Орел взмывает ввысь бесплатное чтение

РОССИЙСКАЯ ИСТОРИЯ ПОСЛЕ ЦАРЯ ФЕДОРА
(Таймлайн)

1668–1690 годы — правление Ивана V Федоровича.

1668–1677 годы — поступательное развитие. Продолжается программа переселения людей на восток — в Сибирь и Приамурье с Присунгарьем. За 9 лет за «царев кошт» переселено около 500 тыс. человек, самостоятельно приехало около 100 тыс. В районе Лабушкина порта на юге Африки осело около 9 тыс. человек. На Аляске, Алеутских, Царевичевых (Командорских) островах — около 8 тыс. человек, по большей части из поморов, онежских и ильменских рыбаков. Кроме того, туда переселилось и довольно много шведов из числа тех, кои были расселены по побережью Северного Ледовитого океана, поскольку сии территории были приравнены к тем районам, в которых было разрешено отбывание двадцатилетнего срока проживания. По Западному побережью Америки — от залива Нора (залив Кука) до острова Грубый (остров Грейам архипелага Королевы Шарлотты) заложено около двадцати острожков, вокруг которых идет активное освоение территории. Общая численность населения всех острожков и посадов при них около 6 тыс. человек. Западное побережье Америки активно обследуется, так же как и Тихий океан. Военно-географические экспедиции продвинулись вдоль побережья Северной. Америки практически до Калифорнии (Американского рога). С другой стороны океана экспедиции картографировали Марианские острова и достигли Новой Гвинеи. На уральских заводах построено уже более сорока паровых машин, на верхнетуринских заводах работают два опытных паровоза, а на реке Турье прошли испытания первого парохода.

Вследствие высокого образовательного уровня духовенства в церкви появилось несколько различных течений, активно полемизирующих между собой. Впрочем, до предела страсти не накалялись, поскольку в полемику с РПЦ постоянно встревали католики, протестанты и буддисты, а влияние Федора II, требовавшего от церкви в случае внешних воздействий выступать супротив критиков православия единым фронтом, все еще ощущалось довольно сильна.

С другой стороны, наличие в России более чем полумиллиона личностей, не только получивших высшее образование, но и воспитанных по заветам Рене Декарта, послужило причиной возникновения в обществе традиций критического взгляда на российскую действительность. Прежняя, строгая иерархическая система взглядов, которую сумел удержать в стране Федор Великий, начала быстро размываться.

Кроме того, в этот период существенно возросла эмиграция из Европы, вызванная непрекращающимися войнами и жестоким подавлением бунтов. Причем эмигрировали не только немцы, уже проторившие в Россию даже не тропу, а широченную дорогу, Из Франции активно побежали после лангедокской бойни 1670-го и восстания плебса в Гиени и Бретани, из Голландии после восстания 1672 года, из Венгрии и Словакии в том же году после восстания против Габсбургов, из Чехии после 1678–1680 годов. Ехать в Россию оказалось куда ближе и дешевле, чем за океан, так что поток переселенцев оказался довольно многочисленным. К тому же по Европе ходили дикие слухи и сплетни о том, что у русских переселенцы сразу получали дом, построенный членами той общины, в которую они вливались, а также товарную и даже денежную ссуду на обзаведение хозяйством от пользователя земли. Расселение беженцев производилось по тому же принципу, что и при царе Федоре, но так как по-ток был довольно велик и селить беженцев по одной семье уже не получалось, селили и плотнее, но не абы как, а учитывая национальную и конфессиональную принадлежность переселенцев. Скажем, семью французов-католиков рядом с чехами-протестантами, а чехов-католиков рядом с протестантами-голландцами, и так далее Русские (ну или обрусевшие) православные везде продолжали составлять значительное большинство, а неправославные оказывались разделены и конфессионально, и языково, потому даже для общения друг с другом вынуждены были срочно овладевать русским языком. А уж о том, чтобы выстроить кирху или костел, и речи не было. Так что за пару-тройку поколений все переселенцы должны были совершенно обрусеть.

1670-е — очередной скачок российской промышленности. 1672–1679 — война Франции с Бранденбургом, Данией и Голландией. Людовику ХIV удалось не допустить вступления в войну России на стороне Дании, несмотря на все усилия датской королевы — родной сестры Ивана V, но зато Россия активно кредитует Данию и Голландию, торгует оружием и снаряжением. Впрочем, снаряжение, в частности лес, канаты, парусина, а также полевые кухни и продлим поставляются и Франции. Хотя и в меньших масштабах.

1677–1679 годы — османо-польская воина. На первом этапе (1677 г.) османы осадили и взяли Краков. Папа Иннокентий ХI выпустил буллу, призывающую христианских государей прийти на помощь королю и христианам Речи Посполитой, и принялся предпринимать энергичные усилия для формирования антиосманской коалиции. Но у Леопольда I, императора Священной Римской империи, были большие напряги с протестантами, испанцам также было не до этого, русские сразу же отказались, интерес проявила одна Венеция, жаждавшая вернуть Крит, но выступать в одиночку она не рискнула. Так что в 1678 году османы взяли Сандомир, Санок, Перемышль и осадили Родом и Петраков. Но тут загоны едисанских, буджакских и добруджанских ногаев, кои давно тревожили русские границы, предприняли налет на Львовские и Белзские земли, захватив двадцатитысячный полон, что резко обострило ситуацию. Настоль-ко, что царь Иван V приказал собирать армию с жилого, а на азовских верфях заложили четыре первых военных корабля. В Речь Посполитую было отправлено посольство, пообещавшее финансовую помощь в размере 200 тыс. рублей на наем армии.

Кампания 1679 года сложилась для османов неудачно. Поляки на русские деньги: сумели за зиму набрать армию и по весне, начав наступление раньше турок, вернули себе Краков, где и засели, отчаянно отбиваясь от османов. Кстати, испуг перед османами у поляков был таким, что настроения по отношению к русским, кои единственные пришли на помощь, в среде польской шляхты резко изменились и русских начали именовать славянскими братьями.

1680–1681 годы прошли без больших сражений. Османы пытались, не заключая мир с поляками, как-то умиротворить русских, но не возвращая полон и не уплачивая денег «за обиды» (ну не было у них денег), что русским обществом расценивалось скорее как насмешка. Однако царь Иван V, памятуя о том, что его батюшка царь Федор, коего уже все именовали не иначе как Великим, шибко ратовал против войны с османами, склонялся к миру и потому снова распустил армию на жилое. Продолжая, впрочем, оказывать полякам финансовую помощь и не препятствуя участию в боевых действиях русским добровольцам. А эта помощь была довольно велика. Так, считается, что именно русские во время этой войны по существу создали регулярную польскую артиллерию.

В самой России самым значительным событием было оформление летом 1682 года так называемой Челобитной сотни во главе с одним из богатейших «гостей государевых» Никанором Патлатым и боярином Саввой Небогой, составившим и торжественным ходом через всю Москву принесшим в Кремль царю челобитную «Об учреждении в России народного представительства», испрашивающую у царя соизволения на образование в стране постоянно действующего выборного органа по примеру английского и нидерландского парламентов.

Однако в 1682 году османов призвала на помощь протестантская партия Священной Римской империи, и ставший Великим визирем в 1676 году Кара-Мустафа, мечтавший о завоевании Германии и образовании на ее основе новой большой провинции, в которой он станет полноправным наместником, в 1683 году подступил к Вене с огромной армией. Это еще больше обострило отношения русских с османами, поскольку супруга императора Священной Римской империи Леопольда I Ольга была родной сестрой русского царя Ивана V, а тот чувствовал некую вину за то, что не помог другой сестре. Русские снова увеличили субсидии королю Речи Посполитой для набора армии и, кроме того, отправили в помощь немцам тридцатипятитысячный корпус, составленный из войск, находящихся в боевой готовности, и снова принялись собирать армию с жилого. Эти тридцать пять тысяч являли собой практически все, что Россия могла выставить немедленно (если, конечно, не выводить войска из гарнизонов). Согласно требованиям, собранную с жилого армию еще предстояло наново обучить, переформировать и провести боевое слаживание, поэтому русская регулярная армия должна была полностью развернуться только к весне. Но и с помощью этих войск герцогу Карлу Лотарингскому удалось наголову разгромить османов под Веной…

Впрочем, кое-что русские могли сделать и ранее, так что еще одна русская армия начала сосредоточение у Каменец-Подольска. К октябрю там было сосредоточено около 80 тыс. человек, из них почти 45 тыс. кочевников — калмыков, башкир, подвассальных русским ногаев, киргизов и 28 тыс. черкесов и воинов, перешедших под руку русского царя кавказских племен. Остальное составили один кирасирский, два драгунских и четыре казачьих полка. Это войско было не способно противостоять регулярным силам османов или брать крепости, но для поставленных перед ним задач оказалось вполне пригодно. Поэтому в ноябре они начали вторжение в Молдавию и Валахию, зачищая едисанские и буджакские степи по примеру того, как это делала русская армия в Южной войне при царе Федоре Великом, а к февралю, перейдя Дунай, развернулись и в Добрудже. В Болгарии, Валахии и Молдавии немедленно вспыхнули антиосманские восстания. Причем кочевники не шибко церемонились, часто просто полностью вырезая все подчистую, и к весне Едисанская, Буджакская и Добруджанская Орды были практически уничтожены. Причерноморские степи обезлюдели.

С Дальнего Востока еще по осени был вызван брат царя адмирал Федор Годунов, возглавивший сводный флот, составленный из кораблей Балтийского и Северного флотов, а также Флоришской и Карибской конвойных эскадр. Тихоокеанский флот решили не трогать, так как все еще изрядно опасались японцев, да и поставленной перед ним задачи открытия и описания неведомых земель никто не отменял. Общая численность эскадры была определена в сорок судов, шесть старых галеонов, пять новейших восьмидесятипушечных линейных кораблей и девятнадцать вооруженных флейтов. Остальные были войсковыми транспортами, перевозившими пятнадцатитысячный десант. Эскадра должна была по весне сосредоточиться на Большом Тароватом, откуда двинуться в Средиземное море. Англичане были в этот момент отчаянно заняты боданием Карла II с оппозицией, к тому же их участие в средиземноморской торговле в это время еще было минимальным, так что никаких палок в колеса они ставить не стали, а французам, вроде бы заинтересованным в ослаблении Священной Римской империи, в данный момент гораздо больше требовалось признание ею их прав на последние захваты, кои и были в следующем году подтверждены Регенсбургским договором. К тому же Франция очень опасалась подтолкнуть Россию к заключению со Священной Римской империей полноценного союзного договора, что означало неминуемое участие сильной русской армии в европейских войнах на стороне Священной Римской империи. По-этому Людовик ХIV проявил демонстративное дружелюбие к русской эскадре, даже предоставив ей право снабжаться во французских портах на правах союзной.

Весна 1684 года началась с наступления османов, которое они попытались развернуть сразу по двум направлениям. На севере — против объединенной армии австрийцев, поляков и русского корпуса под командованием герцога Лотарингского выставили почти стотысячную армию, и в Причерноморье — против русских действовала шестидесятипятитысячная полевая армия, состоявшая из элитных частей — корпуса копыкулу, отборных белюков султанской конницы и анатолийских спаги (опасность потери Молдавии, Болгарии и Валахии султанский диван оценил выше опасности продвижения австрийцев в Венгрии и Сербии, поскольку в этом случае граница слишком приближалась к Истамбулу). Она опиралась на мощную линию крепостей, в гарнизонах которых находилось еще почти двадцать пять тысяч человек. К началу лета причерноморская армия сумела в трех сражениях нанести поражение русской армии, составленной в основном из иррегуляров, управление которой вследствие предыдущих действий, представляющих собой скорее набег, чем правильную войну, было в значительной степени утрачено, и вытеснить ее остатки обратно за Днестр. Попутно устроив в Болгарии и Валахии страшную резню и начав такую же в Молдавии.

Но 1 июля к Озю-Кале подошла отмобилизованная стотысячная русская регулярная армия, которая, пользуясь тем, что существенная часть противостоящей османской армии была раздергана по отрядам, занимающимся усмирением Болгарии, Молдавии и Валахии, сразу же начала продвижение вперед. Османы спешно принялись стягивать раздерганные части, а также дополнять свои силы войсками, выведенными из гарнизонов крепостей. С помощью этих мер османам удалось, несмотря на потери, понесенные в прошлых сражениях и при подавлении мятежа, довести общую численность войск, противостоящих русским, до восьмидесяти тысяч человек. Но собранная армия в основной своей массе сильно уступала по уровню выучки и оснащенности регулярной русской. А вот самомнение пашей, командующих османскими войсками, которые недавно одержали аж три победы над другой русской армией, наоборот, взлетело на неадекватно опасную высоту. В результате 20 августа 1684 года в сражении у крепости Измаил причерноморская армия султана была наголову разгромлена. Остатки ее укрылись в крепости Измаил, запасы коей были рассчитаны всего лишь на семитысячный гарнизон. Крепость была блокирована двадцатипятитысячным корпусом, основные же силы русских, почти 65 тыс. чело-век, переправились через Дунай и скорым маршем двинулись в сторону мощной османской крепости Силистрия, вопреки общепринятой практике совершенно пренебрегая другими османскими крепостями, кои оставались в тылу наступающей армии. Впрочем, особенной опасности в этом не было, так как большая часть гарнизонов этих крепостей оказалась выведена из них и включена в состав разгромленной под Измаилом армии. Куцым же остаткам гарнизонов было не до вылазок, крепости бы удержать… Иррегулярный же корпус численностью около 30 тыс. человек, сформированный из остатков разгромленной турками первой русской восьмидесятитысячной армии, рассыпался отрядами по всей Валахии и Болгарии, отлавливая и вырезая османские карательные отряды и грабя поместья османских тимариотов и зеаметов. Не брезговали и другой добычей, вследствие чего вновь воспрянувшие валашские и болгарские повстанцы принимали русские отряды за османские и вступали с ними в стычки.

Измаил пал к Рождеству Богородицы. Силистрия была взята к ноябрю, а к светлому Рождеству в руки русских войск перешли Рущук, Киликия, Галац и Бендеры. Остальные крепости, занятые османскими гарнизонами и оказавшиеся в глубоком тылу, оказались плотно блокированы валашским и молдавским господарями, присягнувшими на верность русскому царю. Командующий русской армией генерал Собянинов отказался выделять отряды на поддержку войск господарей, осаждавших эти крепости, заявив, что будет справедливо, если молдаване и валахи тоже примут заметное участие в освобождении своей земли от владычества «нечестивых агарян», а русские лишь обеспечат невозможность подхода к османам подкреплений. Кроме того, господари снабдили русских продовольствием и фуражом, вследствие чего русская армия осталась на зиму на захваченных позициях.

Армия герцога Лотарингского также сумела разбить армию османов, после чего за лето и осень 1684 года совершенно очистила от османов Буду и вступила в Темешоварский банат и Боснию. А сводный флот под командованием адмирала Федора Годунова захватил Крит и сделал его своей операционной базой, развернув рейдерные действия по всему южному Средиземноморью и постепенно очищая от османов острова Кикладского и Южно-Спорадского архипелагов.

В Истамбуле царила паника. Армии у османов больше не было. Все боеспособные части были практически разгромлены, а для набора новых не было ничего — ни денег, ни офицеров, ни запасов оружия. Да еще до дивана дошли слухи, что к антиосманской коалиции присоединились венецианцы, а на востоке оживились персы. Поэтому было принято решение запросить мира.

Но мира не захотел никто. Впрочем, русские намекнули, что они не прочь вернуться к прошлому выгодному добрососедству. Они даже сделали демонстративный жест, отозвав из армии герцога Лотарингского свой уменьшившийся до 28 тыс. человек корпус и отведя его в Молдавию. Австрийцы отреагировали на это совершенно спокойно, ибо русские изначально продекларировали, что отправили корпус для защиты своей царевны, а теперь война велась уже за пределами довоенных границ Священной Римской империи.

Первая половина кампании 1685 года охарактеризовалась незначительным продвижением русских, разгромивших наспех собранные османские войска в двухдневном сражении под Варной и осадивших Тырново. И значительным — армии герцога Лотарингского, очистившего практически всю Боснию, Темешоварский банат, вступившего в Трансильванию и осадившего Белград. Поскольку продвижение русских остановилось, причем они как-то очень явно демонстрировали нежелание куда-то двигаться, а падение Белграда означало потерю Сербии, османы, все лето державшие против русских сильную группировку, в конце августа 1685 года решились-таки и, оставив против русских лишь пятнадцатитысячный корпус, по большей части набранный из башибузуков, все свои силы стянули на помощь все еще державшемуся Белграду. Так что когда 20 сентября русские войска стремительным маршем вышли к Истамбулу, это застало всех врасплох. Тем более что одновременно его атаковал прорвавшийся в Мраморное море сводный флот адмирала Годунова, в течение лета в трех последовательных сражениях уничтоживший турецкий флот, пытавшийся отбить Крит. Современные многопушечные корабли оказались буквально бичом божьим для пусть и превосходящих численностью, но более мелких и намного слабее вооруженных судов османов. По иронии судьбы самый защищенный город Османской империи был захвачен буквально молниеносно. В поднявшейся панике организовать оборону никто не смог. Поэтому русские полки с ходу, с марша ворвались внутрь городских стен и вступили в схватку с куцыми остатками гарнизона, в массе своей ушедшего с армией на помощь Белграду, уже на городских улицах. В течение трех дней он был полностью очищен от османских войск. Султан бежал из дворца, бросив сераль, и дворцовые янычары на случайной лодке чудом сумели переправить его на азиатский берег Босфора.

Падение Истамбула было шоком как для самой Османской империи, так и для всего мира. Впрочем, французы втянулись в противостояние с Аугсбургской лигой, вследствие чего их возможности были резко ограничены, англичанам было по-прежнему наплевать, цесарцев все произошедшее привело в совершеннейший восторг, а остальные были слишком слабы, чтобы существенно повлиять на ситуацию. В европейских же владениях султана шок был весьма недолгим. Вся Румелия мгновенно полыхнула, так что армия Мехмед-паши, действующая против герцога Лотарингского, оказалась в полном окружении.

В России по первопутку потянулись на юг караваны даточных людишек, которым предстояло заселить едисанские, буджакские и добруджанские степи, а также расселиться вокруг города, который за время своего долгого существования сменил немало имен, сначала будучи назван Византием, затем Константинополем, потом Истамбулом, а отныне ему настал черед именоваться Царьградом…

За зиму русские землемеры наметили на предназначенных для заселения землях, которым теперь предстояло стать новой личной вотчиной русского царя, места для почти шести сотен новых деревень. За один год столько народу для расселения переправить было невозможно, но лет за пять-шесть…

Кампании 1686–1688 годов прошли под знаком полного и подавляющего превосходства антиосманской коалиции. Армия Мехмед-паши, верно оценив обстановку и поняв, что попытка прорыва к Истамбулу, занятому мощной русской армией, через охваченные восстанием районы и с армией герцога Лотарингского на загривке гарантированно приведет к разгрому, некоторое время старалась закрепиться в Сербии. Была надежда установить сношения с султаном и скоординировать свои действия с его ударом с азиатского берега, потому что все — и сами османы, и их противники, и их тайные и явные сторонники — пребывали в уверенности, что с потерей Истамбула османы никогда не смирятся. Но султану в 1686 году было совсем не до Истамбула, поскольку с востока по османам ударили персы. И их сильное продвижение грозило уже не только потерей престижа в связи с утратой Истамбула, но и резким сокращением экономической базы государства (впрочем, Истамбул тоже был не последней величиной в экономике), и, что в войне было едва ли не более существенным, мобилизационных возможностей. А это уже грозило полным исчезновением государства османов. Поэтому султан, оставив против русских только силы прикрытия и совершенно выбросив из головы Румелию, все свои усилия сосредоточил на востоке страны против персов и направил на удержание регионов, преимущественно населенных османами. Это был риск, и страшный, но иного выхода просто не существовало.

Армия Мехмед-паши за следующие три года просто истаяла под ударами повстанцев и армии герцога Лотарингского, который вследствие этого принужден был оперировать лишь в Сербии и Боснии. Русские же, не торопясь, экономно, в первую очередь используя повстанческие отряды, коим скорее для представительства были приданы крайне малые по численности стрелецкие команды, очистили от османов всю Грецию и Эпир. А адмирал Годунов отбил у османов Родос и Кипр, кстати всего лишь на два дня опередив на всех парусах спешащую к Кипру французскую эскадру. До 1686 года французы, оберегая свою левантийскую торговлю, тайно и изо всех сил стараясь не рассердить русских, пытались поддерживать османов, но, когда стало ясно, что османы проигрывают буквально вчистую и все огромные инвестиции французской короны ушли в трубу, присоединились к коалиции и попытались урвать хоть что-то. Высадили экспедиционный корпус в Египте и отправили эскадру на захват Кипра. Но на Кипр не успели. В Египте, кстати, тоже получился облом, но выяснилось это гораздо позднее… Венецианцы же довольно легко вышибли турок с Ионических островов и основательно завязли в Далмации и Хорватии.

Кроме того, существенная часть русских войск была активно задействована на очистке Причерноморья, а также окрестностей Истамбула, Галлиполийского полуострова и некоторых других территорий от мусульманского населения и в подготовке их к заселению русскими крестьянами. Царь Иван свято блюл завет своего батюшки о том, что лишь те земли можно считать своими, на коих пашет русский крестьянин. Так что в едисанских, буджакских и добруджанских степях, окрестностях Варны, Бургаса, наиболее пострадавших при подавлении восстания болгар османами, ну и, конечно, Царьграда, как и на полуострове Галлиполи, должно было быть расселено не менее полумиллиона русских крестьян. Не считая тех, кто своей волей переселится в Царьград, Варну, Бургас и другие города и крепости Черноморского побережья, да и остальных территорий, присоединенных к Российскому государству в результате войны.

Все захваченные местности и города активно освобождались от мусульманского населения. Православных не трогали. Но их после резни, устроенной османами весной 1684 года, в этих местностях осталось совсем немного… Операция была царю Ивану V хорошо знакома, он проделал нечто подобное под руководством батюшки во время Северной войны и сразу после нее. Захваченные в плен магометане, коих оказалось более полумиллиона, отправлялись на север, где их, как когда-то латгалов, эстов, ливов, немцев и шведов, задействовали в большом инфраструктурном проекте — строительстве шести крупных каналов, которые должны были объединить все моря и реки европейской части страны в единую сеть. Все необходимое для этого — подготовленные розмыслы, проекты, планы работ, разведанные источники стройматериалов — уже было. К этому времени Россия обладала не только гигантским промышленным потенциалом, заметно превосходя любую из европейских стран, но и самым большим в мире пулом инженерных специалистов. Не хватало только достаточного количества дешевых рабочих рук.

Семьи же искусных ремесленников из Истамбула расселяли по множеству русских городов — начиная от Москвы и заканчивая городами Сибири и Приамурья. Через пятьдесят лет смешение дизайна, технологий и художественных приемов русских, китайских, европейских (в основном немецких, чешских и итальянских) мастеров и традиций османских ремесленников породило ставший почти на столетие основным трендом всей европейской культуры «русский стиль»…

Женщин не старше тридцати лет из султанского и остальных захваченных сералей — таковых набралось более пятнадцати тысяч человек — было велено отправить в Приамурье и на Дальний Восток. Туда же было направлено и множество других, из числа похолопленных. Потому как на строительстве каналов от женских рук много толку не ждали.

Кроме этого, армия дьяков принялась целенаправленно грабить захваченные османские земли. Греков и иных православных особо не трогали, за исключением тех, кто слишком уж тесно сотрудничал с османами и шибко преуспел в грабеже православного населения (таковых было немного, но зато это, как правило, были самые богатые представители национальных диаспор), но вот дворцы и виллы османских пашей и чиновников вывозились подчистую. Более того, всякому доложившему о сокрытии ценностей обещалась четверть найденного, а если это был мусульманин и ценность похищенного превышала определенную установленную сумму, то и освобождение от депортации, вследствие чего поток награбленного только увеличился. По слухам, некоторые мусульманские торговцы нарочно сообщали о собственных захоронках, дабы остаться на привычном, обжитом месте, а некоторые, коим не хватало денег до указанной суммы, складывались, а затем бросали жребий, кому идти в доносчики. В результате около двадцати тысяч мусульман избежали депортации. Но, к вящему удовольствию греков, все оставшиеся правоверные были обложены налогом, в точности равным тому, который налагался на христиан во времена Османской империи. Кроме того, значительным налогом облагались мечети, что впоследствии привело к закрытию многих из них, и в первую очередь как раз в тех местах, из которых выселялось османское население. Этот налог не с кого оказалось собирать. Еще больше греков удоволило то, что множество древних византийских храмов, превращенных османами в мечети, снова вернулись под руку Вселенского патриарха. Так что знаменитая Айя София вновь стала Софийским собором, и 25 декабря 1685 года во вновь освященном соборе состоялась первая рождественская служба.

Из-за войны все прожекты преобразования страны оказались похоронены, поскольку основная масса активных людей сублимировала свою преобразовательную энергию участием в военных действиях и последующем освоении вновь присоединенных земель. Действия же руководства страны в войне вроде бы совершенно сняли с повестки дня вопрос совершенствования государственного управления. Вследствие этих, а также и иных причин, в основном личного характера, «Челобитная сотня» распалась.

После первой, наиболее массовой зачистки территорий от «нечестивых агарян», закончившейся весной 1686 года, иррегулярные и вассальные войска отправили домой, удоволив кочевников и горцев скотом, конями и рублем денег на каждого. А мурзам да вождям — по трем и по десяти.

В 1687 году был разработан масштабный проект реконструкции Царьграда и строительства портов и дорог во вновь присоединенных землях. По самым скромным подсчетам, этот проект втрое, а то и вчетверо превышал возможности русской казны. Но, несмотря на ожесточенное противодействие приказа Большой казны, он был-таки принят к исполнению.

Главные же сражения в эти три года развернулись между дипломатами. Причем особую активность проявили иезуиты. Столь чудовищного и, главное, молниеносного разгрома османов, столетия угрожавших христианскому миру, никто не ожидал. Поэтому все пребывали в некоторой растерянности. Кроме иезуитов, сразу же понявших, какое значение имеет появление на месте османов могущественной православной империи и насколько сложившаяся ситуация опасна для сохранения влияния Престола святого Петра. Так что они предприняли все усилия для вбивания клина между союзниками. И Леопольд I, поначалу пришедший в восторг от исчезновения с границ Священной Римской империи турецкой угрозы и собиравшийся заключить мир на любых условиях, предложенных русскими, сыгравшими в сем исчезновении главную роль, был тут же взят в оборот. А настраивать против русских венецианцев и французов не было никакой необходимости — они и так были настроены резко негативно.

Однако нет худа без добра. Вследствие очевидного участия как Святого престола, так и просвещенной Европы в явных и тайных действиях, направленных супротив страны, российское общество охватил порыв единства. Фрондеров из университетской профессуры и иных представителей образованного слоя, коим надуло в головы вызывающих идей из-за западной границы державы, внезапно обуял патриотизм. И в пику вольнодумной Франции среди русских интеллектуалов стало модным подчеркивать свою религиозность и приверженность православию. Подобные настроения оказались столь сильны, что более сорока ученых-иностранцев, работавших в русских университетах и академиях, демонстративно перекрестились в православие. В среде же церковнослужителей эти настроения привели к тому, что все наиболее сильные богословы, ранее активно полемизировавшие друг с другом, заключили негласное перемирие и переключились на яростное противодействие внешним оппонентам. Ну или как минимум направили свои силы на установление тесного и живого взаимодействия с православным клиром вновь присоединенных земель.

В 1689 году русские закончили разбираться с захваченными землями и очисткой островов Эгейского моря и, поскольку султан, отбиваясь от персов, упорно не соглашался на подписание не то что мирного договора, но даже и перемирия, провели десантную операцию в Эгейском и Мраморном морях, захватив Смирну и Изник и двинувшись в направлении Бурсы. А другая армия, численностью 45 тыс. человек, состоявшая из вновь призванных на службу кочевников и вассальных горцев Кавказа, вступила в Мингрелию, Осетию и Аджарию. Еще одной косвенной причиной возобновления боевых действий было то, что в сентябре на Балканах появился единственный сын и наследник царя Ивана V — сержант артиллерии Борис Годунов. Он просто рвался в бой и был сильно раздосадован тем, что опоздал к главным битвам.

В 1690 году умер Иван V, и корона перешла к его сыну — Борису II. Иезуиты было воспрянули, но вступивший на престол взамен свергнутого в начале года Мехмеда IV Авджи султан Сулейман II наконец-то согласился подписать с русскими перемирие, несмотря на то что прописавшиеся у него при дворе иезуиты изо всех сил убеждали его не делать этого. Однако русские на западе уже продвинулись до линии Сегюд — Кютахья — Ушак, захватив и первую столицу османов — Бурсу, а на севере взяли Карс. Так что затягивание с перемирием могло привести к полному краху. Этим же летом окончательно определились и с западной границей. Священная Римская империя получала Трансильванию, Сербию, Боснию и Албанию. Вскочившим в последний вагон венецианцам достались Далмация и Ионические острова, России же отошли Молдавия, Валахия, Болгария и вся остальная Греция. На востоке граница русских владений по договору начиналась от устья реки Сакария, от Сегюда поворачивая к Кютахье и далее к Ушаку, затем долиной реки Большой Мендерес спускалась к Эгейскому морю. Иезуиты, заправлявшие в посольствах Священной Римской империи и Франции, поняв, что удержать османов в войне не удастся, специально поддержали эти запросы России. Расчет был на то, что османы никогда не согласятся с одномоментной утратой двух столиц — блистательного Истамбула и древней Бурсы, и русские получат на Востоке постоянную головную боль. Захваченный же Карс русским под давлением тех же французов и пристегнутых к ним иезуитами цесарцев пришлось вернуть. Так что граница на юге пролегла по линии Чылдыр — Батуми. Кахетия, Картли, Армения и практически вся Месопотамия перешли к персам. Французам же был обещан Египет, буде они его все-таки когда-нибудь захватят.

Иезуитам удался и еще один ход конем — с русскими было подписано только перемирие, а со всеми остальными новый султан подписал полноценный мирный договор. И то, что Леопольд I спокойно принял эту несправедливость, изрядно обидело русских. Впрочем, к предательству союзников русские были готовы, чай, не первый раз цесарцы так поступили, так что никакого шока не было. А вот в отношениях между Священной Римской империей и Россией на радость французам появилось заметное охлаждение.

Царь Борис II принял страну в довольно плачевном состоянии. Несмотря на великую победу, финансы были в совершеннейшем расстройстве. Как выяснилось, царь Иван V сильно уступал своему батюшке в искусстве управления государственными финансами. Что, кстати, показало и принятие амбициозной программы восстановления и перестройки Царьграда и остальных присоединенных земель. Поэтому итогом войны стал первый в российской истории масштабный финансовый кризис. Причины его были не столько объективными, сколько являлись следствием допущенных ошибок. Перед началом войны бюджет страны находился в блестящем состоянии, поэтому Иван V не стал, как всегда делал его батюшка, продавливать на Земском соборе чрезвычайный военный налог. Он счел, что накопленного запаса, а также полученных трофеев будет довольно для успешного исполнения всех намеченных планов. Но война и развернувшиеся переселенческие и строительные программы быстро сожрали все финансовые запасы, махом проглотили трофеи и ввергли казну в большие долги. Курс ассигнаций, ранее менявшихся на серебро по номиналу, упал втрое.

Армия тоже была не слишком довольна, ибо по причине расстроенных финансов по окончании войны войскам не было выплачено никаких премий, как это было заведено в правление Федора II, которое все уже начали именовать Золотым веком. Впрочем, этот вопрос в существенной части удалось снять, увеличив размер испомещений для дворян более чем в два раза от тех, что практиковались при Федоре Великом. К тому же поместья выделялись во вновь завоеванных землях, то есть уже с крестьянами. Однако это породило конфликты с молдавским и валашским господарями, на землях которых появилось по несколько тысяч дворян, вассальных не им, а напрямую московскому царю. Затеянное одновременно с началом войны строительство шести крупных каналов привело к тому, что уже к 1692 году все шесть строек практически остановились вследствие полного отсутствия денег в казне и истощения запасов царевых хлебных складов, истраченных в том числе и на переселение. В 1693 году в семи северных губерниях случился голод.

Программа переселения на вновь завоеванные земли русских людишек также забуксовала, причем не только из-за отсутствия средств, но и из-за активного противодействия общин. Как и предупреждал царь Федор Великий, идти в даточные людишки и отправляться в дальние края, в тяжелый жаркий климат люди не шибко хотели. А принудить их было весьма сложно, ибо, в отличие от французских и немецких, русские крестьяне не были закрепощены и все переселения до сих пор осуществлялись не как перевод крепостных из одной крепи в другую, а по традиции посошного войска. Мол, царь требует от земли встать миром и помочь укрепиться на новом месте. Пока авторитет царя был высок и никаких сомнений в его праве требовать сие в обществе не возникало — все было нормально, а как в стране начались нестроения, финансовые проблемы и так далее, авторитет центральной власти пошатнулся — и возникли проблемы. Ибо юридически крестьянин был вполне защищен от произвола, поскольку имел на руках юридический договор (порядье) с лицом, распоряжающимся землей, — дворянином, монастырем, а черносошные, через соответствующие приказы, с самим царем. И хотя на новые земли, как правило, отправлялись вновь образованные семьи, главы которых зачастую еще не имели собственного порядного договора (договор заключался с главой семьи, все остальные ее члены — жены, дети, братья и прочие, не были обременены подобными ограничениями), заставить крестьянина заключить порядье против его воли также было невозможно. Либо требовалось прямое принуждение, ни традиций, ни механизмов коего после царя Федора в распоряжении ни власти, ни дворянства не существовало. Тем более что совсем недалеко, в давно присоединенных и за прошедшее время довольно-таки обустроенных землях — Сибири, причерноморских, приволжских, прикаспийских и приуральских степях свободной земли еще было до черта! Впрочем, около четырехсот тысяч душ на новые места переселить все-таки успели. До смерти Ивана V народишко бунтовать побаивался. Кровь-то батюшкина — и отказавшиеся переселяться на северные берега южных морей вполне могли бы поехать куда-нибудь на южный берег, но уже Северного Ледовитого океана.

Забуксовавшие переселенческие программы спровоцировали конфликт молодого царя с его престарелым дядей — прославленным адмиралом Федором Годуновым. Тот, вернувшись после заключения мира к себе на Дальний Восток и проведя ревизию всего, что Тихоокеанский флот понаоткрывал за время его отсутствия, настойчиво требовал людишек для заселения вновь открытых земель. А взять их было неоткуда…

Первое десятилетие правления Бориса II прошло под знаком скудного бюджета и различных метаний. Дел была прорва, а денег с гулькин нос. В 1692 году прославленный адмирал дожал-таки племянника и, чтобы стимулировать программы переселения, пришлось объявить для переселенцев двадцатипятилетнее освобождение от всех налогов, да еще и пообещать каждому ссуду в десять рублей. Что еще сильнее напрягло казну. Народишко было повалил, да так, что на бывших османских землях число русских переселенцев выросло почти до миллиона человек, а на всех заморских территориях, от Аляски до Американского Рога (Калифорния) и на Заморье Дальнем (Австралия), достигло двухсот тысяч. Но когда казна начала задерживать выплату обещанного серебра — поток переселенцев приостановился, а через пару лет и вовсе иссяк. Но казне это не слишком помогло. Денег не было и на выплату уже переселившимся. Так что девять десятых переселенцев померли раньше, чем дождались выплаты обещанной ссуды. Дорожный проект во вновь присоединенных землях после громкого начала тихо умер. Лет за во семь смогли наконец-то домучить первый из шести заложенных ка-налов. Еще через три года — второй. Стройки в Царьграде также велись ни шатко ни валко.

А в 1700 году царь Борис II, замученный государственными заботами, решил слегка развеяться и совершил путешествие по Европе. Европа его очаровала. Особенно его восхитил роскошный Версаль и блеск двора Людовика ХIV, принявшего своего гораздо более молодого собрата-монарха более чем благосклонно и признавшегося ему, что всегда отдавал должное уму и воле его великого деда. Заодно король внушил своему более молодому коллеге стойкое предубеждение ко всяческим союзам со Священной Римской империей. Так что попытки цесарцев заручиться поддержкой России в разразившейся буквально на следующий год Войне за испанское наследство ни к чему не привели.

На родину царь Борис вернулся с твердым убеждением «царствовать в блеске», в чем ему очень помог граф Джакомо Салуццо, итальянский финансист и авантюрист, коего объявили в розыск власти Тосканы, Милана и Венеции. С ним царь познакомился во Франции, где граф отирался при дворе «короля-солнце». Граф Салуццо, основываясь на примерах других держав, заявил, что налоговый режим России непозволительно слаб, и предложил проект реорганизации денежной системы, который был принят государем. Граф быстро, в течение одного года навел порядок в расстроенных российских финансах. А через пять лет, к 1706 году, суммарные доходы российской казны уже превышали доходы Франции и Англии вместе взятых. Ну да и население страны к этому моменту, с учетом населения недавно присоединенных земель, вплотную подползло к семидесяти миллионам душ. Причем душ уже весьма небедных. Даже если взять для примера только крестьян, то русский крестьянин к этому моменту был гораздо зажиточней английского, чешского, французского, не говоря уж о шведском, и гораздо более плотно включен в хозяйственный оборот. В каждом крестьянском подворье к тому моменту использовалось не менее полусотни покупных инструментов и приспособлений — от плугов, кос, борон с металлическими зубьями, цельнокованых лопат, пил, топоров, рубанков, скоб и так далее, и до кухонной утвари, всяких там чугунков, сковород, жаровен и тому подобного.

Да и в других областях все было нормально. Государству денег не хватало, а у народа денежки были. Тех же «гостей государевых» уже насчитывалось под пять сотен. Русские купцы вышли на первое место по обороту с Китаем и продолжали удерживать очень влиятельные позиции в индийской, персидской и османской торговле. В последней, несмотря на только что закончившуюся войну, они уступали только французам, а в персидской оставались основными партнерами и почти монополистами. Так что графу Салуццо было откуда наполнить тощий бюджет.

Царь Борис II, уставший от государственных забот и увидевший, как живут короли в Европе, решил пожить для себя. И вступил в соревнование с престарелым Людовиком ХIV, заведя пышный двор, соперничающий с Версалем в размахе, блеске и количестве любовниц. Уже к 1708 году прежде суровый и даже скудный на блеск и размах царский двор, со времен Федора Великого скорее являвшийся штаб-квартирой огромной страны, чем двором в истинно европейском понимании этого значения, заблистал невиданными великолепием и куртуазностью. Вернее, даже два двора. Летом царь Борис II предпочитал жить в Москве, а на зиму переселился в теплые края — в Царьград, где он занял бывший Палатий, на перестройку и украшение которого были ассигнованы гигантские средства, Многие вельможи, да и просто богатые люди, большая часть которых также числились в дворянах (табель о рангах Федора Великого, которую начали трактовать весьма вольно, тех же «гостей государевых» делала дворянами почти автоматически), тоже завели себе дворцы в, обеих столицах.

Но и этого оказалось мало. Царь повелел построить себе дворцы не только в столицах, но и в городе своего детства — Усть-Двинске, где его отец любил проводить лето еще с тех времен, как был наместником Прибалтики, а также на Урале и на озере Байкал, где был распланирован огромный парк, вокруг которого как грибы стали появляться и другие дворцы. Кроме того, дворцовые комплексы были по-строены в столице Присунгарья Даниилграде, названном так в честь сына Федора Великого, ныне покойного царевича Даниила, который долгое время являлся наместником Приамурья и Присунгарья и сделал очень много для развития края, и в Царьграде Дальнем. К этому заложенному на берегу Ниппонского моря новому городу и базе флота активно прокладывали дорогу, хотя до Урала и Байкала царский двор добрался всего лишь два раза, во время предпринятого в 1718–1719 годах большого путешествия, сначала на пути туда, а затем — обратно. А до Даниилграда и Царьграда Дальнего, ставшего конечной целью всего большого путешествия, и вообще. один раз. Но граф Салуццо чутко держал руку на пульсе, прилагая огромные усилия и щедро тратя гигантские средства для сохранения благоволения к себе царственной особы.

В эти десятилетия в стране резко возросло потребление предметов роскоши. Из Европы караваны кораблей везли дорогие и роскошные вещи — гобелены, посуду, мебель, картины, статуи и так далее. От практики времен деда нынешнего царя, когда завозились не предметы, а мастера и технологии, практически отказались. Впрочем, на темпах развития российской промышленности это отразилось не слишком сильно, ибо бушевавшая в Европе Война за испанское наследство настоятельно требовала ружей, кораблей, пушек, а также тушенки, хлеба, сукна и так далее. Так что поставки шли встречным потоком — в Европу рекой текло все, что было необходимо для войны, а назад — предметы роскоши. В общем, финансы страны оставалась в достаточно сбалансированном состоянии. Среди знати по примеру царя стали модными путешествия в Европу. И не на учебу или еще по какому делу, как ранее, а так — поблистать и развлечься. В городах один за другим стали открываться театры, цирки, широко распространились балы и иные увеселения. От времен царя Федора Великого, когда в Москве проводился один бал в месяц, а в царевых и губернских городах и того реже, не осталось даже воспоминаний.

Но все это создавалось на деньги, выкачивающиеся из населения страны за счет резкого повышения прямых, а особенно косвенных налогов. Крестьянство, на которое пришелся основной удар, стонало. Вновь возобновились уже почти забытые попытки похолопить православных. Вследствие этого резко возросло число крестьянских бунтов, для подавления которых необходимо было привлекать армию. Но армия также в значительной части формировалась из крестьян и посадских, среди которых к тому же достаточно большой была доля солдат, распущенных на жилое. Поэтому в 1711 году был изменен порядок формирования армии. От прежнего чередования служебного и жилого такта отказались, перейдя к постоянному найму. Это почти уничтожило обученные резервы, но уже почти восьмидесятимиллионная страна могла себе позволить содержать почти трехсотпятидесятитысячную регулярную армию. А с учетом казаков и контингентов вассальных кочевников и кавказских горцев, также широко привлекавшихся в армию на время военных действий, общая численность всех вооруженных сил составила почти полмиллиона человек. Но флот в этой массе составлял только десятую часть. Самыми мощными кораблями русского флота оставались старые восьмидесятипушечники, проект которых был разработан еще в конце правления Федора Великого, в то время как в других странах уже вовсю строили стопушечные монстры. Причем очень часто из русского леса, железа, меди и парусины и вооружавшиеся пушками, отлитыми на русских заводах.

Массе же служилого дворянства, тоже без одобрения взиравшего на разврат верхушки, потрафили, отказавшись от принципа «земля в обмен на службу». Все поместья были объявлены пожизненным наследуемым владением. А обязанность пожизненной службы была заменена всего лишь десятилетним обязательным сроком, по истечении которого любой дворянин мог заниматься чем душе угодно. Короче, из Царства Богородицы, где все сословия несли каждый свое тягло, а все вместе хранили и обустраивали землю Господню — Святую Русь, Россия стремительно превращалась в обычную европейскую страну. Даже титулы привели в соответствие с европейскими, стыдливо отказавшись от стольников, окольничих и бояр и заменив их баронами, маркизами, виконтами, и графами. И наследование этих титулов также было приведено в соответствие с европейскими правилами.

Верхушка дворянства блистала. Скудные земельные дачи времен царя Федора Великого были забыты. Им на смену пришли огромные поместья в тысячи и девятки тысяч десятин. А граф Салуццо получил в свое распоряжение весь Крым, в который он за время своего всемогущества свел почти сто восемьдесят тысяч крестьян, приманив их большими ссудами и обширными льготами. Ну да пока он полновластно распоряжался всей государственной казной страны с самым большим в мире бюджетом, немедленные доходы с огромного поместья его не шибко волновали.

Естественно, расцвело и казнокрадство. Так, все тот же граф Салуццо построил в Крыму огромное поместье-дворец по площади помещений лишь вдвое меньше, чем Версаль, а по размерам парка даже превосходящий его. При следовании из Москвы в Царьград и обратно русский монарх проводил там не меньше двух недель, и каждый день устраивались пышные празднества.

