развлечение в этом захолустье. Я все еще собираюсь превратить твою жизнь в ад.

И она захохотала, прижимаясь ко мне непозволительно близко.

Невозможная.

Дерзкая. Но такая желанная. Может сделать этот день до конца исключением из правил? Если уж я начал нарушать их с утра, то зачем исправляться на ночь глядя?

Завтра проснусь и снова буду строго следовать им. А сегодня...

— Я редко наказываю ремнем, и только в тех случаях, когда другого выхода просто не было.

Ее глаза мерцали, когда Катя запрокинула голову, чтобы видеть меня.

— И это было так же возбуждающе? — прошептала она.

— С ними я ничего не чувствовал. Ни гнева, ни интереса. Только наказание.

Катя затаила дыхание.

— А со мной?

— С тобой я все чувствую.

Лунный свет осветил ее. Красота Снежиной была неземной. Я не мог вспомнить свое имя, когда она так смотрела на меня. Как будто видела больше, чем я показывал всем.

Слова замерли, так и не слетев с губ. А ведь мне много что было сказать!

Мы не можем.

Ты моя воспитанница.

Я вдвое старше тебя.

Тебе опасно связываться со мной.

Я зло.

Ты ангел.

Я сделаю тебе больно.

Нет, не так...

Я могу убить тебя!

Все причины, вся логика, правда и здравомыслие ускользнули из мыслей, когда она уставилась на мой рот. Стука сердца заглушал все звуки. Но я слышал наше прерывистое дыхание и видел соблазн ее пухлых губ.

Моя рука легла ей на шею, пальцы сжались. Я опустил голову, ловя ртом ее сладкий выдох. Он совершенно затуманил разум, дразня вкусом запретного.

От одного поцелуя ничего не будет. И уговаривать себя не пришлось.

Я не просто поцеловал ее. Поглотил и овладел. Раздвигая податливые губы и вторгаясь в лоно сладкого рта своим жадным и голодным поцелуем.

Девять лет я не прикасался к женщинам. Жар от ее губ ошеломил меня. У нее был вкус первородного греха, который я уже забыл, думал, что не помню. Но сейчас я целовал не просто неисправимую, избалованную девчонку, погрязшую в распутстве. Я целовал Еву, не познавшую ни страсти, ни соблазна.

И это пьянило похлеще вина.

Ее запах проник в мои легкие, и мои барьеры пали. Я и так держался сколько мог. В конце концов, она уже была моей.

Она была моей подопечной.

Я поцеловал ее со всем несдерживаемым голодом, который сжигал меня изнутри.

Катя невинно пыталась отвечать на мои поцелуи. Поглаживала мои губы и язык нетерпеливыми, неумелыми ласками. А я хотел сжечь еев том пламени, в котором сгорал сам.

Я сжал ее ягодицы и прижал к своим напряженным бедрам.

Ее стон прострелил позвоночник разрядом. Не осталось никакого контроля, только чистые инстинкты. Мне не надо было ничего объяснять. В поисках своей единственной, я неожиданно нашел ее в той, которая совершенно мне не подходила.

Нашел тогда, когда отрекся от любой связи с женщиной.

А сейчас я прижимался к ней, говоря своим телом то, что я не имею права объяснять словами. Я хотел ее тело, ее удовольствия, ее боли. Я хотел ее полностью, как бы неправильно это ни было.

— Игорь? — мое имя мольбой прозвучало от Кати. Голос дрожал от вожделения и тоски.

Это только усилило голод. Я умирал от желания ответить на ее призыв. Просто спустить молнию и вогнать в нее член до упора. Заставить кричать мое имя и просить освобождения.

Эта мысль привела меня в бешенство. Я поцеловал ее сильнее, глубже, желая больше. Сегодня, сейчас…

Но что-то было неправильным. Ее поведение было неправильным. Ее поцелуи были слишком невинными. Она вела себя в моих объятиях совсем не так, как веду искушенные девушки.

Пронзительная догадка отрезвила меня.

— Нет, — простонал я.

Я отстранился от Снежиной, борясь с желанием завладеть ею.

— Что случилось? Куда ты?

— В первый раз будет больно, — произношу я и как коршун слежу за ее реакцией.

Он дергает плечом:

— Ничего страшного, потерплю.

Я знал! Я так и знал!

Только… какого хрена девственница делает в исправительной академии?!

— Я был в секунде, чтобы лишить тебя девственности, как животное! — зарычал я, срывая я злость на ней.

— Но я не против! Я хочу этого! С тобой, а не с каким-то Тимуром, или другим придурком.

— Я не буду трахать тебя. Не сейчас. Никогда! Но если узнаю, что ты соблазняешь Тимура или любого другого придурка в этой академии, я выдеру тебя так, что целый месяц сидеть не сможешь. Ясно?

— Ты серьезно?

Снежина возмущена, но пусть не думает, что я буду шутить на эту тему.

— Абсолютно.

Она зажмурилась и отвернулась.

Я не двигался, пока сердце не пришло в норму, уже в привычном ритме отсчитывая удары. Я проводил Каю в нагретую машину, чтобы не стоять на диком холоде. И повез ее обратно.

Когда академия уже показался, Кая заговорила.

— Я не твоя фанатка, Шереметьев.

— Какое облегчение, — буркнул я.

— Нет, ты не понял. Я не пускаю по тебе слюни, не вздыхаю по прекрасному телу, подглядывая за тобой в окно…

— Значит все в порядке, — сухо ответил я.

— Ничего не в порядке! Потому что мне всего этого мало! Я не хочу твоего обожания, или чтобы ты просто трахал меня, — она посмотрела в окно и договорила: — Мне нравится, когда ты на грани. Нравится доводить тебя и видеть, как ты меняешься. Ты меня пугаешь, но это в тебе дико возбуждает. Я не хочу обычных отношений. Мне нравятся порки, наказания. Хочу, чтобы ты трахал меня как животное. Чтобы душил...

— Остановись! — процедил я, снова начиная заводиться.

— Не могу! — закричала она. — Кто мне вообще сможет дать такое, если не ты?

— Ты слишком молода, чтобы знать, чего хочешь, — прошипел я, стараясь напугать ее.

— А ты знал, чего хотел в восемнадцать?

— Да. Знал. Добивался и получал. Но именно из своего опыта советую тебе — не лезь в это. И не лезь ко мне!

Я остановился перед академией и вышел из машины. Снежина выскочила из машины не дожидаясь, когда я открою ей дверь. Я быстро позвонил дежурному преподавателю, чтобы он проводил Снежину до комнаты без всяких допросов. Уже далеко за полночь, ей нужно выспаться.

Когда я отключил звонок, Катя уже подошла к двери и оглянулась.

— Вы можете следить за мной или за Тимуром. Или вообще поставить слежку за всеми, у кого есть член в этой академии. Но я тоже умею добиваться и получать. Нравится вам это или нет, а я потеряю девственность в этой академии. Я вас не боюсь, хоть запорите меня потом. Я больше не буду с вами целоваться. Я дала вам слово, я его сдержу. Спокойной ночи, Шереметьев.

Снежина развернулась и скрылась за дверью академии.

А я стоял потерянный и злой. Я никогда не должен был пробовать ее губы на вкус. Не должен был узнать, что в Кате мне нечего исправлять. Она чиста.

Но я не жалел об этом.

Это был первый невинный поцелуй в моей жизни. Но теперь я должен поговорить с ее матерью. Я не понимаю, что Екатерина Снежина делает в моей академии для исправления?

ГЛАВА 12

ЕКАТЕРИНА

На следующий день Шереметьев вызвал меня к своему кабинету, но внутрь не пустил. Я сидела на диване перед дверью, а мимо меня проходили девушки и парни с нашего курса.

Сердитый рев ректора чуть не вышиб дверь, после того, как туда зашла Алиса.

После ее угроз я не сомневалась, что это она оставила обувную коробку на моей кровати. Но Шереметьев решил быть объективным и провел все утро, устраивая допрос каждому студенту.

Алиса продержалась на допросе несколько минут, а потом призналась во всем. Оказывается Тимур расстался с ней, и она однозначно решила, что это моя вина. А я даже не знала, что они были парой! Между ним и мной ничего не было. Иногда он подмигивал мне, но я даже не отвечала. Это и флиртом назвать нельзя.

Алиса следила за мной и отомстила, как смогла. Хотела напугать дохлой мышью, а ранила куда глубже, чем ожидала.

Я боялась, какое наказание выберет Шереметьев для Алисы. Он не должен был пороть ее. Он мне обещал!

Выдохнула я только тогда, когда появились ее родители. Они должны были забрать ее домой.

Шереметьев выгнал Алису на месяц из академии.

Я испытывала тошнотворное чувство ревности, что ей удалось улизнуть! Это так несправедливо, когда я хотела этого, а получила та, что оскорбила и обидела меня.

Ее родители вышли из кабинета ректора и осторожно посмотрели на меня. Это случилось уже через три дня после обнаружения виновницы.

Ректор тоже вышел, выводя Алису. Они все встали полукругом ко мне, и я поднялась, чувствуя себя не в своей тарелке.

— Алиса, — Шереметьев сложил руки за спиной, что-то ожидая от отчисленной студентки.

Она подняла на меня взгляд и неохотно пробормотала:

— Кать... Я, — она украдкой взглянула на Шереметьева и вернулась ко мне. — Мой поступок непростителен. Мне очень жаль, что я выместила на тебе свою ревность и боль, но теперь у меня будет сто часов общественных работ, чтобы подумать о своих поступках.

Ничего себе! А Шереметьев не мелочится. Он не только отчислил ее, но и жестоко наказал. Сто часов общественных работ за месяц? Господи, да он садист.

Шереметьев отступил. Мать Алисы вывела дочь из приемной, одарив меня извиняющейся улыбкой. Когда они прошли по коридору и оказались вне зоны слышимости, подошел отец Алисы.

— Екатерина, — он возбужденно провел рукой по волосам, явно нервничая. — Примите наши извинения. И знайте, что это никоим образом не выпад против Снежиных. Если у вас еще остались какие-то претензии, предлагаю их уладить здесь и сейчас. Нет смысла выносить этот инцидент за стены академии. Столько?

— Я не думаю...

— Просто назовите сумму, которая вас устроит. — Мужчина поднял взгляд на нечитаемое выражение лица Шереметьева. — Игорь Александрович не против, чтобы мы уладили этот вопрос.

— Ничего не надо. Обещаю, родители ничего не узнают, — я вздохнула. — Просто держите Алису подальше от меня.

— Спасибо. Что ж… С вами приятно иметь дело. Всего хорошего.

Он торопливо ушел, бормоча что-то себе под нос.

— Вот так в вашей академии улаживают вопросы, Игорь Александрович? — я выгнула бровь. — За все проступки?

Мы смотрели друг на друга несколько платонических секунд, а потом воздух изменился, трансформировался, превратился в горячую минуту голодной близости. Меня захлестнуло жаром, зазудело под формой, а он не подал виду, но и не отвел взгляд.

К черту его напористый зрительный контакт.

— Это как-то не педагогически. Но я не собираюсь… — я попятилась к двери. — Мне вообще лучшей уйти.

Он шагнул за мной, наблюдал тем взглядом, с которым я до боли знакома. Шереметьев думал о нашем поцелуе. Мы оба думали о нем.

Меня целовали несколько раз разные парни, но то, что я испытала прошлой ночью с Шереметьевым, было совсем из другой лиги. Это был мой первый настоящий поцелуй, от которого сгибаются пальцы ног. Душераздирающий поцелуй.

Шереметьев уже в какой-то степени лишил меня девственности. Он все испортил. Потому что теперь мне нужен был только он!

— Шереметьев, — прошептала я сквозь пересохшее горло, — мы же договорились. Ты же не хотел меня…

— Как чувствует себя твоя задница?

— Это моя задница. Пусть чувствует, что хочет, — я взялась за дверную ручку.

От звука его шагов у меня забился пульс. Я быстро открыла дверь, чтобы сбежать, но побег прервала его рука, которая крепко обвила меня за талию, потянув назад, а ладонь прижалась к двери, захлопнув ее.

— Ты не захотел меня, — снова напомнила я и закрыла глаза, ощутив его жар на спине.

— Я и сейчас не хочу, — он провел рукой по моей. — Каждый раз, когда вижу тебя, — его пальцы вцепились в мои бедра, крепко прижимая к его паху. — Я всегда думаю об этом.

Я ощутила его рваное дыхание. Пальцы скользнули по тыльной стороне моих бедер там, где край юбки касался обнаженной кожи.

Я взглянула через плечо на прядь его темных волос, закрывающую лоб, чувственные глаза были полузакрыты потяжелевшими веками.

Его прикосновение трудно назвать лаской. Но пока пальцы скользили вверх к месту между бедрами, каждая точка соприкосновения обжигала пламенем.

Хриплый стон вырвался из его губ, такие восхитительных и злых, что я почувствовала отдачу между ног.

Шереметьев опустился на корточки позади меня.

Боже. Неужели сейчас будет еще один урок искушения от ректора?

Я прижала руки к двери, готовая немедленно закрыть, если кто-то попытается войти. Лучше вообще запереть, чтобы не помешали. Но это была бы полная капитуляция.

А я не хотела его поощрять. Но я не могла и возразить.

Пока Шереметьев утверждает, что не хочет меня, я тоже буду делать вид, что не хочу его.

Кажется, такая тактика с ним более выигрышная.

Он полез под юбку и сжал в кулаке тонкое кружево нижнего белья.

А потом склонил голову и впился зубами в плоть моих ягодиц. Я вскрикнула и зажала рот ладонью, пытаясь заглушить звук. Он снова укусил и тут же поцеловал мою воспаленную на ягодицах кожу. Я не оттолкнула его, не остановила.

Я не могла.

И не хотела.

А он кусал и сосал, кусал и зализывал раны.

Тяжелее всего оказалось вынести его лизание. Когда горячий, влажный, дьявольский язык изучал каждый сантиметр моей кожи от бедра до бедра.

В какой-то момент касания Шереметьева стали слишком откровенными. Он задел кружево между ягодицами, а я сжалась и заныла, не понимая, что сильнее испытываю, возбуждение или стыд.

Шереметьев не торопился. Он скользнул носом между моих ягодиц, и я почувствовала его дыхание там, Но он спустился еще ниже.

— Что ты делаешь? — я дрожала, а сердце колотилось.

Он вдохнул. Глубоко.

— Хочу почувствовать тебя.

Сжимая руками мои бедра и зарывшись носом между ног, он нюхал мою промежность через трусики.

Я должна была остановить его. Должна была сопротивляться, но продолжала стоять, чувствовать пульс в неприличном месте о его прикосновений и бессовестно мокнуть.

Это было самое лучшее, что я когда-либо испытывала.

Шеремеьев медленно поднялся, позволяя кончикам своих пальцев подниматься по моим ногам от икр до колен к бедрам. Когда он поднялся сзади меня, то еще раз сжал мне ягодицы, как будто ничего не мог с собой поделать. И отпустил…

Ведь он целовал мои ягодицы и изгибы, мягко и томно. Ласкал мою задницу, грубо и агрессивно. Хотел меня. Почти вынуждал отдаться!

— Игорь!..

Шереметьев не дал договорить. Схватил меня за горло с такой силой, что у меня перехватило дыхание, и коснулся губами уха.

— Это все, Снежина. Будьте сегодня хорошей девочкой и не нарывайся.

От властного шепота по коже побежали мурашки.

Но Шереметьев отпустил меня, открыл дверь и выпроводил из кабинета.

Полночи я не давала Дашке спать, вздыхала и охала, воскрешая в себе воспоминания о неприличных, запретных действиях ректора.

Вспоминала, как он зарылся носом между моих ягодиц, как нюхал, как кусал, а потом зализывал. Внутри в тугой узел завязывалось томление, но выхода не было. Я не могла даже руку сунуть в трусы при Дашке. А мне хотелось, чтобы это сделал Игорь. Сам. Довел меня до истощающего оргазма.

Когда уснула, навязчивыеэротические сныпродолжали меня терзать. Проснулась от непроизвольного оргазма. Тело содрогалось, я стонала, а в мыслях Шереметьев завис надо мной с ремнем в руке и членом, вогнанным в меня по самые яйца.

Утром Дашка растолкала меня, заставляя подняться.

— Куда? Сегодня суббота! — заныла я, натягивая себе на голову одеяло.

— Знаю! Ты идешь на футбол? Сегодня наши играют против другой академии. Спортивной. — Дарья схватила меня за руку и вытащила из постели.

Мне ничего не оставалось, как умыться, одеться, позавтракать на ходу и идти за ней на продуваемый со всех сторон стадион.

Добравшись до футбольного поля, мы нашли тихое место на трибуне. Мальчишки разминались, тренер Алекс нервно ходил между ними и раздавал последние наставления.

Что мне сказать маме? После вчерашнего я уже не хотела возвращаться домой. Сказать, что академия вылечила меня? Перевоспитала? Неправда. Теперь я заинтересована в мужчинах вдвое старше меня, которые кусали, пороли и орали на меня. Но я не могла ей этого сказать. Не для этого меня ссылали. А для чего?

Ректор не шел у меня из головы. Теперь основной целью стал не побег из академии. О нет. А как избавиться от девственности, чтобы сорвать контрактный брак. И ведь я хотела этого с ним, с Шереметьевым!

На поле игроки замахали руками и закричали, привлекая внимание. Оказывается игра уже началась, и только что было нарушение. Но ничего этого из-за своих мыслей я даже не заметила.

Я вообще поняла, что равнодушно проживаю свою жизнь, пока рядом не оказывается Шереметьев. Вот в его присутствии все наполняется красками, звуками, вкусами. А без него все пресно и однообразно. Скучно.

Дашка схватила блокнот и спустилась вниз, якобы сделать заметки об игре. Ноя то знала, что ей хочется быть поближе к Алексу. А через минуту рядом со мной плюхнулся капитан команды.

— Привет, — Тимур одарил меня улыбкой, хотя она выглядела немного натянутой. — Болеешь?

— Так плохо выгляжу? Нет, абсолютно здорова.

Со своей стороны я его даже не пыталась поощрять. Он такой же испорченный придурок, привык получать все, что захочет. Но не меня.

Раньше я бы обратила на него внимание. Симпатичный, пропорциональный, с властной харизмой…

Но теперь я изо всех сил старалась не зевать.

— Ты тусишь с Дурнушкой? — он положил руку мне на плечо.

Я его оттолкнула.

— С Дашей. Не смей ее обзывать.

— Почему нет?

Я встала, чтобы уйти.

— Кать, подожди, — он коснулся моего запястья. — Мне жаль. Не знал, что она твоя подруга.

— Это имеет значение? Или обзывать можно всех, только подруг не трогать?

Его глаза расширились, и он облизнул губы.

— Тебе чертовски идет, когда ты злишься.

— Ты задолбал уже!

Тимур схватила меня за руку, прижимая к скамейке.

— Отпусти, — прорычала я.

— Выслушай меня.

Я оглянулась, но помощи ждать было не откуда. На нас никто не обращал внимания.

— У тебя есть пять секунд, — сказала я сквозь зубы и выдернула руку.

— За пять секунд ты не успеешь отсосать, — оскалился он.

— Проглоти свой член, Тимур, — бросила я.

Развернулась и ушла, оставив его сидеть с открытым ртом.

Зимнее торжество подкралось незаметно. Когда я подошла к лестнице, ведущей в холл, внизу уже доносилась музыка, басы отражались от стен, но оживленный галдеж студентов заглушить ничто не могло! Праздник был в самом разгаре.

Даша шла впереди меня и вдруг резко остановилась. Я налетела на нее, чудом не увлекая нас вниз по лестнице.

— Как я выгляжу? — прошептала Дашка сдавленным голосом. Я окинула взглядом ее розовое платье, которое отлично подчеркивало ее фигуру.

— Нормально. И к туфлям отлично подходи.

Только я хотела высказать ей, что из-за нее мы только что не сломали себе шею, как к нам подошел Алекс и жестом показал мне задержаться.

Даша сразу поникла.

— Я догоню и все расскажу, — шепнула я и дернула ее за локон.

Алекс проводил ее взглядом, и мне показалось, весьма заинтересованным. А может у Даши есть шансы и не зря она грезит о нем ночами?

