История Артура Трулава бесплатное чтение

Элизабет Берг
История Артура Трулава

Elizabeth Berg

The Story of Arthur Truluv

Фото автора © Teresa Crawford

* * *

Посвящаю моим дочерям Джули Кринцман и Дженнифер Берте

Мы все знаем: существует что-то вечное. И это не дома, не названия, и не земля, и даже не звезды… Каждый в глубине души чувствует, что есть что-то вечное, и это вечное как-то связано с человеком.

Торнтон Уайлдер «Наш городок»^[1]

Долг честно отправляй – в том наша честь прямая.

Александр Поуп «Опыт о человеке»^[2]

Вот уже полгода с того ноябрьского дня, когда похоронили Нолу, его жену, Артур Мозес ежедневно приходит обедать с ней. Он доезжает до кладбища на автобусе и не спеша идет к месту ее последнего упокоения. Торопиться некуда – она будет ждать мужа там, когда бы он ни появился. Ныне, и присно, и вовеки веков.

Сегодня Артур задерживается у надгробия Аделаиды Марш – за два ряда от Нолы, в десятке могил в сторону. Родилась 3 апреля 1897-го, умерла 18 ноября 1929-го. Он медленно подсчитывает в уме. Тридцать два года. На всякий случай перепроверяет – было бы нехорошо ошибиться, стоя здесь, рядом с местом последнего упокоения. Артуру всегда с трудом давались вычисления, даже на бумаге, – можно сказать, математический кретинизм. Счетами обычно занималась Нола. Теперь приходится самому. Во всяком случае, Артур пытается: достает свой огромный калькулятор и изо всех сил старается сосредоточиться – даже радио не включает, – но в большинстве случаев все равно получаются какие-то совершенно невероятные, астрономические суммы. Иногда обращается в банк, там помогают, но неудобно им надоедать, и каждый раз не находишься. Нола всегда говорила, что у каждого свои таланты, и была права. Что хорошо удается Артуру, так это работать на земле. До выхода на пенсию много лет назад он трудился смотрителем в парках и до сих пор выращивает розы в садике перед домом. Огород на заднем дворе, правда, уже забросил…

Однако все верно: Аделаиде Марш было всего тридцать два, когда она скончалась. Не совсем юная, не ребенок, от вида чьей могилы щемит сердце, но и до старости ей оставалось еще долго. На середине пути – вот правильные слова. Жила, растила детей (на памятнике надпись «Возлюбленная мать»), и вдруг – что? Умерла, это понятно, но из-за чего? При родах, возможно? Артуру кажется, что она до самого конца всю себя отдавала семье, здоровая и жизнерадостная, и стала жертвой какого-то трагического происшествия или внезапной болезни. Еще он думает, что у нее были ярко-рыжие волосы и, как она их ни укладывала, отдельные прядки выбивались, обрамляя лицо, и ей самой, и ее мужу так даже больше нравилось. Артур просто знает это, и всё.

Последнее время такое случается чаще и чаще. Когда он стоит рядом с могилой со шляпой в руках, часть чужой жизненной истории доносится до него, как запах хлеба из пекарни, мимо которой Артур проходит каждый день по пути на автобусную остановку. Глядя на слегка просевшую землю на могиле Аделаиды, он видит ее любимое кружевное белое платье и глаза, один чуть больше другого, со светло-светло-карими, почти желтыми радужками. Цвета слабо заваренного чая. Слышит ее голос, высокий и чистый. Иногда она пела мужу – стесняясь, поздно вечером, когда они ложились спать. В свою последнюю ночь на земле она пела ему «Жаннин, в моих мечтах цветет сирень»^[3].

Еще кое-что: от матери Аделаиде досталось крохотное обручальное колечко с бриллиантом, которое она носила на золотой цепочке на шее: на палец оно не налезало, и к тому же так ближе к сердцу. Руки у женщины покраснели от частой стирки, спина, постоянно склоненная над корытом, в котором Аделаида купала детей, ныла, но она ни за что бы не позволила никому другому делать это за нее. Ей нравилось видеть их мокрыми, с прилипшими к голове кудряшками и разрумянившимися щечками. И можно было, как в младенчестве, брать их на руки и прижимать к себе, когда они выбирались из воды в развернутое перед ними, словно крылья огромной птицы, голубое полотенце… Нет, не голубое. А какое?.. Какого цвета оно было?..

Увы. На сегодня, кажется, все. Больше Артур ничего не видит. Он надевает шляпу, слегка касается ее в знак прощания и идет дальше, мимо других надгробий. Хорас Ньютон, Эстель МакНейл, Ирэн Саттер, Эймос Хаммер…

Добравшись до могилы Нолы, Артур ставит складной стул и с опаской присаживается. Ножки неглубоко уходят в землю. Осторожно подвигавшись и убедившись, что стул стоит надежно, Артур раскладывает на коленях еду. Сегодня на обед у него сэндвич с яичным салатом – настоящие яйца, настоящий майонез, и к черту доктора с его правильным питанием! Вдобавок щедрая щепотка соли – гулять так гулять!

Обычно лечащий врач сразу замечает отклонения от диеты, но все же не всегда. Однажды Артур съел целый яблочный пирог с ванильным мороженым и на следующий день, придя на прием, услышал: «Вы движетесь в верном направлении! Продолжайте и дальше в том же духе – справите вековой юбилей!»

Артуру восемьдесят пять, и, пожалуй, он действительно не прочь дожить до ста лет, пусть даже без Нолы. Хотя без нее, конечно, все не так. Совсем не так. Вот он смотрит сейчас на махровые нарциссы у соседнего надгробия – даже в этом теперь, когда ее нет, чего-то не хватает.

С наступлением весны земля постепенно оттаивает, почки на деревьях – словно женщины на сносях. Артур хотел бы, чтобы Нола тоже возрождалась снова и снова. Даже если они не будут вместе – лишь бы она жила где-то в этом мире. Пусть бы она вновь появилась на свет в какой-нибудь семье далеко-далеко отсюда, пусть бы они вообще никогда не увиделись – только бы знать, что Нола Коррин, Королева Красоты, вернулась туда, где должна быть. Там, где она сейчас – где бы это ни было, – ей не место.

Каркает ворона, и Артур оглядывается в поисках птицы. Та сидит на надгробии в нескольких шагах и чистит перышки.

– Кар! – отзывается он, радуясь и такой беседе, но ворона улетает.

Задрав голову, он смотрит в безоблачное, почти бирюзовое сегодня небо. Поднимает руку и разминает шею и затылок. Массаж приятен. Артур оглядывается: он один на огромном кладбище – будто владеет этим местом. Он ощущает себя богачом.

Артур откусывает от сэндвича, потом вдруг сползает со стула и опускается на колени у надгробия Нолы, прижав к нему ладонь и закрыв глаза. Немного поплакав, снова садится и доедает свой обед.

Встав, Артур складывает стул и уже собирается идти, когда замечает сидящую на земле, спиной к дереву, девушку. Торчащие темные волосы, бледная кожа, большие глаза… Джинсы порваны, как сейчас модно у молодежи, футболка висит, словно на вешалке. Вообще-то не помешало бы накинуть пальто или хотя бы свитер – не так уж сегодня и тепло. И почему не в школе?

Артур уже не первый раз видит эту худышку. Она каждый раз сидит у разных могил, никогда у одной и той же. На него не смотрит, уставилась прямо перед собой и с отсутствующим видом грызет ногти. Сколько ей – четырнадцать, пятнадцать? Он решает помахать ей, но она, заметив его, прижимает ладонь ко рту, словно в испуге. Кажется, она готова вот-вот вскочить и убежать. Не желая ее тревожить, Артур разворачивается и уходит.

Мэдди была словно в полусне, когда почувствовала на себе взгляд старика и увидела, как тот машет ей. Ее ладонь непроизвольно поднялась к губам, и он, поспешно отвернувшись, зашаркал к выходу, неся свой складной стульчик. Не хотелось бы, чтобы старик думал, будто испугал ее. Это вышло случайно. При следующей встрече надо будет спросить, кто у него здесь похоронен. Жена, скорее всего, но кто знает…

Мэдди смотрит ему вслед: фигурка все уменьшается с расстоянием. Вот он доходит до остановки и замирает, глядя прямо перед собой – не тянет шею, высматривая автобус. Такой не будет в нетерпении долбить по кнопке лифта, приходит в голову Мэдди, – просто станет спокойно ждать.

Достав телефон, она снимает крупным планом пучок травы, кору дерева… Развязав шнурки, стаскивает кроссовки, кладет набок и тоже фотографирует. Доходит до ближайшего надгробия и щелкает увядшие лилии на могиле – сердцевину цветка: изящно изогнутые тычинки, прямой пестик…

Смотрит на часы – 13.40. Дождаться здесь конца занятий, потом можно домой. Вечером они встретятся с Андерсоном, когда у того закончится смена. Он такой красивый, что просто ни одной мысли в голове не остается. Они познакомились в «Уолмарте», он там работает на складе. Мэдди шла к выходу, а Андерсон как раз появился из туалета, улыбнулся и спросил – уж не Кэти Пэрри ли перед ним? Можно подумать, они с ней похожи! Мэдди улыбнулась в ответ, и он пригласил ее съесть по хот-догу. Она немного испугалась, но все же согласилась. За едой они перекинулись буквально парой слов, но договорились встретиться еще раз тем же вечером. И вот уже три месяца вместе. Ей, правда, не так уж много известно о своем парне: служил в армии, любит собак, немного играет на гитаре… Однажды он принес ей подарок – жемчужину на золотой цепочке, которую Мэдди с тех пор не снимает.

Она немного сползает по стволу дерева, к которому прислонилась спиной, и, разведя колени, наводит камеру телефона на надгробия между ними. Щелк.

Большинство людей считают кладбище тоскливым местом. Мэдди же чувствует себя тут умиротворенно. Она предпочла бы, чтобы маму похоронили здесь, а не кремировали. Как-то по радио один парень сказал, что города мертвых на самом деле полны жизни, и это прозвучало очень верно. Да, так оно и есть!

На последнем свидании с Андерсоном Мэдди попыталась заговорить об этом. Они были в почти пустом «Макдоналдсе», и она вполголоса рассказала о старике, которого постоянно встречает на кладбище, о том, как он разговаривает с мертвыми. О словах парня с радио. Об умиротворении, которое чувствует там, среди усопших. Она считает кладбище чудесным местом. А что Андерсон думает?

– По-моему, ты просто чокнутая, – ответил он.

На нее будто дохнуло холодом. На несколько мгновений она оцепенела, глядя, как ее парень жует картошку фри, потом принужденно рассмеялась.

– Да, наверное. Можно я возьму одну штучку?

– Купи себе порцию, если хочешь, – откликнулся он, кинув на стол пару долларовых купюр.

Однако все же было еще подаренное ожерелье. И письмо с коротким стишком, присланное вскоре после их первой встречи: «Когда ты эти строчки прочитаешь, поймешь, как мне тебя уж не хватает». А в другой раз Андерсон покрыл Мэдди поцелуями, от макушки до пяток, не отрывая губ, спускаясь все ниже и ниже… От одного воспоминания на следующий день, за ужином, мурашки побежали по коже.

– Ешь уже, – буркнул отец.

Это был тот редкий случай, когда он удостоил Мэдди хоть словом. Обычно они ужинали молча. Оба знали, что задавать вопросы – себе дороже: в ответ не услышишь ничего хорошего. «Что нового на работе, папа?» – «Все как обычно». – «Как дела в школе, Мэдди?» – «Да так». – «Нравится курица?» – «Ничего». – «Может, включим «Игру престолов» вечером?» – «Смотри сам, если хочешь».

Снова взглянув на часы, Мэдди поднимается и идет на поиски другого местечка, где можно скоротать время.

Вернувшись домой, Артур достает из ящика почту и несет разбирать в кухню. В итоге все отправляется в мусорное ведро – ничего полезного, одна макулатура. Только зря тратил на нее остатки зрения. Наливает себе из кофейника на плите холодного кофе, садится, скрестив длинные ноги, и потягивает из кружки. Они с Нолой постоянно его пили, с утра до вечера. Артур вдруг замирает посреди глотка – уж не это ли и свело ее в могилу? Врачи ведь как-то предупреждали о переизбытке кофеина…

Закончив, старик споласкивает кружку и ставит вверх дном на сушилку. Он всегда пользуется одной и той же, коричневой с зеленой полоской. Для кофе, воды, иногда капельки виски, даже для слабительного. Жена любила разнообразие, а Артуру, в общем-то, все равно, из чего пить или что носить. Было бы удобно, и ладно.

В кухне появляется их кот Гордон. Подходит на негнущихся лапах прямо к Артуру, но по дороге все оглядывается, ища глазами Нолу. Все никак не привыкнет.

– Ее здесь больше нет, – напоминает старик коту и приглашающе похлопывает по колену.

Иногда Гордон запрыгивает и дает себя погладить, но чаще просто уходит. Говорят, слоны горюют по своим хозяевам. Кошки, видимо, тоже. И даже домашние растения. С ними у Артура, в отличие от садовых, на удивление, ничего не получается. Взгляд падает на узамбарские фиалки на окне. Безнадежно. Завтра придется выбросить. Артур это каждый день себе говорит. Нола так любила их гофрированные цветки… «Посмотри только», – сказала она, принеся их домой и щекоча пальцем под одним из них, словно под подбородком.

Поужинав мясными консервами, похожими на собачью еду, Артур поднимается в спальню, к кое-как заправленной кровати. Ноле было бы приятно, что он не забывает об аккуратности. Как ни странно, ему и самому это нравится. Не всегда станешь тратить время на то, на что обычно обращает внимание женщина, но некоторые вещи все же стоят того. Однако вот сиденье унитаза теперь всегда поднято. Есть и другие горькие радости, которые раньше были под запретом. Сигара прямо за обеденным столом. Подкопченные сосиски на ужин. И по телевизору можно теперь смотреть все, что захочешь…

Артур ложится. В мыслях всплывает та девушка. Жаль, что он ее потревожил. Всего-то помахал ей, а она так и вскинулась. Похоже, с мертвыми он теперь легче находит общий язык, чем с живыми. И все же, ему кажется, ее он тоже немного понимает. В следующий раз надо будет крикнуть ей: «Извини, не хотел тебя напугать!» И, может быть, она ответит: «Еще чего! Ха-ха!» Она появляется перед ним как живая – большие пальцы просунуты в поясные петли джинсов, в глазах скука. Они могли бы провести время вместе, поговорить… Артур познакомил бы ее с теми, кто лежит там, в земле – как он их видит, – если только она не сочтет его сумасшедшим. Может быть, и нет – судя по всему, у нее тоже есть свои странности. Надо будет спросить, не мешает ли ей кольцо, свисающее из носу, как козявка…

На следующее утро Артур просыпается так поздно, что уже пора обедать. Присаживается на краю кровати и выписывает ногами буквы алфавита, как велел доктор в качестве профилактики от артрита. Помогает, как ни странно. Из-под кухонной двери здорово сквозит – похоже, на улице холодно и ветрено. Май называется… На погоду сейчас совсем нельзя положиться. Ладно, неважно. Надо покормить Гордона и выходить. Дал слово – держи. Даже если самому себе.

Консервного ножа нет на месте. Винить некого – только сам Артур мог его куда-то убрать. В поисках он забирается в глубь ящика и обнаруживает там пластмассовые фигурки мистера и миссис Гамбургер. Господи, Нола хранила их все это время! Запылившиеся и потемневшие, они тем не менее смотрят все так же весело и задорно. У миссис Гамбургер длинные ресницы, розовые щечки и красное платье в желтый горошек, мистер Гамбургер в темно-коричневом костюме и шляпе-котелке. На муже микки-маусовские огромные черные ботинки, на жене массивные красные туфли на каблуках. Еще у нее были настоящие сережки в виде колец, но они не сохранились. Парочка держится за руки, словно готова вот-вот зашагать куда-то вместе…

В каком же году это было? Пятьдесят пятом? Пятьдесят шестом? Точно после войны в Корее. Стояла ужасная жара, готовить дома не хотелось, они пошли в закусочную и, уже уходя, купили эти фигурки. Нола все никак не могла выбрать между мистером и миссис Гамбургер и мистером и миссис Хот-Дог…

Артур вспоминает, что как раз перед этим они поругались. Они вообще редко ссорились, но тогда скандал был просто до небес. Из-за чего, теперь уже совершенно вылетело из головы, но Нола буквально визжала, как никогда раньше, и у нее все вены на шее вздулись. Артур еще подумал, что первый раз видит ее такой уродиной. Нехорошо, конечно, но что поделать? У всех бывают мысли, за которые потом стыдно. Главное, держать их при себе. Это и есть цивилизованность – хотя сейчас от нее мало что осталось.

Он ставит фигурки в центр стола, отступает и, уперев руки в бока, смотрит на них. Нола обожала такие вещички, как и тарелки в цветочек, конверты с птичками и букетиками… Мещанство, конечно, но все ее любили и прощали маленькие слабости.

– Мисс Харрис… – произносит мистер Лейв, учитель по английскому, когда Мэдди входит в класс. Больше ни слова, но остальное и так понятно. Вчера она пропустила занятия, хотя не была больна.

Пока она занимает свое место, мистер Лейв смотрит на нее, откинувшись назад и скрестив руки на груди. Кстати, его зовут Кэрол. Забавно, правда? Почти Король Лев. Жаль, нельзя его спросить, как так вышло. Он блондин, немного полноватый. Мэдди нравятся такие люди – ей они кажутся более дружелюбными. Еще у него очень бледная кожа, а звенья браслета наручных часов торчат во все стороны, как кривые зубы. Мистеру Лейву все равно, его это не волнует. Слова – вот что для него главное. От него Мэдди узнала одно из своих любимых – hiraeth, из валлийского, которое обозначает тоску по месту, куда не можешь вернуться или которого вовсе никогда не существовало; ностальгию, печаль и горе из-за навсегда утраченного. Это слово было в рассказе, который учитель им читал. Когда он поднял глаза от книги, в них стояли слезы, но никто и не подумал потешаться над ним после урока, что было настоящим чудом. Во всяком случае, Мэдди ничего подобного не слышала. Правда, с ней в принципе никто не разговаривает. Она та, кто на обеде всегда сидит в одиночестве, делая вид, что, кроме сэндвича, ей никто и не нужен. Точнее, сидела – теперь она просто туда не ходит.

Она не знает, почему одноклассники ее избегают. Не уродина, с чувством юмора, не дура… Может быть, просто потому, что чувствуют, как остро она нуждается в их обществе. Словно дети, тыкающие палками в слабое животное. В людях это есть, они находят удовольствие в жестокости.

Мэдди сползает на стуле пониже, чтобы мистер Лейв сегодня ее не вызвал. Что-то вроде негласного соглашения между ними, из-за чего он еще больше ей по сердцу. Будь в школе только он один, она ни дня бы не пропустила. Однажды она задержалась после урока показать ему снимок, который сделала, лежа под деревом и глядя вверх. Мистер Лейв высоко оценил фото, причем без капли фальши в голосе, и спросил: «Ты не придумала для него название?» Мэдди пожала плечами: «Небо в рамках?» – «Здорово!» – улыбнулся он.

От непривычной похвалы все у нее внутри сжалось, в ушах зашумело, тело вдруг стало словно чужим. С трудом дослушав, Мэдди едва смогла скороговоркой пробормотать «спасибо». Потом, уже дома, лежа на кровати, она еще раз пристально рассмотрела фото как бы глазами учителя, обдумывая его слова. Нет, ничего, кроме одобрения, в них не было. Значит… значит, так тому и быть. И снимок отправился в заветную коробку в глубине шкафа – из-под конфет «Уитменс», маминых любимых, по словам отца. Кроме этого, он мало что о ней рассказывал. Сама Мэдди ее не знала – через две недели после ее рождения та погибла в аварии. Ехала на прием к врачу. Отец специально отпросился с работы, чтобы отвезти их, но Мэдди как раз простудилась, и мама решила ее не брать, оставила с ним и села за руль сама. На перекрестке другая машина вылетела на красный свет…

Там же, в коробке, лежит найденная на книжной полке мамина фотография. Мэдди выпросила ее у отца. Тот долго не отводил от снимка глаз, потом протянул дочери. На нем мама стоит у забора где-то за городом, руки скрещены, на губах улыбка. Джинсы, белая мужская рубашка навыпуск с закатанными рукавами, волосы повязаны красным шарфом…

– Где это она была? – спросила Мэдди отца.

– Со мной.

– А куда вы ездили?

– На пикник.

Больше он ничего не добавил, развернулся и ушел, как бы говоря – хватит вопросов. Для него это слишком тяжело, вряд ли он когда-нибудь расскажет о маме больше.

Мэдди похожа на нее: те же темные волосы, широко расставленные голубые глаза, маленькая ямочка на подбородке. Так хотелось бы знать: есть ли между ними и внутреннее сходство?

Мэдди пишет стихи и увлекается фотографированием. В последнее время ей нравится снимать что-то маленькое с увеличением, чтобы можно было рассмотреть как следует. А в стихах она, наоборот, как бы сжимает большое, умещая его в поле зрения. Это у нее точно не от отца.

Мистер Лейв тем временем рассказывает о «Гамлете». Мэдди не слушает, она и так уже все знает. На прочтение им дали неделю, но она проглотила книгу за один вечер. «Быть или не быть». Да… вот в чем вопрос.

Артур, шаркая, подходит к плите и включает на максимум, чтобы разогреть остатки бобов. Потом спохватывается и идет к столу и обратно, поднимая ноги от пола: «Я не шаркаю, не шаркаю, видишь, Нола?» Добавляет к бобам кетчуп, кленовый сироп, порезанный лук, соус табаско и кусочки бекона из банки, которые на самом деле совсем не бекон. Отрезает кусок кукурузного хлеба, намазывает маслом, выкладывает на тарелку и вываливает сверху подогретые бобы. Потом открывает бутылку пива и садится ужинать.

Гордон запрыгивает на стол и пристально смотрит на Артура.

– Угощайся, – говорит тот, пододвигая коту свою тарелку.

Гордон садится, ровно поставив перед собой передние лапы, и аккуратно принимается за еду. Вдруг он останавливается, встряхивает головой, как будто в него водой брызнули, спрыгивает на пол и удаляется, возмущенно задрав хвост.

– Сам бы попробовал готовить. Думаешь, это так просто? – ворчит Артур, чувствуя себя уязвленным. Когда ты одинок, даже поведение домашнего животного может тебя обидеть.

Он подумывает посмотреть вечером телевизор, однако в последнее время с трудом выносит то, что там показывают. Как можно так себя вести на экране! Лучше просто прогуляться по кварталу. Только бы Люсиль Хауард не сидела у себя на веранде. Той только попадись – живым не уйдешь! Люсиль много лет была учительницей в начальной школе и до сих пор считает весь мир вокруг своей классной комнатой. Слишком уж любит всех поучать и вечно смотрит на тебя свысока. Однако, как ни странно, при мысли о возможной встрече старое, уставшее сердце Артура вдруг начинает биться быстрее. Возможно, просто аритмия, у него это бывает, но он предпочел бы другое объяснение. Слишком много всего сразу, скажем так.

