Небо выше облаков бесплатное чтение

Янина Логвин
Небо выше облаков

© Логвин Янина, текст

© ООО «Издательство АСТ»

* * *

Ты нужен мне

Ты нужен мне, когда снега заносят к сердцу путь,

Ты нужен мне, когда мосты нет сил перешагнуть,

Когда с подругой тишину уже не разделить,

Когда душе не замолчать, а телу – не остыть.

Когда в нависших облаках нет места синеве,

Когда из тысячи дорог моя – ведет к тебе.

Когда три слова на губах сверкают янтарем,

Когда нуждаешься в огне сырым промозглым днем…

Как хорошо тебя найти. Как хорошо сказать:

«Ты нужен мне. Ты… нужен мне!»

И навсегда обнять.

– Светлана Анатольевна?

– Да, Егор?

– Белуга нашлась!

– Где?

– Ездила в электричках и попрошайничала. Контролеры сняли!

– Как она?

– Неважно. Ревет и кусается. И никого не подпускает. Может, ей укол сделать? От бешенства? Вдруг она заразная?

– А может, ты не будешь городить ерунду и вспомнишь, что она твой друг?

– Да какой она друг?! Плевать ей на нас! Зачем вы вообще с ней возитесь?

– Иди уже, Егор. И предупреди, пожалуйста, Ольгу Валентиновну о приезде инспектора, мне только что звонили из социальной защиты. Скажи, пусть пока не трогает Наташу. Я сейчас приду. И знаешь, что еще…

– Что?

– Загляни на кухню. Попроси Агеевну сделать для Наташи сладкий чай и… что она еще любит?

– А почему вы у меня спрашиваете?

– Потому что знаю – тебе не все равно.

– Ну, борщ, наверное. О! Ленивые вареники!

– Егор, речь идет о Белуге.

– Да зуб даю, она их тоже любит! А еще «Баунти» и соленые крекеры! Только у Агеевны «Баунти» нет!

– Хорошо. Я сама схожу куплю.

– Светлана Анатольевна!

– Да?

– А знаете, вы такая красивая, когда хмуритесь…

– Остряков, я тебе говорила, что не люблю подлиз?

– Так я же правду! Светлана Анатольевна!

– Ну хорошо, Остряков. Что на этот раз?

– Журнал «Большой футбол». Помните, вы как-то приносили несколько? Еще сказали, что это журналы вашего отца. Там на последней странице были классные магниты – фото чемпионов. Я теперь их собираю!

– Ладно, принесу.

– Ну тогда я побежал?

– Давай, Егорка. И не забудь к Агеевне заглянуть!

– Понял! А вы там сильно с Наташкой не цацкайтесь! Все равно она через неделю снова сбежит!

Третий побег за два месяца. Не просто так – беспутную мать выпустили из мест лишения свободы. Кто сказал – не дознаться, но вéсти, словно поганые грибы, ползут из земли в детские души.

Трудная девочка, сложный ребенок. Десять лет, а словно три раза по десять, и старше тебя самой. Глаза умные, глубокие, повидавшие такое, что лучше из этих глубин не доставать. Пока есть надежда на нормальную жизнь – утопить бы все и засыпать песком. Залить бетоном, похоронить так, чтобы не осталось и креста в памяти! Тонкая работа, кропотливая, но если не я, то кто? Сама выбрала себе путь и призвание. Самой и отвечать.

Белуга сидит, сжавшись на стуле у стены, и смотрит волчонком – ни дать ни взять, выпавший из гнезда тощий птенец, сломавший о свободу крылья. Волосы спутались, брюки на коленях изорваны, на щеках грязь… Она не ела толком несколько дней, прыгая из поезда в поезд, проскальзывала невидимкой через турникеты, просила и подбирала, отдавая вокзальным падальщикам дань. Выживала, и все ради того, чтобы найти мать. И прокормить. В мире Белуги детей метят особыми бирками – кто полезнее, тот и ценнее.

Я захожу в комнату с холодными серыми стенами и светлыми крахмальными шторами и сержусь про себя. Снова закрытый бокс. Сколько раз просила заведующую не приводить сюда детей, но каждый раз все повторяется снова. Медосмотр, трехдневный карантин и одиночество. Изоляция от общества, уже однажды тебя отвергшего. Все, бесспорно, оправданно, когда под твоей ответственностью сто тридцать два ребенка, но все равно ужасно несправедливо.

Я захожу, но оставляю дверь открытой. Мы обе с Белугой знаем, что отсюда не сбежать – за следующей дверью дежурит медсестра, но пусть уж девочке останется хоть эта маленькая иллюзия – скоромный, как пост, мнимый глоток свободы.

Я не подхожу близко. Не повышаю голос, не поднимаю рук. Я просто какое-то время присутствую, давая девочке возможность меня принять. Разделить со мной застывшее, озлобившееся против нее пространство.

Начинаю говорить о сторонних вещах. О том, что на улице весна и, если она захочет, мы можем пойти погулять. Что в нашем саду первый раз зацвела черемуха, и запах от нее стоит необыкновенный. О том, что у дворняжки Масяни на заднем дворе смешные щенки, а еще о том, что ее подруга очень по ней скучала.

– Надя сплела для тебя браслет из бусин и бисера, очень красивый, так что к летнему балу у вас будут самые настоящие украшения.

Белуга не отвечает. Здесь все молчуны, я привыкла. Колючие души, замкнувшиеся в панцирь из недоверия и обиды. Хмуро смотрит в окно, за которым ветер качает цветущие ветви старой акации, и рвет нитку на растянутом рукаве старой шерстяной кофты.

– Наташа, ты, наверное, давно не ела. Что ты хочешь? Я попрошу Агеевну принести тебе горячего. У тебя ничего не болит? Как ты себя чувствуешь?

Я вижу, что ниже уха на щеке у девочки наклеен грязный пластырь. Наклеен неумело, широкой полосой, из-под которой на коже виднеются желтоватые пятна уже сходящей гематомы. Скорее всего след, оставшийся от крепкой пощечины или падения. Результат возвращения к матери? А может, бродяжничества? В подземке метро десятилетнему ребенку так легко что-то с кем-то не поделить.

Мне еще предстоит выяснить причину его происхождения, но сначала надо вернуть Белугу назад. Вернуть людям, обществу, себе. Пока не поздно, пока еще не потух окончательно свет детства в светлых глазах, и пока еще есть надежда помочь ей забыть.

Я помню, что девочка любит читать. Питер Пэн и Венди. Русалочка. Пеппи Длинныйчулок. Рисунки к любимым книгам до сих пор висят на стене в ее спальне. Вряд ли она читала последнее время, но все равно не замечает стопки книг, которые я принесла с собой и положила на стол.

Она странно замерла, продолжая смотреть в окно – маленькое съежившееся существо, застывшее в точке неприятия, непонятно какого пола. Если бы не волосы до плеч, светлые от рождения, а сейчас практически бурые и спутанные от грязи, так сразу и не сказать, что девочка.

Мне кажется, что Белуга спокойна, и я делаю к ней шаг.

– Наташа…

Но видимость обманчива. Ребенок – как пружина, загнанная в паз, и быстрый взгляд колких глаз подтверждает, что пружина готова выпрыгнуть, сорваться, выстрелить. Мчаться туда, где ее понимают и ждут. Где ее любят странной любовью, которая проступает гематомой под пластырем.

– Пошла ты! Ничего не хочу! Я вас всех ненавижу! Поняла? Ненавижу!

Белуга вскакивает и роняет стул. Начинает реветь. Пятится в угол, утирая рукавом сопливый нос, под которым вдруг раздуваются пузыри. Я сделала всего лишь шаг, и этого шага хватило, чтобы девочка сорвалась и заплакала навзрыд – десятилетний ребенок, не удержавший в себе ком отчаяния.

– Она меня ждет, а я не приду! Ты понимаешь?! Ждет! Ненавижу вас всех! Ненавижу!

– Наташа, успокойся, прошу!

Сзади раздаются шаги, и в комнату входит медсестра – крупная, рослая женщина лет пятидесяти с мужскими чертами лица, на котором главенствуют крючковатый нос и тяжелый подбородок. Она могла бы правдиво сыграть женщину-инквизитора, задействуй ее какой-нибудь режиссер в этой роли, но природа иногда шутит, облачая доброту в непривлекательную обертку.

И имя у нее такое же грубо-отточенное – Ираида Борисовна.

Она слышит плач, и это служит сигналом вмешаться. Входит важно, с серьезным видом держа в руке пакет со средствами санитарной обработки. Подходит и опускает мне ладонь на плечо.

– Все хорошо, Света. Я лучше сама. Наташке сейчас команда нужна, как дальше жить, не слышит она тебя. Вот выплачет свою беду, а после и про черемуху поговорите.

У Ираиды своя философия и своя правда жизни. В прошлом и сама воспитанница детского дома, она лишена излишнего такта. Но я уже не раз убеждалась, что ее тактика порой срабатывает куда лучше моей.

Она подходит к девочке близко, без спроса вторгаясь в личное пространство. Достает из кармана салфетку и уверенно вытирает сопливый нос. Ударить Ираиду сродни кощунству, через ее руки прошло не одно поколение воспитанников, и Белуга, сделав несколько попыток вырваться, затихает, но по-прежнему вздрагивает в плечах.

– Ну, давай, Наташка, раздевайся… Какая ты грязная у нас. Это у тебя суп, что ли, застыл на рукаве, или сопли? Самой-то не противно, нет? Ты же девочка. Ну чего ревешь? Дома ты, как ни крути. Дома! Дай, посмотрю тебя… Свет! – Ираида зовет меня, и я откликаюсь:

– Да?

– Включи в душевой обогреватель. Не нравится она мне. Как бы бронхит не подхватила – хрипит и кожа под глазами синюшная. А у нас тут полный набор! – со вздохом сообщает. – Колтуны и педикулез. Так что вещи, Наташка, я твои изымаю. Ты же не хочешь, чтобы эти твари тебя живьем съели? Ну?

– Только не брейте, – всхлипывает девочка, но уже не сопротивляется. Просит упрямо: – Не хочу, чтобы все знали! И смеялись. Не хочу!

Насмешки и одиночество – вот самые большие страхи в стенах детского дома. Мы с Ираидой переглядываемся, и я киваю, наблюдая, как медсестра, вслед за грязной кофтой, стаскивает с ребенка футболку и брюки, обнажая тощее тельце. Поворачивает девочку осторожно, отвлекая разговором, позволяя мне бегло ее осмотреть.

Слава богу, видимых синяков и ссадин нет, только болезненная худоба. Кивнув Ираиде, я ухожу в душевую, чтобы включить обогреватель. Возвращаюсь за полотенцем и слышу, как женщина искренне удивляется.

– Да ты что, детка! Как можно! Вот меня в детстве не раз брили, так я на всю жизнь тот стыд запомнила. А сейчас ученые такие препараты придумали – десять минут, и каюк тварям. Обработаем и забудешь! Заодно и ногти острижем. И будешь ты у нас не замухрышка сопливая, а снова умница Наташа Белугина. А то стыдно же людям на глаза показать, распустила сопли по колено. Подружка твоя Надя что скажет, когда увидит тебя такую?

– Не обрежете? Обещаете? А то я снова сбегу!

– Напугала. Отъешься для начала! Вот вырастешь, станешь ученым, и не такое придумаешь.

Уже в душевой, когда я помогаю Ираиде вымыть девочку, Белуга говорит без слез: то ли и вправду успокоилась, а то ли смирилась на время, пока не понять.

– Не хочу ученым. Я буду сказки писать. Хорошие и добрые. Про маму… Не уходите, Светлана Анатольевна, пожалуйста! – просит, цепко поймав пальцами мое запястье. – Я вас вспоминала, честное слово!

Разговор получается не из легких. Мир глазами ребенка видится совсем другим, и обида, как снежный ком, придавивший грудь, не дает девочке дышать. Приходится осторожно и долго нащупывать проталины, обходить острые углы, возвращаться и говорить. Разгребать этот снег руками, чтобы Белуге досталось хоть немного человеческого внимания и тепла.

Она оттаивает. Не скоро, но снова шмыгает носом, уплетая борщ. Рассказывает о старшем брате, который скоро вернется из армии и ее заберет. О доме, который у них когда-нибудь обязательно будет – большой и настоящий. И о матери, которая все равно ее любит.

– Просто у нее судьба тяжелая, вот и пьет. А еще сожитель гад. Если бы не он, мамка бы нас всех к себе забрала. Верите?

Не верю, а потому молчу. Конечно, когда у тебя четверо детей, и всех воспитывает государство, самое время втемяшить в голову ребенку, которого ты бросила, жалость к себе. Окунуть в эту жалость с головой, до хриплой немоты, пока еще в детских глазах не родилась ненависть, а затем и равнодушие.

Убила бы!

Уже после разговора, когда волосы расчесаны, а девочка сидит в койке с книжкой в ожидании визита врача, я выхожу из комнаты изолятора, и Ираида зовет меня на чай. Угощает печеньем.

– Ну что, садись, Свет. Выдохнем, что ли. Ну и денек! Сначала Карасев с Чебановым подрались до крови. Хорошо, что наш Никита Валерьевич поблизости оказался – вовремя разнял. Теперь вот Наташка шума наделала – беспутная душа. А ведь самое страшное, что не врет. Оклемается и, как пить дать, снова сбежит к мамке!

День сегодня действительно выдался не из легких. Я опускаюсь на стул, беру чашку в руки и грею о ее края ладони, которые оказываются озябшими, словно и правда побывали в снегу, пусть на улице уверенно дышит весна.

– Да простят меня люди и Бог, но лучше бы эту пьянь посадили! – выдает в сердцах Ираида без сожаления. – Хоть бы дочке дала вырасти! Если она в беду попадет, разве с той курвы спросишь?

Чай горячий, а печенье простое и вкусное. Я с удовольствием потягиваю напиток, глядя в окно. На детской площадке гуляют дети постарше – лет десяти-двенадцати. Занятия в классах закончились, и сейчас у детей свободное время. Наверняка Андрюшка уже проснулся и после полдника играет в игровой комнате. И ждет. В этом доме-интернате, где я работаю психологом вот уже год, дети помнят обещания, а я обещала мальчишке прийти.

Андрюшка. При мысли о мальчике губы, как всегда, трогает улыбка, а сердце отзывается теплом.

– Значит, постараемся этому помешать, Ираида Борисовна, – твердо говорю медсестре. – На этот раз Наташи не было три недели. Я боялась и предполагать, что могло случиться с ребенком за это время. Если снова сбежит, мать ее непременно накажет, чтобы в следующий раз не попадалась. И следующего возвращения девочки может не быть.

– Вот сволочь! Тогда уж лучше, как я – круглая сирота, чем вот так. Вот ты психолог, Свет, объясни: почему? От них отказываются, бросают, а эти выкормыши, как волчата, по следу бегут. Спать под открытым небом готовы, лишь бы с такой мамкой!

Это неприглядная правда, и возразить на эту правду нечего.

– Скорее, не лишь бы, а только бы она была – мамка. Вы сами ответили на свой вопрос, Ираида Борисовна. Природа не пустые щи. В ней эволюцией столько всего намешано, а человеку якорь нужен. Корни, чтобы уцепиться, выжить и дать здоровые ростки. Это не вина детей, что их лишили почвы и заботы, это вина родителей. Особенно вот таких кукушек. У человека должен быть дом и семья по определению, и дети это чувствуют. Сначала нутром, а уж после головой. Человек – единственное существо с памятью, кто он есть и откуда. Вот и тянутся, как могут, чтобы быть нужными и любимыми. Не брошенными.

– Кстати, вы не знаете, – спрашиваю женщину, допив чай и поблагодарив за угощение, – кто у нас сегодня в ночную дежурит? Надо бы предупредить насчет Наташи, чтобы не оставляли одну. Все пока очень нестабильно, и срыв может повториться. Я сегодня задержусь часов до девяти вечера, так что зайду узнать, что сказал врач, но хотелось бы быть спокойной.

– Я останусь. Не переживай, Света. У меня не сбежит, и под замком держать не стану – разнервничается еще. Поговорю с ней. Вот чаю, как с тобой, попьем. А там пусть отсыпается.

– Спасибо.

Я встаю и поправляю одежду. Поднимаю руку, чтобы взглянуть на часы.

– Тогда я к Ольге Валентиновне загляну. Что-то ее долго нет. Уже давно должны были из инспекции приехать. Если что, помогу оборону держать.

В игровой комнате непривычно тихо. Все ушли на улицу, лишь нянечка возится в соседней спальне, наводя чистоту, да две девочки постарше сидят за столом и что-то рисуют. Заметив меня, обе с интересом поднимают головы и отрываются от занятия. Провожают любопытными взглядами.

Я захожу и замечаю Андрюшку в углу, у большого конструктора, с машиной в руке – пятилетнего мальчишку, хрупкого, похожего на гуттаперчевую фигурку.

Как всегда, он сидит один, играет с игрушками и, заслышав меня, не поднимает глаз.

Очень закрытый ребенок, со своими душевными травмами, молчаливый и тихий, как тень. Долгое время он совсем не разговаривал, я была первой, кому он назвал свое имя, и до сих пор осталась единственной, с кем он говорит.

– Здравствуй, Андрюшка.

Мальчик не отвечает, но играть прекращает. Поднимает глаза, чтобы увидеть меня, и тут же опускает взгляд в пол. Он рад – я уже научилась распознавать его настроение по малейшим признакам (волнения нет, любимая игрушка позабыта, а пальчики, словно к огню, скользят по полу в мою сторону), но остальные дети очень внимательны, и не прощают заботы, и он в свою очередь научился скрывать радость.

– Погуляешь со мной?

Снова молчание и лишь кивок в ответ.

Я подхожу и, не удержавшись, провожу рукой по темноволосой головке. Задержав пальцы у затылка, тихо прошу:

– Ну, беги, одевайся. Я тебя подожду.

Андрюшка вскакивает и, прихрамывая, опираясь на носочек ноги, быстро-быстро бежит в спальню, позабыв об игрушке. Я поднимаю ее и оборачиваюсь. Вижу, как он останавливается на пороге спальни и оглядывается, словно боится, что я уйду. Застывает натянутым фитильком, потянувшись ко мне.

Этот миг повторяется снова и снова, словно моих слов мало, и каждый раз ему страшно потерять меня из виду.

Этот страх взаимный. Он отражается в глазах мальчишки и отзывается болью в моей душе. Я не знаю, помнит ли он своих родителей – скорее всего лишь образы, но память потери живет в нем темным монстром, в этом маленьком, грустном человечке, вдруг оказавшемся один на один с огромным миром, и я понимаю: одному ему не справиться.

Я тоже боюсь его потерять и спешу прогнать страх из глаз ребенка спокойной улыбкой. Он ждал меня, и радость от этого понимания прогоняет тревогу и наполняет сердце теплом и любовью. Он видит это тепло в моих глазах, впитывает жадно, и только убедившись, что за день оно никуда не исчезло, убегает одеваться.

Мой мальчишка. Мой!

Почему именно он? Почему Андрюшка Сомов? Не знаю.

Я помню свой первый рабочий день, детдомовскую суету, кабинеты, папки, личные дела воспитанников. И лица детей. Тогда я окунулась в новый для себя мир, и думала, что задержусь в нем всего на три месяца, отозвавшись на просьбу знакомой. Этот мир пугал колючей щетиной и разбитыми судьбами.

А осталась на год и даже больше.

Трудный случай, первый настолько сложный в моей практике. Смерть обоих родителей на глазах ребенка, болевой шок, сильнейший стресс и полная психологическая изоляция последнего от мира.

Мальчика взяли на воспитание дальние родственники, но не справились, подозревая, что после травмы в его нервной системе произошли необратимые изменения. Через полгода после аварии Андрюшка Сомов попал в детский дом с подозрением на диагноз «аутизм», который, возможно, у него был от рождения – семья совсем недавно переехала из отдаленного городка. А я… Я его нашла.

Они ошибались, все ошибались. Пусть это была интуиция, но она не обманула, диагноз не подтвердился.

Первое время он действительно был настолько закрыт, что не реагировал на вопросы, не играл, не просил помощи, не откликался на звуки своего имени и не разговаривал. Сидел сутками, словно застывшая фигурка в стеклянном кубе. Детям свойственно многое забывать, хорошо адаптироваться в новом обществе, искать друзей и тянуться к теплу, но Андрюшка стал исключением. Он не хотел. Он хранил кусочек тепла в себе самом, и отчаянно, как умел, пытался его сберечь.

Срок моей временной работы подошел к концу, но уйти из детского дома я не смогла.

Мне понадобился не один день, много-много тихих слов и часов тишины, чтобы однажды, когда ладонь мальчишки оказалась в моей, его маленькие пальцы сжались.

Андрюшка одевается, я беру его за руку, и мы выходим на улицу. Мне так же, как и ему, хочется укрыться от любопытных глаз, от лишних вопросов и людей, и я увожу его за ворота интерната. Веду дальше, туда, где мы можем целый час побыть просто вдвоем.

Оказавшись под сенью кленовой аллеи, не удержавшись, сажусь на корточки и прижимаю мальчика к себе – я каждый день жду этой минуты.

– Ну, привет, мой хороший. Привет, солнышко! Я так скучала!

И потянувшись ко мне, Андрюшка крепко-крепко обнимает меня за шею и признается:

– Я тоже!

– О, Света пришла! Поля, слышишь? Наша старшая дочь вернулась! Свет, ну почему так поздно-то? Ты что, в две смены работаешь? Нет, ну что за стахановские нормативы? У тебя вообще есть личная жизнь или нет?

– Нет ее, пап, и ты это прекрасно знаешь.

Я вхожу в квартиру и раздеваюсь. Сбрасываю с усталых плеч плащ, с ног – туфли на шпильках, убираю одежду в шкаф и подхожу к отцу. Целýю его в щеку и направляюсь к своей спальне, чтобы переодеться и оставить сумку.

– Все равно! – отец идет следом. – Мне тут проект прислали для новой гостиницы, а посоветоваться не с кем! У матери голова болит – ей все нравится, Лялька до сих пор гуляет, а Умка сегодня снова вернулась в печали. Кажется, что-то случилось с ее докладом, и она расстроена.

– Пап, не бузи. Лучше поставь чайник и чего у нас там вкусного есть? Я голодна – жуть!

– Поля! – повышает голос отец, обернувшись. – Чего у нас есть на ужин? Твой ребенок голоден!

– Светуль, кажется, котлеты остались! – отвечает из зала мама. – Если Оля с Костиком не съели. Я слышала, они час назад на кухне толклись, так что не уверена.

– Съели! – приложив ладонь ко рту, докладывает папа. – И даже подливку. У Костика нынче аппетит – мужик! В общем, овсянка с ветчиной пойдет? – спрашивает участливо. – Я приготовлю!

Повар из него не ахти какой, но когда у тебя три дочери, а у жены – три ветеринарных клиники, приходится чему-нибудь, да научиться. И не важно, что старшей из дочерей уже двадцать семь. Ответственность – штука такая: если она есть – с годами не проходит!

– А как насчет рыбки соленой, доча? – на лице родителя появляется хитрая ухмылка налакавшегося сливок кота. – Мне тут друзья такую рыбку презентовали – закачаешься! Хочешь?

– Конечно, пап!

– Тогда я быстро! Свет?

– А? – я оборачиваюсь на пороге.

– А может, по бокальчику пивка сообразим на двоих? Ну, раз уже у нас есть рыбка?

Я улыбаюсь и на секунду прикрываю глаза, давая понять, что согласна.

– Можно и по бокальчику. Но не больше, Уфимцев, – строго грожу родителю пальцем, – мне завтра на работу!

– Понял, Светуль! Сейчас все оформлю!

Отец у меня известный в городе бизнесмен. Владелец сети ветеринарных аптек и зоомагазинов в крупном областном центре. Совладелец нескольких гостиниц на побережье и курортных комплексов. Дядька интересный и важный, все как положено. При кожаном портфеле, личном водителе, автомобиле последней марки «лексус», тремя исполнительными директорами и пятикомнатной квартирой в самом дорогом жилом комплексе города – известной высотке «Седьмое небо».

Но все это находится в большом мире за дверью. Когда он дома, он обычный сорокашестилетний мужик. Все тот же Толик Уфимцев, в прошлом способный студент, который в девятнадцать лет женился, а в двадцать два катал меня на спине и кричал веселой лошадкой: «И-го-го! Светлячок, держись!»

Форель действительно оказалась нежная и вкусная, а пиво – мое любимое, баварское.

Мы сидим с отцом в кухне за столом, на стене беззвучно работает телевизор, и листаем презентационный проект нового, улучшенного интерьера vip-зала приморской гостиницы.

– Ну и как тебе, доча? Дизайнер обещает, что выйдет достойно. Матери нравится.

– А тебя что смущает, пап? Ты же сам хотел зал в светлых тонах.

– Да, но я представлял себе, что будет дерево. Что-то в духе английской провинции или в стиле Прованса.

– Я тебя умоляю, пап. Давай только без цветов и рюшей. Всех этих виньеток и лаванды, оставшихся в прошлом веке.

– Но голубой и салатовый, Свет! – сомневается отец. – Непривычное сочетание! Даже и не знаю, что думать. Я как-то больше привык к классике.

– Здесь салатовый не доминирует, смотри. Он практически растворен в обилии кремового и отлично сочетается с голубыми портьерами и ровными линиями. Ты только представь – море, солнце, простор и чистый воздух. Такой же чистый, как эти цвета. Большой светлый зал, залитый светом, открытая терраса. И людей, которые приехали отдохнуть и расслабиться. Пап, отличный проект и отличная атмосфера, поверь! Мне нравится.

– Ну, раз ты так говоришь… Значит, соглашаемся?

Я поднимаю бокал и осторожно касаюсь краем отцовского. Улыбаюсь устало.

– Значит.

Мы немного молчим, пока отец догрызает рыбку. После – болтаем о рабочем дне. Я рассказываю об Андрюшке и о Белуге. Отец – о встрече с партнерами и новых планах. Как всегда брюзжит, что мама много работает, и ему это не нравится. А теперь еще и я возвращаюсь поздно.

– Свет, ну и чего ты второй день молчишь? – спрашивает с осторожной укоризной, когда мы все-таки решаем распить по второму бокалу – пиво сегодня выше всяких похвал. Или это день был трудным? – Думаешь, если не расскажешь, так тебе легче, что ли, станет? Ну, что там решили органы опеки? Суд снова не дал добро?

Я устало повожу плечами.

– Нет. На полное усыновление не дал.

– Отказали? Ты же собрала все необходимые документы!

– Отклонили.

– И что их не устраивает на этот раз?

Вздох из груди вырывается сам собой. Говорить об этом трудно.

– Многое.

– Света…

– Пап? – я встаю, беру со стола оба бокала и отношу к мойке. Споласкиваю их, а затем возвращаю на место. – Тебе что, своих забот мало? Вон, у тебя Лялька с Котэ подрастают, за ними глаз да глаз нужен. Катя учится. Мать с такой работой скоро загонит себя. Я обязательно попробую что-нибудь сама придумать, обещаю!

– Мои главные заботы – это мои дети, – возражает отец, становясь серьезным. – Я же вижу, что у тебя сердце не на месте, и хочу знать, что происходит. Почему отказали? Юрист нас уверял, что все будет в порядке! – возмущенно поджимает рот. – Сейчас даже одинокие женщины могут усыновить ребенка. Так почему нет? Что они там себе придумали?!

– Есть нюансы, пап. Не все так просто.

– Но я же сказал, что помогу с операцией. Может, они там не в курсе, в своих важных опекунских кабинетах, что Андрюшке нужна помощь? Или забыли? Он, между прочим, каждый день растет. Сколько можно откладывать?

– Нет, не забыли. Они в курсе. А также в курсе размера моей низкой заработной платы и отсутствии личной жилплощади. Но самое главное даже не это.

– А что же?

– Андрюшка не обычный ребенок. Он ребенок, перенесший физическую и психологическую травмы. Ему необходимо длительное лечение и помощь психолога. По мнению опекунского совета, он должен воспитываться в полной семье. В семье, где есть мать и отец. Где есть все условия для его здорового и полноценного развития.

– Но ведь ты же и есть психолог! И ты его любишь! Какого рожна им еще надо-то?!

– Увы, но это не аргумент, и я их понимаю. Им нужны гарантии, что ребенок будет социально защищен не на один год, и не на два.

Папа молчит, я тоже. Мы обмениваемся улыбками – грустными и в то же время проникновенными. Это очень важно – увидеть на лице родного человека вот такое участие.

– Света, ты же понимаешь, что всегда можешь вернуться ко мне на работу.

– Понимаю, пап, но сейчас не могу. Я должна видеть Андрюшку каждый день, а он – видеть меня. Знать, что я рядом и не исчезну однажды, так ему легче. Знал бы ты, как тяжело он меня отпускает. Ни о чем не просит, просто молчит, но это его молчание…

У меня не получается договорить. Ком перехватывает горло, и я отворачиваюсь.

– Давай завтра поговорим, – только и прошу.

– Светочка, дочка, ты только не расстраивайся! – папа встает и опускает ладони на мои плечи. – Я что-нибудь придумаю! Завтра же поговорю со своим юристом. В конце концов, я могу перевести на тебя часть бизнеса. Уверен, мы найдем выход!

– Это не решит проблему полностью, а скорее ее усложнит. Опять встанет вопрос о работе в детском доме. О моем времени и невозможности уделять Андрюшке достаточно внимания. Да и процесс этот не быстрый, а мальчику нужна операция уже сейчас. Была нужна еще год назад.

Я целую отца, прежде чем уйти.

– Пап, твоя старшая дочь давно выросла. Я не могу вечно перекладывать свои проблемы на твои плечи. А Андрюшка… – вздыхаю. – Если я хочу стать для него мамой, если хочу семью, я должна сама найти выход, понимаешь?

Уже немногим позднее, когда я лежу в своей постели и смотрю телевизор, звонит Рыжий – мой школьный приятель и сосед по дому Виктор Артемьев. Он с семьей живет двумя этажами выше, я крестила их с Таней девочку, и питаю к этим людям нежные чувства.

Поздний звонок не напрягает, мы иногда созваниваемся, а сегодня я сама попросила друга перезвонить позже.

– Привет, Уфимцева! Ну как ты? Как прошел день?

Я берусь за пульт и приглушаю звук в телевизоре.

– Привет, Вить. Слушай, давай без официоза, а то настроения нет – день был сложным.

Артемьев понимает меня с полуслова.

– Света, ты подумала над моим предложением? Я по-прежнему считаю, что это хороший вариант. Почему бы не рискнуть? К следующему заседанию суда у тебя на руках уже будет свидетельство о браке. У опеки просто не найдется причины для отказа. Шибуев у нас не просто по жизни красавчик, он врач-хирург с отличными перспективами и известной фамилией. Девяносто процентов из ста, что для вас с мальчиком всё решится положительно.

– Да, я подумала, Вить.

На самом деле, об Андрюшке Сомове до недавнего времени знала только моя семья. И я не планировала никого посвящать в свои планы, пока не узнала, что мне отказано в усыновлении. А когда узнала, вдруг нахлынуло отчаяние. Именно в тот момент я и позвонила Витьке – не знаю, решилась бы позвонить другу пятью минутами позже, но в тот миг словно колпаком безысходности накрыло. Если бы услышала мамин голос, просто разревелась бы.