По нам скользнули мигающие огни лазерной цветомузыки, выхватили из холла платья и черные костюмы.

Сердце на миг замерло. Где-то там среди толпы разодетых студентов стоял Шереметьев и наверняка смотрел наверх, в ожидании меня.

Прошло четыре недели с тех пор, как он поцеловал меня. Больше этого не повторялось. Но он хотел. Я видела, как он боролся с собой каждый день и каждый вздох.

Мы оба боролись с этим.

— Ты выглядите очаровательно, Катя, — Алекс искренне улыбнулся.

Я и правда чувствовала себя очаровательной в своем платье из золотого кружева и органзы, подчеркивающее грудь, талию и длинные ноги.

— Спасибо, — я улыбнулась в ответ. — Вы тоже неплохо выглядите.

Он отмахнулся и был прав, никакой костюм не отменял его обязанностей охранника на этой вечеринке.

— Я не собираюсь задерживать тебя надолго, — он кивнул в сторону холла. — Просто... у меня не так много возможностей поговорить с тобой наедине.

— Давайте поговорим, — я указала на боковой коридор. — Там, наверное, тише.

— Какие у тебя дела с Шереметьевым? — спросил он, когда мы уединились.

— Ого. Мне перейти сразу к подробностям?

Алекс усмехнулся.

— Он говорил, что ты всегда режешь.

— Вы с ним говорили обо мне?

— Я его единственный друг. Он доверяет мне и многое рассказывает.

— Что еще он вам рассказал? — напряглась я, начиная подозревать Алекса в плохих намерениях.

Я понятия не имею, кто он! Но если тоже прячется в забытом богом месте, значит есть от чего. Если Алекс сейчас предложит мне отсосать, или встречаться с ним после пар, то я закачу такую истерику!.. И предупрежу Дарью насчет этого извращенца!

— Про тебя почти ничего, но я случайно подслушал его разговор с твоими родителями...

Чувство вины укололо меня. Это же надо было так накрутить себя!

— А зачем?.. В смысле, зачем они ему звонили?

— Это он позвонил им.

— Нет. Подождите... Я же пообещала ему, что больше не буду провоцировать. Он хочет отослать меня обратно? Домой?

— Провоцировать? А у него есть основания избавиться от тебя?

— Конечно есть, — жалобно повинилась я. — Я довела его до порки. Пусть не публичной, но не думаю, что он каждую студентку наказывает ремнем.

Выражение лица Алекса изменилось, но он меня не перебивал.

— А потом мы целовались и… я чувствовала его руки у себя под юбкой. Но поверх нижнего белья! — сразу же заступилась за Шереметьева, чтобы Алекс не подумал о том, чего еще не было. — И он не виноват, я сама хотела этого. Я хотела даже больше, но он избегает меня.

— Ты его студентка, — напомнил Алекс.

— Да. Я хотела довести его, но обещала больше не провоцировать. Вот почему не пошло дальше поцелуя.

— Он кое-что узнал про тебя от родителей, — Алекс поднес кулак ко рту и откашлялся. — Ты уже взрослая, но еще… гм… невинная девушка.

— Ну и что? Я быстро учусь. Причем тут моя невинность?

— Шереметьев хороший преподаватель, но он исправляет окончательно отбившихся от рук. Понимаешь, Катя?

— Нет.

— По твоему поведению Игорь не совсем верно понял твои намерения. Но они укладывались в его шаблон. Не ты первая и не ты последняя, кто пытается использовать его…

— Трахнуть?

Алекс опять откашлялся, оглядываясь, не подслушивает ли нас кто.

— Ну… да. Но ни одна из них не была… Эм…

— Девственницей?

Он кивнул.

— Ты ломаешь не только его шаблоны, но и его стены, в которые он заточил себя. Игорь десять лет не вылезает из них, истязая себя, лишая удовольствия от жизни.

— И… это хорошо или плохо?

Алекс улыбнулся.

— Я не знаю, почему ты выбрала его, но… Иди до конца, если уверена, что он тебе нужен. Или беги от него, если надеялась, все все закончится поцелуями.

Он не верил, что мы остановимся на одном поцелуе. И я не верила.

Последние четыре месяца я металась между ненавистью и страстным желанием. С каждым днем мне становилось все тяжелее. Я чувствовала себя виноватой, что использую Шереметьева. В то же время я дорожила каждым моментом, который мы провели вместе.

— Я больше не буду красть твое время, — Алекс жестом показал мне, что отпускает. — Но если тебе что-нибудь понадобится, я рядом.

— Даже, если я захочу сбежать? — прищурилась я.

— Даже, если… И я это сделаю для него, не для тебя. А теперь желаю хорошо провести время.

Я расправила плечи и пошла к лестнице, чтобы спуститься в холл, но в голове роилось столько мыслей, далеких от праздника и танцев, что лучше бы вернулась в комнату и все обдумала еще раз.

Итак, ради Шереметьева, его друг Алекс готов отвезти меня домой!

Это то, что я хотела, к чему стремилась с момента зачисления.

Но…

Хочу ли я домой сейчас, когда здесь моё сердце, моя любовь и моя жизнь?

Смогу ли я теперь жить без Шереметьева?

Зимний бал стал самым ожидаемым событием года для каждого студента академии. Холл был превращен в танцпол. Столы у дальней стены ломились от еды и напитков. Украшения свисали отовсюду. Кто только додумался залезть под потолок, чтобы и так развесить огромные сверкающие шары!

Я никогда не любила посещать маскарадные балы и всякие подобные мероприятия. Я их ненавидела. Я ненавидела претенциозные манеры, фальшивые улыбки и мать, которая всегда настаивала, чтобы я была ее компаньонкой.

Но теперь мать отсутствовала, а я отчаянно хотела видеть здесь только одного — единственного человека.

С волнением я остановилась на предпоследней ступеньке и оглядела зал, выискивая его.

В мерцающем свете, за толпой танцоров, он стоял, как стражник, у дальней стены холла. Его серьезный взгляд встретился с моим и не упустил ни единого сантиметра, скользнув по мне с головы до пят.

Под танцевальную музыку студенты кружились вокруг меня, остановились, поворачивали головы и понимающе смеялись.

Но для меня существовал только он.

Дыхание участилось, от жара и от холода бросало в дрожь. Я хотела бежать к нему, хотела снова почувствовать его губы, его язык, услышать наши смешанные гортанные стоны и извиваться в его умелых руках.

Я хотела раздеть Шереметьева и трахнуть уже. Судя по огню в его глазах, он думал о том же.

— Господи, вы двое не можете делать это менее очевидно? — шепот Алекс донесся со спины, и он подтолкнул меня вперед, освобождая лестницу. — Хватит таращиться на него, найди мне Дарью.

Я моргнула, прерывая транс. Все ближайшие танцующие смотрели, как я таращусь на ректора. И как Шереметьев в ответ смотрит на меня.

Вот дерьмо.

Очевиднее только надпись на лбу: “Хочу трахнуть Игоря Александровича”.

Но я пошла вперед, кивая и раздавая улыбки. Теперь сосредоточила внимание только на поиске Дашки, хотя хотела смотреть только на ректора.

После его взгляда я вообще ни на чем не могла сосредоточиться.

Соседка нашлась у выхода из академии, подальше от музыки и парочек, в одиночестве стоящая с краю.

В динамиках гремела знакомая песня. Я поймала ритм и, танцуя, направилась к Дарье.

— Почему ты не танцуешь и не показываешь им класс? — прокричала я и покачала бедрами.

— Они этого не переживут, — хохотнула Даша.

— Так порви их!

Ее глаза метнулись через мое плечо, а губы сжались.

— О чем говорили с Алексом?

Пусть Дашка старалась не выдавать себя, но в ней бурлила ревность. И я ее понимала! Если бы Шереметьев предпочел мне другую… Я бы… Я… Не знаю, что бы я с ней сделала!

— Немного обо мне, немного о Шереметьеве и как он затейлив в наказаниях, и немного о тебе.

Не успела я договорить, как Даша вскинулась:

— Обо мне? Ты говорила с Александром обо мне? Что ты ему сказала?

— О, подруга, да ты так волнуешься, что тебе надо выпить, — я подхватила Дашу под локоть и поволокла к столам, но ее трясло.

— Что ты сказала?

— Ничего. Это он сказал, чтобы я нашла тебя.

Даша тут же остановилась как соляной столб, которого с места не сдвинешь.

— Я не могу… Я так долго этого ждала, но сейчас не могу…

— Вот поэтому выпьешь, а потом пойдешь, — твердо сказала я. — И еще раз. Я ничего не говорила Алексу. Честное слово. Если он что-то и заметил, то сам.

Я вставила стакан с пуншем в руку Даше, убедилась, что она все выпила, а потом показала направление, где она найдет своего Александра. Пару раз она озадаченно оглянулась на меня, но как на магнит, приближалась к Алексу. Надеюсь, он не сглупит с моей подругой.

Я обернулась и увидела Тимура. Его взгляд тоже задержался на мне, беззастенчиво лапая с ног до головы. И это было совсем неприятно, не то что раздевающий взгляд Шереметьева.

Тимур оставался настойчивым, но в лоб больше не действовал. Это казалось странным, учитывая легкость, с которой он флиртовал с каждой второй после расставания с Алисой.

Самый красивый и востребованный парень в академии. К тому же самый богатый благодаря родителям. Он стоял передо мной, одетый в сшитый на заказ смокинг, и улыбался. Каждая девушка в холле глазели на него и ждали своего шанса. А он как назло нацелился на меня.

Если Тимур пригласит на танец, все студентки возненавидят меня.

— Черт побери, — облизнулся он. — Ты убиваешь меня.

— Жаль, что ты живучий, — бросила я в поисках куда бы свалить.

Ему не требовалось никаких подсказок.

— Могу я пригласить тебя на танец? — Тимур протянул мне руку, но шутка была в том, что меня уже взяли.

Мысли тут же улетели. Дыхание перехватило. Я с каждым ударом сердца уже принадлежала другому.

— Отличное платье, Снежина.

Тихое мурлыканье Шереметьева обожгло мне ухо, заставляло меня дрожать. На следующем вздохе он встал рядом со мной и поприветствовал Тимура.

Но его рука осталась лежать на моей талии, чуть пониже. Это собственничество согревало меня.

Жар пронзил, хлестнув между ног. В немом восхищении я наблюдала, как его взгляд скользил по мне, а соски тут же отреагировали, проступив под тонкой органзой камушками. Шереметьев спустился взглядом ниже, отслеживая линии моего тела и пожирая каждую полоску обнаженной кожи.

— Могу я все же забрать ее на танец? — вмешался Тимур, протягивая руку и замечая, что я все еще в хватке ректора.

Шереметьев не торопясь отпустил меня и выпрямился в полный рост.

Я оглянулась, выхватывая в толпе танцующих Дарью. Она уже покачивалась в объятиях Алекса с довольной улыбкой на лице. Хорошо ей.

Я повернулась к Тимуру.

— Я не танцую...

Но договорить не успела. От Шереметьева исходило неудовольствие, но он нарочито подчеркнул:

— Сегодня танцуют все. Даже я. Только держите руки выше ее талии, Тимур.

— Я знаю правила, — буркнул тот и увел меня от сверкающего глазами ректора.

Тепло его тела было неприятно, и я почувствовала себя в ловушке.

Я отбросила это ощущение и притворилась, что не ощущаю требовательного взгляда Шереметьева. Ему тоже нужно почувствовать ревность и мою злость от продолжительного одиночества.

— Надеюсь, ты будешь придерживаться правил не только со мной.

— Хм, — Тимур притянул меня ближе, почти коснувшись своим ртом моего виска. — Я предпочитаю тебя.

— Откуда такие предпочтения? Я тебе повода не давала.

— Потому что ты моя, Катя.

— Что? — я попыталась оттолкнуть его, но он удержал.

Его руки обняли меня сильнее, прижимая к себе.

— Я должен тебе кое-что сказать. Возможно, это станет и твоим новогодним подарком.

— Говори уже, — сморщилась я, прекрасно понимая, что мне придется огребать от девочек за один только танец с ним, которого я не хотела!

Но намек Шереметьева не поняла бы только дура. Он тоже будет танцевать. Со мной! И ради этого я потерплю и Тимура, и любого другого, с кем придется за вечер танцевать.

Теперь и танец Алекса с Дашкой не казался странным или каким-то революционным. Ясно же, что ради Шереметьева Алекс перетанцует всех студенток академии!

Лишь бы Дашу это не подкосило.

— Нас с тобой помолвили. Поздравляю.

— Ч-что? — от заявления Тимура я чуть не лишилась речи.

— Тебя принуждают к отношениям со мной, — тупо повторил он. — Сначала я возмутился. Это же средневековье какое-то. Но, родители настояли, я к тебе пригляделся и в итоге дал Алиске отставку.

— Когда? Как давно? До вашего разрыва, получается?

— Как ты приехала в академию, мои позвонили и приказали подружиться с тобой. Про брачный договор сказали недавно. Наши семьи заключили соглашение, Кать. Теперь нет смысла бегать от меня или от моего члена. Рано или поздно я все равно тебя буду иметь сколько хочу и как хочу.

Но ведь он может врать мне! Придумал про соглашение, чтобы подкатить. Только не на ту нарвался!

— Бред, — я отдернула руки, заставив его только крепче обнять меня. — Я никогда не выйду за тебя замуж.

— Не глупи. У нас нет выбора. Предки уже все продумали.

Я прикусила губу и ничего не почувствовала. Я всю жизнь знала, что так и будет. Что меня продадут не спросив. Я всего лишь оттягивала время и пыталась избежать этой участи.

Если я порву все связи и уйду от семьи, Тимуру найдут новую девственницу на заклание.

— Мне жаль.

— Мне — нет. Ты самая красивая девушка, которую я когда-либо видел. Напористая и независимая, но я смогу все исправить, когда мы поженимся.

Я наконец вырвалась из его душных объятий.

— Еще чего! — жар прилил к щекам, меня колбасило, но сдаваться я не собиралась. — Думаешь, меня сунули в эту академию исключительно, чтобы познакомить с тобой?

Я усмехнулась, скептически осматривая женишка.

— Сотни парней прошли через меня, я отсосала их члены и поимела каждого. Ни один не смог меня исправить, — воодушевленно врала я. — И не пытался. Им нравилось все, что я им позволяла делать с собой!

— Заткнись! — зашипел Тимур, подскочил ко мне и рванул лиф.

Я услышала как затрещала ткань. Не успела прикрыться руками, как порванный лиф разошелся, обнажив мою грудь, которая держалась исключительно на корсете платья.

— Шлюха! — заорал Тимур в наступившей тишине, когда все танцующие остановились и уставились на нас.

Он замахнулся, но я была на взводе, что даже не подумала отступить.

И тут передо мной вырос Шереметьев, загораживая от удара Тимура. Я была так рада, что он здесь.

Мускулы на плечах Шереметьева опасно напряглись под черной рубашкой. Он медленно поднялся, и весь его вид говорил о том, что его лучше не злить.

Слишком поздно для глупого женишка.

Шереметьев успел пробраться через замолкшую толпу и схватил парня за горло. Тот не мог дышать, его пальцы царапали руки ректора, и он, как рыба, только и мог, что открывать и закрывать свой рот.

— Для тебя праздник закончился. Вон отсюда! — Шереметьев отшвырнул Тимура.

Тот приземлился на задницу и заскользил по мраморным плитам в своем дорогом смокинге. Ректор снисходительно смерил его взглядом и добавил:

— Вместо каникул останешься в академии на общественно-полезные работы.

Тимур вскочил и выбежал из холла. Я не смотрела, куда, потому что Шереметьев повернулся ко мне, его глаза горели, а у меня участился пульс. Он подхватил меня за руку, набросил сверху на плечи собственный пиджак и вывел из холла в сторону учебного крыла.

— Подожди, — дернулась я, увидев надпись «Туалет». — Мне надо… Надо…

Шок, который держал меня последние несколько минут, стал проходить. Меня забила крупная дрожь. Застучали зубы.

Я торопливо вошла в туалет, все еще придерживая остатки платья руками, еще надеясь хоть немного привести себя в порядок.

Почувствовала Шереметьева только когда его пальцы коснулись моего лица. Я опустила руки, не стесняясь своей наготы. Меня уже все разглядели в его академии. И посмотрела в глаза, такие темные, что у меня тут же отозвалось сердце на его немой призыв.

— Ты много наговорила, — хрипло прошептал он.

— Меня не волнует, что обо мне думают другие. Но не все равно, что они шарят своими глазами по моему телу.

— Ты справишься с этим. На тебя всю жизнь и все будут смотреть с вожделением…

Его пальцы скользнули по моим губам, опустились к шее, провели по линии декольте и накрыли грудь, мигом потяжелевшую в его руках.

— Я не смогу…

— Катя, это всего лишь одно испорченное платье…

Его рот скользнул по коже моей шеи, обещая мне начало путешествия. Возможно, самого важного, о котором я когда-либо мечтала.

Хлопнула дверь и послышались шаги. Шереметьев сразу же отпрянул от меня. Но в туалете появилась Даша, держащая мое пальто.

— Э-э-э… Ректор в женском туалете?! Ладно, я не выдам, — она накинула мне пальто и участливо спросила: — Тебя проводить?

Я быстро посмотрела на Игоря. В этот раз он не вмешивался, предлагая мне самой решить, как закончить этот вечер.

— Не стоит, — я указала в сторону холла. — Танцы только начались. Алекс ждет тебя. Иди танцуй и за меня не волнуйся!

— Хм… Я скорее волнуюсь за Игоря Александровича. Перед тобой сейчас никто не устоит.

— Ничего, он справится с этим. Это же всего лишь одно испорченное платье, — хмыкнула я.

— Ты уверена? — Даша с сомнением посмотрела на ректора.

— Будь настоящей подругой и беги уже на танцы, — засмеялась я, отмахиваясь от подруги.

Она засмеялась и выскочила из туалета, кому-то громко заявляя, что тут прорвало трубу, заходить не стоит.

Я прерывисто вздохнула.

— Ни минуты покоя.

— И так всю жизнь, — отозвался Шереметьев, потом взял меня за руку и вывел наружу, игнорируя пальто в моих руках и то, что сам он в одной только рубашке.

Ледяная ночь напала на нас, прокусывая морозом мои голые ноги.

Я закуталась в его пиджак, еле поспевая за его широкими шагами. У Игоря такая уверенная походка, в которой сквозила сексуальность и хищная агрессия волка одиночки.

Я подняла лицо к холодному ночному небу и остановилась, потянув назад Шереметьева.

— Вы производите впечатление страшного, ворчливого тирана, но внутри у вас всегда есть что-то теплое и мягкое. Вы слишком отзывчивы и мягкосердечны.

— Не заблуждайся на мой счет. Я всегда в первую очередь корыстен.

— Просто вам надо вернуться к жизни, — вспомнила я слова его друга Алекса.

— А тебе надо принять горячий душ.

Не говоря больше ни слова, он довел меня до своего домика и закрыл за нами дверь.

Он проводил меня в душ, больше не сказав ни слова, а когда я вышла, думала, что он тоже примет душ.

— Э… Освободила.

— Согрелась?

Я кивнула.

— Тогда убери полотенце. Покажи мне свое великолепное тело, и мы поговорим о том, куда ты постоянно суешь свой любопытный носик.

— Если я сделаю это… — предупредила я и вцепилась в узел махровой ткани между грудей, — мы пересечем черту, откуда уже не будет возврата.

— Я давно пересек ее. Теперь дело за тобой.

Почему сейчас?

Неужели он услышал и поверил, что я пропустила через себя сотню парней? Да нет же, не мог! Он даже маме звонил, чтобы узнать, что в его академии делает девственница!

А сейчас, когда я знаю, кого выбрали мне родители в женихи, я больше чем готова идти дальше. С Шереметьевым.

Можем ли мы так рисковать?

Все студенты и преподаватели будут танцевать всю ночь.

Никто не узнает.

А ведь он не верит, что я соглашусь. Он ждет моего отказа. Он не хочет делиться своими секретами.

Но он ничего обо мне не знает!

Я ослабила узел и уронила полотенце к ногам.