Он смачивает волосы под краном на кухне, потом достает из кармана расческу и приподнимает кастрюлю, смотрясь в нее вместо зеркала. Кожа да кости – усох так, что мог бы в орудийный ствол поместиться. Однако в целом все еще ничего. Вполне ничего.

Когда Артур идет к выходу, за ним по пятам следует вновь появившийся Гордон.

– Хочешь на улицу? – придерживает для него дверь Артур. До темноты пусть гуляет – кот у него, по счастью, не охотник, за птиц можно не опасаться, проверено. Тот, однако, не двигается с места, только смотрит. – Просто решил меня проводить? Я через полчаса вернусь.

Говорят, котам все равно, дома хозяин или нет, но это неправда.

Проходя мимо дома Люсиль, Артур смотрит прямо перед собой – лучше не искушать судьбу. Однако соседка, разумеется, на месте и уже окликает:

– Артур! Заходи, посидим поболтаем!

Поколебавшись, он все же сворачивает к ее дому, дружески улыбаясь. Если бы еще не этот кошмарный парик, который к тому же криво сидит… Ужасно отвлекает. Так и хочется протянуть руку, натянуть поровнее и дружески похлопать по колену со словами: «Так-то лучше!» Только вот как бы не оскорбилась…

Вообще, Артуру кажется, главное, что приходит с возрастом, – это отказ от критики в чужой адрес и сочувственное принятие других такими, какие они есть. Неплохая компенсация, если подумать. К тому же Люсиль печет отличное сахарное печенье с корицей и всегда дает гостю с собой. Артур ест их потом прямо в постели – еще одно, что он не мог делать раньше, очередное горькое утешение.

– Садись, – указывает хозяйка на плетеное кресло, которое он всегда занимает, приходя к ней в гости.

Артур устраивается в гнездышке из подушечек в цветочек – одна сзади, две по бокам, еще одна на коленях. Не особо мужественно и вообще неловко так сидеть, но что поделать… Он никогда не понимал страсти женщин обкладываться этими финтифлюшками. Нола тоже ею страдала, каждый вечер приходилось буквально продираться сквозь них, чтобы забраться в постель.

– Так вот!.. – провозглашает Люсиль с ноткой удовлетворения в голосе, от которой Артуру становится несколько неуютно. – Это просто чудесно!..

– Да, спасибо, – кивает он.

– …Я только что узнала, – продолжает она, – оказывается, моя внучатая племянница беременна!

– Правда?

– Да, и представь – ей ведь уже сорок!

Артур даже не знает, что на это сказать. «Поздравляю»? «Ого»?

– Нынешняя молодежь… – качает головой Люсиль. – Они просто… Словом, я их совершенно не понимаю.

В животе у Артура вдруг резко начинает урчать. Он неловко ерзает в кресле. Люсиль, покосившись на гостя, продолжает:

– Нет, не подумай, что я жалуюсь. Старики всегда не понимают молодых, правда? Но не будем брюзжать. Надо быть благодарными и радоваться жизни. В отличие от них.

Живот прихватывает не на шутку. Господи, да что же такое?! Наверное, съел что-то не то. Артур осторожно поднимается.

– Боюсь… боюсь, мне надо идти. Спасибо… спасибо за компанию, – едва выговаривает он, с трудом сдерживая позывы.

– Но ты ведь только пришел! – восклицает Люсиль. В глазах у нее – нет, только не это! – вдруг мелькают слезы, увеличенные очками.

– Я кое-что забыл, – выдавливает Артур.

– Что?! – требовательно спрашивает она.

– Ну… долго рассказывать.

Ему нужно – просто-таки необходимо – в туалет. Неверными шагами старик направляется к ступенькам. Люсиль, поднявшись, семенит рядом, беспокойно ломая руки. От нее слегка пахнет ванилью.

– Надеюсь, я тебя ничем не обидела? Мы ведь соседи, Артур, и нас только двое стариков осталось на весь квартал. Я просто думала, мы посидим вместе, испекла апельсиновое печенье, и…

– В другой раз.

Артур спешит домой и едва успевает. Когда он наконец опускается на унитаз, на пороге возникает Гордон и садится, положив на лапки хвост. Хоть какая-то живая душа рядом…

Закончив, Артур моет руки и некоторое время стоит у раковины, прислушиваясь к внутренним ощущениям. Он чувствует облегчение, которое приходит после выздоровления – не важно, как долго продолжался недуг. Ну, значит, все в порядке. Да.

Пройдя в гостиную, Артур поднимает жалюзи и бросает взгляд на веранду Люсиль. Зашла внутрь. Ну, возвращаться назад было бы глупо. Жаль, что он ее обидел, но теперь ничего не поделаешь. Голубое небо потускнело, тоненькие облачка стали пепельными. Скоро покажутся первые звезды. Он вдруг вспоминает, как Нола однажды сказала: что, если души умерших становятся звездами и смотрят на живых с небес? Это было незадолго до ее смерти, и Артур до сих пор сожалеет о том, как ответил тогда. Он поцеловал руку жены – к тому времени легкую-легкую, как будто от нее осталась лишь внешняя оболочка, – и сказал: «Нам не дано знать». Почему он не нашел других слов? Конечно, это правда, но можно было придумать что-нибудь получше, поубедительнее. Ему хотелось бы дать ей понять – одно можно точно сказать про великое неизведанное по ту сторону: все будет хорошо. Артур считает, что так оно и есть.

Он приоткрывает заднюю дверь, и Гордон немедленно выскальзывает наружу.

– Эй! – окликает Артур. – Ну-ка вернись!

Однако кот исчез. Еще одна причина для беспокойства. Недавно один из соседей сказал, что видел койота, как ни в чем не бывало идущего прямо по тротуару – представляете? Гордон уже староват для таких встреч. Сколько ему? Артур медленно подсчитывает в уме. Пятнадцать! Неужели столько времени прошло?!

– Гордон! – зовет он снова.

В кустах раздается шуршание, кот выскакивает на дорожку и, растянувшись на спине, внимательно на него смотрит.

– Иди ко мне, – говорит Артур, похлопывая по ноге.

Никакой реакции.

– Давай же! Кис-кис-кис, – закатив глаза и понизив голос почти до шепота, упрашивает он.

Безрезультатно. Остается последний способ. Артур выносит пакет с кормом и трясет им. Гордон, поднявшись, убегает.

Старик раздраженно выдыхает. Нет, если кого и заводить еще, то только собаку. Гордона выбрала в приюте Нола – ему тогда было едва шесть недель.

«Ты только посмотри на него!» – ворковала она всю дорогу домой.

Что там можно было увидеть, скажите на милость? Всего лишь белый котенок с коричневым хвостом, на тот момент еще безымянный. Нола предложила назвать его «Прелесть», что, конечно, тут же было отметено, как полная ерунда. Артур, однако, благоразумно молчал, только поворачивался всякий раз и с фальшивой хозяйской гордостью кивал: «Да уж!» Можно было подумать, они везут из роддома ребенка, которого у них никогда не было…

Артур заходит в дом, но дверь оставляет приоткрытой. Переоденется в пижаму, почистит зубы, умоется, протрет очки – тогда еще раз выглянет. Если кот не вернется – значит, сам виноват. Приятного аппетита тебе, койот.

Закончив с приготовлениями ко сну, Артур снова спускается. Гордона по-прежнему нигде нет. Еще раз окликает его, потом запирается и поднимается в спальню. Открывает книгу, но сосредоточиться на чтении не получается. Гасит свет и ложится, уставившись в темноту. На постель вдруг что-то мягко шлепается. Артур, подпрыгнув, вскрикивает, тут же устыдившись своего испуга – решил было, что летучая мышь упала с потолка. Однако это всего лишь негодяй Гордон.

– Ты где был?

Тот придвигается, сворачивается клубком и начинает урчать.

– Что, еще и погладить тебя? После всего, что я натерпелся по твоей милости?

Однако рука сама тянется. Потом, расположившись на постели, Артур включает свет и перед сном прочитывает несколько страниц своего вестерна. Засыпает со свернувшимся на коленях котом, чувствуя в груди будто надутый воздушный шарик. Маленькие радости и утешения…

В полночь Мэдди звонит Андерсону, стараясь говорить как можно тише, чтобы не услышал отец. Голос у парня сонный, и она тут же жалеет, что решила набрать номер. Однако теперь все равно ничего другого не остается, как брать быка за рога.

– Привет. – Получается как-то пискляво, по-девчоночьи, и она тут же старается взять на тон ниже: – Что делаешь?

– Сплю, что же еще!

– Ну прости, что разбудила. Просто ты говорил, что позвонишь сегодня…

– Правда? Извини. Но мы ведь только виделись… И… я был занят.

«Чем?» – так и вертится на языке, но лучше не давить лишний раз. И так ведь извинился. Мэдди спрашивает, как прошел день, но разговор совсем не клеится.

– Не хочешь встретиться? – предлагает она наконец непринужденно-игриво – во всяком случае, надеясь, что это прозвучит именно так. – Я могла бы ненадолго улизнуть из дома.

– Даже не знаю, Мэдди… – Голос у Андерсона как будто чужой, и это ее пугает.

– Я тут кое-чему новенькому научилась…

– Неужели? – со смехом переспрашивает он. – Чему же?

– Сюрприз.

Он молчит, и Мэдди поспешно добавляет:

– Жди меня на углу. Поедем куда-нибудь, и я тебе покажу – прямо в машине.

Тот вздыхает.

– Мне утром на работу. Давай, только побыстрому, ладно? И после сразу разбежимся.

– Идет. Я буду через пятнадцать минут. Подъезжай.

Повесив трубку, она на секунду задумывается, как одеться. Что-нибудь, чтобы можно было сбросить побыстрее. Это так захватывающе! Нет, ну правда – как в каком-нибудь сериале. Надо только придумать, что же такого продемонстрировать.

Стащив пижаму, Мэдди натягивает футболку и джинсы – без лифчика и трусиков. Потом заходит в Интернет с телефона: «Техники орального секса Ж-М».

Когда подходит время, она поднимает окно, выбирается наружу и, пригнувшись в кустах, выжидает – не потревожила ли отца. Нет, ничего не слышно. Выходит к перекрестку. Торчит там долгих семь минут, считая каждую секунду, и уже почти отчаивается, когда наконец появляются огни фар. Машина Андерсона останавливается рядом. Его рука небрежно свешена в открытое окно, медленно поднимется дым от сигареты. Это так сексуально – настоящий мужчина, не то что тупые мальчишки из школы, которые развлекаются тем, что стараются прихлопнуть друг другу руки дверцами шкафчиков.

Облизав пересохшие губы, Мэдди торопливо огибает машину и запрыгивает на переднее сиденье. Андерсон кивает в виде приветствия и молча проезжает пару миль до ближайшего лесного заказника. Сворачивает на парковку, глушит мотор и наконец поворачивается.

– Привет. – Андерсон поднимает руку почесать уголок глаза. Жест почему-то кажется Мэдди очень милым, и она тянется поцеловать парня, но тот отстраняется. – Мне нужно побыстрее вернуться, завтра рано вставать. Так что… В чем дело?

– В смысле? – не понимает она.

– Что там за сюрприз?

– А… Ну, в общем… Хочешь, чтобы я тебе показала?

– Ага.

Даже раздеваться не нужно. Нет времени.

Она кладет руку ему на пах, расстегивает джинсы и аккуратно тянет вниз язычок «молнии». Там есть такое местечко позади всего, которое можно помассировать в процессе… Им это должно нравиться.

Девушка неловко опускается перед Андерсоном на колени. Он откидывает голову и прикрывает глаза, щелчком отправив сигарету за окно. На секунду задержавшись взглядом на красивом лице своего парня, Мэдди приступает…

– Ну и как? – спрашивает она после.

– Да, просто супер. Спасибо.

«Спасибо»? И это все?

– Пожалуйста. – Она возвращается на свое сиденье.

– Слушай, Мэдди… – начинает он, не поднимая глаз. У него такие длинные ресницы и четко очерченные скулы, а как красиво падают ему на лицо волосы… Прямо мурашки бегут по коже.

Он наконец смотрит прямо на нее.

– Я должен тебе сказать. Думаю, нам не стоит больше встречаться.

Она замирает, онемев. Дыхание перехватывает.

– Ладно? В смысле, я очень занят на работе, и… в общем, у меня еще другие дела есть…

– Какие? А если я бы помогла? Я могу!

– Нет, ничего такого… – Он отводит взгляд, потом вновь смотрит на нее. – А, не стану тебе врать, Мэдди! Ты отличная девчонка, красивая, и нам было хорошо вместе, правда? Но только… Слушай, я это говорю только потому, что не хочу с тобой плохо поступать, понимаешь? Обманывать тебя и все такое. В общем, я нашел девушку, которая лучше подходит по возрасту.

– И кто она? – Мэдди сама не знает, зачем спрашивает. И как у нее вообще это вырвалось. Она ничего не хочет слышать про ту другую.

– Она тоже работает в магазине, мы с ней постоянно пересекаемся…

«Мы». Слово обжигает, как огнем. Мэдди сжимает губы. Только бы не разреветься. Ни в коем случае.

– Сперва мы друг друга просто не выносили, – со смехом добавляет Андерсон. – Забавно, правда? Как в кино. Просто терпеть не могли. Однажды она…

– Хватит, – говорит Мэдди. – Не хочу больше ничего слышать.

– Ой, да ладно тебе. Иди сюда, – мягко говорит он.

Против своей воли она действительно подается к нему, притянутая, будто магнитом. Да и куда ей деваться?

– Вот, у меня кое-что для тебя есть. – Андерсон достает из кармана маленькую коробочку, в каких обычно продают драгоценности.

О господи! Это была просто шутка! Никакой другой девушки нет, он собирается сделать предложение! Да, конечно, да! Прямо сейчас переехать к нему и жить вместе! Мэдди не сводит глаз с коробочки, сердце буквально выпрыгивает из груди. Убраться из дома, подальше от отца, который вечно не в духе! Просыпаться каждое утро, предвкушая новый прекрасный день! Не чувствовать себя больше невидимкой! Мэдди столько всего знает и умеет, она как чудесный калейдоскоп, в котором можно увидеть потрясающие картины. Она поет, отлично танцует, может сложить язык трубочкой, невероятно быстро читает, на улице все кошки и собаки к ней ластятся… Теперь она сможет показать все это другому человеку – свое сердце, чувство юмора, верность!

– Держи! – Андерсон протягивает ей коробочку.

Мэдди берет ее дрожащими руками, открывает и видит цепочку с жемчужиной – точно такую же, какую получила раньше.

– Подарок в знак моей признательности, – поясняет Андерсон тоном джентльмена в смокинге, раскланивающегося перед дамой. – Нравится?

Мэдди без слов запускает руку в вырез футболки и достает ту, что уже висит на шее.

– Ох, вот черт…

Открыв дверцу, она пытается выйти, но Андерсон хватает ее за руку.

– Куда ты?

Мэдди молча вырывается, но он только сжимает крепче, так что ей становится больно. Обернувшись, она бьет его по лицу. Оба ошарашены. Андерсон отпускает ее, она выскакивает из машины, оставив дверцу нараспашку – сам пусть закрывает! – и бросается бежать.

– Мэдди! – кричит он вдогонку. – Какого черта ты творишь?! Вернись, я отвезу тебя домой! Ради бога, сядь обратно в машину!

Та только прибавляет скорости.

– Мэдди! Здесь опасно одной!

Дверца захлопывается, и машина едет следом. Девушка бежит в лес.

– Мэдди! – слышится в последний раз. Потом звук двигателя удаляется.

Она выходит на дорогу – никого. С минуту ждет, не вернется ли. Нет.

В каких-нибудь пятнадцати шагах, у самой кромки леса, Мэдди замечает олениху, которая смотрит прямо на нее. Вдруг накатывает чувство нестерпимого стыда. Обе застывают, не двигаясь с места, в больших глазах животного бесконечное терпение и понимание.

– Мама? – шепчет вдруг Мэдди.

Когда она была маленькой, то всегда смотрела по телевизору «Соседство мистера Роджерса»^[4]. Отец усаживал ее на диван, давал печенье в виде зверюшек и сок, а сам исчезал в спальне или в подвале, где мог побыть один. Мэдди помнила и маленький паровозик, и кукол, и постоянных гостей… Уютный голос ведущего – как бы она хотела, чтобы отец был таким же. Однажды мистер Роджерс посмотрел как будто прямо на нее. «Ищи того, кто поможет, – сказал он. – И надежда никогда не оставит тебя». Она сперва вздрогнула, потом замерла, не шевелясь, не дыша. Она бы не удивилась, если бы он протянул ей тогда руку из телевизора. Тот день навсегда запечатлелся в ее памяти, как если бы кто-то бросил спасательный трос прямо с экрана.

Мэдди иногда ощущает присутствие мамы – в какой-то вспышке в мозгу, в ударе сердца, в едва слышном шепоте. Временами она появляется и по-другому, вот как сейчас эта олениха, вышедшая из леса будто специально в такой момент – пусть на расстоянии, но все же побыть рядом. Это немое утешение словно подтверждает обещание мистера Роджерса. И Мэдди действительно чувствует надежду, хотя уже не такую яркую, как когда-то прежде. Та будто поблекла со временем.

Сглотнув, девушка поднимает руку.

– Пока.

И уходит по дороге.

Добравшись до дома, Мэдди бесшумно влезает в окно. Оказавшись внутри, включает настольную лампу. На краю кровати сидит отец.

– Где ты была?

Внутри только пустота. Страха нет.

– Бегала на свидание с парнем.

Отец кивает и пристально смотрит на дочь, которая стоит перед ним со скрещенными на груди руками, закрывая разбитое сердце. Потом…

– Иди сюда, – говорит он, похлопав по кровати. Мэдди подходит и садится, глядя прямо перед собой.

Отец откашливается. Он кладет свою ладонь на ее. У девушки все внутри сжимается. Он так редко проявляет чувства к ней, что в такие минуты она обычно напрягается или старается уклониться. В его ласках не чувствуется тепла, они воспринимаются только как нечто чуждое, вторжение в личное пространство. Лишнее напоминание о том, чего она всегда была лишена и чего ей так не хватало – по крайней мере, когда-то. С годами она отгородилась от отца, ничего больше от него не желая. И теперь уже поздно. Непреодолимая стена между ними дает ощущение безопасности.

– Послушай, – говорит он. – Знаю, я… Наверное, это не очень заметно, но я люблю тебя. Пожалуйста, никогда так больше не делай. Ты меня напугала. Я очень боялся за тебя. Обещаешь мне, что этого не повторится? Так нельзя. Парни не уважают девушек, которые так себя ведут. Договорились?

«Не уважают, это точно…»

– Договорились, – отвечает Мэдди и убирает руку.

– Никогда больше так не делай, – повторяет он. Подняв на дочь глаза, хочет сказать что-то еще, но осекается. – Доброй ночи.

Он устало поднимается – слишком устало, даже для такого позднего часа. Уже на пороге оборачивается и спрашивает:

– Может быть, хочешь о чем-нибудь поговорить?

Та качает головой.

– Я завтра собирался в магазин за продуктами. Тебе что-то нужно?

– Нет.

– Точно?

– Я же сказала – нет!

Поколебавшись, отец снова повторяет:

– Доброй ночи.

Какие прекрасные слова. Доброй. Ночи.

Мэдди залезает под одеяло, не раздеваясь. Она не станет думать об Андерсоне. Чего еще она от него ждала? Нет, она не будет о нем думать. Лучше о чем-нибудь хорошем, добром. И о ночи.

Утром Мэдди сядет в школьный автобус, но в школу не поедет, а отправится на кладбище. К тем, кто ей ближе.

Прежде чем отправиться на автобусную остановку, Артур решает заглянуть к Люсиль. Надо извиниться. Скажет, что вчера почувствовал недомогание, но постеснялся признаться. Теперь все в порядке, и они могут вечером поболтать. Он надеется, что та поймет и, возможно, скажет даже: «Подожди минутку, я сейчас дам тебе кое-что к обеду». И принесет пакет с печеньем. Кажется, она вчера говорила об апельсиновом. Наверняка отличное. От одной мысли сразу слюнки текут. Печет Люсиль что надо! О чем, правда, и сама не преминет напомнить, но почему бы и не похвастаться своим талантом? Когда она готовит торт с карамелью, запах даже до дома Артура долетает.

Пройдя через свой участок, он поднимается по ступенькам к веранде соседки и стучит в дверь. Внутри слышится движение, и Артур приглаживает волосы на затылке. Не зная, куда девать руки, убирает их назад, потом снова возвращает на место. Покачивается взад-вперед на носках. Стучит еще раз. На этот раз тишина. Звонит в дверь, но хозяйка все не идет. Уж не случилось ли чего? В их возрасте вопрос не праздный. Артур еще раз звонит, затем чуть приоткрывает створку:

– Люсиль?

Наконец-то! Та спешит навстречу, с легким румянцем на щеках. Это хорошо…

Хотя нет, не очень.

– Ты что себе позволяешь?! Почему открываешь дверь без спросу?!

– Я… Ты не отвечала, и я испугался, что ты могла упасть или еще что-нибудь…

– Упасть!

– Ну да, Люсиль, я опасался, что ты упала.

– Я в жизни никогда не падала, с самого детства!

– Что ж, рад это слышать.

Следует пауза, потом женщина говорит:

– Мне нужно идти, у меня дела.

– Ладно. Тогда увидимся, наверное…

Она захлопывает дверь. Видимо, все-таки злится. Может, постучать еще раз, извиниться, спросить, не хочет ли поговорить? Нет уж. Теперь Артур и сам не хочет. Вот еще! У него тоже дела – пора ехать к Ноле. Это лучшее, что осталось в его жизни, и ему плевать, кто что подумает.

И все же, спустившись с веранды, он оглядывается – не шевельнется ли занавеска в окне.

В автобусе он чувствует себя немного подавленно, однако стоит пройти через ворота кладбища, как настроение вновь поднимается. День чудесный, воздушные белые облака бегут по голубому небу. Оба цвета – такие, как и должны быть, все так, как надо. Артур прибавляет шагу. Сегодня он взял с собой на обед арахисовое масло и виноградное желе, к ним молоко в термосе и фруктовый салат в маленьком стаканчике. Если когда-нибудь приестся вкус арахисового масла с желе – ну, видимо, уже и правда пора отправляться на небеса. К Ноле. Артур надеется, что там действительно что-то есть. Что он сможет снова ее увидеть. Как бы он хотел взглянуть на нее прямо сейчас! Если бы только мог! Он никому бы не сказал, пусть бы это был их маленький секрет – его и Бога. Все на свете бы отдал, лишь бы снова увидеть ее лицо, хотя бы на секунду, посмотреть в ее глаза… До конца жизни хватило бы этого мгновения.