Странным образом, несмотря на демонстративное приостановление финансирования всех переселенческих программ, а также активную торговлю хлебом из государевых хлебных складов, усилившийся налоговый гнет и ставшие массовыми попытки нового охолопления привели к резкому росту исхода крестьян на новые земли. За двадцать лет — с 1706 по 1726 год в новые, заморские земли, в которых хотя и истек срок освобождения от тягла, но зато со сбором налогов государство вследствие отдаленности не слишком заморачивалось, переселилось более шести миллионов человек. Полмиллиона осело в Лабушкиной земле на юге Африки, три с половиной по Западному побережью североамериканского континента, миллион — в Заморье Дальнем. Остальные более или менее равномерно рассеялись по архипелагам Тихого океана, начиная от Гавайев и заканчивая Китежской землей (Новая Зеландия), и по торговым факториям в Индии, Сиаме, Новой Гвинее, вновь заложенным колониям в Африке и остальным. Более того, вследствие резкого роста земельных владений в сельском хозяйства наметился переход на фольварковую систему, требующую значительного увеличения числа холопов. Некоторые вельможи, начиная с самого графа Салуццо, весьма вольно трактуя Уложение о казачьей службе и зацепившись за определение, предоставляющее казакам для поселения исключительно украины, попытались обратить в холопов приднестровских и остатки запорожских казаков. Те подняли бунт, а при приближении войск, направленных для его подавления, практически в полном составе снялись с места и сдернули на юг, собираясь «хоть в туретчину уйти, но позорного холопства не допустить». Слава богу, Панкрат Тулупов, цареградский голова и весьма ловкий царедворец, но очень неглупый человек, уже давно с тревогой взиравший на то, как Франция и Англия возрождают мощь османов, предложил им для поселения азиатский берег Мраморного моря и прилегающие к нему острова, выторговав у государя грамоту о передаче этих земель казакам «на веки вечныя». Что было вполне логично. Раз уж дворянам отдали землю в вечное владение, то и казакам следовало тож.

Волновались и национальные украины. Если еще в первом десятилетии ХVIII века императоры Священной Римской империи ломали голову над тем, как им отвратить взоры своего славянского населения от державы на востоке, казавшейся их православным подданным землей обетованной, но теперь уже валахи, молдаване, болгары и особенно греки с нетерпением поглядывали по сторонам. Искали, куда бы сбежать. Хотя и не все. Молдавский и валашский господари с узким кругом национальной знати с удовольствием включились в гонку за роскошью, войдя в ближний круг государя и временами удивляя даже закаленных придворных своими экстравагантными поступками. Впрочем, двор царя Бориса II был интернационален. В коридорах дворцов слышалась не только русская, но и болгарская, валашская, черкесская, грузинская и осетинская речь. А также немецкая, английская, итальянская и французская. Причем последняя — все чаще и чаще. Преклонение царя перед «королем-солнце» было известно всем, так что все французское все больше и больше входило в моду. В это время Россия практически устранилась от европейских дел. Ни один русский солдат за все время правления Бориса II не перешел границы страны. Однако дело было не в миролюбии царя и даже не в неком осознанном решении. Просто армия была почти непрерывно занята на усмирении бунтов внутри задавленной налоговым гнетом страны, да и к тому же являлась основным объектом бюджетной экономии.

Странным образом в годы правления Бориса II состоялся-таки и один серьезный внешнеполитический успех — в 1722 году Борис II оказался неожиданно избран на престол Речи Посполитой. Дело в том, что после совместной войны против османов между поляками и русскими возникла дружба, да еще и почти столетние усилия монахов монастырей «особливого списка» и иерархов РПЦ привели к тому, что православных в исконно польских землях оказалось едва ли не больше католиков. Как итог — уже лет тридцать в Речи Посполитой усиленно муссировалась идея о приглашении на царство русского царя. До воцарения Бориса II она вызывала яростное противодействие у верхушки шляхты и магнатерии, но после того, как порядки в России круто поменялись, сопротивление сначала ослабло, а затем и вообще сменилось горячей поддержкой. Шляхтичам и магнатам страсть как захотелось поучаствовать в развернувшемся в России «празднике жизни» для богатых и родовитых.

Празднования по случаю «присоединения» Речи Посполитой продолжались целый год по всей стране и стоили казне огромных денег.

Общественная жизнь оказалась в полном загоне. Критика царя и его первого министра по примеру традиций двора «короля-солнце» стала считаться едва ли не государственной изменой. Так что большинство деятельных людей, коим принципы не позволяли искать счастья в мутной воде дворцовых интриг, уходили в промышленники, ученые либо переселялись в заморские владения.

Конечно, не все было абсолютно плохо. Страна продолжала торговать, добывать руды и пахать землю. Вследствие резко увеличившегося потока переселенцев в дальние земли повысился и товаропоток, из-за чего резко возросла численность кораблей дальневосточного торгового флота. Прежние верфи были расширены, и заложено множество новых. В Приамурье начался бурный промышленный рост, подпитываемый еще и почти непрекращающейся войной между Северным Циньским Китаем и Китаем Южным, который продолжал называться Миньским только по традиции. Ибо на троне в Гуаньчжоу сидел уже третий по счету император, в жилах которого не было ни капли крови императоров Минь… Кроме шести каналов, заложенных батюшкой Бориса II, были построены еще пять. В основном потому, что все недостроенное граф Салуццо почти сразу же отдал на откуп торговым компаниям, крайне заинтересованным в развитии торговых путей. Все начатые стройки были закончены довольно быстро. Торговые компании вошли во вкус и по окончании затеяли еще пять проектов, уже в Приуралье и на востоке. Потихоньку продолжалась прокладка дорог, хотя до размаха времен Федора Великого было далеко.

Множилось число мануфактур и заводов. Причем они все поголовно превосходили по техническому оснащению и используемым технологиям свои европейские аналоги. Причин этому было несколько, но одной из главных стал введенный еще при Федоре Великом закон об отчислении розмысловым избам процентумов. Во-первых, распробовавшие за полстолетия его применения весь вкус стрижки процентумов русские розмыслы не особо охотно брались за работу за пределами страны. Там-то им никто процентумы платить был не обязан, зато русские заводы они готовы были модернизировать за сущие копейки, рассчитывая вернуть свое позднее, за счет процентумов. А вот иностранные инженеры и изобретатели, и это во-вторых, наоборот, придумав какой-нибудь механизм, устройство или процесс, чуть подкопив денег, тут же переезжали в Россию и открывали собственные розмысловые избы. Ибо это означало сразу и достаток, и независимость.

Однако скорость развития той же промышленности заметно снизилась. Особенно после того, как в Европе закончилась Война за испанское наследство. Множество заводов, поднявшихся на военных поставках этой войны, к ее окончанию оказались лишены рынка сбыта. И в России в 1713–1717 годах разразился первый в мире промышленный кризис, вследствие которого число промышленных предприятий в европейской части России в эти годы не только перестало возрастать, но даже сократилось. Впрочем, к 1725 году он практически сошел на нет. Вся квалифицированная рабочая сила, оставшаяся не у дел в европейской части страны, была востребована на закладывающихся новых заводах в Сибири, на Дальнем Востоке и в Заморье. Этот кризис изрядно поспособствовал не только еще большему нарастанию напряженности в стране, но и возникновению при европейских дворах мнения, что Россия ослабела и настал неплохой момент для того, чтобы ее приструнить.

Были открыты еще три университета — в Верхнетуринске, Усть-Амурске и Софии, и три Славяно-греко-латинских академии — в Уфе, Даниилграде и Константинополе. Но вновь открытым учебным заведениям было далеко до блеска шести федоровских университетов и академий. К концу царствования Бориса II во всех шести новых университетах и академиях вместе взятых обучалось в три раза меньше народу, чем в одном Московском университете. В 1709 году русский физик, географ и астроном Ириней Полушкин впервые в мире измерил Московский меридиан, именно с того момента ставший нулевым часовым меридианом мира. А в 1714 году на базе профессорского состава Московского университета была образована редакция «Нового всеобщего словаря наук, искусств и ремесел разных, киклопедией именуемого» во главе все с тем же Иринеем Полушкиным, и в 1720 году был выпущен первый том.

Русской церкви удалось взять под свой плотный контроль церкви всех вновь присоединенных земель и начать кампанию по унификации богослужебных книг. Кампания шла туго во всех епархиях вновь присоединенных земель, а особенно в Греции. Время от времени дело доходило до церковных бунтов, иногда возглавляемых даже епископами. Но шла. Особенно возмущение греков вызвало то, что по смерти Косьмы III на престол Вселенского патриарха был возведен представитель Московского патриархата, бывший член Священного Синода Русской православной церкви и бывший Казанский митрополит Сергий, переход которого в Греческую церковь состоялся только за полгода до интронизации, когда вследствие смерти преподобного Диомида освободилась Салунская кафедра.

Однако это были успехи на фоне все явственнее намечающегося упадка. К тому же в отличие от Людовика ХIV, окунувшись в удовольствия, царь Борис совершенно забросил дела, и русские товары, как и купцов, начали активно вытеснять из европейской торговли. Впрочем, внутренний рынок страны уже был настолько развит, что русским купцам на пропитание по большей части долгое время хватало и его.

Но к 1725 году всем, кто давал себе труд хоть немного задуматься над ситуацией в стране, стало ясно, что Россия на грани большого бунта. Ибо, за исключением нескольких тысяч семей, принадлежащих к самой верхушке, положением дел недовольны были все — и крестьянство, и торговое сословие, и церковь (очень недовольная распространением среди аристократической верхушки идей нигилизма и либертарианства). Даже дворянство и армия были недовольны, поскольку вместо блистательных побед над внешними врагами армии приходилось почти непрерывно подавлять бунты внутри страны. Так что в том, что случилось в последующие три года, очень многие склонны видеть не цепь случайностей, а явные следы обширного заговора. Хотя этой точки зрения, как правило, придерживаются те, кто и само появление в России графа Салуццо объяснял происками иезуитов, целью которых после разгрома османов стало всемерное ослабление России.

Надеждой тех, кто надеялся на изменения к лучшему, стал Федор, младший законный сын Бориса II. Старший, которому в 1725 году исполнилось тридцать два года, уже превратился в подобие своего папаши. Младшему же к тому моменту исполнилось двадцать. Он три года как окончил Белкинскую цареву школу, в которой единственной, несмотря на отмену царевым указом, как «невместное действо, уничижающее дворянское сословие», сохранилась порка. И по совету своего воспитателя, ставшего к тому моменту игуменом Заиконоспасского монастыря преподобного Якова, коему в народе дали прозвище Праведник, отбыл на службу в Заморье. Всемогущий Джакомо Салуццо, обративший свое влияние на «прельщение» наследника, по поводу такого решения младшего царского отрока, выпавшего из-под его руки и даже в силу влияния своего воспитателя относившегося к нему резко негативно, только порадовался. Здоровье царя Бориса по причине множества допускаемых им неумеренностей совершенно расстроилось, и можно было ожидать его скорой кончины. А наличие при дворе царевича вследствие полученного воспитания объявленного оппозицией едва ли не но-вой реинкарнацией царя Федора Великого, в период передачи короны могло бы создать определенные трудности…

Чей это был заговор, если даже он и был, так до сих и не разобрались. Кто-то кивал на монахов монастырей «особливого списка». Кто-то — на командование флота, коий при Борисе II оказался в полном загоне. Кто-то видел в этом руку царевой секретной службы. Но последнее вызывает наибольшие сомнения. К тому моменту граф Салуццо, сразу же по прибытии в страну оценивший, потенциал службы, уже плотно держал ее в кулаке. Но как бы там ни было, 22 мая 1726 года царя Бориса II нашли мертвым в постели с одной из фрейлин, на визг которой и прибежали. После этого случая фрейлина впала в полную прострацию и потеряла дар речи, высокая комиссия так и не смогла от нее ничего добиться, и появилась версия о заговоре. Мол, фрейлина видела убийц, но те ее запугали.

Граф Салуццо действовал быстро. Слава богу, все произошло уже в Москве, поэтому старший наследник был привезен во дворец, ветеранский полк и Государственный совет были приведены к присяге, а затем началась лихорадочная подготовка к коронации. Она состоялась ровно через сорок три дня, когда закончился траур по усопшему «на посту» прежнему монарху.

В августе 1726 года турки, после многолетних обильных вливаний французов и чуть более скромных — англичан восстановившие и даже усилившие свою армию, атаковали Бурсу и Чылдыр. Новоиспеченный царь немедленно убыл на войну, захватив с собой то, что потом назовут «походным двором» — три десятка любовниц (продвинутый молодой человек любил практиковать групповой секс). Он не собирался чересчур близко подходить к вражеским войскам. В конце концов, война шла не так уж далеко от давно обжитого Царьграда. Если бы не это, молодой повеса вряд ли бы даже тронулся в ту сторону. А так привычный переезд на зиму в Царьград можно было представить общественности как отправление на войну. Короче, все шло своим чередом, но… 30 октября 1726 года, когда молодой государь со своим двором путешествовал по окрестностям Измира, расположенного очень далеко от осаждаемой османами Бурсы (поэтому и было принято решение развлечься небольшим путешествием), на пышную кавалькаду наткнулась неизвестно откуда взявшаяся здесь банда башибузуков. Началась всеобщая паника, и молодой государь был убит случайной турецкой пулей. Или не турецкой… поскольку ходили упорные слухи, что на самом деле это были переодетые в башибузуков казаки, подговоренные заговорщиками.

На подобную версию наталкивает и то, насколько быстро все было сделано в столице. Едва только голубиное письмо с этой чудовищно трагической новостью оказалось в столице, как выяснилось, что поблизости проводят учения учебные роты кирасирского и Второго Московского стрелецкого полков, а ветеранский полк уже поднят в ружье. Граф Салуццо в этот раз изменил своим привычкам, приобретенным в период прежнего царствования, и остался в столице. Во-первых, необходимо было заняться подавлением серии крестьянских бунтов в Поволжье и центральных губерниях. Во-вторых, закрепить позиции нового царя, для чего срочно подыскать новоиспеченному монарху подходящую невесту (до сего дня молодой повеса сей повинности сумел счастливо избегнуть). Задача, заметим, весьма не тривиальная, ибо женитьба должна была не только укрепить позиции молодого государя, но и не ослабить позиции самого графа. Салуццо и еще двенадцать вельмож, наиболее приближенных к почившему родителю «геройски» погибшего на войне государя, оказались взяты «в железа», а вся власть в стране перешла к Регентскому совету, в состав которого вошло семь человек. Трое из них были дворянами, принадлежавшими к старым купеческим фамилиям и потому довольно неплохо разбирающимися в финансах. Еще двое были из высшего флотского командования и лишь один из армейского. А главой этого совета стал Яков Праведник.

За два года, которые понадобились царевичу Федору на то, чтобы прибыть в Москву из Заморья Дальнего, Регентский совет успел успокоить страну, на четверть снизив прямые налоги (но оставив в неприкосновенности косвенные), и провести расследование, по итогам которого было задержано около трех тысяч человек. Всех их суд признал виновными в хищениях государственных средств в особо крупных размерах. В казну было конфисковано поместий и иного недвижимого и движимого имущества на сумму почти в сто миллионов рублей плюс денег и ценностей еще вполовину этой суммы. К моменту прибытия наследника престола следствие было завершено, ценности изъяты в казну, а суд над виновными состоялся. Граф Салуццо и еще семь человек были казнены, но, поскольку это произошло во время правления Регентского совета, новый царь остался незапятнанным кровью казненных, как это и приличествовало особе годуновской крови, остальные же высланы в дальние земли. Так что новый царь Федор III начал свое правление, как и его великий тезка, в честь которого он и был назван, с войны на юге, которую, однако, все уже именовали Второй турецкой.

Сам ли молодой царь оказался настолько умным либо кто-то из Регентского совета, сразу же по прибытии преобразованного им в Государственный подсказал, но довольно быстро ему стало ясно, что Россия ведет войну скорее не с Турцией, а с Англией и Францией, еще недавно воевавшими друг се другом за испанское наследство, а ныне объединившими усилия против нового врага. Поэтому главной задачей в этой войне было не столько разбить османов — даже пришедшая в расстройство за время столь бурного царствования его отца русская армия справилась бы с этим довольно легко, — а не допустить прямого вступления в войну этих двух держав. К которым к тому же был очень даже не прочь присоединиться и еще один противник Франции в отгремевшей Войне за испанское наследство — Священная Римская империя, поскольку в этом случае у нее были все шансы изрядно округлить свои владения. Блистательное, но разорительное правление отца нового государи привело к тому, что в Молдавии, Валахии и Болгарии образовалось множество заговоров, участники которых делали императору Священной Римской империи весьма лестные предложения. Так что войну решено было вести так, чтобы у этих пока еще тайных врагов России сохранялась иллюзия, что у османов имеется шанс самостоятельно (ну с помощью французов и англичан конечно) нанести поражение России.

Впрочем, все понимали, что это временная мера, а окончательно избавиться от подобной опасности можно лишь в одном случае — убедить противников, что вступление их в войну обойдется им слишком дорого. Поэтому первой задачей, вставшей перед молодым государем, стало всемерное укрепление армии и скорейшее возрождение флота. Слава богу, ресурсов для решения подобных задач вполне хватало. Массированные конфискации и резкое сокращение расходов русской короны на поддержание блеска и на строительство новых дворцов, а также массовая распродажа уже конфискованной недвижимости вновь перевели русский бюджет в положение профицитного. Причем общий объем профицита, несмотря на принятые программы усиления армии и флота и войну с турками (она, однако, дабы не провоцировать англичан и французов, велась не слишком большими силами и крайне вяло), к 1730 году составил почти полмиллиона рублей. Русская промышленность, подпитанная обширными военными заказами и изрядно оживившимся вследствие сокращения налогов спросом, вступила в очередной этап бурного развития, косвенной причиной которого являлось все то же обнищание заметной части крестьян. В их налогообложении доля прямых налогов всегда была минимальной, так что сокращение пока затронуло их не слишком сильно. Благодаря тому что Регентский совет с такой осторожностью подошел к снижению налогов, в стране оказался переизбыток дешевых рабочих рук, требовавшихся промышленности.

Первые действия молодого царя были весьма разумными. Во-первых, он женился, причем жена молодого государя оказалась гречанкой и носила фамилию древних ромейских императоров Кантакузин. Несмотря на созданные позднее поэмы о внезапной любви между русским царем и прекрасной гречанкой, это был стопроцентно прагматичный шаг. А юность, красота и покладистый характер молодой царицы были всего лишь приятным бонусом. Сей шаг мгновенно успокоил греков, уже начавших поговаривать об отделении и создании собственного государства. Для ним это означало, что следующий государь великой империи будет наполовину греком и потомком древней императорской фамилии, а значит, престол значительно увеличившейся в размерах и населении древней Ромеи, в виде которой они теперь воспринимали Россию, возвращен законной императорской крови.

Во-вторых, пользуясь этими настроениями, оставшийся во главе Государственного совета Яков Праведник окончательно завершил приведение богослужебных книг к единому знаменателю. Это вызвало несколько локальных расколов в Греческой, Болгарской и Валашской церквях, но число раскольников оказалось крайне низким, и лет через тридцать их потомки незаметно влились обратно в ряды своих церквей. В Русской же церкви авторитет Якова Праведника оказался столь высок, что глухое противодействие нововведениям носило исключительно пассивный характер. Да и изменения в богослужебной традиции Русской церкви были самыми минимальными из всех.

В-третьих, было проведено очередное переселение казаков. По примеру Придарданельского казачьего войска, образовавшегося после переселения на побережья Мраморного и Эгейского морей приднестровеких и остатков запорожских казаков, остальные давно требовали закрепления за собой земель на веки вечные. Но им было сказано, что придарданельцы как раз перед сим закреплением, как это и положено по Уложению, переселились на самые государственные украины (пусть это и произошло, считай, вынужденно и почти случайно), так что подобное закрепление будет лишь тем, кто также пойдет на сие. Итогом стало возникновение Критско-Кикладского, Кипрского и Додеканесского казачьих войск, местами дислокации высших войсковых органов коих стали, соответственно, острова Крит, Кипр и Родос. Казачество вернулось к тому, с чего когда-то и начало, — к стругам.

Ну и в-четвертых, царь, с крайним пиететом относившийся к своему великому прадеду и до дыр зачитавший томик с его жизнеописанием, заканчивающийся его Завещанием, да к тому же за время службы в Заморье Дальнем воочию увидевший, какие земли еще требуют заселения, объявил, что восстанавливает освобождение от налогов и податей всех переселившихся на заморские территории России еще на двадцать лет. Все собранные на этих территориях налоги оставлялись в распоряжении наместников для обустройства этих территорий — строительства и содержания царевых лечебниц, дорог, мостов, дамб, портов и так далее. Поскольку доля средств, приносимых в бюджет всем русским Заморьем, составляла менее пяти процентов от сборов, да еще не менее одного процента от этих средств требовалось на доставку собранного в казну, урон бюджету был нанесен ничтожный. А вот поток переселенцев в заморские земли это решение породило заметный.

Русско-турецкая война ни шатко ни валко продлилась еще пять лет, за это время англичанам и французам, в основном ее и финансировавшим, стало ясно, что если ничего не предпринимать, то вложенные в эту войну гигантские инвестиции пойдут прахом. Последовательно потеряв за первые три года две довольно хорошо оснащенных армии и не продвинувшись ни на шаг, турки окончательно потеряли интерес к войне и продолжали ее лишь из-за массированных денежных вливаний своих спонсоров. Впрочем, эти средства они предпочитали по большей части преспокойно разворовывать. Русские же; опасаясь обострения ситуации и вступления вследствие этого в войну Англии и Франции, тоже не рвались вперед, заняв оборонительные позиции. Вначале это объяснялось еще и не слишком приличным состоянием русской армии и почти плачевным — флота. Но после взятия власти в руки Регентским советом и особенно воцарения Федора III в отношении армии и флота были предприняты энергичные меры, общая численность армии была резко увеличена, а ее подготовка и оснащение — приведены в соответствие с требованиями федоровского наказа об армии. Вялотекущая война стала использоваться для тренировки войск и флота в боевых условиях. К 1733 году Россия имела уже почти полумиллионную обновленную регулярную армию и флот, в составе которого находилось более восьмидесяти линейных кораблей. Причем почти половина из них в Средиземноморском, и двадцать два корабля из этой половины были новой постройки. Ну да по уровню промышленного производства Россия к тому моменту давно занимала лидирующие позиции в Европе. Численность промышленных рабочих в России почти сравнялась с численностью таковых в наиболее промышленно развитых европейских державах того времени — Англии, Франции и Голландии вместе взятых, хотя в процентном отношении от общего числа населения Россия им и уступала. Да и уровень технического оснащения русских заводов и фабрик был заметно выше.

Поэтому когда французы и англичане, от которых не укрылись все эти мероприятия, какое-то время поколебавшись между сворачиванием и эскалацией военных действий решились-таки на эскалацию, положение России было уже куда более устойчивым, чем в самом начале русско-турецкой войны. Впрочем, достаточно ли было этой устойчивости, никто пока знать не мог. Ибо и противники предприняли сильные шаги, направленные на достижение своих целей.

Во-первых, в коалицию была втянута Персия, коей пообещали огромные субсидии, поставки оружия и до кучи — прямую торговлю с Европой, ежели она выйдет на побережье Черного моря. Исходя из того, что как минимум все финансы изрядно сократившейся Османской империи давно уже управлялись французами, да и в прямом управлении государством они также играли большую роль, этому обещанию можно было верить.

Во-вторых, к коалиции присоединилась значительно ослабленная, но по-прежнему амбициозная Венеция, коей был обещан когда-то уже принадлежавший ей Крит, а за ней, активно побуждаемые Престолом святого Петра, подтянулись и некоторые итальянские княжества, в том числе и сильнейшее из них — Королевство обеих Сицилий, после Войны за испанское наследство отделившиеся от Испании. Им тоже были обещаны территориальные приобретения — в Греции, а также непременный рост международного авторитета. Ох, на что только не готовы лимитрофы за обещанный рост этого самого авторитета… Единственным успехом русской дипломатии за предвоенный период явилось то, что Священную Римскую империю от вступления в войну удалась-таки удержать. Впрочем, это было скорее следствием общего развития ситуации, чем истинным успехом дипломатии. Заговоры валашской, молдавской и болгарской знати были раскрыты серьезно реорганизованной и укрепленной Государственным советом секретной службой, так что шансы на внутреннюю поддержку планов императора оказались близки к нулю. Изменение же внутренней политики в России, наоборот, вновь породило в православных и славянских землях Священной Римской империи сильные стремления к объединению с Россией. Вследствие чего цесарцы испугались, что в случае вступления в войну против России они тут же получат серию мятежей на своих православных и славянских окраинах, а войска, посланные для их подавления, будут втянуты в сражения с русскими,

В-третьих, Англия и Франция наконец-то решились и сами вступить в войну. Османов, кои весьма оживились при таком известии и тут же протянули руку за новыми субсидиями, уговорили поступиться Критом в пользу венецианцев и Кипром в пользу уже давно облизывающихся на него французов, а также еще Родосом и островами Додеканеса. Турки пошли на это с легким сердцем. Не считая того, что все эти вроде как ранее принадлежавшие им острова еще надобно было отбить у русских, в результате действий намечавшегося союза они рассчитывали вернуть себе куда более лакомые куски — Бурсу и Константинополь! А там — кто может знать планы Аллаха… Англичане же в благодарность за помощь закрепили за собой никому более особенно не интересные Шетленды, Флориш и интересный многим, но ни для кого, кроме гордых бриттов, недостижимый Бомбей. По поводу остального, что появится в процессе будущей, несомненно победоносной, войны, решили договариваться по факту.

На самом деле война была обречена сразу же. В первую очередь финансово. Все воюющие государства, кроме России, начинали войну в долг. Османы все семь лет вялотекущей войны жили только на подачки. Персы без выделенных субсидий были не способны вооружить армию современным оружием, без которого никаких шансов у их армии против русских просто не было. Итальянцы денег просто не имели по определению. Они и к войне присоединились в основном из-за того, что рассчитывали тихой сапой отхватить себе чего-нибудь и, ограбив, поправить изрядно продырявленные бюджеты. Но и у двух инициаторов коалиции дела шли далеко не блестяще. Выданные османам и персам субсидии, которые в основном легли бременем именно на Англию, ввергли ее бюджет в заметный дефицит, бюджет же Франции пребывал в таковом состоянии еще со времен Войны за испанское наследство.

Впрочем, и с военной точки зрения война также больше напоминала авантюру. Несмотря на то, что суммарно выставленные войска превышали общую численность русской армии почти на треть, русская армия была монолитным организмом с гораздо более высоким уровнем слаженности и управления, чем собранные с бору по сосенке армии коалиции. К тому же русские войска превосходили большую часть войск коалиции и по уровню оснащения современным вооружением, и по обученности. Конкурировать с русскими по этим двум едва ли не ключевым позициям могли только английские и французские войска, составлявшие всего лишь третью часть общей армии. Кроме того, русские опирались на широкую систему крепостей и укрепленных позиций, кои удалось создать за семь лет вялотекущей войны, а также на сеть укрепленных портов. Исходя из всего этого, даже будущая атака англичан Большого Тароватого вызывала серьезные сомнения. Возможно, вследствие этих сомнений они и отнеслись благосклонно к идее создания объединенного флота, причем согласились начать действия сего объединения с Средиземного моря. Уничтожение средиземноморского флота поставило бы русских в очень тяжелое положение и изрядно затруднило бы им воплощение в жизнь любых планов по усилению Шетлендской эскадры.

Первым атаке подвергся Крит. Объединенный англо-французско-венецианский флот, включавший и дюжину итальянских и сицилийских разнокалиберных корыт, скорее призванных демонстрировать флаг, чем действительно обладавших заметным боевым потенциалом, подошел к острову и начал бомбардировку фортов Ираклиона, Ханьи и Агиос Николаоса, а затем и высадку войск. Критская эскадра из трех линейных кораблей и шести фрегатов ничего не смогла противопоставить объединенному флоту и осталась в гавани. Особых проблем англичане, французы и венецианцы не ожидали. Им было известно, что переселившиеся на остров казаки могли выставить всего лишь около семи тысяч сабель, а гарнизоны Ираклиона, Ханьи и Агиос Николаоса в сумме не превышали трех с половиной тысяч человек. Остальные же городки Крита вообще не имели гарнизонов. По идее для восемнадцатитысячного экспедиционного корпуса венецианцев, да еще поддержанного флотом, не представляло никакой проблемы полностью взять остров под свой контроль.

Русский флот подошел к Криту спустя пять дней, когда форты портов еще держались (как обычно, голубиная почта русских сработала выше всяких похвал). Однако его численность оказалась заметно меньше, чем ожидалось. Вместо не менее чем тридцати линейных кораблей (точную численность флота союзники установить не смогли, но приблизительно оценили количество линейных кораблей у русских в тридцать — тридцать пять), к Криту подошло всего лишь четырнадцать, при двух десятках фрегатов. Русский флот почти в три раза уступал объединенному. Командующий объединенной эскадрой адмирал Брайс счел это результатом спешки, мол, русские поторопились и бросили к Криту все, что было под рукой, не собрав корабли, находившееся в разгоне, и ухватился за возможность разгромить русский флот по частям. В принципе такое мнение имело право на существование. Русским было необходимо защищать довольно обширные пространства — и Крит, и Родос, и Кипр, и Скирос, и ближние подступы к Дарданеллам, так что ошибка адмирала была объяснимой.

Развернувшееся сражение затянулось на шесть дней. И в его процессе выяснилась азиатская хитрость русских. Русские отнюдь не распылили, а наоборот, заранее сосредоточили свои силы в кулак, поставив все на единственное сражение. Их план опирался на великолепную связь и достигнутое вследствие этого куда более оперативное реагирование на развитие ситуации. Они сумели сделать почти невозможное — наладить голубиную связь не только между берегом и флотом, но даже между эскадрами. Ну да голубиная почта развивалась в России уже более ста тридцати лет… Так что когда основные силы объединенной эскадры, завязав бой ранним утром 3 мая 1734 года, бросились за русскими, отходящими в сторону Киклад, и к вечеру отдалились от Крита на расстояние почти шестидесяти миль, к острову подошла еще одна русская эскадра. Ранним утром 4 мая она атаковала силы, блокирующие остров и запертую в гавани Ираклиона русскую военную эскадру. В этом сражении уже более чем трехкратное превосходство в силах было у русских, даже если не считать запертую эскадру, корабли которой уже через час после начала сражения снялись с якоря, вышли из гавани и атаковали вражеские корабли с тыла. А после быстрого разгрома блокирующей эскадры в Ираклион, в виду которого и были сосредоточены высадившиеся на остров венецианские войска, вошли войсковые транспорты, начавшие высаживать на берег восьмитысячный экспедиционный корпус. После того как корабли русских подошли к берегу в районе лагеря венецианских войск и направили на него жерла корабельных пушек, венецианский корпус, основную часть которого составляли немецкие, швейцарские и далматские наемники, просто выкинул белый флаг.

Когда опьяненный вроде как одержанной победой объединенный флот вернулся к Криту, его ожидал крайне неприятный сюрприз. Победа обернулась поражением. Шесть потопленных и взятых на абордаж русских кораблей, среди которых были один новый линкор, три старых галеона и несколько фрегатов, — потерей девятнадцати своих (кроме эскадры у Ираклиона, блокирующей русскую эскадру, еще шесть фрегатов блокировали порты Ханьи, Агиос Николаоса и критское побережье), причем из этих девятнадцати линкоров было восемь. Армия, коей предназначено было покорять Крит, потеряна. А в виду острова барражировал новый русский флот, почти равный объединенному флоту по числу кораблей. Хотя по числу линейных кораблей и суммарному числу орудий он немного и уступал объединенному флоту, но в этот счет входили и итальянские корыта. Все это, с учетом уже понесенных потерь, а также удаленности портов, где поврежденные корабли могли бы получить помощь, да еще и болтающихся где-то к северу недобитых остатков первой русской эскадры, способных появиться в самый неожиданный момент и ударить в спину, делало перспективы предстоящего сражения слишком туманными. Да и особого смысла в нем не было. Поскольку после потери венецианского экспедиционного корпуса терялся и весь смысл операции в целом, Захватывать Крит было просто некому. Нет, британцы, овеянные славой лучших моряков, могли бы еще рискнуть, да даже и жаждали это сделать, но… практически все потерянные корабли были английскими. Британцы перехитрили самих себя, оставив у острова преимущественно свои корабли, поскольку не видели опасности от уступавшей в мощи оставленным силам почти в четыре раза Критской эскадры и не горели желанием подвергать риску собственные корабли и экипажи в экспедиции, в коей им не светило никаких особенных приобретений. В то время как основные бои с русскими за то, что англичане хотели бы получить для себя, были еще впереди… И потеря еще большего числа кораблей, что при подобном раскладе было бы практически неизбежным даже в случае полной и безоговорочной победы объединенного флота, а сие при такой расстановке сил было весьма сомнительно, могла окончательно похоронить все их планы по Шетлендам и Флоришу, и уж тем более — Бомбею. Поэтому на совете объединенного командования, собранном адмиралом Брайсом, британцы скрипя зубами также высказались за отход.

Объединенный флот, простояв у Крита в виду русской эскадры полтора дня, в полдень 6 мая начал поднимать паруса и разворачиваться в сторону Италии. Но было уже поздно. На северо-западе появились неизвестные корабли, кои решительно двинулись на пересечение избранного объединенным флотом курса. Это приближалась ранее оторвавшаяся от объединенного флота и ушедшая в сторону Киклад первая русская эскадра.

Памятуя о всех высказанных на совете командования аргументах, адмирал Брайс принял решение прорываться. Сражение началось атакой северной русской эскадрой отходящего объединенного флота, уже через час поддержанной и остальным русским флотом. Причем основное внимание при обстреле русские отчего-то уделили парусам и остальному бегущему такелажу вражеских кораблей, всячески избегая подходить к противнику совсем уж близко. В чем причина подобной тактики, стало ясно после захода солнца.

Как выяснилось, еще до подхода объединенного флота критяне вывели множество судов из своих портов и спрятали их в укромных бухтах на западном побережье острова. Туда же передислоцировались и почти шесть тысяч казаков, а также три тысячи присоединившихся к ним греческих добровольцев. Утром 6 мая они, загрузившись на шхуны, пинасы и иные небольшие суденышки, вышли в море и, пользуясь превосходством своих легких судов в скорости хода, обогнули противостоящие друг другу эскадры. А после захода солнца приблизились к уходящим на остатках парусов кораблям объединенного флота и пошли на абордаж, атакуя в первую очередь корабли, идущие в авангарде отступающего флота. Русские же в этот момент прибавили парусов и, сблизившись вплотную, атаковали замыкающие корабли.

Вследствие того что русские сознательно сосредоточили огонь всего лишь на трех десятках замыкающих кораблей, опасаясь случайными ядрами повредить утлые суденышки своих соратников, части объединенного флота удалось-таки ускользнуть. Но это были жалкие остатки, к тому же в основном английские корабли, немедленно уведенные в Плимут.

К началу лета 1734 года русский флот полностью воцарился на Средиземном море.

К августу 1734 года венецианцы были выбиты с Ионических островов, население которых, состоящее по преимуществу из греков, тут же приняло русское подданство. А несколько десантных операций флота на значительном по протяженности участке итальянского побережья от Венеции до Генуи привели к выбытию из войны всех итальянских княжеств, а также Венеции и Королевства обеих Сицилий. Изъятые из подвалов итальянских банковских домов ценности изрядно пополнили не только золотой и серебряный запас русской казны, но и дарохранительницы московского Собора всех святых апостолов. И эта война, из всех участвующих в ней европейцев наиболее дорого обошедшаяся именно итальянцам, как раз менее всего виноватым в ее развязывании, навсегда отбила у них охоту воевать с русскими.

Атака английским флотом Флориша и Большого Тароватого, не говоря уж об экспедиции к Бомбею, вследствие потери в Средиземноморье большого числа боевых кораблей оказалась невозможной. Флот гордой Британии оказался столь ослаблен, что создалась угроза бомбардировки русскими кораблями портов самой Англии — Бристоля, Ливерпуля и даже Лондона, что неминуемо привело бы к чрезвычайным трудностям в английской экономике.

На турецком фронте в 1734 году все обстояло по-прежнему. Османы снова предприняли попытку осадить Бурсу, снова получили по зубам и снова привычно побежали с протянутой рукой к французам и англичанам. Но тем было не до османов. У французов дела оказались в столь расстроенном состоянии, что непонятно было, как из него выбираться. Потеря флота, молниеносный выход из войны всех итальянских союзников, переход британцев в глухую оборону и абсолютное воцарение в Средиземноморье русского флота привели к тому, что все планы французов относительно летней кампании 1734 года рухнули. Ни в Средиземноморье, ни даже на Балтике при отсутствии господства флота действовать было нельзя. Все набранные под летнюю кампанию войска просто проедали бюджет, которого и так не было. Усугубляло ситуацию абсолютное прекращение вследствие господства русских. на Средиземноморье левантийской торговли. А у англичан никаких планов в Средиземном и Черном морях на эту войну не было изначально. Ну кроме отвлечения внимания российского флота от мест оперирования флота английского. У турок же для выполнения задач, способных хоть как-то помочь французам, не было никаких ресурсов. Так что от османов просто отмахнулись впервые за последние годы.

Иным образом сложились дела с Персией. Фактический правитель Персии Надир-хан, правящий от имени малолетнего Аббаса III, решил сполна воспользоваться представившимся шансом округления земель и захвата новых торговых маршрутов. Тем более что после бесед с французским и английским посланниками и получения от них внушительной суммы у него сложились превратные представления о возможностях своих союзников и состоянии дел у русских. Впрочем, вялотекущая русско-турецкая война дала к этому определенные основания… Наступление иранцев в Закавказье началось весьма энергично. Кроме того, они попытались развернуть боевые действия и на Кавказе, отправив экспедиционный корпус в 11 тыс. человек в Дагестан, где, как планировалось, к нему должно было присоединиться еще не менее 20 тыс. единоверцев.

Русская закавказская армия к тому моменту насчитывала около 28 тыс. человек и состояла в основном как раз из ополчений народов Кавказа и отрядов мингрельских, осетинских и картлийских князей. Вследствие чего по уровню боевой выучки и оснащения современным оружием серьезно уступала регулярной армии. Удар более многочисленного, почти шестидесятипятитысячного иранского войска не застал ее врасплох, но силы были не равны, и эта армия, несколько задержав противника у Чылдыра и Ахалцихе, начала медленно отходить в сторону Сухум-Кале. Где и закрепилась к началу декабря 1734 года.

В Дагестане же персы продвинулись на север до Тарки, после которого уткнулись в старые казачьи укрепления и остановились. Была и еще одна причина — на западе они увязли в ожесточенном сопротивлении уже почти поголовно окрещенных вайнахов и пришедших к ним на помощь черкесов, а также других крещеных народов Кавказа. Да и в самом Дагестане все было не так радужно. Многие роды, особенно установившие плотные экономические отношения с русскими, например те же угбуган, коих персы называли зерихгеран, а тюрки — кубачи, что в переводе означало одно и то же — кольчужники, не только не присоединились к иранскому экспедиционному корпусу, но и вступили с ним в вооруженную борьбу. Так что вместо планируемых 20 тыс. таркинскому шамхалу удалось набрать для усиления иранского корпуса всего около 7 тыс. человек, которые, впрочем, были весьма ненадежны.

Кампания 1735 года оказалась последней в эту войну. Вследствие полного господства русского флота на море, весной 1735 года отбившего у англичан Гибралтар и запершего вход в Средиземное море английским кораблям, и отсутствия совместных границ между Россией и ее противниками никаких особенных боевых действий в Европе не предвиделось, и основные силы русской армии были сосредоточены на Кавказе. За зиму Закавказская армия не просто пополнилась личным составом и артиллерией, а превратилась в настоящего монстра. На Кавказ дополнительно было переброшено почти 60 тыс. регулярной пехоты и почти столько же регулярной и вассальной конницы. Так что когда к Сухум-Кале подступила иранская армия, зимовавшая в Грузии (и изрядно там порезвившаяся), она была буквально размазана подавляюще превосходящим ее противником. Достаточно сказать, что она попала в окружение двух частей русской армии, каждая из которых превосходила ее численностью. Не говоря уж о боевой выучке, оснащении и престо подавляющем превосходстве в артиллерии.

К середине мая русские вернули себе Чылдыр и Ахалцихе, к середине июля захватили Ереван и Тбилиси, в очередной раз наголову разгромив спешно собранные войска персов, основу которых впервые за долгие десятилетия составило ополчение кызылбашских племен (ну не было больше у Надир-хана других войск), после чего русская армия разделилась на три корпуса численностью 20 тыс., 65 тыс. и 45 тыс. человек, которые двинулись в наступление но расходящимся направлениям. В результате в конце сентября первый корпус, за счет присоединения отрядов мгновенно восставших грузинских и армянских княжеств выросший до 35 тыс. человек, взял под свой полный контроль Гаджу, Карабах и Ширван. Остатки дагестанского экспедиционного корпуса персов через некоторое время престо исчезли — частью разбежались, частью были вырезаны вчера еще вроде как союзными горцами, мгновенно уловившими, откуда дует даже не ветер, а настоящий ураган.

Второй, также округлившийся до 70 тыс. человек, очистил от иранских войск и администрации Ван, Нахичеван, Урмию, Азербайджан и Гилян, уже даже не громя, а этак лениво отмахиваясь от иранских отрядов, отчаянно бросаемых ему навстречу Надир-ханом. А третий захватил Эрзурум и Трабзон, продвинувшись по побережью Черного моря аж до Синопа. На западе Османской империи русские взяли Зангулдак и Анталью и вплотную подошли к Анкаре. А также осуществили десантную операцию в Палестину, вернув под христианскую руку град Господень — Иерусалим.

Для османов это оказалось последней каплей. Ну вместе с прекращением финансирования от французов и англичан. Так что под Рождество 1735 года между турками и русскими было подписано перемирие, по которому граница русских владений в Азии закреплялась по принципу — кто чем владеет в данный момент. Ну почти… Русские пошли навстречу османам, отодвинув границу на полсотни верст от стен Анкары, еще с прошлой войны являющейся новой султанской столицей, но взамен выторговали себе полосу побережья Черного моря, которая позволила установить прямую сухопутную связь между занятыми русскими Зонгулдаком и Синопом. Черное море окончательно превратилось в Русское озеро.

1736 год ознаменовался дипломатическими битвами. Военные же действия продолжились только в Иране. Впрочем, уже к июлю, потеряв еще и Мазендаран и обнаружив русские осадные пушки у глинобитных стен Тегерана, не способных противопоставить им что-либо, и не получив от французов и англичан ничего — ни денег, ни оружия, ни войск, Надир-хан также пошел на заключение перемирия.

Попытка французов и англичан втянуть русских, так сказать, в пакетное заключение мира со всеми сторонами Османской коалиции, провалилась. Русские резонно заметили, что между ними, венецианцами и Королевством обеих Сицилий мир уже заключен. Да с остальными итальянскими княжествами тоже. Ну еще бы, те настолько боялись выкатывания русскими каких-нибудь контрибуций или территориальных претензий, что едва русские заикнулись о том, что при немедленном заключении мира ничего подобного не будет, как итальянцы тут же подписали мирный договор. Так что, заявили русские, ни о каком единстве коалиции и совместных выдвинутых условиях они говорить не намерены. А ежели османы или персы не стремятся к миру, то русские, пожалуй, склонятся к денонсации договоров о перемирии… И те и другие мгновенно согласились подписать мир на русских условиях. После чего русские, потерев руки, развернулись к англичанам и французам.