И снова подумала, что я совсем не похожа на тех женщин, которые ему нравятся.

Но я упрямо расправила плечи и посмотрела ему в глаза.

Он замер, рассматривая мое тело. Опершись бедром о туалетный столик, он прижал пальцы к губам и молчал, не сводя с меня глаз.

— Ты хочешь знать про мое прошлое, — он не спросил, он подчеркнул то, что всегда вызывало мой интерес. — У меня особые предпочтения в сексе. Я понимаю секс только через боль. И я всегда предпочитал связываться со зрелыми женщинами, которые понимали, что от них ждут.

Я выдохнула с неимоверным облегчением. Всего то? Выбирал тех, кто готов был терпеть и подписаться, что никаких претензий не будет?

Но Шереметьев продолжил:

— Я никогда не встречался с малолетками. Вы не в состоянии принять сочетание боли и удовольствия.

— Это не про меня!

— Ты слишком молода и невинна. Ты полное противоречие того, что меня возбуждает, — Игорь посмотрел мне в глаза. — Но я хочу тебя. И даже готов отказаться от жестокости и боли.

— Моя попа выносит ноту протеста, — улыбнулась я. — У нее есть доказательства.

— Ох, Катя, доказательства за полтора месяца зажили, и следов не осталось, — волчья ухмылка исказила его губы. — Игра с огнем и несколько отметин — это ничто по сравнению с тем, к чему я привык. Но тебя я буду защищать от всех.

Я смело положила ладони на его твердую грудь.

Под напряженными мускулами дико билось его сердце. В бешеном ритме, слишком живом для человека, который говорил, что похоронил все мирское.

Его губы мягко прижались к моему виску, но голос резал, как холодная сталь.

— Я ревную. Я дико ревную к каждому, кто смотрит на тебя. Ты — моя. Это нужно принять и жить дальше.

ГЛАВА 13

ШЕРЕМЕТЬЕВ

— Ты прекрасна.

Прохрипел я, а она потянулась, поднимаясь на пальцах ног, обвивая руками мои плечи, ожидая больше моих слов.

Я не из тех, кто легко отвешивает комплименты. У меня их вымаливали на коленях и все равно не дожидались.

— А как тебе мои… м-м-м… — она уставилась на свою грудь и засмеялась. — Они маловаты?

— Они идеальны, — я положил ладони чуть ниже ее задорной маленькой груди. — Красивые.

Жар потек к паху, заставляя сильно потяжелеть и напрячься, когда я провел пальцами по безупречной коже и изящным соскам.

— Упругие и нежные. Они безупречны.

— Игорь?..

Крошечные бутоны затвердели под моими прикосновениями, как и член.

Я опустился перед ней на колени, изучая ее тело.

— Я так давно хотела это сделать, — она зарылась пальцами в мои волосы.

Ее плоский живот дрожал под моим ртом, когда я кусал и облизывал, следуя ниже и ниже, а мои штаны становились все туже и туже…

Мне нужно было остановиться, но руки и губы продолжали двигаться, пока я не дошел до самого сокровенного места на ее теле.

Треугольник между ее ног покрыт золотистыми кудряшками и источает дивный запах. Я провел пальцами по мягким волосам и дотронулся до клитора.

Она ахнула. Шевельнула бедрами, вроде требуя большего, но при этом отстраняясь.

Я убрал руку, и посмотрел вверх, ей в глаза. Она должна понимать, что решения, что делать и когда, буду принимать я и только я.

Ее пухлая нижняя губа выпятилась, глаза загорелись. Затем Катя скользнула пальцами по своему животу и погрузила их между своих ног.

Как же я хотел погрузиться в нее ноющим членом, отлученным от удовольствия на долгие девять лет! Сейчас я ни о чем не мог думать, только как оказаться там, где была ее рука, в ее тепле, в ее влаге. Я перехватил ее запястье, останавливая неуместную игру.

— Мне одеться, или ты хочешь продолжить?

Катя идеальна. И она первая за эти девять лет, которая заставляет желать и пренебрегать принципами. Я хочу, чтобы она стала моей.

Это хищное, собственническое состояние казалось чужим, но отрицать его было глупо.

Сегодня вечером я чуть сдержался, чтобы не разбить череп Тимуру, посмевшему замахнуться на нее. А если бы не сдержался?

Она приподняла руками груди, и тугие соски нагло уставились на меня. Твердые, розовые и такие невинные… Боже, дай мне силы. Катю не касался ни один мужчина. Никто!

Я еле сдерживался, чтобы не наброситься на нее, не поцеловать ее сиськи, не сосать и не спуститься ниже, чтобы укусить чувствительную попку. Но склонил голову и поцеловал живот. Я целовал и лизал, пока Катя не вздрогнула и не схватила меня за плечи.

— Я люблю послушных, — напомнил ей.

Потом водил пальцами по ее тонкой бархатистой щели снова и снова, с каждым движением все глубже погружаясь во влажные складки.

— Что ты пробовала из секс-удовольствий? Ты удовлетворяла себя? Позволяла мальчикам дотрагиваться? Они лизали твою щелку?

— Никогда! — возмутилась Снежина, а ее руки сжались в кулаки на моих плечах. — Ни один… Ты первый во всем.

— А грудь? Ты давала сосать ее? Целовать? Кто-то прикусывал твои соски? — Я спрашивал и погружал свои пальцы в нее, не забывая контролировать ее реакцию.

— Кто бы им позволил… Ах!

Я и сам чуть не застонал от ее тесноты.

Сердце бешено колотилось, по венам растекался жидкий огонь. Проведя ладонями по Катиной спине, я схватил ее за талию, приподнял и прижал к своей груди.

Когда я зажал ее между своим телом и стеной, ее ноги обвились вокруг моих бедер. Я присосался к ее рту, пожирая губы, которые раскрылись для меня. Про поцелуи не спросил. Целоваться Снежина умела. А я не хотел знать с кем, сколько и как.

Я опустил руку к ее голой заднице. Катя застонала мне в рот, наши языки переплелись.

Тело болело от желания и предвосхищения.

Я помнил про свое обещание, что никогда больше не буду трахаться с женщиной. Я не заслуживал внимания женщины, тем более этой.

Но может быть, с ней все будет по другому?

Я сходил с ума от ритмичного движения ее сладких губ, от ее тела, горячего и гладкого, под моими руками.

— У нас всего пара часов, — сказал я ей в губы, — прежде чем танцы закончатся и студентов разведут по комнатам.

Я хотел с ней все. Всю ее. Но я не должен терять контроль. Сейчас я не могу получить ее по объективным причинам. Мне просто не хватит времени.

Но эти два часа я буду жить на полную, настоящим моментом — Катя ​​здесь и в моих объятиях.

Наши взгляды встретились. Потом рты. Языки. Я чувствовал вожделение в ее теле и смаковал стоны из ее горла.

Ее пальцы занялись пуговицами моей рубашки. Я не прерывал жадные поцелуи. От ее желания мою кровь кипела.

Я отстранился и зарычал:

— Ты сводишь меня с ума.

— Но тебе ведь это нравится? — Она стянула с меня рубашку. — Ты чувствуешь себя живым? Что может сравнится с этим? Пусть мы сильно рискуем, но это достойная плата за награду.

Катя соскользнула с меня и обошла сзади, пробегая губами по моей спине.

Награда чертовски соблазнительна.

Я готов был взвыть от ощущении ее острых сосков, царапающих по коже спины.

— Я должен проводить тебя до того, как сделаю непоправимое.

Катя только прижалась губами к моей спине.

Я уже нарушил собственные табу и половину академических правил. Но она была права, таким живым я себя не чувствовал лет десять!

И я просто обхватил ее и прижал к себе. В течение следующих двух часов я обнимал и целовал везде, до куда дотягивались мои губы и язык.

Мы прервались только один раз, когда Катя вспомнила, что я обещал рассказать ей свои секреты.

Я рассказал ей о моем детстве, о дружбе с Алексом, о своих родителях. Но когда она спросила о моих последних сексуальных отношениях и почему я стал отшельником, я снова принялся целовал ее, пока она не забыла, как дышать.

Я никогда не увлекался поцелуями, которые не вели к сексу. Никогда не целовал женщину только ради того, чтобы целовать.

Но с Катей я целовался два часа кряду. До онемения в губах. Пока они не опухли, а я не пропитался ее запахом.

В конце концов я проводил ее до комнаты в академии и тихо ушел, мучая себя дурными желаниями.

Нет, больше никогда не дотронусь до нее. Даже ради этого острого чувства жизни рядом с ней. Я просто могу потерять голову и контроль.

Но меня хватило только на пять дней.

Пять дней без прикосновений, без поцелуев, без близости с ней.

Ее опоздания и дерзкий язык стали частью нашего распорядка. Снежина давала мне повод наказывать ее, и я использовал каждый, чтобы изолировать ее от других.

После зимнего праздника я ограничил ее общение с другими по максимуму.

Я ее контролировал. Абсолютно.

И ведь этим я только выполнял свои обязательства перед ее родителями. Тут мне нечего вменить. Я был очень усердным в части контроля над Снежиной.

На пятый день, после звонка об окончании занятий, моя аудитория освободилась, Катя заученным движением пересела на парту в первом ряду и с вызовом посмотрела на меня.

— Сегодня ты флиртовала с Тимуром. Тебе мало внимания?

— Не я с ним, а он со мной! Почувствуйте разницу! — огрызнулась она.

— Лучше спроси меня, каким будет твое наказание, — я встал из-за стола.

— Мне все равно. Я уже все прошла и не по одному разу.

— Этого я к тебе еще не применял. Сегодня ты будешь умолять меня.

— Что?

Я поманил ее пальцем к своему столу. Когда Катя подошла, заставил наклониться над столешницей. Знаю, о чем она подумала. О ремне. Уверена, что я хочу услышать ее мольбы простить за флирт и остановиться.

Но нет. Я хочу услышать другие слова. Хочу, чтобы она не замолкая умоляла меня о большем, что только я могу ей дать.

Я держал эти мысли при себе, когда раздвинул ей ноги и сжал бедра. Она послушно легла, сразу хватаясь за края столешницы и цепляясь пальцами так сильно, что они побелели. В ожидании боли… Я отлично помнил такую реакцию.

Но вопреки ее ожиданиям, я не расстегнул ремень, а поднял ее бедра выше, наклонился и прижался лицом к ее упругой, зажившей попке.

Мышцы только на секунду сжались, ожидая боль, но тут же расслабились, узнавая другое мое прикосновение.

Но лучше ей не терять бдительность. Я впился зубами в сексуальную подтянутую задницу до боли, тут же сбивая ее томными поцелуями.

Когда добрался языком до ее влажной текущей щелки, Катя приподнялась на цыпочках и тихо заскулила, уже требуя еще.

Я восхищался ее нетронутой плотью. Девственный аромат опьянял. С каждым проходом по ее опухшим губкам мой язык все глубже и агрессивнее проникал в нее, заставляя ее стонать все громче и протяжнее.

Я вбирал ее вкус невинности и греха, и не мог перестать сосать и впитывать все, что она давала. Как наркоман, подсевший давно и надолго.

— Пожалуйста! — вдруг вырвалось у нее.

Катя заметалась по столу, руками раскидывая бумаги. Ее тело дрожало, напрягалось, чтобы ярко кончить от моего языка.

Я подтолкнул ее к оргазму, но перед самым срывом остановился, заставляя ее стонать от разочарования. В прерывающемся половом акте мне не было равных. Я мог контролировать не только себя, но и оргазм партнерши. Она кончит только тогда, когда я этого захочу. Когда позволю.

Снова и снова я доводил ее до оргазма, дразня, загоняя на пик, заставляя балансировать на острие. Почувствовать сосущую потребность, пульсирующую между ее ног. Заставить умолять дать ей освобождение.

Я остановился и откинулся на спинку кресла. Ждал.

— Продолжай, — прошептала она, дрожа и тяжело дыша. — Игорь, пожалуйста, трахни меня. Умоляю, черт тебя подери!

Ее слова как музыка для моих ушей.

В течение следующего часа я показывал ей, как далеко она может зайти в своих мольбах. Как глубоко пасть, желая получить мой член в себя. Что заставляет женщину умолять.

Я преподал ей урок греха.

— Ненавижу тебя! Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! Ну сколько можно просить? — рыдала она, извиваясь под моими руками и губами. — Дай мне кончить. Я сделаю все, что ты хочешь! Только пожа-а-алуйста!

Я наклонился вперед, прижимаясь лбом к ее спине. Загнал два пальца в ее влагалище и застонал от тесноты, от сжатия мышц, от горячих и жадных судорог.

Катя не кончила ни разу с тех пор, как мы начали. Но сейчас вот-вот взорвется, и это будет лучший оргазм, который она когда-либо испытывала.

Я скрутил ей запястья, проводя пальцами по набухшей плоти, раздвигая ее, чтобы обвести клитор. Ее рука неожиданно накрыла мою ширинку. Я не сдержал мучительного стона.

Черт! Теперь она знает, что я сам на пределе. Что это чертово наказание не только для нее, но и для меня.

Я дернул молнию, доставая и сжимая в кулаке член.

Так я себя давно не мучил. От одного прикосновения пробивало болью и желание взорваться в собственный кулак. Я отпустил себя и снова потер ее клитор.

Катя потянулась назад и схватила меня за задницу. Ее ногти впились в кожу над моим сползающим поясом. Боль от царапин там, где ее пальцы держали меня, превратилась в электрические разряды, хлынувшие прямо в мой пах.

Прижавшись бедрами к ее, я продолжал терзать ее складки, а член пристроил между подрагивающих ягодиц, ритмично скользя между ними и слушая Катины вздохи, бешеное дыхание, гортанные стоны. И предвкушение удовольствия.

И тут она дернулась, выгнулась и застыла. Только на мгновение, а птом забилась подо мной с истошным стоном освобождения.

Под ее всхлипы, я сжал головку своего стержня и резко дернул пару раз, выстреливая накопившимся семенем, догоняя Катю в ее удовольствии, глотая собственные стоны и наслаждаясь ее.

В себя мы оба приходили долго. Я отодвинулся и обнял ее. Затем поцеловал. Медленно, нежно, упиваясь ее расслабленным состоянием от удовольствия.

— Теперь вымоешь полы, — прошептал я и закусил ее губу, чтобы не засмеяться. — Здесь ужасный беспорядок.

Катя снова прижалась губами к моим. Ее пальцы заскользили по волосам, пока мой язык лениво прогуливался по ее рту.

Украденное счастье. Присвоенное чужое удовольствие. Открытие того, что не должно было стать моим. Но я так решил, что Катя все это узнает от меня, а не от другого…

И тут раздался стук в дверь, как знак из реального мира.

Я быстро поднялся, загораживая спиной стол и быстро натягивая брюки.

Катя живо поправила свою одежду и соскользнула на пол ко мне в ноги, торопливо потянувшись за ведром. Еще один нетерпеливый стук раздался, когда я привел себя в порядок, пересек аудиторию и открыл дверь.

— Добрый день, Игорь Александрович, — Алиса кокетливо улыбнулась, держа ноутбук и заглядывая мне за спину. — Ой.

Я проследил за ее взглядом на Снежину, которая торопливо и старательно вытирала следы после нашего урока.

Это было неправильно. Аморально. Грязно.

Но в этом не было ничего плохого. Более того, мне очень понравилось наказывать ее так.

— Я вернулась, но отстала по программе. Мне нужна помощь с сегодняшним заданием, — промурлыкала Алиса, протискиваясь мимо меня в аудиторию.

Я не хотел ей помогать. Не сейчас. В голове не осталось ни одной рабочей мысли. Я вообще не могу ни на чем сосредоточиться, кроме моей феи, раскинувшейся на столе и выкрикивающей мое имя.

— Заходи, — я указал на первый ряд. — Показывайте, в чем проблема.

Но несмотря на отсрочку в первый раз, все следующие недели я провел очень много времени, уткнувшись лицом между ног Кати. При каждом удобном случае я раскладывал ее на столе и пировал между ее ног, слизывая соки с ее сладких складок.

Синяки от моих пальцев покрывали ее бедра. Следы прикусов украшали грудь.

Я еле сдерживался, чтобы не взять ее окончательно, присвоить, сделать своей.

Я мог дрочить сколько угодно. При ней или наедине, думая о ней, но не мог оттрахать ее. Катя слишком чистая и непорочная. Слишком хорошая для меня.

Я не мог отказаться от нее, но и не мог загубить ее будущее своей похотью.

Я оправдывал себя тем, что доставляю ей удовольствие, делаю счастливой, показываю, что может мужчина подарить женщине. Но я врал. Я делал то, чего хотел сам! Эгоистично, безрассудно и неправильно!

Я развращал ее и привязывал к себе. Доминировал и заставлял подчиняться. Вырабатывал в ней условные рефлексы, которые должны были срабатывать только на мне одном. Ни на каком ублюдке больше, только на мне!

Мне нужно остановиться.

Нужно ее отпустить.

Но я не мог!

В последний день перед каникулами, когда все разъедутся, а академия опустеет, я планировал поехать к родителям, но передумал.

На прошлой неделе я отправил родителям Снежиной отчет. Екатерина проведет Новый год со своей семьей. Сегодня она уезжала.

На три недели.

Это убивало меня.

Вместо того чтобы радоваться краткосрочному отпуску от студентов, я страдал от ее отъезда.

Я никогда не привязывался к людям. Мне было наплевать на всех.

А теперь я страдал, потому что хотел быть с той единственной, которую я не мог иметь. С той, которая постоянно нарывалась, возбуждала меня и дразнила, как никто другой.

Я зажмурился, проклиная себя за то, во что так неосмотрительно вляпался.

— Мне надо поговорить с вами до отъезда.

Передо мной стоял Тимур.

— Что случилось? — пришлось повернуться.

— Решил, что вы должны быть в курсе, за кого выйдет замуж Снежина, — нахально проговорил он. — Когда я закончу учебу, родители отдадут ее мне. Наши семьи обо всем договорились. Именно поэтому она тут. Чтобы мы могли сблизиться.

— Со Снежиной? — дыхание прервалось, словно меня ударили в живот.

— Я думал, вам сказали. Родители больше не делают из этого секрета. Так вот я здесь, чтобы попросить вас кое о чем. Вы слишком много над ней измываетесь, наказываете. Я не хочу, чтобы вы сломали мою будущую жену. Дайте ей немного свободного времени. Я видел ее с танцев только один раз! Как, черт возьми, мне с ней сблизиться?

— Никак. В моей академии любые свидания под запретом!

— Конечно, мы после свадьбы! Но сейчас я хотел бы понравится ей… И присмотреться.

— Вы здесь ради учебы. Вот и займитесь ей, а не невестой. А теперь, поезжайте. Хорошей вам дороги.

Тимур покраснел от злости, сжал кулаки, но продолжать бессмысленный разговор не решился.

В конце коридора за ним хлопнула тяжелая дверь. А меня трясло, сердце колотилось в груди. Я с трудом успокоился, побоксировав и чуть не проткнув кулаками стену.

Затем я стоял в тишине, наедине со своими бурными мыслями.

Ситуация оказалась чертовски деликатной. Если бы я захотел вмешаться в их дела, мое тело никогда бы не нашли.

Как будто это меня остановит!

Что бы ни случилось между мной и Катей, я бы не буду стоять в стороне и смотреть, как ее передадут этому членистоногому индюку.

В открытой галерее опять раздались чьи-то шаги. На этот раз мягкие, крадущиеся.

Неужели они не могут уехать по-тихому?

Я стиснул челюсть, пытаясь сдержаться и не нагрубить следующему гостю.

— Здравствуйте, Игорь Александрович, — прозвенел ее нежный голос.

Горячий ком у меня в горле помешал ответить.

— Я видела Тимура. Теперь вы знаете, почему мои родители запихнули меня сюда? Я здесь, чтобы сблизиться со своим будущим мужем, — горько доложила она.

— Ты ждешь моего благословения?

— Мама сказала, что контракт подписан. Это выгодный брак.

Ярость охватила меня, залила глаза кровью.

Я убью его. За покойника замуж не выходят.

Я оглядел тихий коридор и открыл дверь в ближайшую аудиторию. Пустую.

— Ты хочешь за него замуж?

— Нет. Я хочу, — она прижалась ко мне, — тебя.