Ну что ж… Артур доходит до ряда надгробий.

Аннет Макалистер. Восемьдесят лет. Немало пожила, скажет кто-то, однако сама она вряд ли бы согласилась. Артур слегка склоняется над могилой. «Незабудки, – всплывает у него в голове. Наверное, любимые цветы покойной. – Сильный артрит, все пальцы в шишках. Однако не расставалась со спицами. Возле кресла у нее всегда стояла желтая миска с арахисовым грильяжем. Терпеть не могла маленьких детей».

Артур выпрямляется. Терпеть не могла! Нет, конечно, о мертвых или хорошо, или ничего, однако он просто не выносит тех, кто не любит маленьких. Да, возможно, иногда они капризничают, но всегда есть причина: устали, голодны или напуганы. Многие из наших неприятностей тоже, наверное, можно было бы решить здоровым сном, вкусной едой или вовремя предложенным утешением. Просто взрослые любят все усложнять, такова уж их природа. Они привыкли слишком серьезно ко всему относиться и говорить, говорить, говорить. Не то чтобы сам Артур был тут безгрешен. Он, например, всегда был тяжел на подъем. Нола часто на это сетовала. «Рванем куда-нибудь на машине!» – говорила она. «Когда?» – спрашивал он. «Да прямо сейчас». – «Куда именно?» – «Все равно!» Ну нет, сейчас он не может, отвечал Артур. В конце концов она перестала предлагать, потому что реакция всегда была одной и той же. А ведь на самом деле он мог! Мог и должен был сесть и поехать! Если спросить ребенка: рванем куда-нибудь на машине? – что он ответит? Да! Пошли на рыбалку? Да! Поиграем в поиски клада? Да! Давай кружиться до упаду? Да! И, честно говоря, с детьми Артуру всегда было легче, чем со взрослыми – исключая Нолу.

Он шагает дальше в сторону ее ряда надгробий. Гарольд Лоутон. Генри Олсон. Останавливается у могилы Хайди Мюллер. «Родилась 14 марта 1922. Умерла 25 декабря 2011». На Рождество. Непростое для кого-то выдалось, наверное. Артур замирает, сжав руки в кулаки, сосредоточившись. «Трофейная невеста». Приехала сюда с мужем-солдатом. Светлые вьющиеся волосы, голубые-голубые глаза… Когда колонна военных грузовиков входила в ее городок в самом конце Второй мировой, Хайди смотрела на них из-за кружевной занавески. Нацисты запугивали женщин: избегайте американцев – те обязательно попытаются вас изнасиловать или угостят отравленным шоколадом. Однако она все равно заговорила с одним из них, у которого из нагрудного кармана торчали три зубные щетки. Новая тогда была роскошью, вот до чего дошло. Солдат согласился подарить одну, если Хайди его поцелует. Она отказала, чем очаровала его еще больше. Тот, родом из Нью-Йорка, столько всего навидался на войне, что эта женщина показалась ему прекрасной розой на холодном снегу. Американцам запрещалось «братание с врагом», и солдата наказали, но это ничего не изменило. Ему хватило одной той встречи…

Любовь с первого взгляда случается чаще, чем думают. Так было и у Артура с Нолой. Он увидел ее у магазинной стойки с конфетами, и внутри вдруг все упало, а потом взлетело – трах-бум-тарарам. «Мисс? – окликнул он девушку, сглотнув комок в горле. Она с улыбкой обернулась. – Я женюсь на вас». Вместо того чтобы развернуться и убежать, та только спросила: «Когда?»

Артур поднимает взгляд к вдруг нахмурившемуся небу. Дождя не обещали, но тот, видимо, об этом не знает. Придется быстренько поесть, мысленно благословить последнее пристанище жены, которая по-прежнему и навсегда с мужем, освещая его жизнь изнутри и вовне, а затем отправиться домой. Надо будет сегодня посадить купленные семена помидоров – в картонные стаканчики для начала. Когда из земли проклевываются зеленые ростки, чувство такое, будто ты сам Господь Бог. Пусть целый огород Артуру уже не под силу, но свежие помидоры летом у него будут.

Он усаживается на свой раскладной стул и уже собирается приняться за еду, когда снова замечает ту девушку. Она смотрит из-под дерева, прислонившись к стволу спиной и скрестив руки. Рядом стоит рюкзачок. Час дня. Почему она не на уроках?

Артур нерешительно машет ей. Та отвечает ему тем же, потом поднимается и идет к нему – не быстро, но целенаправленно, с непроницаемым выражением на лице.

Когда она оказывается рядом, Артур встает.

– Привет.

– Вы сюда постоянно приходите, – говорит она.

– Ты тоже почти так же часто.

Та только пожимает плечами. Указывает подбородком на могилу:

– Ваша жена?

Артур кивает.

– Да, Нола. Она умерла полгода назад. Нола Коррин, Королева Красоты.

Оба молча смотрят на надгробие, потом он добавляет:

– Мне ее ужасно не хватает, поэтому я каждый день прихожу сюда обедать с ней. И у меня такое чувство, как будто мы действительно едим вместе.

– Она правда была королевой красоты?

– Для меня – да.

– Вы ведь говорите с ней? – спрашивает девушка с детским любопытством, без осуждения.

– Да, говорю.

– А о чем?

Артур слегка выпрямляется, молча улыбнувшись.

– Да, я понимаю, это личное… – Девушка смущается и будто немного уходит в себя. Очевидно, она очень ранима.

– Ну, не такое уж личное, – замечает Артур. – Я ведь вслух говорю. Любой, кто рядом, может услышать, если только захочет. До тебя, наверное, тоже долетало что-то время от времени.

Та качает головой.

– Нет, я ничего не слышала. Видела, что вы двигаете губами, но слов не могла разобрать.

– В общем-то ничего особенного. Я рассказываю ей, чем занимался, да и вообще все что в голову придет, если честно. Про погоду. Иногда о чем-то прочитанном в газете – что-нибудь забавное. Политика Нолу не интересовала, она любила смешные или жизненные истории. – Заглянув в лицо девушки, Артур замечает темные круги у нее под глазами. – Иногда я говорю, как сильно мне ее не хватает. Хотя выразить это словами… Все равно что протащить слона в игольное ушко. Ну, ты понимаешь.

Та кивает.

– Я Артур Мозес, кстати.

Он протягивает руку. Девушка секунду смотрит на нее, потом пожимает. У Артура такое чувство, будто она никогда раньше этого не делала. Что ж, вполне возможно. Среди молодежи сейчас, кажется, так не принято. Они вообще в основном не вытаскивают руки из карманов. Прежде такое считалось грубым. Или все строчат что-то в своих телефонах…

– Мэдди Харрис, – представляется девушка.

Грохочет гром, внезапно начинается дождь. Крупные капли падают Артуру на шею, стекают по спине, по рубашке. Ссутулившись, он пытается перекричать вдруг поднявшийся ветер:

– Кажется, это надолго! Я, наверное, пойду!

Мэдди кивает.

Артур поспешно шагает прочь. Льет уже как из ведра, капли барабанят по надгробиям, отскакивая от них.

– Послушай! – окликает он девушку, обернувшись. – Через несколько минут будет автобус – не хочешь поехать ко мне переждать дождь?

«Артур!» – так всегда реагировала Нола на подобные порывы. Однажды они с ней купили булку с корицей, и он отдал половину какому-то человеку на улице, который сказал: «Как вкусно пахнет!» Жена сделала круглые глаза, а Артур только пожал плечами: «Что такого? В прошлый раз мы скормили полбулки птицам». – «Да, и они клевали с удовольствием! И мне это было приятно!» Артур слизнул с пальца глазурь, потом протянул его Ноле. Та гневно нахмурилась, но тут же рассмеялась и сняла губами остатки. Такой она была – не умела долго сердиться, особенно если чуть-чуть подмаслить.

– Если едешь, то надо поторопиться, – предупреждает Артур.

Мэдди не двигается с места, просто стоит и смотрит на него. Наконец во взгляде мелькает решимость. Девушка закидывает рюкзак на плечо и что-то отвечает, но Артур не слышит.

– Что, прости?

– Я говорю: «Супер, всегда любила автобусы».

Они поспешно пробираются по вмиг размокшей земле к остановке. Артур надеется, Люсиль не заметит их. А может, лучше бы увидела. Заглянула бы с печеньем… Хотя она очень редко заходит. Почти всегда он навещает ее, и обычно на веранде, не дальше. Хотя нет, на Рождество помогал установить звезду на елку. Разве не странно – столько лет живут бок о бок и так редко переступают порог друг друга. То ли дело в детстве, когда они с друзьями бегали из дома в дом, как будто жили во всех сразу…

Когда они наконец добираются до остановки, Артур облегченно переводит дух. Сердце как-то странно трепыхается в груди, воздуху не хватает. Очень хочется присесть на свой стульчик, но остатки мужественности не позволяют проявить слабость перед девушкой. Та, однако, сама берет его, раскладывает и делает приглашающий жест. Артур повинуется. Под проливным дождем оба молча ждут автобуса.

В одиночку приятного тут было бы мало, а вдвоем это как будто приключение. Вот что значит быть с кем-то. Артур вдруг вспоминает, каково делить что-то с другим, ту магию, что словно освещает все вокруг, когда ты не один, и это ощущение захватывает его.

Если Люсиль не заметит их двоих, он сам за ней сходит и приведет. Раз уж сегодня у него собирается женское общество…

– Идет, – говорит Мэдди.

Артур видит подъезжающий автобус – фары включены, «дворники» елозят по стеклу туда-сюда. По дороге уже текут настоящие реки, так что кажется, будто он скорее плывет.

– Ой, подождите, у меня же с собой ни цента! – вспоминает Мэдди. – Вы мне не одолжите?

– Я за тебя заплачу, – успокаивает ее Артур. – У меня проездной.

Однако когда они садятся в автобус, водитель отказывается списать две поездки с карты.

– Вы что, шутите?! – возмущается Артур.

– Это против правил.

Сразу видно мелочного придиру. Глаза подозрительные, во взгляде ни сострадания, ни чувства юмора.

– Ладно, заплачу наличными. – Хорошо, что у Артура всегда при себе есть мелочь. Он запускает руку в карман.

– Спасибо, – благодарит Мэдди, наклонив голову.

Они садятся прямо за водителем – тот, сразу тронувшись, не дает им времени найти себе другие места.

– Далеко нам ехать? – спрашивает девушка.

– Семнадцать кварталов. Через десять минут будем дома. Ты любишь суп?

– Смотря какой…

– С бобами и беконом.

Она морщит нос.

– А томатный?

– Да! Спасибо.

Мэдди поворачивается к окну. Артур тайком бросает взгляд на ее отражение. Какое грустное у нее лицо…

Когда они подъезжают, дождь уже поутих. До дома рукой подать, однако на самых ступеньках девушка вдруг мешкает, колеблясь – входить или нет. Артур уже собирается предложить ей посидеть на веранде, когда из-за двери доносится мяуканье Гордона.

– У вас есть кот? – спрашивает Мэдди.

Артур кивает:

– Да, Гордон. Просто с ума сходит, если меня нет. Но, конечно, стоит мне войти – только его и видели.

Он вставляет ключ в замочную скважину и отпирает дверь. Гордон, увидев незнакомого человека, замирает.

– Это Мэдди, – представляет Артур и кивает ей: – Проходи.

Та переступает порог, и Артур закрывает за ней дверь. Девушка стаскивает грязные ботинки – да, надо бы тоже снять. У нее на носках рисунок в виде черепов, у него – дырки на больших пальцах. Гости ведь не предвиделись…

Она стряхивает с плеч куртку, и Артур, подойдя сзади, протягивает руки.

– Что вы делаете? – разворачивается Мэдди.

– Хотел помочь…

– Я и сама справлюсь.

– Извини, просто привычка. Раньше джентльмен всегда помогал даме снять пальто, открыть дверь и так далее. Ты ведь, наверное, видела такое в фильмах?

– Здесь пахнет луком, – замечает девушка.

– Ну…

– Я люблю лук.

Она наклоняется, и Гордон, подойдя к ней, утыкается большой головой ей в руку и жмурится от удовольствия, когда ему чешут за ухом.

– Кажется, у тебя появился друг, – замечает Артур.

– Ну, хоть один…

– Два, – поправляет он.

Девушка бросает на него короткий взгляд, потом вдруг оседает на пол и закрывает лицо ладонями.

– Ох… Мэдди? Что с тобой?

Артур сел бы рядом, но потом он просто не встанет.

– Мэдди?

Она опускает руки и смотрит прямо на него.

– Меня вчера бросили.

Артур кивает.

– Хм… Меня тоже.

Мэдди недоверчиво хмурится.

– Правда?

– Ну, вроде того. Давай пообедаем, и ты мне ответишь, как по-твоему. А потом я тебе скажу, что думаю про твою историю. Про то, что случилось с тобой. Если ты захочешь со мной поделиться, конечно.

Мэдди поднимается с пола и проводит рукой под носом. Артур вздрагивает, когда она задевает кольцо.

– Ну, не все, но могу рассказать.

– Вот и хорошо.

Он направляется в кухню и мимоходом бросает взгляд на дом Люсиль. Никого не видно, и свет не горит. Наверное, вышла куда-то. Будем надеяться, зонтик она не забыла…

Артур выдвигает для Мэдди стул.

– Сейчас все будет готово.

Только бы молока хватило на суп. И нашлись бы две одинаковые тарелки. Желательно чистые. Когда живешь один, за такими мелочами перестаешь следить.

– Здесь что, ящик в столе? – удивляется Мэдди.

– Ага. Раньше так делали. И хранили там столовое серебро. Удобно. Мы с Нолой держали там «зеленые марки». Правда, теперь их уже нет…

– А что такое «зеленые марки»?

– Ну, их выдавали в магазинах и на заправках, потом можно было обменять на разные товары: посуду, игрушки… Если много накопить, то даже на неплохую мебель. А детишкам нравилось собирать их и наклеивать в специальные книжки.

– И вашим тоже?

– У меня… У нас с Нолой не могло быть детей.

– Оно и к лучшему, – негромко произносит Мэдди.

– Что?

– Я говорю: «Оно и к лучшему»!

Артур недоуменно смотрит на нее, высунув голову из холодильника.

– И почему же это, позволь узнать?

Девушка пожимает плечами.

– Ты не любишь детей?

– Я-то люблю. А вот многие – нет. И понятия не имеют, что с ними делать. Дети им только мешают.

Отыскав молоко, Артур встряхивает картонку. На суп хватит. Открывает консервную банку и опрокидывает в кастрюлю, затем добавляет молоко. Руки слегка трясутся.

– Я бы хотел, чтобы у меня были дети. По многим причинам. И особенно сейчас.

Повисает пауза, потом Мэдди спрашивает:

– А сколько вам лет?

Артур отвечает: восемьдесят пять, и интересуется ее возрастом.

– Восемнадцать. Почти.

Звучит как поэзия.

– Ты выглядишь младше.

– Знаю. Это у меня с рождения.

Артур не сразу, но смеется. Мэдди тоже улыбается. Боже, какая у нее улыбка! Никогда такой не видел! Лицо будто озарило солнце. Просто красавица. Еще бы эту штуку из носа убрать…

– А у вас есть хлеб? – спрашивает Мэдди.

– Конечно. Половина батона.

– А сыр?

– Да. Плавленый, в ломтиках.

– Хотите, сделаю сырные гренки к супу?

Артур озадачен.

– А как ты собираешься их делать?

– Я раньше никогда не пробовала, но видела в ресторане, что томатный суп подают с ними. Думаю, надо просто положить сыр на хлеб, запечь и нарезать.

– Звучит неплохо. Сковорода вон там. – Он указывает ногой на нижний ящик.

Мэдди достает небольшую чугунную сковородку.

– У вас есть сливочное масло?

– Есть. Только моему доктору не говори.

Когда Люсиль возвращается домой, на часах уже полдвенадцатого. Подумать только! Почти полночь! Сколько лет назад такое было в последний раз?! Ну и ну!

Ко сну будто готовятся два разных человека. Нынешняя Люсиль, наносящая на лицо ночной крем, и другая, прежняя, с румяными щеками, гладкой, буквально светящейся изнутри кожей и каштановыми волосами до плеч, такими густыми, что они с трудом поддавались гребню. Перед глазами так и стоит то, юное лицо – ох, до чего же прелестное! – да и сама будто вернулась в молодость! Даже тело словно тогда – легкое, полное сил! Подбородок поднят, ноги выпрямляются, и от макушки до пяток вдруг пронизывает такой заряд энергии, будто на тебя опрокинули ведро воды. Или как в тот раз, когда вилка попала в тостер и Люсиль ударило током.

Она закрывает глаза. Пальцы взлетают к крепко сжатым губам, из которых вдруг вырывается что-то среднее между смехом и рыданием. Выключив свет в ванной, она идет к постели, будто ступая по облакам, – только теперь смысл этого выражения становится ясен.

Люсиль ложится, гасит лампу у кровати. В темноте проступает его лицо. Вернее, тоже два – молодое, из времени, когда они были вместе, и старое, то, каким оно стало теперь. Угадайте, какое из них больше и висит прямо перед глазами огромной полной луной?

Фрэнк Пирсон…

Фрэнк Пирсон!

«Я думала, ты умер», – сказала ему Люсиль. «А я думал – ты», – ответил он, глядя на нее, как на чудо. Конфеты, букеты – все это ерунда, кто бы что ни говорил. Вот быть живой, когда тебя считали давно в могиле! Живой и здоровой! Ну, относительно…

Люсиль вздыхает. Она измотана, но вряд ли сможет сейчас уснуть. Пытаясь успокоиться, дышать помедленней, кладет себе руки на живот…

Глаза ее вдруг распахиваются. Нужно сесть на диету. И раньше подумывала, для здоровья – на каждом приеме доктор Финк смотрит на график массы тела и потом молча поднимает взгляд на пациентку. «Прекрасно понимаю, что вы хотите сказать. Я сброшу вес», – всякий раз обещает она. Снова и снова. Однако худеть только ради здоровья – перспектива довольно безрадостная и изначально обреченная на неудачу. Другое дело – во имя любви…

Завтра Люсиль собиралась попробовать добавить в печенье с кусочками шоколада еще и ириски – ей было интересно, каким получится вкус. Теперь не станет. Или, может быть, все же испечет и угостит Артура. Он такой худой, прямо-таки просвечивает. Да, она станет все отдавать ему – он будет только счастлив. Она больше на него не злится – из-за Фрэнка. Улыбайся, и весь мир улыбнется тебе. Влюбленных любят все^[5].

Люсиль лежит, пытаясь отвлечься от мыслей и заснуть, но ничего не выходит. Тогда она снова включает свет, сует ноги в тапочки и спускается за письмом, что получила буквально на днях. А еще говорят, что никто уже давно друг другу не пишет! И это был не просто листок бумаги, с ним пришло нечто куда большее! Подумать страшно – что, если бы письмо затерялось? Если бы его вырвало из рук ветром? Если бы, несмотря на написанный от руки адрес, Люсиль сочла бы это очередной рекламой, как практически вся остальная почта, и выбросила бы? Или взглянула бы на имя отправителя и сказала: «Ох, нет… придумал тоже – наше время давно ушло»? Что верно, то верно – однако на самом деле никогда не поздно.

Вернувшись с письмом в постель, Люсиль разворачивает листок. Сперва она с трудом разобрала почерк, но теперь легко пробегает глазами написанное. На самом деле она запомнила весь текст наизусть, но читать приятнее, замечая мелкие детали вроде открытых нижних петель и выразительных косых черточек у букв. А больше всего ей нравится то, как подчеркнуто слово «надежда»…

Она перечитывает письмо еще раз и засовывает под подушку. Кажется, Фрэнк был не особенно счастлив от того, что много лет назад бросил Люсиль ради Сью Бенсон. Которая, оказывается, год как умерла. Умерла! От лейкемии! За три месяца! Однако, как бы там ни было, их брак явно счастливым не назовешь. Фрэнку тогда просто пришлось жениться, вот и все. Он закрутил с этой Сью на какой-то вечеринке, куда пошел один. Та сама ему на шею вешалась, он не устоял, и вуаля – свадьба по залету. А теперь вот через столько лет вдруг объявился.

Люсиль вдруг вспоминает, как Фрэнк брал ее за руку, поворачивал ладонью вверх, нежно-нежно целовал, потом переходил к запястью, потом к губам… Кстати, для них сейчас делают увеличители, можно просто купить в аптеке – сама видела на днях, когда заходила заполнить рецепты. Еще подумала тогда: «Вот ведь глупость!» – и одернула платье на бедрах – все время прилипает, постоянно приходится следить. Нужно будет отыскать нижнюю юбку – вроде не выкидывала, насколько помнится. А еще была шикарная комбинация – светло-зеленая, с чудесным кружевом чайного цвета по лифу и низу, прямо слюнки текут от одного вида! Люсиль купила ее в преддверии будущего замужества и потом так и не носила. Тоже ведь где-то лежит… Теперь, конечно, не налезет, но она же садится на диету! Не то чтобы Фрэнк что-то сказал о лишних фунтах, да и сам он далеко не модель, однако дело не только в тщеславии, а в том, что теперь Люсиль действительно хочет прожить как можно дольше. Потому что судьба напомнила ей – никогда не знаешь, что может ждать тебя впереди. Никогда.

У всех геронтологов мода допытываться у пациентов, хотят ли те дожить до ста лет. Люсиль несколько раз спрашивали. Она всегда отвечает: «Ну да, разумеется!», потому что именно этого от нее ждут. Говорить начистоту себе дороже. Ее подруга Фрэнни Миллер, которой девяносто, сказала как-то доктору: «Нет уж, ни за что; я и до девяносто одного-то не хочу доживать!», так ее отправили к психиатру. Люсиль и сама каждый раз думала: «Да Господи, чего ради мне желать дотянуть до сотни?!» А теперь, когда случилось то, что иначе как чудом не назовешь – да, именно чудом, – она на самом деле этого хочет! И больше века люди живут, сохраняя даже относительное здоровье. Она сама на днях видела в кафе быстрого питания старичка, которому, похоже, за сто перевалило, и тот уписывал один пончик за другим, будто на конкурсе едоков. И вышел на своих двоих, даже без палочки. Да, конечно, согнувшись в три погибели и еле передвигая ноги, но без посторонней помощи. А Люсиль пока всего восемьдесят три, она лишь четыре года как разменяла девятый десяток – подумать только, сколько еще всего можно успеть!