Я знала Артемьева двадцать лет, когда-то в начальных классах совала его головой в снег и мутузила сумкой. Мы сидели за одной партой и вместе сбегали с уроков. Гуляли в одной компании. Именно он помог мне освободиться от Феликса – парня, за которого я чуть не выскочила замуж, и вставил мозги на место. Если кто-то и понимал меня лучше всех, так это Рыжий.

А еще у него был талант находить верные решения. Когда надо прикрывать чужие задницы, и при этом избегать проблем.

Я могла ему доверять целиком и полностью.

– Свет, давай я Андрюхе сам позвоню, если тебе сложно. Поговорю и все ему объясню. Вот как есть.

– Не нужно. Я уже звонила Андрею.

– Даже так? – в голосе Рыжего слышится удивление. – И что он сказал?

– Отправил меня в пеший поход и сразу в три направления.

Но мне не удается провести Артемьева. Он чувствует мое настроение и удерживается от колкости. В другой раз бы обязательно съязвил.

– Уфимцева, неужели ты боишься? Ты, Светка?! – изумляется Рыжий. – Девчонка, которая в пятом классе на спор прыгнула со второго этажа дачи моих родителей в сугроб? Не верю!

– Ну, ты вспомнил. Ты бы еще вспомнил, как в восьмом классе я подбивала всех набить татуировки на плечах, и наши эксперименты с выпивкой, – прикрываю глаза, понимая, что улыбаюсь.

– Вить, я не видела Андрея больше трех лет, ты же не думаешь, что я стану говорить с ним о такой теме по телефону? – искренне удивляюсь его непониманию простых вещей. – Да, я боюсь ошарашить Шибуева, если хочешь знать. Влезть в его жизнь и перекроить планы к чертовой матери. Мне все еще важно, что он обо мне думает.

– Значит, саму тебя перспектива фиктивного брака уже не пугает? Вчера ты ответила категоричным «нет».

После того, как я со времени этого «вчера» столько всего передумала?

– Нет, – признаюсь. – Уже не пугает, если это будет Андрей. Я позвонила, и мы договорились послезавтра встретиться в кафе.

– Вот поговорите и узнаешь. Поверь, Шибуев просто идеальная кандидатура!

– Вить, а вдруг он изменился? Или у него серьезные отношения с девушкой? Или он не захочет? Это на самом деле совсем не авантюра! Всё гораздо сложнее. Я пока Андрея сама не увижу, не знаю, решусь ли пойти до конца.

Витька отпускает смешок.

– Свет, ты знаешь Шибуева не хуже меня. Не думаю, что он изменился. Зато у вас двоих появится шанс круто повернуть судьбу.

Я напрягаюсь. Иногда у Бампера шуточки, хоть бери и снова мутузь сумкой по рыжей голове.

– Не поняла, Артемьев. Ты сейчас о чем?

– Да так, просто к слову пришлось.

Ну конечно, а то я его не знаю.

– Ради бога, Витька, – говорю устало. – Закругляйся с намеками! Мне только мужа-бабника для полного счастья и не хватает! Я же ревнивая, прибью сгоряча, и не будет у тебя больше друга. Так что уж лучше без крутых поворотов судьбы!

Мы смеемся.

– Ладно, Света. А что с квартирой-то? Ведь остается вопрос с жильем?

– Да, остается. Никак не решусь попросить родителей купить мне квартиру. И дело не в том, Вить, что они не захотят. Я просто дома, понимаешь? Иначе бы давно уже переехала. Да и Андрюшке нужно общение. А здесь девчонки, кот, собака. Ему не будет одиноко в моей семье.

– Ты это мне говоришь, Свет? – хмыкает Витька. – Да мы с Таней сами никак от предков не съедем! Нам нравится здесь жить.

– Вот и мне. Поэтому, если что, попробую на время снять квартиру. В конце концов, законом это не запрещено, а прописка у меня есть.

* * *

POV Андрей

Дым в узкую створку окна уходит медленно, клубится у капроновой сетки, не спеша просачивается сквозь пóры, не желая уползать из тепла в сырые сумерки утра. Дым такой же сизый и плотный, как утренний туман. Я расстегиваю халат, затягиваюсь сигаретой, и прогоняю его из комнаты тяжелым дыханием. Освобождаю легкие, чтобы взамен глотнуть хоть немного прохладной свежести, пропитанной тишиной весеннего утра и ароматом цветущих яблонь, проникающих в душную ординаторскую.

Без четверти шесть. Утро. Позади еще одни сутки дежурства в хирургическом отделении скорой помощи, две плановые операции и одна внеплановая, продлившаяся больше четырех часов. Рутинная работа, вымотавшая меня к черту, забравшая силы и сон, но парнишка будет жить, а это главное. И мать его будет жить, чьи слезы заставили совершить невозможное и примерить на себя роль Бога. Хладнокровного существа, кромсающего плоть, сшивающего мышцы и соединяющего сосуды ради одной цели – во что бы то ни стало удержать в сломанном теле душу. Невидимую материю, для которой природа создала совершенный, и вместе с тем такой хрупкий футляр.

Как жаль, что в пятнадцать лет этим футляром почти не дорожишь, считая себя бессмертным и неприкосновенным.

Как жаль, что в двадцать семь не остается места мечтам и иллюзиям.

Я поднимаю бутылку и делаю длинный глоток, впитывая сухим горлом янтарную жидкость. Почти сразу же ощущая, как она, жгучая и терпкая, обжигая грудь, растекается внутри приятным теплом. Мой личный порог свободы, за который я позволяю себе уйти. День едва начался, а я уже пью пятизвездочный коньяк. Паскудно.

Сзади раздаются шаги и на талию ложатся руки – такие же уставшие, как мои. Жаждущие своего порога свободы. Они уверенно скользят под расстегнутый белый халат, забираются под рубашку и жадно оглаживают пояс брюк, точно зная, что мне нужно. Шеи касаются теплые губы.

– Андрей Павлович, у нас есть пятнадцать минут, чтобы забыть еще один день. Так что, если ты хочешь повторить прошлое утро, нам следует поторопиться. Я закрыла дверь, но ты же помнишь, в каком месте мы работаем – тишина не продлится вечно. Скоро заявится Павлюкин и все испортит своей унылой физиономией.

Рита – моя операционная сестра. Чудо, а не девушка.

– Андрюш, ну правда, операционная убрана, шовно-перевязочный материал на месте, аппаратура исправна и готова к новому дню. Да пусть Павлюкин только вякнет! Он тебе завидует, если хочешь знать.

– Чему? Тому, что у меня есть ты? Так это было твоим решением – работать со мной.

– И этому тоже, – я чувствую подбородок на своем плече и слышу смешок. – Но больше твоему вопиющему везению и волшебным рукам. Тому, что он такой же, как все, а ты – нет. У вас, у Шибуевых, какой-то особый ген в крови, который делает вас уникальными. Вот есть музыканты с уникальным слухом, а есть врачи. Ты Моцарт врачебного дела, и мне нравится работать под твоим руководством. Я знаю, что тебя ждет большое будущее. Павлюкин старше, но опытнее только по части интриг, не слушай его.

– Рита, тебе точно пора домой. Шесть утра – не самое лучшее время для философских мыслей.

– Может быть.

– Лучше скажи, ты подготовила для шефа истории болезней, как я просил? На моем столе результат томографии Суконкина – больного из четвертой палаты, сегодня к вечеру мне нужны новые результаты анализов – биохимия крови и печеночный комплекс. Передай сестричкам, пусть все сделают и скинут распечатку мне на почту. Хочу знать, к чему готовиться.

– На первый вопрос ответ «Да», на второй «Слушаюсь, Андрей Павлович!».

Губы греют шею, а я улыбаюсь. Хорошо, когда тебя понимают.

А когда понимают с полуслова – почти счастье.

– Ты настоящая находка, Ритуля.

Я вливаю в себя еще один глоток коньяка, делаю глубокую затяжку, но не спешу тушить сигарету о пепельницу. Какое-то время задумчиво разминаю ее в руках, думая о парнишке… Прыжок с поезда на спор. Как результат – разрыв селезенки, повреждение внутренних органов, внутреннее кровотечение, многочисленнее переломы и потеря ступни.

Первые шесть часов прошли в стабильном состоянии, и это обнадеживает. Я сделал все, что мог, и даже больше. Мы не боги, мы люди, но как же дорого обходится нам вмешательство в дела Всевышнего. Сил почти нет. Словно выгорел изнутри или отдал часть собственной жизни.

Я поворачиваюсь, и Рита тут же подхватывает фильтр губами. Жадно затягивается, размыкает рот, позволяя дыму клубиться у лица. Черт, как же я люблю умных женщин! Она понимает, она все понимает…

– Ради тебя, Андрей, я готова встать даже на колени, – улыбается, снимая с себя медицинскую шапочку, сползает вниз и позволяет моим пальцам войти в ее волосы.

– Ох, давай без патетики, Заяц, – я помогаю ей расстегнуть пояс брюк. – Просто сделаем это. Мы оба устали, была чертовски сложная ночь.

– Смотри, останешься моим должником…

– Договорились, – обещаю своей помощнице, а сам думаю о том, чтобы не упустить ничего важного на планерке и предупредить Павлюкина о парнишке. Первые сутки – самые сложные.

А еще на горизонте возникла Уфимцева. Почти четыре года не виделись, но голос узнал сразу, как только позвонила и попросила о встрече. Странная просьба, совсем на нее не похоже.

Светка. Староста класса.

Ухмылка сама скользит на губы. Ну надо же. Моя первая школьная любовь.

* * *

Мы договариваемся встретиться в центре города, в небольшой кофейне, где подают кофе, горячие круассаны и вкусный вишневый штрудель. В старые добрые времена мы любили здесь собираться нашей компанией и уже отсюда идти в кино.

Я тороплюсь, но все равно опаздываю на полчаса – диалог с Павлюкиным затянулся. Все это время Уфимцева не звонит, но я знаю, что увижу ее.

Я останавливаю такси у входа в кофейню, расплачиваюсь с водителем наличкой и захожу в помещение, в котором витает запах свежемолотых зерен кофе, винили и корицы.

Света сидит за столиком в углу и смотрит на меня, наверняка заметив еще в окно – хорошенькая блондинка в темном плаще. Я отмечаю взглядом стройные лодыжки и каблуки. Аккуратные пальцы мнут салфетку… Как только вижу ее, то сразу понимаю: скучал.

Мне бы сгрести ее в охапку, я внезапно чувствую прилив радости от встречи – это все равно, что увидеть старого друга, но что-то в ее лице меня останавливает. Поэтому я просто подхожу, наклоняюсь над столиком и целую ее в щеку – в этом теплом помещении неожиданно прохладную и нежную.

– Как быстро летит время. Ты все такая же красотка. Привет, Уфимцева!

От нее пахнет умопомрачительно. Светка женщина до последней клеточки, всегда была такой, и я не спешу отрывать губы. Провожу носом по виску, вспоминая, как эта девчонка когда-то сводила меня с ума.

Она тоже медлит. Тепло касается ладонью моего затылка и целует в щеку.

– Привет, Шибуев. Ты знаешь, что пахнешь конфетами и коньяком, дорогой доктор?

Она смотрит на меня радостно, большие голубые глаза горят, и вместе с тем словно изучает взглядом. И только изучив, улыбается.

– А ты ничуточки не изменился, Андрей!

Я отпускаю ее, снимаю куртку, и мы садимся за столик.

– Нет, Уфимцева, я все тот же Шибуев, – признаю очевидное, – который в отцовском кабинете учил тебя пить виски и лез целоваться.

Она все-таки смущается. Немного, но смотрит уже задорнее.

– Я помню. Тогда ты отхватил от меня знатного леща. И, между прочим, получил за дело!

Светка не врет. Рука у нее всегда была тяжелой, но характер справедливым. Когда-то нам было весело вместе.

– О да! Я три дня ходил с красным ухом, еще и от отца влетело – кого-то из наших ребят все-таки стошнило в мамин вазон с пальмой. Зато отличная вышла вечеринка!

– Прости, Андрей, погорячилась. Сейчас я уже могу признаться: тогда ты меня здорово напугал.

Я удивляюсь:

– Неужели я был таким страшным?

– Нет, – взгляд Светы теплеет, – скорее, несообразительным. Хоть бы дверь догадался прикрыть. Все наши были в соседней комнате и явно на нас таращились.

Мы улыбаемся. Хорошо, когда двоим есть что вспомнить, словно и не было четырех лет. Да что там – словно и десяти лет не было.

Света на секунду отворачивается и подает знак официантке. Я догадываюсь, что она уже все заказала, просто ждала моего прихода. Смотрю на аккуратную мочку уха, в которую вдета небольшая сережка, и на нежную линию скул.

Так и есть. Совсем юная девчонка торопится к нам через весь зал с полным подносом. Подойдя к столу, спешит опустить на него две чашки эспрессо, два десерта и тарелку, на которой лежат куски горячего жареного мяса и салат «Греческий».

От аромата мяса внутри сразу же зверем просыпается голод.

– Я подумала, Шибуев, что ты с работы и наверняка голоден, так что, пожалуйста, не отказывайся, – скорее ставит в известность, чем просит Светка. В этом вся она. – Ты меня знаешь, тебе все равно придется это съесть! Оказывается, в кафешке со времени нашей юности все же кое-что изменилось. Теперь здесь подают завтраки!

Она разрывает стик с сахаром и высыпает в свой «эспрессо». Размешивает его ложечкой, на секунду отлучившись мыслями. Но тут же возвращается и добавляет в продолжение прерванного признания:

– Это был Рыжий – у кадки с пальмой, но чур, я ничего тебе не говорила.

Она не торопит с разговором, и мы завтракаем молча, продолжая изучать друг друга взглядами. Мне еще предстоит узнать, зачем она меня позвала, а сейчас я думаю о том, какая Уфимцева красивая и свежая, не в пример помятому мне.

Вот только привычной ухмылки уверенной девчонки нет на лице, а ведь когда-то мы были с ней в этом похожи. Когда-то она умела ухмыляться похлеще моего.

– Кажется, Андрей, ты давно не стригся.

Я киваю. Она права: кажется, нет.

– Некогда. Но я сменил рубашку, Свет, и принял душ, честно, – подмигиваю ей, делая горький глоток. – Все-таки я шел на свидание к красивой девушке! Кстати, – замечаю, – ты так и не разделась. В помещении вполне тепло.

Она хмурится, как будто и сама с досадой отмечает этот факт.

– Знаешь, Шибуев, что-то я волнуюсь, – вдруг сознается.

– Ты? – я искренне удивляюсь. – Да брось, Света. Это же я – твой друг. Ты можешь меня просить о чем угодно. Ну, давай же! – улыбаюсь, скрещивая пальцы. – Скажи, в чем дело? Рыжий звонил, но так ничего конкретного и не сказал. Только то, что я тебе нужен.

Уфимцева смотрит прямо в глаза. Не спешит отвечать, но все-таки говорит:

– Да, нужен. Я не сразу это поняла, но Витька, как всегда, оказался прав.

Она на секунду закусывает губы, сосредотачивая на мне внимание. Шикарные губы – полные и сочные, как я люблю.

– Андрей, скажи, ты женат? – внезапно спрашивает. – Может, есть девушка или гражданский брак? Я почти ничего о тебе не знаю.

Вот так вопрос! А мне казалось, напротив. Уж меня-то она должна хорошо знать.

– Шутишь, Свет? Откуда? Я по жизни холост – это мое состояние души. А ты? – в свою очередь задаю вопрос, едва ли успев подумать: зачем?

Но слово не воробей, уже слетело и повисло в воздухе.

– Нет, – качает светлой головой, – я не замужем.

– Но кто-то же есть? Если не для души, так для тела? – называю вещи своими именами, предчувствуя, что за этим что-то кроется. – Ведь наверняка есть?

Уфимцева не торопится отвечать. Мнет новую салфетку, заставляя меня смотреть на свои руки. Красивые руки с тонкими пальцами и хрупкими запястьями.

За время затянувшейся паузы уже можно три раза соврать, но что-то заставляет ее ответить честно.

– Нет. Сейчас нет.

– И сколько длится это сейчас? – я не могу представить Уфимцеву одну. Возле нее всегда крутились самые лучшие парни. – Неделя? Месяц? – позволяю себе догадаться. Искренне удивляюсь, читая ответ в ее глазах. – Неужели год?!

Голубые глаза всего лишь на миг скрываются под ресницами и снова смотрят прямо.

– Два, если для тела. А для души уже и не вспомню.

Я так впечатлен, что присвистываю:

– Ого. Сильно.

– А ты? У тебя кто-то есть? Для тела? – Света вспоминает, что у нее остывает кофе и помешивает его ложечкой. На ее щеках играет румянец, и она отодвигает дальше расстегнутую полу плаща. – Твое особое состояние души продолжает принимать подарки жизни, а, Андрей?

Вот теперь она ухмыляется, как раньше. Играет острым взглядом цвета летнего неба, провоцируя меня на откровенность.

– Только не спрашивай, как часто, ладно? В том смысле, что у меня никогда не было и не будет для души. Поверь мне, я как никто знаю, насколько она хрупка. Нет, я не создан для серьезных отношений. Нет, – качаю головой, – брак точно не для меня.

– А вот и спрошу! – Светка наклоняется и красиво подпирает подбородок кистью руки. – Женское любопытство – великая сила. Так как давно у тебя кто-то был, Шибуев? Ну же, давай, признайся: на сколько позиций я упала в твоих глазах?.. Месяц? Неделя? – вскидывает бровь, но видя, как сыто я утираю кулаком губы и ухмыляюсь, Светка ахает: – Неужели день?! Да ты бесстыжий котяра!

– Меньше, – сознаюсь. – Но, Уфимцева, тебе удалось вогнать меня в краску. Все это очень просто, на самом деле. Физиология никогда не подводит. Главное – четко обозначить границы.

– Ух, горячий доктор Шибуев! Дотронься – обожжет! – Светка касается меня пальцем, и мы оба смеемся, как старые добрые друзья.

– Света?

– М?

– И все-таки? Мы столько лет не виделись. Что случилось, расскажешь?

В голубых глазах еще продолжает отражаться веселье, но уголки губ уже опускаются. И подбородок приподнимается с ладони.

Света прячет руки под стол и откидывается на спинку стула. Задергивает на груди плащ, вновь возвращаясь к изорванной напрочь салфетке.

– Я бесплодна, практически стопроцентно. Врачи оставляют шанс при наличии идеального партнера, но он настолько мизерный, что я решила не надеяться, так легче жить. Тебе, возможно, это проще понять, чем другим. Поэтому и строить отношения не хочу. Но я хочу усыновить ребенка, и мне нужен фиктивный муж. Может, на год, а может на два, пока я не оформлю документы и не решу вопрос с жильем. Никаких обязательств, никаких претензий и, само собой, никакого долга, только свидетельство о браке и пара визитов в нужные места.

Мы смотрим друг на друга, не отрываясь.

– Андрей, возьми меня замуж, пожалуйста. Мне больше некого просить.

* * *

POV Света

Сказала и сама испугалась собственных слов, так горько они прозвучали. Отпрянула от стола и прикрыла глаза: что я делаю? Ведь не жалости хотела, и не сочувствия. Хотела, чтобы все обстоятельно и по-деловому, но разве с Шибуевым когда-нибудь получалось поговорить бесстрастно?

Последняя фраза сорвалась с губ и повисла между нами звенящим признанием. Обнаженным отчаянием, и уже слова не забрать назад.

Это все его черные глаза виноваты. Всё знают, всё понимают, всё чувствуют. От таких глаз ничего не утаить. Сказала, а у самой дыхание в груди замерло в ожидании ответа. Наверное, если бы сейчас он встал и ушел – не удивилась бы.

Не ушел. Но видно, что ошарашен. Не каждый день получаешь подобные предложения от бывших одноклассниц. Да, в прошлом мы были друзьями, но сегодня? Вправе ли я переступать границы его личной жизни сегодня? Не думаю. Но все равно смотрю на вчерашнего мальчишку, превратившегося в мужчину, с надеждой.

– Прости, Андрей. Ты не чужой мне человек, тебе я могу доверять. Если бы могла заплатить за помощь, я бы заплатила. Но ведь ты не возьмешь?

– Светка, замолчи. Просто… это как-то неожиданно.

Больше на лице Шибуева не видно улыбки, и какое-то время я смотрю на свои руки. На чашку кофе на столе, на блюдце и на использованный бумажный стик из-под сахара, все еще идеально гладкий – такие обыденные вещи. Совсем не то, что тема нашего разговора.

– Извини, я волнуюсь, – вновь поднимаю лицо. – Никогда не могла тебе врать, а сегодня все утро думала: изменился ли ты? Как обо всем расскажу? И вообще, решусь ли на этот разговор? Получилось, и правда, не очень удачно.

– Ну почему же. Я понял.

– Вот и про бесплодие – зачем тебе знать? – Я невесело улыбаюсь. – Это все твоя волшебная аура виновата, доктор Шибуев. На духý, как перед святым отцом. Давай считать, что этого признания не было. Хорошо? Просто ребенок, которого я хочу усыновить, очень много значит для меня, независимо ни от каких факторов. Ему нужна семья, а он нужен мне. Но, конечно, я понимаю, что прошу почти невозможного. – Андрей слушает, и тиски безысходности постепенно отпускают грудь, но не молчит сердце, и голосу не получается придать холодной серьезности. – Я даже не знаю, что предложить тебе взамен, я просто прошу подумать. Я готова на любые условия.

– А что ты придумала на случай, если я откажусь?

Действительно – что?

– Не знаю. Но ждать дольше не могу. Понимаешь, Андрюшка непростой ребенок. Он пережил потерю обоих родителей, а по мальчику видно, что в семье его любили. Сейчас ему нужна медицинская помощь – в той аварии, в которой погибли его родители, он получил травму обеих ног. Была операция, и не очень удачная. Сейчас нужна еще одна, в самое ближайшее время, и мой отец готов ее оплатить. Поэтому, скорее всего, я все же решусь на фиктивный брак. Но, Андрей, проблема не в том, чтобы найти мужа.

– А в чем?

– Наличие обоих родителей – это главное условие усыновления, не считая материальную подоплеку. Суд по опеке считает, что этому ребенку нужна полноценная семья. Мать и отец. Я не могу доверить эту роль первому встречному человеку. Тому, на кого не смогу положиться. Андрюшка и так пережил сверх меры для своих пяти лет. Он год молчал и только-только начал снова разговаривать. Я хочу быть уверена, что со мной его ждет спокойная жизнь.

– Значит, мне ты доверяешь?

Я смотрю на Андрея, на его плотно сомкнутый рот и на покрытые темной щетиной скулы. Сейчас за черный взгляд не заглянуть и не угадать мысли. Смотрю на практически незнакомца, потому что таким я его не знаю.

И все-таки говорю искренне. То, что чувствую:

– Да, ты его не обидишь. И меня тоже.

– Как ты себе это представляешь, Света? Если я правильно понял, ты предлагаешь мне стать не только твоим фиктивным мужем, но и приемным отцом? То есть взять на себя обязательства и в отношении ребенка?

– Нет, что ты! – спешу возразить, но тут же понимаю: он прав. Это просто я до конца не верила в затею Рыжего. – Точнее, да. Но, Андрей, только на бумаге! Я обещаю, что никто об этом не узнает. Кому и какое дело до нас? Как только я заберу Андрюшку, я не побеспокою тебя. Совсем! Если надо, вернусь на работу к отцу. Ты знаешь моих родителей, они обеспеченные люди и не откажутся помочь с отдельным жильем!

Волнение вот-вот готово взять надо мной верх, и я замираю на короткую паузу.

– Я усыновлю мальчика, найду квартиру, чтобы близко и удобно, чтобы садик и школа, и чтобы опека видела. Постараюсь убедить последнюю в том, что ты живешь с нами. Если согласишься, обещаю не вмешиваться в твою жизнь и не тревожить, как не тревожила до сих пор. Ты волен жить, как жил! Быть свободным и любить кого хочешь. Твое участие необходимо на этапе усыновления. А через год или два разведемся, тогда Андрюшка уже будет со мной. А когда он подрастет, я все ему объясню. Он очень понятливый, только тихий.

– Расскажи мне о нем, я хочу знать подробности. Обо всем расскажи.

И я рассказала.

Мы еще долго сидели вдвоем, а позже гуляли по скверу. А потом…

– Я не тороплю с ответом, Андрей. Подумай о моем предложении наедине. Столько дней, сколько тебе понадобится. Возможно, об условиях. Я готова принять любые, и буду очень ждать твоего звонка, но если откажешься – пойму. Ты выслушал, а это уже много значит для меня.

* * *

Но проходит всего ночь, а я уже не нахожу себе места. Вспоминаю разговор в кафе и встрепанную фигуру Шибуева. Черный взгляд и длинные пальцы хирурга, растерянно отводящие со лба темные пряди волос.

Мысленно ругаю себя и Рыжего. Опеку. И вновь себя. А что, если он откажется? Не позвонит? Да, в прошлом мы слыли шутниками, отвязными подростками, но вчерашний разговор и близко не походил на шутку.

Андрюшка, словно чувствуя мои переживания, поглядывал с осторожным интересом. Долго не отпускал руку, когда пришло время прощаться.

– Не уходи.

– Я обязательно вернусь, солнышко. Ты же знаешь. Вернусь!

Детские руки на шее удерживают крепче любых цепей.

Ему не стоит бояться, мне уже никуда не уйти. И все же я не бросаю обещаний, не говорю ребенку, что заберу его навсегда. Новую жизнь нужно начинать с поступков.

Когда Шибуев позвонил – в трубку не дышала, так боялась услышать ответ. Прошел день, всего лишь день…

– Привет.

– Здравствуй, Андрей. Ты…

– Я согласен, Уфимцева.

– Правда?! – не сдержалась. – Спасибо!

– Но у меня есть условие.

– Какое? Ты хочешь расписку?

– Нет. Независимо от того, фиктивный у нас брак или нет, ты возьмешь мою фамилию.

– Но… зачем, Андрей? – сказать, что я удивлена – значит, ничего не сказать. Однако обещание есть обещание, и я об этом помню.

– Света, это не обсуждается. Пусть это будет моей прихотью. Не думаю, что когда-нибудь еще решусь на подобный шаг, так что считай, во мне взыграло мужское. Я сам удивлен, если хочешь знать, но оказалось, что для меня это принципиально важно.

– Хорошо, я согласна.

– Ну и как мы все это оформим? Не представляю. Что от меня требуется? Ресторан? Будут гости на свадьбе? Свидетели? Может, Рыжего с Таней позовем? Люковых?

– Да ты что, Шибуев! – я улыбаюсь. Вдруг становится легко дышать, но руки дрожат и ладони взмокли. Я слышу в голосе Андрея знакомые нотки обаятельного шалопая, и волнение отпускает. – Нет, только мы с тобой. Я сама договорюсь насчет ЗАГСа и росписи, и сообщу тебе.

– Когда ты планируешь событие?

– В самом ближайшем будущем. Пока ты не передумал! У тебя есть приличный костюм и туфли?

– Обижаешь, Светка, – ворчит Андрей. – У меня найдутся даже приличные боксеры и галстук.

– Отлично! А больше ничего и не нужно.

– Ни музыкантов, ни колец, ни цветов? Что, даже завалященького подарка для невесты?

Он неисправим! Таким я его знаю и люблю.

– Даже подарка, Андрей. Ты же не в самом деле на мне жениться собрался, Шибуев? Распишемся, и все.

* * *

Он все-таки приносит цветы – красивый и нежный букет. Со вкусом у Шибуева всегда было все в порядке, в отличие от внешнего вида разгильдяя. Да и к девчонкам подкатить – это его хлебом не корми. Так что цветам я не удивляюсь, он и в школе был котом. Не помню такого, чтобы хоть одна не попалась на крючок обаятельной улыбки и черных глаз отличника, которого едва не выгнали из школы за плохое поведение.

Но сегодня Андрей выглядит безупречно. Серый костюм отлично сидит на широких плечах, скулы гладко выбриты, рубашка белоснежная и галстук в тон. А еще он подстригся.

Определенно, у меня будет красивый фиктивный муж.

Он замечает мой красный «ниссан», припаркованный на стоянке у ЗАГСа, и я выхожу навстречу.

Напрасно переживала. Когда он целует меня в щеку, я не чувствую неловкости от момента. Разве что в наших улыбках присутствует растерянность и неверие, словно мы вновь оказались в школе и затеваем какую-то веселую шутку, которая еще удивит нас обоих.

– Прекрасно выглядишь, Света. М-м, а как пахнешь!

– Спасибо, Андрей. Мне хотелось, чтобы хотя бы в этот день ты не пожалел о своем решении. Шибуев, неужели ты по-прежнему ездишь на такси? – удивляюсь, потому что уже было кафе, и вот опять.

В школе Андрея не интересовали ни машины, ни мотоциклы. В старших классах, когда мы компанией гоняли за город, он всегда к кому-нибудь пристраивался.

Тогда это было темой для шуток – наших парней интересовали красивые девчонки и дорогие тачки. Шибуева же – только первое. Мы учились в элитной школе, у всех были обеспеченные родители, и отец Шибуева, профессор и светило медицины, не был исключением. Но приезжал на родительские собрания исключительно на такси.

А теперь вот его сын.

– Не всегда. В автобусах тоже езжу, иногда на велосипеде. Не люблю водить. И железяки не люблю, зная, что они способны сделать с людьми. Мне и так неплохо, веришь?

Я улыбаюсь, прижимая к себе букет из белых роз и нежно-розовых пионов.

– Верю! – беру молодого мужчину под руку. – Но учту на будущее, что тебя лучше забирать самой. Ты опоздал на минуту, я уж было подумала, что не придешь.

Красивый зал регистрации, вежливые сотрудницы и тихая музыка. Стандартная речь-поздравление. Мы стоим рядом, оставляем подписи в журнале регистрации семейных пар, и моя рука легко находит руку Андрея. Я поворачиваюсь и под взглядом нарядной сотрудницы ЗАГСа, желающей нам долгой и счастливой жизни, касаюсь губами его губ. Не с любовью, но с теплой благодарностью. Обнимаю, и следующий поцелуй оставляю на щеке. Если это и кажется девушке странным, то виду она не подает.

– Спасибо, Андрей! Я никогда этого не забуду! Ты самый лучший друг!

– Света, кажется, нам следует это как-то отметить, – предлагает Шибуев, когда мы наконец выходим на улицу и снова оказываемся одни лицом к лицу. – Черт, поверить не могу, что женат. Странные ощущения.

– Я постараюсь, чтобы эти ощущения тебе не сильно мешали в личной жизни. Мои родители в курсе, но они все понимают и тоже благодарны тебе. Это ненадолго, Андрей. Я не стану тебя держать.

– Свет?

– Что?

– Не надо повторять, я понял. Так, может, все-таки в ресторан? Посидим, вспомним школу? А машину завтра заберешь, а?

Я размышляю, как поступить. Просто разойтись в две стороны действительно как-то неправильно (ну не чужие же мы друг другу люди!), и он обнимает меня за плечи.

– Ну, Светка, соглашайся. В конце концов, из-за нашей свадьбы я на сутки с работы отпросился, и ты моя должница. И вообще, если бы ты знала, скольких соперниц сегодня обскакала, ты бы меня сама в ресторан пригласила – отметить свою удачу!