Договоры с Францией и Англией были достаточно милостивыми. Никаких аннексий и контрибуций. Одно маленькое «но»: права подданных Российской империи на беспошлинную торговлю во всех английских и французских портах как обеих метрополий, так и их колоний. И все. Но от этого «всего» и французы и особенно англичане клацнули зубами. Их-то купцам таких прав на территории Российского государства предоставить никто и не подумал. Но делать было нечего. Франция просто не выжила бы без возобновления левантийской торговли, а возобновить таковую возможно было только лишь после заключения с русскими мира. Дела англичан были чуть лучше. Но только лишь если сравнивать их с французами. Потому что если англичане должны были к исходу 1736 года, прибегнув к чрезвычайным займам и наделав долгов, в основном восстановить флот (французам вследствие гигантского долга, который к концу правления Людовика ХIV достиг умопомрачительной суммы почти в два миллиарда ливров и с того времени еще и увеличился, это не светило), то русские свой флот нарастили. По численности кораблей русский флот превышал английский уже на сорок процентов. И с учетом приличного состояния русских финансов, почти десятикратного превосходства населения и более чем трехкратного уровня промышленного производства воевать с Россией в одиночку Британия не могла. Союзников же, готовых ввязаться в столь безумную эпопею, на горизонте не наблюдалось.

Дальнейшее правление Федора III, пришедшееся на 1736–1771 годы, прошло практически без войн. Во всяком случае, с внешними врагами. И относительно спокойно. До конца его правления налоги в государстве не повышались и вследствие экономического роста и повышения уровня доходов населения снова оказались самыми низкими среди всех европейских стран. Что, во-первых, вызвало бурный рост экономики и во-вторых, привело к образованию новой волны переселенцев в Россию из европейских стран, В основном из немецких протестантских княжеств и южных, православных и славянских владений Священной Римской империи, а также из Дании, Швеции и Голландии. Но и из Франции, Италии, Испании и даже Шотландии и Ирландии тоже. Все переселенцы, как. это делалось при Федоре Великом (пиетет царя к своему великому прадеду сохранился до его последних дней), расселялись в максимальном отдалении друг от друга. Даже евреев удалось заставить не селиться кучно. Вследствие увеличения числа населения к 1770 году до почти ста семидесяти миллионов человек, более двадцати миллионов из которых жили в заморских колониях, бюджет России оставался просто в блестящем состоянии. И это несмотря на то что суммарная численность вооруженных сил России к 1770 году достигла миллиона человек. В регулярной армии состояло шестьсот пятьдесят тысяч штыков, флот располагал двумястами пятьюдесятью тысячами матросов и офицеров, в том числе из гарнизонов береговых крепостей, казачьи же и вассальные подразделения суммарно давали еще около ста тысяч человек. Потери контингентов вассальных народов в двух последних войнах были наиболее значительными. Впрочем, снижение численности населения в этих местностях вследствие этих потерь с лихвой компенсировалось русскими переселенцами.

Основные же военные расходы во время царствования царя Федора были направлены на окружение России кольцом мощных крепостей. Этим он как бы показывал остальному миру, что никуда более расширяться Россия не планирует. Все крепости, заложенные еще его прадедом, были реконструированы, а всего, в основном на западных и новых южных границах страны, было построено и коренным образом перестроено более пятисот крепостей. Еще девяносто таковых были построены и перестроены в зоне ответственности флота в портах и важных проливах, причем две трети из этого числа в Заморье и на Западном побережье Американского континента.

Несмотря на первоначальное желание царя восстановить все по воле и закону его великого прадеда, практически никакой массовой отмены изменений, произошедших при отце Федора III Борисе II, не случилось. И дворянские титулы, и порядок их наследования и наследования прав на поместье, и система комплектования армии, и многое другое осталось таким, каким их сделал граф Салуццо. Реставрация порядков времен Федора Великого не пользовалась в среде дворянства заметной популярностью, и ее попытка могла вызвать слишком негативную реакцию широких дворянских масс. Так что решили все оставить как есть, но наполнить введенные порядки новым, а вернее, прежним содержанием. Дворянство — служилое сословие и должно служить, ну и так далее… Однако кое-что все-таки удалось вернуть.

Так, раздача больших земельных имений практически прекратилась, что с учетом конфискации большинства наиболее крупных земельных дач времен Бориса II, вследствие того что их собственники были признаны государственными преступниками, вновь заметно сократило число крупных землевладельцев в стране. В распоряжение государя, то есть казны, вернулось почти миллион десятин земли, что отрицательно сказалось на распространении наиболее потогонной фольварковой системы. Зато начали набирать силу процессы укрупнения крестьянских хозяйств, основанные на запущенном еще в прошлое царствование механизме купли-продажи земли… ну или, вернее, прав распоряжения ею. Поскольку владельцем земли по все тому же закону Федора Великого все равно оставался русский государь. Несмотря на все усилия графа Салуццо, ему не удалось убедить Бориса II отменить это положение закона. Однако, как- выяснилось, оно ничуть не мешает развитию экономики. А вот расширение прав распоряжения землей на крестьян, а также на посадских и торговое сословие, очень даже ей способствует.

Поправки в земельное уложение, предоставляющие такое право, были внесены в 1755 году. Одновременно в этом уложении был окончательно закреплен отказ от практики массового испомещения дворянства, которая стала сворачиваться еще во времена графа Салуццо. Поскольку теперь дворянские поместья уже законодательно объявлялись пожизненным наследуемым дворянским владением, а не платой за службу, а все военнослужащие получали солидное денежное содержание. Впрочем, кое-какие привилегии у дворян как в отношении уже имеющихся в их распоряжении земельных поместий, так и в некоторых других все равно остались. Так, все дворяне сохраняли полное освобождение от земельного налога на свои родовые поместья, размер которых, однако, не должен был превышать двадцати четей. За остальное платили в полном объеме. А срок обязательной дворянской службы был сокращен до семи лет. Все остальное — только по желанию. В царевых же вотчинах, разбросанных по множеству климатических зон, на базе бывших фольварков по примеру времен Федора Великого были образованы большие многопрофильные хозяйства, в которых развернулась большая селекционная работа и работа по развитию агротехнологий и механизации сельскохозяйственного производства.

Ставшие модными во времена правления Бориса II чулки и панталоны, а также кружева, манжеты и иные излишества в одежде снова, и на этот раз окончательно, ушли в прошлое. Военная форма, в тот же период начавшая очень сильно походить на французскую, введенные для солдат парики и треуголки вместо касок тоже были преданы забвению. Однако русская армия не стала выглядеть менее нарядно — утраты в фасоне и покрое были компенсированы сохранением и даже приумножением в военной форме богатства расцветок.

Мода на французский. язык также ушла в прошлое, и русское дворянство снова стало изъясняться на родном языке. Впрочем, традиция времен Федора Великого, состоящая в том, что настоящий русский дворянин, примером которого являлся выпускник царевой школы, должен владеть не менее чем пятью иностранными языками, снова воцарилась в обществе. Даже слово специальное появилось-«царевчий». Причем обозначало оно не столько даже дворянина, сколько человека с определенным уровнем образования и развития и придерживающегося строгих моральных установок, как то: честность, верность слову, служение стране и государю и непременное противодействие несправедливости. Так что с образованностью и моральной мотивацией русского дворянства все обстояло благополучно…

И наоборот, русский язык стал очень модным в Европе. В Германии, Италии, Швеции, Дании и даже Франции и Великобритании не только аристократия, а вообще практически весь образованный слой населения почти поголовно владели русским. Ну да еще бы… при том иммиграционном потоке, который устремился в Россию, владение языком было залогом успеха в обустройстве на новом мес-те. А поток был большим. Причем в Россию ехали все — и бедные, и зажиточные, и богачи. Как было подсчитано впоследствии, за годы правления Федора III в Россию переехало около трети торговых и банковских семей Европы, контролирующих почти половину всего финансового оборота континента. И неудивительно — таких возможностей для бизнеса в те времена не предоставляло ни одно государство Европы. Достаточно сказать, что объем внутреннего рынка России к этому моменту уже превышал объем внутреннего рынка всей Европы. Кроме того, купцы русского подданства имели возможность оперировать на рынках Англии, Франции (принужденных к этому по условиям мирного договора), а также большинства прибалтийских стран и части итальянских княжеств беспошлинно, купцы же большинства этих стран такой возможности на рынках России не имели. Так что перед очень многими торговыми и банковскими домами Европы во весь рост встал выбор — либо разоряться, либо менять подданство. И многие поменяли…

Продолжала активно развиваться культура. В городах строились оперные и драматические театры, организовывались: картинные галереи, музеи и публичные библиотеки. Хотя от финансовых безумств времен Бориса II, когда на одну постановку в московской Царевой опере способны были ухнуть стоимость целой эскадры линейных кораблей, не осталось и следа. Более того, государство взяло на содержание всего лишь десять театров по всей стране. Остальные должны были жить сами по себе. Впрочем, от этого никто особенно не страдал. В России уже было столько богатых людей, что поиск спонсоров не слишком обременял владельцев театров.

Развивался и массовый спорт. Кроме уже известных всему миру игр, введенных Федором Великим в подготовку армии и вследствие этого получивших массовое распространение, которые назывались пинач, кидач, таскач и скакач, а также традиционного русского кулачного боя один на один и стенка на стенку, появились и новые, по большей части занесенные из-за рубежа — английский крикет, французская игра в мяч и так далее. Окончательно оформились правила русской «подлой схватки», ставшей в России аналогом дворянской дуэли. Традиционные дуэли на холодном оружии и пистолетах запретил еще Федор Великий, заявив: «Неча дворянам друг дружку оружьем убивати. Дворянин сам оружье немалое, вот пущай впусте и дерутся. Но не до смерти. Кому русского дворянина убивати — и без того найдется. Врагов у Руси немало…~

В 1737 году Яков Праведник при полном непротивлении греков и даже некотором восторге части греческого населения занял престол Константинопольского патриарха взамен скончавшегося святейшего Сергия. Поскольку в пределах границ Московского государства сосредоточились церкви, возглавляемые уже шестью православными патриархами, а также их престолы, под руководством патриарха Якова был создан особый орган управления всей православной церковью — Великий Синод. Пользуясь могуществом русской державы, святейший Яков, позднее канонизированный в качестве святого и захороненный в Святой Софии Константинопольской, сумел привлечь в него руководителей всех автокефальных православных церквей мира. В том числе из стран, господствующей религией в которых было мусульманство. Возражать внешне кроткой просьбе бывшего «русского Ришелье», как его прозвали во Франции, никто из мусульманских правителей не осмелился. Ибо в противном случае одним не очень добрым утром из окон дворца можно было обнаружить не привычный вид, а грозные силуэты русских линейных кораблей с открытыми пушечными портами…

Кроме того, с 1739 года на территории России было запрещено строить церкви и иные культовые сооружения для отправления любых иных, кроме православных, служб и обрядов. Это вкупе с распространением на всей территории страны специального налога на мусульман, равного подобному же налогу, который взимался с христиан в Османской империи, вызвало заметный отток населения с вновь присоединенных территорий Закавказья. Однако уже через двадцать лет, когда самые непримиримые уехали, а экономическая выгода проживания в русском государстве стала очевидной, отток прекратился, даже сменившись некоторым притоком. Старые-то мечети никто не разрушал, так что при наличии вокруг них мусульманского населения мест для молитв и совершения иных обрядов хватало. Впрочем, приезжающих из мусульманских государств было немного, ибо на территории Османской империи и Ирана муллы вели тотальную пропаганду против русских гяуров, запугивая население страшными мучениями, коим подвергаются правоверные на территории государства неверных. Этот запрет просуществовал аж до 1864 года, будучи отменен только при принятии Александром Законотворцем первой русской конституции, провозглашавшей абсолютное равенство подданных императора перед законом вне зависимости от национальности, пола и вероисповедания.

Во всех вновь присоединенных землях спешно учреждались, а вернее, восстанавливались православные епархии. Ну так это объявлялось. Ведь когда-то эти земли входили в состав великой Византийской империи ромеев. Впрочем, было и отличие — все вновь восстановленные епархии и монастыри не возвращались в состав Константинопольской патриархии, а включались в состав Московского патриархата. К окончанию служения Якова Святого Московская православная церковь по числу приходов и прихожан превосходила все родственные православные церкви вместе взятые раза в три-четыре. Особых трений это не вызвало. Во-первых, сводная статистика была в распоряжении только лишь Вселенского и Московского патриархов, а про Московский патриархат и так было известно, что он самый сильный и многочисленный, так что о масштабах явления никто особенно не подозревал. И во-вторых, греки были вполне удовлетворены формальным главенством своего патриарха, а остальные патриархи — достаточно немалым приростом собственной паствы. Включение оформляемых ими земель в состав России привело к значительному снижению смертности и росту населения как вследствие прекращения гонений и повышения уровня жизни, так и вследствие доступа к наиболее передовой в мире русской системе медицинского обеспечения. Причем все строящиеся либо восстанавливаемые на вновь присоединенных или бывших православных землях монастыри, как правило, принадлежали к «особливому списку». И вообще, таковых в составе Московского патриархата уже было едва ли не треть. Впрочем, уровень образования и богословской подготовки насельников остальных монастырей благодаря активному обмену монахами с монастырями «особливого списка» также был довольно высок.

Общее число монастырей в старых европейских губерниях страны, в Сибири и на Дальнем Востоке практически перестало расти, а численность насельников в этих монастырях даже начала сокращаться. Одной из основных причин было то, что во времена графа Салуццо государство резко сократило поддержку монастырей и даже провело частичную секуляризацию церковных земель. И хотя при Федоре III эта поддержка была восстановлена, но не везде, и далеко не в полном объеме. Наиболее активно государство вкладывалось в развитие церкви только на вновь присоединенных землях. В старых же губерниях, как считал царь, церковь должна была зарабатывать своим авторитетом. Причем подобная позиция государя имела полную поддержку Вселенского патриарха Якова, огласившего в своем «Послании к несущим Слово», что церковь держится любовью прихожан и их радением. А ежели она не способна вовлечь своих прихожан в духовную жизнь, стать для них необходимой, важной и насущной, то есть такой, какую они будут поддерживать и без любого принуждения да государева радения — то такая церковь и не нужна никому.

Вообще, авторитет патриарха и Великого Синода за время служения Якова Святого поднялся на небывалую высоту. В стране установилось едва ли не подобие двоевластия, когда царь правил в Москве, а патриарх — в Константинополе. Впрочем, именно подобие. Вселенский патриарх Яков до самой своей кончины в 1754 году оставался не только верным другом своего воспитанника, но и его верным слугой.

Кстати, именно в это время произошло окончательное оформление структуры мировой православной церкви. Главой всех право-славных мира и Великого Синода снова утвердился Вселенский патриарх, чей престол располагался в Царьграде. Самым же влиятельным, несмотря на формально последнее старшинство, стал Московский патриарх, который, однако, всегда полностью поддерживал Царьградского. Ну еще бы, по негласному, но неукоснительно соблюдаемому правилу во Вселенские патриархи теперь мог быть интронизирован только тот, кто хотя бы некоторое время служил в лоне церкви Московского патриархата, либо просто выходец из нее.

При Якове Святом был нанесен сильнейший удар по папству благодаря серии публикаций, начатой трактатом Лоренца де ла Валла «О даре Константина». На этом даре в основной своей части и основывался примат власти пап. Константин Великий при крещении его папой Сильвестром и вместе с тем при исцелении от слепоты, которою он был поражен перед этим, будто бы подарил папе знаки императорского достоинства, Латеранский дворец, город Рим, Италию и все западные страны. Свою же резиденцию первый христианский император Рима перенес в восточные страны как раз на основании того, что главе империи не подобает жительствовать там, где пребывает глава религии. Наконец он предоставил римскому папе главенство как над четырьмя кафедрами — Александрийской, Антиохийской, Иерусалимской и Константинопольской, так и над всеми христианскими церквами во всей вселенной.

В своем же сочинении Валла в строгом соответствии с правилами логики доказал недостоверность «Константинова дара», во-первых, самого факта дарения и во-вторых, документа — источника, на котором факт основан. Он указал на молчание об этом факте всех историков, на отсутствие нумизматических подтверждений, на психологическую невозможность такого отказа, на его юридическую незаконность, наконец, на то, что папа в соответствии со Священным Писанием с его идеалом нестяжательства был обязан отказаться от этого дара, даже если бы он был сделан. Ну и разобрал сам документ с точки зрения филологии, истории, географии и так далее, указывая на его нелепости, на неправильный, «варварский» латинский язык документа и т. д.

Валла написал свой трактат еще в 1440 году, а впервые он был опубликован в 1517 году Ульрихом фон Гуттеном, но широко не публиковался. А в католических странах он вообще был практически вне закона. Яков же Святой повелел опубликовать этот трактат на испанском, итальянском, польском, немецком, венгерском и французском языках огромным тиражом в три миллиона экземпляров и просто раскладывать на скамьях, парапетах, ступенях лестниц припортовых и иных городов, в которых появлялись распространители. И содержание документа, и, главное, метод его распространения произвели настоящий шок во всем христианском мире. Последующие публикации, раскрывавшие подробности жизни пап эпохи Возрождения, с примерами прелюбодеяния, убийств политических противников и массы других неприглядных фактов, вызвали настоящий ажиотаж, позволив распространителям следующих выпусков еще и неплохо заработать. Сведения были добыты как царской секретной службой, так и монахами из монастырей «особливого списка», еще с середины ХVII века входившими в состав всех русских зарубежных миссий и все прошедшее время скромно копавшимися во всех доступных архивах различных итальянских, и не только, монастырей и приходов.

Эти публикации прекрасно наложились на поднимающуюся в Европе антиклерикальную волну, энергично поддерживаемую просветителями и вызвавшую к жизни публикацию в Европе массы антипапистских памфлетов и серьезных, а также любительских исследований о роли и месте в истории Европы католичества вообще и религии в частности. Впрочем, Россию эти антирелигиозные метания затронули мало. Здесь авторитет церкви был высок — благодаря Якову Святому и упорным слухам о том, что именно монахи монастырей «особливого списка» оказались причастны к отстранению от власти графа Салуццо, почитавшегося в народе за «самого Сатанаила» либо нового «колдуна-Самозванца», коего латиняне попытались очередной раз навязать православным. Да и память об откровениях Федора Великого в народе пока еще не изгладилась, так что все нападки на религию в Европе в России приветствовали, но не считали относящимися к православной церкви. Дескать, у латинян и остальных вера-то подлая, лживая, а как все это раскрылось, так и досталось им поделом.

К тому же Русская церковь не запятнала себя процессами над учеными и сожжением несогласных на кострах. Наоборот, Федором Великим были заложены традиции сотрудничества церкви и науки, неукоснительно соблюдаемые обеими сторонами. Вследствие чего и приехавшие из Европы ученые, даже воинствующие антиклерикалы, в России быстро успокаивались.

Иезуиты, после заключения мира неустанно трудившиеся над проектами по ослаблению России и очернению православия, оказались принуждены бросить ну или как минимум изрядно сократить силы, направляемые на сей неблагодарный труд, и обратить свои основные усилия на спасение остатков католичества.

Пристойное состояние финансов позволило Федору III вернуться к практике поощрения заселения лежащих впусте земель. И хотя закончившееся в 1750 году освобождение от налогов новых переселенцев в колонии не было продлено, царь обратил внимание на заселение южных степей своего государства. В 1745 году вышел царский указ о таком же двадцатилетнем освобождении от налогов и денежной субсидии любой крестьянской семье, решившей переселиться в башкирские, казахские, киргизские или ногайские степи. Субсидию можно было получить либо деньгами, либо натурой — сельхозорудиями, семенами, солью и скотом, либо частью так, частью этак. На такую же субсидию могли рассчитывать и кочевники, решившие перейти к оседлому образу жизни. Но для них это означало резкое изменение всего привычного уклада. Поэтому следующие несколько десятилетий степняки периодически устраивали восстания, в 1758 году даже вылившиеся в Степную войну, которая потребовала привлечения почти 50 тыс. регулярных войск. А окончательно волнения прекратились только к началу ХIХ века, когда число кочевых башкир, казахов, киргизов, ногайцев и иных народов упало до крайне незначительной доли по отношению к оседлым представителям этих народов. Которые к тому же в подавляющем большинстве исповедовали православие. Как следствие — к концу правления Федора III южные границы земель, активно осваиваемых русскими поселенцами, сдвинулись до Тянь-Шаня и Алтая.

Кстати, благодаря этому проекту в южные степи переселилось большое число валахов, болгар, молдаван, грузин, армян, азербайджанцев и даже греков. А также, вот ведь удивительно, турок и курдов с вошедших в состав русского государства по итогам последней войны азиатских территорий. Последних не остановило даже отсутствие мечетей и запрет на их строительство, так как эти окраины страны жили пока намного беднее ее старых губерний, и предложенные льготы и вспомоществования в их глазах выглядели куда как привлекательнее, чем в глазах крестьян из центральных областей. Из почти десяти миллионов человек, воспользовавшихся программой переселения, переселенцев с окраин было едва ли не четыре с половиной миллиона — почти половина! В то время как доля населения этих земель в общем населении страны не превышала одной тридцатой. А если считать только население континентальной России — то одной двадцать шестой.

Кроме того, произошло окончательное оформление казачьих земель. В 1759–1765 годах были ликвидированы Приднестровское, Запорожское, Донское, Терское и Яицкое казачьи войска, зато вновь образованы — Юго-Каспийское и Притибетское. Хивинское, Кокандское и Бухарское ханства оказались практически в окружении земель, заселенных русскими. В последующие сто лет это привело к ползучей ассимиляции населения этих земель. В России оформились четыре казачьих войска — Дальневосточное, в которое вошли казачьи земли Присуигарья и остров Эдзо, Эгейское, объединившее в себе казаков Придарданельского войска и войск с островов Эгейского моря, и два вновь образованных. Всем казакам России было объявлено, что уж эти земли, кои они ныне занимают, передаются им теперь «на веки вечныя».

Был серьезно укреплен научный и образовательный потенциал страны. К 1750 году в стране имелось уже шестнадцать высших учебных заведений. Кроме Федоровских университетов и академий, а также таковых, открытых за время правления отца действующего монарха — Бориса II, были открыты Афинская академия, сразу же получившая почетное наименование Платоновской, Бухарестский университет, Царево-Борисов университет и Крымская академия, разместившаяся на территории дворцового комплекса графа Салуццо. Общее число студентов в стране перевалило за двести тысяч человек. В это же время в России прошла. и школьная реформа, в результате которой появилась сеть четырехклассных начальных школ, доступных всему населению страны, и пятилетних гимнасиев, представляющих собой школы второй ступени, в которых можно было продолжить обучение. Кроме того, в ранг школ второй ступени были переведены и ремесленные училища, в том числе и дьячьи школы, также ставшие именоваться ремесленными.

Преподавание во всех школах и высших учебных заведениях было организовано на русском языке, так что уже через шестьдесят лет практически все население страны вне зависимости от национальности и вероисповедания владело русским языком совершенно свободно и не испытывало никаких проблем с получением качественного высшего образования. Число царевых школ увеличилось до пятидесяти. И это было последнее расширение сети этих престижнейших учебных заведений в их истории. Кстати, именно тогда среди выпускников царевых школ появилась традиция носить на безымянном пальце стальное кольцо с отличительным знаком школы и годом выпуска. Совершенно понятно, что отличительным знаком старейшей из них — Белкинской стала белка, а ее выпускников стали именовать «векши», по аналогии с древнерусским названием этого зверька. Выпускники же высших коммерческих училищ в подражание выпускникам царевых школ тоже начали носить кольца, но не стальные, а серебряные, подчеркивая свою принадлежность к торгово-финансовому сословию. А выпускницы царицыных школ, число коих также возросло до пятидесяти, — медные. Кстати, многие европейцы удивлялись, почему на пальцах блестящих русских красавиц, принадлежащих к самым знатным и богатым русским фамилиям, среди золотых перстней с бриллиантами и изумрудами, великолепно сочетающихся с роскошными гарнитурами с этими же камнями, почти всегда поблескивает скромное медное колечко.

Царь Федор восстановил во всех царевых школах телесные наказания, произнеся известную фразу: «Не поротый — не дворянин». Так что впоследствии, когда телесные наказания детей в учебных заведениях уже были отменены на всей территории страны, эти школы еще долго яростно отстаивали свое право на них.

За время правления Федора III сильное развитие получила и транспортная инфраструктура страны. В 1755 году на кафедре химии Даниилградской академии были разработаны технологии производства цемента, и к 1762 году все царевы дороги, строительство которых было начато еще Федором Великим и с разной степенью интенсивности продолжалось все прошедшие годы, получили мосты через реки, которые они пересекали, вне зависимости от их ширины и полноводности. К 1767 году было полностью закончено объединение всех рек, озер и морей на территории страны в единую транспортную систему, что способствовало широкому распространению паровых речных судов. Это вкупе с наличием разветвленной сети царевых и построенных по их образу и подобию губернских дорог поначалу привело к пренебрежению постройкой железных дорог, которые после запуска первой общественной железной дороги в Саутгемптоне в 1758 году активно строились в Англии, а затем и по всей Европе. В России же они еще почти двадцать лет строились только в виде грузовых путей для доставки руды и угля на заводы и фабрики либо внутризаводской и внутрипортовой сети. Все же деньги, выделяемые казной на развитие транспортной инфраструктуры страны, уходили на строительство каналов, портов и обычных дорог. Так, например, в 1750–1769 годах были построены три царевы дороги, соединившие с Москвой столицы всех вновь присоединенных земель, а также кругочерноморская царева дорога, имевшая разрыв только в районе Босфора, через который грузы и людей переправляли паромами.

И вообще, в эти годы Россия всей Европе представлялась этакой «землей обетованной». Впрочем, не только Европе, но и самим русским тоже. Маркиз де Тремон, изрядно попутешествовавший по России в 1761–1765 годах, свидетельствовал: «Русские непоколебимо уверены, что их вера, традиции и вообще образ жизни являются наиболее предпочтительными в мире. Поэтому, куда бы ни занесла судьба русского человека, он первым делом строит себе дом, затем ставит рядом церковь, баню и школу. После чего начинает обустраивать-вокруг себя Россию. Ибо только в ней он чувствует себя покойно и комфортно»

В Европе между тем продолжали греметь войны, однако их интенсивность была не очень высока. Заметно меньшая налоговая нагрузка и общность веры постоянно привлекали к России взгляды православных земель Священной Римской империи, заставляя императоров удерживать своих православных подданных в составе империи различными уступками и льготами. Что отнюдь не шло на пользу бюджету. Односторонняя беспошлинная торговля русских купцов, довольно сильно ударившая по доходам Англии и Франции, также не позволяла им выделять на содержание армии и флота сколь-нибудь значительные средства. Так что войны были короткими, велись небольшими армиями, а все государства Европы испытывали постоянный дефицит средств на военные расходы. А некоторые и на все насущные нужды. Вследствие этого Франция, например, пришла к 17б9 году в столь жалкое состояние, что доведенные до полной нищеты народные массы начали восстание, переросшее в революцию, позже получившую наименование Великой французской. Она совершалась под лозунгами свободы, равенства и братства, а также под призывами «сбросить гнет проклятых потомков скифов и татар». Англичане, чьи помыслы с 1736 года также были направлены на то, чтобы сбросить иго русских торговых компаний, тут же сделали стойку. И протянули французам руку помощи. Царь Федор III находился в трауре по своему умершему старшему сыну и пребывал в состоянии осознания бренности земного существования, поэтому в ответ на ультиматум «революционного народа Франции» только махнул рукой, пусть их…

Так что к моменту похорон Федора III от международных результатов последней войны остался только пшик.

Вступившему на престол внуку Федора III — Ивану VI (как-то так получилось, что с 1598 года вследствие разных причин русский престол занимали цари, носившие имена Федор, Борис и Иван; были наследники, носившие и иные имена, однако они отчего-то умирали до того, как получали корону) в этот момент только исполнилось 19 лет. И первое, что он предпринял буквально через год после восшествия на престол, было путешествие по миру. Сначала по своей державе, а затем по обеим Америкам, Африке и, на закуску, по Европе. Путешествие заняло пять лет, и по возвращении домой юный царь под впечатлением бесед с великими учеными и просветителями Европы объявил, что основным направлением своих усилий видит установление всемирного равенства и братства. А также воссияние свободы во всем мире. Вследствие этого было развязано несколько совершенно ненужных и даже вредных для страны войн с Голландией, Португалией и Северо-Американскими Соединенными Штатами. Последние образовались после воссоздания Англией в 1770 году монополии своих торговых компаний в торговле с американскими колониями, что мгновенно вызвало резкий рост в колониях цен на все английские товары и, наоборот, падение оных на товары американских колоний в Англии. В 1775 году в этих колониях вспыхнуло восстание, и после шестилетней войны они отделились от Англии. Причем изначально жители. бывших американских колоний Англии были настроены к России прямо-таки восторженно: шанс на успех восстания они получили благодаря категорическому отказу русского царя предоставить внаем англичанам для подавления восстания лучшую в мире русскую пехоту. Все эти страны практиковали рабство. На своей территории либо в колониях. И всем им было предложено немедленно и в полной мере от него отказаться. А — когда этого не произошло — заговорили пушки.

В Лабушкиной же земле, где также вовсю практиковалось рабство, это вызвало массовый отток белых русских хозяев, бросавших свои обрабатываемые черными рабами поля и уходивших подальше на север и запад, где они могли бы хозяйствовать по-прежнему.

Все это мгновенно вызвало бешеный всплеск популярности русского царя среди ничтожной доли наиболее радикальной и экзальтированной европейской молодежи и… сильный рост антирусских настроений остального населения Европы. Ибо запреты и требования русского царя резко ухудшили и без того напряженную экономическую ситуацию. Но это отнюдь не остудило желания молодого монарха правильным образом преобразовать все человечество. Следующие тридцать лет правления этого царя, который, по образному выражению известного французского памфлетиста Биеноля, вмешивался едва ли не в каждую «свару двух кухарок на заднем дворе», довели всех до белого каления. Причем не только в России, на государственных финансах которой метания экзальтированного и закусившего удила правителя сказались самым пагубным образом, но и за пределами национальных границ. Так что впервые за много-много лет усилия бриттов по организации антирусской коалиции и заключению Антирусского договора начали выглядеть небезнадежными.

Впрочем, частная инициатива продолжала двигать страну вперед. Так, за двадцать пять лет, с 1779 по 1804 год, страна покрылась сетью железных дорог. Темпы строительства били таковы, что в пиковые годы строилось по 1500 верст железных дорог. Ну да рабочих рук хватало. К началу ХIХ века в стране жило уже более двухсот со-рока миллионов человек. Из них более двухсот десяти на континенте. Бурно росли промышленность и сельское хозяйство, развивались наука и техника. В медицине были открыты вакцины от тифа, чумы и сибирской язвы, спасшие огромное число жизней буквально через пять — восемь лет. Начались опыты по практическому приме-нению электричества. В Москве проложили две первые ветки метро. Выплавка чугуна, добыча угля и соли в России практически равнялись аналогичным показателям во всей остальной Европе, а по производству стали Россия даже превосходила все европейское производство. Ну да и то сказать, численность промышленных рабочих в России к концу правления Ивана VI сравнялась со всем населением Великобритании. А суммарный годовой выпуск почти трех десятков университетов и академий составлял восемьдесят три тысячи человек.

Именно в царствование царя Ивана VI Россия впервые получила и полноценный парламент. Нет, Земский собор из сословных представителей существовал и действовал с момента воцарения Годуновых, вот только собирался он не регулярно, а от случая к случаю, по царевой воле. И от одного собора до другого могло пройти и год, и два, и пять лет, а при царе Федоре III он как-то не собирался аж двенадцать лет подряд. Теперь же было установлено, что Земский собор должен собираться не реже раза в год и работать не менее одного, но не более трех месяцев. Впрочем, указанная процедура продержалась недолго. Едва только парламент попытался выступить против нескольких совсем уж одиозных решений царя, как был разогнан, и до самого конца царствования Ивана VI то собирался, то его разгоняли, что породило множество анекдотов.

Смерть царя Ивана VI в 1802 году также одной из версий имеет заговор. Так называемый Заговор векшей — потому что Государственный совет, вставший за троном малолетнего царя Федора IV, сплошь состоял из бывших выпускников Белкинской школы, носящих на пальцах стальные кольца с изображением белки.

Но было уже поздно. Антирусскую истерию в Европе и Азии, искусно раскрученную англичанами, уже было не остановить. Правда, ей поддались не все. Скажем, Данию и Швецию, давно включенные в русскую торгово-промышленную систему и чувствовавшие себя там довольно комфортно, а также Испанию, Португалию и италийские княжества (им и прошлой войны хватило по горло) смогли склонить лишь к «доброжелательному нейтралитету». Эти страны соглашались «не предпринимать. никаких действий, направленных против государств Антирусского договора и предоставлять свою территорию для прохода войск, а порты для стоянок и снабжения кораблей». Впрочем, эти действия также можно было рассматривать как враждебные России. Однако новому русскому правительству хватило ума понять, что в этот период основной задачей русской дипломатии является всемерное сокращение числа неприятельских солдат, кои могут вступить в войну с Россией. Всем этим странам по дипломатическим каналам было заявлено, что Россия с некоторыми оговорками готова не рассматривать подобные действия как враждебные, если ни один солдат этих стран не войдет в армии Антирусского договора. С союзниками же дело было совсем швах. Единственным реальным союзником России являлся Северный Циньский Китай…

За последующие четыре года, до начала мировой войны, Государственный совет сумел только слегка поправить пошатнувшиеся государственные финансы да привести в некоторый порядок в очередной раз пришедшие в упадок армию и флот. Впрочем, вследствие постоянных войн предыдущего царствования офицерский и сержантский состав армии и флота имел солидный боевой опыт, а русский Генеральный штаб вообще обладал уникальным опытом оперирования на огромнейших театрах боевых действий, охватывающих несколько континентов. Так что первый удар русские выдержали вполне достойно.

Основные сражения кампании 1806 года произошли в русском Закавказье и на территориях азиатского берега. Азиатская армия, опирающаяся на протянувшуюся от Зонгулдака до Антальи цепь крепостей, выстроенных еще во времена Федора III, главной задачей которой было прикрытие Царьграда, была серьезно усилена и в основном выдержала удар. Особую роль при этом сыграли казаки Придарданельского войска, за прошедшие годы совершенно освоившиеся на новом месте и знавшие окрестные леса, поля и горы как свои пять пальцев. А вот Закавказская армия, принужденная обороняться одновременно и от турецкой, и от иранской армий, вооруженных, кстати, русским оружием, но подготовленных английскими и французскими офицерами, не сумела удержать позиции и покатилась назад, оставляя территорию русского Закавказья. Справедливости ради следует заметить, что крепости в ее зоне ответственности были намного слабее, так как достраивались уже после смерти царя Федора III и при куда более скудном финансировании. Поддержать же Закавказскую армию войсками не было никакой возможности, так как русские лихорадочно укрепляли армии в Европе, поскольку ожидали скорого нападения и там. Огрызаясь, она отступала, а на оставляемые ею земли хлынули толпы распаленных муллами иранских и турецких солдат, которые даже мусульман, оставшихся жить на территории гяуров, считали предателями, достойными самой суровой казни.

Война в Европе началась весной 1807 года наступлением армии Священной Римской империи. Австрийцы, до которых дошло, что, если ничего не предпринимать, православное население империи просто переселится к русским, атаковали на широком фронте, от Греции до Польши. Но, продвинувшись на несколько десятков верст от границы, практически все их армии наткнулись на мощные крепости, построенные во времена Федора III и за последние несколько лет приведенные в сколь возможный порядок, где и завязли. Французы и англичане вступили в войну летом 1807 года. Причем англичане, вероятно сделав выводы из прошлой попытки, не стали «демонстрировать флаг» в районах, в которых не имели насущных собственных интересов, а сразу же начали с атаки в том месте, с которого и собирались начать изгнание русских из пределов того, что они считали неотъемлемой частью своей империи. То есть с Индии.

Русская колония в Индии к тому моменту насчитывала более двух миллионов человек, большинство из которых проживало в районе Бомбея. Англичане собрали сильный флотский кулак, основу которого составляли стодвадцатипушечные линкоры с паровым винтовым приводом, и ударили по Бомбею. Поскольку Индия считалась местом всеобщего сотрудничества европейских наций и оперировавшие на ее территории и русские, и англичане, и португальцы, и голландцы придерживались в отношениях между собой неких джентльменских правил, укреплению Бомбея было уделено гораздо меньше внимания, чем другим русским владениям за морями. Но англичане в очередной раз подтвердили давнюю истину: когда правила начинают мешать настоящему джентльмену — джентльмен меняет правила. Захватив Бомбей, англичане поставили русским подданным ультиматум — в недельный срок покинуть Индию. Естественно, два миллиона человек сделать это в столь короткий срок не смогли. По истечении недели англичане начали хватать русских подданных, не выполнивших распоряжение оккупационных властей, и, конфисковав их имущество, собирать в расположенных в джунглях лагерях для перемещенных лиц. Русские двинули к Бомбею мощный флот, но англичане заявили, что в случае эскалации боевых действий система снабжения помещенных в лагеря лиц может прийти в полное расстройство, что вызовет среди них массовую гибель от голода и болезней, и предложили прислать корабли для эвакуации данных лиц, а пока заплатить за обеспечение этих лиц продуктами питания и медицинской помощью в размере двух рублей за день пребывания. За полгода, пока длилась эвакуация, русские заплатили англичанам двести миллионов рублей, две трети годового бюджета своей огромной страны, но вывезли всех. Однако после этого русские моряки перестали обращать внимание на белый флаг, который выбрасывали на мачтах английские корабли. И не сдавались англичанам сами, предпочитая даже в безнадежных ситуациях стрелять до момента, пока жерла орудий не захлестнет последняя волна, а в случае абордажа — взрываться вместе с врагом, Вследствие чего с осени 1807 года англичане полностью отказались от попыток абордажа русских судов.

В том же 1807 году французы захватили Палестину, которая была объявлена русскими открытой для всех христиан территорией и в которой практически не было войск. Но их попытки захватить Крит и Кипр потерпели сокрушительное поражение. Большая часть французской армии воевала в Европе, вместе с английским экспедиционным корпусом атакуя русские пределы в Польше и Норвегии, а также пытаясь высаживать десанты в русской Прибалтике, а тех 50 тыс. человек, что они смогли выделить для Средиземноморья, казакам Крита и Кипра хватило на один зуб. За восемьдесят лет переселившиеся на острова Эгейского моря казаки настолько перемешались с местными жителями, что уже все население поголовно считало себя казаками. И разговаривало на жуткой смеси русского и греческого с примесью итальянского, арабского и еще черт знает каких языков, которая здесь именовалась казачьей мовой. Пятидесятитысячный французский корпус просто исчез. Растворился. А батраков на виноградных и оливковых плантациях Крита и Кипра с той поры принято называть «марсельцами».

Японцы, изрядно простимулированные англичанами, в 1808 году попытались заняться Эдзо. Во времена переселения туда казаков этот остров был слабозаселенным и практически пустынным, что вкупе с сильно холодным по меркам японцев климатом делало его в их глазах почти непригодным для жизни. Айны, составлявшие большинство населения острова и ранее практиковавшие лишь охоту, рыболовство и собирательство при крайне незначительном развитии земледелия и почти полном отсутствии животноводства, под влиянием казаков за прошедшее время перешли на культурное земледелие, животноводство и птицеводство. Кроме того, на острове работало и несколько мануфактур, принадлежащих как казакам, так и переселенцам. Так что нынче Эдзо виделся японцам лакомым кусочком.

Однако ничего не вышло. Объединенное войско казаков и ополченцев превышало по численности японский экспедиционный корпус и было куда более насыщено огнестрельным оружием и артиллерией. Японские самурайские части были куда лучше подготовлены в плане индивидуальной схватки, но против ружей и пушек им это не помогло. После четырех месяцев активных боевых действий японцев с немалыми потерями вышвырнули с острова; Впрочем, память о себе они оставили крепкую. И еще довольно долго после этого японские торговцы благодарили богов, если им удавалось проскочить мимо Эдзо не замеченными айнами, поскольку на тех японский флаг действовал как красная тряпка на быка. После всего, что натворили японцы в айнских деревнях в оккупированной части Эдзо, любой замеченный корабль айны брали на абордаж, не считаясь с потерями. А команды вырезали напрочь…

Получив по сусалам на Эдзо, японцы развернулись в сторону Кореи, которую все давно считали практически частью владений России, хотя она продолжала сохранять все атрибуты независимого государства. Однако и там им довольно быстро обломилось. Армия Северного Циньского Китая, границы которого за годы почти непрерывных войн, начавшихся с маньчжурского завоевания, сдвинулись на юг до реки Янцзы, достаточно успешно справлялась с отражением атак вошедшего в Антирусский договор Южного Миньского Китая. Поэтому из всех сосредоточенных на Дальнем Востоке русских сил непосредственно в боях не было задействовано ни одной собственно русской дивизии, и русские перебросили на помощь Корее двадцатитысячную группировку. Этого оказалось достаточно, чтобы японцы и из Кореи полетели вверх тормашками. На этом участие Японии в войне практически закончилось.

Попытки же крайне малочисленной, неорганизованной и разнокалиберно вооруженной армии Северо-Американских Штатов про-рваться через Скалистые горы в пределы Русской Америки оказались настолько жалкими, что были отбиты с легкостью. Даже во время войны за собственную независимость американские фермеры не особо горели желанием драться, а уж сейчас, во имя непонятных интересов политиканов из Вашингтона — и подавно. К тому же американская армия с очень большой натяжкой могла считаться регулярной, поскольку в основном состояла из полубандитских-полудобровольческих формирований, в большинстве своем, как в европейском Средневековье, содержавшихся на деньги командиров. Так что уровень обученности и боевой слаженности подобных формирований можно себе представить… Кроме того, стандартным противником регулярной армии САСШ являлись крайне малочисленные и чрезвычайно скудно вооруженные индейские племенные ополчения. Русские же полки были, с одной стороны, оснащены и обучены по-европейски, что означало, например, подавляющее превосходство в артиллерии и регулярность и бесперебойность снабжения боеприпасами. С другой стороны — в большинстве своем состояли из таких же жителей фронтира, но обитающих на Западном побережье континента, и партизанская тактика, которую американцы вполне успешно применяли против англичан во время Войны за независимость, им была прекрасно знакома.

Единственным результатом столкновения русской и американской армий стал вполне предсказуемый разгром сборных американских отрядов, только по недоразумению именуемых армией. Умывшись кровью, американцы в существенной своей части просто разошлись по домам, которым никто и не угрожал, а оставшиеся занялись привычным истреблением индейцев, громогласно заявляя, что те, дескать, союзники русских и даже их вассалы. Но это мало кого обмануло, и начиная с 1809 года британцы постоянно упрекали американцев в том, что те вообще никак не участвуют в войне. Но те отбояривались кивками на канадцев…

Война в Канаде продлилась недолго. Попытки двух регулярных английских и шести набранных в Канаде туземных полков выдвинуться к Западному побережью наткнулись на пару выстроенных русскими в горах довольно серьезных крепостей, где канадские войска и завязли ввиду полного отсутствия осадной артиллерии. И поскольку оба регулярных, а также четыре туземных полка англичане уже в 1808 году были вынуждены отозвать в Европу, а ни одной осадной пушки канадцы так до конца войны и не увидели, вся война вылилась во вполне мирное стояние друг против друга; После 1808 года против русских остались лишь выходцы из этой отдаленной английской колонии, и уже к 1810 году противостояние войск ничем не напоминало войну. Ворота обеих крепостей в дневное время оставались открытыми, стрельцы и канадские солдаты свободно ходили друг к другу в гости, офицеры устраивали в честь друг друга обеды и давали балы. А до конца войны несколько десятков русских дворянских и канадских офицерских семейств даже породнились.