Выбравшись из кровати, она спускается упаковать апельсиновое печенье для Артура. Внучатая племянница как раз прислала очень симпатичные коробочки – как от китайской еды навынос, только для печенья. Надеялась, наверное, получить их обратно полными… Нет, все достанется соседу. Ровно три доверху получилось. Люсиль оставляет себе парочку и тут же закидывает обе в рот, что им валяться? От двух штучек вреда не будет. Господи, вкуснотища какая! М-м-м! Рука сама тянется под клапан коробочки и вытаскивает еще одну. Ну, не открыла же – значит, не считается.

У Артура в кухне горит свет. Небось сидит ест покупное печенье. Люсиль крадучись подбирается к окну и выглядывает. Ага, так и есть. Нола, жена соседа, похоже, в жизни никогда не пекла. Так-то она была женщина довольно приятная, только не особенно общительная – кажется, ей, кроме мужа, никто и не нужен был. А теперь вот он остался один-одинешенек, ест ночью на кухне «Орео»… Что, кстати, вообще за ерунду они придумали с этой двойной начинкой, кому она нужна?! Наверняка Артур ужасно скучает по домашнему печенью Люсиль. Мужчины все такие – не понимают, как сильно ты им нужна, пока не ощутят на горьком опыте.

«Чериз Баумгартнер. Родилась 19 марта 1943, умерла 9 августа 2016». Ах, эта… Библиотекарша, самая хорошенькая девушка из всех, когда-либо носивших очки. Родинка на щеке, огненно-рыжие волосы и зеленые, как океан, глаза. Любила все розовое. Волосы укладывала в пучок, который почти сразу же очаровательно растрепывался. Однако Чериз некогда было помнить о том, что она хорошенькая, и вообще это ей не нравилось, она еще в десять лет сказала маме, как ей надоело от всех слышать о своей красоте. Читать любила босиком, сплетя пальцы рук и ног. Замуж так и не вышла. Не до того, заявляла Чериз, когда ей начинали докучать, – на свете еще столько книг…

«Опал Эриксон. Возлюбленная дочь, сестра, тетя»… И внизу, уже другим шрифтом, добавлено: «Дорогая подруга, обожаемая при жизни, любимая и после смерти». Странно…

Артур задумчиво смотрит на надгробие – в одной руке пакет с едой, в другой складной стул. Что бы это значило? «Дорогая подруга»… Никогда раньше такого не видел. Может быть, лесбиянка? Артур взглядывает на даты жизни. Родилась в 1905-м, умерла в 1980-м. Да, возможно. Он прикрывает глаза и склоняется ниже над могилой. Нет, ничего. Опал не расположена разговаривать – по крайней мере, с ним.

Идет дальше, и еще через несколько шагов чувствует, будто его тянут за рукав.

«Кэл Бирман. Родился 1 июня 1900, умер 4 июля 1990». Заядлый удильщик форели, звук текущей воды настраивал его на философский лад. Носил волосы на прямой пробор – и плевать на моду. Нос картошкой, вечно красный, хотя пил в меру. Не любил об этом вспоминать, но на своей свадьбе упал в обморок прямо перед алтарем, у всех на глазах. Любил бассет-хаундов. Главным праздником всегда считал День независимости и каждый год с семьей, а потом с уже взрослыми детьми и внуками устраивал большой пикник. Даже в старости они с женой загружали в машину одеяла и садовые стулья и выезжали в парк застолбить местечко ранним утром, когда серое небо только начинало розоветь и даже птицы еще не пели. В свой главный день и умер…

Ну, довольно время терять. На обед сегодня тунец, надо съесть, пока теплый. Еще пара мандаринов и апельсиновое печенье – можно с него и начать. Хотел взять четыре штучки, но пятое как-то само угодило в пакет. Люсиль в этот раз просто превзошла саму себя. Хорошо, что она больше не сердится. Правда, разговаривает все равно не так дружелюбно, но, по крайней мере, сменила гнев на милость.

Несколько дней назад Артур обрезал иргу и увидел, как соседка вышла на крыльцо за почтой.

– Привет! – окликнул он.

Люсиль без особого энтузиазма подняла руку, будто говоря: «Ну допустим, и дальше что?»

– Ты свободна сегодня вечером? Как насчет ужина? – спросил Артур, чувствуя странную нервозность – все-таки он очень давно не приглашал женщину на свидание.

– Что ты сказал? – переспросила та, как ему показалось, немного раздраженно.

Он повторил вопрос.

– Почему ты спрашиваешь?

Артур, подбоченившись, слегка наклонил голову.

– Тебя это удивляет?

– Да, с чего вдруг, если ты бежишь от меня, как от огня?

– Люсиль, я прошу прощения за тот случай.

– Что?

Вздохнув, он подошел ближе к ограждению соседской веранды.

– Я говорю, что прошу прощения за тот вечер. У меня… случилось легкое недомогание.

– Тогда зачем же ты приходил?

Он на секунду отвел глаза.

– Внезапно прихватило, понимаешь? Вот прямо вдруг. Пришлось поскорее идти домой.

Люсиль просветлела.

– Ох… Так и надо было сразу сказать.

– Ну вот я сейчас объясняю. И еще приглашаю тебя поужинать вместе.

– Где?

– Как насчет «Олив-гарден»? Там автобусная остановка прямо перед входом.

– У меня вообще-то машина есть, Артур.

– Ты ведь вроде не любишь ездить вечером.

Она заколебалась, рассеянно похлопывая конвертами по бедру.

– Ладно. Только я сама за себя заплачу!

– Что ж, пусть это послужит мне уроком.

В итоге, однако, все было за счет Артура – и автобус, и еда. Они окончательно помирились – и будто камень с души упал, даже удивительно.

В последнее время Люсиль где-то пропадает вечерами, на веранде во время прогулки почти никогда не застанешь. За ужином, однако, ничего не сказала, а Артур не стал допытываться, опасаясь получить отповедь. Вчера он видел, как соседка садится в автомобиль – здоровенный красный «кадиллак», ни больше ни меньше! Кто за рулем, видно не было. Возможно, у нее родные в городе? Ну, это ненадолго, сейчас она постоянно к ним ездит, а потом опять останется одна, сядет на веранде и окликнет Артура, когда тот будет проходить мимо. Он единственный всегда рядом.

Сгорбившись на стуле, он не сводит глаз с надгробия, потом встает и подходит ближе. Пальцы движутся по буквам на плите.

– Привет, Нола. Я пришел.

Артур замолкает. Будто наяву видит перед собой ее лицо, фигурку в одном из любимых фартучков… «Ты уже дома, так рано?» – обрадованно спрашивает Нола, повернувшись. В тот день Артур действительно вернулся с работы на пару часов раньше – приболел. Простуда, но довольно сильная. Жена тут же уложила его и пошла поставить на плиту куриный бульон. Пока тот варился, она вернулась, прилегла рядом на кровать, даже не сняв передник, и предложила поболтать о чем-нибудь или почитать мужу газету – он утром не успел. Потом потрогала ему лоб, встала и принесла аспирин. Да, царская была жизнь! И Артур тоже заботился о Ноле, когда та болела, – держал за руку, поглаживая, ставил у кровати фиалки в стакане, приносил газировку, крекеры и все, что нужно. И оставлял одну, когда просила, – обычно так и случалось, жена предпочитала в такое время обходиться без общества. Как она однажды сказала: «Бога ради, Артур, да дай ты мне поспать спокойно!» Он так и сделал, но, конечно, все равно то и дело заглядывал в дверь, следя, как мерно поднимается и опускается грудь спящей…

Постояв еще минуту, он возвращается на свой стул и достает сэндвич.

– Артур? – раздается вдруг.

Нола?! Старик напряженно замирает. Он ждал, что услышит ее, ждал с того дня, когда она умерла!

Однако нет, это не она, а та девушка, Мэдди, которая стоит неподалеку.

– Привет, – говорит она мрачно.

– Привет, – откликается Артур ей в тон, и она слегка улыбается.

– Можно составить вам компанию? – немного резковато спрашивает она, будто заранее ждет отказа.

– Конечно!

Подойдя, она присаживается рядом на землю. Артур предлагает половину своего сэндвича, но девушка отказывается.

– Как сегодня Нола?

– По-прежнему на месте. – Артур откусывает от сэндвича и снова протягивает другую половину Мэдди. – Точно не хочешь? Мне одному слишком много.

Та, взглянув, все же берет.

– Спасибо.

– Пожалуйста.

Повисает молчание. Кажется, ей неловко из-за того, что она разоткровенничалась в прошлый раз – о том, как ее бросил тот козел. Артур пытался объяснить, что в мире еще много парней, но безуспешно. В конце концов, они просто сменили тему. Мэдди нравилось разглядывать все в доме – она сказала, что любит старые вещи, и Артур вдруг пораженно осознал: а ведь и правда, сплошной антиквариат! Из нового только еда в холодильнике, да и то было бы неплохо проверить срок годности на упаковках. Если, конечно, удастся разглядеть, что вряд ли. В основном что-то идет на выброс, только когда уже начинает плохо пахнуть…

Мэдди съедает сэндвич, и настроение у нее поднимается. Артур протягивает ей печенье, она берет и восклицает, едва укусив:

– Класс! Что это?

– Песочное печенье с апельсиновой эссенцией.

– Тут еще лаванда. – Она указывает на фиолетовую точку. – Видите?

– Да? А я думал, это плесень.

Мэдди изумленно уставляется на него.

– И все равно ели?

– Ну, подумаешь – там ведь совсем капелька, – пожимает плечами Артур и откусывает еще.

– Где вы такие покупаете?

– Соседка постоянно что-то печет и иногда меня угощает. Ну, то есть все время, на самом деле.

– Повезло вам!

– Наверное.

Она меняет позу и смотрит на него, прикрыв глаза ладонью от солнца. Какая все-таки красавица! Только бы вот вытащить это кольцо из носа…

– У вас здесь еще кто-нибудь похоронен? Ну… из близких?

– Нет. Почему ты спрашиваешь?

– Я видела, как вы останавливались у других могил.

– А… Да, я иногда задерживаюсь у некоторых, потому что… В общем, мне кажется, я слышу тех, кто похоронен там. Или, может быть, чувствую… Словом, когда я стою там, я узнаю что-то о них.

– В смысле, как экстрасенс?

– Не знаю. Никогда ничем подобным не занимался. Но, наверное, вроде того. Я вижу, например, как они выглядели, что носили, чем жили… Иногда – что любили.

Артур смущенно улыбается, чувствуя, как краснеет. Однако Мэдди, кажется, не видит в его словах ничего необычного.

– И вы думаете, это все правда – то, что вы видите? – спрашивает она.

– А какая разница?

Та кивает.

– Верно. Что, они засудят вас за клевету?

Чего-чего, а чувства юмора ей не занимать. Хорошо бы она почаще улыбалась.

– Мне просто нравится представлять себе, как они жили. Они теперь соседи Нолы, я хочу знать их поближе.

– Господи, вы и правда ее любили! – Опустив глаза, она ковыряет землю – вырывает ямку, потом засыпает и снова.

– Любил. И теперь люблю. И всегда буду любить. Мою жену, Нолу Коррин.

Мэдди поднимает на него взгляд.

– Я буду называть вас Артур Трулав^[6]. Это ваше новое имя.

– А я тебя – Солнышко.

Девушка смеется. Они некоторое время сидят в уютном молчании, потом она произносит:

– Так здорово, что вы хотите знать, кто ее теперь окружает. А с вами рядом только одна я… Ну, то есть я не всегда рядом, – поспешно добавляет она. – Иногда.

Артур хочет сказать ей, что рад ее обществу в любое время. Она как крохотное растение, засыхающее без воды. Однако потом одергивает себя – нужно быть осторожнее. Те, кому не хватает заботы, не всегда готовы сразу ее принять.

Слышится пронзительная птичья трель. Артур указывает на ближайшее дерево, и Мэдди кивает.

– Кедровый свиристель, – говорит он.

– Да, знаю.

Он скатывает и убирает бумагу, в которую был завернут обед. Немного не наелся, но компания Мэдди стоит половины сэндвича и одного печенья. В холодильнике есть еще свиная отбивная.

Артур срывает травинку, подносит к губам и, подув, извлекает из нее резкий звук. Девушка удивленно приподнимается.

– Как вы это делаете?

Артур берет другой стебелек и показывает, каким образом нужно его зажать между большими пальцами.

– И просто дуешь, не очень сильно и не слишком слабо.

Она пробует, но ничего не выходит.

– Не получается. – Уронив травинку, она обхватывает руками колени и смотрит перед собой.

– Я тоже не сразу научился, – говорит Артур. – Тут нужна практика.

– Да, наверное… – Она поворачивается обратно к нему. – Я тоже кое-что чувствую рядом с могилами. Не что-то конкретное, а так, в общем…

– Что именно?

– Покой в первую очередь. И… облегчение. Типа «Ну все, время вышло, отложите карандаши, даже если еще не закончили».

– «Отложите карандаши»? – переспрашивает Артур.

– Ну да, как в конце экзамена говорят. В колледже.

Ох… Конечно, колледж… Осенью ее здесь уже не будет. Становится немного грустно.

– И куда ты поступаешь?

Мэдди фыркает.

– В «Ну-его-в-жопу-этот-колледж»!

– Не хочешь учиться дальше?

– Нет. И давайте не будем об этом.

– Идет. Скажу только, что, по-моему, не каждому нужно высшее образование.

Она смотрит с подозрением.

– Серьезно? Вы правда так думаете?

– Правда.

– Вы прямо Капитан Очевидность!

– А ты – мисс Грязный Язычок.

– Ой, да ладно! «В жопу» давно не ругательство. Все так говорят.

Артур, взяв палочку, обводит их обоих чертой, насколько только может дотянуться.

– Видишь этот круг?

– Да, и что?

– Это наша с тобой территория. И здесь так не говорят.

– Ха!

– Идет? – не отстает Артур.

Мэдди вздыхает.

– Ладно. Какая, на фиг, разница?..

Он собирается снова сделать ей замечание, однако она так улыбается, что просто язык не поворачивается ее отчитывать. Улыбнувшись в ответ, Артур только грозит пальцем. Она смеется.

– А «на фиг» говорить можно?

Артур кивает.

– А «твою мать»?

– Я сам так говорю. Действует не хуже. Еще не забудь про «ежики зеленые!».

Мэдди придвигается к нему.

– Если вы скажете «на фиг» – всего один раз, – я больше никогда не буду выражаться. При вас.

– Обещаешь?

Она кивает.

– Ну ладно…

Он честно пытается, но слова просто не идут с губ. Нет уж, раньше не умел – нечего и начинать.

– Не могу, – признается он. – Я даже в армии никогда не ругался.

– «Тут нужна практика». Я и похуже выражаюсь, – добавляет Мэдди.

– Серьезно? Нет, избавь меня от подробностей.

– Вы все-таки классный…

Они некоторое время сидят молча, потом она поднимается, сказав, что ей нужно возвращаться в школу, – без малейшей радости в голосе. Артур смотрит ей вслед, и у него вдруг сжимается сердце.

– Мэдди! – окликает он.

Та оборачивается.

– Заходи ко мне, когда захочешь. В любое время, днем или ночью, не важно. Я серьезно.

Она на секунду замирает, потом…

– Мне сначала позвонить?

– Нет, приходи просто так. Я всегда буду рад тебя видеть. И Гордон тоже.

Она ставит рюкзак на землю и достает блокнот с ручкой.

– Напомните, какой у вас адрес?

Артур подходит ближе, чтобы не кричать.

– Мейпл-драйв, триста три.

– Хорошо, – кивает она.

Может быть, ему только хочется так думать, но, кажется, походка после этого у нее становится легче.

Две недели! Две чудесные недели, когда они с Фрэнком виделись почти каждый вечер. На первом свидании они отправились в их старую школу, на трибуны стадиона, откуда Люсиль когда-то следила за футбольными матчами своего парня. Говорили мало, просто сидели, держась за руки. Потом он сказал: «Похоже, я здорово скучал по этому месту», и будущее озарилось надеждой – кажется, он вернулся.

Они ходили в ресторан – просто ужин, ничего особенного. В кино. Люсиль водила Фрэнка в свою церковь, и они даже вместе приняли причастие. Потом он позвал на концерт какого-то подражателя Синатры. Двоякое чувство… Кошмар, конечно, но Фрэнку, кажется, понравилось, так что Люсиль решила, что и ей – вполне. Разумеется, на Синатру и близко не похоже – он вообще был единственный и неповторимый! Однако весело! Здорово! Всю дорогу домой они распевали в машине (кстати, прежде чем воротить нос от «кадиллака», сначала попробуйте в нем прокатиться!) его песню о Нью-Йорке. На светофоре Фрэнк повернулся и спросил:

– А тебе нравится Нью-Йорк, Люсиль? Я бы мог тебя свозить, если хочешь.

С деньгами у него порядок – они бы наверняка остановились в каком-нибудь шикарном отеле, где ужин подают в роскошном зале с высоким потолком и арфистка в вечернем платье перебирает струны, а все вокруг пьют чай, отставив мизинчик, вприкуску с крохотными сэндвичами, которыми и голубя не накормишь…

Люсиль не стала кривить душой.

– Я один раз ездила туда с подругой – тоже учительницей. Ничего особо не ждала, так ей и сказала. Большие города не по мне, поэтому я и живу здесь. Тут у нас тоже много чего происходит.

– Ну да, ну да, оживленный мегаполис Мейсон, штат Миссури. Население пять тысяч человек.

– Это не важно, мистер Сноб, – парировала Люсиль. – В общем, как я говорила, подруга продолжала настаивать, что Нью-Йорк нельзя не полюбить. Так что мы поехали, все там обошли, и мне нисколько не понравилось. Я ей честно в этом призналась. Тогда она сказала: «Подожди, я еще кое-что тебе покажу», – и потащила меня на Эмпайр-стейт-билдинг. Мы поднялись на самый верх, на обзорную площадку. «Ну как тебе?!» А я ей в ответ: «Мардж, если мне не понравилось внизу, с чего бы что-то изменилось тут, где только и видны одни бесконечные здания?! Нет, мне подавай зеленую травку и побольше пространства. И чтобы люди были повежливее и говорили помедленнее. И чтобы в кафе можно было заказать красное желе с фруктовым салатом и майонезом!»

Фрэнк рассмеялся.

– Ну и ну! На этом ваша дружба и закончилась?

Лицо Люсиль омрачилось.

– Нет, нисколько. Мы были лучшими подругами и могли говорить друг другу все начистоту, это бы ничего не изменило. Она умерла от рака двадцать семь лет назад, и мне до сих пор ее не хватает. Иногда что-нибудь случается, и я хочу позвонить ей, думаю: «Вот я сейчас Мардж огорошу!» И только потом спохватываюсь…

Фрэнк отвел глаза, тоже погрустнев, потом нежно погладил ее по щеке тыльной стороной ладони и сказал:

– Ну, вот видишь?

Люсиль кивнула, хотя и не совсем поняла, что тот имеет в виду.

В один из вечеров, когда они выпили по коктейлю, Фрэнк признался – он всегда жалел, что женился не на ней. Говоря это, он взял ее за руку, будто собирался, как когда-то, повторить тот волнующий поцелуй в запястье. Однако нет, они уже давно не в том возрасте, теперь им достаточно просто быть вместе. Конечно, они гуляют под руку и целуются на прощание – но без языка, конечно. Хотя там видно будет. Может быть, к чему-то они еще и придут. Посмотрим. Во всяком случае, Люсиль стала больше следить за собой, лучше одеваться – и ей самой понравилось. Она сходила в модный магазин, накупила платьев веселенькой расцветки, кофточек, которые скрывали бы то, что лучше не показывать, и украшения – недорогие, но удачно дополнявшие ансамбль. «Правда ведь сразу почувствовали себя моложе?» – покровительственно заметила продавщица. Реакция Люсиль удивила ее саму. Неизвестно почему, ей ужасно захотелось ответить: «Послушай, сестренка, ты и не заметишь, как станешь такой же». Конечно, этого она не сказала. «Ну да, – согласилась она, – что-то вроде того. На пару лет как минимум». «Вот видите!» – торжествующе заявила продавщица и попыталась всучить ей еще какую-то майку, но тут Люсиль уже не согласилась. Нашла дурочку, как говорится. Чтобы все там болталось? Ну уж нет.

Однако лучше всего то, что Фрэнк, кажется, на подобное вообще не обращает внимание. По его словам, ему в ней всегда нравились ее честность, открытость, какая-то простота, даже наивность – как у ее тезки из сериала «Я люблю Люси»^[7]. Люсиль тогда это покоробило. «Простота»?! «Наивность»?! Боже правый! Однако потом Фрэнк добавил, что вот его жена вечно корчила из себя невесть что. Постоянные капризы, придирки и жалобы – просто кошмар! Конечно, нехорошо так говорить о покойных, и они столько прожили вместе, но ей всегда все было не так. Никто не мог ей угодить, особенно муж. Обвиняла его, что ему на нее наплевать, а он даже не понимал, в чем провинился, и тогда она начинала мучительно подробно объяснять, что он сделал не так. И вообще почему он мудак, извините за выражение.

– Что же ты от нее не ушел? – спросила Люсиль.

Фрэнк только пожал плечами.

– По той же причине, которая держит на плаву кучу несчастливых браков. Из-за детей.

– Ты ей изменял? – Повисло молчание, и она поспешно добавила: – Извини, это не мое дело.

– Нет, твое – я хочу, чтобы ты действительно узнала меня, Люсиль. Все обо мне. Да, у меня были романы. Один – с моей секретаршей – длился двенадцать лет.

– Двенадцать лет?!

– Да. Она все надеялась, что я оставлю жену ради нее. Хотя я с самого начала ясно дал понять – этого не будет. Потом у меня появилась другая любовница. Как ни странно, именно связи на стороне сохранили мой брак. Я понимал, что не могу бросить детей.

Она ощутила горечь – это могли бы быть их общие дети, – однако Фрэнк робко добавил:

– Я бы очень хотел познакомить тебя с ними, Люсиль. У меня дочь и два сына. И четыре внука: мальчикам десять, четырнадцать и семнадцать, а старшей недавно исполнилось двадцать. Я пока не говорил о тебе детям – они очень любили мать и преданы ей. К ним она, слава богу, относилась куда лучше, чем ко мне! Но я обязательно им расскажу в подходящий момент. Труднее всего будет с Сэнди – той, которая живет здесь. Ей всюду мерещатся охотники за наследством. Ничего, она изменит свое мнение.

Люсиль сказала, что, конечно, будет рада с ними познакомиться. К тому же сыновья у него живут в Сан-Диего – поехать туда зимой было бы неплохо. Пока они с Фрэнком еще относительно в форме, можно себе это позволить.

– Ты играешь в гольф? – спросил он на втором свидании, за ужином в одном очень неплохом итальянском ресторане (пятнадцать миль от ее дома!).

– Ну да – в мини-гольф, – ответила она.