Ох, котяра.

Но настроение радостное, черные глаза горят, и я смеюсь, шлепнув его по груди.

– Скорее, от скольких спасла! Шибуев, я знаю тебя, как облупленного! Не набивай себе цену. Ну хорошо, – соглашаюсь, – идем. Но чур, ты пригласишь меня танцевать!

* * *

Ресторан дорогой, обслуживание чудесное, приятная музыка, тихий смех Шибуева, и голова от вина хмелеет незаметно.

– Ты помнишь, Светка, как мы с Артемьевым в седьмом классе поспорили, можно ли споить водкой мадагаскарского таракана и будут ли у него шевелиться усы? В кабинете биологии тогда жили два экземпляра в террариуме – Чук и Гек. Потом их, в конце концов, кто-то выкинул.

– Конечно, помню. Водку вы тогда принесли, и мы все побежали смотреть. Но в последний момент вы оба сдрейфили. Тоже мне, натуралисты-естествоиспытатели. Испугались каких-то жучков!

– Мы с Рыжим – да. Но не ты! Я тебя тогда зауважал. Особенно после того, как биологичка обнаружила Чука и Гека бухих на своем столе.

– Зато теперь мы знаем, что у них не только усы шевелятся, но и лапки.

– А в восьмом классе ты в учительской подменила золотую рыбку на двух хищных пираний. У директора тогда чуть инфаркт не случился!

– Это у моей мамы чуть инфаркт не случился. Она привезла рыбок с какой-то чудо-выставки, и были они жутко дорогие. Хорошо хоть не сдохли.

Мы с Шибуевым от души смеемся, вспоминая школьные годы и юных себя.

– Ты была настоящей оторвой, Светка, но мы тобой гордились.

– Я была глупой и бесстрашной, это правда. Когда-то была, Андрей, – смотрю нежно на друга, – но не сегодня.

Мы решаем выпить за общее прошлое и пригубляем вино.

– Знаешь, в школе я был уверен, что однажды вы с Рыжим будете вместе. Тогда ты мне нравилась, и я тебя ревновал. Вы сидели вместе и постоянно цапались.

– Я и Витька?! – я так удивлена, что отмахиваюсь от этой мысли. – Да ты что! Не-ет! Мы даже не целовались ни разу. Я, конечно, Артемьева люблю, но как брата, и только! Да и разве можно его не любить?

– И все же? Почему?

– Это не та степень близости, и никогда той не была. Не спорю, нам вместе интересно, но тесно. А потом, он меня боялся. Только я тебе об этом не говорила!

– Ну да, твой язычок всегда был острее, чем у других. Из всех наших только ты и могла над Рыжим постебаться по-настоящему. Свет?

– Да?

– Идём потанцуем? Все-таки у нас свадьба. Давай запомним этот день.

Я легко отмахиваюсь: хмель уже кружит голову.

– Ой, у тебя этих свадеб еще будет. Не переживай! Обещаю прислать подарки!

– Вряд ли у меня когда-нибудь будет такая же красивая невеста.

Я качаю головой, позволяя ему подлить в мой бокал еще вина.

– Ну и льстец ты, Андрей. И на что это ты, интересно, уставился? – подозрительно щурюсь. – Я думала, ты говорил о моих глазах!

– Никогда не мог равнодушно смотреть на твою грудь, Светка, – Андрей придвигается ближе. – Еще лет с четырнадцати. А как нужно было сказать? Какое симпатичное у моей фиктивной жены платье и все, что под ним?!

– Ох, Шибуев. И правда, пойдем лучше потанцуем, пока ты не брякнул что-нибудь совсем уж ужасное!

Мы танцуем, смеемся, а вечер все продолжается и продолжается. Так приятно оказаться в компании старого друга, вспомнить прошлое… а еще чувствовать на себе мужские руки. То, как они касаются голой спины в вырезе платья, как сжимаются на талии. Они все смелее, или мне только так кажется? Почему я не противлюсь, а льну к ним? К таким горячим и неторопливым, словно мне нравится их тепло?

Странный и необычный вечер, и как же хочется себя отпустить.

– Свет, поехали ко мне, я покажу тебе свою квартиру. Должна же моя жена знать, где живет ее муж в те редкие дни, когда сбегает от родителей.

– Как, Шибуев, неужели ты тоже живешь с родителями? Ты – вольный кот?

– Я единственный сын, а моя мама потрясающе готовит. О, нет, я не готов уйти из рая, дорогая. Мое удовольствие никогда не выходит за границы моей свободы, и я никогда не остаюсь на чужой территории.

Мы едем в такси, и свет от фонарей отбрасывает в салон длинные тени. В полутьме взгляд Шибуева, как неостывший жженый сахар, обжигает из-под полуприкрытых век, а лицо так близко. Темная голова вдруг склоняется, и губы касаются шеи.

На миг я задыхаюсь от острых ощущений, закрыв глаза. Сжимаю пальцами сильные плечи.

– Ш-шибуев, прекрати.

– Светка-а… – хриплый шепот бежит по коже, проходит электричеством по возбужденным нервам и ударяет в нутро. Стягивает жилы в животе. – Никто не узнает. Мы никому не расскажем. Я хочу тебя, Светка.

Я пьяна и сошла с ума. Совершенно точно сошла.

Но я живая, и внутри меня полыхает пламя.

Наши губы встречаются, и я отвечаю на поцелуй.

Шибуев огонь, теперь я знаю.

* * *

Пробуждение приходит неспешное. Сытому и нагому телу тепло и уютно, между ног приятно покалывает возбуждение. Это тело соскучилось по близости, я еще не проснулась, а уже слышу собственный стон удовольствия в ответ на ласку руки и пробравшиеся в меня пальцы. Они берут, скользят во влажности, и в ответ на их движения я подаюсь навстречу.

Сколько же раз я кончила за эту длинную ночь? Не помню. Но желание не угасло, с приходом дня оно разгорается вновь, и вот уже бедра раскрываются, и сбивается дыхание.

Я открываю глаза и вижу темную голову Шибуева, склонившуюся к моей груди. Он проводит горячим языком по напряженному соску, спускается ниже, облизывая меня, как кот сметану. Приподнимается на руках, приготовившись накрыть собой.

Отличное пробуждение, ничего не скажешь!

– Андрей, стой!

– Что?

Я отталкиваю его в плечи и сажусь в постели, прикрывшись одеялом. Господи, это действительно случилось!

– Ты с ума сошел? Что ты делаешь? – говорю почти с ужасом. – Ладно, вчера мы с тобой оба напились в дым и не понимали, что делаем, но сейчас-то пора очнуться!

Шибуев протягивает руку и пытается спустить одеяло с моей груди. Я не позволяю ему это сделать, и он удивляется.

– Почему не понимали? Я отлично все понимал. Светка, ну чего ты? – бормочет, притягивая меня к себе. – Иди сюда, Сахарочек. Я точно знаю, что тебе понравилось.

– Шибуев, прекрати! – я закрываю глаза и выдыхаю. – Андрей, пожалуйста, – прошу, упираясь ладонью в крепкую грудь, – дай мне сказать.

– Хорошо, даю.

Он ложится на спину, закидывает руки за голову и смотрит на меня с ленивой улыбкой, и не думая скрывать свое возбуждение. Приходится бросить на его бедра подушку, и решительно стереть из памяти воспоминание, как я сидела на этих бедрах сверху, постанывая от удовольствия.

– Уй! Садистка!

– Можешь не красоваться. Поверь мне, я уже все оценила, – выдыхаю, на миг коснувшись рукой виска. – Да, мне понравилось, ты хороший любовник, но мы должны признать, что совершили ошибку, и все забыть. Черт, Шибуев, – не выдерживаю, все еще не в силах поверить, – чем мы с тобой вообще думали?! Как это могло произойти?!

Но кажется, поражена случившимся только я.

– Свет, да ладно тебе, – Шибуев поворачивается на бок и подпирает голову рукой. – Можно подумать, что ты переспала с первым встречным.

– Да в том-то и дело, что лучше бы с первым встречным! Ты мне нужен, понимаешь? Ты, Андрей! Как друг, как близкий человек, а не как спарринг-партнер в постели. Я не должна была этого допустить. Ведь я как никто тебя знаю!

– Не вижу, как одно мешает другому. К тому же, Светка, для здоровья женщины секс полезен, это я тебе как врач говорю. И если мы еще пару раз повторим, я не перестану быть тебе другом.

– О-ох, ты не меняешься. – Я торопливо отворачиваюсь и спускаю ноги с кровати. Дергаю на себя одеяло. – Ладно, мы уже не дети, чтобы жалеть о совершенном. Что случилось, то случилось, но увязать в болоте подобных отношений я не хочу. Это не мое. Надеюсь, Андрей, ты меня понимаешь. Иначе я не была бы два года одна. А сейчас отвернись, пожалуйста, мне нужно одеться.

– Шибуева, между прочим, я твой муж, – не совсем к месту упоминает Андрей. – Вроде как! И ночью ты меня не стеснялась.

Он не отдает одеяло, и мне приходится укутаться в отброшенное в сторону покрывало. Я встаю и закрываю грудь. Но плечи все еще голые, и горят под черным взглядом.

– Вот именно, что вроде как, – говорю в сердцах.

Шибуев вслед за мной садится на край кровати. Смотрит с грустью, наклонив голову.

Не удержавшись, я протягиваю руку и глажу его по щеке. Склонившись, касаюсь поцелуем губ. В конце концов, ночь нашей близости – моя вина, и я это понимаю.

– Андрей, ты мне друг, и я тебя люблю. Но если у меня будет муж такой же бабник, как ты, я или возненавижу его, или сама повешусь. Моя гордость собственницы этого не перенесет. Тебе тоже не нужны проблемы. Давай просто забудем, хорошо? Представим, что все это нам приснилось. Вино иногда и не таким фантазиям способствует.

Сказала, а у самой щеки вспыхнули от воспоминаний. С другом такого не вытворяют. Вот разве что во сне.

– Как скажешь, Света. Хотя, знаешь, такое сложно забыть. Я и сейчас тебя хочу.

Он говорит это, оставаясь серьезен в лице, но ловит мое запястье и притягивает к себе. Обнимает рукой под ягодицами.

– Сахарочек, мы обязательно все забудем, обещаю, – сладко шепчет. – Потом. А сейчас я еще разочек хочу с тобой уснуть. М-м, Светка-а…

Пальцы у Шибуева – длинные и чуткие пальцы хирурга. Такие умеют ласкать и говорить с телом особым языком, пробуждающим в нем жизнь. Они забираются под покрывало и ползут по ноге. Касаются самых интимных мест. Их напору так трудно устоять, и я чувствую, как горячая волна возбуждения затапливает меня с головой.

– Пожалуйста, Андрей, отпусти. Мы не должны…

– Не могу.

Мы уже не пьяны, и когда он входит в меня, я обещаю себе, что это в последний раз.

* * *

POV Андрей

– Здравствуй, сынок! Ну, как все прошло? Как свадьба? Отшумела?

Я захожу в свой дом – в дом моих родителей, разуваюсь, сбрасываю с плеч пиджак и нахожу мать на кухне. Она сидит у стола, закинув ноги на соседний стул, и что-то печатает в ноутбуке. Повернув голову, бросает на меня короткий взгляд из-за очков и снова возвращается к работе.

Для родителей я был на свадьбе друга. Чем не версия?

– Отлично, ма. Невеста была просто красавица. Так и хотелось съесть!

Я целую мать в щеку, и на этот раз она грозит пальцем:

– Но-но! Смотри мне, Андрей, не натвори дел! Ох, – вздыхает, – поскорее бы ты уже и сам женился. Мы с отцом не молоды, внуков хочется. Вот Аллочка, чудесная же девушка, и так тебе подходит. И умница, и красавица, и врач, что немаловажно! – делает ударение на последнем слове. – А фигура какая! Я уже молчу о том, как хорошо ее семья к тебе относится.

Я сажусь на стул и откидываю плечи на высокую спинку. Расстегиваю рубашку на груди.

– Не начинай опять, ма.

– Но ты же ничего не хочешь слышать! – возражает мать.

– Не хочу. Меня не впечатляют скучные сухопарые девственницы. Я люблю жизнь.

– Господи, Андрей! – восклицает родительница. – И в кого ты у нас такой?

– Какой?

– Обормот!

– Ну спасибо, родная, – я смеюсь, глядя на мать. Она тоже улыбается, но ей не все нравится, и я вижу грусть в ее глазах.

– Боже мой, сын! Что у тебя на шее? Ты на свадьбе у друга был, или в доме терпимости? Как завтра на работу-то пойдешь, гуляка? Ну сколько это может продолжаться? Хоть бы нас с отцом постеснялся!

– А что там? – я провожу ладонью по шее и выше, чувствуя на подбородке колючую щетину.

Но мать только отмахивается.

– Потом посмотришь. Есть будешь?

– Буду.

– Так я и думала. – Она закрывает ноутбук и встает. Качает недовольно головой. – Голоден, значит. Наверняка с какой-нибудь свиристелкой со свадьбы слинял, да? Ох, Андрей, Андрей…

Позже, уже в своей комнате, я достаю из кармана брюк бумажник, и вместе с ним на пол падает нетронутая пачка презервативов.

Я поднимаю ее и задумчиво верчу в пальцах, рассматривая с долей удивления. Со Светкой даже в голову не пришло их использовать. Не вспомнил. Почему? Неужели всему причиной ее признание?

Но ведь с другими меня останавливали иные факторы. Я врач, и не могу о них не помнить.

Однако Уфимцева ощущалась, как чистый кайф, которым хотелось упиться, а корни желания уходили слишком глубоко, чтобы от него отказаться.

Мы оба были пьяны, это так. Но понимал ли я сам до конца, чем для нас двоих может окончиться вечер? Чего добиваюсь, когда давал волю рукам? Когда соблазнял тихим шепотом. Понимал ли, что готов шагнуть за границу дружбы?

Да, понимал. От того и пробуждение не показалось ошибкой. Мне хотелось Светку с первой встречи – вот что было правдой.

Я всегда любил женщин, а Уфимцева еще в школе обещала стать лучшей из них. О ней были первые подростковые фантазии, первая ревность и первая досада, что вновь и вновь выбирала не меня. О ней думал вчера, когда стояла близко, когда смеялась и обнимала, лаская голубым взглядом. Желание просто затмило голову.

И сейчас, после нашей общей ночи, я все еще не могу отпустить ее из памяти.

Я убираю презервативы в ящик комода, раздеваюсь и направляюсь в душ. Но мысли не уходят, и при воспоминании о голой Светке, кончающей подо мной, тело вновь наливается желанием и напрягаются бедра. Если бы она не ушла, мы бы на многое решились. В моей жизни были женщины, которых я легко забывал, были те, к кому возвращался. Уфимцеву я не мог отпустить сам. Даже из мыслей.

Моя жена, надо же. У меня теперь есть жена, и ее темперамент мне полностью по душе. От ее тела можно свихнуться. С ней можно посмеяться и поговорить.

Я наклоняюсь к зеркалу и вижу на шее след от ее губ, а на плече царапины от зубов. Мы оба слетели с катушек. Не понимаю, почему друзья не могут быть любовниками. Ведь ей определенно понравилось.

Нам обоим понравилось. Мы могли бы повторить это еще много раз, но…

Друг. Она нуждается во мне, как в друге. Че-ерт.

А я люблю баб. Да, твою мать, я люблю баб, а они любят меня!

Нет, Светка не настолько циник, чтобы закрыть на это глаза. Да и наш уговор был о другом.

Я вздыхаю и отворачиваюсь. Она права, нам лучше остаться друзьями и все забыть.

Друзьями, у которых случилась первая брачная ночь.

Что ж, бывает.

* * *

– Андрей Павлович, что мне сказать Кравцову из шестой палаты? Он уже полчаса ждет под перевязочной. Жалуется на боли в области паха и на то, что его беспокоит дренаж. Это больной Гарькушина.

Я возвращаюсь в свой кабинет после осмотра послеоперационных больных, когда меня на пороге окликает медсестра.

– Температура есть?

– Тридцать семь и семь. Андрей Павлович, если честно, он неважно выглядит.

– А этот Кравцов в курсе, что Сергей Витальевич на работе?

– Конечно, но он хочет только вас.

– Анна Ивановна, мы здесь не девицы на выбор. Есть внутренний вопрос врачебной этики, вам ли не знать.

– Да я-то знаю! Но этот Кравцов грозит написать жалобу главврачу и в Здравнадзор! Он какой-то там районный депутат. Стала бы я вас беспокоить!

– Хорошо, я посмотрю его, но мне нужна история болезни, анализы и снимки. И пока ни слова Гарькушину. Если понадобится, я с Сергеем Витальевичем сам поговорю.

– Андрей Павлович! У нас экстренная – двойное ножевое ранение в брюшную полость! Срочно в операционный блок!

– Как ты, Андрей? Устал?

Операция закончена, я снимаю маску, перчатки и споласкиваю руки в хирургическом умывальнике. Операция длилась три часа – мы все устали.

Рита стоит рядом и смотрит с интересом. Больного только что увезли в реанимационную палату, можно и расслабиться.

– Есть немного. Слава богу, конец рабочей смены. Сейчас домой.

– Как прошли выходные? Судя по тому, что ты меня второй день не замечаешь – хорошо?

Я замираю на мгновение, а затем пожимаю плечами.

– Да, отлично.

– Ну и кто она? Еще одна твоя победа, а? Доктор Шибуев?

Бровь приподнимается, и я поворачиваю голову к молодой женщине. Улыбаюсь краем рта, удивившись собственному ответу.

– Скорее уж поражение.

Рита замечает недвусмысленные следы на моей шее и с обиженным смешком сторонится.

– Что-то не похоже. И сколько лет твоему поражению? Восемнадцать-то хоть есть? Что она у тебя такая несдержанная!

– Не переживай, есть.

– И что, неужели зацепило, Андрюш?

– Как всегда. Прямо в сердце.

Рита смеется. Ну да, ей ли меня не знать.

– Так я тебе и поверила! – снова подступает ближе, задев бедром. Обещает игриво: – Ничего, придет время, и ты снова будешь мой. Я дождусь.

Она говорит это уверенно, и у меня чуть не срывается признание, что я женат.

Удивление удается скрыть, плеснув воду в лицо. Я вытираю руки бумажной салфеткой и бросаю ее в ведро. Оборачиваюсь, чтобы уйти.

– Ритуля, лучше проверь еще раз операционную и иди домой.

* * *

Ворота в детский дом закрыты. Высокий кирпичный забор скрывает от любопытных глаз внутренний двор, но я слышу из-за забора голоса детей и собачий лай. Нажимаю на кнопку домофона в надежде, что мне кто-нибудь, да ответит.

Отвечают не сразу, но динамик все же оживает:

– Здравствуйте. Вы что-то хотели, молодой человек? Это территория детского дома.

Ясно. Значит, здесь есть видеокамера. Я нахожу ее взглядом и улыбаюсь.

– Да, хотел. Мне нужна Светлана Шибуева – ваш сотрудник. Я могу ее увидеть?

Черт, я наверняка наглею, называя свою фамилию, однако у меня есть причины злиться. И пусть эта злость неявная… Я почему-то оказался не готов к тому, что за неделю с момента нашего расставания Светка ни разу мне не позвонит.

– Простите, но в нашем рабочем штате нет сотрудника с такой фамилией. Вы ошиблись.

– А я уверен, что есть, – настойчиво возражаю. – Отсюда мне хорошо видна ее машина. Возможно, вам фамилия Уфимцева о чем-нибудь скажет?

Мне не отвечают, но через минуту дверь в воротах все же открывается, и в просвете появляется немолодая женщина. Окидывает меня строгим взглядом.

– Возможно, и скажет. Но прежде могу я поинтересоваться, кто вы такой? И по какому вопросу хотите увидеть Светлану?

С признанием не возникает проблем, и это даже не кажется странным.

– Можете. Я ее муж. А увидеть хочу по личному вопросу.

В женщине борются два чувства – человеческое любопытство и профессионализм. Но, в конце концов, она разрешает мне войти.

* * *

– Наташа, это замечательно, что ты все-таки решилась написать письмо старшему брату и рассказать ему о своих успехах. Я уверена, для него это очень важно – получить весточку от младшей сестренки. Узнать, что у тебя все хорошо, что ты учишься и помнишь о нем. И рисунок твой мне нравится – какой красивый дом! Конечно, я с удовольствием помогу тебе отправить письмо, но ты вовсе не обязана его мне показывать.

– Но я хочу, Светлана Анатольевна! Хочу, чтобы вы прочли! А вдруг я написала его неправильно? Там точно есть ошибки!

– Даже если и так, поверь, когда твой брат это письмо получит, он не обратит на них внимания. Ему куда важнее ты.

– А если он мне не ответит? Вдруг он не получит мое письмо? Что тогда?

– Тогда мы напишем ему еще одно письмо. И еще одно! Не переживай, Наташа, мы обязательно его найдем, и ты расскажешь Славе о себе и своих друзьях.

Немолодая женщина ведет меня по длинному коридору, заглядывает в небольшой кабинет с открытой дверью, к которому мы подошли, и подзывает к себе.

– Извините, что отвлекаю, Светлана Анатольевна, но тут к вам пришли!

– Кто там, Анна Викторовна? – я слышу спокойный Светкин голос. – Неужели из инспекции? Уже довольно поздно для визита.

– Нет, это по личному вопросу. Здесь ваш муж.

– Кто?!

– Ваш муж, Светлана Анатольевна. Кстати, от души поздравляю! Да вы не стесняйтесь, молодой человек, – обращается ко мне неизвестная Анна Викторовна. – Проходите! Наташа, а нам пора ужинать, – она подходит к девочке лет десяти и обнимает ее за плечи. Торопится уйти. – Ты почему до сих пор не в столовой? Пойдем, я отведу тебя, а заодно расскажешь мне о брате.

Они обе уходят, и только тогда я вхожу в кабинет и здороваюсь с Уфимцевой:

– Привет, Света. А вот и я.

Она сидит за столом и растерянно поправляет воротник. Поспешно встает, убирая за ухо светлую прядь волос.

Какое-то время мы смотрим друг на друга, и в этот миг я готов поклясться, что оба вспоминаем, чем закончилась для нас последняя встреча и как сложно оказалось расстаться.

Однако мы давно уже не дети, чтобы краснеть от подобных воспоминаний, и Света не дает волнению проступить румянцем на щеках. Всего мгновение, отданное на откуп сомнению, и вот я снова в ее глазах всего лишь друг.

– Андрей? Привет. А ты как здесь оказался? – она удивляется искренне, и ее губы трогает улыбка.

– Я звонил тебе, но ты не ответила. Решил сам заехать, узнать, как у тебя дела.

– Но как ты меня нашел?

– Светка, мы не в тайге живем. Один звонок Рыжему, и его Таня подсказала адрес. А дальше известная связка – автобус, остановка, домофон. Ах, да! Анна Викторовна. Кстати, приятная женщина.

– Да, это наш завхоз. Хороший человек. Ой, ты проходи! Садись! – суетится хозяйка кабинета. – Если честно, ты меня врасплох застал. Так неожиданно тебя здесь увидеть.

Света выходит из-за стола, предлагает мне стул, и сама садится рядом. Не близко, но и не настолько далеко, чтобы обозначить невидимую границу между нами, как если бы мы оказались чужими людьми.

Конечно, от нее приятно пахнет, и конечно, фигура с мягкими изгибами и тонкой талией мне по вкусу. Сознание само отмечает важные детали, а взгляд скользит по обтянутому тканью округлому бедру. Сегодня на ней пепельно-розовая блузка и серая узкая юбка длиной до колен. На ногах туфли на шпильке. Светлые волосы убраны в пучок на затылке, отчего голубые глаза кажутся еще больше.

Я смотрю в них, а сам думаю о тонких чулках на ее молочных бедрах. Мне понравилась эта деталь одежды на абсолютно голом теле.

Наверняка они и сейчас на Светке, но мысли не совсем уместные, и я заставляю себя переключить внимание на кабинет. Обвожу его взглядом – светлый, чистый и очень скромный. На одном из стендов висят детские рисунки и аппликации. На стене – изображения знакомых сказочных героев, и даже…

– Неужели это «Заповедь» Киплинга? – удивляюсь я, заметив на стене белую рамку, а под стеклом стихи, хотя почему – и сам не знаю.

– Да, она, – улыбается Светка. – Помню, в школе ты читал это стихотворение лучше всех, – вспоминает. – Иногда я прошу старших ребят его прочесть. Иногда читаю им сама. Это стихотворение висело на стене в нашем классе, помнишь?

– Помню.

Я возвращаю взгляд к девушке. Вижу ожидание в ее глазах, но вместо того, чтобы объяснить причину, зачем пришел, говорю совсем другое.

– Извини, теперь все знают, что ты Шибуева. Но я так понимаю, на работе нет смысла это скрывать?

Чего я в этот момент жду? Того, что замечу досаду в лице Уфимцевой?

Досады нет. Есть напряжение в улыбке и в наших позах, в неблизкой близости между нами, но и только.

– Все нормально, Андрей, – спокойно отвечает Света, – директор уже обо всем знает. Теперь узнают и другие. Когда ты мне звонил?

– Часа два назад. Я думал, что ты заканчиваешь работу раньше.

– Не всегда, иногда приходится задерживаться – вот как сегодня, – объясняет Уфимцева. – Телефон в сумке, а сумка в кабинете. Я уходила к Андрюшке в это время, поэтому пропустила твой звонок. Честно говоря, я и сама собиралась тебе позвонить, но ты меня опередил. Андрей?

– Что?

– Скажи, зачем ты пришел? Я имею в виду сюда, в детский дом. Ведь ты мог и позже меня найти.

Светка, как всегда, верна себе и задает вопрос в лоб. Но ответить на него не так-то просто. Я прежде снова охватываю взглядом кабинет. Встаю, подхожу к окну, чтобы увидеть за ним мир, до сих пор мне незнакомый. Мир, в котором дети живут отдельно от родителей.

– Мальчик, которого ты хочешь усыновить… – Я поворачиваюсь к Светке и сую руки в карманы брюк. – Света, ты познакомишь нас? Я хочу его увидеть. Он ведь здесь?

Она тоже встает. Интересно, о чем думает, когда с сомнением смотрит? Когда закусывает губы, словно на что-то решаясь. Ведь не такой уж я страшный на самом деле, чтобы пугать внешним видом детей. Да и трезв сегодня, как стеклышко.

– Андрей…

– Света, я помню все, о чем ты рассказала. Не нужно повторять. Ты и сама знаешь, что это необходимо.

– Да, знаю, – она кивает, соглашаясь. – Хорошо. Андрюшка здесь и, конечно, я приведу его. Только, пожалуйста, будь с ним осторожен. Не жди, что он сразу пойдет на контакт.

– Разберемся.

Но на деле разобраться оказывается непросто. Худенький, темноволосый мальчишка появляется со Светой за руку, входит тихо и просто не замечает меня. В этой комнате два взрослых человека, но все его внимание сосредоточено на Уфимцевой. Точнее, на пальцах молодой женщины, которые он крепко сжимает.

– Андрюша, это дядя доктор – я тебе о нем рассказывала, помнишь? – осторожно объясняет Светка. – Его тоже зовут Андрей. Он хороший человек и мой друг. Он пришел к тебе. Давай попробуем познакомиться?

Она садится перед мальчишкой на корточки и осторожным взглядом просит меня подойти. На секунду я засматриваюсь на них – на светловолосую девушку и темноволосого мальчика. На лица, которые находят друг друга.

Ладонь Светы ласково гладит волосы ребенка, губы мягко улыбаются. Наверное, если бы Уфимцева не рассказала о своем отношении к Андрюшке раньше, сейчас я бы и сам обо всем догадался.

Нет, это не каприз и не побег от одиночества. Это не диагноз «бесплодие», дело вовсе не в последнем. Это чувство, обусловленное природой, когда в женских глазах теплится особый вид нежности, который с годами не проходит.

Каким бы обормотом я сам ни вырос, моя мать никогда не перестанет на меня смотреть вот так же – словно я для нее целый мир.

Но, кажется, пришла моя очередь поздороваться.

– Ну, здравствуй, тезка. Давай знакомиться?

Часом позже, когда красный «ниссан» останавливается у дома моих родителей, мы какое-то время сидим со Светой молча.

– Спасибо, что подвезла.

– Да ладно. Мне совсем не трудно.

«Ну, давай же, скажи еще что-нибудь», – прошу я мысленно. Мне не хочется уходить. И Светка говорит:

– Андрей, насчет Андрюшки…

– Да?

– Он ни с кем не разговаривает, не подумай, что дело в тебе. Он вполне нормальный ребенок, просто однажды потерялся и забрался в кокон, из которого ему предстоит выйти. И он старается. Для него этот мир чужой, ему нужен дом. Я для него дом, поэтому со мной он говорит.

– Я понял.

– Знаешь, сегодня мы гуляли и учили стихи. У него хорошая память. Он все еще молчалив, но ему нравится меня радовать. Видел бы ты, как он улыбается, когда видит, что я довольна. Когда мы оказываемся наедине, он словно оживает.

Я поворачиваю голову и смотрю на Свету. Она и сама оживает, когда говорит о своем Андрюшке.

– Ты сказала, что получила паспорт и готова подать новое заявление на усыновление. Что необходимо от меня?

Пальцы Светы, лежащие на руле, напрягаются, и она поворачивает ко мне лицо.

– Андрей, ты и правда готов?

Я тоже смотрю на нее.

– Я уже дал свое согласие в ЗАГСе, Шибуева, давай идти дальше.

Она сглатывает, но кивает.

– Нужен общий пакет документов от нас двоих. Все стандартно, Андрей. Копии паспорта и свидетельства о браке. Справка об отсутствии судимости и заключение о состоянии здоровья. Справка о заработной плате. А еще мне необходимо твое письменное согласие на усыновление, заверенное нотариусом.

– Хорошо. Что ты решила с жильем?

– Я разговаривала с родителями, они готовы купить нам с Андрюшкой квартиру. Я как раз сейчас рассматриваю с агентством подходящие варианты. Конечно, на это уйдет время, и надо все предусмотреть, но думаю, что в течение месяца смогу решить этот вопрос. Комиссии важно удостоверится, что ребенок будет расти в нормальных условиях.

– Света, у меня уже есть квартира, и я не собираюсь ее продавать. Тебе ведь нужен документ, подтверждающий право собственности у одного из супругов?

– Вообще-то, да.

– Насколько я знаю, закон не запрещает супругам иметь больше, чем одно недвижимое имущество. Так зачем ждать месяц? Просто укажешь потом, что приобрела жилье. Это поможет тебе ускорить процесс усыновления?

– Нет, Андрей, это слишком, – не соглашается Света.

– Знаю, но мы ведь с тобой… друзья?

Я бросаю на Уфимцеву взгляд и выхожу из машины. Она сидит не шелохнувшись, наблюдая за мной.

Почему злость не проходит? Невнятным раздражением першит в горле, а дать объяснение этому першению я не могу.

Я смотрю на Светку, снова пряча руки в карманы брюк.

– Может, зайдешь на чай? – вдруг предлагаю. – Дома родители, так что все пройдет целомудренно. Обещаю даже не провожать. Ну разве что к машине.