— Я могу изменить условия контракта, — я поцеловал ее напряженный лоб. — Хочешь?

— Хочу, но от нашего желания ничего не зависит. Ты не сможешь.

— Ты недооцениваешь меня, — я ухмыльнулся, представляя как взорву столичную элиту бизнеса своим возвращением.

— Проще будет уступить, — прошептала она. — Я уеду и соглашусь на все, чтобы они оставили меня в покое.

Ее голос дрожал.

Я хотел ее. Я хотел ее тело. Я хотел ее душу. И к черту последствия.

— Мне так обидно. Так больно. Они никогда не считались с моим мнением. Можно я коснусь тебя? На прощание. Пожалуйста?

Все внутри меня оборвалось, взорвав мир ослепляющей яростью.

ГЛАВА 14

ЕКАТЕРИНА

— Ой!

Шереметьев прижал меня к стене, чтобы я испугалась его гнева.

— Никто никогда не прикоснется к тебе. Ни он, ни кто другой, — в его глазах пылало безумие. — Ты поняла, о ком я?

— О Тимуре?

— Ты давно знаешь о нем? — продолжал он испепелять меня взглядом.

— Давно. С новогоднего праздника.

— И ничего мне не сказала? Ты не доверяешь мне?

— Я… Я думала, мои родители сказали тебе. Ты же сам звонил им накануне.

Черт возьми, Шереметьев был зол. Я никогда не видела его таким злым и расстроенным. Одна его рука прижимала мое плечо к стене, а другая — вцепилась в волосы, запрокидывая мою голову.

— Они сказали мне другое. И кто-то из вас мне врет.

— Но я… Что они сказали?

Теперь разозлилась я! Родители поговорили со всеми, кроме меня! С Тимуром, с Игорем, даже что-то с ними подписали. Все про меня знают больше, чем я сама.

— Про Тимура ничего не сказали, — сквозь зубы процедил Шереметьев. — Зато красочно описали одного твоего навязчивого поклонника.

— Моего… что? У меня нет поклонников. О чем вообще?..

— На колени.

— Зачем? Я правда не знаю ни о каком…

— Ты же от меня все это время чего-то хотела?

Я заткнулась, вбирая в себя каждое слово Шереметьева.

— Да.

— Я дам тебе то, что ты хочешь.

Одно слово, одна команда, и я потрясена. Неужели! Неужели я добилась своего и он будет первым моим мужчиной?

Я не раздумывая опустилась перед ним на пол.

За последние месяцы я всячески преклоняла перед ним колени, но сейчас все было по-другому. На этот раз я видела его член, могла прикоснуться к нему, обхватить губами.

Шереметьеву больше не нужно ничего говорить. Я видела его приказ и жгучее желание в глазах.

Тяжелое дыхание заставляло мое сердце колотиться быстрее.

Стоя передо мной, он расстегнул молнию и прижал свой напряженный член к моим губам. Я так долго жаждала увидеть его, и теперь все, что я могла, только смотреть.

Он был так красив!.. Большой. Толстый. Мощнее ого члена, который я себе представляла по ночам, мечтая о близости с ректором.

Пульс зашкаливало. Я приоткрыла губы, мечая поцеловать, лизнуть, пососать. Теоретически это было несложно. Я смотрела видео с минетами, но сама не хотела торопиться.

Но он не дал мне выбора. Безжалостным выпадом и резким поворотом бедер он протаранил мне горло.

Я подавилась.

О, черт, член был просто огромен, а я не ожидала такого резкого знакомства с ним моих внутренних органов.

Я схватила руками за крепкие мужские бедра, пока Шереметьев проникал в меня все глубже. Я не могла дышать. Попыталась отпрянуть, но его рука сильнее сжала в кулак мои волосы. Другая как ошейник обхватила мою шею, удерживая неподвижно, заставляя брать каждый миллиметр его члена.

Слезы брызнули из глаз. Горло сжалось, когда он болезненно лишил невинности мой рот.

Он же опять наказывает меня! За Тимура, за телефонный разговор с моими родителями. У нас все могло быть по другому, но из-за них страдаю опять я.

И тут Шереметьев застонал, отодвинулся ровно настолько, чтобы дать мне глоток воздуха. Я зачарованно смотрела на него и на подрагивающий кончик члена. Никогда не видела его таким отрешенным и задыхающимся от удовольствия.

Он пришел в себя и снова толкнулся в глубь горла. Я закрыла глаза, принимая его. Он отступил и снова пронзил меня.

Я глотала вдохи между толчками.

Он жестко дернул меня за волосы и оторвался от рта. Он схватив себя за ствол и влажно мазнул по щекам и губам, ударил по лицу членом.

— Игорь…

Он вошел в мой рот, заглушив голос. Каждый жесткий толчок отдавался эхом в теле.

Я сошла с ума, дергалась в кандалах мужской плоти и хотела еще, больше.

Все мои попытки замедлить или попытаться самой принять участие в минете, не давали результата. Только делали его злее и агрессивнее.

Шереметьев упивался моей уязвимостью и беззащитностью. Но где-то в глубине я понимала, что он осторожен. Он очень бережно трахает меня в рот.

Когда бы я еще созрела до глубокого минета? Скорее всего не скоро. Давилась бы и жаловалась. А теперь, независимо от того, хотела я этого или нет, он трахал меня, но не причинял вреда.

Немного больно, сильно непривычно, но очень осторожно.

Борясь со своими рефлексами, я заставила тело сдаться под диким напором его бедер. Я разжала пальцы и мягко, нежно положила их на его сжатый пресс. Погладила его жесткие бедра.

Он вводил член в мой рот, как поршень. Я смотрела на него влюбленными глазами, обожая каждую клеточку его тела. Гладила руками его грудь, ласкала языком его ствол. И он сдался.

Порыв воздуха вырвался из его горла сдавленным рычанием. Пальцы на моей шее расслабились, он отпустил волосы. И его движения замедлились до легкого качания, до чувственного проникновения, до мягкого скольжения по моему горлу.

Его отношение ко мне делало Шереметьева более спокойным и сдержанным.

Этот контроль был притягательным и опасным одновременно.

Его руки поддерживали мое лицо, а член с дьявольской точностью гладил меня во рту.

Я не сводила с него глаз. Чувственный изгиб губ, резная челюсть, тень щетины и растрепанные каштановые волосы. Я знала, что он не стригся последний месяц. Он был настолько занят мной, что на другое у него не оставалось времени.

Но даже с отросшими волосами он оставался произведением искусства, созданным подобно богу красоты и страсти.

Я была чертовски счастлива, имея этого мужчину у себя во рту, и его обалденный вкус на языке. Меня саму бросало в дрожь о его гортанных звуках в груди.

Я вцепилась в его задницу и издала непристойный вопль, который он оборвал глубоким толчком. По мере того, как его ритм нарастал, я сосредоточилась на сосании, вращении языком и расслабила горло насколько смогла.

Это сводило его с ума, и я знала, что он близок к развязке.

Он издавал короткие звериные звуки, которые были самыми эротичными из всех, что я слышала.

Грязные. Грешные. Опасные.

В какую-то секунду, он вошел в меня до основания, запрокинул голову и выпустил горячие струи терпкого семени.

В течение долгих секунд он хватал ртом воздух, продолжая трахать меня в рот, пытаясь выжать из себя все до последней капли.

Большими пальцами рассеянно поглаживал мои щеки, смотрел на меня с ошеломлением, а его член продолжал пульсировать у меня на языке.

Шереметьев медленно отстранился. Его глаза потемнели, он сжал мне челюсть, закрывая мне рот.

— Глотай.

Я отбросила его руку и открыла рот, высунув язык.

— Сделано.

Мне не нужен был приказ. Я с наслаждением выпила все до капли и жадно облизала тугую головку, чтобы все досталось только мне. Мне одной.

Он поднял меня на ноги. Сильные руки сжали мои запястья и прижали их к стене за моей спиной. Шереметьев поцеловал меня.

Твердые губы впились в мои со страстью и целеустремленной злостью. Его голодный язык захватывал всю полость моего рта.

Меня никогда не целовали так, как целовал этот мужчина. Его язык занимались любовью с моим с таким мастерством и жаром, что это было похоже на следующий любовный акт.

Он приложил ладонь мне на горло, контролируя угол наклона головы. Шереметьев целовал меня, держа меня в своей клетке. Клетке власти и всепоглощающей сексуальности.

Мои губы слушались его губ. Мой взгляд проследил за его взглядом. Мои руки цеплялись за его мускулистые предплечья, все мое тело таяло в сильной хватке. С каждым движением его языка низ живота скручивало все сильнее. Его горячий влажный рот разжигал голодный огонь внутри меня. Уже через несколько секунд он поднял меня по стене, залез под подол и раздвинул ноги.

Его твердый член прижался к промокшим трусикам. Готовый, жаждущий.

Я застонала от нетерпения.

Мне было все равно, где и как. Все, что имело значение, это кто. Это должен быть он. Я будто всю свою жизнь ждала, что именно Шереметьев возьмет меня всеми возможными способами.

Он зацепил пальцем трусики, откинув барьер. Его взгляд не отрывался от меня. Поддерживая меня, он потерся членом о мою мокрую щелку.

Дыхание участилось, и отозвалось эхом в нем.

Я извивался, а он колебался. Его руки дрожали, как будто он еще сомневался.

Черт возьми, не надо сейчас сомневаться. Трахни меня, Шереметьев!

Пожалуйста!

— Катя? — со стороны двери раздался голос Дашки. — Нам пора, такси приехало. Где ты? Тут?

Сердце остановилось и ускоренно забилось в горле. Я толкнула Шереметьева, но он не двинулся с места. Его лицо не выражало эмоций. Никакой реакции. Он был в шоке.

— У нас почти был секс.

Я взглянула на Шереметьева. Его лицо исказилось сожалением.

Вот теперь оставайся в своей ледяной крепости и думай обо мне. Думай, что могло бы быть между нами, но так и не произошло. Потому что времени осталось очень мало!

Я поправила подол, нижнее белье и волосы.

Сделала шаг к двери.

Но я не могла уйти просто так.

Обернувшись, я посмотрела на его твердую челюсть, жесткую линию чувственных губ, высокомерные, но такие идеальные черты лица и глаза. Я могла бы утонуть в них. И тонуть каждую ночь.

Поднявшись на цыпочки, я оставил поцелуй на этих неотзывчивых губах и выскользнула за дверь, беззаботно отвечая Даше, как примерная девочка, которая пять минут назад не сосала член своему ректору.

Как только я вышла из главного здания с сумкой, меня преследовал его мрачный взгляд. Я повернулась и стала разглядывать окна третьего этажа.

Я узнала бы его строгий силуэт где угодно. Он стоял за стеклом, окутанный тревожными тенями. А когда наши взгляды встретились, его силуэт растворился во мраке.

Я не хотела возвращаться домой.

Какая ирония. Я столько времени потратила, чтобы меня исключили и вернули домой, а теперь… Самое большое желание остаться с Шереметьевым здесь, в академии. Провести с ним новый год и все три недели наедине. Только я и он.

Я осмотрела территорию в поисках своей машины. Роскошные автомобили с личными водителями выстроились вдоль дороги к воротам.

Моя грудь болезненно сжалась. Мне придется вернуться. Причем я умоляла Дашку провести со мной новогодние каникулы. Но она уже упорхнула к своим, оставив меня наедине со своими невеселыми мыслями на следующие три недели.

Я пытался заснуть по дороге, но не могла отключиться. Я не переставала проверять телефон на сообщения от него. Не переставала проигрывать наш почти-что-секс. Не переставала думать, как прожить три недели без него.

Я расстроилась, что мы так и не стали близки. Ведь он знал, с кем мне придется связаться и жить после академии. И все равно не взял меня!

Но я всегда буду помнить, как он хмурился, когда скрывал улыбку. Как пугал мое сердце до бешеного галопа, но никогда не обижал меня. Мне нравилось, что он вдвое больше меня и вдвое старше. Он мог поднять меня одной рукой и привести в любое положение, которое только можно вообразить.

Мне нравилось, что всякий раз, когда я смотрела на него, он предугадывал мое желание.

Перелет прошел незаметно. Было уже поздний вечер, когда показались крыши нашего большого дома.

Водитель открыл передо мной дверцу, и я вышла, сразу приближаясь ко входу.

Сегодня все было тихо, хотя до Нового года оставалось четыре дня.

Дворецкий встретил меня у двери и исчез с моей сумкой. Меня не было дома четыре месяца, но ничего не изменилось. Только я стала другой.

Если бы я не выросла здесь, то легко могла бы заблудиться в бесконечных коридорах, лестницах и комнатах.

Но я знала, куда шла.

Наша встреча должна была состояться в кабинете папы, где меня обрадуют чудесными новостями о помолвке и передадут контракт для ознакомления.

— Добро пожаловать домой, Катя, — улыбнулась мне мама, вставая из-за стола.

— Привет, — я натянула вежливую улыбку. — Вы правда рады меня видеть?

— Конечно, доченька! Это время было самым трудным для нас с папой!

Я перевела взгляд на молчащего отца.

— Труднее, чем у меня? Вас тоже заставляли мыть классы и коридоры? Все окна в общем зале? Выбивать матрасы общаги? Протирать решетку парковой ограды от пыли?

Чем больше я перечисляла наказаний, которые пережила под руководством Шереметьева, тем сильнее злилась. Это они, мои любящие родители, отправили меня в глушь, чтобы я терпела унижения о миллиардера-отшельника!

Ладно, под конец я уже не терпела, а жаждала его внимания, но вначале это было жутко!

И если бы они отправили меня в академию с целью подцепить Шереметьева, я бы им простила. Но Тимура — не прощу никогда.

Родители недоуменно переглянулись, но я не дала им время прийти в себя.

— Тогда обрадуйте же меня! Золушка в конце концов обязана получить принца на новогоднем балу. Так? Кого вы там выбрали мне в женихи? И самое главное, вы же придумали, как это оправдать передо мной? Почему мне с каким-то там отбитым на всю башку Тимуром будет лучше, а?

— Тебе лучше присесть, — прошептала побледневшая мама и снова посмотрела на отца.

Тот кивнул, но явно не предложению присесть, а чему-то другому. Сейчас узнаю, что они для меня приготовили.

Мама свела брови, хотя никогда так не делала, потому что на лбу появлялась глубокая складка, а она следила за своим лицом, чтобы не было ни одной морщинки.

— Месяц назад мы встретились с твоей подругой, — неловко начала мать.

— Подругой? — сразу перебила я ее.

— Алиса. Она приехала из академии навестить своих родителей.

Я меня дар речи пропал. Это Алиса моя подруга? Кто так решил?

— Мы приняли приглашение на обед от ее родителей и мило побеседовали. Она очень воспитанная девушка, поделилась с нами твоими успехами. От нее мы узнали, что ты встретила в академии Тимура и полюбила его.

— Что?! — закричала я и вскочила. — Она сказала? Сказала, что я трахаюсь с ее Тимуром?! И вы поверили?

Мама снова с беспокойством посмотрела на папу, тот хлопнул по столу ладонью и я сразу умолкла и села. Папу сердить не стоило. Не было ни одной причины, по которой папу стоит волновать.

— Да… Мы расспросили Алису про Тимура. Его родителей мы очень хорошо знаем. Он из хорошей семьи. И раз уж вы с ним…

Я застонала, пряча лицо в ладонях.

— Я с ним не встречалась! Алиса отомстила мне и своему парню. Как вы не понимаете? Нужно срочно разорвать с ними договоренности. Я не выйду за него замуж!

— Это невозможно, — твердо сказал отец. — Это не просто брачный договор, Катерина, это слияние двух семей и двух капиталов.

— Как вы могли? — всхлипнула я. — Не спросив меня? Поверили какой-то посторонней девчонке, которую выгнали из академии за убийство!

— Убийство? — вскрикнула мать.

— Да! Эта воспитанная девочка убила летучую мышь и подкинула мне в комнату!

— Всего лишь мышь, — надменно проворчал отец. — Это не убийство.

— Это убийство! — не согласилась я. — А вы… вы поверили ей. Она вами воспользовалась!

— Замолчи! — рявкнул отец, и мы с мамой вздрогнули. — Как бы то ни было, вы с Тимуром теперь помолвлены. Помолвку не разорвать. Найди с ним общий язык, ты же умненькая девушка. Научись нравиться парню, и все у вас наладится.

— Я. Не. Хочу!

Больше я слушать их не стала. Вскочила со стула, развернулась и убежала в свою холодную пустую спальню.

Боже, кто мог подумать, что месть Алисы будет так ужасна?!

Только не я.

Написала сообщение Шереметьеву. Пусть он знает, что Алиса подставила меня гораздо сильнее, чем мы думали, но он не ответил.

Следующие четыре дня я спала, ела, смотрела фильмы и на грани отчаяния проверяла свой телефон.

Шереметьев не давал о себе знать. Я знала, что он тоже совершенно один, но не понимала, почему игнорирует меня. Мне так хотелось поделиться с ним своими мыслями! Например, я не понимала, что делать дальше. Бороться за свободу? Принять неизбежное? Бежать?

Но куда, если бежать я могла только в одно место — к нему! А он не нашел даже минутки ответить мне…

Мама принесла приглашение на торжественный новогодний ужин в каком-то посольстве. Я притворилась больной и отказалась. Пусть празднуют сама, а мою жизнь они уже распланировали, не спросив меня!

Все изменилось сразу после Нового года.

— Катя, пойдем в кабинет к отцу. Нам нужно еще кое-что рассказать тебе.

Я бы наверное обрадовалась, потому что ждала радостной новости, что помолвка все же расторгнута. Но настроение мамы сулило очередную мало приятную новость.

— Это не про отмену свадьбы? — сразу уточнила я, чтобы не питать пустых иллюзий.

— Нет, дорогая, это невозможно.

— Я не выйду замуж за Тимура! — сквозь зубы повторила я.

Крохотные морщинки разошлись веером из уголков ее глаз, я видела ее печаль.

Она так старалась скрыть ее улыбкой, но ничего не получалось.

— Я хочу такой же счастливый брак, как у тебя с папой, — я смягчила голос. — Хочу любить своего мужа.

— Ты правда думаешь, что я любила твоего отца, когда выходила за него замуж?

— Да, конечно. А разве нет?

— Нет, Катя. Над чувствами надо работать. Я полюбила твоего отца, а ты полюбишь Тимура. Просто оставь свою гордость, и у тебя все получится. Нам нужно это слияние.

Вот так умирает надежда. Я еще шла за мамой в кабинет к отцу, но в голове уже накручивала себя.

Я могу сбежать. Вызвать такси и уехать. Но где я буду жить? А главное на что? Мне нужнобольше времени на план. И нужны деньги. Фонды, личный счет или щедрые подачки, которые я могла бы откладывать.

— Я хочу вернуться в академию, — произнесла я у самых дверей кабинета.

— Вот об этом и поговорим, — тихо произнесла мама.

Неужели они не вернут меня к Шереметьеву?! Я уже не представляла жизни без него и без его академии в глуши.

— Зачем я вообще вернулась домой? — мой пульс участился от смеси волнения и печали. — Если только для того, чтобы уговорить меня выйти замуж за Тимура, вы могли просто поставить меня перед фактом по телефону. Я хочу вернуться в академию!

— Заходи, — произнесла в ответ мама и распахнула дверь в кабинет.

То, как я могла говорить с ней, не значило, что мне хватило бы храбрости вести себя так с отцом.

— Катя, присядь, — строго проговорил он. — У нас были основания отправить тебя к Шереметьеву. Он в курсе о них, но тебя мы не хотели пугать. Надеялись, что за твое отсутствие мы найдем преследователя, но он тоже затих.

— Преследователя? — переспросила я.

Папа кивнул, а мама тихо всхлипнула.

— Ты должна знать истинную причину, почему мы отправили тебя в закрытую академию, но и почему торопимся с помолвкой.

Отец подвинул к краю стола вскрытый конверт. Я посмотрела на папу. Он кивнул, разрешая взять и почитать.

Бумага была влажная, как будто конверт только что подняли со снега. Никаких штампов на нем не было, только криво вырезанные буквы из газеты или журнала.

“Кате”.