Фрэнк рассмеялся и сказал – отлично, сыграем вместе. Сам-то он раз в неделю проходит девять лунок. Не самых сложных, конечно, без особого рельефа. Обычно там больше никого нет, так что времени много не занимает. Люсиль не против?

– Может быть, мне тоже стоит попробовать? – предложила она, и у Фрэнка тут же загорелись глаза, как у маленького ребенка. – Готова спорить, ты отличный учитель, – полукокетливо-полудвусмысленно добавила она, и он буквально засиял. Да, мужчины всегда мужчины, не правда ли? Так оно и есть. Однако его реакция и ее заставила почувствовать себя настоящей женщиной, цветущей и прекрасной.

– Господи, как же я рад, что решился написать тебе!

– А уж я как рада! – игриво, но в то же время очень серьезно откликнулась Люсиль. Откусив кусочек, она вдруг вспомнила: – Знаешь, Фрэнк, когда мы встречались, я всегда стеснялась есть при тебе – боялась сделать что-то не то. Мы с девчонками тогда еще обсуждали, что лучше всего заказать, чтобы ничего не пролить, не издать какой-нибудь неприличный звук или не уронить еду с вилки. А самое ужасное, конечно, если там окажется чеснок!

– Наверное, паста с мясными шариками была бы не лучшим выбором…

Тут в Люсиль вдруг вселился маленький чертенок, и она нарочно с громким чмоком втянула в рот спагетти с вилки. Оба рассмеялись, Фрэнк повторил то же самое, забрызгав лицо подливкой. На них стали оборачиваться, отчего оба только больше развеселились. Он вдобавок дунул в трубочку в своем бокале с водой, пустив пузыри…

Через неделю, первого июня, Люсиль собирается предложить Фрэнку переехать от дочери к ней. Не ради «этого». Просто попробовать пожить вместе. Наконец-то.

В обед Мэдди, как обычно, сбегает из школы и отправляется на кладбище. Только на этот раз в другую его часть, чтобы не встретить того старика, Артура Трулава. Ни с кем не хочется разговаривать, даже с ним.

Девушка устраивается у подножия ивы, где никто не увидит. Здесь здорово – раскидистое дерево, вдалеке виден маленький прудик… Интересно, много желающих быть там похороненными? Сама Мэдди хотела бы лежать у воды. Земля, воздух, вода – из четырех стихий только огня не хватает. Ну если только адский, ха-ха.

Глубокий вдох… Денек сегодня выдался что надо. Три с минусом по математике, и учитель еще написал сверху красной ручкой: «Мэдди, тебе надо лучше стараться!» И к тому же нужно признать – ведь отрицать еще больнее: она по-прежнему любит Андерсона. И со временем чувство нисколько не притупляется. Сегодня вообще будто толченого стекла в душу насыпали. Кажется, готова даже поверить – он на самом деле не всерьез и еще вернется. Прошлой ночью целовала подушку, представляя, как будто его. Ужасно этого не хватает. Он так классно целуется! У него мягкие губы, и он всегда посасывал язык Мэдди, слегка втягивая его ртом – она просто с ума сходила. Внутри у нее пока побывал только палец Андерсона – она еще девственница. Ничего удивительного, кому она нужна? Только ему. Со временем все случилось бы по-настоящему – он говорил, что вот когда ей исполнится восемнадцать… Однажды, когда они были голые, он кончил прямо на нее. Как ни странно, ей даже понравилось. Будто частичка его самого на ее коже. Андерсон тогда запаниковал, бормоча: «Сейчас, сейчас, я вытру», бросился за своей футболкой… Оказывается, можно ненавидеть и продолжать любить кого-то и тосковать по нему одновременно. Мэдди – живое тому доказательство.

Ну и плюс сегодня произошел очередной «инцидент». Когда такое случается, ей полагается идти с этим к школьному психологу. Ага. Толку-то…

Она сидела на уроке, бездумно рисовала что-то в тетради, слушая, как мистер Лейв рассказывает о Лэнгстоне Хьюзе. Больше никто в классе о нем раньше не слышал, а сама Мэдди не горела желанием признаваться. Учитель спросил, попадалось ли им такое сравнение – «как изюминка на солнце». Сразу поднялось несколько рук. Надо же! Они только название пьесы^[8] наверняка и знают. Мистер Лейв рассказал о ней, потом начал разбирать стихотворение Хьюза «Гарлем». Когда речь шла о поэзии, Мэдди всегда становилось интересно. Она увлеклась и забыла обо всем на свете. Вдруг Скотт Бредеман, который сидит рядом, шепнул ее имя. Она сперва не отреагировала, не ожидая ничего хорошего. Однако он тут новенький, всего неделю как появился, так что, может быть, рискнуть? Девушка повернулась, тогда он сунул ей записку, улыбнулся, показав симпатичные ямочки, прижал палец к губам и вновь перевел взгляд на учителя. Мэдди развернула листок…

«У тебя блузка расстегнулась».

Она поспешно опустила глаза – и правда. Вспыхнув, девушка поскорее привела все в порядок, потом постаралась снова сосредоточиться на уроке, но мысли пошли в другом направлении. Скотт сделал для нее что-то хорошее. Отнесся к ней по-человечески.

Слегка повернув голову, она искоса посмотрела на него. Не только симпатичный, но и добрый, судя по виду. Может быть, они могли бы подружиться и все пошло бы по-другому? Если он станет с ней общаться, потом кто-нибудь еще и еще… Там начнут ходить на обед все вместе, и постепенно эта ужасная травля сойдет на нет. Только с чего же начать?

На том же листке бумаги Мэдди вывела небрежным – как она надеялась – почерком: «А ты откуда переехал?» – и с бьющимся сердцем передала Скотту. Тот, секунду подумав, написал что-то в ответ и сунул обратно.

«Ты мне неинтересна, понятно?»

Она застыла на месте. Просто сидела, ощущая, как чернотой расползается боль в душе. Значит, он знал и с самого начала был с теми, другими. Ему уже успели рассказать то, что, кажется, все про нее знают – кроме нее самой. Он выпрямился и сдвинулся вправо, почти отвернувшись от нее.

Мэдди смотрела на все эти затылки прямо перед собой. За ними происходило что-то совсем другое, отличное от того, что было в ее голове, где застряла только одна мысль – они как гончие, которые реагируют на запах лисы. А лиса не может от него избавиться…

Записка отправилась в рюкзак – не оставлять же ее здесь. Однако и там из нее словно продолжал сочиться яд, отравивший сегодняшний день. И всю жизнь Мэдди.

Прозвенел звонок, и мистер Лейв окликнул ее:

– Мисс Харрис! Задержитесь на секунду.

Когда все вышли (Скотт Бредеман, к ее удовлетворению, выглядел немного встревоженным), она приблизилась к учителю. Тот, опершись на стол, скрестил руки на груди.

– Что он тебе написал?

Значит, видел. Мистер Лейв всегда все замечает.

– Ничего.

Тот продолжал молча смотреть на нее.

– Ничего особенного. Ну… как обычно. – Мэдди пожала плечами.

– Идем со мной.

Однако она ответила «нет», зная, что он поведет ее к школьному психологу или к директору. Соврала, что ее ждут в столовой. Мистер Лейв взглянул с сомнением, но не стал настаивать. Сказал лишь:

– Мэдди, ты только знай – все обязательно изменится к лучшему. Обещаю.

– Да, конечно, – откликнулась та, улыбнувшись, что было непросто. Очень непросто.

И вот она сидит здесь, под деревом, и в миллионный раз задается вопросом: почему она? Почему?! Она никогда ничего плохого никому из них не делала! Как-то, еще в шестом классе, на перемене к ней подошла одна девочка и спросила: «А у тебя правда мама умерла?» Мэдди сказала, что да. У той на лице отразились ужас и настороженность. Шагнув в сторону, она зашептала что-то на ухо подружке. «Это не заразно!» – выкрикнула Мэдди. Обе сделали большие глаза и отошли подальше, держась за руки.

Ее, правда, и раньше считали странной. Не травили, как теперь, но смотрели косо. Ну да, она, наверное, немного не такая, как все. Она тихоня и во вкусах и пристрастиях не совпадает с большинством сверстников. И все же она не какая-нибудь Карла Каселла, с которой вместе ходит на три предмета. Та постоянно носит белые носочки до щиколоток и маленький колокольчик на шее, сидит всегда впереди и выкрикивает ответы, хотя ее не спрашивают. Жует с широко открытым ртом – сложно даже поверить, что это не в шутку, – и ездит в школу и из школы с отцом, причем тот выглядит даже еще большим придурком. И никто не достает эту Карлу. Ее, конечно, не принимают, но и не трогают. Или Фред Кауфман, который носит кожаный портфель с маленьким термосом кофе внутри и галстук-бабочку и предпочитает одиночество чьей-либо компании – так все считают, что в школе никого нет круче.

Чем же Мэдди заслужила это?!

Среди того немногого, что ей осталось от матери, – коллекция дисков Тори Эймос. Мэдди постоянно их слушает и читала кое-что о певице. Ей приписывают высказывание: «То, как девчонки изводят друг друга, не выразить никакими словами. С этим не сравнится и самая изощренная китайская пытка». Немного утешает – значит, и другие испытали подобное.

Однако травят Мэдди не только девчонки. Парни тоже участвуют – не так систематически, но все равно постоянно и целенаправленно. Она не понимает, чего они добиваются. Разве что, как кто-то написал ей в Фейсбуке (до того, как она удалила страницу): «Сдохни, тогда станешь популярна».

Одна из песен Тори Эймос, «Девочка-кукурузинка», основана на том, что есть девочки-кукурузинки, а есть изюминки, иные, которых встретишь куда реже – как изюм в коробке кукурузных хлопьев. Первая строчка – «Никогда я не была «кукурузинкой»… Тори тоже не такая, как все, но она принимает свою инакость. Мэдди слабее. Она просто хотела бы стать одной из них. Хотела бы, чтобы ее перестали травить. Что она только не передумала о том, как можно было бы все изменить. Пыталась решить проблему и напрямую, и обходными путями, и упорством, и относясь ко всему с юмором… Бесполезно. Особенно ожесточенная травля началась в прошлом году. Мэдди надеялась, что за лето все забудется, но ничего подобного – сейчас все еще хуже. В последний раз, когда она зашла в женский туалет, кто-то бросил в кабинку из соседней использованный тампон. Потом раздался смех и поспешно удаляющиеся шаги. Ну хоть не попали. Мэдди, скомкав туалетную бумагу, взяла тампон, бросила в унитаз и смыла, не желая, чтобы увидел уборщик. Потом вышла, вымыла руки, не глядя на себя в зеркало, и пошла на урок. Профиль на Фейсбуке удален много месяцев назад, но и это не помогло. На той неделе после урока физкультуры Мэдди стала переобуваться и обнаружила, что ей измазали подошву губной помадой…

Наверное, в каждой школе есть кто-то, с кем происходит подобное. В их школе это она, Мэдди. «И победительницей становится… Мэдди Харрис!» Ей самой противно мысленно произносить собственное имя – вот каково быть изгоем. Они и ее затянули на свою сторону, не подпуская, однако, к себе. Ну хоть что-то у них общее…

Мэдди подходит к ближайшей могиле – Анна Мэри Дорсет, родилась в 1922-м, умерла в 2000-м, – ложится на нее и закрывает глаза. Где-то поют птицы.

Если умереть прямо сейчас, какие устроят похороны? Произнесет ли отец что-нибудь на прощание? Больше-то некому… Только что он может сказать? Если по-честному, то всего четыре слова: «Я не знал ее».

Мэдди чувствует, как по лицу кто-то ползет, и выпрямляется, смахнув насекомое рукой. Муравей. Удивительные создания – мало кто представляет, насколько. Они могут переносить в пятьдесят раз больше собственного веса!

Она наклоняется над могилой Анны Мэри и пытается ощутить что-то, как Артур. Ничего не выходит. Зато Мэдди раскрывается смысл ее любимого стихотворения Лэнгстона Хьюза «Записка самоубийцы». Его герой ощутил себя желанным, нужным кому-то – пусть даже смерти. Река позвала его к себе, и он спокойно принимает ее приглашение – не все ли равно, когда покинуть этот мир?

Пора возвращаться. Мэдди медленно шагает прочь, таща на спине рюкзак весом в пятьдесят раз больше ее самой.

Муравьи-солдаты перекрывают все входы, обороняя свой дом от врагов. Она сделать этого не в силах. И единственного защитника у нее больше нет. «Придешь ко мне на выпускной?» – спросила она как-то Андерсона. Тот нахмурился, но потом ответил: «Ага, само собой». И поцеловал ее так, будто она была самой прекрасной девушкой на свете.

Следующие три дня – сплошной дождь. Гром, молния и прочее. Однако Артур шел к автобусной остановке и упрямо стоял там, несмотря на летевшие с ветром брызги, от которых зонтик мало помогал. Сегодня, стоило проснуться, опять тут же – бум! Нола всегда боялась грома, иногда даже плакала и просила: «Ой, ну хватит, пожалуйста!» Гордон тоже трусит, хотя и не желает показывать виду. Ходит за Артуром по пятам, а если тот оборачивается, тут же принимается деловито обнюхивать комок пыли, край ковра или угол кухонного шкафчика. Или разваливается на спине и смотрит зелеными глазами-щелочками.

Артур бы с удовольствием остался сегодня дома, послушал бы кассеты с записями Дины Шор^[9], но долг превыше всего. Если вспомнить морозные зимние дни на кладбище, возле могилы Нолы, когда ветер чуть не вырывал деревья из земли, а от холода пунцовели нос и щеки, то какой-то дождик – просто ерунда.

Однако, пока Артур принимает душ, одевается и съедает на завтрак английский маффин с сардинами (на вкус так себе, вопреки ожиданиям), на улице наконец проясняется. Как ни в чем не бывало выглядывает солнце. Лужи все еще такие, что впору уткам плавать, на земле сломанные ветром ветки, однако небо совершенно чистое.

Артур задерживается на кладбище дольше обычного – честно говоря, просто заснул, даже во сне продолжая думать о Ноле. Бредя к автобусной остановке, он чувствует, как задеревенели плечи, колени и шея – ну ничего, горячий душ все исправит.

На крыльце у двери стоит небольшая картонная коробка. Внутри оказываются пять консервных банок с кошачьим кормом престижной марки – из рекламы, где кошка с диадемой на голове ест из хрусталя. На сложенном листке фиолетовой ручкой с наклоном влево написано «Артуру Трулаву».

Развернув, он видит фото – Гордон во всей красе и великолепии, словно фараон Тутанхамон, еще и корона прифотошоплена. Что только теперь дети не умудряются сделать на компьютере! Артур сам видел в библиотеке карапузов не старше лет четырех, буквально не отрывающих глаз от маленьких мониторов, словно воздушные диспетчеры от экранов локаторов.

Так, значит, Мэдди приходила! Когда же она успела сделать этот снимок? Вроде бы ничего не фотографировала, пока была в доме. Какая все-таки по-хорошему странная девушка! Ниже она приписала: «Может быть, увидимся завтра на кладбище? У меня как раз день рождения».

Ей исполняется восемнадцать, вспоминает Артур. Надо будет подарить что-нибудь особенное.

– Гордон? – окликает он, входя в дом. – Гордон!

Нигде не видно. Ну и черт с ним. Артур ставит коробку на пол и тут замечает кота – тот сидит совсем рядом, буквально руку протянуть, и выжидающе смотрит.

– Не мог подойти? Лень два шага сделать?

Гордон только моргает. Артур указывает на коробку:

– Знаешь, что там? Ты глазам своим не поверишь!

Вдруг перехватывает дыхание, и нападает такой кашель, что кот убегает. Пока Артур взбирается по лестнице, приступ все не унимается. Да, срочно нужен горячий душ.

Надолго Артура, правда, не хватает – остается надеяться, что и этого будет достаточно. Он переодевается в пижаму, хотя на часах всего пять, и спускается. Надо приготовить что-нибудь на скорую руку. Кажется, есть консервированные макароны колечками в соусе – если добавить побольше сыра, то вполне съедобно. Еще пара сосисок и яблоко.

Артур лезет в ящик за консервным ножом, и на глаза тут же попадаются мистер и миссис Гамбургер. Вот оно! С днем рождения, Мэдди!

Где-то в доме должна быть красивая упаковочная бумага. Нола всегда говорила, что половина подарка – в обертке, и всегда тратила на это кучу времени. Однажды столько накрутила, заворачивая пальто для своей матери, что Артур пошутил – с такой штукой впору в нью-йоркском параде на День благодарения участвовать.

– Надеюсь, это комплимент! – резко бросила Нола.

Пришлось пойти на попятный:

– Конечно!

Надо будет поискать в гардеробе – кажется, именно оттуда она всегда брала бумагу. Артур отмывает фигурки чистящим средством, и они становятся почти как новые. Резина, конечно, пожелтела, тут уже ничего не поделать, но, по крайней мере, в уголках губ и в застежке сумочки миссис Гамбургер теперь нет крошек и пыли.

Он поднимается по лестнице за бумагой, но на полдороге вдруг останавливается, уцепившись одной рукой за перила, а другой за грудь. Опускается на ступеньку, хватая ртом воздух, не в силах отдышаться. Это что-то новенькое… Рядом тут же возникает кот – ему лишь бы поглазеть с невозмутимым видом на чужие страдания, не важно, идет речь о мышах или людях. Артур улыбается собственной шутке. Надо будет рассказать Мэдди. Он чешет Гордону макушку. Тот от удовольствия закрывает глаза и неестественно выгибает шею – если бы Артур застал его лежащим на полу в таком виде, то подумал бы, что тот сломал хребет. Некоторые думают, что с кошками скучно, но это далеко не так.

Посидев еще секунду, Артур поднимается и идет к гардеробной. Он еще не разбирал вещи Нолы – да и к чему? Вряд ли у него хватит духу выбросить хоть что-нибудь: платья, юбки, блузки, шарфы, шляпки, туфли… Рука не поднимется даже на крохотный черный кошелек с бусинками, который она брала с собой, когда из-за боли в спине уже не могла носить сумочку. Иногда здесь все еще чувствуется аромат духов жены…

Как и предполагалось, в глубине отыскиваются пластиковые контейнеры с оберточной бумагой. Вот подходящая, с рисунком из веток сирени, и лиловая ленточка в тон тут же. Проще простого! Артур относит все вниз и заворачивает фигурки. После приходится опять присесть, чтобы отдышаться. Получилось, правда, не совсем так, как хотелось, – криво, и скотч виден. Нола такого никогда не допускала, хотя и непонятно, как ей это удавалось. Ленточка смотрится хорошо, а вот бантик вышел так себе. Надо будет перед тем, как пойти на кладбище, прикрепить поверх еще розу. У Артура как раз есть подходящие по цвету. Сорт называется «Амнезия» – может, это поможет Мэдди забыть о ее бедах. Есть еще темнее, «Меланхолия», он, наверное, понравится ей еще больше. После ужина надо будет сделать для нее открытку и подписать: «Твои друзья, Артур и Гордон».

Однако потом Артур решает, что не голоден. Лучше отдохнуть, он просто с ног валится. Поднимается по лестнице, но на полдороге вспоминает, что не покормил Гордона. Приходится спускаться, потом опять лезть наверх… Скажет Мэдди, что кот уплел ее консервы за обе щеки – хотя на самом деле он понюхал, отошел в сторону и сел с выжидающим видом, будто спрашивая: «А получше ничего нет?» Что ж, кота голодным оставлять нельзя, ему нужно есть. Пришлось отдать одну из сосисок. Даже рассердиться особо не получается – тут они с Гордоном похожи, всякие изыски не по ним.

Артур проваливается, едва забравшись в кровать. Ему снится, будто уже лето, он срезает увядшие розы перед домом и вдруг чувствует, что сзади кто-то есть. Оборачивается – на дорожке стоит Нола, снова молодая и прекрасная, вся раскрасневшаяся от удовольствия, как много лет назад.

– Нола?! – Сердце колотится у Артура где-то в горле.

Та улыбается. Он делает несколько шагов к ней.

– Ты… Можно до тебя дотронуться?

Она кивает. Уронив садовые ножницы, он медленно подходит. Уже стоя прямо перед ней, видит ее влажно поблескивающие глаза, слышит дыхание, чувствует аромат духов… Легкий ветерок треплет ей волосы. Артур с рыданием обнимает жену, снова и снова произнося ее имя, говорит, как скучает по ней, целует ее шею, плечи, потом отодвигается, чтобы заглянуть в лицо. Нола так и не произнесла ни слова.

– Ты не можешь говорить? – спрашивает он. Слезы текут по щекам.

Она качает головой.

– Это ничего, – успокаивает он. – Посидишь со мной на веранде?

Жена кивает. Они берутся за руки и вместе поднимаются по ступенькам, как много-много раз делали в жизни – совсем молодыми, в среднем возрасте, в старости… Артур опускается на свое место, однако Нола, вместо того чтобы занять свое, садится к нему на колени. Он чувствует ее тепло, вес тела, она живая, настоящая, она вернулась к нему! Улыбнувшись, наклоняется, чтобы стянуть туфли – она всегда любила сидеть босиком, когда было тепло. Она молода и прекрасна, а Артур – старик с недобритыми клочками седой щетины, мутными глазами и ноющими суставами, морщинистой шеей, впалой грудью и шаркающей походкой, – и все же Нола приникает к его губам долгим-долгим поцелуем. Ладонью она легонько касается щеки мужа, прижимается к нему бюстом… Кажется, они вот-вот отправятся наверх, когда Артур вдруг пробуждается.

В комнате лежат серые тени – уже светает. Нет, нет, надо снова заснуть! Артур закрывает глаза, вспоминая пахнущее гвоздикой дыхание Нолы, ее босые ноги, маленькие белые пуговки на платье… Назад, назад! Он слышал, что некоторые могут, проснувшись, потом опять вернуться в сновидение. Видимо, он не из таких. Жена исчезла. Снова.

Повернувшись, Артур утыкается в подушку, и у него вырывается жуткое, хриплое, скрипучее стариковское рыдание, в котором слышно полное, абсолютное одиночество.

Нет, сегодня он не пойдет на кладбище. Не вынесет этого – надгробный памятник, земля над могилой, и Нола лежит там, во мраке, совсем одна. Лучше весь день пытаться снова заснуть и увидеть ее живой. К тому же и чувствует себя Артур паршиво. Ночью он вставал в туалет и выкашлял из легких столько мокроты, как никогда. И шея болит. И ноги. И руки. И сердце. И душа… Даже, кажется, сама комната, одежда, стекла в кухонных шкафчиках – все мучительно ноет.

Артур спускается, чтобы дать Гордону вторую сосиску и вынести лоток. В другую миску насыпает побольше сухого корма, хотя кот этого терпеть не может, ему только понемногу подавай. Однако Артур не уверен, что сможет сойти по лестнице еще раз. Только не сегодня.