Кроме того, чтобы совсем уж не разложить войска, русский и канадский командующие приняли решение задействовать солдат на постройке дорог, которые после окончания войны должны были бы существенно облегчить связь русских и канадцев. Русские обязались предоставить военных инженеров, а канадцы — большую часть рабочей силы. Выполняя свою часть уговора, канадцы внаглую развели англичан. Будто бы отреагировав на их упреки и пообещав решительно взяться за русских, они вытребовали из Лондона субсидии на наем еще пяти полков, посулив за свой счет нанять еще пять, и уж тогда как навалиться… Лондон деньги прислал, и полки действительно были наняты. Но вот вооружены они были не ружьями и пушками, а кирками и лопатами. А победные реляции о продвижении канадских войск по русской территории, коими канадцы долгие годы водили англичан за нос, были не такой уже неправдой. Ведь канадские солдаты действительно пребывали в тех пунктах, о которых канадское командование докладывало в Лондон. Вот только не воюя с русскими, а строя вместе с ними…

Первая из дорог, связавшая русский Бобровск (Ванкувер) и канадское местечко Калгари, была торжественно, при большом стечении народа, в присутствии командующих обеих армий открыта в 1818 году. Постройка же второй из-за прекращения финансирования канадской армии Лондоном по причине окончания общих боевых действий затянулась еще на десять лет. Но в конце концов достроили и ее. Кстати, впоследствии именно благодаря этим дорогам канадцы оказались едва ли не единственными иностранцами, сумевшими отхватить себе кусочек русского «золотого пирога». С одной стороны, дороги изрядно облегчили канадцам доступ на север Русской Америки, границы которой в северной части континента пролегли от водораздела Конюшенного хребта до Гудзонова залива приблизительно по шестидесятой параллели. (Русские, обладавшие опытом освоения Приполярья на своей территории, продолжали активно продвигаться на севере и на Американском континенте.) А с другой стороны — за несколько лет совместного труда на строительстве дорог между русскими и канадцами, ранее почти не контактировавшими друг с другом, возникло некое родство, подкрепляемое тем, что, опять-таки вследствие этого дорожного проекта, довольно много канадцев прилично говорили по-русски. Так что местные русские власти частенько смотрели сквозь пальцы на то, что, вопреки указу царя, на Юконе золото моют подданные другого государя. Впрочем, довольно существенная, если не большая часть канадцев, прибывших на Юкон за золотом, после окончания «золотой лихорадки» осела в тех или иных русских пределах.

1809–1810 годы охарактеризовались позиционными сражениями в Европе, почти полным отсутствием таковых в Азии и Америке и широкомасштабными морскими битвами. Русские пошли на потерю множества своих портов и торговых баз в Малайзии, Индонезии и Индокитае, а также на почти полный отказ от защиты североамериканского побережья, но зато там, где защищались, — они защищались серьезно. Англичанам удалось захватить семнадцать русских анклавов, защищаемых только лишь береговыми батареями, и осуществить бомбардировку, причем варварскую, еще почти трех десятков, но экспедиции к шестнадцати. другим пунктам окончились потерей посланных эскадр, Что в сумме составило едва ли не половину численности всего английского флота, оперировавшего в Индийском и Тихом океанах. Русские дрались остервенело. Смело шли на равные размены. Ну да в этом регионе их ремонтные и судостроительные мощности превышали все таковые, имеющиеся в распоряжении стран Антирусского договора, раза в два, а то и в два с половиной. К тому же в этом регионе только русские обладали производственными мощностями по изготовлению паровых машин, вооружения и выплавке стали.

Три крупных морских сражения у Американского рога, у острова Долак и у Цейлона привели к тому, что к 1811 году ни у одной из сторон в этом регионе не оказалось значимых военно-морских сил. Впрочем, русские, опираясь на свои старые порты в Заморье и Лабушкиной земле, а также на несколько тайно заложенных ими пунктов базирования на Мадагаскаре и задействовав все свои производственные мощности, вскоре вполне успешно развернули крейсерство против английского судоходства. А наименее пострадавшая за первый период войны военная эскадра, базирующаяся на сильно укрепленный Лабушкин порт, всю войну вполне успешно справлялась со сколь-нибудь значимыми английскими подкреплениями, отправляемыми в Индию. Сказывалась близость мощной ремонтной базы и базы снабжения, что-позволило не только быстро восстанавливать корабли, в сколь бы ужасном состоянии они ни добирались до порта, но и за время войны ввести в строй еще три линкора и пять фрегатов. Правда, старых, еще довоенных деревянно-паровых проектов. Английские же корабли, даже и сумевшие выйти из сражения с меньшими повреждениями, чем русские, но не имеющие поблизости баз, либо просто тонули вследствие частых в этом районе Мирового океана бурь и штормов либо были принуждены, добравшись до Капстада, разоружаться и интернировать команды.

К 1811 году стало ясно, что разгромить Россию не удастся. Все страны начали испытывать финансовые затруднения. Две трети состава всех флотов воюющих стран покоились на дне морском. Сорок же процентов оставшейся трети составляли русские крейсера, совершенно парализовавшие английское мореплавание. Захваченные англичанами в 1808 году Флориш и Шетленды практически сразу после того, как те были вынуждены перебросить базирующиеся на них корабли и большую часть оккупационных войск на другие театры военных действий, оказались в руках мгновенно восставших местных жителей. Так что Шетленды англичане за время войны брали три раза. Но в конце концов просто плюнули…

На юге подготовленные английскими и французскими инструкторами кадровые армии Турции и Ирана были выбиты, а значительная часть современного оружия, находившегося на их вооружении и в свое время закупленного, вот ведь поворот, в основном у России (впрочем, так же обстояло дело и с существенной частью вооружений армии Священной Римской империи, а кроме того, с армиями европейских нейтралов, например, Дании, Швеции, Италии, Испании), была уничтожена или просто вышла из строя. А военное производство в Европе едва обеспечивало потребности европейских армий. В 1811 году русская Закавказская армия, пополненная регулярными частями русских Азиатской, Польской, Валашской, Болгарской, Греческой и Северной армий, начала наступление на юг. Русские сознательно ослабили армии в Европе, на всех европейских фронтах перейдя к жесткой обороне, вследствие чего в кампанию этого года армии Антирусского договора существенно продвинулись в Восточной Пруссии и Польше, а также в Норвегии, решив выбить из войны наиболее многочисленных и наиболее фанатично настроенных противников. К концу года турки и иранцы полностью прекратили сопротивление, и к исходу лета 1812 года Закавказская армия, даже и ослабленная переброской почти половины своего состава обратно на европейский театр военных действий; вышла на линию Дамаск — Басра — Шираз — Йезд — Мешхед. И это продвижение предварялось массовым исходом мусульманского населения. Потому что муллы уже почти восемьдесят лет пугали правоверных зверствами русских гяуров, а также потому, что эти страшилки сегодня имели под собой почву. Ибо существенную часть личного состава Закавказской армии составляли добровольные дружины грузин, армян и крещеных азербайджанцев, потерявших родных в резне шестого года.

Общие потери, в том числе от голода и эпидемий, разразившихся вследствие массового бегства мирного населения и продолжавшихся еще десять лет после выхода Турции и Ирана из войны, превысили двенадцать миллионов человек. Однако в жертвы мировой войны «независимые демократические» историки записали только три миллиона… Впрочем, возможно, в чем-то они были правы. Потому что бежавшие от русской армии люди продолжали оставаться во временных лагерях, а не возвращались в покинутые ими дома как раз вследствие усилий мулл, всемерно поощряемых турецким и иранским правительствами.

Еще миллионов десять турки и иранцы потеряли из-за переселения беженцев в невоюющие мусульманские государства Африки, а также в Индию, Малайзию, Индонезию и… САСШ. Поскольку основной поток переселенцев из Европы весь XVIII век был направлен не за океан, а в Россию, к 1810 году в САСШ проживало всего около семи миллионов человек. Так что переселенцы сначала были приняты вполне благосклонно. Но столь массовая волна переселения мусульман привела к тому, что к 1845 году в САСШ разразилась гражданская война на религиозной почве, и это стоило стране потери почти половины населения, часть которого просто погибла, а большая часть бежала, причем в основном в пределы русской Америки.

С учетом всех прямых и косвенных потерь в результате этой войны население Ирана сократилось не менее чем наполовину, а то и на две трети. А Османской империи — минимум на треть. Но, несмотря на меньшие относительные потери, к окончанию войны об Османской империи можно было говорить в прошедшем времени. Ибо на большинстве формально оставшихся под рукой турецкого султана территорий его власть теперь была чисто номинальной. Алжир, Тунис, Египет и ранее не особо подчинялись султану, а после таких территориальных и людских потерь в метрополии они и вовсе предпочли проводить самостоятельную внутреннюю и внешнюю политику, оставив султану только внешние почести и довольно скудное финансирование. Тем более что мусульманские святыни теперь оказались во вновь образованном княжестве Саудов, в котором, кстати, осело и большинство беженцев из тех, что не сдернули за границы. Что, впрочем, поначалу принесло Саудам сильную головную боль, слегка снятую только лишь через четверть века, когда Сауды провернули выгодную, как им представлялось, сделку по продаже ставшим близкими соседями богатеньким гяурам-русским части свалившихся па них столь обширных территорий.

Несмотря на всю бессмысленность продолжения этой войны, ставшую очевидной для всех уже на пятом году мировой бойни, она продлилась долгих двенадцать лет. Причем, как считают некоторые историки, во многом вследствие того, что главный организатор и вдохновитель этой войны — Британия успела получить- в самом начале войны от русских за спасение их подданных в Индии огромную сумму, позволившую ей продержаться столь долго. А предоставление Франции крупных финансовых субсидий на продолжение войны организовали иезуиты, горящие желанием отомстить русским за их, как они считали, подлый удар по авторитету Престола святого Петра в середине прошлого века, приведший к тому, что Немецкая, Португальская, Венгерская и Польская церкви, а также несколько объединившихся архиепископств в Священной Римской империи объявили о своей автокефалии от Рима. Заодно иезуиты стремились оградить свое почти монопольное влияние в Южной Америке от уже начавшегося туда проникновения православия.

Если бы Англия и Франция не нашли способов пополнить свою казну, все закончилось бы раньше. Европа уже совершенно отвыкла от войн такой длительности… И закончилась эта война не чьей-то капитуляцией, а вследствие полного истощения сторон. Территории Польши, Восточной Пруссии, Чехии, значительной части германских княжеств, Швеции, Дании, Норвегии, Венгрии, Сербии, Албании и северной части Греции к ее окончанию практически превратились в лунный пейзаж. Значительная часть их населения бежала от войны, причем, как правило, в Россию. И после возвращения в 1819–1822 годах, когда стал заметен разительный контраст между русскими Польшей, Грецией и Восточной Пруссией, которые восстанавливала вся империя, и брошенными и забытыми всеми остальными землями, Чехия и Сербия, апеллируя к славянскому братству, попросились в состав русского государства. А еще через два-три года с подобными просьбами выступили Норвегия, с которой Дания, занятая собственным восстановлением, только тянула всевозможные средства, и Венгрия. Все они получили такую возможность. Впрочем, Норвегию у датчан, которые не принимали участия в войне, а на последнем ее этапе даже выступили с твердым требованием убрать со своей территории все иностранные войска, русские просто выкупили. Как и совершенно ненужную им, однако просто навязанную датчанами в придачу Гренландию. К тому моменту золота у русских было уже в достатке.

Последней крупной операцией мировой войны была проведенная русской Дальневосточной армией Шанхайская десантная операция. Весной 1818 года миньцы, двумя годами ранее сумевшие выйти к Хуанхэ в районе Кайфына, успешно форсировали Хуанхэ и развернули наступление на Пекин. И циньский двор срочно запросил помощи у союзников. Русский наместник выделил в помощь защитникам Пекина казаков, а основные имеющиеся в его распоряжении силы посадил на транспортные корабли и высадил десант в районе небольшого заштатного городка Шанхай. Сделав его своей тыловой базой, русский экспедиционный корпус развернул стремительное наступление, в течение месяца продвинувшись до Сучжоу на западе, Ханьчжоу на юге и Нанкина на севере. Поскольку Нанкин считался у миньцев второй, так сказать, родовой столицей (официальной был Гуаньчжоу), те принялись срочно перебрасывать войска с северного форта, что позволило циньцам не только отбросить их войска от Пекина, но и мощным ударом выбить миньцев за Янцзы. Но выбить русских из Нанкина у миньцев не получилось, и после нескольких кровопролитных попыток они сочли за лучшее в 1820 году подписать с русскими соглашение о передаче удерживаемых ими земель в аренду сроком на 99 лет. Хотя потеря этого чрезвычайно богатого региона и нанесла серьезный удар по бюджету миньцев, они опасались, что продолжение боевых действий приведет к тому, что русские перебросят на помощь циньцам свои войска из Европы, высвободившиеся после окончания войны, и тогда на Южном Китае можно было бы смело ставить крест.

В 1919 году это соглашение было перезаключено с правительством уже нового, объединенного Китая. Причем даже сам факт объединения Китая многие исследователи склонны ставить в зависимость от нежелания правительства Южного Китая продлить аренду русскими данных территорий. Ну еще бы. Доходы с этих провинций составляли едва ли не пятую часть всего бюджета Южного Китая, и их выпадение сильно отравилось на состоянии южнокитайской казны, так что они отчаянно жаждали вернуть себе эти земли. По предположениям этих исследователей, именно вследствие сего нежелания Северный Китай получил в 1911 году обширные субсидии от русских, позволившие ему перевооружить армию и в последовавшей восьмилетней войне полностью сокрушить Южный Китай. После чего спокойно подписал с русскими договор о продлении срока аренды этих богатейших провинций еще на 99 лет. Что ж, за помощь положено платить, а ошибки политиков всегда имеют самую высокую цену.

В 1819–1825 годах от находящейся на наследием издыхании Великобритании, в блестящем флоте которой к окончанию войны оставалось на плаву всего около полутора десятков боевых кораблей (впрочем, в русском флоте положение было ненамного лучше, а большинство флотов остальных государств представляли собой от одного до дюжины вооруженных гражданских пароходов, пригодных только для прибрежного плавания), отделились Индия и Ирландия, из которых англичане всю войну качали и качали ресурсы. А Канада, удержать которую в составе империи англичане смогли только полным забвением канадских «шалостей» во время войны и предоставлением самой широчайшей автономии, в 1831 году совершила просто вызывающий шаг, заключив с врагом метрополии Россией договор о дружбе и взаимопомощи.

Восстановление России после мировой войны шло куда более быстрыми темпами, чем в остальных странах. Во многом вследствие того, что русские ощущали себя победителями, несмотря на то что война вроде как завершилась сама по себе — не определив, кто выиграл, кто проиграл. В конце концов, планы, которые ставили перед собой члены Антирусского договора, не были исполнены. Более того, территория страны в результате этой войны резко увеличилась. Изрядно обезлюдевшие территории Турции и Ирана, оказавшиеся в составе русского государства, снова были предложены к заселению по уже опробованному принципу освобождения от налогов и предоставления субсидий. Деньги на это появились благодаря тому, что сначала в Сибири, а затем на Аляске и на севере Американского рога были обнаружены крупные запасы золота. Впрочем, в первую очередь эти находки вызвали резкий рост населения именно тех территорий, на которых и было обнаружено золото.

Но и на вновь присоединенные территории переселилось около пятнадцати миллионов человек, причем русских было не более трети. Еще треть переселившихся были из Чехии, Сербии, Венгрии и Норвегии — положенные, как русским подданным, субсидии им показались просто манной небесной. А остальные приехали из других стран разоренной и обессиленной Европы. Для этих людей сам факт принятия русского подданства, которое на этих землях предоставлялось практически сразу же, а во всех других местах только через пять лет (сразу после войны русские ввели такое ограничение) и по ходатайству церковных общин, а также полное освобождение от налогов, которые в Европе, наоборот, стали совершенно неподъемными, уже был могучим стимулом.

К ставшим в результате войны русскими внутренними водоемами Черному и Каспийскому морям теперь стало возможно отнести и Персидский залив. В 1835 году русские выкупили у Саудов и иранцев еще по двести верст побережья Персидского залива в районе Басры, кроме того, что уже было захвачено, а также когда-то бывший во владении португальцев полуостров Мусандам и прилегающие к нему территории. На полуострове была заложена крупная военная база. И если насчет побережья пришлось поторговаться, то полуостров Мусандам Сауды продали с огромной радостью. Даже увязали контракт на его покупку с продажей своей части побережья и не позволили отказаться ни от одного квадратного километра бывших португальских владений. Да еще и прирезали землицы. В конце концов русские уступили. И эмир Сауд в своем верблюжьем шатре прыгал по подушкам от радости. Получить за сто тысяч квадратных километров бесплодных и почти безлюдных песков миллион рублей золотом — воистину, Аллах благоволит правоверным!

Эту бесполезную трату денег заметили и в российском обществе, и она, естественно, вызвала негативную реакцию. Необходимость военной базы в этом месте никем не оспаривалась, но для н

* * *

Царь Федор. Орел взмывает ввысь
Роман

С искренней благодарностью писателям Диме Гордевскому и Яне Боцман, творящим под псевдонимом Александр Зорич, а также Борису Юлину за неоценимую помощь в создании этой книги.
Автор

Часть первая
Наследники Невского

– Бей! Бей!

– Все на Песчаную дорогу! В Русскую деревню![1] Бей русских!

– Бей! Бей!

– Эгей! Вперед, к Пороховой башне!

Отто Циммерман несся вперед, сжимая палку и разрывая рот в надсадном крике. Рядом с ним, потрясая не только палками, но и топорами, а кое-кто даже кинжалами и шпагами, бежало еще около сотни таких же, как он, молодых и не очень мелких торговцев, ремесленников и приказчиков, многие из которых состояли в древней и весьма уважаемой в городе гильдии Черноголовых[2]. Наконец-то! Началось! Засилью этих проклятых русских в славном вольном городе Риге наступает конец! Честные рижане единым порывом поднялись на защиту своих прав и свобод, гнусно попираемых этими варварами с Востока…

– Бей! Бей!

Толпа выскочила к Песчаной, или, как ее стали именовать не так уж и давно, где-то после осады Риги шведами, Пороховой, башне и ринулась мимо нее на Большую Песчаную дорогу, в район, именуемый Русской деревней, в котором еще с конца двенадцатого века селились русские ремесленники и купцы. За последние десять лет этот район не-имоверно разросся. Ну еще бы, с той поры как проклятый швед Оксеншерна, чтоб его наконец-то черти забрали, установил для русских варваров нулевые таможенные пошлины, через Ригу валом пошел русский хлеб, лен, тушенка, фарфор и остальные товары. Вот только честному рижскому купцу от сего не было никакого прибытка. Потому что все эти товары везли сами русские купцы, на своих же русских кораблях… ну не совсем русских, конечно. Когда это русские могли сделать хоть что-то путное своими кривыми руками? Совершенно понятно, что все эти корабли русским кто-то построил. И товары, которыми они торгуют, также для них кто-то произвел. Ну не сами же они это сделали, в конце-то концов? Даже смешно такое предполагать! Они просто нагло воспользовались чьим-то трудом, присвоив себе исконно немецкое право торговать на балтийском побережье. Ну всем же известно, что это право со времен Ганзы принадлежит только немецким купцам! И в старые добрые времена, при благословенном Ливонском ордене, русские знали свое место. Тихонько доплывали до Риги и сбывали весь свой товар местным купцам. А куда деваться – таковы законы! Ну а с другой стороны Балтики приплывали собратья-ганзейцы и тут же весь товар у рижских купцов и покупали. Вот это было время… И плыть никуда не надо – и прибыль в кошельках знатная! Впрочем, при поляках тоже было куда ни шло, поляки же тоже славяне и потому, так же как и русские, совершенно неспособны к торговле. Поэтому им все равно приходилось обращаться за помощью к купцам славного немецкого города Риги. Да и шведы вначале вели себя как приличные люди. А вот когда покойный шведский король Густав II Адольф надумал ввязаться в не так уж давно закончившуюся войну в Германии, которую все уже начали называть Тридцатилетней, все и началось…

– Бей! Бей! – заорала толпа, и Отто натужно подхватил общий крик, потрясая над головой палкой.

Уф, вроде добрались. Ты смотри, затаились… вон окна-то все ставнями закрыты. Циммерман злобно перекосил рот. Ну, варвары и еретики-ортодоксы, держитесь. Сейчас, сейчас отольются вам все наши слезы… Где ж это такое видано – честного немецкого купца законной прибыли лишать! С тех пор как русские с попустительства шведского канцлера захватили в свои грязные лапы всю восточную балтийскую торговлю, на долю рижского купечества оставались жалкие крохи. Эти наглые русские предпочитали торговать с немцами, датчанами, голландцами, французами и англичанами самостоятельно, без посредников. Это ж уму непостижимо! Ну когда такое было-то?! А все их царь! Русские испокон веку были холопами. И таковыми и остались! Так что когда их царь пожелал, чтобы русские купцы начали торговать самостоятельно, те, вот ведь идиоты, из своего холопского рвения тут же кинулись рабски исполнять волю своего господина. Ну не дураки ли? Ведь совершенно ясно, что ничего у них не получится. И что все вокруг их вовсю обманывают, обсчитывают и шельмуют… жаль только, что такие возможности проходят мимо достойных рижских купцов. При этой мысли Отто зло ощерился и, подскочив к ближайшему аккуратному домику, с размаху опустил палку на запертую дверь. Потом еще раз и еще… А после пятого удара из-за двери послышался дрожащий, испуганный голос:

– Что нужно господину?

Циммерман замер. Вопрос был задан на немецком языке.

– Кто здесь? – недовольно спросил он, опуская палку.

– Я Марта Штайн, экономка.

Отто недоуменно огляделся. Толпа рассыпалась на небольшие группки, которые увлеченно ломились в двери и окна притихших домов. Шагах в двадцати дальше, на противоположной стороне улицы, троим налетчикам удалось вырвать одну из петель ставни, и сейчас они увлеченно выламывали оную, собираясь проникнуть в дом через окно. У большинства остальных успехи были куда скромнее. Ну еще бы, с таким оружием, как у них, штурмовать добротные каменные и деревянные дома, построенные таким образом, чтобы защититься от ночных грабителей, было сложно… Но удивление вызывало не это. А то, что рядом с Циммерманом не было никого. Отто насторожился. Похоже, это неспроста.

– А чей это дом, Марта?

– Господина Легери.

– Легери? – Циммерман наморщил лоб.

Легери… Легери… Где-то он уже слышал эту фамилию. О-о, Легери! Отто гигантским прыжком отскочил назад. Вот ведь незадача! Чуть не вляпался! Легери – венгерский купец, уважаемый член общества Черноголовых. В хороших отношениях с самим шведским комендантом… Но какого черта его дом расположен в Русской деревне? Он что, не мог поселиться среди приличных людей?

– Что, Циммерман, попытался заглотать добычу не по своему брюху? – раздался слева голос Вальтера Блюхе, приятеля Отто и тоже приказчика. – Давай к нам. Я думаю, вот в этом доме будет чем поживиться!

Циммерман раздраженно фыркнул и, досадливо сплюнув, бросился к каменному столбику коновязи, который, пыхтя, выворачивали из мостовой Блюхе с приятелями. Похоже, они собирались использовать его в качестве тарана, намереваясь выбить им дверь соседнего дома.

– Ты знал? – прорычал он, налегая на уже поддавшийся столбик.

– А то, – пыхтя, отозвался Вальтер. – А ты разве не слышал, что говорил герр Штаубе в зале Черноголовых?

– В зале Черноголовых?

– Ну да. – Блюхе даже на мгновение перестал раскачивать столбик и удивленно уставился на Циммермана. – А ты разве не оттуда с нами бежишь?

– Да нет, я выскочил из лавки, когда вы бежали мимо. – Отто злорадно усмехнулся. – Старина Михель еще орал, чтобы я немедленно вернулся на рабочее место.

– Ну что еще можно было ожидать от Старины Михеля? – презрительно скривился Блюхе. – Он всегда предпочитает спрятаться в своей лавке, будто улитка, и молиться, чтобы все неприятности обошли его стороной. А ты что, не слышал о большом сборе? Вроде всех наших оповещали.

– Нет, – мотнул головой Отто. – Я вчера поздно вечером приплыл из Динабурга. Старина Михель посылал меня с грузом соли. – Циммерман сплюнул. – Все выслуживается перед этим русским купцом, Рьюкавишникоффым. Стоило тому только заикнуться, как тут же снарядил корабль…

Вальтер загадочно усмехнулся.

– Вот как… – Он повернул голову к остальным и со смехом произнес: – Парни, наш добрый друг Отто только вчера вернулся, выполняя поручение для герра Рукавишникова.

– У-у, о-о-о, оле… – заулюлюкали вокруг недоуменно оглядывающегося Циммермана.

– Так это у тебя уже давно… – с хохотом прокомментировал заявление один из соратников Блюхе.

– И никак не проходит, – тут же отозвался другой.

– Дело в том, друг мой, – вкрадчиво начал Вальтер, отрываясь от столбика и этак по-отечески приобнимая Отто за плечи, – что вот этот дом принадлежит как раз этому русскому негодяю – Трифону Рьюкавишникоффу. Так что ты, получается, и сегодня, – он аж хрюкнул от смеха, – тоже работаешь на него…

И все вокруг буквально зашлись от хохота. Циммерман некоторое время стоял красный от недовольства, ну очень ему не нравилось, когда над ним смеются, но затем комизм ситуации дошел и до него, и он, пусть и через силу, улыбнулся.

– Уф… – наконец выдохнул Блюхе, – ну и насмешил!.. И долго ты проторчал в Динабурге?

– Неделю, – мрачно отозвался Циммерман. – Русского пришлось ждать.

– Ну теперь понятно, почему ты ничего не знаешь. Так вот слушай. Мы в Малой гильдии[3] решили покончить с засильем этих восточных варваров. Большая гильдия – на нашей стороне, но сами они не решились вмешаться. Зато пообещали, что из предзамка[4] на наши действия посмотрят сквозь пальцы. Ну да нам больше ничего и не надо…

Отто угрюмо кивнул. Так вот, значит, оно как… весь этот бунт не сам по себе, неспроста. Это не вольные рижские люди восстали против засилья русских варваров, а… Что там «а» – он додумать не успел. Поскольку с противоположной стороны улицы послышался треск, тут же заглушенный восторженным ревом. Циммерман оглянулся. Парням у соседнего дома наконец-таки удалось оторвать створку ставни, и они встретили эту победу бурным восторгом.

– Эй, ребята, – встревоженно закричал Блюхе, – а ну, поднажмем! А то этот Грубер нас точно опередит.

– Как это опередит? – удивился Отто. – В чем?

– Ты же не был в зале Черноголовых, – снисходительно отозвался Вальтер, – и не слышал, как Пауль Рабке пообещал десять талеров тем, кто первыми ворвется в дома этих русских варваров. Ну сразу после того, как всем объяснили, какие дома нельзя трогать ни в коем случае.

– Да уж, – снова отозвался тот самый приятель Блюхе, который констатировал, что у Отто «никак не проходит». – Мы все тут животики надорвали, глядя, как ты ломишься в дом господина Легери.

И все снова заржали.

– А какого дьявола Легери поселился здесь? – зло огрызнулся Циммерман. – Что, не мог найти более приличных соседей?

– Ну, перед русскими последнее время многие заискивали, – пожал плечами Вальтер. – Да хотя бы твоего Старину Михеля взять. Считай, стелется перед ними. – Блюхе презрительно скривился. – Все мечтает ухватить побольше объедков с их стола, вместо того чтобы твердо и жестко взять то, что принадлежит рижским купцам по праву. Ну да ничего… дай срок, мы и их выкинем из Риги вместе с их русскими хозяевами.

Циммермана слегка кольнуло. Нет, он не испытывал никакой особой любви к Старине Михелю, да и уважения, если честно, тоже. Но Старина Михель был рижанином, причем рижанином в черт знает каком поколении. Как и сам Отто, кстати. А вот Блюхе обосновались в Риге всего десять лет назад, когда отец Вальтера перебрался сюда из Любека. Ну и какое он имел право решать: жить Старине Михелю в Риге или не жить? Да и вообще, весь этот бунт, к которому он присоединился с таким воодушевлением, теперь вызывал у Отто сильное подозрение. Он-то думал, что поднялась вся Рига, единым порывом, а тут… Циммерман разогнулся и огляделся. Ну да… все та же сотня молодых, крепких парней, многих он не раз встречал в таверне «У старого Карла», где они собирались попить пива и почесать языки насчет того, как эти проклятые русские гнобят и притесняют старых рижан… Хотя из рижан, которые действительно могли причислять себя к старым семьям, в той таверне обычно бывало всего человек восемь-десять, считая и самого Отто. Остальные же горлодеры были из тех, кто переселился в город не так уж и давно и, по идее, знать о порядках, царивших во времена Ливонского ордена или чуть позже, не могли. Если им о них кто-нибудь специально не рассказал. А между тем рассуждали они о них с большим апломбом…

Бабах!

Выстрел раздался как гром среди ясного неба. Отто бросил ломать столбик, прянул к стене и обернулся. Один из налетчиков из той ватаги, что выломали окно соседнего дома, валялся на мостовой, зажимая плечо и дико воя. Сквозь его пальцы вовсю хлестала кровь.

– Да у них пистолеты! – изумленно воскликнул Блюхе.

Циммерман покосился на него.

– И что? Почему это тебя удивляет?

Вальтер растерянно посмотрел на приятеля.

– Но ведь Рабке сказал, что никакого оружия у русских нет. Шведы еще три дня тому назад повелели им сдать все хранившееся в их домах оружие. А вчера прошли по всем домам с проверкой. Он сказал, что сам видел конфискованные у русских мушкеты, пистолеты и сабли…

Циммерман покачал головой. Да, странно… Это что же, русские решились нарушить прямое распоряжение самого господина коменданта? Это должно выйти им боком… потом. А вот сейчас…

В этот момент из того же разбитого окна с отломанной ставней раздался еще один выстрел. И сразу вслед за ним налетчик, увлеченно карабкающийся на крышу дома, расположенного шагов на двадцать дальше, рухнул вниз, подвывая и вцепившись в простреленную лодыжку.

– Эх ты, – не выдержал Отто и одобрительно кивнул, – хорошо стреляет! Как далеко из пистолета попал…

Поскольку Старина Михель частенько отсылал его с различными поручениями по всей Лифляндии и Курляндии, молодой приказчик был обучен обращению с оружием и знал толк в меткой стрельбе. Так вот сам бы он вряд ли сумел попасть в человека из пистолета на таком большом расстоянии.

– Ты как хочешь, Вальтер, – насупившись, произнес все тот же приятель Блюхе, – а я, пожалуй, пойду отсюда. Мы так не договаривались. Рабке нас обманул. Он обещал, что мы сможем тут хорошо поживиться и что опасаться нам совершенно нечего. А мы пока еще никакой добычи не заимели, зато уже двоих подстрелили.

– Ганс, ты что? – Блюхе ухватил его за плечо. – Ты испугался одного пистолета? К тому же он не в том доме, в который мы собирались забраться.

– Не в том-то не в том, а вот стреляет он не только по тем, кто лезет к нему, а по всем, кого увидит, – хмуро отозвался Ганс.

И, подтверждая его слова, тут же раздался еще один выстрел, сразу же дополненный очередным воплем. Орали откуда-то из-за угла. Улица была пустынна – налетчики попрятались, но, как видно, не все хорошо…

Вальтер досадливо прикусил губу и оглядел свою ватагу, бросившую столбик. Подобные аргументы крыть было нечем.

– И вообще, чего мы тут забыли? – снова подал голос Ганс. – Побежали в порт, к складам. Ну что тут можно награбить? Русские купцы здесь же и не живут, так, останавливаются по пути. Я не думаю, что в этих домах найдется так уж много хорошей добычи. И вообще, я думаю, Рабке специально нас сюда отправил, подальше от порта, а сам сейчас со своими людьми спокойно потрошит их склады.

Ответом ему стал одобрительный гул. Отто же внимательно смотрел на Вальтера. Того явно раздосадовало предложение Ганса. И Циммерману отчего-то показалось, что его приятелю Блюхе почему-то было необходимо, чтобы они все остались здесь и продолжили ломиться в дома русских.

– Ты глупец, Ганс! – закричал Вальтер. – Глупец и трус! Как в доме у купца может не быть чем поживиться? И кого ты испугался? Одного русского с пистолетом? Так знай, что в порту у складов – торговая стража! И пистолет там будет явно не один!

Все переглянулись. В словах Блюхе был смысл… К тому же Вальтер не дал им возможности поразмышлять над его словами, а тут же заорал:

– Ну что встали? Давай навались!.. Еще немного, и мы выворотим этот чертов столб из мостовой… Не робей, этот русский с пистолетом сюда стрелять не может. Ему мешает вторая створка ставен. Давай-давай… шевелись… вот, вот уже… пошло-о-о… Молодцы! А ну, взялись!

И все дружно подхватили на руки выломанный из мостовой столбик, разворачиваясь в сторону двери того дома, который изначально наметили как свою добычу. Столбик был тяжелым, к тому же его нижняя часть была измазана в земле, отчего камень скользил в руках, но Циммерман сумел-таки его удержать. Поэтому, когда они с воодушевленным ревом бросились к двери, намереваясь первым же ударом вышибить довольно хлипкую створку, он мчался вместе со всеми, так же радостно ревя и выбросив из головы все посторонние мысли. Вот сейчас, уже…

Выстрел прозвучал неожиданно. И в следующее мгновение Отто Циммерман обнаружил, что лежит на брусчатке мостовой и обеими руками держится за простреленное бедро. А в двух шагах от него катается по мостовой Вальтер Блюхе, визжа и держась за ступню, расплющенную вывалившимся из рук разбегающихся налетчиков столбиком.

– Это… что же… – сипло прохрипел Отто и, повернув голову, уставился на окно, из которого стреляли из пистолета.

Ну да… Блюхе – идиот! Не сможет выстрелить, не сможет выстрелить… Да неведомый стрелок просто открыл вторую створку и совершенно спокойно выпалил по их ревущей компании. Циммерман судорожно всхлипнул. Нет, трусом он не был и раны не боялся, хотя до сего момента случая вступить с кем-нибудь в бой ему пока не представилось. Но погибнуть так глупо, просто истечь кровью на улице во время неудачного погрома и не дожить до минуты, когда Рига вновь станет свободной… это было обидно. А никого, кто смог бы ему помочь, поблизости уже не было. Похоже, остальные рассудили, что четверых раненых еще до того, как они ворвались в дома и успели получить хоть какой-то ощутимый доход, с них довольно, и поспешили покинуть это неожиданно ставшее опасным место. Ведь практически все, кто ворвался в Русскую деревню, имели отношение к торговле и умели сводить дебет с кредитом. И вырисовывающийся баланс никому из них не понравился. В конце концов, кем бы ни был этот стрелок, огнестрельным оружием он владел куда как умело. А стрелять начал только после того, как налетчики полезли в дом. И кто мог поручиться, что и в других домах налетчиков не встретит столь же теплый прием. Ведь всем известно: эти русские – варвары! Они на все способны, даже защищать свое достояние до последней капли крови. Не то что евреи. Вот тех грабить – сплошное удовольствие… Кстати насчет евреев, их квартал находится тут недалеко, за углом, так, может…

Эти ли мысли внезапно посетили налетчиков, либо какие другие – гадать можно долго. Но, как бы там ни было, результатом оказалось то, что к тому моменту, когда дверь самого пострадавшего в столь бесславно закончившемся погроме дома распахнулась, никого из целых налетчиков на улице уже не было. На пороге появился настороженный человек в ярко-алом наряде, почему-то сразу вызвавшем у Циммермана ассоциацию с армейским мундиром, с пистолетом в одной руке и обнаженной саблей в другой. Человек несколько мгновений постоял, ощупывая окружающее пространство настороженным взглядом слегка прищуренных глаз, а затем негромко приказал по-русски:

– Савватей, Торгут, за мной, – и вышел наружу.

Отто со страдальчески искривившимся лицом смотрел на него. Сейчас этот русский варвар его убьет. Вот дьявол, ну почему он не послушался Старину Михеля?! Сидел бы сейчас в его лавке и…

Русский военный, неведомо каким образом оказавшийся здесь, на тихой улочке рижского предместья, внимательно осмотрелся и кивнул в сторону Циммермана:

– Так, Савватей, Торгут, хватайте-ка вон энтого и тащите в дом. А я пока других посторожу.

– Да пошто, Митрий Дормидонтыч, – отозвался один из двух подручных человека в красном мундире, выделявшийся широкой, окладистой бородой, в то время как у второго бороденка была реденькая, – Торгутка их и здеся запросто прирежет. Зачем мараться-то? Евон у него из ноги кровища-то как хлещет…

– Ты бы, Савватей, не умничал, – ернически отозвался тот, кого назвали Митрием Дормидонтычем, – а быстро делал что велено. Прирезать мы его всегда успеем, а сначала надо поспрошать, чего это рижские немцы тут вздумали бунт учинять. Или ты думаешь, они просто так, спьяну, дома купцов да ремесленников русских громить отправились? Да еще аккурат опосля того, как свеи у всех местных русских оружие поотбирали.

– Да я че, я ж ничего… – тут же пошел на попятный бородатый. – Сказано – сделаем.

– Вот то-то, – усмехнулся военный, – отнесете – и быстро назад. Сразу же второго возьмем. А потом и тех, кто еще остался. Я вроде как четверых подстрелил, но двое, похоже, убегли. Ну да мне для спросу и троих хватит…

И тут Отто застонал, потому как его довольно бесцеремонно подняли сильные руки и поволокли в дом, из которого и появились эти трое.

В доме оказалось еще два человека – испуганная женщина, укутанная в теплую шаль, и седой старик. Двое подручных военного довольно грубо опустили Циммермана на тщательно выскобленный пол, потом бородатый вытащил из-за кушака длинный нож крайне разбойничьего вида и протянул старику.

– Вот, папаша, покарауль его, покамест мы остальных не принесем. Ежели что – сразу коли ему в пузо. После того он уже будет и не боец, и не жилец, но все одно Митрию Дормидонтычу все чего надобно рассказать успеет. – Бородатый бросил исподлобья взгляд на Отто. – Ты-то, тать, по-русски разумеешь ли?

Циммерман сглотнул. Смешно… Спрашивать сегодня у купеческого приказчика: разумеет ли он по-русски? А кто б его иначе-то на работу взял?

– Не слышу?! – грозно взревел бородатый.

– Да, господин, – испуганно пробормотал Циммерман и на всякий случай кивнул.

Бородатый хмыкнул и вышел наружу…

Спустя несколько минут Вальтер и еще один пострадавший налетчик, тот самый, кто попытался забраться в окно, а затем упал у самой стены, тоже оказались в доме, в который налетчикам едва не удалось проникнуть. За это время женщина успела перетянуть Циммерману рану на ноге, остановив кровь, и сейчас хлопотала над тем, что с простреленным плечом.

Подручные военного внесли Блюхе, которому выпала последняя очередь быть доставленным в еще недавно столь желанное для налетчиков помещение, за ними вошел военный, аккуратно закрыл за собой дверь, задвинул задвижку и, окинув взглядом живописную картину, хмыкнул:

– Да уж, ухари…

– Герр Колесников… – тут же забормотал, чуть коверкая слова, старик.

Похоже, он был ливом, а может, латгалом или куршем. Кто их разберет, этих дикарей. Они вообще начали появляться в исконно немецкой Риге только в последнее время и во многом как раз благодаря этим варварам русским. До того никому и в голову не приходило позволять местным дикарям поселяться в городе. Максимум, что им дозволялось, – это продавать, причем где-нибудь на окраине, а не на рыночной площади, товары со своих жалких полей и огородишек (ну совершенно ясно, что лучшая земля принадлежит немцам) и приходить в наиболее бедные дома делать уборку. Потому что в зажиточных держали чисто немецкую прислугу. А тут… впрочем, чего еще можно было ждать от русского купца?

– …клянусь, само Провидение послало нам вас. Если бы вы вчера не постучались в эту дверь и не попросились на постой, то я не знаю…

Отто невольно поморщился. Этот дикарь еще смеет рассуждать о Провидении…

– Да, ладноть, – добродушно махнул рукой военный. – Куды мне деваться-то было? Эвон, городские ворота-то уж закрыты были, не в поле же ночевать? Наночевался уже. И еще наночуюсь, похоже, коль здесь у вас такие дела затеваются… – Тут его взгляд заледенел, и он, присев на корточки так, чтобы его лицо оказалось напротив испуганной рожи раненного в плечо налетчика, рявкнул: – Как звать?!

– Ге… Гельмут, уважаемый господин… пож… пожалуйста, вы не могли бы позвать врача, врача, скорее…

– Обойдешься, – нахмурился военный. – Сначала я должен убедиться, что тебя стоит лечить. А то, можа, легче, да и справедливей оставить тебя сдохнуть, как собаку… А ну-ка, давай рассказывай, кто это вас надоумил идти Русскую деревню грабить?

Гельмут испуганно покосился на Вальтера, тот смотрел на него напряженным взглядом. Но этот взгляд, как тут же выяснилось, заметил и военный. И сумел верно его оценить. Он хмыкнул, а затем внезапно выдернул из-за пояса пистолет, который засунул туда, войдя в дом, и приставил его ко лбу Вальтера.

– Вот, значит, оно как… паря. Чегой-то этот Гельмут на тебя косится? Знать, ты поглавнее его будешь. Так что давай пой, кто это вас сюда пойти науськал.

– Я… – побледневший Вальтер облизнул мгновенно пересохшие губы, – я ничего не…

– Твое дело, паря, – усмехнулся военный, – не хочешь говорить – не надо. – И он с щелчком взвел курок пистолета с зажатым в нем опаленным предыдущими выстрелами кремнем. – Коль решил молчать – так я тебя сейчас и кончу. И этим другим покажу, как им делать не след. Авось они посговорчивей будут.

– Нет! – почти по-бабьи взвизгнул Блюхе. – Не надо! Я все скажу… все… Это все Пауль Рабке. Это он, он! Он приехал из Любека месяц назад. И сказал, что…

Вальтер пел будто соловей. Как выяснилось, Пауль Рабке прибыл из Любека с тайным поручением от какого-то высокопоставленного лица, коему надоело засилье русских купцов на просторах Балтики. И то сказать, ладно бы русские торговали по-старому, как оно велось испокон веку, – пенькой, льном, воском, поташом, салом… так ведь нет, они все переиначили. Вместо воска торговали всякой разной вощиной или уже готовыми свечами, вместо пеньки – канатами и веревками, вместо льна – парусиной и беленым либо крашеным полотном. Целые мануфактуры, заточенные под переработку русского сырья, разорялись, и торговые люди терпели сильные убытки. Ну кому такое может понравиться? Не говоря уж о том, что те же шведы ранее только на перепродаже русского хлеба имели почти миллион талеров в год. А теперь все эти деньги оседали в карманах жадных русских купцов. Неудивительно, что люди наконец раскачались и решили предпринять усилия, дабы восстановить нагло попранную справедливость…

Впрочем, рассуждения о справедливости военный в красном мундире пропустил мимо ушей, зато очень умело, всего парой вопросов и легким движением пистолетного дула у переносицы, переключил излияния Вальтера с прибывшего месяц назад Пауля Рабке на него самого. Где, когда, с кем, сколько получал, о чем должен был говорить… Где-то в середине этой речи Отто почувствовал, что его щеки стали совершенно пунцовыми. Оказывается, его развели как телка. Все эти разговоры, которые велись в таверне «У старого Карла» и которые он воспринимал как полную и абсолютную истину, ранее намеренно скрытую от него, а вот теперь, сейчас, открытую ему умными и честными людьми, с кем ему так повезло познакомиться и подружиться, как теперь выяснилось, в большинстве своем оказались ложью…

И велись они как раз для того, чтобы, когда поступит команда действовать, у Вальтера Блюхе, Пауля Рабке и их хозяев под рукой оказались бы молодые, крепкие ребята, искренне возмущенные «творящимся беззаконием» и способные сделать все так, как и надобно этим хозяевам, но при этом искренне считая, что они действуют по своему собственному разумению и побуждению. И лишь немногие из тех, кто сегодня ворвался в Русскую деревню, горя возмущением и негодованием (а также, куда уж деваться, желанием пограбить и преумножить сим свое благосостояние), знали или хотя бы догадывались, что происходит на самом деле. Как раз одним из таких догадывающихся и был Гельмут. А вот Отто оказался бестолочью…

– Вот так-то, паря… – сказал ему военный, закончив перекрестный допрос, после которого полный расклад стал понятен не только ему, но и всем остальным, в том числе и Циммерману. А его отношение к услышанному, похоже, оказалось явно написано на его лице. – Так вот с такими, как ты, телками завсегда и поступают. Поманят чем красивым – волей там или энтой… справедливостью, а потом и гонят на убой.

Отто вздрогнул. Русский, да еще военный, рассуждающий о высоких материях… это выглядело, как минимум, странно. И еще более странным было то, что он, похоже, был полностью прав…

– Ну да ладно, ништо, – продолжил между тем русский, – теперь-то уже эти мужи хитромудрые у нас попляшут. – Он почти по-дружески подмигнул Отто и развернулся к старику. – Вот что, отец. Ехать мне надобно. Да поскорее. Да не туда, куда собирался, а обратно, в Полоцк. К войсковому дознавателю. Сам видишь, какие тут у вас дела творятся… Да не одному, а с энтими тремя. Телега-то у тебя есть?