Заинтригованная, я достала лист сложенный втрое, и открыла распечатанный на принтере текст.

А после первых строчек, текст поплыл перед глазами. Я отказывалась принимать суть.

“Где ты пропадаешь, шалава?

Думаешь, смылась, и я тебя не найду? Я из под земли тебя достану! Вгоню свой член тебе в горло! Оттрахаю до звезд в глазах, сука! Ты моя!

МОЯ!

Поняла? Если хоть перед кем-то раздвинешь ноги, я трахну тебя и убью, шалаву!

Ты моя!

Никуда не уезжай. Скоро встретимся, мой нежный цветок”.

На этом письмо обрывалось.

Я в ужасе уставилась на папу.

— Это… это мне?

Мама заплакала громче, а папа просто достал из ящика стопку таких же писем, подписанных также лаконично “Кате”.

— Мы решили, что в академии тебе будет безопаснее, пока мы не найдем сталкера.

Я кивнула.

— Я хочу вернуться… Немедленно!

— Я могу добраться сама, — я стиснула зубы и посмотрела на сопровождающих.

Их было двое. Взрослого я знала, он уже давно работал водителем при маме. Парень с ним представился Степаном, его сыном. Я его ни разу не видела, хотя он наверняка жил при доме вместе с отцом.

Водитель меня не напрягал, а вот от Степана хотелось выть. Он вообще не соблюдал личных границ. Уже одно то, что он поехал с нами, должно было стать звоночком. Но вроде они извинились и попросили разрешение сопровождать вдвоем. Но когда Степан внезапно перебрался на заднее сидение ко мне, я настолько опешила, что не сразу сообразила, как прервать эту инициативность.

Очень пожалела, что в эти снежные после нового года дни, отменили все авиарейсы до академии. Меня везли десять часов на автомобиле. С пробками наверное вышло все двенадцать.

Степан пересаживался от меня, только когда сменял отца. Я могла расслабиться и закрыть глаза. Ужасно навязчивый парень, но я поняла водителя, зачем он потащил с собой сына. Одному бы без остановок ему этот путь не проехать.

Когда мы остановились перед воротами притихшей, безжизненной академии, я вздохнула с облегчением.

— Просто останови у входа, — попросила я Степана, который как раз сидел за рулем.

На территорию я все равно не смогла бы войти без пропуска, зато могла постучаться в домик Шереметьева. Что и собиралась сделать.

Но чертов Степан снова вылез из машины, махнув отцу, чтобы сидел. Открыл багажник и достал мои чемоданы.

— Я донесу.

Можно было отказаться, но переть чемоданы сама не могла. Дорога меня измотала. Я только надеялась, что Шереметьев дома и не прогонит меня в холодную унылую спальню общежития в академии.

Вид припаркованной машины у дома Шереметьева вселил в меня надежду. Учитывая толстый слой снега на автомобиле, он давно никуда не выезжал.

Лишь бы не уехал с Алексом куда-нибудь.

Как только мы подошли к дому ректора, я выхватила чемоданы из рук Степана.

— Спасибо, что проводил. Можешь возвращаться, — бросила я уже на ходу.

Я не стала ждать его ответа. Я и так нервничала всю дорогу.

Что, если Шереметьева здесь нет? Что, если он не примет меня? Что, если с ним сейчас другая женщина?

Я нетерпеливо постучала в дверь.

Я запаниковала, когда никто не ответил. Степан все еще топтался у меня за спиной и раздражал только сильнее.

Он меня не послушался и продолжал стоять на крытом крыльце, наверное сообразив, что чемоданы надо было тащить в академию, а не к какому-то частному домику. Степан озирался вокруг цепким, каким-то недобрым взглядом и хмурился. Раньше я бы залипла на его мускулистой фигуре и явной грацией хищника.

Но после Шереметьева, мне никто не нужен. Только он.

Я поняла, что Степан не собирался уходить, пока я не окажусь на попечении преподавателя или в безопасности за воротами академии.

Я сдвинулась, чтобы скрыть от него свою руку, и попробовала повернуть ручку. Дверь открылась.

Я помахал рукой и проскользнул в дом, закрыв за собой дверь.

Вбежала в прихожую и оглядела комнату и кухню.

Тихо.

Пусто.

Никого нет.

Он мог пойти на пробежку. Или нарубить дров в такой сильный мороз. Но единственные следы, ведущие к входной двери, были моими и Степана.

Если Шереметьев ушел, то еще до того, как пошел снег.

Я выглянула из-за шторы. Степан все же вернулся в машину, но она так и стояла перед воротами академии. Я оставила чемоданы у двери, скинула обувь и вошла в большую комнату.

Дошла до дивана, где сидела на коленях ректора и чувствовала силу его желания. Тогда я была так счастлива, верила, что между нами все только начинается. Волшебное, непознанное мной.

Я резко повернулась на звук скрипнувшей двери и увидела очертания широких плеч и склоненной головы Игоря. Его синий взгляд заморозил меня.

Ни улыбки. Ни приветствия. Никаких свидетельств счастья.

Но все-таки я нашла его.

— Привет, — я сцепила дрожащие пальцы за спиной и выпрямила спину.

— Зачем ты здесь?

Мои зубы застучали.

— Я думала, мама позвонила. Предупредила вас…

— Она звонила. Сказала, что ты возвращаешься в академию. Но я спросил, что ты делаешь здесь?

— Я не хотела возвращаться в пустующую академию. Подумала, что мы могли бы вместе выпить кофе, послушать музыку, обменяться остроумными оскорблениями. Вы же наверняка соскучились по наказаниям?

Шереметьев вновь осмотрел меня с ног до головы и поморщился.

— Ладно, я вру! — зашла я с козырей. — Я хочу, чтобы ты стал моим первым мужчиной. Я хочу, чтобы меня взял тот, кто мне нравится по настоящему. Ты.

— Не играй со мной.

— Я не играю. Я прошу. Ты же в курсе, что меня прячут в академии из-за угроз? Что меня преследует маньяк? Если бы причиной был только Тимур!.. Но нет, — горько усмехнулась я. — Скажи мне, скажи, что не хочешь меня, и я уйду. Ну же!

— Я… хочу тебя, — выговорил он медленно, словно против воли.

А я уже шла к нему,такому одинокому и холодному, но бесконечно близкому мне.

На полпути я сбросила пальто.

Он не двигался, не сделал и шага мне навстречу. Его жесткая поза словно предупреждала меня не приближаться. А мне очень хотелось прикоснуться к нему, провести руками вверх-вниз по его телу, по которому я успела соскучиться.

Я встала перед ним.

Его молчание заставляло чертовски нервничать.

И еще кое-что. Странно движение его большого пальца, потирающего указательный.

— Перестань так делать. Это пугает.

Лицо его потемнело. Рука замерла. Затем он медленно, угрожающе придвинулся ко мне.

Я не отступала, жадно разглядывая его лицо. Строгое, даже какое-то отрешенно-жестокое.

Шереметьев схватил мои руки и прижал к бокам. Через полсекунды он меня развернул. Я оказалась спиной к нему, и уперлась ладонями на стоящий передо мной стол.

Пальцы обвились вокруг моей талии, зацепились за петли джинсов и прижали задницей к его паху. Он наклонил меня еще сильнее, его грудь почти легла на мою спину. Губы Игоря сомкнулись на моей раковине уха.

Тело мгновенно отреагировало, нагреваясь и пульсируя. Я выгнулась, ощущая его эрекцию.

Шереметьев поймал меня за бедра и раздвинул их. Его рот вернулся к уху, шее, дразня и целуя чувствительную кожу, соблазняя дыханием.

— Все еще хочешь?

— Да. Но нервничаю, — призналась я.

— Так и должно быть, — стоя позади меня, он расстегнул ширинку моих джинсов. — Я не умею быть нежным. Я умею только брать.

Его огромная рука погрузилась в мои штаны, под резинку трусов, пальцы скользнули по складкам, сдавливая клитор. Другой рукой он перехватил мне горло, прижимая затылком к своему плечу. А ртом продолжал ласкать чувствительное место за ухом.

Несмотря на словесные угрозы, я расслабилась. Даже жестокий и требовательный, он все равно заботливый и любящий. Безусловно, самый красивый и чувственный мужчина, которого я могла встретить в своей жизни.

Он дразнил меня и играл пальцами в моих трусах. Ладонь на горле контролировала мою неподвижность. Щетина царапала щеку, когда он уткнулся носом в мою шею.

Затем он толкнул два жестких пальца внутрь меня. Я заскулила, а ноги подкосились.

Это было резко и неожиданно, но черт побери, я была готова для него!

Он вторгался в меня, его пальцы проникали внутрь, а я бесстыже текла и хотела большего. Не только пальцев.

Шереметьев стянул с меня одежду и засунул руку между ног, продолжая мучить меня.

Я ухватилась за край стола.

Покачала бедрами, принимая его пальцы глубже. Сотни молний прошили тело, порвали в клочья сознание.

Я умирала, но умирала в окружении его. Прикосновения рук, губ, крепких бедер, члена — он был повсюду и сразу. Тело реагировало, как будто я была создана для его прикосновений.

Все, что он делал, каждый поцелуй, каждая ласка обещала долгое, томительное путешествие по наслаждению.

Мне просто нужно было, чтобы он трахнул меня. Освободил!

Я пыталась торопить его, но Шереметьев не позволил. Отвел мои руки, когда я коснулась его члена. Ударил по заднице, когда я шевельнулась.

Я хотела целовать его, но и этого он мне не дал.

Сам ласкал, лизал, целовал и мучил каждый миллиметр моего обнаженного тела.

Играл со мной, скользя кончиками пальцев по моим щекам, по шее, вокруг горла и обратно. Он лишал меня дыхания и заставлял пульсировать.

Эротизм в каждом движении подкупал нежностью, от которой он открещивался. Когда он развернул меня к себе лицом, тело напрочь лишилось костей и кожи. Я была оголенным нервом. Между ног пульсировало, по ногам текло.

Он возвышался надо мной, тесня меня, заслоняя собой весь мир. Его зрачки были расширены, дыхание затруднено, а лоб покрыт испариной.

Господи, ради этого стоило ехать двенадцать часов, чтобы потом умирать от его страсти.

Когда он вновь схватил меня за горло и прижался ртом к моему, я услышала рокочущее рычание глубоко в его груди.

Он был возбужден и взволнован. Как и я.

Его поцелуи стали безумным, его руки — жадными. Я снова попыталась схватить его за пояс, и на этот раз он позволил. Я сняла с него брюки и расстегнула пуговицы на рубашке. Он сам сбросил ее с плеч. А затем дошла очередь до боксеров.

Его член натягивал ткань, выдавая нешуточное желание.

Он ухмыльнулся, оттягивая их и стаскивая с бедер. Когда боксеры упали на пол, его член подпрыгнул, целясь в меня. Примерно как я себе и представляла.

Шереметьев посадил меня на край стола и зарылся лицом между ногами.

Соски затвердели, дыхание сбилось, я вся покрылась мурашками. Надеялась только, что он, любитель сладкого, все же доведет дело до конца.

Я потянулась к нему, обвивая руками шею. Он поднял меня и положил на мягкий ковер на полу. Осторожно раздвинул мои ноги, погладил бедра. Головка его члена пульсировала рядом с моим входом. Он смотрел на меня, а я смотрела на него. Мы оба замерли, тяжело дыша, завороженные этим моментом.

— Продолжай смотреть на меня, Катя.

Я быстро отвела взгляд, чтобы увидеть, что меня ждет. Это наверное самый длинный и толстый член, который будет в моей жизни. Как он вообще поместится внутрь?

— Ты точно влезешь? — не сдержалась я.

— Ты точно хочешь этого?

Он качнулся, упираясь свои членом в мою мокрую, набухшую плоть.

— Игорь, — я выгнула спину. — Я хочу только тебя.

Он жадно поцеловал меня в губы, наполняя рот своим хриплым обещанием.

— Ты получишь меня полностью, Снежинка.

Шереметьев посмотрел мне в глаза и прижал головку члена к моему девственному входу.

Одно мгновение и он толкнулся бедрами.

Его рот открылся в беззвучном вздохе, когда я застонала и скорчилась от его вторжения.

Я перестала быть девственным цветочком. Но сейчас меня занимало другое. Как после этой боли можно испытать наслаждение? Разве такое возможно?!

Он толкался сантиметр за сантиметром, его тело дрожало надо мной, а глаза неотрывно смотрели в мои.

Невыносимое жжение перерастало в томительное давление. Я шевельнулась, раздвигая ноги шире, чтобы приспособиться к нему.

— Какой ты большой! — слова вырвались из горла, хриплые и колючие. — Возьми меня до конца!

Он так и сделал. Вошел на всю длину, осторожно вышел и снова погрузился. Медленно и уверенно Игорь приучал мое тело вбирать его член.

Шереметьев говорил, что у него не было секса девять лет, но он сдерживался, подавляя желание врезаться в меня, как зверь.

Он сосредоточился исключительно на моих реакциях, больше ничего для него не существовало. Я знала, чего это ему стоило.

Его мускулы превратились в камни, дыхание стало тяжелым. Дрожь сотрясала все его крупное тело.

Я чувствовала его в своей утробе. Чувствовала его в сердце. Чувствовала в каждом уголке души. Он заполнял собой всю меня.

А боль только добавляла ощущений.

Потом я почувствовала совсем другое. Что-то изменилось. Внутренние мышцы расслабились, напряжение и боль растворились в нарастающем и закручивающемся удовольствии.

Я обвила его ногами и притянула ближе к себе, чтобы он вошел еще глубже.

— Боже! — простонала я, впиваясь ногтями ему в спину.

Он смотрел мне в лицо, выверяя каждый удар, на что уходили все его силы.

— Больно?

— Нет. Очень хорошо. Еще, пожалуйста.

Его челюсть сжалась, глаза загорелись ненасытной страстью.

Мускулы работали неустанно, раскачивая его тело в пьянящем ритме. Он был создан для секса, без всяких сомнений.

Мой ректор умел трахаться.

Он двигался как заведенный, абсолютно ничего не меняя между нами. Я знала, что он бы мог показать мне гораздо больше, но для первого раза берег меня и мои чувства. Я и так была потрясена сверх меры!

Если бы я знала, что секс с ним так чудесен, соблазнила бы его раньше.

Я пыталась двигаться в ответ, прижимаясь бедрами на каждый его выпад, задерживая и отпуская, ловила его притягательный взгляд между жадными поцелуями. Кожа стала скользкой от пота.

Но мне безумно нравилось, что мы оба подходим к чему-то большему. Вместе.

— Не торопись. Помедленнее, — прошептал он.

Шереметьев много раз предупреждал меня, что он не образец порядочного поведения, что от него надо держаться подальше. Может быть так и было с другими женщинами, но со мной он был другим.

Я сосредоточилась на трении его тела с моим, на твердой длине его члена, трущегося о мой клитор, на его крепкой заднице, до которой я добралась руками и теперь наслаждалась сокращающимися мышцами под ладонями.

Боже мой, его задница была достойна отдельных эпитетов! Все, за чем подглядывали девчонки на его тренировках, ни шло ни в какое сравнение с тем, что сейчас испытывала я, оглаживая его твердые ягодицы руками. А роящиеся фантазии о его виде сверху пагубно влияли на мою порядочность.

Его шепот только подливаал масла в огонь.

— Возьми его, — хрипел он соблазнительно мрачным голосом. — Посмотрела бы ты на себя. Сводишь меня с ума…

Я не могла представить, как выгляжу. Как распутная девчонка с раскинутыми ногами, с подпрыгивающими сиськами от его толчков, с глазами, сияющими от обожания и любви.

— Ты моя, Катя. Никто больше не тронет тебя. Никто, кроме меня, — его толчки становились все сильнее и сильнее, яростно акцентируя каждое произнесенное им слово. — Ты моя. Моя. Ничья больше.

— Да.

Сейчас я готова была согласиться на все, только бы он дал мне разрядку. Еще никогда желание не скручивалось так сильно в моем теле. Я хотела орать!

Неважно за кого я выйду замуж, сейчас я принадлежу только Шереметьеву Игорю Александровичу.

Он взял меня, разделяя каждую каплю страсти в моем теле собой, удерживая мой взгляд, целуя в губы, сжимая горло и вбиваясь в меня.

После его признания, наши тела соединились, слились на другом уровне, превосходящем любые ожидания от секса.

Каждый толчок казался выражением чего-то большего. Секс перерастал в связь, в потребность, в невозможность существовать друг без друга.

Я чувствовала, как мой мир расширяется, и там, где всегда было только одиночество, теперь зародилось счастье от наполненности им.

Игорь нашел мою руку и переплел наши пальцы. Поцеловал меня, посмотрел прямо в глаза и зарычал:

— Сейчас.

Мне хватило одного его слова, чтобы взлететь. Я застонала и воспарила вместе с ним, а потом падала в его объятиях.

Для него.

Он резко остановился в самой глубине, запрокинул голову и выкрикнул мое имя.

Когда он кончил, мышцы напряглись, а тело задрожало. Я зачарованно наблюдала за ним, не в состоянии следить за собой.

— Дыши, — его рот накрыл мой, язык лениво мазнул по губам, раскрывая их для жизненно необходимого вздоха.

Шереметьев скатился с меня и лег сбоку.

— Ты — мой бог, — я перекинула ногу через его бедро, наслаждаясь его обнаженным видом только для меня. — Я хочу еще. Так ведь можно? Заниматься сексом много раз? Какое время тебе нужно для восстановления? Или тебе нужна виагра?

Он тут же цапнул зубами мою грудь, заставив вскрикнуть от неожиданности.

— Мы собираемся и уходим.

Шереметьев поцеловал место укуса, глядя на меня.

Сердце оборвалось. Вот и все? Он выполнил обещание, стал моим первым, лишил меня девственности и прогоняет? Я так мало для него значу? А как же его слова, что я теперь только его?

— Я не хочу идти в общежитие. До конца каникул осталось еще десять дней… Я думала, что мы…

— Мы уезжаем вместе.

Я посмотрела на его с удивлением.

Он провел большим пальцем по моим губам.

— Я заберу тебя в горы. В свой дом.

ГЛАВА 15

ШЕРЕМЕТЬЕВ

Почти все уехали праздновать, но я не хотел рисковать. Никто не должен был видеть меня со Снежиной в моем домике при академии.

Я посадил ее в машину, закинул сумку со сменным бельем для нас двоих и выехал с территории академии.

Я ошибался, думая, что у меня есть выбор, что я могу контролировать свои желания, что могу отказаться от них. Но жизнь ткнула меня носом в очевидное.

Я должен быть с ней. Я не могу без нее!

Никто в академии не видел нашего отъезда. Я успел отправить текстовые сообщения Алексу и нескольким преподавателям, сообщив, что решил провести остаток отпуска в горах.

Ничего необычного.

Я проводил там лето и большую часть праздников.

По дороге остановился в небольшом городке и купил продуктов на пару недель.

Пару недель наедине с ней.

От одного Катиного присутствия член затвердел и оставался таким на протяжении всей поездки.

С наступлением сумерек извилистая, поросшая лесом дорога окуталась тьмой. Но я знал каждый поворот и наклон. Я купил эту землю девять лет назад, отремонтировал дорогу и дом.

В то время я нуждался в изоляции, но не доверял себе и не знал, как жить.

Как оказалось, мой внутренний ошейник не избавил меня от жестокости. Но эта девушка взяла моих демонов под свое крыло.

Я повернул машину к дому, припарковался и выключил двигатель.

Катя вышла и застыла перед крыльцом, как настоящая лесная фея.

Черт побери. Я был очарован. Вновь.

Она была слишком чистой.

Я вылез из машины и прикоснулся к ее приоткрытым губам

— В доме нет отопления, поэтому не раздевайся, — я обнял ее за плечи и повел внутрь. — Я затоплю печь, здесь прогреется все довольно быстро.

— Слушаюсь, господин ректор. Мне помочь?

Я ударил ладонью по ее заднице с такой силой, что она взвизгнула и побежала в дом вприпрыжку.

Я проектировал дом так, чтобы сохранить вид на окружающие горы из каждой комнаты. Кухня, гостиная, ванная, спальня — тут было все. И все это способно было очаровать не только меня, но и мою гостью.