– Нет, – она качает головой. – Лучше не надо, Андрей. Ты же и сам все понимаешь, – отвечает и внезапно признается, отведя взгляд: – Мне понадобилась неделя, чтобы снова посмотреть тебе в глаза. Ты и так даешь мне гораздо больше, чем друг.

Я разворачиваюсь и ухожу к подъезду, но Светка окликает меня:

– Андрей! – Открыв дверь автомобиля, встает тонкой шпилькой на асфальт. – Спасибо, что пришел! Я бы сама не решилась тебя попросить.

* * *

POV Света

В это воскресное майское утро солнце светит по-летнему высоко и просыпаться не хочется. Какое счастье, что сегодня выходной, и можно еще немного поваляться в постели.

И как обидно, что кто-то в этом мире считает иначе.

Я отвечаю на звонок спросонок – телефон все звонит и звонит – и не сразу узнаю голос.

– Привет, Светуль! Как жизнь молодая? Цветешь и пахнешь?

– Кто это?

– Я в городе, не хочешь встретиться? У меня целый день свободен. Хочу тебя увидеть.

– Ф-феликс? Ты, что ли?

– Я… – но что там дальше следует за «я», мне не интересно. Я уже отключаюсь, брезгливо столкнув сотовый подальше с подушки, и укрываюсь одеялом.

Это уже не смешно. Только бывшего в моей жизни и не хватало.

Какого черта, Господи? Не-ет, спать. Спать!

Давно в прошлом осталась драма, когда любимый человек за две недели до свадьбы передумал на мне жениться. Нет, через месяц он, конечно, опомнился, но уже от отношений отказалась я.

Тогда все это было больно и по живому – новость о собственной неполноценности, ночные разговоры и обесценившиеся признания. Словно кожу сняли и подставили голую плоть ветрам, а сейчас, шесть лет спустя, когда наросла рубцовая ткань и зачерствела душа, этот фарс-раскаяние даже на комедию не тянет.

Телефон вновь звонит, и мне приходится его выключить: ну до чего же абонент надоедливый.

Но когда двумя часами позже я выхожу из подъезда своего дома и иду к стоянке автомобилей, я понимаю, что встречи не избежать.

– Света! Подожди, Света! Привет…

Феликс выходит из салона дорогого БМВ с цветами и трусит навстречу, широко улыбаясь. Жаль, что я его поздно заметила – непременно бы свернула с дороги. А так мне приходится остановиться и сощурить глаза от солнца.

– Слушай, Коновалов, а давай я отвернусь, а ты сделаешь вид, что тебя здесь никогда и не было? И цветов не нужно, сколько раз говорила.

– Как всегда шутишь? – старый знакомый преграждает путь, рассматривая меня «воскресную» – без макияжа, в джинсах, с распущенными волосами и веснушками на носу, которые в обычный день не разглядеть.

Ну, посмотри, посмотри. Как будто от этого прицельного взгляда что-то изменится.

– Почему это? – вскидываю бровь. – Нет. Я совершенно серьезно удивляюсь, откуда ты взялся и зачем?

– Оттуда, – Коновалов показывает большим пальцем за спину, важно расправляя плечи. – Налаживаю бизнес. Кстати, отлично справляюсь без отца.

– Да ну? Ну, так и дуй туда, откуда взялся, раз такой молодец. А здесь-то ты чего забыл?

– Тебя, Свет, – Феликс снова норовит всучить цветы, но у него не получается. И не получится – я давно не принимаю подарков от всех подряд. – Целый год ведь не виделись!

– Ой, Коновалов, – я отмахиваюсь от бывшего парня, едва не ставшего моим мужем, как от назойливой мухи. Пытаюсь его обойти, но он не позволяет. – Не начинай, а? – прошу, хотя на самом деле мне безразлично. – Иди лучше жене расскажи, с кем ты не виделся и сколько.

– А я развелся, Светуль! Бесповоротно и навсегда! Я и не хотел ее никогда!

– Да? – я неподдельно удивляюсь. – Надо же! Какая умная у тебя оказалась жена!

Я все-таки обхожу Феликса и иду по тротуару, но он идет рядом. И не думает исчезать, хотя мне не лень еще раз озвучить пожелание о нем забыть. А как хорошо-то день начинался!

– Кусаешься, да, Светка? – обиженно замечает парень. – А между прочим, это не я, а ты сочинила историю о том, что выходишь замуж, когда я за тобой вернулся. Еще и зажималась при мне с другом – разыграла фарс! Может быть, я потому и женился! Тебе назло! Ты об этом не думала?

Да плевать я хотела! Думать еще о нем.

– Какой ужас! Ну, давай, сделай мне выговор в личное дело. И валерьянки попей на досуге, страдалец, а то какой-то ты нервный.

– Я давно знаю, что у него есть семья. У твоего Рыжего, – сердится Феликс, как будто имеет на это право.

Я хмыкаю. Честное слово, могла бы – рассмеялась, а так только усмехаюсь, и то без удовольствия. Год назад я была куда злее и, помнится, без разговора послала Коновалова к черту.

– И дети есть, – подтверждаю. – Кстати, у Витьки замечательные малыши, я их обожаю. Ты это хотел сказать?

Нам все же приходится остановиться и повернуться лицом друг к другу.

Феликс колеблется, но решается сказать, не сумев спрятать вызов в глазах:

– Может быть.

Ну надо же, какой обиженный. Это ведь не он, это я оказалась с браком. Еще и гулящая, ко всему. И после этого я должна чего-то с ним хотеть?

– Хорошо, Светуль, я понял, что приехал не вовремя, – Коновалов примирительно поднимает руки, снова надевая на лицо улыбку уверенного в себе человека. – Но как насчет вечера? Слушай, давай все забудем – мы же взрослые люди, в конце концов! Сходим в ресторан, посидим. Вспомним прошлое. Просто хорошо проведем время вдвоем – у нас же есть о чем поговорить. А?

Вспомним прошлое?

В душе шевелится злость. Ни черта там не зачерствело! Все снова живо и оголено.

Я собираюсь Феликсу ответить прямо и без цензуры. Объяснить, что некоторые события забыть невозможно. Что до сих пор болит. Мне нечего вспоминать и нечего возвращать из тех, наших былых отношений, которые меня чуть не убили. Ну, не воскрешать же в памяти собственные мысли о бесцельности существования, и ощущение пропасти под ногами, когда, узнав о бесплодии и о том, что такая невестка семье Коноваловых не нужна, хотелось взойти на ближайший мост и броситься в реку.

Сходим в ресторан? Хорошо проведем время вдвоем?

Я намереваюсь выдать борову, стоящему передо мной, приличную порцию желчи – я это умею, но вместо этого внезапно вспоминаю другой ресторан, другого парня и другое прошлое, в которое бы мне действительно хотелось вернуться. Черные глаза, голодную улыбку и слова на ухо вместе с движением смелых рук: «Светка, я хочу тебя!»

И ведь хотел, котище, не соврал! Да так, что при воспоминании о близости в животе тут же шевелится горячий узел, а щеки заливает краска. Потому что не стеснялся, потому что брал, как хотел, и потому что не отпустило. Потому что сама хотела, а тело отвечало.

Стоило ждать два года, чтобы забыться в такой ночи. В первой брачной ночи с лучшим другом.

Чертов Шибуев!

И чертов Коновалов! Зачем только напомнил о нем.

Феликс видит изменения в моем лице и понимает по-своему.

– Света, у тебя что, кто-то есть? В этом дело?

Не в этом. Но кому какая разница?!

Надоело. Лимит терпения исчерпан, я отворачиваюсь и ухожу, на этот раз не позволяя старому знакомому усомниться в моем намерении.

– Эй, Уфимцева! Стой!

Но вдруг останавливаюсь, словно слова действительно пригвоздили меня к месту, заставив споткнуться.

Поворачиваюсь к Феликсу – он заметно полысел и раздобрел за эти годы; вспоминаю поджарую фигуру Шибуева – гибкую и сильную, так нравившуюся женщинам, и признаюсь, удивившись сама себе. Давая злости гордо прозвучать в словах.

– Знаешь, Коновалов, а ведь я вообще-то больше не Уфимцева.

– Что?

– Не Уфимцева, говорю. А ты что, думал, я никому не буду нужна?

* * *

Весь день я провожу с Андрюшкой, и это замечательное время для нас. Я забираю его из детского дома, и мы гуляем в парке – пока еще по тихим аллейкам и окраинам, где не очень многолюдно, где сочная зелень уютно шелестит молодой листвой, и маленькому Андрюшке несложно ощущать себя спокойно. Мы кормим птиц и белок, повторяем несложную считалочку о цветах радуги, и учимся видеть и не бояться окружающий нас мир.

Сегодня выходной день, на календаре майские праздники, и в парке полным-полно детворы. Она щебечет, смеется, проносится мимо яркими звонкими стайками, и эти правильные, живые звуки наполняют меня надеждой и радостью в ответ на осторожный интерес в светло-карих глазах ребенка, крепко сжимающего мою руку.

Вдалеке виднеется зона аттракционов и кафешек, в небольшом искусственном пруду плавают лебеди и утки. Я подвожу Андрюшку к полосатому лотку с игрушками, предлагаю выбрать любую, но мальчик отказывается от всего. Ничего не говорит, просто опускает глаза и замыкается в ответ на случайное, приветливое внимание продавца.

Это вовсе не стеснение, как предполагает последняя, это знакомый мальчику невидимый кокон, в который ему спрятаться проще, чем побороть страх и оказаться с незнакомым человеком лицом к лицу.

Мне так и не удается побаловать его лакомством, но я стараюсь не показать своего огорчения, иначе малыш расстроится. Несмотря на хитрый схрон, в котором он прячется, он очень чутко настроен на мое настроение и через меня воспринимает большой мир. Это его способ не потерять нить, ведущую к людям, и я не могу спугнуть его первые самостоятельные шаги и не настаиваю.

Мы приезжаем домой и обедаем с девчонками. Квартира моих родителей знакома Андрюшке, и невозможно не отметить положительные изменения в поведении мальчика, произошедшие со времени его первого появления здесь. В этом доме меня любят и ждут, здесь комната, в которой я живу, здесь люди, которых люблю, а значит, это немного и его дом тоже.

Андрюшка уже не сторонится моих родных, и когда мама с папой хлопочут рядом (еще не обращаясь к нему, но упоминая его имя), мальчик уже не жмется к моему боку, как бывало, а прислушивается к разговору. Не сидит, спрятав взгляд, когда любимцы семьи – джек-рассел-терьер Волька и кот Партизан вертятся у ног, а улыбается, пусть пока и не пробует с ними играть.

А еще с любопытством поглядывает на мою младшую сестру Ляльку и на ее парня Костика – недорослей недопанков, считающих себя настоящими готами, уплетающих за столом вместо черного кофе, черного риса и черного шоколада вполне себе белую курицу и рис.

Не уверена, что их увлечение готической субкультурой продлится долго, но сейчас эти два семнадцатилетних чудика – бестолковые и милые, одетые во все черное, шипастое и блестящее, обвешанные цепями и браслетами – представляют собой живописное зрелище, и Андрюшке сложно отвести от них взгляд.

Рядом со мной он учится держаться смелее, и это радует. И как же тяжело на душе от понимания, что, вернувшись в детский дом, оставшись один, он снова спрячется от всех под невидимым колпаком, отказываясь отзываться на звуки своего имени.

Это одна из причин, по которой я хочу поскорее забрать его. Я очень хочу, чтобы он жил и рос обычным ребенком. Хочу увидеть его самостоятельные шаги и услышать открытый смех, пусть даже он никогда не назовет меня мамой.

Это то, что я чувствую.

А вечером я звоню Андрею. Но не сразу. Прежде даю себе долгую минуту времени, чтобы собраться с мыслями и оставить в голосе уверенность. Она мне сейчас очень нужна.

Я все еще не могу простить себе нашу ночь с Шибуевым. Воспоминание не желает исчезать из памяти, какие бы оправдания случившемуся я ни находила, и всякий раз в красках встает перед глазами, когда я слышу или вижу Андрея – утро, пробуждение и мы. Сумасшедшие и жадные, уже осознанно отдавшие на откуп ночи еще одну близость. Несмотря на заключение брака – свободные люди во всех отношениях. Без чувств и эмоций.

Ведь так?

Именно. И Андрею это известно даже лучше, чем мне.

Так, может, и правда, все случилось лишь потому, что у меня давно никого не было? Тело словно с ума сошло, забыв о границах и напитываясь удовольствием. Не уступая в жадных ласках смуглым мужским рукам. И даже сейчас от одного воспоминания о них готово налиться жаром.

Этих мыслей немало, как бы я себя ни уверяла, что мы взрослые люди, и пусть не застрахованы от ошибок, но корить себя за них или нет – только в нашем праве. И в нашем праве переступить через эти ошибки и жить дальше.

Да, как друзья. Так, словно между нами ничего и не произошло, уверенно глядя друг другу в лицо. Все это просто секс и физиология, как выразился горячий доктор Шибуев в нашу первую встречу в кафе. Минутная слабость тел, не имеющая значения.

А границы уже и так обозначены.

Он мой фиктивный муж. Друг, который не подвел, и который мне нужен. Вон, даже с Андрюшкой познакомиться пришел в детский дом. Сам.

Я не могла на это и надеяться, понимая, что для опеки и решения суда это необходимо. Все думала, как Андрею объяснить. И опешила, увидев его в дверях своего кабинета. Высокого, темноволосого парня в расстегнутой куртке. Черные глаза и губы, растянутые в привычной ухмылке. И вновь за карим взглядом ничего не разглядеть. Испугалась было, что передумал, опомнился…

Но нет.

Успокойся, Светка, и приди, наконец, в себя. Забудь. Забудь! Ты просто слишком долгое время была одна, а твой друг оказался отличным партнером в постели. Еще один день, и все успокоится. В конце концов, есть способы выкинуть Шибуева из головы. Как вариант – утолить собственный голод ни к чему не обязывающей связью.

А потом с отвращением выклевать собственный мозг и еще два года никого к себе не подпускать, гадливо вспоминая чужие прикосновения.

М-да, этот вариант, Уфимцева, тебе уже знаком. Ну уж нет, лучше одна.

Да и какая я теперь Уфимцева?

Светлана Шибуева. Все не привыкну никак. И зачем Андрею понадобился этот каприз с фамилией?

Согласившись на него, я и подумать не могла, что принадлежать мужчине, пусть и на словах – не пустой звук. Что даже не появление мужа в моей жизни, а новая фамилия заденет что-то личное, проникнет в код сознания, изменив его структуру. Что мне в какой-то момент будет непросто сказать Андрею «Привет».

– Привет, Андрей.

– Привет, Шибуева.

По телефону разговаривать легче, и голос меня не подводит.

– И почему мне кажется, что тебе доставляет удовольствие меня так называть.

– Тебе не кажется, Светка. Мне это доставляет удовольствие. Все еще не могу поверить, что ты моя жена.

– Не смешно, Шибуев.

– А разве похоже, что я смеюсь?

– Тогда злишься? Я ведь чувствую, что злишься.

– Злюсь.

– Но почему? Я стараюсь не появляться в твоей жизни, как и обещала.

– Свет, я по-прежнему Андрей, которого ты знаешь с детства. Ничего не изменилось – это я говорю на случай, если ты сомневаешься. И если понадобится, готов повторить снова.

– Я не сомневаюсь.

– Шибуева, не ври мне. Никогда. Не нужно подбирать слова, чтобы поговорить со мной. И избегать не нужно. Мне трудно угадывать твои шаги, когда ты сторонишься меня и пробуешь решить проблемы в одиночку. Да, ты обещала, я помню, но я в свою очередь обещал тебе помощь. Мне не все равно, чем ты живешь, но ты молчишь.

Значит, он чувствует? Тогда действительно глупо ходить вокруг полыньи, зная, что все равно придется сунуть в нее руку и попробовать нащупать на дне удачу. В эту секунду получается вдохнуть воздух полной грудью и расправить плечи. Это действительно мой старый друг.

Прочь свадебную ночь, как дурной сон! Даже улыбнуться получается, пусть Андрей этого не видит.

– Да, конечно! Я звоню насчет школы приемных родителей. Ты мне нужен, Андрей, без тебя не справиться.

– Я понял. Скажи, когда и где?

* * *

Он приходит взъерошенный и уставший. Спрыгивает с подножки автобуса и, заметив на стоянке у отдела опеки мой красный «ниссан», направляется навстречу. В его руке строгая папка, и я догадываюсь, что там необходимые мне документы.

Откуда Рыжий мог знать, что Андрей окажется таким ответственным? Неужели он всегда знал его лучше, чем я? Парня, который в школе с легкостью лучшего ученика решал задачи, и с такой же легкостью терял дневники, когда в них не оставалось места для замечаний. Дрался, прогуливал уроки и всегда нагло улыбался учителям – умный, отвязный подросток, плюющий на условности.

– Мне кажется, или ты приехал прямиком из больницы? – я огорчаюсь, увидев покрасневшие глаза парня. Выхожу из машины, чтобы его встретить. – Разве ты не вчера был в сутках? Мне Витька сказал, – спешу объясниться в ответ на заинтересованный взгляд.

– Вчера. А сегодня оперировал в клинике отца. Сложный случай, пришлось ассистировать. Когда у тебя в родителях сам Пал Палыч, – улыбается Андрей, – это преступление – не внимать рукам мастера. Ну, привет, Света, – он наклоняется и целует меня в щеку.

Протягивает папку, словно букет, приглаживая ладонью взлохмаченную ветром макушку. Конечно, шутит, заставляя дрогнуть в улыбке уголки и моих губ:

– Руку я тебе уже отдал, Уфимцева, теперь держи вместо сердца мое личное и полное досье. Рад сообщить, что здоров, как бык, и не беден – заверено нотариусом.

Придумает тоже! Еще бы алой лентой папку-сердце перевязал. Хотя я безумно ей рада и прижимаю к груди.

– Ну на быка, Шибуев, ты точно не тянешь, – шутливо замечаю. – Так, максимум на голодного кота со вздыбленной шерстью. Кстати, очень симпатичного.

Неужели это я сказала?

Андрею стоит поднять бровь и ожечь черным взглядом, как общее воспоминание тут же опаляет щеки и отражается замешательством в глазах. Слава богу, он отворачивается первым, чтобы с интересом взглянуть на неказистое здание с облупленным фасадом и бронированной дверью, на которой виднеется солидная надпись «Отдел опеки».

– Свет?

– Что?

– Значит, здесь и находится та самая школа родителей, без которой усыновление невозможно?

– Да. Если ты только не кровный родственник.

– Тогда пошли, чего стоим? Я всегда обожал учиться.

* * *

В кабинете несколько пар разного возраста и психолог. Пожалуй, среди всех мы самые молодые, и наверняка поэтому вызываем у работницы опеки особый интерес.

Женщина лет пятидесяти представляется Оксаной Владимировной и знакомит нас с понятием «приемные родители». Называет всех кандидатами и предупреждает об ответственности перед законодательством в сфере защиты прав детей, оказавшихся на попечении у государства. Говорит о возможных проблемах и трудностях, с которыми сталкиваются родители в процессе воспитания приемного ребенка. О необходимых навыках общения в семье и сложном периоде адаптации. Об обязанностях и ответственности. Обо всем, с чем кандидатам еще предстоит познакомиться подробнее.

– Сколько вам лет, молодой человек? – строгий тон вопроса, и женщина поворачивает голову в сторону Андрея, привлекая к нему внимание других кандидатов.

– Двадцать семь, – Шибуев отвечает спокойно, положив скрещенные в кистях руки на стол, а вот я напрягаюсь.

– Вы еще весьма молоды. Не рановато ли для такого важного в жизни решения?

– Нет. Оно вполне обдуманное и взвешенное, можете мне поверить, – и ведь ни капли сомнения в глазах. Ну и Шибуев.

– Разрешите узнать, кто в вашей семье инициатор усыновления?

– Разрешаю. Жена.

В этом месте все смотрят на меня, но я для себя уже давно все решила.

– Как я вижу, она тоже весьма молодая особа, а усыновление ребенка – это очень серьезный шаг. Необходимо быть людьми предельно уверенными не только в партнере, но и в своем решении. Давно вы женаты?

От этого допроса становится не по себе, но я понимаю, что его придется пройти, нравится он мне или нет.

– Недавно. Но знаем друг друга больше двадцати лет. Моя жена – моя первая любовь, и случилась она очень давно.

Господи, я застываю на месте, но смотрю на женщину прямо, с улыбкой на губах. Я не могу позволить своей коллеге, куда опытнее меня в профессии, усомниться в словах моего «мужа».

– Могу я узнать причину, побудившую вашу пару усыновить чужого ребенка? – спрашивает психолог и, честное слово, я бы и сама на ее месте хотела узнать ответ.

Стандартный вопрос, но Андрей так не считает.

– При всем моем уважении к вам, Оксана Владимировна, не думаю, что в вашей компетенции заставить нас озвучить эту причину при всех. Это очень личное.

Андрей улыбается женщине весьма обаятельно, но при этом держится удивительно по-мужски. Я и не замечаю, как впиваюсь в его колено пальцами, умоляя замолчать. Хорошо, что под столом-партой не видно. Черт, конечно не в ее компетенции, всему есть границы, а вот решить выдать Андрею сертификат об окончании школы или не выдать – ей очень даже по силам.

Я чувствую, как на мою напряженную спину ложится рука Шибуева, успокаивая и поглаживая плечо.

– Но мы готовы обсудить ее с вами наедине. Правда, Света?

Правда. Да хоть со всем миром наедине, мне все равно!

– Надо ли понимать, что перспектива стать приемными родителями в вашем случае скорее долгосрочная, и рассматривается, как возможная? – спрашивает психолог, и Андрей без сомнения отвечает.

– Нет, я бы так не сказал. Мы твердо намерены усыновить ребенка в самое ближайшее время, и надеемся, что вы нам в этом поможете!

Я выхожу из школы приемных родителей на негнущихся ногах и, кажется, не чувствую почвы под ногами. Да, теперь у меня есть муж, но перспектива стать матерью не стала ближе. Мы молоды, и это словно приговор: работница опеки смотрела скептически. И даже год работы в детском доме не показался ей существенным аргументом. Как и мой сертификат заочной школы, полученный ранее.

Сейчас рядом появился Андрей, и именно ему в первую очередь предстоит на тренингах и итоговой аттестации доказать свою готовность стать родителем. Опека ясно дала понять, что хочет видеть нас обоих на «живых» занятиях. А я-то надеялась, что удастся обойтись парочкой вводных встреч с психологом.

Чем я думала, втягивая Шибуева во всю эту авантюру? Отнимая у него часы и минуты? Ох, надеюсь, он меня после всего не возненавидит. Но хуже всего время. Год, два или все три. Я не хочу ждать, пока опека признает нашу семью готовой стать родителями. Не могу!

А если Андрюшку решит усыновить кто-нибудь другой? Как я буду жить без него?

– Света, успокойся, слышишь? Ты дрожишь.

Не получается. Спина остается деревянной, а тело натянутым. И шаги даются непросто.

– Андрей, эта Оксана упрется и не даст разрешения, я чувствую. Заставит ждать! И снова мне откажут в усыновлении. Зачем ей свидетельство о браке? Какая разница, как долго мы женаты, если я люблю Андрюшку, как родного?! Господи, все зря! Чего она к тебе пристала?!

Это паника, и Андрей с ней справляется куда лучше моего. Недолго думая, обхватывает за плечи и прижимает мокрым носом к своей груди, забираясь ладонью под волосы.

– Светка, ну чего ты испугалась? – тихо смеется в ухо. – Это ее прямая работа, тебе ли не знать? Ты же не собралась так рано сдаться, правда?

– Но если откажет?

– Не откажет. Мне женщины никогда не отказывают, только ты.

Вот снова врет и даже не краснеет. И я не устояла.

Но нежность ладони, запах Шибуева и его теплая грудь делают свое дело и расслабляют. Не удержавшись, я поднимаю голову и смотрю в блестящие глаза. Огорчаюсь искренне, проведя рукой по гладкой щеке.

– Господи, ну почему ты у меня так молодо выглядишь? Котяра ты сметанный!

– Светка…

Губы и дыхание Андрея так близко, что мне приходится отступить.

– Ты устал, Шибуев. Давай я просто отвезу тебя домой.

* * *

POV Андрей

– И вот тогда она мне говорит: Ромчик, ты мне должен. И начинает перечислять, что именно. В Италию обещал – не свозил, шмотки зажал, с мамой не познакомил. И ещё говорит: жениться обещал. Я ей: быть такого не может! Когда? Я же не полный идиот! А если и должен, то, как щедрый человек, все долги прощаю!

– А она что?

– Истерику, конечно, закатила. Все как положено – слезы фонтаном, две тарелки вдребезги, рубашку новую порвала, стерва! А все потому, что, видите ли, приревновала меня к своей подруге.

– А ты что же?

– А я тут при чем? Я, что ли, ей тех подруг выбирал? Сначала – «познакомься, Ромчик, это Лилечка. Поцелуй мою подруженьку в задницу!» А потом – «Лилька, сучка, слезь с моего Ромки!» Видите ли, она хотела меня проверить. Ну, проверила. Ок, давай расставаться. Так нет же, обещал, говорит! И снова в слезы. Нет, странные они создания – бабы. В каком месте у них логика, Олег, я спрашиваю? Сначала рожу исцарапала, а потом кольцо ей купи!

– А черт его знает, Ром! Вот Андрюха наш серьезными отношениями не парится, и по итогу никому не должен. А главное, везде востребован. Красавчик!

– Кстати, Шибуев, что за брюнетка с тобой была здесь в прошлый раз? Высокая такая, с хвостом. Любительница мартини и боев без правил. Я теперь парень свободный, так что готов наладить контакт. Симпатичная девочка. Скинешь телефончик?

Пятница, вечер. Центр города. Спорт-бар «Маракана». Рядом друзья по вузу – Олег Гущин и Ромка Зайцев, такие же врачи-хирурги, как я.

Час назад закончился футбольный матч, но никто не торопится расходиться. Когда-то мы собирались здесь чаще, а сейчас у всех работа в разных клиниках и районах города, так что встретиться получается нечасто.

Я не фанат спорта, но прихожу сюда по старой привычке увидеть друзей. Вот и сегодня, куда больше матча между испанским и немецким клубами, мне хочется просто забыться в пьяном вечере и ни о чем не думать. Две последние недели прошли, как в тумане. В память въелся запах антисептика, крови и свет люминесцентных ламп. Кажется, так много я еще не работал.

– Не помню, Заяц. Сколько их было, этих брюнеток, – отвечаю Роме, прокручивая в пальцах на столе пустой бокал и думая о своем. – Кажется, мы здесь познакомились.

– Вот жук! – смеется Олег, хлопая меня по плечу. – И ведь действительно не помнит, это же Андрюха! Усек, Ромчик, прелесть свободы? Учись!

За соседними столиками народ пьет пиво, и только мы – коньяк. В уютном зале «Мараканы» приглушен свет, играет рóковая музыка и слышится смех незнакомых компаний.

– Эй, Солнце! – окликает Гущин от бара девушку-официантку. – Повтори нам, пожалуйста, трехзвездочный! За что выпьем, парни? – поднимает Рома свой бокал, когда коньяк появляется на столе. – За испанцев уже пили, за немцев тоже.

– Давайте за мужское единство и свободу от отношений! – предлагает Олег, и Ромка радостно соглашается.

– Точно! К черту ревнивых баб с их проверками! Да здравствуют холостяки!

Я останавливаю друзей в последний момент, разбив тост.

– Нет, погодите! Давайте лучше за Светку и ее мечту!

– А кто это – Светка? – удивляется Олег. – Что-то я такой не припомню. А ты, Ром?

Я смотрю на янтарную жидкость в бокале, на друзей, и признаюсь, невесело усмехнувшись своим мыслям:

– А Светка, парни, она и есть мечта.

* * *

На улице давно стемнело, дома никто не ждет, и я возвращаюсь к себе пешком. Почти час иду по улицам города, которые в преддверии ночи уже заметно опустели и стихли. И даже оказавшись у знакомого подъезда, не спешу заходить. Сажусь на скамейку, освещенную светом фонаря, расстегиваю куртку и чиркаю зажигалкой, чтобы зажечь и выкурить сигарету. Один.

Однако мое одиночество кое-кому не по вкусу. Я не сразу замечаю белый автомобиль и девушку, открывшую дверь «форда» и направившуюся ко мне. Ту самую брюнетку с хвостом, о которой спрашивал Зайцев. Знакомую из «Мараканы».

Она подходит и останавливается передо мной, какое-то время просто стоит, затем просит сигарету, и мне приходится встать, чтобы помочь ей подкурить.

Сегодня ее волосы распущены, а на лице нет улыбки. Впрочем, на моем тоже. От девушки пахнет парфюмом, но это не тот запах, который хочется вдохнуть и запомнить. Не тот, и я глубже затягиваюсь сигаретой, чтобы с тихой досадой выпустить дым.

– Привет, Андрей. Что-то ты совсем меня забыл. Не приезжаешь, не звонишь. Пришлось вот самой приехать узнать, жив ли ты. А ведь договаривались встретиться.

– Здравствуй, Инна. Как видишь – жив. Я не обещал, что получится.

Брови девушки приподнимаются.

– У тебя что, Шибуев, траур? Ты какой-то печальный.

– Почему? Нет.

Она растерянно хмыкает.

– Странно. Сам на себя не похож. Поздоровался официально – «здравствуй, Инна». Еще бы отчество вспомнил. Ты называл меня как угодно, но никогда по имени. Если честно, меня это жутко бесило. Вот и хочу узнать, что случилось?

– Ничего не случилось, Инна. Я просто не знаю твоего отчества.

Брюнетка поправляет на плече сумочку, улыбаясь смелее.

– Ну, при желании это легко исправить.

– Как, например?

– Например, узнать меня лучше. Каждому человеку есть чем удивить другого.

Я смотрю на нее, вспоминая наши встречи. Их было немного, но достаточно, чтобы девушка решилась сюда приехать. Снова затягиваюсь сигаретой, выдержав паузу, прежде чем ответить.

– Может быть, только зачем?

Инка отходит, бросает сигарету в урну, поднимает голову и смотрит на окна моей квартиры. Она знает, что в выходные я всегда возвращаюсь сюда. Даже если ухожу на дежурство.

– Странно, – говорит, удивляясь. – Ты сидишь у подъезда один. А дома никого?

– Никого.

Она спрашивает о другой возможной женщине, и ответ ее ободряет, иначе бы она сюда не приехала.

– Так, может, пригласишь девушку на чай? Посидим вместе, поговорим. Поздно уже, Андрей. Да и ты наверняка выпил. А я соскучилась.

Я выпил, но чувствую себя достаточно трезвым, чтобы разделить с ней ночь, и она это понимает. Возвращается, на этот раз подступает ближе, заглядывая в глаза.

Я думаю. Долго. Представляю, как буду ее раздевать, вжимать в свое тело, чувствовать на себе ее губы и вдыхать запах кожи. Запах чужой женщины, не моей, а от этого удушливо-раздражающий. Почти незнакомки.

Физиология подсказывает, что можно обойтись малым и свести все до пары минут. Разве не за этим она пришла? Мы с самого начала понимали, чего хотим друг от друга. Она всегда знала, что не единственная.