Когда он поднимается в спальню, снизу доносится недовольное мяуканье.

– Нет. Не могу!

Мэдди ждет у могилы Нолы всю большую перемену. Старик не показывается. Когда подходит время, остается только вернуться обратно. Ну ничего, еще пара недель до выпускного, и все.

Дома на праздничный ужин отец приносит замороженные энчилады, и едят они с тарелок, а не из контейнеров для микроволновки, как обычно. Еще он прихватил пару больших капкейков из пекарни. В один он вставляет свечку, и Мэдди послушно задувает ее, пока он поет «С днем рожденья тебя». Он дарит ей открытку – музыкальную, с песней «Битлз» в тему. Внутри оказывается пара новеньких стодолларовых банкнот.

– С днем рождения! – повторяет отец, когда дочь поднимает на него глаза.

– Это слишком…

И опять те же слова:

– С днем рождения!

Позже, когда она делает домашку по математике у себя в комнате, он стучится в дверь и говорит, что идет в магазин.

– Тебе что-нибудь нужно?

Мэдди хочется вскочить и заорать: «Что-нибудь?! Что мне, по-твоему, может быть нужно?! Ты что, слепой?!»

– Как насчет сухого завтрака? Пшеничные подушечки в глазури со вкусом голубики.

– Хорошо, – кивает отец, помечая в телефоне, и добавляет, не поднимая глаз: – Еще что-то? По части… женской гигиены?

– Да, тампоны.

Она говорит, какие именно, и отец послушно записывает.

Однако на самом деле они ей не нужны, и она вдруг понимает причину. Это объясняет и болезненно набухшую грудь, и странные приступы тошноты… Мэдди, притихнув, сидит перед отцом, а мысли так и мечутся. Что же делать? Как поступить? Надо позвонить Андерсону, мелькает вдруг в голове. Это не трагедия – наоборот, шанс вырваться отсюда!

– Скоро вернусь, – говорит отец на прощание.

– Хорошо.

Мэдди прибирает в кухне, потом возвращается к себе, берет телефон, ложится на кровать и делает глубокий вдох. А вдруг? Андерсон ведь поначалу правда был влюблен. Это точно. Может, он иногда и ведет себя как козел, но на самом деле он ответственный, хочет добиться повышения. И малышей любит, как и Мэдди, сам говорил. Однажды он сказал, что хочет много детей. Она спросила – сколько, – и он ответил: сто девочек, и чтобы все были похожи на тебя.

Да и как их можно не любить, они ведь такие славные! Она больше никогда не покажется Андерсону грустной или странной. Все будет по-настоящему, это сблизит их, они станут семьей, и у Мэдди наконец появится то, что есть у всех нормальных людей.

Она выбирает контакт в телефоне. Андерсон берет трубку – хороший знак.

– Привет, Мэдди! – В голосе теплота, это тоже плюс. – Как жизнь?

Есть! Сам начал разговор.

– Отлично! А ты?

– Нормально. Ну… немного скучаю по тебе, малыш.

– Я тоже. – На глаза наворачиваются слезы, но нет, плакать нельзя. Нужно держаться легко и весело, Андерсон это любит.

– Эй, а у меня день рождения!

– Когда?

– Ну… сегодня вообще-то.

– Поздравляю! Так тебе восемнадцать стукнуло?

– Ага!

– Что получила?

– В смысле?.. А, ну папа открытку подарил. И деньги.

Андерсон фыркает – он не самого высокого мнения об отце Мэдди.

– Да нет, я рада. Можно купить что-нибудь из одежды. Книги…

– Да, ты ведь любишь читать?

Протянув руку, она крепко сжимает щиколотку.

– Так что… ты все еще с той женщиной с работы?

– Сам не знаю. Вроде того…

«Уже надоела, кажется», – думает Мэдди.

– Может… как-нибудь встретимся?

Молчание. Она закусывает губу. Потом Андерсон усмехается.

– Я имела в виду…

– Ты сегодня вечером занята?

Мэдди садится на кровати, торжествуя. Однако…

– Ну, завтра ведь в школу… – Отец ни за что не отпустит, у него на этом бзик.

– Ты же можешь выбраться из дома, как тогда.

Да, наверное… Хотя нет, тогда придется сказать в лицо. А вдруг взбесится? По телефону все же лучше.

– Ну же, Мэдди. Мы могли бы заняться кое-чем. По-взрослому.

Она выглядывает в окно, где только что зажглись фонари.

– Слушай, Андерсон, я должна тебе кое-что сказать.

– Что?

– Я, кажется, беременна.

Пауза.

– О чем ты говоришь?

– Я еще не делала тест… Но у меня задержка. – Слова с трудом слетают с губ.

– Как ты можешь быть беременна? От меня – точно нет. Я ни разу в тебя не кончал.

– Да, но один раз, помнишь, ты кончил на меня… там, внизу?

– Твою мать!

У девушки перехватывает дыхание, она только молча прижимает телефон к уху.

– Слушай, Мэдди, ты на меня это не повесишь! Со мной такие штуки не пройдут! Я тут ни при чем и без понятия, зачем ты мне вообще рассказываешь! Чего ты от меня хочешь?!

Она закрывает глаза, раскачиваясь взад и вперед.

– Я просто думала…

– Что ты думала?! Господи, ты же не ждала, что я женюсь на тебе, или еще какую-нибудь хрень?!

– Нет, нет, конечно, нет… Но мы могли бы жить вместе. Я бы все для тебя делала! Нам же было хорошо вместе! И ты любишь малышей, ты с ними ладишь, ты сам говорил, что хочешь много детей…

– Ты чокнутая, Мэдди! Серьезно! Просто на всю голову сдвинутая, поняла? Тебе лечиться надо! Сходи к врачу. А на деньги, которые тебе дал отец, сделай аборт! Я тут не при делах! Ребенок не от меня! Не звони мне больше. И обратись за помощью, точно тебе говорю.

Андерсон бросает трубку.

Мэдди сидит неподвижно, пока не слышит подъехавшую машину отца и его голос из кухни. Приходится выйти.

– Чего?

– Хорошо же ты меня встречаешь!

– Извини.

Отец достает коробку с сухим завтраком.

– Вот то, что ты просила.

– Спасибо.

– Так и будешь в руках держать?

Мэдди ставит коробку на полку, потом молча помогает разобрать остальные покупки.

– Я тут подумал насчет выпускного… – говорит отец. – Надо бы заказать столик, поужинать где-нибудь после церемонии. Куда бы ты хотела пойти?

– Никуда.

– Ну отлично…

– Я не собиралась отмечать. Просто… Мне не нравится в школе, ты же сам знаешь. И с одноклассниками у меня не сложилось. Я там белая ворона.

– Так все подростки считают. У меня то же самое было.

– Нет, они травят меня, понимаешь?! – Голос девушки дрожит, на глазах выступают слезы.

– Как это? – не понимает отец. – Каким образом?

Она молча стоит, потом бросает:

– Не важно.

Делает шаг, собираясь уйти, но отец ловит ее за руку:

– Скажи мне. Как они тебя травят?

Не дождавшись ответа, он вздыхает:

– Нужно быть сильной, Мэдди. Мир жесток.

– Ага.

– Иногда нужно просто не обращать внимания.

– Как ты, да, пап?

Он тяжело смотрит на дочь.

– Это другое. Надеюсь, однажды ты поймешь.

– Я тоже. А пока… можно, я не пойду на выпускной?

– Нет, ты должна. Ради бога, Мэдди, обязательно из всего устраивать драму?

– Я не пойду. Это необязательно, и я туда не собираюсь. Нет, и все! – Она почти кричит, слова эхом отдаются в комнате.

Отец поднимает руки.

– Хорошо! Можешь вернуть в магазин мантию и шапочку! Видимо, в ресторан мы тоже не пойдем?

– А какой смысл, пап?

– Отпраздновать? Показать, что я горжусь тобой?

Та только смеется.

– Мэдди, я не знаю, что еще тебе сказать. И никогда не знал. Я… я просто… не умею…

Он что, сейчас расплачется? Она заглядывает ему в лицо и касается руки.

– Это ничего.

Он качает головой.

– Господи, Мэдди, сегодня ведь твой день рождения…

– Ага. И я бы хотела прогуляться, ты не против?

Отец берет куртку.

– Одна. Не обижайся.

– Ладно… – говорит он. – Ладно.

Мэдди идет в аптеку за милю от дома. Покупает тест на беременность и заходит в туалет. Выйдя, покупает поильник для малышей. Погремушку. Желтую губку с уточкой. И маленького плюшевого медвежонка с шестидесятипроцентной скидкой – из-за немного испачканной ленточки.

Аборта не будет. Это ее, Мэдди, ребенок. С ним и через него она изменит мир вокруг – и сама возродится к новой жизни.

Первого июня, в первый день традиционного месяца свадеб, Люсиль закрывает дверь за собой и Фрэнком, потом поворачивает ключ. Обернувшись, говорит негромко:

– Что ж, мистер Сноу, вот я и здесь.

Фрэнк смотрит непонимающе.

– Ну, помнишь песню? Мюзикл «Карусель»^[10]?

– Я его не видел, – признается тот, очаровательно смутившись.

– И фильм тоже?

Он качает головой.

– Ничего, – говорит Люсиль. – Я возьму запись в библиотеке, и мы с тобой посмотрим. А потом устроим себе пикник, пожарим моллюсков на свежем воздухе, как там. Или можем пойти в «Красный лобстер».

– Второе.

– Да, я тоже за этот вариант.

– Мне нравится, что у них можно самому выбрать любые морепродукты.

– И мне тоже!

Фрэнк, откашлявшись, опускает руки в карманы.

– Кажется, мы тянем время?

Люсиль кивает.

– Похоже на то.

– Давай поднимемся наверх. Мне понести тебя на руках?

– Очень смешно.

– Ну, тут главное предложить, – замечает Фрэнк.

Когда они оказываются в спальне, он садится на краешек кровати. Люсиль опускает жалюзи и подходит ближе.

– Не знаю, что делать дальше…

Фрэнк похлопывает рукой по покрывалу.

– Просто присядь.

Люсиль так и делает. Некоторое время они сидят молча, глядя прямо перед собой. Потом он берет ее за руку – так, будто это что-то хрупкое и драгоценное. Люсиль вдруг начинает плакать. Злясь на саму себя, поспешно утирает слезы и смеется.

– Все нормально, – говорит Фрэнк. – Мы так долго к этому шли…

Он снимает очки и аккуратно кладет их на ночной столик. Люсиль снимает свои. Потом, неожиданно для самой себя, стаскивает парик, под которым редкие-редкие волосы, через которые ясно виден розовеющий скальп. Фрэнк смотрит с удивлением.

– Вот! Теперь ты знаешь!

Она мнет парик в руках, потом бросает поверх очков.

– Люсиль, я и так знал, – произносит Фрэнк мягко.

– Что?

– Говорю – я и так знал, что ты носишь парик.

– Правда?

– Да.

– Откуда?

– Ну, видишь ли, милая… он у тебя слегка набок.

– Серьезно?!

Она ведь везде так ходила! Постоянно!

Ну, по крайней мере, он ей сказал. Теперь она знает. Не как Бен Стольтц, который сидел рядом за столом на прошлом церковном собрании и все чему-то ухмылялся, поглядывая на нее. А когда она пришла домой, то увидела, что между зубами у нее застрял здоровенный кусок шпината.

Люсиль поворачивается к нему:

– Я ценю твою честность, Фрэнк. Думаю, мы всегда должны говорить друг другу правду.

– Ты так считаешь?

– Да.

Он кивает, не поднимая глаз.

– Хорошо. Тогда, видимо, я должен сказать тебе, что у меня рак простаты. Пока все нормально, но… сама понимаешь.

– О господи… Страшно было, когда ты узнал?

Он бросает на нее взгляд.

– Да, наверное. Пожалуй. Хотя сильнее было просто желание жить. Понимаешь, когда мне исполнилось пятьдесят, я понял, что что-то подобное может ждать меня в самом ближайшем будущем. Один мой друг умер от рака, когда ему было всего тридцать семь. Мне повезло, что я протянул так долго. Диагноз мне поставили только в семьдесят девять. И знаешь, я даже не удивился. Подумал только: «Хм, так вот что меня прикончит». Однако не прикончило, конечно, – наоборот, как будто слегка разбудило. Напомнило о том, что впереди будет и еще что-то.

Люсиль кивает:

– С возрастом приходит и хорошее.

– Да. Прекрасное и удивительное. А кое-что настолько… – Фрэнк замолкает, поворачивается к ней, и она видит, что в глазах у него слезы. – Люсиль, я по-прежнему люблю тебя. И всегда любил.

– Ох, Фрэнк… Ты моя сбывшаяся мечта. Правда.

Они ложатся. Несколько поцелуев, но потом оба как будто выдыхаются. Однако и это чудесно, ничего страшного – им достаточно просто быть рядом.

– Останешься на ночь? – спрашивает Люсиль.

– Ну, я ведь ничего с собой не взял…

– А что тебе нужно?

– Хотя бы пижама.

– Можешь надеть мою ночнушку, – хихикает она.

– Подожди-ка, нас что, снимает скрытая камера? – шутит Фрэнк.

Оба лежат молча. Темнота постепенно сгущается. Через какое-то время Люсиль садится на кровати и раздевается. Фрэнк делает то же самое. Потом они опять ложатся лицом друг к другу. Люсиль натягивает простыню до самого подбородка. Фрэнк мягко тянет ее на себя:

– Это ни к чему.

– Еще как к чему. Не вздумай подсматривать.

– Что такого я могу там увидеть? – с улыбкой спрашивает он.

Люсиль крепко сжимает губы.

– Мою старую обвисшую грудь. Мой огромный живот и мои… Даже не знаю, как это называется. Коричневые пятна на коже.

– Люсиль, надеюсь, ты не против, если я спрошу – у тебя есть по-настоящему серьезные проблемы со здоровьем, о которых мне стоило бы знать?

– Ну, высокий холестерин. Давление, но оно сбивается лекарствами. Базалиомы кое-где, но у кого их нет? Они даже у собак встречаются. А в остальном… Мне ни одной операции в жизни не делали. У меня и зубы мудрости на месте, и аппендикс. Даже гланды!

– О-о, – протягивает Фрэнк. – Я прямо возбудился!

У нее расширяются глаза.

– Шучу, шучу. Это невозможно, Люсиль. У меня нет простаты, я физически ни на что не способен. Ну и уж заодно, раз мы все друг другу рассказываем, – мне предстоит еще удаление бляшек из сонной артерии.

– Когда?

– Не знаю. Скоро. Я все откладывал…

Она кладет голову ему на грудь.

– Ох, мой прекрасный израненный Фрэнк.

Тот целует ее в макушку.

– Моя чудная, давно потерянная Люсиль. Теперь уже найденная.

Она мягким движением выключает свет. Потом шепчет:

– Фрэнк?

– Да?

– Я надеюсь, что у нас впереди еще много времени.

– Я тоже.

– И на небесах мы обязательно будем вместе.

Говорить о том, что эта чертова Сью и тут может вмешаться, не хочется. Нет, на сей раз Фрэнк не поддастся. Отодвинет ее – вежливо так, по-ангельски – и скажет: «Нет, спасибо. У меня уже есть то, чего я всегда хотел».

– Знаешь, Люсиль, – откликается тот, – я в детстве все пытался представить себе рай, и мне каждый раз казалось, что это очень скучное место. Вечная жизнь – тоска ведь зеленая. Мне больше нравилось, как все устроено здесь, на земле. Есть начало, есть конец. Старт и финиш. Риск, неопределенность. Даже в вечных загадках есть своя прелесть. Я имею в виду то, что мы не знаем, откуда пришли и куда уходим, когда умираем.

– На небеса, – настаивает Люсиль. – Ну или туда… где огонь и вилы.

– Ну да, так говорят. Но на самом деле нам это неизвестно. И по-моему – да какая, в сущности, разница, что было до нашего рождения и будет после смерти? Мне все больше и больше кажется: главное – что мы делаем между этими событиями.

– Мне тоже. Теперь – да.

Приподнявшись на локте, Фрэнк смотрит на нее. Глаза у него по-прежнему все такие же красивые – ярко-голубые.

– Хочу, чтобы ты знала: я спрашивал просто так, без задней мысли. Я ни за что тебя теперь не оставлю, если только ты сама не скажешь мне убираться.

– Я никогда этого не сделаю. Наоборот, хочу пригласить тебя переехать ко мне.

Он улыбается.

– Правда?

– Да.

– Ладно. – Он ложится. – Я согласен.

Они засыпают обнявшись. Просто прижимаются друг к другу, и все. Вскоре он начинает похрапывать – очень деликатно. Люсиль счастлива до боли.

– Господи, Мэдди… – произносит отец, потирая лоб рукой. – Ты уверена?

Они только что закончили ужинать, еще даже не убрали со стола. Мэдди так и сидит с салфеткой на коленях.

– Да. Я делала тест. Дважды.

– Но у врача ты еще не была?

– Нет.

– И сколько уже?

– Почти три месяца, видимо.

– Ладно. – Отец бросает взгляд на часы, отодвигается от стола и встает. – Едем.

– Куда?

В голову приходит нелепая мысль – не до того сейчас, еще ведь кучу домашки делать. Вообще, плевать, конечно, но по литературе и так отстала, не хочется мистера Лейва разочаровывать… Там страниц сто надо прочитать, потом еще письменная работа… Нельзя его подводить.

– В круглосуточную клинику, где принимают без записи. В Нолан. Убедимся, что ты действительно беременна, и тогда… тогда видно будет.

– Но у нас же и своя есть, зачем ехать так далеко?

– Так нужно.

– Наша точно такая же…

– Я сказал, мы едем в Нолан, и точка!

Ясно. Отец стыдится. Что ж, его можно понять.

– Я сегодня не могу. Много задали.

Он оборачивается.

– Да неужели? Раньше бы так об этом заботилась – может, ничего подобного бы и не случилось. Как вообще можно было так сглупить? И кто отец, кстати?

Мэдди сглатывает.

– Я не знаю. – Не хватало еще, чтобы он отправился к Андерсону. Нет уж, ни за что!

Лицо отца становится непроницаемым.

– В машину. Сейчас же.

– Пап…

– Что «пап»?! Что?! Чего ты от меня ждешь? Нужно разобраться с этим, и как можно скорее! Проблема усугубляется с каждым днем!

«Проблема»…

– Но… может быть, я хочу оставить ребенка.

– Что?!

Она поднимает на него глаза.

– Я хочу его оставить.

– Этого не будет! Не будет, и все! Я не позволю тебе испортить себе жизнь, родив в восемнадцать! Нет и нет!

– Ты не можешь заставить меня сделать аборт, папа!

– Могу и заставлю!

– Я совершеннолетняя!

– Ты ничего не понимаешь! Иди в машину, Мэдди, черт бы тебя побрал!

Она не двигается с места. Потом произносит:

– Мне нужно взять сумочку.

– Я буду ждать в машине.

Мэдди идет в комнату, берет то, что нужно для домашки по английскому, не тронув остальные книги. Хватает сумочку, потом тихонько выскальзывает через заднюю дверь, пересекает соседскую лужайку и оказывается на соседней улице. Идет к небольшому торговому центру, рядом с которым останавливается автобус.

Уже почти добравшись до цели, Мэдди слышит, как сзади кто-то сигналит. Отец! Она даже не успевает отреагировать, как он останавливается, выскакивает наружу и, подбежав, хватает ее за руку. Крепко, до боли, сжимает и, несмотря на протесты, тащит за собой. Он тяжело дышит, весь побагровел – Мэдди первый раз видит его таким. Книга по английскому падает на землю, но он не останавливается.

– Подожди! Я уронила!..

Отец не реагирует. Мэдди наконец вырывается, бросается назад, поднимает книгу и остается стоять посреди дороги, рыдая. Подойдя, он шипит сквозь зубы:

– Прекрати! Садись в машину!

– Да иду я!

Оказавшись внутри, Мэдди перестает плакать, но сердце ноет так, как никогда прежде. Его словно перепиливают циркулярной пилой. Жгут огнем. Внутри все обрывается и падает, словно маятник на длинной-длинной веревке, которую вдруг перерезали. Что-то задевает и задевает друг о друга там, в груди, кровоточа. Ощущение не проходит, только нарастает. Мэдди поворачивается к окну, потом опускает взгляд на колени… Становится только хуже. Тогда она впивается ногтями в плечо, и физическая боль пересиливает душевные муки. Это пока помогает. Вонзить поглубже, чтобы можно было хотя бы дышать…

– Пап…

– Я не хочу сейчас говорить. Дома все обсудим.

Однако там отец сразу отсылает Мэдди наверх. Посидев, она берется за книгу мистера Лейва, Короля Льва. Как он сказал: «Все обязательно изменится к лучшему». Закрывает, заложив пальцем страницу, и говорит себе: «Решай». И ответ тут же приходит.

В приоткрывшейся двери появляется голова отца.

– Мы едем завтра, в девять утра.

– У меня уроки.

– Я так сказал.

– Я не поеду, папа. Мне жаль, что так вышло, но у меня будет ребенок, и я собираюсь его оставить.

– Речь идет не об аборте, Мэдди. Я просто записал тебя на осмотр.

Ага, а после этого – на другую процедуру, чтобы избавиться от «проблемы».

– Я сама схожу к врачу.

– Ты понятия не имеешь, как с этим справиться! Мы едем вместе, завтра.

– Нет!

Отец подходит ближе, с недоверием качает головой и хрипло произносит:

– И ради этого умерла твоя мать? Чтобы ее дочь жила вот так? Ты во второй раз убиваешь ее!

Он выходит, хлопнув дверью. Потом тот же звук доносится снаружи дома. Слышится шум отъезжающей машины.

Мэдди сидит ссутулившись, глядя широко раскрытыми глазами прямо перед собой. «Эй, мы придумали тебе новое имя – знаешь, какое?» Это Крисси Берман со стайкой подружек. Лучше не отвечать. «В общем, слушай – теперь ты будешь Печалька. Нравится?»

Мэдди подходит к окну. Ветер колышет верхушки деревьев. Те движутся вперед-назад, влево-вправо, будто солдаты в строю. Потом останавливаются. Застывают… Она прижимается лбом к стеклу и закрывает глаза. Да, все верно – ей всегда грустно. Даже если она радуется, вечно словно кто-то одергивает: «Не забывайся».

Можно пойти набрать ванну. Вскрыть вены – только резать надо вдоль, а не поперек. Это не займет много времени. И больно особо не будет…

Войдя туда, Мэдди закрывает за собой дверь. Долго смотрит на ванну. Потом возвращается в комнату и берет книгу, которую нужно прочитать до завтра. На плечо будто ложится чья-то рука. «Ищи того, кто поможет».