– Есть-есть, – закивал старик, – даже две.

– Ну так давай закладывай.

– А, – старик запнулся, – господин кирасир, можно и нам с вами? Клянусь, мы…

– Ты не клянись, – оборвал его военный, – просто не отставай. Потому как я ждать не буду. Так что давай иди быстрее. А я их покамест по дохтурскому делу обихожу.

– Но… врач, – робко начал Гельмут.

– Не боись, – усмехнулся военный, – не первый раз такие раны врачую. Знаю, как оно делать надобно. А к городскому дохтуру я тебя не повезу. Не обессудь. Времени нет. Уезжать надобно, пока этот ваш Пауль Рабке не опомнился. Причем вам как бы не быстрее, чем мне. А то он вас всех тут же к ногтю прижмет, чтобы свои темные делишки покрыть. Ибо вы теперь противу него первые видоки. Я-то что, капитан царевых кирасир, проездом ехавший. А вы – местные, речи его и его подручных не один день слушавшие, сами в погроме, им учиненном, участвовавшие. Ему теперь от вас сколь можно быстрее избавиться следует. Да при удаче еще и на меня все и свалить…

Циммерман поежился и настороженно покосился на дверь. А ну как этот самый Рабке сейчас ворвется в дверь со своими слугами? Но военный, заметив его взгляд и, к удивлению Отто, очень точно его истолковав, развеял его опасения:

– Не, сейчас ему не до этого. Да и не знает он, скорее всего, ничего еще. Эвон твой подельник-то что говорил? Что его людишки нонеча склады в порту грабят. А вас более для отвлечения внимания послали. Чтобы тут, значит, пожар запалить и хучь часть портовой стражи сюда отвлечь. Да, можа, и свеям основание дать в порту порядок подольше не восстанавливать. Мол, на беспорядки в городе отвлеклись, вот и не успели. Да токмо ваши все, я так думаю, не к нему помчались докладать о своем конфузе, а либо, как оно обычно при любом погроме бывает, евреев потрошить, либо, ежели я их совсем шибко испужал, вообще по домам. Так что покамест до него слух дойдет, покамест он своих людишек от грабежей сумеет оторвать да сюда двинет – мы десять раз скрыться успеем…

Уже сидя в телеге, с наново и очень умело перевязанной ногой и не менее умело связанными сзади подручным военного – редкобородым азиатом совершенно звероватого вида – руками, Циммерман уставился в спину военного, обтянутую красным сукном мундира. Ой, какой-то неправильный военный им попался. Эвон как все сотворил-то. И от налета в одиночку отбился, и из Блюхе сумел всю правду извлечь, и вообще… Но тот, как видно, спиной почувствовал его взгляд и, резко развернувшись, ухмыльнулся Отто.

– Что, болезный ты мой, гадаешь, откуль я такой шустрый взялся? А оттель, что я – кирасир! В кирасиры запросто так попасть никому невозможно. Надобно и доблесть, и волю, и смекалку проявить недюжинные… Но зато наши полки николи на жилое и не распускают, и по старости нас тоже никого не увольняют. Так государю и служим до смерти. И в бою врагов сеча, и иную какую крамолу и потаю вредную на государя и страну нашу, Русь Святую, изыскивая. Так что очень вашим этим хозяйвам не повезло, что я ныне мимо ехал…

Я сидел и смотрел на человека, стоящего передо мной. Узкие раскосые глаза, черные волосы, смуглая кожа и угадываемые под рясой кривые ноги – наследство сотен поколений степных всадников. Кто же он такой? Какого роду-племени? Я хмыкнул, потому что вопрос был глупым. Он – русский…

Последняя перепись населения, которую впервые осуществили совместно два приказа – Большой казны и Большой счетный, принесла мне очень интересные сведения. Численность населения страны уже перевалила за двадцать три миллиона. И это счетных! То есть только тех, на ком лежала та или иная тягота – служба государева, божье моление и сиротское бо старческое призрение, коим облагались монастыри и епархии (у меня не поотлыниваешь), государева казачья служба, подушная подать либо ясак. Кроме того, по прикидкам дьяков Счетного приказа, на территории страны проживало где-то около миллиона несосчитанных – среди которых были и калики перехожие, и скоморохи, ватаги, коих удалось-таки отучить от татьбы, но по большей части таковые жили, конечно, в совсем уж глухих таежных, степных и тундровых стойбищах. Эта перепись, проводимая в первую очередь для приказа Большой казны, нуждающегося в регулярном обновлении базы подушного налогообложения, впервые прошла по более расширенному списку параметров.

Я решил поставить многие свои экономические и демографические программы на научную основу, для чего и основал Счетный приказ, повелев ему неустанно собирать сведения откуда только возможно – из таможенных и карантинных изб, от царевых мытней, из общинных списков и так далее. Ну и регулярно работать «в поле». Так что нынешняя перепись развернула передо мной куда как более обширную картину современного состояния России, чем та, которой я обладал ранее. И вот тут-то выяснилось, что на вопрос, какого ты, родимый, роду-племени, подавляющее большинство населения ничтоже сумняшеся ответствовало – русский. А конкретно – таковыми объявили себя почти двадцать два миллиона человек. При том что ранее считалось, что в стране живет не менее четырех миллионов инородцев – татары, мордва, чуваши, тунгусы, ногайцы, башкиры, вотяки, монголы и так далее. Не говоря уж о не так давно переселившихся немцах и всяких там поляках с молдаванами, также активно бегущих кто от своих панов, а кто от османов на мои западные и южные земли.

Я так сильно заинтересовался такой странной статистикой, что даже повелел провести специальное расследование, которое поручил игумену основанного еще моим батюшкой Заиконоспасского монастыря Григорию. А тот отрядил на сие дело инока Иону, оказавшегося крещеным ногайцем, взятым в Божьи слуги малым ребенком, из числа тех отроков, коих я повелел принять в обучение в монастыри после той давней уже замятни, случившейся между башкирами, казанскими татарами и ногайцами аккурат опосля Южной войны. Заиконоспасский и еще три монастыря числились ставропигиальными только формально, а на самом деле состояли в так называемом особливом списке, то есть управлялись напрямую не только патриархом, но и царем. Все четыре монастыря имели свой особенный устав, возглавлялись игуменами из числа тех, что в свое время сумели освоить школу Шаолиня и, по существу, являлись моим православным ответом на существование иезуитов. А что?

Именно иезуиты в свое время сумели окрестить всю Латинскую Америку и Африку, коя в двадцатом – двадцать первом веках в основном и будет содержать Престол святого Петра. И именно латиноамериканцы и африканцы составляют три четверти того самого миллиарда католиков, коим так гордятся папы, именуя свою паству самой многочисленной христианской конфессией в мире. Так разве нам, православным, помешает специализированная структура, заточенная под подобные задачи? Вот и я так считаю… То есть как оно будет на самом деле, надо еще, конечно, посмотреть, но попробовать сотворить с Божьей помощью (потому как без нее в таком деле все равно ничего не получится), нечто такое я рискнул. И пока поводов для разочарования не просматривалось…

Так вот сейчас инок Иона, поедая меня своими раскосыми глазами, докладывал мне результаты своего расследования. Я сделал жест рукой, прерывая доклад, и некоторое время размышлял над изложенным. А затем задумчиво переспросил:

– Значит, говоришь, среди тех, кого ранее считали казанскими татарами, православных и русскими себя считающих таперича более половины выходит?

Инок смущенно кашлянул.

– Не совсем так, государь. Среди татар число магометан за сорок лет токмо на треть упало. Ну, может, чуть больше… Просто опосля той замятни… ну которую казанцы, башкиры и ногайцы между собой учинили, многие роды вырезаны были либо зимой повымерзли. А в те земли другие пришли – и из русских уездов, а тако же мордва и чуваши. А оне спокон веку уже как православные. И многие, пришедши, жинок себе из татарок взяли, ну покрестив их, конечно. А потом так и пошло… У новых поселенцев твоей волей, государь, да патриарховым радением церкви строиться начали, а мечетей в округе мало. Почитай, токмо в городах. Потому и остальной народишко-то начал креститься, чтобы не во блуде, а по закону жить. Да и ремесло какое иное токмо православным доверяли.

Например, лодьи торговые от Астрахани до торгового тракта, что между Волгой и Доном проложен, токмо тем ватагам водить дозволялось, кто крестное целование давал. А то дело выгодное. Ватаги, что лодьи купеческие бечевой да волами вверх по Волге таскают, более всего в тех краях серебра имают. Потому и женихи из них знатные, и семьи у таковых завсегда многочисленные… И царь-рыбу опять же ловить токмо те артели могли, кто крест целовал по цареву закону сие справлять. Вот много татар и покрестилось. А там и школы приходские, тако же твоим тщанием и патриаршим радением устроенные… Так что ежели отцы более по житейскому умыслию крестились, то дети, батюшками в приходских школах обученные, в вере уже куда тверже стояли. А ноне, как внуки пошли, и вообще… – Инок махнул рукой.

А я мысленно усмехнулся. Значит, вот как они самоидентифицируются-то. Считай, по-казачьи. Потому как казаки своего каким образом определяли? По-русски говоришь, по-православному крестишься, кругу казачьему крест целуешь? Все – казак! Так и тут. По-русски говоришь? Веры православной? Следовательно – русский, и никаких гвоздей!

Скажете – а как же чистота крови?!

А никак! Еще в двадцатом веке генетикой однозначно доказано, что смешение кровей всегда потомству на благо идет. А вот близкородственный инбридинг однозначно приводит к вырождению. Американцы вон в оставленном мной будущем даже целую лотерею из-за этого затеяли по своим грин-картам. Подал в посольство анкету на английском языке – считай, лотерейный билет купил. Более чем пятидесяти тысячам человек каждый год в страну въезжать дозволяли. Ну ежели те деньги на билет и жизнь найдут. Именно для поддержания генетического разнообразия. Поскольку большинство участников такой лотереи как раз из самых бедных и отсталых стран были – из Бангладеш, Ганы и иных задворков цивилизации. Потому как, чтобы в Штаты из той же Европы попасть, никаких особенных усилий не требовалось, а вот для таких задворок цивилизации подобная лотерея – едва ли не единственный шанс перепрыгнуть из глухого угла третьего мира в первый. Пусть даже на его помойки, потому как ничего более таким иммигрантам по первости там не светило… Да еще и самые сливки наловчились снимать. Ведь чтобы в этой лотерее участвовать – английский язык знать надо, а его еще попробуй в этих странах выучи. Очень большое упорство и волю иметь надобно…

Впрочем, у нас, русских, нечто подобное вообще спокон веку как бы само по себе творилось. Вот, скажем, я – русский? Да стопроцентно! Не просто русский, но еще и русский царь. А по Разрядным книгам (уж не знаю, насколько им можно верить) предком Годуновых был татарский князь Чета, перешедший на русскую службу во времена Ивана Калиты. И мы, Годуновы, такие не одни. Недаром моя тетушка… ну та, которая аккурат в самом конце двадцатого века преставилась, говаривала: «Колупни русского – отыщешь татарина». И вообще, среди предков русской знати кого только не встречается. О скандинавах, татарах, литвинах и греках я уж и не говорю – сплошь и рядом, так ведь совсем экзотические предки есть – от гишпанцев до шотландцев и персиян. Кого только на службу к русским князьям не заносило, и кто только здесь, на Руси-матушке, не оседал, за верную службу князем поместьем, а то и вотчиной пожалованный… Да и простой народ, вроде как испокон веку здесь проживавший, возьми – так тоже с этой исконной русскостью (коей так кичились в покинутом мною времени всякие крайние русские националисты) проблема вылезает. Стоит только чуть в глубь веков залезть, так среди своих предков можно и такого отыскать, коий на тебя, назови ты его русским, с кулаками полезет. И орать будет, что не хрен обзываться, потому как он тебе никакой не русский, а самый что ни на есть полянин, или древлянин, или кривич, или вятич, или радимич, или чистокровный мурома! Из коих, как известно, самый главный русский богатырь – Илья Муромец и был. Охохонюшки, нет, если в эти национальные дела углубляться, так вообще мозги закипят…

Ну да и не хрен углубляться! Потому как, по моему мнению, все идет ну просто преотлично: число русских – множится, и они друг за дружку тут крепко держатся, не глядя на то, у кого какие волосы и глаза. А не как в мое время, когда в той же Чечне, Таджикистане и иных национальных окраинах русские семьи вырезали, а их такие же русские соседи, за которыми ну совершенно точно должны были прийти уже завтра, молча сидели по своим дворам и молились, чтобы вот сегодня, сейчас, пронесло бы. То есть умри ты сегодня – а я завтра. Так, кстати, со многими там и произошло… А на рожу смотреть – последнее дело. Эвон так почитай большую часть русского населения Сибири можно нерусскими объявить. Ведь почти все казачки́ сибирские себе в женки якуток, тунгусок да вогулок взяли[5], и ребятенки у них с очень характерным разрезом глаз понарождались. И что теперь?..

Вот только немцы-то как шустро себя в русские записали. Еще поколение не сменилось, а уже обрусели. Значит, сработала моя идея их по одной семье в русские деревни расселять…

Отпустив инока, я поднялся из-за стола и подошел к окну. За окном колыхались ветви сирени. Отцвела она уже давно, лето к исходу идет, но все равно глаз радовала.

– Государь!

В приоткрытой двери кабинета нарисовалась уже почти совсем седая голова Аникея с довольно потешно выглядящими на его физиономии очками. Это был результат еще одного моего «откровения», случившегося как раз тогда, когда зрение начало садиться и у меня самого. И хотя очками я пользовался уже лет пять, а распространение в моем окружении, немалую часть которого составляли мои изначальные соратники, коим уже, как и мне, более шестидесяти лет, они получили едва ли не сразу, широкого применения очки пока не имели. Ибо изготовление линз для их производства оказалось той еще задачей, и решить ее пока сумели только в опытовых мастерских при избе стекольных розмыслов. Да и то лишь при помощи оптиков и химиков из Московского университета. Так что даже в России, кроме как в этих мастерских, нигде более очков не делали. А про другие страны и говорить нечего. Россия сейчас являлась почти монопольным обладателем пула самых передовых технологий – от технических до сельскохозяйственных.

Ну за исключением тех, кои не представлялось возможным использовать на ее территории вследствие климатических ограничений. Хотя и в этом направлении дело двигалось. Поскольку и границы страны мало-помалу расширялись… ну или должны были расшириться в не таком уж далеком будущем. Скажем, Крым и в той истории, которую я изучал, все одно стал российским, поэтому я сейчас вполне спокойно вкладывался в развитие в нем виноградарства, как раз в тех местах, где в мое время располагалась Массандра. Вот уже лет двадцать там активно сажали виноград – лучшие испанские, французские и итальянские сорта. Пока не слишком много – по сотне-другой четей каждого сорта. Торопиться я не хотел. Подождем лет двадцать-тридцать, посмотрим, какие сорта дадут лучший, наиболее качественный урожай, теми потом и засадим. Кроме того, в междуречье Яика и Эмбы, на землях яицкого казачества, вовсю шли опыты с выращиванием хлопка и тутового шелкопряда. А в Киевской губернии появились первые плантации товарной сахарной свеклы[6]. Виниуса я похоронил уже лет десять как, но он воспитал себе хорошую смену…

Причем моей собственной заслугой в этом было отнюдь не то, что я кому-то рассказал и уж тем более кого-то научил, как и что им делать. По большому счету я об этом и не знал практически ничего, кроме того, как можно пользоваться получившимся результатом… Я сделал совершенно другое. Я создал социальные структуры, которые оказались способны воспринять и развить мои крайне сумбурные намеки (иначе и не назовешь), а также сумел наполнить их необходимыми для их ускоренного развития людьми и необходимыми этим людям иными ресурсами. Сначала иностранцами, затем обученными ими, а потом и получившими образование уже в национальных учебных заведениях русскими. И сделал это, не положив в могилы множество русских, татар, ногайцев, мордвинов и остальных, как, скажем, тот же Петя Первый или незабвенный Иосиф Виссарионович, а преумножив их число. Причем более чем в два раза, если считать от того момента, как я взошел на трон… Так что я имел право тешить себя надеждой, что даже после того, как мою престарелую тушку со скорбными лицами затолкают в какой-нибудь величественный склеп, технологическое развитие страны не остановится, а будет идти темпами, как минимум не уступающими темпам той же Франции или Англии. А большего было и не надо.

– Что там, Аникей?

– К вам окольничий Пошибов.

Я вздохнул и, приподняв очки, потер пальцами веки. Сдаю… еще только двенадцать дня, а уже резь в глазах и спину ломит.

– Зови.

– Доброго дня, государь, – поприветствовал меня Борис Пошибов, выходец из ярославских посадских людишек, рекрутированный в Митрофанову службу еще десяти лет от роду и ныне сменивший Митрофана на посту ее главы. Стар больно стал боярин и мой ближник. Впрочем, в том, что я поменял его на куда более молодого Пошибова, коему только сороковой год пошел, возраст ни при чем. Хватку Митрофан терять начал. Два раза едва заговоры не прошляпил… Нет, всякий испуг требует регулярного обновления. Стоило всего лишь лет пятнадцать никого из бояр-княжат и из иных бывших великих родов не трогать, как тут же новые заговоры образовались. Один раз бояре с поляками попытались стакнуться – те за любую соломинку хватались в надежде хоть как-то облегчить свое положение, а другой так до конца раскрутить и не удалось. Я подозревал, что за всем этим стоял шведский наследник Карл Густав Пфальцский. Они с сестренкой, королевой Кристиной, оченно меня не любили. Но у той больше на уме желание блистать было, чем заговоры организовывать, а вот братик куда дальше смотрел. Но доказать ничего не удалось. Как выяснилось, у Митрофана источники информации были только в окружении королевы, поблизости от ее подруги Эббы Спарре и испанского посланника Пиментелли. А вблизи Карла Густава никого не оказалось. Так что Пошибову сразу по назначении было велено вплотную заняться устранением этих недостатков…

– Долгий доклад будет, Борис Твердиславич? – поинтересовался я, чуть выгибаясь, чтобы размять поясницу.

– Не шибко, государь, – отозвался окольничий, – коли сам о чем поподробнее поспрошать не вздумаешь.

– Ну тогда говори, а я похожу. А то что-то спина и ноги затекли…

И окольничий начал:

– Свеи собираются поляков пощипать. Оне уже давно на Данциг зубы точат…

Я кивнул. Это – да. Когда я войска из Польши выводил, Оксеншерна меня очень сильно обхаживал, уговаривая не передавать Данциг полякам, а уступить его шведам. Но мне усиление шведов на Балтике нужно было как собаке пятая нога. Владислав-то IV, несмотря на всю его ненависть ко мне, был для меня неопасен. Его возможности, как гранитной плитой, были задавлены чудовищным долгом ломбардским банкирам. Да и тот огрызок бывшей Речи Посполитой, оставшийся от еще недавно могущественной страны, для нынешней России никакой опасности представлять не мог по определению… Впрочем, и в том варианте истории, которую я изучал в школе, ну в той, которую кончал в конце двадцатого века, а не в царевой, произошло то же самое, просто чуток попозже. Ибо ничем иным тот вариант буйной шляхетской демократии, восторжествовавшей в Речи Посполитой, закончиться не мог. Может, сейчас что изменится? Да нет, вряд ли. После того как Владислав IV, успев только несколько месяцев погреть задницей столь давно скучавший по нему трон, преставился, у его наследника Яна II Казимира дела пошли только хуже. Вконец обнищавшие шляхта и магнатерия, дорвавшись до своих старых имений, окончательно забили на короля и принялись напропалую восстанавливать «богатство и блеск ясновельможного панства». Ходили даже слухи, что Яну Казимиру зимой часто нечем отапливать дворец да и с жрачкой регулярные трудности. Так что польский король, чтобы не замерзнуть и не подохнуть с голоду, начал зимой наезжать в гости к своим наиболее обеспеченным подданным и жить у них, пока его не попросят…

– …а полякам сие стало ведомо, – продолжал между тем глава моей секретной службы. – Но сил обороняться от свеев у них нет, и набрать их также нет никакой возможности. Вот у них какая мудрая голова, не иначе как кто из езуитов, надумала нас со свеями лбами столкнуть, беспорядки в Риге учинив и русских людишек побив. Всем известно, государь, как ты шибко не любишь, когда русская кровушка льется.

– Вот как? – Я остановился. – О беспорядках в Риге мне не докладывали.

– Да нечего было, государь, – повинился окольничий. – Упустили мы все там. Да и беспорядки получились малые. Не шибко много людишек погибло. А сколько товару пограбили – пока считают. Но и здесь купецкие товариства надеются со свеев возмещение взять…

– Ну… все, да не все, раз ты про тех, кто все это затеял, прознал.

Окольничий вздохнул.

– То случайно вышло, государь. Кирасирский капитан аккурат в это время в Риге оказался. Вот он-то и сумел и пленных споймать, и всю подноготную там же на месте от них разузнать. А моим людишкам в Полоцке токмо кое-что уточнить оставалось.

Ну… я думаю, не только в кирасирском капитане дело. Явно были у окольничего и какие иные завязки. Пошибов вообще импонировал мне тем, что свои собственные успехи очень часто замалчивал, стараясь выпятить на первый план кого другого, часто даже не своего ведомства. Они, мол, все и сделали, а он тут только рядышком постоял… Но кирасира, пожалуй, стоит отметить. Молодец, молодец… Не зря я в свое время решил из кирасиров этаких новых опричников делать. Не в том смысле, что они все поголовно вешать и резать должны, чем, кстати, настоящие опричники не так уж и много занимались. Это потом на них всех собак вешать приловчились. А на самом деле… Эвон, даже дед мой, тот самый страшный Григорий Лукьянович Скуратов-Бельский, прозванный Малютой, погиб отнюдь не в застенках, пытая в свое удовольствие невинных, так сказать, овечек, а на поле боя, 1 января 1573 года лично возглавив штурм ливонской крепости Вейсенштейн… А в том смысле, что обучать их не токмо воинскому искусству, но еще и иному государевых дел радению. Скажем, всяким знаниям и умениям, что проходили по Митрофанову ведомству. А то эвон как оно раньше (тьфу ты, ну позже, конечно) было – офицер, мол, жандарму руки не подавал. Невместно, понимаешь, ему было со всякими там царскими сатрапами здоровкаться. Так и сгинули со своей спесью в семнадцатом на штыках распропагандированной большевиками озверевшей солдатни. Так вот здесь у меня такого не будет!

Хотя начиналось все более из-за того, что из всей армии токмо кирасиры у меня не распускались на жилое. И я решил, что надобно придумать, чем занять этих ребят, уже году к пятому-шестому службы овладевших своим воинским мастерством так, что учить их становилось совершенно нечему. А то начнут всякие бяки в голову лезть. Ну как у гвардейцев во времена от Первой Екатерины и до Второй и даже чуть позже, когда оные гвардейцы императоров и императриц меняли как перчатки, вовсю прибегая к таким медицинским приемам, как апоплексический удар табакеркой по голове. И стал прикидывать, в какую сторону энергию этих молодых мужиков направить. Вот так и родилась идея осуществить тесную смычку города с деревней… то есть военных с жандармами, коих пока, правда, никто так не именовал. И, вполне вероятно, именовать не будет. Как-нибудь по-русски назовем, может, даже теми же опричниками… Сейчас же у меня все больше и больше вырисовывалась мысль в дальнейшем сделать кирасирские полки этаким кадровым резервом полиции и секретной службы. Каким бы нелепым это кому-нибудь ни казалось со стороны. То есть не единственным, конечно. Кирасиры-то все ребята рослые, а в этом деле иногда очень важна незаметность, но в существенной части – почему бы и нет? В городовые вон в Российской империи, насколько мне помнится, только ветеранов старались брать, с наградами и с безупречной выслугой…

– Ладно, капитана этого мне представь. Таковых непременно поощрять надобно. Еще что?

– Пока все, государь.

– А сами свеи как настроены?

– Замятня у них пока, государь. Королева Кристина порешила корону с себя снять и передать своему брату – Карлу Густаву Пфальцскому…

Об этом экстравагантном решении моей шведской венценосной сестры я был уже осведомлен.

– А казна у свеев опосля правления королевы пуста вельми. На войну с нами они никак пойти не могут. Они бы и на поляков не полезли, да токмо поляков ноне пограбить все одно что перезрелый плод с дерева снять. Никакой силы не надобно – одно желание…

Я усмехнулся про себя. Интере-эсные намеки мой глава секретной службы кидает. Похоже, он шибко сблизился с тем кружком молодых сопляков, который сложился вокруг моего старшенького. Ну сопляки – они сопляки и есть. Им бы только повоевать. А что потом с этим завоеванным делать – там, мол, разберемся. Но эти-то куда лезут? Ну не нужна нам сейчас Польша. От нее не прибыток – одна сплошная головная боль будет. Тем же шведам. Хотя они пока этого не понимают… К тому же мы Польшу сейчас вполне успешно уже под себя подгребаем. Не прямо и грубо, а так, тихой сапой… Оттуда народишко, уставший от магнатского и шляхетского беспредела, потоком бежит. Мои карантинные избы в Брестском, Белзском и Львовском уездах забиты по самую крышу. Да и из приграничных польских староств очень интересные сигналы идут. Мол, как там насчет взять по примеру бывших восточных земель Речи Посполитой еще одно староство русский государь под свою руку не желает ли?

– Ну грабить там после нас уже особо и нечего, – усмехнулся я в ответ.

– Да неужто, государь, мы им такую подлость просто так спустим? – удивился окольничий.

И действительно, немалый авторитет государства Российского держался еще и на том, что всем было известно, что мы никогда не оставляли без ответа любой выпад в нашу сторону… хм, действительно рука иезуитов просматривается. Уж больно хитрый расклад получается: не узнаем мы, кто замятню в Риге затеял, – полякам хорошо. Узнаем – полякам плохо, но Святому престолу опять же хорошо, потому как ежели мы поляков прижмем, то этим самым их от себя снова оттолкнем, а папа тут как тут. А то очень его волнует, что уже в исконно польских воеводствах, особенно восточных, число православных храмов за последние двадцать лет почти утроилось…

– А подлость эту, конечно, спускать совершенно не стоит. Так что сыщи-ка ты мне того, кто точно это все придумал и кто денег дал, чтобы ее исполнили, а пока… – Я задумался, размышляя над мыслью, только что родившейся в моей голове. – Сколько, говоришь, в Риге наших людишек побили?

– Покамест о семерых доложили. Может, и еще кого, но пока то мне неведомо.

Я усмехнулся уже открыто. Значит, у шведов казна пуста, зато имеется большое желание поправить свои финансовые проблемы за счет поляков.

– Аникей!

– Да, государь!

– А ну-ка позови мне боярина Качумасова и генерал-воеводу Беклемишева.

Моего друга и соратника Мишку Скопина-Шуйского мы похоронили в прошлом году. Ксюха до сих пор по мужу убивается… и все идет к тому, что надолго она его не переживет. У сестры по весне ноги отниматься начали, и хотя к лету она немного очухалась, я ожидал, что следующая зима станет в ее жизни последней…

– Да, государь! Боярин Качумасов уже тут, в приемной сидит.

– Вот и отлично! Заходи, заходи, Николай…

Боярский чин глава Посольского приказа получил не так давно. Но вполне заслуженно. Я постепенно передал в Посольский приказ все функции подбора и расстановки моих агентов при иностранных дворах (постоянных послов в этом времени еще не существовало, и вообще послами считались лишь те, кто посылался от государя к кому-то, чаще всего к другому государю, с каким-либо поручением), и Качумасов вполне справлялся. Во всяком случае, замена людей при дворах иностранных государств произошла так, что поток передаваемой информации или нанимаемых специалистов не ослабел ни на месяц. Впрочем, теперь специалистов из числа иноземцев нанимали не слишком много. Самых светил, так сказать. И часто при помощи тех светил, кои уже трудились у меня. Скажем, если того же Кеплера мне сосватал Галилей[7], а Пьера Гассенди, ныне занимающего должность ректора Казанского университета, – Рене Декарт, в тот момент уже давно пребывающий на посту ректора университета Московского, то Ферма был стопроцентно заслугой Качумасова… Ну и моей тоже. Потому что я как только услышал фамилию – так тут же отдал приказ денег не жалеть, но этого пока еще довольно молодого парня заполучить. Уж о теореме-то Ферма в мое время каждый второй слышал. Правда, именно слышал, потому как, в чем именно она состоит и почему так важна и столь известна, я, например, не знал… А вот, скажем, Кольбера сманить так и не удалось. Уж слишком он был предан Мазарини, а с тем у меня отношения не сложились напрочь.

Зато с архитекторами все было нормально. Таковых у меня работал уже не один десяток. Ну и пособия появились. Хотя бы те же «Четыре книги об архитектуре» незабвенного Андреа Палладио. Более того, в Московском университете планировалось через год создать факультет архитектуры, десяти лучшим его выпускникам была обещана трехлетняя стажировка в Италии. Я бы не отказался и от стажировки во Франции, но Мазарини… Впрочем, молоденького Людовика XIV, которого все вокруг пока еще считали всего лишь бледной и безвольной игрушкой в руках Мазарини, я прикармливал как мог. Уж я-то отлично знал, какая он будет «игрушка». Кстати, прикармливал даже не столько финансово, хотя мой агент при французском дворе регулярно вручал мальчику кошель с некой суммой серебра, причем не французской, а моей собственной, русской чеканки (пусть с детства привыкает к тому, что русское – это хорошо и шибко круто), но и иными игрушками.

Так, от моего имени ему уже несколько лет на день рождения дарились кони. Как раз под его размеры – от мелкой татарской до фриза, до которого дело должно было дойти в этом году. Вернее, до московской строевой, выведенной путем прилива к фризу значительной доли арабской крови. Таковых сильных и невероятно красивых лошадей пока существовало всего лишь две сотни. Но мои племенные заводы сейчас активно освобождались от поголовья, выведенного на основе того табуна, что мне прислал Сапега, и ольденбуржцев, готовясь активно приняться за размножение московской строевой породы. Ну не полностью, конечно, потому что и те лошадки получились очень неплохими. По моим прикидкам, энерговооруженность народного, так сказать, хозяйства вследствие замены лошадей прежней породы новыми даже в случае сохранения численности поголовья повышалась раза в два с половиной. Если не в три. Также я отправил Людовику полсотни калмыков, лучших воинов, лично выбранных Хо-Орлюком, за каждого их роду было заплачено по двадцать лучших коней. Но калмыки поехали во Францию не сразу, а после года обучения, за это время из них сделали настолько вышколенных бойцов, что они произвели на юного короля, которому в этом году должно было исполниться только шестнадцать лет, неизгладимое впечатление. Не меньшее, чем на самих калмыков произвели царевы кирасиры, кои как раз их и учили…

– Вот что, Николай. Тебе о замятне в Риге ведомо?

– Да, государь, – тут же насторожился Качумасов.

– Вот и славно. А что ты думаешь о том, что свеи поляков пощипать вздумали?

Качумасов задумался. Я его не торопил. Мозги у боярина варят, так что сразу озвучивать сложившееся у меня решение необходимости нет. Если оно верное – Качумасов и сам до него додумается, а если так, результат приступа старческого маразма, то тем более нечего себя дураком выставлять.

– Я так думаю, государь, – осторожно начал глава Посольского приказа, – после того как Кристина Свейская от короны отречется, мы более никаким «сердечным согласием» связаны не будем.

– А ну как они его наново попросят? Им сейчас с нами воевать никак не с руки. Казна пуста, да и сами они зубы на поляков точат.

– Так ить, – усмехнулся в бороду глава Посольского приказа, – кто нас может заставить сие согласие заключить? Эвон и обиду какую в шведских пределах нашим купцам учинили – побили, пограбили… Покамест за все обиды оне нам не возместят, о чем с ними баять-то?

– Ну окольничий говорит, что обиды те не шибко и велики-то? – подначил я боярина.

– А кто их считал? Свеи? – с улыбкой отозвался Качумасов. – По нашему-то счету вполне может и по-другому повернуться. И товару тыщ на триста могли пограбить да попортить. И людишек погубить не десяток-другой, а несколько сотен. Какую мы им обиду выкатим, такую и выкатим. А не согласятся – так их дело. Пущай тогда и не лезут со своим «сердечным согласием».

– А нам-то в том какая выгода? – усмехнулся я.

И Качумасов буквально расцвел, поняв, что полностью угадал мысли царя-батюшки. Но ответить не успел, поскольку в мой кабинет стремительно ввалился генерал-воевода Беклемишев. Мой, так сказать, военный министр.

– Звал, государь?

– Постой-ка рядышком, генерал-воевода, – кивнул я ему, – послушай, что нам боярин Качумасов о своих мыслях поведает.

– А мыслю я так, государь, – начал Качумасов, – свеи от того, чтобы напасть на поляков, никак не удержатся. Уж больно слаб ноне Ян Казимир. Само яблочко в руки падает, только подставь…

Ну вот, и этот туда же. Ох, ребятки, не знаете вы пословицы: «Не все, что можно делать безнаказанно, следует делать». А я в ее истинности имел возможность убедиться не раз.

– …А к нам оне относятся не шибко уважно. Один Оксеншерна нас за опасных врагов считал. Но стар он уже. Того и гляди преставится. А королеве Кристине и Карлу Густаву Пфальцскому слава свейского оружия в Тридцатилетней немецкой войне глаза застит. Да и купцы свейские их обоих вельми подзуживают. Наша балтийская торговлишка им совсем поперек горла стоит. Так что надобно ожидать, что, как только Оксеншерна преставится, оне нам тут же пошлины-то и подымут. А может, и раньше сие произойдет. Сразу по коронации Карла Густава. Ну а мы такого стерпеть никак не сможем. И опять же рижская замятня.

Я повернулся к Беклемишеву:

– Чуешь, откуда ветер дует?

– Точно так, государь, – расплываясь в улыбке, отозвался генерал.

Вот еще один воитель на мою голову. Впрочем, оно и к лучшему. Сейчас решить вопрос об окончательном выходе на побережье Балтики лучше всего. Шведы к войне не готовы, поляки сами начнут к нам в союзники проситься, хотя от них толку чуть, ну да какой-никакой, а будет. А датчане уже лет двадцать нас к себе в союзники против шведов затягивают. Так что можно одним выстрелом сразу двух зайцев убить – и моей старшенькой, Ленке, коя сейчас в датских королевах числится, любви и уважения подданных прибавить, и решить наконец вопрос с Зундской пошлиной[8]. А то что-то она слишком дорого стала мне обходиться…

– А не испужаются свеи с нами воевать-то? – снова развернулся я к главе Посольского приказа.

Но ответил мне не он, а Пошибов:

– Это навряд ли, государь. То есть в шибкую войну с нами они ввязываться не осмелятся. А вот этак, вроде слегка поучить, – глава моей секретной службы еле заметно усмехнулся, – вполне захотят. Карл Густав считает, что зазря Густав Адольф русского медведя совсем за озера, реки и болота не загнал, а только лишь пригрозил.

Мы с Качумасовым обменялись улыбками, потому как в таком мнении и Кристины, и Карла Густава была не только их, но еще и моя с главой моего Посольского приказа вина. Еще пять лет назад всем моим агентам при иноземных дворах, где бы они ни находились, велено было, едва только завидев на горизонте кого из шведов, тут же вступать с ними в разговор, в коем непременно упомянуть о том, какой грозный и великий полководец был покойный батюшка королевы Кристины и какой мудрый русский царь, заключивший с ним самое первое «сердечное согласие». Не вызывало сомнений, что большая часть таких разговоров непременно была донесена до тех или иных августейших ушей и явно подвигла их обладателей к мысли о том, что русские очень боятся шведов.

Я снова развернулся к Беклемишеву:

– Значится, так, генерал: торопиться не надо. У тебя еще не менее восьми месяцев. До осени шведы все одно в войну не ввяжутся, так что собирай полки с жилого и… жди главнокомандующего.

Генерал понимающе кивнул. А что тут было неясного? Понятно же, кого я имел в виду – Ваньку, своего старшенького. Он покамест торчал на Амуре, куда я его заслал еще пять лет назад, но по первому снегу должен был двинуться в обратный путь, оставив «на хозяйстве» моего среднего сына Данилу. Того я два года назад, сразу после выпуска из той же пушкарской школы, отослал в Уральскую вотчину, в коей у меня были сосредоточены самые продвинутые технологии. Подальше от излишне любопытных глаз, так сказать… В Приамурье теперь требовалось создавать свою промышленную базу, а то когда циньцы окончательно разберутся с Китаем, они вполне могут позабыть все договоренности и наплевать на заключенные союзы. И развернутся на север, дабы, как это называется, «обезопасить границы». Позволять им это делать я совершенно не собирался. Так что после того, как Иван разобрался с созданием там мощной военной инфраструктуры, заодно получив опыт организации обустройства новой территории, Данька должен был заняться там созданием инфраструктуры промышленной. После чего нас с Дальнего Востока уже никаким колом не вышибить…

– Все собирать, государь?

Я задумался. Общая численность армии при полной мобилизации могла составить почти двести пятьдесят тысяч человек. Из них около тридцати тысяч составляли даточные контингенты подвластных кочевых народов, около восьмидесяти тысяч садились в доведенные до полного штата гарнизоны крепостей и оставались в гарнизонах сибирских городков и острожков, еще двадцать тысяч составляли казаки, а остальное – полевая армия. Но это все только исходя из списочной численности. Реально же под ружьем у меня находилось всего около восьмидесяти тысяч – тридцать по крепостям и сибирским городкам и пятьдесят – в полевой армии, дислоцированной по военным городкам… ну не считая казаков и кочевников, кои жили по своим местам дислокации. Дело в том, что весь рядовой, сержантский состав и офицеры регулярной армии, за исключением кирасир, служили по принципу «три-два-три-четыре-три». То есть срок службы в мирное время был определен в пятнадцать лет. Из них реально в полку служивые проводили только девять лет. Остальные шесть – на жилом.

Сначала стрельцов, пушкарей или драгун призывали в учебные роты штатных полков, где они проходили первоначальную подготовку в течение одного года. После чего всех новиков отправляли уже в штатные роты, где их продолжали гонять в воинских умениях два-три года, параллельно прививая правила гигиены, а также расширяя кругозор и совершенствуя знания в цифири и письме в полковых школах. Наиболее смышленых ставили на должности капралов, из коих отбирались кандидаты в сержанты. Хотя по большей части капралы и сержанты набирались, конечно, из тех, кто служил уже второй служебный такт… Тем, кого отобрали, далее прямая дорога лежала в сержантскую школу, затем на должность и, при должном рвении и наличии способностей, даже и в офицерскую академию. Остальных после первоначальных трех-четырех лет службы распускали на жилое. На два года. По истечении этого срока опять собирали в военном городке и после годичной переподготовки и нового слаживания еще на два года отправляли на гарнизонную службу. Откуда они опять распускались на жилое, чтобы теперь уже через четыре года опять собраться в военном городке и уже три года снова готовиться к полевой войне. По-старому служила только некоторая часть гарнизонов, в основном в сибирских городках. Но там я и не собирался ничего менять, поскольку тем гарнизонам в скором времени предстояло просто тихо уйти в небытие. Эти земли все больше и больше превращались из фронтира во внутренние провинции моей огромной страны…

Итак, всех или нет? Армия – лучший инструмент построения государства. Причем не столько как военная сила, сколько как социальная структура. С ее помощью можно очень многое сделать с определяющей общественной силой – мужчинами. Именно вследствие вот такого моего подхода даже подавляющее большинство крестьян уже начало соблюдать правила гигиены и элементарные санитарные нормы, благодаря чему за последние двадцать лет в стране не случилось ни единой крупной эпидемии. И вообще, служивые среди крестьян и посадских были в большом авторитете. Ибо все они поголовно были куда как грамотнее большинства населения, ну да для того солдатские школы и заводились, да и к тому же практически все они были людьми весьма денежными… ну когда уходили на жилое. Пьянство на Руси при мне было не шибко развито.

Бюджет у меня был достаточный, «пьяные деньги» для его пополнения мне были не нужны. Так что большинство стрельцов и драгун не пропивало, а прикапливало жалованье, чтобы появиться перед сродственниками и знакомыми этаким «купчишкой», коий может запросто нанять артель, чтобы буквально за день-два поставить избу, купить корову или, скажем, поставить кузню либо гончарню «в доле», да и вообще почти что «помещиком». И эти денежные вливания в сельскую и посадскую среду очень ощутимо двигали сельскую и городскую экономику. Да и с демографией все было неплохо. Столь завидные женихи очень редко оставались невостребованными, а что касается трехлетних отлучек, так с таким денежным мужем вполне можно было и потерпеть три годика. Тем более что за первые два года на жилом служивые успевали заделать женам по паре ребятишек, а к следующему возвращению мужа со службы бабы уже были вполне готовы снова забрюхатеть…

Но двести пятьдесят тысяч бюджет никак не потянет. И так эвон сколько расходов. Одна стройка в Кремле уйму денег жрет. И конца-края ей не видать. Ну да Версаль, как мне тот дедок в Париже рассказывал, чуть ли не пятьдесят лет строили, а у меня тут едва ли не большие площади получаются. Да и строят не в пример качественнее. Дуб на балки и перекрытия мореный идет. Специально под стройку пришлось под Москвой морильные пруды закладывать. И цареву службу лесничих создавать, для пригляда и насаждения лесов и боров с нужной древесиной. Впрочем, сие не только для дворца делалось… Более всего сажали дуб, бук и ясень, а также корабельную сосну в местах, из коих лес к верфям доставлять удобно. Корабли-то еще лет двести из дерева строиться будут – есть время вырасти. Потому как то, что само по себе росло, с такими темпами вырубки могло скоро закончиться. Ну хотя бы в наиболее удобных местах. Да и царевы дороги ох в какую копеечку обходятся. А с другой стороны – банк у меня работает вполне успешно, и треть денежного оборота идет через вексельные и ассигнационные схемы, так что золотой и серебряный запас накоплен достаточный. Выдюжу…

– Все собирай! – рубанул я рукой. – Надобно всю армию в бою опробовать. А то совсем разжирели, по военным городкам да гарнизонам сидючи. Да и по свеям надо так врезать, чтобы впредь более никогда в нашу сторону недобро не глядели.

Беклемишев слегка насупился. Ну насчет «разжирели» – это я, конечно, загнул. Ни одну армию в мире в настоящее время не готовили так, как русскую. Достаточно сказать, что одних пеших маршей за трехлетний «служебный» такт стрельцы должны были отмахать не менее восьмисот верст[9]. Либо по служебной необходимости, либо, коли таковой не объявится, для учебы. А драгуны и поболее – тысячу двести. Ну да учеба – не война. Перед той войной с Густавом II Адольфом тоже шибко готовились, а как на поле боя столкнулись – так едва выдюжили… А что касаемо расходов – на год казны хватит, а там соберу Земский собор и снова введу чрезвычайный налог. У людишек в кубышках денег скопилось немало – поднатужатся… Зато сыну оставлю армию, в коей большинство служивых пороху понюхают в большой войне, да под залпами выстоят, да генералы опыт приобретут. Мне же в склепе спокойнее лежать будет…

– Значит, война, государь? – подытожил Качумасов.

– Ежели нас вынудят, – хитро усмехнулся я.

И все рассмеялись. Вынудят, как же. Да ежели государь того пожелает, то просто не смогут не вынудить! А что вы хотели? Я – старый волк и согласен воевать только тогда, когда сам к этой войне готов… а не когда к ней готовы другие.

– Фи-фи-фиу! – Лихой свист разнесся окрест, сбив с деревьев нахохлившихся снегирей и синиц.