Катя ходила за мной из комнаты в комнату, пока я разгружал продукты и проверял системы отопления и водоснабжения.

— Я не так себе представляла дом в горах.

— Гм… не понравилось?

Я положил поленья в камин и собрал растопку.

— Ну что ты! Дом потрясающий, — она быстро наклонилась и прижалась губами к виску.

— Когда я строил его, думал, что он станет моей тюрьмой до конца жизни, — признался я.

— Ты вложил сюда много денег?

Огонь разгорелся, и пламя распространилось по бревнам.

Я встал лицом к ней.

— Много. Но они не имеют значения.

— Просто интересно. Яо тебе так мало знаю…

Она многого не знала. Много уродливых и страшных фактов из моей жизни.

Может я расскажу ей, но позже.

Прямо сейчас мне хотелось насладиться ее безупречной красотой. Я не мог насытиться ей после девятилетнего воздержания.

Я был голоден.

— Ты не устала? — я подкрался к ней сзади.

— Предлагаешь лечь и отдохнуть? — с легким придыханием спросила она, явно считывая мои намеки.

Она смелыми пальцами сжала мои ягодицы.

Я накрыл своим ртом ее, наслаждаясь ощущением мягких спелых губ. Потерся носом по ее носу и провел руками по плечам.

Просто касаясь ее, я уже был счастлив.

Все казалось нереальным.

Только ее упругие груди в моих руках, с заостренными вершинами. Ее мягкий рот напротив моего.

Нет ничего более реального, чем ее близость.

Я обнял ее за поясницу, притянул к себе. Завладел ее дыханием. Но долго наша прелюдия длиться не могла. Я расстегнул на ней всю одежду и трахнул, прижав к стене.

Ее стоны вибрировали в моем горле, а член вбивался в тесную, но влажную пещерку.

Трение теперь было гладким, горячим и чертовски захватывающим. Она удивительно точно подстроилась под мои размеры, но сводила с ума теснотой.

Я переместил ее на диван, чтобы усилить толчки, но все еще не мог насытиться. Я жаждал зарыться в нее всем моим тело, всем существом. Я узнавал этот дикий голод. Хотелось рвать и кусать ее, чтобы добиться максимальной отдачи. Но ее вовлечение само толкало на осторожность. Ведь я у нее первый. Единственный. Она понятия не имеет, что границ в близости практически нет.

На пике Катя выгнулась и впилась ногтями мне в ягодицы. Я в ответ ударил ее сильнее, вбиваясь так глубоко, как только возможно, и застонал в ответ, переживая не только собственное наслаждение, но и отголоски ее дрожи.

— Так будет всегда? — прошептала мне в ухо Катя, когда отдышалась.

— Как?

— Так феерично.

Оценка льстила.

— С тобой всегда.

Ее тело и лоно идеально подходили для моего.

Катя смотрела на меня так, что я чувствовал себя незащищенным и уязвимым, как не чувствовал себя ни с кем другим.

Ее мягкость поглотила мою твердость, пока я носился с ней и трахался в каждой комнате.

На шкуре перед камином, склонившись над кухонным столом, у стены душа, в своей постели — я впечатывался в нее своим телом и никак не мог насытиться.

И я только начал.

Я никогда не получу от нее достаточно. Не через эти недели. Не за всю жизнь.

Мы лежали в постели голые, измученные и временно насытившиеся. Катя прижималась щекой к моей груди и пристально вглядывалась в лицо.

— У тебя было много женщин? — вдруг спросила она.

Я не ответил. Ее веки становились все тяжелее, а моргания — все медленнее, я понимал, что она засыпает, убаюканная ритмом моего сердца.

Я потянулся и выключил свет.

— Ты моя первая.

— Ты… врешь…

Но это было правдой. Я не допускал такого уровня близости ни с кем.

Мягкий ритм ее дыхания подсказал мне, что она спит и уже не ждет ответов.

Тепло ее тела рядом с моим убаюкивало. Я расслабился, еще сильнее прижимая ее к себе. И сказал скорее для себя, чем ей.

— Ты моя первая.

И моя последняя.

Я проснулся уже утром от бодрого зимнего холода, проникающего в дом.

Поцеловал ее в губы, вызвав недовольное ворчание пригревшейся Кати.

Но она быстро раскусила вкус. Теплый нежный рот скользит по моему, отчего мне становилось все труднее сдерживаться.

Катя отстранилась, вдохнула.

Я снова прижался к ее рту и двинул бедрами. Она мгновенно проснулась. Обхватила меня ногами, как будто я был ее спасательным кругом.

Я хотел стать тем, от кого она будет зависеть. Все внутри меня требовало, чтобы я обеспечил ее, начиная от бегства из предначертанного ей родителями будущего, и заканчивая всей ее жизнью.

С правильной мотивацией я мог быть упорным сукиным сыном. И Катя отлично мотивировала.

Катя будет моей студенткой еще пять месяцев, и я использую их, чтобы обеспечить ей другое будущее.

Сделаю ее свободной и счастливой.

После наших утренних взрывных оргазмов, мы приняли душ, позавтракали и целовались, как будто это был наш первый раз. Я заставил ее натянули одежду и выйти на прогулку.

Заснеженные ели и сосны сверкали алмазами в солнечном свете.

Я повел Катю по главной тропе к моему любимому месту.

Она стояла на обрыве, глядя на ледяную реку внизу. Холодный воздух порозовел ее щеки и заморозил дыхание.

— Как классно!

— Я знаю место получше.

Катя оглянулась еще раз, обернулась ко мне и посерьезнела.

— Нам надо поговорить.

Она теребила шнурок на перчатках, размышляя и оттягивая начало.

— То, что мы с тобой вместе, как-то влияет на твое будущее?

Я неуверенно кивнул. Неуверенно не потому что сомневался, а потому что не знал, стоит ли делиться с ней планами.

— Спроси о том, что тебя беспокоит на самом деле.

Я подошел к упавшему дереву и счистил снег с участка, чтобы сесть на него. Затем я поднял ее, заставив от неожиданности вскрикнуть. Она обхватила меня ногами, и я оседлал огромный ствол. Она села передо мной, лицом к лицу, ее бедра прижаты к мои, руки лежат на плечах.

И так намного лучше.

— Я не знаю, что было в твоем прошлом, — ее взгляд встретился с моим. — Но я вижу, что оно продолжает преследовать тебя. Ты как будто постоянно перестраховываешься.

Я кивнул, у меня чаще забилось сердце.

— Ты можешь не рассказывать мне, — Катя невесело рассмеялась. — Но я поняла, что если бы не твое прошлое, ты взял бы меня гораздо раньше... Ты когда-нибудь любил?

— Нет. Никогда.

Она застенчиво, но при этом самодовольно ухмыльнулась.

— Хорошо. Но ты никогда не был моногамным?

— Я всегда был эгоистом. У меня не было любви с женщинами, но был секс и боль. Чужая боль.

— А теперь? Ты можешь без боли? — в ее голосе послышалось скрытое напряжение.

Я наклонился и прижался лбом к ее лбу.

— Я бы очень хотел избавиться от этого, но... Когда я беру тебя, я думаю о шлепках, удушье и диком трахе, — я смотрел за выражением ее глаз, чтобы уловить страх, но ее глаза заблестели в предвкушении. — Я люблю играть в сексе, но никогда не переступлю черту, как это было раньше.

— Ну тогда… Я не против, — лукаво улыбнулась Катя.

Мы какое-то время посидели в молчании, жадно целуясь, обещая по возвращении поиграть друг с другом. Я мог бы показать ей кое-что уже сейчас. Но сначала…

— Не хочу, чтобы между нами были секреты, — проговорил я, удерживая Катю за подбородок. — Моей последней партнершей была Анна. У нее был порок сердца, но я не знал об этом. Она не рассказывала.

— Что случилось? — Катя сняла перчатки и обхватила мои запястья.

— Я душил ее во время секса. Она умерла, когда я сжимал ее горло.

И трахал ее своим грязным членом.

— Ох, нет, — ее черты исказились. — Боже мой, я не могу представить, что ты в это время чувствовал.

Я ненавидел жалость в ее голосе, в ее прикосновении, в ее глазах.

— Меня не волновала та женщина. Это был быстрый доступный секс. Не надо жалеть меня!

— Я не жалею, — Катя убрала руку. — Но очень сочувствую тебе. Последствия этой ужасной ночи ты таскал с собой девять лет. Трагедия, в которой нет твоей вины. Ты не знал о ее обстоятельствах. Она подставила тебя. Но… Тебя ведь не обвинили? Я не нашла такой информации в интернете.

— Ты собирала про меня сплетни в интернете? — усмехнулся я. — Нет, уголовных обвинений не последовало. Я расплатился с ее семьей. Их удовлетворила компенсация не только за мою вину, но и за молчание. Никто не смог выкопать этот секрет.

— Неудивительно, что ты все бросил и уехал, — пробормотала Катя. — Но это окончательно испортило твой характер.

— Что? — возмутился я.

— Ты скрывал боль целых девять лет! Наказывал студентов как себя. Или вместо себя? Я думаю, ты должен отпустить это.

Я мог бы жить с ней. С этой девчонкой, которая с такой легкостью проникает сквозь мои барьеры.

Черт, мы были вместе четыре с лишним месяца. Это же огромное количество часов, которые мы проводили каждый день — подшучивали, флиртовали, спорили, целовались. Супружеские пары не часто бывают так близки, как мы.

И у нас уже есть отношения. Время только укрепило нашу связь.

У нас сложились романтические отношения задолго до того, как я добрался до нее и трахнул.

А теперь Катя узнала все мои тайны. Она единственная знает обо мне все. Я раскрылся перед ней, а она не бежала.

Во всяком случае, пока не сбежала.

Она задумчиво молчала. Ее взгляд перескакивал с глаз на мои руки на ее коленях и обратно.

— Давай вернемся?

Мы пошли обратно в тишине. Я наблюдал за ней, надеясь, что ей не нужны недели на то, чтобы переварить информацию.

Когда мы подошли к хижине, я повел ее к двери, но Катя уперлась и остановилась.

— Я немного прогуляюсь вокруг дома, а ты пока затопи камин. — Взгляд, который она бросила на меня, не был приглашением присоединиться к ней.

Если бы я был чувствительным, неуверенным в себе человеком, хрен бы я ее отпустил. Но ей нужно было поглотить мое отвратительное прошлое, принять его или отвергнуть. И я дал ей время.

Я подтащил Катю к себе и прижал, наслаждаясь ее близостью и растерянностью.

— Я приготовлю ужин, — я прижал к ее рту, целуя, пока она не растаяла. Затем отпустил ее, шепнув на ухо. — Не флиртуй со зверьем, это может плохо кончиться. Я альфач!

Катя хихикнула, а я направился в дом, на кухню, отварил клешни крабов и приготови овощи на гриле. Занялся заправкой. На приготовление по онлайн-рецепту у меня ушёл час.

Пока я нарезал кукурузный хлеб, я наблюдал за ней. В тридцати футах от дома она сидела на камне у ручья и задумчиво смотрела на перекатывающуюся по камням воду.

Только когда стемнело, Катя поднялась и пошла ко мне.

Я услышал звуки отброшенного пальто, ботинок, а через секунду почувствовал, что она стоит за моей спино.

— Я смогу принять все, если ты сам простишь себя. Ты прощаешь себя, Игорь?

Я никогда не задавал себе этот вопрос и замер, размышляя над ответом.

— Да. Я хочу жить дальше без старого чувства вины.

Она медленно кивнула, заставила сесть на табурет и, оседлав мои бедра, обвила руками шею, окутывая меня своим пьянящим ароматом.

— Я не боюсь тебя. Хочу быть с тобой и твоей.

Член сразу стал твердым. Чертовски жестким под ее милой маленькой задницей.

Я хотел ее. Мне нужно было погрузиться в нее и заставить кончать на моем члене снова и снова.

— Но если ты когда-нибудь обидишь меня, я достану тебя и отомщу.

— Не сомневаюсь, Снежина. Ты мертвого достанешь.

— Ммм… Как вкусно пахнет!

— Ужин подождет.

Я наклонился к ее губам и провел языком по ним. Отнес ее в спальню, охваченный возбуждением и желанием обладать ей здесь и сейчас.

Когда я уложил Катю на постель, внутри все содрогнулось от нестерпимого желания взять все, обладать ей полностью.

Но я заставил себя не торопиться.

В течение следующего часа я запоминал ее. Она была потрясающая, красивая. Я отчаянно нуждался в ее любви.

Я почувствовал ее третий оргазм, как будто он был моим собственным. Я почувствовал, как она взорвалась на моем языке. По собственной коже побежали мурашки.

Я мог бы делать это всю ночь, вырывая из нее крики, питаясь самым сладким, самым совершенным нектаром. Без участия члена. Но он требовал своего пиршества на ее теле.

Мы задохнулись вместе. Я раскачивался, подминая ее тело, приспосабливая под себя, вбиваясь так глубоко, как только она могла принять! И она принимала идеально.

До Кати я редко целовался. Мне никогда это не нравилось. Но сейчас поцелуй стал выражением близости. С ее языком, входящим и выходящим из моего рта, я подходил к обрыву еще быстрее, без дополнительной стимуляции.

Но одного раза оказалось недостаточным. Я хотел еще. Больше. Дольше.

Я перекатил Катю спиной к себе, поставил на колени и прижался головкой к ее мокрой щелке.

— Бо-о-оже… — простонала она, задирая попку, чтобы мне было удобнее.

Лихорадочно целуя, я дразнил ее смазанными движениями члена. А затем толкнулся, погружаясь на всю длину ствола в ее жадный жар.

Время остановилось. Никто из нас не дышал. Пораженный до шока от ощущений, я замер, смакуя восхитительное чувство не обладания, а принадлежности… Отстраняясь и возвращаясь, я входил глубоко в нее снова и снова, устанавливая жесткий ритм.

Катя была такой узкой, что я наполнял ее до отказа.

Она дышала, рвала простынь, хныкала, но тут же поддавалась назад, прижимаясь к моим бедрам, требуя больше.

Если бы я сдерживался, то не смог бы полностью обладать ею. Принадлежать ей.

Я двигался все глубже, ударялся резче, быстрее. Мое тело никогда не было настолько живым.

Стремительный оргазм охватил ее, опережая мой.

— Что ты делаешь со мной? — застонала она, когда я продолжил входить в нее. — Как же хорошо.

Я осторожно погрузил палец в ее анус, раскрывая для себя обе дырочки полностью.

— Я чувствую себя таким пресытившейся и довольной, но все равно хочу большего. Ты мой наркотик, Шереметьев. Пугающе, правда?

Я хохотнул, довольный, что Катя наконец-то постигло мое состояние от нее!

Кончив, я захотел другую, узкую дырочку. Она все еще была девственна. И это было так запретно и грязно, что я бредил от одной только мысли об этом.

Мне нужно было все. Каждый нерв в моем теле требовал обладать ею всей.

Прижав губы к ее горлу, я прикусил кожу. Она выгнулась. Я выскользнул из нее киски, убрал палец из ануса, и приставил к нему головку члена. Он был крупноват для нее, я понимал. Но Катя непонимающе толкнулась, требуя продолжения.

Я осторожно погрузил головку только наполовину в ее девственную дырочку в плавном толчке.

Ее рот открылся в беззвучном крике. Она уперлась локтями мне в ребра.

Затем ее задница сомкнулась вокруг меня, сжимая так сильно, что теперь вскрикнул я.

— Не туда! Черт, Игорь! Ты перепутал! Не туда!

— У тебя все отверстий созданы для любви, — сказал я, прижимая ее к груди и обхватывая бедра своими, углубляя член в ее задницу. — Дыши.

— Я не могу, гребаный засранец!

— Твой засранец. И черт побери, ты идеально принимаешь меня во все свои сладкие дырочки.

— Выйди из меня! Боже мой… Я не смогу…

— Расслабься. Доверься мне.

Я удержал ее, не давая отпрянуть от меня, но и не покидая ее сам.

— Почему ты не предупредил меня? Я хочу знать о твоих играх заранее.

— Некоторые игры нельзя предвосхищать. Я подготовил тебя, и ты расслабилась. Повтори это. Представь, что там мой палец.

— Ты слишком большой, — она снова обхватила меня ягодицами, у меня перехватило дыхание. — Но можешь вставить мне палец во влагалище? Вдруг я расслаблюсь?

Я провел пальцами по гладким складкам ее киски, углубляя их и чувствуя влажность.

— Я не двинусь, пока ты не будешь готова. Если тебе не понравится, мы никогда больше не будем так играть. Хорошо?

Она кивнула, и ее мускулы ослабли на выдохе.

Мы стояли в сцепке, пока мои руки блуждали по ее телу, а ее зад привыкал к моему вторжению.

Я сфокусировался на ее груди, пощипывая сосок, ласкал живот и ниже, ​​влажную, мягкую, розовую плоть, оборачивающая мои пальцы в свои ножны.

Член пульсировал в ее анусе, когда я играл с ее складками. Я чувствовал, как она расслабляется, растягивается вокруг меня, принимая давление и полноту.

Она повернула лицо ко мне и жадно поцеловала.

— Ладно… Я хочу попробовать, — она прижалась улыбкой к моим губам и дразняще покрутила попой. — Я готова.

— Твою мать, Кать...

Я толкался размеренно, медленно. О, как она сжимала меня. Было так чертовски хорошо, что даже больно.

— Возьми его. Просто возьми полностью. Да. Так… Нравится?

Она быстро закивала, выдыхала мое имя при каждом толчке. Мы бились и скользили вместе.

— Быстрее, — она раздвинула ноги и прижалась ко мне. — Сильнее! Прошу!

И это было лучшей просьбой за последние девять лет! Наивысшим наслаждением.

Я отдался этому, позволив бедрам двигаться в диком ритме, вколачиваться, вбиваться, заставляя нас орать от ощущений за гранью боли и удовольствия.

Оргазм был бомбическим. Я почти решил привязать ее к кровати и никогда не отпускать.

У меня серьезная зависимость от этой девчонки, от ее готовности попробовать мне все, пройти со мной через многое.

Но даже без секса я был зависим от нее.

Она кончила с пронзительной дрожью, от которой затряслось все ее тело.

Моя сперма стекала на изодранную простынь по ее ногам.

— Больше не могу, — она со смехом рухнула на постель.

Потеря близости оказалась слишком болезненной. Я поднял ее и прижал к себе.

— Ты дашь мне поспать, пожалуйста? — она обняла меня за шею.

— Я хочу трахать тебя бесконечно, — я поднял ее и понес в сторону душа. — ПОка ты издаешь эти стоны и вздохи, хочу быть в тебе как можно глубже.

— Ты маньяк!

— Тебе было больно? — я поставил ее в душевой кабине, осматривая ее тело. — Я немного не сдержался.

— Мне понравилось.

— Хорошо. Потому что я собираюсь жить между твоих ног.

Я вымыл ее, не забывая целовать каждую клеточку ее любимого тела. Отнес обратно в постель и снова любил ее. Теперь размеренно, нежно, не торопясь.

Я нарушил все свои запреты, лишил девственности студентку.

Но я готов был ответить за каждую свою ошибку, потому что не сожалел ни об одной!

Время, проведенное с Катей, стало лучшим в моей жизни. Но все когда-то заканчивается, а хорошее даже быстрее.

— Учеба возобновится через три дня, — сказал я. — Мне нужно вернуться завтра. Я пришлю тебе машину на следующий день, чтобы избежать подозрений.

— Ну нет!

— Слушай внимательно. Я хочу тебя защитить.

— От чего? От сплетниц? Завистниц? Да они все равно все поймут по нашим сияющим лицам и довольным улыбкам.

— Мы вернемся к профессиональным отношениям.

— Ну нет! У нас никогда не было профессиональных отношений. Зачем они теперь?

Конечно, она была права. Я не знал, как мы будем соблюдать дистанцию, проводя каждую минуту вместе. Но я не хотел все испортить.

Нам надо было победить, а противостояли мы всему миру, не меньше.

— Пока ты на моем попечении, никакого секса. Никаких прикосновений. Я останусь с тобой. Сожгу для тебя этот проклятый мир. Но у меня будут связаны руки, если о нас узнают. Поэтому…

— Надолго?