Я докуриваю до фильтра и метко посылаю сигарету в урну. Вместо того, чтобы обнять девушку, сую руки в карманы куртки, вдруг ей улыбнувшись.

– А знаешь, Инка, я женился. Можешь меня поздравить.

Пауза в несколько секунд заканчивается выражением неподдельного изумления, проступившего в лице гостьи. Я ее хорошо понимаю, но добавить к сказанному нечего.

– Ты… что сделал?!

– Я уверен, что ты меня расслышала.

– Но… когда ты успел, Андрей? Мы же с тобой только месяц назад виделись! Ты ничего не говорил о свадьбе.

– Чуть больше месяца как виделись. А месяц назад женился. Так получилось, прости, солнце. Думаю, не заварится у нас с тобой чай. Лучше возвращайся домой.

Но Инна не уходит. Она давно не юная девушка, чтобы убежать в слезах. Да и не должен я ей ничего.

Но обида слышна в голосе, ее не спрятать.

– Она что, залетела, да? У тебя будет ребенок, поэтому ты женился?

Я вспоминаю светловолосую девушку и темноволосого мальчика. Две фигурки, протянувшиеся навстречу друг к другу.

«Андрей, я для Андрюшки дом, со мной он говорит. Видел бы ты, как он улыбается, когда видит, что я довольна».

У меня?

Я вижу счастливую улыбку Светки и чувствую ее нежные пальцы на своей щеке. Внезапное воспоминание просто обжигает ее присутствием, окуная в весенний аромат пиона и розы. Для меня она всегда пахла именно так.

– Похоже, да.

– Так похоже, или все-таки будет? – холодно интересуется ночная гостья. Говорит уверенно, не сомневаясь в своей правоте:

– Шибуев, я знаю таких мужиков, как ты. Ты не создан для брака. Дети тебя не остановят, иначе ты бы не сидел сейчас здесь один. Если она не дура, то должна это понимать.

– Она понимает.

– И все равно вышла за тебя замуж? – Инка нехорошо улыбается, и мне вдруг становится по-злому интересно.

– А ты бы вышла? За меня замуж.

Брюнетка не отвечает. В тишине позднего вечера в доме гаснет еще одно окно, она разворачивается и быстро уходит, чтобы больше никогда не позвонить.

* * *

– Здравствуйте, Анна Викторовна. Это снова я.

– Здравствуйте, Андрей.

– А это вам!

Женщина, встретившая меня на пороге детского дома, на этот раз смотрит приветливо и легко приглашает войти. Удивленно замечает в моей руке букет ландышей, смущенно поправляя прическу.

– Мне?

– Вам, – я передаю ей в руки цветы и подмигиваю группке девчонок лет восьми-десяти, с любопытством высунувшихся навстречу нашим голосам из детской беседки. Они тут же смеются и разбегаются, а я поворачиваюсь к женщине:

– Я здесь кроме вас никого не знаю, а Света говорит, что вы хороший человек, и я ей верю. Мне будет приятно, если цветы вам понравятся.

Анне Викторовне ландыши нравятся, и она качает головой.

– Ох, Андрей, Андрей. Ну что вы такое придумали! Разве может эта прелесть не понравиться? Повезло Свете с мужем, что и говорить. Ой, – спохватывается она, – а Светочки-то вашей и нет! Они с Ольгой Валентиновной, нашей заведующей, уехали к спонсорам. Договариваться о транспорте. У нас же лето на носу, надо детей оздоровить за городом. С комфортом привезти и отвезти. Но скоро уже должны вернуться!

– Ничего. Не беспокойтесь, Анна Викторовна, я подожду. Если честно, я к Андрею Сомову пришел. Можно мне его увидеть?

Проходит пара секунд, прежде чем женщина догадывается. Похоже, получилось слишком официально.

– К нашему Андрюшке, что ли? – переспрашивает. – Ах, да. Конечно! Думаю, даже нужно, – улыбается с пониманием. – Идемте, я вас провожу, – указывает рукой на крыльцо центрального строения, в котором живут дети. – Он у нас мальчик очень тихий, как грибок под елкой, но уверена, будет вам рад. Наши детки любят внимание.

– Скажите, Андрей, это правда, что вы врач? – спрашивает с ноткой уважения, когда мы направляемся по широкой дорожке, ведущей ко входу. – Светлана Анатольевна нам рассказала.

– Света? – я удивленно поворачиваю к женщине голову. – Неужели сама?

В это поверить непросто.

– Как сказать, – признается та. – Если честно, то нам пришлось вашу жену немножко разговорить. Но вы уж не ругайте ее. Вы не представляете, какие мы тут все любопытные! Детский дом – это большая семья. Здесь все и всё друг о друге знают, иначе никак!

– Правда. Я хирург.

– И неужели действительно сын того самого профессора Шибуева? В клинике которого делают уникальные по сложности операции? В этом городе нет человека, кто бы не слышал о вашем отце.

Я широко улыбаюсь. Наклонив голову, отбрасываю со лба волосы и смотрю на свою провожатую с веселым недоверием.

– Ох, Анна Викторовна, только не говорите, что и об этом вам тоже рассказала Света. На нее этот факт никогда не производил впечатления. Даже обидно!

– Что вы! Конечно же нет! Это мы уже сами догадались!

Мы с женщиной смеемся. Я не ошибся, Уфимцеву здесь успели хорошо узнать.

– Андрей, достаточно на вас взглянуть, чтобы не сомневаться: чтó именно для Светы имело значение. Если вы не против, я все же отнесу цветы в ее кабинет – мы все здесь Светлану Анатольевну уважаем и любим. А мы уже пришли! – останавливается она у дверей большой комнаты, из которой доносятся детские голоса.

– Вы лучше подождите вон там, у окна, я приведу Андрюшу. Сейчас время игр. Малыши вам просто не дадут поговорить, пока их не выведут на прогулку.

– Постойте, Анна Викторовна, – я останавливаю свою провожатую вопросом. – А мальчик что же, совсем не выходит на улицу?

– Ну почему же, – отвечает та. – Выходит, если Светлана Анатольевна попросит. Да и вместе они частенько гуляют. Андрюша у нас особенный. Наверняка вам Света рассказывала, что он пережил.

– Да, говорила.

– Нам бы всем очень хотелось, чтобы он это забыл. Надеемся, время поможет.

Я жду мальчика недолго. Гораздо дольше собираюсь с мыслями, глядя на ребенка, который послушно замер передо мной, приведенный за руку и оставленный Анной Викторовной.

– Андрюша, посмотри, кто к тебе пришел. Ты ведь знаешь этого дядю, правда? Будь умницей, хорошо? – И уже обращаясь ко мне:

– Андрей, я неподалеку. Если что, зовите.

– Спасибо, Анна Викторовна.

Глаза Андрюшки опущены, в руке игрушка – какая-то машинка или робот, не понять. Худенькое тельце напряжено, и это его выдает.

Он хотел бы убежать, но не может. Не может пошевелить даже пальцами. Его привели из безопасного места, из какого-нибудь тихого закутка, в котором он сидел незаметно, и оставили здесь.

Из соседней двери выглядывают дети постарше, и я слышу слова «немой» и «хромоножка», «дядя, он вас все равно не услышит! Он дурачок!», и сердитый окрик воспитателя: «Максим, немедленно перестань!».

Этому ребенку негде спрятаться, только в себе.

Я сажусь перед мальчиком на корточки, рассматривая его ближе. Близкий контакт – шок для такого закрытого ребенка, но без контакта в стене брешь не пробить. Я осторожно нахожу его руку и сжимаю в своей ладони.

– Ну, здравствуй, тезка. Это снова я – дядя доктор, ты помнишь меня? Нас Света знакомила. Я тоже Андрей, как и ты.

Он помнит, но не отвечает. Взгляд опускается ниже, но ладошка все еще в моей, хотя и сжалась в кулачок. Несмотря на то что в помещении достаточно тепло, она остается прохладной. Сейчас пропасть между этим мальчиком и тем, о котором говорила Света, – улыбчивым и живым ребенком, повторяющим стихи, кажется огромной. Мне трудно в это поверить, но очень хочется увидеть его глаза.

Я слишком близко, и Андрюшка делает то, что ему по силам. Он тоже садится на корточки и начинает возить по полу игрушку, словно он тут один.

Странное чувство. В какой-то момент времени мне действительно кажется, что я исчезаю. Возвращаюсь в жизнь, в которой еще недавно даже не догадывался о существовании мальчика. Не мог и предположить, что окажусь здесь. Наедине с чужим ребенком, который, возможно, если у Светы все получится, будет носить мою фамилию.

– Интересная у тебя машина. Трансформер? Дашь посмотреть?

Ничего не меняется, и я остаюсь без ответа.

– Знаешь, в детстве я был самым маленьким, и никто не хотел со мной дружить. Теперь я большой и могу сам выбирать друзей. Я очень хочу стать тебе другом, Андрей. Я знаю, что ты меня слышишь.

Рука мальчика лежит в моей. Я достаю из кармана и вкладываю в нее старую, но все еще красивую, памятную особой привязанностью игрушку. Пришлось перерыть все антресоли в квартире родителей с моими детскими вещами, чтобы ее найти.

– Смотри, я кое-что тебе принес. Это солдатик. Назови его, как захочешь. Он такой же смелый и сильный, как ты. Никого не боится, и теперь он твой друг.

Машинка-трансформер замирает на полу, и мальчик поднимает голову, чтобы несмело посмотреть на игрушку в своей ладошке. Я отпускаю его и встаю.

– Я приду к тебе еще, Андрей. А сейчас беги.

Он не бежит. Он уходит с Анной Викторовной, а я смотрю ему вслед.

Вечером раздается звонок от Светы, и я не могу сказать, что его не жду.

– Привет, Андрей.

– Привет, Шибуева.

На этот раз она не спорит.

– Спасибо за цветы.

– Они были для вашего завхоза. Тебе бы я принес другие. Как разговор со спонсорами? Удалось договориться?

– Неужели ты и об этом знаешь?

– Ну, не только твоему коллективу быть в курсе моей родословной. Я тоже люблю задавать вопросы. Так как поездка?

Света заминается на секунду, словно собиралась поговорить совершенно о другом, и сейчас сбита с толку.

– Отлично, договорились.

– И?

– Я не пойму, Шибуев, ты о чем-то конкретном хочешь меня спросить?

– Хочу.

– Получила от одного из директоров личное приглашение в ресторан «Бангкок», если ты об этом. Вот сейчас как раз собираюсь на встречу. Выбираю, что надеть.

– А не поздно ли собираешься, Светка?

– Поздно для чего? – удивляется она. – Главное, чтобы не рано, Андрей. Но это точно не мой случай.

Не ее. Я слишком хорошо знаю эту девушку, чтобы задаваться вопросом, а кто хозяин ее жизни. Она всегда решала за себя сама. И с кем быть – в том числе.

Я представляю мысленным взглядом нарядную Уфимцеву с убранными волосами и в вечернем платье с открытой спиной. Вижу, как ее округлые бедра, от мысли о которых сбивается дыхание, трутся в танце о мужской пах. Приближаются, горяча желание и предлагая их раскрыть. Вижу, как спины касаются чужие руки. Стоит этим рукам забраться под платье, и они уже не отпустят ее. Будут брать снова и снова, как брал я, даже когда пришло отрезвление.

От воспоминаний о близости со Светкой в теле просыпается голод, а в душе злость.

– И чего ж тебе, Сахарок, дома-то не сидится? Твой директор наверняка женат, с кучей детей и кредитных обязательств. Ты об этом подумала?

– Что?

– Светка, если ты так хочешь мужика, могла бы и мне сказать, – я говорю это довольно резко, и намек достигает цели. – Ты знаешь, что я не против. В прошлый раз тебе понравилось.

– Ты там что, пьян, Шибуев? – догадывается Уфимцева. – Тогда я завтра позвоню. Пока!

– Светка, стой!

Но она уже отключается и не отвечает на новый звонок.

* * *

POV Света

Чертов Шибуев! Все настроение испортил. А ведь о другом собиралась поговорить. О том, что он пришел в детский дом к Андрюшке. Сам пришел, без просьбы, словно прочел мои мысли.

Весь вечер думала об Андрее, мысленно прокручивая в голове рассказ Анны Викторовны и вспоминая игрушку в руках ребенка. Ждала, когда вернусь домой и смогу позвонить другу. Ведь другу же?! Другу! Так какого черта между нами снова встала эта ночь?!

А главное ведь, что Шибуев прав. Во всем прав. Да, хочу! Я не железная, и еще не разучилась видеть в глазах мужчины интерес к себе.

И Борис Захаров сегодня ясно дал понять на встрече, какой именно благодарности ждет. Недаром поставил заведующей условие, чтобы я присутствовала при разговоре. Хотите транспорт – будет вам транспорт, Светочка. И с экскурсиями поможем! Дети – это святое! Надо же, какая у вас кожа на руках нежная.

И взгляд с вопросом: только ли на руках? Глаз цепких не спускал, словно разгорался охотой. Да, обеспечен и уверен в себе. Старше лет на десять и наверняка женат.

Да только и я не бедствую, спасибо родителям. А перспектива подобных отношений не для меня. Не говоря уже о том, что даже мысль о близости с ним противна телу.

Но пришлось улыбаться и договариваться. И подавить внутри резкость, чтобы мягко отказать.

Даже не знаю, зачем сказала Андрею о ресторане. Словно подтолкнуло что-то в его словах признаться: у меня есть жизнь без него. Захотелось дать понять, что могу быть не одна. Отрезать, наконец, мысли о нем, не отпускающие по ночам. Ведь сам-то он точно себя одиночеством не истязает, знаю я Шибуева.

А получилось, что разменяла себя, как дешевку.

И зачем только спросил?

Я вздыхаю, все еще глядя на сотовый. Телефон отреагировал на два входящих и замолчал. Да уж, Шибуев не Феликс и не Захаров, названивать не будет. Не привык он.

Последние дни обменивались короткими сообщениями. С его графиком работы в двух клиниках сильно не поболтаешь, разве что при встрече. Спасибо, что находит время на школу приемных родителей.

Только сегодня хотела позвонить и сказать, что буду благодарна ему всегда… И на тебе.

Поговорили.

Я иду в душ и смываю с себя прошедший день, вместе с водой избавляясь от чужих прикосновений и эха натянутых улыбок. Разговор со спонсорами вымотал, но был необходим. Это как приток свежего родника в серой зыби детской действительности.

Чем ощутимее бремя ответственности, тем поиск активнее. Только окунувшись в эту ответственность, и понимаешь, в скольких вещах нуждаются дети. Не только в человеческом внимании, в отдельной чистой постели и в теплом доме. Но и во впечатлениях, в моментах радости, в живых эмоциях. Во всем том, что, возможно, оставит след в детской памяти.

Так что поиск спонсоров и призыв последних к благим делам – дело необходимое и тонкое, сродни искусству. Открыть дверь к человеческой душе не так-то просто.

А души бывают разные, и цели благих дел – тоже.

Я ужинаю, болтаю с родителями и ухожу к себе. Какое-то время лежу в одиночестве с книгой, пока мысли снова не возвращают меня к Андрею.

«Светка, если ты так хочешь мужика, могла бы и мне сказать. Ты знаешь, что я не против. В прошлый раз тебе понравилось».

Да, понравилось, ну и что? Не понравилось после смотреть на себя в зеркало. Помнить нас, сумасшедших и жадных. Запомнить удовольствие, пронзившее обоих, а после – душевную пустоту. Потому и расставание вышло молчаливым, потому что между двумя должно быть «после». А тут что скажешь, когда уже все сказано «до».

Как все легко у него. Даже обидно, что я не могу жить с такой же философией. Насколько бы все оказалось ярче и проще.

Физиология, и ничего больше. Уж Шибуев-то знает в этом толк.

Да что он вообще понимает?!

Дурак!

С этими мыслями я засыпаю, чтобы через несколько часов проснуться от тихого голоса отца, ворвавшегося в сон:

– Света? Дочка, проснись! Андрей пришел.

– Что? Кто?

Я поворачиваюсь, приподнимаю голову, но снова ложусь на подушку, не понимая, о чем папа говорит. Не отпускаю сон, в котором снится что-то приятное, уволакивающее меня в сладкое забытье.

– Света, – рука отца упрямо касается плеча, – я говорю, Андрей пришел. Куда мне его положить?

– Кто пришел?! – ну наконец-то я просыпаюсь. Сажусь в кровати в пижаме, касаясь ладонями лица. – Какой Андрей? Что… что ты сказал с ним сделать?

– Муж твой, говорю! Пока еще стоит в прихожей, но, кажется, надолго его не хватит, – отец, оглянувшись, с сочувствием приподнимает брови. – Он там того… Похоже, немного перебрал.

– Что?!

– Дочка, ты выйдешь, или мне самому Андрея по-тихому уложить? Судя по всему, ему не очень хорошо.

– Постой, зачем? Ничего не пойму… – Сонные глаза распахиваются. – Он что, пьян?! – наконец догадываюсь.

– Ну-у скорее да, чем нет, – разводит руками отец, и я, отбросив в сторону одеяло, вскакиваю с постели и устремляюсь из своей спальни в прихожую. Как была – в пижаме, босиком и со спутанными ото сна волосами.

Андрей стоит, держится рукой за стену, и при виде меня оскаливается широкой, белозубой улыбкой. Ну конечно же он встрепан и пьян. Еще как пьян! Воротник футболки-поло изорван, волосы взлохмачены. На сбитых костяшках пальцев и на губах виднеется кровь.

Господи, да у него и на щеке, и на шее грязные красные полосы! Ужас! Как его охрана такого в дом-то пропустила?

Хотя чему я удивляюсь? Он здесь с детства околачивался. До сих пор у Витьки Артемьева в друзьях. Кто же не знает Шибуева?

– Ну вот, сама видишь, каков наш огурчик! – громко вздыхает за плечом папа. – Нет, Света. Я бы его в таком виде домой не отпустил!

Я изо всех сил стараюсь держать себя в руках. Такого гостя наш дом еще не помнил. А как стыдно-то!

Но у меня получается сказать спокойно и тихо.

– Ты иди, пап. Отдыхай. Я с Андреем сама разберусь.

Папа колеблется, но спрашивает почти весело.

– Уверена, дочка?

– Еще как. Не переживай, уж с этим чудом я справлюсь. А если не справлюсь, то пинками спущу с лестницы!

– Ну, смотри, Светуль. Я пошел! – отвечает родитель, и я удивляюсь, почему у папы голос такой довольный? Пойди пойми этих мужчин. Нет бы вытолкать взашей охламона – туда, откуда пришел. А он – «огурчик»!

Но Шибуев молодец. Держится, пока отец не скрывается в своей комнате, и только потом радостно выдыхает:

– С-сахарок, неужели ты? А я уже думал, что так тебя и не найду!

Я подступаю к парню ближе, и он тут же лезет обниматься.

– Шибуев, ты с ума сошел?! – шепчу в сердцах. – Ты что творишь? – Могла бы – крикнула, настолько я сейчас сердита, но не хочу сестер пугать. – Ты пьян и дрался! Да отстань ты, зараза! Еще целоваться он лезет!

– Вот он тебя получит! Хрен ему! – Шибуев приваливается спиной к стене и хмурится, демонстрируя неприличный жест. – Я ему так и сказал.

– Кому, господи?!

– Но-но, окстись, Сахарок! – он снова криво скалится, пытаясь меня поймать. – Я же это… Андрей я! З-захарову твоему! Нашел гада в «Бангкоке» и дал в морду!

Я от неожиданности прикрываю рот рукой.

– Ты… что сделал? Идиот ты такой! Повтори?

– Дал в морду, чтобы не приглашал чужих жен, куда не следует! А п-почему сразу идиот? – распахивает Шибуев черные глаза. – Солнце, откуда и куда тебе нужен транспорт? Ты скажи. Я орх… орк…тьфу! Организую, во!

С ума сойти! Поиск спонсоров, месяц переговоров, приглашение важных гостей в детский дом – и все насмарку! И что я теперь заведующей скажу? Как в глаза посмотрю, когда этот Захаров перед ее носом хлопнет дверью? У нас же ремонт детских площадок на носу!

И так отец спортивный зал отремонтировал, не могу же я просить его бесконечно!

– Такси, Шибуев! Чтобы отвезти тебя домой!

Андрей обижается. Вздыхает у стены. Покачиваясь, пробует попасть руками в карманы брюк, но, конечно, у него не получается.

– Ну вот, Светка. Я тебя весь вечер искал, а когда нашел, ты меня гонишь… Ты почему не пошла в ресторан?

– Да какой ресторан, Шибуев? Я устала, как черт. Целый день на ногах, еще и ты голову морочишь!

– Но ты сказала…

– Мало ли, что сказала! Вопросы надо меньше задавать, глупые и бестактные! Не спросил бы, не ответила!

Андрей, успокоившись, отирает кулаком губы и находит взглядом дверь.

– Ладно, Сахарок. Я сейчас постою и пойду.

Рядом у наших ног крутится терьер Волька и Шибуев наклоняется, чтобы его погладить.

– Ой, пёсик! Сделай р-р-р-р…

Волька послушно исполняет команду и предусмотрительно отбегает, когда Андрей опасно клонится вперед. Я тут же спешу подхватить его под грудь.

– Да стой ты, зараза! Рухнешь, я тебя потом не подниму!

Я оглядываюсь, думая, как поступить.

Квартира у нас пятикомнатная, и места хватает. Но в одной из спален спят родители, еще в двух Лялька и Умка, и одна моя. Свободной остается гостиная. Но если утром сестры проснутся и наткнутся там на это чудо… А чудо, не дай бог, во сне захочет почесать себе зад… Краснеть за него буду я.

– Идем, Андрей. Я тебе помогу.

– Куда? – Шибуев оживляется. – В спальню?

– Размечтался, – сержусь. – В ванную! Будем мыться! И раны надо обработать. Я тебя такого страшного к себе в постель не пущу!

Вот пьяный, а сообразил. Снова полез руками под майку.

– Ты все-таки решила, что я лучше, да, Сахарок?

– Да стой ты, котяра! Дай хоть разую тебя! Ну и мужа я себе нашла. Алкаш!

– Свет, я не алкаш, я врач. И, между прочим, очень персф… перспективный.

– Угу, – я сажусь на корточки и снимаю с него кроссовки. Пальцы Шибуева тут же находят мои волосы и гладят шею. – Ты мне еще сказку расскажи, про бычка.

Он пробует, но сбивается.

– Не получается, – грустно вздыхает.

– То-то же.

– Я брошу пить, Светка. Хочешь? Совсем!

Хочу ли? Я замираю на секунду. Что-то в этих словах кажется мне настоящим, и в то же время неправильным. Словно у меня на самом деле есть право этого хотеть.

«…в том смысле, что у меня никогда не было и не будет для души. Поверь мне, я как никто знаю, насколько она хрупка. Нет, я не создан для серьезных отношений. Все это просто, на самом деле. Физиология никогда не подводит. Главное четко обозначить границы».

Нет, главное – об этих границах не забыть.

Я встаю и пожимаю плечами:

– Зачем? Пей на здоровье. Мне-то что? Только в следующий раз пьяным ко мне не приходи.

– Что? Неужели я тебе совсем не нужен? – огорчается Андрей очень искренне. – Совсем-совсем, Уфимцева?

Ну вот. Точно, пьян в стельку. В трезвой жизни я теперь для него только Шибуева.

Вот и хочется рассердиться, а смотрю в черные глаза этого кота, и понимаю: не могу.

– Ну конечно же нужен, дурачок! – говорю, что чувствую. – Идем мыться.

Я отвожу его в ванную, раздеваю и сую под душ. Усадив, помогаю вымыть голову. Хорошо, что в доме есть мужчина – мой отец. Шибуев не смущается, а у меня выбор невелик. Если сейчас эти сто восемьдесят семь сантиметров рухнут на пол в ванной или в коридоре, на звук сбежится весь дом.

Я помогаю Андрею надеть новое белье и провожаю в свою спальню. С трудом укладываю в постель, потому что сам укладываться он не хочет. Поймав за талию, шепчет в ухо:

– М-м, Сахарочек, ну почему ты так пахнешь, что тебя хочется съесть?

– Андрей, ложись пожалуйста, завтра поговорим.

– Я же тебе помочь хочу, Светка, как ты не поймешь?! Я же твой друг!

Губы Шибуева находят мою шею, рука – грудь, и я не выдерживаю. Отпихиваю его от себя и встаю.

– Может, и других друзей на помощь позовем? – холодно предлагаю. – Подумаешь, устроим дружеский перепих! Все мне поможете. Ведь для здоровья же, не для души. Тебе, как врачу, лучше знать! Как захочу мужика, так и буду вас всех по очереди перебирать!

– Светка…

– Спи, сказала, а то врежу! Уйду, если будешь руки распускать, понял?

– Понял.

Я достаю из шкафа еще одну подушку, ложусь, укрываюсь одеялом и отворачиваюсь от парня.

– Свет?

– Спи, Шибуев. Ради бога, спи! А то возьму и тоже напьюсь!

Он лежит тихо-тихо, даже удивительно. Я чувствую затылком и лопатками тепло от его груди и легкий шелест дыхания.

В этой постели я уже давно сплю одна, но Шибуев почему-то не ощущается чужим. Лишь чем-то досадно-горьким, своим, от чего не отвернуться. Как щемящая правда.

Я еще долго не сплю, даже когда Андрей засыпает. Лежу, смотрю в темноту перед собой, вспоминая школу, институт, себя и Феликса. Ту Светку Уфимцеву – уверенную в себе, счастливую девушку, какой я была когда-то.

До тех пор, пока не узнала, что выбраковка.

Горечь никуда не ушла и никогда не уйдет, я знаю об этом, как никто. Она сидит в душе занозой, и сейчас, почувствовав слабину, обжигает болью воспоминаний.

Слезы жгут глаза, но я не дам им пролиться и не стану себя жалеть. Я просто усну, чтобы завтра проснуться и в новом дне казаться собою прежней.

Шибуев вдруг наползает и обнимает меня. Спит, притянув к себе – к горячему и живому теплу, ровно сопит в макушку…

Так могло бы быть в моей жизни, но не будет никогда.

Я утыкаюсь носом в подушку и тихо реву.

* * *

POV Андрей

– Света?

– Доброе утро, Андрей. Как спалось?

Я просыпаюсь и сажусь в постели. Оглядываюсь, ероша рукой волосы. Сон отпустил внезапно, бросив из уютной неги в действительность, и мне не сразу удается понять, где нахожусь. Чужая спальня кажется смутно знакомой, а вот светловолосую девушку я узнаю сразу.

Уфимцева стоит у раскрытого шкафа в юбке и бюстгальтере, и перебирает вещи. Мне только что она снилась, и вид полуобнаженной полной груди в обрамлении синего кружева заставляет сглотнуть слюну.

Она достает из шкафа блузку и надевает. Расчесывает и подкалывает волосы. Подходит к зеркалу, чтобы подкрасить глаза и губы. Не потому, что хочет произвести на меня впечатление, а потому что это ее дом, и она делает так каждый день. Проходит мимо к столу и собирает сумочку, прежде застегнув на запястье часы.

Я вспоминаю вчерашний вечер и прошу покаянно:

– Светка, прости.

– Да ладно, – она отмахивается, – ерунда.

– Скажи, я что, правда приперся ночью и разбудил весь дом? – удивляюсь себе, прикладывая ладонь к пульсирующему виску. – Черт, кажется, там был твой отец.

– Он там действительно был, Андрей.

– И что? Сейчас он знает, что я здесь?! – спрашиваю хрипло.

Анатолий Уфимцев серьезный мужик, который любит свою семью. Если бы такая пьянь заявилась к моей дочери, да еще оказалась в ее постели – я бы на его месте себя убил.

– Конечно, это же его дом, – спокойно отвечает Светка. – Уже заглядывал, хотел с тобой поздороваться.

– Со мной?

– Да. Узнать, как его зять себя чувствует. Ты ночью очень убедительно называл его папой.

– Кто? Я?! – изумляюсь. – Быть этого не может!

Уфимцева оглядывается, подходит и касается пальцами моего подбородка, с беспокойством осматривает лицо. Меня тут же овевает теплым цветочным запахом ее легких духов.

Хмурится, зацепившись взглядом за губы.

– Кстати, Шибуев, как ты себя чувствуешь? – спрашивает. – Не пугай так больше, ладно? Ты же не мальчишка, чтобы решать вопросы кулаками. Не люблю вид крови ни в каком виде. Береги себя, договорились? Ты еще нужен науке.

О, господи! Одно прикосновение, а по телу словно разряд пропустили. И сразу хочется этого прикосновения больше. Утро – адское время для меня.

– Зачем?

– Кто-то ночью гордо утверждал, что он врач, и очень перспективный, – усмехается Светка. – Ну и нахлестался ты, я тебе скажу!

Она отходит. Возвращается к шкафу. Приседает, чтобы достать туфли.

Я прикипаю больным взглядом к ее округлым бедрам, обозначившимся под тканью. Воображение тут же рисует их обнаженными.

– Не переживай, я постараюсь все уладить. Сейчас приеду на работу и позвоню Захарову. Хочу убедиться, что ты его не убил.

Не убил. Хотя и очень старался достать гада и выбить из него всякое желание думать о Светке.

– Не звони.

– Не могу, Андрей. Необходимо успокоить ситуацию и понять, насколько ты все испортил.

– Света, я запрещаю тебе звонить!

У меня получается удивить Уфимцеву. Оглянувшись, она встает, приподняв брови.

– Шибуев, ты чего? Не выспался, что ли? Тогда поспи, пока не придешь в себя. Ключи я оставлю.

– Выспался, – недовольно бурчу в ответ. Ее идея со звонком мне откровенно не нравится.

А вот насчет совместного сна…

Век бы так спал. Жаль, что не помню ни черта из прошедшей ночи, но понимаю, что вряд ли был на что-то способен. Чего не скажешь о данной минуте.

– Я бы встал, Светка, но не могу.

– Почему? Ты вроде трезвый.

– Вот именно, – смотрю ей в лицо. – Трезвый. И реакция у меня на тебя вполне здоровая. Может, вернешься ко мне, а, Сахарок? Жуть как хочется сладкого.

Светка закатывает глаза и качает головой.

– Мне пора на работу, мечтатель. Родители еще пару часов будут дома. Вот здесь полотенце и футболка отца, все остальное найдешь в ванной – под душем остудишься. И поешь по-человечески. Я пошла.

Она присаживается на край стула, чтобы надеть на тонкие ступни туфли на шпильке. Встает, берет сумочку… Я успеваю поймать ее запястье прежде, чем она выходит из комнаты, и нащупать участившийся пульс.

– Света…

– Что?

– Прости. Сам не знаю, что несу.

В голубых глазах Уфимцевой нет обиды, лишь какая-то усталость. Как будто она и правда все понимает.

– Андрей, вечером школа приемных родителей – нам немного осталось. Приди, пожалуйста, очень тебя прошу, и я прощу тебе все на свете. Ладно?

Это самое малое, что я могу для нее сделать, после того как оказался в ее постели.

– Я буду, обещаю.

Она замирает, но все-таки касается ласковой ладонью моих волос, осторожно освободив запястье.

– Спасибо, Андрей.