Олениха с тремя уже заматеревшими молодыми оленями, продолжавшими следовать за матерью скорее по привычке, чем по какой-то особенной необходимости, прянула ушами и легким шагом двинулась в сторону противоположную той, откуда донесся этот лихой свист. Ибо он означал опасность. Так шумно вели себя в лесу только чужие. Эти чужие появились здесь не так уж и давно. И были очень похожи на один из народов леса, поскольку так же ходили на двух задних лапах, одевались в не свои шкуры и пахли опасным дымом, но тот народ знал и чтил лесные законы. Эти же вели себя как хотели, не соблюдая законов и не уважая установлений, и потому добра от них ждать не стоило. Следовательно, хотя ничто и не говорило за то, что чужие затеяли здесь свой буйный охотничий гон, поскорее убраться с их пути – было самым разумным поступком. А еще никто в лесу не мог упрекнуть олениху, что она хоть раз не прислушалась к голосу разума…

– Эй-гей-гей! – заорал шедший ходкой рысью в голове довольно многочисленной, под сотню всадников, кавалькады высокий молодец, одетый в форменный драгунский полушубок с погоном на левом плече, на котором посверкивали знаки различия лейтенанта. В руках он держал пику, увенчанную небольшим штандартом, означавшим, что в составе отряда едет член царской фамилии.

Ехавший в паре шагов вслед за ним всадник усмехнулся:

– Эк тебя, Лукьян, и свербит!

– Так домой же едем, царевич-государь! – весело отозвался драгун. – Жуть как по русским бабам соскучился. Эти дючерки надоели хуже горькой редьки. Потны, грязны – мочи нету.

– Угу, то-то ты с их деревни и не вылазил, – тут же поддел его другой всадник, – наверное, от шибкого отвращения.

Вокруг тут же охотно разлился громкий хохот. Сразу было видно, что кавалькада состоит из молодых, здоровых и полных энергии парней, которые всегда готовы всласть позубоскалить и повеселиться.

– Ты давай, Лукьян, похоть-то свою поумерь, – отсмеявшись, снова свернул на поучительный тон всадник, коего лихой драгун назвал царевичем-государем. – А то вскоре на уральских рудах окажешься. Это здеся, у диких народов, русскому девку подложить – в обычае и правиле. А мы ноне на Русь-матушку возвращаемся. Там ежели кого недобрым обычаем снасилишь – тут же в железа угодишь.

– Да почто ж недобрым-то, царевич-государь? – весело отозвался драгун. – Нешто на такого молодца, как я, какой горячей вдовушки не отыщется? Ни в жисть не поверю!

И все снова засмеялись.

Из Сунгаринской крепости царевич с конвоем выехал через несколько дней после ледостава. Вышли одвуконь да с вьючными, взяв во вьюки добро овса, поэтому шли ходко и за четыре дня добрались до Яроцкого острога, что стоял при слиянии Амура и Сунгари. Могли и быстрее, но на Сунгари лед пока был хрупкий, потому шли сторожко, часто уходя с реки на берег, что немного замедляло движение. В Яроцком остроге дали коням двухдневный роздых, да и сами попарились в баньке, отдохнули и отоспались в тепле. После чего, взяв проводников из местных, Амуром двинулись к Албазину.

В Албазине встренулись с конвоем среднего брата царевича Ивана – Данилы, коий еще по чистой воде убыл на Амур встречать вызванных им из Уральской царской вотчины рудознатцев. Братья обнялись, потом Данила ехидно поддел брата:

– Что, старший, жениться едешь?

Официальной причиной того, что наследник престола следовал в столицу, действительно считалась его предстоящая женитьба. Нареченная невеста царевича, дочь нового португальского короля Екатерина Браганская, коей только-только исполнилось шестнадцать лет, аккурат по весне должна была отправиться в путешествие к своему будущему мужу.

– Еду, – усмехнувшись, отозвался Иван, а затем прищурился и подковырнул брата в ответ: – И надеюсь, что у меня первая брачная ночь сразу же опосля венчания будет. А не как у некоторых…

Данилу, несмотря на то что он был младше брата на три года, уже оженили. На дочери вассала Российского государства герцога Курляндского Якоба Кеттлера – Луизе Елизавете. По личной просьбе самого герцога. Якоб Кеттлер мечтал о развитии колониальной торговли, но втиснуться в эту чрезвычайно выгодную нишу можно было, только заимев собственные колонии, поскольку колониальная торговля была крайне монополизирована и ни испанцы, ни голландцы, ни французы, ни англичане, ни даже русские иностранных купцов в свои колонии не пускали. Более того, корабли под чужим флагом, застигнутые в собственных водах, считались призом. Герцог предпринял несколько попыток организовать свои собственные колонии – в Вест-Индии, на острове Тобаго, и в Африке, на острове Святого Андрея. Но ему было совершенно ясно, что сил одного его герцогства для их удержания крайне недостаточно. И потому он сделал хитрый ход, сосватав дочь за русского царевича и отдав в приданое за ней свои колонии, но оговорив при этом права своих купцов торговать в них беспошлинно. Как там дело пошло дальше, обоим царевичам было неизвестно, но, зная волчью хватку батюшки, а также уже имеющуюся у России в Вест-Индии опорную базу в виде полученного за их матушкой в приданое острова Гваделупа, ныне переименованного в Святую Марию, как раз в честь матушки, можно было предположить, что все курляндские колонии уже прочно закреплены за Россией…

Но дело было в том, что столь ранняя женитьба никакой регулярной семейной жизни Даниле не принесла, потому как брак был чисто политическим. Жена его была покамест шибко мала, ей только исполнилось восемь лет, и она жила в семье отца, однако через пару лет должна была отправиться в Россию для обучения в организованной матушкой царицей Подсосенской монастырской школе.

Так что Данила в ответ на подначку лишь расхохотался.

– Что нового слышно? – спросил Иван, когда брат успокоился.

В конце концов, Данила был на двадцать дней пути ближе к столице, чем он сам. И уже встретил пару зимних караванов, везших в Приамурье хлеб, коего там выращивалось еще сильно недостаточно, железо, свинец, а также иные необходимые товары и… людей. Организованное переселение даточных людишек в эти края государь приостановил уже давно, снова занявшись заселением Восточного Поволжья и Дикого Поля, но охотников переселиться на новые русские земли все равно было немало. Бывало, и до десяти тысяч за зиму набегало.

Данила пожал плечами:

– Много разного. Ольку за сына римского кесаря Фердинанда сватают.

– За какого?

– За Леопольда… он ноне у кесаря один остался.

– А старший где, Фердинанд Венгерский?

– Помер.

– Эх ты, так это Олька у нас императоршей станет? – поразился старший брат.

– Похоже, – снова пожал плечами Данила, его титулы волновали мало. Гораздо больше его волновала всякая техника. – Потом королева свейская Кристина от престола отреклась, и ноне ее брательник Карл Густав у свеев царствует. А еще свеи летом наших купчишек в Риге побили да пограбили.

– Свеи?

– Ну… вообще-то шепчут, что немцы рижские. Но поскольку они под свеями ходят, то…

Иван понимающе кивнул. А что тут говорить-то? Чья власть – тому ответ и держать. И вся недолга.

– А еще ходят слухи, что батюшка войска исполчает.

Иван радостно сверкнул глазами и хлопнул себя по коленке.

– Ну наконец-то! Эх и ввалим мы свеям, чтобы неповадно было…

– Ох, братик, – снисходительно посмотрел на него Данила, – все бы тебе воевать…

Иван рассмеялся:

– Ну, братик, ты прям как батюшка! И с чего бы это всё? Ну где я здесь-то воевал? За три года, что я здесь, токмо два рейда и было. Да и в них не воевали вовсе, а замиряли. Эвон, восемнадцать монгольских родов ныне не под журженями, а под нами ходят. Нечто плохо?

– А ну как журжени обидятся?

Но старший брат махнул рукой:

– Ништо! Им сейчас совсем не до нас. Наоборот, еще сильнее в друзья набиваются и снова пушек и пищалей просят. У них на юге такие дела творятся, им там еще колупаться и колупаться. В общем, лет десять у тебя, братик, есть. Ежели… – Иван хитро прищурился, – батюшка тебя обратно раньше не потребует. Супружеский долг сполнять…

До Байкала добрались к середине декабря, так что Рождество встретили в Иркутске-городке, где отдыхали до наступления нового, тысяча шестьсот пятьдесят пятого года. А третьего января тронулись дальше.

К ледоходу успели добраться до Соли-Камской, где седмицу пережидали, пока шел лед, а затем загрузились на уже приуготовленные к их приезду лодьи, поскольку о времени их прибытия было заранее отправлено известие по голубиной почте, и двинулись далее водой. Дошли до Рязани, а там уже конным ходом напрямки двинулись на Москву.

Уже на подъезде к Москве, в начале июня, выехали на строящуюся цареву дорогу. Вернее, то, что она строилась, было видно по тому, в каком она была состоянии, а вовсе не по тому, что на ее строительстве работало так уж много людей. На насыпи деловито ковырялось около двух десятков человек. Руководивший работами поляк в кунтуше, не дозволявшем никаких сомнений относительно его национальной принадлежности, по-русски сняв шапку, поклонился царскому штандарту, но затем принял столь высокомерный вид, что царевич невольно натянул поводья и рассмеялся.

– Э-э-э… пшепрошем ясновельможному пану, – выудил он из памяти куцые знания польского языка. В царевой школе кроме обязательных греческого, латинского и немецкого он учил испанский и шведский. А из польского помнил с дюжину слов, краем уха ухваченных от тех, кто учил польский. – Можно спросить?

– Чем могу быть полезен сиятельному пану царевичу? – с достоинством ответствовал поляк.

– Я просто хотел поинтересоваться, как идут дела. Как люди, хватает ли? Не ленятся ли?

– Э-э-э, сиятельный пан царевич… – руководитель работ воздел кверху палец, – у вашего батюшки даже поляки не ленятся! А мы это дело куда как любим. Что уж говорить о русских?! А если вы хотите спросить, почему у меня работает так мало людей… Так на то есть простой ответ – крестьяне на полях. Людей на работы мне дают на месяц-полтора летом, после того, как крестьяне закончат сев и посадки овощей, и до того, как начнется уборка. А потом еще месяца на четыре зимой, с перерывом от Рождества до Крещения. И все! Рабочих рук бардзо мало. Если бы у меня было хотя бы столько же, сколько было, когда мы строили тот канал между Цной и Тверцой… А с тем, что мне дают, мы будем строить эти дороги сто лет! Пшепрошем, я столько не проживу.

Царевич задумчиво кивнул. Да… чего уж тут говорить, ежели за пять с лишним лет, что его не было, построен только участок в тридцать верст! То есть этот участок, конечно, не один. Насколько Иван помнил, строительство вели сразу несколько артелей, на разных участках, но строительство царевых дорог явно затягивалось. А он теперь, после стольких лет на самом дальнем востоке страны, отлично понимал необходимость хороших дорог… Царевы же дороги должны были получиться на диво хороши – широкие, с выпуклой проезжей частью, с коей должна скатываться дождевая вода, да еще и укрепленной щебнем и такой ширины, коя позволяла свободно разъехаться двум армейским повозкам, с большими обочинами, с канавами для сбора дождевой воды про краям. Куда там римским виа, по примеру которых они вроде как и строились. Единственное, что те были мощеными… ну да лиха беда начало. И эти замостим! Но как ускорить строительство – неясно. То есть нет, как раз ясно. Нужны рабочие руки. Но где их взять? Вероятно, бригадам дорожных строителей и так выделяют максимум того, что возможно выделить, если не разорять крестьян. Если уж поляк не ругается, значит, большего действительно выделить невозможно…

До Москвы добрались к обеду следующего дня, заночевав прямо в лесу на бивуаке. И уже в столице узнали последние новости. Например, что Екатерина Браганская с посольством и в сопровождении своего младшего брата Альфонсу, ставшего наследником престола вследствие смерти старшего брата Тоеодосио два года назад, уже прибыла в страну и на данный момент добралась до Великого Новгорода. Но Ивана волновало отнюдь не это, пусть и касающееся его напрямую событие. И даже не то, что у отца в Александровой слободе сидело аж два посольства – датское и польское. Хотя то, что здесь оказались последние, было удивительно. И даже странно, поскольку ненависть польской шляхты к русским была общеизвестна, а отправить посольство без приговора сейма нынешний польский круль Ян II Казимир был совершенно неспособен… Молодого царевича волновало лишь то, что слухи об исполчении войска полностью подтвердились. Ибо сие почти точно означало, что войне – быть!

Так что в Москве царевич задерживаться не стал, сразу помчавшись в Александрову слободу.

Соскочив с коня на дворе старого дворца, коий служил его отцу, царю русскому Федору II Борисовичу присутственным местом, Иван бегом взлетел по ступенькам крыльца и, проскочив большую приемную залу, будто молодой вихрь, ворвался в кабинет отца. Отец был не один. За круглым столом сидели генерал-воевода Беклемишев, окольничий Пошибов и глава Посольского приказа Качумасов, а также глава приказа Большой казны Трубецкой. Иван притормозил и, бросив взгляд на отца, который только кивнул ему, продолжая слушать главу приказа Большой казны, послушно сел, сверля отца горящими глазами.

Наконец боярин Трубецкой закончил. Царь помолчал, что-то черкая в своих записях, кои делал во время доклада, а потом отодвинул их и развернулся к сыну.

– Мать видел?

– Нет, батюшка, я…

Но царь не дал ему закончить.

– Что, на войну проситься прискакал? – недовольно спросил он и, не дав себе труда выслушать ответ, отрезал: – Не пущу. Нечего тебе там делать! У тебя свадьба на носу! Невеста через две недели уже здесь будет.

– Но, батюшка! – обиженно взревел царевич, не заметив, как удивленно округлились за его спиной глаза генерал-воеводы Беклемишева. – Как же это… Я ж…

– Людей убивать рвешься?

– Нет! – возмущенно воскликнул царевич, но тут же поправился: – То есть и это тоже делать придется, война же, но не для того я в войско рвусь. Удовольствия от душегубства никогда не испытывал и испытывать не буду. Но в войско я ехать должон. Да хоть кем. Хоть сержантом. Уж сию-то должность я потяну. Обучили! Я… славу и победу державе нашей принести хочу.

– Славу и победу? – усмехнулся царь. – А знаешь, сын, ни то, ни другое ей не очень-то и надобно…

При этих словах Иван впал в ступор. Как это славы и победы державе не надобно? Это что ж такое государь и отец говорит-то? А что же ей тогда надобно? Бесславие и поражение, что ли?

Царь с усмешкой наблюдал за волнами недоумения, которые одна за другой прокатывались по лицу Ивана, и вдруг спросил:

– А вот скажи-ка, сын, зачем нам война?

– Ну… как? Дабы свеев наказать!

– За что?

– За обиды давние. И недавние тож. Да за рижскую замятню! Оне же наших людишек побили да пограбили!

– Девять человек, – спокойно отозвался отец. – Ежели окольничий, – он кивнул в сторону Пошибова, – более никого еще не отыщет. Но это вряд ли. Он искал тщательно. Прошлым летом таковых лишь семеро было, еще двое за зиму отыскались… У купцов за сезон в десять, а то и в сто раз более людишек гибнет. От болезней, татей или волной с кораблей смывает. Стоит оно войны?

Иван насупился.

– Ну… нет. Но оне ж нам пошлины…

– Пошлины они только в прошлом годе подняли. По осени. После смерти Оксеншерны. Да и не шибко. Мы на той же Зундской пошлине куда более теряем. Однако же с Данией воевать и не думаем. Наоборот, к союзу с ими склоняемся. Или я в сем неправ?

Царевич задумался. Похоже, отец устраивал ему нечто вроде экзамена. На то, как сын в политике разумеет. И тут надо было держать ухо востро.

– Я так думаю, батюшка, – начал Иван после некоторого размышления, постаравшись сколь возможно обуздать бушующие в нем чувства и отвечать кратко и по существу, – тут дело вовсе не в рижской замятне. Она – повод, не более. И не в пошлинах тяжких. А… в том, что свеи нас за горло держат. И всю нашу балтийскую торговлю, коей наше государство богатеет, вполне способны к ногтю прижать. И сделают сие, как только захотят. Вот за то, чтобы у них той возможности не было и чтобы мы могли завсегда свободно торговать, за то мы и будем воевать.

Отец некоторое время молча смотрел на сына, а затем на его губах мелькнула улыбка, и он кивнул:

– В общем, верно, сынок. Хотя… полной свободы никому, никогда и ни в чем достигнуть не удалось. Вот, скажем, ежели мы свеев разгромим…

– Да как же ежели-то, батюшка?! – вскинулся царевич, но царь Федор вскинул руку, и Иван послушно умолк.

– Так вот, ежели мы свеев разгромим, то полной свободы в торговле нам все одно не достичь. Потому как даже после того, как мы свеев с шеи скинем, датчане со своей Зундской пошлиной останутся, а там и англичане пакостить начнут. Эвон оне как голландцев-то в прошлом годе пощипали![10] Да и те же голландцы на нас уже очень давно недобро посматривают. Так что любой результат – всегда временный. Очень многое из того, что люди достигают войной, можно достигнуть другими способами – соглашением, браком между наследниками, подкупом, да и просто демонстрацией своего могущества. Даже подкуп все одно обойдется дешевле войны. Потому что войны чаще всего разорительны. Не говоря уж о том, что в них гибнут люди, кои, а вовсе не золото, и есть главное богатство любого государства. Золото имеет свойство быстро кончаться, и ежели у тебя нет подданных, то взять новое тебе неоткуда, а вот если есть… – Царь замолчал.

Иван помолчал, переваривая сказанное, а затем осторожно спросил:

– Но зачем же ты тогда исполчаешь армию?

– Вот! – Царь наставительно поднял палец. – Добрый вопрос! И как ты думаешь?

Царевич несколько минут сидел, покусывая губу и напряженно размышляя, и наконец нерешительно произнес:

– Ну… эта война обойдется дешевле?

Царь усмехнулся.

– Она уже проделала здоровенную дыру в моей казне, а через месяц собирается Земский собор, который наложит на страну такую же денежную тяготу, коя была во времена Польской войны… Сумеешь подсчитать, сколь долго из тех денег мы могли бы платить свеям любые пошлины?

– Тогда не знаю… – вздохнул царевич.

Его отец улыбнулся.

– А между тем ты прав. Война действительно обойдется дешевле. Но чем что? – Царь замолчал.

Царевич некоторое время ожидал продолжения и, не дождавшись, повторил:

– Чем что?

– А вот давай посчитаем! – рассмеялся царь. – Во-первых, армия будет воевать. Хорошо это или плохо? На первый взгляд – плохо. Мы же с тобой разобрались, что воевать дорого и накладно. Все проблемы можно решить миром. Но! Как ты думаешь, дадут ли нам возможность всегда решать их миром?

Царевич убежденно мотнул головой:

– Нет, конечно. Непременно кто-нибудь решит, что проще отнять либо принудить силой, чем договориться. И нападут. Даже ежели мы сами не будем хотеть воевать.

– Вот! Значит – воевать все одно придется. И, как ты верно подметил, не только тогда, когда сам решишь, но и тогда, когда тебя вынудят, хоть ты сего и не хочешь. Так?

– Так.

– А скажи-ка, сын, какая армия будет воевать лучше – та, вои коей до сего момента никогда и ни с кем не воевали, либо та, где уже пороху понюхали?

Сын усмехнулся. Мол, что за странный вопрос… Поэтому царь не стал ждать ответа, а сразу продолжил:

– Значит, пока нас не вынудили – стоит подгадать момент да и дать возможность понюхать пороху своей армии в той войне, в которой мы не токмо почти точно не проиграем… Тут угадать заранее невозможно, как бы сие ни казалось очевидным. Вона те же журжени вроде как куда как менее войск супротив миньцев имели, а гляди-кась, как оно обернулось! Но хоть в той, которая нам полной катастрофой не грозит… а в случае коль выиграем, еще и пользу принести может. С этим понятно?

– Да, батюшка.

– Считаем дальше. Свеи сами воевать хотят?

– Ну… не знаю, батюшка.

– А где твои уши были, когда Качумасов о сем рассказывал?

– Так я же позже пришел, батюшка. Когда Трубецкой говорил.

– А… ну да. Ну так вот говорю тебе, что повоевать они не прочь. Потому как даже сейчас, когда у них казна пуста, нас себе ровней они не считают. И то сказать – у них армия из опытных, закаленных в боях ветеранов состоит. Противу немцев сражавшихся. А мы уже почитай семнадцать лет ни с кем не воевали. Да и тогда токмо супротив поляков, коих свеи со времен Густава II Адольфа за достойных противников не числят.

– Ну мы и супротив ихнего Густава Адольфа… – вскинулся царевич.

– Супротив Густава Адольфа мы бы выдюжили. Это точно. И в конце концов крепко его побили бы. Но именно в конце концов, до коих мы тогда не дошли. И потому свеи считают, что, наоборот, это Густав Адольф нас пожалел. Вернее, не пожалел, а просто… ну вроде как на другое отвлекся. Более для него вкусное как бы. На Германскую войну… Ведь вообще очень немногие способны реально оценить, как дела обстоят на самом деле. Большинство, принимая решения, исходит не из реальности, а из кажущихся таковыми собственных иллюзий. Оксеншерна был из первых. А нынешний свейский король Карл X Густав – из вторых. Нет, он умен и опытный генерал, но вот правитель пока слабый. Потому как не знает главного принципа любого правителя, коий так точно сформулировал ректор нашего университета: «Подвергай все сомнению»[11]. И убежден, что то, что он считает истиной, эта самая истина и есть. Понимаешь, о чем я?

Иван сосредоточенно кивнул:

– Да, батюшка…

– Тогда идем дальше. Достаточно ли того, чтобы считать войну выгодной для государства, ежели она позволит приобрести военный опыт армии и устранит угрозу торговле?

– Мне кажется, нет, – качнул головой царевич.

Царь удовлетворенно кивнул.

– Хорошо. Но что тогда нужно еще?

– Мне думается, что еще нужно сделать так, чтобы с этой стороны более никогда и никакой угрозы не исходило… ну как ты сделал с Польшей, батюшка.

– Вот, – опять кивнул царь, – верно говоришь. И как же этого добиться?

– Ну… надобно, во-первых, уменьшить свеям земли и население. Это их уже ослабит. А затем, как и на поляков, наложить большую контрибуцию. Пусть работают только на то, чтобы ее выплатить, и не о каких иных делах, могущих нам убыток учинить, не помышляют.

Царь снова кивнул, но как-то так, с легкой усмешкой, бросив быстрый взгляд в сторону главы Посольского приказа. И спросил:

– А скажи-ка, сын, какие земли ты полагаешь необходимым отторгнуть от свеев?

– Лифляндию!

– А хватит сего, чтобы они более нам неопасны были?

– Ну… не знаю. Может, и нет. Ну тогда и Финляндию. Более и не вижу ничего. Через море нам воевать свеев шибко неудобно будет. У нас и флот похуже, да и шхеры оне свои знают куда как лучше нас…

– Один урок – подвергай все сомнению – ты уже от меня услышал, сын, – задумчиво произнес царь, – хотя усвоить его тебе еще предстоит. Так вот, теперь слушай другой: ставя цель, трудности при ее достижении принимай как задачу, а не как основание для отказа в достижении. Вот скажи, достаточно ли будет отторгнуть от свеев Лифляндию и Финляндию, дабы навсегда обезопасить страну с этой стороны?

Царевич задумался, а потом покачал головой:

– Не могу сказать, батюшка. Свеев-то сие точно ослабит, но вот достаточно ли?

– Сие не ответ. Скажи как думаешь.

Царевич еще несколько мгновений размышлял, а затем глубоко вдохнул и решительно кивнул.

– Да, государь. Для нас – достаточно.

Царь бросил еще один взгляд на боярина Качумасова и спросил:

– Эк ты сказал. Для нас – достаточно. А что значит – для нас?

Царевич Иван хитро сощурился:

– Дык не зря же у тебя, батюшка, здесь, в Александровой слободе, датский и польский послы сидят. Ежели и оне чего у свеев отторгнут, то тогда уж точно достаточно будет.

Все сидящие в кабинете царя переглянулись, а затем их взгляды снова скрестились на царевиче. И в них было куда больше уважения, чем при начале разговора.

– Значит, ты считаешь, что ежели мы у свеев Лифляндию и Финляндию отберем, то свеев это настолько ослабит, что нам их более опасаться не надобно будет… – Царь сделал короткую, едва заметную паузу и внезапно спросил: – А нас?

– Что – нас?

– Нас сие приобретение усилит либо ослабит?

Царевич снова задумался. По его прикидкам выходило, что должно усилить, но ведь отец не просто так спрашивает. Значит, в сем приобретении есть подвох. Но какой?

Спустя пять минут царь не выдержал и дал небольшую подсказку:

– А вот подумай, сын, почему я опосля Польской войны под себя токмо польские и литовские украины да бывшие земли Киевского княжества, православными населенные, забрал, а из самой Польши – ушел?

– Ну… – В глазах царевича, похоже, блеснуло озарение. Как будто он сего никогда раньше не понимал и даже считал то действие царя-батюшки ошибкой, а сегодня вдруг понял. – Наверное, потому, батюшка, что те земли сами под твою руку давно уже стремились. А поляков тебе к повиновению долго бы принуждать пришлось.

– Вот то-то, – усмехнулся царь. – Понял наконец-то…

– Прости, батюшка, – совершенно искренне повинился царевич. В первую голову за свое глупое разумение, что он-де лучше своего отца все про Польскую войну понял и оттого на цареву волю ранее даже сетовать решался.

– Так вот теперь и ответь мне: усилят ли нас эти земли, о коих мы толковали, или наоборот?

– Да скорее наоборот, батюшка. На тех землях скорее не нам, а свеям рады. Нам же противиться будут насколько возможно, где тайно, а где и явно…

– И как быть?

Тут царевич задумался надолго. Отец ему не мешал.

– А ежели… всех людишек, что там живут, оттудова выселить? И нашими даточными людишками те места все и заселить?

– А тех людишек куда?

– Ну… вон на царевых дорогах рабочих рук нехватка шибкая. Дай бог по нескольку верст за год одна артель строит. А в Приамурье с бабами, ликом с нами схожими, просто беда. Да и в вотчинах да на черносошных землях и на заводах уральских рабочие руки никогда лишними не будут. Этих-то мы и похолопить сможем. Оне ж не православные… Тогда ведь свеям на тех землях совсем не рады будут. Даже ежели оне на них когда-нибудь и позарятся.

Царь медленно кивнул, разглядывая сына уже несколько другим взглядом, а затем снова спросил:

– А как ты думаешь, как можно свеев принудить к тому, чтобы оне согласились те земли нам уступить?

Царевич уже в который раз за сегодня не стал отвечать сразу, а задумался, а потом осторожно ответил:

– Я думаю, ежели мы людишек с тех земель уведем, оне им и так уж не шибко интересны будут, ну а еще… – он вздохнул, – да, государь, все одно нам на ту сторону, к Стокгольму перебираться надобно. Потому как в ином случае свеи никак с нами о таком мире договориться не согласятся. И ежели с армией ихней мы, даст бог, быстро закончим, то торговлишку оне нам совсем перекроют. Флотом. И так и будут по ту сторону моря сидеть, флотом своим нам разор и убыток творя. И куда больший, чем любые пошлины бы натворили. Но… как сие сделать, я пока, государь, никак не ведаю… – Царевич вздохнул и печально произнес: – Выходит, все верно – меня, окромя как сержантом в армию, и ставить неча. А сержантов у нас в войске и так в достатке…

Царь откинулся на спинку стула и несколько раз приложил одну ладонь к другой, как бы аплодируя сыну.

– Ну вот, сынок, цели сей войны ты понял. Каким образом их добиться, тако же теперь знаешь, ну почти… а посему – иди и командуй.

– Но… – Царевич Иван удивленно уставился на отца, потом оглянулся на Беклемишева, спокойно смотревшего на него, и снова повернулся к отцу. – Я? Но ведь ты же говорил…

– То я говорил другому, глупому молодому парню, коему очень хотелось просто повоевать. А ноне говорю царевичу, коий знает, что война есть зло, но знает и то, как из сего зла более всего добра для страны и людей, ее населяющих, выжать… Ну а я посмотрю, с какими убытками ты с сим справиться сумеешь.

Лицо царевича посуровело. Он встал, одернул мундир и коротко поклонился отцу.

– Слушаюсь, государь…

– Венчается раб божий Иван с рабой божьей Екатериной…

Я стоял и смотрел на сына и его невесту. Очень красивая получилась пара. Он – высокий, сильный, могучий, а она – хрупкая, гибкая, но горячая. Дай им Бог такой же любви, как и у нас с Машкой. И такой же верности. Впрочем, Иван у меня не шибкий гулена. Как мне докладывали, за все время, что он провел в Приамурье, завел токмо двух полюбовниц. Да и то, похоже, потому, что молодому, крепкому организму необходимо было куда-то сбрасывать лишние гормоны. Ну да дючеры своих девок с большим удовольствием подкладывали под «длинноносых белых воинов». Улучшали породу. Наши-то людишки в среднем едва не на голову их выше и куда могутнее… Впрочем, с Иваном у них случился облом. Я ему перед отправкой на восток подробно рассказал о методе высчитывания женских циклов. Так что он никаких байстрюков в Приамурье не оставил. А за полгода перед отъездом и вообще удалил от себя последнюю «жену», дабы даже и мыслей никаких не возникло, что где-то на востоке растет некий внебрачный отпрыск наследника русского престола. Он вообще у меня парень разумный, а взбрыки да глупости – от молодости. Ну да это тот недостаток, который со временем проходит…

Катюша принесла стране ошеломляющее наследство. Вместе с вожделенным Флоришем Жуану IV отдал за ней еще город и порт на острове в устье реки Улхас. Там, где располагалась бухта, которую они называли Бом Баи, то есть, как я понял, будущий Бомбей! Оговорив, правда, право своих собственных торговцев продолжать торговать там беспошлинно.

Ну да страна-то у него покамест вельми слаба, боится не удержать в одиночку-то. А я уже прославился способностью быстренько наводить порядок во вновь зацапанных землях. На Святой Марии, ну коя ранее Гваделупой звалась, английским пиратам хороший отлуп дали. А на Тобаго – голландцев в порядок привели. У курляндцев-то там едва три сотни человек жило, а у голландцев поболее тысячи. Вот оне их и задирали шибко[12]. Так я быстро по казачьим землям велел охотников набрать. Им, опосля того как я под свою руку и Поднепровье взял, стало очень стремно за зипунами ходить. Потому как я это дело запретил. Не хрен мне проблемы с истамбульским диваном создавать, как полякам. А тут такое приключение намечается! Так что набралось почти полторы тысячи человек, коих я шустро на Тобаго и перебросил. Так оне моментально всех там в порядок привели. А сейчас докладают, что мои казачки уже совсем освоились, обзавелись тартанами и шхунами и начали понемногу там за зипунами да невестами хаживать… Ох, чую, взвоет скоро карибское береговое братство, ох взвоет…

Но Бомбей, конечно, – подарок царский. Я даже слегка растерялся. Нет, Бомбей, несомненно, жемчужина Индии, да и сама Индия – не менее чем бриллиант, но это ж сколько бабла надобно, чтобы поднять еще и ост-индскую торговлю. Причем практически с нуля. Потому что никто из моих капитанов туда не ходил, маршруты неизвестны, опорные базы и промежуточные пункты не оборудованы. А у меня тут, знаете ли, война на носу. Впрочем… уже завтра, то есть в первый же день после венчания и наутро после первого свадебного пира, у меня была назначена аудиенция членам «государевой гостевой тысячи». Да-да, уже тысячи. Поскольку число богатейших торговцев России, чей годовой доход превышал сто тысяч рублей, давно перевалило за сотню. Вернее, уже за две. Потому сотня и была переименована в тысячу. На вырост, так сказать. Ну да когда я на царство повенчался, «гостей государевых» и всего-то чуть больше дюжины было. Да и годовой доход лишь у самых богатых из них до ста тысяч едва-едва дотягивал. А нонеча сей доход у «гостей государевых» лишь начальным числится… А сделано сие переименование было одновременно с введением ежегодного взноса за пребывание в сей тысяче размером в десять тысяч рублей. Торговый народец-то, конечно, был не шибко доволен, но деваться ему было некуда. Поскольку только члены «государевой гостевой тысячи» обладали правом самой прибыльной – зарубежной – торговли. Впрочем, и остальные купцы также были обложены этаким налогом. Кроме «государевой гостевой тысячи» я ввел еще «губернские гостевые тысячи», пребывание в коих стоило уже тысячу рублей. Им было предоставлено право торговать по всему государству Российскому, а также с иноземцами, но токмо на русской земле.

Всем же, кто торговал в пределах своей губернии, платить за права торговли не требовалось. Они платили только обычные торговые сборы и налоги. Вот такое вот послабление для мелкого и среднего бизнеса… Впрочем, согласно докладам, Россия все одно оставалась страной с самыми низкими налогами. Я добирал свое сельскохозяйственным и промышленным производством в собственных вотчинах и на черносошных землях, а также участием в десятке крупнейших в стране торговых товариств, в коих нагло получал порядка трети всей выручки. А что вы хотели? За крышу так и платят. Тем более что большинство денег я как раз и расходовал на обеспечение максимально авторитетной и сильной крыши, то есть на армию и флот… а также на развитие той же торговой инфраструктуры – порты, каналы, дороги. Ну и на представительские цели, опять же. Столицу-то не для себя строю. Точно ведь тушку мою закопают раньше, чем она во всем благолепии предстанет. Эвон даже сейчас, во время венчания, новый-то собор весь в лесах стоит…

Так вот, «гости государевы» неспроста прямо завтра на аудиенцию напросились. Прослышали, видать, о Бомбее-то. И так и рвутся поучаствовать… Ну да и что ж, пущай. Чем более денег в границах страны копиться будет – тем лучшими окажутся стартовые возможности для промышленного рывка. А то эвон Витте пришлось столько французских кредитов набрать, что потом Россия у Франции на таком крючке оказалась, что ничем, кроме революции, это окончиться не могло. Это только красиво звучит: «Берите кредиты – и стройте. Деньги – дым, а все построенное у вас на земле и останется». Деньги – те же вожжи. И ежели их чутка у кого перебрать – опомниться не успеешь, а уж внуздан. И никуда дернуться не можешь. Так и идешь телком по прямой дороге к революции и ипатьевскому подвалу. И ладно бы одной семьей все ограничилось! Хотя Николашку с семьей все-таки жалко. Не самые худые люди были, токмо дурные, ну да не живота ж за это лишать… Так ведь сколько еще народу после этого положить пришлось!

Поэтому я Путина с его Стабфондом таперича очень хорошо понимаю. Пусть будет. Пригодится…

Новобрачные пошли за патриархом, коий самолично совершал таинство венчания, вокруг алтаря. Я повернулся и бросил взгляд на жену, припомнив, как мы с ней так же… Ох, лет-то уж прошло. Ваньке-то уж двадцать шесть! А и он только на пятый год нашей семейной жизни народился.

Крещение дочки Жуану IV на этот раз прошло без тех страстей, что сопровождали крещение моей Машки. Иннокентий X, коий был папой в то время, когда мы с Жуану токмо сговаривались, особым авторитетом не пользовался. Поскольку уже в начале правления показал себя подкаблучником матери своего кардинала-непота Камилло Барберини Олимпии Маидалькини, получившей вследствие этого прозвище «папесса». Весь его двор погрузился во внутренние интриги, из-за чего сил и внимания на интриги внешние осталось не слишком много. Так что Жуану IV плюнул на возможные возражения папы, между верой и выгодой выбрав союз с богатой и могущественной Россией. Ну а к тому моменту, когда планы дошли до реального воплощения, Иннокентий X так и вообще преставился. А избрание нового папы оказалось обставлено такими бурными дебатами и борьбой между Францией, Испанией, Австрией и могущественнейшими итальянскими кардиналами, что никакого дела до Жуановой дочки никому не было. Катенька прибыла в страну, месяц погостила под нашим с Машей крылом, в течение коего моя жена рассказала будущей невестке о своем собственном обращении из католичества в православие. А потом убыла все в тот же Подсосенский монастырь, коий после учреждения там первой царицыной женской школы стал, по существу, Машкиной личной епархией, где под все той же непрекращающейся опекой моей жены после сорокадневного поста и была крещена под именем Екатерины. Ну чтобы к новому имени не привыкать…

Сын же все это время мотался по стране, обустраивая войсковые магазины, строя бараки для будущих рабочих, размещая заказы на лопаты, топоры, тачки и иной инструмент… то есть готовясь выжать из предстоящей, вернее, уже начавшейся войны максимум пользы для государства. Начавшейся – поскольку шведы уже к началу июля захватили Данциг, Эльблонг, Мальборк и продвинулись до Хелмно на юге и до Хайльсберга на востоке. И, похоже, останавливаться на этом не собирались. Ян Казимир обивал пороги всех соседей, от короля Чехии, Венгрии и императора Священной Римской империи германской нации Фердинанда III до государей Дании и России, но немцы помогать ему не очень рвались. У самих после еще десяти лет не прошло как закончившейся Тридцатилетней войны силенок было не шибко, да и османы с юга особливо расслабиться не давали. А мы с датчанами были не против, но все еще торговались между собой насчет Зундской пошлины. Я настаивал на заключении «выкупного договора» сроком на сорок лет, подобного тому, что был только что отменен с Нидерландами. Ну да те должны были платить триста пятьдесят тысяч гульденов в год, я же продавил сумму в сто тысяч, взамен пообещав выплатить первый транш сразу за десять лет. Чему мой зятек был очень рад, поскольку в преддверии войны ему очень нужны были деньги на наем и оснащение армии и флота. Сейчас спор велся только об одном: с какого момента считать сорок лет. Датчане предлагали с того года, как я заплачу деньги, я же, понимая, что с момента начала войны балтийская торговля сразу же резко упадет, а также имея задней мыслью то, как скакнет торговлишка после того, как мои купчишки развернутся в Бомбее, что также требовало некоторого подготовительного срока, настаивал, что срок следует считать с того момента, как мы победим Швецию и заключим с ней мирный договор. Хотя это была уже борзота… ну да на том стоим. Все одно датчанам деваться некуда…

Так что на свою свадьбу сын еле успел, добравшись до Москвы только за два дня до того и не успев даже толком отоспаться.

Столы для пира накрыли в бальной зале, поскольку она была практически единственным полностью законченным помещением в новом дворце. А ни в каком ином помещении в Москве разместить тысячу шестьсот гостей было невозможно… Ну не то чтобы полностью – ее собирались еще перестраивать и украшать, но позже, а пока не трогали. В принципе по плану возведение стен и подведение под крыши большинства зданий в Кремле должно было закончиться года через три. А потом наступал долгий период отделки и украшения. Материалы для строительства везлись отовсюду – мрамор из Италии, малахит и порфир – с Урала, лазурит из державы Великих Моголов, нефрит из Китая, да всего и не перечислишь. Еще в самом начале строительства были отобраны две с лишним сотни отроков из числа одаренных «к лепке фигурной и богомазству лепому» и отправлены на учебу в Италию, Францию и Голландию к тамошним скульпторам и живописцам. Часть из них уже возвернулись и сейчас активно участвовали в украшении домов, кои уже были почти все построены в Белом и Китай-городе (ну да почти пятнадцать лет прошло с того, как начали), прекрасно осознавая, что лучшим из них будут даны заказы на украшение кремлевских дворцов и собора. Так что чертова европейская культура начала потихоньку проникать в пределы государства Российского. Кое-где уже и театры завелись, черт бы их побрал… Нет, мое негативное отношение к сему непотребству (ну так Синод постановил, я-то что) было всем известно. Поэтому непотребством сим баловались считай тайно, потихоньку. В дальних вотчинах. Но я прекрасно осознавал, что долго это не продлится. Ежели уж вошли в европейскую цивилизацию, то черпать будем оттуда полной мерой – и хорошее, и не очень.

Нет, в принципе насчет театра как такового или, если брать в более широком смысле, шоу вообще я не имел ничего против. У нас на Руси сие тоже вполне присутствует. Тех же скоморохов возьми. Но сколько же дерьма вокруг всего этого и сейчас уже образуется, а уж в будущем… И от этого никуда не деться. Уж так артисты устроены. Они же суть сосуды греха. А все потому, что актерская игра построена в первую очередь на излучении эмоции. Чем большую эмоцию ты способен продуцировать – тем более талантлив как актер. Причем ведь известно, что те эмоции, кои Божьи, то есть любовь, радость, счастье, – всегда индивидуальны. От лицедеев же мы способны получить лишь их жалкие суррогаты – страсть, похоть, торжество, злобу, гордыню, гнев, ненависть… Они буйны и необузданны, и тем привлекательны, но не возвышают душу, а губят ее. И не думайте, что мне тут дремучее средневековое окружение к концу жизни окончательно голову задурило. Просто я, уже вторую жизнь доживая, многое понимать стал. Не так-то уж по большому счету человек за четыреста лет изменился. Это нам всякие гаджеты глаза застят, а так – просто людям легче выживать стало, вот многие до седых волос по существу детьми остаются, а то и вообще до гробовой доски. Отсюда всякие новые и современные формы семьи, то есть всякие «пробные браки» да «гостевые браки», и образуются. Нет там ничего нового. Просто это недосемьи. Ну решили «дитятки» в семью поиграть, но как бы не всерьез, так, слегка, понарошку, не принимая на себя всех положенных обязательств… так и играют. И еще здесь, в этом времени, тоже не только любят, но и еще, как в оставленном мною будущем, любовью занимаются, только называется это более точно – похоть тешить. Ох как много понятно становится, когда на жизнь смотришь не токмо из растяжки в четыреста лет по времени, но еще и между материалистическим и религиозным мировоззрением…

Ну и, ежели вернуться к театру, мое негативное отношение к нему объяснялось еще и тем, что это было дело шибко затратное. Эвон, по сообщению моего агента при французском дворе, незабвенный братец моей Машки Людовик XIII, большой любитель этого дела, вовсю сочинял музыку и воодушевленно танцевал в разных придворных балетах, в том числе (зацените, чего мне стоило в тот момент не заржать) в Мерлезонском! Так вот, как я специально разузнал, средняя постановка подобного балета обходилась ее братцу в пять – семь тысяч ливров. А некоторые и тысяч в двадцать. Причем таковых балетов за год ставилось несколько десятков. А ведь все эти денежки на развлечения пары-тройки тысяч человек из числа высшего света не из воздуха брались, а с крестьян да посадских. Нет, мое убеждение такое: место дворян – во главе стрелецких рот, на качающихся палубах кораблей, на стенах острогов, возводимых в дальних землях, а не в ряду пышно разодетых придворных, приплясывающих на театральных подмостках… А посему пусть таковые здесь появятся как можно позже!

Свадебный пир длился почти восемь часов. Впрочем, я и здесь не упустил своего, представив сотням высокопоставленных гостей, почти половина которых были иностранцами, прибывшими с посольствами иноземных государей на свадьбу наследника российского престола, новые продукты. А именно – красную икру, кою начали заготавливать на Камчатке и доставлять в Архангельск из Нижнеколымского зимовья Северным морским путем, ныне ставшим хоть и весьма опасной, но довольно оживленной торговой магистралью. И хотя навигация там была рискованной и ее длительность не превышала пары месяцев, но русские корабли по большей части проходили его всего за одну навигацию. За три десятилетия активного плавания в тех водах корабли Архангельской государевой дозорной эскадры и купеческие кочи и флейты успели составить очень неплохие карты и накопить статистику ледовой обстановки…

А еще шоколадные конфеты. Оба продукта пошли просто на ура. Ибо шоколад, скажем, здесь употреблялся исключительно в жидком виде. Так что надобно было ожидать, что с будущего года просвещенная Европа жадно набросится на новинки. Ну да все уже привыкли, что русские регулярно балуют Европу новыми изысканными товарами и кушаньями. А открытая при моем дворе школа поваров вообще пользовалась таким успехом, что меня даже обвиняли в том, что я использовал разрешение на прием в нее поваров некоторых европейских властителей в качестве рычага дипломатического воздействия. Напраслина! Ну ладно, пару раз всего-то и было. Вот только война все испортит. Ну да что делать… Ничего, в конце навигации все одно собираемся три четверти балтийского торгового флота в Архангельск перебрасывать. До конца войны основной поток товаров опять через этот северный порт пойдет – никуда не денешься…

Свадебные торжества длились почти целую седмицу. Судя по весьма удовлетворенным лицам молодых, с коими они появлялись на завтраках, они друг другу понравились, да и в постели у них все неплохо сладилось. Совет да любовь… Авось еще и внуков успею понянчить.