— Пока не закончится год.

Катя попятилась.

— Пять месяцев?! А если я буду плохо себя вести?

— Больше никаких наказаний. Я прикреплю тебя к другому преподавателю.

— Ты сойдешь с ума от ревности.

— Будет нелегко. Это будут самые долгие пять месяцев.

— Нет. Мы закончим с тобой здесь. Сейчас. Ты принял решение, но забыл, что мое будущее уже расписано. Завтра наш последний день. Я тоже имею право решать.

Я никому не отдам ее. Она принадлежала мне. Но сейчас убеждать ее нет смысла. Пусть думает, как хочет.

Нужно закончить учебный года без проблем. Возможно, ее злость и обида на меня поможет нам сохранить дистанцию.

— Я принимаю твое решение.

Катя выглядела потрясенной. Она явно действовала наугад, надеясь надавить на меня, манипулировать, но не ожидала, что я так быстро соглашусь.

— Ты собираешься трахнуть меня на прощание?

— Нет, Катя. Я хочу показать тебе, как много ты значишь для меня. Чтобы воспоминаний тебе хватило на все пять месяцев.

Она вскочила с постели, но я затащил ее назад.

Она боролась со мной, но мне было все равно. Это наша последняя ночь, и если мы не проведем ее вместе, то оба будем жалеть об этом.

Поэтому я поцеловал ее, просунул руку между ног и убедился, что она готова принять меня. Катя больше не сопротивлялась, растворяясь в моих руках.

Без слов ее губы признались в страхе перед расставанием.

С каждым движением члена и поползновением языка мы переходили от гнева к преданности, от безрассудства к обожанию. Мы трахались, пока больше не могли пошевелиться.

Через несколько часов я лежал в поту и смотрел в потолок. Если бы обстоятельства сложились по-другому, я бы не позволил ей лечь спать расстроенной, но я тщательно спланировал свои действия. Мне просто нужно было время.

Я осторожно выскользнул из постели, не разбудив ее, и закрыл дверь на пути к выходу.

На кухне я позвонил единственному оставшемуся другу.

— Уже поздно, — сказал Алекс в знак приветствия.

— Слишком поздно для разговора со мной?

— Хм, — по телефону раздался шорох. — Звучит серьезно. Я слушаю.

Я во всем признался. Мне не было жаль. Я не раскаивался и не стыдился временем, проведенным со Снежиной.

Я сказал ему, что мы стали близки.

— Надеюсь, ты не стал ей сразу показывать весь свой арсенал умений?

— У меня нет желания причинить ей боль. Я слишком ее обожаю.

— Это что-то новенькое.

— Завтра я возвращаюсь в школу и прекращаю с ней отношения. Но ты, пожалуйста, присмотри за ней и привези через сутки в академию. Я не могу оставить ее одну. Мало ли, что ей взбредет в голову.

— Ты ее любишь? — в его голосе прозвучало удивление.

Он не верил, что я способен на это. В свое время я был королем боли и женских страданий.

До Снежиной.

Как я мог не полюбить ее? Это просто нереально.

— Да. Я люблю ее со всем тем дерьмом, что есть во мне. Но буду держать ее подальше от этой грязи.

ГЛАВА 16

ЕКАТЕРИНА

Я ощущала его даже во сне. Я чувствовала его дыхание в ложбинке между шеей и плечом. Я чувствовал его губы в лучах теплого солнечного света на моем лице.

Затем я почувствовала, как он отрывается от меня и уходит.

Грызущий холод тут же остудил тело. Бежать за ним?

Нет. Он принял мое решение, а я отпустила его без слез, без криков и просьб остаться.

Я была так зла на него прошлой ночью, но утром уже не чувствовала ничего, кроме привычного одиночества и горя от потери.

Он поступал правильно. Благородно. Защищал меня. Но от этого менее больнее не становилось. Ни мне, ни ему.

Поэтому, когда он тихо и нежно поцеловал меня на прощание, я замерла и притворилась, что сплю. Я осталась в постели, когда он выскользнул из комнаты. Я не издала ни звука, пока не закрылась входная дверь и не стих шум его машины.

Острый колючий воздух входил и выходил из моих легких быстро и тяжело, боль собиралась и нарастала в груди, пока я не разревелась. Горько и безутешно.

Я стала зависеть от него и нуждаться в нем так, как никогда не нуждалась ни в ком другом.

У меня оставалось еще пять месяцев. Он снова станет преподавателем. И я буду его студенткой и невестой Тимура.

Шереметьев сказал доверять ему, и мне ничего не оставалось.

Был уже вечер, когда я обнаружила, что сижу у окна и скучаю по нему все больше.

Как я собиралась видеть его каждый день и не трогать? Как я смогу смотреть ему в глаза и не целовать его? Как я буду спать без него?

Единственное утешение, что буду проводить с ним каждый день, пока не закончу учебу. У нас еще есть время. У меня тоже оно есть, чтобы найти способ убежать от планов родителей.

Тишину вечера нарушил звук приближающейся машины.

Мое сердце забилось в горле, когда я бросилась к окну. Неужели он решил вернуться?

Черный знакомый автомобиль появился на дороге среди деревьев.

Я узнал марку и модель. Это наша машина, на которой меня привезли в академию.

Кровь стучала, руки заледенели.

Но что наша машина делает возле дома Шереметьева?

Неужели родители узнали? Но как? Кто мог им сказать? Не Игорь же позвонил и признался, что лишил их дочь девственности, потому расторгайте помолвку. Нет! Семья на это не пойдет. А вот мне влетит по самое не балуйся!

Первым побуждением было бежать. Скрыться. Только по свежевыпавшему снегу не скрыть следов.

Кто приехал? Мама? Или отец? С мамой я бы еще смогла договориться, а вот с папой нет.

Понятно только одно. Они заберут меня. Не будет никаких пяти месяцев, никаких встреч и тайных поцелуев. Не будет больше ничего!

А может я могу спрятаться и притвориться, что здесь никого нет?

Моя голова чуть не взорвалась от мыслей, когда открылась водительская дверь. Сердце остановилось. Из машины выбрался Степан. Потянулся, оглядываясь вокруг.

Какого хрена он здесь делает? Он один? Как он нашел дорогу в этот дом?

Степан подошел к двери и постучал.

— Катя! Я знаю, что ты там. Открой, или я войду сам.

Вот дерьмо.

Я закрыла глаза. Глубоко вздохнула. Затем пересекла комнату и открыла дверь. Сейчас я все из него вытрясу. И уж точно никуда с ним не поеду!

— Привет! — я не улыбалась. — Что ты здесь делаешь?

— Ты знаешь, почему я здесь.

Он протиснулся мимо меня, его глаза вспыхнули гневом, когда он оглядел комнату.

— Где этот урод?

— Кто?

Степан прошел мимо и исчез в спальне.

— Ректор, — раздался его голос. — Что этот ублюдок с тобой сделал?

— Если ты говоришь о Шереметьеве, он был любезен, что разрешил мне погостить в этом доме, в горах. Что вообще происходит? Почему ты здесь?

Он коснулся экрана своего телефона и поднес его к моему лицу.

У меня перехватило дыхание.

У него была фотография, где я и Шереметьев трахались на крыльце дома после утренней прогулки. Лучший зимний секс на открытом воздухе.

Но что делает эта фотография на телефоне сына водителя?

Снята далеко, но не ошибиться, где находится член Шереметьева.

— Кто сделал это фото?

— Где этот урод?

— Я ни хрена тебе не скажу, пока не узнаю, кто за мной шпионил и почему! — заорала я.

Степан положил телефон в карман.

— Эти снимки сделал мой друг.

— Он следил за мной? Зачем?

— Я попросил. Хотел знать, что ты в безопасности, пока сам не смогу за тобой вернуться. Но я не ожидал увидеть это!

— Кто еще видел фото?

— Только он и я.

— Тогда удали его и возвращайся домой, — холодно сказала я. — Тебя вообще не касается, что я делаю и с кем.

Лицо Степана неожиданно изменилось.

— Как раз меня касается больше других. Ты не можешь дарить себя каждому! Ты не такая!

— Он для меня не каждый. Я его люблю, — призналась я.

Его глаза выпучились.

— Ректора?

— Да. Я люблю Шереметьева.

— Ты ни черта его не знаешь.

— Я не дура. Знаю, кого я, черт возьми, люблю.

— Хорошо, — он поднял руки вверх, пытаясь успокоить меня. — Ты просто запуталась. Бывает…

— Не тебе судить. Ясно?

Степан прищурился:

— А он любит тебя?

Сердце запнулось.

— Я не… знаю.

Игорь в порыве страсти много чего говорил, но это не помешало попрощаться со мной и отпустить навсегда. Если он в чем-то и признавался, то только в том, что я — его,что принадлежу ему. А вот в любви…

— Если бы он любил тебя, то не бросил бы здесь одну. Прости, Катя. Но я убью его, потому что он взял то, что принадлежит мне.

Я рассмеялась бы над его словами. Такими нелепыми они были. Но вид парня предупреждал об опасности. Инстинкты во мне вопили, чтобы я была осторожна!

— Что принадлежит тебе? — спросила я.

— Ты. И твой нежный цветок, который он сорвал и растоптал. Вы оба за это ответите.

Вот теперь в словах не было никакого фарса. Он выдал себя, назвав меня нежным цветком! Может и по пути в академию он проговаривался, но я об этом знать не могла! Папа не дал мне прочитать все письма преследователя, да я и не хотела пачкаться о чью-то больную психику.

И вот теперь я была один на один со своим маньяком!

Где же Шереметьев? Он в своем уме, что оставил меня одну посреди леса? Со мной могло случиться что угодно! И уже случилось!

Меня родители прятали от преследователя, а он нашел меня в самой глуши! А дальше? Что будет со мной, когда по плану Шереметьева я должна буду вернуться в академию?

Приедет и найдет мой истерзанный труп?

Или нет. Степан же маньяк, а не дурак. Он разделит меня на части и разбросает по лесу, чтобы волки не оставили ни косточки. От меня к утру даже следа не останется…

Но Шереметьев сам так решил.

Меня от страха выворачивало наизнанку, но лицо оставалось спокойным. Я понятия не имела, что меня ждет, но готовилась к худшему.

— Что ты хочешь? — прохрипела я.

Степан осмотрел меня с головы до ног.

— Раздевайся.

— Что?

— Раздевайся. Я хочу трахнуть тебя. Я слишком долго этого ждал и упустил возможность быть твоим первым.

— М-мои родители убьют тебя.

— Они не узнают, — усмехнулся он.

Я так и предполагала. Он изнасилует меня, а потом убьет… Обо мне не узнают ни родители, ни Шереметьев.

— А если ты будешь болтать, что встречаешься со мной, я покажу твоим родителям эту пикантную фотографию. А потом покажу ее твоему муженьку. Как думаешь, его впечатлит, какая ты шлюха?

Меня просто перекосило от злости на этого придурка. Я схватила с тумбочки первое, что попалось под руку, и с силой ударила Степана по лицу.

Он вскрикнул, отшатнулся и прикрыл щеку рукой. Я посмотрела на зонт, который сжимала в дрожащей руке.

— Не подходи, — звенящим голосом произнесла я, а потом не думая, выскочила на улицу и понеслась от дома прочь.

Я понимала, что он за мной погонится, но так надеялась, что устанет и не тронет меня. Или я хотя бы отсрочу время, ведь не станет он трахать меня в сугробе?

Одно я знала точно, этот придурок придумал, что влюблен в меня, но убивать по крайней мере не собирается.

Степан налетел на меня сзади. Сбил с ног. Мы оба повалились в сугроб. Я отбивалась, закапываясь все глубже и отпинываясь от парня.

Он злился и пытался выдернуть меня из сугроба, но каждый раз получал пяткой то по руке, то в грудь, то в бедро.

И все же силы были неравны… Степан скрути меня как щенка, взвалил на плечо и поволок обратно в дом. Только тогда, все еще сопротивляясь ему, я заметила огни фар на дороге. Они были еще далеко, но здесь не ездили проезжие машины! Кто-то направлялся в дом Шереметьева, и мне было пофиг кто, лишь бы скорее приехал и спас меня от насильника.

В доме Степан сразу потащил меня к кровати, бросил на нее и стал стягивать с себя ремень.

— Зачем? — испугалась я.

— Ты думаешь, я буду за тобой бегать по лесу? — зло бросил он, перехватил мне ремнем руки и привязал к спинке кровати.

Если бы это сделал Шереметьев, я бы уже текла сиропом от предвкушения. Но от методичных движений Степана мне стало плохо.

— Я давно мечтал развернуть тебя, как подарок, — вдруг признался парень изменившимся голосом. — Ждал, когда ты останешься в доме одна, а я смогу прокрасться к тебе в комнату и признаться в чувствах.

Степан неожиданно наклонился и разорвал на мне кофту и рубашку, оголив грудь.

Я не стала надевать бюстик, еще надеясь на возвращение Шереметьева, а теперь очень жалела об этом. Степан уставился голодными горящими глазами на мою грудь.

— Я буду кричать, — предупредила я.

— Не будешь, — прохрипел он, стянул с себя футболку, скомкал ее и затолкал мне в рот, вызывая рвотные позывы.

Я думала, что задохнусь, но лучше бы так и случилось, чем чувствовать все то, что стало происходить дальше.

Степан набросился на мою грудь, покрывая ее грубыми поцелуями, оставляя болезненные засосы. Он мял их пальцами, заставляя меня надрываться от боли с кляпом во рту. А когда его зубы вцепились в сосок, я сорвала горло, закашляла, из глаз полились слезы.

Где же та машина?

Где мой чертов спаситель?

А вдруг это дружок Степана и сейчас они разделят меня на двоих?!

Я закрыла глаза, пытаясь отрешиться от происходящего. Я тонула в боли и отвращении. Но мерзости становилось только больше.

Парень стянул с меня штаны и сунул свою лапищу в трусы. Я взвилсь и сразу заглохла, когда он с силой шлепнул по ягодице.

— Тварь. Какая же ты тварь, что отдалась не мне!

Под его руками затрещали трусы. Теперь Степан заговорил благоговейным тоном:

— Ты так прекрасна. Моя принцесса. Я влюбился в тебя с первой минуты, как увидел. Всегда знал, что вырасту и ты будешь моей.

Я сжалась, когда почувствовала его рот внизу… После болезненных укусов и ноющей груди, я ничего хорошего не ожидала.

Господи, пусть весь этот ужас поскорее закончится.

Я не открывала глаза, когда он сосал мои складки, когда трахал пальцами и злился, что я сухая, когда плевал мне на клитор, а потом растирал свои слюни между ног.

Я безмолвно рыдала и не переставала умолять, чтобы все поскорее кончилось. Я не смогу это пережить. Такого унижения и боли я не чувствовала даже при самых коварных наказаниях Шереметьева.

Степан не успел снять с себя штаны. Дверь в дом резко распахнулась, наверное ее выбили плечом, и в дверях спальни появился широкоплечий силуэт.

Спаситель или еще один насильник?

Я не понимала, кто это, но точно не Шереметьев. Его бы я узнала из тысячи.

— Убрал от нее руки, — гневно заорал Алекс.

От счастья я подобралась и постаралась сесть, чтобы свести ноги и не демонстрировать другу Игоря лишнее.

— Ты кто такой? — Степан медленно отпустил мои щиколотки и встал с постели. — Тебя сюда не звали. Это частная территория.

— Тот же вопрос. Какого хрена ты тут делаешь?

Дальше слов не последовало. Я не поняла, кто первый замахнулся, но в спальне началась драка. Парни махали кулаками, швыряли друг друга в стены, в мебель. Я визжала, когда кто-то падал на кровать, задевая меня.

Но я отчаянно болела за Алекса!

И когда он поднялся над лежащим на полу без сознания Степаном, я снова рыдала, но теперь от счастья!

Пока мы добирались до академии, я успела все ему рассказать. Алекс злился, что откладывал свой приезд, хотя Игорь просил его прибыть еще с утра.

— Но я подумал, что тебе и ему будет неловко, если я насутки останусь стобой в его доме, — оправдывался Алекс. — Потому решил приехать позднее и забрать тебя ночевать в академию. Какая ему разница ночью ты приедешь или утром?

Я устало клюнула носом. От переживания меня нещадно клонило в тяжелый сон-забытье. Но я должна была увидеть Шереметьева до того, как отрублюсь!

По дороге я все успела рассказать Алексу. Он не стал осматривать меня, но пообещал сразу передать в медпункт. Я ему верила.

Дозвониться до Игоря он не смог, связь в доме была неустойчива. Мы только загрузили в багажник связанного Степана, я надела на себя рубашку и кофту Игоря, которые нашла в шкафу, и выехали в академию. Звонить и решать будем оттуда.

Но я хотела предупредить Шереметьева, что теперь никаких отсрочек не будет! КОгда угроза устранена, родители не оставят меня в академии.

А еще телефон. Я должна была предупредить Игоря про фотографию.

Когда появилась академия, Алекс с тревогой спросил:

— Куда? Сначала к Шереметьеву или к врачу?

— К нему, — невнятно ответила я, имея в виду Игоря, но Алекс меня не понял.

Он остановился у арочных ворот, повернулся ко мне лицом.

— Мне очень жаль, Катя. Я знаю, как тебе больно. Поэтому отведу тебя к врачу, а потом найду Шереметьева.

— Нет, — я глубоко вздохнула, собираясь с силами. — Мне надо к нему...

— Успеешь. Поверь мне, он примчится сразу же.

— Хорошо, — проглотив комок страха, я открыла дверь, с помощью Алексадошла до дверей академии и вошла в холл.

Шереметьев стоял там.

Его взгляд переместился, отметив мой вид и побитое лицо Алекса.

Боль промелькнуло на его лице и исчезла в мгновение ока. Но я почувствовала ее, как тысячу ножей в моей груди.

— Что происходит? Почему Снежина ночью здесь?

Его пристальный взгляд переместился на Алекса, он словно перестал замечать меня, а может разозлился, что я в его свитере.

Мои глаза горели, но я запретила себе плакать. Алекс же даже не стал останавливаться.

— Вызывай врача. Срочно! Пусть осмотрит ее, а я тебе все расскажу.

— Нет, — воспротивилась я. — Сначала я…

— Ты потом, — отрезал Алекс. — Твое здоровье важнее.

Шереметьев поменялся в лице. Уже через пять минут я лежала в медицинском кабинете и меня осматривал врач. А мужчины вышли, чтобы не смущать меня при осмотре.

Я только слышала громоподобный рев Шереметьева и крик “Я убью его!”.

Когда меня выспросили обо всем, что болит, вкололи какое-то лекарство, и я уснула. Это был самый тяжелый и беспокойный сон, потому что я никак не могла предупредить Игоря об опасности, о фото, о родителях, которые не оставят меня в академии…

Утром, когда я открыла глаза, надо мной склонилась моя мама. Она плакала и вытирала мое лицо влажной салфеткой.

Меня оставили в кабинете на кровати для больных. Кроме мамы и белых ширм я ничего не видела. Шереметьева не было.

— Катенька, сегодня мы поедем домой, покажем тебя доктору. Ты только не волнуйся. Он больше никогда не тронет тебя…

— Кто? — хотела спросить я, но из-за сорванного голоса послышался только невнятный писк.

— Этот мальчик. Сын водителя. Он уволен. Он сильно пожалеет, что недоглядел за своим мальчишкой! Лапушка моя…

Мама плакала и гладила мое лицо, плечи.

Я отвернулась, чтобы собраться с мыслями.

— И… Ико… Ректор. Позови, — еле произнесла я.

— Он не может. На допросе.

По моему удивленному виду, мама поняла, что мне нужно больше подробностей.

— Он должен объяснить, как ты оказалась за пределами академии, в его доме. Полиция подозревает, что Шереметьев сообщник.

Я замотала головой, цепляясь в руку мамы, но она холодно ответила:

— Пустьсами разберуться. Это их работа! Но я отдавала тебя под его ответственность. И его халатность привела к тому, что ты оказалась под угрозой. К тому же, это был его дом! Ты знала?

Я замерла. Не лучшее время говорить маме, что я сама туда поехала и провела лучшую неделю в своей жизни! Если не считать последнего самого отвратительного дня.