* * *

POV Света

Шибуев не опаздывает и появляется у здания отдела опеки вовремя. Я уже минут десять нахожусь в помещении школы и замечаю его в окно. Сейчас он чист, выбрит, хорошо одет и улыбчив. И не скажешь, что менее суток назад был в стельку пьян.

Черные глаза игриво блестят, волосы упали на лоб, а улыбка способна растопить любой лед. В его руках букет цветов, и на секунду мне кажется, что этот букет для меня, но нет.

Андрей входит в комнату и дарит цветы преподавателю, благодарит женщину за общение и помощь, ввергая последнюю в нешуточное смущение.

Она излишне предвзята к нам – психолог Оксана Владимировна, но сейчас удивление заставляет ее взгляд смягчиться. А казалось бы, знаток человеческих душ.

Ничего подобного, улыбка Шибуева действует на женщин убойно!

– Спасибо, Андрей. Вы очень внимательны! Что и сказать, повезло вашей жене.

Он соглашается. Найдя меня взглядом, уверенно обходит других кандидатов в приемные родители, чтобы оказаться рядом.

– Она это знает и ценит. Правда, родная? – наклон, и губы Андрея легко касаются виска.

Я сглатываю ком и улыбаюсь. Не ему – всем. И тоже чувствую смущение, потому что в ответных взглядах замечаю интерес и откровенную зависть. И потому что пальцы Андрея не отпускают.

Он садится, обнимает меня, и практически все занятие строится на его диалоге с нашим наставником. Уже под конец занятия женщина-психолог просит нас задержаться и сообщает, что комиссия, узнав о том, что речь идет о семье известного в городе профессора, настроена благосклонно. Что документы об усыновлении Андрюши Сомова уже переданы на рассмотрение в суд, и в ближайшее время представители опеки наведаются к нам в гости – посмотреть, как мы живем.

– Когда? – надеюсь, моего замешательства не видно. – Когда вы придете?

– Возможно, в ближайшие дни. Вы ведь понимаете, что это необходимое условие?

Как я могу не понимать? Я так долго ждала решения! Вот только…

– Конечно, мы будем рады вам все показать. Правда, Света?

Я заставляю себя кивнуть. Что она сказала? Что комиссия настроена благосклонно? Что будет суд, а значит, и решение?

Сейчас я могу думать только об одном: неужели совсем скоро Андрюшка будет со мной?!

– Да!

* * *

– Андрей, ты действительно не будешь против, если я на время перееду к тебе?

Мы стоим возле входа в больницу, куда я привезла Шибуева на ночное дежурство, и смотрим на мимо проходящих людей.

– А почему я должен быть против, Света? – Андрей чиркает зажигалкой и подкуривает сигарету. Затягивается, выпуская в сторону дым. – Я тебя всю жизнь знаю. Гораздо дольше, чем две трети своих знакомых.

– Потому что это твоя квартира, и я могу тебя стеснить. В конце концов, мое присутствие ограничит твою свободу. А как же личная жизнь?

– Я сейчас почти все время на работе. Квартира большая, ты точно мне не помешаешь. А с личной жизнью я как-нибудь разберусь.

– А что скажут родители? Если узнают, что я живу у тебя. Если узнают обо всем?

– Они очень занятые люди, у них нет времени на то, чтобы совать нос в мои дела. А потом, ты все-таки Шибуева, Света, как ни крути. В любой сомнительной ситуации можешь показать любопытным свидетельство о браке. Я не думаю, что с родителями будут проблемы. Да и знают они тебя.

Он еще раз глубоко затягивается сигаретой и неожиданно выбрасывает ее в урну.

– Когда ты думаешь переехать?

– Раз уж нас предупредили, значит, опека может явиться уже завтра. Просто позвонят и скажут, что через полчаса будут.

– Тогда сегодня?

– Сегодня, если ты согласен. Я возьму только самое необходимое из вещей.

Андрей подходит ближе и достает из кармана ключи.

– Вот, возьми. И сама не носи тяжести. Давай я Витьку попрошу тебе помочь? Я теперь до завтрашнего вечера не вырвусь.

Это беспокойство друга, ведь так? Я грустно улыбаюсь: не очень-то я и привыкла, чтобы обо мне заботились.

– Не смеши, Андрей, – я стараюсь уверенно смотреть в черные глаза. – Какие тяжести? Я же на машине, справлюсь.

Андрей привычно сует руки в карманы брюк и оглядывается в сторону дверей больницы.

– Ну, тогда мне пора. Пока?

Какая-то неловкая пауза. Полчаса назад, в помещении опеки, у обоих было гораздо больше смелости. А сейчас вот стоим и не знаем, как разойтись.

Я ухожу первой. Стараюсь сделать это так легко, как только могу.

– Пока, доктор Шибуев. И береги себя! Смотри, не пей много коньяка и не заигрывай с медсестрами! – улыбаясь, грожу парню пальцем и сажусь в машину. – Буду ждать тебя дома!

Черт, кажется, я сказала что-то не то и не так.

Не важно! Я уже срываюсь с места и уезжаю, оставив Андрея стоять у ворот больницы скорой помощи.

* * *

Родители реагируют на новость спокойно – особенно папа. Довольно потирая руки, он ходит по пятам, интересуясь, когда можно заехать в гости к молодой семье?

Да и что они могут мне сказать? Я сама приняла решение.

По дороге к дому Андрея в голове крутится столько мыслей, а в душé столько чувств, что я, не удержавшись, заезжаю в детский дом и на целых полчаса краду Андрюшку у воспитателей. На больше не получается: малышей укладывают спать, и он снова шепчет мне, обнимая руками за шею. Сжимая в ладошке старенького солдатика.

– Ты еще придешь? Я буду ждать!

– Ну конечно же приду, мое солнышко!

В квартире Андрея тихо и пусто, и почти отсутствуют запахи. Я включаю свет, заношу чемодан с вещами, и неожиданно для себя останавливаюсь на пороге спальни, в которой мы с Шибуевым провели ночь.

Всего одна свадебная ночь, я мало что запомнила из обстановки, но меня тянет войти и расположиться именно здесь. Там, где мне было одновременно хорошо и горько.

Я прохожу дальше, открываю дверь соседней комнаты и уже там оставляю вещи. Разобрав чемодан, отношу гель и шампунь в ванную, оставляю в прихожей платок и духи.

Ставлю в гостиную на мебельную тумбу нашу с Андреем общую школьную фотографию в рамке, другой у меня нет. На фотографии вся наша компания – Витька Рыжий, Сонька Грач, Игнат Савин, Юлька Цветова и Ренат Беленко. И мы с Шибуевым. Дурачимся на даче у Рыжего в Новый год, и почему-то Шибуев обнимает меня.

Странное совпадение, раньше бы я и не подметила эту деталь, а теперь это важный для опеки момент, и я ставлю фото на видное место, в надежде, что Андрей поймет мотив.

В кухне тоже пусто. Холодильник и вовсе отключен. Хозяин этой квартиры не обременен готовкой, но мне предстоит какое-то время здесь жить, и я спускаюсь на улицу, éду в круглосуточный супермаркет и возвращаюсь уже за полночь с двумя сумками продуктов.

Здесь должно быть все обжито и уютно. Как в обычной семье. И я старательно все расставляю по полочкам – любимый кофе, чай, абрикосовый джем. Напоминаю себе, что завтра надо бы заехать в кондитерскую – я люблю, когда в доме пахнет сладкой сдобой.

Иду в душ, а затем в спальню. Долго верчусь на чужом диване, пытаясь уснуть под неуютным одеялом, чувствуя себя хитрой гостьей, воспользовавшейся добротой хозяина. А от того нежеланной.

В квартире одиноко и тихо, горит ночник, мысли все время возвращаются к Андрюшке, и я так и не понимаю, удается мне забыться сном или нет.

А следующим вечером Андрей не возвращается.

Целый день я обдумываю, что ему сказать. Как упростить его жизнь, в которую я так стремительно ворвалась, но когда в десять часов вечера мой звонок ему на сотовый остается без ответа, я понимаю, что он способен все решить в своей жизни и без меня.

* * *

POV Андрей

Взрыв метана на угольной шахте произошел утром. Двадцать шесть пострадавших, из них судьба восьми шахтеров пока неизвестна, шестеро погибших, остальные получили травмы разной степени тяжести. В час дня вертолет доставил в город первых потерпевших. Из двенадцати – семеро в критическом состоянии. На работу вызывают всех.

Я не помню, сколько времени нахожусь в операционной. Может, шесть часов, а может, двенадцать. Все слилось в один сплошной временнóй коридор, в котором я превращаюсь в холодный механизм, орудующий скальпелем, ножницами и иглой. Приходится чистить обугленную кожу, продувать легкие, сшивать мышцы и сосуды. Троих отвозят в ожоговый центр, но вертолет доставляет еще шахтеров, которых удалось достать из-под обвала, и все продолжается.

Время исчезло, его нет. Как и люди вокруг стали фоном. Реанимационное отделение переполнено, и колоссальное напряжение не отпускает по меньшей мере двое суток. А может, и дольше.

Операции следуют одна за другой. В какой-то момент я просто перестаю следить за временем.

Не помню, когда очутился на улице. Я не курил вечность, и сейчас проглатываю сигарету одну за другой, глядя перед собой невидящим взглядом. Мысли заняты хронологией проведенных операций, фамилиями больных, звонками и разговорами с их родными и близкими людьми. Спорами с коллегами. Всем тем, что еще предстоит сделать.

Рита тоже выходит на улицу. Останавливается рядом и в какой-то момент приваливается к груди.

– Андрей, я так устала. Сумасшедший день! Еле стою на ногах, а ведь ты здесь больше двух суток.

– Иди домой.

– А как же ты? – девушка трется о грудь щекой, отбирает из моих рук сигарету и затягивается. Ее пальцы пробираются под руку и ложатся на спину.

– Я останусь.

– Андрей, дежурство закончилось. Ты не машина, чтобы работать на износ. Тебе необходимо по-спать. Фадеев все равно не допустит тебя в операционную, пока ты элементарно не отдохнешь. Поехали ко мне, а? Ты совсем перестал меня замечать. Поможем друг другу забыться. Мы не виноваты в смерти того парня, его уже нельзя было спасти.

Знаю, не виноваты. Но память еще долго не отпустит почерневшее от огня лицо, изувеченное взрывом тело, и запись от руки в больничном журнале: «Бессарабов Роман Вениаминович, 22 года». Сохранит подробности, чтобы еще и еще раз спросить: а все ли возможное я сделал для того, чтобы он жил?

Я не замечаю Риту. Не чувствую ее ладонь на плече и не вижу глаз. Дальше не слышу ни слов, ни уговоров, ни собственных мыслей. На улице стемнело, но фонари освещают внутренний больничный двор и фигуру светловолосой девушки, что остановилась в нескольких шагах от входа.

Светка.

Она стоит в летнем платье, с распущенными волосами, полуобернувшись в желании уйти, но смотрит на меня.

– Кто это? Кто-то из родственников пострадавших? – спрашивает Рита, тоже заметив девушку. – Хочешь, я сам�

© Логвин Янина, текст

© ООО «Издательство АСТ»

* * *

• Ты нужен мне

• Ты нужен мне, когда снега заносят к сердцу путь,
• Ты нужен мне, когда мосты нет сил перешагнуть,
• Когда с подругой тишину уже не разделить,
• Когда душе не замолчать, а телу – не остыть.
• Когда в нависших облаках нет места синеве,
• Когда из тысячи дорог моя – ведет к тебе.
• Когда три слова на губах сверкают янтарем,
• Когда нуждаешься в огне сырым промозглым днем…
• Как хорошо тебя найти. Как хорошо сказать:
• «Ты нужен мне. Ты… нужен мне!»
• И навсегда обнять.

– Светлана Анатольевна?

– Да, Егор?

– Белуга нашлась!

– Где?

– Ездила в электричках и попрошайничала. Контролеры сняли!

– Как она?

– Неважно. Ревет и кусается. И никого не подпускает. Может, ей укол сделать? От бешенства? Вдруг она заразная?

– А может, ты не будешь городить ерунду и вспомнишь, что она твой друг?

– Да какой она друг?! Плевать ей на нас! Зачем вы вообще с ней возитесь?

– Иди уже, Егор. И предупреди, пожалуйста, Ольгу Валентиновну о приезде инспектора, мне только что звонили из социальной защиты. Скажи, пусть пока не трогает Наташу. Я сейчас приду. И знаешь, что еще…

– Что?

– Загляни на кухню. Попроси Агеевну сделать для Наташи сладкий чай и… что она еще любит?

– А почему вы у меня спрашиваете?

– Потому что знаю – тебе не все равно.

– Ну, борщ, наверное. О! Ленивые вареники!

– Егор, речь идет о Белуге.

– Да зуб даю, она их тоже любит! А еще «Баунти» и соленые крекеры! Только у Агеевны «Баунти» нет!

– Хорошо. Я сама схожу куплю.

– Светлана Анатольевна!

– Да?

– А знаете, вы такая красивая, когда хмуритесь…

– Остряков, я тебе говорила, что не люблю подлиз?

– Так я же правду! Светлана Анатольевна!

– Ну хорошо, Остряков. Что на этот раз?

– Журнал «Большой футбол». Помните, вы как-то приносили несколько? Еще сказали, что это журналы вашего отца. Там на последней странице были классные магниты – фото чемпионов. Я теперь их собираю!

– Ладно, принесу.

– Ну тогда я побежал?

– Давай, Егорка. И не забудь к Агеевне заглянуть!

– Понял! А вы там сильно с Наташкой не цацкайтесь! Все равно она через неделю снова сбежит!

Третий побег за два месяца. Не просто так – беспутную мать выпустили из мест лишения свободы. Кто сказал – не дознаться, но вéсти, словно поганые грибы, ползут из земли в детские души.

Трудная девочка, сложный ребенок. Десять лет, а словно три раза по десять, и старше тебя самой. Глаза умные, глубокие, повидавшие такое, что лучше из этих глубин не доставать. Пока есть надежда на нормальную жизнь – утопить бы все и засыпать песком. Залить бетоном, похоронить так, чтобы не осталось и креста в памяти! Тонкая работа, кропотливая, но если не я, то кто? Сама выбрала себе путь и призвание. Самой и отвечать.

Белуга сидит, сжавшись на стуле у стены, и смотрит волчонком – ни дать ни взять, выпавший из гнезда тощий птенец, сломавший о свободу крылья. Волосы спутались, брюки на коленях изорваны, на щеках грязь… Она не ела толком несколько дней, прыгая из поезда в поезд, проскальзывала невидимкой через турникеты, просила и подбирала, отдавая вокзальным падальщикам дань. Выживала, и все ради того, чтобы найти мать. И прокормить. В мире Белуги детей метят особыми бирками – кто полезнее, тот и ценнее.

Я захожу в комнату с холодными серыми стенами и светлыми крахмальными шторами и сержусь про себя. Снова закрытый бокс. Сколько раз просила заведующую не приводить сюда детей, но каждый раз все повторяется снова. Медосмотр, трехдневный карантин и одиночество. Изоляция от общества, уже однажды тебя отвергшего. Все, бесспорно, оправданно, когда под твоей ответственностью сто тридцать два ребенка, но все равно ужасно несправедливо.

Я захожу, но оставляю дверь открытой. Мы обе с Белугой знаем, что отсюда не сбежать – за следующей дверью дежурит медсестра, но пусть уж девочке останется хоть эта маленькая иллюзия – скоромный, как пост, мнимый глоток свободы.

Я не подхожу близко. Не повышаю голос, не поднимаю рук. Я просто какое-то время присутствую, давая девочке возможность меня принять. Разделить со мной застывшее, озлобившееся против нее пространство.

Начинаю говорить о сторонних вещах. О том, что на улице весна и, если она захочет, мы можем пойти погулять. Что в нашем саду первый раз зацвела черемуха, и запах от нее стоит необыкновенный. О том, что у дворняжки Масяни на заднем дворе смешные щенки, а еще о том, что ее подруга очень по ней скучала.

– Надя сплела для тебя браслет из бусин и бисера, очень красивый, так что к летнему балу у вас будут самые настоящие украшения.

Белуга не отвечает. Здесь все молчуны, я привыкла. Колючие души, замкнувшиеся в панцирь из недоверия и обиды. Хмуро смотрит в окно, за которым ветер качает цветущие ветви старой акации, и рвет нитку на растянутом рукаве старой шерстяной кофты.

– Наташа, ты, наверное, давно не ела. Что ты хочешь? Я попрошу Агеевну принести тебе горячего. У тебя ничего не болит? Как ты себя чувствуешь?

Я вижу, что ниже уха на щеке у девочки наклеен грязный пластырь. Наклеен неумело, широкой полосой, из-под которой на коже виднеются желтоватые пятна уже сходящей гематомы. Скорее всего след, оставшийся от крепкой пощечины или падения. Результат возвращения к матери? А может, бродяжничества? В подземке метро десятилетнему ребенку так легко что-то с кем-то не поделить.

Мне еще предстоит выяснить причину его происхождения, но сначала надо вернуть Белугу назад. Вернуть людям, обществу, себе. Пока не поздно, пока еще не потух окончательно свет детства в светлых глазах, и пока еще есть надежда помочь ей забыть.

Я помню, что девочка любит читать. Питер Пэн и Венди. Русалочка. Пеппи Длинныйчулок. Рисунки к любимым книгам до сих пор висят на стене в ее спальне. Вряд ли она читала последнее время, но все равно не замечает стопки книг, которые я принесла с собой и положила на стол.

Она странно замерла, продолжая смотреть в окно – маленькое съежившееся существо, застывшее в точке неприятия, непонятно какого пола. Если бы не волосы до плеч, светлые от рождения, а сейчас практически бурые и спутанные от грязи, так сразу и не сказать, что девочка.

Мне кажется, что Белуга спокойна, и я делаю к ней шаг.

– Наташа…

Но видимость обманчива. Ребенок – как пружина, загнанная в паз, и быстрый взгляд колких глаз подтверждает, что пружина готова выпрыгнуть, сорваться, выстрелить. Мчаться туда, где ее понимают и ждут. Где ее любят странной любовью, которая проступает гематомой под пластырем.

– Пошла ты! Ничего не хочу! Я вас всех ненавижу! Поняла? Ненавижу!

Белуга вскакивает и роняет стул. Начинает реветь. Пятится в угол, утирая рукавом сопливый нос, под которым вдруг раздуваются пузыри. Я сделала всего лишь шаг, и этого шага хватило, чтобы девочка сорвалась и заплакала навзрыд – десятилетний ребенок, не удержавший в себе ком отчаяния.

– Она меня ждет, а я не приду! Ты понимаешь?! Ждет! Ненавижу вас всех! Ненавижу!

– Наташа, успокойся, прошу!

Сзади раздаются шаги, и в комнату входит медсестра – крупная, рослая женщина лет пятидесяти с мужскими чертами лица, на котором главенствуют крючковатый нос и тяжелый подбородок. Она могла бы правдиво сыграть женщину-инквизитора, задействуй ее какой-нибудь режиссер в этой роли, но природа иногда шутит, облачая доброту в непривлекательную обертку.

И имя у нее такое же грубо-отточенное – Ираида Борисовна.

Она слышит плач, и это служит сигналом вмешаться. Входит важно, с серьезным видом держа в руке пакет со средствами санитарной обработки. Подходит и опускает мне ладонь на плечо.

– Все хорошо, Света. Я лучше сама. Наташке сейчас команда нужна, как дальше жить, не слышит она тебя. Вот выплачет свою беду, а после и про черемуху поговорите.

У Ираиды своя философия и своя правда жизни. В прошлом и сама воспитанница детского дома, она лишена излишнего такта. Но я уже не раз убеждалась, что ее тактика порой срабатывает куда лучше моей.

Она подходит к девочке близко, без спроса вторгаясь в личное пространство. Достает из кармана салфетку и уверенно вытирает сопливый нос. Ударить Ираиду сродни кощунству, через ее руки прошло не одно поколение воспитанников, и Белуга, сделав несколько попыток вырваться, затихает, но по-прежнему вздрагивает в плечах.

– Ну, давай, Наташка, раздевайся… Какая ты грязная у нас. Это у тебя суп, что ли, застыл на рукаве, или сопли? Самой-то не противно, нет? Ты же девочка. Ну чего ревешь? Дома ты, как ни крути. Дома! Дай, посмотрю тебя… Свет! – Ираида зовет меня, и я откликаюсь:

– Да?

– Включи в душевой обогреватель. Не нравится она мне. Как бы бронхит не подхватила – хрипит и кожа под глазами синюшная. А у нас тут полный набор! – со вздохом сообщает. – Колтуны и педикулез. Так что вещи, Наташка, я твои изымаю. Ты же не хочешь, чтобы эти твари тебя живьем съели? Ну?

– Только не брейте, – всхлипывает девочка, но уже не сопротивляется. Просит упрямо: – Не хочу, чтобы все знали! И смеялись. Не хочу!

Насмешки и одиночество – вот самые большие страхи в стенах детского дома. Мы с Ираидой переглядываемся, и я киваю, наблюдая, как медсестра, вслед за грязной кофтой, стаскивает с ребенка футболку и брюки, обнажая тощее тельце. Поворачивает девочку осторожно, отвлекая разговором, позволяя мне бегло ее осмотреть.

Слава богу, видимых синяков и ссадин нет, только болезненная худоба. Кивнув Ираиде, я ухожу в душевую, чтобы включить обогреватель. Возвращаюсь за полотенцем и слышу, как женщина искренне удивляется.

– Да ты что, детка! Как можно! Вот меня в детстве не раз брили, так я на всю жизнь тот стыд запомнила. А сейчас ученые такие препараты придумали – десять минут, и каюк тварям. Обработаем и забудешь! Заодно и ногти острижем. И будешь ты у нас не замухрышка сопливая, а снова умница Наташа Белугина. А то стыдно же людям на глаза показать, распустила сопли по колено. Подружка твоя Надя что скажет, когда увидит тебя такую?

– Не обрежете? Обещаете? А то я снова сбегу!

– Напугала. Отъешься для начала! Вот вырастешь, станешь ученым, и не такое придумаешь.

Уже в душевой, когда я помогаю Ираиде вымыть девочку, Белуга говорит без слез: то ли и вправду успокоилась, а то ли смирилась на время, пока не понять.

– Не хочу ученым. Я буду сказки писать. Хорошие и добрые. Про маму… Не уходите, Светлана Анатольевна, пожалуйста! – просит, цепко поймав пальцами мое запястье. – Я вас вспоминала, честное слово!

Разговор получается не из легких. Мир глазами ребенка видится совсем другим, и обида, как снежный ком, придавивший грудь, не дает девочке дышать. Приходится осторожно и долго нащупывать проталины, обходить острые углы, возвращаться и говорить. Разгребать этот снег руками, чтобы Белуге досталось хоть немного человеческого внимания и тепла.

Она оттаивает. Не скоро, но снова шмыгает носом, уплетая борщ. Рассказывает о старшем брате, который скоро вернется из армии и ее заберет. О доме, который у них когда-нибудь обязательно будет – большой и настоящий. И о матери, которая все равно ее любит.

– Просто у нее судьба тяжелая, вот и пьет. А еще сожитель гад. Если бы не он, мамка бы нас всех к себе забрала. Верите?

Не верю, а потому молчу. Конечно, когда у тебя четверо детей, и всех воспитывает государство, самое время втемяшить в голову ребенку, которого ты бросила, жалость к себе. Окунуть в эту жалость с головой, до хриплой немоты, пока еще в детских глазах не родилась ненависть, а затем и равнодушие.

Убила бы!

Уже после разговора, когда волосы расчесаны, а девочка сидит в койке с книжкой в ожидании визита врача, я выхожу из комнаты изолятора, и Ираида зовет меня на чай. Угощает печеньем.

– Ну что, садись, Свет. Выдохнем, что ли. Ну и денек! Сначала Карасев с Чебановым подрались до крови. Хорошо, что наш Никита Валерьевич поблизости оказался – вовремя разнял. Теперь вот Наташка шума наделала – беспутная душа. А ведь самое страшное, что не врет. Оклемается и, как пить дать, снова сбежит к мамке!

День сегодня действительно выдался не из легких. Я опускаюсь на стул, беру чашку в руки и грею о ее края ладони, которые оказываются озябшими, словно и правда побывали в снегу, пусть на улице уверенно дышит весна.

– Да простят меня люди и Бог, но лучше бы эту пьянь посадили! – выдает в сердцах Ираида без сожаления. – Хоть бы дочке дала вырасти! Если она в беду попадет, разве с той курвы спросишь?

Чай горячий, а печенье простое и вкусное. Я с удовольствием потягиваю напиток, глядя в окно. На детской площадке гуляют дети постарше – лет десяти-двенадцати. Занятия в классах закончились, и сейчас у детей свободное время. Наверняка Андрюшка уже проснулся и после полдника играет в игровой комнате. И ждет. В этом доме-интернате, где я работаю психологом вот уже год, дети помнят обещания, а я обещала мальчишке прийти.

Андрюшка. При мысли о мальчике губы, как всегда, трогает улыбка, а сердце отзывается теплом.

– Значит, постараемся этому помешать, Ираида Борисовна, – твердо говорю медсестре. – На этот раз Наташи не было три недели. Я боялась и предполагать, что могло случиться с ребенком за это время. Если снова сбежит, мать ее непременно накажет, чтобы в следующий раз не попадалась. И следующего возвращения девочки может не быть.

– Вот сволочь! Тогда уж лучше, как я – круглая сирота, чем вот так. Вот ты психолог, Свет, объясни: почему? От них отказываются, бросают, а эти выкормыши, как волчата, по следу бегут. Спать под открытым небом готовы, лишь бы с такой мамкой!

Это неприглядная правда, и возразить на эту правду нечего.

– Скорее, не лишь бы, а только бы она была – мамка. Вы сами ответили на свой вопрос, Ираида Борисовна. Природа не пустые щи. В ней эволюцией столько всего намешано, а человеку якорь нужен. Корни, чтобы уцепиться, выжить и дать здоровые ростки. Это не вина детей, что их лишили почвы и заботы, это вина родителей. Особенно вот таких кукушек. У человека должен быть дом и семья по определению, и дети это чувствуют. Сначала нутром, а уж после головой. Человек – единственное существо с памятью, кто он есть и откуда. Вот и тянутся, как могут, чтобы быть нужными и любимыми. Не брошенными.

– Кстати, вы не знаете, – спрашиваю женщину, допив чай и поблагодарив за угощение, – кто у нас сегодня в ночную дежурит? Надо бы предупредить насчет Наташи, чтобы не оставляли одну. Все пока очень нестабильно, и срыв может повториться. Я сегодня задержусь часов до девяти вечера, так что зайду узнать, что сказал врач, но хотелось бы быть спокойной.

– Я останусь. Не переживай, Света. У меня не сбежит, и под замком держать не стану – разнервничается еще. Поговорю с ней. Вот чаю, как с тобой, попьем. А там пусть отсыпается.

– Спасибо.

Я встаю и поправляю одежду. Поднимаю руку, чтобы взглянуть на часы.

– Тогда я к Ольге Валентиновне загляну. Что-то ее долго нет. Уже давно должны были из инспекции приехать. Если что, помогу оборону держать.

В игровой комнате непривычно тихо. Все ушли на улицу, лишь нянечка возится в соседней спальне, наводя чистоту, да две девочки постарше сидят за столом и что-то рисуют. Заметив меня, обе с интересом поднимают головы и отрываются от занятия. Провожают любопытными взглядами.

Я захожу и замечаю Андрюшку в углу, у большого конструктора, с машиной в руке – пятилетнего мальчишку, хрупкого, похожего на гуттаперчевую фигурку.

Как всегда, он сидит один, играет с игрушками и, заслышав меня, не поднимает глаз.

Очень закрытый ребенок, со своими душевными травмами, молчаливый и тихий, как тень. Долгое время он совсем не разговаривал, я была первой, кому он назвал свое имя, и до сих пор осталась единственной, с кем он говорит.

– Здравствуй, Андрюшка.

Мальчик не отвечает, но играть прекращает. Поднимает глаза, чтобы увидеть меня, и тут же опускает взгляд в пол. Он рад – я уже научилась распознавать его настроение по малейшим признакам (волнения нет, любимая игрушка позабыта, а пальчики, словно к огню, скользят по полу в мою сторону), но остальные дети очень внимательны, и не прощают заботы, и он в свою очередь научился скрывать радость.

– Погуляешь со мной?

Снова молчание и лишь кивок в ответ.

Я подхожу и, не удержавшись, провожу рукой по темноволосой головке. Задержав пальцы у затылка, тихо прошу:

– Ну, беги, одевайся. Я тебя подожду.

Андрюшка вскакивает и, прихрамывая, опираясь на носочек ноги, быстро-быстро бежит в спальню, позабыв об игрушке. Я поднимаю ее и оборачиваюсь. Вижу, как он останавливается на пороге спальни и оглядывается, словно боится, что я уйду. Застывает натянутым фитильком, потянувшись ко мне.

Этот миг повторяется снова и снова, словно моих слов мало, и каждый раз ему страшно потерять меня из виду.

Этот страх взаимный. Он отражается в глазах мальчишки и отзывается болью в моей душе. Я не знаю, помнит ли он своих родителей – скорее всего лишь образы, но память потери живет в нем темным монстром, в этом маленьком, грустном человечке, вдруг оказавшемся один на один с огромным миром, и я понимаю: одному ему не справиться.

Я тоже боюсь его потерять и спешу прогнать страх из глаз ребенка спокойной улыбкой. Он ждал меня, и радость от этого понимания прогоняет тревогу и наполняет сердце теплом и любовью. Он видит это тепло в моих глазах, впитывает жадно, и только убедившись, что за день оно никуда не исчезло, убегает одеваться.

Мой мальчишка. Мой!

Почему именно он? Почему Андрюшка Сомов? Не знаю.

Я помню свой первый рабочий день, детдомовскую суету, кабинеты, папки, личные дела воспитанников. И лица детей. Тогда я окунулась в новый для себя мир, и думала, что задержусь в нем всего на три месяца, отозвавшись на просьбу знакомой. Этот мир пугал колючей щетиной и разбитыми судьбами.

А осталась на год и даже больше.

Трудный случай, первый настолько сложный в моей практике. Смерть обоих родителей на глазах ребенка, болевой шок, сильнейший стресс и полная психологическая изоляция последнего от мира.

Мальчика взяли на воспитание дальние родственники, но не справились, подозревая, что после травмы в его нервной системе произошли необратимые изменения. Через полгода после аварии Андрюшка Сомов попал в детский дом с подозрением на диагноз «аутизм», который, возможно, у него был от рождения – семья совсем недавно переехала из отдаленного городка. А я… Я его нашла.

Они ошибались, все ошибались. Пусть это была интуиция, но она не обманула, диагноз не подтвердился.

Первое время он действительно был настолько закрыт, что не реагировал на вопросы, не играл, не просил помощи, не откликался на звуки своего имени и не разговаривал. Сидел сутками, словно застывшая фигурка в стеклянном кубе. Детям свойственно многое забывать, хорошо адаптироваться в новом обществе, искать друзей и тянуться к теплу, но Андрюшка стал исключением. Он не хотел. Он хранил кусочек тепла в себе самом, и отчаянно, как умел, пытался его сберечь.

Срок моей временной работы подошел к концу, но уйти из детского дома я не смогла.