Между тем дела шли своим чередом. «Гости государевы» действительно прослышали о Бомбее и рвались организовать новое товариство. Я повелел организовать цельных два, в кои благосклонно согласился войти на прежних условиях. А также организовать при каждом ссудный банк, дабы возможно больше купцов могли бы войти в число «гостей государевых» и вступить в сии товариства. А тако же в любые другие. Число «гостей государевых» надобно было множить всеми возможными путями, уж больно добрый доход оне государству приносят… Подготовка же к войне вышла на завершающую стадию. Я наконец-то договорился с датчанами, а с южных и восточных границ государства стронулись-таки даточные отряды кочевников. Они должны были добраться до Полоцких, Себежских, Псковских и Новгородских земель, в коих и предстояло сосредоточиваться армии, месяца через три с половиной. И начать действовать они должны были прямо зимой, для чего в армейских магазинах сейчас накапливались запасы овса. И тут пришло известие, каковое я посчитал прямо подарком. Хотя оно слегка нарушало наши планы…

Мы как раз закончили семейную трапезу, после которой Катенька весьма бойко со мной пощебетала (по-русски она говорила уже весьма бегло, с небольшим милым акцентом), когда в трапезную буквально влетел взъерошенный Качумасов.

– Государь! Голубиная почта пришла. Свеи Ивангород осадили.

Все замерли. Мы с Иваном скорее обрадованно, а наши женщины испуганно. Я несколько мгновений переваривал известие, а затем ухмыльнулся. Ну, Карл Густав, такого подарка я от тебя не ожидал! Это ж как пренебрежительно надо было к нам относиться, ежели в том состоянии, в коем сейчас находилась Швеция, рискнуть самолично напасть на Россию. Я протянул руку, и Качумасов отдал мне узкую полоску голубиного письма. Ах вот как… значится, они сие совершают для «предупреждения необдуманных действий государя московитов, вступившего в тайные сношения с поляками, и понуждения его к миру», да еще обещают «вернуть город царю после окончания военных действий и заключения мира с Речью Посполитой, ежели царь московитов будет следовать голосу разума». Ну-ну. Я ухмыльнулся и передал полоску голубиного письма сыну. Он быстро пробежал ее глазами, а затем поднялся, сопровождаемый испуганными взглядами двух женщин – матери и жены и одним восхищенным – сестры Ольги, и спросил:

– Выступаем, государь?

Я мотнул головой:

– Нет.

Иван замер, потом медленно кивнул и опустился на место. Ай, молодца! Не полез тут же в бутылку – люди гибнут, на помощь идти надо, врежем по шведу и так далее! Молчит – сам думает и моих разъяснений ждет. Толковый государь растет, ой толковый…

– Ну не здесь же о сем говорить. Пошли в кабинет, – распорядился я.

В кабинете нас уже ждали. Пошибов, Беклемишев и генерал Турнин, инспектор крепостей. Интересно, а его кто додумался позвать? Если Аникей – так то понятно, а если Беклемишев – то молодец, хвалю. Ну да потом уточню…

– Ну-с, давайте думать, как дальше действовать будем, – начал я заседание нашего штаба.

– Надобно помощь Ивангороду послать. Там большие магазины накоплены. Ежели свеи его возьмут – изрядный убыток войску будет, – подал голос Беклемишев.

– А возьмут? – усомнился я. – Комендант пишет, что свеи малым войском подошли – в двенадцать тысяч, не более. И артиллерии у них всего-то полсотни стволов, да и та вся небольшого калибру. Нешто гарнизон крепость не удержит?

Беклемишев молча развернулся к Турнину.

– Ежели таким числом да с не шибкой артиллерией – то не должны взять, государь, – отозвался инспектор крепостей. – Я в Ивангороде по весне дважды был. Учения проводил. Гарнизон там добрый. Крепостной артполк тако же вельми обучен. И ополчение неплохое. К тому же там инженерная рота стоит, коя магазины строила, так что и минную войну свеям куда как сложно вести будет. А припасу там ноне действительно на десять лет осады хватит. Вот ежели больше подойдет, да с хорошей артиллерией… Крепость-то там старая, бастионов нету, стена прямая, кирпичная. Такую крепость взять – не вельми большой труд надобен.

Я почувствовал в его голосе оттенок неудовольствия. И действительно, Беклемишев мне докладывал, что ежели западная и юго-западная границы страны крепостями укреплены добро, то вот на северо-западе дело обстоит не шибко хорошо. Крепости старые, еще при дедах-прадедах строенные и правильную осаду выдержать неспособны. Но я денег на обустройство этих крепостей не давал. Все одно границу переносить думаем, да и нет их особенно. На другое были надобны…

– А ежели все-таки потеряем город и магазины в нем – насколько все хуже будет?

– Намного, государь, – вздохнул мой генерал-воевода, – почти четверть всех запасов там. Может, еще и поэтому свеи на город напали, что до них слухи дошли о тех воинских запасах. Им сейчас в Речи Посполитой оне шибко надобны.

Я откинулся на спинку своего кресла. Итак, следовало решить, что делать дальше. Ломать весь тщательно продуманный и разработанный план кампании этого года (всю войну планировать смысла не было, так, прикидки были, а там – бой покажет) и быстрее бросаться на помощь Ивангороду либо продолжать следовать плану, внеся, естественно, в него необходимые коррективы.

– Что скажешь, боярин? – обратился я к Качумасову.

Тот ответил не сразу.

– Я так думаю, государь, то, что Карл Густав на нас сам напал, это и плохо, и хорошо. Плохо, потому как наши людишки гибнут, да еще те, коих, по нашим планам, война вообще коснуться не должна была, и эвон запасы военные под угрозой. А хорошо то, что сим он с нас всю, даже малую вину за наше вступление в войну снял. И перед народом нашим, коий нам на Земском соборе уговаривать бы пришлось, а ноне, я считаю, он нас сам уговаривать начнет. Да еще и попеняет, что со свеем так долго тянули. И перед иноземными государями, об убеждении коих в свейском недобром противу нас умыслии мы так крепко думали. – Глава Посольского приказа замолчал и обвел всех присутствующих спокойным взглядом.

Все тоже молчали. Даже Ванька. Что меня снова порадовало.

– Поэтому, я думаю, торопиться нам не след, – продолжил Качумасов, – надобно на силу и стойкость людей русских уповать и все по нашему раннему плану делати. Войско развернуть. Королям и народам иноземным о свейском вероломстве как можно шибче рассказать. А и к самому Карлу Густаву послов направить с увещеванием, о сем действе погромче раструбив. Дабы потом, когда мы их шибко давить будем, как можно более многие считали, что свеи-де сами в своей судьбе виновны. Пусть не в том, что мы с ними воевать начали, потому как мы к сему готовились и это многим ведомо, так в том, как мы с ними воюем. Я эвон до сего дня едва голову не сломал, думая, как тех же англичан да французов с голландцами убедить не встревать, когда мы уже Финляндию под себя подгребать будем. Им-то любое наше усиление ой как поперек горла встанет. Тут же вой подымут да на защиту свеев кинутся.

– А так не кинутся? – усмехнувшись, спросил я.

Уж на что-что, а на продажность, самовлюбленность и меркантильность западного так называемого общественного мнения я вдоволь насмотрелся еще в двадцать первом веке. Одна осетинская война чего стоила. Ребятки даже разобраться не удосужились – просто брали ролики, где грузины на своих танках вступали в южноосетинскую столицу Цхинвал, постреливая по окнам жилых домов из крупнокалиберных зенитных пулеметов и танковых пушек, и ставили их в эфир, давая подстрочный комментарий, что вот так вот, мол, русские варвары вступают в грузинский город Гори…

– Кинутся, конечно, государь, – вздохнул Качумасов, – да токмо, надеюсь, чуток позже, числом меньшим, да и пылу хоть чуть поменее будет.

Я молча кивнул и развернулся к Беклемишеву. Тот сидел, наморщив лоб, но, заметив мой взгляд, по военной привычке поднялся.

– Я тоже думаю, государь, что надобно и далее плану следовать. Даст Бог, выстоит Ивангород, ну а коли нет – обойдемся без тех запасов. Все одно с излишком копим. Да и, как было запланировано, первыми в Лифляндию даточные кочевники войдут. Людишек имать и местность зорить. Дабы свеям армию, кою они непременно пошлют, когда увидят, как дело поворачивается, из самой Швеции снабжать да содержать надобно было. А кочевники завсегда с добычи жили. Прокормятся. А что люди наши, коль свеи крепость возьмут, под них угодят – так ведь ненадолго сие. Не позднее Рождества крепость возвернем. Точно.

Я повернулся к сыну. Он молча кивнул.

– Ну что ж, значит, так и порешим, – закончил я обсуждение.

Когда мои ближники покинули кабинет, я повернулся к сыну, коий остался сидеть, задумавшись.

– Ну что, спросить что хочешь?

Иван кивнул и, подняв на меня взгляд, тихо заговорил:

– Понимаешь, отец, ты сам меня всю жизнь учил, что своих сдавать нельзя, что если где-то кому-то из своих плохо – то нужно мчаться ему на помощь, не теряя ни мгновения. И я всегда считал, что это – абсолютная истина. Но…

– Сегодня мы решили оставить без помощи своих, коим она необходима, так? – спросил я прямо, освобождая Ваньку от необходимости смягчать формулировки.

– Где-то так, – кивнул сын.

– А чего ж ты сразу о сем не спросил?

Иван вздохнул:

– Да потому, что за те два месяца, что прошли с момента моего возвращения, я научился от тебя едва ли не большему, чем за предыдущие лет десять…

– Почему так? – заинтересованно прервал его я.

– Ну… мне кажется, потому, что снова, но уже по-другому, по-взрослому, что ли, начал учиться, перестав наконец считать, что сам уже все лучше знаю и понимаю. Как, например, когда только уезжал в Приамурье. Ох каким умным и все на свете знающим я тогда себя чувствовал… – Ванька тихонько рассмеялся. – Встань этот вопрос передо мной – тем, ух какую речь я закатил бы!

– А сейчас не закатишь? – улыбнулся я.

– Да нет, – мотнул головой Ванька, – но вот понять – хочу. Где я недодумал? Что не до конца понял?

– А вариант, что я тебе просто врал тогда – не рассматриваешь? Ну, может, не нарочно, а так, по малолетству, мол, когда подрастешь, жизнь узнаешь, вот тогда я тебе и расскажу, как оно все на самом деле устроено. И как государю поступать должно?

– Нет, – твердо ответил сын. – Уж что-что, а врать ты мне никогда не врал. Даже в малом. Ну там в обещании сладостей или еще в чем таком. И… большое тебе за то спасибо. Потому как я теперь уже знаю, что далеко не все родители со своими детьми так поступают.

И от этих слов у меня на душе потеплело. Это очень важно, когда дети наконец-таки вырастают настолько, что могут понять и отдать должное словам и поступкам своих родителей. Значит, их правильно воспитывали. И в таких семьях поколения никогда не расходятся навсегда, оставляя в душе одних горечь – мол, растили-растили, ночей не спали, во всем себе отказывали, и вот благодарность, а в душе других крик – ну как же вы меня достали, когда ж вы меня в покое оставите?!

– Ну что ж, тогда я скажу тебе просто. Остальное ты сам поймешь. – Я сделал паузу, задумываясь, как бы поточнее сформулировать. Вот бывают иногда такие моменты, когда вроде как сам все понимаешь, а как это все словами выразить – мозги закипают. И очень часто такое бывает как раз в разговоре с детьми… Умеют же поставить в тупик. – Есть многое, что дозволено государю. Всего не перечислишь. И среди этого всего – есть право послать на смерть. Верных. Лучших. Родных. Их послать, а самому остаться, не пойти. Но! Запомни это, сын. Накрепко! Нет и не может быть у государя никакого права допустить, чтобы погибшие – погибли зазря. Потому что тогда дерьмо он, а не государь. Каждая, ты понял, сынок, каждая смерть должна быть окуплена. Понимаешь?

Иван медленно кивнул.

– Так вот сейчас я не токмо те смерти на весах взвешиваю, кои вои наши в Ивангороде без нашей скорой для них помощи примут, а вообще все, кои в этой будущей войне случатся. И думаю не токмо о том, как их общее число уменьшить, но и как за них возможно большую выгоду для страны поиметь. Вот так вот…

Генерал Якоб Тотт был разбужен какими-то странными звуками. Быстро накинув мундир, он выскочил из палатки и недоуменно уставился на противоположный берег реки, где разворачивалась весьма необычная картина. Над шведской крепостью Нарвой с громким шипением вздымались яркие, медленно летящие… ядра? Нет, это были не ядра. Но явно какие-то снаряды, в прозрачном рассветном воздухе очень напоминавшие тех существ, звук коих они так похоже имитировали. То есть змей. Массивная голова и длинный огненный хвост… Это снаряды плавно и величественно отрывались от земли, затем взлетали над городом, а потом, неспешно развернув голову вниз, со странной, этакой плавной стремительностью бросались на свою жертву.

– Что это такое, черт возьми?! – раздраженно бросил в пространство генерал.

– Я думаю, господин генерал, это московиты, – почтительно ответил генералу капитан Йохансон, один из офицеров его штаба.

Он, как выяснилось чуть позже, как раз направлялся к палатке генерала, чтобы разбудить его и доложить, что канаты наплавного понтонного моста, выстроенного через реку Нарву, внезапно оказались перерезаны и остатки моста теперь плывут вниз по течению. И что вследствие этого вся их армия, осаждавшая это проклятый московитский город, внезапно оказалась отрезана от Нарвы, являющейся ее основной базой снабжения.

Первые известия о появлении русских генерал получил около пяти дней назад. Из Нарвы прискакал гонец, привезший письмо, в котором комендант города извещал командующего шведской армией о том, что в окрестностях города появились кочевники-московиты, вооруженные луком и саблей, кои занимаются разбоем и похищением крестьян. Но он уже послал против них отряд драгун, так что к вечеру с ними должно быть покончено. Но на всякий случай он все равно решил известить о сем генерала.

Якоб Тотт отослал гонца с вежливым ответом, в коем информировал коменданта, что ценит его любезность, но даже не предлагает помощи, поскольку, так же как и комендант, считает, что четырех десятков драгун вполне достаточно для разгона этой банды московитов. Даже если их неожиданно окажется не полсотни, как сообщали испуганные крестьяне, кои, как известно, вообще склонны преувеличивать опасность, а в два или даже в три раза больше.

Обменявшись любезностями с комендантом, он тем не менее велел выставить караулы у понтонного моста, коий до сего дня не охранялся, ну и поставить еще пару караулов вокруг лагеря. Внезапной атаки он не опасался. Местность вокруг лагеря регулярно прочесывали конные патрули из тех же драгун, а еще он в первый же месяц этой проклятой осады велел возвести и циркумвалационную, и контрвалационную линии, как бы это ни выглядело смешным в войне против такого слабого противника, как московиты. Он был опытным генералом, поэтому предпочитал лить пот солдат, нежели их кровь. И хотя его не слишком большая армия занималась этим нелегким трудом целый месяц, как раз вследствие малочисленности рабочих рук, зато теперь он мог быть спокоен на случай попытки внезапного нападения.

Следующие несколько дней принесли еще сюрпризы. Причем по большей части неприятные. Так, например, выяснилось, что посланный драгунский отряд был перебит. И еще один, коий комендант отправил через два дня после первого, собрав туда всех драгун, остававшихся у него в гарнизоне, тоже. Солдат гарнизона генерал Тотт забрал в свою армию, посчитав, что рядом со столь сильной армией городу ничто угрожать не может, а солдаты в осаде ему не помешают, драгунов же брать не стал. Для несения патрульной службы ему хватало и своего полка, а отправлять драгун штурмовать стены он бы решился только в самом крайнем случае. Что случилось с этими отрядами, генерал и комендант смогли выяснить только после того, как генерал отправил на поиски аж три роты драгун. Те попали в засаду московитов, но сумели прорваться сквозь их неожиданно дружный огонь и опрокинуть противника. Однако, начав преследование, они нарвались на еще одну засаду и сочли за лучшее прекратить погоню. После чего неподалеку от места первой засады были обнаружены тела драгун обоих предыдущих отрядов. Не все. Примерно половину тел обнаружить не удалось. Но генерала это отнюдь не обрадовало, ибо, скорее всего, участью необнаруженных стал плен. Из тех же, что отыскали, десятая часть драгун была побита стрелами, а тела остальных имели отметины огнестрельных и сабельных ран, вероятно и ставших смертельными.

Приблизительно у четверти погибших было перерезано горло, что привело шведских солдат в крайнее негодование. Убивать пленных?! Неслыханная жестокость! И хотя большинство зарезанных, судя по характеру ранений, вряд ли прожили бы более часа, все одно – это московитов никак не оправдывало. Правда, капитан фон Штайн, немец, служивший в шведской королевской армии по контракту (многие немецкие офицеры после окончания Тридцатилетней войны разлетелись по разным странам, предлагая свои услуги), предположил, что, похоже, тут действовали не совсем московиты. Судя по описанию – низкорослые лошадки, луки, халаты и мохнатые шапки – скорее, это был южный народ, называемый тартары. Подданным императора не раз приходилось сражаться с ними, поскольку они всегда входили в состав османских армий. И занимались в них тем же, чем, похоже, занимались и здесь, – грабежами и поимкой пленных, коих потом с большой выгодой продавали османским работорговцам. При этом в их обычае было безжалостно вырезать тех из пленных, кто не мог передвигаться достаточно быстро… Вот только как они оказались здесь, на севере, так далеко от своих кочевий, да еще в армии московитов, с коими они обычно воевали, фон Штайн предположить затруднился. Как и то, откуда у диких кочевников огнестрельное оружие, да еще в таком количестве, что закаленные шведские ветераны не смогли выдержать обстрел.

Впрочем, и до этих известий дела у шведов обстояли не слишком хорошо. Осада города просто неприлично затянулась. Впрочем, тому были объективные причины. Осадной артиллерии у генерала не было, а обстрел хоть и старых, но еще довольно прочных стен московитского города из полевых орудий наносил им столь слабый ущерб, что генерал уже через неделю приказал прекратить бесполезную трату пороха. Его и так было не слишком много. А стало еще меньше, после того как русские сумели вычислить обе заложенные шведскими инженерами сапы[13] и подорвать первую из них, вследствие чего генерал лишился большинства своих инженеров и саперов, а вторую перенять, захватив весь заложенный в пороховую мину заряд пороха. Слава богу, с остальным у его армии проблем не было. Сказывалась близость Нарвы, через которую в войска генерала бесперебойно поступало все необходимое. Ну до сего дня…

– Капитан Йохансон, организуйте поимку лодок из распавшегося понтонного моста, и… полковников Фергюссона и Горна ко мне, – коротко распорядился генерал, разворачиваясь и направляясь в свою палатку, чтобы привести себя в порядок.

День начался гораздо раньше, чем он рассчитывал. Ну да, значит, так захотел Господь. Ибо он никогда не оставлял своим благоволением своих верных сынов, коих вся Европа, кто со страхом, кто с благоговением, именовала северными львами. Московитский медведь рискнул вылезти из своей берлоги. Что ж, шведский лев быстро загонит его обратно…

Командиры Далекарлийского полка полковник Свен Фергюссон и драгунского Седерманландского полковник Клаас Горн прибыли в палатку генерала ровно через полчаса. За это время Тотт успел умыться и одеться и как раз завтракал приготовленной ординарцем яичницей. Впрочем, к приходу полковников он уже закончил и смог сразу же приступить к постановке боевой задачи.

– Итак, господа, я расцениваю произошедшее как попытку московитских разбойников лишить нас базы снабжения. И должен признать, начали они неплохо. Разрушение понтонного моста лишило нас возможности немедленно оказать помощь городу, который, как вы знаете, почти не имеет гарнизона. Но торжество московитов продлится недолго. Обстрел их новыми снарядами, на мой взгляд, не выглядит достаточно эффективным, к тому же в городе распоряжается толковый шведский комендант, так что даже если московиты и решатся на немедленный штурм, уверен, Нарва сумеет продержаться столько, сколько понадобится, чтобы мы успели прийти на помощь. Оказать ее я поручаю именно вам, господа. Вам, полковник Горн, надлежит выслать людей вдоль берега реки, они должны отыскать и перехватить те лодки из разрушенного московитами понтонного моста, кои успели отплыть далеко от лагеря, затем вы вместе с полковником Фергюссоном посадите своих людей на…

– Господин генерал, – бесцеремонно прервал его буквально ввалившийся в палатку капитан Йохансон, – Нарва горит!

– Горит? – Генерал недовольно свел брови. Что бы там ни происходило, шведский офицер не должен забывать о субординации и правилах обращения младшего к старшему. – Ну и что? Обстрелы часто приводят к пожарам, так что не вижу никакого основания удивляться тому, что…

– О, господин генерал, – крайне невежливо прервал его капитан, – вы посмотрите, как она горит!

На этот раз генерал уже едва удержался от того, чтобы отчитать своего офицера за вопиющую несдержанность, но он знал капитана Йохансона уже давно, поэтому нотки отчаяния, явно слышавшиеся в его голосе, заставили Якоба Тотта на время отложить разбор возмутительных манер капитана и встать и выйти из палатки.

– Да-а-а, – протянул генерал после трехминутного молчания, – я ошибся, господа. Московиты применили воистину дьявольское оружие. И Господь непременно покарает их за это. Такое чудовищное пламя… – Генерал вздохнул. – Что ж, господа. Я отменяю свой предыдущий приказ. Московиты совершенно точно не будут штурмовать город. Там нечего штурмовать… – Будто в подтверждение его слов, из-за стен Нарвы донесся грохот взрывов. Генерал горько усмехнулся и добавил: – И у нас больше нет никаких запасов. Поэтому… капитан, сообщите всем командирам полков, что я хочу видеть их у себя через час. Мы… снимаем осаду. Она более не имеет смысла.

Но через час генералу Тотту пришлось обсуждать совсем не тот вопрос, что он планировал, поскольку примчавшийся драгунский патруль сообщил, что к лагерю его армии приближается большое войско московитов.

Иван чувствовал сильное возбуждение. Войско, вместе с которым он двинулся в Лифляндию, составляло ровно треть всех русских сил. Тридцать тысяч пехоты, пять тысяч регулярной и десять тысяч союзной кочевой конницы при двух полевых артиллерийских полках. То есть с учетом полковой артиллерии в войске имелось более двухсот орудий. И еще доселе невиданная новинка – ракетный полк. Новое, до сего времени неизвестное русское оружие, кое, однако, все видевшие его в действии оценивали не слишком высоко. Ибо придуманные каким-то розмыслом снаряды били хоть и довольно далеко, не менее чем на версту, а самые большие почти на полторы, но все же неточно. Попасть одиночной ракетой хотя бы и в полк, даже стоящий на месте, нужно было умудриться. Да и из залпа в десяток ракет попадания в таковую цель получались токмо случайно. Но государь повелел ракеты делать, а для их применения сформировать три ракетных полка, на вооружении коих было по восемьсот пусковых треног, к каждой из которых было положено по тридцать ракет. Еще один такой полк входил в состав армии Беклемишева, двигавшейся из Полоцка к Риге, а третий с еще одной русской армией сейчас направлялся к Вендену из лагеря под Псковом. Еще одна русская армия, а вернее, корпус под командованием генерала Никиты Ванхорнова, сына голландского капитана Эразма ван Хорна, одним из первых пришедшего на службу к русскому царю и вскоре после этого принявшего русское подданство, а затем и православие, скорым маршем двигался к Режице.

Войско, с которым шел царевич, было самым большим, потому что его противником выступала единственная имеющаяся в Лифляндии шведская армия. После ее разгрома войско должно было двинуться на Дерпт, коему теперь вновь предстояло стать Юрьевом, а затем на Ревель, коему после этого надлежало впредь именоваться Колыванью. Ну да пока до воплощения этих планов было еще далеко. Сначала предстояло разгромить шестнадцатитысячную шведскую армию, которая, несмотря на подавляющее численное превосходство русских, все равно была противником сильным и опасным.

Первым в дело вступила союзная конница кочевников – переправившись через реку Нарва, она начала разорять земли Нарвского лена, захватывая крестьян и грабя деревни. За каждую живую душу в приимных избах, обустроенных под Псковом, как раз на месте покинутого армией района сосредоточения, кочевникам было обещано за мужчину – десять копеек, за женщину – семь, за дитенка любого пола и возраста – пять. Причем батюшка сомневался, не стоит ли уравнять всех, дабы у кочевников не было соблазна в случае опасности избавляться от более «дешевого» ясыря. Брать грех на душу, побуждая сынов степей простодушно резать женщин и детей, не хотел никто. Но затем решили оставить так. Ибо, по всем расчетам, в Лифляндии кочевникам было не от кого убегать. Единственная реальная сила шведов была сосредоточена у Ивангорода, а гарнизоны в остальных городах стояли ну просто очень хлипкие. От десятка до максимум, в Риге, трех сотен солдат и драгун.

В помощь иррегулярной коннице кочевников и для руководства оными командовавший армией генерал Турнин выделил еще полк драгун. Впрочем, основной их задачей было охранять ракетный полк, неспешно двигавшийся к Нарве всем своим огромным обозом. Применять столь неточную артиллерию решено было только по таким огромным целям, как крепости и города… Хотя в нескольких стычках драгуны вместе с кочевниками поучаствовать успели. Поскольку для успешного использования нового оружия необходимо было обеспечить максимальную скрытность его развертывания, требовалось вытеснить шведские патрули из окрестностей Нарвы. А в прямом противостоянии со шведскими драгунами кочевники оказались слабоваты вследствие практически полного отсутствия у них огнестрельного оружия. Но с помощью драгун все удалось проделать весьма успешно. Так что когда рано утром далеко на северо-западе в небе появились сполохи, проснувшийся царевич в возбуждении выбрался из палатки и некоторое время зачарованно смотрел в ту сторону. Потому что это означало – началось…

– Ну, с почином, царевич-государь, – возбужденно поприветствовал его подскакавший Лукьян.

– Не государь, Лукьян, сколько раз тебе повторять, – досадливо прервал его царевич.

Лукьян тут же прикусил язык. Да уж, его старый, еще по царевой школе, приятель после возвращения из Приамурья заметно изменился. Почти совсем исчезла изрядно ослабевшая еще в Приамурье, но иногда еще прорывавшаяся бесшабашная лихость. Изрядно прибавилось сдержанности, внимательности к словам. Вот и это тоже. В Приамурье его кто только так не именовал, и ничего, а нынче эвон – сердится. Да и странных людишек к себе приблизил. Крещеного ногайца инока Иону и кирасирского капитана. Откуда они взялись? Лукьян с царевичем почитай уже десять лет как не расстаются, а он никогда до того их не видывал. Батюшка царь Федор навязал? Так вроде царевич и не против. Не только их подле себя терпит, но и часто советуется. Ох, не к добру это…

– Началось, царевич, – будто в унисон его мыслям произнес подошедший к ним генерал Турнин.

Царь Федор II Борисович сумел-таки отучить русскую знать как от местничества, так и от нарочитого уничижения, когда к вышестоящему обращались униженно, обзывая себя «холопем». Впрочем, еще со времен Польской войны было установлено царем и навечно принято Земским собором, что на Руси православный холопом быть не может. Ну не может, и все! И следили за этим строго. Боярин Катырев даже вотчины через это лишился. Упрямиться вздумал старик…

Иван считался главнокомандующим всей армией, но в вопросы руководства конкретными воинскими отрядами старался не лезть. Отец перед отправлением два вечера рассказывал ему о том, как сам ходил воевать свеев и как так же старался не перечить своему зятю и верному другу князю Михаилу Скопину-Шуйскому.

– А тебе, сынок, и вовсе делать этого не след. У меня-то за спиной уже Южная война была, и то я понимал, что полководец из меня аховый. Единственное, чем я мог помочь своей армии, так это снабженцев в кулаке держать и не мешать моим воеводам. То и тебе советую.

– А как же ты тогда под свейские пули-то попал? – удивился царевич, припомнив историю, кою сержанты непременно рассказывают всем новикам.

Отец усмехнулся:

– Да по глупости, конечно… ну и само так сложилось. Стрельцов со старых приказов свеи опрокинули, ну оне и побегли. А я их остановить пытался.

– Удалось?

– Удалось-то удалось, – вздохнул царь, – да токмо жив остался лишь благодаря дяде Акиму покойному. Ежели бы не доспех, из его стали сработанный… – Царь сокрушенно махнул рукой. – Но я тебя вот о чем подумать прошу. Как думаешь, на пользу или на вред России пошло бы, ежели бы я тогда голову сложил?

Царевич возмущенно вскинулся:

– Ну ты и сказал, батюшка! Да ежели б ты тогда… да это ж сколько всего ты сделать не успел бы… Я после всего, с чем в Приамурье мне столкнуться пришлось, вообще не знаю, как тебе столько всего совершить удалось.

– Люди помогали, – усмехнулся царь. – Кстати, я и тебе пару людишек порекомендовать хочу. Приближать их к себе али нет – токмо тебе решать. Но спытать их попробуй. Мне думается, от них большой толк быть может.

– Попробую, батюшка, – послушно отозвался царевич. – А кто таковы?

– Один – инок Заиконоспасского монастыря Иона…

Царевич кивнул, поскольку о монастырях «особливого списка» был изрядно наслышан.

– …а второй – капитан царевых кирасир Митрий Колесников…

И вот теперь эти двое также пребывали рядом с царевичем. Но в отличие от драгунского лейтенанта и генерала встревать в разговор не спешили. Они вообще по большей части молчали, открывая рот только тогда, когда царевич спрашивал их о чем-то. И Иван не так давно внезапно поймал себя на мысли, что ранее подобных людей он почти что не замечал, их затмевали шумные, яркие и обращающие на себя внимание. Ну вроде Лукьяна. А теперь вдруг как-то разом начал видеть и других, именно таких… И понял, что отец снова преподал ему урок.

– Когда выступаем, генерал? – взяв себя в руки, спокойно поинтересовался царевич.

– Нам до свейского лагеря три часа пути. Так что немедля, как позавтракаем. А патрули я уже выслал.

– Не сбегут свеи-то?

Генерал пожал плечами:

– Не думаю, царевич. Оне про нас вряд ли прознали. Свейских патрулей поблизости замечено не было, а наши шибко далеко также не отдалялись. И сторожились шибко. Есть надежда, что свеи их не заметили. Полковник же Лепнин ввечеру сообщил, что свеи все еще стоят лагерем у Ивангорода и, как ему докладывают калмыки, патрули от лагеря высылают максимум на три версты… Так что от кого им бежать-то?

– А когда оне про нас прознают?

– Все одно не думаю, что побегут, – мотнул головой генерал. – Не так-то просто им таперича бежать-то. Полковник собирался перед началом ракетного обстрела понтонный мост порушить. А без него армию так запросто на другой берег не переправить. Организовывать же переправу под ударом вражеского войска – то еще удовольствие. При таких условиях очень просто свою армию потерять. А единственную удобную дорогу в иную сторону мы перекрываем. Да и не шибко нас свеи и боятся-то, чтобы в бегство удариться. Скорее, наоборот, попытаются напасть и разгромить, на что у них, как они считают, большой шанс имеется.

– А на самом деле? – с насмешкой влез Лукьян.

Генерал посуровел, а царевич развернулся к своему приятелю и о-очень спокойно (так что у виновника даже мурашки на спине высыпали) поинтересовался:

– Лукьян, а где это тебя научили без разрешения к старшему по званию обращаться, а?

Драгун побагровел.

– Я… это… виноват, царевич-гос… кхм… – И, окончательно сбившись, потерянно замолчал.

Царевич еще пару мгновений плющил его своим спокойным взглядом, а затем снова развернулся к генералу Турнину.

– Я понимаю, что вопрос действительно не шибко уместен, но все же, генерал, каковы, по вашему мнению, наши шансы?

Генерал улыбнулся.

– С Божьей помощью побьем свеев, царевич. Иначе зачем все затевать-то было?..

Генерал Тотт стоял на холме и смотрел, как разворачиваются выходящие из леса полки московитов. А разворачивались они очень неплохо. Прямо скажем – хорошо разворачивались. Под барабанный бой, строго соблюдая равнение. Нет, шведы бы развернулись не хуже, даже лучше, но у его ветеранов за спиной было уже несколько кампаний. Московиты же не воевали почти двадцать лет. Да и до того их противниками были поляки, коих шведы за последний год громили с небывалой легкостью. Польское Посполитое рушение во главе с их крулем Яном II Казимиром армия короля Карла X Густава наголову разгромила под Торунью всего за четыре часа, захватив в плен почти шесть тысяч поляков. Захватили бы и больше, но поляки по большей части были конными, а в шведской армии конницы было всего три тысячи. Так что большинству удалось сбежать… Но московиты разворачивались отнюдь не как новобранцы, да еще и разленившиеся за столько лет безделья. И у генерала впервые засосало под ложечкой от нехорошего предчувствия. Нет, в том, что его железные ветераны, его северные львы разгромят этих… (проклятье, после увиденного у него язык не поворачивался назвать московитов варварами!) эту армию, никаких сомнений у него не было. Но вот в том, что за это придется заплатить куда большим, чем он думал ранее, числом шведских жизней, генерал уже не сомневался. Может быть, стоило последовать совету капитана фон Штайна и атаковать московитов еще до того, как они полностью развернутся? Ведь и они сами не соблюдают рыцарских правил войны, разоряя и угоняя местное население. Ну пусть не сами, но ведь кто командует – тот и отвечает! Впрочем, сейчас уже делать это было поздно. Русские практически закончили развертывание…

В этот момент со стороны лагеря у крепости, коий генерал приказал покинуть, несмотря на кажущееся преимущество укрепленной позиции, потому как не желал в самый неподходящий момент получить удар в спину от крепостного гарнизона, послышалась частая стрельба.

– Что там, Йохансон?

– Сейчас узнаю, господин генерал, – тут же отозвался капитан, вскакивая на коня и разворачивая его в сторону выстрелов…

Вернулся он через полчаса.

– Московиты вышли из крепости и атаковали оставленные вами в лагере два полка, – тяжело дыша от быстрой скачки, сообщил капитан неприятную, но вполне ожидаемую новость.

Именно потому, что генерал предполагал такую возможность, он и оставил в лагере два полка, коих, по его расчетам, должно было вполне хватить, чтобы удержать гарнизон крепости от необдуманных поступков. На стенах русские сражались храбро, но полевую выучку их войск генерал Тотт ценил не слишком высоко… до того как увидел, сколь слаженно разворачивались русские полки. Так что теперь ему оставалось лишь надеяться на то, что оставленных сил достаточно, чтобы удержать русских от атаки в тыл.

– Я надеюсь, мои солдаты разогнали этот сброд?

– Нет… не совсем, господин генерал, – угрюмо отозвался капитан. – Дело в том, что в разгар атаки московитов в тыл нашим солдатам ударили их иррегулярные войска… те самые кочевники, что доставили коменданту Нарвы столь много хлопот. Как они сумели перебраться через реку – непонятно, но как бы там ни было – сумели. И… – Капитан замолчал.

Но и так все было понятно. Генерал резко вскинул подзорную трубу и обвел взглядом спокойно стоявшие перед ним русские войска. Перед своим строем русские споро и сноровисто вязали рогатки… До сего момента он собирался предоставить русским право первого удара, а затем, остановив их, опрокинуть и погнать. Но теперь у него не оставалось выбора. Его армия оказалась между двух огней. И лучшим выходом теперь было попытаться опрокинуть стоявшую перед ним армию раньше, чем ему в тыл ударят подошедшие иррегуляры вместе с гарнизоном так и не взятой им крепости. Пока русский сводный отряд выстроит походную колонну, пока дойдет досюда, у него есть часа два – два с половиной. Вполне можно успеть…

– Сигнал к атаке! – резко приказал генерал Тотт. – И да поможет нам Бог!..

Шведы тронулись вперед мерным шагом. Царевич Иван, занявший позицию на небольшой возвышенности рядом с генералом Турниным, рассматривал в подзорную трубу приближающиеся ровные шеренги шведской пехоты, изо всех сил стараясь сдерживать охватившее его возбуждение. Вот рявкнули русские пушки, и ядра, выпущенные прямой наводкой, тут же прорубили в ровных рядах шведов кровавые просеки. Но шаг, другой, третий… и ряды шведской пехоты вновь стали монолитными. А сразу вслед за этим рявкнули и шведские пушки…

– Эк как бьют! – азартно воскликнул Лукьян. – Эх, надобно их в сабли имать! – И он нетерпеливо покосился на генерала Турнина.

Но тот продолжал молча наблюдать за приближающимися шведами.

– Илля-а-а! – внезапно послышался с противоположной стороны, от леса, рядом с которым располагались позиции шведской артиллерии, отчаянный визг кочевников.

Им и в голову не пришло дожидаться пехоту, вследствие чего все планы генерала Тотта полетели кувырком. Но это совершенно не отразилось на мерном движении железных шведских шеренг. Просто с холма, на коем возвышался шведский генерал, тут же галопом скатились два всадника, устремившиеся к приближавшимся шведским войскам, и, едва они достигли ровных шеренг, как ехавшие рысью на левом фланге боевого порядка шведские драгуны четко развернули коней и галопом поскакали в сторону азартно рубящих шведских артиллеристов иррегуляров. Туда же, молниеносно перестроившись, двинулись и два шведских полка.

– О как свеи дают! – восхищенно выдохнул Лукьян.

Да, столь четкому и быстрому перестроению можно было лишь позавидовать…

В этот момент шведы подошли вплотную к линии русских рогаток. И весь фронт русской армии окутался клубами порохового дыма. Стрельцы открыли огонь…

– Картечью бьют! – негромко произнес генерал Турнин, сумевший в стоявшем грохоте непонятно как уловить некое изменение в голосе русской артиллерии. – И шибко! Молодцы!

Царевич согласно кивнул. Хотя сам ничего такого не расслышал, несмотря на то что в свое время закончил пушкарскую школу…

Где-то около часа сражение шло на равных, несмотря на то что тридцати с лишком тысячам русских противостояло всего около семи тысяч шведов. Два шведских полка были разгромлены в оставленном лагере, а еще два пехотных и драгунский сейчас связывали боем иррегуляров и бегом подтянувшийся со стороны Ивангорода бывший крепостной гарнизон… Над полем боя висел неумолчный грохот. Наконец, разглядев что-то в белом дыму, напрочь закрывшем картину боя, генерал подозвал вестового и приказал:

– Передайте полковнику Кадышеву, пущай атакует полки, что свеи отправили сдерживать иррегуляров и подошедших ивангородцев.

Командир кирасирского полка Кадышев начальствовал над всей русской кавалерией. К царевичу тут же развернулся Лукьян.

– Дозволь, царевич! Ну мочи ж нет тут торчать…

Иван нахмурился, но затем кивнул:

– Токмо на рожон не лезь. Ты мне живым надобен.

– Ништо! – заорал обрадованный драгунский лейтенант, с места бросая коня в галоп. – Ух, повеселюсь!

А спустя несколько минут до стоящих на холме донесся гулкий топот конских копыт, и из-за правого фланга русского построения на рысях выметнулась русская кавалерия. Впереди, четко держа строй, на рослых конях скакали кирасиры…

Генерал Тотт опустил подзорную трубу и резким движением сложил ее. Смотреть больше было не на что. Шведы, избиваемые артиллерийским огнем и лишенные поддержки своей артиллерии, медленно отступали, все еще держа строй, но было совершенно ясно, что это – конец. Русские оказались не так слабы, как это представлялось шведам. Яростные атаки шведской пехоты не привели к прорыву строя ни одного русского полка. А теперь сражение должно было превратиться в настоящую бойню, поскольку иррегуляры и регулярная русская конница уничтожили остатки шведских драгун и два полка пехоты, которые он отрядил защищать тыл шведской армии, и сейчас перестраивались для атаки в тыл его основных сил. Генерал надеялся за то время, пока эти его солдаты будут умирать, разбить основную армию русских, а уж затем ударить по подошедшему отряду. Ну кто мог подумать, что московиты умеют так воевать?

– Капитан! – Генерал жестом подозвал к себе Йохансона.

– Да, господин генерал?

Якоб Тотт несколько мгновений угрюмо молчал, глядя на свою избиваемую армию, а затем негромко заговорил:

– Я напишу письмо королю. В трех экземплярах. Подберите еще двоих солдат из числа хороших наездников. Вы должны обязательно доставить королю мой рапорт. Похоже, мы сильно недооценили московитов. У них великолепные солдаты. И отличные командиры. Им, конечно, еще не хватает боевого опыта, но… боюсь, мы предоставим им достаточно возможностей его набраться. Поэтому король непременно должен узнать обо всем, что случилось здесь. Вам понятно?

Капитан мрачно кивнул:

– Да, господин генерал. Но я бы предпочел…

– Мне неважно, что вы предпочли бы, – оборвал его Тотт, – идите и подберите еще двух гонцов. А я пока приготовлю письма… – Он повернулся и несколько деревянным шагом удалился в свою палатку.

Через десять минут, когда русская конница с лихим криком ударила в спину отчаянно обороняющейся шведской пехоте, генерал вышел из палатки и протянул трем стоящим перед ним воинам по запечатанному его личной печатью пакету.

– Вот. Хотя бы один из вас должен добраться до короля. Иначе нашу страну ждут неисчислимые страдания. Вам понятно?

– Да, господин генерал, – ответил за всех капитан Йохансон.

– С Богом! – кивнул генерал.

Все трое практически одновременно взлетели в седла и, отдав честь своему командиру, бросили коней в галоп.

Генерал проводил их взглядом и махнул рукой, подзывая ординарца.

– Коня мне!

Взобравшись в седло, генерал Тотт выметнул из ножен шпагу и, кивнув личному конвою, пустил своего рослого вестрагетландского жеребца крупной рысью. Он сделал все, что мог, дабы предотвратить… ну или помочь сколь можно скорее исправить ужасную ошибку, коя была допущена его королем в отношении московитов. Теперь ему осталось только достойно умереть…

Но даже этого Господь ему не дал. Потому что не успел генерал проскакать и полсотни шагов, как ему навстречу вынеслось не менее пятидесяти всадников регулярной конницы московитов. Генерал вытянул руку со шпагой вперед, другой выхватил из седельной сумки пистолет, досадливо припомнив, что не проверил, есть ли порох на полке, и пришпорил коня. Но тут кто-то из московитов налетел на скакуна генерала сбоку и, рубанув по шпаге, вышиб ее из руки генерала. Конь генерала от мощного удара зашатался и начал заваливаться. Якоб Тотт направил на нависшего над ним московита пистолет и нажал курок… но вместо выстрела услышал только сухой щелчок.

– Ништо! – взревел московит. – Вот царевичу подарок-то будет!

И в следующее мгновение генерал почувствовал, как что-то ударило его по голове.

Он только после войны узнал, что вовремя до короля не успел добраться ни один из его гонцов…

Лукьян сноровисто сдернул обмякшее тело свейского генерала с упавшей лошади, обеспокоенно приложил пальцы к шее, где, как его научили в военной академии на занятиях, ведомых дохтуром, можно было нащупать биение пульса, показывающее, жив человек либо мертв, и удовлетворенно кивнул:

– Жив… – После чего вбросил в ножны саблю, рукоятью которой он и вышиб дух из свея, и принялся сноровисто вязать генерала…

Карл X Густав не только изначально ошибся, послав на границы московитов армию, дабы, как он считал, предупредить их от ввязывания в его войну, но, к несчастью, умудрился еще и усугубить эту ошибку. Вследствие своего, как выяснилось позже, необоснованного пренебрежения московитами. Когда до него дошли первые известия о появлении русских в Лифляндии, шведская армия как раз осаждала Варшаву. И взятие сего города, столицы Речи Посполитой, шведский король посчитал куда более важным, чем необходимость выгнать из Лифляндии промышляющие грабежами и разбоями разрозненные отряды московитов… Ну потому что любому разумному человеку было понятно, что ни на что большее эти московиты все равно не были способны. Поэтому, прочитав письмо, отправленное ему комендантом Вендена, он лишь брезгливо скривил свое украшенное тонкими щегольскими усиками и уже слегка располневшее лицо и пренебрежительно произнес:

– Сообщите генералу Тотту, что я жду от него, чтобы он еще до зимы покончил с этими разбойниками, – после чего снова поднес подзорную трубу к правому глазу и уставился на вожделенную Варшаву.