Если бы только здесь была мама! Мэдди рассказала бы ей о беременности, а та выслушала бы, кивнула и сказала: «Давай подумаем, какой у нас выбор». А перед сном пришла бы, села на кровать, поцеловала в лоб, ласково убрав волосы назад, и добавила: «Знаю, тебе сейчас кажется, что хуже и быть не может. Но безвыходных ситуаций не бывает. Помни, я люблю тебя и всегда с тобой».

Невидимая рука соскальзывает с плеча и слегка приобнимает. Ощущение уходит.

Мэдди с жадностью хватается за книгу, как умирающий от жажды – за стакан воды. И уже сама обхватывает себя руками.

Роберт Эммет Келли. Родился в 1953-м, в День святого Валентина. Умер 14 июня 2015-го.

Шестьдесят два года. Слишком рано! Могила совсем свежая, еще не обустроился в своем новом жилище. И все же Артур подходит ближе и прикрывает глаза…

«Всю жизнь страдал от проблем с лишним весом. Говорил всем, что родился уже толстым, и нисколько не преувеличивал. Неизменно клал в сэндвич с мясом кислую капусту. От сентиментальной песни мог расплакаться навзрыд. В школе играл в футбол, был звездой, однако у девушек особого успеха не имел. Увлекался моделями поездов, построил целую миниатюрную железную дорогу у себя в подвале, а вот течь там так и не устранил».

Вроде бы все. Что ж, вполне достаточно. Ничего сверх и не… Хотя постойте-ка.

«Однажды на Рождество нарядился Санта-Клаусом, отступил назад, позируя для фото, и шуба загорелась»… Загорелась? От чего? …«от стоявшей на журнальном столике свечки. Поднялся страшный шум, однако Боб, не растерявшись, сбросил костюм и затоптал пламя. Потом поднял руку и совершенно спокойно сказал: «Все нормально, счастливого Рождества, садимся за стол», – и все рассмеялись».

Артур оглядывается – не видно ли Мэдди? Нет. Сколько она уже пропадает, неделю? Больше. После того единственного пропуска он приходил на кладбище каждый день и ни разу не встретил девушку. Вчера хотел найти ее в этом Фейсбуке, пошел в библиотеку. Бесполезно. «А в Твиттере вы не пробовали? – спросила помогавшая Артуру сотрудница. – Или в Инстаграме? В Снэпчате?» Он уставился на нее, потом поблагодарил и пошел домой прилечь. Раньше библиотеки были святилищами. Тихое место, где солнечные лучи освещают бесконечные ряды книг, в которых заключены манящие истории. Сейчас здесь слишком много всего, просто глаза разбегаются. Для Артура это чересчур. Он не умеет так разбрасываться.

Порыв ветра заставляет его поежиться. Простуда уже меньше донимает, но состояние пока еще так себе. Однако надо же навещать Нолу, и Артур все надеется увидеть Мэдди. Он так и таскает с собой подарок для нее. Обертка уже слегка обтрепалась, в уголке прорвалась дырочка. Надо бы упаковать заново, но пока руки не дошли.

Раскрыв свой стульчик у надгробия Нолы, Артур кладет подарок и достает из пакета для хлеба, в котором носит еду, сэндвич с болонской колбасой и горчицей – лучше этого сочетания и не придумаешь. К нему картошка фри и большой соленый огурец. Еще маленький пакетик яблочного сока и печенье на патоке от Люсиль – просто потрясающее, буквально в небо от вкуса возносишься. Комплимент ее безмерно обрадовал. Она последнее время и сама будто витает в облаках, ходит вся счастливая. Что-то у нее происходит, хотя она и не признается.

Откусив от сэндвича, Артур оглядывается по сторонам. Вокруг никого, насколько хватает глаз. Снова один, но все же чувство такое, будто ты среди друзей, в хорошей компании.

Он наклоняется и поглаживает надгробие Нолы.

– Мне не хватает тебя, милая. Все так же, как и в первый день, когда я потерял тебя. Но ты не расстраивайся, я держусь, ты же знаешь. Видишь, я подружился с Мэдди. У нее, правда, это кольцо в носу, но она славная девочка. И с Люсиль мы сблизились. По хозяйству тоже справляюсь. В общем, ничего живу. Даже насвистываю иногда, хотя я все же ужасно по тебе скучаю, Нола. Помнишь, мы все говорили, кто из нас уйдет первым, – я всегда хотел, чтобы это был я.

Он откусывает еще кусочек…

Поев, готовый возвращаться домой, Артур встает и в последний раз обводит кладбище глазами.

– Мэдди? – окликает он, глядя на деревья вдалеке, потом оборачивается в противоположную сторону. – Мэдди!

И тут же обрывает себя – не дело кричать на кладбище. Что ж, видимо, просто потеряла интерес к старику. Вполне объяснимо. Похоже, подарок не пригодится. Будем надеяться, что день рождения удался на славу – пусть даже прошел скромно.

– Да, Нола, – говорит вдруг Артур, – у меня для тебя кое-что есть.

Конечно, она знает, что на самом деле это предназначалось другой, – она теперь все знает. Однако ревновать не станет. У Нолы Коррин всегда было щедрое сердце…

Артур разворачивает фигурки и кладет у подножия могильной плиты. Они смотрятся там к месту, как ни странно.

– Помнишь? – спрашивает он.

Внутри вдруг разливается страшная тоска. Он складывает стул и медленно бредет к автобусной остановке. Ни Нолы, ни Мэдди… Ну хоть неблагодарный Гордон еще остался. И Люсиль. Надо будет снова пригласить ее поужинать вместе. В прошлый раз вышло неплохо. Они посмеялись разок-другой, да и в целом общение с ней его приободрило. Артур рассказал, что однажды никак не мог отыскать бумажник и в конце концов обнаружил его в холодильнике. «Подумаешь, со мной постоянно это происходит, – откликнулась она. – На прошлой неделе я нашла скалку в корзине с грязным бельем». Сразу стало как-то легче.

Всю дорогу до автобусной остановки никак не унимается кашель. Придется отправляться к этому вымогателю, доктору Гринбауму. Пусть выпишет антибиотики или что там еще. Иногда Артур забывает, что он все-таки уже стар. Иногда, наоборот, помнит об этом слишком хорошо.

Уже подходя к дому, он замечает поднимающуюся на веранду Люсиль и окликает ее. Она оборачивается и выжидающе смотрит. Артур направляется к ней. Что бы сказать? Однако дальше «Приветствую!» ничего на ум не приходит.

– Здравствуй, Артур!

В руках у нее ключи, она явно собиралась зайти к себе, но ему хочется с кем-то пообщаться.

– Как у тебя дела?

Люсиль смотрит исподлобья, будто решая что-то, потом отвечает:

– Садись, посиди со мной. Я тебе расскажу.

Артур поднимается на веранду и занимает место, которое уже привык считать своим. Люсиль устраивается рядом. На губах у нее улыбка.

– Ты как-то по-другому выглядишь, – замечает он.

– Ну, я перестала носить парик. Ты знал про него?

Артур не знает, как лучше ответить, и неопределенно мычит.

– Я раньше всегда его надевала, но один человек отговорил меня от этого. «Тебе не нужен парик. В том, что у кого-то редеют волосы, нет ничего плохого». И знаешь что – он прав. Так что я вернулась к своему естественному облику. А еще немного сбросила вес.

– И как себя чувствуешь?

– Чудесно! Я как раз хотела похудеть.

– А… – Почувствовав, что этого недостаточно, он добавляет: – Что ж, отлично выглядишь.

– Спасибо. Ты ходил навестить Нолу?

– Да.

Люсиль вздыхает:

– Видимо, тебе так легче.

– Именно.

Артур переводит взгляд на растущую перед крыльцом карликовую корейскую сирень. Этот аромат! Каждую весну Нола наполняла дом целыми охапками с их куста на заднем дворе. Ее любимые цветы. Даже в ванной и прачечной стояло по букету. Жена украшала ими волосы, прикрепляла веточку к одежде…

– Я очень любил Нолу.

– Я знаю, Артур.

– Ты с ней по-настоящему близко никогда не общалась…

– Ну, вы двое всегда держались только друг друга.

– Да, верно. Мне жаль.

– Не о чем жалеть. Я вас понимаю – теперь, когда восстановила отношения со своим бывшим из старшей школы.

– Серьезно?! – говорит Артур и, чихнув, извиняется: – Это я от неожиданности.

– Да, его зовут Фрэнк Пирсон, и прекраснее нет никого на всем белом свете. Когда-то он был самым потрясающим парнем и стал лучшим в мире мужчиной.

– Он живет здесь?

– Нет, в Сан-Диего. Написал мне письмо, потом приехал сюда, и… Ох, Артур, скажу тебе только одно – я влюблена. С ума сойти, правда? Может быть, это глупо, но все так и есть. Мы оба любим друг друга.

– Я не думаю, что это глупо. Любовь вообще не бывает глупой.

– Да, но мы с тобой все же старики… Посмотри на нас – на чем мы сидим.

Люсиль принимается раскачиваться в своем кресле-качалке. Артур следует ее примеру.

– Мы, может быть, и устарели, но любовь – нет. Она нужна всем и всегда – особенно тем, кто утверждает обратное. Это как масло в картере, без нее мы просто не можем.

Повисает молчание, потом Люсиль спрашивает:

– А что такое «картер»?

Артур на минуту задумывается, потом отвечает:

– Честно говоря, не знаю. Понятия не имею. Будь я помоложе, сейчас бы придумал что-нибудь. А так я просто откровенно скажу – не знаю. Или забыл. В любом случае, это не важно.

– Да, теперь можно уже не притворяться, – соглашается Люсиль.

Артур кивает:

– У нас осталось слишком мало времени, чтобы тратить его на это.

– Именно. Дорога каждая минута. Поэтому я и предложила Фрэнку переехать ко мне.

Артур поворачивается к двери.

– Он сейчас здесь?

– Нет. Поехал к дочери сообщить новости. Меня с собой не взял – кажется, это будет непросто. Она у него та еще заноза, по его словам.

– Он правда так отзывается о дочери?

Люсиль пожимает плечами.

– Ну, не совсем в таких выражениях, но смысл примерно такой. Попозже я за ним заеду. Кстати, не хочешь познакомиться? Мы могли бы поужинать вместе сегодня вечером.

– С удовольствием, – благодарит Артур. – Спасибо.

– Тогда в шесть.

Потом Люсиль демонстрирует ему левую руку. Сперва он решает – показывает, как та трясется, – и хочет уже утешить, что у него самого такое бывает. Однако потом он понимает: дело в другом – на мизинце поблескивает крохотным бриллиантом колечко.

– Так вы помолвлены?

Люсиль кивает.

– Что ж, поздравляю!

Наверное, она самая пожилая невеста в мире. Хотя нет, он читал о парах, нашедших друг друга в домах престарелых – в таком возрасте, что оба похожи на высохшие яблочки. Однако при этом выглядят совершенно счастливыми. Нет, любовь никогда не бывает глупой. Или лишней.

– Чудесное кольцо, – говорит Артур. Это его Нола научила – обручальное кольцо обязательно надо похвалить. Потому что оно и вправду всегда прекрасно.

– Спасибо. Знаешь, Фрэнк купил его еще в последний школьный год. Потратил все, что заработал летом. Хотел сделать мне предложение на выпускном. Но потом… В общем, он женился на другой. Ему пришлось. И представь только – он хранил кольцо все эти годы! А вчера вечером вручил мне. – Она с застенчивой нежностью смотрит на ладонь. – Конечно, его нужно подогнать по размеру, пальцы у меня теперь куда толще, чем тогда. Но я все равно буду его носить!

– Еще бы!

Люсиль поднимается.

– Ну, мне надо идти. Хочу приготовить особенный десерт, а там нужно время на замораживание. – Она отпирает дверь и напоминает обернувшись: – Жду тебя к ужину.

– Мне… одеться как-то? – неуверенно спрашивает Артур.

– Да уж, голым не приходи! – смеется Люсиль.

– Я имел в виду…

– Я поняла. Главное, чтобы тебе было удобно. Увидимся в шесть.

Он направляется домой. Еле-еле переставляя ноги, поднимается по ступенькам. Надо немного поспать, потом, может быть, заняться розами… Взяв почту, он видит сложенный листок бумаги. От Мэдди? Открыв, читает:

Я отец Мэделин Харрис. Ваш адрес был в ее в записной книжке. Пожалуйста, позвоните мне 555–3376. Это срочно.

Стивен Харрис

Прибавив шагу, Артур спешит к телефону.

Поставив пудинг из белого шоколада с черничным кремом в холодильник, Люсиль сбрасывает туфли, снимает очки и ложится на диван передохнуть. Десерт выглядит просто потрясающе, она едва может дождаться, когда поставит его на стол. На ужин будет обычная свиная отбивная с картофельным пюре и горошком, такое кто угодно может приготовить – хотя есть свой секрет, чтобы снаружи она получилась с хрустящей корочкой, а внутри невероятно нежной. Однако пудинг – это что-то! Подача в бокалах всем нравится. Всегда празднично смотрится и производит впечатление. «Ого!» – восхитятся Фрэнк с Артуром, а Люсиль только небрежно отмахнется: мол, да ладно вам, ничего особенного. Хотя на самом деле это далеко не так. Нет и нет. Десерт очень прихотливый, его нужно растирать и растирать до нужной консистенции, потом пропускать через сито, чтобы ни в пудинге, ни в креме не осталось ни малейших комочков. Однако оно того стоит. И выглядит чудесно, и на вкус просто фантастика. Люсиль специально сделала шесть порций – все наверняка захотят добавки.

Она уже слегка дремлет, когда раздается телефонный звонок. Сперва она не хочет вставать, однако теперь, когда у нее есть Фрэнк, не брать трубку просто нельзя.

И это действительно оказывается он – сообщает, что едет в больницу Святого Винсента. Что-то грудь прихватило. Скорее всего, ничего особенного, просто может немного опоздать на ужин. Волноваться не о чем.

– Я сейчас же приеду, – говорит Люсиль, начиная плакать, но тут же одергивая себя.

– Не стоит. Такое и раньше случалось. Наверное, просто у таблеток срок годности закончился. Меня немного подлечат, и буду как новенький. В общем, перезвоню, когда буду выезжать к тебе.

– Я сейчас буду, – настаивает она, но звонок уже оборвался.

Действуя совершенно спокойно, она надевает очки и туфли. Берет сумочку, потом кладет обратно и идет в ванную почистить зубы и нанести губную помаду. Выйдя, прихватывает с собой журнал Ассоциации пенсионеров, чтобы было что почитать вместе в приемном покое. Или в палате. Надо будет потом позвонить из больницы Артуру, сказать, что ужин отменяется. А может быть, и нет – вдруг Фрэнка правда быстренько подлечат и отпустят. Ну, наверное, добавка к десерту для него будет лишней. Не стоит ее предлагать.

В отделение экстренной помощи Люсиль попадает через сорок пять минут. В регистратуре ей отвечают, что Фрэнк уже в палате. Слава богу! Здесь так много людей! Про некоторых и не скажешь, что больные, – сидят в своих телефонах, спят, укрывшись курткой, или разговаривают во весь голос с сопровождающими, а смеются и того громче.

– Можно к нему пройти? – спрашивает Люсиль.

– Только родственникам.

– Я его невеста.

Женщина за стойкой снисходительно улыбается, однако, когда Люсиль показывает кольцо, все же говорит:

– Палата номер четыре. По коридору, справа.

Уже почти добравшись до места, она слышит: «Код синий! Код синий! Код синий!» Нет, это не может быть Фрэнк! Только не он! Однако тут над четвертой палатой начинает мигать красная лампочка. Мимо проносятся люди, у одного из них большая тележка с оборудованием. Дверь захлопывается у Люсиль прямо перед носом. Она стучит, осознавая нелепость своих действий. Никто не отвечает. Чей-то голос внутри – кажется, женский, – выкрикивает распоряжения. Она стучит снова и заглядывает в щелку.

– Фрэнк? Фрэнк?

Кто-то, подойдя сзади, мягко тянет ее за руку. Это та женщина из-за стойки регистратуры, разрешившая пройти в палату.

– Но я его невеста… – протестует Люсиль.

– Да, я знаю, но к нему сейчас нельзя. Дайте врачам его стабилизировать.

– Я не буду мешать.

– Вам туда нельзя! Пожалуйста, вернитесь в приемный покой!

Она возвращается и садится. Пальцы ходят ходуном, будто она вяжет. Этого просто не может быть! Нет!

– Хотите жвачку? – предлагает соседка.

Люсиль берет пластинку, поблагодарив. Сует в рот. Начинает жевать…

В приемном покое появляется женщина средних лет. С паническим выражением на лице она подлетает к стойке регистратуры.

– Фрэнк Пирсон?!

Следует несколько реплик вполголоса, потом ее просят подождать, сказав, что вызовут. Женщина садится у торгового автомата, поставив сумочку на колени и глядя в пространство. Потом начинает плакать…

– Вы дочь Фрэнка Пирсона? – подойдя, спрашивает Люсиль. – Сэнди?

– Да. А вы кто?

– Я Люсиль Хауард.

Никакой реакции.

– Подруга Фрэнка. Мы с ним встречались в последнее время. Мы давно знакомы, еще со школы.

Как будто первый раз слышит. Люсиль показывает руку.

– Я его невеста. Мы как раз только решили…

Сэнди меняется в лице.

– Нет у него никакой невесты!

– Но… как же нет, когда есть!

Та вскакивает и проносится мимо обратно к регистратуре, снова спрашивая, что с ее отцом. Опять разговор вполголоса, после чего Сэнди возвращается на место, но Люсиль уже не решается к ней обращаться. Обе неподвижно сидят и ждут. Спустя долгое время из палаты Фрэнка выходит врач, совещается с женщиной у стойки, потом произносит преувеличенно приятным голосом, будто вызывает клиентку на массаж:

– Миссис Кей?

– Я здесь! – торопливо бросается на зов Сэнди.

Люсиль тоже встает.

– Извините… Я его невеста… – И повторяет, уже громче: – Я его невеста!

Она спешит следом по коридору, но Сэнди и врач уже далеко. Потом они и вовсе исчезают за углом. Вернувшись к четвертой палате, Люсиль распахивает дверь. Внутри пусто, только на полу валяются упаковки от бинтов и шприцев, да жутковато выделяется круглое пятнышко крови. Даже кровати здесь уже нет. Куда они дели Фрэнка? Отвезли в реанимацию? Где он?!

Заметив возвращающуюся по коридору Сэнди, Люсиль бросается к ней:

– Как он? Куда его отправили?

Та, не отвечая, с плачем выходит наружу. Люсиль в отчаянии вновь кидается к регистратуре:

– Где Фрэнк Пирсон?

Женщина за стойкой только печально качает головой. Люсиль роняет сумочку и истошно кричит.

– Спасибо, что пришли, – произносит Стивен Харрис. Оба сидят в дальнем углу почти пустой закусочной неподалеку от дома Артура.

– Не за что, – откликается тот. – Чем я могу помочь?

По телефону Стивен сказал ему, что Мэдди сбежала. Теперь добавляет подробностей:

– Она каждый день звонит, но возвращаться отказывается.

– Но… она ведь здесь? – спрашивает Артур. – В городе, я имею в виду?

– Мне известно только, что она продолжает ходить в школу. До конца занятий осталось всего ничего – потом, сказала, уедет.

– Куда?

– Не знаю.

– Я что-то не понимаю… Почему вам просто не встретить дочь в школе?

Стивен опускает глаза на свою чашку.

– Я наговорил ей того, чего не следовало. И мне кажется…

На лице у него отчаяние и та отстраненность, с помощью которой так много мужчин пытаются сдержать слезы. Просто больно смотреть. Он поднимает взгляд – теперь в нем ни намека на чувства, будто у манекена в магазине.

– Я был ей не лучшим отцом. И ничего уже не исправить. Ей будет лучше без меня.

– Уверен, что это не так, – возражает Артур. – Готов поспорить, если бы вы только…

– Я просто хотел найти кого-нибудь еще, кто знал бы ее, – перебивает Стивен. – Она никогда не приводила домой друзей. Когда я нашел ваш адрес в записной книжке, то решил, что это может быть один из тех, с кем она… в общем, один из ее парней. Но, очевидно, я ошибся. – Он усмехается. – Или… Ведь нет?

– Нет, – отвечает Артур. – Мы просто друзья. Я встретил ее на кладбище.

– На кладбище?!

Подошедшая сонная блондинка-официантка, не спрашивая, подливает им кофе.

– Что-нибудь еще? – спрашивает она.

Оба в унисон говорят «нет», тогда она кладет на стол счет – суммой вниз, будто это большой секрет.

– Как Мэдди оказалась на кладбище? Вы знаете?

– Оно рядом с ее школой. Мэдди ходит туда на большой перемене. Точнее, ходила – я уже давно ее не встречаю.

Стивен качает головой.

– Она всегда была странной, даже в детстве. Такой… мрачной. Но кладбище!

Артур ощущает некоторую обиду – и за Мэдди, и за себя.

– На самом деле там довольно неплохо. Умиротворяюще. Я каждый день езжу туда навещать жену. Ну, то есть ее могилу.

– Вы серьезно?

– Да. Пропустил только один день за прошедшие семь месяцев.

Стивен откидывается на сиденье, сложив руки на груди.

– А мою жену кремировали.

– Вашу?..

– Она умерла, когда Мэдди было две недели.

– Ох… Господи боже… Соболезную. Да уж… Нелегко вам пришлось.

– Это всегда со мной. Никогда не отпускает.

Артур подается к нему.

– Боль от утраты?

– Да. Но не будем об этом. И о жене тоже. Я никогда о ней не говорю.

– Но с дочерью…

– Никогда.

Артур медленно кивает.

– Полагаю, каждый справляется со смертью близких по-своему. Сам я только и говорю о Ноле. Наверное, так мне кажется, будто она до сих пор жива.

– Я такого не чувствую…

Стивен берет в руки счет и останавливает Артура, полезшего было в карман за бумажником:

– Не стоит. – На стол ложится пятидолларовая купюра. – Я хотел бы попросить вас, если увидите ее…

Артур ждет продолжения. Может быть, нужно будет записать, чтобы не забыть?

– Если увидите, скажите ей… В общем, скажите, что я готов помочь, если ей понадобятся деньги. У нее есть немного наличных и кредитка, но там лимит в пятьсот долларов. Просто когда я пытаюсь об этом заговорить, Мэдди меня тут же обрывает. Или отключается.

– А перезвонить вы не можете?

– Она не берет, если видит, что это я. Только если сама позвонит. Правила всегда устанавливала она. Как захочет, так и будет.

«Она ведь еще ребенок», – хочет сказать Артур, но говорит лишь:

– Хорошо, я передам.

Странно, что Стивен не просит убедить Мэдди вернуться домой. Видно же, что ему больно и страшно, и он не знает, что делать. И пусть он этого не говорит, но, конечно же, хочет, чтобы она вернулась. Артур так ей и скажет, если они встретятся. Правда, скорее всего, она и так все знает. Она такое чувствует. Ну разумеется, ее отец хочет этого! Или… нет?