Мне понадобился не один день, много-много тихих слов и часов тишины, чтобы однажды, когда ладонь мальчишки оказалась в моей, его маленькие пальцы сжались.

Андрюшка одевается, я беру его за руку, и мы выходим на улицу. Мне так же, как и ему, хочется укрыться от любопытных глаз, от лишних вопросов и людей, и я увожу его за ворота интерната. Веду дальше, туда, где мы можем целый час побыть просто вдвоем.

Оказавшись под сенью кленовой аллеи, не удержавшись, сажусь на корточки и прижимаю мальчика к себе – я каждый день жду этой минуты.

– Ну, привет, мой хороший. Привет, солнышко! Я так скучала!

И потянувшись ко мне, Андрюшка крепко-крепко обнимает меня за шею и признается:

– Я тоже!

– О, Света пришла! Поля, слышишь? Наша старшая дочь вернулась! Свет, ну почему так поздно-то? Ты что, в две смены работаешь? Нет, ну что за стахановские нормативы? У тебя вообще есть личная жизнь или нет?

– Нет ее, пап, и ты это прекрасно знаешь.

Я вхожу в квартиру и раздеваюсь. Сбрасываю с усталых плеч плащ, с ног – туфли на шпильках, убираю одежду в шкаф и подхожу к отцу. Целýю его в щеку и направляюсь к своей спальне, чтобы переодеться и оставить сумку.

– Все равно! – отец идет следом. – Мне тут проект прислали для новой гостиницы, а посоветоваться не с кем! У матери голова болит – ей все нравится, Лялька до сих пор гуляет, а Умка сегодня снова вернулась в печали. Кажется, что-то случилось с ее докладом, и она расстроена.

– Пап, не бузи. Лучше поставь чайник и чего у нас там вкусного есть? Я голодна – жуть!

– Поля! – повышает голос отец, обернувшись. – Чего у нас есть на ужин? Твой ребенок голоден!

– Светуль, кажется, котлеты остались! – отвечает из зала мама. – Если Оля с Костиком не съели. Я слышала, они час назад на кухне толклись, так что не уверена.

– Съели! – приложив ладонь ко рту, докладывает папа. – И даже подливку. У Костика нынче аппетит – мужик! В общем, овсянка с ветчиной пойдет? – спрашивает участливо. – Я приготовлю!

Повар из него не ахти какой, но когда у тебя три дочери, а у жены – три ветеринарных клиники, приходится чему-нибудь, да научиться. И не важно, что старшей из дочерей уже двадцать семь. Ответственность – штука такая: если она есть – с годами не проходит!

– А как насчет рыбки соленой, доча? – на лице родителя появляется хитрая ухмылка налакавшегося сливок кота. – Мне тут друзья такую рыбку презентовали – закачаешься! Хочешь?

– Конечно, пап!

– Тогда я быстро! Свет?

– А? – я оборачиваюсь на пороге.

– А может, по бокальчику пивка сообразим на двоих? Ну, раз уже у нас есть рыбка?

Я улыбаюсь и на секунду прикрываю глаза, давая понять, что согласна.

– Можно и по бокальчику. Но не больше, Уфимцев, – строго грожу родителю пальцем, – мне завтра на работу!

– Понял, Светуль! Сейчас все оформлю!

Отец у меня известный в городе бизнесмен. Владелец сети ветеринарных аптек и зоомагазинов в крупном областном центре. Совладелец нескольких гостиниц на побережье и курортных комплексов. Дядька интересный и важный, все как положено. При кожаном портфеле, личном водителе, автомобиле последней марки «лексус», тремя исполнительными директорами и пятикомнатной квартирой в самом дорогом жилом комплексе города – известной высотке «Седьмое небо».

Но все это находится в большом мире за дверью. Когда он дома, он обычный сорокашестилетний мужик. Все тот же Толик Уфимцев, в прошлом способный студент, который в девятнадцать лет женился, а в двадцать два катал меня на спине и кричал веселой лошадкой: «И-го-го! Светлячок, держись!»

Форель действительно оказалась нежная и вкусная, а пиво – мое любимое, баварское.

Мы сидим с отцом в кухне за столом, на стене беззвучно работает телевизор, и листаем презентационный проект нового, улучшенного интерьера vip-зала приморской гостиницы.

– Ну и как тебе, доча? Дизайнер обещает, что выйдет достойно. Матери нравится.

– А тебя что смущает, пап? Ты же сам хотел зал в светлых тонах.

– Да, но я представлял себе, что будет дерево. Что-то в духе английской провинции или в стиле Прованса.

– Я тебя умоляю, пап. Давай только без цветов и рюшей. Всех этих виньеток и лаванды, оставшихся в прошлом веке.

– Но голубой и салатовый, Свет! – сомневается отец. – Непривычное сочетание! Даже и не знаю, что думать. Я как-то больше привык к классике.

– Здесь салатовый не доминирует, смотри. Он практически растворен в обилии кремового и отлично сочетается с голубыми портьерами и ровными линиями. Ты только представь – море, солнце, простор и чистый воздух. Такой же чистый, как эти цвета. Большой светлый зал, залитый светом, открытая терраса. И людей, которые приехали отдохнуть и расслабиться. Пап, отличный проект и отличная атмосфера, поверь! Мне нравится.

– Ну, раз ты так говоришь… Значит, соглашаемся?

Я поднимаю бокал и осторожно касаюсь краем отцовского. Улыбаюсь устало.

– Значит.

Мы немного молчим, пока отец догрызает рыбку. После – болтаем о рабочем дне. Я рассказываю об Андрюшке и о Белуге. Отец – о встрече с партнерами и новых планах. Как всегда брюзжит, что мама много работает, и ему это не нравится. А теперь еще и я возвращаюсь поздно.

– Свет, ну и чего ты второй день молчишь? – спрашивает с осторожной укоризной, когда мы все-таки решаем распить по второму бокалу – пиво сегодня выше всяких похвал. Или это день был трудным? – Думаешь, если не расскажешь, так тебе легче, что ли, станет? Ну, что там решили органы опеки? Суд снова не дал добро?

Я устало повожу плечами.

– Нет. На полное усыновление не дал.

– Отказали? Ты же собрала все необходимые документы!

– Отклонили.

– И что их не устраивает на этот раз?

Вздох из груди вырывается сам собой. Говорить об этом трудно.

– Многое.

– Света…

– Пап? – я встаю, беру со стола оба бокала и отношу к мойке. Споласкиваю их, а затем возвращаю на место. – Тебе что, своих забот мало? Вон, у тебя Лялька с Котэ подрастают, за ними глаз да глаз нужен. Катя учится. Мать с такой работой скоро загонит себя. Я обязательно попробую что-нибудь сама придумать, обещаю!

– Мои главные заботы – это мои дети, – возражает отец, становясь серьезным. – Я же вижу, что у тебя сердце не на месте, и хочу знать, что происходит. Почему отказали? Юрист нас уверял, что все будет в порядке! – возмущенно поджимает рот. – Сейчас даже одинокие женщины могут усыновить ребенка. Так почему нет? Что они там себе придумали?!

– Есть нюансы, пап. Не все так просто.

– Но я же сказал, что помогу с операцией. Может, они там не в курсе, в своих важных опекунских кабинетах, что Андрюшке нужна помощь? Или забыли? Он, между прочим, каждый день растет. Сколько можно откладывать?

– Нет, не забыли. Они в курсе. А также в курсе размера моей низкой заработной платы и отсутствии личной жилплощади. Но самое главное даже не это.

– А что же?

– Андрюшка не обычный ребенок. Он ребенок, перенесший физическую и психологическую травмы. Ему необходимо длительное лечение и помощь психолога. По мнению опекунского совета, он должен воспитываться в полной семье. В семье, где есть мать и отец. Где есть все условия для его здорового и полноценного развития.

– Но ведь ты же и есть психолог! И ты его любишь! Какого рожна им еще надо-то?!

– Увы, но это не аргумент, и я их понимаю. Им нужны гарантии, что ребенок будет социально защищен не на один год, и не на два.

Папа молчит, я тоже. Мы обмениваемся улыбками – грустными и в то же время проникновенными. Это очень важно – увидеть на лице родного человека вот такое участие.

– Света, ты же понимаешь, что всегда можешь вернуться ко мне на работу.

– Понимаю, пап, но сейчас не могу. Я должна видеть Андрюшку каждый день, а он – видеть меня. Знать, что я рядом и не исчезну однажды, так ему легче. Знал бы ты, как тяжело он меня отпускает. Ни о чем не просит, просто молчит, но это его молчание…

У меня не получается договорить. Ком перехватывает горло, и я отворачиваюсь.

– Давай завтра поговорим, – только и прошу.

– Светочка, дочка, ты только не расстраивайся! – папа встает и опускает ладони на мои плечи. – Я что-нибудь придумаю! Завтра же поговорю со своим юристом. В конце концов, я могу перевести на тебя часть бизнеса. Уверен, мы найдем выход!

– Это не решит проблему полностью, а скорее ее усложнит. Опять встанет вопрос о работе в детском доме. О моем времени и невозможности уделять Андрюшке достаточно внимания. Да и процесс этот не быстрый, а мальчику нужна операция уже сейчас. Была нужна еще год назад.

Я целую отца, прежде чем уйти.

– Пап, твоя старшая дочь давно выросла. Я не могу вечно перекладывать свои проблемы на твои плечи. А Андрюшка… – вздыхаю. – Если я хочу стать для него мамой, если хочу семью, я должна сама найти выход, понимаешь?

Уже немногим позднее, когда я лежу в своей постели и смотрю телевизор, звонит Рыжий – мой школьный приятель и сосед по дому Виктор Артемьев. Он с семьей живет двумя этажами выше, я крестила их с Таней девочку, и питаю к этим людям нежные чувства.

Поздний звонок не напрягает, мы иногда созваниваемся, а сегодня я сама попросила друга перезвонить позже.

– Привет, Уфимцева! Ну как ты? Как прошел день?

Я берусь за пульт и приглушаю звук в телевизоре.

– Привет, Вить. Слушай, давай без официоза, а то настроения нет – день был сложным.

Артемьев понимает меня с полуслова.

– Света, ты подумала над моим предложением? Я по-прежнему считаю, что это хороший вариант. Почему бы не рискнуть? К следующему заседанию суда у тебя на руках уже будет свидетельство о браке. У опеки просто не найдется причины для отказа. Шибуев у нас не просто по жизни красавчик, он врач-хирург с отличными перспективами и известной фамилией. Девяносто процентов из ста, что для вас с мальчиком всё решится положительно.

– Да, я подумала, Вить.

На самом деле, об Андрюшке Сомове до недавнего времени знала только моя семья. И я не планировала никого посвящать в свои планы, пока не узнала, что мне отказано в усыновлении. А когда узнала, вдруг нахлынуло отчаяние. Именно в тот момент я и позвонила Витьке – не знаю, решилась бы позвонить другу пятью минутами позже, но в тот миг словно колпаком безысходности накрыло. Если бы услышала мамин голос, просто разревелась бы.

Я знала Артемьева двадцать лет, когда-то в начальных классах совала его головой в снег и мутузила сумкой. Мы сидели за одной партой и вместе сбегали с уроков. Гуляли в одной компании. Именно он помог мне освободиться от Феликса – парня, за которого я чуть не выскочила замуж, и вставил мозги на место. Если кто-то и понимал меня лучше всех, так это Рыжий.

А еще у него был талант находить верные решения. Когда надо прикрывать чужие задницы, и при этом избегать проблем.

Я могла ему доверять целиком и полностью.

– Свет, давай я Андрюхе сам позвоню, если тебе сложно. Поговорю и все ему объясню. Вот как есть.

– Не нужно. Я уже звонила Андрею.

– Даже так? – в голосе Рыжего слышится удивление. – И что он сказал?

– Отправил меня в пеший поход и сразу в три направления.

Но мне не удается провести Артемьева. Он чувствует мое настроение и удерживается от колкости. В другой раз бы обязательно съязвил.

– Уфимцева, неужели ты боишься? Ты, Светка?! – изумляется Рыжий. – Девчонка, которая в пятом классе на спор прыгнула со второго этажа дачи моих родителей в сугроб? Не верю!

– Ну, ты вспомнил. Ты бы еще вспомнил, как в восьмом классе я подбивала всех набить татуировки на плечах, и наши эксперименты с выпивкой, – прикрываю глаза, понимая, что улыбаюсь.

– Вить, я не видела Андрея больше трех лет, ты же не думаешь, что я стану говорить с ним о такой теме по телефону? – искренне удивляюсь его непониманию простых вещей. – Да, я боюсь ошарашить Шибуева, если хочешь знать. Влезть в его жизнь и перекроить планы к чертовой матери. Мне все еще важно, что он обо мне думает.

– Значит, саму тебя перспектива фиктивного брака уже не пугает? Вчера ты ответила категоричным «нет».

После того, как я со времени этого «вчера» столько всего передумала?

– Нет, – признаюсь. – Уже не пугает, если это будет Андрей. Я позвонила, и мы договорились послезавтра встретиться в кафе.

– Вот поговорите и узнаешь. Поверь, Шибуев просто идеальная кандидатура!

– Вить, а вдруг он изменился? Или у него серьезные отношения с девушкой? Или он не захочет? Это на самом деле совсем не авантюра! Всё гораздо сложнее. Я пока Андрея сама не увижу, не знаю, решусь ли пойти до конца.

Витька отпускает смешок.

– Свет, ты знаешь Шибуева не хуже меня. Не думаю, что он изменился. Зато у вас двоих появится шанс круто повернуть судьбу.

Я напрягаюсь. Иногда у Бампера шуточки, хоть бери и снова мутузь сумкой по рыжей голове.

– Не поняла, Артемьев. Ты сейчас о чем?

– Да так, просто к слову пришлось.

Ну конечно, а то я его не знаю.

– Ради бога, Витька, – говорю устало. – Закругляйся с намеками! Мне только мужа-бабника для полного счастья и не хватает! Я же ревнивая, прибью сгоряча, и не будет у тебя больше друга. Так что уж лучше без крутых поворотов судьбы!

Мы смеемся.

– Ладно, Света. А что с квартирой-то? Ведь остается вопрос с жильем?

– Да, остается. Никак не решусь попросить родителей купить мне квартиру. И дело не в том, Вить, что они не захотят. Я просто дома, понимаешь? Иначе бы давно уже переехала. Да и Андрюшке нужно общение. А здесь девчонки, кот, собака. Ему не будет одиноко в моей семье.

– Ты это мне говоришь, Свет? – хмыкает Витька. – Да мы с Таней сами никак от предков не съедем! Нам нравится здесь жить.

– Вот и мне. Поэтому, если что, попробую на время снять квартиру. В конце концов, законом это не запрещено, а прописка у меня есть.

* * *

POV Андрей

Дым в узкую створку окна уходит медленно, клубится у капроновой сетки, не спеша просачивается сквозь пóры, не желая уползать из тепла в сырые сумерки утра. Дым такой же сизый и плотный, как утренний туман. Я расстегиваю халат, затягиваюсь сигаретой, и прогоняю его из комнаты тяжелым дыханием. Освобождаю легкие, чтобы взамен глотнуть хоть немного прохладной свежести, пропитанной тишиной весеннего утра и ароматом цветущих яблонь, проникающих в душную ординаторскую.

Без четверти шесть. Утро. Позади еще одни сутки дежурства в хирургическом отделении скорой помощи, две плановые операции и одна внеплановая, продлившаяся больше четырех часов. Рутинная работа, вымотавшая меня к черту, забравшая силы и сон, но парнишка будет жить, а это главное. И мать его будет жить, чьи слезы заставили совершить невозможное и примерить на себя роль Бога. Хладнокровного существа, кромсающего плоть, сшивающего мышцы и соединяющего сосуды ради одной цели – во что бы то ни стало удержать в сломанном теле душу. Невидимую материю, для которой природа создала совершенный, и вместе с тем такой хрупкий футляр.

Как жаль, что в пятнадцать лет этим футляром почти не дорожишь, считая себя бессмертным и неприкосновенным.

Как жаль, что в двадцать семь не остается места мечтам и иллюзиям.

Я поднимаю бутылку и делаю длинный глоток, впитывая сухим горлом янтарную жидкость. Почти сразу же ощущая, как она, жгучая и терпкая, обжигая грудь, растекается внутри приятным теплом. Мой личный порог свободы, за который я позволяю себе уйти. День едва начался, а я уже пью пятизвездочный коньяк. Паскудно.

Сзади раздаются шаги и на талию ложатся руки – такие же уставшие, как мои. Жаждущие своего порога свободы. Они уверенно скользят под расстегнутый белый халат, забираются под рубашку и жадно оглаживают пояс брюк, точно зная, что мне нужно. Шеи касаются теплые губы.

– Андрей Павлович, у нас есть пятнадцать минут, чтобы забыть еще один день. Так что, если ты хочешь повторить прошлое утро, нам следует поторопиться. Я закрыла дверь, но ты же помнишь, в каком месте мы работаем – тишина не продлится вечно. Скоро заявится Павлюкин и все испортит своей унылой физиономией.

Рита – моя операционная сестра. Чудо, а не девушка.

– Андрюш, ну правда, операционная убрана, шовно-перевязочный материал на месте, аппаратура исправна и готова к новому дню. Да пусть Павлюкин только вякнет! Он тебе завидует, если хочешь знать.

– Чему? Тому, что у меня есть ты? Так это было твоим решением – работать со мной.

– И этому тоже, – я чувствую подбородок на своем плече и слышу смешок. – Но больше твоему вопиющему везению и волшебным рукам. Тому, что он такой же, как все, а ты – нет. У вас, у Шибуевых, какой-то особый ген в крови, который делает вас уникальными. Вот есть музыканты с уникальным слухом, а есть врачи. Ты Моцарт врачебного дела, и мне нравится работать под твоим руководством. Я знаю, что тебя ждет большое будущее. Павлюкин старше, но опытнее только по части интриг, не слушай его.

– Рита, тебе точно пора домой. Шесть утра – не самое лучшее время для философских мыслей.

– Может быть.

– Лучше скажи, ты подготовила для шефа истории болезней, как я просил? На моем столе результат томографии Суконкина – больного из четвертой палаты, сегодня к вечеру мне нужны новые результаты анализов – биохимия крови и печеночный комплекс. Передай сестричкам, пусть все сделают и скинут распечатку мне на почту. Хочу знать, к чему готовиться.

– На первый вопрос ответ «Да», на второй «Слушаюсь, Андрей Павлович!».

Губы греют шею, а я улыбаюсь. Хорошо, когда тебя понимают.

А когда понимают с полуслова – почти счастье.

– Ты настоящая находка, Ритуля.

Я вливаю в себя еще один глоток коньяка, делаю глубокую затяжку, но не спешу тушить сигарету о пепельницу. Какое-то время задумчиво разминаю ее в руках, думая о парнишке… Прыжок с поезда на спор. Как результат – разрыв селезенки, повреждение внутренних органов, внутреннее кровотечение, многочисленнее переломы и потеря ступни.

Первые шесть часов прошли в стабильном состоянии, и это обнадеживает. Я сделал все, что мог, и даже больше. Мы не боги, мы люди, но как же дорого обходится нам вмешательство в дела Всевышнего. Сил почти нет. Словно выгорел изнутри или отдал часть собственной жизни.

Я поворачиваюсь, и Рита тут же подхватывает фильтр губами. Жадно затягивается, размыкает рот, позволяя дыму клубиться у лица. Черт, как же я люблю умных женщин! Она понимает, она все понимает…

– Ради тебя, Андрей, я готова встать даже на колени, – улыбается, снимая с себя медицинскую шапочку, сползает вниз и позволяет моим пальцам войти в ее волосы.

– Ох, давай без патетики, Заяц, – я помогаю ей расстегнуть пояс брюк. – Просто сделаем это. Мы оба устали, была чертовски сложная ночь.

– Смотри, останешься моим должником…

– Договорились, – обещаю своей помощнице, а сам думаю о том, чтобы не упустить ничего важного на планерке и предупредить Павлюкина о парнишке. Первые сутки – самые сложные.

А еще на горизонте возникла Уфимцева. Почти четыре года не виделись, но голос узнал сразу, как только позвонила и попросила о встрече. Странная просьба, совсем на нее не похоже.

Светка. Староста класса.

Ухмылка сама скользит на губы. Ну надо же. Моя первая школьная любовь.

* * *

Мы договариваемся встретиться в центре города, в небольшой кофейне, где подают кофе, горячие круассаны и вкусный вишневый штрудель. В старые добрые времена мы любили здесь собираться нашей компанией и уже отсюда идти в кино.

Я тороплюсь, но все равно опаздываю на полчаса – диалог с Павлюкиным затянулся. Все это время Уфимцева не звонит, но я знаю, что увижу ее.

Я останавливаю такси у входа в кофейню, расплачиваюсь с водителем наличкой и захожу в помещение, в котором витает запах свежемолотых зерен кофе, винили и корицы.

Света сидит за столиком в углу и смотрит на меня, наверняка заметив еще в окно – хорошенькая блондинка в темном плаще. Я отмечаю взглядом стройные лодыжки и каблуки. Аккуратные пальцы мнут салфетку… Как только вижу ее, то сразу понимаю: скучал.

Мне бы сгрести ее в охапку, я внезапно чувствую прилив радости от встречи – это все равно, что увидеть старого друга, но что-то в ее лице меня останавливает. Поэтому я просто подхожу, наклоняюсь над столиком и целую ее в щеку – в этом теплом помещении неожиданно прохладную и нежную.

– Как быстро летит время. Ты все такая же красотка. Привет, Уфимцева!

От нее пахнет умопомрачительно. Светка женщина до последней клеточки, всегда была такой, и я не спешу отрывать губы. Провожу носом по виску, вспоминая, как эта девчонка когда-то сводила меня с ума.

Она тоже медлит. Тепло касается ладонью моего затылка и целует в щеку.

– Привет, Шибуев. Ты знаешь, что пахнешь конфетами и коньяком, дорогой доктор?

Она смотрит на меня радостно, большие голубые глаза горят, и вместе с тем словно изучает взглядом. И только изучив, улыбается.

– А ты ничуточки не изменился, Андрей!

Я отпускаю ее, снимаю куртку, и мы садимся за столик.

– Нет, Уфимцева, я все тот же Шибуев, – признаю очевидное, – который в отцовском кабинете учил тебя пить виски и лез целоваться.

Она все-таки смущается. Немного, но смотрит уже задорнее.

– Я помню. Тогда ты отхватил от меня знатного леща. И, между прочим, получил за дело!

Светка не врет. Рука у нее всегда была тяжелой, но характер справедливым. Когда-то нам было весело вместе.

– О да! Я три дня ходил с красным ухом, еще и от отца влетело – кого-то из наших ребят все-таки стошнило в мамин вазон с пальмой. Зато отличная вышла вечеринка!

– Прости, Андрей, погорячилась. Сейчас я уже могу признаться: тогда ты меня здорово напугал.

Я удивляюсь:

– Неужели я был таким страшным?

– Нет, – взгляд Светы теплеет, – скорее, несообразительным. Хоть бы дверь догадался прикрыть. Все наши были в соседней комнате и явно на нас таращились.

Мы улыбаемся. Хорошо, когда двоим есть что вспомнить, словно и не было четырех лет. Да что там – словно и десяти лет не было.

Света на секунду отворачивается и подает знак официантке. Я догадываюсь, что она уже все заказала, просто ждала моего прихода. Смотрю на аккуратную мочку уха, в которую вдета небольшая сережка, и на нежную линию скул.

Так и есть. Совсем юная девчонка торопится к нам через весь зал с полным подносом. Подойдя к столу, спешит опустить на него две чашки эспрессо, два десерта и тарелку, на которой лежат куски горячего жареного мяса и салат «Греческий».

От аромата мяса внутри сразу же зверем просыпается голод.

– Я подумала, Шибуев, что ты с работы и наверняка голоден, так что, пожалуйста, не отказывайся, – скорее ставит в известность, чем просит Светка. В этом вся она. – Ты меня знаешь, тебе все равно придется это съесть! Оказывается, в кафешке со времени нашей юности все же кое-что изменилось. Теперь здесь подают завтраки!

Она разрывает стик с сахаром и высыпает в свой «эспрессо». Размешивает его ложечкой, на секунду отлучившись мыслями. Но тут же возвращается и добавляет в продолжение прерванного признания:

– Это был Рыжий – у кадки с пальмой, но чур, я ничего тебе не говорила.

Она не торопит с разговором, и мы завтракаем молча, продолжая изучать друг друга взглядами. Мне еще предстоит узнать, зачем она меня позвала, а сейчас я думаю о том, какая Уфимцева красивая и свежая, не в пример помятому мне.

Вот только привычной ухмылки уверенной девчонки нет на лице, а ведь когда-то мы были с ней в этом похожи. Когда-то она умела ухмыляться похлеще моего.

– Кажется, Андрей, ты давно не стригся.

Я киваю. Она права: кажется, нет.

– Некогда. Но я сменил рубашку, Свет, и принял душ, честно, – подмигиваю ей, делая горький глоток. – Все-таки я шел на свидание к красивой девушке! Кстати, – замечаю, – ты так и не разделась. В помещении вполне тепло.

Она хмурится, как будто и сама с досадой отмечает этот факт.

– Знаешь, Шибуев, что-то я волнуюсь, – вдруг сознается.

– Ты? – я искренне удивляюсь. – Да брось, Света. Это же я – твой друг. Ты можешь меня просить о чем угодно. Ну, давай же! – улыбаюсь, скрещивая пальцы. – Скажи, в чем дело? Рыжий звонил, но так ничего конкретного и не сказал. Только то, что я тебе нужен.

Уфимцева смотрит прямо в глаза. Не спешит отвечать, но все-таки говорит:

– Да, нужен. Я не сразу это поняла, но Витька, как всегда, оказался прав.

Она на секунду закусывает губы, сосредотачивая на мне внимание. Шикарные губы – полные и сочные, как я люблю.

– Андрей, скажи, ты женат? – внезапно спрашивает. – Может, есть девушка или гражданский брак? Я почти ничего о тебе не знаю.

Вот так вопрос! А мне казалось, напротив. Уж меня-то она должна хорошо знать.

– Шутишь, Свет? Откуда? Я по жизни холост – это мое состояние души. А ты? – в свою очередь задаю вопрос, едва ли успев подумать: зачем?

Но слово не воробей, уже слетело и повисло в воздухе.

– Нет, – качает светлой головой, – я не замужем.

– Но кто-то же есть? Если не для души, так для тела? – называю вещи своими именами, предчувствуя, что за этим что-то кроется. – Ведь наверняка есть?

Уфимцева не торопится отвечать. Мнет новую салфетку, заставляя меня смотреть на свои руки. Красивые руки с тонкими пальцами и хрупкими запястьями.

За время затянувшейся паузы уже можно три раза соврать, но что-то заставляет ее ответить честно.

– Нет. Сейчас нет.

– И сколько длится это сейчас? – я не могу представить Уфимцеву одну. Возле нее всегда крутились самые лучшие парни. – Неделя? Месяц? – позволяю себе догадаться. Искренне удивляюсь, читая ответ в ее глазах. – Неужели год?!

Голубые глаза всего лишь на миг скрываются под ресницами и снова смотрят прямо.

– Два, если для тела. А для души уже и не вспомню.

Я так впечатлен, что присвистываю:

– Ого. Сильно.

– А ты? У тебя кто-то есть? Для тела? – Света вспоминает, что у нее остывает кофе и помешивает его ложечкой. На ее щеках играет румянец, и она отодвигает дальше расстегнутую полу плаща. – Твое особое состояние души продолжает принимать подарки жизни, а, Андрей?

Вот теперь она ухмыляется, как раньше. Играет острым взглядом цвета летнего неба, провоцируя меня на откровенность.

– Только не спрашивай, как часто, ладно? В том смысле, что у меня никогда не было и не будет для души. Поверь мне, я как никто знаю, насколько она хрупка. Нет, я не создан для серьезных отношений. Нет, – качаю головой, – брак точно не для меня.

– А вот и спрошу! – Светка наклоняется и красиво подпирает подбородок кистью руки. – Женское любопытство – великая сила. Так как давно у тебя кто-то был, Шибуев? Ну же, давай, признайся: на сколько позиций я упала в твоих глазах?.. Месяц? Неделя? – вскидывает бровь, но видя, как сыто я утираю кулаком губы и ухмыляюсь, Светка ахает: – Неужели день?! Да ты бесстыжий котяра!

– Меньше, – сознаюсь. – Но, Уфимцева, тебе удалось вогнать меня в краску. Все это очень просто, на самом деле. Физиология никогда не подводит. Главное – четко обозначить границы.

– Ух, горячий доктор Шибуев! Дотронься – обожжет! – Светка касается меня пальцем, и мы оба смеемся, как старые добрые друзья.

– Света?

– М?

– И все-таки? Мы столько лет не виделись. Что случилось, расскажешь?

В голубых глазах еще продолжает отражаться веселье, но уголки губ уже опускаются. И подбородок приподнимается с ладони.

Света прячет руки под стол и откидывается на спинку стула. Задергивает на груди плащ, вновь возвращаясь к изорванной напрочь салфетке.

– Я бесплодна, практически стопроцентно. Врачи оставляют шанс при наличии идеального партнера, но он настолько мизерный, что я решила не надеяться, так легче жить. Тебе, возможно, это проще понять, чем другим. Поэтому и строить отношения не хочу. Но я хочу усыновить ребенка, и мне нужен фиктивный муж. Может, на год, а может на два, пока я не оформлю документы и не решу вопрос с жильем. Никаких обязательств, никаких претензий и, само собой, никакого долга, только свидетельство о браке и пара визитов в нужные места.

Мы смотрим друг на друга, не отрываясь.

– Андрей, возьми меня замуж, пожалуйста. Мне больше некого просить.

* * *

POV Света

Сказала и сама испугалась собственных слов, так горько они прозвучали. Отпрянула от стола и прикрыла глаза: что я делаю? Ведь не жалости хотела, и не сочувствия. Хотела, чтобы все обстоятельно и по-деловому, но разве с Шибуевым когда-нибудь получалось поговорить бесстрастно?

Последняя фраза сорвалась с губ и повисла между нами звенящим признанием. Обнаженным отчаянием, и уже слова не забрать назад.

Это все его черные глаза виноваты. Всё знают, всё понимают, всё чувствуют. От таких глаз ничего не утаить. Сказала, а у самой дыхание в груди замерло в ожидании ответа. Наверное, если бы сейчас он встал и ушел – не удивилась бы.

Не ушел. Но видно, что ошарашен. Не каждый день получаешь подобные предложения от бывших одноклассниц. Да, в прошлом мы были друзьями, но сегодня? Вправе ли я переступать границы его личной жизни сегодня? Не думаю. Но все равно смотрю на вчерашнего мальчишку, превратившегося в мужчину, с надеждой.

– Прости, Андрей. Ты не чужой мне человек, тебе я могу доверять. Если бы могла заплатить за помощь, я бы заплатила. Но ведь ты не возьмешь?

– Светка, замолчи. Просто… это как-то неожиданно.

Больше на лице Шибуева не видно улыбки, и какое-то время я смотрю на свои руки. На чашку кофе на столе, на блюдце и на использованный бумажный стик из-под сахара, все еще идеально гладкий – такие обыденные вещи. Совсем не то, что тема нашего разговора.