Что ж, Варшаву он взял. Но зато потерял всю Лифляндию. За два дня до Рождества, то есть ровно через месяц после взятия столицы Речи Посполитой, в ворота захваченной шведами Варшавы влетел всадник на взмыленном коне, смертельно усталой рысью проскакавший по узким улочкам до королевского замка, где находилась резиденция шведского короля. А спустя час из замка вылетело полдюжины рейтар, которые рассыпались по всему оккупированному городу, созывая офицеров на срочный королевский совет. Ибо вести, принесенные гонцом, отправленным из уже почти павшего Динамюнде, оказались просто чудовищными. Московиты захватили всю Лифляндию, причем большинство ее городов они даже не штурмовали. Те сами упали им в руки, после того как были буквально сожжены новым оружием московитов – пороховыми ракетами, кои ранее никто не воспринимал как оружие, поскольку они обладали чрезвычайно слабой точностью и не менее слабым убойным и фугасным действием. Но как зажигательное оружие, да еще используемое против столь крупной цели, как город, они оказались страшным средством. Кроме того, в состав московитских войск входили отряды иррегуляров-кочевников, которые буквально опустошили Лифляндию…

Из Варшавы королевская армия выступила спустя неделю. Первоначально горячие головы предлагали, воспользовавшись тем, что войско московитов, похоже, практически в полном составе находится в Лифляндии, не идти на север, а двинуться на восток, в пределы России, к Москве. Но на пути этого движения находились мощные русские крепости, занятые, как докладывали опрошенные польские купцы и агенты из числа союзных немецких купцов, сильными русскими гарнизонами. А для их взятия сил у короля не было. После того как часть войск пришлось разместить в захваченных за лето польских городах, численность королевской армии составляла всего двадцать шесть тысяч человек. А то, как московиты умеют оборонять крепости, можно было понять хотя бы по тому, что далеко не самая сильная и современная московитская крепость Ивангород спокойно выдержала почти четырехмесячную осаду довольно сильного по шведским меркам войска, от коего до сих пор не было ни слуху ни духу. Оставалось надеяться, что генерал Тотт сумел отбиться и без особых потерь отвести своих солдат, каждый из которых теперь стоил для короля на вес золота, в какую-нибудь из сильных крепостей. В Ревель (о его захвате, в отличие от других лифляндских городов, пока никаких сведений не поступило) или на крайний случай в Выборг (его, скорее по отсутствию сведений о движении московитов в том направлении, чем основываясь на реальной информации, можно было условно считать находящимся в безопасности). Хотя все понимали, что отсутствие сведений ничего не гарантирует… Крепости же на западных границах у московитов были куда современнее и сильнее Ивангорода. Да и к тому же не только обладали более сильными гарнизонами, но и, в отличие от уже упомянутого Ивангорода, изначально были построены так, что представляли собой целую систему, при которой гарнизоны других крепостей могли активно поддерживать любую соседнюю, подвергающуюся осаде.

Можно было, конечно, не торопиться, собрать войска из гарнизонов, дождаться подкреплений из Швеции и ударить потом, но… собрать войска из гарнизонов означало ослабить их. Карл Густав и так старался оставлять в гарнизонах минимально возможные силы. Что же касается подкреплений из Швеции, то они были возможны лишь гипотетически. Блистательное, но разорительное правление его сестры Кристины вконец истощило шведскую казну. Впрочем, после того как бывшая шведская королева в позапрошлое Рождество нанесла столь подлый удар шведскому народу и всем истинным христианам, приняв католичество, о ней старались не вспоминать, а если и вспоминали, так только сквозь зубы… Как бы там ни было – денег на наем новых войск не было. И та армия, коей располагал король, содержалась лишь на доходы с покоренных земель. Он и на польскую кампанию решился лишь потому, что она должна была не только окупить себя, но и позволить хотя бы частично расплатиться с наделанными сестрой долгами. И так оно и было… до того момента, как в войну вступили эти проклятые московиты.

В общем, ждать было нельзя. Судя по сведениям, принесенным гонцом, московиты не собирались забирать Лифляндию себе, потому что так с землями, которые собираешься забрать, никто не поступает. Но зато делали все, чтобы и шведскому королю с той земли не досталось бы ни единого риксдалера. И это наносило по тощей шведской казне просто сокрушительный удар… Так что надо было торопиться.

Поэтому на военном совете было решено пока воздержаться от попыток осады московитских крепостей и вынудить этих варваров к полевому сражению, в коем закаленные в боях шведские ветераны, без всякого сомнения, способны были наголову разгромить вдвое и даже втрое превосходящее их численностью войско московитских разбойников. А принудить их к этому планировалось нападением на вассальное московитскому царю Курляндское герцогство, ворвавшись в его пределы стремительным маршем, коими так славилась шведская армия. Мол, ежели московиты лишают доходов шведскую казну, разоряя Лифляндию, то и шведы поступят так же с источником доходов московитской казны – Курляндией, заодно компенсировав свои потери. А уже после разгрома армии московитов планировалось двинуться наводить порядок в Лифляндии, коя, по полученной информации, была так разорена, что московиты даже не ставили гарнизонов в превратившихся в пепел лифляндских городах и крепостях.

Однако все сразу же пошло не так. Поскольку король спешил, армия двинулась в Лифляндию напрямик, через Восточную Пруссию. Это могло означать конфликт с императором, но Карл Густав решил этой опасностью пренебречь. Он считал, что Священная Римская империя германской нации была еще менее способна к возобновлению войны, чем сама Швеция, так что все возможные разногласия позже можно будет разрешить дипломатическим путем. Гораздо важнее не дать русским засесть в Митаве. Ибо это означало ту самую осаду, коей король всеми силами стремился избежать. Но, во-первых, пруссаки отнеслись к нарушению их границ крайне негативно. Наместник императора, появившийся в Пруссии после того, как русский царь, разгромив в прошлой войне поляков, передал Пруссию, ранее являвшуюся вассалом Речи Посполитой, в прямое подданство императору, не ограничился формальным выражением недовольства, на что рассчитывал Карл Густав. Наместник отдал распоряжение не продавать шведам фураж и продовольствие и всячески препятствовать их скорому продвижению, не вступая, однако, в прямое военное столкновение с ними. Поэтому армии пришлось заниматься снабжением в Пруссии будто на враждебной территории, что вызвало не только резкое возрастание противодействия со стороны местного населения, но и незапланированные потери. Они, конечно, были невелики, но не лучшим образом влияли на боевой дух солдат, принужденных с боем добывать себе продовольствие и фураж, да еще во время тяжелого зимнего марша. И, во-вторых, выяснилось, что московиты оказались откуда-то осведомлены о планах короля, поэтому отряды иррегулярной конницы союзных им кочевников начали тревожить шведские войска, едва только они покинули пределы Восточной Пруссии, что также не способствовало поддержанию высокой боеготовности армии короля. Однако до Митавы шведская армия добралась раньше русских и взяла город, пленив самого герцога.

В Митаве король дал армии небольшой трехдневный отдых, собираясь сразу после этого приступить к разграблению Курляндии так же, как московиты поступили с его Лифляндией. Однако уже к концу второго дня поступили известия о том, что всего в одном дневном переходе от Митавы замечена армия московитов. Известия были крайне отрывочны, поскольку вокруг города продолжала кружить конница союзных московитам кочевников, так что драгунские патрули регулярно попадали в засады и разведка была крайне осложнена. Еще через день, получив второе подтверждение наличия русских сил в одном дневном переходе от Митавы, Карл Густав решил не ждать, а немедленно двигаться навстречу московитам, пока они, устрашившись, не сбежали под защиту крепких стен Риги. А разграблением Курляндии заняться потом, после разгрома московитов.

На ночлег вышедшая из Митавы (где король на всякий случай оставил гарнизоном два полка, из них один был сводным, составленным из больных и наиболее уставших солдат) шведская армия остановилась в двухчасовом переходе от лагеря московитов. По докладам рейтар, два полка которых сумели настолько близко подобраться к московитским позициям, что даже вступили с ними в перестрелку, тех было не более двадцати тысяч. Правда, при многочисленной артиллерии. Ну да московитскую артиллерию в армии короля, пока еще не сходившейся с московитами напрямую на поле боя, оценивали не слишком высоко. А соотношение численности вообще вызывало уверенность в непременной и довольно легкой победе. Ну не могли московиты устоять столь малым числом против закаленных в боях шведских ветеранов. Кстати, похоже, они тоже так считали. Потому и активно строили полевые укрепления. Рейтары доложили о шести редутах – пять располагались в линию, а еще один предварял ее в самом центре позиции.

– Господа, завтра мы покончим с московитами, – твердо заявил король шведов, готов и венедов Карл X Густав на вечернем совещании. – В сем у меня нет никакого сомнения. Поэтому я предлагаю заняться планированием того, куда далее двинется армия и какие задачи нам следует решить в первую очередь…

Но ночью шведский лагерь был разбужен странными звуками. А затем с небес на землю, страшно шипя и плюясь огнем, сплошным потоком начали падать странные снаряды. При падении они взрывались, впрочем более сея панику, чем убивая, но вот пожаров от них возникло куда как много. Тушить не успевали, и потому в лагере вскоре раздалось несколько оглушительных взрывов. Это взорвались четыре повозки с порохом для орудий. Что еще более усилило общую сумятицу, несмотря на то что странные снаряды уже прекратили падать… И в этот момент от границ лагеря послышался едва заметный в этом шуме и треске свист стрел. Вследствие всеобщей неразберихи отпор сумели оказать не сразу, так что московитские иррегуляры, коих, по приблизительным подсчетам, подступило к лагерю около пяти тысяч, успели выпустить по несколько десятков стрел. А потом они исчезли в ночной темноте, и несколько залпов пушек, кои успели развернуть и снарядить картечью, судя по всему, пропали впустую.

Только через четыре часа в шведском лагере все более-менее успокоилось. К девяти часам утра шведский король, проехав по лагерю, заполненному измученными бессонной ночью солдатами, взиравшими на своего короля красными, воспаленными глазами, созвал в своей палатке, уставленной жаровнями с горящими углями, военный совет.

– Итак, господа, со вчерашнего дня положение армии осложнилось, – начал Карл Густав. – Похоже, вчера московиты применили против нашего лагеря те самые ракеты, коими они сожгли лифляндские города. И я оцениваю их применение как весьма успешное. Убитых не очень много – всего около сотни солдат, но зато раненые, причем по большей части стрелами, весьма многочисленны – почти четыре тысячи человек. Половина из них после перевязки вполне способна встать в строй, хотя, сами понимаете, полноценно сражаться они все равно не смогут, а вот другая половина встать в строй неспособна. Да и остальные солдаты устали, поскольку не смогли ночью отдохнуть. У пушек осталось пороха едва на два часа стрельбы. И я не уверен, что следующая ночь не окажется столь же беспокойной, как эта. Я жду ваших предложений.

После непродолжительного молчания вперед выступил фельдмаршал Кенигсмарк.

– Ваше величество, у нас два выхода. Первый – не отступать от вчерашнего плана. Быстрым маршем выдвинуться к стоящей неподалеку армии московитов и, разгромив ее, полностью устранить всякую опасность повторения нынешней тяжелой ночи, да еще и пополнить в ее лагере все необходимые нам запасы. После чего стремительным броском овладеть Ригой, где и встать на отдых, занявшись сбором сведений о русских и планированием дальнейшей кампании. Второй – отступить к Митаве, где пополнить запасы и вылечить солдат. После чего начать все сначала, рискуя тем, что либо к московитам подойдет подкрепление, либо они, не решившись на полевое сражение, сами уйдут к Риге и засядут в ней. – Фельдмаршал сделал паузу и, обведя всех присутствующих жестким взглядом своих глубоко посаженных глаз, закончил: – Я думаю, ваше величество, что нет никаких сомнений относительно того, какой именно вариант кажется нам, вашим офицерам, наиболее предпочтительным. Первый!

Король, в свою очередь, обвел взглядом присутствующих и, убедившись в том, что все они стойко выдержали его взгляд, кивнул.

– Что ж, господа, тогда выступаем через час. Покажем этим московитам, что подлое ночное нападение только разозлило северного льва.

Атака позиций московитов началась около двух часов пополудни. Разворачивание войск на заснеженном поле заняло несколько больше времени, чем обычно, так что железные шеренги шведской пехоты двинулись вперед только через два часа после того, как армия достигла поля, на котором московиты выстроили свои укрепления. Солдаты шли сквозь глубокий, по колено, снег, тяжело дыша и высоко задирая ноги. Но строй держали отлично.

До первых московитских рогаток шведские солдаты добрались только через сорок минут. И тут выяснилось, что московиты трудились все отведенное им время, словно муравьи. Они сумели не только прикрыть подступы к своим редутам ажно четырьмя рядами рогаток, но еще и вморозить их в лед, коий сотворили, растапливая снег и поливая его водой. Растаскивать их у шведских солдат получалось не шибко, приходилось просто ломать и втаптывать. И все это под непрерывным огнем московитских пушек, стрелявших, как выяснилось, не только метко, но и часто. Спустя час шведы все еще ковырялись у рогаток, а все поле, от первых шеренг до небольшой возвышенности, на которой разместилась ставка короля, покрылось унылыми фигурами раненых шведских солдат, в одиночку и небольшими группками бредущих к своему обозу. Артиллерия, которая первые полтора часа вела с русскими активную контрбатарейную борьбу, расстреляла весь порох и окончательно умолкла. Так что непосредственная атака редутов началась при полном господстве на поле боя пушек московитов.

– Да что же они так возятся! – в нетерпении вскричал король. – Я думал, что к сему часу моя кавалерия уже будет гнать выбитых из редутов московитов!

– Прошу простить, ваше величество, – почтительно склонился к нему фельдмаршал Кенигсмарк, – но ваши солдаты уже штурмуют редуты. Задержка была вызвана лишь тем, что московиты пошли на изрядную хитрость. Кроме многочисленных линий рогаток, призванных подольше задержать ваших солдат в зоне наиболее действенного огня их оказавшейся куда более опасной, чем мы предполагали, артиллерии, они полили валы редутов водой, коя, замерзнув, превратилась в лед. И потому вашим солдатам приходится либо рубить ступени, либо подкладывать под ноги обломки рогаток, что также не способствовало ускорению продвижения. Но теперь все в порядке. Вскоре мы можем ожидать известий о взятии редутов.

И как бы в подтверждение его слов со стороны сражения донесся громогласный рев шведских солдат. Похоже, они ворвались в первый редут. Фельдмаршал молча поклонился. Но на протяжении получаса больше никаких добрых новостей не было. Московиты держались чрезвычайно стойко… А потом появились новости плохие. Все началось с того, что со стороны обоза донеслись дикие визги:

– Илля! Алла иль алла!

Король резко развернулся и привстал в стременах. Вот как, московитские иррегуляры воспользовались моментом и атаковали обоз? Что ж, тем хуже для них! Он развернулся и сделал повелительный жест. Фельдмаршал отдал честь и, наклонившись, что-то приказал мгновенно подскочившему к нему вестовому.

Спустя несколько минут два полка рейтар (они, как и остальная кавалерия, располагались поблизости от ставки короля, поскольку любому было понятно, что глупо посылать конницу атаковать земляные укрепления), разворачиваясь на ходу, крупной рысью начали выдвижение в направлении обоза. Король бросил небрежный взгляд в ту сторону и вновь приник к окуляру подзорной трубы. О московитских иррегулярах можно было забыть…

Но забыть о них не удалось. Потому что, сделав несколько залпов из луков и попав под первый залп рейтар, иррегуляры, как, впрочем, это и предполагалось, развернули коней и бросились наутек, продолжая при этом осыпать преследующих их рейтар стрелами. Но через полверсты после последних саней обоза кони рейтар внезапно вынесли их на батарею из почти пяти десятков пушек. Те открыли частую стрельбу, начав с залпов по пяти орудий зараз и нарастив их до двух с половиной десятков орудий в залпе, засыпав приближающих рейтар просто дождем картечи. А когда ряды тех под жестким огнем окончательно смешались, из-за пушек в пики ударили московитские кирасиры, окончательно опрокинув рейтар и отдав их на растерзание кочевникам, кои набросились на остатки двух полков, закинув луки за спину, зато раскручивая над головой петли арканов…

Ничего этого король не видел. Единственное, о чем ему сообщили несколько вырвавшихся из кровавой петли рейтар, так это что от двух полков рейтар остались только эти несколько всадников… и что дорога на Митаву перекрыта московитами. Король нервно дернул поводья и бросил взгляд в сторону обоза. По самым скромным прикидкам, там скопилось не менее девяти-десяти тысяч раненых шведских солдат. А это означало, что московитские редуты, с учетом того что часть солдат были просто убиты, штурмует едва восемь тысяч шведских солдат, уже измученных долгим боем. Похоже, сражение склонялось явно не в пользу шведов.

– Фельдмаршал, мы должны сбить московитов с дороги, – мрачно приказал король. – Похоже, сегодня Господь не на нашей стороне. Нам нужно отходить к Митаве!

Фельдмаршал Кенигсмарк поклонился и, развернувшись к трем оставшимся кавалерийским полкам – королевскому кирасирскому и двум драгунским, взмахнул шпагой. Суровые северные всадники молча двинули коней, даже не подозревая, что их ждет не только несколько десятков пушек, но и целая московитская армия числом не менее той, чьи укрепленные позиции они столь упорно и столь безуспешно штурмовали. Ловушка генерал-воеводы Беклемишева, расставленная для шведской армии с помощью созников-курляндцев, которые вывели в тыл шведам половину русского войска, заранее сосредоточенного для отпора шведскому королю, – захлопнулась…

До Стокгольма Карл Густав добрался на курляндском судне. Из Виндавы. Сопровождаемый всего лишь сотней кирасир личной охраны, которым повезло вырваться из той чудовищной ловушки под Митавой, в коей и сгинула вся шведская армия. Причем это могло считаться чудом, поскольку по всей Курляндии развернулась настоящая охота за шведским королем… И это означало, что армии у Швеции более нет. И все ее завоевания на материке можно считать потерянными… если не случится нечто совсем уж невероятное и у Швеции не появится новая армия, способная сокрушить московитов. Те, к кому шведы ранее относились столь пренебрежительно, оказались самым страшным врагом.

В Лифляндии между тем все шло своим чередом. Кочевники вернулись к своему занятию по ловле людей, и в самом конце января около пяти тысяч кочевников по льду перешли на остров Моонзунд, а с него на Эзель и далее на остальные острова Моонзундского архипелага. Поскольку лишь там еще оставалась добыча, остальная Лифляндия практически обезлюдела… А русские армии двинулись на север, к Выборгу, его удалось взять аккурат на Благовещение. На сем первый этап войны, кою уже все стали именовать Северной, завершился.

За лето большая часть войска была отведена в гарнизоны западных крепостей. На отдых и лечение. Взамен из крепостей были выведены стоявшие там гарнизоны, из них, дополненных новобранцами из учебных рот, была сформирована армия численностью в восемьдесят тысяч воинов. Расчеты полков полевой артиллерии также были заменены пушкарями из крепостных артиллерийских полков. Царь решил дать понюхать пороху максимальному числу своих воинов. Потери даточных отрядов кочевников были не слишком велики, всего около полутора тысяч всадников, да и те более от того, что уровень медицинского обеспечения в отрядах кочевников был практически нулевым и едва ли не большая часть раненых почти неминуемо гибла. Но дохтуров не хватало для заполнения штатных должностей в регулярной армии. Общая численность всех войск, сосредоточенных к исходу лета в лагере у Выборга, достигла ста пятнадцати тысяч человек. Но это была отнюдь не крепко сбитая, слаженная и уже закаленная в боях сила, в кою превратились те полки, которые сейчас были отправлены в гарнизоны, а пока еще сборище пусть и неплохо обученных, но не слишком притершихся друг к другу людей, чья боевая ценность была еще довольно условной. Хотя учения в лагере шли практически непрерывно. Но если бы у шведского короля оставалась под началом его старая, составленная из ветеранов армия, пусть и вчетверо уступавшая численностью русской, разумному человеку, задумай он побиться об заклад на чью-нибудь победу, скорее, следовало бы поставить именно на нее. Но такой армии у Карла Густава более не было…

Такой – да. Но Карлу X Густаву удалось-таки совершить чудо. Шведская армия, будто птица феникс, за весну и лето сумела возродиться из пепла. Выжав из риксдага чрезвычайный военный налог, шведский король все это время вербовал и обучал полки. Новую армию удалось даже слегка разбавить ветеранами, забрав из шведских гарнизонов в Поморье и захваченных городах Речи Посполитой почти две тысячи старых, опытных солдат и заменив их едва обученными новобранцами. Конечно, это резко снижало боеспособность гарнизонов, но король считал, что главное – остановить московитов. Если не суметь это сделать, все остальное – бессмысленно. Чтобы сформировать полностью потерянную полевую артиллерию, король велел разоружить два галеона и изготовить для их орудий полевые станки. Более брать артиллерию было неоткуда. Впрочем, оба разоруженных галеона тоже пошли в дело, прекрасно исполнив роль войсковых транспортов. Так что двенадцатого августа в маленьком деревянном финском городишке Гельсингфорсе высадилось двадцативосьмитысячное шведское войско, там к нему присоединилось еще около тысячи солдат, собранных из шведских крепостей в Финляндии, в коих теперь вовсе не осталось гарнизонов, и почти двенадцать тысяч местного финского ополчения. И спустя неделю эта сводная армия скорым маршем двинулась в сторону Выборга. Это были все войска, которые смогла собрать максимально напрягшая все свои истощенные силы Швеция.

Карл Густав был умным человеком. Он сумел сделать правильные выводы и вовсе не собирался атаковать русских, показавших такую стойкость в обороне даже против его старой, составленной из закаленных ветеранов армии. Наоборот, теперь он сам собирался обороняться. Он хотел расположить свою армию в шестидесятиверстном дефиле между морским побережьем и озером Сайма, вернее, целой системой озер под общим названием. После чего, контролируя передвижения отрядов московитов с помощью патрулей из местных финнов, вынудить их к атаке своих укрепленных позиций, в ходе которой он собирался полностью разгромить их армию. И уже после этого предпринимать шаги по восстановлению своих позиций в Лифляндии. На всех остальных фронтах в этот год планировалось лишь удержание позиций…

Русские войска подошли к укрепленному шведскому лагерю девятого сентября. И шесть следующих дней король Карл X Густав имел возможность наблюдать, как русская армия обустраивает свой укрепленный лагерь. Причем всего в полуверсте от шведского. Московиты обустраивались основательно. Наблюдатели докладывали, что они даже выкладывают печи, как будто собираются здесь зимовать. Это слегка обеспокоило короля, но затем он решил, что даже к лучшему, что московиты не пытаются обойти шведскую армию, вынуждая ее оставить обустроенный и хорошо укрепленный лагерь для пресечения этого их маневра, а сразу решили занять позицию напротив. Он еще успеет придумать, как вынудить московитов атаковать. Но когда они наконец закончили…

Все началось перед рассветом. Король вновь был разбужен уже знакомым шипением, раздавшимся с небес. Карл Густав зло усмехнулся. На этот раз шведский лагерь оказался подготовлен к обстрелу куда как лучше. Весь порох, а также большинство иных припасов хранились в специальных складах, оборудованных в землянках с накатом из бревен, коий эти дьявольские московитские снаряды не могли пробить. Личный состав размещался по большей части в шалашах из веток, их легко было восстановить. А убойное действие ракет, как они уже знали, было крайне невелико. Кроме того, по всему лагерю были расставлены бочки с водой. Новое оружие московитов не могло нанести королевской армии слишком уж большого вреда. В тот раз им это удалось только потому, что шведы были к нему не готовы…

Как видно, московиты и сами довольно быстро поняли это, поскольку обстрел прекратился спустя всего лишь полчаса. А затем начался другой.

– Что это? – недоуменно спросил король, когда огромная бомба взорвалась в полусотне шагов от него, убив одного и ранив еще троих шведских солдат.

– Это – осадная мортира, ваше величество, – угрюмо отозвался один из офицеров его штаба, артиллерийский капитан Вивека Линдбэк. – И весьма большого калибра. А кроме того, московиты бьют и из больших шестидесятифунтовых пушек, причем калеными ядрами. Похоже, те печи, что они клали, предназначались как раз для каления ядер.

Карл Густав скрипнул зубами. Эти… московиты. О, как они… Он прекрасно представлял, что ждет его скученную на небольшом пространстве лагеря сорокатысячную армию, по которой будет вести огонь осадная артиллерия. Все построенные укрепления и укрытия пушки и мортиры московитов, предназначенные для того, чтобы разрушать крепостные бастионы, разнесут в щепки очень быстро. А о потерях среди солдат и говорить нечего…

Попытки шведской артиллерии вести контрбатарейную борьбу привели к тому, что шведы в течение двух часов потеряли более трети своих орудий. И не то чтобы московиты были столь уж искусны в стрельбе, нет, шведы им ничуть не уступали, просто московитская армия оказалась буквально напичкана артиллерией. И по каждой шведской батарее полевого калибра, едва она открывала огонь, тут же начинало работать не менее четырех таких же московитских. Избиение шведской армии, так и не вступившей в сражение с московитами, успешно продолжилось.

Кто из московитов придумал эту дьявольскую хитрость, шведы не знали, но Карлу Густаву доложили, что командующий русскими войсками царевич Иван – артиллерист. Так что не исключено, что это была его идея. К исходу дня потери шведской армии от артиллерийского огня уже составили около пяти тысяч человек. И хотя убитых было всего триста человек, но большинство ранений были довольно тяжелые, как, впрочем, это и бывает при обстреле крупнокалиберной артиллерией. Шведам стало совершенно ясно, что еще несколько дней такого обстрела, и от армии ничего не останется. Поэтому, едва немного стемнело, Карл Густав велел сворачивать лагерь и готовиться к выступлению. Он решил выдвигаться к Гельсингфорсу и попытаться задержать русских там. Хотя это и означало, что союзные русским иррегуляры смогут рассыпаться по Финляндии и заняться своим черным делом, чего он как раз и стремился избежать, перекрыв озерное дефиле.

Артиллерийский обстрел из тяжелых орудий не прекратился и ночью, а когда первые полки шведской армии стали строиться для выдвижения, московиты открыли огонь и из более легких пушек, а затем начали пускать свои дьявольские ракеты. Урон от последних оказался заметно больше, чем во время прошлого обстрела, поскольку большинство припасов было уже извлечено из укрепленных складов и погружено на повозки. Кроме того, артиллерийский и ракетный обстрел чрезвычайно плохо действовал на лошадей, многие из которых испуганно понесли, вызвав в рядах шведских войск сумятицу. А когда почти друг за другом взорвались две повозки, груженные порохом, сумятица стала всеобщей. Так что запланированное организованное отступление в реальности больше напоминало бегство. Все-таки большинство этой шведской армии составляли необстрелянные новобранцы…

Ну а когда на вышедшие из лагеря в полном смятении шведские войска обрушился леденящий душу вой московитских иррегуляров и крики «Ура!» регулярной русской кавалерии, под прикрытием массированного артиллерийского огня сумевших обойти лагерь, сосредоточиться неподалеку от ведущей из него дороги и после первого же залпа из пистолетов ударивших в сабли, перепуганные солдаты начали бросать ружья и разбегаться. Возрожденная шведская армия была разгромлена, так и не вступив ни в одно сражение…

Последних разбежавшихся по финским лесам шведских солдат смогли выловить только к началу января. И все это время рассыпавшиеся по всей Финляндии отряды кочевников сгоняли к Выборгу вырванных из своих домов жителей финских городков и весей. Впрочем, охота за людьми на этой земле была для людоловов куда как труднее, чем в Лифляндии. Финны, до коих дошли слухи о том, что творилось в Лифляндии, во многих случаях предпочитали уходить и прятаться, а если нет – так вступать в схватку с врагом. Но и кочевники за прошедшее время успели кое-чему научиться и даже обзавелись огнестрельным оружием.

К тому же они не были обременены женщинами и детьми, поэтому передвигались куда быстрее финнов, а в случаях совсем уж упорного сопротивления просто поджигали обороняющиеся дома и деревни зажигательными стрелами, а затем набрасывали арканы на бросавшихся тушить свои жилища людей. Так что зимнее противостояние чаще всего заканчивалось в пользу кочевников. А к весне в Финляндии, похоже, уже не должно было остаться никого, кто бы смог дать людоловам достойный отпор.

Регулярная же армия к январю захватила все шведские города Финляндии вплоть до Або. Карл Густав из Гельсингфорса, до которого успел добраться всего лишь с пятью тысячами всадников и посаженной на выпряженные из пушек и обозных телег лошадей пехоты, поспешно отплыл в Швецию, оставив Финляндию на произвол судьбы. Впрочем, у него были для этого все основания, поскольку границы Швеции перешла датская армия, а датский флот атаковал и уничтожил шведскую эскадру в Гётеборге. Почти одновременно с этим польский король Ян Казимир выбил ослабленный шведский гарнизон из Варшавы и двинулся на север с явным намерением вернуть себе все ранее захваченные шведами польские земли. Ну да эта проблема была последней из тех, что занимали голову Карла Густава. Первой же были датчане. Слава богу, армия московитов была отделена от территории Швеции морем, на котором пока еще господствовал шведский флот…

Совещание русского командования в столице Финляндии, шведском городе Або[14], состоялось двадцать пятого января.

– Значит, говоришь, почитай каждую зиму мясо и рыбу в Стокгольм на продажу на лошадях возите? – расспрашивал царевич финского купца.

Тот кивал. Возит. Правда, больше в Мариехамн, но и в Стокгольм тоже. А что не возить-то? Море-то замерзает. Нет, ежели в шторм попасть, то можно и сгинуть. Но опасность сего не шибко велика. Шхеры. На всем пути от Або до Стокгольма редко когда до ближайшего берега более версты бывает. Ежели погода портится, то надобно тут же к ближайшему островку лошадей править и там обустраиваться. На большинстве островов лес в достатке, так что даже несколько дней пересидеть – невелика трудность…

– Ну что ж, – царевич Иван покачал головой, – коль пойдете проводниками и доведете нас до Стокгольма – обещаю вашу деревню не трогать. Будете жить как жили. Да еще и серебра заплачу…

И ровно через две недели, девятого февраля, сразу как чутка спали жутко сильные морозы, ударившие аккурат на следующий день после того совещания у царевича, на морской лед вступила длинная колонна русских войск. Царевич Иван придумал, как решить задачу, кою поставил перед ним отец…

Я сидел за столом и тупо пялился на отчет приказа Большой казны. Ничего нового для меня он не содержал. Я и так знал, что я – банкрот. Полный и окончательный! Северная война сразу потребовала куда больших расходов, чем я предполагал. Во-первых, на землях Лифляндии и Финляндии, как выяснилось, проживало куда больше людей, чем ранее считалось. А степняки проявили себя куда более умелыми людоловами, чем я рассчитывал, и не признавали никаких иных расчетов, кроме как в серебре. Так что и на выкуп, и на содержание людей в карантинных лагерях, и на перевозку к местам работ и поселений, да и на дальнейшее их содержание, например, при использовании их в том же дорожном строительстве, потребовались куда большие средства. А еще и потому, что я дрожал над каждым человечком, поскольку единственный из всех ныне живущих представлял себе, какой это важнейший ресурс для государства – люди!

В это время в любой стране, считай она себя хоть какой цивилизованной, к простонародью отношение скорее было пренебрежительным. В Англии согнанных с земель огораживанием крестьян ничтоже сумняшеся вешали, просто застав на дорогах по закону о бродяжничестве. Во Франции – обдирали как липку, вынуждая массово голодать. Не лучшим отношение к людям было и в Испании, Германии, да и в остальных странах. Мол, чего людишек жалеть – бабы еще нарожают. А вот в России – уже нет. Поскольку я, то есть царь, на протяжении более пяти – десяти лет постоянно и неуклонно демонстрировал совершенно другое отношение к людям, что сильно сказалось на изменении отношения к людям и всего остального правящего слоя.

Все-таки в области социальных отношений собственный пример и целенаправленное внедрение образца имеет очень большое значение. И как раз благодаря подобному отношению дворянства к простонародью страна уже много десятилетий не знала потерь от голода вследствие недородов в каких-то губерниях. Насмотревшись на государя, дворяне во время недорода предпочитали вообще отказаться от оброка (лишь наиболее жадные просто откладывали его на будущее, то есть на более успешные года, но всеобщее отношение к поступавшим таким образом было негативным), но сохранить людишек. Более того, в среде дворянства не считалось из ряда вон выходящим за свой кошт прикупить и раздать крестьянам хлеба из государевых хлебных складов. Или еще как облегчить тяготу плохого года… А уж только на втором месте после этого стояло прямое хлебное вспомоществование из государевых хлебных складов, сеть коих, созданная сразу после Великого глада и мора 1603–1604 годов, постоянно развивалась и совершенствовалась, сдвигаясь на юг и восток вслед за границами заселяемых русскими земель.

Кстати, сейчас именно эта сеть позволяла, несмотря на почти полное отсутствие денег в казне, продолжать, и не абы как, а невиданными еще три года назад темпами, строительство царевых дорог. Потому что количество рабочих в дорожном строительстве, ранее не превышавшее цифры в пятьдесят тысяч даточных людей, да еще и привлекаемых всего на пять-шесть месяцев в году, теперь возросло до почти трехсот тысяч человек, и большинство трудилось на строительстве круглогодично. По подсчетам дорожных розмыслов, одна погонная сажень царевой дороги обходилась в шестьдесят человекодней. Что при условии примерно сотни нерабочих дней в году (один выходной в седмицу плюс около двенадцати праздничных дней и некое количество непригодных для работы вследствие погодных условий) должно было дать ежегодный прирост в тысячу двести верст дорожного полотна. И какого полотна! Так, как царевы, дороги пока не строили нигде в мире. Даже римские виа времен расцвета Древней Римской империи и те были гораздо уже и не так оснащены гидротехническими сооружениями. Ну нет у них в Италии столь широких рек, да и с разливами оных тоже все не так остро… И это при том, что за шесть предвоенных лет было построено только семьсот верст, то есть чуть более тысячи четырехсот километров царевых дорог! Всего же общая запланированная протяженность двух царевых дорог составляла около шести тысяч верст. Такими темпами всего четыре с половиной года работы. Я было начал даже подумывать, а не продлить ли цареву дорогу до Приамурья, но деньги, деньги…

Эти же хлебные склады давали возможность не останавливать осуществление гигантской программы переселения на вновь захваченные территории. Впервые она осуществлялась напрямую, без, так сказать, годичной «стажировки» в царевой вотчине. Ну да уровень агротехнической и животноводческой культуры по стране за последние тридцать лет почти выровнялся. Поскольку новые черносошные земли заселялись как раз таки через такую годичную «стажировку», а также через испомещение дворянства. Во-первых, дворяне почти поголовно были знакомы с передовыми агротехническими приемами, кто вследствие учебы в царевых школах, кои практически все располагались на землях моих личных вотчин, а кто знакомился с ними уже во время службы, потому как военные городки также по большей части находились на этих землях. И, во-вторых, вследствие перевода армии на регулярное жалованье, а также осуществление премиальных выплат по итогам Южной и Польской войн дворянство обладало достаточными финансовыми возможностями для внедрения этих самых наиболее передовых технологий в своих поместьях. Ну и вообще испомещение дворян являлось мощным инструментом заселения новых земель, поскольку они без дополнительных нагрузок на бюджет создали и поддерживали еще один дополнительный мощный миграционный поток, втягивающий людей в свои новые поместья, кои я, как правило, выделял на еще не заселенных землях…

Кроме того, в этот раз, также впервые, даточные люди привлекались со всего населения, а не только с моих вотчинных, дворцовых и черносошных земель. Все население страны – ну за исключением подчиненных кочевых народов и коренного населения Сибири, приуральских и приамурских земель, где и так ощущался недостаток русских, – то есть и мордва, меря, чуваши, оседлые татары и иные народы, обязано было выделять по одному двору из сотни для заселения вновь присоединенных земель на северо-западе. При численности крестьянского и тяглового посадского населения в наиболее густонаселенных северных и центральных губерниях где-то в восемнадцать миллионов душ общее число обложенных даточной повинностью дворов составило чуть менее миллиона семисот тысяч. Подушная реформа налогообложения слегка сократила среднюю численность крестьянского двора… Поэтому уже в первый год программы переселения на новые земли должны были заселиться около семнадцати тысяч семей. С учетом того, что общины, как правило, выделяли для переселения либо совсем уж худые, либо совсем молодые, не обзаведшиеся хозяйством семьи, и потому численность таковых составляла в среднем четыре-пять человек, за год на новых землях должно было осесть более шестидесяти трех – шестидесяти семи тысяч человек. Ну с учетом частичных потерь в дороге… А всего на эти земли планировалось переселить около шестисот тысяч человек – триста тысяч в бывшую Лифляндию и столько же в бывшую Финляндию. Если, конечно, мои планы не рухнут из-за полного отсутствия денег.

Впрочем, большая часть расходов на переселение была натуральной, в основном на питание переселенцев в дороге и пополнение их запасов семян и кормов. А эти расходы пока вполне возмещались из государевых хлебных складов, кои вследствие этого нынче оказались опустошены более чем на три четверти и продолжали опустошаться не меньшими темпами. Так что, ежели в будущем году вдруг грянет голод, подобный тому, что случился в 1603–1604 годах, полстраны вымрет на хрен…

– Государь, к тебе боярин-князь Трубецкой.

Я оторвался от отчета и устремил взгляд на гостя. Все-таки генетика – великая вещь. Казалось бы, уж сколько я давил бояр-княжат, вотчины отнимал, ссылал, а эвон оно как получается. Едва только эти самые княжата перестали остервенело цепляться за свои старые местнические привилегии и начали отправлять своих отпрысков в царевы школы, очень многие из них вновь так поднялись, что у меня в самом ближнем круге таковых снова едва ли не половина. Причем свои таланты они проявляли в очень разных областях. Ну кто бы мог подумать, что наследник долгих поколений служилой княжеской фамилии окажется блестящим специалистом по финансам? Все-таки порода есть порода…

Глава приказа Большой казны вошел в мой кабинет с довольно сумрачным лицом. Я аж застонал:

– Только не говори ничего!.. И без того не знаю, какую дыру раньше заткнуть.

– Как скажешь, государь, – послушно ответствовал Трубецкой.

Я вздохнул. Ну почему я не страус? Спрятал бы голову в песок – и вся недолга. Так нет ведь…

– Ну ладно, что у тебя там?

– «Гость государев» Терентий Поклашкин отказывается брать в оплату вексель банка. Бает, что итальянцы серебро требуют, а у него свово мало.

Я посмурнел. Денежное обращение в стране еще держалось только потому, что оплата девяноста процентов всех сумм выше пяти рублей осуществлялась только с помощью векселей/ассигнаций (их реальный статус до сих пор не устоялся), выпускаемых Большой казной в Белозерском казенном остроге Монетного двора и запускаемых в оборот через Государев ссудный банк. Сам Монетный двор в Белоозере сейчас был переведен на казарменный режим и взят под охрану кирасирским полком. По стране ходили слухи, что все это из-за того, что там скопились невиданные запасы золота и серебра. Но на самом деле золота в остроге не было совсем, а серебра, по последним докладам, там находилось всего пять пудов. И полк сторожил вовсе не несметные богатства, а скорее информацию об их полном отсутствии. Зато станки, печатавшие векселя, работали беспрерывно…

– Сколько у нас серебра?

Трубецкой вздохнул:

– Полтора пуда, государь…

– Как полтора?! Было ж пять!

– Так вышел срок серебро зарубежным посольствам отправлять. Опять же войску платить. Это еще хорошо, что добыча с уральских рудников пришла да с Медвежьего острова. А то бы никак не выкрутились.

Я выпустил воздух сквозь стиснутые зубы. Да… государь ты мой расейский, Федор свет Борисович. И как это тебя угораздило-то? Уму непостижимо! Во всей российской казне полтора пуда серебра. А ведь считал же, насколько снизятся поступления от торговли вследствие того, что Балтика окажется почти полностью перекрыта шведским флотом… Ну как можно было настолько ошибиться?!

– А сколько он просит-то?

– Да двести рублев.

– Двести? – Это было еще терпимо. – А чего привез-то?

– Да мрамор италийский для дворца да собора.

– Мрамор!!! – Я грубо выругался сквозь зубы.

Вот без чего бы я ныне точно обошелся, так это без мрамора. А все дурацкая привычка из покинутого будущего всегда держать хорошую мину, даже при плохой игре. Уж сколько раз я в том покинутом времени выгребался из жутких неприятностей на одной силе воли, убеждая и компаньонов, и конкурентов, что мои дела обстоят ну просто отлично. Вот и здесь так же решил… Мол, все под контролем. Денег – море. Никаких строек и иных проектов и не думаем останавливать. И ведь верят пока все, сука! Может, поэтому все еще пока и держится. А стоит только раз слабину показать…

1 Русская деревня – в Риге территория от Пороховой башни до места, где сегодня располагается здание сейма, на которой еще с XII в. селились русские купцы и ремесленники. Вследствие этого соседняя с Пороховой башня называлась Русской. Пороховая, ранее Песчаная, башня – фортификационное сооружение XIV в., прикрывающее исторически значимую для Риги Большую Песчаную дорогу. – Здесь и далее примеч. автора.

2 Гильдия, или общество, Черноголовых – корпорация странствующих приказчиков и заграничных купцов, занимавшаяся закупкой и доставкой товаров в Ригу. Покровителем общества считался святой Маврикий, чей символ – черная голова – присутствовал на гербе братства. Отсюда и название общества.

3 Второе название общества Черноголовых.

4 Построенная шведами пристройка к Рижскому замку, в котором размещались службы шведского коменданта Риги.

5 Например, великий русский землепроходец, уроженец Великого Устюга Семен Дежнев был женат на якутке Абакаяд Сючю, а жена соратника Дежнева, холмогорца Федота Попова, якутка Кивиль вообще путешествовала вместе с мужем и стала первой женщиной, прошедшей тогда еще не названным проливом из Северного Ледовитого океана в Тихий.

6 Франц-Карл Ашар, первым наладивший производство сахара из свеклы, а не из тростника, сумел добиться приемлемого результата селекционной работы всего за 13 лет, с 1786 по 1799 г.

7 Галилей находился в активной переписке с Кеплером, высоко его ценил и знал о его злоключениях в Праге и о постоянных задержках жалованья. Странно было бы, если бы он не пригласил его на работу.

8 Зундская пошлина – плата, взимаемая Данией на протяжении XV–XIX вв. за проход через пролив Эресунн иностранных торговых судов.

9 Верста – тысяча саженей, сажень – три аршина, аршин – около 71 см. Следовательно, сажень – более 2 м, а верста – более 2 км.

10 Имеется в виду первая Англо-голландская война 1652–1654 гг.

11 Квинтэссенция картезианского «метода радикального сомнения», введенная в философию Рене Декартом.

12 Курляндия действительно оказалась самым маленьким государством из всех, которые пытались осуществлять колониальную экспансию. И в реальной истории первое успешное основание поселения на Тобаго герцогство осуществило только в 1654 г. В нашем повествовании более тесное сотрудничество Курляндии с намного более могущественной Россией вполне могло сдвинуть сроки на более раннюю дату.

13 Сапа – потайная подземная галерея, предназначенная для подведения под крепостную стену пороховой мины, с помощью которой в стене проделывался пролом. От нее пошло и название «сапер», и выражение «тихой сапой».

14 Або оставался столицей Финляндии до 1819 г. В описываемые времена Хельсинки, вернее Гельсингфорс, еще был чрезвычайно малонаселенным, полностью деревянным и крайне захолустным городком, в коем к тому же частенько вспыхивали эпидемии чумы.

Продолжение книги

Орел взмывает ввысь бесплатное чтение

РОССИЙСКАЯ ИСТОРИЯ ПОСЛЕ ЦАРЯ ФЕДОРА (Таймлайн)

Царь Федор. Орел взмывает ввысьРоман

Часть перваяНаследники Невского

РОССИЙСКАЯ ИСТОРИЯ ПОСЛЕ ЦАРЯ ФЕДОРА
(Таймлайн)

Царь Федор. Орел взмывает ввысь
Роман

Часть первая
Наследники Невского