Никого, кроме мамы, врача и пилота нашего частного самолета я больше не видела. Мне даже весточку Игорю не с кем было передать. Я переживала.

Позвонить ему? Рассказать? Так я даже говорить не в состоянии.

Все тело болело, грудь жгло, но мама торопилась увезти меня отсюда в надежные стены дома. Наверное, так и должна была закончится наша история с Шереметьевым.

Потом у меня тоже возьмут показания. Я оправдаю его по всем пунктам и на этом наша связь закончится. Я спасу его от обвинения, ведь я не умерла и от моих родителей откупаться ему не придется.

Я сняла с него обвинения.

Наши показания явно не сходились, но я сослалась на частичную потерю памяти, но твердо заявила, что Шереметьев абсолютно ни при чем. Как я оказалась в том доме, почему провела там несколько дней объяснять не стала. Но настаивала, что никаких претензий к ректору не имею. Это только моя ошибка.

Я бродила по холодным комнатам своего дома и злилась. Папа вызвал меня в кабинет и предупредил, что если я не дам показаний, не смогу подтвердить то, что сказал Шереметьев, против парня рассыпется все обвинение. Максимум, что он получит, условное за попытку изнасилования.

— Они думают, что ты сама завлекла его в тот дом на отшибе. ЧТо играла с огнем и напоролась на неуравновешенного парня, — кричал отец. — У нас есть заключение врача, что у тебя были половые контакты!

Я покраснела, зато папа предъявлял мне показания без всяких эмоций.

— Это только доказывает, что ты, дочка, заигралась! Так кому ты на самом деле врешь? Нам или полиции?

Я разрыдалась и убежала в свою комнату. Пыталась дозвониться до Шереметьева, но найти его номер оказалось проблемой. Я связалась с Дарьей, она с Алексом, тот со мной и только тогда я получила номер Игоря. Но он не брал трубку, сколько раз я не пыталась ему позвонить.

Каждую ночь я проводила в одиночестве, злая на мать, что она начала поспешно готовиться к моей свадьбе с Тимуром.

Я не видела Шереметьева уже месяц.

За это время я так и не смогла смириться с тем, чем все закончилось. Существование стало невыносимой мукой, которая никак не прекращалась.

Я даже не могла думать о том, что будет с Тимуром. Вряд ли как с Шереметьевым, но лишь бы не как со Степаном. От Тимура меня уже никто не спасет.

Я только надеялась, что он не страдает из-за меня.

Надеялась, что он не чувствует себя виноватым.

Еще через две недели меня вырядили как куклу и объявили о важном торжественном обеде. Кажется собирались объявить о нашей свадьбе. Никаких предложений. Никаких ухаживаний. Просто контракт, который уже был подписан и ждет, когда Тимур станет моим мужем.

Я же хотела, чтобы от меня отстали. Сидела в своей комнате до последнего. КОгда за мной поднялась мама и проводила в обеденный зал, чутье меня не подвело. Там сидело все семейство Тимура.

— Господи, Катя! Ты выглядишь потрясающе!

Я осмотрела его специально подобранный черный смокинг, который идеально подходил к моему платью с кипенно-белым кружевом. Мама очень старалась убедить партнеров, что я невинна и чиста, просто стала жертвой грязных домогательств.

Возможно, прикрываясь справками, они убедили всех, что маньяк успел меня изнасиловать. По крайней мере взгляды родителей Тимура были очень сочувствующими, но это никому не мешало оставить контракт в силе.

Просто у них не было фотографий, на которых ректор вбивает меня в стенку своим членом. Тогда они смотрели бы на меня по другому. Надеюсь, с завистью.

Воспоминания вспыхнули, застигнув меня врасплох. Ощущение искусных рук Шереметьева, аромат его кожи накрыл с головой. Я покачнулась и сразу встала.

Щеки горели. Мне нужен был свежий воздух.

Я выскочила на веранду, пытаясь отдышаться и прийти в себя. Тимур нарушил мое одиночество.

— Куда собираешься?

Я держалась за перила и вдыхала прохладный мартовский воздух.

Тимур оперся бедром о перила, глядя на мерцающие огни соседних особняков.

— Алиску поперли из академии.

Он встретился со мной взглядом.

— Ты удивлен? Знаешь, что именно из-за ее длинного языка мы теперь вынуждены жениться?

Пальцы Тимура скользнули по моему покрытому кружевом бедру.

Я попыталась отшатнуться, но Тимур перехватил меня.

— Знаешь, Алиска много пиздит. Например, после твоего отъезда пошли слухи, что она спит с Шереметьевым.

— Что? — у меня резко закружилась голова.

Нет, он не мог… А как же я?

Но мы же расстались. Он отпустил меня. Я уехала. Звонила, но он не брал трубку. Черт… Я не хотела думать, что перестав воздерживаться от секса, он просто переключился на следующую доступную студентку!

— Ты будешь моей женой. Так зачем нам обсуждать, чем тешатся другие?

Я поднялась на ноги и встретила взгляд Тимура. Он мог отказаться жениться на мне, но в последние несколько месяцев он не скрывал, что хочет трахнуть меня. Даже после изнасилования он не отказался от своих намерений.

В нашем браке без любви не будет верности, но меня волновало другое.

— Я не буду заниматься с тобой сексом, Тимур.

— Будем. Еще как будем. Ты мне покажешь все, чему научилась от Шереметьева, сучка.

Я в изумлении открыла рот, а Тимур ловко выудил из кармана телефон и сунул мне под нос фотографию, о которой я хотела забыть.

— Смотри какое интересное фото я получил со своей будущей женушкой, — издевательски прошептал он мне на ухо. — Это ты другим заливай, что тебя изнасиловали, но парня то оправдали.

— Ему дали условный…

— Это не считается. За износ условным бы он не отделался. А эта фотография прекрасно объясняет, где и с кем ты проводила каникулы, и почему твои девственные дырочки больше нихрена не девственны.

— Ты никогда не прикоснешься ко мне. Мне плевать, что ты обо мне думаешь. Мы только деловые партнеры. Ничего больше. Я ясно выражаюсь? — проговорила я, приходя в себя настолько, чтобы дать отпор.

— Ты долбаная сука! Еще выбирать будешь, на чей член насаживаться? Так знай, я тоже могу скрутить тебя ремнем, сунуть кляп в рот и оттрахать столько раз, сколько захочу, горделивая сучка. И ничего мне за это не будет. Жди нашей первой брачной ночи. Она для тебя станет незабываемой.

Он развернулся и ушел внутрь. Молча.

— Козел, — простонала я ему вслед. — Ненавижу тебя.

Сдержав рыдание, я снова повернулась к перилам и закрыла глаза.

Мне не хватало тепла Шереметьева, его рук, тепла его дыхания, вибрации его голоса и даже его властности. Особенно этого.

Но больше всего мне не хватало его поцелуев. Я закрыла глаза, пытаясь вызвать это воспоминание. Ощущение первого прикосновения его губ к моим. Когда его напористый язык проскользнул мимо моих зубов. Вкус его голодного рта, пытающегося поглотить меня.

Боже, как я скучаю по нему.

Я долго стояла, глядя в темноту ночи.

Отсутствие Шереметьева было болезненным способом повзрослеть. Он не был ошибкой. Я никогда не пожалею о времени, проведенном с ним.

Он научил меня, что лучшее в жизни дается нелегко.

Он научил меня любить.

Только не научил, как мне жить без него.

ГЛАВА 17

ЕКАТЕРИНА

Я сидел напротив матери за столом в зале заседаний. Отец сидел с торца, но не возглавлял стол, это был зал заседаний семьи Тимура. Расположенный на верхнем этаже их корпоративного офиса, он выходил окнами на сверкающую сталь центра столицы.

Помимо нашей семьи здесь сидели все наши помощники и юристы. Другая половина стола была пуста. Мы ждали семью Тимура и их команды юристов.

Они вызвали нас сюда, чтобы подписать свидетельство о браке и договор о слиянии.

Прошло три месяца с тех пор, как я не видела Шереметьева, и боль все еще была такой же острой, как в тот день, когда я ушла от него. Я выжила, но не жила.

Я еле дышала.

А он так и не пришел, хотя обещал не оставлять меня.

Папа забарабанил по столу дорогой ручкой, удерживая комнату в напряжении.

Потом замер.

— Им это слияние нужно так же, как и нам. Даже больше. Странно, что они оттягивают важную встречу. Не хочу сюрпризов.

— Я хочу, чтобы ты знала, — вдруг наклонилась ко мне мама, — мы ценим то, что ты делаешь для нас, Катенька.

— Мы любим тебя, Катя, — добавил отец и мягко улыбнулся.

За столом появилось еще несколько ободряющих улыбок. Но мое сердце забилось от невыносимой боли. Ничто не изменит того факта, что я обречена ими. По любви или нет, но это они подписали меня на брак.

— Где они? — наш главный юрист взглянул на часы.

— Ожидание чертовски утомляет, — не сдержалась я.

— Скоро все кончится, — произнесла мать. — Твой жених…

Дверь открылась, и поток костюмов ворвался в комнату. Юристы, должностные лица корпораций, за ними родители Тимура. Мои будущие родственники.

Но его самого в зале не было.

Приветствия разнеслись по комнате, и я начала исчезать, отстраняясь, отступая внутрь себя.

Я не хотела быть здесь.

Все было слишком реально. Слишком уж окончательно.

— Спасибо, что пришли сюда, извините за ожидание… Мы просто ждем кое-кого…

В холле послышались шаги, привлекшие мое внимание к двери. Все в комнате повернулись на звук шагов. Наверное сейчас появится Тимур. Сюрприз!

Но когда этот мужчина вошел внутрь, я потеряла дар речи.

Четкий черный костюм, белая рубашка, черный галстук — Шереметьев был одет, как и все в зале заседаний. Но я знала его тело под этой тканью, каждый волос, каждое родимое пятно, каждый изгиб мускулов.

Я знала удовольствие от этих рук, гладкость и густоту темных волос, падающих на мой живот, когда эти губы — идеальные точеные губы — ласкали меня между ног.

Я встала потерянная, ошеломленная и не доверяющая своим глазам.

Смотрела на его лицо, знакомую походку, но с таким же успехом он мог быть моей галлюцинацией.

Мой мозг не мог обработать образ Шереметьева Игоря Александровича в костюме в зале заседаний, стоящего среди моей семьи.

Зачем он здесь? Почему никто в комнате не удивился, увидев его?

Может это все же Тимур, а я брежу? Схожу с ума?

Его взгляд метнулся ко мне, задержавшись достаточно долго, чтобы растерзать мое сердце, прежде чем Шереметьев поприветствовал всех остальных.

Я повернулась, отчаянно ища поддержки у мамы.

Что происходит? Я безмолвно спрашивала ее. Помогите мне понять!

Но вперед вышел отец Тимура и громко заявил:

— Представляю вам нового владельца нашего холдинга, Шереметьева Игоря Александровича.

Я рухнула обратно в кресло, потрясенно глядя на Шереметьева. Комната закружилась. Я ухватилась за край стола, чтобы удержать равновесие.

Он купил компанию? Как? Когда? Что это значило для меня?

Юристы вытащили бумаги из портфелей, разговаривая на своем языке по поводу поправок и новых договоренностей. Мама с папой сидели такие же потрясенные, как и я.

Я не могла думать. Я не могла перестать смотреть на мужчину, который держал мое сердце в кулаке.

Его уверенное поведение не оставляло сомнения, что это временный фарс и скоро все раскроется. Он пожал руку моему отцу, и они обменялись парой слов как добрые приятели или крепкие партнеры по бизнесу.

Затем он встал во главе стола и выглядел так, словно рожден управлять этим миром. Все замолчали, уделяя ему все свое внимание.

У меня перехватило дыхание. Слезы потекли из глаз, как я ни пыталась их остановить.

Кто-то предложил мне платочек.

Шереметьев за две секунды оказался рядом и сам взял салфетку. Потом развернул мой стул и опустился на корточки передо мной. Я замерла, зная, что за нами наблюдает вся моя семья.

Медленно и нежно он положил большие пальцы на мои щеки и одним движением стер слезы. Его прикосновение током пробежало по моему телу, и мы оба затаили дыхание, пожирая друг друга глазами.

— Ты действительно здесь? — прошептала я.

— Я обещал тебе, — пробормотал он, — что останусь с тобой. Я пообещал, что смогу защитить тебя. Прости, что в тот день не защитил. Но я готовился выкупить тебя окончательно и только себе.

Я плакала сквозь смех.

— Ты согласна стать моей женой? — он убрал руки с моего лица, чтобы взять ручку, не отрывая глаз от меня, обращаясь к комнате. — Без твоего согласия новый договор подписать не получится.

— А как же слияние?

— Оно будет, только если ты согласишься стать моей, — он встал и повернул мой стул к столу.

Я посмотрела на маму и поймала заинтересованный взгляд. А вот папа смотрел на меня как на равную, до этого я была всего лишь разменная монета.

— Брак — ключевое условие слияния, Катя, — Шереметьев положил контракт передо мной и открыл его на последней странице.

Две подписи отсутствовали. Моя и его.

Я посмотрела на него.

Я доверяла ему безоговорочно. Теперь Шереметьев станет частью семейного бизнеса Снежиных. Или Снежины станут частью бизнеса Шереметьева.

Он удалил Тимура из уравнения.

Передо мной лежал договор о слиянии и браке между Шереметьевым Игорем Александровичем и моей семьей.

Но мне достаточно было взглянуть в напряженное лицо Шереметьева, чтобы понять, что он пришел не из-за денег.

Он здесь ради любви.

Я встретился взглядом с Шереметьевым. Когда же мое сердце перестанет скакать при виде его?

— Ты все еще ректор?

— Я отдал свою должность Алексу месяц назад. Но мы с тобой оба знаем, что я уволился задолго до этого.

Меня охватил трепет, и я оглядела зал, отмечая выражение лиц окружающих.

Я повернулся, впитывая магнетическое сияние его глаз. Он смотрел на меня так тревожно… Неужели думает, что я виню его в чем-то?

Шереметьев хотел увидеть мое выражение лица, когда я узнаю о новом контракте. Он хотел убедиться, что я одобряю его. Что я люблю его.

— Ты просишь меня выйти замуж? Просишь?

— Нет, Снежина, — он протянул ручку. — Я приказываю тебе выйти за меня замуж.

Я взяла ручку.

Слова расплывались сквозь слезы, пока я подписывала.

Он расписался за мной.

— Поздравляю, Катя, — тихо прошептал Игорь мне на ухо.

Облегчение было ощутимым. Я чувствовала его. Купалась в нем.

Игорь схватил меня за руку и поднял на ноги, переплетая наши пальцы в безмолвном обещании. Он не отпускал меня. Не сейчас. Никогда.

Мои родители обнимала меня на выходе. Сотрудники прощались.

— Я ведь могла отказаться, — заметила я. — Ты предоставил мне выбор! С Тимуром у меня не было такого права.

— Катя, я верю только в то, что счастливым можно стать, если сам выбираешь, какой дорогой ты пойдешь к счастью.

Я отступила и упала на ближайший стул.

— Я собирал о тебе все новости за последние три месяца. Каждый день. Каждую деталь. Я знаю, как мало ты спала, как мало ела, как много плакала. Это красивая боль… Но была ли ты счастлива?

Его глаза вспыхнули огнем.

Я знала, что в глубине души он получал удовольствие от моих страданий, потому что знал, что избавит от них!

Вот засранец!

Я должна была возмутиться. Но…

— Ты не принимал мои звонки, чтобы устроить этот сюрприз?

— Да.

Он опустился передо мной на колени.

— Если бы я мог провернуть сделку раньше, то вытащил бы тебя быстрее. Но к сожалению корпорации быстро не продаются.

— Ты манипулировал моей жизнью!

— Да. У тебя с этим проблемы?

Он поднес руку к моему лицу, ожидая ответа.

— Нет. Я жажду твоего собственнической, властной преданности. Поцелуй меня!

Шереметьев сжал мою ладонь своей и резко встал.

— Не здесь.

— Тогда где? Если ты не поцелуешь меня...

Он набросился на меня и захватил рот твердыми губами, горячим дыханием и грохочущим стоном, вибрирующим в его горле. Я вцепилась в его бедра, чтобы не упасть. Он обхватил затылок, притянул к себе, обнял так крепко, что мир мог упасть, а я такбы и осталась в руках Шереметьева.

Я захныкала от счастья, и его поцелуй стал хищным, сильным, заставляя меня бредить от желания.

— Не здесь, — он с рычанием оторвал от меня и схватил меня за руку. — То, что я хочу сделать с тобой, не совсем законное.

Я пыталась сориентироваться, пока он потащил меня, а новый мир вращался вокруг быстрее, чем должен был.

Коридор.

Лифт.

Когда мы спускались, он держал меня за руку, глядя прямо перед собой. Его большой палец скользил по моей ладони, успокаивая меня, разговаривая со мной, говоря, как сильно он скучал по мне.

Двери лифта открылись, и он провел меня через фойе.

— Игорь, в тот день я не успела поговорить с тобой… Ты не должен был винить себя в случившемся.

— Я был чертовски зол на себя, немного на Алекса. Но обещал искупить перед тобой все свои грехи. Примешь мое искупление?

— Я люблю тебя, — призналась я.

— Я знаю, — он провел большим пальцем по моей нижней губе.

Он вывел меня из офисного здания и подвел к следующему, но не ответил признанием на мое признание.

Шереметьев был великолепен и неподражаем. Каждый раз, когда я смотрел на него, я чувствовала себя обезоруженной. Не было ни мыслей, ни сосредоточенности, только желание и агония ожидания.

Он остановился у красивого здания с золотыми дверями и швейцарами в униформе. Я взглянул на вывеску.

Сетевой международный отель.

Один из сотен роскошных отелей купленной Шереметьевым корпорации по всему миру.

Он провел меня внутрь, собственнически положив руку на поясницу.

Оживленное фойе замерло. Не потому, что он был владельцем. Никто этого не знал. Все отошли в сторону, потому что он вел себя как босс, повелитель, альфач, излучая власть и силу.

Шереметьев остановился у лифтов и притянул меня ближе.

— Что-нибудь еще, прежде чем мы отправимся в небеса?

Я поцеловала его. При всех.

Как только мы ступили в лифт, больше было не до разговоров. Пока мы не избавимся от этой потребности друг в друге. Это могло занять несколько часов. А может и дней.

— В последний раз, когда я видела тебя, ты сказал мне выбрать тебя, — я судорожно вздохнула. — Я выбрала тебя.

— Катя, — хрипло сказал он, скользя рукой по моей шее. — Я ждал этого.

Он убрал волосы с моего лица, заправил их за ухо и снова поцеловал.

Лифт прибыл на верхний этаж, Игорь вынес меня, не разнимая губ.

Я мельком увидела пентхаус — темное дерево, хрустальные бра, бархатные ткани. Мне было плевать на роскошные покои, только на человека, который их занимал.

Мы разоблачились в рекордно короткие сроки, шагая в сторону спальни, натыкаясь на стены, не теряя зрительного контакта и не нарушая наш поцелуй.

У кровати мы набросились друг на друга. И кто был голоднее и жаднее осталось тайной.

В течение следующего часа мы задыхались, снова и снова достигая небес.

Вместе.

Он трахал меня как зверь, дорвавшийся до своей истинной.

Потом занимался со мной любовью как защитник, внимательный и нежный.

Наша связь была вечной, как лучший подарок, который могла предложить нам вселенная.

Мы были неприлично, аморально и безумно влюбленными.

Он стал моей свободой и моей любовью.

Навсегда.

— Катя, не спи.

— М-м?

— Ты проспишь мое главное признание в жизни.

Я с трудом разлепила глаза и посмотрела на его, опять горящие безумным блеском.

— Снежина, я люблю тебя.

— Ну наконец-то, — улыбнулась я. — Только в твое признание закралась ошибка.

Он нахмурился:

— Какая? Я никогда не ошибаюсь.

Я обняла его за шею, поцеловала и прошептала, испытывая нереальное счастье:

— Я теперь Шереметьева. Ты все еще любишь меня?

Он засмеялся, перекатываясь и подминая меня своим телом.

— Всегда!

Конец.

окт. 2022