– Извини, я волнуюсь, – вновь поднимаю лицо. – Никогда не могла тебе врать, а сегодня все утро думала: изменился ли ты? Как обо всем расскажу? И вообще, решусь ли на этот разговор? Получилось, и правда, не очень удачно.

– Ну почему же. Я понял.

– Вот и про бесплодие – зачем тебе знать? – Я невесело улыбаюсь. – Это все твоя волшебная аура виновата, доктор Шибуев. На духý, как перед святым отцом. Давай считать, что этого признания не было. Хорошо? Просто ребенок, которого я хочу усыновить, очень много значит для меня, независимо ни от каких факторов. Ему нужна семья, а он нужен мне. Но, конечно, я понимаю, что прошу почти невозможного. – Андрей слушает, и тиски безысходности постепенно отпускают грудь, но не молчит сердце, и голосу не получается придать холодной серьезности. – Я даже не знаю, что предложить тебе взамен, я просто прошу подумать. Я готова на любые условия.

– А что ты придумала на случай, если я откажусь?

Действительно – что?

– Не знаю. Но ждать дольше не могу. Понимаешь, Андрюшка непростой ребенок. Он пережил потерю обоих родителей, а по мальчику видно, что в семье его любили. Сейчас ему нужна медицинская помощь – в той аварии, в которой погибли его родители, он получил травму обеих ног. Была операция, и не очень удачная. Сейчас нужна еще одна, в самое ближайшее время, и мой отец готов ее оплатить. Поэтому, скорее всего, я все же решусь на фиктивный брак. Но, Андрей, проблема не в том, чтобы найти мужа.

– А в чем?

– Наличие обоих родителей – это главное условие усыновления, не считая материальную подоплеку. Суд по опеке считает, что этому ребенку нужна полноценная семья. Мать и отец. Я не могу доверить эту роль первому встречному человеку. Тому, на кого не смогу положиться. Андрюшка и так пережил сверх меры для своих пяти лет. Он год молчал и только-только начал снова разговаривать. Я хочу быть уверена, что со мной его ждет спокойная жизнь.

– Значит, мне ты доверяешь?

Я смотрю на Андрея, на его плотно сомкнутый рот и на покрытые темной щетиной скулы. Сейчас за черный взгляд не заглянуть и не угадать мысли. Смотрю на практически незнакомца, потому что таким я его не знаю.

И все-таки говорю искренне. То, что чувствую:

– Да, ты его не обидишь. И меня тоже.

– Как ты себе это представляешь, Света? Если я правильно понял, ты предлагаешь мне стать не только твоим фиктивным мужем, но и приемным отцом? То есть взять на себя обязательства и в отношении ребенка?

– Нет, что ты! – спешу возразить, но тут же понимаю: он прав. Это просто я до конца не верила в затею Рыжего. – Точнее, да. Но, Андрей, только на бумаге! Я обещаю, что никто об этом не узнает. Кому и какое дело до нас? Как только я заберу Андрюшку, я не побеспокою тебя. Совсем! Если надо, вернусь на работу к отцу. Ты знаешь моих родителей, они обеспеченные люди и не откажутся помочь с отдельным жильем!

Волнение вот-вот готово взять надо мной верх, и я замираю на короткую паузу.

– Я усыновлю мальчика, найду квартиру, чтобы близко и удобно, чтобы садик и школа, и чтобы опека видела. Постараюсь убедить последнюю в том, что ты живешь с нами. Если согласишься, обещаю не вмешиваться в твою жизнь и не тревожить, как не тревожила до сих пор. Ты волен жить, как жил! Быть свободным и любить кого хочешь. Твое участие необходимо на этапе усыновления. А через год или два разведемся, тогда Андрюшка уже будет со мной. А когда он подрастет, я все ему объясню. Он очень понятливый, только тихий.

– Расскажи мне о нем, я хочу знать подробности. Обо всем расскажи.

И я рассказала.

Мы еще долго сидели вдвоем, а позже гуляли по скверу. А потом…

– Я не тороплю с ответом, Андрей. Подумай о моем предложении наедине. Столько дней, сколько тебе понадобится. Возможно, об условиях. Я готова принять любые, и буду очень ждать твоего звонка, но если откажешься – пойму. Ты выслушал, а это уже много значит для меня.

* * *

Но проходит всего ночь, а я уже не нахожу себе места. Вспоминаю разговор в кафе и встрепанную фигуру Шибуева. Черный взгляд и длинные пальцы хирурга, растерянно отводящие со лба темные пряди волос.

Мысленно ругаю себя и Рыжего. Опеку. И вновь себя. А что, если он откажется? Не позвонит? Да, в прошлом мы слыли шутниками, отвязными подростками, но вчерашний разговор и близко не походил на шутку.

Андрюшка, словно чувствуя мои переживания, поглядывал с осторожным интересом. Долго не отпускал руку, когда пришло время прощаться.

– Не уходи.

– Я обязательно вернусь, солнышко. Ты же знаешь. Вернусь!

Детские руки на шее удерживают крепче любых цепей.

Ему не стоит бояться, мне уже никуда не уйти. И все же я не бросаю обещаний, не говорю ребенку, что заберу его навсегда. Новую жизнь нужно начинать с поступков.

Когда Шибуев позвонил – в трубку не дышала, так боялась услышать ответ. Прошел день, всего лишь день…

– Привет.

– Здравствуй, Андрей. Ты…

– Я согласен, Уфимцева.

– Правда?! – не сдержалась. – Спасибо!

– Но у меня есть условие.

– Какое? Ты хочешь расписку?

– Нет. Независимо от того, фиктивный у нас брак или нет, ты возьмешь мою фамилию.

– Но… зачем, Андрей? – сказать, что я удивлена – значит, ничего не сказать. Однако обещание есть обещание, и я об этом помню.

– Света, это не обсуждается. Пусть это будет моей прихотью. Не думаю, что когда-нибудь еще решусь на подобный шаг, так что считай, во мне взыграло мужское. Я сам удивлен, если хочешь знать, но оказалось, что для меня это принципиально важно.

– Хорошо, я согласна.

– Ну и как мы все это оформим? Не представляю. Что от меня требуется? Ресторан? Будут гости на свадьбе? Свидетели? Может, Рыжего с Таней позовем? Люковых?

– Да ты что, Шибуев! – я улыбаюсь. Вдруг становится легко дышать, но руки дрожат и ладони взмокли. Я слышу в голосе Андрея знакомые нотки обаятельного шалопая, и волнение отпускает. – Нет, только мы с тобой. Я сама договорюсь насчет ЗАГСа и росписи, и сообщу тебе.

– Когда ты планируешь событие?

– В самом ближайшем будущем. Пока ты не передумал! У тебя есть приличный костюм и туфли?

– Обижаешь, Светка, – ворчит Андрей. – У меня найдутся даже приличные боксеры и галстук.

– Отлично! А больше ничего и не нужно.

– Ни музыкантов, ни колец, ни цветов? Что, даже завалященького подарка для невесты?

Он неисправим! Таким я его знаю и люблю.

– Даже подарка, Андрей. Ты же не в самом деле на мне жениться собрался, Шибуев? Распишемся, и все.

* * *

Он все-таки приносит цветы – красивый и нежный букет. Со вкусом у Шибуева всегда было все в порядке, в отличие от внешнего вида разгильдяя. Да и к девчонкам подкатить – это его хлебом не корми. Так что цветам я не удивляюсь, он и в школе был котом. Не помню такого, чтобы хоть одна не попалась на крючок обаятельной улыбки и черных глаз отличника, которого едва не выгнали из школы за плохое поведение.

Но сегодня Андрей выглядит безупречно. Серый костюм отлично сидит на широких плечах, скулы гладко выбриты, рубашка белоснежная и галстук в тон. А еще он подстригся.

Определенно, у меня будет красивый фиктивный муж.

Он замечает мой красный «ниссан», припаркованный на стоянке у ЗАГСа, и я выхожу навстречу.

Напрасно переживала. Когда он целует меня в щеку, я не чувствую неловкости от момента. Разве что в наших улыбках присутствует растерянность и неверие, словно мы вновь оказались в школе и затеваем какую-то веселую шутку, которая еще удивит нас обоих.

– Прекрасно выглядишь, Света. М-м, а как пахнешь!

– Спасибо, Андрей. Мне хотелось, чтобы хотя бы в этот день ты не пожалел о своем решении. Шибуев, неужели ты по-прежнему ездишь на такси? – удивляюсь, потому что уже было кафе, и вот опять.

В школе Андрея не интересовали ни машины, ни мотоциклы. В старших классах, когда мы компанией гоняли за город, он всегда к кому-нибудь пристраивался.

Тогда это было темой для шуток – наших парней интересовали красивые девчонки и дорогие тачки. Шибуева же – только первое. Мы учились в элитной школе, у всех были обеспеченные родители, и отец Шибуева, профессор и светило медицины, не был исключением. Но приезжал на родительские собрания исключительно на такси.

А теперь вот его сын.

– Не всегда. В автобусах тоже езжу, иногда на велосипеде. Не люблю водить. И железяки не люблю, зная, что они способны сделать с людьми. Мне и так неплохо, веришь?

Я улыбаюсь, прижимая к себе букет из белых роз и нежно-розовых пионов.

– Верю! – беру молодого мужчину под руку. – Но учту на будущее, что тебя лучше забирать самой. Ты опоздал на минуту, я уж было подумала, что не придешь.

Красивый зал регистрации, вежливые сотрудницы и тихая музыка. Стандартная речь-поздравление. Мы стоим рядом, оставляем подписи в журнале регистрации семейных пар, и моя рука легко находит руку Андрея. Я поворачиваюсь и под взглядом нарядной сотрудницы ЗАГСа, желающей нам долгой и счастливой жизни, касаюсь губами его губ. Не с любовью, но с теплой благодарностью. Обнимаю, и следующий поцелуй оставляю на щеке. Если это и кажется девушке странным, то виду она не подает.

– Спасибо, Андрей! Я никогда этого не забуду! Ты самый лучший друг!

– Света, кажется, нам следует это как-то отметить, – предлагает Шибуев, когда мы наконец выходим на улицу и снова оказываемся одни лицом к лицу. – Черт, поверить не могу, что женат. Странные ощущения.

– Я постараюсь, чтобы эти ощущения тебе не сильно мешали в личной жизни. Мои родители в курсе, но они все понимают и тоже благодарны тебе. Это ненадолго, Андрей. Я не стану тебя держать.

– Свет?

– Что?

– Не надо повторять, я понял. Так, может, все-таки в ресторан? Посидим, вспомним школу? А машину завтра заберешь, а?

Я размышляю, как поступить. Просто разойтись в две стороны действительно как-то неправильно (ну не чужие же мы друг другу люди!), и он обнимает меня за плечи.

– Ну, Светка, соглашайся. В конце концов, из-за нашей свадьбы я на сутки с работы отпросился, и ты моя должница. И вообще, если бы ты знала, скольких соперниц сегодня обскакала, ты бы меня сама в ресторан пригласила – отметить свою удачу!

Ох, котяра.

Но настроение радостное, черные глаза горят, и я смеюсь, шлепнув его по груди.

– Скорее, от скольких спасла! Шибуев, я знаю тебя, как облупленного! Не набивай себе цену. Ну хорошо, – соглашаюсь, – идем. Но чур, ты пригласишь меня танцевать!

* * *

Ресторан дорогой, обслуживание чудесное, приятная музыка, тихий смех Шибуева, и голова от вина хмелеет незаметно.

– Ты помнишь, Светка, как мы с Артемьевым в седьмом классе поспорили, можно ли споить водкой мадагаскарского таракана и будут ли у него шевелиться усы? В кабинете биологии тогда жили два экземпляра в террариуме – Чук и Гек. Потом их, в конце концов, кто-то выкинул.

– Конечно, помню. Водку вы тогда принесли, и мы все побежали смотреть. Но в последний момент вы оба сдрейфили. Тоже мне, натуралисты-естествоиспытатели. Испугались каких-то жучков!

– Мы с Рыжим – да. Но не ты! Я тебя тогда зауважал. Особенно после того, как биологичка обнаружила Чука и Гека бухих на своем столе.

– Зато теперь мы знаем, что у них не только усы шевелятся, но и лапки.

– А в восьмом классе ты в учительской подменила золотую рыбку на двух хищных пираний. У директора тогда чуть инфаркт не случился!

– Это у моей мамы чуть инфаркт не случился. Она привезла рыбок с какой-то чудо-выставки, и были они жутко дорогие. Хорошо хоть не сдохли.

Мы с Шибуевым от души смеемся, вспоминая школьные годы и юных себя.

– Ты была настоящей оторвой, Светка, но мы тобой гордились.

– Я была глупой и бесстрашной, это правда. Когда-то была, Андрей, – смотрю нежно на друга, – но не сегодня.

Мы решаем выпить за общее прошлое и пригубляем вино.

– Знаешь, в школе я был уверен, что однажды вы с Рыжим будете вместе. Тогда ты мне нравилась, и я тебя ревновал. Вы сидели вместе и постоянно цапались.

– Я и Витька?! – я так удивлена, что отмахиваюсь от этой мысли. – Да ты что! Не-ет! Мы даже не целовались ни разу. Я, конечно, Артемьева люблю, но как брата, и только! Да и разве можно его не любить?

– И все же? Почему?

– Это не та степень близости, и никогда той не была. Не спорю, нам вместе интересно, но тесно. А потом, он меня боялся. Только я тебе об этом не говорила!

– Ну да, твой язычок всегда был острее, чем у других. Из всех наших только ты и могла над Рыжим постебаться по-настоящему. Свет?

– Да?

– Идём потанцуем? Все-таки у нас свадьба. Давай запомним этот день.

Я легко отмахиваюсь: хмель уже кружит голову.

– Ой, у тебя этих свадеб еще будет. Не переживай! Обещаю прислать подарки!

– Вряд ли у меня когда-нибудь будет такая же красивая невеста.

Я качаю головой, позволяя ему подлить в мой бокал еще вина.

– Ну и льстец ты, Андрей. И на что это ты, интересно, уставился? – подозрительно щурюсь. – Я думала, ты говорил о моих глазах!

– Никогда не мог равнодушно смотреть на твою грудь, Светка, – Андрей придвигается ближе. – Еще лет с четырнадцати. А как нужно было сказать? Какое симпатичное у моей фиктивной жены платье и все, что под ним?!

– Ох, Шибуев. И правда, пойдем лучше потанцуем, пока ты не брякнул что-нибудь совсем уж ужасное!

Мы танцуем, смеемся, а вечер все продолжается и продолжается. Так приятно оказаться в компании старого друга, вспомнить прошлое… а еще чувствовать на себе мужские руки. То, как они касаются голой спины в вырезе платья, как сжимаются на талии. Они все смелее, или мне только так кажется? Почему я не противлюсь, а льну к ним? К таким горячим и неторопливым, словно мне нравится их тепло?

Странный и необычный вечер, и как же хочется себя отпустить.

– Свет, поехали ко мне, я покажу тебе свою квартиру. Должна же моя жена знать, где живет ее муж в те редкие дни, когда сбегает от родителей.

– Как, Шибуев, неужели ты тоже живешь с родителями? Ты – вольный кот?

– Я единственный сын, а моя мама потрясающе готовит. О, нет, я не готов уйти из рая, дорогая. Мое удовольствие никогда не выходит за границы моей свободы, и я никогда не остаюсь на чужой территории.

Мы едем в такси, и свет от фонарей отбрасывает в салон длинные тени. В полутьме взгляд Шибуева, как неостывший жженый сахар, обжигает из-под полуприкрытых век, а лицо так близко. Темная голова вдруг склоняется, и губы касаются шеи.

На миг я задыхаюсь от острых ощущений, закрыв глаза. Сжимаю пальцами сильные плечи.

– Ш-шибуев, прекрати.

– Светка-а… – хриплый шепот бежит по коже, проходит электричеством по возбужденным нервам и ударяет в нутро. Стягивает жилы в животе. – Никто не узнает. Мы никому не расскажем. Я хочу тебя, Светка.

Я пьяна и сошла с ума. Совершенно точно сошла.

Но я живая, и внутри меня полыхает пламя.

Наши губы встречаются, и я отвечаю на поцелуй.

Шибуев огонь, теперь я знаю.

* * *

Пробуждение приходит неспешное. Сытому и нагому телу тепло и уютно, между ног приятно покалывает возбуждение. Это тело соскучилось по близости, я еще не проснулась, а уже слышу собственный стон удовольствия в ответ на ласку руки и пробравшиеся в меня пальцы. Они берут, скользят во влажности, и в ответ на их движения я подаюсь навстречу.

Сколько же раз я кончила за эту длинную ночь? Не помню. Но желание не угасло, с приходом дня оно разгорается вновь, и вот уже бедра раскрываются, и сбивается дыхание.

Я открываю глаза и вижу темную голову Шибуева, склонившуюся к моей груди. Он проводит горячим языком по напряженному соску, спускается ниже, облизывая меня, как кот сметану. Приподнимается на руках, приготовившись накрыть собой.

Отличное пробуждение, ничего не скажешь!

– Андрей, стой!

– Что?

Я отталкиваю его в плечи и сажусь в постели, прикрывшись одеялом. Господи, это действительно случилось!

– Ты с ума сошел? Что ты делаешь? – говорю почти с ужасом. – Ладно, вчера мы с тобой оба напились в дым и не понимали, что делаем, но сейчас-то пора очнуться!

Шибуев протягивает руку и пытается спустить одеяло с моей груди. Я не позволяю ему это сделать, и он удивляется.

– Почему не понимали? Я отлично все понимал. Светка, ну чего ты? – бормочет, притягивая меня к себе. – Иди сюда, Сахарочек. Я точно знаю, что тебе понравилось.

– Шибуев, прекрати! – я закрываю глаза и выдыхаю. – Андрей, пожалуйста, – прошу, упираясь ладонью в крепкую грудь, – дай мне сказать.

– Хорошо, даю.

Он ложится на спину, закидывает руки за голову и смотрит на меня с ленивой улыбкой, и не думая скрывать свое возбуждение. Приходится бросить на его бедра подушку, и решительно стереть из памяти воспоминание, как я сидела на этих бедрах сверху, постанывая от удовольствия.

– Уй! Садистка!

– Можешь не красоваться. Поверь мне, я уже все оценила, – выдыхаю, на миг коснувшись рукой виска. – Да, мне понравилось, ты хороший любовник, но мы должны признать, что совершили ошибку, и все забыть. Черт, Шибуев, – не выдерживаю, все еще не в силах поверить, – чем мы с тобой вообще думали?! Как это могло произойти?!

Но кажется, поражена случившимся только я.

– Свет, да ладно тебе, – Шибуев поворачивается на бок и подпирает голову рукой. – Можно подумать, что ты переспала с первым встречным.

– Да в том-то и дело, что лучше бы с первым встречным! Ты мне нужен, понимаешь? Ты, Андрей! Как друг, как близкий человек, а не как спарринг-партнер в постели. Я не должна была этого допустить. Ведь я как никто тебя знаю!

– Не вижу, как одно мешает другому. К тому же, Светка, для здоровья женщины секс полезен, это я тебе как врач говорю. И если мы еще пару раз повторим, я не перестану быть тебе другом.

– О-ох, ты не меняешься. – Я торопливо отворачиваюсь и спускаю ноги с кровати. Дергаю на себя одеяло. – Ладно, мы уже не дети, чтобы жалеть о совершенном. Что случилось, то случилось, но увязать в болоте подобных отношений я не хочу. Это не мое. Надеюсь, Андрей, ты меня понимаешь. Иначе я не была бы два года одна. А сейчас отвернись, пожалуйста, мне нужно одеться.

– Шибуева, между прочим, я твой муж, – не совсем к месту упоминает Андрей. – Вроде как! И ночью ты меня не стеснялась.

Он не отдает одеяло, и мне приходится укутаться в отброшенное в сторону покрывало. Я встаю и закрываю грудь. Но плечи все еще голые, и горят под черным взглядом.

– Вот именно, что вроде как, – говорю в сердцах.

Шибуев вслед за мной садится на край кровати. Смотрит с грустью, наклонив голову.

Не удержавшись, я протягиваю руку и глажу его по щеке. Склонившись, касаюсь поцелуем губ. В конце концов, ночь нашей близости – моя вина, и я это понимаю.

– Андрей, ты мне друг, и я тебя люблю. Но если у меня будет муж такой же бабник, как ты, я или возненавижу его, или сама повешусь. Моя гордость собственницы этого не перенесет. Тебе тоже не нужны проблемы. Давай просто забудем, хорошо? Представим, что все это нам приснилось. Вино иногда и не таким фантазиям способствует.

Сказала, а у самой щеки вспыхнули от воспоминаний. С другом такого не вытворяют. Вот разве что во сне.

– Как скажешь, Света. Хотя, знаешь, такое сложно забыть. Я и сейчас тебя хочу.

Он говорит это, оставаясь серьезен в лице, но ловит мое запястье и притягивает к себе. Обнимает рукой под ягодицами.

– Сахарочек, мы обязательно все забудем, обещаю, – сладко шепчет. – Потом. А сейчас я еще разочек хочу с тобой уснуть. М-м, Светка-а…

Пальцы у Шибуева – длинные и чуткие пальцы хирурга. Такие умеют ласкать и говорить с телом особым языком, пробуждающим в нем жизнь. Они забираются под покрывало и ползут по ноге. Касаются самых интимных мест. Их напору так трудно устоять, и я чувствую, как горячая волна возбуждения затапливает меня с головой.

– Пожалуйста, Андрей, отпусти. Мы не должны…

– Не могу.

Мы уже не пьяны, и когда он входит в меня, я обещаю себе, что это в последний раз.

* * *

POV Андрей

– Здравствуй, сынок! Ну, как все прошло? Как свадьба? Отшумела?

Я захожу в свой дом – в дом моих родителей, разуваюсь, сбрасываю с плеч пиджак и нахожу мать на кухне. Она сидит у стола, закинув ноги на соседний стул, и что-то печатает в ноутбуке. Повернув голову, бросает на меня короткий взгляд из-за очков и снова возвращается к работе.

Для родителей я был на свадьбе друга. Чем не версия?

– Отлично, ма. Невеста была просто красавица. Так и хотелось съесть!

Я целую мать в щеку, и на этот раз она грозит пальцем:

– Но-но! Смотри мне, Андрей, не натвори дел! Ох, – вздыхает, – поскорее бы ты уже и сам женился. Мы с отцом не молоды, внуков хочется. Вот Аллочка, чудесная же девушка, и так тебе подходит. И умница, и красавица, и врач, что немаловажно! – делает ударение на последнем слове. – А фигура какая! Я уже молчу о том, как хорошо ее семья к тебе относится.

Я сажусь на стул и откидываю плечи на высокую спинку. Расстегиваю рубашку на груди.

– Не начинай опять, ма.

– Но ты же ничего не хочешь слышать! – возражает мать.

– Не хочу. Меня не впечатляют скучные сухопарые девственницы. Я люблю жизнь.

– Господи, Андрей! – восклицает родительница. – И в кого ты у нас такой?

– Какой?

– Обормот!

– Ну спасибо, родная, – я смеюсь, глядя на мать. Она тоже улыбается, но ей не все нравится, и я вижу грусть в ее глазах.

– Боже мой, сын! Что у тебя на шее? Ты на свадьбе у друга был, или в доме терпимости? Как завтра на работу-то пойдешь, гуляка? Ну сколько это может продолжаться? Хоть бы нас с отцом постеснялся!

– А что там? – я провожу ладонью по шее и выше, чувствуя на подбородке колючую щетину.

Но мать только отмахивается.

– Потом посмотришь. Есть будешь?

– Буду.

– Так я и думала. – Она закрывает ноутбук и встает. Качает недовольно головой. – Голоден, значит. Наверняка с какой-нибудь свиристелкой со свадьбы слинял, да? Ох, Андрей, Андрей…

Позже, уже в своей комнате, я достаю из кармана брюк бумажник, и вместе с ним на пол падает нетронутая пачка презервативов.

Я поднимаю ее и задумчиво верчу в пальцах, рассматривая с долей удивления. Со Светкой даже в голову не пришло их использовать. Не вспомнил. Почему? Неужели всему причиной ее признание?

Но ведь с другими меня останавливали иные факторы. Я врач, и не могу о них не помнить.

Однако Уфимцева ощущалась, как чистый кайф, которым хотелось упиться, а корни желания уходили слишком глубоко, чтобы от него отказаться.

Мы оба были пьяны, это так. Но понимал ли я сам до конца, чем для нас двоих может окончиться вечер? Чего добиваюсь, когда давал волю рукам? Когда соблазнял тихим шепотом. Понимал ли, что готов шагнуть за границу дружбы?

Да, понимал. От того и пробуждение не показалось ошибкой. Мне хотелось Светку с первой встречи – вот что было правдой.

Я всегда любил женщин, а Уфимцева еще в школе обещала стать лучшей из них. О ней были первые подростковые фантазии, первая ревность и первая досада, что вновь и вновь выбирала не меня. О ней думал вчера, когда стояла близко, когда смеялась и обнимала, лаская голубым взглядом. Желание просто затмило голову.

И сейчас, после нашей общей ночи, я все еще не могу отпустить ее из памяти.

Я убираю презервативы в ящик комода, раздеваюсь и направляюсь в душ. Но мысли не уходят, и при воспоминании о голой Светке, кончающей подо мной, тело вновь наливается желанием и напрягаются бедра. Если бы она не ушла, мы бы на многое решились. В моей жизни были женщины, которых я легко забывал, были те, к кому возвращался. Уфимцеву я не мог отпустить сам. Даже из мыслей.

Моя жена, надо же. У меня теперь есть жена, и ее темперамент мне полностью по душе. От ее тела можно свихнуться. С ней можно посмеяться и поговорить.

Я наклоняюсь к зеркалу и вижу на шее след от ее губ, а на плече царапины от зубов. Мы оба слетели с катушек. Не понимаю, почему друзья не могут быть любовниками. Ведь ей определенно понравилось.

Нам обоим понравилось. Мы могли бы повторить это еще много раз, но…

Друг. Она нуждается во мне, как в друге. Че-ерт.

А я люблю баб. Да, твою мать, я люблю баб, а они любят меня!

Нет, Светка не настолько циник, чтобы закрыть на это глаза. Да и наш уговор был о другом.

Я вздыхаю и отворачиваюсь. Она права, нам лучше остаться друзьями и все забыть.

Друзьями, у которых случилась первая брачная ночь.

Что ж, бывает.

* * *

– Андрей Павлович, что мне сказать Кравцову из шестой палаты? Он уже полчаса ждет под перевязочной. Жалуется на боли в области паха и на то, что его беспокоит дренаж. Это больной Гарькушина.

Я возвращаюсь в свой кабинет после осмотра послеоперационных больных, когда меня на пороге окликает медсестра.

– Температура есть?

– Тридцать семь и семь. Андрей Павлович, если честно, он неважно выглядит.

– А этот Кравцов в курсе, что Сергей Витальевич на работе?

– Конечно, но он хочет только вас.

– Анна Ивановна, мы здесь не девицы на выбор. Есть внутренний вопрос врачебной этики, вам ли не знать.

– Да я-то знаю! Но этот Кравцов грозит написать жалобу главврачу и в Здравнадзор! Он какой-то там районный депутат. Стала бы я вас беспокоить!

– Хорошо, я посмотрю его, но мне нужна история болезни, анализы и снимки. И пока ни слова Гарькушину. Если понадобится, я с Сергеем Витальевичем сам поговорю.

– Андрей Павлович! У нас экстренная – двойное ножевое ранение в брюшную полость! Срочно в операционный блок!

– Как ты, Андрей? Устал?

Операция закончена, я снимаю маску, перчатки и споласкиваю руки в хирургическом умывальнике. Операция длилась три часа – мы все устали.

Рита стоит рядом и смотрит с интересом. Больного только что увезли в реанимационную палату, можно и расслабиться.

– Есть немного. Слава богу, конец рабочей смены. Сейчас домой.

– Как прошли выходные? Судя по тому, что ты меня второй день не замечаешь – хорошо?

Я замираю на мгновение, а затем пожимаю плечами.

– Да, отлично.

– Ну и кто она? Еще одна твоя победа, а? Доктор Шибуев?

Бровь приподнимается, и я поворачиваю голову к молодой женщине. Улыбаюсь краем рта, удивившись собственному ответу.

– Скорее уж поражение.

Рита замечает недвусмысленные следы на моей шее и с обиженным смешком сторонится.

– Что-то не похоже. И сколько лет твоему поражению? Восемнадцать-то хоть есть? Что она у тебя такая несдержанная!

– Не переживай, есть.

– И что, неужели зацепило, Андрюш?

– Как всегда. Прямо в сердце.

Рита смеется. Ну да, ей ли меня не знать.

– Так я тебе и поверила! – снова подступает ближе, задев бедром. Обещает игриво: – Ничего, придет время, и ты снова будешь мой. Я дождусь.

Она говорит это уверенно, и у меня чуть не срывается признание, что я женат.

Удивление удается скрыть, плеснув воду в лицо. Я вытираю руки бумажной салфеткой и бросаю ее в ведро. Оборачиваюсь, чтобы уйти.

– Ритуля, лучше проверь еще раз операционную и иди домой.

* * *

Ворота в детский дом закрыты. Высокий кирпичный забор скрывает от любопытных глаз внутренний двор, но я слышу из-за забора голоса детей и собачий лай. Нажимаю на кнопку домофона в надежде, что мне кто-нибудь, да ответит.

Отвечают не сразу, но динамик все же оживает:

– Здравствуйте. Вы что-то хотели, молодой человек? Это территория детского дома.

Ясно. Значит, здесь есть видеокамера. Я нахожу ее взглядом и улыбаюсь.

– Да, хотел. Мне нужна Светлана Шибуева – ваш сотрудник. Я могу ее увидеть?

Черт, я наверняка наглею, называя свою фамилию, однако у меня есть причины злиться. И пусть эта злость неявная… Я почему-то оказался не готов к тому, что за неделю с момента нашего расставания Светка ни разу мне не позвонит.

– Простите, но в нашем рабочем штате нет сотрудника с такой фамилией. Вы ошиблись.

– А я уверен, что есть, – настойчиво возражаю. – Отсюда мне хорошо видна ее машина. Возможно, вам фамилия Уфимцева о чем-нибудь скажет?

Мне не отвечают, но через минуту дверь в воротах все же открывается, и в просвете появляется немолодая женщина. Окидывает меня строгим взглядом.

– Возможно, и скажет. Но прежде могу я поинтересоваться, кто вы такой? И по какому вопросу хотите увидеть Светлану?

С признанием не возникает проблем, и это даже не кажется странным.

– Можете. Я ее муж. А увидеть хочу по личному вопросу.

В женщине борются два чувства – человеческое любопытство и профессионализм. Но, в конце концов, она разрешает мне войти.

* * *

– Наташа, это замечательно, что ты все-таки решилась написать письмо старшему брату и рассказать ему о своих успехах. Я уверена, для него это очень важно – получить весточку от младшей сестренки. Узнать, что у тебя все хорошо, что ты учишься и помнишь о нем. И рисунок твой мне нравится – какой красивый дом! Конечно, я с удовольствием помогу тебе отправить письмо, но ты вовсе не обязана его мне показывать.