Где же может быть Мэдди? В каком-нибудь дешевом мотеле, делает уроки за маленьким столиком в номере. Ждет момента, чтобы уехать. Куда-нибудь подальше отсюда. В Сиэтл, например, туда отправляется много молодежи. Или в Сан-Франциско. Хоть бы все у нее сложилось хорошо, и она не окажется в итоге на улице, не будет сидеть на потрепанном одеяле с просьбой о помощи на картонке. Артур всегда думал: как можно дойти до такой жизни? Вот, по крайней мере, один путь.

В шесть часов он берет букетик полевых цветов в банке и отправляется к Люсиль. Стучит, но никто не отвечает. За стеклом двери не видно ни света, ни движения, в доме стоит тишина.

Артур стучит еще раз. Ну, наверное, вспомнила в последний момент про что-то и пошла в магазин. В те редкие случаи, когда они с Нолой принимали гостей, обязательно так и случалось. Жена с истеричными нотками в голосе спохватывалась, что забыла свечи или взбитые сливки – надо скорее, немедленно бежать за ними, без них никак! И поторопись, пока все не собрались!

Лучше, наверное, вернуться домой и дождаться возвращения Люсиль там. Надо будет покидать Гордону мячик из фольги, а то в последнее время совсем кота забросил. До такой степени, что тот вдруг сам стал ластиться – тереться о ногу и прочее. Это недостойно его – так унижаться. Скорее бы он вернулся к своему нормальному состоянию совершеннейшего равнодушия.

Не проходит и десяти минут, как на подъездную дорожку Люсиль вылетает ее автомобиль. Резко останавливается, даже не доехав до гаража и забравшись правым передним колесом на газон. Выпила, что ли?

Дверца открывается, но Люсиль остается сидеть, выставив ноги. Артур подходит и окликает ее:

– Эй! Все в порядке? Помощь не нужна?

Та только смотрит пустым взглядом и молчит. Правда, что ли, пьяна? Артур медленно идет к ней.

– Люсиль?

Он протягивает руку, и та с его помощью встает.

– Спасибо, Артур. – Потом вспоминает: – Ах да, ты же ждешь ужин…

– Если ты передумала, то ничего страшного.

– Да, я передумала.

– Ну и ладно. Но ты… Люсиль, с тобой все в порядке?

– Ну, мне дали какое-то успокоительное… Наверное, я еще не совсем пришла в себя.

– Кто дал?

– Там, в больнице. Какие-то таблетки… Врач сказал, мне нельзя за руль, но должна же я была вернуться домой. Куда мне еще ехать?

Артур кивает – да, конечно.

– А где Фрэнк?

Она начинает ломать руки.

– В общем, понимаешь, в этом все дело… Фрэнк умер. У него был инфаркт. А сам сказал мне, что ничего страшного! Что мы скоро увидимся!

О господи! Боже, боже…

Люсиль медленно оседает на землю. Артур пытается поднять соседку, но она отстраняет его.

– Нет, я пока не могу войти в дом. Побуду здесь. Не знаю, что и делать, куда идти. Там, внутри… там стол уже накрыт! Как я туда пойду?!

Она начинает плакать, у нее вырывается какой-то вой – буквально «У-у-у!». Артур думал, такое только в книгах бывает. Что же делать?

– Может быть, побудешь у меня, Люсиль?

– Нет, нет! Я посижу тут, соберусь с мыслями. Все нормально. Ты иди, Артур, иди.

Тогда он заходит домой, берет цветы в банке, подкопченные сосиски и одеяло. Вернувшись на улицу, расстилает его прямо на подъездной дорожке Люсиль, ставит букетик и раскладывает еду. Потом с предельной осторожностью садится сам – сначала встает на одно колено, потом на другое и наконец мягко опускается на пятую точку.

– Вот так. Теперь все будут думать, что у нас просто такой странный пикник. Не нужно, чтобы соседи всполошились и прибежали с вопросами.

– Да, верно.

– Если кто-то все-таки заглянет, я просто помашу рукой и скажу: «Добрый вечер, не беспокойтесь, мы просто решили перекусить на воздухе». Я останусь с тобой, пока ты не решишь, что делать дальше.

– Я хочу быть с Фрэнком, больше ничего!..

Люсиль снова начинает всхлипывать, на этот раз совсем тихо. Артур поглаживает ее по плечу.

– Я рядом. Можешь поплакать, если хочешь.

Она оглядывается на машину.

– А ты не мог бы закрыть дверцу?

– Конечно.

Он кое-как встает. Потом, вернувшись, снова опускается рядом. Это дается ему еще тяжелее, чем раньше, и боль тоже сильнее, чем в первый раз. Давно он не сидел вот так, на земле, уже забыл, как все выглядит внизу с близкого расстояния – поблескивающие чешуйки слюды на дорожке, снующие в траве муравьи…

Молчать нельзя. Артур начинает говорить обо всем подряд. Что они могут просидеть здесь всю ночь, если понадобится. Что Люсиль – добрая и щедрая женщина, оптимистка, и он рад, что знаком с ней. Рассказывает, что, когда Нолы не стало, он думал, что и сам умрет от горя. Он читал, что сильный стресс разрушает клетки, и был уверен – эта невыносимая, гложущая боль просто съест изнутри. Однако этого не случилось. Понадобилось много времени, чтобы изменить свой взгляд на мир и научиться, ни на минуту не забывая о жене, заново любить и чтить жизнь. И с Люсиль тоже так будет.

– Но ко мне любовь пришла так ненадолго! Какая несправедливость! Вся моя жизнь – коту под хвост! Ведь правда, Артур, иначе и не скажешь. Я встретила любимого человека меньше месяца назад, и вот его уже нет. Это был мой последний шанс!

Тут Артур, кажется, совершает промах. Он говорит, что она еще может встретить кого-нибудь. И Люсиль снова начинает выть.

– Кого?! К старикам никто и не приходит, кроме тех, кого они знали в молодости!

Да, наверное, она права. Артур умолкает, просто сидит и смотрит на ее полное муки лицо. Вдруг она перестает плакать.

– Что ж… – говорит она. – Ты хочешь есть, Артур?

– Ну, в общем, да. Прости.

– Не за что извиняться. Я тоже проголодалась. У меня есть пудинг – будешь?

– Да, с удовольствием.

– Отлично.

Она встает на колени, потом каким-то чудом легко поднимается во весь рост и помогает Артуру.

– Хорошо, что ты мало весишь, – замечает она. – Идем.

– Не хочешь сперва загнать машину в гараж? – спрашивает он.

Она оглядывается.

– Мм… Нет.

– Может быть, я?..

– Нет, не хочу ее трогать до утра. Пусть остается на месте. Не спрашивай почему.

– Понимаю.

Ему действительно не надо объяснять. Это своеобразная дань памяти.

Прихватив букетик, он входит вслед за Люсиль в комнату с роскошно накрытым столом. Хрусталь, фарфор, серебро… Кремового цвета салфетки, свернутые как положено. Артур ставит в середину цветы в банке и садится. «Тик… так, – доносится из больших напольных часов. – Тик… так». Он откашливается, чтобы разрядить тишину.

Люсиль выходит из кухни, держа в руках поднос с шестью бокалами. Белое содержимое полито сверху чем-то темно-красным, благородного винного оттенка.

– Пудинг из белого шоколада с черничным кремом, – провозглашает она, будто объявляя президента Соединенных Штатов.

Она ставит перед Артуром одну порцию, затем вторую и третью. Тот не произносит ни звука, готовый съесть все до капли. Другие три бокала Люсиль оставляет себе. Она садится, и оба берутся за ложки. Жизнь продолжается.

Жарким днем в начале июля

Elizabeth Berg

The Story of Arthur Truluv

* * *

Посвящаю моим дочерям Джули Кринцман и Дженнифер Берте

Мы все знаем: существует что-то вечное. И это не дома, не названия, и не земля, и даже не звезды… Каждый в глубине души чувствует, что есть что-то вечное, и это вечное как-то связано с человеком.
Торнтон Уайлдер «Наш городок»[1]

Долг честно отправляй – в том наша честь прямая.
Александр Поуп «Опыт о человеке»[2]

– Кар! – отзывается он, радуясь и такой беседе, но ворона улетает.

– По-моему, ты просто чокнутая, – ответил он.

– Да, наверное. Можно я возьму одну штучку?

– Купи себе порцию, если хочешь, – откликнулся он, кинув на стол пару долларовых купюр.

– Ешь уже, – буркнул отец.

Снова взглянув на часы, Мэдди поднимается и идет на поиски другого местечка, где можно скоротать время.

– Ее здесь больше нет, – напоминает старик коту и приглашающе похлопывает по колену.

– Где это она была? – спросила Мэдди отца.

– Со мной.

– А куда вы ездили?

– На пикник.

Гордон запрыгивает на стол и пристально смотрит на Артура.

– Угощайся, – говорит тот, пододвигая коту свою тарелку.

Когда Артур идет к выходу, за ним по пятам следует вновь появившийся Гордон.

Говорят, котам все равно, дома хозяин или нет, но это неправда.

– Артур! Заходи, посидим поболтаем!

– Садись, – указывает хозяйка на плетеное кресло, которое он всегда занимает, приходя к ней в гости.

– Да, спасибо, – кивает он.

– …Я только что узнала, – продолжает она, – оказывается, моя внучатая племянница беременна!

– Правда?

– Да, и представь – ей ведь уже сорок!

Артур даже не знает, что на это сказать. «Поздравляю»? «Ого»?

– Нынешняя молодежь… – качает головой Люсиль. – Они просто… Словом, я их совершенно не понимаю.

– Я кое-что забыл, – выдавливает Артур.

– Что?! – требовательно спрашивает она.

– Ну… долго рассказывать.

– В другой раз.

Он приоткрывает заднюю дверь, и Гордон немедленно выскальзывает наружу.

– Эй! – окликает Артур. – Ну-ка вернись!

– Гордон! – зовет он снова.

– Иди ко мне, – говорит Артур, похлопывая по ноге.

Никакой реакции.

– Давай же! Кис-кис-кис, – закатив глаза и понизив голос почти до шепота, упрашивает он.

«Ты только посмотри на него!» – ворковала она всю дорогу домой.

– Ты где был?

Тот придвигается, сворачивается клубком и начинает урчать.

– Что, еще и погладить тебя? После всего, что я натерпелся по твоей милости?

– Привет. – Получается как-то пискляво, по-девчоночьи, и она тут же старается взять на тон ниже: – Что делаешь?

– Сплю, что же еще!

– Ну прости, что разбудила. Просто ты говорил, что позвонишь сегодня…

– Правда? Извини. Но мы ведь только виделись… И… я был занят.

– Даже не знаю, Мэдди… – Голос у Андерсона как будто чужой, и это ее пугает.

– Я тут кое-чему новенькому научилась…

– Неужели? – со смехом переспрашивает он. – Чему же?

– Сюрприз.

Он молчит, и Мэдди поспешно добавляет:

– Жди меня на углу. Поедем куда-нибудь, и я тебе покажу – прямо в машине.

Тот вздыхает.

– Мне утром на работу. Давай, только побыстрому, ладно? И после сразу разбежимся.

– Идет. Я буду через пятнадцать минут. Подъезжай.

– В смысле? – не понимает она.

– Что там за сюрприз?

– А… Ну, в общем… Хочешь, чтобы я тебе показала?

– Ага.

Даже раздеваться не нужно. Нет времени.

– Ну и как? – спрашивает она после.

– Да, просто супер. Спасибо.

«Спасибо»? И это все?

– Пожалуйста. – Она возвращается на свое сиденье.

Он наконец смотрит прямо на нее.

– Я должен тебе сказать. Думаю, нам не стоит больше встречаться.

Она замирает, онемев. Дыхание перехватывает.

– Ладно? В смысле, я очень занят на работе, и… в общем, у меня еще другие дела есть…

– Какие? А если я бы помогла? Я могу!

– Она тоже работает в магазине, мы с ней постоянно пересекаемся…

«Мы». Слово обжигает, как огнем. Мэдди сжимает губы. Только бы не разреветься. Ни в коем случае.

– Хватит, – говорит Мэдди. – Не хочу больше ничего слышать.

– Ой, да ладно тебе. Иди сюда, – мягко говорит он.

Против своей воли она действительно подается к нему, притянутая, будто магнитом. Да и куда ей деваться?

– Держи! – Андерсон протягивает ей коробочку.

Мэдди без слов запускает руку в вырез футболки и достает ту, что уже висит на шее.

– Ох, вот черт…

Открыв дверцу, она пытается выйти, но Андерсон хватает ее за руку.

– Куда ты?

Та только прибавляет скорости.

– Мэдди! Здесь опасно одной!

Дверца захлопывается, и машина едет следом. Девушка бежит в лес.

– Мэдди! – слышится в последний раз. Потом звук двигателя удаляется.

Она выходит на дорогу – никого. С минуту ждет, не вернется ли. Нет.

– Мама? – шепчет вдруг Мэдди.

Когда она была маленькой, то всегда смотрела по телевизору «Соседство мистера Роджерса»[4]. Отец усаживал ее на диван, давал печенье в виде зверюшек и сок, а сам исчезал в спальне или в подвале, где мог побыть один. Мэдди помнила и маленький паровозик, и кукол, и постоянных гостей… Уютный голос ведущего – как бы она хотела, чтобы отец был таким же. Однажды мистер Роджерс посмотрел как будто прямо на нее. «Ищи того, кто поможет, – сказал он. – И надежда никогда не оставит тебя». Она сперва вздрогнула, потом замерла, не шевелясь, не дыша. Она бы не удивилась, если бы он протянул ей тогда руку из телевизора. Тот день навсегда запечатлелся в ее памяти, как если бы кто-то бросил спасательный трос прямо с экрана.

Сглотнув, девушка поднимает руку.

– Пока.

И уходит по дороге.

– Где ты была?

Внутри только пустота. Страха нет.

– Бегала на свидание с парнем.

– Иди сюда, – говорит он, похлопав по кровати. Мэдди подходит и садится, глядя прямо перед собой.

«Не уважают, это точно…»

– Договорились, – отвечает Мэдди и убирает руку.

– Может быть, хочешь о чем-нибудь поговорить?

Та качает головой.

– Я завтра собирался в магазин за продуктами. Тебе что-то нужно?

– Нет.

– Точно?

– Я же сказала – нет!

Поколебавшись, отец снова повторяет:

– Доброй ночи.

Какие прекрасные слова. Доброй. Ночи.

Утром Мэдди сядет в школьный автобус, но в школу не поедет, а отправится на кладбище. К тем, кто ей ближе.

– Люсиль?

Наконец-то! Та спешит навстречу, с легким румянцем на щеках. Это хорошо…

Хотя нет, не очень.

– Ты что себе позволяешь?! Почему открываешь дверь без спросу?!

– Я… Ты не отвечала, и я испугался, что ты могла упасть или еще что-нибудь…

– Упасть!

– Ну да, Люсиль, я опасался, что ты упала.

– Я в жизни никогда не падала, с самого детства!

– Что ж, рад это слышать.

Следует пауза, потом женщина говорит:

– Мне нужно идти, у меня дела.

– Ладно. Тогда увидимся, наверное…

И все же, спустившись с веранды, он оглядывается – не шевельнется ли занавеска в окне.

Ну что ж… Артур доходит до ряда надгробий.

Когда она оказывается рядом, Артур встает.

– Привет.

– Вы сюда постоянно приходите, – говорит она.

– Ты тоже почти так же часто.

Та только пожимает плечами. Указывает подбородком на могилу:

– Ваша жена?

Артур кивает.

– Да, Нола. Она умерла полгода назад. Нола Коррин, Королева Красоты.

Оба молча смотрят на надгробие, потом он добавляет:

– Она правда была королевой красоты?

– Для меня – да.

– Вы ведь говорите с ней? – спрашивает девушка с детским любопытством, без осуждения.

– Да, говорю.

– А о чем?

Артур слегка выпрямляется, молча улыбнувшись.

– Да, я понимаю, это личное… – Девушка смущается и будто немного уходит в себя. Очевидно, она очень ранима.

Та качает головой.

– Нет, я ничего не слышала. Видела, что вы двигаете губами, но слов не могла разобрать.

Та кивает.

– Я Артур Мозес, кстати.

– Мэдди Харрис, – представляется девушка.

– Кажется, это надолго! Я, наверное, пойду!

Мэдди кивает.

Артур поспешно шагает прочь. Льет уже как из ведра, капли барабанят по надгробиям, отскакивая от них.

– Если едешь, то надо поторопиться, – предупреждает Артур.

– Что, прости?

– Я говорю: «Супер, всегда любила автобусы».

– Идет, – говорит Мэдди.

– Ой, подождите, у меня же с собой ни цента! – вспоминает Мэдди. – Вы мне не одолжите?

– Я за тебя заплачу, – успокаивает ее Артур. – У меня проездной.

Однако когда они садятся в автобус, водитель отказывается списать две поездки с карты.

– Вы что, шутите?! – возмущается Артур.

– Это против правил.

Сразу видно мелочного придиру. Глаза подозрительные, во взгляде ни сострадания, ни чувства юмора.

– Ладно, заплачу наличными. – Хорошо, что у Артура всегда при себе есть мелочь. Он запускает руку в карман.

– Спасибо, – благодарит Мэдди, наклонив голову.

Они садятся прямо за водителем – тот, сразу тронувшись, не дает им времени найти себе другие места.

– Далеко нам ехать? – спрашивает девушка.

– Семнадцать кварталов. Через десять минут будем дома. Ты любишь суп?

– Смотря какой…

– С бобами и беконом.

Она морщит нос.

– А томатный?

– Да! Спасибо.

Мэдди поворачивается к окну. Артур тайком бросает взгляд на ее отражение. Какое грустное у нее лицо…

– У вас есть кот? – спрашивает Мэдди.

Артур кивает:

– Да, Гордон. Просто с ума сходит, если меня нет. Но, конечно, стоит мне войти – только его и видели.

Он вставляет ключ в замочную скважину и отпирает дверь. Гордон, увидев незнакомого человека, замирает.

– Это Мэдди, – представляет Артур и кивает ей: – Проходи.

Она стряхивает с плеч куртку, и Артур, подойдя сзади, протягивает руки.

– Что вы делаете? – разворачивается Мэдди.

– Хотел помочь…

– Я и сама справлюсь.

– Здесь пахнет луком, – замечает девушка.

– Ну…

– Я люблю лук.

– Кажется, у тебя появился друг, – замечает Артур.

– Ну, хоть один…

– Два, – поправляет он.

Девушка бросает на него короткий взгляд, потом вдруг оседает на пол и закрывает лицо ладонями.

– Ох… Мэдди? Что с тобой?

Артур сел бы рядом, но потом он просто не встанет.

– Мэдди?

Она опускает руки и смотрит прямо на него.

– Меня вчера бросили.

Артур кивает.

– Хм… Меня тоже.

Мэдди недоверчиво хмурится.

– Правда?

Мэдди поднимается с пола и проводит рукой под носом. Артур вздрагивает, когда она задевает кольцо.

– Ну, не все, но могу рассказать.

– Вот и хорошо.

Артур выдвигает для Мэдди стул.

– Сейчас все будет готово.

– Здесь что, ящик в столе? – удивляется Мэдди.

– А что такое «зеленые марки»?

– И вашим тоже?

– У меня… У нас с Нолой не могло быть детей.

– Оно и к лучшему, – негромко произносит Мэдди.

– Что?

– Я говорю: «Оно и к лучшему»!

Артур недоуменно смотрит на нее, высунув голову из холодильника.

– И почему же это, позволь узнать?

Девушка пожимает плечами.

– Ты не любишь детей?

– Я-то люблю. А вот многие – нет. И понятия не имеют, что с ними делать. Дети им только мешают.

– Я бы хотел, чтобы у меня были дети. По многим причинам. И особенно сейчас.

Повисает пауза, потом Мэдди спрашивает:

– А сколько вам лет?

Артур отвечает: восемьдесят пять, и интересуется ее возрастом.

– Восемнадцать. Почти.

Звучит как поэзия.

– Ты выглядишь младше.

– Знаю. Это у меня с рождения.

– А у вас есть хлеб? – спрашивает Мэдди.

– Конечно. Половина батона.

– А сыр?

– Да. Плавленый, в ломтиках.

– Хотите, сделаю сырные гренки к супу?

Артур озадачен.

– А как ты собираешься их делать?

– Звучит неплохо. Сковорода вон там. – Он указывает ногой на нижний ящик.

Мэдди достает небольшую чугунную сковородку.

– У вас есть сливочное масло?

– Есть. Только моему доктору не говори.

Фрэнк Пирсон…

Фрэнк Пирсон!

Идет дальше, и еще через несколько шагов чувствует, будто его тянут за рукав.

Несколько дней назад Артур обрезал иргу и увидел, как соседка вышла на крыльцо за почтой.

– Привет! – окликнул он.

Люсиль без особого энтузиазма подняла руку, будто говоря: «Ну допустим, и дальше что?»

– Что ты сказал? – переспросила та, как ему показалось, немного раздраженно.

Он повторил вопрос.

– Почему ты спрашиваешь?

Артур, подбоченившись, слегка наклонил голову.

– Тебя это удивляет?

– Да, с чего вдруг, если ты бежишь от меня, как от огня?

– Люсиль, я прошу прощения за тот случай.

– Что?

Вздохнув, он подошел ближе к ограждению соседской веранды.

– Я говорю, что прошу прощения за тот вечер. У меня… случилось легкое недомогание.

– Тогда зачем же ты приходил?

Он на секунду отвел глаза.

– Внезапно прихватило, понимаешь? Вот прямо вдруг. Пришлось поскорее идти домой.

Люсиль просветлела.

– Ох… Так и надо было сразу сказать.

– Ну вот я сейчас объясняю. И еще приглашаю тебя поужинать вместе.

– Где?

– Как насчет «Олив-гарден»? Там автобусная остановка прямо перед входом.

– У меня вообще-то машина есть, Артур.

– Ты ведь вроде не любишь ездить вечером.

Она заколебалась, рассеянно похлопывая конвертами по бедру.

– Ладно. Только я сама за себя заплачу!

– Что ж, пусть это послужит мне уроком.

– Привет, Нола. Я пришел.

1 Перевод Ю. Родман. – Здесь и далее примеч. пер.

2 Перевод Н. Поповского.

3 Песня из фильма 1928 года «Время сирени».

4 Популярная детская передача, выходившая на канале PBS в 1968–2001 гг.

5 Строки из популярных песен 1930–1950-х гг.

Продолжение книги

История Артура Трулава бесплатное чтение

Элизабет Берг История Артура Трулава

* * *

Элизабет Берг
История Артура Трулава